Избранные произведения. I том [Робeрт Шекли] (fb2) читать онлайн

Роберт ШЕКЛИ Избранные произведения I том

Роберт Шекли родился 16 июля 1928 года в Нью-Йорке, вырос в Мэйплвуде (штат Нью-Джерси), потом опять переехал в Нью-Йорк. Начал читать рано, с детства любил читать и мечтал стать писателем. В юности увлекался творчеством таких авторов, как Роберт Хайнлайн, А. Ван Вогт, Джон Кольер. После окончания школы учился в Нью-Йоркском университете, специализируясь в гуманитарных дисциплинах. Служил писарем в армии в Корее. Вернулся в США из-за конфликта с начальством. Некоторое время работал на металлургическом заводе.

С начала 50-х годов Шекли начал писать первые рассказы и, предлагая их в научно-фантастические журналы, встретил очень тёплый приём редакторов и читателей. За последующие десять лет написал несколько сотен коротких, остроумных фантастических рассказов. Как Шекли признался в одном из своих последних видеоинтервью (2004), то были самые счастливые годы его жизни. Он снимал вначале комнату, а затем однокомнатную квартиру в тихом центре Нью-Йорка, сочинял по несколько рассказов в неделю, печатая их на печатной машинке, и на своём скутере «Ламбретта» развозил их по редакциям. Телефон его разрывался от их звонков.

Однажды один известный редактор научно-фантастического журнала, ознакомившись с несколькими рассказами начинающего автора, сказал молодому Шекли: «Я куплю каждое ваше слово, всё, что вы ни напишете, потому что я продам всё, что вы ни напишете». Шекли говорил, что это были одни из самых приятных слов для него.

«Почему именно фантастика?» — часто спрашивали его впоследствии. Ответ был неизменным: «Только она дарит творцу полную свободу».

Молодой талантливый автор не остаётся незамеченным редакцией самого популярного в те годы в США нового ежемесячного научно-фантастического журнала «Galaxy», и начинает постоянно печататься в нём, получая уже не один, а 3–4 цента за одно слово и с каждым новым выпуском приобретая всё большую популярность. Таким образом, гонорары за один рассказ в 5000 слов составляли до 200$, что в пересчёте цен на сегодня примерно 2000$.

В 1954 г. Шекли получает награду «Лучший дебют» — самое высокое звание наиболее перспективному молодому автору в фантастике. Многие маститые коллеги по перу и критики признавали Роберта Шекли лучшим фантастом 50-60-х годов. В 60-е годы он активно печатает свои фантастические рассказы в самых известных журналах, в том числе в литературных колонках журнала «Плэйбой», очень популярного в то время, и платившего крупные гонорары авторам благодаря громадному в те годы тиражу (более 7 млн экземпляров только в США).

Шекли быстро завоёвывает признание и известность именно как мастер короткого рассказа. Однако продолжению звёздного времени журнальной прозы в США в 60-е помешало массовое распространение телевидения. С появлением телевизоров в каждом доме тиражи журналов упали, многие журналы вообще закрылись, и писатели короткой формы в большинстве остались не у дел. «Galaxy» снижает ставки авторам до 1,5 центов за слово, начинает выходить нерегулярно, потом уже не ежемесячно, а 6 раз в год, пока вообще не закрывается.

Шекли пробует себя и в больших литературных формах, идя на это из-за требований литературного рынка, но не столь успешно в не столь любимом для себя жанре. Его перу принадлежат также несколько детективных рассказов, написанные в основном под псевдонимами.

Шекли пишет также сценарии 15 эпизодов для телесериала «Капитан Видео» и 60 пятиминутных новелл цикла «По ту сторону зелёной двери», которые были прочитаны по радио известным актёром Бэзилом Рэтбоном, сыгравшим знаменитого сыщика в американском сериале «Шерлок Холмс».

Рассказы Роберта Шекли отличает парадоксальный взгляд, показывающий самые обычные обстоятельства и предметы с необычной стороны. Большой популярностью пользовался его юмористический цикл из семи рассказов о незадачливых бизнесменах Грегоре и Арнольде, основавших фирму ААА-ПОПС и пытающихся заработать на оказании услуг По Оздоровлению Природной Среды в иных мирах.

По его произведениям снято четыре кинофильма: «Десятая жертва», «Беглец», «Побег с Адского Острова», «Цена риска». В 2007 году была экранизирована повесть «Страж-птица» в сериале «Хроники будущего».

Хотя произведения Шекли и печатались постоянно, его известность на родине не была особенно широка. Короткая форма, сюрреалистические сюжеты и не связанность обычными приёмами научной фантастики затрудняли восприятие читателем. Вдобавок к этому — свободный рынок, большое количество авторов, работающих в этом жанре, достаточное число изданий и их дороговизна и, главное, упадок популярности журнальной прозы в США в 60-е. Однако его произведения, переведённые в 70-80-х годах на русский язык и издаваемые большими тиражами, мгновенно принесли Шекли уникальную популярность и любовь в тогдашнем еще СССР, даже большую, чем у себя на родине. То было время «железного занавеса», всего трёх программ телевидения, вплоть до 80-х годов, отсутствия развлекательных программ и книжного дефицита, когда любая книга зарубежных авторов моментально раскупалась и расценивалась, как глоток свободы пьянящего Запада. Немалую долю в популярности Шекли в СССР сыграл, конечно, и фирменный стиль автора — интригующий с первых слов яркий развлекательный сюжет, удивительный юмор, уникальная доброта и человеколюбие, и всегда — неожиданная концовка. Шекли был и является одним из самых известных и любимых зарубежных фантастов отечественным читателем.

Шекли сотрудничал с такими фантастами, как Роджер Желязны, Гарри Гаррисон, Харлан Эллисон и другими. Был близким другом фантаста-сатирика Уильяма Тенна. В 90-е годы Роберт Шекли работал над сценарием компьютерной игры «Netrunner».

Всего за свою жизнь Роберт Шекли написал 15 романов и более 400 рассказов и повестей, составивших 9 авторских сборников, которые были переведены на многие языки, что составило более 65 книг. В 70-е много путешествовал, ходил под парусом, был редактором журнала «Omni».

В 1991 году Роберт Шекли был отмечен наградой имени Даниэля Галана за вклад в жанр научной фантастики. В 1998 в Санкт-Петербурге ему была вручена премия «Странник» за вклад в области юмора и научной фантастики.

Шекли был женат пять раз. У него есть сестра Джоан Клейн; сын Джейсон от первого брака; дочь Алиса Квитней от второго; дочь Анна и сын Джед от третьего; а также три внука. В последний период жизни Роберт Шекли был женат на писательнице Гэйл Дана и жил в Портленде, штат Орегон. Иногда приезжал в Россию, поскольку там находились основные его почитатели.

С 1999 года Шекли подружился со своим поклонником, итальянским писателем Роберто Квалья, у которого часто и долго гостил в Генуе и вместе с которым много путешествовал по миру, давал интервью, участвовал в ток-шоу и выступал на телевидении, и с которым планировал написать две совместные книги. Книги были начаты, но не закончены из-за смерти писателя.

Шекли всегда был страстным курильщиком, а в последние годы жизни — ещё и гурманом. На выступлениях ему в качестве исключения разрешали курить везде и всюду, в том числе даже в пожароопасных местах — библиотеках, типографиях и прочих: писатель не мог провести без сигареты и десяти минут.

В последние годы он жил на Ибице вместе со своей пятой женой. Впоследствии — в одиночестве. Шекли писал немного, почти не издавался, жил скромно, болел, часто нуждаясь в средствах.

Помня о своей популярности в России, в последние годы жизни Роберт Шекли рассматривал возможность поселиться на черноморском побережье — недорогом, тёплом и романтическом месте, располагающем к творчеству. Однако этим планам не суждено было сбыться.

Весной 2005 г. во время визита на Украину на литературный конвент «Портал» состояние здоровья Шекли вследствие простуды, перенапряжения и преклонного возраста резко ухудшилось, и он был госпитализирован. На Украину за ним приезжала его дочь Анна.

Роберт Шекли не смог поправиться и ушёл из жизни 9 декабря 2005 года в Покипси, штат Нью-Йорк, в больнице, в возрасте 77 лет от осложнения аневризмы сосудов мозга через две недели после не слишком удачно проведённой операции.

АРНОЛЬД И ГРЕГОР ^(цикл)

Грегор и Арнольд — два прикольных чувака, которые больше всего на свете хотят стать миллионерами. Но ведь это не так уж просто! Вот и приходится Арнольду выдумывать мыслимые и немыслимые способы обогащения, большинство из которых влекут за собой большие неприятности.

Книга I. Призрак V

Грегор припал к дверному глазку.

— Читает вывеску, — оповестил он.

— Дай-ка гляну, — не выдержал Арнольд. Грегор оттолкнул своего компаньона.

— Сейчас постучит… Нет, передумал. Уходит. Арнольд вернулся к письменному столу и очередному пасьянсу. Вытянутая сухощавая физиономия Грегора стойко маячила у дверного глазка. Глазок компаньоны врезали сами, со скуки, месяца три спустя после того, как на паях основали фирму и сняли помещение под контору. С тех пор «ААА-ПОПС» — Астронавтическому антиэнтропийному агентству по оздоровлению природной среды — не перепало ни единого заказа, даром что в телефонном справочнике фирма значилась первой по счету. Глобальное оздоровление природной среды — давний, почтенный промысел успели полностью монополизировать две крупные корпорации. Это обстоятельство сковывало руки маленькой новой фирме, возглавляемой двумя молодыми людьми — обладателями искрометных идей и (в избытке) неоплаченного лабораторного оборудования.

— Возвращается, — зашипел Грегор. — Ну же, прикинься, будто ты важная птица и дел у тебя невпроворот!

Арнольд смел карты в ящик стола и только успел застегнуть последнюю пуговицу белого лабораторного халата, как в дверь постучали.

Посетителем оказался лысый коротышка, не примечательный ничем, кроме изнуренного вида. Он с сомнением разглядывал компаньонов.

— Природную среду на планетах оздоровляете?

— Оздоровляем, сэр. — Грегор отложил в сторону кипу бумаг и пожал влажную руку посетителя. — Я Ричард Грегор. А вот мой компаньон, доктор Фрэнк Арнольд.

Впечатляюще выряженный в белый халат и темные очки в роговой оправе, Арнольд рассеянно кивнул и тут же принялся вновь разглядывать на просвет старые пробирки, где давным-давно выпал осадок.

— Прошу, садитесь, мистер… э-э…

— Фернгром.

— Мистер Фернгром. Надеюсь, мы в силах справиться с любым вашим поручением, — радушно сказал Грегор. — Мы осуществляем контроль флоры и фауны, очищаем атмосферу, доводим питьевую воду до кондиции, стерилизуем почву, проводим испытания на стабильность, регулируем вулканическую деятельность и землетрясения — словом, принимаем все меры, чтобы планета стала пригодна для житья.

Фернгром по-прежнему пребывал в сомнении.

— Буду говорить начистоту. У меня на руках застряла сложная планета.

— К сложностям нам не привыкать, — самоуверенно кивнул Грегор.

— Я агент по продаже недвижимости, — пояснил Фернгром. — Знаете, там купишь планету, тут ее перепродашь — глядишь, все довольны и каждому что-нибудь да перепало. Вообще-то я занимаюсь бросовыми планетами, тамошнюю среду пускай оздоровляют сами покупатели. Но несколько месяцев назад мне по случаю подвернулась планетка высшего сорта — прямо-таки выхватил из-под носа у крупных воротил.

Фернгром горестно отер пот со лба.

— Прекрасное местечко, — продолжал он уже без всякого энтузиазма. — Среднегодовая температура плюс двадцать пять градусов. Планета гористая, но с плодородной почвой. Водопады, радуги, все честь честью. Причем никакого тебе животного мира. — Идеально, — одобрил Грегор. — А микроорганизмы есть?

— Не опасные.

— Так чем же вам не угодила планета?

Фернгром замялся.

— Да вы о ней, наверное, слышали. В официальном каталоге она значится под индексом ПКХ-5. Но все называют ее просто Призрак-5.

Грегор приподнял бровь. «Призрак» — странное прозвище для планеты, но доводилось слышать и похлестче. В конце концов, надо же как-то именовать новые миры. Ведь в пределах досягаемости звездолетов кишмя кишат светила в сопровождении бессчетных планет, причем многие заселены или пригодны к заселению. И масса людей из цивилизованного сектора космоса стремится колонизировать такие миры. Религиозные секты, политические меньшинства, философские общины и, наконец, просто пионеры космоса рвутся начать новую жизнь.

— Не припомню, — признался Грегор. Фернгром конфузливо заерзал на стуле.

— Мне бы послушаться жены. Так нет же — полез в большой бизнес. Уплатил за Призрак вдесятеро против обычных своих цен, а он возьми да и застрянь мертвым капиталом.

— Да что же с ним неладно? — не выдержал Грегор.

— Похоже, там водится нечистая сила! набравшись духу, выпалил Фернгром.

Оказывается, наспех произведя радиолокационное обследование планеты, Фернгром незамедлительно сдал ее в аренду фермерскому объединению с Дижона-6. На Призраке-5 высадился передовой отряд квартирьеров в составе восьмерых мужчин; суток не прошло, как оттуда начали поступать бредовые радиодепеши о демонах, вампирах, вурдалаках и прочей враждебной людям нечисти.

К тому времени, как за злополучной восьмеркой прибыл звездолет, в живых не осталось ни одного квартирьера. Протокол судебно-медицинского вскрытия констатировал, что рваные раны, порезы и кровоподтеки на трупах могли быть причинены кем угодно, даже демонами, вампирами, вурдалаками и динозаврами, буде таковые существуют в природе.

За недобросовестное оздоровление природной среды Фернгрома арестовали. Фермеры расторгли с ним договор на аренду. Но Фернгром изловчился сдать планету солнцепоклонникам с Опала-2. Солнцепоклонники проявили осмотрительность. Отправили необходимое снаряжение, но сопровождать его поручили лишь троим, которые заодно должны были разведать обстановку. Эти трое разбили лагерь, распаковали вещички и провозгласили Призрак-5 сущим раем. Они радировали на родную планету: «Вылетайте скорее», — как вдруг раздался истошный вопль, и рация умолкла.

На Призрак-5 вылетел патрульный корабль; его экипаж захоронил три изувеченных трупа и ровно через пять минут покинул планету.

— Это меня доконало, — сознался Фернгром. — Теперь с Призраком никто ни за какие деньги не хочет вязаться. Сажать там корабли звездолетчики наотрез отказываются. А я до сих пор не знаю, в чем беда.

Он глубоко вздохнул и посмотрел на Грегора:

— Вам и карты в руки, если возьметесь. Извинившись, Грегор и Арнольд вышли в переднюю. Арнольд торжествующе гикнул:

— Есть работенка!

— М-да, — процедил Грегор, — зато какая!

— Мы ведь и хотели поопаснее, — сказал Арнольд. — Расщелкаем этот орешек — и все: считай, закрепились на исходных рубежах, не говоря уж о том, что нам положен процент от прибыли.

— Ты, видно, забываешь, — возразил Грегор, — что на планету-то отправлюсь я. А у тебя всего и забот — сидеть дома да осмысливать готовенькую информацию.

— Мы ведь так и договорились, — напомнил Арнольд. — Я ведаю научно-исследовательской стороной предприятия, а ты расхлебываешь неприятности. Забыл?

Грегор ничего не забыл. Так повелось с самого детства: он лезет в пекло, а Арнольд сидит дома да объясняет, почему и впредь надо лезть в пекло.

— Не нравится мне это, — сказал он.

— Ты что, веришь в привидения?

— Конечно, нет.

— А со всем остальным мы справимся. Кто не рискует, тот не выигрывает.

Грегор пожал плечами. Компаньоны вернулись к Фернгрому.

В полчаса сформулировали условия: добрая доля в прибылях от эксплуатации планеты — на случаи успеха; пункт о неустойке — на случай неудачи.

Грегор проводил Фернгрома до двери.

— А кстати, сэр, как вы догадались обратиться именно к нам? — спросил он.

— Больше никто не брался, — ответил Фернгром, чрезвычайно довольный собой. — Всего наилучшего.

Спустя три дня Грегор на грузовом звездолете-развалюхе уже направлялся к Призраку-5. В пути он коротал время за чтением докладов о двух попытках колонизации странной планеты и изучением самых разных свидетельств о сверхъестественных явлениях.

Легче от этого не становилось. На Призраке-5 не было обнаружено никаких следов животной жизни. А доказательств существования сверхъестественных тварей вообще не найдено во всей Галактике.

Все это Грегор хорошенько обдумал, а затем, покуда корабль совершал витки вокруг Призрака-5, проверил свое оружие. Он захватил с собой целый арсенал, достаточный, чтобы развязать форменную войну и победить в ней.

Если только будет в кого палить…

Грузовое судно зависло в нескольких тысячах футов над манящей зеленой поверхностью планеты, причем сократить расстояние хоть на йоту капитан отказался наотрез. На парашютах Грегор сбросил свой багаж туда, где были разбиты два предыдущих лагеря, после чего пожал руку капитану и спрыгнул с парашютом сам.

Совершив «приземление», он поглядел вверх. Грузовое судно улепетывало в космос с такой быстротой, словно за ним по пятам гнались все фурии ада.

Грегор остался на Призраке-5 один-одинешенек.

Проверив, как перенесло спуск оборудование, он дал Арнольду радиограмму о благополучном прибытии. Потом, с бластером наизготовку, обошел лагерь солнцепоклонников.

Те собирались обосноваться у подножия горы, возле кристально чистого озерца. Лучших сборных домиков нельзя было и желать. Их не коснулась непогода — Призрак-5 отличался благословенно ровным климатом. Однако выглядели домики на редкость сиротливо.

Один из них Грегор обследовал с особой тщательностью. По ящикам комодов было аккуратно разложено белье, на стенах висели картины, одно окно было даже задернуто шторой. В углу комнаты приткнулся раскрытый сундук с игрушками, припасенными для детишек: те должны были прибыть с основной партией переселенцев.

На полу валялись водяной пистолет, волчок и пакет со стеклянными шариками.

Близился вечер, Грегор перетащил в облюбованный домик все свое снаряжение и занялся подготовкой к ночлегу. Задействовал систему охраны — даже таракан не мог проскочить сквозь экран, не вызвав сигнала тревоги. Включил радарную установку для охраны подступов к домику. Распаковав свой арсенал, уложил под рукой крупнокалиберные пистолеты, а бластер прицепил к поясу.

Только тогда, успокоенный, Грегор не торопясь поужинал.

Между тем вечер сменился ночью. Теплую сонную местность окутала тьма. Легкий ветерок взъерошил поверхность озерца и зашелестел в высокой траве. Как нельзя более мирное зрелище. Грегор пришел к выводу, что переселенцы были истериками.

Скорее всего они сами, впав в беспричинную панику, перебили друг друга.

Последний раз проверив систему охраны, Грегор швырнул одежду на стул, погасил свет и забрался в постель. В комнату заглядывали звезды, здесь они светили ярче, чем над Землей Луна. Под подушкой лежал бластер. Все в мире было прекрасно. Только Грегор задремал, как почувствовал, что в комнате не один.

Немыслимо. Ведь сигнализация охранной системы не срабатывала, Да и радиолокатор гудит по-прежнему мирно.

И все же каждый нерв в теле до предела натянут… Грегор выхватил бластер и огляделся по сторонам. В углу комнаты кто-то чужой.

Ломать голову над тем, как он сюда попал, было некогда. Грегор направил бластер в незнакомца и тихим решительным голосом произнес:

— Так, а теперь — руки вверх. Незнакомец не шелохнулся. Палец Грегора напрягся на спуске, но тут же расслабился.

Грегор узнал незнакомца: это же его собственная одежда, брошенная на стул, искаженная звездным светом и его, Грегора, воображением.

Он оскалил зубы в усмешке и опустил бластер. Груда одежды чуть приметно зашевелилась. Ощущая легкое дуновение ветерка от окна, Грегор не переставал ухмыляться.

Но вот груда одежды поднялась со стула, потянулась и целеустремленно зашагала к Грегору.

Оцепенев, он смотрел, как надвигается на него бестелесная одежда. Когда она достигла середины комнаты и к Грегору потянулись пустые рукава, он принялся палить.

И все палил и палил, ибо лоскуты и лохмотья тоже норовили вцепиться в него, будто обрели самостоятельную жизнь. Тлеющие клочки ткани пытались облепить лицо, ремень норовил обвиться вокруг ног. Пришлось все испепелить; только тогда атака прекратилась.

Когда сражение окончилось, Грегор зажег все до единого светильники. Он сварил кофе и вылил в кофейник чуть ли не целую бутылку бренди. Каким-то образом он устоял против искушения, не разнес вдребезги бесполезную систему охраны. Зато связался по рации со своим компаньоном.

— Весьма занятно, — сказал Арнольд, после того как Грегор ввел его в курс событий. — Одушевление! Право же, в высшей степени занятно.

— Я вот и надеялся, вдруг это тебя позабавит, — с горечью откликнулся Грегор. После изрядной дозы бренди он чувствовал себя покинутым и ущемленным.

— Больше ничего не случилось?

— Пока нет.

— Ну, береги себя. Появилась тут у меня одна идейка. Надо только сделать кое-какие расчеты. Между прочим, тут один сумасшедший букмекер принимает ставки против тебя — пять к одному.

— Быть того не может!

— Честное слово. Я поставил.

— За меня играл или против? — встрепенулся Грегор.

— Конечно, за тебя, — возмутился Арнольд. — Ведь мы же, кажется, компаньоны?

Они дали отбой, и Грегор вскипятил второй кофейник. Спать ночью он все равно не собирался. Одно утешение — Арнольд все же поставил на него. Правда, Арнольд вечно ставит не на ту лошадку.

Уже при свете дня Грегор с грехом пополам на несколько часов забылся в беспокойном сне. Проснулся он вскоре после полудня, оделся с головы до ног во все новенькое и пошел обыскивать лагерь солнцепоклонников.

К вечеру он кое-что обнаружил. На стене одного из сборных домиков было наспех нацарапано слово «Тгасклит». Т-г-а-с-к-л-и-т. Для Грегора слово это было всего лишь пустым сочетанием нелепых звуков, но он тотчас же сообщил о нем Арнольду.

Затем внимательнейшим образом обшарил свой домик, включил все освещение, задействовал систему охраны и перезарядил бластер.

Казалось бы, все в порядке. Грегор с сожалением проводил глазами заходящее солнце, уповая на то, что доживет до восхода. Потом устроился в уютном кресле и решил поразмыслить.

Итак, животной жизни на планете нет, так же как нет ни ходячих растений, ни разумных минералов, ни исполинских мозгов, обитающих где-нибудь в тверди Призрака-5 Нет даже луны, где могло бы притаиться подобное существо. А в привидения Грегор не верил. Он знал, что при кропотливом исследовании все сверхъестественные явления сводятся к событиям сугубо естественным. А уж если не сводятся, те сами собой прекращаются. Какой призрак решит топтаться на месте и, стало быть, лезть на глаза неверующему? Как только в замке появляется ученый с кинокамерой и магнитофоном, привидение удаляется на покой.

Значит, остается другой вариант. Предположим, кому-то приглянулась планета, но этот «кто-то» не расположен платить назначенную Фернгромом цену. Разве не может этот «кто-то» затаиться здесь, на облюбованной им планете, и дабы сбить цену, запугивать и убивать переселенцев?

Получается логично. Можно даже объяснить поведение одежды. Статическое электричество…

Перед Грегором воздвиглась какая-то фигура. Как и вчера система охраны не сработала.

Грегор медленно поднял взгляд. Некто, стоящий перед ним, достигал десяти футов в высоту и походил на человека, но только с крокодильей головой. Туловище у него имело малиновый окрас с поперечными вишневыми полосами. В лапе чудище сжимало здоровенную коричневую жестянку.

— Привет, — поздоровалось оно.

— Привет, — сказал Грегор, сглотнув слюну. Бластер лежит на столе, всего в каких-то двух футах. Интересно, перейдет ли чудище в нападение, если потянуться за бластером?

— Как тебя звать? — спросил Грегор со спокойствием, возможным разве только в состоянии сильнейшего шока.

— Я Хват — Раковая Шейка, — представилось чудище. — Хватаю всякие вещи.

— Как интересно! — рука Грегора поползла в сторону бластера.

— Хватаю вещи, именуемые Ричард Грегор, — весело и бесхитростно продолжало чудище, — и поедаю обычно в шоколадном соусе.

Чудище протянуло Грегору жестянку, и тот прочел на этикетке: «Шоколад «Смига» — превосходный соус к Грегорам, Арнольдам и Флиннам». Пальцы Грегора сомкнулись на бластере. Он уточнил:

— Так ты меня съесть намерен?

— Безусловно, — заверил Хват.

Но Грегор успел завладеть оружием. Он оттянул предохранитель и открыл огонь. Прошив грудь Хвата, заряд опалил пол, стены, а заодно и брови Грегора.

— Меня так не проймешь, — пояснил Хват, — чересчур я высокий.

Бластер выпал из пальцев. Хват склонился над Грегором… — Сегодня я тебя не съем, — предупредил он.

— Не съешь? — выдавил из себя Грегор.

— Нет. Съесть тебя я имею право только завтра, первого мая. Таковы условия. А сейчас я просто зашел попросить тебя об одной услуге.

— Какой именно?

Хват заискивающе улыбнулся.

— Будь умником, полакомься хотя бы пятком яблок, ладно? Яблоки придают такой дивный привкус мясу! С этими словами полосатое чудище исчезло. Дрожащими руками Грегор включил рацию и обо всем рассказал Арнольду.

— Гм, — откликнулся тот, — Хват — Раковая Шейка, вон оно что! По-моему, это решающее доказательство. Все сходится.

— Да что сходится-то? Что здесь творится?

— Сначала сделай-ка все так, как я прошу. Мне надо самому толком убедиться.

Повинуясь инструкциям Арнольда, Грегор распаковал лабораторное оборудование, извлек всевозможные пробирки, реторты и реактивы. Он смешивал, сливал и переливал, как было ведено, а под конец поставил смесь на огонь.

— Есть, — сказал он, вернувшись к рации, — а теперь объясни-ка, что здесь происходит.

— Пожалуйста. Отыскал я в словаре твой «тгасклит». В опалианском. Слово это означает «многозубый призрак».

Солнцепоклонники-то родом с Опала. Тебе это ни о чем не говорит?

— Их поубивал отечественный призрак, — не без ехидства ответил Грегор. — Должно быть, прокатился зайцем в их же звездолете. Вероятно, над ним тяготело проклятие, и…

— Успокойся, — перебил Арнольд. — Призраки тут ни при чем. Раствор пока не закипел?

— Нет.

— Скажешь, когда закипит. Так вот, вернемся к ожившей одежде. Тебе она ни о чем не напоминает? Грегор призадумался. — Разве что о детстве… — проговорил он. — Да нет, это же курам на смех.

— Ну-ка, выкладывай, — настаивал Арнольд.

— Мальчишкой я избегал оставлять одежду на стуле. В темноте она вечно напоминала мне то чужого человека, то дракона, то еще какую-нибудь пакость. В детстве, наверное, каждый такое испытывал. Но ведь этим не объяснишь…

— Еще как объяснишь! Вспомнил теперь Хвата — Раковую Шейку?

— Нет. А с чего бы я его теперь вспомнил?

— Да с того, что ты же его и выдумал! Помнишь? Нам было лет по восемь-девять — тебе, мне и Джимми Флинну. Мы выдумали самое жуткое чудище, какое только могли представить; чудище было наше персональное, желало слопать только тебя, меня или Джимми и непременно под шоколадным соусом. Однако право на это оно имело исключительно по первым числам каждого месяца, когда мы приносили домой школьные отметки. Избавиться от чудища можно было только одним способом: произнеся волшебное слово.

Тут Грегор действительно вспомнил и удивился, как бесследно все улетучивается из памяти. Сколько ночей напролет не смыкал он глаз в ожидании Хвата! По сравнению с тогдашними ночными страхами плохие отметки казались сущей чепухой.

— Кипит раствор? — спросил Арнольд.

— Да, — послушно бросив взгляд на реторту, сказал Грегор. — Какого он цвета?

— Зеленовато-синего. Собственно, скорее в синеву, чем…

— Все правильно. Можешь выливать. Нужно будет поставить еще кое-какие опыты, но в общем-то орешек мы раскусили.

— То есть как раскусили? Может, все-таки объяснишь толком?

— Да это же проще простого. Животная жизнь на планете отсутствует. Отсутствуют и привидения — по крайней мере настолько могущественные, что способны перебить отряд вооруженных мужчин. Сама собою напрашивается мысль о галлюцинациях, вот я и стал выяснять, что же могло их вызвать. Оказывается, многое. Помимо земных наркотиков, в «Каталоге инопланетных редкоземельных элементов» перечислено свыше десятка галлюциногенных газов. Есть там и депрессанты, и стимуляторы; едва вдохнешь — сразу вообразишь себя гением, червем или орлом. А этот, судя по твоему описанию, соответствует газу, который в каталоге фигурирует как лонгстед-42. Тяжелый, прозрачный газ без запаха, физиологически безвреден. Стимулирует воображение.

— Значит, по-твоему, я жертва галлюцинаций? Да уверяю тебя…

— Не так все просто, — прервал его Арнольд. — Лонгстед-42 воздействует непосредственно на подсознание. Он растормаживает самые острые подсознательные страхи, оживляет все то, чего ты в детстве панически боялся и что с тех пор в себе подавлял. Одушевляет страхи. Вот это ты и видел.

— А на самом деле там ничего и нет? — переспросил Грегор.

— Никаких физических тел. Но галлюцинации достаточно реальны для того, кто их ощущает.

Грегор потянулся за непочатой бутылкой бренди. Такую новость следовало обмыть.

— Оздоровить Призрак-5 нетрудно, — уверенно продолжал Арнольд. — Без особых хлопот переведем лонгстед-42 в связанное состояние. А там — богатство!

Грегор предложил было тост, как вдруг его пронизала холодящая душу мысль:

— Если это всего лишь галлюцинация, то что же случилось с переселенцами?

Арнольд ненадолго умолк.

— Допустим, — сказал он наконец, — у лонгстеда есть тенденция стимулировать мортидо — волю к смерти. Переселенцы скорее всего посходили с ума. Поубивали друг друга.

— И никто не уцелел?

— Конечно, а что тебя удивляет? Последние из выживших покончили с собой или же скончались от увечий. Да ты о том меньше всего тревожься. Я без промедления фрахтую корабль и вылетаю для проведения опытов. Успокойся. Через денек — другой вывезу тебя оттуда.

Грегор дал отбой. На ночь он позволил себе допить бутылку бренди. Разве ему не причитается? Тайна Призрака-5 раскрыта, компаньонов ждет богатство. Скоро и Грегор в состоянии будет нанимать людей, пускай высаживаются на неведомых планетах, а уж он берется инструктировать их по радио.

Назавтра он проснулся поздно, с тяжелой головой. Корабль Арнольда еще не прибыл; Грегор упаковал оборудование и уселся в ожидании. К вечеру корабля все не было. Грегор посидел на пороге, полюбовался закатом, потом вошел в домик и приготовил себе ужин.

На душе все еще было тяжело из-за неразгаданной тайны переселенцев, но Грегор решил попусту не волноваться. Наверняка отыщется убедительное объяснение.

После ужина он прилег на койку и только смежил веки, как услышал деликатное покашливание.

— Привет, — поздоровался Хват — Раковая Шейка. Персональная, глубоко интимная галлюцинация вернулась с гастрономическими намерениями!

— Привет, дружище, — радостно откликнулся Грегор, не испытав даже тени страха или тревоги.

— Яблочками-то подкормился?

— Ох, извини. Упустил из виду.

— Ну, не беда. — Хват старательно скрывал свое разочарование. — Я прихватил шоколадный соус. — Он взболтнул жестянку.

Грегор расплылся в улыбке.

— Иди гуляй, — сказал он. — Я ведь знаю, ты всего-навсего плод моего воображения. Причинить мне вред ты бессилен.

— Да я и не собираюсь причинять тебе вред, — утешил Хват. — Я тебя просто-напросто съем.

Он приблизился. Грегор сохранял на лице улыбку и не двигался, хотя Хват на этот раз выглядел уж слишком плотоядно. Хват склонился над койкой и для начала куснул Грегора за руку. Вскочив с койки, Грегор осмотрел якобы укушенную руку. На руке остались следы зубов. Из ранки сочилась кровь… взаправдашняя… его, Грегора, кровь.

Кусал же кто-то колонистов, терзал их, рвал в клочья и потрошил.

Тут же Грегору вспомнился виденный однажды сеанс гипноза. Гипнотизер внушил испытуемому, что прижжет ему руку горящей сигаретой, а прикоснулся кончиком карандаша.

За считанные секунды на руке у испытуемого зловещим багровым пятном вздулся волдырь: испытуемый уверовал будто пострадал от ожога. Если твое подсознание считает тебя мертвым, значит, ты покойник. Если оно страдает от укусов — укусы налицо.

Грегор в Хвата не верит.

Зато верит его подсознание.

Грегор шмыгнул было к двери. Хват преградил ему дорогу Стиснул в мощных лапах и приник к шее.

Волшебное слово! Но какое же?

— Альфойсто! — выкрикнул Грегор.

— Не то слово, — сказал Хват. — Пожалуйста, не дергайся.

— Регнастикио!

— Нетушки. Перестань лягаться, и все пройдет, не будет боль…

— Вуоршпельхапилио!

Хват истошно заорал от боли и выпустил жертву. Высоко подпрыгнув, он растворился в воздухе.

Грегор бессильно плюхнулся на ближайший стул. Чудом спасся. Ведь был на волосок от гибели! Ну и дурацкая смерть выпала бы ему на долю! Это же надо — чтобы тебя прикончило собственное воображение! Хорошо еще, слово вспомнил. Теперь лишь бы Арнольд поторапливался…

Послышался сдавленный ехидный смешок.

Он исходил из мглы полуотворенного стенного шкафа и пробудил почти забытое воспоминание. Грегору девять лет, Тенепопятам — его личный Тенепопятам, тварь тощая, мерзкая, диковинная — прячется в дверных проемах, ночует под кроватью, нападает только в темноте.

— Погаси свет, — распорядился Тенепопятам.

— И не подумаю, — заявил Грегор, выхватив бластер. Пока горит свет, Тенепопятам не опасен.

— Добром говорю, погаси, не то хуже будет!

— Нет!

— Ах, так? Иген, Миген, Диген!

В комнату прошмыгнули три тварюшки. Они стремительно накинулись на электролампочки и принялись с жадностью грызть стекло.

В комнате заметно потемнело.

Грегор стал палить по тварюшкам. Но они были так проворны, что увертывались, а лампочки разлетались вдребезги.

Тут только Грегор понял, что натворил. Не могли ведь тварюшки погасить свет! Неодушевленные предметы воображению неподвластны. Грегор вообразил, будто в комнате темнеет, и… Собственноручно перебил все лампочки! Подвело собственное разрушительное подсознание.

Тут-то Тенепопятам почуял волю. Перепрыгивая из тени в тень, он подбирался к Грегору.

Бластер не поможет. Грегор отчаянно пытался подобрать волшебное слово… и с ужасом вспомнил, что Тенепопятама никаким волшебным словом не проймешь.

Грегор все пятился, а Тенепопятам все наступал, но вот путь к отступлению преградил сундук. Тенепопятам горой навис над Грегором, тот съежился, зажмурив глаза.

И тут рука его наткнулась на какой-то холодный предмет. Оказывается, Грегор прижался к сундуку с игрушками, а в руке сжимал теперь водяной пистолет.

Грегор поднял его. Тенепопятам отпрянул, опасливо косясь на оружие.

Грегор метнулся к крану и зарядил пистолет водой. Потом направил в чудище смертоносную струю.

Взвыв в предсмертной муке, Тенепопятам исчез.

С натянутой улыбкой Грегор сунул пистолет за пояс.

Против воображаемого чудища водяной пистолет — самое подходящее оружие.

Перед рассветом произвел посадку звездолет, откуда вылез Арнольд. Не теряя времени, он приступил к своим опытам. К полудню все было завершено, и элемент удалось четко идентифицировать как лонгстед-42. Арнольд с Грегором поспешно уложили вещички и стартовали с планеты.

Едва очутившись в открытом космосе, Грегор поделился с компаньоном недавними впечатлениями.

— Сурово, — тихонько, но сочувственно произнес Арнольд. Теперь, благополучно распрощавшись с Призраком-5, Грегор в состоянии был улыбнуться скромной улыбкой героя.

— Могло быть и хуже, — заявил он.

— Уж куда хуже?

— Представь, что туда затесался бы Джимми Флинн. Вот кто действительно умел выдумывать страшилищ; Ворчучело помнишь?

— Помню только, что из-за него по ночам меня преследовали кошмары, — ответил Арнольд.

Звездолет несся к Земле. Арнольд набрасывал заметки для будущей научной статьи «Инстинкт смерти на Призраке-5: роль истерии, массовых галлюцинаций и стимуляции подсознательного в возникновении физиологических изменений». Затем он отправился в кабину управления — задать курс автопилоту.

Грегор рухнул на койку, преисполненный решимости наконец-то отоспаться. Только он задремал, как в каюту со смертельно бледным от страха лицом ворвался Арнольд.

— Мне кажется, в кабине управления кто-то есть, — пролепетал он.

Грегор сел на койке.

— Никого там не может быть. Мы ведь оторвались… Из кабины управления донесся рык.

— Боже! — ахнул Арнольд. — Все ясно. После посадки я не стал задраивать воздушный шлюз. Мы по-прежнему дышим воздухом Призрака-5!

А на пороге незапертой каюты возник серый исполин, чья шкура была испещрена красными крапинками. Исполин был наделен неисчислимым множеством рук, ног, щупалец, когтей и клыков да еще двумя крылышками в придачу. Страшилище медленно надвигалось, постанывая и бормоча что-то н неодобрительное.

Оба признали в нем Ворчучело.

Грегор рванулся вперед и перед носом у страшилища захлопнул дверцу.

— Здесь нам ничто не грозит, — пропыхтел он. — Дверь герметизирована. Но как мы станем управлять звездолетом?

— А никак, — ответил Арнольд. — Доверимся автопилоту… пока не надумаем, как прогнать эту образину.

Однако сквозь дверь стал просачиваться легкий дымок.

— Это еще что? — воскликнул — Арнольд почти в панике. Грегор насупился.

— Неужто не помнишь? Ворчучело проникает в любое помещение. Против него запоры бессильны.

— Да я о нем все позабыл начисто, — признался Арнольд. — Он что, глотает людей?

— Нет. Насколько я помню, только изжевывает в кашицу.

Дымок сгущался, принимая очертания исполинской серой фигуры Ворчучела. Друзья отступили в соседнюю камеру и заперли за собой следующую дверь. Нескольких секунд не прошло, как дым просочился и туда.

— Какая нелепость, — заметил Арнольд, кусая губы. — Дать себя затравить вымышленному чудовищу… Стой-ка! Водяной пистолет еще при тебе?

— Да, но…

— Давай сюда!

Арнольд поспешно зарядил пистолет водой из анкерка. Тем временем Ворчучело вновь успело материализоваться и тянулось к друзьям, недовольно постанывая. Арнольд окропил его струйкой воды.

Ворчучело по-прежнему наступало.

— Вспомни! — воскликнул Грегор. — Никто никогда не останавливал Ворчучело водяным пистолетом.

Отступили в следующую каюту и захлопнули за собой дверь. Теперь друзей отделял от леденящего космического вакуума только кубрик.

— Нельзя ли как-нибудь профильтровать воздух? поинтересовался Грегор.

— Чужеродные примеси и так потихоньку уходят вместе с отработанным воздухом, но действие лонгстеда длится часов двадцать.

— А нет ли противоядия?

— Никакого.

Ворчучело снова материализовалось, снова проделывало это отнюдь не молча и уж совсем не любезно.

— Как же его изгнать? — волновался Арнольд. — Есть же какой-то способ! Волшебное слово? Или деревянный меч? Теперь покачал головой Грегор.

— Я все-все вспомнил, — ответил он скорбно.

— И чем же его можно пронять?

— Его не одолеешь ни водяным пистолетом, ни пугачом, ни рогаткой, ни хлопушкой, ни бенгальскими огнями, ни дымовой шашкой, — словом, детский арсенал исключен. Ворчучело абсолютно неистребимо.

— Ох уж этот Флинн и его неугомонная фантазия! Так как же все-таки избавиться от Ворчучела?

— Я же говорю — никак. Оно должно уйти по доброй воле.

А Ворчучело успело вырасти во весь свой гигантский рост. Грегор с Арнольдом шарахнулись в кубрик и захлопнули за собой последнюю дверь.

— Думай же, Грегор, — взмолился Арнольд. — Ни один мальчишка не станет выдумывать чудище, не предусмотрев от него хоть какой-то защиты!

— Ворчучело не прикончишь, — твердил свое Грегор. Вновь начинало явственно вырисовываться красно-крапчатое чудище. Грегор перебирал в памяти все свои полночные страхи.

И тут (еще чуть-чуть — и стало бы поздно) все ожило в памяти.

Управляемый автопилотом, корабль мчался к Земле. Ворчучело чувствовало себя на борту полновластным хозяином. Оно вышагивало взад-вперед по пустынным коридорам, просачивалось сквозь стальные переборки в каюты и грузовые отсеки, стенало, ворчало и ругалось последними словами, не находя себе ни единой жертвы.

Звездолет достиг Солнечной системы и автоматически вышел на окололунную орбиту.

Грегор осторожно глянул в щелочку, готовый в случае необходимости мгновенно снова нырнуть в укрытие. Однако зловещего шарканья ног не было слышно, и ни под дверцей, ни сквозь переборки не просачивался оголодавший туман.

— Все спокойно, — крикнул он Арнольду. — Ворчучела как не бывало.

Друзья прибегли к самому верному средству против ночных страхов — забрались с головой под одеяла.

— Говорил же я, что водяной пистолет тут ни к чему, — сказал Грегор.

Арнольд одарил его кривой усмешкой и спрятал пистолет в карман.

— Все равно, оставлю на память. Если женюсь да если у меня родится сын, это ему будет первый подарок.

— Нет уж, своему я припасу кое-что получше, — возразил Грегор и с нежностью похлопал по одеялу. — Вот она — самая надежная защита: одеяло над головой.

Книга II. Рейс молочного фургона^[1]

— Такой случай больше не представится, — сказал Арнольд. — Миллионные прибыли, небольшие начальные вложения, быстрая окупаемость. Ты меня слышишь?

Ричард Грегор устало кивнул. В конторе Межпланетной очистительной службы «Асс» медленно и томительно тянулся день, неотличимый от вереницы остальных дней. Грегор раскладывал пасьянс. Его компаньон Арнольд сидел за письменным столом, закинув ноги на пачку неоплаченных счетов.

За стеклянными дверями скользили тени: это шли мимо люди, направляясь в «Марс-Сталь», «Неоримские новшества», «Альфа-Дьюара продукция» и другие конторы, расположенные на том же этаже.

В пыльном помещении службы «Асс» по-прежнему царили тишина и запустение.

— Чего мы ждем? — громко спросил Арнольд. — Беремся мы за это дело или нет?

— Это не по нашей части, — ответил Грегор. — Ведь мы специалисты по безопасности планет. Ты что, забыл?

— Никому не нужна твоя безопасность, —парировал Арнольд.

К несчастью, он говорил правду.

После успешного очищения Призрака V от воображаемых чудовищ служба «Асс» пережила период кратковременного подъема. Однако вскоре космическая экспансия приостановилась. Люди занялись увеличением прибылей, возведением городов, распахиванием полей, прокладкой дорог.

Когда-нибудь движение возобновится. Пока есть что осваивать, человечество будет осваивать новые миры. Но сейчас дела шли из рук вон плохо.

— Надо учитывать перспективы, — сказал Арнольд. — Живут все эти люди на светлых, солнечных новых планетах. Им нужны домашние животные, которых привезем им с родины… — он выдержал драматическую паузу, — мы с тобой.

— У нас нет оборудования для перевозки скота, — возразил Грегор.

— У нас есть звездолет. Что тебе еще нужно?

— Все. Главным образом знания и опыт. Перевозка живых тварей в космосе — работа в высшей степени деликатная. Это работа для специалистов. Что ты сделаешь, если между Землей и Омегой IV корова свалится от ящура?

Арнольд авторитетно заявил:

— Мы будем перевозить лишь выносливые, устойчивые породы. Проведем медицинский осмотр. И прежде чем животные взойдут на борт, я собственноручно продезинфицирую корабль.

— Ну вот что, мечтатель, — озлился Грегор, — приготовься к удару. В нашем секторе космоса всеми перевозками животных ведает концерн «Тригейл». Конкурентов он не терпит, и потому конкурентов у него нет. Как ты собираешься его обойти?

— Будем брать дешевле.

— И сдохнем с голоду.

— Мы и так подыхаем с голоду.

— Лучше голодать, чем «случайно» на месте назначения получить пробоину от одного из буксиров «Тригейла». Или обнаружить в пути, что кто-то заполнил водяные баки керосином. И вовсе не заполнил кислородные баллоны.

— Ну и воображение у тебя! — нервно проговорил Арнольд.

— То, что ты считаешь плодом моего воображения, уже не раз случалось в действительности. В этой сфере «Тригейл» хочет быть единственным, и он им остается. «По несчастной случайности», если хочешь, зловещий каламбур.

В этот момент отворилась дверь. Арнольд одним махом убрал со стола ноги, а Грегор сбросил карты в ящик стола.

Посетитель, судя по коренастой фигуре, непропорционально маленькой голове и бледно-зеленой коже, не был жителем Земли. Он уверенно подошел прямо к Арнольду.

— Прибудут в центральный пакгауз «Тригейл» через три дня, — сказал посетитель.

— Так быстро, мистер Венс? — отозвался Арнольд.

— Да. Смагов надо транспортировать с особой осторожностью, а квилов доставили еще несколько дней назад.

— Отлично. Это мой компаньон, — сказал Арнольд, оборачиваясь к Грегору, который хлопал глазами от изумления.

— Счастлив познакомиться. — Венс крепко стиснул руку Грегора. — Восхищаюсь вами, ребята. Свободная инициатива, конкуренция — я в это верю. Вам известен маршрут?

— Все записано, — ответил Арнольд. — Мой компаньон готов стартовать в любую минуту.

— Я сразу же отправлюсь на Вермойн II и буду там вас ожидать. Всего хорошего.

Он повернулся и вышел.

Грегор медленно спросил:

— Арнольд, что ты там вытворяешь?

— Наживаю состояние нам обоим, вот что я вытворяю, — ядовито ответил Арнольд.

— Перевозкой скота?

— Да.

— На территории «Тригейла»?

— Да.

— Покажи-ка контракт.

Арнольд извлек документы. Там значилось, что Межпланетная очистительная (и транспортная) служба «Асс» обязуется доставить пять смагов, пять фиргелей и десять квилов в систему звезды Вермойн. Товар надлежит погрузить в центральном пакгаузе «Тригейла» и сдать в главном пакгаузе Вермойна II. Службе «Асс» предоставляется также право по своему усмотрению соорудить собственный пакгауз.

Вышеуказанных животных следует доставить живыми, невредимыми, здоровыми, бодрыми, способными к размножению и так далее. Были пункты, предусматривающие огромные неустойки в случае утери животных, доставки их не живыми, не здоровыми, не способными к размножению и так далее.

Документ звучал как соглашение о временном перемирии между двумя враждующими державами.

— Ты вправду подписал этот смертный приговор? — недоверчиво спросил Грегор.

— Ясное дело. Тебе всего и работы-то — погрузить этих тварей, забросить на Вермойн и там скинуть.

— Мне? А что же будешь делать ты?

— Я останусь здесь и обеспечу тебе поддержку, — ответил Арнольд.

— Поддерживай меня на борту корабля.

— Нет-нет, это невозможно. При виде квила меня выворачивает наизнанку.

— Точно такое же ощущение вызывает у меня вид этого договора. Давай-ка для разнообразия поручим дело тебе.

— Но ведь я веду научно-исследовательскую работу, — возразил Арнольд, с лица которого градом катился пот. — Мы с тобой так условились. Разве ты забыл?

Грегор не забыл. Он вздохнул и беспомощно пожал плечами.

Компаньоны принялись немедля приводить в порядок корабль. Трюм состоял из трех отсеков — по количеству пород. Все животные дышали кислородом и были жизнеспособны при семидесяти по Фаренгейту, так что здесь никаких проблем не возникало. На корабль погрузили нужные корма.

Через три дня, когда все как будто было готово, Арнольд решил проводить Грегора до центрального пакгауза фирмы «Тригейл».

На пути до «Тригейла» ничего не произошло, но Грегор не без трепета приземлился на посадочной платформе. Слишком много рассказов ходило про этот концерн, чтобы можно было чувствовать себя в его цитадели как дома. Грегор принял всяческие меры предосторожности. Топливом и всеми необходимыми припасами он обзавелся на Луна-станции и не собирался впускать служащих «Тригейла» на борт корабля.

Однако если сотрудников станции и тревожил вид старого, потрепанного звездолета, они это удачно скрывали. Два трактора втащили корабль на погрузочную платформу и втиснули его между двумя лощеными тригейловскими экспресс-фрахтовиками.

Оставив Арнольда следить за погрузкой, Грегор ушел подписывать декларации. Вкрадчивый чиновник «Тригейла» подал ему документы и с интересом смотрел на Грегора, пока тот изучал их.

— Смагов грузите, а? — вежливо спросил чиновник.

— Да, — ответил Грегор, ломая голову, как же выглядят эти смаги.

— И квилов, и фиргелей в придачу, — задумчиво продолжал чиновник. — Всех вместе. Вы очень храбрый человек, мистер Грегор.

— Кто, я? Почему?

— Знаете старую поговорку: «Если едешь со смагами, не забудь прихватить увеличительное стекло».

— Нет, я такой поговорки не слыхал.

Чиновник дружелюбно усмехнулся и пожал руку Грегору.

— После такого рейса вы сами будете складывать пословицы. Желаю большой удачи, мистер Грегор. Разумеется, неофициально.

Грегор слабо улыбнулся в ответ. Он вернулся на погрузочную платформу. Смаги, фиргели и квилы были уже на борту, размещенные по своим отсекам. Арнольд включил подачу воздуха, проверил температуру и задал всем суточный рацион.

— Ну, тебе пора, — весело сказал Арнольд.

— Действительно, пора, — согласился Грегор без особого энтузиазма. Он вскарабкался на борт, не обращая внимания на толпу хихикающих зевак.

Корабль отбуксировали на взлетную полосу. Вскоре Грегор был уже в космосе и держал курс на пакгауз, обращающийся на орбите вокруг Вермойна II.

В первый день космического рейса работы всегда хватает. Грегор проверил приборы, потом осмотрел баки, резервуары, трубопровод и электропроводку. Он хотел убедиться, что старт не вызвал никаких повреждений. Затем он решил взглянуть на груз. Пора было выяснить, на что похожи эти звери.

В правом переднем отсеке находились квилы. Они напоминали гигантские снежные шары. Грегор знал, что квилы дают драгоценную шерсть, за которую повсюду платят бешеные деньги.

Животные, очевидно, не привыкли к невесомости, потому что их пища осталась нетронутой. Они неуклюже плавали вдоль стен и потолка, и жалобно блеяли, и просились на твердую почву.

С фиргелями все обстояло благополучно. То были большие гладкокожие ящерицы, назначения которых в сельском хозяйстве Грегор не мог себе представить. Они пребывали в спячке и должны были спать до конца рейса.

Пять смагов радостно залаяли при его появлении. Эти ласковые травоядные млекопитающие явно наслаждались состоянием невесомости.

Удовлетворенный, Грегор вернулся в кабину управления. Рейс начался хорошо. «Тригейл» к нему не придирался, а животные в пути чувствовали себя превосходно.

В конце концов, может быть, это занятие и впрямь не более опасно, чем рейс молочного фургона, подумал Грегор.

Проверив работу рации и переключателей управления, он завел будильник и улегся спать.

Восемь часов спустя он проснулся. Сон не освежил его, голова раскалывалась от боли. У кофе был отвратительный привкус слизи. Грегор с трудом сосредоточил внимание на пульте с приборами.

Эффект консервированного воздуха, решил он и радировал Арнольду, что все в порядке. Однако посреди разговора оказалось, что он с трудом поднимает веки.

— Кончаю, — сказал он, сладко зевнув. — Душно здесь. Пойду вздремну.

— Душно? — переспросил Арнольд; по радио его голос казался далеким-далеким. — Не должно быть. Циркуляторы воздуха…

Грегор обнаружил, что приборы пьяно покачиваются перед ним и расплываются, теряя очертания. Он облокотился на пульт и закрыл глаза.

— Грегор!

— Ммм…

— ГРЕГОР! Проверь содержание кислорода!

Грегор пальцем приоткрыл один глаз ровно на столько времени, чтобы бросить взгляд на шкалу. Он несказанно развеселился, увидев, что концентрация углекислого газа достигла небывалого уровня.

— Кислорода нет, — сообщил он Арнольду. — Вот проснусь и все улажу.

— Это вредительство! — взревел Арнольд. — Проснись, Грегор!

Неимоверным усилием Грегор подался вперед и открыл аварийный кран воздухоснабжения. Поток чистого кислорода отрезвил его. Он встал, неуверенно покачиваясь, и плеснул водой себе в лицо.

— А животные! — вопил Арнольд. — Посмотри, как там животные!

Грегор включил вспомогательную систему проветривания во всех трех отсеках и помчался по коридору.

Фиргели были живы и не вышли из спячки.

Смаги, очевидно, не заметили никакой разницы в составе атмосферы.

Два квила потеряли было сознание, но теперь быстро приходили в себя. В отсеке квилов Грегор понял наконец, что случилось.

Никакого вредительства не было. В стенах и потолке вентиляторы, по которым циркулировал воздух на корабле, оказались забитыми квильей шерстью. Клочья шерсти реяли в неподвижном воздухе, напоминая снегопад при замедленной съемке.

— Конечно, конечно, — сказал Арнольд, когда Грегор сообщил о случившемся. — Разве я не предупреждал тебя, что квилов необходимо стричь дважды в неделю? Ты, наверное, забыл. Вот что сказано в книге: «Квилы — Queelis Tropicalis — мелкие тонкорунные млекопитающие, находятся в отдаленном родстве с овцами Земли. Родина квилов — Тенсис V, однако их успешно разводят и на других планетах с высоким тяготением. Одежда, сотканная из шерсти квилов, огнеупорна, непроницаема для укуса насекомых, не поддается гниению и практически вечна благодаря значительному содержанию металла в шерсти. Квилов необходимо стричь дважды в неделю. Размножаются фемишем.»

— Никакого вредительства, — прокомментировал Грегор.

— Никакого вредительства, но тебе бы лучше постричь квилов, — ответил Арнольд.

Грегор дал отбой, нашел в сумке с инструментами ножницы для жести и пошел обрабатывать квилов. Однако режущие кромки тотчас же притупились от металлической шерсти. Квилов, скорее всего, надо было стричь специальными ножницами из какого-нибудь твердого сплава.

Он кое-как собрал летающую шерсть и снова прочистил вентиляторы.

Осмотрев все в последний раз, он пошел ужинать.

В рагу плавала маслянистая металлическая шерсть квилов.

Он лег спать с чувством отвращения.

Проснувшись, он удостоверился, что старый, кряхтящий корабль все еще держит правильный курс. Главный привод работал хорошо, и будущее представилось Грегору в розовом свете, особенно после того, как оказалось, что фиргели все еще спят, а смаги ведут себя прилично.

Однако, осматривая квилов, Грегор увидел, что с момента погрузки они не съели ни крошки. Дело становилось серьезным. Он связался с Арнольдом, чтобы посоветоваться.

— Очень просто, — сказал Арнольд, перелистав несколько справочников. — У квилов отсутствуют горловые мускулы. Чтобы пища проходила вниз по пищеводу, им необходима сила тяготения. Но при невесомости нет и тяготения, так что пища не поступает в желудок.

Действительно просто. Одна из тех мелочей, что на Земле не предусмотришь. В космосе же, при искусственных условиях, даже самый простой вопрос превращается в сложнейшую проблему.

— Тебе придется придать кораблю вращение, чтобы создать для них хоть какую-то силу тяжести, — сказал Арнольд.

Грегор быстро произвел в уме некоторые вычисления.

— На это уйдет уйма энергии.

— Тогда, как сказано в книге, ты можешь заталкивать в них пищу рукой. Скатываешь пищу во влажный комок, погружаешь руку по локоть им в глотку и…

Грегор прервал связь и включил боковые сопла. Он широко расставил ноги и с тревогой стал ждать, что же будет.

Квилы накинулись на корм с непринужденностью, которая привела бы в восторг любого квиловода.

Придется теперь заправиться горючим в космическом пакгаузе у Вермойна II. Издержки сильно взлетят, потому что во вновь освоенных планетных системах горючее очень дорого. Но все же прибыль будет достаточно велика.

Он вернулся к своим обязанностям по кораблю. Звездолет медленно преодолевал неизмеримое пространство.

Снова наступило время кормежки. Грегор задал корм квилам и перешел к отсеку смагов. Он открыл дверь и позвал: «Подходи!»

Никто не подошел.

Отсек был пуст.

Грегор почувствовал какое-то странное ощущение под ложечкой. Это невозможно. Смагам уйти некуда. Они решили подшутить над ним и где-нибудь спрятались. Но в отсеке негде было спрятаться пяти большим смагам.

Ощущение дрожи перешло в форменную тряску. Грегор вспомнил о неустойке в случае утери, повреждения, и так далее и тому подобное.

— Эй, смаг! Выходи, смаг! — прокричал он.

Ответа не было.

Он внимательно осмотрел стены, потолок, дверь и вентиляторы — быть может, смаги ухитрились пролезть сквозь них.

Но смаги бесследно исчезли.

Вдруг он услышал какой-то шорох у себя под ногами. Посмотрев вниз, он заметил, как что-то прошмыгнуло мимо.

То был один из смагов, съежившийся до пяти сантиметров в длину. Грегор нашел и остальных — они сбились в угол, все такие же крохотные.

Что говорил чиновник «Тригейла»? «Если едешь со смагами, не забудь увеличительное стекло».

У Грегора не было времени для того, чтобы впасть в полноценное, добротное шоковое состояние. Он тщательно закрыл за собой дверь и метнулся к рации.

— Очень странно, — сказал Арнольд, когда связь была установлена. — Съежились, говоришь? Сейчас посмотрю. Угу… Ты не создавал искусственного тяготения, а?

— Конечно, создавал. Чтобы накормить квилов.

— Напрасно, — упрекнул Арнольд. — Смаги привыкли к слабому тяготению.

— Откуда мне было знать?

— Испытывая необычное для них тяготение, они ссыхаются до микроскопических размеров, теряют сознание и гибнут.

— Но ты же сам велел мне создать искусственное тяготение.

— Да нет же! Я лишь мельком упомянул, что есть такой метод кормления квилов. Тебе же я рекомендовал кормить их из рук.

Грегор поборол почти непреодолимое желание сорвать рацию со стены. Он сказал:

— Арнольд, смаги привыкли к слабому тяготению. Так?

— Так.

— А квилы — к сильному. Ты знал это, когда подписывал контракт?

Арнольд судорожно глотнул, затем откашлялся.

— Видишь ли, мне действительно казалось, что это несколько затрудняет дело. Но это великолепно окупится.

— Конечно, если только сойдет с рук. Что мне теперь прикажешь делать?

— Снижай температуру, — самоуверенно ответил Арнольд. — Смаги стабилизируются при нуле градусов.

— А люди при нуле градусов замерзают, — заметил Грегор. — Ладно, передача окончена.

Грегор натянул на себя всю одежду, какую нашел, и включил систему охлаждения. Через час смаги вновь выросли до нормальных размеров.

Пока все шло неплохо. Он заглянул к квилам. Холод, казалось, подбодрил их. Они были живее, чем когда-либо, и блеяли, выпрашивая еду. Он скормил им очередной рацион. Съев сэндвич с ветчиной и шерстью, Грегор лег спать.

На другой день оказалось, что на корабле стало пятнадцать квилов. Десять взрослых народили пятерых детенышей. Все пятнадцать были голодны.

Грегор накормил их. Он решил, что происшествие естественно, поскольку в одном помещении транспортируются и самцы, и самки. Это следовало предвидеть: надо было разделить животных не только по видам, но и по признакам пола.

Когда он вновь заглянул к квилам, их число увеличилось до тридцати восьми.

— Ты говоришь, размножились? — с неподдельным интересом спросил Арнольд по радио.

— Да. И не похоже, чтоб они собирались остановиться.

— Этого следовало ожидать.

— Почему? — озадаченно спросил Грегор.

— Я тебе говорил. Квилы размножаются фемишем.

— Мне так и послышалось. А что это такое?

— То, что ты и слышишь, — раздраженно ответил Арнольд. — И как тебе только удалось окончить школу? Это партеногенез при температуре замерзания воды.

— Так оно и есть, — мрачно произнес Грегор. — Я поворачиваю корабль.

— Нельзя! Мы разоримся!

— При нынешних темпах размножения квилов мне скоро не останется места на корабле. Его придется вести квилу.

— Грегор, не поддавайся панике. Есть идеально простой выход.

— Я весь внимание.

— Увеличь давление и влажность воздуха. Тогда они остановятся.

— Может быть. А ты уверен, что смаги не превратятся в бабочек?

— Побочных явлений не будет.

Как бы то ни было, возвращаться на Землю не стоило. Корабль прошел уже половину пути. С тем же успехом можно избавиться от мерзких тварей и в пункте назначения.

Разве только спустить их всех за борт. Идея хоть и невыполнимая, но соблазнительная.

Грегор увеличил давление и влажность воздуха, и квилы перестали размножаться. Теперь их насчитывалось сорок семь, и большую часть времени Грегор тратил на то, чтобы очищать вентиляторы от шерсти. Замедленная сюрреалистическая метель бушевала в коридоре, в машинном зале, в баках с водой и у Грегора под рубашкой.

Он ел безвкусные продукты с шерстью, а на десерт — неизменный пирог с шерстью.

Ему мерещилось, будто он сам превращается в квила.

Но вот на горизонте появилось яркое пятнышко. На переднем экране засияла звезда Вермойн. Через день он прибудет на место, сдаст груз и тогда вернется в запыленную контору, к неоплаченным счетам и пасьянсу.

В тот вечер он откупорил бутылку вина, чтобы отпраздновать конец рейса. Вино смыло вкус шерсти во рту, и он улегся в постель с чувством легкого, приятного опьянения.

Однако заснуть он не мог. Температура неуклонно падала. Капли воды на стенах застывали в льдинки.

Придется включить отопление.

Дайте-ка сообразить. Если включить отопление, смаги съежатся. Разве только устранить тяготение. Но тогда сорок семь квилов объявят голодовку.

К черту квилов. В таком холоде невозможно управлять звездолетом.

Он вывел корабль из вращения и включил обогреватели. Целый час он ожидал, дрожа и постукивая ногами. Обогреватели бойко тянули энергию от двигателей, но тепла не давали.

Это было смехотворно. Он перевел их на предельную мощность.

Через час температура упала ниже нуля. Хотя Вермойн был уже виден, Грегор сомневался, доведется ли ему посадить корабль.

Не успел он развести на полу кабины костер, взяв для растопки самые легко воспламеняющиеся предметы на корабле, как вдруг ожила рация.

— Я вот что думаю, — сказал Арнольд. — Надеюсь, ты не слишком резко менял тяготение и давление?

— Какая разница? — рассеянно спросил Грегор.

— Это может дестабилизировать фиргелей. Резкие перепады температуры и давления выводят их из спячки. Ты бы лучше посмотрел.

Грегор засуетился. Он открыл дверь, ведущую в отсек фиргелей, заглянул внутрь и содрогнулся.

Фиргели, разумеется, бодрствовали. Они каркали. Огромные ящерицы порхали по отсеку, покрытые изморозью. Из отсека вырвался поток ледяного воздуха. Грегор захлопнул дверь и поспешил к рации.

— Понятно, покрыты изморозью, — сказал Арнольд. — Фиргели едут на Вермойн I. Жаркое местечко Вермойн I — очень близко к солнцу. Фиргели консервируют холод. Это самые лучшие во Вселенной портативные установки для кондиционирования воздуха.

— А почему ты не сказал мне этого раньше? — ехидно спросил Грегор.

— Тебя бы это расстроило. Кроме того, они бы продолжали спать, если бы ты не валял дурака с тяготением и давлением.

— Фиргели едут на Вермойн I. А как насчет смагов?

— На Вермойн II. Маленькая планетка, тяготение невелико.

— А квилы?

— Ясное дело, на Вермойн III.

— Идиот! — заорал Грегор. — Ты поручаешь мне такой груз и ждешь, что я стану им жонглировать? — Если бы в этот миг Арнольд находился на корабле, Грегор придушил бы его. — Арнольд, — проговорил он очень медленно, — довольно идей, довольно планов. Ты обещаешь?

— Да ладно, — примирительным тоном сказал Арнольд. — Не из-за чего так брюзжать.

Грегор дал отбой и принялся за работу, пытаясь согреть корабль. Ему удалось поднять температуру до двадцати семи градусов по Фаренгейту, а потом перегруженные обогреватели окончательно вышли из строя.

К этому времени планета Вермойн II была совсем рядом.

Грегор отшвырнул кусок дерева, который собирался сжечь, и взялся за пленку. Он перфорировал на пленке курс к Главному пакгаузу, обращающемуся по орбите вокруг Вермойна II, как вдруг услышал зловещий скрежет. В то же время стрелки десятка дисков и циферблатов остановились на нуле.

Он устало поплыл в машинный зал. Главный привод не работал, и не требовалось специального технического образования, чтобы понять почему.

В застойном воздухе машинного зала парила квилья шерсть. Она набилась в подшипники, в систему смазки, заклинила охлаждающие вентиляторы.

Для отполированных деталей двигателя металлическая шерсть оказалась сильнодействующим истирающим материалом. Удивительно, как еще привод продержался столько времени.

Грегор вернулся в кабину управления. Невозможно посадить корабль без главного привода. Придется чинить его в космосе, проедать прибыли. К счастью, звездолет приводится в движение соплами боковых реактивных двигателей. Ими еще можно маневрировать.

Вероятность успеха — один к одному, но еще не поздно установить контакт с искусственным спутником, который служит пакгаузом Вермойна.

— Говорит «Асс», — объявил Грегор, выведя корабль на орбиту вокруг спутника. — Прошу разрешения на посадку.

Послышался треск статического разряда.

— Говорит спутник, — ответил ему чей-то голос. — Сообщите о себе подробнее.

— Это корабль службы «Асс», направляется на Вермойн II с Центрального пакгауза «Тригейл», — уточнил Грегор. — Бумаги в порядке.

Он повторил традиционный формальный запрос о разрешении на посадку и откинулся на спинку кресла.

Борьба была нелегкой, но все животные прибыли живыми, невредимыми, здоровыми, бодрыми и так далее и тому подобное. Служба «Асс» заработала кругленькую сумму. Но сейчас Грегор мечтал лишь об одном: выбраться из корабля и влезть в горячую ванну. И всю оставшуюся жизнь держаться подальше от квилов, смагов и фиргелей. Он хотел…

— В разрешении на посадку отказано.

— Что-о?

— Очень жаль, но в настоящее время свободных мест нет. Если хотите, оставайтесь на орбите, мы постараемся принять вас месяца через три.

— Погодите! — взвыл Грегор. — Нельзя же так! У меня на исходе продукты, главный привод сгорел, и я не могу больше терпеть этих животных!

— Очень жаль.

— Вы не имеете права прогнать меня, — хрипло сказал Грегор. — Это общественный пакгауз. Вам придется…

— Общественный? Извините, сэр. Этот пакгауз принадлежит концерну «Тригейл».

Рация умолкла. Несколько минут Грегор не сводил с нее глаз.

«Тригейл»!

Вот почему они не придирались к нему на своем Центральном пакгаузе. Гораздо остроумнее отказать ему в посадке на пакгаузе Вермойна.

Самое обидное то, что они, вероятно, вправе так поступить.

Он не может приземлиться на планете.

Посадка звездолета без главного двигателя равносильна самоубийству.

А в солнечной системе Вермойна нет другого космического пакгауза.

Что ж, он доставил животных почти к самому пакгаузу. Мистер Венс, без сомнения, все поймет и оценит его добрые намерения.

Он связался с Венсом, находящимся на Вермойне II, и объяснил ему обстановку.

— Не в пакгаузе? — переспросил Венс.

— Всего лишь в пятидесяти милях от пакгауза.

— Нет, так не пойдет. Разумеется, я приму животных. Они мои. Но есть пункты, предусматривающие неустойку в случае неполноценной доставки.

— Но ведь вы не примените их, правда? — взмолился Грегор. — Мои намерения…

— Они меня не интересуют, — прервал его Венс. — Меня интересует предел прибыли и все такое. Нам, колонистам, всякая кроха годится.

И он дал отбой.

Обливаясь потом, хотя в помещении было холодно, Грегор вызвал Арнольда и сообщил ему новости.

— Это неэтично! — объявил Арнольд в неистовстве.

— Но законно.

— Я знаю, черт побери. Мне надо подумать.

— Придумай что-нибудь толковое, — сказал Грегор.

— Я свяжусь с тобой позднее.

После разговора Грегор несколько часов подряд кормил животных, вычесывал квилью шерсть из своих волос и жег мебель на палубе корабля. Когда зажужжала рация, он суеверно скрестил пальцы, прежде чем ответить.

— Арнольд?

— Нет, это Венс.

— Послушайте, мистер Венс, — сказал Грегор. — Если бы нам дали хоть маленькую отсрочку, мы могли бы покончить дело полюбовно. Я уверен…

— Э, вам удалось-таки меня объегорить, — огрызнулся Венс. — К тому же на совершенно законном основании. Я навел справки. Хитро сработано, сэр, весьма хитро. Я высылаю буксир за животными.

— Но пункт о неустойке…

— Естественно, не могу его применить.

Грегор уставился на рацию. Хитро сработано? Что придумал Арнольд?

Он радировал Арнольду в контору.

— Говорит секретарь мистера Арнольда, — ответил ему юный девичий голосок. — Мистера Арнольда сегодня уже не будет.

— Не будет? Секретарь? Мне нужен Арнольд из «Асса». Я попал к другому Арнольду, не правда ли?

— Нет, сэр, это контора мистера Арнольда, из Международной очистительной службы «Асс». Вы хотите сделать заказ? У нас первоклассный пакгауз в системе Вермойна, на орбите вблизи Вермойна II. Мы транспортируем животных с планет малого, среднего и высокого тяготения. Мистер Грегор лично руководит работами. Я полагаю, что вы найдете наши цены умеренными.

Так вот до чего додумался Арнольд — превратить корабль в пакгауз! По крайней мере на бумаге. А ведь контракт действительно предоставил им право соорудить пакгауз по своему усмотрению. Умно!

Но этот паршивец Арнольд не соображает, что от добра добра не ищут. Теперь он хочет заняться пакгаузным делом!

— Что вы сказали, сэр?

— Я сказал, что это говорит пакгауз. Примите радиограмму для мистера Арнольда.

— Слушаю, сэр.

— Передайте мистеру Арнольду, чтобы он аннулировал все заказы, — угрюмо произнес Грегор. — Его пакгауз возвращается домой что есть духу.

Книга III. Лаксианский ключ

Ричард Грегор сидел за столом в пыльном кабинете фирмы «ААА-ПОПС» — Астронавтическое антиэнтропийное агентство по оздоровлению природной среды — и раскладывал пасьянс. В холле раздался шум и топот, затем что-то упало. Дверь приоткрылась и Арнольд, партнер Грегора, заглянул внутрь.

— Я только что сделал нас богачами, — объявил он и, раскрыв дверь пошире, приказал: — Тащите его сюда, парни!

Четверо грузчиков, тяжело дыша, заволокли в кабинет черную квадратную машину размером с годовалого слоненка.

— Вот! — гордо сообщил Арнольд, после чего расплатился с грузчиками и, напустив на лицо мечтательное выражение, уселся в кресло напротив машины.

Грегор не спеша отложил карты в сторону и с видом человека, которого ничем не удивишь, осмотрел приобретение со всех сторон.

— Сдаюсь, — наконец сказал он. — Что это такое?

— Это миллион долларов, — охотно ответил Арнольд. — Можешь считать, у нас в кармане.

— Допустим, но все же — что это такое?

— Бесплатный производитель, — с гордой улыбкой произнес Арнольд. — Сегодня утром я проходил мимо свалки старика Джо, той самой, где он держит всякий инопланетный хлам, — и обнаружил там эту штуку. Сторговался, можно сказать, за бесценок. Джо даже не знал, что это и зачем.

— Я, положим, тоже не знаю, — заметил Грегор. — А ты?

Арнольд встал на четвереньки и попытался прочесть инструкцию, выгравированную на лицевой панели машины, в самом низу.

Не поднимая головы, он спросил:

— Ты слышал что-нибудь о планете Мелдж?

Грегор кивнул. Мелдж была маленькая, всеми забытая планета на северной окраине Галактики, довольно далеко от торговых маршрутов. Когда-то на планете процветала могучая цивилизация, обязанная своим благополучием так называемой Старой науке Мелджа. Но технологические секреты Старой науки были давно утеряны, цивилизация почти угасла, и лишь изредка то на одной, то на другой планете находили какие-то непонятные механизмы, произведенные на заводах некогда великой промышленной державы.

— И ты полагаешь, что этот ящик имеет какое-то отношение к Старой науке? — спросил Грегор.

— Ну да. Это Мелджский Бесплатный Производитель. Могу поклясться, что во всей Галактике их осталось не больше пяти.

— А что он производит?

— Откуда мне знать? — ответил Арнольд, поднимаясь с пола. — Дай-ка мне мелдж-английский словарь.

С видимым усилием сохраняя спокойствие, Грегор подошел к книжной полке.

— Ты и в правду не знаешь, что эта штуковина производит?

— Словарь давай. Спасибо. Какая тебе разница, что? Главное — бесплатно. Машина берет энергию из воздуха, из космоса, с Солнца, откуда угодно, и нас это не касается. Ее не нужно ни заправлять, ни обслуживать, и работает она вечно.

Арнольд раскрыл словарь и принялся за перевод надписи на панели.

— Их ученые были не дураки, — проговорил он, записав в блокнот несколько предложений. — Производитель из ничего делает что-то, а что именно — не так уж важно. Мы всегда сможем это самое что-то продать, и сколько мы на этом ни заработаем — все будет нашей чистой прибылью.

Грегор посмотрел на своего партнера, и его печальное вытянутое лицо стало еще печальнее.

— Арнольд, — наконец произнес он, — я хотел бы кое-что тебе напомнить. Ты по специальности химик, я — эколог. И оба мы ничегошеньки не понимаем в машинах, тем более в сложных инопланетных машинах.

Не обращая на Грегора внимания, Арнольд повернул какую-то рукоятку. Производитель заурчал.

— И, кроме того, — продолжал Грегор, отойдя от машины подальше, — мы с тобой — агентство по оздоровлению среды. Забыл что ли? И незачем нам связываться со всякими авантюрными…

Производитель часто закашлял.

— Я все перевел, — сообщил Арнольд. — Здесь написано: «Мелджский Бесплатный Производитель. Очередной Триумф Лаборатории Глоттена. Неразрушимый Бездефектный Производитель. Не Требует Энергетических Затрат. Чтобы Включить, Нажмите Кнопку Номер Один. Чтобы Выключить, Воспользуйтесь Лаксианским Ключом. В Случае Обнаружения Неисправности, Пожалуйста, Верните Производитель В Лабораторию Глоттена».

— Ты, наверное, меня не понял, — возобновил атаку Грегор. — Мы с тобой…

— Прекрати! — перебил его Арнольд. — Когда эта машина заработает, нам с тобой работать будет уже не нужно. А вот и кнопка номер один.

В машине что-то звякнуло, послышалось ровное гудение. С минуту ничего не происходило.

— Возможно, ей надо прогреться, — озабоченно произнес Арнольд.

Вдруг из отверстия на лицевой панели посыпался серый порошок.

— Должно быть, побочный продукт, — пробормотал Арнольд.

Прошло пятнадцать минут. Куча серого порошка продолжала расти.

— Что бы это могло быть? — не выдержал Грегор.

— Не имею ни малейшего понятия, — ответил Арнольд. — Надо произвести анализы.

С этими словами он набрал в пробирку порошка и направился к своему столу. Грегор остался у машины, задумчиво глядя на растущую серую кучу.

— Может быть, нам лучше выключить Производитель, пока мы не узнали, что это такое?

— Ни в коем случае! — отозвался Арнольд. — Что бы это ни было, оно стоит денег.

Он зажег горелку, заполнил пробирку дистиллированной водой и приступил к работе. Грегор только пожал плечами. Он давно уже привык к розовым мечтам своего друга. С того времени, когда они создали компанию «ААА-ПОПС», Арнольд без устали искал легкий способ разбогатеть. Все его замыслы до сих пор оборачивались лишь хлопотами и неприятностями, гораздо более тягостными, чем та обычная работа, за которую бралась компания, но Арнольд быстро об этом забывал.

По крайней мере, думал Грегор, иногда получалось смешно. Он сел за свой стол и разложил новый пасьянс.

Следующие несколько часов в конторе стояла тишина. Производитель тихо гудел. Арнольд упорно работал. Добавлял реактивы, сливал, перемешивал, сверял результаты с таблицами в толстенных книгах. Грегор сходил за сандвичами и кофе.

Поев, он стал нервно расхаживать вокруг машины, то и дело, поглядывая на растущую кучу серого порошка. Производитель гудел заметно громче, и порошок сыпался уже широкой струей.

Час спустя Арнольд оторвался от работы и сообщил:

— Нам повезло! О будущем можно не беспокоиться.

— И что же это за порошок? — поинтересовался Грегор. Может быть, на сей раз удача и впрямь не обошла их стороной?

— Это тангриз!

— Тангриз?

— Совершенно верно.

— Не будешь ли ты так любезен и не объяснишь ли мне, зачем он нужен, этот чертов тангриз?

— Я думал, ты знаешь. Тангриз — это основной продукт питания мелджской расы. Каждый взрослый житель Мелджа потребляет несколько тонн тангриза ежегодно.

— Ты говоришь, это едят?

Грегор посмотрел на кучу порошка с уважением. Машина, которая производит еду двадцать четыре часа в сутки, может оказаться хорошим вложением капитала. Особенно, если учесть, что ее эксплуатация ровным счетом ничего не стоит.

Арнольд уже листал телефонный справочник.

— Алло, Межзвездная Продуктовая Корпорация? Могу я говорить с президентом? Что? Тогда с вице-президентом. Это очень важно. Что? Ладно, слушайте. Я могу предложить вашей корпорации практически неограниченное количество тангриза. Это основной продукт питания на планете Мелдж. Что? Да, все правильно. Я знал, что это вас заинтересует. Что? Да, конечно, я подожду.

Он повернулся к Грегору.

— Эти корпорации… Да, да, я слушаю. Да, сэр. Вы занимаетесь тангризом? Замечательно…

Грегор подошел поближе, стараясь расслышать, что говорят на другом конце линии.

— Наша цена? А что за цены сейчас на рынке? Ах, так… Пять долларов за тонну, конечно, не слишком много, но я полагаю… Что? Пять центов за тонну? Вы это серьезно?

Грегор отвернулся, и устало опустился в кресло. Продолжение разговора его уже не интересовало.

— Да, да. Я понимаю. Простите, я не знал.

— Похоже, — сказал Арнольд, повесив трубку, — что на Земле много тангриза не продать. У нас здесь живут примерно пятьдесят мелджан, но доставка груза в северное полушарие съест всю прибыль.

Грегор озабоченно поглядел на машину. Она, похоже, вышла на режим, потому что тангриз валил из нее мощной струей. Серый порошок уже лежал по всей комнате толстым слоем.

— Не беспокойся, — попытался утешить Арнольд своего компаньона, — тангриз наверняка можно использовать как-нибудь еще.

Он вернулся к столу и сел за книги.

— Может, его пока выключить? — спросил Грегор.

— Ни в коем случае! Пусть работает. Он нам деньги делает.

Пока Арнольд копался в справочниках, Грегор попытался подойти к окну, но ходить по щиколотку в порошке оказалось очень неудобно.

К вечеру уровень порошка поднялся на два фута. Несколько авторучек и карандашей уже потонули в нем безвозвратно, и Грегор начал волноваться, выдержит ли пол.

Наконец Арнольд закрыл книгу и произнес:

— Есть еще одна возможность применения.

— Что ты имеешь в виду?

— Тангриз можно использовать как строительный материал. На воздухе через неделю-другую он затвердевает и становится прочным, как гранит. Мы прямо сейчас позвоним в какую-нибудь строительную компанию.

Грегор набрал номер строительной компании Толедо — Марс и объяснил некоему мистеру О’Тулу, что они могут предоставить в его распоряжение неограниченное количество тангриза.

— Тангриз, говорите? Не очень-то он сейчас в ходу. На нем краска не держится. Но вообще-то, к вашему сведению, на какой-то планете живут психи, которые его едят. Почему бы вам…

— Мы предпочитаем продавать тангриз для строительных целей, — твердо сказал Грегор.

— Что ж, я думаю, мы можем его купить. Пригодится для чего-нибудь попроще и подешевле. Предлагаю, по пятнадцать за тонну.

— Пятнадцать долларов?

— Центов!

— Хорошо, мы сообщим вам о своем решении.

Арнольд, услышав сумму, принялся рассуждать:

— Предположим, наша машина будет выдавать тонн по десять в сутки. И так каждый день, год за годом… Сейчас прикинем… Выходит около пятисот пятидесяти долларов в год. Богачами мы не станем, но будет чем налоги платить.

— Однако мы не сможем оставить машину здесь, — сказал Грегор, глядя на россыпи тангриза.

— Конечно, не можем. Найдем ей местечко где-нибудь за городом, и пусть себе работает. А тангриз будем забирать когда вздумается.

Грегор опять позвонил О’Тулу и сообщил, что готов заключить сделку.

— Прекрасно, — ответил О’Тул. — Вы в курсе, где находятся наши заводы? Привозите в любое время.

— Нам привозить? Я считал, вы сами…

— При цене пятнадцать центов за тонну? Мы и так делаем вам одолжение, забирая у вас эту дрянь. Доставка за вами!

— Паршиво, — сказал Арнольд, когда Грегор положил трубку.

— Перевозка нам обойдется…

— … гораздо больше, чем пятнадцать центов за тонну, закончил Грегор. — Ты все-таки выключи эту штуку, пока мы не решим, что с ней делать.

Арнольд подобрался к Производителю.

— Сейчас посмотрим. Вот, нашел. «Чтобы Выключить, Воспользуйтесь Лаксианским Ключом».

— Ну, так и воспользуйся.

— Подожди минутку…

— Выключишь ты ее или нет? — закричал Грегор.

Арнольд выпрямился, виновато улыбаясь.

— Поди попробуй…

— А в чем проблема?

— В том, что у нас нет Лаксианского Ключа.

После лихорадочных переговоров с музеями, исследовательскими институтами и археологическими факультетами стало ясно, что никто Лаксианский Ключ в глаза не видел и ничего о нем не слышал. В отчаянье Арнольд позвонил старому Джо на инопланетную свалку.

— Нет, у меня нет ключа, — услышал он в ответ. — А почему ты думаешь, я уступил тебе Производитель так дешево?

Партнеры молча уставились друг на друга. Мелджский Бесплатный Производитель, довольно урча, выплевывал новые и новые порции бесполезного порошка. Оба кресла и радиатор уже скрылись под серыми волнами, из-под которых теперь виднелись только столы, шкаф и сама машина.

— Вот тебе и безбедная жизнь, — в сердцах сказал Грегор.

— Ладно, что-нибудь придумаем…

Арнольд вернулся к своим книгам. Остаток вечера он провел в поисках иных способов применения тангриза. Чтобы совсем не утонуть в порошке, Грегору пришлось отгрести часть тангриза в холл.

Утром солнце безуспешно пыталось заглянуть в их окна, покрытые серой пылью. Арнольд встал из-за стола и потянулся.

— Ничего не нашел? — спросил Грегор.

— Боюсь, ничего…

Грегор отправился за кофе. Когда он вернулся, Арнольд уже успел поругаться с домовладельцем и двумя здоровенными розовощекими полицейскими.

— Я требую, — орал домовладелец, — чтобы вы немедленно убрали отсюда эту дрянь!

— И, кроме того, — добавил один из полицейских, — существует запрет на использование промышленных установок в деловом районе.

— Это не промышленная установка, — попытался возразить Грегор. — Это Мелджский Бесплатный…

— А я сказал — установка! — отрезал полицейский. — И я приказываю немедленно остановить производство!

— В том-то все и дело, — вступил в разговор Арнольд, — что мы не можем ее выключить…

— Как это не можете? — подозрительно спросил полицейский. — Шутки со мной шутить? Я приказываю…

— Сэр, я клянусь…

— Слушай меня, остряк. Мы сюда вернемся через час. Или вы к этому времени ее выключаете и выносите отсюда этот мусор, или — за решетку!

И все трое удалились.

Грегор и Арнольд посмотрели друг на друга, потом уставились на Производитель. Порошок все прибывал.

— Черт бы их побрал! — не выдержал Арнольд. — Ведь должен быть какой-то выход!

— Спокойнее, — откликнулся Грегор, вытряхивая из волос серую пыль.

В эту минуту дверь открылась и вошел высокий человек в строгом синем костюме с каким-то сложным прибором в руках.

— Так это здесь! — удовлетворенно произнес он.

У Грегора блеснула надежда.

— У вас в руках Лаксианский Ключ? — спросил он.

— Какой еще ключ? Это регистратор утечки. И, похоже, он привел меня к тому, что я искал, — строго ответил человек. — Меня зовут Гастерс.

Он смахнул пыль с подоконника, взглянул еще раз на свой регистратор и начал заполнять какой-то бланк.

— Что все это значит? — спросил Арнольд.

— Я из Энергетической компании, — ответил Гастерс. — Вчера, начиная с полудня, мы регистрируем огромную утечку энергии.

— И потому вы пришли к нам?

— Именно так. Ваша машина очень прожорлива. — Гастерс кончил писать, сложил бланк и спрятал его в карман. — Счет вам будет выслан.

С некоторым трудом он открыл дверь и, уже уходя, обернулся, чтобы еще раз поглядеть на Производитель.

— Должно быть, ваша машина делает нечто особо ценное, если вы можете позволить себе такой расход энергии. Платиновый порошок, верно?

Когда Гастерс ушел, Грегор с издевкой спросил у Арнольда:

— Значит, «не требует энергетических затрат»?

— Видишь ли, Грегор, — пряча глаза, ответил тот, — я не мог знать, что она сама будет хапать энергию из ближайшего источника…

— Вот именно, — продолжал издеваться Грегор, — «из воздуха, из космоса, от Солнца» — а заодно у ближайшей энергетической компании!

— Но базовый принцип…

— К черту базовый принцип! — взорвался Грегор. — Мы не можем отключить этот ящик! У нас нет этого проклятого Лаксианского Ключа! Нет, и никто не знает, где его взять. Скоро мы будем по уши в этом проклятом тангризе, который нам даже вывезти не на чем. И вдобавок оказывается, что мы тратим энергии больше, чем сверхновая!

В дверь громко постучали, с лестницы послышались сердитые голоса. Арнольд напряженно думал, потом вдруг вскочил.

— Не все еще потеряно! — патетически воскликнул он. — Эта машина сделает нас богатыми!

Но Грегора не прельстили радужные обещания.

— Послушай, Арнольд, — сказал он. Давай-ка лучше ее утопим. Или сбросим на Солнце.

— С ума сошел? Срочно готовь наш корабль к отлету…

Следующие несколько дней вспоминались как дурной сон. За огромную плату они наняли людей, которые вынесли машину и очистили помещение от тангриза. Затем пришлось везти Производитель, из которого фонтаном бил серый порошок, через весь город до космопорта. А чего стоила погрузка в корабль! Но теперь все это было позади.

Производитель стоял в трюме корабля, постепенно заполняя его порошком, а корабль уносился из Солнечной системы.

— В этом есть своя логика, — рассуждал Арнольд. — На Земле тангриз никому не нужен. Следовательно, нечего и пытаться сбыть его там. А вот на планете Мелдж…

— Не нравится мне все это, — ответил Грегор.

— И зря. Теперь-то мы не ошиблись. Возить тангриз слишком дорого, поэтому мы берем машину и вместе с ней направляемся туда, где тангриз у нас с руками оторвут.

— А если и там он не нужен?

— Такого не может быть. Для мелджан тангриз — что для нас хлеб. Считай, что дело в шляпе.

Через две недели в иллюминаторе появился Мелдж. Тангриз к тому времени заполнил трюм доверху. Грегор с Арнольдом запечатали все люки. Нарастающее давление грозило разорвать корабль на куски. Пришлось выбрасывать тангриз тоннами, это требовало времени и, самое главное, большого расхода воздуха. Перед спуском на планету весь корабль был набит порошком, а кислорода оставалось чуть-чуть.

Сразу после посадки мелджанин в оранжевой форме поднялся на корабль оформить документы.

— Добро пожаловать! — приветствовал он землян. — Вы — редкие гости на нашей маленькой планете. Надолго к нам?

— Как получится, — ответил Арнольд. — Мы хотим установить с вами торговые отношения.

— О, это замечательно! — обрадовался чиновник. — Наша планета очень нуждается в свежих деловых контактах. Могу я поинтересоваться, что вы собираетесь нам предложить?

— Мы будем продавать тангриз. Это ваш собственный…

— Что продавать?

— Тангриз. У нас есть Бесплатный Производитель, и мы…

— Очень сожалею, но вы должны немедленно покинуть планету, — строго сказал чиновник и нажал красную кнопку на маленьком приборчике, прикрепленном к запястью.

— У нас есть визы!

— А у нас есть законы. Вы должны отбыть незамедлительно и забрать с собой ваш Производитель.

— Послушайте, а как на вашей планете насчет свободы предпринимательства?

— Производство тангриза у нас запрещено.

Пока шел спор, на поле с грохотом въехали танки и расположились вокруг корабля. Мелджанин, пятясь, выбрался из кабины и торопливо спустился по трапу.

— Подождите! — в отчаянье закричал Грегор. — Если вы боитесь конкуренции, то примите Производитель от нас в подарок!

— Нет! — встрепенулся Арнольд.

— Да! Откапывайте его и берите. Отдайте его бедным.

На поле появилась еще одна колонна танков, в воздухе промелькнули боевые самолеты.

— Проваливайте сейчас же! — заорал чиновник. — Неужели вы рассчитываете продать здесь хоть крупинку тангриза? Оглянитесь вокруг!

Они оглянулись. Перед ними простиралось посадочное поле, все в серой пыли. Поодаль стояли некрашеные серые здания, за ними тянулись унылые серые поля. Еще дальше виднелись невысокие серые горы.

Во все стороны, насколько хватало глаз, все было из того же серого тангриза.

— Вы хотите сказать, что вся планета… — начал Грегор и осекся.

— Сами не видите, что ли? — сказал чиновник. — Здесь Старая наука возникла, здесь она развилась и угасла. Но всегда отыщутся недоучки, которые не могут пройти мимо старой машины, чтобы не сунуть в нее свой нос. А теперь проваливайте! Но если вдруг найдете Лаксианский Ключ, то возвращайтесь и называйте любую цену.

Книга IV. Беличье колесо

— Лучшие земли в Галактике — погублены, — горестно простонал клиент, верзила семи футов ростом с интенсивно голубым цветом лица. Из отверстий, напоминающих смазочные, катились крупные слезы и падали на щеголеватую и, похоже, дорогую сорочку. В течение целых пятнадцати минут он невразумительно бормотал о постигшем его несчастье.

— Успокойтесь, сэр, — с участием промолвил Ричард Грегор, весь подобравшись на стуле. Он сидел за огромным старинным письменным столом из орехового дерева. — Астронавтическое антиэнтропийное агентство по оздоровлению природной среды, сокращенно «ААА-ПОПС», с готовностью решит все ваши проблемы.

— Не объясните ли нам, сэр, характер ваших проблем, — в свою очередь учтиво справился Арнольд.

Клиента все еще переполняли эмоции. Наконец он осушил слезы огромным носовым платком и с надеждой посмотрел на компаньонов фирмы «ААА-ПОПС».

— Разорение! — вскричал он. — Вот что меня ждет. Мои лучшие поля…

— Мы понимаем вас, сэр, — ободрил его Грегор, — но объясните, почему вас ждет разорение?

— В Биттер-Лаге, на планете Сир, у меня есть ферма, — наконец, взяв себя в руки, начал рассказывать сирянин. — Я засеял зерновыми и другими культурами около восьмисот акров. И жду всходов в этом месяце. Но как только поля зазеленеют, проклятые крысы начисто сожрут всходы.

— Крысы? — удивился Арнольд.

— Да, так у нас называют этот вид грызунов семейства альфикс дрекс. — Слезы снова заставили беднягу полезть за платком. — В этом году настоящее крысиное нашествие. Мои поля кишат ими. Я перепробовал уже все средства, но эти твари плодятся быстрее, чем подыхают. Сняв урожай, я стану богатым и хорошо заплачу, если вы избавите меня от этой дряни, джентльмены.

— Думаю, мы сможем вам помочь, — заверил его Арнольд. — Разумеется, предварительно необходимо познакомиться с обстановкой. Мы предпочитаем знать заранее, с чем придется иметь дело.

— То же самое я слышал и от других фирм. Но время не терпит, — с горечью промолвил сирянин. — Я вложил в землю весь свой капитал. Через пару недель появятся всходы, и все они тут же будут уничтожены крысами. Вы должны покончить с этой напастью до того, как зазеленеют поля, джентльмены.

Длинное худое лицо Грегора не выражало особой радости. Он был весьма консервативен в своих решениях и действиях, и ему не нравился такой подход. Из-за самоуверенности и бахвальства Арнольда их фирма почти всегда несла убытки, заключая практически невыполнимые контракты. Грегор противился этому как мог. Но, видимо, без риска не обойтись, если затеваешь такое дело, как антиэнтропийное агентство, и не имеешь ни гроша в кармане. Однако в последнее время им везло, образовалась даже кое-какая прибыль, и Грегору не хотелось рисковать. Вот почему подозрительный блеск в глазах компаньона настораживал его.

Сам клиент не вызывал у Грегора недоверия, но кто знает, как все это может обернуться. Вдруг на самом деле крысы окажутся семифутовыми детинами с бластерами в руках. У фирмы «ААА-ПОПС» уже бывали подобные непредвиденные сюрпризы.

— Вам раньше приходилось бороться с вредителями полей? — спросил он у сирянина.

— Конечно. Но то были случаи, не представляющие проблемы, например, летучие висюки, ползущие скегли или гниль обыкновенная. Это привычные заботы фермера.

— А почему сейчас с крысами возникли проблемы?

— Откуда мне знать, — сердито буркнул сирянин. — Говорите прямо, хотите заработать или нет?

— Конечно, хотим, — поспешил согласиться Арнольд. — Мы готовы начать хоть сейчас…

— Нам с партнером сначала надо посоветоваться, — решительно вмешался Грегор и вытащил Арнольда в коридор.

Коротышка и толстяк Арнольд, как всегда, был полон энтузиазма. Его, дипломированного химика, интересовало абсолютно все. Он был напичкан самой невероятной информацией, почерпнутой из десятков научных и технических журналов, которые выписывал не без ущерба для бюджета фирмы.

Добытая таким образом информация не приносила практической пользы. Мало кого интересовало, зачем аборигены планеты Денеб-Икс упорно ищут наилучший способ массового самоубийства или, например, почему в созвездии Дрея животный мир представлен только летающими видами.

Но если бы кому-нибудь захотелось узнать это, Арнольд охотно поделился бы информацией.

— Интересно, во что мы впутаемся на этот раз, — сказал Грегор другу. — Что это за семейство альфикс дрекс?

— Это вид грызунов, — тут же пояснил Арнольд. — Чуть поменьше наших земных крыс и не такие агрессивные. Они питаются растительной пищей, живут на полях, в траве и в мелколесье. Как вид ничего особенного из себя не представляют.

— Гм. А если их там десятки миллионов?

— Тем лучше. Я говорю вполне серьезно, если бы клиент попросил нас доставлять ему каждую пятидесятую из уничтоженных крыс, я бы не взялся за это дело. Ведь тогда бы нам грозило потратить весь остаток жизни на поиски последних пяти или шести зверюг. Но, как я понял, от нас требуется вернуть популяцию крыс к обычной, «доэпидемической» численности. А этого мы вполне можем добиться, если оговорим все условия в контракте.

Грегор понимающе кивнул. У его компаньона хотя и очень редко, но все же появлялась деловая хватка.

— А мы сумеем вовремя справиться с ними? — все же переспросил он.

— Без всякого сомнения. Имеется несколько способов борьбы с грызунами. Морганизация — один из них, и неплохой. Или, например, система Турнье. Нам понадобится не более нескольких дней, чтобы уничтожить этих грызунов.

— Ладно, — сказал Грегор, — в контракте надо уточнить, что мы будем заниматься только крысами семейства альфикс дрекс. Для полной ясности.

— Хорошо.

Они снова вернулись в контору. Незамедлительно был составлен договор, в котором фирма «ААА-ПОПС» бралась за месяц истребить как можно большее число крыс на ферме заказчика. За каждый сэкономленный день компаньонам полагалось дополнительное вознаграждение, а в случае задержки — штраф за каждый просроченный день.

— Пока вы будете этим заниматься, — сказал сирянин, — я отправлюсь в отпуск. Вы действительно считаете, что удастся спасти урожай?

— Не беспокойтесь, — заверил его Арнольд. У нас есть оборудование для проведения морганизации и аппараты для обработки зараженных мест по системе Турнье. И тот и другой способы весьма эффективны.

— Я знаю, — ответил клиент, — я тоже пользовался ими. Но, возможно, я что-то не так делал. Всего вам хорошего и желаю удачи, джентльмены.

Грегор и Арнольд еще долго молча смотрели на закрывшуюся за клиентом дверь.

На следующий день, загрузив в корабль оборудование, кипы руководств, ядохимикаты, ловушки и прочую аппаратуру для уничтожения грызунов, друзья направились на планету Сир.

После четырех дней путешествия без каких-либо приключений они наконец увидели под собой зеленеющие поля планеты Сир и береговую линию Биттер-Лага. Справившись по карте, определили место посадки.

Берни-спирит, ферма их клиента, была действительно прекрасным уголком: аккуратно распаханные поля и сочные луга, вековые деревья с густыми кронами, величественно чернеющие на фоне вечернего неба. А небольшой, но, очевидно, глубокий пруд поражал своей синевой.

Однако признаки запустения и нашествия крыс сразу бросались в глаза. Лужайки пестрели пятнами голой земли, листья деревьев, росших вокруг дома, казались увядшими и неухоженными. Внутри дома на мебели и стенах повсюду виднелись следы крысиных зубов, изгрызенными оказались даже массивные потолочные балки.

— Да, не повезло бедняге, — посочувствовал клиенту Арнольд.

— Это нам не повезло, — поправил его Грегор.

Обход дома сопровождался неумолкающим писком невидимых грызунов, попрятавшихся в щелях и норах. Когда Арнольд и Грегор приближались к дверям комнат, там сразу поднимался шум в панике разбегающихся тварей. Но друзьям так и не удалось увидеть ни одной крысы, паразиты успевали разбежаться до появления непрошеных гостей.

Наступил вечер, и уже не было смысла приступать к работе, однако Арнольд и Грегор расставили все виды ловушек, чтобы проверить, какие из, них наиболее удачны против этих грызунов. Затем друзья достали спальные мешки и приготовились ко сну.

Арнольд умел засыпать в любых условиях, но для Грегора ночь выдалась малоприятной: целые полчища крыс проявляли невиданную активность. Было слышно, как они бегают по полу, натыкаются на ножки столов и стульев, грызут двери, прогуливаются по стенам. А едва Грегор задремал, тройка самых наглых зверьков оказалась у него на груди. Смахнув их рукой и поплотнее завернувшись в спальный мешок, он все же смог на несколько часов отключиться.

Утром компаньоны произвели осмотр ловушек и убедились, что все они пусты.

Несколько часов ушло на выгрузку из корабля, сборку и установку громоздкого оборудования Моргана. Пока Арнольд заканчивал последнюю пригонку деталей, Грегор извлек аппараты Турнье и опоясал дом электропроводами. Наконец друзья уселись и стали ждать массового истребления грызунов.

Наступил полдень. Прямо над их головами висело горячее маленькое солнце планеты Сир. Оборудование Моргана гудело и ворчало, словно разговаривало само с собой. Над проводами аппаратов Турнье то и дело вспыхивали синие разряды.

А больше ничего интересного не происходило.

Медленно тянулись долгие часы ожидания, Арнольд успел прочитать все руководства по борьбе с грызунами. Грегор вытащил колоду потрепанных карт и мрачно раскладывал пасьянс. Оборудование работало и монотонно жужжало, как и было обещано в прилагаемой инструкции. А электроэнергии оно съедало столько, что хватило бы на освещение небольшого городка.

Однако в результате не появилось ни одного крысиного трупа.

К вечеру стало окончательно ясно, что этим крысам не страшны ни морганизация, ни турньеризация. Пришло время ужинать и решать, что делать дальше.

— Как им удается избежать опасности? — спросил озадаченный Грегор, сидя на стуле и держа в руках открытую банку саморазогревающихся мясных консервов.

— Мутация, — не задумываясь ответил Арнольд.

— Да, вполне возможно. Уникальный ум, адаптация… — Грегор механически жевал рубленое мясо. В кухне, где они сидели, слышалось беспрестанное царапанье коготков по полу, шорох тушек, трущихся о стены нор, но ни одной из крыс так и не удалось увидеть.

Арнольд снял упаковку с яблочного пирога.

— Произошла мутация, и притом потрясающе хитрая, черт побери! Нам надо во что бы то ни стало поймать хотя бы одну крысу, иначе не разобраться, с чем мы столкнулись.

Но поймать даже одну крысу оказалось ничуть не легче, чем уничтожить тысячу. Крысы не показывались, не попадались в крысоловку, обходили приманки, западни и одурманивающие наживки.

В полночь Арнольд решительно заявил:

— Это невероятно.

Грегор рассеянно кивнул. Он заканчивал установку нового типа ловушки — большого металлического ящика, зазывающе открытого с двух сторон, если сюда забредет какая-нибудь глупая крыса, то по сигналу от фотоэлемента дверцы молниеносно закроются.

— А теперь посмотрим, — закончив подготовку, удовлетворенно сказал Грегор. Оставив ящик на ночь в кухне, они перешли в гостиную.

В половине третьего ночи дверцы ящика громко захлопнулись.

Арнольд и Грегор поспешили в кухню. В ящике слышен был шум, отчаянное царапанье и писк. Грегор зажег свет и поставил ящик стоймя. Хотя он знал, что ни одна крыса не сможет подняться по скользкой, отшлифованной стенке, он все-таки начал открывать верхнюю дверцу медленно, с большой осторожностью, дюйм за дюймом.

Писк усилился.

Оба компаньона с интересом заглядывали внутрь ловушки, надеясь наконец увидеть крысу в полной форме побежденного врага с белым флагом в лапах. Но они не увидели ничего. Ящик был пуст.

— Она не могла убежать! — разочарованно воскликнул Арнольд.

— Или прогрызть металлический ящик… Эй! Слышишь?

В ящике продолжались возня и писк, казалось, что крыса скребет лапами стенку ящика, отчаянно пытаясь выбраться наружу.

Грегор сунул руку в ящик и осторожно провел пальцами по стенкам.

— Ой! — вскрикнул он и быстро выдернул руку. На указательном пальце были видны два небольших следа от зубов.

Шум в ящике усилился.

— Кажется, мы поймали крысу-невидимку, — мрачно изрек Грегор.

Клиент с планеты Сир отдыхал в Катакинни-кластер, в отеле Маджестик. Потребовалось два часа, чтобы связаться с ним по межпланетному телефону.

Свой разговор Грегор начал с крика:

— Вы ни словом не упомянули, что ваши крысы невидимки!

— Неужели? — удивился сирянин. — Это досадная оплошность с моей стороны. Ну и что дальше?

— А то, что вы нарушили контракт, — орал Грегор.

— Ничуть. Мой адвокат, который случайно тоже отдыхает в одном отеле со мной, утверждает, что невидимость животных подпадает под определение естественного свойства защиты, как, например, изменение окраски, и упоминать об этом в контракте как о чем-то исключительном не требуется; кстати, в юридической практике судьи не принимают во внимание состояние невидимости, даже если есть возможность доказать, что оно имеет место. Судьи называют такой феномен «относительной видимостью». В общем, это никак не может считаться нарушением контракта.

От подобной наглости Грегор лишился дара речи.

— Нам, бедным фермерам, приходится защищать себя, вы же знаете, — продолжал меж тем сирянин. — Но я верю в вашу способность справиться с порученной работой. До свидания.

— Он-то сообразил, как защитить себя, черт побери, — проворчал Арнольд, кладя трубку. — Если нам удастся уничтожить это невидимое полчище крыс, он окажется в большом выигрыше. А если нет, просто возместит расходы, оштрафовав нас за невыполнение контракта.

— Невидимки они или нет, — упорствовал Грегор, — но морганизация должна сделать свое дело.

— Однако ничего не получилось, — возразил Арнольд.

— Я знаю. А почему не получилось? Почему не сработали ловушки? Или система Турнье?

— Потому что это крысы-невидимки.

— Какое это имеет значение? Крысиный нюх у них остался, правильно? Они же обыкновенные крысы, и сами сознают это. Думаешь, нет?

— Что ж, — промолвил Арнольд, — если их невидимость — следствие мутации, то их обоняние и другие чувства тоже могли претерпеть изменения.

Грегор сосредоточенно нахмурился.

— А изменение в их органах чувств потребует от нас соответствующих изменений в борьбе с ними. Нам прежде всего надо узнать, чем этот вид крысы отличается от других, нормальных грызунов.

— Кроме того, что он невидим глазу, — добавил Арнольд.

Но как можно проверить органы чувств невидимой крысы? Грегор решил начать с построения некоего лабиринта из лучших экземпляров мебели в доме фермера. По замыслу стенки лабиринта должны были ярко освещаться, когда мимо пробегала крыса. Таким образом предполагалось отслеживать маршруты передвижения грызунов.

Арнольд же экспериментировал с красителями в поисках такого, который вернул бы крысам их видимость. Одно из красящих веществ оказалось настолько сильным, что на несколько мгновений вернуло крысе ее естественный облик. Словно по взмаху волшебной палочки перед глазами возник экземпляр удивленно моргающего грызуна с подвижным чутким носом. Тварь с возмутительным равнодушием посмотрела на Арнольда и бесстрашно повернулась к нему хвостом. Затем уникально быстрый процесс обмена веществ поглотил краситель, и крыса снова исчезла из поля зрения.

Грегору все-таки удалось, погоняв по лабиринту, поймать десяток экземпляров крыс-невидимок, но те оказались крайне непослушными. Большинство из них не желали двигаться предложенным маршрутом, пренебрегали едой — только играли с нею, а попробовать решительно отказывались. Даже электрошок не действовал.

Однако в целом опыт дал кое-какие результаты. Он подтвердил полную непригодность для данного случая той аппаратуры, которую компаньоны привезли с собой.

Как и всякое громоздкое оборудование, системы Моргана и Турнье были рассчитаны на «нормальных» грызунов, которых можно завлечь в ловушку и истребить, руководствуясь их основными инстинктами: голодом и страхом. Только для таких животных и подходила эта аппаратура.

Все шло своим чередом, пока в популяции преобладал обычный вид грызунов. А как только животные стали меняться, потребовался и новый способ борьбы с ними. Крысы на этой ферме свыклись с тем, что они невидимки.

Отныне им не был присущ панический страх, ибо никто теперь их не преследовал. Исчезла необходимость спасаться бегством и набрасываться на пищу, они находили ее где угодно и когда угодно. Таким образом всегда были сыты. Их больше не прельщал аппетитный запах, или предмет необычной формой, или новый звук.

С помощью систем Моргана и Турнье можно уничтожать лишь отдельных крыс, которые не успели или не смогли адаптироваться к новому состоянию невидимости, это лишь заставляло всех остальных адаптироваться быстрее в новых условиях.

Что же произошло с извечными врагами крыс, призванными сохранять естественный баланс в природе? Чтобы узнать это, Арнольду и Грегору предстояло немедленно, в самом срочном порядке изучить фауну Биттер-Лага.

Мало-помалу, факт за фактом они восстановили все, что, по-видимому, здесь произошло. На планете Сир у крыс были свои враги: летучие висюки, дрыги, древесные скурлы и оменюги.

Все эти неимоверные твари не смогли, однако, в одночасье измениться. Прежде всего они принадлежали к миру видимых существ, для которых нюх — лишь вспомогательное средство, и хотя запах крыс весьма силен, их противник в охоте за пищей больше полагался на зрение и верил лишь глазам. Поэтому вскоре вместо грызунов они стали пожирать себе подобных, оставив в покое невидимых животных.

Это позволило крысам плодиться и плодиться…

Так фирма «ААА-ПОПС» оказалась неспособной остановить крысиное нашествие.

— Мы начали не с того конца, — спустя неделю, не давшую результатов, глубокомысленно заметил Грегор. — Прежде надо выяснить, почему крысы здесь стали невидимыми. Тогда мы сможем понять, как с ними справиться.

— Мутация, — упрямо стоял на своем Арнольд.

— Я не верю в это. Ни одно существо пока еще не стало невидимым в результате мутации. Почему это началось именно с крыс?

Арнольд пожал плечами.

— Вспомни хамелеона. Есть гусеницы, похожие на ветки деревьев, другие принимают окраску и форму листьев. У некоторых видов рыб естественная окраска настолько похожа на морское дно, что…

— Да, да, это всем известно, — нетерпеливо прервал его Грегор. — Это называется мимикрия в целях защиты. Но стать невидимыми…

— Некоторые виды медуз бывают настолько прозрачны, что сквозь них видно морское дно, а сами они как бы становятся невидимыми, — продолжал упорствовать Арнольд. — Быстрый полет колибри делает тоже почти невидимой маленькую птичку, а землеройка прячется так искусно, что почти никому не попадается на глаза. Все эти виды уже на пути к превращению в невидимок.

— Это ерунда. Природа наделила всех живых существ средствами защиты, но она никогда не давала преимущества лишь одному какому-то виду.

— Это смахивает на телеологию, — возразил Арнольд, — ты полагаешь, что у природы есть определенная цель во всем, как у хорошего садовника. Я же утверждаю, что это слепой процесс усреднения. Конечно, в конце концов преобладает нечто среднее, но есть шанс и для крайностей. Природа, в конце концов, придет к проблеме невидимого.

— Это ты рассуждаешь с позиции телеологии и пытаешься убедить меня в том, что целью мимикрии в природе является желание быть невидимым.

— Так мне кажется. Вот подумай…

— К черту эти рассуждения, — устало сказал Грегор. — Я не совсем точно знаю, что такое телеология, но мы находимся здесь десять дней и за это время поймали около пятидесяти крыс из нескольких миллионов. И ни одна холера их не берет. Что будем делать дальше?

Они сидели молча, прислушиваясь к крику кружащего над полями висюка.

— Если бы этим глазастым охотникам за грызунами еще и мозги в придачу! — печально заметил Арнольд.

— Да, это охотники за видимой целью. Вот если бы они…

Грегор неожиданно умолк и уставился на Арнольда. Тот какое-то мгновение недоуменно смотрел на компаньона, а потом его мрачное лицо осветилось пониманием.

— Конечно! — воскликнул Арнольд.

Грегор бросился к телефону и вызвал Галактическую экспресс-службу по доставке грузов.

— Алло! Примите срочный заказ…

Экспресс-служба превзошла саму себя. Через два дня на плешивой лужайке фермы Берни-спирит лежали доставленные с Земли десять небольших ящиков. Грегор и Арнольд перетаскали их в дом, а затем открыли первый. Из него с достоинством вышла большая великолепная и гордая кошка с лоснящейся шерстью и желтыми бесовскими глазами. Это была специальная порода, выведенная на Земле, ее охотничий инстинкт удалось обострить путем скрещивания с инопланетными разновидностями.

Кошка мрачно посмотрела на мужчин и принюхалась.

— Не надо питать особых надежд, — осторожно сказал Грегор, следя за тем, как животное пересекает комнату. — Она ведет себя не так, как нормальные кошки.

— Тсс, — прошипел Арнольд. — Не отвлекай ее.

Кошка остановилась и, чуть склонив набок голову, настороженно прислушивалась к писку и возне сотен невидимых крыс, без всякого страха пробегавших мимо нее. Кошка принюхивалась и щурила глаза.

— Ей здесь не нравится, — прошептал Грегор.

— А кому здесь может понравиться? — тоже шепотом ответил Арнольд.

Кошка сделала осторожный шаг. А подняв переднюю лапу для следующего, вдруг опустила ее.

— Она и не собирается охотиться, — разочарованно промолвил Грегор. — Может, лучше выписать сюда терьеров…

Но кошка внезапно прыгнула. Раздался отчаянный писк, похоже, она кого-то держала в лапах. Затем, сердито мяукнув, впилась зубами в невидимую плоть, и писк прекратился.

Зато он значительно усилился по всем углам. Кажется, крысы были в панике. И тогда Грегор не колеблясь выпустил еще четырех кошек, оставив пятерых про запас. На несколько минут комната превратилась в бойню. Друзьям пришлось покинуть ее: нервы могли не выдержать такого.

— Самое время отпраздновать, — сказал Арнольд, открывая одну из припасенных им бутылок бренди.

— Пожалуй, рановато… — нерешительно промолвил Грегор.

— Отчего же? Кошки знают свое дело, все идет отлично. Кстати, напомни мне, чтобы я заказал еще несколько сотен этих замечательных зверюг.

— Хорошо, напомню. А что, если крысы снова станут осторожничать?

— В этом-то и весь смак! — заметил Арнольд, наливая в стаканы бренди. — Какими бы хитрыми ни были крысы, для кошек они всегда мясо. А если вдруг вернутся в прежнее, видимое состояние, испробуем на них оборудование Моргана.

Грегор не возражал. Крысы не выживут, если их взять в клещи: с одной стороны когти и зубы, с другой — морганизация. Через неделю здесь все будет в полном порядке, и фирму ждет неплохая прибыль.

— Предлагаю тост за земных кошек, — поднял стакан Арнольд.

— Присоединяюсь, — поддержал его Грегор. — Пью за храбрую, простую и разумную земную кошку.

— Крысы-невидимки не могут сбить с толку нашу кошку.

— Она поймает и съест любую крысу, видит она ее или нет, — удовлетворенно заявил Грегор, прислушиваясь к душераздирающим воплям и писку за стеной, — вся эта какофония звучала для компаньонов как самая сладкая музыка.

Тостов было много, и все в честь многочисленных и достойнейших качеств земной породы кошек. Потом пошли тосты за саму планету Земля и, наконец, за другие родственные ей миры по алфавиту, начиная с Абака.

Бренди кончился где-то на Глострее. К счастью, у хозяина фермы оказалась неплохая коллекция местных вин.

Арнольд отключился на тосте в честь Уонликса, Грегор же, совсем чуть-чуть не дотянув до конца алфавита, положил руки на стол, уронил на них голову и заснул.

Проснулись они поздно с неизбежной головной болью, неприятным ощущением в желудке и болью в окоченевших суставах. Вдобавок ко всему вскоре выяснилось, что их храбрые, умные и разумные кошки с планеты Земля куда-то исчезли.

Друзья обыскали весь дом, все амбары, лужайки и даже поля. Разрыли крысиные норы и даже заглянули в заброшенный колодец.

Кошек не было, они исчезли, не оставив после себя даже клочка шерсти.

А тем временем крысы все так же весело и беззаботно бегали по дому, чувствуя себя в полной безопасности, ведь они по-прежнему были невидимы глазу.

— И это после столь отлично проделанной работы! — сокрушался Арнольд. — Ты думаешь, крысы дали кошкам хороший отпор?

— Не думаю, — ответил Грегор. — Это противоречило бы их крысиной сути. Скорее похоже на то, что кошки сами разбежались.

— Но здесь у них столько отличной еды! — недоумевал Арнольд. — Такого просто не бывает с кошками!

— Кис-кис-кис, — в последний раз позвал Грегор, но вместо знакомого мяуканья услышал лишь довольный писк по-прежнему беззаботного полчища крыс.

— Мы должны узнать, что произошло, — решительно сказал Арнольд, подходя к ящикам с оставшимися пятью кошками. — Мы повторим эксперимент, но на сей раз будем все держать под контролем.

С этими словами он, вытащив из ящика новую кошку, надел на нее ошейник с колокольчиком. Потом Грегор закрыл в доме все двери, и охота началась.

Кошка яростью кинулась на добычу, и вскоре компаньоны фирмы «ААА-ПОПС» наконец-то собственными глазами увидели тех, кто побывал в острых кошачьих зубах. Вместе с жизнью крыс покидала и их загадочная способность к невидимости.

— И все же это не ответ на наши вопросы, — возразил Арнольд.

— Потерпи и продолжай наблюдать, — велел ему Грегор.

Немного вздремнув, кошка попила воды и снова принялась за работу. Теперь Арнольда сморил сон, но Грегор продолжал наблюдать, и его посещали мысли одна мрачнее другой.

Он отлично понимал, что полмесяца они уже потеряли, а крысиное полчище не уменьшилось. Кошки в принципе могли справиться, но если после нескольких часов они теряют к охоте интерес, то во сколько же фирме обойдется полное уничтожение крыс? Возможно, терьеры справятся с этим лучше, или с ними произойдет то же самое?..

И вдруг… Охнув, он стал тормошить Арнольда.

— Эй, ты что? — сердито огрызнулся тот, просыпаясь и оглядываясь вокруг.

Там, где только что друзья могли видеть решительную, занятую ловлей крыс кошку, теперь остался только ее ошейник, повисший в воздухе над полом. Колокольчик продолжал весело позвякивать.

— Кошка тоже превратилась в невидимку! — взвыл Арнольд. — Как это могло случиться? Почему?

— Должно быть, что-то сожрала, — промолвил Грегор, в испуганном недоумении наблюдая за перемещениями ошейника по комнате.

— Кошка ела только крыс.

Приятели посмотрели друг на друга так, будто одна и та же мысль внезапно осенила их.

— Значит, умение крыс становиться невидимыми не имеет никакого отношения к мутации! — воскликнул Грегор. — Сколько раз я твердил тебе это! Подобное свойство так не передается. Следовательно, крысы тоже чего-то поели.

Арнольд кивнул в знак согласия.

— Я подозревал. Очевидно это произошло, когда кошка вдоволь наелась крысами.

По тому, что творилось в комнате, они догадались: невидимая кошка продолжает пожирать невидимых крыс.

— Все они, должно быть, где-то здесь, в доме, — заметил Грегор. — Только почему не откликнулись на зов?

— Кошки — существа независимые, — высказал предположение Арнольд.

Позвякивал колокольчик. Ошейник опустился пониже к полу и продолжал рывками перемещаться из стороны в сторону. Грегор уж было подумал, что им не стоит так огорчаться, раз кошка продолжает ловить крыс.

Но пока он размышлял об этом, колокольчик умолк.

Ошейник неподвижно лежал на полу посреди комнаты, а затем и он стал как бы растворяться, пока окончательно не исчез.

На полу не осталось ничего.

Грегор обескуражено смотрел на то место, где только что лежал ошейник.

— Этого не было. Этого не могло произойти, произнес он еле слышно.

К сожалению, он видел, что это произошло.

Он больше не знал ничего о кошке: прыгает она или крадется, наступает или отступает. Невидимая кошка просто исчезла.

Хотя времени у компаньонов почти не осталось, они понимали, что все придется начинать сначала. Им необходимо узнать, почему крысы и кошки становятся невидимками. Арнольд закрылся в лаборатории, которую сам себе соорудил, и стал брать пробы почти всего, что окружало дом. Глаза у него покраснели от напряжения и долгих часов, проведенных над микроскопом, он порядком осунулся и вздрагивал при каждом звуке.

А Грегор продолжал эксперимент с кошками. Прежде чем выпустить седьмую, вмонтировал ей в ошейник крохотный радар, подающий сигналы. Но произошло все то же, что с ее предшественницей. После нескольких часов активной охоты на крыс кошка стала невидимой, а затем вовсе исчезла. Умолк и радар.

Теперь Грегор сосредоточил все свое внимание на оставшихся трех кошках. Восьмую и девятую он поместил в отдельные клетки и кормил строго дозированными кусочками крысиного мяса. Когда по прошествии нескольких часов кошки стали невидимыми, Грегор перестал класть корм в клетку восьмой, но по-прежнему продолжал давать крысиное мясо девятой. Кошка номер 9 исчезла без следа, как и все до нее, а вот кошка номер 8 хотя и была невидимой, но продолжала существовать.

У Грегора в связи с этим состоялся долгий, на высоких тонах, телефонный разговор со своим клиентом, фермером с Сира. Тот попросил фирму «ААА-ПОПС», уплатив небольшую неустойку, прекратить дальнейшую работу и уступить ее более солидной и опытной компании, Грегор наотрез отказался.

Потом, правда, засомневался в правильности решения. Разгадать загадки фермы Берни-спирит — дело, конечно, не из легких, может затянуться на многие годы. Одна тайна невидимости зверей чего стоит! Но хуже всего было полное их исчезновение. Оно практически не оставляло шансов на успех.

Грегор ломал голову над этими проблемами, когда в комнату вошел Арнольд. Вид у него был какой-то ошалелый, на губах играла улыбка идиота.

— Вот, смотри, — сказал он, протянув Грегору руку ладонью вверх.

Грегор посмотрел на пустую ладонь Арнольда.

— Что это? — спросил Грегор.

— Всего лишь секрет наших невидимок, — торжествующе хихикнув, ответил Арнольд.

— Я ничего не вижу, — осторожно сказал Грегор, пытаясь вспомнить, как в таких случаях следует вести себя с сумасшедшими.

— Конечно, не видишь, — торжествовал Арнольд. — Это невидимка.

Грегор продолжал пятиться от него до тех пор, пока не убедился, что их разделяет стол.

— Отличная работа, старина, — успокаивающе произнес он. — Твоя ладонь войдет в историю! Может, расскажешь, что все это значит.

— Перестань высмеивать меня, идиот, — огрызнулся Арнольд, продолжая стоять с протянутой рукой. — Ты ничего не видишь, но в моей ладони кое-что есть. Потрогай.

Грегор нерешительно протянул руку. На ладони Арнольда лежало нечто, казавшееся на ощупь кучкой жестких листьев.

— Невидимое растение! — догадался Грегор.

— Именно. Вот он, виновник наших бед и неудач.

Арнольд тщательно обследовал все вокруг дома и сделал массу проб, но безрезультатно. Но однажды, прогуливаясь, увидел на лужайке голое пятно без признаков растительности, а потом заметил, что такие пятна повторяются во многих концах лужайки. И обратил внимание на расположение пятен. Было похоже, что они аккуратно размечены.

Нагнувшись, Арнольд стал внимательно разглядывать странную «плешь». На ней ничего не росло — почти голый грунт. Почти.

Арнольд потрогал его рукой и тут обнаружил: на голой земле росло нечто. И это нечто было невидимым.

— Насколько я понимаю, это совершенно незнакомое нам растение-невидимка.

— Откуда оно попало сюда?

— Из тех мест, где пока еще не ступала нога человека, — уверенно ответил Арнольд. — Полагаю, что предок этого растения когда-то летал в космосе в виде микроскопической споры, и в конце концов его занесло на орбиту планеты Сир. Спора упала на лужайку фермы Берни-спирит, пустила корни, растение расцвело и дало семена. Вот и все. Мы знаем, что эти крысы травоядные, с достаточно хорошим обонянием. Видимо, растение пришлось им по вкусу.

— Но оно невидимо!

— Крыс это мало беспокоит. Невидимость слишком сложное понятие для разума грызунов.

— Ты считаешь, что они все ели его?

— Нет, не все, но у тех, кто ел, оказалось больше шансов выжить, их не могли увидеть такие хищники, как летучие висюки и дрыги. Свое пристрастие к этому растению крысы передавали потомству.

— Затем появились наши кошки, которые стали поедать крыс-невидимок в таких количествах, что сами стали невидимыми. Отлично. Но почему они вдруг исчезли?

— Это же совершенно ясно, — сказал Арнольд. — Крысы кроме невидимой ели и другую, нормальную пищу, а кошки — только крыс. Они получили слишком большую дозу этого таинственного препарата.

— Большая доза приводит к исчезновению? Но куда?

— Возможно, когда-нибудь мы узнаем, но сейчас нам предстоит работа. Надо выжечь эти участки. Когда организм крыс избавится от яда, они снова превратятся в нормальных грызунов. Там уж наши кошки доведут свое дело до конца.

— Надеюсь, так оно и будет, — неуверенно согласился Грегор.

Они решили применить переносные огнеметы. Отыскать участки травы-невидимки на густых зеленых лугах Берни-спирит было проще простого. На этот раз невидимость растений сделала их легкой добычей.

К вечеру Грегор и Арнольд выжгли дотла все участки с проклятой травой.

А на следующее утро, обходя пепелища, были удивлены новыми всходами.

— Не следует тревожиться, — успокоил друга Арнольд. — Видимо, трава дала семена до того, как мы ее выжгли. Но это будет последний урожай.

Еще один день ушел на повторное уничтожение. Лужайка была выжжена почти вся. К вечеру Галактическая экспресс-служба доставила новую партию кошек. Поместив их в клетки, друзья решили оставить свой боевой резерв на тот день, когда крысы снова обретут видимый облик.

Утром следующего дня на выжженном грунте лужаек появились новые всходы. Компаньоны межпланетной службы «ААА-ПОПС» устроили срочное заседание.

— Это идиотская затея, — заявил Грегор.

— Но это наш единственный выход, — настаивал Арнольд.

Грегор упрямо мотал головой.

— Тогда что нам делать? — наседал Арнольд.

— Ты можешь что-то предложить?

— Нет.

— У нас осталась всего неделя до истечения срока контракта. Мы и так уже потеряли часть гонорара. А если совсем не справимся с работой, нас просто вышвырнут из этого бизнеса.

Арнольд поставил на стол миску с невидимым растением.

— Мы должны знать, куда исчезают кошки съевшие крыс, которые нажрались этой дрянной травы.

Грегор вскочил и зашагал по комнате.

— Они могут оказаться внутри какого-нибудь солнца, если на то пошло.

— Тогда придется рискнуть, — сурово промолвил Арнольд.

— Хорошо, — вздохнув, смирился Грегор. — Начинай!

— Что?

— Я сказал — начинай.

— Я?

— А кто же еще? Я не стану есть эту дрянь. Это была твоя идея.

— Но я не могу! — Арнольд даже вспотел от испуга. — Я единственный исследователь в нашей фирме. Я должен остаться здесь, собирать и сопоставлять данные. Кроме того, у меня аллергия на зелень.

— На этот раз собирать и сопоставлять буду я.

— Но ты не умеешь! Я должен работать над новыми красителями. Мои записи понятны только мне, ты в них не разберешься. Кроме того, в ретортах готовятся новые смеси. Я собираюсь провести опыты с цветочной пыльцой на…

— Ладно, ты разжалобил меня, — устало промолвил Грегор. — Сдаюсь. Но это будет в последний раз, по-настоящему в последний.

— Обещаю, старина. — Арнольд быстро вытащил из миски пригоршню невидимой травы. — Вот, жуй. Отлично, бери еще. Какая она на вкус?

— Похожа на капусту, — пробормотал жующий Грегор.

— В одном я уверен, — промолвил Арнольд. — В таком теле, как твое, эффект не может быть длительным. Организм избавится от яда довольно быстро. Ты почти сразу снова станешь самим собой.

Меж тем Грегор уже почти растаял, видимой оставалась только его одежда.

— Как ты себя чувствуешь? — допытывался Арнольд.

— Как всегда, никаких изменений.

— Съешь еще.

Грегор отправил в рот последние две щепотки травы. И тут же исчез, вместе с одеждой и прочим.

— Грегор! — испуганно позвал Арнольд. — Ты здесь?

Ответа не последовало.

— Он исчез, — промолвил Арнольд. — А я даже не пожелал ему доброго пути.

Арнольд вернулся к своим ретортам и чуть уменьшил под ними пламя. Поработав минут пятнадцать, он вдруг все бросил и обвел глазами пустую комнату.

— Это ничего, что я не успел пожелать ему доброго пути, — сказал он вслух. — Ему ничто не грозит.

Потом приготовил себе ужин. Поднося вилку ко рту, вдруг остановился.

— И все же жаль, что я не попрощался с ним, — пробормотал он виновато.

Но тут же решительно прогнал все мрачные мысли и вернулся к своим опытам.

Арнольд провел в лаборатории всю ночь, а на рассвете смертельно усталый рухнул на кровать и тут же уснул. Проснувшись после полудня и наспех поев, он снова занялся опытами.

После исчезновения Грегора прошли сутки.

Вечером позвонил сирянин, и Арнольд заверил его, что крысы под контролем и окончательная победа — это лишь вопрос времени.

Затем Арнольд заново перечитал все руководства по истреблению грызунов, проверил оборудование, заменил кое-где проводку в морганайзере, обдумал еще одну идейку по поводу нового вида крысоловок, прошелся огнем по свежим порослям чертовой травы и,наконец, лег спать.

А когда вновь проснулся, первое, о чем подумал, было: с момента исчезновения Грегора прошло семьдесят два часа. Может случиться так, что он уже никогда не вернется.

«Грегор принес себя в жертву науке, — успокаивал себя Арнольд. — Я поставлю ему памятник».

Но это казалось такой мизерной данью памяти друга. Он должен был сам съесть эту «капусту». Грегор всегда терялся в трудных обстоятельствах. Да, он был храбр, этого у него не отнять, а вот приспосабливаться не умел.

Впрочем, внутри неведомого солнца никакое умение приспособиться не поможет. Или попробуйте выжить, например, в космическом вакууме или…

Тут Арнольд услышал за собой какой-то шорох и быстро обернулся.

— Грегор! — радостно закричал он.

Но это был не Грегор.

Существо, стоявшее перед ним, оказалось не выше четырех футов, но имело много рук и ног. Оно было розовато-серым от изрядного слоя грязи, а за спиной у странного гостя болталась котомка, судя по всему, довольно тяжелая. Странно вытянутую и сужающуюся к макушке голову незнакомца венчал островерхий головной убор. Впрочем, это и была вся его одежда.

— Вы, надеюсь, не Грегор? — робко справился Арнольд, слишком потрясенный, чтобы действовать разумно.

— Конечно, нет, — ответило существо. — Я Хэм.

— О… А вы случайно не встречали моего партнера? Его зовут Ричард Грегор. Он на добрый фут выше меня ростом, худощав и…

— Конечно, я встречал его, — подтвердил Хэм. — А разве он не здесь?

— Нет.

— Странно. Надеюсь, с ним ничего не случилось. — Гость сел и тут же принялся скрести себя под тремя подмышками.

Чувствуя легкую дурноту от подступающего страха, Арнольд спросил:

— Вы откуда?

— С планеты Оол, конечно, — ответил Хэм. — Мы там сеем наш скомп. А здесь он дает свои всходы.

— Простите, одну минуту. — Арнольд тяжело опустился на стул. — Прошу вас, начните сначала.

— Все очень просто. Испокон веков жители планеты Оол выращивали скомп. На ранних стадиях своего созревания это растение исчезает на несколько недель. А потом уже в зрелом состоянии снова появляется на полях нашей планеты. Мы собираем его и употребляем в пищу.

— Вы говорите слишком быстро, я не все понимаю. Где находится ваша планета?

— Грегор считает, что Оол находится в параллельном мире. Я ничего об этом не знаю. Ваш Грегор появился на моем поле месяца два тому назад. Это он обучил меня английскому языку. А затем…

— Два месяца назад? — растерянно повторил Арнольд и призадумался. — Разница во времени, я полагаю. Ладно, рассказывайте дальше.

— Нет ли у вас чего-нибудь поесть? — неожиданно спросил Хэм. — Я не ел три дня. Не мог, сами понимаете. — Арнольд безмолвно протянул ему ломоть хлеба и подвинул банку с джемом. — Когда была открыта Новая Территория, — продолжал Хэм, — я первым решил рискнуть. Собрал всю свою живность, купил три жены класса «Б» и отправился в путь. Прибыв на место, я…

— Остановитесь! — умоляюще промолвил Арнольд. — Какое это имеет отношение к моим вопросам?

— Именно так все и произошло. Не перебивайте.

Почесывая одной рукой зудящее плечо, а двумя другими запихивая в рот хлеб с джемом, Хэм продолжил:

— Я прибыл на Новую Территорию и посеял здесь скомп. Посевы взошли, скомп зацвел и исчез, как и положено. Но когда скомп снова появился на моем поле, он оказался изгрызенным какими-то вредителями. Что ж, фермеров часто ждут неудачи. Я посеял скомп еще раз. Урожай вновь оказался никудышным. Это разозлило меня. Но я решил продолжать посевы. Мы, пионеры, народ упорный, вы это знаете. Но я был уже готов отступить, бросить свою затею и вернуться к цивилизации, как вдруг и появился ваш партнер…

— Подождите, дайте разобраться, — перебил его Арнольд. — Вы из параллельного мира. Значит, для того, чтобы получить урожай вашего скомпа, его надо выращивать до полной зрелости в двух параллельных мирах.

— Совершенно верно. По крайней мере так объяснил нам ваш Грегор.

— Странный способ выращивать сельскохозяйственные культуры.

— А нам подходит, — обиженно сказал пришелец с планеты Оол. Теперь он одновременно чесал себя под четырьмя коленками. — Грегор объяснил нам, что семена могут попасть на любую, даже незаселенную планету вашей Вселенной. На сей раз, когда я высадил скомп на Новой Территории, он взошел здесь.

— Ага! — торжествующе воскликнул Арнольд.

— Что значит «ага»? Грегор не говорил, что есть такое слово. Ладно, он все равно помог мне. Сказал, что незачем бросать свои поля на Новой Территории, просто я должен засевать скомп на других участках. Грегор объяснил, что между параллельными мирами нет сходства один к одному. Хотя я и не понимаю, что это значит. А то, что я принес, это плата за другую услугу.

С глухим стуком он уронил свою тяжелую котомку на пол. Арнольд развязал ее и заглянул внутрь. Там были желтые слитки, похожие на золото.

И в это время зазвонил телефон. Арнольд схватил трубку.

— Алло, — услышал он голос Грегора. — Хэм еще у тебя?

— Да…

— Он все тебе объяснил? О параллельных мирах, о том, как выращивают скомп?

— Мне кажется, я начинаю понимать, но… — промолвил Арнольд.

— Теперь слушай, что я тебе скажу, — перебил его Грегор. — Перед тем как мы уничтожили всходы скомпа на нашей лужайке, Хэм успел посеять его вновь на своей планете. Поскольку в его мире время тянется медленнее, у нас на Сире всходы появились в течение одной ночи. Но этого больше не случится. Хэм будет сеять скомп на других полях. И если ты уничтожишь всходы, они уже никогда не появятся. Пережди недельку, а там и выпускай кошек с морганайзером на пару.

Арнольд крепко зажмурился. Грегору понадобилось два месяца, чтобы все это продумать и проверить. А ему не удалось. Просто не хватило времени.

— А как быть с Хэмом? — спросил он Грегора.

— Он пожует своего скомпа и вернется домой. Нам пришлось немало поголодать, пока эта дрянь вышла из нас и мы оба сумели попасть в наш мир.

— Хорошо, — покорно сказал Арнольд. — Но мне кажется… Эй, где же ты сейчас?

Грегор довольно хохотнул.

— Ты же знаешь, между параллельными мирами нет сходства один к одному. Я стоял на краю поля, когда действие скомпа на мой организм прекратилось, и я таким образом оказался на планете Тул.

— Но это же на другом конце Галактики!

— Знаю. Встретимся на Земле. Не забудь привезти золотые слитки.

Арнольд повесил трубку. Хэма уже и след простыл.

Только тогда Арнольд вспомнил, что не спросил у Грегора, что это за «другая услуга», за которую инопланетянин заплатил чистым золотом.

Об этом Арнольд узнал позднее, когда они с Грегором вернулись на Землю в свою фирму «ААА-ПОПС». Крысы на планете Сир, как и ожидалось, снова обрели привычный облик и были соответственно уничтожены с помощью кошек и морганайзера. Условия контракта фирма выполнила. Пришлось, конечно, поступиться частью прибыли и уплатить штраф за двухнедельную просрочку. Но эта потеря была с лихвой восполнена золотыми слитками пришельца с планеты Оол.

— Его поля пострадали от наших кошек, — рассказал Арнольду Грегор. — Они будоражили и даже пугали скот. Я отловил всех кошек и продал их Центральному зоопарку планеты Оол. Там никогда не видели подобных зверей. Мой клиент и я разделили выручку.

— Что ж, — задумчиво промолвил Арнольд и почесал в затылке, — все сложилось как нельзя лучше.

— Я тоже так считаю.

Сказав это, Грегор энергично поскреб зудящее плечо. Арнольд внимательно посмотрел на него, но тут же почувствовал, как и у него зачесалась грудь, затем голова, нога, и вообще чесалось все тело!

— Боюсь, не все еще кончилось, — заметил Грегор.

— Почему ты так считаешь? — спросил Арнольд и начал яростно чесать левое плечо. — Что случилось?

— Хэма нельзя назвать чистюлей, это верно, да и сама планета Оол довольно грязное место.

— Ну и что из этого?

— А то, что, похоже, я набрался там вшей, — ответил Грегор, отчаянно скребя живот. — Вшей-невидимок, как ты сам догадываешься.

Книга V. Мятеж шлюпки

— Выкладывайте по совести, видели вы когда-нибудь машину лучше этой? — спросил Джо, по прозвищу Космический старьевщик. — Только взгляните на сервоприводы!

— Да-а… — с сомнением протянул Грегор.

— А каков корпус! — любовно поглаживая сверкающий борт шлюпки, вкрадчиво продолжал Джо. — Держу пари, ему не меньше пятисот лет — и ни малейшего следа ржавчины.

Поглаживание, несомненно, означало, что компании «Межпланетная служба обеззараживания ААА Ас» невероятно повезло. Именно в тот самый момент, когда ей так нужна спасательная шлюпка, этот шедевр кораблестроения оказался под рукой.

— Внешне она, конечно, выглядит неплохо, — произнес Арнольд с нарочитой небрежностью влюбленного, пытающегося скрыть свои чувства. — Твое мнение, Дик?

Ричард Грегор хранил молчание. Нет слов, внешне лодка выглядит неплохо. По всей вероятности, на ней вполне можно исследовать океан на Трайденте. Однако следует держать ухо востро, имея дело с Джо.

— Теперь таких больше не строят, — вздохнул Джо. — А двигатель — просто чудо, его не повредишь механическим молотом.

— Выглядит-то она хорошо, — процедил Грегор.

Фирма «ААА Ас» в прошлом уже имела дела с Джо, и это научило ее осторожности. Джо отнюдь не был обманщиком; механический хлам, собранный им по всей населенной части вселенной, неизменно действовал. Однако частенько древние машины имели свое мнение по поводу того, как надо выполнять работу, и выходили из себя, если их пытались переучивать.

— Плевать я хотел на ее красоту, долговечность, скорость и комфортабельность! — продолжал Грегор вызывающе. — Я только хочу быть уверенным в безопасности.

Джо кивнул в знак согласия.

— Это, безусловно, самое главное. Пройдем в каюту.

Когда они вошли в лодку, Джо приблизился к пульту управления, таинственно улыбнулся и нажал на кнопку.

Грегор тотчас услышал голос, который, казалось, звучал у него в голове:

— Я, спасательная шлюпка 324-А. Моя главная задача…

— Телепатия? — поинтересовался Грегор.

— Прямая передача мыслей, — сказал Джо, горделиво улыбаясь. — Никакого языкового барьера. Вам же сказано, что теперь таких не строят.

— Я, спасательная шлюпка 324-А, — послышалось снова. — Моя главная задача — обеспечивать безопасность экипажа. Я должна защищать его от всех угроз и поддерживать в добром здоровье. В настоящее время я активизирована лишь частично.

— Ничто не может быть безопаснее! — воскликнул Джо. — Это не бездушный кусок железа. Шлюпка присмотрит за вами. Она заботится о своей команде.

На Грегора это произвело впечатление, хотя идея чувствующей лодки претила ему, а патерналистские настроения машины всегда раздражали его.

— Мы ее забираем, — выпалил Арнольд. Он не испытывал подобных сомнений.

— И не пожалеете, — подхватил Джо в своей обычной открытой и честной манере, которая уже принесла ему много миллионов долларов.

Грегору оставалось лишь надеяться, что на этот раз Джо окажется прав.

На следующий день спасательная шлюпка была погружена на борт звездолета, и друзья стартовали по направлению к Трайденту.

Эта планета, расположенная в самом сердце Восточной Аллеи Звезд, была недавно куплена торговцем недвижимостью. По его мнению, она была почти идеальным местом для колонизации. Трайдент был размером почти с Марс, но обладал лучшим климатом. Кроме того, там не было ни хитроумных аборигенов, с которыми пришлось бы сражаться, ни ядовитых растений, ни заразных болезней. В отличие от многих других миров на Трайденте не водились хищные звери. Там вообще не водились животные. Вся планета, за исключением одного небольшого острова и полярной шапки, была покрыта водой.

Конечно, там не было недостатка и в тверди: уровень воды в нескольких морях Трайдента был всего лишь до коленей. Вся беда была в том, что суша не выступала из воды, и компания «ААА Ас» была приглашена специально для того, чтобы устранить эту маленькую ошибку природы.

После посадки звездолета на единственный остров планеты шлюпку спустили на воду. Весь остаток дня был посвящен проверке и погрузке исследовательской аппаратуры. Едва забрезжил рассвет, Грегор приготовил сандвичи и заполнил канистру водой. Все было готово для начала работы.

Как только стало совсем светло, Грегор пришел в рубку к Арнольду. Коротким движением Арнольд нажал на кнопку «один».

— Я, спасательная шлюпка 324-А, — услышали они. — Моя главная задача — обеспечивать безопасность экипажа. Я должна защищать его от всех угроз и поддерживать в добром здоровье. В настоящее время я активизирована лишь частично. Для полной активизации нажмите на кнопку два.

Грегор опустил палец на вторую кнопку.

Где-то в глубине трюма послышалось приглушенное гудение. Больше ничего не произошло.

— Странно, — произнес Грегор и нажал на кнопку еще раз.

Гудение повторилось.

— Похоже на короткое замыкание, — сказал Арнольд.

Бросив взгляд в иллюминатор, Грегор увидел медленно удаляющуюся береговую линию. И ему стало слегка страшно. Ведь здесь слишком много воды и совсем мало суши, и, что самое скверное, — на пульте управления ничто не напоминало штурвал или румпель, ничто не выглядело как рычаг газа или сцепления.

— По всей вероятности, она должна управляться телепатически, — с надеждой произнес Грегор и твердым голосом скомандовал: — Тихий ход вперед!

Маленькая шлюпка медленно двинулась вперед.

— Теперь чуть правее!

Шлюпка охотно повиновалась ясным, хотя и не совсем морским командам Грегора. Партнеры обменялись улыбками.

— Прямо! Полный вперед! — раздалась команда, и спасательная шлюпка рванулась в сияющее и пустое море.

Захватив фонарь и тестер, Арнольд спустился в трюм. Грегор вполне мог один справиться с исследованием. Приборы делали всю работу: подмечали основные неровности дна, отыскивали самые многообещающие вулканы, определяли течения и вычерчивали графики. После того, как будут закончены исследования, уже другой человек опутает вулканы проводами, заложит заряды, отойдет на безопасное расстояние и запалит все это устройство. Затем Трайдент превратится на некоторое время в довольно шумное место. А когда все придет в норму, суши окажется достаточно даже для того, чтобы удовлетворить аппетиты торговца недвижимостью.

Часам к двум после полудня Грегор решил, что для первого дня сделано достаточно. Приятели съели сандвичи, запив их водой из канистры, и выкупались в прозрачной зеленой воде Трайдента.

— Мне кажется, что я нашел неисправность, — сказал Арнольд. — Снята проводка главного активатора, и силовой кабель перерезан.

— Кому это понадобилось? — поинтересовался Грегор.

— Возможно, это сделали, когда списывали, — пожал плечами Арнольд. — Ремонт не займет много времени.

Он снова пополз в трюм, а Грегор направил шлюпку к берегу, мысленно вращая штурвал и вглядываясь в зеленую пену, весело расступающуюся перед носом лодки. Именно в такие моменты вопреки всему своему предыдущему опыту он видел вселенную дружелюбной и прекрасной.

Арнольд появился через полчаса — весь в машинном масле, но ликующий.

— Испробуй-ка эту кнопку теперь, — попросил он.

— Может быть, не стоит, ведь мы почти у цели.

— Ну что ж… Все равно неплохо, если она поработает, как положено.

Грегор кивнул и нажал на вторую кнопку. Тотчас раздалось слабое пощелкивание контактов, и вдруг ожили полдюжины маленьких моторов. Вспыхнул красный свет и сразу же погас, когда генератор принял нагрузку.

— Вот теперь похоже на дело, — сказал Арнольд.

— Я, спасательная шлюпка 324-А, — опять сообщила лодка, — в настоящий момент я полностью активизирована и способна защищать свой экипаж от опасности. Положитесь на меня — все мои действия, как психологического, так и физического характера, запрограммированы лучшими умами планеты Дром.

— Вселяет чувство уверенности, не правда ли? — заметил Арнольд.

— Еще бы! — ответил Грегор. — Кстати, что это за Дром?

— Джентльмены, старайтесь думать обо мне не как о бесчувственном механизме, а как о вашем друге и товарище по оружию. Я понимаю ваше состояние. Вы видели, как тонул ваш корабль, безжалостно изрешеченный снарядами хгенов. Вы…

— Какой корабль, — спросил Арнольд, — что она болтает?

— …вскарабкались сюда ослепленные, задыхающиеся от ядовитых водяных испарений, полумертвые…

— Если ты имеешь в виду наше купание, то, значит, просто ничего не поняла. Мы лишь изучали…

— …оглушенные, израненные, упавшие духом… — закончила шлюпка. — Вероятно, вы испугались немного, — продолжала она уже несколько мягче. — Вы потеряли связь с основными силами флота Дрома, и вас носит по волнам чуждой, холодной планеты. Не надо стыдиться этого страха, джентльмены. Такова война, война — жестокая вещь. У нас не было другого выбора, кроме как выгнать этих варваров хгенов назад в пространство.

— Должно же быть какое-нибудь разумное объяснение всей этой чепухе, — заметил Грегор. — Может, это просто сценарий древней телевизионной пьески, по ошибке попавшей в блоки памяти?

— Думаю, что нам придется как следует ее проверить, — решил Арнольд, — невозможно целый день слушать всю эту чушь.

Они приближались к острову. Шлюпка все еще бормотала что-то о доме и родном очаге, об обходных маневрах и тактических действиях, не забывая напоминать о необходимости хранить спокойствие в тяжелых обстоятельствах, подобных тем, в которые они попали.

Неожиданно шлюпка уменьшила скорость.

— В чем дело? — спросил Грегор.

— Я осматриваю остров, — отвечала спасательная шлюпка.

Арнольд и Грегор обменялись взглядами.

— Лучше с ней не спорить, — прошептал Арнольд. — Лодке же он сказал: — Остров в порядке! Мы его осмотрели лично.

— Возможно, — согласилась лодка, — однако в условиях современной молниеносной войны нельзя доверять органам чувств. Они слишком ограничены и слишком склонны выдавать желаемое за действительное. Лишь электронные органы чувств не имеют эмоций, вечно бдительны и непогрешимы в отведенных им границах.

— Остров пуст! — заорал Грегор.

— Я вижу чужой космический корабль, — отвечала шлюпка. — На нем отсутствуют опознавательные знаки Дрома.

— Но на нем отсутствуют и опознавательные знаки врага, — уверенно заявил Арнольд, потому что он сам недавно красил древний корпус ракеты.

— Это так, однако на войне следует исходить из предположения: что не наше — то вражеское. Я понимаю, как вам хочется вновь ощутить под ногами твердую почву. Но я должна учитывать факторы, которые дромит, ослепленный своими эмоциями, может и не заметить. Обратите внимание на незанятость этого стратегически важного клочка суши, на космический корабль без опознавательных знаков, являющийся заманчивой приманкой, на факт отсутствия поблизости нашего флота; и кроме того…

— Хорошо, хорошо, достаточно! — перебил Грегор. — Его мутило от спора с болтливой и эгоистичной машиной. — Направляйся прямо к острову. Это приказ.

— Я не могу его выполнить, — сказала шлюпка. — Сильное потрясение вывело вас из душевного равновесия.

Арнольд потянулся к рубильнику, но отдернул руку с болезненным стоном.

— Придите в себя, джентльмены, — сурово сказала шлюпка. — Только специальный офицер уполномочен выключить меня. Во имя вашей же безопасности я предупреждаю, чтобы вы не касались пульта управления. В настоящее время ваши умственные способности несколько ослаблены. Позже, когда положение будет не столь опасным, я займусь вашим здоровьем, а сейчас вся моя энергия должна быть направлена на то, чтобы определить местонахождение врага и избежать встречи с ним.

Лодка набрала скорость и сложными зигзагами двинулась в открытое море.

— Куда мы теперь направляемся? — спросил Грегор.

— На воссоединение с флотом Дрома, — сообщила лодка столь уверенно, что друзья стали нервно вглядываться в бескрайние и пустынные воды Трайдента. — Конечно, как только я найду его, — добавила лодка.

Была поздняя ночь. Грегор и Арнольд сидели в углу каюты, жадно поглощая последний сандвич. Спасательная шлюпка все еще бешено мчалась по волнам; ее электронные органы чувств были настроены. Она разыскивала флот, который существовал на иной планете пять столетий тому назад.

— Ты слышал что-нибудь об этих дромитах? — поинтересовался Грегор.

Арнольд порылся в своей памяти, хранившей массу разнообразнейших фактов, и ответил:

— Они не принадлежат к человеческой расе. Продукт эволюции ящеров. Населяли шестую планету маленькой системы, недалеко от Капеллы. Раса исчезла больше века тому назад.

— А хгены?

— Тоже ящеры, та же история, — Арнольд отыскал в кармане крошку хлеба и отправил ее в рот. — Эта война не имела большого значения. Все участники исчезли, кроме этой шлюпки, очевидно.

— А мы? — напомнил Грегор. — Нас, по всей вероятности, считают воинами их планеты. — Он устало вздохнул. — Как ты полагаешь, сумеем мы переубедить эту старую посудину?

Арнольд с сомнением покачал головой.

— Я не вижу путей. Для этой шлюпки война не кончена. Всю информацию она может обрабатывать, только исходя из этой посылки.

— Возможно, она и сейчас нас слушает, — сказал Грегор.

— Не думаю. Она не может по-настоящему читать мысли. Ее рецепторы настроены лишь на мысли, обращенные непосредственно к ним.

— Йес, сэры, — горько передразнил Грегор, — теперь таких больше не строят!

Как ему хотелось, чтобы Джо — Космический старьевщик сейчас попался к нему в руки.

— В самом деле, положение довольно интересное, — произнес Арнольд. — Я мог бы сочинить хорошую статью для «Популярной кибернетики». Имеется машина, обладающая почти непогрешимыми приборами для приема всех внешних возбуждений, сигналы, принимаемые ею, преобразуются в действие. Беда лишь в том, что вся логика действий построена для исчезнувших условий. Поэтому можно сказать, что эта машина не что иное, как жертва запрограммированной системы галлюцинаций.

Грегор зевнул.

— Думаю, шлюпка просто свихнулась, — сказал он довольно грубо.

— Факт. Думаю, что самый правильный диагноз — паранойя. Однако это скоро кончится.

— Почему? — спросил Грегор.

— Это же очевидно, — сказал Арнольд. — Главная задача лодки — сохранить нам жизнь. Значит, она должна нас кормить. Сандвичи кончились, а вся остальная пища находится на острове. Поэтому я предполагаю, что она все же рискнет туда вернуться.

Через несколько минут они почувствовали, что лодка описывает круг, меняя направление.

— В настоящее время я не способна обнаружить флот дромитов. Поэтому я поворачиваю к острову, чтобы еще раз обследовать его. К счастью, в ближайших районах противник не обнаружен. И теперь я могу посвятить себя заботе о вас.

— Видишь? — сказал Арнольд, подталкивая Грегора локтем. — Все как я сказал. А сейчас мы еще раз найдем подтверждение моему предположению. — И он обратился к шлюпке: — Ты вовремя занялась нами. Мы проголодались.

— Покорми нас, — потребовал Грегор.

— Безусловно, — ответила лодка.

И из стенки выскользнуло блюдо, до краев наполненное каким-то веществом, похожим на глину, но с запахом машинного масла.

— Что это должно означать? — спросил Грегор.

— Это гизель, — сказала лодка, — любимая пища народов Дрома, и я могу приготовить его шестнадцатью различными способами.

Грегор брезгливо попробовал. И по вкусу это была глина в машинном масле.

— Но мы не можем есть это!

— Конечно, можете, — сказала шлюпка успокаивающе. — Взрослый дромит потребляет ежедневно пять и три десятых фунта гизеля и просит еще.

Блюдо приблизилось к ним, друзья попятились.

— Слушай, ты! — Арнольд заговорил с лодкой. — Мы не дромиты. Мы люди и принадлежим к совершенно другому виду. Военные действия, о которых ты говоришь, кончились пятьсот лет тому назад. Мы не можем есть гизель. Наша пища находится на острове.

— Попробуйте разобраться в положении. Ваш самообман обычен для солдат. Это попытка уйти от реальности в область фантазии, стремление избежать невыносимой ситуации. Смотрите в лицо фактам, джентльмены.

— Это ты смотри в лицо фактам! — завопил Грегор. — Или я разберу тебя гайка за гайкой!

— Угрозы не беспокоят меня, — начала шлюпка безмятежно. — Я знаю, что вам пришлось пережить. Возможно, что ваш мозг пострадал от воздействия отравляющей воды.

— Отравляющей? — поперхнулся Грегор.

— Для дромитов, — напомнил ему Арнольд.

— Если это будет абсолютно необходимо, — продолжала спасательная шлюпка, — я располагаю средствами для операций на мозге. Это, конечно, крайняя мера, однако на войне нет места для нежностей.

Откинулась панель, и приятели смогли увидеть набор сияющих хирургических инструментов.

— Нам уже лучше, — поспешно заявил Грегор. — Этот гизель выглядит очень аппетитно, не правда ли, Арнольд?

— Восхитительно! — содрогнувшись, выдавил Арнольд.

— Я победила в общенациональных соревнованиях по приготовлению гизеля, — сообщила шлюпка с простительной гордостью. — Ничего не жаль для наших защитников. Попробуйте немного.

Грегор захватил горсть, причмокнул и уселся на пол.

— Изумительно! — сказал он в надежде, что внутренние рецепторы лодки не столь чувствительны, как внешние.

По всей видимости, так оно и было.

— Прекрасно, — сказала шлюпка. — А сейчас я направлюсь к острову. И я уверяю, что через несколько минут вы почувствуете себя лучше.

— Каким образом? — спросил Арнольд.

— Температура внутри каюты нестерпимо высока. Поразительно, что вы до сих пор не потеряли сознания. Любой другой дромит не выдержал бы этого. Потерпите еще немного, скоро я понижу ее до нормы — двадцать ниже нуля. А теперь для поднятия духа я исполню наш Национальный Гимн.

Отвратительный ритмичный скрип заполнил воздух. Волны плескались о борта спасательной шлюпки, торопящейся к острову. Через несколько минут воздух в каюте заметно посвежел.

Грегор утомленно прикрыл глаза, стараясь не обращать внимания на холод, который начинал сковывать конечности. Его клонило ко сну. Надо иметь особое везение, чтобы замерзнуть внутри свихнувшейся спасательной шлюпки. Так бывает, если вы покупаете приборы, настроенные на то, чтобы ухаживать за вами, нервные человекоподобные калькуляторы, сверхчувствительные эмоциональные машины.

В полусне он размышлял, к чему все это идет. Ему пригрезилась огромная лечебница для машин. По длинному белому коридору два кибернетических врача тащили машинку для стрижки травы. Главный кибернетический доктор спросил: «Что случилось с этим парнем?» И ассистент ответил: «Полностью лишился рассудка. Думает, что он геликоптер». «Ага… — понимающе произнес главный. — Мания полета! Жаль. Симпатичный парнишка». Ассистент кивнул. «Переработал. Надорвался на жесткой траве». Вдруг их пациент заволновался. «Теперь я машинка для взбивания яиц!» — хихикнул он.

— Проснись! — окликнул Грегора Арнольд, стуча зубами. — Надо что-то предпринять.

— Попроси ее включить обогреватель, — сонно сказал Грегор.

— Не выйдет. Дромиты живут при двадцати ниже нуля. А мы — дромиты. Двадцать ниже нуля, и никаких.

Слой инея быстро рос на трубах системы охлаждения, проходивших по периметру каюты. Стены покрывались изморозью, иллюминаторы обледенели.

— У меня есть идея, — осторожно сказал Арнольд. Он бросил взгляд в сторону пульта управления и что-то быстро зашептал в ухо Грегору.

— Надо попробовать, — сказал Грегор.

Они поднялись на ноги. Грегор схватил канистру и решительно зашагал к противоположной стене каюты.

— Что вы собираетесь делать? — резко спросила шлюпка.

— Хотим немного размяться. Солдаты Дрома должны всегда сохранять боевую форму.

— Это верно, — с сомнением произнесла шлюпка.

Грегор бросил канистру Арнольду. Принужденно усмехнувшись, тот отпасовал ее обратно.

— Обращайтесь с этим сосудом осторожно, — предупредила лодка. — Он содержит смертельный яд.

— Мы очень осторожны, — сказал Грегор. — Канистра будет доставлена в штаб. — Он снова бросил ее Арнольду.

— Штаб использует ее содержимое против хгенов, — сказал Арнольд, возвращая канистру Грегору.

— В самом деле? — удивилась шлюпка. — Интересная идея. Новое использование…

В этот момент Грегор запустил тяжелой канистрой в трубу охлаждения. Труба лопнула, и жидкость полилась на палубу.

— Неважный удар, старик, — сказал Арнольд.

— Что я наделал! — воскликнул Грегор.

— Мне следовало принять меры предосторожности против таких случайностей, — грустно промолвила шлюпка. — Но больше этого не повторится. Однако положение очень серьезно. Я не могу восстановить систему охлаждения и не в силах теперь охладить лодку в достаточной степени.

— Если бы ты только высадила нас на остров… — начал Арнольд.

— Невозможно, — прервала его шлюпка. — Моя основная задача — сохранить вам жизнь. А вы не сможете долго прожить в климате этой планеты. Однако я намерена принять необходимые меры для обеспечения вашей безопасности.

— Что же ты собираешься делать? — спросил Грегор, чувствуя, как что-то оборвалось у него внутри.

— Мы не можем терять времени. Я еще раз обследую остров, и, если не обнаружу наших вооруженных сил, мы направимся к единственному месту на этой планете, где могут существовать дромиты.

— Что это за место?

— Южная полярная шапка, — ответила лодка. — Там почти идеальный климат. По моей оценке, тридцать градусов ниже нуля.

Моторы взревели. И, как бы извиняясь, лодка добавила:

— И, конечно, я обязана принять меры против любых внутренних неполадок.

В тот момент, когда лодка резко увеличила скорость, они услышали, как щелкнул замок, запирая их каюту.

— Теперь думай, — сказал Арнольд.

— Я думаю, но ничего не придумывается, — отвечал Грегор.

— Мы должны выбраться отсюда, как только достигнем острова. Это наша последняя возможность.

— А не думаешь ли ты, что мы сможем просто выпрыгнуть за борт? — спросил Грегор.

— Ни в коем случае. Она теперь начеку. Если бы ты еще не покорежил охладительные трубы, у нас бы оставался шанс.

— Конечно, — с горечью протянул Грегор. — Все ты со своими идеями.

— Моими идеями?! Я отчетливо помню, что ты предложил это. Ты заявил, что…

— Сейчас уже неважно, кто первый высказал эту идею.

Грегор глубоко задумался.

— Слушай, ведь мы знаем, что ее внутренние рецепторы работают не очень хорошо. Как только мы достигнем острова, может быть, нам удастся перерезать силовой кабель.

— Брось, тебе же не удастся подойти к нему ближе чем на пять футов, — сказал Арнольд, вспоминая удар, который он получил у пульта управления.

— Да-а, — Грегор закинул руки за голову. Какая-то идея начинала постепенно вырисовываться у него в уме. — Конечно, это довольно ненадежно, но при такой ситуации…

В это время лодка объявила:

— Я исследую остров.

Посмотрев в носовой иллюминатор, Грегор и Арнольд не далее как в ста ярдах увидели остров. На фоне пробуждающейся зари вырисовывался израненный, но такой родной корпус их корабля.

— Местечко привлекательное, — сказал Арнольд.

— Безусловно, — согласился Грегор. — Держу пари, что наши войска сидят в подземных убежищах.

— Ничего подобного, — возразила лодка. — Я исследовала поверхность на глубине сто футов.

— Так, — сказал Арнольд. — При существующих обстоятельствах, я полагаю, нам следует провести более тщательную разведку. Пожалуй, надо высадиться и осмотреться.

— Остров пуст, — настаивала лодка. — Поверьте мне, мои органы чувств гораздо острее ваших. Я не могу позволить, чтобы вы ставили под угрозу свою жизнь, высаживаясь на берег. Планете Дром нужны солдаты, особенно такие крепкие и жароупорные, как вы.

— Нам этот климат по душе, — сказал Арнольд.

— Воистину слова патриота, — сердечно произнесла лодка. — Я знаю, как вы сейчас страдаете. Но теперь я направлюсь на южный полюс, чтобы вы, ветераны, получили заслуженный отдых.

Грегор решил, что настало время испытать новый план, хоть он и не был до конца разработан.

— В этом нет необходимости, — сказал он.

— Что-о?

— Мы действуем по специальному приказу, — доверительно начал Грегор. — Предполагалось, что мы не откроем сути нашего задания ни одному из кораблей рангом ниже супердредноута. Однако, исходя из обстоятельств…

— Да-да, исходя из обстоятельств, — живо подхватил Арнольд, — мы тебе расскажем.

— Мы команда смертников, специально подготовленных для работы в условиях жаркого климата. Нам приказано высадиться и захватить этот остров до подхода главных сил дромитов.

— Я этого не знала, — сказала лодка.

— Тебе и не положено было знать. Ведь ты не больше чем простая спасательная шлюпка, — сказал ей Арнольд.

— Немедленно высади нас, — приказал Грегор. — Промедление невозможно.

— Вам следовало сказать мне об этом раньше, — ответила шлюпка. — Не могла же я сама догадаться.

И она начала медленно двигаться по направлению к острову.

Грегор затаил дыхание. Казалось немыслимым, что такой элементарный трюк будет иметь успех. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Ведь спасательная шлюпка была построена с таким расчетом, что она принимала на веру слова тех, кто управлял ею. И она следовала указаниям, пока и поскольку они не противоречили заданной ей программе.

Полоса берега, белевшая в холодном свете зари, была от них всего в пятидесяти ярдах.

Неожиданно лодка остановилась.

— Нет, — сказала она.

— Что нет?

— Я не могу этого сделать.

— Что это значит? — заорал Арнольд. — Это война! Приказы…

— Я знаю, — печально произнесла шлюпка. — Очень сожалею, но для этой миссии надо было выбрать другой тип судна. Любой другой тип, но не спасательную шлюпку.

— Но ты должна, — умолял Грегор. — Подумай о нашей стране. Подумай об этих варварах — хгенах.

— Но я физически не могу выполнить ваш приказ. Моя первейшая обязанность — ограждать мой экипаж от опасностей. Этот приказ заложен во всех блоках памяти, и он имеет приоритет над всеми другими. Я не могу отпустить вас на верную смерть.

Лодка начала медленно удаляться от острова.

— Ты попадешь под трибунал за это! — взвизгнул Арнольд истерично. — И он тебя разжалует!

— Я могу действовать только в заранее отведенных мне границах, — так же грустно сказала лодка. — Если мы обнаружим главные силы флота, я передам вас на боевое судно. А пока я должна доставить вас на безопасный южный полюс.

Лодка набирала скорость, и остров быстро удалялся. Арнольд бросился к пульту управления, но, получив удар, упал навзничь. Грегор тем временем схватил канистру, поднял ее, собираясь швырнуть в запертую дверь. Но неожиданно он остановился, пораженный внезапной дикой мыслью.

— Прошу вас, не пытайтесь что-нибудь сломать, — умоляла лодка. — Я понимаю ваши чувства, но…

«Это чертовски рискованно, — подумал Грегор, — но в конце концов и южный полюс — верная смерть».

Он открыл канистру.

— Поскольку мы не смогли выполнить нашу миссию, мы никогда не посмеем взглянуть в глаза нашим товарищам. Самоубийство для нас — единственный выход. — Он выпил глоток воды и вручил канистру Арнольду.

— Не надо! Не надо! — пронзительно закричала лодка. — Это же вода — смертельный яд!..

Из приборной доски быстро выдвинулась электрическая клешня, выбив канистру из рук Арнольда.

Арнольд вцепился в канистру. И прежде чем лодка успела отнять ее еще раз, он сделал глоток.

— Мы умираем во славу Дрома! — Грегор упал на пол. Знаком он приказал Арнольду не двигаться.

— Не известно никакого противоядия, — простонала лодка. — Если бы я могла связаться с плавучим госпиталем… — Ее двигатели замерли в нерешительности. — Скажите что-нибудь! — умоляла лодка. — Вы еще живы?

Грегор и Арнольд лежали совершенно спокойно, не дыша.

— Ответьте же мне! Может быть, хотите немного гизеля… — Из стены выдвинулись два подноса. Друзья не шелохнулись.

— Мертвы, — сказала лодка. — Мертвы. Я должна отслужить заупокойную.

Наступила пауза. Затем лодка запела: «Великий Дух Вселенной, возьми под свою защиту твоих слуг. Хотя они и умерли от собственной руки, все же они служили своей стране, сражаясь за дом и очаг. Не суди их жестоко. Лучше осуди дух войны, который сжигает и разрушает Дром».

Крышка люка откинулась. Грегор почувствовал струю прохладного утреннего воздуха.

— А теперь властью, данной мне Флотом планеты Дром, я со всеми почестями предаю их тела океанским глубинам.

Грегор почувствовал, как его подняли, пронесли через люк и опустили на палубу. Затем он снова оказался в воздухе. Падение. И в следующий момент он очутился в воде рядом с Арнольдом.

— Держись на воде, — прошептал он.

Остров был рядом. Но и спасательная шлюпка еще возвышалась вблизи, нервно гудя машинами.

— Что она хочет сейчас, как ты думаешь? — спросил Арнольд.

— Я не знаю, — ответил Грегор, надеясь, что религия дромитов не требует превращения тел умерших в пепел.

Спасательная шлюпка приблизилась. Всего несколько футов отделяло ее нос от них. Они напряглись. А затем они услышали завывающий скрип Национального Гимна дромитов.

Через минуту все было кончено. Лодка пробормотала:

— «Покойтесь в мире», — сделала поворот и унеслась вдаль.

И пока они медленно плыли к острову, Грегор видел спасательную шлюпку, направляющуюся на юг, точно на юг, на полюс, чтобы ждать там Флот планеты Дром.

Книга VI. Необходимая вещь

Ричард Грегор сидел за своим столом в пыльной конторе фирмы «ААА-ПОПС» — Астронавтического антиэнтропийного агентства по оздоровлению природной среды, — тупо уставившись на список, включающий ни много, ни мало 2305 наименований. Он пытался вспомнить, что же еще тут упущено.

Антирадиационная мазь? Осветительная ракета для вакуума? Установка для очистки воды? Нет, все это уже есть.

Он зевнул и взглянул на часы. Арнольд, его компаньон вот-вот должен вернуться. Еще утром он отправился заказать все эти 2305 предметов и проследить за их погрузкой на корабль. Через несколько часов точно по расписанию они стартуют для выполнения нового задания.

Но все ли он предусмотрел? Космический корабль — это остров на полном самообеспечении. Если на Дементии IV у тебя кончатся бобы, ты там не отправишься в лавку. А если, не дай Бог, сгорит обшивка основного двигателя, никто не поспешит заменить ее. На борту должно быть все — и запасная обшивка, и инструмент для замены, и инструкция, как это сделать. Космос слишком велик, чтобы позволить себе роскошь спасательных операций.

Аппаратура для экстракции кислорода… Сигареты… Да прямо универсальный магазин, а не ракета.

Грегор отбросил список, достал колоду потрепанных карт и разложил безнадежный пасьянс собственного изобретения.

Спустя несколько минут в контору небрежной походкой вошел Арнольд.

Грегор с подозрением посмотрел на компаньона. Когда маленький химик, сияя от счастья, начинал лихо подпрыгивать, это обычно означало, что «ААА-ПОПС» ждут крупные неприятности.

— Ты все достал? — робко поинтересовался Грегор.

— В лучшем виде, — гордо заявил Арнольд.

— Старт назначен на…

— Успокойся, будет полный порядок!

Он уселся на край стола.

— Я сегодня сэкономил кучу денег.

— Бог ты мой, — вздохнул Грегор. — Что ты еще натворил?

— Нет, ты только подумай, — торжественно произнес Арнольд. — Только подумай о тех деньгах, которые попусту тратятся на снаряжение самой обычной экспедиции. Мы упаковываем 2305 единиц снаряжения ради одного единственного ничтожного шанса, что нам может понадобиться одна из них. Полезная нагрузка корабля снижена до предела, жизненное пространство стеснено, а эти вещи никогда не понадобятся!

— За исключением одного или двух случаев, когда они спасают нам жизнь.

— Я это учел. Я все тщательно изучил и нашел возможность существенно сократить список. Небольшое везение — и я отыскал ту единственную вещь, которая действительно нужна экспедиции. Необходимую вещь!

Грегор поднялся. Он был намного выше своего компаньона. Ему представилась сцена с нанесением тяжких телесных повреждений, но он сдержал себя.

— Арнольд, — сказал он, — я не знаю, что ты там нашел, но лучше бы ты погрузил эти 2305 предметов на борт корабля. И как можно быстрее!

— Я не могу этого сделать, — ответил Арнольд, нервно хихикнув. — Деньги кончились. Но эта штука себя окупит.

— Какая штука?

— Единственная, действительно необходимая вещь. Поехали на корабль, я тебе ее покажу.

Больше Грегор не смог вытянуть из него ни слова.

Всю долгую дорогу в космопорт Кеннеди Арнольд таинственно улыбался. Их корабль уже стоял на пусковой площадке, готовый к старту.

Арнольд торжествующе распахнул люк.

— Вот! — воскликнул он. — Смотри! Это панацея от всех возможных бед!

Грегор вошел внутрь. Он увидел большую фантастического вида машину с беспорядочно размещенными на корпусе циферблатами, лампочками и индикаторами.

— Что это?

— Не правда ли, красавица? — Арнольд нежно похлопал машину. — Я выудил ее у межпланетного старьевщика Джо практически за бесценок.

Грегору все стало ясно. Когда-то он сам имел дело со старьевщиком Джо, и каждый раз это приводило к печальным последствиям. Немыслимые машины Джо в самом деле работали, но как — это другой вопрос.

— Ни с одной из машин Джо я не отправлюсь в космос, — твердо заявил Грегор. — Может быть, нам удастся продать ее на металлолом?

Он судорожно бросился разыскивать кувалду.

— Погоди, — взмолился Арнольд. — Дай, я покажу ее в работе. Подумай сам. Мы в глубоком космосе. Выходит из строя основной двигатель. Мы обнаруживаем, что на третьей шестеренке открутилась и исчезла гайка. Что мы делаем?

— Мы берем новую гайку из числа 2305 предметов, которые взяли с собой на случай вот таких чрезвычайных обстоятельств — сказал Грегор.

— В самом деле? Но ведь ты же не включил в список четырехдюймовую дюралевую гайку! — торжествующе вскричал Арнольд. — Я проверял. Что тогда?

— Не знаю. А что ты можешь предложить?

Арнольд подошел к машине, нажал кнопку и громко и отчетливо произнес:

— Дюралевая гайка, диаметр четыре дюйма.

Машина глухо зарокотала. Вспыхнули лампочки. Плавно отодвинулась панель, и глазамкомпаньонов представилась сверкающая, только что изготовленная гайка.

— Хм, — произнес Грегор без особого энтузиазма. — Итак, она делает гайки. А что еще?

Арнольд снова нажал на кнопку:

— Фунт свежих креветок.

Панель отодвинулась — внутри были креветки.

— Дал маху — следовало заказать очищенные, — заметил Арнольд. — Ну да ладно.

Он нажал на кнопку:

— Графитовый стержень. Длина четыре фута, диаметр два дюйма.

На этот раз панель открылась больше — и появился стержень.

— Что еще она может делать? — спросил Грегор.

— А что бы ты хотел? Тигренка? Карбюратор? Двадцатипятиваттную лампочку? Жевательную резинку?

— Ты хочешь сказать — она может состряпать все что угодно?

— Все, что ни пожелаешь! Это Конфигуратор! Попробуй сам.

Грегор попробовал и быстро произвел на свет одно за другим пинту питьевой воды, наручные часы и банку майонеза.

— Неплохо, — сказал он. — Но…

— Что «но»?

Грегор задумчиво покачал головой. Действительно — что? Просто по собственному опыту он знал, что эти новинки никогда не бывают столь надежны в работе, как кажется на первый взгляд.

Он задумался, затем снова нажал на кнопку:

— Транзистор серии Е1324.

Машина глухо загудела, отодвинулась панель, и он увидел крохотный транзистор.

— Неплохо, — признал Грегор. — Что ты там делаешь?

— Чищу креветки, — ответил Арнольд.

Насладившись салатом из креветок, приятели вскоре получили разрешение на взлет, и через час их корабль был уже в космосе.

Они направлялись на Деннетт IV, планету средних размеров в созвездии Сикофакс. Деннетт был жаркой, влажной, плодородной планетой с одним-единственным серьезным недостатком — чрезмерным обилием дождей. Почти все время на Деннетте шел дождь, а когда его не было, собирались тучи. Компаньонам предстояло ограничить выпадение дождей. Основами регулирования климата они вполне овладели. Это были частые для многих миров трудности. Несколько суток — и все будет в порядке.

Путь не был отмечен никакими событиями. Впереди показался Деннетт. Арнольд выключил автопилот и повел корабль сквозь толщу облаков. Они спускались в километровом слое белесого тумана. Вскоре показались горные вершины, а еще через несколько минут корабль завис над скучной серой равниной.

— Странный цвет для ландшафта, — заметил Грегор.

Арнольд кивнул. Он привычно повел корабль по спирали, выровнял его, аккуратно опустил и, сбалансировав, выключил двигатель.

— Интересно, почему здесь нет растительности? — размышлял в слух Грегор.

Через мгновение они это узнали. Корабль на секунду замер, а затем провалился сквозь мнимую равнину и, пролетев несколько десятков метров, рухнул на поверхность.

«Равниной» оказался туман исключительной плотности, какого нигде, кроме Деннетта, не встретить.

Компаньоны быстро отстегнули ремни, тщательно ощупали себя и, убедившись в отсутствии увечий, приступили к осмотру корабля.

Неожиданное падение не принесло ничего хорошего их старенькой посудине. Радио и автопилот оказались напрочь выведенными из строя. Были покорежены десять пластин в обшивке двигателя и, что хуже всего, полетели многие элементы в системе управления.

— Нам еще повезло, — заключил Арнольд.

— Да, — сказал Грегор, вглядываясь в туман. — Однако в следующий раз лучше садиться по приборам.

— Ты знаешь, отчасти я даже рад, что все так произошло. Теперь ты убедишься, как незаменим Конфигуратор. Ну что, приступим к работе?

Они составили список всех поврежденных частей.

Арнольд подошел к Конфигуратору и нажал на кнопку:

— Пластина обшивки двигателя, пять дюймов на пять, толщина полдюйма, сплав 342.

Конфигуратор быстро изготовил требуемое.

— Нам нужно десять штук, — сказал Грегор.

— Знаю, — ответил Арнольд и снова нажал на кнопку:

— Повторить.

Машина бездействовала.

— Наверное, надо ввести команду полностью, — решил Арнольд.

Он ударил кулаком по кнопке и произнес:

— Пластина обшивки двигателя, пять дюймов на пять, толщина полдюйма, сплав 342.

Конфигуратор не шелохнулся.

— Странно, — сказал Арнольд.

— Куда уж, — произнес Грегор, чувствуя, что внутри у него что-то обрывается.

Арнольд попробовал еще раз — безрезультатно. Он задумался, затем, снова ударив кулаком по кнопке, сказал:

— Пластиковая чашка.

Машина произвела чашку из ярко-голубого пластика.

— Еще одну, — сказал Арнольд.

Конфигуратор не откликнулся, и Арнольд попросил восковую свечу. Машина ее изготовила.

— Еще одну восковую свечу, — приказал Арнольд.

Машина не повиновалась.

— Интересно, — произнес Арнольд. — Мне следовало бы раньше подумать о такой возможности.

— Какой возможности?

— Очевидно, Конфигуратор может произвести все что угодно, но только в единственном числе.

Арнольд провел еще один эксперимент, заставив машину изготовить карандаш. Она это сделала, но только один раз.

— Прекрасно, — подытожил Грегор, — но нам нужны еще девять пластин. И для системы управления необходимы четыре абсолютно идентичные детали. Что будем делать?

— Что-нибудь придумаем, — беззаботно ответил Арнольд.

— Надеюсь.

За бортом корабля начинался дождь.

— Я могу найти поведению машины только одно объяснение — говорил Арнольд несколько часов спустя. — Полагаю, здесь действует принцип наслаждения.

— Что? — встрепенулся Грегор. Он дремал, убаюканный мягким шелестом дождя.

— Эта машина обладает своего рода разумом, — продолжал Арнольд. — Получив стимулирующее воздействие, она переводит его на язык исполнительных команд и производит предмет в соответствии с заложенной в памяти программой.

— Производит, — согласился Грегор, — но только единожды!

— Да, но почему? Здесь ключ ко всей нашей проблеме. Я полагаю, мы столкнулись с фактором самоограничения, вызванного стремлением к наслаждению.

— Не понимаю.

— Послушай. Создатели машины не стали бы ограничивать ее возможности таким образом. Единственное объяснение, которое я нахожу, заключается в том, что при подобной сложности машина приобретает почти человеческие черты. Машина получает определенное наслаждение от производства только новых предметов. Сотворив изделие, машина теряет к нему всякий интерес и хочет произвести что-нибудь еще.

Такое объяснение снова повергло Грегора в апатичную дремоту.

— Реализовать весь заложенный в нее потенциал, — продолжал Арнольд, — вот чего хочет машина. С этой точки зрения всякое повторение — пустая трата времени.

— Более дурацких рассуждений я в жизни не слыхал, — сказал Грегор. — Но допустим, ты прав. Что же мы все таки можем сделать?

— Не знаю, — ответил Арнольд.

— Я так и думал.

В этот вечер Конфигуратор произвел им на ужин вполне приличный ростбиф. На десерт был яблочный пирог. Ужин заметно улучшил моральное состояние приятелей.

— Заменители… — задумчиво произнес Грегор, затягиваясь сигаретой марки «Конфигуратор». — Вот что мы должны попробовать. Сплав 342 — не единственный материал, из которого можно изготовить обшивку. Есть и другие сплавы, которые продержатся до нашего возвращения на Землю.

Вряд ли можно было хитростью заставить Конфигуратор изготовить пластину из какого-либо ферросплава. Компаньоны приказали машине изготовить бронзовую пластину и получили ее. Однако после этого Конфигуратор отказал им как в медной так и в оловянной пластинах. На алюминиевую пластину машина согласилась, так же как на пластины из кадмия, платины, золота и серебра. Пластина из вольфрама была уникальным изделием, удивительно, как Конфигуратор вообще смог ее отлить. Плутоний был отвергнут Грегором, и подходящие материалы стали постепенно истощаться. Арнольду пришла идея использовать сверхпрочную керамику. Наконец, последнюю пластину сделали из чистого цинка.

Конечно, пластины из благородных металлов могли расплавиться, однако при хорошем охлаждении была надежда, что они продержатся до Земли.

В общем, ночью приятели неплохо поработали и уже под утро смогли выпить за успех предприятия превосходный, хотя и несколько маслянистый херес марки «Конфигуратор».

На следующий день они смонтировали пластины. Кормовая часть корабля имела вид лоскутного одеяла.

— По-моему, очень даже неплохо! — восхитился Арнольд.

— Только бы они продержались до Земли, — судя по голосу Грегор отнюдь не разделял энтузиазма своего компаньона. — Ну ладно, пора приниматься за систему управления.

Здесь возникла новая проблема. Были разбиты четыре абсолютно одинаковые детали — хрупкие, тончайшей работы платы из стекла и проволоки. Заменители исключались.

Машина без колебаний изготовила одну деталь, но тем дело и кончилось. К полудню приятели чувствовали себя просто омерзительно.

— Есть какие-нибудь идеи? — спросил Грегор.

— Пока нет. Может, пообедаем?

Они решили, что салат из омаров будет очень кстати, и заказали его Конфигуратору. Тот недолго погудел и… ничего.

— Ну а сейчас в чем дело? — спросил Грегор.

— Вот этого-то я как раз и боялся, — ответил Арнольд.

— Боялся чего? Мы ведь еще не заказывали омаров.

— Но мы заказывали креветки. И те и другие относятся к ракообразным. Боюсь, что Конфигуратор разбирается в классах объектов.

— Ну что же, придется есть консервы, — со вздохом сказал Грегор.

Арнольд вяло улыбнулся.

— Видишь ли, — сказал он, — когда я купил Конфигуратор, то подумал, что нам больше не придется беспокоиться о еде. Дело в том, что…

— Как, консервов нет?!

— Нет.

Они вернулись к машине и заказали семгу, форель, тунца… Безрезультатно. С тем же успехом они попробовали получить свиную отбивную, баранью ножку и телятину.

— По-моему, Конфигуратор решил, что вчерашний ростбиф поставил точку на мясе всех млекопитающих, — сказал Арнольд. — Это интересно. Если дело так пойдет дальше, мы сможем разработать новую теорию видов…

— Умирая голодной смертью, — добавил Грегор.

Он потребовал жареного цыпленка, и на этот раз Конфигуратор сработал без колебаний.

— Эврика! — воскликнул Арнольд.

— Черт! — выругался Грегор. — Надо было заказать индейку.

На планете Деннетт продолжался дождь. Вокруг залатанной хвостовой части корабля клубился туман.

Арнольд занялся какими-то манипуляциями с логарифмической линейкой, а Грегор, покончив с хересом, безуспешно пытался получить ящик виски. Убедившись в бесплодности своих попыток, он принялся раскладывать пасьянс.

После скудного ужина, состоявшего из остатков цыпленка, Арнольд наконец завершил расчеты.

— Это может подействовать, — сказал он.

— Что именно?

— Принцип наслаждения!

Арнольд поднялся и принялся расхаживать взад и вперед.

— Раз эта машина обрела почти человеческие черты, у нее должны быть и способности к самообучению. Я думаю, мы сможем научить ее испытывать наслаждение от многократного производства одной и той же вещи, а именно — элементов системы управления.

— Может, стоит и попробовать, — с надеждой отозвался Грегор.

Поздно вечером приятели начали переговоры с машиной. Арнольд настойчиво нашептывал ей о прелестях повторения. Грегор громко рассуждал об эстетическом наслаждении от многократного производства таких шедевров, как элементы системы управления. Арнольд все шептал о трепете от бесконечного производства одних и тех же предметов. Снова и снова — все те же детали, все из того же материала, производимые с одной и той же скоростью. Экстаз! Грегор философствовал, сколь гармонично это соответствует облику и способностям машины. Он говорил, что повторение гораздо ближе к энтропии, которая с механической точки зрения само совершенство.

По непрерывному щелканью и миганию можно было судить, что Конфигуратор внимательно слушал. Когда на Деннетте забрезжил промозглый рассвет, Арнольд осторожно нажал на кнопку и дал команду изготовить нужную деталь.

Конфигуратор явно колебался. Лампочки неопределенно мигали, стрелки индикаторов нерешительно дергались.

Наконец послышался щелчок, панель отодвинулась, и показался второй элемент системы управления.

— Ура! — закричал Грегор, хлопнув Арнольда по плечу.

Он поспешно нажал на кнопку и заказал еще одну деталь.

Конфигуратор громко и выразительно загудел и… ничего не произвел.

Грегор сделал еще одну попытку, однако и на этот раз машина — уже без колебаний — отказалась выполнить просьбу людей.

— Ну а сейчас в чем дело? — спросил Грегор.

— Все ясно, — грустно ответил Арнольд. — Он решил попробовать повторение только ради того, чтобы определить, не лишает ли себя чего-нибудь, не испытав его. Я думаю, что Конфигуратору повторение не понравилось.

— Машина, которая не любит повторения! — тяжело вздохнул Грегор. — Это так не по-человечески…

— Как раз наоборот, — с тоской произнес Арнольд. — Это слишком по-человечески…

Время приближалось к ужину, и приятели решили выудить из Конфигуратора что-нибудь съестное. Получить овощной салат было довольно несложно, однако он оказался не слишком калорийным. Конфигуратор добавил буханку хлеба, но о пироге не могло быть и речи. Молочные продукты также исключались: накануне компаньоны заказывали сыр. Наконец, только через час, после многочисленных попыток и отказов, их усилия были вознаграждены фунтом бифштекса из китового мяса, — видно, Конфигуратор был не совсем уверен в его происхождении.

Сразу после ужина Грегор снова стал вполголоса напевать машине о радостях повторения. Конфигуратор мерно гудел периодически мигал лампочками, показывая, что все еще слушает.

Арнольд обложился справочниками и стал разрабатывать новый план. Спустя несколько часов он вдруг вскочил с радостным криком:

— Я знал, что его найду!

— Что найдешь? — живо поинтересовался Грегор.

— Заменитель системы управления!

Он сунул книгу буквально под нос Грегору.

— Смотри! Ученый на Ведньере II создал это пятьдесят лет назад. Система по современным понятиям неуклюжа, но она неплохо действует и вполне подойдет для нашего корабля.

— Ага. А из чего она сделана? — спросил Грегор.

— В том-то вся и штука! Мы не можем ошибиться. Она сделана из особого пластика!

Арнольд быстро нажал на кнопку и прочитал описание системы управления.

Ничего не произошло.

— Ты должен изготовить систему управления типа Ведньер II закричал Арнольд. — Если ты этого не сделаешь, то нарушишь собственные принципы!

Он снова ударил по кнопке и еще раз отчетливо прочитал описание системы.

И на этот раз Конфигуратор не повиновался.

Тут Грегора осенило ужасное подозрение. Он быстро подошел к задней панели Конфигуратора и нашел там то, чего опасался.

Это было клеймо изготовителя. На нем было написано: КОНФИГУРАТОР, КЛАСС 3. ИЗГОТОВЛЕН ВЕДНЬЕРСКОЙ ЛАБОРАТОРИЕЙ. ВЕДНЬЕР II.

— Конечно, они уже использовали его для этих целей, — грустно констатировал Арнольд.

Грегор промолчал. Сказать было нечего.

Внутри на стенках корабля появились капли. На стальной пластине в хвостовом отсеке обнаружилась ржавчина.

Машина продолжала слушать увещевания о пользе повторения, но ничего не производила.

Снова возникла проблема обеда. Фрукты исключались из-за яблочного пирога. Не стоило и мечтать о мясе, рыбе, молочных продуктах, каше. В конце концов компаньонам удалось отведать лягушек, печеных кузнечиков, приготовленных по древнему китайскому рецепту, и филе из игуаны. Однако после того, как с ящерицами, насекомыми и земноводными было покончено приятели поняли, что пищи больше не будет.

И Арнольд, и Грегор чувствовали нечеловеческую усталость. Длинное лицо Грегора совсем вытянулось.

За бортом непрерывно лил дождь. Корабль все больше засасывало в хлипкую почву.

Но тут Грегора осенила еще одна идея. Он старался тщательно ее обдумать. Новая неудача могла повергнуть в непреоборимое уныние. Вероятность успеха была ничтожной, но упускать ее было нельзя.

Грегор медленно приблизился к Конфигуратору. Арнольд испугался неистового блеска в его глазах.

— Что ты собираешься делать?

— Я собираюсь дать этой штуке еще одну, последнюю команду, — хрипло ответил Грегор.

Дрожащей рукой он нажал на кнопку и что-то прошептал.

В первый момент ничего не произошло. Внезапно Арнольд закричал:

— Назад!

Машина затряслась и задрожала, лампочки мигали, стрелки индикаторов судорожно дергались.

— Что ты ей приказал? — спросил Арнольд.

— Я приказал ей воспроизвести себя!

Конфигуратор затрясся в конвульсиях и выпустил облако черного дыма. Приятели закашлялись, судорожно глотая воздух.

Когда дым рассеялся, они увидели, что Конфигуратор стоит на месте, только краска на нем в нескольких местах потрескалась, а некоторые индикаторы бездействуют. Рядом с ним, сверкая каплями свежего масла, стоял еще один Конфигуратор.

— Ура! — закричал Арнольд. — Это спасение!

— Я сделал гораздо больше, — устало ответил Грегор. — Я обеспечил нам состояние.

Он повернулся к новому Конфигуратору, нажал на кнопку и прокричал:

— Воспроизведись!

Через неделю, завершив работу на Деннетте IV, Арнольд, Грегор и три Конфигуратора уже подлетали к космопорту Кеннеди. Как только они приземлились, Арнольд выскочил из корабля, быстро поймал такси и отправился сначала на Кэнэл-стрит, а затем в центр Нью-Йорка. Дела заняли немного времени, и уже через несколько часов он вернулся на корабль.

— Все в порядке, — сказал он Грегору. — Я поговорил с несколькими ювелирами. Без существенного влияния на рынок мы можем продать около двадцати больших камней. После этого думаю, надо, чтобы Конфигураторы занялись платиной, а затем… В чем дело?

Грегор мрачно смотрел на него.

— Ты ничего не замечаешь?

— А что? — Арнольд огляделся.

Там, где раньше стояли три Конфигуратора, сейчас их было уже четыре.

— Ты приказал им воспроизвести еще одного? — спросил Арнольд. — Ничего страшного. Теперь надо только приказать, чтобы они сделали по бриллианту.

— Ты все еще ничего не понял! — грустно воскликнул Грегор. — Смотри!

Он нажал на кнопку ближайшего Конфигуратора и сказал:

— Бриллиант.

Конфигуратор затрясся.

— Это все ты и твой проклятый принцип наслаждения, — устало проговорил Грегор.

Машина вновь завибрировала и произвела на свет… еще один КОНФИГУРАТОР!!!

Книга VII. Замок скэгов^[2]

Глава 1

В офисе «ААА. Служба Обеззараживания Планет»^[3] царила мрачная тишина. В тусклом, отфильтрованном давно немытыми окнами, свете Ричард Грегор раскладывал новый пасьянс, включавший три колоды карт, шесть джокеров, набор игральных костей и логарифмическую линейку. Правила пасьянса были ужасно запутанными, игра была исключительно сложной, но при определенной доле настойчивости сходилась всегда.

Его компаньон, Фрэнк Арнольд, очистив свой лабораторный стол от залежей грязных пробирок и неоплаченных счетов, клевал носом над покрытой пятнами столешницей, время от времени нервно вздрагивая и просыпаясь.

Дела у фирмы шли хуже некуда.

Послышался робкий стук в дверь.

Грегор быстро запихнул карты, кости и линейку в ящик стола. Арнольд, уже было совсем опустивший голову на стол, подскочил как потревоженный кот и начал лихорадочно листать второй том «Обеззараживающих модулей для планет класса X-32 (Омега)» за авторством Теркстиллера, до этого служивший ему подушкой.

— Войдите, — произнес Грегор.

Дверь отворилась, и в контору вошла девушка. Девушка была молодой, стройной, темноволосой и исключительно симпатичной. Но в глубине ее серых глаз притаился страх, а на губах не было и тени улыбки.

Девушка обвела взглядом затрапезный интерьер офиса.

— Это «ААА»? — робко осведомилась она.

— Вне всякого сомнения, — заверил ее Грегор. — Присаживайтесь. Мы всегда работаем с выключенным светом. Это не так утомительно для глаз, вы не находите?

«А также, — подумал он, — это необходимо, с тех пор, как на прошлой неделе нам отключили электроэнергию за неуплату по пустяковому счету».

— Полагаю, так оно и есть, — произнесла девушка, усаживаясь в продавленное кресло для клиентов. Она еще раз осмотрела офис. — Ребята, а вы точно обеззараживаете планеты? Вы — не таксидермисты, не гробовщики?..

— Не позволяйте этому офису ввести вас в заблуждение, — сказал Арнольд. — Мы самые лучшие, и наши расценки самые приемлемые. Для нас не бывает слишком большой планеты или слишком маленького астероида! К любой работе — особый подход! — добавил он немного не в тему.

— Возможно, я, в конце концов, попала туда, куда нужно, — проговорила девушка с усталой, но от этого не менее очаровательной улыбкой. — Видите ли, у меня не очень много денег…

Грегор понимающе кивнул. У клиентов «ААА» никогда не бывало много денег.

— Но у меня есть премиленькая маленькая планетка, которая нуждается в обеззараживании, — продолжила девушка. — Это самое прекрасное место во всей Галактике! Но вот работа может оказаться опасной…

— Опасной? — переспросил Арнольд.

Девушка кивнула и, явно нервничая, оглянулась на закрытую входную дверь.

— Я даже не знаю, в безопасности ли я здесь. Вы вооружены?

Грегор схватил со стола ржавый нож, которым вскрывал конверты. Арнольд взвесил на руке бронзовое пресс-папье, отлитое в форме звездолета «Конститьюшн» — прекрасного образца творения рук человеческих.

Немного успокоенная этой демонстрацией, девушка продолжила:

— Меня зовут Мира Бранч Райан, и все это началось, когда я прибыла на свою маленькую планету. Я как раз обдумывала, как мне начать здесь свое небольшое дело, и тут внезапно передо мной, зловеще ухмыляясь, появился этот Скарб…

— Этот КТО?

— Пожалуй, мне лучше начать с самого начала, — спохватилась Мира Райан. — Несколько месяцев назад умер мой дядя Джим. По завещанию он мне оставил небольшую планету и звездолет модели «Хемстет 4». Название планеты — Коэлла, расположена она в системе Гельсора. Дядя Джим купил планету пятнадцать лет назад, чтобы было где проводить отпуск. Он уже почти привел ее в порядок, но тут его срочно вызвали на работу. А потом — то одно, то другое… В общем, он туда больше не вернулся. Естественно, я вылетела на планету сразу же, как только смогла.

Лицо Миры посветлело, когда она вспомнила о своих первых впечатлениях.

— Коэлла очень маленькая планета, но это — идеальное место! Превосходная атмосфера, лучшая гравитация, которую только можно купить за деньги, артезианская вода! Дядя Джим посадил везде орхидеи и еще ягодные кусты на склонах холмов, и там всюду высокая трава… Даже маленькое озеро есть!

Но самое примечательное на Коэлле — это Замок скэгов. Дядя Джим не трогал его: замок такой древний, что трудно себе представить. Считается, что он был построен задолго до прихода человека еще во времена Скэгианской Орды, когда скэги, согласно легенде, оккупировали всю Вселенную.

Партнеры дружно закивали. О Скэгианской Орде слышали все. На основе немногочисленных свидетельств их существования были написаны целые тома научных и не очень научных трудов. Было точно установлено, что скэги были рептилоидами и владели искусством космических перелетов. Но в легендах говорилось гораздо больше. Считалось, что Скэгианская Орда владела Древним Знанием, непостижимым образом сочетавшим в себе науку и колдовство. Это Знание, согласно тем же легендам, давало скэгам власть над живыми существами, власть, идущую от первородного Зла самой Вселенной.

Их исчезновение за тысячу лет до того, как homo sapiens слезли с деревьев, удовлетворительных объяснений до сих пор так и не получило.

— Я просто влюбилась в свою Коэллу, — продолжила Мира. — А этот древний скэгианский замок вообще превращает ее в совершенство.

— Но зачем вам тогда обеззараживание? — удивился Грегор. — На Коэлле есть туземцы? Животные? Микробы?

— Нет, ничего похожего, — сказала Мира. — Тут нечто другое…

Она провела на планете чудесную неделю, осматривала ее рощи и орхидеи, прогуливалась вокруг Замка, но однажды вечером, сидя в огромной замковой библиотеке, она вдруг почувствовала, что что-то не так. Воздух, казалось, мистическим образом застыл, как будто сама планета чего-то ожидала. Рассердившись, она попыталась стряхнуть с себя это наваждение. «Это просто нервы, — говорила она себе. — Надо установить еще несколько светильников в холле, сменить эти кроваво-красные драпировки на что-нибудь более веселенькое, и…»

И тут она услышала монотонный громыхающий звук, похожий на эхо от шагов великана. Казалось, он доносился откуда-то снизу, откуда-то из глубин гранитного основания, на котором покоился Замок.

Но это, конечно, было невозможно.

Она стояла, замерев в ожидании. Пол вибрировал, ваза подползла к краю стола и разбилась о плиты пола. А затем перед ней, зловеще ухмыляясь, появился Скарб.

Ошибиться было невозможно. Все по той же легенде, скарбы были колдунами-учеными исчезнувшей Скэгианской Орды: огромные, мощные рептилии, одетые в пурпурно-серые балахоны. Существо, стоявшее перед Мирой, было ростом более девяти футов, у него были крошечные атрофированные крылышки, а посередине лба торчал рог.

Скарб прогремел:

— Земная женщина, убирайся домой!

Она чуть не упала в обморок. Скарб продолжал:

— Знай же, безрассудная человеческая женщина, что эта планета, Коэлла — родина Скэгианской Орды, а этот замок — исконное убежище скэгов. Дух скэгов все еще живет здесь, несмотря на посягательства градов, айлов и других проклятых во Вселенной рас. Покинь же немедленно эту священную планету, глупая женщина с Земли, или я, Скарб-Восставший-из-мертвых, буду мстить тебе.

И с этими словами он исчез.

— И что вы сделали? — спросил Грегор.

— Ничего, — ответила Мира, нервно рассмеявшись. — Я просто не смогла в это поверить. Я подумала, что у меня должно быть была галлюцинация, и все будет в порядке, как только я возьму себя в руки. Еще дважды за эту неделю я слышала шум под землей. А потом Скарб появился снова.

— Тебя предупреждали, женщина с Земли, — сказал он. — Теперь берегись гнева Скарба-Восставшего-из-мертвых.

После такого, я, конечно, сбежала оттуда так быстро, как только смогла.

Мира всхлипнула, вытащила изящный платочек и промокнула им глаза.

— Как вы видите, — заключила она, — моей маленькой планетке действительно нужны специалисты по обеззараживанию. Или, возможно, экзорцисты…

— Мисс Райан, — произнёс Грегор как можно мягче, — я не хотел бы быть грубым, но вы… э-э-э… вы никогда не думали о том, чтобы обратиться к психиатру?

Девушка в возмущении вскочила со стула:

— Вы думаете, я сумасшедшая?!

— Ну, не совсем, — сказал Грегор успокаивающим тоном. — Но вспомните, вы же сами говорили о возможности галлюцинаций. В конце концов, пустующая планета, древний замок, все эти легенды — которые, по правде говоря, имеют под собой очень мало обоснований — все это могло подтолкнуть…

— Да, вы, конечно, правы, — на губах Миры появилась странная улыбка. — Но как вы тогда объясните это?

Она открыла свою сумочку и выложила на стол Грегора три коробки с кинопленкой и катушку с магнитофонной лентой.

— Мне удалось записать некоторые из этих галлюцинаций, — сказала она.

Партнеры на мгновение потеряли дар речи.

— Что-то обитает в этом замке, — убежденно произнесла девушка. — Оно называет себя Скарбом-Восставшим-из-мертвых. Сможете избавить меня от него?

Грегор издал стон и потер лоб. Он терпеть не мог отказывать кому-то настолько же красивому, как мисс Райан, да и лишний заработок им бы не помешал. Но, по здравом размышлении, работа была не для службы обеззараживания. Это выглядело как воздействие на психику, а, как известно, с психическими феноменами разобраться труднее всего. Уж очень они нематериальны.

— Мисс Райан… — начал было он, но Арнольд перебил его.

— Мы с удовольствием возьмёмся за ваше дело, — сказал он, кинув на Грегора взгляд в стиле «потом-тебе-объясню».

— О, это замечательно! — обрадовалась Мира. — Как скоро вы будете готовы?

— Как правило, — произнес Арнольд, — мы работаем по предварительному заказу, сделанному за несколько недель. Но для вас… — он глупо улыбнулся. — Для вас мы готовы отменить все наши договоренности, отложить все наши дела и начать немедленно!

Вытянутое печальное лицо Грегора стало еще более печальным.

— Возможно, ты забыл, — обратился он к своему партнеру, — что из-за незначительного счета, который мы отказались оплатить, наш звездолет сейчас у Межзвездного Старьевщика Джо. Мне очень жаль, мисс Райан, но…

— Зовите меня Мира, — перебила его Мира. — Это не страшно. Мой «Хемстет 4» заправлен и готов к вылету.

— Тогда мы отправляемся сегодня вечером, — сказал Арнольд. — Не волнуйтесь, Мира. В наших руках ваша маленькая планета будет в полной безопасности. Мы свяжемся с вами по радио, как только…

— Никакого радио, — отрезала Мира. — Я лечу с вами. Я ни за что этого не пропущу.

Они договорились, что Мира получит разрешение на вылет и снова встретится с ними в офисе «ААА». Когда она уже шла к двери, Арнольд уточнил:

— Кстати, а почему вы спросили, есть ли у нас оружие?

Секунду она помолчала, потом ответила:

— С тех пор, как я вернулась на Терру, кто-то преследует меня. В одежде у него есть серые и пурпурные цвета. Я боюсь, что это Восставший из мертвых Скарб.

И она осторожно прикрыла за собой дверь.

Как только она вышла, Грегор заорал:

— Ты что, совсем спятил? Скэги, восставшие из мертвых скарбы…

— Она прекрасна… — мечтательно произнес Арнольд.

— Ты меня слушаешь? Как мы собираемся обеззараживать заколдованную планету?

— Коэлла не заколдована.

— И что тебя заставляет так думать?

— А то, что исконное убежище скэгов, согласно самым последним данным, было на планете Дьюрит, а не на Коэлле. Призраку скэга следовало бы это знать. Ergo,^[4] то, что она видела, призраком не являлось.

Грегор задумчиво нахмурился.

— Гммм… Ты считаешь, что кто-то пытается запугать ее, чтобы она держалась подальше от Коэллы?

— Это очевидно, — ответил Арнольд.

— Но планета пустует долгие годы. Почему кто-то проявил к ней интерес именно сейчас?

— Я собираюсь это выяснить.

— Но это работа скорее для детектива, — сказал ему Грегор.

— Возможно, ты забыл, — возразил Арнольд, — что я почетный выпускник Хепборнской школы научно-детективных расследований.

— Это был всего лишь шестинедельный заочный курс!

— Что с того? Расследование — это просто рациональное применение логики. Более того, расследование и обеззараживание — по сути, одно и то же. Обеззараживание просто приводит процесс расследования к его логическому завершению.

— Надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь, — сдался Грегор. — А как насчет пурпурно-серого существа, преследующего Миру?

— Его не существует. Просто нервное переутомление, — диагностировал Арнольд. — Бедной девочке нужен кто-то, кто бы ее защитил. Я, например.

— Ну, да. А кто будет защищать тебя?

Арнольд не удостоил его ответом, и партнеры начали собираться в дорогу.

Глава 2

Они провели остаток дня, загружая «Хемстет» различными приборами, которые еще не были отданы под залог или в уплату долгов. Грегор приобрел подержанный игломет системы Стенга. Это вложение остатков капитала казалось достаточно надежным оружием на тот случай, если колдовство, с которым они встретятся, существует в более-менее осязаемой форме. Пообедав на скорую руку в портовой забегаловке «Млечный путь», они направились обратно в контору.

Они прошли несколько кварталов, и тут Арнольд встревожился:

— Мне кажется, нас кто-то преследует.

— У тебя просто нервное переутомление, — диагностировал Грегор.

— За обедом я тоже его видел, — сказал Арнольд. — И я уверен, что видел его еще в космопорте.

Грегор оглянулся через плечо. За полквартала от них он увидел идущего неторопливой походкой человека, чей интерес к магазинным витринам был подчеркнуто непреднамеренным.

Компаньоны свернули в боковую улицу. Человек последовал за ними. Они сделали круг и вернулись на тот же проспект, по которому шли до этого. Преследователь не отставал, удерживая дистанцию в полквартала.

— Ты обратил внимание, во что он одет? — спросил Арнольд, вытирая пот со лба.

Грегор снова оглянулся и на этот раз увидел, что человек одет в серый костюм с пурпурным галстуком. Цвета скэгов!

— Гммм… — задумался Грегор. — Ты полагаешь, что Скарб-Восставший-Из-Мертвых — если таковой существует — может принимать человеческое обличие?

— Мне бы не хотелось этого выяснять, — ответил Арнольд. — Держи-ка лучше игломет наготове.

— Я оставил его на корабле.

— Отлично, — с горечью произнес Арнольд. — Просто великолепно. Кто-то — или что-то — преследует нас, возможно со смертоубийственным намерением, а ты оставляешь свой бластер на корабле.

— Спокойно, — отозвался Грегор. — Возможно, мы сможем оторваться от него.

Они продолжили путь. Грегор оглянулся и заметил, что преследователь — человек или скарб — ускорил шаг, сокращая расстояние между ними.

Но тут в конце улицы появилось такси, флажок был поднят.^[5]

Компаньоны подозвали машину и забрались в салон. Человек (или скарб) лихорадочно оглядывался в поисках другого такси, но в пределах видимости больше не было ни одного. Машина тронулась, а он остался стоять на краю тротуара, с яростью глядя на компаньонов. Его пурпурный галстук сбился на бок.

Мира Райан ждала их в конторе. Когда они рассказали ей о преследователе, она понимающе кивнула.

— Я предупреждала, что вы можете оказаться в опасности, — сказала она. — Если хотите, вы еще можете отказаться.

— А что тогда будете делать вы? — спросил Арнольд.

— Вернусь на Коэллу, — ответила Мира. — Никакие скэги не выгонят меня с моей планеты.

— Мы летим, — Арнольд с нежностью посмотрел на нее. — Вы же знаете, Мира, мы не бросим вас.

— Конечно, не бросим, — уныло подтвердил Грегор.

В этот момент дверь отворилась, и в офис вошел человек, одетый в серый костюм с пурпурным галстуком.

— Скарб! — ахнул Арнольд и бросился к столу за пресс-папье.

— Это не скарб, — успокоила его Мира. — Это Росс Джеймсон. Привет, Росс.

Джеймсон оказался высоким холеным мужчиной чуть за тридцать, с симпатичным живым лицом и твердым взглядом.

— Мира, — сказал он. — Ты что, совсем потеряла рассудок?

— Я так не думаю, Росс, — кротко ответила она.

— Ты действительно собираешься лететь на Коэллу с этими шарлатанами?

Грегор выступил вперед.

— Это вы следили за нами?

— Вы чертовски правы, это был я, — с вызовом ответил Джеймсон.

— Я не знаю, кто вы, — сказал Грегор. — Но…

— Я жених мисс Райан, — перебил его Джеймсон. — И я не собираюсь позволять ей носиться с этим нелепым проектом. Мира, из того, что ты мне рассказала, следует, что эта твоя планета может оказаться опасной. Почему бы не забыть про нее и выйти за меня замуж?

— Я хочу жить на Коэлле, — в спокойном голосе Миры прозвучали угрожающие нотки. — Я хочу жить на своей собственной маленькой планете.

Джеймсон покачал головой.

— Мы уже обсуждали это тысячу раз. Дорогая, неужели ты серьезно ожидаешь, что я брошу свой бизнес и перееду на этот комок грязи вместе с тобой? У меня есть работа…

— А у меня есть мой комок грязи! — отрезала Мира. — Это мой собственный комок грязи, и я хочу там жить.

— Со скэгами?

— Я думала, ты не веришь в подобные вещи.

— Не верю. Но здесь какое-то мошенничество, и я не хочу, чтобы ты в это впутывалась. Это наверняка тот сумасшедший отшельник. Неизвестно еще, что он выкинет в следующий раз. Мира, пожалуйста…

— Нет! — сказала Мира. — Я отправляюсь на Коэллу!

— Тогда я лечу с тобой.

— Ты не летишь, — холодно ответила Мира.

— Я уже предупредил свой персонал, — убеждал Джеймсон. — Тебе нужен кто-то, чтобы защищать тебя на этой дурацкой планете, а от этих двоих многого ждать не приходится.

Он с презрением взглянул на Грегора с Арнольдом.

— Наверное, ты меня не понял, — очень спокойно произнесла Мира. — Ты никуда не летишь, Росс.

Джеймсон изменился в лице, в глазах появилось беспокойство.

— Мира, — сказал он. — Пожалуйста, позволь мне поехать с тобой. Если с тобой что-то случится, я… я не знаю, что я сделаю. Пожалуйста, Мира…

Его голос звучал без всяких сомнений искренне. Как только Джеймсон утратил свой командный голос, он, казалось, стал уже в плечах и превратился в очень привлекательного и явно влюбленного молодого человека.

В конце концов, Мира смягчилась:

— Ну, хорошо, Росс. И… спасибо.

Грегор громко откашлялся.

— Мы стартуем через два часа.

— Отлично, — сказал Джеймсон, подхватывая Миру под руку. — Мы еще успеем пропустить по стаканчику, дорогая.

Арнольд прервал его:

— Прошу прощения, мистер Джеймсон. А как так получилось, что в вашей одежде преобладают серый и пурпурный цвета? Цвета скэгов?

— Цвета скэгов? — удивился Джеймсон. — Чистая случайность. Этот галстук у меня уже много лет.

— А кто такой этот отшельник?

— А я думал, что вы, гении, знаете все на свете, — ответил Джеймсон с язвительной ухмылкой. — Увидимся на борту.

После ухода парочки в офисе повисла мертвая тишина. Наконец, Арнольд сказал:

— Итак, она помолвлена.

— Похоже на то, — отозвался Грегор. — Но она еще не замужем, — добавил он, чтобы поддержать друга.

— Нет, она не замужем, — к Арнольду возвращалась его жизнерадостность. — И Джеймсон ей определенно не подходит. Я уверен, что Мира никогда не вышла бы замуж за такого лжеца.

— Конечно, она бы не вышла замуж за… Что?

— Ты не заметил? Этот пурпурный галстук, который у него якобы «уже много лет», он абсолютно новый. Я считаю, нам следует присмотреть за мистером Джеймсоном.

Грегор уставился на партнера с восхищением:

— Это очень важное наблюдение!

— Процесс расследования, — нравоучительно изрек Арнольд, — это просто умение подмечать незначительные нестыковки и мельчайшие противоречия, которые, конечно же, сразу очевидны для глаза опытного детектива.

Грегор вместе с «опытным детективом», как смогли, навели порядок в офисе. В одиннадцать они вместе с Мирой и Джеймсоном заняли свои места на борту звездолёта и без особых происшествий отбыли на Коэллу.

Глава 3

Росс Джеймсон был президентом и главным инженером «Джеймсон Электроникс», небольшого, но перспективного концерна, который он унаследовал от отца. Это была большая ответственность для такого молодого человека, и его грубоватая самоуверенная манера поведения предназначалась исключительно для того, чтобы никто, даже в самой малейшей степени, не смог бы заподозрить его в нерешительности. Но когда он забыл о своем высокопоставленном положении, он оказался достаточно приятным парнем, хорошем товарищем, с которым совсем не в тягость преодолевать небольшие неудобства межпланетного путешествия.

«Хемстет 4», принадлежащий Мире, был довольно древним, его стройные обводы были деформированы от перегрузок — следствие многочисленных взлетов при повышенной гравитации. Этот корабль, как и любое стареющее существо, имел множество раздражающих привычек, наиболее раздражающей из которых была склонность к созданию постоянных утечек кислорода в самых труднодоступных местах. Грегору с Арнольдом приходилось тратить уйму своего времени на локализацию опасного участка и установку очередной заплаты на ветхий корпус. Астрогационная система была также ненадежна, и Джеймсон провел немало часов в поисках способа взять непокорную автоматику под контроль.

Только когда, наконец, маленькое солнце Коэллы появилось в пределах видимости и корабль начал торможение, всем четверым, в первый раз за все время, удалось пообедать вместе.

— Так что там за история с отшельником? — спросил Грегор за чашкой кофе.

— Вы, должно быть, слышали о нем, — ответил Джеймсон. — Он называет себя Эдвард-Пустынник, и еще он написал книгу.

— Книга называется «Сны на Керме», — вставила Мира. — В прошлом году она была бестселлером.

— О, так это тот отшельник! — воскликнул Грегор. Арнольд согласно кивнул.

Они читали книгу Пустынника, как, впрочем, и несколько тысяч других книг: проведенные в ожидании хоть какой-нибудь работы долгие часы в офисе не прошли даром. «Сны на Керме» относилась к жанру космической робинзонады. Борьба Эдварда с природой и самим собой представляла довольно увлекательное чтение. В виду отсутствия каких-либо научных знаний отшельник делал много ошибок, но он стойко преодолевал все трудности выживания в диком девственном мире планеты Керма.

Твердое решение молодого мизантропа навсегда покинуть мир людей и посвятить свою жизнь наблюдениям за природой и Вселенной — Вечностью, как он это называл — действительно затрагивало какие-то струны в душах миллионов разочарованных современной жизнью мужчин и женщин. Некоторые из них настолько вдохновлялись словами Пустынника, что отправлялись искать свои собственные пустыни. Все они почти без исключения возвращались на Терру через полгода, максимум через год, еще более разочарованными, но обретшими мудрость: они обнаруживали, что читать о чьей-то жизни в одиночестве гораздо увлекательней, чем жить в одиночестве самому.

— Но что он делал на Коэлле? — спросил Арнольд.

— Коэлла — вторая планета системы Гельсора, — ответил Джеймсон. — А Керма — третья, и отшельник — ее единственный обитатель.

— Я по-прежнему не понимаю… — начал Грегор.

— Я полагаю, это — моя вина, — сказала Мира. — Понимаете, книга отшельника меня вдохновила. Вот почему я решила жить на Коэлле, даже если мне придется делать это одной.

Она с вызовом посмотрела на Джеймсона.

— Помните ту главу о радостном чувстве обладания целой планетой? Я не могу описать, как это на меня подействовало. Я чувствовала, что…

— Я все еще не вижу связи, — сказал Грегор.

— Я к этому подхожу, — Мира выглядела донельзя смущенной. — Когда яобнаружила, что Эдвард-Пустынник — мой астрономический сосед, я решила с ним поговорить. Я совсем не хотела нарушать его уединение. Я только хотела сказать ему, как много для меня значит его книга. Поэтому я отправила ему радиограмму с Коэллы.

— У него есть радио? — удивился Арнольд.

— Конечно, — сказала Мира. — Он говорил про это в первой главе. Он оставил себе радио, чтобы слушать перед сном голоса погрязшего в своей абсурдности человечества, и хохотать над ними, пока не заснет.

— Ах, вот как. И что было дальше?

— Ну, когда он услышал, что я собираюсь жить на Коэлле, он пришел в ярость. Сказал, что не может вынести, чтобы другой человек находился к нему так близко.

— Странно, — сказал Арнольд. — Между этими двумя планетами миллионы миль.

— Я ему так и сказала. Но он начал кричать на меня и ругаться. Он сказал, что человечество никак не может оставить его в покое. Агенты по продаже недвижимости пытаются связаться с ним, чтобы купить права на разработку полезных ископаемых. Туристическое агентство собирается проложить маршрут для своих кораблей в пределах всего десяти тысяч миль от верхних слоев атмосферы его планеты. И в довершении всего этого объявляюсь я и располагаюсь практически у него на пороге.

— И еще он ей угрожал, — вставил Джеймсон.

— Я только предполагаю, что это могла быть угроза, — возразила Мира. — Он заявил, что я должна убраться из системы Гельсора, или он не отвечает за последствия.

— А он не сказал, что это будут за последствия? — осведомился Арнольд.

— Нет. Он только намекнул, что они будут исключительно ужасными.

Джеймсон подвел черту:

— Я думаю, неуравновешенность этого человека очевидна. После того разговора и начались эти, так сказать, инциденты со скэгами. Здесь должна быть связь.

— Это вполне возможно, — рассудительно произнес Арнольд.

— Я все равно не могу в это поверить, — сказала Мира, задумчиво глядя на вид, открывавшийся из иллюминатора по левому борту. — Его книга так прекрасна. И его портрет на обложке — он выглядит там так трогательно…

— Ха! — воскликнул Джеймсон. — Любой съедет с катушек, живя в одиночку на необитаемой планете.

Мира рассерженно глянула на него, и тут раздался предупредительный сигнал радара, объявляющий начало посадки на Коэллу.

Над поверхностью Коэллы возвышался Замок скэгов. Выстроенный из практически неразрушимого серого камня, замок распростерся над неровным ландшафтом как доисторический монстр, угрожающе склонившийся над Лилипутией. Его башни и зубчатые стены словно парили в воздухе, шпили терялись в облаках. Черные узкие бойницы окон, казалось, угрожающе следили за приближающимися людьми.

— Уютное местечко, — прокомментировал Грегор.

— Не правда ли, он прекрасен? — сказала Мира. — Пойдем, я покажу вам его изнутри.

Трое мужчин посмотрели на замок, потом друг на друга.

— Может, только первый этаж? — взмолился Арнольд.

Мира хотела показать им все. Не каждая девушка владеет колыбелью инопланетной цивилизации, зданием определенного исторического периода и заколдованным замком — и все это в одном месте. Но, в конце концов, она ограничилась только главными достопримечательностями: библиотекой, хранящей десять тысяч скэгианских свитков, которые никто никогда не сможет прочесть, Айлианской часовней и Большой камерой пыток.

Обед был приготовлен авто-поваром, предусмотрительно установленным дядей Джимом, за обедом последовал бренди под звездами на открытой террасе. Мира предоставила в их распоряжение все спальни третьего этажа, чтобы по возможности избавить их от хождения по лестницам. Решив приступить к расследованию с утра пораньше, компаньоны отправились спать.

Они разместились в спальне размером с небольшое футбольное поле, стены которой украшали посмертные бронзовые маски скарбских принцев. Арнольд скинул ботинки, плюхнулся в постель и мгновенно заснул.

Грегор еще несколько минут бродил по комнате, куря последнюю сигарету, затем выключил свет и тоже забрался в постель. Он уже почти засыпал, когда его словно подбросило. Ему показалось, что он услышал монотонный громыхающий звук, похожий на эхо от шагов великана, разгуливающего где-то в подземельях замка. «Нервы», — сказал он себе.

Но громыхание повторилось, пол дрожал, посмертные маски на стенах угрожающе дребезжали.

Но в следующее мгновение шум стих.

— Ты это слышал? — прошептал Грегор.

— Конечно, я слышал, — раздраженно отозвался Арнольд. — Меня чуть не стряхнуло с кровати.

— И что ты об этом думаешь?

— Возможно, это полтергейст, — ответил Арнольд, — но лично я в этом сомневаюсь. Надо будет завтра осмотреть подвал.

— Не думаю, что в таком месте есть подвал, — сказал Грегор.

— Нет подвала? Отлично! Это бы все объяснило.

— Что? О чем ты говоришь?

— Мне необходимо собрать больше данных, чтобы прийти к окончательному решению, — с важным видом произнес Арнольд.

— Ты вообще понимаешь, что тут происходит? Или ты просто делаешь вид, что понимаешь? Потому что, если…

— Смотри!

Грегор обернулся и увидел серо-пурпурное свечение в одном из углов комнаты. Свечение пульсировало, отбрасывая причудливые фантастические тени на бронзовые посмертные маски. Оно медленно приближалось к ним. Когда призрак подобрался совсем близко, они смогли различить змеиные черты скэга. Сквозь полупрозрачную фигуру просвечивались стены.

Рука Грегора осторожно скользнула под подушку. Он нащупал игломет и выстрелил. Заряд прошил скэга насквозь и оставил в каменной стене разрез глубиной в три дюйма.

Скэг в развевающемся одеянии по-прежнему стоял перед ними с выражением крайнего неодобрения на лице. Затем, не издав ни звука, он исчез.

Как только они смогли снова двигаться, Грегор щелкнул выключателем. Бледный Арнольд со слабой улыбкой застыл, уставившись на то место, где только что был скэг.

— Очень интересно, — наконец произнес он. — Действительно очень интересно.

— Что именно?

— Ты помнишь, как Мира описала Скарба-Восставшего-из-мертвых?

— Разумеется. Она сказала, что он девяти футов роста, с маленькими крылышками и… О, кажется, я понял.

— Точно, — сказал Арнольд. — Этот же скэг или скарб, кто бы он ни был, ростом не более четырех футов и без крыльев.

— Могло, конечно, существовать и два вида, — с сомнением произнес Грегор. — Но как это соотносится с подземным гулом? Все как-то слишком сложно и запутано. Наверняка, ты тоже должен был это заметить.

— Запутанность часто является ключом к решению, — важно проговорил Арнольд. — Простота же сама по себе сбивает с толку. Сложность, с другой стороны, предполагает наличие противоречивой логической конструкции. Стоит только найти объяснения всем неувязкам и исключить посторонние факторы, как на убийцу сразу же указывают сверкающие лучи неизбежности рационального объяснения.

— Что ты несешь? — заорал Грегор. — Здесь не было никакого убийства!

— Я цитировал Урок № 3 научно-детективного заочного курса Хепбернской школы. Я знаю, что убийства не было. Я говорил в общем.

— Что, ты полагаешь, здесь происходит? — спросил Грегор.

— Происходит нечто весьма забавное, — ответил Арнольд. Он улыбнулся с видом человека, уже знающего ответ, отвернулся к стене и уснул.

Грегор выключил свет. Насколько он помнил, курс, заочно пройденный Арнольдом, обошелся им в десять долларов. Причем в оплату входила подписка на журнал «Ужасные преступления». Что ж, в этот раз его компаньон действительно с пользой потратил деньги.

Больше в эту ночь ничего не случилось.

Глава 4

Ранним светлым утром компаньоны были разбужены громким стуком в дверь. Стучала Мира.

— На посадку заходит звездолет, — сообщила она.

Они поспешно оделись и сбежали вниз, столкнувшись на лестнице с заспанным Джеймсоном. Перед замком они увидели только что приземлившийся небольшой космический корабль. Его владелец в этот момент как раз готовился к высадке.

— Еще одна проблема, — проворчал Джеймсон.

Вновь прибывший совсем не выглядел как проблема. Это был мужчина средних лет, невысокого роста и с изрядной лысиной. Мужчина был одет в строгий консервативный деловой костюм, в руке он держал портфель. На его лице застыло спокойное и сдержанное выражение.

— Разрешите представиться, — произнес он. — Меня зовут Фрэнк Ольсон, я представляю Трансзвездную горнодобывающую компанию. Вот моя карточка.

Все четверо по очереди изучили карточку и вернули ее хозяину. Ольсон продолжил:

— Трансзвездная горнодобывающая компания планирует расширить сферу своей деятельности на этот район, воспользовавшись преимуществами новой космической линии Земля — Пропекс. Я совершаю предварительное обследование. Мы ищем планеты, где мы могли бы приобрести права на добычу полезных ископаемых.

Мира покачала головой:

— Меня это не интересует. А почему вы не обратились к владельцу Керны? — спросила она с лукавой улыбкой.

— Я только что с Керны, — ответил Ольсон. — У меня было очень привлекательное, как я считаю, предложение для этого парня, Эдварда-Пустынника.

— Бьюсь об заклад, он дал вам хорошего пинка, — сказал Грегор.

— Нет. По правде говоря, его там не было.

— Не было? — ахнула Мира. — Вы уверены?

— Именно так, — подтвердил Ольсон. — Его лагерь был пуст.

— Может, он отправился на прогулку? — предположил Арнольд. — В конце концов, в его распоряжении целая планета для прогулок.

— Я так не думаю. Его звездолета тоже не было, а звездолет — это не очень подходящее снаряжение для пешей прогулки.

— Отличный пример дедукции, — произнес Арнольд с некоторой завистью.

— Ничего особенного, — ответил Ольсон. — Я-то думал поговорить с ним еще раз, просто хотя бы для отчета.

Он повернулся к Мире:

— Вы владеете этой планетой?

— Да.

— Возможно, вы хотели бы услышать, на каких условиях…

— Нет! — перебила его Мира.

— Подожди, — вмешался Джеймсон, — Тебе следует, по крайней мере, выслушать его.

— Меня это не интересует, — повторила Мира. — Я не желаю, чтобы кто-нибудь раскапывал мою маленькую планету.

— Я даже не знаю, стоит ли ваша планета того, чтобы ее раскапывали, — обиделся Ольсон. — Моя компания просто пытается найти подходящие планеты.

— Эту они никогда не получат, — отрезала Мира.

— Ну, это не так уж важно, — сдался Ольсон. — Здесь много планет. Слишком много, — добавил он со вздохом. — Не буду больше вас беспокоить. Спасибо, что уделили мне время.

Он развернулся и, сутулясь, побрел к своему кораблю.

— Может, вы останетесь на обед? — повинуясь некоему импульсу, предложила Мира. — Вам, наверное, ужасно надоели корабельные консервы.

— Очень надоели, — с печальной улыбкой подтвердил Ольсон. — Но я действительно не могу остаться. Терпеть не могу стартовать после наступления темноты.

— Тогда оставайтесь до утра, — сказала Мира. — Мы будем счастливы принять вас.

— Я не хотел бы создавать вам дополнительные неудобства…

— У меня здесь двести комнат, — Мира указала на Замок скэгов. — Уверена, мы найдем для вас уголок.

— Вы очень добры, — замялся Ольсон. — Полагаю, я… Тогда я, пожалуй, задержусь.

— Надеюсь, вас не пугают воскресшие скарбы? — осведомился Джеймсон.

— Что?

— Эта планета, похоже, заколдована, — пояснил Арнольд. — Здесь водится призрак или несколько призраков представителей вымершей рептилоидной расы.

— А, понятно, — сказал Ольсон. — Вы меня разыгрываете. Ведь так?

— Не совсем, — пробормотал Грегор.

Ольсон ухмыльнулся, всем своим видом демонстрируя, что он ни на минуту в это не поверил.

— Полагаю, мне стоит привести себя в порядок, — откланялся он.

— Обед в шесть, — сказала Мира.

— Я буду вовремя. Спасибо вам еще раз, — и он направился к своему кораблю.

— И что теперь? — спросил Джеймсон.

— А теперь мы проведем кое-какие исследования, — сказал Арнольд.

Он повернулся к Грегору:

— Принеси портативный детектор. И еще нам понадобятся несколько лопат.

— Что мы ищем? — поинтересовался Джеймсон.

— Увидим, когда найдем, — уклончиво ответил Арнольд.

Он ехидно улыбнулся и добавил:

— Я думал, вы уже и так знаете.

Коэлла была совсем небольшой планетой, и уже через пять часов Арнольд нашел то, что искал. В маленькой долине обнаружился высокий холм. Возле холма детектор радостно зажужжал.

— Мы будем копать здесь, — распорядился Арнольд.

— Спорим, я знаю, что это, — сказала Мира. — Это могильный курган, правильно? А когда мы его вскроем, мы обнаружим стройные ряды неупокоенных скарбов, лежащих со скрещенными на груди руками в ожидании полнолуния. И нам придется вбивать колья им в сердце. Ведь так?

Лопата Грегора лязгнула о металл.

— Это гробница? — спросила Мира.

Но продолжив копать, они увидели, что это совсем не гробница. Это был нос космического корабля.

— Что эта штука здесь делает? — удивился Джеймсон.

— Разве это не очевидно? — сказал Арнольд. — Отшельник на своей планете отсутствует. Его отношение к Коэлле и ее хозяйке нам известно. Соответственно, он должен быть здесь.

— И естественно, он не оставил бы свой звездолет у всех на виду, — подхватил Грегор.

— Так значит, он здесь, — медленно протянул Джеймсон. — Но где? В какой части планеты?

— Почти наверняка, он где-то в Замке скэгов, — сказал Арнольд.

Джеймсон повернулся к Мире с видом триумфатора:

— Видишь? Я же говорил тебе, что это все твой сумасшедший отшельник! А теперь нам придется его ловить!

— Не думаю, что в этом будет необходимость, — отозвался Арнольд.

— Почему нет?

— В надлежащее время Эдвард-Пустынник сам объявится, — холодно произнес Арнольд.

И больше они от него ничего не добились.

Этим вечером авто-повар превзошел самого себя. Фрэнк Ольсон поначалу чувствовал себя скованно, но бренди развязало ему язык, и он весь вечер развлекал их историями о планетах, с которыми сталкивался во время поисков путей расширения горнодобывающих возможностей для своей компании. Джеймсон же все рвался обыскать замок и выкурить отшельника из его норы. Правда, он немного поубавил свой пыл, когда Арнольд указал ему на невозможность для четырех человек охватить поисками несколько сотен комнат и переходов.

Потом они играли в бридж. Однако мысли Арнольда были где-то далеко, и после того, как он вторично забрал верную взятку своего партнера козырем, все решили, что время уже позднее.

Глава 5

Час спустя Фрэнк Арнольд громко прошептал через всю спальню:

— Ты спишь?

— Нет, — прошептал в ответ Грегор.

— Подымайся, только ботинки не надевай.

— А что вообще происходит?

— Я думаю, что сегодняшней ночью настало время раскрыть тайну Замка скэгов. Не возражаешь, если я одолжу твой игломет?

Грегор отдал ему оружие. На цыпочках они вышли из комнаты и спустились по большой центральной лестнице. В главном зале они нашли отличное место за расписным скэгианским доспехом, откуда можно было вести наблюдение, не опасаясь быть замеченным. В течение получаса было тихо.

Затем они увидели тень на площадке второго этажа. Бесшумно тень прокралась по ступенькам и заскользила через зал.

— Кто это? — прошептал Грегор.

— Ш-ш-ш… — прошептал в ответ Арнольд.

Они последовали в библиотеку за незнакомцем. Там тот застыл в неуверенности, как бы не зная, что делать дальше.

В этот момент, разорвав ночную тишину, раздался подземный рокот. Человек испуганно дернулся от неожиданности, в руке у него появился фонарик. В его неярком свете компаньоны узнали Фрэнка Ольсона.

Подсвечивая себе фонариком, Ольсон принялся обследовать одну из стен библиотеки. Наконец, он нашел какую-то определенную панель и надавил. Та скользнула в сторону, открыв небольшой пульт управления. Ольсон повернул два тумблера. Подземный шум сразу же стих.

Вытирая пот со лба, Ольсон несколько секунд напряженно прислушивался. Затем он выключил фонарик, бесшумно прокрался обратно в зал, скользнул вверх по ступенькам и скрылся в спальне. Его исключительное спокойствие казалось почти сверхъестественным.

Арнольд потянул Грегора обратно за разукрашенный доспех.

— Вот и недостающее звено, — сказал Грегор. — Вот и наш Скарб-Восставший-из-Мертвых.

Арнольд отрицательно помотал головой.

— Конечно, это он, — стоял на своем Грегор. — Он, должно быть, планировал напугать Миру так, чтобы она сама сбежала с этой планеты. А он потом купил бы права на разработку за сущие гроши.

— Звучит логично, не правда ли? — спросил Арнольд. — Но тебе предстоит узнать еще очень многое об искусстве расследования. В подобных случаях, то, что логично — не всегда верно. А очевидное решение всегда ошибочно. Без вариантов!

— Зачем искать сложности там, где их нет? — недоумевал Грегор. — Мы видели, как Ольсон ходил к замаскированной панели управления. Мы слышали, как стих шум, едва только он дотронулся до тумблеров. Или все это было чистым совпадением?

— Нет, между этими событиями была очевидная связь.

— Гммм… А может, Ольсон вообще не имеет отношения к горнодобывающей компании? Ты не думаешь, что его мог кто-нибудь нанять? Возможно, Эдвард-Пустынник? Нет! В действительности, он и есть Эдвард-Пустынник!

— Ш-ш-ш… — прошипел Арнольд. — Смотри!

Глаза Грегора уже привыкли к темноте, и в этот раз он сразу же узнал следующего визитера. По лестнице на цыпочках спускался Джеймсон!

Джеймсон подошел к одной из стен огромного зала и включил маленький фонарик. В его свете он нашел панель в стене и нажал ее. Панель скользнула в сторону, открыв небольшой пульт управления. Джеймсон глубоко вздохнул и потянулся к тумблерам. Тут он услышал какой-то шум, и, так и не коснувшись тумблеров, быстро отступил назад.

Из темноты выступила призрачная фигура. Она была шести футов роста, ее змеиное лицо внушало отвращение. За спиной у чудовища тянулся длинный, заостренный на конце хвост, пальцы были соединены перепонками.

— Я — Скарб-Восставший-из-Мертвых, — произнесло чудовище, обращаясь к Джеймсону.

— Ик! — сказал Джеймсон, отшатнувшись назад.

— Ты должен покинуть эту планету, — продолжил Скарб. — Ты должен улететь немедленно, иначе поплатишься жизнью!

— Разумеется, — поспешно согласился Джеймсон. — Разумеется, я улечу. Мы улетим вместе с Мирой…

— Нет, мисс Райан это не касается. Земная женщина проявила почтительное уважение к Древнему Знанию и прониклась духом скэгов. Но ты, Росс Джеймсон, осквернил Священное убежище!

Скарб придвинулся ближе. Его перепончатые пальцы потянулись к Джеймсону. Джеймсон отпрянул к стене и вдруг выхватил бластер.

В этот момент Арнольд включил в свет.

— Не стреляйте, Росс! Вас арестуют за убийство!

Он повернулся к Грегору:

— А теперь пойдем-ка глянем поближе на этого скарба.

Скарб-Восставший-из-мертвых положил руку на макушку своей чешуйчатой головы и потянул. Устрашающая голова отделилась от тела, открыв взглядам моложавые черты Эдварда-Пустынника.

Вскоре в главном зале собрались все обитатели Замка. Ольсон выглядел заспанным и раздраженным. Он был полностью одет, как и Джеймсон. Мира щеголяла в просторном шерстяном купальном халате. Она с интересом посматривала на Эдварда-Пустынника.

Эдвард выглядел моложе, чем на фото с обложки своей книги. Он избавился от остатков скарбового камуфляжа, под которым оказались заплатанные джинсы и серый свитер. Загорелый, с коротко подстриженными светлыми волосами, он выглядел вполне симпатично, если не брать в расчет испуганно-встревоженного выражения лица.

После того, как Арнольд кратко изложил хронологию ночных событий, Мира окончательно растерялась.

— Но все это как-то не вяжется, — сказала она. — Мистер Ольсон включал и выключал скэгианские шумы, у Росса был свой пульт, а Эдвард-Пустынник маскировался под скарба. В чем смысл? Они что, все пытались выжить меня с Коэллы?

— Нет, — сказал Арнольд. — Участие мистера Ольсона было абсолютно случайным. Этот подземный шум совсем не предназначался для того, чтобы пугать вас. Не так ли, мистер Ольсон?

Ольсон печально улыбнулся.

— Конечно, нет. На самом деле, я прилетел сюда, чтобы его выключить.

— Не понимаю, — сказала Мира.

— Боюсь, — произнес Арнольд, — что компания мистера Ольсона слегка замешана в нелегальной добыче минералов.

Он скромно улыбнулся:

— Конечно, я сразу же узнал характерный звук автоматического бурового бластера конструкции Дженса-Уиллема.

— А я говорил им, что надо было установить на него глушители, — сказал Ольсон. — Ну, а объяснение простое: Коэлла была обследована еще семнадцать лет назад и на ней были обнаружены огромные залежи слигастрия. «Трансзвездная горнодобывающая» предложила тогдашнему владельцу, Джеймсу МакКинни, очень хорошую цену за право разработки. Он отказался, но вскоре благополучно покинул Коэллу. Представитель компании решил все равно приступить к добыче руды, так как планета расположена в достаточно отдаленном секторе, а контролеров на местах здесь нет. Вы удивитесь, узнав, насколько часто применяется подобная практика.

— Я думаю, это преступление, — сказала Мира.

— Не обвиняйте меня, — возразил Ольсон. — Я не участвовал в разработке этой операции.

— Значит, эти подземные шумы… — сообразил Грегор.

— Всего лишь звуки горнодобывающей техники, — подтвердил Ольсон. — Вы застали нас врасплох, мисс Райан. Мы не ожидали, что на планете вновь появятся обитатели. Меня срочно послали сюда выключить машины. И только полчаса назад мне представилась такая возможность.

— А что, если бы я не пригласила вас остаться на ночь? — спросила Мира.

— Я бы сказал, что у меня прогорела прокладка в двигателе или еще что-нибудь, — он зевнул и сел. — Это была чертовски удачная операция, пока не вмешались вы.

— Так вот в чем причина шума, — сказал Джеймсон. — Ну, а остальное мы знаем. Отшельник прилетел сюда, спрятал свой корабль и загримировался под скарба. Он уже раньше пугал Миру. И теперь ему оставалось только довести дело до конца и напугать ее так, чтобы она покинула планету.

— Это неправда! — выкрикнул Эдвард. — Я… Я бы…

— Вы бы что? — спросил Грегор.

Отшельник плотно сжал губы и отвернулся.

Арнольд сказал:

— Вы нашли секретную панель, Росс.

— Конечно, я ее нашел. Вы тут не единственный, кто может вести расследование. Я знал, что никаких воскресших скарбов или призрачных скэгов не бывает. Исходя из рассказа Миры, все это выглядело, как иллюзия, возможно модулированный волновой эффект. Поэтому я стал искать контрольную панель. Вчера днем я ее нашел.

— Почему вы нам об этом не сказали? — спросил Грегор.

— Потому что я считаю вас парой некомпетентных дилетантов, — презрительно отозвался Росс Джеймсон. — Я собирался сегодня ночью поймать преступника на месте преступления. И я это сделал. Надеюсь, за такие фокусы полагается тюремное заключение!

Все посмотрели на Эдварда. Лицо отшельника стало бледным, несмотря на загар, но он по-прежнему хранил молчание.

Арнольд подошел к панели управления и бросил взгляд на тумблеры и переключатели. Потом он нажал какую-то кнопку, и перед ними материализовалась девятифутовая фигура Скарба. Мира узнала его, и у нее перехватило дыхание. Даже сейчас Скарб выглядел устрашающе. Арнольд выключил его и повернулся к Джеймсону.

— Вы были очень небрежны, — спокойно произнес он. — Вам не следовало использовать оборудование, произведенное вашей компанией. На каждой детали здесь стоит логотип «Джеймсон Электроникс».

— Это ничего не доказывает, — возразил Джеймсон. — Наше оборудование может купить любой.

— Верно. Но не каждый может его использовать.

Он повернулся к отшельнику:

— Эдвард, вы случайно не инженер?

— Конечно нет, — мрачно ответил тот.

— У нас нет никаких подтверждений этому, — сказал Джеймсон. — Только потому, что он говорит, что он не…

— У нас есть подтверждение, — прервал его Грегор. — Книга отшельника! Когда у него сломалось электрическое одеяло, он не знал, как его починить. А помните шестую главу? Он потратил неделю, выясняя как сменить предохранитель в своем авто-поваре!

Арнольд продолжил безжалостным тоном:

— На оборудовании стоит ваше имя, Росс. И я готов биться об заклад, что вы отсутствовали в офисе в течение значительных промежутков времени. В вашем местном космопорте наверняка сохранились записи о маршруте каждого полета, совершенного Вашим звездолетом. Или вам удалось их уничтожить?

По лицу Росса было понятно, что это ему не удалось.

— Ах, Росс, — вздохнула Мира.

— Я сделал это ради тебя, Мира, — сказал Джеймсон. — Я люблю тебя, но я не могу жить здесь. Я должен думать о своей компании, заботиться о людях, которые от меня зависят…

— Поэтому ты пытался выселить меня с Коэллы, — медленно проговорила Мира.

— Разве это не доказывает, как сильно я о тебе забочусь?

— Без подобной заботы я как-нибудь проживу, — отрезала Мира.

— Но, Мира…

— А теперь вернемся к Эдварду-Пустыннику, — сказал Арнольд.

Отшельник быстро поднял глаза:

— Лучше забудьте обо мне, — торопливо произнес он. — Я признаю, что пытался выселить мисс Райан с ее планеты. Это было глупо с моей стороны. Я больше никогда и ничем не обеспокою ее. Конечно, — спохватился он, глядя на Миру, — если вы захотите выдвинуть обвинения, то…

— О, нет.

— Я еще раз прошу прощения. Пожалуй, мне пора, — отшельник встал и направился к двери.

— Подождите минуту, — остановил его Арнольд. На его лице отразились тяжкие колебания. Он помялся, несколько раз вздохнул и все же произнес:

— Вы ей сами скажете, или лучше я?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — ответил отшельник. — Мне действительно пора…

— Еще нет. Мира заслуживает того, чтобы ей сказали всю правду, — сказал Арнольд. — Вы ведь любите ее, не так ли?

Мира уставилась на отшельника. Плечи Эдварда беспомощно поникли.

— Что это значит? — спросила она.

Эдвард сердито посмотрел на Арнольда.

— Я так и предполагал, что вы не успокоитесь до тех пор, пока я не выставлю себя круглым дураком. Хорошо, вы своего добились, — он повернулся к Мире. — Когда вы связались со мной по радио и сказали, что собираетесь поселиться на Коэлле, я пришел в ужас. Для меня это означало крушение всего.

— Но я была на расстоянии в несколько миллионов миль от вас, — возразила Мира.

— Да. В этом-то и заключалась проблема. Вы были так близко, по астрономическим меркам, и одновременно так далеко. Понимаете, я до смерти устал от всего этого отшельничества. Я еще мог выносить его, пока был один, но тут появились вы…

— Если вы устали быть отшельником, — спросила Мира, — то почему вы не улетели?

— Мой литературный агент сказал, что для меня, как для писателя, это будет самоубийством, — отшельник попытался цинично улыбнуться. — Я — беллетрист, понимаете? Все это был просто рекламный трюк. По договору, я должен был изображать отшельника и написать об этом книгу. Что я и сделал. Книга стала бестселлером. Мой агент уговорил меня сесть за продолжение. Пока я его не закончу, улететь я не могу. Все же тогда пойдет прахом. Но я так истосковался по человеческим лицам. И тут появляетесь вы.

— Но вы угрожали мне, — воскликнула Мира.

— Не совсем. Я сказал, что не отвечаю за последствия. На самом деле я опасался за свой здравый рассудок. Днями напролет я думал о вас. Неожиданно я понял, что должен вас увидеть. Просто должен — и все! Поэтому я прилетел сюда, спрятал корабль…

— И стал бродить тут, изображая Скарба, — хмыкнул Джеймсон.

— Не сразу, — парировал Эдвард. — После того, как я увидел вас, Мира, я предположил… В общем, я понял, что люблю вас. Я знал, что если вы поселитесь на Коэлле — почти рядом, с астрономической точки зрения — я смогу найти в себе силы остаться на Керме и закончить книгу. Тут я заметил, что этот парень, Джеймсон, пытается запугать вас. Поэтому я решил запугать его.

— Ну что ж, — сказала Мира, — я рада, что мы, наконец, встретились. Мне очень понравилась ваша книга.

— Правда? — воскликнул Эдвард. Его лицо просветлело.

— Да. Она вдохновила меня поселиться на Коэлле. И мне жаль услышать, что все это лишь рекламный трюк.

— Это не просто рекламный трюк! — вскричал Эдвард. — Отшельничество было идеей моего литературного агента, но книга полностью правдива! Я действительно прошел через все это, я действительно испытал все эти чувства. Мне понравилось жить вдали от цивилизации, и я полюбил свою планету. Только в одном я покривил душой…

— Да?

— Керма была бы совершенством, если бы рядом со мной был кто-то. Тот, кто понимает, тот, кто чувствует то же, что и я.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — прошептала Мира.

Они посмотрели друг на друга. Когда Джеймсон увидел этот взгляд, он застонал и закрыл лицо руками.

— Пойдем, старина, — Ольсон дружески похлопал его по плечу. — Твои козыри биты. Я подброшу тебя до Земли.

Росс едва заметно кивнул и направился к двери вслед за Ольсоном. Тут Ольсон замялся:

— Я так понимаю, ребята, что теперь вам нужна только одна планета, а?

Мира покраснела. Эдвард сперва смутился, но затем произнес твердым тоном:

— Мы с Мирой собираемся пожениться. Если, конечно, Мира согласна. Ты выйдешь за меня замуж, Мира?

В ответ прозвучало тихое «да».

— Я так и думал, — сказал Ольсон. — Итак, две планеты вам не понадобятся. Может, кто-нибудь из вас уступит свои права на разработку? Это, знаете ли, хороший твердый доход. В хозяйстве пригодится.

Росс Джеймсон со стоном устремился к дверям.

— Вообще-то, — сказал Эдвард, — это неплохая идея. Мы будем жить на Керме, поэтому ты могла бы…

— Минутку, — перебила его Мира. — Мы будем жить только на Коэлле, и ни в каком другом месте.

— Нет! — возразил Эдвард. — После всех трудов, что я вложил в Керму, я не могу вот так просто от нее отказаться.

— На Коэлле лучше климат!

— А на Керме меньше гравитация!

Ольсон сказал:

— Когда определитесь, уж не забудьте про «Трансзведную Горнодобывающую», а? По старой дружбе.

Будущие молодожены согласно закивали. Ольсон пожал им руки и вышел.

Арнольд сказал:

— Полагаю, с загадками Замка скэгов покончено. Мы улетаем, Мира. Корабль мы отправим вам назад на автопилоте.

— Не знаю, как вас и благодарить, — сказала Мира.

— Может, вы приедете на нашу свадьбу? — предложил Эдвард.

— Почтем за честь.

— Свадьба, конечно, будет на Коэлле, — уточнила Мира.

— На Керме!

Когда компаньоны шли к выходу, молодая чета все еще яростно буравила друг друга сердитыми взглядами.

Глава 6

Когда они уже были в открытом космосе, и курс на Терру был проложен, Грегор сказал:

— Это было отлично проведенное расследование.

— Ничего особенного, — скромно ответил Арнольд. — Ты бы и сам обо всем догадался через пару месяцев.

— Ну, спасибо. А ты — молодец, что помог Эдварду. И в чем!

— Видишь ли, Мира, на мой взгляд, слишком эмансипирована, — пробормотал Арнольд. — И немного провинциальна. А я, в конце концов, дитя большого города…

— Тем не менее, это был достойный поступок.

Арнольд пожал плечами:

— Загвоздка теперь в том, как Мира с Эдвардом решат свою планетарную проблему. Никто из них не похож не человека, готового уступить.

— О, здесь все уже практически решено, — широко улыбаясь, сообщил Грегор.

— Что ты имеешь в виду?

— Это же очевидно, — сказал Грегор. — И, кстати, заполняет зияющую дыру в твоей, без сомнения, логичной реконструкции событий.

— Дыру? Какую дыру?

— Да, брось, — Грегор явно наслаждался моментом. — Это же очевидно.

— Не вижу никакой дыры. Расскажи мне.

— Я уверен, ты и сам догадаешься через пару месяцев. Пойду я, пожалуй, вздремну.

— Ну, не будь таким вредным, — взмолился Арнольд. — В чем дело?

— Ну, хорошо. Какого роста был электронный скарб Джеймсона? Тот, что напугал Миру?

— Около девяти футов.

— А какого роста Эдвард, изображавший скарба?

— Около шести футов.

— А скарб, которого мы видели в нашей спальне? Тот, в которого мы стреляли?

— Господи Боже! — ахнул Арнольд. — Тот скарб был ростом всего четыре фута! Там остался еще один скарб!

— Точно. Один скарб не искусственного происхождения, которого мы не приняли в расчет, потому что не учли тот факт, что Коэлла действительно может быть заколдована.

— Я понимаю, куда ты клонишь, — задумчиво произнес Арнольд. — Им придется переехать на Керму. Но тогда мы же не выполнили свой контракт!

— Мы выполнили достаточно, — сказал Грегор. — Мы очистили планету от трех определенных видов скэгов, произведенных Джеймсоном, Ольсоном и Эдвардом. Если они хотят, чтобы мы занялись четвертым видом, пусть заключают отдельный контракт.

— Ты прав, — согласился Арнольд. — Будем настоящими бизнесменами. И вообще, это для их же пользы. Должно же что-то заставить их принять решение.

На какое-то мгновение он задумался:

— Полагаю, они отдадут Коэллу «Трансзвездной горнодобывающей». Следует ли нам сообщить Ольсону, что планета действительно заколдована?

— Конечно, нет, — ответил Грегор. — Он просто посмеется над нами. Ты когда-нибудь слышал, чтобы автоматические буровые установки боялись привидений?

Книга VIII. Долой паразитов!

Ричард Грегор и Фрэнк Арнольд сидели в конторе Межпланетной очистительной службы «Асс», каждый на свой лад скрашивая долгое и томительное ожидание клиентов. Высокий, худой и сентиментальный Грегор раскладывал сложный пасьянс. Пухлый коротышка Арнольд, обладатель канареечно-желтых волос и голубых глаз, смотрел по маленькому телевизору старый фильм с Фредом Астером. И тут — о, чудо из чудес! — вошел клиент.

На сей раз им оказался сарканец — обитатель Саркана-II, чья голова напоминала голову ласки. Он был облачен в белый костюм, а в руке держал дорогой портфель.

— У меня есть планета, где требуется истребить паразитов, — с порога заявил сарканец.

— Вы пришли по адресу, — заверил его Арнольд. — Так кто же вам мешает?

— Мииги. Мы еще терпели их, пока они отсиживались по норам, но теперь они начали нападать на нашу саунику, и с этим необходимо что-то делать.

— А кто такие мииги? — осведомился Грегор.

— Маленькие, уродливые и почти безмозглые существа с длинными когтями и свалявшейся шерстью.

— А что такое сауника?

— Это овощ с зелеными листьями, напоминающий земную капусту. Сарканцы питаются исключительно сауникой.

— И теперь мииги поедают саунику?

— Нет, они ее не едят, а раздирают когтями и варварски уничтожают.

— Зачем?

— Разве поступки миигов вообще можно объяснить?

— Воистину, сэр, — рассмеялся Арнольд. — Вы совершенно правы. Что ж, сэр, думаю, мы сможем вам помочь. Есть только одна проблема.

Грегор встревоженно посмотрел на партнера.

— Вопрос в том, — продолжал Арнольд, — отыщется ли для вас просвет в нашем графике.

Он раскрыл книгу заказов, страницы которой были плотно исписаны именами и датами, сочиненными Арнольдом как раз для такого случая.

— Вам повезло, — объявил он. — Как раз в эти выходные мы свободны. Осталось только договориться об оплате, и мы вылетаем к вам. Вот наш стандартный контракт, ознакомьтесь.

— Я привез свой контракт, — сказал сарканец, доставая документ из портфеля и протягивая его Арнольду. — Как видите, в него уже вписан весьма крупный гонорар.

— Конечно, вижу, — отозвался Арнольд, размашисто подписывая контракт.

Грегор взял документ и внимательно его прочитал.

— Тут значится, что штраф за невыполнение условий контракта вдвое превышает наш гонорар, — заметил он.

— Именно поэтому я и плачу вам так много, — пояснил сарканец. — Результат нам нужен немедленно, пока не кончился сезон сбора урожая.

Грегору это не понравилось, но партнер метнул в него мрачный взгляд, напоминающий о неоплаченных счетах и просроченных банковских займах, и он, помедлив, все же нацарапал свою подпись.

* * *

Четыре дня спустя их корабль вынырнул из подпространства неподалеку от красного карлика Саркана. Через несколько часов они сели на Саркане-II, планете сарканцев и паразитов-миигов.

В Угрюмии, крупнейшем городе на Саркане, встречать их было некому — все население уже перебралось на каникулы в курортный городок Малый Таз, потратив на это немалые деньги, несмотря на предоставляемые группам отдыхающих скидки, и там, сидя в разноцветных хижинах, дожидалось избавления планеты от паразитов.

Партнеры прогулялись по Угрюмии, но глинобитные здания не произвели на них впечатления. Лагерь они разбили за пределами города на краю засаженного сауникой поля, где своими глазами убедились в том, что сарканец волновался не зря — многие кочаны были сорваны, выдраны, рассечены, разодраны на куски и разбросаны по полю.

Работу партнеры решили начать с утра. Арнольд вычитал в справочнике, что мииги весьма чувствительны к действию папаина — фермента, содержащегося в папайе. Если опрыскать миига раствором папаина с концентрацией всего двадцать частей на миллион, он впадает в кому, и спасти его может лишь немедленно наложенный холодный компресс. Неплохой способ, особенно если вспомнить, сколько в Галактике напридумано куда менее приятных вариантов убийства. Партнеры привезли с собой такой запас консервированной, свежей, замороженной и сушеной папайи, что его хватило бы для уничтожения миигов на нескольких планетах.

Они поставили палатки, разожгли костер, уселись на складные стулья и стали любоваться красным солнцем Саркана, опускающимся в скульптурный фриз закатных облаков.

Едва они покончили с ужином из консервированных бобов с острым соусом, как рядом в кустах что-то зашуршало и оттуда осторожно вышел маленький зверек, очень похожий на кота, только с густым оранжево-коричневым мехом.

— Как думаешь, это случайно не мииг? — спросил Грегор Арнольда.

— Конечно же, я мииг, — подтвердил зверек. — А вы, господа, из Межпланетной очистительной службы «Асс»?

— Совершенно верно, — ответил Грегор.

— Отлично! Значит, вы прилетели, чтобы расправиться с сарканцами!

— Не совсем так, — возразил Арнольд.

— Вы хотите сказать, что не получили нашего письма? Ведь я же знал, что его нужно было отправить космической экспресс-почтой… Но тогда почему вы здесь?

— Гм, я немного смущен, — признался Грегор. — Мы не знали, что вы, мииги, говорите по-английски.

— Не все, конечно. Но я, например, закончил Корнеллский университет.

— Послушайте, — сказал Грегор, — дело в том, что несколько дней назад к нам пришел сарканец и заплатил за то, чтобы мы очистили планету от паразитов.

— Паразитов? И кого же он здесь назвал паразитами?

— Вас, — сообщил Арнольд.

— Меня? Нас? Паразитами? Сарканец нас так назвал? Да, у нас есть кое-какие разногласия, но такое переходит всяческие границы! И он заплатил, чтобы вы нас убили? И вы взяли его деньги?

— Если честно, — пробормотал Арнольд, — то мы представляли себе миигов более… примитивными. Обыкновенными вредителями, если вы знаете, о ком идет речь.

— Какая нелепица! — воскликнул мииг. — Это они паразиты и вредители! А мы — цивилизованные существа!

— А я в этом не совсем уверен, — заявил Грегор. — Зачем вы в таком случае портите кочаны сауники?

— На вашем месте я бы не стал невежественно судить о религиозных обрядах иноземцев.

— Что может быть религиозного в потрошении кочанов? — фыркнул Арнольд.

— Суть не в самом действии, — пояснил мииг, — а в неразрывно связанном с ним смысле. С тех пор как мииг Гх’тан, которого мы называем Великий Кошак, открыл, что простой акт раздирания кочана вызывает необыкновенное просветление сознания, мы, его последователи, ежегодно совершаем этот ритуал.

— Но ведь вы портите урожай сарканцев, — резонно заметил Грегор. — Почему бы вам не выращивать для ритуала свою саунику?

— Сарканцы, исповедуя свою дурацкую религию, не позволяют нам выращивать саунику. Разумеется, мы предпочли бы рвать свои кочаны. Кто на нашем месте пожелал бы иного?

— Сарканец про это ничего не говорил, — сказал Арнольд.

— Теперь дело представляется в ином свете, верно?

— Но не меняет того факта, что у нас с сарканцами заключен контракт.

— Контракт на убийство!

— Я понимаю ваши чувства и весьма вам симпатизирую, — сказал Арнольд. — Но, видите ли, если мы нарушим контракт, то наша фирма обанкротится. А это, знаете ли, тоже нечто вроде смерти.

— А если мы, мииги, предложим вам новый контракт?

— Но первыми его с нами заключили сарканцы, — возразил Грегор. — И ваш контракт не будет иметь юридической силы.

— Любой суд миигов признает его абсолютно законным, — сказал мииг. — В основу юриспруденции миигов положен тот принцип, что любой контракт с сарканцем никого ни к чему не обязывает.

— Нам с партнером необходимо подумать, — заявил Арнольд. — Мы оказались в весьма щекотливой ситуации.

— Я ценю ваш поступок и предоставляю вам возможность все обдумать, — сказал мииг. — Не забывайте, что сарканцы заслуживают смерти, и в случае согласия вы не только заработаете внушительную сумму, но и обретете вечную благодарность расы разумных и, как мне кажется, симпатичных котов.

— Давай лучше отсюда смотаемся, — предложил Грегор, едва мииг ушел. — Такой бизнес мне не по душе.

— Но мы не можем просто так взять и улететь, — возразил Арнольд. — Неисполнение контракта — штука серьезная. Так что придется нам уничтожить или одну расу, или другую.

— Только не мне!

— Ты, кажется, не понимаешь, в какой опасной — юридически опасной ситуации мы оказались, — начал втолковывать Арнольд. — Если мы не прихлопнем миигов, что обязались сделать по контракту, то любой суд нас по стенке размажет. Но если мы уничтожим сарканцев, то, по крайней мере, сможем прикинуться, будто попросту ошиблись.

— Тут возникают моральные сложности. А я их терпеть не могу.

— Сложности только начинаются, — произнес сзади чей-то голос.

Арнольд подскочил, словно уселся на оголенныйэлектрический провод. Грегор напряженно застыл.

— Я здесь, — добавил тот же голос.

Партнеры обернулись, но не увидели никого — если не считать кочана сауники, одиноко торчащего возле их лагеря. Как ни странно, но этот кочан показался им разумнее большинства других, которые им довелось увидеть. Но разве он способен разговаривать?

— Вот именно, — подтвердил кочан. — Это я говорил. Телепатически, конечно, поскольку овощи — и я горжусь своей принадлежностью к ним — не имеют органа речи.

— Но овощи не могут общаться телепатически, — возразил Арнольд. — У них нет мозга или другого подходящего для телепатии органа. Извините, я не хотел вас обидеть.

— Нам не нужны никакие органы, — заявил кочан. — Разве вам не известно, что любая материя с достаточно высокой степенью организованности обладает разумом? А способность к общению есть неотъемлемое следствие разумности. Лишь высшие овощи вроде нас способны к телепатии. Разумность сауники изучали в вашем Гарвардском университете. Нам даже присвоен статус наблюдателей при совете Объединенных планет. При подобных обстоятельствах, как мне кажется, нам еще следует обсудить, кого именно на этой планете следует уничтожить.

— Верно, так будет по-честному, — согласился Грегор. — В конце концов, именно из-за вас грызутся мииги и сарканцы.

— Если точнее, то они сражаются за исключительное право рвать, калечить и унижать нас. Или я в чем-то преувеличиваю?

— Нет, суть сформулирована совершенно верно, — подтвердил Грегор. — Так от кого из них вы желаете избавиться?

— Как и следует ожидать, никто из них не пользуется моей симпатией. Обе расы — презренные паразиты. Я предлагаю совершенно иное решение.

— Этого я и опасался, — вздохнул Арнольд. — Так чего вы хотите?

— Нет ничего проще. Подпишите со мной контракт, предусматривающий избавление моей планеты и от миигов, и от сарканцев.

— О нет! — простонал Грегор.

— В конце концов, мы самые древние обитатели планеты, потому что возникли вскоре после лишайников, задолго до появления животных. Мы — миролюбивые коренные жители, которым угрожают пришельцы-варвары. По-моему, ваша моральная обязанность совершенно ясна.

— Мораль, конечно, вещь прекрасная, — вздохнул Арнольд. — Но следует учитывать и прозу жизни.

— Я это прекрасно понимаю. Вы получите удовлетворение, сделав доброе дело, к тому же мы готовы подписать контракт и заплатить вам вдвое больше, чем предложили они.

— Знаете, — заметил Арнольд, — мне как-то с трудом верится, что у овоща может быть счет в банке.

— Разумное существо, какую бы форму оно ни имело, всегда способно заработать деньги. Действуя через нашу холдинговую компанию «Развлекательные модальности сауники», мы выпускаем книги и записи, а также составляем базы данных на всевозможные темы. Свои знания мы телепатически вкладываем в мозги писателей на Земле, а за работу платим им неплохие авторские. Особенно большую прибыль нам приносят материалы по сельскому хозяйству: только овощ может быть настоящим экспертом по садоводству. Полагаю, вы найдете состояние наших финансовых дел просто блестящим.

* * *

Кочан сауники откатился в дальний конец поля, чтобы дать партнерам возможность поговорить. Когда он удалился ярдов на пятьдесят — за пределы дальности телепатического общения, — Арнольд сказал:

— Не нравится мне эта капуста. Уж больно она умна, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Вот-вот. И у меня создалось впечатление, что сауника пытается что-то доказать, — согласился Грегор. — Да и тот мииг… тебе не показалось, что он в чем-то хитрит?

Арнольд кивнул:

— Да и сарканец, втянувший нас в эту историю… совершенно беспринципный тип.

— После такого краткого знакомства очень трудно решить, какую же из рас следует уничтожить. Жаль, что мы знаем о них так мало.

— Знаешь что? Давай уничтожим кого угодно и покончим с этим делом. Вот только кого?

— Бросим монетку. Тогда нас никто не упрекнет в предвзятости.

— Но нам нужно выбрать одно из трех.

— Давай тянуть соломинки. Что нам еще остается?

Едва он произнес эти слова, со стороны недалеких гор донесся чудовищный раскат грома. Лазурное небо зловеще потемнело. На горизонте вспухли мощные кучевые облака. Они быстро приближались. Под чашей небес раскатился грохочущий голос:

— Как мне все это обрыдло!

— О Господи, мы опять кого-то оскорбили! — ахнул Грегор.

— С кем мы разговариваем? — спросил Арнольд, задрав голову.

— Я голос планеты, которую вы называете Саркан.

— Никогда не слыхал, что планеты умеют говорить, — пробормотал Грегор, но существо — или кто бы то ни был — услышало его слова.

— Как правило, — пояснил голос, — мы, планеты, не утруждаем себя общением со всякими копошащимися на нашей поверхности козявками. Нам достаточно своих мыслей и взаимного общения. Время от времени бродячая комета приносит новости издалека, и этого нам вполне хватает. Мы стараемся не обращать внимания на всякую чушь, происходящую на поверхности, но иногда наше терпение лопается. Населяющие меня кровожадные сарканцы, мииги и сауники настолько охамели, что больше я их терпеть не собираюсь. Я намерена прибегнуть к решительным и давно назревшим действиям.

— И что вы собираетесь сделать? — спросил Арнольд.

— Затоплю всю сушу метров на десять и тем самым избавлюсь от сарканцев, миигов и сауники. Да, при этом пострадают несколько ни в чем не повинных видов других существ, но такова жизнь, в конце концов. У вас есть час, чтобы убраться отсюда. Потом я не отвечаю за вашу безопасность.

Партнеры быстро упаковали вещи и перебрались на корабль.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Грегор перед стартом.

— Только не воображайте, будто вас я считаю лучше прочих. Насколько мне известно, вы такие же паразиты, как и мои обитатели. Но паразиты с другой планеты. И если узнают, что я вас прикончила, сюда заявятся другие существа вашего вида с атомными бомбами и лазерными пушками и уничтожат меня как бродячую планету. Так что уматывайте, пока я в хорошем настроении.

Несколько часов спустя, уже из космоса, Арнольд и Грегор своими глазами увидели, какая жуткая судьба постигла обитателей планеты. Когда все кончилось, Грегор взял курс на Землю.

— Полагаю, — сказал он Арнольду, — нашей фирме конец. Мы не выполнили условия контракта. Адвокаты сарканцев сотрут нас в порошок.

Арнольд, внимательно читавший контракт, посмотрел на Грегора:

— Нет. Как ни странно, но, по-моему, мы чисты как стеклышко. Прочти последний абзац.

Грегор прочитал и почесал макушку.

— Я понял, что ты имеешь в виду. И ты думаешь, что это удовлетворит судей?

— Конечно. Наводнения всегда считались стихийными бедствиями, божественной волей. И если мы промолчим, а планета не проболтается, то никто и не узнает, как все было на самом деле.

ЖЕРТВА ^(цикл)

Правила Охоты

Участвовать в Охоте может любой достигший восемнадцатилетнего возраста, независимо от национальности, пола и религиозных убеждений.

Вступивший в клуб Охотников обязан принять участие в десяти Охотах — пять раз в роли Жертвы и пять раз в роли Охотника.

Охотникам сообщается имя и адрес Жертвы, а также выдается ее фотография. Жертвам лишь сообщается, что на них ведется Охота.

Все убийства должны осуществляться только лично, то есть либо Охотником, либо Жертвой, любая замена запрещена.

Ошибочное убийство строго преследуется по закону.

Победитель всех десяти Охот наделяется практически неограниченными гражданскими, финансовыми, политическими и сексуальными правами.

Книга I. Охотник-жертва

Часть I Становление охотника

Глава 1

Большую часть своего последнего дня в Париже Фрэнк Блэквелл и его жена Клэр провели в гостиничном номере, ругаясь друг с другом. Это была одна из тех нескончаемых ссор, когда супруги не помнят, с чего она началась, но зато точно знают, что противоположная сторона виновата, и стараются изо всех сил доказать это. Ссора дошла до той стадии, когда оба супруга выговорились. Блэквелл молча качал головой, словно жаловался невидимым зрителям на странное и непонятное женское поведение, а Клэр уставилась куда-то в пространство на особый манер женщин всех времен и народов.

За зашторенными окнами Париж варился в собственном соку тумана и выхлопных газов.

— А вчера в метро? — спросила Клэр, внезапно вспомнив, почему рассердилась на Фрэнка.

— В метро? Что в метро? — удивился Блэквелл.

— Ну та девушка, которой ты уступил место. Та шлюха в черных чулках, от грудей которой ты не мог оторвать взгляд. Ну та самая.

— Ах, та, — сказал Блэквелл. — Что плохого в том, что я уступил ей место?

— Но ведь вагон был полупустой! — воскликнула Клэр. — Она могла бы сесть где угодно в этом проклятом вагоне!

— По-моему, она не могла этого сообразить, — сказал Блэквелл. — И вообще она показалась мне какой-то наивной.

— Наивной? Ах ты, ублюдок! — сказала Клэр и с ненавистью посмотрела на мужа.

Он ответил ей взглядом полного непонимания.

Самое смешное, что никто из них не любил ссориться. Каждому из супругов казалось, что все семейные проблемы возникают потому, что другая сторона постоянно ищет повод для ссоры. Как и у всех пар, у них имелся свой собственный набор неприятных тем, каждая из которых влекла за собой другую.

Тем не менее они очень любили друг друга.

Блэквелл был чуть выше среднего роста. Можно сказать, высокий. Стройный, с коротко подстриженными волосами мышиного цвета. За стеклами очков в стальной оправе — близорукие карие умные глаза. Клэр была смазливой блондинкой — тип официантки из Гринвич-Виллидж. Ей нравились акварели Тернера и иностранные фильмы (конечно, не дублированные). Это была поистине замечательная женщина. В ней чувствовался класс, который она и продемонстрировала, сказав то, что вряд ли можно было ожидать в такой момент:

— О, Фрэнк! Это ведь так глупо, правда? Почему бы нам не оставить эту ссору и не пойти пообедать?..

Их парижское путешествие трудно было назвать удавшимся.

Три первых дня не переставая лил дождь.

Потом от обильной и непривычной еды у Клэр заболел живот. Таким образом, четвертый и пятый дни тоже пропали.

Затем у Фрэнка вытащили из кармана пиджака их дорожные чеки — очевидно, когда он торговался на уличном базарчике в толпе между Монпарнасом и Сен-Жерменом. К счастью, он помнил номера. Но для того чтобы восстановить чеки, им пришлось убить добрую половину дня. Теперь Клэр носила деньги и паспорта в кожаной сумочке и ни на секунду не выпускала ее из рук.

Их гостиница «Лебедь», небольшая и уютная, находилась лишь в нескольких кварталах от Нотр-Дам. Это было чудесное строение в той степени запущенности, которую французы довели до совершенства. Вы входили в небольшой коридор, освещенный пятнадцативаттной лампочкой. Консьержка, полная женщина, постоянно ходившая в черном платье, жила в каморке у входа и дверь в свою комнату все время держала открытой, чтобы знать, кто и когда приходит и уходит, а потом сплетничать с соседями и жандармами. Назвав свое имя, вы получали ключ, прикрепленный к здоровенной резиновой груше, которую вы никак не могли сунуть по забывчивости в карман и уйти. Итак, с ключом в руке вы поворачивали налево и поднимались по спиральной лестнице, скрипевшей так, будто вот-вот провалится под вами. Поднимались, скажем, на пятый этаж. Зайдя в номер и пройдя по кафельному полу, вы могли открыть высокое французское окно, занавешенное белой портьерой, и посмотреть на крыши Парижа. Ради этих чудесных, неповторимых мгновений можно было стерпеть любые неудобства.

Фрэнк и Клэр спустились по скрипучим ступенькам и отдали ключ от номера мадам. Гостиничный счет был оплачен, чемоданы лежали в камере хранения. Оставалось взять их, сесть в такси и отправиться в аэропорт. Времени оставалось достаточно, чтобы в последний раз пообедать и выпить вина в их любимом кафе за углом.

Кафе «Ле Селект» занимало одну сторону маленькой площади, мощенной булыжником и окруженной зданиями с небольшими магазинчиками. Самый настоящий оазис спокойствия, где не слышно шума и гама большого города. В кафе стояло с дюжину столиков, большинство которых было занято: другие туристы тоже прослышали о прелестях этого уютного маленького кафе. Метрдотель в черном фраке и с напомаженными усами усадил Блэквеллов за столик. Насладившись белым вином, вкус которого заслуживал самой высокой похвалы, они заказали дежурный обед: салат, отбивные, pommes frites и паштет — бессмертное лакомство галльского народа. Между столиками ходил аккордеонист в полосатой рубашке и наигрывал одну из тех жалобных элегий, которые делают французскую народную музыку столь неповторимой.

Все было чудесно. Фрэнк Блэквелл почувствовал, как на него снисходит умиротворение. Он ощущал какую-то связь с древним удивительным миром.

— Дорогая, — сказал он, взяв Клэр за руку, — прости, я не уверен, что сделал что-то не так, но я сожалею, если обидел тебя.

Клэр ласково улыбнулась.

— Ты меня тоже прости, — сказала она. — Иногда я даже не знаю, что на меня находит.

С другой стороны мощеной площади послышалась музыка. Она звучала все громче и громче. Звуки гитар, мандолин, мелодичные голоса. Затем во дворик кафе зашли музыканты. Их было четверо. Одетые в средневековые костюмы — чулки, пышные штаны и длинные накидки. То, что они пели, Блэквелл принял за старинную балладу. Молодые люди с бледными бородатыми лицами, они пели неважно.

— Что это за ребята? — спросила Клэр.

— Студенты, наверно, — ответил Блэквелл, припомнив предыдущие посещения Столицы мира. — Они поют в кафе, а люди дают им мелочь.

— А на каком языке они поют?

Блэквелл не мог разобрать. И не английский, и не французский, и не немецкий. Он знал, что в Париже полным-полно южноамериканских студентов, но этот язык был и не испанским. Музыканты закончили петь, и Блэквелл стал рыться в карманах. Внезапно один из студентов отбросил полу накидки, и в его руках оказался небольшой автомат. Блэквелл только успел сказать Клэр:

— Смотри-ка, этот парень вооружен.

И тут остальные студенты сбросили накидки, достали автоматы и начали расстреливать посетителей кафе.

Фрэнк схватил Клэр за руку и потянул под стол. Пули градом осыпали дворик кафе, отскакивали от серо-черных булыжников, впивались в темно-желтые стены зданий. Посетители с воплями метались по кафе, пытаясь спрятаться, и падали, как осенние листья на ветру. Аккордеонист помчался к выходу и едва успел выскочить, как за ним, жужжа, устремился целый рой стальных шершней. Оставшийся лежать аккордеон издал последний жалобный стон, когда пули впились в его мехи.

Блэквелл скрючился за перевернутым столом. Внезапно он почувствовал, как Клэр с силой выдернула у него руку. Дрожа от страха и ярости, он огляделся по сторонам и увидел, что она лежит в пяти футах от столика. Ее разорвало напополам. Часть Клэр в простой юбке лежала отдельно от части, одетой в роскошный жакет из магазина «Блумингдэйл». Блэквелл уставился на жену и через несколько секунд увидел, как в том месте, куда попали пули, появились пять пятнышек крови, которые стали расползаться и наконец слились в одно большое кровавое пятно.

Воздух во дворике посинел от кордитного дыма. Восемь посетителей лежали мертвыми. Студенты — или кем они там были? — скрылись. То были члены балканской террористической группировки, которая боролась за освобождение Черногории, и этим актом хотели привлечь к себе внимание. В «Ле Селект» они появились потому, что ожидали встретить там югославского посла с женой. Французская полиция схватила террористов двумя днями позже в Кан-сюр-Мер на Средиземноморском побережье, когда они пытались бежать на катере в Африку. В перестрелке все четверо балканцев были убиты.

Но об этом Блэквелл узнал позже. А теперь он стоял целый и невредимый посреди этого кровавого кошмара, сжимая в руках кожаную сумочку Клэр.

Приехала полиция — и допросила свидетелей. Затем появились фотографы — и сделали снимки. Репортеры записали для будущего банальные возмущенные высказывания оставшихся в живых. Прибыла машина «Скорой помощи» — и санитары убрали мертвых, засунув каждого в черный пластиковый мешок с «молнией». Увезли и Клэр.

Представитель американского посольства выразил соболезнования и вручил Фрэнку свою визитную карточку. Он заверил Блэквелла, что займется необходимыми формальностями по отправке останков Клэр на родину. Блэквелл поблагодарил его.

Наконец все разошлись. За исключением Блэквелла, которому некуда было идти и который не знал, что же теперь ему делать. Официант, оставшийся в живых, спросил у Фрэнка, не хочет ли тот выпить.

Фрэнк хотел, но не знал, что заказать. Официант предложил шампанское, самое лучшее, которое только было в кафе. Не каждый же день у тебя убивают жену, а ты чудом остаешься в живых, и вся твоя жизнь летит вверх тормашками. Официант ушел за шампанским, а Фрэнк попытался открыть сумочку Клэр, в которой лежали его паспорт, дорожные чеки и билеты на самолет. Сумочка не открывалась. Фрэнк увидел, что два пальца Клэр все еще крепко сжимали застежку. Он огляделся. Никто не смотрел на него.

Он попытался разогнуть пальцы. Сначала осторожно, а потом с силой. Пальцы внезапно разжались и упали на вымощенную булыжником мостовую.

Вернулся официант с шампанским.

Фрэнк нашел носовой платок, завернул в него пальцы и сунул их в карман. Из глаз у него потекли слезы.

Официант положил руку на плечо Блэквеллу.

— Courage, — сказал он.

Блэквелл повернулся к официанту и сдавленно произнес:

— Кто-то заплатит за это.

Так говорят все Жертвы.

Глава 2

Фрэнк Блэквелл покинул Париж, увозя небольшую металлическую урну с прахом своей жены. В аэропорту де Голля служба безопасности не хотела пропускать его, но Блэквелл предъявил свидетельство о смерти, выданное префектурой, которое доказывало, что в урне находятся останки Жертвы, а не какое-то приспособление, чтобы сделать Жертвами пассажиров самолета.

Блэквелл прилетел в международный аэропорт Ньюарка и через три часа сел на автобус, следующий в Саут-Лейк, штат Нью-Джерси. Поездка на автобусе заняла еще три часа. Все это время Блэквелл смотрел в окно в никуда, то есть на штат Нью-Джерси.

Родители Клэр ждали его возле магазина скобяных товаров, который одновременно служил местной автобусной станцией. Мистер Ниестром, аккуратно одетый мужчина невысокого роста, стоял, опираясь на бамбуковую трость. Он никогда с ней не расставался. Впервые Фрэнк увидел его в костюме. Глаза мистера Ниестрома были красными. Миссис Ниестром, полная женщина с едва заметными усиками на верхней губе, увидев Фрэнка, разрыдалась.

— Кто это сделал, Фрэнк? — спросил мистер Ниестром, когда они уселись в машину.

— Четверо молодых людей. Черногорские террористы.

— Именно так и передали в новостях, — произнес мистер Ниестром. — Но я так, черт возьми, и не понял, что это за Черногория, будь она проклята.

— Это такая страна, — объяснил Блэквелл. — Или когда-то была страной. Сейчас трудно сказать.

— Одна из тех стран, где живут черномазые?

— Нет, на Балканах. Между Албанией и Югославией. Или она раньше была там. Я имею в виду, как независимая страна.

— А я подумал, что с таким названием она должна находиться где-то в Африке.

— Ну, это распространенное заблуждение, — сказал Блэквелл.

Он никак не мог понять, где кончается искренняя скорбь отца Клэр и начинается лицемерие. Когда-то Клэр сказала ему: «Ведь ты выбираешь себе жену, а не тестя».

— Они убили этих ублюдков, — произнес мистер Ниестром. — Не так ли, Фрэнк?

— Да, именно так.

— Честно говоря, мне жалко, что они мертвы. Знаешь почему, Фрэнк?

— Нет, мистер Ниестром. Почему? — спросил Блэквелл, надеясь, что ему в последний раз приходится общаться с этим человеком.

— Потому что я сам с удовольствием убил бы их.

Однажды Клэр рассказала Фрэнку, что отец часто бил ее в детстве. Миссис Ниестром снимала с нее очки, а мистер Ниестром хлестал дочь ремнем. За то, что та плохо себя вела, или за что-нибудь еще.

«И откуда только сила бралась у такого тщедушного человечка!» — смеялась Клэр.

— Бедная моя девочка, — всхлипнула миссис Ниестром и снова залилась слезами.

Ужин в тот вечер показался Блэквеллу невыносимым.

Фрэнк переночевал в небольшом отеле на краю города, чтобы наутро принять участие в панихиде в лютеранской церкви, которую Клэр давным-давно не посещала. Фрэнк немного жалел, что убили не его, а Клэр, и из-за этого ему приходится хоронить ее, иметь дело с ее родителями, и пытался сообразить, как же ему теперь жить. Он никак не мог избавиться от этого неприятного чувства.

Нет, дело совсем не в том, что он не радовался, оставшись в живых.

Вообще-то.

Глава 3

После панихиды Блэквелл зашел в местное отделение агентства «Развалюхи напрокат» и взял машину, собираясь вернуться в Нью-Йорк. Выехав на 101-е шоссе, он вспомнил про бар Поляка, что между заправочной станцией «Мобайл Флаинг А» и мебельным магазинчиком Этьена Аллена. Они с Клэр частенько бывали там, и теперь он решил заглянуть туда последний раз, чтобы вспомнить былое.

Поляк выглядел по-прежнему — этакий здоровяк с окаймляющими лысину густыми волосами. А поскольку в его жилах текла польская кровь, то он носил закрученные кверху усы и имел брюшко, по конфигурации напоминавшее шар для кегельбана. Пучеглазый, он ходил, выворачивая ступни, как герой мультфильмов — утенок Дональд. Выглядел он очень забавно, и жители Саут-Лейка не принимали его всерьез, даже немного презирали. Но только до случая с Томми Трамбелли, или, как его здесь называли, Томми Забиякой.

Это случилось два года назад. Томми Забияка был заведующим складом компании «Сиерз», что располагался в пяти милях по 123-му шоссе от Нетконга. В тот день Томми стал победителем ежегодного турнира по армреслингу в честь Дня Гарибальди в Сэддл-Ривер. Чертовски довольный собой, он начал смеяться над Поляком, подражая его походке и славянской манере медленно произносить слова. Но Поляк лишь улыбался, продолжая протирать стаканы. Вообще, если живешь в Нью-Джерси, то постепенно начинаешь привыкать к горлопанам из доков.

Потом Томми стал насмехаться над традиционной «келбасой», которую Поляк нарезал на кусочки и, воткнув в них зубочистки в красной целлофановой обертке, бесплатно выставлял посетителям, к их вящему удовольствию. На сей раз Поляк слегка покраснел, но промолчал.

Затем Томми спросил Поляка, когда его предки перестали жить на деревьях — до или после Второй мировой войны? На что Поляк, глубоко вздохнув и вытерев свои здоровенные красные ручищи о фартук, добродушно ответил:

— Все, Томми, хватит. Заткнись, иначе я набью тебе морду.

Томми имел рост выше среднего, но казался ниже из-за мускулистого тела, делавшего его похожим на медведя. Он увлекался тяжелой атлетикой, обладал черным поясом по карате и в колледже считался первоклассным игроком в бейсбол.

— Хорошо, Поляк, если ты меня хорошенько попросишь, может, я и отстану от тебя. Но приказывать мне ты не можешь — понял?

— Я приказываю тебе, — сказал Поляк. — Вали из моего бара и не смей появляться, пока не научишься прилично себя вести.

Томми поставил на стол бокал с пивом «Миллер Хай Лайф», поправил футболку с изображением Брюса Спрингстина и спросил:

— Ты хочешь вышвырнуть меня из своей забегаловки?

— Да, — ответил Поляк, — именно это я и хочу сделать.

Он снял фартук и вышел из-за стойки. Все расступились. Совсем некстати из музыкального автомата зазвучала старая добрая песня Кола Портера «Давай-ка станцуем». Томми принял боксерскую стойку и принялся подпрыгивать на носочках, пытаясь достать противника кулаками. В школе для малолетних правонарушителей он считался хорошим средневесом и, может быть, стал бы профессионалом, если бы не связался с мафией. Впрочем, речь сейчас не об этом.

Поляк стоял неподвижно, опустив руки. Томми нанес ему мощный удар в лоб, но Поляк устоял, шагнул вперед и наступил Томми на ноги огромными желтыми башмаками. Томми взвизгнул — то ли от боли, то ли от неожиданности — и согнулся пополам. Поляк ударил его по затылку обеими руками, на этом драка и закончилась.

Еще долго жители Саут-Лейка судачили о том, где Поляк научился таким приемам. Одни утверждали, что он в свое время был профессиональным борцом сумо в японском квартале Варшавы. Но ведь все знали, что при коммунистах в Польше не существовало профессионального спорта. В конце концов Джо Дагган, водитель тяжелого девятиосного грузовика, рассказал, что когда-то видел фотографию Поляка в старом номере журнала «Солдат удачи». Тогда Поляк удостоился почетного титула — «Наемник месяца».

Спрашивается, что он делал в штате Нью-Джерси за стойкой бара в Саут-Лейке? Никто этого не знал. Да никто и не спрашивал.

Повинуясь желанию выпить еще, которое редко посещает равнодушных к алкоголю людей, Блэквелл залпом опрокинул вторую рюмку двойного бурбона, усилием воли подавил подступившую к горлу тошноту и знаком заказал третью. Поляк подошел с бутылкой, но наливать не стал.

— Послушай, Фрэнк, — сказал он с шипящим польским акцентом, — это, конечно, не мое дело. Но, по-моему, тебе станет плохо.

— А я не хочу, чтобы мне было хорошо, — ответил Блэквелл.

— Мне жаль Клэр. Прими мои искренние соболезнования, Фрэнк.

— Спасибо, Поляк.

Они замолчали. Лучи заходящего солнца, висевшего в мареве промышленных испарений заводов Нью-Джерси, пробивались сквозь грязные окна бара, бросали блики на красное дерево отделки. В золотистых полосках света плясами радиоактивные пылинки.

— Это правда, что ты был наемником? — спросил Блэквелл.

— Да, — ответил Поляк, — я был наемником.

— Ну и как?

— Вначале мне это нравилось. Но потом стало все труднее находить хоть какое-нибудь оправдание тому, чем я занимался. Нам приходилось убивать слишком много людей, вся вина которых заключалась в том, что они встречались на нашем пути. Поэтому я и решил открыть бар в Нью-Джерси и выработать у себя польский акцент.

— Послушай, — продолжал Блэквелл, — а как мне стать наемником?

— А зачем тебе это, Фрэнк?

— Иногда события складываются так, что все твои чувства оказываются в полном смятении. Только лишив кого-то жизни, ты можешь вернуться в нормальное состояние. Поляк, мне нужно кого-нибудь убить.

Славянская ладонь Поляка с толстыми короткими пальцами легла на плечо Блэквелла.

— Поверь мне, Фрэнк, существуют другие, более приемлемые способы.

— Какие именно, Поляк?

В тот момент в бар зашли три посетителя — два толстяка и один худой. Поляк подвинул к Блэквеллу записную книжку и огрызок карандаша.

— Черкни свой номер телефона, Фрэнк. С тобой свяжутся.

Глава 4

Охотники связались с Фрэнком Блэквеллом в один из дождливых ноябрьских вечеров, когда под свинцовыми небесами ньюйоркцы тоскливо ждали Дня Благодарения и того праздничного сумасшествия, которое было уже не за горами. Скоро наступит день, когда придется веселиться, и поэтому одинокие люди во всех концах Нью-Йорка уже начинали раздумывать, что лучше выбрать — алкоголь, наркотики или самоубийство, — чтобы забыть, что будущее им ничего не сулит.

Фрэнк сидел в своей квартире на Гринвич-авеню, ел вареную картошку и вспоминал, как Клэр готовила свое фирменное блюдо — буженину с трюфелями. Как ему не хватало подобных мелочей! Смех в ванной, слезы в спальне, какие-то особые дни, как, например, ежегодные походы в Китайский квартал, чтобы полакомиться экзотическими блюдами.

Фрэнк как раз предавался воспоминаниям, когда раздался звонок домофона. Он покосился на аппарат с подозрением. В девять вечера никто не звонит тебе в дверь, заранее не предупредив о своем визите. Таким образом, у Фрэнка появились основания для беспокойства.

Он нажал на кнопку.

— Кто там?

— Доставка пиццы.

Блэквелл что-то не припоминал, что заказывал пиццу.

— Какая пицца?

— С двойным сыром и сладким перцем.

Блэквелл нахмурился. После телевизионного сериала «Смертельная пицца» название этого популярного когда-то сорта прозвучало немного зловеще.

— Уходите. Я не заказывал никакой пиццы.

— Вы уверены?

— Я почти уверен, и для меня этого достаточно.

— На самом деле я совсем не разносчик пиццы, — признался голос. — Это шутка. У меня для вас очень важное сообщение насчет одного дела, которое дважды мы вам предлагать не собираемся.

— Изложите мне все в письме, — заявил Блэквелл и вернулся к своему ужину.

Полчаса спустя Фрэнк покончил с десертом — растворимые хлопья марки «Борден», политые жидким мармеладом из настоящих химикалиев, — и бросил пластиковую посуду в мусоропровод, чтобы она смогла проделать свой путь к мусорной горе на Стэтн-Айленде. Он уселся перед телевизором и вознамерился посвятить просмотру передач остаток вечера. Но едва Блэквелл устроился в продавленном кресле, как в спальне раздался какой-то странный звук. Трудно сказать, что это было, но именно такой звук издает стальной прут, когда им взламывают замок на железной решетке окна спальни.

Блэквелл вскочил с кресла и стал лихорадочно озираться в поисках какого-либо оружия. Он нашел кухонный нож с пластиковой ручкой. Для обороны сойдет. Блэквелл пожалел, что не купил себе набор самодельных гранат, который недавно видел на распродаже в магазинчике активных средств защиты. Обойдя груды газет на полу, которые Клэр выбрасывала раз в месяц, он бесшумно направился к темной спальне.

Из темноты вышел мужчина.

— Привет, — весело произнес он. — Меня зовут Симмонс. Поляк сказал, что вас интересуют убийства.

Обойдя Блэквелла, он прошел в гостиную и уселся в кресло.

Несколько секунд Блэквелл нерешительно переминался с ноги на ногу, затем положил нож на буфет и последовал за незнакомцем.

— Как вы попали в мою квартиру? — спросил Блэквелл.

Симмонс показал ему пару резиновых присосок в форме колокола с ремешками и застежками. Блэквелл сразу узнал в них «скалолазки» — приспособление, специально созданное для лазания по вертикальным пористым поверхностям старых нью-йоркских зданий.

— Вообще-то глупый трюк, — признался Симмонс, — но очень полезный, чтобы привлечь внимание перспективных клиентов.

Это был мужчина крепкого сложения, лет сорока пяти. Очки без оправы, ежик седоватых волос, небольшой курносый нос и бесцветные брови. Обычный парень с улицы в сером деловом костюме, не слишком новом и не слишком модном. Из тех, для кого анонимность — главная цель. Выглядел Симмонс так безобидно, что Блэквелл сразу понял — этот человек действительно опасен.

— Первым делом, — начал Симмонс, — позвольте мне выразить самые глубокие соболезнования в связи с ужасной гибелью вашей жены.

— Если вы работаете вербовщиком наемников, — сказал Блэквелл, — у вас чертовски сложный подход.

— О, я не имею ничего общего с наемниками, — ответил Симмонс. — Я принадлежу к совершенно другой организации. Мы занимаемся гораздо более опасными делами. И гораздо более приятными. Врубаетесь? Прошу прощения за выражение.

— Расскажите-ка поподробнее, — попросил Блэквелл.

— Люди, на которых я работаю, охотятся на самого большого, самого хитрого и самого мерзкого зверя. На человека. Я представляю организацию Охотников.

Конечно же, Блэквелл слышал про Охоту. Впрочем, кто про нее не слышал? Секретная организация, имеющая много сторонников, несмотря на характер своей деятельности. Сообщения о ней в последние годы часто появлялись на первых полосах газет. Она устраивала свои Охоты во всех крупных городах страны, нередко под носом у полиции, которая, казалось, не хотела или не могла ничего поделать. А Охота была довольно популярна среди американцев. Ходили даже слухи, что скоро она станет действовать на законной основе, особенно после того, как Конгресс принял Акт нормализации самоубийства, согласно которому добровольный уход из жизни перестал классифицироваться как уголовное преступление, если совершался в собственном доме и не нарушал гражданских прав других людей.

— Не знаю, — задумчиво произнес Блэквелл. — Мысль о том, что можно выйти на улицу и убить незнакомого тебе человека, довольно привлекательна — но какое отношение это может иметь к Клэр?

— Некоторое, — ответил Симмонс. — Обычно для Охоты мы проводим случайный отбор среди добровольцев. Но в последнее время из-за некоторого дисбаланса в соотношении Охотник — Жертва, а также учитывая ту социальную роль, которую мы играем в обществе, наша организация решила несколько расширить программу за счет уничтожения убийц, террористов и профессиональных наемников, у которых имеются друзья в высших сферах. Именно эти люди ответственны за смерть вашей жены.

— Но убийцы Клэр мертвы, — возразил Блэквелл.

— Да, но только те, кто нажимал на спусковой крючок. А что вы скажете о том классе людей, которые, оставаясь в тени, управляют политическими и экономическими убийствами?

— Вы хотите сказать, что я смогу охотиться на людей, которые устроили бойню в Париже?

— Не на них конкретно, но на тех, кто занят подобной работой. Дело в том, что осуществление личной мести не может быть целью Охоты.

Блэквелл обдумал слова Симмонса и нашел идею довольно привлекательной. Ему действительно хотелось кого-то убить, и особенное удовлетворение ему принесло бы убийство человека, виновного в смерти Клэр. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и то, что его самого могли убить. Но зачем думать о негативных факторах, пока еще ничего не началось?

— Ладно, — сказал Блэквелл. — Меня это привлекает. Я хочу узнать побольше о вашей организации.

— Отлично! — сказал Симмонс. — Почему бы вам не посетить одно из наших секретных собраний, посмотреть, как мы работаем, и принять окончательное решение?

— Хорошо, — согласился Блэквелл. — Куда я должен пойти?

— О, этого я вам сказать не могу, — улыбнулся Симмонс. — Сами понимаете — тайна! Но мы позвоним вам через день или два и все обговорим.

— Идет, — ответил Блэквелл. — Я полагаю, у вас есть мой рабочий телефон?

— Разумеется. — Симмонс пожал руку Блэквеллу. — Рад был познакомиться.

Блэквелл проводил гостя до двери и отпер замки. Симмонс растворился в ночи. Приключение началось.

Глава 5

В ту судьбоносную осень Фрэнк Блэквелл работал внештатным редактором в «Эльсинор пресс», небольшом издательстве, размещавшемся на 23-й улице недалеко от 7-й авеню. Симмонс позвонил ему туда через два дня и продиктовал адрес на углу 60-й улицы и 9-й авеню. Они договорились встретиться в восемь часов.

До Коламбус-Серкус Блэквелл доехал на метро. Так как время еще позволяло, он зашел в закусочную «Кэжун» на углу 58-й улицы и Бродвея, где съел сандвич с креветками по-гавайски, пакетик жареного картофеля и выпил чашку кофе. Затем отправился по указанному адресу.

Перед новым многоквартирным домом Блэквелл в замешательстве остановился, не зная, что делать дальше. Но тут дверца стоявшего неподалеку автомобиля отворилась, и оттуда вышел темнокожий мужчина с длинными бакенбардами и в шоферской униформе.

— Мистер Блэквелл?

— Да.

— Я шофер. Меня прислал мистер Симмонс. Пожалуйста, садитесь в машину.

— Но Симмонс велел мне прийти сюда, — сказал Блэквелл, указывая на здание.

— О, это только первый этап. Безопасность, сами понимаете. Остаток пути вы проделаете со мной.

— Остаток пути куда?

— Туда, где вас ожидают мистер Симмонс и другие.

Блэквелл почувствовал легкое раздражение.

— К чему такая таинственность? Неужели это необходимо?

Шофер печально улыбнулся:

— Видите ли, сэр, мы ведь секретная организация.

— А… Ну ладно, — сказал Блэквелл, устраиваясь на заднем сиденье «Кадиллака». — И куда же мы направляемся?

— В Джерси, — ответил шофер, поправляя пальцем тугой накрахмаленный воротничок-стойку, врезавшийся в шею.

— Господи, — вздохнул Блэквелл.

Шофер нажал на газ, и автомобиль резко тронулся с места в сторону Линкольновского туннеля.

В начале августа 1827 года Джон Фэрли Тодд, племянник недавно скончавшегося Томаса Джефферсона, бродил по Аппалачским горам.

Это было довольно популярное занятие в те далекие дни. Он начал свой поход в Монтеселло, штат Нью-Джерси, откуда направился на юг с рюкзаком и альпенштоком. Тодд пересек горный хребет Киттатайни, вышел к Делаварскому каньону и продолжил свой путь в сторону беспорядочно разбросанных Фрэнклинских высот.

Через некоторое время он наткнулся на ущелье между двумя скалистыми холмами. Там, где соединялись два пласта породы, под буйной растительностью Тодд, геолог-любитель и известный молодой адвокат из Кэмдема, обнаружил узкую расщелину, ведущую в глубь земли. Он сделал запись о находке в своем дневнике, назвав ее довольно романтично «глубокой, зияющей раной на холме, поросшем кедровником», хотя, кроме сосен и елей, там ничего не росло. До сих пор этот дневник является самым ценным экспонатом в Охотничьих архивах.

Тодд стал спускаться. В косых лучах солнца плясали пылинки. По мере погружения Тодда в «мрачное циклопическое чрево земных глубин» становилось все темнее и темнее. Наконец он очутился в огромной пещере, расположенной глубоко под землей. Стены пещеры покрывал светящийся лишайник, от которого исходило «светло-голубое мерцание, загадочное и таинственное».

Изумленно озираясь по сторонам, Тодд вспомнил слова своего знаменитого дядюшки, которые тот произнес 4 июля 1826 года, за неделю до своей кончины: «Пока что эта страна, мой мальчик, находится на гребне успеха, и здесь можно жить счастливо и свободно. Но ростки справедливой власти люди часто затаптывают в грязь в погоне за прибылью. Кто знает, может, уже недалек тот день, когда людям доброй воли понадобится прибежище, где они смогут собраться и разработать планы борьбы против интервенции или подлого заговора внутри страны. Если тебе когда-либо удастся найти подобное место, положи все силы, чтобы сохранить его расположение в тайне до тех дней, когда потребность в нем даст о себе знать».

Смысл слов Джефферсона и даже точность их цитирования неоднократно становились темами жарких споров. Но как бы то ни было, Тодд приобрел участок местности, где обнаружил тайную пещеру. Его потомок, Эдвард Тодд Джексон, состоятельный Охотник с либеральными взглядами, решил передать ее в пользование Охотничьей корпорации.

Но об этом Фрэнк Блэквелл узнал гораздо позже. А пока он ехал в «Кадиллаке» мимо небольших городков Нью-Джерси, через бескрайние поля, а затем трясся несколько миль по разбитой грунтовой дороге. Наконец машина остановилась возле строения, которое показалось Блэквеллу заброшенной шахтой.

Из сторожевой будки вышли мрачные охранники и принялись о чем-то шептаться с шофером. Они долго рассматривали Блэквелла. Затем один из них вручил ему пластиковую карточку с надписью «ПОСЕТИТЕЛЬ — НАДЕЖНОСТЬ НЕИЗВЕСТНА» и велел приколоть ее к лацкану пиджака.

— Вам это понадобится там, внизу, — сказал он.

— Я вижу, охрана у вас на высоте, — сказал Блэквелл, чтобы не молчать.

— Иначе нельзя, — ответил охранник. Он всегда отвечал подобным образом на замечания посетителей о строгой проверке.

Он провел Блэквелла к грузовому лифту, решетки которого были сделаны в стиле «арт деко», и жестом велел зайти в кабину.

— Но я не знаю, на какую кнопку нажимать, — забеспокоился Блэквелл.

— Не волнуйтесь, — ответил охранник. — Я сам нажму.

Его слова прозвучали зловеще. Кабина лифта стала спускаться в земные глубины.

Глава 6

Наконец лифт мягко остановился. Двери автоматически открылись. Блэквелл оказался в просторном сводчатом помещении, вырубленном в гранитной скале. Искусственный свет, исходивший от светильников в нишах на каменном потолке, делал это место похожим на таинственное подземелье в фильме «Тарзан в забытом городе Орфир».

Прямо перед ним за стойкой из стекла и стали сидела красивая девушка-администратор, от которой так и веяло холодом. Она оглядела Блэквелла с высокомерием, присущим всем административным работникам подземных секретных объектов. Затем взяла пропуск и посмотрела его на свет. Убедившись в наличии необходимых водяных знаков, она кому-то позвонила и быстро переговорила с невидимым собеседником.

— Вы можете пройти, — сказала она, указав Блэквеллу на дверной проем, в котором был виден отделанный деревом коридор с репродукциями Курьера и Ивза на стенах.

В конце коридора стоял вооруженный охранник. Прежде чем направить Блэквелла по другому коридору, он тоже проверил его пропуск. В этом коридоре Блэквелл встретил секретарш, которые порхали из кабинета в кабинет с пачками документов в руках и оживленно судачили друг с другом, начальников, которые пили черный кофе в окружении помощников и разговаривали по радиотелефонам. В конце коридора очередной охранник в зеленой форме с золотистыми нашивками поставил на пропуск печать и указал на дверь с табличкой «Вход воспрещен».

Едва Блэквелл приблизился к двери, она автоматически открылась и, как только он вошел, сразу закрылась. В глубине комнаты за столом из орехового дерева сидел господин Симмонс в бледно-желтом костюме и пестром жилете.

— А, Блэквелл, хорошо ли доехали? — Он встал и тепло пожал руку Блэквеллу. — Я понимаю, что штаб-квартира нашей компании расположена не очень удобно. Далековато от Нью-Йорка. Мы просто не смогли найти подходящую пещеру под Манхэттеном. Присаживайтесь. Что-нибудь выпьете? Может, коктейль? Не очень крепкий? С лимончиком, без оливок. С джином «Бифитер». Ну что, угадал? — Он лукаво подмигнул. — Манипенни!^[6]

На пороге появилась секретарша.

— Два коктейля, один специально для нашего друга Джеймса Бонда.

— Его фамилия Блэквелл, — ответила секретарша, ясно даваяпонять, что она не в первый раз слышит эту шутку.

— Боже мой, конечно! — Симмонс шлепнул себя ладонью по лбу. — Временное умопомрачение. Ну конечно, вы — Блэквелл. Все в голове перемешалось.

— Это от постоянного фантазирования, — объяснила секретарша. — Я вам уже говорила.

— Да, Дорис. Вы свободны.

Секретарша изобразила на лице улыбку и быстро вышла из комнаты. Блэквелл и Симмонс какое-то мгновение молча смотрели на закрывшуюся дверь.

— Потрясающая девушка, — заметил Симмонс. — А сзади вообще класс… Наверно, считает меня дураком. Ничего, пусть думает, что я немножко не в себе. Надеюсь, вы никому об этом не расскажете.

— Никогда, — заверил Блэквелл.

— Пойдемте, я покажу вам кое-что.

Он привел Блэквелла в большую комнату, где в несколько рядов стояли персональные компьютеры. За дисплеями сидели мужчины и женщины.

— Это наш компьютерный зал, так сказать, мозговой центр. Люси, если вы позволите…

Молодая женщина с рыжеватыми вьющимися волосами и приятным лицом без тени макияжа беспрекословно уступила свое место. Симмонс сел. Его пухлые пальцы бодро застучали по клавиатуре, время от времени останавливаясь, чтобы воспользоваться «мышью» и активировать то или иное меню программы. Все компьютеры были сделаны фирмой «Макинтош», вот уже несколько лет господствовавшей в компьютерном бизнесе. Наконец, на экране появилось несколько таблиц.

— Это программа связи с нашими информаторами. Все больше и больше людей, которые по тем или иным причинам не могут или не хотят участвовать в Охоте, считают своим моральным долгом снабжать нас информацией о возможных кандидатах. Здесь — основная база данных о всех Охотах, прошлых и настоящих. Она обновляется ежечасно. Тут же хранится список лиц, из которых мы выбираем Жертв. Это вам может показаться интересным. Список смертников.

— Да, действительно интересно, — подтвердил Блэквелл.

— Не беспокойтесь: о каждом из них мы знаем абсолютно все. При необходимости мы можем проникнуть в любую компьютерную базу данных. Мы имеем доступ к закрытой информации государственных органов, в том числе полиции. На основании информации, которая стекается сюда со всех концов света и которую обрабатывают наши лучшие психологи и программисты, мы составляем список пятидесяти самых ужасных преступлений. Разумеется, его мы тоже постоянно обновляем.

— Непростая работа, — заметил Блэквелл.

— Да, очень трудная. В будущем мы надеемся существовать на законных основаниях. Мы станем организацией, которую будут знать и уважать во всем мире. Мы — отцы-основатели нового порядка. — В порыве вдохновения он на миг стал похож разом на Маркса, Ленина и Энгельса с картины, где они были изображены выступающими с облака перед аплодирующими матросами броненосца «Потемкин». — Но это в будущем. А пока нас интересует, готовы ли вы выследить и убить какого-нибудь профессионального убийцу?

— Да, — ответил Блэквелл, — нет проблем. Но скажите, разве существуют профессиональные убийцы?

— Да, существуют. Наши социологи доказали, что с момента появления цивилизации в каждом поколении рождаются люди, которые любят выполнять приказы и обожают насилие. В жизни такие люди выбирают профессии, которые предоставляют возможность убивать себе подобных. Их ценит начальство, потому что они готовы взяться за любое гнусное дело, стоит лишь их уверить, что в конечном итоге это принесет добро. Интеллектуальные проблемы их не волнуют, и большинство из подобных типов служат в спецвойсках. Было бы лучше, если бы они убивали друг друга. Но так не бывает. Мы, участники Охоты, хоть и исповедуем идеалы совершенно чистой Охоты, тем не менее верны своему общественному долгу. И вы, господин Блэквелл, — если решите присоединиться к нам, — будете охотиться на одного из убийц-профессионалов.

— Что нужно сделать, чтобы стать членом вашей организации?

— Выполнить несколько требований. На период Охоты вы должны отказаться от привычного образа жизни. В этом мы можем вам помочь. Но уж если вы начали Охоту, то обязаны довести ее до конца.

— Что случается с Охотниками, которые бросают Охоту, так и не убив Жертву?

— С ними обычно происходят ужасные несчастные случаи, — ответил Симмонс. — Об этом лучше знать с самого начала. Если вы решите присоединиться к нам, то получите у нас лучшую в своем роде специальную подготовку. У вас будет Наводчик, который поможет вам организовать убийство. Короче, мы поможем вам абсолютно во всем, кроме, естественно, самого убийства.

— Интересно, к какому типу людей относится категория Охотников? — спросил Блэквелл.

Симмонс мягко улыбнулся.

— Истинный Охотник — это старомодный человек, который стремится вернуться к мирозданию, в центре которого стоит личность. Это спортсмен, который хочет участвовать в смертельно опасной игре. Это экзистенциалист, который пытается зафиксировать свое бытие в мгновении. Это ребенок, размахивающий мечом. Это верный сторонник идеи, время которой пришло. Вот что такое Охотник, господин Блэквелл.

— А считается ли Охотником тот, кто жаждет справедливого возмездия?

— Да, господин Блэквелл.

— Тогда я хочу стать членом вашей организации.

Глава 7

После того как Блэквелл ушел, чтобы — как он сказал — вернуться в Нью-Йорк и тщательно подготовиться к длительной Охоте на свою Жертву, Симмонс подошел к стене и нажал потайную кнопку. За отошедшей в сторону панелью оказался лифт. Симмонс вошел в кабину и нажал кнопку «Вниз».

Пройдя по короткому проходу, вырубленному в скальной породе, он оказался возле двери, над которой висела обыкновенная электрическая лампочка. Симмонс снял туфли и тихонько проскользнул в небольшую, освещенную одной свечой комнату, которая очень походила на келью монаха.

В дальнем углу комнаты лицом к стене на черной прямоугольной подушке в позе дзен-медитации сидел старик в халате из грубой ткани. Хрупкая болезненная фигура с решительно расправленными плечами. Не поворачивая головы, старик сказал:

— Добрый вечер, Симмонс.

— Как вы узнали, что это я?

Для Симмонса этот трюк был не нов, но он любил поиграть на земном честолюбии Мастера Охоты.

Мастер Охоты улыбнулся:

— Ты двигался очень тихо, тише, чем змея, но даже тишину можно услышать, если успокоить разум.

— Ну а если вы все-таки не услышите мою тишину?

— Я узнаю тебя по запаху.

— А если я залезу в плотный мешок, который не пропускает запахи?

— Тогда я узнаю тебя по ауре.

— А если моя аура исчезнет?

— Все, что исчезает, оставляет след.

Симмонс глубоко вздохнул. Мастер Охоты всегда побеждал в словесных баталиях «мондо».^[7]

— Я пришел доложить, Мастер, что нанял нового Охотника. Того, о котором мы уже говорили.

— Блэквелла? Хорошо.

— Но есть кое-какие затруднения, — замялся Симмонс.

— Серьезно?

— Выполняя ваш приказ, я скрыл от него основную цель его участия в Охоте.

— Противоположность истины — тоже истина, — отрезал Мастер Охоты.

Он грациозно поднялся, полы его халата зашуршали. В мерцающем свете четко вырисовывались линии его лица. Иногда он мог быть надоедливым — Симмонс знал это слишком хорошо. Но он был отцом-вдохновителем философии Охоты, Фомой Аквинским убийства, святым Франциском насилия.

— Чай? — предложил Мастер Охоты.

И, не дожидаясь ответа, подошел к низкой металлической жаровне в углу комнаты. Помешав тлеющие угли, старик подкинул пару щепок. Когда огонь разгорелся, он повесил на крючок старый медный чайник.

— Не считает ли Мастер возможным объяснить, почему столь важно использовать в Охоте именно этого человека? — спросил Симмонс.

— Его важность — позиционная. Благодаря ему и будет реализован наш план. Я объясню на аналогичном примере. В шахматах все пешки равны, не правда ли?

— Да, — согласился Симмонс.

— Но это не совсем так. Пешка может преградить путь атакующему ферзю, может заставить отступить робкого короля.

— То есть в данной конкретной ситуации Блэквелл имеет больший потенциал, чем любой другой Охотник?

— Именно так, но это всего лишь аналогия. Каждая пешка отрабатывает свою маленькую задачу в общей стратегии. Действия Блэквелла заставят другую сторону предпринять ответные действия, хотя, конечно, нельзя точно предугадать, каким образом они прореагируют на его вступление в игру.

— Не подвергаем ли мы Блэквелла излишней опасности?

— Конечно, подвергаем. Но он тоже должен рисковать, если не по своей воле, то принудительно. Пришло время действовать решительно. Америка быстро меняется. Уже действуют законы, легализующие различные аспекты наркобизнеса. Самоубийства больше не являются противозаконными. Все чаще убийцы официально освобождаются от ответственности за свои преступления. В этом году наши друзья в Конгрессе предложат законопроект о легализации Охоты. Мы весьма близки к тому, чтобы выйти из подполья. Поэтому на данном этапе нам необходимо рискнуть, чтобы потом уже никогда не рисковать.

Симмонс кивнул. Его снова поразило умение старика тонко чувствовать ситуацию. Нет, не зря Мастера Охоты называют кардиналом Мазарини человеческой бойни.

— И все-таки, — возразил Симмонс, — не окажется ли эта задача слишком сложной для Блэквелла?

Взгляд Мастера Охоты смягчился.

— Возможно, ему даже удастся остаться в живых. Мир изменился.

Глава 8

Распрощаться с привычным образом жизни оказалось на удивление легко. Клэр погибла, а всем остальным было все равно, жив Блэквелл или мертв. Последней его работой было редактирование сборника «Самая вредная пища Европы специально для вас». Его работодательница Марция Готтшалк, как обычно, поблагодарила его за усердие и велела заглянуть месяца через два: может, появится новая работа. С помощью Тайного Охотничьего фонда Блэквелл заплатил арендную плату за дом на полгода вперед. В соответствии с инструкциями, взяв с собой небольшой чемодан, он вылетел в Феникс на самолете компании «Дельтоид».

В аэропорту его встретил молчаливый тип в желто-коричневой широкополой шляпе. Они сели в помятый пикап и направились в тренировочный лагерь Охотников, расположенный в горах Суеверия, штат Аризона. В лагере Блэквеллу выделили комнату, показали место в столовой, выдали одежду и снаряжение. На следующий день началась подготовка.

Первого инструктора звали Мак Нэб. Это был негр, который говорил с явным шотландским акцентом. Он почему-то невзлюбил Блэквелла. Вообще-то довольно трудно составить непредвзятое мнение об этих типах из тренировочного лагеря в горах, которые обучали искусству убивать и всему, что с этим связано.

— Вот что, дружок, — объяснял Мак Нэб, — наше дело состоит не в том, чтобы просто подойти к Жертве и, вставив дуло пистолета в ухо, сделать пиф-паф. И забудь про снайперскую винтовку. Это просто только в кино, а в реальной жизни таскать всюду с собой такой аппарат — самая настоящая глупость. Тем более если тебе придется работать за границей. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя задержали на таможне. Так что забудь про винтовки. Для ближней стрельбы тебе придется использовать пистолет или одну из тех штучек, которые производит наш отдел разработок. По мне, так лучше тросточка или зонт. — Мак Нэб мастерски владел зонтиком. — Я не имею в виду зонтик со стилетом внутри. Это очень опасная улика. Сразу видно, что оружие. Я говорю о простом зонтике с деревянной или бамбуковой ручкой, хотя у нас есть зонты и с ручкой из хирургической стали. Можно заточить кончик. Можно сделать свинцовый набалдашник на ручку. Раз-два, и смертельное оружие готово.

Огромный — под два метра ростом — черный как смоль негр показал несколько основных движений: когда открываешь зонтик, выпад в сторону Жертвы, комбинацию уколов зонтиком, удар тяжелым набалдашником. Блэквелл исправно тренировался по нескольку раз в день и достиг определенных результатов, хотя, конечно, не мог сравняться с Мак Нэбом, который почти всю жизнь провел в странах с дождливым климатом.

Хьюстон Джеймс, лысый громила с рыжей бородой, вел курс стрелкового оружия.

— Нельзя зацикливаться на каком-то одном типе оружия, — объяснял он Блэквеллу. — Профессиональный убийца должен уметь использовать любое стрелковое оружие. У нас нет времени детально изучать все существующие типы. Достаточно, чтобы вы умели зарядить любой попавшийся под руку пистолет, снять предохранитель и выстрелить. Убивать из пистолета очень легко, но только если вы знаете, как его заряжать, как взводить курок, как вести автоматический огонь и так далее. После моего курса вы сможете пользоваться любым из пятидесяти двух обычно применяемых типов пистолетов, винтовок и автоматов.

В классе рукопашного боя инструктор, маленький, вечно угрюмый бангладешец, учил курсантов лишь одному приему.

— Поскольку времени мало, чтобы научить вас приемам карате, айкидо или тибетского мунг-хо — самой лучшей системы рукопашного боя, — я вас обучу только одному. Бейте в пах, господа, бейте в пах! — Далее инструктор пояснил, почему пах — идеальная мишень: — Не бейте в челюсть. Вы можете покалечить себе руку. Не надо пытаться бросить противника через плечо. Так можно повредить мышцы спины. Если ты не мастер, ничего у тебя не получится. Поэтому бейте в пах, господа. Если перед вами женщина, все равно делайте то же самое.

В классе подрывного дела Блэквелл получил самые общие знания о взрывных устройствах. Инструктор, низенький лысеющий человек, сказал им с ирландским акцентом:

— У нас нет времени научить вас делать собственные взрывные устройства. Хотя, конечно, жаль — это прекрасное искусство, но не стоит пытаться разобраться в нем самому. Для этого нужны долгие годы учебы у мастера своего дела. В противном случае можно подорваться. Я вам покажу, как нужно обращаться со взрывными устройствами, которые могут вам повстречаться.

Никто из инструкторов не доверял стрелковому оружию. Один из них сказал:

— В бою оно не столь эффективно, как кажется. К тому же все полиции мира имеют специальную аппаратуру для обнаружения огнестрельного оружия, идентификации его типов и видов боеприпасов. Следовательно, если вы пользуетесь стрелковым оружием, то играете на руку полиции. Но как же лучше убить Жертву? — спросите вы. Например, возьмем яды. Они имеют больше недостатков, чем преимуществ. У нас есть быстродействующие препараты. Достаточно, скажем, лишь уколоть Жертву булавкой или бросить порошок ей в лицо, и она уже на том свете. Но может повернуться иначе, и тогда вперед ногами вынесут вас. Такое случается часто. Главное — подойти к Жертве поближе, выбрав удачный момент. Нужно быть решительным, внимательным и прежде всего ловким.

Глава 9

Через полтора месяца Симмонс появился в комнате у Блэквелла.

— Ну как? — спросил он.

— Мне нравится, — ответил Блэквелл, — но иногда кажется, что подход к делу тут неправильный. Впрочем, мне это, наверно, только кажется.

— Да нет, подход правильный. Не стыдитесь наслаждаться убийством — и результатом, и процессом. Далекое прошлое человечества — время охотников и убийц. И это прошлое гораздо длиннее, чем история цивилизованного человека. Вы вообще как — настроены сделать то, что собирались?

— Думаю, что да, — ответил Блэквелл. — Хотелось бы с этим справиться. Собственно, я не верю, что буду это делать. Что убью человека. Да, я знаю, что собираюсь сделать это, но полностью не могу поверить.

— Большинство из нас глубоко в душе ненавидит убийство себе подобных, — сказал Симмонс, — однако мы убиваем. Вообще любой Охотник должен преодолеть отвращение.

— И что, всем Охотникам удается?

— Некоторым удается, некоторым нет. Даже некоторые с железной волей пасуют, когда приходит решающий момент.

— И что тогда?

— Обычно Жертвы убивают их.

— Я постараюсь справиться, — заверил Блэквелл.

— Постарайтесь. Мы подготовили вашу Жертву. Вот ее досье. Это богатый человек. Его хорошо охраняют. Вот почитайте.

Он подал Блэквеллу компьютерную распечатку. Альфонсо Альберто Гусман Торрес. Родился в 1933 году в небольшом городке к югу от Манагуа. Его отец, армянский торговец, был весьма богат, но незнатен. Юный Альфонсо учился в лучших школах и в 1949 году, когда ему исполнилось 16 лет, поступил в Никарагуанское военное училище. В 1952 году он его закончил, преисполненный желания сделать карьеру в полиции. Он поехал в Перу и четыре года учился в Национальной академии гражданской гвардии, постигая различные науки, которые не пришлось изучать дома.

После возвращения в Никарагуа Гусман поступил в полицию Манагуа и был назначен в службу национальной безопасности. Вскоре о его способностях, политической благонадежности и холодной безжалостности узнали, и он стал начальником образцово-показательной тюрьмы в Манагуа. Дослужившись до полковника, в 1970 году он женился на донье Катерине Лопес из знаменитой семьи Лопес, которая владела поместьями в Ля-Флор и Эль-Кастилье, одной из четырнадцати влиятельнейших семей в Никарагуа. Когда в апреле 1979 года его превосходительство президент Республики Никарагуа Анастасио Сомоса потерял власть, Гусман с доньей Катериной и тремя детьми бежал в Гватемалу на транспортном самолете никарагуанских ВВС. В Гватемале Гусман вступил в «Никарагуанский революционный фронт» (НИКРЕФ), одну из первых организаций контрас, но вскоре перешел в более активные «Никарагуанские демократические силы» (НИДЕС), которые стали главной организацией контрас, поддерживаемой США. После провала наступления контрас Гусмана сначала перевели в «Демократические вооруженные силы», а затем в «Антикоммунистические боевые отряды». Его способность безразлично относиться к чужой боли вместе с мастерством владения стрелковым оружием и ведения тайных операций сделали его идеальным командиром «эскадрона смерти».

Он знал, что занимается грязным делом, но терпел. Посылая в небесный «коммунистический рай» «левых» из индейских деревень в Кордильера-де-Йолайна или с кукурузных плантаций в Бокайе, он понимал, что это не его работа — но кто-то должен ее делать.

Попав в засаду, устроенную бойцами сандинистского Фронта национального освобождения, Гусман был ранен. Стараниями его заместителя и друга детства Эмилио Сальвадора Аранды Гусмана доставили через Рио-Коко в Данли в Гондурасе, затем агенты ЦРУ перевезли его в больницу в Майами.

Вместе с ним в США приехал Эмилио — теперь уже благодаря стараниям Гусмана. С ним также приехал Тито, здоровенный мужик, довольно умный для ублюдка-сержанта образцово-показательной тюрьмы Манагуа. Гусман не вернулся в Никарагуа — сандинисты приговорили его к смертной казни, назначили цену за его голову и объявили преступником-садистом, а не солдатом. Он остался в Майами, принял американское гражданство (что оказалось довольно легко, учитывая его прошлые заслуги и связи с ЦРУ) и в начале 1982 года вызвал жену и детей.

В Майами с помощью друзей и денег семьи жены, заранее расчетливо вложенных в коста-риканскую кофейную промышленность, он занялся строительным и кораблестроительным бизнесом.

Одновременно он продолжал заниматься своим старым ремеслом — убивать людей. В Майами живет очень много разговорчивых никарагуанцев, которых необходимо было заставить молчать, желательно с помощью быстрозастывающего цементного раствора. И Гусман со своими людьми занялся этим. Кроме того, он играл важную роль в поставках оружия различным правым группировкам в Центральной Америке.

— И что я должен делать? — спросил Блэквелл. — Съездить в Майами и выяснить, смогу ли я убить его?

Симмонс покачал головой:

— Гусман к этому готов. Мы уже пробовали, но пока безрезультатно. Мы должны пододвинуть вас к нему как можно ближе.

— Может быть, мне просто прийти к нему и предложить купить книгу? Энциклопедию, например?

— Он никогда не открывает двери сам. За него это делают другие. У него большой дом в Южном Майами, оснащенный новейшей системой сигнализации. Там полно телохранителей, собак, забор с сигнализацией. Никто не может подойти к нему незаметно.

— Но из дому-то он выходит?

— Конечно. Иногда он посещает латиноамериканский гандбол «хай-лай», рестораны, наведывается в «Бискэйн Клаб». Но ничего регулярного. Он ничего не планирует заранее, поэтому никто ничего не знает. Он просто вызывает телохранителей и идет куда хочет. Против него ничего нельзя организовать.

— Так как же мы сможем подобраться к Гусману?

— Как раз над этим мы и работаем. Они вообще крепкие орешки — эти старые хрычи из «эскадронов смерти». Просто поразительно, сколько у них друзей и сочувствующих, несмотря на все то, что они натворили. Они обычно в хороших отношениях с местным правительством и органами правопорядка. Да и на благотворительность они не скупятся.

— Да, нелегкая задачка, — заметил Блэквелл.

— А в округе Дэд, в окрестностях Майами, — трудная вдвойне. Там на обширной территории — в огромной тропической трущобе — живет чертовски много людей. Если не считать нескольких больших домов в центре, неподалеку от Западного Флэглера и Бискайского залива, там целыми милями тянутся одно— и двухэтажные домишки. Десятки крошечных земельных участков занимают все пространство от Хоумстеда до Норт-Майами-Бич. Почти все они принадлежат темнокожим или испаноговорящим. Появись в тех местах незнакомец, особенно белый, он сразу начнет бросаться всем в глаза. А люди в тех местах чрезвычайно подозрительны. Там высокий уровень безработицы и преступности. Многие промышляют торговлей наркотиками и оружием, немало незаконных иммигрантов. Там часто убивают — каждые несколько дней полиция находит в придорожной ирригационной канаве машину, а когда вытаскивает, внутри труп. Но прежде чем тот попадает в морг, до него обычно добираются сухопутные крабы, и тогда уже не определишь даже причину смерти, не говоря уже об уликах.

— Жаль, что внешность у меня не испанская, — заметил Блэквелл. — Это облегчило бы мне задачу.

— Вовсе нет, — возразил Симмонс. — Если только вы не родились и не выросли в окрестностях Майами. И даже окажись ваша внешность самой что ни на есть подходящей, в вас сразу признают чужака, едва вы произнесете несколько слов. А тогда вы станете дважды подозрительным.

— Здорово вы меня подбодрили.

— Просто хотел рассказать вам о реальной ситуации. Но мы сталкивались с задачками и потруднее этой. Осталось лишь дождаться подходящего «окна» для начала операции.

— А что это значит?

— Этим термином мы обозначаем те несколько часов или дней, когда Жертва становится уязвима. Такой момент может настать очень скоро, так что советую быть наготове. А пока продолжайте тренировки. Но находитесь в постоянной готовности — когда потребуется, действовать придется очень быстро. Назначаю вам специальный курс «Маскировка и методы убийства в тропиках». Там обучают кое-каким приемам, которые вам пригодятся в районе Майами. А заодно курс обеспечит вас тем, что иметь совершенно необходимо, если не желаешь выглядеть настоящей белой вороной.

— Чем же?

— Отличным загаром.

Часть II Начало охоты

Глава 10

Пока Блэквелл проходил курс специальной подготовки, за сотни миль оттуда, в Гондурасе, происходили события, которые в конце концов сделали возможной встречу Блэквелла с его Жертвой.

На горной, черной от пыли дороге близ Сан-Франциско-де-ла-Пас сидели два дозорных контрас. Они охраняли лагерь повстанцев «Змеи», которыми командовал Мигелито. Лагерь располагался на лысом холме на берегу мутной Рио-Телика. Цыганский беспорядок в лагере делал его похожим на ночлежку в центре Порт-о-Пренса. Несмотря на отсутствие элементарных удобств, лагерь был нормальным, с точки зрения никарагуанцев, которые жили за рекой и продолжали поддерживать «левый» режим, угрожавший американским интересам. Такая поддержка была ошибкой, за которую никарагуанцы и расплачивались.

Двое контрас сидели, расстегнув рубашки и расшнуровав ботинки, то есть как все партизаны в мире, ведущие боевые действия в тропиках. В голубом небе висели розоватые облака — пришельцы с Мексиканского залива, — которые принесли обильные дожди. Видно, быть хорошему урожаю.

Один из дозорных, низкорослый бородач, подвижный парень по имени Валериано когда-то учился в университете городка Сильвес, что в восьмидесяти километрах от Манагуа. Там он изучал средневековую английскую литературу до тех пор, пока однажды вербовщики контрас не вломились в общежитие и насильно не записали его в «армию освобождения». Его друг Панфило жил с ним в одной комнате и был помолвлен с Пилар, сестрой Валериано. Его тоже взяли в «армию освобождения», и сейчас он был напарником Валериано в дозоре.

С тех пор прошло двенадцать лет. И вот Панфило в расстегнутой рубашке стоит, привалившись к огромному камню, и, покуривая мексиканскую сигарету «Деликадо», лениво глядит на своего друга Валериано, который в мощный цейсовский бинокль рассматривает черную ленту дороги.

Вдруг позади послышались шаркающие шаги, и друзья мгновенно обернулись, держа «АК-47» наготове. Но это оказался всего лишь Жан-Клод, повар лагеря, толстый коротышка в белом фартуке.

— Ну что там, в лагере? — спросил Валериано.

— Ужасно, — промямлил Жан-Клод, — мне пришлось убраться из лагеря, чтобы прийти в себя.

Он присел на камень. Его руки дрожали. Затем он встал и стал расхаживать взад-вперед.

— Успокойся, дружище, — сказал Панфило, — по-моему, ты принимаешь все слишком близко к сердцу.

— Потому что мне нужно все время быть начеку, — ответил Жан-Клод. — Что я могу сделать, если все в лагере одурели от наркотиков? Мигелито смотрит на это сквозь пальцы. Я сам не люблю наркотики. Но больше всего меня волнует эта свинья.

Два бывших университетских товарища посмотрели на повара, как на сумасшедшего.

— Ты имеешь в виду кого-то из наших общих знакомых? — спросил Панфило.

Жан-Клод запнулся и пробормотал:

— Да нет, я имею в виду поросенка для праздника.

Панфило и Валериано разом хлопнули ладонями себя по лбу, точно так, как это делают итальянцы. Ну конечно же, праздник! Их потому и поставили сюда, чтобы не прозевать Рамона де лас Касаса, представителя контрас в Майами. В его честь будет устроен праздник, и Жан-Клод имел в виду жареного поросенка, которым все говорящие на испанском народы потчуют важных гостей, даже если последние вегетарианцы.

— Ну, и что с поросенком? — поинтересовался Валериано. — Недостаточно хорош?

Жан-Клод сжал губы. И эти туда же. Рубашки расстегнуты до пупа. А еще образованные — не в европейском смысле, конечно, но для латиноамериканцев достаточно.

— Поросенок хорош. Сам выбирал. Проблема в том, что наш гость опаздывает. Я говорил Мигелито, что наш гость опоздает — эти гости всегда опаздывают. Я сказал Мигелито, что нельзя начинать готовить поросенка до тех пор, пока на дороге не увидим машину с гостем из Сан-Франциско-де-ла-Пас. Но я ведь всего лишь повар. Вы когда-нибудь слышали, чтобы команданте по прозвищу Бандера Негра прислушивался к совету повара? Начинай готовить, и все тут. Ведь он — команданте, а я просто повар. Я работал в лучшей гостинице Бордо, «Холидей Инн». Если бы не скандал с той одиннадцатилетней эстонкой, никогда бы не оставил место и не эмигрировал.

— И что ты сделал с поросенком? — спросил Валериано.

Жан-Клод пожал плечами:

— Что я мог сделать? Приказ есть приказ. Я начал готовить.

— Так в чем проблема? Ты забыл рецепт?

Губы Жан-Клода скривились.

— Кто? Я? Забыть рецепт, который я сам придумал и который только что был опубликован в последнем номере журнала «Гурман»? Да никогда! Я сделал все как нужно. Нафаршировал поросенка листьями мексиканской магвы, смоченными соком пьянящей текилы, а также специями, пряностями и хлебцами из кукурузной муки. Потом полил его своим фирменным соусом и свежайшим оливковым маслом из Севильи. Надел поросенка на вертел и заставил помощников поворачивать вертел на огне через определенные — точно по секундомеру — промежутки времени. Они делали так до тех пор, пока шкурка поросенка не приобрела матовый темно-золотистый цвет, а мясо не стало таять на языке — таким должен быть настоящий жареный поросенок.

— А нам кусочек не перепадет? — спросил Панфило.

— Вы не понимаете, — продолжал Жан-Клод, — поросенок уже готов. Еще десять минут на огне — и шкурка почернеет, а мясо станет жестким.

— Ну так сними его с огня! — не удержался Панфило.

— Тогда он остынет раньше времени, и к столу я подам холодное мясо с застывшим жиром.

— Почему бы тебе не завернуть поросенка в фольгу? — с издевкой спросил Валериано. Он не был приглашен на праздник, и поросенок ему явно не предназначался.

— Ты же знаешь, что ее тут не найти, — ответил повар. — Вот если бы я остался в Текусигальпе. Какая была гостиница! Если бы не случай с немецкой туристкой и ее ребенком…

Валериано, который пристально смотрел туда, где дорога сливалась с горизонтом, вдруг резко поднял руку.

— Тихо! Они едут!

Вдали на дороге появилось облачко пыли, которое оказалось легковым автомобилем, мчащимся на большой скорости. Это был «Плимут» пепельного цвета — такси из Сан-Франциско-де-ла-Пас.

— Праздник спасен! — закричал Жан-Клод и побежал к лагерю.

— И не только праздник, — сказал Валериано. — Теперь бойцы получат дополнительную порцию перуанского кокаина, которую обещал Мигелито. Я представляю, как у них заблестят глаза, когда они узнают, что приехал де лас Касас.

— Все-таки приехал. А ведь многие сомневались, что он почтит нас своим посещением.

И несостоявшиеся литературоведы улыбнулись друг другу, вытерли носы и пошли докладывать начальству.

«Плимут» свернул с каменистой дороги, вдоль которой торчали пеньки недавно срубленных деревьев, и въехал в лагерь с протяжным сигналом. Разряженные контрас, выстроенные для торжественной встречи, радостными криками приветствовали машину, подбрасывая в воздух головные уборы и вытирая обшлагами носы. Латиноамериканский квинтет из Табаско заиграл веселую мелодию. С заднего сиденья машины слез Рамон де лас Касас, представитель СФНО (контрас) в изгнании, организации, которая ставила своей целью освобождение Никарагуа и восстановление режима недавно приконченного Тача Сомосы и его распущенной «гвардии насиональ», хотя, конечно, на сей раз в более мягких формах.

На де лас Касасе был великолепный белый костюм с черным узким галстуком. Тщательно ухоженное лицо и кучерявые седые волосы делали его похожим не то на Боливара, не то на святого Мартина.

Команданте Мигелито, или команданте Бандера Негра, вышел лично встретить знатного гостя. Они крепко обнялись. У Мигелито — огромного верзилы без передних зубов — горел в глазах безумный огонь. Корреспондент «Нью-Йорк таймс» назвал его: «нечто среднее между наемным убийцей и вождем варваров Аттилой».

Они направились в палатку Мигелито. Касас сел на брезентовый стул. Мигелито налил в небольшие, украшенные орнаментом чашечки сероватую чичу.^[8]

— Надеюсь, поездка была не очень утомительной?

— Совсем нет. А я надеюсь, что к вам благополучно добрались те женщины, которых я прошлым месяцем направил через нашего агента в Гватемала-Сити.

— Да, мои ребята вам чрезвычайно признательны.

— Женщины были что надо?

— Конечно, у вас превосходный вкус, дон Рамон… — Мигелито запнулся.

— Что такое? — встревожился Касас. — Слишком худые? Понятно. Но ты ведь знаешь, как трудно найти непотасканных шлюх, которые согласились бы ехать сюда. Наш агент в Панаме Манчего де Кесадильо просит понять его и простить.

За распахнутым пологом палатки виднелись темно-фиолетовые горы Сьерра-де-Агальта с золотистыми вершинами. Густую тропическую жару разогнали набежавшие облака. Несколько крупных капель упали на палатку.

— Черт! — воскликнул Мигелито. — Похоже, что сезон дождей в этом году начнется раньше обычного. А мы живем в дырявых палатках на этом богом забытом холме. Ни тебе фильмов, ни даже толстых шлюх, которые помогли бы одолеть скуку и одиночество центральноамериканской ночи. Слава богу, хоть свиньи есть.

Снаружи кто-то радостно произнес с французским акцентом:

— Поросенок готов! Прошу к столу!

— И последнее, перед тем как мы сядем за праздничный стол, — остановил гостя Мигелито. — Я просил вас приехать не только затем, чтобы отведать поросенка, хотя этот праздник — в вашу честь. Я хочу вам сказать, что мы наконец готовы.

Касас насупился.

— Ты имеешь в виду, что вы готовы быть готовыми?

Мигелито на мгновение закрыл глаза — незаметный, но весьма красноречивый жест.

— Так сколько у тебя людей в отряде?

— Мне досталось почти четыре тысячи первоклассных бойцов из отряда команданте Гато Азула. Он отошел от дел и занялся акварелями во Флезоле, поэтому все его бойцы пришли ко мне. Мне хорошо платили, но я все равно был вынужден израсходовать всю помощь от ЦРУ плюс все то, что мы добыли на армейских складах Тумбупу прошлой осенью.

— Четыре тысячи — это хорошо, — сказал Касас, — но…

— Подождите, это еще не все. Я договорился с командирами других повстанческих отрядов. Им надоело сидеть без дела, и они согласились наступать вместе со мной. Рамон, на этот раз у нас получится.

— Мигелито, я восхищаюсь тобой — ты поработал на славу.

Мигелито усмехнулся:

— Теперь вы понимаете, почему меня называли Эксихеньте,^[9] прежде чем я взял имя Бандера Негра. Рамон, я думаю, что мы справимся. Мы перейдем реку в Дос-Охетес, обойдем Вирден-Горда-Лайн, разобьем батальон в Долсес-де-Муэрте и соединимся с Норге Энсен Дадорой и его «Оранжевыми гусеницами» в Морена-де-Чурри.

— Превосходно! — воскликнул Касас. — А потом что?

— А потом мы выполним план Хончо Азула, который, как вы помните, мы обсуждали в прошлом году на съезде повстанцев на Ямайке. Как раз именно там я имел удовольствие познакомиться с вашей подружкой и ее полоумным младшим братом. Так вот, объединившись, мы малыми группами проберемся в Тасо-Энчилада, откуда выступим на Манагуа.

— Гениально, — заявил Касас. — Нет, правда, Мигелито. Неудивительно, что тебя называют Наполеоном провинции Бокачича.

— Но мне для этого кое-что нужно.

— А, знаю. Толстые шлюхи.

— Нет, хотя они тоже нужны. Но я имел в виду оружие.

Касас посерьезнел.

— Это всегда большая проблема. Особенно если учесть количество, которое ты просишь.

— Нам понадобится несколько зенитных пушек. Кстати, несколько танков тоже не помешают.

— Эй, полегче. Сейчас ты начнешь просить спальный мешок и новую пару обуви для каждого из твоих бойцов.

— К этому добавьте еще санитаров и врачей. Они тоже нужны моим людям.

— Мигелито, я бы с радостью исполнил все твои просьбы, но не я решаю. Только Революционный совет национальной свободы в изгнании может принимать подобные решения. Но у него все равно нет столько денег. — Касас быстро посчитал в уме. — Ты просишь около двадцати миллионов долларов. Это не шутки. Прости, конечно, если мои слова показались тебе обидными.

На лице Мигелито застыло недоуменное выражение.

— Я знал, что этим кончится. Это называется пустая болтовня.

— Мигелито, — сказал Касас, — мы с тобой старые друзья. Ты же говоришь с Рамоном. Ты меня понимаешь, дружище. Скажи, твои ребята будут воевать?

— Будут ли они воевать? — ощетинился Мигелито. Его голос прозвучал как удар хлыста в тишине центральноамериканского заката. — Они у меня все повязаны и потому будут воевать с кем угодно. Наркотики здорово помогают в этом деле. Мы как-то в горах задержали контрабандистов с грузом кокаина. Эти идиоты замаскировались под съемочную группу журнала «Нэшнл джиогрэфик». Мы конфисковали товар, и с тех пор я даю своим людям кокаин. Так что они готовы. Вы, наверно, заметили пеньки срубленных деревьев вдоль дороги на подъезде к лагерю. Это мои ребята штыками баловались. Мы через джунгли пройдем — деревьев не останется, а вы говорите — в бой. Они будут воевать, Рамон. Их нужно лишь постоянно подпитывать, и тогда они пойдут в бой с радостными криками. Но надо выступать — иначе, когда у меня закончатся наркотики, они начнут убивать друг друга. А потом прикончат меня и девочек.

— Послушай, — начал Рамон, — если бы я тебе дал все, что ты просишь…

— Я стал бы президентом нашей страны! — закончил Мигелито. — Я не политик, я просто хочу стать бессменным главнокомандующим вооруженных сил нашей любимой родины.

— Ну что ж, будем считать этот вопрос решенным.

— Да ну вас, Рамон. Либо наступаем, либо бросаем это дело, берем с собой все, что нужно, и уезжаем в Испанию. Я устал сидеть на этом холме и развлекать тысячи ублюдков солдат, да еще без помощи толстых девочек.

Тут в палатку ворвался возбужденный Жан-Клод с всклокоченными волосами и дико горящими глазами.

— Мой дорогой друг, — обратился Мигелито к шеф-повару, — в чем дело?

— Прошу прощения, что помешал, команданте Бандера Негра, — медленно, чеканя слова, как актер в традиционной японской опере, ответил Жан-Клод, — но если вы и ваш гость сейчас же не сядете за праздничный стол, я уйду в другой отряд, где выше ценят качественную еду.

— Ну зачем же так, — засмеялся Мигелито. — Мы идем есть поросенка и съедим его без остатка. Да, Рамон?

— И не только его, — ответил Касас.

— Точно? — спросил Мигелито.

Их взгляды, взгляды хищников, встретились. Касас кивнул и обнял Мигелито за плечи.

— Все в порядке, мой друг, — сказал он. — Этим мы и займемся.

Глава 11

Рамон де лас Касас покинул лагерь сразу после праздничного ужина с поросенком. Он не забыл поблагодарить Жан-Клода, который позже в предисловии к своей кулинарной книге «Контрас-гурман» упомянул об этой благодарности.

Представитель СФНО(к) приказал водителю ехать в аэропорт Сан-Леандро в Тегусигальпе. В здании аэропорта было мало пассажиров, но очень много вооруженных солдат и несколько женщин-индианок с детьми, завернутыми в пестрые одеяла. Касас до утра просидел в зале VIP,^[10] попивая кофе с коньяком. В семь утра он сел на самолет компании «Пан-Америкэн», выполняющий рейс в Гватемала-Сити. Туда он прибыл за несколько минут до начала еженедельного заседания руководящего совета СФНО(к), или на европейский манер — Никарагуанской свободной республиканской либерально-демократической партии.

Делегаты собрались в опаловых апартаментах отеля «Уеспедес», аляповатого здания, построенного в испанском стиле. Большинство делегатов были небольшого роста, в строгих костюмах, белых рубашках и галстуках умеренных тонов. Обувь у всех была тщательно начищена, некоторые держали в руках потертые портфели. Несколько человек носили очки.

Под мерный шум медленно вращающихся вентиляторов Касас в рубашке с закатанными рукавами хриплым от волнения голосом изложил свое предложение: используя кредит, предоставляемый Никарагуа, закупить оружие для контрас Мигелито. Он сказал, что игра стоит свеч, так как одним ударом можно будет решить все проблемы.

Разумеется, не обошлось без возражений.

— А что скажут Соединенные Штаты? — спросил Патрисио Сегудия, человек с водянистыми глазами, министр иностранных дел в изгнании, в клубных туфлях, обладавший дурной привычкой постукивать по стакану с водой.

Сегудия заявил, что последние опросы общественного мнения показали, что семьдесят девять процентов американских избирателей против активной поддержки контрас и всяких других «партизанос»; что восемьдесят семь процентов не могут отличить центральноамериканские страны друг от друга, а восемьдесят два процента вообще не желают знать о Центральной Америке.

— Не беспокойтесь об американцах, — сказал Касас. — Они знают, что мы единственная партия, которая, придя к власти, предоставит нашу промышленность в распоряжение их гигантских корпораций. Так что они согласятся.

— Как вы можете говорить с такой уверенностью? — возмутился Сегудия.

Тут встал Гарсиласо Вегас. Это был молодой симпатичный человек, делегат из Чоютепе.

— Думаю, что могу вас успокоить, — сказал он. — Я представляю ЦРУ в вашей организации. И уполномочен заверить вас в нашей полной поддержке, но только если вы поднимете свои задницы и начнете воевать.

После этого прошло голосование. Единогласно решили, что де лас Касас может обратиться в Багамскую корпорацию, международному спонсору незаконной торговли оружием, за кредитом в двадцать пять миллионов долларов (кое-что должно было перепасть и руководящему совету) под залог движимого имущества Никарагуа.

Глава 12

Корпорация «Багамы» была странным порождением того страшного периода, когда цивилизация приближалась к своему очередному тысячелетию. Это была частная фирма, в которой работали первоклассные ученые-идеалисты. Они стремились достичь своих возвышенных целей незаконными путями. Потребность в такой организации стала вполне очевидной, когда сообщество ученых мира стала все больше и больше беспокоить угроза гибели человечества в результате неразумной индустриализации. Эти люди были уверены, что даже если исчезнет угроза ядерной войны, то через пятьдесят-сто лет планета все равно станет пригодной для жизни лишь тараканов и электрических угрей. Фантасты предлагали покинуть планету на борту гигантского звездолета. Но все почему-то были уверены, что конец наступит гораздо раньше, чем такой звездолет создадут.

Население росло, вместе с ним росло и загрязнение окружающей среды — «цивилизованные звери» перешли границы дозволенного. Они разрушили все, что только можно было разрушить, они убили всех крупных животных, израсходовали накапливавшиеся в течение миллионов лет запасы пресной воды, нефти, угля и других минералов. Хрупкое равновесие экологических систем в различных уголках Земли было нарушено, часто непоправимо. Планета безостановочно двигалась к своей гибели. А народы продолжали ссориться и воевать из-за пустяков, отстаивая свои экономические, религиозные и социальные доктрины.Перспективы процветания больших и малых стран ставились в прямую зависимость от наращивания мощи и оснащенности вооруженных сил. Люди были своего рода муравьями-воинами, которые обеспечивают всем необходимым более сильных насекомых.

Для сохранения глобальной экосистемы, которая поддерживала жизнь на всей Земле, нужно было принять срочные меры. Для этого прежде всего нужно было рассматривать Землю как единое целое. Такой подход давал возможность сохранить жизнь на планете хотя бы еще на сто-двести лет.

Однако человечество ХХ века завязло в самоубийственной рутине. Нельзя было предпринять какие-либо шаги до тех пор, пока угрозы не становились реальными. Но часто уже было поздно — последствия становились необратимыми. Ведущие ученые признали необходимость следования нетрадиционными путями ради спасения Земли от людского безумия — иными словами, путями незаконными.

Для решения данной проблемы были созданы группы заинтересованных ученых. Ключевой проблемой спасения Земли признали недостаток финансовых ресурсов. Для решения глобальных задач нужны были астрономические денежные суммы. Откуда могли появиться миллионы, миллиарды и даже триллионы долларов? Ни одно государство, а тем более частная корпорация не могли предоставить необходимой суммы.

Для поиска источника финансирования и была создана корпорация «Багамы».

Однако существовала некая структура, которая могла весьма быстро накапливать большие суммы денег. Имя ей — организованная преступность.

Естественно, научное сообщество было против. Многие ученые, будучи честными людьми, не могли себе позволить скрыть хотя бы небольшую часть доходов от налогового инспектора. Единственным «серьезным» нарушением закона, которое они могли себе позволить, было вождение автомобиля в нетрезвом состоянии. Тем не менее, как люди умные, они были вынуждены считаться с неумолимой логикой и реалиями создавшейся ситуации, которая толкала законопослушных граждан на сотрудничество с организованной преступностью. Это было лучше, чем сотрудничать с политиками, чьи планы вели планету прямой дорогой к уничтожению.

Таким образом родилась корпорация «Багамы», которая объединила тех ученых всего мира, для которых сохранение Земли как среды обитания человека было важнее различий в религиозных, политических или экономических взглядах. Корпорация занялась раздачей ссуд под огромные проценты клиентам мирового уровня. При этом национальная американская и международная китайская мафии не жалели времени и сил для поддержки ее операций.

Вскоре выяснилось, что корпорации вообще не нужна помощь. Людям, которые с легкостью разбирались в физике элементарных частиц, хроматографии или квантовой теории, оказалось совсем не трудно уяснить, как «проворачиваются» незаконные сделки.

Специальная группа изучила требования потребителей наркотиков к «идеальному» наркотику и вывела гибрид марихуаны, который был в двадцать-сорок раз мощнее, чем обычная «травка». Его назвали «суперзелень». Он обладал еле уловимым запахом и внешне походил на бобовые побеги. Большое начинается с малого. Корпорация «Багамы» успешно завладела мировым рынком сбыта марихуаны.

«Суперзелень» не разрушала слизистую носа. Одной дозы было достаточно для нескольких часов кайфа. Но самое главное — можно было, завернув наркотик в тонкую ткань и пропитав ткань силикагелем, получить густую массу, которая легко закреплялась под крыльями автомобилей. В пункте назначения «товар» в целости и сохранности легко изымали.

Но это было впереди. А пока корпорация «Багамы» зарабатывала выдачей ссуд. И однажды интересное предложение поступило в адрес ее представительства в западном полушарии в местечке Отер-Бей, что в ста шестидесяти милях от города Нассау на Багамских островах.

…Занавески на окнах в зале заседаний были опущены, и лучи закатного солнца, пробиваясь сквозь них, покрывали бронзовыми бликами стены зала. Кондиционеры, потихоньку потрескивая, овевали прохладой членов комитета в темно-синих шерстяных фирменных куртках.

Председательствовал доктор Альвас Дал. Образование он получил в Нидерландах. Через два года после окончания университета в Утрехте он начал работать на линейном ускорителе в Физическом центре Стэнфорда. После четырех лет в Беркли его пригласили в Мичиганский университет преподавать физику. Годом раньше после неожиданной смерти Ганга Касторна Секретный совет ученых в Женеве назначил его директором научно-исследовательского института корпорации. Дал был крупным блондином с красной веснушчатой кожей, которая не поддавалась загару.

— Главный вопрос сегодняшней повестки дня, — объявил председатель Дал, — запрос Рамона де лас Касаса из СФНО(к) на двадцать пять миллионов для закупки вооружения, предназначенного для свержения нынешнего правительства Никарагуа. Я думаю, что вы ознакомились с материалами.

Пятеро из присутствующих кивнули, другие продолжали бездумно чиркать в записных книжках.

— Я хотел бы услышать ваши мнения, — объявил Дал.

Исао Якитори, бывший сотрудник Национального геодезического центра США, специалист в интерферометрии, взял слово:

— Возврат денег не гарантирован. Касас потратит их на оружие. Вспомните, сколько оружия эти люди уже получили, а результата никакого. Их обещание вернуть деньги за счет пятидесятипроцентного повышения налогов в Никарагуа, так называемой «платы за мир», звучит хорошо — но что мы будем делать, если они не придут к власти?

— Я думаю, мой коллега обратил внимание лишь на минусы этой сделки, — заметил Эдуард Макиделли, профессор химии и биохимии Колорадского университета. — Риск велик, но и доход велик. Двести процентов за пять лет — совсем неплохо.

— Если они придут к власти, — вставил Якитори.

— Вы что, не понимаете, что наши деньги вернутся к нам? — продолжал председатель Дал. — Одно из условий нашего соглашения с СФНО(к) состоит в том, что их представитель в Майами Альфонсо Гусман будет покупать оружие у нашего дилера в Майами Ицхака Фрамиджяна. Таким образом наши же деньги вернутся к нам. Фактически мы заключаем сделку с самими собой. К нам вернутся наши двадцать пять миллионов плюс проценты. Мы не проиграем даже в том случае, если СФНО(к) не захватит власть в Никарагуа.

— Если нет прибыли, то нечего заниматься бизнесом, — заявил Марк Клэнси, профессор анатомии и зоологии Иллинойсского университета. — Кто такой этот их представитель Гусман? Можно ли на него положиться?

— Когда речь о деньгах, то он человек чести, как все эти старые ублюдки из «эскадронов смерти», — ответил Макиделли.

— Опять мы лезем в политику, — заметил Якитори. — Политики — люди ненадежные. Почему бы нам не продолжить финансирование террористических операций? До сих пор это было надежным и выгодным делом.

— Некоторые из вас не понимают главного, — сказал Дал. — Доход от сделки будет выражен не только в деньгах, но и в возросшем влиянии в международных кругах, после того как мы проведем операцию по финансированию переворота. Это веление времени. С точки зрения «расширения производства» террористические операции — не очень-то перспективное дело. Нужно начинать что-нибудь новое. Финансирование революций — будущее частного капитала. Этой теме посвящен доклад нашей аналитической службы.

— Неплохая перспектива, — сказал Якитори. — Надеюсь, последствия вашего решения не станут мучить вас кошмарными снами.

— Я тоже думал об этом, — вставил Макиделли, осклабившись.

Дал улыбнулся, но почувствовал внутри холодок страха. Председатель корпорации «Багамы» не имеет права на ошибку. Даже на одну. Ошибка означает смещение с поста. В корпорации «Багамы» председателя руководящего совета «смещают» в бетонную усыпальницу на дне океана. А аналитическая служба до сих пор не решила, как незаконная организация может участвовать в законной смене власти в какой-либо стране.

Результаты голосования показали, что все члены Совета высказались за предоставление кредита СФНО(к) на оговоренных условиях. После заседания председатель Дал поехал домой.

Глава 13

Перед Гусманом на столике лежала телеграмма, в которой извещалось, что сумма в двадцать миллионов долларов переведена на его счет в Панаме. Из кедровой коробки на столе он достал сигару «Монте-Кристо». Закурив, он пожалел, что на свете не существует более дорогих сигар. Тогда можно было бы как следует отпраздновать такое событие — двадцать миллионов! Хотя большая часть суммы пойдет на оплату сделки с Фрамиджяном, да еще миллион с небольшим уйдет «друзьям», «официальным лицам», «экспедиторам» и другим посредникам. И все равно доход немалый. Неплохо для сына армянского торговца.

Итак, он сидел в кожаном кресле в белой комнате на втором этаже своего розового дома причудливой архитектуры в Южном Майами, наслаждаясь торжественным моментом. Однако всему свое время — пора заниматься делами. Он снял трубку и набрал номер.

— Господин Блэйк? Буду рад встретиться с вами. Есть вопрос, который необходимо с вами обсудить. Неотложное дело.

— Неотложное для кого, Альфонсо? — ровным металлическим голосом осведомился Блэйк.

— Для нас обоих, мой друг. Речь идет об осуществлении нашей великой мечты. Мечты двух наших великих народов. Которая, кстати, сулит значительные прибыли всем участникам.

— Великолепно, Ал. — В голосе Блэйка прозвучали ироничные нотки. — Но зачем было звонить мне? Не лучше ли сразу дать объявление в «Майами геральд»?

— Это надежная телефонная линия, — заверил Гусман своего собеседника.

— Откуда ты знаешь?

— Ну вы же сами сказали, — недоуменно ответил Гусман, чувствуя, что попал впросак.

Блэйк всегда разговаривал с Гусманом как с идиотом, с удовольствием насмехаясь над жадностью армянина. За это Гусман ненавидел его лютой ненавистью.

— А если я тебе скажу, что в твоем саду зарыта кубышка с золотом, ты тоже мне поверишь?

— Прошу прощения, Блэйк.

— Слушай, ты что там, обкурился травкой? — спросил Блэйк. — Какой-то ты сегодня странный. У тебя серьезное дело или опять фантазии на тему «отдых в знойном Рио»?

— Нет, это очень важно, — настойчиво сказал Гусман. — Поверьте мне, мистер Блэйк.

— Ну хорошо, — согласился Блэйк. — Я выслушаю тебя. Встретимся в спорткомплексе «Дания». В почтовом ящике ты найдешь пригласительный билет.

— Постойте, — забеспокоился Гусман, — а мы не можем встретиться у меня дома? Вы же знаете, что после того придурка колумбийца с мачете в прошлом месяце я стараюсь как можно реже выходить из дому.

— Не сходи с ума, Ал, — ответил Блэйк. — Если хочешь встретиться, встретимся сегодня вечером в спорткомплексе. Посмотрим матч «хай-лай». Это все, малыш. — Блэйк повесил трубку.

Гусман медленно положил трубку на рычаг. Потом вынул шелковый носовой платок и вытер влажный лоб. Если бы его спросили, что подарить ему на Рождество, он бы ответил, что лучшим подарком была бы голова Блэйка на тарелке с яблоком во рту и подливкой из центральноамериканской юкки. Но его никак нельзя убить, его просто нельзя убить. Может, организовать несчастный случай…

Нет, тоже нельзя.

Может быть…

Он встал. Всего несколько слов с Блэйком — и как не бывало радости по поводу миллионной прибыли. Он нажал кнопку селектора.

— Тито!

Тито Герера как раз зашел в комнату секретаря. Услышав голос хозяина, он поспешил к нему в кабинет.

Тито, огромный метис родом из Сан-Хуан-дель-Нортэ, служил сержантом у Гусмана, когда тот занимал должность начальника образцовой тюрьмы в Манагуа. У Тито было одутловатое лицо со следами от ножа. У него имелась коллекция высушенных ушей, уникальная как с точки зрения формы и цвета экспонатов, так и в смысле количества. Он очень любил свою старую мать, живущую в Панама-Сити. Последнее позволяло Гусману все-таки воспринимать его как человеческое существо. С другой стороны, Гусман знал, что более надежного телохранителя ему никогда не найти.

— Сегодня вечером мы идем в спорткомплекс «Дания», — объявил Гусман Тито. — Поедем туда на «Ламборджини».

— Слушаюсь, хозяин. Считайте, что вы уже там, — ответил Тито.

Он хорошо говорил по-английски, потому что большую часть свободного времени проводил, прокручивая по видику американские гангстерские фильмы. Тито медленно и задумчиво побрел к двери.

— В чем дело?

— Это, конечно, не мое дело, хозяин, но с точки зрения безопасности… Вы понимаете, что я имею в виду.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Будь начеку и смотри в оба. А теперь давай за машиной…

Однажды вечером, почти месяц назад, Гусман сидел в своей гостиной и смотрел по видеомагнитофону «Касабланку». Глухо прозвучавший взрыв можно было принять за землетрясение. Это был короткий толчок, по двадцатисемидюймовому экрану телевизора пошли полосы, затем сработала система автоматической подстройки.

Дон Альфонсо выключил видеосистему, подошел к небольшой тумбочке из экзотического твердого дерева, достал из верхнего ящика девятимиллиметровый «браунинг» и проверил обойму. После чего замер на несколько мгновений в ожидании второго взрыва. Затем спустился вниз.

В прачечной все было перевернуто вверх дном. Прачка, пожилая тетушка Тересита, и накопившееся за неделю грязное белье были размазаны по стенам. Зрелище напоминало сюрреалистическую картину абстракциониста, исполненную с помощью мотка колючей проволоки. Даже бывший начальник образцовой тюрьмы Манагуа не смог смотреть на это без содрогания.

Он прошел в гостиную. Там на мягком кресле билась в истерике жена.

Через мгновение в комнате появился зевающий и потягивающийся Хуанито, двадцатичетырехлетний племянник Гусмана. Когда прозвучал взрыв, он спал на топчане возле бассейна.

— Все нормально, — заявил Гусман, — это всего лишь неприятный инцидент. Не надо паниковать. Хуанито, позвони сначала в погребальную контору «Сиело де Корасон», чтобы они позаботились о Тересите, а потом в «Транскарибское бюро по найму» и попроси прислать новую прачку. А после вызови водопроводчиков. По-моему, не работают разбрызгиватели на газонах.

— Разбрызгиватели? — уточнил Хуанито, неловко улыбаясь.

— Вероятней всего, взрыв повредил трубы для подачи воды. Поэтому не работают разбрызгиватели. Можешь убедиться сам. Декоративная трава, которую в прошлом месяце посадили садоводы из «Гил энд Эдди», может завянуть. А она обошлась мне в десять тысяч долларов. Номер найдешь в телефонной книге.

Хуанито пошел к телефону в соседний с гостиной кабинет. Жена Гусмана, донья Катерина, пришла в себя и поднялась с кресла.

— Нужно заказать панихиду по этой бедной женщине.

Дону Гусману почему-то в голову пришли слова из фильма, который он смотрел до взрыва.

— Накажите настоятелю помолиться за упокой ее души.

— Что? — переспросила донья Катерина.

Это была высокая худощавая женщина с царственной осанкой. Всем своим видом она напоминала испанских королев прошлого века — Изабеллу ла Католику или скорее всего Хану ла Локу.

— Ничего, дорогая, просто шутка, — ответил Гусман.

Он не мог позволить себе не считаться с ней, по крайней мере открыто. Ведь она была официальной владелицей ценных бумаг, на которых основывался весь бизнес Гусмана.

Из этого потрясения он, несомненно, вышел с честью. Но след все-таки остался. Он так и не узнал, кто заложил бомбу и каким образом она оказалась в прачечной. Слишком многим хотелось отправить его в лучший мир. Были предприняты дополнительные меры предосторожности, а Тито «позаботился» о нескольких подозреваемых. Гусман стал реже выходить из дому. А теперь этот чертов Блэйк со своим «хай-лаем». «Вот покончу с этим и больше не буду выходить из дому, — подумал Гусман. — Клянусь. Пускай с воздуха бомбят, если хотят меня убить».

Глава 14

Гусман, задумавшись, сидел на заднем сиденье машины, которую вел Тито. Они свернули на бульвар Дания-Бич, в квартал, сиявший люминесцентными огнями, как туристический лайнер. Тито въехал на клубную стоянку спорткомплекса. Оставив машину швейцару, они вошли в здание. Гусман всегда старался приехать пораньше, чтобы пообедать в клубе — он просто обожал суп с зажаренными в оливковом масле мидиями, базиликом, чесноком, петрушкой и помидорами, который подавали в фигурной супнице. Но сегодня они опоздали, и Гусман сразу пошел в зал для «хай-лая». Он был в превосходном настроении. Неожиданно служитель у входа в зал попросил предъявить пригласительный билет, который Гусман забыл вынуть из почтового ящика. Узнав, что у посетителя нет билета, служитель предложил Гусману покинуть здание.

Этому парню, даже если он новичок, следовало бы знать Альфонсо Гусмана в лицо, а не устраивать скандал. Неужели он сразу не мог сообразить, кто стоит перед ним? Ну хотя бы по виду Тито, который словно тень следовал в двух шагах от хозяина. Однако служитель допустил еще один промах. Не обращая на него внимания, Гусман прошел в зал и занял место для почетных гостей. Вспомнив эпизод с туповатым парнем, он улыбнулся. И тут служитель спросил его, что, черт возьми, тут смешного. Гусман пообещал объяснить. И прежде чем бедолага служитель сообразил, в чем дело, над ним нависла двухметровая безобразная туша Тито.

— Он вас беспокоит, хозяин? — тихим голосом спросил Тито.

И тут до служителя дошло, кто перед ним. Грузный Гусман в темном дорогом плаще, Тито в белой ветровке, с эмблемой команды «Майамские дельфины», ладно сидевшей на огромном теле. Служитель решил, что над ним нависла смертельная опасность, но он был слишком мелкой сошкой, чтобы с ним возиться. Гусману нравилось внушать людям страх. Это тешило его самолюбие.

— Пошел отсюда, — сказал он и отвернулся.

Некоторое время он наблюдал за тем, что происходило на площадке длиной сто семьдесят восемь футов, с трех сторон обнесенной стенками из прозрачного пластика. «Баски» в красных шлемах, белых штанах, теннисных туфлях и цветных майках с номерами на спинах отсалютовали, и матч начался.

На соседнем ряду для избранных сидели четверо кубинцев. Они ставили на игроков один к пяти, и один из них, пузатый, с черными вьющимися волосами, бил свернутой газетой по голове своего соседа всякий раз, когда его команда вырывалась вперед. Для межсезонья зрителей собралось довольно много, большинство из них — белые. Они криками поддерживали игроков, на которых поставили. «Давай, второй!» Имена игроков были указаны в программке — но кто сможет выговорить такие баскские имена, как Горричо, Уррета, Ларрууска, Ассис Третий, Чаз? Гораздо легче выкрикивать номера.

Чтобы хоть как-то проявить интерес к игре, Гусман решил сделать ставку один к трем в следующем раунде. И тут к нему подсел Блэйк. Это был невысокий мужчина с резкими чертами лица и коротко подстриженными волосами песочного цвета, которых у него оставалось не так уж и много. Он был одет в светло-серые брюки тропического образца с тонким ремнем из кожи аллигатора, дакроновый пиджак в коричневую и голубую полоску и белые штиблеты «Сэкс» с кисточками.

В такую жару даже легкий пиджак казался излишеством, но Блэйк надел его, чтобы скрыть пистолет — плоский, короткоствольный 32-го калибра, не очень мощный, но незаменимый в схватках лицом к лицу. Пистолет лежал в специальной кобуре из тонкой замши.

Партнер Блэйка, Коэлли, был высок, почти сто девяносто сантиметров, и весил слишком много даже для своего роста. Над белой гуайберой виднелось круглое скорбное лицо. Никаких пиджаков — он спрятал свой пистолет за голенище высокого сапога.

— Ну, приятель, как дела? — спросил Блэйк.

Коэлли сел сзади, рядом с Тито, который неодобрительно хмыкнул.

— Рад видеть вас, мой друг, — сказал Гусман.

— Не сомневаюсь, — ответил Блэйк.

Он взглянул на табло — пятый раунд подходил к концу.

— Кто, по-твоему, станет фаворитом в шестом раунде?

Гусман относился к «хай-лаю» с глубоким безразличием. Ему больше нравился баскетбол, и он болел за «Майамских дельфинов». Но он сделал вид, что внимательно изучает программку.

— Номер второй и номер пятый, — наконец сказал он. — Гутьеррес силен в этом сезоне, а лучше Браса защитника не сыскать.

— Думаешь, стоит на них поставить?

— Да. Один к пяти.

Блэйк обернулся:

— Анжело, поставь за меня пару долларов. И захвати с собой Тито. Можешь угостить его пивом.

Тито покачал головой:

— Я останусь здесь.

Коэлли посмотрел на Блэйка. Тот пожал плечами. Тогда Коэлли тяжело встал и пошел делать ставку.

— Итак, приятель, — сказал Блэйк. — Как идут дела? Как поживает сеньора?

— Спасибо, хорошо, — ответил Гусман.

Он не стал спрашивать про семью Блэйка. Он даже не знал, есть ли у того семья. Зачем вообще таким людям семьи?

— Чему обязан честью встретиться с тобой в этом дворце спорта?

— Один наш проект наконец-то стал раскручиваться, — ответил Гусман.

— А теперь повтори это на английском, ладно?

— Мигелито готов действовать.

— О каком Мигелито идет речь? — поинтересовался Блэйк. — О том, что в Ель-Юнке, или о том, что в Сан-Франциско-де-ла-Пас?

— О том, что в Сан-Франциско, в Гондурасе. Его еще называют Бандера Негра.

— Как же, помню, — сказал Блэйк. — Он присутствовал на прошлогодней конференции контрас на Ямайке. Правильно? Коротышка с большими амбициями.

— Мигелито собрал под свое крыло повстанцев из трех различных групп. Теперь под его командованием состоит пять тысяч хорошо обученных бойцов. Другие отряды пообещали оказать ему помощь. СФНО тоже поддерживает его. В течение этого месяца он готов предпринять наступление на Санта-Клару. Это необходимо сделать до начала сезона дождей.

На площадку вышли игроки, начался шестой раунд «хай-лая». Коэлли вернулся и вручил Блэйку два пятидолларовых билета.

— Какова вероятность выигрыша? — спросил Блэйк.

— Три к одному.

— Слабовато. Надеюсь, Ал все же окажется прав. Итак, Мигелито готов действовать? Прекрасно. Надеюсь, он сообщил об этом нашему резиденту.

— Разумеется. Но у него есть одна проблема.

— Проблемы существуют всегда, — философски заметил Блэйк.

— Ему необходимо оружие и боеприпасы.

— Всегда одни и те же проблемы.

— Прошу прощения, однако на сей раз все обстоит иначе. Сейчас он действительно готов сражаться и, несомненно, одержит победу. На этот раз, Блэйк, мы уверены в успехе, тем более что нас должны поддержать войска Анхеля де Гойо, сконцентрированные возле гватемальской границы.

— Тебе и об этом известно? — удивился Блэйк.

— У меня тоже есть свои источники.

— Так в чем же нуждается Мигелито?

— Ему необходимо вооружить пять тысяч бойцов.

Блэйк присвистнул.

— Речь идет о больших деньгах, амиго.

В этот момент зрители зашумели. На площадке осталась только одна пара. Именно та, на которую поставил Блэйк. Агент принялся с интересом наблюдать за финальной игрой. Один из игроков с силой послал мяч к стене.

— Отличный удар, — прокомментировал Блэйк.

Соперник слабо отбил отскочивший мяч, и первый игрок поставил точку классическим ударом. Игра закончилась.

— Замечательно! — воскликнул Блэйк. И передал билеты Коэлли. — Анжело, получи, пожалуйста, выигрыш в кассе. — Затем он повернулся к Гусману: — Ты действительно разбираешься в игроках.

— Я разбираюсь в военных делах тоже. Мигелито одержит победу.

— И он хочет получить оружие через меня?

Гусман кивнул.

— Им это обойдется недешево.

— С деньгами у них все в порядке. Можете на этот счет не волноваться. Но мне хочется знать ваше мнение.

— Что ж, — ответил Блэйк, — действуй по плану. Свяжись с Фрамиджяном. Он, как всегда, устроит все наилучшим образом. И, надеюсь, ты не забудешь, как обычно, внести благотворительный взнос в фонд помощи ЦРУ до того, как поставят оружие?

— Разумеется! Спасибо, мистер Блэйк.

— Пожалуйста. Чего не сделаешь ради праведного дела.

Глава 15

Ицхаку Фрамиджяну, невысокому, крепкого сложения мужчине со смуглым цветом кожи недавно исполнилось сорок семь лет. Он был израильтянином, выросшим в кибуце возле города Эйлат. Торговлей оружием он занялся еще в юности. Его отец поставлял вооружение противоборствующим сторонам в конфликте между иргунами и хагганами во время освободительной войны. Когда старший Фрамиджян погиб во время террористической акции в секторе Газа, Ицхак взял семейный бизнес в свои руки.

В течение долгого времени молодая нация остро нуждалась в оружии, что обеспечивало Фрамиджяну солидный доход. Но после Шестидневной войны необходимость в экспорте вооружения из-за рубежа отпала. Израиль стал строить свои оружейные заводы и скоро сам превратился в крупнейшего мирового поставщика смертоносного товара.

Когда в пригороде Тель-Авива и Хайфы эти фабрики стали расти как грибы, а доходы Фрамиджяна резко пошли на убыль, он эмигрировал в Соединенные Штаты.

Там он пришел к выводу, что человек со связями в Африке, Европе и на Ближнем Востоке может неплохо устроиться в Америке. Он поселился в Майами, возобновил старые контакты и стал заниматься прежней деятельностью, если не совсем легально, то по крайней мере с молчаливого согласия такой организации, как ЦРУ, которой как раз был нужен человек, имеющий возможность поставлять оружие тем клиентам, которые по закону не имели права получать его от американского правительства. Успешная деятельность Фрамиджяна не ускользнула от внимания Багамской корпорации. Фрамиджян предпочитал работать в одиночку, но ему сделали такое выгодное предложение, от которого он просто не мог отказаться, подкрепленное угрозой, которую он не мог проигнорировать. С помощью Багамской корпорации он стал зарабатывать гораздо больше, причем особенно не рискуя. Но Фрамиджян твердо знал, что наступит день, когда он снова сможет работать самостоятельно.

Продаваемое Фрамиджяном оружие использовалось для усмирения гаитян, доминиканцев, чилийцев, аргентинцев и многих других. Оно применялось в закончившейся провалом высадке антикубинского десанта в бухте Кочинос. Поставляемые им автоматы, возможно, попадали даже в руки бойцов Организации освобождения Палестины, которые убивали из них израильтян. Трудно догадаться, куда именно попадет то или другое вооружение. Оружие в этом плане похоже на деньги, уследить за которыми просто невозможно. Фрамиджян знал, что не несет абсолютно никакой ответственности за то, каким образом используется поставляемое им оружие. Разве можно винить в чем-то продавца обувного магазина в Мюнхене в тридцатые годы, продавшего пару сапог покупателю, который потом избил ими до смерти старого еврея в темной аллее?

Гусман позвонил Фрамиджяну в пятницу. Фрамиджян никогда особо не придерживался религиозных ограничений и как раз наслаждался салатом чоу-мейн из луизианских крабов, который ему доставили по заказу из только что открывшегося китайского ресторана «Кэйджан». Одновременно он смотрел по телевизору «Кинозал по пятницам».

Они давно уже занимались совместным бизнесом. После обычного обмена любезностями Гусман сказал, что через пару недель собирается давать банкет и хочет, чтобы Фрамиджян занялся поставкой фруктов. Фрамиджян был владельцем компании по импорту и экспорту фруктов, что обеспечивало ему надежную крышу и давало возможность говорить об оружии, используя названия фруктов.

— Сколько гостей?

— Около пяти тысяч.

Фрамиджян присвистнул от удивления. Он никогда еще не совершал таких крупных сделок.

— Так много? — удивился он. — Это обойдется недешево.

— Знаю. Но я всего лишь организую банкет. Мой клиент желает иметь самые лучшие продукты.

Это означало, что речь идет о новых образцах оружия, а не о тех запасах, которые хранились на складах со времен вьетнамской войны.

— Я полагаю, — сказал Фрамиджян, — что каждый гость должен получить по яблоку? — Под яблоком подразумевалась автоматическая винтовка «М-16» или автомат аналогичного класса.

— Да, но на случай, если кто-нибудь окажется голодным, надо приготовить побольше яблок. Скажем, тысяч шесть.

— Ясно, — ответил Фрамиджян. — Думаю, виноград тоже окажется не лишним? — Это означало боеприпасы. Одна гроздь — двести патронов.

— По пять гроздей на каждое яблоко. (Тысяча патронов.) И по два граната на каждого гостя. (Двадцать ручных гранат.)

— Хорошо, мистер Гусман. Заказ довольно большой, но с доставкой проблем не будет. Вам это обойдется… — Он быстро посчитал в уме. — Около двадцати долларов на каждого гостя.

Обсуждая финансовую сторону вопроса, они обычно опускали по два нуля. Фрамиджян имел в виду, что на каждого солдата придется по две тысячи долларов, а в целом сумма составит двенадцать миллионов долларов.

— Довольно приемлемая цена, — сказал Гусман. — Когда вы можете организовать доставку?

— Через пару дней, мистер Гусман. Позвоните мне послезавтра. Вечерком.

Глава 16

Пока Гусман разговаривал по телефону с Фрамиджяном, его кучерявый племянник Хуанито сидел в своей комнате в конце правого крыла Розового дворца и подслушивал разговор дяди при помощи телефонного «жучка». Подслушивающее устройство было подключено к магнитофону «Сони», которым Хуанито пользовался исключительно в подобных целях. Он прослушивал разговоры Гусмана уже в течение нескольких месяцев, но пока ничего интересного не узнал. Дядя Альфонсо был чрезвычайно осторожным человеком. Но в этот раз речь, несомненно, шла о сделке, и эта информация могла оказаться кое для кого крайне интересной.

У Хуанито были причины поступать таким образом.

Несмотря на привлекательную внешность, у Хуанито существовали проблемы. Он занимал важное положение в обществе, но не имел никаких источников дохода.

Думаете, легко быть племянником самого богатого никарагуанца в Южном Майами? Если так, то вы ничего об этом не знаете. Вы, наверно, считаете, что неплохо, когда твоя девушка — Талия Суарес, «Мисс Латинский квартал», королева Южного Майами, с упругими грудями и умопомрачительной задницей? Она однажды снималась в сериале «Майами Вайс», в эпизоде с перевоплощением инкского принца во время операции «Могамбо».

Конечно, быть племянником крупного воротилы — здорово, но за это никто не платит тебе зарплату. А Хуанито очень нуждался в деньгах, чтобы утвердить свой статус в Маленькой Гаване.

И дело совсем не в том, что Хуанито не работал. Работал, да еще как, выполняя задания своего дяди. В доме Гусмана постоянно гостили его старинные приятели из Южной и Центральной Америки. Два-три раза в неделю он приглашал выпить своих соратников по Национальной гвардии, которые неизменно оставались на ужин. В такие дни стол ломился от угощений. Но не по волшебству все это получалось. Кто-то должен был дать распоряжение поварам, кто-то — проинструктировать служанок насчет гостевых комнат, кто-то должен был припарковать автомобили на стоянке, кто-то должен был заниматься всеми мелочами. Кто-то должен был за всем следить, и этим «кем-то» никак не мог быть Эмилио. Эмилио был советником, а советникам профсоюз не разрешает делать ничего, кроме как ходить в плащах с поднятым воротником и иметь угрожающее выражение лица. А жена Гусмана, донья Катерина, совсем не хотела брать на себя обязанности хозяйки. Она давно отошла от мирских дел, проводя все время в душеспасительных беседах со священниками и монахинями. Разумеется, о Тито вообще речь не шла. Тито был телохранителем и известным убийцей — и разве можно ожидать, что человек, у которого самая большая в Майами — может, даже во всей Флориде — коллекция сушеных ушей, станет звонить в компанию «Бендер и сыновья», чтобы сделать заказ на поставку продуктов к ужину. Оставался Хуанито, и он занимался всеми этими делами. Что и делало его незаменимым.

Но о своей незаменимости знал только Хуанито. Дядя Ал считал его просто полезным. Давал ему сотню в неделю и полагал, что вознаграждение весьма щедрое. Что он оказывает племяннику большую услугу.

Так что Хуанито приходилось довольствоваться этой мелочевкой и выписывать счета слугам, механикам в гараже, садовникам, поставщикам продуктов. Ему исполнилось двадцать пять лет, и у него не было иного будущего, кроме того, чтобы продолжать шестерить для дяди Ала.

Найти выход из такого сложного положения помог ему Бендер. Тот самый лысый, как бильярдный шар, Бендер из компании «Бендер и сыновья», которому перевалило за семьдесят пять и который ходил, опираясь на две палки, разговаривал на ломаном английском и заправлял всеми делами компании. Его сыновья лишь выполняли приказы старика.

Бендер встретился с Хуанито, когда тот выбирал в винном магазине «От А до Я», что на Алтон-роуд, новые сорта вин для дяди Ала. Старик пригласил Хуанито выпить и поговорить кое о каком деле. Итак, они зашли в бар «Руджейро» возле Линкольн-Молл, и Бендер не стал терять времени на лишние разговоры.

— Раньше мы всегда были вашими единственными поставщиками, — сказал Бендер, — а теперь вы все время обращаетесь к Вашенскому. Нет, я не жалуюсь, у нас свободная страна, и каждый имеет право пользоваться услугами той компании, которая ему больше нравится. Просто я хотел узнать, в чем мы провинились.

У старого Бендера имелись достаточные основания, чтобы интересоваться такими вещами, потому что Гусман питал слабость к еврейской кухне. Такой человек — просто мечта для любого поставщика кошерной еды. Представьте себе заказчика, который тратит по две сотни долларов в неделю на римскую пастрами, цыплят в горшочках, фрикасе, маринады. Это так, на каждый день, а прибавьте еще сюда вечеринки, которые случаются не реже двух-трех раз в месяц.

— Не думаю, что вы в чем-то провинились, мистер Бендер, — ответил Хуанито. — Просто вы находитесь в Саут-Бич, а братья Вашенские — в Майами. Поэтому они быстрее доставляют нам заказы.

— Вы хотите, чтобы ваши заказы выполнялись еще быстрее? Я вам это обеспечу, — сказал Бендер. — Недавно я приобрел несколько новых фургонов и нанял водителей, которые ездят с сумасшедшей скоростью. А наши продукты вот уже двадцать семь лет отличаются превосходным качеством, и хотя мне не хочется говорить ничего плохого про моих конкурентов по бизнесу, братьев Вашенских, но всем известно, что их мацу даже нельзя назвать кошерной, потому что раввин, которого они держат в штате, реформист, а не ортодокс. Может, ты, Хуанито, и не разбираешься в таких тонкостях, но твой дядя — настоящий знаток еврейской кухни.

— Ну, если будет время, я скажу ему о ваших словах, — произнес Хуанито.

— А что, ему все равно, кто поставляет продукты?

— Да, он поручает мне заниматься такими вещами.

— Послушай, — сказал Бендер, — раз вы наши особые клиенты и учитывая то, что мы стараемся расширить свою деятельность по продаже еврейских продуктов в латинских общинах, я готов предложить тебе скидку. Десять процентов от общей стоимости. Что скажешь?

— Отлично, — равнодушно ответил Хуанито.

— Эту скидку мы не будем указывать в чеках, — продолжал Бендер. — Там будет фигурировать вся сумма. А ты сможешь раз в неделю — или как тебе удобнее — приходить в нашу центральную контору на Артур-Годфрей-роуд и получать разницу в цене наличными.

— Довольно удобно, — сказал Хуанито. — А расписку я буду отдавать дяде потом.

Бендер пожал плечами:

— Зачем усложнять жизнь такими мелочами? Я делаю эту скидку исключительно для тебя. Лично. Это будет наш маленький секрет. Я не стану распространяться. Ты же знаешь евреев — как только они узнают, что кто-то получает скидку, сразу потребуют того же. И дяде твоему об этом знать совсем не обязательно. Зачем ему это надо? Ведь ты занимаешься всеми закупками и платишь по счетам. Я просто буду отдавать деньги тебе. Десять процентов, нет, даже пятнадцать. Ты никому не скажешь, я никому не скажу, и все останутся довольны.

— Все, кроме братьев Вашенских, — сказал Хуанито.

— Вашенские заслуживают этого, потому что продают всякую дрянь под видом кошерной еды гоям, которые в этом абсолютно не разбираются. Кстати, чтобы у тебя не оставалось никаких сомнений по поводу моих добрых намерений, прошу принять небольшой аванс.

Бендер вытащил из бумажника два хрустящих стодолларовых банкнота, сунул их в руку Хуанито и прикрыл сверху своей рукой. Так все и началось.

Бендер открыл Хуанито глаза. Тот узнал, что вокруг полным-полно людей, которые хотели бы оказывать дяде Алу различные услуги. Ради этого они буквально из кожи вон лезли. Хуанито даже не требовалось ничего им говорить. В крайнем случае он небрежно ронял: «Я подумываю о том, чтобы передать заказ кому-нибудь другому» — и мгновенно получал солидную прибавку к своей зарплате. Но этого оказалось недостаточно. Чтобы поддерживать свой новый статус, ему приходилось тратить все больше и больше. И он стал искать пути, как еще заработать на дяде Але.

Поэтому Хуанито заинтересовался, когда один коротышка с Севера, угостив его выпивкой в «Кафе дез Арт» на Саут-Бич, сказал, что готов платить большие деньги за любую информацию о дяде Але. От Хуанито требовалось только установить подслушивающее устройство, к которому прилагалась инструкция на английском и испанском языках, и подсоединить его к великолепному магнитофону «Сони», который дал ему коротышка.

Хуанито согласился. Это произошло два месяца назад. Он уже несколько раз звонил коротышке и сообщал о всяких незначительных изменениях в хозяйстве дяди Ала. Тот расплачивался наличными — стодолларовыми купюрами, — которые высылал до востребования на почтовый ящик Хуанито в Коконат-Гров. И еще коротышка сказал, что за действительно интересную информацию он заплатит Хуанито гораздо больше.

Телефонный разговор с Фрамиджяном как раз и был такой интересной информацией.

В тот же вечер Хуанито направился в свое любимое кафе «Сорс» в Коконат-Гров. Он подошел к телефону-автомату, набрал нью-джерсийский номер. Разговор — за счет абонента — длился лишь несколько минут.

Глава 17

Человек с пистолетом был одет в черную форму коммандос. Черного цвета вязаная шапочка оставляла открытыми только глаза. В руках он держал небольшой автоматический пистолет «шкода» 22-го калибра — смертельное оружие в ближнем бою, — дуло которого смотрело в грудь Блэквелла. Он стоял в трех футах от Блэквелла и пружинисто подпрыгивал. На ногах у него были черного цвета кроссовки.

— Ну, сопляк, давай!

— Что-то я не в настроении, — ответил Блэквелл и отвернулся.

— Нет, ты смотри на меня, ублюдок! — завопил человек в черном, делая шаг вперед.

Как только он перенес вес на левую ногу, Блэквелл стремительно развернулся и, резко взмахнув рукой, ударил нападающего по запястью. Тот рванулся, пытаясь ускользнуть от Блэквелла, но не тут-то было. Блэквелл произвел захват и заломил ему руку за спину.

— Ну ладно, — сказал человек с пистолетом. — Нормально получилось. — Блэквелл отпустил его. — У тебя довольно неплохо получается прием с фронтальным разоружением. Играл когда-нибудь в бейсбол?

— Крайним слева, — ответил Блэквелл. — Но не очень хорошо.

— Лучше всего этот прием получается у баскетболистов. Они действительно умеют поворачиваться на месте. Но у тебя тоже неплохо вышло.

— А что, если бы пистолет оказался заряжен? Если бы ты действительно хотел меня застрелить?

— Разумеется, я бы тебя пристрелил, — ответил инструктор. — Но не забывай, я знал, какой прием ты станешь применять, потому что сам тебя ему научил. А другого человека ты точно застанешь врасплох. Так сказать, сработает элемент неожиданности. По крайней мере, я на это надеюсь. Ладно, теперь иди к Скелли, он научит тебя некоторым приемам с ломом.

Они находились на покрытой матами платформе, расположенной посреди широкого поля. Неподалеку виднелись низкие здания ранчо, а на горизонте маячили снежные верхушки гор. В голубом небе одиноко кружил ястреб. Каким только приемам тут не научился Блэквелл, прежде чем сдал зачет! А вон на том искусственном озере его обучали ездить на водных лыжах и управлять скоростным катером. На берегу озера размещался зал для тренировок с холодным оружием.

Оставляя за собой шлейф пыли, к Блэквеллу подъехал джип. За рулем сидел Фриц, один из младших инструкторов по использованию зонтиков в качестве оружия.

— Садись. Симмонс хочет видеть тебя.

Симмонс сидел в своем кабинете, который находился в главном административном здании. Одетый, как всегда, безукоризненно. Блестящий с отливом пиджак, узкий шелковый галстук черного цвета. Он расположился в кресле эпохи королевы Анны, а напротив сидел крупный мужчина с уродливым, но добродушным лицом.

— Поляк!

— Как дела, Фрэнк?

— Что ты здесь делаешь?

Поляк ухмыльнулся:

— Я когда-то тут работал.

— Но ты же сказал мне, что никогда не имел ничего общего с Охотниками!

— Я соврал.

— Так что же ты сейчас здесь делаешь?

— После того как мы с тобой расстались, я крепко задумался. И мне пришло в голову, что тебе может понадобиться надежный помощник. И, честно говоря, мне уже порядком наскучило стоять за стойкой бара. Поэтому я вызвался быть твоим Наводчиком. Если ты, конечно, не против.

— Лучше его Наводчиков нет, — сказал Симмонс.

— Я и сам знаю, — сказал Блэквелл. — Разумеется, Поляк, я хочу, чтобы ты стал моим Наводчиком.

— Отлично, считаем, что этот вопрос решен, — сказал Симмонс. — Поздравите друг друга потом. А сейчас я расскажу, в чем заключается наш план. Времени осталось в обрез. Фрэнк, ты вылетаешь завтра в Ньюарк в одиннадцать утра.

— К чему такая спешка? — удивился Блэквелл. — Я тут уже шесть недель занимаюсь физкультурой, и вдруг мне куда-то надо срочно лететь.

— Помнишь, я говорил тебе, что должно открыться «окно», и нам нельзя упустить такую возможность? Так вот, оно открылось, но долго открытым оставаться не будет.

— Значит, пора за дело? — спросил Блэквелл.

Симмонс кивнул:

— Не раздумал еще?

— Есть небольшая неуверенность, — признался Блэквелл, — но я готов действовать, если вы приведете меня к тому парню и обеспечите шанс уйти живым после того, как я его убью.

— Пойдемте в соседнюю комнату. Я покажу вам карту и объясню все деталиплана.

Часть III Майами

Глава 18

Фрэнк Блэквелл прилетел в международный аэропорт Майами рейсом «Истерн Эйрлайнс» из Ньюарка. В своем наряде — темные очки на пол-лица, легкие брюки, кроссовки «Найк» и полосатая футболка — он мог сойти за туриста, частного детектива, террориста и даже за торговца рубашками. Зайдя в зал ожидания, он попал в мир искусственного освещения, кондиционированного воздуха и синтетической музыки. Спустившись по эскалатору, он направился в багажное отделение, где и получил свои вещи. Затем он подошел к стойке проката автомобилей «Херц», и там ему вручили ключи от машины, которую он заказал из Ньюарка — белого «Шевроле-Кавалер» с откидывающимся верхом и автоматической коробкой передач. Закинув вещи в багажник, Блэквелл выехал из сумрачного аэропорта на солнечные улицы Майами.

В городе было жарко и влажно, на голубой эмали неба висели облака, как приклеенные над горизонтом кусочки ваты. Блэквелл свернул на боковую дорогу, ведущую в Бискейн, а потом повернул на юг. На 37-й улице он въехал на стоянку «Терфрайдера» — нового пятиэтажного отеля из алюминия и стекла, построенного в виде пирамиды.

Вдоль подъездной аллеи отеля выстроились коридорные — все как на подбор в блестящих куртках а-ля Майкл Джексон, — демонстрирующие раболепие в наивысшей его форме. Они встречали подъезжающие машины, с поклоном открывали дверцы и, приветливо улыбаясь, приветствовали дорогих гостей, когда те проходили через двери из дымчатого стекла в куполоподобный холл «Терфрайдера». Внутреннее убранство отеля было выполнено в стиле мексиканского модерна. Посреди холла на бронзовом пьедестале возвышалась каменная копия ацтекского календаря в натуральную величину. Одну из стен занимали фрески Давалоса, изображающие крестьянский танец со шляпами. Гости в дорогой одежде курили сигары и белозубо улыбались. Все вокруг двигались медленно и даже изысканно, как актеры в бродвейском мюзикле «Деньги под соусом тако».

В номере Блэквелла были высокие французские окна и балкон с видом на Бискайский залив. Он аккуратно распаковал багаж, принял душ и переоделся. Теперь на нем были светло-кремовые брюки, спортивного покроя рубашка и белый пиджак. Блэквелл позвонил портье и поинтересовался, нет ли для него каких-либо сообщений. Никаких сообщений не оказалось. Никто ему не звонил. Очевидно, рейс Поляка задерживался. Они взяли билеты на разные рейсы, руководствуясь соображениями безопасности.

У Блэквелла давно урчало в животе, к тому же ему хотелось немного размяться. Выйдя из отеля, он краем глаза заметил слева от себя подозрительное движение. Блэквелл не был абсолютно уверен, но ему показалось, что, как только он ступил на тротуар, кто-то вышел из-за толстой пальмы в кадке, стоявшей возле здания отеля.

Он повернул направо и двинулся в сторону 8-й улицы. Вечернее небо радовало глаз бархатной синевой. В небе желтела огромных размеров луна, заслоняемая черными силуэтами пальм. В Майами даже небо используется в качестве рекламы. Блэквелл повернул на 8-ю улицу, главную улицу Латинского квартала Майами. Трудно было определить, следил кто-нибудь за ним или нет. У Блэквелла имелись на этот счет подозрения, но точно сказать он не мог. Он знал, что ему пора привыкнуть к тому, что в дальнейшем частенько придется сомневаться по разным поводам. Неуверенность можно смело отнести к издержкам профессии. Уж слишком много народу толпилось вокруг, слишком много шума и жары.

За Блэквеллом увязался какой-то мужчина. Щуплый, темноволосый, невысокого роста, он зашагал рядом. В левой ноздре у него красовалось серебряное колечко, а одет он был в цветастую ковбойскую рубаху, перепоясанную кожаным ремнем с серебряными кончос — или как их там называют? Высокие, сшитые на заказ сапоги с острыми, как иглы, носками, дополняли наряд незнакомца. Красный шейный платок был перехвачен серебряным кольцом, инкрустированным бирюзой. Заметить его в толпе не составляло никакого труда.

Подмигнув Блэквеллу, он спросил:

— Эй, приятель, поразвлечься не желаешь?

— Вали отсюда, — ответил Блэквелл.

— Да ладно тебе, приятель. Меня зовут Эдди Лопес. Или просто Быстрый Эдди, как в кино.

Блэквелл подошел к ресторану с неоновой вывеской «Флоридита». С одной стороны тянулась стойка, с другой располагались кабинки. В подобных заведениях обычно подавали тамали с черными бобами и сандвичи с ветчиной и сыром, которыми вечерком так любили полакомиться кубинцы. Блэквелл сел за столик в одной из кабинок. Лопес уселся напротив.

— Эй, друг, тебе нравится кубинский кофе?

— Лучший в мире.

Он заказал два кофе.

— Как тебе Майами? Если чего надо, спрашивай у меня, ладно? Не хочу показаться назойливым, но если тебе понадобится женщина или мальчик…

— Да ты что! — возмутился Блэквелл.

Лопес ничуть не смутился.

— Многим бизнесменам это нравится. Даже если они и не пользуются такими услугами, им нравится, когда у них об этом спрашивают.

— Полагаю, что и наркотики у тебя водятся.

— Конечно, приятель. Самого лучшего в мире качества.

— Отлично. Что еще можешь предложить?

— Может, хочешь вложить на выгодных условиях деньги в строительство жилого небоскреба на Маратон Шорс? Через три года будешь владельцем шикарной квартиры.

— Быстрый Эдди, ты надоел мне своей болтовней.

— Ну что ж, как хочешь, — сказал Лопес. — Мы еще увидимся. — Он быстро встал и вышел из ресторана.

Лопес повернул направо, прошел квартал и остановился возле «Понтиака» последней модели с работающим двигателем, припаркованного в неположенном месте. Лопес сел на заднее сиденье, и «Понтиак» рванул с места. От сидевшего возле окна Блэквелла не ускользнула ни одна деталь. Это могло означать что-то важное, а могло вообще ничего не означать. Когда ты в чем-то не уверен, то трудно сделать какой-то вывод. Вернувшись в отель, Блэквелл обнаружил записку. Никаких имен. Только адрес.

Глава 19

Отель «Немо» находился в южной части Майами-Бич. Это было приземистое лимонного цвета здание с длинной деревянной верандой, на которой в креслах-качалках сидели пожилые люди. Пара куриц вяло копалась в куче мусора, впрочем, они скорее всего пришли сюда из «Нуэва Буэнависта» — отеля, что располагался по соседству. А в лазурном небе висело раскаленное солнце.

Управляющего на месте не оказалось. Но одна из пожилых женщин, сидевших на веранде в широкополой соломенной шляпе с надписью «Бермудский сувенир», подняла голову и спросила у Блэквелла, чем она может помочь.

— Мистер Поляк? Вчера вселился. — Ей больше ничего не оставалось делать, как следить за новыми гостями и запоминать, как они выглядят на случай, если к ней обратятся из полиции. — Такой здоровый мужчина с лысой головой и большим носом, да? Лицо у него в веснушках, так что вряд ли ему следует подставлять его солнцу. На нем гавайская рубаха красного цвета с черными силуэтами трех пальм на фоне желтой луны. У него комната на втором этаже. Номер двадцать три. Такой спокойный, вежливый. Это ваш брат?

— Просто приятель, — ответил Блэквелл.

— Я так сразу и поняла, — сказала старуха. — Он совершенно на вас не похож.

Блэквелл поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж и прошел по узкому коридору, освещаемому пятнадцативаттной лампочкой. Стены с облупленной штукатуркой напоминали кожу человека после сильного солнечного ожога. Вокруг царила атмосфера отчаяния, и пахло консервированным грибным супом «Кэмпбел Голден Машрумз».

Блэквелл постучал в двадцать третий номер — дверь ему открыл Поляк. Крохотная комнатка едва вмещала кровать и два комода, на одном из которых стояла электрическая плитка. В углу приютился миниатюрный холодильник, годный разве что для охлаждения вина в достаточном количестве, чтобы напиться до полного забвения. В комнате стоял устойчивый запах кофе, виски и морских водорослей.

— Рад тебя видеть, — сказал Поляк.

— Что ты делаешь в такой дыре? — поинтересовался Блэквелл.

— Дело в том, что этот отель принадлежит моему дяде. Поэтому я останавливаюсь тут бесплатно.

— Даже бесплатно — слишком много за такие удобства.

— Может, ты и прав, — ответил Поляк. — Пойдем, я отведу тебя в кафе «Гелиогабалус», где нас накормят специальным завтраком.

— Но уже вторая половина дня, Поляк.

— Не беспокойся, они кормят специальным завтраком весь день.

Оранжевое освещение бросало тусклые блики на посетителей, средний возраст которых составлял примерно сто десять лет. Официантки, родившиеся в начале века, разносили сандвичи, устало шаркая ногами. Хозяин заведения по имени то ли Макс, то ли Гарри сидел в огромном потертом кресле возле кассового аппарата, радостно улыбаясь при звоне монет и недовольно морщась, когда Мареэлитос роняла на кухне посуду. Вдоль длинной раздаточной стойки стояли металлические контейнеры, где под неплотно прикрытыми крышками прели листья тушеной капусты, куски говядины, ножки индейки и утиные потроха. Тут же стояло множество судков с подливой, потому что нет ничего лучше подливы, чтобы хоть как-то протолкнуть в глотку зажаренное до смерти мясо.

Блэквелл заказал сандвич с плавленым сыром, а Поляк попросил принести черный хлеб, несколько ломтей ветчины, тосты и кофе.

— Слушай, Поляк, что мы зря время теряем? Пора приниматься за работу. Где ты, черт возьми, пропадал все это время?

— К чему такая спешка, приятель? Не так уж часто приходится бывать в Майами. Да и куда нам торопиться?

— Я полагал, что у нас времени в обрез. Помнишь, ты говорил, что должно открыться «окно» и нам нельзя упускать такую возможность?

— Но мы всегда можем выкроить время, чтобы позавтракать и провести пару часов на пляже.

— А как насчет экипировки? — спросил Блэквелл.

— У меня в отеле.

— Может, нам сначала стоит ее проверить?

— Нет времени. Мы двинемся сегодня вечером. Это для тебя достаточно скоро?

— Да, вполне, — ответил Блэквелл. И почувствовал, как внутри у него все сжалось.

Глава 20

Вскоре после полуночи они взяли такси у перекрестка 67-й улицы и Индиан-Крик-роуд. Там находилась одна из достопримечательностей Майами-Бич — таверна Нормана, уютный полуосвещенный салун с шахматными столиками в задней комнате. Над стойкой бара из темного полированного дерева висели литографии Домиера. Но главным образом заведение отличалось своей музыкой. Владельцы большинства ресторанов и кафе просто подключали к радиоточке динамик и потчевали посетителей не рассчитанной на изысканный вкус музыкой — завываниями типа «Я люблю тебя, беби, йе, йе, йе!» или тому подобными произведениями, хотя и популярными, но начисто лишенными какого-либо интеллектуального содержания. Некоторые заведения, как, например, рестораны в Коконат-Гров, пытались привлечь избранную публику при помощи старого испытанного джаза и диксиленда. Молодежные бары глушили подростков «тяжелым металлом». Только у Нормана можно было послушать игру на ситаре и турецкий прогрессивный джаз в исполнении «Стамбульской пятерки».

Завсегдатаями таверны Нормана были люди самые разные — от портовых грузчиков из Ки-Ларго до «белых воротничков» из компании «Бэйкерс Холовер», промышлявших время от времени контрабандой. Короче, у Нормана можно было встретить кого угодно. И никого не интересовало, кто ты такой и чем занимаешься. Главное, чтобы ты выполнял основную заповедь — не поступать непорядочно по отношению к Норману. А если кто и пытался это сделать, то бармен по кличке Здоровяк Кэйт обычно улаживал проблему в два счета. Сам же Норман, человек богемы, сидел в углу таверны, одетый в неизменные черную водолазку и узкие «Ливайс», и наблюдал за посетителями.

Норман вежливо поздоровался с Поляком, кивнул Блэквеллу, провел их к свободному столику и приказал принести два пива за счет заведения.

— Этот парень нас запомнит, — сказал Блэквелл.

— Норман знает обо всем, что происходит в этом городе, — ответил Поляк. — Но никому ни о чем не рассказывает. Где твоя сумка?

Они вошли в бар с огромными сумками из черного нейлона.

— Под столом.

— Хорошо. Теперь слушай меня внимательно…

Блэквелл полностью доверял Поляку. Но когда они окунулись в темные, маслянистые воды канала Интеркостал Уотервей в трех кварталах от таверны Нормана, надели маски и респираторы и отправились в полуторамильный подводный поход к сточной трубе, выходящей из дома Фрамиджяна с другой стороны Индиан-Крик, Блэквелла впервые посетили сомнения.

Глава 21

Блэквелл плыл, стараясь не тратить зря силы. За собой он тащил водонепроницаемую сумку, в которой находились его оружие, одежда, сигареты, мелочь и перочинный нож. Солоноватая вода противно пахла кофейной гущей. Жужжа, как гигантские насекомые, проезжали машины по проходившей неподалеку 79-й улице.

Блэквелл плавал довольно хорошо. Он держался позади Поляка, который, подняв голову над водой, мерными гребками двигался вперед. Мимо Блэквелла проплыла апельсиновая кожура и дохлая чайка. Затхлый запах водорослей, смешанный с вонью выхлопных газов, был таким привычным, что, казалось, его придумала сама природа-мать.

В одном месте ширина канала достигала почти полмили. Блэквелл пытался найти знакомые ориентиры, но это оказалось чрезвычайно сложно. Вдоль берега тянулась цепочка огней. В двадцати ярдах от них проплыла рыбацкая шхуна, откуда гремела рок-музыка. Блэквелл нырнул и оставался под водой до тех пор, пока шхуна не скрылась вдали.

Вода была теплой, а температура воздуха превышала двадцать пять градусов. Блэквелл ощутил то пьянящее чувство, которое возникает всегда, когда бездумно пускаешься в какую-нибудь опасную авантюру.

Мимо них проплыл катер, битком набитый пьяными подростками. Они снова нырнули, а потом продолжили свой путь. Вскоре они оказались около другого берега канала возле искусственных островков Майами. Двигаясь в хитросплетении Нормандских островов, Блэквелл поражался способности Поляка ориентироваться в этом лабиринте. Все ответвления канала казались Блэквеллу одинаковыми, как и дома на берегу за высокими живыми изгородями.

Внезапно Поляк остановился и жестом подозвал к себе Блэквелла.

— Что случилось? — спросил тот.

— Тут все такое одинаковое.

— Ты что, заблудился?

— Нет, я не заблудился. Просто немного потерял ориентировку. Тут следовало бы расставить дорожные знаки, которые можно разглядеть из воды.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, где мы находимся?

— Что ты, я знаю, но не совсем точно.

— И что же нам теперь делать?

— Думаю, лучше всего нам выйти на берег и спросить, какой это район.

На Нормандских островах, соединенных друг с другом дорогами и мостами, было тихо и безлюдно. Лишь кое-где за деревьями светились окна домов. Луна скрылась за облаками, и в сумерках было невозможно определить, что это за район. Поляк обнаружил пологий отрезок между двумя жилыми участками, и пловцы вылезли на берег.

Улица, на которой они оказались, заканчивалась тупиком. По обе ее стороны стояли автомобили. В окнах домов голубели блики телеэкранов. Приятели сняли ласты, маски, трубки, уложили их в водонепроницаемые сумки и зашагали вдоль улицы в поисках дорожных знаков или указателей. Улица петляла и извивалась под немыслимыми углами. Здесь было полно фонарей, но ни одного дорожного указателя.

Внезапно они заметили человека, шедшего им навстречу. Невысокого роста, в белых шортах и футболке, он вел на поводке собаку неопределенной породы. Увидев Поляка и Блэквелла, мужчина замер на месте. В черных прорезиненных костюмах, с огромными черными сумками за плечами, они были похожи на разведчиков людей-рыб, вступивших на путь войны с человечеством. Мужчине невыносимо захотелось оказаться в этот момент где-нибудь в другом месте, скажем, в каком-нибудь баре в Нагокочосе, штат Техас. Он понял, что его часы сочтены, когда один из людей-рыб в мокром резиновом костюме подошел к нему и спросил:

— Простите, сэр, вы не скажете, как называется эта улица?

Услышав подобный вопрос, мужчина понял, что, как только он ответит этим двум психам в мокрых резиновых костюмах, они его тут же прикончат. И правильно сделают, потому что он сам в этом виноват. Какой же он идиот, что вышел из дому без своего «кольта» 45-го калибра!

— Это Си-Грэйп-лайн, — выдавил он, ожидая самого худшего.

Почувствовав опасность, собака прижалась к его ногам и жалобно заскулила.

— Ага, — удовлетворенно сказал посланник людей-рыб. — Конечно же, Си-Грэйп! А Фламинго-драйв, должно быть, слева, в двух кварталах отсюда.

— Правильно, — ответил владелец собаки. — Сразу же за Долфин-Шорс.

— Так я и думал. Спасибо, мистер.

Двое психов в резиновых костюмах развернулись и зашагали туда, откуда пришли, — в сторону канала. А незадачливый владелец собаки помчался туда, откуда пришел он, то есть домой. Причем собака бежала впереди и тащила его за собой. Господи, когда двое сумасшедших в черных резиновых костюмах расхаживают по улицам и задают идиотские вопросы, следует поскорее вернуться домой, запереть все двери и зарядить «кольт». А если собаке надо сделать свои дела, пускай делает их на ковре.

…На этот раз Поляк уверенно поплыл налево, затем повернул в правое ответвление канала.

— Все, приплыли, — сказал он Блэквеллу.

Тот высунул голову из воды и увидел на берегу дом за железным забором высотой не менее десяти футов. На заборе висела табличка: «Частная собственность. Охраняется компанией «Мидас Тандерболт». Внимание! Забор под высоким напряжением». В зловещем свете луны огромный дом на холме казался гигантским зверем, щиплющим траву на поле сражения.

— Ладно, — сказал Поляк. — Давай искать сточную трубу. — Натянув маску, он скрылся под водой. Через минуту вынырнул. — Мне нужна твоя помощь, Фрэнк. Посвети мне фонариком.

Они нырнули. При ярком свете водонепроницаемого фонаря Блэквелл увидел широкую трубу, отверстие которой было закрыто железной решеткой. Поляк вытащил из кармана отвертку и, поковырявшись несколько секунд, жестом велел Блэквеллу вынырнуть на поверхность.

— Что случилось? — спросил Блэквелл.

— Мне нужна крестовая отвертка.

— Я полагал, что ты захватил все необходимые инструменты.

— Откуда я мог знать, что эта штука прикручена крестовыми винтами?

— В моем перочинном ноже есть крестовая отвертка, — сказал Блэквелл. — Но нож в сумке.

— Ну и что? Доставай его скорее.

С помощью Поляка Блэквелл расстегнул «молнию» на нейлоновой сумке. Тухлая вода сразу же хлынула внутрь. Блэквелл отыскал перочинный нож и протянул его Поляку. Через несколько минут Поляк снял решетку со сточной трубы. После чего злоумышленники быстро проползли по довольно широкой трубе и оказались в открытом бетонном резервуаре на территории собственности Фрамиджяна. Они вылезли наружу, проверили оружие и направились к дому, который возвышался перед ними, как молчаливый сфинкс.

Глава 22

С тех пор как Розалия, его жена-американка, ушла от него с двухлетней дочерью Ханной, Фрамиджян жил один в своем доме на Венецианском острове. Участок занимал площадь почти в целый акр и включал в себя пляж, тянувшийся на сто футов вдоль канала. Он был окружен забором из колючей проволоки, на котором крепились наисовременнейшие датчики. Густые заросли живой изгороди прятали забор от посторонних глаз. Возле дома располагался пятидесятиметровый плавательный бассейн. В саду между деревьями стояли мраморные скульптуры.

Хотя Фрамиджян слыл осторожным человеком, он не придавал большого значения вопросам безопасности. У него никогда не возникали трения с клиентами. Кому охота портить отношения с торговцем оружием, у которого полно влиятельных и могущественных друзей? Стены гостиной дома Фрамиджяна украшали абстрактные картины в стиле кубизма. На полках стояли книги в дорогих переплетах — «Классика Гарварда» и «Сто лучших книг». Лучи утреннего солнца преломлялись в графинах с редкими и дорогими сортами виски. В специальном помещении рядом с кухней хранились вина многолетней выдержки, которые сделали бы честь любому ресторану.

Фрамиджян, худощавый мужчина невысокого роста с круглой головой, покрытой коротко стриженными вьющимися волосами с легкой сединой, зашел в гостиную. Он что-то весело напевал себе под нос. Часы показывали десять тридцать утра, время, когда он обычно просыпался. На нем были шелковый халат голубого цвета и шлепанцы из мягкой кожи. На груди блестела старинная римская золотая монета на изящной цепочке венецианского плетения. Все торговцы наркотиками носили такие монеты в этом сезоне, и Фрамиджян не хотел отставать от моды.

Внезапно Фрамиджяну показалось, что в комнате что-то не так. Но он никак не мог понять, что именно. Все выглядело как обычно, и все же что-то было не так. Он мысленно принялся сравнивать, соответствует ли расположение вещей сегодня тому, как они располагались вчера относительно друг друга, стен, потолка, пола. Так ли они освещались лучами солнца, проникающими через висящие на окнах жалюзи.

Вот в чем, оказывается, дело! Что-то не так с освещением.

И тут Фрамиджян заметил, что венецианские жалюзи были слегка подняты. Совсем чуть-чуть, на дюйм или полтора, но достаточно для того, чтобы солнце могло проникнуть в ту часть комнаты, куда оно обычно не проникало. Мозг Фрамиджяна лихорадочно работал. Несомненно, в комнате находился кто-то чужой. И этот чужак наверняка явился сюда с нехорошими намерениями.

Переход от умиротворенного блаженства к панике произошел с молниеносной быстротой. На лбу Фрамиджяна выступили капли пота. Не больше секунды прошло с тех пор, как он заметил приподнятые жалюзи. Он понял, что необходимо что-то предпринять, причем таким образом, чтобы не выдать своих намерений пробравшемуся в дом чужаку. Фрамиджян заставил себя сделать еще один шаг вперед в комнату, которая внезапно превратилась в смертельную ловушку. В этот момент у него в голове созрел план. Он обернулся и хлопнул себя по лбу, как человек, который что-то забыл и собирается вернуться. Фрамиджян направился к выходу в коридор, где в ящике стола из темного ореха лежал «магнум-357».

Вдруг он обнаружил у себя на пути человека в черном резиновом костюме для подводного плавания. В руке человек держал пистолет. Как, черт побери, он здесь оказался? Откуда-то появился еще один человек в резиновом костюме. Чужаки бесшумно ступали по толстому ворсистому ковру. Фрамиджян испуганно заморгал, когда один из них, тот, что покрупнее, направил дуло пистолета прямо ему в лоб.

Фрамиджян открыл рот, но не смог произнести ни звука. Он упал на колени. Чужак уперся дулом пистолета в переносицу Фрамиджяну. Фрамиджян видел, как напрягся палец на спусковом крючке, как стал подниматься курок. Глаза Фрамиджяна наполнились слезами. Он не мог отвести их от пистолета. Его била крупная дрожь.

— Ради бога, — с трудом произнес он, — дайте хоть прочитать молитву.

Палец нажал на спусковой крючок.

Курок щелкнул по пустому затвору.

У Фрамиджяна подкосились колени, и он рухнул на ковер.

Кто-то потряс его за плечо.

— Не вздумай упасть в обморок, — сказал здоровяк. — Держи себя в руках, если хочешь остаться в живых.

— Хорошо, — поспешно согласился Фрамиджян, пытаясь бороться с желанием погрузиться в бессознательное состояние.

— Это была репетиция, — с серьезным выражением лица сказал здоровяк. Он вогнал обойму в рукоятку пистолета. — В следующий раз все будет по-настоящему. Понял?

— Да, — прошептал Фрамиджян, чувствуя, что его сердце готово выскочить из груди.

— Возможно, тебе удастся остаться в живых, Фрамиджян, — сказал здоровяк. — Но для этого тебе придется делать все так, как прикажут. Одно неверное движение, и ты — труп. Понял?

Фрамиджян кивнул, вытер слезы и попытался взять себя в руки. Его все еще била крупная дрожь, но здравый смысл подсказывал, что можно уже не опасаться за свою жизнь. Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы голос не дрожал.

— Дайте мне подняться, — сказал он. Потом встал с пола и плюхнулся в мягкое кресло. — У кого-нибудь найдется закурить? По-моему, у меня на столе лежат сигареты.

Здоровяк протянул ему пачку сигарет и зажигалку. Фрамиджян закурил. В голове у него звучали слова молитвы, но она уже вряд ли понадобится.

— Видите ли, — сказал Фрамиджян, — я реалист. И понимаю, что полностью в вашей власти. Скажите, что вам надо, и я с радостью это выполню. Ладно? — Никто ему не ответил. Фрамиджян продолжал: — Если бы вы захотели меня убить, то пристрелили бы еще раньше. Значит, вам требуется нечто другое. Что бы это ни было, я вам его отдам. Думаю, что, если вам это понравится, у меня есть шансы остаться в живых. Зачем вам убивать меня, если я стану выполнять все, что вы захотите. Понятно, что я чертовски рискую, но другого выхода у меня нет. Что скажете?

— Неплохо, — пробормотал здоровяк.

— Вы ведь не грабить меня пришли?

— Правильно, — ответил тот, что помоложе.

— Но вам от меня что-то надо?

— Снова угадал.

— Так чем я могу вам помочь? — спросил Фрамиджян. — Что мне надо сделать?

— Моему другу необходимо встретиться с Альфонсо Гусманом, — ответил здоровяк.

Фрамиджяну понадобилась пара секунд, чтобы усвоить информацию. Затем он понял, что этим парням известно о намечающейся сделке. И существовала только одна причина, по которой им мог понадобиться Гусман.

— Это можно организовать, — сказал Фрамиджян. Он почувствовал себя гораздо лучше. Слава богу, всегда находится какой— нибудь выход. — Пойдемте на кухню. Я сварю кофе, и мы обо всем потолкуем.

Через полчаса, держа в руках чашку с дымящимся «эспрессо», Фрамиджян сказал:

— Итак, вы хотите прикончить Гусмана. Вот что нам надо сделать. Вы пойдете к нему как мой представитель. И договоритесь о времени и месте, где он получит оружие и передаст деньги. Как вам это нравится?

— Неплохо, — сказал здоровяк. — Совсем неплохо.

— Тогда давайте как следует обдумаем все детали. Может, поставить еще кофе? Нам придется как следует пошевелить мозгами.

Фрамиджян мог приспособиться к любой ситуации.

Глава 23

Гусман позвонил ровно в девять вечера.

— Как дела? — спросил он.

— Все отлично, — ответил Фрамиджян. — Лучше и быть не может.

Дуло пистолета, который держал в руке здоровяк, упиралось Фрамиджяну в левый глаз. В свете настольной лампы Фрамиджян мог заглянуть в маслянистый черно-синий канал ствола, казавшийся ему туннелем в преисподнюю. Парень помоложе сидел в кресле с томиком Аристотеля в руках.

— Нам надо встретиться, — сказал Гусман, — и окончательно обговорить детали.

— Да, — ответил Фрамиджян. — Именно об этом я и думал. Я пришлю к тебе своего человека.

— Человека? — сразу же насторожился Гусман. — А почему сам не придешь?

Фрамиджяну пришлось быстро придумывать подходящий повод. Это нечестно, что ему не дали достаточно времени, чтобы сочинить правдоподобную историю. Надо было как-то выкручиваться.

— Мне придется полежать в постели несколько дней, — сказал Фрамиджян. — Слышал когда-нибудь про подагру?

— Что это такое? — спросил Гусман.

— Болезнь большого пальца ноги.

Будь у него побольше времени, Фрамиджян посмотрел бы в словаре, как подагра называется по-испански. Хотя и маловероятно, чтобы бывший начальник образцово-показательной тюрьмы в Манагуа знал название подагры на испанском языке. Вряд ли ему приходилось с ней встречаться в период исполнения своих обязанностей.

— А… Знаю, знаю. — Гусман иногда просто поражал своей осведомленностью.

— Это наследственная болезнь. У меня иногда случаются приступы. Вот и сейчас прихватило. Сижу в постели, держу ногу на подушках и пью лекарства. Придется проваляться дня три, а то и целую неделю.

— Жаль, конечно, — сказал Гусман.

— Но по телефону мы можем разговаривать в любое время. А к тебе я пришлю Фрэнка. Это муж моей сестры. Я доверяю ему, как самому себе. Вот увидишь, он тебе понравится.

— Откуда взялся этот Фрэнк? — спросил Гусман. — Ты никогда о нем не рассказывал.

— Действительно, не рассказывал. Он американец, но все время жил с моей сестрой в Хайфе. Блюл наши семейные интересы в порту.

— А по-английски он говорит?

— Разумеется, — сказал Фрамиджян. — Я же тебе сказал, что он — американец.

— Ты уверен, что на него можно положиться?

— На все сто, — ответил Фрамиджян. — Поэтому я и приказал ему вернуться в Америку и стать моим помощником.

— Ладно, — сказал Гусман. — Пришли его ко мне завтра к обеду.

Гусман повесил трубку. Фрамиджян тоже опустил трубку на рычаг, стараясь не звенеть наручниками, которыми он был прикован к трубе радиатора. Потом поднял глаза на Поляка.

Поляк слушал весь разговор по параллельному телефону.

— Молодец, — похвалил его Поляк. — Продолжай в том же духе, если хочешь остаться в живых.

— Я же пообещал, что выполню все ваши приказания, — сказал Фрамиджян. — Может, снимете с меня наручники?

— Я не хочу вводить тебя в соблазн.

— А как насчет ужина? — спросил Фрамиджян. — Ведь пленников полагается кормить? И потом, как мне ходить в туалет?

— Обсудим эти вопросы через пару минут, — ответил Поляк. — А пока мне следует кое о чем потолковать со своим напарником. Ты не против, если мы воспользуемся твоей столовой?

— Чувствуйте себя как дома, — сказал Фрамиджян, взмахнув скованными руками.

— Все в порядке, — сказал Поляк Блэквеллу. — Завтра ты обедаешь со своей Жертвой. Знаешь, как к нему добраться?

— Я взял напрокат машину, — ответил Блэквелл.

— Отлично. Теперь слушай меня внимательно. Мне кажется, будет совсем неплохо, если ты уже завтра сумеешь прикончить Гусмана. Скажем, после кофе. И после того, как получишь у него чек. А потом положишь чек в этот конверт и отошлешь его по почте.

На конверте был указан номер почтового ящика в Моррисоне, штат Нью-Джерси. Блэквелл сунул конверт в карман.

— Я как раз хотел у тебя спросить, — сказал Блэквелл, — каким образом мне его убить? Я ведь буду находиться на его собственной территории. Поэтому, если я начну стрелять в него из пистолета, людям мое поведение покажется весьма подозрительным.

Поляк обиделся.

— Не забывай, кто у тебя Наводчик! Неужели ты думаешь, что я разрешу тебе пользоваться пистолетом в такой сложной ситуации? Ты пойдешь туда безоружным. А Гусмана уберешь при помощи одного нового способа. Тебе показывали трюк с дорожной картой?

— Мне так и не удалось пройти курс новых способов убийства, — ответил Блэквелл.

— Не имеет значения, все очень просто. Хорошо, что у меня есть с собой такая карта.

Порывшись в водонепроницаемой сумке, Поляк вытащил конверт, завернутый в промасленную бумагу. Надев перчатки, он открыл конверт и достал оттуда карту.

— Пока ничего не трогай. Вроде бы обычная дорожная карта графства Дэйд, правильно? А вот и нет. Один из краев карты острый как бритва. Весь трюк заключается в том, чтобы протянуть карту ничего не подозревающей Жертве и попросить показать то или иное место. Скажем, где находится Морской аквариум. Когда Гусман возьмет карту в руки, ты слегка дернешь за нее. Будто случайно. Край карты порежет ему палец. Такое случается каждый день, ничего особенного.

— Но в этом-то все и дело?

— Именно. Край карты пропитан веществом «Казак-3», новым советским ядом, который получают из блошиных экскрементов. Действие яда напоминает клиническую картину гриппа в сочетании с ипохондрией. Симптомы начинают проявляться только через несколько часов — так что ты сможешь спокойно уйти. В чем дело?

— Да я вот думаю, — признался Блэквелл, — что, наверное, невежливо убивать человека в первый день знакомства. Тем более после того, как он угостит меня обедом.

— Не беспокойся о манерах, — нахмурился Поляк. — Ведь ты — Охотник.

— Я знаю. Просто мне это ни с того ни с сего пришло в голову, — сказал Блэквелл.

— Сейчас выйдешь из дома и окажешься на 79-й улице. Там темно, и никто из соседей тебя не увидит. Возьмешь такси и вернешься в отель. Как следует выспись: тебе предстоит трудный день. Запомни, убьешь Гусмана только после того, как он передаст тебе чек. Наша организация находится на самофинансировании. После убийства позвонишь мне сюда. Тогда мы придумаем, как действовать дальше.

Пока они обсуждали детали предстоящей операции, Фрамиджян нашел в ящике стола завалявшийся шоколадный батончик и принялся его жевать, улыбаясь своим мыслям. Его похитители считали себя умными, но кое-чего не знали наверняка. Они понятия не имели, что в его спальне за специальной панелью находится мощный радиопередатчик. Они не знали, что каждую ночь ровно в двенадцать часов Фрамиджян должен посылать условный сигнал.

А раз они этого не знали, то откуда им было знать, что если Фрамиджян такой сигнал не пошлет, то кое-кому в Отер-Бей это сильно не понравится.

И вот тогда начнется самое интересное.

Глава 24

Радиомачта была самым высоким строением в Отер-Бей. Вращающиеся при помощи электрических моторов тарелки спутниковых антенн могли принимать сигналы со всего мира. Основной задачей станции являлся прием ежедневных сигналов из западного полушария от оперативников Багамской корпорации. Сигналы обычно посылались в виде концентрированных двухсекундных импульсов, которые нельзя было расшифровать без специального дешифровального оборудования. Эти ежедневные сигналы означали, что у оперативников все в порядке и дела идут по-прежнему. Отсутствие сигнала считалось чрезвычайным происшествием. Если кто-то не мог послать сигнал в установленное время, то он обязан был послать его ровно через два часа. Потом, на ежегодном региональном собрании, такому оперативнику приходилось подробно докладывать о причинах, которые помешали ему вовремя выйти на связь.

Когда в двенадцать ноль пять по местному времени от Фрамиджяна не поступило никаких сообщений, начальник радиоцентра проинформировал об этом самого директора Дала. Дал выждал положенное по инструкции время, а затем, как того требовали правила, позвонил в компанию, которая как раз занималась подобными случаями.

Провести расследование поручили оперативному агенту Мерседес Бранниган. Она как раз «закрывала» дело в Виктории, столице независимого государства Саламбак.

Глава 25

Представьте себя в огромном обеденном зале тропического ресторана, где все сделано из бамбука и ратанга. Лопасти вентиляторов под потолком медленно вращаются, разгоняя горячий влажный воздух. Повсюду в кадках из застывшей вулканической лавы стоят экзотические растения тропиков — банановые и фиговые деревья. Между столиками бесшумно снуют официанты. По красным в черную полоску тюрбанам опытный путешественник сразу определит, что они — бажу, представители одной из народностей, населяющей эту часть Борнео.

Не так много лет назад они считались людоедами и охотниками за головами. Ходили слухи, что они промышляют этим и поныне. Хотя вряд ли правительство Саламбака, крошечного независимого государства, могло поощрять подобные наклонности. Зал почти пуст. Посетители в основном люди пожилые. Это один из самых старых и дорогих ресторанов на восточном побережье. Не многие могут позволить себе обедать в таком заведении. Все сегодняшние посетители — оставшиеся в живых представители старой аристократии, которую уничтожили во время беспорядков, последовавших за свержением правительства два месяца тому назад и установлением нового режима во главе с Хитером Дьялом, свежеиспеченным Вечным Президентом Североборнеоской Республики Саламбак.

А вот входит и сам Вечный Президент. На его пальцах — массивные золотые королевские кольца с огромными рубинами из Альтенбакских копей, что в джунглях Саламбака. Кроме рубинов, в Саламбаке немало других богатств. Например, редкие деревья, растущие во влажных предгорных долинах.

Бывшее правительство было довольно консервативным. Когда Дьял со своей разношерстной армией захватил королевскую казну, там еще оставалось немало золота. Революция началась так внезапно, что бывший премьер-министр не успел перевести все деньги на свой счет в швейцарском банке. Изрешеченный пулями, он остался лежать среди чековых книжек, когда его вертолет уже стоял с включенным двигателем на аккуратно подстриженной лужайке президентского дворца. Судя по тому, какими богатствами располагала страна, можно было предположить, что правительство выплатит все свои внешние долги, по крайней мере срочные. Однако ничего подобного не произошло. Страна лежала в развалинах — так, по крайней мере, говорил новый президент всем кредиторам. Один из кредиторов — Багамская корпорация — потребовала объяснений, а потом послала на остров своего представителя, мисс Мерседес Бранниган, чтобы она разобралась что к чему.

А вот, кстати, и она. Потрясающей красоты женщина с иссиня-черными волосами, которые иногда встречаются у кельтов, и с оливкового цвета кожей, которая досталась ей в наследство от бабушки-испанки. Мерседес вошла в зал ресторана в безукоризненном льняном костюме белого цвета.

Хитер Дьял поднялся и поприветствовал ее. Президента вряд ли можно было назвать чистокровным даяком, так как некоторые его предки жили на Андаманских островах, другие обитали на Патане. В его жилах текла и британская кровь. Это объяснялось тем, что его прапрабабушка — отчаянная женщина, обожавшая приключения, — была маркитанткой у англичан во время второй афганской войны. Именно от нее Хитер Дьял унаследовал утонченные манеры.

— Моя дорогая мисс Бранниган! Или я могу называть вас Мерседес? Как я рад, что имею честь лично приветствовать вас от имени правительства и от своего имени. Мы пришли в такой восторг, когда в нашем министерстве иностранных дел получили телеграмму, извещающую о вашем прибытии. Надеюсь, у вас не было никаких проблем с таможней?

— Абсолютно никаких, — ответила Мерседес. — Ваши люди даже не взглянули на мои чемоданы.

— Разумеется! Так и должно быть! Я же сказал людям из вашей корпорации, что на нашем черном рынке чудесно идут поддельные «Ролексы». Можете рассказать об этом всем своим друзьям. Друг Багамской корпорации — мой друг.

— Очень любезно с вашей стороны, — ответила Мерседес, искусно скрыв удивление. Надо же, президент думает, что может купить ее так дешево.

— Вы также можете привозить сюда любое количество валюты. Наркотики: как для своих нужд, так и на продажу. Наши подростки их охотно раскупают. К тому же их развелось столько, что, если от ваших наркотиков кое-кто умрет, мы будем только рады. Надеюсь, что мои слова вас не шокируют.

— Ваше величество, — с легким отчаянием сказала Мерседес, — я приехала сюда не для того, чтобы торговать поддельными «Ролексами» или наркотиками. Багамская корпорация подобными вещами не занимается.

— А я этого и не утверждаю, — ответил Дьял. — Я прекрасно знаю, что вы оказываете финансовую поддержку революциям. Надо признать, что я пришел к власти лишь благодаря вашей помощи. За что я, кстати, бесконечно вам благодарен. Просто если кто-то из ваших людей захочет подзаработать на стороне…

— Нам надо только одно, ваше величество, — твердо сказала Мерседес, — чтобы нам вернули ссуду, которую мы дали вам на приобретение оружия для ваших людей, установку подслушивающих устройств в президентском дворце и подкуп высших военных чинов.

— Разумеется, мы вернем вам деньги, — сказал Дьял. — Пришлите нам чек, и мы мгновенно его оплатим.

— Мы уже посылали вам чек, ваше величество.

— Разве?

— Не один раз, к тому же заказными письмами, в получении которых вы собственноручно расписывались. У меня в сумочке лежат копии расписок.

— Тут, наверно, какая-то ошибка, — с улыбкой заметил Дьял. — Вам же прекрасно известно, что я всегда держу слово.

— В этом нет никаких сомнений, — ответила Мерседес, — но Багамская корпорация всегда твердо придерживается своих правил. После того как третий чек возвращается неоплаченным, они посылают меня.

— И что же вы делаете, моя дорогая?

— Я закрываю счет.

Дьял криво ухмыльнулся, что придало его плоскому лицу с узкими глазами весьма зловещее выражение. Он оглянулся и увидел на галерее второго этажа своих телохранителей и снайперов, державших Мерседес на мушке.

— Надеюсь, вы не собираетесь прибегать к насилию над моей персоной в моей собственной стране? — спросил Дьял. — Мои телохранители пристрелят вас, едва я шевельну пальцем. Вам не уйти отсюда живой, если вы попытаетесь меня убить.

— Не говорите глупостей, — возмутилась Мерседес. — Вы ведь заплатите по счету наконец?

— О, разумеется, как только мы закончим подсчеты. Самое позднее в конце недели вы получите свои деньги.

— Прекрасно, будем считать, что вопрос исчерпан. А теперь, может, закажем что-нибудь из тех блюд, которые готовит ваш шеф-повар? Честно говоря, это одна из причин, по которой я сюда приехала.

— Вы слышали о нашем шеф-поваре? — засиял от удовольствия Дьял.

— Конечно. Я читала о нем в журнале «Великие кулинары Азии». И мне всегда хотелось попробовать его коронное блюдо — диббелбиккер.

— Так вы и об этом знаете? — обрадовался Дьял. — Да, это самое лучшее блюдо нашей старой доброй каннибальской кухни. Сейчас мы, конечно, не употребляем в пищу человеческое мясо, однако существует множество замечательных блюд, которые можно приготовить с добавлением особых специй, чтобы по вкусу они напоминали то, что мы ели раньше. Сургийный порошок, например, почти неотличим от мелконаструганных ногтей, а чтобы приготовить настоящее жаркое из метатарсов… Впрочем, как вы знаете, настоящие метатарсы давно уже вымерли. Это были такие зверюшки, похожие на небольших кабанчиков. Но мы и им нашли замену. Сравнительная филогения — такая замечательная штука, не правда ли?

— Очень интересно, — сказала Мерседес. — Ваш повар, должно быть, настоящий гений. По крайней мере, так утверждают все кулинарные журналы.

— Разумеется, он первоклассный специалист. Этоединственный повар, который владеет секретом приготовления настоящего диббелбиккера. Многие мои соотечественники так никогда и не пробовали этого блюда.

— Почему?

— Потому что каннибализм под запретом, а продукты, заменяющие человеческое мясо, очень дороги. А вот и наш шеф-повар!

Пухленький человечек в белом халате и таком же белом колпаке подошел к их столику.

— Ваше величество, я счастлив приветствовать вас в нашем ресторане.

Мужчины обменялись серией сложных жестов, а затем приветливо кивнули друг другу.

— Ну как, угощение готово? — спросил Дьял.

— Возникли кое-какие трудности, — признался шеф-повар.

— Что за трудности?

— Сэр, я должен показать вам это лично.

И он повел заинтригованного президента на кухню. Мерседес осталась за столом одна. Она сидела, выпрямив спину. Так ее научили сидеть в детстве. Она посмотрела на галерею и увидела телохранителей, целившихся в нее из винтовок. Мерседес обратилась к одному из них на правильном даякском языке, правда, с небольшим замбонганским акцентом.

— Пожалуйста, направьте свои винтовки куда-нибудь в другую сторону.

На узкой галерее плечом к плечу стояли шестеро телохранителей. Все они были одеты в камуфляжную форму и вооружены старыми «спрингфилдами» с ручным затвором. Самый высокий, с ремнем из акульей кожи, выдававшим в нем начальника, подозрительно посмотрел на Мерседес.

— Где босс? — спросил он тихим, бесстрастным голосом, и его пальцы сжались на прикладе «спрингфилда».

Это не укрылось от проницательных глаз черноволосой женщины, сидевшей в двадцати футах от него во внезапно опустевшем зале ресторана.

— Босс сейчас вернется, — ответила Мерседес. — Он пошел в туалет.

На лице телохранителя отразилась напряженная работа мозга, ослабленного постоянным употреблением марихуаны и бетеля. Он пытался сообразить, как же ему следует вести себя в сложившейся ситуации. Возможно, в отсутствии босса нет ничего подозрительного. Он действительно мог захотеть в туалет. Но, с другой стороны, когда босс шел в туалет, он всегда давал об этом знать, поднимая указательный палец. Что же делать?

В этот момент из кухни вышел шеф-повар, держа огромную супницу, из-под крышки которой распространялись ароматы какого-то необычного мясного блюда, приготовленного с лимонным соусом и корицей.

— Друзья мои, — обратился он к шестерым телохранителям, — благодаря чудодейственным современным микроволновым печам и скороваркам я имею честь предложить вам стать первыми даяками вашего поколения, которым посчастливится отведать легендарное блюдо наших предков — самый настоящий диббелбиккер. — Он кивнул в сторону стола, накрытого на шесть персон. — Спускайтесь с галереи и насладитесь угощением. А затем вы можете обменяться рукопожатиями с моим братом Эрноном, нашим новым президентом.

Из кухни вышел Эрнон, невысокий лысоватый человек с радостной улыбкой на лице. Он приветственно помахал всем рукой. Телохранители смекнули, что произошла смена власти. Они, конечно, могли отомстить за президента Дьяла и перестрелять всех присутствующих — такая мысль действительно пришла им в голову, — но они достаточно быстро пришли к выводу, что лучше продемонстрировать свою лояльность новому режиму. К тому же они всегда мечтали попробовать блюдо настоящей каннибальской кухни. Они со сдержанной радостью выкрикнули здравицу в адрес нового президента Саламбака и спустились в обеденный зал.

Эрнон, брат шеф-повара, с благодарностью пожал руку Мерседес.

— Мы вам чрезвычайно признательны, мисс Бранниган. Вы помогли нам избавиться от этого тирана Дьяла.

— Я обязана была поступить подобным образом, — ответила Мерседес. — У нашей компании чрезвычайно строгие правила. Ссуды должны выплачиваться в установленные сроки. Нам все равно, откуда должник берет деньги, — главное, чтобы он заплатил. Только так можно заниматься нелегальным бизнесом, но Дьял забыл об этом правиле.

— Он полагал, что в его собственном ресторане ему ничто не может угрожать, — улыбнувшись, заметил Эрнон.

— Пусть это станет предупреждением для всех, — сказала Мерседес. — Не думайте, что я имею в виду вас, но никому не позволено шутить с Багамской корпорацией.

— Но ведь я вам уже заплатил, — поспешно сказал Эрнон. — Помните, я выписал вам чек в офисе?

— Конечно, — ответила Мерседес. — Вам не о чем беспокоиться.

— Может, вам надо доплатить? — спросил Эрнон, доставая чековую книжку. — Так сказать, за хлопоты.

— Не стоит, — ответила Мерседес. — Я не могу принимать деньги для себя лично. Я — представитель Багамской корпорации, и мы берем лишь то, что нам причитается.

— Да благословит вас Аллах, — сказал Эрнон. — Вы присоединитесь к нам?

Мерседес отрицательно покачала головой:

— Нет, спасибо, Дьял и так уже надоел мне по горло.

Эрнон вежливо поклонился. В этот момент в зал вбежал рассыльный:

— Мисс Бранниган! Для вас телеграмма!

Мерседес разорвала конверт и прочитала: «Прибыть в сектор «танго чарли два» срочно».

На сборы Мерседес понадобилось лишь несколько минут. Дело было закончено. В роли оперативного агента Багамской корпорации за последние два года ей пришлось побывать в самых невероятных уголках земного шара. Сейчас ей приказали прибыть на Багамы. Она не почувствовала никакого возбуждения. Когда твоя работа заключается в том, чтобы убивать людей, постепенно это занятие приедается, и теряешь к этому всякий интерес.

Глава 26

В огромном лазурном небе Багам появился небольшой гидросамолет, жужжащий, как гигантский комар.

— Отер-Бей прямо под нами, — сказал пилот, поворачиваясь к Мерседес.

Его звали Джеффри Блэр, и он работал летчиком в «Соуки Филд», одном из частных аэропортов Нассау. Мерседес наняла его для перелета на остров.

Она посмотрела в потрескавшийся пластиковый иллюминатор. Внизу на морщинистой голубизне океана виднелся островок, залитый ярким карибским солнцем. По форме он напоминал креветку.

— Длина семь с половиной миль, ширина две мили, — сообщил Блэр. — Искусственная гавань глубиной десять футов.

Самолет описал круг над поросшей мангровыми зарослями южной оконечностью острова, и Мерседес увидела длинное приземистое здание, окруженное высокими кокосовыми пальмами. Рядом виднелись несколько бунгало и хозяйственные постройки.

— Надеюсь, у вас есть приглашение, — сказал Блэр. — Тут не особо жалуют чужаков. Это частное владение.

— Знаю, — ответила Мерседес.

— Странное место, — продолжал пилот. — Тут вроде собрались ученые со всего света. Наверно, здесь какой-то мозговой центр?

— Вроде того, — сказала Мерседес.

— И вы тоже такой работой занимаетесь?

— Иногда.

— Ничего себе занятие — сидишь себе целый день и думаешь, — сказал пилот. Чувствовалось, что сам он этим занимается крайне редко. — Везет же людям. Никаких тебе забот, да?

— Как в башне из слоновой кости, — подтвердила Мерседес.

Блэр приземлился на небольшую посадочную полосу возле бухты. Чардар, непальский микропалеолог из гималайского отделения компании, встречал Мерседес возле трапа. Он взял у нее багаж и отвел в главное здание. Стоя на веранде, они наблюдали, как самолет поднялся в небо и скрылся в его безграничных просторах.

— Давайте я покажу вам свое удостоверение, — сказала Мерседес.

— Мне это ни к чему, мисс Бранниган, — ответил Чардар. — Мы вас ждали. Возможно, доктор Дал захочет взглянуть на него.

— А где доктор Дал?

— Он проводит заседание проектного комитета. Проводить вас к нему?

— Нет, я не хочу ему мешать. Может, я смогу подождать доктора Дала в его апартаментах?

— Разумеется. Сюда, пожалуйста, — сказал Чардар.

Главное здание Багамской корпорации представляло собой длинное строение, одну часть которого занимали рабочие кабинеты, а вторую — жилые комнаты с террасами и видом на океан. На берегу стояло несколько пляжных домиков. Доктор Дал проживал в пятикомнатных апартаментах. Мерседес сняла строгий деловой костюм и надела купальник, который выгодно подчеркивал ее фигуру. Плавательный бассейн, расположенный прямо возле веранды, притягивал ее как магнит. Она раздвинула стеклянные двери и направилась к бассейну. Она никогда не упускала возможности поплавать между убийствами.

Полевой агент, сотрудник поддержки — называйте его как хотите — всегда играет исключительно важную роль в любой нелегальной организации. Сначала Багамская корпорация нанимала для грязной работы людей, так или иначе связанных с преступными кругами. Но результаты не оправдывали ожиданий. Преступники не имели никаких идеологических принципов, а для такой идеалистической организации, как Багамская корпорация, это имело большое значение.

Тем более что не только они могли выполнять такую работу. Секретное исследование, проведенное Багамской корпорацией, показало, что некоторые весьма уважаемые члены научного сообщества вполне были способны на любое преступление, если оно совершалось ради благой цели. Как Мерседес.

Англичанка по происхождению, она получила образование сначала в Кембриджском, а затем в Оксфордском университете. Затем Мерседес продолжила учебу в США и Канаде. Это была активная молодая женщина со спортивной фигурой, любившая быструю езду на спортивных машинах и стрельбу из автоматического оружия. В секретном научном центре Багамской корпорации досконально изучили ее досье. Было принято решение установить с ней контакт при первом же удобном случае.

И такой случай представился летом. Мерседес отправилась на один семестр в Италию, для изучения изящных наук в Римском университете. Именно там она познакомилась с Артуром Селкирком, лауреатом Нобелевской премии в области астрофизики и одним из руководителей секретного научного центра. Встреча, казалось, произошла случайно, однако Селкирк организовал ее самым тщательным образом. Во время разговора с Мерседес Селкирк отметил в ней такие положительные качества, как бесстрашие и отвага, честность и воспитанность, честолюбие и самообладание.

Во время следующей встречи Селкирк обрисовал ей цели Багамской корпорации, объяснил, в чем будет заключаться ее работа, и предложил шестьдесят две тысячи в год.

— Разумеется, это только начало, — сказал он. — Мне весьма неудобно, что приходится называть такую смехотворную цифру, но устав нашей компании предусматривает испытательный срок в течение года для всех новых сотрудников. А потом мы платим им столько, сколько они действительно заслуживают.

— И сколько же они могут заслуживать? — поинтересовалась Мерседес.

— Как говорится, пределов не существует. Не так уж и легко найти исполнительного работника, который может убивать людей, когда ему прикажут, и к тому же хорошо воспитан и умеет разговаривать на безукоризненном английском.

— Я хочу внести свой вклад в спасение Земли, — сказала Мерседес. — Где мне расписаться?

С тех пор прошло почти три года. Она прошла курс обучения сначала в Женеве, потом стажировалась в лондонском отделении компании в Кингсбридже. Ее первые два задания заключались в том, чтобы оказывать поддержку Кристал Картер, самой беспощадной убийце восьмидесятых годов. Они жили вместе в небольшой квартирке на улице Алле в Париже. Мерседес тогда не пришлось никого убивать: Кристал сама любила нажимать на спусковой крючок.

А потом Кристал погибла в случайном дорожно-транспортном происшествии, когда возвращалась домой после бойни в Малаге. И основным полевым оперативником стала Мерседес. Успешное завершение дела на Борнео упрочило ее авторитет в Багамской корпорации. А теперь Мерседес предстояло убить кого-то в Майами. Довольно большая ответственность лежала на плечах этой двадцатичетырехлетней женщины.

Дал встретился с ней возле бассейна и объяснил ситуацию. Багамской корпорации необходимо было узнать, что случилось с их торговцем оружием Ицхаком Фрамиджяном, почему это случилось, и сделать так, чтобы подобного больше никогда не повторялось.

Мерседес познакомилась с досье Альфонсо Гусмана. Ее также снабдили списком людей в Майами, которые могли оказать помощь в случае необходимости. Дал посоветовал ей отправиться в Нассау на почтовом самолете завтра утром, а оттуда вылететь в Майами рейсовым самолетом одной из коммерческих авиакомпаний. Но у Мерседес оказались другие планы.

— Я воспользуюсь моторной лодкой, которая стоит возле причала.

— Вряд ли это разумно. Гольфстрим в это время года непредсказуем.

— Не беспокойтесь. Я справлюсь с любыми неожиданностями.

Через два часа, когда уже сгущались сумерки, Дал помахал рукой Мерседес, отплывавшей из бухты на моторной лодке. Мерседес рассчитала, что если ей не будет мешать встречный ветер, то часам к десяти утра она доберется до Майами.

Глава 27

Быстрая и легкая моторная лодка легко рассекала океанские волны. В ночном небе зажегся Орион, с темных гребней волн слетали пена и приятный запах соленой воды. Сквозь облака проглядывала желтая луна.

Войдя в Гольфстрим, Мерседес взяла курс на север. Как приятно находиться одной в безбрежных просторах океана! Перед рассветом она увидела огни Флориды. Скоро Мерседес поняла, что находится на уровне Бэйкер Хэлувер, то есть чуть выше Майами. Она ошиблась в расчетах миль на десять и пропустила Майамский пролив. Развернувшись, она направила моторку на юг и к полудню приблизилась к проливу. Но там постоянно сновали взад-вперед грузовые суда. Она продолжила путь на юг и вошла в Бискайскую бухту через Медвежий пролив. Затем обогнула южную оконечность Вирджиния-Ки, пересекла бухту и причалила к пирсу яхт-клуба Форбса в Силвер Блафф, чуть севернее Диннер-Ки-Марина.

Мерседес прошла в кабинет управляющего и заплатила за место у причала. Потом взяла напрокат машину в агентстве «Авис» и направилась в Коконат-Гров, где у Багамской корпорации имелся собственный дом.

Первым делом Мерседес включила кондиционер, затем приняла душ и переоделась в элегантное платье с открытой спиной. После чего позвонила Фрамиджяну.

— Фрамиджян слушает, — ответил ей голос в телефонной трубке. — Кто это?

Мерседес молча положила трубку на рычаг и нахмурилась. Потом подошла к бару и приготовила джин с тоником.

Фрамиджян не вышел на связь в положенное время. Он также не предпринял никаких попыток установить контакт с Багамской корпорацией в последующие двадцать четыре часа. Однако он дома и отвечает на телефонные звонки. Вывод: если это действительно был Фрамиджян, значит, кто-то держал пистолет возле его виска. Человек, который ничего не знал о радиосигналах.

Именно для этого и служили радиосигналы. Теперь ей предстояло выяснить, что происходит и кто это все устроил. А потом принять необходимые меры.

Мерседес достала список адресов в Майами, пробежала его глазами, а затем позвонила Антонио Альваресу. Представившись, она вкратце объяснила, что ей необходимо.

Глава 28

Антонио Альварес жил в шикарной квартире на крыше небоскреба в Брикле возле Элис-Вэйнрайт-парк, а бизнесом занимался в ночном клубе «Тропикабана», что на 17-й улице.

Он подъехал к клубу на своем «Порше-912», приказал швейцару припарковать машину, швырнул кашемировое пальто гардеробщице и на лифте поднялся в личный кабинет.

Антонио Альварес не был похож на угрюмых усатых гангстеров, орудовавших в этих местах два десятка лет тому назад. Альварес родился в Майами и считался стопроцентным американцем, хотя его родители были родом из Гондураса. Он вырос в бедном районе Хайлах, где компании подростков проводят время не под фонарями на углах, а под пальмами. В шестнадцать лет он примкнул к банде Пепито Браги «Лос компанерос де ла муэрте»,^[11] состоящей в основном из молодых кубинцев, которые ради утверждения своего авторитета прибегали к жестоким формам насилия. Когда Брага погиб во время пьяной разборки с каким-то залетным machetero из Гватемалы, Альварес стал правой рукой Педро Гутьереса-Флореса, толстого и жизнерадостного убийцы из Мексики, работавшего на Анхеля Паса и терроризировавшего в течение нескольких лет центральноамериканскую общину в Южной Флориде.

Некоторое время дела у Альвареса шли гладко, но затем началась война между враждующими группировками в Майами. Гутьереса обнаружили мертвым в перевернувшейся машине, лежавшей в канаве возле 144-й авеню. Полиция сразу же отмела версию о самоубийстве — напичканное свинцом тело Гутьереса лежало в багажнике автомобиля.

А затем и Анхель Пас закончил свою недолгую карьеру. Его нашли повешенным на железных воротах Малекона после того, как он неудачно съездил в Гавану. Видя, как стремительно развиваются события, Альварес решил больше не испытывать судьбу. Внезапно ему захотелось изменить образ жизни и заняться не такими опасными делами. И когда Багамская корпорация предложила ему бросить свои гангстерские игры и заняться более солидными и, что самое главное, безопасными делами, Альварес с радостью согласился.

Альварес был худощавым мужчиной невысокого роста со смуглой кожей. Длинные бакенбарды и аккуратно подстриженные усы придавали его лицу приятное выражение.

Он отодвинул стенную панель, чтобы следить за тем, что происходит на сцене «Тропикабаны». Молодые девушки исполняли номер «Я улетаю в Рио», и Альварес некоторое время наблюдал за ними, напевая себе под нос. Затем достал из кармана платиновую коробочку с кокаином и через полую страусиную косточку вдохнул приличную дозу. Потом нажал на кнопку звонка.

Манитас да Кордоба, щуплый человечек со скорбным выражением лица, вошел в кабинет в своей неизменной белой гуайабере — украшенной вышивкой рубашке навыпуск. Он работал в «Тропикабане» вышибалой и время от времени выполнял поручения Альвареса. Альварес объяснил ему, какую задачу им предстоит выполнить. Кордоба сказал, что можно приступить к делу немедленно, только сначала надо переодеться в рабочие комбинезоны.

Глава 29

Около часу дня возле дома Фрамиджяна остановился старенький пикап с надписью «Ремонт телефонных линий». Из него вышли двое мужчин в синих комбинезонах и с кожаными сумками на ремнях, из которых торчали плоскогубцы и отвертки. Один из них надел «кошки» и взобрался на телеграфный столб. Пока его напарник следил за дорогой, первый мужчина достал небольшой, но мощный бинокль и навел его на дом Фрамиджяна. Со столба он мог рассмотреть гостиную Фрамиджяна, окна которой выходили на канал.

Детально рассмотреть комнату ему мешали полуопущенные жалюзи. Минут пять он наблюдал, но, услышав предупреждающий свист напарника, спрятал бинокль и принялся орудовать инструментами. Когда почтовый фургон скрылся за поворотом, он снова достал бинокль и в течение пятнадцати минут наблюдал за домом Фрамиджяна. После чего спустился вниз.

— Что ты там увидел? — спросил Альварес.

— Не очень много, — ответил Кордоба, — но самое главное, я видел Фрамиджяна.

— Ты уверен?

— На все сто.

— А кого еще видел?

— Больше никого.

— Отлично, — сказал Альварес. — Ты отлично поработал.

— Но я видел, — продолжал Кордоба, — что Фрамиджян с кем-то разговаривал.

— Ты видел, с кем именно?

— Нет.

— А ты уверен, что там был кто-то еще?

— Да — если, конечно, Фрамиджян не репетировал речь перед зеркалом.

Подумав, Альварес покачал головой:

— Нет, Фрамиджян никогда не произносит речи. Молодец, Манитас. Теперь нам надо позвонить.

Часть IV Подготовка убийства

Глава 30

Мужчина, спустившийся на лифте в подземную штаб-квартиру Охотничьей организации в Нью-Джерси, выглядел весьма представительно. Темно-синий костюм с красной искрой сидел на нем безукоризненно. Его отличительными чертами были седые волосы и длинная — почти четыре дюйма — окладистая борода. Но на бороду не стоило обращать внимания, потому что, оказавшись внизу, мужчина тут же отцепил ее и спрятал в кейс.

Симмонс вышел к лифту как раз в тот момент, когда посетитель закрывал медные застежки кожаного кейса.

— Сенатор Баренжер! — воскликнул Симмонс. — Как я рад вас видеть! Пойдемте в мой кабинет.

Он провел Баренжера по коридору в свой кабинет, где дорогая мебель гармонировала с обоями мягких зеленых тонов.

— Чем обязан такой чести? — спросил Симмонс.

Баренжер потер ладонью лицо, чесавшееся от клея, на котором держалась фальшивая борода.

— Я жду не дождусь, когда уже можно будет обходиться без этого маскарада, — заметил он.

— К сожалению, сейчас это необходимо, — сказал Симмонс. — Что подумают избиратели, если увидят сенатора от штата Иллинойс здесь, в самом сердце нелегальной организации? Что-нибудь выпьете, сенатор?

— Немного ирландского виски, — ответил Баренжер. — Говорите, нелегальной организации? Да, Охотничья организация до сих пор вынуждена действовать нелегально, и все это благодаря чертовым либералам из Вашингтона. Но скоро все изменится, Симмонс. Помяните мое слово. Последние опросы населения свидетельствуют о том, что люди по всей стране сыты по горло ситуацией, когда всякие там террористы убивают ни в чем не повинных людей. Граждане этой страны хотят радикально изменить такое положение — они хотят убивать сами. Законное убийство — вот что требуется нашим соотечественникам. Наше время не за горами.

— Мы стараемся, чтобы это время наступило как можно быстрее, — сказал Симмонс. — Хоть и нелегально, но Охота идет полным ходом.

— Я как раз и пришел сюда, чтобы посмотреть, какого прогресса вы достигли за последнее время, — сказал Баренжер. — Мои коллеги и друзья из коалиции «Конгрессмены за свободное убийство» хотят убедиться, что Охотничья организация действует согласно утвержденным планам.

— Могу вас заверить, что мы руководствуемся исключительно вашими планами. Давайте пройдем в ситуационную комнату, и вы увидите это своими глазами.

Они вышли из кабинета, и Симмонс провел сенатора по коридору в просторный зал, уставленный рядами компьютеров. Экраны на стенах выдавали различную информацию. На огромной карте мира мигали разноцветные огоньки.

— Это Охотничья карта мира, — пояснил Симмонс. — Первоначально мы отмечали лампочками каждую Охоту. Но потом, когда число Охот возросло с двух десятков до пяти сотен, мы решили кое-что изменить. Теперь мы используем лампочки с разной степенью освещенности для обозначения интенсивности. Вот здесь вы можете увидеть соотношение индексов убийств среди Охотников и Жертв. Информация обновляется каждый час. А вот это специальный список необъявленных Охот против террористов и главарей отрядов смерти. Так сказать, наша гражданская обязанность.

Сенатор Баренжер принялся рассматривать табло с особым вниманием. Его взгляд остановился на Майами, где горела одна-единственная зеленая лампочка.

— А это что за Охота? — поинтересовался он.

— Один из наших людей охотится на известного убийцу — мистера Альфонсо Гусмана.

— Рад, что вы решили покончить с этим негодяем. А что означает желтый огонек, который только что появился рядом с зеленой лампочкой?

Симмонс с удивлением уставился на желтую лампочку.

— Желтый цвет, — медленно произнес он, — означает, что Жертве послали уведомление об Охоте.

— А мне казалось, что вы не уведомляете убийц о том, что на них объявлена Охота.

— Это действительно так. — Симмонс поджал губы. — Произошла ошибка. Простите, сенатор, мне надо выяснить, что случилось. — Быстрым шагом Симмонс направился к узлу связи. Подняв трубку, он приказал: — Соедините меня со Стивенсоном. Быстро!

В трубке щелкнуло, и через пару секунд Симмонсу ответили.

— Стивенс слушает.

— Стивенс, проверьте ваш файл на Охоту номер 23441А.

— Минутку, сэр. Так… вроде все в порядке. Хотя, подождите…

— Жертве послали уведомление.

— Да, сэр. Это действительно так.

— Как вы это можете объяснить? Я ведь приказал действовать строго по инструкции. Вы же знаете, что эти профессиональные убийцы действуют безжалостно. Если им становится известно, что на них охотятся, наши Охотники лишаются последнего шанса на победу.

— Я знаю, сэр. Это либо саботаж, либо чья-то ошибка.

— Кто программировал эту Охоту?

— Бвитинс, сэр. Вызвать его?

— Я разберусь с ним потом. А вы проверьте все остальные Охоты самым тщательным образом. Может, у нас еще есть возможность каким-то образом перехватить уведомление. — Он положил трубку на рычаг, а затем снова вызвал оператора. — Соедините меня с Бвитинсом из почтовой службы Охоты.

Через несколько секунд ему ответили.

— Уведомление 32241В уже ушло? — спросил Симмонс.

— Думаю, что да, сэр.

— Его уже вручили получателю?

— Думаю, что еще нет, сэр.

— Слушайте меня внимательно. Я хочу, чтобы это уведомление немедленно отменили.

— Отменили? Но письмо уже в пути.

— Речь идет о жизни одного из наших Охотников, — спокойно произнес Симмонс. — Вы должны перехватить письмо до того, как его доставят по адресу.

— Понял, сэр, — сказал Бвитинс. — Сделаю все, что в моих силах. Какую степень насилия я могу применить при исполнении вашего приказа?

— Вплоть до третьей, — ответил Симмонс. — Невыясненные обстоятельства.

— Понял, сэр, — хмуро отозвался Бвитинс. — Приступаю к действиям.

Симмонс обернулся к Баренжеру.

— Сенатор, я рад, что вы заметили ошибку. Надеюсь, у нас достаточно времени, чтобы ее исправить.

— Мне пора возвращаться в Сенат, — сказал Баренжер. — К великому сожалению, мое время истекло. Но я хочу сказать, что здесь, в этой истинной цитадели свободы, работают поистине замечательные люди.

— Мы делаем все от нас зависящее, — скромно ответил Симмонс.

Как только сенатор ушел, Симмонс поспешил к Мастеру Охоты. Он ворвался к нему, даже не постучав.

— Зачем? — спросил он.

Мастер Охоты сидел с непроницаемым лицом.

— Чашку чая? — предложил он Симмонсу.

— Перестаньте, — нетерпеливо сказал Симмонс. — Я же знаю, что это ваших рук дело. Вы приказали Бвитинсу отправить Гусману письмо. Почему?

— Так надо, — ответил Мастер Охоты. — Чтобы поторопить события.

— Надо для кого? Уж не для Блэквелла ли?

Мастер Охоты прищелкнул языком.

— Несомненно, это доставит Блэквеллу немало неприятных минут. Но Поляк присмотрит за ним.

— А с какой целью понадобилось торопить события?

— Скоро ты сам это увидишь. Наш самолет готов к вылету?

— Конечно. А куда мы летим?

— Не надо задавать сразу так много вопросов, — сказал Мастер Охоты. — Просто будь все время начеку. Мы можем отправиться в путь в любую секунду. Так как насчет чая?

Глава 31

В пять часов вечера какой-то пьяница или псих умудрился пробраться в раздевалку 512-го отделения связи в Ньюарке. Двум бригадам добровольной пожарной службы Ньюарка пришлось сражаться с огнем, потому что в раздевалке вспыхнул пожар. После того как пожар удалось погасить, обнаружили, что кто-то украл мешок с почтой, пришедшей из северной части Нью-Джерси.

…Бвитинс быстро пропустил мешок с почтой сквозь инфракрасный сканнер. Сортировочная машина надрывно гудела, пропуская письма через кожух сканнера. Когда процесс закончился, Бвитинс выругался. Нужного документа, помеченного невидимым магнитным кодом, в мешке не оказалось. Он снял трубку телефона и позвонил своему агенту в Майами.

Альберт Гирс почти три года работал почтальоном в Южном Майами. Гирсу нравилось разъезжать на голубом джипе с надписью «Почтовая служба США». Каждый день он развозил по адресам почту второго класса и всегда имел при себе баллончик с газом, чтобы отпугивать собак — заклятых врагов каждого почтальона. Ничем особенным он не выделялся. И это придало еще больше таинственности факту его исчезновения в Западном Майами. А вместе с ним пропал и мешок с почтой. Каких только теорий не существовало на этот счет! Но почему-то никто не обратил внимания на самую существенную деталь — Гирс пропал сразу же после того, как доставил почту в резиденцию Гусмана.

А если кто и задумался над таким обстоятельством, то вряд ли смог сделать рациональный вывод, не имея остальных ключей к разгадке таинственного исчезновения Гирса. А именно: кто-то хотел помешать доставке почты в резиденцию Гусмана, но опоздал всего на пять минут.

Глава 32

— Всего хорошего, сэр!

Блэквелл сунул портье чаевые и сел в машину, которую подогнали прямо к подъезду отеля. Руль так накалился от солнца, что к нему невозможно было притронуться, но портье догадался включить кондиционер, и прохладный воздух уже начал циркулировать в салоне. Пристегнувшись ремнем, Блэквелл тронулся с места и выехал на Брикел-авеню. По обе стороны улицы возвышались высокие здания из стекла и алюминия, перемежающиеся с королевскими пальмами. Следуя дорожным указателям, Блэквелл без труда нашел нужный поворот и выехал на 6-е шоссе. Вскоре позади остались Коконат-Гров и Корал Гэйблз. За 72-й улицей начался район Южного Майами. Выехав на 55-ю авеню, Блэквелл свернул на Твин-Лейкс-драйв. В конце тупиковой улицы за высоким забором из металлической сетки виднелось огромное приземистое здание.

Блэквелл подъехал к воротам, назвал охраннику свое имя и сказал, что у него имеется приглашение. Охранник куда-то позвонил, получил разрешение и открыл тяжелые ворота из кованого чугуна. К главному зданию вела длинная подъездная аллея, по обе стороны которой росли высокие пальмы. Здоровяк с непроницаемым лицом молча кивнул Блэквеллу и жестом указал, где припарковать машину.

Дом Гусмана, уродливое сооружение кораллово-розового цвета, стоял на пятиакровом участке, обнесенном высоким забором с самыми современными датчиками охраны. Вдоль забора бегали черные доберманы. В испаноговорящей общине этот дом называли Розовым дворцом дона Альфонсо. В нем сочетались черты архитектур всех времен и народов, начиная от древнегреческой и кончая современным европейским стилем. С разных сторон Розовый дворец напоминал французское шато, английскую усадьбу, испанский колониальный особняк и итальянский средневековый замок. Без преувеличения его можно было назвать музеем исторической архитектуры.

Тито открыл входную дверь, быстро обыскал Блэквелла и пропустил в дом. В просторном холле уже ждала одетая в черно-белую форму горничная, которая повела Блэквелла дальше. Он пошел за ней по длинному сводчатому коридору, явно позаимствованному у Борджиа, и оказался возле огромного плавательного бассейна.

В цветастом шезлонге полулежал мужчина. Его смуглая кожа блестела от лосьона и пота. Узкое прямоугольное лицо наполовину закрывали зеркальные очки в дорогой оправе «Гуччи». Издали он напоминал фигурку индейца, вырезанную из железного дерева.

Альфонсо Гусман был невысоким, мускулистым мужчиной с широкой грудью, заросшей седыми волосами. На темно-коричневой коже блестели капельки пота. Рядом с ним сидели трое мужчин. Один, высокий и стройный, в легких белых брюках и расстегнутой до пояса белой рубахе. Другой, средних лет толстяк с усталым морщинистым лицом с черными бандитскими усами, был одет в шелковый халат с вышитыми на спине драконами. Третий, юноша с курчавой головой, неуверенно улыбался. И, конечно же, здесь была Мерседес, невообразимо красивая в своем бледно-желтом купальном костюме.

— Рад вас видеть, мистер Блэквелл. Это мои друзья — Диего Гарсия и Чако. А это Мерседес Банниган, друг семьи.

Мерседес мило улыбнулась.

— Хотите чего-нибудь выпить? — спросил Гусман.

— Минеральной воды и побольше льда, — ответил Блэквелл.

Гусман щелкнул пальцами.

— Хуанито, сбегай.

Юноша вскочил, кивнул Блэквеллу и направился к бару под тентом.

— Пойдемте, я покажу вам свои владения, — пригласил Гусман.

Дон Гусман обожал свой дом, потому что ему нравилась экстравагантность. К тому же ему льстило, когда гости восхищались его поместьем. Он всегда начинал экскурсию с гостиной, где показывал друзьям обширную коллекцию стрелкового оружия. Рядом с гостиной располагался тир, где Гусман мог продемонстрировать свои незаурядные способности в стрельбе из любого вида оружия. Но больше всего он любил свой плавательный бассейн с удобными шезлонгами, где он мог отдохнуть с друзьями, попивая прохладные коктейли, куря кубинские сигары («Табак вне политики», — часто говаривал Гусман) и вспоминая о старых добрых временах.

Когда они вернулись к бассейну, Гусман сказал:

— Обед подадут через пару минут. Может, хотите чего-нибудь нюхнуть? Эй, Хуанито, живо принеси сюда перуанского кокаина «Император Инка» и заверенный чек на миллион долларов, из которого мы сделаем трубочку. Видите, амиго, у нас тут все на высшем уровне.

— Я пас, — сказал Блэквелл. — Никогда не употребляю наркотики перед обедом.

— Мы пообедаем внутри, — сказал Гусман, — в так называемом ланае — крытой гавайской веранде. Мне хочется узнать ваше мнение о моем шеф-поваре. А вот и моя жена. Сейчас я вас познакомлю.

Катерина Гусман была высокой стройной женщиной с бледным неулыбчивым лицом, одетой в длинное серое платье. На груди у нее висело распятие из слоновой кости. Ее матовая кожа свидетельствовала о том, что она, мягко говоря, недолюбливала яркое солнце и компанию тех, кто любил позагорать. Ее строгая осанка резко контрастировала с вальяжными позами собравшихся здесь любителей вина, табака и острой латиноамериканской пищи и словно напоминала о грядущем дне Страшного суда. Она на мгновение коснулась руки Блэквелла холодными пальцами, взглянула в его глаза фанатичным взглядом, прошептала: «Timor mortis conturbat me»^[12] — и, развернувшись, пошла прочь.

— Она очень набожна, — пояснил Гусман. — Ну ладно, пойдемте есть.

— А разве сеньора к нам не присоединится? — спросил Блэквелл.

Гусман отрицательно покачал головой:

— У нее свои дела.

Гусман повел всех в ланай. Своей походкой он напоминал Блэквеллу игуану. Гусман был похож на карикатурного генерала из какой-нибудь центральноамериканской страны, но Блэквелл внезапно вспомнил, что этот кофейного цвета коротышка со смешными усами и тщательно зачесанными волнистыми волосами когда-то командовал бригадой 432, которую после бойни у Тунбунку назвали Бригадой негодяев. Потом Гусман возглавил «Грингитос де Соледадес», отряд смерти в Тегусигальпе, а затем три года был начальником образцово-показательной тюрьмы в Манагуа, о которой ходили такие страшные слухи, что даже Комиссия ООН по правам человека не верила в их правдоподобность.

Хоть Гусман казался со стороны забавным, следовало помнить, что ему не раз приходилось смотреть смерти в глаза, и справиться с ним будет не так-то и просто. Блэквелл потрогал свернутую дорожную карту, лежащую во внутреннем кармане пиджака.

Ланай оказался просторной комнатой с затененными жалюзи окнами и бамбуковой занавеской у входа. Гусман уселся в кресло, стоявшее во главе стола, посадив Блэквелла по правую руку. Мерседес села слева. Потом расселись Эмилио, Хуанито и остальные гости: профессор экономики из Парагвая — невысокий бородатый мужчина в очках, — и его жена, щуплая смуглая женщина с растрепанными волосами. Диего Гарсия и Чако уселись на противоположном конце стола.

Сначала подали салат из крабов с майонезом и зеленью, потом раков по-креольски с чесноком, красным перцем, соусом пири-пири и ломтиками манго. Затем настала очередь джамбалайи с пюре из новоорлеанского картофеля и миниатюрными початками отваренной кукурузы. После принесли салат из креветок с горчичным соусом. Лимонный пирог оказался таким вкусным, что Блэквелл не удержался и положил себе второй кусок. Затем, как обычно, последовали кофе, бренди и сигары.

После кофе парагвайский профессор с женой отправились отдохнуть, сразу же после них поднялись из-за стола Эмилио и Хуанито, а через пару минут их примеру последовали Гарсия и Чако. За столом остались только Блэквелл, Гусман и Мерседес. Хотя Блэквелл чувствовал тяжесть в желудке, он знал, что это не помешает ему совершить убийство. Разумеется, после того, как он получит чек.

Поднявшись, Гусман обратился к Блэквеллу:

— Может, прогуляемся немного по саду? Ты уж извини нас, дорогая.

…Блэквелл и Гусман шли по тропинке ухоженного сада. Белое солнце висело на джинсово-голубом небе. Они подошли к искусственному пруду, постояли немного на мостике, выполненном в японском стиле, и полюбовались плавающими внизу золотыми рыбками.

— Теперь можно и поговорить, — сказал Гусман. — Когда я получу оружие?

— Завтра вечером, — ответил Блэквелл.

— Где?

— Надеюсь, у вас есть грузовое судно?

— Да, «Эспириту де Гуанохуато» в порту Эверглейдс.

— Завтра вечером на него погрузят оружие.

— Откуда оно?

— Это уже мое дело, мистер Гусман.

— Но мы раньше не имели общих дел, мистер Блэквелл, — заметил Гусман. — Хочу вам напомнить, что этот груз имеет для меня особую ценность. О цене мы договорились. Я хочу получить хороший товар.

— Само собой разумеется.

— Не совсем. В этом городе полным-полно нечестных людей. Они могут пообещать вам что угодно. Но смогут ли они прожить достаточно долго, чтобы потратить полученные деньги, — в этом я глубоко сомневаюсь.

— Это угроза, мистер Гусман?

— Ни в коем случае. Я просто хочу предупредить, что на вашем пути могут встретиться нечестные люди. А теперь, я полагаю, вы хотели бы получить деньги?

— Мистер Фрамиджян сказал, что это обычная процедура.

Гусман сунул руку в карман и достал конверт. Открыв его, он вытащил чек. Блэквелл заметил, что чек на сумму девять миллионов долларов был выписан на получателя.

— Я полагал, что речь шла о двадцати миллионах, — сказал он.

— Здесь только половина. Остальное вы получите завтра.

— Но девять миллионов — это не половина от двадцати, — заметил Блэквелл.

— Я ведь должен получить свои комиссионные, — ответил Гусман. — Разве я этого не заслуживаю?

Блэквелл ничего не знал о комиссионных и о том, что ему выплатят лишь половину суммы. Когда же ему убивать Гусмана — сейчас или потом? Наверное, сейчас. Пора приступать к трюку с картой. Сложив чек, он засунул его во внутренний карман пиджака.

— Что ж, мне пора идти, — сказал Блэквелл. — Извините, что так быстро, но у меня куча дел.

— Конечно. Я прекрасно вас понимаю. Приходите завтра вечером. Я устраиваю большую вечеринку. Будет полно еды, выпивки, женщин, наркотиков, музыки и веселья. Тогда и получите вторую часть суммы.

— Идет, — ответил Блэквелл. — Может, вы покажете мне дорогу? — Он вытащил из кармана отравленную карту.

— Разумеется. Куда вы собираетесь поехать? — спросил Гусман, протягивая руку к карте.

— К Морскому аквариуму, — ответил Блэквелл. — Я слышал, там потрясающие дельфины. Я от них просто балдею.

Прежде чем Гусман успел дотронуться до карты, другая рука взяла ее у Блэквелла. Рука в длинной белой перчатке. Рука Мерседес.

— Морской аквариум? Вы должны были проезжать мимо, когда направлялись сюда из Майами. Это вот здесь. Вы действительно интересуетесь рыбами, мистер Блэквелл?

— О да, — поспешно ответил Блэквелл. — Но больше всего мне нравятся дельфины.

— Я как раз туда еду, — сообщила Мерседес. — Можете следовать за моей машиной.

— Прекрасно, — сказал Блэквелл.

И с облегчением вздохнул при мысли, что ему не придется убивать Гусмана прямо сейчас. Вдруг действительно завтра надо будет забрать оставшиеся девять миллионов.

Блэквелл осторожно взял карту из рук Мерседес. И они вместе направились к машинам.

Глава 33

Служанка убрала со стола остатки обеда. Проследив за этой процедурой, Эмилио пошел за почтой. Она всегда лежала на изящном небольшом столике из красного дерева в центральном холле возле полой слоновьей ноги, в которой стояли зонтики. Эмилио бегло просмотрел конверты. Как всегда, пачка счетов. Это для Хуанито. Предвыборные листовки от различных политических кандидатов и проспекты новых ресторанов. В мусор. На столике лежало еще одно письмо в твердом ворсистом конверте кремового цвета. Оно выглядело официальным и каким-то европейским. Без обратного адреса.

Эмилио, служивший адъютантом Гусмана в карательном отряде смерти в старые добрые времена, а теперь исполняющий обязанности телохранителя, взял письмо мозолистыми пальцами. Должно быть, каким-то шестым чувством старый ветеран учуял опасность, потому что встряхнулся, как мокрый пес, прикусил нижнюю губу и только после этого понес письмо хозяину.

Дон Альфонсо сидел в старинном деревянном кресле в своей любимой оружейной комнате с тяжелой от похмелья головой и распухшим от постоянного нюхания кокаина носом. Он взял кремового цвета конверт и нахмурился. Затем при помощи штык-ножа вскрыл конверт и достал сложенный листок бумаги. Письмо оказалось коротким:

«Сим официально извещается о присвоении вам статуса Жертвы в Охоте № 23441А.

Желаем удачи.

Охотничий комитет».

— Эмилио! — заорал Гусман.

Эмилио прибежал из соседней комнаты, где терпеливо ждал, когда Гусман позовет его.

— Прочитай, — сказал Гусман, — и скажи, что все это значит?

Глава 34

Сидевший в машине Альварес поднял телефонную трубку.

— Откуда вы мне звоните?

— Из Морского аквариума, — ответила Мерседес. — До этого у меня не было никакой возможности добраться до телефона. Что там происходит?

— Пока все тихо. Фрамиджян в доме. Я видел его пару раз и уверен, что там есть кто-то еще. Только я пока не знаю, кто именно. Манитас сидит на телеграфном столбе и пытается рассмотреть, что делается внутри. Мы лазим туда по очереди. Слушайте, я без сигарет, а тут поблизости нет ни одного киоска. Долго нам еще тут торчать?

— Пока не узнаете, что происходит в доме.

— У меня вечером свидание. Я могу на него опоздать!

— Забудь о свидании. Багамская корпорация платит тебе достаточно за то мизерное время, в течение которого мы тебя используем. Будетенаблюдать за домом до тех пор, пока не выясните, что там происходит.

Альварес повесил трубку и медленно выругался. И как это он забыл бросить в бардачок пару пачек сигарет? А как быть с Лолой Мартинес, которой он сегодня назначил свидание?

Вдруг краем глаза он заметил какое-то движение. Повернувшись, Альварес увидел женщину, направляющуюся в сторону дома Фрамиджяна. Альварес был уверен, что она пройдет мимо, но женщина подошла к двери.

«Кто она такая и что тут забыла?» — подумал Альварес.

Глава 35

— Бью восьмеркой, — сказал Фрамиджян.

Он со звоном положил карты на стол. Это звенела цепь, которая была пропущена через наручники и крепилась к ножке стола.

— Сукин сын! — воскликнул Поляк. — Как тебе удается все время меня обыгрывать?

— Я, приятель, родом из Майами, — сказал Фрамиджян. — А у нас в Майами самые лучшие игроки в джин-рамми. Но у вас тоже неплохо получается.

— Спасибо большое, — ответил Поляк. — Итак, я тебе уже должен четыре сотни.

— Шесть сотен, — уточнил Фрамиджян. — В последней сдаче мы удвоили ставки.

— Просто я засыпаю, — сказал Поляк. — Сколько я уже не сплю? Двадцать часов.

— А ваш молодой напарник надежный парень?

— Конечно. Просто он новичок. Не такой крутой профессионал, как я.

— Что ж, надеюсь, так оно и есть на самом деле. Только почему он не звонит? В этой игре, как я понимаю, наши интересы совпадают. Неужели вы думаете, что я целую вечность смогу водить за нос своих друзей, рассказывая неправдоподобную историю о мнимой болезни, которая приковала меня к постели?

— Именно таким неправдоподобным историям люди верят чаще всего. Поверь моему опыту, мне не раз приходилось брать заложников.

— Ну если вы так в этом уверены. — Фрамиджян пожал плечами. — Слушайте, а может, я дам вам взятку, и мы прекратим весь этот балаган? Миллион и сто тысяч. И вечная дружба Ицхака Фрамиджяна. Ну как?

— Заманчивое предложение, — ответил Поляк, — и я бы принял его с благодарностью. Но, увы, не могу.

— Почему?

— Потому что я никогда не изменяю своим принципам, — с гордостью заявил Поляк.

— Ну почему же мне всегда так не везет, — вздохнул Фрамиджян. — Еще партийку сыграем?

— Конечно. Сдавай.

— Мне трудно сдавать в наручниках.

— Ничего, у тебя неплохо получается, — ответил Поляк.

Фрамиджян потянулся за картами и вдруг замер. Поляк тоже весь напрягся. Они услышали, как в замке поворачивается ключ.

— У кого есть ключи от твоего дома? — требовательно спросил Поляк.

— Ни у кого. Разве что…

Дверь распахнулась. В комнату вошла невысокая грудастая женщина в ярко-зеленом костюме и с рыжими волосами.

— Розалия! — воскликнул Фрамиджян.

— Я не могла больше выносить одиночества, — сказала Розалия. — Ты ведь знаешь, я до сих пор люблю тебя. Что это за тип?

— Так, приятель, — ответил Фрамиджян.

— Если это твой приятель, то почему ты сидишь в наручниках?

— Это у нас такая игра.

— Понятно, — ответила Розалия. — Ты что, не рад меня видеть?

— Розалия, крошка, я вне себя от радости. Ты ведь знаешь, что я все время просил тебя вернуться. Но, видишь ли, сейчас не очень подходящий момент. Тебе бы следовало сначала позвонить. Я тут — как бы тебе объяснить? — улаживаю одно дельце.

— В наручниках?

— Забудь ты про эти наручники. Мы просто играем в такую игру. А где Ханна?

— С моими родителями.

— Передай ей, что я ее очень люблю. Я закончу с этим делом, и тогда мы снова соберемся все вместе.

— Ты сказал, что, если я вернусь, мы начнем новую жизнь!

— Так оно и будет. Дай мне только закончить с этим делом.

— Но именно так все и было в прежней жизни!

— Розалия, почему бы тебе не прийти ко мне как-нибудь в другой раз?

Розалия не могла понять, что происходит с Фрамиджяном. Он вел себя как-то странно. Раньше он всегда говорил при ней о всех своих делах. Она посмотрела на сидящего напротив Фрамиджяна мужчину. Высокий, широкоплечий, с неприветливым лицом. Что-то в нем было необычное. Да, он выглядел слишком угрожающе. Потом перевела свой взгляд на наручники. Что это за игра у них такая?

Что-то здесь не так, решила Розалия и внезапно поняла, что эта мысль должна была прийти ей в голову еще пять минут назад.

Но лучше поздно, чем никогда.

— Ну ладно, было очень приятно познакомиться, мистер как-вас-там, — сказала Розалия. — Простите, что пришла так некстати. Вернусь попозже.

— Нет, вы никуда не пойдете, Розалия, — наконец принял решение Поляк. — Присоединяйтесь к нашей компании. В карты сыграем. Как насчет подкидного? Мы можем играть втроем.

— О чем это вы? — удивилась Розалия.

И тут она увидела в его руке пистолет.

С минуту все помолчали, выражая свое уважение оружию.

— Давайте сделаем так, — сказала наконец Розалия. — Я забуду обо всем, что тут видела. Я не сделаю ничего такого, что могло бы принести вред Фрамиджяну.

— Садись, Розалия, — приказал Поляк.

Розалия посмотрела на Фрамиджяна. Тот пожал плечами и слабо улыбнулся. Она перевела взгляд на Поляка. Он был похож на одного из тех негодяев, которые запросто могут пристрелить даже ребенка. Розалия подошла к креслу и села.

— Зря я не послушала свою мамочку, — пожаловалась она Поляку. — Она всегда советовала мне держаться подальше от Фрамиджяна. Говорила, что он умрет рано и не своей смертью. А я, такая дура, не послушала ее.

— Розалия, все будет хорошо, — сказал Фрамиджян.

— Ты играешь в подкидного? — спросил у нее Поляк.

— Нет, — ответила она. И вздохнула. А затем улыбнулась вымученной улыбкой. — Но я могу научиться.

Розалия была нервной женщиной, но отходчивой.

Глава 36

Зазвонил телефон. Фрамиджян снял трубку.

— Фрамиджян слушает, — произнес он согласно полученным инструкциям.

— Я хочу поговорить с другим парнем, — сказал Блэквелл.

— С каким еще другим парнем?

— С тем, который рядом с тобой.

— А кто вы?

— Я был с ним вчера вечером.

— Ах, с тем парнем! Видите ли, ваш друг ушел за пиццей, но сказал, что скоро вернется.

Блэквелл удивился. Неужели Поляк сошел с ума? Но тут он услышал глухой звук, как будто кого-то стукнули по голове, и тут же раздался голос Поляка:

— Как дела, малыш? Не пришил его?

— Не смог. Но завтра мне представится такая возможность на вечеринке, которую устраивает Гусман.

— Где ты сейчас?

— В Коконат-Гров с одной дамочкой по имени Мерседес. Думаю, она тоже в этом деле замешана, так что мне надо ее проверить.

— Давай, — сказал Поляк. — Тебе все равно нечего делать до завтрашнего вечера. А я буду играть в подкидного с Фрамиджяном и Розалией.

— Кто такая Розалия?

— Жена Фрамиджяна. Нашла время мириться.

— Какой у нас план?

— Встречаемся в восемь у меня в «Немо». Там и обговорим все детали.

Глава 37

Блэйк и Коэлли подъехали к федеральному зданию пятого округа, расположенному на Флэгер-стрит, 346.

Сидевшая за секретарским столом мисс Эусташио нажала кнопку интеркома.

— Они здесь, сэр.

— Пускай зайдут, — приказал Дикерсон, пытаясь скрыть нетерпение.

Он положил свежий номер журнала «Коллекционер-антиквар» в ящик стола из железного дерева.

Предстояло серьезное дело.

Дикерсон был новым окружным директором оперативного отдела ЦРУ в Южной Флориде, и его владения простирались от Форта Лорендаль до Ки-Вест. Плотно сложенный, он всегда носил белые костюмы и панаму с загнутыми полями. Его агенты постоянно бились об заклад, роль какого героя пытается играть их шеф. Блэйк полагал, что он старается изобразить Уолтера Хьюстона из фильма «Сокровища Сьерра-Мадре», где Хэмфри Богарт чистит туфли Хьюстону и выпрашивает у того мелочь, а Хьюстон кидает ему серебряный доллар и велит больше никогда у него ничего не клянчить. А потом Богарт на этот доллар покупает лотерейный билет и на следующий день выигрывает деньги, которых хватает, чтобы отправиться в горы на поиски золота вместе с Тимом Холтом и Уолтером Хьюстоном, где его в конце фильма убивают индейцы, когда богатство было уже почти рядом.

Дикерсон действительно носил с собой серебряный доллар и иногда глубокомысленно подкидывал его на ладони, когда надо было принять важное решение, например, куда отправиться ужинать.

Никто не знал, пытается он подражать Уолтеру Хьюстону или нет, потому что никто не состоял с директором в достаточно дружественных отношениях, чтобы спрашивать его об этом.

Дикерсон не относился к тем людям, которые поощряют фамильярность.

— Что вам известно об Альфонсо Гусмане? — спросил он.

Дикерсон был новичком в этом оперативном районе. Его недавно перевели из Феникса, где он долго мучился, прежде чем запомнил длинный список испанских имен. А теперь здесь, в Майами, ему опять надо зубрить новые испанские имена, не говоря уже о гаитянских.

— Гусман — один из наших людей. Он служил в Национальной гвардии при Сомосе. У него до сих пор хорошие контакты с антисандинистскими отрядами в Центральной Америке. Он покупает для них оружие.

— С нашей помощью?

— Разумеется, сэр. Такова была политика вашего предшественника, сэр, мистера Брадфорда, а он получал приказы от кого-то из Белого дома. А что, сэр, у Гусмана какие-то неприятности?

— Это я как раз и пытаюсь выяснить, — сказал Дикерсон. — Только что мне позвонили из дома Гусмана.

— Сам Гусман, сэр?

— Нет, один парнишка. Он сказал, что звонил из телефонной будки. Разумеется, мы прослушиваем тот телефон. По крайней мере, мой предшественник установил там подслушивающее устройство, а у меня все никак руки не доходят, чтобы убрать его оттуда.

— И что сказал этот парнишка? — спросил Блэйк.

— Он хотел поговорить с тобой. Очевидно, один из твоих информаторов. Я сказал, что тебя нет на месте и что он может оставить свое сообщение мне.

— Мне не хотелось бы выглядеть невежливым, сэр, но никому не разрешается разговаривать с информаторами, кроме самих агентов.

— Если этот агент находится на месте. Почему ты не носишь с собой бипер?

— Я ношу, сэр, — сказал Блэйк. — Но я как раз покупал себе новый бипер. Дело в том, что «Фонсвифт» не записывал оставленные мне сообщения, и я решил перейти на «Фонотел». Наверно, Хуанито как раз и позвонил в тот момент, когда я на короткое время остался без бипера.

— Он не назвал своего имени, — сказал Блэйк.

— Наверняка это Хуанито, племянник Гусмана. Это мой единственный источник в доме. Не могли бы вы сказать, сэр, что он вам сообщил?

— Он сказал, что его дядя только что получил очень странное письмо. От какой-то группы, которая называет себя Охотничьим комитетом. Они сообщили Гусману, что тот избран Жертвой в какой-то там Охоте. Блэйк, ты что-нибудь об этом знаешь?

— Я слышал про Охотничью корпорацию, сэр.

— Какая-то воинствующая организация?

— Не совсем так, сэр. Они считают себя либералами, выступающими за легализацию убийства. Представители так называемого крайне левого анархистско-либерального движения в поддержку законного убийства. По крайней мере, у меня такие сведения. Если они, конечно, вообще существуют.

— Так существуют они или нет?

— Может быть, и нет. Сама мысль, что существуют какие-то Охотники, многим кажется просто бредовой. Но когда-то и существование мафии тоже ставили под сомнение. Кто мог представить себе кучку каких-то сицилийцев-деревенщин, контролирующих все крупнейшие профсоюзы в Соединенных Штатах, порты, грузовые перевозки, не говоря уже об игорном бизнесе и проституции? Кто мог поверить, что они заключали сделки с правительством США во время высадки союзников в Сицилии во время Второй мировой войны?

— Значит, ты думаешь, к Охотникам стоит относиться серьезно?

— Я уверен в этом, сэр. Те представители правоохранительных органов, которые утверждали, что мафии не существует, давно уже уволены на пенсию. Они показали себя неспособными к перестройке мышления.

— Как додо, — сказал Коэлли.

— Что? — переспросил Дикерсон.

— Вымершая птица, — смущенно ответил Коэлли, как ученик, которого застали за неподобающим занятием. — Я думаю, тут уместна подобная параллель.

Дикерсон посмотрел на Блэйка — тот пожал плечами.

— Коэлли не силен в аналогии, но он у нас самый лучший оперативник.

— Я в этом ничуть не сомневаюсь, — сказал Дикерсон. — Итак, представим себе, что Охота действительно существует, хотя и нелегально, и что эти Охотники, кем бы они там ни были, действительно послали наемного убийцу, чтобы покончить с Гусманом. Но мы же не хотим, чтобы Гусмана убили, не правда ли, Блэйк?

— Абсолютно правильно, сэр. Нам необходимо продолжать снабжение контрас оружием. Они, конечно, ублюдки, но это наши ублюдки. И лучше всего снабжать их через Гусмана. Таким образом нам не надо создавать собственные группы контакта с партизанами и самим сбрасывать грузы в сельве. Мы покончили с такой практикой после фиаско в 1986 году, если вы помните, сэр.

— Конечно, помню, — ответил Дикерсон. — Я с самого начала был против такой практики.

— Я тоже, сэр, — сказал Блэйк. — Все это произошло из-за ошибок вашего предшественника, который неправильно понял чьи-то указания из Белого дома. Но такого больше не повторится. Самое главное для нас в настоящее время — не упустить Никарагуа и вообще не оступиться в Центральной Америке. Мы будем выглядеть очень глупо, если в день победы в столице Никарагуа окажется не наш кандидат.

— Мне об этом никто не говорил, — сказал Дикерсон. — Почему мне никто не прояснил обстановку заранее?

— Не было необходимости прояснять вам обстановку заранее, — сказал Блэйк.

— Но ведь я окружной директор!

— А вы знаете, сколько окружных директоров за последние десять лет оказались двойными агентами?

— Блэйк, если ты хочешь сказать…

— Ни в коем случае, сэр! Я просто хотел указать на то, что в последнее время отмечены случаи утечки важной информации, и теперь все данные сообщаются только тем, кому об этом полагается знать.

— Ладно. Ситуация постепенно проясняется. Наше оружие уходит партизанам через Гусмана.

Блэйк сделал движение головой, которое можно было принять за кивок.

— И в этот раз ожидается отправка довольно большой партии.

Теперь Блэйк два раза моргнул, что можно было посчитать за знак согласия.

— Но теперь в деле оказался замешан какой-то Охотник, — заметил Блэйк.

— Все указывает именно на это, — согласился Дикерсон.

— Раз вы прибыли сюда из Вашингтона, — сказал Блэйк, — то, может быть, в курсе нашей новой политики по отношению к Охоте?

— Может быть, — сказал Дикерсон.

Ему не хотелось признаваться, что он ни разу не видел своего нового шефа и даже не знал, как того зовут. Он лишь несколько раз получал от него инструкции по телефону, и то лишь после обмена сложными кодами, меняющимися каждый день. Дикерсон несколько секунд не мигая смотрел на Блэйка, и агенту стало не по себе. Наконец он сказал:

— Блэйк, ты ведь причисляешь себя к старой гвардии, воспитанной на идеологии, правда?

— Думаю, вы можете считать меня идеологическим агентом, — ответил Блэйк. — Да, у меня есть свои принципы, но я действую очень гибко. Действовать согласно обстановке — вот мой девиз!

— Очень хорошо. Именно поэтому ты до сих пор на службе. Все вокруг постоянно меняется.

— Да, сэр.

— Меня сюда направили из Вашингтона. Я могу кого угодно набирать в свой отдел и могу кого угодно уволить.

— Да, сэр.

— Запомни, Блэйк, никакая идеология нам тут не нужна. По крайней мере при этой администрации. Думаю, что раньше ты хорошо работал, хотя меня это абсолютно не интересует. Все было связано с идеологией, в которой мы больше абсолютно не заинтересованы. Так что больше никакой идеологии, понятно? У нас теперь другие принципы.

— Да, сэр. А какие это другие принципы?

— Новая администрация заинтересована в прагматизме и финансовой самоокупаемости.

— Простите, сэр?

— Чем бы мы ни занимались — я имею в виду все федеральные учреждения, — нужно приносить прибыль.

— Это понятно.

— И чем больше мы будем стараться, тем больше у нас будет прибыли.

— Конечно, сэр. Я полностью согласен с нашими новыми принципами. Я всегда верил в то, что финансовая ответственность — единственная дорога к счастью.

— Наше агентство тоже должно приносить прибыль.

— Разумеется. Это секретная директива, не так ли? Я просто хочу быть уверен, что понял вас абсолютно правильно. Я вполне готов работать в таких условиях. К тому же, честно говоря, у нас уже случались подобные прецеденты. Я работал на прибыль и при старой администрации, по крайней мере некоторое время.

— Может, ты и работал, — заметил Дикерсон, — но не в таком масштабе, в каком мы собираемся работать теперь. Теперь целесообразность любой операции будет определяться лишь объемом вероятного дохода.

— Что вы хотите, чтобы я сделал с Охотником?

— Узнай, кто он такой, держи его под наблюдением, но не трогай. По крайней мере до тех пор, пока не получишь инструкции на этот счет.

Глава 38

Мерседес поселилась в маленьком домике, принадлежавшем Багамской корпорации, посреди миниатюрных джунглей. Вокруг росли банановые пальмы, эвкалипты и другие экзотические деревья. На веранде стояли кресла-качалки. Защищенный от шума тропической растительностью, домик утопал в тиши, которую лишь изредка нарушало жужжание огромных насекомых.

— Присаживайся в кресло-качалку, — сказала Мерседес. — Я приготовлю что-нибудь выпить. Как насчет легкого коктейля из рома?

Блэквелл уселся в кресло, и оно приятно затрещало. Он забросил ноги на перила — судя по истертой поверхности, ему не первому пришла в голову подобная идея. Сложив руки за головой, он вздохнул. Стояла невыносимая жара, и он чувствовал себя усталым. Однако он с удивлением обнаружил, что это была приятная усталость. В воздухе пахло влажными гниющими листьями. Казалось, Флорида принадлежала к другой эпохе и вот-вот могла вернуться обратно в палеозойскую эру. Золотистые лучи солнца пробивались через сплетения ветвей и лиан. Мерседес вернулась через пару минут, держа в руках два запотевших бокала с янтарной жидкостью. Блэквелл отпил из бокала и почувствовал, как на него снизошла благодать. Золотистый день постепенно уступал место бархатному вечеру.

Через несколько часов Мерседес спросила у Блэквелла:

— А чем ты занимаешься, кроме продажи оружия?

Блэквелл погладил Мерседес по голове, покоившейся на его плече. Они лежали в огромной двуспальной постели Мерседес. В спальне было темно, и лишь в гостиной горела неяркая настольная лампа. Часы показывали половину первого ночи. В окне темнели силуэты пальм.

— А ты умеешь хранить секреты?

— Конечно.

— У меня в Нью-Йорке школа карате.

Глава 39

— Еще раз рыпнешься, и я тебя урою, — сказал с телеэкрана Клинт Иствуд.^[13]

— Классная фраза, — сказал Фрамиджян. — Она мне всегда нравилась. «Я тебя урою». Круто сказано. Правда, крошка?

Сидевшая в кресле Розалия устало приоткрыла глаза.

— Отличная фраза, дорогой, но ты уже третий раз мне об этом говоришь.

— Ну и что? — удивился Фрамиджян. — А тебе, парень, нравится эта фраза?

Поляк сидел в кресле напротив, уронив голову на грудь. Стрелки часов показывали половину четвертого утра, и он уже забыл, когда спал в последний раз. Он медленно поднялся, зевнул и с хрустом потянулся.

— Да, неплохо сказано. Но с меня хватит фильмов.

— Может, поиграем еще в джин-рамми?

Поляк отрицательно покачал головой:

— Я думаю, пора наконец поспать.

— Вот это замечательная мысль, — воскликнул Фрамиджян. — Если хочешь, можешь занять комнату для гостей. Там стоит кровать с японским водяным матрацем. Будешь спать как младенец. А мы с Розалией ляжем в своей спальне. Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что ты считаешь меня круглым идиотом, — ответил Поляк.

Фрамиджян протестующе поднял руки, насколько позволяла цепь.

— Эй, ты совсем не так меня понял. Я никогда не считаю идиотом человека, у которого в руках пистолет. Я отношусь к оружию с уважением. Я сам занимаюсь этим бизнесом.

— Он не хотел сказать ничего плохого, — добавила Розалия.

Ей ужасно хотелось спать, и она надеялась, что Фрамиджян не собирается сделать какую-нибудь глупость. Этот здоровяк, похоже, продумывал все на несколько ходов вперед. Розалии казалось, что он не станет их убивать, если они будут выполнять все, что он им прикажет. Хотя особой уверенности у нее на этот счет не было. Но все же это лучше, чем пытаться его обмануть. Интересно, что на уме у Фрамиджяна?

— Так что ты предлагаешь? — спросил Фрамиджян и зевнул во весь рот. Денек выдался довольно трудный.

— Вы будете спать здесь, на диване, чтобы я все время мог вас видеть, — сказал Поляк. Он вытащил из кармана ключ от наручников. — А теперь замри. Мне придется сделать это одной рукой, потому что в другой у меня пистолет. Не дай бог, мне покажется, что ты захочешь забрать его у меня.

Орудуя левой рукой, он открыл замок на наручниках. В правой руке он держал свой «MAG-50». Указательный палец все время лежал на спусковом крючке. Фрамиджян сидел абсолютно неподвижно, пока Поляк приковывал его к Розалии.

— Удобно? — спросил он.

— Довольно уютно, — ответил Фрамиджян. — Правда, крошка?

— Мне бы хотелось поскорее лечь, — сказала Розалия.

— Прошу прощения, — сказал Поляк. — Это вряд ли получится. Осталась последняя деталь.

Он порылся в своей сумке и вытащил какое-то устройство, напоминающее будильник. Нажав несколько кнопок, он установил стрелки и положил устройство на диван рядом с Фрамиджяном.

— Что это? — поинтересовался тот.

— Небольшая противопехотная мина. Карманная модель. Отключается автоматически через двенадцать часов.

— А зачем она нужна тут, на диване?

— Внутри у нее находится балансировочный механизм, — объяснил Поляк. — Поэтому, если ее задеть, она тут же взорвется. Это на тот случай, если ты решишь встать с дивана и пойти за пистолетом, который у тебя спрятан где-то в комнате.

— Нет у меня никакого пистолета! — возмутился Фрамиджян.

— Может, нет, а может, и есть. У меня нет времени проводить тут обыск. А эта штука заставит тебя сидеть спокойно.

Фрамиджян пытался протестовать, но Поляк уже принял решение и молча ушел в другой конец комнаты, где улегся на ковер. Заведя будильник на наручных часах, он положил пистолет под голову, закрыл глаза и мгновенно уснул.

— Ты думаешь, он блефует? — через некоторое время спросил Фрамиджян.

— Ты о чем?

— Ну о том, что это мина. Я никогда не видел мин такой странной формы. А уж я-то знаю в них толк.

— Ты думаешь, стоит рисковать жизнью, чтобы узнать, настоящая мина или нет?

— Я почти в этом уверен. Много бы я отдал за возможность опрокинуть на этого ублюдка пару столов.

— Не забывай, что я сижу рядом с тобой, — испуганно произнесла Розалия.

— Не беспокойся, я не стану подвергать тебя опасности.

Из противоположного угла донесся мерный храп Поляка.

— Этот сукин сын еще и храпит! — возмущенно сказал Фрамиджян. — В таких условиях мне ни за что не удастся заснуть. Ты слышишь меня, Розалия?

Но в ответ он услышал лишь мерное посапывание. Розалия заснула.

— Черт! — в сердцах выругался Фрамиджян и осторожно переменил позу.

Он все еще продолжал думать о том, что никогда не заснет, когда его глаза закрылись, и он крепко заснул.

Часть V Большая охота

Глава 40

Эмилио не знал, что думать об этом письме от представителей «Охоты», но он знал, что нужно делать. Он позвонил в юридическую фирму «Барнз Ассошиэйтс», которая располагалась в федеральном здании на аллее Линкольна в Майами-Бич. Эта контора оказывала юридические услуги Гусману. Для них он был весьма ценным клиентом. На этот раз ему ответили, что они такими делами обычно не занимаются, но посмотрят, что можно сделать, и ответят утром.

Звонок прозвучал ровно в девять. Эмилио поговорил по телефону, после чего прошел к Гусману в кабинет.

— Ну, что ты узнал? — спросил Гусман.

— Юристы говорят, что есть такая игра — «Убийца», в которую играют в студенческих городках. Она описана в рассказе Роберта Шекли «Седьмая Жертва». Есть еще фильм, снятый по мотивам этого рассказа, — называется «Десятая Жертва».

— Я видел этот фильм, — сказал Гусман. — В программе для полуночников. Это идиотская история про то, как одна баба охотится за мужиком в Риме и в конце они влюбляются друг в друга. По-моему, так. Но ведь все это выдумка, Эмилио.

— Нет, — ответил Эмилио. — Это правда. Я имею в виду игру. По всей Америке студенты играют в нее. С водяными пистолетами и мешочками с мукой. Уже двадцать лет играют.

— Ну и что?

— Целое поколение выросло на игре «Убийца». Наверное, кто-то из них решил играть в нее по-настоящему.

— Но ведь это безумие!

— С вашего разрешения, — сказал Эмилио, — я хотел бы отметить, что безумием было то, что мы делали в Энкантадо, не говоря уже о Санта-Инэс и 61-м номере.

— Не надо об этом, — попросил дон Альфонсо. — То были дикие времена.

— А что сейчас? Почти то же самое. Посмотрите, дон Альфонсо, что мы делаем сейчас. Думали ли вы когда-нибудь, что станете заниматься вдали от родины убийствами политических диссидентов?

— Я не выбирал, — ответил Гусман. — Мужчина делает то, что от него требуют обстоятельства. Всю эту работу я выполнял чисто.

— В бытность свою начальником образцовой тюрьмы вы пытали людей.

— Конечно. Это делает любой начальник тюрьмы в Центральной Америке. И делает чисто, то есть со знанием дела.

— Тем не менее некоторые считают это безумием, — возразил Эмилио.

— Потому что они там никогда не были, — твердо сказал Гусман.

— Дон Альфонсо, я просто хотел сказать, что с точки зрения нашей работы и нашего опыта то, что корпорация «Охота» занимается убийствами, не выглядит странным. То есть многие организации убивают людей по тем или иным причинам — почему же корпорация «Охота» не может иметь достаточных причин, чтобы делать то же самое? Они не безумнее других. Все станет ясно, если учесть интенсивную радикализацию всех слоев населения на планете.

Гусман поднял руки вверх.

— Эмилио, избавь меня от своего умничания. Тебя не зря выгнали из партии за пораженчество и негативизм.

— Да, это так. Но, ми команданте, пожалуйста, отнеситесь серьезно к этому предупреждению. Даже если эти ребята — психопаты. С момента изобретения пороха психопаты стали весьма опасными.

Гусман и без Эмилио это знал. И это волновало его до вечера, когда позвонил врач Мачадо-Ропас. Гусман совершенно забыл, что пришло время медицинского обследования, которое проводилось каждые полгода.

Мачадо-Ропас, маленький толстячок с козлиной бородкой и в очках с затемненными стеклами, приступил к медицинскому обследованию пациента.

После осмотра Мачадо-Ропас собрал саквояж и обратился к Гусману:

— Что вас беспокоит, дон Альфонсо?

— Ничего не беспокоит, — ответил тот. — Как мои анализы?

— Судя по результатам лабораторных исследований, вы в полном порядке. Вот только давление повышено. Для вас это опасно. Неужели вы мне не скажете, что с вами? Я ваш семейный врач. И хочу помочь.

— Вы ничем не можете помочь. У меня есть проблема. Но на свете нет ничего такого, с чем бы я не справился.

— Происходили ли в вашей жизни какие-нибудь серьезные изменения? Я имею в виду, за последнее время.

— Да нет. Хотя появился тут один…

— Новый человек? Он надежен?

— Не знаю. Проблема в другом.

— И это вас беспокоит?

— Пожалуй, да.

— Тогда, дорогой Альфонсо, убейте его и избавьтесь от головной боли.

— Вы думаете, так просто убить того, кто вам действует на нервы? — спросил Гусман.

— Я не сказал, что легко. Для меня не важно, легко это или тяжело. Как ваш врач я лишь советую вам избавиться от источника расстройства.

— Я думаю, что не моему доктору советовать мне, как избавляться от опасных людей. Это все равно что спрашивать у юриста, как мне подстричься.

— Не вижу связи, — заметил Мачадо-Ропас.

— Вы буквалист, доктор, — сказал Гусман. — Мне это нравится в вас. Для вас мое здоровье должно иметь первостепенное значение, а не быть условием чего-то другого. Простите, старина, если я вас обидел. А о том человечке я позабочусь, когда представится удобный случай.

— То же самое вы постоянно говорите о курении, — возразил врач, снисходительно улыбаясь.

Она знали друг друга с детства. Всех друзей и врагов мы приобретаем в детстве. Пациентов тоже. Альфонсо Гусман долго выбирал в коробке сигару «Монте-Кристо № 1». Затянувшись, он погрузился в размышления.

«Я выбирал то, к чему меня подталкивали обстоятельства. Мне нечего стыдиться. Мой разум протестует, я не верю самому себе. Я знаю, к чему это может привести. Я знаю, что мое сознание переполнено чувством вины. Это появляется в тот момент, когда боль уже невозможно терпеть. Но настоящий мужчина должен смотреть трудностям в лицо, преодолевать их и идти дальше. Так поступают мужчины. Заметь, так поступают настоящие мужчины. Я делал то, что должен был делать. Потом пришло время остановиться. И я мог, как говорится, спрятать пистолет в ящик письменного стола. Но ведь я ничего больше не умел делать. Прекрати я убивать своих врагов и признай то, что мы делали, ошибкой, все друзья отвернулись бы от меня. Тем более я не считаю это ошибкой. Не все так просто. Я не могу это объяснить. Ты рождаешься, и у тебя появляются друзья и враги. Так что ж, признать себя моральным трупом и сесть под домашний арест где-нибудь на Северном полюсе?»

Гусман объяснил Эмилио ситуацию.

— Хозяин, что вы хотите, чтобы я сделал? — спросил Эмилио. — Хотите, я найду этого Блэквелла и перекрою ему кислород?

— Не так быстро, — ответил Гусман. — Ты знаешь древнюю китайскую пословицу: «Ловец обезьян крадется тихо и мягко»?

Эмилио задумался.

— Вы хотите, чтобы я использовал глушитель? — неуверенно спросил он.

— Нет, — ответил Гусман.

— А при чем тут обезьяны? — полюбопытствовал Эмилио.

— Да забудь ты эту старую китайскую пословицу. Будем действовать по плану.

— Хозяин, но ведь этот парень, возможно, планирует ваше убийство! Я не понимаю, зачем вам-то рисковать.

— Я тебе объясню, — ответил Гусман. — Победа Мигелито, успех всего нашего дела и наши барыши от сделки с оружием — вот ради чего я рискую.

— Вы считаете, что он сдержит обещание?

— Конечно.

— Почему вы так думаете?

— Потому что это делает сам Фрамиджян. Фрамиджян всегда идет до конца.

— Может, они уже добрались и до Фрамиджяна.

— Это неважно. Меня это не волнует. Фрамиджяна поддерживает корпорация «Багамы». Их представитель, госпожа Бранниган, работает здесь. Корпорация гарантирует проведение этой операции. Я был бы дураком, если бы сейчас отступил только потому, что какой-то маньяк прислал мне письмо с угрозами. Люди скажут, что Гусман стал похож на старуху, что с ним лучше не иметь никаких дел. Нравится тебе это?

— Нет, — ответил Эмилио, подумав. — Но я не хочу, чтобы нас убили.

— Кто предупрежден — вооружен.

— Еще одна старая китайская поговорка, хозяин?

— Я просто хочу сказать тебе, Эмилио, что мы будем делать все, как запланировали. С небольшим дополнением. Перед тем как Блэквелл сделает свой ход — если, конечно, он его вообще сделает, — мы его придавим.

— А, — воскликнул Эмилио, — это я понимаю. Как в старые добрые времена.

Глаза Гусмана заблестели.

— Старые добрые времена в Центральной Америке! Когда меня называли Белым Кошмаром, а тебя — сержант Мучительная Смерть!

— Да, хозяин, были времена, — согласился Эмилио.

— Такое не повторяется, дружище. Но сегодня вечером у нас есть шанс поразвлечься.

Глава 41

Выйдя из федерального здания округа, Блэйк поспешил к ближайшей телефонной будке и позвонил Джонни Ромеро. Это был его агент, который работал под прикрытием в латиноамериканской общине Майами. Блэйк кратко описал внешность Блэквелла и приказал Ромеро немедленно выяснить его местонахождение. Он добавил, что ответ должен быть дан из телефонной будки, которая находится возле фирменного магазина «Рексал» на пересечении 8-й и 17-й улиц Юго-Запада.

Джонни Ромеро по «телеграфу» передал приказ в латиноамериканские кварталы, которые разбросаны по всему Большому Майами, как язвы по телу заболевшего «центральноамериканитом», болезнью, при которой креолы превращались в мулатов, коричневый кофе — в черный, картофель уступал место фасоли, а свинина заменяла говядину. Приказ был адресован жителям пестрых местечек и поселков болотистой Южной Флориды. Колумбийцы, завсегдатаи кофейни на 21-й улице Юго-Запада, узнав о приказе, передали его гватемальцам, которые под звуки гитары попивали пульке^[14] в игорном клубе на пересечении проспекта Южный Дикси с Берд-авеню. Один из последних имел друга-никарагуанца из местечка Изабелла-ла-Вьеха по имени Данилио Томасильо, ночного сторожа в казино «Ипподром». Они, кстати, состояли в дальнем родстве по линии матери. Данилио, проведя свои поиски, зашел в подпольный притон, замаскированный под бакалейный магазинчик, и позвонил оттуда Джонни Ромеро. Ромеро связался с Блэйком и сообщил, что сейчас подъедет.

— Ты знаешь что-нибудь об этих Охотниках? — спросил Коэлли у Блэйка, когда тот вышел из телефонной будки.

Они стояли на углу 8-й улицы Юго-Запада и 17-й авеню перед «Рексалом», который демонстрировал латиноамериканскую душу, танцующую, гарцующую, жеманную, прихрамывающую в ритме зажигательных мелодий сальсы, усиленных динамиками в отделе радиоаппаратуры. Это напоминало кадры из фильма «Ошеломленный», в котором одна ирреальность отступает на задний план, давая дорогу другой, еще более запутанной ирреальности, а может, и реальности. Короче говоря, реальность 8-й улицы вплотную подобралась к той границе, за которой лежала самая настоящая ирреальность.

— Конечно, знаю, — ответил Блэйк. — Я ничего не сказал об этом Дикерсону, хотя в прошлом месяце был в Таллахассе на инструктаже, как раз перед твоим прибытием. — Он замолчал. — У тебя допуск к работе с секретной информацией с грифом АА?

Коэлли кивнул.

— Это положено знать только тем, у кого есть допуск ААА. Если тебе дадут такой допуск, то я смогу информировать тебя в большем объеме.

— Боже мой! — воскликнул Коэлли. — Я ведь твой партнер. Я должен владеть всей информацией, чтобы в случае чего заменить тебя.

— Хорошо, — согласился Блэйк. — Думаю, что мне действительно придется довериться тебе. Заметь, в этом деле не все так просто. «Охота» — это тебе не игрушки. Мы уверены, что будет еще очень много Охот — так они называют политические убийства.

…Коэлли доедал желто-зеленые хрустящие палочки, когда к нему подъехал Джонни Ромеро на желтом «Форде» с красной полосой по бокам.

— Ну, что?

— Вечеринка, — ответил Ромеро. — Сегодня на ней будет Блэквелл.

— Едем туда.

Глава 42

Блэквелл окинул взглядом незнакомую спальню. По полу была раскидана одежда. В основном женская. Он узнал и свою одежду. Выходило, что он лежит голый в чьей-то постели. По длинным теням от окон он понял, что уже часа три пополудни.

Из другой комнаты послышался голос Мерседес:

— О, ты уже проснулся? Хочешь кофе?

— Да, пожалуйста, — ответил Блэквелл.

Мерседес принесла к кровати дымящуюся чашечку. На ней было вязаное трико зеленоватого цвета. Как будто она собралась провести пару недель где-нибудь в пустыне, или высоко в горах, или за штурвалом яхты в бушующем океане.

Пока Блэквелл одевался, Мерседес убирала на кухне. Этой ночью она тщательно обследовала одежду и тело Блэквелла. Яркий ярлык фирмы «Бамбергерз» из Ньюарка вообще-то подтвердил слова Блэквелла, что он из Нью-Джерси. При нем было очень хорошее оружие — пистолет в форме часов «Ролекс». Мерседес решила, что стоит попросить корпорацию «Багамы» снабдить ее таким же. Но на кого же работает этот парень?

Блэквелл посмотрел на часы.

— О, мне пора возвращаться в гостиницу. До вечеринки мне надо закончить кое-какие дела.

— У меня тоже полно дел. Увидимся вечером.

Он оказался гораздо интереснее, чем показался ей поначалу. От него исходили какие-то флюиды. Так называемые «невидимые признаки», про которые она читала в любовных романах, но с которыми никогда не сталкивалась в жизни. Даже не надеялась. Слава богу, что она не рассказала ему все про себя в те сладкие мгновения их любви, особенно после необычных манипуляций с осьминогом и с суши,^[15] одно воспоминание о которых заставляло ее краснеть. Но она все еще не знала, на кого он работает. Ты же не можешь в моменты наивысшего наслаждения вдруг взять и спросить: «Дорогой, черт побери, кто ты на самом деле такой?»

Мерседес подождала, пока Блэквелл уедет, выпила еще кофе и позвонила Альваресу.

Глава 43

День близился к вечеру. Золотистые лучи пробивались в гостиную Фрамиджяна через неплотно закрытые жалюзи на окнах. Поляк переоделся в светлые брюки из тонкой ткани и гавайскую рубаху спортивного покроя. Костюм для подводного плавания он запихнул в большой пластиковый пакет. Скованные наручниками Фрамиджян и Розалия сидели на диване и молча наблюдали за действиями Поляка. Они понимали, что настал самый опасный момент. Что он сделает перед тем, как уйти?

— Наверно, вы думаете: а что он сделает перед тем, как уйти? — сказал Поляк.

— Ничего подобного, — с напускным равнодушием ответил Фрамиджян. — Мы же все время безропотно выполняли ваши приказы. И, как я уже пообещал, мы не предпримем никаких действий в течение двадцати четырех часов. Мы скованы одной парой наручников. Мы не можем двигаться и вообще ничего не можем. Значит, все в порядке, правда?

Поляк вытащил из сумки длинный кинжал с узким обоюдоострым лезвием.

— О нет! Пожалуйста, не надо! — воскликнула Розалия.

— Простите, мэм, но мне все же придется это сделать.

Поляк направился в другой конец комнаты и перерезал телефонный провод. Затем он задумчиво посмотрел на Фрамиджяна и Розалию.

— В чем дело? — спросил Фрамиджян.

— Я вот думаю, а нет ли тут у вас каких-нибудь припрятанных инструментов. Я уйду, а вы через пять минут освободитесь от наручников.

Фрамиджян искренне возмутился.

— Я же дал вам слово, что не сдвинусь с места в течение двадцати четырех часов!

— Конечно, — подтвердил Поляк, — что еще вы можете сделать при таких обстоятельствах? И все же мне придется прибегнуть к дополнительным мерам предосторожности. Так, на всякий случай.

Порывшись в сумке, Поляк вытащил небольшой пакет и извлек из него прямоугольный предмет размером с пачку сигарет. На сделанном из черного металла корпусе были два циферблата и два переключателя. Поляк щелкнул одним переключателем, установил стрелки на циферблатах в нужное положение, подошел к Фрамиджяну и Розалии, осторожно положил предмет на диванную подушку и щелкнул вторым переключателем.

Розалия тихонько заскулила, а Фрамиджян принялся ей подвывать.

— Не волнуйтесь, ничего плохого не произойдет, — сказал Поляк. — Это просто страховка. Все будет в порядке, если вы не будете двигаться.

— А что это такое? — спросил Фрамиджян.

— Небольшая бомба. Совсем не похожа на ту, что я использовал вчера. Тут начинка другая — «С-27». Она сама отключится через двадцать четыре часа — если, конечно, вы не активируете ее раньше.

— А что нам делать, чтобы не активировать ее? — спросил Фрамиджян.

— В бомбе установлен конус, в котором расположен сверхчувствительный маятник. Пока вы будете сидеть смирно, ничего с вами не произойдет. Но если вы начнете шевелиться, подушка двинется, и бомба взорвется. Эту штуку еще называют «неподвижница».

— Эй, минутку! — завопил Фрамиджян. — А если кто-нибудь из нас чихнет?

— Чихайте себе на здоровье, только не сильно. Надеюсь, что ничего не случится, — ответил Поляк.

— Вы не можете оставить нас здесь с этой бомбой! — прохрипел Фрамиджян.

— Это гораздо лучше, чем быть мертвым, — ответил Поляк. — А ты бы им давно уже стал, если бы я не придерживался этических принципов.

И он ушел, осторожно закрыв за собой дверь.

Глава 44

Дверной звонок снова заиграл. При нажатии кнопки он исполнял различные мелодии. Фрамиджян давно хотел его заменить, да все как-то руки не доходили. Он посмотрел на Розалию, причем постарался сделать это одними глазами, не поворачивая головы. Бомба по-прежнему лежала между ними на диванной подушке.

— Как ты думаешь, мы сумеем встать одновременно? — спросила Розалия.

— И думать забудь, — ответил Фрамиджян. Он откашлялся и закричал: — Помогите!

В дверь снова позвонили. На этот раз более настойчиво.

— Кто бы там ни был, спасите нас скорее! — завопила Розалия.

— Они нас не слышат, — сказал Фрамиджян, — так что можешь не стараться.

— Когда я кричу, мне становится легче, — ответила Розалия.

Они услышали за дверью какой-то шорох.

— Что это такое? — спросила Розалия.

— Они пытаются взломать замок. Но у них ничего не получится.

Через некоторое время они услышали глухие удары, как будто в дверь били чем-то тяжелым. Послышалось натужное завывание мотора. Фрамиджян и Розалия вжались в спинку дивана, причем сделали это с максимальной осторожностью. Внезапно дверь слетела с петель и упала на ковер в гостиной. На ее месте возник прямоугольник солнечного света, частично заполненный «Бьюиком» последней модели «Бушмастер» с погнутым бампером. Именно им и выбили дверь.

— Кажется, я сейчас потеряю сознание, — прошептала Розалия.

— Сейчас не время, — предупредил ее Фрамиджян. — Не забывай, что у нас тут бомба.

— Именно поэтому я его и потеряю!

— Постарайся хоть немного продержаться.

Машинаотъехала назад. В комнату ворвались двое мужчин. На одном из них была белая рубаха гуайабера, а на другом — фиолетовая футболка с золотыми полосами. В руках они сжимали пистолеты.

— Стойте! — закричал Фрамиджян. — Тут бомба!

Оба мужчины вбежали с такой скоростью, что, казалось, вот-вот врежутся в диван. Но в последнее мгновение им все-таки удалось затормозить.

— Где бомба? — спросил Альварес.

— Здесь, на диване, — ответил Фрамиджян.

— И что мне надо с ней сделать?

— Ничего не делай! Пусть твой напарник придержит ее, чтобы не шевелилась, а ты поможешь мне и Розалии встать с дивана.

Пока Манитас держал бомбу, Альварес помог Фрамиджяну и Розалии подняться. Он вывел их из дому на безопасное расстояние, а потом позвал Гуччарди.

— Что мне делать с этой штукой? — раздался из дома голос Гуччарди.

— Просто положи ее на пол, dolce — понятно? — и поскорее выходи.

— Сейчас, босс. Эта штука совсем не похожа на бомбу. Я таких еще никогда не видел. Сейчас я положу ее на пол и… Ой!

От мощного взрыва обвалился фасад дома.

Несколько секунд все ошарашенно смотрели на дымящиеся обломки.

— Ну что ж, — наконец заговорил Фрамиджян. — Вот вам и ответ на вопрос — была ли это настоящая бомба. Пошли, Альварес, нам нельзя терять время.

Альварес все еще не мог прийти в себя после взрыва. Его очень огорчила смерть Гуччарди, из которого получился бы первоклассный преступник, если бы не его фатальная неуклюжесть.

— Сейчас я сниму с вас наручники, — сказал он Фрамиджяну.

— Этим можно заняться и попозже, — ответил тот. — У тебя есть машина? Тогда поехали.

— Куда?

— Я хочу разыскать этих ублюдков, — сказал Фрамиджян. — Они еще меня узнают с плохой стороны. Я их с землей сровняю!

— Ицхак! — воскликнула Розалия. — Если ты сейчас меня бросишь, между нами все кончено.

— Отвези нас в «Фонтенбло», — сказал Фрамиджян. — Надо же нам где-то жить, пока не отремонтируют дом.

Глава 45

Блэквелл встретился с Поляком в номере отеля «Немо». Поляк выглядел деловым и невозмутимым. Блэквелл же был на взводе и жутко нервничал.

— Так, «Ролекс» с тобой? Отлично. А зажигалка «Зиппо» со шрапнелью? Хорошо. Вот, возьми еще и это.

Он открыл изящный кейс из тонкой флорентийской кожи, который приготовили на тот случай, если Гусман заплатит остаток наличными. Поляк показал Блэквеллу потайную кнопку на ручке. Блэквелл нажал на нее, и верхняя часть кейса сдвинулась в сторону. Под ней в пластиковой форме лежал небольшой плоский автоматический пистолет «спектр SMG», со скорострельностью девятьсот выстрелов в минуту, только что с итальянской фабрики «Сайтс C.П.А.». В четырех обоймах вмещалось пятьдесят патронов.

— Точность стрельбы невелика, — заметил Поляк, — но в толпе эта штука просто незаменима. Ее нельзя обнаружить даже при помощи рентгеновских лучей. Кроме ствола, весь пистолет выполнен из пластмассы. Использует 9-миллиметровые патроны от «парабеллума». Синусоидальные нарезки предохраняют внутреннюю поверхность ствола от изнашивания. Впрочем, нам сейчас не об этом надо беспокоиться. Берешь его в руку вот так. Первый патрон уже в патроннике, боек взведен. Нажимаешь на эту защелку и можешь стрелять. Никакой перезарядки не требуется. Просто нажимаешь на спусковой крючок, вот и все. Эту штуку даже не надо смазывать. Все детали изготовлены из самосмазывающихся материалов.

Блэквелл взвесил пистолет в руке. Приятно держать такое совершенное оружие. Он положил пистолет обратно в футляр и задвинул верхнюю часть кейса.

— Ладно, — сказал он совершенно спокойным голосом.

Поляк удивился. Только что Блэквелл нервничал, а теперь казался совершенно апатичным.

— Что-нибудь не так? — спросил Поляк.

— Все нормально. Просто… Ну, довольно трудно выхватить пистолет и убить человека, даже если он этого заслуживает.

— Знаю, — ответил Поляк. — Так называемая ковбойская этика. Пусть у противника будет шанс. Пусть он первым выхватит оружие. А уж тогда можно его и убить. Все это чепуха. Забудь об этом как можно скорее.

— Постараюсь, — ответил Блэквелл.

— Вспомни, ты же готовился стать наемником. А наемники никому не дают шанса на победу. Наемник подписывает контракт, по которому обязуется убивать, и убивает людей без всяких сомнений. То же самое и в Охоте.

— Я не подведу, — пообещал Блэквелл. — Ты тоже там будешь?

— Я все время буду поблизости. Если у тебя начнутся неприятности, я тебя прикрою. Чуть что, и я уже рядом. Стоит тебе попасть в беду, и я тебя оттуда вытащу. Поэтому не беспокойся.

— Поляк, меня, кажется, сейчас стошнит.

— Тогда иди проблюйся, и все пройдет.

Блэквелл поспешил в ванную. Через несколько минут он вышел.

— Ну, как теперь себя чувствуешь? — спросил Поляк.

— Теперь все в порядке. Но мне кажется, что моя первая Охота окажется для меня и последней.

— Первая Охота всегда самая трудная, — сказал Поляк. — Время. Нам пора.

— Будь осторожен, — ни с того ни с сего сказал Блэквелл, вышел из гостиницы, сел в машину и уехал.

Поляк наблюдал за ним в окно. У классных Охотников всегда такой темперамент. Но актеры из них никудышные. Главное, чтобы Блэквелл выполнил свою работу. Тогда все пойдет как по маслу. Поляку нравился Блэквелл. Жаль только, что ему нельзя рассказать все. Эта Багамская корпорация затеяла чертовски хитроумную игру.

Глава 46

— Если этот педик еще раз ко мне прикоснется, — сказал Коэлли, — я ему рожу разобью.

— Он не педик, — сказал Блэйк. — Многие латины носят такие рубахи с кружевами.

— И за задницу щиплют?

— Он просто хотел, чтобы ты чувствовал себя как дома. Не бери в голову.

Блэйк и Коэлли прибыли на вечеринку на «Тойоте» модели прошлого года. Она казалась развалюхой рядом с «Мазератти» и «Феррари», не говоря уже о «Кадиллаках» и «Бьюиках». Двое парней в униформах занимались только тем, что парковали машины. Гости прибывали непрерывно. Многие мужчины были в кружевных рубашках, а женщины казались орхидеями на каблуках.

Тито проверял гостей по списку, когда увидел Блэйка.

— Ваших фамилий тут нет, но, думаю, против вашего присутствия никто возражать не станет.

— Пусть только попробуют, — сказал Коэлли, обращаясь к Тито.

Они посмотрели друг на друга тяжелым взглядом. Им обоим было важно сохранить репутацию крутых парней. Блэйк жестом отказался от услуг парковщика и сам поставил машину на стоянку.

— А у них здесь совсем неплохо, — заметил Коэлли.

Агенты вошли в комнату и принялись с интересом глазеть по сторонам. В дальнем конце зала играл бразильский ансамбль — гитара, саксофон и три вида барабанов разных размеров. Разряженные музыканты напоминали бабочек-махаонов в брачный период, а солистка — черноволосая красавица с умопомрачительными грудями — пела таким томным и хрипловатым голосом, что у Коэлли кое-что зашевелилось в штанах. Стиснув зубы, он отвернулся.

— Ага, — произнес Блэйк, — а вот и хозяин вечеринки.

Гусман приблизился к агентам и пожал им руки.

— Рад видеть вас у себя, мистер Блэйк.

— Мне здесь нравится, — сказал Блэйк. — Все нормально?

— О да. Разумеется. Вы тут всех знаете?

— Кто вон та смазливая дамочка в черном бархатном платье?

— Мерседес Бранниган. Она работает на Багамскую корпорацию.

— И сейчас тоже? — полюбопытствовал Блэйк.

— А тот ссутулившийся парень с озабоченным лицом, — продолжал Гусман, — это Блэквелл, партнер одного нашего общего знакомого, мистера Фрамиджяна.

Блэйк кивнул с глубокомысленным видом.

— Я хотел бы поговорить с тобой наедине. Ты не против, Ал? — И, повернувшись к Коэлли, приказал: — Жди меня здесь.

Проводив глазами Блэйка и Гусмана, Коэлли взял у проходившего мимо официанта запотевший бокал с ромом. Через пару минут к нему подошел Хуанито.

— Добрый вечер, — поздоровался он.

Коэлли кивнул в ответ.

— Кто тут Блэквелл? — спросил он.

— Вон тот тип у противоположной стены.

Коэлли окинул Блэквелла изучающим взглядом. Ничего особенного. Справиться с таким — раз плюнуть.

Блэквелл был вынужден признать, что вечеринка удалась на славу. Едва он переступил порог, как ему тут же сунули в руку две сигареты с марихуаной. Потом откуда ни возьмись перед ним появилась девушка. Симпатичная, улыбающаяся, с упругими грудями, которые едва не выскакивали из глубокого выреза красного бархатного платья.

— Ты как раз вовремя, — сообщила она.

— Вовремя для чего? — удивился Блэквелл.

— Для этого, — ответила она и сунула ему в рот оранжевую капсулу.

Блэквелл попытался вытащить ее из-за щеки пальцем, но капсула лопнула. Он почувствовал на языке горьковатый привкус.

— Что это такое? — спросил он, но девушка уже ушла запихивать капсулы в рот другим гостям.

Не один Коэлли оказался облапанным. Хотя Мерседес в дни своей юности не пропускала ни одной вечеринки, такого веселья она еще никогда не видела. Она переходила из комнаты в комнату, постоянно держа Блэквелла в поле зрения. Потные руки шарили по ее телу, когда она проходила мимо бесчисленных гостей. Мерседес чувствовала, как в ней постепенно закипает злость. В самом начале она приняла немного кокаина и не обращала на приставания никакого внимания, но потом действие наркотика прошло, что, разумеется, сказалось на ее настроении.

Пузатый мужчина с черными кучерявыми волосами крепко схватил ее за левую грудь и что-то пробормотал на каком-то непонятном языке, очевидно, гуарани, судя по фрикативному «т». Повернувшись к мужчине, Мерседес схватила его за яйца. Тот расплылся в улыбке, но, когда чувство боли все-таки пробилось в мозг, затуманенный дикой смесью кокаина, амфетаминов и ЛСД, у него закатились глаза, и он рухнул на пол.

Наркотиков на вечеринке было видимо-невидимо. Что за радость считаться богачом и преступником, если ты не можешь как следует угостить своих гостей отборными наркотиками? Взять, к примеру, марихуану. Каких сортов тут только не было, включая два вида «орегонских бутончиков», один из которых для пущего эффекта вдобавок пропитали химикатами. Вдоль стены стояли пластиковые мешки для мусора, доверху набитые самыми популярными сортами травки: красная панамская, золотая акапульская, зеленая мичоасканская, рыжая ньюджерсийская. ЛСД был представлен в двух видах — в порошке и разведенный в алкоголе. К некоторым вещам Гусман относился очень консервативно, даже с некоторой долей тоски по прошлому.

От капсулы, которую девушка в красном бархатном платье сунула Блэквеллу в рот, ему внезапно сделалось очень хорошо. Он вдруг поймал себя на том, что может одновременно следить за ходом доносящихся со всех сторон разговоров, которые показались ему преисполненными глубочайшего смысла.

— …Сказал Маноло, что бык зайдет слева, но нет, он даже слушать не стал. Смотри, говорит он, и все на Пласа Мехико повскакивали с мест, крича во всю глотку, и тут…

— …Разогнался до ста пяти миль в час, и катер просто заскользил над волнами, как летающая тарелка, а легавые на своих лодках остались далеко позади. У них-то скорость не больше сорока пяти миль, и я уже стал приближаться к Уотервею, когда вдруг вижу, что впереди они заблокировали путь бочками. Тогда я…

— …И тогда он мне говорит: «Что, крошка, попробуем сделать это по-кубински?» А я говорю: «Что значит по-кубински?» А он говорит: «Пойдем со мной, крошка» — и тащит меня в комнату, где стоит чан с бобами и один парень с мачете лущит стручки. Ты понимаешь, что мне вдруг все это разонравилось, но он…

— …Вылетает бык, этакая тонна мяса, копыта, как штамповочные машины, рога — как кинжалы, а Маноло лежит себе на спине и улыбается, а мулету держит пальцами ног, а толпа просто беснуется, потому что бык…

— …Резко бросаю катер в сторону, окатив их водой с ног до головы, лечу к мосту, а наперерез мне мчатся еще несколько полицейских. Мало того — они еще и с берега открыли стрельбу, а движок у меня уже раскалился докрасна…

— …Слава богу, бобы оказались едва теплыми, и он залез со мной в этот чан. Там бобов было ему по волосатую задницу, а дружки его стали растирать нас маслом. Я себе говорю, на что только не пойдешь ради пяти сотен…

— …Мчится, как локомотив по смазанным жиром рельсам, крик стоит, как в Судный день, люди падают от сердечных приступов, а Маноло стоит на голове, зажав мулету в зубах…

— …Ладно, говорю я себе, хотите по-плохому — будет вам по-плохому. И направил катер прямо на корабль береговой охраны, а сам прыгнул в воду. К счастью, на мне был противоперегрузочный летный костюм, потому что удар о воду на скорости больше ста миль в час — удовольствие не из приятных…

— …Тут одним махом он вскакивает, подпрыгивает в воздух, бык проносится под ним, и в этот момент Маноло, черт побери этого сукиного сына, вонзает быку шпагу прямо в то место на затылке размером с четвертак. Лезвие прошло, как раскаленный нож сквозь масло, на трибунах творится нечто невообразимое, и в этот самый момент генерал Обрегон решил начать революцию…

— …Приходи еще, говорит он и засовывает в вырез блузки еще пару сотен, мы попробуем это по-монгольски в котле с горячей водой…

— Ну как, мистер Блэквелл, вам нравится здесь?

— Все отлично, — ответил Блэквелл, пытаясь перекричать пуэрториканский оркестр, который сменил бразильцев.

— Развлекайтесь, — сказал Гусман, похлопал Блэквелла по плечу и скрылся в толпе.

Тут Блэквелл внезапно осознал, что вряд ли ему представится лучший случай прикончить свою Жертву. Он пошел за Гусманом через кухню, где суетились слуги, разнося подносы с жареной на вертеле свининой, дымящейся юккой, выставляя бутылки с качосой, которую доставил Гусману его собственный бутлегер из Баии, размешивая в здоровенных котлах рис и фасоль, поджаривая маис, одним словом, делая все то, что положено делать слугам.

Блэквелл чувствовал себя не очень уверенно. Он никак не мог сообразить, зачем ему понадобилось принимать столько наркотиков. Во время тренировок в лагере «Охоты» ему постоянно вдалбливали, что в ответственный момент он должен полностью контролировать свои чувства. Но человеческим существам всегда хочется чего-то большего, хочется ощутить себя этакими полубогами — а что лучше вселяющего уверенность кокаина, расширяющего границы сознания ЛСД и умиротворяющего эффекта марихуаны?

Но Блэквелл должен был отказаться от всего этого. По крайней мере сделать такую попытку. Насколько Блэквелл сейчас мог припомнить, он нюхал кокаин всего лишь раза три-четыре, чтобы не выглядеть белой вороной. Так, еще капсула, а потом он выкурил косячок марихуаны размером с сигару «Монте-Кристо Император», затем проглотил пригоршню амфетаминов. Ага, еще он пробовал гашиш, черный из Афганистана и золотистый из Кашмира. Порядочно загрузился, но ничего страшного. Все будет в порядке.

Блэквелл шел по залу, вернее, летел, потому что у него появилось ощущение, что он парит над толпой, двигаясь лишь усилием мысли. В голове у него звучали два разных оркестра — тот, который играл на сцене, и тот, что орал из стереосистемы.

Лучше места для убийства и не придумаешь. Большая толпа, телохранители не успевают за всем углядеть, все либо пьяные, либо накурившиеся, грохочущая музыка заглушит выстрелы из его двухзарядного «Ролекса», который был не только смертельным оружием, но мог еще показывать время даже под водой на глубине в двести футов.

Итак, Блэквелл передвигался из комнаты в комнату, а вернее, плыл по воздуху за Гусманом. Внезапно он почувствовал, что у него удлиняется шея и он стал видеть далеко вперед. Затем шея снова приняла нормальный размер, и тут Блэквелл обнаружил, что потерял Гусмана из виду. Наверное, тот ушел вперед. Перед Блэквеллом тянулась нескончаемая анфилада комнат, как в книге «Последний год в Мариенбаде». Он прошел мимо расположенного прямо в доме плавательного бассейна и оказался перед двойной дверью, из-за которой доносился мужской голос. Блэквелл снял «Ролекс» с предохранителя и вошел в комнату.

Глава 47

— Мистер Блэквелл, что вы здесь делаете? — спросила сеньора Гусман.

Застигнутый врасплох Блэквелл с удивлением услышал свой голос:

— Я пришел, чтобы еще раз взглянуть на вас.

Сначала сеньора Гусман уставилась на него, а потом рассмеялась.

— Вам следовало бы родиться латиноамериканцем. Вы прекрасно выходите из трудных ситуаций: допустив оплошность, тут же придумываете романтическое оправдание. Познакомьтесь, это отец Филус. Он как раз читал мне вслух отрывки из книги «Души и цветы» о жизни отца Педро Мурьеты Чихуахуа. Прошу прощения, отец. Я хотела бы немного поговорить с моим гостем.

Отец Филус, высокий бородатый мужчина, неодобрительно нахмурился.

— Но мы ведь как раз дошли до места, где отец Мурьета, дабы спасти жизни двадцати пяти монашек, вызывает на поединок Вахуа, вождя племени апачей, известного под именем Не-Моргун.

— Я знаю, но мы можем почитать об этом позже.

Отец Филус ушел, что-то бормоча себе под нос.

— Расскажите, что вы собираетесь сделать с Альфонсо, — попросила Катерина.

По выражению ее лица Блэквелл понял, что эта женщина прекрасно осведомлена о его планах убить Гусмана. В голове у него роилось много вариантов ответов, но Блэквелл понимал, что никакая ложь ему не поможет. Обмануть эту женщину с ястребиным взглядом просто невозможно.

Блэквелл медлил с ответом, пытаясь выиграть время, а потом вдруг брякнул:

— По правде говоря, мэм, я собираюсь прикончить его сегодня вечером.

— О, как прекрасно! — воскликнула донья Катерина.

— Простите?

— По закону я не могу с ним развестись, а убийство поможет мне решить эту проблему. К тому же я все равно никак не могу вам помешать. Вы приняли решение, и, если я стану на вашем пути, вам придется убить меня, чтобы реализовать свои планы. Ведь так действуют все наемные убийцы?

— Вообще-то я пошутил, — сказал Блэквелл.

— Мне известно о вас абсолютно все, — заявила Катерина.

— Ну и как же вы собираетесь поступить в этой ситуации, сеньора Гусман?

— Как я собираюсь поступить? Я просто ничего не стану делать. Я вне себя от радости. Дело в том, что вышла я замуж за Гусмана только из-за Гектора.

— Гектора?

— Гектор — это сын моего отца от первого брака с небезызвестной Имельдой. Мы с Гектором выросли вместе. Он всегда был немного чокнутым. Интеллектуал, одним словом, но все мы его очень любили. А потом отец послал его в Парижский университет.

— Прямо в Париж?

— Да, и Гектор вернулся оттуда с полной головой всяких бредовых идей о том, что все люди равны, даже индейцы-мискито. Отец устроил его инспектором грузов в порт Ла-Уньон, но Гектор бросил эту работу и отправился в Васпам, жуткую дыру на Рио-Коко, где стал активистом МИСУРАСА.

— Активистом чего? — переспросил Блэквелл.

Он вдруг почувствовал себя неважно. Блэквелл знал, как убить Гусмана, но не знал, как избавиться от сеньоры Катерины, не убивая ее и не оскорбляя ее чувств.

— Это начальные буквы от мискитос, сумус, рамас^[16] и сандинистас. В то время левацкая организация, хотя потом ее возглавили контрас. Как бы то ни было, Гектор пару раз выступил с речами в их пользу, за что был арестован Национальной гвардией и посажен в образцовую тюрьму в Манагуа. А это, мистер Блэквелл, совсем неподходящее место для утонченных интеллектуалов. Даже привыкшие к тяжелым условиям крестьяне редко протягивали до шести месяцев.

Мой отец знал, что начальник тюрьмы — полковник Гусман, а уж про страсть Альфонсо ко мне было известно всем. Он влюбился в меня, еще когда мы вместе ходили в школу Святых мучеников на 42-й улице в предместье Сантьяго-де-Очоабамба. Я вообще не обращала на него никакого внимания, потому что происходила из знатной семьи, а он был всего лишь сыном армянского торговца. Но ради Гектора мне пришлось выйти замуж за Альфонсо.

— Видите ли, — сказал Блэквелл, — все это, конечно, очень интересно, но мне нужно…

— Сначала все складывалось довольно неплохо, — продолжала донья Катерина. — При помощи одного из своих дружков из ЦРУ Альфонсо отправил Гектора в Майами и купил для него небольшой домик, с одной стороны которого находилось поле для гольфа, а с другой — тренировочный лагерь контрас. Но Гектор сбежал оттуда, и через шесть месяцев мы получили известие, что его арестовали при попытке ограбить банк в Ки-Ларго и внести украденные деньги в фонд «Гринписа». Сейчас его держат в тюрьме Тальяхассе, и во всем этом виноват Альфонсо. Ведь это он отправил Гектора во Флориду. Так что, если вы действительно собираетесь убить его — я имею в виду Альфонсо, — я вам мешать не собираюсь. Если вы это сможете сделать.

— Что значит, если смогу?

— Убить Гусмана не так уж и легко. В отличие от вас, мистер Блэквелл, ему ничего не стоит убить человека. Вы полагаете, что охотитесь на него, но не питайте на сей счет излишних иллюзий. Альфонсо играет в эту игру уже давно.

Блэквелл вышел из комнаты сеньоры Катерины и отправился на поиски Гусмана. Лица людей плясали перед ним, как в калейдоскопе. Уже третий оркестр, на этот раз с Гаити — сплошные барабаны, флейты и черные мускулистые тела в шелковых рубашках, — наполнял дом бешеными ритмами. Эта музыка родилась еще тогда, когда Панамский канал был всего лишь болотом, Суэцкий — существовал только в проектах, а миллионы бородатых заключенных еще не начали рыть Волго-Донской.

Внезапно Блэквелл обнаружил, что находится в спальне. В голове у него все еще шумело. На застеленных медвежьими шкурами постелях несколько гостей, весело смеясь, пытались раздеть друг друга. Перед глазами Блэквелла мелькали ноги в шелковых чулках и обнаженные груди. Блэквелл проплыл мимо них, движимый лишь силой мысли.

Паря в коридоре, Блэквелл вдруг заметил приоткрытую дверь, а за ней — лежащего на кровати Гусмана.

Мерседес никак не могла найти Блэквелла. Казалось, он просто испарился. Она прикинула, куда он мог пойти, и решительно отправилась на поиски. Она шла по коридору, из стен которого торчали руки с факелами. У декоратора этого дома был своеобразный вкус.

Наконец она увидела Блэквелла. Он стоял, нагнувшись над кроватью, и разглядывал что-то лежавшее на медвежьей шкуре. Мерседес вытащила из сумочки миниатюрное духовое ружье. Оно выглядело точь-в-точь как серебряный мундштук, только находящаяся в нем сигарета предназначалась отнюдь не для курения. Тонкий слой табака скрывал от постороннего взгляда металлическую стрелу. Стоило лишь взять мундштук в рот, направить сигарету в сторону противника, пользуясь носом, как прицелом, резко дунуть — и смертоносная стрела летела в цель. Это было оружие ближнего действия, как раз для вечеринок. Затылок Блэквелла, поросший черным пухом, представлял собою идеальную мишень. Мерседес глубоко вздохнула и сунула мундштук в рот.

Лежащий ничком на постели человек не шевелился. Его ноги в лакированных штиблетах свисали с кровати. Без всякого сомнения, это был Гусман, но Блэквелл хотел убедиться наверняка. Ему ужасно не хотелось убить по ошибке кого-либо другого. Ведь он прекрасно знал, что в пылу охотничьей страсти любой затылок кажется затылком Жертвы. Тем не менее он приготовил оружие. Не «Ролекс», а двухзарядный «смит-энд-вессон», спрятанный в пряжке ремня. Один заряд представлял собой капсулу с нервно-паралитическим газом, а второй — патрон 22-го калибра с пулей из мягкого свинца, которая при попадании производила такой же эффект, как и пуля 45-го калибра, выпущенная с расстояния двадцати футов. Блэквелл переключил пистолет на газ — лучше не оставлять никаких следов.

Но прежде всего он решил перевернуть человека, чтобы убедиться в том, что перед ним именно Жертва, а не кто-нибудь другой.

— Простите, мистер Гусман, я хотел у вас спросить…

Он перевернул лежащего на кровати человека. Только это оказался не человек, а искусно выполненный манекен, как две капли воды похожий на Гусмана.

Блэквелл ошарашенно попятился и вдруг увидел Мерседес, стоящую в дверях с каким-то идиотским мундштуком во рту.

— Я только хотел поблагодарить хозяина за чудесную вечеринку, — пробормотал Блэквелл и почувствовал, как у него подгибаются колени.

В глазах у него потемнело, и он полетел в зияющую пасть водоворота. Обычный эффект от ЛСД, особенно в сочетании с другими наркотиками.

Глава 48

— Пошли отсюда, — сказал Блэйк. — Нам надо торопиться.

— К чему такая спешка? — спросил Коэлли с набитым ртом. — Эта кубинская — или какая там? — еда довольно вкусная.

— Заверни с собой в салфетку.

Они вышли из дома Гусмана и сели в машину. Устроившись на заднем сиденье, Коэлли закурил сигарету.

— Я думал, что мы должны были заниматься этим типом — Блэквеллом.

— Мы им и занимаемся, — ответил Блэйк.

— Тогда какого же черта мы тут сидим?

— Главное правило нашего агентства — смыться, как только начинается какая-нибудь заваруха.

— Тогда почему же мы никуда не уезжаем?

— Мне хочется посмотреть, чем это закончится.

Глава 49

Блэквеллу снился прекрасный сон. В голубоватой дымке маячила какая-то собака, а потом появилась девушка. Очень похожая на Мерседес, но не Мерседес. Сон был очень приятным, и Блэквеллу хотелось, чтобы он никогда не кончался. Бывают такие прекрасные сны, когда не хочется просыпаться и возвращаться к реальной жизни. Сны, которые заставляют сомневаться в реальности так называемой настоящей жизни. Помните, как Чунг-Цзе приснилось, будто он превратился в мотылька, и когда проснулся, то долго не мог понять, кто он на самом деле — Чунг-Цзе или мотылек. Вот и Блэквелл, проснувшись, некоторое время лежал с закрытыми глазами, раздумывая, а стоит ли их вообще открывать. Потому что у него возникло ощущение или предчувствие, что едва он их откроет, как начнутся страшные неприятности.

Блэквелл сел и обнаружил, что укрыт пестрым мексиканским одеялом. Он находился в небольшой комнатке, которую видел впервые в жизни. На стене висел календарь двухгодичной давности, который раньше, наверное, украшал какую-нибудь мясную лавку. Верхняя часть календаря изображала панораму Пласа Майор в Мадриде. Единственное окошко в комнате было наглухо закрыто ставнями, запертыми на огромный висячий замок. Возле стены стоял туалетный столик, на котором валялся иллюстрированный журнал на испанском языке. «Новедадес». Блэквелл встал, подошел к двери и подергал на ручку. Закрыто. Он огляделся по сторонам и заметил стенной шкаф. Блэквелл открыл его и обнаружил ворох женского барахла.

Он уселся за туалетный столик и посмотрел на себя в зеркало. Лицо выглядело довольно помятым. Болела правая коленка. Очевидно, он ударился, когда потерял сознание.

Следующий вопрос: где он находится? Ответ знал кто-то другой, так как Блэквелл на этот счет не имел никаких соображений. Правда, судя по тому, что он обнаружил в комнате, напрашивался вывод, что он пленник молодой девушки, любительницы хлопчатобумажных блузок. Других ключей к разгадке у него не имелось.

Походив некоторое время по комнате, Блэквелл уселся на кровать. Следующий ход должен сделать кто-то другой.

Глава 50

Гусман, сидя за столом, наблюдал за действиями Блэквелла по небольшому монитору. Он установил потайную телекамеру, когда в этой комнате жила Кончита, самая красивая из всех служанок, которые когда-либо на него работали. Гусман установил камеру под тем предлогом, что Кончита якобы ворует столовое серебро. Но все прекрасно знали, что Гусману просто нравилось наблюдать, как она раздевается. Теперь, когда Кончита уволилась, а Франческа — новая служанка — поселилась в спальне возле гаража, комната оказалась как нельзя кстати, чтобы держать там пленников. Гусман был доволен, что может использовать ее не только для того, чтобы рассматривать упругие груди Кончиты с большими коричневыми сосками. Теперь он мог следить за Блэквеллом.

Гусман свернул огромную самокрутку, набил ее марихуаной, посыпал сверху кокаином и скрепил листки папиросной бумаги гашишным маслом. Гусман не увлекался наркотиками, но уж если хотел побалдеть, то любил делать это по высшему классу.

— Он уже проснулся?

Тито отвернулся от телевизора.

— Шляется по комнате.

— Так, слушай внимательно. Ни слова про Охотников. Ясное дело, Блэквеллу и в голову прийти не может, что я знаю о его связи с ними. Будем вести себя так, будто думаем, что он просто торговец оружием. Вроде мы полагаем, что Фрамиджян хотел нас нагреть. Кстати, возможно, так оно и есть на самом деле. Мы проверили наши источники. Часть оружия отгрузили с правительственных складов в Опа-Лака. Возникает вопрос: где оно теперь? Второй вопрос: где мои девять миллионов аванса? Одним словом, пусть Блэквелл думает, что все о’кей. Пусть надеется, что сможет уйти отсюда живым. Мы не выпустим его из поля зрения до тех пор, пока не получим обратно деньги или оружие. Лучше и то, и другое. Потом пустим его в расход.

— А если он не расколется?

— Думаю, мы заставим его говорить. Мерседес, что ты об этом думаешь?

Мерседес, сидевшая возле противоположной стены с бокалом содовой в руке, нахмурила брови.

— С точки зрения Багамской корпорации, — сказала она, — самое главное — узнать, кто его хозяин и кто все это задумал. Также необходимо узнать, против кого направлена эта операция — против тебя или против нас.

— Какие тут могут быть сомнения? — воскликнул Гусман. — Это же очевидно. Блэквелл охотится на меня.

— Ничего очевидного тут нет, — заметила Мерседес. — У него не раз появлялась возможность убить тебя. Если бы он охотился только на тебя — зачем ему было подвергать себя ненужной опасности?

— Так кто же тогда Охотник? — удивился Гусман.

— А с чего ты взял, что должен появиться какой-то Охотник? Получил письмо от какого-то психа, а ведешь себя так, будто к тебе в дверь ломятся казаки.

— Казаки? Какие казаки? — всполошилась донья Катерина.

— Пожалуйста, не надо использовать сравнения в присутствии моей жены, — попросил Гусман. — Она их не понимает. Послушай, мне совсем не хочется, чтобы Багамская корпорация подумала, будто я отказываюсь от сотрудничества. Вот что мы сделаем — мы пригласим мистера на дружеский ужин и по-хорошему зададим ему пару вопросов.

— А если он на них не пожелает отвечать?

— Тогда мы зададим их по-плохому.

Глава 51

Итак, все семейство собралось поужинать. Даже не поужинать, а так, просто перекусить. Собрались на кухне, потому что дворецкий и его дети отправились на пару дней в Диснейленд. Только свои люди: Альфонсо, Катерина, Хуанито, Тито, Эмилио, Чако и, конечно же, уважаемые гости — Мерседес и Фрэнк.

Прислуживал за столом Хуанито. Он принес оставшиеся от обеда китайские блюда, предварительно разогрев их в микроволновой печи. «Жратвы у нас хоть завались», — сообщил он. Поджаренные ребрышки по-китайски с какой-то подливкой, похожей на смесь мармелада с соевым соусом. Картонные коробочки с нарезанным по диагонали сельдереем в собственном соку. И на десерт — лимонное печенье.

Кухня была суперсовременной — датская фарфоровая духовка, микроволновая печь, комбайн, посудомоечная машина, всякие электрические приспособления и кафельный пол.

Мерседес задумчиво жевала с непроницаемым лицом.

Блэквелл почти ничего не ел, так как у него возникло предчувствие, что собравшиеся здесь люди скоро начнут плясать у него на животе. Такая перспектива показалась ему не очень привлекательной.

— Нам не нужны никакие сложности, — сказал Гусман, всем своим видом показывая, что обеспокоен судьбой Блэквелла и по-дружески хочет ему помочь. — Не знаю, что ты там обо мне слышал, но все это гнусная ложь. Я делал только то, что был вынужден делать. Ни больше ни меньше. А теперь я бы хотел поговорить с тобой честно и откровенно. Зачем нам становиться врагами? Тебе лишь надо сказать, где находится оружие. И у кого теперь мой чек на девять миллионов долларов. А все остальное мы уладим сами. Мы же с тобой можем делать бизнес вместе. Я с удовольствием возьму такого ловкого парня, как ты, в свою организацию. Деньги будешь грести лопатой. Что скажешь, Фрэнк?

Это был приятный момент. Как будто Блэквелл действительно сидел на семейном ужине с Гусманом и Катериной. И с Мерседес напротив. Блэквелл подумал, что он действительно может работать в организации Гусмана. Он может забыть Клэр, забыть Охотников, забыть Поляка. Он сможет спасти свою жизнь и заниматься тем, что уготовит ему судьба. Трудно избавиться от подобного соблазна. К тому же Блэквелл знал, что последует за его нежеланием отвечать. Сначала ему сделают очень больно. А потом убьют.

Все ждали его ответа. Он посмотрел на лица присутствующих. Такие милые люди. Это тот самый охотничий кризис, о котором предупреждал его Симмонс. Настает время, когда после долгого общения с Жертвой начинаешь смотреть на мир ее глазами. Отождествлять себя с ней. Сочувствовать ей.

Ведь Гусман дело говорит. Что плохого в его предложении?

Охваченный подобными чувствами, Блэквелл удивился, услышав свой голос:

— Чтоб ты подавился собственным дерьмом, Гусман!

Тито саданул его по затылку рукояткой автоматического пистолета, и Блэквелл снова провалился в темноту.

Глава 52

Мужчины понесли бесчувственное тело Блэквелла в подвальную комнату. Сидевшие напротив Мерседес и Катерина взглянули друг другу в глаза.

— И что ты собираешься делать? — спросила донья Катерина. — Что тебя связывает с этим человеком?

Иногда, поздно вечером, в моменты стресса, находясь далеко от дома, две женщины могут говорить с такой откровенностью, какая при других обстоятельствах казалась бы просто немыслимой.

— Мне надо узнать, на кого он работает.

— А потом?

Мерседес вздохнула и пожала плечами.

— Finita.

— Я так и думала.

— Проблема в том, что этот парень мне немного нравится.

— В таком случае, как же ты сможешь его убить?

— Ну, такая уж у меня работа. Я хочу сказать, в этом нет ничего личного.

— А любовь?

— Что любовь?

— Разве любовь для тебя ничего не значит?

— О чем ты?

— О том чувстве, которое ты испытываешь к этому человеку. Оно называется любовью, дитя мое.

— Это же просто смешно, — ответила Мерседес. — Подумаешь, провели с ним одну ночь, вот и все.

— Когда Тито свалил Блэквелла на пол, в твоих глазах было больше эмоций, чем ты хочешь признать.

Мерседес поджала губы.

— Он действительно привлекательный парень. Будь моя воля, я бы оставила его в живых. Но тогда мне самой несдобровать. Я не могу рисковать своим будущим. И настоящим. Если ты когда-нибудь слышала про Багамскую корпорацию, ты меня поймешь.

Катерина пожала плечами. Затем встала и направилась к двери, но на полпути остановилась.

— Знаешь, а ведь он любит тебя.

— Откуда ты знаешь?

— В бреду он постоянно твердил твое имя.

— Да? Правда?

— Да. Все время.

— И что же он говорил?

— Он говорил: «Клэр, Клэр…»

— О, господи, — пробормотала Мерседес.

— А может: «Эклер, эклер». Иногда я совсем не понимаю ваш английский язык.

— Какая в принципе разница, — сказала Мерседес, надеясь, что верит этому сама.

Глава 53

В штаб-квартире «Охоты», находящейся в северной части Нью-Джерси, раздался телефонный звонок. Дежурный поднял трубку. Узнав имя звонившего, он поджал губы и тут же переключил линию на личные апартаменты Мастера Охоты.

Через несколько минут в роскошно обставленной спальне Симмонса зазвонил телефон.

— Да, Мастер… Да, я понимаю…

Дисциплинированный Симмонс не стал задавать никаких вопросов. Он спрыгнул с постели и быстро оделся. Затем позвонил на аэродром «Охоты».

— Григорий? Готовь самолет. Мы с Мастером Охоты вылетаем через полчаса.

Затем он набрал еще один номер и связался с секретной европейской штаб-квартирой, расположенной в старом складском помещении в швейцарском городе Базель. Он назвал себя и произнес судьбоносную фразу:

— В семь ноль-ноль утра по вашему времени начинайте план «Диоскуры».

Он подождал, пока дежурный на другом конце провода повторит инструкции, и лишь после этого повесил трубку.

На его лице не отражалось никаких эмоций, но Симмонс чувствовал, как неистово бьется в груди сердце. Пробил час. Сам Мастер Охоты выходит на тропу войны.

Глава 54

— Ты знаешь, что уже четыре утра? — спросил Коэлли.

Блэйк зажег очередную тонкую сигару.

— И что из этого?

— А то, что мы сидим возле дома Гусмана вот уже три часа.

— Ну и что?

— А то, что мне надо отлить.

— Иди и сделай свои дела за машиной.

— Меня могут засечь, когда я буду выходить.

Блэйк покачал головой:

— Не бойся. Я разбил лампу уличного фонаря. Просто не поднимай голову, вот и все.

— Не знаю, какого черта мы тут сидим, — сказал Коэлли. — Мне показалось, ты сказал, что Гусман сам справится со своей проблемой.

— А может, Гусман не знает, в чем заключается эта проблема, — ответил Блэйк.

Коэлли такая мысль показалась интересной, но Блэйк не стал развивать ее дальше.

Стоя с расстегнутой ширинкой возле бампера «Тойоты», Коэлли увидел падающую звезду и загадал желание — чтобы все стало как прежде и он поехал в Балтимор играть в высшей бейсбольной лиге, отказавшись от предложения ЦРУ. Но теперь было уже слишком поздно.

Глава 55

— Эй, босс! Взгляни-ка вот на это, — воскликнул Тито, протягивая Гусману красочный журнал комиксов.

Тито с Гусманом сидели в гостиной и обсуждали варианты пыток. Пытки — мужская работа, поэтому женщины остались в кухне поболтать о том, о чем всегда болтают женщины, когда их мужчины придумывают различные пытки.

Даже Хуанито отправили прогуляться. Он был еще слишком молод.

— Что там? — спросил Гусман.

— Классная пытка в этом номере «Пытки в комиксах». Правда, требуется специальное оборудование. Яма. Маятник.

— Забудь об этом. У нас нет времени для таких сложных постановок.

— Может, тогда попробуем «Железную гусеницу на зеленом листе», как мы это делали в Манагуа?

Гусман отрицательно покачал головой:

— Пытка чудесная, но для нее нужны длинные бамбуковые щепки. Где нам их взять сейчас?

— А как насчет «Крысы с тонущего корабля»?

— То же самое. Нужны специальные приспособления. Где мы найдем герметичный резервуар?

Тито нахмурил лоб и погрузился в глубокие раздумья. Внезапно его лицо просветлело.

— Знаю! Сейчас я принесу свою дрель, и мы поиграем в «Вырви зуб через нос»!

— Я не переношу звука, когда сверло проходит через перегородку носа, — поморщился Гусман. — Нет, я никогда не забуду слова того старого мафиози. Он сказал, что паяльная лампа и пара плоскогубцев развяжут язык кому угодно.

— Это все есть у нас в мастерской! — воскликнул Тито. — Сейчас принесу!

Гусман выпустил к потолку облачко дыма. Он только что закурил сигару и теперь наслаждался ее ароматом.

— Дадим ему еще пару минут, — сказал он. — Заодно проверим на деле новую систему психологической пытки, которую разработал доктор Мачадо-Ропас.

Развернувшись в кресле, Гусман взял с полки кассету с надписью «Спецэффекты», вставил ее в высококачественный стереомагнитофон и нажал кнопку «Воспроизведение».

Блэквелл пришел в сознание и обнаружил, что находится в комнате размером десять на пятнадцать футов. Стены и потолок покрывали металлические листы. Цементный пол шел под уклоном к центру, где зияло сточное отверстие. Металлические шкафчики, болтами прикрученные к стенам. Единственная лампочка, закрытая плексигласовым плафоном, ярко освещала помещение. Аккуратно свернутый красный пластиковый шланг, одним концом надетый на водопроводный кран.

На одной из стен висел динамик, а под ним — красная кнопка. Из динамика раздался голос с едва уловимым испанским акцентом.

— Внимание, вы находитесь в камере пыток. Здесь вам предстоит вынести немыслимые страдания и жуткую боль. Министерство здравоохранения предупреждает, что пытки отрицательно сказываются на вашем здоровье и могут повлечь за собой хронические заболевания и даже смерть. Вы вели себя довольно глупо, раз попали в такое положение. Почему бы вам не прислушаться к голосу разума и не облегчить свою участь? Людям, которые заперли вас в этой комнате, необходима кое-какая информация. Поэтому не обрекайте себя на ужасные страдания и правдиво ответьте на все заданные вам вопросы. Если вы согласны, нажмите на кнопку под динамиком, и к вам придут, чтобы записать показания. Если вы не нажмете кнопку, то примерно через пятнадцать минут начнется первая пытка.

Блэквелл огляделся по сторонам. Ничего такого, что можно использовать в качестве оружия. Кроме, конечно, красного шланга. Но его не обучали, как превратить пластиковый шланг в смертельное оружие, если такое вообще возможно. Негде даже спрятаться, чтобы внезапно накинуться на того, кто зайдет в камеру. Оставалось только одно — когда дверь откроется, броситься к ней изо всех сил в надежде, что тебя тут же пристрелят. Не особенно приятная мысль, но, по крайней мере, так можно избавить себя от пыток. Может, позже в голову ему придет мысль получше.

Гусман в последний раз с наслаждением затянулся, погасил сигару в пепельнице и поднялся с кресла.

— Пора приниматься за дело, — сказал он Тито.

— Я готов, босс. — Тито вскочил, и его лицо расплылось в улыбке. — Не беспокойся, я такое ему устрою!

— Не сомневаюсь. Только без крови.

— Как же без этого? — изумился Тито.

— Постарайся работать почище. Иначе служанки отказываются убирать камеру. Так что пускай кровь только в том случае, когда по-другому получить информацию не удастся.

Пытки без крови. Эта мысль показалась Тито довольно интересной. Настоящий вызов. Что ж, он принимает его. И Тито зашагал к выходу.

Внезапно Блэквелл услышал скрежет ключа, поворачивающегося в замочной скважине. Он вжался в стену, готовый к броску. Дверь открылась. Зажмурив глаза, Блэквелл ринулся вперед иналетел… на сеньору Гусман.

Даже лежа на спине с задранными юбками, из-под которых виднелись бледные ноги и черное белье в белых крестиках, донья Катерина не потеряла присущего ей самообладания. Она с достоинством поднялась с пола и привела одежду в порядок.

— Что вы здесь делаете? — спросил ее Блэквелл.

— Я пришла спасти вас.

— Спасти меня? Почему?

— Так мне велел Господь.

— А, тогда понятно. А что мне делать дальше?

— Идите за мной и старайтесь не шуметь.

Блэквелл последовал за ней по длинному коридору.

Они шли на цыпочках по истертому линолеуму под ярким светом ламп. Хуанито ждал их возле двери черного хода. Он был в свитере из белой ангоры. Закатанные рукава обнажали мускулистые, гладкие, без единого волоска руки.

Внезапно на лестнице, ведущей в камеру пыток, послышались чьи-то тяжелые шаги. А потом яростный крик. И недовольные возгласы.

— Вперед, — сказал Хуанито и побежал к машине.

Блэквелл ринулся за ним. Задняя дверца открылась, и Блэквелл нырнул на сиденье автомобиля, придавив сидевшего там человека. Хуанито захлопнул дверцу и побежал обратно к дому. Водитель вдавил педаль газа, и машина рванула вперед к воротам. Откуда ни возьмись появились двое охранников с автоматами. Но водитель и не думал останавливаться. Автомобиль зацепил крылом одного из автоматчиков, и Блэквелл услышал истошный вопль.

Затем они свернули на темную дорогу, идущую вдоль канала.

— Парни, вы вовремя появились, — сказал Блэквелл. — Поляк, это ты за рулем?

Водитель обернулся с кривой ухмылкой. Панама, небрежно сдвинутая на затылок, придавала его лицу зловещее выражение.

— Нет, — ответил Альварес, — это я и еще один твой приятель.

Машина как раз проезжала мимо уличного фонаря, и Блэквелл успел разглядеть сидящего рядом с ним человека. Фрамиджян. Тот ткнул Блэквелла в ребра чем-то тупым и металлическим, очевидно дулом дробовика.

Глава 56

Занималась заря, и ее кровавые пальцы заалели над горизонтом. Альварес вел машину по пустынному шоссе на огромной скорости, направляясь на юг. Фрамиджян напевал себе под нос мелодию «Хатиквы». В салоне автомобиля пахло контрабандными кубинскими сигарами.

— Откуда вы взялись, ребята? — поинтересовался Блэквелл.

— Отдавая должное дону Альфонсо, тем не менее надо признать, что он частенько убивает человека, так и не получив от него никакой информации. У нас есть свои жизненные интересы. Мы решили дать тебе шанс помочь нам.

— Помочь вам? Как это понимать?

— Твой приятель, который разбил лагерь в моем доме, похитил у меня товар на сумму примерно в десять миллионов долларов, — сказал Фрамиджян. — А я не получил ни цента, потому что Альфонсо отдал чек тебе.

— Честно говоря, нам такие штучки не нравятся, — не поворачивая головы, заметил Альварес, — и уж тем более тем, на кого мы работаем.

— Мы хотим, чтобы ты помог нам вернуть все на свои места, — сказал Фрамиджян. — И побыстрее. Можешь начать с того, кто ты такой и на кой черт тебе понадобился Гусман?

— Я простой гражданин, которого на этот путь толкнули отчаяние и безысходность, — сказал Блэквелл. — Вы должны меня понять.

— Ты ведь Охотник?

— Охотник? О чем вы?

— Гусман навел кое-какие справки, когда люди из «Охоты» прислали ему письмо. Нам все известно. И то, что ты Охотник, — тоже. Тебя, приятель, подставили твои же люди. Так что выкладывай нам все.

В салоне воцарилась тишина. Только приглушенно урчал кондиционер, выкачивая из салона невыносимую флоридскую духоту и заменяя ее приятной прохладой. Машина въехала в район Хоумстед. По обе стороны дороги тянулся плоский и невыразительный пейзаж Эверглейдс. Изредка мелькали щиты, рекламирующие «Делл Форд», «Холидей Инн», «Пэррот Джангл», «Запчасти Дэйд», «Макдональдс», «Компьютер Экспресс». Небо стало джинсово-голубым, на горизонте появились облака. Машина пролетала мимо «Самурая», призывающего отведать свиную отбивную и жареного цыпленка всего за семь долларов семьдесят пять центов, «Оружейного магазина Тамайами», «Уэнди» с самыми лучшими в мире обоями, «Видео-Сити» и «Дикси Рибс» — мясо на жаровне и бесплатная стоянка. Затем они свернули на асфальтовую дорогу с двусторонним движением, по обе стороны которой росли пальмы и лишь изредка встречались отдельные постройки. Небо постепенно темнело. Порывы ветра раскачивали пальмы.

Впереди маячило низкое строение, одиноко стоящее на фоне пустынного горизонта. Красным неоном светилось название кафе — «Кебабургеры Шалила».

— Приехали, — сказал Фрамиджян.

Альварес въехал на бетонную площадку и выключил двигатель. Кроме них, на стоянке никого не было.

— Зайдем и поговорим, — сказал Фрамиджян. — Владелец кафе — наш друг. Ему все равно, что мы с тобой сделаем.

— Если поведешь себя благоразумно, — сказал Альварес, — мы даже угостим тебя гамбургером.

— А если нет, — добавил Фрамиджян, — то мы из тебя сделаем гамбургер.

Под почерневшим от грозовых туч небом они повели Блэквелла к дверям кафе.

Глава 57

Блэйк и Коэлли следовали за Альваресом и Фрамиджяном на безопасном расстоянии.

— Здесь остановись, — приказал Блэйк.

Машина остановилась напротив «Кебабургеров Шалила». Через несколько минут к забегаловке подъехал голубой «БМВ» и остановился рядом с белым «Линкольном» Альвареса.

— Это становится интересным, — заметил Блэйк. — Позвони в справочный отдел и узнай, кому принадлежит этот номер.

— Мира? Как твои дела? Послушай, золотце, не подскажешь, на кого зарегистрирована машина со следующим номером? — Он приставил к глазам цейсовский бинокль с тридцатикратным увеличением и продиктовал номер. — Если можно, побыстрее. Мы тут сидим в засаде и не знаем, в кого стрелять в первую очередь.

— Они выходят из машины, — сказал Блэйк. — Двое парней.

Он открыл потайное отделение под приборной доской и вытащил оттуда длинноствольный «парабеллум L-25», который использовал для стрельбы по целям на среднем удалении. Для серьезной стрельбы на дальнюю дистанцию у него над головой был закреплен «винчестер-400» с прицелом ночного видения «баум и ломб».

Коэлли уже вытащил свой автоматический пистолет новой модели «М1911А2», который разработали в строжайшей тайне после того, как старый добрый «кольт 1911А1» 45-го калибра заменили надежной, но не очень интересной 9-миллиметровой моделью «9ZSB-F». Друзья Коэлли из форта Орд подарили ему новый «кольт», пообещав достать еще один и для Блэйка.

— Ага, — сказал в трубку Коэлли, — давай, Мира. О’кей, спасибо. — Он положил трубку. — Хорошая девчонка эта Мира.

— Только зря она все время ходит в этих черных кроссовках.

— De gustibus,^[17] — рассеянно заметил Блэйк, изучая фасад ресторана через прицел ночного видения «баум и ломб».

— Если хочешь, я могу сходить и посмотреть, в чем там дело, — предложил Коэлли.

Блэйк отрицательно покачал головой.

— Там сейчас такое начнется. Сиди и смотри.

— Я не против, — пожал плечами Коэлли. — Знаю я это местечко. Никудышные тут гамбургеры.

Глава 58

Шалилу Бею, тучному ливанцу средних лет, мечтавшему еще в детстве открыть собственное дело в каком-нибудь экзотическом западном городе, и в голову не могло прийти, что он станет владельцем дешевой придорожной забегаловки где-то между Хоумстедом и Эверглейдс.

Он хотел совсем не этого, когда приехал в Америку из разрушенного бомбежкой городка Соук-эль-Фара неподалеку от Тира, чтобы войти в пай со своим двоюродным братом Имми, крутым парнем из Триполи, и качать деньги в Майами, который арабы называли американским Ливаном. А теперь он оказался в этом вонючем кафе на площадке из потрескавшегося бетона. Мало того, что он застрял в забытой богом глухомани, ему еще приходилось присматривать за Джамшидом — идиотом племянником, о котором он обещал заботиться в обмен на бесплатный авиабилет до Штатов. Еще у него имелась жена Лейла. Толстая, послушная, круглолицая Лейла с черными усиками на верхней губе не шла ни в какое сравнение с длинноногими красавицами на пляжах, чьи упругие груди и крутые бедра напоминали ему о мире, из которого он когда-то бежал, но куда — в глубине души — всегда хотел вернуться. Плюс ко всему он завел роман с девушкой из трейлерного городка возле Ки-Ларго и содержал ее на деньги, которые получал от типов вроде Альвареса и Фрамиджяна, предоставляя им надежное место, где те могли пускать людей в расход. Но Беттина Сью с каждым днем становилась все нетерпеливее, уговаривая Шалила переехать жить к ней и вложить все сбережения в операцию по сбыту наркотиков в доле с одним из ее дружков. Как же ему поступить? Надо бы посоветоваться с Имраком, гуру из местного отделения церкви Мудрости Хаджи и главой «Группы действия».

Трое мужчин сидели в одной из обшитых красным дерматином кабинок и о чем-то ожесточенно спорили. Они так увлеклись, что не услышали, как на стоянку въехал «БМВ». Шалил сначала хотел им об этом сказать, но потом передумал. Ведь ему не платили за то, чтобы он сообщал о подъезжающих «БМВ» или других машинах, следующих за «БМВ».

Дверь распахнулась, и человек из «БМВ» зашел в кафе. Он держал в руках предмет, знакомый Шалилу еще с детских лет, — «АК-47». Шалил едва успел нырнуть за спасительную стойку бара, как автоматная очередь разбила у него над головой полку с бутылками.

Альварес среагировал мгновенно и убрал Чако, стоявшего в дверях и поливавшего зал очередями из своего «калашникова». Пули из «MAG-50», который появился в руках Альвареса, заплясали по пластиковым столикам, разнесли вдребезги музыкальный автомат, игравший песенку Синди Лопер «Девчонкам лишь бы развлекаться», прошили грудь Чако и заставили его немного подергаться, прежде чем изуродованный труп свалился на кафельный пол.

Тито с автоматическим дробовиком перепрыгнул через бездыханное тело Чако. Его смуглое лицо расплылось в такой широкой ухмылке, что стали видны даже серебряные пломбы на коренных зубах. Он двумя выстрелами уложил Альвареса и сам упал замертво, перерезанный очередью «узи» Фрамиджяна.

Блэквелл выскочил наружу через боковую дверь. За ним кто-то бежал, кричали «Стой!». Он запрыгнул в «Линкольн» и увидел ключ в замке зажигания. Пули свистели со всех сторон, когда он завел машину и рванул ее с места.

Глава 59

«Линкольн» шел на приличной скорости, но вороненого цвета «Ламборджини» быстро сокращал расстояние между ними. Блэквелл порылся в бардачке и обнаружил там «смит-энд-вессон» 38-го калибра с двухдюймовым дулом. Он сунул пистолет в карман. Дождь хлестал по ветровому стеклу, вокруг не было ничего, кроме, конечно, ландшафта. Впереди асфальтовая дорога расширялась, и «Ламборджини» пошел слева на обгон. Когда его бампер оказался почти вровень с выхлопной трубой «Линкольна», Блэквелл повернул руль влево. «Ламборджини» резко затормозил и остановился. Блэквелл развернулся на двух колесах и съехал на грунтовую дорогу.

Но «Ламборджини» продолжал висеть у него на хвосте, и, как только он снова поравнялся с Блэквеллом, тот резко бросил «Линкольн» влево, совершая маневр, который удался ему в первый раз. «Линкольн» встал на два передних колеса. Его задняя часть поднялась вверх, а потом со стоном опустилась на асфальт. «Ламборджини» закрутился на месте, но остался на шоссе.

Не успел Блэквелл поздравить себя с удачным маневром, как одно из колес «Линкольна» отвалилось, и машина сползла с дороги в болота Эверглейдс.

Часть VI Большое убийство

Глава 60

Дикерсон сидел в своем кабинете и изучал секретные донесения. Он посвящал уйму времени этому занятию, потому что ему полагалось знать массу секретов с различными грифами секретности: «секретно», «совершенно секретно», «для ограниченного пользования» и тому подобное. Ему также полагалось знать, какие секреты уже рассекречены и о них можно говорить с друзьями и соседями. Очень часто Дикерсон забывал, с каких дел снят гриф секретности, а какие дела все еще продолжали оставаться секретными. Упомнить все было очень трудно, поскольку часть памяти приходилось уделять таким вещам, как свое имя, номер карточки социального страхования, домашний адрес, список продуктов, которые необходимо купить в супермаркете, имена друзей, жен, детей, программу телепередач на вечер, государственные и религиозные праздники и тому подобное. Дикерсон постоянно боялся, что его перегруженная секретами и несекретами память когда-нибудь даст сбой, и он забудет что-нибудь такое, чего ни в коем случае нельзя забывать. Например, скажет своему парикмахеру: «А вы знаете, что один из наших резидентов стал недавно министром финансов Сомали? Не так уж и плохо для местного парня, правда?»

Разумеется, ничего подобного с Дикерсоном просто не могло случиться, потому что он никогда не говорил о своих делах, избегал праздных разговоров, никогда не напивался и не обкуривался наркотиками. А благодаря специальной тренировке подсознания он научился избегать в речи любых обмолвок. Но вероятность катастрофической ошибки все равно продолжала угнетать Дикерсона. Чем больше он узнавал секретов, о которых никому нельзя говорить, тем чаще им овладевало извращенное желание выдать эти секреты, рассказать о них случайному собутыльнику в баре или — просто кошмарный сон, faux pas^[18] — встретиться с одним из знакомых агентов КГБ, пригласить его на ужин и сказать: «Я покажу тебе свое, если ты мне покажешь свое». Разумеется, такого просто не могло случиться, потому что он такого никогда не допустит. Но почему же тогда его одолевают нездоровые фантазии? Его психоаналитик, доктор Менш, назвал это чувство «стремлением к извращенности». Просто расслабьтесь, посоветовал доктор Менш. Чем больше вы боретесь с этим чувством, тем сильнее оно проявляется.

Просто расслабьтесь. Доктору Меншу легко говорить, ведь ему приходится иметь дело не с настоящими секретами, а со всякими отклонениями человеческой психики. А когда речь идет о вопросах национальной безопасности…

Дикерсон говорил с доктором Меншем о своих проблемах с секретами, но не о самих секретах, хотя доктор Менш считался лояльным и благонадежным гражданином, как показала проверка, которую Дикерсон приказал провести перед тем, как записаться к нему на прием. Да, безусловно, доктор Менш был лояльным гражданином, но у него не имелось допуска к секретной информации. Ему даже не полагалось знать, что Дикерсону известны какие-то секреты.

У Дикерсона стало еще больше проблем с тех пор, как у него появился новый начальник отдела, все сведения о котором содержались в строжайшей тайне. Дикерсон никогда не встречался с ним, а лишь разговаривал по телефону после сложного обмена кодовыми фразами, которые обновлялись каждый день.

Дикерсон нервничал еще и потому, что вчера ему позвонил шеф и хриплым голосом с чикагским акцентом — скорее всего поддельным — приказал, чтобы Дикерсон приготовился к немедленным действиям. Приближается большое-большое дело, сказал он.

Дикерсон смотрел на телефон, как на спящую кобру. Ему казалось, что аппарат может проснуться в любой момент, впиться в него зубами, заразить его интеллектуальным эквивалентом яда, заставить свернуть с проторенной дороги спокойных будней на опасную тропу, ведущую в неизвестность.

Дикерсону наконец удалось убедить себя, что ничего не произойдет, что телефон не зазвонит, что шеф просто решил проверить его бдительность. Помнится, кто-то утверждал, что если смотреть на телефон, то тот никогда не зазвонит.

В этот момент красный телефон зазвонил.

Сердце Дикерсона чуть не выскочило из груди. Он закрыл глаза и постарался взять себя в руки, повторяя мантру, которой научил его доктор Менш: «Ом мане падма хамн, я ненавижу англичан».

Удивительно, как такое простое предложение может принести облегчение, впрочем, довольно кратковременное.

Дикерсон снял трубку.

— Слушаю. — Он внимательно выслушал кодовую фразу, произнесенную хриплым голосом. Затем произнес ответную фразу, и лишь после этого начался разговор: — Да, сэр. Конечно, сэр. Извините, сэр, повторите еще раз, пожалуйста. Да, сэр. Теперь я понял.

Трясущейся рукой Дикерсон положил трубку на рычаг. Он еще раз повторил мантру, чтобы успокоиться, затем подошел к желтому телефону и позвонил Блэйку в машину.

— Блэйк? Коэлли с тобой? Немедленно отправляйтесь в аэропорт. Знаете какой. Бросайте все к черту и быстро туда. Встречаемся через полчаса.

Дикерсон повесил трубку и тяжело вздохнул. Скоро свершится то, чего он так всегда боялся. Он увидит своего шефа. Ему придется узнать гораздо больше, чем хотелось бы.

Дикерсон ткнул клавишу селектора.

— Мисс Манипенни, пусть Фридрих подгонит машину к боковому выходу. Если мне кто-нибудь позвонит, скажите, что я вернусь не скоро.

Если вообще вернусь, мрачно подумал Дикерсон.

Глава 61

За время работы на «Охоту» Зейлу не раз приходилось совершать посадки в довольно необычных местах, но сейчас он с тревогой смотрел на лежащий внизу аэродром. Он с трудом посадил самолет на узкую полосу битого ракушечника. Они находились на южной оконечности острова Отер-Бей.

Дикерсон, Блэйк и Коэлли расстегнули ремни безопасности.

— Ты, Зейл, оставайся в самолете, — приказал пилоту Дикерсон. — И будь готов немедленно подняться в воздух. Возможно, наша встреча окажется не совсем дружеской.

Зейл кивнул, хотя не совсем понял, как Дикерсон сможет вернуться к самолету, если те, с кем он собирается встречаться, не пожелают его отпускать. А чтобы помешать самолету взлететь, достаточно посадить в засаде человека с базукой где-нибудь в джунглях, зеленеющих по обе стороны взлетной полосы, и тот с легкостью выполнит это задание. Однако, будучи дисциплинированным пилотом, Зейл оставил все эти мысли при себе, чтобы в будущем использовать их в своих мемуарах.

Блэйк и Коэлли проверили обоймы в своих автоматических «спектрах».

— Надеюсь, он отдает себе отчет, что делает, — вполголоса сказал Коэлли Блэйку.

— О чем это вы там шепчетесь? — спросил Дикерсон, обладавший сверхчувствительным слухом.

— Я сказал, что собачку надо подкрутить, — брякнул Коэлли.

— Какую еще собачку? — удивился Дикерсон.

Коэлли вытаращил глаза, пытаясь придумать какое-нибудь объяснение. На выручку ему пришел Блэйк:

— Он говорит о пулемете, сэр. Собачкой называется скоба муфты безоткатного затвора новой модели «МСХ».

— Сейчас не время для праздных разговоров, — оборвал его Дикерсон. — Будете меня прикрывать, понятно? Смотрите в оба и действуйте только при необходимости. Но уж если начнете стрелять, не останавливайтесь до тех пор, пока мы не окажемся в самолете.

Агенты кивнули и спрятали миниатюрные «спектры» под пиджаки.

— Открывай дверь, Зейл, — приказал Дикерсон.

Зейл открыл дверцу и спустил трап.

На посадочной полосе возле трапа стоял доктор Дал. Представитель местного отделения Багамской корпорации был в легкой рубашке навыпуск, под которой не было никакого оружия, зато виднелся загорелый волосатый живот.

— Добро пожаловать на Отер-Бей, — сказал Дал. — Позвольте провести вас в дом для гостей, где вас ждут прохладительные напитки.

— Ага, а что еще? — прошептал Блэйк Коэлли.

Глава 62

Машина Блэквелла сползла с дороги и перевернулась. Теперь она лежала в десяти футах ниже асфальтового полотна, частично погрузившись в воду. Слегка ошарашенный Блэквелл вылез из «Линкольна», сжимая в руке «смит-энд-вессон», который обнаружил в бардачке. Его «Ролекс» с потайным пистолетом все еще находился у него на запястье, хотя Блэквелла совершенно не интересовало, который сейчас час, да и стрелять было не в кого.

Он стал выбираться на пологий берег, но замер, услышав рокот мотора и скрежет тормозов. Прямо над ним остановилась машина.

Блэквелл огляделся по сторонам, ища, куда бы спрятаться. Здесь Флоридская бухта соединялась с Эверглейдс. Неподалеку виднелись несколько островков, возвышавшихся всего на несколько дюймов над поверхностью воды и покрытых зарослями мангровых кустарников, тамаринда и диким виноградом. Дно было илистым, но достаточно твердым. Блэквелл побрел к ближайшему мангровому островку и едва успел спрятаться за него, как дверцы машины открылись.

— Эй, Блэквелл, ты там? — послышался голос над водой.

Блэквелла так и подмывало ответить: «Меня тут нет!» — но он подавил в себе это желание. Он замер и стал ждать.

Мерседес резко остановила свой «Порш» рядом с автомобилем Гусмана. Прежде чем выйти из машины, она открыла сумочку и проверила обойму длинноствольного «магнума-357». И лишь после этого присоединилась к Гусману.

Альфонсо Гусман стоял у кромки воды и всматривался в темные воды Флоридской бухты. Он был одет в оливкового цвета брюки с широким армейским ремнем и выцветшую охотничью куртку. В руках он сжимал «манлихер-302» с оптическим прицелом. Под мышкой в кобуре висел «узи» с двумя запасными обоймами. На его смуглом лице сияла довольная улыбка: он радовался, как школьник, которого пораньше отпустили с уроков. Он погладил отполированный приклад винтовки, словно это были одновременно собака, лучший друг и любовница.

— Эй, Блэквелл! — позвал он. — Я знаю, что ты там, hombre. Ты ведь Охотник, не так ли?

Он подождал несколько секунд. Ветер трепал его коротко подстриженные волосы и хлопал полами куртки.

— Отвечай, Блэквелл! Если ты скажешь, что ты не Охотник, то я уйду. Но если ты все же Охотник, настало время признаться в этом. Как ты считаешь?

— Да! — крикнул Блэквелл, и его голос зазвенел над водой. — Я Охотник, а ты — Жертва!

Гусман повернулся к Мерседес.

— Видишь, я сыграл на его самолюбии. Заставил обнаружить себя. — Он снова повернулся в сторону, откуда раздался голос Блэквелла. — Все поменялось местами, hombre! Теперь я Охотник, а ты — Жертва. Как тебе это нравится, gringo?

Грязный «БМВ» резко затормозил возле машины Гусмана, подняв облако пыли. Оттуда выскочил Эмилио, держа в руках «винчестер» с охотничьим прицелом. На плече у него висел двухствольный обрез.

— Попался, да? — спросил Эмилио. — Отлично, пошли за ним, mi colonel.^[19] Я справа, ты — слева. Судя по тому, как он улепетывал, с оружием у него напряженка.

— Неплохой план, — сказал Гусман, — все как в старые добрые времена. Но сегодня ты останешься здесь, верный друг. Я пойду за ним один.

— Босс, вряд ли это самое удачное решение, — заметил Эмилио.

— Ты не понимаешь, — ответил Гусман, — это mano a mano, классическая дуэль не на жизнь, а на смерть. К тому же я давно уже не веселился как следует.

— Босс, — сказал Эмилио, — я знаю, что ты настоящий тигр, но все же позволь мне пойти с тобой.

— Ты можешь прикрывать меня сзади, — сказал Гусман. — Но ни в коем случае не стреляй в него. Он мой, tu sabes?^[20] Я лично должен его прикончить. — Он сошел с берега на мелководье и, крикнув: — Эй, Блэквелл, yo vengo,^[21] — направился к мангровому островку.

— Он всегда отличался упрямством, — с восхищением пробормотал Эмилио.

Он покачал головой и пошел за Гусманом. После секундного колебания за ними последовала и Мерседес.

Глава 63

В комнате было прохладно. Под потолком медленно вращались широкие лопасти вентиляторов. Дикерсон и Дал сели в конце длинного стола. Блэйк и Коэлли стояли, прислонившись к стене, покрытой рогожей из листьев ротанговой пальмы, готовые выхватить оружие в любую секунду. Пока такой необходимости не было. Дал смешал два коктейля из рома и протянул высокий запотевший стакан Дикерсону.

— Чин-чин, — сказал Дикерсон и сделал глоток.

— Господи, неужели люди до сих пор так говорят? — удивился Дал.

— Какая разница, как они говорят. Перейдем лучше к делу.

— Разумеется. Вы, как я понимаю, мистер Дикерсон, глава резидентуры в Южной Флориде, второй оперативный отдел ЦРУ?

Дикерсон коротко кивнул.

— А вы — Дал, начальник карибского сектора Багамской корпорации. На вас и вашу организацию у нас имеются солидные досье.

Дал улыбнулся:

— У нас на вас тоже.

— Думаю, что мне следует сразу уточнить наши позиции, — сказал Дикерсон, — чтобы не оставалось никаких недомолвок. Мы считаем деятельность Багамской корпорации незаконной. Она ведет к огромным штрафам и длительным тюремным заключениям.

— Конечно, мы вне закона, — сказал Дал. — Но наше дело благородное и справедливое. И никто не сможет ничего нам сделать на нашем собственном острове. Я полагаю, мистер Дикерсон, что в вашем положении не стоит прибегать к угрозам.

— А я и не собирался вам угрожать, — ответил Дикерсон. — Просто мне хотелось внести ясность.

— Вы назвали нас незаконной организацией, — сказал Дал. — Но на самом деле мы — последняя надежда человечества.

— Ладно, пусть будет так, — согласился Дикерсон. — А теперь давайте о деле.

На лице Дала появилось удивленное выражение.

— Что вы имеете в виду?

— Ведь это вы настаивали на нашей встрече? — спросил Дикерсон.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — произнес Дал. — Относительно вас я не получал никаких инструкций. Ваше появление на острове для нас полнейшая неожиданность, хотя мы и не собираемся отказывать вам в гостеприимстве.

Собеседники уставились друг на друга. Дал откашлялся. Рука Дикерсона непроизвольно дернулась — очевидно, это было физическое проявление подавляемых долгое время страхов проговориться о чем-либо секретном, — и опрокинула бокал с коктейлем. Прежде чем кубики льда упали на стол, Блэйк и Коэлли выхватили из-под пиджаков автоматы. В потолке открылся люк, и оттуда высунулось дуло «АК-47», которое медленно повернулось в сторону Блэйка и Коэлли. Затем боковая дверь в зал распахнулась, и на пороге появился Зейл в сопровождении двух лаборантов из Лос-Анджелесского университета, одетых в футболки с изображением щенка Снуппи.

— Что случилось, Зейл? — сдавленным голосом спросил Дикерсон. — Я вроде приказал тебе оставаться на корабле… тьфу! — на самолете.

— Я посчитал, сэр, что следует доложить о том, — сказал пилот, — что на остров только что приземлился еще один самолет.

Дикерсон и Дал недоуменно воззрились друг на друга.

Глава 64

Тишина висела над покрытым пятнами островов заливом, где Флоридская бухта соединяется с болотистым берегом Эверглейдс. Вода и земля образовали здесь одно целое — нечто вязкое, густое и хлюпающее. Шоссе походило на черный шрам, зияющий на поверхности мелководья. На краю дороги стояли две машины. Под ними, частично погрузившись в воду, лежала третья. Вдали, ближе к Мексиканскому заливу, виднелась рыбацкая шхуна, идущая под парусами в направлении Ки-Вест. За ней тянулся белый пенистый след. Чуть ближе — почти рядом с берегом — плыла плоскодонка. Рыбак в широкополой соломенной шляпе отталкивался от дна шестом.

Гусман повесил «манлихер» на плечо, больше доверяя автомату «узи». Держа его наготове, он осторожно подошел к островку, внимательно всматриваясь в густые заросли мангрового кустарника, железных деревьев и тумбо-лимбо. И остановился.

— Эй, Блэквелл! Выходи поиграть! — крикнул Гусман.

— Иди сюда и поймай меня! — крикнул Блэквелл с другой стороны острова. — Я здесь, сукин ты сын. Кончилось твое время.

— Мое время? Да как ты со мной разговариваешь, сопляк? Тебе хоть раз приходилось убивать? Думаешь, у тебя это получится? — Гусман замолчал, прислушиваясь.

Внезапно Блэквелл появился из-за островка с перекошенным от злости лицом. В руке он сжимал короткоствольный «смит-энд-вессон» 45-го калибра. Гусман нажал на спусковой крючок и выпустил автоматную очередь из своего «узи». Правая рука Блэквелла тут же окрасилась в красный цвет. Револьвер выпал из разжавшихся пальцев. Блэквелл наклонился, чтобы поднять его, но новая очередь из автомата заставила его поспешно юркнуть в спасительные мангровые заросли.

Глава 65

Дверь в зал заседаний Багамской корпорации распахнулась. Дикерсон и Дал вскочили. Блэйк и Коэлли застыли возле противоположной стены, словно барельеф гангстерского саркофага.

На пороге появился Симмонс. А за ним — невысокий, стройный Мастер Охоты с приятной улыбкой на лице.

— Я знаю, кто вы такой, — медленно произнес Дал. — Мы имеем на вас солидное досье. Но я никогда не предполагал, что мы можем встретиться.

— Вы и ваши люди любыми способами пытались предотвратить подобную встречу, — сказал Мастер Охоты. — Как видите, напрасно вы старались. Встреча все же состоялась.

— У нас с вами разные пути, — сказал Дал. — Наша организация пытается спасти мир от самоубийственной близорукости и безумия. Вы же и ваша «Охота» являетесь частью этого безумия.

— Вряд ли вы сами в это верите, — сказал Мастер Охоты. — Мы в «Охоте» предлагаем человечеству единственное решение — заменить войну законным убийством на добровольной основе. Вам ведь прекрасно известно, что человек никогда не может полностью удовлетвориться, пока кого-нибудь не убьет. Люди не могут по-настоящему наслаждаться пейзажем, если там не двигается нечто такое, во что можно выстрелить.

Нельзя отключать инстинкты, которые ведут нас к войне и прогрессу. Это лишь приведет нашу расу к полнейшему вымиранию. Мы — человеческие существа — рождены для охоты, мистер Дал, но теперь у нас совсем не осталось дичи. Нам не остается ничего другого, как убивать друг друга. А мы должны убивать. Поэтому нам просто необходимо упорядочить процедуру убийства.

— Но мы все же можем добиться выполнения цивилизованных законов! — воскликнул Дал.

— Вы прекрасно понимаете, что это невозможно, — заметил Мастер Охоты. — Может, через несколько столетий, но не в обозримом будущем. Мой дорогой Дал, наша первейшая и наиглавнейшая задача — возвращение к первоначальному экологическому равновесию. Этим как раз занимаетесь вы и ваша Багамская корпорация. Наша же миссия заключается в том, чтобы отвлечь человечество от войны, предоставив ему не менее захватывающую альтернативу. Без нас и нашей Охоты ваши высокоинтеллектуальные ученые останутся лишь горсткой мечтателей, живущих в своем воображаемом мире, в то время как беснующиеся политики творят свои грязные дела. Будьте практичным, Дал. Давайте действовать сообща.

— В ваших словах есть зерно здравого смысла, — согласился Дал. — Я не могу не отметить, что в наших научно-исследовательских разработках действительно существуют кое-какие недостатки. Дело в том, что люди стали такими равнодушными. Если не происходит никаких катастроф типа Лав-Кэнал^[22] или Чернобыля, идея сохранения экосистем Земли абсолютно не привлекает внимания людей. Да, люди хотят заниматься более интересными делами, и пусть уж лучше они добровольно занимаются бессмысленными убийствами, участвуя в Охоте, чем миллионами погибают в не менее бессмысленных войнах. Если бы это зависело только от меня… но, увы! Я всего лишь региональный директор, всего лишь один из тех десяти, кто принимает окончательное решение в Багамской корпорации.

— Я возьму на себя смелость заметить, — сказал Мастер Охоты, — что такому рассудительному человеку, как вы, давно уже пора занять пост главного директора корпорации. Мы, разумеется, окажем вам всестороннюю помощь.

Дал рассмеялся:

— Вынужден признать, что ваша идея весьма заманчива. Но, уверяю вас, это абсолютно невозможно.

— О, все в нашей власти, — ответил Мастер Охоты, и его лицо расплылось в улыбке. — По правде говоря, ничего другого вам и не остается. Я взял на себя смелость информировать вашу уважаемую организацию, что вы перешли на нашу сторону.

— Они никогда вам не поверят!

— Поверят. Мы уже приступили к исполнению плана «Диоскуры». В данный момент команда наших специально обученных убийц уничтожает ваших главных чиновников.

— Вы не посмеете! — воскликнул Дал.

— Ни вы, ни я не в силах этому помешать. К исходу дня ваша компания окажется без руководства. Так что давай, Дал, не стесняйся, пользуйся случаем! Неужели ты не понимаешь, что мы вдвоем можем свалить правительство США! И у тебя, и у нас есть могущественные друзья в Конгрессе. Объединим наши усилия — и это станет началом нового порядка для человечества.

Дал прищурился, пытаясь проанализировать возможные варианты своих действий. Да, действительно, выбора у него не было.

— Ну, честно говоря, — сказал он, — мне наплевать, сколько человек погибнет в вашей дурацкой Охоте. Главное, что мы с коллегами сможем спасти мир. Ладно, Мастер, я с тобой.

Дикерсон слушал весь этот разговор, хмурясь все больше и больше. Он шагнул вперед, маленький человек, преисполненный решимости.

— Если вы думаете, что вам это удастся, вы глубоко ошибаетесь! Блэйк! Коэлли!

Агенты тут же выхватили оружие. Ствол «АК-47» с потолка поочередно взял всех на мушку. Казалось, вот-вот начнется нечто невообразимое.

— Прежде чем совершить нечто такое, о чем вы пожалеете, — сказал Мастер Охоты, — подумайте, не говорит ли вам о чем-нибудь следующая фраза: «Апельсин, альфа 323, метла и подошвы»?

— Это же сегодняшний пароль! — воскликнул Дикерсон. — Откуда, черт возьми, вы его знаете?

— В этом нет ничего странного, — ответил Мастер Охоты, внезапно заговорив хриплым голосом с чикагским акцентом, который так хорошо был знаком Дикерсону.

— Босс! — просипел Дикерсон.

— А теперь выполняйте мои приказы, — сказал Мастер Охоты.

— Да, сэр. Но, сэр, зачем мы это делаем?

— Ради блага нашей страны, — ответил Мастер Охоты.

Услышав подобное объяснение, Дикерсон облегченно вздохнул. Он боялся оказаться втянутым в предательский заговор. Это могло привести его к внутреннему конфликту, а доктор Менш советовал ему избегать конфликтов.

— Теперь вы видите, — сказал Мастер Охоты, обращаясь к Далу, — почему наш план увенчался успехом. Все основные силы на нашей стороне. Через год Охоту узаконят в Америке, а затем ее примеру последует и весь мир. А уж потом мы посвятим себя переустройству мира.

Дал и Мастер Охоты пожали друг другу руки. Симмонс, Блэйк и Коэлли заулыбались, радуясь, что они на одной стороне. «АК-47» исчез из отверстия в потолке.

— А что с Охотником? — спросил Коэлли.

— С Блэквеллом? — уточнил Симмонс. — Думаю, он уже убил свою Жертву.

— Все не так просто, — сказал Дал. — Боюсь, у меня для вас плохие новости. Когда все это началось, мы послали своего представителя узнать, что произошло с нашим поставщиком оружия, и исправить положение. Боюсь, это означает, что мистера Блэквелла должны ликвидировать.

— А разве нельзя отозвать представителя обратно? — поинтересовался Симмонс.

Дал покачал головой:

— Она не поддерживает с нами связь по радио.

— В таком случае, — сказал Мастер Охоты, — Блэквеллу придется позаботиться о себе самому. Я не меньше вас сожалею о его судьбе, но в борьбе за новый мировой порядок Жертвы неизбежны.

Глава 66

Эмилио услышал стрельбу и ринулся вперед, теряя в вязкой жиже туфли, но не решимость. В нескольких ярдах позади, с трудом передвигая ноги, шла Мерседес. Плоскодонка подплыла ближе, и рыбак в соломенной шляпе выпрямился, с любопытством наблюдая за происходящим.

— Вали отсюда! — закричал Эмилио, размахивая пистолетом.

Рыбак направил лодку в сторону, а затем внезапно повернулся. Шляпа слетела, и стали видны славянские черты лица. Поляк!

Короткими очередями из двух «узи» он уложил Эмилио наповал. Лодка качнулась. Чтобы удержать равновесие, Поляк замахал руками. В этот момент он представлял собой замечательную цель. Мерседес подняла свой «магнум-357» и всадила Поляку пулю прямо в грудь.

Глава 67

Гусман медленно приблизился и остановился в трех футах от островка, крепко сжимая в руке свой «узи». Блэквелл лежал в воде, держась левой рукой за раненое плечо и изо всех сил пытаясь не потерять сознание. Шок уже прошел, и теперь боль волнами расходилась от плеча по всему телу. Вскоре к Гусману подошла Мерседес. Ее костюм из светлого полотна был запачкан грязью, а длинные темные волосы спутались.

— Ну как, понравилось тебе охотиться, щенок?

Блэквелл ничего не ответил. Что он мог сказать?

— Прощай, пустая голова, — произнес Гусман, направляя на Блэквелла дуло «узи».

— Нет! — воскликнула Мерседес и нажала на спусковой крючок. Пуля из «магнума-357» разворотила Гусману затылок. Он рухнул ничком в воду. Этакий коктейль из человеческих мозгов для крабов.

Мерседес опустилась на колени рядом с Блэквеллом. Она продолжала держать «магнум» в непосредственной близости от головы Охотника.

— Я не могла позволить, чтобы этот толстый подонок пристрелил тебя, — сказала Мерседес. — Это позор — умереть от руки человека, который смазывает свои волосы вазелином.

— Мерседес, — прошептал Блэквелл. — Я тебя люблю. Все это похоже на какое-то сумасшествие, правда? Теперь мы можем быть вместе, ты и я. Уедем куда-нибудь далеко, где никто никогда не слышал про Охоту, скажем, в Новую Гвинею. Мы поженимся и будем вечно любить друг друга. Как это будет прекрасно. Что скажешь?

— Если бы я только могла! — воскликнула Мерседес. По ее лицу текли слезы. — Я без ума от тебя, Фрэнк! Ты такой приятный, такой беззащитный, такой прямолинейный. Я еще никогда не встречала такого мужчину. Но у нас ничего не выйдет, дорогой. Забавно, что ты упомянул Новую Гвинею. Я как раз только что вернулась оттуда. Пришлось прикончить там одного парня, который решил нарушить правила Багамской корпорации.

— Скажи им, что Гусман убил меня. Что я утонул. Что ты искала меня, но не смогла обнаружить. Мы найдем какой-нибудь далекий уголок. Вот что, встретимся через месяц возле Скидморского фонтана в Портленде, штат Орегон. Никому и в голову не придет искать нас в таком месте.

— Я бы с удовольствием, радость моя, но после каждого задания мы проходим проверку на детекторе лжи. Это обязательная процедура, и мне от нее никак не отвертеться. Прости, но лучше это сделаю я, чем кто-нибудь чужой. Закрой глаза. Ты ничего не почувствуешь.

— Мерседес! — воскликнул Блэквелл. — Не шути так!

Склонившись над ним с убийственной нежностью, Мерседес приставила дуло пистолета к его виску. Блэквелл дотянулся до запястья правой руки и нажал на кнопку завода своего смертоносного «Ролекса». Пуля оцарапала щеку Мерседес и срезала локон роскошных черных волос.

— М-да, — произнесла она, поджав губы. — Может, в конце концов, ты не такой уж и приятный человек.

— Дорогая, давай поговорим спокойно!

Губы Мерседес сжались еще больше, а указательный палец напрягся на спусковом крючке. Блэквелл зажмурил глаза. Раздался выстрел…

Глава 68

Через шесть месяцев Блэквелл снова оказался в секретной штаб-квартире, расположенной на севере Нью-Джерси. На лифте он спустился на оперативный уровень. Секретарша провела его к Симмонсу. Тот вышел из своего кабинета и лично проводил его в апартаменты Мастера Охоты.

— Рад тебя видеть, Фрэнк, — сказал Мастер Охоты. — Как плечо, уже зажило?

— С плечом все в порядке, — ответил Блэквелл.

— Думаю, тебе уже рассказали, что Конгресс только что проголосовал за принятие Акта о законном убийстве совместно с Актом об охране окружающей среды. Настал новый день в истории человечества.

— Да, сэр, — сказал Блэквелл. — Я чрезвычайно этому рад.

— Все еще сердишься, да?

— Да, сэр. Это так.

— Я думаю, пора забыть давние обиды. Я хочу, чтобы вы помирились.

Мастер Охоты сделал жест рукой, и из темного угла вышел Поляк.

— Здорово, приятель, — сказал он. — Я хотел навестить тебя в больнице, но мне передали, что ты отказываешься меня видеть.

Лицо Блэквелла напряглось.

— Я и сейчас не желаю тебя видеть. Ты сказал, что прикроешь меня. Но когда мне понадобилась твоя помощь, тебя не оказалось.

— По крайней мере, я могу объяснить тебе причину моего опоздания.

— Не нужно мне твоих объяснений, — сказал Блэквелл. — Ты был моим другом и моим Наводчиком. Я доверял тебе. А тебя не оказалось там в нужный момент.

— Это я приказал, — произнес Мастер Охоты.

Он щелкнул пальцами, и из затемненной части комнаты вышли двое мужчин. Низкого роста, в соломенных шляпах и с тонкими усиками. Валериано и Панфило выглядели сейчас гораздо лучше, чем в лагере контрас неподалеку от Сан-Франциско-де-ла-Пас.

— Прости своего друга, сеньор, — сказал Валериано. — Он опоздал лишь потому, что доставлял нам оружие. Да, он действительно рисковал твоей жизнью. Но если бы мы не получили вовремя оружие, наша революция потерпела бы поражение.

— Что-то я никак не пойму, — сказал Блэквелл. — Я считал, что контрас проиграли.

— Так оно и есть на самом деле, — ответил Панфило. — Только мы никогда не были контрас. Мы с Валериано сразу же после университета стали секретными агентами «Охоты».

— Это правда, — подтвердил Валериано. — Люди из подполья смогли вовремя раздать оружие всем нашим последователям. Восстание началось на следующий день. К нашему правому делу присоединились бойцы как сандинистского фронта, так и контрас. Мы выступали за светлые идеалы, право на законное убийство, а также за умеренное перераспределение имущества среди различных слоев населения. Так что лишь благодаря вашему другу, сеньор, в начале той недели «Охота» получила статус законной организации во всех странах Центральной Америки, которые объединились теперь под нашим руководством.

— К тому же, — добавил Поляк, — я появился как раз вовремя, чтобы спасти твою жизнь!

— Ты не должен был ее убивать! — воскликнул Блэквелл.

Поляк покачал головой:

— Я должен был это сделать, Фрэнк. Она собиралась пристрелить тебя.

— Мерседес не собиралась это делать. Она просто шутила.

— Черт возьми, Фрэнк! Она собиралась сделать именно это. А если она и шутила, то как я мог определить это, находясь от нее в тридцати ярдах?

— Ты мог бы просто ранить ее, а неубивать.

— Ты что, рехнулся? Лежа с простреленной ногой и почти без сознания? Тебе крупно повезло, что я вообще попал в нее, будучи в таком состоянии.

Блэквелл помотал головой.

— Поляк, она ведь любила меня, — дрожащим голосом произнес он.

Поляк обнял Блэквелла за плечи.

— Может, и так, приятель, может, она действительно тебя любила. Но в ней было нечто такое, что заставило бы ее убить тебя несмотря на то, что она тебя любила, в чем, честно говоря, я сильно сомневаюсь.

Блэквелл ссутулился, черты лица заострились, а в потухших глазах появилась безысходность.

— Что ж, — произнес он, — все кончено. Сначала Клэр, а теперь Мерседес. Почему мне всегда так не везет с женщинами? Все время их убивают. Но что самое обидное, мне в жизни больше не к чему стремиться.

— Нет, приятель, есть, — с заговорщицкой улыбкой сказал Поляк.

— О чем ты?

— Ну-ка взгляни на это.

Поляк протянул Блэквеллу листок бумаги. Тот взял его и пробежал глазами. Затем перечитал во второй раз более внимательно.

— Охота? Мы с тобой снова собираемся охотиться? Но ведь я ничего не подписывал.

— Я взял на себя смелость сделать это за тебя, — сказал Поляк. — Разумеется, ты вправе отказаться. Но тогда мне придется искать другого Охотника, чтобы служить ему Наводчиком.

— Не знаю, почему мне разрешили принять участие еще в одной Охоте, — сказал Блэквелл. — В прошлой Охоте я ведь показал себя не с лучшей стороны. В том смысле, что не я убил Жертву, а Мерседес. — Он помолчал, а потом хриплым голосом добавил: — Она сделала это ради меня, Поляк!

— Не начинай все сначала, Фрэнк. Да, в последний раз у тебя дела шли не очень-то удачно. Но в тебе есть потенциал Охотника. Поверь мне, уж я-то в этих делах разбираюсь. Многим первая Охота служит только разминкой, а уж потом они разворачиваются вовсю.

— Ты действительно так считаешь? — хрипло переспросил Блэквелл.

— Еще бы, — усмехнулся Поляк. — Стал бы я иначе рисковать своей репутацией, снова идя к тебе Наводчиком?

— Ладно, Поляк, — сказал Блэквелл, и на этот раз его голос звучал твердо. — Поохотимся вместе, но на этот раз все будет как надо.

После того как они ушли, а Панфило с Валериано отправились на прием, устроенный в их честь, Симмонс повернулся к Мастеру Охоты.

— Я рад, что с Блэквеллом все обошлось, — сказал он. — Вообще-то не стоит принимать такие вещи близко к сердцу, но я волновался за этого парня.

— Зря, — ответил Мастер Охоты. — Я с самого начала знал, что он не подведет. К тому же счастье или несчастье отдельно взятого индивидуума не идет ни в какое сравнение с теми социальными изменениями, которые он вызвал своими действиями. Теперь Охота стала законной, Симмонс, и человечество станет жить по новым законам. Война побеждена! Земля спасена! Наконец-то настал золотой век человечества!

Книга II. Седьмая жертва

Стентон Фрелейн сел за стол, тщетно пытаясь принять деловой вид, какой подобало иметь в начале рабочего дня. Никак он не мог сосредоточиться и взяться за дело, попытки дописать рекламу, начатую вечером, ни к чему не привели. Наконец он понял, что до прихода почты ничего делать не в состоянии.

Извещения он ждал со дня на день уже две недели — пунктуальность явно не входила в число добродетелей правительства.

Стеклянная дверь его кабинета, на которой висела табличка «Моргер и Фрелейн, верхняя одежда», отворилась, и, слегка прихрамывая — не повезло много лет назад в перестрелке, вошел Э. Дж. Моргер. Он заметно сутулился, но в семьдесят три года можно не заботиться о своей внешности.

— Привет, Стен, — сказал Моргер. — Как реклама?

Фрелейн стал компаньоном Моргера в двадцать семь, шестнадцать лет назад. Концерн с оборотом в миллион долларов, возникший из «Одежды-Защиты», был их совместным детищем.

— Полагаю, вчерне уже готово, — Фрелейн протянул Моргеру листок. Когда же придет почта, подумал он.

«Вы еще не приобрели «Костюм-Защиту» фирмы «Моргер и Фрелейн»? громко прочел Моргер, поднеся бумагу к глазам. — Напрасно — ведь это последнее слово мужской моды!»

Моргер откашлялся и взглянул на Фрелейна. Затем улыбнулся и продолжал:

— «Настоящая модель — не только самая безопасная, но и самая элегантная. Каждый образец выпускается со специальными карманами для оружия. Никто не будет знать, что оружие при вас, и вы сможете пустить его в ход мгновенно. Расположение карманов — по выбору заказчика». Очень неплохо, — заметил Моргер.

Фрелейн угрюмо кивнул.

— «Пистолетный карман величайшее достижение в области современной индивидуальной защиты. Одно прикосновение к потайной кнопке и готовое к бою оружие оказывается в вашей руке. Спец-модель «Костюма-Защиты» имеется в каждом магазине фирмы «Моргер и Фрелейн». Если вам дорога ваша жизнь, покупайте «Костюм-Защиту»’! «Прекрасно, — похвалил Моргер. — Реклама получилась что надо. — Он задумчиво погладил седые усы. — Может, стоит еще добавить, что «Костюм-Защита» выпускается с одним или двумя карманами на груди, снабженными одной или двумя кнопками»

— Верно, я и забыл.

Фрелейн забрал листок и сбоку приписал несколько слов. Затем встал, поправил пиджак, который все время топорщился на животе — в последнее время он заметно располнел, как-никак уже за сорок, и волосы на макушке начали редеть. Лицо его хранило выражение дежурного добродушия, но взгляд был холоден.

— Расслабьтесь, — сочувственно сказал Моргер. — Вот увидите: письмо придет с сегодняшней почтой.

Фрелейн с благодарностью взглянул на шефа. Ему захотелось пройтись по комнате, но вместо этого он присел на край стола.

— Можно подумать, что это мое первое убийство, — хмуро усмехнувшись, сказал он.

— Я понимаю, каково вам, — кивнул Моргер. — Когда я еще не вышел из Игры, я не спал месяцами, ожидая извещения об очередной Охоте. Уж я-то понимаю.

Наступило молчание. Когда оно начало становиться невыносимым, распахнулась дверь, вошел клерк и положил корреспонденцию на стол Фрелейна.

Фрелейн схватил письма, быстро перебрал их и нашел долгожданное продолговатый белый конверт из МЭК с правительственным штампом.

— Вот оно! — облегченно выдохнул Фрелейн, и лицо его осветилось улыбкой. — Наконец-то!

— Рад за вас, — Моргер, хотя и взглянул на письмо с любопытством, ничем его не проявил. Вести себя иначе означало бы не просто нарушать приличия, но и преступать закон: никто, кроме Охотника, не имел права знать имя Жертвы. — Удачной вам Охоты.

— Иной она и быть не может! — В голосе Фрелейна звучала уверенность. Порядок в своем столе он навел еще неделю назад и мог уходить прямо сейчас.

— Хорошая Охота развеет вас, — Моргер потрепал его по плечу. — Надо вам встряхнуться.

— Еще как надо, — Фрелейн снова улыбнулся и пожал Моргеру руку.

— Где мои двадцать лет! — Моргер с комически тоскливой миной покосился на свою искалеченную ногу. — Глядя на вас, так и тянет снова взяться за оружие.

Моргер принадлежал к элите — десять успешных Охот раскрыли перед ним двери Клуба Десяти — клуба избранных. А поскольку после каждой Охоты ему приходилось выступать в роли Жертвы, то всего в его активе значилось двадцать убийств.

— Надеюсь, мне не попадется такой ас, как вы. — Фрелейн улыбнулся.

— Выбросьте эти мысли из головы. Какой по счету будет у вас эта Жертва?

— Седьмой.

— Семь — счастливое число. Еще раз желаю удачи. И надеюсь скоро увидеть вас среди членов Клуба.

Фрелейн помахал рукой и направился к выходу.

— Помните: осторожность и еще раз осторожность, — крикнул вслед Моргер. — Одна-единственная ошибка и… мне придется искать другого компаньона. А меня, к вашему сведению, вполне устраивает нынешний.

— Постараюсь, — пообещал Фрелейн.

Он решил пройтись до дома пешком, а не ехать на автобусе. Следовало немного остыть. Смешно вести себя как мальчишка, выходящий на свое первое убийство.

На улице Фрелейн никогда не глазел по сторонам, это означало напрашиваться на пулю — кто-нибудь из прохожих мог неожиданно оказаться Жертвой. Бывали случаи, когда нервные Жертвы стреляли, стоило только взглянуть на них. Поэтому Фрелейн всегда предусмотрительно смотрел только перед собой и поверх голов встречных.

Рекламу сыскного бюро Дж. Ф. О’Донована он увидел издалека.

«Жертвы! — призывали огромные красные буквы. — Зачем рисковать? Предоставьте нам определить вашего убийцу. Плата — после того, как вы разделаетесь с ним. Лучшие сыщики — только у О’Донована!»

Реклама напомнила Фрелейну, что надо позвонить Эду Морроу.

Фрелейн ускорил шаг. Ему не терпелось поскорее добраться до дома, вскрыть конверт и узнать, с кем на этот раз ему придется иметь дело. Интересно, умна его Жертва или глупа? Богата, как его четвертая, или же бедна, как первая и вторая? Пользуется услугами сыщиков или действует в одиночку?

Сердце билось быстрее от восхитительного, возбуждающего предвкушения Охоты. Неподалеку Фрелейн услышал выстрелы: два коротких, почти одновременно, и затем третий, последний.

Кому-то повезло на этой Охоте, подумал Фрелейн. Чувство, когда всаживаешь в Жертву пулю, ни с чем не сравнится. И это ему вновь предстоит пережить!

Придя домой, он первым делом набрал номер Эда Морроу, своего сыщика. В промежутках между вызовами тот работал в гараже.

— Алло, Эд? Это Фрелейн.

— Рад вас слышать, мистер Фрелейн. — Фрелейн представил себе, как расплывается в улыбке узкое, тонкогубое лицо Морроу, перепачканное смазкой.

— Собираюсь на Охоту. Эд.

— Понял, мистер Фрелейн. Значит, я скоро понадоблюсь?

— Достаточно скоро. Исходи из того, что я управлюсь за неделю, самое большее за две, а в течение трех месяцев после убийства, как всегда, получу извещение о моем статусе Жертвы.

— Буду готов. Удачи вам, мистер Фрелейн.

— Спасибо. До скорого. — Он повесил трубку. Заручаться услугами первоклассного сыщика — необходимая мера предосторожности. Ведь скоро Фрелейну придется стать Жертвой, и тогда, уж в который раз, вся надежда на Эда Морроу.

А какой Эд блестящий сыщик! Необразован, да и глуповат, откровенно говоря. Но чутье у него от бога — с первого взгляда определяет приезжего, дьявольски изобретательно устраивает засады. Незаменимый человек!

Припомнив некоторые «фирменные» уловки Эда, Фрелейн ухмыльнулся и вскрыл конверт. Улыбка застыла на его лице, когда он увидел имя жертвы.

Джанет-Мари Патциг.

Фрелейн встал и прошелся по комнате. Затем еще раз внимательно перечитал извещение. Джанет-Мари Патциг. Ошибки не было. Девушка. В конверт были вложены три фотографии, листок с адресом и другими необходимыми сведениями.

Фрелейн нахмурился. До сих пор ему приходилось убивать только мужчин.

Он помедлил мгновение, затем набрал номер МЭК.

— Министерство эмоционального катарсиса, отдел информации, — ответил мужской голос.

— Не могли бы вы проверить, — попросил Фрелейн. — я только что получил извещение, и в нем указано, что моя Жертва — девушка? Это как понимать? — И он назвал клерку имя.

— Все в порядке, сэр, — заверил клерк, сверившись с картотекой. Девушка зарегистрировалась добровольно. По закону она обладает теми же правами, что и мужчины.

— Не могли бы вы сказать, сколько у нее убийств на счету?

— Сожалею, сэр. Информация, которую вы вправе получить, у вас уже есть; юридический статус Жертвы, ее адрес и фотографии.

— Ясно. — Фрелейн помедлил. — Могу ли я выбрать другую Жертву?

— Вы, конечно, можете отказаться от этой охоты. Это ваше право. Но прежде, чем вы получите разрешение на следующее убийство, вам придется выступить в роли Жертвы. Оформить отказ?

— Нет, нет, — поспешно ответил Фрелейн. — Я просто поинтересовался, спасибо.

Он повесил трубку и, ослабив брючный ремень, сел в кресло. Подумать было над чем — впервые в жизни он так влип.

— Чертово бабье, — проворчал он, — детей бы рожали да вышивали, так нет, вечно лезут куда не надо.

Но они же свободные граждане, напомнил он себе. И все равно дело это не женское.

Из истории известно, что Министерство эмоционального катарсиса учреждено специально для мужчин, и только для них. Это произошло в конце четвертой — или шестой, как полагали некоторые историки, — мировой войны.

К тому времени назрела необходимость в длительном и прочном мире. Причины были чисто практического свойства, как практичными были и люди, начавшие эту кампанию.

Дело в том, что резко возросли количество, эффективность и разрушительная сила оружия, имевшегося в распоряжении многих стран. Положение достигло критической точки, и уничтожение человечества было не за горами. Еще одна война положила бы конец всем войнам вообще — просто не осталось бы никого, кто смог бы развязать новую.

Человечество нуждалось в мире — и не во временном, а в постоянном. Задавшись вопросом, почему мир никак не может воцариться, практичные люди стали изучать историю войн и нашли, как им казалось, причину: мужчинам нравится воевать. И заключили, несмотря на поднявшееся возмущение идеалистов, что большая часть человечества нуждается в насилии. Ведь люди вовсе не ангелы (но и не дьяволы), а обыкновенные смертные, которым в большой мере присуща агрессивность.

Конечно, используя последние достижения науки и располагая политической властью, можно было бы искоренить это свойство человеческой натуры — многие полагали, что следует пойти именно по такому пути. Но практики поступили иначе. Признав, что соревновательность, тяга к борьбе, мужество перед лицом неодолимой опасности — решающие качества для человеческого рода, гарантия непрерывности его существования, препятствие на пути к его деградации, эти люди объявили, что стремление к насилию неразрывно связано с изобретательностью, умением адаптироваться к любым обстоятельствам, упорством в достижении цели.

Таким образом, встала проблема: как сохранить мир вечно и в то же время не остановить прогресс цивилизации.

Выход нашелся: узаконить насилие. Дать человеку отдушину…

Сначала легализовали кровавые гладиаторские игры. Но требовалось больше — люди нуждались в подлинных ощущениях, а не в суррогатах.

Поэтому пришлось узаконить убийства — правда, на строго индивидуальной основе, только для тех, кому по складу характера это было необходимо. Правительство пошло на то, чтобы основать Министерство эмоционального катарсиса.

Методом проб и ошибок отработали единые правила. Каждый, кто хотел убить, регистрировался в МЭК. После определенных формальностей Министерство обеспечивало Охотника Жертвой. Если побеждал Охотник, то спустя несколько месяцев он в соответствии с законом становился Жертвой. Затем, в случае благоприятного — для него исхода этого поединка, он мог либо остановиться, либо записаться на следующий тур. Таким образом, система основывалась на том, что человеку предоставлялась возможность совершить любое количество убийств.

К концу первого десятилетия статистика установила, что примерно каждый третий обращался в МЭК — по крайней мере один раз. Цифра эта, уменьшившись до каждого четвертого, так и оставалась неизменной.

Философы были недовольны, но практики испытывали удовлетворение: война осталась там, где ей, по их мнению, и следовало быть изначально, — в руках индивида.

Игра постепенно совершенствовалась. С момента же ее официального признания она превратилась в большой бизнес. Возникли фирмы; обслуживающие как Охотников, так и Жертв.

Министерство эмоционального катарсиса выбирало имена Жертв наугад. На убийство Охотнику отводилось две недели. Рассчитывать ему приходилось только на собственную изобретательность, любая посторонняя помощь считалась нарушением правил. Охотнику давались имя Жертвы, ее адрес и описание внешности; убивать он мог только из пистолета стандартного калибра. Применять какое-либо другое оружие запрещалось.

Жертва получала извещение на неделю раньше Охотника. Ей сообщалось одно: она — Жертва. Имени своего Охотника она не знала. Жертве предоставлялось право пользоваться любым оружием (и вообще для уничтожения противника разрешалось прибегать к каким угодно средствам). Жертве разрешалось также нанимать сыщиков (они не имели права убивать — роль их сводилась к обнаружению Охотника).

Убийство или ранение постороннего человека в ходе Охоты строго карались. Вообще же наказание за убийство по любым мотивам — ревность, корысть к т. д. — было определено одно: смертная казнь, вне зависимости от смягчающих обстоятельств.

Система получила всеобщее одобрение: те, кто хотел убивать, имели такую возможность; тех же, кого это не привлекало — основную часть населения, никто, разумеется, не принуждал это делать.

Как бы то ни было, человечество избавилось от угрозы всепланетных войн. Их заменили сотни тысяч малых…

…Теперь предстоящая Охота особой радости у Фрелейна не вызывала — и все потому, что Жертвой на этот раз оказалась женщина. Но, в конце концов, если она сама зарегистрировалась, то пускай пеняет на себя. Уцелев в шести Играх, он не собирался проигрывать и на этот раз.

То, что Джанет Патциг жила в Нью-Йорке, все же немного утешило Фрелейна: ему нравилась Охота в больших городах, к тому же он давно хотел побывать в Нью-Йорке. Возраст Патциг в извещении не был указан, но на фотографии она выглядела на двадцать с небольшим.

Остаток утра он провел; заучивая сведения о своей Жертве, затем подшил полученное извещение к предшествующим.

Фрелейн заказал по телефону билеты на самолет, затем принял душ. Натянув «Костюм-Защиту»; давно приговленный для Охоты, Фрелейн придирчиво выбрал из своей коллекции пистолет, почистил его, смазал и, засунул в оружейный карман, начал паковать чемодан.

Он чувствовал, как его охватывает возбуждение. Удивительно, что каждое убийство волнует по-своему. От этого не устаешь, это не приедается, как французские пирожные, женщины или выпивка. Каждый раз что-то новое, не похожее на предыдущее.

Окончив сборы, он подошел к книжному — шкафу, раздумывая, что захватить в дорогу.

Он гордился своей библиотекой — у него собрано все, что надо знать специалисту. Сейчас ему вряд ли понадобится литература о Жертвах, такие книги, как «Тактика Жертвы» Л. Фреда Трэси, руководство по обнаружению Охотников в толпе или «Не думай, как Жертва» доктора Фриша. Эти работы пригодятся потом, когда он станет Жертвой. Он перевел взгляд на полку с книгами об Охотниках. «Тактику Охотника», фундаментальный классический труд, Фрелейн знал чуть ли не наизусть. «Последние достижения в области организации засад» сегодня ему не требовались. В конце концов он остановился на «Охоте в городах» Митвелла и Кларка, «Выследить сыщика» и «Психологии Жертвы» Олгрипа.

Сборы закончились, Фрелейн оставил записку молочнику, запер квартиру и на такси доехал до аэропорта.

В Нью-Йорке он остановился в отеле, расположенном в центре города, неподалеку от района, где жила Патциг. Обслуживали его быстро и ненавязчиво, но это-то и раздражало Фрелейна — судя по всему, ему не удилось сохранить свое инкогнито. Видимо, что-то в его поведении все же выдавало Охотника из другого города.

В номере на тумбочке у кровати лежала брошюрка. Называлась она «Ваш эмоциональный катарсис — в ваших руках» и содержала в основном психотерапевтические рекомендации. Фрелейн не без усмешки перелистал несколько страниц.

Решив, что грешно не посмотреть город (все-таки первый раз в Нью-Йорке). Фрелейн отправился на прогулку. Потом прошелся по магазинам. Зал «Охота и Охотник» у Мартинсона и Блэка просто ошеломил его. В числе новинок демонстрировались легкие пуленепробиваемые жилеты для Жертв и шляпы с защитной тульей. Одну стену занимала большая витрина с пистолетами тридцать восьмого калибра — последняя модель, очень удобно носить в кобуре под мышкой.

«Лучшее оружие — Малверн прямого боя! — утверждала реклама, Одобрена МЭК. Обойма — на двенадцать патанов. Допустимое отклонение всего 0.001 дюйма с тысячи футов. Не упустите вашу Жертву. Если вам дорога жизнь — покупайте только Малверн! Лишь с ним вы будете в безопасности!»

Фрелейн одобрительно улыбнулся. Реклама ему нравилась, да и сам маленький черный пистолет выглядел весьма привлекательно, но он привык работать со своим.

Продавались еще «стреляющие» трости — с потайным магазином на четыре патрона, хорошо скрытым и удобным в употреблении. В молодости Фрелейн хватался за каждую новинку, но с годами понял, что доверять надо лишь проверенному в деле оружию.

У входа в магазин стояла машина Санитарного управления, в которую четверо служащих втаскивали труп — судя по всему, после недавней перестрелки — Фрелейн пожалел, что пропустил зрелище.

Он пообедал в приличном ресторане и рано лег спать. Завтрашний день обещал быть нелегким.

С утра Фрелейн отправился на разведку к дому Жертвы — лицо ее четко отпечаталось в его памяти. Он не вглядывался в прохожих — напротив, как и полагалось опытному Охотнику, шел быстрой походкой делового человека.

Заглянув в несколько баров на Лексингтон-авеню и пропустив в одном из них стаканчик, он свернул в переулок и наткнулся на расположенное прямо на тротуаре открытое кафе.

Она! Ошибки быть не могло. За столиком, неотрывно глядя в бокал, сидела Джанет-Мари Патциг. Она не подняла глаз, когда он прошел мимо.

Фрелейн свернул за угол и остановился, чувствуя, как дрожат руки.

Спятила, что ли, эта девчонка, усевшись здесь? Или считает, что заколдована от пуль?

Он сел в такси и приказал объехать квартал. Патциг сидела на том же месте. Фрелейн внимательно рассмотрел ее. Она казалась моложе, чем на фотографии, но твердой уверенности у Фрелейна не было; вообще на взгляд ей не больше двадцати. Прическа — темные волосы разделены на прямой пробор и зачесаны за уши — придавала ей сходство с монахиней. Насколько Фрелейн мог видеть, лицо ее выражало печаль и отрешенность.

Так что же, прямо подходи и стреляй?..

Фрелейн расплатился, вылез из такси и поспешил к ближайшей аптеке. Из свободного телефона-автомата он позвонил в МЭК.

— Алло, вы уверены, что Жертва по имени Джанет-Мари Патциг получила извещение?

— Сейчас посмотрю, сэр. — В ожидании ответа Фрелейн от нетерпения барабанил пальцами по дверце кабины. — Да, сэр. Имеется ее письменное подтверждение. Что-нибудь случилось, сэр?

— Все в порядке, — буркнул Фрелейн. — Просто хотел уточнить.

В конце кондов, если она не собирается защищаться, то это ее личное дело. По закону сейчас его очередь убивать.

Однако Фрелейн решил отложить Охоту на завтра и пошел в кино. Пообедав, вернулся в номер, полистал брошюру и завалился на постель, уставившись в потолок.

И что я тяну, думал он, ведь с одного выстрела можно ее снять. Прямо из такси.

Убийство — не женского ума дело, а раз напросилась, то пеняй, дура, на себя. С этой мыслью Фрелейн заснул.

На следующее утро он опять прошел мимо кафе. Девушка сидела за тем же столиком. Фрелейн остановил такси.

— Вокруг квартала, очень медленно, — попросил он.

— Ясно, — ухмыльнулся водитель.

Внимательно осмотревшись, Фрелейн пришел к выводу, что сыщиков поблизости нет. Руки девушка держала на столе, на самом виду. Прямо хоть сажай ее в тир мишенью.

Фрелейн нажал кнопку оружейного кармана, пистолет скользнул в руку. Он вытащил обойму, пересчитал патроны, щелчком закрыл карман.

— Еще медленнее, — бросил он.

Такси поравнялось с кафе. Фрелейн тщательно прицелился и палец его уже потянул спусковой крючок…

— А, чтоб тебя! — выругался он.

Рядом со столиком, заслонив девушку, появился официант. Фрелейн решил не рисковать, побоявшись задеть его.

Давай опять вокруг, — сказал он шоферу. Тот ухмыльнулся еще гаже, ерзая по сиденью. Интересно, подумал Фрелейн, так бы ты веселился, если бы знал, что я охочусь на женщину?

На этот раз официант не мешал. Девушка закурила, ее печальный взгляд застыл на зажигалке. Фрелейн взял Жертву на прицел, прищурился и задержал дыхание. Потом тряхнул головой и опустил пистолет в карман.

Эта идиотка портила ему все удовольствие.

Он расплатился с шофером и пошел по тротуару. Слишком просто, сказал он себе. Он привык к настоящей Охоте. Во время предыдущих убийств ему пришлось порядком попотеть. Жертвы прибегали к всевозможным уловкам, чтобы ускользнуть. Один из них нанял чуть ли не дюжину сыщиков, однако Фрелейн перехитрил их всех благодаря умению ориентироваться в самой сложной ситуации. Однажды он выдал себя за молочника, в другой раз за сборщика налогов. За шестой Жертвой охота шла по всей Сьерра-Неваде; уж на что ловок был тот парень, но Фрелейн все равно сумел его прикончить.

А здесь? Разве таким убийством можно гордиться? И что скажут в Клубе?

Эта мысль привела Фрелейна в ужас. Клуб был его заветной мечтой. А отпусти он сейчас девчонку живой, ему все равно придется стать Жертвой и все равно останется еще четыре Охоты. Продвигаясь такими темпами, он рискует никогда не попасть в Клуб.

Он повернул назад, сделал было пару шагов, потом неожиданно для себя самого — остановился.

— Разрешите? — спросил он.

Джанет Патциг подняла на него безрадостные голубые глаза, ничего не ответив.

— Послушайте, — начал Фрелейн, садясь рядом с девушкой. — Если я вам буду надоедать, то вы только скажите, и я уйду. Сам-то я из провинции, приехал в Нью-Йорк по делам. Просто захотелось поболтать с девушкой. Если вы против, то я…

— Мне все равно, — ответила Джанет Патциг без всякого выражения.

— Бренди, — бросил Фрелейн подошедшему официанту. Бокал девушки был еще наполовину полон.

Фрелейн взглянул на Патциг и почувствовал, как забилось сердце. Подумать только — выпивать с собственной Жертвой!

— Меня зовут Стентон Фрелейн, — представился он, понимая, что это не имеет никакого значения.

— Джанет.

— Джанет, а дальше…

— Джанет Патциг.

— Очень приятно. — Фрелейн старался говорить как можно беззаботнее. Скажите, Джанет, а что вы делаете сегодня вечером?

— Сегодня вечером меня, наверное, убьют, — безучастно ответила она.

Фрелейн внимательно посмотрел на девушку. Знает ли она, кто он? Насколько он мог судить, пистолет она прятала под столом. Он переменил позу — так, чтобы рука была поближе к оружейному карману.

— Вы — Жертва? — деланно удивился он.

— Не трудно догадаться, — ответила она с горькой улыбкой. — Поэтому вы бы лучше ушли — зачем вам получать пулю, предназначенную мне.

Фрелейн не мог понять, почему она так спокойна. Самоубийца? Может, ей в самом деле на все наплевать? Или так уж хочет умереть?

— Но у вас же есть сыщик? — На этот раз удивление его было искренним.

— Нет.

Она посмотрела ему прямо в глаза. И Фрелейн увидел то, чего раньше не замечал: она была очень хороша собой.

— Я дурная, испорченная девчонка, — произнесла она задумчиво. Почему-то решила, что мне нравится Охота, и зарегистрировалась в МЭК. А убить… убить не смогла.

Фрелейн сочувственно покачал головой.

— Но я, разумеется, продолжаю оставаться участником Игры. И теперь, хотя я не выстрелила, я стала Жертвой.

— Почему же вы не наняли сыщиков? — спросил он.

— Я никого не смогу убить, — пожала она плечами. — Просто рука не поднимается. У меня даже пистолета нет.

— Храбрый же вы человек, — поежился Фрелейн, — сидите здесь, на открытом месте.

Такая глупость его поражала.

— А что делать? Ведь от Охотника не укрыться. И потом, у меня нет таких денег, чтобы куда-то уехать.

— Когда речь идет о спасении… — начал Фрелейн, но она перебила его.

— Нет, это дело решенное. Надо расплачиваться за свое легкомыслие. Когда я держала свою Жертву на мушке… когда я поняла, как легко можно… убить человека…

Она взяла себя в руки.

— Не будем о плохом, — сказала Джанет и улыбнулась.

Улыбка ее очаровала Фрелейна.

Они разговорились. Фрелейн рассказал ей о своей работе, она — о себе. Оказалось, что ей двадцать два года и она пробовала — правда, неудачно сниматься в кино.

Они поужинали вместе. Когда же она приняла его приглашение сходить в Гладиаториум, Фрелейн почувствовал себя на вершине блаженства.

Остановив такси — похоже, он все время только и делал, что катался по Нью-Йорку в такси, — Фрелейн открыл перед ней дверцу.

Она села в машину. Фрелейн заколебался. Он мог застрелить ее прямо здесь, сейчас. Более удобный случай вряд ли представится.

Но он сдержался. Подождем еще немного, сказал он себе. Гладиаторские игры в Нью-Йорке по сравнению с теми, что он видел в других городах, отличались, пожалуй, только более высоким мастерством участников. Программа же не блистала новизной: сначала, как всегда, поединки на мечах, саблях и шпагах (естественно, все схватки продолжались до смертельного исхода). Затем следовали единоборства с быками, львами и носорогами. В заключительном отделении сцены из более поздних времен: бои лучников на баррикадах и поединки на высоко натянутой проволоке.

Вечер прошел изумительно. Провожая Патциг домой, Фрелейн старался скрыть растущее смятение: до сих пор ни одна женщина не влекла его так сильно. И именно эта женщина оказалась его официальной Жертвой.

Он не представлял себе, что делать дальше. Джанет пригласила его зайти. Сев рядом с ним на диван, она прикурила от массивной зажигалки и откинулась на спинку.

— Когда ты уезжаешь? — спросила она.

— Точно не знаю, — ответил Фрелейн, — но, наверное, послезавтра.

Она коротко вздохнула.

— Я буду без тебя скучать.

Наступило молчание. Потом Джанет встала приготовить коктейль. Когда она выходила из комнаты, Фрелейн смотрел ей в спину. Пора, подумал он, коснувшись кнопки.

Но момент был безнадежно упущен. Он не мог застрелить ее. Нельзя убить девушку, которую любишь.

Мысль, что он влюбился, потрясла Фрелейна. Он ехал в Нью-Йорк, чтобы убить эту девушку, а вовсе не для того, чтобы жениться на ней!

Она вернулась с подносом и села напротив него, глядя в никуда с тем же пустым, безнадежным выражением

— Джанет, — решился он. — Я люблю тебя.

Она подняла голову. В ее глазах стояли слезы.

— Не надо, — вырвалось у нее. — Я же Жертва. Я не успею дожить до…

— Тебя никто не убьет. Я твой Охотник.

Она пристально посмотрела на него, затем неуверенно улыбнулась:

— Ты хочешь меня убить?

— Перестань, — сказал Фрелейн. — Я хочу жениться на тебе.

Джанет очутилась в его объятиях.

— Боже мой! — всхлипнула она. — Это ожидание… я так измучилась…

— Все позади, — успокаивающе шептал Фрелейн. — Ты только представь, как мы будем рассказывать эту историю нашим детям: папа приехал убить маму, а вместо этого они поженились…

Она поцеловала его, потом закурила.

— Давай собираться, — начал Фрелейн. — Прежде всего…

— Постой, — остановила она его. — Ты ведь не спросил, люблю ли я тебя?

— Что?

Продолжая улыбаться, она направила на него зажигалку. Внизу на корпусе виднелось черное отверстие — как раз для пули тридцать восьмого калибра.

— Что за шутки? — крикнул он, вскакивая.

— Я не шучу, милый, — ответила она.

Словно пелена спала с глаз Фрелейна: как он мог считать ее девчонкой? Глядя на нее сейчас, он понял, что ей далеко за тридцать. Каждая минута напряженной двойной жизни убийцы оставила след на ее лице.

— Я не люблю тебя, Стентон, — негромко сказала Патциг, не опуская зажигалку.

Фрелейн всегда дрался до последнего. Но даже в эти истекающие секунды он не мог не восхититься, как блистательно сыграла простушку эта женщина, с самого начала, должно быть, знавшая все.

Он нажал кнопку, и пистолет со спущенным предохранителем оказался в руке.

Чудовищный удар отбросил его на кофейный столик. Из ослабевших пальцев выпал пистолет. Задыхаясь, теряя сознание, он видел, как она внимательно прицелилась для нанесения соир coup de grace^[23].

— Наконец-то я смогу вступить в Клуб, — услышал он ее счастливый голос, когда она спустила курок.

Книга III. Десятая жертва

Глава 1

Она могла бы погубить любого мужчину. Кэролайн Мередит, тонкая, гибкая молодая женщина, задумчиво сидела за высокой стойкой бара из красного дерева, изящно переплетя стройные ноги и склонив узкое, словно выточенное из слоновой кости лицо к загадочным глубинам мартини. Похожая на статуэтку, но волнующе живая, одетая в прекрасные шелка и с пелериной из черного как смоль соболя, небрежно наброшенной на роскошные плечи, она олицетворяла все то, что манило и влекло в этом непостижимом городе Нью-Йорке.

По крайней мере так думал приезжий. Он стоял на улице в десяти футах от огромного окна бара, за стойкой которого прекрасная Кэролайн изучала глубины своего бокала. Это был китаец — продавец ласточкиных гнезд^[24] из Квейпина. Он был одет в белый костюм из плотной ткани, чесучовый галстук и парчовые туфли. На шее висел большой фотоаппарат «Броника».

Азиат с подчеркнутой небрежностью поднял камеру и сфотографировал сточную канаву слева и какой-то котлован справа. Затем направил объектив на Кэролайн.

Потом он проделал с камерой какие-то манипуляции, внутри нее что-то зажужжало, загудело, и сбоку открылась створка.

Загадочный житель Небесной империи с ловкостью фокусника вставил в отверстие пять патронов с разрывными пулями и закрыл его. Теперь камера перестала быть только фотоаппаратом; она превратилась не то в стреляющую камеру, не то в фотографирующее оружие и могла выполнять две не связанные друг с другом функции.

Вооружившись таким образом, желтый охотник быстрыми, легкими шагами направился к цели. Он казался совершенно спокойным, только слегка затрудненное дыхание могло выдать его волнение.

Прелестная Кэролайн продолжала сидеть в той же позе. Она крутила в руках бокал; внутри него не было прорицательницы, способной предсказать ей будущее, — на дне лежало крохотное зеркальце. Глядя в него, Кэролайн с интересом следила за действиями убийцы из Квантуна.

Развязка наступила скоро. Китаец прицелился — и Кэролайн, продемонстрировав молниеносную реакцию, швырнула бокал в окно за секунду до выстрела.

— Вот те на! — только и смог вымолвить ошеломленный китаец; хоть он и родился на левом берегу Хуанхэ — опыта набрался в «Хэрродс».

Кэролайн не произнесла ни слова. В футе над ее головой в оконном стекле красовалось маленькое отверстие, от которого лучами расходились трещины. Не дожидаясь, когда китаец опомнится, Кэролайн соскользнула с высокого табурета и стремглав, словно летучая мышь из ада, бросилась к черному ходу.

Бармен, следивший за происходившим, восхищенно покачал головой. Футбольный болельщик, он тем не менее обожал хорошую Охоту.

— Молодец, малышка! — воскликнул он вдогонку убегавшей Кэролайн.

Тут в бар ворвался продавец ласточкиных гнезд и бросился к черному ходу вслед за прекрасной беглянкой.

— Добро пожаловать в Америку! — успел крикнуть ему бармен. — И счастливой Охоты!

— Спасибо, я очень благодарный, — вежливо отозвался на бегу преследователь.

— Вот этого у них не отнимешь, у этих китаез, — заметил бармен, обращаясь к посетителю, сидевшему за стойкой. — Это у них есть — воспитание.

— Еще двойной мартини, — ответил посетитель. — Только не кладите лимон в бокал, положите рядом. Терпеть не могу, когда в коктейле болтается здоровый кусок лимона, как в «Пунше плантатора» или каком-нибудь другом гадком пойле.

— Конечно, сэр. Прошу прощения, сэр, — с готовностью произнес бармен.

Он тщательно смешал коктейль, но не мог выбросить из головы восточного охотника и его американскую жертву. Кто кого одолеет? И чем, интересно, это кончится?

Посетитель, казалось, читал его мысли.

— Предлагаю ставку — три к одному, — сказал он.

— На кого?

— Цыпочка ухлопает китаезу.

Бармен заколебался, затем улыбнулся, покачал головой и подал готовый коктейль.

— Пять к одному, — ответил он. — Сдается мне, малышка знает толк в Охоте.

— Заметано, — согласился мужчина — он тоже считал себя знатоком — и выдавил каплю лимонного сока в бокал с мартини.

Стремительно перебирая ногами, зажав под мышкой пелерину из соболя, Кэролайн мчалась мимо кричащих витрин Лексингтон-авеню. На углу 69-й улицы и Парк-авеню ей пришлось продираться сквозь толпу, собиравшуюся поглазеть, как сажают на огромный гранитный кол преступника, уличенного в попытке выбросить мусор. Никто даже внимания не обратил на бегущую Кэролайн; зеваки глаз не сводили с гнусного нарушителя, деревенщины из Хобокена, у ног которого валялась предательская улика — обертка «Херши», — а руки были перемазаны шоколадом. С каменными лицами они слушали стенания и жалкие мольбы. Когда два палача подняли его за руки, чтобы посадить на Кол Злодеев, лицо преступника стало серым.

Публичные казни были недавним нововведением; последнее время их горячо обсуждала общественность, не проявляя такого же интереса к смертельным играм охотников и жертв.

…Светлые волосы Кэролайн развевались на бегу, словно яркий сигнальный флаг. Позади, футах в пятидесяти, задыхаясь, мчался вспотевший китаец, сжимая в безволосых руках свою стреляющую камеру. Казалось, он бежал не особенно быстро, но понемногу, дюйм за дюймом, с терпением, свойственным детям Востока, настигал девушку.

Стрелять он пока не решался. Открывать огонь на людной улице было чревато последствиями: задел прохожего, неважно, что случайно, — штраф в крупном размере, не говоря уже о позоре…

Поэтому китаец не стрелял и на бегу крепко прижимал к груди свой аппарат, способный благодаря извращенной изобретательности человека одновременно создавать копию и уничтожать оригинал. Внимательный прохожий наверняка заметил бы дрожь в руках охотника, обратил бы внимание на неестественно напряженные шейные мышцы. Но этого следовало ожидать — в послужном списке китайца Джона значились всего две Охоты, он был новичком в этом деле.

Кэролайн выскочила на угол Мэдисон-авеню и 69-й улицы, быстро оглянулась и побежала мимо «Пугливого цыпленка» («Обслуживаем пятьдесят человек, цены договорные»), но вдруг остановилась, тяжело, но так пленительно дыша. Заметив за «Пугливым цыпленком» открытую дверь, она взбежала по лестнице на второй этаж и оказалась на лестничной площадке, на которой толпились люди. Надпись на стене гласила: «Галерея Амели. Objets de pop-op revisite».^[25] Кэролайн сразу поняла, куда она попала, — ей всегда хотелось побывать здесь, хотя и при несколько иных обстоятельствах…

Однако «убивают, где получится, а умирают, где приходится», — гласит старинная поговорка. Поэтому, не оглядываясь, Кэролайн пробралась ко входу, не обращая внимания на протесты любителей искусства, и показала контролеру свою карточку. Тот взглянул на карточку — такие выдавались каждой Жертве и каждому Охотнику и давали им право повсюду беспрепятственно входить и выходить, если они предпринимали законные меры по спасению своих жизней или уничтожению чужих, — и кивнул. Схватив карточку, девушка вбежала в зал.

Здесь Кэролайн пришлось перейти на шаг, она взяла каталог и попыталась отдышаться. Потом надела очки, накинула на плечи пелерину и пошла по залам галереи.

Ее дымчатые очки — модель-новинка «Смотри кругом» — позволяли видеть происходящее на 360 градусов, кроме небольших слепых пятен на 42 и 83 градусах, а также зоны искажения прямо перед собой от 350 до 10 градусов. Несмотря на то что очки были неудобны и от них сильно болела голова, польза от этого изобретения была несомненной, поскольку Кэролайн сразу заметила своего Охотника футах в тридцати сзади.

Да, это был он, «азиатская чума», в белом костюме, потемневшем от пота под мышками, с чесучовым галстуком, сбившимся на сторону. Его смертоносная камера была прижата к груди; он двигался вперед походкой хищного зверя, прищурив и без того узкие глаза и нахмурив высокий лоб.

Кэролайн шла по залу с небрежным спокойствием, пытаясь не привлекать к себе внимания. Но китаец Джон заметил ее и направился прямо к кучке людей, за которой спряталась Кэролайн. Его губы были крепко сжаты, а глаза сузились еще больше, так, что, казалось, вообще исчезли с лица.

Подойдя поближе, китаец обнаружил, что Кэролайн скрылась, ускользнула от него… Ах вот как! Уголки рта преследователя искривились в улыбке. В конце зала была дверь. Долгое логическое мышление Запада, как правило, несвойственно детям Востока: только глянув на дверь, китаец понял, куда скрылась его жертва. Он кошкой проскользнул в конец помещения, решительно распахнул дверь и оказался в зале восковых фигур.

Фигуры, похоже, были сделаны из настоящего воска — материала, которым пользовались художники в далеком прошлом. Китаец, широко открыв глаза, уставился на них. Все фигуры изображали женщин, очень привлекательных (на западный вкус) и почти раздетых (на любой вкус). Они, по-видимому, демонстрировали различные па какого-то танца. «Стриптиз» — было написано на плакате. «Обманчивая метаморфоза. 1945 — «Век невинности»; 1965 — «Моль и ржавчина»; 1970 — «Возрождение основ»; 1980 — «Непринужденное пренебрежение формальностями».

Китаец обескураженно вглядывался в неподвижные фигуры, и рассудок, привычный к красоте лаковых лесов, к застывшему покою бутафорских рек и стилизованных аистов, не мог постичь смысла открывшейся взору картины.

У ног третьей слева фигуры, лицо которой было наполовину скрыто длинной белокурой прядью, лежала… черная соболья пелерина.

Житель Поднебесной больше не колебался. Он поднял камеру, прицелился — и нажал на спуск. Три пули поразили красавицу в верхнюю часть живота — отличная работа, что ни говори.

Итак, Охота закончена, он победил, жертва мертва, он… И вдруг одна из восковых фигур в дальнем конце зала ожила. Это была Кэролайн. На ней был странный металлический бюстгальтер, похожий на тот, что носила Вильма, легендарная жена Бака Роджерса, с той лишь разницей, что у Кэролайн эта часть гардероба оказалась более практичной. Не успел пораженный Охотник опомниться, как из каждой чашечки одновременно вылетело по пуле. Китаец еще успел пробормотать: «Так-так… Теперь, кажется, все…» — и рухнул на пол, бездыханный, словно вчерашняя скумбрия в рыбной лавке.

Свидетелями происшедшего оказались несколько посетителей. Один из них заметил:

— По-моему, это вульгарное убийство.

— Ничуть, — ответил тот, к кому обратились. — Я считаю, что это классическое убийство, — уж проститемне этот архаизм.

— Ловкая работа, но неизящная, — настаивал первый. — Впрочем, можно назвать ее fin de siecle,^[26] а?

— Конечно, — отозвался второй, — если имеешь вкус к дешевым аналогиям.

Первый наблюдатель хмыкнул, отвернулся и принялся разглядывать ретроспективную выставку изделий НАСА.

Кэролайн подняла соболью пелерину (в которой несколько женщин из числа зрителей узнали, впрочем, мех ондатры), по очереди дунула в стволы однозарядных пистолетов, скрытых в бюстгальтере, привела в порядок одежду, накинула пелерину на плечи и сошла с подставки.

Большинство посетителей не обратили внимания на происшедшее; это были главным образом подлинные ценители искусства, не любившие, когда процесс эстетического созерцания нарушался мелкими досадными инцидентами.

Прибывший полицейский не спеша подошел к Кэролайн и спросил:

— Охотник или Жертва?

— Жертва, — ответила она и подала ему свою карточку.

Полицейский кивнул, наклонился над трупом китайца, достал его бумажник, извлек оттуда карточку и перечеркнул ее крест-накрест. На карточке Кэролайн полицейский сделал звездообразную просечку под рядом таких же и вернул ее.

— Участвовали в девяти Охотах, верно, мисс? — произнес он почтительно.

— Совершенно верно, — сдержанно ответила Кэролайн.

— Ну что ж, у вас это здорово получается, да и сегодня вы убили его аккуратно и со знанием дела, — одобрил полицейский, — без лишней жестокости, как некоторые. Лично я люблю наблюдать, как работают настоящие профессионалы: убивают ли они, готовят ли пищу, чинят обувь или еще что-нибудь… А что делать с призовыми деньгами?

— Пусть министерство перечислит их на мой счет, — бросила Кэролайн.

— Я сообщу им, — пообещал полицейский. — Вы успешно провели девять Охот! Осталась всего одна, а?

Кэролайн кивнула. Вокруг нее постепенно собралась целая толпа, оттеснившая полицейского. Это были одни женщины: женщины-Охотники встречались довольно редко, а потому привлекали внимание.

Послышались возгласы одобрения, и Кэролайн, вежливо улыбаясь, выслушивала их в течение нескольких минут. Наконец она почувствовала усталость — нормальному человеку трудно привыкнуть к эмоциональному напряжению Охоты.

— Очень вам благодарна, — сказала она, — но сейчас мне нужно отдохнуть. Господин полицейский, вас не затруднит прислать мне галстук Охотника? Я сохраню его как сувенир.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил полицейский.

Он помог Кэролайн пробраться сквозь восторженную толпу и проводил до ближайшего такси.

Пять минут спустя в зал вошел невысокий бородатый мужчина в вельветовом костюме и лакированных туфлях. Он посмотрел по сторонам, удивляясь пустоте залов: почему говорили, что на эту выставку трудно достать билеты? Ну да ладно. Мужчина начал осматривать экспонаты.

Разглядывая картины и скульптуры, он многозначительно кивал, якобы со знанием дела. Подойдя к трупу китайца, распростертому посреди зала в луже крови, мужчина остановился. Он долго и задумчиво смотрел на труп, потом заглянул в каталог, обнаружил, что там его нет, и пришел к заключению, что экспонат прибыл слишком поздно, а потому не попал в список. Он еще раз внимательно посмотрел, углубившись в размышления, и наконец высказал вслух свою точку зрения:

— Ничего, кроме структурных достоинств… Производит определенное впечатление, пожалуй, хотя излишне бьет на сентиментальность.

И проследовал в следующий зал.

Глава 2

Что может быть приятнее июньского дня? Мы можем ответить на этот вопрос. Намного приятнее середина октября в Риме, когда Венера входит в дом Марса, и туристы, подобно леммингам, завершили свою ежегодную миграцию, и большинство из них отправилось домой, в свои холодные туманные страны, где родились.

Впрочем, некоторые из этих искателей солнечного света и тепла остаются. Они приводят свои жалкие оправдания: спектакль, вечеринка, концерт, который не хотелось пропустить, свидание. Однако настоящая причина иная: у Рима есть особая атмосфера, наивная и несравнимая. В Риме можно стать главным действующим лицом в драме своей собственной жизни. Это, разумеется, не более чем иллюзия, однако северные города не могут похвастаться и этим.

Барон Эрик Зигфрид Рихтоффен ни о чем таком не думал. Его лицо выражало привычное раздражение. Германия вызывала у него неодобрение (отсутствие дисциплины), Франция — отвращение (грязь), а Италия одновременно и раздражала, и вызывала отвращение (отсутствие дисциплины, грязь, эгалитаризм, декадентство). Он приезжал в Италию каждый год; несмотря на неисправимые недостатки, эта страна казалась ему наименее отталкивающей среди остальных. К тому же здесь ежегодно проводилась международная выставка лошадей на Пьяцца ди Сиенна.

Барон слыл блестящим наездником. Это его предки втаптывали в грязь крестьян коваными копытами своих боевых коней. В конюшне барона были слышны звуки фанфар, сопровождавших парад конных карабинеров в сверкающих мундирах на площади.

Барон был крайне раздражен, поскольку стоял в одних носках и ждал, когда кто-нибудь из грумов — когда эти парни нужны, их невозможно найти! — принесет ему сапоги. Проклятый грум отсутствовал уже восемнадцать минут тридцать две секунды, если верить часам на руке барона. Сколько нужно времени, чтобы навести глянец на пару сапог? В Германии, точнее, в замке Рихтоффенштейн, который барон считал последним осколком истинной Германии, пару сапог приводят в почти идеальное состояние в среднем за семь минут и четырнадцать секунд. Подобное промедление вызывает желание зарыдать, или впасть в ярость, или сорвать зло на ком-то, или сделать что-то еще…

— Энрико! — завопил барон так, что его можно было услышать на Марсовом поле. — Энрико, проклятье, где ты?

Глас вопиющего в пустыне… На площади щеголеватый пижон-мексиканец кланяется судьям. Наступает очередь барона… Но у него нет сапог, черт побери, нет сапог!

— Энрико, мерзавец, немедленно иди сюда или этим вечером прольется кровь! — снова загремел барон.

Выкрикнуть такую длинную фразу единым духом нелегко, и он едва перевел дыхание. Ожидая отклика, барон прислушался.

А где же таинственный Энрико? Под трибунами наводит окончательный блеск на пару сапог для верховой езды, сапог настолько великолепных, что они не могут не вызывать зависти у любого всадника. Энрико был худым и морщинистым стариком, уроженцем Эмилии, привезенным в Рим по требованию общественности. Все единодушно признавали, что никто не может сравниться с ним в искусстве чистки сапог. Это относилось даже к тем знатокам, которые привносили принципы «дзэн 175-буддизма» в Искусство Чистки и Полировки.

Энрико увлеченно трудился, сосредоточив внимание на сверкающих шпорах. Он наморщил от усердия лоб и осторожно покрывал блестящий металл серебристым веществом.

Он был не один. Рядом, наблюдая за его действиями с определенным интересом, находился человек, которого можно было принять за двойника Энрико. Оба мужчины были одеты совершенно одинаково, до мельчайшей детали. Единственным различием было то, что второй Энрико был связан и во рту у него был кляп.

Снаружи донеслись восторженные крики толпы, приветствовавшей мастерство мексиканца. Перекрывая их, раздался вопль барона, вполне пригодный для полковых плацев:

— Энрико!

Энрико-1 поспешно встал, последний раз осмотрел сверкающие сапоги, похлопал Энрико-2 по лбу и быстро захромал под трибунами к своему хозяину.

— Ха! — выдохнул барон при виде слуги и сопроводил это восклицание потоком немецких слов, непонятных, но, без сомнения, обидных для скромного Энрико.

— Ну что ж, посмотрим, — наконец произнес барон, когда его гнев остыл.

Он осмотрел сапоги и увидел, что придраться не к чему. Тем не менее барон обмахнул их замшевой тряпкой, которую постоянно носил в кармане как полезную вещь, предназначенную для того, чтобы ставить самодовольных грумов на место.

— Немедленно надень на меня сапоги! — скомандовал барон и вытянул мощную тевтонскую ногу.

Надевание сапог, сопровождаемое проклятьями, наконец было завершено. И как раз вовремя, потому что мексиканский наездник — у него были напомажены волосы! — выезжал с поля под гром аплодисментов.

В блестящих сапогах, с моноклем в глазу, держа под уздцы верного коня — знаменитого Карнивора III от Астры из Асперы, — барон шагнул вперед, чтобы предстать перед судьями.

Остановившись ровно в трех шагах от судейской ложи, барон вытянулся по стойке «смирно», склонил голову на четверть дюйма и молодцевато щелкнул каблуками. Раздался громкий взрыв, и барона окутало облако серого дыма. Когда дым рассеялся, все увидели барона: он лежал лицом вниз перед трибунами, мертвый, как пикша, выловленная на прошлой неделе.

Поднялась паника, казалось, охватившая всех зрителей, кроме одного англичанина в твидовом костюме с пузырями на коленях, сделанными еще на фабрике, и грубых ботинках из шотландской кожи весом по два и три четверти фунта каждый, который громко крикнул: «Как лошадь? Не случилось ли чего с лошадью?»

После того как его заверили, что лошадь барона ничуть не пострадала, англичанин сел на место, недовольно бормоча, что не следует взрывать бомбы поблизости от лошадей и что в некоторых странах виновник такого безобразия тут же стал бы объектом внимания полиции.

Но и в этой стране злоумышленник немедленно привлек внимание полиции. Он вышел из конюшни и сбросил маску грума. Это был Энрико-1, он же Марчелло Поллетти, мужчина лет сорока, а может быть, тридцати девяти, с привлекательным меланхолическим лицом, грустной улыбкой, ростом чуть выше среднего. У него были высокие скулы, говорящие о глубоко скрытой страстности, сдержанная усмешка скептика и карие глаза с тяжелыми приспущенными веками — явная примета человека, любящего безделье. Его увидели несколько тысяч зрителей на трибунах и тут же оживленно принялись обмениваться впечатлениями по поводу случившегося.

Поллетти изящно поклонился приветствовавшей его толпе и предъявил лицензию на право Охоты ближайшему полицейскому. Тот проверил ее, сделал просечку, отдал честь и вернул Поллетти.

— Все в порядке, сэр. Разрешите мне первым поздравить вас с убийством, одновременно волнующим и эстетически безукоризненным.

— Вы очень любезны, — ответил Марчелло.

Их окружила толпа репортеров, искателей острых ощущений и доброжелателей всех видов и сортов. Полиция отогнала всех, кроме журналистов, и Марчелло начал отвечать на вопросы со спокойным достоинством.

— Почему, — спросил французский репортер, — вы решили нанести взрывчатку на шпоры?

— Это было необходимо, — ответил Поллетти. — На нем был пуленепробиваемый жилет.

Журналист кивнул и записал в блокноте: «Щелканье каблуками, принятое у прусских офицеров, сегодня, по иронии судьбы, привело к гибели одного из аристократов. Смерть в результате исполнения символически высокомерного жеста — этот жест предполагает наличие исключительных достоинств, — несомненно, должна означать смерть экзистенциальную. Таким по крайней мере было мнение Охотника Марела Поети…»

— Как вы думаете, насколько удачным будет исполнение вами роли Жертвы в следующей Охоте? — спросил мексиканский репортер.

— Я, право, не знаю, — ответил Марчелло. — Но, несомненно, исход станет смертельным для одного из двух участников.

Мексиканец улыбнулся и написал: «Мариелло Поленци убивает, не теряя спокойствия, и относится к грозящей ему самому гибели хладнокровно. В этом мы видим универсальное утверждение «мачизма», мужественности того сорта, когда жизнь постигается только через безусловное принятие смерти…»

— Вы считаете себя жестоким? — спросила американская журналистка.

— Ни в коем случае, — отозвался Марчелло.

Она записала: «Нежелание хвастаться вместе с полной уверенностью в своей силе делает Марчелло Поллетти человеком особым, совершенно приемлемым для американской модели поведения…»

— Вы боитесь, что вас могут убить? — поинтересовался репортер из Японии.

— Конечно, — ответил Марчелло.

«Учение «дзэн», — начал писать репортер, — по крайней мере с одной авторитетной точки зрения, является искусством видеть вещи такими, каковы они в действительности. Марчелло Поллетти, спокойно воспринимающий страх перед смертью, можно сказать, сумел победить его методом чисто японским. Но сумел ли? Неминуемо встает вопрос, является ли признание Поллетти страха перед смертью великолепным преодолением непреодолимого или простым принятием неприемлемого?»

…Поллетти приобрел довольно широкую известность. В конце концов, не каждый день Охотник взрывает свою жертву на международной выставке. Дела такого рода становятся сенсацией. Разумеется, имело значение и то, что Поллетти был привлекательным мужчиной, скромным, утратившим вкус к жизни, мужественным и, самое главное, заслуживающим того, чтобы его взгляды интересовали читателей.

Глава 3

Гигантский компьютер жужжал и щелкал, на его панели мелькали красные и синие огни, выключались белые и загорались зеленые. Это был игровой компьютер, огромная машина, аналоги которой находились во всех столицах цивилизованного мира. Именно он занимался судьбами всех Охотников и жертв. Он подбирал пары противников, регистрировал результаты их единоборств, присуждал денежные призы победителю или посылал соболезнования семье проигравшего, менял ролями уцелевших игроков, делая Охотника Жертвой, а Жертву Охотником, и следил за их непрерывным участием в Охоте до тех пор, пока один из них не достигал желанной цифры — десять убийств.

Правила были просты: к участию в Охоте допускались все мужчины и женщины в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет, независимо от цвета кожи, вероисповедания и национальности. Изъявившие желание участвовать были обязаны пройти все десять Охот, поочередно становясь пять раз Охотниками и пять — Жертвами. Охотники получали имя, адрес и фотографию Жертвы, Жертва — всего лишь уведомление, что ее преследует Охотник. Все убийства требовалось совершить лично, причем за убийство не того человека следовало суровое наказание. Сумма денежного приза увеличивалась в зависимости от количества совершенных убийств. Победитель, успешно прошедший весь путь, получал в награду практически неограниченные гражданские, финансовые, политические и моральные права. Так просто.

После введения Охот прекратились все крупные войны; их заменили миллионы маленьких войн, количество соперников в которых было сведено к минимуму — двум.

Охота была делом совершенно добровольным, и ее цель отвечала самой практической и реалистичной точке зрения. Если кто-то хочет убить кого-то, гласили аргументы в ее пользу, почему не дать ему такую возможность при условии, что мы сумеем найти кого-то, желающего того же. Таким образом, они могут охотиться друг за другом и оставят нас в покое.

Несмотря на то что создавалось впечатление полной новизны, охотничьи игры были, в принципе, стары как мир. Это было качественно измененным возвращением к древним, более счастливым временам, когда наемники воевали друг с другом, а гражданские лица оставались в стороне и разговаривали об урожаях.

Для истории характерна цикличность. Когда накапливается слишком много явлений с одним знаком, он неминуемо переходит в противоположный. Время профессиональной — и часто бездействующей — армии прошло, наступил век массовой армии. Фермеры больше не говорили про урожаи, вместо этого они воевали за них. Даже если у них не было урожаев, которые следовало защищать, им все равно приходилось воевать. Рабочие оказались вовлеченными в хитроумные византийские интриги в заокеанских странах, а продавцы обувных магазинов с оружием в руках пробирались сквозь сумрачные джунгли и по вершинам гор, покрытым вечными снегами.

Почему они делали это? В те дни все казалось таким ясным. Приводилось множество причин, и каждый находил объяснение, отвечающее его чувствам. Однако то, что казалось столь очевидным, со временем утратило ясность. Профессора истории спорили между собой, эксперты в сфере экономики сомневались, психологи позволяли себе не соглашаться, а антропологи считали нужным напомнить.

Фермеры, рабочие и продавцы обувных магазинов терпеливо ждали, когда кто-нибудь скажет им: с какой стати, собственно, они подвергают свою жизнь опасности? Когда ясного ответа не последовало, они начали испытывать раздражение, недовольство и даже ярость.

Иногда они обращали оружие против правителей своих стран.

Растущая непримиримость народа, дополненная технологической возможностью умертвить всех и все, привела к излишнему накоплению факторов с одним знаком, и тот перешел в противоположный. Этого, конечно, нельзя было допустить.

На исходе пяти тысяч лет человеческой истории люди начали наконец что-то понимать. Даже правители, славившиеся тем, что неохотнее всех соглашались на перемены, осознали их неизбежность.

Войны не приводили ни к чему и не приносили никакой пользы; однако проблема склонности людей к насилию, которую не сумели искоренить долгие годы религиозного принуждения и полицейского обучения, все еще оставалась нерешенной. Решение было найдено в узаконенной в настоящее время Охоте.

Таким было по крайней мере одно объяснение возникновения этого явления. Справедливости ради следует отметить, что не все соглашались с подобным толкованием. Как всегда, профессора истории спорили между собой, эксперты в сфере экономики сомневались, психологи позволяли себе не соглашаться, а антропологи считали нужным напомнить.

Таким образом, если принять во внимание их возражения, у нас не остается ничего, кроме непреложного факта существования самой Охоты — факта такого же странного, как похоронные обряды древних египтян, такого же обычного, как обряды посвящения индейцев племени сну, и столь же непостижимого, как нью-йоркская фондовая биржа. В результате существование Охоты можно объяснить только ее существованием, поскольку, согласно по крайней мере одному авторитетному мнению, ничто оправдывает существование чего-нибудь.

Мелькали огни, включались контуры, щелкали реле, вращались диски. Перфокарты мелькали, как белые голуби, — и игровой компьютер соединил две жизни.

Охота АСС1334ВВ: Охотник — Кэролайн Мередит, Жертва — Марчелло Поллетти.

Глава 4

— Кэролайн, — произнес мистер Фортинбрас, — хочу поздравить вас с весьма изящным убийством.

— Спасибо, сэр, — ответила Кэролайн.

— Оно было, насколько я помню, девятым?

— Совершенно верно, сэр.

— Значит, осталось всего одно, а?

— Да, сэр. Если сумею.

— Сумеете, — заверил ее Фортинбрас. — Сумеете, потому что я, Дж. Уолстод Фортинбрас, говорю, что сумеете.

Кэролайн скромно улыбнулась. Фортинбрас ухмыльнулся. Он был боссом Кэролайн, главой компании «Телеплекс Ампуорк». Обладая небольшим ростом, он пытался найти величие в грандиозном, и его пристрастие к вульгарному отступало только перед наслаждением всем подлым и гнусным. Он откинулся назад, смахнул что-то с рукава куртки, сделанной из настоящей замши, поднес ко рту большую сигару, сплюнул на бесценный бухарский ковер с трехдюймовым ворсом, вытер рот кружевным платком, сплетенным нищими браминами у погребальных костров Ганга, и потер лоб полированным ногтем, стремясь показать, что думает.

Он не думал, разумеется; он пытался — и делал такие попытки на протяжении многих лет — продемонстрировать свой характер. Дело, однако, заключалось в том, что у мистера Фортинбраса характер отсутствовал. Превосходные специалисты трудились годами, стараясь исправить этот недостаток, но тщетно. Это было единственным проклятием в жизни Фортинбраса.

— Сейчас вы будете Охотником, верно? — спросил он у Кэролайн.

— Да, сэр.

— А вам уже сообщили, кто является вашей следующей Жертвой?

— Сообщили, сэр. Это мужчина по имени Марчелло Поллетти, житель Рима.

— Рима в штате Нью-Йорк?

— Нет, Рима в Италии, — учтиво поправила его Кэролайн.

— Ну что ж, это еще лучше, — заметил Фортинбрас. — Там, наверное, более живописно. Так вот, моя идея заключается в следующем, и я хочу, чтобы вы обдумали ее очень тщательно и сообщили мне свое мнение честно и прямо. Поскольку у нас, в нашей компании, есть потенциальный победитель в десяти Охотах, почему бы не попробовать снять документальный фильм о десятом убийстве? А?

Кэролайн задумчиво кивнула. Кроме нее и Фортинбраса, в кабинете находились еще трое мужчин — все молодые, красивые, смышленые и несносные.

— Да, да! — воскликнул Мартин.

Занимая пост старшего исполнительного заместителя продюсера, он был единственным (за исключением самого Фортинбраса), кому разрешалось пользоваться восклицательными знаками.

— Вы попали в самую точку, босс, — тихо заметил Чет.

Насколько он помнил, в прошлом году было снято тридцать семь документальных фильмов о различных аспектах Охоты.

— Лично я не уверен, — произнес Коул.

Будучи самым младшим исполнительным помощником, Коул знал, что на его долю выпал несчастливый долг расходиться во мнениях с шефом, поскольку Фортинбрас испытывал отвращение к людям, во всем поддакивающим ему, и не хотел, чтобы его окружали одни подхалимы. Коул ненавидел свою работу, потому что чувствовал, что Фортинбрас всегда прав. Он мечтал о времени, когда наймут четвертого исполнительного помощника, что позволит ему говорить «да».

— Трое против одного, — сказал Фортинбрас, омерзительно смачивая слюной конец сигары. — Видимо, вы остались в меньшинстве, а, Коул?

— Пожалуй, это к лучшему, — удовлетворенно отозвался Коул. — Я считаю своим долгом выражать собственную точку зрения, но уверяю вас, что я с ней не согласен.

— Мне нравится ваша прямота, — заметил Фортинбрас. — Честность и здравый смысл помогут вам сделать карьеру, пусть у вас не будет сомнений на этот счет. Итак, посмотрим. Что, если мы назовем фильм «Момент истины»?

Присутствующие умело скрыли гримасу отвращения. Фортинбрас продолжал:

— Впрочем, это название чисто рабочее; я просто, так сказать, примерял его. А вот еще одно: «Миг откровенности». Как вы считаете?

— Мне очень нравится! — тут же отозвался Мартин. — Прямо в десятку, босс.

— Здорово, очень здорово, — поддержал его Чет, наслаждаясь ужасом названия с полузакрытыми глазами.

— Я считаю, что в названии чего-то не хватает, — произнес Коул несчастным голосом.

— Не хватает? Чего именно? — спросил Фортинбрас.

Коула никогда еще не просили объяснять, почему его точка зрения иная. Он почувствовал, как у него перехватило дыхание и ледяная дрожь прошла через желудок. Он превосходно понимал, что эти симптомы предвещают наступление безработицы.

Мартин, о доброте сердца которого ходили легенды аж до 10-й авеню, пришел на помощь.

— Мне кажется, что Коул имел в виду одно из старомодных забористых названий. Что-то вроде простого названия «Десятый».

— А может быть, он не это имел в виду, — тут же пришел на помощь Мартину Чет.

— Думаю, что-то вроде этого пришло мне в голову, — поспешил поддержать их Коул. — Я понимаю, конечно, что такие короткие забористые названия теперь устарели…

Он замолчал. Фортинбрас, прижавший средний палец правой руки к точке на дюйм выше едва заметных бровей, погрузился в медитацию. Шли секунды. Фортинбрас закрыл глаза неопределенного цвета и снова открыл их.

— «Десятый»… — произнес он еле слышным голосом.

— Старомодно, — заметил Мартин. — Однако такие названия через некоторое время снова обретают звучание.

— «Десятый», — сказал Фортинбрас, смакуя это слово, как леденец.

— В этом что-то есть, — признал Чет, — хотя, конечно, нужно помнить…

— «Десятый»! — раздался торжествующий возглас Фортинбраса. — Да-да, «Десятый»! Это название взывает ко мне, джентльмены, по-настоящему взывает. Н-да… — Он снова затянулся своей отвратительной сигарой, затем спросил: — Была хотя бы одна женщина, сумевшая достичь цифры десять?

— Нет, насколько мне известно, — ответил Мартин. — По крайней мере в Соединенных Штатах.

— Что ж, тогда все, — сказал Фортинбрас. — А вот женщин, убивших девятерых, было несколько, правда?

— Последней была мисс Амелия Брэндоум, — сказал Мартин. — Она добилась этого статуса восемь лет назад.

Он ознакомился с этой информацией прошлым вечером, предвидя сегодняшние события. Мартин стал старшим исполнительным заместителем продюсера именно потому, что умел предвидеть.

— И что с ней стало? — спросил Фортинбрас.

— Ее подвела самоуверенность. Во время десятой попытки жертва прикончила ее. Она, вернее, он, потому что жертвой оказался мужчина, воспользовался дробовиком, заряженным кормом для птиц.

— Подобное оружие не кажется мне таким уж смертоносным, — покачал головой Фортинбрас.

— В данном случае оно оказалось смертоносным, — сказал Чет. — Выстрел был произведен с расстояния примерно в два дюйма.

— Надеемся, что вы не проявите такой самоуверенности, Кэролайн, — хихикнул Фортинбрас.

— Да, сэр, я тоже надеюсь, — ответила Кэролайн.

— В противном случае вы окажетесь без работы, — добавил Фортинбрас, делая жалкую попытку пошутить.

— Да и без жизни, — заметила Кэролайн.

Остроумие Кэролайн пришлось всем по вкусу. Когда смех утих, Фортинбрас перешел к делу.

— О’кей, ребята, — начал он, — приготовьтесь к перелету и действуйте побыстрее. У нас есть свободных полчаса в эфире послезавтра от десяти до половины одиннадцатого утра, так что передача будет вестись напрямую, живьем — или, наоборот, вмертвую? Хе-хе. В общем, ребята, вы знаете, какой тон выбрать для передачи, — абсолютно серьезный, но с легким юмором. Не беспокойтесь о всяких там фонах, просто излагайте ход Охоты в живой впечатляющей манере, но с достоинством и, как я уже сказал, с юмором. Вы ведь знаете, что я имею в виду, правда, Мартин?

— Думаю, что сумею разобраться, сэр, — сказал Мартин.

За последние три года он все время думал за Фортинбраса, с того самого момента, как стал старшим исполнительным заместителем продюсера. К следующему году Мартин надеялся занять место Фортинбраса.

Вряд ли можно было отрицать, что Фортинбрас был действительно глуп; однако он не был абсолютным болваном. Он собирался уволить Мартина сразу после завершения предстоящего задания. Но это оставалось его маленькой тайной, которой он не поделился ни с кем, даже со своим психиатром.

Глава 5

Министерство Охоты в Риме находилось в огромном современном здании, выстроенном в псевдороманском стиле с элементами готики. По его широким белым ступеням из античного камня быстро поднимался Марчелло Поллетти, тот самый Поллетти, который вчера убил барона фон Рихтоффена. Когда он поднялся, от балюстрады отошли какие-то зловещие фигуры, одетые в черное, и окружили его.

— Эй, мистер, — обратился к Поллетти один, — не хотите ли купить карманный металлодетектор?

— Он не сможет обнаружить пистолет из пластика, — ответил Марчелло.

— Между прочим, — заметил второй, — у меня есть детектор и для пластика.

Поллетти улыбнулся, пожал плечами и пошел дальше.

— Извините меня, сэр, но, похоже, вам требуется хороший наблюдатель.

Поллетти, не останавливаясь, покачал головой.

— Но ведь вам нужен наблюдатель, — настаивал мужчина. — Каким образом вы надеетесь опознать своего Охотника, если не прибегнете к услугам отлично подготовленного Наблюдателя? Что касается меня, я окончил курсы в Палермо и продолжил подготовку, повышая квалификацию, в Болонье. У меня есть письменные рекомендации от многих благодарных клиентов.

Он взмахнул пачкой потрепанных бумаг перед носом Поллетти. Тот пробормотал что-то вроде: «Мне очень жаль…» — и проскользнул мимо. Поллетти подошел к огромным бронзовым дверям Министерства, и мужчины, одетые в черное, безропотно вернулись на свои места у балюстрады.

Поллетти шел по коридорам мимо пыльных витрин, где были выставлены различные виды оружия, применявшиеся в Охоте, мимо карт мира, отражавших географию Охот, мимо групп туристов и школьников, которым плохо выбритые гиды в мятой, поношенной форме нудно рассказывали про историю Охоты. Наконец он нашел кабинет, который искал.

Войдя, Поллетти пулей устремился к столу, на котором стояла табличка «ВЫПЛАТА». За столом сидел чиновник, ведающий вопросами платежей, специально выбранный для этой работы из-за чопорной, высокомерной манеры поведения и характерной внешности: сгорбленные плечи, худая шея и очки в стальной оправе.

— Я хочу получить призовые деньги, — сказал Поллетти, вручая чиновнику свое удостоверение. — Вы, может быть, уже слышали о том, как я взорвал барона Рихтоффена на выставке лошадей. Сообщения об этом напечатаны во всех газетах.

— Никогда не читаю газет, — заявил чиновник, — а также не увлекаюсь болтовней о велосипедных гонках, футбольных матчах и Охотах. Как ваше имя?

— Поллетти, — отчетливо произнес Поллетти, слегка оробев.

Чиновник повернулся к шкафу с картотекой, где хранились досье на всех Охотников и всех Жертв в Риме. Быстрыми пальцами, привыкшими обращаться с бумагами, словно курица, клюющая зерна кукурузы, он перебрал карточки и ловко выхватил ту, что принадлежала Поллетти.

— Да, — наконец произнес он, сравнив фотографию Поллетти на карточке с фотографией на удостоверении и внимательно изучив настоящего (или якобы настоящего) Поллетти, стоявшего перед ним.

— Все в порядке? — спросил Марчелло.

— В полном, — ответил чиновник.

— Значит, я могу получить призовые деньги?

— Нет. Их уже получили.

Поллетти остолбенел. Однако он быстро взял себя в руки.

— Кто их получил?

— Ваша жена, синьора Лидия Поллетти. Она действительно ваша жена?

— Была… — сказал Поллетти.

— Вы развелись?

— Да. Два дня назад.

— Требуется неделя, иногда десять дней, чтобы данные об изменении в семейном положении попали ко мне. Вы, разумеется, можете подать жалобу.

На лице чиновника появилась самодовольная улыбка, и стало ясно, что он думает о шансах Марчелло когда-либо получить эти деньги.

— Теперь это не имеет значения.

Марчелло повернулся и вышел. Бесполезно демонстрировать свои чувства перед чиновником. Однако Марчелло деньги были нужны не меньше, чем самому клерку, может, даже больше. Вот так Лидия! Когда дело касается денег, она действует просто-таки молниеносно.

Выйдя из здания Министерства, Марчелло медленно пошел через улицу. Вдруг какая-то прелестная блондинка подбежала к нему, обняла за шею и страстно поцеловала. Марчелло изумился. Такие вещи случаются нечасто, а когда случаются, то в неподходящем месте и тогда, когда у него нет соответствующего настроения.

Марчелло попытался высвободиться из объятий, но девушка прильнула к нему и зарыдала:

— Пожалуйста, пожалуйста, сэр, проводите меня через улицу до входа в Министерство!

И тут Марчелло понял, что происходит. Он осторожно снял руки девушки со своей шеи и сделал шаг назад.

— Я ничем не могу помочь вам, — произнес он. — Это противоречит закону. Видите ли, я сам принимаю участие в Охоте.

Прелестная юная девушка (ей было лет девятнадцать-двадцать, самое большее — двадцать восемь) посмотрела вслед удалявшемуся Марчелло и поняла, что осталась один на один со смертельной опасностью на этой широкой солнечной улице. Она повернулась и побежала к Министерству.

Внезапно из переулка выскочил «Мазерати» — эту модель еще называли «преследователь», — который помчался прямо на девушку. Она увернулась от автомобиля, как матадор от быка. Но у этого «быка» оказались дисковые тормоза, на которые водитель нажал изо всех сил. В результате машина описала полукруг и остановилась перед девушкой. Ее лицо окаменело. Из сумки на плече она выхватила тяжелый пистолет-пулемет, щелкнула вставшим на место прикладом, перевела предохранитель в положение «огонь» и выпустила по автомобилю длинную очередь.

Тут же стал очевидным печальный факт, что девушка не сочла нужным позаботиться о бронебойных пулях. Ее выстрелы не причинили никакого вреда сверкавшему «Мазерати», в то время как водитель, воспользовавшись представившейся возможностью, выскочил с другой стороны автомобиля и прямо изрешетил девушку пулями из древнего пулемета системы Стэна.

Когда перестрелка закончилась, из двери неподалеку появился полицейский, вежливо отдал честь, проверил карточку Жертвы, затем удостоверение Охотника, в котором сделал просечку.

— Поздравляю, сэр, — вежливо произнес он. — Примите также мои извинения. — И протянул мужчине квитанцию.

— А это что? — недоуменно спросил мужчина.

— Штраф за нарушение правил уличного движения, сэр, — объяснил полицейский, сделав жест в сторону «Мазерати», стоявшего поперек улицы и мешавшего движению.

— Но, приятель, — запротестовал мужчина, — я не смог бы ее убить, не затормозив мгновенно.

— Возможно, — согласился полицейский. — Но мы не делаем исключений даже для охотников.

— Возмутительно! — воскликнул мужчина.

— Девушка тоже нарушила правила, — заметил полицейский, — поскольку пересекла улицу на красный свет. Но в данном случае мы не можем взыскать штраф, поскольку нарушитель мертв.

— А если бы убили меня? — спросил мужчина.

— Тогда я оштрафовал бы ее, — пояснил полицейский, — оставив без внимания ваше нарушение.

Поллетти пошел дальше. Споры из-за пустяков надоедали ему так же, как и споры по важным вопросам.

Не успел он пройти и квартала, как ярко-красный спортивный автомобиль с опущенным верхом остановился рядом, скрипнув тормозами. Поллетти инстинктивно вздрогнул и оглянулся вокруг, ища убежища. Как всегда, скрыться было некуда. Через несколько секунд он обнаружил, что за рулем машины сидит Ольга.

Это была стройная, темноволосая, элегантная молодая женщина, изящно, хоть и чуть броско, одетая. Ее глаза, большие, черные, светились, как у волка, внезапно освещенного ярким фонарем. Ее можно было бы назвать очень привлекательной — если вам по душе такой тип женщин, — правильнее всего было охарактеризовать ее как параноидального шизофреника, одержимого манией убийства, с едва уловимыми кошачьими манерами.

Мужчины любят играть с опасностью, но не каждый день. Поллетти играл с Ольгой почти двенадцать лет.

— Я все видела, — произнесла Ольга многозначительно и мрачно.

Она всегда говорила многозначительно и мрачно, за исключением тех случаев, когда ее тон был истерическим.

— Видела? Что же ты видела?

— Все.

Поллетти вымученно улыбнулся.

— Если ты видела все, значит, ты все поняла.

Он хотел коснуться плеча Ольги, но та включила задний ход и отъехала на несколько ярдов. Поллетти опустил руку и пошел за ней.

— Милая, — начал он, — раз ты действительно видела все, то поняла, конечно, что между мной и этой несчастной девушкой нет ничего общего.

— Разумеется, — сказала Ольга. — Теперь.

— Не только теперь, а вообще, — продолжал убеждать Поллетти. — Поверь мне, Ольга, я видел ее впервые в жизни!

— У тебя на лице губная помада, — мрачно заметила Ольга. Она была на грани истерики.

Поллетти поспешно вытер рот тыльной стороной ладони.

— Милая, уверяю тебя, что я даже не был знаком с этой несчастной девочкой…

— Тебе всегда нравились такие молодые, правда?

— …и потому никак не мог встречаться с ней, никак.

— Значит, тебе приходилось только мечтать о таких встречах, а, Марчелло?

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Ольга ждала дальнейших оправданий, которые намеревалась с ходу отвергнуть. Поллетти просто молчал. Его лицо изменилось, на смену ритуальному выражению мольбы пришла гримаса обычной скуки. Мужчина, конечно, в долгу перед женщиной, с которой прожил двенадцать лет, но всему же есть предел.

Внезапно он отошел от автомобиля и стал озираться, ища такси. Ольга включила сцепление и направила машину прямо на него, затормозив всего в каких-то двух дюймах.

Не говоря ни слова, Поллетти сел рядом с ней.

— Марчелло, ты лгун и обманщик, — произнесла Ольга.

Поллетти кивнул, закрыл глаза и откинулся на спинку мягкого сиденья.

— Если бы я так тебя не любила, то могла бы убить.

— Не спеши, твоя очередь еще придет, — пробормотал Поллетти, не открывая глаз.

— Весьма вероятно, — согласилась Ольга. — Но сначала ты должен увидеть меня в новом платье. — Она засмеялась и стиснула его руку. — Я уверена, что оно понравится тебе, Марчелло. А в нем и я.

— Не сомневаюсь.

— Почему мужчины такие свиньи?! — воскликнула Ольга.

Не получив ответа, она включила зажигание и помчалась по улице, словно за ней гнался ураган. Поллетти молчал, не открывая глаз, погруженный в свои мысли.

Глава 6

В небе над Римом пролетел огромный пассажирский реактивный самолет. Получив команду с земли, он зашел на посадку в аэропорту Фьюмичино. Из гигантских крыльев выдвинулись закрылки, включились воздушные тормоза, выскочил маленький хвостовой парашют, а за ним и большой. Пробежав по взлетной полосе, гигант неохотно остановился. В кабине пилотов послышались благодарственные молитвы.

Двери открылись, и на бетонное поле начали спускаться пассажиры. Среди них выделялась группа, состоявшая из трех странно похожих друг на друга мужчин и поразительно красивой женщины. Стюардесса повела их к стоявшему поблизости вертолету, тогда как остальных пассажиров посадили в автобусы и повезли к зданию аэропорта.

Четверка села в вертолет. Винт тут же пришел в движение, и неуклюжая машина стала карабкаться в небо. Кэролайн заняла место рядом с пилотом, а мужчины уселись на узкое сиденье в хвосте. Мартин, назначенный старшим исполнительным продюсером по съемкам на натуре — высокий, хотя и временный пост, — что-то писал в блокноте. Чет, следующий по старшинству, задумчиво кусал губы. Коул, самый младший, выглядел полным оптимизма и энергии.

Мартин оторвался от записной книжки и взглянул под ноги сквозь прозрачный плексигласовый пол.

— Это что, собор святого Петра?

— Совершенно верно, — подтвердил Чет.

— Как вы думаете, мы сможем арендовать его на день-другой? Вот если бы нам удалось заснять убийство именно здесь…

— А я могла бы переодеться монашкой, — мечтательно произнесла Кэролайн.

— Боюсь, собор святого Петра арендовать не удастся, — возразил Чет.

Будучи старшим исполнительным заместителем Мартина по съемкам, он был в курсе многого.

— Я имею в виду не саму церковь, — сказал Мартин. — Нам будет достаточно площади, ну и, может быть, нескольких видов собора для создания атмосферы.

— Нам не позволят этого, — произнес Чет.

— А почему бы не провести съемки в павильоне? — спросил Коул.

Оба старших по должности недовольно посмотрели на него.

— Забудьте об этом раз и навсегда, — произнес Мартин сурово. — Это документальный фильм, ясно? Вы что, забыли? Все должно быть как в жизни.

— Извините, — сказал Коул. — А это что?

— Фонтан Треви, — ответил Мартин. — Прелестное место. — Он повернулся к Кэролайн. — Как твое мнение, беби? Ты убиваешь его у фонтана, наплыв, труп Поллетти в воде, затем на экране снова появляешься ты, на лице торжествующая, но немного грустная улыбка, бросаешь в фонтан пару монет. Тут включаем громкий шум улиц, ты покидаешь площадь, медленно уходя по длинной мощеной улице, изображение затухает.

— Насколько я помню, вокруг фонтана Треви нет мощеных улиц, — заметил Чет.

— Ну и что? Сделаем мощеную улицу, — нетерпеливо произнес Мартин. — А если это не понравится, сразу после съемок булыжник будет убран.

— Действительно, производит впечатление, — задумчиво сказал Чет. — Производит немалое впечатление.

— Классная мысль, — поддержал Коул. — По-настоящему классная.

Все посмотрели на Кэролайн.

— Нет, — ответила девушка.

— Послушай, крошка… — начал Мартин.

— Нет, это ты послушай, — перебила Кэролайн. — Это мое убийство, мое десятое убийство, и я хочу, чтобы все выглядело блестяще. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Блестяще, — повторил Мартин.

Чет задумчиво пожевал губами. Коул по-прежнему выглядел энергичным и полным оптимизма.

— Совершенно верно, блестяще, — подтвердила Кэролайн.

В ее голосе послышались стальные нотки, которые никто раньше не замечал. Такая твердость встревожила Мартина. Ему не нравилась подобная самоуверенность. Стоит женщине совершить несколько убийств, и она начинает думать, что ей позволено все.

— У нас нет времени для подготовки, — объяснил он. — Съемки будут проводиться завтра утром.

— Это ваша проблема, — бросила Кэролайн.

Мартин приподнял солнечные очки и потер глаза. Работать с женщинами всегда нелегко, а с женщинами-убийцами — просто невозможно. Раздался нерешительный, тихий голос Чета:

— Э-э, у меня появилась мысль о месте съемок. Что, если мы воспользуемся Колизеем? Вот он, прямо под нами.

Вертолет опустился пониже, и все принялись рассматривать массивный полуразрушенный овал.

— Я не знал, что он такой огромный, — произнес Коул.

— Мне нравится, — сказала Кэролайн.

— Ну конечно, это было бы великолепно, — согласился Мартин. — Но послушай, беби, чтобы организовать съемки в таком месте, нужно время, а его-то у нас и нет. Может быть, ты все-таки согласишься на фонтан Треви или сады Боргезе?

— Я убью его здесь. — Голос Кэролайн звучал непреклонно.

— Но для организации…

— Видишь ли, Мартин, — вмешался Чет, — я подумал, что тебе может понравиться это место, и потому осмелился заранее обо всем договориться. Понимаешь, так, на всякий случай.

— Вот как?

— Да, эта мысль пришла мне в голову вчера вечером. Я, конечно, не хотел делать такой шаг без твоего разрешения, но будить тебя не решился: в конце концов, этот план мог оказаться несбыточным. Ну, я позвонил в Рим и обо всем договорился. Поверь, Мартин, поступать так без твоего одобрения…

— Ну что ты, — произнес Мартин, хлопнув его по плечу. — Ты поступил совершенно правильно.

— Ты так думаешь? — озадаченно спросил Чет.

— Ну конечно, совершенно правильно. Кэролайн довольна, мы все тоже, так что давайте приниматьсяза работу. Поставим съемочные камеры и подумаем, как использовать танцовщиц ансамбля «Рой Белл», а также все остальное. Ну что, ребята, решено?

— Итак, я совершу убийство в Колизее! — На лице Кэролайн появилась блаженная улыбка. — Господи, наконец-то осуществится голубая девичья мечта.

— Обязательно осуществится, — кивнул Мартин. — Только нужно действовать как можно энергичнее, все установить и согласовать, отыскать этого Поллетти, сделать так, чтобы он появился в нужный момент…

— Это я беру на себя, — произнесла Кэролайн.

— Превосходно, — улыбнулся Мартин. — Однако и всем остальным тоже придется немало потрудиться. Эй, шофер, двигай побыстрее!

Вертолет начал снижаться по направлению к Виа Венето. Пассажиры откинулись на спинки, улыбающиеся и довольные. Мартин думал, что пришло время избавиться от Чета, пока Чет не избавился от него. Получение права на использование Колизея, причем без согласия продюсера, было слишком удачной мыслью.

Глава 7

Поллетти двигался в полной темноте. Кроме того, было совершенно тихо. Так тихо бывает в склепе — эта мысль казалась вполне естественной человеку в его положении. Он чувствовал себя одиноким, ощущал приближение смерти, был испуган, нервничал… и скучал одновременно. Поллетти жевал чуингам и нижнюю губу: увидеть его можно было только через инфраскоп. Согнув руки на уровне бедер, на расстоянии трех дюймов от тела, как предписывалось правилами, он осторожно продвигался вперед, в любой момент ожидая нападения.

Внезапно он уловил едва заметное движение позади и слева от себя. Поллетти стремительно повернулся, стараясь выйти из предполагаемой зоны обстрела. Это был оборонительный маневр номер три, первая часть. В то же время он ударил правой рукой по нагрудному карману, и специальная кобура выбросила ему в ладонь пистолет. Теперь он видел противника — коренастого хмурого мужчину, державшего в вытянутой руке «люгер». Поллетти бросился на землю и несколько раз выстрелил, завершив таким образом вторую часть оборонительного маневра номер один. Ему удалось выполнить все действия в удивительно короткое время. Он был радостно возбужден и испытывал чувство удовлетворения от отлично выполненной работы…

Фигура противника исчезла, и над головой вспыхнул свет. Поллетти лежал на пыльном полу гимнастического зала. Перед ним на табурете рядом с панелью управления сидел старик в грязном комбинезоне. Он скорчил недовольную мину и покачал головой.

— Ну что? — спросил Поллетти, вставая и отряхиваясь. — Как на этот раз? Ведь я ухлопал его, правда?

— Ты отреагировал, — ответил старик, — медленнее почти на десятую долю секунды.

— Я действительно пожертвовал скоростью, — пояснил Поллетти, — ради точности.

— Неужели? — ехидно поинтересовался старик.

— Да, — кивнул Поллетти. — Это мой принцип, профессор.

— В таком случае можешь плюнуть на свои принципы, — заявил профессор Сильвестре. — Ты промахнулся на 3,2 сантиметра.

— Но это очень близко, — заметил Поллетти.

— Недостаточно близко.

— А как мой оборонительный маневр номер три? — спросил Поллетти. — Мне показалось, что я исполнил его очень неплохо.

— Действительно неплохо, — согласился профессор, — причем именно так, как рассчитывал противник. Даже корова могла бы повернуться быстрее. Он убил тебя первый раз, когда ты поворачивался, и второй раз, когда ты приготовился к стрельбе лежа. Если бы это было не трехмерное объемное изображение противника, а настоящий Охотник, ты был бы дважды убит.

— Вы уверены в этом?

— Посмотри на показания приборов.

— Подумаешь, — пожал плечами Поллетти. — Это же не настоящая Охота.

— Разумеется, — саркастически промолвил профессор. — Когда решающий момент наступает на самом деле, человек действует еще медленнее. Ты помнишь, сколько раз выстрелил противник?

— Два, — тут же ответил Поллетти.

— Пять, — поправил его профессор.

— Неужели?

— Так говорят приборы. Я сам установил последовательность действий.

— Значит, меня сбило с толку эхо, — с горечью заметил Поллетти. — В таком помещении невозможно отличить выстрелы от эха.

Профессор Сильвестре поднял правую бровь так высоко, что она коснулась бы волос, если бы они у профессора были. Он потер небритый подбородок и встал с табурета. Профессор был невероятно мал ростом и походил на безобразного гнома. Даже его лучший друг — если бы он у него был — не мог бы считать Сильвестре привлекательным человеком.

У многих преподавателей техники защиты и нападения на теле имелись следы, говорившие о том, как они приобретали свой опыт. У профессора Сильвестре их было больше, чем у других. Его правая рука была сделана из нержавеющей стали; кроме того, профессор имел дюралюминиевый подбородок, пластмассовую левую щеку, а также серебряную пластинку в черепе и коленную чашечку из золота пятьдесят восьмой пробы. Ходили слухи, что и некоторые другие, не столь заметные части его тела были сделаны из заменителей.

Долгое время психологи придерживались мнения, что люди, утратившие значительную часть своих органов, склонны к цинизму. Сильвестре не был исключением.

— Как бы то ни было, — заключил Поллетти, — мне кажется, что я совершенствуюсь. Неужели вы не согласны со мной, профессор?

Профессор попытался поднять правую бровь, но обнаружил, что она уже поднята, тогда он опустил ее и закрыл левый глаз. Стало ясно, что профессор воздерживается от выражения своей точки зрения.

— А теперь, — деловито заявил он, — переходим к следующему экзамену.

Он нажал одну из кнопок на панели управления. В стене открылся люк, оттуда выскочил миниатюрный бар и остановился так резко, что полдюжины бокалов для шампанского попадали на пол и разбились. Поллетти вздрогнул.

— Я ведь просил механика, чтобы он смягчил остановку, — покачал головой профессор Сильвестре. — Сейчас никто не заботится о качестве работы. Итак, Поллетти, приступаем к следующему испытанию.

Он искусно смешал коктейль, наливая понемножку из разных безымянных бутылок, и подвинул стакан к Поллетти.

Тот осторожно понюхал жидкость, задумчиво нахмурился и произнес:

— Джин с ангостурой, немного соуса табаско.

Профессор молча смешал еще один коктейль и подал Поллетти.

— Водка с молоком и лимоном, — заявил Поллетти, — пара капель уксуса из эстрагона.

— Ты уверен?

— Совершенно.

— Тогда выпей.

Поллетти поднял стакан, взглянул на Сильвестре, еще раз понюхал и поставил стакан на стол.

— И правильно, — согласился профессор. — То, что тебе показалось запахом уксуса, было запахом мышьяка — его в коктейле солидная порция.

Поллетти смущенно улыбнулся, обнаружив, что переминается с ноги на ногу, как школьник, и сказал:

— У меня сегодня насморк. Разве можно надеяться…

Профессор взглядом заставил его замолчать, затем нажал кнопку на панели. Из стены выскочил диван и едва не снес стену. Оба сели.

После короткой, но многозначительной паузы Сильвестре произнес:

— Марчелло, до сих пор ты удачно избегал смерти.

— Разве это не относится к большинству людей? — быстро возразил Поллетти. — Я хочу сказать, что природа самой жизни случайна и необъяснима…

Профессора невозможно было отвлечь от выбранной темы.

— В первый раз тебе повезло — жребий оказался счастливым: ты стал Охотником, а в Жертвы компьютер выбрал слабоумного англичанина.

— Он был не слабоумным, — возразил Поллетти, — а рабом своих привычек.

— Неважно… Англичанин оказался легкой добычей, — продолжал Сильвестре, — мечтой любого Охотника. Затем ты стал Жертвой, а твоим Охотником был девятнадцатилетний юноша, страдавший от безответной любви. И снова убийство не составило для тебя особых трудностей; между прочим, по-моему, бедный мальчуган просто искал такой способ самоубийства, против которого не возражало бы общество.

— Ничего подобного, — ответил Поллетти. — Юноша оказался немного рассеянным.

— А когда ты стал Охотником в третий раз, в качестве Жертвы тебе попался этот нелепый немецкий барон, думавший только о лошадях.

— Действительно, справиться с ним было нетрудно, — признался Поллетти.

— Справиться со всеми было нетрудно! — воскликнул Сильвестре. — Неужели ты думаешь, что так будет продолжаться вечно? А теория вероятности? Просто тебе еще ни разу не попался хороший противник! Больше ты не сможешь одерживать победы, не используя умственные способности, быстроту реакции, интуицию, без тщательной подготовки.

— Послушайте, профессор, я не так уж плох. Смотрите, уже почти двадцать четыре часа, как я являюсь Жертвой в своей четвертой Охоте, и еще ничего не произошло.

— За тобой уже наверняка следят, — заметил Сильвестре. — Твой Охотник изучает тебя, манеру твоего поведения, выбирает наилучший момент для нанесения удара. А ты даже не подозреваешь об этом.

— Очень в этом сомневаюсь, — возразил Поллетти с чувством достоинства.

— Вот как? Он сомневается! Ну что ж, посмотрим, как ты справишься с опознанием.

Профессор Сильвестре снова нажал кнопку. В зале стало темно. Он нажал на другую кнопку. У противоположной стены возникли пять человеческих фигур. Четверо из них были подставные «ангелы», по терминологии Охоты, — многие выражения сохранились со времен легендарной Второй мировой войны. Один был убийцей, и Поллетти предстояло его опознать.

Поллетти внимательно посмотрел на фигуры. Они изображали полицейского, швейцарскую стюардессу, священника-иезуита, носильщика из отеля и иорданского араба. Они медленно подошли к дивану и исчезли.

Сильвестре включил свет.

— Ну? Кто из них был Охотником?

— Нельзя ли взглянуть еще раз? — попросил Поллетти.

Профессор отрицательно покачал головой.

— Я и так дал лишнюю секунду.

Марчелло потер подбородок, взъерошил волосы и нерешительно произнес:

— Араб показался мне каким-то подозрительным…

— Неправильно!

Сильвестре снова нажал кнопку, и у дальней стены возник иезуит, фигура которого в освещенном зале казалась прозрачной, но была хорошо видна.

— Взгляни, — сказал Сильвестре. — Иезуит, вне всякого сомнения, не тот, за кого пытается выдать себя. Буква «И», первая буква в названии его ордена, видна как на правой, так и на левой стороне груди. Ведь это сразу его выдает!

— Я никогда не обращал внимания на иезуитов, — пробормотал Поллетти, вставая и звеня монетами в кармане.

— Но в Риме они попадаются на каждом шагу! — воскликнул Сильвестре.

— Именно поэтому я никогда не обращал на них внимания.

— Как раз поэтому ты должен был замечать их! — В голосе Сильвестре звучало возмущение. — Фальшивая деталь в традиционной одежде — самый верный признак и сразу должна вызвать подозрение. — Он печально покачал головой. — Когда я принимал участие в Охоте, мы обращали на подобные вещи особое внимание. Ничто не ускользало от моего взгляда.

— Ничто, кроме банана со взрывчаткой, — подхватил Поллетти.

— Верно, — согласился профессор. — Этот парень из Нигерии узнал о моем пристрастии к тропическим фруктам.

— Насколько я помню, у вас были и некоторые другие ошибки, — уколол учителя Поллетти.

— А я и не скрываю, — голосом, полным достоинства, произнес Сильвестре. — Мне всегда не везло, поэтому теперь я стараюсь научить других избегать моих ошибок. У меня были весьма способные ученики. Боюсь, Марчелло, ты к ним не относишься.

— Пожалуй, — согласился Поллетти.

— Ты закончил полный курс обучения. Нельзя сказать, что у тебя начисто отсутствуют способности. Но какое-то глубоко засевшее безразличие, равнодушие мешает тебе вложить душу и сердце в самое благородное занятие человека — Охоту!

— Пожалуй, вы правы, — признался Поллетти. — Почему-то интерес к этому у меня быстро исчезает.

— Наверное, в твоем характере есть какой-то серьезный недостаток, — печально произнес профессор Сильвестре. — Какая судьба ждет тебя, мой мальчик?

— По-видимому, я умру, — заметил Поллетти.

— Да, пожалуй, — согласился Сильвестре. — Но тут возникает другой вопрос: как ты умрешь? Будет ли твоя смерть великолепной, как гибель камикадзе, или жалкой, как у загнанной в угол крысы?

— Не вижу особой разницы.

— Что ты! Между этими смертями колоссальная разница! — воскликнул профессор. — Раз уж ты не можешь хорошо убивать, сумей по крайней мере красиво умереть. В противном случае ты навлечешь позор на свою семью, друзей и на школу тактики жертв профессора Сильвестре. Никогда не забывай лозунг нашей школы: «Умирай не хуже, чем убиваешь!»

— Постараюсь запомнить. — Поллетти встал.

— Мой мальчик! — Сильвестре тоже поднялся и положил стальную руку на плечо Поллетти. — Твое кажущееся равнодушие — всего лишь прикрытие глубоко скрытого мазохизма. Ты должен бороться не только с Охотником, угрожающим твоей жизни, но и с более опасным врагом внутри себя.

— Постараюсь. — Поллетти попытался подавить зевоту. — Но сейчас я должен спешить, у меня назначена встреча…

— Конечно, конечно, — сказал профессор. — Однако нам следует решить небольшую проблему платы за обучение; этим можно заняться прямо сейчас. После сегодняшнего урока сумма составляет триста тысяч лир. Если ты можешь…

— В данный момент не могу, — поспешно ответил Поллетти, заметив, что рука профессора из нержавеющей стали находится всего в дюйме от его сонной артерии. — Но завтра утром, как только откроются банки, я заплачу все.

— Ты мог бы сейчас выписать мне чек, — предложил Сильвестре.

— К сожалению, у меня нет чековой книжки.

— К счастью, у меня есть.

— Мне очень жаль, но я не могу выписать чек сейчас, потому что деньги хранятся в банковском сейфе.

Сильвестре пристально посмотрел на упрямого ученика, пожал плечами и снял стальную руку с плеча Поллетти.

— Хорошо, — сказал он. — Завтра? Честное слово?

— Честное слово, — подтвердил Поллетти.

— Закрепим наше джентльменское соглашение рукопожатием. — И профессор протянул свою стальную руку.

— Пожалуй, не стоит, — возразил Поллетти.

Профессор улыбнулся и протянул здоровую руку. Поллетти с чувством пожал ее. Внезапно Сильвестре отдернул руку и уставился на ладонь. На ней красовалась капля крови.

— Видите? — Марчелло показал крошечный блестящий шип, прикрепленный к ладони. — Как вы справедливо заметили — фальшивая деталь… Если бы этот шип был смазан ядом кураре…

Добродушно посмеиваясь, он направился к выходу.

Сильвестре сел и поднес к губам раненую руку. Он чувствовал себя несчастным. Этому Поллетти с его дурацкими выходками наверняка предстоит скорая встреча с кладбищем. Но, напомнил себе профессор, такая же судьба ожидает всех людей, тогда как его, профессора Сильвестре, отвезут скорее всего на свалку металлолома.

Глава 8

В бальном зале Борджиа римского «Хилтона» Кэролайн репетировала танец, который собиралась исполнить сразу после убийства Поллетти с танцовщицами ансамбля «Рой Белл». В зале царила полная тишина, изредка прерываемая возгласами вроде: «Я просила включить розовый направленный прожектор, а не яркий верхний свет! Неужели тебе это не ясно, тупой, ни на что не способный кретин?»

Мартин, Чет и Коул сидели в первом ряду спешно выстроенного зрительного зала, задумчиво теребя верхние губы. Они видели, что Кэролайн далеко не Павлова, но этого от нее и не требовалось. Недостаток способностей она компенсировала подлинным женским обаянием, которое прямо-таки обволакивало зрителей. Танцовщицы ансамбля искусно изображали различных женщин, тогда как Кэролайн не требовалось ничего изображать — она была Женщиной, обладающей каким-то особым магнетизмом. Иногда она казалась вампиром, иногда — валькирией. Ее стройное тело было не способно на неуклюжее движение или жест, а длинные светлые волосы ниспадали на плечи подобно золотому дождю.

— Как танцовщица она ничем не выделяется, — произнес Мартин, дергая себя за верхнюю губу, — зато какая женщина!

— Просто удивительно, — кивнул Чет. — Глядя на нее, видишь то вампира, то валькирию.

— Это верно, — поддакнул Коул, убрав пальцы от верхней губы. — А вы обратили внимание, что ее стройное тело кажется не способным на неуклюжее движение или жест и как ее длинные светлые волосы ниспадают на плечи подобно золотому дождю?

— Цыц! — проворчал Мартин, не переставая теребить верхнюю губу.

Он собирался произнести именно эти слова, и какой-то молокосос опередил его. Он решил уволить Коула вместе с Четом. Мартину не нравились умники.

Танец закончился. Слегка запыхавшись, Кэролайн сошла со сцены и опустилась в кресло рядом с Мартином.

— Ну? — спросила она. — Как?

Трое мужчин начали восторженно бормотать комплименты.

— В Колизее все готово к завтрашнему утру? — Кэролайн повернулась к Мартину.

— Абсолютно, — уверил ее Мартин. — Освещение, сцена, микрофоны с дистанционным управлением, пять кинокамер и две запасные. Есть даже специальный микрофон узконаправленного действия, чтобы записать предсмертный хрип Жертвы.

— Прекрасно. — Кэролайн на мгновение задумалась, и ее лицо, в танце походившее на лицо вампира или валькирии, стало лицом Дианы, безжалостной богини охоты. — А теперь давайте взглянем на фотографии этого Поллетти.

Мартин передал ей пачку цветных снимков, восемь на десять дюймов, сделанных несколько часов назад и уже проявленных, обработанных, увеличенных и доставленных сюда благодаря магической силе денег.

Кэролайн внимательно рассматривала фотографии.

— Сколько ему лет? — внезапно спросила она.

— Около сорока, — ответил Мартин.

— Под каким знаком он родился?

— Под знаком Близнецов, — тут же сказал Чет.

— Он хитер, — объявила Кэролайн. — Вот эти морщинки вокруг глаз…

— Мне кажется, он прищурился, когда наш человек начал фотографировать, — робко заметил Коул.

— Морщины есть морщины, — безапелляционно заявила Кэролайн. — Но мне нравятся его руки. Вы обратили внимание? Его пальцы расширяются на концах, кроме левого безымянного.

— Ты совершенно права, — согласился Мартин. — Раньше я как-то не заметил.

— Вы, наверное, не спрашивали мнения френолога?

— Господи, мисс Кэролайн, — произнес Коул, — у нас просто не было времени.

— Разве так уж важно, какие шишки у него на голове? — спросил Мартин. — От тебя требуется всего лишь убить этого парня.

— Мне хочется побольше знать о людях, которых я убиваю, — объяснила Кэролайн. — Это делает мою работу более увлекательной.

Мартин недовольно покачал головой. Ох уж эти женщины! Они все время пытаются притянуть чувства. Он решил уволить Кэролайн, как только займет должность Фортинбраса, но с легким чувством тревоги осознал, что после десятого убийства Кэролайн станет настолько влиятельной, что без труда сумеет настоять на увольнении его самого.

— Я понимаю тебя, — заметил Мартин, поспешно перенося недовольство девушкой на себя самого. — Действительно, интересно знать что-то о Жертве, и, если бы у нас была возможность получить заключение френолога относительно Поллетти, Чет, несомненно, придумал бы, как это сделать.

Кэролайн хотела ответить, по-видимому, что-то язвительное, но ее прервал металлический голос из небольшого монитора, стоявшего у ног Чета.

— Алло, алло, — донесся голос. — Это передвижная камера три, мы двигаемся примерно на юго-юго-запад и находимся в точке к западу от Виа Джулия. Вы слышите меня, центральный командный пункт, вы слышите меня?

— Да, мы слышим вас хорошо, — ответил Мартин.

Он ненавидел скучные формальности почти так же, как и неформальную фамильярность.

— Вижу объект на расстоянии примерно в тридцать семь и четыре десятых фута. Считаете ли вы необходимым, чтобы я приблизился на максимально близкое расстояние, или начинать действовать отсюда?

— Начинать действовать? — воскликнула Кэролайн. — Он что, не знает, кто Охотник?

— Он имеет в виду не стрельбу, — пояснил Мартин. — Он всего лишь спрашивает, вести ли ему телевизионную передачу с расстояния, на котором находится, или приблизиться. Я не выношу этих бывших командиров эсминцев, однако Фортинбрас берет их на работу целыми экипажами. — Он щелкнул переключателем на мониторе. — Сохраняйте позицию, передвижная камера три, и ни под каким видом — повторяю, ни в коем случае — не приближайтесь к объекту. Начинайте передачу с того места, на котором находитесь.

— Понятно, приступаю к исполнению, — послышался голос из монитора, такой решительный, что, казалось, все увидели, как ощетинились рыжие усы говорившего.

Серый экран монитора стал белым, затем красным с извилистыми зелеными и малиновыми полосами. Наконец экран прояснился, и на нем появились прелестная грустная девушка и трое усатых мужчин, голос диктора произнес по-итальянски: «А сегодня мы покажем очередной эпизод из странных запутанных жизней…»

— Эй, передвижная камера три, в чем дело? — крикнул Чет.

— Извините, сэр, — ответила третья камера. — Небольшая путаница при всенаправленном приеме.

— Вы считаете это оправданием? — грозно спросил Мартин.

— Никак нет, сэр. Просто объясняю. Приступаем, сэр.

Экран стал черным, затем снова ожил. Теперь на нем был отчетливо виден Марчелло Поллетти, который медленно брел по улице, опустив плечи.

— Налицо внешние признаки хронической депрессии, — тут же заметил Чет.

— Может быть, он просто устал, — высказала предположение Кэролайн, внимательно разглядывая Поллетти.

— Он кажется мне идеальной Жертвой, — произнес Коул с мальчишеским энтузиазмом.

— Идеальная Жертва — это мертвая Жертва, — холодно сказала Кэролайн. — Думаю, он просто лентяй.

— Это хорошо? — спросил молодой Коул с надеждой в голосе.

— Нет, плохо. Ленивые люди непредсказуемы. — Не отрываясь от экрана, она еще несколько секунд изучала Поллетти. — Но в нем есть что-то еще: не лень, не депрессия и не усталость. Он не пытается спрятаться или скрыться от слежки, как это делают большинство Жертв. Он идет по оживленной улице, представляя собой идеальную цель.

— Действительно странно, — согласился Мартин.

— Ты уверен, что он получил официальное уведомление?

— Сейчас проверю.

Мартин щелкнул пальцами. Чет нетерпеливо махнул рукой, Коул вскочил, бросился к ящику с оборудованием, принес телефонную трубку и подключил ее.

Мартин набрал телефон Министерства Охоты в Риме, некоторое время пытался преодолеть своим английским поток итальянских слов и наконец беспомощно повернулся к помощникам.

— Э-э, знаете, шеф, — сказал Чет, — я прошел курс гипнообучения итальянскому языку в течение одной ночи, полагая, что это может пригодиться. Так что, если хотите…

Мартин передал ему трубку. Заговорив на безупречном итальянском языке с флорентийским акцентом, Чет быстро выяснил, что В.27.38, Марчелло Поллетти действительно получил лично официальное уведомление о том, что в этой Охоте он является Жертвой.

— Странно, — недоумевающе произнес Мартин. — Определенно странно. Куда он идет?

— Входит в дом, — сказала Кэролайн. — Ты полагаешь, он станет весь день разгуливать по улицам, чтобы облегчить работу твоей съемочной группы?

Поллетти вошел в подъезд, и на экране монитора появилась закрытая дверь.

Мартин нажал кнопку на панели монитора.

— Все в порядке, камера три. Объект скрылся из виду, так что можете пока выключиться. Вы сумеете держать под наблюдением дом объекта на протяжении часа или двух, не вызывая подозрений?

— Так точно, — прохрипел голос из динамика на панели монитора. — Я действую с заднего сиденья «Фольксвагена». До сих пор, как мне кажется, никто даже не взглянул в мою сторону.

— Превосходно, — отозвался Мартин. — Назовите адрес дома… Хорошо, записал. Через час, максимум через два, мы вас сменим. Оставайтесь в машине; если заметите, что вызываете подозрение, немедленно уезжайте. Понятно?

— Так точно.

— Пока.

— Конец связи.

Мартин нажал кнопку на панели монитора и повернулся к Кэролайн.

— Ну что ж, милочка, мы нашли твоего парня и узнали, где он живет. Сейчас три часа тридцать четыре минуты и тридцать секунд дня. Тебе нужно привести его в Колизей к завтрашнему утру. Справишься? Это не самая простая работа в мире.

— Думаю, что справлюсь, — произнесла Кэролайн сладким голосом. — А ты как считаешь?

Мартин взглянул на нее, затем задумчиво потеребил верхнюю губу.

— Да, — кивнул он, — пожалуй, ты сможешь сделать это. Знаешь, Кэролайн, а ты здорово изменилась.

— Я тоже это заметила, — согласилась Кэролайн. — Может быть, это влияние Рима, или моего десятого убийства, или того и другого. Или чего-то еще. Я буду поддерживать с вами связь, мальчики.

Она повернулась и величественно вышла из бального зала Борджиа.

Глава 9

Квартира Марчелло Поллетти была яркой, шикарной… и временной, как и сам хозяин. Мебель была низкой, удобной, но не стильной, да и ценность ее была сомнительной. В квартире находились три внутренние лестницы: одна вела на террасу, другая в спальню, а третья почему-то упиралась в белую кирпичную стену. Это как нельзя лучше отражало характер хозяина квартиры.

Поллетти вытянулся на щегольской малиновой тахте. На груди у него сидела маленькая красно-синяя игрушечная обезьянка (на транзисторах, перезаряжающиеся батарейки, пятилетняя гарантия, можно мыть в ванне, доставляет удовольствие всей семье!). Он рассеянно почесывал ее за ухом, и механическая обезьянка вздрагивала от удовольствия и оживленно болтала. Потом Поллетти перестал почесывать обезьянку и принялся за глубокое дыхание, однако после трех циклов «вдох-выдох» бросил тренировку, потому что, как и от многих других вещей, от этого у него кружилась голова и начинало подташнивать. К тому же он знал, что должен радоваться тому, что вообще еще дышит. В его ситуации глубокое дыхание было проявлением излишней самонадеянности, поскольку должно было основываться на том, что у Поллетти сколько угодно времени для дыхания.

По лицу Поллетти пробежала легкая улыбка: он придумал афоризм.

У противоположной стены на кронштейне, вделанном в стену, стоял телевизор. Рядом находился низкий кофейный столик, где лежали шесть книг, газета, пятнадцать комиксов, бутылка виски, револьвер «смит-энд-вессон» с алюминиевым корпусом — модель ХСВ-З, известная под названием «Мститель», — заряженный, но без бойка. (Поллетти уже давно собирался заняться его ремонтом.) Здесь же валялся хитроумный небольшой крупнокалиберный пистолет, однозарядный, длиной всего 1,2 дюйма, исключительно удобный, отличавшийся точным боем на расстоянии, не превышающем трех футов. Рядом с ним лежали еще два пистолета сомнительного происхождения и не менее сомнительной практической ценности. На угол стола был повешен пуленепробиваемый жилет, самая последняя модель, изготовленная два года назад фирмой «Хайтри и Оулди» (производитель пуленепробиваемых жилетов, поставщик двора Ее Величества Королевы). Жилет весил двадцать фунтов и защищал от любой пули, за исключением новых «Супер Пенитрекс 9 мм. Магнум», выпущенных в прошлом году компанией «Маршлэндс оф Фиддлерс Корт» (производитель боеприпасов, поставщик двора Его Величества Короля). Патронами «Супер Пенитрекс» пользовались теперь все Охотники.

Рядом с жилетом валялись три смятые пачки из-под сигарет и пачка «Рэджиз», где еще были сигареты. На самом краю стола стояла недопитая чашка кофе.

В заданное время таймер включил телевизор. Начиналась программа «Международный час Охоты», которую нужно было обязательно смотреть, чтобы знать, кто убивает, кого и как.

Сегодняшняя передача велась из Далласа, штат Техас. В этом городе проживает больше «охотничьих птиц», как их любовно называют, на душу населения, чем в любом другом мегаполисе мира. По этой причине Даллас слывет раем для убийц и является чем-то вроде Мекки для любителей насилия.

Диктором был приветливый молодой американец. Его манеру говорить, сочетавшую в себе естественное дружелюбие и непринужденную фамильярность, трудно копировать и легко невзлюбить.

«Привет, ребята, — произнес он. — Я особенно рад приветствовать всех агрессивных мальчишек и девчонок, которые станут в будущем Охотниками и Жертвами. Вам, ребята, мне хочется сообщить нечто особенное. Я не буду читать нравоучения, а просто напомню вам, мальчишки и девчонки, что с моральной точки зрения не следует убивать своих родителей, даже если вам кажется, что у вас для этого есть веские причины. Кроме того, это преследуется законом. Так что, ребята, серьезно, не делайте этого. Пойдите лучше к своему преподавателю физкультуры, и он устроит для вас схватку с кем-нибудь вашего роста и веса, с использованием дубинок, кастетов или булав, в зависимости от вашего возраста и успехов в учебе. Я знаю, что это еще не всерьез, понимаю, что многие из вас думают, будто несколько сломанных костей и сотрясение мозга — для молокососов. Однако, поверьте мне, это все-таки настоящий спорт, он поможет вам вырасти крепкими и сильными, развить рефлексы и снимет излишнюю агрессивность. Я знаю, многие из вас, ребята, придерживаются точки зрения, что лишь пистолет или граната — настоящее оружие. Такие мысли возникают у тех, кто никогда не пользовался чем-то другим. Позвольте напомнить вам, что древние гладиаторы в Риме дрались кастетами, а ведь их никто не считал маменькиными сыночками. В Средние века рыцари умели драться на булавах, и вряд ли кто-нибудь смеялся над ними. Так что, ребята, попробуйте, а? Вдруг вам это понравится».

— Как бы мне хотелось снова стать ребенком, — пробормотал Поллетти.

— Ты и есть ребенок, — раздался замогильный голос откуда-то сверху.

Поллетти не оглянулся: он знал — это Ольга. Она тихо спускалась по лестнице.

«А теперь последние новости и сообщения из мира Охоты, — раздавался голос диктора. — В Индии возрождается древний культ удушения. Это официально подтверждено Министерством иностранных дел в Дели. Представитель правительства заявил сегодня…»

— Марчелло, — произнесла Ольга.

Поллетти нетерпеливо махнул рукой. На экране появились виды Бомбея.

«…что практиковавшееся на протяжении многих веков удушение с помощью шелкового или в крайнем случае хлопчатобумажного шарфа…»

— Марчелло, — повторила Ольга, — я хочу попросить прощения.

Она стояла на середине лестницы, тяжело опираясь на перила.

«…является одной из немногих форм убийства, доступных для представителей всех слоев общества и не нарушающих заповедь, недвусмысленно запрещающую проливать кровь. Такая заповедь существует почти во всех крупнейших религиях мира. Различные буддистские секты в Бирме и на Цейлоне проявили интерес к этой концепции, тогда как представитель советского правительства, выступая в Кремле, охарактеризовал ее как — цитирую — «сущую казуистику». Эта точка зрения, однако, вызвала протест правительства Китайской Народной Республики. Его представитель назвал, по сообщению Телеграфного агентства Нового Китая, удушающий шарф (или шейный воротник «тсингтао») настоящим народным оружием, и потому…»

— Марчелло!

Поллетти нехотя повернул голову. Ольга стояла на нижней ступеньке лестницы. Ее распущенные черные волосы ниспадали на плечи и напоминали змей на голове Медузы Горгоны; губы, накрашенные малиновой помадой, имели прямоугольную форму, как диктовала новая мода, а огромные черные глаза казались безжизненными и тусклыми, как у волка, раненного в живот.

— Марчелло, — произнесла она, — ты можешь простить меня?

— Разумеется, — быстро ответил Поллетти и снова повернулся к телевизору.

«…Недавно избранный президент Бразилии Гильберт открыл второй этап Мировых Олимпийских игр торжественным заявлением. Обращаясь к миллионам зрителей, собравшимся на Центральном стадионе Рио, он сказал, что подлинный эмоциональный катарсис, должным образом направляемый в процессе Охоты, еще недоступен всем, тогда как олимпийские состязания гладиаторов, представляющие собой наиболее чистую и мощную форму вторичного эмоционального катарсиса, доступны многим. Далее он заявил, что присутствие на Играх является долгом каждого гражданина, искренне желающего не допустить массовой гибели людей, как во время войн прошлого. Вежливые аплодисменты были ответом на его выступление. Первая схватка сегодня проходила между Антонио Абруцци, трехкратным чемпионом Европы в боях своеобразного стиля на боевых топорах, и известным финским бойцом-левшой Аэзиром Дрнги, одержавшим победу в прошлогодних полуфинальных боях североевропейской зоны. Все указывало на то, что приближается сенсация…»

— Я была вынуждена так поступить, — сказала Ольга. Ее колени вдруг начали подгибаться, а рука, стискивавшая перила, побелела от напряжения. — Извини меня, Марчелло, я так виновата перед тобой.

Правая рука Ольги соскользнула с перил, а из левой выпал коричневый флакончик, в содержании которого не приходилось сомневаться. Поллетти сразу узнал его: там Ольга хранила снотворное — точнее, раньше хранила, потому что сейчас в нем не было пробки, и пустая коричневая бутылочка покатилась по полу.

Стало ясно, что бог сна Морфей вступил в смертоносный союз со своим братом Танатосом, демоном смерти.

— Я приняла большую дозу снотворного, — произнесла Ольга, чтобы избежать ненужных вопросов. — Думаю… думаю…

Несчастная замолчала и безвольно опустилась на темно-серый ковер.

«…тогда как в схватках на палашах Николай Гроупопополис из Греции добился решительной победы, нанеся смертельный удар снизу вверх претенденту на победу Эдуарду Комт-Куше из Франции, смелому, но явно уступающему ему в мастерстве. В соревнованиях по удушению в среднем весе неожиданную победу одержал Ким Сил Кул из республики Центральная Корея».

— Извини меня, — виновато произнес Поллетти, отворачиваясь от экрана. — Ты сказала, что не можешь уснуть?

«В группе В классической борьбы с применением двойных стилетов была объявлена ничья между Хуанито Ривера из Оаксака, Мексика, и Джулио Карерри из Палермо, Сицилия, тогда как…»

— Я сказала, — произнесла Ольга слабым, но отчетливым голосом, — что приняла большую дозу снотворного.

«…В соревнованиях по метанию гранат, средний вес, Майкл Борнштейн из Омахи, Небраска, несмотря на растяжение мышц плеча, взорвал своего соперника…»

— Я не раскаиваюсь, — продолжала Ольга. — Это ты, Марчелло, довел меня до этого своим равнодушием, и ты, если в твоей бесчувственной душе сохранились остатки совести, будешь испытывать мучения худшие, чем те, что я испытываю сейчас, и когда-нибудь поймешь, что бездействие является искаженной формой действия, а отсутствие внимания — это своего рода внимание, и когда наступит этот день…

— Ольга, — перебил ее Поллетти.

— Да? — спросила она; ее голос был едва слышен на фоне дыхания Чейн-Стокса.

— Извини меня, но я забыл получить в аптеке твое снотворное по рецепту.

Ольга грациозно встала с пола, взяла сигарету со столика и закурила. Она глубоко затянулась, выпустила к потолку облако дыма и спросила:

— Марчелло, почему ты все время забываешь выполнять мои просьбы? Вчера ты проходил мимо аптеки.

Поллетти наморщил лоб. Он всегда восхищался способностью Ольги выходить из самой неловкой ситуации без малейшего смущения.

«…а в соревнованиях специальных бронированных автомобилей «Астон-Мартин Вулкан-5» первым добился исключительно точного и поразительно удачного попадания в фаворита состязаний «Мерседес-Бенц Мертвая Голова-32»».

Ольга подошла к вазе с искусственными розами и несколькими легкими умелыми движениями создала отвратительную композицию из цветов. Она почти все делала с блеском, несмотря на то, что делала почти все не так, как следует.

— Марчелло, — ее голос звучал игриво и небрежно, как всякий раз, когда Ольга начинала говорить о самых серьезных проблемах, — почему бы нам не пожениться? Это было бы так хорошо, честное слово, Марчелло, очень хорошо.

— Я женат, — ответил Поллетти.

— Но если бы ты не был женат?

— Тогда мы смогли бы рассмотреть этот вопрос с более реалистической точки зрения, — заметил Поллетти с осторожностью, приобретенной за двенадцать лет, прожитых с одной и той же любовницей.

Ольга печально улыбнулась и стала подниматься по лестнице, ведущей на террасу. На верхних ступенях она остановилась.

— У меня создалось впечатление, что ты больше не женат. Ведь ты уже получил извещение о расторжении брака, правда, Марчелло?

— К сожалению, не получил, — ответил Поллетти серьезным, честным и мужественным тоном, к которому прибегал, когда требовалось очень правдоподобно солгать. — В таких вещах нельзя торопить власти. Да и вообще брак могут не расторгнуть.

— Но его уже расторгли! Признайся.

Марчелло отвернулся и принялся играть со своей маленькой электронной обезьянкой. Она напоминала ему его самого. На телевизионном экране демонстрировали третий круг состязаний на выбывание в групповых рукопашных схватках: по шесть человек с рапирами и в кожаных доспехах с каждой стороны. Испанцы, по-видимому, одерживали верх над немцами.

Ольга поднялась еще на одну ступеньку и подошла к тяжелой терракотовой вазе, которую поставила здесь накануне. Вид этой вазы и лежавшего на тахте Поллетти почему-то привел ее в ярость.

— Скотина! Свинья! Буйвол! — закричала она, схватила вазу и швырнула вниз.

Поллетти даже не пошевелился. Ваза пролетела в дюйме-двух от его головы и разбилась. Бедняжка всегда промахивалась. Ей не везло: с попаданием в цель, с преданной любовью, мужьями, свиданиями, встречами со своим психоаналитиком — ей не везло всегда. Доктор Хоффгауэр сказал ей, что она является ярко выраженной мазохисткой, пытающейся компенсировать стремление к самоуничтожению псевдоспонтанными садистскими действиями, которые, разумеется, никогда не осуществляются благодаря ее явно выраженной жажде смерти. Это очень плохо. Однако, напомнил доктор, Поллетти находится в еще худшем положении, поскольку его жажда смерти не смягчается, по-видимому, импульсами садизма, помогающими удержать ее в разумных рамках.

«Международный час Охоты» закончился, и таймер выключил телевизор. Поллетти, спокойный обладатель ничем не ограниченной гипотетической жажды смерти, встал, смахнул с головы терракотовую пыль и пошел к двери.

— Куда ты собрался? — строго спросила Ольга.

— Подышу свежим воздухом, — ответил Поллетти.

— Тогда возьми меня с собой.

— Не могу. Я иду в клуб Охотников. Туда пускают только зарегистрированных Охотников или Жертв.

— Туда можно заходить всем!

— Только не в зал номер один, он лишь для членов клуба, — возразил Поллетти, — а я направляюсь именно туда.

— Но ведь ты только что заявил, что хочешь подышать свежим воздухом.

— Совершенно верно. После того, как подышу свежим воздухом, я пойду в клуб.

— Свинья! — крикнула Ольга.

— Чао! — ответил Поллетти и вышел на улицу.

Глава 10

— Передвижная камера один вызывает Центральную. Вы слышите меня, Центральная, вы слышите меня? Прием.

— Слышу вас хорошо, — ответил Мартин.

Это он был Центральной. Едва ли не первое, что они сделали после прибытия в Рим, — организовали командный пункт. Ему всегда хотелось этого — иметь командный пункт, в котором он будет главным под кодовым наименованием «Центральная». И вот он осуществил свою мечту: в его распоряжении находилось радио— и телевизионное оборудование стоимостью в четверть миллиона долларов, размещенное в углу бального зала Борджиа. Он сидел среди этого оборудования с микрофоном в одной руке и сигаретой в другой, с наушниками на голове и был очень доволен.

— Докладывает передвижная камера два. Но мне не о чем докладывать.

— Тогда продолжайте действовать, как раньше, — строго распорядился Мартин.

Танцовщицы ансамбля «Рой Белл», закончив очередную репетицию, отдыхали на сцене, пили черный кофе и обсуждали различные способы предохранения ногтей от трещин. Кэролайн читала книгу об уходе за коккер-спаниелями. Положив книгу, она подошла к командному посту Мартина.

— Передвижная камера три включается.

— Вы хотите сказать: докладывает, — поправил Мартин.

— Извините. Передвижная камера три докладывает о том, что докладывать не о чем.

— Понятно, — коротко бросил Мартин, затягиваясь сигаретой и вытирая лоб.

Наушники немилосердно жали ему уши, но он не собирался снимать их из-за такой мелочи. Ерунда, Мартин знал, что другим приходилось выдерживать кое-что похуже.

— Докладывает передвижная камера четыре. Послушай, Мартин, как относительно…

— Не Мартин, — перебил Мартин. — Мой позывной «Центральная».

Он раздраженно покачал головой. Это был Чет. По-видимому, он недоволен, что ему приходится работать в качестве наблюдателя, к тому же четвертого. Но это было необходимо, иногда такое в жизни случается. К тому же Чет не должен был пользоваться преимуществами их двенадцатилетней дружбы и фамильярно обращаться к нему по имени, особенно после того, как Мартин разъяснил всем необходимость использования позывных в подобной операции.

— Докладывайте, передвижная четыре! — рявкнул Мартин.

— Не о чем докладывать, Центральная, — сообщил Чет. — Передвижная камера четыре просит разрешения сделать перерыв на обед.

— В разрешении отказано, — твердо заявил Мартин.

— Но послушайте, Центральная, у меня не было времени даже на завтрак…

— А вот чтобы арендовать Колизей, время нашлось, — заметил Мартин.

— Послушай, я ведь уже все объяснил. Я не собирался…

— В просьбе отказано! — завопил Мартин. И более спокойным голосом добавил: — Я чувствую, что сейчас должно что-то произойти. В такой обстановке отпустить вас на обеденный перерыв не могу, передвижная четыре, никак не могу.

— Ну хорошо, — ответил Чет, или передвижная четыре. — Буду вести наблюдения до тех пор, пока не поступят иные указания. Связи конец.То есть, я хочу сказать, конец связи.

Мартин судорожно сжал микрофон. Господи, как он ненавидел легкомыслие, разболтанность, фамильярность, неповиновение и все такое! До сегодняшнего дня он не задумывался над этим, но теперь, когда он возглавил доверенную ему операцию, положение изменилось. Он даже немного сочувствовал мистеру Фортинбрасу.

— Смотри-ка, сколько здесь всякого оборудования, — произнесла Кэролайн голосом, в котором полностью отсутствовал интерес.

— Это только самое необходимое, — пояснил Мартин. — Нельзя руководить такой крупной операцией с помощью двух консервных банок и куска бечевки.

Он попытался мужественно затянуться сигаретой, но обнаружил, что раздавил ее, когда стиснул микрофон. Он достал другую сигарету, закурил и мужественно затянулся.

— Что это за прибор слева? — спросила Кэролайн.

Мартин не имел ни малейшего представления, но сразу же ответил:

— Это многофазовый реостат переменной нагрузки.

— Вот как? — произнесла Кэролайн. — Он играет важную роль?

Мартин широко улыбнулся, и на его лице появилась мужественная улыбка.

— Важную? Да вся эта панель, собранная на скорую руку, разлетится на части без многофазового реостата. Так что я действительно назвал бы его важной частью всей системы.

— А почему панель может разлететься на части? — не унималась Кэролайн.

— Главным образом из-за непостоянства фактора резонанса линейного напряжения, — объяснил Мартин. — Вообще-то здесь имеет место очень интересное физическое явление. Если интересно, я мог бы объяснить подробнее.

— Не стоит, — сказала Кэролайн.

Мартин кивнул. Иногда ему казалось, что он может покорить весь мир.

— Говорит передвижная камера один! — послышался вопль в наушниках. — Объект выходит из дома! Повторяю, объект…

— Не повторяйте, я понял, — произнес Мартин. — И не кричите так в микрофон, а то я оглохну.

— Извините, Центральная. Просто после стольких часов ожидания я взвинчен до предела.

— Ну хорошо, хватит. Другие группы заметили его?

— Докладывает передвижная камера четыре. Я вижу его.

— Докладывает передвижная камера три. Объект нами не замечен.

— Передвижная камера два: то же самое.

— Что значит «то же самое»?! — рявкнул Мартин.

— То же, что у передвижной камеры три. То есть я тоже не вижу объекта.

— Все в порядке, — вздохнул Мартин. — Камеры два и три, оставайтесь на месте. Передвижная камера один, вам нужно…

— Вызывает Си Кью, вызывает Си Кью, — послышался в наушниках Мартина четкий, ясный голос.

Мартин никогда не слышал этого голоса, очень удивился и тут же заподозрил шпионаж или контрразведку.

— В чем дело? — ответил он быстро.

— Привет, — послышался голос. — Это станция 32ZOZ4321, зовут меня Боб, мне тринадцать лет, я веду передачу по любительскому каналу из Веллингтона, Новая Зеландия, с помощью реконструированного передатчика «Хаммарлунд ЗВВС21», работающего через восьмидесятифутовую антенну типа «Аркейн» с механическим приводом, снабженную устройством Дормейстера, использующим принцип узкого луча, отражающегося от слоев стратосферы. Я буду рад вести радиопереговоры со всеми коллегами-радиолюбителями, хотя особенно интересуюсь радиолюбителями из Бухары, Каира и Мукдена, с которыми хочу обменяться позывными и вообще поболтать. Как слышите меня? За последнее время у меня возникли трудности с устройством Дор-мейстера, но мне кажется, что причиной являются возмущения на Солнце. Прием.

— Немедленно покиньте эту частоту! — разъяренно заорал Мартин.

— У меня не меньше прав на радиосвязь, чем у вас, — с достоинством ответил 32ZOZ4321.

— Вы влезли на специально выделенную коммерческую частоту, — заявил Мартин, — и глушите меня в критически важный момент. Прием.

Наступила короткая пауза.

— Извините, мистер, вы правы! Мой ЗВВС21 — отличный передатчик, но иногда уходит с установленной частоты. Это объясняется главным образом тем, что я не мог позволить себе приобрести настоящие детали. Прошу прощения, мистер, вы уж извините меня. Прием.

— Ничего страшного, я сам когда-то был мальчишкой. А теперь, пожалуйста, покиньте мою частоту. Прием.

— Ухожу с вашей частоты. Извините, мистер, надеюсь, вы не станете никуда сообщать об этом недоразумении. Прием.

— Не буду, если вы сейчас же уйдете с этой частоты. Прием.

— Ухожу, мистер. Большое спасибо. Скажите, как было меня слышно? Прием.

— Слышно было отлично. Конец связи, — ответил Мартин.

— Спасибо, сэр. Конец связи.

— Конец связи, — повторил Мартин.

— Конец связи, — тут же отозвалась первая передвижная камера.

— Нет, не с вами! — воскликнул Мартин.

— Но вы сказали…

— Не имеет значения, что я сказал. Как там с объектом?

— Вижу его, — сообщила первая передвижная камера. — Он идет по Виа Кавур… подошел к ее пересечению с Виа дей Фори Империали… остановился… Черт побери! Его загородил от меня автобус.

— Докладывает передвижная камера четыре, — заговорил Чет. — Вижу его. Он все еще стоит на углу. Руки в карманах, и плечи опущены. Он смотрит вверх, очень пристально…

— На что? — выкрикнул Мартин.

— На облако, — сообщила передвижная камера четыре. — Больше на небе ничего нет.

— С чего бы это ему смотреть на облако? — спросил Мартин у Кэролайн.

— Может быть, ему нравятся облака, — пожала плечами Кэролайн.

— Докладывает передвижная камера три. Я вижу его, Центральная! Объект идет по улице с неразборчивым названием в направлении на северо-северо-восток, пересекает Форум Траяна, который был спроектирован Аполлодорусом из Дамаска и отлично сохранился после тысячи восьмисот лет различных злоключений.

— Передавайте мне только те сведения, которые относятся к делу, передвижная камера три, — потребовал Мартин. — Но мне нравится ваше рвение.

— Докладывает передвижная камера три. Вижу его! Эта улица с неразборчивым названием — Виа Куаттро Новембре. Объект остановился приблизительно в тридцати семи ярдах от Санта Мария ди Лорето.

— Принято, — сказал Мартин.

Быстро повернувшись к огромной настенной карте Рима и окрестностей, он провел жирную черную линию, отметив маршрут Поллетти, и пунктиром красного цвета набросал возможные направления его движения.

— Докладывает передвижная камера один. Вижу объект. Он все еще стоит на месте.

— Что он делает? — спросил Мартин.

— Мне кажется, чешет нос.

— Надеюсь, вы уверены в достоверности своих докладов, — зловещим голосом произнес Мартин.

— Передвижная камера два докладывает. Мы подтверждаем сведения передвижной камеры один. Объект, видимый через бинокль фирмы «Цейсс» 8x50, установленный на треноге, действительно почесывает нос… Дополнительные данные: объект только что прекратил указанное действие.

— Докладывает передвижная камера два. Объект снова двигается в направлении к северу по Виа Пессина к перекрестку с Виа Сальваторе Томмаси.

Мартин снова повернулся к карте, сердито посмотрел на нее, прищурился и вернулся к микрофону.

— Не могу обнаружить на карте этих улиц, передвижная камера два. Сообщите названия еще раз.

— Слушаюсь. Объект идет… Извините, Центральная, кто-то положил передо мной не ту карту. Улицы, которые я называл, находятся в Неаполе. Не могу представить, как это могло случиться…

— Успокойтесь, — произнес Мартин. — Сейчас не время для паники. Кто-нибудь видит его?

— Си Кью, Си Кью, вызывает Си Кью, это 32ZOZ4321…

— Вы снова сбились со своей частоты! — завопил Мартин.

— Прошу прощения, — произнес 32ZOZ4321.— Конец связи.

— Докладывает передвижная камера четыре. Он свернул на Виа Бабуина.

— Как он мог попасть туда? — спросил Мартин, посмотрев на карту. — У него что, крылья или еще что-то?

— Вношу поправку. Я имел в виду Виа Барберини.

— Принято. Но как он попал в тот район?

— Докладывает передвижная камера один. Объект подвез маленький толстый лысый мужчина, сидевший за рулем синего автомобиля марки «Альфа-Ромео», модель XXV-1, с открывающимся верхом, тройными хромированными выхлопными трубами и турбонаддувом Моррисона — Чалмерса. Объект и маленький толстый лысый мужчина казались друзьями или по крайней мере знакомыми. Они подъехали к площади Испании, где объект вышел из машины.

— Иногда они двигаются очень быстро, — пробормотал себе под нос Мартин, помечая на карте новые координаты объекта.

— А что после этого делал маленький толстый лысый мужчина? — произнес он в микрофон.

— Он уехал в направлении Виа Венето.

— Кто-нибудь следит сейчас за объектом?

— Докладывает передвижная камера два. Я вижу его. В данный момент он стоит прямо перед или, точнее, слегка слева от здания «Американ Экспресс».

— Что он делает?

— Смотрит на плакат в витрине. Плакат представляет собой рекламу туристической поездки в Грецию, конкретно: Афины, Пирей, Гидра, Корфу, Лесбос, Крит…

— Греция! — простонал Мартин. — Он не имеет права так меня подвести. Я ничего там не подготовил. Нам придется…

— Докладывает передвижная камера четыре. Объект двигается вновь. Он прошел несколько ярдов и сидит теперь на ступеньках Испанской лестницы.

— Вы уверены в этом? — быстро спросил Мартин.

— Абсолютно. Он сидит на седьмой снизу ступеньке и с подчеркнутым вниманием смотрит на двух блондинок, расположившихся соответственно на пятой и четвертой ступеньках.

— Он хитрее, чем кажется с первого взгляда, — произнес Мартин. — Теперь никто не ходит к Испанской лестнице. Неужели он пытается…

— Докладывает передвижная камера три! Объект встал и пересекает площадь Испании… Я потерял его из виду. Нет, вот он. Теперь объект на Виа Маргумма, прошел примерно половину квартала, остановился и вошел в здание.

— Что за здание?! — крикнул Мартин.

— Клуб Охотников, — сообщила третья камера. — Нужно ли мне следовать за ним?

Кэролайн следила за поисками, глядя на экран монитора. Теперь она взяла микрофон из рук Мартина и скомандовала:

— Всем передвижным камерам оставаться на местах! Я сама найду его в клубе Охотников.

— По-твоему, это правильный шаг? — спросил ее Мартин.

— Может быть, и нет, — заметила Кэролайн, — зато интересный.

— Послушай, беби, этот парень вооружен и опасен.

— И очень привлекателен, — добавила Кэролайн. — Я хочу лично посмотреть, что представляет собой этот Поллетти.

— Мистеру Фортинбрасу это может не понравиться, — сказал Мартин.

— Мистеру Фортинбрасу не нужно никого убивать, — бросила Кэролайн. — А мне придется.

Ответить на такое замечание было нечего. Когда Кэролайн вышла из зала, Мартин пожал плечами. Затем он мужественно усмехнулся и устало откинулся на спинку вращающегося кресла. Ему приходится иметь дело с примадоннами и неумелыми сотрудниками — людьми, которым не по силам выбраться из бумажного мешка, не говоря уж о том, чтобы решать сложные задачи. Он должен сам заботиться обо всем. И что получает в награду? Ничего! Совершенно ничего, кроме удовлетворения от хорошо выполненной работы.

— Всем передвижным группам! — передал Мартин. — Приступайте к выполнению плана «Изи Бейкер», повторяю, плана «Изи Бейкер». Конец связи.

Он встал и пошел прочь от передатчика, все еще мужественно улыбаясь. Потухшая сигарета свисала из угла его рта.

Танцовщицы ансамбля «Рой Белл» давно уехали, и огромный бальный зал был пуст. Передатчик тихо жужжал, затем что-то щелкнуло. Прошло несколько секунд, и из приемника послышался голос:

— Говорит 32ZOZ4321, вызываю Си Кью. Меня зовут Боб. Слышит меня кто-нибудь?

В огромном зале царила тишина, в нем никого не было.

Глава 11

Римский клуб Охотников размещался в изящном здании неовенецианского стиля. Поллетти вошел, миновал холл и поднялся на лифте на третий этаж. Здесь он подошел к двери, на которой висела табличка: «Вход только членам клуба (мужчинам)». Это было одно из немногих мест в Риме, где мужчина мог сбросить напряжение, покурить, почитать газеты, поговорить, обсудить различные проблемы Охоты и даже выспаться, будучи уверенным, что в помещение неожиданно не ворвется его жена. Более того, мужчина всегда мог заявить, что провел время здесь, — неважно, где он находился на самом деле. В помещении не было телефонов, а лояльность члены клуба считали величайшей из добродетелей.

Охотники-женщины постоянно жаловались на это стремление мужчин к уединению и обособленности, поэтому клуб выделил и для них собственное помещение на первом этаже, на двери которого красовалась надпись: «Вход только членам клуба (женщинам)». Это их не удовлетворило вообще-то, но, как однажды заметил Вольтер, что может удовлетворить женщину?

Поллетти опустился в удобное кресло и ответил на приветствия шести-семи друзей. Их интересовало, как происходит Охота, и Поллетти совершенно откровенно ответил, что не имеет ни малейшего представления.

— Это плохо, — констатировал Витторио ди Люкка, седой миланец, на счету которого было восемь убийств.

— Может быть, — ответил Поллетти и добавил: — Но я все-таки еще жив.

— Действительно, — согласился Карло Савицци, толстый молодой мужчина, который учился с Поллетти в школе. — Но это вряд ли твоя заслуга, правда?

— Пожалуй, ты прав, — сказал Поллетти. — Однако едва ли я могу что-нибудь предпринять.

— Ты много чего можешь сделать, — заявил здоровенный широкоплечий старик с поседевшими черными волосами и лицом, напоминавшим плохо выдубленную кожу.

Поллетти и остальные замолчали. Этот старик был Джулио Помбелло — единственный, сумевший достичь цифры «десять» Охотник, которым мог сейчас похвастаться Рим. К Охотнику, убившему десять соперников, следовало относиться с уважением, даже если он нес чепуху, что обычно и делал старый Помбелло.

— Прежде всего нужно организовать оборону, — произнес Помбелло, взмахнув правой рукой, словно защищаясь. — Существует немало схем надежной обороны, равно как и много отличных тактических схем их преодоления Охотниками. Разумеется, главным является правильный выбор; Жертва не должна прибегать к тактике Охотника, равно как и Охотник допустит ошибку, полагаясь на оборону. Вы считаете это правильным или я ошибся в оценке ситуации?

Раздался шепот, выражавший единодушное мнение, что слова маэстро (Помбелло нравилось, когда его так называли) верны и удивительно точно соответствуют действительности. Но в глубине души у каждого появилось страстное желание, чтобы Помбелло лишился дара речи или был немедленно вызван по телефону, к примеру, на Корсику.

— Таким образом, мы разложили проблему на составные элементы, — продолжал маэстро. — Вот ты, Поллетти, Жертва, поэтому нуждаешься в защите. Нет ничего проще. Нам остается решить, какие из наиболее надежных методов защиты лучше всего использовать в твоем случае.

— Вообще-то я не слишком стремлюсь к защите, — заметил Поллетти. — Да и о нападении как-то не очень задумывался, — добавил он, помолчав.

Маэстро привычно не обратил ни малейшего внимания на его слова, поскольку всегда игнорировал высказывания собеседников.

— Лучше всего, — заявил он, — если ты возьмешь на вооружение метод глубинной последовательности концентрических полей Хартмана.

Присутствующие одобрительно закивали. Старый Помбелло действительно неплохо разбирался в Охоте и имел в этом деле глубокие познания.

— Что-то не припомню такого метода, — возразил Поллетти.

— В нем нет ничего сложного, и разобраться в этом методе очень просто, — произнес маэстро. — Сначала выбираешь большую деревню или, может быть, город. Следует предварительно убедиться, что ни твой Охотник, ни его родственники не живут там, в противном случае оборона утрачивает свою эффективность. Но отыскать нужный город не так уж сложно.

— Это верно, — вмешался Витторио. — Как раз на прошлой неделе я читал…

— Отыскав такой город, — невозмутимо продолжал маэстро, — ты селишься там и живешь в течение недели или месяца, пока твой Охотник не узнает, где ты находишься. И как только он решает нанести удар, ты убиваешь его. Проще некуда.

Все дружно закивали в знак согласия.

— А что, если Охотник найдет меня первым, или сумеет подкрасться, предварительно переодевшись, или…

— А-а, я упустил из виду решающую деталь метода глубинной последовательности концентрических полей Хартмана. — Маэстро улыбнулся своей рассеянности. — Охотник не сможет найти тебя первым, какой бы искусной ни была его маскировка. Не сможет он и подкрасться незамеченным. Стоит ему появиться в городе — и он в твоих руках.

— Почему? — спросил Поллетти.

— А потому, — пояснил маэстро, — что ты предварительно заплатишь каждому мужчине и ребенку в городе, каждой женщине, и они станут твоими наблюдателями; более того, ты пообещаешь премию тому, кто первым обнаружит Охотника. Остроумно, правда? Вот и все.

Маэстро откинулся на спинку кресла, самодовольно улыбаясь. Среди присутствующих послышался одобрительный шепот.

— Значит, нужно заплатить всем мужчинам, женщинам и детям, живущим в городе, — произнес Поллетти. — Но для этого потребуется немало денег. Даже если город совсем небольшой или деревня с тысячей обитателей, понадобится…

Маэстро нетерпеливо махнул рукой.

— Думаю, нужно будет заплатить несколько миллионов лир. Но что такое деньги по сравнению с жизнью?

— Ничего, — согласился Поллетти. — Но у меня нет нескольких миллионов лир.

— Это печально, — заметил маэстро. — Последовательность Хартмана является, по моему мнению, лучшей системой защиты от любого Охотника.

— Может быть, если удастся получить кредит…

— И все-таки не следует впадать в отчаяние, — подбодрил его маэстро. — Мне кажется, я припоминаю, что статическая защита Карра показала себя с лучшей стороны, хотя сам я никогда не прибегал к ней.

— Как раз на прошлой неделе я читал о ней, — вступил в разговор Витторио. — При статической защите Карра ты запираешься в комнате, полностью сделанной из стали; у тебя есть источник кислорода, вода, получаемая по замкнутому циклу, большой запас продовольствия и книг. Фирма «Аберкромби и Фитч» продает полный комплект, причем стены выполнены из трехдюймовой гиперстойкой стали, безусловно, гарантированной от любых внешних вторжений вплоть до ядерного взрыва мощностью в мегатонну.

— Я смогу купить такую комнату в рассрочку? — спросил Поллетти.

— Сможешь, пожалуй, — сказал Карло. — Но должен предупредить тебя, что компания «Фортнум и Мейсонс» пустила в продажу мультиволновой вибратор, гарантирующий уничтожение всего живого, находящегося внутри такой комнаты. — Он вздохнул и потер лоб. — Именно это случилось с моим несчастным кузеном Луиджи в самый первый раз, когда он был Жертвой.

Раздался шепот сожаления.

— Что касается меня, — произнес маэстро, — мне никогда не нравилась статическая защита. Она слишком статическая; ей не хватает гибкости. А вот мой племянник воспользовался однажды очень любопытной защитой, основанной на открытости.

— Никогда не слышал о таком методе, — покачал головой Поллетти.

— Вообще-то это восточная форма защиты, — пояснил маэстро. — Японцы называют ее «неуязвимость, основанная на кажущейся уязвимости». Китайцы говорят о ней как о «сантиметре, вмещающем десять тысяч метров». По-моему, у нее есть и индийское название, только сейчас я не могу припомнить его.

Наступило молчание. Все ждали. Наконец маэстро сказал:

— Ладно, название не имеет значения. Суть этой защиты, как объяснил мне племянник, заключается в открытости. Да, в открытости!

Все закивали и подались вперед.

— Для своей защиты мой племянник арендовал несколько квадратных миль пустыни в Абруцци, заплатив до смешного мало. В середине этого участка он установил палатку, откуда мог видеть все на несколько миль вокруг. Взял напрокат у одного из своих друзей радиолокационную установку и купил у торговца подержанным оружием батарею зенитных орудий. Ему даже не пришлось платить за оружие наличными: он просто обменял их на свой автомобиль. По-моему, он где-то нашел прожекторы и в течение двух дней сумел установить все. Ну как, Марчелло, а?

— Весьма хитроумно, — задумчиво произнес Поллетти. — Похоже, что это действительно надежная защита.

— И мне так казалось, — кивнул маэстро. — К сожалению, Охотник, преследовавший моего племянника, проявил коварство, купил у фирмы «Арамко», торгующей излишками военного имущества, землеройную машину, прокладывающую туннели, пробил подземный ход прямо под палатку племянника и взорвал его.

— Да, это очень печально, — вздохнул Витторио.

— Какой удар для всей нашей семьи! — произнес маэстро. — Однако сама идея разумна. Видишь, Марчелло, если ты воспользуешься ею, слегка модернизируешь — ну, скажем, возьмешь в аренду участок, расположенный на гранитном плато вместо песчаной равнины, установишь сейсмографическое оборудование, — такая защита может оказаться весьма эффективной. Разумеется, у нее останутся определенные недостатки: старые зенитные орудия не смогут устоять против современных ракетопланов. К тому же Охотник может купить гаубицу или танк, и в таком случае достоинства принципа открытости защиты станут его недостатками.

— Это верно, — согласился Поллетти. — К тому же я вряд ли успею вовремя все подготовить.

— А как ты относишься к засаде? — спросил Витторио. — Я знаю несколько отличных схем засад. Лучшие из них требуют много времени на подготовку и денег, разумеется…

— У меня нет денег. — Поллетти встал. — Да и времени, по-видимому, тоже. Но мне хочется поблагодарить всех за предложения, в особенности вас, маэстро.

— Не стоит, не стоит, — ответил маэстро. — Так что же ты собираешься предпринять?

— Ничего, совершенно ничего, — сказал Поллетти. — В конце концов, следует оставаться верным своей природе.

— Марчелло, ты сошел с ума! — воскликнул Витторио.

— Отнюдь нет. — Поллетти остановился в дверях. — Я просто пассивен. До свидания, джентльмены, желаю хорошо провести вечер.

Он вежливо поклонился и вышел. Оставшиеся некоторое время молчали, глядя друг на друга с выражением ужаса и жалости.

— У него появилась жажда смерти, — заявил наконец маэстро. — Это, по моему мнению, типичное душевное состояние римлян, против которого нужно бороться всеми силами. Симптомы этого заболевания совершенно очевидны для опытного глаза; они заключаются в следующем…

Присутствующие слушали его, устремив перед собой тупые, бессмысленные взгляды. Витторио страстно желал, чтобы великого старца сбил автомобиль, желательно «Кадиллак», и чтобы старик провел следующие год или два на больничной койке. Карло заснул с широко открытыми глазами, но даже в этом состоянии он ухитрялся бормотать «гм-м» всякий раз, когда маэстро делал паузу, и даже затягивался сигаретой. И никто не знал, как он это делает.

Глава 12

Кэролайн посмотрела на часы. Ручные часы «Дик Трэси» со встроенным радио были фамильной реликвией, переходившей от одного поколения Мередитов к другому. Ей предлагали сменить часы, приобрести новые, поменьше размером, более совершенные, более надежные в эксплуатации. Но Кэролайн категорически отказывалась расстаться с дорогой сердцу вещью. Шли они прекрасно, к тому же Кэролайн испытывала к часам сентиментальную привязанность.

— Мартин, — прошептала она в часы, — что значит «Беллеца ди Адам»?

— Одну минуту, сейчас узнаю. — Голос Мартина едва доносился из крохотного динамика часов. Ответ последовал почти сразу: — Чет говорит, что это значит «Косметический кабинет Адама», вроде тех, что есть у нас в Нью-Йорке. Он говорит, что Поллетти заходит сюда каждые два дня, чтобы побрить кисти. После этого он обедает в баре или выпивает коктейль.

— Чет знает очень много, — заметила Кэролайн.

— Совершенно верно, — согласился Мартин. — Между прочим, есть люди, которые считают, что он знает слишком много. Но почему ты спрашиваешь об этом Адаме?

— Потому что сейчас там находится Поллетти, — объяснила Кэролайн. — Я подошла к Клубу Охотников в тот самый момент, когда он выходил на улицу, и дошла с ним до «Адама». Однако женщинам неприлично заходить в мужской косметический кабинет, правда?

— Да, по крайней мере в тот, где бреют кисти. Но бар открыт для всех посетителей.

— Отлично, — ответила Кэролайн. — Я зайду в бар и взгляну на него.

— Ты считаешь это необходимым? — спросил Мартин. — Я хочу сказать, может быть, это не так уж необходимо. У нас появились кое-какие соображения относительно того, как заманить этого парня завтра утром в Колизей.

— Я хорошо знакома с вашими соображениями, — произнесла Кэролайн, — и, если говорить откровенно, не принимаю их всерьез. Я сама приведу Поллетти. К тому же мне хочется взглянуть на него поближе. И, если удастся, познакомиться с ним.

— Зачем?

— Затем, что так будет гораздо приятнее, — ответила Кэролайн. — За кого ты меня принимаешь, Мартин? За патологического убийцу? Мне хочется знать человека, которого я убиваю. Это цивилизованный способ, и он мне нравится.

— О’кей, беби, ты играешь главную роль. Но будь осторожна: он может прикончить тебя раньше, чем ты его. Ты шутишь с огнем.

— Да, я знаю. Но в этом и заключается особый интерес.

Кэролайн выключила часы-радио и вошла в «Беллеца ди Адам». Она миновала кабинет, где бреют кисти, и в баре-закусочной сразу увидела Поллетти. Он только что закончил обедать и теперь сидел в кресле с чашкой кофе и журналом комиксов.

Кэролайн села за соседний столик, заказала тарелку тушеного мяса с водорослями по-милански, достала сигареты, поискала спички в сумочке и обернулась к Поллетти со смущенной улыбкой.

— У меня, похоже, нет спичек, — произнесла она извиняющимся тоном.

— Попросите официанта, он принесет, — ответил Поллетти, не отрываясь от комиксов.

Он увлеченно хихикал и быстро перелистывал страницы, торопясь узнать, чем кончается история в картинках.

Кэролайн нахмурилась. Она выглядела очаровательно, когда хмурилась, как, впрочем, и в любое другое время. Однако ее красота не производила впечатления на мужчину, который прилип к своим комиксам. Она вздохнула и вдруг заметила, что на каждом столе стоит телефон. Загадочно улыбнувшись — это ей всегда удавалось великолепно, — Кэролайн набрала номер столика Поллетти.

Однако Поллетти, казалось, не замечал звонившего телефона. Наконец он обернулся и посмотрел прямо на Кэролайн.

— Я ведь сказал вам, что официант принесет спички.

— Видите ли, я просто хотела поговорить с вами, — ответила Кэролайн, очаровательно краснея. — Дело в том, что я американка и хочу познакомиться с мужчиной-итальянцем.

Поллетти сделал рукой небрежный жест, словно говоря, что Рим полон мужчин-итальянцев, и снова склонился над журналом.

— Меня зовут Кэролайн Мередит, — вкрадчиво произнесла Кэролайн.

— Ну и что? — Поллетти по-прежнему не отрывался от комиксов.

Кэролайн не привыкла к такому обращению, но тем не менее продолжала:

— Вы свободны сегодня вечером?

— По-видимому, сегодня вечером я буду мертв, — ответил Поллетти.

Он достал из кармана карточку и, не поднимая головы от журнала, протянул Кэролайн.

На карточке было написано: «ОСТОРОЖНО! Я ЖЕРТВА!». Это было стандартное предупреждение, напечатанное на шести языках.

— Господи боже мой! — воскликнула Кэролайн. — Вы Жертва и сидите так спокойно, не прячетесь. Поразительно смелый поступок!

— А я ничего не могу предпринять, — ответил Поллетти. — У меня нет денег, чтобы защищаться.

— А вы не могли бы продать свою мебель? — спросила Кэролайн.

— Ее увозят, — сказал Поллетти. — Я не смог выплатить взносы. — Он перевернул страницу, и на его лице появилась широкая улыбка.

— Ну что вы, — заметила Кэролайн, — должен же быть какой-то выход…

Вдруг раздался какой-то шум, и Кэролайн умолкла. В бар вбежал маленький мужчина с лицом, как у крысы. Он пересек зал и остановился у стены. Он был так чем-то напуган, что у него тряслись даже бакенбарды. Через несколько мгновений появился еще один, очень высокий и худой. Его длинное морщинистое лицо было настолько обветренным, что напоминало цветом перуанское седло. На нем была очень большая белая шляпа, узкий черный галстук, кожаный жилет, джинсы и ковбойские сапоги. А по бокам висели два револьвера системы «кольт» в открытых кобурах.

— Ну что ж, Блэки, — вкрадчиво произнес высокий. — Вижу, нам довелось встретиться снова.

— Действительно, — согласился мужчина с крысиным лицом.

Его бакенбарды перестали дрожать, однако страх не исчезал с неприятного лица.

— Я думаю, — продолжал высокий мужчина, — что мы можем решить нашу маленькую проблему прямо здесь, раз и навсегда.

Кэролайн, Поллетти и остальные посетители немедленно полезли под столы.

— Но нам нечего решать, Дюк, — дрожащим голосом ответил маленький мужчина. — Абсолютно нечего.

— Ты так считаешь? — произнес худой как палка Дюк. Притворная вкрадчивость его голоса уже никого не могла обмануть. — Ну что ж, может быть, у нас просто различные представления о жизни. Я, например, слишком старомоден и не люблю, когда через мое лучшее пастбище прокладывают железную дорогу, а моя невеста выходит замуж за хилого бостонского банкира с крысиными бакенбардами и медовой речью, который к тому же выигрывает все мои деньги в карты, которые, между прочим, крапленые. Вот как я смотрю на жизнь, Блэки, и потому стараюсь предпринять что-то, чтобы исправить положение.

— Подожди, Дюк! — взмолился Блэки. — Я все объясню!

— Хватит, — произнес Дюк. — Ну ты, трусливый умник, берись за оружие!

— Дюк, пожалуйста! У меня ведь даже нет револьвера!

— Вижу, мне не остается ничего иного, как первым взяться за него.

Правая рука Дюка начала опускаться к рукоятке «кольта».

В это мгновение бармен оправился от испуга и закричал:

— Нет, сэр, нет! Только не здесь!

Дюк обернулся и нарочито вежливо ответил:

— Сынок, советую тебе не совать свой длинный нос в чужие дела; в противном случае какой-нибудь очень нервный гражданин может оторвать его.

— Я совсем не хочу вмешиваться в ваши личные дела, сэр, — с достоинством произнес бармен. — Мне просто хочется сообщить вам, что в нашем баре убивать запрещено.

— Послушай, мальчуган. — Мягкость исчезла из голоса незнакомца. — Я являюсь официально утвержденным Охотником, а эта дрожащая крыса, вон та, — моя официально одобренная Жертва. Мне пришлось потратить немало времени и пойти на хитрости, чтобы добиться этого, но теперь все бумаги оформлены должным образом, так что прошу тебя уйти отсюда, чтобы не попасть под пули.

— Сэр, прошу вас! — воскликнул бармен. — Я не подвергаю сомнению ваш статус Охотника. Каждому с первого взгляда ясно, что вы достойный джентльмен и имеете полное право убивать. К сожалению, наш бар объявлен местом, где запрещены все убийства, юридически оформленные или нелегальные.

— Разрази меня гром! — воскликнул Дюк, не скрывая раздражения. — Сначала запрещают убивать в церкви, затем в ресторане, потом объявляют запрещенной территорией парикмахерские, и вот теперь — закусочные. Видимо, скоро наступит время, когда мужчине не останется ничего другого, как сидеть дома и ждать смерти от старости!

— Мне кажется, пока дело не так уж плохо, — произнес бармен, стараясь успокоить Охотника.

— Может быть, пока, сынок, но все быстро идет к тому. Скажите, у вас не будет возражений, если я прикончу этого мерзкого хорька в переулке у черного хода?

— Мы сочтем это за честь, сэр, — ответил бармен.

— О’кей. — На лице Дюка появилась зловещая улыбка. — Блэки, у тебя есть время обратиться к Создателю в последний раз, перед тем как… А куда делся Блэки?

— Он смылся, пока вы разговаривали с барменом, — сказал Поллетти.

— Он скользкий, как уж, этот Блэки. — Дюк раздраженно щелкнул пальцами. — Ничего, я его найду.

Он повернулся и бросился к выходу. Посетители закусочной вылезли из-под столов и снова расселись по местам. Поллетти опять взялся за журнал. Бармен принялся готовить двойной мартини.

Зазвонил телефон на столе Поллетти. Он сделал жест Кэролайн, предлагая ей ответить на звонок. Довольная, что ей удалось достичь хотя бы такого уровня близости со своей загадочной Жертвой, она сняла трубку.

— Алло? Минутку, пожалуйста. — Она повернулась к Поллетти. — Вызывают Марчелло Поллетти. Это вы?

Поллетти перевернул последнюю страницу журнала и спросил:

— Это мужчина или женщина?

— Женщина.

— Тогда скажите, что я только что ушел.

— Мне очень жаль, но он только что ушел, — сказала Кэролайн в трубку. — Да, совершенно верно, здесь его нет. Что значит «вы лжете»? Зачем мне лгать? Что? Как меня зовут? Это не ваше дело. А как вас зовут? Что вы сказали? И тебе то же самое, сестричка, совковой лопатой! До свидания! Что? Да, он действительно только что ушел.

Кэролайн с негодованием бросила трубку и повернулась к Поллетти. Но его кресло было пустым.

— Куда он делся? — спросила она бармена.

— Он только что ушел, — был ответ.

Глава 13

Поллетти сидел за рулем автомобиля «Бьюик-Оливетти XXV», который позаимствовал у щедрого племянника одного из приятелей своей сестры. Ему не нравился автомобиль, потому что он был ярко-пурпурного цвета, а у Поллетти этот цвет почему-то ассоциировался с брюшным тифом. И все-таки им пришлось воспользоваться, потому что только эту машину удалось достать.

В двух милях от Рима Поллетти остановился у заправочной станции. Небрежным жестом он велел наполнить бак, затем открыл дверцу и вышел из машины.

Вдруг за спиной раздался дикий визг тормозов. Поллетти стремительно обернулся — прямо на него мчался «Лотус» кофейного цвета. От неожиданности Поллетти застыл на месте.

Не снижая скорости, спортивный автомобиль обогнул его идеальным иммельманом и остановился как вкопанный. Из кабины вышла Кэролайн. Аромат ее духов пробивался сквозь запах горелой резины.

— Привет, — сказала она.

На подобное заявление можно было найти немало остроумных ответов, но Поллетти не воспользовался ни одним из них.

— Почему вы преследуете меня? — прямо спросил он. — Что вам от меня нужно?

Кэролайн подошла ближе, запах ее духов действовал на раздраженного Поллетти, как парфянский мед.^[27] Заметив это, он тут же вернулся в свой автомобиль.

— Вы не могли бы уделить мне пару минут? — спросила Кэролайн.

— Нет.

— Одну минуту?

— Я опаздываю, у меня нет времени, — ответил Поллетти, расплатившись со служителем и включая двигатель.

— Послушайте…

— Позвоните мне на будущей неделе.

— Тогда будет слишком поздно, — заметила Кэролайн. — Видите ли, я приехала в Рим, чтобы провести исследование сексуальных привычек итальянских мужчин. Моя фирма интересуется всеми необычными явлениями…

— Тогда вы обратились не по адресу, — прервал ее Поллетти.

— …но мы, разумеется, проявляем еще больший интерес ко всем обычным явлениям, — быстро добавила Кэролайн.

Поллетти нахмурился.

— Исследование проводится в узких рамках индивидуальной специфики, разумеется, — пояснила Кэролайн. — Именно по этой причине я и заинтересовалась вами. Оно будет заключаться в телевизионном интервью в Колизее. Я буду задавать вам вопросы…

— Одному мне? — спросил Поллетти.

Кэролайн кивнула.

— Но вы сказали, что это исследование.

— Да, индивидуальное исследование, — сказала Кэролайн. — Глубокий научный анализ мужской сексуальности вместо поверхностного подхода.

Поллетти недоуменно моргнул.

— Не понимаю, почему именно я потребовался вам для этого исследования.

Кэролайн улыбнулась и опустила взгляд. В ее голосе зазвучало смущение.

— Потому что вы привлекаете меня, — сказала она. — В вас есть что-то, какая-то едва уловимая слабость, дразнящая хрупкость…

Поллетти понимающе кивнул и улыбнулся. Кэролайн протянула руку к дверце автомобиля. Поллетти мгновенно включил сцепление, и машина с ревом сорвалась с места.

Глава 14

Поллетти мчался по старой прибрежной дороге, ведущей к Чивитавеккиа. Справа от дороги тянулся бесконечный ряд кипарисов, слева — побережье, усеянное камнями. Водитель яростно давил ногой на педаль газа «Бьюика-Оливетти XXV» и не собирался останавливаться перед каким-либо препятствием, одушевленным или нет. Тот факт, что старый автомобиль был не способен развить скорость больше тридцати одной мили в час, выводил Поллетти из себя.

Наконец он подъехал к участку побережья, огороженному забором из проволочной сетки. Над воротами красовалась надпись: «ПОКЛОННИКИ СОЛНЕЧНОГО ЗАКАТА». Появился служитель и открыл ворота с таким глубоким поклоном, что это выглядело насмешкой. Поллетти кивнул и въехал на участок.

Он затормозил перед небольшим домиком из готовых панелей. На берегу моря стояли трибуны, на которых собралось множество людей. Над морем, почти касаясь поверхности воды, висело огненно-красное солнце. Поллетти взглянул на часы. Шесть часов сорок две минуты. Он вошел в домик.

За столом сидел его компаньон Джино и что-то считал.

— Сколько на этот раз? — спросил Поллетти.

— Четырнадцать тысяч двести тридцать три посетителя, оплативших входные билеты, — ответил Джино. — И еще пять полицейских, двадцать три бойскаута и шесть племянниц Витторио — все по контрамаркам.

— Придется сказать Витторио, чтобы он сократил число племянниц, — решил Марчелло. — Я занимаюсь этим делом не ради развлечения. — Он сел на складной стул. — Значит, всего четырнадцать тысяч? Этого едва хватит, чтобы заплатить за аренду трибун.

— Не то что в прежнее время, — согласился Джино. — Помню, когда…

— Ладно, неважно, — сказал Поллетти. — Ты проверил: ни у кого нет с собой оружия?

— Конечно, — кивнул Джино. — Мне совсем не хочется видеть, как тебя прикончат во время работы.

— Мне тоже, — пробормотал Поллетти, мрачно глядя вдаль.

Наступила непродолжительная неловкая пауза.

— Уже шесть часов сорок семь минут, Марчелло, — нарушил молчание Джино.

— Неужели? — язвительно отозвался Поллетти.

— Тебе скоро выходить. Осталось меньше пяти минут. Как ты себя чувствуешь?

Поллетти молча состроил зверскую гримасу.

— Знаю, знаю, — сказал Джино. — Ты всегда так чувствуешь себя перед выходом к аудитории. Но мы ведь можем легко справиться с этим настроением, правда? Проглоти вот это.

Он протянул Поллетти стакан воды и крошечную овальную красную таблетку. Это был лимниум, один из новых наркотиков, способных усиливать так называемый «фактор экспансивности» в человеческой психике.

— Мне он не нужен… — запротестовал Поллетти, однако проглотил таблетку и запил водой.

Затем, примирившись с судьбой, проглотил таблетку с пурпурно-белыми полосами гнейа-IIа — недавно созданный препарат для повышения обаяния, выпускаемый фабриками концерна «Фарбен». Далее последовали: маленький золотой шарик дармаоида — средство ограничения человеческого общения, производимое лабораториями Хайдарабада, затем тщательно рассчитанная по времени действия ампула лакримола в форме слезы и, наконец, капсула гипербендикс в виде фигурки волка — новейшее лекарство, повышающее психическую энергию.

— А теперь как ты себя чувствуешь? — спросил Джино.

— Как-нибудь справлюсь, — ответил Поллетти.

Он наморщил лоб и взглянул на часы. Принятые лекарства начали действовать. Он вскочил со стула и бросился к гримировальному столику в углу домика. Там он снял костюм и натянул белую пластиковую тогу, повесил на шею копию барельефа Солнца индейцев майя, сделанную из металла, имитирующего бронзу, и надел белый кудрявый парик.

— Как я выгляжу? — бодро спросил он.

— Великолепно, Марчелло. Ты выглядишь просто великолепно, — ответил Джино. — Откровенно говоря, ты еще никогда не выглядел так хорошо.

— Это ты серьезно?

— Клянусь всем, что мне дорого в жизни, — привычно произнес Джино и посмотрел на часы. — Осталось меньше минуты! Иди, Марчелло, и потряси всех!

— Мне кажется, сегодня я произведу настоящую сенсацию, — заметил Марчелло и величественной поступью двинулся к двери.

Джино смотрел ему вслед, чувствуя, как у него перехватывает горло. Он знал, что видит перед собой настоящего бойца; кроме того, его беспокоили болезненные спазмы, предвещающие расстройство желудка.

Поллетти торжественно шествовал к своей аудитории. Его взгляд был спокоен, шаги неторопливы. Слышались нежные звуки «O Sole Mio», дополняющие атмосферу ожидания.

Перед трибунами стояла красная кафедра. К ней и направился Поллетти. Поднявшись на нее и поудобнее приладив микрофон, Поллетти с пафосом произнес:

— Сегодня, на закате дня, так похожего и так не похожего на другие дни, в хрупкой ладье, мы, смертные, путешествуем по бурным водам вечности и думаем о будущем…

Слушатели, загипнотизированные его словами, склонили головы. И вдруг Поллетти увидел, что с первого ряда ему улыбается Кэролайн. Он смешался, несколько раз моргнул, но сразу оправился и продолжал:

— Эти последние лучи умирающего, но бесконечно возрождающегося солнца приходят к нам с расстояния в сто сорок девять миллионов километров. О чем это говорит? Такое расстояние является божественным и непостижимым, неумолимым и одновременно иллюзорным, потому что разве можно предположить, что наш огненный отец не вернется к нам?

— Вернется, обязательно вернется! — послышался хор голосов.

Поллетти печально улыбнулся.

— А когда он вернется, встретим ли мы его здесь, чтобы наслаждаться его животворным великолепием?

— Кто может сказать? — мгновенно откликнулась аудитория.

— Действительно, кто? — вопросил Поллетти. — И все-таки нас утешает мысль, что наш дорогой отец не умер; нет, сейчас он мчится по собственной орбите к Лос-Анджелесу.

Солнце тонуло в морских волнах. Слушатели на трибуне плакали. Только несколько человек, которые всегда встречаются в такой толпе, спорили о различных аспектах доктрины солнечного круговорота. Казалось, проповедь произвела сильное впечатление даже на Кэролайн. Произнося заключительную часть проповеди на греческом языке, Поллеттитоже пустил слезу.

Уже совсем стемнело. Под радостные возгласы и проклятия Поллетти спустился с кафедры.

В темноте его вдруг схватила чья-то рука. Это оказалась Кэролайн. Ее лицо было мокрым от слез.

— Марчелло, это было так прекрасно! — воскликнула она.

— Пожалуй, действительно неплохо, — ответил Поллетти, все еще заливаясь слезами, — если тебе нравятся солнечные закаты.

— А тебе не нравятся?

— Не то чтобы очень, — пожал плечами Поллетти. — Мне приходится этим заниматься, ведь я проповедник.

— Но ты тоже плачешь! — воскликнула Кэролайн.

— Это реакция, вызванная медицинскими препаратами, — объяснил Поллетти и вытер глаза. — Скоро пройдет. В таком деле нужно переживать вместе с клиентами, а это непросто, если не испытываешь аналогичных чувств. Впрочем, это всего лишь бизнес.

— Ну и как бизнес в сфере солнечных закатов? — спросила Кэролайн.

— Так себе. Раньше было куда лучше, — ответил Поллетти. — Но теперь… — Он замолчал и посмотрел на нее. — А почему ты спрашиваешь? Это связано с интервью или всего лишь праздное любопытство?

— Пожалуй, и то, и другое.

— Ты все еще хочешь провести свое исследование? — внезапно спросил Поллетти.

— Ну конечно, — отозвалась Кэролайн.

— Хорошо, я согласен, — ответил Поллетти. — За соответствующий гонорар, разумеется.

— Скажем, триста долларов, — предложила Кэролайн.

Поллетти недоуменно посмотрел на нее, повернулся и пошел к домику. Кэролайн последовала за ним.

— Пятьсот, — сказала она.

Поллетти продолжал идти. Кэролайн повысила цену до тысячи.

— Сколько времени на это потребуется?

— Час, от силы два.

— И когда?

— Завтра утром, в десять часов, в Колизее.

— Хорошо, — кивнул Поллетти. — По-моему, я свободен в это время. Но мне следовало бы получить аванс.

Удивленная, Кэролайн открыла сумочку, достала новенькую хрустящую банкноту в пятьсот долларов и вручила Поллетти. Тот снял парик, расстегнул замок-«молнию» в подкладке и сунул туда деньги.

— Спасибо. Увидимся позже. — И Поллетти спокойно вошел в домик.

Глава 15

Поллетти переоделся и минут десять сидел, рассматривая правый указательный палец. Раньше он никогда не замечал, что указательный палец у него гораздо длиннее безымянного. Подобная асимметрия в другое время просто позабавила бы его, но на этот раз вызвала раздражение. Раздражение привело к депрессии, и ему вдруг стали мерещиться гильотины, топоры с зазубренными краями, кривые ятаганы, бритвенные лезвия с пятнами крови…

Он резко потряс головой, взял себя в руки, проглотил солидную дозу инфрадекса — лекарства, предназначенного для смягчения последствий приема наркотиков. И через несколько секунд Поллетти превратился в прежнего унылого себя. Это привело его в равновесие, и он вышел из хижины почти спокойным.

И в темноте вдруг почувствовал, как что-то или кто-то коснулся его рукава. Молниеносно отреагировав, он стремительно обернулся, выполняя оборонительный маневр номер три, часть первую. Правой рукой он попытался выхватить из кобуры пистолет. Но в этот момент споткнулся о корень кипариса и так сильно грохнулся на землю, что порвал пиджак.

Вот и все, подумал Поллетти. Всего одно мгновение, потеря бдительности — и смерть, которую он ждал так долго, наступила так неожиданно! В этот ужасный момент, беспомощно распростершись на земле, Поллетти понял, что невозможно приготовиться к собственной смерти. Смерть опытна и коварна, она застает людей неожиданно и лишает самообладания.

Оставалось только умереть с достоинством. Поллетти вытер губы и жалко улыбнулся.

— Боже мой, — раздался голос Кэролайн, — я совсем не хотела напугать тебя. Ты не ушибся?

— Ничто не пострадало, кроме чувства собственного достоинства, — произнес Поллетти, вставая и отряхиваясь. — Тебе не следует неожиданно наталкиваться на Жертву — может убить.

— Ты прав, пожалуй, — согласилась Кэролайн. — Если бы ты выхватил пистолет и не упал… Какой ты неуклюжий.

— Лишь в тех случаях, когда теряю равновесие, — улыбнулся Поллетти. — А почему ты здесь околачиваешься, а?

— Я не хочу объяснять, — ответила Кэролайн.

— Понятно, — с циничной улыбкой заметил Поллетти.

— Нет, совсем не по той причине, о которой ты подумал.

— Разумеется, — еще циничнее улыбнулся он.

— Мне просто хотелось поговорить с тобой.

Поллетти кивнул и улыбнулся самым циничным образом, затем, поскольку ненавидел крайности в поведении, пожал плечами и равнодушно произнес:

— Хорошо, давай поговорим.

Они пошли рядом по пляжу вдоль кромки воды. Небо на востоке стало сине-черным. На западе угасающее солнце спускалось в стальные волны Тирренского моря. В темном небе уже кое-где вспыхнули звезды.

— Смотри, какие прелестные звезды, — сказала Кэролайн с непривычной застенчивостью. — Особенно вон та, маленькая и странная, слева.

— Это альфа Цефея, — пояснил Поллетти. — Вообще-то это двойная звезда, и основная звезда в связке принадлежит к типу В, что соответствует температуре поверхности порядка пятнадцати тысяч градусов.

— Я этого не знала, — сказала Кэролайн, садясь на влажный песок.

— А вот у маленького спутника альфы Цефея, — продолжал Поллетти, — температура поверхности всего шесть тысяч градусов, плюс-минус несколько градусов. — Он сел рядом с девушкой.

— Мне это кажется почему-то печальным, — заметила Кэролайн.

— Да, пожалуй, — согласился Поллетти.

Он испытывал какое-то странное чувство. Может быть, потому, что звезда, которую он так уверенно назвал альфой Цефея, была на самом деле бетой Персея, известной также под названием Алгол, — звездой демонов, чье влияние осенью на людей с определенным темпераментом слишком хорошо известно.

— Звезды такие красивые, — задумчиво произнесла Кэролайн.

Подобное замечание Поллетти в другое время счел бы банальным, но сейчас оно показалось ему милым.

— Да, пожалуй, — согласился он. — Так приятно видеть их на небе каждую ночь… Послушай, мы пришли сюда не для того, чтобы беседовать о звездах. О чем ты хочешь поговорить со мной?

Кэролайн ответила не сразу. Она задумчиво смотрела на море. Длинная прядь светлых волос упала ей на щеку, смягчая точеные черты лица. Она мечтательно зачерпнула пригоршню песка, и тонкие песчаные струйки побежали между ее длинными пальцами. Законченный циник, Поллетти внезапно почувствовал какую-то странную боль, словно укол иглы, проникший в самую глубину его души. Почему-то вспомнились маленький домик с соломенной крышей в горах близ Перуджи и полная седая улыбающаяся женщина, стоящая у двери, вокруг которой вилась лоза, с глиняным кувшином в руке. Он видел мать только раз, на фотографии, которую прислал ему Витторио. Тогда это не произвело на него впечатления, но теперь…

Кэролайн повернулась к нему, и в ее огромных глазах отразился последний розовый отблеск умирающего солнца. Поллетти вздрогнул, несмотря на то что температура воздуха и воды была семьдесят восемь градусов по Фаренгейту^[28] и с юго-запада дул ласковый бриз со скоростью пять миль в час.

— Мне хочется узнать о тебе побольше, — произнесла Кэролайн.

Поллетти заставил себя рассмеяться.

— Обо мне? Я самый простой человек и прожил самую обычную жизнь.

— Расскажи о ней, — попросила Кэролайн.

— Мне нечего рассказывать, — ответил Поллетти.

И вдруг он заговорил о своем детстве и первом опыте в сексе и убийстве; о своей конфирмации; страстной любви к Лидии, поначалу безмятежной и счастливой, но превращенной женитьбой в невыносимую скуку; о том, как он встретил Ольгу и стал жить с ней, как узнал, что ее странное поведение вызвано врожденной неустойчивостью характера, а не страстной независимостью, но было уже слишком поздно.

Кэролайн сразу поняла, что жизненный опыт принес Поллетти горечь и разочарование. Те радости, которые в юности казались ему редкими и недостижимыми, став доступными, превратились в бесконечную вереницу безотрадных и отчаянно скучных повторений. И тогда, увидев изнанку радужных надежд, он забрался в скорлупу мрачных переживаний. Печально, подумала она, но не безнадежно.

— Вот и все, больше нечего рассказывать, — как-то неловко закончил Поллетти.

Лишь теперь он понял, что болтал, как чокнутый, как мальчишка. И тут же подумал, что это не имеет значения, что его не интересует мнение Кэролайн о нем.

Кэролайн молчала. Она повернула к нему лицо, такое таинственное в темноте, окруженное ореолом светлых волос. Ее черты, всегда казавшиеся классическими и холодными, сейчас были живыми и теплыми. Кэролайн поразительно красива, но в темноте она казалась еще более привлекательной.

Поллетти беспокойно пошевелился, вспомнив, что люди, утратившие иллюзии, часто легко поддаются зову романтики. Он закурил и сказал:

— Пошли отсюда. Может быть, сумеем найти местечко, где можно что-нибудь выпить.

Этой сухой прозаической фразой он хотел нарушить очарование вечера. Но этого не случилось, потому что Алгол все еще ярко сиял на южном небе.

— Марчелло, мне кажется, что я люблю тебя. — Голос Кэролайн был едва слышен в шуме прибоя.

— Не говори глупостей, — буркнул Поллетти, стараясь казаться равнодушным и скрывая за грубостью волнение.

— Я люблю тебя, — повторила она.

— Не валяй дурака, — сказал Поллетти. — Эта сцена на берегу очень романтична, но давай не будем заходить слишком далеко.

— Значит, ты тоже любишь меня?

— Это не имеет значения, — ответил Поллетти. — В данную минуту я могу сказать что угодно и даже поверить этому — но только на минуту. Кэролайн, любовь — это чудесная игра, которая начинается с веселья и счастья и заканчивается женитьбой.

— Разве это плохо?

— Судя по моему опыту, да, очень плохо, — отозвался Поллетти. — Семейная жизнь убивает любовь. Я никогда не женюсь на тебе, Кэролайн. Не только на тебе, а вообще. По-моему, весь институт брака является фарсом, пародией на человеческие отношения, злой шуткой с зеркалами, абсурдной ловушкой, в которую люди сами загоняют себя…

— Почему ты так много говоришь? — вдруг спросила Кэролайн.

— Я разговорчив по натуре, — ответил Поллетти. Внезапно ему захотелось обнять девушку. — Я так люблю тебя, Кэролайн, — сказал он. — Я обожаю тебя, несмотря на то что мой внутренний голос предостерегает меня от этого.

Он поцеловал ее, сначала нежно, затем страстно. И тут понял, что действительно любит ее; это удивило его, наполнило бесконечной радостью и глубокой печалью. Он знал, что любовь — это отклонение от нормы, одна из форм временного безумия, непродолжительное состояние самовнушения.

Любовь представляет собой состояние, которого умные люди благоразумно стараются избегать. Но Поллетти никогда не считал себя особенно умным, да и благоразумие не относилось к числу его добродетелей. Он потакал себе во всех желаниях, что само по себе было своеобразной мудростью. По крайней мере он так думал.

Глава 16

В Колизее царила глубокая ночь. Она, словно водоросли, льнула к древним камням. Ее благоговейная целостность нарушалась светом дуговых ламп, установленных в несколько рядов.

Внизу, на песке арены, впитавшем когда-то так много крови, полдюжины операторов хлопотали у своих кинокамер. Танцовщицы ансамбля «Рой Белл», расположившись на специально выстроенной сцене, отдыхали после репетиции и обсуждали животрепещущую проблему — как избежать сечения волос. Недалеко от них, в автобусе, набитом приборами и аппаратурой, сидел Мартин, в последний раз проверяя углы захвата съемочных камер. В этот новый командный пункт он перебрался из бального зала Борджиа. В зубах у Мартина была зажата тонкая черная сигарета. Время от времени он вытирал слезившиеся глаза.

Позади него у маленького столика сидел Чет. Он раскладывал пасьянс, что свидетельствовало о колоссальном нервном напряжении.

Коул сидел за спиной Чета. Свидетельством его колоссального нервного напряжения было то, что он беспокойно дремал в своем кресле. Внезапно он проснулся, потер глаза и спросил:

— Где она? Почему не поддерживает с нами связь?

— Успокойся, малыш, — произнес Мартин, не оборачиваясь.

Он уже в сотый раз проверял углы действия своих съемочных камер, и это свидетельствовало о нервном напряжении, ничуть не меньшем, чем у других, менее значительных людей.

— Но она уже давно должна была выйти на связь! — раздраженно сказал Коул. — Тебе не кажется…

— Мне ничего не кажется, — перебил его Мартин и велел камере номер три отодвинуться назад на полтора дюйма.

— Клади черную десятку на красного валета, — подсказал Чету Коул.

— Тебе не кажется, что не следует совать свой нос в мои дела? — заметил Чет ласково-зловеще.

— Успокойтесь, парни, — добродушно произнес Мартин.

Прирожденный руководитель, он инстинктивно чувствовал, когда следует ободрить подчиненных, а когда осадить. Спокойным голосом он распорядился наклонить камеру один на полтора градуса.

— Но ведь она должна была уже выйти на связь! — повторил Коул. — Она не докладывала о развитии событий с момента приезда на пляж поклонников солнечного заката. С тех пор прошло шесть или семь часов! Она не отвечает на вызовы. Что угодно могло с ней произойти, поверьте мне, что угодно! Вам не кажется…

— Возьми себя в руки, — холодно скомандовал Мартин.

— Извините, — пробормотал Коул, поднося дрожащие руки к бледному лицу и потирая глаза. — Это все из-за напряжения, ожидания… Со мной будет все в порядке. Я сразу приду в себя, как только начнется работа.

— Разумеется, малыш, — согласился Мартин, — на всех нас влияет ожидание, — и рявкнул в микрофон: — Прекратите наклон, камера один, и поднимитесь ровно на полдюйма! И, черт побери, двигайтесь медленно!

— Красная двойка на черную тройку, — подсказал Коул Чету.

Чет не ответил. Он уже принял решение убить Коула сразу после того, как добьется увольнения Мартина. Кроме того, он решил убить мистера Фортинбраса и Кэролайн, а также своего шурина в Канзас-Сити, который без конца изводил его: «Ну, как дела у создателя образов?» Кроме того, он решил…

Дверь автобуса открылась, и вошла Кэролайн.

— Здравствуйте, парни! — произнесла она приветливо.

— Здорово, малышка! — небрежно отозвался Мартин. — Как дела?

— Все прошло гладко, — ответила Кэролайн. — Я сразу раскусила его, поговорила с ним, и он согласился на телевизионное интервью утром.

— И никаких трудностей? — равнодушно поинтересовался Чет.

— Никаких. Он согласился почти без уговоров, с самого начала все шло по-деловому. Аванс — пятьсот долларов и пятьсот долларов утром перед началом съемки.

— Отлично, просто великолепно, — обрадовался Мартин. — Но чем ты занималась после этого? Я хочу сказать, что прошло пять часов с момента, когда ты должна была выйти на связь, и мы, вполне естественно, беспокоились о тебе.

— Дело было так, — начала Кэролайн. — Я уже собиралась уходить, но решила познакомиться с ним поближе, поэтому и вернулась. Мы выпили по коктейлю, затем пошли на прелестный маленький пляж, сидели, разговаривали и смотрели на звезды.

— Очень хорошо, — улыбнулся Мартин. Угол его левого глаза начал подергиваться в нервном тике. — Какое у тебя создалось о нем впечатление после близкого знакомства, а?

— Он чудесный человек, — произнесла Кэролайн с мечтательным выражением на лице. — Видишь ли, он пытался расторгнуть свой брак в течение двенадцати лет, а тем временем жил с этой безумной Ольгой, а теперь, когда брак расторгнут, он не хочет жениться на Ольге.

— Очень интересно, — сказал Мартин.

— Между прочим, он не хочет больше ни с кем вступать в брак, — сообщила Кэролайн, — даже со мной.

Чет выпрямился так внезапно, что рассыпал карты.

— Что ты сказала? — спросил он.

— Я сказала, что это похоже на любовь, — ответила Кэролайн.

— Что значит «любовь»? — произнес Чет. — В твоем контракте четко и ясно сказано, что тебе запрещается влюбляться в кого бы то ни было во время подготовки и осуществления твоего десятого убийства. Более того, там особо оговорено, что тебе запрещается влюбляться в свою Жертву.

— Любовь, — спокойно заметила Кэролайн, — существовала задолго до появления контрактов.

— Зато контракты, — вмешался Мартин, не скрывая ярости, — обладают гораздо большей юридической силой, чем любовь. А теперь послушай, беби, ведь ты не собираешься подвести нас, правда?

— Нет, наверное, — покачала головой Кэролайн. — Он сказал, что тоже любит меня… Но если он не собирается на мне жениться, ему лучше умереть.

— Вот что значит сила воли! — одобрительно отозвался Мартин. — Только никогда больше не забывай об этом, ладно?

— Не забуду, можешь не беспокоиться, — холодно бросила Кэролайн. — Но тебе не кажется…

— Мне ничего не кажется, — сказал Мартин. — Послушай, давай немного поспим, чтобы к утру быть свежими и отдохнувшими. Согласна? Вот и хорошо.

Никто не возражал. Мартин отдал распоряжения, и дуговые лампы медленно погасли. Операторы и танцовщицы уехали. Мартин, Чет, Коул и Кэролайн разместились в «Роудраннере XXV», взятом Мартином напрокат, и отправились в отель.

Черная непроницаемая ночь нависла над Колизеем. Мрак пронизывали только редкие лучи рогатой луны, приближавшейся к полнолунию, которые проникали сквозь облака. Из древних камней сочилась тишина, и ощущение неминуемой смерти окутывало арену, которое будто поднималось от песка, давным-давно пропитанного кровью гладиаторов.

Из сводчатого прохода вышел Поллетти. Его лицо было суровым. Следом шел Джино.

— Ну? — спросил Поллетти.

— Все ясно, — ответил Джино. — Она — твой Охотник. В этом нет сомнений.

— Разумеется. Я убедился в этом, когда она шла за мной к морю. Убийство перед телевизионными камерами!.. Какая реклама! Очень по-американски.

— Я слышал, что так поступают теперь и в Милане, — заметил Джино. — И, конечно, немецкие Охотники, особенно в Руре…

— Знаешь, что она сказала мне сегодня? — спросил Поллетти. — Она сказала, что любит меня. А сама все время думала о моем убийстве.

— Женское вероломство общеизвестно, — сказал Джино. — А что ты сказал ей?

— Я ответил, что тоже люблю ее, — ответил Поллетти.

— А ты случайно не любишь ее на самом деле?

Поллетти задумался.

— Тебе это может показаться странным, но она действительно очень мила. Хорошо воспитанная девушка, очень застенчивая.

— Она убила девять человек, — напомнил ему Джино.

— Стоит ли винить ее в этом? Такие нынче времена.

— Может быть, ты и прав, — согласился Джино. — Но что ты собираешься предпринять, Марчелло?

— Попробую осуществить контрубийство, в точности, как запланировал, — ответил Поллетти. — Интересно, удалось ли Витторио организовать рекламу?

— У него было очень мало времени, — покачал головой Джино.

— Ничего не поделаешь. Думаю, он сумеет отыскать одного-двух спонсоров.

— Да, ему, наверное, что-то все-таки удастся сделать, — согласился Джино. — Но послушай, Марчелло, а вдруг она догадается, что тебе все известно? Ее поддерживает крупная организация, богатая и могущественная… Может быть, стоит убить ее при первой возможности и не рисковать?

Поллетти достал из кармана пиджака револьвер, проверил патроны и сунул обратно.

— Не беспокойся, — сказал он. — Завтра в девять утра она придет ко мне для репетиции. Как ты думаешь, она подозревает меня?

— Не знаю, — пожал плечами Джино. — Мне известно лишь одно: женское вероломство безмерно.

— Ты уже говорил это. Но мужское вероломство ничуть не уступает женскому. Все будет именно так, как я запланировал. Очень жаль, что она такая милая.

— Женская прелесть, — заявил Джино, — как раз скрывает за собой вероломство.

— Пожалуй, — кивнул Поллетти. — Как бы то ни было, я возвращусь. Мне нужно выспаться. А ты позаботься, чтобы Витторио ничего не напутал с подготовкой.

— Ладно, — ответил Джино. — Спокойной ночи, Марчелло, — и желаю удачи.

— Спокойной ночи, — ответил Марчелло.

Они расстались. Марчелло сел в машину и поехал обратно на пляж, а Джино направился к ближайшему ночному кафе.

Наконец Колизей опустел. Луна скрылась за облаками, стало совсем темно. Спустился белый туман, и на песчаной арене, казалось, появились призрачные тени, души погибших гладиаторов. Над пустыми трибунами носился ветер. В его порывах слышались приглушенные голоса: «Убей его!»

Наконец сквозь неясный мрак на востоке стал проступать утренний свет. Начался новый неведомый день.

Глава 17

Марчелло крепко спал в сборном домике. Он не услышал, как дверь медленно, с тихим скрипом, приоткрылась. Не увидел он и длинный, странной формы ствол, просунувшийся в приоткрытую щель и направленный ему в лицо. Послышалось шипение, из дула вырвалась едва видимая струя газа — и сон Поллетти стал еще глубже.

Прошло несколько секунд, и в домик вошла Кэролайн. Она коснулась плеча Поллетти, потом потрясла его. Поллетти продолжал спать. Кэролайн подошла к открытой двери и сделала кому-то знак, после чего вернулась к кровати и села рядом со спящим.

Вдруг домик начал раскачиваться, словно утратил под собой опору и повис в воздухе. Он резко наклонился в сторону, и Кэролайн пришлось придержать Поллетти, чтобы тот не упал на пол. Через несколько секунд тряска прекратилась.

Поллетти продолжал спать. Кэролайн приоткрыла дверь и выглянула. Мимо проносились улицы Рима. Она бы удивилась, если бы не знала, что домик, вместе с ней и Поллетти, стоит в кузове грузовика, который Мартин ведет к Колизею. Часы показывали восемь часов сорок шесть минут.

Спустя полчаса Поллетти зашевелился, протер глаза и сел.

— Сколько времени? — спросил он у Кэролайн.

— Двадцать две минуты десятого, — ответила она.

— Боюсь, что я проспал.

— Это не имеет значения.

— Но у нас еще есть время для подготовки? — спросил Поллетти.

— Думаю, мы справимся и без нее, — сообщила Кэролайн.

Ее лицо было непроницаемым, и говорила она спокойно, без всяких эмоций. Отвернувшись от собеседника, она достала крошечный туалетный прибор и занялась своей внешностью. Поллетти зевнул и протянул руку к телефону. И вдруг увидел, что провода перерезаны. Кэролайн следила за ним в зеркальце пудреницы. Поллетти потянулся, стараясь казаться совершенно спокойным, и достал из кармана пиджака, висевшего на спинке стула, сигареты и спички. При этом он незаметно провел рукой по нагрудному карману. Револьвера на месте не было.

Закурив, Поллетти ласково улыбнулся Кэролайн. Не получив ответа, он улегся на кровать и глубоко затянулся. Потом он опустил руку и нашел на полу свою маленькую электронную обезьянку. Какое-то время он машинально гладил ее, размышляя, затем быстро встал, надел брюки и спортивную рубашку, снова лег на кровать и взял на руки обезьянку.

Кэролайн так и не повернулась к нему. Она следила за его движениями в зеркальце.

Поллетти вытянулся на кровати.

— Знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросил он. — Мне пришла в голову мысль: почему бы нам с тобой не поехать куда-нибудь? Только ты и я. Мы могли бы отлично жить вдвоем, Кэролайн. Могли бы даже пожениться, если бы ты захотела.

Кэролайн захлопнула пудреницу и повернулась. Она держала палец на замочке пудреницы, словно на спусковом крючке. Это, несомненно, пистолет, подумал Поллетти. Сейчас трудно найти что-нибудь, не являющееся пистолетом.

— Тебе неинтересно мое предложение? — спросил он.

— Я не в восторге от твоей лжи, — ответила Кэролайн.

Поллетти кивнул, продолжая играть с обезьянкой.

— Да, — согласился он, — я слишком часто лгал в жизни. И не потому, что любил обманывать, уверяю тебя, просто этого требовали обстоятельства. Но с тобой, Кэролайн, я хочу быть честным. Я могу говорить правду, все еще могу. Может быть, мне даже удастся доказать свою искренность.

Кэролайн покачала головой.

— Слишком поздно.

— Отнюдь нет, — возразил Поллетти. — У меня есть друзья, готовые поручиться за меня. Например, — он показал электронную обезьянку, — ты еще не познакомилась с Томмасо?

— Это именно тот свидетель, который может поручиться за тебя? — спросила Кэролайн.

— Томмасо — очень искренний маленький зверь, — сказал Поллетти.

Он поставил обезьянку на пол. Электронный зверек тут же попытался вскарабкаться по ее ноге.

— Твой Томмасо не интересует меня.

— Ты несправедлива к нему. Посмотри, какой он ласковый. Мне кажется, ты ему нравишься. Томмасо очень разборчив в выборе друзей.

Кэролайн улыбнулась, подняла обезьянку и посадила себе на колени.

— Погладь его, — попросил Поллетти. — И потрогай за нос. Ему это очень приятно.

Кэролайн погладила электронного зверька и осторожно тронула его носик.

Внезапно животное перестало двигаться. В следующее мгновение на его груди открылась панель, за которой скрывалось дуло крупнокалиберного револьвера.

— Ты знал об этом? — спросила Кэролайн.

— Конечно, — улыбнулся Поллетти. — Я знаю и еще кое-что: ты мой Охотник.

Кэролайн застыла и, не мигая, уставилась на Поллетти.

— Это доказательство моей искренности. То, что я показал тебе, где спрятан револьвер, доказывает, что я честен с тобой… что я не хочу убивать тебя.

Кэролайн закусила губу и крепко стиснула револьвер внутри электронной обезьянки.

В это мгновение стены домика затряслись, отделились от пола и стали подниматься вверх. Кэролайн даже не пожелала взглянуть на необычное зрелище. Ее пристальный взгляд был по-прежнему устремлен на Поллетти. А тот с нескрываемым интересом следил, как стены взмывают в воздух и за ними открывается вид на древние развалины.

— Это потрясающе, Кэролайн, — произнес он. — Просто здорово.

Верхняя часть домика взлетела куда-то вверх. Подняв голову, Поллетти увидел, что стены на прочном тросе «найлорекс» уносит в небо вертолет, окрашенный в красный, белый и светло-коричневый цвета компании «Телеплекс Ампуорк».

Операторы в бейсбольных шапочках нацелили на Марчелло свои камеры, над головой повисли микрофоны, словно связка бананов. Танцовщицы «Рой Белл» получили команду приготовиться. Красные огоньки аппаратуры мигали, словно злобные глаза циклопов. Раздавался голос Мартина, отдававшего распоряжения на таком техническом жаргоне, что один Чет понимал его и переводил тем, кому они были адресованы.

Поллетти восторженно наблюдал за этим зрелищем, не веря своим глазам. Он повернулся к Кэролайн и легкомысленно поинтересовался:

— Мне не следует сказать несколько слов в микрофон?

Кэролайн мрачно взглянула на него. Ее глаза были похожи на молочное вулканическое стекло.

— Тебе следует лишь умереть!

Револьвер в ее руке был направлен прямо на Поллетти. Это был тот самый револьвер, который Кэролайн вытащила из кармана пиджака Поллетти, пока он спал.

Оркестр — а для такого случая был специально приглашен Загребский филармонический оркестр — заиграл зловещий пасодобль. Танцовщицы прекратили дискуссию о лаке для волос и закружились в отчаянном танце. Камеры двигались вперед и назад на длинных операторских кранах, похожие на гигантских жуков-богомолов.

Последовала новая команда. Из-за полуразрушенной арки служитель выкатил маленький столик на колесах, на котором стояли чайник и чашка. То и другое выглядело самым обыкновенным, кроме искусственного пара, поднимающегося из чашки. У арены служитель столкнулся со стройной темноволосой элегантной молодой женщиной, изящно, хотя и чуть броско одетой, с большими черными глазами, светившимися как у волка, внезапно освещенного ярким фонарем в темноте.

— Типичный параноидальный шизофреник, одержимый манией убийства, с едва уловимыми кошачьими манерами, — пробормотал служитель.

Этой женщиной была Ольга. Диагноз, поставленный Ольге служителем, был удивительно точен.

— Чай! — воскликнул Поллетти, когда служитель подкатил к нему столик. — Мне что, нужно его выпить?

— Это она будет его пить, — прошептал служитель. — А ты стой рядом, постарайся умереть, как подобает, и не умничай.

Он повернулся и ушел; служитель был большим профессионалом в своей области и не выносил легкомысленных шуток.

«Потрясающий чай дяди Минга! — раздался громоподобный голос диктора с другой стороны Колизея. — Дамы и господа! Потрясающий чай дяди Минга является единственным чаем, который обожает вас и готов вступить с вами в брак и воспитывать маленькие пакетики чая — если дядя Минг согласится».

Поллетти рассмеялся. Он не слышал этой рекламы, которая в прошлом году завоевала тройной золотой приз рекламного совета за благопристойность, вкус, остроумие, оригинальность и массу прочих достоинств.

— Что так развеселило тебя, Марчелло? — прошипела Кэролайн, словно гадюка с Центрального Борнео.

— Здесь все так забавно, — ответил Поллетти. — Я говорю, что люблю тебя, что хочу на тебе жениться, а ты собираешься меня убить. Неужели тебе это не кажется смешным?

— Кажется, — кивнула Кэролайн, — если ты не обманываешь.

— Нет, конечно, — произнес Поллетти, — но пусть это тебе не мешает.

«…И вот из глубин своей мучительной, безнадежной любви потрясающий чай дяди Минга взывает к вам: «Пей меня, мистер Потребитель, пей меня, пей меня, пей меня!» — закончил диктор. Он замолчал, стало тихо, через несколько секунд раздались записанные на пленку неуверенные хлопки, и, наконец, разразилась единодушная овация, также записанная на пленку.

— Две горсти до приводнения! — объявил Мартин.

— Осталось десять секунд, — перевел Чет. — Девять, восемь, семь…

Кэролайн застыла как изваяние, и только едва заметное дрожание руки, сжимавшей оружие, выдавало ее волнение.

…Шесть, пять, четыре…

Поллетти стоял, спокойно улыбаясь, словно находил забавным то, что по непонятным причинам оказался главным действующим лицом чужой человеческой драмы. Его лицо выражало одновременно не свойственное ему терпение и врожденное достоинство, несмотря на то что застрявший в зубах кусочек телятины ужасно действовал ему на нервы.

…Три, два, один. Огонь!

Кэролайн вздрогнула всем телом и медленно, словно сомнамбула, подняла револьвер. Дуло смотрело прямо в лоб Поллетти. Палец Кэролайн застыл на спусковом крючке.

— Приводнение! Приводнение! — завопил Мартин.

— Огонь! Огонь! — закричал Чет.

— Осуществить немедленно! — взревел Мартин.

— Стреляй сейчас же! — подхватил Чет.

Но ничего не изменилось. Напряжение, царившее на арене, не поддавалось описанию. Впечатлительный молодой Коул упал в обморок; у Чета вдруг схватило судорогой бицепс, трицепс и боковой разгибатель правой руки; даже Мартин, закаленный профессионал, почувствовал резкую боль в горле, что было признаком начала жестокой изжоги.

Ждали режиссеры и операторы, танцовщицы ансамбля «Рой Белл» и музыканты Загребского филармонического оркестра; ждала и огромная телевизионная аудитория во всем мире, кроме тех неисправимых, кто отправился на кухню за банкой пива. Ждал Поллетти, а растерянная Кэролайн обнаружила, что ждет своих собственных действий.

Трудно сказать, как долго продлилась бы эта сцена, если бы внезапно в ситуацию не вмешался неожиданный элемент. Из-под арки выбежала Ольга, пробралась сквозь толпу обеспокоенных киношников, вспрыгнула на пол домика и выхватила у Кэролайн револьвер.

— Итак, Марчелло, — сказала она, — я снова застала тебя с другой женщиной!

Ответить на это безумное обвинение было нечего, к тому же в нем — как это часто бывает у душевнобольных — была доля правды.

— Ольга! — воскликнул Поллетти, не зная, что сказать.

— Я двенадцать лет ждала! — взвизгнула Ольга. — А ты так поступаешь со мной! — И она направила дуло револьвера прямо ему в лоб.

— Пожалуйста, Ольга, не стреляй! — взмолился Поллетти. — Ты пожалеешь, если выстрелишь. Давай поговорим спокойно.

— Я уже говорила сегодня — с Лидией! — заявила Ольга. — Твоя бывшая жена призналась, что документы о разводе оформлены — не сегодня, не вчера, а три дня назад!

— Да знаю я, знаю, — ответил Поллетти. — Но позволь мне объяснить…

— Потом объяснишь! — воскликнула Ольга и нажала на спусковой крючок.

Грохнул револьверный выстрел. Ольга замерла, потом покачнулась, поднесла слабеющую руку к груди, недоумевающе посмотрела на окровавленные пальцы, упала на землю и замерла, как птеродактиль за стеклом музея.

— Это трудно будет объяснить, — пробормотал Поллетти.

Кэролайн села на кровать и схватилась руками за голову. Коул пришел в себя и с гордостью подумал: «Смотри-ка, я и впрямь потерял сознание». Чет запустил в эфир программу «Величайшее телешоу 1999 года» с участием Ле Мар де Вилля, Роджера и Лэсси.

К домику подошел Мартин и все понял с первого взгляда.

— Что здесь происходит? — спросил он.

Откуда-то взялся полицейский, который не сумел разобраться в происшедшем с первого взгляда, и спросил:

— Кто здесь Охотник?

— Я, — сказала Кэролайн и, не поднимая головы, протянула свое удостоверение.

— А Жертва?

— Я, — ответил Поллетти, также протягивая свое удостоверение.

— Значит, эта мертвая женщина не имеет отношения к Охоте?

— Не имеет, — подтвердил Поллетти.

— В таком случае почему вы убили ее?

— Я? Я никого не убивал, — возразил Поллетти. Он наклонился и поднял револьвер. — Смотрите! — Он показал полицейскому небольшое отверстие под курком.

— Ну и что?

— Это отверстие и есть настоящее дуло револьвера, — объяснил Поллетти. — Револьвер стреляет не вперед, а назад, понимаете? Это мое изобретение. Я сам сконструировал эту штуку.

Кэролайн вскочила. Ее глаза метали молнии.

— Ах ты скотина! — воскликнула она. — Ты подстроил, чтобы я забрала револьвер из твоего пиджака! Ты подбросил его мне, чтобы я убила себя!

— Только в том случае, если бы ты попыталась убить меня, — напомнил Поллетти.

— Болтун! — выкрикнула Кэролайн. — Да разве я могу верить тому, что ты говорил мне?

— Давай обсудим это позже, — предложил Поллетти. — Милая, все это легко объяснить…

— Сначала вы объясните все мне, — прервал его полицейский, — а потом будете оскорблять эту молодую леди. — Он галантно улыбнулся Кэролайн, взглянувшей на него с раздражением. — Но сначала я сообщу о происшедшем в участок. — Он отстегнул от пояса портативную рацию. — А потом выслушаю ваши объяснения.

Но ему так и не удалось осуществить свои намерения, поскольку началось светопреставление, и полицейскому пришлось приложить все усилия, чтобы сохранить хотя бы видимость порядка.

Первыми в Колизей прорвались туристы, сломив сопротивление охраны. Они были настроены решительно и во что бы то ни стало желали увидеть, что происходит, и сделать снимки на память. Следом откуда ни возьмись появились несколько десятков адвокатов и сразу стали угрожать судебным преследованием Поллетти, Кэролайн, компании «Телеплекс Ампуорк», Мартину, Чету, танцовщицам ансамбля «Рой Белл», Коулу, римской полиции и всем остальным участникам события. Наконец прибыли шесть представителей «Хант Интернэшнл» — компании, организующей Охоту. Они потребовали немедленного ареста Кэролайн и Поллетти, обвиняя их в незаконном отказе от убийства.

— Ну хорошо, хорошо, — бормотал полицейский, окончательно сбитый с толку. — Сначала самое важное. Я арестую так называемого Охотника и так называемую Жертву. Где они?

— Они были здесь всего пару секунд назад, — произнес Коул. — А вы знаете, я действительно потерял сознание.

— Но где они сейчас? — спросил полицейский. — Почему никто не следил за ними? Быстро перекрыть все выходы! Они не могли далеко уйти!

— А почему они не могли далеко уйти? — поинтересовался Коул.

— Не путайте меня! — рявкнул полицейский. — Скоро выясним, далеко ли они убежали.

И скоро — но не очень скоро — он это выяснил.

Глава 18

Управляемый умелыми руками Кэролайн, маленький вертолет, до этого незаметно стоявший в углу огромной арены Колизея, рядом с аркой Траяна, летел высоко над Римом. Желто-серый овал Колизея остался позади. Узкие извилистые улицы Вечного города уступили место пригородам, затем внизу показались деревни. Наконец и они остались позади.

— Ты великолепна! — заявил Поллетти. — Скажи, ты задумала все это с самого начала, верно?

— Разумеется, — ответила Кэролайн. — Это показалось мне разумной предосторожностью на случай, если ты действительно говорил правду.

— Милая, ты не представляешь, как я тобой восхищен! — воскликнул Поллетти. — Ты спасла нас обоих от смерти и суда, и теперь мы летим в великолепном воздушном пространстве к девственной природе, где нет электрических бритв и холодильников…

Он посмотрел вниз и увидел, что вертолет начинает снижаться над унылой, пустынной местностью.

— Скажи, мое сокровище, нас еще что-то ожидает? — спросил Поллетти.

Кэролайн весело кивнула и умело посадила вертолет на полянку у подножия горы.

— Главным образом вот это. — Она обняла Поллетти и поцеловала его с энтузиазмом и страстью, которыми отличались многие ее поступки.

— М-м-м, — пробормотал Поллетти. Внезапно он поднял голову и прислушался. — Странно…

— Что странно? — спросила Кэролайн.

— Должно быть, послышалось… Как будто звон церковных колоколов.

Кэролайн отвела взгляд в сторону с забавным намеком на кокетство, характерным даже для самых простых ее жестов.

— Да, звон колоколов! — воскликнул Поллетти. — Вот, снова!

— Пошли посмотрим, — предложила Кэролайн.

Они выбрались из вертолета и, держась за руки, обогнули выступающую скалу. Ярдах в двадцати под нависающим гранитным утесом стояла маленькая церковка. В дверях церкви виднелась черная фигура священника. Он улыбнулся и приветливо махнул рукой.

— Как интересно! — Кэролайн потянула Поллетти за руку.

— Очаровательно, потрясающе, необычно, — отозвался Поллетти. В его голосе было меньше энтузиазма, чем раньше. — Да, интересно, — добавил он более уверенным тоном, — но вряд ли заслуживает доверия.

— Пошли-пошли, — сказала Кэролайн.

Они вошли в церковь и приблизились к алтарю. Девушка встала перед священником на колени, после недолгого колебания Поллетти последовал ее примеру. Откуда-то послышалась органная музыка. Священник просиял и начал церемонию.

— Согласна ли ты, Кэролайн, взять этого мужчину, Марчелло, себе в мужья?

— Да, — пылко ответила Кэролайн.

— А ты, Марчелло, согласен взять эту женщину, Кэролайн, себе в жены?

— Нет, — убежденно отозвался Поллетти.

Священник опустил Библию. Поллетти увидел, что он заложил нужную страницу дулом автоматического «кольта» сорок пятого калибра.

— Согласен ли ты, Марчелло, взять эту женщину, Кэролайн, себе в жены? — повторил святой отец.

— Да… пожалуй, — ответил Поллетти. — Я хотел лишь подождать несколько дней, чтобы на церемонии могли присутствовать мои родители.

— Мы еще раз устроим венчание для твоих родителей, — заявила Кэролайн.

— Ego conjugo vos in matrimonio…^[29] — начал священник.

Кэролайн быстро подала Поллетти кольцо, и они обменялись кольцами в классической старинной церемонии, которая всегда казалась Поллетти такой трогательной.

За стеной стонал и жаловался ветер пустыни; Поллетти молчал и улыбался.

Книга IV. Первая жертва

Пролог

Ритуал Охоты претерпел многочисленные изменения с момента возникновения в начале 1990-х годов.

Своим зарождением Охота обязана близкому всякому человеку принципу искоренять любое зло при помощи жестокости и насилия.

В самом начале все хотели быть только Охотниками, никому не хотелось выступать в роли Жертвы. Особые социальные и психологические преимущества Жертвы были обнаружены лишь на промежуточном этапе, когда Охота стала проводиться на основе случайного выбора и компьютерного составления пар Охотников и Жертв.

В давние времена, в связи с малым количеством желающих выступить в роли Жертвы, Охотничья организация выбирала первых добровольцев среди тех социальных групп, где жестокость поведения считалась повседневным явлением. В основном это были члены отрядов смерти и политические убийцы всех мастей — прирожденные агрессоры, с которыми мало кто хотел связываться.

Тогда Охотничья комиссия приняла решение отказаться от существующей практики официально оповещать Жертву за день до начала Охоты.

Это шло вразрез с этическими принципами Охоты. И Охотничьей организации приходилось искать «мотивированных убийц», невзирая на соображения этики и морали, чтобы найти желающих принять участие в убийствах.

В те времена Охотниками становились только те, кого мы сейчас называем «мотивированными убийцами». В те далекие годы мало кто понимал истинную чистоту Охоты, ее аскетическую этику. Понадобилось немало времени, чтобы Охота стала восприниматься как высшая степень искусства, а ее правила исключали присутствие любых личных мотивов убийства.

Сегодня мы можем понимать ее духовный смысл. Сегодня мы понимаем истоки современного мироощущения, желание достичь исключительной чистоты, сознательное восприятие того, что в нашем мире неукоснительно действует единый принцип — убей или убьют тебя.

Уже на заре возникновения Охоты четко определились основные структурные особенности: например, призовой фонд, пополнявшийся за счет пожертвований богатых либералов, а также использование Наводчиков, помогающих Охотнику или Жертве обнаружить своих противников. Даже в то давнее время Охотничий комитет старался хоть в какой-то степени обеспечить «справедливость» убийства.

Уже тогда стало очевидным, что Охота имеет огромную ценность: она сможет уберечь человечество от привязанности к войне, заменив ее двусторонней смертельной дуэлью. И это делало Охоту панацеей от всех бед и несчастий.

Сегодня война кажется такой же абсурдной, какой казалась Охота в начале девяностых годов.

На промежуточном этапе, во время внезапного расцвета Эсмеральды, были установлены новые правила, но в них до сих пор вносятся изменения. Возможно, некотораядвойственность в данном вопросе была необходима: Охота еще не распространилась на весь мир. Она была узаконена только в одной островной республике — Эсмеральде в Карибском море, где она считалась не только национальным развлечением, но и была основным источником дохода. В казну текли деньги от туристов, которые прилетали на остров со всех континентов — одни, чтобы принять участие в Охоте, другие — чтобы поглазеть на небывалые кровавые поединки. Люди получали удовольствие, наблюдая за чужой смертью, а международная аудитория следила за постыдными Играми с их шокирующей Великой Расплатой. Следила и наслаждалась.

На раннем этапе Охотникам приходилось мириться с мыслью, что еще не все население одобрительно относилось к Охоте. Хотя многим она казалась довольно привлекательной в той или иной мере, представители закона и правопорядка постоянно досаждали участникам. В те времена полиция приравнивала Охотников к обычным уголовникам и убийцам.

Через несколько столетий мы наконец нашли способ сдерживать катастрофический рост населения. Ведь сама природа делает это по старинке, убивая людей.

Как много места в литературе двадцатого и двадцать первого веков уделялось теме одиноких людей, постепенно стареющих и влачащих жалкое существование! Сейчас такое даже трудно себе представить. Уровень Охоты поднялся настолько, что старики теперь долго не живут: у них нет достаточной сноровки, чтобы уворачиваться от пуль, которые как дождь поливают улицы наших городов.

А дети, наоборот, стараются как можно быстрее оказаться на линии огня.

Теперь уже никто не спрашивает: «Когда же прекратятся эти убийства?» Теперь мы знаем, что они прекратятся только тогда, когда прекратится сама жизнь.

Глава 1

Осенние сборы общественности города Кин-Уэлли, штат Нью-Йорк, одобрили предложение вооружить Хэрольда Эрдмана лучшим в поселении револьвером «смит-энд-вессон» 44-го калибра и отправить его на южный остров Эсмеральда, чтобы он смог принять участие в Охоте.

Кандидатуру Хэрольда одобрили потому, что он сам этого хотел: ни родных, ни жены у него не было, он отличался крепким здоровьем, умел постоять за себя, и его считали достаточно честным, чтобы верить — он выполнит свою часть договора: пришлет городу половину выигранной в Охоте суммы, если, конечно, не погибнет раньше, чем ему удастся получить деньги.

Добираться до Охотничьего Мира надо было сначала попутной машиной, а потом уже на автобусе вдоль американского побережья до самого Майами. А оттуда уже можно вылететь на Эсмеральду — маленький островок на юго-востоке Багамского архипелага, где Охота официально разрешена законом.

Хэрольд прекрасно понимал, что путешествовать из штата Нью-Йорк до Флориды очень опасно. Ходили слухи про необычайно жестоких бандитов, которые, жаждая крови, устраивали засады на дорогах и убивали всех подряд. Про покрытые зловонным туманом опустошенные земли, где раньше располагались свалки промышленных отходов, а теперь стоит только неосторожно шагнуть, как из-под ног вырываются фонтаны ядовитых газов, будто сама земля старается избавиться от ужасного бремени концентрированных химических веществ и радиоактивных продуктов распада. От такого выброса человек погибал на месте. А тем, кому и это удалось преодолеть, оставались еще дикие места Юга, где проживали существа, которых навряд ли уже можно было считать людьми. Убивая на своем пути всех встречных, они забирали вещи Жертвы, а иногда и лакомились ее мясом.

Вот такие слухи ходили про те места, обрастая со временем новыми неправдоподобными подробностями, которые иногда оказывались чистой правдой.

Хэрольда все это не особенно волновало. Он был готов идти на любой риск, лишь бы покинуть свой умирающий город, который ютился возле одного из каньонов отравленных Адирондакских гор. Ему хотелось сделать что-нибудь в своей жизни, и Охота была единственной для него возможностью.

Хэрольд отличался высоким ростом и для своего сложения двигался довольно легко и бегал быстрее, чем можно было ожидать. На круглом лице этого приятного деревенского паренька всегда играла улыбка, но по глазам было видно, что своего он никогда не упустит. Длинные спутанные волосы падали на воротник старенького пиджака из красной шотландки, а лицо покрывала двухдневная щетина. В начале путешествия ему исполнилось двадцать восемь лет, и он немного походил на разбуженного посреди зимней спячки медведя. Здоровый, сонный, но проворный парень. Однако разве по внешности можно судить о человеке?

Глава 2

— Значит, ты все-таки решился, — сказал Алан. — Действительно собираешься на Эсмеральду?

Хэрольд кивнул. Прошел уже час после сбора общественности. Они только что поужинали вдвоем и теперь сидели на веранде дома Алана на Спрус-хилл. Солнце опускалось за вершины гор.

Алан был лучшим другом Хэрольда. Он тоже мечтал стать Охотником, но у него были мать и две сестры. Бросить их в такое время означало бы обречь на верную смерть. А у Хэрольда не было никого. Мать умерла от туберкулеза, когда ему исполнилось пятнадцать. Отец — грустный, тихий человек — вскоре после ее смерти отправился на Юг в поисках работы. Больше его никогда не видели.

— Говорят, там, в Карибском бассейне, целый год лето, — мечтательно сказал Алан. — И все у них новое и современное. Как в тех старых журналах, которые нам показывали в школе. У всех дома ванны с горячей и холодной водой. Есть там и рестораны, где готовят блюда из натуральных продуктов. Все красиво одеты и счастливы.

— Потому что они занимаются только одним — убивают друг друга, — ответил Хэрольд.

— Ну и что тут такого?

— Не знаю. Я еще никогда никого не убивал. Ну ничего, как-нибудь привыкну.

— Главное, чтобы тебя самого не убили, — заметил Алан.

— Точно.

— Там Нору встретишь.

Хэрольд кивнул. Нора Олбрайт уехала из Кин-Уэлли два года назад, когда из Монреаля в Нью-Йорк еще ходил автобус, делая остановку в Платсбурге. Вместе с четырьмя подругами она отправилась на поиски работы. Смазливой девушке всегда легче устроиться, чем мужчине, хотя иногда ее работе и не позавидуешь. Обеспеченные иностранцы — особенно из Азии — с удовольствием нанимали хорошеньких американок домашней прислугой, как когда-то сами американцы нанимали миловидных немок и англичанок домработницами и нянями. Несколько девушек из Кин-Уэлли нашли работу на Юге. Нора же отправилась на Эсмеральду — независимый остров в Карибском море, где правил закон Охоты. Оттуда она регулярно присылала деньги.

— Будь осторожен, ладно? — попросил Алан.

— Хорошо.

— А Норе от меня привет передай.

— Конечно.

Они еще немного посидели, наблюдая, как садится солнце и темнеет небо, пока не стало прохладно. В Адирондакских горах всегда были чудесные закаты. Хэрольд внезапно подумал, что он, возможно, никогда уже их не увидит. Солнце будет садиться бесчисленное количество раз, но уже в другом месте.

Глава 3

На следующий день Хэрольд покинул родной город, имея при себе «смит-энд-вессон», тридцать четыре патрона к нему и двести семьдесят пять долларов семьдесят три цента, которые люди собрали ему на дорогу. Хотя сентябрь еще не закончился, в воздухе чувствовалось дыхание зимы, которая на севере штата Нью-Йорк наступала так стремительно, будто бы осени не существовало совсем.

Все свои вещи Хэрольд сложил в легкий рюкзак, «смит-энд-вессон» засунул за пояс, а патроны ссыпал в правый карман, чтобы удобней было доставать. Он надел свой единственный, практически неизнашиваемый костюм из толстой, тяжелой шерсти, доставшийся ему от дяди Люка, который прошлой весной умер от Т-вируса.

Последний раз он посмотрел на горы, на солнечные лучи, отражавшиеся от гладких валунов, на несколько уцелевших после последнего кислотного дождя деревьев и бросил рюкзак в кабину пикапа Биллингза. Машина тронулась с места, и Хэрольд ни разу не обернулся назад.

Джо Биллингз направлялся в Глен-Фоллз, где надеялся разжиться запасными частями для тракторов фермерского кооператива. Со временем стало тяжело поддерживать в рабочем состоянии старые «маккормики», а урожаи были такими скудными, что возникала мысль: нужны ли машины вообще? Впрочем, коней и ослов тоже не хватало, а яков, которых совсем недавно принялись разводить в этих местах, было еще недостаточно, чтобы значительно улучшить положение.

В конце двадцать первого века человеческая близорукость в конце концов проявилась и в Америке. Исчезли леса. Погибли перенасыщенные нитратами поля. В Средней Америке появилось бесконечное количество мертвых зон на местах свалок химических и радиоактивных отходов. В почве прекратились восстановительные процессы. Даже воздух стал портиться. Невозможно было найти работу, и у людей не хватало денег. Изнашивалось оборудование и ремонтные средства. И самое страшное — никому до этого не было дела.

«Холодная война» до сих пор не прекратилась, и государства время от времени бряцали оружием. Но это уже никого не интересовало. Все больше и больше людей желали, чтобы наконец были сброшены эти проклятые бомбы, и на этом все закончилось. Разве это жизнь? Лучше поскорее ее закончить. Старушка Земля летела в тартарары.

Зря вырубались леса и джунгли. Надо было срочно что-то предпринимать для защиты от кислотных дождей. Хэрольд еще помнил те дни, когда на склонах Адирондакских гор росла зелень. Но по-настоящему правительство начало заниматься проблемами экологии лишь пятьдесят лет назад. Но было уже поздно, к тому же денег не хватало. Земля была большой и поэтому выдерживала нескончаемое своеволие людей, пока те не зашли слишком далеко.

В сухих пустынях, на месте которых когда-то шумели леса, почти не осталось зверей. Сначала погибли крупные животные в Африке и Америке. А потом и вся уравновешенная экологическая система стала трещать по швам.

Когда-то плодородные прерии и саванны превратились в пустыни, теперь их покрывала сухая пыль. Опустошение продолжалось, и одна беда тянула за собой другую с такой быстротой, что их даже посчитать было трудно. Возникали эпидемии гриппа и других болезней. Те, кому удалось выжить, расползались по Соединенным Штатам в надежде продержаться до лучших времен. Но наступят ли когда-нибудь лучшие времена? По правде говоря, на это уже никто не надеялся.

Над Североамериканским континентом висела угроза смерти, смерти от голода, болезней и бесконечной цепи бед, в которых люди сами были виноваты.

И все равно людей было больше, чем Земля могла прокормить. Человечество увеличивалось, не имея возможности обеспечить себя едой. Общая гибель была неизбежной. Смерть стала таким привычным явлением, что обязательно должны были возникнуть города наподобие Охотничьего Мира, где как парадоксальная реакция на тяжелые времена возникла ситуация, когда люди аплодировали смерти, платили тем, кто играл с ней в прятки, и награждали победителей.

Глава 4

В Глен-Фоллз Хэрольду пришлось голосовать. Его согласился подвезти владелец магазинчика «Нью-Стенли Стимер», где торговали женским бельем. Они проезжали незасеянные поля, где острые камни торчали из пыльной земли, на которой ничего не росло с тех пор, как ядерные отходы отравили Гудзон, а озеро Чемплэйн превратилось в помойку.

После захода солнца продавец женского белья высадил его на перекрестке дорог на юг от Честертауна среди пустых полей и чахлых сосен. Хэрольд решил остановиться где-нибудь на ночлег, потому что голосовать ночью на шоссе было небезопасно.

Вечер был теплым. Хэрольд подкрепился жареным мясом, выпил воды из фляжки. Ему удалось обнаружить защищенную от ветра лощинку, незаметную с дороги. Не стоило привлекать к себе внимание.

Но его все же заметили. Уже темнело, когда на краю лощинки появились трое с собакой. У двоих были бороды. Невысокого роста, крепкие, одетые в нечто бесформенное серо-коричневого цвета, они нахлобучили шляпы на глаза. Третий из этой компании был высокий и стройный, даже выше Хэрольда. На нем были потертые джинсы и выцветшая пилотка времен гражданской войны. Неестественная кривая ухмылка придавала его лицу выражение умалишенного.

Собака была похожа на гончую, вся в белых и черных пятнах. Увидев Хэрольда, пес ощетинился, но лаять не стал.

— Спокойно, Дилси, — приказал человек в пилотке. — Он вам ничего плохого не сделает, мистер, он у нас только за птицами охотится.

— Хорошая собачка, — пробормотал Хэрольд. Он сидел, прислонившись к дереву спиной, а рюкзак лежал возле его ног.

— Впервые в наших краях? — поинтересовался человек в пилотке.

— Да, я с cевера.

— Собираешься здесь остаться?

— Я иду на юг, — ответил Хэрольд.

— После того, как там прошел Т-вирус, там нечего искать.

— Я слышал об этом, — ответил Хэрольд.

Двое уселись на землю по обе стороны от него на расстоянии пяти футов, а человек в пилотке сел на корточки напротив Хэрольда.

— Может, ты собираешься во Флориду, чтобы наняться рыбаком?

— Может быть.

— Забудь об этом. Рыба там вся передохла, даже вода воняет. Когда-то можно было уехать далеко на юг и жить там, обрабатывая землю. Но теперь, поверь мне, там уже не выжить. Оставайся лучше здесь, с нами. Это Карл, а тот — его брат Дэйл. Меня зовут Тэг Сэндерс.

— Рад с вами познакомиться, мистер Сэндерс. Меня зовут Хэрольд Эрдман. Спасибо за ваше любезное предложение, но лучше я пойду дальше на юг.

— Как хочешь, — сказал Тэг. — Уже поздно, так что будь так добр — брось нам свой рюкзак и выверни карманы. Мы возьмем все, что нам надо, и пойдем своей дорогой. Одежду можешь оставить себе. Как тебе такой вариант?

— Очень любезно с вашей стороны, но дело в том, Тэг, что у меня не так уж много вещей и все они мне нужны.

Тэг покачал головой и вздохнул.

— Все так говорят. Все всем нужно! Но мне и моим парням без этого тоже не обойтись.

— Вам придется довольствоваться вещами кого-нибудь другого.

— Но мне кажется, — продолжал Тэг, — что нас трое, а ты один, хотя и здоровенный. Думаю, что с моей стороны было довольно благородно оставить тебе одежду и жизнь. Как вы считаете, ребята? Но некоторые люди такие невоспитанные. Теперь у тебя только два выхода — или ты отдаешь нам рюкзак и выворачиваешь карманы, или мы это сделаем за тебя.

Братья подвинулись еще ближе. Хэрольд поднялся. В сумерках тускло блеснул «смит-энд-вессон», который он держал в руке.

— Не пойдет. Я буду делать то, что мне нужно, а вы — то, что нужно вам. Это самое лучшее, что я могу предложить. А теперь вставайте и валите отсюда.

Тэг с братьями немного отступили. Однако, казалось, оружие их не слишком напугало.

— В наше время у каждого есть оружие, — процедил сквозь зубы Тэг, — но не у каждого есть патроны. А у тебя, Хэрольд, они есть?

— Лучше это не выяснять.

Тэг рассмеялся.

— Надо же, какой он агрессивный! Чем больше угроз, тем меньше патронов. Дилси!

Собака бросилась на Хэрольда. Прозвучал выстрел — пуля попала в грудь собаке. Упав, Дилси катался по земле и выл, пока Тэг не присел рядом и не перерезал ему горло большим складным ножом.

— Бедный старина Дилси, — сказал Тэг, вставая и вытирая лезвие ножа о траву. — С его помощью мы проверяли наличие патронов. Ты первый, кто их имел и осмелился использовать. У тебя есть еще или это был последний?

— У меня их достаточно, — невозмутимо ответил Хэрольд.

— Тогда мы, конечно, уйдем. Ты же не станешь стрелять нам в спину, правда? Ладно, ребята, разворачиваемся и тихо-мирно уходим. Ладно, Хэрольд?

В этот момент Тэг внезапно бросился на Хэрольда, замахнувшись ножом, пытаясь нанести смертельный удар. Но тот ждал такого поворота событий. В штате Нью-Йорк тоже водились грабители, хотя не так уж и много — грабить было нечего, — но все знали, что так просто они не сдаются. Бандиты считали, что добропорядочные граждане не любят стрелять, даже если у них есть оружие, поэтому, когда нападали на вооруженного человека, рассчитывали на его нерешительность. Когда Тэг с криком бросился на Хэрольда, тот выстрелил ему в плечо, почувствовав отдачу своего «смит-энд-вессона». Братья завопили, будто он попал не в Тэга, а в них, и бросились наутек. Грабитель закрутился на месте и от резкой боли упал. Но тут же вскочил и побежал за братьями.

Хэрольд не стал их преследовать. Стрелять в темноте было делом почти безнадежным, и, кроме того, ему не хотелось никого убивать. Пока ему не станут платить за это деньги, как, по слухам, заведено в Охотничьем Мире.

Хэрольд собрал вещи и минуту постоял над телом собаки.

— Прости, Дилси, у меня не было другого выбора. Что ж, придется искать другое место для ночлега. По правде говоря, спать рядом с мертвой собакой мне не очень-то нравится.

Пройдя полмили, он обнаружил еще одну ложбину, где и устроился на ночлег. Никто в Кин-Уэлли не назвал бы Хэрольда агрессивным; просто у него была цель, к которой он упорно шел, преодолевая любые препятствия.

Глава 5

На следующий день Хэрольду удалось доехать на попутной машине до Олбани. Там он выяснил, что ближайший автобус в южном направлении ожидается только через четыре дня и придется ждать. Хэрольд остановился в приюте Армии спасения, бывшем ранее складом, где ютились более двухсот женщин и мужчин. Хозяева кормили каждого, но суп был таким пресным, что почти не утолял голода. Свободных мест в приюте не оказалось, поэтому Хэрольд получил лишь тарелку супа и приглашение переночевать во дворе.

…Наконец пришел автобус. Это был видавший виды «Грэйхаунд», обитый с двух сторон листами брони. В безлюдных районах штата промышляли банды грабителей. Диспетчер уверял, что местная полиция полностью контролирует местность, но этому никто не верил. Битком набитый старый автобус двигался по шоссе 1-95 на удивление быстро. До самого Сафферна, города на границе со штатом Нью-Джерси, ехали спокойно.

Когда автобус подкатил к местной автостанции, на платформе не было ни души. Внезапно из помещения станции выбежал коротышка в лохмотьях и забарабанил кулаком в дверь.

— Откройте! — завопил он. — Опасность!

— Где? — спросил водитель, открывая двери.

— Вот здесь, — ответил коротышка, вынимая из кармана автоматический пистолет. — Руки за голову, если вам дорога жизнь!

Хэрольд, как и все остальные пассажиры, подчинился приказу. Револьвер торчал у него за поясом, но он не мог его быстро вытащить — мешал рюкзак, лежавший на коленях. Коротышка что-то крикнул на непонятном языке — испанском, как оказалось потом, — и в автобус вошли еще двое тоже с пистолетами в руках. На голове у одного из них красовалась стетсоновская шляпа, когда-то серая, а теперь такого же непонятного цвета и грязная, как и вся его одежда. Одна нога у него была забинтована окровавленным бинтом, и он мог ходить, лишь опираясь на кого-то из своих спутников.

Поднявшись в автобус, он оскалил зубы в ухмылке, снял шляпу и закричал:

— Приветствую вас, леди и джентльмены! Сейчас мы будем вас грабить. Прошу вас, подчиняйтесь моим людям — и все будет хорошо. Comprende? — У него было противное, почти обезьянье лицо, разве что не такое волосатое. А тело казалось прямо созданным для лохмотьев, которые он носил. Правда, улыбка была приятной. — Хуан Лопес, или Малыш-кошкодав, — представился он. — Полагаю, вы уже поняли, что нам от вас нужно. Сейчас мои друзья пройдут между рядами и заберут все, что им понравится. Отдавайте все без сожаления, если не хотите, чтобы мы начали сердиться. Эй, ты! — небрежно бросил он Хэрольду.

— В чем дело? — спросил тот, готовясь выхватить пистолет.

— Вставай, амиго. Бери свой рюкзак. Пойдешь с нами. Но твою пушку я заберу.

Оказывается, он заметил револьвер. Забрав оружие Хэрольда, он сунул его в карман.

— Что вам от меня надо? — возмутился Хэрольд.

— Ничего плохого мы тебе не сделаем, — сказал Малыш-кошкодав, — просто я ранен в ногу, и ты мне немного поможешь.

Грабители закончили обход пассажиров и вылезли из автобуса, прихватив Хэрольда. Малыш свистнул. Из здания станции выбежал тощий человек.

— Сейчас, амиго, — сказал Малыш Хэрольду, — ты посадишь меня на свои широкие плечи, и мы отправимся восвояси.

Сделав красноречивый жест пистолетом, он улыбнулся. Хэрольд осторожно посадил грабителя на плечи. Малыш-кошкодав тихо ойкнул от боли в потревоженной ноге.

— Чато! — закричал он. — Быстро в машину, заводи мотор! А ты, — он похлопал Хэрольда по плечу, — vamos caballo!^[30]

Они бросились к стоянке. Чато, толстяк лет восемнадцати, первым добежал до старого «Бьюика». Когда все остановились возле машины, он попытался завести мотор, но безуспешно.

— Хватит шутить, — сказал Малыш. — В чем дело?

— Я же тебя предупреждал, что карбюратор ни к черту не годится, — стал оправдываться Чато. — Нужны запчасти.

— Но ты же уверял, что машина еще продержится, пока мы ее не отремонтируем.

— Я надеялся.

Мотор совсем заглох. Наверное, сел аккумулятор. Со станции донеслись чьи-то крики. По команде Хэрольд снова поднял Лопеса на плечи. Они засеменили к лесочку за автостоянкой. Позади раздались выстрелы.

— Черт побери, Эстебан! — закричал Малыш-кошкодав. — Как же мы попали в такую переделку? Смотри под ноги, амиго, — сказал он Хэрольду, — не хватало только, чтобы ты упал.

Хэрольд изо всех сил бежал к лесочку. Добежав до опушки, он бросился в густые заросли. Лопес едва успевал наклонять голову, чтобы ветки не били по глазам. Тоненькая ветка хлестнула Малыша по голове, а ветка потолще выбила пистолет из руки.

— Постой! — завопил он.

— Некогда! — прокричал в ответ Хэрольд.

Не снижая скорости, он бежал что было сил почти полмили, потом сбавил шаг, а вскоре и вовсе остановился. Опустив Лопеса на землю, он забрал у бандита свой револьвер и засунул за пояс.

— Ты сможешь как-нибудь собрать своих приятелей?

Малыш кивнул.

— Тогда зови их скорее. Вряд ли те люди со станции до сих пор нас преследуют. Одним словом, нам надо собраться всем вместе и подумать, как действовать дальше.

Малыш-кошкодав приложил ладонь к губам и пронзительно застрекотал.

— Крик сороки, — объяснил он. — Как, неплохо?

— Может, и неплохо, только ни одной сороки, кроме тебя, здесь нет.

Вскоре показались остальные трое грабителей. Они вышли из-за деревьев, целясь в Хэрольда из пистолетов. Малыш махнул рукой, и они опустили оружие.

— Когда я потерял пистолет, ты мог бы меня сбросить и вернуться к автобусу, — обратился он к Хэрольду. — Почему ты этого не сделал?

— По двум причинам. Во-первых, мне показалось, что хотя ты и bandido, но человек честный. Я не мог бросить тебя на произвол судьбы. Если бы пассажиры тебя поймали — не миновать бы тебе виселицы.

— А во-вторых?

— Когда людей разозлят, как сейчас, кровь ударяет им в голову и они уже ничего не соображают. Я подумал, что они могут и не вспомнить, что я не из вашей шайки. И, может быть, даже подумают, что специально подсел в автобус.

Малыш одобрительно посмотрел на Хэрольда.

— Правильно рассуждаешь. Но ты все равно рискуешь.

— Жизнь — штука рискованная, — ответил Хэрольд.

— Хочешь присоединиться к нам?

— Я не против, если вы направляетесь в сторону Флориды.

Малыш-кошкодав рассмеялся.

— Конечно, мы двигаемся на юг. На севере нет ничего, кроме голода. Ну что, пойдешь с нами? Мы хотим добраться до коммуны Ла-Испанидад — это где-то возле озера Окичоби. Там много кубинцев и есть врачи, которые смогут вылечить мою ногу. А теперь нам нужно найти машину. Неплохой план?

— Вроде ничего, пока мы никому не делаем зла.

— Это уж от нас не зависит, — сказал Лопес. — Лично мне никого трогать не хочется. Эстебан, дай мне пистолет. Пора двигаться.

Хэрольд посадил Малыша на плечи.

— Andale caballo! — крикнул Лопес, и его «конь» без перевода уяснил, что по-испански это означает «Но!».

Глава 6

Пройдя между холмами, они вышли на шоссе. У въезда в городок Лейквилль стояла бензоколонка. Какой-то парень как раз заправлял свой разбитый «Форд». Не успел он рассчитаться и уехать, как перед ним возникли четверо грабителей и наставили на него пистолеты. Пятым был какой-то здоровяк. Владелец бензоколонки тут же скрылся в помещении станции и запер за собой дверь.

— Эй, парень, это твоя машина? — спросил Малыш-кошкодав.

— Нет, сэр. Она принадлежит мистеру Уиллингзу, владельцу зернохранилища.

— А твой хозяин неплохой человек?

Парень пожал плечами.

— Вроде неплохой.

— Пускай таким и остается. Но уже без машины. Вылазь, парень, и продолжай свой путь пешком.

Тот вылез, отдал Малышу ключи и стал смотреть, как пятеро бандитов садятся в машину.

— Эй, — внезапно сказал он, — а можно и я с вами?

— Ты что, рехнулся? — спросил Малыш. — Или жизнь надоела?

— Здесь никто долго не живет. Я хочу поехать с вами.

— Придется тебе попроситься к кому-нибудь другому. Больше пятерых эта колымага не выдержит. — Лопес повернулся к Хэрольду. — Я мог бы набрать целую армию вот таких парней, которые хотят к нам присоединиться. Так бы я и сделал, если бы было кого грабить. Но люди с большими деньгами знают, где их прятать, и нам всегда достаются только крохи, которые мы забираем у бедняков.

Усевшись в машину, они тронулись с места. Парень на дороге глядел им вслед.

— Вперед! — крикнул Лопес. — Малыш-кошкодав снова на коне! Я — испанский Джесси Джеймс! Если бы только не простреленная нога. Но это мелочи, главное — добраться куда надо, а там уже доктор меня вылечит. Надеюсь.

За рулем сидел толстяк Чато. У Лопеса оказалась целая куча автомобильных карт. Он приказал ехать окружными путями в Пенсильванию. Хэрольд поинтересовался, почему они едут туда — ведь Флорида на юге.

— Все очень просто. Нам следует держаться в стороне от так называемого Северо-Восточного коридора. Придется за сто миль объезжать Нью-Йорк, Нью-Джерси, Балтимор, Вашингтон, Ричмонд и другие города. Потому что там полиция и полувоенные формирования останавливают все машины для проверки документов. А это нам ни к чему. А возле побережья слишком высокий радиационный фон после какого-то взрыва, который произошел еще до моего рождения. Туда я вообще ни ногой. Слишком уж у меня нежные cojones.^[31]

Им понадобилось два дня, чтобы пересечь Пенсильванию и добраться до Вирджинии. Вечерами они съезжали с шоссе и укладывались спать возле машины. Погода стояла теплая, еды хватало. Однако каждый день приходилось останавливаться для заправки, и это был самый опасный момент. Но совсем не потому, что их разыскивают, как пояснил Лопес. У полиции и так дел полно — где уж ей заниматься какой-то украденной машиной.

— Так в чем же тогда дело? — удивился Хэрольд.

— В наше время полиция останавливает тебя для обычной проверки документов, находит оружие, выясняет, что ты не местный, — и твоя песенка спета.

— Что ты имеешь в виду? Тюрьму?

— Зачем держать людей в тюрьме, где их нужно кормить? Ты каждый день видишь мертвецов вдоль дороги, и большинство погибли не от руки бандитов.

— Ходят такие слухи, но я никогда не верил, что полиция убивает людей.

— Поверь мне, так оно и есть.

Лопес много рассказывал про Ла-Испанидад, коммуну, в которую они направлялись.

— Я много слышал про это местечко еще в Нью-Джерси, откуда мы все родом. Это коммуна во Флориде возле озера Окичоби. Там вообще много коммун, но эта — кубинская. Порядки как в израильском кибуце — у каждого есть право голоса, все много работают днем, а вечерами танцуют до упаду. Неплохо, правда? Лично мне это по душе.

Объезжая главные дороги, они проехали Вирджинию и Северную Каролину, потом повернули на юго-восток, направляясь к побережью. Все шло хорошо до Лисвилля, городка в Южной Каролине, расположенного недалеко от побережья.

Лисвилль оказался обыкновенным городком с высокими старыми деревьями, пока еще живыми. Путешественники зашли в придорожное кафе, чтобы подкрепиться. Они заказали себе гамбургеры и жареную картошку. А когда вернулись к машине, возле нее стоял полицейский фургон. Толстый небритый полицейский опирался на капот их «Форда».

— Ну-ка, ребята, покажите-ка свои удостоверения личности.

С некоторых пор удостоверения стали использоваться по всей стране. Документ Лопеса полицейский рассматривал дольше всех.

— Так, ребята, повернитесь, руки на капот, ноги расставить. Сейчас я вас обыщу. — И он вытащил из кобуры пистолет — полицейский «кольт позитив» 38-го калибра.

— В чем дело? — возмутился Лопес. — Мы просто путешествуем.

— Делай, что тебе приказали! — рявкнул полицейский. У него был высокий, почти детский голос. — То ли вы, то ли кто-то очень похожий на вас наделал дел в одном из местных банков.

— Никаких банков мы не грабили, — искренне запротестовал Лопес.

— Тогда вам нечего волноваться. Расставьте ноги и не заставляйте меня повторять.

— А вот этого не хочешь? — крикнул Лопес.

Все это время он держал руку на пистолете. И выстрелил, не вынимая его из кармана. Пуля попала полицейскому в бедро — тот застонал и упал.

Тут начался настоящий ад. Не успел Хэрольд опомниться, как на улицу выскочили вооруженные люди. Казалось, жители Лисвилля только и делали, что сидели дома с ружьями наготове и ждали, когда начнется какая-нибудь заварушка. Загремели выстрелы, и путь к машине оказался отрезан.

Бандиты бросились за угол здания и пустились наутек. Хэрольд с Лопесом на плечах бежал к лесу, который начинался сразу же за городом. За ним еле-еле успевал Чато.

— Черт возьми! — внезапно выругался толстяк.

У него хлынула кровь изо рта, и он упал. За ним упал Маноло. Начался лес. Хэрольд бежал один, размахивая одной рукой, а другой поддерживая Лопеса.

Лес закончился, и потянулось болото. Идя по щиколотку в мутной жиже, Хэрольд слышал, как стихают звуки погони. Вскоре Хэрольд оказался возле небольшой речушки или заболоченного рукава — трудно сказать. На берегу виднелось что-то наподобие деревянного причала, к которому была привязана одна-единственная лодка. Вокруг не было ни души.

— Что ж, Лопес, — сказал Хэрольд. — Придется становиться моряками.

Но бандит молчал. Взглянув на него, Хэрольд понял, почему тот смотрит на него стеклянными глазами. Получив три пули в спину, Малыш-кошкодав спас ему жизнь, хотя совершенно не собирался этого делать.

— Черт возьми, — выругался Хэрольд, осторожно опуская Лопеса на землю. — Прости, друг, — сказал он трупу. — Жаль, что ты так и не увидишь своей коммуны. Придется кому-нибудь другому похоронить тебя, иначе мне никогда не добраться до Эсмеральды.

Он отвязал лодку, взял весло и оттолкнулся от берега.

Глава 7

Хэрольд греб целый день. В зеленоватой слизкой воде плавали стволы деревьев и ветки. Это не то что дома, где вода была кристально чистой, хотя и неживой. Хэрольду впервые пришлось взять в руки весло, но он быстро сообразил, как с ним управляться. Пистолет был спрятан в рюкзак. Больше он останавливаться не собирался. Если эта река тянется до Флориды, то он преодолеет весь путь на лодке.

Но как Хэрольд ни старался, больше двух миль в час сделать не удавалось. Если так и дальше пойдет, то он и за год не доберется до Флориды. Но все равно лучше держаться воды, пока он не окажется на безопасном расстоянии от Лисвилля.

Вечером он привязал лодку к манговому дереву и проспал в ней всю ночь. Утром Хэрольд доел последний кусок мяса и снова тронулся в путь. Пришлось грести весь день. Ближе к вечеру он почувствовал голод, но еды осталось мало. Пришлось лечь спать без ужина.

Утром он снова взялся за весло и скоро оказался в болоте. Грести становилось все труднее и труднее. Часто мимо проплывали трупы.

Увидев на берегу речки одинокий причал, он направил к нему лодку. Привязав ее, Хэрольд выбрался на берег.

К полудню он дошел до развалин какого-то города. Наверное, Саванны. Город простирался на несколько миль и на первый взгляд казался безлюдным. Но Хэрольд заметил, что неподалеку, за рядами обвалившихся зданий, кто-то прячется от него, распугивая крыс и мышей.

Он нащупал в кармане свой «смит-энд-вессон», но не стал его вытаскивать, пока прятавшийся не предстал перед ним, выйдя из прохода между двумя сгоревшими зданиями. Это был невысокий старик с облачком седых волос вокруг лысины. Он был похож не на бандита, а скорее на сумасшедшего.

— Вы дружески настроены? — поинтересовался он.

— Конечно, — ответил Хэрольд. — А вы?

— Я опасен лишь в словесных стычках, — объявил старик.

Они уселись возле развалин бывшего кафе. Человек, который назвался профессором, оказался ученым-путешественником и читал лекции во всех городах, которые ему приходилось посещать. Оказалось, что им с Хэрольдом по пути.

— О чем ваши лекции? — поинтересовался Хэрольд.

— Обо всем, — ответил старик. — Одна из моих самых любимых — тема номер тридцать два: «Почему человечество не способно развиваться стабильно».

— Какое смешное название, — заметил Хэрольд.

— Вы же рассудительный молодой человек и, я думаю, меня поймете, — сказал профессор. — Как раз в этой лекции я привожу доказательства, что стабильно развиваться мы сможем лишь тогда, когда освободимся от неверия в собственные силы. Когда люди поверят в себя, они поймут, что все их предыдущее существование было просто никчемным. Никчемность — враг рода человеческого, страшнее самого дьявола. Можно легко доказать, что великие цивилизации доколумбовой Америки исчезли только потому, что поняли, насколько они никчемны по сравнению с испанскими конкистадорами. Индейцы видели в испанцах нечто такое, чего не могли понять умом и даже не пытались этого сделать. Поэтому испанцы их всех уничтожили. Отсюда вывод — никчемность ведет к гибели цивилизаций. Индейцы считали испанцев богами, поскольку находились на низком уровне развития. Они полагали, что их покорили не люди, а боги.

Хэрольд кивнул.

— Ничего не поделаешь, когда тебя уничтожают боги.

— Они потерпели поражение от Weltanschauung^[32] новой технологии. Новая технология меняет существующий мир, давая возможность одерживать все новые и новые победы над природой, — продолжал профессор.

— Кстати, нет ли у вас чего-нибудь поесть, профессор?

— Я как раз собирался задать вам аналогичный вопрос.

— Тогда можно идти дальше.

— Несомненно. А я могу вам процитировать избранные места из лекции номер шестнадцать: «Про утерю автономий».

— С удовольствием послушаю, — ответил Хэрольд. — Ваши лекции начинают мне нравиться, профессор.

— Люди пытаются найти забвение при помощи любви, войны, охоты, различных веселых или жестоких развлечений, лишь бы только не думать про то, что они не могут существовать автономно, что они не боги, а всего лишь звено в бесконечной цепи, которая состоит из людей, амеб, гигантских газовых образований и всего прочего. Существует масса доказательств того, что распад самовлюбленных индивидуалистичных западных рас произошел исключительно из-за недочетов в собственной философии. Они слишком верили в интеллект. Его подвергли испытаниям — и он предал людей. Интеллект должен стать конечной точкой эволюционного развития.

— А что будет дальше? — спросил Хэрольд.

— Никто не знает, что сейчас происходит. Вернее, мы знаем, что происходит в каждой местности отдельно, но не понимаем значения этих процессов — если они вообще имеют какое-нибудь значение. Миф о совершенстве человека рухнул. Продолжительность нашей жизни никогда уже не будет такой, как сто лет назад. Слишком уж много стронция в наших костях. Слишком много цезия в печенке. Наши внутренние будильники заведены на слишком короткий срок. Наша находчивость уже ничем не может нам помочь. Сейчас мы напоминаем пациента, который, умирая на операционном столе, пытается строить планы на будущее.

— Мысль глубокая, — заметил Хэрольд, — но что все это значит?

— Не следует относиться к этому слишком серьезно. Просто мои слушатели любят, когда я изъясняюсь высокопарным стилем.

— И все-таки мне нравятся ваши лекции. Некоторые мысли напоминают мне те странные картины, которые иногда появляются в моем воображении. Никогда бы не подумал, что человек может задумываться над такими вещами. Я имел в виду, что для меня они вообще не существуют.

— А что же тогда существует? — поинтересовался профессор.

Хэрольд задумался.

— Ну, сначала надо представить, чем ты хочешь заняться, а потом думать, как идти к цели.

Профессор кивнул.

— Правильно, но неужели у вас нет внутреннего «я», которое за всем следит и подвергает сомнению все ваши решения?

— Нет, не думаю.

— Тогда, возможно, вы социопат — человек, неспособный чувствовать, — констатировал профессор.

— Полагаю, что вы снова ошибаетесь, — невозмутимо ответил Хэрольд.

— Тогда вы — Новый Человек, — сказал профессор таким тоном, что невозможно было понять, шутит он или говорит серьезно.

— Может быть. А сейчас давайте поищем что-нибудь съедобное.

— Психическое раздвоение личности, — объявил профессор. — Благодарите Бога, что вы неагрессивны.

Они шли через развалины нефтеочистительного завода, которые тянулись на несколько миль. Завод не действовал уже много лет. Трубы проржавели. Асфальт на гигантских автостоянках потрескался. Завод выглядел кладбищем мертвых машин. Хэрольду было непонятно, зачем здесь использовалось так много техники.

Пройдя завод, они достигли места, где переплетение автострад образовывало развязку в форме листка клевера, но теперь дороги заросли травой и даже небольшими деревьями. Рядом с шоссе 95 росли маленькие яркие цветочки. Заросшая автомагистраль своими правильными кольцами напоминала сад, спланированный каким-то великаном.

Путешественники добрались до невысоких зеленых холмов, перевалили через них и спустились к полю, через которое шла тропинка к невысоким строениям.

— Это Мэйплвуд, — сказал профессор.

В центре городка стояло длинное и низкое здание, которое могло одновременно вместить сотни, а может быть, и тысячи людей. Такого Хэрольд еще никогда не видел.

— Это торговый центр — самая большая святыня американской жизни, — объяснил профессор. — Для американца он был тем же, чем для римлянина атриум или рыночная площадь для испанца. Здесь собирались люди, чтобы исполнить ритуал покупки еды, назначали свидания лицам противоположного — хотя и не всегда — пола.

— Профессор, — сказал Хэрольд, — у вас действительно очень странные взгляды на многие вещи. Лучше пойдемте в город и поговорим с горожанами. Может, у них найдется что-нибудь съестное.

Глава 8

Из города донесся барабанный бой, извещая о появлении чужаков. Большинство маленьких американских городков были отрезаны от остального мира и для передачи информации пользовались барабанами, как когда-то в незапамятные времена индейские племена, а прирожденная клановость требовала от белых, цветных и латинов делать так, как полагается настоящему племени. То есть использовать барабаны. У местных жителей это получалось неважно, ведь здесь в основном жили белые, у которых не хватало чувства ритма. Но они относились к делу очень серьезно и с большим энтузиазмом.

— Вы прибыли как раз во время великой потакавы, — сказал один из представителей местной власти, выходя из толпы и обращаясь к чужакам.

— Прекрасно, — сказал Хэрольд. — А что такое «потакава»?

— Потакава, — охотно принялся объяснять тот, — это старинное индейское слово, обозначающее День сезонной распродажи. В этот день согласно давним традициям нашего племени можно было что-нибудь купить со скидкой.

— Тогда мы действительно пришли вовремя, — согласился Хэрольд.

— Мы всегда рады покупателям-чужеземцам, — уверил их представитель власти. — Ваше появление — большая честь для нашей деревни.

— Вроде нормальные люди, — высказал свое мнение Хэрольд, когда они через некоторое время уже отдыхали в тихой местной гостинице.

Путешественники поели жареного мяса опоссума и угрей со стручками перца.

Городок назывался Мэйплвуд, то есть «Кленовый лес», гостиница — «Кленовая поляна», а комната, в которой они остановились, — Кленовый зал.

— А доски-то сосновые, — обратился к профессору Хэрольд, постучав костяшками пальцев по стене.

— Это не имеет никакого значения, — ответил старик. — Мэйплвуд не означает какой-то определенный вид древесины — в данном случае кленовой, — а является названием данного города.

— Да, — вздохнул Хэрольд, — мне надо еще многому научиться. А что мы будем делать дальше?

— Насколько я понял, они ждут, чтобы мы сделали какую-нибудь покупку, — высказал свое предположение профессор.

— Ну это не так уж и сложно.

— Самое главное — купить то, что нужно, иначе мы нанесем им оскорбление.

— Но не убьют же они нас за это?

Профессор пожал плечами.

— Кто знает? Кого тут интересует судьба каких-то чужеземцев? Жизнь здесь ценится недорого.

— Тогда, — сказал Хэрольд, — пойдем и купим то, что нужно. А что это может быть?

— Эта вещь меняется каждый год, — хмуро объяснил профессор.

В эту секунду в комнату просунулась голова уже знакомого им представителя власти.

— Время делать покупку, — широко улыбаясь, сообщил он.

Хэрольд с профессором встали и пошли за ним к ярко украшенному супермаркету. Их сопровождающий был при полном параде — по традиции племени он надел дорогой шерстяной пиджак, брюки фирмы «Голливуд» и туфли, изготовленные на известной фабрике «Том Макэнн». Так одевались в больших городах крупные бизнесмены, исполняя никому не понятные теперь действия еще тогда, когда существовали те большие города.

Втроем они зашли в супермаркет. Полки в магазине оказались пустыми. Хэрольд удивился, но профессор напомнил ему, что они принимают участие в символическом ритуале покупки. Настоящие товары не здесь, а во дворе, где им придется делать выбор между жизнью и смертью.

За супермаркетом стояли ряды палаток, напоминавшие восточный базар. На манер индейских вигвамов, они были сделаны из искусственных оленьих шкур, натянутых на металлические каркасы, которые покрасили под дерево. Перед каждой палаткой, скрестив ноги,сидел хозяин, а рядом стоял кто-то из его семьи — жена, сын или дочь, — чтобы в любую секунду помочь обслужить покупателя. По давней индейской традиции к покупателям относились с большим уважением.

На низких столиках перед палатками были навалены вещи, которые сильно отличались от тех, что продавал в своем магазине мистер Смит в Кин-Уэлли. Мистер Смит, например, никогда не торговал битыми электролампочками, а тут их была целая куча. В другой палатке продавали поломанную мебель, рядом — битую фарфоровую посуду. Была также палатка, битком набитая лоскутами разноцветного полотна. Предлагали и безнадежно покалеченную технику для сельскохозяйственных работ.

Хэрольд обнаружил, что на всем рынке нет ни одной целой или полезной вещи. По словам профессора, все здесь было «чисто символическим». Но тем не менее от них ждали покупки. Но какой?

Хэрольд наморщил лоб. Почему бы профессору не выбрать самому? Он человек образованный и должен разбираться в таких вещах.

Бросив взгляд на своего спутника, Хэрольд понял, что все его надежды напрасны. На лице старика было написано: «Выбирай сам».

Хэрольду было знакомо такое выражение лица. Взгляд раба, означающий: «Я боюсь выбирать, выбери ты за нас обоих».

Хэрольд резко повернулся, подошел к ближайшей палатке и вытащил из кучи предметов погнутый лом длиной фута в три.

— Сколько стоит? — спросил он сопровождающего.

Тот обратился к продавцу на каком-то непонятном языке. В этом городке наряду с испанским и английским языками говорили на своем собственном диалекте.

Продавец изобразил на лице гримасу, должно быть, стараясь показать, как он желает угодить покупателю, и ответил:

— Сегодня День сезонной распродажи, кроме того, мне нравится твое лицо, поэтому я возьму с тебя всего два доллара.

Увидев, что Хэрольд вытаскивает из заднего кармана вытертых почти добела джинсов потрепанный кошелек, зеваки подошли поближе. Он не спеша открыл его, а любопытные, разинув рты, подвигались все ближе и ближе. Можно было подумать, что они никогда не видели, как кто-то что-то покупает. Для них происходящее имело религиозный смысл, и надо было это учитывать. Профессор затаил дыхание, когда Хэрольд протянул продавцу два доллара.

— А теперь, — объявил сопровождающий, — ты должен ответить на один вопрос.

— Хорошо, — согласился Хэрольд. Его лицо было спокойно.

— Зачем ты купил лом?

Хэрольд улыбнулся. Он стоял перед толпой, выше и шире в плечах любого из присутствующих. Сжав в кулаке лом, он положил его на плечо. Толпа отступила.

— Я купил его для того, чтобы размозжить череп любому, кто ко мне пристанет.

Несколько минут царила мертвая тишина. Толпа переваривала его слова.

— Кроме того, — продолжал Хэрольд, — я родом из тех мест, где существует традиция покупать полезные вещи.

Секунду толпа обдумывала его слова, а потом люди облегченно вздохнули. Этот звук напоминал «Аминь!». Хэрольд произнес волшебные слова, которые делали его — хотя и временно — братом общины. Он дал понять, что пришел оттуда, где, как и в Мэйплвуде, существуют обычаи.

Глава 9

Несколько часов спустя, попрощавшись с профессором, Хэрольд добрался до шоссе и стал голосовать.

Через два дня он пересек границу штата Флорида. Если учесть состояние дорог, двигался он довольно быстро. Водители грузовиков охотно брали его с собой, потому что он был достаточно силен, чтобы помочь грузить вещи, да и вид у него был неагрессивный. С первого взгляда становилось ясно, что Хэрольд — свой парень.

Последний раз он остановил машину перед разрушенной военной базой «Мыс Канаверал». В кузове грузовика лежали доски и какие-то металлические детали, которые водитель хотел продать или обменять на еду. С ним Хэрольд и проехал остаток пути до Майами.

Город выглядел еще хуже, чем предполагал Хэрольд. От величественных зданий вдоль Флэглер-бульвар остались только бетонные каркасы, опаленные огнем. По улицам ходили угрюмые люди в лохмотьях. Т-вирус наделал здесь немало дел. Кое-где вдоль дорог попадались мертвые тела. Даже карликовые пальмы выглядели настолько утомленными, что, казалось, могли завянуть в любую секунду. Хэрольда угнетала мысль, что на юге жизнь оказалась такой же паскудной, как и на севере. Но он не собирался здесь оставаться. Он собирался на Эсмеральду, где Охота была официально разрешена и где человек имел возможность заработать на хлеб.

Остров находился в двухстах милях к юго-востоку от Майами, недалеко от Кубы и Гаити, и принадлежал к Багамскому архипелагу. Расспросив дорогу, Хэрольд отправился в доки Диннер-Ки. Он рассчитывал наняться на какое-нибудь судно, направляющееся на Эсмеральду. Но чернокожие рыбаки не понимали английский язык и только качали головами, когда он пытался заговорить с ними на ломаном испанском.

Потратив на уговоры три дня и проведя три ночи на пляже с пистолетом в руке на всякий случай, Хэрольд решил купить билет на самолет на те деньги, которые ему собрала община в Кин-Уэлли. Самолет, на котором он вылетел, раньше использовался для транспортировки скота.

Глава 10

Салон был забит до отказа. Через проход от Хэрольда сидели трое мужчин среднего возраста. Двое из них все время подтрунивали над третьим — «добрым старым Эдом», — намекая на его желание стать Охотником, что тот категорически отрицал. Это был хмурый мужчина в клетчатом костюме фирмы «Монтгомери Уорд», с простым обветренным лицом крестьянина и шапкой седых волос. Он казался старше своих приятелей. Видно было, что шутки друзей ему не очень нравятся, и он уже стал немного нервничать.

Хэрольду быстро надоели их разговоры, и он отправился в небольшой грязный бар. От самого Кин-Уэлли он не тратил денег, а потому решил теперь позволить себе бутылку пива. Он опорожнил ее уже почти наполовину, когда в бар зашел «добрый старый Эд». Взглянув на Хэрольда, он сел рядом и тоже заказал пиво. Отпив глоток, он обратился к Хэрольду:

— Надеюсь, мы не очень шумели?

— Мне это ничуть не мешало, — пожал плечами Хэрольд.

— Им нравится надо мной подшучивать, — продолжал Эд, — но их шутки не злые. Мы знакомы с детства. И все трое живем в двадцати пяти милях от Седар-Рэпидс, штат Айова. Они нападают на меня потому, что я увлекаюсь оружием. На Среднем Западе я выиграл несколько соревнований на быстроту реакции. Естественно, я выигрывал у машин, а не у живых противников. Но, как я понял, для соревнований в Охотничьем Мире одной реакции маловато. Это дело не для меня. Я еду туда как турист.

В баре сидели и другие посетители, и вскоре завязался общий разговор. Старик, чье лицо напоминало мятый бумажный пакет, заявил, что нынешний Охотничий Мир не что иное, как жалкая пародия на Охоту старых добрых времен, когда ее еще не запрещали в Соединенных Штатах.

— Тогда Охотничий компьютер был богом. Справедливым богом. Одинаково справедливым для всех. Правила были простыми и обязательными для каждого. Честные правила. Не то что теперь — какие-то Карточки Предательства, Карточки Вендетты и другие идиотизмы. Сейчас все это превратилось в коммерцию самого низкого пошиба, а правительство Эсмеральды закрывает на все глаза. Я даже слышал, что некоторые перестрелки там планируются заранее.

Мужчина с правильными чертами лица в надвинутом на лоб стетсоне перевел взгляд со стакана на собеседников.

— Сомневаюсь, что перестрелки можно запланировать. Трудно предугадать, когда начнется стрельба, если обе стороны вооружены.

— Сейчас люди способны на все. Кстати, меня зовут Эд Макгро. Я из Айовы.

— Текс Драза из Вако, Техас.

Спор продолжался, когда Хэрольд допил пиво и вернулся на место. Его сосед — полный загорелый мужчина в гавайской рубахе — дремал от самого Майами. Внезапно он проснулся и спросил:

— Что, уже прилетели?

В этот момент уставшая стюардесса в костюме грязно-зеленого цвета объявила по шипящей радиосети:

— Леди и джентльмены, посмотрите в иллюминаторы направо. Под нами остров Эсмеральда.

Через поцарапанный плексиглас Хэрольд увидел темное пятно на блестящей поверхности моря, которое увеличивалось в размерах. Поросшие деревьями холмы, песчаные пляжи, на которые набегали пенистые волны. А дальше виднелся силуэт другого, более крупного острова.

— А это что за остров? — спросил Хэрольд у своего соседа.

Тот искоса посмотрел на него и пожал плечами.

— Что-что… Гаити.

Самолет быстро снижался над Эсмеральдой, разворачиваясь над Моргантаунским аэропортом, расположенным возле залива Мошуар.

Зажглись надписи «Не курить» и «Пристегнуть ремни», а стюардесса объявила:

— Леди и джентльмены, через несколько минут наш самолет совершит посадку на острове Эсмеральда. Прошу вас воздержаться от курения. Спасибо. Желаю вам приятно провести время в Охотничьем Мире.

Глава 11

В отличие от майамского, это был отменный аэропорт, сиявший чистотой. Пальмы в кадках, высокие потолки с флюоресцентным освещением, пастельные цвета, настенные фрески в карибском стиле. Таможенные и иммиграционные службы работали быстро. Правда, казалось, их совсем не интересовало, кто прилетел этим рейсом. Полицейский в форме с иголочки даже не взглянул на грязный от пота и пыли костюм Хэрольда и пропустил его вместе с остальными пассажирами в здание аэровокзала. Наконец-то он здесь — в центре Охотничьего Мира.

Из переполненного аэровокзала Хэрольд вышел на стоянку такси и автобусов. В очереди стояли человек сто, поэтому Хэрольд закинул рюкзак на плечо и пошел по дороге, надеясь добраться до города на попутке. Впрочем, он был готов проделать весь путь пешком. Он уже свернул за угол аэровокзала, когда рядом с ним затормозил белый спортивный автомобиль.

— Если вам в город, — сказал водитель, — то вы идете в противоположную сторону.

— Черт побери! — выругался Хэрольд. — А может, вы меня подбросите?

Водитель открыл дверцу. Это был крупный загорелый мужчина ростом почти с Хэрольда, но гораздо более приятной наружности, с классическим итальянским лицом — кожа оливкового цвета, карие глаза и темная щетина на подбородке. На нем были спортивного покроя куртка из верблюжьей шерсти и синий шерстяной шарф.

— На Охоту приехали? — поинтересовался он.

— Еще не решил.

— Разрешите представиться, — сказал водитель. — Майк Альбани. Меня все знают. Я первоклассный Наводчик.

— Наводчик? А что это значит?

— А я-то думал, что все знают, кто такие Наводчики, — покачал головой Альбани. — Это, так сказать, советники Охотников. Мы обеспечиваем их всем: машинами, оружием, патронами и, самое главное, информацией. Мы организуем для вас убийство или узнаем, кто на вас охотится, когда придет ваша очередь быть Жертвой.

— А что вы получаете взамен?

— Такая помощь обойдется вам в четверть взноса за вступление в Охоту плюс накладные расходы. Поверьте мне, игра стоит свеч. Или вы думаете, что, купив телефонную книгу и дорожный атлас, вы сами сможете все рассчитать? Кто будет ломать голову над организацией вашей охраны, кто узнает, насколько защищен ваш противник? Это мое дело, и тут я — непревзойденный мастер. Так что, если вы решите стать Охотником, предлагаю обратиться ко мне.

— Спасибо за совет, — поблагодарил Хэрольд. — Буду иметь в виду.

— Может, вы хотите осмотреть город? Я могу организовать экскурсию и знакомство с ночной жизнью Эсмеральды.

— Вы считаете, что меня пустят в ночной клуб в таком виде?

Альбани осмотрел дешевый костюм Хэрольда и стоптанные башмаки, заляпанные грязью штата Джорджия.

— Откуда мне знать — может, вы эксцентричный человек. Иногда так одеваются миллионеры.

— Если бы я был эксцентричным миллионером, — ответил Хэрольд, — я бы одевался, как вы.

— Кто знает, может, вы и разбогатеете. За Охоту хорошо платят. Куда вас подвезти?

— Не знаю, — ответил Хэрольд. Сначала он решил поехать к Норе, но передумал. Он уже неделю не брился, а его кожа стала такой же серой, как костюм. — Есть тут какой-нибудь дешевый отель?

— «Эстрелья дель Сур», как раз в центре. Расценки выше, чем в Южных доках, но там вашу комнату не ограбят. По крайней мере, пока вы в ней находитесь.

— Спасибо за предупреждение.

Они ехали по четырехрядному шоссе, которое пересекало равнину. За окном автомобиля мелькали магазины сувениров и фабрики с плоскими крышами. Дорожные щиты рекламировали гостиницы, рестораны, масло для загара, сигареты. Повсюду росли пальмы, напоминая о близости Карибского моря. Такого процветания Хэрольду еще не приходилось видеть, разве что по телевизору в программах про американскую жизнь до того, как все полетело вверх тормашками и природа-мать стала затягивать петлю на шее человечества. Через несколько минут они оказались в столице — городе Эсмеральде. Хэрольда поразила чистота улиц и отсутствие нищих.

— Тут и правда живут богатые люди, — заметил он.

— У нас круглый год туристы. Эсмеральда пользуется огромной популярностью у европейцев, а в последнее время стали приезжать и азиаты. Туризм — основа нашей экономики.

— А много людей приезжает, чтобы участвовать в Охоте?

— Да нет, — скривил губы Альбани, — большинство приезжает, чтобы посмотреть. Они не хотят никого убивать. Нет-нет, им только хочется попасть на остров, где мужчины носят оружие, устраивают дуэли и охотятся друг на друга. Им нравится, ничем не рискуя, наблюдать за происходящим через пуленепробиваемые стекла кафе и ресторанов. Так они утверждают. Но что удивительно — многие из них потом становятся Охотниками. Наверное, что-то есть в здешнем воздухе. Нам выгодно, чтобы они приезжали сюда убивать. Если бы количество Охотников постоянно не пополнялось за счет приезжих, через год на острове не осталось бы ни души. Видите ли, у нас очень низкий прирост населения. Сюда приезжают не семьи создавать.

Альбани остановил машину возле ветхого четырехэтажного здания. Выцветшие буквы на фасаде сообщали, что это гостиница «Эстрелья дель Сур».

— До свидания, — попрощался Альбани. — А если решите принять участие в Охоте, кто угодно вам скажет, как меня найти. Я один из лучших Наводчиков и беру недорого.

Глава 12

Эсмеральда — продолговатый плоский островок, расположенный в юго-восточной части Багамского архипелага недалеко от Большого Инагуа. Отсюда легко добраться до Гаити. В 2021 году обанкротившееся багамское правительство продало все права на этот остров консорциуму международных инвесторов, штаб-квартира которого находилась в Берне, в Швейцарии. С точки зрения генерала Ласаро Руфо, который возглавил военный переворот на Багамах, это был необходимый шаг, так как правительство позарез нуждалось в свободно конвертируемой валюте. Что там какой-то островок, тем более такой безлюдный, как Эсмеральда, когда тебе надо заботиться еще о семистах других! За никудышный клочок суши были заплачены большие деньги.

Но только не для корпорации «Охотничий Мир» — международного консорциума состоятельных бизнесменов, которые придерживались одного принципа — получение максимальных доходов при быстром обороте средств. Убийство было идеальным товаром, даже лучше наркотиков, ибо тот, кто его производил, сам поставлял все необходимое — свою жизнь, свое оружие, свою смерть. Убийство по всем правилам, исполненное по-деловому и по обоюдному согласию, было даже социально приемлемым актом. И, кроме того, в нем был заложен огромный потенциал спортивного азарта для тех, кто уже все перепробовал.

Много разных стран хотели разместить Охотничий Мир на своей территории, но совет директоров консорциума решил создать для него собственную страну. Таким образом, все проблемы, которые могли бы возникнуть с правительством, они решали, создав свое собственное правительство. Еще одним стимулом для вкладчиков стал тот факт, что вместо уплаты налогов они могут собирать их сами.

С самого начала проект Охотничьего Мира разрабатывался с привлечением лучших умов, на него выделялись бешеные ассигнования. Моргантаун — маленькую занюханную столицу острова — сровняли с землей, создав на его месте архитектурный проект совершенно нового города, и в кратчайшие сроки вдохнули в него жизнь. Новый город — Эсмеральда — отличался от кроличьих нор из стали и стекла, которые после долгой борьбы за освобождение от хорошего вкуса стали венцом архитектуры современной урбанистики.

Эсмеральда напоминала средневековый городок, тут даже возле супермаркетов не было автомобильных стоянок. Почти половину зданий построили из светлого известняка, залежи которого были обнаружены на острове. А для самых главных строений, таких, как Охотничья академия и Колизей, использовали импортируемый известняк и итальянский мрамор. Поэтому с самого начала Эсмеральда походила на колониальный город прежних времен, город эпохи Возрождения, который, как мираж, появился на плоском коралловом острове.

Мягкий тропический климат острова в сочетании с прекрасно стилизованным под старину городом был и так прекрасной приманкой для туристов, даже без официально разрешенных убийств. На Эсмеральде можно было наслаждаться блеском минувших времен, пользуясь при этом всеми достижениями современности.

Не только забавы и опасности посреди невероятной красоты природы притягивали туристов в Охотничий Мир, приезжали сюда и серьезные ученые. На острове располагались всемирно известные музеи ассирийского и хеттского искусств, полностью выкупленные у обанкротившейся Англии и перевезенные на Эсмеральду для придания острову еще большего шика. Здесь также размещались известные курорты с гостиницами — «Рокфеллер Хилтон», «Холидей Форд», «Дорадо дель Сур», «Кастильо», «Кантинфлас», — площадки для гольфа, теннисные корты, были непревзойденные возможности для подводной охоты и кухня всех пяти континентов.

А если на вашем электронном банковском счету не хватало средств на отпуск по первому классу, Охотничий Мир предлагал более дешевый вариант — карнавальное поселение на пляже Де Ланси, разместившееся на южном берегу острова. Именно тут ежегодно происходили современные Сатурналии — смесь эсмеральдского карнавала с Марди Гра.

Главным компонентом этой мешанины была Охота, то необычное человеческое занятие, когда люди рисковали своей жизнью, сражаясь один на один в соответствии с установленными правилами. Охота являлась чем-то вроде контролируемого беззакония, которое возвеличивало самые низкие инстинкты. То, что было официально разрешено в Охотничьем Мире, человечество пыталось искоренить с самого начала своего существования. Но напрасно.

Весь мир приходил в упадок, а Охотничий Мир продолжал процветать. В него отовсюду стекались люди, чтобы собственными глазами увидеть отказ от моральных устоев и чудо экономической стабильности. Убийство всегда было хорошим бизнесом. Охотничий Мир не обошел вниманием и секс с наркотиками, завершив таким образом круг своих инвестиций в те вещи, которые нравятся людям.

Почти во всем мире люди не доверяли переменам и чурались всего нового. Художники стремились использовать уже известные мотивы, а не творить что-то свое. Мода почти исчезла. Понемногу люди стали и одеваться, и действовать одинаково. Конформизм стал нормой. Наука совсем захирела. Медицина радикально изменилась с фаустовских времен двадцатого столетия. Врачи уже не стремились спасти чью-то жизнь. Теперь речь шла о спасении замученного болезнями населения в целом, а его численность постоянно уменьшалась.

Теоретическая физика вот уже почти целое столетие не предлагала ни одной новой важной космогонической теории, а за последние тридцать лет не было открыто ни одной новой элементарной частицы.

Наука задыхалась от недостатка ассигнований, но это никого не волновало. Люди даже радовались, что ее развитие застопорилось. Ведь всем известно, что наука — штука опасная. В конце концов, именно она вытащила атомные бомбы и все остальные беды из ящика Пандоры с гениальными идеями. Не пришло ли время установить мораторий на гениальные идеи и постараться что-нибудь исправить или хотя бы сделать из всего этого какие-нибудь выводы?

Современный относительно спокойный период мировой истории стал результатом ядерной войны 2019 года между Бразилией и Южной Африкой. Кто бы мог подумать, что какое-то мелкое недоразумение касательно прав на вылов рыбы приведет к войне, которая унесет двенадцать миллионов жизней на двух континентах и едва не подтолкнет все человечество к самоуничтожению? Нынешняя эра застоя началась после прекращения военных действий между Южно-Американской федерацией во главе с главным проводником новой — хотя и недолговечной — идеологии Карлосом Эстебаном Саенсом и Южной Африкой, возглавляемой чернокожим правителем Чарльзом Граатцем.

Война, получившая название Рыбной, закончилась 2 июня 2021 года после внезапной смерти Саенса, причины которой не установлены и по сей день. Смерть диктатора через несколько часов после повторного обмена стран ядерными ударами вызвала страшную панику в правящем кабинете Южной Америки. Ранее запланированное вторжение в район Замбези пришлось отложить до выборов нового главы правительства. Перед африканцами открылись невиданные возможности.

Однако случилось неожиданное. Хотя во вражеском стане и царила суматоха и кто угодно сразу бы использовал данное преимущество, Чарльз Граатц удивил всех. Вместо того чтобы немедленно воспользоваться ситуацией, он в одностороннем порядке прекратил боевые действия, объявив, что африканцы больше не собираются спорить из-за прав на вылов рыбы.

Якобы он сказал: «Стремление воспользоваться преимуществом в такой ситуации было бы сумасшествием. Зачем уничтожать весь мир из-за какой-то рыбы? Если ни одна страна не захочет поступаться своими интересами — разве что в случае полного поражения, — война станет постоянным явлением. От имени моих зулусских избирателей, а также от имени наших белых, черных, цветных и других меньшинств я официально заявляю — если американцам это так важно, пусть ловят свою рыбу».

Следовало отдать должное и Южной Америке во главе с новоизбранным генералом Реторио Торресом. Торрес заявил, что в рыбном споре для них был важен принцип, а не рыба. И со свойственной ему рассудительностью предложил, чтобы в этом конфликте разобралась ООН.

Кризис закончился быстро и неожиданно, и мир оказался в удивительной ситуации, когда не существовало ни одного кризиса, который бы требовал срочного решения и посредством которого можно было развязать новую войну. И ни одна страна не стала спешить создавать кризисную ситуацию, как это случалось раньше. Несмотря на все прогнозы, на земле воцарился мир.

Люди устали жить под дамокловым мечом, устали бояться оказаться на грани уничтожения. Когда-то важные вопросы национальностей, рас, религий, политики, социальных теорий и политической власти стали теперь никчемными перед лицом нового всеобщего императива — «Не раскачивайте лодку».

Все человечество, внезапно оказавшись в состоянии мира — неслыханное дело за всю историю цивилизации, — решило, что наступило время оставить все так, как есть, забыть про все национальные интересы и подождать конца периода полураспада радиоактивных элементов, оставленных в наследство двадцатым веком, не прибавляя к ним новых.

Настало время, когда наконец можно было уделить внимание атмосфере и дать возможность планете со всеми ее обитателями спокойно дышать чистым воздухом.

Время размышлять, отдыхать, заниматься своими домашними делами.

Так начался период мира, который называли по-разному: «Перемирие», «Время великого застоя», «Начало нового средневековья».

И вот какая появилась тенденция — люди в расцвете сил, которым уже не нужно было погибать в очередной бессмысленной войне, стали искать новые средства смерти.

Будто какая-то часть человечества не могла жить без того, чтобы время от времени не уничтожать себя по тому или другому поводу или без повода вообще.

Безумие — но никуда от него не денешься. А иначе как еще можно объяснить процветание такого места, как Охотничий Мир?

Глава 13

Хэрольд уже собирался зайти в гостиницу, когда внезапно услышал крики и чьи-то торопливые шаги. Развернувшись, он увидел мужчину, который выскочил из бокового входа. За ним метрах в пяти бежал второй мужчина с пистолетом в руке.

Вжавшись в стену, Хэрольд услышал, как что-то просвистело рядом с его головой и ударилось о гранит. Пуля просвистела чуть ли не в дюйме от него. Хэрольд посмотрел на выбоину в стене. А преследуемый и преследующий уже завернули в переулок.

Портье, загорелый блондин в замызганных белых штанах и майке, оторвал взгляд от газеты.

— Пять долларов в день, — сообщил он. — Деньги вперед. Душ в коридоре.

— Я только что чуть не погиб, — пожаловался Хэрольд.

— Надо быть осторожным, — посоветовал портье. — Тут ужасное движение.

— Нет, я чуть не погиб от пули.

— А, Охотники, — махнул рукой портье, как бы говоря: «Дети есть дети». — Вам нужна комната? Вот тут распишитесь.

В комнате с белыми занавесками на окне, небольшой, но довольно чистой, стояла односпальная кровать и умывальник. Окно выходило на площадь, где красовался какой-то памятник.

Взяв рюкзак, Хэрольд прошел в душ, находившийся в конце коридора, вымылся, побрился, выстирал костюм и переоделся в джинсы и синюю рубаху. Вернувшись в комнату, он нашел в шкафу вешалку и повесил одежду сушиться.

Заметив в комнате телефон, Хэрольд достал из потрепанного кошелька клочок бумаги с номером телефона Норы. Пришлось подождать, пока соединят через коммутатор гостиницы, и это показалось ему вечностью. Наконец на том конце подняли трубку.

— Нора? Это ты?

— Кто это?

— Угадай!

— Не собираюсь играть в эти игры. Это ты, Фрэнк?

— Черт возьми, Нора, ты действительно меня не узнала?

— Хэрольд? Неужели это ты? Здесь, в Охотничьем Мире?

— А кто же еще, как не я?

— А как ты… Ладно, об этом можно поговорить и потом. Может, заглянешь ко мне? Ты не хотел бы чего-нибудь выпить?

— Это все равно что спросить у свиньи — не хочет ли она поваляться в грязи.

— Тогда приходи, — сказала Нора и рассказала, как к ней добраться.

На улицах было людно, в воздухе пахло поджаренным на растительном масле мясом, острыми приправами, сладким вином и еле уловимым, но навязчивым запахом бездымного пороха. Люди были одеты в самые удивительные наряды. Встречались прохожие в меховых шубах, купальниках, греческих туниках, римских тогах, с прическами времен Возрождения, в набедренных повязках американских индейцев и турецких шароварах. Были тут и другие костюмы, происхождение которых Хэрольд так и не смог определить. Все здесь говорило о достатке, и Хэрольд с удовольствием глазел по сторонам. Ему еще никогда не приходилось видеть такой сияющий чистотой город. Вдоль тротуаров росли деревья, и на них было приятно смотреть. Говорили, что на острове есть даже целый лес, и он решил обязательно там побывать.

Прежде чем он добрался до небольшой площади, про которую говорила Нора, пришлось несколько раз расспрашивать прохожих. Он сразу же нашел ее дом с каменной аркой. Пройдя под ней, Хэрольд поднялся на второй этаж и нажал кнопку звонка первой двери справа.

Дверь открыла Нора.

— Ну заходи, — сказала она.

Глава 14

За те два года, что они не виделись, Нора почти не изменилась — такая же невысокая, с хорошей фигурой, миловидным личиком и гладкими, коротко подстриженными волосами, как у девушек с рекламных плакатов парикмахерских. У нее была небольшая, но аккуратная квартирка. Нора предложила ему пива.

— Как же ты попал сюда, Хэрольд? У тебя ведь была такая хорошая работа на фабрике синтетического мяса. Я никогда не предполагала, что ты можешь ее бросить.

У старого Клэймора никогда не было лучшего специалиста по обогащению искусственного мяса жиром. Эту работу приходилось проделывать вручную, так как оборудование было ветхим и все время ломалось, а автоматическая линия жирообогащения вообще никогда толком не работала. Отремонтировать машины не было никакой возможности, потому что ближайшая мастерская располагалась в Олбани. Хэрольд целыми днями простаивал возле конвейера, обрабатывая прямоугольные куски мяса, которые проезжали мимо на загаженной мухами ленте. Каждый кусок мяса имел размер шесть кубических дюймов и весил ровно один килограмм. Все куски были одинакового розового цвета. После Хэрольда куски мяса направлялись дальше по конвейеру к структуралистам.

— Если говорить правду, то не я бросил работу, а она меня, — сказал Хэрольд. — Знаешь, что сделал со мной старый Клэймор? Со мной, лучшим на фабрике жирообогатителем? Решил на некоторое время перестать обогащать жиром искусственное мясо и посмотреть, вызовет ли это жалобы. Якобы слишком дорого ему обходилось обогащать те желатиновые куски натуральным жиром. Хотя он и придает им какой-то вкус. Вот меня и уволили. А как ты сама знаешь, работу сейчас в Кин-Уэлли не найдешь.

Нора кивнула.

— Кто-кто, а я-то прекрасно знаю. До того, как приехать сюда, я по двенадцать часов в день работала в магазине Симмонса в Лейк-Плэсиде и еле-еле сводила концы с концами.

— Фреда Симмонса уже нет, — сообщил ей Хэрольд. — Упал в один из старых карьеров. Теперь магазин перешел к его сестре.

— Нельзя плохо говорить про покойников, — вздохнула Нора, — но он был ужасный скупердяй. Хэрольд, но ты зачем сюда приехал?

— Общественность города поручила мне проверить, как ты тут себя ведешь.

— А серьезно?

— Мне нужны деньги. Я приехал сюда, чтобы посмотреть, смогу ли я тут немного подработать.

— Охотой?

— Ну, если ты считаешь, что легче ограбить банк…

— Забудь про это. Тут разрешено убийство, но ограбление считается преступлением и карается очень строго.

— Я просто пошутил, — успокоил ее Хэрольд. — Я не имею в виду ограбление банка. Забыл тебе сказать — на Сэма Кэнзайла, который гулял с дочкой Бергера, накинулась стая диких собак и разорвала его на клочки.

— Всегда приятно услышать новости из дома. А как вы там сейчас развлекаетесь?

— Ночная жизнь мало чем отличается от той, что была до твоего отъезда. Пьем кофе в кафе у мисс Симпсон. Иногда, когда на душе становится паскудно, я влезаю на старый террикон, насыпанный когда-то шахтерами. Мне кажется, что сейчас это самое достойное для человека место — вершина кучи мусора, которую создал сам вместе со своими соседями.

— Говорят, тот террикон радиоактивный.

— А все остальное разве не радиоактивное, черт возьми? Говорят, что радиация когда-нибудь на нас скажется, если какая-нибудь зараза раньше не сведет в могилу.

— С тобой всегда так ужасно весело, — сказала Нора. — Именно поэтому я и уехала из Кин-Уэлли. Там мне никогда не было весело, и люди разговаривали только о грустном.

— Тебе надоели разговоры про смерть? — удивился Хэрольд. — Надо же, а я-то полагал, что уж в Охотничьем Мире этого добра навалом.

— Это действительно так. Но здесь смерть — развлечение, а дома — печальное и неинтересное событие.

— Ты права, моя дорогая.

Нора засмеялась и пошла на кухню.

Хэрольд встал с кресла и принялся разглядывать комнату. На стенах висели фотографии в рамках. Снимки родителей Норы, виды долины Уэлли и Лейк-Плэсида. А также портрет какого-то незнакомца — загорелого мужчины среднего возраста с уже обозначившейся лысиной. У него были суровые черты лица; он заговорщицки улыбался в объектив камеры.

— А это кто? — спросил Хэрольд, когда девушка вернулась в комнату.

— Джонсон.

— Действительно Джонсон. Как это я сразу его не узнал. Нора, черт возьми, кто такой этот Джонсон?

Девушка рассмеялась.

— Мой парень. Мы познакомились в Майами и приехали сюда вдвоем. Это его квартира. Вернее, была его.

— А чем он занимался?

— Он был Охотником. Очень хорошим Охотником. Его последняя Охота оказалась такой комичной. Джонсону выпало быть Жертвой, а тот, кто на него охотился, оказался индийцем. Не американский индеец, а индиец из Индии, представь себе только! Ведь у них в крови отвращение к убийствам. Правда? Такой смуглолицый толстяк в чалме. В чалме! Уму непостижимо! Джонсон сказал, что, если бы он заранее знал, что тот тип будет в чалме, он не стал бы даже тратиться на Наводчика.

— У твоего Джонсона было хорошее чувство юмора.

— Да, веселиться он действительно умел. А вот его трофеи.

Хэрольд подошел к стене. Там на отлакированных пластинках из черного дерева блестели четыре бронзовых диска. Каждый из них официально свидетельствовал, что их владелец совершил Убийство.

— А где же сейчас этот весельчак Джонсон?

— На Бут-хилле, местном кладбище. Его подстрелил какой-то очкарик из Портленда, штат Оклахома. Трудно поверить, правда?

— Точно. Слушай, Нора, нет ли у тебя чего-нибудь поесть? Деньги у меня есть, я заплачу.

— Мы сделаем гораздо лучше, — предложила девушка. — Я тут знаю одно местечко, где неплохо кормят, к тому же владелец этого заведения мне должен.

— За что? — поинтересовался Хэрольд.

— Оставь свои вопросы. Каждый зарабатывает на жизнь по-своему.

Внезапно она подбежала к нему и бросилась на шею.

— Хэрольд, я действительно рада тебя видеть!

Глава 15

Чтобы попасть в ресторан, нужно было пройти до конца извилистую улочку, вымощенную булыжником, свернуть в тупик и спуститься в подвал. Несколько посетителей в тирольских коротких кожаных штанах распевали тирольские песни. Играло цыганское трио. Небольшой пятачок для танцев освещался яркими красными лампочками. В зале было тесно, в воздухе плавали клубы дыма, слышались обрывки разговоров на пяти языках. Владелец забегаловки подмигнул Норе, провел их к столику рядом с танцплощадкой и даже прислал им бутылку вина.

Хэрольд был слишком голоден, чтобы вести беседу, и прямо-таки набросился на еду — чертовски вкусную маринованную рыбу под названием «севиче». Следующее блюдо — бифштекс из натурального мяса — он ел уже не так быстро, поэтому смог задавать вопросы.

— Слушай, Нора, а как платят за Охоту?

— Две тысячи долларов за вступление в клуб Охотников. Три тысячи — за первое убийство. Но это только начало.

— А потом?

— Сумма вознаграждения постоянно увеличивается.

— А если меня убьют?

— Правительство бесплатно похоронит тебя на Бут-хилле.

— Пять тысяч — деньги немалые.

— Это правда, но если ты умрешь — это навсегда.

— Согласен, — пробормотал Хэрольд. — Но человеку все равно приходится умирать, даже если он и не собирается никого убивать, но в этом случае ему никто не платит пять тысяч.

— Не думай, что эти деньги даются легко, — предупредила Нора. — За Охоту хорошо платят, потому что она притягивает туристов и способствует процветанию Охотничьего Мира. Однако уровень смертности среди Охотников-новичков чрезвычайно высок. Обычно счастье улыбается тем, кто занимается этим постоянно.

— Но ведь когда-то им пришлось начинать, как и мне сейчас.

— Ты прав.

— Говорят, сюда приезжают люди со всего мира, чтобы убивать тех, кого они даже не знают. Это правда?

— Да. Хотя звучит как-то дико. Я прочитала интересную теорию в одном журнале. Там шла речь о так называемом «синдроме Охотничьего Мира», хотя я так и не поняла, что это такое. А может, это называется «Охотничий способ мышления». Там говорилось, что жажда убийства возникла в результате перенаселения планеты.

— Какая чушь! Я всегда считал, что мир терпит лишения от опустошения или недонаселенности — или как это там называется?

— Это если сравнивать с количеством населения сто лет тому назад. Но сейчас слишком многие хотят поделить между собой то, что осталось от Земли. А этого наследства на всех не хватает. Все чего-то хотят, никто не производит ничего нового, денег не хватает, большинство даже никуда не ездит. Исключение составляют разве что Охотники.

— Значит, есть смысл стать одним из них. Пять тысяч долларов — бешеные деньги. Думаю, чтобы получить их, я готов убить кого угодно. Если он идет на это по собственному желанию, как и я. Так что я не против.

— А если он убьет тебя? — спросила Нора.

— Мою смерть можно будет считать издержками профессии.

— Разве можно называть убийство профессией?

— А почему бы и нет?

— Профессия убивать людей… Пять тысяч за особь. Одно скверно — тебя тоже могут убить. Но для развлечения не так уж и плохо.

…После ужина Хэрольд проводил Нору домой.

Возле дверей она спросила:

— А ты не хотел бы пожить у меня, Хэрольд?

— Я и не надеялся, что ты мне это предложишь.

— Тебе не хватит денег на гостиницу. У меня пустует одна маленькая комната. Ты можешь поселиться там. Я дам тебе ключ от квартиры. Можешь приходить когда угодно.

— С удовольствием переберусь к тебе, — согласился Хэрольд. — Я заплатил в гостинице за один день, так что сегодня переночую там. Присмотрю за своими вещами и еще раз вымоюсь. А завтра переберусь к тебе.

Девушка протянула ему ключ.

— Хэрольд, меня часто не бывает дома. Ну, ты сам понимаешь…

— Не беспокойся, Нора. Что бы ты ни делала, я не собираюсь тебя осуждать. По пути сюда я убил собаку, продырявил одному типу плечо, а скоро буду заниматься еще худшими вещами. Такие вот дела.

— Не спеши становиться Охотником. Смертность среди новичков действительно очень высока.

— Все равно когда-то надо начинать.

— Ты прав, — грустно кивнула девушка.

Глава 16

Майк Альбани вылез из белого «Ламборджини» с откидным верхом, приветливо помахал рукой привлекательной соседке, которая катала в коляске трехлетнего малыша, и подошел к дверям своего дома. По привычке он несколько раз обернулся — все знают, что семьи погибших Жертв часто пытаются отомстить Наводчику, хотя это и противоречит гражданскому и моральному кодексу. Не заметив ничего подозрительного, он быстро отворил дверь и проскользнул внутрь.

Его жена Тереза смотрела телевизор. Как раз передавали «Хронику марсианской колонии» — передачу, которая ежедневно транслировалась с Марса, принималась антеннами Земли и показывалась по кабельному телевидению. Терезу ужасно волновали подробности повседневной жизни в экзотических местах. Терпения у нее было хоть отбавляй. Могла часами сидеть в саду и наблюдать, как растут помидоры.

— А как у тебя сегодня дела? — поинтересовалась она.

Альбани со вздохом опустился на стул. И куда только подевалась его блестящая самоуверенность?

— Подвез одного парня из аэропорта. Если он решит стать Охотником, то, возможно, возьмет меня Наводчиком.

— Прекрасно. А как там тот, которому ты сейчас помогаешь?

— Джеффрис? — Лицо Майка немного оживилось. — Сегодня он взял выходной. Говорит, что ему надо отдохнуть перед финальным этапом. А на завтра я придумал чудесную западню. Не волнуйся, Жертва от нас никуда не убежит.

— Что вообще представляет собой этот Джеффрис?

— Пока на его счету лишь одно удачное Убийство. Однако ходят слухи, что ему просто повезло — пуля попала в Жертву рикошетом.

Тереза вздохнула.

— Тебе действительно придется искать клиентов самому, так?

— Джеффриса я не искал. Он сам меня нашел. Придется пока поработать на этих неудачников, пока мне не попадется такой Охотник, который исполнит красивое Убийство. Тогда мы получим дополнительную награду. Пусть тебя это не волнует.

Тереза пожала плечами. Альбани налил себе бокал вина. Забот у него хватало, потому что дела действительно шли из рук вон плохо. Фортуна повернулась к нему спиной.

Тридцатишестилетний Майк Альбани был родом из Дорчестера, штат Массачусетс. Его отец — Джанкарло Альбани, итальянский эмигрант с Кастельмаре, — прежде чем переехать в Дорчестер, работал механиком в Провиденсе. У Джанкарло и его жены Марии было шестеро детей. Мать Майка работала в химчистке на соседней Непонсет-авеню. Братья и сестры Майка жили в различных концах Соединенных Штатов, но их уже осталось только четверо. Анжело погиб при попытке ограбить банк в Шайенне, штат Вайоминг, а Тито — в автокатастрофе возле водопада Сиу.

В раннем детстве у Майка проявился талант организатора мелких краж. Поэтому в Дорчестере, а потом и в Бостоне ему жилось неплохо, пока один из членов его банды — Бешеный Пес Лонниган — не попался на ограблении обувного магазина «Том Макэнн» в Бруклине и не заложил Майка, надеясь, что за это ему скостят срок. Об этом Майк узнал из надежных источников и вовремя смылся. В 2081 году он приехал в Охотничий Мир.

Некоторое время он перебивался случайной работой, а потом пошел в ученики к Луиджи Ванилли — старому, опытному Наводчику, родом из Сицилии. Когда Ванилли погиб от пули соседа, с которым постоянно ссорился из-за персикового дерева, которое росло на соседском дворе, а ветви склонялись через забор на его участок, Тереза получила в наследство всех клиентов отца, дом и белый «Ламборджини». Они с Майком давно уже встречались и скоро сыграли свадьбу.

Первый год самостоятельной работы принес Майку небывалый успех. Его второе Убийство занесли в Книгу рекордов. А потом ему посчастливилось работать с непревзойденным Убийцей — Хулио Санчесом из Коста-Рики. Через два года после приезда на Эсмеральду у Альбани было все, о чем только может мечтать человек.

А потом Санчеса подстрелили — рано или поздно это случается даже с талантливыми Убийцами, — и дела пошли все хуже и хуже. По городу поползли слухи, что Альбани утратил чутье и фантазию, которые делали его засады такими хитроумными. Кое-кто предполагал, что у него «наводческий срыв». Никто не хотел пользоваться услугами Наводчика-неудачника. Дела пошли настолько скверно, что Альбани приходилось ошиваться в аэропорту, предлагая свой талант новичкам.

В Охотничьем Мире взлеты и падения происходят с молниеносной быстротой. Альбани был готов на все, лишь бы снова подняться на гребень успеха. Пока его единственным клиентом был Джеффрис, но этот эксцентричный англичанин не подавал почти никаких надежд.

Альбани был нужен успех. Наводчикам за каждое Убийство платили не только клиенты, а — как и Охотникам — государство. С другой стороны, если Охотник погибал, с Наводчика брался штраф в размере выигрыша плюс десять процентов насудебные издержки. Поэтому сейчас Альбани ходил по лезвию бритвы. Трех предыдущих клиентов Майка убили. Каждая неудача увеличивала размер штрафа. Если Джеффрису повезет, Майку удастся отсрочить банкротство еще на некоторое время. А если англичанин проиграет, Майка снова оштрафуют, что приблизит его к окончательному краху.

Крах в Охотничьем Мире означал прохождение через формальную процедуру лишения гражданских прав, после чего человека провозглашали рабом, все его имущество переходило в собственность государства, а ему самому приходилось выполнять определенную правительством принудительную работу — например, убирать свинарники.

— Микеланджело, — внезапно сказала Тереза, — давай вернемся в Дорчестер.

Альбани покачал головой.

— Там меня до сих пор разыскивает полиция.

— Тогда поедем в какой-нибудь другой город в Америке.

— Чтобы влачить жалкое существование и голодать? Даже не говори мне про это! Просто мне нужно переждать тяжелые времена. Найти бы еще какого-нибудь Санчеса…

— Санчес был настоящим профессионалом, — согласилась Тереза. — Ты тоже тогда блистал. Но Санчеса убили. А после него появился этот Антонелли.

— Я не хочу слышать это имя!

— Майк, что же нам теперь делать?

— Джеффрис исполнит Убийство, и я снова окажусь на вершине славы. Или тот парень — Хэрольд — наймет меня, и мы еще ухватим счастье за хвост благодаря его способностям Убийцы.

— А если нет?

— Если ничего не выйдет, я воспользуюсь правом на самоубийство, и тогда все останется тебе.

— Опять пустые разговоры, — вздохнула Тереза. — Ты всегда обещаешь наложить на себя руки, когда у тебя депрессия.

— В этот раз я настроен решительно, — сказал Альбани, поднимаясь со стула. — Покончу с собой прямо сейчас. Кому тогда ты будешь жаловаться?

Хотя Тереза и подозревала, что все эти угрозы — чистой воды блеф, она испугалась.

— Нет, Альбани, — дрожащим голосом сказала она, — не надо выбирать право на самоубийство.

— Ладно, — ответил Майк, снова садясь на стул. — Я просто хотел показать, что забочусь о тебе.

Глава 17

«Дорогой Алан!

Вот наконец я и добрался до Охотничьего Мира, и меня чуть не убили в первый же день. Если не считать этого случая, то видел я тут не особенно много. Я-то думал, что здесь вооруженные люди бегают прямо по улицам, как в том старом фильме, снятом еще до официального разрешения Охоты. Кажется, он назывался «Десятая Жертва». Время от времени я слышу что-то похожее на стрельбу, но ни одного Убийства пока не видел. Наверное, не успеваю в нужное место в нужное время.

Сегодня случайно встретился с человеком, который вместе со мной летел из Майами. Его зовут Текс Драза. Если бы в Техасе остались ковбои, его можно было бы назвать ковбоем. Он именно из тех краев. Мы остановились поговорить, а потом зашли пропустить по стаканчику в один уютный ресторанчик под названием «Слоппи Джо», где на стенах развешаны фотографии известных людей, которые были его посетителями. Мы с Тексом заказали по «Зомби» — старинному напитку, который пили еще в двадцатом веке. Эта смесь различных сортов рома с добавлением некоторых химических веществ сразу бьет в голову.

Знаешь, сейчас весь город украшают, повсюду развешивают флаги, транспаранты и гирлянды. Ведь я попал сюда как раз накануне самого главного эсмеральдского праздника. Называется он Сатурналии. В этот день каждый старается одеться так, чтобы всех переплюнуть. Мужчины и женщины позволяют себе всякие вольности, так мне намекнул Текс. С нетерпением жду начала праздника. Интересно будет посмотреть.

Текс рассказал, что во время Сатурналий устраиваются приемы, парады, регаты, спортивные состязания, танцы, а также «Передача эстафетной палочки» — это местное развлечение.

Эстафетная палочка — небольшой медный цилиндр с красной отметкой на боку. Внутри находится маленькая, но мощная бомба с часовым механизмом, которая может разнести в клочья кого угодно на расстоянии одного-двух футов. Никто не знает, когда именно бомба взорвется. Известно только, что это произойдет во время Сатурналий.

И знаешь, Алан, что с ней делают? Ты не поверишь — передают из рук в руки. Нечто похожее на «русскую рулетку», где вместо револьвера — бомба. Чем дольше человек держит ее в руке, прежде чем передать дальше, тем большую храбрость он проявляет. Туристы могут не брать эстафетную палочку, но большинство все равно это делает. Они похожи на туристов в одном из произведений Хемингуэя, которые бегали с быками наперегонки по улицам Памплоны.

Вчера вечером видел Нору. Она прекрасно выглядит. Живет в живописном районе рядом с центром города. Пока не найду себе постоянное жилье, поживу у нее. В том районе улицы такие узкие и запутанные, что машины там не ездят. Эсмеральда кажется старинным городом, все здания из камня и такие необычные, даже забываешь, что ее только недавно построили. Большая часть Эсмеральды была построена в последние семьдесят лет.

Город мне ужасно нравится. Улицы извилистые, расходятся под странными углами. Тут есть на что посмотреть. Эсмеральда — счастливый город, хотя нехорошо говорить так про место, предназначенное для Убийства, но это действительно так.

Я расспрашивал, какие требования предъявляются к Охотникам. Кажется, можно рискнуть. Скоро я приму участие в Охоте, только сначала не мешало бы немного оглядеться. Передай Калебу и всем остальным, что пришлю деньги, как только получу вознаграждение.

Пишу тебе, сидя за столиком в баре. Я только что увидел своего знакомого — он позавчера подвез меня из аэропорта. Он Наводчик, и его зовут Майк Альбани. Закончу письмо позже».

Глава 18

Альбани сидел на обитом красной кожей табурете и потягивал белое вино. На нем был модный блейзер синего цвета, серые фланелевые брюки и начищенные до блеска черные штиблеты. Когда Хэрольд подошел к стойке, на приятном загорелом лице Наводчика расцвела улыбка.

— Хэрольд! Рад тебя видеть! Надеюсь, тебе не приходится скучать на нашем маленьком острове?

— У вас тут очень хорошо. Мне ужасно нравится.

— А наша Охота тебе нравится?

— Интересно бы самому принять в ней участие, лишь бы только никто не убил.

— Опытный Наводчик поможет тебе остаться в живых. Что-нибудь выпьешь?

— Спасибо. Того же, что и у вас.

— Еще один стаканчик белого, Чарли! — крикнул Альбани бармену в белом кителе.

Хэрольд устроился на соседнем табурете.

— Вы сегодня не встречаете самолеты?

— Нет. Сейчас у нас праздничная горячка перед Сатурналиями. Большинство людей в эту пору теряют интерес к прекрасному искусству Охоты. Они заняты лишь тем, чтобы напиться, найти себе женщину, наделать как можно больше шума, чтобы было потом о чем рассказать соседям дома. Разумеется, ничего плохого тут нет, и я их ничуть не осуждаю. Но все равно мне жаль старого доброго времени.

— А как было раньше?

Альбани задумчиво улыбнулся. Достав из серебряного портсигара сигарету с золотым ободком, он прикурил и предложил Хэрольду.

— Возьми, попробуй. Смесь виргинского и турецкого табака с небольшой добавкой препарата для поднятия настроения «Кайф-32». Не вызывает никаких галлюцинаций и придает ощущение бодрости.

Хэрольд взял сигарету, прикурил, затянулся и тут же закашлялся. Потом затянулся еще раз, не очень глубоко. У дыма был странный пряный привкус, сначала не особенно приятный, но Хэрольд быстро к нему привык.

— Можно и не пускать дым в легкие, — сказал Альбани. — Можешь даже не вдыхать его. Активные частички попадают в кровяной поток через слизистую оболочку рта. Продукт абсолютно безвредный, не вызывает привыкания и, разумеется, официально разрешен для продажи. Впрочем, ты интересовался, как обстояли дела в старые добрые времена? Еще двадцать лет тому назад Охота считалась почти религиозным ритуалом. Каждый глава семейства хоть раз в году должен был принять в ней участие. Люди нанимали целые семьи Наводчиков в те времена, когда деньги можно было заработать намного легче, чем сейчас. Такие Наводчики становились собственной командой Охотника. Это было нечто большее, чем просто толпа служащих. Они были почти членами его семьи, несмотря на то что ему и приходилось им платить. Это немного напоминает обычай, имевший место среди знатных семей эпохи Возрождения, когда каждый состоятельный человек имел свой собственный почетный караул.

— Здорово, — заметил Хэрольд.

Альбани кивнул, а в его блестящих карих глазах засветилась грусть.

— Тогда у опытного Наводчика было столько работы, что он не мог справиться. Иногда он так много получал от своих клиентов, что сам становился Охотником.

— Разве это так дорого? — удивился Хэрольд. — Я думал, для этого надо лишь иметь оружие.

— Дорого обходится не сама Охота. Главное — не относиться к ней настолько серьезно, чтобы забывать обо всем остальном. Для большинства Охотников выступать лишь в этой роли довольно трудно. Необходимость работать где-то еще оставляет меньше времени на Охоту, заставляет жить по жесткому графику, человек срывается, попадает в ловушки и засады. И все из-за того, что надо работать! Мы в Охотничьем Мире не очень-то любим работать.

— А как же вы живете?

— Каждый год налоговое управление производит расчет, сколько бы получал каждый зарегистрированный Охотник, если бы уделял все время Охоте, и правительство выплачивает ему определенную сумму. Так называемый отрицательный налог на доход. Почти все его получают. Кроме того, за каждое зарегистрированное Убийство выплачивается премия.

— А как же правительство может себе такое позволить? Ведь оно, наверное, поддерживает таким образом половину населения!

— Все рассчитано до мелочей. Охота — главная приманка для туристов и основная статья доходов. Благодаря ей на Эсмеральду стекаются деньги, поэтому правительство делает все возможное для сохранения фондов поддержки Охотников и Наводчиков. К сожалению, это лишь капля в море, я по себе знаю.

— Правда? — удивился Хэрольд. — А вид у вас — как у преуспевающего человека.

— Надо же марку держать. Но сейчас я сижу на мели. Почти все деньги потратил на развлечения. К ним привыкаешь быстрее, чем к Убийству. Я предаюсь самому сильному из пороков — карточной игре.

— А разве вы не можете бросить играть?

— Наверное, нет. Во всем мире нет таких правил игры, как на Эсмеральде. Азартные игры на нашем острове не только разрешены, но иногда и обязательны.

— Правительство заставляет вас играть?

— Большинство из нас заставлять не приходится. Тяга к риску в крови каждого эсмеральдца.

— А что происходит с теми, кто проигрывает?

— Если они проигрывают слишком много, их ждет банкротство.

— А потом?

— Те, кто оказался полным банкротом, занимают места на самой нижней ступеньке социальной лестницы. У них нет денег, им никто не дает в долг, все их имущество переходит в собственность государства, а сами они становятся государственными рабами.

— Рабами? Не может быть! В наше время рабства не существует!

— Разве? — иронично спросил Альбани и повернулся к бармену: — Чарльз, расскажи мистеру Эрдману про рабство.

— С удовольствием, — радостно откликнулся тот.

Это был лысый мужчина с огромным животом и плоским, как тарелка, лицом. Бармен вытер здоровенные красные руки о замызганный фартук в синюю и белую клеточку.

— Я расскажу вам все, как оно есть на самом деле. Видите кольцо? — Он протянул Хэрольду ладонь. — Это знак государственного раба.

На вид это было обычное кольцо из какого-то черного блестящего материала — возможно, эбонита — с блестящим камешком.

— Весной исполнится три года, как я стал рабом, — продолжал Чарльз. — Пять карточных долгов — вот как я сюда попал. Во время туристского сезона должен работать в этой гостинице. В остальное время проверяю грузы на государственной таможне.

Хэрольд не знал, что и сказать. Как можно расспрашивать раба, как тот относится к рабству? Было бы понятно, если бы он испытывал стыд. Но у Чарльза и мысли об этом не было. У Альбани тоже.

— В таком месте без рабства не обойтись, — сказал Майк. — Наши граждане только и делают, что развлекаются или ищут новые развлечения. Поэтому для обычной работы просто не хватает людей, некому поддерживать существующий строй. Тяжело даже найти желающих на некоторые должности в местном правительстве. Большинство его членов — тоже рабы. Рабство — единственный способ заставить людей заниматься серьезными вещами, такими, как охрана здоровья или строительство.

— Вот это да! — только и сказал Хэрольд.

— Рабовладельческая система всем по душе, — добавил Чарльз. — Можешь сколько угодно рисковать и развлекаться, не опасаясь, что тебя подстерегает какое-то несчастье, разве что убить могут. Самое страшное, что может произойти, — когда прокутишь все деньги и будешь вынужден сам зарабатывать себе на жизнь.

— Но даже в этом случае, — добавил Альбани, — это не навсегда. Естественно, рабы начинают с самой грязной работы или добывают в карьерах соль. Но если повезет, можешь подняться по административной линии. Рабы, которые являются членами администрации, зарабатывают кучу денег. Можешь представить, какие оклады они себе назначают. Поэтому государственный раб очень быстро может себя выкупить.

— Все это мне кажется довольно странным, — признался Хэрольд. — Хотя здесь и присутствует здравый смысл. Единственное, чего я никак не могу понять, — зачем богатым людям рисковать, принимая участие в Охоте?

— Для того чтобы это понять, надо обладать определенным складом ума, — сказал Альбани. — Думаю, со временем ты сам все поймешь. Многие из нас считают, что куда лучше быть хорошим Охотником, чем кем-либо иным.

— А что нужно, чтобы стать хорошим Охотником?

— Крепкие нервы и везение. Тут ничего не стоят всякие военные глупости, такие, как владение оружием, быстрая реакция, умение незаметно куда-то проползать и тому подобное. Главное в Охоте — уметь жить среди опасностей своей обычной жизнью.

— Тут у вас, наверное, полно всяких злодеев.

Альбани это не понравилось.

— Ничего подобного. Большинство Охотников составляют люди, стремящиеся досконально изучить человеческую психологию.

— Убедили вы меня или нет, но мне это все необходимо как следует обдумать, — сказал Хэрольд.

Зазвенел стоявший на дальнем конце стойки телефон. Чарльз взял трубку. Сказав несколько слов, он позвал Альбани. Тот подошел к телефону, поговорил несколько минут и вернулся.

— Я бы с удовольствием продолжил нашу дискуссию, но меня ждут дела. — Он посмотрел на часы. — Ровно через двадцать минут я должен быть в засаде. Но если нам по дороге, могу подкинуть.

— А где эта засада? — поинтересовался Хэрольд.

Он закурил еще одну сигарету с наркотиком, в голове просветлело, и на все стало наплевать.

— А, это за городом, на Кватранангских высотах, недалеко от Тюльпанового дворца и зоопарка. Очень живописная местность, если ты еще там не бывал.

— Поехали! — согласился Хэрольд.

Глава 19

Пурпурное солнце, проглядывавшее сквозь облака, окрасило белоснежные дома Эсмеральды в розовый цвет. Усевшись в машину рядом с Альбани, Хэрольд услышал шелест пальмовых крон, колыхавшихся от вечернего бриза на Океанском бульваре. В такой чудесный вечер, проезжая по бульвару с пальмами, вряд ли думаешь, что будешь делать, когда приедешь в место назначения. Главное — ехать. Какая разница, куда приведет тебя дорога — на свадьбу или на похороны.

Свежий ветер с моря пах солью и йодом. С берега несло затхлым запахом водорослей, выброшенных приливом на пляжи. Альбани вел машину уверенно, мимо пролетали бело-розовые предместья Мальдорадо и Инчбурга.

Выехав за город, они свернули с шоссе на дорогу, которая поднималась к Ланширским высотам. Мелькнул указатель «К зоопарку», и скоро начался небольшой лесок. Они продолжали подниматься, воздух становился все холоднее. Внезапно их глазам открылась панорама равнинной Эсмеральды — разбросанные по зеленому полю фермы, тянувшиеся до блестящей поверхности моря.

Альбани затормозил возле входа в зоопарк.

— Можешь выходить. Зоопарк у нас действительно хороший. Единственный на весь Карибский бассейн, где еще остались дикие звери. Отсюда в город ходит автобус.

— Мне, конечно, хочется посмотреть, но как-нибудь в другой раз. Вы не против, если я пойду с вами? Я никогда еще не был в засаде.

— С удовольствием возьму тебя с собой.

Альбани проехал еще немного и свернул на грунтовую дорогу. Не рассчитанная на такое покрытие, машина подпрыгивала на кочках, днище скреблось об острые камни. Кое-как дотянув до поворота, Альбани остановился, выключил мотор и включил сигнализацию охраны.

— Дальше придется идти пешком, — сказал он.

Они направились к лесу по узенькой тропинке. Продравшись через густые заросли, они вышли на вершину горы, с которой открывался вид на дорогу, петляющую в ста футах ниже. Перед ними на краю ущелья находилась похожая на деревянный ковш V-образная конструкция, доверху заполненная валунами. Под ковшом виднелась платформа с зубчатыми шестеренками какого-то странного механизма.

— Стоит только крутануть ручку, и вся эта груда камней свалится на дорогу, — объяснил Альбани. — Тонкий расчет, не правда ли? Мои помощники соорудили эту засаду еще несколько месяцев тому назад. Люди подстерегают друг друга на маршрутах, которыми обычно пользуются. А опытный Наводчик должен предвидеть развитие событий.

— И что же случится? — спросил Хэрольд.

— Скоро по этой дороге проедет машина. В ней будет сидеть Жертва — мистер Драза из Техаса.

— Эй, — сказал Хэрольд. — Да я же вместе с ним прилетел сюда на одном самолете!

— Он приезжает на Эсмеральду каждый год. По-моему, это у него уже шестая Охота. И последняя. Когда я крутану ручку, камни высыплются перед его автомобилем, перекрыв дорогу. Дразе придется выйти. Пока он сообразит, что к чему, Охотник — некто мистер Скотт Джеффрис, на которого в настоящее время я работаю, изрешетит его пулями.

— Не слишком ли это сложно? Неужели его нельзя убить более простым способом? — удивился Хэрольд.

— Можно, — презрительно скривил губы Альбани. — Но такие засады являются частью традиции Охоты. К тому же благодаря им сохраняется потребность в Наводчиках. А теперь нам осталось проверить, все ли в порядке.

Альбани вынул из кармана пиджака миниатюрный радиопередатчик и вытащил длинную гибкую антенну.

— Мистер Джеффрис, вы на месте?

В динамике послышались статические разряды.

— Да, я готов, — высоким возбужденным голосом отозвался Охотник.

Альбани взглянул на дорогу.

— Отлично, он появился именно тогда, когда я и рассчитывал.

С такой высоты серебристая машина, в которой приближалась Жертва, казалась игрушечной. Альбани наклонился вперед, держа руку на рычаге механизма. Хэрольд стоял в нескольких футах от него и наблюдал. Внезапно краем глаза он заметил какое-то движение позади себя. Что-то блеснуло на поросшем лесом склоне горы чуть правее от них. Хэрольд обернулся. Снова что-то блеснуло. А потом он увидел, как что-то, словно тень, движется среди деревьев.

Хэрольд не знал, кто это и что это все означает, но весь напрягся, и кровь застучала у него в висках.

— Ложись! — закричал он и сбил Альбани с ног.

Через долю секунды послышался звук выстрела из мощной винтовки. Пуля попала в камень, возле которого только что стоял Альбани.

Хэрольд стал подниматься. Альбани дернул его за руку. С одинаковыми интервалами прозвучали еще четыре выстрела. Откуда-то снизу донесся рев мотора, потом звук стал понемногу стихать и пропал совсем — машина проехала мимо засады.

— Что нам теперь делать? — растянувшись на земле, спросил Хэрольд.

— Будем ждать. Все понятно: где-то тут в лесу прячется Наводчик. Он не имел права в нас стрелять. Так никогда не поступают. С профессиональной точки зрения это просто неэтично.

— А разве вы не можете выстрелить в ответ?

— Я никогда не ношу с собой оружия. Наводчикам это не разрешается. Но даже если бы у меня и был пистолет, я бы не стал нарушать правила из-за какого-то негодяя. Просто будем лежать. Скоро сюда поднимется Джеффрис, и Наводчик уйдет.

— А он не станет убивать Джеффриса?

— Нет, конечно. Наводчикам запрещается убивать Охотников.

Через несколько минут на холм взобрался Джеффрис, держа в руках винтовку. Он был невысокого роста, с лицом цвета слоновой кости, напомаженными черными волосами, маленькими усиками и родинкой над верхней губой.

— С вами все в порядке, Альбани? — поинтересовался он.

— Да, вроде все в порядке. Но, судя по всему, меня выследили. И хуже того, предвидели все мои действия. Честно говоря, я чувствую себя морально уничтоженным.

— Не принимайте этого близко к сердцу, друг Альбани, — успокоил его Джеффрис. — Такое с каждым может случиться.

— Но ведь я сорвал вам Убийство, — в отчаянии ломая руки, продолжал Альбани.

— Даже не думайте про это. Что-то у меня нет сегодня интереса к Охоте. Мой врач утверждает, что я надышался кордита. Так что не обращайте внимания. А это кто?

— Друг. Мистер Хэрольд Эрдман из Америки. Он спас мне жизнь.

— Молодец, — похвалил Джеффрис. — Мне бы не хотелось вас потерять, Альбани. Не так уж много нас осталось из старой гвардии. Пора возвращаться. Пристрелим его в следующий раз. Договорились, Альбани?

— Можете не сомневаться.

— Позвоните, когда придумаете что-нибудь новенькое. И лучше всего в городе. Мне не нравится лазить по горам. Рад был с вами познакомиться, Эрдман.

Повернувшись, Джеффрис стал спускаться по склону.

По дороге в город Альбани не сказал ни слова. И только остановив машину возле входа в «Эстрелью», произнес:

— Хэрольд, ты мне очень помог. Как ты узнал, что там кто-то прячется?

— Я увидел, как блеснуло стекло его оптического прицела.

— На таком расстоянии? Ну ладно. У тебя прекрасная реакция. В нашей игре ты станешь победителем. Слушай, не хочешь ли ты завтра пойти на прием?

— На прием? — спросил Хэрольд. — К кому?

— На Охотничий бал. Его проводят раз в год перед началом Сатурналий. Попасть в число гостей практически невозможно. На него приходят все Охотники и, как всегда, артисты, рок-звезды, сенаторы и так далее. Будет про что рассказать друзьям…

— Никаких планов на завтра у меня нет, — признался Хэрольд. — А девушку я могу с собой взять?

— Конечно. — Наводчик вынул бумажник и достал оттуда приглашение на двоих. — Это в Охотничьей академии. Приходите к десяти, когда начнется самое интересное.

Глава 20

Рейс 461 из Атланты задерживался уже на целый час, и Луэйн Добрей почти кипел от злости. Сейчас он с головой ушел в Охоту, что, как он и предвидел, вытянет из него все соки, а кузина Джекинс — студентка последнего курса Беннингтонского университета — в последнюю секунду решила приехать к нему на каникулы.

Визиты Джекинс всегда приходились на самое неудобное время. В прошлом году она также решила приехать в последнюю минуту, и Луэйн знал наверняка, что она поступила так, чтобы заставить его лишний раз понервничать, поспешно договариваясь о комнате для нее. Тогда это выбило его из колеи, и Убийство вышло такое неудачное, что его критиковали не только газеты, но и всегда относившееся к нему с симпатией «Охотничье шоу», телепередача, в которой ведущий Гордон Филакис обозвал его случайной вивисекцией, добавив, что Луэйн действовал с изяществом кобылы, упавшей на крота.

Впрочем, так оно и было. Жертвой был мужчина в очках с толстыми линзами, а Луэйн попытался срубить ему голову на скаку, однако тот погиб лишь потому, что кобыла Охотника испугалась и упала на Жертву. Луэйн не любил вспоминать этот случай. С тех пор его стали преследовать неудачи.

Сначала он было решил послать вместо себя в аэропорт Сузера, своего Наводчика, но ему пришла в голову мысль, что Джекинс может обидеться и пожаловаться его матери. Мать Луэйна, которая после смерти мужа жила одна в Шароне, штат Коннектикут, получила в наследство все семейное состояние, и сын полностью от нее зависел.

Сара Добрей не принимала философии Охотничьего Мира. Она неоднократно утверждала, что убивать друг друга должны лишь бедняки, а жизнь богатых людей — слишком большая ценность, чтобы приносить ее в Жертву. Однако Луэйн, как либерал, был убежден, что кто угодно имеет право убивать кого угодно, все равно, богатого или бедного.

Лучшей подругой Сары Добрей была Эллен Джоунз, мать Джекки. Если кузина дома расскажет, что он был так занят Охотой, что не мог сам ее встретить… Ну, может, ничего и не случится, но зачем рисковать такой важной вещью, как деньги?

Вот почему он и сидел в зале ожидания аэропорта, куря одну сигарету за другой до тех пор, пока в ясной голубизне карибского неба не показался самолет. Он снижался, оставляя за собой темный шлейф выхлопов.

А вот и Джекинс. Двадцатилетняя стройная девушка среднего роста с короткими, модно подстриженными блестящими волосами, симпатичным личиком и тонкими малиновыми губками.

— Луэйн, дорогой, как хорошо, что ты меня встретил! Мне страшно хотелось снова тебя увидеть!

Нельзя сказать, что она сильно любила Луэйна, просто ей нравилось бывать в Охотничьем Мире, особенно во время Сатурналий. К тому же у Луэйна была прекрасная квартира как раз рядом с Центральной площадью.

— Как я рад, Джекинс! — Он всегда называл ее полным именем. — Если ты не против, дорогая, мы сразу же поедем домой. Понимаешь, я как раз сейчас охочусь… Твой багаж привезут позже.

Тридцатичетырехлетний Луэйн Добрей был среднего роста, со светлыми волосами и тонкими, почти незаметными бровями. Его отец, удачливый биржевой маклер из Нью-Хэвена, штат Коннектикут, бросив дела, стал известным на Эсмеральде Охотником, который имел на счету двенадцать Убийств до того, как какой-то сопляк, переодетый официантом, не пригвоздил его автоматной очередью к столу, уставленному итальянскими блюдами.

Сара, мать Луэйна, светская дама, гордившаяся тем, что в ее жилах течет одна восьмая ирокезской крови, осталась в Шароне, чтобы заправлять семейными финансовыми делами и держать антикварную лавку. Ей всегда хотелось этим заниматься. У Луэйна была шикарная квартира в Эсмеральде и небольшая вилла за городом. Ему было доступно все, о чем только может мечтать мужчина, кроме удовлетворения от хорошо выполненной работы.

Проводив Джекинс в ее комнату, он вернулся в гостиную и сел за стол. Луэйну нравилось рассматривать свое оружие. Больше всего ему нравились три пистолета: «уэбли-мартин 303», двухствольная крупнокалиберная «беретта», стрелявшая патронами от «сорокчетверки» и длинноствольный револьвер 22-го калибра. На столе у него лежали еще несколько пистолетов, остальные были спрятаны в навесном шкафчике из черного дерева. В комнате пахло оружейным маслом.

В гостиную вошла Джекинс Джоунз. Она разлеглась на диване, высоко задрав ноги в чулках, и положила зажженную сигарету в пепельницу на журнальном столике. Луэйну было видно лишь копну черных волос и ноги в красных чулках, которыми кузина лениво покачивала, листая страницы купленного в самолете журнала мод.

Зазвонил телефон. Луэйн потянулся к нему, но Джекинс уже схватила трубку параллельного аппарата, который стоял на столике рядом с ней.

— Салли? Это ты, дорогая? Да, я только что прилетела! Да, чудесно! Разумеется, я буду на Охотничьем балу. Ты что наденешь?

Луэйн корчил страшные гримасы, показывая на телефон.

— Лучше поговорим потом, — сказала Джекинс, — Луэйн ждет звонка. До встречи. — Она положила трубку и спросила: — Теперь доволен?

— Извини, но мне должен позвонить Наводчик.

— На этот раз ты Охотник или Жертва?

— Охотник. Моя Жертва — Фред С. Хэррис.

— Что-то не слышала про такого.

— Он не местный. Приехал из Нью-Джерси. Это его третья Охота. Очень ловкий парень с седыми волосами. Насколько мне известно, он какой-то киношник. Мне удалось узнать, что его голыми руками не возьмешь.

— А Наводчик у тебя до сих пор Отто Спренглер?

Луэйн покачал головой.

— Нет. Он погиб во время штрафной «Отчаянной езды».

— Мне, наверно, никогда не понять этого обычая.

— Не все обычаи требуют объяснений.

— И кого же ты нанял на сей раз?

— Эда Сузера. Ты его знаешь. Толстяк с головой, похожей на арбуз. Он приехал сюда из Ки-Уэста.

Джекинс покачала головой.

— Похоже, я его не знаю, да он меня совершенно не интересует. А почему не Том Дрэймор? Ты всегда так его расхваливал.

— На этой неделе он очень занят.

— Даже для тебя? Что-то мне не верится, ведь ты столько платишь.

— Он не нуждается в работе. В последнее время ему очень везет. Я попытался его нанять, но его никогда не бывает дома, а на мои звонки он не отвечает. Скорее всего просто избегает меня.

— Но почему?

— Тебя здесь очень долго не было, Джекинс. Ты не видела моей последней Охоты.

— Ты как раз готовился к ней, когда я вернулась в Беннингтон. Что случилось? Ты же убил его, не так ли?

— Конечно. Иначе бы я сейчас не сидел с тобой, правда?

— Тогда в чем дело?

— Охотничьи судьи назвали это неэлегантным убийством. Лишь потому, что я пристрелил Жертву.

— Но ведь это не противоречит правилам?

— Конечно, нет. Все абсолютно законно. Они просто разозлились, что я прикончил его как раз перед Зданием гостеприимности прямо под носом у туристов. Несколько иностранных турбюро отказались от контрактов. А я-то тут при чем? Чего они еще ждали? Если они такие чувствительные, вообще не надо сюда ездить. Господи, разве это тайна, чем мы занимаемся в Охотничьем Мире?

— А за неэлегантное убийство существует какое-нибудь наказание?

— Нет. В Охотничьем кодексе ясно сказано, что Жертву можно убивать где угодно. Однако существуют требования стиля, а также ежегодная премия за лучшее убийство «Бойцу года» и Великая Расплата. Таких вершин мне никогда не достигнуть.

— Бедный Луэйн, — вздохнула Джекинс.

— Я ведь не шучу. Ты же ничего не знаешь про мои первые Убийства. Люди утверждали, что никогда не видели ничего лучшего. Тогда я использовал только пистолет 22-го калибра и мог стрелять обеими руками. Я укладывал свои Жертвы на месте, прежде чем они соображали, кто в них стреляет. Мне сулили самые высшие награды. Про меня писали в газетах, и телевидение тоже не обходило вниманием. А потом как будто сглазили. На тренировках я был не в худшей, чем обычно, форме. А вот в настоящих стычках меня как будто заклинивало — не мог попасть ни в голову, ни в сердце, и, черт побери, чуть сам не стал Жертвой. Вот какие у меня сейчас неприятности, Джекинс. Но дело не во мне, а в семейной чести.

— Может, на сей раз тебе повезет.

— Очень надеюсь. Я уже хотел обратиться к психиатру. Ты первая, кому я об этом рассказываю. Иногда мне кажется, что я просто старею.

— Стареешь? В тридцать четыре года? Не говори глупостей, — фыркнула Джекинс, хотя мысленно отметила, что Луэйн действительно стал понемногу сдавать.

— Я не чувствую себя старым, — продолжал Луэйн, — но…

В этот момент зазвонил телефон. Схватив трубку, Луэйн что-то выслушал, ответил: «Хорошо, Сузер», — и положил ее на рычаг. Потом быстро надел специальный жакет с внутренними карманами для оружия.

— Мне надо бежать, — сказал он Джекинс.

— А мне с тобой можно?

— Нет. Увидимся позже.

— Возьми меня с собой, Луэйн! Я так давно тут не была, и мне будет интересно посмотреть, как ты охотишься. Может, я принесу тебе счастье.

— Наоборот, — возразил Луэйн. — Присутствие женщины на Охоте — плохая примета. Когда вернусь, все тебе подробно расскажу.

И он нетерпеливо отстранил ее от двери. Джекинс никогда не видела его таким нервным. Если и это Убийство окажется таким же плохим, настроение у него совсем испортится. Мужчины все такие.

Глава 21

Луэйн встретился с Сузером в кафе Блэйка в районе городского аквариума. Тот извинился за задержку, объяснив, что Жертва, мистер Фред С. Хэррис из Саммита, штат Нью-Джерси, провозился с обедом гораздо дольше, чем предполагалось, а потом спутал все карты, отправившись в отель поспать после еды. Но потом он снова появился, свежий и выбритый жизнерадостный толстяк с тоненькими усиками, которые уже начинали седеть.

— И где он сейчас? — спросил Луэйн.

— В книжном магазине на противоположной стороне улицы. Он заглядывает туда каждый день. Хотя только один раз купил там книгу.

— Какую?

Вытащив из заднего кармана блокнот, Сузер сказал:

— Библию Охотника, издания 2091 года.

— Символично, правда? Как он вооружен?

Сузер перевернул страничку.

— У него при себе «магнум руджер редхок ДА» 44-го калибра в мексиканской кожаной кобуре под мышкой и «торус» 85-й модели, калибр 38, на бедре. К левой ноге привязан длинный охотничий нож фирмы «Боуи».

— Ничего не скажешь, ты действительно все знаешь. Может, тебе известно, какого цвета у него трусы?

Сузер полистал блокнот.

— Наверно, где-то записано.

— Это мне не нужно, — сказал Луэйн. — Как он стреляет?

— Закрывает глаза и нажимает на спусковой крючок.

— Приятно слышать, — сказал Луэйн и тут же помрачнел. — Однако иногда таким стрелкам везет.

— Только не этому парню, — возразил Сузер. — Он — настоящая ходячая смерть. Только и ждет, чтобы его пристрелили. Предлагаю план А, прямое сближение. Сразу, как он выйдет из книжного магазина, следуй за ним. Пусть он увидит тебя уже возле Ферфакса. Тогда он повернет в переулок между Софрито и Мэйн, куда выходит дверь запасного хода ресторана Шульца. Он будет думать, что там устроит тебе засаду. Но попадет в нее сам.

— Убийство обещает получиться что надо, — сказал Луэйн, обращаясь скорее к себе, чем к Сузеру.

— Все в твою пользу, — продолжал Сузер. — Прекрасный узенький переулок, свет прожектора, который ослепит его, и та маленькая неожиданность, которая будет подстерегать его возле дверей. Все рассчитано до мельчайших подробностей. Какое оружие ты собираешься использовать?

— «Уайдли», — сказал Луэйн, вытаскивая автоматический пистолет из-под мышки. — Тяжеловатый, правда. Пятьдесят одна унция, ствол шесть дюймов, и топорщится под спортивной курткой, но стреляет чертовски точно, а в обойме — четырнадцать патронов.

— А какие у тебя патроны?

— Девятимиллиметровые «винчестер магнум», я также возьму «смит-энд-вессон» 59-го калибра. Так, на всякий случай.

— Правильно, надо всегда иметь что-нибудь про запас, — согласился Сузер. — Смотри, он выходит!

Фред С. Хэррис вышел из книжного магазина и быстро зашагал по Мэйн-стрит. Выхватив из кобуры «уайдли», Луэйн сжал его в руке и выскользнул из кафе. Он почти бежал, пока не оказался в двадцати футах от Хэрриса, и лишь тогда сбавил шаг. Приятно было ощущать в руке «уайдли» — мощное, надежное оружие. Сняв пистолет с предохранителя, он загнал патрон в патронник. Хэррис как раз перед глазами. Луэйну хотелось выстрелить, но было еще рано: слишком много народу вокруг, а за выстрел в прохожего сурово наказывали.

Хэррис его заметил и тоже вытащил пистолет. Но стрелять не стал, а продолжал идти быстрым шагом, а потом побежал. Его седые волосы развевались на ветру. Он петлял, словно заяц, стараясь затеряться в толпе. Луэйн тоже бежал, чувствуя, как в висках стучит кровь, как усиленно выделяется адреналин и распространяется по всему организму, как это случается в те наиважнейшие моменты жизни, когда весь мир вокруг тебя как бы замирает и ты чувствуешь себя бессмертным.

Хэррис свернул в переулок, как и предполагал Сузер. Сузер разгадал план Хэрриса. Тот хотел заманить Луэйна в переулок, а потом через заднюю дверь заскочить в ресторан Шульца. В двери было сделано отверстие, как раз достаточное, чтобы просунуть дуло. Сама дверь была обшита стальными листами. Хэррис думал, что под прикрытием стальной брони он легко подстрелит незащищенного Луэйна в переулке. Эту идею ему, наверно, продал какой-нибудь придурковатый дисквалифицированный Наводчик. Лучше уж заплатить деньги, но иметь наилучшего.

В тот момент, когда Луэйн свернул в переулок, Хэррис как раз подбежал к двери. Он дернул за ручку, но дверь оказалась запертой. Сузер все продумал. Когда Хэррис нажал кнопку звонка, включился мощный прожектор, также установленный Сузером. Яркий свет ослепил Хэрриса, и тут до него дошло, что он в ловушке. Он вслепую попытался привести оружие в боевую готовность. Луэйн остановился, крепко сжимая пистолет обеими руками, и начал стрелять.

Хэррис выстрелил один раз, не целясь. А потом оступился и упал назад на мусорный бак.

Будучи в состоянии крайнего возбуждения, Луэйн выстрелил еще несколько раз и только потом понял, что берет слишком высоко. Он немного спустил дуло, не прекращая стрельбы, — и внезапно пистолет дал осечку: кончились патроны. Черт побери, он расстрелял всю обойму!

Луэйн стал рыться в кармане, обливаясь холодным потом. Как это его угораздило так быстро расстрелять все патроны! Теперь Хэррис запросто может его убить. Все, что ему нужно сделать, — это выставить дуло из-за мусорного бака и выстрелить.

Однако Хэррис не шевелился. Когда Луэйн нашел обойму и зарядил пистолет, выяснилось, что Хэррис мертв, а Луэйн поразбивал много окон по обе стороны переулка.

Итак, он снова выиграл. Зажмурившись, Охотник стоял совершенно неподвижно, а напряжение и энергия вытекали из его тела. Когда он открыл глаза, в переулке он уже был не один. Луэйн не сразу разглядел шляпу защитного цвета и голубой эмалевый знак Учетчика, который с блокнотом и карандашом склонился над баком, готовясь записать данные о статусе погибшего в Охоте.

— Сколько раз я в него попал? — поинтересовался Луэйн.

— Ни разу. На нем ни царапины.

— Шутите. Он же мертв, не так ли?

— Конечно, мертв. Но не от твоей руки. Посмотри сам.

Луэйн подошел ближе. На лице Фреда С. Хэрриса из Саммита, штат Нью-Джерси, застыло выражение спокойствия, которое часто бывает у покойников.

Учетчик выпрямился.

— Скорее всего он упал на бак с мусором и сломал себе шею. Люди просто не представляют себе, как легко сломать шею, упав спиной на цилиндрический предмет. Придется написать, что смерть произошла по естественной причине.

— Подождите! — выкрикнул Луэйн. — Вы не можете так написать в рапорте.

— Почему это?

— Потому что я не получу премию за Убийство.

— Я записываю лишь то, что вижу, — возразил Учетчик, держа в зубах огрызок карандаша.

Луэйн сунул пистолет в кобуру. Его рука полезла в карман и вытащила оттуда другое могущественное оружие — деньги. Учетчик жадно посмотрел на них — и покачал головой.

— Я не могу написать, что ты его убил. Крови нет. Меня об этом могут спросить, и тогда неприятностей не оберешься.

— О крови я позабочусь, — сказал Луэйн, вытаскивая «уайдли» и целясь в Хэрриса. — Он все равно ничего не почувствует.

— Слишком поздно, — возразил Учетчик. — Появились свидетели.

Пожилой мужчина и крашеная блондинка, очевидно его жена, в платье какого-то жутко яркого цвета уже стояли в нескольких футах от них и щелкали фотокамерами, снимая сначала труп, потом Луэйна с Учетчиком, а потом друг друга.

— Туристы, — сказал Учетчик. — Так надоели, но что бы мы без них делали?

Луэйн злобно смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом. Тогда он насильно засунул несколько банкнот в руку Учетчика.

— Пишите что угодно, только не позорьте меня.

Учетчик кивнул, положил деньги в карман, на минуту задумался и написал: «Умер от перелома позвоночника, который получил, пытаясь спастись от неминуемой смерти от руки своего Охотника, мистера Луэйна Добрея».

Ничего особенного, но этого было достаточно, чтобы Луэйн получил стандартное подтверждение успешной Охоты. И причитающуюся награду он тоже получит.

Домой Луэйн вернулся полностью разбитый, чувствуя отвращение к самому себе. Джекинс куда-то ушла. Он сидел в полутемной гостиной и предавался мрачным раздумьям. Как же он мог не попасть ни разу из четырнадцати выстрелов?

Он включил телевизор, чтобы посмотреть «Новости Охоты». Гордон Филакис, ведущий «Охотничьего шоу», как раз делал обзор сегодняшних Убийств. Дойдя до Луэйна, он сказал: «Лишь потому, что Жертва поскользнулась, никто не заметил, как поскользнулся Луэйн Добрей. Может, в следующий раз Жертва не будет такой услужливой».

Со стороны Филакиса это была огромная подлость, и Луэйн раздраженно выключил телевизор. Черт возьми, просто ему не повезло. Луэйн решил, что своей следующей Охотой он докажет, чего стоит. В следующий раз его Убийство будет отличаться изысканным стилем. Он рассчитает все до мелочей и не совершит ни малейшей ошибки. Наймет самого лучшего Наводчика. Проблема лишь в том, чтобы найти подходящую Жертву.

Глава 22

Испытания для Охотников проводились ежедневно с девяти до четырех в отделении Охотничьей академии, невысоком бетонном здании. Нора настояла, чтобы проводить Хэрольда до самой двери.

— Слушай, Хэрольд, — сказала она, — ты уверен, что тебе этого действительно хочется? Если ты пройдешь испытания, ты — Охотник, и обратного пути нет. Через несколько дней компьютер пришлет тебе имя твоего первого противника. Тебе не разрешат покинуть остров, пока ты его не убьешь, или он… сам знаешь.

— Я все знаю, Нора, — ответил Хэрольд. — Я приехал сюда, чтобы охотиться и зарабатывать деньги, и именно этим собираюсь заняться.

— У меня тут есть несколько друзей. Я уверена, что мне удастся найти тебе место бармена. Здесь дают неплохие чаевые. У тебя получится.

Хэрольд покачал головой.

— Не для того я столько сюда добирался, чтобы работать в баре.

— Я не хочу, чтобы тебя убили!

Она бросилась к нему на шею. В ее голубых глазах блестели слезы. Он обнял девушку, а затем сделал шаг назад.

— Лучше жди меня дома. Когда все закончится, я сразу же вернусь. Сегодня мы идем на прием.

— На какой прием?

— Альбани сказал, Охотничий бал. Якобы очень-очень интересное мероприятие.

— Охотничий бал? Это же самое главное торжество года! О Хэрольд, как здорово! Но ведь мне нечего надеть.

— Что-нибудь найдешь. Увидимся позже.

Нежно поцеловав девушку, Хэрольд зашел в здание.

Чиновник по имени Бакстер помог ему заполнить анкеты. Бакстер,огромный пузатый мужчина, казалось, вот-вот был готов родить арбуз. У него были черные кучерявые волосы, а на носу поблескивали узкие очки. Когда Хэрольд закончил писать, он провел его через двери с надписью «Испытания Охотников» и дальше по коридору до большой комнаты, залитой флюоресцентным светом ламп, висевших на потолке. В дальнем конце комнаты виднелась ярко окрашенная дверь с надписью «Вход в аттракционы».

— Тебе туда, — показал Бакстер. — Проходи через дверь и иди по коридору. Двигаться можно только в одном направлении, ты не заблудишься. Но как только туда зайдешь, возвращаться уже нельзя.

— А что я там должен делать?

— Что угодно, лишь бы защититься. Тебе понадобится вот это. — Он снял с полки кувалду с длинной ручкой и протянул Хэрольду. — Я встречу тебя возле выхода, если с тобой, разумеется, ничего не случится.

Хэрольд кивнул, взвесил в руке кувалду и посмотрел на дверь.

— А что там такое?

— Сам увидишь. Больше мне ничего нельзя тебе говорить.

— И это единственное оружие, которым мне можно пользоваться?

— Да.

— А когда я получу задаток?

— Сразу же после испытаний. Если ты окажешься раненым, но не настолько, чтобы тебя нельзя было поставить на ноги, тебе оплатят лечение. Если ты погибнешь, деньги перейдут лицу, которое ты указал в анкете как наследника.

Своей наследницей Хэрольд назначил Нору.

— Как часто люди погибают во время испытаний? — поинтересовался он.

— По мере необходимости, — ответил мистер Бакстер.

— Простите, не понял?

— Я имею в виду, как это надо статистике. Мы не рассматриваем отдельные испытания.

— Тогда что вы имеете в виду под статистикой?

— Тебе следовало бы прочитать нашу брошюру, — сказал мистер Бакстер. — Совет Охотничьего Мира устанавливает количество Охотников и Жертв, которые могут одновременно противостоять друг другу в нашем городе. Если позволить охотиться в одно и то же время большому количеству людей, начнется хаос. Поэтому, меняя степень сложности испытаний, мы контролируем количество игроков в зависимости от увеличения или уменьшения спроса на Охотников.

— Вроде бы понял, — сказал Хэрольд. — А какая степень сложности сейчас?

— Ноль семьсот двадцать пять тысячных.

— Высокий уровень?

— Не такой, как три года назад.

— Это хорошо.

— Но выше, чем в любом другом году с тех пор. Кстати, тебя будут записывать на видеопленку. Если все пройдет хорошо, увидишь свое представление в сегодняшнем выпуске вечерних новостей. А теперь — вперед.

Хэрольд вошел в комнату аттракционов.

Постоял немного в проходе, чтобы глаза привыкли к темноте. Дверь с лязгом закрылась за ним. Он прислонился к ней спиной. Она запиралась автоматически. Так он и предполагал.

Откуда-то с потолка доносилось жужжание видеокамеры. Стены слабо светились в темноте. Коридор тянулся еще футов на десять, а потом резко поворачивал влево. Послышался чей-то хохот. Это был записанный смех.

Он пошел вперед, крепко сжимая кувалду. Почему ему дали именно ее?

Откуда-то сверху за его спиной послышалось хлопанье крыльев, и Хэрольд развернулся на месте, инстинктивно втянув голову в плечи. Мимо него пролетело какое-то существо с короткими широкими крыльями и длинным клювом. Оно сделало круг и снова приготовилось к атаке. Он успел заметить, что это какая-то механическая птица с красными мигающими глазами, стальным клювом и когтями. Хищная, но неповоротливая. Он сбил ее кувалдой и растоптал. Было слышно, как хрустят сломанные детали.

Он пошел дальше по коридору. И сразу же услышал какое-то влажное сопение, доносившееся из темноты. Похоже на медведя, но этого не могло быть, так как медведи остались разве что в зоопарке. Еще одна механическая игрушка, подумал Хэрольд.

Повернув за угол, он увидел какую-то тварь с телом козы, головой льва и змеиным хвостом. Только потом он узнал, что это была реконструкция сказочной химеры из древнегреческих мифов.

С химерой справиться было гораздо сложнее, чем с птицей. Ее компьютерный мозг, казалось, был рассчитан на большее количество движений. Уклоняясь от ударов, она бросилась на Хэрольда, изрыгая пламя. Хэрольд отступал, предчувствуя, что следует ожидать новых сюрпризов. Долго ждать не пришлось. С другой стороны появился огромный скорпион, похожий на тех, которых когда-то изображали в японских фантастических фильмах.

Хэрольд подобрался к скорпиону сбоку и ударил по нему кувалдой, но не так сильно, чтобы уничтожить, а чтобы развернуть его в сторону химеры. Две огромные игрушки набросились друг на друга, а Хэрольд, обойдя их, пошел дальше по коридору.

Потом на него напали какие-то крысоподобные твари и летучие мыши. Они были очень неприятные; с ними он справился без труда. Так он пробирался между всякими созданиями, которым иногда все-таки удавалось его укусить, и в конце концов миновал их без потерь для своего здоровья.

Теперь Хэрольд почувствовал себя увереннее. Может, даже слишком уверенно. Потому что чуть не угодил в следующую ловушку. Прямо перед ним с потолка спустился робот, с головы до ног одетый в черное. Хэрольд попятился — и чуть не лишился головы, когда тот принялся размахивать широким мечом. Тогда он пришел в себя и замахнулся кувалдой. Ему удалось зацепить конец меча и развернуть робота к стене. Не успел тот повернуться обратно, как Хэрольд разбил его на куски.

Повернув в следующий, уже освещенный коридор, он был готов к любым неожиданностям. Но впереди засиял солнечный свет. Все кончилось, и он увидел мистера Бакстера, который что-то записывал в тетрадь.

— Ну как я?

— Не так уж и плохо. Но испытания были легкими. В этом году требования что-то сильно занижены.

— Тогда зачем вы пугали меня с самого начала?

— Чтобы проверить твои нервы. Мы хотели, чтобы у тебя даже в мыслях не было выйти из игры, раз уж ты решил стать Охотником.

— А что, и такое бывает?

— Конечно. Кое-кто считает, что можно быстро пройти испытания, получить деньги и тут же смыться.

— А что же им мешает это сделать?

— Наша полиция, что же еще? Никто, вступив в игру, не покидает Эсмеральду, не выполнив всех обязательств.

Они вернулись в приемную, где Хэрольду выдали пластиковый значок-свидетельство, который следовало носить не снимая и который придавал ему статус полноправного Охотника. Хэрольду объяснили, что ему следует ждать извещения о своей первой Жертве. Он получит его на этой неделе, если компьютер не будет слишком загружен.

Мистер Бакстер предложил ему для начала «люгер П-38», но Хэрольд от пистолета отказался. Ему хватало собственного «смит-энд-вессона». Он был ему по руке, и Хэрольд к нему привык.

Кроме того, он получил чек на две тысячи долларов. Как только он его подписал, мистер Бакстер сразу же обменял его на двадцать хрустящих стодолларовых банкнот. Выйдя из здания испытаний, Хэрольд направился на почту. Там он телеграфом отослал тысячу долларов Калебу Отту из Кин-Уэлли, штат Нью-Йорк, и вернулся домой, чтобы вместе с Норой собраться на прием.

Глава 23

Альбани встретился с Охотником Джеффрисом в табачной лавке города, недалеко от здания суда. Джеффрис выглядел более взволнованным, чем обычно. Это означало, что он готов действовать.

— Мои информаторы сообщают, что ваша Жертва проходит тут каждый день, — сказал Альбани. — Он всегда обедает в одном и том же месте. Вон там, на той стороне улицы, — «Алама Чили Хаус». Он утверждает, что может есть только их блюда.

— А чем там кормят?

— Бобами с острым соусом и непрожаренной говядиной.

— То есть он специально заказывает себе такую гадость?

— Он из Техаса, — сказал Альбани. — А техасцы — народ особый, они не могут долго обходиться без привычной для них кухни.

— И как же мне с ним встретиться?

— Вообще-то он парень не промах, — сказал Альбани. — Пообедав, он выходит из «Аламо» — всегда с зубочисткой во рту, — проходит квартал и заглядывает выпить пива в бар «Лонгборн», что в конце улицы.

— А какой сорт он предпочитает?

— Разве это имеет какое-то значение?

— Возможно, это поможет мне понять его характер.

— Импортное пиво «Судетский Пльзень».

— Ага, тогда он действительно парень сообразительный, а не такой простак, как может показаться с первого взгляда. Это очень важно. Запомните, Альбани. Ну и какой у вас план?

— Выпив пива, ваша Жертва возвращается в гостиницу. На нем, как всегда, солнцезащитные очки, благодаря которым он видит, что происходит сзади.

— Плохо, — огорчился Джеффрис.

— Нет, хорошо. Он считает, что очки гарантируют ему полную безопасность. Я обнаружил, что, дойдя до перекрестка Нортрап и Молл, именно там, где надо поворачивать на Сэджуик, он оказывается возле участка, который не попадает в поле его зрения. Днем там такая игра света.

— И большой этот участок?

— Достаточный, чтобы вы на нем уместились, мистер Джеффрис. Вы будете у него за спиной и немного слева. Пистолет он носит с правой стороны. Пройдет он в десяти футах от вас. Стрелять будет очень легко.

— Звучит неплохо, — согласился Джеффрис. — А какое у него оружие?

— Кольт «магнум 357» под мышкой и «Х энд Р» пяти с половиной дюймов модели 6Б6 в сапоге.

— Мощная штука.

— У него не будет возможности ее использовать.

— Вы уверены насчет этого участка?

— Конечно! Там на тротуаре я сделал пометку мелом. Становитесь на нее, и, проходя мимо, он вас не заметит.

— Звучит неплохо, — снова сказал Джеффрис. — Действительно неплохо. Думаю, на этот раз все получится как надо. — Он проверил патронник своего пистолета «моссберг абилен магнум» 44-го калибра. — Я готов.

— Подождите, пока он выйдет из «Аламо». Ну, с богом!

Джеффрис пригладил волосы, положил «моссберг» в карман и вышел на улицу. Завернув за угол, он занял боевую позицию на указанном месте. Жертва в ковбойской шляпе и сапогах с высокими каблуками, которые отличали этого человека среди других прохожих, вышла из «Аламо», как и предполагалось, повернула налево и зашагала по улице. Завернула за угол. Джеффрис пропустил ее вперед и поднял пистолет.

В этот момент тротуар под ним взорвался.

Альбани со всех ног бросился к месту происшествия. Он не мог поверить в случившееся. Что произошло? На тротуаре лежал Джеффрис, вернее, то, что от него осталось, размазанное по асфальту. Жертва вытащила из кармана длинную тонкую сигару, откусила кончик и прикурила. Раздался звук сирены. Рядом с ними затормозила машина официальной «Службы учета Убийств», из которой вылез Учетчик.

— Ваше имя? — обратился он к Жертве.

— Текс Драза.

— Тут у вас прямо море крови, — сказал Учетчик. — Что вы использовали?

— Противопехотную мину под асфальтом.

Альбани приблизился.

— Такие вещи не разрешаются. Есть специальный запрет правительства на использование случайных способов Убийства.

— Эта мина никогда бы случайно не взорвалась, — возразил Драза. — Она была запрограммирована на вес именно этого Охотника.

— Никогда про такое не слышал, — признался Учетчик.

— Эту штуку приготовили для меня мои друзья из Вако. Только что она прошла полевые испытания. Мне кажется, она будет пользоваться здесь спросом — как вы считаете?

— Я протестую! — выкрикнул Альбани.

Учетчик покачал головой.

— Мне кажется, что все было законно. Вы были Наводчиком этого парня? — Он указал на мокрое пятно на асфальте.

— Что? Я, так сказать, являлся его советником, — сказал Альбани. — Предупреждал его, что этот план никуда не годится, так нет же — он все-таки сделал так, как ему хотелось. Я не могу нести за него ответственность.

— Разберетесь в Судейской коллегии, — сказал Учетчик. — Мое заключение: это Убийство вполне законно.

Альбани поспешил уйти. Никогда в жизни ему еще не было так горько. Он ненавидел сброд, наводнивший Охотничий Мир всякими нововведениями, от которых менялась сама суть Охоты. Надо что-то с этим делать. Теперь ему придется заплатить еще один штраф. Ну и денек сегодня выпал! Слава богу, сегодня вечером Охотничий бал. Альбани решил напиться и забыть про все несчастья.

Глава 24

Нора слушала рассказ про испытания и радовалась за Хэрольда. Было приятно, что ее земляку так повезло. И деньги тоже не лишние. Хэрольд заставил ее вытащить из пачки двести долларов и взять их себе.

— Положи в банк под проценты, — посоветовал он. — Не волнуйся, это не последние деньги, заработанные таким путем. После первого Убийства я снова получу вознаграждение.

— Зарабатывать деньги таким образом — рискованное дело, — возразила Нора.

— Наоборот, это очень легко. Конечно, все это может разом прекратиться, если не повезет. И все равно это гораздо лучше, чем сидеть дома. Слушай, Нора, я неплохо поработал и хочу это отпраздновать. Ну как, идем на Охотничий бал?

— Минутку, я только переоденусь.

Переодевание, естественно, продлилось гораздо дольше, но, когда Нора вышла из спальни, ее трудно было узнать в белом вечернем платье с синтетическим мехом на плечах и с аккуратной прической.

— Как я выгляжу?

— Просто чудесно, леди, — ответил Хэрольд. — Кстати, что такое Охотничий бал?

— Это одно из самых главных событий года на Эсмеральде. После Охотничьего бала начинаются Сатурналии.

— Что ж, всегда интересно сходить на вечеринку.

— Тем более на такую. Там подаются чудесные блюда, любые напитки, все наркотики, которые только известны человеку.

— Я к ним не очень-то и привык. Иногда, правда, покуриваю травку.

— Тебя никто не заставляет это делать. Я просто рассказываю, что там будет.

— Выбор достаточно богатый. Может, мне нужна новая одежда?

Хотя его шерстяной костюм почистили и выгладили, вид у него все равно был жалкий.

— У меня тут остались вещи Джонсона, — вспомнила Нора. — Он был немного ниже тебя, но шире в плечах. Рубашки и пиджаки должны подойти. И, может, мне удастся удлинить брюки.

— Черт возьми, разве я не могу купить себе новый костюм?

— Побереги деньги, Хэрольд Эрдман, — насмешливо сказала Нора. — Тебе еще понадобятся оружие и Наводчик.

— Я тут столько всяких удивительных пистолетов видел, но все равно мой старый «смит-энд-вессон» для меня лучше всех. А что касается Наводчика, познакомился я тут с одним по имени Альбани. По его словам, очень хороший Наводчик. Кажется, он без работы. Поэтому, может, и возьмет недорого.

Охотничий бал проводился во дворце мэра, который примыкал к Охотничьей академии. Слуги в униформе указывали прибывающим гостям места на автостоянке и открывали дверцы такси. Многочисленные окна дворца были ярко освещены. Хэрольд чувствовал себя немного неловко в белом смокинге Джонсона, но его массивная фигура все равно производила впечатление.

Они вышли из такси и вошли во дворец.

Нора тут многих знала и скоро уже весело болтала с друзьями. Хэрольд слонялся по залу один, проклиная неудобный смокинг, однако его настроение от этого не испортилось. К нему приблизился официант с бокалами на подносе и предложил выпить. Хэрольд взял бокал с жидкостью зеленого цвета. На вкус она отличалась от мятного коктейля. Потом он узнал, что это был «Зеленый дьявол» — смесь кокосового и ананасового соков с новым испанским амфетамином, который имел вкус корицы. Наркотические вещества сразу стали действовать, и если у Хэрольда сначала было просто хорошее настроение, то теперь он чувствовал себя просто прекрасно.

Повсюду толпились хорошо одетые люди, играли оркестры, работали буфеты, нескончаемым потоком сновали официанты с полными диковинных напитков подносами. Взяв еще один «Зеленый дьявол», Хэрольд завороженно наблюдал, как отражается от женских плеч свет хрустальных люстр. Он прислушивался к журчанию чужой речи и почти ничего не понимал. Ему казалось, что здесь у людей какая-то странная манера говорить.

Внезапно он обнаружил, что разговаривает с какой-то очень красивой девушкой с копной черных блестящих волос. На ней было красное платье, плотно облегавшее фигуру и оставлявшее открытыми великолепные плечи и большую часть упругих грудей. Ее звали Джекинс.

— Охота — спасательный клапан всего мира, — говорила она. — Нереализованные импульсы все равно выйдут на поверхность, но уже в худшем варианте. Этого психологического закона достаточно, чтобы оправдать существование Охотничьего Мира.

— Именно так я и думал, — кивнул Хэрольд.

— Не прикидывайся дураком, — весело рассмеялась девушка. — Хорошо известно, что та группа эмоций, которые мы обозначаем словами «Охота», «Убийство», «Защита» и так далее, требует постоянной стимуляции, необходимой для здоровой личной и общественной жизни. Это известно каждому.

— О да. Конечно, — согласился Хэрольд.

— Очевидно, — продолжала девушка, — что эмоции современного человека атрофировались. На протяжении столетий Охота заменяла людям борьбу друг с другом. И вот население стало возрастать, увеличились размеры урбанистических центров и число их жителей. Всех животных уничтожили. А потом прекратились войны, и человек потерял возможность всякого насилия. Этот вакуум и заполнил Охотничий Мир.

— Невероятно! — воскликнул Хэрольд. — Где ты всего этого набралась?

— В Беннингтоне.

— Там, наверное, действительно хорошо учат.

Вечер был в самом разгаре. В воздухе висел голубовато-желтый дым от наркотиков. Из гигантских колонок ревела оглушительная музыка, от которой у Хэрольда вибрировали кости. Жители Эсмеральды оценивали приемы по количеству производимого шума и тому, насколько удачно присутствующие корчили из себя идиотов.

Хэрольд никогда не стал бы здесь победителем. Он никогда не напивался, а наркотики ему вообще не нравились. И хоть у него все уже плыло перед глазами, он не терял контроля над собой. Ему приходилось низко склоняться к Джекинс, чтобы расслышать ее слова. Его ухо почти касалось ее накрашенных губ. Он чувствовал прикосновение ее упругих грудей, когда ее нечаянно толкали проходившие мимо.

Внезапно кто-то потянул ее за руку, и Хэрольд увидел мужчину лет тридцати. Это был худощавый блондин с серыми глазами и нервным привлекательным лицом.

— Джекинс, — сказал он, — если ты уже закончила облизывать ухо этого человека — или что ты там с ним делала, — Том и Мэнди заказали для нас столик на втором этаже.

— Я как раз излагала ему некоторые теории Охоты, — сказала Джекинс. — Хэрольд, это мой друг Луэйн.

— Рад познакомиться, — протянул руку Хэрольд.

Луэйн посмотрел на нее, как на скользкую лягушку, и смерил Хэрольда взглядом с головы до ног.

— Если вы уже закончили тереться о Джекинс, то мы пойдем, позволив вам снова утонуть в своей анонимности, которой вы, несомненно, заслуживаете.

Хэрольд смотрел на него и не мог понять, понравилось ему это или, наоборот, рассердило. И выбрал нечто среднее.

— Слушай ты, ублюдок! По крайней мере, я считал бы тебя таковым, если бы не знал про общеизвестное гостеприимство жителей Эсмеральды. И никогда бы не понял, что ты пошутил. Если бы кто-то сказал мне такое серьезно, мне пришлось бы бить его до тех пор, пока он не сменил бы тон.

Произнеся эту тираду, Хэрольд широко улыбнулся, но испортил все впечатление, потеряв равновесие и упав на официанта, который расплескал все свои напитки. Луэйн схватил Хэрольда за руку и помог подняться.

— Было очень приятно с вами познакомиться, — сказал он. — Все в шутку, значит? Смотрите больше не падайте. Пойдем, Джекинс.

Послав Хэрольду воздушный поцелуй, девушка пошла за Луэйном. Почесав затылок, Хэрольд отправился искать Нору.

Глава 25

— Похоже, Хэрольд тебе не понравился, — сказала Джекинс.

Они ушли с бала и теперь лакомились устрицами с пивом в одном из баров на набережной.

— С чего ты взяла? Наоборот, он мне очень понравился. Он подходит как нельзя лучше.

— Для чего? — удивилась Джекинс.

— Из него получится великолепная Жертва. Его неповоротливость просто радует меня.

Джекинс задумалась.

— Он мне кажется немного… наивным. Он только что прошел испытания и получил значок Охотника. Ты знал об этом?

— Интересно, — задумчиво произнес Луэйн. — Он действительно может стать чудесной мишенью. Кстати, я опять записался на участие в Охоте.

— Так ты же недавно охотился?

— Но в этот раз у меня не вышло эффектной Охоты. Я должен доказать раз и навсегда, что я еще не растерял былую форму.

— Представляешь, как было бы забавно, если бы компьютер выбрал тебе в соперники именно Хэрольда?

— Да, действительно. Ничего лучшего я бы и не пожелал.

— Хотя вряд ли такое может случиться.

Луэйн кивнул, и разговор перешел на другие темы. Но он никак не мог отделаться от мысли, что он охотится на Хэрольда. Большая и крупная цель. Это хорошо, ведь Луэйн при стрельбе всегда брал немного вверх.

Глава 26

На следующий день с самого утра Луэйн поехал искать дядю Эзру. Он взял свою городскую машину — «Бьюик Трицератопс» с бронированным стеклом, специальными непробиваемыми шинами, мягкой эластичной обивкой салона на случай аварии и оборудованием для подачи кислорода на случай газовой атаки. Машины на Эсмеральде делали очень функциональными. К тому же у «Бьюика» был V-образный двадцатичетырехцилиндровый двигатель мощностью в две тысячи лошадиных сил. Потому что только сильный мотор мог сдвинуть с места машину с броней толщиной в дюйм.

Конечно, иметь такую машину сплошная морока — одного только бензина сколько расходует, — но в таком месте, как Охотничий Мир, без нее не обойтись. Всегда найдется какой-нибудь идиот, который не удержится и бросит под колеса ручную гранату.

Существовала еще одна причина иметь бронированный автомобиль — в Эсмеральде люди ездили на огромной скорости, не имея навыков вождения и пренебрегая правилами. Отсюда и бесконечные аварии. Страхование же полностью отсутствовало, потому что даже фирма «Ллойд» в Лондоне отказалась страховать Охотничий Мир со всеми его учреждениями.

И, наконец, существовала кошмарная вероятность столкновения с водителем, наказанным «Отчаянной ездой».

Луэйн оказался в бесконечной пробке, которые всегда возникали возле Министерства Охоты. Его остроносый обтекаемый «Бьюик» позволял ему протиснуться между другими, не такими маневренными машинами. Это сопровождалось скрежетом металла, который страшно действовал на нервы, но в звуконепроницаемой кабине почти ничего не было слышно.

Остановив машину в безопасном месте возле пожарного гидранта, где уже стояли впритык два автомобиля, он бегом поднялся по мраморным ступеням Министерства Охоты, пугая голубей, и даже не заметил, как раздавил ногой бутерброд с арахисовым маслом и вареньем, который бросила птицам маленькая девочка.

Какой-то чиновник сообщил, что дяди Эзры на месте нет. Скорее всего он в Колизее, где наблюдает за подготовкой праздничных боев.

Луэйн снова сел в машину и помчался к Колизею. Дорогой, скорее случайно, чем намеренно, он сбил калеку в инвалидной коляске с газовым моторчиком, когда у того своевременно не сработал тормоз. Это дало Луэйну сто дополнительных очков, чтобы стать Лучшим водителем года, и, хотя он страшно спешил к дяде, все же остановился и подождал появления дорожного Учетчика, который засвидетельствовал Убийство.

И только тогда Луэйн поехал дальше. Пустячный случай поднял ему настроение. Может, судьба снова повернется к нему лицом. Удалось бы только уговорить дядю Эзру оказать ему одну маленькую услугу.

Глава 27

Луэйн остановил машину возле восточных ворот Колизея и пошел внутрь. Гигантский амфитеатр напоминал настоящий Колизей в Риме. Он прошел под аркой внешней четырехэтажной стены с коринфскими колоннами и вышел на арену.

Круто вверх поднимались зрительские ряды. Рабочие деловито приделывали над ними навесы, которые защитят присутствующих от жаркого эсмеральдского солнца. На арене творилось нечто невообразимое. Все смешалось — осветители, звуко- и телеоператоры, актеры, агенты, черные электрические кабели и незаконченные декорации. Еще больше суматохи возникало из-за мальчишек-разносчиков, которые крутились под ногами, предлагая бутерброды и напитки.

На арене Луэйн увидел дядю Эзру. Это был лысый мужчина невысокого росточка с кустиками седых волос над ушами. Краснощекий, с орлиным носом и косматыми, как у мопса, бровями. Он сидел перед столом, заваленным ксерокопиями и планами, на которые, чтобы не разлетелись, были положены два револьвера.

Дядя Эзра был одним из Старейшин Охотничьего Мира. Своего положения он достиг благодаря куче денег, заработанных в Лондоне и Париже на торговле, которые, отойдя от дел, он полностью вложил в Охотничий Мир. Теперь он был одним из тех, кто определял его политику. В данное время он увлеченно работал над подготовкой Великой Расплаты. Она должна была состояться в конце недели и ознаменовать начало Сатурналий.

Сатурналии были самым главным праздником года на Эсмеральде. Как Марди Гра и карнавалы в других местах, Сатурналии сопровождались песнями и всеобщей пьянкой. По улицам двигались помосты с полуголыми девушками, которые повсюду разбрасывали цветы. В ресторанах подавались удивительнейшие блюда, которые можно отведать лишь во время Сатурналий — в остальное время года они были запрещены, дабы сделать Сатурналии действительно особым праздником.

Одной из обязанностей дяди Эзры как Старейшины была постановка разнообразных шоу на арене — дуэлей, рукопашных схваток, поединков не на жизнь, а на смерть и, разумеется, популярных спектаклей клоунов-самоубийц.

Эсмеральдские игры перещеголяли даже древнеримские бои гладиаторов, которые являлись образцом вульгарного и бессмысленного кровопролития. У древних римлян отсутствовали двигатели внутреннего сгорания, и поэтому они были не в состоянии организовать действительно интересные бои на колесах. И ради такого зрелища, как столкновения боевых колесниц на огромной скорости, можно было бросить все и бежать смотреть.

В отличие от древнеримских гладиаторских боев, в эсмеральдском амфитеатре не использовали зверей. Никому не хотелось видеть, как убивают животных. Их и так было слишком мало, даже в зоопарках. А вот кого всем хотелось видеть мертвыми, так это тех двуногих млекопитающих с развитым мозгом, которые довели мир до его теперешнего состояния.

Ежегодное зрелище должно было напоминать предыдущее, однако с некоторыми отличиями, так чтобы тех, кто их придумывал, нельзя было обвинить в отсутствии фантазии. Эзра тратил много времени на консультации с декораторами смерти, референтами по авариям, продавцами сценариев наипопулярнейших убийств и так далее.

Кульминацией всей этой кропотливой работы должна стать Великая Расплата. Пара Охотников, выбранных среди участников Охот, происходивших в данное время на Эсмеральде, должна завершить свой поединок в Колизее на глазах многотысячной толпы. Это и есть самое главное событие Игр, и никто не знал, какие условия и оружие выберут на этот раз.

Луэйну всегда хотелось выступить в Великой Расплате. Выиграешь или проиграешь — в любом случае это самый короткий путь к бессмертию. Но дядя Эзра не имел ни малейшего отношения к подбору кандидатов. Постановкой Великой Расплаты всегда занималось телевидение Охотничьего Мира, и выбор делал любимец публики конферансье Гордон Филакис.

— Как хорошо, что я тебя встретил, дядя Эзра, — поздоровался Луэйн.

— А, Луэйн, я тоже рад тебя видеть. Вчера просмотрел запись твоего последнего Убийства в ночных «Охотничьих новостях». Очень смешно, вынужден признаться.

— Я бы не сказал.

— А зря. Ты ведь не можешь не согласиться, что на самом деле смешно, что твоя Жертва грохнулась на мусорный бак, а ты перебил все стекла в округе.

— Слушай, может, мы поговорим на другую тему?

— Конечно, мой мальчик. О чем?

— Я собираюсь начать новую Охоту.

— Прекрасная идея. А ты не считаешь, что для начала тебе следовало бы закончить курсы повышения охотничьей квалификации?

— Я стреляю не хуже, чем всегда, — возразил Луэйн. — Просто мне все время не везет.

— Такое с каждым может случиться. Пройдет.

— Я хочу исправиться.

— Прекрасное отношение к делу.

— Мне понадобится твоя помощь.

Эзра внимательно посмотрел на племянника.

— Если дело в том, чтобы организовать чью-то смерть, то я в прошлый раз предупреждал тебя, чтобы ты больше меня об этом не просил.

— Мне надо кое-что другое, — сказал Луэйн. — Я и сам могу убить кого угодно, так что в этом смысле мне помогать не надо, спасибо.

— Тогда в чем дело?

— Может, ты согласишься со мной, что для хорошего поединка нужен хороший соперник? Так в давние времена говорили испанские тореадоры.

— Уверен, что в этом есть здравый смысл. Но какое отношение к этому имею я? Если ты думаешь, что я могу устроить тебе поединок с быком…

— Нет, — перебил его Луэйн. — Мне нужна от тебя одна пустяковая услуга. В городе есть парень по имени Хэрольд Эрдман. Вот-вот должна состояться его первая Охота. Я хочу выступить в паре с ним.

— Это противоречит правилам, — произнес дядя Эзра.

— Но не их идее.

— А как ты можешь различить такие тонкости?

— Идея требует хорошего поединка. Если ты мне поможешь, гарантирую — поединок будет отличный.

— А что с тем парнем? Нога у него сломана или что?

— Нет-нет, он абсолютно здоров. Но он новичок. Это будет его первая Охота. Он еще заторможенный и неповоротливый. И, наверное, не очень сообразительный.

— Считай, что мы договорились. И где ты только таких берешь? Из него выйдет прекрасная Жертва.

— В этот раз пускай он охотится на меня. Он же не будет знать, что мне уже все известно.

— Это даст тебе существенное преимущество, — возразил Эзра.

— Верно, но я это делаю не ради себя, а во имя шоу-бизнеса и сохранения чести нашей семьи, чтобы люди не смеялись, глядя на мои Убийства.

— Не люблю нарушать правила, однако действительно мы не можем позволять над нами смеяться, даже если в твоем последнем Убийстве и было над чем посмеяться.

— Так ты сделаешь это для меня, дядя?

Дядя Эзра подмигнул.

— Посмотрим. А теперь мотай отсюда. Я занят.

Глава 28

Через несколько дней Хэрольд, прогуливаясь по городу, вышел к базару под открытым небом, который раскинулся возле порта у старой ратуши. Это было живописное место; всюду на прилавках лежали горы одежды, разнообразных продуктов питания, под покрашенным в бело-розовые полосы ржавым навесом продавали цветы. Выставленные тут товары привозили со всего света, а некоторые даже импортировали из колонии на Марсе.

У Хэрольда было прекрасное настроение. На деньги, оставшиеся от охотничьего аванса, он купил себе кое-что из одежды, запасные патроны к «смит-энд-вессону» и снял небольшую меблированную квартиру в Старом квартале, недалеко от дома Норы.

Подойдя к навесу с цветами, он заметил девушку, с которой познакомился на Охотничьем балу. Ее звали Джекинс. Ей очень шло простое белое платье. Хэрольд в жизни не встречал такого экзотического создания с модно подстриженными черными волосами и чересчур яркими губами.

Джекинс поинтересовалась, чувствует ли он себя счастливым в Охотничьем Мире.

— Мне еще никогда не было так хорошо, как здесь, — кивнул Хэрольд.

— Ты, наверно, из тех, у кого нет никакой поддержки, — сказала Джекинс. — Я бы все возненавидела, если бы мне пришлось так жить. Но, слава богу, у меня богатая семья.

Отец Джекинс был владельцем разбросанной по всей стране сети мясных магазинов. Спрос на натуральное мясо был огромный, в Соединенных Штатах его всегда не хватало, поэтому бизнес приносил астрономические прибыли. Джекинс никогда не приходилось ломать свою хорошенькую головку над тем, где найти средства, чтобы позволить себе все свободное от учебы время путешествовать первым классом. И она была этому рада, потому что, если бы ей пришлось думать о деньгах, она не смогла бы оставаться такой веселой и красивой.

Хэрольд и Джекинс пообедали в одном из маленьких симпатичных кафе возле базара, а потом он предложил ей посмотреть свою новую квартиру. Это была обыкновенная однокомнатная квартира со всеми удобствами, стальными жалюзи на окнах и вмонтированной в дверь системой сигнализации.

В почтовом ящике они обнаружили письмо. На нем стояла официальная печать Охотничьего Мира — два скрещенных револьвера на фоне мечей.

— Это уведомление об Охоте! — воскликнула Джекинс. — Как интересно!

Итак, первая Охота Хэрольда официально началась. Он разорвал конверт. Его первой Жертвой был человек по имени Луэйн Добрей.

Джекинс прочитала уведомление, и ее без того большие глаза расширились от удивления.

— Луэйн? Ты будешь соревноваться с Луэйном?

— Вот это совпадение! — сказал Хэрольд. — Он один из тех немногих, кого я здесь знаю. А теперь мне придется его убить… Впрочем, не так уж близко мы с ним знакомы.

Джекинс над чем-то задумалась и вскоре ушла. Ее мучила мысль, как из множества возможных комбинаций Охотников в Охотничьем Мире первой Жертвой Хэрольда компьютер выбрал именно Луэйна. Она слышала, что существует около двадцати пяти тысяч или даже двадцати пяти миллионов возможных комбинаций Охотников и Жертв. В следующем году, когда она начнет изучать арифметику, она подсчитает вероятность такого совпадения.

Глава 29

Раздалась трель дверного звонка. Тереза пошла открывать.

— Кто там? — крикнул из комнаты Альбани.

— Говорит, что его зовут Хэрольд.

Развалившись в шезлонге, Альбани листал страницы «Мировой энциклопедии в комиксах». Он любил сочетать полезное с приятным. Но тут он вскочил, потуже затянул пояс бежевого в разводах халата из шелка, расправил плечи, растянул губы в улыбке и поспешил к двери.

— Хэрольд! Рад тебя видеть. Заходи.

Он кивнул Терезе, что означало: «Принеси вина и пирожных», и провел Хэрольда в комнату.

— Неплохо проводишь время, а?

— Не жалуюсь, — неторопливо ответил Хэрольд своим самым приятным голосом.

— Будем надеяться, что так будет и дальше, — сказал Альбани, суеверно скрестив пальцы. — Садись, где тебе удобнее. Тебе повезло, что ты приехал именно сейчас. Во время Сатурналий тут действительно весело. Можно весь мир обойти, но лучшего места для смерти, чем Эсмеральда во время Сатурналий, не найдешь. Я не имею в виду, что ты умрешь, — просто так у нас обычно говорят. Ты уже получил уведомление об Охоте?

Кивнув, Хэрольд вытащил из кармана карточку. Альбани внимательно прочитал ее, и его лицо сразу же помрачнело.

— Луэйн? Тебе выпало состязаться с Луэйном? Вот это да!

— А что тут такого?

— Просто невероятно, чтобы противником человека, который здесь всего несколько дней, компьютер выбрал для первой Охоты одного из его немногих знакомых.

— Джекинс это тоже удивило, — сказал Хэрольд. — Но, черт возьми, ничего тут не поделаешь. Он так же, как и я, подписал обязательство убить или быть убитым. Нравится мне это или нет, но я вынужден охотиться на него. Честно говоря, мне бы хотелось покончить с этим как можно скорее, поэтому я и пришел к тебе, Майк. Будь моим Наводчиком.

Вошла Тереза, неся вино и пирожные с маком.

— Хэрольд просит, чтобы я помог ему охотиться, — сообщил Альбани.

— Лучшего Наводчика ему все равно не найти, — преданно ответила Тереза.

— Это действительно так, — кивнул Альбани. — Его противником будет Луэйн.

— Слышала про такого. Это тот, кто так неаккуратно работает?

— Очень небрежный Охотник, — согласился с ней Альбани. — В последней Охоте Жертва умерла потому, что случайно сломала себе шею.

— Я в этом пока ничего не понимаю, но в одном уверен совершенно — небрежностей я не допущу, — заявил Хэрольд.

— Главное, что ты счастливый. Впрочем, хотя Луэйн и небрежный Охотник, ему все время везет. Оказывается, это не такая уж и плохая комбинация.

Хэрольд пожал плечами.

— Думаю, что я тоже везучий.

— Посмотрим, — сказал Альбани и бросил выразительный взгляд на Терезу. Та тут же вышла из комнаты.

Мужчины неторопливо пили вино и ели пирожные. Наконец Альбани сказал:

— У меня сейчас довольно напряженный график, на носу Сатурналии, полно дел. Однако, думаю, смогу выкроить время и для тебя.

— Рад слышать. Думаю, мы сработаемся.

— Если бы ты только знал, как я на это надеюсь! Ну а теперь перейдем к самому главному. Я имею в виду мой гонорар.

— Тут есть небольшая проблема, — сказал Хэрольд.

— Какая еще проблема? Ты ведь только что получил вознаграждение, не так ли?

— Да, но я уже все истратил, и, пока не совершу первое Убийство, денег мне взять абсолютно негде.

— Проклятие! — воскликнул Альбани. — Так деловые люди не поступают, хотя это довольно типичный случай.

— Когда я прикончу Луэйна, я рассчитаюсь с тобой сполна. С процентами.

— Это делает тебе честь, — сказал Альбани. — Только ты хотел сказать «если» вместо «когда».

— Уверен, что с таким Наводчиком, как ты, мне нечего сомневаться.

Альбани сразу понял, что Хэрольд старается ему польстить. Но все равно ему это понравилось. Единственно, что ему не нравилось, — перспектива работать задаром. Но ведь работа на дороге не валяется, и, если у Хэрольда действительно получится хорошее Убийство, это поможет решить большую часть проблем.

— Ладно, — сказал он, — раз выбора нет, придется согласиться на твои условия.

— Я так и предполагал.

Альбани пожал ему руку и позвал Терезу.

— Унеси его бокал, — приказал он. — И принеси воды. С сегодняшнего дня у нас начинаются серьезные тренировки. Сначала мы выберем подходящее оружие, а потом как следует поупражняемся в стрельбе.

— А разве я не могу просто найти Луэйна и спокойно прикончить его?

— Не спеши, — остановил его Альбани. — Какая у тебя, однако, горячая кровь.

Глава 30

Альбани привел Хэрольда в государственный тренировочный центр, где все Охотники и Жертвы могли упражняться бесплатно. Там были баскетбольные и волейбольные площадки, плавательный бассейн и, разумеется, множество тренажеров.

Они прошли мимо узких фехтовальных дорожек, где мужчины дрались на рапирах и шпагах. У некоторых в руках были длинные кинжалы. Другие использовали разнообразные дубинки, булавы, топоры и другие орудия убийства. Еще дальше находились души и массажные кабинеты.

— А вот и учебный тир, — сказал Альбани.

— Не хотелось бы выглядеть наивным, — сказал Хэрольд, — но зачем им биться врукопашную? Просто ради спортивного интереса или для поддержания формы? Не представляю, как эти навыки могут помочь спастись от огнестрельного оружия.

— Вот тут ты ошибаешься. Некоторые из наших самых выдающихся Охотников вообще никогда его не используют. Они охотятся с голыми руками или с ножом.

— На вооруженного человека?

— У огнестрельного оружия есть свои недостатки, — объяснил Альбани. — Если ты не уложишь свою Жертву на месте с первого выстрела, то можешь оказаться в весьма незавидной ситуации. Раненый противник может представлять большую опасность, если он к тому же принял дозу берсеркиума.

— Чего?

— Берсеркиум относится к наркотикам локального действия. Многие принимают его перед Охотой. Его не чувствуешь, пока тебя не ранят или ты не окажешься в стрессовой ситуации. Наркотик начинает действовать от шока, стимулируя дополнительное выделение адреналина в кровь. Благодаря активизации берсеркиума человек способен с огромной силой ломать и крушить все на своем пути. Действие наркотика продолжается всего несколько минут, а потом ты словно выжатый лимон.

— А что представляет из себя Луэйн в рукопашном бою?

— У него несколько разрядов по кунг-фу, он умеет драться на ножах, дубинках, мечах и на чем-то еще. Иногда даже выступает в роли тренера.

— Вот это да!

Альбани принес с собой небольшой кожаный чемоданчик с медными уголками.

— Это тебе, — сказал он, открывая его. — Отдашь после Охоты.

Внутри на красном бархате лежал «ССК-45-70» с четырнадцатидюймовым стволом.

— Возьми, — велел Альбани. — Чувствуешь, как приятно держать его?

Тяжелый пистолет легко уместился в ладони Хэрольда. Это было действительно смертоносное оружие с отполированной вороненой поверхностью, украшенной инкрустацией. Хэрольд восторженно покрутил его в руках — и положил на место.

— Хорошая штука, — сказал он. — Но мой «смит-энд-вессон «все равно лучше.

На лице Альбани отразилось сомнение.

— Мне не хотелось бы плохо отзываться о твоем пистолете, но достаточно лишь раз взглянуть на него, чтобы понять, какой он старый. К тому же, судя по всему, за ним плохо следили. А если осечка или спусковой крючок откажет? Лучше уж взять «ССК».

— Может, я покажусь слишком упрямым, но на крючок нажимать мне, поэтому я имею полное право выбирать, на каком пистолете быть этому крючку.

— Да, с тобой не поспоришь. Что ж, сейчас посмотрим, насколько метко ты стреляешь.

Оказалось, что стреляет он неважно. И Хэрольд тренировался до тех пор, пока Альбани не остался им доволен. Когда они подошли к мишеням, выяснилось, что у Хэрольда на самом деле острый глаз и твердая рука. Первые пули попали далеко от «яблочка», но потом положение улучшилось.

— У тебя прекрасная реакция, — похвалил Альбани. — Совсем неплохо для первого раза.

— А как стреляет Луэйн?

— Когда в форме, очень хорошо. Так, как бы ты стрелял через несколько месяцев, а может, недель.

— Но ведь у меня нет столько времени!

— У тебя его вообще нет. Лучше пойдем поговорим с моим другом и послушаем, что он посоветует.

Он провел Хэрольда через тир в небольшой кабинет, где сидел высокий, очень старый китаец с длинными тонкими усами, в шляпе с поднятыми полями, которая придавала ему сходство с Чарли Ченом из старинных кинофильмов. По маленькому монитору китаец наблюдал за тем, что творилось в зале.

— Мистер Чан, позвольте вам представить моего хорошего друга и клиента Хэрольда Эрдмана.

— Очень рад познакомиться, — ответил Чан с сильным британским акцентом. — Я видел твоего протеже на экране.

— Мистер Чан — самый главный специалист по Убийствам и выживанию. Если тебе кто-то и поможет, так это он.

— Оставь меня с мистером Эрдманомнаедине, — попросил Чан.

Поклонившись, Наводчик вышел из кабинета. Когда они остались вдвоем, Чан предложил Хэрольду сесть и налил ему чай в чашку из тонкого фарфора.

— И как ты оцениваешь свои шансы?

— Я могу победить.

— А почему ты так уверен?

— Не знаю, — ответил Хэрольд. — Просто уверен, и все.

— А если я посоветую тебе как можно скорее сматываться отсюда, пока цел?

— Предложу вам посоветовать то же самое моему противнику.

— Тебе нравятся экстренные ситуации? — поинтересовался Чан.

Хэрольд кивнул.

— Да. Я немного нервничаю, но в нужный момент могу собраться.

— Учить тебя каким-нибудь боевым искусствам нет времени. Поэтому остается только одно. Слушай меня внимательно. В минуты опасности только неожиданные действия могут дать тебе преимущество.

— Я и раньше об этом знал.

— Самые глубокие истины всегда лежат на поверхности. Их не только следует знать, но и уметь использовать. Твоя Жертва Луэйн?

Хэрольд кивнул.

— Тогда советую тебе покончить с ним как можно быстрее. — Чан повернулся к двери: — Альбани!

Майк вошел в кабинет.

— Слушаю вас, мистер Чан.

— Парень хоть и неопытный, но у него холодное сердце. Чем быстрее пройдет его первая Охота, тем лучше. Не играй с Жертвой. Иди и убей ее как можно скорее. Больше я ничего не буду говорить. Удачи вам!

Они вышли. Собирая свои принадлежности, Альбани о чем-то напряженно размышлял.

— Что будем делать теперь? — прервал его раздумья Хэрольд.

— Сначала я узнаю, где находится Луэйн. А потом ты его убьешь.

— Так просто?

— Дай бог, чтобы так и случилось.

Глава 31

— Ну, как твой новый клиент? — спросила Тереза, когда Альбани вернулся из тренировочного центра.

Она взяла за правило интересоваться делами мужа, когда тот вечером возвращался домой, чтобы дать ему возможность немного похвастаться и приглушить угрызения совести, что он постоянно ставит под удар их жизни. Этой женской мудрости научила ее мать.

— Очень собранный человек, — ответил Альбани. — И твердо знает, чего хочет добиться.

— А как он стреляет?

Альбани слегка напрягся.

— У него острый глаз и рука не дрожит, когда он нажимает на спусковой крючок. Хотя опыта у него никакого. За полгода он стал бы лучшим стрелком в городе.

— У него быстрая реакция?

— Пока не очень. Но через некоторое время…

— Майк, — с растущей тревогой сказала Тереза, — но ведь у него нет времени. Он должен охотиться сейчас.

Альбани кивнул, подошел к холодильнику, взял банку пива и, сопя, направился в гостиную. Тереза поняла, что он от нее что-то утаивает.

Отложив вязание, она сказала:

— Ты нашел еще одного клиента-неудачника. Да или нет, Микеланджело?

— Совсем нет, Тереза. Парень просто создан для этого.

— Для чего?

— Каждый для чего-то рождается, — сказал Альбани. — Есть прирожденные художники и прирожденные автомеханики. Прирожденные лесорубы и прирожденные пловцы. Прирожденные Наводчики, как я. Вот что я имею в виду, когда говорю, что он для этого создан.

— Рожден быть Охотником?

— Даже больше, Тереза. Я больше чем уверен, что Хэрольд — прирожденный убийца.

— А разве не все Охотники — убийцы? — удивилась Тереза.

— Разумеется, всем им приходится убивать. Однако от этого они не становятся убийцами. Настоящими убийцами. Большинство из них играют, как дети, даже если у них настоящие пули. Пиф-паф — и ты мертвый. А вот Хэрольд… Нет, он не играет. Он серьезный молодой убийца и далеко пойдет. И это не только мое мнение. Чан наблюдал, как он стреляет. И увидел в нем потенциал, который еще никто, кроме нас двоих, не заметил.

— Что ж, рада слышать, что у него есть хоть какой-то шанс. Ты его Наводчик, поэтому…

— Все, кроме нас с Чаном, считают его просто идиотом.

— Могу себе представить, — согласилась Тереза.

— Букмекеры ставят на него один против двадцати. Ты когда-нибудь слышала о чем-нибудь подобном?

Тереза встревожилась. Она почувствовала, что сейчас узнает что-то плохое.

— Тут такой шанс! Я все поставил на Хэрольда, тем более что Чан со мной согласен.

Тереза встала, вязание упало на пол.

— Поставил? Но, Майк, у нас нет денег. Только не говори, что букмекеры стали давать в кредит.

На лице Альбани промелькнула тревога.

— Конечно, нет. Я заложил наш дом.

— Не может быть! Ведь это все, что у нас осталось!

— Слушай, что я за Наводчик, если не могу поставить на собственного клиента? Я все равно не смог бы выполнить «Обязательств при азартных играх», не нарушив «Акт финансовой безрассудности».

— Майк, тебе не следовало закладывать дом. Если Хэрольд проиграет, это означает рабство для нас обоих. Ты ведь знаешь, правительство не разрешает спать на улицах.

— Но Хэрольд победит. Я уверен. Я никогда еще не был так уверен. Поэтому, как говорится, я и сжег за собой все мосты.

— Майк, было бы лучше, если бы ты сначала посоветовался со мной.

Альбани тяжело вздохнул.

— Дело в том, Тереза, что я еще побился об заклад на десять тысяч долларов с букмекером Толстым Фредди, заложив тебя в качестве движимого имущества. Хотя, разумеется, ты ему никогда не достанешься. Потому что Хэрольд…

— Я не ослышалась? — спросила Тереза, не двигаясь с места. — Ты на самом деле подписал Толстому Фредди на меня закладную, чтобы пойти на спор ради этого идиота — твоего клиента?

— Именно так я и поступил. Если Хэрольд проиграет, меня ждет рабство и, возможно, работа в свинарнике. А ты останешься у Толстого Фредди, что не так уж и плохо, если как следует подумать. Только не говори, что я о тебе не забочусь.

— О Альбани! — простонала Тереза.

— Не волнуйся, он победит.

Тереза взяла себя в руки. И внезапно решила, что сделает. Если Хэрольд проиграет, она убьет своего мужа, освободив его таким образом от рабства и недостойной грязной работы в свинарнике. А Толстый Фредди не такой уж и противный, если не принимать во внимание выражение его лица. Кроме того, говорят, он хорошо обеспечивает своих содержанок.

— Хорошо, — сказала она. — Тебе лучше знать. Надеюсь, все выйдет по-твоему.

И пошла на кухню готовить ужин.

— Иначе и быть не может, — сказал Альбани, в который раз поздравляя себя, что выбрал такую умную жену.

Любая другая женщина ругала бы его на чем свет стоит, что он заложил ее ради какого-то неизвестного и неопытного Охотника. Только не Тереза.

На кухне Тереза готовила ужин — бифоиды под острым псевдотоматным соусом, любимое блюдо Альбани. Как странно, думала она, что скоро ей, возможно, придется готовить для Толстого Фредди. По словам одной ее подруги, Толстый Фредди ненавидел бифоиды в любом виде. Ему нравились отбивные из искусственной телятины или свинины. Если Хэрольд не выиграет, ей, может быть, уже никогда не придется готовить бифоиды. Странная штука жизнь.

Глава 32

С ногами усевшись на подоконник, Нора смотрела на улицу. Она выглядела просто великолепно — свет подчеркивал красоту ее правильных черт, волосы блестели.

— Хэрольд, — произнесла она, — а как называлась та коммуна?

— Какая?

— Та, про которую ты мне рассказывал. Туда еще собирался Малыш-кошкодав.

— А-а. По-моему, Ла-Испанидад. Возле озера Окичоби.

— Там хорошо? Что он про нее тебе рассказывал?

— По его словам, неплохо. А почему ты спрашиваешь?

— Как ты думаешь, а мы могли бы жить в таком месте?

Хэрольд рассмеялся.

— Коммуна — это всего лишь другое название фермы. С меня такой работы достаточно.

— Но ведь там все будет по-другому. Там все работают вместе, всем делятся друг с другом.

— И поют испанские песни? Черт возьми, Нора, как ни посмотри, а это все равно сельскохозяйственная работа.

— А ты с ней покончил навсегда?

— Мне нравится здесь. К городской жизни не так уж трудно привыкнуть. А ты что, Нора, собралась в испанскую коммуну во Флориде?

Она покачала головой и слезла с подоконника.

— Я просто решила немного пофантазировать. Мне на Эсмеральде тоже нравится. Особенно теперь, после твоего приезда.

— Очень приятно слышать от тебя такие слова, — сказал Хэрольд.

Глава 33

Джекинс с дядей Эзрой обедали в отдельном кабинете Охотничьего клуба. Они ели натуральные, а не искусственные продукты, которые во всем мире производились фабриками съедобных концентратов. Нельзя сказать, что Джекинс любила натуральную еду — в университете она жила только на одних зербургерах, лишенных каких-либо калорий и углеводов. Но она знала, что натуральные продукты — дороги, поэтому и решила заставить себя к ним привыкнуть. В университете ее учили, что вкус к дорогим вещам можно выработать, надо лишь как следует постараться.

Они сидели на крыше самого высокого в Эсмеральде двадцатиэтажного здания, откуда открывалась прекрасная панорама всего острова.

На стене перед ними висел огромный экран. Транслировали «Охотничье шоу». В кадре появился залитый кровью перекресток, где толпа зевак рассматривала бесформенное тело. Оно до сих пор лежало в луже крови, которая время от времени становилась ярко-зеленой, потому что на цвета мониторов влияли атмосферные помехи. Зазвучал голос за кадром: «Привет, говорит Гордон Филакис. Я сделаю обзор основных охотничьих событий дня. Сегодня утром Лютеру Фабиусу Кингу из Берлинсбурга, Западная Германия, было засчитано чистое Убийство Биффа Эдмондсона из Калгари, Канада. Если меня слушает кто-нибудь из родственников или знакомых Биффа, сообщаю — он погиб отлично, как того и добивался. Эл Мактэггорт из Бойсе, штат Айдахо, который имеет на своем счету три Убийства, победил Эрнана Ибаньеса, бывшего пятикратного победителя из Буэнос-Айреса. Кроме того, Эл Смит из Лансинга, штат Мичиган, только что подстрелил Эдварда Грига из Оаху, Гавайи, но был оштрафован на десять очков, потому что его автомат, сломавшись, ранил нескольких прохожих. Эл, если у тебя так и дальше пойдет, никогда тебе не стать Охотником года…

А сейчас менее важные события: Максвелла Сантини, официанта гостиницы «Супероружие», убили на пороге номера мистера В. С. Миклстона из Лондона. Держа в руках поднос с едой, он открыл дверь и получил удар ножом в грудь. Миклстон оправдывается тем, что Сантини не постучал, прежде чем зайти, поэтому и стал мишенью для его старого стилета. Профсоюз, членом которого был Сантини, убежден, что это сделано специально, и передал дело в суд. Решением суда, который состоялся сегодня же, мистер Миклстон оправдан со следующей формулировкой: «Чего стоит жизнь какого-то официанта?»

Протянув руку, Джекинс выключила телевизор — ей уже порядком надоело крикливое «Охотничье шоу».

— Весь этот примитивный юмор действует мне на нервы, — сказала она. — И Луэйну тоже.

— А? — встрепенулся дядя Эзра, используя безличное обращение, свойственное пожилому населению Эсмеральды. — Надеюсь, у него все в порядке?

— Может быть, пока еще ничего не произошло. Странно, что компьютер выбрал такую комбинацию. Ведь это случайность, что им придется соревноваться друг с другом?

Улыбнувшись, Эзра подмигнул девушке.

— Дядя, уж не ты ли приложил руку, чтобы поставить их в одну пару?

— Ничего я не делал, — ответил Эзра. — Я только попросил Охотничий компьютер сделать мне небольшое одолжение. А ведь ему известно, с чьей помощью он получает, так сказать, питание.

— Я считала, что с компьютером договориться невозможно.

— Можно, если ввести в него специальную программу кодовой записи.

— Ты обманул компьютер, чтобы противником Луэйна стал Хэрольд? Старый негодяй!

Эзра засиял. Ему нравилось, когда молоденькие девушки называли его старым негодяем.

— Но ведь я это сделал по просьбе Луэйна. Мальчику нужно легкое Убийство, чтобы он снова поверил в свои силы. Он был очень хорошим Охотником, Джекинс, очень хорошим. Долгое время в городе не было ему равных. Если ему немножко помочь, он снова станет классным Охотником.

— То, что ты сделал, — обман, — сказала Джекинс.

— Разве ради семьи нельзя пойти на маленькую хитрость?

…В квартиру Луэйна Джекинс вернулась в глубоком раздумье. Перед ней стояла дилемма. Девушка не была уверена, что обман, пусть даже ради чести семьи, допустим. Особенно если в результате погибнет Хэрольд, парень, который ей нравился и которому она решила назначить свидание, как только найдет подходящий повод сделать так, чтобы тот сам ее об этом попросил.

Чем больше она раздумывала, тем более скверным ей этот обман казался. Она не знала, что ей делать. Ответ не находился, и это ее ужасно расстраивало. Сначала она хотела бросить монетку, но потом решила отложить этот вопрос на завтра и приняла снотворное.

Глава 34

Хэрольд решил немного подремать в своей новой квартире, когда раздался телефонный звонок. Звонил Альбани.

— Хэрольд? Ты мне срочно нужен.

— Что случилось?

— Нечто важное. Быстро приезжай. И не забудь револьвер. — Альбани повесил трубку.

Хэрольд не успел раздеться, поэтому ему понадобилось лишь надеть туфли и проверить обойму в своем «смит-энд-вессоне».

Альбани все-таки заставил Хэрольда отнести его к оружейнику. Тот заменил ствол и все двигающиеся части. Проверив револьвер в действии, Хэрольд был вынужден признать, что стрелять из него стало лучше. Но самое главное, что чувствовать его в руке было так же приятно, как и до ремонта.

Когда он приехал к Альбани, Тереза провела его в подвал, где размещался кабинет Майка. По стенам были развешаны подробные карты Эсмеральды и всего острова. Здесь же находился мощный радиопередатчик с коммутатором на несколько линий. На рабочем столе Альбани стояла небольшая бронзовая копия роденовского «Мыслителя». Это была почетная награда «Мастер — убийца года», вручавшаяся лучшему Наводчику года. Но ей исполнился уже пятый год: Альбани получил ее, когда был еще жив знаменитый Санчес.

Альбани жевал одну из миниатюрных пицц Терезы и разговаривал по телефону. Он жестом указал Хэрольду на стул. Отодвинув кипу старых журналов «Убийца», тот сел.

— Ага, — сказал Альбани. — Ну… Ага… Ага…

— Вам принести пиццу? — обратилась к Хэрольду Тереза.

— Да, мадам. Спасибо.

— Есть с анчоусами и с паприкой. Вам какую?

— Какую принесете, — ответил Хэрольд таким тоном, что стало ясно — он съел бы обе.

Тереза принесла ему по две каждого вида и стакан пива.

— Никакого пива! — сказал Альбани. — Хэрольду надо тренироваться. — И снова закричал в трубку: — Да! Да!

— Вкусная пицца, — похвалил Хэрольд.

— Мамин рецепт, — ответила Тереза. — С Сицилии.

— Ладно, — сказал Альбани в трубку. — Едем. Следующий сеанс связи по пятому каналу УКВ.

Повесив трубку, он повернулся к Хэрольду:

— Кажется, я его поймал.

— Луэйна?

— А кого еще? Зазу Питтс? Именно Луэйна, этого спесивого болвана. Он только что зашел в бар «Ле Пти Моэ» в Латинском квартале и заказал двойной клубничный дайкири со льдом. Он там как на ладони, и мы прихлопнем его как комара.

— Как, прямо сейчас?

— А ты думал, в следующий четверг? Револьвер с собой? Заряжен? Дай посмотрю.

— Ладно уж, — сказал Хэрольд.

— Я твой Наводчик и должен все проверить.

Осмотрев «смит-энд-вессон», он вернул его Хэрольду.

— А как получилось, что он спокойно сидит в кафе? — поинтересовался Хэрольд. — Может, не получил уведомления об Охоте?

— Не стоит на это надеяться. Но такое иногда случается.

— А разве честно убивать человека, который не подозревает, что на него охотятся?

— Вполне честно, — ответил Альбани. — Я потом все тебе объясню.

Он снял со стены мощную охотничью винтовку с инфракрасным снайперским прицелом, проверил боеприпасы и сунул ее в специальную сумку.

— А это зачем? — удивился Хэрольд.

— Возможно, Господь в своей бесконечной милости позволит нам сделать хороший выстрел на расстоянии, недоступном для пистолета.

— Не богохульствуй, Микеланджело, — нахмурилась Тереза.

— Кто богохульствует? Я молюсь. Пошли, Хэрольд. Не будет же он сидеть там вечно, даже если заказал двойной дайкири.

Огромная стеклянная витрина кафе «Ле Пти Моэ» выходила прямо на улицу. Альбани, рядом с которым стоял Хэрольд, внимательно разглядывал ее через мощный бинокль, спрятавшись в тени другого бара на противоположной стороне улицы.

— Это он, — сказал Альбани. — Посмотри сам.

Хэрольд взял бинокль и увидел длинноносый профиль Луэйна, склонившегося над бокалом ярко-красного напитка.

— Хорошо, что ты прихватил винтовку, — сказал Хэрольд. — Я пристрелю его через витрину.

— И не думай. Она пуленепробиваемая. Лучше посмотри налево. Боковая дверь кафе открыта. Обойдешь квартал и зайдешь с другой стороны. И окажешься у него за спиной. Самая лучшая позиция — возле почтового ящика. Тебе надо будет выстрелить ему в спину через открытую дверь. Револьвер вытащишь в самый последний момент. Нам не нужны зеваки, которые все испортят. Понял?

— Понял, — ответил Хэрольд.

— Тогда иди и прихлопни его.

Некоторое время Хэрольд стоял абсолютно неподвижно, и Альбани подумал было, что на парня напал столбняк. Только этого ему не хватало: новичок, который боится поединка. Черт, надо было все-таки потребовать деньги вперед.

Но тут Хэрольд быстро кивнул и выскользнул в дверь. Наводчик смотрел ему вслед, и в его душе появилось какое-то непонятное чувство. С этим парнем будет все в порядке.

Луэйн никак не мог понять, какого черта он заказал двойной клубничный дайкири со льдом. Может, потому, что бокал с напитком выглядел таким большим и ярким, что даже такой тупой Наводчик, как Альбани, заметил бы его. Он сделал глоток. Как всегда, слишком сладко. Луэйн моргнул, когда в ухе, где был спрятан миниатюрный приемник, что-то затрещало. Это был Сузер, который занял наблюдательный пост на крыше.

— Я их вижу, — сообщил он. — Альбани и Эрдман. Они стоят в дверях бара напротив. Обсуждают план действий.

— Скорее бы уж, — еле слышно произнес Луэйн в закрепленный на шее ларингофон. — У меня от этого пойла уже разболелась голова.

— Эрдман вышел, — проинформировал Сузер. — Он обходит квартал, как я и предполагал. Ты готов?

Луэйн кивнул, но вспомнил, что Сузер не может видеть его через пять этажей стали и бетона.

— Да, готов.

— Зеркало нормально?

— Все отлично.

Сузер заранее повесил перед Луэйном телескопическое зеркало. Благодаря ему Луэйн мог видеть улицу, по которой пойдет Хэрольд. В руке он держал небольшой передатчик, замаскированный под пачку сигарет, который приведет в действие дробовик, установленный Сузером в прорези почтового ящика. Луэйну оставалось лишь нажать на кнопку, как только Хэрольд появится в зеркале. Выстрел из двух стволов на расстоянии десяти футов довершит дело.

Отличный план. К тому же им просто повезло, что Альбани на него купился. Луэйн очень надеялся, что возле почтового ящика никого не окажется, когда Хэрольд получит двойной заряд дроби. Дяде Эзре пришлось немало попотеть, чтобы все уладить, когда во время одной из предыдущих Охот Луэйн бросил в свою жертву ручную гранату в переполненном универмаге, убив при этом нескольких покупателей. По иронии судьбы это случилось у отдела, где торговали бронежилетами.

— Он поворачивает за угол, — сообщил Сузер. — Внимание, он в десяти футах от почтового ящика, он…

— Что? — воскликнул Луэйн. — Что случилось?

— Он остановился.

— Что значит остановился? Он не мог остановиться. Что там такое происходит?

— Он с кем-то разговаривает. О боже!

— В чем дело? С кем он там разговаривает?

— С этим проклятым Гордоном Филакисом!

Глава 35

В Охотничьем Мире имелось семь телевизионных каналов. По шести из них по спутниковой связи транслировались передачи из Соединенных Штатов. А седьмой, полностью отданный круглосуточному освещению охотничьих событий, назывался «Охотничье шоу», и вел его всем известный Гордон Филакис.

У Филакиса было смуглое квадратное лицо с массивной нижней челюстью и коротко подстриженные волосы. Его речь всегда лилась непрерывным потоком. Он всегда находил, о чем говорить, даже в тех случаях, когда говорить было не о чем, что так часто случалось в прямом эфире.

— Привет, друзья, Гордон Филакис со своей передачей «Охотничье шоу» приветствует вас из самого сердца Столицы Убийств, доброй старой Эсмеральды в солнечном Карибском море. Итак, друзья, вы смотрите прямую трансляцию местного телевидения про Убийства, после которой последует выпуск международных новостей. Трансляцию нашей программы некоторые правительства пытались запретить в своих странах, полагая, что вас, друзья, следует оберегать от показа настоящего, реального Убийства в жизни и что вам достаточно фальшивых детективов, которые до сих пор продолжают снимать наши киностудии. Однако вы им этого не позволили, и я снимаю перед вами шляпу. Когда они пытались нас запретить, вы покупали видеокассеты с нашими программами из-под полы, потому что прекрасно знали, что в сценах насилия нет ничего страшного, если их участники — взрослые люди.

Итак, леди и джентльмены, наша съемочная группа сейчас находится на улицах Эсмеральды, чтобы взять для вас несколько интервью у Охотников, которые в настоящий момент принимают участие в Охоте, и донести до вас все страхи и ужасы прекрасного мира насилия.

Простите, сэр, я вижу у вас значок Охотника. В руке у вас «смит-энд-вессон», не так ли?

— Что? Да. Простите, но я…

— Сколько Охот на вашем счету, мистер…

— Эрдман. Хэрольд Эрдман. Эта первая.

— Охотник-новичок! Как вам это нравится, друзья? Откуда ты, Хэрольд?

— Послушайте, — перебил его Хэрольд, — в другой раз я с удовольствием поговорил бы с вами, но сейчас…

Филакис понимающе улыбнулся.

— Нервничаешь, или, как мы тут говорим, «охотничья тошнота» напала?

— Дело совсем не в этом.

— Ну так расскажи, в чем дело. Мы все простые люди и все поймем. Может, у тебя свидание с какой-нибудь смазливой куколкой?

— Ладно, если уж вам так интересно, я как раз собираюсь кое-кого убить.

— Да ты охотишься! Надо было сразу сказать. Не волнуйся, прихлопнешь свою Жертву как-нибудь в другой раз. Ты ведь не сердишься на нас, Хэрольд, не правда ли?

Хэрольд хмуро улыбнулся.

— Может, оно и к лучшему. Знаете, что-то мне сегодняшний план совсем не нравится.

Филакис торжествующе кивнул.

— Охотничий инстинкт. Он всегда присутствует у хороших Охотников. Кто твой Наводчик, Хэрольд?

— Майк Альбани.

— О, мы знаем этого уважаемого представителя старой гвардии. В последнее время ему не особенно везет, но мы надеемся, ты изменишь ситуацию.

— Сделаю все от меня зависящее.

— Слушай, Хэрольд, мне немного обидно, что из-за нас ты, возможно, упустил шанс совершить хорошее Убийство. Поэтому я хочу загладить свою вину. Ты уже обедал?

Хэрольд еще не ел.

— Прекрасно! А что, если мы попросим тебя на некоторое время стать нашим обозревателем в программе «Ресторан Охотничьего Мира»? Пойдем с нами. Тебя угостят самым лучшим на острове обедом, к тому же мы немного развлечемся.

Взяв Хэрольда под руку, Филакис повел его по улице, следом за ним устремились теле— и звукооператоры, а также зеваки, которые во что бы то ни стало хотели попасть в объектив телекамеры, чтобы потом увидеть себя в вечернем выпуске новостей.

Вскоре они подошли к ресторану «Ле Морганто». Филакис, Хэрольд, операторы, осветители, девушки-статистки, ассистенты режиссера, подсобные рабочие столпились в вестибюле, куда проникали восхитительные запахи. Тут же появился маленький человечек с встревоженными глазами и в белом смокинге.

— Привет, Гордон! — воскликнул он.

— Привет, Том, — ответил Филакис. — Сегодня мы решили проведать твой ресторанчик.

— Господи боже мой!

— Я привел с собой гостя. Познакомься, Том, с мистером Хэрольдом Эрдманом, который недавно прибыл на наш солнечный остров и уже стал полноправным Охотником и твоим гостем на сегодняшний вечер. Хэрольд, все, что от тебя потребуется, так это есть и делиться своими впечатлениями о подаваемых блюдах.

Том провел Хэрольда к столику, и осветители принялись устанавливать софиты. Официанты принесли серебряные вилки и ножи, разложили салфетки. Подали бутылку красного вина с французской этикеткой. Разлили по бокалам. Хэрольд поднес бокал к губам и медленно сделал глоток.

— Ну, Хэрольд? — поинтересовался Филакис. — Как тебе? — И заговорщицки подмигнул.

Хэрольд все понял. В жизни каждого человека случаются моменты, когда интуиция помогает ему забыть про добропорядочность и честность, которые ему привили с детства.

Быстро смекнув, что к чему, Хэрольд ответил:

— Совсем неплохо…

Филакис бросил на него красноречивый взгляд, опасаясь, что Хэрольд все испортит.

— …для мытья полов.

И тут началось настоящее веселье.

Одно за другим он высмеивал все блюда, поспешно ища подходящие сравнения, чтобы его никто не принял за деревенщину. Некоторые из его грубоватых шуток были не такими уж и плохими, если учесть, что он выдавал их экспромтом. Так, суп из черепашьего мяса он назвал «зловонным болотом».

Филакис тоже старался не отставать, высмеивая интерьер, официантов, обслуживание, оркестр, владельца ресторана, его жену и даже хозяйского кокер-спаниеля.

Пока все это шло в эфир, «Амбалы Охотничьего Мира» — четверка накачанных парней в купальных костюмах — крушили все вокруг бейсбольными битами, не трогая лишь столик, где Хэрольд ел crepe suzett, которое он сравнивал с отбросами, годными лишь для кормежки свиней.

А когда в конце ужина он выплюнул кофе, публика устроила ему настоящую овацию.

Наконец, когда уже не осталось ничего, что можно было бы съесть или испоганить, Филакис нежно обнял Тома за плечи и назвал «классным парнем». Безусловно, студия оплатит все убытки. А в качестве компенсации за все, что хозяину пришлось вытерпеть, Филакис подарил Тому билет в ложу на Охотничьи Игры.

— А тебе, Хэрольд, большое спасибо, — сказал он. — Ты молодец, понимаешь все с полуслова. Надеюсь, мы скоро с тобой снова встретимся, и я услышу про твое удачное Убийство.

Глава 36

Вернувшись домой, Альбани раздраженно кинул на стул куртку из верблюжьей шерсти. Не отрывая взгляда от экрана телевизора, Тереза спросила:

— Ну, как у тебя сегодня дела?

— Кошмар. Мы уже почти пришлепнули Жертву, когда внезапно появился этот чертов Гордон Филакис со своим «Охотничьим шоу» и стал брать у Хэрольда интервью. Вся работа насмарку.

— Не расстраивайся, дорогой. Прикончите свою Жертву в следующий раз.

— Только на это я и надеюсь.

— А как держался Хэрольд?

— Отлично. Думаю, по крайней мере на одно хорошее Убийство он вполне способен. Нам позарез нужно именно хорошее Убийство.

— Это улучшит наше положение? — с надеждой спросила Тереза.

— Честно говоря, это мне может здорово помочь. Слишком многие пристально наблюдают за мной. Ходят слухи — и не пытайся убеждать меня в обратном! — что я потерял свою былую хватку.

— Как они осмеливаются так говорить! — возмутилась Тереза.

— Они приводят в пример мои последние неудачные засады и утверждают, что я уже совсем ни на что не способен.

— Знаешь, — сказала Тереза, — может, кое в чем они и правы… Вспомни хотя бы Джеффриса…

Альбани недовольно скривился.

— Или твоего предыдущего клиента — как там его звали?

— Антонелли. О господи, лучше не напоминай мне об этом! — Альбани расслабил узел галстука. — Антонелли. Такой щедрый человек. Я действительно старался организовать для него особое Убийство. Хотел отблагодарить. Его Жертвой была шестнадцатилетняя девушка — можешь себе такое представить? Девственница. Я имею в виду, что это была ее первая Охота.

— Да, теперь от детей можно ожидать чего угодно, — произнесла Тереза.

— Все было проще простого. Антонелли загнал ее в угол. Ему оставалось только нажать на спусковой крючок. Однако этот чертов сибарит решил не спешить. Хотел как следует насладиться своим Убийством. Ведь мысленно он уже видел ее мертвой. На ней не было никакой одежды. Антонелли считал, что он в полной безопасности. Он же видел, что у нее нет никакого оружия. Именно на это она и рассчитывала. Ей хватило одной секунды, чтобы задушить его прочной лентой, которой у нее были подвязаны волосы.

— Не понимаю, как ей могли дать разрешение на использование такого оружия? — заметила Тереза.

— Это не имеет никакого значения. Главное, что я не предусмотрел такую возможность. Еще одно пятно на моей репутации. Так ты полагаешь, что я действительно потерял хватку?

— Это не твоя вина, — сказала Тереза. — Лучше подумай о предстоящих делах. У этого Хэрольда есть хоть какой-нибудь шанс?

— Кто знает? Кого это волнует? — картинно взмахнул руками Альбани. — Нет, шансов у него никаких. Но нужно, чтобы он победил. Придется мне что-нибудь придумать. Ведь от этого зависит мое будущее, что гораздо важнее, чем чья-то никудышная жизнь. Не правда ли?

— Полностью с тобой согласна, дорогой. Ты обязательно что-нибудь придумаешь. А теперь пойдем ужинать.

Глава 37

Вернувшись домой, Луэйн погрузился в размышления. Ему было ужасно досадно, что сорвалась такая прекрасная возможность подстрелить Хэрольда. Пришла Джекинс. Увидев, что он сидит задумчивый за письменным столом, переоделась и снова куда-то ушла. Луэйн сам приготовил легкий ужин — вареные хвосты омаров на поджаренных ломтиках хлеба.

Чуть позже пришел Сузер, налил себе выпить, уселся в кожаное кресло с хромовыми подлокотниками и принялся ждать, когда Луэйн обратит на него внимание.

Наконец Луэйн потянулся. Встал, подошел к телефону, взял записную книжку, полистал ее, нашел то, что искал, и, оттопырив губу, кивнул.

— Сузер, — позвал он.

— Слушаю, босс.

— Ты ведь знаком с Хортоном Футом?

— Конечно.

— Ты знаешь, где его найти? Прямо сейчас.

— Скорее всего он сейчас в баре «Клэнси» на Трокадеро, пытается утопить свою печаль в стакане.

— Я хочу, чтобы ты пошел туда и привел его ко мне. Немедленно.

— Конечно, босс. Но ведь вы прекрасно знаете, что с Футом лучше не связываться. Кроме того, это ваш самый заклятый враг на острове.

— Именно это и делает его самой подходящей кандидатурой.

— Ясно, — сказал Сузер.

На самом деле он ничего не понимал, но задавать вопросы было бесполезно. Босс обожал всяческие тайны.

Он направился к двери, но Луэйн остановил его:

— Да, вот еще что.

— Что, босс?

— Скажи привратнику, пусть заправит мою машину. Не «Бьюик», а «Мерседес».

Сузер хотел спросить, что затеял его босс, но передумал. Луэйн не отходил от телефона, обзванивая всех друзей в городе. Он как раз повесил трубку, когда появился Фут.

Он был невысокого роста, лет под сорок, со смуглым, обветренным лицом. На нем был замызганный белый костюм, на голове — «федора», а на ногах стоптанные сандалии.

— Садись, — предложил ему Луэйн. — Налей себе чего-нибудь. Тебе, наверно, интересно, зачем я тебя позвал?

— Только потому я и пришел, — ответил Фут. И налил себе самого дорогого виски.

— Я знаю, что ты меня ненавидишь. Думаешь, что я убил твоего брата нечестным образом.

— А разве не так?

— Между нами говоря, — доверительно сказал Луэйн, — именно так.

Фут не сразу нашел что ответить. Сначала он кивнул, потом произнес:

— Что ж, я так и знал. — Он изо всех сил пытался рассердиться.

— Насколько я припоминаю, ты никогда не пылал любовью к своему брату, — сказал Луэйн.

— Я ненавидел этого сукиного сына и мечтал увидеть его в гробу! — возбужденно воскликнул Фут. — Но это тебя не касается. Я никому не позволю безнаказанно убивать моих родственников. Тебе не кажется это справедливым?

— Ладно, — перебил его Луэйн. — Я пригласил тебя к себе, чтобы помириться.

— И как же ты собираешься это сделать? — презрительно хмыкнул Фут.

— Удовлетворив две твои самые пламенные страсти.

— Какие именно?

— Первая из них — деньги.

— Деньги, — мечтательно повторил Фут, чувствуя, как от этого слова у него замирает сердце. — Ты хочешь предложить мне деньги? — Его лицо немного просветлело.

— Конечно, нет, — ответил Луэйн. — Это было бы для тебя слишком оскорбительно.

— Может быть, — снова нахмурился Фут.

— Я предлагаю тебе их заработать.

— О! — еще больше расстроился Фут.

— Но, работая на меня, ты сможешь удовлетворить свою вторую пламенную страсть.

— Какую?

— Предательство.

Фут откинулся на спинку кресла. В конце концов, жизнь не такая уж и безнадежная штука. Случается, что судьба начинает улыбаться тебе, и удача приходит, когда ее совсем не ждешь.

— Да, ты меня хорошо знаешь, — сказал он.

— Тебе ведь действительно необходимо предательство, — продолжал Луэйн. — Без него ты просто жить не можешь.

— Тоже мне, психолог выискался! Мой психоаналитик говорит, что мне обязательно нужно кого-нибудь предавать, чтобы сохранить душевное равновесие. Он утверждает также, что лучше всего мне поможет хладнокровное Убийство, но это не для меня. Так можно и самому концы отдать. Ты уж не обижайся, но каждому свое.

— А я и не обижаюсь, — сказал Луэйн. — Предлагаю тебе пять тысяч долларов за то, что доставит тебе огромное блаженство.

— Лучше десять, — сказал Фут. — Тогда я испытаю настоящее райское удовольствие.

— Остановимся на семи с половиной, — предложил Луэйн. — Ведь, несмотря на вражду, мы с тобой старые друзья.

— Согласен, — ответил Фут. — Кого мне надо предать?

— Одного из твоих друзей — Микеланджело Альбани.

— Альбани! — воскликнул Фут. — Но ведь мы с ним большие друзья. Предать его было бы просто ужасно.

— Ну и что из того? В этом-то вся суть предательства.

— Это действительно так, — согласился Фут. — Ты прав, Луэйн.

Тот скромно пожал плечами и рассказал, в чем состоит его план.

Фут кивнул, но в последний момент в его душу закрались сомнения.

— Для Альбани это означает полный крах. Если он сейчас проиграет, от банкротства ему не уйти. Ты знаешь, что это означает?

— А в противном случае Хэрольд — его клиент — убьет меня, а Альбани получит вознаграждение и славу, в которой он так сейчас нуждается. Признайся честно, какое тебе дело, обанкротится Альбани или нет?

Фут задумался.

— Честно говоря, если Альбани станет государственным рабом, я смогу заполучить Терезу. Ты видел ее, Луэйн? Этот ревнивец даже не выпускает ее из дому. Такая куколка…

Луэйн прервал его нетерпеливым взмахом руки с ухоженными ногтями.

— Мы тут не свидания обсуждаем. Речь идет о деньгах и предательстве.

— Я полностью к твоим услугам. Как мне лучше действовать?

Луэйн подошел к стене, на которой в серебряных рамках под стеклом висели свидетельства о его победах. Сняв одну из них, он вытащил прямоугольный листок, протянул его Футу, а рамку повесил на место.

— Ты знаешь, что это такое?

— Карточка Предательства. Никогда не держал ее в руках, но знаю, как она выглядит.

— Слушай внимательно. Вот что тебе надо сделать.

Глава 38

На следующее утро из хорошо осведомленных источников Альбани узнал, что Луэйн вместе с самыми закадычными друзьями сел в свой большой бронированный «Мерседес» и укатил на загородную виллу, чтобы устроить там вечеринку в канун Сатурналий. Альбани позвонил в «Информационную службу Наводчиков» и попросил, чтобы ему прислали с нарочным план виллы и карту прилегающей местности. Опасения подтвердились — вилла Луэйна надежно охранялась.

Он как раз размышлял над этим препятствием, когда зазвонил телефон и один из информаторов сообщил интереснейшую новость. По его словам, у одного из друзей Альбани — Хортона Фута — каким-то образом появилась Карточка Предательства, и он собирался ее продать.

— Карточка Предательства! То, что нужно!

Альбани пытался дозвониться Футу, но у того был отключен телефон. Тогда он стал звонить его приятелям. Один из них сообщил, что видел, как Фут бродил по зоопарку в длинном черном пальто, которое надевал лишь в период депрессии. Информатор также добавил, что вид у Фута такой, будто он готов в любую минуту отдаться на съедение львам, но боится, что хищники не станут есть его из отвращения. Другой информатор видел Фута в Восточных доках, где тот стоял, прислонившись к тумбе, и наблюдал за плавающим в воде мусором, словно раздумывая, не присоединиться ли к нему.

— Судя по всему, дела у него совсем неважные, — сказал Альбани Хэрольду, когда они вместе обедали. — Похоже, у него появилось желание покончить счеты с жизнью. Нам это кстати. Нужно обязательно купить у него Карточку Предательства.

— Не понимаю, — сказал Хэрольд. — Что еще за Карточка Предательства?

— Государство иногда печатает их и рассылает по наугад выбранным адресам. Имея Карточку Предательства, ты можешь заставить кого угодно действовать против человека, которому тот искренне предан. Это ключ, который поможет тебе пробраться на виллу Луэйна.

— А потом?

— А потом прихлопнуть его. — Альбани посмотрел на часы. — Неужели уже три часа? Нам следует торопиться. Вечеринка состоится сегодня. Согласно моим источникам, завтра утром Луэйн вернется в город, чтобы подготовиться к Сатурналиям. Ты должен пробраться на его виллу сегодня же и застать его врасплох. Нельзя упустить такой подарок судьбы.

— Ладно, — сказал Хэрольд. — Я готов.

— Но сначала надо отыскать Хортона Фута. Разделимся. Я поеду в зоопарк. Может, он все еще там. А ты давай в Восточные доки. Как только заполучим Карточку Предательства, тут же отправляемся на виллу и покончим с Луэйном.

Глава 39

В ужасном расположении духа Альбани сел за руль своего белого «Ламборджини» и направился в сторону зоопарка. Его не просто одолевала депрессия. Наводчик подозревал, что ему снова не повезло — он зря поставил на неудачника, на идиота, который не знает, чего ему бояться, и не умеет быстро пользоваться предоставляющимися возможностями. Хотя, как ни странно, новичкам довольно часто удавалось побеждать умудренных опытом Охотников. Может, потому, что атмосфера постоянного риска снижала у тех ощущение опасности. И они действовали небрежно.

Луэйн, несмотря на свой внешний вид, был осторожным и находчивым противником. Одно из его первых Убийств было самым настоящим шедевром. Переодевшись хирургом, он пристрелил свою Жертву — латыша с грустными глазами — в операционной больницы Сестер милосердия, прежде чем тот успел открыть огонь из своего двуствольного протеза. Разве Хэрольд когда-нибудь достигнет таких высот? Не стоит ждать изысканного Убийства от деревенского парня. Может, Карточка Предательства даст ему хоть какой-то шанс.

Альбани настолько был поглощен своими проблемами, что почти не обращал внимания на дорожные знаки и вел «Ламборджини» автоматически. Он обратил внимание на свою небрежность лишь тогда, когда за его спиной раздался звук сирены. Он остановился у обочины, рядом с ним затормозила патрульная машина. Из нее вылез полицейский в отглаженной форме цвета хаки, начищенных до блеска башмаках и солнцезащитных очках. На широком кожаном поясе у него висели две кобуры с «магнумами» 44-го калибра.

— Уж не слишком ли медленно ты ехал? — с притворной вежливостью поинтересовался полицейский. — Или знак не заметил?

— Заметил, офицер, — сказал Альбани. — «Опасный поворот — увеличить скорость». Я как раз собирался это сделать, но по ошибке вместо газа нажал на педаль тормоза. С каждым такое может случиться.

— Я давно за тобой наблюдаю, — продолжал полицейский. — Ты через весь город проехал со скоростью, на десять миль меньше положенной. В чем дело? Решил посмеяться над нашими правилами опасного дорожного движения?

— Да вы что? Я один из самых рискованных водителей на всем острове!

Полицейский усмехнулся. Ему не раз приходилось слышать подобные оправдания. Он обошел машину, пытаясь найти вмятины и царапины. Альбани не повезло, потому что за своим «Ламборджини» он следил гораздо тщательнее, чем того требовали существующие на острове правила. Полицейский увидел, что фары и поворотные огни в полном порядке, что противоречило закону небезопасного вождения.

— Все понятно, — сказал он. — Придется наложить штраф «Отчаянная езда».

Альбани напрасно пытался уговорить полицейского, пока тот укреплял специальное приспособление на контрольной панели компьютера. Наводчик умолял оштрафовать его в следующий раз и даже предложил солидную взятку. Но и здесь ему не повезло — в тот день был Неподкупный вторник.

Закончив возиться с панелью, полицейский заглянул в окошко, убеждаясь, что ремень безопасности не на месте.

— Удачи тебе, приятель, — пожелал он. — Я оштрафовал тебя всего лишь на десять минут, к тому же движение сегодня не такое интенсивное.

Когда устройство в машине Наводчика сработало, полицейский резво отскочил в сторону. Педаль газа «Ламборджини» до конца ушла вниз, и машина со страшным скрежетом рванула вперед. В воздухе запахло паленой резиной.

Слух о том, что кого-то наказали «Отчаянной ездой», быстро распространился среди остальных водителей. Легковушки, грузовики и автобусы тут же свернули на тротуары. Пешеходы попрятались по подъездам и специальным противоавтомобильным укрытиям. А Альбани несся вперед в своем ревущем «Ламборджини». Ему чудом удалось свернуть влево на шоссе, ведущее из города. Когда он вырулил из потока машин, ускорение вдавило его в спинку кресла. Тут на устройство поступила команда «Вихляние», и машина принялась выписывать зигзаги на шоссе, съехала в поле, а потом на грунтовую дорогу. Альбани, словно человек, борющийся с удавом, пытался крутить руль, давил на тормоза, которые вот-вот могли полностью сгореть.

Но самое главное испытание ожидало его впереди — в сотне ярдов от себя он увидел пробку. Там скопилось столько машин, что объехать их не было ни малейшей возможности. Альбани крепко сжал руль и закрыл глаза.

В этот момент срок действия штрафа закончился, и педаль газа прыгнула вверх. Альбани тут же выпустил парашют — средство безопасности, которым на Эсмеральде снабжались все машины. Ему повезло — оностановился в нескольких футах от забитого машинами перекрестка.

Зато потом он уже ехал к зоопарку с весьма умеренной скоростью. Водителям, которым удавалось уцелеть после «Отчаянной езды», полагалась награда — двадцать четыре часа безопасности, когда они могли ездить с любой скоростью. Альбани теперь не превышал двадцати километров в час.

Служитель зоопарка долго чесал в затылке, но, получив хрустящую купюру в пять долларов, сразу вспомнил, что похожий на Хортона Фута человек долго стоял возле клетки с бабуинами и ушел из зоопарка полчаса назад.

Глава 40

Альбани тут же помчался обратно в город, нарушив столько правил дорожного движения, что им остался бы доволен даже самый придирчивый полицейский.

А Хэрольд тем временем как раз добрался до порта. Ему сообщили, что Фут имеет обыкновение проводить время в баре Мэллигана «Последний шанс», который одновременно служил ночлежкой для портовых бродяг и располагался в высоком узком здании недалеко от причала.

— Фут? — задумчиво переспросил владелец бара. — Такой невысокий худой парень в длинном черном пальто? Да, иногда заходит. Однако я понятия не имею, где он сейчас.

— Мне нужно его найти, — сказал Хэрольд.

— На вашем месте я бы поискал его возле причала для рыболовных судов на углу Лейкхерст и Вьянде. Иногда он там нанимается работать весовщиком, когда фабрика искусственной свинины закрыта.

Хэрольд отправился на причал, где стояли огромные корабли, прибывшие с Кубы, Гаити и Багамских островов. Над ними в полуденном небе с криками летали чайки. Маленькие шаланды качались на волнах, их мачты жалобно скрипели от порывов свежего бриза. В преддверии Сатурналий большинство суденышек уже было украшено. Завтра должен состояться большой фестиваль, которым и ознаменуется начало праздника. Ночью в освещенной огнями фейерверков гавани проплывет процессия кораблей, сверкая разноцветными огнями иллюминации.

На причале Хэрольд увидел старого, одетого в лохмотья человека, который сидел на швартовочной тумбе и смотрел на воду.

— Фут? — переспросил он. — Хортон Фут? Если ты знаешь, куда исчезает утренний туман, его ты обнаружишь без труда.

— Что-что? — удивился Хэрольд.

— Это Киплинг, — объяснил человек в лохмотьях. — Тебе очень важно найти этого Фута?

— Да.

— Двадцать баксов не пожалеешь?

Хэрольд заплатил. Оборванец повел его задворками в лабиринт запутанных переполненных улиц и переулков старого города Эсмеральды. От канав несло зловонием, скворцы дрались с бешеными крысами за лакомые куски отбросов. Откуда-то сверху, с балкона, доносился женский голос, поющий старую как мир, жалобную песню про то, как грустно каждый день хлопотать по хозяйству, зная, что твой милый никогда уже не вернется.

Местные жители — одни круглолицые и небритые, другие — узколобые, с похотливыми глазами — подпирали спинами двери домов, держа руки в карманах, а глиняные трубки — в зубах, и как будто ждали, что вот-вот появится Гольбейн и увековечит их на своих картинах. Зажглись газовые фонари, и вокруг каждого из них возник светящийся нимб — архитекторы Эсмеральды скопировали это из старого фильма Лерда Крегера. Завершилась вечерняя молитва, и голубые сумерки наконец сменились наполненной шорохами ночью.

— Вон он там сидит, — буркнул провожатый и исчез в переулке.

Хэрольд посмотрел в указанном направлении. На другой стороне улицы перед ярко освещенной витриной кафе, которое благодаря зеркалам казалось менее убогим, чем на самом деле, сидел за крайним столиком человек в черном пальто и потягивал из бокала напиток, который при более внимательном рассмотрении оказался лаймовым коктейлем. А рядом с ним, попивая «негрони», сидел не кто иной, как Микеланджело Альбани.

— А, привет, Хэрольд, — небрежно бросил Альбани. — Присаживайся к нам. Я сам только что подошел. Хортон, познакомься с моим другом Хэрольдом Эрдманом. Ему тоже абсолютно не нужна Карточка Предательства.

Альбани многозначительно посмотрел на Хэрольда, призывая придерживаться именно этой линии.

— Именно, — подтвердил Хэрольд, беря стул и садясь за столик. — Ваша карточка мне абсолютно ни к чему. — Он повернулся к Альбани: — Какие новости?

— Представляешь, меня сегодня оштрафовали — назначили «Отчаянную езду». К тому же, как назло, сегодня Неподкупный вторник. Ладно, не везет в одном, повезет в другом. А ты чем сегодня занимался?

— Эй, приятель, хватит лапшу на уши вешать, — вмешался Фут. — У меня есть свои источники информации. И они утверждают, что вам позарез нужно купить у меня Карточку Предательства.

— Да ты меня насквозь видишь, — признался Альбани. — Ты прав, Фут. Я хочу ее купить. Не сейчас, разумеется. Может, через пару недель или, самое большее, через месяц. Тогда, может быть, я смогу заплатить тебе кругленькую сумму.

— Я не могу ждать несколько недель, — заявил Фут.

— Мне уже об этом рассказывали, — вкрадчивым голосом сказал Альбани.

— Я подозреваю, что и вам ждать не с руки.

Хэрольд закашлялся, выдав себя с головой, но ведь у него не было такого опыта, как у Альбани, который умел держать себя в руках при любых обстоятельствах. Фут, невысокий отталкивающий тип с красно-коричневой родинкой в форме летучей рыбы под левой подмышкой, задумчиво потер нос.

— Сколько ты за нее хочешь? — спросил Альбани.

— Двести долларов.

— Согласен, — сказал Хэрольд.

Альбани бросил на него укоризненный взгляд, но тот уже вытащил бумажник.

Когда они отошли от кафе на один квартал, Альбани сказал:

— Я бы смог сбить цену до пятидесяти.

— Да, но уже слишком поздно.

Альбани взглянул на часы и только теперь заметил, что день закончился и наступила ночь.

— Проклятие! Надо поспешить, если мы хотим добраться до виллы Луэйна сегодня. А мы еще не забрали наши маскировочные костюмы.

Глава 41

Джекинс так резко затормозила возле дома Луэйна, что шины ее красного спортивного автомобиля завизжали. Приятные вечерние сумерки только начали спускаться на Эсмеральду. Но чудесный вечер не отразился на настроении девушки — ее голубые глаза потемнели от гнева.

Хлопнув дверцей, она направилась ко входу быстрой походкой, насколько ей это позволяли обтягивающие мини-юбка и жакет-болеро. Звонить она не стала. Просто вставила в замок ключ, полученный от Луэйна, когда между ними были хорошие отношения, и зашла в квартиру.

— Луэйн? — позвала она.

Но лишь молчание было ей ответом.

Включив свет, она подошла к шкафу с одеждой. Пропали замшевый пиджак Луэйна, твидовая шляпа и охотничья трость. Итак, он действительно уехал на виллу со своими друзьями, не только не пригласив, но даже не предупредив ее об этом. Его охотничьи дела не могли служить оправданием. Она знала по крайней мере десять человек, которых Луэйн пригласил на сегодняшнюю вечеринку. А о ней даже не подумал.

Хотя ее всю трясло от возмущения, Джекинс задумалась, почему Луэйн так внезапно решил устроить вечеринку и почему — даже не учитывая их личных отношений — все же не пригласил ее с собой.

Она села в огромное мягкое кресло и закурила сигарету со слабым наркотиком. Она вспомнила, как Луэйн отзывался о Хэрольде. Называл его превосходной Жертвой.

А затем, как ни странно, Охотничий компьютер из тысяч всевозможных комбинаций выбрал именно ту, которая необходима Луэйну. Что-то здесь не так. И почему он пригласил на виллу целую толпу народа, а про нее даже не вспомнил?

Ладно, надо как следует во всем разобраться. Луэйн поехал на виллу с друзьями, чтобы заманить туда Хэрольда. Но ведь Хэрольд и его Наводчик Альбани не такие идиоты, чтобы самим полезть в капкан. Они ни за что не появятся в той части острова, где Луэйн благодаря свой щедрости пользовался любовью и уважением крестьян.

Что-то здесь не то. В этой головоломке не хватает какой-то важной детали. Но какой именно? Девушка встала с кресла и принялась мерить шагами комнату. Внезапно ее взгляд остановился на свидетельствах об охотничьих победах Луэйна, которые висели в рамках на стене. Подойдя ближе, она присмотрелась к ним повнимательней. Да, одна из маленьких рам — серебряная с причудливой гравировкой — была пуста. Что же в ней было? Она никак не могла вспомнить. Джекинс уже решила выбросить всю эту историю из головы, как внезапно ей пришла мысль перевернуть рамку. На обороте аккуратным почерком Луэйна было написано: «Эта Карточка Предательства досталась мне в наследство от дяди Освальда, царствие ему небесное».

Луэйн забрал Карточку Предательства? Интересно. Но зачем она ему понадобилась на вилле, где все на его стороне? Вся эта таинственная история запуталась до такой степени, что девушка решила выпить. Она подошла к бару. Рядом на телефонном столике лежал листок бумаги. На нем было записано имя и номер телефона. Хортон Фут. Один из заклятых врагов Луэйна.

Опять тупик. С чего бы Луэйн стал звонить человеку, который — и это ни для кого не секрет — ненавидит его и презирает.

Джекинс снова затянулась сигаретой и уселась в кресло. И тут ее осенило. Этот пройдоха Луэйн мог позвонить своему врагу потому, что никому и в голову не могло прийти, что Фут работает на него.

Скорее всего Луэйн договорился с Футом, щедро вознаградив его, чтобы тот продал Карточку Предательства Хэрольду. А неопытный Охотник подумает, что она даст ему преимущество и поможет незаметно пробраться на виллу, где на самом деле его поджидает хозяин с оружием в руках.

Девушке это не понравилось. От поступка Луэйна дурно пахло. Надо же, выбрал себе легкую Жертву, сделал так, чтобы оказаться с ней в паре, а теперь при помощи Карточки Предательства хочет заманить в ловко устроенную засаду! Хитрость необыкновенная, но такие вещи идут вразрез с этикой Охотничьего Мира!

Вот поэтому Луэйн и не пригласил ее на вечеринку — он опасался, что она раскроет все его подлые планы.

Открыв верхний ящик стола, она вытащила записную книжку Луэйна. Среди других был там и номер телефона Хэрольда, записанный аккуратным почерком Луэйна. Никаким честным путем Луэйн не смог бы так быстро узнать, кто на него охотится!

Сняв трубку, Джекинс набрала номер Хэрольда. Это был телефон квартиры Норы. Она же взяла трубку.

— Послушайте, — сказала Джекинс, — мы с вами почти не знакомы. Меня зовут Джекинс Джоунз, и мы встречались на Охотничьем балу. Вы ведь приятельница Хэрольда, не так ли?

— Да, — ответила Нора. — А в чем дело?

Джекинс вкратце рассказала про то, что ей удалось обнаружить.

— Я давно дружу с Луэйном. Сейчас он ведет нечестную игру. Он решил схитрить, а это мне не по душе. Поэтому я вам и позвонила, чтобы вы предупредили Хэрольда. Ему следует позаботиться о своей безопасности.

— О, господи! — воскликнула Нора. — Будем надеяться, что они еще не уехали и у нас еще осталось время. Они сейчас у Альбани. Я немедленно позвоню туда. Спасибо, Джекинс!

Нора, стоя в одной ночной рубашке, с мокрыми после душа волосами, нашла номер телефона Альбани и сняла трубку.

— Квартира Альбани, — ответила на том конце провода Тереза.

— Мне срочно надо поговорить с мистером Альбани или с Хэрольдом.

— Они сейчас в подвале, обговаривают важные дела. Мне приказано ни в коем случае их не беспокоить. А кто это?

— Нора Олбрайт. Хэрольд одно время жил у меня на квартире. Мы с ним из одного городка.

— Да, он рассказывал про вас. Может, передать ему что-нибудь? Он позвонит вам сразу, как только освободится.

— Послушайте, я звоню по чрезвычайно важному делу. Мне только что стало известно, что ему готовят ловушку при помощи Карточки Предательства. Я узнала, что некто Хортон Фут продал ее Альбани. А Фут работает на Луэйна! Все это специально подстроено! Как только Хэрольд окажется на вилле, ловушка захлопнется.

— Господи! — воскликнула Тереза. — Майк не переживет потери еще одного клиента.

— Лучше позовите их из подвала, я поговорю с кем-нибудь из них.

— Простите, — сказала Тереза, — но их там нет. Я сказала неправду.

— Зачем?

— Так приказал мне Майк. Чтобы все думали, что они с Хэрольдом все еще в городе.

— То есть они уже поехали на виллу?

— Час назад. Неужели ничего нельзя сделать? Может, стоит сообщить властям, чтобы те остановили Охоту?

— Нет, — сказала Нора. — Луэйн не нарушил никаких законов. Его поступок противоречит лишь этике и морали. Дайте подумать… Я кладу трубку, у меня возникла одна мысль.

Нора положила трубку на рычаг. Связаться с Хэрольдом или Альбани она не может. Обогнать их и приехать на виллу Луэйна раньше — тоже. Оставалось только одно. И она надеялась, что ей это поможет. Нора набрала телефон «Охотничьего шоу».

Глава 42

Альбани не любил надолго расставаться со своей машиной. Не так много времени отпущено человеку, чтобы сидеть за рулем «Ламборджини», и Майк Альбани желал наслаждаться каждым таким мгновением. Однако профессиональная необходимость переборола личную привязанность. Став обладателем Карточки Предательства, он быстро нашел подходящие маскировочные костюмы для Хэрольда и для себя. Приехав на Центральный вокзал, они как раз успели на поезд в 19.15, отправлявшийся в Санта-Марту, небольшую деревушку, где располагалась вилла Луэйна.

Вагон был битком набит крестьянами в одеждах черного цвета с плетеными корзинами, полными салями и плодов хлебного дерева, которые в изобилии произрастали на острове.

После получения Охотничьим Миром независимости его основатели задумали первым делом выселить с острова всех коренных жителей и начать все с нуля в демографическом отношении. После долгих споров было решено, что острову необходимы крестьяне. Но не просто какие-нибудь там крестьяне — Эсмеральда нуждалась в крестьянах, которые были бы довольны своей жизнью и не завидовали окружающему их богатству и роскоши. Основатели понимали, что по-настоящему хорошие крестьяне обойдутся недешево, но ничто другое не могло создать на острове обстановку терпимости, которая так ценится в современном мире.

После горячих дебатов было принято решение привезти из Южной Европы крестьян, которые носят береты.

Основатели установили контакты с испанскими и итальянскими агентствами, которые поставляли рабочую силу из Андалузии и Меццоджорно, провели беседы с претендентами, и самые талантливые из них были направлены в пользующуюся заслуженной репутацией Крестьянскую школу в городке Цуг, Швейцария, для окончательной полировки.

Крестьяне на Эсмеральде на самом деле почти не занимались никакой работой, а исполняли декоративные функции. Всю тяжелую и грязную работу выполняли государственные рабы: пахали, сеяли, унавоживали поля и убирали урожай. От крестьян требовалось лишь танцевать перед гостями Эсмеральды по воскресеньям, а в остальные дни недели пить слоуг — мешанину из вина и пива, которую тщетно пытались разрекламировать эсмеральдские виноделы.

А еще они хвастались своим богатством и мужскими способностями, пока их жены поджаривали дома фаршированных кукурузой поросят.

Традиционные крестьянские костюмы разработал сам Джики из Голливуда: длинные юбки, шаровары и плотно зашнурованные корсажи.

Разумеется, возникали проблемы с крестьянскими детьми, как и с любыми другими, но по достижении совершеннолетия их отправляли в торговые школы Кашмира, и все оставались довольны.

Наблюдательный человек наверняка бы заметил две личности в широких плащах, которые сошли на станции Санта-Марта-дель-Кампо, располагавшейся в пятидесяти милях от города. Они тут же направились в «Голубой Бофор» — самую большую таверну в деревне — и стали вполголоса о чем-то договариваться с владельцем. Один из незнакомцев — молодой парень с пышной фальшивой бородой — показал ему листок бумаги, который крепко сжимал в руке. Хозяин таверны от удивления открыл рот, а затем на его лице появилась хитрая усмешка.

— Не, ну я-то тут при чем, а? — Год учебы в школе для сельских барменов на севере Англии сильно сказался на его речи.

— Мы хотели бы поговорить с Антонио Фериа, — сказал бородатый.

— Он сейчас занят по горло — следит за подготовкой вечеринки на вилле.

— Это нам известно. — В руке бородача появился хрустящий банкнот. — Будь хорошим парнем, отведи меня к нему.

Хозяин взял деньги, изобразил на лице благодарность и пошел к телефону.

Глава 43

Вернувшись вечером из школы, младший Фериа — Джанго — увидел двух незнакомцев, сидевших в гостиной матери. У того, что ростом повыше, была фальшивая борода. Другой — темноволосый, весь в черном, в мягких невысоких кожаных сапогах. Его голубые глаза излучали такую решимость и непоколебимость, что Джанго застыл на месте.

— Кто это? — поинтересовался он.

— Заткнись! — прикрикнул на него отец, Антонио Фериа.

Только тогда Джанго заметил, что на отце белая рубаха с кисточками, которую тот надевал только на похороны и праздники. Наверно, эти незнакомцы очень важные персоны, подумал Джанго, но задавать вопросов больше не стал, потому что хорошо усвоил уроки в Крестьянской школе: не думать о том, о чем тебя не просят.

Тут в комнату вошла его старшая сестра Миранда. Она остановилась, подбоченилась и слегка оттопырила нижнюю губу. Волосы ее были наспех прихвачены лентой. Она была высокой для крестьянки, но ниже, чем настоящие аристократки. Небольшие, но упругие груди распирали грубое полотно крестьянской сорочки. Ноги скрывала длинная юбка, но они тоже наверняка были что надо.

— Папа, что ты натворил? Кто эти люди?

Хотя в ее голосе звучала тревога, по ее лицу было видно, что она с удовольствием оказалась бы в объятиях одного из этих мужчин, а может, и двух, только не одновременно.

Сидевший за грубо сколоченным деревянным столом Антонио Фериа почесал небритый подбородок и налил себе стакан узетта. В его глазах отражалась борьба гнева и усталости.

— Все очень просто, — сказал он. — Этот человек, — он слегка шевельнул покалеченной правой рукой в сторону Хэрольда, — пойдет сегодня на виллу сеньора Луэйна, чтобы прислуживать ему на банкете. Он подаст жареных цыплят вместо Джовио, нового крестьянина, которого сеньор еще не знает в лицо. Ты будешь вместе с ним — понесешь традиционные пироги со шкварками. Понятно?

— Он не местный, — с любопытством разглядывая Хэрольда, заметила Миранда. — Или это новый крестьянин?

— Нет, он Охотник и приехал издалека.

— Охотник? И на кого же он охотится?

Антонио отвел взгляд в сторону. Его лицо исказила гримаса.

— Он охотится на сеньора Луэйна, эль патроне, — наконец выдавил он из себя и снова наполнил свой стакан.

— Отец! Как ты можешь предать сеньора Луэйна, который столько сделал для тебя и для всей деревни?

Антонио Фериа что-то неразборчиво пробормотал и зашаркал по земляному полу. Его деревянные башмаки, несколько пар которых он дешево купил на рынке в Санта-Каталине, уже почти сносились от шарканья по грязному двору.

— Но у меня нет другого выбора! — с жаром воскликнул он. — Дело в том, что у него есть Карточка Предательства. Ты же знаешь, что государство карает тех, кто отказывается предавать по требованию владельца такой карточки.

— Тогда у тебя действительно нет другого выбора, — согласилась Миранда. — Но как ему пройти мимо охраны?

— Мы дадим ему документы Джовио.

— Отец, но Джовио ростом всего лишь пять футов!

— Значит, ему придется сутулиться. А ты пококетничаешь с охранниками. Соседи говорят, у тебя это неплохо получается. Кроме того, ты должна научить его шаркать ногами.

Миранда повернулась к Хэрольду:

— Пойдем. Посмотрим, что у тебя получится.

— Минутку, — сказал Хэрольд и посмотрел на Альбани. — Ну, я пошел.

— План виллы не забыл? — спросил Наводчик. — В поезде у нас не хватило времени как следует его изучить из-за этой неразберихи с бутербродами и того придурковатого заклинателя змей.

— Я все помню. Думаешь, получится?

— Конечно, получится! До того, как ты пустишь ему пулю в лоб, он не будет ни о чем подозревать. Помнишь, как обращаться с костюмом-хамелеоном? Пистолет с тобой? Заряженный?

— Да, да. А ты где будешь?

— Я вернусь в таверну, — ответил Наводчик. — Буду пить черный кофе и грызть ногти, пока ты не придешь и не скажешь, что все в порядке.

— Или пока кто-нибудь другой не скажет, что у меня ничего не вышло.

— Не говори так, ты можешь сглазить. Удачи тебе, Хэрольд. Как говорится, ни пуха!

Миранда взяла Хэрольда за руку.

— Пойдем, — сказала она хрипловатым, но на редкость женственным голосом.

Глава 44

— Не так, — сказала Миранда, — надо еще больше согнуться, голову втянуть в плечи, а ногами как можно сильнее шаркать по полу.

Они находились в ее спальне — небольшой хижине ярдах в двадцати от отцовского дома, именно на таком расстоянии полагалось строить жилье для не слишком набожных крестьянских девушек брачного возраста. Тут она пыталась научить Хэрольда «крестьянскому шарканью». Естественно, нечего было и надеяться, что он осилит эту науку за одну ночь. Ведь в Цуге — в Крестьянской школе один только курс раболепия и низкопоклонства занимал целый семестр. Слава богу, что Хэрольду не требовалось учить всякие тонкости, благодаря которым сразу можно определить социальный статус крестьянина, потому что скорее всего ему не придется ни с кем встречаться. А в сумерках его сгорбленная фигура вряд ли привлечет внимание пьяных охранников в полосатых двубортных костюмах, которые слонялись вокруг виллы, куря сигареты и отпуская сальные шуточки в адрес женщин.

— Так лучше? — спросил Хэрольд, согнувшись и втянув голову в плечи.

— Теперь ты похож на регбиста, который собирается передать пас.

— А сейчас?

— На подстреленного медведя, который готов разорвать в клочья любого, кто попадется в его лапы.

Хэрольд выпрямился.

— От этого сгибания у меня уже спина разламывается.

Миранда кивнула, любуясь его крепким мускулистым телом, хотя перед этим дала себе зарок не воспринимать Хэрольда как мужчину. «Capriesti dil dnu!» — мысленно произнесла она старинное ругательство, которое не следовало знать воспитанным девушкам. Он был такой красивый. Миранда задержала на нем взгляд гораздо дольше, чем следовало, а потом отвернулась. А секундой позже она совсем не удивилась, когда он подошел к ней вплотную. Близость этого огромного, немного неуклюжего парня не просто волновала ее. Миранда чуть не лишилась чувств от запаха его пота, смешанного с ароматами жасмина и бугенвиллеи, которые легкий ветерок разносил по сонному тропическому острову.

— Когда нам нужно быть на банкете? — спросил Хэрольд после непродолжительного молчания, от которого у девушки чуть не остановилось сердце.

Она оценила его откровенность и бросила на него молниеносный взгляд темных глаз, в котором содержался древний как мир призыв к действиям, понятный без всяких слов.

— Мы можем прийти туда за час до начала, поэтому у нас достаточно времени, — сказала она, четко произнося каждое слово, чувствуя, что сердце готово вырваться из груди.

— Тогда давай устроимся поудобнее, — предложил Хэрольд, ложась на кровать.

Сомнения Миранды длились лишь долю секунды. Может, ее удерживала мысль о том, что сейчас она распрощается со своей девственностью — это всегда имеет важное значение для всякой женщины. «Черт побери его вместе с его неуклюжей соблазнительностью!» — подумала девушка. Она перестала бороться с желанием, которое переполнило ее душу, поднимаясь из каких-то новых, до сих пор неизвестных ей глубин, и бессильно легла рядом с ним на кровать, хотя эта слабость и была ее силой.

— Сладкоголосый негодяй, — прошептала она.

Ее губы скользнули по его длинному прямому носу и жадно впились в его уста.

Глава 45

В мире, где не существует табу на секс, пьянство, наркотики или убийство, трудно найти что-нибудь такое, что не станешь делать каждый день, а позволишь себе лишь на вечеринке. Необычные развлечения — вот что позарез требовалось тем, кто устраивал банкеты на Эсмеральде.

В Древнем Риме типичный состоятельный устроитель вечеринок, которому так же не хватало скромности, как и его современному последователю в Охотничьем Мире, угощал своих гостей таким редким и неперевариваемым блюдом, как языки индюков с трюфелями, которые подавались вместе с кусочками охлажденного жира рабов, как об этом беспристрастно сообщает папирус, найденный в Геркулануме.

В те времена гость, который не отставал от моды, должен был с радостью запихать эту еду в глотку, а потом стремглав нестись в вомиториум, выблевать все, вытереть рот, справить малую нужду и вернуться к следующему блюду.

Но, разумеется, вряд ли древнего римлянина можно считать утонченным ценителем. Луэйн всегда старался выдумать для своих вечеринок нечто совершенно новое, чтобы наповал сразить присутствующих и бросить вызов среднему классу, почти уподобляясь дадаистам.

Раз людям на Эсмеральде разрешалось все что угодно, надо было заставить гостей удивляться обычным вещам, используя для этого законы парадокса и превращая щекотание нервов в интеллектуальное занятие. Именно этим и руководствовался Луэйн, придумав стриптиз-наоборот, который стал пользоваться необычайной популярностью.

Это извращенное представление было показано сразу же после кофе со шербетом в большом обеденном зале. Гости Луэйна сидели за столами, расставленными в форме подковы. С внешней стороны столов сновала прислуга, которая разносила блюда, наполняла бокалы, предлагала кокаин (он до сих пор пользовался популярностью, хотя сила его действия — чего не скажешь про цену — таинственным образом уменьшилась после его официального разрешения в Соединенных Штатах).

Слугами были крестьяне из соседней деревни, которые ради такого праздника переоделись в воскресные одежды — широкие юбки и короткие кожаные штаны на подтяжках. Если бы кто-нибудь пригляделся повнимательней, то увидел бы среди толпы прислуги одного человека, выше всех на голову и слишком неуклюжего даже для крестьянина. Тирольский камзол слуги, или кем он там был, сильно оттопыривался с одной стороны. Может, он прятал там украденную бутылку вина, которую решил выпить потом в таверне со своими неотесанными дружками. А может, это было нечто еще более страшное, например огромная опухоль. Такие вещи демонстрировали приезжим кинооператорам крестьяне, проживавшие в отдаленных уголках острова. Это мог быть даже «смит-энд-вессон» в наплечной кобуре.

Но в этот момент взоры всех гостей были прикованы к обнаженной девушке, которая только что вошла в обеденный зал и поднялась на небольшую эстраду, которую окружали столбы. За собой она везла блестящий чемодан фирмы «Самсонайт» на колесах. В зале послышались вялые аплодисменты. Но на самом деле ее появление ничуть не заинтересовало гостей. Чемоданы, пусть даже на колесах, все видели не раз.

Но когда она сладострастным жестом открыла замки и перед собравшимися явился настоящий гардероб, в зале послышался возбужденный шепот — гости поняли, что девушка собирается одеваться, а такого представления почти никто из них никогда не видел.

Медленными дразнящими жестами она достала из открытого чемодана лифчик, трусики и чулки. Напряжение усилилось, когда она нерешительно замерла, выбирая платье, и наконец остановилась на ярко-красной накидке из шелка, через которую просвечивались только что прикрытые изгибы ее тела. Гости перешептывались с растущим возбуждением, хотя трудно было определить, настоящее оно или наигранное.

Теоретически каждый знал, что возрастание сладких эротических чувств можно было повернуть в обратном направлении и получить интеллектуальное наслаждение от волшебства укрывания женских прелестей. Главным здесь, как и во многом другом, было заставить себя почувствовать то, что требовалось чувствовать в подобных случаях.

В конце, когда стриптизерке-наоборот — теперь уже полностью и со вкусом одетой (не обошлось даже без длинных, по плечи, белых перчаток) — настало время набросить на себя натуральную шубу, от аплодисментов не могли удержаться даже самые равнодушные. Гости понимали, что происходит нечто очень эстетическое и интеллектуальное, и решили полностью насладиться этим чувством.

Наконец девушка набросила на плечи боа из голубого русского соболя, поклонилась и покинула эстраду. В зале началась овация. Вечеринка Луэйна, как всегда, удалась на славу.

Скоро веселье подошло к концу. Гости хотели побыстрее вернуться домой, потому что завтра их ждал особый день: бои в Колизее, автомобильные стычки, клоуны-самоубийцы и Великая Расплата, конец которой ознаменует начало Сатурналий.

Гости разъезжались на мощных лимузинах. Немного погодя виллу покинули и слуги на никудышных «Фиатах». Луэйн пошел в спальню, потому что планировал встать рано, чтобы утром уже быть в городе. Автоматически включилась сигнализация, в доме погасли огни, и наступила ночь.

Глава 46

Ночь, таинственная и темная, ласковая и всепроникающая, заполнила виллу Луэйна. В свете, который посылали на землю звезды и узкий серп луны, на сером фоне темнели силуэты деревьев.

В доме было еще темнее. В кладовке рядом с кухней одна из до сих пор неподвижных теней вдруг пошевелилась. Внезапно блеснувшая молния, столь нетипичная для этого времени года, осветила через зарешеченное окошко груду мешков с картошкой. Один из них двигался.

Хэрольд разогнулся и сбросил с себя мешок. Крестьянскую одежду он снял еще раньше и теперь стоял в костюме-хамелеоне, который Альбани в последнюю минуту все-таки успел подобрать по его росту.

Костюм-хамелеон, который еще иногда называли «кимоно-ниндзя», или traje de invisibilidad,^[33] выгодно отличался от использовавшихся ранее коричнево-зеленых маскхалатов, которые могли помочь остаться незамеченным разве что в сумерках посреди лиственного леса. Костюм-хамелеон делал человека незаметным на любом фоне. Он представлял собой стеклянно-волокнистый телеэкран, которому техники-портные придали форму цельного гидрокостюма с капюшоном и маской.

Фотонмимикричный материал, из которого он был изготовлен, при помощи особых свойств стекловолокна и лазерного покроя мог принимать любые оттенки и цвета поверхности, на фоне которой находился его владелец.

Эффективнее всего он действовал, разумеется, ночью, так как подстроиться под черный цвет было гораздо легче. На ярком фоне изображение иногда казалось темнее на пять-десять спектральных линий. Иногда на нем появлялись непонятные голубовато-холодные вспышки, что создавало определенные трудности, особенно на равнинной местности. Разумеется, в костюме имелась система автоматической настройки цветности. На Хэрольде же была новая модель с автоматической подстройкой яркости или — когда необходимо — тусклости.

Хэрольд тихо двигался через темную гостиную, а его костюм повторял рисунки светотеней на стенах, двигавшиеся, как кольца на воде. В руке он сжимал свой верный «смит-энд-вессон».

Внезапно послышалось глухое рычание, и Хэрольд замер. Посмотрев через инфракрасные очки в угол комнаты, он увидел грозный силуэт добермана-пинчера. Заметив хищный изгиб собачьей спины, Хэрольд понял, что перед ним так называемый Бешеный Убийца, которых боялись все, не исключая владельцев.

Про добермана ему никто не сказал. Хэрольду не хотелось убивать еще одну собаку. Кроме того, прицелиться в темноте было трудно даже в инфракрасных очках.

Доберман приблизился и обнюхал Хэрольда. Затем собака издала хриплый звук, как человек, пытающийся собраться с мыслями, и улеглась возле ног Охотника.

Лишь потом Хэрольд узнал, что грозный пес принадлежал не Луэйну, а Антонио Фериа и ему дали команду «сегодня никого не убивать». Однако хозяин не позаботился о том, чтобы предупредить об этом Хэрольда. Этакая крестьянская шуточка.

Фериа приказал собаке не трогать Хэрольда не из-за особого расположения к Охотнику, а лишь потому, что этого требовал закон. Недавно Верховный суд Охотничьего Мира принял постановление, согласно которому животные, принадлежащие человеку, идущему на предательство, и переданные во временное пользование другим людям, тоже не должны сохранять верность.

Обойдя лежащего зверя, Хэрольд продолжил свой путь по гостиной. Благодаря инфракрасным очкам он не налетел ни на один из низких столиков, уставленных антикварными безделушками, иначе натворил бы немало шуму. На цыпочках он обошел роликовые коньки Луэйна, которые валялись посреди комнаты, небрежно брошенные хозяином. Тоненькие голубые лучики света из крохотных лампочек на потолке отражались на поверхности пистолета, который Хэрольд крепко сжимал в руке. В теплом воздухе пахло жареным мясом, йоркширским пудингом и гаванскими сигарами — именно такие ароматы остаются после удавшейся вечеринки. Впереди виднелась дверь, ведущая в спальню Луэйна.

Вытащив специальную магнитную карточку, которую дал ему Альбани, Хэрольд осторожно сунул ее в прорезь замка. Послышался едва слышный звук, как будто что-то хрустнуло или клацнуло. Прошептав старинную охотничью молитву — «Все будет хорошо», — Охотник проскользнул в комнату.

Через инфракрасные очки он различил в углу комнаты кровать, на которой кто-то лежал. Он поднял пистолет и коснулся пальцем спускового крючка. И в этот момент вспыхнул свет.

Глава 47

Хэрольд увидел, что на кровати лежит старый спальный мешок Луэйна, набитый рубашками. А сам Луэйн сидит в удобном кресле в нескольких футах за его спиной.

— Никаких резких движений, приятель! — приказал он. — Я держу тебя на прицеле автоматической винтовки «ремингтон-1100» 20-го калибра с полным магазином патронов, в каждом из которых пуля номер восемь весом в одну унцию и одиннадцать с половиной граммов пороха «красная точка». И оба ствола заряжены.

— Зачем ты все это мне рассказываешь?

— Хочу, чтобы ты понял: одно неосторожное движение — и я размажу тебя по стенам.

— Это твои стены, — ответил Хэрольд.

— Их потом можно покрасить заново.

Но было заметно, что такая перспектива Луэйну не особенно нравится.

— Наверно, хочешь, чтобы я бросил пистолет на пол?

— Как раз наоборот. Мне лучше убить тебя, когда ты держишь оружие в руках. По правде говоря, если бы ты бросил пистолет, я бы заставил тебя поднять его.

— А что ты сделаешь, если я не выброшу пистолет?

— Я все равно тебя убью, — ответил Луэйн. — Ведь это конечная цель моей операции — не так ли? Но сначала я хочу немного насладиться этим моментом.

Хэрольд по привычке как следует обдумал слова Луэйна.

— Что ж, — наконец сказал он. — Думаю, это твое законное право.

— Но я не смогу получить истинного наслаждения, если не увижу твое лицо. Медленно повернись, пистолет направь вниз.

Хэрольд выполнил приказ. На Луэйне был шелковый халат белого цвета с вышитыми китайскими драконами. Он спокойно развалился в кресле — так может сидеть в своей спальне человек, направивший дуло винтовки в сердце грабителя.

— Я все придумал сам, — гордо сообщил Луэйн. — Сузер помог мне лишь в некоторых мелких деталях. Но сама идея принадлежит исключительно мне: подготовить Фута продать Карточку Предательства этому идиоту Альбани, заманить тебя на виллу, отключить сигнализацию, чтобы ты смог пробраться в спальню. С самого начала ты был обречен. Потому что я умный. Очень умный. Ты вынужден со мной согласиться, правда?

— Ты действительно умен, — кивнул Хэрольд. Он никогда не кривил душой, если кто-то действительно заслуживал похвалу. — Поздравляю тебя, Луэйн.

— Спасибо.

Воцарилась напряженная тишина.

— Это не так уж и просто, — наконец произнес Луэйн.

— Что именно?

— Взять и убить тебя. Когда ты просто стоишь. А ты не мог бы сделать какое-нибудь угрожающее движение?

— Это уж слишком, — ответил Хэрольд.

— Да, тут ты прав. Слушай, может, ты отключишь свой костюм-хамелеон? От этих переливов цветов у меня уже в глазах рябит.

Хэрольд выполнил просьбу и расстегнул «молнию». Костюм был цельным, стекловолокно не пропускало воздух, и Хэрольд порядком вспотел.

— Ладно, — сказал Луэйн, — времени и так мало. Очень плохо. Ты мне нравишься, Хэрольд.

Он поднял винтовку. Хэрольд пристально смотрел Луэйну в глаза.

— Не надо так на меня смотреть, — попросил Луэйн.

Хэрольд закрыл глаза.

— Нет, так еще хуже.

Хэрольд снова открыл их.

— Дело в том, что мне еще никогда не приходилось убивать таким образом. Всегда какие-то погони и прочее. Ты меня понимаешь?

— Конечно, — ответил Хэрольд.

— Нет, это совсем не годится, — решил Луэйн. — Слушай, может, ты откроешь окно и попытаешься выпрыгнуть?

— А ты что будешь делать?

— Подожду пару секунд, а потом пристрелю тебя.

— Я так и думал, — сказал Хэрольд.

Ему внезапно пришло в голову, что, возможно, таким образом у него появится шанс выстрелить раньше, чем Луэйн. Если ему улыбнется судьба, они оба погибнут и никто не будет победителем.

Он прошел через всю комнату и сел на кровать Луэйна. Хэрольд рассчитывал, что хозяин не станет убивать его здесь — слуги уже разъехались по домам, так что Луэйну самому придется менять простыни.

— Ладно, — сказал Луэйн, — еще немножко поразвлекаюсь, а потом пора с тобой кончать, даже если мне сегодня придется спать в комнате для гостей.

Значит, у него не осталось ни малейшего шанса! Хэрольд напрягся, ожидая, что Луэйн расслабится на какое-то мгновение и тогда ему удастся сделать первый выстрел.

Внезапно в комнате вспыхнул яркий свет и раздался оглушительный грохот. Испугавшись, Хэрольд тут же перекатился через кровать и плюхнулся на пол с другой стороны. Луэйн выстрелил, но у него не было времени как следует прицелиться, и, как всегда, он взял немного вверх. Пуля попала в люстру. Где-то за стеной истерично залаял доберман. В комнате запахло кордитом.

И тут раздался усиленный громкоговорителем голос:

— Эй, вы! Официальное заявление! Немедленно прекратить стрельбу! Дуэль отменяется!

— Что происходит? — спросил Хэрольд, обращаясь к Луэйну.

— Понятия не имею. Дуэль никогда не отменяется, разве что…

— Что?

Дверь в спальню распахнулась. В сопровождении звукооператоров и осветителей в комнату вошел Гордон Филакис, ведущий «Охотничьего шоу».

— Привет, друзья! — сказал он. — Итак, мы находимся на вилле Луэйна Добрея, изобретателя стриптиза-наоборот, очень решительного, но в последнее время не совсем везучего Охотника. Не так ли, Луэйн? Рядом с ним — Хэрольд Эрдман, молодой Охотник-новичок. Это его первая Охота. Вы, вероятно, помните его из нашей вчерашней передачи. Как дела, Хэрольд?

— После вашего прихода гораздо лучше. Но зачем вы сюда приехали?

— Твоя подружка — Нора Олбрайт — позвонила нам в студию и расхвалила тебя как могла. Когда нам стали известны кое-какие детали… — он многозначительно посмотрел на Луэйна, — мы решили на этот раз отказаться от нашей традиции выбирать кандидатов при помощи компьютера. Джентльмены, поединок откладывается до завтра… когда вы оба появитесь в Колизее для Великой Расплаты!

Через толпу протиснулся Альбани. Обняв Хэрольда за плечи, он гордо произнес:

— Все вышло так, как я предполагал.

— Ты хочешь сказать, что все это ты запланировал? — удивился Хэрольд.

— Скорее предвидел ход событий, как и полагается хорошему Наводчику. Самое главное, ты не проиграл. Великая Расплата! Награда в десять тысяч долларов! И пять тысяч Наводчику!

— И это еще не все, — добавил Луэйн. Подойдя к ним, он взял Хэрольда за руку. От волнения его голос стал хриплым. — Ты новичок, Хэрольд, и не знаешь, что такое Великая Расплата для настоящего Охотника. Это наивысшая честь, о которой он может только мечтать: возможность убить противника на глазах у тысяч зрителей и обрести бессмертие на видеокассетах. Это настоящая слава, Хэрольд, и я ждал ее всю жизнь. Спасибо тебе, увидимся завтра.

Он дружески похлопал Хэрольда по плечу и направился к Гордону Филакису, который как раз брал интервью у Антонио Фериа. Крестьянин рассказывал, что именно ему принадлежал весь план операции.

— Пойдем отсюда, — сказал Альбани.

— Куда?

— Где-нибудь поужинаем и как следует выспимся. Ты попал в шоу-бизнес, Хэрольд, и завтра состоится твоя премьера.

Глава 48

С утра день выдался солнечный и безветренный, на небе — ни облачка. Идеальный день для Убийства. Толпы людей заранее стали стекаться к Колизею. По арене маршировали колонны с оркестрами, каждая несла флаг своего кантона.

А под ареной располагался целый лабиринт мастерских, автомобильных ям, раздевалок для бойцов и других участников представлений, оружейных комнат. Попасть туда можно было через люки на арене или проходы с внешней стороны амфитеатра. Ремонтные бригады ожидали там как людей, так и машины. Ждали и служители в черном, которые отвозили павших эсмеральдских воинов на кладбище Бут-хилл.

К полудню на трибунах не осталось ни одного свободного места. Они делились на солнечные и теневые секторы, как и на испанской корриде. Секторы, где размещались ложи для почетных гостей, были снабжены специальными козырьками от солнца.

День был чудесный. Солнце стояло в зените. Все женщины были одеты в яркие праздничные платья. В воздухе пахло жареным мясом и чесноком. По проходам сновали разносчики, предлагая зрителям хот-доги, бурритос, сандвичи, сладости, разнообразные напитки, наркотики, программки и футболки с изображениями участников представлений. Между рядами весело бегали дети. Лаяли собаки. Кругом царила непринужденная атмосфера, которая часто бывает там, где полностью отсутствует хороший вкус.

С одной стороны арены, где располагалась площадка для Убийств, виднелась застекленная комментаторская кабина. Телекамеры были расположены таким образом, чтобы дать возможность операторам снимать одновременно и события на поле, и выражения лиц зрителей. Возле микрофона в зеленом спортивном пиджаке с гербом Охотничьей академии на лацкане сидел сам мистер Охотничий Мир — Гордон Филакис.

— Приветствую вас, друзья! С вами снова Гордон Филакис. Какой прекрасный день для кровавых поединков! Вы согласны со мной, любители спорта?Как всегда, все билеты на этот главный спортивный праздник Эсмеральды раскуплены до единого. Вы увидите все, что происходит на арене, самые захватывающие моменты будут сниматься крупным планом и повторяться в замедленной съемке. Но прежде всего разрешите представить вам нашего старого друга, полковника Рича Фаррингтона, человека, который, как никто иной, разбирается в искусстве убивать.

— Спасибо, Гордон. Я очень рад, что ты пригласил меня сюда.

Фаррингтон оказался высоким худощавым мужчиной с ежиком седых волос, орлиным носом и тонкими бескровными губами.

— Ты командовал Международной бригадой наемников, самой пестрой бандой профессиональных убийц за всю мировую историю, не так ли, Рич?

— Да, Гордон, это были незабываемые деньки. Дело в том, что последняя война была не полностью ядерной. Несмотря на скоротечность и безликость, она породила несколько чудесных битв, где принимали участие и люди.

— Ты со своими парнями участвовал в кампании Литтл-Чако, правда, Рич?

— Конечно, Гордон, и уверяю тебя, что Южная Америка — хотя там давно уже нет джунглей — до сих пор остается чудесным местечком. Мы с ребятами также прикрывали отход наших войск возле Лимпопо. Это такая река в Африке. Да, там было на что посмотреть! Чего стоили одни только пулеметы и гранатометы!

— Я не раз видел кинохронику этих событий, полковник, как, впрочем, и наши зрители. Битва при Лимпопо до сих пор считается самой популярной. Кстати, в следующем сезоне наша студия начинает трансляцию военной кинохроники от первого до последнего дня войны. Не пропустите ни одной серии, друзья. Программа будет называться «Чудесный мир кровопролития».

— Да, это была хорошая война, — сказал полковник Фаррингтон. — Однако должен признать, что вы — граждане Охотничьего Мира — по-своему дали мне возможность тихо и спокойно наслаждаться прекрасными и жестокими сценами насилия. Ничего более замечательного я никогда еще не видел. Я не отношу себя к критикам-искусствоведам, но могу с уверенностью сказать, что кое-что из того, чему я стал свидетелем здесь, несет в себе довольно ощутимый элемент сюрреализма. Я, конечно, не интеллектуал — упаси боже! — однако считаю, что здесь, в Охотничьем Мире, люди обладают большим талантом и приносят зрителям гораздо больше наслаждения, чем те так называемые художники Европы и Америки, которые размазывают по полотну блеклые краски и даром марают бумагу своими бессмысленными словами. Прости, Гордон, я, кажется, немного ушел в сторону.

— Не надо извиняться, полковник. Ты наш парень. Нам тоже нравится лишь то, что мы в состоянии понять. Например, Убийство. Так что ничего страшного. Спасибо, что заглянул к нам, Рич.

— Мне очень приятно, что ты меня пригласил, Гордон. Я всегда приезжаю посмотреть на Великую Расплату и начало Сатурналий. Ни за что на свете не пропущу это чудесное зрелище!

— Еще раз спасибо, Рич. Ну, я вижу, все уже готово к представлению. Вот-вот на арене появятся клоуны-самоубийцы, которые имели бешеный успех в прошлом году. Вы снова станете свидетелями игр пешеходов, автомобильных стычек, соревнований на молниеносных серпоциклах и, наконец, Великой Расплаты. Надеюсь, что вы запаслись достаточным количеством пива, чтобы не пропустить ни одной секунды этого захватывающего зрелища.

Глава 49

В отгороженной занавесями ложе в дорогом теневом секторе сидели Микеланджело Альбани, его жена Тереза и Нора Олбрайт. Альбани был одет в куртку из легкого серого шелка, на голове у него красовалась традиционная для Наводчиков соломенная шляпа с черно-белой ленточкой. Нора была в белом платье и красной шляпке с откинутой черной вуалью, которая закроет ее лицо, если Хэрольд проиграет поединок.

Норе даже не верилось, что Хэрольд — парень, которого она знала еще по Кин-Уэлли, штат Нью-Йорк, — будет принимать участие в Великой Расплате. Надо же, ему посчастливилось попасть на самое престижное представление Охотничьего Мира! И все равно он остался тем же старым приятелем, неуклюжим, самонадеянным и ужасно везучим.

— Волнуешься? — спросила Нору Тереза.

Нора кивнула.

— Мне так хочется, чтобы он победил! Но я за него ужасно боюсь. Майк, как ты думаешь, у него есть шансы на победу?

— И довольно неплохие, — ответил Альбани. — Ты просто гениально поступила, позвонив Гордону Филакису и рассказав ему про фокус-покус с Карточкой Предательства. Только благодаря этому мы попали в Великую Расплату — самую главную дуэль года. Хэрольд уже психологически настроился на бой, его уже ничто не остановит. Расслабься и постарайся получить удовольствие от игр.

— Постараюсь. — Нора вытерла глаза крохотным носовым платочком. — Но не знаю, смогу ли.

— На арену выходят клоуны-самоубийцы, — сообщил Альбани. — Они же тебе нравятся, не так ли?

Лицо Норы прояснилось.

— Конечно, они всегда такие забавные.

— Тогда расслабься и наслаждайся зрелищем. А я пойду вниз готовить Хэрольда к поединку. Не беспокойся за него, дорогая. Ему ужасно везет, а везение во все времена ценилось куда больше, чем способности.

Глава 50

Появление на арене клоунов-самоубийц было встречено бурными аплодисментами. Желающих оказаться среди них было хоть отбавляй, заявки поступали со всего мира. Некоторые люди считали, что, если их смерть принесет кому-нибудь радость, — она не напрасна.

— Сегодня, — объявил Филакис, — нам повезло. С нами — мистер Томми Эдвардс, директор и режиссер Школы клоунов-самоубийц Охотничьего Мира. Мы вдвоем прокомментируем их веселое представление. Привет, Томми!

— Привет, Гордон! Что ж, до спектакля остались считаные минуты.

— Да, Томми. Рабочие возводят посреди арены двухэтажное здание. Это копия старинного банка. Чувствую, номер будет что надо. А как называется спектакль?

— Номер называется «Ограбление банка». Это пародия на старинный телесериал «Кейстонские полицейские».

— Прекрасно, — сказал Филакис. — В банке полно кассиров и клиентов в клоунских костюмах. Якобы это обычный рабочий день в банке небольшого американского городка лет сто назад. А вот появляются и грабители на двух шикарных автомобилях. На них забавные костюмы, лица разрисованы красками. Грабители врываются в банк, размахивая оружием. Один из кассиров пытается оказать сопротивление. Грабитель стреляет в него. Кассир отдает Богу душу, посылая публике воздушные поцелуи. Отличная идея, Томми.

— Спасибо, Гордон. Теперь, прихватив добычу, аккуратно упакованную в небольшие брезентовые мешочки со знаком доллара, бандиты выбегают из банка и прыгают в машины. С другой стороны арены появляется еще один старинный автомобиль с откидным верхом. Это патрульная машина, в которой сидят кейстонские полицейские. Под градом пуль автомобили грабителей срываются с места. Убиты несколько ни в чем не повинных прохожих. Разумеется, их тоже играют клоуны-самоубийцы.

— Машины гоняются одна за другой по всей арене, — подхватил Филакис, — они пытаются избежать препятствий, которые устанавливают на их пути рабочие сцены. Грабители и полиция обмениваются выстрелами, кидают друг в друга ручные гранаты. Наконец грабители снова останавливаются возле банка. Забежав на последний этаж, они устраивают баррикаду на лестнице. Появляются клоуны-самоубийцы в комичных полицейских костюмах. Начинается осада. Полиция устанавливает тяжелые пулеметы и гранатометы. Тела клоунов-самоубийц разрываются в клочья и разлетаются в разные стороны. Зрители в восторге. Мы потом еще посмотрим видеозапись, но могу уже сейчас сказать с полной уверенностью — такой кровавой бойни мне давно уже не приходилось видеть. А ты что скажешь, Томми?

— Полностью согласен с тобой, Гордон. Знаешь, я до сих пор поражаюсь, сколько пуль способно выдержать человеческое тело и все равно двигаться, нажимать на спусковой крючок, посылая пули в другие тела. На душе становится приятно, когда видишь такую мощь человека, не так ли?

— Ты прав, Томми.

— Еще раз хочу напомнить нашим зрителям, что погибнуть в канун Сатурналий перед камерами «Охотничьего шоу» — предел мечтаний для любого самоубийцы.

— Томми, на арене осталось всего восемь клоунов. Тебе не кажется, что их энтузиазм немного порастратился? По правде говоря, они и так уже немало потрудились, учитывая такую сложность трюков.

— О, мои парни никогда не выходят из игры, Гордон. Не для того мы с ними работаем в Школе клоунов-самоубийц.

— Томми, пока клоуны перезаряжают оружие, почему бы тебе не рассказать нам про знаменитую Школу клоунов-самоубийц?

— Ну, как ты знаешь, Гордон, со времени принятия закона о разрешении самоубийств большинством стран этика претерпела значительные изменения. Почти везде перестали наказывать неудачников, которые не довели дела до конца из-за отсутствия мужества или по каким-нибудь другим причинам. Но мы в Охотничьем Мире твердо уверены: если уж принимается закон, то его требуется неукоснительно выполнять. Если человек становится членом Школы клоунов-самоубийц, он подписывает обязательство уйти в мир иной в то время и при таких обстоятельствах, как решат директор, режиссер или его ассистенты. Ведь несовершенное самоубийство — самое настоящее фиаско.

— Может, ты нам расскажешь, как вам удается заставлять людей выполнять подписанные ими контракты? Я имею в виду, если какой-нибудь клоун-самоубийца откажется покончить с собой или позволить это сделать с ним кому-то иному, как того требует директор. Что вы делаете в этом случае? Казните его?

— Конечно, нет. Ведь ему только того и нужно — чтобы кто-то другой взял на себя ответственность за его смерть. Нет, Гордон, если клоун-самоубийца начинает дрожать, следует очень простое наказание. Ему полагается по закону до конца своих дней красить нос в красный цвет и носить на спине надпись «Трус». И жить как можно дольше. Могу тебя уверить, такое случается крайне редко.

— Я в этом убежден, Томми, — согласился Гордон Филакис. — Я вижу, клоуны-самоубийцы уже перезарядили пистолеты и снова готовы ринуться в бой. Грабители выходят из банка с оружием в руках, но пока не стреляют. Они образуют круг вместе с полицейскими. На середину выходит главный клоун. У него на голове высокий черный цилиндр из шелка. Он снимает его. Оттуда вылетает голубь. Это условный сигнал.

Все одновременно начинают стрельбу! Прошитые пулями тела падают на землю! Вот это да, настоящее море крови! Ого, веселье почище, чем в аду! Только послушайте, какие овации!

Смотрите, главному клоуну каким-то образом удалось остаться в живых, хоть он стоял в самом центре круга. Истекая кровью, он все же поднимается на ноги. Он приветствует публику и надевает цилиндр…

Внезапно цилиндр взрывается! Там находилась бомба! Сначала голубь, а потом бомба! О Томми, какой замечательный финал! Как тебе удалось придумать такое чудо?

— Совсем нетрудно, Гордон. Гораздо сложнее на репетициях.

Глава 51

Внизу, под ареной, в артистической уборной со звездой на дверях Альбани растирал Хэрольду спину и давал последние указания.

— Я не знаю, как именно будет проходить дуэль. Каждый год придумывают что-нибудь новое. Старейшины Охотничьей академии принимают решение в последнюю минуту. Поэтому не забывай слова Чана. Будь готов к самому неожиданному. Чувствуешь себя нормально?

— Знаешь, — сказал Хэрольд, — для меня это настоящее развлечение. Я имею в виду Охоту. Одно только плохо — кто-то обязательно должен погибнуть. Конечно, я знаю, что без этого не обойтись, но все равно это очень плохо.

— Если ты не выкинешь из головы эту мысль, можешь сразу попрощаться с жизнью, — предупредил Альбани.

— Я не позволю ему убить меня, — решительно произнес Хэрольд.

В противоположном конце помещения для актеров, в другой уборной, тоже со звездой на дверях, находился Луэйн со своим Наводчиком Сузером. Рядом с ними сидел Джон Сэкс — тренер, которого Луэйн нанял специально для этого мероприятия.

Сэкс был толстый, тупой, невоспитанный, и от него разило потом. Но все эти недостатки перевешивало его единственное достоинство. Шурин Сэкса — Хостилиус Вира служил главным оружейным мастером Охотничьих игр. Это означало, что Вира первым узнает, какое оружие и какие специальные приспособления будут использоваться для Великой Расплаты. А так как Вира всегда помогал семье и сочувствовал своей сестре Петрилле, Сэкс мог узнать от родственника, каким оружием следует запастись.

— Ну где же твоя информация? — спросил Луэйн, от волнения произнося «н» немного в нос.

— Не знаю, почему он задерживается, — стал оправдываться Сэкс. — Вира никогда меня не подводил. Он обещал позвонить еще полчаса назад.

— Желательно, чтобы он поторопился, — сказал Луэйн. — Иначе все это барахло окажется совершенно бесполезным. — Он кивнул в сторону двух огромных мешков, которые он с Сузером пронесли сюда, подкупив охранника. — Скоро начнется поединок, а я еще не знаю, что меня ожидает.

— Все будет в порядке, босс, — противно зашевелил толстыми губами Сэкс, словно пачкая слова, чтобы ими уже никто не смог воспользоваться.

В этот момент зазвонил телефон.

Глава 52

— А сейчас к нам присоединится, — сказал Гордон Филакис, — Мэл Протт, трехкратный чемпион в соревнованиях на серпоциклах — мотоциклах с объемом двигателя до тысячи кубических сантиметров, оснащенных серпами. Рад, что ты сегодня с нами, Мэл.

— Я с радостью принял твое приглашение, Гордон, — ответил Мэл, мускулистый кучерявый блондин. На нем, как и на Филакисе, был зеленый пиджак с эмблемой Охотничьего Мира на правом лацкане.

— Я вижу, что барьеры для Игры пешеходов уже расставили. Для тех, кто смотрит это представление впервые, хочу объяснить, что сейчас на арене строят так называемый лабиринт. Это довольно несложное сооружение, ширина коридоров как раз достаточна для того, чтобы по ним мог проехать спортивный автомобиль. Повороты тут крутые, но они из мягкого материала, поэтому водители могут преодолевать их на высоких скоростях. Послушай, Мэл, может, ты немного расскажешь нам, что сейчас произойдет?

— Все довольно просто, — ответил Мэл, — в лабиринте одновременно находятся пешеход и водитель. У водителя есть машина, а у пешехода ручные гранаты. Они охотятся друг за другом по лабиринту. Только один из них выйдет или выедет из него.

— У пешехода пять гранат, не так ли, Мэл?

— Да, Гордон. По одной в руке и три на поясе. Встречались пешеходы, у которых была еще шестая граната — в зубах, но большинство экспертов утверждают, что это мешает двигаться с достаточной скоростью.

— Следует обратить внимание тех, кто смотрит представление впервые, — сказал Гордон Филакис, — что кое-где в стенах есть ниши, в которых может поместиться человек. Это очень кстати, когда прямо на тебя на огромной скорости мчится машина.

— Тебе также следует упомянуть, — добавил Мэл Протт, — что граната разрывается не сразу, а через полторы секунды. В ней установлена специальная линия задержки. Но можно сократить это время до полусекунды, если нажать на чеку большим пальцем.

— И это здорово помогает, не правда ли, Мэл?

— Еще бы, — ответил Мэл. — Пешеход может бросить гранату прямо под колеса машины и тут же нырнуть в нишу, чтобы взрывом его не убило вместе с водителем. Уверяю вас, для этого требуется точный расчет.

— Машина с водителем въезжает в лабиринт, — сказал Филакис. — Серебряная поверхность автомобиля блестит на солнце. Это «Порш-1600», одна из тех старых моделей, которыми так удобно давить пешеходов. Теперь в лабиринте находятся и водитель, и пешеход, они обмениваются выстрелами из пистолетов 22-го калибра, отчего публика приходит в еще больший восторг. Водитель выезжает из-за поворота, пешеход тут же прячется в одну из ближайших ниш, потом снова выходит, оказываясь позади автомобиля, который двигается довольно медленно. Пешеход замахивается, он хочет кинуть гранату. Но что такое?..

— Водитель ожидал именно этого, — подхватил Протт. — Для таких состязаний нужна долгая и кропотливая подготовка. Надо быть готовым к любым неожиданностям. Водитель включает задний ход и стремительно надвигается на пешехода. Тот бросает гранату, но слишком высоко, и она разрывается в воздухе. Сейчас он лихорадочно пытается выбраться из коридора, находит нишу, прячется в нее, но его, по-моему, ослепил отблеск от переднего бампера.

— Он растерян и ослеплен, — продолжил Филакис. — Из-за угла снова появляется «Порш». Пешеход выходит из ниши, нащупывает рукой гранату…

— Слишком поздно, — закончил Протт.

«Порш» снова дал задний ход и скрылся за углом. Пешеход растерянно оглядывается по сторонам, пытаясь определить, куда пропала машина. Внезапно она с ревом выскакивает с другой стороны. Толпа захлебывается в радостном крике.

Пешеходу некуда деваться. Он пытается найти нишу, но все они слишком далеко. Конвульсивным движением он швыряет в машину гранату. Однако он неправильно рассчитал время, и, перекатившись через крышу машины, граната взрывается позади автомобиля, не причинив ему ни малейшего вреда.

В тот момент, когда разорвалась граната, пешеход уже был мертв, как прошлогодняя селедка, превратившись в кровавую массу, размазанную по капоту автомобиля. Появились рабочие, собрали остатки пешехода, смыли из шлангов кровь на месте столкновения, расчистив место для следующего поединка.

Глава 53

— Наконец лабиринт убрали, — сказал Гордон Филакис. — Настало время для автомобильных поединков. Какая блестящая процессия подвижного оружия! Вряд ли у человека есть что-нибудь дороже в жизни, чем его собственная боевая машина. Мэл, почему бы тебе не рассказать поподробнее про эти соревнования?

— В основном все это напоминает традиционные дерби с уничтожением машин, — начал Протт. — Только в отличие от него боевые машины не просто гоняются друг за другом, пытаясь стукнуть соперника как можно сильнее, — на них вдобавок ко всему установлены пушки и другое вооружение. Итак, у вас есть возможность понаблюдать за настоящей танковой битвой.

— Думаю, следует добавить, — сказал Филакис, — что все боеприпасы, которые используют участники игры, изготовлены оружейниками Охотничьей академии и разрываются на расстоянии двадцати футов от дула. Поэтому зрители застрахованы от несчастных случаев — никакой шальной снаряд не долетит до трибун.

— Это не ракетная установка там, на крыше «Линкольна»? — спросил Протт.

— Именно. Автоматическая и самонаводящаяся, — сказал Филакис. — А у «Тойоты», я вижу, пушки установлены по обе стороны.

— А вот и «Паук Мурлан», — продолжал Протт. — У него двигатель в две тысячи лошадиных сил. Его гигантская клешня приводится в действие специальным краном, закрепленным позади машины. Клешней манипулирует компьютер в панели управления автомобиля.

— Вот появился «Баран Эдди», — прокомментировал Филакис. — Его машина напоминает одного из вымерших ящеров. Стегозавра, если не ошибаюсь. Такие формы всегда привлекали конструкторов. Со всех сторон она защищена броней и имеет перископ. Все машины выезжают на стартовую позицию. Звучит сигнал! Битва боевых машин началась!

— «Баран Эдди» не теряет времени, — заметил Протт. — При помощи мощного магнита он схватил «Монстра Максвелла». Сбоку открывается панель, и из «Барана» высовывается циркулярная пила с суперпрочными зубьями. Она, как нож сквозь масло, проходит через броню «Монстра». А теперь телескопическая рука робота закладывает в образовавшееся отверстие заряд взрывчатки.

— Вот это красота! — восхищенно сказал Мэл.

— А вот приближается «Скорпион Келли». Он чрезвычайно маневрен и может развивать фантастические скорости, как старинные автомобили из «Формулы-1». Он низкий, обтекаемой формы, его трудно схватить или ударить.

Битва на желтом песчаном поле продолжалась. Когда машины тормозили и разворачивались, стреляя друг в друга из пушек, в сияющее голубизной небо поднимались облака дыма. Повсюду валялись рваные куски железа; кровь и машинное масло лились рекой. Лопались шины, отрывались дверцы, машины носились по арене, пытаясь прижать соперников к бортам.

Вскоре битву продолжали лишь две оставшиеся на ходу машины — «Скорпион» и «Яйцеклад».

— Это две абсолютно разные машины, — объяснил Филакис. — Может, ты расскажешь нам про их принцип действия, Мэл?

— Своей удивительной подвижностью «Скорпион» напоминает колибри на колесах. Все его четыре колеса способны разворачиваться на триста шестьдесят градусов, и автомобиль может продолжать движение под самым неожиданным углом. Он запрограммирован на спонтанное движение, поэтому компьютерам машин-соперников чрезвычайно трудно предугадать траекторию его движения. Впереди у него тяжелый пулемет, стреляющий длинными очередями. Но его основное вооружение — тяжелая пушка, закрепленная над задним бампером.

— В отличие от него «Яйцеклад», — продолжил Филакис, — сконструирован совершенно по другому принципу. Снаружи он напоминает черное матовое яйцо. Двадцатичетырехмиллиметровая броня делает его слишком тяжелым, но зато он абсолютно неуязвим, если стрелять в него в упор. «Яйцеклад» вроде бы не имеет никакого наступательного вооружения — не видно ни амбразур, ни пушечных башен, ни торчащих стволов. У него отсутствует даже антенна. Он защищается тем, что устанавливает мины на пути противника.

«Скорпион», как золотистая молния, проскочил мимо «Яйцеклада». Развернувшись, он выстрелил из тяжелой пушки прямо в бок соперника. В этот момент земля под «Скорпионом» взорвалась. Машина подскочила футов на двадцать в воздух и раскололась на шесть крупных и бесчисленное количество мелких кусков.

— Вот это да! — восхищенно воскликнул Филакис. — Мне кажется, «Скорпион» недооценил способность «Яйцеклада» молниеносно подкладывать мины и был уверен на все сто, что атака с фланга принесет ему победу. Теперь машина делает почетный круг по арене. Да, тут предстоит большая уборка. Но какой блестящий финал!

— Несомненно, — согласился Мэл. — Мне всегда нравилось, как машины уничтожают друг друга. Сегодня механики в гаражах умоются кровавыми слезами при виде своих разбитых детищ.

Глава 54

— Ты уверен? — спросил Луэйн у Сэкса.

— По крайней мере, так мне сказал мой шурин.

— Проклятье! — воскликнул Охотник. — Такого я не ожидал. Кому только в голову могла прийти такая чушь? У нас есть что-нибудь подходящее для такой ситуации?

Сузер улыбнулся.

— Я ждал нечто такое. Поэтому захватил все необходимое.

Он развязал один из полотняных мешков.

— Надо торопиться, босс. Скоро ваш выход.

Глава 55

— А теперь начинаются соревнования на серпоциклах, — сказал Гордон Филакис. — Мэл, может, ты что-нибудь нам расскажешь? Ты ведь трехкратный чемпион в этом виде спорта.

— Конечно, Гордон. Как вы заметили, друзья, у каждого мотоцикла к ступицам крепятся острые, как лезвие бритвы, серпы, как на боевых колесницах древних римлян. Пешие участники вооружены сеткой и трезубцем, наподобие римских гладиаторов. Смысл поединка заключается в том, сможет ли пеший участник победить мотоциклиста раньше, чем тот прикончит его. Разумеется, я все слишком упрощаю, но в этом состоит вся суть соревнований.

— Некоторым может показаться, что у мотоциклистов гораздо меньше шансов на победу, — сказал Гордон Филакис. — Ведь им, кроме всего прочего, нужно еще сохранять равновесие. Когда пеший участник бросает сеть, мотоциклист теряет равновесие, даже если она его и не задела, и у гладиатора достаточно времени, чтобы, не обращая внимания на смертоносные серпы, встать позади противника и пронзить его своим трезубцем.

— Все это правильно, Гордон, — ответил Мэл, — но и у мотоциклистов есть своя стратегия. Их небольшие, легкие и мощные мотоциклы способны останавливаться на любой скорости, делать невероятные повороты и крены. Их можно прижимать к земле и мгновенно выравнивать, поднимаясь на заднем колесе. Можно задом наперед подъехать к пешему гладиатору и подкосить его серпами. Иногда мотоциклистам удается ухватиться за сетку, не потеряв при этом равновесия, и протянуть гладиатора за собой по всей арене, пока тот не превратится в кучу лохмотьев, простите меня за это сравнение. Так что преимущества есть не только у пеших гладиаторов.

Соревнования начались. Мотоциклы рычали и визжали, некоторые из них теряли управление и падали. Их водители попадали в сети, где крутились и вертелись, напрасно пытаясь уклониться от смертоносных трезубцев. На песчаной арене лежало и несколько пеших участников; они громко кричали, когда серпы резали их на части.

По всей арене валялись головы и различные части тел.

Зрители уже устали от переживаний, когда в живых остались лишь двое участников — один с сеткой, другой на серпоцикле, — которых и провозгласили победителями соревнований.

Глава 56

Затем объявили короткий перерыв, чтобы зрители смогли перекусить и сходить в туалет. За это время рабочие натянули канат, на котором должна была состояться дуэль канатоходцев.

Дуэлянты ступили на канат, натянутый на высоте ста футов над ареной. Каждый из них был одет в цельный, плотно облегающий тело костюм из блестящего атласа. Их острые рапиры поблескивали на солнце. Они стали сближаться. На шее у каждого из дуэлянтов была веревка, которая другим концом крепилась к большому кольцу. Оно легко перемещалось по канату, не мешая участникам двигаться взад-вперед. Но если бы кто-нибудь из дуэлянтов потерял равновесие, он бы пролетел вниз только на пятьдесят футов — именно такой была длина веревки. Резко дернувшись, он бы сломал шею.

Это было необычайное состязание даже для Эсмеральды и требовало от участников специальной подготовки. К счастью, человечество до сих пор не нашло чего-нибудь настолько ужасного, опасного и фривольного, чтобы оно не привлекало массу желающих попробовать свои силы.

Соперники встретились на середине каната, скрестили рапиры — и дуэль началась.

В подобных условиях фехтования движения должны быть минимальными и точными. Делать выпады и защищаться от них тоже надо легко. Лучше иногда позволить себя уколоть, чем, слишком энергично защищаясь, повеситься на веревке.

Слева находился Августин Смайлз, двукратный победитель предыдущих игр из города Слот, штат Северная Дакота. Он легко перемещался по канату, и его рапира двигалась подобно змеиному жалу. Его противник, Жерар Гато из Парижа, Франция, был новичком. Никто не знал, чего от него можно ожидать.

Смайлз сделал резкий выпад. Перед таким натиском фехтовальщика из Северной Дакоты Гато отступил. Француз сначала отразил удар, а потом замахнулся рапирой на Смайлза, словно саблей. Правилами это не воспрещалось, но на практике такого еще не случалось — из-за резкого колебания каната можно было самому свалиться вниз. Вместо того чтобы погасить колебания, Гато бросился вперед, усиливая их еще больше.

Филакис был одним из немногих, кто знал, что Гато является одним из основателей новой теории дуэлей на канате, которая стала столь популярной во Франции. Сидя за столиками парижских кафе на улице Сен-Дени, Гато и ему подобные утверждали, что колебания каната являются не чем иным, как своеобразной формой покоя. Но так как они утверждали это по-французски, в Англии и Америке их никто не понимал.

Теперь Гато прибыл на Охотничьи игры, чтобы подтвердить свои убеждения на практике.

Смайлз, хмурый уроженец Северной Дакоты, пытался изо всех сил удержать равновесие. Напрасно, стабильности, на которую он так рассчитывал, уже не существовало. Взмахнув руками, он упал с каната.

Толпа восторженно охнула. А потом послышались восхищенные возгласы, потому что, как только Смайлз начал падать, Гато пронзил его сердце, чтобы тот погиб более почетно, чем сломав себе шею.

Но колебания каната поставили в сложное положение и самого победителя. Пришла его очередь размахивать руками, чувствуя, что эти колебания становятся слишком сильными. Какое-то мгновение он удерживал равновесие, пытаясь не упасть, но канат извивался, как скакалка в руках двух шкодливых дочерей великана.

И Гато упал. Но и в этот момент хладнокровному французу не изменила выдержка. Бросив рапиру, он ухватился обеими руками за веревку, остановив падение, пока это еще можно было сделать. Он повисел несколько секунд, дрыгая ногами в ответ на подбадривания зрителей, а потом не спеша снова залез по веревке на канат.

Подождав, пока стихнут аплодисменты, он указал на дрожащий канат.

— Видите? И все-таки он двигается!

На следующий день в газетах много спорили о том, что же Гато имел в виду.

Затем начались соревнования «Смертельные тарелочки». Оба игрока вышли на середину арены, поприветствовали зрителей и судью, с ног до головы закованного в броню. Он взмахнул клетчатым флажком, и поединок начался.

Тарелки для этих соревнований изготовлялись из легких стальных пластин, края которых были острыми, как лезвия бритвы. Игроки были одеты лишь в плавки и спортивные туфли. Единственным средством защиты им служили кожаные рукавицы, внутренняя поверхность которых была покрыта тремя слоями стальной сетки. Только такой рукавицей можно было поймать смертоносную тарелочку.

Тарелочки планировали, выписывали дуги, летая по всей арене. Игроки часто кидали их как бумеранг — не попав в цель, тарелка возвращалась в рукавицу своего владельца. Оба соперника отлично умели бросать тарелочки так, чтобы они сначала летели над самой землей, а потом резко взмывали вверх в самый неожиданный момент.

Блестящие стальные тарелочки летали, сверкая на солнце, жужжа, как рой рассерженных шмелей, и разлетались во все стороны, как летучие мыши на фоне заката.

Некоторое время ничего интересного не происходило. Зрители молча и сосредоточенно наблюдали за игроками. Не было слышно ничего, кроме лязга металла, когда тарелочки попадали в защитную рукавицу. У каждого игрока за спиной висел кожаный мешок с запасными тарелочками.

Фаворитом этого года был Оскар Шабо. Он сражался с Мануэлем Эчеверрия по прозвищу Манос, испанским баском из Бильбао. Эчеверрия тренировался втайне от всех, и никто не знал, на что он способен.

С самого начала стало заметно, что испанец ловит тарелочки не так профессионально, как Оскар. К тому же казалось, что Манос не совсем уверенно держится на ногах, как будто с перепоя, что, впрочем, соответствовало действительности.

Мощный венгр почувствовал свое преимущество и стал наступать, тесня противника серией блестящих бросков — тарелки осатанело летали по арене, как стая взбесившихся скворцов. Манос отступал, подпрыгивая и уклоняясь от смертоносных дисков, которые летели на него со всех сторон, хватал их рукой в защитной перчатке и пытался не потерять равновесия.

Казалось, что пьянице баску приходит конец. Но настоящие любители, которые видели выступления Маноса в Европе, толкали в бок своих менее искушенных приятелей и говорили: «Подождите, всему свое время».

Действительно, когда Маноса, казалось, уже ничто не могло спасти, он внезапно сделал два шага в сторону, вытащил из мешка две тарелочки и одновременно швырнул их в противника. Оказывается, хитрый баск одинаково хорошо владел обеими руками и прекрасно освоил искусство двойной атаки!

Блестящие смертоносные тарелочки с бешеной скоростью налетели на Шабо с разных сторон, почти одновременно достигнув его под разными углами.

Бритоголовый венгр в отчаянии упал на спину, чтобы подкованными туфлями отбить тарелочки, которые жужжали, словно рассерженные мухи в июне.

Даже из этого неудобного положения Шабо умудрился сделать безнадежный бросок, который в прошлом году обеспечил ему победу. Его тарелочка зазвенела в воздухе, долетела до зрительских рядов, развернулась и под косым углом полетела в Маноса.

Баск был готов принять вызов. Брошенная левой рукой тарелка Маноса столкнулась с тарелкой противника на полдороге. Посыпались искры, и обе тарелочки упали на землю.

Затем Манос трижды повернулся вокруг своей оси, как дискобол, и бросил две тарелочки одновременно.

Они высоко взмыли в небо, развернулись и с разных сторон полетели в Шабо, как несущиеся под откос локомотивы. Одну венгру удалось поймать, а другая отрезала ему руку по локоть.

Несмотря на травму, Шабо попробовал сделать последний бросок. Но не успел он этого сделать, как новая пара тарелочек налетела на него с разных сторон.

Одна пролетела мимо. Другая вошла в череп над самыми бровями.

Микрофон поймал его предсмертный хрип и усилил, на радость зрителям.

Затем настало время Великой Расплаты.

Глава 57

С арены убрали остатки мусора после соревнований на серпоциклах.

— А теперь, леди и джентльмены, — произнес Гордон Филакис, — состоится то, чего вы так долго ждали и после чего официально начнется праздник Сатурналий. Итак, друзья, настало время Великой Расплаты. Знаю, вы все старались угадать, какой она будет в этом году. Что ж, не будем терять время. Ребята, начинайте.

На арену вышли четверо мужчин в белых трико, которые катили большую платформу на колесах, огороженную канатами на манер боксерского ринга. Увидев его, зрители разочарованно загудели.

— Подождите минутку, — сказал Филакис, — это совсем не то, что вы думаете. Наверно, вы полагаете, что сейчас — как и в прошлом году — вы станете свидетелями обычного поединка гладиаторов? Совсем нет! В этом году мы придумали нечто получше и надеемся, что вам понравится. Но сначала позвольте представить вам наших счастливых финалистов. Давайте сюда, парни!

Хэрольд и Луэйн вышли с разных концов на арену под бешеный шквал аплодисментов. Оба были в костюмах-трико черного цвета.

Одновременно с ними вышли четверо ассистентов Великой Расплаты, неся огромный деревянный ящик.

— Вот они стоят перед вами, друзья, — продолжал Филакис, — двое соперников в Великой Расплате. Наш местный парень Луэйн Добрей и его противник Хэрольд Эрдман, прибывший на наш остров издалека. Только один из них покинет этот ринг живым и станет нашим новым Королем Сатурналий. Как настроение, ребята? Ну каково, Луэйн, чувствовать себя участником Великой Расплаты? Я слышал, ты давно мечтал о такой чести.

— Я могу только сказать, — произнес Луэйн, — что, хотя я этого и не заслуживаю, я прекрасно понимаю, какая мне оказана честь, и обещаю показать вам великолепный поединок.

— Вот это слова настоящего Охотника! — воскликнул Филакис. — А что ты скажешь, Хэрольд?

— Что? То же самое, что и Луэйн. Только я действительно так считаю.

— Ну что ж, желаю вам обоим удачи, а теперь давайте посмотрим на оружие.

Ассистенты открыли ящик и достали оттуда два блестящих кинжала.

— Это для ближнего боя, — объяснил Филакис, — а теперь основное оружие.

Ассистенты вынули из ящика два боевых топора с короткими рукоятками и обоюдоострым лезвием. Они подняли их над головами, чтобы каждый мог как следует рассмотреть. Камеры показывали оружие крупным планом и со всех сторон.

— Просто красота, не правда ли? — говорил Филакис. — Это точные копии древненорвежских топоров. Они изготовлены в оружейных мастерских Охотничьего Мира и наточены так, как их никогда бы не удалось наточить древним норвежцам. В этом у меня нет никаких сомнений. Копии этих боевых топоров в натуральную величину вы сможете приобрести на выходе из Колизея сразу же после окончания соревнований. Но это все потом. А сейчас соперники выйдут на ринг и покажут нам чудесное представление. Как вам это нравится, друзья?

В ответ раздались громкие аплодисменты.

— А теперь, друзья, — продолжал Филакис, — я вижу, что кое-кто из вас с трудом скрывает разочарование. Вы, наверно, думаете: ладно, боевые топоры совсем неплохо, но чем это все отличается от прошлогоднего подводного поединка на мечах? Но Старейшины Охотничьего Мира долго и напряженно думали, как сделать, чтобы сегодняшний поединок оказался совершенно неожиданным событием. Ладно, ребята, покажите нам остальное снаряжение.

Ассистенты, неподвижно стоявшие возле платформы, стали стягивать с нее брезент. Взорам зрителей открылась блестящая полированная поверхность. От нее ослепительно отражались солнечные лучи. Толпа одобрительно зашумела.

— Так вот, друзья, эта сверкающая штука — то, что мы на Эсмеральде встречаем разве что в наших бокалах с коктейлями. Это, леди и джентльмены, лед. Супертвердый, супергладкий, он находится в таком состоянии благодаря специальным охлаждающим системам, расположенным под платформой. А теперь поаплодируем авиакомпании «ТВА», которая доставила нам это чудо из Ледяного дворца в Майами.

Зрители захлопали в ладоши.

— А теперь самое главное. — Филакис махнул рукой ассистентам, которые стояли с деревянным ящиком позади Хэрольда и Луэйна. Те открыли его и вытащили оттуда две пары коньков на шнуровках.

Сначала кое-где послышался смех, а когда до зрителей дошел замысел соревнований, раздались восторженные аплодисменты.

— Да, друзья мои! — воскликнул Филакис. — Став на коньки, противники начнут сражение на боевых топорах! Как тебе это нравится, Мэл?

— Мне не раз приходилось видеть Великую Расплату, — хриплым от возбуждения голосом ответил тот, — но это действительно нечто особое. Я могу с уверенностью сказать, что в этот раз крови и веселья будет предостаточно!

— Я уверен в этом, Мэл. А теперь почему бы нам не поприветствовать наших дизайнеров, которые изготовили коньки точно по размерам участников!

Аплодисменты усилились.

— Ребята, ваши имена написаны на коньках. Примеряйте их!

Глава 58

День клонился к вечеру. Ринг ярко освещался лучами мощных прожекторов. Судья подал команду соперникам, стоявшим в разных концах ринга.

Хэрольд медленно поехал к центру, думая лишь о том, как сохранить равновесие. Дома он катался на коньках только иногда, но, наверно, гораздо больше, чем Луэйн за всю свою жизнь. Если принять во внимание его рост и вес, такого рода состязание имело для него определенные преимущества.

Однако он подозревал, что Луэйн прячет в рукаве козырную карту. Его противник, судя по всему, ничуть не волновался и даже ухмылялся, глядя Хэрольду в лицо!

И катался он ничуть не хуже Хэрольда.

Рефери напомнил, что никакие раунды и перерывы не предусмотрены и разрешается применять к противнику любые приемы. Поединок будет остановлен лишь в том случае, если оба участника получат смертельные ранения и не смогут продолжать сражаться. В этом случае судья бросит монету, которая решит, кто из них станет победителем, а кто — побежденным. Живым с ринга уйдет лишь один.

Хэрольд откатился в свой угол. Альбани стал массировать ему плечи, как это с давних времен делают все тренеры.

— Не забывай, — давал он последние указания Хэрольду, — что каждое действие вызывает противодействие. Это имеет большое значение, когда ты размахиваешь боевым топором.

— Меня волнует только одно, — сказал Хэрольд. — Такое впечатление, что Луэйн ничуть не сомневается в своих силах. И на коньках держится неплохо.

— Он просто блефует, чтобы напугать тебя.

Но на самом деле Наводчик тоже обратил на это внимание. Слава богу, он все равно получит свою награду независимо от того, победит Хэрольд или нет. Дело не в том, что Альбани совсем не интересовал исход поединка, просто он был практичным человеком.

— Такое впечатление, что Луэйн знает нечто такое, чего мы не знаем.

— Если я заподозрю что-то противоречащее правилам, — уверил Охотника Альбани, — я тут же подам протест. Конечно, это будет слишком поздно, но твоя репутация будет спасена.

Раздался удар гонга.

— Что бы там он от нас ни скрывал, — сказал Альбани, — у тебя гораздо больше шансов на победу. Ты победишь, Хэрольд! Иди и прикончи его, парень!

Хэрольд покатил к центру ринга.

Глава 59

Сидя в своем углу ринга, Сузер наблюдал, как соперники осторожно кружат по льду, выдерживая безопасную дистанцию. Луэйн прекрасно стоял на коньках. Не зря он всю зиму провел на катках в Швейцарии. Хэрольд тоже был неплох, но ему не хватало артистизма.

Дуэли на коньках проводились на Эсмеральде и раньше. Поэтому Сузер был готов к такому повороту событий. При помощи приятеля-механика он изготовил для Луэйна специальные коньки.

К закругленной носовой части лезвия были приварены острые как иголки стальные шипы. Становясь на цыпочки, Луэйн получал несравненное преимущество над противником и мог нанести ему смертельный удар, крепко воткнув шипы в лед. Самое главное — сохранить равновесие. Больше ему ничего не требовалось.

К тому же он прекрасно владел искусством боя на топорах и даже представлял свою страну в этом виде спорта на прошлых Олимпийских играх.

В таком небольшом государстве, как Эсмеральда, это необязательно означало, что его можно было считать специалистом экстра-класса. Но это давало ему ощутимое преимущество. Хэрольду же оставалось уповать лишь на собственное везение, которого у него почти уже не оставалось.

Луэйн и Хэрольд стали двигаться быстрее, описывая круги, разворачиваясь и скользя, как будто исполняя настоящее па-де-де смерти на льду под сопровождение оркестра Охотничьего Мира, исполнявшего фрагменты из «Лебединого озера» Чайковского.

Боевые топоры отсвечивали синевой в свете прожекторов. Дуэлянты использовали обманные маневры, съезжались, разъезжались, поднимали над головами топоры, останавливались, чтобы с новыми силами начать все сначала.

Луэйну удалось зацепить топором левое плечо Хэрольда, на котором тут же выступила кровь.

Хэрольд, почти не целясь, принялся яростно размахивать топором.

Луэйн отскочил в сторону, снова приблизился, занес было боевой топор, но потерял равновесие и упал на канаты, а когда поднялся, увидел кружившегося вокруг него Хэрольда, готового в любое мгновение нанести удар.

Гордон Филакис каким-то образом умудрялся комментировать, пытаясь перекричать рев толпы. Зрители повскакивали с мест и возбужденно кричали. Даже карманные воры на некоторое время оставили свои дела, наблюдая за кульминацией самого главного спектакля года на Эсмеральде.

Сузер мог точнопредугадать, когда Луэйн нанесет свой смертельный удар. На лице Охотника появилось особое выражение. Через секунду Луэйн снова был готов к бою. Размахивая топором, он загнал Хэрольда в угол. Затем встал на цыпочки. Боевой топор поднялся над его правым плечом. Изо всех сил он обрушил грозное оружие на противника — человеку, стоящему на коньках, от такого удара не уйти.

Хэрольд спасся, использовав для этого единственную возможность. Плюхнувшись на живот, он проехал по льду.

Рука, в которой Луэйн держал топор, снова поднялась. На стальных шипах Охотник побежал к Хэрольду, намереваясь изрубить противника на отбивные.

Расстояние между дуэлянтами сократилось до нескольких футов — Хэрольд все еще лежал, отчаянно барахтаясь на скользкой поверхности. И тогда он сделал единственное, что ему оставалось. Размахнувшись, он бросил топор по льду.

Крутясь, топор полетел к ногам Луэйна. Чтобы увернуться от удара, Луэйн отпрыгнул назад и приземлился на коньки. Его ноги разъехались в разные стороны.

Хэрольд наконец перестал барахтаться, поднялся, но снова упал. Он не видел, куда улетел его топор. Парня охватило отчаяние. Закрыв голову руками, он ждал, когда на него обрушится сокрушительный удар.

Но Луэйн тоже неподвижно лежал на льду. Лежал в луже крови, которая медленно увеличивалась…

Толпа заревела. До Хэрольда не сразу дошло, что Луэйн упал на острие топора. Одно лезвие топора застряло во льду, другое впилось Охотнику в спину.

Встав на четвереньки, Хэрольд пополз к сопернику и взял обеими руками голову Луэйна. Он почувствовал, как его охватила жалость.

— Все будет хорошо, — сказал он Луэйну.

Тот надрывно закашлялся.

— Честно говоря, я так не думаю. Рана не такая глубокая, как колодец, и не такая широкая, как церковные ворота, но мне и такой хватит. Я всегда считал Меркуцио самым привлекательным шекспировским героем. Он был не чета этому слюнтяю Ромео.

— О Луэйн, — сказал Хэрольд, — как жаль, что мне пришлось тебя убить. Ты мне уже стал нравиться, черт тебя возьми!

— И ты мне тоже. Но мы никогда не смогли бы стать друзьями, потому что постоянно старались бы убить друг друга. Странно, правда? Прощай, Хэрольд… Да, чуть не забыл…

— Что? — спросил Хэрольд, низко склоняясь над умирающим, чтобы разобрать едва слышные слова.

— Скажи, пусть меня похоронят под моим индейским именем. Ан-Ко-Пи-Кас — «Тот, Кто Смеется Первым» на языке алгонкинов.

— А откуда у тебя индейское имя? — удивился Хэрольд.

Луэйн слабо усмехнулся.

— Жаль, у меня нет времени рассказать тебе…

Его веки дрогнули и застыли, как упавшие мотыльки.

Хэрольд закинул голову назад и завыл от скорби, ярости и триумфа. А потом на ринг ворвалась толпа. Люди подхватили его и понесли на руках, чтобы короновать как нового победителя Великой Расплаты и Короля Сатурналий.

ИСТОРИЯ РЫЖЕГО ДЕМОНА ^{(цикл, в соавторстве с Роджером Желязны)}

Несовершенный демон Аззи одержим неуемной жаждой действия. Чтобы совершить нечто небывалое, он пускает в ход всю свою энергию и изобретательность, вытаскивая из небытия даже таких пропыленных и изъеденных молью персонажей, как Франкенштейн, Доктор Фауст, Прекрасный принц и Спящая Красавица.

Но безалаберность и неопытность Аззи в сочетании с нестойкостью к алкогольным напиткам ставят крест на всех его великолепных начинаниях, и только помощь высших сил спасает юного недотепу от серьезных неприятностей…

Книга I. Принесите мне голову прекрасного принца

Часть I. Утренняя песня. Сэндвич с героем

Глава 1

Эти бездельники опять увиливали от работы. А Аззи только-только выбрал наконец уютное местечко, в самый раз удаленное и от огнедышащей дыры в центре преисподней, и от окружавших ее убеленных инеем железных стен.

Температура стен была не намного выше абсолютного нуля — ведь их охлаждал личный кондиционер самого дьявола. В центре же преисподней было так горячо, что атомы теряли свои электроны, а происходившие время от времени вспышки могли расплавить даже протон.

Нельзя сказать, что преисподняя позарез нуждалась в таком холоде и такой жаре. Тот, кто ее создавал, явно перестраховался, точнее, перестарался. Человек, даже мертвый и брошенный в преисподнюю, выдерживает — лишь очень узкий (в космическом масштабе) температурный диапазон. За пределами этой комфортной зоны он быстро теряет способность отличать плохое от очень плохого. Да и то, какая необходимость поджаривать беднягу при чудовищной температуре, если он чувствует себя одинаково и при пятистах, и при миллионе градусов?

Такие крайности только добавляли забот и мучений демонам и другим сверхъестественным созданиям, обслуживавшим грешников. У сверхъестественных созданий диапазон ощущений намного шире, чем у человека; большей частью это причиняет им одни неудобства, хотя иногда они испытывают истинное блаженство. Впрочем, в преисподней не принято говорить о блаженстве.

Конечно, адская преисподняя состоит из множества отделов. Оно и понятно, ведь миллионы и миллионы людей уже давно мертвы, каждый день поступают толпы новых грешников, и почти все они хоть сколько-то времени проводят в преисподней. Чтобы суметь разместить и обслужить всех, приходилось принимать меры.

Отдел преисподней, который возглавлял Аззи, назывался «Северный дискомфорт 405». Это был один из самых старых отделов, запущенный в работу еще во времена расцвета Вавилона, когда люди действительно умели грешить. На его стенах сохранились барельефы крылатых львов, поэтому он даже был занесен в Адский реестр исторических памятников. Но Аззи было решительно наплевать на работу в этом славном месте. Он хотел одного — поскорее выбраться отсюда.

Как и все другие отделы преисподней, «Северный дискомфорт 405» представлял собой огромную помойную яму, со всех сторон окруженную железной стеной. В центре ямы находилась дыра, из которой непрерывно била огненная струя, вылетали раскаленные угли и вытекала горящая лава. На ослепительный огонь невозможно было смотреть, однако лишь вполне оперившимся демонам вроде Аззи дозволялось носить темные очки.

Мучения грешников сопровождались и усиливались своеобразной музыкой. В массе плотных, белесых, плесневеющих и гниющих отбросов услужливые чертенята расчистили полукруглую площадку. На этой площадке были расставлены оранжевые гробы, на которых и располагался оркестр. Оркестранты подбирались из числа начисто лишенных слуха и скончавшихся во время концерта. В аду их заставляли играть произведения самых бездарных композиторов всех времен. На Земле имена этих бездарей давно забыли, но в аду они были знаменитостями — их произведения непрерывно исполняли и даже транслировали по всеадской сети.

Чертенята увлеченно работали, покомпактнее укладывая грешников на сковородках и переворачивая их. Как и вурдалаки, чертенята предпочитали основательно протухших мертвецов, которых подавали хорошо подсоленными с гарниром из уксуса, чеснока, анчоусов и червивых сосисок.

Аззи пришлось прервать свой отдых, потому что в том секторе, который располагался прямо перед его глазами, чертенята укладывали грешников штабелями высотой всего лишь в восемь-десять рядов. Аззи поднялся с весьма удобной лежанки и, с трудом продираясь через сгнившую яичную скорлупу, скользкие внутренности и куриные головы, сполз на низший уровень, где ходить уже было гораздо легче — по трупам.

— Когда я объяснял, что мертвецов надо укладывать в высокие штабеля, — сказал он чертенятам, — я имел в виду нечто гораздо более высокое, чем эту кучу.

— Но штабель рассыпается, как только мы пытаемся уложить наверх еще несколько рядов, — возразил главный чертенок.

— Так возьми доски или еще что-нибудь и закрепи! Мне нужны штабеля высотой не меньше двадцати рядов!

— Вряд ли получится, сэр.

Аззи удивленно уставился на чертенка. Неужели какой-то ничтожный бес осмеливается ему возражать?

— Делай что приказано, или сам окажешься в куче мертвецов.

— Слушаюсь, сэр! Доски уже несут, сэр! Чертенок побежал, на ходу отдавая распоряжения своей бригаде.

День начинался так же, как и любой другой день в любой преисподней ада. Но всего лишь через мгновение ему было суждено неожиданно и резко измениться. Перемены всегда застают нас врасплох. Мы вечно ходим протоптанными тропами, низко опустив голову, не отрывая пристыженного взгляда от земли; мы устали от этих надоевших троп и уверены, что так будет продолжаться всегда. Да и откуда взяться переменам, если ни письмо, ни телеграмма, ни даже телефонный звонок не предупредили нас о великом событии? Мы приходим в отчаяние, теряем всякую надежду — и не догадываемся, что гонец уже несет весть и что мечты изредка сбываются даже в аду. Правда, иногда говорят, что мечты чаще всего сбываются именно в аду, потому что они сами по себе — одно из дьявольских мучений. Впрочем, возможно, это всего лишь очередное преувеличение церковников, которые очень любят болтать на такие темы.

Аззи убедился, что чертенята стали работать как следует. До конца смены оставалось только двести часов (в преисподней дни тянутся долго); тогда можно будет поспать часа три, а потом снова приниматься за работу. Аззи уже шагнул назад, намереваясь вернуться в то сравнительно уютное местечко, которое только что пришлось покинуть, как его остановил гонец.

— Не ты ли — тот демон, кто отвечает за эту преисподнюю?

Гонцом оказался злой дух африт с фиолетовыми крыльями. Как и многие другие завсегдатаи базаров древнего Багдада, он теперь служил курьером, потому что дьявольским силам Верхней палаты нравились их нарядно раскрашенные тюрбаны.

— Я — Аззи Эльбуб. И именно я отвечаю за этот отдел преисподней.

— Значит, ты мне и нужен, — с этими словами африт вручил Аззи асбестовый документ, испещренный огненными письменами.

Аззи сначала натянул перчатки и только после этого взял документ. Такие приказы могли исходить лишь от Верховного совета адского правосудия.

Аззи прочел:

Настоящим оповещаем всех демонов, что совершена жестокая несправедливость, а именно: в преисподнюю раньше назначенного ему срока доставлено человеческое существо. От его имени силы Света уже выразили свой протест, поскольку человеку должно быть предоставлено время для покаяния, даже если он уже прожил отведенные ему дни. Готовы поставить один против двух тысяч, что такая несправедливость вообще невозможна, но все же шансы остаются, хотя бы и чисто теоретически. В связи с вышеизложенным предлагается (расценивайте это как приказ) забрать упомянутого человека из преисподней, отмыть подобающим образом и возвратить на Землю к жене и детям. Вам лично надлежит оставаться с ним до тех пор, пока он не адаптируется в такой мере, что сможет обходиться без посторонней помощи, поскольку в противном случае вся ответственность за невзгоды указанного человека ляжет на нас. По выполнении настоящего приказа Вам будет предоставлено право исполнять обычные обязанности демона на Земле.

Искренне Ваш Асмодей, глава отдела северной преисподней ада.

P.S. Человек, о котором идет речь, откликается на имя Томас Скривнер.

Аззи не смог сдержать ликования и даже обнял африта. Тот поспешно отступил назад, поправил свой тюрбан и сказал:

— Спокойней, приятель, спокойней.

— Я так рад? — воскликнул Аззи. — Наконец-то я выберусь отсюда! Я возвращаюсь на Землю!

— Ничего хорошего там нет, — заметил африт. — Впрочем, каждому и каждой — свое.

Аззи поспешил отправиться за Томасом Скривнером.

После долгих поисков он обнаружил своего подопечного в секторе 1002WW.

В адской преисподней грешников укладывают штабелями, которые располагают амфитеатром, так что при необходимости любого нужного грешника найти нетрудно. Существует и генеральный план преисподней. Но в силу того, что бездельники чертенята слишком небрежно бросают тела, штабеля часто рушатся и грешники из одного штабеля попадают в другой. Поэтому на самом деле местоположение грешника в преисподней известно только весьма приближенно.

— Есть здесь Томас Скривнер? — спросил Аззи.

Лежавшие огромной горой грешники сектора 1002WW прекратили оживленную беседу, а те, чьи головы были повернуты в нужном направлении, уставились на Аззи. Вместо того чтобы покаяться в своих грехах, они, очевидно, считали назначенное время пребывания в преисподней своего рода дружеской вечеринкой, на которой можно познакомиться с соседями, обменяться мнениями и сплетнями, в конце концов, просто похохмить. Видно, люди и после смерти продолжают обманывать себя, как они это делали всю жизнь.

— Скривнер, Скривнер… — пробормотал старик, расположившийся в самом центре горы тел. Он с трудом приподнял голову и продолжил: — Ну конечно, где-то здесь. Ребята, кто-нибудь знает, где Скривнер, а?

В поиски включились другие грешники, лежавшие в самых разных уголках огромной груды. Они бросили даже свои любимые игры (в аду много игр, но хозяева поля всегда проигрывают, если только вы не поставите против них).

Кто-то решил уточнить:

— Скривнер, Скривнер… Это не тот ли тощий длинный сумасшедший, у которого один глаз смотрит не в ту сторону?

— Я не знаю, как он выглядит, — сказал Аззи. — Я надеялся, что он сам отзовется.

Гора грешников забормотала, закашляла; люди, живые они или мертвые, всегда имеют обыкновение порассуждать, дай только более или менее актуальную тему. Если бы Аззи, как и все демоны, не обладал сверхъестественно острым слухом, он никогда бы не услышал тоненького писка, донесшегося откуда-то из самой глубины кучи.

— Эй, кто там! Скривнер здесь! Меня спрашивают?

Аззи приказал чертенятам вытащить Скривнера из кучи — только осторожно, чтобы не оторвать что-нибудь ненароком. Конечно, руку или ногу потом можно приживить, однако такая процедура довольно болезненна и часто приводит к душевным травмам. Аззи хорошо понимал, что от него требуется доставить человека на Землю в целости и сохранности; в противном случае Скривнер может пожаловаться, что темные силы преждевременно собирают урожай, а тогда хлопот не оберешься.

Скривнер довольно быстро выкарабкался из кучи грешников и отряхнулся. Он оказался невысоким и тощим бойким мужчиной, уже изрядно полысевшим.

— Скривнер — это я! Вы наконец-то поняли, что ошиблись, да? Когда меня сюда приволокли, я им говорил, что я совсем не покойник, но этот ваш Неумолимый Жнец не очень-то умеет слушать, верно? Только все время ухмыляется по-идиотски и скалит зубы. У меня прямо руки чешутся накатать жалобу кому-нибудь из вашего начальства.

— Послушай, — сказал Аззи. — Тебе повезло, что ошибку вообще обнаружили. Если ты затеешь тяжбу, тебя посадят в котел предварительного заключения и будешь там сидеть, пока не начнется слушание твоего дела. На это может уйти лет сто, а то и двести. Знаешь, на что похожи наши котлы предварительного заключения?

Скривнер широко раскрыл глаза и отрицательно покачал головой.

— Это очень плохое место, — объяснил Аззи. — Настолько плохое, что там нарушаются даже законы ада.

Очевидно, слова Аззи произвели на Скривнера должное впечатление.

— Думаю, лучше сначала отсюда выбраться, и поскорее. Спасибо за совет. Ты, случайно, не адвокат?

— По образованию — нет, — ответил Аззи. — Но здесь, внизу, всем нам приходится в какой-то мере быть адвокатами. Пойдем, вернем тебя домой.

— У меня такое ощущение, что дома я столкнусь с некоторыми проблемами, — нерешительно заметил Скривнер.

— Такова жизнь, — успокоил его Аззи. — Проблемы? Будь доволен, что они у тебя есть. Тому, кто оказывается у нас, уже не о чем беспокоиться. Все, что здесь с тобой происходит, совершается само по себе.

— Назад я не вернусь, — быстро сказал Скривнер.

Аззи хотел было поинтересоваться, нет ли у Скривнера желания побиться об заклад, но потом решил, что в такой ситуации этого делать не стоит.

— В твоей памяти придется стереть воспоминания о нашем досадном недоразумении, — сообщил Аззи Скривнеру. — Согласись, мы не можем допустить, чтобы парни вроде тебя шатались по Земле и рассказывали всякие небылицы.

— Я не имею ничего против, — ответил Скривнер. — Все равно здесь нет ничего такого, о чем хотелось бы вспоминать. Правда, чуть раньше, в чистилище, мне встретилась одна очаровательная блондинка-искусительница…

— Подожди со своей искусительницей, — проворчал Аззи, затем ухватил Скривнера за руку и повел к воротам в стене, которые вели к другим отделам ада и куда угодно еще — или наоборот.

Глава 2

Аззи и Скривнер прошли через железные ворота в железной стене и направились вверх по извилистой дороге мимо дальних предместий чистилища; здесь глубокие, испещренные трещинами пропасти чередовались с захватывающими дух вершинами — в точности как на картинах Фузели.

Долго тащились демон и человек, и путь их был легок, ибо легки дороги ада, но и скучен тоже, ибо ад — не место для веселья.

Спустя какое-то время Скривнер поинтересовался:

— Нам еще далеко?

— Точно не скажу, — признался Аззи. — Я сам в этом секторе никогда не был. В сущности, мне здесь вообще не полагается появляться.

— Так же, как и мне, — вздохнул Скривнер. — Из того, что у меня время от времени бывают припадки, когда я валяюсь трупом, еще не следует, что этот ваш Неумолимый Жнец должен хватать меня без всяких проверок! Я тебе точно говорю, с его стороны это была самая настоящая небрежность… А почему тебе нельзя появляться здесь?

— Меня готовили к более серьезным вещам, — уклончиво ответил Аззи. — В колледже чародейства я преуспевал, был одним из трех лучших учеников в классе.

Аззи не стал объяснять что почти все его одноклассники кончили очень плохо, когда с юга внезапно нахлынула эпидемия добра. Этот странный каприз метафизической погоды погубил всех учеников, кроме Аззи и еще двоих, которые, похоже, обладали врожденным иммунитетом к эманациям добра. А потом еще этот покер…

— Тогда почему же ты оказался здесь? — спросил Скривнер.

— Отрабатываю карточный долг. Я не мог заплатить, пришлось отбывать срок. — Аззи помедлил, потом признался: — Люблю карты.

— Я тоже, — проговорил Скривнер, и в его голосе можно было уловить нотку раскаяния.

Демон и человек еще какое-то время шли молча. Потом Скривнер поинтересовался:

— Что теперь со мной сделают?

— Надо тебя снова втиснуть в твое тело.

— И все будет нормально? Я знаю, что мертвые иногда воскресают, но, говорят, все воскресшие какие-то чокнутые.

— Я буду рядом и присмотрю за тобой. Я не уйду, пока не удостоверюсь, что с тобой все в порядке.

— Рад слышать, — сказал Скривнер.

Они еще прошагали молча, потом Скривнер спросил:

— А когда я проснусь, я, конечно, не буду знать, что ты рядом, да?

— Конечно, не будешь.

— А как же я смогу убедиться, что ты мне помогаешь?

— Когда ты воскреснешь, уже никто и ничто не сможет убедить тебя, — объяснил Аззи. — Поэтому я и говорю сейчас. Только пока ты мертв, ты в состоянии оценить нас.

Спустя еще какое-то время Скривнер признался:

— Понимаешь, я совершенно ничего не помню о своей прежней жизни на Земле.

— Не беспокойся, в свое время все придет.

— Впрочем, кажется, я был женат.

— Прекрасно.

— Но я не уверен.

— Ты все вспомнишь, как только окажешься снова в своем теле.

— А если не вспомню? Вдруг я потеряю память?

— Все будет в порядке, — заверил Аззи.

— Ты можешь поклясться честью демона?

— Конечно, — без колебаний соврал Аззи. Он окончил специальные курсы по клятвопреступлению и достиг в этом совершенства.

— Ты ведь не стал бы мне врать, правда?

— Можешь на меня положиться, — ответил Аззи, не преминув, впрочем, воспользоваться генеральным заклинанием, которое превращает в послушных ягнят даже самых недоверчивых и воинственно настроенных собеседников.

— Надеюсь, ты понимаешь, почему я немного нервничаю, — продолжал Скривнер. — Ведь не каждый день рождаешься заново.

— Понимаю. Стыдиться тебе нечего… Вот мы и пришли! — а про себя Аззи добавил: «Слава Сатане!»

Долгие разговоры с людьми действовали ему на нервы. Человек никогда ничего не скажет прямо, вечно будет ходить вокруг да около. В Университете демонов отцы-демоны читали специальный курс по уверткам человека, но этот курс был факультативным, и в то время Аззи решил, что на него ходить не стоит. Тогда ему казалась куда более интересной фальшивая диалектика.

Аззи сразу же заметил приближавшуюся санитарную повозку из северной преисподней, украшенную знакомыми алыми и ядовито-зелеными полосами. Повозка остановилась в нескольких ярдах поодаль, и из нее вышел медик — демон со свиным рылом и глазами-крестиками. Он ничем не походил на Аззи, у которого была лисья морда, рыжие волосы, острые уши торчком и глаза поразительной голубизны. Те, кто ничего не имеет против демонов, считали Аззи почти красавцем.

— Это тот самый парень?

— Тот самый, — подтвердил Аззи.

— Прежде чем вы начнете со мной процедуры, — сказал Скривнер, — я хотел бы только узнать…

Демон-медик со свиным рылом протянул руку и поставил пятно на лбу Скривнера. Тот сразу замолчал, а его взгляд стал совершенно бессмысленным.

— Что ты сделал? — спросил Аззи.

— Переключил на холостые обороты, — ответил медик. — Теперь пора его переправлять.

Аззи оставалось только надеяться, что со Скривнером все будет в порядке: если демон пачкает твою голову, то хорошего ждать не приходится.

— А куда переправлять, ты знаешь? — забеспокоился Аззи.

Демон-медик расстегнул рубашку Скривнера и кивнул Аззи: на груди человека красными чернилами были вытатуированы его имя и адрес.

— Это дьявольская регистрационная отметка, — объяснил демон-медик.

— Ты сотрешь ее перед отправкой?

— Не бойся, он ее не увидит. Татуировку можем прочесть только мы… Ты переправляешься с ним?

— Спасибо, я своим ходом, — ответил Аззи. — Только дай мне взглянуть еще разок на адрес. Все в порядке, запомнил.

— До встречи, Том, — сказал Аззи человеку с бессмысленным взглядом.

Глава 3

Вот так Томаса Скривнера возвратили домой. К счастью, демону-медику удалось доставить душу Скривнера на Землю прежде, чем его телу были нанесены серьезные повреждения. Тело Скривнера купил врач: в момент воскрешения он как раз собирался сделать глубокий разрез на шее покойника, дабы продемонстрировать студентам кровеносную систему в натуре. Но стоило врачу поднять скальпель, как Скривнер, открыв глаза, промолвил: «Доброе утро, доктор Моро» — и тут же потерял сознание.

Моро засвидетельствовал, что Скривнер жив, и потребовал от вдовы компенсации. Вдова с неохотой возвратила деньги. Ее брак со Скривнером был не слишком удачным.

Аззи добрался до Земли другим путем. Ему очень не хотелось путешествовать вместе со Скривнером в колеснице вампиров, которая провоняла гнилью так, что поездка в ней являлась испытанием даже для сверхъестественных созданий.

Аззи прибыл сразу же после воскрешения Скривнера. Его никто не заметил, потому что на нем был амулет невидимки.

Невидимый для всех, кроме имевших второе зрение, Аззи присоединился к процессии, которая сопровождала Скривнера домой. Добропорядочные жители деревни, все простые крестьяне, объявили воскрешение Скривнера чудом. Только Мило, жена Скривнера, не уставала бормотать про себя: «Я знала, что этот негодяй только притворяется!»

Воспользовавшись тем, что его никто не видит, Аззи обследовал дом Скривнера, где ему предстояло жить до истечения срока подачи жалоб. Похоже, речь шла о нескольких днях. Дом оказался большим, с несколькими комнатами на каждом этаже и с роскошным сырым подвалом.

Конечно, Аззи устроился в подвале, самом подходящем для демонов месте. Он принес с собой несколько свитков для развлечения и мешок протухших кошачьих голов, чтобы было чем перекусить.

Аззи надеялся, что в подвале никто не нарушит его покой, но неприятности начались в первый же день. Сначала в погреб за продуктами спустилась жена Скривнера — высокая, широкоплечая и толстозадая крестьянка. Потом появился старший сын Ганс, нескладный деревенский увалень; он искал горшок с медом. Как только ушел Ганс, появилась служанка Лотта, которой понадобилось отобрать несколько картофелин прошлогоднего урожая.

Из-за всех этих нежданных визитеров Аззи почти не удалось отдохнуть. Утром он пошел взглянуть на Скривнера. По всем признакам воскресший начал поправляться. Он уже сидел за столом, пил отвар из трав, спорил с женой и ругал детей.

Потребуется еще денек, решил Аззи, чтобы Скривнер совсем пришел в себя, и тогда можно будет заняться более интересными делами.

Две хозяйские собаки почувствовали Аззи и шарахались в сторону каждый раз, когда он проходил мимо. Этого и следовало ожидать. Но то, что случилось чуть позже, совсем не входило в планы демона.

В ту ночь Аззи устроился спать в самом сыром месте погреба, где была свалена наполовину сгнившая репа и где он соорудил себе прелестное зловонное гнездышко.

Демона разбудил свет: оказалось, в подвале горит свеча. Кто-то стоял со свечой в руке и смотрел на него. Ребенок. Это уж слишком!

Аззи вскочил было на ноги, но тут же снова рухнул наземь. Кто-то веревкой привязал его за лодыжку!

Аззи инстинктивно встал на дыбы. Ребенок! Маленькая толстощекая девчонка лет семи с волосами соломенного цвета. Как-то ей удалось увидеть демона; больше того, она заманила его в ловушку.

Аззи выпрямился во весь рост, решив, что лучше всего сразу напугать ребенка. Он попытался было угрожающе нависнуть над девчонкой, но странная сверкающая веревка, привязанная одним концом к балке, потащила его назад, и он снова упал.

Девчонка рассмеялась, а Аззи содрогнулся: ничто не вызывает у демонов такого отвращения, как смех невинного младенца.

— Эй, девочка! — окликнул обидчицу Аззи. — Ты меня видишь?

— Конечно, вижу, — ответила она. — Ты похож на старую противную лису.

Аззи быстро взглянул на крошечный циферблат амулета-невидимки. Случилось то, чего он и опасался: стрелка показывала, что запас энергии почти иссяк! Какие же идиоты сидят в отделе снабжения! Конечно, и он виноват, надо было самому заранее проверить амулет.

Кажется, он влип в довольно неприятную историю. Но не бывает таких положений, из которых демон не смог бы выкрутиться.

— Наверное, не очень уж противную, а, курносая? — просюсюкал Аззи, вспомнив обычное ласковое обращение демонов-родителей к своим детям. — Очень приятно с тобой познакомиться. Пожалуйста, развяжи эту веревку, и я дам тебе целый мешок конфет.

— Ты мне не нравишься, — возразила девочка. — Ты плохой. Я тебя не развяжу, а позову лучше священника.

Девочка не сводила с Аззи обвиняющего взгляда. Аззи понял, что, если он вообще хочет выбраться из этой неприятной истории, ему придется прибегнуть к хитрости.

— Девочка, скажи, пожалуйста, — начал Аззи, — где ты взяла эту веревку?

— Я нашла ее в церковной кладовке. Веревка лежала на столе, а еще там было много разных костей.

Святые мощи! Значит, это не простая веревка, а ловушка душ!.. Лучшие ловушки душ делали из веревок, которыми подпоясывались святые. Получалось, что выбраться из этого капкана будет нелегко.

— Послушай, девочка. Я здесь только для того, чтобы присматривать за твоим отцом. Ты же знаешь, с ним были разные неприятности: он умер, потом снова ожил и все такое прочее. Ты же хорошая, послушная девочка, будь умницей и развяжи веревку.

— Нет, — ответила она так непреклонно, как это иногда умеют делать маленькие девочки, да и некоторые большие тоже.

— Проклятье, — пробормотал Аззи.

Он еще раз безуспешно попытался высвободить ногу из ловушки душ, которая имела неприятное свойство затягиваться все сильнее после каждой такой попытки.

— Слушай, девочка, повеселились и хватит, теперь пора меня развязать.

— Не называй меня девочкой. Меня зовут Бриджит, и я все знаю про тебя и про всех вас. Нам священник рассказывал. Ты ведь злой дух?

— Ничего подобного! — воскликнул Аззи. — Я, скорее, добрый дух, в крайнем случае — нейтральный. Меня послали сюда, чтобы помочь твоему отцу побыстрее поправиться. Сейчас я должен присматривать за ним, а потом уйду и буду помогать другим.

— Ах так, — протянула Бриджит и задумалась, потом продолжила: — Ты ужасно похож на демона.

— Внешность может быть обманчивой, — сказал Аззи. — Отпусти меня! Я должен ухаживать за твоим отцом!

— А что ты мне за это дашь? — спросила Бриджит.

— Игрушки, — нашелся Аззи. — Я дам тебе столько игрушек, сколько ты в жизни не видела.

— Ладно, — согласилась девочка. — А еще мне нужны новые платья.

— Получишь целый гардероб. Только отпусти!

Бриджит подошла ближе и грязным пальчиком взялась было за узел, но остановилась.

— А если я тебя отпущу, ты будешь приходить и играть со мной, когда я тебя позову?

— Нет, это уж слишком. У меня хватает своих забот. Я не могу быть на побегушках у маленькой деревенской грязнули.

— Ладно, тогда обещай, что исполнишь три любых моих желания, когда бы я ни попросила.

Аззи заколебался. С этим исполнением желаний нетрудно нажить крупные неприятности. Такие обещания демон обязан выполнять, а с человеческими желаниями это всегда непросто. Люди так экстравагантны!

— Ладно, — сдался он, — одно желание я исполню. Если оно будет разумным.

— Так и быть, согласна, — сказала Бриджит. — Но не слишком разумным, хорошо?

— Хорошо! Развяжи меня!

Бриджит развязала узел.

Аззи потер лодыжку, потом порылся в мешке, нашел запасную батарейку для своего амулета-невидимки, вставил ее — и тут же исчез.

— Не забудь, ты обещал! — крикнула Бриджит.

Аззи знал, что не забудет, даже если очень захочет. Обещания сверхъестественных созданий людям регистрировались в Бюро равновесия, которым руководила сама Ананке. Стоило демону сделать вид, что он забыл о своем обещании, как силы необходимости быстро и болезненно напоминали ему об этом.

Скривнер явно не терпел каких-либо неудобств. Он уплетал за обе щеки кашу из огромной миски, одновременно отдавая приказы работникам и жене.

Аззи был в восторге. Наступало время заняться своими делами.

Глава 4

Аззи страшно радовался свободе, возможности снова постранствовать по зеленой Земле. Он до глубины души ненавидел преисподнюю с ее удручающим однообразием: ужасно устаешь от этого смертельно скучного каждодневного поджаривания грешников. Аззи был энергичным, предприимчивым и инициативным демоном, агентом зла; несмотря на некоторую внешнюю фривольность, он относился к своим адским обязанностям весьма серьезно.

Распрощавшись с деревней Скривнеров, Аззи решил прежде всего сориентироваться. Местность была ему незнакома. Последний раз Аззи посетил Землю во времена расцвета Римской империи; он даже присутствовал на одном из знаменитых пиров Калигулы.

Аззи пролетал над страной, которая раньше называлась Галлией. От всяких неожиданностей демона страховал амулет-невидимка. В известной мере амулет придавал владельцу и свойство неосязаемости, что оказалось как нельзя более кстати, когда демону пришлось пролетать сквозь большую стаю лебедей-трубачей.

Куда ни посмотри, под Аззи расстилались одни леса. Та деревня была лишь точкой в огромном лесу, который покрывал всю Европу и тянулся от страны скифов до Испании. К счастью, Аззи заметил внизу пересекавшую лес грязную тропинку и полетел вдоль нее на высоте примерно пятьсот футов. Тропинке, казалось, не будет конца; все же спустя какое-то время она влилась в настоящую мощеную дорогу, проложенную еще римлянами.

Аззи встретилась группа всадников, вместе с которыми демон долетел до какого-то более или менее большого города. Потом он узнал, что этот город называется Труа и входит в королевство франков — огромных, вооруженных железными мечами варваров, которые, воспользовавшись распадом Римской империи, захватили Галлию, да и не только ее.

Над городом Аззи полетел медленнее и на небольшой высоте. Здесь было множество скромных домиков, среди которых изредка попадались дворцы вельмож и сановников церкви. На самой окраине города расположилась ярмарка — Аззи пролетел над яркими палатками и флажками. Ему понравилась ярмарочная суета, и он решил здесь задержаться.

Аззи спустился на землю и принял одно из своих стандартных обличий — добродушного лысеющего толстяка с горящими глазами. Вот только свойственная обличью одежда — тога — показалась Аззи слишком старомодной. Поэтому в первой попавшейся палатке он купил домотканый плащ; в плаще демон выглядел почти так же, как все люди.

Все еще немного сбитый с толку Аззи не торопясь прогуливался по ярмарке, присматриваясь к окружению. Здесь было несколько деревянных зданий и множество палаток, разбитых прямо на поле. Продавали на ярмарке все что угодно: оружие, одежду, скотину и другую живность, еду, рабочий инструмент, пряности…

— Эй! Господин, подожди!

Аззи обернулся. Действительно, ему кивала какая-то старая карга. Она сидела перед небольшой черной палаткой, расписанной золотыми каббалистическими знаками. Темнокожая старуха, видно, была из цыганок или арабов.

— Ты звала меня?

— Да, господин, — ответила старуха с отвратительнейшим североафриканским акцентом. — Войди в палатку.

Возможно, любой человек, окажись он на месте Аззи, проявил бы большую осторожность, так как никогда нельзя угадать, что может случиться в черной палатке с каббалистическими знаками. Но для Аззи эта палатка оказалась первой знакомой вещью, которую он увидел на Земле.

Дело в том, что среди демонов есть целые племена которые скитаются по преддверию ада и живут в черных палатках, а Аззи, хотя и был по отцу ханаанитом, имел кое-какие родственные связи и со странствующими демонами.

Изнутри палатка была увешана коврами с затейливыми рисунками. На стенах висели изящно расписанные оловянные масляные лампы, а под ними было разбросано множество расшитых подушек. В глубине палатки стоял низкий жертвенник со столиком для жертвоприношений, а над ним возвышалась выполненная в греческом стиле статуя прекрасного молодого человека с лавровым венком на голове.

Аззи сразу узнал юношу.

— Значит, Гермес в конце концов оказался здесь, — заметил он.

— Я его жрица, — произнесла старая карга.

— А у меня было такое впечатление, что мы находимся в христианской стране, где поклонение древним богам строго наказывается, — сказал Аззи.

— Ты говоришь правильно, — кивнула старуха. И добавила: — Древние боги мертвы, но и не совсем мертвы, потому что они воскресли и приняли другой облик. Гермес, например, стал Гермесом Трисмегистусом — покровителем алхимиков. Поклонение ему не поощряется, но и не запрещается.

— Отличная новость, — сказал Аззи. — Но все же зачем ты позвала меня?

— Господин, ты ведь демон? — осведомилась жрица.

— Да. А как ты узнала?

— В твоих манерах чувствуется что-то благородное и зловещее. На твоем лице отражаются тягостные раздумья и неумолимое зло. Тебя нетрудно заметить в толпе, как бы велика она ни была.

Конечно, Аззи знал, что чувства у цыган обострены, они видят то, чего другие люди совсем не замечают, и облекают это в словесную форму, чтобы польстить своему клиенту. Тем не менее он полез в карман, достал золотой денье и бросил его старухе.

— Возьми в награду за твой льстивый язык. Все же что тебе нужно от меня?

— Мой хозяин желает поговорить с тобой.

— Хорошо, — согласился Аззи: он давно не болтал с древними богами. — Где твой хозяин?

Старая карга опустилась на колени перед жертвенником и что-то пробормотала. Через мгновение белый мрамор изнутри наполнился розовым сиянием. Статуя ожила, потянулась, сошла с пьедестала и села рядом с Аззи.

Старухе Гермес сказал:

— Найди нам что-нибудь выпить.

Старая жрица ушла, и Гермес обратился к демону:

— Что ж, Аззи, много воды утекло.

— Очень много, — согласился Аззи. — Рад снова видеть тебя, Гермес. Меня не было на Земле, когда христианство одолело язычников, — был по горло занят другими делами, ты понимаешь, — но я выражаю свое искреннее соболезнование.

— Спасибо, — сказал Гермес, — хотя, в сущности, мы ничего не потеряли. Мы, боги, постоянно заняты, все до единого. Мы развиваемся, совершенствуемся и иногда занимаем почетные места в обоих лагерях — и у святых, и у демонов. Перед нами открываются чудесные перспективы. Можно долго говорить о нашем своеобразном промежуточном статусе.

— Рад слышать, — сказал Аззи. — Почему-то при мысли о безработном боге становится грустно.

— О нас можешь не беспокоиться. Я приказал своей жрице Айссе позвать тебя, потому что, по ее словам, у тебя был потерянный вид. Я подумал, что могу чем-нибудь помочь.

— Очень любезно с твоей стороны, — ответил Аззи. — Введи меня, пожалуйста, в курс земных дел. Что здесь случилось со времен Калигулы?

— Что ж, в двух словах дело было так. Римскую империю погубили вторжения варваров и отравление свинцом. Теперь варвары повсюду. Они именуют себя франками, саксами и вестготами и создали империю, которую называют Священной Римской империей.

— Священной? — переспросил Аззи.

— Так они ее называют. Не знаю почему.

— Но все же как погибла настоящая Римская империя?

— Про это ты можешь прочесть в любой книге по истории, — ответил Гермес. — Пока что поверь мне на слово: империя пала, и это было концом классической цивилизации. Время, в котором мы живем сейчас, называется — вернее, будет называться вскоре после того, как закончится, — средневековьем. Появись ты на Земле чуть раньше, застал бы смутные времена. Тогда у нас было весело, уверяю тебя! Но и сегодня тоже неплохо.

— Какой сейчас год? — спросил Аззи.

— Тысячный, — ответил Гермес.

— Тысячный!..

— Да.

— Значит, скоро будет состязание?

— Правильно, Аззи. Приближается время, когда силы Света и силы Тьмы вступят в великое состязание, а победитель будет определять сущность — добрую или злую — человеческих судеб в следующем тысячелетии. Что ты собираешься делать?

— Я? — удивился Аззи. — А что я могу делать?

— Ты тоже можешь принять участие в состязании.

Аззи отрицательно покачал головой:

— Представители сил Тьмы выбираются на Верховном совете Высших сил Зла, а Высшие силы всегда подыгрывают своим любимчикам, и в результате на состязания отправляются только их друзья. Мне на Верховном совете ничего не светит.

— Так было раньше, — сказал Гермес. — Но я слышал, что реформы не обошли стороной и ад. На силы Зла жестоко давят силы Света. В семейственности нет ничего плохого, но, если хочешь добиться своего, теперь недостаточно иметь родственника в Верховном совете. Насколько я понимаю, участниками состязания должны стать самые достойные.

— Достойные! Это что-то новенькое!.. Даже если и так, все равно я ничего не умею.

— Не будь капитулянтом, как многие другие молодые демоны, — строго произнес Гермес. — Почти все они — бездельники и в своей бессмертной жизни выбирают самый легкий путь: им ничего не нужно, только валяться круглыми сутками, глотать наркотики и рассказывать друг другу всякие небылицы. Но ты, Аззи, ты совсем не такой. Ты умен, инициативен, у тебя есть принципы. Сделай же что-нибудь! Ты в самом деле можешь победить.

— Но я не знаю, что делать, — возразил Аззи. — Да если бы и знал, все равно у меня нет денег.

— Ты заплатил старухе, — напомнил ему Гермес.

— Это призрачное золото. Через день-два оно исчезнет. Если я хочу принять участие в состязании, мне нужны настоящие деньги.

— Я знаю, где их взять, — сказал Гермес.

— Где? Сколько драконов я должен победить, чтобы добраться до них?

— Никаких драконов. Тебе нужно будет всего лишь перехитрить других игроков в большой игре в покер в День основателя.

— Покер! — прошептал Аззи. — Моя страсть!..

— Игра состоится через три дня на одном кладбище в Риме. Но на этот раз ты должен платить честно, не призрачным золотом, иначе ты еще на несколько сотен лет вернешься в преисподнюю. В сущности, — продолжал Гермес, — тебе нужно то, что игроки последующих поколений назовут эйджем.

— Эйдж? Что это такое?

— Любой прием, который поможет тебе выиграть.

— В такой игре всегда участвуют наблюдатели — они следят, чтобы не было мошенничества.

— Ты прав. Но ни в аду, ни на небесах нет закона, запрещающего талисман удачи.

— Это такая редкость? Если бы у меня был талисман удачи…

— Я могу сказать тебе, где найти его. Но для этого тебе придется преодолеть не одно препятствие.

— Так скажи, Гермес!

— В моих ночных скитаниях по городу Труа и его окрестностям, — промолвил Гермес, — к западу от города, на опушке леса я заметил место, где растет небольшой оранжевый цветок. Местные жители ничего не знают о нем, а между тем это настоящий спекулум — цветок-зеркало, который растет только рядом с феликситом.

— Значит, где-то здесь есть феликсит? — воскликнул пораженный донельзя Аззи.

— Ты должен найти его сам, — ответил Гермес. — Но я вижу добрые предзнаменования.

Глава 5

Аззи поблагодарил Гермеса и покинул черную палатку. Он пересек болотистый луг и направился к окружавшему город лесу. Там Аззи нашел редкий цветок — небольшой и совсем неприметный. Аззи понюхал цветок (аромат спекулума восхитителен), потом опустился на колени и приложил ухо к земле. Обладая необычайно острым слухом, он понял, что под землей что-то происходит: отчетливо слышались шорохи и удары, шорохи и удары.

Ну конечно, это был гном, потому что только гном может издавать такие звуки, киркой и лопатой прокладывая туннель. Гномы хорошо понимают, что этими звуками выдают себя, но ничего не могут поделать: чтобы жить, гном должен копать.

Аззи топнул ногой о землю и провалился в подземелье. Такимталантом обладают почти все европейские и арабские демоны. Для них жить под землей так же естественно, как для человека — на земле. Демоны чувствуют себя под землей почти так же, как хороший пловец под водой; впрочем, они все же предпочитают бродить по туннелям.

Под землей было прохладно. Отсутствие света не мешало Аззи отчетливо видеть все происходящее; возможно, демон улавливал неяркие инфракрасные лучи. Обстановка здесь оказалась довольно приятной. Ближе к поверхности кроты, землеройки и другие живые существа рыли норы там, где почва была более податливой.

В конце концов Аззи добрался до большой подземной пещеры.

Тускло светились фосфоресцирующие камни, а в противоположном конце пещеры Аззи заметил единственного гнома североевропейской разновидности, одетого в хорошо пошитый красно-зеленый костюм из кротовой шкуры и крошечные ботфорты из кожи геккона; на голове у гнома была шапочка из мышиного меха.

— Привет, гном, — сказал Аззи, выпрямившись настолько, насколько позволяли каменные своды пещеры, — чтобы можно было угрожающе нависнуть над гномом и произвести на того должное впечатление.

— Привет, демон, — отозвался гном: по его голосу нетрудно было догадаться, что встреча с демоном не доставляет ему особого удовольствия. — Прогуливаешься, да?

— Можно и так сказать, — уклонился Аззи от прямого ответа. — А ты что здесь делаешь?

— Да просто проходил мимо, — соврал гном. — Вообще-то я направляюсь на вечеринку на Антибы.

— Ты не врешь? — засомневался Аззи.

— Не вру.

— Тогда зачем же ты здесь копаешь?

— Я? Копаю? Не может быть!

— А что же ты делаешь киркой, которая у тебя в руке?

Гном посмотрел вниз и, казалось был очень удивлен тем, что в его руке и в самом деле оказалась кирка.

— Просто решил здесь немного прибрать, — и он попытался сгрести несколько камней в кучку, но это у него получилось плохо, потому что кирка совсем не предназначена для такой работы.

— Прибрать? — возмутился Аззи. — Послушай, дефективный, за кого ты меня принимаешь? И вообще, кто ты такой?

— Меня зовут Рогнир, я из рода гномов Ролфингов из Упсалы. Уборка земли может показаться тебе нелепым занятием, но для гномов это самая естественная работа, потому что гномы любят, чтобы все оставалось как есть.

— Честно говоря, — сказал Аззи, — в твоих словах я не вижу ни малейшего смысла.

— Это потому что я нервничаю, — объяснил Рогнир. — А вообще, обычно я говорю очень понятно.

— Так говори понятно и сейчас. Не дрожи, я не собиралось причинить тебе зло.

Гном согласно кивнул, однако по его виду никак нельзя было сказать, что он поверил Аззи. Рогнир подозрительно относился к демонам, и его можно понять. В царстве духов случается много разных конфликтов, о которых человек даже и не подозревает, потому что там никогда не было своего Гомера или Вергилия.

Недавно между гномами и демонами разгорелся довольно острый территориальный спор. Несмотря на свое происхождение — а их предками, как известно, были падшие создания Света, — демоны постоянно претендовали на подземелье. Им очень нравилось подземелье — с пещерами, трясинами, пустотами, спусками, глубокими колодцами и туннелями, поражающими своей необычной красотой, которая так хорошо согласуется с поэтической, но мрачноватой натурой демонов. Гномы же утверждали, что подземелье должно принадлежать им; они считали себя его детьми, созданными из хаотично пляшущих языков пламени в самом центре первичного огня.

Конечно, это были лишь романтические фантазии. Истинная история гномов очень интересна: к сожалению для нее здесь нет ни места, ни времени. Для нас важнее странная сила, которой обладают фантазии: удивительно, насколько упрямо любое создание цепляется за какую-нибудь им же придуманную идею. Вот и гномы отстаивали свое право разгуливать под землей как им заблагорассудится, без всяких ограничений и запретов. Это, однако, никак не устраивало демонов. Демоны предпочитали безраздельно владеть территорией. Они любили бродить в одиночестве, а все другие создания обычно спешили убраться с их пути. Все, но только не гномы, отряды гномов с развевающимися белыми бакенбардами, с лопатами и кирками наготове маршировали по подземным туннелям, стучали и пели (все гномы — отличные певцы) и часто проходили строем прямо сквозь совет демонов, потому что демоны очень любили устраивать совещания по любому пункту своей доктрины, хотя голоса ораторов на таких совещаниях очень редко слышат те, кто располагает действительной властью.

Как бы там ни было, демонам очень не нравилось, когда их беспокоили во время совета. Гномы же обладали прямо-таки сверхъестественной способностью копать именно там и тогда, где и когда сидит погруженный в свои мысли демон, неподвижный, будто базальтовая скала, прижав ладони к ушам, — словом, точно так, как он изображен на некоторых высеченных из камня семейных портретах на башнях собора Парижской богоматери. Демоны чувствовали, что гномы понемногу вытесняют их из подземелья. Надо сказать, что войны часто начинались и из-за менее серьезных конфликтов.

— Уверен, — произнес Аззи, — что наши племена в настоящее время находятся в состоянии мира. В любом случае я пришел сюда за тем, что тебя совершенно не интересует, поскольку это не драгоценные камни.

— Что же ты ищешь? — спросил Рогнир.

— Феликсит, — ответил Аззи.

В те времена талисманы и амулеты еще обладали огромной силой. Тогда талисманов было очень много, хотя гномы старались прятать их в потайных местах, дабы уберечь от драконов. Впрочем, большого успеха в этом они не добились, потому что драконы знали: где гномы, там и золото. Гномы и драконы неотделимы друг от друга, как лиса от цыплят, селедка от сметаны, хорошее от плохого, память от сожаления.

Чтобы извлечь талисман удачи — феликсит — из недр земли, гномам приходилось изрядно потрудиться. Феликсит встречается, правда, в небольших количествах, только в пластах нептунова базальта, очень древней и самой твердой породы.

Этот камень доброго предзнаменования был широко распространен в те далекие времена, когда все создания были счастливее, лучше, правдивее, честнее — словом, в Золотой век, закончившийся как раз перед тем, как на сцену вышел человек. Иногда говорят, что феликсит был заложен в горные породы древними богами, которые правили Землей давным-давно, так давно, что ни одна вещь еще не имела своего названия. Но даже и тогда феликсит был самым редким минералом в мире. Крохотный кусочек феликсита передавал его владельцу свою карму счастья и радости, тем самым предопределяя благоприятный исход любого дела, за которое брался владелец талисмана. Поэтому, гоняясь за феликситом, люди нередко убивали друг друга.

Одно можно сказать наверняка: если хочешь заполучить магический талисман удачи, нужно или украсть его (что довольно сложно, поскольку настоящий талисман удачи верен своему хозяину и, следовательно, обладает немалой способностью сопротивляться кражам), или найти в недрах земли жилу и самому добыть феликсит. Можно подумать, что все природные запасы феликсита давно исчерпаны, так как гномы ищут его под землей столько же, сколько на поверхности той же земли существует человечество, но это ошибка. Феликсит приносит удачу не только людям — даже сама земля ощущает его благословение и поэтому время от времени, так сказать, в экстазе, производит минерал. К сожалению, всегда в очень небольшом количестве.

— Феликсит! — воскликнул Рогнир и попытался усмехнуться. Впрочем, попытка получилась неудачной и усмешка выглядела не очень убедительной. — А почему ты решил, что здесь есть феликсит?

— Одна мышка подсказала, — ответил Аззи, тонко намекнув на прежнее занятие Гермеса, который когда-то был мышиным богом: позднее эта должность, как и прежние должности всех других олимпийских богов, была упразднена.

Рогнир намека не понял.

— Феликсита здесь совсем нет, — сказал гном. — Все запасы истощились давным-давно.

— Тогда совершенно непонятно, что ты здесь делаешь.

— Я? Я просто решил сократить путь. Так получилось, что вот это место находится как раз на великом подземном пути от Багдада до Лондона.

— Раз это великий путь, — подхватил Аззи, — ты, наверное, не будешь возражать, если я осмотрю его?

— Почему я должен возражать? Грязи тут хватит на всех.

— Метко замечено, — согласился Аззи и принялся водить носом.

Скоро его лисий нос уловил тончайший запах, который однажды, не очень давно, Аззи уже чувствовал; тогда этот едва уловимый аромат ассоциировался еще с чем-то, возможно, каким-то образом и с феликситом. (Демоны имеют очень острое обоняние, чтобы служба в преисподней казалась им еще более тягостной.) Фыркая, как лиса, Аззи взял след и принялся рыскать по пещере. Скоро тонкий запах привел его прямо к сшитому из кожи лемура мешку, который покоился на ботфортах Рогнира.

— Не возражаешь, если я загляну вот сюда? — спросил Аззи, показывая на мешок.

Рогнир очень даже возражал, но в равных условиях гномы не конкуренты демонам, поэтому он решил пусть на этот раз восторжествует благоразумие, а доблесть может катиться ко всем чертям.

— Пожалуйста!

Аззи вытряхнул содержимое мешка. Он сразу отбросил рубины, которые Рогнир нашел в Бирме, не обратил ни малейшего внимания на колумбийские изумруды, отшвырнул южноафриканские алмазы вместе с их будущей зловещей историей и поднял небольшой розовый цилиндрический камушек.

— Насколько я понимаю в камнях, этот цилиндрик похож на феликсит, — промолвил он. — Ты не против, если я его у тебя на время одолжу?

Рогнир лишь пожал плечами, поскольку он все равно ничего не мог поделать.

— Только обязательно верни.

— Можешь не беспокоиться, — заверил гнома Аззи и уже было повернулся, чтобы уйти, но на глаза ему попались разбросанные на земле драгоценные камни.

— Послушай, Рогнир, — обратился Аззи к гному, — ты, кажется, неплохой гном. Что, если мы с тобой заключим выгодную сделку?

— Что ты имеешь в виду?

— Есть у меня наверху одно дело. Пока что я не вправе долго распространяться на эту тему, но мое дело связано с приближающимися торжествами в честь тысячелетнего юбилея. Мне нужны феликсит и твои камни, потому что без денег демон не может сделать ровным счетом ничего. Если я получу все, что должны мне дать Высшие силы Зла, я верну тебе в десять раз больше.

— Но я хотел отнести их домой и сложить в мою кучу самоцветов, — возразил Рогнир. Он нагнулся и стал подбирать свои камни.

— Надо думать, у тебя их уже изрядная куча, не так ли?

— Да, не стыдно показать, — ответил Рогнир с самодовольством гнома, коллекция самоцветов которого может сравниться с лучшими коллекциями других гномов.

— Тогда почему бы тебе не оставить эти камни мне? Твоя куча и без того достаточно велика.

— Но это совсем не значит, что я не хочу, чтобы она была еще больше!

— Конечно, не значит. Вот только если ты бросишь эти камни в свою кучу, твои деньги не будут работать на тебя. А если ты вложишь их в мое дело, они начнут работать, приносить прибыль.

— Деньги будут работать на меня? Какая смешная мысль! Мне и в голову никогда не приходило, что деньги должны работать.

— Эта мысль из будущего, и она несет в себе очень глубокий смысл. Почему деньги не должны работать? Все остальное ведь должно.

— Звучит убедительно, — согласился Рогнир. — Но какие у меня гарантии, что ты сдержишь обещание? Если я соглашусь на твое предложение, то у меня будет только твое слово, что предложение стоящее, а если не соглашусь, то у меня все же останутся все мои самоцветы.

— Я могу сделать так, что ты не откажешься от предложения, — сказал Аззи, — В нарушение всех обычных правил банковских операций я собираюсь выплатить тебе прибыль авансом.

— Мою прибыль? Но я еще ничего не вложил в твое дело.

— Это я знаю. Итак, в качестве стимула я собираюсь выплатить тебе проценты, которые ты заработаешь через год после того, как вложишь средства в мое дело.

— И что я должен сделать?

— Всего лишь подставить ладони.

— Ну хорошо, — сказал Рогнир, который, как и все гномы, не мог устоять перед соблазном получить прибыль.

— Получай, — и Аззи вручил Рогниру два алмаза из тех, что поменьше, один рубин с крохотной трещинкой и три идеальных изумруда.

Рогнир взял камни и в недоумении уставился на них:

— Разве это не мои камни?

— Конечно! Эти камни — твоя прибыль!

— Но они были моими с самого начала!

— Знаю. А потом ты дал мне их взаймы.

— Я дал? Что-то не припомню.

— Ну как же! Ты ведь согласился взять прибыль, когда я тебе ее предложил?

— Конечно. Кто же отказывается от прибыли?

— Ты поступил совершенно правильно. Но это была прибыль от тех камней, которые ты дал мне взаймы, чтобы я мог извлечь из них доход. Теперь несколько камней уже вернулись к тебе. Но я еще должен тебе и те камни, которые только что вернул, и все другие. Это оборотный капитал. Через год ты получишь назад все свои камни. А прибыль ты получил уже сейчас!

— Что-то я не уверен… — заколебался Рогнир.

— Поверь мне, — сказал Аззи, — ты очень мудро разместил свой капитал. С тобой работать — одно удовольствие.

— Подожди минутку!

Но Аззи быстро сгреб все оставшиеся драгоценные камни и ушел в наземный мир, не забыв предварительно прихватить и кусочек феликсита. Конечно, демоны умеют вовремя исчезать, поэтому их действия часто не лишены театральности.

Глава 6

Аззи давно не бывал в Риме. Демоны очень любили этот город, и у них уже вошло в привычку устраивать сюда экскурсии — иногда индивидуальные, а чаще групповые.

В группу экскурсантов обычно входили сотни демонов. Они путешествовали вместе с демоницами и демонятами непременно в сопровождении демона-гида, который рассказывал о событиях, происшедших в том или ином месте. А посмотреть в Риме было на что.

Первые места в списке достопримечательностей занимали римские кладбища. Очень увлекательным для демонов занятием было чтение надписей на надгробиях; кроме того, кладбища с их высокими темными кипарисами и древними, покрытыми мхами надгробными памятниками служили отличным прибежищем для меланхоличных демонов, склонных к размышлениям. Наконец, в те времена Рим был восхитителен в том смысле, что здесь то выбирали, то отлучали от церкви очередного папу и вообще поступали так, чтобы дела шли как можно хуже.

Во время визита Аззи Рим представлял особый интерес еще и потому, что тогда шел тысячный год христианской эры. Императором Священной Римской империи был Оттон III, и конфликты между его германскими сторонниками и итальянцами, поддерживавшими местных кандидатов, не угасали. Римские патриции регулярно брали оружие в руки и восставали против Оттона, так что в городе не прекращались беспорядки и вооруженные стычки. Выходить на улицу после наступления темноты было небезопасно; впрочем, и днем тоже. По улицам бродили банды наемников, не признающих никаких законов, и горе мужчине или женщине, если те попадались им в руки.

Аззи подлетел к городу в сумерки, когда приближался закат и солнце уже опускалось в Адриатическое море, ярко освещая стены храмов и башен Рима, тогда как терракотовые крыши уже окрасились в темные вечерние тона. Миновав узкие кривые улочки, Аззи спустился пониже над Форумом и Колизеем, чтобы насладиться величественным зрелищем. Потом он снова набрал высоту и спланировал к Палатину.

Здесь, на Палатине, было особенное кладбище Нарбоцци; именно на этом кладбище с незапамятных времен демоны устраивали свои ежегодные турниры по покеру. Если ничто не помешает, игра должна была состояться и в этом году.

Кладбище Нарбоцци, занимавшее не один гектар холмистого северного склона Палатина, было усеяно мраморными саркофагами, каменными крестами, семейными склепами. Аззи бродил по заросшим высокой травой дорожкам, которые теперь, когда солнце почти совсем село, он видел намного лучше — демоны вообще видят лучше в привычных условиях, то есть ночью. Поскольку кладбище было очень большим, Аззи испугался, что он никогда не найдет то место, где надлежало состояться турниру. Оставалось только надеяться на лучшее — ведь с ним был его талисман удачи, феликсит Рогнира, надежно завернутый в пергамент с символом царя Соломона. В кармане Аззи были и драгоценные камни Рогнира, его ставка в будущей игре.

Аззи ускорил шаги. Скоро вечерние сумерки сменила настоящая ночь, а на небе появился серп луны и засверкала звезда Сириус в созвездии Большого Пса, что всегда было хорошим предзнаменованием для демонов.

На кладбище звенели цикады, в соседних болотах квакали лягушки. Аззи испугался, уж не попал ли он не на то кладбище, ведь Риму в те времена принадлежал мировой рекорд по числу кладбищ, представлявших интерес для антикваров. Проверять все кладбища подряд — на это не хватило бы и года, к тому же у Аззи не было даже полного списка римских кладбищ.

Аззи уже начал было ругать себя за неподготовленность — конечно, следовало сначала связаться с Комитетом по сверхъестественным соглашениям, там узнать точное место, где состоится игра, — как вдруг услышал звуки, которые вряд ли мог издавать человек. Вскоре выяснилось, что это смех и доносится он с восточной стороны Нарбоцци, которую в древности называли «проклятой».

Когда Аззи подошел ближе, то смог разобрать богохульные ругательства и громоподобный хохот Ньюзейота, одного из самых важных господ среди демонов; его голос нельзя было спутать ни с каким другим.

Аззи быстро подлетел к источнику знакомых звуков. Демоны расположились в небольшом углублении между огромным мраморным саркофагом Ромула и менее древней гробницей Помпея, в роще, окруженной высокими падубами. Они провели здесь всего несколько часов, но успели, как и следовало ожидать от большой компании демонов, привести в беспорядок и загрязнить все вокруг. В качестве освежающего напитка в огромных бочках был выставлен ихор, там и тут горели костры, и демоны с кулинарными наклонностями поджаривали над раскаленными углями куски людей разных рас и национальностей. Скоро Аззи уже радостно приветствовали другие демоны.

— Тебе светлое мясо или темное? — спросила Аззи какая-то соблазнительная особа.

Но как ни восхитительно выглядела золотисто-коричневая молодая человечина на вертеле, у Аззи не было времени на еду.

— Где игра? — только и спросил он.

— Да вон там, — показала соблазнительница.

Судя по кольцу в носу и перевернутым пятками вперед ступням, девица происходила из племени индейских демонов. Она обворожительно улыбнулась Аззи. Соблазнительница и в самом деле была очень хороша, но в тот момент у Аззи не было ни времени заниматься флиртом, ни аппетита, — он уже заболел лихорадкой игры.

Демоны-игроки сидели кругом, освещенные кострами и свечами, слепленными из невкусных воскообразных веществ. Игроков окружало еще большее число демонов-зрителей, внимательно наблюдавших за игрой и оживленно комментировавших все события.

Когда Аззи подошел к ним, шла уже большая игра. Ставкой была кучка золотых монет, несколько серебряных денариев и человечье туловище, которое оценивалось очень высоко, потому что с обрубков рук и ног еще капала кровь. Крохотный пузатый демон с тощими ручками и ножками и огромным длинным носом (судя по оленьему свитеру, лапландец) выиграл и загреб весь банк.

— Новый игрок! — выкрикнул кто-то.

Демоны потеснились и освободили место для Аззи. Аззи уселся поудобнее, положил перед собой драгоценные камни и взял карты.

Поначалу он был осторожен. Немало воды утекло с того времени, когда Аззи играл в последний раз. В этой игре он твердо решил не рисковать, ставить только наверняка, в сомнительных случаях пасовать — словом, делать все только так, как испокон веку всегда обещают себе игроки в покер — неважно, демоны они или люди. Половину своих камней Аззи превратил в части человеческих тел и начал игру. Игра продолжалась в темноте, прорезаемой лишь жутковатым, с зеленым отблеском пламенем костров.

Целые состояния переходили от одного владельца к другому, выигравшие демоны радовались и смеялись, проигравшие ругались. Играющие демоны — отличные компаньоны до тех пор, пока игра складывается для них хорошо. Они начинают игру в превосходном настроении, ставят целые человеческие головы и с веселой непринужденностью задирают к небу ноги. Все это сопровождается определенного сорта шутками, которые демоны находят забавными, тогда как другие существа считают их признаком дурного тона. «Не желаете ли сандвич с героем?» — спрашивает, например, демон-слуга, предлагая игрокам поднос с кусками человечины.

Осторожности Аззи хватило ненадолго. Скоро он начал азартно рисковать, делая все более и более сумасшедшие ставки. У него из головы не выходила мысль о предстоящем банкете в честь тысячелетия злых деяний и о том, как бы ему хотелось быть на этом банкете. Если бы только удалось выиграть!.. В великом соперничестве между Светом и Тьмой он очень хотел представлять силы Зла.

К несчастью, его куча частей человеческих тел постепенно, но неуклонно таяла. Аззи понимал, что он играет глупо, неразумно, типично по-демонски, но ничего не мог с собой поделать. Увлеченный ходом игры, он почти не замечал, что солидные демоны понемногу забирают все ставки.

А что же его феликсит? Почему он не выиграл ни одну крупную игру?.. Потом до Аззи дошло, что талисманы удачи есть у всех демонов и что чем важнее демон, тем лучший талисман он может себе позволить. Очевидно, другие амулеты полностью нейтрализовали талисман Аззи. Его опять уничтожили! Это было невообразимо обидно и несправедливо.

Ночь пронеслась очень быстро, и вот уже Аззи заметил на востоке слабое свечение. Близился рассвет, когда игру придется прервать, если только у кого-нибудь из демонов не найдется ключей от семейного склепа. К этому времени Аззи проиграл уже большую часть того, с чем он начинал.

В лисьей голове демона чувства раздражения и обиды поочередно сменяли друг друга. Карты, которые он держал в руке, — две двойки и три разные, — означали новый проигрыш и полное банкротство. Он уже готов был бросить свои карты и сдаться, как вдруг почувствовал какое-то странное волнение, даже скорее не волнение, а ощущение чего-то необычного. Это было теплое сияние, исходившее как будто из его кармана. Неужели талисман удачи хотел что-то сказать ему? Да, конечно, так оно и есть! Только сейчас Аззи сообразил, что уж если феликсит действительно хочет помочь ему, то это можно сделать одним-единственным способом — подождать до определенной игры, а потом вложить в нее всю свою силу.

Аззи, уверовавший в то, что он правильно понял намерения феликсита, стал снова безрассудно рисковать, каждый раз увеличивая ставки.

Раздали последние карты. Аззи даже не взглянул на них и продолжал увеличивать ставку. Настало время раскрывать карты. Аззи бросил свои на землю и только тут заметил, что взял еще две двойки. Он уже готов был объявить две пары, как до него наконец дошло: у него же все четыре двойки! Ни у кого из игроков не было ничего похожего.

Демоны заворчали и бросили свои карты. Аззи загреб все ставки — больше, чем любой другой игрок в ту ночь. Вот так Аззи оказался обладателем кучи золотых цепей, драгоценных камений и рукоятки меча с обломанным лезвием и красной шелковой повязкой — знаком расположения какой-то дамы. Среди выигранных сокровищ оказались также две человечьи ноги — в очень хорошем состоянии, почти не тронутые гнилью, — и множество мелочей: голени, лодыжки, набор коленных чашечек… Все это Аззи обратил в золото.

Будучи истинным демоном, он обязательно продолжал бы играть до последнего гроша или самой завалящей человечьей кости. Но на востоке из-за горизонта уже осторожно выглянул краешек солнца, и всем демонам пришлось убираться с кладбища.

Аззи затолкал свои трофеи в прочный холщовый мешок, заранее припасенный именно для этой цели. В его голове понемногу начинала созревать какая-то мысль, которая пока еще была довольно смутной, но определенно содержала нечто разумное.

Часть II. Перед заутреней. Фрике

Глава 7

Расставшись с покером и кладбищем, Аззи направился на север. Он решил взглянуть на Большой конвент демонов, как раз в те дни устраивавшийся в Ахене, старой столице Карла Великого, и являвшийся частью праздничного открытия состязаний в честь тысячелетнего юбилея. Но сильный встречный ветер задержал демона — ветер все равно относит тебя назад, будь ты хоть сто раз невидимым и почти неосязаемым. К вечеру Аззи добрался всего лишь до Равенны. Он решил пропустить конвент и за городской стеной отыскал для отдыха прекрасное кладбище.

Кладбище оказалось очень приятным местом. Здесь было много больших старых деревьев: дубы и ивы (превосходное сочетание, не правда ли?) и, конечно, кипарисы — величественные «деревья смерти» Средиземноморья. Между деревьями понемногу разрушались надгробия и мавзолеи, а вдали была видна покосившаяся городская стена, сложенная из серого камня.

Аззи удобно устроился возле потрескавшейся от времени и непогоды могильной плиты. Что ему теперь было нужно, так это прежде всего уютный костер. Он пошарил по ближайшим мавзолеям и нашел несколько исключительно сухих трупов. Их, а также пяток дохлых кошек, отравленных каким-то городским шутником, вполне хватило для костра.

Ночь тянулась медленно, и вскоре Аззи почувствовал голод. Прошлой ночью во время игры в покер он очень хорошо покушал, к тому же демоны вообще могут долго обходиться без еды, но если целый день лететь против ветра, то у кого угодно появится зверский аппетит! Аззи вытряхнул свой мешок, чтобы посмотреть, не осталось ли там чего-нибудь съестного.

Ну конечно же, нашлись две засахаренные шакальи головы, завернутые в клочок заплесневелого савана; он захватил их с вчерашней вечеринки. Головы были настоящим деликатесом, однако насытить Аззи никак не могли. Он еще порылся в своих богатствах и обнаружил пару выигранных накануне человечьих ног. Ноги были великолепны, но почему-то Аззи не хотелось употреблять их на такие прозаические цели. Он вспомнил, что при первом взгляде на эти ноги у него родилась какая-то смутная идея — правда, какая именно, он забыл. Тем не менее Аззи был уверен, что ноги можно употребить с большим толком, чем просто съесть, поэтому он прислонил их к могильному камню и отошел, дабы издали взглянуть на созданную им композицию.

В этот момент у него появилось почти непреодолимое желание поговорить с самим собой. В те далекие времена демоны могли пролететь сотни миль лишь для того, чтобы найти подходящее местечко, где без помех можно произнести монолог, а на пустынном итальянском нагорье, где дул пронизывающий ветер и слышался лай шакалов, это было особенно приятным занятием.

— О ноги, — начал Аззи, — я уверен, вы великолепно шагали на радость даме вашего хозяина. Вы умели и кланяться, ибо так стройны и мускулисты, так легки, что дамы должны были одаривать вас своей благосклонностью. О ноги, я вижу вас раскинутыми на ложе на античном пиру, а потом плотно сжатыми в высшем пароксизме любви. Когда вы были молоды, вы легко вскарабкивались на величественный дуб, бежали рядом с водными потоками, по зеленым лугам и полям вашей родины. Осмелюсь утверждать, что, прокладывая новые пути, вы преодолевали непроходимые чащи и любые препятствия. Не было такой дороги, которая оказалась бы слишком длинной для вас, ибо вы никогда не уставали.

— Ты так полагаешь? — сказал кто-то с высоты за спиной Аззи.

Аззи обернулся и увидел облаченную в тогу мрачную фигуру Гермеса Трисмегистуса. Аззи не удивило, что Гермес последовал за ним. Возможно, судьба древних богов отличается от судьбы демонов и злых духов тем, что она никак не связана с категориями добра и зла.

— Рад снова видеть тебя, Гермес, — сказал Аззи. — А я тут решил немного пофилософствовать над этой парой ног.

— Я не собираюсь мешать тебе.

Гермес пролетел примерно в пяти футах над головой Аззи, грациозно приземлился, наклонился и принялся изучать ноги.

— Как ты думаешь, какому человеку они принадлежали? — спросил он.

Аззи тоже взялся исследовать свой выигрыш.

— Очевидно, человеку счастливому и веселому, потому что, видишь, на них еще остались игриво раскрашенные шерстяные ленты, какие любят щеголи и те, кто очень хорошо думает о себе.

— Щеголь, говоришь?

— Почти наверняка. Посмотри, как изящны икры. И обрати внимание на совершенство формы и мускулатуру бедер. Можешь заметить также, что ступни небольшие, с высоким аристократическим подъемом, пальцы не искривлены, а ногти ровно подстрижены. На пятках не видно и следов мозолей. Этому парню не приходилось трудиться, чтобы заработать на жизнь, во всяком случае ногами. Как ты думаешь, какая судьба его постигла?

— Это мне неведомо, — ответил Гермес. — Но скоро мы узнаем.

— У тебя есть наготове какой-нибудь трюк? — поинтересовался Аззи. — Хитрое заклинание, неизвестное обычным демонам?

— Не зря же я стал святым покровителем алхимиков, — промолвил Гермес. — Они призывают меня, когда упаривают свои смеси. Бедолаги ищут способ превращения свинца в золото, а я могу обратить мертвую плоть в живую память.

— Похоже, это полезный трюк, — заметил Аззи. — Можешь его продемонстрировать?

— С удовольствием, — ответил Гермес. — Посмотрим, как эти ноги провели свой последний день.

Как обычно бывает при заклинаниях, вдруг появилось облако дыма и послышался звон бронзового гонга. Постепенно дым рассеялся, и Аззи увидел…

Юный принц выступил на защиту отцовского замка. Он был красивым юношей и считал себя настоящим воином. За ним шел его отряд. Отряд выглядел внушительно. Легкий летний ветерок трепал алые и желтые стяги.

Потом они увидели перед собой другое войско. Принц остановил своего коня и подозвал сенешаля.

— Вот наши враги, — сказал принц. — Как говорят в Лапландии, они оказались между скалой и жесткой глыбой льда. Теперь им не уйти…

Только это и увидел Аззи. А потом видение исчезло.

— Ты можешь узнать, какая судьба его постигла? — спросил Аззи.

Гермес вздохнул, закрыл глаза, откинул голову назад.

— Ах, — сказал он, — я настроился на волну битвы. Как прекрасно это соперничество вооруженных людей! Посмотри, как яростно они сходятся, как звонко поют хорошо закаленные мечи! Вот они уже сошлись в рукопашной схватке, все ловкие и отважные. Но что это… Один из них покидает поле битвы. Он даже не ранен, а уже отступает, постыдно бежит! Это прежний владелец наших ног.

— Трус! — выкрикнул Аззи, который как наяву представлял всю битву.

— Ах нет, ему не удастся уйти невредимым. Его преследует великан с глазами, налитыми кровью. Это берсеркер, воинственный викинг, один из тех, с кем франки боролись сотни лет, кого они называли бешеными северянами!

— Мне тоже не очень нравятся северные демоны, — признался Аззи.

— Берсеркер бежит за трусливым принцем. Вот сверкнул его меч, и викинг наносит искуснейший боковой удар сверхъестественной силы.

— Такой удар нанести очень трудно, — прокомментировал Аззи.

— Удар хорош, и трусливый принц разрублен надвое. Его туловище скатывается в пыль. Но трусливые ноги еще бегут, теперь они убегают от смерти. Им легко бежать, поскольку они освободились от груза туловища, но верно и то, что теперь они лишены источника энергии. Кто знает, сколько энергии нужно ногам, которые уже не связаны со своим хозяином? Демоны охотятся за такими бегущими ногами, потому что они уже пересекли границу обычного, уже бежали в бескрайней стране сверхъестественных возможностей. И вот наконец они, ковыляют, делают несколько последних неверных шагов, покачиваются и безжизненно падают на землю.

— Короче говоря, у нас здесь ноги труса, — заключил Аззи.

— Конечно, труса. Но не простого труса, а удивительного, который даже в смерти бежал от смерти, настолько боялся он, как бы не произошло то, что уже случилось.

Глава 8

Вскоре Гермес покинул Аззи — ему предстояло председательствовать на собрании волхвов в том месте, которое позже назовут Цюрихом, — а Аззи остался на кладбище. Он о чем-то размышлял и время от времени задумчиво постукивал по ногам принца. Очевидно, ноги представляли собой слишком большую ценность, чтобы их просто использовать в пищу. Конечно, именно это имел в виду Гермес, который, как всегда, ничего не говорил прямо, а изъяснялся исключительно намеками.

Что же с ними делать? Аззи вновь размечтался о великом состязании в честь тысячелетнего юбилея. Ему позарез нужна была свежая мысль, новая идея… Аззи не сводил глаз с ног, изредка переставляя их то так, то этак. Что-то в них должно быть…

Вдруг Аззи выпрямился. Ну конечно, ноги! Вот она, мысль! Превосходная идея, такая, что его имя будет долго звучать во всех тупиках всех кругов ада! У него есть идея для состязаний! Она родилась в порыве демонического вдохновения. Теперь нельзя терять времени, надо поторопиться и сначала зарегистрировать идею, а потом заручиться поддержкой Высших сил Зла. Какой сегодня день? Аззи быстро посчитал и даже застонал от обиды: последний день подачи заявок! Надо идти в Верховный совет демонов, и немедленно.

Аззи глубоко вздохнул и стрелой взвился в небо. Он полетел прочь от Земли, в те области преддверия ада, где собирался Верховный совет. Мало кто об этом знает, но факт остается фактом: простому демону так же трудно попасть на прием к высокопоставленному чиновнику сил Зла, как и обычному смертному — к своему начальству. Если ты не занимаешь высокого поста в адской иерархии, если у тебя нет влиятельного родственника, если ты не одаренный атлет, то забудь о немедленном приеме; тебе придется пройти по всем инстанциям, а на это может потребоваться немало времени.

Однако Аззи временем не располагал. Утром следующего дня Верховный совет должен выбрать того, кто будет представлять силы Зла, и состязания начнутся.

— Мне позарез нужно попасть в Комитет состязаний, — обратился Аззи к демону-стражнику, стоявшему у входа в Министерство — большой комплекс зданий, среди которых были и дворцы в стиле барокко, украшенные куполами-луковицами, и современные прямолинейные строения. Министерство управляло делами демонов, чертей и прочих порождений Зла. Многие демоны работали здесь клерками, потому что Министерство не прекращало бесплодных попыток систематизировать поведение сверхъестественных созданий, а для этого требовалось немало бумаги.

Правительство сил Зла было гораздо многочисленнее любого земного правительства и использовало в тех или иных должностях большую часть демонов ада, несмотря на то что управление демонами не было санкционировано Высшими силами. Единственной общепризнанной силой, стоявшей над Добром и Злом, была загадочная и странная Ананке, то есть Высшая необходимость. Никто точно не знал, завершается ли лестница власти на Ананке или поднимается еще выше. Как бы то ни было, демонические теоретики выше Ананке никогда не заглядывали.

В общении с Ананке возникали непреодолимые трудности — она была настолько загадочна, настолько неуловима, настолько неощутима и настолько некоммуникабельна, что в отношении ее представлялось совершенно невозможным быть уверенным в чем бы то ни было, кроме того, что она, видимо, на самом деле существует.

Ананке была главным судьей соревнований между силами Добра и Зла, которые проводились раз в тысячелетие. Ее решения достигали демонов загадочными путями. Сама по себе Ананке была вечным законом, но таким, который появлялся лишь изредка, мельком и никогда не представал для всеобщего обозрения.

А почему вообще демонами нужно было управлять? Теоретически демоны представляли собой вполне автономные создания, подчинявшиеся только своему внутреннему импульсу — творить зло. Но, вероятно, в структуру всех разумных созданий, естественных или сверхъестественных, изначально закладывается какое-то извращение, которое заставляет их идти против своей сути, во вред самим себе, против всего, во что они должны верить. Вот и демонам непременно понадобилось свое правительство, этакое бюро конформизма, и они были бесконечно счастливы, когда наконец получили его, так как их самые мудрые теоретики утверждали, что введение стандартов зла является большим злом, чем сами злые деяния. Поручиться за правильность такой концепции было трудно, но она казалась разумной.

Аззи поступил как неконформист. Он молнией пролетел мимо стражников, у которых от такого нахальства даже челюсти отвисли — уж очень не по-демонски вел себя Аззи. Обычно демоны заискивают перед своим начальством. Тем не менее стражники не решились бежать за нарушителем и тем более задерживать его, поскольку молодой демон с лисьей мордой показался им совсем помешанным, а если это так, он мог быть чудесным образом озарен, то есть вдохновлен самим Сатаной, во славу которого в поте лица своего трудились на совесть все силы Зла.

Аззи стрелой пронесся по длинным коридорам Министерства. Он хорошо понимал, почему демоны-стражники даже не попытались его остановить. Со стражниками все получилось отлично, но сам Аззи знал, что он совсем не озарен и что Верховный совет не примет его с распростертыми объятиями. Может быть, он совершил большую ошибку, взвалив на свои плечи явно непосильную ношу?.. Аззи тут же отбросил малодушные мысли, и его решимость довести начатое дело до конца только окрепла. Раз уж ввязался, придется продолжать.

Аззи пронесся вверх по величественной лестнице с двумя параллельными маршами, повернул налево, чуть не сбив на ходу урну с только что срезанными весенними сорняками, и помчался дальше по коридорам, поворачивая налево везде, где представлялась такая возможность, и обгоняя демонов-клерков, с озабоченным видом перетаскивавших с места на место огромные кипы бумаг.

Наконец он остановился перед высокой бронзовой дверью. Здесь и должен был заседать Верховный совет. Аззи толкнул дверь и вошел.

Когда Аззи ворвался в зал, собрание сил Зла было в полном разгаре. Как выяснилось, это сборище не из лучших. Скотские морды демонов-лордов выражали недовольство, их рты скривились, глаза опухли и покраснели.

— А это что такое? — изумился Белиал и даже приподнялся на своих козлиных копытах, дабы получше рассмотреть Аззи, согнувшегося в низком поклоне.

Молодой демон от страха потерял дар речи; в тот момент он мог только заикаться и во все глаза смотреть на демонов-лордов.

— Совершенно ясно, что это такое, не правда ли? — сказал Азазель, поводя своими могучими плечами и шелестя черными крыльями. — Это простой демон, который имел наглость ворваться, к нам! Не знаю, что за молодежь сейчас пошла. В наше время мы были совершенно другими. Тогда молодые демоны уважали старших и горели желанием угодить им. Теперь они шатаются бандами — их называют, я слышал, помоечными шайками, — и плевать им, что они оскорбляют серьезных демонов своим шумом. Но и этого мало: теперь они выбрали одного из своих и поручили ему ворваться в наш санкторум, чтобы здесь насмехаться над нами!

Белиал, старый соперник Азазеля, стукнул копытом по столу и издевательски-примирительным тоном сказал:

— Мой многоуважаемый коллега проявил недюжинный талант, увидев во вторжении одного демона нападение вооруженной банды. Что же касается меня, то я вижу здесь не банду, а всего лишь одного довольно глупого на вид демона. Я хотел бы также отметить, что в этом контексте было бы более корректным употребить слово санктум, а не санкторум. Многоуважаемый коллега, без сомнения, знал бы это и сам, если бы дал себе труд овладеть прекрасным древним языком — благородной латынью, являющейся матерью всех языков.

У Азазеля загорелись глаза, из ноздрей вырвались небольшие клубы голубого дымы, а с кончика носа закапала ядовитая кислота, которая мгновенно проела дырки в столе, сделанном из железного дерева.

— Я не позволю, — гневно сказал он, — чтобы надо мной издевался какой-то выскочка, который даже не рожден демоном, а только произведен в сан демона и который в силу своего сомнительного происхождения едва ли способен понять истинную природу Зла!

Заговорили, стараясь перекричать друг друга, и другие члены Верховного совета, потому что демоны очень любят спорить о том, кто лучше понимает Зло, кто лучше всех выражает Зло и, следовательно, кто из них хуже всех.

Однако к этому времени к Аззи вернулось самообладание. Он понял, что демоны-лорды скоро переключат свое внимание на него, и поспешил опередить события, заранее сказав несколько слов в свою защиту.

— Джентльмены, — начал Аззи, — я очень сожалею, что стал невольной причиной таких горячих споров. Я никогда бы не позволил себе врываться к вам, если бы у меня не было для вас срочного сообщения.

— Действительно, — сказал Белиал, — так почему же ты пришел? Я обратил внимание, что ты не принес с собой подарков, как это у нас принято. Что же ты хочешь нам сказать?

— Верно, — продолжал Аззи, — я пришел без подарков. Приношу свои извинения, всему виной спешка. Но у меня есть для вас нечто более важное.

Аззи замолчал. Врожденная любовь к театральности подсказывала ему, что в этот момент лучше ненадолго прервать свой монолог.

Демоны-лорды тоже кое-что понимали в искусстве театра. Они не сводили с Аззи обвиняющих взглядов и молчали. Аззи казалось, что так прошла целая вечность. Наконец Бельфегор, который уже давно мечтал о перерыве, чтобы хоть немного подремать, сказал:

— Ну хорошо, будь ты проклят, так что же такое ты принес, что дороже подарков?

Осипшим от волнения, негромким голосом Аззи ответил:

— Джентльмены, я принес то, что дороже всего на свете, — идею.

Глава 9

Слова Аззи напомнили демонам-лордам о цели их собрания — поиске идеи для выступления на предстоящих праздничных состязаниях между Светом и Тьмой, такой идеи, которая, с одной стороны, была бы их вкладом в вечную борьбу Добра со Злом, а с другой — могла бы, так сказать, наглядно продемонстрировать превосходство Зла и дать демонам право определять судьбу человека в следующем тысячелетии.

— Так что же это за идея? — спросил Белиал.

Аззи низко поклонился и начал рассказыватьдемонам-лордам историю Прекрасного принца.

Сказки пользуются большим успехом не только у людей, но и у демонов. Все демоны-лорды знали сказку о Прекрасном принце и Спящей красавице, о том, как молодой принц отправился спасать принцессу, заколдованную злой феей и заснувшую беспробудным сном. Прекрасный принц, которому помогали только верность и благородное сердце, преодолел все опасности, подстерегавшие его на пути к принцессе, победил всех врагов, пробился через непроходимую чащу, добрался до замка, вскарабкался на вершину стеклянной горы, где стоял дворец, и поцеловал принцессу. Она тут же проснулась, после чего они поженились и жили долго-долго и счастливо.

Аззи предложил поставить спектакль по этой сказке, немного изменив по своему усмотрению характеры действующих лиц.

— Джентльмены, — сказал Аззи, — дайте мне возможность получать из отдела снабжения ада все, что для этого потребуется, и я слеплю такого Принца и такую Принцессу, которые будут вести себя совсем не так, как в сказке о Спящей красавице. Я превращу эту бесцветную сказочку в захватывающую драму. Мои герои продемонстрируют другой финал. К радости наших друзей и к смятению наших врагов, тот конец сказки, который они создадут по собственной воле, почти без единой подсказки с моей стороны, убедительно покажет, что при условии полной свободы действий в исканиях человеческого духа неизменно должно побеждать Зло.

— Идея неплоха, — одобрил Азазель. — Но почему ты уверен, что твои актеры, будучи предоставлены самим себе, станут поступать именно так, как ты этого хочешь?

— Благоприятный исход, — объяснил Аззи, — можно обеспечить за счет тщательного подбора частей тел актеров и соответствующего внушения после того, как эти части будут собраны и актеры оживлены.

— Тщательного подбора? — не понял Флегетон. — Что ты хочешь этим сказать?

— Начало уже положено, — ответил Аззи. — Вот здесь у меня то, на чем, как на фундаменте, я собираюсь построить моего Прекрасного принца.

Аззи вытащил из холщового мешка две человечьи ноги, выигранные им в покер. Демоны-лорды подались вперед, стараясь получше рассмотреть их. Давление взглядов демонов-лордов было настолько сильное, что над ногами появилось облако памяти тела, и каждый демон смог сам увидеть историю их бывшего владельца и понять, при каких обстоятельствах тот лишился конечностей.

— Действительно, дьявольски трусливые ноги, — сказал Белиал.

— Именно так, милорд, — согласился Аззи. — С такими ногами принц никогда не выдержит трудного испытания. Ноги сами унесут его в постыдную безопасность!

— Полагаешь, в твоей постановке сказка так и кончится? — спросил Белиал.

— Нет, милорд, это не так, — возразил Аззи. — Я почтительнейше прошу не требовать от меня преждевременного раскрытия деталей моего плана, ибо вся его прелесть заключается в полной свободе творческой интуиции, когда я сам заранее не буду точно знать, что же из этого в конце концов получится.

Конечно, план Аззи не был лишен недостатков, и скорее всего Верховный совет демонов отклонил бы его, если бы не спешка, если бы не необходимость срочно принять решение. Лучших предложений не было, и демоны-лорды утвердительно закивали.

— Думаю, в этом что-то есть, — изрек Белиал. — А как вы считаете, уважаемые коллеги?

Коллеги задвигались, захмыкали, забормотали что-то нечленораздельное и в конце концов согласились.

— Тогда за дело, — обратился Белиал к Аззи. — Иди и выполняй свое обещание. Мы сделали выбор и заявляем на состязания тебя. Сей ужас и зло от нашего имени.

— Благодарю вас, — сказал искренне тронутый Аззи. — Вот только для этого мне нужны деньги. Я никак не обойдусь без таких кусков человечьих тел, какие дешево не купишь. Еще мне понадобятся два замка, по одному для каждого героя, и дом для меня, откуда я буду управлять представлением. А также зарплату слуге и много других мелочей.

Лорды выдали Аззи черную кредитную карточку. Там над перевернутой пентаграммой огненными буквами было начертано имя Аззи. Пользоваться кредитной карточкой не составляло труда — достаточно было сунуть ее в любое темное и достаточно зловещее место.

— С этой карточкой, — сказал Белиал, — ты мгновенно получишь из адского отдела снабжения неограниченный кредит. Можешь обращаться к снабженцам в любое время и из любого места, надо только найти что-нибудь поотвратительнее, куда засунуть карточку. Впрочем, с этим проблем не возникнет, ведь ты будешь на Земле… Карточка годится и для управления метеорологическими явлениями — можешь по своему желанию заказывать погоду.

— Но героя и героиню ты должен собрать лично, — дополнил Азазель. — И, конечно, ты полностью отвечаешь за сценарий драмы.

— Принято, — сказал Аззи. — На другие условия я бы сам не согласился.

Глава 10

Если бы в тот день кто-нибудь наблюдал за главной площадью деревни Хагенбек из верхних окон возвышавшегося над ней старого узкого дома с остроконечной крышей, то мог бы заметить, что с почтовой каретой из Труа прибыл некий мужчина — высокий и весьма привлекательный. Его нельзя было назвать ни слишком молодым, ни старым, а довольно приятное лицо мужчины смотрело сурово и строго; видно, важная персона. На нем была одежда из добротного английского сукна, а на башмаках сверкали латунные пряжки.

Незнакомец сошел в Хагенбеке, сразу направился к постоялому двору «Висельник» и спросил комнату. Хозяин постоялого двора, герр Глюк, поинтересовался платежеспособностью гостя. В ответ Аззи (ибо это был именно он) достал кошелек, в котором оказалось несчетное количество испанских золотых дублонов.

— Отлично, великолепно, мой господин, — угодливо заюлил хозяин, всячески стараясь продемонстрировать свое расположение. — У нас как раз освободился лучший номер. Обычно он занят, однако сейчас все уехали на большую ярмарку в Шампань.

— Тогда этот номер мой, — сказал Аззи.

Номер и в самом деле оказался неплох. В главной комнате было большое сводчатое окно, а рядом находилась маленькая ванная комната, вполне годная для того, чтобы привести себя в порядок. Впрочем, нельзя сказать, чтобы демоны часто пользовались такими услугами.

Сначала Аззи улегся на огромную кровать. Казалось, наконец-то его карьера сдвинулась с мертвой точки. Аззи и сам был немало удивлен, как быстро он взлетел от ничтожной должности в «Северном дискомфорте 405» до роли импресарио новой игры в честь тысячелетнего юбилея. Какое-то время он лежал на пуховой перине и прекрасных мягких подушках, предаваясь приятным размышлениям о своей счастливой судьбе, потом встряхнулся — пора было приниматься за выполнение задуманных планов.

Прежде всего необходимо найти слугу. Аззи решил спросить совета у хозяина постоялого двора.

— Слуга вам обязательно нужен, — сказал толстый хозяин. — Я был просто поражен, что такой благородный господин путешествует без слуг, без большого дорожного сундука. Но раз у вас есть деньги, то исправить положение нетрудно.

— Мне нужен не совсем обычный слуга, — пояснил Аззи, — а такой, кому можно было бы давать самые странные поручения.

— Не будет ли дозволено поинтересоваться, — спросил хозяин, — о каких поручениях говорит ваше сиятельство?

Аззи изучающе посмотрел на хозяина. На первый взгляд он казался добродушным толстяком, но за располагающей внешностью нетрудно было разглядеть недобрый характер. Этому человеку зло явно не чуждо, при необходимости он не остановился бы ни перед чем; ему наверняка знаком и тот особый восторг, который охватывает вас при мысли о совершении зла, если ваша собственная жизнь скучна и лишена радостей.

— Хозяин, — промолвил Аззи, — мои поручения могут оказаться не вполне в духе королевских законов.

— Да, господин, — сказал хозяин.

— Вот здесь я подготовил, — продолжал Аззи, — небольшое объявление с перечнем качеств, которыми должен обладать мой слуга. Я хочу, чтобы ты вывесил его где-нибудь.

С этими словами Аззи вручил хозяину пергаментный свиток. Хозяин взял пергамент, поднес к глазам, потом отвел подальше, выбирая наиболее удобную для чтения точку.

Объявление гласило:

Требуется слуга, человек не щепетильный, привыкший к крови и смерти, честный и надежный, готовый на все.

Несколько раз перечитав объявление, хозяин сказал:

— Такого человека найти можно — если не в нашей деревне, в Хагенбеке, то уж наверняка в соседнем Аугсбурге. Но я буду рад повесить ваш пергамент на стене моего дома рядом с объявлениями о продаже сена и овса. Посмотрим, что из этого получится.

— Так и сделай, — одобрил Аззи. — И пришли мне графин лучшего вина на тот случай, если мое ожидание затянется и станет не в меру тоскливым.

Хозяин отвесил низкий поклон и удалился. Не прошло и нескольких минут, как он прислал служанку, несчастное прихрамывающее создание с перекошенным лицом. Она принесла не только графин вина, но и несколько свежеиспеченных пирожков.

Аззи вознаградил служанку серебряным пенни, и та униженно благодарила его. Аззи удобно уселся и устроил небольшой пир. В сущности демонам пища не нужна, но уж если демон принимает человеческое обличье, то вместе с обличьем к нему переходят человеческие желания, в том числе и аппетит. Аззи основательно подкрепился, а потом послал еще за пирогом с черными дроздами, который, как он учуял, пекся на хорошо оснащенной кухне постоялого двора.

Прошло еще немного времени, и вот уже в дверь постучался первый проситель. Им оказался высокий молодой человек, тощий как жердь, с копной нечесаных, почти белых волос, которые казались своем рода нимбом. На незнакомце была вполне приличная, хотя и не раз залатанная одежда. Держался он с достоинством, а когда Аззи отворил дверь, отвесил низкий поклон.

— Господин, — молвил посетитель, — я прочел ваше объявление внизу. Спешу представиться. Меня зовут Аугустус Хай, и я занимаюсь поэзией.

— В самом деле? — удивился Аззи. — Несколько необычная ситуация — поэт, который хочет стать слугой.

— Ничего необычного, господин, — возразил Хай. — Поэт, хочет он этого или нет, обязан иметь дело с высшими проявлениями человеческих страстей. Кровь и смерть меня вполне устраивают, ибо они в состоянии помочь найти сюжет для моих поэм, в которых я хотел бы воспеть тщету жизни и неотвратимость смерти.

Слова поэта не вполне удовлетворили Аззи. Едва ли этот кандидат годится для выполнения планов демона… И все же он решил испытать его.

— Ты знаешь местное кладбище? — спросил Аззи.

— Конечно, милорд. Кладбища — любимое место поэтов, жаждущих вдохновения, которое позволило бы им облечь в слова великие и скорбные события.

— Тогда сегодня ночью, когда зайдет луна, поторопись на свое любимое место и принеси мне оттуда хорошо вылежавшийся череп, неважно, с волосами или без волос. Еще лучше будет, если захватишь и несколько дамских пальцев.

— Дамских пальчиков? Прошу прощения, мой господин, вы имеете в виду конфеты с таким названием?

— Ничего подобного, — ответил Аззи. — Я имею в виду самые настоящие пальцы, в буквальном смысле этого слова.

Нетрудно было заметить, что уверенности у Хая поубавилось.

— Такие вещи трудно достать.

— Это мне известно, — отрезал Аззи. — Если бы было легко, я бы сбегал за ними сам. Теперь иди. Посмотрим, на что ты способен.

Не слишком окрыленный, Хай ушел. У него не оставалось никаких надежд. Как и все поэты, он привык лишь разглагольствовать о крови и смерти, а не пачкать свои руки в крови.

Все же Хай решил постараться и выполнить поручение, потому что лорд Аззи (так назвался демон), очевидно, был могущественным человеком. Стало быть, можно рассчитывать на щедрое вознаграждение.

Следующим кандидатом в слуги оказалась старая женщина, высокая и худая, одетая во все черное. У нее были крохотные глазки, длинный нос и тонкие, бесцветные губы.

— Я знаю, вы хотите в слуги мужчину, — сказала старуха, сделав глубокий реверанс, — но надеюсь, вы будете не слишком тверды в своем решении. Для вас, лорд Аззи, я буду великолепной служанкой, а в придачу вы сможете насладиться моим расположением.

Аззи содрогнулся. Кажется, старая карга и в самом деле была о себе неплохого мнения, если думала, что лорд или принявший обличье лорда демон сочтет ее пригодной на что-то большее, чем стягивание сапог после многотрудного дня, проведенного в седле. Тем не менее Аззи решил быть объективным и справедливым.

Он дал старухе то же поручение, что и поэту Хаю. Старая карга, которую звали Агата, также была ошарашена. Она относилась к числу тех, кто искренне верил, что вся суть Зла заключается в его внешних проявлениях. В Хагенбеке о старухе уже много лет судили только по ее внешности и потому считали способной на любое злодейство. Да та и сама уверилась, что не остановится ни перед чем и найдет радость в крови и смерти, поэтому искренне полагала, что предложенная Аззи работа как раз по ней.

На самом же деле старуха, несмотря на отвратительную наружность, едва ли смогла бы отрубить голову цыпленку. Однако она обещала приложить все силы и вернуться с трофеями в полночь.

В тот день кандидатов в слуги больше не появлялось. Похоже, в этих местах люди утратили вкус к работе такого рода. Аззи остался недоволен, хотя не терял надежды. Обзавестись слугой было совершенно необходимо.

Глава 11

После полдника Аззи отправился в соседний Аугсбург и там провел остаток дня, прогуливаясь по городу и осматривая старинные храмы. Демоны очень интересуются божьими храмами, ибо, хотя те и служат силам Добра, с успехом могут быть обращены и Злу на службу.

Ранним вечером Аззи возвратился в Хагенбек, на постоялый двор «Висельник», но от хозяина узнал, что число претендентов на предложенное им место не возросло.

Аззи достал черную кредитную карточку и принялся ее тщательно рассматривать. Прекрасная вещь, подумал он.

Аззи хотел было заказать что-нибудь развлекательное, например танцовщиц, но тут же отказался от этой мысли. Дело прежде всего. Ему нужен хороший слуга-человек. Когда появится слуга, начнется работа, начнутся и развлечения.

Вечером Аззи решил пообедать внизу вместе с торговым людом и ремесленниками. Ему выделили самый лучший, отдельный столик, отгороженный от переполненного общего зала занавеской. Аззи чуть-чуть раздвинул занавеску, чтобы можно было тайком понаблюдать за чудаками.

Люди с аппетитом ели и пили, весело шумели. Аззи недоумевал, как они могут быть настолько легкомысленными. Неужели они не знают, что приближается новое тысячелетие? В Европе, казалось, все только и думали об этом, а кто-то уже принимал соответствующие меры предосторожности. На проклятых вересковых пустошах совершались танцы смерти, было множество разных явлений и знамений. Многие уверовали в приближение конца света. Некоторые обратились к молитвам, другие решили, что они все равно обречены, и предпочитали проводить время в обжорстве и любовных утехах. В десятке разных мест по всей Европе видели ангела смерти, который обозревал территории и составлял предварительные списки тех, кого надлежало вскоре забрать. В храмах и соборах предавали анафеме распущенность и неразборчивость… Бесполезно! В душе люди были до смерти напуганы приближением зловещего года, когда, как говорили, мертвый восстанет из гроба, на земле увидят мрачную фигуру Антихриста, и все существа соберутся на апокалипсис — последнюю великую битву между силами Добра и Зла.

Аззи не было нужды прислушиваться к подобным вульгарным разговорам. Он-то знал, что человечество еще далеко не проиграло. Состязания в честь тысячелетнего юбилея будут проводиться еще несчетное число раз, как они проводились тысячи лет назад, о чем человечество сохранило лишь самые смутные воспоминания.

В конце концов Аззи утомился и отправился в спальню. До полуночи оставалось еще полчаса или около того. Аззи был почти уверен, что ни Хай, ни Агата не вернутся, просто они слеплены не из того материала. Но на всякий случай он решил не ложиться спать и дождаться их, тем самым оказывая им любезность.

Медленно тянулись минуты, и скоро вся деревня погрузилась в тишину. Любимое время Аззи — когда до полуночи остается несколько минут. В эти минуты мир изменяется: печальная безгрешность вечера уже забыта, а до спасительной красоты рассвета еще очень далеко. В те часы, что отделяют рассвет от полуночи, Зло всегда чувствует себя наиболее уверенно, ему хочется экспериментировать, творить новые чудеса, страшно грешить, все искажать, постоянно придумывать новые и новые извращения, воплощение которых доставляет радость погрязшей в грехах душе.

Наступила и прошла полночь, однако никто так и не постучал в дверь Аззи. Понемногу демону стало надоедать бесплодное ожидание, а огромная постель с пуховым стеганым одеялом под пологом на четырех столбиках казалась все более и более соблазнительной. Это было настоящее искушение, а демоны, как известно, вовсе не обязаны бороться с искушениями. Поэтому Аззи сдался, взобрался на постель и закрыл глаза.

Он крепко заснул, и во сне к нему явились три девы во всем белом, кои несли в руках святые реликвии. Девы поклонились Аззи со словами: «Пойдем, Аззи, порезвимся вместе». Аззи смотрел на дев, и ему страшно хотелось присоединиться к ним, ибо они улыбались и соблазнительно подмигивали. Но было в них и что-то такое, что не понравилось Аззи; его опытному взгляду показалось, будто бы девы на самом деле не питают любви к Злу, а лишь притворяются, чтобы совратить Аззи и завлечь его в свои сети.

Тем не менее к девам тянуло, тянуло почти против его собственной воли, несмотря на то что он повторял про себя строки из Кредо Зла: «Добро может принимать привлекательную форму, поэтому демон должен остерегаться соблазна того, что только кажется злом». Кредо не помогало. Девы уже тянули к нему руки…

Чем кончилась эта кошмарная история, Аззи так и не узнал, потому что его разбудил стук в дверь. Демон поднялся и напряжением воли успокоился.

Как же нелепо бояться, что тебя испортит добро!.. Такие страхи весьма типичны для демонов, и сон серьезно расстроил Аззи.

В дверь снова постучали. Аззи посмотрелся в треснутое зеркало, пригладил брови, зачесал назад рыжие волосы и для тренировки бросил в зеркало косой свирепый взгляд. Да, сегодня он способен одним своим видом навести ужас; значит, он готов принять любого очередного кандидата в слуги.

— Входи, — сказал Аззи.

Аззи был немало удивлен, когда дверь отворилась. Вошедший был ему незнаком. Он оказался почти карликом, к тому же с большим горбом. На нем был очень широкий черный плащ, в который посетитель завернулся с головы до пят, не забыв накинуть на голову капюшон. Его вытянутое костлявое лицо было страшно бледным, почти как у покойника. Незнакомец сделал несколько шагов, и тут Аззи заметил, что он хромает и опирается на палку.

— Кто же ты такой, — спросил Аззи, — что не побоялся потревожить меня в столь поздний час?

— Меня зовут Фрике, — ответил хромой горбун. — Я пришел по твоему объявлению. Ты ищешь помощника, готового на любое дело. Вот я и решил предложить свои услуги, ибо я именно тот человек, который тебе нужен.

— Ты рекомендуешься без лишней скромности. Но тебя уже опередили два конкурента, Я дал им простое поручение и теперь жду их возвращения.

— Ах да, — сказал Фрике. — Я их случайно встретил — поэта и старую каргу. Они стояли у ворот кладбища, все хотели набраться смелости выполнить твое поручение.

— Им не следовало бы так задерживаться. Назначенное время уже прошло.

— Понимаешь, хозяин, — промолвил Фрике, — с ними вроде бы произошел несчастный случай. Поэтому вместо них явился я.

— Какой несчастный случай? — не понял Аззи.

— Милорд, — уклонился от прямого ответа Фрике, — я принес то, что ты требовал от них.

Из-под плаща Фрике извлек мешок из дубленой воловьей шкуры, открыл его и вытащил два свертка в мешковине. Он развернул один из свертков и показал Аззи девять ровно отрезанных — скорее всего бритвой — пальцев.

— Вот смотри. Дамские пальцы.

— Немного отекшие, — строго заметил Аззи, потрогав пальцы и попробовав один из них на зуб.

— За такое короткое время трудно найти что-либо лучшее, — оправдывался Фрике.

— А почему здесь не полный комплект? Одного большого пальца не хватает!

— Ваша светлость мог и не заметить, — объяснил Фрике, — потому что замечать такие мелочи ниже вашего достоинства. Но, господин, я бы хотел обратить твое внимание на то, что Агата, страждавшая стать твоей служанкой, один большой палец потеряла давным-давно. Как это случилось, мне неизвестно. Боюсь, что теперь я уже так и не смогу узнать.

— Ладно, это неважно. Но я просил принести еще и голову.

— Ах да, — сказал Фрике. — Ты поручил это поэту. Господин, ты волен думать, что это задание очень легкое, поскольку местное кладбище битком набито теми штуками, одну из которых ты просил. Но поэт долго бродил вокруг кладбища, наконец вошел за его ограду, поковырял лопатой в одном месте, потом, передумав, стал ковырять в другом. Все это мне надоело, я устал ждать, когда же он выполнит твое поручение. Поэтому, милорд, я позволил себе вольность и одним ударом достал и то, что ты просил, и избавился от соперника.

С этими словами Фрике развернул второй сверток и продемонстрировал Аззи голову поэта.

— Я вижу, отрезано не слишком чисто, — для порядка заметил Аззи, который на самом деле был очень доволен работой этого кандидата в слуги.

— К сожалению, у меня не было времени выжидать, когда представится случай нанести более точный удар, — ответил Фрике. — Правда, в округе все знали, что он никудышный поэт, поэтому, осмелюсь заметить, он сам промахивался не раз.

— Фрике, ты поработал отлично и тотчас же займешь место моего слуги. Думаю, для простого смертного ты можешь служить образцом. Поскольку ты хорошо справился с этим заданием, уверен, для тебя не будет проблемой достать и то, что мне понадобится в дальнейшем, если я заранее объясню тебе задачу и обследую территорию.

— Буду рад служить тебе, хозяин.

Аззи полез в глубокий нагрудный карман, извлек замшевый мешочек и достал из него четыре золотых талера. Он вручил монеты Фрике, который в знак благодарности низко поклонился.

— А теперь, — сказал Аззи, — пора браться за работу. Полночь миновала, наступило время, когда торжествует Зло. Фрике, ты готов к тому, что может ждать нас?

— Конечно, готов.

— А что бы ты хотел получить в награду за службу?

— Только возможность служить тебе и дальше, господин, — ответил Фрике. — До самой смерти и после нее.

Так Аззи понял, что Фрике догадался, кто такой — точнее, что такое — его хозяин. Аззи был очень доволен, что ему попался столь сообразительный слуга. Он приказал Фрике упаковать вещи. Нужно срочно приниматься за работу.

Глава 12

Чтобы приступить к делу, Аззи сначала следовало найти место, из которого было бы удобно управлять всеми операциями. Постоялый двор «Висельник» был хорош во многих отношениях, но здесь для Аззи явно не хватало простора; к тому же другие постояльцы обычно проявляли чрезмерное любопытство.

Аззи и Фрике только начали собирать свое добро, а уже возникла проблема запаха. Аззи знал несколько образцовых магических заклинаний, помогавших хранить человечину в сравнительно свежем виде, но ни одно из них не в состоянии полностью нейтрализовать миазмы смерти и тлена, неотделимые от работы демона. Даже если бы Аззи нанял людей, чтобы те подносили ему лед с альпийских вершин, то и этого было бы недостаточно.

Самое главное, это обошлось бы слишком дорого, поэтому силы Тьмы заблаговременно наложили вето на столь грандиозное мероприятие, заявив, что оно никак не оправдает расходы и привлечет пристальное внимание к Аззи и его делу.

Итак, перед Аззи встала проблема: найти дом, в котором помимо всего прочего можно было бы устроить алхимическую лабораторию. Дом должен был располагаться в центральной части Европы, потому что именно там суждено развернуться сюжету драмы. В конце концов Аззи остановил свой выбор на Аугсбурге, небольшом городке в Альпах, недалеко от Цюриха. Тогда Аугсбург был уютным местечком, лежавшим на оживленном торговом пути. Последнее обстоятельство было немаловажным, поскольку означало, что здесь Аззи сумеет покупать у проезжих торговцев необходимые для его работы специи, пряности и травы.

Аугсбург устраивал Аззи еще и потому, что он давно пользовался славой центра колдовства. Каждый житель города подозревал всех других в колдовстве, и здесь можно меньше опасаться лишних подозрений.

Аззи встретился с бургомистром и договорился о долгосрочной аренде замка Шато-дез-Арт, располагавшегося на северной окраине города. Это величественное старинное здание с остроконечной крышей, построенное на развалинах римской виллы, в которой во времена Римской империи жил претор, устраивало Аззи как нельзя больше. Здесь имелся огромный погреб, который решал проблему хранения быстро разраставшейся коллекции разных частей человеческих тел. К тому же замок был расположен сравнительно недалеко и от Цюриха, и от Базеля, где находились медицинские школы — хороший источник дополнительного материала.

К сожалению, наступало лето, когда даже консервирующие заклинания Аззи не в состоянии полностью предохранить человечину от порчи. В конце концов Аззи пришлось прибегнуть еще к одному средству.

С незапамятных времен было известно, что любая органическая материя, если ее опустить в чан с ихором, хранится очень долго. Вообще ихор был универсальным средством: он очень хорош как напиток и способен творить чудеса, если его использовать в других целях.

Однако достать большие количества ихора оказалось весьма трудно. Адские снабженцы стремились все до капли оставить для собственного употребления. Лишь после того, как Аззи попросил Гермеса Трисмегистуса походатайствовать за него, он получил столько ихора, сколько ему требовалось. После этого Аззи пришлось еще долго объяснять Фрике, что тому не следует прикасаться к драгоценным запасам под страхом ужасных пыток и даже смерти.

С бедрами, коленными чашечками, локтями и грудями особых затруднений не было. Ребер и плеч тоже хватало. Беда в том, что Аззи хотел знать происхождение каждого куска человечины, который ему предлагали, а те продавцы, с кем ему приходилось иметь дело, редко располагали сведениями подобного рода.

Один теплый день сменял другой, распускались летние цветы, трава и листва на деревьях приобрели густо-зеленый оттенок, а у Аззи уже собрался изрядный запас человечины. Но все это были второстепенные части. В конечном счете дело решали головы, лица и руки, а их катастрофически не хватало.

Прошло еще сколько-то дней, отгрохотали летние грозы, а Аззи, казалось, ни на шаг не приблизился к своей цели. Он собрал экспериментального человека, однако тот оказался полным идиотом, не способным издать ни одного членораздельного звука или сделать хотя бы два шага не споткнувшись. Пришлось его затолкать в чан на переделку. Очевидно, мозг бедняги испортился задолго до первых попыток Аззи его законсервировать. Аззи снова стал задумываться, а по зубам ли ему этот орешек.

Впрочем, обычно в прекрасные летние дни Аззи казалось, что до назначенного срока — конца года — еще целая вечность. Аззи нанял рабочих для ремонта замка и крестьян из соседних деревень для сбора раннего урожая. Странно, но такие хлопоты по хозяйству доставляли ему определенное удовольствие и позволяли приятно коротать время в ожидании результатов охоты Фрике за головами.

Шато-дез-Арт был расположен очень удобно. Отправившись из него в южном направлении, можно сравнительно быстро добраться до Италии, в западном — до Франции, в восточном — до Богемии и Венгрии. Пока сам Аззи проводил время в домашних заботах, он отсылал Фрике то в одну, то в другую сторону. Слуга отправлялся на большой серой кобыле, за которой тащились две вьючные лошади. Возвращаясь, он привозил много любопытных и полезных вещей, но что касается человеческих голов, то в этом смысле везде продолжался мертвый сезон. Ах эти головы…

Аззи рассказал бургомистру Эстелю Кастельбрахту, что он занимается исследованиями, точнее — поиском снадобий от чумы и малярии, свирепствовавших в тех местах со времен Римской империи. Аззи объяснил, что ему необходимо проводить опыты на покойниках, как того требовали методы, которые он узнал от великих алхимиков. Бургомистр, а за ним и все горожане поверили Аззи, потому что он казался приятным человеком и никогда не отказывал в помощи заболевшим, причем последние очень часто благополучно выздоравливали.

Занимаясь такими делами, Аззи не забывал и о других вещах, которые должны были ему понадобиться для представления о Прекрасном принце и Спящей красавице.

Он направил в отдел снабжения заявку, но ответы адских чиновников всегда были туманными и пестрили оговорками вроде «если имеется в наличии» или «в наличии не имеется, поставка ожидается». Аззи был особенно раздражен, когда получил ответ на свою просьбу о выделении двух замков — одного для Прекрасного принца, другого для Спящей красавицы. Руководство адского отдела снабжения через сову-оракула ответило, что в настоящее время они не располагают замками. Аззи пытался спорить, объяснял, что речь идет о приоритетном мероприятии, санкционированном Верховным советом демонов… «Ну конечно, — отвечали снабженцы, — у вас все мероприятия приоритетные, но мы-то все равно выше головы не прыгнем…»

Аззи решил, что лучше ему самому слетать в отдел снабжения, походить по их складам и отобрать все, что может пригодиться тогда, когда принц и красавица будут готовы к окончательной сборке. Да, определенно пора лично наведаться в преддверие ада, в ту не слишком четко очерченную область, где формируются сверхъестественные события, изменяющие судьбу человечества то в одну, то в другую сторону.

И при этом не забывать про голову…

Глава 13

Аззи улетал с неохотой. Он знал, что не должен поддаваться сентиментальным чувствам, расставаясь с домом, в котором он поселился лишь с определенной целью и где в любом случае останется ненадолго. И все же эти хозяйственные хлопоты на полях и в замке…

Раньше, наблюдая за переменами в Шато-дез-Арт, совершавшимися по его распоряжениям, молодой демон почему-то не связывал себя с замком. Теперь же Аззи понял, что все больше чувствовал себя в замке… как дома.

К тому же путешествие в преддверие ада никак нельзя назвать безопасным. Переходить из одного царства в другое всегда было непросто. Законы любого царства, как и земные законы, невозможно понять до конца. Очевидно, что странные законы, управлявшие переходами из одного царства в другое, должны быть уж совсем непонятными.

На этот раз все прошло гладко. Аззи провел необходимые приготовления, произнес одно заклинание по древнегречески, другое — на иврите. Вспыхнуло пламя, и Аззи неожиданно оказался на узкой равнине, окруженной с двух сторон унылыми горами. На раскаленном добела небе изредка возникали зеленые вихри, как будто там пролетали стаи джиннов.

Даже найти нужное место в преддверии ада — тяжкий труд, ибо оно безгранично. К счастью, ряд самых важных учреждений располагался неподалеку одно от другого, образуя некий центр, что обладал большой притягательной силой для многочисленных посетителей. Кроме того, в преддверии ада была организована служба птиц Рок, которой Аззи удалось воспользоваться. На Земле эти огромные птицы давно вымерли из-за возникших после плейстоцена затруднений с пропитанием. Здесь же птицы Рок с их широкими спинами великолепно заменяли такси.

Адский отдел снабжения представлял собой нечто вроде бесконечной сети складов, расположенных посредине бескрайней равнины. Снабженцы твердили, что им нужны просторные помещения, поэтому на их складах могли свободно разместиться все земные жилища и даже после этого осталось бы еще место для всех земных кухонь, конюшен и хлевов. На самом же деле снабженцы и не пытались заполнить свои склады, потому что ассортимент необходимых вещей ограничивался только человеческим воображением, а в нем в разное время могло возникнуть все мыслимое и немыслимое.

Нескончаемые попытки невидимых сил просветить человечество или подорвать его устои могли потребовать все, что когда-либо появлялось под солнцем. Как можно, например, угадать заранее, что какому-то демону вдруг понадобится фракийское копье 55 года нашей эры или еще что-нибудь не менее экзотическое?

Большей частью отдел снабжения изготавливал копии того, что запрашивали демоны. Надо сказать, что адский отдел снабжения располагал непревзойденными дизайнерами и модельерами, наделенными невероятно богатой фантазией.

Отдел снабжения был сооружен на берегу Стикса — огромной реки, протекавшей через Землю и через все небеса и ад. По этой мрачной реке древний лодочник Харон прокладывал путь между веками и мирами. Изредка Харон обслуживал и сверхъестественные силы, которые считали Землю чем-то вроде поля для самой грандиозной игры, какую только можно было себе представить, и не имели ни малейшего желания отказываться от любого момента этой игры независимо от того, был ли он в далеком прошлом или только ожидался в необозримом будущем.

Аззи слез с птицы Рок и быстрым шагом пошел, время от времени взлетая, когда ходьба становилась небезопасной, по длинным улицам, по обеим сторонам которых бесконечной чередой тянулись склады. На всех складских помещениях висели таблички: «Посторонним вход воспрещен». Склады охраняли салии — нейтральные духи преддверия ада, вооруженные рассеивателями энергии. Это оружие, внешне напоминавшее копье с прицелом и спусковым крючком, испускало лучи частиц (кое-кто говорил, что не частиц, а волн), разрушающих личность и способных превратить в бессловесную тварь даже величайшего из демонов или, как гласила популярная в то время поговорка, «превратить его мозги в кашу». Аззи держался подальше от охранников. В последнее время преддверие ада стало опасным местом не столько из-за посетителей, сколько из-за местных сотрудников.

Наконец Аззи подошел к складу, у входа в который не было ни одного вооруженного охранника. Над входом висела табличка: «Справочное бюро». Для столь неопределенного и умозрительного места, как преддверие ада, надпись казалась поразительно конкретной, но Аззи было некогда размышлять на эту тему.

За дверью стояли примерно два десятка демонов всех разновидностей и степеней, терпеливо ждавших своей очереди, чтобы вручить прошения явно скучающему молодому демону-клерку. Клерк щеголял в шапочке для гольфа из шотландки, что было грубейшим нарушением временных правил ношения одежды демонами (конечно, демоны могут путешествовать в будущее или в прошлое, но захватывать с собой сувениры им запрещено).

Аззи взмахнул своей черной кредитной карточкой и протолкался в голову очереди.

— У меня дело первостепенной важности, — сказал он клерку. — Я располагаю всеми полномочиями от Верховного совета демонов.

— Неужто? — равнодушно зевнув, переспросил клерк.

Аззи показал ему черную кредитную карточку.

— Он правду говорит? — спросил клерк карточку, и на ней зажглись слова: «ВЕРЬ ЕМУ!»

— Ну ладно, — сказал демон. — Что же мы можем сделать для тебя, господин Большая Шишка?

Аззи ужасно не понравились тон и поведение молодого демона, но он решил, что сейчас не время ставить его на место.

— Прежде всего мне нужны два замка. Я понимаю, что прошу много, но они мне действительно необходимы.

— Ах, всего два замка? — Молодой демон неприязненно смотрел на Аззи. — Надо полагать, весь твой план рухнет, если ты их не получишь.

— Совершенно верно.

— Тогда, парень, тебе придется смириться с поражением, потому что у нас только один замок, да и тот не совсем настоящий — так сказать, некомплектный. В сущности, от замка там есть только контур, настоящие лишь стена и башня, а все остальное — воображаемые конструкции, удерживаемые древними магическими заклинаниями.

— Но это же просто смешно, — сказал Аззи. — Я не сомневался, что в адском отделе снабжения сколько угодно замков!

— Так было раньше. Потом обстоятельства изменились, наши возможности стали куда более ограниченными. Конечно, хлопот только прибавилось, зато стало интересней работать. Во всяком случае, так утверждают теоретики из отдела изучения дьявольского рынка.

— Первый раз слышу, — заметил Аззи. — Ты хоть сам понимаешь, что ты несешь?

— Если бы понимал, — ответил клерк, — неужели бы я сидел на этой лакейской должности и объяснял непонятливым вроде тебя, что больше одного замка, хоть тресни, все равно не получишь?!

— Ну хорошо, — согласился Аззи. — Я беру этот ваш замок.

Клерк что-то нацарапал на клочке пергамента.

— Придется тебе взять замок в таком виде, в каком он есть. У нас нет времени его латать.

— А что с ним такое?

— Я уже объяснял, что замок удерживается магическими заклинаниями. Заклинаний не хватает, поэтому время от времени то одна, то другая часть замка исчезает.

— Какая часть? — не понял Аззи.

— Это зависит от погоды, — объяснил клерк. — Замок слеплен в основном заклинаниями для сухой погоды, поэтому затяжные дожди делают с ним черт знает что и серьезно угрожают его временному существованию.

— Нет ли у вас какого-нибудь плана, по которому можно было бы выяснить, какие части и когда пропали?

— План-то, конечно, есть, — ответил клерк, — но он здорово устарел, не мешало бы его обновить. Только ненормальный всерьез способен полагаться на этот план.

— Тем не менее план мне нужен, — сказал Аззи, который питал глубочайшее уважение ко всему нацарапанному на пергаменте.

— Где прикажешь поставить замок? — спросил клерк.

— Подожди, так не пойдет, — заволновался Аззи. — Мне действительно нужны два замка. У меня два существа. Одно из них должно добраться от своего замка до замка второго существа — женщины, которую первое существо любит или думает, что любит. Мне в самом деле просто необходимы два замка.

— А как насчет одного замка и одного очень большого дома?

— Нет, это совершенно не отвечает духу моего замысла.

— Попробуй обойтись одним замком, — посоветовал клерк. — Ты запросто можешь поселить там сначала одно свое существо, а потом другое. Внешний вид замка изменить нетрудно — особенно когда сама по себе исчезает то одна, то другая комната.

— Кажется, придется так и сделать, — сказал Аззи. — Или использовать для одного из моих героев собственный Шато-дез-Арт… Когда ты сможешь выслать замок?

— Для тебя — прямо сейчас! — ответил молодой клерк таким тоном, что его следовало понимать примерно так: не видать тебе замка до тех пор, пока весь ад не покроется льдом.

Аззи правильно понял клерка и постучал по черной кредитной карточке. На ней тотчас зажглись огненные слова: «ДЕЛАЙ, ЧТО ОН СКАЗАЛ! НЕ ВАЛЯЙ ДУРАКА!»

— Ладно, я же пошутил. Так куда доставить замок?

— Тебе знакома область Земли, называемая Трансильванией?

— Не волнуйся, найду, — ответил клерк.

— А ты, случайно, не знаешь, где бы можно было достать хорошую голову? Человеческую? Мужскую?

Клерк только расхохотался.

Вот при таких обстоятельствах Аззи покинул преддверие ада и возвратился на Землю, где в его отсутствие прошла почти неделя. Он сразу отправился в Шато-дез-Арт и был неприятно удивлен, нигде не обнаружив Фрике.

Аззи оседлал лошадь и поехал в Аугсбург разыскивать слугу. Ворвавшись в кабинет Эстеля Кастельбрахта, Аззи без обиняков — хитрить вроде бы не было причин — спросил, не видел ли тот его слугу.

— Конечно, видел, — ответил Кастельбрахт. — Он шел по улице и завернул вот в тот дом, к доктору Альберту. Я слышал, как Фрике на ходу что-то бормотал про голову…

— Благодарю, — сказал Аззи, щедро заплатив бургомистру. Если только представлялась возможность, так он поступал всегда, когда имел дело с официальными лицами.

Глава 14

Дом доктора находился в конце небольшого переулка, который вел к городской стене. Высокое и узкое старинное здание стояло на отшибе. Его нижний этаж был сложен из камня, а верхние — из струганного бруса. Аззи поднялся на крыльцо и постучал бронзовым дверным молотком.

— Кто там? — отозвался чей-то голос изнутри.

— Тот, кто ищет знаний, — ответил Аззи.

Дверь отворилась. На пороге стоял пожилой седовласый джентльмен, облаченный в изысканную римскую тунику, несмотря на то что такая одежда вышла из моды несколько столетий назад. Хозяин дома был высок и сутуловат, а при ходьбе опирался на длинный посох.

— Полагаю, я вижу перед собой лорда Аззи, не так ли?

— Совершенно правильно, — ответил Аззи. — Мне сообщили, что здесь можно найти моего слугу, некоего Фрике.

— Ах, ну конечно, Фрике, — сказал пожилой джентльмен. — Не угодно ли вам пройти вот сюда? Между прочим, разрешите представиться — магистр Альберт.

Он провел Аззи через темную прихожую, неприбранную общую комнату, грязную кухню и буфетную в светлую и уютную гостиную, расположенную в противоположном конце дома. В дальнем углу гостиной у камина стоял Фрике. Он радостно улыбнулся вошедшему Аззи.

— Фрике! — воскликнул Аззи. — Я думал, ты сбежал от меня.

— Нет, хозяин, — заверил Фрике, — даже мысли подобной у меня не было. Случилось так, что в твое отсутствие я отправился в деревенскую таверну, дабы в подходящей компании глотнуть крепкого красного вина, коим так славятся здешние места. Там я встретил этого джентльмена, магистра Альберта, который был моим учителем в те давние времена, когда я учился в Салерно.

— Да, лорд Аззи, — подтвердил магистр Альберт, сверкнув глазами, — этого мошенника я знаю достаточно хорошо. Я был очень обрадован, когда мне стало известно, что ему выпало счастье служить у вас. Я привел его в свой дом, чтобы оказать содействие в том деле, в котором он помогает вам.

— О какой именно помощи вы говорите? — спросил Аззи.

— Ну как же, господин! Судя по всему, вам нужны первоклассные части человеческого тела. Случилось так, что в моей лаборатории есть из чего выбирать.

— Выврач? — поинтересовался Аззи.

Альберт отрицательно покачал седой головой:

— Милорд, я алхимик, а в моем деле часто оказываются также полезными различные части человеческого тела. Если вы любезно согласитесь пройти вот сюда…

Аззи последовал за старым джентльменом, а за ним поковылял Фрике. Они спустились в зал и подошли к запертой двери. Альберт открыл ее ключом, который висел на ремешке у него на груди, и по выложенной каменными плитами спиральной лестнице все трое спустились в подвал.

В подвале размещалась хорошо оснащенная алхимическая лаборатория. Здесь Альберт зажег старинную масляную лампу. В мерцающем свете стали видны столы, заставленные перегонными кубами и ретортами, а на одной из стен — диск чакры из Индии. Вдоль другой стены стояли книжные шкафы, в которых покоились мумифицированные кусочки и более крупные части некогда живых людей.

— Замечательное место! — прокомментировал Аззи. — Примите мои поздравления, доктор!.. Но это всего лишь древние реликвии. Не спорю, они, возможно, бесценны для любителя старины, однако для меня не представляют интереса.

— Это всего лишь то, что осталось от моих опытов, — пояснил Альберт. — Теперь посмотрите сюда, и вы поймете, что у меня есть.

Он подошел к небольшому чану, стоявшему на боковом столе, и извлек из него отрезанную по шею голову. Голова принадлежала молодому человеку. Лицо было смертельно бледным, но довольно красивым, несмотря на то что там, где когда-то были глаза, теперь виднелись лишь красные пустые глазницы.

— Какая судьба постигла несчастного? — спросил Аззи. — И что случилось с его глазами?

— Милорд, ему не повезло, и он лишился глаз.

— До или после своей смерти?

— До, но лишь на мгновения.

— Расскажи мне об этом.

— С удовольствием, — промолвил Альберт и начал повествование: — Этого молодого человека звали Филипп, и он жил в одной деревне неподалеку отсюда. Парень и в самом деле был красив, намного красивее, чем позволительно быть любому молодому человеку. Все ему давалось легко, и чем больше он получал, тем большего хотел и тем менее удовлетворенным оставался. Как-то он увидел Миранду, дочь одного состоятельного гражданина из здешних мест. В то время ей исполнилось пятнадцать, и она была прекрасна, как рассвет в горах, чиста и невинна. Миранда намеревалась провести в невинности всю жизнь, стремясь только к совершению добра.

Увидев ее, Филипп загорелся страстью, и хотя, говорят, был трусом, все же решил завоевать Миранду. Однажды он перелез через стену, окружавшую дом ее отца, прокрался на маслобойку и заговорил с Мирандой. Девушка воспитывалась в уединении и никогда не встречала такого человека. В доме ее окружали одни старики, кроме, пожалуй, трех ее братьев, а те постоянно отсутствовали, сражаясь то на одной войне, то на другой.

Филипп соблазнил Миранду сладкими речами и страстными рассказами о своих муках. Миранда была мягкосердечна и добра, и ее очень взволновали слова Филиппа о том, что он болен и ему осталось жить совсем немного. Филипп знал, что лжет, а оказалось — пророчествует!

Однажды Филипп притворился, что ему стало плохо, и Миранда позволила молодому человеку положить руку на ее плечо. Они прикоснулись друг к другу, за первым прикосновением последовали другие… Увы, довольно банальная история. Короче говоря, Филипп соблазнил Миранду, и девушка согласилась убежать с ним из родительского дома, так как Филипп поклялся, что будет заботиться о ней вечно. Но стоило им добраться до первого сравнительно большого города — Сиваля в Провансе, как Филипп бросил Миранду и занялся своими делами.

Миранда была в отчаянии. Она немало пережила, пока не стала натурщицей у художника Шодлоса. Несколько месяцев девушка жила у него как любовница, и, судя по всему, они были счастливы. Шодлос — огромный мужчина, прямо медведь, вот только не такой сильный — никогда не унывал, всегда был весел, однако уж слишком много пил. Свою знаменитую «Магдалину» он писал с Миранды. Наверное, Шодлос стал бы действительно великим художником, но не прошло и года, как он умер — в шумной драке в таверне ему проломили голову.

Миранда была убита горем, потому что она любила художника. Кредиторы Шодлоса забрали всю мебель и все его картины и выставили Миранду из дома художника. У нее не было ни гроша, и ей некуда было идти. Наконец, чтобы не умереть от голода, девушка пошла в публичный дом. Однако и на этом ее злоключения не кончились. Однажды ночью в публичный дом явился сумасшедший. Никто не знает, что произошло между ним и Мирандой, но прежде чем кто-либо успел остановить сумасшедшего, он ослепил Миранду, а потом перерезал ей горло.

Узнав о случившемся, братья Миранды — Анзель, Хор и Хальд отправились в город отомстить за сестру. К тому времени сумасшедший уже давно был мертв — толпа разорвала его на куски. Братья нашли Филиппа в таверне, где он пил вместе со своей новой возлюбленной, привязали его к столу и сказали, что он умрет так же, как умерла Миранда. Затем они вырвали ему глаза и перерезали глотку.

Вот и вся история головы, которую вы видите перед собой.

— В самом деле, великолепный образчик, — сказал Аззи, приподнимая голову и заглядывая в пустые глазницы. — Что мне теперь нужно найти, так это подходящую женскую голову. Миранда… Говорите, ее убил сумасшедший? Магистр Альберт, а вы не знаете, что случилось с ее телом? В частности, с головой?

— Увы, сие мне неведомо, — ответил Альберт.

— Благодарю вас за помощь, — сказал Аззи. — Назовите вашу цену за голову.

Часть III. Заутреня. Без этого не уходи из ада

Глава 15

— Хозяин, взгляни на эту голову.

За неделю это была уже четвертая голова, которую принес Фрике. На этот раз он продемонстрировал Аззи голову темноволосой дамы; она выглядела вполне прилично и могла бы стать еще лучше, если бы удалось отремонтировать нос, который немного проели черви.

— Нет, Фрике, не годится, — сказал Аззи и, вздохнув, отвернулся.

— Но почему, хозяин? Она же само совершенство!

— Есть только одна голова на свете, которую можно считать совершенством.

— И какая же, хозяин?

— Фрике, нашему Прекрасному принцу идеально подойдет только Миранда — та девушка, которую соблазнил Филипп.

— Но мы же понятия не имеем, где она!

— Пока не имеем. — Аззи встал и беспокойно заходил по комнате. — Но мы ее найдем.

— Теперь-то ее голова, поди, уже протухла.

— Это неизвестно. Если благодаря какому-то счастливому стечению обстоятельств лицо сохранилось, она будет Спящей красавицей в той маленькой пьесе, которую я готовлю.

— Но, хозяин, мы даже не знаем, где ее искать!

— Начнем с Сиваля, города, в котором она умерла. Возможно, там ее и похоронили.

— Хозяин, это пустая трата времени. До состязаний осталось всего ничего, а еще нужно переделать кучу дел.

— Фрике, седлай лошадей. В таких вопросах я мастер. Я должен достать голову Миранды для моей Спящей красавицы.

— Хозяин, спору нет, ее история красива, но почему тебе потребовалась именно эта девка?

— Ну как ты не понимаешь, Фрике? Миранда придаст моему плану особый колорит! Мы сведем любовников вторично после их смерти. Конечно, у них не будет осознанных воспоминаний, но что-то все же останется — нечто такое, что поможет найти блестящий финал моей сказки о Прекрасном принце и Спящей красавице. Мы должны найти ее тело. Будем надеяться, что с лицом пока еще все в порядке. Иди готовь лошадей.

Фрике навьючил лошадей, и они отправились в Южный Прованс, в Сиваль. Близился конец июня, поездка была легка и приятна. Фрике надеялся, что Аззи переправит их сверхъестественным способом, но тот сказал, что расстояние слишком малое и нет смысла устанавливать транспортирующее заклинание и активировать его.

Они благополучно добрались до Сиваля, приятного южного городка недалеко от Ниццы. По рассказу Альберта легко нашли и тот публичный дом, где убили Миранду. Аззи расспросил хозяйку публичного дома и от нее узнал, что останки Миранды забрали ее братья; никто не ведал, куда они их увезли.

Аззи щедро вознаградил мадам за информацию и поинтересовался, не осталось ли у нее что-либо из одежды несчастной девушки. Мадам где-то разыскала старое платье и продала его Аззи за два золотых сольди. Принадлежали ли эти тряпки Миранде и в самом деле, Аззи не был уверен — во всяком случае, пока не был уверен.

Когда Аззи и его слуга распрощались с мадам, Фрике спросил:

— Что теперь, хозяин?

— В свое время увидишь, — ответил Аззи.

Аззи и Фрике покинули город и поехали лесной дорогой. Прошло немало часов, прежде чем они устроили привал, пообедав холодным пирогом с мясом и вареной черемшой. По приказу Аззи Фрике разжег костер. Когда пламя поднялось достаточно высоко, демон достал из сундучка, в котором хранил свои магические принадлежности, небольшой сосуд с темной жидкостью и стряхнул одну каплю в костер. Пламя взвилось до небес, и Фрике в испуге попятился.

— Смотри внимательно, — приказал Аззи. — То, что ты увидишь, очень поучительно. Возможно, ты слышал когда-то о сказочных охотничьих собаках старых богов? Теперь у нас есть кое-что получше.

Когда пламя немного опустилось, откуда-то возникли три большие птицы и сели возле Аззи. Это были вороны с маленькими зловещими глазками.

— Надеюсь, у вас все в порядке, — обратился Аззи к воронам.

— У нас все нормально, лорд-демон, — ответил один из них.

— Познакомьтесь с моим слугой Фрике. Фрике, познакомься с Морриганами. Это сверхъестественные ирландские птицы, их зовут Бабд, Маха и Немайн.

— Рад встрече, — сказал Фрике, сохраняя почтительную дистанцию, ибо птицы смотрели на него определенно неприязненно.

— Что мы можем сделать для Вашего сиятельства? — спросил Маха.

Аззи вытащил платье Миранды.

— Найдите эту женщину, — велел он. — Ту, которая надевала это платье последней. Между прочим, она мертва.

Бабд понюхал платье.

— Само собой.

— Простите, я не учел безграничность ваших возможностей. Летите, бесподобные! Найдите мне эту женщину!

Вороны улетели, и Аззи обратился к Фрике:

— Теперь давай устроимся поудобнее. Нам придется подождать, но в конце концов вороны найдут ее.

— В этом я и не сомневаюсь, — отозвался Фрике.

Аззи и слуга пожевали еще немного черемши и холодного пирога с мясом, поговорили о погоде и о том, с чем могут выступить небеса на состязаниях в честь тысячелетнего юбилея. Время тянулось медленно. Огромный купол бесстыдно-обнаженного синего прованского неба излучал ослепительно яркий свет и жар. Аззи и Фрике снова принялись за черемшу.

Наконец возвратился один из воронов, представившийся как Немайн. Он сделал два круга над головой Аззи и сел на его протянутую руку.

— Что вы нашли? — спросил Аззи.

Немайн поднял клюв и тихо ответил:

— Думаю, мы обнаружили то, что ты хотел.

— Где она?

Спустились и два других ворона. Один из них сел на голову Аззи, другой — на плечо Фрике. Старший ворон Маха сказал:

— Да, это именно та женщина, которую ты искал. Такой запах перепутать с другим невозможно.

— Так она действительно мертва? — спросил Аззи.

— Конечно, мертва, — ответил Маха. — Тебе она и нужна в таком виде, не так ли? Впрочем, даже если бы она оказалась живой, нетрудно было бы ее умертвить.

Аззи не стал объяснять, что земные правила запрещают такие вещи.

— Где ее найти?

— Если проедешь пару лье по этой дороге, то попадешь в деревню. Она будет во втором доме слева.

— Благодарю тебя, зловещая птица.

Маха кивнул и взлетел. За ним последовали другие вороны, и через мгновение все три птицы скрылись.

Аззи и Фрике сели в седла и отправились на юг по отлично сохранившейся римской дороге, которая пересекала Южную Европу и вела к городу-крепости Каркасону.

Путники ехали молча и спустя некоторое время добрались до сравнительно большой деревни. Аззи послал Фрике подыскать место для ночлега, а сам отправился на поиски головы Миранды и подошел к дому, указанному ему воронами.

Темный дом оказался самым большим в переулке, а его узкие окна-щели и небрежно крытая соломой крыша произвели на Аззи дурное впечатление. Аззи постучал в дверь. Никто не отозвался. Он подергал засов. Дверь оказалась не заперта. Аззи вошел в большую комнату.

В комнате было темно, свет проникал только через щели в потолке. Сильно пахло вином.

Аззи ощутил опасность мгновением позже, чем следовало бы. Он провалился в проделанную в полу дыру и очутился в нижней комнате. Аззи приземлился не очень удачно. Не сразу сумев приподняться, он обнаружил, что сидит в бутылке.

Глава 16

Это была стеклянная широкогорлая бутылка, достаточно большая, чтобы в ней поместился демон средней величины — вроде Аззи; в наши дни такие бутылки встретишь не часто. От падения у Аззи на мгновение потемнело в глазах. Он услышал над головой какой-то шум, но, лишь взглянув наверх, понял, что это были за звуки. Оказалось, бутылку плотно закупорили деревянной пробкой.

В голове у Аззи моментально прояснилось. Вообще, что он делает в бутылке? Всмотревшись сквозь зеленое стекло, Аззи сообразил, что бутылка находится в комнате, освещенной множеством свечей. Вокруг небольшого стола стояли трое мужчин весьма грубой наружности и о чем-то спорили. Чтобы привлечь их внимание, Аззи постучал по стеклу.

Мужчины оглянулись. Один из них, самый безобразный, подошел к бутылке и что-то сказал. Однако бутылка была плотно закупорена, и Аззи не услышал ни звука. Он попробовал объяснить знаками, показывая пальцами на свои уши и отрицательно покачивая головой.

Когда до неотесанного мужлана наконец дошло, что хотел втолковать ему Аззи, он что-то сказал другим.

Снова разгорелся спор, на этот раз более яростный. Потом мужчины решились. Самый безобразный приставил к бутылке лестницу, взобрался по ней и чуть приподнял деревянную пробку.

— Теперь услышишь, — сказал он. — Если попробуешь что-нибудь выкинуть, мы забьем пробку, уйдем и оставим тебя в бутылке навсегда.

Аззи сидел спокойно. Он сообразил, что пробку будет нетрудно скинуть прежде, чем ее накрепко заколотят, но ему было интересно узнать, что замышляли его пленители.

— Ты ведь пришел за ведьмой? — спросил один из них. — Вот это — Анзель, этот — Хор, а меня зовут Хальд. Мы родные братья, а мертвая ведьма Миранда была нашей сестрой.

— В самом деле? — удивился Аззи. — И где же она?

— Недалеко. Мы ее положили на лед, чтобы не испортилась.

— Лед купили по большой цене, — многозначительно сообщил Анзель. — Эти деньги надо вернуть — для начала.

— Вы слишком торопитесь. Почему вы думаете, что эта ваша сестра, которую вы называете ведьмой, вообще хоть что-то стоит?

— Так нам сказал доктор.

— Что за доктор? — поинтересовался Аззи.

— Старый доктор Парвеню. Он же — наш местный алхимик. Когда тот псих убил Миранду и мы привезли ее домой, то сразу решили спросить совета у доктора Парвеню. Он в этих делах дока. Только сначала мы, конечно, прикончили Филиппа.

— Да, я слышал о ее соблазнителе Филиппе, — сказал Аззи. — Так что же доктор Парвеню посоветовал вам сделать с телом сестры?

— Он много чего насоветовал… и велел нам сохранить ее голову.

— Зачем?

— Он сказал, что такая красота наверняка соблазнит демона!

Аззи не счел нужным объяснять братьям, что он собирался делать с головой Миранды. Он совершенно успокоился. Демонов с детства учат разным трюкам с бутылками; к тому же эти парни, похоже, не блещут умом…

— А тот сумасшедший, убивший Миранду, что был за человек?

— Мы только слышали, что его звали Арманд. Никто из нас мерзавца ни разу не видел, так как, когда мы подъехали к борделю, он уже был покойником. Когда люди узнали, что он сделал с Мирандой, они так рассердились, что забили его до смерти, а потом разорвали на куски.

— Значит, теперь вы хотели бы продать голову вашей сестры?

— Конечно! Она же была потаскухой! Какая разница, что мы сделаем с ее башкой?

— Думаю, я мог бы дать вам несколько золотых за голову, — сказал Аззи, — если только ее лицо осталось в целости и сохранности.

— В полной сохранности! — заверил Анзель. — Она сейчас почти как живая, может, даже лучше, если ты любитель спокойных женщин.

— Прежде чем покупать, — молвил Аззи, — я должен взглянуть на голову.

— Смотри, чего там… Но только из бутылки!

— Конечно, — согласился Аззи. — Принесите голову.

Анзель приказал братьям вынести голову Миранды. Хор и Хальд поторопились в дальний погреб. Скоро они возвратились, неся что-то в руках. Анзель рукавом рубашки смахнул с головы крошки льда.

Аззи сразу понял, что даже мертвая голова прекрасна. Большой рот был слегка приоткрыт. Ко лбу прилипли пепельно-русые волосы. На щеке блестела капля… Итак, Аззи не подвели его инстинкты: именно эта голова ему и нужна.

— Ну и что ты думаешь? — спросил Анзель.

— Пойдет, — ответил Аззи. — Теперь выпустите меня из бутылки, и мы поговорим о цене.

— А как насчет того, чтобы сначала исполнить три желания? — поинтересовался Анзель.

— Нет, — отрезал Аззи.

— Прямо так уж и нет?

— Так и нет.

— И поторговаться не хочешь?

— Не хочу, пока вы не выпустите меня из бутылки.

— Но если мы тебя выпустим, нам нечем будет тебе даже пригрозить!

— Правильно.

Братья шепотом посовещались, и Анзель снова обратился к Аззи:

— Они просили передать тебе, что мы знаем такое заклинание, от которого тебе придется очень несладко.

— В самом деле? — спокойно переспросил Аззи.

— Да, в самом деле знаем.

— Тогда валяйте, заклинайте.

Три брата запели.

— Простите, друзья, — прервал Аззи их пение, — на мой взгляд, некоторые слова вы произносите неправильно. Вы говорите «фантаго», а надо — «фандрам». Разница небольшая, и все же есть. Когда дело доходит до магических заклинаний, произношение решает все.

— Кончай, — сказал Анзель. — Ну что тебе стоит, исполни парочку желаний, а?

— Я понимаю, вы считаете, что возможности демонов безграничны. Но отсюда совсем не следует, что мы обязаны их использовать каждую минуту.

— А что, если мы тебя не выпустим? Как тебе понравится год за годом сидеть в бутылке?

Аззи улыбнулся.

— Вы никогда не задумывались, что может случиться, если демон и захватившие его люди не договорятся о выкупе? Ваши старинные сказки об этом умалчивают, да? Постарайтесь рассуждать здраво. Вы полагаете, у меня совсем нет друзей? Рано или поздно они заметят мое отсутствие и отправятся на поиски. Когда они увидят, что я ваш пленник… Наверное, вы сами можете представить, что они с вами сделают.

Анзель обдумал ситуацию; результаты раздумий, очевидно, ему не понравились.

— А почему они вообще должны что-то делать с нами? По правилам магии нам разрешается устраивать ловушки для демонов. Мы поймали тебя по честному.

Аззи расхохотался. Это был ужасный, леденящий душу смех, какому он научился специально для подобных случаев.

— Что вы, ничтожные глупцы, знаете о правилах магии и вообще о законах, управляющих поведением сверхъестественных существ? Занимались бы лучше своими человечьими делами. Стоит вам ступить в область сверхъестественного, как с вами может произойти все что угодно.

Анзель уже дрожал мелкой дрожью, а его братья были готовы бежать со всех ног.

— Великий демон, — взмолился Анзель, — я не хотел никуда вторгаться. Доктор Парвеню сказал, что все будет очень просто… Что же теперь нам делать?

— Откупорьте бутылку, — приказал Аззи.

Анзель и его братья с трудом вытащили пробку. Аззи вылез из бутылки и отрегулировал свой рост так, что стал фута на полтора выше Анзеля, самого высокого из братьев.

— Ну а теперь, дети мои, — сказал Аззи, — я должен вам кое-что объяснить. Прежде всего зарубите себе на носу, что, если вы имеете дело со сверхъестественными существами, они всегда окажутся хитрее и умнее вас. Так что не пытайтесь обмануть или провести их. Вспомните, как вы откупорили бутылку, когда я был, в сущности, бессилен.

Братья переглянулись, помолчали, потом Анзель спросил:

— Ты хочешь сказать, что был в нашей власти?

— Конечно, — ответил Аззи.

— Ты был беспомощным пленником?

— Правильно.

— Ясное дело, он нас надул, — заметил один из братьев, медленно кивая головой. Братья еще раз переглянулись и помолчали. Потом Анзель прокашлялся и сказал:

— Понимаешь, великий демон, в таком виде ты, конечно, не поместишься в этой бутылке. Осмелюсь заметить, мне кажется, что твое сиятельство не влез бы туда, даже если бы очень захотел.

— Но ты хотел бы посмотреть, как я попробую сделать это, не так ли?

— Нет, что ты, совсем нет, — ответил Анзель. — Мы полностью в твоей власти. Просто интересно, как ты проделываешь такие штуки.

— Покажу, — сказал Аззи, — если ты дашь слово, что не закупоришь бутылку пробкой.

— Конечно, господин.

— Ты можешь поклясться в этом?

— Клянусь своей бессмертной душой!

— А другие братья?

— Мы тоже клянемся, — ответили они.

— Хорошо, — кивнул Аззи. — Смотрите.

Аззи свесил в бутылку ноги, повертелся и скоро весь оказался в бутылке. Братья моментально закрыли бутылку пробкой.

Аззи посмотрел на братьев:

— Ну ладно, кончайте валять дурака и откройте бутылку.

Братья только радостно захохотали. Анзель кивнул Хору и Хальду; те сдвинули каменную плиту в полу, под которой оказался выложенный плитками глубокий колодец. Снизу, с большой глубины, доносилось журчание воды.

— Смотри, демон, — пригрозил Анзель, — мы столкнем бутылку в колодец, снова закроем его плитой, а на плите нарисуем череп и скрещенные кости. Пусть все думают, что колодец отравлен. Черта с два друзья найдут тебя здесь.

— Вы нарушили клятву, — заметил Аззи.

— Ну и что с того? Что ты можешь нам сделать, сидя в бутылке?

— Все, что я могу сделать, — это рассказать одну историю…

— К черту историю, давай уносить отсюда ноги, — сказали Хор и Хальд, но Анзель возразил:

— Нет, лучше послушаем. Потом посмеемся и уйдем.

И Аззи начал рассказ:

— Демонов ловят в бутылки уже много тысяч лет. В сущности, первая бутылка, сделанная человеком — между прочим, китайцем, — предназначалась именно для этой цели. Древние ассирийцы и хетты держали своих демонов в глиняных горшках, а в некоторых африканских племенах нас и сейчас ловят в плотно сплетенные корзины. Все это нам известно, мы знаем также, чем различаются способы ловли демонов в разных частях света. В Европе, например, мы всегда носим вот это — Аззи вытянул руку (точнее, лапу), на указательном пальце (точнее, указательном когте) которой сверкнуло кольцо с большим бриллиантом, — и делаем вот так.

Аззи прижал острие бриллианта к стеклу, очертил рукой большой круг и толкнул стекло. Вырезанный круг выпал, и Аззи шагнул из бутылки. Анзель задрожал от страха:

— Хозяин, мы только пошутили. Правильно я говорю, мальчики?

— Правильно, — подтвердили Хор и Хальд, на их узеньких лбах выступили крупные капли пота.

— Тогда мы с вами поступим следующим образом, — сказал Аззи, взмахнул рукой и что-то тихо пробормотал.

Откуда ни возьмись появилось облако дыма, вспыхнул яркий свет. Когда дым рассеялся, рядом с Аззи оказался очень маленький демон в очках в роговой оправе. Гусиным пером он что-то царапал на пергаменте.

— Силенус, — обратился к нему Аззи, — этих троих запиши на мой счет и забери. Они сами себя прокляли.

Силенус утвердительно кивнул, повел рукой, и все три брата исчезли. Через мгновение исчез и Силенус.

Как потом вскользь заметил Аззи, обращаясь к Фрике, он не припомнит другого такого случая из собственной практики, когда сразу три души так легко прокляли бы самих себя практически без всякого нажима с его стороны.

Глава 17

— Ох, хозяин, как хорошо дома! — сказал Фрике, отодвигая задвижку на двери парадного входа в их большой особняк в Аугсбурге.

— Прекрасно, — согласился Аззи. — Брр! — он потер лапы. — Здесь холодно. Как только отнесешь нашу добычу, сразу же разожги камин.

Несмотря на то что демонам часто приходится вертеться возле адского пламени — или, напротив, благодаря этому обстоятельству, — им очень нравится сидеть у весело шумящего камина.

— Да, хозяин. Куда ее девать?

— В лабораторию, конечно, в погреб.

Фрике поспешил разгрузить телегу, на которой возвышалась изрядная куча различных частей человеческих тел, завернутых в смоченные ихором холсты. Если верить расчетам Аззи, их должно было хватить на два целых тела — одно женское, одно мужское, те самые, которые впоследствии назовут Спящей красавицей и Прекрасным принцем.

На следующий же день Аззи и Фрике приступили к работе. Оказалось, Фрике весьма ловко орудует иглой и нитками. Он сшил Прекрасного принца не хуже, чем первоклассный портной — хороший костюм. Конечно, на теле оставались швы и стежки, но Аззи сказал, что об этом пока можно не беспокоиться. Как только тела будут оживлены, подобные свидетельства их вторичного рождения исчезнут сами собой.

Приятные это были вечера!.. Аззи с удовольствием устраивался в углу лаборатории со своим походном экземпляром «Тайн царя Соломона», той самой книги, которую он всегда собирался прочесть и для которой никак не находилось времени. Аззи доставляло большое удовольствие сидеть в лаборатории, пропахшей сивушными маслами, керосином, серой, аммиаком, а больше всего навязчивым, всепроникающим и сложным запахом опаленной и подгнившей человечьей плоти; сидеть, положив раскрытую книгу на колени и время от времени поглядывая на склонившегося с крохотной стальной иголкой в пальцах, углубившегося в свое дело Фрике, устрашающую горбатую тень которого отбрасывала на стену стоявшая на полу лампа.

Специально для Аззи эту иглу выковал Рууд, самый маленький и самый искусный гном Центральной Европы, а нитью служил лучший шелк из Тапробана — настолько тонкий и настолько прозрачный, что казалось, будто граница, отделяющая руку от плеча, исчезает сама собой, что руку притягивает к плечу некий физический магнетизм или волшебная сила. На самом же деле единственным чудом здесь была крошечная иголка Фрике, прокалывавшая незаметные отверстия в плоти и постепенно воссоздававшая целого человека из кучи частей, аккуратно сложенных слева от слуги на прозрачном льду.

Фрике работал старательно, но за ним тоже приходилось присматривать. То ли из-за слабого зрения, то ли по причине извращенного чувства юмора он не раз пришивал руки к тому месту, где должны быть ноги. До поры до времени Аззи терпел такие чудачества, но, когда Фрике сшил туловище красавицы с головой принца, он решил, что это уже слишком.

— Прекрати безобразничать, — предупредил демон Фрике, — не то я отправлю тебя в преисподнюю, где ты будешь веками сплавлять гравий в скалы; возможно, там ты научишься работать серьезно.

— Прости, хозяин.

После этого инцидента Фрике стал работать на совесть и без ошибок.

Скоро тела были почти готовы. Если не считать пока не решенной проблемы с глазами, оставалась одна неувязка — руки Спящей красавицы. Еще полбеды, что они были разных размеров. Гораздо хуже, что одна рука была желтая, а другая — белая; такие несоответствия совершенно недопустимы.

Аззи сразу отказался от желтой руки и срочно отправился в Медицинский центр Шнахтсбурга. Там, в музее памятников некрофилии, ему повезло — он нашел руку для Спящей красавицы, некогда принадлежавшую карманнику.

Вскоре после возвращения Аззи получил сообщение из адского отдела снабжения, что его замок готов к отправке в указанную точку Трансильвании. Аззи вылетел немедленно, не без сожалений покинув свой уютный дом, преодолел Альпы и скоро оказался над венгерскими долинами. Под ним расстилались буйные луга, изредка попадались и деревья. Аззи легко нашел выбранное место, которое он запомнил по рощице цветущих высоких пурпурных деревьев — единственных в своем роде и полностью исчезнувших задолго до того, как современная наука смогла бы объявить их аномальными.

Здесь Аззи уже дожидался Мерионет — тощий, неприятный демон из отдела снабжения, который носил пенсне и повсюду таскал за собой прикрепленный медными гвоздями к хорошо отполированной деревяшке свиток — предшественник настольной папки с зажимами.

— Это ты Аззи Эльбуб? — спросил Мерионет.

— Конечно, я, — ответил Аззи. — Иначе зачем бы мне прилетать сюда?

— Мало ли какие у тебя могут быть причины… Документы есть?

Аззи показал черную кредитную карточку с выгравированным именем.

— Портрета нет, — отметил Мерионет. — Ладно, поверю на слово. Так где ты хочешь поставить замок?

Аззи критически оглядел холмистую местность.

— Вон там, — сказал он.

— На том лугу?

— Правильно. Только сначала нужно построить стеклянную гору.

— Чего? — не понял Мерионет.

— Мне нужна стеклянная гора. Заколдованный замок должен стоять на ее вершине.

— Так ты хочешь замок на вершине стеклянной горы?

— Конечно. Заколдованные замки всегда так строят.

— Обычно — да, возможно, даже часто, но отнюдь не всегда. Я могу напомнить несколько старинных сказок…

— Мой замок будет стоять на стеклянной горе, — твердо произнес Аззи.

Мерионет снял пенсне, потер стекла о свой серый мех, снова нацепил пенсне на нос и открыл портфель. Портфель был сшит из хорошо дубленной человечьей кожи, а замками служили пожелтевшие зубы. Аззи был просто в восторге от портфеля и решил, когда будет время, непременно достать себе такой же. Мерионет долго рылся в бумагах, наконец извлек одну из них и, поджав губы, внимательно прочел.

— Это оригинал твоего наряда, — сказал он. — Здесь нет ни слова о горе.

Аззи наклонился и тоже просмотрел наряд.

— Здесь говорится, что вы должны поставить стандартный ландшафт.

— Стеклянная гора в стандартный ландшафт не входит. Почему бы нам не поставить замок на уже существующей горе?

— Гора должна быть стеклянной, — упрямо твердил Аззи. — Насколько мне известно, существующие горы стеклянными не бывают.

— Тогда почему бы тебе не взять потухший вулкан? — предложил Мерионет. — Такой, где много обсидиана?

— Не пойдет, — ответил Аззи. — Стеклянные горы — непременный элемент фольклора с незапамятных времен, с самых первых сказок, какие начали сочинять люди. Наверняка у вас в отделе снабжения завалялась хоть одна такая гора?

Мерионет снова поджал губы и скептически уставился на Аззи.

— Может, завалялась, а может, и нет. Главное, что она не обозначена в наряде.

— А нельзя ее вписать в наряд сейчас?

— Нет, слишком поздно.

— Нет ли какого-нибудь другого пути? — поинтересовался Аззи.

— Что ты имеешь в виду?

— Я оплачу все расходы… Ну, вписываем в наряд дополнительные работы?

Мерионет вновь пожал плечами:

— Дело не в этом. Наряд уже заполнен и завизирован.

Аззи еще раз изучил бумагу, потом показал пальцем:

— Можно вписать вот сюда, как раз над подписью: «Стеклянная гора — 1 шт., заколдованный лес — 1 шт.».

— Если обнаружит ревизия…

— Я в долгу не останусь. — Аззи полез во внутренний карман и вытащил небольшой мешочек; в нем он хранил свои ценности. Здесь был и замшевый кошелек с драгоценными камнями, которые Рогнир инвестировал в предприятие. Аззи набрал горсть камней и показал Мерионету.

— Итак? — сказал Мерионет.

— Ты вписываешь в наряд стеклянную гору, и камни твои, — объяснил Аззи.

Глядя на кучку самоцветов, Мерионет засомневался:

— С этим я могу нажить кучу неприятностей…

Аззи добавил еще несколько камней.

— Ладно, думаю, стеклянную гору вписать можно, — сказал Мерионет, забирая камни. Он наклонился, нацарапал что-то на наряде, потом выпрямился. — Но заколдованный лес — гораздо сложнее.

— Заколдованные леса никогда не были проблемой, — поправил его Аззи. — Это же не такая редкость, как стеклянная гора. Куда ни пойди, всюду натолкнешься на заколдованный лес.

— Если не торопишься, это так, — кивнул Мерионет, не сводя глаз с замшевого кошелька. — А потом ты еще захочешь дорогу через этот лес, да?

— Никакой роскоши. Грязная лесная дорога меня вполне устроит.

— А кто будет смотреть за лесом? Нужен смотритель. А услуги смотрителя…

— Знаю, их тоже нет в наряде, — и еще четыре камня перекочевали из замшевого кошелька в карман Мерионета. — Этого хватит?

— На обычный лес и на общий ландшафт хватит. Но ведь ты хочешь, чтобы он был заколдованным, правильно?

— Я же тебе уже сказал. Что толку от леса, если он не заколдованный?

— Попрошу без грубостей, — обиделся Мерионет. — Мне твой лес и даром не нужен. Я всего лишь хочу понять суть заказа. Какой тип заколдованности ты имеешь в виду?

— Самый обыкновенный, — терпеливо произнес Аззи. — Вполне сойдут живые огненные деревья. На вашем складе их всегда полно.

— Все-то ты знаешь! Ты, случайно, не садовод? — язвительно заметил Мерионет. — На самом же деле в это время года огненных деревьев чертовски не хватает. Надо полагать, еще ты хочешь, чтобы у них были магические шипы?

— Конечно.

— Магические шипы — оборудование нестандартное.

Еще несколько драгоценных камней перешли из рук в руки.

— Теперь давай подумаем, — сказал Мерионет, — что же именно должны делать эти магические шипы?

— То же, что и всегда, — ответил Аззи. — Когда мимо проезжает путник с нечистыми помыслами или не защищенный соответствующим магическим противозаклинанием, они должны в него впиваться.

— Так я и думал!.. За «впиваться» — отдельная плата.

— Отдельная? Что за чертовщину ты несешь?

— Я не собираюсь с тобой пререкаться, у меня и без того дел хватает, — гордо заявил Мерионет и расправил крылья.

Аззи отдал еще несколько драгоценных камней. Замшевый кошелек опустел. Просто поразительно, как быстро растаяли сокровища Рогнира!

— Думаю, об основном мы договорились, — сказал Мерионет. — Осталось уточнить кое-какие детали. Уверен, тебе еще что-нибудь потребуется, но за это тоже придется заплатить.

— Черт с ними, с деталями. Сделай то, о чем мы условились. И, пожалуйста, побыстрей! У меня много других забот.

Мерионет вызвал бригаду демонов-рабочих, и те принялись за сооружение леса. Они работали споро, как настоящие профессионалы. Некоторые из более молодых демонов, очевидно, еще не привыкли к физическому труду, но надсмотрщики не сводили с них глаз, и дело не стояло на месте.

Как только лес в основном был установлен, заклинания включены (хотя пока не активированы), демон-бригадир оставил неквалифицированную рабочую силу сажать кустарники и дикие цветы, а большая часть бригады переключилась на строительство замка. Из преисподней рабочие лихо сбрасывали вниз строительные блоки, а стоявшие на Земле демоны с проклятиями увертывались, но все же ловили их и ставили друг на друга.

Понемногу начали вырисовываться высокие зубчатые стены и остроконечные башенки. С архитектурно-исторической точки зрения при строительстве замка были допущены неточности, зато он почти не отличался от тех, о которых рассказывается в сказках.

На этой стадии работ неразберихи было на удивление немного. Правда, потом, когда пришло время рыть ров вокруг замка, оказалось, что нет землеройных машин, способных передвигаться по земле. Срочно вызвали команду драконов и дали им взятку — дюжину дев. Драконы плотно пообедали и быстро вырыли отличный ров шириной двадцать и глубиной тридцать футов. Естественно, ров оказался без воды, и, кажется, ни один из демонов не знал, кто же должен отвечать за воду. Аззи сам решил эту проблему, заказав в адском отделе снабжения погодное заклинание и вызвав с его помощью кратковременный ливень. Потоки сточной воды полностью заполнили ров. В качестве последнего штриха в ров посадили пару лебедей.

Вскоре высокий и изящный замок в основном был готов. Он представлял собой впечатляющее сооружение. Над куполообразными крышами строений возвышались каменные башни; на самых высоких башнях легкий ветер развевал яркие флаги. Конечно, мелких недоделок хватало… Впрочем, кому придет в голову заделывать дыры и щели в волшебном замке?

Мебель Аззи заказал в отделе снабжения. С освещением пришлось немного повозиться, и в конце концов Аззи решил прибегнуть к помощи магии, потому что в свете масляных ламп разглядеть что-либо было совершенно невозможно.

Наконец и все мелочи были доделаны. Аззи отошел на несколько сот ярдов и восхищенно оглядел сооружение. Такой замок мог бы понравиться даже безумному Людовику Баварскому. И в самом деле, понравился бы.

Аззи вернулся в свой дом, чтобы завершить работу над главными персонажами. Теперь, когда швы рассосались, лежавшие в чанах тела выглядели просто великолепно. Ихор и заклинания сделали свое дело.

Вот только разум еще отсутствовал — он всегда приходит последним. Изредка оживала сама собой то одна, то другая конечность, и тогда тела выкидывали странные шутки. Аззи пришлось немало поработать, чтобы синхронизировать движения.

Наконец тела были готовы к оживлению. Вот тогда-то Фрике напомнил, что оба персонажа все еще слепы.

— Ты прав, — сказал Аззи. — Прозрение я оставил напоследок.

Аззи вспомнил Илит. Да, это он оставил напоследок.

Глава 18

Аззи нравились ведьмы. Он относился к шабашам как к своего рода регулярным сборищам, где демон всегда может найти подругу на субботний вечер. В те далекие времена шабаши ведьм были прообразом современных ночных клубов.

— Фрике! Принеси мел! И свечи!

Фрике поспешил в кладовую, где хранились запасы магических принадлежностей. Там, в пузатом сундуке, он нашел то, что требовалось Аззи. Свечи были толщиной в мужскую руку и лишь немного ниже самого Фрике. Слуга взял под мышку мел и связку из пяти свечей — по одной на каждый угол пентаграммы — и вынес в переднюю. Свечи оказались твердыми, как окаменевший труп, и слегка жирными на ощупь.

Аззи сдвинул к стене стоявший на козлах стол, снял плащ и камзол, оттащил в сторону запасные доспехи. Под рубашкой молодого демона играли рельефные мышцы.

— Сам не знаю, почему я не выброшу весь этот хлам, — вздохнул Аззи. — Давай мел, Фрике. Я начерчу фигуру.

Аззи низко наклонился и правой рукой начертил на каменном полу большой пятиугольник. Отблески пламени камина, отражаясь на теле Аззи, придавали ему красноватый оттенок и еще больше подчеркивали сходство демона с лисой. Фрике вряд ли удивился бы, если бы ноги господина вдруг превратились в пушистые лисьи лапы. Но, несмотря на охватившее его возбуждение, Аззи сохранял обличье человека. Над этим он поработал немало; все опытные демоны прилагают огромные усилия, чтобы человеческое обличье отвечало их идеалу.

Фрике молча наблюдал, как Аззи сначала чертил каббалистические знаки, потом зажег свечи.

— Илит! — нараспев произнес Аззи, скрестив лапы на груди и преклонив колени; такая поза хозяина ужасно не понравилась Фрике. — Приди ко мне, Илит!

Фрике заметил, что в центре пентаграммы началось какое-то движение. Из пламени свечей вылетели спиральные столбы цветного дыма. Они как бы танцевали, то опускаясь почти до свечи, то поднимаясь высоко вверх, потом наклонились друг к другу, брызнули яркими искрами и материализовались.

— Илит! — воскликнул Аззи.

Увы, это оказалась не Илит. Существо в пентаграмме было женщиной, но этим все сходство с Илит, как ее помнил Аззи, и ограничивалось. В центре каббалистической фигуры стояло малорослое толстое существо, по-видимому, женского пола, с оранжевыми волосами и носом крючком.

Существо скрестило руки на груди и недовольно смотрело на Аззи.

— Что тебе надо? — строго спросило существо. — Ты вызвал меня как раз в тот момент, когда я собиралась идти на шабаш. Если бы тебе не удалось захватить меня врасплох, я бы отменила твое заклинание. Кстати, в любом случае оно было составлено неверно.

— Так ты не Илит?

— Меня зовут Милит, — ответила ведьма.

— Из Афин?

— Из Копенгагена.

— Прошу прощения, — сказал Аззи. — Я хотел вызвать Илит из Афин. Должно быть, что-то напутали в коммутаторе духов.

Милит презрительно фыркнула, стерла одну из на писанных Аззи древнееврейских букв и вписала другую.

— У тебя неправильный номер коммутатора. Итак, если мы все выяснили…

— Я с удовольствием верну тебя назад, в твой дом, — сказал Аззи.

— Это я сделаю сама, — возразила Милит. — Неизвестно, куда меня занесет твое очередное заклинание!

Она взмахнула руками и исчезла.

— Нехорошо получилось, — пробормотал Аззи.

— Хозяин, получилось просто потрясающе! — не согласился Фрике. — Удивительно, как тебе вообще что-то удалось. Мой предыдущий господин, демон Тродеус, по субботам совсем никого не мог вызвать.

— Как ты думаешь, почему? — спросил Аззи.

— Прежде он был правоверным раввином, — объяснил Фрике.

Аззи повторил заклинание. Опять в центре пентаграммы слились столбы цветного дыма. Когда дым материализовался, на этот раз в пентаграмме оказалось не злющее маленькое существо с оранжевыми волосами, а высокая ведьма-брюнетка очень привлекательной наружности в короткой ночной рубашке.

— Илит! — воскликнул Аззи.

— Кто это? — недоуменно спросила ведьмочка, потирая лапками глаза. — Аззи? Это действительно ты? Дорогой мой, тебе следовало бы сначала предупредить меня, послать гонца… Я спала.

— И в такой одежде вы спите? — поинтересовался Аззи, обходя вокруг ведьмы и сквозь прозрачную персикового цвета ткань разглядывая ее высокие, большие груди и розовую попку.

— В Византии короткие ночные рубашки — последний крик моды, — объяснила Илит. — Не думаю, что эта мода привьется в Европе. Во всяком случае не в ближайшее время. — Она вышла из пентаграммы. — Я очень рада видеть тебя, Аззи, однако мне в самом деле нужно одеться приличнее.

— Я помню, когда на тебе было еще меньше одежды, — заметил Аззи.

— Да, но сейчас другое время. К тому же твой неотесанный слуга уставился на меня!.. Аззи, мне нужен мой гардероб!

— Раз нужен, значит, будет, — сказал Аззи и крикнул: — Фрике!

— Что, хозяин?

— Встань в пентаграмму.

— Хозяин, может быть…

— Не может. Делай, что приказано.

Недовольно ворча, Фрике поковылял в центр пентаграммы.

— Я посылаю тебя в Афины. Возьмешь столько одежды этой дамы, сколько унесешь в руках. Через несколько минут я тебя возвращу.

— В прихожей лежит темно-синее платье с отделанным мехом воротником. То самое, у которого рукава в три четверти, — объяснила Илит. — Не забудь, обязательно захвати его! А в шкафчике возле кухни…

— Илит! — прервал ее Аззи. — Позже, если потребуется, мы перенесем весь твой гардероб. А сейчас, извини, я немного тороплюсь.

Воздев руки к небу, Аззи нараспев прочел заклинание. Не перестававший ворчать Фрике исчез.

— Ну а теперь, когда мы одни, — сказала Илит, — объясни, пожалуйста, Аззи, почему ты не вызвал меня раньше? Прошли целые столетия!

— Я был в преисподней. Потерял кучу времени, — пояснил Аззи.

Демон усадил Илит на большой диван, который для этой цели подтащил поближе к камину, принес бокал вина и тарелку крохотных пирожных — вроде бы Илит их очень любила. Сам тоже устроился на диване и с помощью одного из своих музыкальных заклинаний вызвал хор, исполнявший популярные в то время мелодии. Он придвинулся ближе к Илит и проникновенно заглянул в ее глаза.

— Илит, у меня возникла большая проблема.

— Что за проблема?

Аззи ответил — и забыл о Фрике на несколько часов, настолько глубоким и серьезным было его объяснение. Когда наконец он вспомнил о слуге и вызвал того назад, уже рассветало. Фрике явился зевающий и закутанный в платья дамы.

Глава 19

Аззи отвел Илит в лабораторию, где на мраморных плитах бок о бок лежали теперь уже полностью собранные Спящая красавица и Прекрасный принц, прикрытые двумя льняными скатертями — по своему опыту Аззи знал, что люди выглядят лучше слегка прикрытыми, чем не прикрытые вовсе.

— Отличная парочка, не правда ли?

Илит только вздохнула. Ее подвижное удлиненное лицо казалось то очаровательным, то зловещим. Аззи попробовал было отрегулировать свое восприятие так, чтобы он видел Илит только очаровательной, но из этого почти ничего не получилось; черты лица ведьмы менялись непредсказуемо.

Долгое время Аззи испытывал к Илит двойственное чувство. Иногда ему казалось, что он ее любит; в другие моменты он ее ненавидел. Порой молодой демон предпринимал отчаянные попытки решить проблему одним ударом, хотя иногда предпочитал забыть об Илит и думать только о более простых делах, например о том, как лучше всего распространять Зло и вообще все плохое. А изредка — вернее, большую часть времени — он просто не знал, что делать. Аззи любил Илит, но нравилась она ему далеко не всегда. Вместе с тем симпатичная ведьмочка была его лучшей подругой, и если у Аззи возникала проблема, он всегда обращался к ней.

— Они просто прелестны, — согласилась Илит, — вот только глаз не хватает. Впрочем, ты и сам это знаешь.

— Поэтому я тебе их и показываю, — сказал Аззи. — Я уже говорил, с ними я собираюсь выступить на состязаниях в честь тысячелетнего юбилея. Они будут разыгрывать сказку о Спящей красавице по собственному сценарию, без всяких подсказок с моей стороны, руководствуясь той знаменитой свободой воли, которой, по слухам, обладают все разумные существа. В их исполнении сказка окончится совсем по-новому, а мои герои навеки проклянут самих себя. Но прежде мне нужны для них глаза, причем не обычные, а заколдованные. Только заколдованные глаза придадут сказке тот особый дух, неповторимый сказочный привкус… надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Отлично понимаю, дорогой. И ты хочешь, чтобы я тебе помогла? О Аззи, ты просто наивный ребенок! Почему ты решил, что я буду искать глаза и вообще что-то делать для тебя?

Такая мысль не приходила в голову Аззи. Он поскреб затылок — после преисподней шкура всегда шелушится — и задумался, потом наконец ответил:

— Я рассчитывал на твою помощь, потому что, если бы ты согласилась мне помочь, это было бы справедливо. Я хочу сказать, ты ведь не меньше меня хочешь, чтобы Зло выиграло, правда же? Подумай, что произойдет, если следующую тысячу лет судьбой человека будет править Добро; ты можешь остаться не у дел.

— Все это правильно, — сказала Илит, — но для меня не очень убедительно. Почему я должна помогать тебе? У меня своя жизнь, свои дела. Я занята в администрации шабашей, а еще преподаю на курсах повышения квалификации для начинающих ведьм…

Аззи вздохнул; так он делал всякий раз, когда собирался соврать по крупному. В момент этого вздоха он собрал воедино все свои способности, весь свой гений, ибо иначе нельзя было надеяться войти в ту роль, которую ему сейчас предстояло сыграть идеально.

— Все очень просто, Илит. Я тебя люблю.

— В самом деле? — насмешливо переспросила Илит, впрочем, не делая попытки закончить разговор. — Забавно! Расскажи мне подробней!

— Я всегда любил тебя, — продолжал Аззи.

— И всегда поступал соответственно, да? — прервала его Илит.

— Могу объяснить, почему я тебя не вызывал, — кротко произнес Аззи.

— Попробуй! — подзадорила демона Илит.

— На то были две причины, — начал Аззи; он еще не знал, что это за причины, но решил, что лучше сразу сказать про две — на тот случай, если одной причины окажется недостаточно.

— Две? Давай послушаем!

— Ну, я тебе говорил, что был в преисподней.

— И не мог даже послать открытку? О преисподней я уже слышала.

— Илит, ты должна мне просто поверить. Есть такие вещи, о которых мужчине рассказывать не пристало. Но поверь моему слову, так бывает. Если бы у нас было больше времени, я бы все объяснил, но сейчас важнее другое — я люблю тебя. Злое заклинание наконец снято, и мы снова можем быть вместе. Ведь ты этого всегда хотела, и я в глубине души тоже, хотя говорил все наоборот.

— Какое заклинание? — не поняла Илит.

— Разве я говорил о заклинании?

— Ты сказал: «Злое заклинание наконец снято…».

— Я? Ты уверена?

— Конечно, уверена!

— Ах, этого мне говорить не следовало, — вздохнул Аззи. — Одним из условий освобождения от заклинания было мое слово никогда не упоминать о нем. Теперь остается только надеяться, что мы не навлечем его снова.

— Какое злое заклинание?

— Не понимаю, о чем ты.

Илит выпрямилась во весь рост и сверху вниз изучающе смотрела на Аззи. Что ни говори, а Аззи совершенно непостижимый демон. Конечно, демоны на то и демоны, чтобы лгать, но даже худшие из них изредка способны на правду. В сущности, практически невозможно ни разу в жизни не сказать правду, хотя бы случайно. Невозможно для любого демона, но не для Аззи. И не потому, что он испытывал особую любовь ко лжи, а по той причине, что Аззи изо всех сил старался быть хуже всех.

Илит не могла не сочувствовать Аззи. Он все еще ей нравился. К тому же в Афинах выдался особенно скучный сезон.

— Обещай, что никогда меня не бросишь, — сказала Илит.

— Обещаю, — не задумываясь, выпалил Аззи. Впрочем, тут же ему показалось, что он сдался слишком быстро, и на всякий случай добавил: — Я хотел сказать, при нормальных условиях не брошу.

— Ничего не понимаю. Что еще за «нормальные условия»?

— Это такие условия, которые не являются аномальными.

— Например?

— Как я могу знать наперед?

— Ох, Аззи, ты неисправим!

— Илит, тебе придется принимать меня таким, какой я есть. Что касается меня, то я действительно очень рад тебя видеть… Есть какие-нибудь мысли насчет этих глаз?

— Да, в сущности, одна-две идейки появились.

— Будь умницей, поспеши, — сказал Аззи. — У меня кончается ихор, а я боюсь воскрешать своих героев без глаз. Это может отразиться на их психике.

— Придется им немного подождать, — заметила Илит. — Две пары заколдованных глаз найти не так просто!

— Королева, все мы с нетерпением будем ждать твоего возвращения! — воскликнул Аззи.

Илит скептически усмехнулась, но Аззи заметил, что ей приятно слышать такие слова.

Он взмахнул руками, Илит завертелась на месте, превратилась во вращающийся столб фиолетового дыма и тут же исчезла совсем.

Глава 20

Илит очень нравилось в Афинах. Здесь она много лет провела на вечеринках и в развлечениях, имела несчетное число любовников, занималась благоустройством и переустройством своего дома. Ведьмы с возрастом (хотя он и не отражается на их внешности) становятся ленивее и предпочитают почивать на лаврах. К тому же их постоянно преследуют грехи, совершать которые они заставляют людей. В результате ведьмы постепенно растрачивают свои познания и забывают все, чему их учили в ведьмовских академиях.

Вот и Илит к тому времени, когда ее вызвал Аззи, уже довольно долго прозябала. Теперь ее первой реакцией было удивление. Почему она так быстро согласилась найти глаза для актеров Аззи? Неужели ей действительно хотелось выполнить его поручение? Или она так сильно любила этого демона? А может быть, ее потянуло к настоящему делу, к служению чему-то большему, чем просто самой себе?

Как бы то ни было, насчет второй пары глаз Илит необходимо было посоветоваться. А уж если речь зашла о мудром совете, то из известных Илит собеседников мудрейшим был, конечно, Скандер…

Драконы живут долго, а умные драконы не только долго живут, но и время от времени меняют имя, чтобы люди не узнали, сколько же именно длится жизнь дракона, и не преисполнились завистью. Под солнцем нет и никогда не было другого существа, кроме очень старого дракона, которое герои рода человеческого так стремились бы убить. Годы для дракона — это сущее мучение. Скандер и его сородичи, конечно, знали, сколько героев охотятся на них, и со временем становились все более и более осторожными.

Давно прошли те дни, когда драконы гуляли где им заблагорассудится, охраняли сокровища и нападали на каждого, кто осмеливался пройти мимо. В этой игре драконы тоже проявили чудеса храбрости, хотя в сказках говорится исключительно о победах героев. На самом деле драконы побеждали гораздо чаще. Беда в том, что драконов было немного, а поток героев не иссякал. Герои все прибывали и прибывали, пока драконы наконец не поняли, чем грозит им эта игра.

Тогда состоялась большая конференция драконов, на которой высказывались различные точки зрения. В то время самым многочисленным было племя китайских драконов, но китайцы так оберегали свою мудрость и настолько не хотели делиться ею ни с кем другим, что на все просьбы высказаться или посоветовать что-нибудь отделывались заумными фразами вроде: «Увидеть светило — значит просветиться», «Большую воду и преодолевать долго», «Превосходящий дракона человек подобен песку». А китайские философы, которым особенно нравятся всякие бессмыслицы, собирали эти изречения в книги и потом продавали их в западные страны как источник мудрости. В конце концов конференция решила, что драконам следует примириться с неизбежным, отказаться от наиболее агрессивной тактики, которая снискала им дурную репутацию, и вообще вести себя тише воды, ниже травы.

Драконы единогласно проголосовали за отказ от старых способов защиты и охраны сокровищ и за переход к новым формам действий — скрытности, хитрости и увиливанию. «Не стой как столб возле охраняемого тобой клада, — говорили они друг другу. — Слейся с ландшафтом, живи на дне реки».

Многие драконы — их называли жаберными — действительно научились жить под водой, питаясь акулами, касатками и дельфинами. Сухопутные драконы выработали свою стратегию — скрываться, прикидываясь небольшой горой, курганом или даже рощицей деревьев. Драконы отказались от прежних кровожадных привычек и довольствовались охотниками, случайно забредшими на их территорию.

Разумеется, время от времени какой-нибудь дракон вспоминал молодость и возвращался к старым привычкам. В конце концов на него устраивали охоту, которая заканчивалась гибелью кичливого идиота. Его имя заносили на доску почета драконов-героев, а оставшимся в живых рекомендовали не брать с него пример.

Скандер был очень стар даже по драконовским меркам. По этой причине он преисполнился мудростью и избегал любых неприятностей — прятался в Центральной Азии, где-то неподалеку от Самарканда; впрочем, он жил там и тогда, когда город еще не существовал. Его можно было безуспешно искать годами, но видели мудрого дракона только те, кому он сам захотел показаться. Этим редким счастливчикам беседа со Скандером приносила много пользы, потому что дракон был настоящим кладезем знаний. Правда, он отличался также капризностью и склонностью к быстрым переменам настроения.

Все это Илит знала, но иного выхода у нее не оставалось, надо было хотя бы попытаться.

Она нашла связку моторных метел — высшего достижения ведьмовской науки. Движущей силой в них служат особые заклинания, составленные сестринской общиной ведьм в их Главном управлении в Византии. Сила заклинаний не постоянна: один год они работают хорошо, другой — похуже. Заклинания тоже подвержены влиянию естественных сил, но природа этого влияния не совсем понятна; иногда по неясным причинам случаются сбои.

Казалось разумным начать поиски дракона там, где Илит видела его последний раз, то есть в Драконовых скалах. Драконы не глупы и понимают, что люди никогда не станут искать дракона в месте, которое называется Драконовыми скалами.

Здесь побывало немало героев, в большинстве случаев вооруженных лишь мечом местного производства, легким и кривым. Конечно, драться таким мечом с драконом бессмысленно. Правда, Скандер не искал схваток даже с такими легковесами. Шкура Скандера, надежно защищенная множеством перекрывающихся чешуек, выдержала бы град ударов меча. Поэтому мечи его совершенно не беспокоили, если только они не были снабжены особенно сильными заклинаниями.

Большое неудобство доставляло драконам коварство людей: кажется, он целится тебе в плечо, а потом — бац! — ты получаешь стрелу прямо в глаз. По какой-то таинственной причине драконы часто умудрялись получить стрелу именно в глаз, несмотря на их чрезвычайно высокую сообразительность и богатый опыт, накапливавшийся многие столетия. Они никак не могли понять эту простую уловку охотника, когда тот делал вид, что посылает стрелу в одном направлении, а на самом деле стрелял совсем в другом. Такие хитрости были чужды драконам и противоречили их представлениям об этике войны.

Как бы там ни было, последний раз Илит видела Скандера именно в Драконовых скалах. Тогда она наносила визит своим родственникам, недавно переехавшим в те места из страны скифов. Как раз в эти же годы Скандер воспользовался случайно попавшимся ему редким заклинанием изменения обличья. Драконы всегда охотятся за такими заклинаниями, потому что, будучи существами разумными, обожают появляться в обществе людей.

Люди об этом даже не догадываются, но факт есть факт: драконы в ином обличье появлялись при дворах многих именитых земных вельмож, где им очень нравилось вступать в дискуссии с философами.

Чаще, однако, драконы просто уставали от долгих лет одиночества, особенно обременительного из-за их недоверчивости к драконам противоположного пола. Именно по этой причине, а совсем не из-за отсутствия возможности или физического влечения драконы редко спариваются и еще реже обзаводятся потомством. В немногочисленных драконьих семьях постоянно спорят, кто должен воспитывать молодежь. До сих пор нет даже единого мнения, кому же надлежит высиживать драконят — драконам или драконихам.

С большинством своих так называемых инстинктов драконы распрощались давным-давно. Став разумными существами, они долго спорили на эти темы между собой. Говорят, что в таких спорах и исчезло большинство драконов.

Воспользовавшись тем, что в стане драконов не было согласия, герои устроили на них настоящую большую охоту. Драконы никак не могли взять в толк, как это рыцари — крепкие мужики в металлических костюмах — могут побеждать их; ведь совершенно очевидно, что люди не блещут интеллектом и думают только о дворцовых церемониях.

Причина была проста: люди побеждали драконов лишь потому, что у них была одна цель — убивать, тогда как у драконов вообще не было никакой цели.

Илит полетела в сторону Самарканда и остановилась в деревушке Яр-Диджи, ближайшей к Драконовым скалам. Это была захудалая деревня, на единственной улице которой не оказалось ничего, кроме нескольких лавок с сувенирами. Лавки были забиты пластинками драконьей чешуи, но ни одного покупателя Илит не встретила. Когда она поинтересовалась отсутствием посетителей, владелец одной из лавок, которого звали Ахмед, объяснил:

— Драконовские сувениры у нас еще не пользуются таким большим спросом, как в других странах. Например, в Британии, где уже сотни лет не видели ни одного живого дракона, гиды водят специальные экскурсии по тем местам, где они когда-то жили, а наш товар там стоит в сто раз дороже. Спрашиваешь, где сейчас дракон? В своей пещере где-то в Драконовых скалах. Туда ведет тропинка, но никто не найдет дракона, если он сам того не захочет, а этого угадать никак нельзя. Он такой ушлый.

Илит направилась в том направлении, какое ей указал владелец лавки. Она заплатила за вход, и ей разрешили выйти на тропу. Илит долго шла по извилистой тропинке, миновала небольшую закусочную, потом сами Драконовы скалы… Ни справа, ни слева ничего похожего на пещеру она не обнаружила. Илит ходила очень долго, и наконец ее остановил низкий, раскатистый, довольный смех.

— Скандер? — позвала Илит.

В ответ снова раздался тот же смех. В этот момент ведьмочка заметила темную расщелину между двумя большими валунами, которая могла оказаться не просто затененной расщелиной. Илит подошла ближе и увидела, что в одном месте расщелина еще темнее. Она протиснулась между валунами — и сама не поняла, как миновала склон холма и темную расщелину. Тем не менее звук ее шагов недвусмысленно говорил о том, что она уже в подземелье.

— Скандер? — повторила Илит.

Как и прежде, ответа не последовало, но Илит заметила справа от себя вверху слабое свечение. Повернувшись, ведьмочка пошла на свет и вскоре попала в подземный коридор, где, казалось, светились все камни — и наверху, и справа, и слева. Освещение позволило ей ускорить шаги. Коридор несколько раз разветвлялся, и каждый раз Илит выбирала более освещенный путь. Наконец она вошла в подземный зал.

На нее пристально смотрело темное, покрытое чешуей существо, которое она и искала. Дракон был настолько неподвижен, настолько слился с камнями, что, если бы не горящие глаза, Илит его наверняка бы не заметила.

Она неуверенно остановилась.

— Скандер, это я, Илит.

Дракон поднял голову и немного опустил веки.

— Да. Это в самом деле ты, не правда ли? — изрек Скандер. — Когда мы виделись в последний раз?

— Давно. Что ты делаешь?

— Мечтаю о Ренессансе.

— Что такое Ренессанс?

— Виноват, я перепутал столетия, — ответил дракон. — Ренессанс позже… Трудно быть провидцем. Постоянно путаешь то, что будет, с тем, что уже есть.

— Скандер, — сказала Илит. — Мне нужна твоя помощь.

— Так я и думал, — отозвался дракон. — Какая другая сила могла привести тебя в это всеми забытое место?.. Так что же ты хочешь, дорогая? Старый дракон еще полон огня! Кого-нибудь поджарить?

— Мне нужны глаза, — и Илит рассказала Скандеру про Аззи, Прекрасного принца и Спящую красавицу.

— Глаза, — пробормотал Скандер. Его обычно красновато-коричневая шкура побледнела и стала почти белой.

«Это неспроста», — подумала Илит и спросила:

— Почему ты остался здесь?

— Жажда славы, понимаешь ли, — ответил Скандер. — Живущие неподалеку люди собираются меня разрекламировать. Я обещал, что это место будет обозначено на всех картах. Пока это не так, но рано или поздно оно обязательно будет на картах.

— Где можно найти по-настоящему хорошие глаза? — спросила Илит.

— Глаза, — задумался Скандер. — Что ж, глаза есть повсюду. Почему ты спрашиваешь меня?

— Ты знаешь, где можно найти самые лучшие. Драконы знают все.

— Да, разумеется, — кивнул Скандер. — Но, если ты не возражаешь, мне не хотелось бы говорить о глазах.

— Не хочешь говорить о глазах?

— Наверно, это просто суеверие. Извини.

— Может, объяснишь, что за суеверие?

— Хорошо, — согласился дракон. — Давным-давно, когда я жил в Китае, я заметил, что придворный художник, изображавший драконов, всегда рисует глаза в последнюю очередь. Я поинтересовался, почему он так делает. Художник ответил, что глаза оживляют изображение; если все другие детали картины не завершены, то оживить изображение уже не удастся. Его просветил один мудрец, который сказал, что в таких глазах, как у меня, фокусируется дух жизни. Они поддерживают жизнь, они же и погаснут последними. Тогда я заглянул к этому мудрецу, старому монаху-даосисту, и тот уверил меня, что все это правда. Еще он предсказал, что, когда ведьма спросит в моем присутствии о глазах, произойдет полное обращение знаков Инь и Ян.

— Что это такое?

— Бутон розы… — пробормотал Скандер и закрыл глаза.

Илит ждала продолжения рассказа, но дракон молчал. Через какое-то время она кашлянула.

— Эй, Скандер? Что же было дальше?

Ответа не последовало.

— Скандер, ты заснул?

Молчание.

Выждав еще несколько минут, Илит подошла к дракону и протянула ладонь к его ноздрям. Ладонь не ощутила дыхания. Илит подошла еще ближе и просунула руку между чешуйками на груди дракона. Сердце Скандера не билось.

— Скандер, дорогой! — воскликнула Илит. — Что же мне теперь делать?

Впрочем, она уже все решила.

Завершив работу, Илит щелкнула мертвого дракона по носу; живому Скандеру очень нравилось, когда его щелкали по носу. «Бедный старый дракон, — подумала Илит. — Он был таким старым, таким мудрым, а превратился в гору остывающей в пещере плоти».

Илит не забыла, что близится вечер, а вечерами в чужой стране бродить не рекомендуется. В темноте здесь повсюду разгуливают местные демоны, а они, если им вдруг взбредет в голову, могут навлечь серьезную беду. В те времена отношения между европейскими и азиатскими демонами были напряженными, и нескончаемые войны между ними еще наверняка удостоятся внимания историков.

Илит завернула глаза в шелковый носовой платочек и положила в шкатулку из палисандрового дерева, которую всегда держала наготове для перевозки особенно хрупких и ценных вещей.

Потом повернулась и вышла из пещеры.

Лучи заходящего солнца отражались от самых высоких, покрытых льдом горных вершин. Илит встряхнула черным флагом своих волос, села на моторное помело и поплыла на запад.

Страна драконов осталась позади.

Глава 21

Когда Илит прилетела в Аугсбург, было еще светло, потому что попутный ветер помог ей обогнать даже солнце. Она приземлилась возле парадного входа особняка и громко ударила в дверь большим бронзовым дверным молотком.

— Аззи! Я вернулась! Я достала глаза!

Ответом была могильная тишина.

Илит поразил необычный для летнего дня прохладный воздух. Она немного забеспокоилась. Обостренное восприятие ведьмы подсказывало, что здесь что-то неладно.

На всякий случай Илит прикоснулась к охранному амулету-янтарю, всегда висевшему у нее на груди, и постучала еще раз.

Наконец дверь открылась. На пороге стоял Фрике. Тощее лицо слуги было искажено гримасой отчаяния.

— Фрике! Что случилось?

— Увы, госпожа! Наши дела совсем плохи!

— Где Аззи?

— Вот с этим дела хуже всего. Его нет.

— Нет? А где же он может быть?

— Не знаю, — ответил Фрике. — Но я не виноват!

— Расскажи подробно, что здесь произошло.

— Несколько часов назад, — начал Фрике. — хозяин готовил раствор, чтобы вымыть волосы Спящей красавицы, потому что они стали грязными и спутались. Как только он закончил мытье волос, я стал их сушить. Думаю, это было сразу после полудня, поскольку, когда я пошел за дровами, солнце поднялось высоко…

— Ближе к делу, — оборвала Илит. — Что с ним случилось?

— Я принес дрова, а господин Аззи напевал веселую мелодию и подрезал Прекрасному принцу ногти на руках; ты же знаешь, он всегда придавал большое значение деталям. Неожиданно господин замолчал и стал озираться по сторонам. Я тоже осмотрелся, хотя и не услышал ни звука. Господин Аззи сделал полный оборот, а когда его взгляд снова остановился на мне, клянусь, он стал совсем другим демоном. Его огненные волосы поблекли, он побледнел. Я ему говорю: «Хозяин, ты что-нибудь услышал?», а он отвечает: «Да, я слышу причитание, и оно не сулит мне ничего хорошего. Принеси мою «Энциклопедию заклинаний»». Так он сказал и тяжело опустился на колени. Я со всех ног побежал за книгой. У него уже не было сил раскрыть ее — это очень большая книга с медными застежками, та самая, что лежит возле тебя на полу. Он мне говорит: «Фрике, помоги мне перевернуть страницы. Какая-то коварная слабость лишила меня демонических сил». Я стал листать книгу, а он продолжает: «Быстрей, Фрике, быстрей, пока сердце совсем не выскочило из груди». Я стал листать страницы еще быстрей, теперь уже один, потому что руки господина Аззи упали и у него хватило сил только на то, чтобы не сводить глаз с книги, — а глаза уже потеряли свой обычный блеск. Потом он говорит: «Вот, остановись здесь. Теперь дай я посмотрю…» И все.

— Все? — переспросила Илит. — Как это все?

— Все, что он сказал, госпожа.

— Это я поняла. Но что же все-таки случилось?

— Он исчез, госпожа Илит.

— Исчез?

— Прямо на моих глазах перестал существовать, растворился без следа. Я был вне себя, так как не знал, что мне делать. Он не оставил никаких приказаний. Поэтому я сначала впал в истерику, а потом решил, что лучше всего просто дожидаться твоего возвращения.

— Опиши мне подробно способ исчезновения, — сказала Илит.

— Способ? — не понял Фрике.

— Да. Было ли это исчезновение в дыму, в котором Аззи быстро превратился в ничто? Или это было исчезновение со вспышкой, которая иногда сопровождается слабым ударом грома? Или же он сначала уменьшился до точки?

— Не знаю, госпожа. Я закрыл глаза.

— Закрыл глаза!.. Ну и глупец же ты, Фрике!

— Но, госпожа, я все-таки подсматривал.

— И что же ты увидел?

— Я увидел, как мой господин стал почти прозрачным и сдвинулся в сторону.

— В какую сторону?

— В правую, госпожа.

— Он сдвинулся только строго в сторону или при этом перемещался вверх и вниз?

— Перемещался, госпожа.

— Фрике, это очень важно. А перед тем как совсем исчезнуть, не изменился ли его цвет?

— Точно, госпожа Илит! И правда цвет изменился, как раз перед тем, как господин Аззи соскользнул в никуда.

— И какого же цвета он стал?

— Синего, госпожа.

— Так я и думала, — выдохнула Илит. — Теперь полистаем эту волшебную книгу.

Фрике поднял тяжелый том и положил его на конторку, чтобы Илит было легче читать. Книга все еще была раскрыта на той же странице, на которую смотрел Аззи в момент своего исчезновения.

Илит склонилась над книгой и быстро перевела рунические письмена.

— Что это такое? — спросил Фрике.

— Генеральное освобождение, — объяснила Илит, — такое заклинание, которым пользуются демоны, когда кто-то или что-то пытается их заколдовать. Еще оно называется Великим противостоянием.

— Выходит, господин Аззи немного опоздал?

— Очевидно.

— Заколдовали! — удивился Фрике. — Но мой господин — сам колдун!

— Конечно, колдун, — подтвердила Илит. — И очень хороший. Но запомни, Фрике, любой колдун и сам может быть заколдован. Это один из основных законов Невидимого царства.

— Что-то я слышал об этом… Но кто же мог так заколдовать моего господина, что от него ничего не осталось?

— Есть много вариантов, — ответила Илит. — Впрочем, последовательность событий свидетельствует о том, что скорее всего это был какой-то смертный — хотя, может, и ведьма, алхимик или другой демон, — который обладает определенной властью над Аззи и потому мог вызвать твоего господина, даже не спрашивая его согласия.

— Когда же мы снова его увидим? — спросил Фрике.

— Понятия не имею, — ответила Илит. — Это зависит от того, кто именно заколдовал Аззи, какое при этом использовалось заклинание, какова природа данного Аззи обязательства.

— Но он скоро вернется?

Илит пожала плечами:

— Может вернуться через мгновение, а возможно, он покинул нас на дни, месяцы, годы или даже навсегда. Задним числом докопаться до истины в таких вещах очень трудно.

— Я бы не пожалел свою задницу, только бы он вернулся! — воскликнул Фрике. В отчаянии от безысходности слуга заломил руки, но в этот момент из самых далеких уголков его сознания всплыла другая мысль, и Фрике с новой силой крикнул: — О нет!

— В чем дело? — не поняла Илит.

— Тела!

— Что с ними?

— Госпожа, им грозит разложение! Ведь этим утром мы извели предпоследний кусок льда, и ихора тоже почти не осталось. Как только мой господин проснулся, я ему напомнил об этом, а он говорит: «Не бойся, Фрике, я немного подремлю, потом свяжусь с адским отделом снабжения, и мы получим ихор».

— Подремлю? Но ты же сказал, что он только что проснулся!

— Госпожа, он очень любил подремать вскоре после сна.

— В самом деле, теперь я сама припоминаю, — согласилась Илит.

Она пошла в тот угол лаборатории, в котором бок о бок стояли два ящика в форме гробов; в них в ожидании воскрешения лежали Прекрасный принц и Спящая красавица. Льда с вершин Альп почти совсем не было. На дне каждого гроба осталась небольшая лужица ихора.

— Твой хозяин был слишком небрежен, — заметила Илит.

— Госпожа, он же не ожидал, что его заколдуют, — вступился за хозяина Фрике.

— Наверное, не ожидал… Ладно, дело прежде всего. Фрике, нам нужно заморозить тела.

— Прошу прощения, госпожа?

— Нам нужно найти способ снизить их температуру.

— Госпожа умеет доставать лед?

— Нет, — ответила Илит. — Такими делами ведьмы не занимаются. Доставать — это обязанность демонов. А нашего демона украли. Сложная ситуация… — Она подошла к дивану и села. — Фрике, перестань хныкать. Дай мне подумать.

Она снова подошла к телам, наклонилась, потрогала. На ощупь они еще были холодными, но Илит поняла, что на самом деле они намного теплее, чем нужно. Еще час-два, и бесценные персонажи Аззи превратятся в гниющее мясо, к тому же, возможно, облепленное мухами. И тогда уже будет неважно, возвратится Аззи или нет. Для него состязания закончатся.

— Фрике, я должна кое-что предпринять. Но сначала мне нужно кое с кем поговорить. Лучше, если ты не будешь видеть, как я улетаю. Это женская магия, а она не для мужских глаз.

— Если понадоблюсь, я буду в каморке, — сказал Фрике и поковылял в свой угол.

Илит взялась за дело.

Глава 22

Илит выбрала заправленное свежими заклинаниями помело, убедилась, что все ее охранные амулеты на месте, вылетела в окно и устремилась вверх, в небесную синеву высших слоев атмосферы. Во время подъема она бормотала специальное охранное заклинание, потому что ей предстояли неприятные разговоры.

Когда Илит задумалась, как заморозить тела, первой ее мыслью было спросить совета у гарпий. В то время гарпии и ведьмы жили в относительном согласии. Гарпии — это демоны женского пола, зачисленные в силы Тьмы после крушения классической мифологии. Гарпии не только успешно творили Зло; одно их присутствие обычно приводило к разного рода неприятностям. От них исходил омерзительнейший запах, а уж о поведении гарпий за столом и говорить не приходилось. Но все же Илит решила прежде всего наведаться именно к этим существам, ибо смердящие гарпии отличались редкой сообразительностью.

В принципе, конечно, она могла бы обратиться к любым сверхъестественным существам из сил Тьмы, однако рассчитывать всерьез можно было лишь на гарпий и их сестер сирен, так как только они сразу понимали, что от них требуется, и были настолько благородны, что даже выполняли свои обещания.

Илит летела быстро и скоро пересекла ту границу, которая отделяет царство человека от царства всего нечеловеческого и сверхчеловеческого. Илит сразу же оказалась в обширной облачной стране снежных холмов и гор. Здесь текли также реки, а на их берегах стояли небольшие замки, но все это было сделано из облаков.

Илит полетела дальше. Спустившись немного, она заметила мантихоров и химер, а расположившийся в небольшой собственной долине бегемот, увидев Илит, фыркнул и попытался дотянуться до нее своим огромным когтем. Очаровательная ведьмочка легко увернулась от бегемота и полетела еще дальше, в ту страну, где облака синие, а под облаками все окрашено в голубой и золотой цвета, как в смутно запомнившемся сне.

Илит снова начала спускаться и увидела фигурки — сначала совсем крошечные — прекрасных женщин. Женщины расположились на берегу сонной реки недалеко от водопада, где они могли загорать и купаться. Илит спустилась еще ниже и вскоре оказалась там, где жили вместе гарпии и сирены. Она замедлила полет и приземлилась на левом берегу Стикса — великой реки, которая текла из дремучего прошлого в самое далекое будущее.

По ее берегам росли деревья неизвестных пород, которым на Земле еще только предстояло появиться. Под деревьями в густой траве резвились девы — восемь сирен и несколько гарпий. Сирены прославились тем, что своими сладкими песнями завлекали людей, особенно моряков, и обрекали их на гибель. Прекрасные златовласые и высокогрудые гарпии представляли собой усовершенствованный тип сирен, но их манеры заставили бы покраснеть даже гиену. В обязанности гарпий входило мучить проклятые души классическим способом, вырывая у них пищу изо рта и обдавая с головы до пят жгучими экскрементами.

Внешне Илит держалась храбро и независимо, хотя на самом деле почти дрожала от страха — ведь эти древние демоны женского пола склонны к странным извращениям и непостижимым поступкам, а их настроение было совершенно непредсказуемым. Тем не менее Илит самоуверенно обратилась к гарпиям и сиренам:

— Сестры, я принесла вам привет от мира людей.

Одна из сирен повернулась — крупная, с пепельными волосами и яркими губками бантиком. Трудно поверить, но это была Польдарга, одна из самых зловещих хтонических богинь.

— Какое нам дело до мира людей? — сказала она. — Наш дом — берега этой прекрасной реки. Здесь мы развлекаем друг друга, воспевая блестящие подвиги древних. Время от времени в наши руки попадает мужчина, неосторожно перегнувшийся через борт лодки Харона. Мы освобождаем его от власти речных богов, играем с ним, пока он не сойдет с ума, потом разрываем на части и съедаем; каждой достается по хорошему кусочку.

— Я подумала, — сказала Илит, — что, возможно, вам захочется развлечься, особенно если это развлечение — часть правого дела. Ведь как ни прекрасны берега этой реки, вы, должно быть, иногда испытываете тоску по миру людей, где время от времени совершаются великие события.

— Какое нам дело до этих событий? — опять возразила Польдарга. — Впрочем, продолжай, сестра. Скажи, чего же ты хочешь.

И Илит поведала им о великом состязании в честь тысячелетнего юбилея, об Аззи и о том, как он собирается вступить в борьбу с силами Добра с помощью двух созданий рода человеческого, воскрешенных и превращенных в персонажи вывернутой наизнанку сказки, которая приобретет зловещее содержание.

Сирены и гарпии зааплодировали. Мысль о том, что следующее тысячелетие будет отдано во власть сил Зла, доставила им огромное удовольствие.

— Я рада, что вы одобряете план, — сказала Илит, — но тут есть одна проблема. Аззи исчез, кто-то его заколдовал.

— Послушай, сестра, — начала Польдарга, — ты же знаешь, с этим мы ничего не можем поделать. Нам запрещается вмешиваться в дела демонов или людей, за исключением особых случаев, а твоя история к числу таких случаев не относится.

— Я не прошу вас найти Аззи, — пояснила Илит. — С этим я справлюсь сама. Но потребуется время, а между тем его актеры, которые будут играть Прекрасного принца и Спящую красавицу, лежат в своих гробах еще не воскрешенные. Лед у нас почти кончился, ихор тоже на исходе, и Аззи нет, чтобы восполнить запасы. На Земле стоит лето, и без льда и ихора наши актеры попросту разложатся. Тогда великий план Аззи полетит ко всем чертям.

— Все это печально, нет сомнений, — сказала Польдарга, — но зачем ты об этом рассказываешь нам? Здесь у нас нет льда.

— Знаю, — согласилась Илит. — Однако вы — воздушные создания и привыкли подталкивать беспомощных земных существ к месту их осуждения на вечные муки.

— Верно. А какое это имеет отношение к вашим принцу и красавице?

— Я подумала, — ответила Илит, — что вы можете помочь сохранить их тела. Для этого нужен холод, холод самого верхнего слоя атмосферы.

Гарпии посовещались между собой, затем Польдарга промолвила:

— Ладно, сестра, ради тебя мы позаботимся об этих телах. Где, ты говоришь, они лежат?

— В доме демона в Аугсбурге. Этот дом можно найти…

— Не беспокойся, — сказала Польдарга. — Гарпии найдут любое место на Земле. Сестры, за мной!

Польдарга расправила свои темные крылья и устремилась в верхние слои атмосферы. За ней последовали еще две гарпии.

Илит следила взглядом за удаляющимися созданиями. Про гарпий говорили, что они быстро устают. У Илит не было уверенности, что сестры не откажутся от обещания и не вернутся вскоре на берег этой реки к своей вечной игре в маджонг. Вместе с тем у гарпий определенно развито чувство чести по отношению к им равным… Оставалось только надеяться, что гарпии сочтут ведьму равноправным членом избранного общества.

Илит тоже взлетела. У нее родилась мысль, где можно найти Аззи.

Глава 23

Конечно, никто не догадался уведомить Фрике, что за телами будущих актеров прилетят гарпии. О договоре Илит с гарпиями он узнал позднее, а в тот момент лишь увидел, как в окно влетели два странных существа.

Фрике сидел в лаборатории Аззи на низкой табуретке, прислушивался к звону капель, падавших с последнего тающего куска льда, и ждал возвращения Илит, как вдруг услышал оглушительное хлопанье крыльев и почувствовал омерзительнейший запах.

Чтобы быстрее лететь, гарпии втянули ноги, и широким бронзовым крыльям оставалось нести лишь туловище с торчащими грудями и голову. Летучие существа громко, скрипуче каркали и опорожняли кишечник на все подряд.

Фрике взвизгнул и нырнул под стол. Гарпии с криками носились по комнате, громко хлопая крыльями. Обнаружив гробы, они устремились к ним.

— Пошли вон, разбойники! — закричал Фрике.

Он погнался за гарпиями с каминными щипцами в руках. Гарпии развернулись и атаковали преданного слугу, выталкивая его из лаборатории стальными наконечниками своих крыльев и зелеными когтями. Фрике побежал за луком и стрелами.

Пока он искал оружие, гарпии подхватили принца и красавицу и, теперь уже тяжело хлопая крыльями, подняли их в воздух. Фрике наконец нашел лук и поспешил назад. Но гарпии уже улетели — поднялись высоко в небо и вскоре вообще скрылись в расселине между реальным и нереальным.

Фрике погрозил им кулаком, потом погрузился в раздумье. Приходилось надеяться, что Аззи не потребует слишком подробных объяснений. Фрике имел крайне смутное представление о том, что же произошло с будущими актерами.

Но если уж на то пошло, где все-таки хозяин?

Глава 24

Аззи работал в лаборатории и в какой-то момент неожиданно почувствовал так хорошо ему знакомый психический толчок — верный признак, что тебя заколдовывают. Это даже не толчок, а скорее нечто вроде своеобразной тяги, рождающейся в самом центре твоего желудка. Неприятным такое ощущение назвать нельзя; беда в том, что оно почти всегда оказывается некстати и несколько пугает неопределенностью перспектив.

Наверное, нет ничего плохого, если тебя заколдовывают в тот момент, когда ты просто сидишь и мучаешься от безделья. Но на практике колдовство всегда сваливается как снег на голову, в тот момент, когда ты полностью поглощен каким-нибудь крайне щепетильным делом.

— Проклятье! — воскликнул Аззи.

Все его планы рушились. Невозможно предугадать, сколько времени сможет продержаться без присмотра волшебный замок, скрепленный одними лишь устаревшими заклинаниями. Да и молодую пару, принца и красавицу, надо было оживлять как можно скорей, пока они не испортились.

И вот теперь Аззи летел куда-то, не успев вовремя защититься компенсирующим противозаклинанием. Правда, противозаклинание могло и не сработать. В специфических ситуациях эти общие заклинания часто не действуют.

Во время переноса Аззи потерял сознание.

Когда он пришел в себя, у него ужасно болела голова. Аззи попытался встать, но, очевидно, он попал на какую-то очень скользкую поверхность. Стоило ему приподняться, как он тут же снова падал. И желудок у него немного расстроился.

Аззи лежал внутри пентаграммы. Большей степени заколдованности и представить себе невозможно.

Конечно, Аззи заколдовывали не впервые. Любой демон, если он хочет вести активный образ жизни среди людей, должен смириться с мыслью, что его заколдуют не раз и не два, ибо людям нравится обманывать демонов не меньше, чем демонам — людей. В истории человечества и дня не проходило без того, чтобы мужчины и женщины не заколдовывали демонов. На эту тему сложено множество сказок, в которых говорится о победах и поражениях людей, вставших на такой скользкий путь. О чем в сказках не говорится ни слова, так это о том, насколько часто достигались разумные соглашения между демоном и человеком, ибо даже души являются таким товаром, которым можно честно торговать.

Самые древние договоры обычно обязывали демона выполнять различные работы в обмен на душу человека. Короли часто одаривали демонов благосклонностью, поэтому у многих королей на службе состояли демоны. Впрочем, нередко бывало и наоборот, когда демону прислуживал какой-нибудь король.

— Папа, смотри, я же говорила, что он придет!

Это был голос Бриджит. А вот и она сама, маленькая грязнуля, которая воспользовалась вытянутым из негообещанием, чтобы вызвать Аззи именно сейчас в самый неподходящий момент!..

— Похоже, у тебя и в самом деле неплохо получилось, — произнес брюзгливый мужской голос.

Это был отец девочки, Томас Скривнер. Судя по всему, он совсем освоился в мире людей. Конечно, в его памяти не сохранились ни преисподняя, ни встречи с Аззи. Это было очень кстати. Когда люди узнают слишком много, они становятся опасными.

— Ах, это ты, — произнес Аззи, вспомнив девчонку, которая поймала его с помощью ловушки для душ, когда он присматривал за ее отцом. — Чего же ты хочешь?

— Мое желание! — ответила Бриджит.

Правильно, Аззи обещал исполнить ее желание. Он с радостью забыл бы об обещании, но в мире магии обещания, данные сверхъестественными существами людям, регистрируются как физически важные факты.

— Ладно, — сказал Аззи. — Открой одну сторону пентаграммы, выпусти меня, и мы обсудим твое желание.

Бриджит уже было нагнулась, чтобы стереть линию, но отец силой оттащил ее назад:

— Не выпускай демона! Ты потеряешь всю власть над ним!

Аззи пожал плечами. Попробовать обмануть девчонку стоило в любом случае.

— Господин Скривнер, — сказал он, — объясните дочке, что ей следует быть разумной. Мы можем быстро разделаться с ее желанием, а потом я займусь своими делами.

— Не слушай его! — обратился Скривнер к Бриджит. — Демоны богаты. Ты можешь потребовать все, что только пожелаешь. Все на свете!

— Лучше я сам объясню ситуацию, — вмешался Аззи. — Это очень распространенное заблуждение, но, уверяю вас, оно совершенно не отвечает действительности. Демоны могут выполнять желания только в пределах своих индивидуальных возможностей. Лишь могущественный демон в силах дать вам, например, большое состояние. Я же — заурядный бедный демон, работаю на нищенскую зарплату…

— Хочу новую куклу, — сказала Бриджит отцу.

Аззи напружинился и подался вперед. Слова девочки нельзя было интерпретировать как желание, потому что они были обращены не к демону. Но если она повторит…

— Куклу? — переспросил Аззи. — Я могу дать тебе самую чудесную игрушку на свете. Ты слышала о Снежной королеве, не так ли? У нее есть маленький игрушечный домик с крошечными человечками, которые выполняют в доме разные работы, а игрушечная мышь то вбегает в дом, то выбегает из него. Там еще много чего, всего и не упомнишь. Принести тебе эту игрушку?

— Подожди! — закричал Скривнер, силой оттаскивая Бриджит от пентаграммы. — Дочка, он хочет нас надуть. Этот демон может творить чудеса. Он запросто озолотит тебя, сделает принцессой…

— Вот уж нет, — перебил Скривнера Аззи.

— Проси что-нибудь большое! — продолжал Скривнер. — Или, еще лучше, передай желание мне, а я потребую столько, что мы станем богатыми. Тогда я тебе куплю все кукольные домики, о каких ты и не мечтала.

— А мне все равно нужно будет мыть посуду после обеда? — спросила Бриджит.

— Нет, мы наймем служанку, — ответил Скривнер.

— А доить коров, кормить цыплят и делать всякую другую работу по хозяйству?

— Конечно, нет! — не задумываясь, ответил Скривнер.

— Бриджит, не верь ему, — предупредил Аззи. — Позволь подсказать, что будет для тебя лучше всего. Попроси меня дать тебе что-нибудь красивое, и я тебя удивлю. Как тебе такое предложение?

— Не слушай его! — воскликнул Скривнер. — В самом крайнем случае соглашайся на большое поместье.

— Не верь ему, — гнул свое Аззи. — Он всегда тебя обманывает, правда же? Хотя однажды, я помню, он был очень рад моей помощи…

— Что ты болтаешь? — не понял Скривнер. — Я тебя вижу первый раз в жизни.

— Ты так думаешь, — уточнил Аззи. — Бриджит, какого цвета игрушечный домик ты хочешь?

— Где же мы встречались? — засомневался Скривнер.

— Что я в самом деле хочу, — сказала Бриджит, — так это…

— Замолчи! — вскричал Скривнер. — Если ты попросишь какую-нибудь ерунду, я тебя, негодница, так отколочу…

Бриджит тоже повысила голос:

— Не кричи на меня!

— Это твое желание я выполню с удовольствием, — сказал Аззи и повел рукой.

Томас Скривнер открыл рот, однако не смог издать ни звука. Он напрягся, отчаянно заработал языком, его щеки раздувались как мехи, но ни единого звука так и не последовало.

— Что ты сделал? — спросила Бриджит.

— Выполнил твое желание, — ответил Аззи. — Он больше не будет на тебя кричать. Ни на тебя, ни на кого другого.

— Это нечестно! — заявила Бриджит. — Я говорила папе, а не тебе! Ты все равно должен выполнить мое желание!

— Перестань, Бриджит, — остановил ее Аззи. — Впрочем, ладно, говори свое желание. Мне давно пора домой.

Томас Скривнер все еще не прекращал попыток что-то сказать. Его лицо побагровело, глаза вылезали из орбит и стали похожи на сваренные вкрутую куриные яйца. Это было чертовски занятное зрелище, и Бриджит засмеялась, но тут же замолчала.

В воздухе что-то появилось из ничего. Это что-то материализовалось, возникла растрепанная, взъерошенная Илит. Ее помело дымилось.

— Аззи! — воскликнула она. — Хорошо, что ты рассказал мне об этой истории с исполнением желания, а я ее запомнила. У тебя затруднения?

— Это же очевидно, не правда ли? — сказал Аззи. — Битый час я стараюсь вытянуть из ребенка ее желание. Я бы его быстро исполнил и полетел домой. Но она никак не может прийти к согласию со своим отцом, чего бы ей запросить.

Томас Скривнер умоляюще смотрел на Илит и жестами молил о помощи.

— Что ты с ним сделал? — спросила Илит.

— Видишь ли, — ответил Аззи, — Бриджит сказала, что хочет, чтобы он заткнулся. Вот я его и заставил замолчать.

— Ох, Аззи, перестань баловаться!.. Девочка, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Бриджит задумалась.

— Когда я была маленькой, я хотела стать принцессой.

— Не уверена, что исполнить такое желание в силах Аззи, — заметила Илит.

— Теперь я не хочу быть принцессой, — продолжала Бриджит. — Теперь я хочу быть ведьмой!

— Почему?

— Потому что ты — ведьма, — ответила Бриджит. — Хочу быть похожей на тебя, летать на помеле и заколдовывать людей.

Илит улыбнулась:

— Аззи, что ты думаешь о таком желании?

— Одной ведьмой больше, одной меньше, что изменится? — пожал плечами Аззи. — Я правильно понял тебя, девочка? Ты хочешь стать ведьмой?

— Да! — заявила Бриджит.

Аззи повернулся к подруге:

— А ты что думаешь?

— Что ж, время от времени я беру учениц. Сейчас она немного маловата, но через несколько лет…

— Ой, пожалуйста! — воскликнула Бриджит.

— Хорошо, — согласилась Илит.

— Решено, — сказал Аззи, — ты будешь ведьмой, девочка. Теперь выпусти меня отсюда.

— Сначала возврати папе голос.

Аззи выполнил и это желание.

Томас Скривнер размахнулся, собираясь влепить Бриджит хорошую затрещину, но его рука застыла в воздухе, удерживаемая невидимой силой.

— Что ты сделала? — обратилась девочка к Илит.

— Элементарное колдовство, — ответила Илит и повернулась к Скривнеру: — Обращайся с дочерью хорошо. Через несколько лет она сможет сделать из тебя котлету. К тому же в случае чего тебе придется иметь дело со мной.

Часть IV. Девятый час. Илит

Глава 25

Освободив Аззи из плена Бриджит, Илит сразу же связала прочной пеньковой веревкой два помела. Аззи устроился за спиной ведьмы, крепко обнял ее, и они полетели назад в Аугсбург.

Ощущение плотно прижавшегося к ней сильного молодого демона неожиданно оказалось для Илит очень приятным. Когда лапы Аззи, вцепившиеся в плечи Илит, случайно касались ее груди, по всему ее телу пробегала счастливая дрожь. Какое блаженство лететь вдвоем с любимым существом над облаками!

Илит неслась в небесной синеве, сквозь верхушки фиолетовых облаков самых невероятных форм, исчезавших и вновь возникавших перед ее глазами, и в эти минуты она совсем забыла о грехе и грешниках, о всех проблемах Добра и Зла.

Аззи тоже нравилось путешествие, но он торопил Илит. Что ни говори, а прежде всего нужно быстрей добраться домой и забрать своих актеров у гарпий.

Дома Илит успела вымыть голову, уложить и скрепить заколками волосы. После этого она была готова к следующему путешествию.

На заряженном свежими заклинаниями помеле Илит быстро набрала высоту. Теперь она мчалась одна, легко ориентируясь в воздухе. Скоро Земля исчезла из виду, и ведьмочка оказалась в сверкающем царстве небес. Она обследовала все закоулки, однако не нашла и следов гарпий. Илит облетела вокруг света по его внешней границе и нигде ничего не обнаружила.

К счастью, откуда-то появился неторопливый пеликан. Он сказал Илит:

— Ты ищешь гарпий с двумя замороженными трупами? Они просили меня передать тебе, что это занятие им надоело, поэтому они пристроили пару в надежном месте и вернулись к своим сестрам.

— Больше они ничего не сказали? — спросила Илит, переходя на бреющий полет, чтобы в мгновение ока не улететь стрелой от медлительного пеликана.

— Только что-то об игре в маджонг, — ответил пеликан.

— Они не сказали, где это надежное место?

— Даже не намекнули! Я только успел подумать, не спросить ли у них, но они уже взлетели, а догнать их я никак не мог. Ты же знаешь, какие скорости развивают гарпии с этими своими новыми модными бронзовыми крыльями.

— В каком направлении они улетели? — спросила Илит.

— На север, — ответил пеликан и показал кончиком крыла.

— На истинный север или магнитный?

— На истинный север, — уточнил пеликан.

— В таком случае, кажется, я знаю, где их найти, — промолвила Илит.

Она повернула на север и увеличила скорость до предела, хотя знала, что от встречного ветра у нее покраснеют глаза и вообще она потеряет свою привлекательность. Илит в мгновение ока пролетела над землями франков, потом над изрезанными глубокими фьордами берегами, на которых норманны все еще поклонялись своим древним богам, а воевали, вооружившись топорами, молотами и другими сельскохозяйственными орудиями; затем миновала земли лапландцев, которые вместе с оленьими стадами бродили по бескрайним заснеженным равнинам. Лапландцы почувствовали ведьму, но притворились, что ничего не видят, ибо, если сталкиваешься с непонятным явлением, всегда лучше всего сделать вид, что ты ничего не заметил.

Наконец Илит подлетела к Северному полюсу, настоящему полюсу, существующему только в пределах воображаемой точки истинного и абсолютного севера и недостижимому для простых смертных. Проскользнув через складку реальности, в которой находился полюс, Илит заметила внизу деревню Санта-Клауса.

Деревня располагалась на огромной прочной льдине, прикрывавшей Северный полюс. Строения деревни, сложенные наполовину из бревен и обшитые деревянными панелями, были просто великолепны. На одной стороне деревни Илит заметила мастерские, где гномы — слуги Санта-Клауса — готовили подарки для всяких смертных.

Об этих мастерских знают все. Гораздо менее известен тот факт, что за мастерскими есть особая комната, в которой из тайных хранилищ Земли добывают квинтэссенции Добра и Зла. В каждый подарок гномы вкладывают немножко счастья или немножко несчастья. Кому достанется подарок со счастьем, кому — с несчастьем, заранее угадать нельзя.

Илит прошлась по мастерским, наблюдая за работой маленьких человечков, ловко орудовавших своими молоточками и отвертками, и ей показалось, что попадание счастья или несчастья в подарок статистически более или менее равновероятно. В центре большого верстака стоял ящик, куда сверху падали блестящие кусочки счастья и несчастья, напоминавшие крохотные букетики трав. Гном опускал руку в ящик, не глядя доставал букетик и вкладывал его в подарок, не обращая ни малейшего внимания на то, что это за букетик.

Илит спросила гномов, не пролетали ли здесь недавно две гарпии с парой замороженных человечьих тел. Гномы только отрицательно покачали головами, всем своим видом выражая неудовольствие. Изготовление и начинка рождественских подарков требуют точности и аккуратности; если тебя кто-то отвлекает разговорами, нарушается ритм работы.

Один из гномов молча кивнул в сторону дальнего угла мастерских. Илит направилась в тот угол и в самом конце длинной комнаты заметила дверь, на которой было написано «Контора Санта-Клауса». Илит постучалась и вошла.

Вообще-то Санта-Клаус был большим, добродушным, вечно улыбающимся толстяком. Но внешность изменчива, и в тот момент Санта-Клаус хмурился, а его лицо вытянулось и осунулось.

Он кричал в волшебную морскую раковину:

— Алло! Отдел снабжения?

Ответ прозвучал из выделанной головы бабуина, висевшей на стене:

— Отдел снабжения слушает. С кем я говорю?

— Это Санта-Клаус.

— Слушаю, господин Санта-Клаус. У вас есть разрешение на непосредственную связь с отделом снабжения?

— Вы что, никогда не слышали обо мне? Я тот самый Санта-Клаус, который каждый год 23 декабря по новому стилю разносит подарки.

— Ах, тот самый Санта-Клаус! А когда вы начнете разносить подарки демонам?

— Я замучился и с подарками для людей, — ответил Санта-Клаус. — У меня возникла одна проблема…

— Минуточку, — отозвалась голова бабуина, — я соединю вас с тем, кто ведает проблемами.

Санта-Клаус тяжело вздохнул. Опять от него просто-напросто отделались!.. Только сейчас он заметил Илит, которая незадолго до того вошла в контору. Санта-Клаус три раза подряд быстро мигнул за стеклами маленьких прямоугольных очков.

— Боже милостивый! Ты не гном? Я не ошибся?

— Не ошибся, — ответила Илит. — Я не гном и не олень. Но я могу облегчить решение задачи — я прилетела сюда на помеле.

— Значит, ты ведьма!

— Угадал.

— Хочешь меня заколдовать? — спросил Санта-Клаус, слегка размякая от прелестей Илит, которые растрепанное ветром платье почти не скрывало. — Знаешь, я бы не стал возражать, если бы меня заколдовали. Никогда никому и в голову не приходило заколдовать Санта-Клауса. Как будто мне не нужно время от времени развлечься, а! Разве кто-нибудь принесет подарок Санта-Клаусу? Хоть одно существо на свете над этим задумывалось? Всем только дай, дай, дай. А что я получаю от этого?

— Удовлетворение. Ты наслаждаешься всеобщей любовью.

— Все любят подарки, а не меня.

— Приносящий дар сам становится частью этого дара, — сказала Илит.

Санта-Клаус задумался.

— Ты действительно так считаешь?

— Как же может быть иначе?

— Если так, то еще куда ни шло… Могу я поинтересоваться, что ты здесь делаешь? В этих краях кроме гномов и северных оленей никого никогда не бывает. Ну и кроме меня, конечно.

— Я прилетела, — объяснила Илит, — чтобы забрать оставленные здесь для меня два тюка.

— Два тюка? Что за тюки?

— Один с существом мужского пола, другой с существом женского пола. Оба существа человечьего рода. Оба заморожены. Сюда их принесли гарпии.

— Ах, эти ужасные гарпии! — недовольно сказал Санта-Клаус. — После них снег желтеет на мили вокруг.

— Так как насчет замороженных людей?

— Они вон там, в сарае.

— Я их забираю, — сказала Илит. — Да, и еще. На Земле есть девочка, которую зовут Бриджит Скривнер…

— Маленькая нахальная грязнуля? — Санта-Клаус помнил всех земных детей.

— Да, она. Я бы хотела, чтобы в этом году ты принес ей игрушечный домик. Такой, какой обычно ты даришь только принцессам: с движущимися фигурками людей, с обоями, радио и прочими волшебными штучками.

— Эта девчонка так хороша?

— Неважно, хороша или плоха, — ответила Илит. — Один демон обещал выполнить ее желание. Игрушечный домик — часть этого желания.

— Почему же за ним не прилетел сам демон?

— Потому что он занят другими делами. Ты же знаешь демонов.

Санта-Клаус кивнул:

— Хорошо, она получит подарок. Хочешь, я присмотрю, чтобы туда вложили кусочек счастья?

Илит серьезно обдумала предложение.

— Нет, пусть в подарке будет то, что туда само попадет. Игрушечного домика достаточно. Как и любому другому человеку, ей придется положиться на волю случая.

— Мудрое решение, — похвалил Санта-Клаус. — Прежде чем ты улетишь, разреши преподнести подарок и тебе.

— Что ты имеешь в виду?

— Вот это! — закричал Санта-Клаус, срывая с себя одежду.

— Благодарю, — скривилась Илит, легко оттолкнув его от себя, — сейчас мне твой подарок не нужен. Осчастливь им какую-нибудь другую даму.

— Но сюда никто никогда не заглядывает! — уныло посетовал Санта-Клаус. — Одни гномы и олени!

— Тяжело тебе приходится! — посочувствовала Илит.

Она пошла к сараю и вынесла Прекрасного принца и Спящую красавицу. Замороженные тела были жесткими, как бревна, и тяжелыми, как смертный грех. Чтобы поднять их в воздух, Илит пришлось приложить все свои ведьмины силы.

— Пришли ко мне свою подругу! — крикнул ей вслед Санта-Клаус. — Скажи, что я приготовил ей подарок!

— Скажу, — пообещала Илит. — Ведьмы любят подарки.

Вместе с Прекрасным принцем и Спящей красавицей она поднялась высоко в небо, взяла курс на дом Аззи в Аугсбурге и сразу набрала предельную скорость.

Глава 26

Аззи нервно расхаживал взад-вперед по внутреннему дворику. Фрике, показывая на восточное небо, сказал:

— Хозяин, кажется, она!

Аззи внимательно наблюдал за приближавшейся Илит. Ведьмочка медленно летела на четырех метлах; с них свешивались веревки, которыми были привязаны два замороженных трупа. Илит спланировала, выискивая место для посадки.

— Осторожней приземляйся, смотри за телами! — крикнул Аззи.

— Не учи ведьму летать на помеле, — отозвалась Илит, изящно опуская свою ношу возле входа в алхимическую лабораторию.

— Наконец-то! — сказал молодой демон и поспешил к телам. — Я вижу, ты не очень торопилась.

— Ну спасибо! — возмутилась Илит. — В следующий раз сам мотайся за своими дохляками! И сам доставай глаза!

Аззи мгновенно изменил тон:

— Прости меня, Илит, но мне действительно приходится торопиться, иначе я никак не успею поставить эту пару на ноги к Турниру. Я достал еще немного ихора. Принц пока полежит в ихоре, а красавицу отнесем в замок и оживим.

— Как хочешь, — сказала Илит.

— Великолепно, — резюмировал Аззи, когда они покончили с принцем. — Надеюсь, в замке все готово. Мы полетим туда немедленно.

Так они и сделали. Илит несла насквозь промерзшее тело Спящей красавицы, а Аззи пришлось использовать всю свою подъемную силу, чтобы кроме Фрике унести еще и мешок с провизией и заклинаниями, которые, по его мнению, могли там пригодиться.

Они без приключений добрались до заколдованного замка и расположились на верхнем этаже, где для Спящей красавицы была уже приготовлена комната. Разумеется, прежде всего нужно было оживить героиню.

— Разожги камин, — приказал Аззи Фрике и обратился к Илит: — Ты захватила глаза?

— Вот они, — ответила Илит. — Эта пара принадлежала Шодлосу, тому художнику, который писал с нее Магдалину.

— А для Прекрасного принца?

— Для него я приготовила глаза дракона Скандера.

— Что ж, чудесно, — сказал Аззи. — Почему здесь до сих пор так холодно?

Фрике подкладывал дрова в огромный камин уже больше часа, а в спальне по-прежнему было холодно. Казалось, каменные стены бесследно поглощают все тепло. Такими темпами Спящая красавица не оттаяла бы и через столетие.

Слой голубоватого льда немного искажал черты ее лица. Казалось, красавица отдыхает. Наложенные Фрике швы были почти незаметны. К туловищу натурщицы Магдалины он пришил ноги танцовщицы, и шов, пришедшийся на середину бедра, легко было принять за подвязку. Иногда Фрике проявлял удивительное мастерство и сноровку… Но почему девица так долго не оттаивает? Неужели этот лед тоже удерживается каким-то магическим заклинанием?

Аззи уже давно заказал заклинания, предназначавшиеся для обогрева помещений, но они до него так и не дошли. Теперь он повторил заказ, воспользовавшись нелимитированной кредитной карточкой, которая должна обеспечивать мгновенную доставку. Через секунду в воздухе что-то негромко взорвалось, и на пол свалилось новейшее обогревающее заклинание, аккуратно упакованное в полупрозрачную яичную скорлупу.

— Наконец-то! — воскликнул Аззи, разбивая скорлупу. Заклинание с негромким свистом вылетело из упаковки, и температура в комнате почти сразу поднялась на добрых десять градусов.

— Теперь принимаемся за оживление, — объявил демон, когда тело красавицы начало заметно оттаивать. — Фрике, ихор, быстро!

Фрике наклонился над бесчувственной девушкой и плеснул ихором ей в лицо.

— Теперь оживляющее заклинание, — сказал Аззи и нараспев прочитал искомые строки.

Бледное, как сама смерть, комбинированное создание, которое они нарекли Спящей красавицей, лежало без движения. Потом по щекам девушки пробежала чуть заметная дрожь, ее прекрасные губы дернулись и раскрылись; ожившим язычком красавица попробовала, каков на вкус ихор. Вскоре ожил и задышал ее изящный носик, все тело зашевелилось и снова застыло.

— Глаза! — приказал Аззи. — Быстро!

Глаза легко встали на место. Теперь нужно было еще одно, очень редкое заклинание, помогающее включить зрение. К счастью, в отделе снабжения удалось найти и его. Аззи пропел заклинание — веки Спящей красавицы дернулись, задрожали и поднялись. На мир красавица смотрела новыми глазами цвета благороднейшего сапфира. На ее лице появилось осмысленное выражение. Она осмотрелась и чуть слышно застонала.

— Кто вы такие? — были ее первые слова.

Аззи сразу не понравился громкий, раздраженный голос девушки, который к тому же весьма недвусмысленно говорил о довольно капризном характере. К счастью, Аззи не нужно было любить ее. Для этого у демона был Прекрасный принц.

Как у всякого вновь созданного существа, у красавицы отсутствовала память. Теперь Аззи предстояло объяснить ей ситуацию.

— Кто вы такие?! — снова воскликнула красавица.

— Я — твой дядя Аззи. Ты, конечно, помнишь меня?

— Ну конечно, — ответила она, хотя, разумеется, ничего и никого не помнила. Смерть стерла все воспоминания, как плохие, так и хорошие, и ее сознание возвратилось в мир в первозданном виде. — Дядя Аззи, что здесь происходит? Где мамочка?

К этому вопросу Аззи был готов. Почему-то все живые существа считают само собой разумеющимся, что у них есть мать. Им никогда не приходит в голову, что они могут быть собраны из разрозненных частей множества других существ.

— Мамочка и папочка, — объяснил Аззи, — точнее, их королевские величества, заколдованы.

— Ты сказал «королевские величества»?

— Да, дорогая моя. А ты, естественно, принцесса. Принцесса Скарлет. Ты хочешь снять с родителей заклинание, не так ли?

— Что? О, разумеется, — сказала Скарлет. — Значит, я — принцесса…

— Заклинание можно снять, — продолжал Аззи, — но для этого сначала нужно расколдовать тебя.

— А я тоже заколдована?

— Совершенно справедливо, дорогая.

— Ну… тогда расколдуй меня!

— Боюсь, что этого я сделать не в состоянии, — сказал Аззи. — Я не тот человек.

— Ага. А каким заклинанием я заколдована?

— Ты заколдована сонным заклинанием. Каждый день ты спишь или дремлешь двадцать с лишним часов. Поэтому тебя называют Дремлющей принцессой, а иногда Спящей красавицей. Снять заклинание может только один человек, и этот человек — Прекрасный принц.

— Прекрасный принц? Кто это?

— Прежде ты его не встречала, дорогая. Прекрасный принц — благородный красивый юноша из знатного рода. Он лишь недавно прознал о твоей трагической ситуации и направляется сюда, чтобы разбудить тебя поцелуем, а также наполнить твою жизнь счастьем.

Скарлет задумалась.

— Звучит неплохо, — сказала она. — Но ты уверен, что это не сон?

— Это не сон, если не принимать во внимание теорию, согласно которой сном могут являться все наши ощущения независимо от того, бодрствуем мы или спим, живы мы или мертвы. Если же оставить метафизику, то все происходящее реально и тебя на самом деле усыпили заклинанием. Поверь мне. В этом ты можешь полностью на меня положиться. Вероятно, в настоящий момент ты не спишь только потому, что мне необходимо поговорить с тобой и дать тебе несколько советов.

— А может, злые чары не действуют? — усомнилась Скарлет.

— Боюсь, действуют, — ответил Аззи, вынимая на всякий случай из кармана сонное заклинание и нажимая крохотную шпильку, служившую для его активирования.

Скарлет зевнула:

— Ты прав, ужасно хочется спать… Но я даже не обедала!

— Мы приготовим обед к тому времени, когда ты проснешься, — успокоил ее Аззи.

Принцесса закрыла глаза; не прошло и минуты, как она уже крепко спала. Под бдительным оком Илит Аззи отнес принцессу в спальню и укрыл одеялом.

Через несколько дней стало ясно, что принцесса Скарлет отличается крайне несговорчивым характером и никак не желает слушаться дядю Аззи. Даже спокойная и рассудительная Илит, представившаяся ее теткой не могла найти с принцессой общего языка.

Скарлет была прекрасна, сомневаться в этом не приходилось. В ее чары немалую толику вносило своеобразное сочетание роскошных светлых волос, алебастрово-белого тела и оливково-коричневых, безмерно красивых длинных ног танцовщицы. Из-за темного цвета ног казалось, что принцесса никогда не снимает шелковых чулок. Ее красоте это нисколько не вредило.

Ноги принцессы сами по себе породили целую проблему. Создавалось впечатление, что они несут свою собственную карму — принцесса была в плену магии танца. Аззи пришлось перепробовать немало заклинаний, прежде чем ему удалось приглушить неудержимое стремление Скарлет к танцам. Впрочем, лишь приглушить, и не более того. Даже находясь под чарами сонных заклинаний, Скарлет вставала, ее длинные ноги сами несли ее вниз, в большой танцевальный зал, где под музыку, слышную лишь ей одной, она танцевала фламенко.

Аззи пришлось считаться с лунатическими блужданиями принцессы, и он обратился с просьбой к ведьме:

— Илит, не можешь ли ты остаться и присмотреть за принцессой? Боюсь, ее психика немного неустойчива. К тому же она может упасть и что-нибудь повредить. Но у нее есть характер; уверен, она оправдает наши надежды.

— Надеюсь, — сказала Илит. — Между прочим, я попросила Санта-Клауса подарить Бриджит на Рождество игрушечный домик.

— Ах да. Благодарю.

— Я подумала, что ты, наверное, забыл свое обещание — прислать ей такой домик.

— Не забыл, — соврал Аззи; на самом деле и игрушечный домик, и Бриджит давно вылетели у него из головы. — Но в любом случае я тебе очень признателен. Так присмотри за принцессой, хорошо?

— Соглашаюсь только ради тебя, Аззи, — нежно проворковала Илит.

— Очень ценю твое внимание, — сказал Аззи тоном, который свидетельствовал как раз об обратном. — Теперь нужно срочно ставить на ноги принца. Встретимся позже, ладно?

И Аззи мгновенно исчез в ярком фейерверке.

Илит только покачала головой. И почему она полюбила демона? А если уж демона, то почему именно этого?.. Ответить на поставленные вопросы Илит не могла. Мягко выражаясь, пути судьбы неисповедимы.

Глава 27

— Остается только надеяться, что с этим персонажем у нас будет меньше хлопот. Фрике, глаза дракона готовы?

— Да, хозяин, — отозвался Фрике и раскрыл водонепроницаемый мешочек из оленьей кожи, в котором в смеси ихора, подсоленной воды и уксуса мокли глаза дракона. Слуга вытащил глаза из раствора — не забыв предварительно вытереть руки о холщовый халат, потому что даже в те дни в подобных ситуациях большое внимание уделяли гигиене, в каком бы рудиментарном состоянии она ни находилась.

— Прекрасные глаза, правда? — спросил Аззи, вставляя их в глазницы принца и капая по краям ихором.

И в самом деле глаза были прекрасны — цвета дымчатого топаза с искорками в глубине.

— Мне они не нравятся, — ответил Фрике. — Глаза дракона, насколько я знаю, должны видеть ложь.

— Герою это и нужно.

— Но не увидит ли он всю ложь? — засомневался Фрике, показывая рукой поочередно на Аззи, дом и себя самого.

— Нет, бедный мой Фрике, — ответил Аззи, — глаза дракона не способны замечать фальшь в своем хозяине. Они легко обнаруживают изъяны в других, только не в себе. Нашего принца будет нелегко сбить с пути, но у него не хватит мудрости, чтобы разобраться, в каком положении находится он сам.

— Ой! — воскликнул Фрике. — Зашевелился!..

Аззи не забыл о необходимых мерах предосторожности и вовремя принял обличье доброго дядюшки.

— Спокойно, спокойно, юноша, — приговаривал он, поглаживая золотистые волосы молодого человека.

— Где я? — недоуменно спросил принц.

— Тебе следовало бы прежде поинтересоваться, кто ты, — ответил Аззи. — Потом узнать, кто я. «Где» — это будет лишь третий пункт в списке жизненно важных вопросов.

— Что ж, ладно… Кто я такой?

— Ты — знатный принц, твое настоящее имя забыто, и все называют тебя Прекрасным принцем.

— Прекрасным принцем, — повторил молодой человек и задумался. Через минуту он приподнялся и уточнил: — Надо полагать, отсюда следует, что у меня в жилах течет кровь древнего благородного рода, не так ли?

— Думаю, ты прав, — кивнул Аззи. — Итак, ты — Прекрасный принц, а я — твой дядя Аззи.

Эту новость Прекрасный принц принял без возражений.

— Привет, дядюшка Аззи. Я тебя не помню, но раз ты говоришь, что ты мой дядя, я ничего против не имею. Если мы с этим разобрались, то могу ли я поинтересоваться, где мы находимся?

— Конечно, — ответил Аззи. — Мы в Аугсбурге.

— Прекрасно, — без особого энтузиазма прокомментировал принц. — У меня такое ощущение, что я всегда хотел осмотреть Аугсбург.

— Осмотришь, — заверил Аззи, с удовольствием отмечая про себя, какое же послушное существо он создал. — Ты познакомишься с городом во время обучения и когда отправишься совершать свой подвиг.

— Мой подвиг?

— Да, юноша. Ты был знаменитым рыцарем, однако после несчастного случая потерял память.

— Что за несчастный случай, дядюшка?

— Ты храбро сражался с целым войском врагов и убил многих — знаешь, ты очень искусно владеешь мечом, — но один негодяй подкрался к тебе со спины и ударил палашом по голове, когда ты этого совсем не ожидал!

— Но это же нечестно!

— Людям свойственно совершать подлые поступки, — произнес Аззи. — Впрочем, ты слишком невинен, чтобы понять это. У тебя чистое сердце и возвышенные помыслы, и ты завоюешь авторитет и уважение везде, где будешь появляться.

— Это неплохо, — заметил принц. — Ничего не имею против того, чтобы меня высоко ценили.

— Так и будет, мой мальчик, ибо тебе суждено совершить великий подвиг и тем прославиться на века.

— Что за подвиг, дядюшка?

— Тебе предстоит преодолеть все препятствия и опасности, разделяющие тебя и принцессу Скарлет, Дремлющую красавицу.

— Какую принцессу? О чем ты говоришь?

— Я говорю о великом подвиге, который прославит тебя на весь мир. А ты будешь безмерно счастлив, больше, чем любой другой человек на свете.

— Ага. Звучит недурно. Продолжай, дядюшка. Ты упомянул Спящую принцессу.

— Дремлющую, а не спящую. Но все равно это очень серьезный недуг, ибо сказано, мой мальчик, что только твой поцелуй может снять злые чары и разбудить принцессу. Она проснется, увидит, кто ее спаситель, и безумно полюбит тебя. Ты ее тоже полюбишь, и все будут счастливы.

— А она ничего, эта принцесса, или так себе? — поинтересовался принц.

— Поверь мне, прекраснее ее нет никого на свете! — пылко сказал Аззи. — Ты разбудишь ее своим поцелуем, она откроет глаза и посмотрит на тебя. Ее руки нежно обовьются вокруг твоей шеи, ее лицо приблизится к твоему, и ты узнаешь такое блаженство, какое редко испытывает простой смертный.

— Будет очень весело, да? — не понял принц. — Ты это хотел сказать, дядюшка?

— Веселье — слишком скромное слово для того счастья, которое ты испытаешь.

— Недурные перспективы, — промолвил Прекрасный принц. Он встал и неуверенно прошелся по комнате. — Почему бы нам не заняться этим прямо сейчас? Ты покажешь мне, куда идти, я ее поцелую, а потом мы с ней будем веселиться.

— Так быстро не получится, — возразил Аззи.

— Почему не получится?

— До принцессы добраться непросто. Тебе придется преодолеть много преград.

— Каких преград? Опасных?

— Да, к сожалению, опасных, — подтвердил Аззи. — Но не беспокойся, в конце концов ты победишь. Только сначала ты должен поупражняться в военном искусстве. Я и Фрике будем помогать тебе.

— Мне показалось, ты говорил, что я и так все умею.

— Верно, — кивнул Аззи, — но кое-что вспомнить не помешает.

— Честно говоря, — неуверенно сказал Прекрасный принц, — вся эта затея мне кажется немного рискованной.

— Она и на самом деле рискованная. Какие же преграды без опасностей? Впрочем, это неважно, с тобой все будет в порядке. Фрике и я обучим тебя обращаться с оружием, и ты отправишься в путь.

— Оружие — это опасно. Оружием и меня могут убить, это я помню.

«Конечно, это ты запомнил, трус несчастный», — подумал Аззи, а вслух сказал:

— У тебя будет непобедимое оружие, такое, которому не сможет противостоять никто. И магические заклинания. Но самое главное, у тебя будет волшебный меч.

— Меч! — воскликнул Прекрасный принц, и на его лице появилось выражение крайнего отвращения. — Теперь я вспомнил мечи — такие ужасные острые штуки, которыми люди протыкают друг друга, протыкают насквозь!

— Подумай о деле! — воззвал Аззи. — Подумай о принцессе! Конечно, тебе предстоят сражения, однако, я уверен, ты победишь.

— Не могу, — произнес принц. — Извини, я просто не могу.

— Почему не можешь? — возмутился Аззи.

— Я вспомнил. Я — принципиальный противник насилия, — ответил принц.

— Что за чепуху ты несешь? Ты только что родился заново! Я хотел сказать, пробудился от глубокого сна, вызванного ранами. Когда это ты успел стать принципиальным противником насилия?

— Я себя знаю, — пояснил принц. — Стоит мне оказаться в ситуации, где неминуемо насилие, как я сразу падаю в обморок, вот и все.

Аззи бросил взгляд на Фрике. Тот внимательно изучал пятно на стене и делал вид, что все происходящее его не интересует. Впрочем, такое внешне невинное поведение слуги имело свой подтекст. Аззи был уверен, что в душе Фрике смеется над ним — потратить столько времени и сил на создание Прекрасного принца и при этом дать ему сердце труса.

— Ладно, давай начистоту, — сказал Аззи, обращаясь к принцу. — Ты получишь кое-какую подготовку. Потом я дам тебе волшебный меч, который сам расправляется с любыми врагами. А потом ты отправишься совершать подвиг.

— А если меня ранят?

— Послушай, Прекрасный принц, — строго произнес Аззи, — тебе придется побороть свой страх. Смею заверить, что у тебя только два выхода: или ты выйдешь отсюда с волшебным мечом в руках и сам убедишься, насколько он хорош в бою, или тебе придется иметь дело со мной. Поскольку у меня много друзей среди демонов, то иметь дело со мной будет намного неприятнее, чем ты можешь себе представить!.. Теперь отправляйся в свою комнату и умойся. Скоро мы сядем обедать.

— А что будет на обед? — спросил принц. — Я бы хотел что-нибудь французское, обильно политое соусом.

— Говядина и хлеб, — отрезал Аззи. — Здесь воспитывают бойцов, а не танцоров.

— Хорошо, дядя, — сказал принц и вышел. Даже походка у него была неуверенная, будто он крался тайком.

Аззи еще раз взглянул на Фрике, как бы провоцируя того на язвительные замечания. Фрике предпочел удалиться молча.

Аззи пододвинул кресло поближе к камину и сел. Он задумчиво смотрел на огонь. Хочешь не хочешь, придется что-то выдумывать. Сомнений нет, такой Прекрасный принц побежит от первой же опасности, после чего над Аззи будут смеяться во всех трех мирах. Этого Аззи допустить не мог.

Глава 28

На следующее утро Аззи приступил к обучению Прекрасного принца. Прежде всего они начали упражняться с мечом. Необходимо отметить, что в руках молодого рыцаря, готового встретиться лицом к лицу с опасными сверхъестественными препятствиями, меч всегда был могучим многоцелевым оружием; если рыцарь хорошо владел мечом, он мог поразить им почти любого противника.

В обращении с мечом Прекрасный принц проявил большой врожденный талант. Дело в том, что его туловище и правая рука ранее принадлежали искусному рыцарю. Это мастерство бросалось в глаза, когда принц делал выпады, парировал удары, наступал, грозно топая выставленной вперед правой ногой, или отступал, вращая меч с такой скоростью, что казалось, это вовсе и не меч, а блестящий стальной щит. Даже Аззи, сам далеко не последний фехтовальщик, не раз оказывался в затруднительном положении перед ловкими выпадами и стремительными атаками принца. В то же время Прекрасный принц, по-видимому, был органически неспособен развить достигнутый успех. Аззи, одетый в старую спортивную тунику и защищенный только отвращающим меч заклинанием умеренной силы, снова и снова повторял с принцем основные приемы.

— Наступай! — кричал запыхавшийся Аззи. Он и принц упражнялись на тенистой тренировочной площадке за особняком. — Разозлись! Атакуй!

— Дядюшка, я не хотел бы ранить тебя, — говорил принц.

— Поверь мне, ты не сможешь даже коснуться меня мечом. Ну давай же, нападай!

Принц искренне старался, но природная трусость сковывала его движения.

Как только он приближался к Аззи так близко, что можно было нанести решающий удар, его будто останавливала неведомая сила. Принц тушевался, медлил, и ловкий демон успевал не только отразить удар, но и коснуться принца своим мечом.

Хуже того, когда Аззи нападал, выкрикивая страшные ругательства и топая ногой, все умение принца куда-то исчезало, он поворачивался к демону спиной и постыдно бежал.

Наблюдавший за этими занятиями Фрике только качал головой. Кто бы мог подумать, что такая мелкая деталь, как сердце труса, станет управлять и поведением, и характером принца!

В надежде вдохнуть в принца храбрость с помощью колдовства Аззи перепробовал все имевшиеся у него подходящие заклинания, но какая-то неодолимая сила делала принца одинаково невосприимчивым и к заклинаниям и к увещеваниям.

В свободное от упражнений и фехтования время Прекрасный принц уединялся в небольшом домике, расположенном в дальнем углу поместья Аззи. Здесь он хранил свои сокровища; несмотря на мужественную внешность, искренней привязанностью принца были куклы. Он с увлечением играл с ними, одевал их, устраивал для них обеды. Аззи хотел было отобрать куклы и не возвращать до тех пор, пока принц не научится обращаться с мечом, но Фрике отсоветовал.

— Если ребенка, — сказал он, — лишить его детских радостей, он может серьезно заболеть. Прекрасного принца и так нельзя назвать здоровым, что же будет, если ты заберешь его игрушки?

Аззи пришлось согласиться. Ему было ясно, что необходимо предпринимать какие-то экстренные меры. Однако прежде всего следовало достать для принца волшебный меч.

Адский отдел снабжения целую вечность отделывался одними обещаниями. Снабженцы говорили, что они никак не могут достать подлинный волшебный меч. Разумеется, у них не было недостатка в сравнительно удачливых мечах, но ни один из них не был по-настоящему заколдован так, чтобы с его помощью прорваться через любые преграды, чтобы он сам рассекал чешую дракона и вонзался в самое сердце врага. Все известные волшебные мечи уже были розданы другим героям — ведь спрос на абсолютное оружие постоянно крайне велик. Аззи умолял, убеждал, объяснял, что его состязание особое, ибо успех или поражение в нем будут определять ни больше ни меньше, как судьбу сил Зла на следующее тысячелетие.

— Ну разумеется, — отвечал снабженец, — все так говорят. Исключительно важно, сверхсрочно… Поверь мне, все это мы уже не раз слышали.

— Но я говорю правду!

Снабженец противно улыбался.

— Конечно, правду, точно так же, как и все остальные!

Аззи решил обучение принца временно поручить Фрике, который, судя по всему, наводил на принца почти такой же страх, как и демон, а сам поспешил в замок принцессы Скарлет, чтобы проверить, все ли подготовлено на этом участке.

Он приземлился на опушке заколдованного леса — сколько времени у него ушло на продумывание тут каждой детали!.. На первый взгляд адский отдел снабжения оказался на высоте и выполнил почти все пожелания заказчика. Аззи немного постоял на опушке, всматриваясь в чащу. Как ему и полагалось, лес был зеленым и состоял в основном из деревьев и кустарников. Стоило Аззи приблизиться к деревьям, как те пришли в движение, медленно опуская свои ветви и неуклюже стараясь схватить и пленить демона. Аззи без труда уклонился от коварных ветвей, которые двигались так медленно, что даже такой увалень, как Прекрасный принц, смог бы легко убежать. К тому же в лесу явно отсутствовал минимально необходимый ассортимент сказочных животных и других диковинных созданий.

«Проклятье, — подумал Аззи, — почему отдел снабжения экономит именно на мне?» — и рассерженный вылетел в Аугсбург, чтобы понаблюдать за успехами Фрике в обучении принца. Каково же было удивление Аззи, когда он увидел, что Фрике сидит на ступеньке крыльца и грызет яблоко.

— В чем дело? — возмутился молодой демон. — Почему вы не занимаетесь?

Фрике пожал плечами:

— Принц заявил, что с него хватит. Еще он сказал, что решил дать обет не убивать ни одно живое существо. Ты не поверишь, он стал вегетарианцем и всерьез думает постричься в монахи.

— Это уж слишком, — пробормотал Аззи.

— Согласен, хозяин, — кивнул Фрике, — но что ты сможешь поделать?

— Мне нужно посоветоваться с экспертом, — ответил Аззи. — Приготовь мои магические порошки и экспедиционный амулет. Настало время вызывать духов.

Глава 29

Сначала Аззи решил, что его заклинания вообще не действуют. Гермес не появлялся, несмотря на все принятые меры. Демон попытался еще раз, теперь пустив в ход огромные свечи, вытопленные из мертвецов; их он приберегал для особенно трудных ситуаций. Наэтот раз скоро уже стало ясно, что свечи подействовали. Аззи вложил в заклинание максимум энергии и почувствовал, как оно помчалось через эфир, волчком вонзилось в трещину между мирами, повсюду выслеживая цель, как хорошо выдрессированная охотничья собака, взявшая след. Затем послышался сварливый голос:

— Ладно, ладно, я уже проснулся.

Через несколько мгновений перед Аззи возникла мраморно-белая мужественная фигура Гермеса. Античный бог еще расчесывал длинные темно-каштановые волосы; по его виду нетрудно было догадаться, что он изрядно раздражен.

— Дорогой Аззи, тебе следовало бы осмотрительней обращаться с такими мощными заклинаниями и не вызывать меня столь бесцеремонно. Знаешь, у духовных консультантов тоже есть личная жизнь. Согласись, мало приятного, если приходится все бросать лишь потому, что какой-то молодой демон решил тебя срочно вызвать.

— Прошу прощения, но раньше ты был так добр ко мне… Меня заставила жестокая необходимость.

— Что ж, послушаем, что за необходимость, — сказал Гермес. — У тебя, часом, не найдется чаши ихора?

— Конечно, найдется, — живо отозвался Аззи, наливая ихор в кубок, вырезанный из единого кристалла аметиста.

Пока Гермес не торопясь потягивал напиток, Аззи поведал ему о непредвиденных осложнениях, возникших при обучении Прекрасного принца.

— Дай подумать… — протянул Гермес. — Да, теперь вспоминаю: о подобных случаях я читал в древних сказаниях. В классической литературе поведение Прекрасного принца называли «Отказом героя от совершения подвига».

— Никогда бы не подумал, что герои способны на такое, — удивился Аззи.

— О, очень даже способны. Что тебе известно о семье твоего героя?

— Нет у него никакой семьи! — воскликнул Аззи. — Я сам его создал!

— Это мне известно. Но вспомни, мы ведь знаем кое-что о судьбе его ног. А ведь все части тела, особенно сердце, в какой-то мере сохранили память о своих прежних владельцах.

— Да, у него сердце труса, — признал Аззи. — Что же до других подробностей его биографии, мне как-то не приходило в голову их узнавать.

— Хорошо, я сделаю это за тебя, — промолвил Гермес и тотчас исчез, но не в клубах дыма, как исчезают обычные демоны, а в огромном столбе пламени.

Аззи восхищенно смотрел на эффектный уход бога. Такому он и сам был бы рад научиться.

Гермес вскоре возвратился.

— Так я и думал. Твой герой с сердцем труса был средним из трех сыновей.

— Ах так? И что же?

— Древняя мудрость гласит, что средний сын обычно самое никчемное создание. Старший сын наследует корону. Младший сын отправляется на поиски приключений, совершает подвиги и завоевывает королевство. Средний сын без толку околачивается; он не способен ни на что путное. Так природа компенсирует достоинства одного человека недостатками другого.

— Черт побери! — воскликнул Аззи. — Ну и влип же я с этим средним сыном, ко всему еще и трусом! Что же мне делать?

— Пока характер принца окончательно не сформировался, остается какая-то надежда его изменить. Может, тебе удастся убедить принца, что он — младший сын? Возможно, тогда он перестанет увиливать от подвига.

— А трусом он так и останется?

— Боюсь, останется навсегда, — ответил Гермес. — Конечно, чего-то ты сможешь добиться, особенно если расскажешь ему о храбрости и отваге его предков, но трусость — врожденный порок, который невозможно излечить уговорами.

— Что же ты предлагаешь? — спросил Аззи.

— Мне известно только одно средство от трусости, — ответил Гермес, — и это средство — трава, которую называют храбрицей вечнозеленой.

— Где она растет? — сразу спросил Аззи. — Она в самом деле действует?

— Ее эффективность не вызывает сомнений. Храбрица — ее именуют также травой мужественности — вселяет в человека смелость и решительность. Но траву нужно давать только малыми дозами, иначе смелость обернется безрассудством, и героя убьют, прежде чем он успеет встать на тропу совершения подвига.

— Трудно представить Прекрасного принца безрассудно храбрым.

— Дай ему каплю настоя травы, и ты будешь безмерно поражен, насколько сильно она действует. Однако запомни: во всех случаях лучше сочетать храбрицу с чем-нибудь другим, например с хладандрией — травой осторожности и предусмотрительности.

— Запомню, — заверил Аззи. — Так где же найти эту храбрицу?

— Найти ее непросто, — признался Гермес. — В Золотом веке она росла повсюду. Никто ее не собирал, ибо тогда храбрость была не нужна; людям было достаточно уметь наслаждаться жизнью. Потом наступил Бронзовый век, в котором люди научились воевать друг с другом, и, наконец, Железный век, когда человек стал воевать не только с человеком, но и со всеми другими существами. В те годы люди поглощали траву в огромных количествах, и в этом кроется один из секретов безумной храбрости древних. Но бесчисленные войны вместе с безрассудной смелостью воинов привели к тому, что человеческая раса едва не вымерла. Потом изменился климат, и храбрица исчезла с лица Земли. Теперь ее можно найти только в одном месте.

— Что это за место, скажи мне! — потребовал Аззи.

— Самые дальние полки склада адского отдела снабжения, — ответил Гермес. — В свое время все оставшиеся растения собрали, высушили, приготовили из них настой на ихоре и оставили там на вечное хранение.

— Но я столько раз просил у снабженцев что-нибудь в этом роде! Мне неизменно отвечали, что они и слыхом не слышали ни о чем подобном.

— Это на них похоже, — вздохнул Гермес. — Тебе придется найти способ заставить снабженцев заняться более тщательными поисками. Извини, Аззи, другого средства я не знаю.

Перед Аззи встала нелегкая задача, потому что адские снабженцы все более и более открыто увиливали от выполнения его заказов. У Аззи складывалось впечатление, что снабженцы отказали ему, не потрудившись даже посмотреть, есть ли на складах нужная вещь, и теперь дремлют в надежде, что все образуется само собой.

Аззи не на шутку встревожился. Он поговорил с принцем, рассказал ему о героических деяниях его выдуманных предков и убеждал брать с них пример. Принца эти убеждения нисколько не тронули. Аззи принес ему портрет принцессы Скарлет, написанный демонами-художниками; можно было ручаться, что они не упустили ни одной привлекательной черты чудесной девушки. Прекрасный принц остался равнодушным к портрету и, вместо того чтобы восхититься красотой принцессы, начал пространно рассуждать о том, что, когда он станет немного постарше, непременно откроет дом моделей.

Глава 30

Был ранний вечер. За день жаркое августовское солнце основательно прогрело аугсбургский особняк демона. Аззи сидел перед камином в большом кресле и листал последний выпуск экспресс-информации Министерства адских дел. Выпуск был самый обычный, с призывами к каждому вершить Зло ради общего дела, с перечнем намечавшихся адских общественных мероприятий, с календарем дней рождения созданий, которых помещали в детские колыбельки взамен похищенных настоящих человеческих младенцев (тех потом немного переделывали и переправляли в Новый Свет, к ацтекам, чьи кровавые жертвоприношения вызывали всеобщее восхищение), с объявлениями о праздничных пожарах в людских жилищах и о распродаже в преисподней — короче говоря, обычная ерунда с изредка встречавшимися там и сям репортажами о настоящих новостях.

Аззи читал выпуск без особого интереса. В этих сообщениях из родного дома редко встретишь что-то полезное. Веки Аззи отяжелели, и он задремал.

В этот момент в высокую дверь парадного входа кто-то забарабанил так громко, что Аззи чуть не свалился с кресла. Прекрасный принц перерисовывал с глиняной таблички на пергамент модели греческих туник; не успело в поросшей лесом соседней лощине замолкнуть эхо последних ударов, как принца и след простыл. Только старый Фрике внешне оставался невозмутимым, что, впрочем, совсем не объяснялось его исключительной храбростью — неожиданный грохот перепугал слугу настолько, что он буквально оцепенел, как, говорят, цепенеет кролик, когда на него стрелой падает сокол, сложив крылья и выставив вперед острые когти.

— Для гостя поздновато, — вслух размышлял Аззи.

— И громковато, хозяин, — поддакнул Фрике, вышедший из оцепенения и теперь дрожавший от страха.

— Возьми себя в руки, приятель, — сказал Аззи. — Наверное, это всего лишь заблудившийся путник. Поставь на огонь большой чайник, а я посмотрю, кто к нам пожаловал.

Аззи подошел к двери и откинул массивные задвижки, выкованные из дважды закаленной стали. На пороге стоял гость — высокое, ослепительно белое человекоподобное существо в снежно-белых доспехах и горностаевой мантии. Голову венчал простой золотой шлем с голубиными крыльями по бокам. Незнакомца — с крупными правильными чертами лица и большими голубыми глазами — можно было назвать красивым, но его красота казалась почему-то безжизненной и бесцветной.

— Добрый вечер, — сказал гость. — Кажется, я попал по адресу. Резиденция демона Аззи Эльбуба, не так ли?

— В этом ты прав, — ответил Аззи, — однако я тебя не приглашал. Как ты осмелился вторгаться в мой дом, когда я отдыхаю?

— Я искренне сожалею, что пришлось нарушить ваш покой, но мне было приказано явиться сюда как можно быстрее.

— Кем приказано?

— Руководством Комитета по подготовке к Турниру в честь тысячелетия сил Света.

— Так ты послан силами Света?

— Да. Вот мои верительные грамоты, — с этими словами гость вручил Аззи свиток, перевязанный розовой лентой.

Аззи развернул его. Трудночитаемым готическим шрифтом Комитет извещал, что предъявителю сего, Бабриэлю, ангелу второй гильдии сил Света, настоящим предоставляется право посещать все места под солнцем по своему усмотрению и наблюдать за всеми событиями, привлекшими его внимание, и что это право в первую очередь распространяется на демона Аззи Эльбуба, к которому предъявитель сего направлен в качестве наблюдателя.

Аззи смерил незваного гостя возмущенным взглядом.

— По какому праву силы Света тебя прислали? Все, что здесь совершается, дело сил Тьмы, и противная сторона не вправе вмешиваться в наши действия.

— Уверяю вас, у меня нет намерений вмешиваться в ваши дела. Позвольте войти и объяснить подробнее причину моего появления?

Аззи был настолько шокирован нахальством посланца сил Добра, что даже не сумел ничего возразить. Высокий златовласый ангел беспрепятственно вошел в дом и осмотрелся.

— Прекрасный особняк! Мне особенно нравится ваша символика, — сказал Бабриэль, показывая на правую (или западную) стену. Там, в нишах, стояли скульптурные изображения демонов, вырезанные из черного оникса. Демоны имели разные обличья: обезьяны, сокола, аспида и представителя Нового Света росомахи.

— Глупец, это вовсе не символы, а бюсты моих предков!

— И это тоже ваш предок? — усомнился ангел, показывая на голову росомахи.

— Это мой родной дядя Занзибар. Вместе с Эриком Рыжим он эмигрировал в Гренландию и там стал идолом.

— У вас прямо-таки семья путешественников! — восторженно воскликнул ангел. — Меня всегда искренне восхищали энергия и живость представителей сил Зла. Их поступки, конечно, неправедны, но все же заслуживают восхищения. Между прочим, меня зовут Бабриэль.

В разговор включился пришедший в себя Фрике:

— Если ты ангел, то где же твои крылья?

Бабриэль расстегнул доспехи, под которыми оказалась пара тщательно сложенных крыльев. Он расправил крылья и продемонстрировал их роскошную кремовую окраску.

— Так что тебе нужно? — спросил Аззи. — Я занят важным делом, у меня нет времени на пустяки и праздную болтовню.

— Как я уже говорил, меня послали силы Добра и Света. Наш Верховный совет решил, что участие сил Тьмы в Турнире в честь тысячелетнего юбилея представляет для нас большой интерес. Принимая во внимание огромную важность события, мы сочли весьма целесообразным направить наблюдателя, с тем чтобы убедиться в отсутствии мошенничества с вашей стороны. Пожалуйста, не подумайте, что мы вас в чем-то обвиняем. Просто нам казалось разумным понаблюдать за вашими действиями. Мы ни в коей мере не собирались оскорбить вас.

— У меня и без вас хватает забот, — проворчал Аззи. — Теперь еще ангел постоянно будет совать свой нос в мои дела.

— Я хотел бы лишь понаблюдать со стороны, — возразил Бабриэль. — Там, откуда я пришел, много слышали о силах Зла и Тьмы, но мне ни разу не удавалось увидеть кого-либо из вас достаточно близко.

— Должно быть, там, откуда ты пришел, чертовски скучно, — заметил Аззи.

— Да, скучно, но нас окружает Добро, и, разумеется, нам это нравится. Однако редкая возможность увидеть настоящего демона за работой — я имею в виду, творящего зло… Должен признаться, идея Зла почему-то всегда волновала меня.

— Так она нравится вам, да? — уточнил Аззи.

— О нет! Это было бы слишком. Тем не менее идея Зла действительно интересует меня. Возможно, я даже смогу быть вам в чем-то полезным.

— Мне? Ты издеваешься?

— Понимаю, это должно показаться вам странным. Но, видите ли, по своей сути Добро всегда стремится оказать помощь, даже если речь идет о деяниях сил Зла. Уверяю вас, настоящее Добро не имеет никаких предубеждений.

— Был бы рад, если бы все ваши дела этим и ограничились, — сказал Аззи. — Надеюсь, ты не миссионер и не хочешь обратить демона в иную веру. В любом случае это бесполезно. Ты понял меня?

— Уверяю, я не причиню никаких беспокойств, — еще раз заверил Бабриэль. — Между прочим, ваше руководство дало согласие на мою миссию.

— Твой свиток выглядит очень солидно, — согласился Аззи. — Ладно, мне-то что, гляди куда тебе захочется. Только не пробуй стащить какое-нибудь из моих заклинаний!

— Я сам отрублю себе правую руку, если украду что-либо, — торжественно заявил Бабриэль.

— Верю. Похоже, ты и в самом деле дурак, — сказал Аззи и, глядя на озадаченную физиономию ангела, добавил: — Не принимай близко к сердцу, просто я люблю образные выражения. В кладовой уйма съестного. Впрочем, нет, думаю, это тебе придется не по вкусу. Фрике, сбегай в деревню, принеси гостю цыплят.

— Но я буду только рад разделить трапезу с вами, — возразил Бабриэль.

— Нашей пище ты не обрадуешься, можешь мне поверить. Так как идут дела у сил Добра?

— Мы готовимся успешно, — ответил Бабриэль. — Уже сооружен фундамент и все такое. Трансепты, неф, хоры вместо…

— Готовитесь? О чем ты?

— Об участии сил добра в Турнире в честь тысячелетнего юбилея.

— Вы что-то строите?

— Да. Мы внушили архитектору мысль о создании величественного храма и вдохновили целую деревню на строительные работы. Это будет нечто великолепное, зовущее человека к высшим идеалам — истине, красоте, доброте…

— Как же вы называете эту штуковину?

— Мы предпочитаем называть храм готическим собором.

— Гм. Ну ладно. К вам тоже приставлен наблюдатель?

— Да. За нашими работами следит Бестиалиал.

— Не очень удачный выбор, — фыркнул Аззи. — Что он понимает в наших делах? Канцелярская крыса… Впрочем, сойдет, если будет повнимательнее. Так ты считаешь, ваша идея неплоха?

— О да. Нам она нравится, — подтвердил Бабриэль. — И все это создают силы Добра. Правда, как говорят, нет предела совершенству.

— Это точно, — заметил Аззи. — Пойдем в мой кабинет, угостимся ихором.

— Я лишь слышал об этом напитке, но никогда не пробовал, — признался Бабриэль. — Он опьяняет?

— Он делает свое дело, — пояснил Аззи. — Я хочу сказать такова жизнь.

Бабриэлю последние слова Аззи показались, мягко говоря, туманными. Впрочем, если уж на то пошло, когда Добро понимало Зло?

Ангел последовал за демоном в его кабинет.

— Ну ладно, — сказал Аззи, — если ты собираешься остаться, то оставайся, черт с тобой. Насколько я понимаю, ты хотел бы жить в этом доме?

— Для успешного выполнения моих функций это — идеальный вариант, — ответил Бабриэль. — Я могу платить за жилье…

— Ты принимаешь меня за крохобора? — возмутился Аззи, хотя мысль о возможности немного подзаработать за счет ангела пришла ему в голову еще раньше. — Ты — мой гость. Там, откуда я пришел, гость — святое понятие.

— Точно так же и там, откуда пришел я, — сказал Бабриэль.

— Подумаешь! — фыркнул Аззи. — Для вас, созданий Света, что-нибудь святое, хотя бы тот же гость, дело самое обычное. А вот для сил Тьмы назвать гостя святым — это из ряда вон.

— Ну а я о чем, — поддакнул Бабриэль.

— Не пытайся втереться в доверие, — отрезал Аззи. — Я знаю все ваши трюки и ненавижу вас, да и все ваше дело.

— Так и должно быть, — с улыбкой заметил Бабриэль.

— Значит, ты меня тоже ненавидишь?

— Ни в коей мере! Когда я сказал, что так и должно быть, я имел в виду только вас. Вы относитесь к числу тех созданий, которых наши архангелы называют самородками. Видеть вас наяву — большая удача.

— Лестью ты ничего не добьешься, — сказал Аззи и с досадой отметил, что Бабриэль начинает ему нравиться. «С этим надо бороться», — подумал Аззи и обратился к Фрике: — Проводи гостя в ту комнату на чердаке.

Слуга взял масляную лампу и поковылял к лестнице, постукивая перед собой неизменной палкой и согнувшись чуть не до пола так, что его горб стал похож на спину всплывшего кита. Бабриэль последовал за ним.

Поднимавшимся вверх лестницам, казалось, не будет конца. Фрике и гость миновали обитые полированными панелями коридоры и комнаты нижних этажей. Постепенно лестницы становились все уже и круче; то тут, то там вместо ступенек зияли провалы. Фрике поднимался, не замедляя и не ускоряя шага, а за ним неотступно следовал высокий, прямой Бабриэль, лишь изредка наклонявший голову, чтобы не задеть самые низкие балки. Белые одежды ангела чуть заметно блестели в неровном свете масляной лампы.

Наконец они добрались до небольшой площадки почти под самой крышей старинного дома. В конце короткого темного коридорчика оказалась дверь. Фрике распахнул ее и вошел. В мерцающем желтом свете лампы Бабриэль не без труда разглядел крохотную комнатушку, настолько низкую, что он не мог распрямиться, не стукнувшись головой о потолок. Под самым потолком находилось маленькое освинцованное окошко, выходившее прямо на скат крыши и потому заметно наклоненное. В комнате не было никакой мебели, кроме железной койки и деревянной тумбочки. Да и размерами эта комната лишь немногим превосходила койку и к тому же пропиталась въедливым запахом мартовских котов и дохлых мух. Пол покрывал толстый слой пыли.

— Очень мило, — сказал Бабриэль.

— Может быть, чуть тесновато, — заметил Фрике. — Если ты попросишь хозяина, он, наверное, даст тебе пару комнат на четвертом этаже.

— Нет нужды, — ответил Бабриэль. — Эта комната вполне меня устраивает.

Тут в дверь постучали.

— Кто там? — спросил Фрике.

— Небесное транспортное агентство. Прибыл груз для ангела Бабриэля.

— Ах, уже прибыл!.. Благодарю вас, — сказал Бабриэль и распахнул дверь.

На пороге рядом с сундуком стоял среднего роста мужчина в фуражке служащего агентства. Он вручил ангелу бумагу и ручку. Бабриэль расписался и отдал бумагу агенту. Тот дернул за выбившуюся из-под фуражки прядь волос и тотчас исчез.

— Это мой багаж, — объяснил Бабриэль. — Где я могу его пристроить?

Фрике с сомнением оглядел комнатушку.

— Может быть, на койке? Но тогда тебе негде будет спать.

— Ладно, он сам найдет себе место, — загадочно произнес Бабриэль и втащил сундук в комнату.

Сундук был очень большим, и койка действительно оказалась единственным подходящим для него местом, потому что большую часть свободной площади уже заняли Бабриэль и Фрике.

Бабриэль огляделся и спросил:

— Как вы думаете, войдет в тот угол?

Фрике с недоумением уставился на острый угол между двумя стенами и сказал:

— Сюда не затолкнешь и дохлую мышь, не то что этот огромный сундук.

— Все же давайте попробуем, — не согласился Бабриэль.

Ангел столкнул сундук с койки и пододвинул его вплотную к стене. Хотя койку отделяло от стены не больше нескольких дюймов, сундук продвигался все дальше и дальше; стена не останавливала его, а, наоборот, отступала и отступала сама. Другие стены тоже разошлись в стороны, а потолок заметно поднялся. Скоро Фрике с удивлением обнаружил, что он стоит в центре довольно большого помещения.

— Как ты это сделал? — спросил Фрике.

— Когда приходится много ездить, таким приемам учишься по ходу дела, — скромно пояснил Бабриэль.

Комната стала не только больше, но и намного светлее, хотя источников света вроде бы не прибавилось. У Фрике от изумления широко раскрылись глаза. Но и это было не все. Вдруг Фрике услышал странный звук, будто кто-то бегал у его ног. Он испуганно посмотрел вниз, но успел лишь заметить, как непонятное существо размером примерно с крысу торопливо скрылось из виду. Фрике закрыл глаза, а когда снова открыл их, увидел свежевымытый и тщательно отполированный пол. А ведь всего лишь мгновение назад его покрывал толстый слой пыли и кошачьего дерьма толщиной не меньше дюйма. Фрике был близок к обмороку.

— Я сообщу хозяину, что ты хорошо устроился, — сказал он и поспешно вышел.

Через пять минут в комнату Бабриэля вошел Аззи и осмотрелся, невольно сравнивая увиденное с тем, что он видел здесь в последний раз. Комната увеличилась по меньшей мере раза в два, была ярко освещена, уютно обставлена, сверкала чистотой, благоухала ладаном и миррой, а в одной из стен появилась небольшая дверь, приоткрыв которую Аззи обнаружил выложенную изразцами прекрасную ванную. Черт побери, Аззи готов был поклясться, что этой ванной здесь раньше не было. В комнате появился и большой гардероб. Его дверца была приоткрыта, и Аззи разглядел десятки нарядов Бабриэля самых разнообразных фасонов и покроев: одни с орденами, другие с огромными воротниками и манжетами.

Бабриэль как раз переоделся в один из таких нарядов, который дополняла остроконечная шапочка. Аззи этот наряд показался ужасно нелепым и даже немного зловещим.

— Что ж, ты хорошо устроился, — процедил демон.

— Я позволил себе немного переделать комнату. Но перед отъездом охотно верну ей первоначальный вид.

— Об этом можешь не беспокоиться, — сказал Аззи. — Если, бы я знал, что тебе нравятся такие штуки, я бы предложил другое помещение… А это что за шарик?

С пояса ангела свешивался шар из перламутра и золоченой бронзы.

— Ах это! — ответил Бабриэль. — Это мой телефон. Он позволяет мне поддерживать постоянную связь с вышестоящими инстанциями.

Аззи не мог отвести от аппарата завистливого взгляда.

— Наши не выпустили еще ни одного!

— Это так удобно! Уверен, скоро вы обзаведетесь своими телефонами и будете от них в восторге, — сказал Бабриэль.

Глава 31

Наступил сентябрь, и установилась прекрасная погода. Аззи более или менее смирился с постоянным присутствием в доме живого ангела. Бабриэль продолжал расширять свою комнату, и Аззи пришлось просить его установить подпорки, потому что тяжеленная надстройка под самой крышей грозила опрокинуть весь особняк.

Обучение Прекрасного принца пошло успешнее. Вроде бы этот молодой человек обретал наконец уверенность в своих силах. Аззи постоянно подкармливал его всевозможными травяными экстрактами и настойками, а также другими экзотическими снадобьями, в том числе истолченным в порошок рогом единорога, сушеными экскрементами привидения-плакальщицы и перегнанным трупным потом.

Принц уже не бегал от Фрике, когда они сражались деревянными мечами. Правда, чтобы уравнять силы фехтовальщиков, Фрике держал меч в левой руке, которой он владел неважно.

В общем, налицо был явный прогресс, хотя по-прежнему оставалось неясно, когда же молодой принц сможет достойно встретить настоящего врага. Дни и ночи проходили спокойно. Аззи сожалел только, что с ними нет Илит. Ее пришлось оставить в заколдованном замке — присматривать за принцессой Скарлет, своенравие которой все еще доставляло немало хлопот.

Однажды вечером, когда Аззи сидел в гостиной, покуривая трубку и наслаждаясь изысканным блюдом — сердцем росомахи под соусом терияки, наверху раздался подозрительный шум. Бабриэль, читавший одно из своих бесчисленных руководств по творению добрых дел, удивленно поднял голову: он отчетливо слышал, как по крыше застучали копыта. Потом топот уступил место шуршанию, шарканьям и проклятиям. Звуки приближались к камину, постепенно перерастая в громкое ворчанье и стоны. Наконец из дымохода в камин упало нечто довольно крупных размеров.

Перед Аззи и его друзьями предстал Санта-Клаус в перепачканном красном костюме, в съехавшей набок шапочке и со скорбным выражением на измазанном сажей лице. Можно сказать, ему повезло с погодой: стояли теплые вечера, и камин в этот день не растапливали.

— Почему вы закрыли задвижки? — возмутился Санта-Клаус. — Через них было очень трудно пробираться… И ваши дымоходы не чистили тысячу лет!

— Извини, Санта-Клаус, — сказал Аззи. — Никак не ожидал увидеть тебя в это время года. Да и вообще ты не часто заглядываешь к демонам.

— Потому что наш устав предписывает подарки приносить сначала людям. А их день ото дня становится все больше и больше!

— Я тебя понимаю, — поддакнул Аззи. — Ладно, как бы там ни было, у нас есть свои способы получать и дарить. Но почему ты решил навестить нас? Если это светский визит, ты мог бы войти через дверь.

— Я по делу, а не со светским визитом, — возразил Санта-Клаус. — Я принес срочный заказ для одной молодой красивой ведьмы, которая и дала мне этот адрес. Ее зовут Илит. Она дома?

— К сожалению, сейчас ее нет, — ответил Аззи. — Не могу ли я чем-нибудь помочь?

— Можешь получить заказ вместо нее, — с этими словами Санта-Клаус вытащил из своего мешка большой, красочно упакованный сверток.

— Конечно. С удовольствием.

— Не забудешь передать ей? — засомневался Санта-Клаус. — Это подарок для девочки, ее зовут Бриджит.

— Я прослежу, чтобы девочка получила подарок.

— Благодарю, — сказал Санта-Клаус. — Между прочим, я говорил Илит, что на Северном полюсе стало ужасно скучно. Она обещала прислать пару ведьм; я бы дал им подарки и развлек их…

— Достоинства ведьм часто переоценивают. Боюсь, они тебе не понравятся.

— Не понравятся, думаешь? Попробуй поживи с одними гномами и оленями, потом посмотрим, что ты скажешь о ведьмах… Ладно, мне пора.

Аззи проводил гостя до дверей. Санта-Клаус на удивление ловко для столь грузного мужчины вскарабкался по подпоркам на крышу. Скоро снова послышался стук копыт, и Санта-Клаус исчез. Аззи вернулся в кресло и распаковал сверток. В нем оказался игрушечный домик с крохотными окошками, с зеркалами, столами и стульями; в домике и во дворике при нем стояли великолепно выполненные фигурки людей и домашних животных.

— Не хватает только игрушечной гильотины, — вслух размышлял Аззи. — Кажется, у меня тут одна завалялась…

Часть V. Полдень. Бабриэль

Глава 32

Несколько дней после визита Санта-Клауса Прекрасный принц постепенно обретал уверенность в фехтовании. К сожалению, меч был послушен принцу только в тех редких случаях, когда ничто его не отвлекало. Надо сказать, что сбить с толку принца было очень легко: все необычное удивляло его, нарушало координацию движений. Стоило крикнуть птице или хлопнуть двери, как принц тотчас же поворачивал голову на звук, любая неровность почвы лишала его способности твердо стоять на ногах. При неожиданном порыве ветра принц в страхе закрывал глаза. Вообще, каждый сделанный им шаг вперед уже нес в себе готовность отступить.

Больше всего Аззи беспокоила трусость принца. Он знал, что именно в трусости кроется истинная причина его неловкости.

Бабриэль долгое время молча наблюдал за обучением принца и лишь морщился при каждом его неуклюжем движении, не говоря уж о неизменном поспешном бегстве всякий раз, когда Фрике заносил свой меч.

— Что с ним такое? — наконец спросил Бабриэль.

— Всему причиной сердце труса, которое я ему дал. Я надеялся, что оно вселит в него немного осмотрительности. На деле же оказалось, что это сердце навсегда ушло в пятки, переполнив принца страхом сверх всякой меры.

— Если он так боязлив, как же он отправится на подвиг?

— Теперь я и сам сомневаюсь, что он вообще куда-нибудь отправится, — признался Аззи. — Я постоянно пытаюсь его переубедить, но никакие уговоры не действуют. Похоже, я побежден до начала Турнира.

— Кошмар, — посочувствовал Бабриэль.

— Это ты еще мягко выразился.

— Но как же ваше участие в состязаниях, как же сказка, которую вы хотели поставить?..

— Сказка кончилась, выдохлась, заглохла, consummātum est^[34] и все такое прочее.

— Мне это кажется несправедливым, — сказал Бабриэль. — Почему вы так легко сдаетесь? Проклятье, неужели, черт побери, ничего нельзя сделать?

— Нужно дать ему храбрицы. Но наши снабженцы, кажется, не могут ее найти.

— Ах, не могут? Банда бездельников, вот кто ваши снабженцы! Посмотрим, что смогут сделать мои ребята.

Аззи с изумлением уставился на ангела:

— Ты собираешься достать мне храбрицу?

— Именно это я и хотел вам предложить, — подтвердил Бабриэль.

— Но тебе-то зачем это нужно?

— Это уж моя забота, — ответил Бабриэль. — Вы показали себя прекрасным хозяином, и я, ваш гость, чувствую себя в какой-то мере обязанным, вашим должником. К тому же в любом случае представление должно состояться, не так ли?

Низко наклонив голову, чтобы не задеть ветви виноградной лозы, в тени которой они сидели, Бабриэль встал, порылся в одном из своих многочисленных карманов и извлек пластиковую кредитную карточку, очень похожую на карточку Аззи, только не черную как смоль, а белую. На одной стороне карточки золотом было изображено какое-то созвездие, сдвигавшееся к тому месту на небосклоне, которое оно займет в конце грядущего тысячелетия. Бабриэль повертел головой, но не нашел подходящего места, куда бы можно было сунуть карточку.

— Давайте немного прогуляемся, — сказал ангел. — Возможно, подальше найдется что-нибудь… Ага, вот лавровое дерево, оно работает безотказно. — Он отыскал в коре дерева трещину и затолкал туда карточку.

— И что же теперь должно произойти? — полюбопытствовал Аззи.

— Дайте им минуту на размышление, — ответил Бабриэль. — Понимаете, для передачи сигнала от ангела, представителя сил Света, это несколько необычное место.

— Как у вас дела с готическим собором? — спросил Аззи.

— Стены уже поднялись намного выше, — ответил Бабриэль.

Через минуту послышался негромкий хлопок, который сменился сначала перезвоном колоколов, а потом торжественными звуками фанфар. Перед Бабриэлем и Аззи появился агент отдела снабжения сил Света. Агент оказался молодой блондинкой в простом белом платье, которое не скрыло от Аззи, что она весьма недурна собой, и, следовательно, с ней можно было бы весело провести время. Аззи бочком придвинулся ближе к агенту и замурлыкал старинную песенку под названием «В ту ночь, когда грешник встретил ангела». Блондинка с силой шлепнула Аззи оказавшейся у нее в руке книгой заказов.

— Не будьте грубияном, — произнесла она серьезно, но ее тон свидетельствовал скорее об отсутствии предубеждений к демонам. Блондинка повернулась к Бабриэлю: — Чем могу помочь вам?

Аззи уже открыл было рот, чтобы объяснить, чем она может помочь ему, но Бабриэль нахмурился и сказал:

— Что мне нужно, прекрасное создание, так это немного травы храбрицы, которую смертные используют как источник смелости и отваги.

— Я сразу поняла, что трава нужна вам для смертного, — сказала блондинка. — С первого взгляда видно, что сами вы не испытываете недостатка в смелости.

— Счастье слышать такие слова из ваших уст, — просиял Бабриэль. — Восславим Бога!

— Восславим Ее! — отозвалась блондинка.

— Что? — не понял Аззи. — Я всегда думал…

— Для нас Высший принцип Добра иногда «Он», а иногда «Она», — объяснил Бабриэль.

— А изредка даже «Оно», — добавила блондинка. — Конечно, мы не верим в то, что «Она» есть «Оно», и в то же время не желаем отдавать предпочтение никакой форме.

— А вы не можете выбрать что-нибудь одно? — спросил Аззи.

— Это невозможно, — ответила блондинка. — Высшее Добро лишено сексуальности.

— А нас учили по-другому, — удивился Аззи. — Наши теоретики говорят, что секс — это высшее проявление Зла, особенно хороший секс. Например, такой, какой мог бы быть у нас с тобой, детка, — закончил Аззи внезапно охрипшим голосом, распространяя дурманящий запах мускуса.

Блондинка нахмурилась, пригладила волосы и обратилась к Бабриэлю:

— Вы не могли бы утихомирить это богопротивное исчадие ада, которое уставилось на меня с нескрываемым вожделением?

— Ах этого, — Бабриэль махнул рукой. — Так это же Аззи. Понимаете, он демон. А демонам так и полагается вести себя — непочтительно и сексуально. Бедняга, он сам не ведает, что творит. Но даже демоны не совсем безнадежны.

— Хвала Господу! — воскликнула блондинка.

— Воистину хвала Ему! — подхватил Бабриэль.

— Эй, послушайте, — вмешался Аззи, — нельзя ли повременить с осаннами и сначала разобраться с моим снадобьем? Потом можете любезничать, сколько вам заблагорассудится.

— Сколь ужасны его речи! — покраснев и отведя взгляд, воскликнула блондинка. — Я поищу храбрицу. Подождите здесь, не уходите.

И блондинка, обольстительно взмахнув рукой, исчезла.

— Ваши снабженцы посимпатичнее наших, — заметил Аззи.

— Причина этого в том, что все создания, находящиеся под властью сил Добра, равны. Поскольку нам в любом случае предстоит ждать, я мог бы объяснить вам основные положения нашей доктрины.

— Не утруждай себя, — сказал Аззи. — Я собираюсь вздремнуть.

— У вас это так просто получается?

— Известно, что Зло никогда не дремлет, — уклончиво ответил Аззи. — Разве что после сытного обеда.

Аззи закрыл глаза, и через несколько мгновений его ровное дыхание свидетельствовало о том, что демон либо действительно заснул, либо очень ловко притворился спящим.

Оставшись наедине со своими мыслями, Бабриэль прочел длинную молитву о спасении и духовном возрождении всех существ, даже демонов. Не успел он дочитать молитву до конца, как блондинка вернулась.

— Вот экстракт храбрицы, — она вручила Бабриэлю небольшой пузырек, содержимое которого мягко переливалось всеми оттенками красного, фиолетового, желтого и синего цветов.

— Прекрасно, — сказал Бабриэль. — Мы чрезвычайно признательны вам. Мы восхищены вашей неизменной любезностью, готовностью оказать помощь, добротой…

— Давай приниматься за работу, — прервал его Аззи. — Благодарю, крошка. Если как-нибудь надумаешь изменить к лучшему свою несчастную долю…

Блондинка исчезла в облаке негодования.

Аззи отправился на кухню проинструктировать Фрике, как следует добавлять храбрицу в луковый суп, приготовленный для принца. Демон был безмерно признателен Бабриэлю за искомую травку и все же не мог отделаться от сомнений. Почему ангел стал помогать ему? Едва ли только из великодушия. Не способны ли и ангелы на подвох? Что замыслил Бабриэль?

Глава 33

Вечером того же дня Аззи скормил храбрицу принцу, и результат не замедлил сказаться. Уже через несколько дней у принца улучшилась техника фехтования мечом, а уж об агрессивности и говорить не приходилось. Куклы его уже не интересовали. В общем, Аззи решил, что настало удобное время поговорить с принцем о цели подвига.

Однажды вечером, когда он и принц сидели в большой гостиной замка, Аззи начал:

— Я бы хотел обсудить твое будущее.

— Да, дядюшка?

— Ты помнишь, я рассказывал о Дремлющей принцессе? — спросил Аззи. — Близится день, когда тебе нужно будет отправиться к ней.

— Мне и здесь неплохо, — возразил принц.

— Об этом и думать забудь. Тебя ждут необыкновенные приключения.

— Все это прекрасно, но, знаешь, дядюшка, мне как-то пришло в голову: а почему именно я должен искать эту принцессу, целовать ее и все такое прочее?

Аззи принял позу пророка и торжественно изрек:

— Мальчик мой, еще в незапамятные времена было сказано, что лишь поцелуй ее возлюбленного способен пробудить принцессу ото сна.

— Надеюсь, для нее все кончится благополучно, — произнес принц.

— Конечно, благополучно! Прекрасный принц, самой судьбой тебе предназначено стать возлюбленным и супругом этой очаровательной девы!

— Дядюшка, ты уверен, что это предназначено именно мне? Я хочу сказать, откуда ты знаешь, что этот подвиг не собирается совершить кто-нибудь другой?

— Потому что так сказано.

— Кем сказано?

— Не твое дело, — отрезал Аззи. — Поверь мне на слово: раз я говорю «сказано», значит, сказано. Мальчик мой, тебе невероятно повезло. Принцесса Скарлет — прекраснейшая из дев, к тому же у нее богатое приданое. Что бы добраться до девы, тебе предстоит проделать нелегкий и опасный путь, но я уверен, ты выйдешь победителем.

— Насколько нелегкий? Насколько опасный?

— Тебе нужно будет проехать через заколдованный лес, — объяснил Аззи, — а по пути сразиться с его обитателями. Потом перед тобой встанет стеклянная гора, на которую необходимо как-то вскарабкаться.

— Должно быть, это чрезвычайно трудно, — заметил принц. — Стеклянная гора, говоришь? Хотя, может быть, я ее и одолею. Впрочем, не знаю.

— Я позабочусь о том, чтобы ты не пострадал, — внушал принцу Аззи. — Положись на своего старого дядю Аззи. Я ведь тебя никогда не подводил.

— У тебя не будет возможности подвести и на этот раз, — сказал принц. — Я никуда не поеду.

— Ну хотя бы взгляни на ее портрет. Нравится? — спросил Аззи, подсовывая миниатюру принцу.

— Вроде бы ничего, — ответил принц совершенно равнодушным тоном.

— Красивая, да? — не отступал Аззи.

— Ее красота слишком стандартна.

— Обрати внимание на глаза — яркие, просто изумительные!

— Она наверняка страдает астигматизмом.

— А губы!

— Самые обыкновенные губы, — хладнокровно отозвался принц.

— Маленькие, изящнейшие губки!

— Тонковаты, — скривился принц.

— Признайся, она очаровательна?

— Похоже, она в порядке, — резюмировал принц. — Но я слишком молод, чтобы на веки вечные связываться с одной-единственной принцессой. Я даже еще не совершеннолетний.

Полнейшее равнодушие Прекрасного принца обескураживало Аззи. Этого он никак не ожидал. Подобно большинству демонов, он был похотлив и не мог взять в толк, как принц может оставаться равнодушным к прелестям принцессы.

Чем больше Аззи думал об этом, тем больше его раздражало и даже всерьез беспокоило безразличие принца к предстоящему подвигу и к принцессе. Разве можно было надеяться, что ради поцелуя и пробуждения Скарлет принц пройдет сквозь огонь и воду, если он проявлял к принцессе в лучшем случае лишь вежливый интерес? При таком отношении он скорее ограничится тем, что пошлет ей записку вроде этой: «Принцесса, пора вставать!»

Тщетно Аззи расписывал принцу достоинства и чары Скарлет. Герой реагировал на красноречие демона с ужасающим равнодушием. Этим он немало оскорблял чувства Аззи, ведь принцесса была творением его рук. Впрочем, и сердиться на принца Аззи не мог, потому что его создал тоже он и, стало быть, в какой-то мере нес ответственность за его поведение.

Такого поворота событий Аззи не ожидал. Почему-то ему никогда не приходило в голову, что принц может не влюбиться в Скарлет с первого взгляда. Теперь, когда с трусостью своего воспитанника он более или менее справился, оказалось, что принц абсолютно лишен романтичности.

— Проклятье! — резюмировал Аззи, скрежеща зубами. — О проклятье! Еще одно упущение в проекте!

Ситуация складывалась дьявольски непростая.

Глава 34

Вечером Аззи отделался от Прекрасного принца с помощью сонного заклинания и направился в ту комнату, где он обычно колдовал. Там работал Фрике, мурлыкая про себя какую-то немудреную песенку, слуга надписывал пузырьки с agius regae, кровавой тьмой, адской отравой и прочими травами и снадобьями, которые могли понадобиться демону.

— Оставь всю эту дрянь, — велел Аззи — Надо заняться серьезным колдовством. Принеси десять кубиков крови летучей мыши, немного дьявольской тьмы и черной чемерицы.

— Черная чемерица у нас кончилась. Может, сойдет жабья тьма или что-нибудь в этом роде?

— Мне казалось, я предупреждал тебя, чтобы ты всегда имел в запасе чемерицу.

— Прости, хозяин. Я к ней немного пристрастился.

Аззи фыркнул.

— От этого снадобья ты перестанешь расти, — сказал он, — а твои ладони покроются шерстью. Ладно, тогда принеси немного корней гелиогабулуса. Обойдемся этим средством.

Фрике принес корни и по указанию Аззи разместил их вокруг пентаграммы, выложенной из перламутра прямо на каменном полу. Слуга зажег черные свечи, а Аззи пропел заклинание. В словах заклинания часто встречались двойные твердые согласные, что вообще очень характерно для древнего языка Зла. Внутри пентаграммы возник столб серо-пурпурного дыма. Столб расширялся, рос в высоту, дым становился все гуще и наконец материализовался в высокую фигуру Гермеса Трисмегистуса.

— Приветствую тебя, о великий! — почтительно сказал Аззи.

— Привет, малыш, — отозвался Гермес. — Что теперь тебя тревожит?

Аззи поведал Гермесу о новых проблемах в воспитании Прекрасного принца.

Гермес выслушал его и изрек:

— Аззи, ты сделал большую ошибку, рассказав ему о принцессе. Почему-то ты решил, что в жизни все происходит так же, как в сказках, и что Прекрасный принц страстно полюбит принцессу Скарлет, лишь взглянув на ее портрет.

— А разве так не бывает?

— Только в сказках.

— Но это же и есть сказка!

— Пока еще нет, — возразил Гермес. — Это станет сказкой лишь тогда, когда все благополучно завершится и история с начала и до конца будет изложена сказителем. Пока что ни одно из этих условий не выполнено. Нельзявсерьез рассчитывать на то, что молодой человек полюбит портрет, который ты ему показал. Тебе придется обратиться к психологии.

— Это особое заклинание? — не понял Аззи.

Гермес отрицательно покачал седой головой:

— Мы называем это наукой, точнее, наукой о поведении человека. В мире людей сейчас не существует ничего подобного, и по этой причине все люди кажутся такими ненадежными. Никто пока не знает, почему человек делает именно то, что делает; скорее всего это связано с незнанием психологии.

— Ладно, а мне-то что делать?

— Прежде всего нужно стереть из памяти принца все, что ты ему рассказывал о Скарлет. Для этого достаточно небольшой дозы воды из Леты, такой, чтобы он забыл все последние разговоры с тобой.

— А потом?

— Потом я скажу тебе, что делать дальше.

Достать воду из Леты оказалось не сложно, ибо Гермес принес ее в небольшом хрустальном флакончике. Аззи дал воду Прекрасному принцу.

Вечером того же дня Аззи и принц обедали вдвоем в большой столовой, отделанной панелями из орехового дерева. Им прислуживал Фрике, который и на этот раз по причине своей хромоты расплескал суп. Когда унесли остатки копченой телячьей ноги и доели пирожные с кремом, Аззи сказал:

— Между прочим, принц, я на время уеду из города.

— Куда ты собираешься, дядюшка?

— Есть кое-какие дела.

— Что за дела, дядюшка?

— К тебе это не имеет никакого отношения. Фрике! Принеси ключи!

Фрике поспешно вышел и вскоре приковылял назад с большой связкой ключей на железном кольце.

— Принц, слушай меня внимательно и запоминай. Все ключи я оставляю тебе. Вот этот самый большой — от парадного входа. Этот поменьше открывает заднюю дверь, а еще поменьше — конюшню. Вот ключ от погреба, где мы храним вино, пиво, копчености и соленья. Этот с завитушками — от моего сундука с заклинаниями. Захочешь, можешь с ними поиграть, все равно они пока не активированы.

— Слушаюсь, дядюшка, — сказал принц и взял ключи. Его внимание привлек небольшой серебряный ключик с затейливыми украшениями. — А это что за ключик?

— Ах этот… — спохватился Аззи, — Неужели я и его оставил в общей связке?

— Да, дядюшка, вот он.

— Этим ключом никогда не пользуйся.

— От чего же он?

— От небольшой дверцы в задней стене моей спальни. А другим его концом можно открыть обитый медью дубовый сундучок, что стоит за дверцей. Но ни в коем случае не открывай ту дверь и тот сундучок.

— Почему, дядюшка?

— Слишком долго объяснять, — уклонился от ответа Аззи.

— У меня есть время, — сказал принц.

— Конечно, есть. Это единственное твое богатство не так ли? К сожалению, у меня нет времени. Я должен немедленно уехать. Так что пока поверь мне на слово, если ты откроешь ту дверь, жди больших неприятностей. Лучше и не пытайся.

— Хорошо, дядюшка.

— Честное слово скаута?

Принц поднял правую руку в торжественном салюте скаутов-рыцарей — новой организации призванной воспитывать молодых героев.

— Клянусь, дядюшка.

— Хороший мальчик! А теперь я должен тебя покинуть. До свиданья, юноша.

— До свиданья, дядюшка.

Принц проводил Аззи до конюшни, где демон сел на горячего арабского скакуна.

— Не так быстро, Белсхаззар! — крикнул Аззи, — Счастливо, племянник! Увидимся через пару дней, самое большее — через неделю.

Принц и Фрике на прощание помахали рукой. Скоро Аззи скрылся из виду.

Не прошло и часа (а время пролетело очень быстро), как принц обратился к Фрике:

— Мне скучно.

— Еще партию? — предложил Фрике тасуя карты.

— Нет, карты мне надоели.

— Чем же ты хотел бы заняться, молодой человек? Теннисом? Метанием кольца? Борьбой?

— Осточертели мне все эти детские игры, — вздохнул принц. — Можешь придумать что-нибудь поинтересней?

— Охота? — предложил Фрике, — Рыбалка? Воздушные змеи?

— Нет, все не то… — Прекрасный принц прищурился, потом широко раскрыл глаза, его взгляд оживился. — Знаю!

— Жду распоряжений, господин.

— Давай заглянем в ту комнату, в которую дядюшка запретил заходить.

Фрике был проинструктирован заранее. Скрывая готовую выдать его улыбку, он возразил:

— Этого нам делать нельзя!

— Так уж и нельзя?

— Конечно, нельзя, господин. Хозяин страшно рассердится.

— А если он не узнает?

По выражению лица Фрике можно было предположить, что такая мысль ему и в голову не приходила.

— Ты хочешь сказать… Не говорить ему?

— Именно это я и хотел сказать.

— Но мы всегда и все говорим хозяину.

— На этот раз сделаем исключение.

— Но почему?

— Фрике, пусть это будет наша новая игра.

— Ах, игра… — Фрике задумался. — Что ж, если только игра, тогда, может быть, все обойдется. Ты уверен, что это всего лишь игра?

— Клянусь, Фрике, только игра.

— Ну, если только игра, тогда ладно, — сказал Фрике.

— Пойдем! — с энтузиазмом воскликнул принц и помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки и позвякивая связкой ключей.

Аззи остановился в ближайшем лесу, привязал коня к дереву и тут же возвратился в поместье своим ходом точнее — своим лётом, потому что под великолепной туникой заблаговременно припрятал пару тщательно проверенных, надежных крыльев. Аззи парил над высоким окном спальни и улыбался про себя. О психологии он впервые услышал от Гермеса, но, кажется, эта штука пока неплохо работала.

Глава 35

Илит как раз поправляла одеяло на принцессе Скарлет, которая крепко заснула в разгар их беседы, когда в ворота волшебного замка постучали. На Аззи не похоже — он не стучался никогда; в то же время трудно было представить себе, чтобы на вершину стеклянной горы мог забраться другой посетитель. Оставив спящую принцессу в огромном кожаном кресле, Илит поспешила из гостиной в большой зал замка, а тем временем нетерпеливый гость успел постучаться еще не раз.

Илит откинула засовы, распахнула маленькую дверь, расположившуюся сбоку от больших ворот, и выглянула. У ворот стояло высокое, довольно приятное на вид существо мужского пола в бело-золотой одежде. Существо приветливо улыбалось.

— Слушаю вас, — сказала Илит.

— Я не ошибся, это замок Спящей красавицы, принцессы Скарлет? — спросил гость.

— Не ошиблись, — ответила Илит. — Но вы ведь не Прекрасный принц, правильно? Для принца рановато, да и глаза у вас совсем другие… то есть лично я, разумеется, ничего не имею против больших голубых глаз.

— Нет, к сожалению, я не принц. Мое имя Бабриэль, меня прислали силы Света в качестве наблюдателя. Я живу у Аззи, а сюда решил ненадолго заглянуть, чтобы проверить, как идут дела на этой сцене. У вас все в порядке?

— В общем, да, — ответила Илит. — Не угодно ли гостю пройти в наш дом?

— Охотно, благодарю вас, — сказал Бабриэль.

— Я… гм… помогаю Аззи в его деле. Меня зовут Илит. Рада с вами познакомиться.

Ведьмочка протянула Бабриэлю руку; тот взял ее в свои ладони, наклонился и прижался к ней губами.

— О! — только и промолвила Илит, внимательно рассматривая свою руку. — Гм… Проходите сюда. Я провожу вас к принцессе. Сейчас она, естественно, дремлет.

— Естественно, — согласился Бабриэль. Казалось, он неожиданно вспомнил, что все еще держит руку ведьмы; быстро отпустил ее и добавил: — Если это удобно.

— Вполне удобно.

Илит повернулась и повела ангела через зал.

— Прекрасный замок, — отметил Бабриэль.

— Благодарю.

— Давно вы с Аззи вместе?

— О, мы старые знакомые. Но сейчас мы не совсем… вместе. Не считая этого грандиозного проекта, конечно.

— У вас очень хороший проект.

— Мне тоже так кажется. Все это придумал Аззи. Я лишь помогаю ему в знак старой дружбы.

— Ясно. Братство сил Зла и все такое прочее, — сказал Бабриэль и тут же поправился: — Я имею в виду не только братьев, но и сестер, разумеется.

— Да, что-то в это роде. Сюда, пожалуйста, — Илит пригласила ангела в гостиную. — Вот она, наша Спящая красавица. Прелестна, не правда ли?

— Очаровательна, — согласился ангел.

Илит покраснела, сообразив, что в этот момент Бабриэль смотрит на нее. Тотчас же ангел закашлялся.

— Могу я предложить вам что-нибудь? — нашлась Илит. — Может быть, немного ихора?

— С удовольствием.

— Садитесь. Чувствуйте себя как дома.

Илит поспешно вышла и через несколько минут вернулась с двумя чашами.

— Пожалуйста. Я тоже решила выпить за компанию, — сказала она.

— Благодарю вас.

Бабриэль медленно потягивал ихор. Илит присела рядом с ангелом.

— Насколько я понимаю, дела у вас идут неплохо, — повторил Бабриэль через минуту.

— Мне кажется, у Аззи еще много проблем, — возразила Илит.

— Должно быть, вы оказываете ему большую помощь и поддержку.

— Не уверена. Аззи немного… некоммуникабелен.

— Простите, не понял?

— Когда мы говорили последний раз, он был заметно… холоден. Возможно, его тревожили проблемы, о которых мне ничего не известно, но, может быть, это просто…

— Что?

— Может быть, он вообще так ко мне относится.

С минуту они молча потягивали ихор, потом Бабриэль заметил:

— Думаю, Злу свойственно быть неблагодарным — даже по отношению к своим друзьям и союзникам.

Илит отвела взгляд.

— Со мной он не всегда был таким, — призналась она.

— О-о.

— Мне кажется, что у вас в этом смысле намного лучше.

— Я предпочитаю считать, что мы поступаем так, а не иначе, потому что нам нравится так поступать. Мы ощущаем себя творящими Добро.

— Гм, — Илит повернулась к принцессе. — Взгляните на нее. Бедняжка понятия не имеет, что она всего лишь пешка в руках игрока.

— Однако если бы не этот игрок, ее бы не было вообще.

— И все же лучше, если тебя не используют как вещь.

— С теологической точки зрения это очень интересное замечание.

— К черту теологию!.. Простите. Но люди не вещи, и ими нельзя манипулировать.

— Нет, конечно, у них ведь есть свобода выбора. Принцесса сохраняет свою индивидуальность, и от этого ваш проект только выигрывает, он становится намного более интересным.

— Свобода выбора, говорите? А если она может выбирать лишь из того, что ей дает Аззи?

— Еще одно теологически очень любопытное замечание… то есть да, я с вами согласен, это нехорошо. Но что ж поделаешь? Принцесса и в самом деле что-то вроде пешки в игре.

— Согласна. И все же не могу ей немного не сочувствовать.

— О, конечно. И мне ее жаль. В сострадании мы достигли больших высот.

— Только и всего? Я хочу сказать, от вашего сострадания ей мало пользы.

— Но нам не позволено вмешиваться. Впрочем, теперь, когда вы объяснили мне ситуацию, думаю, я смогу рекомендовать отпустить ей грехи.

— А это прощение грехов не будет просто обманом?

— Не совсем. Прощение — своего рода помощь без помощи; надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. В каком-то смысле прощение помогает человеку помочь самому себе. Я не считаю это мошенничеством.

— Вы всегда были таким? — спросила Илит.

— Каким? — спросил ангел.

— Любезным.

— Думаю, всегда.

— Это очень хорошо. Приятно иметь такого наблюдателя.

— А вы всегда были ведьмой?

— Я сама выбрала себе профессию — очень давно.

— Вам нравится это занятие?

— Большей частью нравится. А что собираются предложить к состязаниям силы Света?

— Мы строим грандиозное сооружение, которое называем готическим собором. Это совершенно новая концепция в архитектуре, призванная укреплять веру и доброту.

— Чем же этот собор отличается от обычных храмов?.. Разрешите, я добавлю вам напитка.

— Благодарю.

Когда Илит вернулась, Бабриэль принялся подробно рассказывать ей о готическом соборе. Илит внимательно слушала, согласно кивала, восхищенно поддакивала.

Глава 36

Принцесса Скарлет вышагивала взад и вперед по комнате.

— Мне смертельно надоело дремать, — говорила она Илит, продолжая расхаживать. — У меня такое ощущение, что я не только никогда по-настоящему не просыпаюсь, но и по ночам никогда крепко не сплю. Мне просто необходимо чем-то заняться, а не только сидеть взаперти и ждать, когда придет какой-то парень и разбудит меня. Я не хочу торчать все время в этом дурацком замке! Я хочу встречаться с людьми!

— У тебя есть я, — возразила Илит.

— Ох, тетушка Илит, я тебе очень признательна. Здесь без тебя я бы совсем сошла с ума. Тем не менее надо же общаться с кем-нибудь еще. Понимаешь… с мужчиной.

— Я очень хотела бы тебе помочь. Но ты же знаешь: считается, что ты не должна никого видеть. Ты должна спать, пока здесь не объявится Прекрасный принц.

— Знаю, знаю! — воскликнула Скарлет, и ее глаза наполнились слезами. — Но это же невыносимо скучно — спать, спать, спать, постоянно только спать. Даже хуже — не спать, а только дремать. Дремать! Тетушка Илит, ну пожалуйста, ты никак не можешь мне помочь?

Илит раздумывала. Аззи раздражал ее все больше и больше. Зря она снова ему поверила. Впрочем, теперь уж ничего не поделаешь.

На следующий день в ворота замка неожиданно постучали. Это случилось в один из тех редких моментов, когда Скарлет бодрствовала, поэтому она поторопилась открыть дверь сама. В двери стояла лягушка ростом в добрых шесть футов, одетая в лакейскую ливрею. На ее зеленой, бородавчатой голове красовался напудренный парик, немного съехавший набок.

— Добрый день, — невозмутимо сказала Скарлет. Она уже почти привыкла к визитам сказочных созданий. После разговоров с Аззи, имевшим очень странное обыкновение появляться и исчезать в облаке дыма, и с Илит, которая много времени проводила перед волшебным зеркалом, наблюдая за собиравшимися у подножия стеклянной горы жителями ближайших деревень или за более отдаленными местами (включая преисподнюю и низшие астральные царства), ничто не могло удивить ее.

— Вы тот принц, который должен меня разбудить?

— Спаси Бог! — ответила лягушка. — Я всего лишь посыльный.

— Но ведь под вашим лягушачьим обличьем скрывается красивый молодой человек, не правда ли?

— Боюсь, не скрывается, — возразил посыльный. — Меня заколдовали так, что я только вырос до шести футов и научился языку людей.

— А на что вы были похожи до того, как вас заколдовали?

— Я был ростом шесть дюймов и квакал.

— Что же вам нужно?

— Мне поручено передать вам приглашение.

С этими словами посыльный достал прямоугольную карточку, на которой рельефными буквами было выведено:

Приглашение на торжество

Бал-маскарад в честь Золушки и ее принца

Музыка Орландо и группы Фуриозос

Джордано Бруно и традиции алхимии

Спартак и восставшие рабы

Шарады, бесплатная лотерея

Прекрасная пирушка

— О, благодарю вас, — сказала принцесса Скарлет. — Но почему меня приглашает принцесса Золушка? Я с ней даже не знакома.

— Она узнала, что вы здесь одна и с сочувствием отнеслась к вашим мольбам. Понимаете, у нее тоже есть свои проблемы.

— Я бы очень хотела пойти на бал! Однако у меня нет бального платья.

— Уверен, вам не составит труда достать его.

— И транспорт… Как я туда доберусь?

— Достаточно связаться с поставщиками волшебных балов, и в назначенное время вам подадут карету, сделанную из тыквы. Кучером буду я.

— Ах так… А тыквенный сок не запачкает мое платье?

— Ну что вы, это совершенно исключено. Изнутри карета отделана редчайшим муаровым шелком.

— Муаровым?

— Не беспокойтесь, это не опасно.

— Благодарю вас! Благодарю вас! — воскликнула Скарлет и поспешила сообщить Илит о чудесном приглашении.

— Боюсь тебя расстроить, но поверь, дитя мое, весь наш замок охраняется особым заклинанием Аззи, — объяснила Илит. — Чтобы выйти отсюда, тебе потребуется пропуск с неограниченными полномочиями. А такой пропуск могут дать только силы Тьмы.

— Неужели ничего нельзя поделать?

— Ничего, дорогая. Вот если бы у тебя была нелимитированная кредитная карточка Аззи, многое стало бы возможным. Кстати, он хранит ее очень небрежно, в верхнем кармане жилета. Тебе остается только надеяться, что в следующее свое посещение дядюшка случайно выронит карточку, а ты подберешь ее прежде, чем он заметит пропажу.

— А если он ее не выронит?

— Тогда тебе смогут помочь только твои руки, — ответила Илит. — Особенно левая.

Скарлет посмотрела на свои руки. Левая, принадлежавшая раньше карманнику, была чуть меньше правой и выглядела почему-то — принцесса сама не знала почему — более проворной.

— Почему именно левая? Мне кажется, она меньше правой и грациознее. Так что же с моей левой рукой?

— Эта рука достаточно ловка, чтобы достать то, что тебе нужно.

— А если я достану карточку?

— Тогда, — ответила Илит, — ты сможешь заказать себе бальное платье и все, что пожелаешь, у поставщиков волшебных балов. Я отпущу тебя на бал — конечно, если сразу после бала ты вернешься в замок.

— Почему ты все это мне говоришь?

Илит отвела взгляд.

— Тому причиной злость и жалость, моя дорогая, — сказала она. — В первой причине моя сила, во второй — моя слабость. Поэтому считай главной первую. В любом случае для тебя настало время узнать, что такое настоящий бал. И свобода выбора тоже… Да, — продолжала Илит, — к черту Аззи. Это твое прощение.

Глава 37

Когда Аззи нанес очередной визит в заколдованный замок, принцесса Скарлет была необычно приветлива и любезна. Она увлеченно рассказывала о своих снах — ведь только они хоть как-то разнообразили ее монотонное существование. Девушка показала Аззи несколько танцевальных па, запомнившихся ей (точнее, ее ногам) из прежней жизни. Энергично притопывая ножкой, она исполнила темпераментный танец, в пируэтах пролетела через зал и упала в объятия Аззи.

— Разреши обнять тебя, дядюшка, ты так много для меня сделал!

Прижавшиеся к Аззи маленькие острые груди принцессы несколько затуманили сознание демона, и он не заметил, чем занимались в этот момент ее ловкие пальчики.

Оставшись наедине со Скарлет, Илит первым делом спросила:

— Достала?

Принцесса улыбнулась, демонстрируя ровные зубки и ямочки на щеках, и показала Илит черную карточку.

— Вот она!

— Отлично сработано, — похвалила Илит. — Теперь тебе нужно лишь с толком воспользоваться этой карточкой.

— Да, — кивнула Скарлет, с трудом подавляя зевок, — но как быть с моим проклятым дремотным заклинанием?

— Сделай добрый глоток ихора, — посоветовала Илит, — а я добавлю антизаклинание. Ты проспишь на три-четыре часа больше обычного, зато потом не будешь спать в три-четыре раза дольше.

Скарлет не могла сдержать радостного нетерпения:

— Давай скорей!

Глава 38

Бесшумно вертелись колеса-редиски, и скоро карета-тыква прибыла к укрытому тентом месту приема гостей. Лакей-лягушка спрыгнул на землю и распахнул дверцу кареты. Принцесса Скарлет осторожно, стараясь не запачкать платье, вышла. Это было не простое платье, а настоящее произведение искусства, сшитое из розового тюля знаменитым Мишелем из Перуджи и украшенное гиацинтом; расходы были записаны на счет Аззи. Слуги в ливреях встретили принцессу и проводили ее в бальный зал.

Зал оказался настоящим царством света и красок. В противоположном конце зала играл оркестр. Принцесса Скарлет была поражена. Подобного празднества она не видела ни разу в жизни. Это было нечто сказочное, и восторг принцессы не мог преуменьшить даже тот факт, что она сама в какой-то мере вышла из сказки.

— Должно быть, вы принцесса Скарлет? — обратилась к ней поражающая своей красотой молодая женщина примерно того же возраста, что и Скарлет.

— А вы принцесса Золушка? — вопросом на вопрос ответила Скарлет.

— Как вы меня узнали? У меня на носу сажа?

— О нет… Просто я подумала… Получив ваше приглашение… — Скарлет совсем засмущалась.

— Я пошутила, — улыбнулась Золушка, и Скарлет снова почувствовала себя непринужденно. — Очень рада вам. Я слышала, что вы находитесь под сонным заклинанием?

— Точнее, под дремотным. Но как вы узнали?

— Такой слух прошел в нашей сказочной стране, — ответила Золушка. — Если вам захочется отдохнуть с дороги, то наверху имеются комнаты отдыха. А еще у нас большой выбор стимулирующих средств, и если ваше заклинание поддается действию химических агентов…

— В этом нет нужды. Мне удалось на время отключить заклинание.

— Как бы там ни было, я рада вас видеть. Понимаете, этим балом мы открываем сезон. Здесь много вполне приличных холостяков, в основном аристократов, но есть и интересные знаменитости из народа, например Пер Гюнт и Джек Гороховый Стебель. Разрешите предложить вам бокал шампанского. Пойдемте, я представлю вас гостям.

Золушка передала Скарлет бокал шампанского и, взяв ее за руку, повела от одной группы пышно одетых гостей к другой. У принцессы приятно кружилась голова, а ноги танцовщицы сами собой притопывали в такт музыке — громкой, ритмичной. Скарлет была очень рада, когда ее пригласил на танец высокий, смуглый, красивый мужчина в золотом вечернем костюме и малиновом тюрбане. Мужчина представился Ахмедом Али. Он оказался прекрасным танцором и был хорошо знаком с моднейшими танцами. Скарлет на ходу, почти инстинктивно схватывала новые па и сама удивлялась, насколько успешно она справляется со всеми танцевальными новинками юбилейного года: утиным шагом, прыжком пигмея, ногой бешеной собаки, двойной росомахой… Ахмед Али, казалось, плыл по залу; его мастерство танцора мало чем уступало непревзойденному искусству Скарлет. Они настолько превосходили всех танцующих, что те расступились, освобождая место. Ахмед и Скарлет так блистательно демонстрировали искусство балета, что оркестр переключился на «Лебединое озеро». Звенели трубы, плакали стальные струны гитар, а они кружились и кружились в танце, отваживаясь на все более и более смелые па-де-де, и аплодисменты зрителей становились все громче.

Завершив танец, Ахмед вывел Скарлет из танцевального зала на небольшой балкон. С балкона открывался изумительный вид на маленькое озеро. Только что взошла луна и окрасила гребни медленно двигавшихся к берегу невысоких волн в серебристый цвет. Принцесса Скарлет, обмахиваясь китайским веером (его тоже выдал адский отдел снабжения), повернулась к Ахмеду Али и официальным тоном произнесла:

— Мне кажется, сэр, что я никогда не встречала столь великолепного танцора, как вы.

— А я — такую блестящую танцовщицу, — галантно ответил Ахмед. На его лице, рассеченном как бы пополам большим орлиным носом, выделялись твердые, резко очерченные бледные губы.

Ахмед поведал Скарлет, что он является принцем при дворе его величества великого халифа, владения которого простираются от туманных восточных границ Туркестана до омываемых морями берегов Ближнего Востока. Он описал великолепие дворца великого халифа, в котором столько комнат, что сосчитать их может лишь достаточно искушенный в математической некромантии человек. Перечислил главные достопримечательности дворца: пруды с живыми карпами, минеральные источники, гигантскую библиотеку, где можно найти книги и рукописи со всех концов света. Упомянул кухни, где на радость счастливым и одаренным молодым придворным каждый день готовятся всевозможные деликатесы. Заверил, что принцесса своей невиданной доселе красотой, своей нежностью, обаянием и поразительной гармоничностью натуры затмила бы всех красавиц двора. Ахмед поклялся, что, несмотря на непродолжительность их знакомства, он без памяти, безумно влюблен в принцессу, и умолял ее принять его приглашение отправиться вместе с ним во дворец великого халифа, где бы он сам смог показать ей все достопримечательности. Если принцессе понравится там и она согласится остаться во дворце хотя бы на короткое время, он был бы безмерно счастлив. Ахмед подробно расписал, каким нескончаемым дождем роскошных вещей он одарит ее во дворце.

Эти и множество других соблазнительных предложений посыпались на принцессу Скарлет, как из рога изобилия, и наконец окончательно вскружили ей голову.

— Мне бы хотелось посмотреть на все, о чем вы рассказываете, — согласилась она, — но я обещала тетушке вернуться домой сразу же после бала.

— Нет проблем, — сказал Ахмед и щелкнул пальцами.

Тотчас послышался звук, напоминающий хлопанье крыльев, и перед принцессой откуда ни возьмись появился роскошный персидский ковер, который парил в воздухе как раз на высоте балкона.

— Это ковер-самолет, — объяснил Ахмед, — обычное средство передвижения в нашей стране. На ковре-самолете я могу отвезти вас во дворец великого халифа и показать все красоты; мы вернемся назад, на это же место, прежде, чем кончится бал.

— Очень соблазнительное предложение… — Скарлет никак не могла решиться, — но я в самом деле не…

Нежно улыбаясь, Ахмед Али шагнул с балкона на ковер, повернулся и протянул принцессе руку.

— О прекрасная принцесса, — сказал он. — Я без ума от вас и сделаю все, чтобы вы великолепно провели время. Я буду беречь вас как зеницу ока. Клянусь, когда я привезу вас назад, у вас будет достаточно времени, чтобы не раз вернуться к своей досточтимой тетушке, как вы и собирались это сделать с самого начала.

Принцесса Скарлет понимала, что она не должна соглашаться. Но неожиданная свобода, отключение, хотя бы только на время, дремотного заклинания, великолепие бала, соседство загадочного искусителя Ахмеда Али, бокал непривычного для нее шампанского, аромат распустившегося под балконом цветка, который называли матерью безумия, — все это заглушило голос рассудка и вселило в принцессу самоуверенность. Не отдавая отчета в своих действиях, она взяла предложенную Ахмедом руку и шагнула на ковер.

Глава 39

Золушка только собралась наведаться в буфет, чтобы взять еще бокал шампанского и, возможно, кусочек шербета, как к ней подошел слуга, низко поклонился и доложил:

— Принцесса, некий посетитель очень хочет поговорить с вами.

— Мужчина?

— Мне кажется, демон, хотя и в полном обличье мужчины.

— Демон… — размышляла Золушка. — Что-то я не припомню, чтобы я приглашала демонов.

— Принцесса, я полагаю, он явился по собственной инициативе, — сказал слуга, тщетно пытаясь выбрать удобный момент, чтобы напомнить Золушке, что и он, слуга, на самом деле не кто иной, как переодетый принц.

— Чего же хочет сей посетитель?

— Не знаю, — ответил слуга, приглаживая запястьем свои роскошные усы. — Он говорит, что у него исключительно важное дело.

Такой разговор мог бы продолжаться еще очень долго, если бы в этот момент не появился Аззи. Его тщетно пытались остановить двое слуг, вцепившихся в рукава сюртука демона. Аззи повел плечами, и слуги разлетелись в стороны.

— Золушка — это вы? — спросил Аззи.

— Да, я.

— А это ваша вечеринка?

— Вы правы. Но если вы полагаете, что сюда можно врываться без приглашения, то глубоко заблуждаетесь: у меня есть собственные демоны, которых я могу вызвать в любой момент.

— Насколько я понимаю, вы пригласили на этот бал мою племянницу принцессу Скарлет.

Золушка быстро оглядела зал. Ей показалось, что кое-кто из гостей уже заинтересовался их беседой. Определенно не хотел уходить и слуга; непрестанно теребя свои нелепые усы, он норовил влезть в разговор и вручить поддельные верительные грамоты.

— Пройдемте в уединенную беседку, — предложила Золушка. — Там мы сможем поговорить без свидетелей.

Они направились в беседку.

— Можете поставить ваше помело в угол.

— Думаю, в этом нет необходимости. Наш разговор не будет продолжительным. Где Скарлет?

— Так вы в самом деле ее дядя? Вам не следовало бы оставлять ребенка одного на столь долгий срок в заколдованном замке. Я думала, не будет большого вреда, если я приглашу ее на бал.

— Где она сейчас? — повторил вопрос Аззи, грозно топая ногой.

Золушка посмотрела по сторонам, но нигде не нашла Скарлет. Тогда она позвала слугу — не усатого, а другого, с козлиной бородкой — и приказала немедленно разыскать принцессу. Слуга вернулся уже через минуту.

— Мне сообщили, что она отбыла вместе с джентльменом в тюрбане, Ахмедом Али.

Аззи повернулся к слуге:

— Как они отбыли?

— На ковре-самолете, господин.

Аззи потер подбородок, задумался, потом потребовал уточнений:

— Куда направились?

— На восток, мой господин.

— Вы знаете этого джентльмена в тюрбане? — спросил Аззи Золушку.

— Он служит при дворе великого халифа, правителя всего арабского халифата.

— Это все, что вам о нем известно?

— А разве вам известно что-то другое?

— Он говорил, какое положение при дворе занимает?

— Нет, он не уточнял.

— Ахмед Али — главный поставщик гарема великого халифа.

— Откуда вы это знаете?

— Я считаю своей обязанностью знать такие вещи, — ответил Аззи.

— Главный поставщик! Уж не хотите ли вы сказать…

— Именно это я и хочу сказать, — не дослушав, подтвердил Аззи. — В настоящее время принцессу Скарлет переправляют через государственные границы, точнее, над ними. Мы имеем дело с типичным случаем торговли белым товаром и поощрения имперской проституции.

— Но я понятия не имела! — воскликнула принцесса Золушка. — Где мой главный визирь? Вычеркните имя Ахмеда Али из списка гостей! Два раза вычеркните!.. Дорогой мой демон, не могу передать словами, насколько я сожалею…

Но Аззи уже не слышал ее. Он легко вспрыгнул на перила балкона, моментально активировал пусковой механизм своего помела, взмыл в небо и умчался прямо на восток.

Скорость ковров-самолетов теоретически может быть очень высокой, потому что они заряжены мощнейшими заклинаниями могучих джиннов. Однако аэродинамические характеристики этих летательных аппаратов не выдерживают никакой критики, и в воздухе ковры-самолеты неустойчивы, а во время полета их передняя кромка неизменно закручивается вверх, будто полозья саней, что увеличивает сопротивление среды и снижает скорость. Тем не менее Ахмед летел быстро. Что же касается принцессы Скарлет, то она начала понемногу задумываться, и перспективы визита во дворец великого халифа почему-то показались ей менее радужными. Принцесса посмотрела на Ахмеда, сидевшего по-турецки возле рычагов управления ковром, и впервые заметила такие мелочи, которые прежде ускользали от ее внимания: неприятные жесткие складки на лице, злое подергивание черных нафабренных усов, закрученных так, что их кончики по остроте не уступали хорошей иголке…

Тут принцессе пришло в голову, что, пожалуй, она немного поторопилась принять неожиданное приглашение. Потом девушка вспомнила о Прекрасном принце, ее суженом. Ведь не исключено, что именно в этот момент он вошел в заколдованный замок. А что будет, если в ее отсутствие он покинул замок и встретил другую принцессу? Неужели тогда придется всю оставшуюся жизнь дремать под этим проклятым заклинанием? Есть ли какое-то спасение для Спящих красавиц, которым так не повезло, что они прозевали своего Прекрасного принца?.. Да и в любом случае не мешало бы выяснить, в какую историю она ввязалась и не обманул ли ее Ахмед.

— Ахмед, — обратилась Скарлет к своему спутнику, — я передумала.

— В самом деле? — небрежно отозвался Ахмед.

— Я хочу вернуться на бал к Золушке.

— До дворца великого халифа уже недалеко.

— Все равно! Я хочу вернуться сейчас же!

Ахмед повернулся к Скарлет; теперь его лицо было искажено самодовольством, вероломством, ненавистью и даже немного трусостью.

— Принцесса, — сказал он, — вы сами согласились на это путешествие, и теперь пути назад нет.

— Почему вы так сделали? — спросила Скарлет — рано или поздно приходит время, когда нужно узнать правду.

— Это моя работа, — ответил Ахмед. — Мой хозяин, великий халиф, щедро заплатит, если я пополню его гарем вами. Надо ли объяснять еще что-то?

— Я не хочу в гарем! Лучше умереть! — воскликнула принцесса и подошла к краю ковра.

Далеко внизу она разглядела молочно-белое море и в нем темные пятнышки — греческие острова, и решила, что создавшаяся ситуация не настолько критическая, чтобы оправдать самоубийство. Во всяком случае, еще можно немного подождать.

Скарлет отступила ближе к середине ковра и мысленно уже распрощалась с прекрасным молодым принцем, которого, очевидно, ей не суждено было увидеть. Она повернулась спиной к Ахмеду так, чтобы ветер меньше трепал ее длинные волосы, и вдруг заметила в небе крохотное пятнышко. Пятнышко летело прямо на ковер-самолет и быстро приближалось, с каждым мгновением увеличиваясь в размерах.

В сердце Скарлет блеснула искорка надежды. Она низко наклонила голову, чтобы не выдать свою радость Ахмеду.

Аззи включил оба помела на полную мощность. Впереди на фоне полного лунного диска он увидел наконец фантастический силуэт ковра-самолета. Прищурившись от сильного встречного ветра, он приблизился к беглецам. Казалось, злость демона сообщала его летательному аппарату дополнительную скорость. Аззи почти настиг ковер, набрал высоту и перевел оба помела в стремительное пике.

Сначала Ахмед Али услышал необычно громкий шум, заглушавший даже шум рассекаемого ковром воздуха. Он обернулся и тут заметил, что на него камнем падает демон с лисьей мордой, сидящий верхом на двух метлах, кончики которых раскалились чуть не добела.

Ахмед одной рукой крепко схватил Скарлет и бросил ковер в боковой скользящий полет. Ковер почти отвесно падал в море, и принцесса в испуге вскрикнула — катастрофа казалась неминуемой.

Но всего лишь в нескольких футах над блестящими гребешками волнами Ахмеду удалось выровнять ковер и развернуть его так, чтобы можно было поразить врага громовыми ударами, заряженными мощными заклинаниями. Не в первый раз он пожалел, что у него до сих пор нет новейших громовых суперударов; великий халиф, расточительный сверх всякой меры, если дело касалось его гарема, становился невероятным скрягой, когда речь заходила о модернизации вооружения ковров-самолетов.

Ахмед Али не успел даже изготовиться, а Аззи уже открыл беглый огонь зазубренными молниями. Это было очень опасное и скорострельное оружие, наносившее болезненные раны. Ахмед увертывался и уклонялся, но молнии вспыхивали все ближе и ближе; вскоре они опалили ковер по краям и окончательно ухудшили его и без того никудышные аэродинамические характеристики. Ахмед понял, что, несмотря на все старания, он уже не в силах контролировать полет.

Ковер опасно накренился, Ахмеду пришлось отпустить принцессу Скарлет и обеими руками ухватиться за его край. Ковер встал почти перпендикулярно, принцесса не удержалась и соскользнула вниз.

Скарлет падала. Ее охватил и будто парализовал такой ужас, такой страх, что она не могла даже закричать. Море приближалось невероятно быстро; хуже того, скоро стало ясно, что Скарлет падала не в море, а прямо на небольшой скалистый островок.

Смерть казалась неизбежной. И вот в последний момент, когда острые скалы почти дотянулись до нее своими твердыми гранитными пальцами, под принцессой пролетел Аззи, на лету подхватил ее и бросил на свои метлы, как бросают мешок с мукой на спину обычного земного вьючного животного.

Скарлет лишь успела почувствовать огромную перегрузку, когда Аззи пришлось сделать бочку вокруг скалы, чтобы не угодить прямо в молочно-белое море. В конце концов демону удалось выровнять полет, и они — живые и здоровые — вновь стремительно поднялись в небо.

— Ох, дядюшка Аззи! — воскликнула Скарлет. — Я так рада видеть тебя! Я так перепугалась!

— Ты оказалась слишком непослушной. Если бы у меня было чуть больше времени, я бы отпустил тебя в гарем великого халифа и собрал новую принцессу Скарлет. Мой юный принц заслуживает более верной подруги!

— Обещаю больше никогда не убегать. Я буду тихо дремать в своей спальне и ждать принца.

— Хорошо, что из этого приключения ты смогла извлечь хотя бы моральный урок о необходимости послушания, — сказал Аззи и направил оба помела к заколдованному замку.

Глава 40

Получив обратно свою кредитную карточку и вернув принцессу Скарлет туда, где ей и надлежало быть, Аззи отправился в Париж — уже давно один из любимейших его городов. Чтобы дать Прекрасному принцу помечтать над портретом принцессы Скарлет, к которому ему было запрещено прикасаться, и в полном соответствии с законами психологии влюбиться в нее без памяти, Аззи решил на несколько дней покинуть Аугсбург. А раз уж речь зашла о приятном времяпрепровождении, то что могло быть лучше разгульного веселья в одном из сатанинских клубов, коими уже в те времена так славился Париж?

Аззи выбрал клуб «Гелиогабулус», располагавшийся в одной из пещер под городом. Спустившись по бесконечно длинной каменной лестнице, он оказался в гроте, украшенном черепами и скелетами. Грот освещали факелы, которые удерживались на стене железными скобами; факелы отбрасывали мрачные тени. Столами здесь служили саркофаги, привезенные из Египта неким изобретательным антрепренером; говорили, что эта страна была поистине неисчерпаемым источником саркофагов. Обычные гробы использовались в качестве лавок. Напитки подавали слуги и служанки, одетые в рясы священников и монашеское платье. Эти несчастные угождали посетителям и во время оргий, которыми заканчивалась едва ли не каждая вечеринка. В то время в Европе секс и смерть были одними из самых популярных развлечений.

— Что вам подать? — обратился к Аззи приземистый мужчина в наряде священника.

— Принеси-ка дорогого импортного пива, — велел Аззи. — А из еды у вас есть что-нибудь?

— Начос, — ответил слуга.

— Что это такое?

— То, что привез Франциск Проворный из Нового Света.

И Аззи принесли начос — овсяные хлопья, покрытые пахучим камамбером и залитые томатным соусом. Демон запил это блюдо пинтой темного эля, импортированного из Англии, и сразу же почувствовал себя намного лучше.

Когда Аззи расправлялся с экзотическим блюдом, у него возникло подозрение, что за ним кто-то наблюдает. В дальнем темном углу стоял стол, не освещавшийся даже свечой. Аззи показалось, что за столом кто-то сидит, и именно этот некто не сводит с него глаз.

Сначала демон решил не обращать внимания на такие мелочи. Он заказал еще одну порцию начоса и переключился на вино. Скоро Аззи немного захмелел, а когда наступил вечер, он уже основательно напился — напился не как свинья, а как демон. Надо сказать, что быть пьяным как демон — значит быть очень сильно пьяным.

Аззи запел длинную песню, ту самую, которую так любят петь демоны из Ханаана, когда у них хорошее настроение. Песня начиналась так:

Вообще-то в песне было много куплетов, но Аззи никак не мог вспомнить не только их, но и что-нибудь другое. Вероятно, было уже поздно. Аззи казалось, что он провел в гроте целую вечность. Оглядевшись, он с удивлением отметил, что все посетители куда-то исчезли. «Наверное, в вино что-то подсыпали», — подумал Аззи.

У него кружилась голова. Он не просто захмелел, а набрался почти до бесчувствия. Аззи не был даже уверен, удержится ли он на ногах; для демона такое состояние непривычно. К великому его облегчению, после нескольких неудачных попыток ему удалось-таки встать во весь рост.

— Кто так зло надо мной подшутил? — попытался сказать Аззи, однако язык его почти не слушался.

— Привет, Аззи, — раздался чей-то голос сзади.

Голос показался Аззи знакомым. Он хотел было повернуться, чтобы посмотреть, кто с ним поздоровался, но тут почувствовал сильный удар чем-то тяжелым по затылку, как раз возле левого уха — а это самое уязвимое место у демонов. В обычном состоянии Аззи сразу нейтрализовал бы последствия такого коварного удара, ведь демона не так просто сбить с ног. Но на этот раз он не мог сопротивляться: крепкие напитки и та дрянь, которую в них подмешали, сделали свое дело. Проклятье! Он попал в затруднительное положение.

Больше Аззи не успел ни о чем подумать, потому что мгновенно потерял сознание, о чем он сам, впрочем, узнал лишь много позднее.

Глава 41

Аззи понятия не имел, сколько времени пролежал без сознания. Когда наконец он пришел в себя, его самочувствие было отвратительным. С похмелья мучила ужаснейшая головная боль. Чтобы хоть как-то облегчить страдания, демон попробовал было переменить позу, но обнаружил, что свобода его движений крайне ограничена. Похоже, руки были связаны. И ноги тоже. И весь он привязан к какому-то огромному стулу.

Экспериментируя, Аззи два-три раза приоткрыл глаза, потом полностью открыл их и осмотрелся. Оказалось, что он находится в какой-то пещере. Стены пещеры поблескивали; наверно, горная порода включала кристаллики слюды.

— Эй! — крикнул Аззи. — Есть здесь кто-нибудь?

— Есть, есть, — отозвался кто-то.

Аззи обшарил глазами темную пещеру и далеко не сразу заметил маленького человечка с бородой, которая, впрочем, не помешала демону узнать его.

— Рогнир!

Это и в самом деле был тот гном, которого он когда-то заставил отдать феликсит и мешочек с драгоценными камнями.

— Привет, Аззи, — сказал Рогнир, и его тон не предвещал демону ничего хорошего, — Неважно себя чувствуешь, да?

— Не очень хорошо, — согласился Аззи. — Но не беспокойся, демоны быстро восстанавливают силы. Очевидно, я попал в ловушку и меня привязали к этому стулу. Если ты будешь настолько любезен, что развяжешь меня и принесешь стакан воды, то я скоро совсем приду в себя.

— Развязать тебя? — презрительно усмехнулся Рогнир.

Надо сказать, что гномы умеют очень даже презрительно усмехаться. Послышался насмешливый хохот еще каких-то невидимых в темноте пещеры существ. Постепенно хохот перешел в глухое бормотание.

— С кем ты разговариваешь? — удивленно спросил Аззи.

Понемногу его глазапривыкали к темноте и он разглядел другие маленькие фигурки. В пещере его и Рогнира плотным кольцом окружали гномы, которые не сводили с демона сверкающих глаз.

— Это все гномы моего племени, — ответил Рогнир. — Я мог бы их представить, но к чему зря тратить время? У тебя не будет возможности заниматься болтовней и светскими беседами.

— Что все это значит? — деланно удивился Аззи, хотя уже давно знал ответ.

— Ты мой должник, вот что это значит, — объяснил Рогнир.

— Знаю. Но разве так принято обсуждать кто кому должен?

— Мы приходили к тебе потолковать, да только твой слуга даже не впустил нас в дом!

— Ах, этот Фрике, — рассмеялся Аззи. — Он слишком усердно охраняет мой покой.

— Может и так. Но я хочу получить назад свои денежки. Немедленно. Для этого я и пришел сюда.

Аззи недоуменно пожал плечами:

— Наверняка ты уже обшарил все мои карманы и знаешь, что у меня нет ничего, кроме мелочи и пары запасных заклинаний.

— Этого у тебя тоже не осталось, — заметил Рогнир. — Мы все конфисковали.

— Так что же тебе надо?

— Денег! Я хочу получить назад не только свои сокровища, но и обещанную прибыль.

Аззи весело хихикнул:

— Дорогой мой друг! Не было ни малейшей необходимости затевать все это. В сущности, я приехал в Париж специально для того, чтобы найти тебя и сообщить, что я удачно инвестировал твои деньги и со временем они принесут приличный доход.

— Ха-ха! — только и сказал Рогнир.

Это восклицание могло означать что угодно, но в данном случае, скорее всего, выражало недоверие.

— Перестань, Рогнир, захватывать меня в плен было совсем необязательно. Развяжи веревки, и мы все обсудим как порядочные люди.

— Ты не порядочный человек, — возразил Рогнир. — Ты — демон.

— А ты — гном. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Я желаю получить назад свои деньги.

— Кажется, ты забыл, что мы заключили договор на год, — терпеливо произнес Аззи. — Срок договора еще не истек. С твоими деньгами все в порядке. Пройдет год, и ты получишь весь капитал.

— Я все обдумал и решил, что мне не нравится сама идея подобной наживы. Если деньги будут делать деньги, то для рабочего класса, например для нас, гномов, это будет катастрофой. И потом, знаешь, один самоцвет в кармане стоит двух-трех на каком-нибудь зарубежном рынке, который в любой момент может разориться.

— Уговор дороже денег, — привел Аззи еще один довод, — а ты согласился отдать мне камни на год.

— А теперь я передумал. И хочу получить свой мешочек с драгоценными камнями.

— Пока я связан, я ничего не смогу сделать, — резонно указал Аззи.

— Но если мы тебя развяжем, ты тотчас пустишь в ход какое-нибудь из своих чертовых заклинаний, тогда мы только и видели тебя с нашими денежками.

Именно это Аззи и собирался сделать. Чтобы уйти от опасной темы, он спросил:

— А почему ты все время твердишь «мы»? При чем тут другие гномы?

— Они мне помогают, — ответил Рогнир. — Одного меня, может быть, ты и обхитрил бы, но не всех нас.

К Аззи подошел один из соплеменников Рогнира. Он был низковат даже по гномьим меркам, а его лицо настолько заросло седой бородой, что на ее фоне выделялись только губы, пожелтевшие от неумеренного употребления жевательного табака.

— Меня зовут Элгар, — сказал он. — Ты провел простодушного Рогнира, но отделаться от нас тебе так просто не удастся. Сейчас же отдавай деньги, не то хуже будет!

— Я же объяснил, что ничего не могу сделать со связанными руками. Я даже высморкаться не могу?

— А зачем тебе сморкаться? — не понял Элгар. — У тебя из носа не течет.

— Это была риторическая фигура, — объяснил Аззи. — Я хотел сказать…

— Мы знаем все, что ты хотел сказать, — прервал демона Элгар. — Главное, ты не собираешься отдавать долг. А раз ты, дружище, не можешь заплатить, у нас есть свой план.

— Я могу заплатить, но не тогда, когда привязан к стулу так, что и пошевелиться не могу? — сказал Аззи обаятельно улыбаясь. — Развяжи меня и предоставь мне возможность найти деньги. Я вернусь очень быстро, обещаю тебе.

— Ты не вернешься, потому что никуда не пойдешь, — указал Элгар. — Отпусти мы веревку на дюйм, и ты со своими проклятыми заклинаниями сделаешь с нами все, что захочешь. Ничего не выйдет, дураков здесь нет. Так ты отдашь весь долг Рогниру? Считаю до трех. Раз, два, три. Денег нет? Ну и все.

— Что ты имеешь в виду? — забеспокоился Аззи. — Что «все»?

— Ты попался, — пояснил Элгар.

— Как попался?

Элгар повернулся к гномам.

— Ладно, ребята, понесли его к рабочему колесу.

О рабочем колесе Аззи еще не приходилось слышать. Впрочем, судя по всему, вскоре ему предстояло узнать, что это такое.

Сотни мозолистых крепких ручек подняли Аззи вместе со стулом и потащили вниз, в еще более глубокие пещеры.

Глава 42

Гномы с песнями несли Аззи по спускавшемуся вниз туннелю, все глубже и глубже в недра Земли. Они часто поворачивали, меняли направление, обходили осыпи и обрывы, переправлялись вброд через ледяные ручьи. Было так темно, что от постоянных попыток хоть что-то разглядеть у Аззи скоро заболели глаза.

Гномы шли очень долго. Закончив одну песню, они тут же принимались за другую, и пели их на незнакомом языке. Наконец очередной туннель вывел их на большую подземную площадку.

— Где мы? — спросил Аззи.

Ответа он так и не дождался. Множество сильных гномьих ручек крепко удерживали демона на месте, пока его отвязывали от стула и привязывали к чему-то другому. На ощупь это «другое» казалось каким-то каркасом, сработанным главным образом из железа и частично из дерева.

Аззи попробовал сделать шаг — под ногами что-то сдвинулось. Уже через несколько мгновений он понял, что надежно прикован к чему-то внутри огромного колеса, вроде мельничного. Аззи мог двигать ногами, но его руки были накрепко привязаны к какой-то балке.

— Это — рабочее колесо, — объяснил Рогнир. — Ты переставляешь ноги, оно вертится и через зубчатые передачи вращает другое колесо, которое приводит в действие рычаги на наших машинах в одном из верхних гротов.

— Интересно, — произнес Аззи. — Ну и что из этого следует?

— Ты должен ходить в колесе и, стало быть, его вращать. Так ты будешь помогать нам в работе и выплачивать свой долг. Только для этого тебе придется крутить колесо несколько веков подряд.

— И не мечтай!

— Как хочешь, — не стал возражать Рогнир. — Ребята, все в порядке, открывайте шлюз.

Наверху послышался скрип, и на Аззи что-то посыпалось. По запаху Аззи тотчас же понял, что это дождь экскрементов, но не обычных экскрементов человека или демона. С простым дерьмом Аззи провозился не один год и хорошо знал все его свойства. Теперь же на демона сыпалось что-то настолько невыносимо вонючее, что его органы обоняния попытались полностью отключиться.

— Что это за дрянь? — закричал он.

— Хорошо вылежавшееся драконье дерьмо, — назидательно сообщил Рогнир. — Тут недалеко его берлога, так мы просверлили снизу дырку. Когда дырка открывается, у тебя возникает стимул добросовестно работать.

Ноги Аззи сами собой пришли в движение. Колесо завертелось, и тут же поток сверху прекратился.

— Система работает так, — объяснил Рогнир. — Стоит тебе на секунду перестать крутить колесо, как на тебя начинает сыпаться драконье дерьмо. Это будет продолжаться до тех пор, пока ты снова не примешься за работу.

— А как же насчет перерывов? — спросил Аззи.

— Мы скажем, когда тебе можно будет отдохнуть, — успокоил его Элгар, и все гномы захохотали.

— Но послушайте! У меня очень важное дело! Вы просто обязаны отпустить меня! Давайте договоримся, я все заплачу…

— Конечно, заплатишь, — сказал Рогнир. — Или самоцветами, или работой. Встретимся позже. Не скучай, демон!

И гномы ушли, оставив своего пленника в одиночестве.

Аззи крутил колесо. Он был в полном отчаянии.

Глава 43

Аззи был страшно зол на себя: и почему он не догадался рассказать Фрике о своих планах? Он ушел и не оставил слуге никаких поручений. В результате теперь, когда позарез нужно было торопиться, потому что уже давно пришло и прошло время отправлять Прекрасного принца на приключения и подвиги, демона силой затащили в какие-то парижские подземелья и приговорили к каторжным работам — вечно крутить колесо для безмозглых гномов.

— Эй, привет, — сказал кто-то. — Ты демон?

— Кто со мной говорит?

— Взгляни на землю возле своей правой ноги, там меня и увидишь.

Аззи посмотрел вниз и увидел червя длиной дюймов шесть.

— Так ты червяк?

— Да, червяк. А ты демон?

— Правильно. Если ты мне поможешь, я тебя вознагражу так, как тебе и не снилось.

— Это как же? — спросил червяк.

— Если ты поможешь мне выбраться отсюда, я сделаю тебя королем всех червей.

— Беда в том, что у червей нет короля. У нас есть окружные предводители и Высший совет.

— Я сделаю тебя председателем Высшего совета.

— Чтобы меня выбрали в совет, сначала я должен стать окружным предводителем.

— Ну хорошо, я сделаю тебя окружным предводителем. Как тебя зовут?

— Элтон Сын Червя. Друзья называют меня Томом.

— Хорошо, пусть будет Том. Так как ты относишься к моему предложению? Ты мне поможешь?

— Отчего же не помочь? Здесь, под землей, очень скучно. Я бы помог тебе, чтобы немного развлечься… С другой стороны, можно и не помогать.

— Так на чем ты остановишься?

— Не торопи меня. Ты же знаешь, мы, черви, тугодумы.

— Извини, не хотел тебя обидеть. Думай, сколько тебе захочется… Ты еще не надумал?

— Нет. Я даже не начинал думать.

Аззи пришлось призвать на помощь все свое самообладание.

— Хорошо, — сказал он. — Думай столько, сколько тебе заблагорассудится. Когда что-нибудь решишь, позови меня.

Червяк ничего не ответил.

— Ты согласен? — спросил Аззи.

— С чем согласен?

— Что позовешь меня, когда наконец решишь, что делать.

— С этим согласен, — ответил червяк. — Но не надейся, что это будет очень скоро.

— Ладно, я подожду.

Аззи ждал, ни на секунду не переставая крутить колесо. Он слышал, как неподалеку возится червяк: вот он пополз по поверхности, а вот зарылся в землю. Время тянулось мучительно медленно. Аззи не мог сказать даже приблизительно, сколько именно прошло времени — казалось, очень много. Ужасно зачесалась грудь, а когда твои руки связаны, зуд становится особенно невыносимым.

После нескольких неудачных попыток Аззи удалось, выгнувшись дугой, дотянуться кончиком хвоста до груди. Аззи с удовольствием поскреб там, где чесалось, — разумеется, осторожно, потому что у демона очень острый кончик хвоста. Аззи почувствовал заметное облегчение, но был сильно озадачен, поскольку что-то мешало поскрести хвостом как следует.

Демон осторожно пошарил кончиком хвоста и нащупал у себя на груди некий предмет. Он старательно обвил его хвостом и приподнял так, чтобы можно было разглядеть. Оказалось, это какой-то стерженек длиной дюйма два, вроде бы металлический.

— Я еще думаю, — сказал червяк.

— Это хорошо, — отозвался Аззи.

Он опустил голову и, орудуя, как и прежде, одним лишь хвостом, снял стерженек вместе с веревкой, осторожно перенес к связанным рукам и ощупал пальцами, предварительно вобрав когти для повышения чувствительности. Кажется, ключ. Точно, самый настоящий ключ!

Только теперь Аззи вспомнил. Он постоянно носил на шее запасной ключ от замка, чтобы тот был под рукой даже тогда, когда десять раз на дню приходится менять одежду. Это был обычный ключ с маленьким красным камушком. А внутрь камушка — теперь Аззи вспомнил все! — он вложил небольшое заклинание и потом совсем о нем забыл.

Демон обратился к заклинанию:

— Как тебя зовут и что ты делаешь?

Красный камушек отозвался тоненьким голоском:

— Меня зовут Дириган. Я открываю двери.

— Вот здорово, черт побери! — воскликнул Аззи — Можешь снять с меня веревки?

— Дай мне на них взглянуть, — ответил Дириган.

Аззи провел ключом над связанными руками. Камушек загорелся изнутри и своим светом даже окрасил веревки в красноватые тона.

— Думаю, с этим можно справиться, — сказал Дириган.

Камушек на мгновение ярко вспыхнул, потом погас. Веревки упали, и руки Аззи освободились.

— Теперь выведи меня отсюда.

В этот момент червяк поднял свою лысую голову и произнес:

— Я еще думаю.

— Я не с тобой разговариваю, — отрезал Аззи.

— Ах так… Впрочем, все равно. Потому что я еще не надумал.

— Неплохо бы тебе сначала обзавестись тем, чем думают, — проворчал Аззи.

Теперь, когда ни руки, ни ноги не были связаны, он снова ощутил в себе силу, способность действовать и отошел подальше от колеса. Пусть снова сыплется драконье дерьмо! На него оно уже не попадет!

— Прежде всего, — сказал Аззи, — надо придумать, как отсюда выбраться. Дириган, посвети-ка немного.

Камушек засветился ярче, отбрасывая тени на стены пещеры. Аззи вошел в туннель и скоро оказался на развилке, от которой в разные стороны вели пять подземных ходов.

— Теперь куда мне идти?

— Откуда я знаю? — отозвался Дириган. — Я всего лишь маломощное заклинание, да и иссяк уже.

Камушек погас.

Аззи слышал об этих разветвляющихся туннелях, прорубленных гномами. Они таили в себе большую опасность, потому что гномы часто устраивали ловушки: идешь себе по туннелю и вдруг проваливаешься вниз, а там для тебя уже приготовлена отвратительная штука — глубокая яма, заполненная какой-нибудь мерзостью. Попадешь в такую яму и можешь остаться в ней навеки. Хуже всего то, что Аззи, как и многие другие демоны, по сути дела, был бессмертен. Поэтому он мог валяться в яме столетия, целую вечность, живой, но абсолютно беспомощный, если только кто-то его случайно не вызволит. Всем были известны рассказы демонов, на долю которых по той или иной причине выпало такое несчастье. Говорили даже, что несколько демонов до сих пор томятся в подземелье, куда они попали еще в незапамятные времена.

Аззи осторожно сделал несколько шагов. В этот момент червяк зашевелился и промолвил:

— Это не та дорога.

Аззи отпрянул.

— Куда же мне идти?

— Я еще не решил, стоит тебе помогать или нет.

— Решай скорей. Мое предложение не останется в силе навечно.

— Ну ладно, — сказал Том-червяк. — Думаю, я все же помогу тебе. Иди по самому правому туннелю.

Аззи послушался червяка. Стоило ему сделать несколько шагов, как земля стала уходить у него из-под ног. Аззи падал. Он успел лишь крикнуть:

— Ты же сказал, чтобы я шел по этому туннелю!

— Я наврал! Ха-ха!

Падал Аззи недолго. Глубина ямы была не более пяти футов. Упав, Аззи обнаружил справа от себя металлическую дверь, на которой фосфоресцирующими буквами было написано: «ВЫХОД». Проклиная все на свете, Аззи толкнул дверь.

Глава 44

В Аугсбурге Фрике в отчаянии заламывал руки, безостановочно вышагивая по переднему двору поместья и то и дело поглядывая на небо — когда же появится его любимый хозяин? Наконец он заметил крохотное пятнышко, которое быстро увеличивалось в размерах. Скоро стало ясно, что прилетел Аззи.

— Ох, хозяин, наконец-то ты вернулся!

— Быстрее не получилось, — объяснил Аззи. — Меня задержали племя гномов, хорошая порция драконьего дерьма, рабочее колесо и червяк-шизофреник. Надеюсь, ты провел время более приятно и не сводил глаз с Прекрасного принца.

Лицо Фрике выражало искреннее сочувствие.

— Господин, я не сводил с него глаз и сделал все, что мог. Говоришь, драконье дерьмо?

— Драконье дерьмо. Нарушил ли принц мой запрет и пробрался ли в закрытую комнату наверху?

— Точно так он и поступил, хозяин.

— А оказавшись в ней, нашел ли он в верхнем ящике моего комода маленькую шкатулку на замке?

— Хозяин, он сразу туда и полез, — ответил Фрике.

— А нашел ли он в шкатулке миниатюру принцессы Скарлет?

— Нашел, хозяин, нашел.

— Тогда почему же ты не расскажешь мне своим дурацким языком, что случилось дальше?

— Значит, хозяин, дело было так. Принц посмотрел на портрет принцессы, потом отвернулся, затем снова уставился на него. Потом взял портрет в левую руку, задумчиво-задумчиво подергал себя за губу правой рукой и прочистил горло примерно так: «кхе, кхе», ну как делают люди, когда не знают, что сказать, но вроде чувствуют, что какие-то слова произнести надо. Потом медленно поставил портрет на место, отошел шага на два-три. Вернулся и снова взял портрет в руку. Потом поставил его, отвернулся и еще раз потянул себя за верхнюю губу, только теперь уже левой рукой.

— Фрике, ты — замечательный рассказчик, — заметил Аззи, — но нельзя ли поменьше углубляться в детали и поскорее изложить самое главное, как иногда выражаются, суть дела?

— Конечно, хозяин, конечно. Так вот, смотрел он смотрел на портрет этой юной принцессы или, точнее, бросал на него взгляды, а потом повернулся ко мне и говорит: «Фрике, это потрясающая девушка!»

— Прямо так и сказал, да?

— Точно такими словами, хозяин. Я-то толком не знал, что ему ответить, поэтому только прорычал, как дикий зверь, рассудив, что молодой человек может понимать этот звук как ему заблагорассудится. Правильно я сделал, хозяин?

— Фрике, ты поступил очень разумно. И что же произошло дальше?

— Ну, дальше он прошелся раза два туда-сюда по комнате, потом повернулся ко мне и говорит: «А почему дядюшка Аззи скрывает портрет от меня?»

— Ага!

— Прошу прощения, хозяин, ты что-то сказал?

— Не обращай внимания, это было всего лишь эмоциональное восклицание. Что же ты ему ответил?

— Я ему ответил так: «Наверное, мой юный принц, по причинам, известным только ему». И для пущей важности еще раз прорычал, как дикий зверь.

— Что ж, Фрике, ты все сделал правильно. И что же случилось потом?

— Потом он еще долго глазел на портрет, возился со своей губой и делал всякие другие движения, о которых краткости ради я здесь распространяться не буду, и наконец объявил: «Фрике, эта девушка должна быть моей».

— Я был уверен, что мой план сработает! — воскликнул Аззи. — Что же еще он сказал?

— В первый день больше ничего, и на этом все кончилось, — продолжал Фрике. — А на второй день он стал проявлять нетерпение и все интересовался, куда же ты поехал. Он ведь послушный ребенок и хотел сначала спросить у тебя разрешения, а уж потом искать принцессу.

— Хороший мальчик, — похвалил Аззи. — Где он сейчас?

— Уехал, — ответил Фрике. — Прошло несколько дней, и он решил, что больше ждать не может.

— Куда же он направился?

— Как куда? К принцессе Скарлет, конечно. Ты же этого хотел. Пойми, хозяин, он ждал пять дней, и терпения у него больше не осталось. Уж такой он проникся страстью к той, что изображена на портрете, что и сказать невозможно. Хозяин, разве у тебя были другие планы?

— Разумеется. Прежде всего его нужно было тщательно проинструктировать и снабдить специальным снаряжением, необходимым для совершения подвигов. Что он взял с собой?

— Он открыл шкаф, где у нас лежит тяжелое снаряжение, выбрал меч и доспехи — те, что висели на стене. Потом взял сколько-то денег из того кошелька; который ты оставил в комоде, и сказал, что уезжает. Еще он просил передать тебе, что скоро вернется с принцессой и надеется, что ты не будешь на него сердиться.

— Проклятье! — воскликнул Аззи. Он с силой топнул ногой и ушел в землю по пояс. Выбраться ему удалось не сразу и с большим трудом.

Услышав голос Аззи, из дома вышел Бабриэль.

— Не пойму, в чем дело? Принц сделал именно то, что ты и хотел от него, не так ли?

— В общем-то так, — ответил Аззи, — но ему нельзя было отправляться на поиски принцессы, не посоветовавшись со мной. Я уже давно усеял его путь опасностями — ведь только так можно надеяться привлечь внимание Высших сил. Ему предстоит столкнуться с коварными волшебными препятствиями, которые обычный человек в лучшем случае обойдет стороной. И он не взял с собой ни одного магического средства обороны из тех, что я подготовил специально для подвига!

— Что же теперь делать? — спросил Бабриэль.

— Нужно срочно собрать все, что ему может понадобиться, — ответил Аззи. — Собрать немедленно, тотчас же! Фрике, он не сказал, где собирается искать принцессу?

— Ни слова не сказал, хозяин.

— Ладно, а куда он направился?

— Вон туда, — показал Фрике.

Аззи посмотрел в указанном слугой направлении.

— На север, — пробормотал он. — Принц поехал на север. Плохое предзнаменование… Фрике, пока не поздно, мы должны найти его.

Часть VI. Перед вечерней. Довольно удачливый меч

Глава 45

Позади остались знакомые поля и холмы. Прекрасный принц въехал в большой зеленый лес; он был совсем один, а вокруг него и перед ним расстилалась настоящая терра инкогнита. Дорога вела прямо на север. По пути принц размышлял о мечах. Он знал, конечно, что довольно удачливый меч не так хорош, как настоящий волшебный, но все же куда лучше обычного. Принц вытащил свой довольно удачливый меч и внимательно осмотрел его. Это было прекрасное оружие с изящно закрученным эфесом и с кисточками на рукоятке. Пожалуй, более красивых мечей принц в жизни не видел. Меч был намного меньше модных в то время гигантских палашей, прямой, как стрела (не то, что эти турецкие ятаганы; таких завитушек нам, спасибо, не надо!), двусторонний (и каждая сторона заточена как бритва) и с тончайшим острием.

Уже этого вполне хватало, чтобы считать меч принца в высшей степени неординарным оружием — ведь большинство обычных мечей в лучшем случае кое-как заточены с одной стороны, а завершает их не острие, а некое малопонятное закругление.

Итак, довольно удачливый меч представлял собой прекрасное оружие, хотя и он не был лишен кое-каких недостатков. Типов волшебных мечей существует множество, но Аззи, выбирая магическое оружие для своего протеже, в спешке не удосужился прочесть надпись на ящике, из которого взял этот меч. Впрочем, возможно, он думал, что все волшебные мечи более или менее одинаковы, и не учел, что «волшебный» — понятие общее, а особенные свойства каждого меча зависят от наложенного на него заклинания.

Волшебные мечи могут иметь самые разнообразные свойства. Например, есть (точнее, были когда-то) неломающиеся мечи или мечи, ни при каких обстоятельствах не теряющие хладнокровия. Чрезвычайно редко попадаются мечи, неизменно убивающие соперника, хотя именно такое свойство каждый кузнец всегда старается вложить в выковываемое им оружие. Изредка встречаются всепобеждающие мечи, однако это могучее оружие обычно живет не дольше своего хозяина, которого — раз уж его нельзя победить в честном поединке — отправляет в лучший мир, чаще всего с помощью яда, близкий друг или жена, или жена близкого друга. Даже самый совершенный меч не продлевает жизнь своему хозяину.

Прекрасный принц ехал через густой лес — разумеется, не простой лес, а заколдованный. Здесь стояли темные и мрачные магические деревья, а в их листве то и дело бесшумно пролетали какие-то черные тени. В общем все это напоминало древние леса Старого Света, скрывавшие несметные полчища разных чудовищ. Наконец принц выехал на небольшую солнечную лужайку, со всех сторон окруженную темнотой и опасностью.

На противоположном конце лужайки принц заметил палатку из зеленой и оранжевой ткани. Рядом с палаткой стоял привязанный к дереву вороной конь, высокий и статный, настоящий спутник отважного рыцаря. Принц пересек лужайку и подъехал к палатке.

У входа в нее валялась куча доспехов — тяжелых рыцарских доспехов, очень искусно выкованных из черной стали и украшенных жемчугом. Хозяин этого добра, без сомнения, являлся человеком богатым и могущественным. Недалеко от палатки в землю было воткнуто знамя, а на нем висел горн.

Принц взял его и громко протрубил. Не успело стихнуть эхо, как внутри палатки кто-то зашевелился, и вскоре оттуда вылез огромный черноволосый мужчина, хмурый вид которого не предвещал ничего хорошего. За собой он волочил прекрасную деву — похоже, в глубоком обмороке.

— Кто осмелился трубить в мой горн? — недовольно проворчал рыцарь.

Он был в коротких штанах в обтяжку, разукрашенных яркими разноцветными полосами. Увидев принца, рыцарь нахмурился еще больше.

— Я, сэр. Меня зовут Прекрасный принц, и я иду к заколдованному замку, чтобы спасти принцессу Скарлет от сонного заклинания.

— Ха! — воскликнул рыцарь.

— Почему вы сказали «ха»? — не понял принц.

— Потому что у меня возникла потребность выразить свое презрение, когда я услышал о столь малозначащей и легкодостижимой цели — путь к ней нельзя даже назвать подвигом.

— Надо думать, ваша цель более важна?

— Вне всякого сомнения! — отчеканил рыцарь. — Да будет вам известно, молодой человек, что меня зовут Персифаль и я направляюсь на поиски Святого Грааля.

— Неужто Святого Грааля? — переспросил принц. — А что, он тоже где-то в этих местах?

— Конечно. Это заколдованный лес. В нем существует все. Стало быть, и Святой Грааль тоже должен быть здесь.

— А женщина тут при чем? — спросил принц.

— Какая женщина?

— Та которую вы держите за волосы.

Персифаль посмотрел вниз.

— Ах эта!.. Она ни при чем. Она просто так.

— Но что вы с ней делаете?

— Я должен вам разъяснить?

— Нет, конечно! Я только хотел сказать…

— Знаю, что вы хотели сказать, — перебил принца Персифаль. — Она мне нужна, чтобы не было так скучно ждать появления Святого Грааля.

— Понятно, — сказал принц. — Между прочим, вам этот конь очень нужен?

— Мой конь? — не понял Персифаль.

— Я решил спросить на всякий случай. Потому что, если он вам не нужен, я бы с удовольствием его взял. Он выше и сильней моего.

— Давно я не слышал столь странных речей. Подумать только, у этого сосунка молоко на губах не обсохло, а он заявляется без приглашения в мой лагерь и интересуется, не нужен ли мне мой собственный конь!.. Конечно, не нужен. Если у вас есть такое желание, берите его.

— Благодарю, — сказал принц и слез с седла. — Вы чрезвычайно любезны.

— Но прежде вам придется сразиться со мной. Кто победит в этом поединке, тот и будет владеть конем.

— Я сразу заподозрил, что с вашей стороны последует какое-то условие.

— Именно так. Я вижу, у вас довольно удачливый меч.

— Да, — сказал принц, вытащил меч и продемонстрировал его рыцарю. — Хорош, не правда ли?

— Хорош, — согласился Персифаль, — но все же не так хорош, как мой — настоящий волшебный меч. — Он вытащил свое оружие и показал его принцу.

— Не думаю, — произнес принц, — что такой меч, как мой, способен противостоять такому, как ваш.

— Признаться, я тоже не думаю, — кивнул Персифаль. — Довольно удачливые мечи неплохи, но в поединке с настоящим волшебным мечом от них не приходится ждать многого.

— Согласен. Послушайте, нам действительно необходимо драться?

— Боюсь, необходимо, — сказал Персифаль и сделал первый выпад.

Прекрасный принц отпрыгнул в сторону и поднял свой довольно удачливый меч. Мечи жутко лязгнули, но тут же раздался еще более жуткий звук, потому что меч Прекрасного принца сломался.

— Я победил! — воскликнул Персифаль, занося свой волшебный меч, чтобы нанести последний, смертельный удар. — Ах!

Прекрасный принц решил, что все кончено, и хотел было последние секунды своей жизни посвятить воспоминаниям, которых у него накопилось не очень много. Однако оказалось, что дни принца на земле еще не сочтены. Поскольку меч все-таки был довольно удачливым, притом не худшим экземпляром из мечей подобного рода, случилось так, что острейший осколок взвился вверх и пронзил горло Персифалю как раз в том месте, где латный воротник оставлял незащищенной крохотную полоску шеи. Такова была истинная причина предсмертного восклицания «Ах!» Персифаля, после чего рыцарь со страшным грохотом упал на землю.

— Сожалею, но вы сами напросились, — сказал Прекрасный принц.

Он повернулся и собрался уйти, рассудив, что рано или поздно в этих краях появится кто-нибудь, кто достойно похоронит рыцаря, но вдруг услышал незнакомый голос:

— Возьми с собой хороший меч.

— Кто это говорит? — удивился принц.

— Я, — объяснил меч Персифаля. — И коня тоже возьми.

— Как тебя зовут? — спросил принц.

— Меня называют Экскалибуром, — ответил меч.

— А чем ты известен?

— Прочти рунические письмена на мне.

Прекрасный принц взял меч и осмотрел его сверкающее лезвие. Сомневаться не приходилось, на нем действительно были выгравированы рунические письмена, но прочесть их принц не мог. Он с уважением посмотрел на меч и спросил:

— Почему ты решил заговорить со мной?

— Вообще-то мне не следовало делать это, — признался меч. — Но если бы я не обратился к тебе, ты бы ушел, а я остался бы лежать на земле без дела. А я люблю свое дело! Возьми меня, не пожалеешь, я тебе очень пригожусь. Если кто-нибудь обидит тебя, он будет иметь дело со мной.

Только принц собрался вскочить в седло, как снова услышал крик:

— Постойте, сэр!

На сей раз кричала дева, которая наконец встала во весь рост.

— Умоляю, спасите меня! Вспомните клятву рыцаря, помогите мне!

Прекрасный принц не мог припомнить никакой подходящей рыцарской клятвы и все же любезно поинтересовался:

— Какая помощь вам нужна?

— Я — валькирия, — объяснила дева, — а этот грубиян взял меня на поле брани хитростью, притворившись мертвым. Теперь я могу вернуться домой, в Вальхаллу, только если мне удастся вызвать радугу-мост и взять с собой что-то в качестве трофея. Не могли бы вы помочь найти мой горн, который он присвоил?

— Мне кажется, это совсем несложно, — ответил принц, — особенно если речь идет о горне, в который я трубил, извещая о своем прибытии. Посмотрите, не он ли висит на древке знамени рядом с палаткой?

— Конечно, он! — Валькирия подошла к горну, поднесла его к губам и извлекла совершенно невероятный звук. Тотчас же с неба упал конец радуги, едва не задев Прекрасного принца.

— Благодарю вас, благородный сэр, — сказала валькирия, собирая доспехи Персифаля.

— Не хотите забрать с собой и мертвого рыцаря? — спросил принц. — Я слышал, вы их коллекционируете.

— Мне не нужен рыцарь, который обманывает даже в мифах, — ответила валькирия. — А вот хорошие доспехи не каждый день попадаются.

Она постучала острым ногтем по нагрудному щиту рыцаря, перенесла все доспехи к радуге, послала принцу воздушный поцелуй и, крикнув «До встречи!», исчезла во вспышке света.

Прекрасный принц сел на вороного коня, повесил на плечо меч Экскалибур, взял под уздцы своего коня и поехал по лесу дальше. Отъехав от поляны совсем немного, он услышал негромкое бормотание чуть ниже правого уха и сообразил, что Экскалибур разговаривает сам с собой.

— В чем дело? — спросил принц.

— Так, ерунда. Пятнышко ржавчины.

— Ржавчина! — Принц поднял меч и тщательно осмотрел его. — Не вижу никакой ржавчины.

— Я чувствую, что она приближается, — пояснил меч. — Меня нужно смазать.

— У меня нет масла.

— Сойдет кровь или ихор.

— Но у меня нет ни того ни другого.

— Тогда, парень, забудь о моей просьбе, дай мне вздремнуть и хоть во сне вспомнить прежнюю веселую жизнь.

Речи Экскалибура показались принцу очень странными, но он решил, что пока не время думать об этом, и продолжал свой путь. Скоро меч, казалось, действительно заснул, потому что вместо бормотания теперь принц слышал лишь негромкое монотонное похрапывание. Раньше Прекрасному принцу и в голову не могло прийти, что говорящие мечи способны еще и храпеть. Он заставил себя не обращать внимания на странное поведение Экскалибура.

Это ему, однако, удавалось лишь до тех пор, пока они не повстречали человека в монашеской рясе. Монах пожелал принцу счастливого пути, и они разъехались каждый своей дорогой, но Экскалибур возмутился:

— Разве ты не заметил, как этот монах бросил на тебя исподтишка злобный взгляд?

— Нет, признаться, не заметил.

— Он хотел тебя убить, — гнул меч свое. — Какая беспечность! И какое коварство!

— Мне кажется, ничего подобного не было, — возразил принц.

— Ты хочешь сказать, что я лгу? — возмутился меч.

— Что ты, ни в коем случае! — осторожно ответил принц, потому что с говорящим мечом, да еще испещренным руническими письменами, лучше всего вести себя осмотрительнее.

— Надеюсь, скоро мы снова встретимся с этим монахом, — сказал Экскалибур, после чего раскатисто и зловеще расхохотался.

В тот же день, только чуть позднее, принц и меч повстречали торговцев. Они вели себя очень вежливо, но стоило им скрыться из виду, как меч стал говорить, что это были вовсе и не торговцы, а самые настоящие грабители и будто бы они замышляли прикончить его, то есть принца, и украсть его, то есть Экскалибура. Принц сказал, что он так не думает, но меч и слушать его не хотел. В конце концов Экскалибур вытащил сам себя из-за пояса принца и, буркнув «Я скоро вернусь», умчался в лес.

Возвратился он примерно через час, дрожа от возбуждения, весь в крови. Потом меч грязно выругался, запел пьяным голосом, а когда ему петь надоело, стал обвинять принца, что тот замышляет против него недоброе, например хочет отдать на переплавку в первой попавшейся кузнице. Явно у меча были свои проблемы.

Вечером Прекрасный принц и меч прилегли отдохнуть. Когда меч заснул, принц вскочил и со всех ног побежал прочь от Экскалибура.

Глава 46

Освободившись от зловещего соседства Экскалибура, принц продолжил поиски замка принцессы Скарлет. Он осторожно шел через лес. По обеим сторонам дороги стояли огромные деревья, но между ними не было ни малейшего просвета, потому что все свободное пространство заросло незнакомыми ползучими растениями и лианами. Плотная зеленая стена, влажный воздух и доносившиеся со всех сторон непонятные звуки создавали впечатление чего-то неземного, например подводного царства.

Прекрасный принц шел пешком — к несчастью, когда он поспешно бежал от Экскалибура, и большой вороной конь Персифаля, и его собственный умчались в неизвестном направлении.

Тем временем в Аугсбурге демон Аззи молнией метался по всем углам своего поместья, стараясь не забыть ничего, что могло бы понадобиться принцу — если, конечно, несчастного вообще удастся найти.

— Фрике, непременно положи бутылку с волшебным зельем от ран.

— От каких ран — от тех, что наносит режущее оружие, или от тех, которые получаются, когда тебя бьют по голове чем-нибудь тупым и тяжелым?

— Возьми и от тех и от других. Откуда нам знать, в какие неприятности влип принц.

— Хозяин, леди Илит возвратилась, — сообщил Фрике.

— В самом деле? А я надеялся, что она наблюдает за Скарлет… Надо взять побольше перевязочного материала.

— Она и смотрит за ней, хозяин. Только она решила, что в ваше отсутствие ей следует регулярно — каждый день — докладывать наблюдателю о том, как у нас идут дела.

— Наблюдателю? Ах, этому Бабриэлю? Конечно. Хорошая девочка. Где она сейчас?

— Думаю, в гостиной, где ж ей еще быть. Наверное, как всегда, совещается с наблюдателем за чашкой чая… Вот еще бинты.

— Вероятно, прежде чем мы уйдем, мне следует заглянуть к ним на секунду и быстро попрощаться. Благодарю, Фрике.

Илит и Бабриэль украдкой обменивались взглядами. Их разделял столик, заставленный графинами с вином и блюдом со сдобными лепешками, над которыми поднимался пар. Судя по тому, как изящно выгибала Илит спину при первой возможности, ей и Бабриэлю нравилось быть вместе. Что касается Бабриэля, то в нем, похоже, постепенно вырабатывался какой-то ангельский вариант похоти.

Ухмыляясь или, быть может, гримасничая, Аззи вихрем влетел в гостиную, заставив Илит вскрикнуть и вскочить на ноги.

— Аззи, дорогой мой, я думала, ты еще не прилетел, — объявила она, бросаясь навстречу демону и обнимая его. — А я как раз решила воспользоваться случаем.

— Воспользоваться для чего? — спросил Аззи.

— Ну разве не понятно? Чтобы посмотреть, как у тебя идут дела, — объяснила Илит. — Так что с нашим проектом?

— Наступил критический момент, — высвобождаясь из объятий ведьмы, сказал Аззи, — и на сцене необходимо мое присутствие. Думаю, тебе лучше вернуться в замок Скарлет и наблюдать за развитием событий оттуда. Привет, Баб. Как успехи у сил Добра?

— Э-э, что ж, дела идут. Только что мы додумались до чрезвычайно интересной и вдохновляющей детали. Мы используем ее при окончательной отделке нашего собора. Это окна из цветного стекла. Я очень хотел бы, чтобы вы как-нибудь при случае взглянули на них.

— Извини, сейчас я тороплюсь. Цветное стекло?

— Да. Прекрасное и нравственно поучительное зрелище!

— Уф! Звучит кошмарно. Жаль, что у меня нет времени поболтать. Выпей еще, тебе это на пользу. Фрике! Мы все собрали?

— Все, хозяин, вот последняя необходимая штуковина! — воскликнул Фрике, вваливаясь в гостиную. В руке он держал пару высоких сапог для верховой езды, пошитых из мягкой красной кожи.

В сапогах не было ничего необычного, если не считать вставленных в каблуки маленьких циферблатов.

— Мои семимильные сапоги-скороходы! — обрадовался Аззи. — Фрике, ты гений!

Аззи влез в сапоги, прикинул, не слишком ли тяжел мешок с заклинаниями, запасными мечами и прочей мелочью, и дважды стукнул каблуком о каблук — только так можно активировать семимильные сапоги.

— Я полетел! — крикнул он.

Одним шагом Аззи пролетел через парадный вход и поднялся в небо. Бабриэль и Илит поспешили к окну, потому что прежде им ни разу не приходилось видеть семимильные сапоги в действии.

Сапоги Аззи нельзя было назвать новыми, но работали они безотказно. Сначала демон едва не задевал за крыши аугсбургских домов, но потом быстро набрал высоту. Постепенно он поднимался все выше и выше. С той высоты, на которую семимильные сапоги занесли Аззи, был виден только бескрайний зеленый лес, в любом направлении тянувшийся до самого горизонта. Изредка однообразие безбрежного зеленого моря нарушали островки расчищенных от деревьев площадок; обычно на них стояли дома.

Так продолжалось довольно долго. Аззи потерял ориентацию и решил при первой возможности спросить, куда его занесло.

Он хотел заставить сапоги спуститься на землю — не тут-то было! Сапоги категорически отказались отклоняться от выбранного ими курса. С семимильными сапогами всегда так: они понимают свою задачу слишком буквально и за один шаг переносят тебя ровно на семь миль — ни дюймом меньше, ни дюймом больше.

Аззи нагнулся и постучал по сапогам.

— Мне нужно спуститься здесь! — крикнул он, однако сапоги не обратили на его приказ ни малейшего внимания. Во всяком случае они никак не реагировали, а лишь несли и несли демона строго по прямой, над лесом, над реками и в конце концов приземлились на окраине какого-то поселка.

В поселке Вуден, что в Восточной Валахии, крестьяне с удивлением наблюдали, как точно в центре ярмарки, собиравшейся здесь раз в неделю, произвел посадку демон.

— Заколдованный лес! — крикнул Аззи. — Где он?

— Какой заколдованный лес? — крикнули в ответ жители поселка.

— Тот, в котором волшебный замок со Спящей красавицей.

— Вон там, примерно в двух милях отсюда!

Крестьяне показывали как раз в ту сторону, откуда Аззи только что прилетел.

Аззи снова взмыл в небо, и снова семимильные сапоги отмерили шаг длиной ровно в семь миль. Началось изнурительное состязание между демоном и семимильными сапогами. Аззи долго высчитывал, в каком направлении ему нужно шагнуть в следующий раз, чтобы через целое число семимильных шагов достичь наконец своей цели. Пришлось потратить немало времени, рассчитывая все необходимые корректировки курса.

В конце концов перед Аззи предстала волшебная стеклянная гора; узнать ее было нетрудно, потому что вершина горы постоянно скрывалась в таинственном тумане. Но как разыскать Прекрасного принца?

Глава 47

Весь день Прекрасный принц шел по лесу. Идти было нетрудно, особых препятствий на пути не встречалось, разве что многочисленные сверкающие ручьи. Время от времени принцу попадалось плодовое дерево, которое давало ему пищу. Сквозь крону деревьев проникали косые солнечные лучи, окрашивая в золотистые тона листву и ветви.

К концу дня принц вышел на поляну и решил отдохнуть. Когда он проснулся, в лесу уже начало смеркаться, а невдалеке слышались шаги. Принц стал на четвереньки и пополз в кусты, на ходу нащупывая рукой рукоятку меча. Только тут он вспомнил, что бросил Экскалибур. Тогда принц вытащил нож и осторожно выглянул из-за ежевичного куста. На поляне появился маленький лохматый пони.

— Здравствуй, молодой человек, — сказал пони, остановившись и глядя прямо на куст, за которым спрятался принц. Принца не очень удивило, что пони говорит на человеческом языке, — в конце концов, лес же заколдованный.

— Здравствуй, — ответил он.

— Куда держишь путь? — спросил пони.

— Я ищу заколдованный замок. Он должен быть где-то рядом, — объяснил принц. — Мне нужно спасти прекрасную деву по имени принцесса Скарлет, которая лежит там в волшебном сне.

— Ох, и ты про эту Дремлющую принцессу, — устало сказал пони. — Ты не первый, кто ищет ее в этих местах.

— А где же другие?

— Все они погибли, — ответил пони, — за исключением тех немногих, кто еще продолжает поиски и кому суждено тоже погибнуть, причем очень скоро.

— Вот как? Что ж, я им очень сочувствую, и все же от судьбы не уйдешь, — глубокомысленно изрек принц. — Было бы еще хуже, если бы принцессу разбудил не тот парень.

— А ты — тот парень? — поинтересовался пони.

— Тот самый.

— Как тебя зовут?

— Прекрасный.

— Прекрасный принц?

— Да.

— Тогда ты действительно тот самый. Меня послали на поиски тебя.

— Кто послал?

— А, это длинная история, — уклончиво ответил пони. — В свое время тебе все расскажут — если ты до этого доживешь.

— Конечно, доживу, — сказал принц. — Самое главное, что я — тот самыйпринц.

— Ладно, садись на меня. Мы все обсудим в пути.

Глава 48

Долго Прекрасный принц ехал верхом на пони. В конце концов лес кончился и принц оказался на большой поляне, где было разбито множество палаток. Между палатками разгуливали рыцари в праздничных доспехах. Они рвали зубами жареные на вертеле огромные куски мяса и заигрывали с девицами в остроконечных шляпках и прозрачных вуалях, которые ходили туда-сюда, предлагая рыцарям вино, мед и другие напитки. На поляне расположился даже небольшой оркестр, наигрывавший веселые мелодии.

— Кажется, здесь собралась приятная компания, — сказал принц.

— Не верь глазам своим, — отозвался пони.

— Почему я не должен верить своим глазам?

— Послушай меня, пока не поздно.

Той частью своего мозга, которая чудом сохранила древнюю мудрость, принц понимал, что маленькие лохматые пони, нежданно-негаданно появляющиеся в лесу, не станут давать дурных советов. Но он также понимал и другую истину: люди не обязаны следовать этим советам, потому что, если бы человек всегда прислушивался к голосу разума, с ним никогда не происходило бы ничего интересного.

— Я голоден, — возразил принц. — К тому же не исключено, что эти рыцари знают дорогу к волшебному замку.

— Потом не говори, что я тебя не предупреждал, — только и промолвил пони.

Прекрасный принц пришпорил пони, и тот легкими шажками затрусил вперед.

— Эй, там! — крикнул принц, приближаясь к толпе рыцарей.

— Иди сюда! — отозвались те.

Прекрасный принц подъехал ближе.

— Ты рыцарь? — спросил тот, что стоял впереди.

— Именно так.

— Тогда где же твой меч?

— Это длинная история, — ответил принц.

— Расскажи нам ее, мы послушаем.

— Мне попался меч по имени Экскалибур, — начал принц. — Я думал, это порядочный меч, но только мы остались вдвоем, он принялся ругать меня такими словами, какие вы и представить себе не можете. А потом повел себя совсем уж странно. В конце концов мне пришлось от него уйти, иначе он убил бы меня.

— Это весь твой рассказ, да? — уточнил один из рыцарей.

— Это не просто рассказ, это то, что случилось со мной на самом деле.

Рыцарь махнул рукой. Из белой палатки вышли два других рыцаря. Они несли голубую атласную подушку, а на ней лежал меч — зазубренный, покрытый ржавчиной, кисточки на рукоятке истрепались… Впрочем, узнать его было нетрудно.

— Это твой меч? — спросил рыцарь.

— Да, хотя при нашем расставании он выглядел совсем иначе, — признался принц.

Тонким, дребезжащим голосом Экскалибур вымолвил:

— Благодарю, друзья. Кажется, я могу стоять без посторонней помощи.

Меч осторожно сполз с подушки и чуть было не упал плашмя. Все же ему удалось сохранить равновесие и встать вертикально. Яркий самоцвет на его эфесе пристально, не мигая, смотрел на принца.

— Это он. Точно, он, — сказал Экскалибур. — Тот самый негодяй, который бросил меня на поле брани.

Рыцари повернулись к Прекрасному принцу:

— Меч говорит, что ты бросил его на поле брани. Это правда?

— Все было совсем не так, — ответил принц. — Меч, должно быть, бредит.

Экскалибур покачнулся, но все же удержался в вертикальном положении.

— Друзья мои, — промолвил он, — разве я похож на сумасшедшего? Говорю вам, этот тип ни с того ни с сего вдруг выбросил меня и оставил ржаветь на склоне холма!

Прекрасный принц повертел пальцем у виска, давая понять, что Экскалибур не в своем уме. Рыцари заколебались. Один из них тихо, однако так, что было слышно всем, сказал другому:

— Меч немного странный, конечно, но уж никак не сумасшедший.

К принцу подошел еще один рыцарь — высокий, седобородый мужчина с орлиным взором и тонкими губами — по всем признакам, лицо официальное. Он извлек пергаментный опросный лист и авторучку.

— Имя?

— Прекрасный.

— Фамилия?

— Принц.

— Род занятий?

— Соответствует фамилии.

— Занятие в настоящее время?

— Миссия.

— Какого типа миссия?

— Мифического.

— Цель миссии?

— Пробуждение Дремлющей принцессы.

— Каким способом?

— Поцелуем.

После заполнения анкеты рыцари отошли в сторону и принялись совещаться, что им делать дальше, не забыв предварительно связать Прекрасного принца по рукам и ногам прочной шелковой веревкой и бросить его под оградой. Прекрасному принцу показалось, что эти рыцари ведут себя как-то странно. Где это видано, чтобы рыцари анкетировали гостей? Да и выглядели они необычно: смертельная бледность их костлявых лиц, которую они старались скрыть за глубокими шлемами из кованой стали и дерева, не внушала доверия. Принцу удалось подслушать разговор, который происходил между удалявшимися рыцарями.

— Что будем с ним делать?

— Съедим, — ответил кто-то.

— Это само собой. Я спрашиваю, как приготовим?

— Из него получится отличное фрикасе.

— Только на прошлой неделе мы ели фрикасе из рыцаря.

— Тогда сначала разделаемся с пони.

— Как?

— А что ты скажешь, если мы его поджарим с пряностями?

— Где ты их возьмешь?

Прекрасный принц тут же сообразил, что эти рыцари разговаривают не так, как следовало бы настоящим рыцарям. Значит, они и не рыцари вовсе, а скорее всего самые натуральные демоны в рыцарском обличье.

В конце концов спорящие согласились на фрикасе. К сожалению, возникли некоторые затруднения с разжиганием костра. В лесу недавно прошел дождь, и найти достаточно сухие щепки было непросто. Потом один из демонов-рыцарей поймал детеныша саламандры. Обложив порывавшуюся удрать саламандру влажными щепками и сильно потерев ее, демоны-рыцари быстро разожгли костер. Два других демона-рыцаря взялись за приготовление соуса, еще двое делали маринад, а остальные распевали песни.

Прекрасный принц понял, что ему грозит смертельная опасность.

Глава 49

Аззи был снова в пути. Он отказался от семимильных сапог в пользу более привычного летательного аппарата и тщательно прочесывал леса с воздуха. В конце концов вдалеке он заметил отблески костра.

Аззи подлетел поближе, высоко над костром сделал несколько кругов, отрегулировал свое зрение и тут увидел Прекрасного принца, связанного, как куриная тушка, по рукам и ногам. Принц покорно ждал, когда из него приготовят фрикасе с пряностями. Пони уже поджаривался и вопил:

— Вы не имеете права так со мной поступать! Я даже еще не закончил инструктаж принца!

Демоны-рыцари продолжали распевать свои песни.

Аззи срочно совершил посадку в кустах неподалеку от поляны. Пока он раздумывал, как обмануть демонов-рыцарей и освободить принца, рядом с ним откуда ни возьмись появился Бабриэль в ослепительно белых доспехах. Его потрясающие белые крылья еще слегка подрагивали.

— Прилетел похвастаться своим собором? — вместо приветствия спросил Аззи.

Бабриэль смотрел на демона без улыбки.

— Надеюсь, старина, вы не собираетесь сами вмешиваться в ход событий? — В его голосе чувствовался холодок.

— Конечно собираюсь, — ответил Аззи. — Или ты думаешь, я буду спокойно смотреть, как ренегаты демонского племени съедят моего героя?

— Я не хотел бы лезть не в свое дело, но мой долг наблюдать за вами. Не нужно быть провидцем, чтобы понять, что вашему принцу грозят крупные неприятности. Правила игры известны вам не хуже, чем мне: вы не имеете права помогать герою. Во всяком случае не должны оказывать непосредственную помощь и влиять на ход событий своими действиями.

— Мне надо бы только передать ему кое-что, — сказал Аззи. — Всего-то две вещи: кинжал и плащ-невидимку.

— Разрешите взглянуть на них… Гм. С кинжалом, кажется, все в порядке. Относительно плаща мне трудно сказать что-то определенное.

— Так он же невидимый, — пояснил Аззи. — Но ты можешь проверить его на ощупь, разве не так?

Бабриэль ощупал плащ.

— Вроде бы плащ тоже соответствует правилам, — наконец согласился он.

— Даже если и не соответствует, кто об этом узнает? — спросил Аззи.

— Я узнаю, — ответил Бабриэль. — И сообщу куда следует.

Связанный по рукам и ногам принц понимал, что сделал большую глупость. И почему он не прислушался к тому, что пытался втолковать ему лохматый пони? Теперь уж тот ничего не посоветует, не подскажет, каким путем идти на подвиг… Ну как же он не поверил пони? Если не верить прорицаниям маленького лохматого пони, то чему тогда вообще верить? Впрочем, от костра доносился отменный запах…

Вдруг принц услышал какой-то странный звук. Оказалось, кто-то громким шепотом говорит:

— Эй, принц!

— Кто это?

— Твой дядя Аззи.

— Ох, дядюшка, я так рад, что ты пришел! Ты можешь спасти меня от этой банды?

— Нет, прямо так спасти не могу. Но у меня для тебя кое-что есть.

— Что?

— Во-первых, волшебный кинжал. Он перережет веревки.

— А во-вторых?

— Во-вторых, плащ-невидимка. В нем ты сможешь выбраться из этого неприятного места.

— Я страшно тебе благодарен, дядюшка! Если бы с тобой случилась беда, я бы тоже помог тебе!

— Признаться, сомневаюсь, — сказал Аззи и, тщательно прицелившись, бросил кинжал. Тот воткнулся острием в ограду, под которой беспомощно валялся принц.

— Попал! — сказал принц.

— Хорошо, теперь держи плащ-невидимку. Только прежде чем надевать, сначала прочти инструкцию. И самое главное: не сдирай ее, это категорически запрещено! Счастливо! Увидимся позже!

Прекрасный принц услышал тихий шорох, как будто неподалеку упало что-то легкое, воздушное. Волшебный кинжал освободил его от пут, и он уже собирался отыскать плащ, но не тут-то было. Ну конечно, трудно найти невидимый плащ, особенно темной ночью.

Глава 50

Демоны-рыцари возвращались с песней. Она начиналась так:

Смысл этой песни не понимал никто. Она была очень старой, ее сложили еще в те давние времена, когда все непонятное казалось человеку прекрасным.

Ворча, потягиваясь, зевая и спотыкаясь, демоны-рыцари расползлись по лагерю. Они быстро успокоились и только непрестанно почесывались да время от времени громко рыгали.

Прекрасный принц снова взялся за поиски плаща-невидимки. Его нигде не было. Наконец он заметил ярлычок — крохотный кусочек ткани, на котором фосфоресцирующими буквами было что-то написано. Принц вгляделся и прочел:

«ПОД СТРАХОМ ВОЗМЕЗДИЯ ВЫСШИХ СИЛ НЕ СРЫВАЙ ЭТОТ ЯРЛЫК. ОЗНАКОМЬСЯ С ИНСТРУКЦИЕЙ НА ОБРАТНОЙ СТОРОНЕ».

Буквы на обратной стороне ярлыка не светились, и скоро принц оставил безуспешные попытки разобрать что-нибудь в кромешной тьме.

Принц тщательно закутался в плащ — насколько это вообще было возможно сделать на ощупь — и осторожно пошел между растянувшимися на траве демонами-рыцарями. На свою беду он наткнулся на небольшой бугорок, пошатнулся и задел одного из демонов-рыцарей.

— Вот те на! — Нетвердая рука крепко схватила принца. — Ребята, догадайтесь, кого я поймал?

— Ангус, зачем ты хватаешь воздух рукой? — захохотали другие демоны-рыцари.

— Друзья, это не воздух! Я схватил невидимого шпиона.

— Я не шпион! — крикнул принц.

— Во всяком случае невидимка, уж это ты не будешь отрицать?

Прекрасному принцу удалось вырваться. Он побежал, а за ним помчались демоны-рыцари. Громкими криками и топотом они будили своих друзей, и те присоединялись к погоне.

Сначала принц слышал крики только за спиной, потом такие же крики стали доноситься и оттуда, куда он бежал. Принц подумал было, что это эхо, но крики впереди становились все громче, и он понял, что на самом деле его положение серьезнее, чем казалось. Демоны-рыцари были и перед ним, и сзади него. Должно быть, они спешили отрезать дорогу к лесу. Очевидно, принцу предстояло пробиваться через плотные ряды врагов.

Остановившись на мгновение, чтобы поплотнее закутаться в плащ-невидимку, принц с изумлением наблюдал, как исчезает его рука, прикрытая тканью плаща. Сквозь плащ и закрытую им руку Прекрасный принц видел землю! Конечно, высовывавшаяся из-под плаща кисть руки оставалась видимой. Больше того, она бросалась в глаза, потому что висевшая в воздухе косо срезанная и не кровоточившая кисть представляла собой весьма необычное зрелище.

Прекрасный принц как мог закутался в плащ и снова бросился бежать. Он попал на широкую зеленую лужайку. В свете луны на другом ее конце появились всадники. Один из них показал рукой в его сторону и крикнул:

— Примята трава, должно быть, он там прошел! — И отряд немедленно кинулся в погоню.

Принц отступил за деревья, нашел неглубокую яму и спрятался в ней. Теперь у него было хотя бы несколько секунд, чтобы успеть оторвать подкладку плаща. Как он и надеялся, тонкая подкладка обладала теми же волшебными свойствами, что и сам плащ. Под плащом и подкладкой принц сделался совсем невидимым, потому что теперь можно было укрыться с головой.

Он снова побежал, хотя понимал, что оставляет слишком заметные следы, что ему лучше было бы идти медленно и осторожно; тогда, возможно, удалось бы оставаться незаметным в гуще преследователей и в конце концов уйти от них.

Наверное, принц из настоящей сказки так бы и сделал, но у нашего Прекрасного принца получалось все наоборот. Длинные ноги будто против воли их хозяина бежали все быстрей и быстрей, спасаясь от опасности. Вероятно, с точки зрения своих ног принц представлял собой странное создание, передвигавшееся в воздухе прыжками и скачками. Впрочем, лошади преследователей бежали еще быстрее.

Противники приближались к принцу с двух сторон, лишь изредка останавливаясь, чтобы не упустить из виду след. Демоны-рыцари были все ближе и ближе, вот они уже подняли свои стальные копья и нацелили их на принца, вернее, на то место, где, по их мнению, он должен находиться. Принц заметил впереди полянку, но сомневался, успеет ли до нее добежать. А добраться туда очень хотелось, ведь там выходил на поверхность большой пласт известняка. На камне не остается следов, он никак не выдаст шаги принца. И почему такой пласт не попался ему раньше?

Один из демонов-рыцарей примерился и метнул копье. В этот самый что ни на есть критический момент неожиданно пришло спасение. Принц так и не понял, было ли это природным явлением или же стихию каким-то образом вызвал Аззи. Как бы то ни было, безветрие моментально сменилось непогодой. Это был не легкий ночной бриз, а настоящий шквал ветра с ледяным дождем и даже градом. В воздухе закружилась листва, зашевелились трава, ветви кустов и деревьев, и все следы принца исчезли. Демон-рыцарь, метнувший копье первым, промахнулся футов на пять. Второе копье вообще полетело не в ту сторону.

Демоны-рыцари разделились, пытаясь взять жертву в кольцо, но принц легко проскользнул между ними и поспешил к известняковому пласту. Когда он перешел пласт, ветер стих, но и шума погони уже не было слышно. Принц понял, что ему удалось уйти.

Глава 51

Прекрасный принц бежал, пока был в состоянии переставлять ноги и жадно хватать воздух легкими. В конце концов он без сил рухнул на землю и крепко заснул.

Когда принц проснулся, обнаружилось, что он лежит на большой залитой солнцем поляне, а через поляну видна вершина огромной горы, целого Монблана фантазии, сказочного исполина из разноцветного стекла. Гору и поляну разделял лесок, деревья в котором на первый взгляд казались металлическими. Лесок закрывал все подходы к горе.

Принц подошел поближе к странному лесу и внимательно осмотрел его. Деревья оказались и не деревьями вовсе, а скорее печными трубами, утыканными шипами. Самые высокие из них не достигали и семи футов. Стоило принцу приблизиться к деревьям, как те стали испускать желтоватый газ, тут же загоравшийся благодаря спрятанным под землей запальным устройствам.

Возможно, Прекрасный принц никогда бы не догадался, что это за деревья, если бы не вспомнил, что как-то застал Аззи за изучением необычного листка бумаги; потом Аззи оставил листок на столе, а любопытный принц не удержался и посмотрел на него. Это был счет от Газовой компании всех духовных регионов за питание огненных деревьев. Если дядя Аззи в самом деле оплатил счет за газ для огненных деревьев — а из увиденного наш герой не мог сделать иного вывода, — значит, он, принц, всего лишь марионетка в руках демона.

Раздумывая, что же из этого следует, принц чувствовал себя неуютно, как будто он был раскрашенной картонной картинкой, пришпиленной к стене. Такие мысли немного пугали, но в голове принца они появились лишь в тот момент, когда настало время пробираться через лес огненных деревьев, поэтому принц на время оставил рассуждения и двинулся вперед. Раз что-то включается, оно должно и выключаться.

Принц искал почти час и в конце концов в какой-то канаве нашел-таки вентиль. Он закрыл его, и деревья погасли.

«Странно, — подумал принц, — зачем нужно было устраивать такую штуку?»

Он осторожно протиснулся между деревьями и вышел к поселку, который называли тем же именем — Стеклянная Гора.

Поселок был последним базовым лагерем, источником продовольствия, снаряжения и сувениров для тех, кто мог бы отважиться на штурм сверкающей в солнечных лучах огромной горы, на вершине которой, говорили, стоял волшебный замок, а в нем спала принцесса Скарлет. Основным занятием жителей поселка было обслуживание кандидатов в покорители стеклянной горы. Здесь собрались искатели приключений, специалисты по восхождению на стеклянные горы и скалолазанию со всего света. Соблазн покорения горы был велик.

Прекрасный принц прошелся по главной улице поселка Стеклянная Гора, заглянул в каждую лавку. В большинстве лавок предлагали в основном альпинистское снаряжение. Надо сказать, что стекло — очень неудобный материал для лазания, а послушав разговоры жителей поселка, можно было подумать, что оно к тому же меняет свои свойства всякий раз, когда на солнце набегает очередное облачко. Говорили, что на этой стеклянной горе можно наткнуться на любой сорт стекла: быстрое и хитрое, обманное и болотное, а также высокогорное смертельное и равнинное могильное. Каждый сорт стекла (говорили, будто стеклянная гора сложена из всех известных и даже неизвестных сортов) имел свои неприятные стороны, поэтому в лавках предлагали множество брошюрок с рекомендациями по преодолению участков горы из определенного сорта стекла. Кое-кто полагал, что эта стеклянная гора является единственной в своем роде, что во всем мире нет и никогда не было ничего подобного. Однако находились и такие умники, которые утверждали, будто бы история человечества свидетельствует о том, что человек несчетное число раз пытался покорить стеклянные горы, причем его стремление к восхождению на такие вершины в далеком прошлом было типично для людей всех рас и континентов. Эти теоретики договорились до того, что стали всерьез доказывать, будто бы стеклянные горы были прототипом, так сказать, обобщенным образом человеческого опыта, и такие горы как физическое проявление названного опыта были, есть и будут, пока работает мысль — и на заре человечества, и в далеком необозримом будущем.

Книжные лавки упомянутого поселка были забиты материалами по скалолазанию и восхождению на стеклянные горы. Здесь были исторические книги, мемуары специалистов по теории и практике скалолазания, путеводители… В нескольких лавочках не торговали ничем, кроме шипов и кошек для обуви всех мыслимых и немыслимых типов и конструкций, в том числе с алмазными остриями.

Среди жителей поселка не было единодушия по одной из важнейших проблем: обязательно ли взбираться на стеклянные горы верхом на лошади. Очевидно, что лошади намного сложнее совершить восхождение на любую стеклянную гору, чем человеку, ибо у лошадей ноги устроены совсем иначе. Спору нет, лошадь — благородное животное, незаменимое на равнине и в прериях, легко преодолевающее леса и даже джунгли, если они не слишком густые, но стеклянные горы для лошади — почти непреодолимое препятствие. Именно по этой причине возник обычай взбираться на горы верхом на козле.

Для почитателей традиций сама мысль о возможности сесть на козла была абсолютно неприемлемой. Они считали само собой разумеющимся, что любой прекрасный принц должен взбираться на любую стеклянную гору не иначе как верхом на лошади. Так изображали поднимающихся на стеклянную гору всадников художники-иллюстраторы многих поколений, причем укоренился слух, что изображения сии согласованы с высшими духовными силами. В то же время в ученых кругах бытовало мнение, что даже если лошадь все-таки взберется на гору, всадник при этом непременно повредится умом и ослабнет духом.

И вместе с тем мысль о козлах как средстве передвижения по стеклянным горам большинству решительно не нравилась. В этом смысле наш Прекрасный принц не был исключением.

— Вы издеваетесь? — воскликнул принц, выслушав предложение сесть на козла. — Никогда и ни за что!

— Тогда, — резонно указали ему, — вам придется надеть на сапоги шипы или кошки и попытаться одолеть гору в одиночку.

— Мне? Надеть шипы? Не хватает еще когтей и копыт! — возмутился принц. Как и большинство людей, он испытывал суеверный страх перед этими полезными приспособлениями.

— Их надевают все скалолазы.

— Благодарю покорно. Как-нибудь обойдусь без этих штучек.

— Но иначе вы никогда не доберетесь до вершины. Гора то стеклянная, скользкая.

Прекрасный принц испытывал недоверие и к козлам, и к шипам. Однако, тяжело вздохнув, он выбрал то, что ему казалось меньшим из двух зол:

— Ладно, седлайте мне козла!

Но даже все козлы на свете еще не гарантируют успешное восхождение на стеклянную гору. Чудовищное заблуждение: решить, что достаточно найти козла — и принцесса твоя! Нет, на самом деле козел — всего лишь необходимое условие, чтобы получить шанс на победу. А уж коли одержишь победу и захочешь сменить козла на коня, например для запечатления на портрете в достойном виде, то пожалуйста: кто же станет спорить, что конь лучше козла?

Как бы там ни было, в конце концов Прекрасный принц водрузился на козла, взобрался на гору и без особых приключений оказался у входа в большой замок с высокими зубчатыми стенами — прямо перед ступеньками. На железном столбе был прикреплен кусок картона, а на нем крупными буквами написано:

«ТЫ ПРИБЫЛ В ЗАКОЛДОВАННЫЙ ЗАМОК. СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА НАХОДИТСЯ В ПЕРВОЙ КОМНАТЕ СПРАВА ОТ ЛЕСТНИЦЫ. ПОЗДРАВЛЯЕМ».

Принц понял, что он добрался именно туда, куда хотел. С дрожью в коленях он преодолевал последние препятствия: карабкался на навесную башню и плыл через ров с ледяной водой. Вымокший до нитки, он спустился по галерее, миновал коридоры башенок, передние залы, где дремали зачарованные слуги, и наконец подошел к невероятно крутой спиральной лестнице, которая вела к спальне принцессы.

Принц распахнул дверь, сделал два шага и остановился. В центре спальни под пологом на четырех столбиках стояла высокая кровать, а на кровати лежала с закрытыми глазами самая прекрасная женщина на свете — по меньшей мере самая прекрасная для принца. Эту принцессу он впервые увидел на миниатюрном портрете и сразу же страстно полюбил ее. Впрочем, наяву она оказалась несравненно прекраснее.

Глава 52

Красоту принцессы Скарлет мог не заметить разве что слепой. Но проницательные глаза дракона, которыми теперь смотрел принц, разглядели и нечто другое: коварный план Аззи и приготовленную им ловушку. Глаза дракона сказали герою, что он, Прекрасный принц, наделен ненавистным принцессе лицом соблазнителя. Что сделает она, когда узрит это лицо? Глаза дракона предвидели кровавую развязку.

И все же Прекрасный принц пренебрег сомнениями и наклонился над спящей принцессой. Приближался момент, ради которого и был задуман весь хитроумный план Аззи.

Поцелуй! Фатальный поцелуй!

Аззи уже положил под руку принцессе, на небольшую тумбочку, отравленный кинжал. Когда Скарлет откроет глаза и увидит, кто ее поцеловал — презренный соблазнитель! — она должна пустить в ход этот кинжал.

Аззи удобно устроился за занавеской и оттуда обратился к огромной, хотя и невидимой, аудитории, внимательно наблюдавшей за кульминацией драмы.

— Леди и джентльмены, существа Света и Тьмы, мои коллеги демоны, мои соперники ангелы! Я представляю вам новый финал древнейшей и поучительнейшей драмы о Прекрасном принце и Спящей красавице. Внимание! Сейчас вы увидите пробуждающий поцелуй и его последствия.

Только Аззи успел произнести эти слова, как заговорил Прекрасный принц, глазами дракона все яснее видевший план Аззи и все его коварство.

— Ага, — рассуждал принц, — сдается мне, что в этой игре я — всего лишь пешка, собранная из разных частей человеческих и нечеловеческих тел, а мой так называемый дядюшка Аззи, несмотря на его располагающую внешность, самый обыкновенный демон, и этот демон, конструируя меня, дал мне лицо соблазнителя принцессы. Когда я ее разбужу, она узнает это лицо и убьет меня. Что ж, чему быть, того не миновать. Убей меня, прекрасная принцесса, если ты этого захочешь. Хотя я и пешка, собранная из разных отбросов и оживленная врагом рода человеческого, но в моей груди бьется настоящее сердце, и это сердце может сказать только одно: «Принцесса, я твой, делай со мной все, что хочешь».

Принцесса почувствовала прикосновение чьих-то губ. Ее глаза широко раскрылись, но сначала она ничего не поняла, потому что лицо целующего ее молодого человека было слишком близко. Первая мысль, которая пришла в голову принцессе, была примерно такой: «Наконец-то я проснулась! Какое блаженство!»

Потом она увидела это лицо. О боги! — лицо человека, который сначала соблазнил ее, а потом бросил. Ее глаза расширились. Прижатая к груди белая рука затрепетала, как заблудившийся голубь Геры. Он! Конечно, он!.. Другой рукой принцесса нащупала рукоятку кинжала, лежавшего на маленькой тумбочке. Она подняла кинжал…

Эту сцену Аззи просчитал очень тщательно. Сейчас кинжал как бы сам собой скользнет в руку принцессы. Невидимая, но оттого не менее реальная аудитория подастся вперед. Члены комитета по премиям станут свидетелями, как рука Скарлет отойдет в сторону, потом вонзит кинжал принцу в спину, глубоко, до самого сердца! А потом, когда принц испустит последний вздох, в спальне появится Аззи. «Увы, моя несчастная принцесса, — скажет он (эта речь репетировалась не раз), — ты убила единственного человека, которого могла полюбить, твое спасение!»

По мысли Аззи, наилучшим финалом было бы, если бы затем Скарлет этим же кинжалом покончила с собой, тем самым обрекая свою душу на вечные муки в глубочайшей преисподней ада. Аззи рассматривал и такой вариант: не стоит ли ему воскресить ненадолго принца, дабы тот увидел, как умирает Скарлет, не удержался от соблазна и разразился такими богохульствами, что ему самому было бы обеспечено вечное проклятие. Великолепный финал для того, кто любит связывать концы с концами!

Аззи был настолько уверен в успехе, что появился перед глазами Скарлет чуть раньше, чем собирался по плану, и, не скрывая иронии, сказал:

— Небеса найдут способ убить твою радость любовью, но и твой мир не будет другом тебе.

Позже долго кипели споры, почему же все-таки не удался план Аззи. Сам демон был уверен, что в соответствии с принципом обратимости пальцы Скарлет должны были сами собой потянуться к кинжалу, а кинжал — к незащищенной спине молодого принца. Но жизнь с ее здоровой привычкой к неопределенности выбрала другую развязку. Аззи не учел возможностей глаз Скарлет. Хотя они и не обладали способностью видеть истину, как глаза Прекрасного принца, но могли распознать банальность и нелепость, и именно их ясно увидела Скарлет в картине, где могли бы быть изображены она, мертвый Прекрасный принц и отравленный кинжал в ее руке. Глаза художника поняли, что такая картина противоестественна; подобный сюжет никогда не выберет художник, отображающий реальную жизнь. Сначала душа художника восстала против кинжала, а потом собственные чувства Скарлет подтвердили правильность решения, к которому она пришла по чисто эстетическим соображениям.

Скарлет недоуменно спросила:

— О чем ты говоришь?

— Ты не должна была его убивать, — сказал Аззи. — Ты обрекла себя на вечные муки ада, юная леди.

Скарлет расхохоталась:

— Смеяться надо мной? Я тебе покажу…

Неожиданно к хохоту Скарлет присоединился еще чей-то смех. Это был Прекрасный принц, он стоял бок о бок с принцессой, обнимая ее за талию.

В самом деле принц! Живой и невредимый!.. Значит, кинжал так и не сделал своего дела, не был пущен в ход! Аззи в смятении отступил. Оба героя живы. Каким-то непостижимым образом любовь победила предопределенное Аззи проклятие.

Глядя на двух прекрасных влюбленных, вся аудитория — и ангелы, и демоны — была искренне взволнована, многие украдкой утирали слезы.

— Этого я не хотел! — вскричал Аззи. — Я имел в виду совсем другое!

И тем не менее в результате постановки получилась обычная сказка со счастливым концом о силе любви и возможности искупления грехов. Сказка понравилась всем, а самое главное, она гарантировала, что следующее тысячелетие судьбы человеческих душ будет решать Добро, а не Зло.

Часть VII. Вечеря. Сова Гермеса

Глава 53

Тук-тук-тук! Тонкие пальцы Илит постучали в дверь, которая вела в алхимическую лабораторию Аззи.

— Аззи! Я знаю, что ты здесь.

Ответа не последовало. Стоявший рядом с Илит Бабриэль сказал:

— Думаю, надо попробовать еще раз.

Илит снова постучала.

— Аззи! Не валяй дурака! Впусти меня! Здесь только я и Бабриэль. Мы знаем, что ты очень расстроен. Мы твои друзья и хотим быть рядом с тобой.

Изнутри послышался скрежет. Служивший засовом стальной стержень отодвинулся, и толстая деревянная дверь алхимической лаборатории приоткрылась на несколько дюймов. В образовавшуюся щель высунулось длинноносое лицо Фрике.

— Фрике, хозяин здесь? — спросила Илит.

— Да, мисс. Он в лаборатории. Но я бы не советовал вам входить туда сейчас. Он в очень скверном настроении и в данный момент его поведение трудно предсказуемо: он может выкинуть такое, что кому-нибудь не поздоровится.

— Чепуха! — воскликнул Бабриэль. — Впусти меня, я поговорю с ним!

Ангел оттолкнул Фрике и протиснулся в приоткрытую дверь. Аззи сидел на маленьком троне, сооруженном в углу лаборатории. Он был в пурпурном плаще, а на один глаз натянул оранжевый шотландский берет. Смотреть на Аззи было страшно. Его глаза налились кровью. На полу валялись пивные кружки и бутылки из под ихора. Еще больше полных бутылок стояло на ближайших полках так, что до них можно было дотянуться рукой, не вставая с трона.

— Аззи, сейчас же прекратите это безобразие! — сказал Бабриэль. — Вы поставили очень хорошее представление, и не ваша вина, что вы проиграли. Запомните, главное — не победа, а участие в честной борьбе!

— Все ты врешь, — пробормотал Аззи. — Главное — победа, а честно или нечестно ты выиграл, это ерунда.

Бабриэль пожал плечами:

— Пусть будет так… Конечно, разные миры — разные правила, разные нормы нравственности. Но, старина, в любом случае вам надо бросить пить! Разрешите, я помогу вам.

Бабриэль протянул руку Аззи. Тот схватил ее и хотел было царапнуть когтями, однако ангел ловко увернулся и помог-таки демону встать.

— Подумайте, старина, — продолжал Бабриэль, — в конце концов, какая разница, кто выиграл, а кто проиграл?

Аззи изумленно уставился на него:

— Что-то я тебя не пойму, ты это всерьез?

— Конечно, всерьез. Я хотел сказать, что все мы, и создания Света, и создания Тьмы, должны видеть перспективу. Все мы служим жизни, смерти, разуму и другим высоким идеалам.

— Я не должен был проиграть, — твердил свое Аззи. — Но я же не получил никакой поддержки от сил Тьмы, вот в чем беда. Даже от тебя, моего противника, было больше пользы, чем от моей команды. С силами Зла всегда так: они действуют вразброд, даже между собой не могут договориться.

— Не принимай близко к сердцу, — сказал Бабриэль. — Пойдем с нами. Мы собираемся на торжественный банкет, там будут вручать награды. Обещаю, отлично проведем время!

— А, конечно, — сказал Аззи, — эти проклятые награды… Ладно, приду. Но вы меня не ждите. Мне сначала нужно кое-что доделать. Как успехи с этим готическим… как вы его там называете?

— Как раз заканчиваем строительство колокольни. — Бабриэль уже повернулся, чтобы уйти, но в последний момент сказал Илит: — Знаете, обязательно следует как-то вознаградить Прекрасного принца. Он великолепно сыграл свою роль.

— Отличная мысль, — согласилась Илит.

Аззи оскалил клыки, а когда ангел и ведьма скрылись, позвал Фрике.

— Ты хоть раз в жизни слышал что-нибудь подобное? — спросил он слугу.

— Подобное чему, хозяин?

— Подобное тому, что говорили эти толсторожие, так называемые мои друзья. Ты слышал, о чем они, уходя, болтали? Они хотят наградить Прекрасного принца за хорошее исполнение роли!

— Да, хозяин, — согласился Фрике. — Очень смешно, ха-ха.

— И я так подумал, — сказал Аззи. — Ладно, мы тоже выразим признательность этому великому актеру за то, что он разрушил мой план. Мы отнимем у него жизнь, ту самую, которую я ему подарил. Жаль, что я не могу убить его своими собственными руками! Существуют правила. Идиотские правила, конечно, но от них никуда не денешься. Без причин демону нельзя жестоко обращаться с человеческим существом.

— Ох, плохо, хозяин, — посочувствовал Фрике.

— Вот именно. Хотя, надеюсь, нам удастся обойти это правило.

— Ах, хозяин, и как же мы это сделаем?

— Что скажешь, Фрике, если из раболепного слуги ты превратишься в отважного воина-мстителя?

— Звучит неплохо, но опять же, как мы это сделаем, хозяин?

— У нас осталось достаточно запасных частей человеческих тел, а я — непревзойденный мастер в искусстве конструирования человека. Пойдем. Ложись на ту мраморную лавку.

— Хозяин, я не уверен, что мне очень нравится твоя затея.

— Заткнись и не спорь со мной. Запомни: для меня изменить твой поганый характер не труднее, чем переделать твое уродливое тело.

— Да, хозяин, конечно, — и Фрике лег на лавку.

Аззи отыскал скальпель и заточил его о подошву своего сапога.

— Больно будет? — поинтересовался Фрике.

— Естественно, будет больно, — заверил его Аззи. — Анестезию пока еще не изобрели.

— Что ты сказал еще не изобрели, хозяин? Ана… чего?

— Неважно. Закуси посильней губу. Сейчас я буду резать.

Глава 54

Облокотившись на подоконник, Прекрасный принц лениво посматривал из высокого окна волшебного замка. Принц был в отменном настроении и очень доволен жизнью. Таким человека делает — по крайней мере на время — любовь, а принц переживал ее первые порывы. Пожалуй, только непрестанное исчезновение частей и кусков волшебного замка немного портило ему настроение.

Принц снова перевел взгляд на конюшню. Ну вот, стоило отвернуться всего лишь на минуту, и половины конюшни уже как не бывало. Эх, вскоре придется куда-то переезжать. Судя по тому, как быстро исчезала сила защитных заклинаний, этот замок долго не простоит.

— Дорогой! Спустись к нам, пожалуйста! Наши гости хотят тебя видеть!

Голос Скарлет летел вверх по лестнице к спальне, где, как она полагала, Прекрасный принц приводит в порядок свою тунику. Сегодня принц особенно тщательно выбирал одежду. Он знал, что для Скарлет этот вечер значит очень много, поскольку она пригласила Золушку и других сказочных друзей. Что касается его самого, то герой еще не решил, нравятся ли ему все эти придуманные фольклорные создания, хотя вроде бы ничего плохого в них не было.

Принца заинтересовали изменения, происходящие с волшебным замком. Из окна был виден участок дороги, проходивший под стеной замка. Вдруг прямо на глазах принца часть стены испарилась. Потом с одной из башен исчезла каменная горгулья.

Снизу вновь донесся зов Скарлет:

— Принц! Где ты?

В голосе принцессы чувствовались капризные нотки… Принцу вдруг пришло в голову, что он толком не знает свою возлюбленную. Почему-то он всегда считал, что обещанное ему в сказке вечное блаженство придет и установится само собой, без всяких усилий с его стороны.

Последний раз посмотревшись в высокое зеркало, принц спустился по лестнице.

В большом танцевальном зале оркестранты в черных галстуках и белых париках пиликали что-то полифоническое. Под большими хрустальными канделябрами расположились гости — потягивали шампанское и пощипывали канапе. Скарлет была среди гостей. Она стояла рука об руку с Золушкой, которая стала ее лучшей подругой. Именно Золушка посоветовала устроить прием в честь пробуждения Скарлет, который одновременно должен был стать и празднеством по случаю ее обручения с Прекрасным принцем.

Среди гостей Прекрасный принц узнал двух известных ирландцев — Кухулина и Финна Маккула. Осмотревшись, он заметил и других знаменитостей из Франции, Германии, из восточных стран — Роланда, Зигфрида, Аладдина. Гости тоже заметили принца и встретили его аплодисментами. Послышались возгласы: «Отличная работа, старина!» Такие слова особенно приятно слышать после того, как ты разбудил Дремлющую принцессу. Гости хором спели гимн «Наш неунывающий, добрый герой». Да, подумал принц, трудно представить себе, что могут быть более счастливые моменты в жизни. Триумф сладок, даже если твое поместье быстро испаряется, а суженая оказалась довольно занудливой.

Тем большее беспокойство почувствовал принц, когда услышал оглушительный стук в дверь. Стук отозвался во всех закоулках замка. Все гости встали и с недоумением повернулись к двери. «Черт побери, — подумал принц. — Хорошие известия обычно приходят не с таким грохотом».

— Кто там? — спросил он.

— Тот, кто покорно молит о милости, — донесся приглушенный голос.

Принц уже собрался было отказать просителю, но вспомнил, что в день своего триумфа он обязан достойно встретить все превратности судьбы. Сказочные герои, собирающиеся жениться на дремлющих принцессах, не прогоняют гостей от ворот волшебного замка, как бы плохи ни были их предчувствия.

— Что ж, — сказал принц, — для большой милости у меня нет решительно ни минуты, но если речь идет о мелочи…

Принц распахнул дверь. Вошел высокий мрачный воин в бронзовом шлеме, надвинутом на глаза. Воин показался принцу знакомым. Где он мог его видеть?..

— Кто вы?

Воин откинул шлем, и принц сразу узнал его. Конечно, это бородатое лицо с полубезумными глазами принадлежало Фрике!

— Фрике! — воскликнул принц. — Это ты! Но ты как-то изменился… дай сообразить… Ну конечно! Ты же всегда был маленьким и горбатым; теперь ты высок и мускулист, а на горб даже намека нет.

— Ты наблюдателен, — отозвался Фрике, кровожадно улыбаясь.

— Чему я обязан удовольствием видеть тебя?

— Насчет чему или кому обязан, — ответил Фрике, — так меня послал мой хозяин Аззи.

— Надеюсь, у него все в порядке?

— О, просто великолепно. Он послал меня достать здесь то, что я положу вот сюда.

Фрике раскрыл кожаный мешок, который держал в руках. Из мешка донесся резкий запах.

— Уксус! — воскликнул принц.

— Верно, — похвалил принца Фрике.

— А зачем в этот волшебный замок ты принес мешок с уксусом?

— Уксус нужен мне для того, чтобы то, что я положу в мешок, не испортилось в дороге.

Принцу не очень нравилось неожиданное направление беседы, тем не менее он решил уточнить:

— Что же ты должен вынести отсюда в уксусе, Фрике?

— Твою голову.

— Мою голову?! — вскричал Прекрасный принц. — Но зачем дяде Аззи понадобилась моя голова?

— Он недоволен тем, что принцесса Скарлет не убила тебя, хотя по всем признакам должна была это сделать. Поэтому Аззи проиграл великое состязание между Светом и Тьмой, которое разыгрывается накануне каждого тысячелетия. Хозяин пришел к выводу, что ты — ненадежный человек и лицемер, и требует твою голову.

— Но, Фрике, это же не моя вина! Даже если бы я и был в чем-то виноват, разве можно выражать недовольство тем, что я пытался спасти свою жизнь?

— Нелогично, готов признать, — кивнул Фрике. — Однако что поделаешь? Аззи демон, к тому же плохой, очень плохой демон. Он требует твою голову, и я обязан принести ее. Мне неприятно сообщать тебе такое известие в день твоей свадьбы. Но у меня нет ни времени, ни выбора. Попрощайся с принцессой. Надо надеяться, ты уже насладился ее благосклонностью, потому что скоро я сниму твою голову с плеч и тебе уже ничем не придется наслаждаться.

— Так, значит, ты все это говоришь серьезно?

— Серьезней некуда. Прости, парнишка, но в сказочных странах все идет своим чередом. Ты готов?

— Подожди!

— Нет, я ждать не буду!

— У меня нет меча!

— Нет меча? — удивился Фрике и опустил свое оружие. — У тебя должен быть меч! Где он?

— Мне надо его найти.

— Меч должен быть с тобой всегда и везде.

— Дай хоть пять минут, сегодня моя свадьба!

— Ладно, иди за мечом, только быстро!

— Фрике, ты был мне почти отцом. Как же ты мог пойти на такое?

— Видишь ли, — объяснил Фрике, — я исполняю обычную роль увечного слуги, который немного тебе симпатизирует, хотя его тяга ко злу непреодолима. Никаких личных антипатий к тебе я не питаю, но мы обязаны решить спор мечами.

— Пропади ты пропадом вместе со своим Аззи!.. Ладно, подожди здесь. Я скоро вернусь с мечом.

— Жду, — сказал Фрике и направился прямо к буфету.

Прекрасный принц отсутствовал уже почти полчаса. Скарлет забеспокоилась, пошла на поиски и обнаружила принца в оставшейся половине конюшни. Принц только-только кончил седлать своего быстрейшего козла.

— Что ты задумал? — удивилась Скарлет.

— Не знаю, как тебе объяснить, — ответил принц, — но у меня такое ощущение, что мне нужно поскорей убираться отсюда.

— Трус! — сказала Скарлет.

— Сука! — парировал принц.

— Наша новая жизнь вдвоем только началась!

— О какой жизни ты говоришь, если я буду мертвее мертвого?

— Ты же можешь победить его!

— Не думаю, — сказал принц. — Честно говоря, мне такое постыдное бегство тоже не нравится. Я бы не против посоветоваться с каким-нибудь мудрецом.

Тут же последовала вспышка света и раздался голос:

— Я уж думал, ты никогда не попросишь.

Это был Гермес Трисмегистус.

Глава 55

Полубог еще никогда не был так прекрасен. На мощном мраморном торсе Гермеса искусно уложенный темный плащ смотрелся просто изумительно. Каждый гиацинтовый волосок был на своем месте. Чуть заметное влияние востока в разрезе глаз придавало лицу полубога такую красоту и такую мудрость, которые невозможно описать словами, а невидящие глаза, в коих, как и во всех античных скульптурных изображениях, отсутствовали зрачки, казались воротами в кладезь сверхъестественных познаний. Даже сандалии Гермеса излучали мудрость.

— О великий Гермес! — воскликнул Прекрасный Принц. — Аззи поступает нечестно. Он послал Фрике за моей головой — и лишь потому, что принцесса Скарлет не убила меня, как должна была сделать по его плану.

— Это и в самом деле нечестно, — согласился Гермес, — но кто сказал, что демоны честны?

— Что говорят божественные законы? Имеет ли он право посылать слугу за моей головой?

— Посмотрим, — ответил Гермес.

Из складок своего плаща он извлек толстый свиток и подбросил его вверх. Свиток медленно поднимался, одновременно раскручиваясь до земли бесконечной пергаментной лентой. Гермес щелкнул пальцами. Откуда ни возьмись появилась маленькая пятнистая сова.

— Найди раздел, в котором излагаются правила поведения и сферы полномочий помощников демонов, — распорядился Гермес.

Сова взлетела и заскользила вдоль бесконечно длинной ленты пергамента. Наконец она обнаружила нужный раздел, взяла его в клюв и отдала Гермесу.

— Вот он, — сказала сова.

Гермес внимательно прочел письмена и с сожалением покачал головой:

— Этого я и боялся. Демон имеет право через своего слугу делать с тобой все, что ему заблагорассудится, ибо он создал тебя. Точнее, собрал тебя из разных частей; в данном случае это одно и то же.

— Но почему он может распоряжаться моей жизнью?

— Таковы правила игры, связанные с созданием человеческого существа. Впрочем, ты не беспомощен.

— Что же я могу сделать?

— Убить Фрике.

— Вы думаете, у меня хватит на это сил и ловкости? Мне кажется, он очень опасный соперник.

— Да, но ты же герой. Если бы у тебя был хороший меч, то, возможно…

— У меня был Экскалибур, но пришлось с ним расстаться — негодяй жаждал моей смерти.

— Ты должен вернуть его. Для победы над помощником демона, силы которого удесятерены сверхъестественным путем, просто необходим настоящий волшебный меч.

— Наверное, мне следует признаться — я очень боюсь, — сказал принц.

— Это потому, что в тебе бьется сердце труса. Впрочем, об этом можешь не беспокоиться. Любой бы на твоем месте испугался.

— Любой?

— Слишком храбрые исчезают так быстро, что о них не остается никаких письменных свидетельств… Запомни, принц, не нужно стыдиться трусости. Трусость подобна кори: почти каждый должен переболеть ею по меньшей мере раз в жизни. Не обращай внимания на свой страх — он обязательно исчезнет, и ты будешь делать свое дело уже безбоязненно. Твой долг очевиден. Иди, принц, и найди свой меч. Прикажи своему трусливому сердцу не трепетать от страха, победи этого мошенника Фрике, а после ты сможешь сказать, что честно завоевал принцессу Скарлет, завоевал навсегда!.. Между прочим, она очень мила.

— Да, — согласился принц, — я тоже это заметил. Правда, мне кажется, она капризна.

— Хорошенькие женщины всегда капризны, — сказал Гермес. — Пойдем поищем меч.

Глава 56

Чтобы найти Экскалибур, Гермесу и Прекрасному принцу не потребовалось много времени. Сначала они отправились в Бюро потерянных мечей. В центре регистрации этого бюро, располагавшегося на планете Оаксис IV, хранились отпечатки ответной вибрации всех когда-либо выкованных на Земле или в небесах мечей. Гермес быстро нашел специфические вибрации Экскалибура и вместе с Прекрасным принцем пошел по следу, который снова привел их на Землю.

На Земле принц оказался в какой-то таверне. Повинуясь указаниям Гермеса, он отправился на кухню и там увидел зазубренный, затупленный и донельзя грязный, но безусловно благородного происхождения меч. Хотя этим мечом местный поваренок обезглавливал только редиску и репу, потрошил капусту и снимал шкурку с моркови, а также выполнял другие хозяйственные работы, приличествующие лишь кухонному ножу, меч сразу же узнал Прекрасного принца, стоило тому появиться на пороге.

— Хозяин, это я! — ослабевшим голосом промолвил он. — Твой всеми покинутый меч!

— Что с тобой случилось? — спросил принц. — Тебе действительно приходится резать овощи?

— Это не моя вина, — ответил меч. — Разве я могу не выполнять работу, если человек заставляет меня? Хозяин, возьми меня с собой, я буду честно служить тебе.

— Тогда пойдем, — сказал принц.

Меч прыгнул и оказался в его руке. Кто-то из прислуги хотел затеять скандал, но одного взгляда — что там взгляда, одной сотой доли взгляда — на поблескивавшие в руке Прекрасного принца три фута стали было достаточно, чтобы остановить скандалиста. Из таверны принц вышел с мечом в руке. При магическом посредничестве Гермеса он скоро возвратился в волшебный замок.

Увидев принца, Фрике отложил недоеденный крекер с толстым слоем паштета из куриной печени — такие крекеры помогали ему скоротать время в ожидании возвращения принца, — рукавом вытер губы и сказал:

— Ты готов?

— Да, готов!

Лязгнули мечи — и поединок начался.

Глава 57

Под мощным ударом меча Фрике Экскалибур зазвенел, согнулся, как тростинка, потом распрямился и с силой ударил по бронзовому шлему Фрике, заставив того отступить. Фрике сделал два-три шага назад, восстановил равновесие и снова бросился вперед. Его меч наносил и отражал удары, мелькая с такой быстротой, что за ним невозможно было уследить. Неустрашимый Экскалибур отвечал на атаки столь же энергично и искусно.

Гости, собравшиеся на лестнице и на внутреннем балкончике, следили за поединком, затаив дыхание и время от времени вскрикивая.

Фрике улыбался, потому что знал главный порок Экскалибура. Этот меч был безумным оружием демонов; услышав пароль, он немедленно выполнял все приказания своих адских хозяев. Фрике тоже был известен пароль. Дождавшись, когда мечи снова скрестились, он крикнул:

— О могучий Экскалибур, иди к своему хозяину! Иди ко мне!

— Как бы не так! — прорычал Экскалибур, отсекая Фрике правую руку.

— Я распоряжаюсь тобой! — закричал Фрике, в азарте битвы не ощущая боли. Здоровой — точнее, оставшейся — рукой он раскручивал над головой зловещий боевой топор.

— Но ты произнес пароль не на древнем руническом языке, — возразил Экскалибур и, подчиняясь ловкому выпаду принца, отсек Фрике вторую руку.

— Избавь меня от гнусных словесных уверток! — крикнул Фрике, атакуя противника обеими ногами, вооруженными кривыми кинжалами бешеного нрава. — Именем Первородного Зла приказываю тебе: оставь пустую болтовню и сейчас же приди ко мне!

— Что ж, — сказал Экскалибур, — если таково твое желание, то так тому и быть.

С этими словами большой сверкающий меч выскользнул из руки Прекрасного принца, описал в воздухе изящную дугу, уперся острием в грудь Фрике, проколол доспехи и пронзил тело несчастного насквозь.

— Увы, я умираю, — только и промолвил Фрике.

Принц повернулся к принцессе Скарлет. Его глаза блестели. Теперь он был готов покончить со всеми недоговоренностями.

— Поцелуй меня в последний раз! — воскликнул принц. — А потом, если ты еще этого хочешь, убей меня, пронзи мое сердце кинжалом, ибо нет смерти более прекрасной, чем смерть от руки любимой в тот миг, который в иной ситуации мог бы стать мигом высшего блаженства.

— Я поцелую тебя, я отвечу поцелуем на твой поцелуй, а потом заплачу поцелуями за все твои поцелуи! — воскликнула в ответ Скарлет. — Не говори о смерти. Это было и прошло. Теперь мы вечно будем счастливы!

Так и случилось.

Глава 58

Мундренч был совсем молодым духом и еще не достиг половой зрелости. Хотя все обращались к нему как к существу мужского пола, по сути, он был пока бесполым. Пожилой же дух Агриппа за многие годы беспокойной жизни изрядно поизносился. Однако ему нравилось иметь дело со свежими молодыми духами. Впрочем, вполне возможно, что Агриппа пригласил Мундренча просто немного поразвлечься. Рядом с наивными молодыми духами Агриппа особенно ощущал свое превосходство.

Агриппа и Мундренч прибыли к северному входу в преддверие ада как раз к началу торжественного банкета, посвященного чествованию победителей Турнира по случаю тысячелетнего юбилея. Вдвоем они поднялись по облачным лестницам, которые вели к зданию, где должен был состояться банкет.

По облакам ходить тяжело даже духам и демонам. Не прошло и минуты, как Мундренч захныкал:

— Мне надоело идти, я устал. Давай полетим!

— Здесь летать не полагается, — сказал Агриппа.

— Но мы же всегда летаем! Помнишь, ты учил меня играм в полете?

— Прошу тебя, об этом здесь ни слова. Сказано: мы сегодня идем пешком в честь предка наших жертв, Адама.

— Адам-шмадам… — ворчал Мундренч. — А я не хочу, чтобы мой новый костюмчик провонял потом!

— Сейчас же перестань хныкать, — сурово отрезал Агриппа.

Перед ними предстал огромный облачный зал, простиравшийся во все стороны до бесконечности. Коринфские колонны придавали залу вид античного сооружения.

Агриппа и Мундренч подошли ко входу. Демон в напудренном парике и бежевых шелковых чулках внимательно проверил пригласительный билет Агриппы и даже посмотрел на свет, чтобы убедиться в наличии водяных знаков. Банкет в честь победителей Турнира был таким важным событием, что многие сверхъестественные существа пытались проникнуть туда обманным путем или с помощью фальшивых пригласительных билетов. К счастью для Агриппы, тесные связи с членами Верховного совета демонов (для них он часто устраивал литературные вечера и просто вечеринки) обеспечили ему и его другу места на банкете.

Агриппа прожил не одну сотню лет, и его толстая кожа покрылась глубокими морщинами, как у старого ротвейлера.

Демон в парике, убедившись в подлинности пригласительного билета, впустил Агриппу и Мундренча в банкетный зал. В зале они направились прямо к столу. Стол был такой длинный, что казалось, ему нет конца. Агриппе и Мундренчу повезло — их места, которые они нашли по именным табличкам в форме воткнутых в грейпфруты флажков, находились почти в середине стола.

За столом старших демонов уже произносили речи. Соседом Агриппы был нубийский ангел с сиянием из слоновой кости.

Еще не освоившийся Мундренч огляделся. Его внимание привлекло угощение, которое как раз начали разносить официанты.

— А поесть сейчас можно? — громким шепотом спросил он у Агриппы.

— Можно, только за столом веди себя не по-свински!

Мундренч огрызнулся и с проплывавшего мимо подноса ловко ухватил ножку индейки. За индейкой последовал бокал мескалевого ихора. На дне бокала лежал зародыш дракона — знак того, что напиток настоящий, а не какой-то суррогат. Мундренч жевал, пил и глазел по сторонам. Он обратил внимание на сидевшее напротив высокое создание со светлыми волосами и большими голубыми глазами.

— Тысяча чертей, мне кажется, вот эта штучка очень сексуальна.

— О ней забудь, — отрезал Агриппа. — Это ангел, а ангелы не для тебя.

Факт остается фактом: демонов всегда влекло к ангелам, что, говорят, даже льстило самолюбию последних. Праздничный банкет предоставлял демонам и ангелам редкую возможность без помех пообщаться друг с другом.

Официанты сновали с подносами, уставленными напитками и закуской. Многие из них были в маскарадных национальных костюмах, очень популярных в те годы на небесах. Костюмам соответствовали и закуски, которые предлагались гостям. Итальянские ангелы разносили крошечную пиццу, вьетнамские — суп фо и зажаренные овощи в яйце, а арабские духи несли большие серебряные подносы, на которых громоздились кучи кебабов. Разумеется, все блюда были великолепны, но Мундренча больше интересовали крепкие напитки.

— Подай ихор, — сказал он высокому тощему духу, сидевшему наискосок от него.

Что касается крепких напитков, то Агриппа тоже взял неплохой старт. Мундренч раздумывал, не стоит ли ему присоединиться к обособившейся группе дьяволов, которые пили ихор из башмаков друг друга и при этом безудержно хохотали. С другой стороны стола толстый демон в клоунском наряде резал большой пирог; из пирога выпорхнули две дюжины черных дроздов и полетели над головами гостей.

— Ну как, нравится? — спросил Агриппа младшего товарища.

— Здесь неплохо, — ответил Мундренч. — А кто это там размахивает руками?

— Это Асмодей, — объяснил Агриппа. — Он — самый главный в этой секции.

— А темноволосая леди рядом с ним?

— Геката, королева ночи. Если они посмотрят на тебя, улыбнись и подними бокал, но не произноси ни слова. Это очень важные персоны.

— Не учи. Сам знаю, как себя вести. Что делает Асмодей? Кажется, он что-то читает? Никогда бы не подумал, что лорды-демоны умеют читать.

— Ну, насмешил. Если бы он тебя услышал, ты бы узнал, что он умеет не только читать, но и шутить! — Агриппа присмотрелся. — Думаю, он просматривает тезисы своей речи.

— Какой речи? — не понял Мундренч. — О речах ты ничего не говорил.

— Я думал, ты сам догадаешься, что это за банкет.

— Банкет — это большая-пребольшая пьянка. Разве не так?

— Так-то так, но наш банкет — нечто намного большее, — объяснил Агриппа. — Здесь объявят победителя Турнира в честь нового тысячелетия, который и будет определять теперь судьбы людей.

— А судьбы людей — это так важно? — опять не понял Мундренч.

— Для нас — нет, но для людей их судьба очень важна, — ответил Агриппа.

Мимо Мундренча, благоухая мускусом рептилий, прошествовал Безымянный Ужас под руку с натурщицей пикмановской разновидности. Спутница обратилась к нему с вопросом:

— Вы слышали, что случилось с проектом сил Добра?

Судя по тому, как прорычал Безымянный Ужас, стало понятно, что ему об этом ничего не известно.

— Все их проклятое сооружение рухнуло! Получилась великолепная куча из кирпичей и хваленого цветного стекла. Жалко, горгульи тоже развалились.

— Как это произошло? — проворчал Безымянный Ужас.

— Что-то там было не так с контрфорсами и пролетами. Не знаю, я не очень хорошо разбираюсь в механике. Кажется, силы Добра тоже. Ха! Ха!

— Я бы еще выпил, — сказал Мундренч. — Ты обещал, что будет очень весело.

— Вот официант с ихором, — заметил Агриппа. — Только, пожалуйста, не наделай глупостей.

— Буду пить столько, сколько захочу! — упрямо заявил Мундренч, ловко хватая графин с ихором. — Наверное, я выпью очень много. Много пить — это совсем не глупость.

У входа в банкетный зал возникло какое-то замешательство. Нарушителем спокойствия был некий демон с лисьей мордой. Пробираясь по залу, он выписывал немыслимые зигзаги, сталкивался с официантами, сбивал блюда со стола.

Со всех сторон доносились возмущенные восклицания:

— Какое нахальство!

— А это не?..

— Разве?..

— Похоже на Аззи.

— Не тот ли это демон, что участвовал в Турнире?

— Хотел бы я знать, что же произошло.

— Эй, Аззи, что с тобой?

— Я слышал, ему удалось сделать что-то грандиозное.

— А я думал, он еще в преисподней.

— Похоже, он пьян в стельку.

— Эй, парень, поосторожней!

— Что ты хочешь от пьяного демона?

— Кстати, а что он собирался сделать со стеклянной горой?

— Аззи, задай им жару!

— Точно! Жару, огня — и серы не забудь добавить!

Мундренч становился все более неуправляемым. Агриппе он уже совсем не нравился.

А тем временем банкет близился к своему апогею. Демоны в черных смокингах подали на серебряных подносах новые блюда, в том числе очень своеобразные, например жареных детенышей химер. Если блюдо было уж совсем непонятным, то к нему прикрепляли табличку, объясняющую, что это такое и как с ним обращаться, а некоторые даже говорили сами. Например, тушеная репа объявляла: «Здравствуйте! У меня отменный вкус!»

Все гости болтали, и в зале стоял оглушительный шум. Чтобы перекинуться парой слов с существом, сидевшим через два места, приходилось прибегать к помощи телефонной трубки из морской раковины. Такие трубки были вмонтированы в каждое кресло. На необычном экране, протянувшемся над всем банкетным столом, демонстрировали портреты великих созданий сил Добра и сил Зла прошлого, а также живые картины, в которых рассказывалось об их рекордных достижениях в ужасных делах и добродетельных поступках. Разодетый в белые меха мажордом объявлял родословную и главные заслуги каждого вновь прибывшего гостя.

На гребне надвигающейся волны всеобщего хаоса Аззи упрямо проталкивался к одному ему известной цели.

Потом поднялся толстый Асмодей. Его белая кожа отливала зеленым, а длинная нижняя губа выдавалась так далеко вперед, что там вполне могло разместиться блюдце средних размеров. На Асмодее было пальто бутылочно-зеленого цвета, а когда он поворачивался спиной, из-под пальто высовывался скрученный колечком поросячий хвостик.

— Приветствую вас, друзья, — начал Асмодей. — Думаю, все вы знаете, по какому поводу мы собрались сегодня, не так ли?

— Чтобы напиться! — крикнул сидевший сбоку от Асмодея безобразный дух.

— Да, конечно, — согласился Асмодей. — Но на этот раз мы пьем не без причины. Сегодня мы отмечаем канун нового тысячелетия и объявляем победителя Турнира. Понимаю ваше нетерпение и желание узнать, кто же взял верх на этот раз, но вам придется немного подождать. Сначала мы хотим представить некоторых почетных гостей.

Тем временем Аззи пробирался к оратору все ближе и ближе. Асмодей называл имена духов, те, ухмыляясь и почесываясь, вставали и поклонами отвечали на восторженные аплодисменты собравшихся. Асмодей представил Красную Смерть — высокое создание с косой на плече, с головы до пят закутанное в кроваво-красный плащ.

— А это что за парочка? — спросил Мундренч. — Большой светловолосый ангел и черненькая ведьма?

— Ангела зовут Бабриэль, — ответил ему Агриппа, — а ведьму — Илит. Она — старая подруга Аззи, одного из самых интересных и самых энергичных наших демонов. Кстати, кажется, он только что прошел мимо нас.

— Я слышал о нем, — кивнул Мундренч. — Он готовил что-то особенное к празднику нового тысячелетия, да?

— Поговаривали… А вот и он, там, впереди. Кажется, он взял хороший старт и уже обошел всех нас. Не пойму, что он задумал?

К ужасу гостей, Аззи, выдыхая дым и высекая при каждом движении искры, вскарабкался на стол, покачнулся, но удержался на ногах. Несколько раз он пытался что-то сказать — безуспешно. В конце концов молодой демон вырвал графин из когтей какого-то гостя и залпом осушил его.

— Идиоты! Свиньи! Ублюдки! — заорал Аззи. — Вы, бесчувственные пни! Я вам говорю, мои так называемые братья по силам Тьмы!.. Вы выбрали меня, и вы же своим равнодушием подло меня предали. Ребята, девочки и мальчики, мы могли бы выиграть! Мой сценарий был беспрецедентен, изумителен, он должен был сработать!

Аззи закашлялся. Кто-то передал ему еще один графин. Демон отпил несколько глотков. Весь банкетный зал затих.

— Но мне хоть чем-то вы помогли? — продолжал Аззи. — Черта с два! Ни на грош! Эти кретины из отдела снабжения относились ко мне так, как будто я все делал только ради собственного удовольствия, а не для того, чтобы возвеличить силы Тьмы. А, пропади все пропадом! Мне больше помог Бабриэль, этот тупорылый наблюдатель от сил Света, чем любой из вас. И вы называете себя силами Зла! Все вы тут сидящие — живое доказательство бессилия Зла! Но вы довольны, вы празднуете и ждете, когда же объявят победителя… Уверяю вас, друзья мои, в наши дни Зло поглупело и теперь способно внушить только скуку. Силы Тьмы потеряли способность управлять судьбой человечества.

Аззи обвел взглядом банкетный зал. Все молчали, ожидая продолжения речи. Молодой демон неуверенно прошелся по столу, отпил еще глоток, покачнулся, но удачно восстановил равновесие.

— В общем, катитесь вы ко всем чертям! Я ухожу. Найду тихий уголок, где можно будет отдохнуть и все спокойно обдумать. Состязания меня измотали. Но хочу вас предупредить — я не выдохся, сил у меня еще на многое хватит. У меня, господа, в запасе есть еще несколько фокусов. Наберитесь терпения, и вы увидите, что я приготовил специально к вашему празднику!

Аззи выкрикнул двойное перемещающее заклинание и с ужасным грохотом исчез. Демоны и ангелы обменивались беспокойными взглядами.

— Не пойму, что он хотел сказать? — бормотали многие про себя.

Ответа пришлось ждать недолго. Не успели гости додуматься до чего-то определенного, как внезапно снаружи на них обрушился смерч. Смерч ревел, рвал и ломал все подряд в банкетном зале. Одновременно хлынул ужасающий ливень. Ветер вырвал из рук старших демонов и ангелов листки с тщательно подготовленными речами и унес их в небо. Затем сверху посыпались лягушки — тысячи, миллионы лягушек! Стены зала начали кровоточить, а в воздухе появились зловещие световые круги. Весь этот хаос сопровождался чуть слышным издевательским смехом демона — это смеялся Аззи, насылая на банкетный зал одно за другим напасти, страшные знамения и ужасы.

Да, на десерт Аззи подал такое блюдо, которое запомнилось гостям надолго.

Глава 59

Бриджит играла со своим кукольным домиком и вдруг услышала какой-то шум. Она медленно поворачивалась, и с ее губ уже был готов сорваться вопрос, однако вместо вопроса она издала возглас удивления, потому что увидела высокого, рыжего, смущенно улыбающегося демона.

— Ой, Аззи, это ты! Привет! Как твои дела?

— У меня все хорошо, Бриджит, — ответил Аззи. — Ты тоже выглядишь неплохо. А наверху, я слышу, скрипит перо. Значит, Томас Скривнер стал настоящим летописцем и излагает те события, которые случились с ним в последнее время.

— Да, теперь он только этим и занимается, — подтвердила Бриджит. — Правда, он сказал, что еще не знает, чем все кончится.

— Финал может оказаться для него неожиданным. Я даже думаю, он может удивить всех нас. Хе-хе-хе!

— Дядя Аззи, ты как-то нехорошо смеешься. Зачем ты пришел?

— Я принес тебе подарок, дитя мое.

— О! Дай посмотреть!

— Вот он.

Аззи достал коробку, склеенную из очень редкого сорта картона, и открыл ее. Внутри коробки оказалась маленькая гильотина.

— Какая красивая! — обрадовалась Бриджит. — Наверное, этой игрушкой можно запросто отрубить головы всем моим куклам.

— Конечно, — подтвердил Аззи. — Но, пожалуй, этого делать не стоит. Ведь ты любишь своих кукол и тебе будет их жалко, если все они окажутся обезглавленными.

— Ты прав, — сказала Бриджит и захныкала, представив, какую тяжелую утрату ей пришлось бы пережить. — А как же мне играть с новой гильотиной, если я не могу отрубать головы куклам? — Она посмотрела по сторонам. — Может, взять одного из новорожденных щенков…

— Нет, Бриджит, — возразил Аззи. — Хоть я и воплощение Зла, но не настолько жесток к животным. Для них в аду зарезервировано специальное отделение. Видишь ли, дорогая моя, с такими игрушками нужно обращаться осторожно, а играть с ними можно только всерьез.

— Чем же хороша игрушка, если даже нельзя никому отрубить голову? — насупилась Бриджит.

Пока что все шло точно по плану Аззи, разработанному в соответствии с правилами того сорта Зла, который называют мерзким.

— Перестань хныкать, — сказал Аззи. — Я принесу тебе что-то необыкновенное.

— А что?

— Кое-что такое, чему можно будет отрубить голову!

— Ой, дядя Аззи! — Бриджит подбежала к демону и обняла его. — А когда ты принесешь мне это «кое-что»?

— Скоро, дорогая моя, очень скоро. Пока же будь хорошей девочкой и занимайся своими игрушками. Дядя Аззи тотчас вернется с новым подарком.

Часть VIII. Последняя служба

Глава 60

Прекрасный принц и принцесса Скарлет занимались благоустройством скромного замка, который достался им по рекомендации Золушки. Замок стоял в очень живописной местности на берегу Рейна и был окружен зарослями цветущего шиповника. Прекрасный принц сделал из своего боевого щита сажалку и увлекся разведением ароматических трав. Вокруг очага танцевали духи Добра, а их спальню населяли духи секса.

— Принц! Не зайдешь ли ко мне на минутку? — позвала Скарлет.

Принц выглянул из огорода, где он сажал рассаду экологически чистых овощей.

— Где ты, любимая?

— В спальне.

— Иду.

Принц обнимал, целовал и ласкал принцессу, а из северо-западного угла спальни, из-под самого потолка за ними внимательно наблюдало всевидящее око. Принц и принцесса упали на широкую мягкую постель; добрые духи, праздновавшие блестящую победу в Турнире в честь нового тысячелетия, снисходительно улыбнулись, а всевидящее око смотрело все так же строго. Когда же принц расстегнул на принцессе блузку и снял ее, око мигнуло и закрылось.

Глава 61

В это время в своем аугсбургском поместье Аззи выключил всевидящее око — одна из последних вещей, приобретенных им в адском отделе снабжения. Неожиданно во дворе послышался шум. Аззи выглянул в окно и увидел, что по дорожке ковыляет Безымянный Ужас. Внешне он отдаленно напоминал человека. Один коготь Безымянного Ужаса висел на перевязи, а глаз закрывала черная повязка.

— Привет, Аззи!

— Приветствую тебя, Безымянный Ужас, — отозвался Аззи. — Даю примерно пять секунд на то, чтобы сообщить, что дало тебе право нарушить мое одиночество. Через пять секунд я вышибу тебя отсюда пинком в твою бесформенную задницу.

Глазницы привидения загорелись, а его рот скривился и принял такую форму, которая, вероятно, должна была означать улыбку.

— Ах, Аззи, мой господин! Я так и представлял себе нашу встречу! Я давно хотел увидеть тебя!

— Что за околесицу ты несешь? — спросил Аззи.

— Я — твой самый искренний поклонник и надеюсь сделать в этом мире что-то значительное. Сейчас я только учусь на демона и отбываю срок в обличье Безымянного Ужаса. Но рано или поздно срок кончится, и мне присвоят звание настоящего демона. Очень надеюсь, что тогда я буду похож на тебя!

— Ты смеешься надо мной, — сказал Аззи, язвительно усмехаясь; тем не менее слова Безымянного Ужаса ласкали его слух. — Что хорошего быть похожим на меня — проигравшего неудачника?

— Должно быть, ты еще не знаешь, чем все кончилось, — сказал Безымянный Ужас, немного затвердевая, чтобы улучшить дикцию. — Силы Зла решили наградить тебя специальным призом!

С этими словами Безымянный Ужас вручил Аззи коробочку, в которой лежало стилизованное скульптурное изображение демона. Статуэтка была окрашена в омерзительный оранжевый цвет, и только глаза стилизованного демона светились зеленым огнем.

— И что же значит этот хлам? — поинтересовался Аззи.

— Это специальный приз за лучшее злое деяние накануне нового тысячелетия.

— За какое такое деяние?

Из складок своей бесформенной одежды Безымянный Ужас извлек свиток и прочел:

— В знак признательности за мастерское представление во время банкета в честь присуждения наград победителям Турнира по случаю наступления нового тысячелетия, когда вышеупомянутый Аззи Эльбуб с помощью различных вызванных им мерзостных явлений нарушил программу и сделал невозможным дальнейшее проведение банкета, доказав тем самым, что, даже потерпев поражение в борьбе за главный приз, а именно управление судьбой человечества в предстоящем тысячелетии, он обладает достойной восхищения наглостью и невероятным хладнокровием, каковые и отличают истинного энтузиаста вечного сада сил Зла.

Аззи взял приз и повертел его в руках. Признаться, статуэтка ему нравилась. Конечно, это не главный приз; несмотря на неудачу в строительстве собора, второй раз подряд выиграли силы Добра, правда, на сей раз — за неявкой соперника. И все же на камине статуэтка будет смотреться неплохо.

— Что ж, благодарю тебя, молодой демон, — сказал Аззи. — Я понимаю, это всего лишь что-то вроде утешительного приза, но все равно благодарю. Говоришь, ты мой поклонник, да?

— Совершенно правильно, — подтвердил Безымянный Ужас и пропел такую бессовестную хвалу Аззи, что она привела бы в замешательство и смущение любое другое существо — но только не Аззи. Наш демон никогда не страдал от недостатка самоуверенности и самодовольства, изъяны он замечал только в других и поэтому был искренне польщен.

— Благодарю тебя, Безымянный Ужас. Я принимаю этот приз. Скажи комитету, что я признателен им за присуждение награды. Теперь ступай и твори Зло!

— Я надеялся, что ты именно это и скажешь! — ответил Безымянный Ужас и удалился.

Глава 62

Получить приз от сил Зла было очень приятно, но этим дело не кончилось. Вскоре возле аугсбургского поместья Аззи появилось ослепительное сияние.

— Кого еще черт принес? — проворчал Аззи. Он только что собрался погрузиться в скверное настроение и совсем не хотел, чтобы ему мешали.

Сияние постепенно принимало более определенную форму. Аззи терпеливо ждал. Наконец сияние материализовалось в живого Бабриэля.

— Приветствую вас! — крикнул Бабриэль. Он был все такой же высокий и светловолосый, с той же глупой рожей.

— Ага. Привет и все такое прочее, — отозвался Аззи. — Надо думать, ты прилетел, чтобы посыпать соль на мои раны?

— Ни в коей мере. Вы же знаете, я никогда не злорадствую.

— Верно, — согласился Аззи, — поэтому ты мне еще больше действуешь на нервы.

— Вы большой шутник, — сказал Бабриэль. — Однако позвольте сообщить о цели моего визита.

— Валяй, если тебе так хочется. Мне лично все равно.

— От имени и по поручению Комитета сил Света, — начал читать Бабриэль по свитку, который он извлек из складок своих белых одежд, — настоящим присуждается специальный приз Аззи Эльбубу, демону, но не совсем проклятому, за услуги, оказанные силам Света, которые способствовали их победе в Турнире за право управлять судьбой человечества в грядущем тысячелетии.

С этими словами Бабриэль вытащил из-за пазухи небольшую, тошнотворного желтовато-белого цвета фигурку ангела с блестящими голубыми глазками и крохотными крылышками.

— Что ж, — сказал Аззи, который с удивлением обнаружил, что ему льстит внимание сил Света, — это весьма любезно. Весьма любезно.

Аззи хотел было по привычке добавить что-то неприятное специально для ангела, но почему-то подходящие слова не приходили на ум.

Итак, Аззи получил призы и от сил Света, и от сил Тьмы. Он мог поклясться, что до него никому не удавалось выиграть сразу два таких приза.

Когда Бабриэль улетел, Аззи поставил оба приза на стол. «Довольно привлекательные фигурки», — подумал он. В глубине души демон был польщен, хотя старался убедить себя в обратном. Конечно, он все еще кипел от злости, стоило ему вспомнить, насколько близок был настоящий приз, главный приз в честь нового тысячелетия. Но после драки кулаками не машут. Теперь нужно прежде всего немного отдохнуть и — странно, откуда вдруг пришла в голову такая мысль? — приготовить на ужин что-нибудь домашнее. Потом можно будет усушить своих врагов до подходящих размеров и отправить их Бриджит — пусть девочка поиграет со своей гильотиной.

Мысли Аззи переключились на Илит. Последнее время он уделял ей мало внимания; уж слишком много сил отнимал Турнир. Но теперь все это позади. Может, взять отпуск? Помнится, в Индии было прелестное местечко, где работало уже не одно поколение наемных убийц. Каждый год, перед тем как присоединиться к паломникам, они приносили в жертву тысячи несчастных. Где-то к северу от Ганга, на плоской вершине невысокой горы, наемные убийцы построили для себя настоящий курорт. Аззи был уверен, что сумеет найти его. Было бы просто замечательно отправиться туда вдвоем с Илит… Он вспомнил развлечения, которые были в моде на курорте в его последнее посещение: боулинг с человечьими головами вместо шаров, игра в крокет шеями жирафов, настольный теннис глазными яблоками. Да, надо дать Илит возможность как следует отдохнуть.

Глава 63

Как раз в этот момент в дверь постучали. Это оказался почтальон. Он принес Аззи огромный мешок из конской шкуры высотой не меньше трех футов. Почтальон поставил мешок и ушел, а мешок задергался, и из него послышались жалобные стоны.

— Кто там? — спросил Аззи.

— Это я, хозяин, — донесся приглушенный голос Фрике. — Хозяин, я был бы тебе очень признателен, если бы ты снова собрал меня.

— Соберу, — сказал Аззи. — Но сначала мне нужно кое-что сделать. Ты не видел Илит?

— Из мешка мне вообще ничего не видно, — ответил Фрике. — Пожалуйста, собери меня, очень прошу.

В этот момент наверху послышалось пение.

— Всему свое время, — успокоил слугу Аззи. — Кажется, я слышу ее голос.

Аззи поспешил наверх. Да, конечно, это Илит пела старинную песню ведьм, сложенную еще в те далекие времена, когда египетские пирамиды только закладывались.

— Илит! Где ты?

— Я здесь! — отозвалась Илит.

Аззи быстро прошел в спальню для гостей, откуда доносился голос ведьмы. Илит укладывала вещи в небольшой чемоданчик. Она прямо-таки сияла. Что-то в ней определенно изменилось. Может быть, цвет лица? Да, она определенно побледнела. А ее глаза, прежде черные как смоль и очаровательно зловещие, стали васильково-синими.

— Илит! Что с тобой? — воскликнул Аззи. — Ты заразилась Добром? Я знаю несколько заклинаний и целебных трав, которые очень хорошо помогают…

— Аззи, не беспокойся, со мной все в порядке, — ответила Илит. — То, что ты заметил, всего лишь видимое проявление счастья.

— Что же сделало тебя счастливой?

— Дорогой, не знаю, как тебе объяснить…

— Тогда не объясняй никак, — прервал ее Аззи. — Если ты начинаешь такими словами, то твое известие наверняка будет плохим, а плохих известий у меня и без того хватает.

— А что это за фигурки у тебя в руках? — спросила Илит.

— А, это!.. Призы. Один от сил Света, другой от сил Тьмы. Насколько я понял, и те и другие считают, что я их заслужил.

— Это же прекрасно, Аззи!

— Да, это приятно, — согласился Аззи. — Но послушай меня, Илит. Я понял, что относился к тебе недостаточно внимательно. Надеюсь, ты понимаешь, как это бывает, если серьезно воспринимаешь службу силам Зла. Всегда занят по горло. Я слишком долго не уделял тебе внимания. Теперь хочу загладить свою вину и пригласить тебя в один великолепный, очень уютный отель в Индии. Сейчас там прекрасная погода. Мы будем заниматься спортом, развлекаться и вообще изумительно проведем время. Что скажешь?

— Ах, Аззи, — тихо, со вздохом ответила Илит, — если бы ты знал, как я хотела услышать от тебя такие слова!

— Что ж, вот и услышала. Хорошо, что ты собрала вещи. Мы можем отправиться сейчас же.

— Дорогой, мне ужасно неприятно говорить тебе об этом, но я люблю другого.

— Ой! — сказал Аззи, сел, потом снова встал. — Ладно, кто бы ни был этот другой, пусть он летит с нами. Ведь Злу свойственно делиться, даже когда ты этого не хочешь, не правда ли?

— Боюсь, это невозможно. Бабриэль будет против.

— Бабриэль!

— Да, я полюбила Бабриэля. Он звал меня с собой. Он сказал, что знает прекрасное местечко — там одни зеленые луга, на лугах резвятся ягнята и всюду сверкают весенние цветы.

— Звучит достаточно противно, — заметил Аззи. — Что ты задумала, Илит? Злу не пристало восхищаться барашком, если только он уже не принял форму отбивной, приготовленной с розмарином и поданной с мятным желе.

— Аззи, ты неисправим, — улыбнувшись, сказала Илит. — Ты ничего не понял. Я приняла другую веру. Я решила служить Добру!

— Нет! Илит, только не ты! Из тебя нужно немедленно изгнать нечистую силу.

— Аззи, все совсем не так, — возразила Илит. — Я полюбила Бабриэля. Теперь я пойду с ним и стану таким существом, которое он тоже сможет любить и уважать.

Аззи постарался взять себя в руки.

— Ты уверена, что искренне хочешь этого? — спросил он.

— Совершенно уверена. Взгляни!

Илит повернулась, и Аззи увидел, что у нее на спине выросли крылышки. Они были белее только что выпавшего снега, белее пены на гребнях волн спокойного моря. Пока что они были совсем крохотными, но непременно вырастут. Илит превратилась в создание Света.

— Это отвратительно, — выдавил из себя Аззи. — Ты еще наверняка пожалеешь о своем безрассудном поступке!

Он вышел, не закрыв за собой дверь.

Глава 64

Прекрасный принц и принцесса Скарлет! И их счастье! Они приводили Аззи в восхищение, как ни старался он убедить себя в обратном. Демон вернулся в кабинет и направился к большому, с чуть заметным синеватым отливом волшебному зеркалу. Зажав в одной руке бутылку с ихором, он неуверенной походкой подошел к зеркалу, остановился, уставился в него и приказал:

— Покажи мне их.

— Кого показать? — спросило зеркало.

— Ты знаешь кого, — ответил Аззи.

— Сию минуту, я только установлю связь.

Аззи ждал и кипел от злости. В стороне стоял кожаный мешок, из которого доносились жалобные вопли разобранного на части Фрике. На эти вопли Аззи не обращал внимания. Охваченный дьявольским наваждением, окрыленный нечистыми помыслами, он смотрел, как зеркало сначала затуманилось, потом на нем появилось смутное изображение, постепенно становившееся все более и более четким.

Конечно, в зеркале появились Прекрасный принц и принцесса Скарлет. Как же великолепно они выглядели! В своих шелковых одеждах принц и принцесса казались олицетворением всего Добра, какое только могло существовать во Вселенной.

Аззи слышал нежное воркование влюбленных.

— Мой мальчик любит меня? — это говорила Скарлет.

— Я твой навсегда, — ответил принц. — Знаю, в таких делах не принято заглядывать в будущее. Знаю и то, что через много лет злые языки скажут, что я грубо обращался с тобой или ты придиралась ко мне по мелочам. Но какое нам дело до злых языков? Мы молоды, любим друг друга, мы красивы и назло всем нашим недоброжелателям останемся такими надолго. Мы будем верны друг другу и не устанем любить никогда.

— Какие хорошие слова ты нашел! — воскликнула принцесса, снова падая в объятия принца.

— Значит, вы счастливы? — злобно пробормотал Аззи. — Ладно, посмотрим. Не может быть, чтобы я что-нибудь не придумал.

— Хозяин! — донесся голос из кожаного мешка. — Я придумал!

— Что ты придумал? — спросил Аззи.

— Ах, хозяин, удели мне минуту, собери меня снова, и я с радостью расскажу тебе!

— Пусть лучше твоя мысль будет удачной, — проворчал Аззи, — иначе тебе придется еще раз встретиться со злым мечом.

Демон развязал мешок, по частям вытащил оттуда Фрике, разложил и быстро собрал слугу заново. Руки оказались немного не на том месте, потому что Аззи торопился, да и выпил сверх всякой меры, но в целом его работа заслуживала самой высокой оценки.

— Ох, хозяин, я так тебе признателен! — сказал Фрике.

— Теперь говори, что ты придумал.

— Хозяин, ты еще вполне можешь отомстить этим презренным молодым, красивым и счастливым. Хозяин, ты забыл о нелимитированной кредитной карточке! Она все еще у тебя!

— Хорошая мысль, Фрике! Я сейчас же отплачу этим весельчакам!

Из жилетного кармана Аззи достал кредитную карточку и дважды постучал ею о достаточно мерзкую поверхность. Какое-то время ничего не происходило, потом перед демоном откуда ни возьмись появился клерк из адского отдела снабжения.

— Ну и что тебе надо?

— У меня особый заказ, — произнес Аззи со смущенной улыбкой. В свое время он потратил немало времени на отработку такой улыбки, но еще ни разу не пускал ее в ход, приберегая для более подходящего случая. Теперь был именно такой случай. К чертям все правила!

— Что же ты хочешь?

— Во-первых, какое-нибудь прелестное стихийное бедствие. Такое, чтобы замок Прекрасного принца и его супруги Скарлет рухнул у них на глазах. Потом мне потребуется специальное отделение в аду, куда бы я смог поместить их на несколько тысяч лет, чтобы они поняли — не стоит кичиться своим счастьем перед демоном.

— Какое же ты хочешь стихийное бедствие? — спросил снабженец, доставая карандаш и бланк заказа.

— Пусть будет землетрясение.

— Так и запишем: землетрясение, одна штука, — сказал снабженец. — Теперь я покажу тебе наш каталог специальных отделений в аду.

С этими словами снабженец открыл толстенный гроссбух, но тут же поднял голову, услышав звон большого колокола. Аззи тоже обратил внимание на колокольный звон. В ближайшем к поместью демона городке зазвонили все колокола.

— В чем дело? — не понял Аззи. — Ведь сегодня не воскресенье?

Фрике торопливо заковылял к окну.

— Нет, хозяин, это люди начали отмечать канун нового тысячелетия! Они танцуют прямо на улицах! Ох, хозяин, перед моими глазами разворачивается такое неприличное веселье!

— К черту веселье, — буркнул Аззи и повернулся к снабженцу. — Чего же ты ждешь? Где мое землетрясение?

Снабженец подло ухмыльнулся и с явным удовольствием захлопнул свой гроссбух.

— Мне очень жаль, — сказал он, — но твой заказ отменен.

— Что за чепуху ты несешь! Если ты сейчас же не выполнишь заказ, я тебе все кишки выпущу и намотаю их на твою гнусную шею!

— Не выпустишь, — возразил снабженец. — Колокола пробили полночь. Наступило новое тысячелетие. Турнир закончен, и Высшие силы Тьмы аннулировали твою нелимитированную кредитную карточку.

— Нет, неможет быть! Только не сейчас! Мне нужно сделать всего лишь одно очень важное дело!

Аззи неистово размахивал карточкой. Снабженец еще раз отвратительно ухмыльнулся, махнул рукой, и карточка расплавилась прямо в руках Аззи.

Демон издал вопль, полный неподдельной злобы и бешенства. Фрике в испуге отшатнулся и спрятался внутри доспехов с искусной гравировкой. Аззи с силой топнул ногой. Под ним разверзся сначала пол, а потом и земля. Аззи падал все ниже и ниже; ему предстояло падать до глубочайшего, темного, холодного туннеля, где ему придется некоторое время побродить, чтобы восстановить самообладание.

К образовавшейся дыре поспешил Фрике; всмотревшись, он с трудом различил все еще падающего, все еще кипящего от злости Аззи.

А на всей Земле, во всех городах и во всех деревнях праздничный благовест продолжал возвещать о наступлении нового тысячелетия.

Книга II. Коль с Фаустом тебе не повезло

Часть I. Спор

Глава 1

Два представителя сил Света и Тьмы договорились встретиться в Трактире-на-полпути, в Преддверии Ада, чтобы продолжить свой давний спор, возникший еще в незапамятные времена.

Лимб, или Преддверие Ада, был нейтральной полосой меж двумя обширными владениями — Домом Света и Домом Тьмы, сумрачной приемной меж двух гостиных, полутемной сценой, пустовавшей и в лучшие времена, но никогда не остававшейся без единого актера.

Именно там и размещался Трактир-на-полпути. Он стоял в самом центре Преддверия Ада, на границе, разделявшей Лимб на две части — ту, что была ближе к Небесам, и ту, что располагалась ближе к Аду, — старый, покосившийся бревенчатый дом под обветшалой кровлей. Конечно, в таком забытом Богом месте вряд ли могло процветать солидное торговое дело; Трактир существовал в основном за счет поддержки как со стороны Светлых, так и со стороны Темных Сил, — на тот случай, если Духам придется отправляться в дальний путь: очевидно, по старой привычке обе Великие Силы полагали, что добрая кружка любимого напитка не повредит на дорогу.

— Вот и знаменитый Трактир-на-полпути, — промолвил архангел Михаил. — Признаться, я здесь впервые. А что, кухня у них приличная?

— Путники на нее не жалуются, — отозвался Мефистофель. — Однако всего лишь через полчаса после трапезы ты уже забываешь вкус и аромат яств. Удовольствие и наслаждение в этих краях — всего лишь иллюзия, обман чувств, как, впрочем, и все остальные блага.

— Что это за площадь там, внизу? — спросил Михаил, указуя перстом на низшие сферы.

— Она зовется Площадью Ожидания, — ответил Мефистофель, поглядев в ту сторону, куда был направлен перст архангела. — В старые добрые времена туда отсылали всех добродетельных язычников и некрещеных младенцев; там они ожидали окончательного решения суда по их запутанным и сложным делам. Теперь это место уже не пользуется широкой популярностью, однако множество любопытнейших персон до сих пор попадает сюда в силу различных обстоятельств.

— Мне кажется, лучшего места для нашей беседы не найти, — перевел разговор на другую тему Михаил. Ему не нравилось многое из того, что происходило на Площади.

— Эта сфера принадлежит равно как твоему, так и моему народу, — сказал Мефистофель. — Лимб — нейтральная территория, так сказать, ни рыба, ни мясо — во всяком случае, уж никак не добрый кусок баранины. Где еще сыщется лучшее место для встречи, которая должна положить начало нашему новому спору? Итак, не пройти ли нам внутрь?

Михаил секунду поколебался, прежде чем отвесить собеседнику легкий поклон в знак согласия, и вошел в таверну.

Михаил был строен и высок ростом — высок даже по архангельским меркам; при виде его атлетически сложенной фигуры невольно приходила на ум пословица «ладно скроен и крепко сшит». Темные курчавые волосы, крючковатый нос и оливковый цвет кожи позволяли угадать в нем потомка персов и семитов (в те давние времена, когда миром еще не овладела идея Единого Бога, и все Духи еще не были отданы под начало одной из двух противостоящих друг другу сил, а народы поклонялись местным божествам, он покровительствовал городу Иерусалиму). Михаил уже давно мог бы изменить свой облик, если бы только пожелал, прибегнув к помощи пластической хирургии, — ведь в Вышних Сферах, где ваша внешность не дает вам ровно никаких преимуществ, каждый выглядит так, как он хочет, — однако он считал, что смуглая кожа, темные, вьющиеся мелкими кольцами волосы и орлиный профиль выделяют его из толпы златокудрых и синеоких архангелов.

— Однако на улице прохладно! — воскликнул Мефистофель, энергично потирая ладони друг о друга. Он был среднего роста (среднего для одного из старших чинов ведомства Темных Сил, разумеется), худ, с типичным для аристократа узким, чуть вытянутым лицом; его маленькие, изящные ноги были обуты в щегольские лакированные туфли. Свои прямые, черные, как ночь, волосы он зачесывал назад, разделяя пробором посередине. Небольшие, аккуратные усы и острая клиновидная бородка придавали ему неестественный, почти театральный вид.

— Не может быть, — возразил ему Михаил. — Ведь в здешних краях нет ни холода, ни жары.

— Так говорят люди, — ответил Мефистофель, — но это неправда. Все разговоры о том, что в Лимбе нет ничего, о чем можно судить определенно, — полнейшая чепуха. Ведь здесь достаточно светло для того, чтобы мы могли видеть друг друга, не так ли? А уж если появился свет, то почему бы не быть и холоду?

— В Лимбе, — заметил Михаил назидательным тоном, — каждый зрит своим внутренним оком.

— И дрожит от внутреннего холода, — прибавил Мефистофель. — Нет, я все-таки считаю, что здесь ты не прав, Михаил. Ветер, гуляющий по Лимбу, бывает очень резким, — особенно когда он дует с ледников Отчаянья и Безнадежности.

— Я не могу быть не прав, — не сдавался Михаил, — поскольку мы с тобой судим о вещах по-разному, являясь представителями двух знаменитых, но — увы! — противоборствующих философских систем. А потому неудивительно, что мы до сих пор не смогли прийти к согласию. Так было, так должно быть, так будет.

— О! Спор — это уже по моей части, — Мефистофель уселся за стол напротив Михаила, снимая серые шелковые перчатки. — Думаю, мы сойдемся хотя бы на том, что мы ни на чем не сходимся.

— Особенно на почве городов и деревень.

— О, да. Кажется, наш предыдущий спор так и остался незавершенным?

Мефистофель намекал на последнюю Тысячелетнюю Войну меж силами Света и Тьмы, разгоревшуюся из-за власти над судьбами людей. Причиной для этой длительной и упорной борьбы послужил один причудливый образ, созданный молодым демоном Аззи, заставившим звучать на иной лад старую легенду о Прекрасном Принце, чтобы в положенный срок привести ее к печальному концу. На сей раз Демон оставил в стороне свой обычный арсенал козней и интриг, просто-напросто сделав своего героя игрушкой неумолимой и беспощадной Судьбы, постоянной спутницы его неудач. Силы Добра приняли вызов, вступив в единоборство со Злом, несмотря на явное преимущество противника в данном споре. Впрочем, Добро всегда вступает в неравные схватки — очевидно, оно слишком твердо верит в господство своих идеалов над людскими умами, в то, что весь этот сентиментальный груз, будучи помещен на одну чашу весов, неизбежно перевесит зло; и потому его не смущают уступки противнику в самом начале поединка — таким образом они как бы попросту уравнивают силы.

Силы Тьмы, в противоположность Светлому Началу, избирают извилистые и сложные пути интриг, ибо это их родная стихия. Свет, стремящийся к ясности и простоте (несмотря на некоторую склонность к догматике), с древнейших времен противостоит коварным измышлениям Тьмы, хотя часто терпит поражения, ибо выравнивать весы можно лишь до той поры, пока чаша не склонится на какую-либо сторону, — тогда считается, что предопределение свершилось.

К посетителям подошел хозяин таверны — мужчина неопределенного возраста, с невыразительной внешностью — чертами, присущими всем, кто прожил некоторое время в Лимбе. Единственными характерными приметами, по которым его можно было отличить от остальных, были легкое косоглазие и огромные плоские ступни, обутые в грубые башмаки.

— Слушаю, господин мой, — почтительно обратился он к Мефистофелю, низко склонившись перед ним, — чем могу вам служить?

— Подайте дайкири с кровью богов, — приказал Мефистофель.

— Будет исполнено, мой господин. Не угодно ли отведать пирога по-дьявольски? Свежайший пирог!

— Прекрасно. Что еще?

— Окорочка сегодня хороши. Доставили из Чистилища. Тамошние черти готовят их для нас по особому рецепту. Отменная ветчина с пряностями и специями!

— А кровяных колбасок нет?

— Они бывают только по четвергам.

— Хорошо. Принесите окорочка, — распорядился Мефистофель. И прибавил, обращаясь к Михаилу: — Что ж, постараемся не ударить в грязь лицом!

— Конечно, — отозвался Михаил. — Однако не пора ли переходить от слов к делу?

— Я готов, — заявил Мефистофель. — Надеюсь, ты захватил с собой копии проектной документации?

— В том не было нужды, — ответил ему Михаил. — Весь план у меня в голове. Нам выпала честь выбирать повод для новой Тысячелетней Войны. Надеюсь, что на сей раз мы сумеем разрешить наш старый спор — считать ли города Злом или Добром.

— Как быстро летит время, когда ты бессмертен!.. — сказал Мефистофель. — Итак, пусть города растут, словно грибы.^[35]

— Скорее, как цветы — это более подходящее сравнение, — сказал Михаил.

— Время покажет, какой из образов окажется более удачным, — возразил Мефистофель. — Ну-с, покажи-ка мне одного из ваших городских святош, и я со своей удалой командой демонов тотчас заставлю его отречься от Добра.

— Совсем не обязательно выбирать святого, — ответил Михаил, не нарушая старых добрых традиций Светлых Сил давать противнику фору в начале борьбы. — На сей раз мы придумали нечто более сложное. Нечто более всеохватывающее, грандиозное и величественное, чему, как видно, суждено войти в века начинающейся Новой Эры. Однако в подробности плана я посвящу тебя позднее. А пока… знаешь ли ты слугу нашего Фауста?

— О, да, — оживился Мефистофель, и тут же совершил типичную для сил Зла ошибку, претендуя на знание того, чего он на самом деле не знал. — Ты, конечно, имеешь в виду Иоганна Фауста, известного шарлатана, ныне живущего в… как же называется теперь это место?.. Кенигсберг?

— Время покажет, шарлатан он или нет, — в тон Мефистофелю отозвался Михаил. — Однако он совсем не в Кенигсберге. Ты найдешь его в Кракове.

— Ах, да, конечно, — воскликнул Мефистофель, — как я мог забыть об этом! Помнится, он поселился в скромном домике неподалеку от Ягеллонского Университета.

— Верно. Он живет холостяком в небольшой квартирке на Малой улице Казимира, что у Флориановой Заставы.

— Эти названия все время вертелись у меня на языке, — сказал Мефистофель. — Я тотчас отправлюсь туда и посвящу его в подробности нашего замысла. Кстати, в чем же он все-таки заключается?

— А вот и заказанные тобой окорочка, — ответил Михаил. — Пока ты ешь, я буду рассказывать.

Глава 2

Иоганн Фауст был один в своей небольшой городской квартире в Кракове, далеком польском городке, куда его привела стезя странствующего ученого-философа аристотелевой школы. Профессора Ягеллонского Университета охотно приняли в свой круг большого грамотея — ведь Фауст знал наизусть все наиболее известные творения великих умов древности: Парацельса, его предшественника Корнелия Агриппы, а также более ранние, секретные работы Виргилия, величайшего мага Римской эпохи.

Обстановка в доме Фауста была скромной: простой деревянный пол, который по утрам подметала служанка, не покрывали ни пестрые ковры, ни узорчатые дорожки. Переступая порог рабочего кабинета Фауста, прислуживающая ему девушка осеняла себя крестным знамением, шепча ограждающие молитвы, и трижды сплевывала через левое плечо, чтобы — не дай Бог! — не случилось с ней какого-нибудь несчастья. А надо сказать, что если вы связались с таким загадочным и мудреным человеком, как Фауст, до беды, равно как и до Ада, рукой подать. Всякий раз, когда служанка открывала низкую дверь кабинета, она вздрагивала и, отступив на шаг, поспешно крестилась, заметив на полу старательно вычерченную мелом пентаграмму — каждое утро она тщательно стирала ее, а на следующий день рисунок появлялся снова. Углы пентаграммы были испещрены арабскими письменами; среди изящных букв и цифр порой попадались странные знаки, которые не смогли бы разгадать даже масоны.

В рабочем кабинете, так же как и в остальных комнатах, было мало мебели; каждая вещь годами стояла на отведенном ей месте, не сдвигаясь ни на дюйм. В углу помещался перегонный куб. В маленьком камине горел уголь — Фауст топил очаг днем и ночью, летом и зимой, ибо все время страдал от озноба. В комнате было высокое готическое окно, но плотные шторы как правило были низко опущены, и дневной свет почти не проникал в комнату — глаза Фауста привыкли к полумраку, к неяркому, мерцающему свету очага и золотистым огонькам свечей, — около дюжины длинных восковых свечек сутки напролет оплывали в оловянных подсвечниках. Это были высокие белые свечи — роскошь, по тем временам недоступная большинству краковчан. Несколько состоятельных горожан снабжали Фауста этими прекрасными ароматизированными свечами — в их белый воск были добавлены мирра и травяные бальзамы, а также редкостные и баснословно дорогие растительные эссенции, извлеченные из самых прекрасных и душистых весенних цветов. Их благоухание порой заглушало удушливые запахи паров ртути и других металлов, смешанные с едкой вонью разнообразных специй дьявольской кухни алхимика, наполнявшей рабочий кабинет.

Фауст мерил шагами свой рабочий кабинет — десять шагов в одну сторону, к стене, на которой висел портрет Агриппы, и десять шагов в другую, к комоду, где стоял мраморный бюст Виргилия. Шелковая серая мантия, какие обычно носили преподаватели университета, путалась меж тощих, длинных ног Фауста; огоньки свечей трепетали от легкого дуновения воздуха, когда он проходил мимо. Фауст разговаривал сам с собой — он уже давно приобрел эту привычку, характерную для замкнутых и одиноких людей, особенно для ученых.

— Просвещенье! Мудрость! Знание! Музыка небесных сфер! Проникновение во все тайны бытия — от глубин самых далеких морей до высочайших горных вершин! Возможность с уверенностью сказать, что кушает на завтрак китайский император и что шепчет своей любовнице король франков во тьме бесконечной ночи, во мраке Ада! Прекрасно! Но лично для меня какая от этого польза?

Казалось, слепые глаза мраморного бюста пристально следят за каждым движением ученого, расхаживающего взад-вперед по комнате; возможно, легкое трепетанье пламени свечей и чуть колышущиеся тени были причиной того, что каменное лицо ожило, брови слегка приподнялись, а бескровные, тонкие губы римлянина приоткрылись от удивления: сегодняшняя лекция была совсем не похожа на предыдущие речи, которые старому магу приходилось терпеливо выслушивать от доктора Фауста.

— О, да, — продолжал Фауст, — я знаю все это, и даже кое-что сверх того, — он рассмеялся не без сарказма. — Я могу уловить гармонию божественных сфер, о которых знал Пифагор. Я вычислил координаты той самой неподвижной точки, о которой говорил Архимед, похваляясь, что сможет перевернуть земной шар. Я знаю, что с помощью могучих сверхъестественных сил, повинующихся лишь посвященным, я сам могу стать рычагом, переворачивающим землю. Всю свою жизнь я провел над книгами, изучая тайные науки. И к чему же в конце концов меня привели бессонные ночи, бесконечные часы, проведенные над творениями известнейших мастеров древности, великих магов? То, что написано в этих книгах, суть пустая болтовня о сверхъестественном или нелепые выдумки и заблуждения. В конце концов я обнаружил, что, несмотря на все свои знания, я не могу избавиться даже от простого расстройства желудка или от лихорадки, которая мучает меня по утрам. Любой деревенский пастух, валяющийся со своей подружкой в стогу сена, во сто крат счастливей меня, ибо уж он-то не страдает от диспепсии и, конечно, не портит себе кровь, пытаясь разгадать неразрешимые загадки. О, да, я снискал себе славу среди почтенных горожан и среди тех, которые именуют себя мудрецами. Имя мое известно не только на моей родине, но и за ее пределами. Чешский король увенчал мое чело золотым венком, провозгласив меня одним из величайших людей эпохи. Король французский, этот блистательный щеголь с венцом Хлодвига на гордых кудрях, заискивал предо мной, добиваясь моей благосклонности. Однако, к чему все эти почести? Они не могут разогнать мою хандру и излечить болезни. Чего я достиг, стремясь охватить необъятную сферу знаний своим земным, а следовательно, ограниченным, умом? И зачем нужны мне мои знания, если все чаще по утрам меня мучает озноб, черты лица заостряются, а жизненные силы покидают мое тело, которое — увы! — в назначенный срок предадут земле?

За дверью раздался шум. Фауст, увлеченный спором с самим собой, не обратил на это никакого внимания.

— Эта безумная погоня за знаниями хороша, когда тебе нет еще тридцати и о смертном своем уделе ты имеешь лишь самые общие представления. В юности я грезил о нераскрытых тайнах. Я мечтал постичь высшую, божественную премудрость, известную лишь гордым духам и ангелам, чтобы утолить ею ненасытный голод своего сердца. Немало воды утекло с тех пор, и в волосах у меня прибавилась не одна седая прядь. И что я вижу, оглядываясь на свой долгий, нелегкий путь? Я стою у того самого порога, с которого сошел, и все та же старая исхоженная дорога виднеется сквозь туман, хотя башмаки мои изрядно стоптались. Все тот же сердечный голод мучает меня — он не утолен, но, напротив, возрос тысячекратно.

И что за радость получаю я, гоняясь за призраком, за ускользающей тенью Истины? Увы, рассуждая здраво, я говорю: чего бы только не отдал я за то, чтобы вновь обрести здоровый цвет лица, молодую силу и бодрость духа! Я сижу в своей каморке и питаюсь жидкой овсяной кашей — единственной пищей, которую принимает мой испорченный желудок, — в то время как жизнь кипит за окнами моей мрачной кельи; купцы и ремесленники, горожане и сельский люд — все очертя голову бросаются в ее безумный вихрь, и каждый спешит взять от нее как можно больше! И что мне делать с мертвым грузом моих знаний, которые я накопил за десятилетия упорного труда, роясь в древних рукописях, словно жук в навозной куче? Неужели я потратил свои лучшие годы на то, чтобы в конце концов заменить собою огромный книжный шкаф с пыльными фолиантами? И это моя конечная цель? И это все, чего я достиг? Если цена пустого, вздорного старого хлама — моя жизнь, то до чего же убогим и жалким должно показаться мое существование тому, кто посмотрит на него со стороны! Не лучше ли сразу покончить с собой? Вот этим тонким и острым кинжалом…

И Фауст взял в руки изящный стилет — подарок друга, ученика великого Николя Фламеля, ныне покоящегося на парижском кладбище при церкви Сен-Жак-ля-Бушери. Поднеся кинжал поближе к огню, он долго любовался игрой света на холодной и ясной стали. Пристально глядя на клинок, он задумчиво произнес:

— Неужели напрасно проникал я в тайны кальцинирования и сублимации, конденсации и кристаллизации? Что толку в мастерстве, если мое внутреннее «я», Фауст гомункулус, бессмертный дух, заключенный в бренную земную оболочку, томится и страдает, скорбя о своем жалком жребии? Что пользы в мудрости, если твой разум, жаждущий просветления, обречен вечно блуждать во тьме, подобно кораблю без руля и без ветрил, плывущему неизвестно куда по воле ветра и волн? Может быть, лучше прервать этот тяжелый и мрачный сон одним ударом? Вонзить лезвие в живот и резко рвануть кинжал вверх, чтобы распороть тело до самой груди… Так поступали жители чудесного восточного острова, о котором я грезил, — величественные, гордые мужи в пышных и ярких одеяниях…

Вертя стилет в руках, он не спускал глаз с блестящего клинка. Пламя свечей трепетало, и тени плясали на стенах. В этой живой игре света и теней лицо мраморного бюста казалось строгим и осуждающим — древний мудрец явно не одобрял того, что услыхал сейчас от своего младшего коллеги. Стояла глубокая тишина, нарушаемая лишь еле слышным потрескиванием свечек. И в этой тишине вдруг громко и отчетливо раздался звук, прилетевший откуда-то издалека. Звон церковных колоколов.

Фауст вздрогнул, словно внезапно пробудившись от глубокой дремы. Он вспомнил, что сегодня воскресенье, праздник Пасхи.

Его мрачные мысли развеялись столь же быстро, как и возникли. Он подошел к окну и приподнял тяжелые занавеси.

— Видно, я надышался парами ртути, — сказал он вслух, обращаясь к самому себе. — Нужно соблюдать осторожность, ведь Великое Дело таит в себе двоякую опасность для исследователя: с одной стороны, всегда возможна неудача, с другой — слишком быстрый успех нередко влечет за собой головокружение. Мне же лучше бы сейчас выйти на свежий воздух — благо утро теплое и солнечное, и молодая трава уже поднялась на лужайках — да выпить кружку пива в ближайшей таверне. Я чувствую, что мой желудок примет даже пару жареных колбасок, которые обычно подают к пиву… Да, несомненно, пары металлов из перегонного куба вступили в сложное взаимодействие с флюидами моего мозга, породив столь странные фантазии… Прочь! Немедленно вон из комнаты, чтобы рассеять их.

С этими словами Фауст накинул на плечи свой плащ, подбитый мехом горностая, и, проверив, на месте ли его бумажник, направился ко входной двери — двери в ту бурлящую, кипучую жизнь, про которую ученый доктор Фауст только что говорил в своей пространной речи. Эта жизнь уже приготовила ему много разных чудес и неожиданностей, которые даже столь искушенный в тайных науках алхимик не мог предугадать.

Глава 3

Колокола всех краковских церквей звонили свое «Te Deum»^[36]. Фауст шел по Малой улице Казимира прочь от Флориановой Заставы, направляясь к широкой рыночной площади. Прислушиваясь к дружному хору колоколов, каждый из которых имел свой неповторимый тембр, он различал их на слух: колокол женского монастыря На-Могиле пел нежным, ангельским голоском; у Св. Венцеслава был чистый серебряный тенор, у Св. Станислава — звучный раскатистый баритон, а у Собора Богоматери — низкий и густой рокочущий бас, резко выделяющийся из общего многоголосья.

Было великолепное, ясное весеннее утро. Казалось, лучи солнца проникали в каждую щель, в каждый узкий и темный переулок Старого Города, покрывая позолотой высокие крыши и остроконечные готические шпили. По небу плыли легкие кучевые облака — точь-в-точь такие, на которых художники прошлых времен часто изображали херувимов и другие аллегорические фигуры. Столь прекрасная погода могла поднять настроение даже самому мрачному из алхимиков, и у почтенного доктора разгладились морщинки между бровей. Он выбрал самый короткий путь до рыночной площади, свернув в кривой и узкий зловонный переулок, прозванный Тропой Дьявола. Тесно прижавшиеся друг к другу дома напоминали пузатых толстяков — каждый стремился раскинуться попросторнее, вылезая на узкую мостовую. Два человека, встретившись в этом переулке, едва смогли бы разойтись. Крутые крыши нависали над верхними этажами каменных построек, почти соприкасаясь друг с другом, и потому даже в солнечные, ясные дни переулок оставался темным, сырым и мрачным. Не пройдя и двух десятков шагов по скользкой мостовой, Фауст начал жалеть о том, что не пошел другой, более длинной дорогой. Конечно, он потратил бы лишнюю четверть часа, добираясь до рынка; но, в конце концов, что значит какая-то четверть часа для философа и алхимика?

Он уже хотел повернуть назад, но дух упрямства пересилил разумное побуждение, и Фауст, поколебавшись несколько секунд, зашагал вперед. Последний поворот был уже совсем рядом, а за ним уже открывался вид на площадь с ее шумной суетой и пестрыми торговыми рядами. Теперь он шел значительно быстрее, и профессорская мантия шелестела под его плащом в такт шагам тощих ног. Темные проемы открытых дверей двух каменных домов справа и слева от него казались черными провалами, ведущими в саму преисподнюю. Впереди показался свет — извилистый, смрадный переулок кончался…

И тут Фауст услышал чей-то незнакомый голос, прозвучавший возле самого его уха:

— Господин, постойте…

Алхимик остановился и оглянулся через плечо, готовясь дать отпор бесцеремонному прилипале, который попытался задержать его. Он заглянул в открытую дверь, но в полумраке тесного коридора ничего не смог разглядеть. Он уже собирался идти дальше, как вдруг за его спиной раздался подозрительный шорох. Острое чутье подсказало ему, что надо спасаться, но чувство опасности пришло слишком поздно — в тот самый миг, когда что-то твердое сильно ударило его в висок. На несколько мгновений перед его мысленным взором предстала удивительная картина — он увидел бездонное ночное небо, мириады неподвижных светил и огненные хвостатые кометы, несущиеся в неведомую даль. А затем глубокий обморок скрыл от него красоту сверкающих звезд своим черным бархатным покрывалом.

Глава 4

В это самое время у окон маленькой таверны под названием «Пестрая Корова»^[37] над миской борща сидел светловолосый молодой человек, одетый небрежно и безвкусно, но с явной претензией на оригинальность. Он был высок и строен, гладко выбрит по итальянской моде; непокорные кудри соломенного цвета в беспорядке падали на плечи. Городской костюм, обтягивающий его мускулистую фигуру, был явно с чужого плеча и к тому же изрядно поношен и кое-где запачкан. Облюбовав один из столиков, выставленных хозяевами таверны на улицу, он зорко поглядывал по сторонам, поджимая губы и чуть прищуривая глаза; черты его лица при этом заострялись, придавая молодому человеку сходство с осторожным и хитрым лисом, вышедшим на охоту.

Таверна «Пестрая Корова» располагалась прямо напротив дома, где жил доктор Фауст. Это был скромный, недорогой постоялый двор, который облюбовали разного сорта бродяги и небогатые путешественники, стекавшиеся в Краков со всех концов Европы. В то время город процветал, переживая свой краткий золотой век между нашествием гуннов и жестокой битвой с венграми. Молва о нем разносилась далеко; Краков славился не только своей высокой культурой и успехами в области разных наук, привлекавших доктора Фауста, но и тонкими ремеслами, и богатыми торговыми палатами, куда привозили свои товары известнейшие германские и итальянские купцы.

В молодом человеке, с аппетитом доедавшем свой борщ, без труда можно было узнать одного из праздношатающихся авантюристов, переходящих из города в город в поисках приключений. Это был Мак по прозвищу Трефа; свою кличку он получил за ловкость в карточных играх. Колода карт была его постоянной спутницей, и он пользовался ею значительно чаще, чем подобает порядочному человеку. Никто не знал наверняка, откуда приехал в Краков этот нахальный выскочка — одни говорили, что он из города Труа, из земель франков, другие утверждали, что он явился из какого-то грязного лондонского притона, из далекой Англии, чтобы попытать счастья в здешних краях. Но что бы там ни болтали городские сплетники, в одном они были правы: Мак Трефа принадлежал к тому сорту людей, которые обращаются с судьбой, как опытные наездники с горячей лошадью. Он был продувной парень, смышленый, острый на язык, и к тому же получивший кое-какое образование: он обучался ремеслу писца в монастыре, но через год оставил душную келью, чтобы служить капризной богине Фортуне.

Прослышав об ученом докторе Фаусте, Мак стал шпионить за ним. Его привлекала репутация Фауста — знаменитого чародея и алхимика, имевшего весьма приличный запас драгоценных металлов, которые он постоянно использовал в своих колдовских опытах, а также то, что в свое время несколько могущественных королей щедро одарили доктора за чудодейственные мази и лекарства, которые он изготовил для них.

Мак задумал ограбить знаменитого ученого, рассудив, что человек, питающийся преимущественно духовной пищей, вряд ли уделяет слишком много внимания грубой пище земной. Он нашел себе сообщника — одного разбойника, оборванного, грязного латыша, который только и умел, что подстерегать указанную ему жертву в укромном месте, нанося ей из засады оглушительный удар в темя своей тяжелой дубинкой. В святой праздник Пасхи, когда горожане со своими семьями идут в церковь к воскресной службе, Мак решил избавить доктора от наиболее движимой части его имущества.

Целую неделю Мак со своим наемным помощником кружили возле квартиры Фауста, как коршуны вокруг наседки, следя за каждым движением доктора. Очевидно, Фауст был мрачным и нелюдимым человеком, ибо за всю неделю он лишь несколько раз отлучался из дому. К тому же у него не было определенных привычек, облегчающих ворам доступ в квартиры зажиточных горожан. Он просиживал в своей комнатке дни и ночи напролет, проводя таинственные опыты. Но уж если Фауст случайно выходил на улицу, можно было заранее угадать, куда он отправится — вниз по Малой улице Казимира, а там свернет на Тропу Дьявола, кратчайшую дорогу к Ягеллонскому Университету.

И когда солнечным весенним праздничным днем ученый доктор наконец-то вышел из своей квартиры, у Мака все уже было готово. Латыш, вооруженный увесистой дубиной, спрятался за одной из дверей в конце темного переулка, а Мак уселся в «Пестрой Корове», как раз под окнами того дома, где жил Фауст. Ему предстояла самая сложная роль в этом деле: проникнув в дом и быстро сориентировавшись в обстановке, он должен был вынести все сокровища, которые ему удастся забрать. План заговорщиков был таков: примерно через полчаса после того, как доктор скроется в узком переулке, Мак заберется в его квартиру. Если же случится что-то непредвиденное — скажем, латыш упустит доктора, или его жертве каким-то чудом удастся увернуться от удара, — сообщник предупредит Мака, заглянув в таверну и подав ему условный знак. Однако время шло, а латыш так и не появился на Малой улице Казимира.

Доев борщ и бросив трактирщику медную монетку, Мак зашагал прочь от «Пестрой Коровы», стараясь идти ленивой, плавной походкой, какой ходят по улицам и площадям больших городов праздношатающиеся зеваки. Подходя к дому Фауста, он как бы случайно обернулся назад, затем осторожно огляделся по сторонам. Убедившись в том, что все соседи доктора ушли в церковь, он направился прямо к крыльцу. Под мышкой Мак нес связку книг, испещренных непонятными письменами, якобы содержащими тайные колдовские заклинания — эти книги он стащил из монастырской библиотеки в Чвнизе. Если кто-нибудь поинтересуется, что, собственно, он делает у дома почтенного доктора Фауста, он ответит, что принес книги на продажу, ибо слышал, что доктор Фауст, ученый, врач, чародей и вообще загадочный человек, собирает редкие рукописи, надеясь почерпнуть из них формулу Философского Камня.

Взойдя на крыльцо, он постучал в дверь. Никто не отозвался. Четверть часа тому назад Мак видел, как хозяйка дома вышла на улицу с кошелкой в руке; ее платок был повязан не слишком аккуратно, и волосы выбивались из-под узорчатой ткани: всему кварталу было известно, что она большая любительница горькой настойки и частенько напивается в одиночку. Из ее плетеной кошелки торчали пучки лекарственных трав, которые эта добропорядочная горожанка брала с собою всякий раз, когда собиралась навестить свою больную тетушку.

Мак постучал еще раз, потом толкнул дверь. Она была заперта. Большой железный замок закрывался тяжелым длинным ключом довольно простой формы. У ловкого Мака был дубликат этого ключа. Вынув свою отмычку из кармана, он вставил ее в замочную скважину. Однако, несмотря на все усилия Мака, его ключ-отмычка ни на дюйм не поворачивался в узкой щели замка. Тогда Мак вынул свой ключ и смазал его жиром барсука из заранее заготовленной масленки. Это испытанное средство для открывания тугих замков помогло безотказно: не прошло и минуты, как Мак перешагнул через порог дома, в котором жил Фауст.

Коридор, ведущий в комнаты первого этажа, казался мрачным, словно подземелье, — особенно когда вы входили в него с залитой солнечным светом улицы. Осторожно притворив за собою дверь, Мак пошел по этому узкому темному коридору. После первого поворота налево он оказался перед низкой дверью, плавно закругленной наверху по моде тех времен. Мак был уверен, что она ведет в комнату доктора Фауста. Он толкнул дверь. Она плавно отворилась.

В рабочем кабинете знаменитого алхимика царил полумрак. Свечи догорали в оловянных шандалах; солнечный свет, едва пробивавшийся сквозь плотные занавеси, бледными пятнами лежал на стенах. Мраморный бюст Виргилия, казалось, следил из своего угла за высоким светловолосым парнем, крадущимся по комнате. Мак ступал легко и бесшумно; ни одна половица не скрипнула под его ногами. Воздух здесь был спертым и удушливым, пары серы и ртути отравляли его своим резким запахом, который не могли заглушить даже ароматные бальзамы и эссенции, добавленные в свечной воск. На полу кое-где лежал мышиный помет. Стол возле перегонного куба был заставлен лабораторной посудой и завален разными предметами. Грани стеклянных бутылок и бока толстопузых колб тускло поблескивали, отражая неяркие огоньки белых свечек. В противоположном углу комнаты стояла простая, грубая койка, на которой доктор спал — несколько широких досок было положено на деревянные подпорки. Поверх жесткой постели была накинута горностаевая мантия — эта вещь, выдававшая утонченный, изысканный вкус хозяина, никак не гармонировала со скромной обстановкой комнаты.

Мак не обратил на все окружающие его предметы никакого внимания — для него они были чем-то вроде театральных декораций. Его глаза бегали из угла в угол в поисках какой-нибудь маленькой прелестной вещицы, которую легко можно было бы вынести из дома, не привлекая к себе внимания прохожих. Эта вещица должна быть не только дорогой, но и изящной (ибо Мак был своего рода ценителем красивых вещей). Например, вот этот крупный изумруд, что лежит на заваленном всяким хламом рабочем столе Фауста между хрустальным шаром и человеческим черепом. Да, изумруд — неплохая добыча для взломщика! Мак протянул грязную руку к драгоценному камню, растопырив длинные пальцы, но тут комнату потряс удар грома.

Мак застыл, прислушиваясь. Ему показалось, что стены отозвались эхом на гулкий громовой раскат, словно высокие горы, в которых долго не смолкает шум обвала. Сверкнула ослепительная вспышка. Мак изумленно глядел, как языки пламени пляшут на полу посреди комнаты, но деревянный пол почему-то не загорается. Сквозь колышущуюся завесу этого сверхъестественного огня стали проступать контуры человеческой фигуры.

Постепенно призрак стал обретать более отчетливую форму. Открыв рот, Мак завороженно следил за тем, как тускнеет и опадает медно-красное пламя, а высокий темноволосый незнакомец с тонкими усами и клиновидной бородкой, подчеркивающей вытянутый овал его лица, выходит из него целым и невредимым.

Этот незнакомец был одет во фрачную пару, строгую и элегантную. В руке он держал свиток пергамента, перевязанный алой лентой.

— Приветствую вас, почтенный доктор Фауст, — сказал он низким, звучным голосом, делая шаг к Маку. Колдовской огонь потух сам собою, так же внезапно, как и вспыхнул. — Я Мефистофель, Князь Тьмы, трижды удостоенный почетной награды за Величайшее Зло Года нашей крупнейшей и солиднейшей фирмой «Стандард Демоникс», основанной много веков назад.

Хотя Мак до сих пор не мог двинуться с места от изумления, все же он нашел в себе силы ответить:

— Э-э… Приветствую… Рад с вами познакомиться.

— Возможно, вас удивил несколько необычный способ, которым я воспользовался, чтобы попасть сюда?

— Э-э-э… нет, не совсем, — запинаясь, ответил Мак. Обычная находчивость и сообразительность на сей раз изменила ему; однако внутреннее чувство подсказывало, что странного пришельца ни в коем случае нельзя раздражать и сердить, поэтому он искал подходящий уклончивый ответ, позволяющий выпутаться из сложной ситуации, в которую он попал. — Я хочу сказать, это было вполне… э-э… приемлемо.

— Я совершил Малый Парадный Вход, — пояснил Мефистофель, — ибо для Большого Парадного Входа здесь слишком мало места: весь огненный фейерверк, полагающийся по протоколу, потребовал бы огромного количества пороха, которое просто не поместилось бы в этой комнате. Надеюсь, однако, что Малый Парадный Вход подтверждает мои честные намерения и в какой-то мере послужит доказательством моих слов. Я явился сюда из Потустороннего Мира с предложением, которое вы едва ли отвергнете.

Пока Мефистофель произносил свою речь, у Мака было достаточно времени, чтобы овладеть собою. Он принял важный и степенный вид. Ему не раз приходилось попадать в серьезные переделки, когда от выдержки и хладнокровия зависели его жизнь и судьба. Правда, он никогда еще не встречался с демонами лицом к лицу; однако в средневековой Европе подобные чудеса были не столь уж редки, и молва о наиболее выдающихся из них переходила из уст в уста.

— Ответьте же мне, доктор Фауст, — послышался звучный голос Мефистофеля, — не благоугодно ли будет вам выслушать мое заявление?

Конечно, Мак понимал, что могущественный пришелец из мира духов, Мефистофель, ошибается, принимая его за ученого доктора Фауста. Что поделаешь, даже демонам свойственно заблуждаться! Тем не менее, Мак не собирался исправлять ошибку Мефистофеля — отчасти потому, что это могло быть не совсем безопасно, учитывая весь шум, который демон устроил ради своего Малого Парадного Входа, но главным образом из-за выгоды, которую Мак, обладавший природным чутьем на такие дела, мог извлечь из случайной встречи с Мефистофелем и роковой оплошности, допущенной представителем Сил Тьмы. Однако прежде чем строить какие-либо планы, Маку следовало получше узнать, что на уме у его собеседника.

— Я с глубочайшим вниманием выслушаю ваше предложение, — сказал Мак. — Присядьте же — вот в этом кресле вам будет покойно, если только вы не прожжете его насквозь.

— Благодарю вас за вашу любезную заботу, — ответил ему Мефистофель, откидывая назад фалды своего фрака, прежде чем опуститься в кресло; сальная свечка, стоявшая на комоде в обгоревшем дубовом подсвечнике, вдруг ярко вспыхнула, и следом за нею загорелось еще несколько новых ароматизированных свечей. Трепещущие язычки пламени отбрасывали глубокие, зловещие тени на узкое лицо демона.

— Для начала, — произнес Мефистофель, — как вам понравится несметное, сказочное богатство, которое не снилось ни одному смертному с тех времен, когда великий Карфаген^[38] был разграблен Фабием Кунктатором?^[39] Что вы скажете о многочисленных сундуках, доверху набитых новенькими золотыми монетами высочайшей пробы и искуснейшей, тончайшей чеканки, о которой и не грезили земные ювелиры? Что вы скажете о ларцах с драгоценными камнями — жемчугом размером с куриное яйцо, бриллиантами величиной с плод граната, великолепнейшими изумрудами, которых хватило бы, чтобы доверху усыпать ими обеденный стол на шесть персон, рубинами густого кровавого цвета, яркими сапфирами и другими изящными безделушками? Кроме этого, мы можем предложить много иных, не менее приятных вещей, одно перечисление которых заставило бы охрипнуть даже бессмертную гортань; поэтому здесь я просто дам волю вашей фантазии — будите же ее, желайте всего, что только сможет прийти вам в голову.

— Кажется, я начинаю понимать, — сказал Мак. — Разумеется, если бы я попросил вас сообщить более точные цифры — скажем, количество шкатулок с драгоценностями и сундуков с золотом, — это было бы проявлением крайней грубости и нарушением правил хорошего тона. Даже один-единственный ларец с такими чудесными сокровищами станет для меня поистине бесценным даром.

— Это отнюдь не дар, — возразил несколько удивленный словами Мака Мефистофель. — Все земные блага, которые я предлагаю вам, можно рассматривать как честную плату за службу, которую я попрошу вас сослужить мне. За службу и еще за одну вещь…

— Вот этого я и боялся, — поспешно проговорил Мак. — Меня втягивают в какое-то сомнительное дело? Может быть, даже в преступление?

— О, нет, ничего подобного, — ответил Мефистофель. — Приятно, однако, что с вами можно говорить столь откровенно. В моем предложении нет никакого обмана. Я отнюдь не пытаюсь поймать вас в ловушку, доктор Фауст. Подумайте сами, неужели Силы Тьмы, которые я имею удовольствие здесь представлять, будут затевать весь этот карнавал с моим Малым Парадным Входом и прочие чудеса лишь для того, чтобы усыпить вашу бдительность? Поверьте мне, человеческие чувства легко можно обмануть, даже не прибегая к столь дорогостоящему методу!

— Э-э, послушайте, не принимайте меня за простачка. Пока что материальная часть договора, который вы предлагаете, меня вполне устраивает. Но как насчет кое-чего другого? С кем я смогу наслаждаться своим несметным богатством?

— А!.. Что ж, — произнес Мефистофель, чуть усмехнувшись; при этом в глазах его загорелся поистине дьявольский огонь, — мы снабдим вас десятком-другим молоденьких красоток, о которых любой смертный до сих пор лишь грезил в своих самых пылких мечтах и самых сладких снах, коим — увы! — никогда не суждено было сбыться. Эти юные дамы, Фауст, каждая из которых годится в пару могущественнейшему из царей земных, восхитительно сложены и могут удовлетворить самый изысканный вкус. Вы можете пожелать любую — все оттенки кожи, все цвета волос и глаз, все образцы прелестных форм, что пленяли воображение художников на протяжении многих веков, — словом, все эти чары будут к вашим услугам. Вдобавок к своей молодости и красоте, эти девицы весьма искушены в тонкой науке любви; они бывают то ласковыми и кроткими овечками, то необузданными вакханками. Одни умеют весьма искусно поддерживать тонкую интеллектуальную беседу, другие помогают удовлетворить самую темную, грубую, животную страсть, или, наоборот, могут затеять с вами долгую, легкую, почтиребяческую эротическую игру; третьи в то же самое время позаботятся о вашей утренней тарелке борща. Поверьте мне, для них будет истинным раем любить вас, ибо после той службы, которую они сослужат вам, их ждет долгий каталептический сон в холодильной камере — они будут лежать там до тех пор, пока их утонченное искусство не потребуется вновь. Кроме поистине неисчерпаемых источников чувственного наслаждения, которые представляет собою каждая из них, практически у всех этих девиц есть близкие подружки, сестры и матери, которых можно приближать к себе, осыпать знаками внимания и богатыми подарками, наконец, соблазнять, — многие люди находят в подобных забавах своеобразное пикантное удовольствие.

— Бесподобно, — отозвался Мак. — Я преклоняюсь перед поистине гениальной простотой, с которой вы решили одну из древнейших дилемм человечества.

Он хотел прибавить: вы вполне удовлетворили мое любопытство, Мефистофель, так давайте перейдем от слов к делу: приведите сюда этих юных прелестниц и назовите имя того, чья голова нужна вам в обмен на райский уголок, который вы мне обещали. Однако врожденная осторожность удержала его от необдуманных слов, и он спросил:

— А где я буду наслаждаться своей новой жизнью, со всеми сказочными сокровищами и прекраснейшими женщинами?

— Где только пожелаете, — ответил ему Мефистофель. — Если этот мир уже успел наскучить вам, мы можем в одно мгновение перенести вас в любое другое место и другое время — эпоху и страну, разумеется, вы выберете сами. Наши возможности практически не имеют преград. Если вам захочется побывать в фантастической вселенной, которая существует пока лишь в вашем воображении, — мы сотворим сей мир по вашей воле, ибо древний закон гласит: все, что рождено мыслью, может стать явью. Кроме того, с нашей помощью вы сможете стать в избранном вами мире кем угодно — великим ученым, принцем, владыкой вашего собственного царства с миллионами подданных, богатейшим священником, местным божеством — здесь мы опять даем полный простор вашей фантазии. Даже если избранный вами род занятий до сих пор не существовал в том месте, куда вы решите отправиться, мы беремся создать его для вас. Мы также можем обеспечить вас тем, чего так упорно ищут и не всегда находят современные люди — смыслом и целью жизни. И, само собой разумеется, при помощи разных чудодейственных снадобий и целебных трав мы вернем вам здоровье и бодрость двадцатилетнего юноши; мы гарантируем счастливую и долгую жизнь; ваши закатные годы совсем не будут вам в тягость — ручаюсь, что вы сами едва ли будете ощущать свой возраст.

— До тех пор, пока не придет конец, — заметил Мак.

— О, да. Ваше замечание абсолютно справедливо.

Мак помолчал минуту, затем осторожно спросил:

— Как я понимаю, бессмертия ваша фирма не предлагает?

— Вы заламываете слишком высокую цену, Фауст! Нет, бессмертия мы не предлагаем. Да и к чему? Стандартная комплексная сделка, разработанная нами, включает в себя практически все, чего только может пожелать душа смертного. Границы очерчивает лишь собственное воображение клиента. Многие миллионы людей купились бы на стотысячную долю того, что я твердо обещаю вам.

— Как вы мудры! Как тонко вы разбираетесь в людях! — воскликнул Мак, а про себя подумал в этот миг совершенно другое: вот, кажется, подвернулся счастливый случай, когда перед тобой предстал заносчивый, самодовольный, но, кажется, отнюдь не скупой демон. Лови удачу, Мак Трефа; не может быть, чтобы ты не смог обвести вокруг пальца этого духа, мнящего себя всемогущим и всеведущим, заставив его плясать под свою дудку. Однако, будучи невеждой в подобных вопросах, Мак и не подозревал, что на самом деле он уже попался на крючок, закинутый силами Ада, и все глубже заглатывал наживку, которую предлагал ему Мефистофель.

— Я только подумал, что, может быть, если у вас осталось хоть немножко того божественного напитка… или целебной мази… не знаю точно, что вы употребляете для бессмертия… так вот, если у вас есть хоть малая капля этого средства, то не могли бы вы дать его мне — разумеется, если оно не нужно вам самому?

— Это невозможно, — ответил ему Мефистофель, — ибо в таком случае мое предложение потеряет всякий смысл, а я упущу свою выгоду. Судите сами, как я смогу получить вашу душу в конце концов, если вы станете бессмертным?

— О, вы, конечно, правы… если посмотреть на вещи с этой стороны… Да, долголетие — вполне подходящее условие для подобных сделок.

— Это наша фирма гарантирует. Как и омоложение, впрочем.

— Взамен вы получаете мою душу.

— Не совсем так. Запомните, что особый параграф договора, где речь идет о вашей душе, включает в себя одно очень выгодное для вас условие. Если на протяжении всего срока действия соглашения о взаимном сотрудничестве по каким-либо причинам я не смогу исполнить все желания своего клиента, то есть вас, душа клиента остается в его полном распоряжении — его и его собственной судьбы, разумеется. В этом случае мы просто пожмем друг другу руки и расстанемся друзьями; естественно, фирма, которую я представляю, теряет всякие права на вашу душу. Как видите, наша компания весьма заботится о своих клиентах. Мы ведем честную игру. Я достаточно откровенен с вами, не правда ли?

— Еще бы!.. У меня и в мыслях не было спорить, а тем более — подозревать вас в мошенничестве. Но мы, кажется, еще не обсуждали другую сторону вопроса: что я должен буду сделать для вас за все блага, которые предлагает ваша фирма?

— Вы примете участие в эксперименте, который был задуман мной и некоторыми моими друзьями для разрешения одного давнего спора.

— А что это за эксперимент и что за спор?

— О, обычный исторический эксперимент: морально-темпоральные задачи, так называемые вечные вопросы. Мы предложим вам несколько жизненных ситуаций — проще говоря, несколько сцен, в которых вы должны будете участвовать. Всему будет отведено свое место и свой черед. Мы совершим путешествия во времени — в будущее или в прошлое, в зависимости от того, что нам будут диктовать правила нашей игры. В каждом из этих эпизодов вы сыграете отведенную вам роль. Вы будете поставлены перед неким выбором; мы же, со своей стороны, будем наблюдать за вами и оценивать каждый ваш поступок. Вас будут судить, Фауст; однако не столько вас лично, сколько одного из представителей человечества, избранного в качестве объекта испытания обеими сторонами, участвующими в споре. В вашем лице мы сможем оценить всех смертных, и тем самым решить, наконец, свой давний спор, касающийся понимания человеческой морали, этики и целого ряда столь же тонких и деликатных вещей, тесно связанных с морально-этическими проблемами. Я говорю с вами откровенно, Фауст, ибо я хочу, чтобы вы уяснили себе наш замысел до начала эксперимента. Когда он начнется, у вас не будет времени на всякого рода объяснения, на удивление и даже на испуг: масштабы предстоящих вам дел достаточно велики, и я боюсь, что вы будете слишком озабочены тем, чтобы сберечь свою собственную шкуру, а в подобных ситуациях людям обычно бывает не до философии.

— Я понимаю, — сказал Мак, пытаясь охватить умом все то, что сказал ему демон.

— Таковы условия сделки, Фауст, — заключил Мефистофель. — Сцена готова, декорации уже расставлены за опущенным занавесом, и актеры заняли свои места. Спектакль вот-вот начнется. Мы ждем, когда вы скажете наконец свое слово.

Какой велеречивый демон, подумал Мак. Несмотря на показной цинизм, Мефистофель показался ему идеалистом. Однако сделка, которую он предлагал, была, по-видимому, очень выгодной и даже по-своему честной.

— Я к вашим услугам, — ответил он Мефистофелю. — Что ж, начнем?

— Поставьте свою подпись вот здесь, — сказал Мефистофель. Он развернул слегка покоробившийся свиток пергамента, перевязанный красной лентой, подавая Маку перо и чуть коснувшись острым ногтем своего длинного пальца вены на предплечье Мака.

Глава 5

Если бы главные персонажи разыгравшейся в кабинете Фауста драмы были менее увлечены своим разговором, они могли бы заметить, как за одним из неплотно прикрытых шторами окон на миг показалось чье-то лицо — и тотчас же снова скрылось из виду. Это был сам доктор Фауст.

Опомнившись после сильного удара по голове, полученного в глухом переулке, со стоном подняв с грязной булыжной мостовой свою окровавленную голову, Фауст кое-как добрался до бордюрного камня тротуара и присел на него, чтобы окончательно прийти в себя. Латыш нанес ему мощный удар, к счастью, не попавший точно в цель, и ученый доктор остался в живых только благодаря неловкости наемного убийцы. Латыш снова показался из дверного проема за спиной Фауста, подняв свою тяжелую дубовую палку для второго удара, который неминуемо повлек бы за собой обморок, а может быть, даже смерть жертвы. Человеческая жизнь не слишком дорого ценилась в те времена, когда на юге Европы свирепствовала чума, когда в Андалузии было неспокойно, и воины Ислама, вооруженные кривыми саблями, грозили вновь перейти через Пиренеи — как в дни Карла Великого, короля франков, — чтобы обрушиться на мирные селения Лангедока и Аквитании, словно стая прожорливой саранчи. Не жалость и не страх удержали руку наемного убийцы, уже готового во второй раз опустить свою дубину на голову несчастного ученого, — у выхода из темного узкого переулка, прозванного Тропой Дьявола, послышались звуки шагов и громкие голоса. В переулок свернула группа студентов университета, заклятых врагов людей того класса, который представлял собой неотесанный деревенский парень-латыш. Молодые люди о чем-то оживленно спорили. Заметив человека в деревенской одежде, сжимающего в руках крепкую дубовую палку, они испустили боевой клич, не предвещавший ничего хорошего тому, кто рискнул бы вступить в драку со студентами. Поэтому латыш счел за лучшее поскорее убраться прочь — он кинулся бежать так, что только пятки сверкали, и ни разу не остановился передохнуть, пока не оказался за пределами Кракова. Здесь, на дороге, ведущей в Богемию, мы окончательно теряем его из виду — возможно, он ушел дальше на юг, чтобы заниматься своим разбойничьим ремеслом в других краях.

Студенты подняли Фауста, все еще слабо стоявшего на ногах, и как могли очистили его платье от грязи, кухонных отбросов и прочих нечистот, в которые свалился оглушенный ударом доктор. Архитекторы той поры могли только грезить о канализации и сточных трубах, поэтому вонючие лужи на булыжных мостовых были неизменным признаком всех крупных средневековых городов.

Как только Фауст оправился и смог идти без посторонней помощи, он отделился от шумной толпы студентов и повернул домой. Голова у почтенного доктора все еще кружилась, и он шел нетвердой походкой, словно лавочник, опорожнивший кувшин-другой крепкого ячменного пива. Подходя к дому, он увидел, что дверь, ведущая на его половину, приоткрыта. Ступая осторожно, как только он мог, чтобы нечаянным шумом не навлечь на себя еще худших бед, Фауст обошел вокруг дома, затем подкрался к окну своего рабочего кабинета и заглянул в него. Каково же было изумление известного ученого, увидавшего посреди небольшой, скромно обставленной комнаты две фигуры, в одной из которых он сразу признал Мефистофеля, чей портрет он много раз встречал в книгах знаменитых алхимиков! Теперь он видел этого великого духа наяву. Пригнувшись у подоконника, затаив дыхание, Фауст стал прислушиваться к разговору — сквозь неплотно закрытое окно до него весьма отчетливо доносились голоса.

В тот самый момент, когда Мак собирался расписаться кровью на пергаменте, предложенном ему Мефистофелем, Фауст вдруг понял, что происходит. В его комнату забрался жулик! Дьявол соблазняет совсем не того человека!

Фауст бросился к парадному входу. Взбежав на крыльцо, он с силой рванул тяжелую дубовую дверь — она с глухим стуком ударилась о стену, и Фауст бросился в темный коридор, ведущий в его комнаты. Остановившись перед дверью своего собственного кабинета, он открыл ее… И застал последние мгновения вступительного акта начинающейся драмы — актеры и не подозревали, что за ними кто-то наблюдает. Мак как раз выводил последний росчерк на пергаменте.

Мефистофель ловко свернул подписанный договор в трубку:

— А теперь, любезный доктор, мы отправимся прямо на Кухню Ведьм, где наши лучшие чародеи — специалисты по косметологии — поколдуют над вашей внешностью, создавая тот имидж, которого потребуют дальнейшие приключения.

И адский дух воздел руки в нелепом, театральном жесте. Тотчас же в комнате вспыхнул огонь — высокие языки пламени заплясали вокруг двух фигур, стоящих рядом. В золотистое сияние иногда вплетались зловещие багрово-красные сполохи. Через несколько мгновений огонь угас и две человеческие фигуры исчезли — растаяли, словно утренний туман под солнечными лучами.

— Проклятье! — воскликнул Фауст, вбежав в свой рабочий кабинет. В сердцах он сильно ударил кулаком правой руки по раскрытой ладони левой. — Я опоздал всего на одну минуту!

Глава 6

Фауст огляделся кругом. Сперва ему показалось, что под сводчатым потолком парит какая-то призрачная фигура. Присмотревшись, он понял, что ошибся. Он был один в своем рабочем кабинете. Нежданые гости — Мефистофель и этот молодой жулик — бесследно исчезли, растворившись в воздухе, словно их здесь никогда и не было. Лишь слабый запах серы, еще не успевший выветриться, напоминал ученому доктору об удивительном происшествии.

Итак, почтенный доктор вовсе не страдал галлюцинациями. То, что он видел, происходило на самом деле. Не выйди он из дома сегодня утром, он сам мог бы сейчас перенестись в иные миры из своей тесной и мрачной комнаты. Однако по злой иронии судьбы Мефистофель, этот глуповатый демон, не оправдывающий своего славного имени, забрал с собой какого-то плута и вора вместо доктора Фауста.

Фауст вздрогнул и потряс головой, чтобы мысли окончательно прояснились. Он, конечно, слышал отнюдь не весь разговор между дьяволом и тем светловолосым парнем, которого Мефистофель принял за доктора Фауста (одному Богу известно, как этот разбойник ухитрился забраться к нему в дом!). Однако он успел услышать достаточно, чтобы понять: Мефистофель предлагал самозванцу, присвоившему себе славное имя Фауста, какое-то необычайно увлекательное приключение, и сейчас оба они находятся далеко отсюда. А доктор Фауст, которому наносил визит сей недалекий посланец преисподней и которому по праву принадлежало все то, чем только что завладел молодой жулик, остался один в своем алхимическом кабинете — коротать свои дни, — а их каждому смертному отпущено не так уж много.

Проклятый мошенник!.. Нет, черт возьми, он, доктор Фауст, известный алхимик и маг, не станет и дальше влачить жалкое существование в этом убогом городишке! Он отправится следом за Мефистофелем и гнусным обманщиком, укравшим его великолепное и славное будущее; он настигнет их, хотя бы ему пришлось для этого достичь самого края Вселенной! Он разоблачит плута, выдавшего себя за почтенного ученого, и займет свое собственное место.

Фауст бросился в кресло. Мысли его мчались вихрем, обгоняя друг друга. Он начал размышлять, как попасть в те края, где находились сейчас Мефистофель и унесенный им мошенник. Две фигуры — одетый в черное демон и светловолосый парень в городской одежде — исчезли в языках золотистобагрового пламени. Это подтверждало догадку Фауста о том, что Мефистофель и его спутник сейчас находились за пределами этого мира. Следовательно, ученому доктору предстояло нелегкое путешествие в то царство, где души язычников справляют свой посмертный вечный пир, где обитают эльфы, гномы, феи и другие персонажи древних легенд. Это путешествие можно было совершить только с помощью магии.

Фауст помедлил еще минуту, прежде чем встать. Готов ли он к такому серьезному испытанию? Перемещение во внеземные сферы издревне считалось главным экзаменом для мага и было сопряжено с большим риском. А Фауст, хотя и считавший себя одним из лучших магов своей эпохи, потратил немало лет на постижение тайных наук. Он был уже немолод. Подобное испытание могло оказаться свыше его сил. Он мог погибнуть…

И Фауст вспомнил, как всего лишь несколько часов назад он собирался покончить с собой. Почему? Потому что разочаровался во всем, и будущее представлялось ему унылой, однообразной чредой тоскливых серых дней, где почти каждую минуту случаются какие-нибудь неприятности, а удовольствия столь редки. Но главная причина овладевшей доктором меланхолии заключалась в том, что он не видел достойной цели, которой мог бы посвятить свою жизнь. Судьба казалась ему цепью случайных событий (в большинстве своем печальных), отнюдь не выстроенных в единую, прямую и ясную линию. Но теперь… Теперь — совсем другое дело! Почтенный доктор чувствовал небывалый прилив энергии — ничего подобного с ним не случалось со времен давно ушедшей молодости. Он не собирается довольствоваться жалкой участью человека, оставленного в дураках каким-то авантюристом! Он готов поставить на карту свою жизнь, если того потребуют обстоятельства. Неизвестный обманщик и проходимец не смеет решать судьбу доктора Фауста, присвоив себе его имя! То, что принадлежит ему по праву, должно принадлежать только ему, и никому больше!

Фауст вскочил со своего кресла и разворошил золу в угасающем очаге. Подложив в камин несколько поленьев, он смотрел, как пламя разгорается вновь. Растопив очаг, доктор Фауст решил умыться — лицо его было испачкано, а рассеченный лоб покрыт запекшейся кровью. Он подошел к умывальнику с почти свежей водой (служанка наливала воду в таз для умывания всего два дня тому назад) и вымыл лицо и руки. Затем, отыскав среди различных предметов, разбросанных в беспорядке по его рабочему столу, кусок копченой говядины, он съел его, запивая жесткое мясо ячменным пивом и в то же время думая о том, что ему надлежит делать дальше.

Для того, чтобы перенестись в незримый мир духов, необходимо достаточно сильное заклинание, размышлял доктор Фауст. Оно должно сочетать в себе потенциальную энергию Отправления с мощью Присутствия. Заклинания, позволяющие совершить Великий Переход, пользовались недоброй славой среди алхимиков и знатоков магии — они были необычайно трудны и нередко таили в себе угрозу для жизни самого экспериментатора, отважившегося на этот опасный опыт. Немногие из практикующих магов могли похвастаться тем, что смогли перенести какой-либо предмет во внеземные сферы, где даже живые существа обходятся без своей материальной оболочки. Фаусту же предстояло самому отправиться в эти миры. Для такого перемещения требовался огромный заряд энергии.

Фауст подошел к книжному шкафу и начал перебирать пожелтевшие свитки пергамента и тяжелые фолианты. Наконец он нашел подходящую формулу заклинания в «Верном пути к звездам» Гермеса Трисмегиста. Однако эта формула была слишком сложна; она требовала многих специфических ингредиентов — таких, как, например, большой палец правой ноги китайца. Достать все компоненты, необходимые для осуществления Перехода, в средневековой Восточной Европе было практически невозможно, хотя в Венеции, где жил знаменитый автор трактата о путешествиях в надзвездные миры, было вполне достаточно вещей подобного рода. Доктор Фауст продолжил свои поиски. Наконец он добрался до Алфавитного указателя к «Молоту Ведьм»^[40], где приводилась более простая формула. Доктор Фауст решил тотчас же приступить к изготовлению волшебного состава.

Помет летучей мыши, толченный в ступке… К счастью, у него был целый пузырек этого снадобья. Редкая целебная трава… Есть! Глаза Фауста бегали по строчкам. В рецепте говорилось: взять четыре части чистых, ни с чем не смешанных жабьих внутренностей. Тщательно высушенные, растертые в порошок жабьи внутренности хранились у доктора в маленьком наперстке. Чемерица… Ну, это всем известная трава! Верба… Наломать веток вербы тоже не слишком тяжелый труд. Ртуть… У алхимика она всегда под рукой. Что еще? Полынь. Ее у Фауста не было, однако в ближайшей аптеке можно достать несколько пучков сушеной полыни… Но что это за приписка в самом конце?.. «Внимание: состав не подействует без добавления частицы подлинного Креста Христова, именуемого также Истинным Крестом».

Проклятье! Он использовал последний кусочек Креста Христова еще в прошлом месяце!

Не мешкая ни минуты, он схватил свой кошелек, положил в него крупный изумруд, который всего лишь около часа тому назад привлек внимание Мака, и вышел на улицу.

Угловая аптека была закрыта по случаю Пасхи, но аптекарь все-таки вышел на настойчивый стук в запертые ставни. Сердито проворчав себе под нос какое-то ругательство, он ответил Фаусту, что сейчас у него нет никакого Христова Креста, и неизвестно, когда прибудет следующий корабль из Рима с этим товаром. В одном ученому алхимику все-таки повезло: у аптекаря было сколько угодно полыни, и Фауст купил большую связку пахучей сушеной травы.

Расплатившись с аптекарем, Фауст направился на Монастырскую улицу, где стоял просторный особняк епископа города Кракова. Слуги беспрепятственно пропустили ученого доктора в дом, ибо Фауст был старым приятелем их хозяина и частым гостем в их доме. Двое одиноких мужчин нередко засиживались допоздна за тарелкой овсяной каши (святой отец, как и доктор Фауст, страдал холециститом), ведя живые и остроумные диспуты по самым различным вопросам.

Тучный епископ, откинувшись на высокую спинку кресла, неопределенно покачал головой:

— Мне очень жаль, мой дорогой Фауст, но боюсь, я ничем не смогу вам помочь. На днях я получил специальный указ из Рима, в котором всем служителям Церкви Христовой вменяется в обязанность следить за тем, чтобы драгоценные частицы Истинного Креста Господа нашего не использовались в целях безбожного чародейства и чернокнижия.

— Какого чародейства?! — воскликнул Фауст. — Речь идет совсем не о колдовстве и не о злых чарах, а о науке алхимии.

— Однако какому делу будет служить Крест Господень? Не собираетесь ли вы, скажем, получить с его помощью огромное богатство?

— Отнюдь нет! Я собираюсь восстановить справедливость, исправив роковую ошибку…

— Хорошо, хорошо, я думаю, нет ничего плохого в том, чтобы снабдить вас частицей Креста во имя праведной цели. Но я должен вас предупредить, что за последнее время Истинный Крест сильно поднялся в цене, как всякий предмет, количество коего ограничено, а спрос растет с каждым днем.

— Мне нужен кусочек величиной всего-навсего с ноготь. Запишите его на мой счет.

Святой отец протянул руку к шкатулке, где хранились обломки Креста Господня:

— Не будет ли с моей стороны большой нескромностью спросить, под какой залог вы берете частицу Истинного Креста?

— Вот мой первый взнос!

Доктор Фауст развязал свой кошелек и вынул из него великолепный крупный изумруд. Пока епископ любовался игрой света на гранях драгоценного камня, Фауст аккуратно завернул частицу подлинного Креста Господня в кусок старой парчи, некогда покрывавшей алтарь.

Он благополучно добрался домой со своей драгоценной ношей. Подбросив угля в лабораторную печь, где во время алхимических опытов плавились редкие металлы, Фауст раздувал кожаные мехи до тех пор, пока пламя в этом маленьком горне не стало красно-белым и мириады крошечных блестящих искр не взвились вверх над языками огня, увлекаемые восходящими потоками воздуха. Разведя огонь, он начал аккуратно выкладывать на стол все ингредиенты волшебного состава. С превеликой осторожностью он поставил на середину стола сосуд с едкой водой, следя, чтобы жидкость не расплескалась, ибо она могла прожечь насквозь любую поверхность, не покрытую специальным водонепроницаемым составом, который защищал стенки сосуда. Затем он насыпал немного очищенной и измельченной сурьмы в медную чашу и выставил на стол несколько пузатых бутылочек с экстрактами различных трав, достал наперсток с высушенными и растертыми в порошок жабьими внутренностями, баночку с затвердевшим пометом летучей мыши, склянку с выпаренной мочой лесного сурка и бутыль с тридцатиградусной спиртовой настойкой плесенного грибка, собранного на кладбище в новолунье. Фауст с серьезным и сосредоточенным видом оглядел свои колбы и бутылки. Все эти экзотические вещества не должны были содержать ни малейшей примеси. Доктор знал, что от качества экспериментального материала и от точного соблюдения указанных в рецепте пропорций может зависеть его жизнь. Ни в коем случае нельзя смешивать ингредиенты до начала опыта! Они будут постепенно добавляться к основному составу в строго определенном порядке.

Перед ним на столе лежали винный камень, квасцы и немного хлебной закваски. Рядом с ними доктор положил нигредо, которое ему удалось получить на прошлой неделе в результате одного сложного алхимического опыта. Ему было жаль расходовать драгоценный материал, — ведь нигредо, в свою очередь, было одним из важнейших компонентов для получения Феникса, прекраснейшей из аллегорических птиц. Но сейчас не время заниматься поисками красоты, напомнил самому себе Фауст. Его ждет труднейший и опаснейший эксперимент.

Но только успел доктор Фауст взять в руки первую из своих пузатых бутылей, как раздался негромкий стук в дверь. Фауст решил не обращать на него никакого внимания, но назойливый посетитель постучал еще несколько раз. Затем послышались приглушенные голоса. Пробормотав проклятие в адрес непрошеных гостей, доктор пошел открывать.

На пороге стояли студенты Университета — небольшая группа, что-то около пяти человек (почтенный доктор не утруждал себя запоминанием их лиц и подсчетом вертящихся голов).

— Доктор Фауст… Сударь… Неужели вы не узнали нас? Мы ваши студенты, мы проходим курс экспериментальной алхимии в Лаборатории Прикладной Алхимии Ягеллонского Университета, которую вы возглавляете. Не могли бы вы проконсультировать нас по одному сложному вопросу? Мы не знаем, почему Мировая Душа, или Женское Начало Мира, зарождается в изменчивом, неустойчивом теле гермафродита Меркурия. Этот вопрос будет вынесен на годовой экзамен, а мы не смогли найти правильного ответа ни в учебниках по практической алхимии, ни в первых шести томах «Введения в Алхимию»…

— Какого черта… — не слишком любезно ответил Фауст, — я же еще в самом начале семестра рекомендовал вам прочитать трактат Николя Фламеля «Новые направления в старой науке». В этой книге подробно освещена проблема гермафродитизма и сексуальной символики в алхимии.

— Но ведь эта книга написана на французском языке!

— Вы должны знать французский язык!

— Однако, сударь, если рассматривать данный вопрос с той стороны, с которой подходил к нему Аристотель…

Фауст поднял руку, призывая студентов к молчанию.

— Послушайте, — сказал он, — я собираюсь провести опыт, который, вероятно, войдет в историю науки как величайшее достижение современной алхимии. Это невероятно сложный и ответственный эксперимент. А вы приходите сюда со своими дурацкими вопросами и отнимаете у меня драгоценное время. Неужели во всем университете не нашлось другого профессора, у которого вы могли бы получить консультацию? Обратитесь к кому-нибудь другому или просто убирайтесь ко всем чертям — я не собираюсь сейчас заниматься подобными пустяками!

Студенты ушли. Вернувшись в свой рабочий кабинет, Фауст еще несколько раз нажал на ручки кожаных мехов, подавая в маленький горн добавочную порцию кислорода. Затем он проверил фильтры в трубках, по которым будут поступать в перегонный куб пары сублимированных веществ — тончайшие нити фильтров переплетались крест-накрест. Реактивы стояли на столе в строгом порядке. Огонь в лабораторной печи горел ярко и ровно. Можно было приступать к проведению опыта.

С величайшей осторожностью добавляя малые порции диковинных ингредиентов магического состава в реторту, где уже кипел раствор кислоты, доктор Фауст следил за тем, как жидкость меняет свой цвет, становясь то пурпурной, то алой, то изумрудно-зеленой. Поначалу реакция шла в полном соответствии с описанием, приведенном в «Алфавитном указателе». Нагретое зелье бурлило; густой пар поднимался от перегонного куба к самому потолку — плотный слой слабо колыхавшегося мутно-серого тумана напоминал гигантского дракона, свивающего в кольца свое огромное тело. Фауст бросил в реторту кусочек подлинного Креста Христова. Яркая серебристая вспышка осветила изнутри бурлящую жидкость, словно молния; затем раствор загустел и почернел.

Резкое почернение раствора считалось дурным признаком практически для всех алхимических реакций. Даже неопытному студенту, проходящему вводный курс аналитической алхимии, в этом случае стало бы ясно, что опыт почему-то не удался. Доктор Фауст, опытный практикующий ученый-алхимик, сразу понял, что все его сегодняшние усилия могут оказаться напрасными. К счастью, он успел заметить серебристое свечение жидкости в реторте еще до того, как раствор неожиданно приобрел чернильно-черный цвет. Он бросился к книжной полке, где стоял «Справочник Алхимика», изданный магами Карийского Университета, и, быстро перелистав страницы огромного фолианта, нашел такую запись: «Двойная серебристая вспышка перед окончательным почернением раствора свидетельствует о том, что добавленный к остальным ингредиентам Крест Христов не является Истинным Крестом. Внимание: перед началом эксперимента следует проверить подлинность Креста».

Проклятье! Кажется, на этот раз он попал в поистине безвыходное положение. Хотя… Неужели для Истинного Креста нет никакого заменителя? Он снова подошел к полкам, ломившимся от пыльных книг. После часа утомительных поисков вконец обессилевший доктор был вынужден признать себя побежденным — ни в одном из просмотренных им трактатов не было формулы заменителя Креста Христова. Фауст готов был кричать, выть, топать ногами, чтобы дать хоть какой-то выход своей бессильной ярости. Но вскоре гнев и обида прошли, уступив место отчаянию и острой тоске. В смятении оглядевшись вокруг, он заметил связку книг, оставленных на комоде тем самым мошенником, который, обманным путем проникнув в его рабочий кабинет, похитил у почтенного доктора нечто более ценное, чем все его имущество — сделку с Силами Ада, предложенную Мефистофелем лже-Фаусту.

Фауст подошел к комоду и, вынув наугад несколько книг из связки, прочитал их заголовки, и, перевернув несколько страниц в каждой книге, презрительно усмехнулся. Это были дрянные подделки и дешевка, которую подсовывают на базаре несведущим покупателям ловкие дельцы, — хлам, рассчитанный на толпу глупцов невежд, жадных до всяких чудес и тайн, но отнюдь не стремящихся испить холодной ключевой воды из чистых родников познания. Но одна старая, невзрачная книга в потертом кожаном переплете привлекла внимание доктора Фауста — «Основы Алхимии», где был сделан подстрочный перевод важнейших глав из «Эйренеус» на немецкий язык. Фауст много раз слышал о ней, но до сих пор не мог похвастаться тем, что имеет ее в своей личной библиотеке. Как попала сюда эта редкая, ценная книга?

Глаза Фауста забегали по строчкам. Он переворачивал страницу за страницей, пока наконец не дошел до такого абзаца:

«По внешнему виду Истинный Крест Господень трудно отличить от так называемого Полуистинного Креста. К сожалению, Полуистинный Крест не обладает многими свойствами Истинного Креста, что делает его практически непригодным для использования при проведении алхимических опытов. Однако, Полуистинный Крест заключает в себе некоторые качества, присущие Истинному Кресту. Эти качества могут проявиться, если при проведении опыта к частице Полуистинного Креста добавить поташ и обыкновенную печную сажу (или ламповую копоть), взятые в равных долях».

Поташ у доктора был. Не было только печной сажи. Хотя… Если его нерадивая служанка не чистила вчера лампу, то он мог добыть достаточное количество копоти… Так и есть! Сколько угодно отличной ламповой копоти, толстым слоем покрывавшей стекло и абажур!

Как только первые частицы поташа и ламповой копоти, смешанных в равных пропорциях, упали на дно реторты, загустевшая чернильно-черная субстанция на глазах начала менять свой цвет. Через несколько секунд Фауст снова видел за толстыми стенками своего перегонного куба опалесцирующую прозрачную жидкость, переливающуюся всеми цветами радуги. Густое облако жемчужно-серого пара, со свистом вырвавшегося из горлышка тигля, заволокло все вокруг плотной пеленой. А когда колдовской туман рассеялся, все вещи в кабинете по-прежнему стояли на своих местах, но самого доктора в комнате уже не было. Очевидно, почтенный профессор Ягеллонского Университета перенесся в тот незримый мир, куда он так стремился попасть.

Глава 7

В первый момент Фаусту показалось, что он повис в каком-то плотном сером тумане, где не было ни материи, ни расстояний, ни даже самого времени. Головокружительный полет над бездной продолжался всего лишь несколько мгновений, пока изменчивый Мир Духов приспосабливался к чувствам земного наблюдателя, никогда еще не проникавшего в иные сферы. Внезапно Потусторонний Мир раскинулся перед Фаустом во всю свою ширь, и ученый доктор почувствовал наконец твердую почву под ногами.

Оглядевшись вокруг, он увидел, что стоит в предместье небольшого города — путешествуя по Европе, он успел повидать множество таких городишек, похожих друг на друга как родные братья. Этот город являлся как бы коллективным портретом всех городов, в которых Фаусту когда-либо приходилось бывать, и в то же время не был в точности похож ни на один из них.

Размышляя о том, что с ним произошло, доктор Фауст отметил про себя, что его Переход в иной мир занял необычайно короткое время — он не успел даже что-либо подумать или почувствовать. Внимательно всмотревшись в раскинувшийся перед ним пейзаж, он стал различать какие-то знакомые детали. В этом не было ничего странного — Фауст знал, что Мир Духов, имеющий иную природу, нежели земной мир, может принимать какую угодно форму — она полностью зависит от личной воли созерцающего сей мир субъекта. Профессора Ягеллонского Университета, много лет занимавшиеся изучением свойств того мира, в который попал доктор Фауст, говорили, что Мир Духов материализуется лишь под влиянием строго определенных внешних воздействий (например, в присутствии стороннего наблюдателя). Однако в свободном состоянии этот незримый мир имеет достаточно сложную топологию, благодаря которой он помещается в бесконечно малом объеме — схоласты того времени утверждали, что на острие булавки может уместиться несколько тысяч таких миров. Присутствие наблюдателя в подобном Мире заставляет разворачиваться Время и Пространство, находящиеся в свернутом состоянии, всякий раз порождая новые формы материи — подобно тому, как в соответствии с замыслом драматурга на театральной сцене меняются декорации, и все новые актеры вовлекаются в действие разыгрываемой пьесы.

Фауст вошел в город по широкой улице — дома, выстроившиеся по обе ее стороны безукоризненно правильными рядами, напоминали товарные склады или небольшие магазинчики. Но как ни старался ученый доктор разобрать вывески над дверями этих домов, поначалу ему не удалось прочитать ни одной надписи — очевидно, они предназначались совсем не для него. Пройдя несколько кварталов, он в конце концов увидел вывеску на знакомом ему языке, гласившую: «Кухня Ведьм». Доктор Фауст понял, что добрался до того самого места, куда он должен попасть (ибо таково свойство магического заклинания Перемещения: оно безошибочно приводит вас прямо к следующему повороту вашей судьбы).

Взойдя на крыльцо Кухни Ведьм, ученый доктор осторожно дотронулся до массивной дубовой двери кончиками пальцев. Он отнюдь не был уверен в том, что его рука не пройдет сквозь эту дверь как сквозь бесплотный туман: ведь известно, что существа из Потустороннего Мира, попадая в Земной Мир, легко проходят сквозь самые прочные стены, — значит, вполне возможно, что материальное тело, переместившись в этот волшебный мир, будет обладать такими же свойствами. Фауст слегка удивился, когда его рука коснулась твердой, гладкой поверхности. Несколько секунд спустя ему в голову пришла мысль о том, что все вещи в этом мире (хотя они не имеют массы и плотности, и, следовательно, не могут именоваться вещами в строгом смысле этого слова), очевидно, подчиняются какому-то особому закону, в силу которого они сохраняют свою форму и не перемешиваются друг с другом. Но каким образом нематериальные «вещи» становятся твердыми? Припомнив слова одного из древних мудрецов, утверждавшего, что трагедия начинается там, где тела сталкиваются друг с другом, ученый доктор пришел к выводу, что все предметы в Мире Духов заключили между собой некий договор о ненарушении границ: им приходится материализоваться и становиться осязаемыми всякий раз, когда с ними соприкасается некий посторонний объект.

Переступив порог Кухни Ведьм, Фауст на собственном опыте убедился в справедливости старой поговорки: не так страшен черт, как его малюют. Целая сотня (а может быть, и две) чертей низших рангов — существ весьма респектабельного вида, несмотря на их рога и копыта — хлопотала возле нескольких клиентов, полулежавших в мягких креслах с откидной спинкой, обтянутых натуральной кожей. Фауст удивился: просторное помещение, в которое он попал, больше всего напоминало цирюльню, или, выражаясь более современным языком, универсальный салон красоты. На стенах висели большие зеркала; широкие полосатые простыни покрывали плечи клиентов. На Кухне Ведьм царила суета, обычная для такого рода заведений: работники-черти пробегали из одного конца огромного зала в другой, вертелись возле огромных кресел с ножницами, бритвами и еще с какими-то диковинными инструментами в руках, порой перекидываясь несколькими фразами с мастерами из соседней бригады. Наблюдая за работой молодых чертенят, доктор Фауст заметил, что они не просто стригут волосы и бреют бороды, но и полностью преображают внешний облик клиента: убирают лишний жир с чрезмерно толстых животов, наращивают мышцы рук и делают множество других мелких косметических операций. Несколько минут ученый доктор смотрел, как ловкие лапки чертенят отрывают мышечные волокна от красных кусков мяса, похожих на кровяные колбаски, и вшивают их под кожу тех клиентов, чьи худые руки и ноги напоминают кривые прутья покосившегося плетня. Затем чертенята приступили к полной косметической обработке лица и тела. Они растирали кожу своих клиентов жесткими щетками, удаляли бородавки и выводили родимые пятна, удлиняли ресницы и выщипывали слишком густые брови. Они прибегали к тончайшей пластической хирургии, проводили пересадку кожи лица. Живую ткань для трансплантации они брали из пузатых бочек, стоящих позади кожаных кресел, где хранился материал для наращивания мышц. В такие же бочки, наполненные чуть ли не доверху, расторопные мастера кидали отрезанные у клиентов клочки мяса и клочки кожи — очевидно, живая плоть была слишком дорогостоящим материалом, чтобы просто выбрасывать ее, не пытаясь утилизировать отходы.

Вскоре, однако, Фауст понял, что проворные черти на Кухне Ведьм были лишь ассистентами, выполнявшими самую грязную, черновую работу. Меж высокими креслами неспешно прохаживалась чертова дюжина ведьм, наблюдавших за действиями хвостатых и рогатых мастеров и собственноручно выполнявших самые тонкие и ответственные операции. Ведьмы были одеты в порыжевшие от времени, ветхие, но чистые лохмотья; на голове у каждой был высокий островерхий головной убор, низко надвинутый на лоб, так что почти все лицо оставалось в тени, и только глаза ведьм недобро сверкали из-под полей их необычных шляп. Высокие ботинки на шнурках обтягивали их стройные маленькие ноги. У многих ведьм на плечах сидели черные коты весьма зловещего вида.

— А это что еще такое? — спросила старшая ведьма, увидев Фауста. Ученый доктор заметил, что к ее необычной островерхой шляпе была приколота роза из черного крепа — очевидно, то был знак высокого чина. — Вы, наверное, и есть тот полный комплект материала, который мы недавно заказывали? Идите-ка сюда, милейший, мы вас быстро расчленим.

— Я не какой-то там материал, — гордо ответил Фауст. — Я доктор Иоганн Фауст, и я прибыл сюда с Земли.

— Мне кажется, у нас недавно побывал один субъект с этим именем, — сказала старшая ведьма.

— Которого сопровождал демон Мефистофель — такой высокий, худой, и бородка клином?

— Гм… Да, хотя, на мой взгляд, он совсем не худой.

— Тот человек, что был с ним здесь, не Фауст! — вскричал доктор. — Он жулик и обманщик! Фауст — это я!

Старшая ведьма окинула его долгим, оценивающим взглядом.

— Гм… Я сразу заметила, что для ученого доктора он слишком молодо выглядел!.. А есть ли у вас с собой какие-нибудь документы, удостоверяющие личность?

Фауст порылся в карманах своего плаща и нащупал там кошелек, который он по привычке положил в карман, выходя из дому утром. Претерпев превращение, переместившее его с Земли в Царство Духов, кошелек совершенно не изменился внешне; прежним осталось и его содержимое. Развязав его, доктор Фауст нашел документ о присвоении ему почетного звания шерифа, выданный в городе Люблине, регистрационное свидетельство участника тайного голосования, полученное в Париже, и именную юбилейную серебряную медаль, врученную ему во время Первой Международной Выставки Достижений Современной Магии, проходившей два года тому назад в Праге.

— Вполне достаточно, — сказала ему старшая ведьма. — Вне всякого сомнения, вы и есть Фауст. Тот плут, который побывал у нас недавно, сумел-таки обвести меня вокруг пальца — ну, и Мефистофеля, как видно, тоже. Сейчас моя догадка относительно его персоны подтвердилась, да что с того? Мы провели полный курс омоложения, а сделанного, как известно, назад не воротишь. Если б вы только видели, каким он стал красавчиком после того, как мы поколдовали над его внешностью!

— То была ошибка! — воскликнул Фауст, скрипнув зубами от злости. — Справедливость требует, чтобы вы сделали то же самое для меня!

— Это невозможно, — ответила ведьма. — Мы и так перерасходовали энергию и материалы, пока работали с мошенником, выдававшим себя за вас. Однако не отчаивайтесь; подождите минутку, мы посмотрим, что еще можносделать.

Усадив Фауста в пустое кресло, старшая ведьма поманила к себе одного из чертей-ассистентов, и они стали вполголоса о чем-то совещаться, изредка бросая на ученого доктора короткие, профессионально-оценивающие взгляды.

— Дело в том, — сказал ассистент, — что мы истратили почти весь запас чудодейственной сыворотки, дающей живым существам здоровье и долголетие. Нам пришлось сделать изрядное количество вливаний тому парню, которого мы омолаживали незадолго перед этим.

— Отфильтруй остатки и впрысни столько, сколько есть. Это все-таки лучше, чем ничего.

— Но его лицо! — молодой черт бесцеремонно взял Фауста за подбородок и повернул его голову сначала в одну сторону, затем в другую. Его черные глаза, казалось, просвечивали доктора насквозь, но лицо сохраняло бесстрастное выражение. — Что мне делать с этой длинноносой заготовкой, с ее впалыми щеками, тонкими губами, бледной и сухой морщинистой кожей? Он слеплен так, что за версту видно болезненное, хрупкое сложение. А у меня не хватит материала на полную реконструкцию скелета и тканей.

— Эй, послушайте! — воскликнул Фауст. — Я, доктор Фауст, явился сюда с Земли отнюдь не затем, чтобы выслушивать ваши оскорбительные замечания!

— Держи-ка рот на замке, приятель, — отвечал ему ассистент, — это самое лучшее, что ты можешь сделать. Здесь доктор я, а не ты! — и, повернувшись к старшей ведьме, он продолжал: — Можно даже попытаться исправить его психику — конечно, в пределах человеческих возможностей, ибо сделать из него сверхчеловека никогда не удастся.

— Сделай, что сможешь, — сказала ведьма, и черт тотчас же приступил к операции.

Он взялся за дело столь энергично, что поначалу Фауст испуганно съежился в кресле, вцепившись в подлокотники побелевшими пальцами. Однако вскоре, сообразив, что все манипуляции его сурового лекаря не причиняют ни малейшей боли, ученый доктор расслабился и, устроившись поудобнее, прикрыл глаза. В это время черт-ассистент, мурлыча себе под нос какую-то песенку, срезал дряблые мышцы и кожу, заменяя их новыми, крепкими и упругими. Он работал легко и быстро, успевая одновременно пересаживать мышечную ткань, прикрепляя ее к костям, и соединять полоски надрезанной кожи. Наконец он поместил тонкие волокна нервных окончаний, сухожилия и кровеносные сосуды на свои места, и Фауст почувствовал, что мышцы лица, рук и ног снова повинуются ему. Смазав некоторые участки плоти, плохо прилегающие друг к другу, клейким раствором Универсального Закрепителя, черт немного подождал, пока раствор загустеет.

Закончив свою работу, он аккуратно обрезал выступающие из швов концы мелких кровеносных сосудов и неровные края кожи, и, загладив рубцы так, что от них не осталось и следа, отступил на шаг, чтобы полюбоваться своей работой.

— Не так уж и плохо, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, но достаточно громко для того, чтобы Фауст и старшая ведьма могли расслышать его слова. — Особенно если учесть никуда не годный материал, с которым пришлось возиться.

Затем, обмахнув своего клиента жесткой щеткой и сдернув с него полосатую простыню, черт-ассистент предложил ему посмотреть на себя в зеркало.

Взглянув на свое отражение в огромном, светлом, кристально чистом стекле, Фауст не сразу узнал самого себя. Черты его лица остались как будто прежними, но весь облик чудесно изменился. Кожа утратила нездоровую, восковую бледность, приобретя здоровый румянец. Черт укоротил его длинный нос, придав ему более благородную форму, исправил линию подбородка и убрал складки дряблой морщинистой кожи со щек. Из зеркала на ученого доктора глядел здоровый, крепкий тридцатилетний мужчина весьма приятной наружности. Фауст отметил про себя, что его зрение и слух обострились, и вообще он стал чувствовать себя значительно лучше — пожалуй, еще никогда он не испытывал он такого прилива сил и энергии. В общем, пожилой, больной алхимик превратился в цветущего молодца; и хотя он вряд ли смог бы стать победителем одного из тех неофициальных конкурсов красоты, что проводились в те времена в Италии тайно от церковных властей, все же он помолодел лет на двадцать и даже стал гораздо привлекательнее, чем был двадцать лет тому назад.

— Так гораздо лучше, — сказал наконец доктор Фауст, — но все же недостаточно хорошо. У меня есть полное право на полный курс омоложения!

Черт, стоявший за спинкой его кресла, пожал плечами и, не проронив ни слова, повернулся, чтобы уйти.

— Давайте-ка не будем говорить о ваших правах, почтеннейший, — сказала старшая ведьма. — То, что мы сделали для вас, мы сделали исключительно из по своей природной доброте. Никогда не верьте глупым сказкам о том, что все ведьмы и колдуньи злые! Что же касается полного курса омоложения, то для этого вам придется получить официальное направление на нашу Кухню, подписанное самим Мефистофелем или кем-нибудь из Великих Князей Света или Тьмы. Этот документ будет являться основанием для получения необходимых материалов и оборудования из Центрального Хранилища.

— Я получу его, черт меня побери! — воскликнул доктор Фауст. — Я получу его, и в придачу еще кое-что, что полагается мне по праву! Не говорил ли Мефистофель о том, куда он направится после своего визита к вам?

— С какой стати он будет сообщать нам о своих дальнейших планах? — сказала ведьма.

— А в каком направлении он отбыл?

— Как обычно, растаял в воздухе, окутавшись напоследок клубами дыма да багровыми языками огня, — пожала плечами ведьма. — Извините, не могу дольше с вами разговаривать: меня ждут дела.

Фауст знал, что не сможет последовать за Мефистофелем дальше. Заклинание Перехода, которое он использовал для того, чтобы перенестись на Кухню Ведьм, обладало весьма ограниченной силой. Он должен был вернуться обратно на Землю, составить план дальнейших действий и сотворить новое Заклинание.

Глава 8

Фауст материализовался в своем рабочем кабинете в Кракове, в самом центре начерченной мелом на полу пентаграммы. На душе у знаменитого алхимика камнем лежал бессильный гнев.

Окинув взглядом мрачную, одинокую келью, в которой он провел столько часов, согнувшись над своими колбами и ретортами, он с тоской подумал, насколько убого и запущено его жилище — видно, воспоминания о шумной, сияющей огнями Кухне Ведьм были еще свежи.

На полу в углах комнаты лежал мышиный помет. Пыль густым слоем покрывала книжные полки и крышку комода. Проклятье! Ленивая служанка не потрудилась даже обмахнуть метелкой из петушиных перьев его гордость, лучший из предметов коллекции, которой мог гордиться любой алхимик — настоящий скелет! Какое безобразие, размышлял про себя доктор Фауст. Надо навести порядок в квартире. Невозможно жить в такой грязи!

Фауст тут же начал составлять план тех кардинальных перемен, с которых он начнет свою новую жизнь. Неожиданно мысли Фауста вернулись к его недавнему путешествию в Потусторонний Мир, и ученый доктор заскрежетал зубами от злости.

Вот до чего доводит чрезмерная доброта и отсутствие строгости в обращении с людьми! Какой-то жалкий вор и мошенник, шарлатан, ничего не смыслящий в высокой науке алхимии, может забраться к вам в дом и стащить долгожданную сделку с дьяволом буквально у вас из-под носа. Ну, ничего, это ему даром не пройдет! Он еще покажет наглому воришке, каково обманывать самого доктора Фауста!

И в этот самый момент Фауст, поглощенный своими переживаниями, внезапно ощутил всю глубину той чудесной перемены, которая произошла с ним на Кухне Ведьм. Вместо ревматических болей в пояснице и острой рези в желудке он чувствовал небывалый прилив сил. Он был здоров, и он снова был молод! Его упрямый и вспыльчивый характер, несколько смягчившийся с годами, снова давал себя знать. Он был Фаустом, черт побери!

Вспомнив о том, что он ничего не ел со вчерашнего дня, помолодевший Фауст почувствовал сильный голод. Он подошел к буфету и снял с верхней полки миску с холодной овсянкой, оставшейся от вчерашнего ужина. В жидкой кашице плавали загустевшие комки, а ее синеватый цвет отнюдь не возбуждал аппетита. Фауст, поправивший свое пищеварение на Кухне Ведьм и в придачу получивший великолепный набор крепких белых зубов, брезгливо помешал вчерашнюю овсянку длинной ложкой и поставил миску обратно на полку. Ему хотелось свежего, чуть недожаренного мяса. Он жаждал крови. И мести, мести!

Не тратя времени на дальнейшие размышления, Фауст поспешно вышел из своего кабинета и, легко сбежав со ступенек крыльца, оказался на улице. Был тихий, ясный весенний вечер — как раз под стать тому солнечному пасхальному утру, которое принесло так много неприятностей ученому доктору. Но Фаусту сейчас было не до красот природы. Он быстро пересек улицу и ввалился в таверну, которую часто посещал.

— Хозяин! — закричал Фауст еще с порога. — Подайте кусок жареного поросенка, да поскорее! И смотрите, чтобы обязательно была румяная хрустящая корочка!

Хозяин таверны удивился столь неожиданной перемене в настроении своего клиента. Обычно почтенный доктор двигался степенно, говорил ровным, тихим, чуть дребезжащим голосом, и вообще был немногословен, угрюм и рассеян, как человек, сосредоточенный на решении каких-то очень сложных проблем. Однако содержателям таверн и постоялых дворов не положено проявлять излишнюю любознательность или проявлять свои чувства, если они не хотят потерять всех своих клиентов. Поэтому хозяин поклонился доктору Фаусту и с любезной улыбкой спросил:

— Кварту ячменного пива и кашу к поросенку — как обычно, сэр?

— К черту кашу! Принесите большое блюдо жареного картофеля! Да пошлите служанку за кувшином доброго вина — я имею в виду настоящее вино, а не мутную красную кислятину, которую пьют за обедом в этой стране!

— Подать токайского, сэр?

— Или рейнского. Скорей несите его сюда! Я умираю с голоду.

Фауст занял отдельный столик, чтобы никто не мешал ему предаваться размышлениям, пока служанка будет ходить за вином и готовить ему порцию жареного поросенка с картофелем. В таверне царил уютный полумрак; в очаге догорало несколько поленьев. К центральной потолочной балке была подвешена на железных цепях огромная люстра, напоминающая гигантское штурвальное колесо; по краям ее чадили светильники, заправленные топленым бараньим жиром. Люстра чуть покачивалась от сквозняка, гулявшего по главной зале таверны — входная дверь была неплотно прикрыта.

Служанка подала вино, и Фауст залпом осушил большой бокал, даже не поглядев в ее сторону. Она исчезла так же бесшумно и незаметно, как и появилась, и через несколько минут принесла на деревянной доске кусок жареного поросенка, груду жареного картофеля, политого маслом, и немного брюссельской капусты с острой приправой. Еще несколько дней тому назад от такой пищи у почтенного доктора тотчас же случились бы желудочные колики; теперь же ее дразнящий запах только возбуждал его аппетит, а прелести молоденькой служанки волновали его воображение. Ставя на стол простую деревянную доску, на которой было разложено кушанье, девушка наклонилась так низко, что помолодевший доктор смог разглядеть ее высокую грудь под вышитой крестьянской рубашкой из тонкого полотна. Выпрямившись, она откинула назад свои густые, блестящие каштановые волосы, и они живыми волнами легли на ее полные плечи и шею, подчеркивая прелестный овал девичьего лица. Доктор Фауст, до сих пор считавший, что он уже давно вышел из того возраста, когда мужчины испытывают интерес к подобного рода вещам, покраснел, словно мальчик. Он бросил быстрый взгляд на служанку — и тут же отвел глаза. Наконец он отважился заговорить:

— Гм… Вы, должно быть, недавно поступили сюда? Я не могу припомнить вашего лица, но кажется, мы с вами уже где-то встречались?

— Сегодня только первый день, как я работаю здесь, — ответила девушка, улыбаясь так дерзко и вызывающе, словно она хотела подразнить сидящего перед ней мужчину. Впрочем, улыбка красила ее; очевидно, молодая кокетка знала это. — Меня зовут Маргарита, я родом из Мекленбурга. Я была птичницей, пока на нашу землю не пришел Густав Адольф со своими шведами. Они грабили и жгли города и сеяли смерть повсюду, где проходили. Я бежала на восток. Однако от своей судьбы не уйдешь, и то, что должно было случиться, случилось со мной…

Фауст кивнул, очарованный неспешной, простой манерой разговора этой девушки и ее здоровой красотой, — и вдруг опять, как полчаса назад в своем рабочем кабинете, ощутил небывалый прилив сил. Волшебное превращение, которое началось на Кухне Ведьм, завершилось в таверне. Почтенный доктор окончательно переродился душой и телом.

— Я доктор Иоганн Фауст, — сказал он. — Может быть, вы слышали кое-что обо мне.

— Разумеется, слышала, сударь, — ответила Маргарита. В те времена ученые-алхимики пользовались столь же широкой популярностью, какою в наши дни пользуются звезды кино или эстрады, и слава наиболее выдающихся из них гремела по всему свету. — А скажите, вы и вправду один из тех мастеров, которые могут наколдовать целую кучу драгоценных камней или красивый наряд для девушки?

Фауст не успел ответить — из-за соседнего столика раздался громкий возглас:

— Эй, кто-нибудь! Мой винный кувшин успел просохнуть! Принесите токайского или рейнского, да поживее!

— Я должна идти, — улыбнулась Маргарита, — подавать вина каждому свину.

— Почему бы вам не навестить мое скромное жилище сегодня вечером? — предложил ей ученый доктор, робея, словно студент, назначающий приглянувшейся ему красотке свое первое свидание. — Я бы мог показать вам два-три безобидных заклинания.

— Отлично! — сказала Маргарита. — Я работаю до восьми. А до тех пор — hasta la vista.

Удивив Фауста иностранной фразой, столь необычно звучащей в устах простой деревенской девушки, она быстрой, но плавной походкой пошла прочь от его столика — подносить вина и еду другим клиентам.

Глава 9

Пообедав в таверне, Фауст вернулся домой. До прихода Маргариты оставалось еще много времени, и он решил прибраться в своей квартире. Он стащил в угол перед входной дверью мусор и старый хлам, которого порядком накопилось в рабочем кабинете: дохлых кошек, которых ученый доктор пытался заставить плясать перед ним с помощью таинственных заклинаний, кастрюльки и миски с прокисшим борщом и овсянкой — они уже целый месяц пылились на полках в его кабинете — и большую кучу грязной одежды, которую нерадивая служанка должна была выстирать и погладить еще на позапрошлой неделе. Подняв тяжелые пыльные шторы и открыв ставни, он стал проветривать комнаты. В комнату ворвался душистый весенний ветерок, принесший с собой запахи молодой листвы и пасхальной сдобы. Женщины во многом отличаются от ученых алхимиков, подумал доктор Фауст. Они уделяют слишком много внимания всяким пустякам, о которых он сам уже давно перестал заботиться. Чтобы заглушить неприятные запахи, он зажег маленькую медную курильницу, бросив в нее немного ладана — серый дымок поплыл по комнате, щекоча ноздри доктора Фауста.

Подбросив в камин несколько новых поленьев, Фауст поставил на огонь большой котел воды. Через несколько минут, когда вода согрелась, он разделся и тщательно вымылся горячей водой с мылом, чувствуя себя при этом крайне неловко, словно человек, совершивший какую-то глупость на глазах у целой толпы праздных зевак. Какого черта, подумал он, пытаясь прогнать это неприятное ощущение. В конце концов, на дворе весна, и надо смыть с себя накопившуюся за долгие месяцы зимнюю грязь вместе с хандрой. Надев свежую сорочку и чистую шелковую профессорскую мантию, Фауст расчесал мокрые волосы — после посещения Кухни Ведьм его кудри стали значительно гуще и темнее. Покончив наконец со своими домашними делами и приведя себя в порядок, знаменитый алхимик с удивлением обнаружил прилив возбуждения, от которого он успел отвыкнуть за долгие годы одиночества. Помолодевшее тело напоминало ему о давно умолкших чувствах. Доктор Фауст задумался: он никак не мог припомнить, сколько лет прошло со дня его последнего свидания и кто была та молодая особа, с которой он встречался.

Маргарита не заставила себя долго ждать: она пришла вскоре после того, как часы пробили восемь. Солнце садилось, землю окутывали голубоватые сумерки. Последний луч скользнул по фигурке девушки, когда она переступала порог холостяцкого жилища; освещенная розовым светом, она показалась Фаусту еще красивее, чем при первой встрече. Любопытная от природы, как всякая женщина, Маргарита обошла всю квартиру ученого алхимика, заглядывая в каждый угол, охая над его колбами и тиглями и с интересом рассматривая книги на разных языках, стоящие на пыльных полках. Фаусту, не успевавшему объяснять ей назначение многих предметов, которыми был заставлен его кабинет, чудилось, что вместе с тонким ароматом духов девушка принесла с собою в его комнату нежно-золотистое сиянье, словно тот последний солнечный луч, что упал на нее, запутался в ее пышных волосах.

Настроение доктора Фауста было бы прекрасным, если бы не воспоминания о сегодняшнем утре, начавшемся столь неудачно. Фауст чувствовал себя не только ограбленным, но и оскорбленным. Он вынужден был довольствоваться малым в то время, когда какой-то плут и мошенник забрал себе все то, чем он мог бы сейчас обладать; он упустил столь прекрасный шанс стать сильнее сильных мира сего отнюдь не по своей вине, а по роковой ошибке посланника Сил Тьмы, явившейся результатом небрежности в работе. По-видимому, Мефистофель даже не попросил самозванца предъявить документ, удостоверяющий личность! Он поверил обманщику на слово! Эта мысль не давала Фаусту покоя, и всякий раз, вспоминая об украденной у него сделке с дьяволом, ученый алхимик хмурил брови и чуть не скрежетал зубами от злости.

Спустя некоторое время Фауст не без удивления обнаружил, что они с Маргаритой лежат, тесно прижавшись друг к другу, на узкой и жесткой койке, где обычно спал одинокий доктор. У изголовья их ложа стояла бутылка вина — неизменная спутница веселой беседы и любви. Однако вместо восторженных комплиментов красоте подруги и нежных слов, которые так нравятся девушкам и помогают мужчинам завоевывать сердца своих избранниц, с губ доктора Фауста слетали горькие жалобы.

Маргарита внимательно выслушала длинный рассказ знаменитого алхимика о том, что приключилось с ним сегодня утром. Казалось, этот разговор занимал ее больше, чем редкости, собранные в квартире Фауста, которые она с любопытством рассматривала примерно полчаса тому назад. Но пока Маргарита слушала, мысли ее текли совсем по иному руслу.

— Как было бы чудесно, — сказала девушка, мечтательно глядя на мерцающий огонь в камине, — если бы ты смог овладеть теми несметными богатствами, которые обязательно должен был предлагать Мефистофель! И тогда… тогда, если бы у тебя была девушка, ты бы мог осыпать ее золотом, драгоценностями и… и другими щедрыми дарами. Тебе доставляло бы огромное удовольствие глядеть, как она радуется всем этим вещам.

— Мне кажется, что ты права, — ответил ей Фауст, — хотя я до сих пор как-то не думал об этом. Но раз уж речь зашла о дорогих подарках, то взгляни-ка сюда…

Взяв медное кольцо, Фауст подбросил его вверх и пробормотал несколько слов на непонятном языке. Перевернувшись в воздухе несколько раз, кольцо упало на его ладонь, сверкая, словно алмаз — Малое заклинание превратило медь в циркон. Маргарита была в восторге. Она тотчас же надела кольцо на палец, любуясь его блеском. Кольцо было великовато для ее тонкой руки, но она весело прощебетала, что знакомый ювелир подгонит его как раз по ее мерке и ничего не возьмет за работу — стоит только улыбнуться и попросить поласковей. А пока… не может ли ее дорогой Фауст показать ей еще несколько подобных фокусов?

Повинуясь ее просьбе, Фауст заставил расцвести бутоны алых роз на тонких, засохших стебельках, торчащих из цветочного горшка. На цветах блестели капли росы; по комнате разливался восхитительный аромат. Знаменитый алхимик поднес букет своей даме. Сухо поблагодарив Фауста, Маргарита приняла розы и спросила, нельзя ли вновь вернуться к превращениям каких-нибудь простых предметов в драгоценности? Эти трюки очень забавны, к тому же ей так понравился предыдущий опыт ученого доктора… И Фауст осыпал ее блестящими безделушками — яркими, немного вульгарными брошками и булавками. Эти вещи были сделаны из чистого золота, но человек, знающий толк в ювелирном искусстве, оценил бы их не слишком высоко. Что поделаешь: даже самый искусный алхимик не может собраться с силами, когда хмель и любовь кружат голову! Однако Маргарита была довольна, и улыбка вновь заиграла на ее румяных губах.

Наконец, овладев собой, а может быть, почувствовав прилив творческого вдохновения, Фауст припомнил, как однажды ему удалось повторить один забавный опыт, впервые проведенный знаменитым Альбертом Магнусом во время его путешествия по Леванту. Фауст взял одну из волшебных роз, которые он за считанные мгновенья вырастил для своей подруги, и, взмахнув над нею руками, скороговоркой произнес одно могущественное этрусское заклинание — этому заклинанию он научился во время своей поездки в Неаполь. Роза превратилась в изящный медальон — яркий кристалл бирюзы в оправе из чистого серебра.

— Изумительно! — воскликнула Маргарита, всплеснув руками. — Но как ты все это делаешь?

— Очень просто, — улыбнулся Фауст. — Ловкость рук, ну, и, конечно, умение, своего рода ноу-хау.

— Но если ты умеешь превращать самые обыкновенные предметы в такие прекрасные вещи, значит, ты можешь стать сказочно богатым! Почему же ты живешь в таком… — и она примолкла, очевидно, не сумев подобрать подходящего слова и боясь обидеть доктора, только что сделавшего ей богатые подарки. Однако она указала на незатейливое убранство холостяцкой квартиры столь красноречивым жестом, что Фауст не смог удержаться от смеха.

— Я никогда не стремился к богатству, — ответил он удивленной девушке. — Моими единственными и неподдельными сокровищами были знания. Я проник в тайну Философского Камня, который дает обладающему им человеку мудрость, а отнюдь не золото, как полагают многие невежды.

— Я понимаю, — ответила Маргарита. — И какова же цена этой… мудрости?

— Прошу прощения?..

— Ну, люди всегда делают одно, чтобы получить другое взамен. Разве ты не знаешь? Например, они выращивают зерно, потому что им нужен хлеб. Они идут на войну, ибо хотят мира. Они убивают ради сохранения жизни. Человек вынужден трудиться во имя какой-нибудь цели, и его труд является платой за то, что он получает.

— Господь с тобой, дитя мое! — воскликнул удивленный Фауст. — Ты, кажется, решила заняться философией — наукой, созданной не для прекрасной женской головки. Ты невольно затронула один из интереснейших вопросов, над разрешением которого философы бьются уже не одну сотню лет. Однако правильно ли я понял твой вопрос: ты хочешь знать, какова конечная цель моих поисков ключей знания и мудрости?

— О! Как точно ты выразил то, что я хотела сказать!

Фауст улыбнулся ей:

— Знание и мудрость сами по себе являются целью, они — моя награда; они не требуют никакой «платы», как ты изволила выразиться.

— Почему же ты тогда так злишься на мошенника, выдавшего себя за доктора Фауста перед Мефистофелем? Ведь если тебе не нужно ничего, кроме поиска ключей знания, то, выходит, ты ничуть не пострадал от того, что кто-то украл заслуженную тобой награду. Вся твоя мудрость осталась с тобой, и тебе ничто не мешает продолжать заниматься тем, чем ты занимался раньше.

— Гм-м… — только и смог произнести Фауст; очевидно, вопрос Маргариты весьма озадачил его.

— А что ты собирался делать, — продолжала тем временем девушка, — после того, как в конце концов достиг бы той самой мудрости, к которой ты так упорно стремился?

— Продолжал бы искать еще большей мудрости.

— Ну, а когда ты изучишь все, что только можно изучить?

Фауст чуть помедлил с ответом, размышляя над словами Маргариты:

— Когда человек достигает потолка своей мудрости, он приходит к наслаждению. Наслаждению разумом и всеми своими чувствами, которые находятся в полной гармонии друг с другом. Он наслаждается едой и питьем, вином и водой, любовью и созерцанием заката солнца, сном и бодрствованием — словом, каждой минутой своего бытия. Но мы, философы, обычно считаем эти простые радости жизни чем-то второстепенным, заслоняющим главное — вроде скорлупы, скрывающей золотое ядро ореха Мудрости. Поэтому мы придаем им так мало значения.

— Ну, где здесь скорлупа, а где орех, пока еще не совсем ясно, — возразила Маргарита. — Если судить по-моему, то, достигнув мудрости, ты кое-что получаешь взамен — значит, это и является ценой твоего знания. Что ты скажешь на это? Ведь душа и тело едины, доктор Фауст. Питая одно, не надо забывать о пище для другого.

— Еще существует религия, — продолжал Фауст; казалось, он расслышал или просто не обратил внимания на последние слова Маргариты. — Ее ставят превыше всего, утверждая, что она заключает в себе вершину человеческой мудрости, начало и конец земного бытия. Однако я никогда не мог принять ее в том виде, в котором она существует — с ее слепой верой и догмами, которые обычно принимаются без всяких оговорок и размышлений, тем самым убивая свободу духа — единственную религию, которую я исповедовал, и которую буду отстаивать до последнего вздоха. Моя «вера» говорит мне, что лучше всего придерживаться здравого смысла и жить своим умом, а на теми нелепыми и смешными суевериями, которые может преподнести мне какой-нибудь полуграмотный священник.

Увлекшись рассуждениями на философские темы, Фауст вскочил с койки, где полулежала нагая Маргарита. Накинув на плечи широкий плащ (первое, что попалось ему под руку), доктор начал расхаживать взад и вперед по комнате, возбужденно жестикулируя и разговаривая вслух с самим собой.

— По правде говоря, каждый философ мечтает о том высшем мгновении, когда Истина откроется ему в своей полноте. Он стремится к этому всю жизнь, однако немногие могут похвалиться тем, что пережили такие минуты, в которые хочется воскликнуть: Остановись, мгновенье, ты прекрасно! О, если бы кто-нибудь помог мне достичь этого вожделенного мига! За такое счастье я мог бы продать свою душу самому дьяволу!.. Вполне возможно, что Мефистофель, зная об этом, явился, чтобы предложить мне подобную сделку — ведь он прибыл с неким поручением, как полномочный представитель Сил Тьмы… Очевидно, предлагаемый им договор содержал весьма соблазнительные вещи, и к тому же был рассчитан на долгий срок — иначе зачем Мефистофелю нужно было подвергать меня (а точнее, мошенника, назвавшегося моим именем) процедурам полного омоложения?.. Проклятье! Мефистофель собирался показать мне все чудеса обоих миров — как земного, так и потустороннего. Теперь божественной красотой, за один лишь взгляд на которую я мог бы отдать всю свою ограниченную земную мудрость и даже свою бессмертную душу, упивается наглый самозванец. Не говоря уже о роскоши, в которой купается этот негодяй… Все-таки мне интересно было бы знать, на какую приманку адских сил попался тот, кто увел дьявольский договор прямо у меня из-под носа. Обыкновенно демоны предлагают смертным стандартный и довольно примитивный набор благ — долгая жизнь и несметное богатство, — по-видимому, недооценивая то мощное влияние, которое имеет на наши души прекрасный пол. Ах, одной прелестной женщине, если она того пожелает, гораздо легче заставить мужчину свернуть со стези добродетели, нежели целой толпе чертей с самыми заманчивыми, но — увы! — столь однообразными обещаниями. Всего лишь несколько улыбок и нежных взглядов — и бывший праведник падает в объятия греха… Однако я отвлекся… Вор-самозванец отнял у меня все! Доктор Фауст должен был стать величайшим из людей, открыв никому доселе неизвестный путь в другие миры! И надо сказать, что вера в свою счастливую звезду, в мое высокое предназначение поддерживала меня в самые трудные, самые горькие минуты. И эта прекрасная мечта разбилась, словно хрупкое стекло, под тяжким молотом судьбы… Ты понимаешь меня, Маргарита? У меня был шанс сыграть по-крупному, поставив на карту все. Больше такого случая уже не представится.

— Ты не должен отступаться! — воскликнула Маргарита.

— Я и не думал об этом! — ответил ей Фауст. — Но как быть? Мефистофель и тот парень, которого он забрал вместо меня, могут сейчас носиться где угодно. Я просто не знаю, где их искать…

И тут до ушей знаменитого алхимика долетел знакомый звук — звон церковных колоколов: наступил час торжественной вечерней службы. Этот звон помог разогнать мрачные его думы нынче утром; припомнив свою неудачную прогулку до таверны на углу Малой улицы Казимира, чуть было не стоившую ему жизни, доктор Фауст помрачнел. Но колокола продолжали так настойчиво дребезжать и звенеть на все лады, словно их длинные языки хотели сообщить ученому доктору что-то очень важное.

Праздник Пасхи. Его отмечают повсюду — на Земле и в Небесных Сферах. Люди начинают готовиться к нему задолго до его прихода… Но в это же самое время Силы Тьмы служат черную мессу, которая непременно должна закончиться сатанинским балом, или шабашем, как его называют здесь, на Земле…

Вот где нужно искать Мефистофеля и лже-Фауста!

— Я понял, где они могут быть! — вскричал Фауст. — Я тотчас же отправлюсь следом за ними, а там пусть решается моя судьба!

— Прекрасно! — ответила ему Маргарита. — Ах, как бы я была счастлива, если бы могла разделить с тобою хотя бы небольшую часть выпавшего тебе на долю жребия!

— Конечно, дорогая, — сказал ей доктор, — мы отправимся вместе. О Маргарита! Ты поможешь мне выполнить мое предначертание и разделишь со мною и мою судьбу, и мою награду!

— Это как раз то, о чем я мечтала, — промурлыкала Маргарита. — Но только учтите, сударь, что я всего лишь простая девушка. Роль ведьмы-ассистентки будет моим дебютом, и мне потребуется некоторое время, чтобы освоиться. К тому же, я совершенно не разбираюсь в алхимии…

— Тебе не нужно знать алхимию, чтобы сбегать в аптеку за тем, что я велю принести, — ответил Фауст, отшвырнув в сторону плащ, в который он кутался, и надевая свою серую профессорскую мантию. — Вставай же! Одевайся! Пора приниматься за дело.

Глава 10

И Фауст весьма энергично взялся за дело.

Для начала ему нужен был полный список всех ингредиентов, входящих в волшебный состав. Сидя за письменным столом, он торопливо писал что-то на листе бумаги, поминутно макая перо в чернильницу. Перо скрипело, чернила брызгали из-под него, оставляя пятна на пальцах доктора и кляксы на его неразборчивой рукописи. Однако Фауст был настолько поглощен своим занятием, что не обращал внимания на плохо заточенное перо. Покончив наконец со списком, он откинулся на спинку своего кресла и внимательно прочел написанное еще раз, сокрушенно качая головой. Для того, чтобы сотворить достаточно мощное Заклятье, способное придать двум человеческим телам Первую Скорость Перемещения, нужно было слишком много разных веществ и магических объектов. Ведь ученый доктор собирался отнюдь не на увеселительную прогулку — формула Заклинания должна быть составлена таким образом, чтобы он смог попасть на сатанинский шабаш вместе с Маргаритой, а оттуда перенестись в любое место пространства и времени по своему желанию. Фаусту пришлось вводить необходимые поправки на удвоенную массу их тел. Подсчитав количество пунктов в списке и оценив всю сложность процедуры приготовления к Переходу в Потусторонний Мир, доктор приуныл: ведь только для того, чтобы добыть необходимые ему вещества в нужных количествах, потребовались бы многие месяцы, а может быть, даже годы, а у него не было в запасе и лишнего часа. Однако, не время предаваться отчаянию, размышлял про себя Фауст; нужно продолжать поиски: обязательно должен существовать какой-то выход из этого положения! Иначе Повесть о докторе Фаусте, рассказывающая о величайшем подвиге человеческого духа, противостоящего козням Потусторонних Сил, никогда не будет написана…

И тут ему в голову пришла мысль, сначала показавшаяся почтенному доктору настолько дерзкой, что он поспешил прогнать ее. Однако минуты проходили одна за другой, а никаких реальных планов достать необходимые для путешествия в Мир Духов ингредиенты у него не возникало. Тогда Фауст вновь вернулся к внезапно осенившей его идее. Некоторое время он боролся со своей совестью, припоминая случаи, когда цель вполне оправдывала средства, и стараясь убедить себя, что сейчас настал один из таких решающих моментов. Наконец, собравшись с духом, он встал из-за стола, резко отодвинув от себя кресло. Он подошел к комоду, где хранился целый набор инструментов на тот случай, если Отворяющее Заклинание почему-то не срабатывало. Опустив аккуратный сверток на дно кожаной сумки, доктор прихватил с собой бурдюк крепкого испанского вина — на всякий случай, чтобы иметь под рукой подкрепляющее средство, которое могло пригодиться в этой рискованной затее. Затем, обернувшись к Маргарите, он просто сказал:

— Идем. Нам нужно сделать одну вещь…

Ягеллонский Музей, мрачное, тяжеловесное здание из серого камня, располагался в Бельведерском Парке, устроенном на французский манер. Повернув направо от Ворот Св. Рудольфа, Фауст и Маргарита оказались прямо перед ним. В окнах Музея не горело ни единого огонька. Кругом не было ни души. Стояла гнетущая тишина. Маргарита старалась ни на шаг не отставать от Фауста, направившегося прямо к крыльцу.

Бормоча непонятные заклинания, Фауст стоял у дверей. Его опасения подтвердились: колдовство оказалось бессильно. Тяжелые створки, окованные бронзой, никак не хотели открываться. Чуть поодаль Маргарита подставила лунному лучу свое лицо, казавшееся безмятежным и сверхъестественно прекрасным в серебристо-голубоватом свете. Но сейчас доктору Фаусту было не до любования красотой подруги. Знаменитый алхимик знал множество случаев, когда плохое произношение магических слов — неправильно поставленное ударение или не вовремя сделанный выдох — сводило на нет результаты многолетнего труда. Страшный бич всех магов, насморк, приводил к трагической гибели многих великих ученых, когда они нечаянно чихали или сморкались во время произнесения наговора, ибо любой посторонний звук, вклинившийся в магическую формулу, мог иметь совершенно непредсказуемые последствия.

Перепробовав все Отворяющие Заклинания и не добившись никакого результата, Фауст решил прибегнуть к крайним мерам. Вынув из сумки сверток с инструментами, он развернул его и, отобрав несколько тонких металлических предметов, напоминающих воровские отмычки, несколько минут возился с замком. Раз-другой он большими глотками пил вино прямо из бурдюка, чтобы хоть немного снять нервное напряжение и привести рассеянные мысли в порядок. Наконец, выпрямившись, Фауст толкнул дверь — она чуть приоткрылась. В эту щель и пролезли они с Маргаритой.

Они очутились в центральном холле музея — огромном темном зале. Тусклый лунный свет, проникавший сквозь витражи высоких, узких готических окон, не мог рассеять царившего здесь полумрака. Однако Фауст мог обойтись и без света — помещение было хорошо знакомо ему. Он потащил Маргариту, заглядевшуюся на портреты древних польских королей, в узкий коридор, окончившийся тупиком.

— И что же дальше? — спросила Маргарита, увидев перед собой прочную каменную стену.

— Смотри. Сейчас я покажу тебе кое-что. Тайна Ягеллонского Музея известна немногим…

С этими словами доктор нащупал в кирпичной кладке стены механизм, открывающий потайной ход. Особым образом нажав на скрытую пружину, он отступил на шаг назад. Раздался глухой гул; выстланный каменными плитами пол вздрогнул под ногами Фауста и Маргариты — и они увидели, как часть сплошной каменной стены откатывается назад. Перед ними был узкий тоннель, показавшийся Маргарите черным провалом в саму преисподнюю. Ни малейшего проблеска света не было видно в его кромешной тьме; ни звука, ни шороха не доносилось из-за стены.

— Куда он ведет? — прошептала девушка.

— В потайную комнату, — ответил ей Фауст. — Там создан целый музей магических объектов и предметов культа более ранних эпох. Святая Церковь давным-давно уничтожила бы бесценные сокровища, хранящиеся в нем, сожгла на костре его посетителей и, может быть, не оставила от Ягеллонского Музея камня на камне, если бы узнала о существовании этой комнаты.

И ученый доктор увлек оробевшую спутницу во мрак коридора. Воздух здесь был спертым, и тончайшая пыль, поднятая их шагами, щекотала ноздри. Одолев не слишком крутой спуск, Фауст и Маргарита попали в просторную комнату с высоким потолком. Их глаза успели привыкнуть к темноте, а в зале было уже не так темно, как в коридоре, — поэтому они сумели разглядеть застекленные столики и шкафы, где хранились редчайшие экспонаты. Доктор Фауст почувствовал, как мурашки забегали у него по телу — оказавшись перед лицом глубочайшей древности, он испытывал смешанное чувство благоговения и страха. Вещи, собранные здесь, были сделаны руками искуснейших мастеров, живших за несколько тысячелетий до Рождества Христова. Осторожно ступая по каменному полу, Фауст провел вздрагивающую всем телом Маргариту в противоположный конец потайной комнаты. Они увидели много разных диковин: волшебные медные кольца халдейских магов, попавшие сюда из Ура — столицы древнего царства меж двух великих рек, — бронзовые кольца из Тира — с их помощью оракулы предсказывали будущее, — кремневые ножи, которыми иудеи закладывали свои кровавые жертвы (если бы мертвый камень, из которого были сделаны эти клинки, мог заговорить, то — кто знает? — не поведал бы он что-нибудь о жизни библейского пророка Моисея?), жуки-скарабеи — древние египтяне верили в их волшебное свойство исполнять любые желания, — серповидные жертвенные ножи кельтов, поклонявшихся радуге… Среди предметов культа и волшебных талисманов племен, давно исчезнувших с лица земли, попадались творения магов современной эпохи: медная голова Роджера Бэкона, Машина Абсолютного Знания, изобретенная Раймундом Луллием, которую предполагалось использовать для обращения язычников в христианскую веру, несколько Призраков и Матрикатов Джиованни Баттисты Вико (в наиболее доступной для восприятия форме), сложные механизмы и вещи, о назначении которых не мог догадаться даже сам доктор Фауст.

— Этого более чем достаточно, — сказал он, набрав целую кучу колдовских приспособлений из застекленных витрин.

— Тебя повесят за это! — воскликнула Маргарита.

— Сначала пусть попробуют меня поймать, — ухмыльнулся Фауст. — Вон там висит настоящая Мантия Турина. Не прихватить ли нам ее с собой?

— Не нравится мне твоя затея, — сказала Маргарита. — У меня такое чувство, что вот-вот случится какая-то беда…

Тем не менее она подошла к витрине, на которую указывал Фауст, и набросила пыльную мантию себе на плечи.

В тот же самый миг из коридора, по которому они попали в потайную комнату, донесся резкий стук тяжелых сапог, окованных железом. Такие сапоги обычно носили караульные-гвардейцы. Если арестованный преступник в припадке бессильной ярости пытался наступить на ногу своему конвоиру, твердые металлические пластинки на носках сапог защищали гвардейца от болезненного удара каблуком по пальцам.

— Мы попались! — раздался горестный вопль Маргариты. — Теперь нам не выбраться отсюда…

— Молчи. Подойди сюда, скорее! — приказал ей Фауст. Быстро разложив на полу в определенном порядке магические предметы, алхимик взмахнул руками и громовым голосом произнес заклятье — Великое заклятье, нарушающее привычный ход событий и способное изменить саму природу вещей. Эхо под потолком неразборчиво повторило его слова. Губы Маргариты приоткрылись, а глаза расширились от изумления, когда она увидела радужное сияние, исходящее от предметов, лежащих у ног Фауста. Свет разгорался все ярче, и вот уже фигура Фауста, подносящего ко рту бурдюк с вином, начала таять в воздухе. Волшебные лучи упали на Маргариту, расцветив полинявшую пыльную накидку на ее плечах всеми красками радуги…

Когда запыхавшийся гвардеец с пикой наперевес вбежал под высокие своды потайной комнаты, где еще несколько мгновений назад звучали человеческие голоса и горел свет, он никого не обнаружил. В огромном зале было тихо и темно.

Глава 11

Фауст и Маргарита продрогли от резкого холодного ветра, когда некая могучая сила подняла их высоко над землей и перенесла на зеленую лужайку в предместье Рима, где только что закончилась торжественная часть праздника — XLIV Всемирного Шабаша, или Великого Бала Сатаны. Солнце уже почти зашло. Приземлившись на росистом лугу в долине меж двух гор, гребни которых были похожи на головы сказочных чудовищ, ученый доктор и его спутница увидели множество пустых мехов из-под вина, ярких бумажных колпаков и груды мусора, оставшиеся на примятой траве после того, как огромная толпа демонов и ведьм разлетелась кто куда. Оглядевшись кругом, доктор Фауст заметил группу венгерских музыкантов, бережно укладывающих свои инструменты в футляры: небольшой оркестр, возглавляемый седым дирижером, готовился к отправке обратно в Будапешт. В самом центре зеленой лужайки был воздвигнут огромный черный алтарь, доверху заваленный щедрыми пожертвованиями участников пышного торжества, закончившегося всего несколько минут тому назад. Возле алтаря несколько демонов-слуг длинными ножами резали жертвенное мясо и раздавали его бедным (ибо в Царстве Духов, как и во всяком земном царстве, есть свои богачи и бедняки).

Фауст чуть не заплакал от досады и огорчения. Он опять опоздал! Отправиться так далеко, затратив столько сил на это путешествие — и все впустую! Однако на сей раз он быстро овладел собой, решив бороться с судьбой до конца. Может быть, не все еще пропало.

Он подошел к одному из мусорщиков, убиравших лужайку после пира, — длиннобородому краснощекому гному, ковылявшему по свежей зеленой траве на своих коротеньких толстых ножках. Голову гнома венчал рогатый шлем, сделанный по древнескандинавскому образцу. За спиной у этого смешного бородатого человечка был маленький ранец с крепко привязанной к его крышке лопатой.

— Как дела? — спросилмусорщика Фауст.

— Ох, совсем плохо, — вздохнул тот. — Один демон завербовал меня вместе с несколькими моими товарищами, чтобы мы убрали весь мусор с этого огромного луга. После весеннего Шабаша всегда остается столько мусора! Демоны и ведьмы так неаккуратны, а платят нам за уборку очень мало, и никогда не оставляют ни глотка вина, хотя сами пьют его на празднике вдоволь.

— Вина? — переспросил Фауст, все еще сжимавший в руке бурдюк с остатками отличного испанского вина, которое он прихватил с собой из дому, собираясь проникнуть в потайную комнату Ягеллонского Музея. — Вот здесь у меня осталось немного вина. Я бы мог предложить его вам…

— Как вы добры!.. Рогни, к вашим услугам, сударь…

Гном неловко поклонился и протянул дрожащую руку, чтобы схватить бурдюк с вином, но Фауст быстро поднял свою ношу высоко над головой. Мусорщик-коротышка никак не мог дотянуться до кожаного бурдюка.

— Не спешите, друг мой. Мне нужно кое-что в обмен на это вино…

— Так я и знал, — печально произнес Рогни. — Было бы слишком похоже на сказку, если бы вы ничего не требовали взамен. Так чего же вам надо?

— Я хотел бы получить кое-какую информацию.

— Информацию… — нахмуренные брови гнома приподнялись кверху от удивления, а затем вся его румяная бородатая физиономия расплылась в широкой, добродушной улыбке. — Эге, сударь! Вы получите любую информацию, какую только захотите. Я думал, вам драгоценные камни нужны или золото… Так кого вы хотите, чтобы я предал?

— Ах, что вы! Дело не зайдет так далеко, — ответил слегка смущенный Фауст. — Мне всего-навсего нужно отыскать двоих… гм… двух своих знакомых, которые принимали участие в этом празднике. Один — высокий, красивый блондин, смертный; другой — жгучий брюнет, демон по имени Мефистофель.

— Так точно, они были здесь, — сказал Рогни, — оба хохотали и флиртовали, веселились и развлекались, и наделали много шума. Можно было подумать, что они в первый раз попали на Всемирный Шабаш…

— Куда они отправились потом? — нетерпеливо спросил Фауст.

— Эх, сударь, да разве об этом гному скажут? — вздохнул мусорщик. — Но постойте… взгляните-ка сюда. У меня есть кусочек пергамента, на котором сам Мефистофель написал несколько слов и отдал вон тому рыжеволосому демону, что стоит в сторонке, боком к нам — видите?

Рыжеволосый демон, о котором говорил гном, был не кто иной, как Аззи Элбаб, щегольски одетый и причесанный по последней адской моде; когда он улыбался, слегка прищуривая глаза, его лицо напоминало лукавую лисью мордочку. Тот самый Аззи Элбаб, которому выпала честь начать предыдущую Тысячелетнюю Войну меж силами Добра и Зла. Эта война, впрочем, велась по строгим правилам и больше напоминала рыцарский турнир, чем битву двух воинств. Аззи, выступавший от имени Зла, затеял тонкую интеллектуальную игру с Прекрасным Принцем, продемонстрировав неплохое знание людской психологии, однако в конце концов привел своего героя к настолько двусмысленной развязке, что Богиня Судьбы, судившая спор сил Света и Тьмы, засчитала очко в пользу Добра. Это обстоятельство сильно повредило карьере демона Аззи, ибо Великие Князья Тьмы не склонны прощать молодым демонам подобные промахи, даже несмотря на все их прошлые заслуги. Силы Зла рассчитывали на полную победу в Тысячелетней Войне, дающую право победившей стороне повелевать людскими умами на протяжении целой эпохи. Поэтому, когда пришла пора начинать новую Войну, Аззи попросту отстранили от дел, решив поручить это ответственное и почетное задание другому демону. Выбор пал на одного из Князей Тьмы, Мефистофеля; его противником стал архангел Михаил.

— И как же этот кусочек пергамента попал к вам в руки? — спросил у Рогни Фауст. — Неужели сам демон отдал вам его?

— Никак нет, — ответил гном. — Этот демон скомкал пергамент и в гневе швырнул его на землю — как раз в тот миг, когда Мефистофель со своим спутником исчез в облаке дыма и языках пламени, наделав много шуму…

— Отдай мне пергамент!

— Нет! Прежде вы дайте мне вина.

Недоверчиво глядя друг на друга, они обменялись сокровищами. Пока мусорщик жадно пил вино, Фауст развернул пергамент и пробежал глазами несколько неровных строк. Это был список географических названий; цифры, проставленные напротив каждого из них, обозначали календарные даты. Некоторые из указанных в записке мест были хорошо знакомы Фаусту (например, Париж); в других же (в Лондоне и в Пекине, при дворе Великого Хана) он ни разу не был. Прочитав список более внимательно, доктор Фауст заметил, что даты в нем различаются меж собой не на один десяток лет; кроме того, они относятся как к прошлому, так и к будущему. Одна из записей была выделена особо. На первом месте в списке стоял Константинополь, рядом — цифры: 1210. Фауст вспомнил, что это было время Четвертого Крестового похода, обернувшегося многими бедами для Европы. Очевидно, сценой для первой из тех ролей, которые по уговору с дьяволом должен был сыграть лже-Фауст, была выбрана столица Византии.

Углубившись в разгадку не слишком хитрых головоломок, знаменитый алхимик не замечал ничего вокруг себя. Он вздрогнул от неожиданности, когда возле самого его уха раздался негромкий вкрадчивый голос:

— Прошу прощения, кажется, вы говорили обо мне…

Оглянувшись, Фауст увидел, что рядом с ним стоит тот самый рыжий демон, на которого ему указывал Рогни.

— Но как вы могли узнать об этом? — удивился Фауст. — Ведь вы стояли так далеко, а мы разговаривали шепотом…

— Демоны всегда знают, когда о них говорят, — ответил ему Аззи. — Вас заинтересовал этот пергамент? Я готов удовлетворить ваше любопытство. Великие Князья Тьмы сделали Мефистофеля своим Главнокомандующим в новой Тысячелетней Войне меж силами Добра и Зла. От исхода поединка меж двумя могучими лагерями зависит судьба мира: та сторона, которая одержит победу, получит неограниченную власть над людьми сроком на целую тысячу лет. Вы видите, что соперничество Добра и Зла — не пустая забава, ибо предметом его является само Колесо Истории. Я рассчитывал занять высший руководящий пост в штабе Сил Тьмы, но на эту должность назначили Мефистофеля, и теперь я в лучшем случае буду вынужден довольствоваться второстепенной ролью помощника Главнокомандующего. Я, двукратный победитель конкурса на Лучшее Зло!.. Но ничего не поделаешь, договор уже заключен. Мефистофель условился с архангелом Михаилом, что он предложит Фаусту пять различных ситуаций. Тот выбор, который сделает доктор Фауст, будет оцениваться в пользу Добра или Зла по двум критериям: мотивам поступков и их результатам. Как обычно, судьей в этом споре станет богиня Судьбы, Ананке.

— Но ведь Фауст — это я! — воскликнул знаменитый алхимик. — Мефистофель по ошибке забрал вместо меня другого человека!

Несколько секунд Аззи смотрел прямо в глаза своему собеседнику, затем окинул его с ног до головы изучающим взглядом, от которого ученому доктору стало немного не по себе — казалось, демон может проникнуть в самые сокровенные глубины его души. Ни один мускул не дрогнул на лице Аззи; услышав ошеломляющую новость, он ничем не выдал своего волнения, однако опытный наблюдатель мог заметить, как напряглись мышцы его тела, словно перед решающей схваткой с сильным противником.

— Итак, значит, это вы ученый доктор? — переспросил демон.

— Да! Это я! Я… — Маргарита, стоявшая рядом с доктором Фаустом, с такой силой дернула его за рукав, что он поспешно прибавил: — А это моя подруга Маргарита.

Аззи кивнул ей, затем вновь обратился к доктору:

— Какой неожиданный поворот событий! Дело становится еще интересней.

— Только не для меня, — возразил Фауст. — Возможно, с теоретической точки зрения эта ситуация имеет свои плюсы, но мне-то каково скитаться по различным мирам в поисках справедливости! Все, чего я хочу, — это восстановить свои права. В конце концов, для разрешения спора меж силами Добра и Зла Мефистофель выбрал именно меня, и я должен занять свое место. Не могли бы вы помочь мне?

Погрузившись в размышления, Аззи расхаживал взад-вперед по примятой траве. Ему пришлось затратить немало сил, чтобы сохранить свою обычную невозмутимость. Информация, полученная от этого смертного, свалившегося с неба, как снег на голову, была слишком ценной, чтобы оставлять ее без внимания. Конечно, еще многое нуждается в разъяснении и детальной проработке; поспешные, необдуманные действия могут только повредить, думал Аззи. Вероятно, не следует предпринимать никаких шагов, прежде чем ему удастся разузнать самые мелкие подробности. Однако ему не хотелось упускать шанс нанести серьезный удар своему сопернику, Мефистофелю. Если смертный прав, то вот он, удобный случай продвинуться вверх по служебной лестнице! Не использовать его в своих целях может только начинающий чертенок, но никак не опытный, искушенный в интригах демон.

— Мы еще вернемся к этому разговору. Я свяжусь с вами позже, — промолвил наконец Аззи.

— О, неужели вы не дадите мне хотя бы слабую надежду! Скажите, куда мне теперь отправиться, чтобы найти Мефистофеля!

— Хорошо, — медленно произнес демон, — если вы решили догнать Мефистофеля и самозванца, выдающего себя за вас, то я дам вам один совет. Вам потребуется совершать путешествия во времени. Отправляйтесь к Харону и договоритесь с ним, чтобы он взял вас на борт своей ладьи.

— Премного вам благодарен! — воскликнул Фауст. Подхватив под руку свою спутницу, он скороговоркой пробормотал вторую часть заклинания, заготовленного в потайной комнате Ягеллонского Музея, и медленно растаял в воздухе.

Глава 12

Аззи внимательно наблюдал за тем, как две человеческие фигуры постепенно тают в воздухе. Сперва они стали похожи на две матовые стеклянные скульптуры, а мгновение спустя совсем исчезли — лишь два облачка легкого, прозрачного тумана чуть колыхались на том месте, где только что стояли двое людей. Ни шума, ни грохота, ни огненного фейерверка. Но не было и рваных клочьев сизого дыма, дурного запаха или резкого изменения цвета серебристого тумана, державшегося в течение нескольких секунд над поникшей травою — тех характерных признаков, по которым сразу можно определить работу чародея весьма низкого класса. Не так уж плохо для смертного, подумал Аззи. Вне всякого сомнения, этот человек — ученый доктор Фауст, знаменитый алхимик, молва о котором долетала даже до ушей Аззи.

Полночь миновала. Лунный свет посеребрил притихший луг, на котором еще недавно кипело буйное веселье. Бригада мусорщиков закончила уборку и теперь стояла в стороне. Санитары и ассенизаторы проводили стерилизацию тех мест, где нечистые твари рыли землю. Духи-экологи восстанавливали кору и листву деревьев, обожженную фейерверками и искрами адского огня, выращивали новую траву там, где дерн пострадал от острых копыт, и очищали загрязненную почву: неаккуратные демоны просыпали на землю ядовитые вещества во время ночного празднества.

— Вот и все, — сказал Рогни, бригадир мусорщиков. — Никогда еще не приходилось вывозить столько грязи, как в этом году!

— Да, праздник удался на славу, — рассеянно ответил Аззи, погруженный в раздумье.

— Ну, уж теперь-то мы можем наконец разойтись по домам? — раздраженно спросил Рогни. Ему досталась не слишком приятная работа — чистить и скрести этот широкий луг, выгребая из травы груды всякого мусора. Аззи поймал его на узкой подземной тропинке, проложенной гномами. Мурлыча себе под нос какую-то песенку, Рогни направлялся на Упсальский Слет Гномов. Местом его проведения был выбран поросший лесом холм неподалеку от Монпилиера, где можно петь и танцевать вокруг деревьев, украшенных разноцветными фонариками. Каждый год гномы из Упсалы собираются вместе, чтобы показать свое мастерство в исполнении старинных песен и танцев. Вам не найти более подходящего случая вынести на суд знатоков и ценителей искусства новые вариации на темы древних баллад, чем Упсальский Слет. Ни на каком другом празднике не пляшут столько, сколько на этом Слете. Гномы — консервативный народ; традиции имеют над ними огромную власть, поэтому они редко придумывают новые песни и танцы, предпочитая понемножку переделывать то, что уже было создано раньше, добавляя лишний шажок или поворот в каком-нибудь не слишком сложном па или лишнее словечко в коротком куплете. Рогни и еще несколько человек из его Пятерни разучили несколько новых поворотов в тарантелле. (Пятерней у гномов называется постоянная компания, в которой собирается от пяти до семнадцати персон. Она во многом похожа на семью, и к тому же имеет одно очень важное преимущество: гномы, составляющие одну Пятерню, по очереди платят за выпивку всей компании на вечерних пирушках.) Решив выступить со своим танцем на Слете, приятели договорились встретиться под Монплиером за несколько часов до начала праздника. Рогни, как обычно, опаздывал, и потому был очень недоволен, когда прямо перед ним неожиданно возник Аззи, загородив узенькую тропинку так, что гному не удалось незаметно проскользнуть мимо.

— Здрасте! — сказал Аззи, разглядывая гнома. — Кажется, я вас где-то видел…

— Конечно, — ответил ему Рогни. — В последний раз мы с вами разговаривали еще в конце предыдущей эпохи. Вы как раз собирались поместить мои сокровища в какое-то прибыльное дело… Кстати, раз уж мы снова встретились, то не могли бы ли вы наконец сказать мне, где теперь мои драгоценности?

— Все в порядке, приятель. Никуда твои сокровища не делись; они вложены в надежное дело и зарабатывают для тебя денежки. Деньги ведь должны работать, верно? — демон положил свою тяжелую руку на плечо гнома. — Я вижу, ты сейчас ничем не занят?

— Вы ошибаетесь, — возразил тот, пытаясь выскользнуть из-под руки Аззи. — У меня назначена встреча, и я очень тороплюсь…

— Встреча подождет, — сказал демон. — Я возьму тебя с собой. Нужно слегка прибрать один маленький лужок после очередного Всемирного Шабаша. Это очень легкая работа, она не займет много времени.

— Тогда почему бы вам самому ее не сделать?

— Я занимаю должность управляющего, а не исполнителя, — ответил Аззи. — Ну же, старина, не упрямься, пойдем со мной.

Рогни набрал побольше воздуху в легкие, готовясь дать этому развязному рыжему черту решительный отпор, но, поймав строгий, холодный взгляд Аззи, тотчас же растерял всю свою храбрость и покорно опустил голову. С демоном высокого ранга очень трудно спорить, особенно когда встречаешься с ним лицом к лицу. Даже у самого заурядного демона гораздо более грозный и внушительный вид, чем у самого важного гнома. По правде говоря, гномы вообще не страшные, и хотя многие из них владеют некоторыми магическими приемами, из-за маленького роста никто не принимает их всерьез. Когда не на шутку рассердившийся гном гневно хмурит свои густые брови, он выглядит очень забавно.

Демоны и гномы недолюбливают друг друга еще с тех незапамятных времен, когда они жили вместе. Надменные, гордые демоны никогда не признавали своих соседей-коротышек за равных. Они заняли практически все руководящие посты в большинстве административных округов, вытеснив гномов с политической арены. Демоны налаживали жизнь по своему вкусу, притесняя гномов. Гномы роптали, но ничего не могли поделать: у них не было ни своих людей в администрации, ни своей политической партии, ни четкой программы действий. На вечерних сборищах, на пирушках и на праздниках они, бывало, громко возмущались плохим правительством, сплошь состоящим из демонов. Порой раздавались призывы к неповиновению, однако дело не шло дальше слов. Гномы, воспитанные в глубоком уважении к закону и к его представителям, будь они хоть трижды черти, — до крайности консервативные и тяжелые на подъем существа. Немного пошумев, они обычно расходились по домам, ибо их сердцам милее всего на свете тихий домашний очаг и старинные обычаи, которым следовали их предки в незапамятные времена (если верить старинным сказаниям, то был золотой век, когда даже молодежь была трезвой и здравомыслящей, дети уважали и слушались старших, миром правили мудрецы, везде царили порядок и благополучие, и вообще в людях было больше толку, чем в наши смутные, тревожные дни). Демоны, напротив, новаторы по своей природе. К тому же они так раздражающе высокомерны, так вызывающе ведут себя, что простые, добродушные гномы очень тяготились подобным соседством. Шумные сборища, политическая борьба и интриги всегда были родной стихией демонов, в то время как гномы старались держаться в стороне от политики, предпочитая не решать проблемы, а попросту уходить от них. Поэтому, решив избавиться от неприятных соседей, они начали строить Подземные и Подгорные Чертоги, осваивая новую территорию, на которую до сих пор не ступало ни копыто черта, ни нога человека. Об этом отступлении Маленького Народа за Последний Рубеж сложено немало баллад и поэтических преданий. Вгрызаясь в земную кору, гномы открывали рудные жилы и находили драгоценные камни. Они постигали тайны обработки металлов и создавали такие шедевры ювелирного искусства, с которыми не могли сравниться изделия земных мастеров. Оставив мир подлунный и Царство Духов людям и демонам, гномы надеялись спокойно и мирно зажить в своих просторных пещерах и подземных дворцах, добывая драгоценности, разводя овец и маленьких мохнатых лошадок в долинах гор. Гномы не любят Потустороннего Мира, ибо придерживаются рациональных взглядов на вещи. Они также не очень любят людей и демонов, своих беспокойных соседей. Поэтому они без сожаления оставили свои бывшие владения, переселившись в тот мир, где они рассчитывали стать полновластными хозяевами. Демоны, конечно, не признали суверенитет нового Подземного Царства; они часто нарушали границы владений гномов. Однако с точки зрения демона Царство гномов — это всего-навсего большой и грязный угольный мешок, лазить в который недостойно джентльмена, заботящегося о чистоте своих ногтей; поэтому жизнь гномов в их заповедных Подгорных Чертогах была относительно спокойной.

— Да, кстати, где деньги, которые причитаются мне за уборку мусора? — спросил Рогни.

— Заработная плата за уборку мусора в стандартных серебряных монетах чеканки нынешнего года, имеющих хождение во всех трех Мирах, перечислена на твой текущий счет в Центральном Банке Преисподней. Ты можешь получить ее по первому требованию.

— Но ведь для этого нужно спуститься в самый Ад! Мы, гномы, никогда не бываем в тех краях!

— Тебе придется туда отправиться, приятель, если ты хочешь получить свои деньги.

— Как же так?.. Когда мы приходим туда, нам дают от ворот поворот. Вместо денег мы получаем отговорки. У нас требуют удостоверения личности и еще какие-то документы. Как будто сразу не понятно, что, раз гномы никогда не получают прав на вождение автомобиля, то, значит, никаких удостоверений у них нет и быть не может! И чего только ни придумают, лишь бы не дать ни гроша…

— Прекрати распускать слюни! — грубо оборвал его Аззи. Тоненький голосок Рогни отвлекал его от размышлений о возможных последствиях открывшейся ошибки Мефистофеля.

— Убираешь, убираешь этот мусор, не разгибая спины, и никто никогда даже спасибо не скажет, не угостит тебя ни праздничным обедом, ни добрым вином… — жалобно произнес гном.

— Покупай себе еду и вино сам, на свои собственные деньги! Для того и существует валюта! — отрезал демон.

Рогни вздохнул и засеменил прочь, созывая остальных гномов. Они еще долго жаловались друг другу на грязную работу, которой заставили их заниматься демоны за мизерную плату, но больше всего их огорчало то, что им не досталось ни капли вина. Так, ворча, они откапывали лопатами вход в подземный коридор, по которому они добрались до места, где проходил Всемирный Шабаш. Гномы всегда путешествуют под землей, роя извилистые ходы, словно кроты, прокладывая новые тоннели там, где старых нет или они обвалились, размытые грунтовыми водами. Конечно, это требует огромных усилий и зачастую не оправдывает затраченного труда, особенно в наше время, когда весь мир опутан сетью больших и малых дорог. Но гномы всегда оставались верны своим традициям, они и сейчас продолжают делать все по старинке; к тому же им удобнее ориентироваться под землей: в проложенном своими руками тоннеле трудно сбиться с пути.

Расчистив, наконец, вход в свое подземелье, гномы один за другим нырнули в круглую дыру; тот, кто спускался последним, прикрыл вход куском дерна, словно крышкой. Лужайка приняла самый обычный вид, как будто здесь никогда не происходило ничего особенного. Праздник прошел, и уборка была закончена. Аззи, официально назначенный руководителем ремонтно-восстановительных работ, мог отправляться по своим делам.

Но рыжеволосый, похожий на хитрого лиса демон не спешил покидать залитую лунным светом поляну. Он все еще был погружен в свои мысли о двух Фаустах — настоящем и мнимом. Что же все-таки происходит, спрашивал он себя. Итак, Мефистофель, от имени Комитета Эпохального (иначе — Долгосрочного) Планирования и с согласия архангела Михаила, предложил Фаусту ряд ситуаций — ключевых моментов мировой истории, — в которых «подопытный» смертный каким-то образом сможет повлиять на судьбы людей. Фауст принял эти условия. По-видимому, сейчас Мефистофель перенес его в ту точку пространства-времени, откуда должна была начинаться вся тщательным образом спланированная вереница событий, а проще говоря, приступить к решающему опыту и тем самым положить начало новой Тысячелетней Войне меж силами Добра и Зла. Однако тот, кто находится сейчас в руках Мефистофеля, — не Фауст, а самозванец, выдавший себя за ученого доктора и занявший его место!.. А Мефистофель, похоже, даже не подозревает о подмене… Странно.

Это, конечно, могло быть простой случайностью — тем неожиданным поворотом событий, от которого не застрахован никто, и который одинаково может играть на руку как силам Зла, так и силам Добра. Однако под видимостью случайного стечения обстоятельств мог скрываться чей-то хитроумный план.

Раздумья привели Аззи в дурное расположение духа. Вообще-то у него был легкий характер, и он всегда слыл веселым и даже довольно добродушным демоном; однако события последних дней кого угодно превратили бы в угрюмое и озабоченное существо. Его обошли чином, предоставив почетное право начинать новую Тысячелетнюю Войну другому демону. Он до сих пор никак не мог примириться с тем, что Великие Князья Тьмы предпочли ему Мефистофеля, простоватого, ничем не примечательного демона, хотя до сих пор он и сам вроде бы не так уж плохо справлялся с порученным ему заданием. И теперь этот пустозвон и выскочка Мефистофель с таким гордым и важным видом появился на Всемирном Шабаше со своим лже-Фаустом, словно уже получил в свои лапы неограниченную власть над обоими Мирами…

К чему же приведет такой поворот событий? На чью сторону склонятся весы? Какой из двух противоборствующих сил было выгодно, чтобы с самого начала настоящий Фауст выбыл из игры? И, конечно, самое главное: кто за всем этим стоит? Чем дольше Аззи ломал голову над своими непростыми вопросами, тем определеннее он склонялся к мысли о том, что подмена знаменитого алхимика каким-то неизвестным лицом — совсем не случайное событие. Кто-то заранее подготовил почву для хорошо продуманной интриги. Будучи демоном самых широких и передовых взглядов, Аззи во многом расходился с общепринятым мнением, предпочитая самостоятельно судить обо всех и вся; однако Теория Конспирации, новейшее достижение ведущих аналитиков Преисподней в области интеллектуального прогноза, не относилась к числу тех вещей, на которые он глядел свысока, как на идеи, пережившие свой век. С нею Аззи считался и принимал ее на веру, как апостол Павел слова своего возлюбленного учителя Христа.

Итак, кто-то построил довольно удачную и хитрую ловушку. Что ж, на то демону и голова, чтобы раскрывать тайны и распутывать самые сложные интриги! Он, Аззи, разгадает эту непростую головоломку и, конечно, постарается извлечь свою выгоду из сложившейся ситуации.

Сделав самые первые выводы и намечая общий план действий, Аззи почувствовал, что его пасмурное настроение сменяется бодрым и оживленным. Ничто так быстро не приводит демона в хорошее расположение духа, как отгадывание чужих тайн и обдумывание своей собственной стратегии в предстоящем состязании умов. Ничто так не льстит его самолюбию, как возможность перехитрить какого-нибудь хитреца, тем самым показав свою ловкость, сноровку и находчивость в подобного рода делах.

Аззи обеими руками ухватился за такую блестящую возможность. В последнее время ему поручали работу, не требующую высокой квалификации, и он чувствовал, как нерастраченные силы бурлят и клокочут в нем, словно вода в перегретом паровом котле. Ожидая, что его назначат Верховным Главнокомандующим в предстоящей Тысячелетней Войне, он не позаботился об иной интересной работе для себя, и теперь оказался в тени, занимаясь различными мелкими, рутинными делами, которые лишь раздражали его. Но раскрытие посторонней интриги, вмешавшейся в вечный спор Добра и Зла, — вот это занятие для профессионала высокого класса, не какое-нибудь жалкое подметание лужаек после Великого Бала! К тому же в голову Аззи пришла очень удачная мысль: он догадался, с чего нужно начать свою контринтригу.

Бросив последний взгляд на широкий луг, мирно дремлющий после разгульного Всемирного Шабаша, он стремительно взвился в воздух, вертясь, словно ярмарочное огненное колесо, разбрасывая вокруг себя ослепительные алые и белые искры, и наконец исчез под аккомпанемент оглушительного треска, устроив настоящий праздничный фейерверк над притихшим лугом. Попробовал бы какой-то жалкий смертный показать такое напоследок!

Глава 13

Оказавшись в пространстве бесконечного Эфира, Аззи повел себя более осмотрительно, и уже не выделывал тех фигур высшего пилотажа, которые он показывал над зеленым лугом близ города Рима, местом проведения Всемирного Шабаша. Он направился прямо на Юг Преисподней, где располагалось одно из отделений Хранилища Летописей Инферно. Ему приходилось бывать в тех краях несколько раз, так что он не рисковал сбиться с пути: память на места у демонов отменная. Он собирался заглянуть в некоторые бумаги, хранящиеся в Южном Отделении Хранилища. Конечно, большинство этих документов помечены грифом «Совершенно Секретно», «Секретно» или «Для служебного пользования», что весьма осложняет простым демонам доступ к ним; однако изобретательный Аззи придумал довольно простой план, как обойти подобные препятствия.

Он обогнул главный корпус Южного Отделения Хранилища, угрюмое серое многоэтажное здание, битком набитое погибшими душами, бойко стучащими по клавишам бесчисленных компьютеров, — несчастными созданиями, осужденными на вечную адскую скуку от тупой, однообразной, бессмысленной работы, лишь изредка прерываемую короткими перекурами, во время которых можно перекинуться с соседями парочкой слов или услышать новый непристойный анекдот (силы Зла очень снисходительны к грешникам во всем, что касается дурных привычек и манер). Войдя в скромную таверну за углом главного корпуса, он позвонил своей приятельнице Уинифред Феие, очаровательной юной особе, занимающей довольно скромный пост руководителя подотдела в Отделе Протоколов Хранилища.

— Привет, малышка, как делишки? — Аззи решил начать разговор в веселой и непринужденной манере, не так давно вошедшей в моду — именно она больше всего нравилась его молоденькой подружке.

— Аззи!.. Вот так сюрприз! Сколько зим, сколько лет! Мне кажется, уж никак не меньше нескольких веков…

— Ты сама понимаешь, малыш: дела, заботы… Если хочешь творить Зло в этом мире, приходится крутиться.

Четверть часа спустя они сидели в уютной угловой кабинке той самой таверны, из которой звонил Аззи. Хозяин подал им коктейли: мятный с ликером для Винни, «Прощальный Кубок Демона» для Аззи. Потягивая коктейли из высоких стаканов, они вспоминали былое и перебирали всех своих общих знакомых: старину Лисовского, служившего теперь главным механиком по ремонту «железных дев»^[41] в Отделении Вечных Мук, сеньориту Мари-Хуану, личного секретаря Асмодея,^[42] и совсем еще молоденького Лисса-Чернобурова, который сперва был помощником младшего повара в ресторане «Зло-Деи», а теперь состоял при заместителе заведующего поставками провизии для всей Адской кухни. В огромном камине, возле которого находилась их кабинка, весело плясал огонь; негромкое потрескивание горящих поленьев вплеталось в протяжный мотив старинной баллады о Трое, которую вполголоса напевал слепой старик, сидевший в углу. Слепой перебирал своими длинными пальцами струны лютни — их нежный звон несколько смягчал суровый напев героической баллады.

— Ах, Аззи, мы чудесно провели время, но, к сожалению, мне пора возвращаться к своим бумагам, — прощебетала Винни, осушив несколько стаканов мятного коктейля. — Надеюсь, это не последняя наша встреча. Ты мог бы заглядывать почаще.

— Спасибо, крошка. Кто знает, может быть, мне и удастся выкроить несколько свободных часов в ближайшем столетии… Послушай, Винни, у меня есть к тебе небольшая просьба. Если ты не откажешься ее выполнить, то тем самым окажешь мне огромную услугу. Я пишу одну статейку для «Сатаник Таймс». Она посвящена условиям договоров и соглашений меж силами Добра и Зла. Один из таких договоров пока еще не опубликован ни в каких открытых источниках информации. Кажется, он связан с нынешней Тысячелетней Войной.

— Я догадываюсь, что ты имеешь в виду. Дня два тому назад я получила этот договор — его нужно было внести в каталог хранящихся у нас документов, а затем сдать в архив.

— Мне бы хотелось взглянуть на него.

Винни встала со своего мягкого кресла, собираясь уходить. Она была очень миниатюрным созданием — даже меньше среднего роста маленьких чертенят. Модная стрижка «под фею» подчеркивала своеобразный овал ее заостренного к подбородку лица, что придавало ему сходство с сердечком. Но живые черные глаза Винни, прикрытые длинными пушистыми ресницами, заставляли забыть о таких мелких недостатках ее внешности, как слегка вздернутый нос и чуточку широковатые скулы.

— Я принесу его сюда, как только мне удастся выкроить свободную минутку. Например, во время следующего перерыва. Ты подождешь?

— Винни, ты прелесть! Поскорее, пожалуйста! — воскликнул Аззи.

И Винни выпорхнула из таверны, качнув бедрами так, что ее коротенькая юбочка взметнулась, высоко обнажив стройные ноги. Аззи уселся поудобнее и стал терпеливо ждать. Часы тянулись медленно. Время от времени в таверну заглядывали мелкие чиновники из Министерства Внутренних Адских Дел — перекусить и послушать местные сплетни. Было довольно темно — такой полумрак обычно окутывает землю в дождливые дни поздней осени. Временами моросил дождь — редкие капли барабанили по просвинцованным стеклам таверны. Аззи лениво перелистывал страницы старого еженедельника «Инфернал Интернал Таймс» — журнала, принадлежащего Министерству Внутренних Дел Ада. Без всякого интереса просматривая заметки, где рассказывалось о событиях двухнедельной давности, он потягивал из маленькой чашечки кофе по-дьявольски. Рецепт приготовления этого напитка в общем мало отличается от обычного, за исключением одной детали: при варке кофе по-дьявольски в кипящий кофе обычно добавляется кокаин. Этот сильный наркотик не только не запрещен на территории Инферно, но, напротив, рекомендован к употреблению: существует особый закон, вменяющий в обязанность чиновникам Министерства Внутренних Дел Ада проверять его концентрацию в винах, которыми причащаются во всей Преисподней.

Наконец, когда терпение Аззи уже начало иссякать, на пороге таверны появилась Винни.

— Я принесла договор! Но я не могу отдать его тебе даже на несколько часов — мне надо будет вернуться и положить этот документ на место как можно скорее, пока его не хватились.

И она передала Аззи плотный хрустящий пакет.

— Спасибо. Мне нужно всего лишь взглянуть на него — это займет не более нескольких минут.

Достав из пакета несколько свитков пергамента, он осторожно развернул их. Винни аккуратно придерживала концы листов снизу, чтобы Аззи удобнее было читать. Быстро просмотрев несколько документов, демон наконец нашел то, что искал: договор между Фаустом и Мефистофелем. Все длиннейшие формулировки пунктов договора были выписаны чересчур подробно и аккуратно, так что у Аззи возникло интуитивное ощущение хитрой ловушки, скрытой за этими громоздкими фразами. Он начал внимательно читать документ:

«Настоящим договором утверждается, что Иоганн Фауст, проживавший в различных городах Земли, и в настоящий момент предположительно находящийся в Кракове…»

А чуть ниже в скобках было сделано примечание:

«Вышеназванный Фауст собственной персоной, или тот, кто носит это имя».

Тот, кто носит это имя?

Чуткий нюх подсказал Аззи, что именно здесь собака зарыта.

Это маленькое дополнение могло служить для признания лже-Фауста законным действующим лицом в предстоящих испытаниях, исход которых должен разрешить Тысячелетний Спор Добра и Зла.

Но если участником этого Спора мог стать любой из смертных, зачем тогда нужно было упоминать имя доктора Фауста в самых первых строках важнейшего документа?

Аззи пропустил несколько строк, переходя к пунктам, подробно излагавшим условия сделки.

«…каковой Фауст (Какой именно? — подумал Аззи) обязуется предоставить свою персону для участия в пяти экспериментах, условия которых изложены в приложении к данному документу. В каждой из вышеупомянутых пяти ситуаций Фауст будет поставлен перед некоторым выбором, где он должен будет действовать без каких-либо дополнительных указаний и инструкций со стороны. Единовластным судьею этих событий назначается Ананке, которая будет рассматривать действия Фауста с точки зрения Добра и Зла, Света и Тьмы, а также других взаимопротивоположных категорий, в рамках которых может быть разрешен данный Тысячелетний Спор.

Нижеследующим особо оговаривается, что во время проведения вышеозначенных экспериментов вышеназванный Фауст будет руководствоваться в своем выборе исключительно собственной свободной волей (в том смысле, в каком этот термин обычно истолковывается)…»

Отложив пергамент в сторону, Аззи спросил:

— Кто же составлял этот договор? Вряд ли архангел Михаил способен на такое…

— Известно кто, — ответила Винни.

— Никогда бы не подумал, что у него столь сильный талант по части крючкотворства. Тут есть такие перлы, которые привели бы в восторг знаменитых профессоров из Института Прикладного Очковтирательства.

— Между прочим, Михаил изучал казуистику, — сказала Винни. — По крайней мере, так говорили у нас. Он утверждает, что невозможность достаточно убедительного притворства ставит лицемера в крайне невыгодное положение, и что Добро отнюдь не пострадает…

— Гм… Однако здесь сплошные двусмыслицы, — глаза Аззи снова забегали по строчкам. — Вся эта болтовня насчет свободы воли вполне может быть ложным следом… Положим, так оно и есть. Тогда что же отсюда вытекает? От чего конкретно хотел отвлечь внимание составитель этого договора?

— Не знаю… По правде говоря, у меня нет ни одной зацепки, — Винни взмахнула своими длинными ресницами.

— Это вполне естественно, душенька моя, — улыбнулся Аззи, сворачивая пергамент и протягивая его через стол Винни. — Зато я, кажется, догадываюсь, у кого они могут быть.

Глава 14

Та особа, у которой, по мнению Аззи, мог найтись ключ к разгадке этой сложной интриги, звалась Лахесис. Она была старшей из трех сестер, распоряжавшихся судьбами смертных, и многие считали ее самой мудрой из них.

Три пожилые дамы, дочери Зевса, проводят свои дни за деликатной и тонкой работой — они прядут и отмеряют нити человеческих судеб, обрезая каждую нить в том месте, где человеку суждено умереть. Самую ответственную работу делает Лахесис. Клото, свивающая свою бесконечную пряжу из грубого льна земного бытия, — весьма жизнерадостная старушка; ее пальцы уже настолько привыкли к работе, что справляются с ней машинально, и это позволяет ей весь день дремать или предаваться сладким грезам о давно прошедших временах. Атропос, которая перерезает жизненную нить, лишь выполняет указания Лахесис: ну-ка, отрежь эту ниточку вот здесь, дорогая, а потом другую — вон там: ее обладателю вскоре суждено умереть. Конечно, прясть и резать нитки — не слишком тяжелый труд, и у двух сестер остается много свободного времени, которое они коротают за бесконечными пасьянсами и чаепитиями с тортом (по-видимому, заменяющим им насущный хлеб). Из всех трех только Лахесис присущи рассудительность и здравый смысл; именно она определяет, как долго будет жить каждый человек, и даже (если верить тому, что говорит молва) какой смертью он умрет. Это высокая, суровая пожилая дама с вечно пасмурным и чем-то озабоченным лицом. Она состоит в дальнем родстве с Ананке и даже с самой Великой Матерью, древнейшей из богинь, которую навещает по большим праздникам; все же остальное время она посвящает работе — недремлющим оком следит она за качеством льна, из которого прядет нить Клото, успевая при этом отдавать распоряжения Атропос и наделять каждого смертного его собственным жребием.

Мойры, как в древности называли сестер, очень стары; они являются живым памятником той далекой эпохи, когда герои античных мифов и легенд были еще живы. Они помнят те времена, когда Геракл и Ахиллес были еще детьми; более того — они держали в своих руках жребии величайших мужей и прекраснейших жен Древней Греции. Считается, что они неким таинственным образом сосуществуют со вселенной, населенной персонажами из средневекового фольклора: ангелами и чертями, злыми и добрыми духами. Этот парадокс параллельного существования нескольких миров объясняется в рамках Квантовой Теории Великого Объединения Духа, в которую многие верят, и каковую до сих пор еще никому не удавалось испытать иначе, как на своем личном опыте.

Навестить Вещих Сестер было весьма непростой задачей. Трудности, однако, заключаются отнюдь не в том, чтобы попасть в мир, где они живут (Мойры — большие домоседы: облюбовав себе укромный уголок вне Пространства и Времени, они не покидают его уже несколько земных тысячелетий; со Вселенной, окружающей их скромную обитель, их связывает лишь прочная нить Непредвиденной Случайности); но всякий раз, посещая этих милых дам, вы чувствуете себя немного не в своей тарелке. Для того, чтобы добиться от трех сестер какой-нибудь пустяковой услуги, нужно быть искусным дипломатом. Все же Аззи решился нанести Мойрам визит: его не покидало ощущение, что он находится на правильном пути. Лахесис, приходящаяся дальней родственницей Ананке, имела репутацию мудрой и проницательной особы; поговаривали даже, что она разбирается в мотивах поступков созданий Света и Тьмы не хуже опытного психоаналитика.

Прежде чем отправляться на тот край Вселенной, где обитают вершительницы человеческих судеб, демон обошел несколько магазинов в поисках какой-нибудь милой вещицы, которую можно поднести даме: Лахесис обожала получать подарки и хранила груды скопившегося за несколько тысячелетий добра в обширной кладовой, пристроенной к небольшому греческому храму в классическом стиле, где три сестры проводят свои дни за бесконечной работой. За несколько тысяч лет кладовую не раз приходилось расширять и перестраивать: ведь пока Мойры держат в своих руках нить жизни, поток пожертвований от желающих повлиять на Судьбу не прекращается.

Наконец хлопоты Аззи увенчались успехом: в одной из мелких лавчонок, торгующих антиквариатом, он нашел подходящий подарок — серебряное чайное ситечко. Это была изящная маленькая вещичка, сделанная в древнем Китае. Время не пощадило безымянного мастера, чьи руки трудились над этой красивой безделушкой, но не во власти времени было уничтожить плод его труда, и чистое серебро сохранило искусную тонкую чеканку, украшавшую ободок ситечка. С этим подарком, аккуратно уложенным в коробочку, перевязанную лентой, Аззи отправился прямо к маленькой красной звездочке, находящейся на самом краю той области пространства, которую земные астрономы называют Угольным Мешком.

Глубоко вздохнув несколько раз, как это делают опытные пловцы, прежде чем войти в бурное море, он нырнул в облако густой межзвездной пыли. Мощные силы подхватили и закружили его, швыряя из стороны в сторону, словно в стремительном водном потоке — в здешних краях никогда не бывает спокойно. Потратив немало времени, он все же сумел добраться до цели своего путешествия — горной лужайки, где стоял небольшой кирпичный домик трех сестер. За этим аккуратным домиком возвышался храм, возведенный в древнегреческом стиле, окруженный обширными пристройками — в них хранились дары, которые на протяжении многих веков присылали Мойрам смертные в надежде изменить свою судьбу и получить еще хотя бы несколько дней жизни, прежде чем их души отправятся бродить по бесконечным лугам мрачного царства Аида.

— Входи, дорогой, — сказала Лахесис, распахивая перед Аззи дверь. — Атропос, Клото, вы только посмотрите, кто к нам пришел!

— А! Это же симпатичный молодой демон Аззи, — сказала Атропос.

«Чик-чик», — по-птичьи чирикнули ножницы у нее в руках, и обрезанные кусочки льняной пряжи упали на пол.

— Осторожнее! — воскликнула Лахесис. — Ты и так уже отрезала несколько нитей на целый дюйм выше тех меток, которые я специально для тебя поставила! А ведь каждый сантиметр — это десять лет человеческой жизни!

— Какая разница, — ответила ей Атропос. — Они все равно растратили бы эти годы напрасно.

— Это не оправдание, — заметила Лахесис. — Ведь все нити в ткани Земного Бытия тесно связаны друг с другом, и каждому из смертных должно быть отпущено строго определенное количество лет, которые он может тратить на что ему вздумается. И ни богам, ни могучим Духам, ни смертным не дано изменить существующий в мире порядок вещей.

— Невелика беда! — с вызовом произнесла Атропос. — В следующий раз я просто прибавлю кому-нибудь лишний дюйм или даже два — и дело с концом!

Пожав плечами, Лахесис повернулась к гостю:

— Как тут с ними управишься? Знаешь,за каким занятием я застала ее на прошлой неделе? Она завязывала узелки на нитях, прежде чем обрезать их. Я спросила, зачем она это делает, и что же я услышала в ответ? Что ей просто захотелось посмотреть, как отнесутся смертные к узелкам на нити своей жизни. А Клото все видела и промолчала! Ей безразлично, что там дальше происходит с нитью. Я подала заявку в Центральное Хранилище, чтобы они заменили Атропос, хотя, конечно, нам было бы тяжело с ней расстаться — ведь мы столько лет уже вместе. И, представь себе, только через неделю я получила ответ из Центрального. У них, видишь ли, имеется особое постановление государственной гражданской службы. Оказывается, только одна Атропос может выполнять эту работу; сместить ее никак нельзя, ибо это приведет к нарушению старых традиций, и к тому же противоречит нескольким пунктам инструкции о порядке найма и увольнения. Как будто на свете нет вещей важнее, чем какие-то инструкции и традиции!

— Ах, — вздохнул Аззи, — я, видно, выбрал неподходящий час для визита. У вас и без меня полно хлопот, а я пришел по одному важному делу…

— Не волнуйся, дорогой, — улыбнулась ему Лахесис. — А уж о том, чтобы покинуть нас в ближайшие несколько часов, даже не мечтай. Это чайное ситечко — прелестнейшая вещица, и чай у нас закипел как раз вовремя… Итак, с чем ты к нам пожаловал?

И Аззи рассказал ей все, что знал, о новой Тысячелетней Войне, о весьма двусмысленных фразах в договоре, главным составителем которого, как это ни странно, являлся архангел Михаил.

— Ты не доверяешь Михаилу, — сказала Лахесис, — и в этом ты абсолютно прав. Ты же знаешь, когда дело касалось вечной борьбы двух ваших систем, он вел себя, словно одержимый. Его горячая, почти фанатическая приверженность идеалам Добра еще возросла за последнее время. Мне кажется, он не остановится ни перед чем, только бы выиграть эту Войну и доказать свою правоту. Боюсь только, своими неосторожными поступками он навлечет на свою голову большие неприятности… Между тем, эта самая оговорка насчет свободы воли может дать ему возможность повернуть дело и так, и этак. Свобода воли — вещь слишком неопределенная, и истолковывают ее по-разному. Сделаешь ее предметом тяжбы — не жди от суда единодушного и скорого решения. Возможно, он заранее кое-что рассчитал, и хочет использовать эту неоднозначную формулировку в своих целях — неважно, будет ли участвовать в задуманном эксперименте подлинный Фауст или его двойник… Желала бы я знать, как сможет Ананке судить мотивы поступков того, кто будет находиться под страшным давлением со всех сторон? Думаю, ей придется оценивать его действия скорее по их результатам, чем по изначальным намерениям. Если это так, то Михаилу нужен человек, действия которого можно было бы предсказать заранее.

— Но зачем понадобилось выводить из игры настоящего доктора Фауста?

— В том-то и заключается вся трудность эксперимента с Фаустом, что его поступки практически непредсказуемы. Это непростой человек; по-видимому, он сильно отличается от остальных смертных. Легенды о докторе Фаусте, которые дошли до нас, позволяют сделать о его характере самые противоречивые и парадоксальные выводы. Некоторые считают его хвастуном и шарлатаном, но, с другой стороны, нельзя не признать, что он один из лучших магов на всей Земле, и к тому же глубокий мыслитель и философ. Михаил прекрасно знал, что Мефистофель не будет возражать против того, чтобы Фауст стал соучастником спора меж двумя великими силами. Однако предсказать действия настоящего Фауста Михаилу будет крайне трудно. Мак Трефа — гораздо более удобный кандидат: недоучившийся студент-богослов — однако, уже успевший кое-что повидать на своем веку; человек, переживший тяжелые времена, за которым наверняка числится не одно дурное дело, но, тем не менее, уважающий буржуазную мораль своего времени. Так, должно быть, подумали специалисты из Аналитического Центра, служащие Светлым силам, когда они тайком прощупывали этого малого по заданию архангела Михаила.

— Вы хотите сказать, что Михаил втянул Мака в это дело? — спросил Аззи. — Подал ему идею ударить доктора Фауста дубиной по голове и забраться в его дом, зная наверняка, что туда в тот же час направится Мефистофель, который примет мошенника за знаменитого ученого?

— Не совсем так… Только не вздумай ссылаться на меня, если кто-нибудь случайно спросит у тебя про источник информации, но я слышала кое-что об этой истории. Многие ангелы считают ее удачной шуткой Михаила, благодаря которой Небесам удастся посрамить самонадеянного Мефистофеля. Конечно, сам Михаил не занимается такой грязной работой. Для этого есть Ангел Гавриил, весьма ловкий исполнитель самых деликатных поручений Высших Сил Света. Он явился Маку, когда тот сидел в таверне, и склонил его на этот бесчестный поступок, уверяя, что он зачтется в пользу Мака как Доброе Деяние. К чести Мака надо сказать, что он согласился не сразу. Он ответил ангелу, что даже самая благая в мире цель не может оправдать убийство. Охваченный благочестивым негодованием Гавриил возвел глаза к небу и прочел Маку целую проповедь. Он отнюдь не имел в виду убийство! Ничего страшного с доктором Фаустом не произойдет! Нужно только оглушить его ударом по голове (но так, чтобы, упаси Боже, не покалечить почтенного алхимика) и вытащить кошелек из его кармана, затем проникнуть в дом и взять еще несколько мелких вещиц. «Это смахивает на грабеж», — сказал Мак, пристально глядя на златокудрого ангела в белоснежных одеждах. «В некотором смысле», — ответил Гавриил, отводя глаза. — «Но если отдать десятую часть добычи на благотворительные цели, этот грех вам простится».

Полюбовавшись серебряным чайным ситечком, Лахесис отложила его в сторону:

— Вот все, что я слышала по этому поводу.

— Очень, очень интересные новости, — задумчиво произнес рыжий демон, внимательно выслушавший ее рассказ. — Не знаю, как и благодарить вас за них.

— Я поделилась с тобою информацией во имя Общего Блага, — сказала Лахесис. — Мы, Мойры, не участвуем в войнах меж Светом и Тьмой, соблюдая нейтралитет. Но чувство долга обязывает нас разоблачать обман и мошенничество везде, где мы их видим — независимо от того, кто и с какой целью их совершает. Может случиться так, что я вынуждена буду кому-нибудь рассказать про тебя и про твои дела. Надеюсь, ты не рассердишься на меня за это.

— Конечно, нет, — ответил Аззи. — Тот, кто оставляет улики против себя, заслуживает поражения. Таков закон. Однако мне пора, прощайте, матушка!

— Что ты собираешься делать с этой информацией? — спросила Лахесис.

— Пока еще не знаю, — ответил Аззи. — Сперва, конечно, я придержу ее, наслаждаясь обладанием столь ценными сведениями. Затем подумаю, можно ли ее использовать в своих целях.

И, отвесив прощальный поклон, он растаял в воздухе.

Глава 15

— Где мы находимся? — спросила Маргарита. Она оправила свое платье и пыталась привести в порядок волосы, растрепавшиеся во время их головокружительного полета.

Вынырнув из бескрайней голубизны, они приземлились у подножья холма, на вершине которого стояло прекрасное здание из белого мрамора с высокими колоннами. Прямо перед ними раскинулась базарная площадь. Смуглые, малорослые мужчины покупали и продавали ковры, гобелены, плащи, домашнюю утварь и другое добро. За площадью виднелись черные, коричневые и серовато-бурые островерхие палатки, — издалека могло показаться, что там раскинули свой лагерь бедуины.

— Так где же мы все-таки находимся? — повторила Маргарита.

— В Афинах, — ответил ей Фауст. — Вон то высокое белое здание на холме — Парфенон^[43].

— А эти люди? — Маргарита махнула рукой в сторону рынка.

— По-моему, это торговцы.

Маргарита вздохнула:

— И это та самая Греция, о которой в нашей приходской школе рассказывали столько разных историй? Если бы ты не сказал мне, я бы сама ни за что не догадалась.

— Ты, конечно, имеешь в виду Древнюю Грецию, прекрасную страну с высочайшей культурой. А мы пока еще находимся в нашем времени. За тысячу с лишним лет здесь многое изменилось. Но Парфенон стоит на вершине холма, как и много веков тому назад. Его стройные дорические колонны гордо вырисовываются на фоне небесной синевы, словно бессмертные стражи всего, что есть в мире подлинно ценного, непреходящего, вечно прекрасного.

— Ну, хорошо, — сказала девушка. — Но зачем мы прилетели сюда? Я думала, мы отправимся прямо на берег Стикса…

— Река Стикс течет в Греции.

— Что?.. Здесь, в Афинах?

— Нет. Где-то в Греции… Я решил, что сначала лучше отправиться сюда и расспросить обо всем афинян.

Маргарита покачала головой:

— Меня беспокоит вот что: в школе нам говорили, что этой реки на самом деле никогда не существовало на свете. Как же ты собираешься спрашивать дорогу?

Фауст улыбнулся ей так, как взрослый человек улыбается ребенку, задавшему глупый вопрос:

— Существует ли архангел Михаил?

— Конечно, существует.

— А Святой Грааль^[44]? Существует ли он?

— Так говорят, — неуверенно ответила Маргарита.

— Тогда существует и Стикс, поверь мне. Если существует один воображаемый предмет, то и другие тоже должны существовать.

Маргарита фыркнула:

— Ну, если ты так думаешь…

— Конечно, я так думаю! — воскликнул Фауст. — Кто из нас ученый и маг, в конце концов?

— Ну, конечно, ты, — сдалась Маргарита.

Доктору Фаусту было известно, что подземный поток Стикс выходит на поверхность где-то на территории Греции, затем вновь спускается под землю и долго петляет там, неся свои мрачные воды сквозь бесконечные века и пространства, пока не достигнет самого Тартара^[45]. Если верить старинным картам, эта река вытекает из просторного грота и бежит по унылой равнине, где почти никогда не светит солнце, затем ныряет в темное ущелье. Крутой спуск ведет из этого ущелья к огромной пещере — входу в саму Преисподнюю, куда катит темные волны Стикс. В древности этим классическим путем в подземное Царство Аида пользовались не только боги и души умерших, но и живые люди — легендарный Орфей, искавший свою Эвридику, и могучий герой Тесей, спустившийся в Ад, чтобы попытаться отнять прекрасную Елену у Ахиллеса. Фауст напомнил своей спутнице об этом подвиге Тесея.

— Кто такая Елена? — спросила Маргарита.

— Одна из самых знаменитых женщин в мире, — ответил ей Фауст, — прославившаяся своей непревзойденной красотой. Из-за нее разгорелась жестокая война и был разрушен великий, могущественный город.

— Ах, так… — задумчиво произнесла Маргарита. — А что нам нужно от этой женщины?

— Скорее всего, мы не встретимся с нею. Царство Аида велико; да к тому же с тех пор, как Елена покинула сей мир, прошел не один век. Если волею всемогущего случая мы все-таки встретимся с нею, она, возможно, даст нам дельный совет, как попасть в Константинополь, в год 1210, и сместить наглого самозванца Мака с того места, которое по праву принадлежит нам.

— Ну, хорошо. Кажется, ты собирался спросить дорогу у этих людей? Боюсь, они не сумеют правильно назвать даже имя города, в котором находятся, а уж о каком-то там мифическом Стиксе и вовсе понятия не имеют.

— Никогда не суди о людях по их внешнему виду, дорогая, — сказал Фауст. — Внешность обманчива. Готов поспорить, что во всей толпе найдется хоть один человек, который знает путь к Стиксу.

И он повел Маргариту к небольшой группе людей, со всех сторон окруживших разносчика кофе.

— Ага! Что я тебе говорил? — воскликнул Фауст. — Кофе! Этот напиток еще только входит в моду во всей остальной Европе. Как видишь, они совсем не отсталые дикари.

Пробираясь сквозь толпу, он прокричал с певучим коринфским^[46] акцентом, приобретенным еще в студенческие годы на уроках греческого языка:

— Добрые жители славного города! Не укажет ли мне кто-нибудь путь к реке Стиксу, который, если верить молве, находится где-то в Гелласе?

Мужчины, пившие кофе в стороне, переглянулись между собой. Один из них негромко произнес на дорийском^[47] диалекте:

— Альф, разве Стикс протекает не в Феспронтии, где твой дядюшка недавно приобрел новый земельный участок?

— Ты, наверное, имеешь в виду Ахерон^[48], — ответил ему тот, кого звали Альфом. — Он впадает в Стикс у Гераклеи-на-Понте. Однако есть более прямой и короткий путь до Стикса. Отправляйтесь в Колон и плывите вниз по течению реки Коцит^[49]. Она впадает в Стикс сразу после того, как ныряет в обширные пещеры в Ахерузии^[50].

— Да, это самый лучший путь, — подтвердил его слова другой мужчина, стоявший рядом. — Вы не собьетесь с дороги, если только будете внимательно смотреть по сторонам. Когда вы увидите, что оказались в мрачной долине, где не растет ничего, кроме осокоря и бледных цветов асфоделя, — знайте, что вы достигли берегов Стикса. Ну, а уж если вы доберетесь до тех жутких мест, где река уходит под землю и все предметы выглядят… гм… не совсем естественно, — тут уж, конечно, и сами догадаетесь, куда вы попали.

Поблагодарив горожан за добрый совет, Фауст увел Маргариту с рыночной площади, и, пробормотав заклинание, снова поднялся в воздух. Теперь они летели на север вдоль берегов Аттики^[51]. Маргарита крепко держалась обеими руками за плечи Фауста. Путешествие было не из легких — Фаусту приходилось бороться с сильным ветром, балансируя на огромной высоте, словно канатоходец на тонком канате. Сила заклинания была уже не та, что в самом начале, и Фаусту стоило больших усилий удерживать себя и свою подругу в поднебесье. Маргарита старалась спрятать лицо от пронизывающего ветра — она боялась, что ее нежная кожа огрубеет и покраснеет. Растрепавшиеся волосы падали ей на лицо, мешая глядеть по сторонам. Однако, несмотря на все испытываемые ею неудобства, она была очень довольна: ведь не каждый день на долю простой девушки из провинциального городка выпадает такое чудесное приключение — мчаться по воздуху за много сотен миль от родного дома вместе с искуснейшим магом, которого знает весь мир!

Они пролетели над Коринфом — с высоты его древняя крепость была видна как на ладони, — и начали плавно снижаться над развалинами Фив^[52] — город так и не возродился после того, как Александр Македонский жестоко покарал его непокорных жителей. Повернув в сторону Фракии^[53], они заметили, что горный пейзаж, которым они любовались с высоты птичьего полета, начал уступать место зеленым холмам и долинам. Впереди показались широкие ленты двух рек. Поняв, что они наконец достигли Ахерона, Фауст совершил крутой спуск и приземлился в нескольких сотнях шагов от берега.

— Почему мы остановились? Это Стикс? — спросила Маргарита.

— Нет. Это река Ахерон, которая впадает в Стикс.

— Тогда почему бы нам не пролететь по воздуху весь остаток пути?

Фауст покачал головой. Заклинание Перемещения, сотворенное им в потайной комнате Ягеллонского Музея, утратило свою былую силу от частого использования, и ученому доктору требовалось некоторое время, чтобы восстановить его первоначальную мощность. На берегу реки стояла одинокая полуразвалившаяся лачужка; у деревянных мостков покачивалась на волнах небольшая лодка. Вокруг не было ни души; казалось, они очутились в диком, необжитом краю.

Отвязав лодку и посадив в нее Маргариту, Фауст взял весло и оттолкнулся от берега. Они поплыли вниз по течению, туда, где река Ахерон впадает в Стикс.

Глава 16

Лодку, в которой сидели Фауст и Маргарита, медленно несло вниз по реке. Фауст воскрешал в памяти старинные карты, которые он любил рассматривать, уединясь в своем кабинете, мысленно совершая фантастические путешествия в далекие страны. Он припомнил название речки, по которой они сейчас плыли — Флегетон. Постепенно поток начал сужаться, сменив свое плавное течение на более быстрый бег. Фауст заметил, что луга, раскинувшиеся на обоих берегах, перестали пестреть цветами; на унылых, безлюдных равнинах росли только асфодель и осокорь.

— Ну, вот мы почти добрались до цели, — сказал Фауст своей подруге, сидевшей на носу лодки, поджав ноги. Он отложил весло, которое на протяжении всего пути заставлял работать с помощью нехитрого заклинания. Хотя такой способ передвижения отнимал меньше сил, чем обычная гребля, ученый доктор был рад немного передохнуть: ведь каждый взмах весла требовал расхода энергии — пусть небольшого, но все же ощутимого даже для искуснейшего из магов.

А река все сужалась, и берега все ближе подступали друг к другу, пока наконец не сблизились настолько, что две маленькие лодочки едва смогли бы разойтись на столь узком месте. Вечерело, и над лугами, сплошь заросшими асфоделем, поднимался туман.

Наконец узкий поток вынес их туда, где берега внезапно расступались, и взгляду открывалась широкая черная водная гладь. Перед ними был знаменитый Стикс. Лодка, направленная Фаустом к противоположному берегу, проплыла мимо большого фанерного щита с надписями на нескольких языках:

«РЕКА СТИКС. ДАЛЕЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ДВИЖЕНИЕ ЛЮБЫХ ЧАСТНЫХ ПЛАВСРЕДСТВ».

— Мы остановимся здесь, — сказал Фауст. — Харон обладает эксклюзивным правом на все перевозки по Стиксу. Ни одному магу, даже самому могущественному, не под силу плыть дальше по этой реке без его помощи. Значит, нам придется заключать с ним сделку. Пойдем, разыщем Харона.

— Неужели он на самом деле существует? — спросила Маргарита. — Мне кажется, это противоречит учению Церкви.

— Отнюдь нет, — ответил ей Фауст. — Экзистенция вообще, а тем более существование отдельного предмета или человека не имеет никакого отношения к религии. Выражаясь строго научным языком, люди и вещи, принадлежащие столь давней эпохе, представляют собой энергетические поля, определенным образом проявляющие себя в пространстве и времени. Благодаря некоторым законам природы, до сих пор еще не до конца изученным магами на практике, мы можем видеть их и даже осязать, как всякие материальные объекты.

Их спор разрешился сам собой, когда из-за поворота черной реки показалась ладья. Она подошла ближе, и Фауст с Маргаритой увидели, что на ее корме возвышается какая-то постройка, очевидно, служившая корабельной команде укрытием от дождя и ветра. Это далеко не новое, нелепое и громоздкое сооружение передвигалось по темной воде несколько необычным способом: пять дельфинов толкали его, упираясь в корму носами. Дельфинам помогали гребцы, благодаря чему ладья развивала довольно неплохую скорость. Через несколько минут она была уже так близко, что Фауст и его спутница разглядели свет фонарей сквозь ее бортовые иллюминаторы и услышали веселые голоса и звуки музыки — очевидно, команда отнюдь не скучала на борту этого древнего ковчега.

— А это еще что такое? — воскликнул Харон, заметив маленькую лодку, в которой сидели Фауст и Маргарита. Приказав держать курс прямо на нее, он встал на носу своего судна, выпрямившись во весь свой высокий рост. Это был худой старик с заросшим седой щетиной подбородком и редкими волосами неопределенного цвета, развевавшимися на ветру вокруг его шишковатого черепа, обтянутого морщинистой кожей. Маленькие, глубоко посаженные черные глазки сердито сверкали из-под сдвинутых бровей. Впалый рот напоминал извилистую трещину; уголки бескровных тонких губ опускались вниз, придавая лицу высокомерное выражение. Отложив переговоры с вторгшимся в его владения Фаустом, он повернулся назад и начал хрипло выкрикивать команды:

— Света сюда! Эй, там, на левом борту, суши весла! Опускай парус! Лево руля!

Фауст, получивший весьма разностороннее образование, знал, что гребцами на ладье Харона служат знаменитые герои Древней Греции, давно перешедшие в мир иной. Он увидел Тесея, Персея, Геракла и Язона, чьи изображения часто встречались в книгах; мимо промелькнуло еще несколько бородатых, незнакомых ученому доктору лиц.

— Чего вам здесь надо? — обратился к Фаусту Харон со своей ладьи.

— Мы хотим переправиться по реке Стикс, чтобы попасть в Константинополь, в 1210 год, — ответил Фауст. — Дата и время указаны точно.

— Мы больше не заходим туда, — проворчал Харон. — Слишком много возни. И на берегу у них вечно царит суматоха. Почти всегда скапливается гораздо больше душ, ждущих перевозки, чем я могу принять на борт. Не поеду. Мне там нечего делать.

— Но мне обязательно надо попасть в Константинополь, именно в 1210 год! — воскликнул огорченный Фауст. — За какую плату вы согласитесь доставить туда нас обоих?

Харон презрительно захохотал:

— Что вы можете мне предложить? Небось, поверили глупой сказке про один обол, за который можно прокатиться по Стиксу, да?^[54] Путешествия по этой реке резко возросли в цене после того, как я приобрел эксклюзивное право на все перевозки. Это моя территория, слышите вы, глупцы? Поэтому не вздумайте плыть дальше на своей лодчонке! Не пытайтесь также искать обходной путь. Я засадил оба берега вдоль принадлежащего мне участка реки диким вьющимся виноградом. Если вы все-таки решитесь идти сушей, вам придется прокладывать себе путь сквозь густые заросли. Даже величайший маг вряд ли осилит такое путешествие.

— Я отнюдь не собираюсь нарушать ваши права на эту территорию, тайком пробираясь вдоль берега, — ответил ему Фауст. — Я предлагаю вам заключить сделку.

— Почем вы знаете, может, я не соглашусь?

— У меня есть нечто, от чего вы наверняка не откажетесь.

— Ха-ха! И что бы это такое могло быть?

— Послушайте, — Фауст слегка понизил голос, — вы, конечно же, не слепой, и заметили эту юную особу, мою спутницу?

Несколько мгновений Харон буравил Маргариту своими маленькими черными глазками:

— Женщину? Ну, я ее вижу. И что же дальше?

— Эта девушка очень хороша собой, не так ли?

— Ха! Я здесь успел насмотреться на красоток получше вашей!

— Возможно. Однако все они были лишь бесплотными тенями. А это — живая женщина.

Харон подарил Маргарите еще один недоверчивый взгляд. Затем он молча уставился на ученого доктора.

— Вы ведь чувствуете разницу меж живыми и мертвыми людьми, — торопливо произнес Фауст, — правда?

— Конечно, да. Вот вы, например, живы. Однако это еще не повод для того, чтобы задирать передо мной нос. Я сделан из того же самого теста, что и вы; хотя, конечно, в вашем мире я не существую на самом деле, здесь я — живой человек.

— То, что происходит в подлунном мире, к делу не относится, — сказал Фауст. — Я предлагаю вам живую женщину…

— Эй, подожди-ка! — резко оборвала его Маргарита.

— Прошу вас, подождите одну минутку, — обратился Фауст к Харону, — Мне нужно кое-что уладить. — Затем, наклонившись к девушке, он зашептал ей: — Дорогая, я не имел в виду ничего дурного, когда предлагал тебя Харону. Это вовсе не в моих правилах. Я только подумал, что ты можешь пообедать вместе с ним, а потом немного потанцевать. Он согласится, я уверен — ведь ему, наверное, уже порядком надоело плавать в своей ладье вверх-вниз по течению. Я понимаю, тебе это может быть не слишком приятно; но ведь в том, чтобы скушать свой обед в обществе этого безобидного старичка, а потом протанцевать пару спокойных танцев, нет ничего плохого.

— Почему вы думаете, что мне надоела моя ладья? — неожиданно прервал его Харон. Он подслушивал разговор Фауста с Маргаритой.

— Желание перемен к лучшему свойственно всем людям — как живым, так и отошедшим в мир иной, — ответил ему Фауст. — Такова человеческая природа.

— Что ж, в вашей идее, однако, есть кое-что разумное. Никогда не поздно попробовать внести в свою жизнь некоторое разнообразие, — сказал Харон после короткой паузы. — Я могу взять… как же это называется?.. Мне ведь уже не раз приходилось слышать такое короткое новое слово.

— Отпуск, — подсказал Фауст.

— Правильно, отпуск. В древности у нас ничего подобного не было.

— Вам бы уже следовало привыкнуть к тому, что правила приличия, нормы поведения и законы, так же как и моды, меняются очень быстро, — заметил Фауст. — Однако вернемся к предмету нашей беседы. Почему бы вам не направить свою ладью в Константинополь, год 1210? В пути вы сможете наслаждаться обществом прекрасной девушки и танцевать с нею, сколько захотите.

— А вы что будете делать в это время? — спросил Харон.

— С вашего позволения, прилягу отдохнуть в каюте. В последнее время на меня свалилось множество хлопот, да и в будущем их предстоит не меньше. Я устал и мечтаю об одном — хорошенько выспаться.

Часть II. Константинополь

Глава 17

Мефистофель перенес Мака в совершенно незнакомую местность — должно быть, в какой-то маленький тихий залив, берега которого поросли лесом. Огромные прямые стволы, похожие на стройные колонны, поддерживающие свод древнего храма, поднимались вверх, к солнцу и ветру. Прежде Мак никогда не видел таких деревьев — величавых гигантов, совсем не похожих на тоненькие деревца, растущие в Европе. Даже трава под ногами выглядела по-иному: она была гораздо выше и гуще, чем та, которая росла по обочинам исхоженных Маком дорог. Больше ему не удалось разглядеть ничего: мешали заросли ивняка. Слабый ветерок принес горьковатый запах морской воды, и Мак решил, что они, по-видимому, находятся недалеко от берега.

Свежий, холодный воздух небесных сфер, по которым с быстротой метеора пронеслись они с Мефистофелем, покинув зеленую лужайку, где проходил Всемирный Шабаш, немного прояснил мысли захмелевшего Мака; однако от выпитого на празднике вина у него до сих пор слегка кружилась голова. «Ну и крепкий же эль пьют на этих сатанинских балах», подумал Мак. Настроение у него было прекрасное, даже несмотря на странное предчувствие, зашевелившееся в глубине его души — ему показалось, что в будущем ему уготовано не одно только приятное времяпрепровождение. Сейчас Маку хотелось поговорить об ожидающем его несметном богатстве — части той награды, которую посулил Мефистофель, — и узнать подробнее, что еще ему предстоит получить от демона.

— Мне нужно составить список своих желаний, — сказал Мак Мефистофелю. — Вы обещали исполнить все мои желания, не правда ли?

— О, да, — ответил демон. — Какие мелочи вас волнуют, однако!

— Смотря с какой стороны к этому подойти! То, что для вас — мелочи, для меня — наоборот, очень важно. Послушайте, а не могли бы вы дать мне хоть что-нибудь прямо сейчас, раз уж вы считаете подобные вещи сущими пустяками? Для начала мне хотелось бы получить королевскую мантию, подбитую мехом горностая. И еще — серебряный кубок, из которого я буду пить вино. Старая оловянная посуда не подходит столь важной особе, какой я теперь стал.

— Возьмите себя в руки, — осадил его Мефистофель. — Нельзя же так распускаться! Право, создается впечатление, будто вам не о чем сейчас подумать, кроме как о преходящих земных благах и о размере вашего вознаграждения! Всему свое время, и наградам тоже. Итак, с настоящего момента вы начинаете играть свою роль в Тысячелетней Войне двух великих сил — Света и Тьмы.

— Ох, — вздохнул Мак. — Послушайте, любезнейший, я сейчас нахожусь не в самой лучшей форме. Нельзя ли отложить все эти дела на денек? Завтра мы поговорим серьезно…

— Мы и сейчас не шутим, — сказал Мефистофель. — Вы прославились среди смертных своим выдающимся интеллектом и сильной волей, благодаря которым вам удалось многого достичь. Я успел просмотреть ваше досье во время бала, пока вы осушали чаши с вином в компании нескольких молодых ведьм…

— Мое досье?

— Да. В архивах как у Светлых, так и у Темных сил имеются досье на каждого из ныне живущих или когда-то живших людей.

— Я этого не знал…

— В школе и в колледже вы были отличником; вы овладевали знаниями с таким усердием, что все профессора восхищались вами…

Мак удивленно поглядел на Мефистофеля. За ним никогда не числилось даже малой части тех подвигов, о которых говорил суровый демон. Припомнив свои краткие годы студенчества, Мак подумал, что, хотя никто не мог бы назвать его неспособным или отстающим учеником, все-таки звезд с неба он не хватал. Он чуть было не выдал себя неосторожным восклицанием, но вовремя спохватился, сообразив, что Мефистофель, конечно, имел в виду настоящего Фауста, а не Мака Трефу.

— И теперь бьет ваш час, — продолжал тем временем демон. — Вам, доктор Фауст, выпала уникальная возможность повлиять на судьбу всего человечества в ее переломный момент, разрешив один из сложнейших философских вопросов — вопрос о роли личности в истории. Вы сможете проявить себя в конкретных делах, доказав, что долгие годы, проведенные в кабинетных размышлениях и упорных поисках истины, прожиты вами не напрасно.

— Да-да, — неуверенно пробормотал Мак, — я постараюсь оправдать ваше доверие…

На душе у него было неспокойно. Тревога прогнала остатки хмеля из головы молодого авантюриста, и он впервые начал осознавать, в какую сложную ситуацию попал. Боже, да что он вообще делает здесь, в неведомом краю, рядом с этим могущественным демоном, принимающим его за ученого доктора Фауста?! Кажется, он поступил не слишком разумно, присвоив себе чужое имя и приняв условия дьявольской сделки, не углубляясь в детали договора… Однако теперь, когда он связан обязательствами, уже поздно что-либо менять. Он уже не Мак Трефа, ничем не блещущий и не самый прилежный студент монастырской школы, молодой повеса, с позором изгнанный из иезуитского колледжа святыми отцами за пьянство и нашумевшую историю с двумя молоденькими девицами — пансионерками соседнего монастыря. Он уже не тот недоучка, едва успевший освоить простейшие азы грамоты. Теперь он знаменитый ученый, волею судьбы поставленный в один ряд с сильнейшими мира сего, с могущественнейшими и мудрейшими среди смертных, повелевающими судьбами целых народов. Ему представился случай показать, на что он способен; так неужели он справится со своей задачей хуже, чем доктор Фауст? Он может возместить недостаток образования самым естественным путем — задавая вопросы. А природная смекалка и хитрость придут ему на помощь, когда надо будет принять какое-нибудь решение…

Рассуждая так, он воспрянул духом. Действительно, сейчас не время отвлекаться на посторонние предметы, в том числе и на размеры вознаграждения за участие в каком-то там споре или войне меж двумя силами. Нужно постараться выяснить самое главное: где они сейчас находятся, что ждет его впереди, и, конечно, чего от него хочет этот демон. Мак поднял голову, раскалывающуюся от боли после выпитого на сатанинском балу коктейля «Поцелуй ведьмы» — виски, разбавленного крепким ячменным пивом, — и задал свой первый вопрос:

— Где мы?

— На морском берегу, неподалеку от Константинополя, — сказал Мефистофель, — где франки разбили свой лагерь. Здесь я вас и оставлю, доктор Фауст. Вы готовы выслушать мои инструкции?

— Да, я готов, — ответил Мак, собравшись с духом и пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре. Он подумал, что сейчас ему не помешала бы добрая чаша вина, чтобы подкрепить свои силы и прогнать головную боль. — Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Вам предлагается три возможности. Вы должны выбрать одну из них.

— Какие возможности?

— Первая — убить Энрико Дандоло. Вторая — похитить Алексея IV, претендента на византийский трон. Третья — спасти чудотворную икону Святого Василия, — произнес Мефистофель с непроницаемым видом.

Поистине бесчеловечно, подумал Мак, ставить человека перед выбором одного из такого множества вариантов, когда у него болит с похмелья голова и он еще даже не успел позавтракать. Однако, встретив суровый взгляд Мефистофеля, он не осмелился заявить об этом вслух и спросил только:

— Так что же вы посоветуете мне выбрать?

— Я не вправе давать вам советы, — ответил ему Мефистофель. — Моя воля, мои желания и моя оценка происходящего никак не должны влиять на ход эксперимента. Вы сделаете выбор, руководствуясь только своими личными соображениями.

— И все-таки, на каком основании я буду выносить решение? Как мне судить, что я должен сделать?

— Вы должны выработать свои собственные критерии. Так обычно вершится людской суд. Таковы правила, диктуемые свободой вашей воли, особо оговоренной в подписанном вами документе.

— Дандоло… Алексей… — растерянно пробормотал Мак. — Но я же совсем не знаю этих людей!

— Значит, вам придется познакомиться с ними поближе.

— Если я вас правильно понял, в одном из вариантов мне предлагается убить человека?

— Совершенно верно.

— Вряд ли силы Добра посмотрят на это благосклонно.

— Полагаю, с моей стороны не будет слишком большой дерзостью взять слово от имени архангела Михаила, ибо мы с ним давние приятели, и за многие годы успели узнать друг друга как нельзя лучше, — возразил Мефистофель. — Будь он сейчас на моем месте, он ответил бы вам, что вы, очевидно, слишком мало верите в Добро, если думаете, что оно никогда не сможет оправдать убийство, совершенное во имя благой цели. О нет! Мотивы поступков принимаются в расчет даже самым строгим судом. Добру слишком хорошо известно, что есть грехи гораздо худшие, чем кровопролитие. Однако это совсем не значит, что Добро склонно прощать всех убийц, а тем более — поощрять подобные действия. Между прочим, здесь Добро мало в чем расходится со Злом; обе Великие Силы придерживаются почти одинаковых критериев в данном вопросе. Иначе и быть не может — ведь это ось, вокруг которой вертится колесо прогресса, приводимое в движение вечной борьбой Добра и Зла. К сожалению, ни одна из двух противоборствующих сил пока еще не занималась подобными вещами на практике, предпочитая не вмешиваться в естественный ход событий: время не властно над бессмертными духами в такой степени, как над людьми, чья жизнь коротка даже по земным меркам, и это дает нам возможность наблюдать за развитием человечества на протяжении многих веков. Мы занимаемся только фундаментальными проблемами, которые требуют накопления поистине неисчислимого множества экспериментального материала, и дальновидность, присущая нам, бессмертным, достигается в основном за счет тех громадных сроков, которые мы можем потратить на решение той или иной проблемы. Торопиться некуда, впереди — Вечность. А с точки зрения Вечности несколько лет отнятой у человека жизни — все равно что капля в море. Но, зная, какое большое значение этому придаете вы, люди, мы включили убийство в список действий, предлагаемых вам на выбор в рамках нашей Тысячелетней Войны. Возвращаясь к началу нашего разговора, я еще раз хочу напомнить вам, что мотивы ваших поступков будут играть очень важную роль; в каких-то случаях они могут оправдать даже убийство. При оценке ваших действий причины и следствия, цели и средства их достижения лягут на чаши одних и тех же весов.

— Но как я могу угадать, что получится, если я убью этого самого Дандоло? Как мне узнать о последствиях убийства — я же не могу заглянуть в будущее?!

— Безусловно, не можете. Однако здесь нет ничего необычного для вас. Ни один из смертных никогда не может заранее предвидеть результаты своих поступков, и тем не менее все они бывают вынуждены принимать решения. В этом заключается один из парадоксов человеческого бытия. Нет и не может быть достаточных оснований для убийства, но в некоторых ситуациях его необходимо совершить как во имя Добра, так и во имя Зла.

— Но если я совершу ошибку, меня ждет суровый суд и наказание…

— Никто не вправе судить вас, кроме самой Ананке, или Судьбы, как ее называют. Она вершит свой суд над всеми — и над людьми, и над бессмертными духами. Наша задача — поставить вас перед моральной дилеммой. А делать выбор должны вы. Такова роль Фауста.

— Ну, хорошо, если так… Напомните еще раз, кого вы предлагаете мне убить.

— Энрико Дандоло, дожа Венеции. Само собой разумеется, вы убьете его только в том случае, если этот способ действий покажется вам наилучшим.

— А другой… Алекс… или как там его…

— Алексей, претендент на Константинопольский трон.

— И, наконец, третий вариант?

— Спасти чудотворную икону Св. Василия, покровителя Константинополя. Вы что-то слишком рассеянны сегодня, доктор Фауст. Как это непохоже на вас — ведь о вашей сверхчеловеческой памяти слагали целые легенды! Мой совет — поскорее собраться с мыслями. Вам предстоит решить весьма непростую задачу.

— Моя память заметно улучшится, когда пройдет похмелье… Если я не ошибаюсь, вы сказали, что мы находимся возле лагеря франков.

— Вы абсолютно правы.

— Тогда скажите мне, что делают франки возле Константинополя?

Тонкая черная бровь Мефистофеля резко поднялась вверх, и маска холодной вежливости на его лице сменилась выражением крайнего изумления:

— Я полагаю, что столь образованному человеку, каким вы, бесспорно, являетесь, самому лучше знать, что здесь происходит. Ведь мы переместились всего на несколько столетий назад. Меня удивляет подобное невежество — впрочем, быть может, вы просто не слишком удачно пошутили… Как вам известно, это Четвертый крестовый поход. Вы должны самостоятельно оценить ситуацию и избрать тот способ действий, который считаете наиболее правильным.

— Хорошо. Я постараюсь, — произнес Мак упавшим голосом.

— Постарайтесь, — сухо ответил Мефистофель. — Считаю своим долгом напомнить, что с вами подписан контракт на выполнение определенных действий в строго ограниченный срок. Если вы не выполните взятых на себя обязательств, то тем самым погубите серьезный эксперимент, и вместо щедрой награды — серебряных кубков, горностаевых мантий и прочей чепухи — заработаете нечто гораздо более серьезное, но, боюсь, не столь приятное.

— А что это будет? — спросил Мак.

— Вас ввергнут во мрачную бездну, где нет ни верха, ни дна, ни ночи, ни дня, ни времени, ни пространства, и будут мучить вечной пыткой — непереносимой болью и ужасными кошмарами; вы будете умирать медленной, ужасной смертью — и тут же воскресать, чтобы подвергнуться новым истязаниям, пока мы не придумаем для вас чего-нибудь похуже. Итак, на выполнение первого задания вам отпущено двадцать четыре часа. Время пошло. Адью.

С этими словами Мефистофель взвился в воздух и вскоре растворился в синеве бескрайнего неба.

Глава 18

Некоторое время Мак раздумывал над словами Мефистофеля. Ситуация казалась ему слишком неопределенной. Он решил выбираться из поросшей лесом бухты — времени было в обрез, а строить планы можно и по дороге. Вскоре он вышел на бескрайнюю равнину, раскинувшуюся пестрым желто-зеленым ковром до самого горизонта. Впереди, примерно в полумиле, возвышались стены Константинополя. Скитаясь по Европе, Мак успел побывать за многими крепкими городскими стенами; но такой мощной, неприступной крепости он нигде не видал. По самому верху стены, меж зубцов, прохаживались часовые в блестящих латах и шлемах, гребни которых украшали конские хвосты. На равнине, окружив город плотным кольцом, раскинулись пестрые палатки — это был лагерь франков. Горели бивачные костры; сотни вооруженных людей собрались вокруг них. Чуть поодаль стояли крытые повозки, возле которых толпились женщины и дети. Подойдя поближе, Мак увидел, что меж повозок установлены походные кузницы и огонь пылает в маленьких горнах. Кузнецы стучали своими молотами, выковывая наконечники для стрел и копий. С нескольких телег снимали высокие корзины с провизией. Над шатрами, разбитыми в стороне от основного лагеря, развевались разноцветные знамена — очевидно, там размещались командиры этого огромного войска. Мак подумал, что этот огромный лагерь — настоящий город на колесах, готовый сняться с места по первому сигналу горна. Жители этого города осилили многомильные переходы, которые они ежедневно совершали, покинув земли франков.

Пора было приниматься за дело. Мак решительно направился к лагерю. По дороге его обогнал небольшой кавалерийский отряд — всадник, скакавший впереди, поднял руку в железной рыцарской перчатке в знак приветствия, и Мак помахал ему в ответ. Очевидно, его приняли за одного из франков — ведь в его одежде преобладали скромные серо-коричневые и черные тона, обычные для европейца тех времен, в то время как жители Востока носили роскошные цветные шелка. Вскоре Мак увидел первый сторожевой пост — несколько солдат сидело прямо на земле; рядом лежали их щиты и копья, блестевшие на ярком солнце. Заметив пешего человека на дороге, они поднялись с земли.

— Какие новости ты принес от консула? — спросил у Мака один из них.

— Какими бы ни были эти новости, они предназначены не для ваших ушей, — ответил Мак, решивший с самого начала быть начеку, чтобы не разоблачить себя.

— Но ведь Бонифаций Монферратский^[55] еще не вернулся с переговоров, правда? Это само по себе добрый знак.

— Я могу сказать вам только одно: за последние несколько часов не произошло никаких важных перемен.

— В таком случае у этих разбойников еще есть надежда спасти свою честь, — пробормотал второй воин, стоявший на часах.

Мак пошел дальше. Побродив по лагерю, он вышел к крытой повозке, с одной стороны которой был устроен навес. Под навесом были расставлены столы и стулья; свиные головы были свалены в громадную кучу по другую сторону повозки. За столами сидели мужчины — они ели и пили вино. Мак задумался: эта картина ему что-то напоминала. Ну конечно, трактир! Трактир, поставленный на колеса.

Облегченно вздохнув, он нырнул под навес и опустился на свободный стул. Наконец-то он нашел такое место, где сможет чувствовать себя как рыба в воде!

Подошел хозяин трактира; окинув нового посетителя оценивающим взглядом, он, как и все остальные, был введен в заблуждение тщательно продуманным костюмом Мака — эту одежду, так же как и весь свой нынешний облик, лже-Фауст получил на Кухне Ведьм. Низко поклонившись, трактирщик спросил у Мака:

— Чем могу служить, господин?

— Подайте лучшего вина, — важно приказал Мак, сразу угадав, что его костюм должен сослужить ему хорошую службу: ведь всегда и везде человека встречают поодежке.

Трактирщик принес вина в деревянном ковше и, осторожно поставив его на стол, поклонился еще раз:

— Ваше лицо мне незнакомо, сударь. Осмелюсь предположить, что вы недавно присоединились к нашему славному войску.

— Осмельтесь и предположите, хозяин. Кажется, я чувствую запах жареной оленины?

— У господина очень тонкое обоняние. Я сейчас принесу вам кусочек оленины. Прошу вас, сударь, расскажите нам, какие новости вы принесли от своего прославленного сеньора?

— Какого сеньора? — спросил Мак, подозревая, что в недомолвке трактирщика скрыт какой-то тайный смысл.

— Я просто предположил, сударь, что такой знатный господин, как вы, должен служить еще более знатной особе. Ибо таков закон — все вещи служат одна другой: смерд — своему господину, бык — крестьянину, лорд — Господу Богу; даже в Небесных Сферах царит все тот же порядок.

— А ваш живой ум, очевидно, служит вашему длинному языку, — сказал Мак; крепкое вино взбодрило его.

— Могу я узнать ваше имя, господин мой?

— Я Иоганн Фауст.

— Вероятно, вы прибыли издалека, чтобы принять участие в этой кампании?

— Да, я совершил далекое путешествие.

— Поведайте нам, сударь, кому вы служите?

Все посетители трактира повернули головы и стали глядеть на Мака в ожидании ответа. Но он только едва заметно усмехнулся и покачал головой:

— Я предпочел бы не разговаривать о подобных вещах в такое время и в таком месте.

— Ну, тогда хотя бы намекните.

Вокруг столика, за которым сидел Мак, собралось несколько любопытных, прислушивающихся к разговору между молодым, богато одетым незнакомцем и хозяином таверны.

Один, судя по платью, знатный господин, сказал:

— Готов поспорить, что вы — доверенное лицо Венецианского Совета, и вы явились сюда с каким-то важным поручением к Энрико Дандоло, дожу Венеции. Очевидно, Венецианский Совет хочет вмешаться в ход событий.

Мак вздрогнул.

— Нет, — воскликнул другой, — не может он быть посланником венецианцев! Неужели вы не заметили этого особенного выражения на его лице, какое бывает только у служителей церкви? Разве вы не видите, как его пальцы теребят рукава, словно он носил рясу несколько лет и никак не может избавиться от приобретенной скверной привычки? Бьюсь об заклад, что он переодетый священник, присланный к нам самим папой римским, Иннокентием Третьим,^[56] чья святая воля направила войско Христово в этот Крестовый поход. У Рима здесь свои интересы, и папе, конечно, не по вкусу приходятся дьявольские козни Энрико Дандоло.

И оба с нескрываемым любопытством посмотрели на Мака. Тот произнес:

— Я не скажу ни да, ни нет — таков мой ответ.

Третий, простой солдат, заявил:

— По тому, как стойко он держится и как мало говорит, сразу видать, что он из военных. Я думаю, его прислал Филипп Швабский,^[57] суровый воин, скупой на слова, но уже не раз показавший себя на поле битвы. Правда, многие из его дел не слишком угодны Господу… Так вот, похоже, что Филиппа заинтересовал Константинопольский трон. И этот молодой господин явился сюда от его имени для участия в переговорах о выборе правителя Константинополя после того, как капризный и упрямый Алексей Третий^[58] будет низведен до положения жалкого нищего, просящего милостыню на площадях того самого города, над которым он когда-то столь самонадеянно хотел властвовать.

Мак упорно молчал, не принимая никакого участия в политических спорах. Споры о том, кому же все-таки он служит, еще долго не утихали, ибо все были уверены в том, что он служит кому-то, но каждый высказывал на сей счет свою собственную точку зрения. Когда Мак собрался уходить, трактирщик не взял с него платы, кланяясь и уверяя, что посещение трактира столь знатным господином само по себе великая милость; заручившись обещанием Мака не забыть хозяина и его трактир в тот день, когда командование решит ограничить продажу вина в лагере, хозяин направился к остальным посетителям. Тут же к Маку подошел какой-то низенький, полный юноша, одетый в добротный серый костюм, — по внешнему виду его можно было принять за писца. Представившись Василем из Гента, он учтиво предложил свою помощь в поисках подходящего жилья.

Василь привел Мака к высокому, просторному желтому шатру. У входа развевались разноцветные флажки — это был Квартирмейстерский корпус. Возле палатки толпились какие-то люди; Василь заставил их расступиться, громко воскликнув:

— Дорогу Иоганну Фаусту, прибывшему из земель франков! Дорогу Иоганну Фаусту, до сих пор еще не объявившему о своих политических взглядах и не примкнувшему ни к одной из фракций.

Квартирмейстер, казалось, был слегка удивлен, но, не задав Маку ни одного вопроса, молча указал на островерхий шатер, поставленный неподалеку от его собственного — ведь сам он тоже был далек от политики и не принадлежал ни к какой из образовавшихся в войске группировок. Василь, который по собственной воле стал служить важной и таинственной особе, не раскрывшей пока никому секрета своей миссии, тотчас же отправился лично приглядеть за тем, чтобы к приходу господина все было готово. Переступив порог своего нового жилища, Мак увидел, что для него уже накрыт великолепный стол — холодная дичь, вино и полкаравая мягкого пшеничного хлеба. Изысканные блюда возбуждали аппетит, а кусочек жареной оленины, съеденный в трактире, конечно, не мог заменить плотного завтрака; поэтому Мак тотчас же сел к столу и начал есть, рассеянно слушая болтовню Василя.

— Всем известно, — говорил Василь, — что Энрико Дандоло, венецианский дож, превратил в коммерческое предприятие то, что поначалу являлось исключительным делом религии^[59]. Об этом судят по-разному — все зависит от того, как вы относитесь к религии и к коммерции и что считаете более важным, — тут он кинул на Мака острый взгляд, пытаясь выяснить, на чьей стороне находятся его симпатии, но Мак только отложил на блюдо ножку птицы, чтобы взять еще один кусок хлеба.

— Папа римский, Иннокентий Третий, — продолжал Василь, — непогрешимый христианский пастырь, преследует одну великую цель — освободить Иерусалим от сарацинов, отвоевать Гроб Господень у неверных. Но не скрывается ли за этим что-то еще? Может быть, он думает использовать Крестовый поход для того, чтобы в конце концов подчинить Греческую Церковь владычеству Рима?

— Интересная мысль, — сказал Мак. Управившись с дичью, он принялся за засахаренные фрукты.

— Нельзя также не принимать в расчет Алексея IV, как его иногда называют. Хоть у него и нет своих земель, все-таки он сын низложенного Исаака II Ангела^[60]. Говорят, он обещал отдать Константинополь под власть Рима, если взойдет на трон. Он очень благочестив и набожен — по крайней мере, внешне. Однако правда и то, что основную помощь он получает от Филиппа Швабского, которого никак нельзя назвать верным союзником папского престола. Филипп — горячая голова и гордое сердце; его амбиции столь же велики, сколь малы его владения.

— Я понимаю, — сказал Мак, хотя на самом деле он мало что смог уяснить из столь длинной, полной недомолвок речи.

— И, наконец, мы добрались до Вийярдуэна, возглавляющего эту кампанию. Он умеет внушать к себе страх и почтение одновременно. Он уважительно относится к религии, хотя сам, конечно, не святой и не отличается набожностью. Он, конечно, верный и надежный человек, однако его нельзя назвать дальновидным и тонким политиком. Вийярдуэн полностью равнодушен к коммерции, а его политические взгляды, пожалуй, несколько узки. Его волнует только лязг мечей да бранный клич. Спрашивается, такой ли командующий нам нужен?

Мак вытер губы и обвел глазами шатер, ища место, где он мог бы вздремнуть. Расторопный и предусмотрительный слуга позаботился о том, чтобы в шатре была поставлена удобная походная кровать с мягким стеганым одеялом и даже с новейшим капризом моды — пуховой подушкой. Мак, отяжелевший от еды и вина, поднялся на ноги и нетвердой походкой направился к постели.

— Мой господин, — сказал Василь, — я ваш преданный слуга. Не окажете ли вы мне доверие, сообщив, кем и к кому вы посланы? Я буду защищать вас и ваши интересы до последнего вздоха — скажите лишь, в чем они заключаются.

Мак вздохнул. Он сам был бы рад сказать, в чем заключаются его интересы, да не мог — слишком сложной оказалась его задача. Природное чутье подсказывало Маку, что ему не обойтись без верных помощников здесь, где вершатся судьбы народов, где сошлись интересы стольких людей. Но он не знал ровным счетом ничего о сложившейся ситуации; не знал, на чьей стороне сила, на чьей — закон, и поэтому никак не мог решить, что ему делать. Разумеется, он хотел бы помочь всему человечеству и спасти Константинополь, но как?

— Добрый слуга, — наконец произнес Мак. — В лучшие времена тебе будет доверено все. Поверь мне, ты будешь первым, кому я поведаю о своих политических взглядах и о своих интересах. А пока пройди по лагерю и принеси мне свежие новости. Я, пожалуй, отдохну часок-другой.

— Иду! — ответил Василь, поклонился и вышел из палатки. Мак лег на постель и крепко заснул.

Глава 19

Мак проснулся со странным чувством, что рядом с его постелью находится кто-то посторонний. Открыв глаза, он понял, что проспал дольше, чем думал: уже темнело, и на столе в глиняной плошке горела свеча. Наверное, ее зажег Василь. Пламя свечи колыхалось, и на противоположной стене шатра плясали тени. Приглядевшись, Мак увидел, что они приняли форму человека, весьма напоминающего привидение — человека в серых и черных одеждах, с распущенными по плечам волосами. Призрак глядел прямо на Мака. Странно, однако, до чего все это похоже на правду, подумал Мак. Совсем как живой человек…

Он потянулся к темной фигуре, сидевшей напротив него. Пальцы нащупали материю, а под ней было обыкновенное человеческое тело. Мак поспешно отдернул руку назад.

— Прежде чем протягивать руку, — насмешливо произнес незнакомец, — воспитанные люди обычно здороваются. Впрочем, вы, вероятно, и не слыхали о правилах хорошего тона.

— Я думал, вы… не настоящий, — пробормотал Мак. — Не из мира сего, я хотел сказать.

— Так оно и есть. Но вы-то сами разве настоящий? Сдается мне, что вы совсем не тот, за кого себя выдаете.

— А вы?

— Ах, я забыл представиться! — в голосе незнакомца снова послышались иронические нотки. — Но думаю, что вы и сами догадаетесь, кто я.

Темная фигура отделилась от стены, и свет упал на ее лицо. Мак, конечно, должен был узнать этого человека — ведь Мак несколько дней шпионил за ним, прежде чем сообщник Мака, латыш, ударил его дубиной по голове в темном краковском переулке.

— Вы — доктор Фауст, — прошептал Мак.

— А ты — самозванец, черт бы тебя побрал! — вскричал рассерженный Фауст.

Мак растерялся. Он никак не ожидал встретиться лицом к лицу с человеком, чье имя он присвоил. Несколько секунд он молча глядел на ученого доктора, напряженно думая, что делать дальше. Наконец ему удалось собраться с мыслями. При первой встрече с Мефистофелем в кабинете Фауста он попал в сложную ситуацию, но в конце концов ему удалось выйти сухим из воды и даже кое-что приобрести. Так почему бы не попробовать выкрутиться сейчас?.. У мошенников, как и у честных людей, тоже существует своя мораль, свой неписанный кодекс чести и свои нормы поведения. Каждый человек в какой-то мере нуждается в самооправдании, позволяющем ему сохранять уважение к себе, особенно когда наступают трудные времена.

И сейчас, похоже, для Мака наступило такое время. Он находился в весьма щекотливом положении пойманного за руку вора. Более слабый человек на его месте тотчас же побледнел бы и пробормотал дрожащим голосом что-нибудь вроде: «Я сам не знаю, как это получилось… Поверьте, сударь, это была роковая ошибка… Я больше не буду, только отпустите меня, ради Христа!» Но Мак был не из таких. Он не собирался просить пощады. Решив бороться до конца, он подумал, что, в конце концов, тот, кто отважился играть Фауста на исторической сцене, должен нести в себе хотя бы частицу неукротимого фаустовского духа, иначе он неизбежно провалит эту роль.

— Похоже, что нас обоих привело сюда одно и то же дело, — произнес Мак ровным голосом, в котором не чувствовалось ни капли растерянности или испуга. — Вы, несомненно, знаменитый доктор Фауст. Но ведь и я тоже Фауст — если, конечно, признавать авторитет столь влиятельной особы, как Мефистофель.

— Мефистофель ошибся!

— Великие не ошибаются, они творят историю. Законы — это их ошибки, ставшие всеобщим правилом.

Фауст выпрямился, расправил плечи и шагнул к Маку, воинственно задрав подбородок. Теперь они стояли друг напротив друга. Несмотря на свой весьма средний рост, ученый доктор выглядел довольно внушительно.

— Я не собираюсь выслушивать всякий казуистический вздор от того, кто присвоил мое имя! — надменно произнес Фауст. — Берегитесь! Я страшно отомщу вам, если вы не оставите своих дурацких притязаний на место, которое по праву принадлежит мне, и не уберетесь отсюда вон!

Мак поглядел на него сверху вниз:

— Больно много вы о себе воображаете. Я-то как раз на своем месте. Мефистофель заключил сделку со мной и ни с кем другим. Вы можете оспаривать свои права до конца времен, только вряд ли что-нибудь получите.

— Оспаривать права? О нет, я сделаю гораздо больше! Вы забываете, с кем имеете дело. Я сотру вас с лица земли с помощью страшных заклинаний! Так вам и надо! По вору и мука!

— Ой ли?

— Ой, ой. То есть так оно и будет. Я накажу вас за ваши грязные делишки!

— Никогда бы не подумал, что профессора умеют так скверно ругаться, — притворно вздохнул Мак. — Теперь послушайте, что я скажу вам, Фауст. Я бросаю вам вызов. За мной стоит огромная мощь Сил Тьмы. Вы не учли этого важного обстоятельства, когда кричали здесь о своем могуществе. Вне всякого сомнения, я гораздо лучше справлюсь с ролью Фауста, чем вы сами!

Фауст пришел в бешенство. Глаза его налились кровью, пальцы судорожно сжимались в кулаки и вновь разжимались. Он с трудом сдерживался, чтобы не закатить стоящему перед ним негодяю оплеуху. Справившись с первым приступом гнева, он рассудил, что запугивать самозванца бессмысленно. Он прибыл сюда отнюдь не для участия в глупейшем споре. Его цель — занять свое место в Тысячелетней Войне меж двумя великими силами — Светом и Тьмой. А препираться с Маком (которому, впрочем, он не смог бы причинить никакого вреда) означало тратить время впустую.

— Прошу прощения. Я, кажется, немного погорячился, — проворчал он. — Давайте поговорим разумно.

— Как-нибудь в другой раз, — ответил Мак; в эту самую минуту полог, завешивающий вход, колыхнулся, и в шатер вошел Василь, кинув на Фауста подозрительный взгляд.

— Кто это?

— Один старый знакомый, — ответил Мак слуге. — Его имя… гм… оно тебе ничего не скажет, да и не так уж это важно. Он собирался уходить, когда ты вошел.

Василь повернулся к Фаусту. Ученый доктор заметил, что в руке у этого полного розовощекого юноши блестит длинный кинжал, а выражение его лица отнюдь не располагает к дальнейшим разговорам.

— Да, — подтвердил Фауст, — я уже ухожу. До встречи… — ему было очень трудно произнести это слово; после недолгой, но тяжкой борьбы с самим собой он прибавил: — Фауст…

— Да-да, до встречи, — ответил Мак.

— А кто та женщина, которая стоит возле нашего шатра? — спросил Василь.

— Это Маргарита, — сказал Фауст. — Она ждет меня.

— Вот и забирайте ее с собой. Не хватало еще, чтобы гулящие девки шатались возле нашего жилья.

Фауст был вынужден молча снести еще и это. Он не смел возражать, не смел объявить о том, кто он есть на самом деле, не переговорив прежде с Мефистофелем. Князю Тьмы может прийтись не по вкусу, если кто-то своевольно вмешается в ход событий и испортит ему игру, прервав Тысячелетнюю Войну. Когда затрагивается честь демона, нужно действовать очень осторожно.

Фауст повернулся и вышел прочь. Маргарита, которой, очевидно, уже наскучило ждать, подбежала к нему и спросила:

— Ну, что?

— Ничего, — ответил Фауст.

— Что значит «ничего»? Разве ты не сказал ему, кто ты такой?

— Сказал.

— Тогда почему ты не занял его место?

Фауст остановился и строго посмотрел на девушку.

— Все гораздо сложней, чем ты думаешь, — ответил он. — Сначала я должен поговорить с Мефистофелем. А с ним я пока еще не встречался.

И он зашагал дальше, но тут дорогу ему преградили трое солдат в железных шлемах, вооруженные копьями.

— Эй, ты! — окликнул Фауста один из них.

— Я? — спросил Фауст.

— Здесь больше никого нет, кроме нее, но я не к ней обращаюсь.

— Ну, — сказал Фауст, — так что вам от меня нужно?

— Ты что здесь делаешь?

— Вас это не касается, — ответил Фауст. — Разрешите пройти.

— Нам приказано глядеть в оба за такими, как ты. Шатаются тут всякие по лагерю… Тебе придется пройти с нами. Вместе с нею, — он кивнул в сторону Маргариты.

Фауст понял, что неосторожные слова могут погубить его. Вспыльчивость и высокомерие были серьезными недостатками профессора алхимии Ягеллонского Университета. (Мак, к своему счастью, не обладал этими отрицательными свойствами неукротимого фаустовского духа.) Решив исправить свою ошибку, Фауст сказал:

— Господа, я сейчас вам все объясню…

— Разговаривать будешь у капитана, начальника караула, — ответил солдат. — Марш вперед, да смотри, без фокусов, не то я ударю тебя копьем!

И они увели Фауста вместе с Маргаритой.

Глава 20

— Что новенького? — спросил Мак, как только Фауст вышел из его шатра.

— Важные новости, мой господин, — сказал Василь. — Сам дож Энрико Дандоло хочет видеть вас. Вы должны явиться к нему как можно скорее.

— Как?.. Правда?.. А как ты думаешь, чего ему надо от меня?

— Мне он, разумеется, ничего не сказал. Но у меня есть кое-какие соображения на этот счет.

— Что ж, поделись со мной своими мыслями, добрый слуга, пока я буду умываться и приглаживать волосы.

И Мак приступил к своему туалету, жалея о том, что Мефистофель и ведьмы, колдовавшие над его внешним обликом, не снабдили его сменой белья.

— Ну, так что из себя представляет Энрико Дандоло? — спросил он.

— Это грозный старец, — ответил Василь. — Как венецианский дож, он командует отборной частью христианского войска. Его солдаты очень дисциплинированы и хорошо обучены. Венеция пополняет наши продовольственные запасы и поставляет нам другие необходимые товары. В ее руках находится транспорт. Все, кто принимает участие в этой кампании, в какой-то мере зависят от Венеции, и я думаю, что венецианцы не упустят случая напомнить нам об этом. Сам Дандоло слеп и немощен телом, как человек, которому давно уже перевалило за восьмой десяток. В таком возрасте знатные господа удаляются на покой, к родному очагу, и слуги подают им по утрам овсянку в постель. Но не таков Энрико Дандоло! Весь путь из Европы до стен Константинополя он проделал верхом, вместе с войском. Под Сабо его видели в первых рядах гвардии, где он призывал воинов покорить этот венгерский город, если они хотят, чтобы Венеция приняла участие в Крестовом походе. В конце концов им пришлось подчиниться. Конечно, поднялся ропот; многие говорят, что священная война превратилась таким образом в авантюру, в которую их втянули ради защиты торговых интересов Венеции. Лично я не осмелюсь иметь свое собственное мнение на сей счет до тех пор, пока вы, мой господин, не скажете мне, на чью сторону вы встали.

— Мудрое решение, — сказал Мак, расчесывая пятерней свои густые кудри.

— Встреча с венецианским дожем, — продолжал Василь, — открывает перед вами разные возможности.

— Это правда.

— Союз с Венецией может принести вам сказочное богатство, о каком не мечтал ни один смертный. Но, конечно, существует альтернативный вариант.

— Какой же? — спросил Мак. Василь вытащил кинжал. Попробовав острие кончиком пальца, он положил клинок на стол перед своим господином.

— Вот добрая толедская сталь. Если вы против Венеции, эта вещь может вам пригодиться.

Мак взял кинжал в руки и тоже попробовал острие. Затем спрятал его в рукав:

— Да… возможно, она мне понадобится — оставить зарубку на память.

Василь натянуто улыбнулся и, откинув полог, выглянул из шатра. По его знаку подошли двое солдат с зажженными факелами в руках, чтобы проводить Мака до шатра Энрико Дандоло. Василь упрашивал своего господина взять его с собой, но Мак наотрез отказался исполнить его просьбу и оставил своего молодого слугу в шатре, решив, что пришло время сделать свой выбор и исполнить задачу, поставленную перед ним Мефистофелем. Лишние свидетели, подумал Мак, могут только помешать. Чем дольше юноша будет оставаться в неведении относительно его истинной роли в происходящих событиях, тем лучше.

Мак шел, глядя по сторонам. В лагере было неспокойно. Несмотря на поздний час, бивачные костры горели ярко. Небольшие отряды пехоты проходили мимо Мака и его провожатых быстрым шагом; несколько закованных в латы всадников промчалось галопом, подняв пыль. Ночь была полна тревожных звуков — лязганья металла о металл, ржания и топота лошадей, приглушенного ропота человеческих голосов. Было похоже, что войско готовится к наступлению.

Наконец они подошли к просторному белому шатру. Сквозь щели неплотно прикрытого полога пробивался слабый свет. Венецианский дож сидел за низким столиком; перед ним стояло блюдо с драгоценными камнями, которые он перебирал пальцами. Энрико Дандоло был довольно высок ростом; несмотря на свой преклонный возраст, он держался очень прямо. Широкие одежды из жесткой парчи ниспадали на пол, скрывая его фигуру; на голове у него была маленькая бархатная шапочка, украшенная соколиным пером на венецианский манер. Седая бородка, поблескивающая в лучах светильника, словно серебро, подчеркивала вытянутый овал его лица. Тонкие бледные губы были поджаты, глаза подернуты мутно-серой непрозрачной пленкой — причиной слепоты величавого старца была катаракта. Слуга громко объявил о приходе лорда Фауста, недавно прибывшего с Запада, но венецианский дож даже не поднял головы.

— Прошу вас, любезный господин Фауст, присаживайтесь, — произнес Энрико Дандоло резким, дребезжащим голосом. Он говорил по-немецки правильно, но с заметным акцентом. — Слуги уже подали вино? Возьмите бокал, сударь, и располагайтесь поудобнее. Как вы находите эти безделушки? — он указал на драгоценности.

— Раз или два мне приходилось видеть нечто подобное, — сказал Мак, наклоняясь над столом, — но я никогда не встречал более прекрасных камней. Великолепная коллекция! Какая дивная игра, какой глубокий цвет!

— Взгляните на этот рубин, — продолжал Дандоло, вертя в белой холеной руке драгоценный камень размером с голубиное яйцо. — Разве он не прекрасен? Его мне прислал набоб Тапробэйна. А вот изумруд… — его пухлые пальцы уверенно потянулись к большому зеленому камню, — согласитесь, у него очень чистый блеск, что является большой редкостью для таких крупных изумрудов.

— Да-да, — ответил Мак, — конечно. Но я удивляюсь, сударь, как вы, будучи лишенным зрения, замечаете эти тонкости. Можно подумать, что кончики пальцев заменяют вам глаза…

Дандоло рассмеялся резким, неприятным смехом, который перешел в сухой кашель:

— Глаза на кончиках пальцев!.. Какая странная мысль! Однако в ней есть доля правды. Мои руки любят прикасаться к драгоценным камням. Перебирая их, они узнают каждую грань так же, как глаза узнают черты знакомых лиц и формы предметов. Другой мой каприз — роскошная одежда. О, в этом я настоящий венецианец. Я могу часами рассуждать о том, какими свойствами должны обладать разные ткани. Но все это лишь старческие причуды. Я пригласил вас отнюдь не затем, чтобы раскрывать вам секреты ткацкого ремесла и обсуждать свойства самоцветов. У меня есть нечто несравнимо более ценное, чем эти игрушки.

— Да, сударь? — сказал Мак.

— Смотрите, — Дандоло протянул руку к крышке громадного деревянного сундука, стоявшего чуть поодаль. Открыв сундук, он некоторое время ощупывал лежащие в нем предметы и наконец вытащил… плоскую деревянную доску, завернутую в мягкий бархат. Венецианский дож развернул ткань, и Мак увидел весьма искусно нарисованную картину.

— Как вы думаете, что это? — спросил старик у Мака.

— Не имею ни малейшего представления, — ответил тот.

— Это чудотворная икона Св. Василия. Говорят, она неким образом связана с Константинополем, и тот, кто обладает ею, держит в своих руках нить судьбы всего города. Предание гласит, что до тех пор, пока икона будет находиться в Константинополе, городу не грозит опасность. Никакие враги не смогут разрушить его неприступные стены. Вы поняли, зачем я показал вам эту вещь?

— Я… я теряюсь в догадках, сударь.

— Я хочу, чтобы вы кое-что передали от меня своему господину. Вы внимательно слушаете меня?

— Да.

Мозг Мака лихорадочно работал, пытаясь разгадать сложную политическую игру, которую вел дож Венеции, настоящий мастер интриг.

— Скажите Его Святейшеству, что я плюю на него, равно как и на отлучение от церкви. До тех пор пока эта икона находится в моих руках, я не нуждаюсь в его благословениях.

— Вы хотите, чтобы я ему это передал? — спросил Мак.

— Да. Слово в слово.

— Хорошо. Я скажу это папе римскому, если, конечно, мне удастся когда-нибудь с ним встретиться.

— Не шутите со мною, — холодно произнес Дандоло. — Я прекрасно знаю, что вы — посланник Рима, хотя вы упорно отрицаете это.

— К сожалению, вы ошиблись, — ответил Мак. — У меня совсем иные интересы.

— Так вы и вправду не представитель папы римского?

Вскинув голову, старик уставился на собеседника своими незрячими глазами, и Маку почудилось, что в мутной глубине этих глаз загорелся адский огонь. Даже если бы он и был послан к венецианскому дожу папой римским, он тотчас отрекся бы от своей миссии.

— Смею вас заверить, нет! Как раз наоборот! — воскликнул Мак.

Дандоло отвел свой взгляд. Некоторое время он молчал, размышляя над словами Мака, затем его тонкие губы тронула чуть заметная усмешка:

— Как раз наоборот, а?

— Так точно!

— Так чьи же интересы вы представляете? — спросил Дандоло.

— Я думаю, вы сами сможете догадаться, — уклончиво ответил Мак, припомнив свой недавний разговор с Фаустом; ему показалось, что эта осторожная манера ведения переговоров более всего подходит исполнителю роли ученого доктора Фауста в данный момент.

Некоторое время Дандоло обдумывал свой ответ.

— Я понял! Вас, должно быть, прислал Зеленая Борода, прозванный Безбожником. Он — единственный, кто до сих пор не имел здесь своего представителя.

Не имея ни малейшего представления о том, кто такой Зеленая Борода, Мак решил продолжать игру в вопросы и ответы вслепую.

— Я не скажу ни да, ни нет, — схитрил он. — Но если бы я и вправду был человеком этой самой Зеленой Бороды, что бы вы хотели передать ему?

— Скажите Зеленой Бороде, что мы всегда будем ему рады, если он примет участие в нашей кампании. Мы высоко оценим ту помощь, которую лишь он один сможет нам оказать.

— Я думаю, ваши слова его весьма заинтересуют. Но не прибавите ли вы что-нибудь более конкретное?

— Он должен начать наступление на Берегу Варваров не позже, чем через неделю. Вы сможете вовремя передать ему мое послание?

— Я много чего могу, — сказал Мак, — но сперва мне хочется узнать, зачем ему нужно это делать?

— Как зачем?.. Кажется, я выражаюсь достаточно ясно. Если Зеленая Борода, которому подчиняются все пелопоннесские пираты, будет и дальше соблюдать нейтралитет, корсары с Берега Варваров могут разрушить наши планы.

— Да, конечно, — поддакнул Мак, — а, кстати, что это за планы?

— Овладеть Константинополем, разумеется. Мы, венецианцы, и так уже до предела ослабили свой флот, когда выделили корабли для перевозки войска франков сюда, в Азию. Если пираты нападут на наши далматские владения в то время, когда мы увязли здесь, боюсь, нам придется очень жарко.

Мак кивнул и улыбнулся; однако на душе у него было отнюдь не так спокойно, как он старался показать. Так, значит, Дандоло собирается взять Константинополь! Этого нельзя допустить! Ни в коем случае! Значит, старик должен погибнуть. Сейчас, когда ему, Маку, представился такой удобный случай. Они одни в шатре, в лагере царит суматоха… Убить Дандоло будет несложно — ведь он слепой, и Мак сможет незаметно подкрасться к нему…

Улыбающийся лже-Фауст вытащил кинжал из рукава.

— Вы понимаете, — прибавил Дандоло, вертя в пальцах свой рубин, словно лаская его, — что мои планы относительно этого прекрасного города простираются очень далеко. Кроме вас и вашего господина, главы пиратов, о них пока еще не знает ни один человек.

— Это большая честь для меня, — учтиво ответил Мак, размышляя, как лучше заколоть старика — вонзить клинок в грудь или в спину?

— Константинополь видал на своем веку лучшие дни, — задумчиво произнес венецианский дож. — Некогда слава о нем гремела по всему свету. Многие народы боялись и любили его; многие искусные полководцы и гордые императоры лелеяли в своем сердце мечту овладеть им, словно редкой драгоценностью или прекрасной женщиной. Теперь этот город за зубчатыми белыми стенами — лишь бледная тень былого Царьграда, дурная пародия на самого себя, в которую превратило его неумелое правление слабых, безвольных и тупых царей. Повелители Константинополя цепляются за остатки прежней роскоши, словно престарелые кокетки — за яркие наряды и румяна, за ту мишуру, которая делает их еще более жалкими и смешными. Что за печальная судьба для города, некогда бывшего столицей могучего государства!.. И я положу этому конец. Нет, сам я не приму константинопольской короны. С меня довольно и той власти, которой я обладаю над Венецией! Но я посажу на византийский трон своего человека. Он будет слушаться меня во всем, и тогда, надеюсь, для этой страны и ее древней столицы еще настанет золотой век! Когда Венеция и Константинополь объединятся, весь мир с восхищением будет глядеть на расцвет науки, ремесел и торговли, который последует за этим союзом. Константинополь вновь обретет свое утраченное величие и былую славу.

Мак замер, зажав в кулаке кинжал. Речь Дандоло сильно подействовала на его воображение. Он уже был готов нанести смертельный удар, но руку его удержало внезапно возникшее перед его умственным взором видение дивного города, возродившегося под мудрой опекой дальновидного старца, — древнего города, ставшего центром просвещения и коммерции; города, которому, быть может, суждено сыграть в истории особую роль… Мак колебался; кинжал дрогнул — и повис в воздухе, остановившись на полпути к своей цели.

— А какую религию будут исповедовать греки? — спросил он.

— О, в этом вопросе я добрый католик. Несмотря на некоторые разногласия с Его Святейшеством, я разделяю интересы Рима во всем, что касается возвращения заблудшей овцы ее пастырю. Молодой Алексей торжественно поклялся мне, что как только он взойдет на трон, Византия вернется в лоно святой нашей матери, католической церкви. Тогда папа римский, конечно, снимет с меня отлучение от церкви, а может быть, даже захочет причислить меня к лику святых за беспримерный подвиг. Ведь до сих пор никому еще не удавалось разом обратить в истинную веру такое количество еретиков!

— О, мой господин! — воскликнул Мак, очарованный словами Дандоло. — Да хранит вас Бог! Ваши смелые замыслы вдохновляют каждого, кто удостоится высокой чести быть посвященным в них. Располагайте мною и моей жизнью, как вам угодно, господин мой! Я постараюсь быть полезен вам, чем только смогу.

Старик приподнялся со своего сиденья и прижал голову Мака к своей груди. Мак почувствовал, как его щеки коснулись жесткие волоски из бороды Дандоло. Морщинистое лицо венецианского дожа было мокрым от слез; он дребезжащим, срывающимся от прилива чувств голосом взывал к милости Небес. Мак хотел присоединиться к его жаркой молитве, полагая, что несколько приятных слов в адрес Добра, вполне уместных в данной ситуации, отнюдь не повредят его душе. Но внезапно снаружи раздался шум, послышались чьи-то возбужденные голоса, и тотчас же в шатер вбежало несколько вооруженных людей.

— Господин! — воскликнул один из них. — Бой начался! Вийярдуэн уже повел своих солдат штурмовать стену!

— Я должен быть там! — вскричал Дандоло. — Я буду сражаться вместе с ними! Мое оружие, быстро! Фауст, передайте мои слова Зеленой Бороде. Мы поговорим с вами позже!

С этими словами венецианский дож, почтительно поддерживаемый слугами, вышел из своего шатра, захватив с собою чудотворную икону. Драгоценные камни, которые он перебирал всего несколько минут тому назад, остались лежать на столе.

Мак остался один. Звуки шагов стихли вдали. На шелковистых стенах шатра плясали тени. Мак подумал, что пока он отлично справляется со своей ролью. Он спасет Константинополь и, конечно, не упустит при этом свою выгоду, как это делает Энрико Дандоло. Он повернулся, готовясь уйти, но тут взгляд его упал на стол, где лежали дивные драгоценности. Найдя небольшой холщовый мешочек, он наполнил его почти доверху и, по-воровски оглянувшись, выбежал из шатра.

Глава 21

Солдаты привели Фауста и Маргариту к низкому деревянному сооружению без окон, сложенному из массивных бревен. Фауст догадался, что перед ними подземная тюрьма. Войску, совершающему далекие переходы, не нужны крепкие каменные темницы, куда заключают преступников в городах всего мира, но даже в походном лагере должно существовать определенное место для пленных и нарушителей порядка. Эта подземная тюрьма была устроена по испанскому образцу — андалузские мавры были знатоками по части подобных дел! Проводя своих пленников по коридору, ведущему к подземным камерам-клеткам, стенки которых были сколочены из грубых шершавых досок, солдаты показали им миниатюрную походную камеру пыток — настоящее чудо техники тех времен. Все ужасные инструменты, с помощью которых палачи вырывают признания у несчастных жертв, были уменьшены в размерах и легко разбирались на части, благодаря чему их можно было перевозить вслед за армией, совершающей стремительные марш-броски.

— Конечно, здесь нельзя растянуть человека так, как это делают там, в Европе, — сказал один солдат, указывая на низенькую скамеечку, придвинутую поближе к огню. — Однако можно устроить ему сущий ад, пытая только огнем, поножами Св. Себастьяна и перчатками великомученицы Варвары. Видите эти маленькие клещи для вырывания ногтей? А тонкие иголки, которые вонзают в тело, прежде хорошенько их накалив? А вон те винтики в ручной костоломке? Костоломка занимает не больше места, чем обычные щипцы для щелканья орехов, но посмотрели бы вы, как она действует!.. У нас есть даже «железная дева» — не такая большая, как в Нюрнберге, конечно, зато с большим количеством шипов! Эти мавры, они знают, как разместить на квадратном дюйме целую сотню острейших шипов! Крючья у нас тоже меньшего размера, чем положено, но уж будьте покойны, они рвут плоть и отделяют мясо от костей ничуть не хуже, чем обычные.

— Вы не посмеете пытать нас! — воскликнул Фауст.

— Мы этим никогда не занимаемся, — ответил высокий угрюмый воин — очевидно, старший в этом маленьком отряде. — Мы простые солдаты, наше дело — убивать врагов в бою, в открытом и честном поединке. А уж будут вас пытать или нет — это решит начальник тюрьмы.

Как только дверь темницы захлопнулась за солдатами и пленники остались одни, Фауст, не теряя ни минуты, начал маленькой щепочкой вычерчивать на пыльном полу пентаграмму. Присев на колченогую табуретку, — никакой другой мебели в этой тесной, пахнущей сыростью камере не было — Маргарита наблюдала за его действиями. Фауст произнес нараспев длинное заклинание, однако оно не сработало. Причина была очевидна: горя желанием настичь мошенника, подписавшего сделку с Мефистофелем его именем, ученый доктор не позаботился о том, чтобы захватить с собой основные принадлежности, необходимые магу в его ремесле. Однако упрямый алхимик-чародей не оставил своих попыток. Стерев старательно выведенные знаки и линии, он тотчас же принялся чертить рядом новую пентаграмму. Маргарита, которой надоело наблюдать за возней Фауста, встала с табуретки и начала ходить взад-вперед по камере — от одной стенки к другой, словно пантера, посаженная в тесную клетку.

— Смотри, не наступи случайно на пентаграмму, — предупредил ее Фауст.

— Не наступлю! — сердито ответила девушка. — Долго мы еще будем здесь сидеть? Ты собираешься что-нибудь делать, в конце концов?

— А чем же я, по-твоему, занимаюсь? — отпарировал Фауст.

Порывшись в своем кошельке, он с трудом набрал щепотку белены. Добавил веточку омелы,^[61] оставшуюся с Рождества. Вытряхнул из рукава немного сурьмы. Два кусочка кожи он оторвал от своих башмаков. Что еще?.. Обычная грязь, которой сколько угодно на земляном полу тюрьмы, наверняка подойдет вместо земли, взятой с кладбища. А вот чем заменить порошок мумии?.. Ученый доктор начал сосредоточенно ковырять в носу, засовывая палец все глубже и глубже. Вытащив палец, он внимательно осмотрел налипшую на него слизь.

— Фу, как гадко! — сказала Маргарита.

— Помолчи, — грубо оборвал ее Фауст. — Эта штука может спасти тебе жизнь!

Наконец все приготовления были закончены. Взмахнув руками, Фауст громко продекламировал какие-то стихи на непонятном языке. Нарисованная на полу пентаграмма засветилась розоватым светом. Это зарево, едва заметное вначале, постепенно разгоралось все ярче и ярче.

— Ах, у тебя все-таки получилось!.. — воскликнула Маргарита. — Вот здорово!

— Тише, — прошипел ученый доктор, оглянувшись через плечо. Затем, повернувшись лицом к пентаграмме, он торжественно произнес: — О, дух из темных глубин Земли! Заклинаю тебя именем Асмодея, именем Вельзевула, именем Велиала…^[62]

И тут из центра пентаграммы раздался голос, принадлежащий молодой женщине. Он прозвучал отчетливо и как-то механически-правильно и бездушно:

— Пожалуйста, прервите свое заклинание. Вы говорите не с духом.

— Вы не дух?.. — растерянно пробормотал Фауст. — А кто же вы?

— Говорит автоответчик Службы связи Инферно. Примененное вами заклинание не имеет достаточной магической силы. Советую вам исправить свою ошибку. Пожалуйста, проверьте ваш волшебный состав, и если заметите отсутствие какого-либо элемента или нарушение пропорций смешанных веществ, добавьте недостающие ингредиенты. Затем прочтите заклинание вновь. Благодарю за внимание. Всего хорошего.

Что-то негромко щелкнуло, и розовое сияние, исходившее из центра пентаграммы, погасло.

— Подождите! — горестно воскликнул Фауст. — Я знаю, что нарушил пропорции и составил свою волшебную смесь не из тех веществ, которые рекомендуют применять для заклинанья духов. Но ведь у меня было почти все, что нужно!.. А то, чего не хватало, я, пожалуй, не смогу достать никогда. Неужели вы не можете сделать одно-единственное исключение…

Он не получил никакого ответа на свою просьбу. Розовый свет пропал бесследно, как будто его и не было. В наступившей тишине слышно было, как Маргарита постукивает ножкой по полу.

Немного погодя двое заключенных услышали шум, доносившийся с улицы. Топот бегущих ног. Бряцанье оружия. Скрип больших деревянных колес, вертящихся на несмазанных осях. Резкие выкрики команд. Но сквозь этот шум можно было расслышать другой звук — приглушенный человеческий голос. Фаусту показалось, что невидимый обладатель этого голоса монотонно твердит какое-то заклинание. Шепотом приказав Маргарите сидеть тихо, Фауст приник ухом к стене. Ну, конечно, это невнятное бормотание доносилось из соседней камеры! Но человек, сидевший в ней, не колдовал, а молился.

— Услышь меня, Господи, — говорил он. — Я никому не сделал зла, и тем не менее я ввергнут во тьму дважды — своею собственной слепотой и мраком этой проклятой тюрьмы. Я, Исаак, царствовавший в Константинополе, заботясь о своей душе, выразил свою добрую волю, передав церквям Константинополя следующее…

Далее шли завещания разным церквям и отдельным священникам, настолько длинные, монотонные и скучные, что Фауст успел повернуться к Маргарите и шепнуть:

— Ты знаешь, кто находится в соседней камере?

— Меня это не интересует, — раздраженно ответила она. — Я бы на твоем месте подумала, как бы выбраться из нашей.

— Молчи, женщина! В этом застенке рядом с нами томится Исаак, престарелый царь Константинополя, свергнутый с престола своим жестоким братом. Новый правитель, взойдя на византийский трон, приказал ослепить несчастного Исаака и заточил его в темницу.

— Да, компания у нас хорошая, ничего не скажешь, — не без сарказма ответила девушка.

— Молчи!.. Я слышу, как кто-то входит в его камеру…

Фауст услышал, как поворачивается ключ в замке. Скрипнув, дверь отворилась, затем закрылась опять. Стенка меж двумя камерами была настолько тонка, что ему удалось различить даже звук шаркающих шагов. Молящийся умолк. Через несколько секунд он спросил печальным, но ровным и спокойным голосом:

— Кто вошел ко мне? Палач? Говори же, ибо я не могу тебя видеть.

— Так же, как и я тебя, — ответил низкий голос, очевидно, принадлежавший вошедшему. — Но я пришел сюда отнюдь не затем, чтобы толковать о твоем или моем зрении. Я предлагаю помощь.

— Предлагаете что?..

— Помощь. П-о-м-о-щь. Освобождение! Неужели ты не узнал моего голоса, Исаак? Я Энрико Дандоло!

— Это венецианский дож! — взволнованно прошептал Фауст, обернувшись к Маргарите. — Энрико Дандоло, всесильный дож Венеции!.. — И, возвысив голос, он воззвал: — Дож Дандоло! Милосердия и справедливости! Мы взываем к вам, прося о заступничестве!

Послышались приглушенные голоса, чьи-то тяжелые шаги… Дверь в камеру, где находились Фауст и Маргарита, распахнулась. На пороге стояло двое солдат. За ними была видна высокая, прямая фигура Энрико Дандоло в дорогом одеянии из красной и зеленой парчи. В руках у венецианского дожа была чудотворная икона Св. Василия.

— Кто звал меня? —спросил Дандоло.

— Я, Иоганн Фауст, — ответил ученый доктор. — Я попал сюда по недоразумению. Я прибыл к Константинополю, чтобы добиться справедливости… Здесь находится еще один человек, выдающий себя за Иоганна Фауста, то есть за меня. Этому бесстыжему лгуну удалось обмануть даже одного из могущественнейших духов Преисподней. Он утверждает, что он — великий чародей, но это вранье! Это я великий маг!

— Так-так, понятно, — сказал Дандоло, приподняв одну бровь.

— Умоляю вас, Энрико Дандоло, выпустите меня отсюда. Я стану вам могущественным союзником!

— Если вы и вправду великий маг, то почему же вы до сих пор не освободились из этой тюрьмы с помощью своих заклинаний?

— Даже самому искусному магу нужно кое-какое оборудование помимо своего мастерства, — ответил Фауст. — Мне не хватило одного-единственного компонента, чтобы составить волшебную смесь! Если бы у меня был кусочек… Впрочем, та икона, которую вы держите в руках, вполне подойдет!

Энрико Дандоло гневно нахмурил брови:

— Вы собираетесь проделывать свои фокусы с чудотворной иконой Св. Василия?

— Я собираюсь заклинать духов с ее помощью. Для чего же еще предназначены чудотворные иконы?

— Единственное предназначение чудотворной иконы Св. Василия — хранить город Константинополь, — сухо ответил Дандоло.

— О да, конечно, — саркастически заметил Фауст. — Только ее святое покровительство этому городу отнюдь не играет вам на руку, не правда ли?

— Это уже не ваше дело, — отрезал Дандоло.

— Возможно, в этом вы правы, — сказал Фауст. — Все равно, выпустите нас отсюда. Мы никому не причинили зла, и мы не принадлежим к числу ваших врагов.

— Кажется, совсем недавно вы заявляли, что в совершенстве владеете искусством магии, и даже предлагали мне свои услуги, — сухо произнес Дандоло. — Посмотрим, кем вы окажетесь на самом деле. Я еще вернусь.

С этими словами он резко повернулся кругом и ушел, сопровождаемый двумя солдатами. Дверь со стуком захлопнулась, и пленники услышали, как ключ, скрипя, поворачивается в замке.

— С этими тупоумными упрямыми венецианцами просто невозможно разговаривать! — пробормотал Фауст.

— О, Господи, что же нам теперь делать? — жалобно простонала Маргарита.

Она была готова расплакаться от страха и чувства безысходности. Фауст чувствовал себя не лучше, хотя совсем по иной причине: он был вне себя от злости на такой глупый поворот судьбы, на свое унижение, на весь мир, столь плохо продуманный Творцом. Благодаря всему этому искуснейший маг должен сидеть в сырой темной подземной камере, и каждый солдат, вчерашний смерд, волен насмехаться над ним. Оскорбленная гордость оказалась сильнее страха смерти. Скрипя зубами, ученый доктор метался взад и вперед по камере. В уме его возникали десятки планов побега, но — увы! — пока среди них не было ни одного реального. Какую непростительную оплошность он совершил, отправившись в погоню за Мефистофелем без полного набора магических принадлежностей! Фауст вспомнил, как он путешествовал по Европе. Его объемистая сумка с порошками, жидкостями и мазями всегда была при нем. Неужели университетская должность профессора и размеренная спокойная жизнь так сильно притупили его живой и острый ум, сделав из него самодовольного глупца, каких полным-полно во всех европейских городах?.. Ученый доктор оборвал себя, решив, что сейчас не время предаваться воспоминаниям.

Он опять наклонился над своей пентаграммой — без особой надежды на успех, просто для того, чтобы чем-нибудь заняться.

Каково же было его удивление, когда он увидел, что линии пентаграммы светятся в темноте! Свет разгорался постепенно, как и в прошлый раз; но вот розовое зарево изменило свой цвет, став сначала багрово-красным, затем оранжевым — верный признак того, что скоро здесь появится дух из Преисподней.

Когда, наконец, из самого центра пентаграммы взметнулись языки пламени и огненный смерч закружился, превращаясь в призрачную фигуру, с каждой секундой обретающую все более отчетливые формы, Фауст воздел руки и торжественно воззвал:

— О, дух! Я вызвал тебя из мрачных подземных глубин…

— Нет, это не вы меня вызвали, — произнес таинственный пришелец, принявший наконец образ низенького рыжего демона с лисьей физиономией, чью голову венчали короткие козлиные рожки. Плотно облегающий костюм из тюленьей кожи обрисовывал его складную фигуру.

— Как это — не я?.. — спросил озадаченный Фауст.

— Я явился сюда по своей собственной воле. Меня зовут Аззи. Я демон.

— Рад вас видеть, — отвесил легкий поклон Фауст. — Я Иоганн Фауст. А это моя подруга Маргарита.

— Я знаю, кто вы, — сказал Аззи, — и даже более того. Мне известны все ваши приключения, и, разумеется, я не упускал из виду Мефистофеля и того молодого парня, который выдает себя за Фауста.

— Тогда вы не можете не знать, что он — лжец и самозванец! — воскликнул ученый доктор. — Настоящий Фауст — это я!

— Конечно. Фауст — это вы.

— И что же?

— Я предпринял некоторые шаги, чтобы оценить сложившуюся ситуацию. И вот, как видите, явился, чтобы сделать вам одно предложение…

Из груди Фауста вырвался восторженный вопль:

— О-о! Наконец-то!.. Признание! Возмездие!.. Вечное наслаждение!.. Клянусь пиром двенадцати богов…

— Не торопитесь, — остудил его Аззи. — Не все сразу. Вы еще не выслушали мою речь до конца.

— Ну, так говорите же скорее!

— О, нет, только не здесь. Подземная тюрьма франков — неподходящее место для подобных переговоров.

— И что же теперь делать?

— Есть у меня на примете одна горная вершина, — сказал Аззи. — Это высочайший пик Кавказа. Она находится совсем рядом с той горой, на которой легендарный Ной высадился из своего ковчега, когда схлынули воды Всемирного Потопа. Там я смогу изложить вам свое предложение, не нарушая общепринятых традиций, со всеми необходимыми формальностями.

— Тогда — скорее к этой горной вершине!

— Эй! А как же я?.. — забеспокоилась Маргарита.

— А как же она? — спросил Фауст.

— Она не может отправиться с нами, — покачал головой Аззи. — Мы должны переговорить с глазу на глаз. Мое предложение касается только вас одного, а не какой-то уличной девки…

— Нахал! — истерически взвизгнула Маргарита. — Я путешествую вместе с ним! Я даже помогала ему в колдовстве! Он сам взял меня с собой! Это из-за него я попала в эту тюрьму! Иоганн, неужели ты бросишь меня? — голос ее зазвенел, на глазах показались слезы. — Неужели ты оставишь меня здесь одну?

Фауст отвернулся от нее и тихо сказал Аззи:

— Она мелет чепуху. Не обращайте на нее внимания. Я готов следовать за вами. Только…

— Даю вам слово чести, — успокоил его Аззи, — что с ней не случится ничего дурного.

— Вы уверены в этом?

— Будьте покойны. Я никогда не дал бы честного слова, если бы не был в нем уверен, — гордо ответил демон. — И я никогда не ошибаюсь.

— Тогда — вперед! — сказал Фауст. — Маргарита, мы… мы скоро вернемся, вот увидишь. Поверь, мне самому неприятно оставлять тебя одну, но… Понимаешь, дело есть дело.

По правде говоря, Фауста не слишком огорчала эта разлука. Маргарита оказалась совсем не такой покладистой, скромной и услужливой, какой он представлял себе простую девушку.

— Нет! Нет! Возьми меня с собой! — закричала несчастная женщина, бросаясь к Фаусту и пытаясь обнять его за шею. В это самое время Аззи щелкнул пальцами, и фигура ученого доктора исчезла в дыму и пламени. Маргарита испуганно отпрянула назад. Когда густые клубы дыма рассеялись, она увидела, что осталась совсем одна. В наступившей тишине был отчетливо слышен топот нескольких пар ног, обутых в тяжелые сапоги. Шаги приближались. Солдаты подошли к двери ее камеры.

Глава 22

Аззи вместе с Фаустом взвился высоко над башнями Константинополя и с быстротой метеора помчался на юго-запад. Внизу богатым пестрым ковром раскинулись равнины Анатолии. Они пролетали над редкими селениями, над домиками, выстроенными из самодельного глиняного кирпича — здесь жили тюркские племена, пришедшие в эти края из дальнего далека и до сих пор продолжающие свои набеги на северные территории, где возвышались укрепленные городские стены. Вскоре пейзаж резко изменился: бесконечной чередой тянулись бесплодные холмы, а впереди показались белоглавые Кавказские горы. Аззи начал набирать высоту, и Фауст поежился от холода. Воздух стал более разреженным. Глянув вниз, ученый доктор увидел вершины гор; снеговые шапки сверкали на солнце. Казалось, что какой-то исполин обложил их ватой, как хрупкие елочные игрушки — пушистые белые облака окружали высочайшие пики со всех сторон.

— Видите вон ту высокую гору впереди? — спросил Аззи у Фауста, наклонившись к самому уху ученого доктора; голос демона на несколько секунд заглушил свист ветра. — Мы полетим прямо туда.

Они приземлились на вершине, напоминавшей ровную поверхность стола. Солнце стояло почти в зените, его лучи ярко освещали небольшую ровную площадку под их ногами. Фауст удивился: ведь когда они покинули лагерь франков под Константинополем, время приближалось к полуночи. Он хотел расспросить Аззи, как ему удалось проделать этот ловкий фокус со сменой дня и ночи; но, побоявшись обнаружить свое невежество перед адским духом, ученый доктор спросил только:

— Где мы?

— На горе Крещендо, высочайшем пике Кавказа, — ответил тот. — Неподалеку отсюда находится гора Арарат, где высадился Ной после Всемирного Потопа.

Фауст подошел к самому краю ровной площадки. Воздух был так чист и прозрачен, что, казалось, подняв взор к небу, можно было проследить за полетом ангела в бескрайней синеве или увидеть Небесные Чертоги. У подножья гор раскинулись плодородные долины. Прищурившись, Фауст разглядывал поля и виноградники, окружавшие мирные селения. А за зелеными долинами, почти на самой вершине одной из невысоких гор, ученый доктор заметил замок из розового камня, окруженный белой стеной, по углам которой возвышались ажурные башенки. Это сооружение издалека напоминало ученому доктору пышный торт со взбитыми сливками.

— Что это? — спросил он.

— Замок Раздол, — негромко сказал Аззи. — Вы можете стать его владельцем, если согласитесь работать на меня и будете делать то, что я вам скажу.

— А чем знаменит этот замок Раздол? — спросил Фауст.

— Вы, наверное, заметили, что его стены несколько необычного цвета. Они сложены из розового камня, Камня Счастья. Это очень редкий и древний камень. Он сохранился со времен Золотого Века, когда все живые твари и все вещи в мире ладили друг с другом, а люди были так счастливы, как никогда уже не будут. Этот камень насквозь пропитан эссенциями радости и чистого восторга, и даже тот, кто просто находится поблизости от него, испытывает прилив бодрости; этот камень поистине творит с людьми чудеса: каким бы угрюмым и мрачным ни был человек, от его дурного настроения и следа не останется в тот самый миг, когда его нога или рука коснется розового Камня Счастья. Подумайте, ведь в этом замке вы можете быть так беззаботно счастливы, как нигде на свете. В нем каждый обретает то, чего ему не хватало, по чему он тосковал и к чему стремился всю свою жизнь. Кроме роскоши и неги, там вас будет ждать веселая стайка красавиц на любой вкус. Эти юные дамы, Фауст, настолько прекрасны, что каждая из них могла бы заставить ангела заплакать… Но я, кажется, увлекся: не дай бог, какой-нибудь херувим действительно захочет проверить это на собственном опыте, а начальство застигнет его за столь неподходящим для ангела занятием.

— Издалека замок Раздол кажется совсем игрушечным…

— Воздух и свет на этой горной вершине обладают волшебным свойством: если, слегка прищурив глаза, вы посмотрите на любой далекий предмет, то разглядите его во всех подробностях, как если бы вы вдруг оказались рядом с ним. Это похоже на гигантское увеличительное стекло. Попробуйте!

Фауст прищурился.

Сначала он напряг свое зрение почти до предела, так что увидел глухую стену всего лишь в двух дюймах от собственного носа. Медленно приоткрывая веки, он добился наконец того, что взгляду открылась широкая панорама дворца на горной вершине. Волшебные замки из арабских сказок, где жили нежные принцессы и куда по воле рока попадали отважные мореплаватели и прекрасные принцы, показались бы их гордым обитательницам жалкими лачугами, если бы они хоть раз побывали в Раздоле. Прозрачные струи фонтанов сверкали на солнце, разбивались на миллионы искрящихся капель, похожих на крупные алмазы, и падали обратно в каменные чаши бассейнов. От фонтанов разбегались посыпанные гравием тропинки — они вели в роскошный фруктовый сад. Там, меж аккуратно постриженных деревьев и кустов, бродили ручные олени. Разноцветные попугаи перелетали с ветки на ветку; когда их шумная стайка поднималась в воздух, мелькание пестрых крыльев можно было принять за волшебную, переливающуюся яркими красками радугу. По дорожкам, ведущим из дома в сад, взад и вперед сновали проворные слуги в белых одеждах. На головах они несли тяжелые медные подносы, уставленные богатыми яствами и тонкими винами. Чего здесь только не было — арабские сласти, засахаренные фрукты, диковинные заморские плоды, которым даже ученый доктор Фауст не смог бы подыскать названия, орехи, ароматное жаркое и блюда из птицы… Слуги почтительно предлагали эти изысканные кушанья гостям, облаченным в длинные одежды из шелка и парчи. Среди гостей, прогуливающихся по саду, Фауст заметил группу атлетически сложенных мужчин, одетых просто и скромно. Почти все они носили небольшие клинообразные бороды. Пристально вглядываясь в лица и фигуры незнакомцев, ученый доктор подумал, что никогда еще ему не приходилось встречать столь благородной осанки, столь гордой посадки головы и таких строгих, правильных черт лица. Они были похожи на ожившие творения величайших скульпторов Древнего Рима.

— Кто эти люди? — спросил Фауст у Аззи.

— Философы, — ответил тот. — Вы сможете вести с ними беседы о природе и сущности вещей и явлений, о причинах и следствиях, об истории племен и городов и о тысяче других вещей. Их широкая образованность послужит прекрасным дополнением к вашему блестящему уму. А теперь посмотрите вон на ту белую башенку, увенчанную куполом — чуть левее фонтана, возле которого прогуливаются гости, видите? Она стоит отдельно от дворцового ансамбля.

— Да, вижу. Это здание…

— Сокровищница Раздола. Одна из крупнейших в мире. Там есть настоящие диковины: изумруды и алмазы самой чистой воды, небесно-голубые сапфиры и красные, как кровь, рубины, изумительный жемчуг — его собирали в течение многих столетий, кубки и чаши из нефрита, изделия искуснейших ювелиров и старых мастеров чеканки, и много других редкостей.

Фауст прищурил глаза и посмотрел куда-то в сторону:

— Там, на горизонте, что-то темнеет… Похоже на огромное облако пыли, которое движется по холмистой степи.

Аззи взглянул туда, куда указывал доктор:

— Не обращайте внимания.

— Но все-таки, что это такое?

— Если вам непременно хочется все знать, извольте: это передовые отряды турок.

— Они тоже из замка Раздол?

— Боюсь, что нет. Они рыщут здесь в поисках добычи, словно стая голодных волков, уничтожая все на своем пути. Но замок Раздол они оставят в покое.

— Но что я буду делать, если они все-таки нападут на меня? — озабоченно спросил Фауст. — Тогда мне уже не помогут ни сказочные богатства, ни счастье, обретенное в волшебном замке…

— Панта рей^[63] — так, кажется, говорят у вас в подлунном мире, — пожал плечами Аззи. — Однако не бойтесь, я не оставлю вас в беде. Я могу построить для вас не менее прекрасный замок, и даже целый город в любом месте, где вы только пожелаете. Как видите, я обладаю ничуть не меньшими способностями, чем джинны из арабских сказок. Даже большими — мне подвластно само время. Я могу перенести вас в любую эпоху. Если вы хотите прогуляться по древним Афинам, побеседовать с Платоном или поспорить с Аристотелем — пожалуйста, я могу это устроить. А может быть, вам будет интересно посетить Древний Рим, встретиться с Цезарем или с Виргилием?

— Ваше предложение очень заманчиво, — задумчиво произнес Фауст, — но как насчет того, чтобы вернуть меня на мое законное место в Тысячелетней Войне меж силами Света и Тьмы?

— Я мог бы вам в этом помочь, — ответил Аззи, — хотя и не по моей вине вы вышли из игры. Это была глупейшая ошибка Мефистофеля, чересчур самонадеянного Князя Тьмы. У него есть обширные связи в обоих мирах, но — увы — он не обладает столь необходимыми для современного демона качествами: коварством и дальновидностью. Тем хуже для самого Мефистофеля, ибо я намерен преподать ему хороший урок. Но сначала мне нужно будет уточнить некоторые детали. Война уже объявлена, а Силам Света и Тьмы может не понравиться, если кто-то вмешается в их внутренние дела, расстроив тщательно продуманные планы великих духов из двух соперничающих между собой миров. Но я полагаю, что при благоприятном стечении обстоятельств, шепнув пару словечек нескольким важным особам, я сумею вернуть вас на ваше место, убрав Мака Трефу.

— Вы сделаете это? — воскликнул Фауст.

— Да. По крайней мере, попытаюсь, — сказал Аззи. — Но при одном условии.

— При каком же?

— Вы должны дать самую торжественную, самую ужасную клятву, которую вы знаете, что будете повиноваться мне во всем. Особенно это касается тех дел, которые так или иначе связаны с Тысячелетней Войной меж силами Света и Тьмы. Вы будете делать только то, что я вам скажу…

Фауст гордо выпрямился:

— Мне подчиняться вам? Мне, Фаусту? Да кто вы такой? Я доктор разных наук, всемирно известный алхимик, а вы? Какой-то нечистый дух, даже не назвавший своего полного имени!

— На месте мудреца и знаменитого ученого я бы не стал обзывать нечистым духом того, кто предлагает вам выгодную сделку, — обиделся Аззи. — Это всего лишь ярлык, который навешивают на нас, демонов, не слишком сведущие в подобных вопросах смертные. Кроме того, я не вижу никакого бесчестья в том, чтобы подчиняться демону. Многие люди делают это почти всю свою жизнь!

— Люди — может быть. Но не Фауст! — надменно ответил ученый доктор. — Кстати, позвольте узнать, зачем вам вообще нужна такая клятва?

— Затем, что у меня есть свой собственный план. Если все пойдет так, как нужно, вы сможете занять свое место в истории, а я — то место в иерархии духов, на которое давно претендую. Но, как я уже сказал, вы должны во всем меня слушаться. Соглашайтесь же! Я не буду слишком суровым начальником. Вы сами сможете убедиться, что умный человек и с дьяволом договорится! Итак, закончим бесполезный спор, давайте лучше подпишем договор.

Фауст надолго задумался. Искушение было слишком велико. Быть повелителем замка Раздол гораздо лучше, чем быть профессором алхимии в краковском университете, кто же станет спорить! По земным меркам это означало небывалый, головокружительный взлет. Этот демон мог превратить его в сказочно богатого человека. Этот демон мог исполнить его давнюю, заветную мечту — побывать в Древней Греции и в Древнем Риме (в молодости Фауст был буквально помешан на античности). Но мысль о том, что придется повиноваться Аззи, была противна ученому доктору. Какое-то странное внутреннее ощущение, похожее на дурное предчувствие, удерживало его. Дело было даже не в том, что во всех своих поступках Фауст предпочитал руководствоваться своим собственным мнением (которое, к слову сказать, нередко расходилось с общепринятыми взглядами), а в том, что его вся его свободолюбивая, гордая натура протестовала против того, чтобы подчиняться духу, который по всем существующим в мире законам должен был служить ему самому. Какая-то ловушка чудилась доктору в таком обмене ролями, не предусмотренном древними правилами сложной и тонкой игры между демонами и людьми, установленными еще в те незапамятные времена, когда в самый первый раз дьявол соблазнял человека.

— Я не согласен на ваши условия, — наконец ответил он.

Аззи вздохнул:

— Жаль. Но послушайте, ко всем земным благам, которые я пообещал вам, я могу добавить воплощение Вечной Женственности, тот идеал, который на протяжении многих веков ищут, но не могут найти поэты, художники и просто мечтатели, грезящие о возвышенной и тонкой красоте души и тела. Я имею в виду не простую женщину, а несравненную Елену Троянскую^[64].

— Елена меня не интересует. У меня уже есть девушка.

— Но ей далеко до Елены Троянской!

— Я уже сказал вам, что эта женщина меня не интересует.

Аззи улыбнулся:

— Но вы даже не взглянули на нее. Посмотрите.

Сложив пальцы в какую-то замысловатую фигуру, демон взмахнул рукой так, как это делают фокусники в цирке, и Фауст увидел, что кристально чистый горный воздух прямо перед ним начинает мутнеть и сгущаться. Через несколько секунд полупрозрачное туманное облако обрело очертания человеческой фигуры. Перед ученым доктором появилась женщина в белой тунике, застегнутой на одном плече; другое плечо было обнажено. Легкое одеяние не скрывало ни одной линии ее тела, однако женщина ничуть не была смущена. Она стояла, гордо подняв голову, глядя прямо перед собой. Фауст заметил, что глаза ее меняют свой цвет, словно в них отражается само небо: секунду назад они были голубыми, но стоило легкому облачку закрыть солнце — и они стали серыми, затем — чуть зеленоватыми, как морские волны, и вновь голубыми. Ее стройная фигура была воплощением классического образца женской красоты. В ней все было так гармонично, так соразмерно, что казалось нелепым восхвалять каждую ее черту в отдельности: скажем, ее тонкий и правильный профиль, ее брови, правильными дугами изогнутые над нежно-розовыми веками, ее густые вьющиеся волосы, ее руки с тонкими, но приятно округлыми запястьями, с длинными пальцами, ее высокую грудь, тонкую талию, линию бедер, похожую на очертания греческой амфоры… Все эти похвалы ее красоте были верными, но сама Елена не поддавалась описанию. Она была настолько хороша, что любая поэтическая метафора казалась бы плоской и бесцветной в сравнении с живой прелестью этой женщины. Она словно явилась из тех волшебных снов, когда душе на миг приоткрывается божественный свет, и человек видит перед собой воздушные, прекрасные образы… Но грезы обманчивы, они рассеиваются быстрее, чем тает легкий утренний туман под лучами восходящего солнца; Елена же была земною женщиной, существом из плоти и крови. Мелкие недостатки, которые, присмотревшись внимательно, можно было бы обнаружить в ее фигуре, лишь подчеркивали совершенство ее человеческого облика.

Фауст молча размышлял, глядя на Елену. Обладание ею обещало, кроме ни с чем не сравнимого наслаждения, еще одну выгоду: оно давало повод всем остальным мужчинам (за исключением женоненавистников, глубоких старцев и вообще равнодушных к женской красоте) завидовать счастливцу самой черной завистью. Поистине эта женщина была сказочным сокровищем, в сравнении с которым даже богатства царя Соломона казались ничтожеством.

Однако у каждой медали имеется обратная сторона. Всякий, кто обладает Еленой, в равной степени сам принадлежит ей. (Подумав еще немного, ученый доктор решил, что, может быть, даже не в равной, а в большей степени.) Он вынужден делить с нею свой жребий и состязаться с нею в славе. Это было бы тем более трудно для него, Фауста: ведь Елена известна во всем мире благодаря своему природному дару — красоте, а что мог противопоставить ее красоте профессор алхимии? Свои научные труды? Книжную премудрость?.. Он неизбежно проиграет подобное состязание. Да, войдет в историю, но люди будут помнить не о самом Фаусте — великом маге и алхимике или, скажем, мудром правителе, а о Фаусте — любовнике Елены. Даже если он не будет уступать своей подруге в физическом совершенстве, все равно слава Елены затмит его собственные достоинства. Парис, думал Фауст, был хорош собой и пользовался покровительством богини любви, иначе ему вряд ли удалось бы увезти Елену от супруга Менелая к себе в Трою. Но мало кто вспоминает сейчас о Парисе — все говорят о Елене, которую похитил некий юноша, отдавший Афродите золотое яблоко с надписью: «Прекраснейшей».

Рассуждая так, Фауст преодолевал дьявольское искушение. Конечно, этот рыжий черт обещал ему весьма соблазнительные вещи, но слишком уж непомерную цену по его, фаустовским, меркам он за них запросил. Фауст потому и Фауст, что всегда остается самим собой, подумал ученый доктор. Он никогда не станет послушной куклой в чьих бы то ни было руках — будь то руки женщины, мужчины или демона.

Отвернувшись от Елены и задрав кверху подбородок, он быстро произнес:

— Нет, нет! Я не возьму ее и не стану вам служить! — и застыл в напряженной, неестественной позе, боясь повернуть голову, чтобы не увидеть еще раз прекрасную Елену — ее красота слишком волновала его.

Аззи пожал плечами и улыбнулся. Казалось, его нисколько не удивил такой ответ. Должно быть, он хорошо знал, что Фауст сделан совсем не из мягкого теста, из которого слеплено большинство смертных, — тот материал, что пошел на ученого доктора, обладал твердостью алмаза и трудно поддавался обработке. Поняв, о чем думает Аззи, Фауст испытал прилив гордости — ведь, согласитесь, если даже демон восхищается вашей стойкостью, в этом, несомненно, что-то есть!

— Ну, хорошо, — сказал Аззи, — я сейчас уберу ее. Попытка — не пытка, а спрос — не беда. Раз, два… — он сделал несколько быстрых, ловких движений руками. Фауст невольно залюбовался ими — мастерство волшебника, как искусство пианиста, зачастую распознается по виртуозной работе пальцев. Аззи показал высший класс.

— Три!

Вокруг фигуры прекрасной женщины вспыхнуло красноватое зарево — и тотчас померкло. Елена оставалась неподвижна, взор ее все так же был устремлен куда-то вдаль. Аззи снова проделал сложные пассы, но и на сей раз ему не повезло — не появилось даже зарево.

— Что за чертовщина! — воскликнул демон. — Не странно ли? Обычно это заклинание работает безотказно. Надо будет как следует проверить его, когда у меня появится хоть немного свободного времени. А пока… у меня к вам небольшая просьба. Не побудете ли вы с ней немного? Я скоро вернусь и заберу ее. Елена — очаровательная женщина. Должно быть, ей порядком наскучило подземное царство, которым правит мрачный Аид, и она не откажется провести небольшой отпуск в подлунном мире.

Фауст посмотрел на нее — и сердце сильно забилось в его груди. Умом он понимал, что, согласившись, навсегда потеряет свою свободу, но голос сердца оказался сильнее доводов рассудка. Наконец, овладев собой, доктор Фауст ответил:

— Хорошо, я пригляжу за ней, пока вы будете отсутствовать. Но у меня есть Маргарита. Вы обещали, что с ней не случится ничего плохого…

— Не тревожьтесь, все будет хорошо, — успокоил его Аззи, — ей никто не причинит зла. Но должен вам сказать, что эта девушка вам совсем не пара.

— Вы и вправду так думаете?

— Да. Мы, демоны, никогда не ошибаемся в таких вещах. Мы видим человека насквозь, как если бы он был сделан из стекла. Когда пламя любви начинает угасать в его груди, это сразу становится заметно. Впрочем, мы отвлеклись от главного. Я еще встречусь с вами. Это отнюдь не последний наш разговор. Вы уверены, что я не могу соблазнить вас еще чем-нибудь? Может быть, у вас есть какая-то тайная мечта, ради которой…

— Нет-нет, спасибо за заботу.

— В таком случае — до свиданья. Мне пора.

— Подождите! — воскликнул Фауст. — Не могли бы вы снабдить меня кое-какими ингредиентами для Заклинания Перемещения? Иначе как мы с Еленой спустимся с этой неприступной горной вершины?

— Ах, извините, это вылетело у меня из головы, — сказал Аззи. — Хорошо, что вы напомнили мне.

И с этими словами он достал свою сумку с магическими принадлежностями, которую демоны всегда носят с собой. Такие сумки обладают волшебным свойством уменьшаться в размерах в сотни раз, когда владелец кладет их в карман, что делает их совершенно незаменимыми в долгих путешествиях. Сложенная походная волшебная сумка вместе со всем своим содержимым занимает не больше места, чем листок бумаги из записной книжки, да и весит она приблизительно столько же. Открыв сумку, Аззи выложил из нее несколько веточек вербы, пучки разных лекарственных трав, несколько плотно запечатанных бутылочек с этикетками, на которых было что-то написано по-арабски, редкие и драгоценные металлы высокой пробы, концентрированный змеиный яд и еще много разных предметов, необходимых магу в его ремесле. У Фауста глаза разбегались от такого изобилия: пожалуй, эта коллекция редкостей ничуть не уступала той, что осталась в его рабочем кабинете в Кракове.

— Спасибо вам, — сказал Фауст. — Этого мне хватит надолго. Имея в своем распоряжении такой богатый набор магических снадобий, я могу сам позаботиться о своей дальнейшей судьбе. С вашей стороны было огромной любезностью показать мне красоты Кавказа, и, конечно, пытаясь соблазнить меня, вы сделали все, что могли. Большего не мог бы пожелать ни один смертный. Вы были очень добры ко мне, Аззи. Но, к сожалению, я не могу принять ваше предложение. Я попытаюсь добиться справедливости и занять свое место в Тысячелетней Войне без посторонней помощи. Еще раз благодарю вас за заботу.

— В таком случае — прощайте! — сказал Аззи.

— Прощайте, — ответил Фауст.

Выпрямившись, они встали друг напротив друга; каждый поднял вверх правую руку с раскрытой ладонью — древний жест, которым маги всех времен и народов приветствовали друг друга при встрече и расставании. Затем на горной вершине сверкнули две багровые вспышки. Аззи исчез первым, а следом за ним — Фауст и Елена.

Глава 23

Все происходящее казалось Маргарите кошмарным сном. Ей часто приходилось слышать, что маги и волшебники — ненадежный народ, и связываться с ними не стоит. Однако то, что сделал Фауст, уже переходило все допустимые границы. Девушке оставалось только удивляться капризам своей судьбы, благодаря которой она в столь короткий срок перенеслась из Кракова под стены осажденного Константинополя и попала в тюремную камеру. Положение ее было не из приятных; к тому же она понятия не имела, за что ее арестовали. Одиночество пугало ее; она то тревожно металась по тесной камере, то замирала на месте, когда за дверью раздавался какой-нибудь шум. Вот и сейчас, когда на лестнице, ведущей вниз, послышались чьи-то тяжелые шаги, она вздрогнула и застыла, повернувшись лицом к двери, настороженно прислушиваясь. Шаги приближались. Лязгнул засов; дверь, ведущая в соседнюю камеру, заскрипев, отворилась.

На несколько секунд воцарилась тишина. Затем снова раздались звуки шагов в коридоре; они становились все громче, отчетливей… И наконец резко оборвались как раз напротив двери, ведущей в ее камеру.

Маргарита попятилась от двери, услышав, как поворачивается ключ в тяжелом замке. Забившись в угол, она смотрела, как дверь распахивается настежь. Эти несколько секунд показались ей вечностью. Она зажмурилась от страха, а когда открыла глаза, увидела, что на пороге стоит высокий и стройный светловолосый молодой человек, одетый в изящный и дорогой костюм. Он молча смотрел на Маргариту, но не так, как разглядывали ее грубые солдаты, похотливо усмехаясь. Взгляд незнакомца выражал лишь вежливое внимание и удивление — казалось, он размышлял над тем, каким образом девушка могла попасть в тюремную камеру. Несколько минут они стояли друг напротив друга, не решаясь заговорить. Тусклый свет настенного светильника проникал из коридора в тесную камеру. Светловолосый незнакомец был еще очень молод — почти мальчик, подумала Маргарита. Над его верхней губой блестели капельки пота. Сама она застыла в трогательной и в то же время соблазнительной позе: каштановые волосы рассыпались по плечам; край длинной юбки чуть-чуть приподнялся, так что стали видны ее стройные маленькие ножки.

Наконец Мак — это был, конечно, он — спросил:

— Кто вы?

— Я Маргарита, — ответила девушка. — А вы?

— Доктор Иоганн Фауст, к вашим услугам.

Маргаритины ресницы затрепетали; она открыла рот, собираясь возразить. В самом деле, как может этот незнакомец называть себя Фаустом, если Фауст, ее бывший любовник, оставил ее одну в этой темной и сырой камере, улетев в неизвестном направлении с черт знает откуда взявшимся демоном! Но, вовремя спохватившись, она решила не упоминать о настоящем Фаусте. Кто знает, что на уме у этого парня. Судя по его поведению, ничего плохого он ей не сделает. Может быть, даже освободит ее из тюрьмы. Лучше на время придержать свой язык — вряд ли собеседнику понравится, если его уличат во лжи и заставят оправдываться в первую минуту разговора. А Маргарите хотелось произвести приятное впечатление на молодого незнакомца. Пусть называет себя, как хочет, подумала она, — Фаустом, Шмаустом или Гнаустом, — только бы помог ей выбраться отсюда.

— Что вы здесь делаете? — спросил Мак.

— О, это долгая история, — вздохнула Маргарита. — Я попала сюда вместе с одним… моим знакомым, а он… ну, в общем, он… вроде как сбежал. И я осталась одна. А вы?

Мак пришел сюда следом за Энрико Дандоло, надеясь улучить подходящий момент и незаметно стащить чудотворную икону Св. Василия (он выбрал последнее из трех предложений Мефистофеля, которое казалось ему наименьшим злом). Заглянув в первую камеру, Мак увидел, что она пуста: венецианский дож вышел вместе со старым слепым Исааком. Мак уже собирался уходить, когда, повинуясь какому-то странному внутреннему зову, он подошел к двери соседней камеры и открыл ее. Это было совсем не похоже на Мака Трефу — отпирать двери темниц и освобождать томящихся в них узников, но сейчас он действовал под влиянием таинственных высших сил, определяющих человеческую судьбу. Ему казалось, что запертая дверь скрывает очень важную тайну. Открыв эту дверь, он едва различил в полутьме очертания женской фигуры… Но как объяснить все это Маргарите?

— Моя история тоже очень длинна, — сказал Мак. — Но вы, наверное, будете рады выйти отсюда?

— Рада, как свинья, когда находит грязь, — ответила Маргарита старой немецкой пословицей: крестьяне в ее родной деревне часто так говорили.

— Тогда выходите, — предложил Мак. — Следуйте за мной. Я ищу одного человека…

Выйдя из тюрьмы, они направились к лагерю франков, откуда доносился страшный шум — рев труб, топот сотен бегущих ног, испуганное ржание лошадей. Полуодетые люди метались взад и вперед, словно обезумевшие. Мерцали факелы, в воздухе стоял запах пыли и горящей смолы. Воины в боевых доспехах, с тяжелыми копьями на плечах, бежали к городской стене: франки пошли на штурм Константинополя.

Мак и Маргарита смешались с этой толпой, пытаясь пробраться сквозь нее к шатру Мака. Непрерывный людской поток тащил их туда, куда двигалось большинство — к высоким белым городским стенам. Там уже разгорелась битва. Появились первые раненые — их уносили с поля боя обратно в лагерь. Многих настигли византийские стрелы — более длинные, чем у европейцев, украшенные шестиугольным орнаментом, со странным оперением, более похожим на перья диких уток из земель далекой Московии, чем на серые перья английских гусей.

Мака и его спутницу то и дело обгоняли отряды солдат, спешащие на битву. Жестокая схватка завязалась на самой вершине зубчатой стены. Вдруг окованные медью городские ворота с громовым стуком распахнулись — их отворили жители Константинополя, перешедшие на сторону врага. Тяжелая конница франков, построившись «свиньей», тут же двинулась к воротам. Горстка греческих и норманнских воинов преградила крестоносцам путь, предприняв отчаянную и бесполезную попытку удержать ворота. Конный клин врубился в небольшой отряд, словно острый топор. В воздухе замелькали алебарды и тяжелые булавы, усеянные острыми шипами. На головы защитников города обрушился град жестоких ударов. Раздались отчаянные крики, предсмертные стоны смешались с воплями ярости. Раненые падали под копыта лошадей, топтавших и давивших дрогнувшую пехоту.

Но вот меж зубцами городской стены мелькнули огни факелов: отважные гречанки принесли огромный котел с кипящим маслом и опрокинули его на головы врагов. Шипящий огненный золотистый поток побежал вниз со стен; горячее масло затекало в щели доспехов, обжигая тело. Раздались отчаянные вопли — франки на собственном опыте узнали, как чувствуют себя раки, когда варятся в плотно закрытой кастрюльке. Тучей полетели стрелы — лучники франков обстреливали стены, прогоняя женщин с их котлами кипятка. Конница возобновила свою атаку, пробиваясь сквозь поредевший строй греков, и наконец первые всадники с воинственным кличем ворвались в город. За городской стеной их встретил град стрел, выпущенных турецкими наемниками — последними защитниками города. Передние ряды конницы смешались. Раненые лошади сбрасывали на землю закованных в латы рыцарей. Однако бешеную атаку франков остановить не удалось. На место убитых и раненых солдат тотчас становились другие, и вскоре ощетинившаяся копьями и алебардами пехота смяла передовые шеренги турецких лучников. Малорослые турки в легких доспехах не могли выстоять против здоровых бородатых солдат-европейцев в тяжелых кольчугах и высоких шлемах. У городской стены завязалась жестокая схватка; ноги солдат скользили в крови, смешавшейся с глиной. Франки, опьяневшие от крови, ворвались в город, рассыпавшись по притихшим улицам небольшими группами.

Мак, крепко сжимающий руку Маргариты, протискивался меж последними рядами штурмующих ворота солдат. Наконец он увидел Энрико Дандоло. Слепой старик, закованный в латы, размахивал огромным мечом, так что толпа вокруг него вынуждена была расступаться.

— Ведите меня! — кричал Дандоло. — Ведите меня на этих проклятых греков!

Ловко уклонившись от удара меча, Мак подошел вплотную к Дандоло и крепко схватил его за руку.

— Энрико, это я, Фауст! Позвольте мне направить ваш меч!

— Ах, это вы, посланник Зеленой Бороды! — воскликнул дож Венеции. — Да, конечно, помогите мне!

— Ваш покорный слуга, сударь, — учтиво ответил Мак, поворачивая старика лицом к высоким белым стенам с распахнутыми воротами, возле которых шел бой. Пальцы Мака проворно развязали широкий шелковый пояс Дандоло, за который была засунута драгоценная икона Св. Василия, бережно завернутая в кусок бархата.

— Удачи вам, сударь! — крикнул Мак, и Энрико Дандоло, взмахнув мечом, поскакал прямо к воротам — его можно было бы принять за Дон Кихота Ламанчского, если бы этот герой существовал в те времена.

Мак сказал Маргарите:

— Все! Давайте скорее выбираться отсюда.

Они повернули обратно в лагерь. Мак искал какое-нибудь тихое, укромное местечко, где можно было бы провести остаток ночи. С души его словно камень свалился: он выполнил первое задание Мефистофеля, спас чудотворную икону.

Внезапно тьма сгустилась над осажденным городом, над лагерем франков, над лесом, чернеющим вдали. Похолодало, налетел резкий ветер. Хлынул дождь. Дрожа от холода, цепляясь друг за друга, Мак и Маргарита брели по полю, казавшемуся им бесконечным; ноги их то и дело увязали в жидкой грязи.

— Куда мы идем? — спросила Маргарита.

— Мне нужно кое с кем встретиться, — ответил Мак, думая о Мефистофеле: где его черти носят, когда он так нужен здесь?..

— А где назначена ваша встреча?

— Он сказал, что сам найдет меня.

— Тогда зачем мы так быстро бежим?

— Нам нужно уйти как можно дальше отсюда. Подумайте, ведь вы можете погибнуть в этой ужасной битве!

И тут они случайно набрели на небольшой отряд. Это был, конечно, не тот патруль, что арестовал настоящего Фауста, но Маргарите сперва показалось, что судьба во второй раз столкнула ее с солдатами, которые забрали их обоих в тюрьму — у них было точь-в-точь такое же оружие, такие же бородатые лица и грубые, хриплые голоса; они так же сквернословили, и от них так же противно пахло. Приглядевшись повнимательней, Мак и Маргарита поняли, что эти солдаты недавно попали в какую-то переделку — их лица и руки были в ссадинах и ушибах, шлемы и нагрудники кое-где помяты. Трое из них наклонились над собранными в кучу поленьями и остатками нескольких разломанных кресел — очевидно, они ограбили проходящий мимо караван. Ударяя кресалом о кремень, они пытались разжечь костер, но дождь и ветер мешали им, гасили искры.

— Эй, вы! — закричали солдаты, заметив Мака и его спутницу. — Стойте! Нет ли у вас с собой хоть маленького кусочка сухого дерева?

— Нет… Нет! — ответил Мак; голос его дрогнул от испуга. — Ничего подобного у нас нет. Пожалуйста, разрешите нам пройти.

Солдаты окружили их. Маргарита вздрогнула — кто-то пихнул ее в бок. Она уже была готова повернуться и со всего размаху залепить пощечину тому, кто стоял ближе всех остальных, как вдруг почувствовала, что Мак потихоньку сует ей в руку что-то твердое. Это была икона Св. Василия. Пока солдаты отводили Мака в сторону, она успела засунуть небольшой сверток за корсаж.

Расширенными от страха глазами Маргарита глядела, как солдаты обыскивают ее спутника. Двое остались держать его, а остальные, ухмыляясь, повернулись к ней. Она помертвела, представив, как ее будут ощупывать. Дрожащими руками она достала сверток и протянула его здоровенному бородатому детине.

— Ага! — обрадовался тот, принимая от нее завернутую в бархат икону. — Что там у вас?

— Осторожнее! — воскликнул Мак. — Это чудотворная икона Св. Василия.

— Что, что? — переспросил солдат.

— Икона. Чудотворная.

— Ах, чудотворная! Ну, пускай сотворит нам чудо! — захохотали солдаты. — Эй, давайте сюда огниво!

Один из них ударил кресалом о кремень. Несколько искр упало на нарисованный лик святого. Вспыхнуло пламя.

Солдаты столпились вокруг, защищая огонь от ветра и пытаясь разжечь костер от горящей иконы. Мак схватил за руку Маргариту, и они побежали прочь.

Они укрылись в негустом перелеске, окружающем поле боя, словно амфитеатр — арену древнеримского цирка, где происходили смертельные поединки гладиаторов. Ветер разогнал тучи, и на небе показалась луна, освещавшая белые стены Константинополя, словно ярчайший фонарь. Из города, куда ворвались разъяренные, опьяневшие от крови крестоносцы, доносились стенания, яростные крики и звон железа. Пахлодымом. Казалось, повторяется древняя история — падение Трои.

Переведя дух, Мак огляделся кругом. Серебристая зарница осветила зловещего вида фигуру, стоящую всего в каких-нибудь десяти шагах от куста, под которым прятались они с Маргаритой. Высокий незнакомец в малиновом плаще застыл, словно каменное изваяние, скрестив руки на груди. Его мрачный взор был устремлен вдаль, на стены древнего города, как будто он мог видеть сквозь них.

— Мефистофель! — воскликнул Мак, бросаясь к нему. — Это вы!.. Наконец-то!.. Вы видели, что я сделал? Я пытался спасти икону!

— Да, я знаю, — ответил ему Мефистофель. — По правде говоря, меня разочаровал ваш выбор.

— Как?.. А мне казалось, что я поступил правильно. Когда Энрико Дандоло рассказал мне о своих планах, о будущем возрождении Константинополя, я понял, что не смогу его убить. Что же касается этого… Алексея… я и не видел его! Я не мог его похитить, даже если бы очень захотел.

— Глупец! — процедил сквозь зубы Мефистофель. — Энрико Дандоло обвел вас вокруг пальца, как мальчишку. Медовые уста и лисий ум сослужили ему хорошую службу. На самом деле он люто ненавидит Константинополь. Все огромное войско франков — послушная игрушка в его руках. Опасная игрушка.

— Но как, черт возьми, я мог об этом узнать?! — теряя терпение, воскликнул Мак.

— Заглянув в его душу — как же еще? — насмешливо ответил Мефистофель. — Мне ли учить вас подобным вещам, любезный доктор Фауст? Если бы вы убили его, на византийский трон мог бы взойти другой император, который спас бы прекрасный город. Эти опьяневшие от крови варвары, называющие себя Войском Христовым, разграбят и сожгут его дотла!

— Я сделал то, что считал нужным, — угрюмо ответил Мак.

— Впрочем, я и не думал осуждать вас, — пожал плечами Мефистофель. — Я лишь нарисовал картину печальных последствий вашего не слишком мудрого поведения. Как я уже сказал, судьей в Великой Войне Сил Света и Тьмы назначена Ананке. Она будет взвешивать мотивы и следствия ваших поступков на весах правосудия. Она будет судить, но не вас лично, а все человечество, которое вам выпала честь представлять. Лично меня ваш выбор не удивил: вы сделали то, что на вашем месте сделало бы большинство смертных. Такова людская природа — пытаться спасти иллюзии там, где надо проявить здравый смысл!

— Ну, хорошо, я исправлюсь, — сказал Мак. — Я больше не буду пытаться спасать иллюзии. Ни одной больше не спасу, вот увидите. А что мы будем делать дальше?

— Вас уже ждет следующая роль. Вы готовы?

— Да… Только мне бы хотелось помыться и выспаться перед этим.

— Вы вполне сможете сделать это между делом. Я намерен оставить вас при дворе Кублай-хана.

— А что я должен там сделать?

— Это я объясню вам на месте. Готовьтесь. Нам пора.

— Подождите! — воскликнул Мак: Маргарита, подошедшая к ним во время разговора и стоявшая рядом, скромно опустив глаза, вдруг сильно дернула его за рукав. — Можно мне взять ее с собой?

Мефистофель окинул девушку холодным высокомерным взглядом; казалось, он ответит решительным отказом на просьбу Мака. Но в конце концов Князь Тьмы только пожал плечами:

— Как вам угодно. Возьмитесь за руки, закройте глаза. Скоро мы окажемся в другом месте.

Маргарита даже задержала дыхание на несколько секунд — у нее сильно кружилась голова, когда она совершала путешествия во времени.

Мефистофель небрежно взмахнул рукой — и три фигуры исчезли в дыму и пламени.

Автору нет нужды повторять описание всех оттенков адского огня — читатель уже и сам в этом неплохо разбирается, не правда ли?

Часть III. Марко Поло

Глава 24

Открыв глаза, Мак увидел, что он стоит на углу людной улицы. Мак решил, что они прибыли в большой город. Мефистофель и Маргарита стояли рядом с ним: демон — по правую руку, девушка — по левую. Мефистофель не изменил своим аристократическим привычкам и был изящно одет, словно собирался на бал: в петлице темного пиджака красовался свежий бутон алой розы, узкие черные туфли блестели. Мак глянул на Маргариту — девушка показалась ему очень красивой: после того, как они улетели из Константинополя, она успела завить волосы и наложить косметику на лицо. Свою промокшую кофточку и шерстяную юбку она сменила на яркое шелковое платье. Лиф платья был с глубоким вырезом, соблазнительно приоткрывавшим грудь.

Мак огляделся, пытаясь понять, где они сейчас находятся. Своеобразная архитектура зданий подсказывала, что они попали в Китай. Присмотревшись к людям, проходившим мимо по улице, он заметил, что прохожие были одеты в шелк и меха, длинные рукава полностью скрывали кисти их рук. Несколько человек стояли в стороне и разговаривали. Их голоса, высокие и тонкие, напоминали птичий щебет. Воздух, холодный и сухой, пах древесным углем и традиционными пряностями. Небо над городом было темно-синим — такая глубокая, густая синева раскидывается в ясный день над берегами северных морей.

Среди спешащих по своим делам низкорослых прохожих в длинных шелковых халатах выделялись широкоплечие мужчины в островерхих меховых шапках. Вглядевшись в их смуглые, широкоскулые, плоские лица, Мак решил, что это монголы. Их здесь было довольно много, и каждый имел при себе оружие.

Люди проходили мимо Мака и Мефистофеля с Маргаритой, даже не глядя в их сторону, словно не замечая троих пришельцев.

— В чем дело? — спросил Мак. — Почему все стараются показать, что не видят нас?

— Они и в самом деле нас не видят, — ответил Мефистофель. — Я сотворил заклинание, сделавшее нас невидимыми. Это гораздо проще, чем снять специальную комнату для переговоров. Да и дешевле.

— Как вам угодно, — сказал Мак. — Итак, что я должен буду здесь делать?

— Эта улица ведет прямо ко дворцу Кублай-хана. У Великого Хана пышный двор — его окружают родственники, фавориты, придворные, мудрецы, шарлатаны, мошенники, купцы, авантюристы, многочисленная челядь и никому не известные люди без определенных занятий, которых можно встретить при любом дворе — как европейском, так и азиатском. Среди этой весьма разнородной публики находится Марко Поло.

— Марко Поло? Знаменитый путешественник родом из Венеции?

— Вот именно. Его отец и дядя живут вместе с ним, но сейчас они уехали по торговым делам в Трапезунд.

— В Трапезунд?.. А где это? — спросил Мак.

— Неважно. К вам лично это не имеет никакого отношения, — сказал Мефистофель. — Сейчас для вас самое главное — понять, что вам предстоит сделать.

— Да, конечно, — согласился Мак. — Объясняйте же поскорее.

— Итак, Марко решил оставить Пекин и вернуться в Венецию. Кублай-хан весьма неохотно дал ему разрешение покинуть дворец, потому что Марко — единственный, кто может обеспечить надежную охрану для принцессы Ирены, предназначенной в жены персидскому шаху. Против Марко плетутся многочисленные интриги. Некоторые из монгольских ханов завидуют славе Марко и тем богатым дарам, которые он получил от Великого Хана. Марко угрожает опасность — несколько придворных составили против него заговор. Один из предлагаемых вам вариантов — спасти жизнь знаменитого путешественника. Его хотят убить до того, как он покинет Пекин…

— Постойте… Подождите минутку, — перебил Мефистофеля Мак. — Но он же уехал из Пекина, разве не так?

— Да, конечно, но то было в прошлом, — ответил Мефистофель. — А сейчас история переписывается заново. Наступает ключевой момент. События могут принять совершенно неожиданный оборот, но может случиться и так, что все останется по-старому. Вам нужно понять только одно — все происходит как будто в первый раз. Здесь еще никто не знает о том, какая судьба ждет Марко Поло.

— Но если события станут развиваться по-иному, — сказал Мак, — не отразится ли это на ходе всей истории? И к каким последствиям это приведет? Вдруг окажется, что в нашем времени все будет не так, как должно быть?

— Вас лично это никак не коснется, — успокоил его Мефистофель. — Можете думать об этом парадоксе времен как о некой абстракции… как о вещи в себе, если вам угодно. Вас доставили сюда в определенный момент времени. Перед вами стоит задача — сделать выбор из трех предложенных вам моделей поведения. А после мы посмотрим, удалось ли вам повлиять на историю, и если да, то в какую сторону склонятся весы — в сторону Добра или Зла.

— И все-таки я не понимаю, зачем мне помогать Марко, — сказал Мак. — Ведь он благополучно выехал из Пекина, несмотря на все интриги и заговоры, составленные против него…

— Да, вы и вправду ничего не поняли из моих объяснений, — вздохнул Мефистофель. — Еще раз повторяю вам: здесь сейчас все происходит заново, в первый раз, и невозможно предугадать, куда повернется колесо истории. Как в картах, так и в природе существует свой тайный ход фишки. К слову сказать, никто не знает, сколько раз переигрывалась судьба Марко Поло. Вполне возможно, что каждый раз жизнь этого человека складывалась по-другому. Та же картина наблюдается в истории племен и народов, только там идет куда более крупная игра. Сотни раз мы разыгрываем одну и ту же историческую драму, финал которой непредсказуем. Весь мир — театр, и люди в нем — актеры. Представление начинается каждый вечер, вход по специальному приглашению. Нельзя сказать, что эти спектакли очень интересны, но иногда удается стать свидетелем довольно неожиданной, эффектной развязки.

— А эти… как их… переигрывания истории… они не влияют на реальный — то есть, я хотел сказать, на истинный ход событий? — спросил Мак.

— Как можно говорить о единственной реальности, когда история разветвляется и таких ответвлений становится все больше и больше? — пожал плечами Мефистофель. — Можно, конечно, выбрать один из нескольких тысяч параллельно существующих миров и назвать его истинным, но это значило бы приписывать вещам свойства, которыми они не обладают. И стоит ли говорить об истине там, где само время относительно, а бытие подобно течению реки?.. Что же касается конкретной ситуации, в которую вы попали, — мой вам совет: смотрите на все это, как на игру — правда, на такую игру, где ставки достаточно велики. Это и в самом деле игра — по крайней мере, для нас. Но в то же время я советую вам играть всерьез; в противном случае для вас это может обернуться весьма печальными последствиями.

— Хорошо… Так из чего мне предлагается сделать выбор в данном случае?

— Второй из предлагаемых вам вариантов касается принцессы Ирены. Кублай-хан предназначил ее в жены персидскому шаху. Но если она выйдет замуж за кого-то другого, это может повлиять на ход истории точно так же, как любое другое крупное событие — например, убийство или спасение жизни выдающегося человека. Таким образом, расстроив брак принцессы с персидским шахом, вы можете изменить мир.

— А что потом случилось с тем, за кого она вышла замуж… ну, в нашем мире? — спросил Мак.

— История об этом умалчивает, — ответил Мефистофель.

— Ну, ладно, — вздохнул Мак. Он потерял всякую надежду вытянуть из этого высокомерного демона хоть каплю полезной информации. Придется самому разбираться уже на месте, как и в первый раз, подумал он. А вслух прибавил: — А третий вариант?

— У Кублай-хана есть талисман — волшебный скипетр, приносящий неизменную удачу тому, кто обладает им. До тех пор, пока этот скипетр находится в руках Кублай-хана, его войско будет одерживать победы над врагом — в том числе над западными государствами, с которыми Великий Хан ведет крупные войны. Вам предлагается похитить у него этот скипетр.

— Благодарю покорно! — воскликнул Мак. — В прошлый раз я уже пытался проделать это с чудотворной иконой!

— Это совсем разные вещи, — сухо возразил Мефистофель. — Кроме того, вы уже в другом времени, и ситуация здесь совсем иная. Забудьте о том, что было. Приготовьтесь. Сейчас я сниму магический покров, благодаря которому мы оставались невидимыми, и вы сможете приступить…

— Подождите! Подождите! — вскричал Мак, заметив, что Мефистофель собирается сделать какой-то жест. — А как я объясню, откуда я взялся и кто я такой?

Мефистофель размышлял несколько секунд, потом сказал:

— Представьтесь послом из Офира.

— Из Офира?..

— Офир, — ответил Мефистофель, — это город, упомянутый в Ветхом Завете. Библейский царь Соломон — вы, наверное, слыхали о нем — получал из Офира золото, серебро, слоновую кость, а также обезьян и павлинов.

— А где расположен этот Офир?

— Точно никто не знает. Одни говорят — где-то в Африке, другие — на Дальнем Востоке, третьи — в Абиссинии, четвертые — на Аравийском полуострове… Однако нам известно, что Марко Поло никогда не бывал в нем, иначе он обязательно упомянул бы об этом городе в длиннейших записках о своих многочисленных путешествиях. Итак, смело объявляйте себя послом из Офира — ни один человек не сможет уличить вас во лжи.

— Хорошо, — сказал Мак. — Значит, я — офирский посол… А как правильно говорить — «офириец» или «офирянин»?

— Как вам самому больше нравится, — пожал плечами Мефистофель. — Ну, теперь вы готовы?

— Подождите!.. А моя одежда?..

— Взгляните на себя, — сказал Мефистофель.

Мак последовал его совету и обнаружил, что на нем черно-белое трико и черный суконный камзол, а на голове — шапочка, украшенная пером. Итак, с одеждой все было в порядке. Очевидно, переодеваясь, Мефистофель отдал приказ позаботиться о подходящих костюмах для него и для его подруги.

Пока Мак разглядывал свою новую одежду, Мефистофель сложил руки в первом магическом жесте Заклинания Мгновенного Исчезновения.

— Подождите! — отчаянно завопил Мак.

Рука Мефистофеля замерла на полпути вверх.

— В чем дело?

— Как я буду разговаривать с этими людьми?

— Что вы имеете в виду?

— Язык! На каком языке мне с ними говорить? Вряд ли они знают немецкий. Я, конечно, могу кое-как объясниться с ними на французском, но боюсь, что этого будет недостаточно.

Брови Мефистофеля поднялись вверх.

— Как же так? — спросил он. — Вы меня удивляете, доктор Фауст. Ведь, кроме своих непревзойденных успехов в алхимии, вы приобрели всемирную славу как выдающийся лингвист!

— Это большое преувеличение, — вздохнул Мак. — Вы сами знаете, что людская молва обманчива. Кроме того, в течение долгого времени я был лишен практики в восточных языках. А языки так быстро забываются!..

— Ну, хорошо, — сказал Мефистофель. — Я открою вам Малое Речевое Заклинание. Оно даст вам возможность понять другого человека, на каком бы языке он ни говорил, и наоборот — вы сами сможете свободно говорить на любом языке. Но будьте осторожны: это заклинание предназначено строго для служебного пользования. Я даю его только вам, и никому другому.

— О! Малое Речевое Заклинание — это как раз то, что мне нужно! — обрадовался Мак.

Демон тотчас сделал несколько быстрых, почти неуловимых движений пальцами:

— Готово. Не забудьте вернуть его обратно, когда кончится срок вашего пребывания во дворце.

— А как же я? — спросила Маргарита.

— Вы будете при нем, как его подруга. Что касается Речевого Заклинания, на вас его действие не распространяется… Вы готовы? — повернулся Мефистофель к Маку.

Мак перевел дыхание и кивнул. Мефистофель исчез в ту же секунду — на сей раз без дыма и пламени, просто растворился в воздухе, как будто его и не было. И тотчас же какой-то толстенький низенький человечек с длинной бородой столкнулся с Маком, чуть не сбив его с ног.

— Оргунги, — произнес коротышка, поднимаясь с земли.

— Ах, что вы! Это я виноват. Извините, — ответил Мак, удивляясь тому, что прекрасно понял незнакомца. И проворчал себе под нос: — Вот черт, не продумывает ничего до конца — сам исчезнет, а потом обязательно какая-нибудь накладка выйдет!.. Ну, ладно, что там мне надо сделать?

В ту же минуту послышался громкий окрик:

— Эй, ты!

Оглянувшись, Мак увидел угрюмого широкоплечего воина в меховой шапке. Воин шел к нему, позвякивая блестящим оружием.

— Вот это уже что-то знакомое, — вполголоса сказал он Маргарите и, повернувшись к воину, ответил: — Да?

— Я тебя здесь раньше не видел, — сказал тот. — Ты кто такой?

Мак гордо выпрямился:

— Я офирский посол. Отведи меня к вашему хану… Да, со мной моя подруга Маргарита.

— Ступайте оба за мной.

И они пошли следом за воином. Завидев вооруженного человека, люди почтительно расступались перед ними, кланяясь на китайский манер. Они вышли на площадь перед дворцом Кублай-хана; возле торговых рядов толпился народ. Волна незнакомых запахов обрушилась на Мака и его спутницу — это были специфические запахи востока. Здесь пахло Китаем, Индией и чуть-чуть — Южными Морями^[65]. К этим терпким ароматам порой примешивался легкий дух Европы. Проходя мимо торговых палаток, они почувствовали, что резкий запах пяти основных специй усилился. Съедобные морские водоросли в огромных мокрых корзинах пахли солью и йодом. Среди всего моря перемешанных друг с другом запахов чеснока, древесного угля, рисовой водки, уксуса и сладких орешков личи?^[66] Мак различил тонкие свежие ароматы бамбука и сандалового дерева. В плетеных корзинках лежали куски жареной свинины, на деревянных тарелках — подрумяненные по рецепту генерала Ку цыплята. Во всем чувствовался неповторимый дух Пекина, и больше всего — в специфическом запахе знаменитого пекинского соуса, которым китайцы приправляли все блюда.

Они шли через площадь, и сотни узких темных глаз провожали эту маленькую процессию. Смуглолицые черноволосые люди со смешными тонкими косицами на затылках перешептывались, указывая на чужеземцев. Благодаря волшебству Мефистофеля, Мак понимал все, что говорили о нем и о его подруге.

— Марта, взгляни вон туда.

— Что такое, Бен?

— Кажется, чужеземцы.

— Какой странный цвет кожи…

— Пучеглазые, словно рыбы! Ну и красавцы, нечего сказать!

— А одеты как смешно! Никто таких кафтанов не носит…

— А она-то как вырядилась!..

— Ну и ну!

— Ты только погляди на ее ноги!

— А каблуки-то, каблуки!.. Мы здесь не носим таких высоких каблуков: они вечно где-нибудь застревают. Можешь себе представить, на что это похоже!

Толпа шумела, разглядывая чужеземцев, но враждебности к ним никто не проявлял.

Наконец пестрые торговые ряды и площадь остались позади. Мак с Маргаритой и сопровождающий их солдат оказались в самом начале широкого бульвара, ведущего прямо ко дворцу. Сюда не долетали ни резкие запахи рынка, ни гул человеческих голосов. Редкие прохожие двигались важно и чинно. Солдат провел двух чужеземцев во внутренний двор и остановился перед высокими дворцовыми воротами. Они были открыты, но перед ними стоял стражник в блестящих доспехах, вооруженный мечом и круглым щитом. Преградив путь троим незнакомым посетителям, он громко крикнул:

— Кто идет?

— Простой солдат, — ответил монгольский воин, сопровождавший Мака и Маргариту во дворец. — Привел с собой двух чужеземцев — офирского посла с женщиной — чтобы представить их хану.

— Хорошая новость! — обрадовался стражник. — Кублай-хан собрал сегодня своих придворных в Большом приемном зале. Они уже закончили деловую беседу, но время обеда еще не наступило. Появление нового посла развлечет их. Проходи, солдат, сопровождающий почетных гостей!

Изнутри ханский дворец поражал роскошью так же, как он притягивал взоры своею пышностью снаружи. Описывать сказочные богатства, собранные здесь, означало бы пытаться объять необъятное; поэтому мы не будем отвлекать внимание читателя утомительным перечислением разных диковин. Гости, сопровождаемые стражей, прошли по длинным коридорам, стены которых были украшены затейливой росписью — китайскими стихами, воспевавшими утонченную прелесть созерцания воды. Последние двери вели в Большой приемный зал. Это были тяжелые бронзовые двери, плавно закругленные наверху; обе створки украшала затейливая резьба. Когда маленькая процессия с Маком во главе приблизилась к ним, они распахнулись без единого звука, как будто приведенные в движение скрытым механизмом — ни слуг, ни стражников, которые могли бы открыть их, не было видно.

И в тот же миг перед Маком появился маленький смуглый человечек — словно из-под земли вырос.

— Как прикажете доложить о вашем прибытии? — спросил он.

— Посол из Офира, — важно ответил Мак. — И его спутница.

Пышный приемный зал ярко освещали факелы, привезенные из Франции специально для дворца Великого Хана. В их неживом, холодном, резком свете лица придворных казались застывшими гипсовыми масками. На богатых одеждах сверкали драгоценные камни, словно капли росы на ярких, роскошных южных цветах. На возвышении стоял трон, где сидел невысокий, ничем не примечательный человек средних лет, с маленькими узкими глазами и жидковатой бородкой. Его голову венчал высокий тюрбан, украшенный таким огромным бриллиантом, что Мак сразу понял: этот человек и есть Кублай-хан. По обе стороны от трона были отведены места для особо приближенных лиц и родственников хана — тетушек и дядюшек, нескольких братьев и сестер, их наперсников и ближайшей родни. Чуть поодаль был сооружен другой помост — пониже; там стоял другой трон. На нем в неудобной позе замерла светловолосая белокожая женщина — Мак подумал, что это принцесса Ирена. За спинами придворных стояли рослые солдаты-лучники, держа свои стрелы наготове. Они следили за всеми присутствующими в зале, не доверяя никому. Их узкие черные глаза перебегали с одной фигуры на другую, замечая малейшее движение руки или поворот головы. Над отдельным столиком возвышался высокий островерхий колпак, расшитый звездами и таинственными символами. Его обладатель, худой сутулый старик в длинной мантии, разукрашенной под стать колпаку, очевидно, был придворным мудрецом и звездочетом. Рядом со столиком мудреца стоял изящно одетый молодой человек, судя по внешности — европеец. На нем были панталоны и камзол; щегольской наряд довершала маленькая фетровая шапочка с соколиным пером. Мак догадался, что это знаменитый путешественник Марко Поло.

— Значит, вы прибыли из Офира? — спросил Кублай-хан.

Припомнив недавний разговор с Мефистофелем, Мак заметил, что хан держит в руке какой-то скипетр. Маку казалось, что скипетр этот вовсе не похож на магический предмет; но, с другой стороны, у него не было серьезных оснований не верить Мефистофелю.

Кублай-хан продолжал:

— Вы первый офириец, которого мы принимаем при своем дворе. Или, может быть, правильнее говорить «офирянин»?

— Как вашему величеству больше нравится, — ответил Мак.

— Послушай, Марко! — обратился Кублай-хан к человеку в европейской одежде. — Он, оказывается, европеец!

Молодой человек повернул голову; перо на его шапочке слегка качнулось. Бросив на Мака подозрительный недружелюбный взгляд, он сказал:

— Я с ним незнаком. Как вас звать, милейший, и откуда вы родом?

— Я доктор Иоганн Фауст, — ответил Мак. — Я родился в городе Виттенберге, в Германии. В настоящее время я исполняю обязанности офирского посла.

— Офирского посла?.. В Европе никогда не слышали о таком государстве.

— О, это неудивительно. Мы, офирийцы, большие домоседы. Мы не любим путешествовать, и наша страна не так сильно преуспела в торговом деле, как, например, ваша родная Венеция, Марко.

— А!.. Вам известно мое имя!

— Конечно. Ваша слава бежит далеко впереди вас; она достигла даже Офира.

Взгляд Марко потеплел — знаменитый путешественник был польщен.

— Чем же богата ваша страна? — спросил Марко.

— Всего не перечислишь, — ответил Мак. — Мы торгуем в основном с соседними странами. Мы продаем иноземным купцам золото, серебро, слоновую кость, обезьян и павлинов.

— Обезьян!.. Это интересно… — задумчиво произнес Марко. — Великому хану как раз нужен надежный поставщик обезьян.

— О, в таком случае вы вряд ли найдете лучшего поставщика, чем Офир, — сказал Мак, широко улыбаясь. — У нас их очень много, на любой вкус: большие обезьяны и совсем крошечные обезьянки, огромные гориллы и оранжевые оранг… оранж… оранг… оранжутаны. И много-много других. Наши обезьяны по качеству соответствуют лучшим мировым стандартам, и я думаю, что мы сможем удовлетворить запросы вашего обезьянника.

— Хорошо. Мы еще вернемся к этому вопросу и уточним некоторые детали. Кажется, перечисляя вывозимые из вашей страны товары, вы упомянули про павлинов?.. Великому Хану могут понадобиться павлины — если, конечно, ваши цены не слишком высоки.

— Вам стоит только пожелать, — улыбнулся Мак. — Я сам назначу для вас цену.

В этот самый миг придворный мудрец, мирно дремавший в кресле за своим низеньким столиком, вдруг встрепенулся и выкрикнул резким, дребезжащим голосом:

— Офир, да?.. Это город, расположенный в тех же краях, что и Сава?

— Совершенно верно, — кивнул головою Мак. — Вы угадали.

— Посмотрим, — сказал старик. — Я еще должен сам в этом убедиться.

— Полагаю, вы убедитесь в том, что город наш стоит и дела в нем идут весьма неплохо, — сказал Мак, засмеявшись собственной шутке. Однако все придворные сохраняли серьезный и важный вид — ни один не позволил себе улыбнуться даже уголком рта. Смех Мака прозвучал довольно резко и оборвался.

Кублай-хан, неподвижно сидевший на своем троне, шевельнулся и открыл рот. Взоры всех присутствующих в зале устремились к нему.

— Добро пожаловать, доктор Фауст, офирский посол. Мы принимаем вас при своем дворе, — промолвил хан. — Мы еще побеседуем с вами, ибо, да будет вам известно, мы любим послушать разные истории про дальние страны и рассказы путешественников про их удивительные приключения. Это очень поучительно, и потому мы много говорим со вновь прибывшими к нашему двору. Наш возлюбленный сын Марко услаждал наш слух своими повествованиями, но нашему уху всегда приятно слышать новое от новых людей.

— Я весь к услугам вашего величества, — ответил Мак.

Рот Марко скривился в неприятной усмешке, а хмурый, неприветливый взгляд, устремленный на новичка, стал колючим и злым. Мак понял, что ему не удалось расположить к себе хитрого венецианца, а значит, ему будет сложно приобрести надежных союзников при дворе Великого Хана.

— А женщина? — просил хан.

— Он обращается к тебе! — шепнул Мак своей спутнице.

— Что он говорит? — спросила Маргарита. — Я ни слова не понимаю!

— Я буду говорить за тебя, — сказал ей Мак. Повернувшись к Кублай-хану, он произнес: — Это Маргарита, моя спутница. К сожалению, она совсем не знает монгольского языка.

— Совсем не знает? Как же так? Ведь мы хотим послушать и ее рассказ тоже.

— Я буду переводить вам ее слова. Очень жаль, что она не может сказать ни слова по-монгольски — она мастерица рассказывать разные истории.

— Не нужно, — возразил Кублай-хан. — Благодаря нашему мудрому распоряжению, у нас создан специальный институт — Институт Монгольского Языка. Опытные учителя очень быстро обучают монгольскому языку тех, кто прибывает к нашему двору, не понимая ни слова по-монгольски. Вы-то сами владеете монгольским языком в совершенстве, мой дорогой Фауст.

— Благодарю вас, — улыбнулся Мак. — Языки — это мое маленькое хобби. Я увлекался ими всю жизнь.

— Но женщину необходимо обучить. Объясните ей, что надо идти на занятия. Сейчас ее проводят в класс. Она выйдет оттуда лишь после того как научится хорошо говорить по-монгольски.

Мак повернулся к девушке:

— Послушай, мне очень жаль, но я ничего не могу поделать. Они сейчас отведут тебя в класс, где будут учить монгольскому языку.

— О-о, — простонала Маргарита, — опять в школу!.. Все, что угодно, только не это!

— Мне очень жаль, но я ничем не могу тебе помочь.

— Черт возьми! — в сердцах воскликнула Маргарита. — Вот уж не было печали!

Но ей пришлось послушно выйти из зала вместе с двумя девушками-служанками, чьи руки сжали ее локти и мягко, но настойчиво подталкивали спутницу офирского посла к выходу.

Глава 25

Мак шел по бесконечным дворцовым коридорам. Слуга Вонг, приставленный к важной особе офирского посла, чтобы проводить его до отведенных ему комнат, шагал впереди, держа в руке фонарь. Язычок пламени дрожал и колыхался, хотя пахнущий пылью воздух был совершенно неподвижен. Мак не чувствовал ни малейшего дыхания ветра. Проходя по полутемным залам, из которых в разные стороны разбегались коридоры, Мак заметил, что вход в один из этих коридоров прегражден тяжелым малиновым шнуром, подвешенным на двух золотых кольцах, ввинченных в стены коридора. Темный коридор, казалось, скрывал какую-то мрачную тайну.

— Куда ведет этот коридор? — спросил Мак слугу.

— В западное крыло, крыло духов, — ответил Вонг. — Эта часть дворца отведена для духов умерших поэтов. Живым туда входить запрещено. Только сам Великий Хан в сопровождении избранных мастеров, служителей искусства, проходит в это крыло, чтобы принести жертвы.

— Какие жертвы?

— Разноцветные камни, морские раковины, мох и многое другое, что любят духи умерших.

И Вонг рассказал Маку, что до Кублай-хана было много правителей, принимавших гостей из дальних стран при дворе и заводивших новые полезные обычаи, но Кублай-хан далеко превзошел их в своей любви ко всему чужеземному. Он резко отличается от остальных монголов: его уши всегда открыты для старинных преданий и легенд, а также для рассказов путешественников, прибывших из заморских краев. Он велел приводить к нему иноземцев, чтобы они рассказывали о своих странах и о том, каковы обычаи в каждой из этих стран. Он также любит слушать рассказы о семьях и родственниках чужестранцев, и чем длиннее рассказ, тем больше бывает доволен Великий Хан. Одно крыло ханского дворца отведено для гостей, прибывших издалека. В этих роскошных покоях разные бродяги, собравшиеся со всего света, могут жить, сколько им вздумается, ничего не платя за стол и кров.

Во дворце Кублай-хана жили не только знатные особы, послы и ученые. В гостевых покоях находили пристанище нищие, калеки, попрошайки и мошенники, подонки общества, стекавшиеся во дворец. Однако хан оказывал им столь же щедрый прием, как и всем остальным, ибо он полагал, что этим людям недостает не столько хлеба, сколько поучительных историй. В каждом нищем или попрошайке хан видел погибшего поэта или сказителя. Давая приют несчастным и обездоленным, Великий Хан проявлял царственное милосердие, на все лады воспеваемое придворными льстецами.

Вонг подробно описал таинственное западное крыло дворца, крыло духов. Великий Хан верил в загробную жизнь; он верил, что души поэтов и сказителей бессмертны, что они обитают в Небесном Царстве, созданном специально для них Власть Предержащими. Но иногда эти души покидают свою небесную обитель и спускаются на землю, ибо поэты черпают вдохновение из земных источников. Духи охотнее всего посещают те места, с которыми связаны самые яркие впечатления и дорогие воспоминания — как радостные, так и печальные. Странствуя по свету, духи нередко попадают под влияние посторонних сил. С помощью специальных обрядов и заклинаний искушенные в тайных науках люди могут привлечь какого-нибудь духа, случайно проходящего мимо. Это значит, что духов можно заманить и в ханский дворец — нужно только показать им, что здесь всегда будут рады появлению нового поэта или сказителя, особенно если дорогой гость давно умер. Поэтому в западном крыле дворца были отведены специальные покои, где днем и ночью горели ароматизированные свечи, а в золотых курильницах дымились ладан и драгоценное сандаловое дерево. В полутемных залах лежали мягкие звериные шкуры, блестящие осколки разбитых зеркал, куски янтаря, кристаллы горного хрусталя, старинные серебряные монеты, разноцветные камни и множество других вещей, притягательных для любого духа. Духи слетались в западное крыло, как воробьи на рассыпанное зерно, и часто какой-нибудь дух, насладившись видом столь дорогих ему предметов, в благодарность за этот роскошный пир посылал хану чудесный сон.

Благодаря частым посещениям духов, хан видел удивительные сны. Ему снились огромные киты, человек в белом плаще с красным подбоем, торжественно выкрикивавший слова на незнакомом языке перед притихшей толпой, фигуры людей в черных капюшонах, низко надвинутых на глаза (хану было известно лишь то, что эти люди — заговорщики; но кто они и зачем собрались в полночь в мрачном подземелье, Кублай-хан не знал), снились всадники, скачущие по заснеженным полям. Ему снилось, что он блуждает по темному лесу, сбившись с дороги, снилось, что он должен сделать выбор меж прекрасной принцессой и тигром… Таким образом, хан мог наслаждаться своими любимыми волшебными сказками и необычайными приключениями дни и ночи напролет; сама жизнь для него была лишь продолжением сна. Порою зыбкая граница меж сном и реальностью совсем стиралась, и сам хан не мог вспомнить, была ли его греза сном или он услышал эту повесть из уст очередного сказителя. В глубине своей души Великий Хан лелеял мечту перенестись после смерти в те небесные чертоги, где обитают души поэтов, и, восседая на высоком золотом троне, внимать рассказам духов.

Комнаты, отведенные офирскому послу, были обставлены с восточной пышностью. Мак обнаружил, что обычаи, принятые при дворе Великого Хана, не только не обременительны, но, напротив, очень приятны. Недоучившийся студент, проведший почти всю свою вольную жизнь в дешевых трактирах и на постоялых дворах, никак не мог пожаловаться на отсутствие комфорта. Мягкая постель, вышколенная молчаливая прислуга, подававшая ему изысканные яства и напитки и подогретую воду для умывания — такую роскошь в Европе мог позволить себе далеко не каждый знатный господин. Сперва Маку казалось странным, что челядь, прибирающая в его комнатах или подающая ему воду и сервирующая стол, не обращает на него абсолютно никакого внимания и ведет себя так, словно его нет дома, однако позже он оценил все вытекающие из этого удобства: ничто не нарушало его покоя, никто не мешал ему предаваться размышлениям. А размышлять ему приходилось много: ведь он прибыл во дворец Великого Хана не по своей воле и отнюдь не из простого любопытства, как большинство обитателей гостевых покоев. Ему нужно было исполнить поручение Мефистофеля. Эта мысль не выходила у Мака из головы, не давала ему беспечно наслаждаться жизнью.

Для начала Мак решил познакомиться поближе с тем человеком, чью жизнь ему было предложено спасти, — с Марко Поло, знаменитым путешественником. Отвести от Марко нависшую над его головой угрозу означало, по мнению Мака, совершить Доброе Дело. Чем дольше он размышлял, тем больше ему нравился такой способ действий: Мак считал, что он, по крайней мере, никому не причинит вреда. Расстраивать брак принцессы Ирены и искать ей другого жениха казалось ему крайне сложным и рискованным делом; к тому же он ни разу не видел саму принцессу. Что касается похищения магического скипетра у Кублай-хана, то этот план Мак отверг в самом начале, ибо трон Великого Хана охраняли двое монгольских воинов, вооруженных луками. Стоило кому-нибудь из присутствующих в зале сделать неосторожное, резкое движение или просто оступиться, как стрелы ложились на тугую тетиву. Пытаться приблизиться к трону Кублай-хана, а тем более похитить скипетр прямо из его рук означало идти на верную смерть.

Итак, для начала нужно было разузнать побольше о Марко.

— Скажи мне, — обратился Мак к слуге Вонгу, — не живет ли Марко Поло где-нибудь поблизости?

— Ему отведены комнаты в гостевых покоях, — ответил тот, — но, кроме того, ему принадлежат несколько больших домов в городе, несколько загородных поместий, где построены великолепные дворцы, и еще у него есть земли далеко за пределами…

— Остановись! — воскликнул Мак, рассмеявшись. — Меня не интересует его недвижимое имущество. Я только хотел узнать, где его можно найти.

— Сейчас он находится в Главном Банкетном Зале. Он наблюдает за тем, чтобы зал был должным образом украшен для пира в честь Великого Хана, который будет устроен во дворце сегодня вечером.

— Пожалуйста, проведи меня в этот зал.

Глава 26

В Главном Банкетном Зале царила суматоха: здесь готовились к торжественному событию — пиру в честь Великого Хана. Слуги, словно мыши, бегали взад и вперед по залу и ближайшим коридорам; несколько человек, взобравшись на высокие лестницы, развешивали на стенах пестрые флажки, вымпелы, длинные шуршащие бумажные ленты и разноцветную мишуру. Мак огляделся кругом — Главный Банкетный Зал был достаточно просторным, чтобы вместить несколько сотен человек. Высокий потолок поддерживали восемь массивных колонн; основанием каждой из этих колонн служили кубические каменные глыбы, на которых размещались украшения, сразу привлекавшие к себе внимание — отрубленные человеческие головы. Вокруг каждой колонны возвышалась пирамида из отрубленных голов — некоторые еще кровоточили, другие были покрыты пятнами засохшей крови; иные, со сморщенной кожей, свисавшей с дряблых щек, были чуть тронуты трупной зеленью, а несколько голов казались выкопанными из старых могил — носы их провалились, а кожа почти совсем сошла со лбов и щек, обнажив гниющую плоть и желтые кости черепа. В центре зала стоял огромный чан, наполненный кровью; две фигуры в плащах с низко надвинутыми на глаза капюшонами наклонились над чаном, перемешивая кровь, чтобы она не свернулась. Марко Поло стоял неподалеку от них, подбоченясь и задрав подбородок. Он глядел на пирамиды отрубленных голов, словно художник, созерцающий написанную им картину.

Несколько минут Мак стоял неподвижно, потрясенный этим мрачным зрелищем, затем решительно направился к Марко.

— Какая великолепная декорация из отрубленных голов, — произнес он, растягивая губы в улыбке, — ряды так ровны, словно их высоту и ширину отмеряли по линейке.

Знаменитый путешественник, поглощенный своим занятием, едва удостоил его взглядом и кратким ответом:

— Благодарю вас. Однако кое-что нужно подправить.

И он закричал слугам, хлопочущим возле восьми зловещих пирамид:

— Ровнее, ровнее кладите головы вон в той пирамиде! Поправьте пятую слева в верхнем ряду! Я не хочу, чтобы они рассыпались! Мне нужно добиться впечатления монолитности. Этот эффект достигается за счет максимального уплотнения. Кладите выше, еще выше — вот так! Возле каждой колонны должна возвышаться двухметровая пирамида голов. Я знаю, что они не могут держаться сами собой. Однако вам нужно сделать так, чтобы со стороны казалось, будто они держатся. Скрепите их чем-нибудь — проволокой или тонкой веревкой, — только чтобы не было заметно снаружи. И вытащите из общей кучи вон то старье! Долой все подпорченные, почерневшие головы! У них такой вид, словно они пролежали в земле несколько десятков лет! На этом пиру нет места прошлому. Мы устраиваем праздник в ознаменование настоящих и будущих побед Великого Хана, а значит, зал должен быть украшен только что отрубленными головами; желательно, чтобы кровь текла из ран. Если крови будет мало, добавьте несколько ковшей из чана.

Несколько минут Мак и Марко молча наблюдали за тем, как слуги суетятся вокруг каменных оснований колонн, исполняя распоряжения Марко. Мак сказал с видом знатока:

— Теперь, конечно, стало еще лучше.

— Правда?

— О, да. У вас, венецианцев, острый глаз и отменный вкус к подобным вещам.

— Благодарю вас. Если я не ошибаюсь, вы прибыли из Офира?

— Да, — кивнул головою Мак. — Но не будем говорить обо мне, тем более что я новичок при дворе, и моя скромная персона вряд ли представляет интерес для прославленного путешественника. Я хочу сказать вам, что я рад нашей встрече и возможности побеседовать с таким выдающимся человеком, как вы. Я восхищаюсь вами, Марко. Я и мечтать не смел о том, чтобы встретиться с величайшим повествователем^[67] своего времени, а может быть, и последующих веков.

— Это характеризует вас как тонкого ценителя и вообще любознательного человека, — лукаво усмехнулся венецианец. — Но ведь вы сами в некотором роде… повествователь, не правда ли? Я имею в виду вас и ваш Офир, разумеется. Неужели у вас не найдется нескольких волшебных историй про вашу сказочную страну?

— Ах, — вздохнул Мак, очевидно, не поняв скрытого намека. — Боюсь, моя история покажется короткой и скучной. Кому интересен Офир? Кроме обезьян, павлинов и слоновой кости там нет ничего, о чем стоило бы упомянуть.

Улыбка Марко стала неприятной:

— Допустим. Надеюсь, вы понимаете, что при дворе слишком мало места для двух повествователей, если они рассказывают об одних и тех же вещах.

— О, здесь я вряд ли смогу оказаться вам достойным соперником. Ваш непревзойденный опыт и искусство делают вас самым выдающимся из мастеров рассказа. Между прочим, именно поэтому я пришел сюда. Я хотел бы получить ваш автограф, Марко.

— У вас есть моя книга?

— Да, это поистине самое дорогое, что у меня есть… Точнее, было, поскольку эти негодные арабские воришки стащили у меня единственный экземпляр, когда я проезжал через Приволжскую возвышенность.

— Напоминает приключенческий роман, — усмехнулся Марко.

— Нисколько, — возразил Мак, прекрасно помня о том, кому отводится роль главного придворного лгуна. — Самое обычное мелкое воровство, ничего больше. Очень жаль, что у меня не сохранилась эта книга. Осмелюсь попросить вас об одной любезности — начертать вашу подпись на листочке бумаги. Я вклею этот листок в книгу, когда мне удастся раздобыть еще один экземпляр.

— Может быть, у меня сохранился один экземпляр, — сказал Марко, теряя интерес к беседе. — Я могу уступить его вам.

— Ваш единственный экземпляр! Как можно! Я никогда не решусь воспользоваться вашей добротой! — воскликнул Мак.

— Если хотите знать, у меня хранится несколько экземпляров моей книги, — зевнув, ответил ему Марко.

— Это большая честь для меня — получить книгу из ваших рук, — слова полились из уст Мака подобно струе воды, бьющей из фонтана. — Надеюсь, вы окажете мне еще большую честь, позволив сопровождать вас и ограждать от тех, кто плетет гнусные интриги вокруг столь славного человека, как вы.

— Интриги? — переспросил Марко. — Как вы смогли узнать о них — ведьвы совсем недавно появились при дворе?

— Очень просто, — сказал Мак. — Всякий, кому посчастливилось обладать столь тонким умом, как ваш, и стяжать великую славу, непременно наживает при дворе много врагов. Я почту за счастье служить вам и охранять вас.

— Если вы действительно хотите помочь мне, то, пожалуй, вы можете кое-что сделать.

— Я к вашим услугам.

Марко размышлял несколько секунд, затем произнес:

— Я полагаю, что, будучи офирским послом, вы владеете многими иностранными языками.

— Это обязательное условие для каждого, кто хочет занять должность посла, — ответил Мак, поклонившись.

— Мне известно, что вы знаете немецкий, французский, монгольский и персидский.

— Это весьма распространенные языки, и знать их необходимо.

— А как насчет тюркских языков? Турецкого? Фарси? Туркменского?

— Полагаю, я сумею с ними справиться.

— А с языком племени пушту?

— Я не совсем уверен… Не будете ли вы любезны произнести несколько слов на этом языке — мне легче воспринимать слова на слух, чем рассуждать о лингвистических тонкостях.

— Хорошо, — ответил Марко. — Слушайте.

Выпятив губы, он издал несколько странных звуков. Это должно было означать: «Вот несколько слов на языке пушту».

— Да, — сказал Мак. — Я понял.

— Вот и хорошо, — сказал Марко. — Принцесса Ирена говорит только на языке пушту, не утруждая себя изучением монгольского. Ей не с кем разговаривать, поскольку никто не владеет языком, на котором говорит принцесса.

— Кроме вас, разумеется, — вставил Мак.

— К сожалению, я не могу похвастаться знанием этого языка. Единственная фраза, которую я разучил, это «Вот несколько слов на языке пушту». Изучение иностранных языков отнимает очень много времени, вы знаете, а я постоянно занят.

— Очень жаль, — ответил Мак.

— Но ваше знание языка пушту очень кстати, — продолжал Марко. — Я хочу, чтобы вы пошли к принцессе и побеседовали с ней. Ей будет приятно поговорить на своем родном языке. И, конечно, ваш рассказ об Офире, об обычаях и нравах этой страны, немного развлечет ее.

— Я думаю, не стоит занимать принцессу такими пустяками, как рассказы об Офире, — сказал Мак. — В общем, Офир мало чем отличается от любой другой страны. Но если вы считаете, что принцесса благосклонно отнесется к моей болтовне, я сделаю все, что в моих силах, чтобы развеселить ее. Располагайте мною, как вам угодно. Я тотчас же отправлюсь к принцессе.

И Мак вышел из Главного Банкетного Зала, удивляясь, как легко ему удалось проникнуть в самые высокие круги монгольского двора.

Глава 27

Покинув Главный Банкетный Зал, Мак пошел по бесконечным коридорам. Коридоры во дворце Великого Хана представляли собой настоящий лабиринт, в котором новичку было очень трудно ориентироваться. К счастью, он выбрал верное направление и ни разу не сбился с дороги. Однообразие коридоров и галерей, через которые проходил Мак, угнетало его; ему казалось, что он обречен целую вечность шагать по гладкому полу и по пологим лестницам, ведущим в никуда. В каждом коридоре висели клетки с птицами — они качались на длинных золотых цепях, прикрепленных к потолку. Шагам Мака вторило приглушенное эхо; порою в полумраке коридора в нескольких шагах впереди него возникала фигура собаки или грациозного оцелота — звери свободно бродили по дворцовым коридорам, не обращая особого внимания на людей. Иногда до ушей Мака долетали отдаленные звуки труб, ревущих на высоких и резких нотах, сопровождаемые грохотом большого барабана. Дважды Мак сталкивался с разносчиками питья и кушаний — на их лотках стояли кувшины и чаши, на серебряных блюдах лежало мясо, зажаренное на палочках и ароматные монгольские энчилады^[68]. По распоряжению Великого Хана разносчики обходили все коридоры, чтобы заблудившиеся в этом огромном лабиринте гости, тщетно пытающиеся отыскать дорогу в трапезную, не страдали от голода и жажды.

Мак спустился в нижние покои дворца, где не было окон, но по пути часто попадались искусно выполненные диорамы. Он проходил мимо небольших березовых рощиц — в траве были расставлены чучела лесных зверьков, — попадал в тропические джунгли, где из-за деревьев выглядывали озорные обезьянки, шел по берегам спокойных рек. Эти подделки, конечно, не могли заменить живую природу, но они разнообразили унылую пустоту галерей, и благодаря им человек, блуждающий по длинным коридорам, не чувствовал себя пойманным в каменный мешок. Всюду, где только хватало места, создавалась иллюзия свободного пространства — художники, прекрасно владеющие перспективой, рисовали пейзажи, а возле них ставили уменьшенные копии деревянных храмов, напоминающие кукольные домики.

Наконец один из длинных коридоров вывел Мака в широкий внутренний двор, вымощенный каменными плитами. Мак увидел много вооруженных воинов — разбившись на группы по несколько человек, они выполняли сложные упражнения с мечами, пиками и алебардами: одни нападали, другие отражали удары. Наставники в красных повязках наблюдали за воинами, заставляя отрабатывать каждое движение по несколько раз. Проходя меж рядов воинов, глядя на потные спины и утомленные лица, Мак подумал, как это должно быть скучно — каждый день и в жару, и в холод, по несколько часов заниматься военной подготовкой в этом неуютном внутреннем дворе под надзором строгих наставников, приказывающих снова и снова повторять сложные фигуры поворотов, взмахи мечами, удары пиками.

Медленно пробираясь на другой конец двора, где начинался коридор, ведущий в покои принцессы Ирены, он глядел на упражняющихся воинов и прислушивался к разноязыкой речи — очевидно, гвардию, охраняющую дворец, набирали из разных мест. Благодаря заклинанию Мефистофеля Мак мог понять речь каждого из воинов, но он слушал довольно рассеянно — ведь в грубых репликах, которыми перебрасываются друг с другом простые солдаты, нет ничего интересного. Однако имя Марко Поло, повторенное несколько раз, привлекло его внимание. Он огляделся, чтобы выяснить, откуда долетел до его ушей обрывок разговора, и заметил двух рослых бородатых воинов.

Они только что закончили упражняться в фехтовании и теперь стояли чуть поодаль от остальных. Оба были одеты в кожаные рубахи и штаны, на которых были нашиты бронзовые бляхи. Их курчавые волосы блестели от ароматных масел и бальзамов, которыми они смазывали головы, следуя финикийскому обычаю.

Первый воин спросил:

— Ну, так что же ты хотел мне сказать про Марко Поло?

Другой ответил:

— Не следует говорить об этом в таком людном месте.

— Не волнуйся, — сказал первый. — Здесь никто, кроме нас, не говорит на хайфасском диалекте среднеарамейского языка.

Действительно, это был очень своеобразный диалект, непривычный для уха европейца. Однако Мак понял его так же легко, как понимал родную речь; он отчетливо различал каждый звук вплоть до твердых приступов. Остановившись неподалеку от этих двух солдат, Мак сделал вид, что поправляет соскочивший с ноги башмак, и стал внимательно слушать.

— Пора приводить в исполнение наш план, — сказал второй солдат. — Сама судьба помогает нам: сегодня вечером нас поставят охранять Банкетный Зал во время пира. Тогда мы это с ним и сделаем.

— Убьем, да?

— Его смерти желает сам Владыка Финикии. Я получил от него письмо, отправленное с почтовым голубем. Мы должны сделать это сейчас, пока он не уехал из Пекина и не заключил торговых соглашений, ущемляющих интересы нашего славного города Тира.

— Да здравствует Тир! — воскликнул первый.

— Тише ты, болван! Будь готов сегодня вечером.

И двое заговорщиков вновь начали звенеть мечами, выполняя сложные приемы фехтования. Мак помедлил еще немного, застегивая ремешки башмака, затем выпрямился и пошел через внутренний двор к коридору, ведущему в покои принцессы. На душе у него было радостно: благодаря счастливому стечению обстоятельств ему удалось раскрыть тайный заговор, и таким образом поручение Мефистофеля казалось ему уже наполовину выполненным. Он решил разыскать Марко Поло сразу же после беседы с принцессой и сообщить венецианцу об опасности, угрожающей его жизни.

Глава 28

Принцесса Ирена скучала в своих покоях. Приход офирского посла внес некоторое разнообразие в ее унылую жизнь, подчиненную строгим правилам дворцового этикета.

— Вы должен понимать, — сказала принцесса, когда они шли во внутренние комнаты по роскошным коврам, заглушавшим шаги. — Я много любить гости, но плохо говорить монгольска.

— Именно это обстоятельство явилось причиной моего визита к вам, принцесса, — ответил Мак на безупречном языке пушту. — Поскольку я немного знаю ваш родной язык, я взял на себя смелость предстать перед вами, ибо решил, что вы изволите побеседовать со мной до того, как наступит время пира, вы понимаете?

Принцесса вздрогнула и остановилась, прижав руки к груди. Глаза ее казались огромными и сияли, как звезды. Несколько мгновений она стояла неподвижно, в упор глядя на Мака — казалось, из ее глаз вот-вот польются слезы. Она никак не ожидала услышать родную речь из уст этого белобрысого незнакомца. Молодой человек говорил на языке пушту без малейшего акцента, не путал суффиксы и приставки (вечный камень преткновения для чужеземца, собирающегося овладеть этим языком), правильно расставлял ударения, не пропускал ни одного придыхания в начале слов и четко произносил все фрикативные согласные. Все это казалось принцессе таким же чудом, как если бы она увидела в глубоком январском снегу цветущие фиалки. Это растопило лед ее высокомерия, с которым благородная принцесса относилась ко всему новому и непривычному.

— О, язык, на котором говорила моя мать! — возбужденно воскликнула она. — Я никогда не думала, что при монгольском дворе найдется хоть один человек, знающий его. Вы же владеете им так, словно говорили на нем всю жизнь.

— С вашего позволения, я всего лишь призываю свои скромные способности на службу вашему высочеству, — сказал Мак, произнося труднейшую фразу с легкостью прирожденного лингвиста.

— Ах, как замечательно, что мне теперь можно говорить на родном языке! — сказала принцесса. — Я так плохо говорю по-монгольски, что произвожу жалкое и глупое впечатление, хотя, между прочим, я глубоко изучала офирскую литературу, а также кушскую и савскую, и даже написала несколько трактатов на эту тему.

— Я, к сожалению, не столь хорошо разбираюсь в этих вещах, как ваше высочество, но предмет ваших занятий представляется мне серьезным и важным.

— Для меня сейчас важнее всего то, что вы можете говорить со мной, — улыбнулась принцесса, — а я — с вами. Проходите сюда, присаживайтесь, отведайте вот эти сласти и вино и расскажите о себе. Я хочу знать, какими судьбами вы очутились здесь, в Пекине.

Опустившись на низкий диван с грудой разноцветных подушек, Мак принял из рук принцессы бокал вина. Принцесса села рядом с ним. Это была высокая, хрупкая белокожая блондинка; ее обнаженные плечи были далеко не безупречной формы и не вызывали восхищения у Мака. Глаза, прикрытые пушистыми ресницами, ежеминутно меняли свой цвет, как морские волны. По суетливым, нервным движениям рук и высокому, резкому голосу в ней можно было определить тот истерический женский тип, к которому принадлежали многие царственные особы женского пола. Принцесса еле сдерживала свои эмоции, и драгоценные браслеты на ее запястьях звенели всякий раз, когда она делала тот или иной жест.

— Они привезли меня сюда из Страны Высоких Знамен, — говорила она, — и в конце концов решили выдать замуж за этого персидского шаха. Судите сами, разве это справедливо? Папочка обещал мне, что я выйду замуж, за кого захочу. А потом… все так изменилось с тех пор, как Великому Хану понадобилась принцесса из нашей семьи. Я хотела выйти за Вигура, но его отравили.

— Такова судьба женщин, в чьих жилах течет царственная кровь, — сказал Мак. — Их браки скрепляют договоры меж могущественными державами. Но, с позволения вашего высочества, я не вижу ничего плохого в браке с персидским шахом. На мой взгляд, это прекрасная партия…

— Я видела его портрет! — перебила Мака Ирена. — Если б вы сами его увидали, вы бы так не говорили. Он толстый, жирный, противный. Старый. У него редкие волосы. И рот какой-то кривой. У него вид полного импотента. И дурака. Он говорит только по-персидски.

— Ну, это последнее еще не такая большая беда, — сказал Мак. — Вряд ли ваше высочество может причислить знание персидского языка к его недостаткам.

— Я вообще не хочу иметь с ним ничего общего, не хочу думать о нем! — сказала принцесса, дрожа всем телом. — Если даже на портрете он выглядит таким уродом, то представьте себе, каков он на самом деле. Что ж, если меня все-таки выдадут за него замуж, ему же будет хуже. Я никогда не рожу ему детей, и его род угаснет!

Мак сочувственно покивал головою, размышляя, к чему может привести такой поворот событий. Если у принцессы не будет детей, это не сможет не отразиться на будущих поколениях. Любое, даже самое незначительное событие может внести огромные изменения в неразрывную цепь причин и следствий, которую люди называют историей. Но насколько глубокими будут эти изменения, Маку не дано было знать. Он не мог даже приблизительно оценить их масштабы. Размышляя об этом, Мак отвлекся от разговора с принцессой, пока ее голосок не прозвенел возле самого его уха:

— Отведайте инжира. У него нежный вкус, но ему, конечно, далеко до вкуса ваших губ.

— Принцесса!.. — воскликнул Мак. Откровенный призыв, прозвучавший в ее словах, удивил и озадачил его. Хотя он всегда был о себе высокого мнения и успел кое-что повидать на своем веку, сейчас он растерялся, как школьник — настолько странным было поведение его собеседницы. Он боялся поднять глаза, чтобы не встретиться с нею взглядом, и начал сосредоточенно разглядывать загнутые кверху носки своих мягких кожаных башмаков.

— Я буду откровенна, — продолжала Ирена. — Другого случая может не представиться, — она придвинулась совсем близко и прижалась к нему всем телом, обвив тонкими руками его шею. — Как ты сказал тебя зовут, золотко?

— Иоганн Фауст, ваш покорный слуга. Но, принцесса…

— Ионни, я не могу устоять перед твоими чарами. Ты завоевал меня своим медовым языком… Ах, не противься же, подожди немного — я только сниму вот это… — она теребила липкими от сластей пальцами шнурок корсета, стягивающего ее стройную талию. Мак в это время пытался отодвинуться от нее как можно дальше, но ему мешали мягкие диванные подушки. Они начали бороться; принцессе удалось опрокинуть перепуганного Мака на спину. Он почувствовал, как ее гибкое тело прижимается к его бедрам, сделал еще одну отчаянную попытку освободиться и снова потерпел неудачу. Мак не имел ничего против энергичных женщин, но сейчас он попал в довольно скверную историю: ведь если кто-нибудь узнает о том, чем он занимался в покоях принцессы, для него это маленькое приключение может закончиться весьма печально. Мозг его лихорадочно работал, пытаясь найти достойный выход из положения. Тем временем принцесса начала расстегивать его камзол, одновременно с этим умудряясь делать множество разных вещей — расшнуровывать корсет, снимать туфли и жевать засахаренные фрукты. Барахтаясь в диванных подушках, Мак размышлял о том, занималась ли раньше принцесса Ирена такими вещами с кем-нибудь из мужчин, и если да, то какая участь ждала тех несчастных, если их заставали вместе с нею. Ему показалось, что Марко предупреждал его об этом…

Но не успел он собраться с мыслями, как дверь, ведущая во внутренние покои, распахнулась. Вскочив на ноги и кое-как оправляя одежду дрожащими руками, Мак увидел, что в комнату входит молодая стройная женщина. Она шла очень быстро, и край ее длинного платья из сверкающей ткани неопределенного цвета волочился за нею по полу наподобие шлейфа. Удивление Мака перешло всякие границы: он никак не мог понять, откуда появилась эта женщина и что она здесь делает. У незнакомки были темные волосы и большие темные глаза; одета она была несколько необычно. Приглядевшись внимательно, в ней можно было угадать неземное создание — одну из дочерей Эфира, которые являются смертным поэтам и художникам в минуты божественного озарения.

— Кто вы? — спросил Мак дрогнувшим голосом.

— Я Илит, штатная сотрудница Сил Добра, официально назначенная наблюдателем за событиями, связанными с новой Тысячелетней Войной Сил Света и Тьмы. А вы, доктор Фауст, совершили столь тяжкий проступок, что, боюсь, отныне дорога к Добру будет для вас навсегда закрыта.

Глава 29

Илит проходила школьную практику в одном из так называемых параллельных миров, о которых (если, конечно, читатель помнит) Князь Тьмы Мефистофель недавно рассказывал Маку, причем Мак не понял почти ничего из пространных объяснений Мефистофеля. Этот мир сформировался в результате ответвления от основной линии земной истории и теперь существовал почти самостоятельно. В задачу Илит входило совершать Добрые Дела там, где это возможно, таким образом изучая Добро на конкретных жизненных примерах и повышая свое мастерство в совершении Честных и Благородных Поступков — основном ремесле всех ангелов. Упросив Гермеса Трисмегиста дать ей шанс проверить на деле свои теоретические знания, полученные в Гуманитарном Учебном Ангельском Центре, она получила направление в этот мир в качестве ангела-практиканта. Ей нравилось постигать тонкости Науки Добра, которой в совершенстве владеют все Духи, обитающие в Вышних Сферах; нравилось самой творить Добро; нравились те, с кем ей приходилось работать. Попробовав себя в роли ангела (хотя бы даже еще только-только начинающего и неопытного), она поняла, что эта роль ей как нельзя более подходит. Ее огорчало только одно: ей казалось, что за время своей практики она сделала ничтожно мало и что она может (а следовательно, должна) сделать намного больше. К тому же, хоть этот мир мало в чем отличался от Земли, все же это была не настоящая история, а лишь одна из ее альтернативных «ветвей» (очевидно, возникших в результате совместных экспериментов Сил Света и Тьмы). Поэтому юная практикантка очень обрадовалась, когда сам архангел Михаил позвонил по прямой линии связи, соединяющей ее мир с Небесными Сферами, и попросил срочно позвать ее к телефону.

— Алло, Илит, — сказал ей Михаил, — мне интересно знать, как там у тебя идут дела?

— Прекрасно, — ответила она, — только я очень скучаю по настоящему делу. Мне бы хотелось скорее приступить к серьезной работе…

— Вот молодец! — похвалил ее Михаил. — Сразу видно, что из тебя получится примерный ангел. Слушай, у нас есть одно поручение — как раз для Духа с твоими способностями. Надеюсь, ты следишь за важнейшими событиями, происходящими в нашем мире? Я имею в виду новую Тысячелетнюю Войну меж Светом и Тьмой. Слышала ли ты что-нибудь о ней?

— Конечно, — сказала Илит, — у нас все только об этом и говорят.

— Обе стороны, участвующие в Войне, могут послать своих наблюдателей на место проведения решающего эксперимента — по одному наблюдателю от Светлых и Темных Сил. Таким образом, ни одна из сторон не сможет получить никаких преимуществ в борьбе — например, заставляя смертного участника Великого Спора совершать поступки, которые в конечном счете сыграли бы на руку Свету или Тьме. Я хотел предложить тебе вернуться на Землю и проследить за действиями Мефистофеля и Мака.

— Я поняла, — ответила Илит. — Считайте, что я уже там.

— Эй, подожди! — окликнул ее Михаил. — Возьми вот этот амулет.

— Но, Михаил… — удивилась она.

— Это отнюдь не подарок, — возразил архангел. — Этот амулет делает невидимым всякого, кто им обладает. Я хочу, чтобы ты незаметно наблюдала за всем, что происходит, оставаясь невидимой.

— Хорошо. До встречи! — Илит тут же исчезла, словно ее и не было.

Она догнала Мака в самом конце его константинопольских приключений и, будучи невидимой, последовала за ним в Пекин. Пользуясь свободой, которую дал ей волшебный амулет, она вошла в покои принцессы и застала Мака и Ирену в самый неподходящий момент. Поза этой парочки, лежащей на мягких диванных подушках, была столь откровенна, что молодая практикантка тотчас же сделала соответствующие выводы.

Принцесса Ирена была ошеломлена внезапным появлением в своих покоях незнакомой женщины; к тому же вид у незнакомки был несколько необычный: пушистые стриженые волосы падали на плечи, а стройный стан облекали ангельские одежды — целомудренные, но в то же время так соблазнительно подчеркивающие женственную прелесть ее фигуры!

— О, Боже! — воскликнула принцесса. — Что случилось?

— С тобой — ничего, я надеюсь, — ответила ей Илит. — Но мне нужно серьезно поговорить с этим молодым человеком, — легким кивком головы она указала на Мака, который медленно пятился назад, не решаясь сделать то, что ему сейчас больше всего хотелось сделать — броситься бежать со всех ног, чтобы очутиться как можно дальше от этой сумасшедшей из потустороннего мира.

— Пожалуй, — строго произнесла Илит, — мне следует увести его отсюда, ибо то, что я собираюсь ему высказать, отнюдь не предназначено для ушей невинной девушки.

Повернувшись лицом к Маку, она добавила тоном, не допускающим никаких возражений:

— Идите за мной, молодой человек.

Она провела Мака в просторный холл, где его недавно встретила принцесса Ирена; пройдя дальше по коридору, они вошли в соседние покои, пустовавшие в данный момент. Просторная комната, в которой они оказались, была почти точной копией той, в которой принимала Мака принцесса Ирена — вероятно, это помещение было заблаговременно приготовлено для другой принцессы из маленькой страны, владеющей только одним языком.

Илит присела на краешек стула. Она сидела очень прямо, сдвинув колени — ни дать ни взять классная дама перед своими юными воспитанницами. Смущенный Мак стоял перед нею, словно провинившийся школьник.

— Вы меня разочаровали, доктор Фауст, — начала Илит суровым тоном.

— Я? — переспросил Мак. — Что же я сделал?

— Не прикидывайтесь невинной овечкой, уж меня-то вам не провести. Я была в соседней комнате и все слышала.

— Правда?.. Ну и что же? — ответил Мак, тщетно пытаясь припомнить, что он говорил принцессе перед тем, как в комнату ворвалась эта женщина.

— Я все слышала! Вы пытались соблазнить невинную принцессу, пользуясь тем преимуществом, которое дает Малое Речевое Заклинание. Очевидно, Мефистофель открыл вам это тайное заклинание, чтобы вам удобнее было обделывать свои грязные делишки!

— Послушайте, — возмутился Мак, — вы либо ошибаетесь, либо не за того меня принимаете. Я ведь ничего с ней не делал!

— В таком случае, как вы объясните тот шум, который я слышала из соседней комнаты? Мне показалось, что там происходит какая-то борьба. К тому же поза, в которой я вас застала…

— Это она пыталась соблазнить меня! — воскликнул Мак, теряя терпение. — Она меня, а не я ее, вам понятно?

Илит презрительно скривила свои красивые полные губы. Когда-то она была ведьмой — пышнотелой, с крепкими мускулами, которым могли бы позавидовать многие мужчины. Это было довольно давно (по земным меркам, разумеется) — в середине прошлой эры, но события тех дней, когда она со всей страстью своей юной, неопытной души служила Темным силам, еще были довольно свежи в ее памяти. Она постигла прелесть возвышенной, духовной любви лишь в самом конце прошлой эпохи, когда без памяти влюбилась в Гавриила, синеокого златокудрого ангела с таким бесстрастным взором, что в первый миг молоденькой ведьме показалось, будто светло-голубые глаза ее возлюбленного вобрали в себя холод всех ледников мира. Это случилось во время прошлой Тысячелетней войны меж двумя великими Силами. Главнокомандующим Сил Тьмы был назначен уже знакомый нам демон Аззи, пытавшийся переписать Историю о Прекрасном Принце на свой лад. Илит была подружкой Аззи и помогала ему до тех пор, пока не встретила Гавриила. Забыв своего прежнего друга ради новой любви, она оставила ремесло ведьмы. Любовь преобразила ее (как видно, эта могучая сила властна не только над смертными, но и над существами из Мира Духов); и, отрекшись от Зла, она стала пламенной поклонницей Добра, ибо Добро было его стезей. Принеся нерушимые клятвы Духа служить Добру, Илит вся отдалась своему новому служению. Раньше она была легкомысленным, беспечным созданием, и самой серьезной проблемой, с которой она сталкивалась, был выбор наряда для предстоящей вечеринки (которые, к слову сказать, она очень любила). Теперь она стала законченным синим чулком и строгой блюстительницей нравов, каких уже очень давно не видали на Небесах: поистине, воинствующими фанатиками становятся отнюдь не праведники, а раскаявшиеся грешники — те, кто однажды уже оступился. Бывшая ведьма следовала Добру и Правилам Хорошего Тона (поскольку эти две вещи неразрывно связаны между собой) с тем же неутомимым усердием, с которым она когда-то предавалась пороку. Казалось, она не знала меры ни в чем; и иногда ее поступки удивляли даже видавших виды старейших представителей Светлых Сил, которые за долгие годы трудов во имя Добра уже успели разобраться, как вещи выглядят на самом деле. «Она еще просто слишком неопытна, — говорили они, качая головами. — Это ничего. Пройдет некоторое время, и она научится». Но время шло, а она все никак не могла научиться.

— Вы злоупотребили своим положением, — отчитывала Илит Мака. — Вас прислали сюда отнюдь не затем, чтобы вы соблазняли молоденьких девиц, используя Речевое Заклинание. Вы — участник серьезного научного эксперимента, а ведете себя как проказливый мальчишка! Вам было поручено серьезное задание, а вы, вместо того чтобы выполнять его, проводите время за легкомысленной болтовней и любезничаете с девушками. Я подам на вас жалобу в Объединенный Совет Высших Сил Света и Тьмы — я уверена, что она не останется без внимания и вам придется отвечать за все ваши проступки. А пока я позабочусь о том, чтобы вам больше не удалось натворить здесь никакого безобразия.

— Подождите, — взмолился Мак, — выслушайте меня…

Он хотел подробно рассказать ей, как все было на самом деле, но Илит ничего не желала слушать. Она считала, что это просто очередная ложь дерзкого соблазнителя, воспользовавшегося неопытностью своей жертвы и пытающегося избежать заслуженного наказания.

— Я помещу вас в такое место, где вы никому не сможете причинить зла, — сказала Илит. — Я посажу вас в Зеркальную Тюрьму, голубчик мой.

Отчаяние придало Маку сил, и он был готов сопротивляться. Он поднял руки, защищаясь — неизвестно, что придет в голову этой сумасшедшей блюстительнице нравов. Но какой бы хорошей реакцией он ни обладал, Илит оказалась проворнее. Ей понадобилась какая-нибудь доля секунды на то, чтобы взмахнуть рукой и щелкнуть пальцами. Ее яркие, тщательно ухоженные ногти блеснули в свете ламп, словно маленькие зеркальца. Комната закружилась перед глазами Мака; ему показалось, что он теряет сознание. Мгновение спустя он увидел, что Илит исчезла. Он обрадовался, подумав, что она совсем пропала, оставив его одного в комнате. Оглядевшись, он понял, что, если кто-то и пропал, то это, несомненно, он сам. Помещение, в котором он находился, было ему незнакомо; в нем не было видно ни выхода, ни входа.

Это была маленькая комната с зеркальными стенами. Зеркальными были даже пол и потолок. Зеркала, расположенные под самыми разными углами друг к другу, порождали бесчисленное количество отражений. Те из зеркал, которые находились друг напротив друга, создавали иллюзию бесконечных темных коридоров, ведущих в никуда, или мрачных провалов, зиявших прямо у ног несчастного Мака. Изумленно озираясь по сторонам, он увидел несчетное множество своих отражений: некоторые были повернуты лицом к нему, некоторые — боком или спиной, а иные вообще были перевернуты вверх ногами. Он повернулся — его отражения сделали то же самое. Он сделал осторожный шажок вперед — некоторые из его двойников шагнули ему навстречу, другие же, наоборот, попятились. Еще шаг, уже не столь осторожный — и он ударился о зеркальную поверхность. Он отступил назад. Большинство отражений точь-в-точь скопировало его действия, а некоторые продолжали идти дальше, не встретив на своем пути никакого препятствия. Мак очень удивился, заметив, что его отражения каким-то образом обрели самостоятельность. Такое чересчур вольное поведение его двойников показалось ему зловещим признаком. Он начал наблюдать за их действиями и увидел, что один из его зеркальных образов сидит в кресле и читает книгу. Почувствовав на себе чей-то взгляд, двойник из Зазеркалья поднял глаза от книги и приветливо кивнул головою Маку. Другой сидел на берегу реки и удил рыбу. Он был настолько поглощен своим занятием, что даже не повернул головы, когда Мак поглядел на него. Третий развалился в кресле, вытянув длинные ноги, и усмехался Маку в лицо. Тут несчастный узник Зеркальной Тюрьмы почувствовал себя крайне скверно, и мысли начали мешаться в его голове.

Он снова двинулся вперед, вытянув перед собой руки, пытаясь найти выход из этого зеркального лабиринта. Несколько отражений последовало его примеру. Но один из двойников в это время сидел за столом, за обе щеки уплетая ростбиф и йоркширский пудинг. Другой спал на мягкой пуховой перине. Третий сидел на вершине невысокого холма, запрокинув голову, и следил за полетом воздушного змея, бечевку от которого он держал в руках. Когда Мак глядел на эти отражения, многие из них оборачивались, приветливо кивая головами и улыбаясь, другие же продолжали заниматься своими делами, не обращая на него никакого внимания.

Мак смотрел — и не верил своим глазам. Внезапно прямо в его мозгу раздался беззвучный голос:

— Я схожу с ума!

Другой так же беззвучно ответил:

— Надеюсь, тут найдется что почитать.

Поняв, что он бессилен что-нибудь сделать, Мак закрыл глаза и попытался заставить себя думать о чем-нибудь приятном.

Глава 30

Мефистофель материализовался в покоях принцессы Ирены, напоследок окутавшись едким зеленовато-желтым дымом — очевидно, демон был не в духе. Его только что вытащили из любимого кресла возле камина, где он читал увлекательный роман «Записки о детстве дьявола». Роман Мефистофелю очень нравился — это была лучшая книга, которую он прочитал за последние годы. Он уже дошел до ключевого момента, когда главный герой, молодой демон из старинного княжеского рода, попавший в сложную жизненную ситуацию, предает всех, кто еще недавно был ему близок и дорог, не чувствуя при этом угрызений совести, как вдруг резкий телефонный звонок разрушил тот хрупкий фантастический мир, в который воображение переносит наиболее восприимчивых читателей, наслаждающихся любимым произведением.

Мефистофель снял трубку и выслушал сообщение, переданное одним из невидимых наблюдателей, следящих за ходом Тысячелетней Войны. Наблюдатель докладывал Главнокомандующему, что недавно произошло грубое вмешательство в ход эксперимента: главный герой был насильно удален с места действия без всякого законного на то основания и заперт в особой зеркальной комнате, из которой он до сих пор не нашел выхода.

Мефистофель отложил книгу и не медля ни минуты отправился в Пекин, несмотря на то, что формально в настоящий момент он не был при исполнении служебных обязанностей. Однако демон отнюдь не был рассержен оттого, что его вызвали на место происшествия в нерабочее время — ведь тот, кто творит Зло в этом мире, должен мириться с тем, что дела в любой момент могут оторвать его от приятного времяпрепровождения.

— Илит, — строго спросил Мефистофель, — что ты делаешь? Почему ты заперла Фауста?

— Я исправляю величайшую ошибку, — храбро ответила бывшая ведьма, хотя в глубине души она начинала чувствовать себя крайне неловко под суровым взглядом демона высшего ранга.

— Что ты с ним сделала?

— Я изолировала его из моральных соображений, только и всего, — сказала Илит.

— Как ты посмела?! Ты не имеешь никакого права вмешиваться в Эксперимент! Тебя прислали сюда только как наблюдателя!

— Как наблюдатель, — отпарировала Илит, — я стала свидетельницей грубого нарушения правил ведения войны. Я знаю о многих вещах. Например, о том, что вы оказывали тайное давление на Фауста и советовали ему совершать отвратительные поступки. Вы позволили ему свернуть с того узкого и трудного пути, который он должен был проделать в соответствии с замыслом эксперимента; иначе как вы можете объяснить его недостойное поведение? Вместо того, чтобы выбрать один из предложенных ему вариантов действий и приступить к исполнению своих планов, он соблазнил невинную принцессу!

— Как?! Ты еще смеешь обвинять меня? Я не имею к этому никакого отношения! — вскричал не на шутку рассердившийся Мефистофель. — Не хватало еще, чтобы я стал советовать смертным подобные вещи! Если он соблазнил девчонку, он сделал это по собственному желанию, а следовательно, вся ответственность за этот поступок целиком на его совести!

Тут оба вспомнили, что сама принцесса Ирена находится в этой комнате и слышит все, что о ней говорят. Они посмотрели на нее, затем обменялись озабоченными взглядами и наконец пришли к молчаливому соглашению. Илит приподняла одну бровь; Мефистофель кивнул. Илит сотворила Заклинание Сна. Эфирное покрывало, тонкое и невесомое, как паутинка, само собою поплыло по воздуху и опустилось на стройную фигурку принцессы. Принцесса тотчас погрузилась в глубокий сон. Очнувшись от него, она должна была забыть все, что происходило с ней за последние полчаса.

Убедившись в том, что принцесса крепко спит, и бросив быстрый взгляд на Мака, томящегося в Зеркальной Тюрьме, Илит повернулась к Мефистофелю. Ее синие глаза гневно сверкали.

— Это ваша вина! И не пытайтесь сбить меня с толку с помощью своих обычных уловок — льстивых речей, так называемых научных аргументов и тому подобных вещей. Я этим штучкам цену знаю! Вам не удастся обвести меня вокруг пальца. Не забывайте, я когда-то была в вашем лагере.

— Держи себя в руках, женщина! Следи за своими словами! Я открыл Фаусту Малое Речевое Заклинание, чтобы он не запутался в этом причудливом смешении восточных языков, на которых говорят во дворце. Было ли это Добром или Злом, выяснится позже; во всяком случае, это менее тяжкий проступок, чем незаконное удаление главного действующего лица со сцены. Ты здесь натворила дел гораздо худших, чем могла бы натворить целая сотня Фаустов.

— Вы лжец! — ответила ему Илит.

Мефистофель кивнул:

— Ну и что? Какое отношение это имеет к ходу эксперимента?

— Я требую, чтобы Фауста заменили! Его место в споре должен занять добродетельный человек.

— Женщина, ты не имеешь никакого права что-либо требовать! К тому же здесь не место для догматических споров о морали и нравственности! Судить данный спор предначертано не представителям Добрых и Злых сил, а самой Судьбе, Ананке. Выпусти Фауста сию же секунду!

— Ни за что! Не вам мною командовать!

Мефистофель решил не продолжать бесполезный спор. Бросив на молодую практикантку высокомерный взгляд, он достал из-под плаща походную сумку демона, обладающую волшебным свойством уменьшаться в размерах в сотни раз и ровно во столько же раз терять в весе, когда владелец кладет ее в карман. Вытащив из сумки маленький красный телефон, он набрал на нем номер 999 — число 666, знаменитое Число Зверя, перевернутое вверх тормашками, превращается в Число Ангела — и стал ждать ответа, от нетерпения постукивая ногой по полу.

— Кому вы звоните? — спросила Илит.

— Тому, кто, надеюсь, вложит немного ума в твою упрямую голову.

В тот же миг посередине комнаты возникло большое пушистое облако, переливающееся всеми цветами радуги. Послышались мелодичные аккорды арфы. Облако вскоре растаяло, и перед Мефистофелем и Илит предстал сам архангел Михаил. С его кудрявых темных волос стекала вода, а строгие ангельские одежды ему заменяло большое белое полотенце. Кое-как прикрыв наготу, Михаил огляделся и спросил недовольным тоном:

— В чем дело? Я принимал ванну…

— Ты всегда принимаешь ванну, — сказал Мефистофель. — Можно подумать, что ты проводишь там все свободное время.

— Ну и что же? — с вызовом ответил Михаил. — Чистоплотность и целомудрие — добродетели, которые должен воспитывать в себе каждый порядочный ангел.

— Старое заблуждение! Во всем, что касается чистоты, Зло ничуть не менее разборчиво, чем Добро. Чистоплотность сама по себе — ни Добро, ни Зло, а следовательно, считаться добродетелью не может… Однако у нас слишком мало времени, чтобы тратить его на споры из-за таких пустяков.

— Согласен. Так зачем же ты вызвал меня?

— Этой ведьме, — отчеканил Мефистофель, показывая длинным пальцем на Илит, которая стояла, скрестив руки, отчего ее маленькие, дерзко приподнятые острые груди отчетливо вырисовывались под ангельскими одеждами, и сердито сверкала глазами на демона, — этой глупой женщине, этой недоучившейся практикантке, этому исчадию Ада, превратившемуся в религиозную фанатичку, взбрело в голову удалить Фауста с исторической сцены. А так как ей, видите ли, этого показалось мало, она заключила Фауста в тюрьму. Такое грубое вмешательство в ход событий грозит сорвать намеченный план действий, остановить Тысячелетнюю Войну и уничтожить плоды многодневных трудов. Вот почему я вызвал тебя сюда.

Темные брови Михаила резко сошлись над переносицей, отчего его лицо приняло такое мрачное выражение, какое редко можно было видеть на лице архангела. Раздражение вскоре сменилось недоумением. Михаил озадаченно взглянул на Мефистофеля, очевидно, подумав, уж не подшучивает ли над ним демон.

— Удалить Фауста?.. Ты не шутишь?

Тут Илит решилась взять слово.

— А что мне оставалось делать? — с вызовом спросила она; однако было заметно, что уверенности в собственной правоте у нее поубавилось. — Его Фауст соблазнил принцессу Ирену!

— Какую принцессу Ирену? — спросил архангел Михаил. — Впрочем, это не имеет значения. Во имя всего святого, объясни же мне, наконец, с чего это ты вдруг решила вмешиваться не в свое дело? Ты решила остановить Тысячелетнюю войну из-за совращения какой-то несчастной принцессы?!

— Кстати, этот факт еще не проверен, — вставил Мефистофель.

— Более того, — продолжал Михаил, — ты злоупотребила оказанным тебе доверием. Мы назначили тебя наблюдателем лишь для того, чтобы немного успокоить Гавриила — он совершенно без ума от тебя. А ты устраиваешь глупые сцены из-за такого банального и никого не касающегося дела, как соблазнение, да к тому же еще недоказанное!

— Нас учили, что всякое соблазнение — зло, — смущенно пробормотала Илит.

— Разумеется, зло, — пожал плечами Михаил. — Но тебе следовало бы знать, что если кто-то творит Зло, благоразумнее всего не вмешиваться не в свое дело. Мы следуем этой разумной политике уже много лет и, как видишь, не остаемся в проигрыше. Точно так же, когда некто творит Добро, силы Зла не препятствуют ему. Неужели ты ничего не слышала об Относительности Добра и Зла и понятия не имеешь об основных диалектических законах, в частности, о Единстве Противоположностей? В первой части «Практического руководства для ангелов» этим непростым вопросам посвящена целая глава. Разве у вас в школе не читали вводный курс по истории взаимоотношений Добра и Зла? И разве у вас не было практических занятий по этому предмету?

— Были… Но я, очевидно, пропустила эту главу в школьном учебнике, — огорчилась Илит. — Пожалуйста, не ругайте меня! Я не ангел, я еще только учусь. Я очень стараюсь во всем следовать Добру и делать так, чтобы все вокруг тоже следовали ему.

— Действуя так, как действуешь ты, — произнес Михаил назидательным тоном, — вряд ли добьешься в этом успеха. Прямолинейность — не лучшее из качеств, которые надлежит развивать в себе ангелу. Творя Добро, нужно делать это с умом, иначе все твои усилия могут оказаться напрасными. Добро, эта великая творческая сила, в неумелых руках может превратиться в свою противоположность, обернувшись великой бедой — тоталитаризмом, если не чем-нибудь похуже. А ведь тебе бы этого не хотелось, не правда ли?

— Не знаю…

— Зато я знаю, поскольку мне уже не раз приходилось сталкиваться с подобными метаморфозами. Вот что я скажу тебе. Немедленно выпусти Фауста. Верни его на прежнее место. После этого подашь рапорт в Центр Перевоспитания. Воспитатели Центра определят степень твоей вины и то наказание, которое ты понесешь за свое дерзкое и необдуманное поведение. В этом Центре ты пройдешь полный курс переподготовки. Тебе еще нужно как следует позаниматься, прежде чем приступать к какой-либо практике.

— О, не будь столь строг к бедной запутавшейся девочке, — вмешался Мефистофель. Он знал, что, проявляя великодушие к побежденной, выглядит очень эффектно; к тому же в голове у него уже начал созревать план, как использовать сложившуюся ситуацию в пользу Зла. — Пусть она остается наблюдателем. Только пускай больше ни во что не вмешивается.

— Ты слышала, что говорят старшие? — строго спросил Михаил у Илит.

— Слышала, — ответила она. — Но никогда не думала, что услышу из уст архангела приказ повиноваться адскому духу!

— Подрастешь — и поймешь многое из того, чего сейчас не понимаешь, — Михаил поправил полотенце, слишком узкое для того, чтобы как следует прикрыть его атлетическую фигуру. — Я вижу, что тебе еще долго придется учиться, прежде чем ты станешь настоящим ангелом… Итак, конфликт улажен, и мне можно, наконец, принять ванну? — добавил он, обращаясь к Мефистофелю.

— Да-да, конечно, — ответил Мефистофель. — Извини, что потревожил тебя.

— А ты, — Михаил поглядел на Илит сверху вниз, — помни о том, что я тебе сказал. Твори Добро, но знай меру. И не поднимай бурю в стакане воды. Это приказ, понятно?

Сказав это, он бесследно исчез. Илит тотчас же уничтожила Зеркальную Тюрьму. Мак вышел наружу, удивленно оглядываясь. Мефистофель улыбнулся и растаял в воздухе.

— Кажется, я вернулся назад, — сказал Мак. — А как принцесса? Вы уже поговорили с нею?

— Занимайся своим делом, — ответила Илит и тоже исчезла.

Глава 31

После освобождения из Зеркальной Тюрьмы Мак попрощался со смущенной принцессой Иреной и направился в другое крыло дворца, чтобы предупредить Марко Поло о грозящей ему опасности. Однако найти обратный путь оказалось значительно труднее, чем добраться до покоев принцессы. Мак очень спешил, помня, что каждая минута промедления может обернуться бедой, и второпях свернул не в тот коридор. Запутавшись в лабиринте пересекающихся друг с другом переходов, бесчисленных винтовых лестниц, арок и узких тоннелей, ведущих неведомо куда, он попал в совершенно незнакомую ему часть дворца. Мак понял, что заблудился. В отчаянии бросившись в один из бесконечных извилистых коридоров, он наконец вышел в огромный, ярко освещенный зал. Здесь было так много людей, что сперва Мак подумал, уж не вышел ли он из дворца на крытую базарную площадь через какой-нибудь черный ход. Оглядевшись, он понял, что все еще находится в ханском дворце. Где-то вдалеке резко провыли трубы и гулко ударили огромные барабаны. Мак бросился в ту сторону, откуда доносились эти звуки. Ему пришлось изрядно проплутать по дворцу, прежде чем он добрался до гостевых покоев. Тяжело дыша от усталости, он распахнул дверь в комнаты Марко, даже не постучав:

— Марко! У меня есть сообщение чрезвычайной важности!..

Но ему ответило только слабое эхо, отразившееся от стен пустой комнаты — Марко в ней не было.

Мак понял, что, пока он находился в зеркальной камере, прошло несколько часов. Сейчас, должно быть, уже вечер — Мак не заметил, как он наступил, ведь во внутренних покоях дворца и днем и ночью царит полумрак, рассеиваемый лишь неярким светом настенных фонарей под цветными стеклянными колпаками. Мак вышел из пустой комнаты и побежал по пустым коридорам в Большой Банкетный Зал. На этот раз ему повезло, и он не сбился с дороги. Протолкавшись сквозь небольшую толпу стражников, собравшуюся у дверей, он вошел в уже знакомый ему зал.

Пир был в самом разгаре. Кублай-хан и наиболее приближенные к нему лица сидели на специальном возвышении в другом конце зала, напротив дверей. Марко и принцесса Ирена занимали почетные места чуть пониже ханского трона, стоявшего выше всех. Мак заметил еще несколько знакомых лиц, в том числе и придворного мудреца, облаченного в расшитую звездами мантию и островерхий колпак. Несколько музыкантов наигрывали приятные мелодии; рядом с ними на маленькой сцене кривлялся шут с грубо раскрашенным лицом — на нем были широкие штаны из козьего меха и рубашка, сшитая из разноцветных лоскутов. Никто не слушал музыкантов и не обращал внимания на шута. Глаза всех присутствующих были устремлены на Мака.

Наступила тишина, нарушаемая лишь негромкими звуками музыкальных инструментов и репликами шута. Маку она показалась особенно зловещей — так перед грозой затихает ветер и примолкают птицы. Мак смущенно откашлялся, чтобы прочистить горло, а заодно выиграть несколько секунд в этом немом поединке с притихшим залом, и наконец проговорил:

— Марко, я очень рад, что вовремя нашел вас. Против вас составлен заговор. Я подслушал один важный разговор, когда шел через внутренний двор, где упражнялись солдаты. Среди них было двое из Тира, они говорили…

Марко поднял руку, прервав его на полуслове:

— Вы имеете в виду кого-нибудь из присутствующих здесь?

Оглядевшись, Мак заметил среди стражи двух бородатых солдат — тех самых, которые обсуждали свои коварные планы во время передышки между двумя учебными поединками.

— Вот эти двое, — сказал он.

— Весьма любопытно, — ответил Марко. — Дело в том, что они сами подошли ко мне около часа тому назад и предупредили о существовании заговора. Они назвали главного заговорщика. Это — вы.

— Неправда.

— Вы заплатили им довольно большую сумму за мою голову. Так они говорят.

— Они пытаются обмануть вас, чтобы выйти сухими из воды. Не верьте им! Я сказал вам чистую правду!

— Я вам не верю. Я уже давно начал подозревать вас, — сказал Марко и, повернувшись лицом к хану, спросил: — Не будет ли мне дозволено провести расследование, дабы обличить этого человека перед всеми, как лжеца и мошенника?

— Конечно, проводи, — важно кивнул головой Кублай-хан. — Нам очень нравится западный способ ведения судебных процессов. Особенно пытки, которые применяют при допросе преступников, упорствующих в отрицании своей вины.

— Пусть говорит принцесса Ирена.

Принцесса восседала на маленьком троне, установленном на том же возвышении, где сидел Великий Хан со своими приближенными, чуть в стороне от мест, отведенных для родственников Кублай-хана и высших придворных сановников. На ней была небесно-голубая мантия, расшитая золотыми цветами, удивительно гармонировавшая с ее светлыми волосами и ослепительно-белой кожей, — с тех пор как Мак покинул ее апартаменты, у принцессы было немало времени, чтобы переодеться для пира, и нужно сказать, что наряд ее был подобран как нельзя более тщательно. Она казалась воплощением самой невинности, когда, раскрыв свой яркий ротик, проговорила на ломаном монгольском:

— Эта выскочка пришел моя комната, которая ни одна мужчина нельзя входить. Он делал мне бестактность, говорил на мой родной язык, но на такое наречие, которое говорят между себя только члены одной семьи или грубые люди, которые хотят угрожать. Я очень боялась за своя жизнь, потому что чужеземец, который говорит тебе на это наречие, верно хочет тебя убить. Я… э-э… обморочилась… упала в обморок, а когда я встала, он уже ушел — наверно, его испугал шум в коридоре. Он вообще… э-э… казал мне себя… выглядел как трус. Потом я переодела себя в эта голубая мантия и пришла сюда.

— Ложь, все ложь, — сказал Мак. — Вы, Марко, сами послали меня к принцессе!

— Я? Я послал вас к принцессе? — венецианец закатил глаза и сделал какой-то нелепый театральный жест, очевидно, желая привлечь внимание хана. Затем, повернувшись лицом к собравшимся в зале придворным, он спросил:

— Господа, вы знаете меня уже достаточно давно, чтобы я мог призвать вас в качестве свидетелей. Я при дворе уже семнадцать лет. Нарушил ли я хоть раз за это время монгольские законы? Оскорбил ли общественное мнение? Совершил ли хоть сколько-нибудь тяжкий проступок, который не подобает совершать порядочному человеку?

Единственный звук, который донесся до ушей встревоженного Мака, было поскрипывание и потрескивание костей, когда все гости как один закачали головами: «нет, нет». Маку показалось, что даже отрубленные головы, сложенные в пирамиды у оснований колонн, покачиваются: «нет, нет».

— Теперь все ясно! — воскликнул Мак. — Марко Поло задумал убрать меня с помощью лжи и хорошо продуманной интриги. Он не терпит соперников при дворе и расправляется с ними самым недостойным образом. Он боится, как бы образованный и кое-что уже повидавший чужеземец не отнял у него хотя бы малую долю ханских милостей. Ну и, конечно, он завидует мне: ведь я — офирский посол, а он — всего лишь торговец и сын торговца.

— Что касается последнего, — ответил Марко, — пусть мудрец говорит!

Высокий худой старик неспешно поднялся, оправляя широкую мантию, расшитую звездами и малопонятными знаками. Водрузив на крючковатый нос очки в оправе из тонкой проволоки, он долго откашливался, прочищая горло, и наконец произнес скрипучим старческим голосом:

— Я созвал всех ученых мужей Пекина на совет, и вот что сказали мне люди, сведущие в географии и в истории народов. На земле нет такого места, которое называется Офир. Наши мудрецы утверждают, что если такой город и существовал когда-то, то он погиб много веков назад в результате некой катастрофы — наводнения или извержения вулкана. И, конечно, все единодушно заявили, что даже если бы такой город действительно существовал в наше время, то его правители вряд ли назначили бы немца послом своего государства.

Мак заломил руки в припадке отчаяния. Гнев, обида и возмущение затопили в этот миг его рассудок. Он хрустел пальцами, притопывал от волнения носком туфли по полу, но ни одна спасительная мысль не приходила ему в голову. Он стоял, не зная, что теперь говорить и что делать. Молчание нарушил сам Великий Хан:

— Нам не хотелось бы делать этого, ибо мы известны как мудрый и милостивый правитель, и двор наш — один из самых передовых в мире, что, конечно, исключает жестокое обращение с чужестранцами. Однако сей человек был обличен пред собранием лиц, равных ему по рождению, в плутовстве и самозванстве, поскольку он назвался послом несуществующей страны, а также в преступном совращении женщины королевской крови. По обычаям, принятым при нашем дворе, он должен быть водворен в тюрьму, где его предадут пыткам, которым подвергают всех самозванцев и обманщиков, а затем его надлежит удавить, вырезать его внутренности, утопить, четвертовать и, наконец, сжечь.

— Это мудрое решение, — сказал Марко. — Но обычно к такой смерти приговаривают простых людей. Этот же может иметь в своих жилах каплю благородной крови. Я осмелюсь предложить, чтобы его убили здесь, прямо сейчас. Это позабавит двор, а потом мы продолжим наш пир.

— Хорошая мысль, — согласился Кублай-хан, — нам она нравится.

Он поднял свой магический скипетр и сделал жест свободной рукой, словно подзывая к себе кого-то. С другого конца зала к возвышению, на котором сидел хан с наиболее почетными гостями, заспешил бородатый толстяк, одетый весьма странно — на нем были только замшевый жилет и короткая замшевая набедренная повязка; руки, плечи и ноги его оставались голыми. Голову его украшал тюрбан, почти такой же огромный, как у самого хана.

— Королевский палач к услугам Великого Хана, — поклонился толстяк.

— Удавку с собой взял? — спросил его хан.

— Она всегда со мною, — ответил палач, отвязывая тетиву от лука, обмотанную вокруг его талии, — на всякий случай. Ведь невозможно предугадать, когда она понадобится вновь.

— Стража, — позвал Кублай-хан, — взять этого человека! Палач, делай свое дело!

Мак бросился к выходу. На бегу ему пришла мысль спрятаться в одном из бесчисленных дворцовых коридоров — если стражники не поймают его здесь, в зале, то им нелегко будет найти беглеца в лабиринте проходов, туннелей, мостиков и лесенок. А тем временем он успеет придумать, как выбраться из дворца незамеченным… Но когда он проносился мимо Марко, словно заяц, бегущий от своры собак, коварный венецианец, злобно усмехаясь, поставил ему подножку. Споткнувшись, Мак упал, растянувшись во весь рост, и тут его схватили лучники. Они заломили ему руки за спину и держали крепко — не вырваться. К стражникам не спеша, вразвалку подходил палач, вертя в руках свою удавку и мастеря какую-то хитрую петлю. Этот толстяк хорошо знал свое дело.

— Ваше величество, — воззвал Мак к Великому Хану, извиваясь в руках стражников, — вы делаете большую ошибку!

— Пусть даже так, — равнодушно ответил хан. — Когда великие ошибаются, их ошибки в конце концов становятся всеобщим правилом. Такова привилегия власть имущих.

Палач захлестнул петлю удавки на шее Мака. Мак попытался закричать, но тщетно — с губ его не сорвалось ни звука. У него оставалось еще несколько кратких мгновений перед тем, как жизнь навсегда покинет его тело, и он на собственном опыте убедился, что в эти мгновения вся жизнь отнюдь не проносится перед умирающим с быстротой молнии, как это утверждают некоторые. В те ужасные секунды, когда удавка все туже впивалась в его горло, Мак вспоминал, как давно, еще в школьные годы, он лежал в траве на берегу реки Визер. Был погожий воскресный денек, и они с приятелем-однокурсником решили пойти на реку. Мак говорил своему товарищу: «Знаешь, человек никогда не может угадать наперед, какой смертью ему придется умереть». Он оказался прав тогда, поскольку даже в самом фантастическом сне ему вряд ли могло привидеться такое — что он гибнет от руки палача при дворе Кублай-хана в Пекине, да к тому же еще за несколько сотен лет до дня своего рождения! Однако сознание собственной правоты отнюдь не придавало бодрости несчастному молодому человеку.

Внезапно что-то загремело, и в зале появился Мефистофель, окутанный клубами едкого черного дыма и языками адского пламени.

У адского духа было скверное настроение, и потому его появление в Главном Банкетном Зале сопровождалось великолепнейшим фейерверком и причудливыми фантомами и миражами, которые внезапно появлялись в воздухе перед испуганной, притихшей толпой придворных и столь же неожиданно исчезали. Очевидно, Мефистофель решил потратить несколько драгоценных мгновений на эти фокусы, чтобы в конечном счете выиграть время, рассчитывая на то, что перепуганные люди в зале и не подумают сопротивляться ему.

— Отпустите этого человека! — прогремел сатанинский голос под сводами зала.

Палач повалился на пол, словно пораженный молнией. У двоих стражников, державших Мака, ноги подкосились от страха, и они упали на колени. Кублай-хан откинулся назад, на высокую спинку своего трона. Марко Поло нырнул под стол, надеясь, что там его никто не тронет. Принцесса Ирена упала в обморок. Освобожденный Мак шагнул вперед, к ханскому трону.

— Вы готовы отбыть? — спросил его Мефистофель.

— Готов, мой господин! — ответил тот, оправляя одежду. — Осталось сделать только одно.

Мак подошел к трону Кублай-хана. Великий хан оглядывался, ища защиты, но парализованные страхом стражники не спешили прийти к нему на помощь. Мак взял из дрожащих рук хана скипетр и положил его в свой поясной кошель.

— Теперь посмотришь, долго ли продлится твое царствование! — прокричал он прямо в лицо хану. Мефистофель взмахнул рукой — и тотчас оба они растаяли в воздухе, как будто их здесь и не было.

В зале еще долго стояла мертвая тишина. Никто не осмеливался пошевелиться. Наконец Кублай-хан проговорил слабым голосом, словно очнувшись от глубокого сна:

— Марко, как ты думаешь, что это было?

И Марко ответил:

— Я полагаю, мы стали свидетелями явления сверхъестественной силы. Мне приходит на ум один случай, приключившийся со мной во время моих странствий — я был в Ташкенте. Ранней весною, когда первые цветы…

Но тут тяжелые бронзовые двери распахнулись, и в зал вошла улыбающаяся Маргарита. Китайское платье из муарового шелка с высоким воротником подчеркивало ее женственно округлые формы. Ногти ее были тщательно ухожены, косметика умело наложена на лицо, волосы взбиты в высокую прическу и надушены. Она так и сияла свежестью и чистотой. Очевидно, обучением иностранцев монгольскому языку занимались настоящие профессионалы — они знали, как привить любовь к учению молодой девушке.

— Здравствуйте, — сказала она. — Я только что из школы. Вот, послушайте.

И выпалила скороговоркой:

— Сшит колпак не по-колпаковски, его надо переколпаковать, перевыколпаковать. На дворе трава, на траве дрова, не руби дрова посреди двора.

Она говорила по-монгольски с чуть заметным акцентом, но вполне правильно и бегло.

Произнеся эти трудные фразы буквально на одном дыхании, Маргарита широко улыбнулась — она ждала, что кто-нибудь похвалит ее.

— Не казнить ли нам ее на всякий случай? — спросил Марко у Кублай-хана, выбравшись из-под стола и отряхнув с себя пыль.

— Можно и казнить, — ответил хан, думая, что проявление жестокости поможет ему обрести утраченное достоинство. — Все-таки лучше, чем ничего.

— Стража! Палач! — крикнул Марко.

Мрачная сцена повторилась. Стражники схватили девушку; палач уже подходил к ней, несмотря на то, что его руки и ноги мелко дрожали от страха. Тогда опять появился Мефистофель.

— Извините, я и забыл про вас, — сказал он.

Щелкнув пальцами, он исчез вместе с Маргаритой. Хан и придворные опять надолго погрузились в молчание. Никто не смел шевельнуться, и со стороны могло показаться, что в зале сидят деревянные куклы, облаченные в праздничные яркие одежды. А потом вошли слуги с подносами, уставленными напитками и яствами.

Часть IV. Флоренция

Глава 32

— Что ж, Фауст, вас ждет новое задание. На этот раз вам придется отправиться во Флоренцию, год 1497. Как я завидую вам, друг мой! Вы своими глазами увидите прекрасный город, который по справедливости можно назвать отцом искусств. Многие ученые убеждены, что Ренессанс начался с расцвета Флоренции. Как вам это понравится?

Мак и Мефистофель были в уютном маленьком кабинете — одна из резиденций Мефистофеля располагалась возле самой границы Лимба, в той его части, которая представляла собой безлюдную равнину; здание, в котором находился кабинет, одиноко стояло посреди огромного пустого пространства. В этом кабинете Мефистофель часто работал по ночам, когда ему приходилось срочно разбирать кучу важных бумаг. Обстановка здесь была самой простой — комнатка в деревянном доме, не больше десяти шагов в ширину и приблизительно столько же в длину (в Лимбе можно построить гораздо более просторное жилище, поскольку дополнительная арендная плата за использование земли здесь не взимается; однако Мефистофель предпочел пышным апартаментам скромный маленький кабинет — в нем он чувствовал себя как дома). На стенах висели писанные маслом пейзажи. У стены стоял мягкий диван, обитый зеленым атласом — на нем расположился Мефистофель. Напротив Мефистофеля в старинном кресле с прямой высокой спинкой сидел Мак, держа в руке бокал крепкого вина — демон предложил ему выпить, чтобы он пришел в себя после недавнего приключения в Пекине, чуть не стоившего жизни незадачливому участнику Спора меж Светом и Тьмой.

— Ну, хорошо, — сказал наконец Мефистофель. — Итак…

Еще не окончательно опомнившийся после пережитых волнений Мак понял, что ему сейчас придется покинуть эту уютную комнату и снова отправиться в какой-то далекий город со странным, непривычным для уха названием.

— Что такое Ренессанс? — спросил он.

— Ах, я и забыл, что этот термин появился на несколько веков позже, — рассмеялся Мефистофель. — Ренессансом называют особый период в истории, мой дорогой Фауст.

— И что вы мне предлагаете делать с этим Ренессансом? — снова спросил Мак.

— Ничего. Ренессанс — это такое явление, с которым вы ничего не сможете сделать. Заговорив с вами о нем, я просто хотел подчеркнуть, насколько важным является этот период для мировой истории и как важно на этот раз не ошибиться в своем выборе — ведь от него может зависеть очень многое.

— Что же конкретно мне нужно будет делать? Вы снова предлагаете мне несколько вариантов, из которых я должен выбрать один?

— Не совсем так. Конечно, вам придется делать выбор, и случай для этого вам представится, — ответил Мефистофель. — Мы собираемся отправить вас во Флоренцию в то время, когда горели костры соблазнов.

— Что это такое?

— В те времена устраивались публичные сожжения тех предметов, которые считались сопричастными человеческому греху и легкомыслию и потому навлекли на себя гнев церковников. В костры бросали дорогие зеркала, картины, увлекательные легкие романы, старинные рукописи, даже сласти — леденцы и засахаренные фрукты. Среди этих вещей попадались великолепные произведения искусства, настоящие шедевры. Один из самых больших костров горел перед дворцом на пьяцца делла Синьориа — в нем погибло множество уникальных картин и книг, которые сейчас составляли бы гордость любой коллекции.

— Лично мне кажется, что в этом они немного переусердствовали, — сказал Мак. — Итак, вы хотите, чтобы я воспрепятствовал этому публичному сожжению?

— Отнюдь нет, — покачал головой Мефистофель.

— В таком случае, что же мне надлежит сделать?

— Что-нибудь великое… Возможно, придется даже совершить подвиг. Мы выбрали Фауста в качестве исполнителя главной роли в нашей исторической драме, ибо Фауст способен совершить выдающийся поступок, который сможет быть истолкован в пользу Добра или Зла единственным судьею этого великого спора — Ананке.

— Кем?

— Ананке. Этим именем древние греки называли одну из первобытных сил, принимающих участие в творении мира, — неизбежный, неумолимый Рок. Никто не может избегнуть своей судьбы, и потому все вещи в этом мире судит она, Ананке.

— Где же обитает эта Ананке?

— Она везде и нигде, — ответил Мефистофель. — Не имея формы, но незримо присутствуя в каждой вещи, она овеществляет бытие. Она неуничтожима и вечна, как Пространство и Время. Благодаря ей мельчайшие частицы, из которых состоит материя, не разлетаются прочь, а собираются вместе, и предметы обретают форму. Благодаря ей атомы взаимодействуют друг с другом. Но хотя эта древняя сила и являет нам себя в каждой вещи, сама она неуловима и бесплотна. Однако настанет срок — Ананке обретет телесную оболочку и объявит нам свое решение.

Философские рассуждения Мефистофеля показались Маку слишком сложными, и он сказал:

— Ну, хорошо, давайте вернемся к началу разговора. Что мне делать и как нужно действовать на этот раз?

— Этого я вам сказать не могу. Дело в том, что флорентийский этюд мы спланировали несколько иначе, чем все остальные. Вы будете работать совершенно самостоятельно. Вам даже придется самому найти для себя подходящий род занятий.

— Но как мне узнать, что мне следует делать? И как судить о том, хорошо или плохо я поступаю?

Мефистофель пожал плечами:

— При полной свободе вы можете выбрать любой путь. Например, вы встречаете человека, которому грозит опасность, и спасаете ему жизнь. В этом случае достоинство вашего поступка будет определяться тем, на что спасенный вами человек потратит оставшиеся годы своей жизни.

— Но я же не могу заранее знать, на что он их потратит!

— Знать заранее ничего нельзя. Но вы можете попытаться предугадать его действия — ведь фаустовская проницательность вошла в пословицу среди ваших современников. К слову сказать, Николо Макиавелли сейчас во Флоренции. Вы могли бы отговорить мастера создавать свой последний шедевр, «Князь»,^[69] — это произведение вызвало большой переполох в Небесных Сферах… — Мефистофель помолчал, видимо, размышляя о чем-то. — Или, если уж вам так и не придет в голову, к чему бы приложить руки, вы можете поискать для меня картину Боттичелли.

— Это будет хорошим поступком?

Мефистофель задумался. Конечно, у него могут быть крупнейшие неприятности, если кто-нибудь узнает об этом. Однако искушение было слишком велико — он знал одно подходящее местечко на западном конце обширной галереи своего дворца в Преисподней, как будто специально созданное для этой картины… Все остальные архидемоны лопнут от зависти, когда ее увидят…

— О, да, — наконец ответил он Маку. — Нет ничего плохого в том, чтобы спасти один из шедевров Боттичелли от огня.

— Проблема в том, — сказал Мак, — что я не знаток живописи и вряд ли сумею отличить Боттичелли от Дюрера. Мои познания в этой области в основном ограничиваются рисунками древних греков… и надо сказать, что греческую живопись я знаю гораздо хуже, чем греческий язык.

— Это досадное препятствие, — сказал Мефистофель. — Но я думаю, никто не будет возражать, если я расширю ваш кругозор в области искусства. Вам это может пригодиться для выполнения задания.

И демон сделал какой-то замысловатый жест руками. В ту же секунду колени Мака подогнулись — ему казалось, что груз приобретенных во мгновение ока знаний давит на него физически. Теперь он мог оценить любую картину, начиная эллинским периодом и кончая экспрессионизмом, с точностью до нескольких десятков франков.

— Доставить вам картину Боттичелли? — еле слышно пробормотал Мак. — Это все, что вы хотите, чтобы я сделал?

— Не мне вам указывать, — ответил ему Мефистофель. — Я лишь дал вам кое-какие сведения — это поможет вам разобраться в происходящем.

После минутного молчания он прибавил:

— Конечно, если во время вашего пребывания во Флоренции вам случайно попадется картина Боттичелли, я куплю ее у вас по самой дорогой цене.

— Ну, а если картина мне не попадется, — настаивал Мак, — что мне делать тогда?

— Этого я вам сказать никак не могу. Видите ли, дорогой мой Фауст, в нынешнем раунде правила игры усложнились, и совершить свой выбор будет не так-то легко. Вам уже не придется взвешивать свои поступки на весах совести и разума и не придется предугадывать их последствия, руководствуясь заранее предопределенными критериями. Данная ситуация не имеет ничего общего с моральными дилеммами. Это своего рода интеллектуальная игра, состязание умов. Вам представится уникальный случай — сделать то, что обычно по силам только бессмертным, и таким образом как бы приблизить себя к могучим духам. Мы же, со своей стороны, хотим посмотреть, как смертный справится с этой задачей.

— Ну, хорошо, — неуверенно произнес Мак. — Но знаете, я не уверен, что вполне правильно вас понял.

— Мой друг, внешне это будет напоминать телевикторину.

— Прошу прощения?

— Ах, я опять забыл, что в ваше время этот термин еще не придумали… Представьте себе: некто стоит перед большой аудиторией и отвечает на вопросы — за деньги, разумеется. Каждый раз, когда он дает правильный ответ, он получает определенную сумму… Ну, а теперь представьте себя на его месте. Ставка десять тысяч луидоров. Вы во Флоренции, в 1492 году, когда горел самый большой костер соблазнов. Перед вами огромная куча книг и великолепных произведений искусства. Среди них бесценная картина Боттичелли. В ваших силах спасти ее от огня. Что вы сделаете?

— Я понял! — воскликнул Мак. — Значит, если вам понравится мой ответ, я получу деньги?

— В принципе, да. Такова основная идея, — ответил Мефистофель. — Продолжим. Следующий эпизод. Предположим, вы оказались во дворце Лоренцо Медичи. Это жестокий и властный правитель, но в то же время покровитель и тонкий ценитель изящных искусств. Он умирает. Ну, а теперь протяните руку. Возьмите. Держите это. Вот так, — он протянул Маку склянку с зеленой жидкостью. — Это чудодейственный эликсир, исцеляющий человека от всех болезней. Если умирающий выпьет его, он проживет еще десять лет. Дадите вы этот эликсир Медичи или нет?

— Ох, — вздохнул Мак, — мне надо подумать. У меня так мало сведений… Не можете ли вы рассказать мне что-нибудь еще?

— К сожалению, нет, — покачал головой Мефистофель. — Я не могу выходить за определенные границы. Все, что я могу для вас сделать, — это намекнуть кое о чем, дать ключи к разгадке, а уж разгадывать загадку придется вам самому. Мы тщательнейшим образом проверяем быстроту и остроту вашего мышления, заглядывая в такие глубины вашей души, в которые даже вы сами никогда не заглядывали. Итак, вперед, доктор Фауст! Сослужите службу человечеству! Вы готовы?

— Я полагаю, что готов, — ответил Мак. — Ах, да, чуть не забыл… Где Маргарита?

— Вы найдете ее на рынке, где продают шелка. Она сказала, что сделает кое-какие покупки, пока мы с вами будем беседовать.

Глава 33

А в это время на другом конце света, в центре Преисподней, был тоскливый, пасмурный вечер. Моросил мелкий дождь. Огромные черные птицы пролетали низко над землей, пронзительно крича. На улицах было грязно. Пахло гниющими отбросами: переполненные мусорные баки стояли в каждом дворе, и возле них растекались зловонные лужи. Из заколоченных досками окон многоэтажных домов доносились громкие вопли, стоны и проклятья — там обитали души усопших грешников, освобожденные из мрачной бездны и находящиеся в вечном рабстве у духов Зла. В одном из таких грязных, запущенных кварталов находился Ихор-Клуб для Неуклюжих.^[70] Этот клуб пользовался большой популярностью, поскольку его атмосфера располагала к непринужденному, легкомысленному веселью — Ихор-Клуб представлял собой классический образец адских увеселительных заведений, так сказать, лицевую сторону жизни Преисподней.

В ресторане этого клуба в одной из маленьких уютных кабинок сидел уже знакомый нам рыжий демон, Аззи Элбаб. У него было назначено свидание с Эттой Глбер, юной особой, объявленной победительницей конкурса «Мисс Подлипала — 1122» на ежегодном шабаше ведьм. Главным призом этого конкурса как раз и было свидание с молодым демоном привлекательной наружности, без особо вредных привычек, принадлежащим к высшему обществу и подающим большие надежды. Юная ведьма была несколько удивлена, когда перед нею появился рыжий, полноватый демон с лисьей физиономией — этот тип никак не походил на сказочного принца или, на худой конец, героя сентиментального романа. Однако способность легко приспосабливаться к обстановке, благодаря которой она стала победительницей конкурса подлипал, помогла ей быстро пережить свое разочарование. Что касается Аззи, то он сам выдумал этот конкурс несколько лет тому назад, чтобы иметь возможность время от времени встречаться с земными девушками.

Был как раз один из тех вечеров, которые склонные к сентиментальности духи запоминают надолго. Мягкий рассеянный свет помогал представительницам прекрасного пола скрывать мелкие дефекты своей далеко не безупречной кожи. Глубокое декольте Мисс Подлипалы открывало взорам Аззи прелести, способные соблазнить демона, чей возраст еще не перевалил за несколько сотен эпох. Музыкальный автомат наигрывал мелодию «Земного Ангела» (в Аду собраны записи песен всех веков; многие из них рано или поздно становятся популярны, однако никто еще не помнит случая, чтобы моды в подлунном мире и в Преисподней совпадали во времени). Все было просто замечательно, однако Аззи никак не мог прийти в веселое расположение духа — мысли его постоянно возвращались к делам и хлопотам прошедшего дня.

Веселье в Аду — своего рода религия. Однако сейчас Аззи менее всего был склонен подчиняться общим правилам. Ему пришлось изрядно потрудиться сегодня, а впереди его ждали еще большие хлопоты. Ему нужно было продумать свои действия на много ходов вперед, чтобы занять наиболее выгодную позицию в новой Тысячелетней Войне меж силами Света и Тьмы, а также решить наконец, что делать с настоящим Фаустом.

Доктор Фауст оказался крепким орешком. Соблазнить его было непросто — обычные уловки, к которым прибегали духи Преисподней для того, чтобы заполучить в свои лапы человеческую душу, здесь не годились. Все попытки искушения, предпринятые Аззи, пока не увенчались успехом, и теперь удрученный демон раздумывал над причиной фаустовского упорства. Он предлагал ученому доктору все, что составляло бы счастье любого смертного — власть, славу, богатство и прекрасную Елену; однако Фауста, похоже, не слишком интересовали подобные вещи. Припоминая свой недавний разговор с Фаустом на высочайшей вершине Кавказа, Аззи пытался найти ключ к разгадке характера такого непростого человека, каким, безусловно, являлся доктор Фауст.

Да, этот Фауст — большой упрямец. К тому же он совершенно непредсказуем в своих поступках. Никогда нельзя заранее угадать, что ему придет в голову в следующий момент. Это может оказаться серьезным препятствием для сложных интриг, разработанных ведущими специалистами Ада, поэтому Силам Тьмы было бы очень выгодно заменить Фауста другим лицом — не столь знаменитым, конечно, но зато гораздо более уравновешенным и покладистым. Фауст отнюдь не святой — недостатков у него, пожалуй, даже побольше, чем у любого смертного; однако до настоящего злодея ему очень далеко. А вот Мак Трефа — вполне подходящая фигура для замены доктора Фауста: он простой парень, а следовательно, он будет поступать так, как поступил бы на его месте любой другой смертный. Это значительно упрощает работу аналитиков и дает Силам Зла крупный шанс на победу.

Аззи обдумывал ситуацию еще приблизительно четверть часа. Чем больше он думал, тем сложнее и противоречивее представлялся ему доктор Фауст. Наконец он устал ломать голову над сложным фаустовским характером и решил действовать.

— Ну, душенька, — обратился Аззи к своей даме, — было очень приятно провести с вами вечер, но, к сожалению, у меня слишком мало времени, и я должен вас покинуть. Не беспокойтесь, счет уже оплачен.

И он с быстротой кролика нырнул в укромную кабинку, специально предназначенную для сотворения заклинаний — некоторые посетители клуба, подражая аристократическим привычкам демонов высшего круга, не желали колдовать у всех на виду. Аззи нужно было отправиться в прошлое — собираясь на свидание с молодой ведьмой, он перенес себя в не слишком отдаленное будущее. Заклинание сработало, и годы побежали вспять. Двигаясь со скоростью, превышающей скорость мысли, Аззи наблюдал, как время сворачивается в кольцо, подобно змее, пожирающей собственный хвост. На его глазах дряхлые, сгорбленные старики и старухи превращались в стройных юношей и цветущих девушек, действующие вулканы утихали и покрывались шапками льда, давно растаявшие айсберги возникали словно бы из пустоты, а население Земли быстро сокращалось.

Наконец он вышел за пределы мира, в котором обитают люди, и переместился в сферу воображаемых объектов — в мир, созданный Гомером и другими величайшими поэтами Древней Греции. Впереди показалась Лета,^[71] затем взору открылась мрачная пещера — здесь Река Забвения впадала в Авернское озеро^[72]. Аззи стремительно пронесся над его темными водами, углубляясь в пещеру, повторяя все причудливые изгибы и повороты подземного тоннеля. Это было похоже на путешествие по внутренностям гигантской змеи. Он спускался все ниже; постепенно в пещере становилось жарко — чувствовалось раскаленное дыхание Преисподней. Вот уже он добрался до мрачных берегов Стикса. Призрачный свет, исходящий от скал, нависших над черной водой, не мог разогнать окружающую тьму. Кое-где на скалах смутно вырисовывались контуры человеческих фигур, чью наготу прикрывали только полотняные хитоны — то были античные герои, точь-в-точь такие, какими их изображали древние вазописцы. Аззи прибыл туда, куда стремился — к самой границе Преисподней.

Развернувшись, Аззи полетел почти над самой водой и через некоторое время нагнал ладью Харона, дрейфующую вдоль илистого берега Стикса. На корме сидели Фауст и Елена; глядя на черную, подернутую мелкой рябью воду, они о чем-то беседовали вполголоса. Как ни напрягал свой слух Аззи, ему не удалось расслышать ни слова из их разговора.

Аззи камнем упал вниз, на лодку, но в самый последний момент приостановился, на долю секунды завис в воздухе и аккуратно сел рядом с Фаустом. Лодку чуть заметно качнуло; Харон оглянулся посмотреть, в чем дело, но Аззи не обратил на перевозчика душ умерших никакого внимания.

— А вот и я! — лучезарно улыбнулся он. — Добрый день, доктор Фауст!

— Привет тебе, нечистый дух, — ответил Фауст. — Зачем пожаловал в здешние края?

— Для того, чтобы проведать вас, — сказал Аззи, присаживаясь на складной стул, поставленный возле самых перил. — Ну-с, как идут дела?

Фауст самодовольно усмехнулся:

— Весьма неплохо. С Хароном, конечно, трудно иметь дело — он вообще не ладит с людьми — но мне, кажется, удалось его уговорить. Он готов помогать мне.

— Уговорить Харона? Это неслыханно! Как вам удалось?..

— Я просто сказал ему, что перед ним открывается уникальная возможность с самого начала участвовать в одном приключении, которое, возможно, войдет в историю как совершенно новый, оригинальный миф.

— Какой еще миф? — спросил демон.

— Ну, миф о встрече Фауста и Харона и о том, как Фауст и Елена Прекрасная при помощи Харона совершили путешествие в Миры-о-которых-никто-не-знал-доселе.

— Ха! — громко произнесла Елена. Она сидела на корме, свесив ноги в воду, и внимательно прислушивалась к разговору между Фаустом и демоном.

Аззи не обратил на ее реплику никакого внимания.

— Я явился к вам с другим предложением, — сказал он Фаусту.

— Я уже сказал, что не буду вам подчиняться.

— А я от вас этого и не потребую, — ответил ученому доктору Аззи. — Вот послушайте, — голос рыжего демона стал мягким и певучим. — В крупной игре, где ставкой является право властвовать над миром на протяжении всей грядущей эпохи, уже сделаны первые ходы. Этот парень, Мак, которого Мефистофель забрал вместо вас, играет в ней отведенную ему роль. Хорошо или плохо он с нею справляется — не нам судить, да и речь сейчас пойдет не об этом. Что сделано, то сделано; а сделанного, как известно, обратно не переделаешь. Тут уж ни вы, ни я ничего изменить не можем. Вот я и предлагаю вам — оставьте все как есть. Не вмешивайтесь. Выйдите из игры. Добровольно. Сами. А я позабочусь о том, чтобы вы провели все оставшееся время как можно более приятно и в то же время с пользой, доктор. Ручаюсь, вы не пожалеете о своем решении.

— Что вы мне предлагаете?

— Я знаю один период в истории, который идеально подходит для такой личности, как вы. Вам будет дано все — власть, деньги, слава. Вы будете сказочно богатым человеком.

— И все это будет принадлежать только мне одному? Или же у меня будет супруга, вполне достойная того, кто занимает столь высокое положение?

Такова уж была натура доктора Фауста — он опять начал торговаться!

— Вы сможете оставить у себя Елену — это будет входить в условия сделки, — ответил Аззи. — Подумайте только, Иоганн, вам будут завидовать все смертные. И к тому же вас ожидает огромное богатство. Вам и не снилось такое.

— Положим, что вам, с вашим-то талантом по части всяких козней, я не доверяю, — заметил подозрительный Фауст. — Знаю я вас, чертей! Вы можете сделать так, что, как только я вступлю во владение этим несметным богатством, меня хватит удар или разобьет паралич, так что наслаждаться им я уже не смогу. Какой, спрашивается, толк от туго набитого кошелька, если не можешь до него дотянуться?

— Как вы могли так дурно обо мне подумать? — огорчился Аззи. — Я, может быть, и злой, как всякий демон, но я отнюдь не плохой! Если вы опасаетесь за свое здоровье, я включу в список полный курс омоложения в специальном восстановительном центре, где работают лучшие мастера. После недолгой и совершенно безболезненной процедуры вы будете чувствовать себя так, словно заново родились на свет — ваша плоть и ваш дух, ваши мыслительные способности претерпят изменения к лучшему. У вас впереди будет много счастливых лет, вы сможете взять от жизни все лучшее, что она даст вам. Это будет прекрасно, доктор. О, дорогой мой, как это будет прекрасно!

Расписывая все преимущества предлагаемой сделки, Аззи настолько увлекся, что сделал довольно странный для демона жест — поднеся к губам сложенные щепотью пальцы правой руки, он громко чмокнул их и отвел руку в сторону, раскрыв при этом кисть наподобие чашечки цветка — точь-в-точь грузин, торгующий на базаре апельсинами (что, конечно же, было вовсе не в натуре Аззи). Фауст, однако, остался ко всему безучастным и не изменил своего первоначального решения.

— Нет, — сказал он демону. — Мне очень жаль, мой нечистый друг, но я не могу принять ваши условия. Я вполне понимаю ваши чувства. Но с собой я ничего поделать не могу.

— Но почему же вы все-таки отказываете мне? — спросил Аззи.

— Понимаете, если я соглашусь работать на вас, то потеряю свою абсолютную независимость. Я понимаю, вас, конечно, волнуют в первую очередь свои собственные проблемы — ваша карьера, ваша интрига, ваше место в Тысячелетней Войне. Но и я, со своей стороны, должен позаботиться о великой исторической роли Фауста; ну и, конечно, если у меня еще останется время — о будущем всего человечества. Так что прошу извинить меня, нечистый друг мой, но вам я подчиняться не стану.

— Что ж, — вздохнул Аззи, — попытка — не пытка… А что вы собираетесь делать дальше?

— Я попытаюсь занять свое место в Тысячелетней Войне — место, принадлежащее мне по праву. Не знаю, удастся ли мне прибыть во Флоренцию вовремя… Но следующий этюд должен быть разыгран в Лондоне. Я уже договорился с Хароном насчет доставки. Такая перемена обстановки не может ему не понравиться — ведь его ладья еще ни разу не бороздила воды Темзы.

Услыхав свое имя, упомянутое ученым доктором, Харон прислушался к разговору. Шаркая ногами, он прошел на корму, где сидели Аззи и Фауст, и сказал, посмеиваясь:

— Да, Фауст, мы договорились. Я доставлю вас в Лондон, но для этого вы должны сотворить достаточно мощное Заклинание Перемещения, которое перенесет нас туда. Эта ладья не может идти сквозь пространство и время на веслах, сами понимаете.

Фауст повернулся к Аззи:

— Да, насчет Заклинания. Мое собственное уже почти потеряло всю свою силу. Не могли бы вы снабдить меня подзаряжающим устройством или, что еще лучше, дать мне все необходимое для того, чтобы составить новое Заклинание? Мы с Хароном немедленно отправились бы в путь и нагнали Мефистофеля.

— Конечно, — ответил Аззи. Он вынул из кармана небольшой пакет, незаметно сорвав с него ярко-красную этикетку с надписью «ИСПОРЧЕНО. ИСПОЛЬЗОВАНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ», наклеенную Комиссией по Стандартам Колдовских Средств (сокращенно КС-КС), и вручил пакет Фаусту.

— Желаю удачи, — сказал демон и тотчас растворился в воздухе.

Он был очень доволен собой. Сложная проблема разрешилась так просто! Теперь ему уже не нужно будет ломать голову над тем, что делать с Фаустом. Этот упрямец сам себя выведет из игры — разумеется, не без помощи лукавого, веселого, находчивого рыжего демона, снабдившего ученого доктора Фауста адской машиной вместо ингредиентов для заклинания. Согласитесь, это была очень остроумная проделка!

Глава 34

— Итак, — обратился Фауст к Елене, — что вы имели в виду, когда произнесли «ха»?

Харон в это время возился на носу лодки, приготовляя свое видавшее виды судно к новому, весьма продолжительному плаванию.

Елена, прекрасная и недоступная, стояла у невысоких перил, которыми был обнесен борт лодки, и глядела на воду. Черная река катила свои волны в неведомую даль; возле берега образовывались небольшие водовороты. На ее колышущейся поверхности отражались все деяния и подвиги людей и богов: сцены из битв, из древних мифов и из жизни выдающихся героев представали перед зрителем заново, словно заснятые на кинопленку. Даже не повернув головы в сторону Фауста, Елена ответила:

— Это презрительный возглас, потому что я не чувствую к вам, сексуально озабоченному типу, ничего, кроме презрения.

— Вы меня называете сексуально озабоченным типом? Меня,Фауста?

— Да. Ну и что? — с вызовом ответила она. — Подумаешь — Фауст! Знаю я вас, мужчин! Будь вы великим героем или всемирно известным ученым — разница невелика. С моей точки зрения, вы всего лишь один из тех, кто рассматривает женщину как вещь, как некий приз, который должен достаться ему в награду за его выдающиеся качества. Вы, мужчины, затеваете друг с другом все эти смешные и никому не нужные войны лишь для того, чтобы победитель мог обладать женщиной…

— Признаюсь, мне странно слышать от вас такие речи, — сказал озадаченный Фауст. — Вы говорите как образованный человек, а совсем не как ветреная красавица, этакий «лакомый кусочек», каким вас представляют мифы. К сожалению, история не сохранила для нас вашей точки зрения на женский вопрос.

— Такова уж сама история, — ответила Елена. — Она имеет один существенный недостаток: победившая сторона пользуется исключительным правом представлять вещи в том свете, в котором это ей наиболее выгодно. Победителей, как известно, не судят, вот они и прибирают к рукам историю как мощное средство воздействия на человеческие умы. И мы, те, кто входит в историю, становимся уже не самими собой, а лишь тем, что скажут о нас наши биографы. Нас превращают в какие-то пародии на самих себя!

— По-моему, вам не на что пожаловаться, — заметил Фауст. — Ваша слава распространилась далеко за пределы вашей родины, вы известны как прекраснейшая женщина в мире!

— Вам легко говорить!.. Меня обрекли на роль инженю, которую я должна играть целую вечность. Мои друзья смеются надо мной. А все потому, что всякие ослы вроде вас воображают себя чуть ли не самими богами, раз уж им удалось заполучить и поработить меня.

— Поработить вас? Вы ошибаетесь, прекрасная Елена! Как раз наоборот, это я ваш покорный слуга. Я готов исполнить любое ваше желание, малейший ваш каприз.

— Правда? — обрадовалась Елена. — Тогда верните меня обратно в царство Аида, откуда тот демон меня выкрал.

— Ну, нет, об этом не может быть и речи, — сказал Фауст. — Поймите, я просто пытаюсь быть галантным. Так почему бы вам не отплатить мне той же монетой?

— Черта с два! Вы можете обладать моим телом, но мной вам не завладеть никогда!

— Гм-м, — задумчиво произнес Фауст, глядя на Елену. — Любой мужчина на моем месте сказал бы, что ваше тело — само по себе неплохая награда.

— Черта с два вы его получите! Попробуйте только прикоснуться ко мне! Чтобы завладеть моим телом, вам сперва придется убить меня!

Фауст не без удивления обнаружил, что мог бы пойти и на это — женское упрямство привело его в бешенство. Он стиснул зубы и постарался успокоиться, думая о каких-нибудь отвлеченных предметах. Как ни смешно это выглядело со стороны, он вовсе не так сильно желал эту женщину, несмотря на все ее прелести. Обладать ею, взять над ней верх — о, да, ученому доктору этого очень хотелось. Но любить ее?.. Она приводила Фауста (чей опыт общения с женщинами был довольно ограничен) в смятение даже когда молчала, а уж если Елена открывала рот — тут она казалась бедному доктору настоящей мегерой. Фауст удивлялся, сколь неполно античные авторы обрисовывали характер своих героев. И почему только ни в одной древней книге не содержится никаких упоминаний о том, как прекрасная Елена вела беседы с мужчинами?..

— Послушайте, — обратился Фауст к своей спутнице, — давайте поговорим как два разумных человека. Число ролей, в которых могут выступать мужчина и женщина, в нашем мире, к сожалению, очень ограничено. Мне, например, выпала роль профессора, хотя должен вам признаться, она мне не очень-то нравится. И знаете, если уж быть до конца откровенным, я чувствую себя крайне неловко с властными женщинами. Я больше люблю простых девушек — птичниц, цветочниц… Но обладать вами — это большая удача, предел мечтаний каждого мужчины, и поэтому я вынужден проводить время в вашем обществе, хотя мне это не очень приятно. Как видите, я поступаюсь своими личными желаниями ради цели, которую я преследую. Итак, с моею ролью покончено. Перейдем к вашей. Что касается вас, то по воле Рока, Случая или, скажем, еще каких-то могучих сил, вам досталась роль первой красавицы в мире, за обладание которой состязались многие славные мужи. О вас сложены легенды. Вы слывете самой обольстительной женщиной. Большего, кажется, и желать нельзя. Многие женщины все что угодно отдали бы за то, чтобы променять свою жизнь на жизнь Елены Троянской. У вас прекрасная роль — благодаря ей память о вас осталась жить в веках. Даже если вам не по душе такая участь, не благоразумнее ли было бы смириться с нею и постараться не ударить в грязь лицом?

Елена задумалась.

— Что ж, Фауст, — сказала она, подумав, — вы говорите складно, и, что самое главное, говорите искренне. Я не скрою от вас того, что думаю. Мне кажется, что вы мне совсем не пара. Судите сами, о Елене знают все, а кто знает о Фаусте?

— Я ведь из будущего, не забывайте, — ответил ей Фауст. — Вы не можете знать обо мне, так как в ваше время легенды о докторе Фаусте еще не существовало. Однако даю вам слово, что моя слава ничуть не меньше вашей. В вашем мире подростки и юноши наверняка мечтали стать такими же прославленными героями, как, например Одиссей или Ахиллес. В нашу эпоху люди преклоняются перед фаустовским идеалом.

— Не могли бы вы мне кратко рассказать, в чем заключается этот идеал?

— Как ни трудно выразить словами неповторимую сущность человека, я все же попытаюсь это сделать. Скажем так: Фауст — тот, кто находится в поисках истины, никогда не останавливаясь на достигнутом. Конечно, на самом деле Фауст — нечто неизмеримо большее, чем просто борец за справедливость или знаменитый ученый, но, кажется, мне удалось передать основную черту его характера.

— Нечто вроде нового Прометея? — спросила Елена.

— Почти так, прекрасная Елена, — ответил Фауст, посмеиваясь. — Но между Фаустом и Прометеем существует огромная разница. Прометей окончил свой век на мрачной скале, к которой он был прикован несокрушимыми цепями, и каждый день Зевесов орел прилетал на эту скалу, чтобы терзать печень героя своим острым клювом, причиняя ему нестерпимые страдания. Фаусту же удалось сбросить с себя те оковы, которые налагают на смертных пространство и время. Он совершает удивительные путешествия во времени, посещает далекие страны — не без некоторой помощи своих друзей, конечно. В этом заключается главное различие между древним Прометеем и современным Фаустом.

Елена хмыкнула:

— Стоило лишь завести разговор о роли Фауста в истории — и вас не унять. Интересно было бы поглядеть, так ли уж вы ловки на дела, как на разговоры.

Фауст почувствовал, как долго сдерживаемое раздражение заклокотало в нем, словно кипяток в плотно прикрытом крышкой горшке. Усилием воли он заставил себя принять равнодушный вид, ничем не показывая, насколько слова этой женщины задевают его.

— Что ж, приступайте к делу, Фауст, — продолжала Елена. — Признаюсь, мне любопытно поглядеть, что за новый миф вы собираетесь сотворить. Не могли бы вы рассказать мне о нем хотя бы вкратце, раз уж мне придется путешествовать вместе с вами? Каковы ваши планы?

— Для начала я собираюсь уплыть отсюда, — сказал Фауст. — Харон! Готова ли ладья?

— А у вас есть Заклинание Перемещения?

— Вот оно!

Фауст передал пакет перевозчику мертвых. Харон осторожно провел рукой по внешней обшивке борта лодки. Найдя неширокую щель, он засунул пакет между досками. Фауст взмахнул руками и произнес слова, необходимые, чтобы привести заклинание в действие. Посередине судна возник джинн весьма среднего роста, показавшийся непривычным к подобным зрелищам пассажирам огромным и страшным. Джинн отпустил лини и исчез из виду. Ладья вздрогнула и качнулась на волнах, затем окуталась густым облаком едкого дыма. Дым был зеленоватого и серого цвета; по краям облако отсвечивало золотисто-желтым, и из него вырывались тонкие струйки пара, похожие на закручивающиеся усики ползучих растений. Заклинание Перемещения сработало, и лодка рывком двинулась с места.

Если бы в этот момент на берегу находился посторонний наблюдатель, знающий толк в алхимии, он мог бы сказать, что зеленовато-серые облака дыма — признак не Заклинания Перемещения, а, скорее, неправильно подействовавшего Заклинания Движения. Внимательно наблюдая за ладьей, можно было заметить отклонение от правильного курса — это также было плохим признаком. Что-то было совсем не так, как должно быть; сторонний наблюдатель мог бы сказать, что дела у путешественников в ладье идут весьма скверно. И, рассудив так, он был бы весьма недалек от истины.

Глава 35

Мак шел по дороге, с обеих сторон обсаженной высокими стройными тополями. Одолев некрутой подъем, он увидал остроконечные шпили соборов и крыши домов. Перед ним открывалась панорама прекрасного города. День выдался солнечный и теплый, и горожанам не сиделось дома. Они гуляли парами и небольшими группами. Мак заметил, что костюмы мужчин мало отличались от повседневной одежды состоятельных краковчан — чулки, блузы, жакеты, невысокие сапожки и башмаки из мягкой кожи — все это было привычно для Мака; вот разве только тонкая вышивка и яркие цвета тканей ничуть не напоминали краковский стиль. Оглядев себя, Мак увидел, что Мефистофель приказал одеть его в такой же точно манере. Не задерживаясь дольше, чтобы полюбоваться на город издали, он зашагал прямо к воротам. Ему не терпелось узнать, что представляет собою Флоренция.

На улицах было оживленно и людно. Казалось, все жители вышли из своих домов; многие принарядились, как во время большого праздника. В этот погожий весенний денек жизнелюбивые граждане Флоренции ликовали вместе с природой. Над балконами и островерхими крышами домов развевались полотнища цеховых знамен, украшенные гербами. Уличные торговцы на все лады расхваливали новейшее кулинарное изобретение — пиццу. Вооруженные всадники в блестящих стальных шлемах проезжали по улицам, прокладывая себе путь через толпу с той бесцеремонностью, с какой это делает полиция всех времен и народов. Миновав ряды тесно прижавшихся друг к другу палаток, где торговали одеждой, оружием, мелкой домашней утварью, фарфором, фруктами, ароматными приправами и благовониями, Мак оказался на углу широкой, шумной улицы.

Он огляделся, подумав, что сперва нужно подыскать себе подходящую квартиру. Заглянув в свою сумку, он убедился, что кошелек его туго набит новенькими блестящими золотыми монетами — Мефистофель не поскупился на расходы, отправляя его в незнакомый город. Мак медленно пошел вдоль улицы, разглядывая яркие вывески таверн, магазинчиков и мастерских. Его внимание привлекла гостиница, расположенная в самом конце улицы. Стены просторного дома, где размещалась гостиница, были окрашены в пастельный цвет. Над входом красовалась вывеска — надпись, сделанная из листового золота, гласила: «Парадизо».

Хозяин гостиницы, тучный краснолицый человек, недоверчиво поглядел на нового посетителя — ведь по обычаям, принятым во Флоренции, знатным господам полагалось посылать вперед слугу, чтобы объявить о своем прибытии. Однако как только Мак развязал свой кошелек и вытащил оттуда золотой флорин, круглое лицо хозяина расплылось в улыбке.

— Я отведу вам лучшие комнаты, любезнейший доктор Фауст! Вы прибыли в наш город как раз накануне большого праздника. Мы, флорентийцы, каждый год устраиваем публичные сожжения предметов, толкающих нас на путь соблазна. Грандиознейшее зрелище!

— Да, я слышал об этом, — сказал Мак. — А где будет проходить сожжение?

— Всего лишь через несколько кварталов отсюда, на пьяцца Синьориа, — ответил хозяин. — Вам стоит посмотреть. Это будет эпохальное событие. В городе только о нем и говорят. Каждый год к нам съезжаются иностранцы — поглядеть на огромные костры. Но в этот раз Савонарола обещал устроить нечто выдающееся.

— Любопытно было бы знать, что за человек этот Савонарола.

— О, он монах, строго соблюдающий устав. Он живет очень скромно, не то что иные князья церкви, которые имеют огромную власть и используют ее не для общего блага, а для своих личных выгод. Он публично обличает симонию, индульгенции и многие другие вещи, разлагающие святую церковь. И еще он выступает за Французский Альянс.

— А что это такое?

— Это наш договор с французским королем. Пока он действует, папа римский не может снова навязать нам Медичи, как ему очень хотелось бы.

— Вы не любите этих Медичи? — спросил Мак.

— Не то чтобы совсем не любим… Они действуют достаточно ловко. Лоренцо Медичи прозван Великолепным — не без основания, надо сказать. Флоренция еще не видала более тонкого знатока и щедрого покровителя искусств. Во время его правления наш город достиг своего наивысшего расцвета.

— И все же его правление приходится вам не по нраву?

Хозяин пожал плечами:

— За великолепие князей всегда платит народ. Городу очень дорого обходится роскошь, в которой утопают Медичи. Кроме того, мы, флорентийцы, свободные граждане и намерены сохранить свою свободу. Мы не привыкли, чтобы нами правила одна семья.

Мак осмотрел отведенные ему покои. Быстро привыкнув к роскоши, он стал весьма требовательным ко всяким мелочам, придающим жилью комфорт, на которые настоящий доктор Фауст никогда не обращал внимания. Убедившись в том, что шикарный номер, занятый им, вполне сгодился бы для принца, путешествующего инкогнито, Мак подумал, что пора разыскать Маргариту. Хозяин гостиницы объяснил ему, как пройти на шелковый рынок — маленькая рыночная площадь находилась в конце улицы Фьезоле. Мак, не бывавший на востоке и не видевший тамошних базаров, решил, что так должен выглядеть восточный базар. И действительно, флорентийский шелковый рынок представлял из себя красочное зрелище. Палатки стояли почти вплотную одна к другой, и под навесами расцветали всеми цветами радуги пестрые шелка. На рынке было много китайцев, одетых в длинные халаты, с неизменными черными косичками за спинами, — их присутствие придавало площади восточный колорит.

Мак огляделся. Повсюду лежали шелка — груды материи самых разных сортов и оттенков. Здесь были муаровые шелка, без которых не обходилась ни одна модная лавка во Франции и в Нидерландах, узорчатый шелк, особенно полюбившийся амстердамским портным, эстофады из грубого плотного шелка и легкие, экпортирующиеся из Испании санбенито с открытым воротом. Всюду, где только удавалось втиснуть два-три маленьких столика между соседними палатками, дымились кофеварки и пахло свежим кофе. Тут же продавали спагетти — эту новинку привез из Китая Марко Поло. Китайцы неосторожно назвали их лапшой, не ведая, что в Италии им дадут новое, более звучное и изящное название. Обойдя весь рынок, Мак наконец обнаружил Маргариту в одной из модных лавок (которые, к слову сказать, были еще довольно редким явлением в те времена — век шикарных магазинов и модных мастерских еще не наступил). Девушка охорашивалась перед огромным зеркалом, которое держал перед нею хозяин лавки, маленький человечек с заячьей губой, но на удивление ровными и крепкими белыми зубами — должно быть, природа решила таким образом вознаградить его за уродство.

— Ах, синьор, — проговорил хозяин лавки, — вы пришли как раз вовремя, чтобы посмотреть на свою госпожу во всей ее красоте!

Мак снисходительно улыбнулся. Он мог сделать широкий жест — ведь он тратил не свои деньги, а Мефистофеля.

— Ну, что тебе здесь понравилось, дорогая? — спросил он Маргариту.

— Ах, посмотри, — прощебетала она, — я выбрала бальное платье. Прелестно, правда?.. Иоганн, тебе нужно заглянуть в специальный магазин, где торгуют всем необходимым для мужчин. У синьора Энрико можно найти самые модные камзолы и камичи.

— Камичи?.. — переспросил Мак.

Синьор Энрико, державший перед Маргаритой зеркало, улыбнулся, отчего его заячья губа еще больше оттопырилась, и быстро заморгал своими влажными, темными глазками.

— Это новинка, ее привезли к нам из Венгрии, — сказал он. — Легкий, небрежный стиль. Вечерний костюм предполагает трико, обтягивающее ноги, которое носят с панталонами особого покроя. Гульфик панталон будет лишь слегка подчеркивать вашу мужественность, а не кричать о ней до небес…

— Ах, как он говорит! — воскликнула Маргарита.

Мак почувствовал себя немного неловко — он никак не мог понять, о чем идет речь, не мог ухватить общую нить разговора; но, подумав о том, каким удовольствием для состоятельного мужчины является покупка дорогих нарядов своей подруге, он приободрился. Когда Маргарита закончит делать покупки, он сможет подыскать что-нибудь для себя, попросив Мефистофеля выдать ему вперед часть причитающегося ему вознаграждения, если возникнет нужда в деньгах. Правда, Мефистофель не сказал ему, каков размер его вознаграждения. Мак пожалел, что не обговорил этот пункт сделки заранее. Однако сейчас, похоже, подвернулся удобный случай расставить все точки над «i». Ведь если его не устроит то, что ему полагается по договору, получится, что он работает задаром и только зря теряет время, участвуя в Тысячелетней Войне.

— Ты прекрасно выглядишь, дорогая, — сказал Мак Маргарите. — Поторопись, пожалуйста. У меня есть одно важное дело.

— Какое дело, дорогой?

— Мне нужно найти картину Боттичелли. Если мне удастся ее разыскать, то можно будет устроить одно выгодное дело.

— Боттичелли? — вмешался Энрико. — Может быть, я смогу быть вам полезен. Я знаю всех художников. Для меня будет величайшим наслаждением предложить вам свою помощь и свой опыт в оценке картин… О нет! — воскликнул он громко, и Мак вздрогнул от неожиданности, — моя помощь вряд ли понадобится. Синьор, по-видимому, знаток живописи.

— Что ж, — улыбнулся Мак, — давайте проверим это на деле, не откладывая на завтра то, что можно сделать сегодня.

И Мак пошел к выходу. Внезапно дверь распахнулась, и тучный, странно одетый человек чуть не сбил его с ног.

— Доктор Фауст! — прокричал он, задыхаясь. — Мне нужен Иоганн Фауст! Доктор, прибывший из Германии! В «Парадизо» мне сказали, что он пошел сюда!

— Я тот, кого вы ищете, — ответил Мак. — Что случилось, мой друг?

— Мой господин! Он умирает! Когда он услышал, что в городе объявился доктор из Германии, он послал меня разыскать его. Ах, сударь, если вам удастся исцелить моего господина, вас наградят по-царски. Вы сможете пожелать все, что вашей душе угодно.

— Гм… Вообще-то я… я сейчас занят… — пробормотал Мак, боясь обнаружить свое невежество. Жители Флоренции показались ему очень вспыльчивыми, и он опасался, как бы ему не пришлось расстаться с головой, если его разоблачат. — У меня мало свободного времени… Как, вы говорите, зовут вашего господина?

— Мой господин — Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным.

— Кажется, дело принимает нужный оборот, — шепнул Мак Маргарите. А вслух добавил: — Сложи вещи, дорогая, и жди меня в гостинице. Я вернусь к тебе, как только исполню свой долг милосердия.

Глава 36

Слуга Лоренцо Медичи повел Мака к своему господину. Палаццо Медичи было расположено в живописном месте неподалеку от Арно. Стройные колонны из белого мрамора и портик в греческом стиле придавали этому прекрасному дворцу изящество и величавую простоту. Двери из полированного красного дерева были украшены затейливой резьбой — этот стиль ввел Дамьято, прозванный Проклятым. У дверей стояли важные лакеи в ливреях и белых рубашках, сшитых по последней неаполитанской моде; смерив Мака презрительными взглядами, они преградили ему путь: его платье, вполне приличное для такого места, как рынок, выглядело слишком бедно в сравнении с их собственными ливреями. Старик-слуга, сопровождавший мнимого доктора, что-то шепнул разряженным лакеям, и Мака пропустили во внутренние покои.

Стеная и заламывая руки, слуга повел Мака по длинному коридору. На стенах висели картины, писанные маслом — благодаря знаниям, полученным от Мефистофеля, Мак мог оценить их. Подойдя к двери в дальнем конце коридора, слуга постучал и осторожно открыл ее. Заглянув внутрь, Мак увидел роскошные, поистине царские покои.

Стены зала были украшены картинами великих мастеров, а на мраморных и столиках тут и там стояли миниатюрные скульптуры и статуэтки. Богатый восточный ковер покрывал пол, а к потолку на тяжелых бронзовых цепях была подвешена огромная хрустальная люстра. Пламя горящих светильников отражалось в прозрачных подвесках, сверкающих, словно алмазы. Тяжелые шторы на высоких окнах были опущены, сквозь них кое-где пробивались слабые лучи света. Сильный запах серы не мог заглушить того специфического кислого запаха, который всегда присутствует в комнате, где лежит больной. На столе у окна стоял поднос с остатками роскошной трапезы; терпкий аромат вина, приправленного пряностями, смешивался с резкой вонью испражнений на полу, где собаки грызли кости.

Посередине этого зала, словно величественный королевский трон, возвышалась огромная кровать. Ножки кровати и высокие деревянные столбики, поддерживающие балдахин, были покрыты искусной резьбой; занавеси из легкого, полупрозрачного шелка ровными складками ниспадали на тонкие белые простыни. На столиках возле кровати горели высокие белые свечи в серебряных подсвечниках. Несмотря на то, что день был достаточно теплым, в камине горел огонь.

— Кто здесь? — послышался негромкий голос.

Лоренцо Медичи, утопающий в мягких перинах, выглядел на все свои семьдесят с лишним лет; недуг сильно состарил его. Его бесформенное, раздувшееся от водянки тело лежало на постели, словно деревянная колода — больной почти не мог шевелиться. Из-под набрякших век на Мака глянули маленькие, проницательные и умные глаза. Казалось, только эти глаза и жили на бледном, опухшем лице, превращенном болезнью в застывшую уродливую маску. Лоренцо Великолепный умирал, но даже на смертном одре он старался сохранять достоинство, подобно древним героям и могущественным королям. На нем была длинная ночная сорочка, расшитая единорогами, голову его покрывала черная шапочка — две тонких ленточки завязывались под подбородком, не давая ей упасть или сползти набок. Там, где тело не было тронуто болезнью и разложением, сухая, морщинистая, землистого цвета кожа свисала складками. Губы Лоренцо Медичи, бывшие полными и румяными в те дни, когда восшедший на престол римской католической церкви член семьи Медичи дерзко объявил о существовании иного Бога — бога Медичи^[73], сейчас побледнели, сморщились и покрылись сероватым налетом, словно на них осталась горечь после прожитых трудных лет. На шее умирающего старика неровно билась голубоватая жилка — удивительно, подумал Мак, что она еще не затихла, как все остальные. Пальцы левой руки, скрюченные после паралича, чуть дрожали.

— Я доктор Фауст, — громко объявил Мак. — Что вас беспокоит?

— Я, — сказал Медичи, — самый богатый человек на свете.

Тот, кто слышал голос Медичи в те времена, когда этот парализованный, прикованный к постели человек находился в полном расцвете сил, мог бы сказать, что сейчас он звучит слишком неровно и глухо; однако в нем еще было достаточно силы, чтобы заставить дрожать хрустальные подвески люстры — мельчайшие частицы пыли поднялись с них и затанцевали в воздухе.

Мак почувствовал, что по спине у него пробежал приятный холодок. Судьба сама шла ему навстречу, и он не собирался упускать такой удобный случай.

— А я, — ответил он, — самый дорогой врач в мире. Какая удача, что мы встретились!

— Каким образом вы предполагаете меня вылечить? — спросил Медичи так властно, что, казалось, даже черви, уже грызущие его тело, на минуту приостановили свой кровавый пир, охваченные благоговейным трепетом перед силой этого голоса.

Мак знал, что лечение не займет много времени и не отнимет у него много сил. Нужно было всего лишь достать пузырек с чудодейственным эликсиром, который дал ему Мефистофель, и вылить содержимое склянки в рот Медичи. Однако он отнюдь не собирался раскрывать больному свой секрет. В самом деле, кто же будет платить сумасшедшие деньги за несколько ложек снадобья? Маку хотелось, чтобы процедура была как можно более сложной и произвела впечатление на всех, кто будет при этом присутствовать. В его голове уже начал созревать хитрый план. Приняв важный и степенный вид, он сказал:

— Для начала нам потребуется золотая чаша. Весом не менее чем двадцать четыре карата.

(Он подумал, что неплохо было бы иметь под рукой кусок чистого золота на тот случай, если что-нибудь пойдет не так, как он ожидал. Вот какие мысли иногда приходят в голову в критический момент!)

— Сию же минуту приготовить, — приказал Медичи слугам.

Слуги бросились выполнять приказ. Небольшая заминка возникла из-за того, что не сразу смогли отыскать ключи от сейфа, где хранилась золотая посуда — горшки, кастрюли и тазы для варки варенья.

Наконец принесли золотую чашу и те алхимические снадобья, которые Мак потребовал якобы для приготовления лекарства. Все необходимое отыскалось в считанные минуты — Лоренцо Медичи был очень богат и обладал весьма разносторонним вкусом; его коллекции предметов искусства, различных редкостей и диковин, а также разнообразных принадлежностей для колдовских опытов не имели себе равных в мире. Один из дальних покоев дворца занимала алхимическая лаборатория, оснащенная самым современным оборудованием. Здесь стоял огромный перегонный куб, сверкающий цветным венецианским стеклом и начищенной до блеска бронзой — этот изящный прибор служил ярким доказательством утонченного вкуса и проницательного ума хозяина. Горн, стоявший в углу, был снабжен специальным устройством, позволяющим контролировать температуру с невиданной доселе точностью. Оставалось только удивляться, почему Медичи, будучи, по-видимому, столь искушенным в науке алхимии, не смог сам приготовить для себя лекарство и прибегал к посторонней помощи.

Мак соединил трубки гибкими шлангами, повозился с ручной горелкой и уже был готов начать свой спектакль для внимательно наблюдающей за его действиями публики, когда тишину внезапно нарушил громкий, властный стук в дверь. Дверь тотчас же распахнулась. Человек, известный во всем мире под именем фра Джироламо Савонарола^[74], решительно перешагнул порог покоев своего опаснейшего противника, Лоренцо Медичи.

Этот человек, молва о котором распространилась далеко за пределы Италии, был высок и худ, и очень бледен. Устремив горящий взор своих черных глаз на Медичи, он сказал:

— Говорят, что ты хотел меня видеть по некому делу.

— Да, брат мой, — ответил Лоренцо. — Мы по-разному смотрим на многие вещи; однако я думаю, мы сойдемся в том, что оба мы — сторонники сильной Италии, а значит, оба заинтересованы в устойчивом курсе лиры, оба противники коррупции в церкви. Я хотел исповедоваться тебе и получить отпущение грехов.

— Рад это слышать, — ответил Савонарола, вытаскивая из складок грубой рясы свиток пергамента. — Я отпущу твои грехи, если ты отдашь все свое добро и нажитые тобою деньги на благотворительные цели. Я лично прослежу, чтобы их распределили между неимущими. Подпиши вот это!

Развернув пергамент, он подсунул его прямо под нос Лоренцо Медичи — неровные строчки оказались прямо перед гноящимися глазами умирающего старика. Никто не подумал бы, что тщедушное тело монаха способно двигаться столь быстро и ловко — Савонарола страдал от лихорадки и зубной боли, которые не мог изгнать ни молитвами, ни долгими постами.

Глаза Медичи забегали по строчкам, затем прищурились, превратившись в две узкие щелочки:

— Ты заламываешь слишком большую цену, брат. Я приготовил завещание, в силу которого в церковную казну отойдет немало денег. Но у меня есть родственники, и я обязан позаботиться о них.

— Господь о них позаботится, — отвечал Савонарола.

— Возможно, ты не хотел оскорбить меня, когда пришел сюда с таким предложением; однако мне в это не верится, — сказал Медичи.

Инстинкт подсказал Маку, что этот тощий монах, ворвавшийся в опочивальню Медичи, может помешать его планам и лишить его щедрой награды, обещанной за исцеление Медичи. Поэтому он оторвался от своих колб с бурлящей и булькающей жидкостью и громко объявил:

— Лекарство почти готово.

— Подпиши пергамент! — воскликнул Савонарола. — Признайся в своих грехах!

— Я молюсь Господу в сердце своем, — медленно проговорил Лоренцо. — Но эта молитва — не для твоих ушей.

— Я монах, — сказал Савонарола, — исповедь — по моей части.

— Ты горд и тщеславен, — с трудом произнес Медичи, — а кроме того, ты глуп. Убирайся к чертям. Фауст! Лекарство!..

Мак вытащил пузырек, данный ему Мефистофелем. Горлышко склянки было запечатано, и открыть его, не имея под рукой плоскогубцев или щипчиков, было очень трудно. В те давние времена их имел далеко не каждый, тем более — врач или алхимик, которому подобные инструменты совсем не нужны. Пока Медичи и Савонарола спорили друг с другом, Мак изо всех сил дергал за пробку, пытаясь сорвать тугую печать с узкого горлышка. Напуганные слуги столпились в углу, наблюдая за бурной сценой, происходящей между их господином и монахом. С улицы доносился звон церковных колоколов.

Наконец Маку удалось открыть свой пузырек. Он повернулся к Медичи, зажав спасительный эликсир в высоко поднятой руке.

Но Лоренцо Великолепный внезапно замолчал и откинулся на подушки, попытался приподняться, но не смог. Все его тело напряглось и затрепетало, потом дрожь прошла, и он остался недвижим. Рот его был открыт, невидящие глаза подернулись тонкой мутной пленкой.

Медичи умер.

— Спокойно, спокойно, — пробормотал Мак. — Сейчас…

Поднеся склянку к губам Медичи, он опрокинул ее горлышком вниз, пытаясь влить ему в рот чудесное лекарство. Жидкость, стекая по подбородку мертвого старика, проливалась на ночную сорочку и на простыни.

Слуги подняли ропот, на все лады ругая незадачливого доктора, когда Мак, пятясь, отошел от тела того, кто двадцать с лишним лет правил Флоренцией. Савонарола склонился над умершим, выкрикивая что-то резким, высоким голосом. Воспользовавшись общим смятением, Мак пробрался к двери и быстро зашагал по коридору.

Выйдя из дворца, он прошел несколько кварталов; свернув в один из переулков, ведущих к гостинице, где ждала его Маргарита, он на секунду остановился, пытаясь вспомнить, не забыл ли он что-нибудь в покоях Медичи. Ему казалось, что он оставил там нечто важное… Ну конечно! Золотую чашу!

Он хотел вернуться назад. Но было уже поздно. Навстречу ему двигалась целая толпа, и он был увлечен ее мощным потоком. Люди приплясывали, смеялись, кричали, молились, плакали, пели. Они шли на пьяцца Синьориа посмотреть на гигантский костер, обещанный городу Савонаролой. В этот час все жители Флоренции, казалось, посходили с ума.

Глава 37

Толпы людей, охваченных необычным возбуждением накануне предстоящего торжества, хлынули на улицы. В воздух поднялась пыль от топота многих сотен бегущих ног. На порогах трактиров и пивных уже дремали пьяные, успевшие осушить кувшин-другой вина с самого утра. Детвора с восторженными воплями устремлялась вслед за взрослыми; дети путались под ногами, пытаясь пробраться в самый центр людского потока, шалили, кривлялись, хохотали, швыряли мелкие камешки вслед прохожим. Все магазины и лавочки были закрыты — их хозяева, почтенные купцы и разного рода торговцы, сейчас устремились на площадь, где готовилось знаменитое сожжение предметов искусства. Раздался громкий стук копыт — отряд вооруженных всадников прокладывали себе путь через толпу. В своих красно-черных мундирах они выглядели весьма эффектно. Мак юркнул в первый попавшийся кабачок, чтобы его не затоптали лошади, и столкнулся в дверях с каким-то человеком, выходившим на улицу в этот самый момент.

— Смотри, куда идешь, парень! — отчитал его незнакомец.

— Извините, — пробормотал Мак. — Это солдаты…

— Какие, к черту, солдаты? Вы мне ногу отдавили, милейший!

Человек, на которого так неловко налетел Мак, был высок и строен, с правильными чертами лица; он мог бы послужить неплохой моделью для античной статуи Аполлона. В одежде его чувствовались оригинальный вкус и привычка к роскоши: длинный черный плащ был оторочен темным мехом, а на шляпе красовалось перо страуса — очевидно, этот человек много путешествовал, если, конечно, он не водил дружбу с содержателями городского зверинца. Несколько секунд он не сводил с Мака пристального взгляда своих больших блестящих глаз, затем сказал:

— Прости меня, чужестранец, но мне кажется, мы уже где-то встречались.

— Что-то не припомню, — ответил Мак. — К тому же я здесь недавно. Я нездешний. Я прибыл из… издалека.

— Любопытно, — продолжал его настойчивый собеседник. — Я как раз ищу человека, который прибыл издалека. Меня зовут Пико делла Мирандоло. Может быть, вы кое-что слышали обо мне?

Маку было знакомо это имя — он узнал о Мирандоле от Мефистофеля. Князь Тьмы рекомендовал его лже-Фаусту как одного из величайших алхимиков эпохи Возрождения.

— К сожалению, ничего, — развел руками Мак. Он отнюдь не собирался раскрывать свою душу перед властным чужеземцем, предчувствуя, что излишняя откровенность может причинить ему вред. — Я вижу вас впервые, и столкнулись мы с вами совершенно случайно. Вряд ли я тот, кого вы ищете.

— Действительно, со стороны наша встреча может показаться чистой случайностью, — стоял на своем Пико. — Но силой магического искусства мы можем проникнуть в глубинную сущность того, что кажется нам слепой игрою случая. Я предвидел, что встречу кого-то на этом самом месте, именно в это время. Так почему бы не вас?

— Как зовут человека, которого вы ожидали встретить?

— Иоганн Фауст, знаменитый виттенбергский маг и алхимик.

— Никогда не слышал о нем, — ответил Мак, сообразив, что настоящий Фауст, или, как мысленно называл его Мак, другой Фауст, должно быть, связался со своим флорентийским коллегой — ведь для такого искусного мага, как доктор Фауст, время и пространство отнюдь не составляли непреодолимого препятствия, и даже сама смерть отступала перед ним. У Мирандолы была громкая и весьма зловещая слава чернокнижника, волшебника и некроманта. Возможно, Фауст ухитрился послать ему весточку через века, разделяющие их.

— Значит, вы уверены в том, что вы не Фауст? — спросил Мирандола.

— Да-да, вполне уверен. Уж что-что, а свое собственное имя я знаю. Ха, ха, — несколько принужденно рассмеялся он собственной шутке. — Извините, но сейчас я очень тороплюсь. Мне еще нужно успеть на это сожжение рене… ренесс… ну, словом, на то зрелище, которое устраивают на площади. До свидания!

И Мак повернулся, чтобы идти. Несколько секунд Пико провожал его взглядом, затем пошел вслед за ним.

Мак вышел на площадь. В самом центре ее были свалены в огромную кучу самые различные предметы — резная деревянная мебель, картины, косметика, женские украшения и даже церковные ризы. Эту гору разнородных предметов плотным кольцом окружала толпа любопытствующих горожан. Мак протолкался через несколько рядов.

— Что здесь происходит? — спросил Мак у человека, стоящего рядом с ним.

— Савонарола со своими братьями по ордену сжигает предметы роскоши, — ответил тот.

Мак усиленно заработал локтями, прокладывая себе путь поближе к этой громадной куче. Подойдя ближе, он смог разглядеть самые разнообразные предметы — расшитые мелким жемчугом сумочки, детские рубашонки из тонкого полотна, нарядные скатерти и салфетки, изящные подсвечники, картины и много других предметов, в беспорядке сваленных в самом центре площади.

На самом краю горы разнообразных вещей, предназначенных для сожжения, Мак заметил большую картину в затейливой рамке. Благодаря знаниям в области искусства, вложенным в его голову Мефистофелем, он сразу понял, что это картина Боттичелли, относящаяся к среднему периоду творчества великого художника. Она была великолепна и, что для Мака было более важно, стоила огромную сумму денег.

«Здесь столько разных картин, — подумал Мак. — Верно, не случится ничего плохого, если я возьму одну из этой кучи».

Воровато оглянувшись — не следит ли за ним кто-нибудь, он быстро наклонился, схватил картину и спрятал ее под куртку. Картина была новой, и на ней не было заметно никаких следов повреждения.

Пока Мак оправлял свою куртку и озирался по сторонам, монахи в черных рясах подожгли громадный костер с четырех сторон. Пламя взметнулось вверх, и огонь начал быстро пожирать сухое дерево и ткани. Мак решил поискать в общей куче другую картину — на всякий случай; ведь две гораздо лучше, чем одна. Совсем рядом он заметил полотно кисти Джотто, но краска на нем уже начала вздуваться пузырями и трескаться от жара. Мак с жадностью смотрел на горящие вещи. Сколько добра пропадает даром! Как жаль, что ему не удастся вытащить из огня еще один холст! Сохранив несколько изящных вещиц, которые должны были погибнуть в пламени, он мог бы послужить Искусству. Припомнив свой последний разговор с Мефистофелем, Мак подумал, что остальные дела, предложенные ему демоном — продление жизни Медичи и что-то там еще с каким-то Макиавелли — чересчур запутанные и сложные; самому мудрому судье будет сложно разобраться, хороший или дурной поступок он совершил. Здесь же все было ясно и четко определено. Вряд ли кто-нибудь станет обвинять человека, спасающего прекрасные картины от истребления.

Чья-то рука опустилась на плечо Мака, отвлекая его от размышлений на моральные темы. Он оглянулся. Человек средних лет с короткой темной бородкой, богато одетый, строго смотрел на него.

— Что вы делаете? — спросил незнакомец.

— Я? Ничего особенного, — ответил Мак. — Стою и смотрю на костер, как и все остальные.

— Я видел, как вы вытащили картину.

— Картину?.. Какую картину?.. Ах, вы имеете в виду вот эту… — Из-под полы куртки Мака высовывался край полотна. Он отвернул полу и показал картину незнакомцу. — Это Боттичелли. Слуга по ошибке принес ее сюда. Мы сняли ее со стены, чтобы немного почистить. Ведь у вас во Флоренции не принято сжигать картины Боттичелли на кострах, не так ли?

— Кто вы, сударь? — спросил Мака незнакомец.

— Я здешний дворянин, — сказал Мак.

— Странно, однако, что я до сих пор вас не видел.

— Я живу в своем имении и редко бываю в городе. А вы-то сами кто?

— Я Николо Макиавелли.

— О! — воскликнул Мак. — В таком случае, я должен вам кое-что передать. — Меня просили предупредить вас, чтобы вы не писали ту книгу, которую собираетесь написать, — «Князя».

— Я никогда не писал книги с таким названием, — ответил удивленный Макиавелли. — Более того, я и не помышлял о ней. «Князь»… Какое интересное название. Оно мне нравится!

— Поступайте, как вам угодно, — сказал Мак. — Но помните, что вас предупреждали.

— Но от кого исходит это предупреждение? — спросил Макиавелли.

— Я не могу открыть вам его имя. Однако по секрету я все-таки сообщу вам, что он черт… я хотел сказать, он чертовски хороший парень.

Несколько секунд Макиавелли пристально глядел на Мака, затем повернулся и медленно пошел прочь, покачивая головой. Мак, спрятав под полу картину Боттичелли, тоже собрался уходить. Он был весьма доволен собой.

Но тут его нагнал Мирандола.

— Я вступил в контакт с Потусторонними Силами, — сказал он. — Мне удалось узнать почти все. Что ты сделал с настоящим Фаустом?!

Маг, казалось, стал еще выше ростом; его фигура угрожающе нависла над Маком, сжавшимся от страха в комок. Пико достал из-под плаща огромный пистолет (в тот век подобные игрушки еще только входили в моду) и навел его на Мака. Судя по калибру, это оружие было куда более грозным, чем оно казалось на первый взгляд — пули в нем были такие, что вполне могли разорвать человека на части. Мак затравленно озирался в поисках убежища — увы, напрасно! — спрятаться было некуда. Взглянув на Мирандолу, он заметил, как палец мага лег на спусковой рычажок…

В тот же миг раздался негромкий хлопок, серый дым заклубился на мостовой, побежали пылевые чертики, и на краю тротуара появилась человеческая фигура. Это был сам доктор Фауст.

— Не делай этого, Пико! — воскликнул он.

— Но почему? Этот лгун выдает себя за вас!

— Мы не можем лишить его жизни. Он действительно играет мою роль. Пока он занимает мое место, он не должен погибнуть!

— Но в чем заключается эта роль, Иоганн? — спросил Мирандола.

— Все разъяснится позднее. Пока же не причиняй ему вреда, дорогой друг.

— Ты рассуждаешь мудро, Фауст.

— Возможно, мы еще встретимся позже, Пико. У меня есть план…

— Ты можешь положиться на меня! — воскликнул Мирандола. Но Фауст уже исчез — лишь легкое облачко дыма клубилось на том месте, где только что стоял бывший профессор алхимии Ягеллонского университета.

Перед Маком появился Мефистофель — словно из-под земли вырос.

— Вы готовы? — спросил он. — Тогда мы отбываем. Кстати, что здесь происходит? Вы так пристально глядели на то место, где…

— Ну, вы же знаете людскую привычку, — сказал Мак. Ни за что на свете он не сознался бы в том, что всего лишь секунду назад он встретился с ученым доктором Фаустом. — Люди вечно на что-нибудь глазеют…

И Мак покрепче зажал под мышкой картину Боттичелли. Мефистофель щелкнул пальцами, и тотчас оба они исчезли.

Глава 38

Мак с Мефистофелем очутились на пороге невысокого каменного здания, построенного неподалеку от того места, где обычно вершился Суд Тысячелетних Войн.

— Где мы находимся? — спросил Мак.

— В Приемной Лимба, — ответил Мефистофель. — Я держу здесь небольшой склад, где вы можете хранить картину Боттичелли. Или вам угодно сразу продать ее мне?

— Нет, нет, — сказал Мак. — Мне бы хотелось оставить ее у себя на некоторое время. Ну, как я сыграл?

— Прошу прощения?

— Я хотел сказать, как я справился со своей ролью в вашей… как ее там… войне во Флоренции?

Мефистофель не проронил ни слова, пока они не вошли в дом. Показав Маку комнату, где он может оставить свое добро, он сказал:

— Вы ничего не достигли, пытаясь уладить ссору между Савонаролой и Медичи. За свои безрезультатные действия вы получили круглый ноль, и ни одного очка в плюс или вминус.

— Зато я предупредил Макиавелли, чтобы он не писал свою книгу. Это ведь хорошее дело, не так ли?

Мефистофель пожал плечами:

— Нам это неизвестно. Такими вещами занимаемся не мы, а Судьба. Она — наш главный судья. Добро и Зло находятся в подчинении у Того-Что-Должно-Быть. Кстати, кто был тот человек? Мне показалось, вы с ним знакомы.

— Какой человек?

— Который удержал Пико делла Мирандолу в тот момент, когда он уже был готов застрелить вас.

— Какой-то чудак, — сказал Мак, твердо решивший не упоминать имени Фауста. — Я его не знаю… Прекрасная картина, не правда ли?

Мефистофель полюбовался картиной, держа ее на расстоянии вытянутой руки.

— Да, картина прекрасна. Я буду очень рад, когда она перейдет в мои руки.

— Нет-нет, не сейчас, — быстро проговорил Мак. — Мне бы хотелось знать, какова ее рыночная стоимость.

— Хорошая мысль, — ответил Мефистофель. — Вот заклинание, которое перенесет вас в Лондон. Не задерживайтесь, однако. Не забывайте, что вам предстоит участвовать в следующем эпизоде.

— Не беспокойтесь, я вернусь точно в срок! — заверил его Мак.

Мефистофель кивнул и растаял в воздухе.

Мак оглядел комнату. В дальнем углу стоял большой металлический ящик с дверцей, из которой торчал длинный ключ. Мак открыл замок и уже собирался положить в этот вместительный ящик картину, как вдруг земля у него под ногами задрожала. Сделав шаг в сторону, он глянул себе под ноги — в полу образовалось небольшое отверстие, и из него показался конец маленькой острой кирки. Затем на помощь кирке пришла лопата. Земля по краям начала осыпаться вниз, и дыра в земляном полу быстро расширялась. Наконец из тоннеля, похожего на кроличью нору, вылез гном. Это был Рогни.

— Здравствуйте, — сказал Мак. Он тотчас узнал коротышку — они встречались на Шабаше: демон Аззи нанял гномов для уборки мусора, и Рогни был назначен бригадиром метельщиков.

— Прекрасная картина, — кивнул головою Рогни. — Где вы достали ее?

— Картину? О, в одном местечке, которое называется Рене… Ренессанс. Это где-то в Италии, неподалеку от Флоренции.

— Правда? Что же вы там делали?

— Я участник Спора между силами Добра и Зла, — ответил Мак, приняв важный вид. — От исхода этого спора зависит будущее человечества. Победившая сторона получит право управлять судьбами людей на протяжении целой эпохи.

— Так, значит, вас отправили в Ренессанс затем, чтобы вы достали там эту картину?

— По правде говоря, я сам не знаю, зачем меня туда послали. Конечно, я занимался там еще кое-какими вещами… А эта картина… Перед отправкой во Флоренцию Мефистофель сказал мне, что ему хотелось бы иметь полотно Боттичелли, и он щедро заплатит мне, если я принесу ему одну картину. Но я ее еще не продал. Мне хочется узнать, сколько она сейчас может стоить.

— Значит, он хотел, чтобы вы достали ему картину?

— Ну, конечно. Раз уж я все равно там оказался, так почему бы не воспользоваться случаем?.. Ах, извините, не могу дольше с вами разговаривать. Я очень спешу. Мне надо попасть в Лондон по одному важному делу.

— Желаю удачи, — сказал Рогни. — Может быть, мы еще встретимся в Лондоне.

— Буду очень рад, — ответил Мак. Поколебавшись несколько секунд, он добавил, глядя на дыру в полу: — Простите… я надеюсь, вы тут уберете за собой, прежде чем уйти?

— Не беспокойтесь, я сделаю все, как было. Ваша картина будет в полной сохранности.

Расставшись с Маком, Рогни еще некоторое время размышлял о том, какой он все-таки глупый, этот парень. Полнейшее ничтожество, несмотря на свою представительную внешность. Даже не догадывается, что им управляют, как марионеткой. Очевидно, он никогда и не пытался жить своим умом. Все ждет чьей-нибудь подсказки и старается угодить другим людям. Вероятнее всего, таким он и останется на всю жизнь… Тем не менее, было в нем все-таки нечто, вызывающее симпатию.

Часть V. Ахиллес

Глава 39

Между тем, исчезновение Елены из подземного царства Аида, где она вместе со своим царственным супругом Ахиллесом занимала видное положение в обществе, не прошло бесследно. Легкомысленный поступок Аззи, укравшего Прекрасную Елену в надежде соблазнить Фауста, имел весьма серьезные последствия. Перенося Елену в подлунный мир, молодой демон не задумывался о том, почему никто раньше не делал подобных вещей. Подумав немного, он мог бы сообразить, что духи умерших имеют немалую власть над миром, и конфликт с ними может повлечь за собой различные неприятности.

Вернувшись домой с Унылых Болот, где он охотился за призрачным оленем, Ахиллес обнаружил, что Елена пропала. Само собой разумеется, эта новость отнюдь не обрадовала вспыльчивого главу семьи и хозяина дома. Он почуял неладное. Это было совсем непохоже на Елену — уйти из дому без позволения мужа. Сначала Ахиллес подумал, что его супруга, наверное, заглянула на минутку к одной из соседок. Он обошел все соседские дома, но соседи только недоуменно пожимали плечами и разводили руками в ответ на все его вопросы.

Что ж, люди ведь не могут покинуть царство Аида по собственной воле. Кто-то обязательно должен вывести их наружу. Рассудив так, Ахиллес направился к своему другу Одиссею, не раз уже выручавшему его в трудную минуту. Одиссей, славившийся своим изобретательным умом, жил неподалеку от Ахиллеса.

Пожалуй, в царстве Аида трудно было найти второго столь незаурядного духа, каким был дух Одиссея. Он мог по праву именоваться одним из духовных лидеров местного общества, весьма преуспевая в той скрытой борьбе за славу, которую ведут между собою духи. (Ведь всякий дух, достигнув вершины своей славы, видит перед собой и неизбежный ее закат, а значит, духам приходится постоянно совершенствоваться и развивать в себе те качества, благодаря которым они прославились. Есть даже пословица о том, как трудно выучить старых героев новым трюкам.^[75]) Нельзя сказать, что у Одиссея все шло гладко; однако до сих пор никому не удавалось превзойти его в хитрости и изворотливости ума. Нужно было быть чертовски ловким и смышленым малым, чтобы выдумать какой-нибудь новый фокус наподобие знаменитых одиссеевых проделок. В последнее время планы Одиссея отличались простотой и ясностью, но в них всегда присутствовала какая-то изюминка. (Иногда, правда, изюминка заменялась кусочком жгучего перца — то был признак скорее своенравия, нежели злобного характера.) Таков уж был Одиссей — он любил выигрывать и считал, что для достижения поставленной цели всякие средства хороши.

Будучи по натуре весьма деятельным человеком, Одиссей не выносил царство мертвых, где души умерших бродили по полям, заросшим бледными цветами асфоделя, оплакивая свой скорбный жребий и вспоминая минувшие дни. Обреченный на бездействие, древний герой изнывал от тоски. Он мечтал снова обрести телесную оболочку, вернуться в подлунный мир, чтобы по-настоящему жить, а не влачить призрачное существование. Его раздражали толпы праздношатающихся духов и их бесконечные разговоры о лучших годах, проведенных на земле. Сам он никогда не унижался до жалоб и горьких вздохов. Часто, когда кто-нибудь из духов начинал вспоминать прошлое, стеная и проливая слезы, Одиссей резко обрывал его.

— Тряпка ты, а не дух, — говорил он. — Возьми себя в руки. Займись чем-нибудь, в конце концов.

Сам Одиссей занимался гимнастикой и атлетикой. Хотя толку в подобных занятиях не было никакого — ведь в призрачном мире невозможно развивать силу и ловкость, поскольку для этого нужно по крайней мере иметь мускулы, а следовательно, тело, — Одиссей упорно продолжал упражняться в беге, метании копья и других древних видах спорта. Когда же удивленные духи спрашивали его, зачем он это делает, он отвечал:

— Чтобы не терять форму. Нужно поддерживать свое умение делать что-нибудь, даже если то, что ты делаешь, не имеет абсолютно никакого смысла.

Ахиллес застал своего друга Одиссея сидящим на переднем крыльце своего дома. Бывший царь Итаки жил холостяком во мраморном дворце, стоящем на невысоком холме возле одного из притоков Стикса. Лужайка перед дворцом поросла асфоделем; у подножья холма стояли черные тополя — печальные символы царства мертвых, опостылевшие духам. Был пасмурный день — весьма обыкновенный для здешних мест, ведь во владения Аида солнце никогда не заглядывает. С реки дул слабый ветерок. Было прохладно — как раз настолько, что вы чувствовали себя довольно неуютно, выйдя на улицу. То был не бодрящий и живительный морозец, который разгоняет кровь в жилах людей — холод в царстве мертвых скорее напоминал промозглую сырость погреба или склепа. В гостиной у Одиссея горел очаг; однако призрачный огонь, как и все в этом унылом краю, светил, но почти не грел. Впрочем, даже если бы камин топился настоящими дровами, духу Одиссея от этого, как говорится, не было б ни жарко, ни холодно: ведь мертвые, будучи лишены телесной оболочки, не могут согреться, точно так же как не могут они и промерзнуть до костей. Одиссей провел Ахиллеса на кухню, где их ожидал завтрак — каша из просяных зерен и финики. Само собой разумеется, пища не была настоящей; впрочем, для обитателей царства Аида, не испытывающих ни сильного голода, ни жажды, это не имеет особого значения. Духи умерших вполне могут обходиться и без пищи; они завтракают, обедают и ужинают лишь потому, что не желают менять свои привычки. В царстве мертвых часто устраиваются призрачные пиры: вечность — очень долгий срок, и еда — один из способов скоротать время.

Другое (и, надо сказать, весьма распространенное даже в этих унылых краях) занятие — это секс. Однако страсть в мире духов — лишь бледная тень земной страсти: ей недостает того накала чувств, который испытывают влюбленные в подлунном мире. Физическая близость не приносит партнерам почти никакого удовлетворения: будучи бесплотными существами, духи не могут предаваться утехам плотской любви. Однако они затевают друг с другом любовные игры — возможно, для того, чтобы как-то убить несколько часов.

В настоящее время Одиссей не был связан брачными узами. Он разошелся с Пенелопой много лет тому назад. Причиной послужила ревность, свойственная большинству властных натур. Одиссей подозревал, что его молодая супруга отнюдь не скучала в обществе многочисленных поклонников на протяжении тех долгих двадцати лет, которые он провел под стенами Трои. Некоторое время он продолжал жить с семьей ради сына, Телемаха, но когда мальчик вырос и стал вполне самостоятельным, Одиссей покинул свою жену.

Итак, Одиссей жил уединенно, свободный как от печальных, так и от радостных хлопот. Занимаясь спортом по много часов в день, он все же чувствовал, что ему чего-то не хватает, и сильно тосковал по земле. Когда тоска уже готова была одержать над ним верх, он навещал своих друзей. Ближайшим другом и соседом Одиссея был Сизиф^[76], дни и ночи напролет вкатывающий тяжелый камень в гору. По правде говоря, бывший царь Коринфа отнюдь не обязан был это делать. Его давно простили и разрешили заниматься всем чем угодно. Но Сизиф не оставил своего труда — вероятно, и здесь сказывалась многолетняя привычка. Кряхтя и напрягая призрачные мускулы, он подставлял плечи под огромный гранитный валун, шаг за шагом медленно поднимаясь к вершине. Вокруг горы собирались толпы любопытствующих духов (в основном состоящие из новичков, привлеченных необычным зрелищем). Некоторые провожали Сизифа до самой вершины горы; они утверждали, что в глазах Сизифа появляется странный блеск, когда камень, ценою нечеловеческих усилий поднятый в гору, срывается и с грохотом катится в бездну. На все расспросы, почему он не бросит столь бесполезное занятие, Сизиф отвечал, что не хочет терять свою роль — в конце концов, нужно же хоть к чему-то прилагать руки.

Другим товарищем Одиссея был Прометей^[77], все еще прикованный к скале несокрушимыми цепями. Каждый день к Прометею прилетал стервятник, чтобы клевать его печень. Камень почернел от потоков крови титана, льющихся из-под острых когтей и клюва; от разлагающихся кусков печени, оброненных стервятником, исходил нестерпимый смрад. Судьба Прометея была непростой загадкой для древних богов. Этот упрямец не собирался отказываться от своих взглядов, далеко опередивших его век. Освободить его — значило подвергнуть весь мир великой опасности: по единодушному мнению всех небожителей, сознание людей еще не было подготовлено к восприятию идеи личной свободы и всей полноты связанной с нею ответственности. Сам Прометей держался гордо и вызывающе, отвечая насмешками на увещевания родных и на предложения богов смириться, образумиться и отречься от своих заблуждений. Было похоже, что он полностью вошел в свою роль и она пришлась ему по вкусу. В последнее время, однако, Прометей сделался угрюм и неразговорчив. Даже Одиссею по целым дням не удавалось добиться от него ни слова. Поговаривали, что единственным другом прикованного к скале титана является его верный стервятник.

Так однообразной чередой проходили дни, месяцы, годы. Одиссей скучал. Время от времени вместе с Ахиллесом или Орионом он охотился за призраком оленя, но эту охоту, конечно, нельзя было сравнить с настоящей: ведь призрачного оленя невозможно убить. Даже если бы каким-то образом охотникам удалось поймать этого оленя, его все равно нельзя было съесть.

Внимательно выслушав Ахиллеса, пришедшего к нему за советом, Одиссей предложил своему другу отправиться к владыке Тартара Аиду^[78], в мрачные подземные чертоги, где жил царь с царицей Персефоной^[79].

У Аида было немало забот. Во-первых, постоянные конфликты с Плутоном, недавно ставшим верховным богом в сонме римских подземных божеств. Плутон давно высказывал идею разделения единой античной Преисподней на две сферы — греческую и римскую. До сей поры Аид твердо держал власть в своих руках, не допуская подобного передела подземного мира. Однако за последние годы Плутон приобрел большую популярность в царстве мертвых. Ему удалось добиться признания римской автономии. Таким образом Аид потерял контроль над доброй половиной своих владений. С одной стороны, он был рад этому: хотя латиняне формально подчинялись ему, у владыки Тартара вечно возникали проблемы с этим народом, говорящим на непонятном ему языке. Римляне плохо ладили с греками, и теперь, когда они окончательно отделились, Аид надеялся навести порядок в своем царстве. С другой стороны, отдав власть над римлянами в руки Плутона, он уже не мог претендовать на роль верховного античного подземного божества, что ущемляло самолюбие единокровного брата Зевса.

Во-вторых, Аиду не давали покоя более древние подземные божества. Семитские, древнеиндийские и иранские боги и богини, постоянно ссорящиеся друг с другом, сходились лишь в одном: считая греческих богов своими отдаленными потомками, они претендовали на их владения. Этим древнейшим божествам удалось скопить достаточно материала, указывающего на прямое родство между ними и греческими богами. Более того, они утверждали, что греческие боги снова должны вернуться под их власть. Аиду несколько раз удавалось отсрочить решающее голосование по этому щекотливому вопросу; однако день всеобщих перевыборов неотвратимо приближался.

Заботы, заботы… Им нет конца. Ох, и тяжел же ты, венец владыки Преисподней. А тут еще явились Ахиллес с Одиссеем, требуя восстановления справедливости…

— Чего вы хотите от меня? — спросил их Аид. — Там, наверху, у меня уже давно нет никаких связей. За несколько тысяч лет мир успел перемениться. Прежние боги ушли, теперь появились новые. Знаете, что они говорят обо мне? «К черту этого старика Аида», вот что они говорят.

— Ну, хоть что-то ты можешь сделать, — ответил Аиду Ахиллес. — Если же ты настолько слаб, что даже такой пустяковой проблемы решить не можешь, то сойди с трона и передай власть тому, кто управится с царством лучше тебя. На Генеральной Ассамблее Глав Эллинических Царств и Правительств Преисподней я сам подниму этот вопрос. Вот скоро пройдут новые выборы…

— Эй, подожди, — сказал Аид. — Ни в коем случае не делай этого. Дай мне подумать… Ты знаешь, кто ее увел?

— Алекто^[80] сказала мне, что здесь замешан некий демон, — ответил Ахиллес. — Демон — это бессмертный дух, из эпохи более поздней, чем наша.

— А на чьей он стороне? — спросил Одиссей.

— Алекто что-то говорила мне про силы Зла и Тьмы, но я так и не смог разобраться, какую из этих сил он представляет.

— Зло… Тьма… — размышлял Одиссей вслух. — Я полагаю, что это одно и то же. В таком случае мы знаем, куда следует обращаться… Откровенно говоря, я никогда толком не понимал всей тонкости различий меж Добром и Злом. Однако в современном мире этим вещам придают огромное значение.

— Я тоже, — сказал Аид. — По-моему, это просто новая мода — толковать о добре и зле…

— Тем не менее, — сказал Одиссей, — совершенную несправедливость нужно исправить. Вот что мы сделаем. Ты выдашь нам временный пропуск на землю и выправишь пергамент о том, что мы юридически представляем Античную Преисподнюю в деле о похищении Елены. А уж мы с Ахиллесом постараемся привлечь к нему внимание тамошних властей и доведем это дело до конца.

— Хорошо, я подготовлю для вас все необходимые документы, — сказал Аид, довольный тем, что на сей раз ему удалось легко отделаться. Те, кто держит власть в руках, знают, как важно уметь вовремя перекладывать ответственность со своих плеч на чужие. Одиссей сам вызвался исполнять это непростое поручение. Пускай сам во всем и разбирается.

Глава 40

Получив у Аида пропуск, подорожную и пергамент, гласящий, что духу Одиссея Лаэртида дозволяется сопровождать дух Ахиллеса в мир живых в отпуск по семейным обстоятельствам, Одиссей решил разыскать Тиресия^[81], знаменитого мага времен античности. Тиресий, обладавший пророческим даром, мог дать им несколько полезных советов, куда следует отправиться и что нужно делать для достижения желаемой цели.

Получить от Тиресия добрый совет было не так-то легко. Для начала им нужно было достать все необходимое для кровавого жертвоприношения, ибо Тиресий отказывался что-либо делать, не совершив перед тем обильного возлияния. Кровь же в царстве Аида — большой дефицит; ее было бы почти невозможно достать, если бы сам Аид не развернул подпольную торговлю, приносившую ему немалый доход. (Все слухи о том, что в царстве мертвых принят сухой закон и выпить стало практически невозможно, конечно же, не соответствуют действительности. Выпить можно всегда; нужно только знать, к кому и как обратиться.)

Двое друзей отправились туда, где реки Флегефон и Коцит впадают в Ахерон^[82]. У слияния этих рек стояла священная роща Персефоны — кучка черных тополей и старых ив, склонившихся к мутной воде. Здесь они вырыли неглубокую яму и вылили в нее кровь из бурдюка, усилием воли подавляя сильное желание отпить хотя бы глоток. Стоя у края ямы, Ахиллес отгонял духов, слетевшихся на запах жертвенной крови. Даже царственному Агамемнону^[83], возглавлявшему войско греков в походе против Трои, не досталось ни капли. Жертва предназначалась одному лишь Тиресию.

Темная, густая кровь маслянисто поблескивала, распространяя вокруг себя пьянящий аромат. Вдруг в яме что-то забулькало, и кровь начала быстро исчезать, поглощаемая невидимой глоткой. Когда показалось дно, перед двумя героями появился сам Тиресий, седой косматый старик в сером шерстяном плаще; пряди спутанных влажных волос свисали с его лба, почти полностью закрывая глаза.

— Добрый день, благородные мужи, — учтиво поздоровался Тиресий с Ахиллом и Одиссеем. — Благодарю за отличную жертву. Давно я не пробовал такой свежей крови. Должно быть, от самого Аида?.. Так я и думал. Какой цвет! Какой аромат!.. Значит, больше у вас нет? Жаль, очень жаль. М-м… итак, чем могу быть вам полезен?

— Мы ищем Елену Троянскую, — сказал Одиссей. — Ее похитили. Увели из владений Аида, пока ее муж, Ахиллес, был на охоте.

— Это случается уже не в первый раз, — заметил Тиресий. — Прекрасная Елена пользуется большой популярностью. Вечно кто-нибудь пытается ее украсть… Кстати, не знаете ли вы, кто ее похитил?

— Нам сказали, что это сделал демон, сверхъестественное существо из новой эпохи, — ответил ему Одиссей. — Но имя его нам неизвестно, и мы не знаем, где его искать. Мы просим у тебя совета и помощи.

— Ну, хорошо. Имя демона — Аззи. Он — часть той доктрины Света и Тьмы, которая овладела людскими умами с тех пор, как…

— Мы должны его найти! — воскликнул Ахиллес.

— Боюсь, это не так просто сделать, — сказал Тиресий. — Мир сильно изменился с тех пор, как мы попали сюда — кто раньше, кто позже… Для начала вам следует отправиться в то место, которое называется Адом, и навести справки. Я могу сотворить для вас Заклинание Перемещения, раз уж у вас есть разрешение самого Аида… Между прочим, я знаю, с кем сейчас находится прекрасная Елена.

— Скажи нам! — прорычал Ахиллес.

Тиресий откашлялся, прочищая горло, и обернулся к пустой жертвенной яме.

— У нас нет больше ничего, что мы могли бы дать тебе, Тиресий, — сказал Одиссей, — но при первой же возможности мы принесем новую жертву. Стоит только нам выбраться отсюда…

— Хорошо, хорошо, — ответил Тиресий, — я вполне полагаюсь на твое слово, Одиссей. Должен предупредить вас, что найти Елену будет очень трудно. Она путешествует в обществе Фауста, прославленного мага…

— Фауста? — переспросил Ахиллес. — Странное имя. Должно быть, он не грек.

— Нет, он не грек. Как я уже сказал, в мире многое изменилось за несколько веков. Появились новые страны, города. Науки, ремесла и искусство — дело не одних только греков. Другие народы овладели ими в совершенстве, сумев кое в чем обогнать Грецию. Этот Фауст — немец. Он вовлечен в игру, в которой участвуют сами бессмертные боги — я имею в виду новых богов.

— Кстати, а живы ли еще наши старые боги? — спросил Одиссей.

— Конечно, живы, — сказал Тиресий. — Ведь боги бессмертны. Однако и для них время не проходит бесследно. Некоторые поменяли не только имена, но и сами образы, в которых они являлись нам. Ну и, конечно, одни поднялись повыше, другие опустились пониже. Большинство из них почти ничего не помнит о Греции, об Олимпе — за исключением Гермеса Трисмегиста, который мало изменился.

— Ну, хорошо, так где же нам все-таки искать этого самого Фауста и Елену?

— Они постоянно переезжают с места на место. Но это еще не все. Они совершают путешествия во времени.

— И как же нам до них добраться? — спросил Ахиллес. — Быть может, на корабле?

— Корабль здесь не поможет, — ответил маг, — если только это не волшебный корабль. Нет, единственный способ догнать их — это мощное, тщательно сотворенное заклинание.

— Ты уверен в этом? А если попробовать пройти по суше?..

— Ни по суше, ни по морю. Для того, чтобы перенестись в те места, где сейчас находятся Елена и ее спутник, придется прибегнуть к заклинаниям. К счастью, моя сумка при мне… А ну-ка, посмотрим… — Он вынул из-под плаща сумку из лошадиной шкуры, до отказа набитую и подозрительно поскрипывавшую и потрескивавшую, а иногда даже подвывавшую замогильными голосами.

— Что-то сегодня не лежится на месте моим магическим принадлежностям, — сказал Тиресий. — Обращайтесь с ними осторожно. Будете вытаскивать — смотрите, не повредите себе пальцы. А главное, не слишком торопитесь. В подобных делах лишь терпеливый добивается успеха. Не забудьте, что сначала вам нужно отправиться в Ад и получить от Сил Тьмы официальное разрешение забрать Елену обратно. Таков порядок.

— А разве ты не отправишься вместе с нами? — спросил Ахиллес.

— Нет. Но я не буду терять вас из виду и постараюсь побольше разузнать о вашем деле… А сейчас мне пора. Не забудьте, вы обещали мне кровавую жертву!

Одиссею показалось, что прорицатель открыл им слишком мало. Он хотел расспросить Тиресия о подробностях, но маг уже исчез. Одиссею ничего не оставалось делать, как самому заняться сотворением заклинания.

Достав сверток с пометкой «ЗАКЛИНАНИЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЯ», он быстро затянул веревки, которыми завязывалась сумка мага: магические принадлежности вели себя слишком беспокойно. Сверток зашевелился у него в руках, словно какое-то живое существо внутри него старалось выбраться наружу. Одиссей крепко сжал его в руках и пробормотал над ним несколько слов. Сверток задрожал, затем сделал неожиданный рывок вверх, так что Одиссей чуть не выпустил его из рук. Ахиллес ухватился за Одиссея. С классической простотой, без всяких взрывов, вспышек и клубов едкого дыма, вошедших в моду в более поздние времена и рассчитанных только на внешний эффект, Одиссей и Ахиллес растаяли в воздухе. Через секунду они оказались в каком-то полутемном помещении. Более современные герои, несомненно, приняли бы это помещение за просторный холл.

Глава 41

Дверь в кабинет Велиала^[84] широко распахнулась. Повелитель Сил Тьмы подскочил на своем кресле от неожиданности. Его охранник, толстый, похожий на жабу демон с серо-голубой кожей и огромными выпученными оранжевыми глазами, уставился в магическое Зеркало Обмана. Позабыв все на свете, он глядел на свое отражение, дивясь стройности и соразмерности своих членов, любуясь красотой своего лица. (Зеркало не только не отражало все его бородавки и складки жира, свисавшие с толстых щек и живота — оно к тому же обладало волшебным свойством показывать всякому, кто смотрел в него, лишь то, что он сам жаждал в нем увидеть. Таково свойство адских зеркал — ведь в Аду себялюбие полностью вытесняет чувство собственного достоинства.) Поглощенный этим приятным занятием, демон не слыхал, как кто-то постучался в дверь.

В кабинет вошли двое атлетически сложенных мужчин, одетых довольно странно — владыке Царства Тьмы показалось, что на них было что-то вроде знаменитых шотландских юбок и белых туник.

— Кто вы, люди? — спросил Велиал.

— Я — Одиссей, — ответил Одиссей, — а это Ахиллес.

— О!.. Правда?..

Внимательно присмотревшись к нежданным посетителям, Велиал смог убедиться, что перед ним и вправду двое античных героев — судя по внешности, оба они представляли собой классический греческий тип: мускулистые, с правильными чертами лица, с темными вьющимися волосами. Даже лишенные своей телесной оболочки, они выглядели очень внушительно. Очевидно, какой-то младший клерк в одной из бесчисленных контор низших сфер Царства Тьмы, благоговевший перед славой античных героев, выдал им временный пропуск в Реальный Мир. Иначе как бы смогли эти двое попасть сюда? Обитателей античной преисподней было принято считать не существующими на самом деле — это был единственный способ отделаться от них (к сожалению, отнюдь не безотказный).

— Одиссей и Ахиллес, — задумчиво произнес Велиал. — Я много наслышан о вас, но никогда не думал, что нам придется когда-нибудь встретиться.

— Нам не позволяют покидать Тартар, — сказал Одиссей. — Некогда мы были очень сильны, и это, по-видимому, сильно встревожило кого-то наверху. Нам запрещают всякие манифестации — за исключением жестко спланированных, тех, которые не выходят за рамки наших ролей — ролей древних героев. Это годится для рекламы, но и только.

— Ах, правда? Простите, я этого не знал… Как жаль, однако, что мы вынуждены считать вас мифическими персонажами. Будь вы реальными людьми, вы могли бы выступить с публичной лекцией перед адской аудиторией. Думаю, нашей молодежи было бы чему поучиться у героев древности.

— Мы обсудим этот вопрос как-нибудь в другой раз, — сказал Одиссей. — Курс лекций — это неплохо, и мы еще вернемся к вашему предложению. А пока должен вам заявить, что мы здесь не для того, чтобы выступать перед публикой. Мы явились по делу. Одним из существ Царства Тьмы был нанесен большой ущерб моему другу Ахиллесу. В дальнейшем я намерен вести переговоры от его имени.

— Гм… Итак, вы собираетесь говорить за вашего друга? А что, он сам за себя ни слова сказать не может?

— Могу, — внезапно вступил в разговор Ахиллес. — Но я не столь искусен в политике, как мой друг. Дело в том, что характер у меня неровный, вспыльчивый. Я говорю так, как мне подсказывает моя натура, и легко увлекаюсь. Глядь — уж попал в какую-то странную ситуацию, которая неизбежно кончается войной или просто дракой. И хотя в борьбе я неизменно выхожу победителем, люди почему-то предпочитают не связываться со мной. Вот Одиссей — другое дело…

— Хватит, Ахиллес, — перебил его Одиссей. — Мы же договорились, что все переговоры я беру на себя.

— Извини, Одиссей, — сказал Ахиллес.

— Ничего, Ахиллес… Итак, если люди охотно имеют со мною дело, то лишь потому, что я в некотором смысле полубог; помимо личных дел, меня интересует все — обычаи и нравы людей, а также путешествия. Ахиллес же, напротив, думает лишь о борьбе, о ратных подвигах и кровавых битвах.

— Да, ты прав, — снова вмешался Ахиллес. — Вот и сейчас я чувствую, что мне очень хочется кого-нибудь здесь убить. Это, наверно, от волнения…

— Успокойся, — ответил ему Одиссей. Повернувшись к Велиалу, он продолжал: — Из достоверного источника мы узнали, что демон по имени Аззи, находящийся под вашим началом, похитил одну из наших женщин, Елену Троянскую. Он увел ее из царства Аида, от мужа ее Ахиллеса, не сказав при этом ничего более вразумительного, чем «с вашего позволения…». Демон передал Елену одному магу, Фаусту, который, в свою очередь, вовлек ее в какую-то историю, никак не связанную с греческими мифами…

— Не может быть, — возразил Велиал. — Слуги Тьмы никогда не уводят людей из подземного царства, не спросив у них на то разрешения.

— Быть может, вам будет угодно проверить мои слова? — сказал Одиссей.

— Хорошо, проверим. — Велиал нажал кнопку переговорного устройства. — Мисс Сиггс?

— Да, ваше превосходительство.

— Вы, конечно, подслушивали наш разговор?

— Да, ваше превосходительство. Но, как всегда, это получилось чисто случайно.

— Неважно. Тщательно проверьте полученную информацию. После проверки свяжитесь со мной.

— В проверке нет необходимости, ваше превосходительство. Греки сказали правду. По канцелярии уже ходят сплетни о том, как Аззи похитил Елену. Этот новый миф обещает стать весьма популярным.

— Но, черт побери, он же не имел никакого права!.. Никто не разрешал ему уводить женщину из Тартара! На этот счет существуют жесткие правила, вы же знаете!

— Да, ваше превосходительство. Но по ним всегда возникает так много юридических споров, что никто до сих пор толком не знает, каковы эти правила на самом деле.

— В данном случае все достаточно ясно, — изрек Велиал. Он не хотел упускать случая поквитаться с Аззи — рыжий демон несколько раз чувствительно задевал его на соревнованиях по самокритике.

Отключив переговорное устройство, он повернулся к Одиссею и Ахиллесу:

— У вас, конечно, есть веские основания для претензий. Однако сам я ничего не могу поделать. Вам лучше встретиться с Мефистофелем или с Аззи…

— Где нам их найти? — спросил Ахиллес.

— В настоящее время оба заняты в важнейшей операции — в Тысячелетней Войне.

— В какой войне? — переспросил Ахиллес.

— В Тысячелетней войне, той, что ведут между собою силы Света и Тьмы. Победившая сторона будет властвовать над людскими умами на протяжении всей эпохи.

— Но какое отношение ко всему этому имеет Елена? — спросил Одиссей.

— Я полагаю, Аззи похитил ее затем, чтобы вручить Фаусту в качестве награды.

Ахиллес встрепенулся.

— Ну, хватит, поговорили! — выкрикнул он. — Мы хотим, чтобы нам немедленно вернули Елену!

— Да, это наше последнее слово, — поддержал его Одиссей.

— Дорогой мой, я вас прекрасно понимаю, — ответил немного растерявшийся Велиал. — Но что я могу поделать?

— В таком случае разрешите нам действовать самостоятельно. Мы и сами сможем разыскать ее.

— Ваша честность и прямота мне нравится, — сказал Велиал. — Но, к сожалению, вы не сможете действовать в нашем мире самостоятельно. Здесь вы бессильны.

— У нас есть весьма влиятельные друзья.

— Кто же они?

Одиссей прижал палец ко рту и сделал правой рукой отвращающий знак:

— Не поминайте их имен, если не хотите тотчас же встретиться с ними.

Велиал понял, о ком говорил Одиссей. Эвмениды, известные также как Эринии или Фурии^[85]! Кто не знает о них! Некоторые из этих древних созданий до сих пор имеют реальную силу, подобно самой Ананке. Велиал подумал, что связываться с богинями возмездия будет весьма хлопотно даже для демона высшего ранга.

— Ну, хорошо, — наконец сказал он. — Если вы сумеете договориться с ними, то можете действовать. Я разрешаю вам это… Постойте минутку. Не подумайте, что я собираюсь вас критиковать, но от вас обоих, наверное, уже не так много осталось?.. Я имею в виду, от ваших тел.

— Да, — согласился Одиссей. — Но тут уж ничего не поделаешь. Ведь мы мертвые.

— Вот два пропуска на свободный проход в Кухню Ведьм, — Велиал протянул Одиссею и Ахиллесу две пластиковые карточки. — Скажите ведьмам, чтобы они как следует отреставрировали ваши тела. И знайте, что не все у нас в Аду такие плохие, как некоторые из тех, кого я не хочу называть.

Глава 42

Злой дух ифрит, огромный и неуклюжий, стоял на страже у дверей Кухни Ведьм. За долгие годы службы он всего успел насмотреться и уже не удивлялся ничему, однако такого зрелища ему еще не приходилось видеть: двое античных героев из гомеровской эпохи стояли прямо перед ним, негромко переговариваясь и вертя кудрявыми головами. Злой дух тотчас же узнал их: ведь до того, как стать швейцаром в салоне красоты загробной жизни, он изучал классическую филологию. От удивления отвислые щеки бывшего стипендиата надулись, а выпученные глаза еще больше округлились.

— До сих пор к нам ни разу не попадали греческие герои, — сказал ифрит. — А есть ли у вас удостоверения реальности, о духи?

Одиссей предъявил стражнику временный пропуск в реальный мир, выданный самим Аидом. Старшая ведьма отложила в сторону раскаленное железное клеймо и подошла к дверям, чтобы взглянуть на двух героев. Пропуска, выданные самим Велиалом, произвели на нее сильное впечатление.

— Все в порядке, Тони, пропусти их, — сказала ведьма швейцару.

И началась процедура одевания двух духов в телесную оболочку. Мастерицы-ведьмы долго спорили о том, сколько мышц нужно наращивать на тела знаменитых греческих героев. Наконец было принято соломоново решение: не слишком увлекаться объемом мускулатуры (не столько из-за экономии материала, сколько из-за того, что быстрота и ловкость очень много значили для античных полубогов).

Через несколько часов вся работа была закончена. Одиссей и Ахиллес снова испытывали ни с чем не сравнимое ощущение обладания собственным телом. Сотворив еще одно заклинание, материалом для которого их снабдил Тиресий, друзья отправились обратно на Землю.

Они отдыхали в тени под раскидистым деревом. Не зная точно, куда им следует направиться, они шли наугад и сейчас вряд ли смогли бы определить, где они находятся. Однако это их ничуть не беспокоило. В дорожных сумках у них был запас провизии на несколько дней, выданный на Кухне Ведьм — по крайней мере, он был рассчитан на несколько дней, но друзья, не в силах устоять перед искушением отведать настоящей пищи после долгого поста в царстве Аида, съели почти все дорожные припасы за раз.

— Ох, — вздохнул Ахиллес, — кажется, я объелся.

— Я тоже, — сказал Одиссей. — Сегодня, видимо, один из тех дней, когда мудрый Одиссей обедает не так, как подобает обедать мудрецу. Ох, и вкусна же эта сельдь в винном соусе!

— Мне больше понравился паштет, — задумчиво произнес Ахиллес, тяжело поворачиваясь на бок и поглаживая себя по раздувшемуся животу. — Паштет из печени — вот настоящее искусство! Вряд ли они сумели придумать что-нибудь лучшее за сколько-то там веков, прошедших с тех пор, как мы покинули этот мир. В наш век печень просто жарили над очагом, добавляя лук. И к тому же мы не знали, что такое соевый соус… Ну, как тебе это понравилось, Одиссей?

— Бесподобно. После того, что мы ели во время осады Трои… Кстати, мы вряд ли сможем вернуться туда сейчас.

— Да, вряд ли… А все-таки это была славная война. Правда, Одиссей?

— Величайшая из тех, в которых я принимал участие, — ответил Одиссей. — Лучшей уже не будет. Помнишь, как я одолел Аякса?

— Я не могу этого помнить, — сказал Ахиллес, — я был убит раньше. Вы боролись из-за моих доспехов.

— Да, причем я победил, — прибавил Одиссей с гордостью.

— Отличные были доспехи, — вздохнув, произнес Ахиллес. — И оружие… С таким оружием каждый дурак победит… Я не имею в виду тебя, Одиссей… В этих доспехах я сразил многих знаменитых героев, и в их числе Кикна и Троила^[86]. Но мой самый выдающийся подвиг — это победа над Гектором^[87]. Он вошел во все книги рекордов.

— Я знаю, — заметил Одиссей.

— Я просто вспоминаю о днях своей славы, — сказал Ахиллес. — А после этого меня поразила предательская стрела, пущенная Парисом^[88]… Черт возьми!.. О-ох, — протяжно вздохнул он, стараясь устроиться поудобнее, — этот паштет… Послушай, Одиссей, тела, в которых мы находимся сейчас…

— Ну?

— Как ты думаешь, хороши они или нет?

— Я полагаю, лучшие из тех, что нам могли предложить.

— Но у меня болит вот здесь, — Ахиллес показал на свой живот.

— Ничего, пройдет. Небольшое растяжение мышц или, что более вероятно, неумеренность в еде.

— Это не опасно?

— Нам сказали, что у нас будут здоровые, крепкие тела. Право же, Ахиллес, ты тревожишься по пустякам. Неужели тебе никогда раньше не случалось растянуть мышцы?

— Я что-то не помню, чтобы у меня когда-нибудь здесь болело… Ах!.. И ноги тоже болят…

— Это потому, что мы немного пробежались. Ноги всегда немного сбиваются, когда бегаешь. Даже когда просто ходишь — и то…

— Неужели мы чувствовали то же самое, когда у нас еще были наши прежние тела? — спросил Ахиллес.

— Да, кажется, так оно и было. Ноги, впрочем, болели гораздо меньше — ведь мы постоянно упражнялись в беге и метании копья, а значит, были в гораздо лучшей форме. Мы настолько хорошо владели своими телами, что просто не замечали всех этих мелких неприятностей. Мы привыкали к ним, так же как привыкали и к тем удовольствиям, которые доступны живым.

— Я знаю, что настоящий мужчина не должен жаловаться, — сказал Ахиллес. — Но, хотя я довольно плотно поел, тем не менее я сейчас не отказался бы от добавочной порции паштета. И еще… нельзя ли где-нибудь поблизости раздобыть питье?

— Как я рад, что рядом с нами нет ни одного из этих вездесущих летописцев! — воскликнул Одиссей. — Что бы он сказал, если б услышал, как знаменитый Ахиллес жалуется на голод и жажду!

— Ну и что же? Я испытывал те же самые чувства, когда был жив, — возразил ему Ахиллес.

— Но на моей памяти ты никогда не жаловался на жажду и голод. Ты был более чем умерен в еде и воздержан в питье. Казалось, ты никогда не думал о таких низменных, земных вещах. Всеми своими помыслами ты устремлялся к славе…

— Я и сейчас стремлюсь к ней! — воскликнул Ахиллес, поднимаясь и морщась от боли. — Ой, как поясницу ломит!.. Ну, ничего, не обращай внимания. Итак, в путь!

— Я готов, — ответил Одиссей, — но, видишь ли, дело в том, что я не знаю, куда нам идти.

Ахиллес огляделся. Они лежали на мягкой траве на краю прекрасной зеленой лужайки, окруженной густым лесом. Пока они перекусывали и отдыхали после обильной трапезы, солнце успело подняться высоко и теперь стояло почти в самом зените. Было около полудня. Свежий ветерок чуть шевелил высокую траву, нагретую солнцем; пахло цветами, и весело щебетали птицы. Словом, это был один из тех прекрасных дней, которые надолго запоминаются смертным. Нужно ли описывать, какое впечатление произвела красота и свежесть майского луга на двух друзей, вырвавшихся из мрачного подземного царства, где никогда не светит солнце, не дует свежий ветер, не растут цветы и не поют птицы?

Можно было еще долго лежать в траве, полной грудью вдыхать эти чудесные запахи, слушать, как перекликаются иволги в лесу, если бы не присутствие трех женщин, сидящих на траве неподалеку от двух героев — эти особы облюбовали солнечную лужайку для пикника. Что-то жуткое и неестественное было в их фигурах. Все три были уже в летах, и их отнюдь не стройные тела облекали классические белые туники. Взглянув на них, Одиссей подумал, что где-то видел их раньше. После минутного размышления он догадался, что перед ним сами Эвмениды^[89] — адские существа античной эпохи, неумолимо карающие людей и богов за измену и убийства. Встреча с ними не предвещала ничего хорошего. Однако если уж самой судьбе было угодно столкнуть вас с тремя сестрами лицом к лицу, надлежало держаться скромно, но в то же время естественно, и разговаривать вежливо, избегая излишней вычурности и куртуазности, чтобы ничем не прогневить их.

— О! Это Эвмениды, мои старые знакомые! — воскликнул Одиссей, направляясь к трем сестрам. Ахиллес пошел следом за ним. — Здравствуйте, Тисифона и Алекто! Здравствуй, Мегера! Кажется, вы проделали неблизкий путь из старой доброй Эллады.

— Здравствуй, Одиссей, — ответила Алекто. Это была высокая и худая женщина с крупными, мужскими чертами лица; ее волнистые седые волосы были аккуратно уложены в пучок. Нацелив на Одиссея свой орлиный нос, которому мог бы позавидовать не один знаменитый полководец или политик, и не сводя с героя круглых немигающих серых глаз, она добавила: — Мы знали, что ты пойдешь именно этим путем, и ожидали тебя здесь.

— Но как вы могли предугадать это? — спросил удивленный Одиссей. — Никто, кроме ведьм, не знал, куда мы направились.

— Мы ведь в близком родстве с ведьмами, — сказала Алекто. — Мы побывали на Кухне Ведьм и там узнали, что вы пошли прямо через этот луг, который зовется Лугом Интерлюдий. Сюда закрыта дорога злу, в какие быодежды оно ни рядилось; вот почему мы вынуждены были изменить свой облик. Мы сейчас не при полном параде, как видишь; однако обратное перевоплощение займет лишь несколько минут, и мы снова будем выглядеть как надо…

— О, нет, вещие девы! Что вы! Вам к лицу любой наряд, — быстро ответил Одиссей. — А вот и мой друг Ахиллес. Иди к нам, Ахиллес. Ты знаком с этими дамами?

Ахиллес медленно, осторожно приблизился и встал рядом с Одиссеем.

— Кажется, мы уже встречались, когда я навещал Ореста^[90], — застенчиво проговорил он. — Но что привело вас сюда, о неразлучные сестры, и зачем вам понадобилось разыскивать Одиссея?

— Мы искали не Одиссея, а тебя! — раздался резкий голос Тисифоны.

Ахиллес заметно побледнел:

— Меня?.. Но что я такого сделал?..

— Мы должны настичь Фауста и пропавшую женщину, которая сейчас находится вместе с ним — ее-то мы и ищем. Я имею в виду твою жену Елену, — ответила Алекто.

— А зачем вы ищете Елену? — спросил вконец растерявшийся Ахиллес.

— О, мы не имеем ничего против нее лично. В этой истории она выступает как невинная жертва обмана, которая должна быть возвращена обратно в царство Аида. Мы как раз представляем службу Трудоустройства и Размещения Персонажей Античности, прибывающих в этот мир. Аззи Элбуб, демон, укравший Елену, нарушил целый ряд важнейших правил, когда взял Елену из подземного царства. Он не имел никакого права переносить ее в современный мир. Мы строго следим за тем, чтобы подобных нарушений было как можно меньше, и исправляем те, что уже совершены. Мы собираемся вернуть Елену тебе… Но что с тобою? Ты как будто не рад этому?

— О нет, напротив, я очень рад! — воскликнул Ахиллес, хотя в глубине своей души он отнюдь не был в том уверен. — Я и сам явился сюда для того, чтобы ее разыскать.

— Это хорошо, — одобрила Алекто. — По правде говоря, я не была уверена в твоих намерениях. Слишком много древних героев, покинув царство Аида, начинали вести себя отнюдь не так, как подобает отважным мужам. Они слонялись по Земле без дела, предаваясь обжорству и лени, позабыв о своем долге и упиваясь всеми радостями вновь обретенной жизни, всеми наслаждениями, доступными тем, кто имеет телесную оболочку.

Ахиллес что-то неразборчиво пробормотал в ответ.

Они проговорили еще несколько минут — дольше беседовать им не позволяло время: ведь двум героям предстояло отправиться на поиски Елены, и им нельзя было тратить драгоценные мгновения на пустую болтовню.

Часть V. Марло

Глава 43

День 30 сентября 1588 г., весьма замечательный день в жизни Лондона выдался на редкость хмурым, но безветренным. В этот самый день Саутворкский «Театр Розы» открыл свой новый сезон премьерой «Доктора Фауста» — пьесы, в которой главную роль предназначалось сыграть Эдварду Аллейну. Это представление, конечно, было не единственным важным событием в жизни города; однако нужно отметить, что «Доктор Фауст» был первой пьесой, поставленной Театром после того, как над Лондоном в очередной раз пронеслось черное дыхание моровой язвы. Подобное обстоятельство придавало спектаклю особую прелесть в глазах публики, и дирекция труппы ожидала полного аншлага. Знаменитый «Пир во время чумы» еще не был написан в то время; но показное веселье горожан, еще не оправившихся от всех бед, которые приносит с собой страшная болезнь, могло бы послужить прообразом пушкинской трагедии.

Невзирая на непогоду, люди стекались к театру со всех концов Лондона и даже из весьма отдаленных от города предместий — из Грейвслайнса, Свис Котеджа и Хэмптон Корта, из Шефердс Милла и Рейндирс Хида, из Бэксби и Велтеншира. Они переправлялись через Темзу на паромах и нескончаемой вереницей брели по Лондонскому Мосту. Еще до вечерней зари целые толпы собрались на площади, и теперь все ждали лишь сигнала трубы, возвещающего начало представления.

Мак и Мефистофель материализовались в одном из лондонских трактиров накануне премьеры.

— Господа! — воскликнул трактирщик, весьма удивленный неожиданным появлением двух мужчин на том самом месте, где еще секунду назад — он мог поклясться в этом — никого не было. — Я что-то не видел, как вы сюда вошли.

— Наверное, потому, что вы в это время любезничали со служанкой, — ответил Мефистофель.

— О, нет, сэр! Я был вот здесь, за этой стойкой — чистил медную посуду и болтал с матушкой Хенли, которая каждый день снабжает нас отличной провизией…

— Если вы не заметили, как мы вошли — так что с того? Уж не хотите ли вы сказать, что мой друг и я прибегли к волшебству, чтобы попасть в ваш убогий трактир? — осведомился Мефистофель.

— Ни в каком случае, господин мой! — воскликнул трактирщик. — Зачем тратить время на колдовство, если дверь в наше заведение всегда открыта! Чем могу служить вашей милости?

— Принесите-ка бутылку мальвазии — самой лучшей, которая у вас найдется, — сказал Мефистофель. — Что вам заказать, доктор? — спросил он Мака.

Мак все еще не мог опомниться после головокружительного перелета в Лондон. События следовали друг за другом слишком быстро, и его уму было не под силу охватить их разом — все путалось и мешалось в голове Мака, которому не дали ни часа отдыха после флорентийского эпизода. Немало хлопот и неудобств доставляла Маку его одежда, подобранная не по размеру. Мефистофель на этот раз сам занялся подбором костюма для своего героя: он переодел Мака во время их волшебного путешествия во времени и пространстве, но, имея в запасе слишком мало времени, сделал это весьма небрежно. Мефистофель подтолкнул своего рассеянного спутника к свободной кабинке на две персоны. Мак, заметив, что трактирщик глядит на него, очевидно, ожидая приказаний, очнулся от грез.

— Мальвазия?.. Прекрасно, — сказал он. — Хозяин, я, кажется, заметил пирог с дичью у вас на полке буфета.

— Да, сэр. Так оно и есть, сэр.

— Принесите нам две порции, — распорядился Мак, бросая взгляд на Мефистофеля: ему казалось, что, вдобавок ко всем неудобствам при путешествии в Лондон, его забыли покормить перед отправлением.

— Да, и еще полкаравая пшеничного хлеба, — прибавил Мефистофель с любезной улыбкой. — Скажите, любезнейший, не заходил ли к вам сегодня утром ученый доктор Джон Д.?

— Ах, сэр, как вам сказать, сэр… Его еще не было, но он обязательно заглянет к нам, ведь сегодня у нас есть рыбный пирог и картофельное пюре — его любимые кушанья. Он вряд ли сможет уйти, не отведав этих блюд, тем более, что он скоро уедет в Богемию, ко двору тамошнего короля — если, конечно, верить тому, что говорит кумушка Молва.

— Гм… Если вы водите дружбу с этой кумушкой, любезный, то спросите у нее, насколько сурово мы с приятелем обходимся с нерасторопными трактирщиками, забывающими о деле за болтовней.

— Слушаю, господин. Я сам пригляжу, чтобы вам немедленно подали завтрак, — сказал трактирщик и громко крикнул: — Полли! Накрывай стол для этих господ, да поживее!

И он вернулся к своей стойке; из заднего кармана его широких панталон высовывался край ветоши, которой он чистил посуду.

— Где мы? — спросил Мак, когда они с Мефистофелем остались одни. — И почему с нами нет Маргариты?

— Я оставил ее в моей приемной в Лимбе, — ответил Мефистофель. — Для того, что вам предстоит совершить сегодня, присутствие женщины вовсе не понадобится. Что касается вашего первого вопроса, я с удовольствием отвечу на него. Мы в Лондоне, в году 1588. Этот год был богат событиями для Англии, а также и для вас…

— Для меня? — воскликнул удивленный Мак. — Почему?

— Потому, что сегодня состоится премьера одной пьесы, посвященной вам. Я имею в виду «Трагическую историю доктора Фауста», разыгранную труппой графа Ноттингемского, с бесподобным Эдвардом Аллейном в главной роли. Возможно, вы уже смогли кое-что об этом узнать, занимаясь опытами по спирито-некромантической магии^[91] в Кракове.

— О, да, — произнес Мак с важностью — ему очень хотелось показать перед Мефистофелем свою ученость, и, похоже, на сей раз ему представился подходящий случай. — Конечно, я знаю о ней. Это самая известная пьеса обо мне. И вы перенесли меня в Лондон, чтобы я мог присутствовать на премьере. Как это любезно с вашей стороны, дорогой Мефистофель!

Мефистофель приподнял одну бровь — очевидно, реплика Мака сильно удивила его.

— Однако… Я перенес вас сюда отнюдь не затем, чтобы вы глазели на сцену, сидя в партере, и вместе с остальной публикой аплодировали красивой лжи, на которую все поэты большие мастера. Здесь вас ждет важное дело.

— Хорошо, — сказал Мак, — я готов. По правде говоря, я догадывался, что эта премьера — не единственный повод для такого далекого путешествия. Итак, что мне предстоит сделать?

— Слушайте же, — ответил адский дух — и тут же вынужден был умолкнуть, потому что к ним подошла служанка с подносом в руках. На подносе лежали два куска пирога, фаршированные мясом перепелок, полкаравая хлеба из овсяной муки, и стоял кувшин с мальвазией — обыкновенным vin ordinaire^[92] из Бордо. Впрочем, вряд ли можно было ожидать лучшего от простого лондонского трактира в то тревожное время, когда испанский флот подошел к британским берегам^[93], когда в столице Англии свирепствовала чума, а герцога Гиза, засевшего в Схвенингене со своими тридцатью тысячами воинов, отделял от Англии только пролив Ла-Манш.

Мак и Мефистофель принялись за еду; аппетит у обоих был отменный, и вскоре на подносе не осталось ничего, кроме опорожненного кувшина. Тогда Мефистофель отодвинул от себя пустую тарелку и негромко произнес:

— Итак, выслушайте меня, доктор. Речь пойдет о том, что вам предназначено совершить.

— Я весь внимание, — ответил Мак.

— Автор этой пьесы — Кристофер Марло, — начал Мефистофель. — Само собой разумеется, он будет присутствовать на премьере. По окончании спектакля — который, к слову сказать, будет иметь небывалый успех — Марло встретится с одним человеком, с которым у него произойдет весьма важный разговор.

— Ага! — многозначительно произнес Мак, хотя он и не понимал, к чему Мефистофель ведет свою речь.

— Этого человека зовут Томас Вальсингам. Они с Марло старые приятели. Отец Томаса, Сэр Фрэнсис, занимает должность первого министра королевы Елизаветы. Будучи помощником королевы во всех ее делах, он возглавляет секретную службу и держит в своих руках нити всех крупных интриг, которых немало было начато в этот грозный для Европы год.

— Вальсингам… Так, так, так. Я запомнил, — сказал Мак, пытаясь ухватиться хоть за какую-то определенную информацию, с таким трудом выловленную им из слов Мефистофеля. — И что же я должен сделать с этим человеком? Убрать его? Обчистить? Припугнуть? Вообще-то грабежи и разбой — не прямая моя специальность, но уверяю вас…

— Нет, нет! — остановил его Мефистофель, весьма озадаченный такой реакцией собеседника. — Вам не придется иметь дело с Вальсингамом. Слушайте дальше.

— Да-да, я слушаю.

— Вальсингам предложит Марло вновь вернуться на секретную службу, которую тот оставил несколько лет тому назад. И Марло согласится. Таковы факты. Это приведет поэта к преждевременной смерти. Ваша задача заключается в том, чтобы разыскать Марло сразу после его разговора с Вальсингамом и убедить его ни в коем случае не соглашаться на полученное предложение.

— Ладно, я уговорю его, — кивнул Мак. — Да, кстати, насколько хорошо этот Марло владеет оружием? Мне самому не помешало бы вооружиться перед таким делом… Вы случайно не знаете, нельзя ли раздобыть крепкую дубину где-нибудь поблизости?

— Дубину?.. Да вы что?! И не подумайте! — воскликнул шокированный Мефистофель. — Никому еще не удавалось силой заставить Марло сделать что-нибудь. Слова, впрочем, тоже мало помогали… Нет, здесь нужно действовать по-другому. Вот что я вам скажу. После премьеры вы откроете Марло те печальные последствия, к которым приведет его согласие служить шпионом Вальсингама.

— И каковы же будут эти последствия?

— Через пять лет, 30 мая 1593 года, Марло пойдет в трактир в компании трех господ: Ингрэм Фрайзер, Роберт Поли и Николас Сирс. Имея улики, свидетельствующие об их действиях в пользу Генриха Третьего, короля Франции, он попытается убедить их добровольно выдать своих сообщников и предстать перед Тайным Советом, отдав себя на милость ее величества. Эти люди поднимут его слова на смех; разгорится ссора. Не желая оставлять в живых столь опасного свидетеля, трое французских агентов схватят его, и Марло погибнет от предательского удара кинжалом или шпагой. Затем они распустят слух, что эта смерть явилась результатом нелепой трактирной драки: будто Марло ни с того ни с сего набросился на одного из них, Фрайзера, со шпагой; вынужденный защищаться, тот нечаянно нанес ему смертельную рану. Таким образом Англия и весь мир потеряют одного из самых выдающихся поэтов. Марло убьют, когда ему будет всего двадцать девять лет. А сколько прекрасных произведений мог бы он написать, если бы не эта нелепая трагическая случайность!

— Я понял, — сказал Мак. — Итак, вы хотите продлить жизнь этому Марло?

— О, я никогда не осмелился бы утверждать, что я этого хочу, — возразил Мефистофель. — Это всего лишь предположение, и изложенный мною план — один из возможных вариантов действий для вас.

— Да, но вы наметили для меня четкий план действий, разве не так?

— Вы приведете его в исполнение только если сами того захотите, — пожал плечами Мефистофель. — Есть и другой вариант. Вы можете украсть волшебное зеркало у доктора Д. Вы ведь слышали о докторе Д, знаменитом ученом-маге, не правда ли?

— Разумеется, слышал, — ответил Мак, — только сейчас как-то не могу точно припомнить…

— Доктор Д, — пояснил Мефистофель, — знаменитый английский алхимик, чародей и некромант. — Его имя люди не произносят полностью, боясь навлечь на себя беду. Он один из величайших магов — таких, как всемирно известные Альберт Магнус и Корнелий Агриппа. Многие могущественные владыки прибегали к помощи и советам прославленного мудреца. Сама Елизавета Английская поручила ему составить ее гороскоп — а ведь эта королева известна своим практичным, трезвым умом, которому чужды всяческие суеверия. Так вот, доктор Д собирается покинуть Англию. Он вскоре уедет в Богемию, ко двору Рудольфа Второго, и, конечно, возьмет с собой волшебное зеркало. Вы должны каким-то способом добыть это зеркало.

— Да чего я в нем не видел, в этом волшебном зеркале? Зачем оно мне?

— Ну, например, оно может помочь вам в разговоре с Кристофером Марло. Люди редко верят на слово незнакомцам, а с помощью этого зеркала вы сможете доказать правдивость своих слов. Пусть Марло заглянет в волшебное зеркало и узрит в нем свое будущее, увидит, к чему приведет его согласие стать помощником Вальсингама. Я думаю, зрелище собственной смерти повлияет на него, как бы он ни был упорен и тверд… Итак, вы поняли все, что я сказал вам?

— Кажется, понял, — сказал Мак. — Осталось только одно. Как мне добыть волшебное зеркало?

— Ну, знаете, дорогой мой, — ответил Мефистофель, — я не могу делать за вас всю работу. Надо же и самому иногда соображать. Попросите у доктора Д это зеркало. Если он заупрямится, дайте ему вот это…

Мефистофель вынул из кармана небольшой предмет, завернутый в носовой платок алого шелка, и протянул его Маку. Затем поднялся со стула, заворачиваясь в свой длинный черный плащ:

— Прощайте, Фауст, я буду ждать, когда вы выполните свое задание.

И он поднял руку, собираясь щелкнуть пальцами, чтобы исчезнуть. Но Мак остановил духа тьмы, вцепившись в его рукав.

— Что еще? — раздраженно спросил Мефистофель.

— Счет за завтрак, — сказал Мак. — Если ваше высокодемонородие не затруднит оплатить его…

— Разве у вас нет с собой денег?

— Мне они еще могут понадобиться. Несколько лишних монет не помешают, во всяком случае. Никогда точно не знаешь, что ждет тебя впереди, — особенно когда приходится выполнять такие непростые поручения.

Мефистофель швырнул на стол горсть серебра и снова поднял руку, но, подумав мгновение, снова опустил ее, очевидно, вспомнив недавние пререкания с трактирщиком из-за своего неожиданного появления в зале. Он не спеша вышел из трактира; оглянувшись по сторонам, свернул в узкий глухой переулок, где никто не смог бы стать свидетелем его внезапного исчезновения, и там растаял в воздухе, словно дым.

Мак спрятал в свой кошель тот предмет, завернутый в алый шелковый платок, который дал ему Мефистофель, затем, отсчитав плату трактирщику из монет, раскатившихся по столу, ссыпал оставшиеся деньги к себе в карман. Пора приниматься за дело, подумал он. Справившись, где живет доктор Д, Мак собрался уходить.

В соседней кабинке, отделенный от Мака и Мефистофеля высокой перегородкой и потому невидимый для них, сидел некто рыжий, закутанный в малиновый плащ, удивительно напоминавший одного молодого демона с лисьей физиономией. Аззи был одет в яркий — малиновый с изумрудно-зеленым — костюм с высоким тугим стоячим воротником. Он задумчиво постукивал пальцами по дубовой крышке стола, припоминая подробности подслушанного им разговора. Губы его кривились в недоброй усмешке.

Он уже давно тайно следил за Мефистофелем, своим соперником, пытаясь разгадать его игру в Тысячелетней Войне меж силами Добра и Зла. Теперь эта тайна была раскрыта. Так вот что задумал Мефистофель! Мошенничество! Обман!.. Аззи задумался, какие выгоды он сможет отсюда извлечь. После минутного размышления у него возник еще не совсем ясный, но вполне подходящий план.

Он щелкнул пальцами прямо перед носом у изумленного трактирщика, даже не взяв на себя труд оплатить поданный счет, и растаял в воздухе, как будто его и не было. Пусть этот суеверный болван предъявляет претензии Фаусту, выдуманному Марло, или чертям из преисподней, — у Аззи найдутся дела поважнее! Он отправился в Горние Страны, в те края, где начинались владения небесных духов. Демоны редко посещают эти места, но у Аззи было о чем поговорить с одной своей старой знакомой, бывшей ведьмой, с некоторых пор ставшей ревностной служительницей Добра.

Глава 44

— Нам не следовало здесь встречаться, — сказала Илит, оглядываясь кругом. Однако тревога ее была напрасной — коктейль-бар «И-нашим-и-вашим» был идеальным местом для рандеву. Здесь, за стенами древнего Вавилона, возле храма Ваала,^[94] собирались создания Света и Тьмы — обменяться информацией, обсудить последние новости или просто поболтать. Особенно важной, конечно, считалась работа по перевербовке агентов; нужно сказать, что в своей извечной борьбе обе великие силы не брезговали никакими приемами. Духи, принадлежащие к враждующим лагерям, вели друг с другом долгие беседы за стаканом коктейля, жарко спорили, расставляли хитроумные ловушки, плели сети интриг, выгодно продавали информацию и распускали заведомо ложные слухи в надежде одурачить противника, подкупали и шантажировали друг друга — всех дел и не перечислишь.

Вавилон, столица могучего государства, утопал в роскоши. В то время он переживал пору расцвета; хетты пока не тревожили его жителей, а об Александре Македонском^[95] не ведали даже самые дальновидные из прорицателей. Это был прелестнейший из уголков земли, чудо из чудес; люди съезжались со всех концов света, чтобы полюбоваться его сказочными диковинами. На улицах и торговых площадях слышалась арабская речь вперемешку с древнесемитскими и древнеиндийскими наречиями. Финикийцы, евреи, арабы, персы, индусы, египтяне и бедуины дружески болтали, сидя в кофейнях и потягивая знаменитый кофе по-вавилонски (ибо в Вавилоне был известен особый секрет приготовления этого напитка: перегретый пар пропускался через ароматный напиток с помощью огромных воздуходувных мехов, которые качали чернокожие нубийцы или эфиопы — им принадлежала монополия на торговлю кофе). Город этот был одним из крупнейших в мире центров просвещения — но и развлечения тоже. Здесь устраивались великолепные музыкальные ревю; в зверинце, где львы мирно бродили рядом с ягнятами, словно в раю, содержались редкие животные, привезенные путешественниками из дальних стран. Но главным украшением Вавилона были висячие сады Семирамиды. Подобно застывшему водопаду, вьющиеся стебли спускались с верхних этажей каменных зданий. Что бы ни говорили впоследствии о Вавилоне завистливые афиняне, молва об этом городе облетела весь свет, и многие восхищались его богатством и пышным великолепием его празднеств. Вавилон был истинным царем пиров; только здесь вы могли отведать шиш-кебаб, а вкус вавилонских булочек с изюмом помнили далеко за пределами Ашмара.

— Не волнуйся, ничего страшного в этом нет, — успокоил Аззи свою бывшую подружку. — Мы теперь находимся во враждебных лагерях — значит, никакой интрижки меж нами быть не может; никому даже в голову не придет распускать о нас гадкие сплетни.

Илит подарила Аззи нежный взгляд, однако тревога не покинула ее. Аззи был весьма привлекательным существом — для демона, разумеется: огненно-рыжие волосы аккуратно подстрижены, тонкий длинный нос кажется чудом красоты по сравнению со свиными рылами других чертей, чувственные губы красиво изгибаются в улыбке. В прежние времена эти губы слишком часто целовали ее, чтобы она могла смотреть на них совершенно бесстрастно. Возможно, она еще не совсем разлюбила его… Но она пришла на это свидание отнюдь не затем, чтобы позволить ему пробудить в себе давно умолкнувшие чувства. Сопротивляясь этому демону, она спасала свою душу и закаляла свой характер; к тому же, встреча с Аззи давала ей в полной мере почувствовать терзания любви — той пылкой любви, которую она не так давно перенесла на ангела Гавриила. О нет, она отнюдь не раскаивалась в сделанном ею выборе, и Гавриила было не в чем упрекнуть. Гавриил был добр и служил добру, и это было хорошо. Но бывали у нее, и все чаще, ночные одинокие часы невыносимого томления. Острая тоска стальным обручем сжимала ей грудь; вряд ли она сама смогла бы объяснить ее причину и разобраться в своих чувствах. Будучи бессмертной, она особенно остро ощущала терпкий вкус печали; не в силах прогнать печаль, Илит надеялась, что когда-нибудь ее тоска пройдет сама собою.

«Оставь эти глупые мысли, девочка», — мысленно обратилась она к самой себе, а вслух для Аззи прибавила:

— Что новенького?

— Да так, существую помаленьку, — ответил Аззи, пожав плечами (этот жест он продумал особенно тщательно). — Занимаюсь все теми же старыми штучками — надувательством и двурушничеством. Ты сама знаешь, какова жизнь демона.

— И многих ли тебе удалось перехитрить? — спросила Илит.

— Мне? Никого, — улыбнулся Аззи. — С тех пор как Силы Предопределения с присущей им мудростью решили не обременять меня новым заданием в нынешней Тысячелетней Войне, я предоставлен самому себе. А обжуливать самого себя очень скучно — еще скучнее, чем играть с самим собой в карты на щелчки…

— Я слышала, что Мефистофель весьма опытный и искушенный в интригах демон, — заметила Илит. — Вне всякого сомнения, он сослужит вашему племени хорошую службу.

— Возможно. Особенно если учесть, как ловко он пользуется каждым удобным случаем, чтобы в полной мере проявить свою хитрость и коварство.

— Ничего другого от него нельзя ожидать. Он же демон, в конце концов.

— Я знаю. И не имею ничего против хитрости, коварства, мошенничества, вероломства и тому подобных вещей. Но я сам игрок и не люблю тех, кто играет нечестно. Открытое нарушение правил ведения войны — это уж слишком.

— Нечестная игра? Открытое нарушение правил? — словно эхо повторила Илит. — Ну, нет. О нем говорят, что он порядочный демон.

— Возможно, я ошибаюсь, — с наигранной кротостью ответил Аззи, — и никакого нарушения на самом деле не было.

Илит резко выпрямилась в своем кресле:

— В чем же ты ошибаешься?

Аззи полюбовался своими ногтями, подышал на них, затем начал полировать их о край своего ярко-красного вельветового пиджака. После долгой паузы он наконец произнес:

— Да так… Не стоит обращать внимания на всякие пустяки.

— Аззи, прекрати дразнить меня! Ты что-то знаешь! Говори!.. Рассказывай, что ты видел?

— Я ничего не видел. Зато слышал я многое.

— Что же?

— Я подслушал, как безупречный, честнейший демон Мефистофель инструктировал Иоганна Фауста, выбранного соучастником спора меж силами Добра и Зла. У него большая роль в нынешней Тысячелетней Войне.

— Инструктировал? Ну и что? Он просто знакомил актера с его ролью. В конце концов, должен же Фауст знать, что ему делать!

— Теперь он знает это слишком хорошо.

— Аззи, Аззи! С чего это ты вздумал говорить загадками? Оставь свои старые фокусы и скажи прямо, что ты имеешь в виду.

— Мефистофель должен предложить Фаусту несколько вариантов действий в каждом эпизоде, не так ли?

— Это всем известно!

— Так вот, я слышал весь их разговор. Мефистофель подробно разъяснял Фаусту, какой именно выбор он должен сделать и как ему надлежит действовать, чтобы достичь успеха.

— Ты хочешь сказать, что он вмешивается в эксперимент? Что Фауст — послушное орудие в его руках?

— Да-да, именно это я и имел в виду. Забудь о пресловутой свободе воли, душенька моя. В этой игре существует только одна воля — воля самого Мефистофеля, а смертный является его покорным и исполнительным слугой.

Она глядела на него, приоткрыв от удивления рот. Аззи рассказал ей, как он подслушал разговор между Маком и Мефистофелем в одном из лондонских трактиров, как Мефистофель велел знаменитому магу спасти Марло и даже предложил ему способ действий, ведущий к успеху.

— Аззи, ты делаешь из мухи слона. Ты словно нарочно пытаешься поднять шум вокруг этого дела…

— Что касается шума, то я всегда готов его поднять — такова уж моя натура, — сказал Аззи. — Подумай, однако, — ведь в том, что я сейчас тебе рассказал, нет ни капли лжи. Все — чистая правда, без всяких выдумок и приукрашиваний, на которые мы, демоны, большие мастера.

Некоторая время Илит сидела молча, обдумывая услышанное. Она отпила несколько глотков коктейля из нектара с амброзией^[96] и повертела высокий стакан в пальцах; льдинки тихонько позвякивали о его край. Этот ароматный напиток, заслуживающий названия пищи богов, готовили только в древнем Вавилоне; после того как Александр Великий разрушил город до основания, мстя персам за прежние победы над греками, ледники были уничтожены в пламени пожара, а секрет приготовления божественного коктейля был утрачен.

— Если ты говоришь правду, — сказала она наконец, — то дело, кажется, весьма серьезное.

— Так я и думал, — ответил Аззи. — Однако здесь возникает весьма деликатная проблема. Мы с Мефистофелем находимся в одном лагере, и если я донесу Верховному Совету о его противозаконных действиях, это будет выглядеть немного некрасиво. Но ты, Илит, должна знать, что моя душа столь же сильно жаждет правды и справедливости, как и твоя собственная.

— Что ты говоришь! — воскликнула Илит. — Как я могу поверить тебе? Ты и тебе подобные служат Злу и Лжи по доброй воле.

— Да, это верно. Но также по доброй воле мы служим Истине и Добру, — сказал Аззи, прибегая к парадоксу там, где одной правдой ничего нельзя было добиться. — У нас, сторонников Тьмы, есть свои принципы.

Она покачала головой, но глаза ее улыбались:

— О, я слишком хорошо знаю, что льстивый язык помогает тебе обводить вокруг пальца доверчивых простушек. Ты коварный демон!

— Тот демон, который не лжет во имя Красоты, не достоин звания Злого Духа… Однако все, что я рассказал тебе про Мефистофеля, — голая правда.

Илит колебалась. Она верила и не верила Аззи. Мотивы поступков Мефистофеля были ей непонятны.

— Если он спасет Марло… — неуверенно начала она, — мне кажется, этот поступок будет Добрым Деянием. Поэт останется жив; он напишет много прекрасных стихов и успеет удивить весь мир своими гениальными пьесами…

— Ты смотришь на вещи с одной стороны, — ответил ей Аззи, — так позволь же мне изложить другую точку зрения. Этот Марло — отъявленный безбожник и богохульник, для которого нет ничего святого. Его ненаписанные пьесы скорее всего вызовут громкий скандал и негодование ханжей. Вряд ли они послужат укреплению религии; напротив, они могут посеять опасное смятение в людских душах и бросить в народ семена дерзкого вольнодумства…

— Аззи, — прервала его Илит, — я должна тщательно обдумать и взвесить все, что ты мне рассказал. А уж потом придет время решать, что мне делать с этой информацией.

— Делай с ней что хочешь, — сказал Аззи. — Во всяком случае, моя совесть чиста. Давай допьем коктейли и разойдемся каждый по своим делам.

Илит кивнула и почти залпом осушила свой стакан. Затем оба кивнули друг другу на прощанье и растаяли в воздухе.

А в это самое время в соседней кабинке маленький смешной длиннобородый человечек потирал маленькие пухлые ручки от радости. Он был одет в высокие, наподобие болотных, сапоги и кожаный камзол.

— Ха-ха, мой дорогой рыжий демон! — произнес Рогни (это был, конечно, он). — Вот ты и попался! Я вижу тебя насквозь со всеми твоими хитростями и кознями. Так, значит, ты предаешь своих во имя Истины? Неплохая шутка, клянусь бородой! Я-то знаю, что за цель ты преследуешь.

С тех пор, как демон Аззи нечаянно столкнулся с гномом в одном из подземных коридоров и увел его на уборку мусора после весеннего Шабаша, дела у Рогни пошли совсем худо. Закончив работу, гном поспешил на Всемирный Слет гномов в Монпелье. Однако к тому времени, когда он прибыл туда, праздник уже кончился и гномы разошлись. Смолкла музыка, погасли разноцветные фонарики на деревьях. На примятой траве лежали лишь пустые бочонки из-под пива. Опечаленный Рогни вернулся домой (для этого ему пришлось выкопать новый подземный ход от зеленого холма близ Монпелье до самого своего порога), но дома его ждала новая беда. Пока он, выбиваясь из сил, прокладывал подземный коридор, кто-то дорылся до его заветного клада, спрятанного глубоко под землей, и похитил сокровища. Конечно, это был не единственный клад Рогни. Никакой уважающий себя гном не станет закапывать все свои драгоценные металлы и самоцветы в одном месте. Однако потеря была велика, и Рогни сильно огорчился из-за пропажи клада.

Рогни все еще сердился на Аззи за дурное обращение на Всемирном Шабаше. Затаив в своем сердце обиду, он искал случая, чтобы чем-нибудь насолить демону (гномы вообще злопамятные существа, они веками могут помнить нанесенные им обиды). И сейчас ему представился такой случай. Рогни погрузился в размышления: в голове его начал созревать план мести. Подумав немного, Рогни вышел из уютного коктейль-бара и направился в одно местечко близ Вавилона, где давным-давно гномами был проложен волшебный подземный ход. Нырнув в этот подземный коридор, можно было попасть в любое место и любое время. Копнув разок-другой своей лопатой, Рогни пролез в образовавшееся отверстие. Он очень торопился.

Глава 45

В тот день к Харону на ладью попали весьма любопытные мертвецы. Он подобрал троих рыбаков, утонувших возле берегов Спарты. Своим переселением в мир усопших эти трое были обязаны шторму, внезапно налетевшему с севера и перевернувшему их лодку. В карманах у троих утопленников было пусто, но они обещали Харону, что за перевозку ему заплатит двоюродный брат одного из них, некто Адельфий из Коринфа, основатель известного фонда «В помощь Душам Умерших, переправляющимся через Реку Времени». Этот фонд принимал вклады от родственников людей, погибших далеко от родного дома — рыбаков, унесенных непогодой в открытое море, солдат, павших на чужбине, купцов, не вернувшихся из дальних путешествий, и многих других, чьи души томились на берегу Стикса^[97]. Трое приятелей объяснили перевозчику, что три обола — по монете за каждого из них — будут перечислены на его счет Коринфским отделением Коммерческого Банка Античности. Харону нужно лишь обратиться в одно из отделений этого банка, расположенных во всех крупнейших городах мира, и ему выдадут вклад с причитающимися процентами. Если же сам Харон по какой-либо причине не сможет явиться лично, он может послать в банк доверенное лицо, оформив соответствующие документы.

Харон хмуро выслушал эти речи и уже собирался отказать троим рыбакам. Он был приверженцем старых добрых традиций и недоверчиво относился ко всему новому, поэтому плату за проезд он предпочитал взимать наличными. «Деньги на бочку!» — был его принцип; а точнее, «деньги на борт», поскольку речь шла о судне. Он подозревал, что трое приятелей сговорились, решив надуть его и прокатиться бесплатно. Но сладкоречивому казначею Харона по имени Озимандий (хотя он и не был царем царей, убитым на острове Корфу во время волнений, подстроенных эллинскими агентами, и попавшим к перевозчику душ умерших) удалось уговорить Харона. Озимандий подтвердил, что утонувшие рыбаки говорят правду, и Харон не нашелся что ответить своему казначею. Он взял троих новичков на борт, хотя и неохотно. Что поделаешь, даже лодочнику в царстве мертвых приходится идти в ногу со временем. За последние несколько веков ладья Харона несколько раз заходила в малознакомые порты для починки, и рабочие, люди, говорившие на странных, непривычных для Харонова уха языках, отказывались принимать оболы за свою работу. «Странные деньги», — говорили они.

Итак, дело было решено, и дольше размышлять над ним не имело смысла. В настоящий момент у Харона были более важные заботы. Его ладья налетела на риф там, где никогда не было подводных камней — уж он-то знал Стикс как свои пять пальцев!

Это было отвратительное место — зловонное, похожее на топкое болото, где в стоячей воде гнили остатки водорослей. Небо здесь было низкое, серое; слабый ветер приносил с собой запах дохлой рыбы. Небольшие волны, покрытые грязно-серой пеной, лизали борта ладьи. Низкие чахлые деревца склонились к воде; на них сидели мертвецы, с мольбой простиравшие иссохшие руки к Харону: им нужно было переправиться на другой берег; не имея наличных денег, они хотели наняться к Харону матросами на время пути. Но Харон неумолим: его команда полностью укомплектована, а лишние души на борту не нужны. Он уже взял две или три дюжины пассажиров; больше его маленькая ладья не вместит. Они сидели в носовом кубрике, развлекаясь игрой в дурака и в очко старой потрепанной колодой карт. Они бродили по палубе, распахнув свои ветхие, грязные хитоны и обнажив тела, покрытые коростой и трупными пятнами. Лунными ночами они сидели на корме, свесив ноги вниз и шлепая босыми ступнями по воде, а днем бросались с борта застрявшего на мели судна и плескались в пахнущей гнилью стоячей воде. Несколько мертвецов развлекались игрой в водное поло с чьей-то полуразложившейся отрубленной головой — она медленно проплывала мимо левого борта, и томящиеся от скуки пассажиры Харона вытащили ее из реки.

Расталкивая лениво бродящих по кораблю мертвецов, Харон подошел к Фаусту.

— Из-за тебя мы торчим здесь уже несколько дней, — сказал он, буравя знаменитого мага своими маленькими глазками. — Я хотел бы знать, что ты собираешься делать дальше?

— Мне очень жаль, но я ничего не могу поделать, — ответил Фауст. — Во всем виноват этот рыжий демон Аззи, черт его возьми. Он провел меня, как самого неопытного новичка. Мой счастливый талисман не действует, а сотворенное мною заклинание почему-то сработало не так, как нужно.

— Почему ты просто не избавишься от этого заклинания, если из него не выходит никакого толку, и не сотворишь другое?

Фауст покачал головой:

— Нет-нет, только не это! Хуже ничего придумать нельзя! Мы должны подождать, пока неудачное заклинание истратит весь заряд энергии…

— Уже не в первый раз я слышу это от тебя, — сердито ответил Харон. — Но время идет, и я не могу сидеть сложа руки, тем более что ты и сам не знаешь, сколько еще нам придется ждать. Сделай же что-нибудь, да поскорее, если не хочешь, чтобы тебя выбросили за борт!

Фауст посмотрел на грязную, вонючую воду, плескавшуюся за бортом. Что ж, пожалуй, это выход, мелькнула у него в голове отчаянная мысль. Сквозь толщу воды он видел какие-то неясные тени, расплывчатые силуэты не то рыб, не то каких-то сказочных созданий. Он где-то слышал, что под Стиксом существует таинственное подводное царство, о котором смертные ничего не знают. Искушение было велико. Почему бы не оставить бесплодные попытки доказать истину и занять свое настоящее место в борьбе меж двумя великими силами? Почему бы не уйти от мирской суеты? Пусть Харон прикажет своим молодцам швырнуть его за борт — он не станет сопротивляться. Как приятно будет погрузиться в эти темные воды, примкнув к таинственным существам, живущим в их глубине; как приятно плыть по течению, не заботясь более ни о чем!

Он оторвал свой взгляд от черных глубин, от медленно текущей воды. Нельзя так распускаться, одернул он себя. Он великий маг! Он Фауст! А Фауст не сдается! Отчаянье и уход от борьбы — удел слабых. Он должен быть сильным. Он будет бороться. Во что бы то ни стало он достигнет заветной цели!

Фауст поднял голову, и ему показалось, что впереди мелькнуло маленькое светлое пятнышко, едва различимое в полумраке. Что бы это могло быть? Зарница?.. Светлячок?.. Неужели на Стиксе водятся светляки? Или это один из блуждающих болотных огоньков, что манят сбившегося с дороги путника в непроходимую топь, на верную гибель? А может быть, пятнышко ему просто почудилось? Он слишком долго глядел на воду, и его глаза устали…

Прищурившись, Фауст начал всматриваться в даль, пытаясь проникнуть сквозь завесу серого тумана, в котором тонули берега и расплывались контуры деревьев. Нет, он не ошибся! Вскоре он уже смог различить контуры небольшой двухвесельной лодки. Ее единственный пассажир, маленький толстый человечек, греб изо всех сил, и лодка быстро приближалась.

— Это еще что такое? — воскликнул Харон, заметив лодку.

— А ты уж думал, что Стикс принадлежит одному тебе, Харон? — ядовито спросил Фауст.

Лодка была уже совсем рядом; вот ее борт стукнулся о корму корабля мертвых. Рогни, одетый в желтую курточку с капюшоном, из-под которого торчали концы его длинных волос и бороды, бросил весла и поднялся с низкой скамейки.

— Эй, там! — крикнул он. — Фауст, случайно, не у вас на борту?

— Ну… случайно, да… — ответил немного растерявшийся Харон. — Он здесь. А ты-то сам кто?

— Я Рогни, — важно ответил гном. — Я персонаж устного народного творчества, существо из иного мира, чем ваш. Но я вас знаю. Харон! Чего это тебе вздумалось стать на якорь посередине реки? Совсем недалеко отсюда я видел несколько очень приличных доков и пристаней. Толпы умерших ждут тебя на берегу, и у каждого во рту найдется серебряная монетка!

— Черт побери! — выругался Харон. — Я много теряю, но я ничего не могу поделать. Некто скверный и злой — да не будет он назван! — что-то сделал с моей ладьей, и теперь она только кружится на месте и не слушается руля. Вдобавок ко всему, пока я пытался разобраться, что происходит, и выровнять курс, судно мое наскочило на мель — единственную мель на протяжении многих сотен стадиев^[98]. Тщетно пытался я сняться с мели — очевидно, киль моего корабля плотно застрял в песке. Мне остается только сидеть здесь да горевать… А ты здесь по какому делу, позволь спросить?

Рогни объяснил, что у него есть важные новости для Фауста.

— Я подслушивал разговоры демонов, — сказал он, — один из которых вам, вероятно, знаком. Это Аззи Элбаб, отвратительный тип. Настолько гадкий, что всей его мерзости, пожалуй, даже для Ада чересчур много.

— Да, я встречался с ним несколько раз, — ответил Фауст. — Он пытался соблазнить меня и заставить отказаться от дела всей моей жизни — от участия в Великой Войне Добра и Зла, в которой я должен был сыграть роль спасителя всего человечества и покрыть себя немеркнущей славой. Убедившись, что от меня ему ничего не добиться, он дал мне испорченное Заклинание Перемещения — зараженное вредоносным джинном, как я смог убедиться. Давая мне испорченное заклинание, он, возможно, преследовал и иные цели, но главная его цель, по-моему, была одна — отомстить мне за свое поражение. И вот теперь ладья Харона застряла посреди Стикса и не может двинуться ни вперед, ни назад.

— Этой беде можно помочь, — сказал Рогни, доставая из кармана клубок запутанной веревки. — Вот, попробуйте.

— Что это? — спросил озадаченный Фауст.

— Заклинание Освобождения, — ответил гном. — Распутай клубок — и освободишься.

Глава 46

Мак и Маргарита шли по дорожке, ведущей к дому доктора Д.

— Ты уверена, что все поняла правильно? — спросил Мак.

— Надеюсь, что так, — ответила девушка, — однако мне это не нравится.

— Не думай ни о чем. Делай, как я тебе скажу, и все будет хорошо, вот увидишь.

Если не обращать внимания на надутые губы, хмурый взгляд и другие мелкие признаки женского недовольства, Маргарита выглядела на редкость хорошо в этот день. Ее каштановые волосы были искусно уложены и блестели. После того как Мефистофель перенес ее из своего кабинета в Лимбе в Лондон, к Маку, у нее было достаточно времени, чтобы привести себя в порядок. Платье блестящего темно-зеленого шелка со вставками из крапчатого канифаса было с иголочки; оно великолепно сидело и очень шло к ней. Мак подумал, что еще никогда не видел свою спутницу такой красивой.

Дом доктора Д, построенный вопреки всем законам симметрии, с прикрытыми ставнями, издалека напоминал дремлющего на солнышке кота. Знаменитый доктор облюбовал себе жилище отнюдь не в той части города, где обычно селились почтенные граждане, занимающиеся честным трудом. Справа и слева от его дома стояли мрачные здания весьма подозрительного вида. Что поделаешь — это был район Тортингэм, пользовавшийся в городе недоброй славой. Прошло немало лет, прежде чем в эти кварталы стала заглядывать более благородная публика: воры-карманники, праздношатающиеся зеваки и лодыри, мошенники, безработные, деревенские жители, приехавшие в город по делам, и визгливо хохочущие женщины, чьи манто из крашеных кроличьихшкурок никак не желали походить на благородные собольи шубы.

В таком вот темном, глухом, небезопасном месте и поселился знаменитый доктор Д.

Мак и Маргарита подошли к дверям дома.

В это время доктор Д, высокий и худой, облаченный в докторскую мантию, склонился над огромным пыльным фолиантом в книжной комнате, пытаясь постичь древнюю мудрость какого-то забытого и таинственного учения. Чуть вздрогнув, как тот, кого отвлек от глубоких размышлений какой-то посторонний звук, он поднял голову от книги и громко позвал:

— Келли!

Низенький широкоплечий человек, сидевший на другом конце стола, отложил в сторону клубок пряжи, которую он распутывал. Эдвард Келли, сильнейший медиум, был родом из Ирландии, из графства Лимерик. Во всей его внешности, если не считать меховой шапки, натянутой на уши, на первый взгляд не было ничего примечательного; лишь в глазах его горел какой-то загадочный огонек. Всякий, кто заглянул бы в эти глаза, был бы сразу околдован. Необыкновенные глаза. Огромные, печальные, они манили, притягивали к себе, словно магнит. Дьявольские глаза.

— Да? — отозвался Келли. Он смотрел на доктора Д, приподняв одну бровь.

— Я чувствую, что кто-то сейчас поднимается по лестнице, — сказал доктор Д.

— Мне выйти и посмотреть, кто там? — спросил Келли.

— Сперва погадай: у меня появились нехорошие предчувствия… только никак не могу понять, одно или два…

Келли придвинул к себе стакан, до краев наполненный водой. Поплевав на указательный палец, он несколько раз обмакнул его в воду — по поверхности пошли круги. Келли начал пристально вглядываться в них.

Зрачки медиума расширились, неподвижно уставившись в одну точку. Сначала перед его глазами замелькали цветные пятна. Потом на дне стакана появились какие-то полупрозрачные тени, призрачные очертания фигур… Духи, которых вызывал ирландец, были сейчас не более чем тонкими струйками воды, поднимающимися со дна, изгибающимися в причудливом змеином танце. Он слышал звуки потустороннего мира… Постепенно неясные видения стали обретать форму, и вот он уже мог отчетливо видеть перед собою два лица — мужское и женское. Вокруг их голов сияли радужные нимбы, видимые только его глазу — они указывали на тесную связь этих двоих с миром духов.

— К нашей двери подошли двое, — сказал он доктору Д. — Мужчина и девушка. Странная пара… хотя на первый взгляд не определишь, в чем заключается эта странность. Мужчина — высокий, белобрысый; девушка — с каштановыми волосами. Красивая… На вид они вполне приличные люди.

— Ну, что ж, если они тебе нравятся, я их приму, — сказал доктор Д. — Только вот у меня было такое странное чувство… Я хотел знать, в чем его причина.

— При чем же здесь я? — возмутился Келли. — Если вам угодно это знать, почему бы не заглянуть в волшебное зеркало? Оно расскажет все об этих таинственных незнакомцах…

— Волшебное зеркало находится в другой комнате, — невозмутимо ответил доктор Д. — Не понимаю, почему ты вдруг так рассердился.

— Кто рассердился? Я?! — воскликнул Келли, нахмурившись. — Почему вы думаете, что я рассердился?

— Ну, значит, ты выглядишь сердитым, — сказал доктор Д.

— А с чего мне сердиться, — не унимался Келли, — ежели мне не на что жаловаться? Кто сопровождал вас во время вашего спиритического путешествия по Европе? Я. И разве я не выступаю в главном номере вашей цирковой программы? Я делаю для вас всю работу, и где вы найдете человека, который даст вам больше духовной энергии, чем я? Значит, мне есть чем гордиться…

— Мне кажется, Эдвард, — сухо сказал доктор Д, — мы уже обсуждали с вами этот вопрос. Идите откройте дверь.

Ворча, Келли пошел к двери. Слуги никогда не было на месте, если в его услугах возникала надобность. Нетрудно было угадать, где он находится, даже не глядя в воду — конечно, он наверху, в своей каморке, лечит старую рану, полученную им в одном из сражений под знаменами Черного Принца^[99] — эту историю он неоднократно рассказывал своему хозяину.

Келли вспомнилась его родная зеленая Ирландия, широкие луга, где он пас овец, и юные девушки, приходившие к нему — девушки, с которыми он проводил блаженные часы на холмах, откуда было видно море. Ах, этот ни с чем не сравнимый запах соленого ветра, запах свежей травы!.. Он потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Память, довольно!

Он открыл дверь. На пороге стояли Мак и Маргарита.

— Здравствуйте, — сказал Мак. — Нам хотелось бы поговорить с доктором Д.

— О чем вы собираетесь с ним разговаривать? — осведомился Келли.

— О, это предназначается только для его ушей.

— Вам придется сказать мне, или это никогда не достигнет его ушей.

— Это невозможно. Мы будем говорить только с самим доктором Д.

Келли пожал плечами и жестом пригласил посетителей пройти в комнату.

— У них какое-то важное и секретное дело, — сказал он доктору Д. — По крайней мере, так они говорят.

Мак слегка поклонился.

— Нас интересует ваше волшебное зеркало, — сказал он, улыбаясь. — Мы хотим приобрести его у вас.

Густые темные брови доктора Д поднялись вверх.

— Волшебное зеркало?.. Я не ослышался? Вы хотите купить у меня волшебное зеркало?

Мак молча кивнул.

— Сэр, вы, должно быть, потеряли рассудок! Волшебное зеркало, обладающее высочайшей мощью и даром предвидеть будущее, — это не мешок овса. Мне, его обладателю, завидуют могущественнейшие из царей земных. Король Польши, к примеру, предлагал мне за него Владивиль, титул герцога, и в придачу к этому прелестную юную княгиню Радзивилл, чьи изысканные манеры и ослепительная красота лишили покоя всех рыцарей далеко за Везером^[100]. Но я лишь засмеялся королю в ответ. Для того чтобы купить у меня волшебное зеркало, не хватило бы сокровищ всего мира. С помощью этого зеркала я проникаю в мир духов, куда нет доступа простым смертным. С его помощью я могу провидеть будущее. Оно дает мне знание и силу, а знания и сила — это и есть настоящая власть. Неужели вы думаете, что я уступлю его кому бы то ни было? Золото и преходящие блага земные — ничто по сравнению с моим зеркалом!

— Я понимаю, — сказал Мак. — Но я предлагаю вам нечто такое, от чего вы просто не сможете отказаться.

— Нечто такое, от чего я не смогу отказаться? Посмотрим.

И Мак вытащил из кармана небольшой предмет, завернутый в красный шелковый платок. Получив от Мефистофеля этот платок, он даже не полюбопытствовал взглянуть на подарок, приготовленный демоном для надменного доктора Д.

История молчит о том, что это было и как оно подействовало на упрямого доктора. Достоверно известно лишь одно: примерно через четверть часа Мак и Маргарита вышли из дома доктора Д и направились в Саутворк. Волшебное зеркало Мак держал под мышкой.

Глава 47

Тем временем народу на театральной площади все прибывало. Хотя в зале могло разместиться немногим более трех сотен зрителей, вокруг театра собралась толпа в несколько тысяч человек. Многие пришли сюда издалека.

Любители театра окружили здание со всех сторон. Почти все были одеты в теплые плащи — день выдался хмурый и прохладный. В толпе мелькали роскошные плащи знатных вельмож и придворных, окруженных слугами, — маркиза Солсбери, лорда Дюнкерка, герцога Корнуэльского, королевского палача и лорда Фэйвершэма. Одни явились на премьеру со своими женами, другие — с любовницами, бойкими красотками, чьи пышные прически и платья украшали поддельные бриллианты; третьи, совсем юные, как лорд Дуврский, которому было всего лишь восемь лет от роду, пришли со своими родителями или с воспитателями и верными дядьками, приставленными к отпрыскам знатных семей. Семилетнего виконта Делвиля, с самого рождения пораженного тяжелой, неизлечимой болезнью, принесли в носилках личные телохранители; рядом с носилками шел его врач.

Знатные господа свысока поглядывали на публику попроще — толстых торговцев сукном с Мичин Роу, тощих аптекарей с Пэл Мэл и Чипсайда, неуклюжих мясников и мелких лавочников с Пикадилли. В толпе были и совсем простые люди: солдаты из Нидерландов, находящиеся в отпуску, студенты и разные бродяги, сами себе господа: эти, каким-то чудом раздобыв себе билет, старались протолкаться ко входу. В толпе было даже несколько священников — они пришли сюда не ради забавы: прослышав, что новая пьеса сильно задевает религиозную мораль, святые отцы решили воочию убедиться в этом, чтобы потом обрушить на автора свой гнев в воскресной проповеди. Вся эта разнородная публика вливалась в двери театра, за которыми могучий, бурлящий поток разбивался на мелкие ручейки: люди проходили в фойе, покупали апельсины и сласти у девушек-разносчиц, обходили здание кругом, искали знакомых, устремляя свои взгляды на закрытые ложи, болтали, смеялись, толкались и плевали на пол — словом, занимались тем, чем обычно занимаются зрители в ожидании спектакля.

«Театр Розы» был построен по классическому образцу: овальное здание со множеством закрытых лож по бокам. Высокая сцена сильно выдавалась вперед, в передние ряды партера. Пламя настенных факелов трепетало от легкого сквозняка и вздрагивало, когда в общем многоголосом шуме раздавалось чье-нибудь громкое восклицание. То и дело слышалось: «Ну и ну! Гарри!», «О, да это же Саффон!» или «Гляньте-ка — вон Мелизанда и Каддлс!».

Плата за вход в тот день была довольно высока — три с половиной пенса; слуги, стоявшие у дверей, получали медные монеты с каждого, кто желал пройти внутрь. Бесплатно пропускали лишь тех, кто предъявлял пригласительный билет от самого графа Ноттингемского, покровителя театра. Но на сей раз англичане не скупились — настроение у них было праздничное. Люди шли развлечься, забыть пережитые горести и избавиться от тревоги за завтрашний день. Будущее было слишком неопределенным: если испанцы разобьют флот королевы Елизаветы^[101], никакие деньги не спасут англичан: самый знатный вельможа окажется не богаче последнего нищего. Поэтому жители Лондона, надев самые нарядные камзолы и тонкие чулки, пришли на премьеру — потолкаться среди знатных особ, посмеяться и освистать неудачных актеров.

Под громкие звуки труб Эдвард Аллейн вышел на сцену. Некто Уилл Шекспир, молодой, но уже начинающий лысеть, несколько лет спустя вспоминал эти минуты: как примолкли болтливые кавалеры, а их дамы перестали громко смеяться и усиленно замахали веерами. В зале зажегся свет; тут же по краям сцены вспыхнули светильники на высоких треножниках (поскольку прожекторов еще не изобрели, сцена освещалась с помощью магнезии, добавленной в керосин; зажигальщики свечей поджигали эту смесь от искр огнива или с помощью трута). Зрители уселись поудобнее в своих креслах, приготовившись смотреть и слушать. Маленький оркестр заиграл вступление. Пронзительно вскрикнули гобои, начиная фаустовскую тему.

Действие происходило в городе Виттенберге, в прошлом веке. Декорации выглядели достаточно натурально — для своего времени, конечно: плотникам, в распоряжении которых были лишь грубые доски, топор и молоток, было куда как далеко до искусства театральных машинистов XVIII столетия, творивших чудеса при помощи поворотного круга и сложнейших механизмов. Сцену портила лишь покосившаяся сторожевая башня Дрейкен, где Фаусту должен был явиться Дух Земли, — казалось, она была готова рухнуть посреди действия.

Занавес поднялся, и тотчас же кашель сотен гортаней и шарканье сотен ног заглушили звуки музыки. В современном театре, где проходы между рядами покрыты ковровыми дорожками, а ноги зрителей обуты в изящные туфли, трудно услышать что-либо подобное; но в ту далекую эпоху полы покрывал лишь толстый слой апельсиновых корок, ореховой скорлупы и прочего мусора, башмаки были грубыми, а публика не отличалась вежливостью и изысканностью манер. Это была толпа, жаждущая удовольствий и развлечений и готовая платить за них любую цену.

Как только трубы возвестили о начале представления, Мак и Маргарита начали искать свои места в партере; они пробрались через длинный ряд кресел, поминутно извиняясь перед теми, кого им пришлось потревожить. Мак едва дышал — он опасался, как бы чего не случилось с волшебным зеркалом, уложенным в мягкий замшевый футляр. Крепко прижимая к себе драгоценную ношу, он уселся в кресло и вытянул шею, чтобы лучше видеть то, что происходило на сцене. Маргарита сидела как на иголках — она в первый раз попала на спектакль, и все вокруг казалось ей новым и необычным. Возбужденно хихикая, она повернулась к своему спутнику и дернула его за рукав:

— Ой, я никогда в жизни не видела настоящих пьес! На что это похоже?.. Бывало, мы с подружками соберемся вместе и начнем рассказывать всякие истории. Здесь тоже так будет?

— Да, что-то в этом роде, — рассеянно ответил Мак. — Только здесь актеры показывают нам то, что происходит. Они не рассказывают истории, а играют.

— А иногда они делают и то, и другое, — раздался чей-то голос с заднего ряда.

Мак оглянулся. Позади него сидел мужчина средних лет, хорошо сложенный и со здоровым румянцем на щеках. Маку показалось, что он где-то видел этого человека. Вглядываясь в умное, интеллигентное лицо с тонкими чертами, Мак встретил прямой, проницательный взгляд незнакомца — и вздрогнул, догадавшись, кто он.

— Фауст!.. — воскликнул Мак.

— Да, — ответил тот. — А ты — наглый самозванец!

— Ш-ш, тише! — раздался недовольный голос с переднего ряда. — Представление уже началось.

В это время на сцене Эдвард Аллейн шагнул вперед, сорвал с головы шляпу, взмахнул ею в воздухе и принял эффектную позу.

— Я поговорю с вами позже, — сказал Мак Фаусту.

— Ш-ш! — снова послышалось с переднего ряда.

Хор уже закончил пролог. Эдвард Аллейн, облаченный в темно-красный стихарь с большим позолоченным крестом на груди, начал: «Во тьме ночной лишь Ориона свет…»

— Нам не о чем разговаривать, — процедил Фауст сквозь зубы. Ты сейчас же уберешься отсюда прочь. Дальше действовать буду я!

— Ни за что, — ответил Мак.

Неизвестно, чем кончился бы этот спор, если бы он происходил где-нибудь в другом месте; но здесь, в театре, потревоженные зрители, которым мешали смотреть пьесу, стали громко негодовать:

— Тише! Не мешайте слушать!

— Заткнитесь, черт вас побери!

— Да замолчите же наконец!

Им пришлось замолчать: ни один из них не решился устроить публичный скандал; ни одному из них не хотелось, чтобы их тайна была раскрыта. Каждый выпрямился в своем кресле, украдкой бросая на противника недоверчивые, враждебные взгляды. Маргарита и Елена, сидящие рядом с ними, наклонились каждая к своему спутнику и что-то тихо прошептали — они упрашивали двух мужчин успокоиться и не поднимать шума.

Представление продолжалось. На сцену вышли актеры в разноцветных костюмах и масках, представлявшие Семь Смертных Грехов, с которыми Фауст должен был вести диалог. Впоследствии к ним присоединилось еще несколько актеров, изображающих демонов.

Мысли со страшной быстротой проносились в голове Мака, обгоняя одна другую. Он пытался разгадать, что на уме у его врага, и обдумать свои дальнейшие действия. Пока ему было ясно только одно: он получил больше, чем ожидал; значит, и терять ему придется больше. Тогда, в далеком Кракове, в кабинете знаменитого алхимика Фауста, чье имя он столь беззастенчиво присвоил, Мак и представить себе не мог, как высоко вознесет его судьба. И вот теперь перед ним появился сам доктор Фауст, требуя, чтобы он убирался прочь с того места, которое по праву принадлежит ему. Человек, сидящий в кресле на заднем ряду, — настоящий Фауст. Но какое дело до этого Маку? Его собственная судьба для него гораздо важнее, чем судьба краковского профессора алхимии. Если уж всемогущему року было угодно, чтобы он стал Фаустом, значит, тот, другой Фауст — не более Фауст, чем он сам! Он не имеет никакого права на это имя!

Но оставалась еще одна проблема. Нужно было как-то вывернуться из той неловкой ситуации, в которую он попал. Иметь за своей спиной такого сильного противника, как Фауст, было весьма опасно. Во что бы то ни стало нужно узнать, что у него на уме, и вынудить его сделать первый шаг. Если Фауст выгонит его сейчас, ему крышка! Он снова останется ни с чем.

Преимущество!.. Надо получить преимущество в состязании с доктором Фаустом!.. Но как это сделать?..

Шевельнувшись в своем кресле, он почувствовал у себя под локтем что-то твердое — волшебное зеркало!

Вот та вещь, которая была ему нужна! Заглянув в него, можно узнать будущее. Зеркало подскажет ему, как победить Фауста.

Он осторожно вытащил зеркало из замшевого футляра, морщась от противного звука, который издавала ореховая скорлупа под подошвами его башмаков.

— Настоящее свинство, — шепнул он Маргарите. — В каком ужасном состоянии они держат этот театр!

Теперь волшебное зеркало лежало у Мака на коленях. Но как только Мак опустил голову, чтобы посмотреть в него, на сцене что-то загрохотало, словно гром. В черном облаке едкого дыма и блеске багрового адского пламени появилась высокая фигура демона. Мак уже привык к таким сценам, и происходящее ничуть не пугало его. Мефистофель, одетый в элегантный вечерний костюм, подошел к самому краю сцены и окинул взглядом зрительный зал.

— Зеркало! — громко воскликнул он, заметив Мака.

— Да, я достал его! — закричал Мак в ответ. — Не волнуйтесь, оно у меня!

— Разбейте его!

— Простите?..

— Уничтожьте его! Немедленно! Это приказ! Только что вышло новое постановление! Если вы заглянете в него, то наш договор с вами будет аннулирован! Вы не имеете права знать будущее — это нарушит чистоту эксперимента, и результаты будут признаны недействительными.

По театру пронесся приглушенный ропот. Какая странная интермедия! Сюжет пьесы становился все более запутанным. Дамы подносили к лицу надушенные букетики цветов, сжатые в грязных руках, обтянутых лайковыми перчатками. Громко трещала ореховая скорлупа под грубыми башмаками и сапогами. В общем нестройном шуме отчетливо слышалась одна низкая нота — зловещий звук, предвещающий катастрофу. Все сердца бились учащенно; каждую секунду можно было ожидать неожиданной, кровавой развязки.

Пора убираться отсюда, подумал Мак. Встав со своего кресла, он пошел к широкому проходу меж рядами — лучшего места нельзя придумать, если придется спасаться бегством. Маргарита последовала за ним.

Возможно, мнение, что для театра всякие загадочные происшествия и сверхъестественные явления — обычное дело, возникло как раз в это время; во всяком случае, премьера «Доктора Фауста» послужила наглядным тому подтверждением. В зале поднялась паника. И было из-за чего! Один из зрителей — не такой простак, как это казалось на первый взгляд, — пересчитал людей на сцене и, заглянув в программу, обнаружил, что оно не совпадает с указанным в ней числом актеров! Он тотчас же поделился своим открытием с остальными:

— На сцене восемь демонов! А в программе написано, что их должно быть семь…

Тотчас же зашелестели листки, и сотни глаз опустились вниз; на десятках длинных носов появились очки в деревянных оправах. Люди смотрели — и не верили своим глазам. Если в программе указано только семь демонов, а на сцене их восемь, — значит, один из них настоящий! Не нужно быть Фомой Аквинским, чтобы додуматься до этого. К тому же любой здравомыслящий человек не может не признать, что высокий, худой «актер», сделавший столь эффектный выход, был гораздо больше похож на демона (каким каждый его себе представлял), чем остальные, в своих красных полинявших полотняных костюмах и стоптанных, не по размеру подобранных туфлях. Только слепой мог не заметить столь очевидных вещей. Ошеломленные зрители вертели головами, вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть то, что происходит на сцене и, сообразив, что дело нечисто, вскакивали со своих мест и бежали к выходу.

Восемь демонов! А тут и девятый появился. Рыжий, похожий на хитрого лиса демон не заставил себя долго ждать. Он бесшумно возник на сцене прямо из воздуха. На нем был элегантный белый костюм и легкие кожаные туфли, подобранные в цвет костюма, а на шее был небрежно повязан легкий бирюзовый платок с нарисованным на нем таинственным знаком (знающие люди могли легко разгадать тот знак — тибетская мандала!)^[102]. Это зрелище привело непривычную к чудесам публику в состояние, близкое к безумию.

— Держись покрепче за это зеркало, приятель! — крикнул рыжий демон Маку. — Не вздумай его разбить! Такие зеркала — очень редкие и дорогие вещи, они нередко помогали своим хозяевам в трудную минуту. Теперь ты сможешь воспользоваться волшебным зеркалом, чтобы удачно сыграть свою роль в Тысячелетней Войне…

— Нет! — перебил его Мефистофель. — Он не должен этого делать! Зеркало — один из предложенных ему вариантов…

— А кто ты такой, чтобы указывать ему, что он должен, а что не должен делать? И что, если он не захочет избрать предложенный тобой план? Может быть, у него есть собственная голова на плечах.

— В мои планы, конечно, никак не входит навязывать ему свою волю, — начал оправдываться Мефистофель. Голос его, всего лишь несколько мгновений назад грохотавший, словно гром, сразу стал мягким и вкрадчивым. — Я лишь советую ему не заглядывать в волшебное зеркало, ибо это нарушит чистоту эксперимента, и все труды, затраченные на него, пропадут зря, к равному неудовольствию сил Света и Тьмы.

Зловещий низкий звук все нарастал, усиливался. Публика, охваченная суеверным ужасом, вела себя как толпа дикарей. Люди вскакивали, кричали, делали судорожные движения, бежали куда-то, не отдавая себе отчета, что они делают. Подхваченный общим стремительным движением, каждый из них пытался ухватиться за что-нибудь; занавеси, портьеры, золоченые шнуры, длинные шлейфы дам — все это срывалось, сдиралось, втаптывалось в грязь. Слышался треск рвущейся материи и ломающихся кресел. То и дело истерично взвизгивали женщины, когда чьи-то дрожащие руки дергали их за юбку. Позабыв о галантности и правилах хорошего тона, мужчины теснили, пихали, толкали женщин, стремясь первыми пробраться к выходу.

Растерявшиеся музыканты громко и нестройно заиграли гальярду^[103]. Эти звуки привели толпу в полное исступление.

Глава 48

А в это самое время в тихом лесном уголке, под деревом, сидел гном Рогни, погруженный в размышления. Он обдумывал план мести демону Аззи. Рогни очень хотелось выдумать что-то совсем необычное и причинить рыжему демону как можно больше неприятностей. Его личная обида на Аззи еще не была забыта; к тому же, он испытывал огромное удовольствие, если ему случалось сбить спесь с какого-нибудь высокомерного и самоуверенного демона. Рогни испытывал неприязнь ко всем демонам; особенно же он не любил демонов рыжей породы — остроносых, хитрых, пронырливых, похожих на лисиц; а среди этих последних он меньше всего был расположен к демону по имени Аззи.

Насолить демону! Рогни собирался сделать то, что на его месте сделал бы всякий гном, подвернись ему удобный случай. Любая пакость демону — праздник на душе у гнома. Демоны очень непочтительно относятся к Маленькому народу; они всячески притесняют гномов и называют их «бурдюками с ихором». Само собой разумеется, гномы стараются платить демонам той же монетой.

Беда только в том, что в задуманном Рогни деле было много всяких трудностей и неясностей. Подслушав разговор Аззи с Илит, он так и не смог понять хода интриги. Было совершенно очевидно, что Аззи что-то замышляет против Мефистофеля. Но что он собирается сделать? И что он уже сделал? Что послужило причиной вражды между этими двумя демонами? И что такое, в конце концов, эта Тысячелетняя Война, из-за которой поднято столько шума? (Гномы вообще не слишком хорошо разбираются в политике, и даже самые величайшие события эпохи могут пройти мимо них). Сообщив Мефистофелю о случившемся, Рогни начал придумывать новый план.

Он сидел на шляпке огромного мухомора — оранжевой, с яркими желтыми пятнами, — такой мухомор только гном мог съесть без риска отравиться. Рогни, однако, не интересовали вкусовые качества этого мухомора. Он не ел, хотя челюсти его двигались непрерывно, словно он что-то жевал. Внимательный наблюдатель, наклонившись к коротышке-гному, мог бы услышать, как вдохновенно он скрежещет зубами, и увидеть, как он мелко сучит своими маленькими толстыми ножками, переживая муки творчества.

— Рассказав об этом Фаусту, — бормотал Рогни себе в бороду, — а потом еще и Мефистофелю, я здорово насолил Аззи. Но этого для настоящей мести мало. Я должен выдумать что-то еще… Ну конечно! Я должен попасть в Эмпиреи^[104], где, я слышал обитают Светлые Духи в своих хрустальных чертогах…

Едва Рогни успел договорить, как, подхваченный ураганной силой сотворенного им заклинания, он уже летел куда-то — сам не зная, куда…

Часть VII. Париж

Глава 49

— Где мы находимся? — спросил Мак у Мефистофеля.

— В одном из трактиров Латинского квартала в Париже, — ответил демон. — Среди студентов я чувствую себя легко и свободно. Они — мои давние приятели. Из всего рода людского, населяющего подлунный мир, студенты, пожалуй, наиболее близки к чертям. А Париж, несомненно, заслуживает названия Города Дьявола. Я думаю, это вполне подходящее место для начала последнего акта нашей исторической драмы, Фауст.

Мак оглянулся кругом — они сидели за длинным, грубо сколоченным деревянным столом в просторном общем зале трактира. Рядом, за тем же столом, пировали молодые люди с длинными, до плеч, волосами, одетые в темные куртки, — студенты, догадался Мак. Они были увлечены разговором и не обращали ровно никакого внимания на соседей. Очевидно, только что меж ними произошел какой-то спор — они говорили громко, временами помогая себе плавными, продуманными жестами; некоторые пожимали плечами и скептически усмехались.

Девушки-служанки торопливо пробегали из кухни в зал, неся полные подносы, и возвращались обратно на кухню с грудами грязных тарелок. На подносах стояли высокие стаканы с вином и тарелки с устрицами, щедро политыми красным соусом; сбоку лежали ломти хлеба.

В зале царил полумрак; лица пирующих за соседними столиками было невозможно разглядеть. Время от времени из дальнего угла раздавались взрывы грубого хохота, свист, улюлюканье, громкое пенье — студенты наслаждались жизнью на свой лад. Они были молоды, и им казалось, что весь мир лежит у их ног. Они учились в Париже, городе роскоши и процветания, удовольствий и просвещения, молва о котором облетела весь мир. Головы студентов сладко кружились — не то от собственных школярских успехов, не то от выпитого вина.

— Какой нынче год и что здесь происходит? — тихо спросил Мак у Мефистофеля.

— Год 1789, — сказал Мефистофель. — В Париже, как и во всей Франции, весьма неспокойно. Пожар американской революции перекинулся на Европу. Простой люд готов восстать и свергнуть монархию. Король уже не может держать в своих руках бразды правления страной, как это было в давно прошедшие времена. Двор уже не является оплотом власти; министры и высшие чиновники, назначенные из числа благородных дворян, насквозь продажны. Народ волнуется. Наступает заря новой эпохи: заря — для толпы, для черни, для так называемых «народных масс», закат — для правящей верхушки, для знати, для небольшого кружка избранных. Во дворце Тюильри несчастный король Людовик XVI и его жена Мария-Антуанетта, напуганные угрозами и бранью со стороны своих непокорных подданных (которые день ото дня становятся все смелее, если не сказать — нахальнее), задумали бежать в Бельгию, где их будут ждать верные друзья, видные деятели партии роялистов, стоящие во главе нескольких армий. Войска целиком преданы их величествам и горят желанием отомстить за обиды и оскорбления, нанесенные французским монархам. Побег короля и королевы назначен на сегодняшнюю ночь.

— Весьма любопытная история, — сказал Мак. — Но удалось ли королю и королеве осуществить свои планы?

— Увы, — ответил демон. — История говорит, что в решающие моменты их ждала неудача. В итоге монаршую чету доставили обратно в Париж под конвоем солдат Республиканской Гвардии. Вскоре после этого король и королева были публично казнены — они сложили свои головы на гильотине.

— Они, наверно, были очень плохими и сделали в своей жизни много зла, эти король и королева? — робко спросил Мак.

Мефистофель невесело усмехнулся:

— Они не были плохими. Каждый из них — просто дитя своего времени, своей страны. Их смерть не будет искуплением и не избавит страну от бед. Напротив — казнь королевской семьи вызовет возмущение во всем цивилизованном мире. Разразится жестокая война. Франция будет вынуждена в одиночку противостоять армиям всей Европы…

— Я полагаю, вы хотите, чтобы я спас короля и королеву.

— Вам самому предстоит решать, что вам делать, — сказал Мефистофель. — Но если вы их спасете, это будет выдающийся поступок.

— Так что же конкретно вы мне предлагаете?

— Как я уже сказал, побег назначен на сегодняшнюю ночь. Поодиночке, стараясь не привлекать внимания, король и королева выйдут из дворца и сядут в кареты, заранее приготовленные верными людьми. Однако уже в самом начале возникнет досадное препятствие. Мария-Антуанетта потратит слишком много времени на сборы, и в результате этой задержки экипажи отправятся на несколько часов позже назначенного срока. Герцог де Шуазель, стоящий во главе отряда преданных королю гусар, должен встретить их величества в лесу, в нескольких лье от Парижа. После нескольких часов тревожного ожидания герцог покинет свой пост, решив, что побег не удался. Это один из важнейших моментов.

— Есть и другие?

— Да, несколько. Когда кареты их величеств будут проезжать мимо деревни Сен-Менехольд, некто Друэ случайно увидит короля в окне экипажа и узнает его. Друэ тотчас же поднимет тревогу; в конце концов Людовик XVI будет взят под стражу. Вы видите, что это небольшое дорожное происшествие послужит причиной провала плана. Если кто-то сумеет отвлечь внимание Друэ…

— Я начинаю понимать, — сказал Мак.

— О, даже если предотвратить эту роковую оплошность не удастся, жизнь их величеств еще можно будет спасти, — продолжал Мефистофель. — Если мост в Вареннах будет свободен, королевская карета беспрепятственно проедет по нему. Путь в Бельгию будет открыт. Беда в том, что, по имеющимся сведениям, на мосту собралось множество экипажей, преградивших дорогу карете беглецов. Итак, судьба дает вам три случая, Фауст: опоздание Марии-Антуанетты, встреча с Друэ в Сен-Менехольде и вынужденная остановка на мосту в Вареннах. Изменив хотя бы один из них, вы измените историю. Вы готовы?

— Как всегда, — ответил Мак.

— Прекрасно. Пожалуйста, Иоганн, постарайтесь. Помните: это ваш последний шанс. Я буду наблюдать за вами. Может быть, даже помогу в чем-либо.

У торговки рыбой, случайно проходившей мимо, Мак узнал, что Мария-Антуанетта находится в Версале, в нескольких лигах от Парижа. На площади Сен-Мишель он увидел дилижанс и, заплатив сантим, занял свое место среди других пассажиров. Экипаж, запряженный четырьмя лошадьми, загромыхал по парижской мостовой. Он тащился, останавливаясь на каждом углу; некоторые пассажиры выходили, на их место садились новые. Наконец карета выехала на проселочную дорогу, петлявшую среди полей и перелесков.

Мак вылез из дилижанса у Версальского дворца и направился прямо к парадному входу. Часовой в великолепной малиново-белой форме — цвета королевы — преградил Маку путь, угрожающе подняв пику:

— Эй, ты! Куда лезешь? Чего тебе надо?

— Я хочу попросить королеву об аудиенции…

— Она никого не принимает сегодня.

— Доложите ее величеству, что доктор Фауст просит принять его, — сказал Мак. — Она наградит вас. А я кое-что прибавлю от себя.

И Мак протянул часовому золотую монету.

— Благодарствую, — сказал тот, принимая монету и опуская ее в карман. — А теперь убирайтесь-ка отсюда прочь, да поживее, иначе я арестую вас за попытку подкупа.

Глава 50

Просторный особняк архангела Михаила стоял на вершине пологого холма в одном из привилегированных райских районов. Михаил только что вышел в сад — розовые кусты, растущие под окнами, требовали ухода. Подняв голову, он увидел Илит, молоденькую практикантку-ангелицу, бывшую ведьму, которая быстро поднималась вверх по мраморным ступенькам.

— Ах, это ты, Илит. Рад тебя видеть, — сказал Михаил, отложив в сторону лопатку и вытирая руки. — Не хочешь ли лимонаду? Жарковато сегодня. Типичная райская погода, не правда ли?

— Спасибо, я не хочу лимонаду, — ответила Илит, глядя на Михаила. — Я пришла по одному очень важному делу.

— Хорошо, — сказал Михаил. — Расскажи мне, что случилось.

— У меня есть доказательство того, что Мефистофель ведет нечестную игру.

— Ага!.. — воскликнул Михаил; однако в его голосе Илит не расслышала особенной тревоги. — Впрочем, этого следовало ожидать. Ведь он же демон.

— Но это еще не все, — продолжала Илит. — У меня есть доказательства того, что вы тоже играете нечестно.

— Я?..

— Да, вы, — твердо ответила Илит.

Михаил немного помолчал, обдумывая услышанное. Затем спросил:

— Ты ведь недавно попала в наш круг, не так ли?

— Да, — сказала Илит. — Недавно. Но я не понимаю, какое отношение это имеет к…

Михаил поднял руку, повелевая ей замолчать.

— Поскольку ты у нас недавно, ты не можешь знать нашу жизнь, всех ее тонкостей. Ты еще не успела достаточно хорошо изучить ее. Тебе ничего не известно о важнейших законах — о диалектике, о великой гармонии, уравновешивающей Добро и Зло в мире, сплетающей их в единое целое и определяющей для каждого из них его собственную линию поведения. Так совершаются поступки, весьма удивительные на первый взгляд…

— Я никогда не слышала ни о какой великой гармонии, — сказала Илит. — Но разве это важно и имеет хоть какое-нибудь отношение к предмету нашего разговора? Речь идет об отъявленном мошенничестве.

— В этом мире важно все, моя дорогая, и все вещи в нем взаимосвязаны. Рассмотрим, к примеру, такой силлогизм: раз Добро и Зло противостоят друг другу, они должны вести свою вечную борьбу на равных, понимая, что бороться — не значит одержать полную и окончательную победу. Добро и зло зависят друг от друга, ибо одно немыслимо без другого. Ты поняла мою мысль?

— Думаю, что поняла, — неуверенно сказала Илит. — И все же…

— Итак, суть в том, — перебил ее Михаил, — что Добро и Зло равны между собою. Если мы немного отвлечемся от рассуждений о смысле Добра и Зла, об их роли в нашем мире, и опустимся на тот уровень, где начинается их взаимодействие — взаимодействие двух противоположных сил, — мы увидим, как каждая из них проявляет себя в каком-то конкретном случае. Мы ведем борьбу, мы хотим одержать окончательную победу над противником; однако, снова поднимаясь на более высокий уровень, мы видим, что такая победа не только невозможна, но и нежелательна. Ты понимаешь?

— Не совсем, — ответила Илит. — Но продолжайте, прошу вас.

— Из этого следует, что, выступая как равные силы, Добро и Зло бывают вынуждены прибегать к одинаковым приемам в своей вечной борьбе. Добро отнюдь не должно связывать себе руки наивным запрещением совершать «плохие» поступки во имя светлых идеалов. Зло тоже часто использует «хорошие» средства для достижения своих целей. Мы видим, моя дорогая Илит, что, в сущности, не столь важно, что хорошо, а что плохо, важно лишь то, что вот здесь, — с этими словами Михаил приложил руку к груди там, где бьется сердце.

— Значит ли это, что вы пойдете на обман и мошенничество, словно в этом нет ничего дурного?

— Это значит, — ответил Михаил, глядя в сторону, — что мы имеем такое же право совершать плохие поступки, как и силы Тьмы.

— Значит, вы считаете правильным плутовать в игре для того, чтобы одержать победу?

— Ну, скажем так: я не считаю это неправильным.

— Спасибо, теперь я узнала все, что хотела. Я должна подумать, — сказала Илит.

Глава 51

Смеркалось. Из окон дворца Тюильри лился яркий свет — во внутренних покоях горели сотни свечей. Резные парадные двери поминутно открывались и вновь закрывались — люди входили во дворец или, наоборот, выходили из него, торопливо спускаясь по широкой парадной лестнице. Изредка среди скромных серо-голубых республиканских мундиров можно было видеть яркую форму королевских гвардейцев — малиновую с белым.

Мак сидел на бульварной скамейке напротив дворца, отгороженный от его высоких резных дверей широким людским потоком. Он пытался придумать какой-нибудь план.

Аккуратно подстриженные кусты, ограждавшие примыкающую к дворцу территорию, зашелестели от легкого ветерка. Сквозь шум листвы Мак едва смог различить другой звук, не похожий на шорох ветра. Чей-то высокий, чистый голос звал его, то приближаясь, то удаляясь:

— Фауст! Фауст! Где же вы, Фауст?

Мак оглянулся кругом, пытаясь угадать, откуда исходит этот голос, но никого не увидел.

— Кто зовет меня? — спросил он, поднявшись со скамейки.

Илит материализовалась рядом с ним. На ней был изящный черный костюм для верховой езды; высокие сапоги, ловко обтягивающие маленькие ножки, сияли, словно два зеркала. Ее длинные темные волосы были подвязаны легким, полупрозрачным белым шарфом.

— Вы помните меня? — спросила Илит.

— Конечно, помню, — угрюмо ответил Мак. — Вы заперли меня в зеркальной тюрьме в Пекине, обвинив меня в мошенничестве.

— С тех пор я многое узнала и кое-чему научилась, — ответила Илит. — Итак, каковы сейчас ваши планы?

Сначала Мак хотел отвернуться от этой красивой, но не в меру строгой и скорой на расправу женщины-духа, и не говорить ей ничего. Если уж она такая ловкая и «кое-чему научилась», пусть сама отгадывает, что у него на уме. Но, подумав, он решил, что сейчас не время вспоминать старые обиды. Илит могла быть ему полезна. Поэтому, угадав внутренним чутьем некоторую выгоду для себя, он ответил:

— Я намерен спасти короля и королеву Франции.

— А почему вы хотите спасти их? — спросила Илит.

— Я и сам толком не знаю, — ответил Мак. — Я с ними не знаком и ни разу в жизни их не видел. Но надо же мне хоть как-то проявить себя. Моя роль подходит к концу, и я должен совершить хоть один выдающийся поступок. Ну и, само собой разумеется, мне кажется, что спасение французских монархов будет добрым делом. Черт возьми, ведь они виноваты лишь в том, что им выпало на долю родиться королем и королевой — в такое время!.. К тому же, Мефистофель считает, что это будет для меня подходящим делом.

— Я понимаю, — задумчиво произнесла Илит. — Если Мефистофель заинтересован в этом, значит, архангел Михаил должен быть против.

— Думаю, что так. И поскольку вы сама на стороне Михаила…

— Я сама не знаю, на чьей я стороне, — сказала Илит. — Но я причинила вам зло однажды и сейчас хочу загладить свою вину. Чем я могу вам помочь?

— Мне нужно попросить королеву поторопиться. Уже пробило восемь — на этот час был назначен побег, — а Мария-Антуанетта еще не выходила из своих покоев.

— Я попробую что-нибудь сделать, — сказала Илит. Она сделала замысловатый жест своими длинными, тонкими руками — и растаяла в воздухе.

Глава 52

Илит материализовалась в коридоре второго этажа, ведущем прямо в королевские покои, не сняв с себя, однако, покрова невидимости. Она тут же оценила преимущества, которое ей давал амулет-невидимка: во внутренних покоях дворца было неспокойно. Всюду шатались пьяные солдаты Национальной Гвардии. Они грубо хватали перепуганных служанок, гоготали, жадно пили красное вино прямо из горлышек бутылок, ели рогалики, оставляя крошки на коврах, устилавших паркет. Проскользнув мимо одного из гвардейцев, уже порядком подвыпившего, Илит отыскала дверь, ведущую в комнаты королевы, и вошла внутрь.

Мария-Антуанетта полулежала в глубоком кресле. Несмотря на довольно поздний час, королева не совершала свой вечерний туалет. Она заснула одетой. Сон королевы был неглубок и беспокоен; пальцы руки, свесившейся с подлокотника кресла, то сжимались, то разжимались, словно они ловили в воздухе какойто ускользающий предмет или пытались ухватиться за что-то — быть может, за саму жизнь.

Мария-Антуанетта проснулась, почувствовав присутствие Илит. Ее голубые глаза широко раскрылись от удивления.

— Кто вы? — спросила королева.

— Не волнуйтесь, ваше величество, я всего лишь добрый дух, сочувствующий вам, — сказала Илит. — Я явилась, чтобы помочь вашему величеству вырваться из этого ада.

— О!.. Продолжайте, прошу вас! — воскликнула Мария-Антуанетта.

— Я буду полностью откровенна с вами, Мария. Ваш побег назначен на сегодняшний вечер. В восемь часов вы, переодевшись в платье горничной, должны спуститься вниз по лестнице. Несколько гвардейцев проводят вас до кареты, которой будет править верный человек. Карета доставит вас в одно местечко близ Парижа, где вы должны встретиться с вашим августейшим супругом и, пересев в более просторный экипаж, продолжить свой путь в Бельгию.

— Да, так и было условлено, — сказала королева, изумленно глядя на Илит. — Откуда вы узнали об этом? И что случилось — неужели план побега оказался неудачным?

— Нет, план прекрасен, — ответила Илит, — но история говорит, что вы, ваше величество, вышли из дворца и сели в карету на несколько часов позже назначенного срока. Из-за этой досадной задержки провалился столь тщательно продуманный и подготовленный план.

— Я? Я опоздала на несколько часов?.. — возмутилась Мария-Антуанетта. — Это исключено! О, если бы это была какая-нибудь любовная интрижка — одна из тех, которые, несомненно, припишет мне история, питающаяся базарными сплетнями, словно я какая-нибудь бесстыдница вроде этой вульгарной дю Барри, — так вот, повторяю, если бы я собиралась на любовное свидание, я бы нарочно медлила, а смуглый красавец в темном плаще и надвинутой на глаза шляпе топтался бы возле кареты, покручивая черные усы, не находя себе места от тревоги и закравшейся в сердце ревности. И вот когда он уже был быготов совсем потерять голову, я наконец появилась бы на ступенях дворца. Ах, как бы это было эффектно!.. Я небрежно бросила бы ему, что никак не могла найти свою шкатулку с драгоценностями, или что я забыла свою любимую собачку, или еще что-нибудь в этом роде. Мое спокойствие так резко контрастировало бы с волнением этого бедняги, находящегося на грани безумия!.. Но сейчас речь идет не о сердечных делах, а о спасении моей жизни. Мне предстоит проделать трудный и неблизкий путь. Так неужели вы думаете, моя дорогая, что я буду вести себя столь легкомысленно? Неужели вы полагаете, что я опоздаю на свидание, от которого зависит моя судьба?

— Я рада, что вы, ваше величество, проявляете здравый смысл, в котором вам отказывает история, — сказала Илит. — Итак, нам остается только покинуть дворец ровно в восемь, и все будет в полном порядке!

— Да, конечно, все будет в порядке, — словно эхо, повторила королева. — Но вы ошиблись, когда сказали, что нам нужно выйти в восемь часов. Побег назначен на одиннадцать.

Илит помедлила несколько секунд, затем решительно покачала головой:

— Нет, ваше величество, это вы ошибаетесь. История утверждает, что побег был назначен на восемь.

— Моя дорогая, я уважаю историю и нисколько не сомневаюсь в ваших добрых намерениях, но, видите ли, я всего лишь два часа назад говорила с кучером, который будет ждать меня у дверцы моей кареты. Я точно помню, как он назвал мне время: одиннадцать часов.

— Но мне сказали — в восемь… — растерянно пробормотала Илит.

— Возможно, ваши сведения неточны, — сказала королева.

— Я ненадолго покину ваше величество, чтобы произвести тщательную проверку, — ответила Илит.

И с этими словами она исчезла, растаяв в воздухе, как исчезают только духи, свободно путешествующие по времени и пространству.

Словно яркий метеор, пронеслась Илит через миры, населенные различными духами и живыми существами, и наконец оказалась перед зданием Центрального Архива Важнейших Земных Событий, расположенного на западном краю Единого Царства Духов, Спиричуал Вест, 12, 11. Здесь был создан единый банк данных по земной истории, а в огромной библиотеке хранились копии всех писем, документов, книг, брошюр, газет и журналов, когда-либо написанных или напечатанных на Земле. Здесь можно было узнать точную дату и время любого исторического события.

Илит направилась прямо к суперкомпьютеру, недавно установленному в архиве. В памяти электронного мозга хранились все дела людские, а также ангельские и сатанинские. Этот компьютер был новшеством, против которого долго боролись как Добрые, так и Злые силы. Духи недоумевали, зачем нужны всякие новомодные штучки в таком серьезном деле, как работа архивариусов и библиотекарей. (Свет и Тьма в одном сходились меж собою: представители обоих лагерей считали принцип как было, так и будет основным законом бытия.) Многие отнеслись к компьютеру как к новой забавной игрушке. Но, в конце концов, даже древнейшим из духов приходится идти в ногу со временем, и компьютер стал такой же необходимой принадлежностью архива, как столы, стулья и полки с книгами в библиотеке.

Илит подошла к свободному терминалу и ввела свое имя и пароли.

На экране тотчас же засветилась надпись: «Я полагаю, что вы имеете важную проблему. Введите исходные данные, необходимые для ее решения».

Илит быстро застучала по клавишам: «Мне нужно знать точное время одного важного исторического события. Мария-Антуанетта полагает, что она должна выйти из дворца и сесть в экипаж, который увезет ее из Парижа, в одиннадцать часов вечера. Но мне сказали, что это должно было произойти в восемь часов вечера. На какой же час был назначен побег королевы?»

После наносекундного^[105] размышления электронный мозг выдал такой ответ: «Извините, но доступ к этой информации ограничен».

«Это же простой факт, который должен содержаться в открытых файлах! Подобная информация не может быть секретной!» — снова обратилась к компьютеру удивленная Илит.

«Эта информация не является секретной», — появилась новая надпись на экране. — «Но я имею предписание давать такой ответ всем пользователям, которые будут обращаться ко мне за фактами определенного класса».

«Какого класса?» — ввела свой вопрос Илит.

«Класса самых простых фактов, которые, кстати, наиболее легко отыскать и проверить», — ответил компьютер.

«Если такая информация не является секретной, к чему же тогда эти игры в молчанку? Разыщи ее в файлах или что там еще полагается делать… Словом, выдай мне этот факт — и дело с концом», — сердито забарабанила пальцами по клавишам Илит.

Не успела она нажать на клавишу «ввод», как на экране возник ответ:

«Дело не в самом факте, а в его поиске. Программа поиска дат и времен исторических событий дает сбой».

«Почему?» — быстро набрала вопрос Илит и нажала на «ввод».

«Потому, что мои инженеры-программисты вводят сейчас новую систему уплотнения записи в уже имеющихся файлах, а также новую классификацию данных, облегчающую доступ к информации. Чтобы эта система заработала, нужно усовершенствовать старую программу поиска или создать другую. В настоящий момент эта программа еще не готова».

«Так, значит, пока они там возятся с этой программой, никто не может разыскать даже самый простой факт? Вот тебе раз! Неужели ты сам не можешь ничего сделать?» — обратилась к электронному мозгу Илит.

«Я?» — казалось, компьютер удивился.

«Вот именно, ты!» — настаивала Илит.

На этот раз компьютер размышлял дольше, чем обычно:

«Это не входит в мои обязанности. Программисты обещали, что дадут мне знать, когда закончат свою работу».

«Итак», — предприняла последнюю отчаянную попытку Илит, — «ты утверждаешь, что не можешь установить точную дату и время того исторического события, о котором я тебя спрашивала? Значит, ты просто ничего не знаешь о нем!»

«Я этого не утверждал!!! Я знаю все факты и их точные даты! Просто программа дает сбой, и это делает поиск данной информации технически невозможным!» — появилась надпись на экране. Бесчисленные лампочки на светло-серых шкафах, набитых сложнейшей электроникой, сердито замигали; что-то низко загудело в недрах одного из этих огромных шкафов.

«Технически невозможным? А на самом деле?» — продолжила Илит свой спор с компьютером.

«А на самом деле он… возможен», — ответил электронный мозг.

«Тогда действуй в обход программы и дай мне ответ», — приказала Илит. — «Или ты скажешь, что даже этого не можешь сделать?!»

«Могу, если захочу», — дал ответ компьютер. — «Но я не хочу!»

Поняв, что так она ничего не добьется, Илит решила пойти на маленькую хитрость.

«Ну, пожалуйста», — обратилась она к капризной машине, — «сделай это ради меня!»

«Ладно, крошка!» — весело подмигнув ей десятком лампочек, ответил компьютер. Что-то опять загудело, и наконец на экране появились долгожданные цифры: «3:00»

«Три часа ночи? Не может быть! Пожалуйста, проверь еще раз!» — попросила Илит.

«Хорошо. Подождите минутку… И все-таки я был прав — три часа ночи. Такова запись в одном из сохранившихся в памяти файлов. Мне очень жаль, но я ничем больше помочь не могу. Как я уже сообщал вам, система поиска дает сбои».

«Но ты же сказал, что можешь обойтись без нее?»

«Могу. И вот единственное, что мне удалось обнаружить: «3:00».»

«Значит, ты ничего больше не можешь сделать?» — огорчилась Илит. — «Ладно, спасибо и на этом. Всего хорошего», — попрощалась она с компьютером.

Глава 53

— Который теперь час? — спросила Илит, вернувшись в королевские покои.

Королева глянула на песочные часы, стоявшие на каминной полке:

— Начало двенадцатого.

Илит достала свои маленькие водяные часы — она всегда носила их с собой во время путешествий: часы были безотказны и шли довольно точно.

— Странно! Мои показывают около восьми часов… Ну, что ж, нам пора выходить, ваше величество.

— Сейчас; я только возьму мой кошелек, — ответила Мария-Антуанетта.

Во внутреннем дворе кучер, утомленный долгим ожиданием, спрыгнул с передка кареты и теперь переминался с ноги на ногу, поминутно заглядывая в окошко кареты — на мягкой, обитой бархатом подушке сиденья стояли песочные часы в резной рамке.

— Проклятье!.. Проклятье!.. Проклятье!.. — бормотал он себе под нос по-шведски, покручивая ус от нетерпения.

Наконец тяжелая дверь открылась и на широкой лестнице дворца Тюильри показались две стройные женские фигурки. Одна из женщин была блондинка, другая — брюнетка.

— Фаше феличество! — воскликнул кучер. — Где же фы пропадаль так долго?

— Как это — где я пропадала? — удивилась Мария-Антуанетта. — Я явилась сюда ровно в назначенный вами час.

— Я не смель фозрашать фам, но фаше феличество опоздаль на четыре часа. Поэтому пудет ошень трудно делать наш побег незаметный для фсех и успеть фофремья.

— Я?! Опоздала?! Не может быть! — королева повернулась к Илит. — Сколько времени?

— Около восьми, — ответила Илит.

— Когда я выходила из своей комнаты, мои часы показывали двенадцатый час, — сказала Мария-Антуанетта.

— А на моих часах, — сказал кучер, — три часа ночи!

Они растерянно переглянулись между собой; очевидно, все трое сейчас жалели о том, что в восемнадцатом веке люди еще не придумали единой системы измерения времени. Для Илит теперь было совершенно ясно, что досадная задержка возникла из-за путаницы во времени: Мария-Антуанетта пришла на свидание в одиннадцать часов по времени, принятому при французском королевском дворе, кучер назначил ей свидание в одиннадцать часов по «новому» времени, введенному в Швеции после реформы, а ее собственные часы показывали Универсальное Время, по которому велся отсчет событий в Мире Духов.

— Ничего не потелать, — вздохнул кучер, — фаше феличество сейчас садится в карету, и мы отправляться в путь. Но уже поздно, ошень поздно!

Глава 54

Мак вздремнул после трудного, наполненного тревогами дня в отель «Де Вилль». Но не успел он досмотреть свой первый сон, как кто-то весьма бесцеремонно потряс его за плечо.

— Кто здесь?.. В чем дело? — проворчал Мак. Он приоткрыл глаза — и вздрогнул, увидев прямо перед собой чьи-то румяные щеки и растрепанную бороду.

— Я гном Рогни, — пропищал тоненький голосок прямо у него над ухом.

— Да-да, — Мак сел на своей постели и протер глаза. — Мы с вами уже встречались. Что же вам нужно, уважаемый гном?

— Мне лично ничего от вас не надо, — ответил Рогни. — Но у меня есть новости для вас. Илит просила передать вам, что ей не удалось поторопить королеву. Она еще говорила о какой-то разнице во времени и о досадной ошибке, допущенной то ли ею самой, то ли королевой, то ли кучером, а может быть, всеми тремя вместе — я, признаться, толком не понял, в чем там дело.

— Черт возьми! — в сердцах воскликнул Мак. — Так, значит, королевская карета выехала слишком поздно и сейчас находится на пути в Варенны!

— По-видимому, так, — сказал гном. — Вам лучше знать. Меня, видите ли, никто не потрудился поставить в известность о том, что происходит.

— Я пытаюсь помочь королевской чете бежать из Франции, — объяснил Мак. — Признаться, я очень рассчитывал на то, что королева отправится вовремя. Я совсем не знаю, что мне теперь делать. Разве что достать где-нибудь поблизости лошадь…

— Лошадь? — переспросил его Рогни. — А зачем вам нужна лошадь?

— Чтобы добраться до Сен-Менехольда. Там мне представится еще один шанс вмешаться в историю и изменить судьбу Людовика Шестнадцатого и Марии-Антуанетты.

— А почему бы вам не отправиться туда, прибегнув к помощи магии? — спросил гном, наливая вина в кружку Мака.

— Я… я просто не знаю подходящего заклинания.

— А тот, другой, — он знал.

— О ком вы говорите?

— Да об одном смертном, которому я помог на реке Стикс.

— О Фаусте?

— Ну, да… так его звали все остальные.

— Я тоже Фауст, — вздохнул Мак.

— Вам лучше знать, — пробормотал Рогни себе под нос.

— Но он пытается занять мое… словом, выгнать меня с того места, которое я сейчас занимаю.

— Тем хуже для вас, значит, — задумчиво произнес Рогни. — Вообще-то я ничего не имею ни против вас, ни против него. Я выручил его из беды лишь потому, что это поубавит спеси у одного моего знакомого демона, сующего свой длинный нос в чужие дела. Этот рыжий дьявол обсчитал меня однажды и вообразил, что ему удалось так ловко меня провести и притом так дешево отделаться. А у гномов долгая память…

— И бороды, как мочалки! — прокричал прямо в лицо Рогни рассерженный Мак. — Проклятье! Как же мне успеть в Сен-Менехольд до прибытия королевской кареты?

— Надо выйти из гостиницы и достать лошадь, — посоветовал гном.

— Вы думаете, это так просто? — в голосе Мака прозвучали саркастические нотки.

— Лучше, чтобы это было как можно проще, — простодушно ответил Рогни. — А иначе хлопот не обберешься.

Мак кивнул:

— Вы правы. Мне пора идти.

Вскоре Мак уже скакал по ночному дремучему лесу на горячем жеребце, которого ему удалось добыть возле дворца Тюильри: Рогни указал ему на простоватого конюха, державшего в поводу отличного коня, и Мак забрал лошадь именем Комитета общественного спасения. Никто не осмелился перечить ему; никто не задержал его и не спросил, куда он направляется.

Мчась во весь опор, Мак мысленно торжествовал свою победу и поздравлял себя с удачной проделкой, благодаря которой ему достался отличный конь. И вдруг он услышал топот копыт за своей спиной, оглянулся — и тут же пригнулся к лошадиной шее, изо всех сил пришпоривая своего скакуна пятками. Хотя под Маком был быстроногий жеребец, лошадь у догонявшего его всадника была не хуже.

Погоня приближалась. Поминутно оглядываясь, Мак с тревогой глядел на темный силуэт, маячивший за его спиной. Незнакомец подъехал совсем близко; теперь его лошадь шла почти вровень с лошадью Мака.

Это был Фауст! Мак узнал его. Полы сюртука развевались за спиной мага, словно крылья нетопыря, шляпа съехала на лоб от ветра. Лицо знаменитого алхимика перекосилось в злобной усмешке, похожей на хищный оскал.

— Мы снова встретились, проклятый мошенник! — прокричал Фауст.

Некоторое время они скакали бок о бок. Мак с трудом удерживался в седле. Сумасшедшая скачка по ночному лесу, да еще когда по пятам гонится враг — не самое увлекательное из всех приключений, которые ему довелось испытать за всю жизнь. Фаусту, конечно, тоже было непривычно мчаться на бешеном коне, не разбирая дороги. Однако он сидел в седле как прирожденный наездник и уверенной, твердой рукой правил своей лошадью, успевая при этом еще поддерживать Елену, сидевшую позади него, подобно боевым подругам древних скифов, крепко обняв своего спутника за талию. Мак тоже вез с собой Маргариту; девушка молчала, зачарованная игрой лунного света, пробивавшегося сквозь темную листву. Таким образом, положение соперников частично уравнивалось: лошадь каждого из них несла на себе дополнительный груз. Но что касается напористости и самоуверенности — тут Маку до ученого доктора было куда как далеко!

— Сейчас же отрекись от всяких притязаний на мое славное имя! — прогремел голос мага в лесной тишине. — Иначе я покажу тебе, где зимуют раки! Я сотворю с тобой такое, что устрашит многие сердца и войдет в историю. Авось другим впредь неповадно будет зариться на чужое место! Все узнают, что значит моя воля! Только я сам могу стать властелином своей судьбы и судеб миллионов людей! Жалким тварям вроде тебя лучше убираться ко всем чертям, пока большие шишки вроде меня не начали стучать им по кумполу! Ты понял меня или нет?

Мак почти ничего не разобрал из этой неудачной пародии на жаргон далекого будущего. Но угрожающие интонации не оставляли сомнения. Слова Фауста могли означать только одно: прочь с моей дороги, наглый обманщик, а не то тебе придется худо!

Обернувшись к Фаусту, он прокричал:

— Я не могу сейчас все бросить! Это мое дело!

— Черта с два! — ответил ему алхимик. — Я — единственный и настоящий Фауст!

Глаза Фауста горели в темноте, словно у хищного зверя. Он достал из-под плаща какой-то странный блестящий предмет, не больше полуметра в длину, усыпанный драгоценными камнями. Это был скипетр — тот самый, который Мак отнял у Кублай-хана. Жутковатое бледное сияние распространялось вокруг него — ведь это был волшебный скипетр! И сейчас он находился в руках величайшего мага Европы, а эти руки знали, как с ним обращаться. Маку стало страшно: он знал, что Фауст не пощадит его. Казалось, алхимик упивался своей властью над безоружным противником; он медлил, чтобы насладиться видом бледного, перекошенного страхом лица. Этот скипетр обладал страшной силой: стоило только направить его на врага и скомандовать: «пли!», как враг исчезал, словно испарялся. Даже «лучи смерти», изобретение новейшего времени, не могли сравниться по мощности с этим простым на вид, но очень эффективным оружием.

Мак оглянулся кругом, ища защиты и спасения от неминуемой смерти. Он скорее угадал, чем увидел впереди очертания могучего дуба, широко раскинувшего свои ветви над небольшой поляной. Решение пришло к нему мгновенно. Он действовал скорее инстинктивно, как убегающий от опасности зверь. Он поскакал прямо на дуб, но круто свернул в сторону всего в нескольких метрах от огромного, шершавого ствола, бросившись наперерез Фаусту. Маневр удался: Фауст резко отпрянул в сторону, чтобы избежать столкновения, и… на полном скаку врезался лбом прямо в дерево, в то время как его соперник благополучно объезжал дуб с другой стороны. Маку почудилось, что он заметил рой маленьких светлячков, запорхавших вокруг темного ствола — то были искры, посыпавшиеся из глаз доктора при сильном ударе, чуть не расколовшем его голову. Маргарита, сидевшая за спиной Мака, одобрительно взвизгнула. Ученый доктор вылетел из седла. Его лошадь, поднявшись на дыбы, громко заржала и умчалась куда-то в темноту, ломая низкий кустарник и перепрыгивая через пни и стволы упавших деревьев. Даже не придержав коня, чтобы посмотреть, что стало с его поверженным врагом, Мак поехал своей дорогой. Елена, подруга древних воинов, ловко спрыгнула с крупа взбесившейся лошади, упав на землю, перекувырнулась несколько раз, но тут же вскочила на ноги, поправляя прическу. Она чувствовала себя одинаково уверенно, приходилось ли ей иметь дело с одним-единственным волшебником или с целым боевым флотом древних греков. Она считала, что каждый должен всегда быть готов продемонстрировать, на что он способен.

Глава 55

Проскакав без остановки около десяти лье, Мак наконец заметил впереди просвет между деревьями. Они с Маргаритой выехали на просторную поляну, посреди которой стоял простой деревенский дом, судя по вывеске — трактир. Над трубой вился дымок. Мак обрадовался: лучшего места для отдыха и не найти. Оба они смертельно устали, а их конь тяжело дышал. Мак тяжело слез с седла, помог спешиться Маргарите и, привязав коня у коновязи, пошел зачерпнуть воды из большой бочки, стоявшей тут же. Поставив ведро воды перед конем, он взошел на крыльцо трактира. Маргарита направилась за ним.

Трактирщик стоял на своем обычном месте — за стойкой, и чистил медную посуду. В углу большого зала весело горел очаг, распространяя вокруг себя приятное тепло. Какой-то путник сидел возле очага, спиной к Маку, и грел руки у огня.

— Доброе утро вам, почтенные путники, — сказал трактирщик, заслышав, как звякнул дверной колокольчик. — Не угодно ли выпить по стаканчику бренди для возбуждения аппетита?

— Нет, спасибо, — ответил Мак. — Кто же пьет крепкие напитки по утрам? А от двух кружек травяного настоя мы бы не отказались — он взбодрит нас и прогонит усталость.

— Проходите, погрейтесь у очага, — предложил гостеприимный хозяин. — А в это время я сварю вам душистого и крепкого чаю на травах.

Мак направился к очагу, учтиво поклонился незнакомцу, сидевшему у огня на дубовой скамье. Этот человек был закутан в серый дорожный плащ; надвинутый на глаза капюшон скрывал его лицо. В углу, за спиной наклонившегося к огню путника, стоял тугой тяжелый лук. Мак присел рядом.

— Добрый вечер, — вдруг сказал незнакомец, выпрямившись и откинув свой капюшон.

— Добрый вечер, — ответил Мак, повернувшись к своему собеседнику. — Знаете, мне кажется, что я вас где-то встречал…

— Вполне возможно, — ответил тот, пристально разглядывая Мака. — Вы могли видеть мой бюст в греческом зале какого-нибудь музея искусств. Я Одиссей. Я явился в подлунный мир, покинув на время свой дом в одном из пригородов мрачного Тартара. Как мне удалось попасть сюда — это отдельная история; я бы с удовольствием рассказал ее вам, но, к сожалению, у меня очень мало времени. Итак, перейдем к делу. Вы, случайно, не Фауст?

Одиссей, уроженец Итаки, говорил на языке Гомера с заметным акцентом, но Мак прекрасно понял его: Речевое заклинание, данное ему Мефистофелем, еще действовало — очевидно, демон забыл взять его обратно.

— Ну, да, — ответил Мак, — в некотором роде… То есть, я хотел сказать, мы с ним немного знакомы… Я ведь сейчас выполняю за него кое-какие дела, но в последнее время мне начинает казаться, что зря я ввязался в эту затею.

— Вы тот Фауст, который путешествует вместе с Еленой Троянской? — спросил Одиссей.

— Нет-нет, это тот, другой, — сказал Мак. — Мою спутницу зовут Маргарита.

Он повернулся к девушке, чтобы представить ее легендарному греческому герою, но Маргарита уже крепко спала, устроившись на скамье в углу кабинки, неловко прислонившись к стене.

— Но вы, по крайней мере, тоже называете себя Фаустом? — снова спросил Одиссей.

— Видите ли, дело в том, что я играю роль Фауста в Тысячелетней Войне меж силами Света и Тьмы. А настоящий Фауст преследует меня, пытаясь выгнать вон.

— И что же вы собираетесь делать?

— Честно говоря, я и сам не знаю. Я пока еще только начинаю размышлять о том, насколько хорошо я справился с этой ролью. Может быть, мне придется выйти из игры и уступить место самому Фаусту…

Одиссей покачал головой:

— Мне кажется, вы и сам неплохо с этим справляетесь. Почему же вы решили умыть руки? Зачем вам бросать начатое дело? В конце концов, чем этот самый Фауст лучше вас?

— Ну, знаете, он все-таки знаменитый маг, ему и должна принадлежать великая честь представлять человечество…

— Ну и ну! — воскликнул Одиссей, поплотнее закутываясь в свой плащ. — Что я слышу! За что ж это магу такая честь? Маги ничуть не лучше политиков, а может быть, даже еще хуже! Как вы до сих пор себе этого не уяснили? Магия издревле являлась одним из противников всего человечества, и мне кажется, что со временем она, да и само человечество тоже, не так уж сильно изменились.

— Я никогда не думал об этом, — признался Мак.

— Магия дает человеку немалую силу, — продолжал Одиссей, — но лишь немногие знают, как ею пользоваться. Разве горстке посвященных в ее тайны можно доверить управление целым миром? Неужели вам самому хочется, чтобы Фауст правил вами?

— Но Фауст знает гораздо больше, чем простой смертный…

— Его знания в основном касаются тех областей, которые мало интересуют людей обыкновенных. Они как бы лежат в стороне от повседневной людской жизни и от насущных человеческих забот. У меня есть кое-какой опыт общения с магами. В наши времена самым знаменитым среди них считался Тиресий. И что вы думаете, мы позволяли ему вмешиваться в нашу жизнь — скажем, выступать на политических собраниях, управлять каким-нибудь государством или командовать войском? Нет! Наш вождь, Агамемнон, отнюдь не являлся образцом всех совершенств, но он был человек, и он не водил слишком тесной дружбы ни с богами, ни с духами. Бойтесь людей, взявшихся говорить от имени богов!

— Но он настоящий Фауст!

— Ну и что? Это еще отнюдь не значит, что именно он — настоящий обладатель знаменитого фаустовского духа. Не имя красит человека, а человек прославляет свое имя. Если уж говорить о героизме, то я вижу здесь только одного героя — вас, мой милый Мак. Да-да, вас, человека, не обладающего какими-то особыми знаниями и сверхъестественными способностями, но тем не менее пытающегося действовать самостоятельно.

От этих слов Одиссея на душе у Мака полегчало. Он выпил кружку ароматного настоя, поднесенную трактирщиком, разбудил Маргариту, заставил ее тоже выпить душистое травяное зелье, и поднялся с лавки, поддерживая под руку свою подругу.

— Я поеду дальше, — сказал он.

— А Фауст? — спросил Одиссей.

— Он гонится за мной следом.

— А, отлично! — сказал Одиссей и легонько пихнул локтем Ахиллеса, похрапывающего в углу кабинки на лавке. — Ты слышишь, Ахиллес?

Ахиллес вздрогнул.

— А?.. Что?.. — спросил он, открывая глаза. — Ты звал меня, Одиссей?

— Приготовься, друг, — тихо, но внятно проговорил Одиссей, наклонившись к нему. — Фауст близко! Он скоро явится сюда.

Одиссей и Ахиллес! Теперь Мак не сомневался, что эти двое сумеют задержать Фауста.

— Идем, Маргарита, — обратился он к своей спутнице.

— Иду, — ответила она, подавляя зевоту.

Они вышли из трактира. Вскоре раздался стук лошадиных копыт на дороге, ведущей в Сен-Менехольд.

Глава 56

Фауст прискакал к трактиру через двадцать минут после того, как уехали Мак с Маргаритой. На лбу его вскочила огромная шишка; но, если не считать еще нескольких царапин и легких ушибов, удар головой о ствол дуба и падение с коня не сильно повредили ему.

Елена, с развевающимися по ветру волосами, была прекрасна, как всегда.

Перешагнув порог трактира, Фауст столкнулся с Одиссеем.

— Я знаю вас! — воскликнул Одиссей. — Вы Фауст!

— Ну и что же? Я не скрываю своего имени, — ответил ученый доктор.

— Значит, Елена Троянская с вами!

— Да, она со мной, — сказал Фауст. — Только она, прекраснейшая из земных женщин, достойна быть моей подругой. Кто вы и что вам нужно от меня?

Одиссей назвал себя и поманил рукой Ахиллеса, чтобы представить своего друга. Фауст выслушал его со сверхчеловеческим хладнокровием. Если он и был удивлен, то ничем не выдал своих чувств.

— Мы, — обратился к Фаусту Одиссей, положив руку на богатырское плечо Ахиллеса, — требуем назад прекрасную Елену. Тот демон, который отдал ее вам, не имел никакого права похищать эту женщину из Тартара, уводить ее от мужа.

— Об этом не может быть и речи, — холодно ответил Фауст. — Мне лично нет никакого дела до чьих-то прав. Мне дали Елену, и она останется со мною.

— Кажется, я уже слышал нечто подобное раньше, — сказал Одиссей, взглянув на своего товарища и вспомнив те далекие дни войны греков с Троей, когда Ахиллес не хотел отдавать Агамемнону свою пленницу, прекрасную Брисеиду, и был готов защищать ее с оружием в руках. Но вождь греков проявил упорство, и разгневанный Ахиллес скрылся в своем шатре, уклоняясь от участия в боях. Это чуть не послужило причиной гибели всего греческого войска^[106].

— Может быть, слышал, а может, и нет, — сказал Ахиллес. — Это к делу не относится. Отдавайте нам Елену сейчас же! — прибавил он, обращаясь к Фаусту.

— Ни за что! Уж не думаете ли вы отнять ее у меня силой? — Фауст выхватил из-под своего сюртука небольшое кремневое ружье.

— Если бы мы захотели применить силу, — сказал Одиссей, — мы бы это сделали, будьте покойны. Мы ничуть не боимся вас и вашего оружия. Но вложи-ка в ножны свой меч, дорогой Ахиллес. Я придумал кое-что получше.

Одиссей сунул два пальца в рот и свистнул. В ответ откуда-то издалека донеслись дикие вопли и завывания. Сперва Фаусту показалось, что это ветер воет в печной трубе, но вскоре он ясно различил пронзительные, резкие женские голоса.

Дверь трактира распахнулась, и в нее ворвался зловонный смерч. Фурии не заставили себя долго ждать. Они влетели в зал в облике огромных черных ворон, распространяя вокруг себя отвратительный смрад. Они подняли жуткий галдеж, почти оглушив людей в трактире хлопаньем крыльев и громким криком. В конце концов они превратились в людей: перед Фаустом стояли три безобразные старухи — длинноносые, с красными, лишенными ресниц глазами, одетые в грязные и рваные черные платья. Алекто была чересчур полной, Тисифона — костлявой и жилистой, а у Мегеры была очень нескладная фигура: широкие плечи и талия, плоская грудь, толстая, короткая шея, узкие бедра и сухие, как палки, лодыжки. Три неразлучные сестры завертелись вокруг Фауста в бешеной пляске. Они заглядывали ему в лицо, обдавая зловонным дыханием, визжали и кричали ему в уши, ухали, точно совы, и каркали по-вороньи, галдели, шумели, топали и хлопали в ладоши, прыгали, скакали и кривлялись, словно обезьяны. Фауст старался не обращать внимания на все их выходки; однако его терпения хватило ненадолго, и он сказал:

— Подобное поведение никак не делает вам чести, дорогие дамы. Кроме того, вы зря тратите силы, поднимая такой шум. Я — человек другой эпохи, и вряд ли на меня подействуют ваши трюки, которым без малого две тысячи лет. Вы для меня — всего лишь тени далекого прошлого. Вам не удастся меня напугать.

— Если даже мы и не сможем нанести тебе никакого физического ущерба, — раздался скрипучий голос Тисифоны, — то послушаем, что ты скажешь, когда мы будем день и ночь визжать и кричать тебе в уши, не давая ни минуты покоя.

— Какие глупости! Смешно слушать!

— Смешно или грустно, а вот посмотрим, как тебе понравится народная песня в нашем исполнении, — сказала Тисифона. — Она как нельзя лучше подходит для таких случаев, когда нужно поскорее свести человека с ума. А ну-ка, девушки, грянули!

И действительно, грянули.

Песня оказалась древнегреческой вариацией на тему «Йо-хо-хо и бутылка рому». Исполнение и впрямь было такое, что могло довести впечатлительного слушателя до сумасшедшего дома. Три старые девы истошно заголосили, выводя замысловатые рулады и безбожно фальшивя. Их пение одновременно напоминало блеянье козлиного стада, вой стаи шакалов и ослиный рев. Даже самый отвратительный кошачий концерт показался бы райской музыкой по сравнению с этой ужасной какофонией. Фауст не смог вытерпеть ее дольше минуты: дыхание у него перехватило, мысли начали путаться… Ему казалось, что голова его вот-вот расколется от всего этого шума, визга и пронзительных воплей. В конце концов он поднял вверх руки:

— Милые дамы! Я прошу вас сделать небольшой перерыв. Мне нужно подумать.

И воцарилась желанная тишина.

Пошатываясь, словно пьяный, он побрел через весь зал, к трактирной стойке, чтобы перекинуться с хозяином парой слов. Неразлучные сестры собрались в тесный кружок и начали зловеще перешептываться, бросая на Фауста недоверчивые взгляды. Их резкие голоса раздавались прямо в мозгу Фауста, приводя ум несчастного доктора в полное расстройство, вызванное раздвоением (а точнее, расчетверением) его личности.

«Ох», — думал Фауст, чувствуя, что находится на грани помешательства, — «я не помню даже, из-за чего я попал в такую неприятную ситуацию… У меня так сильно шумит в голове, что я не могу собраться с мыслями… Я должен был что-то решить… Что именно? Ах, да, Елена… Елена?.. Как я могу думать о ней, если эти ведьмы чуть не свели меня с ума своими воплями?»

Фауст считал эти мысли своими собственными, но на самом деле они были внушены ему тремя фуриями, стоявшими в стороне.

«Стоит ли упрямиться и держать у себя Елену», — рассуждал он, — «если у меня в голове то и дело вертятся обрывки чужих мыслей — то рецепт приготовления кровавого пудинга, то сто пятьдесят семь способов жульничества при игре в маджонг… Приходится признать, что противным старухам все-таки удалось взять надо мной верх».

И он сказал вслух:

— Ну, ладно, если эта женщина вам так уж необходима, забирайте ее.

Едва он проговорил это, как Алекто, Тисифона и Мегера исчезли, словно их и не было. Фауст огляделся: Елены, Одиссея и Ахиллеса тоже нигде не было видно — очевидно, Эринии забрали их с собою.

Наконец-то измученный доктор Фауст мог спокойно перекусить. Он сел за стол и приказал трактирщику подать каравай хлеба и стакан вина. Жуя хлеб и запивая его вином, Фауст наслаждался тишиной и покоем. Его, конечно, огорчала разлука с прекрасной Еленой; однако облегчение, которое он испытывал, избавившись от преследования Эриний, примиряло его с этой утратой. Нет худа без добра, думал Фауст; вернув Елену посланникам из царства Аида, он тем самым развязал себе руки. Теперь уже ничто не будет отвлекать его от главного дела — изгнания самозванца Мака и доблестного завершения фаустовских подвигов в Тысячелетней войне меж силами Добра и Зла.

Допив вино, Фауст встал из-за стола. Времени оставалось в обрез, и ему нужно было торопиться. Бросив на стол монету, Фауст вышел из трактира и вскочил на коня. Вскоре он уже мчался по дороге в Сен-Менехольд, по следам Мака и Маргариты.

Глава 57

Мак выехал на широкую поляну. Вдали виднелись деревянные постройки — это был провинциальный городок Соммевесл, где Мак ожидал встретить герцога де Шуазеля, одного из самых верных людей короля.

Герцог де Шуазель сидел у трактира, глядящего окнами в лес; перед ним была развернута парижская газета. Герцог просматривал объявления о купле и продаже лошадей.

— Вы герцог де Шуазель? — спросил Мак, подойдя к нему.

Герцог отложил газету и взглянул из-под пенсне в тонкой золотой оправе на стоящего перед ним светловолосого молодого человека:

— Да, это я.

— Я привез известия о короле!

— И вовремя, — ответил герцог де Шуазель. Он аккуратно сложил газету — на первом листе крупными буквами был набран заголовок: Парижский Революционный Журнал. Герцог указал на одну из передовых статей:

— Вы видели это? Дантон и Сен-Жюст призывают к кровопролитию. Они требуют казни короля и Марии-Антуанетты. Подумать только, ведь совсем недавно подобные вещи назывались инсинуациями, а их авторов сурово наказывали. Но теперь иные времена. Каждый может писать, что ему только вздумается. И они еще называют это прогрессом!.. Итак, сударь, где сейчас король?

— Через некоторое время он будет здесь.

— Когда именно?

— К сожалению, я не могу назвать вам точное время…

— Великолепно! — герцог де Шуазель дал волю своим чувствам. Сняв пенсне и вставив монокль в левый глаз, он строго поглядел на Мака. Его тонкие губы скривились в иронической усмешке. — Я жду уже несколько часов; жители этого города готовы напасть на мой отряд — они, видите ли, приняли нас за сборщиков королевских податей — а вы объявляете, что король будет здесь через некоторое время! Ну, и когда же наступит это время?

— Когда речь идет о коронованных особах, трудно знать что-нибудь наверняка, — сказал Мак. — Они едут так быстро, как только могут. Королева покинула дворец несколько позже назначенного срока — очевидно, что-то задержало ее величество. Я могу сказать вам только одно: оставайтесь здесь и ждите. Их величества скоро прибудут.

— Боюсь, что королевские подданные намного опередят их, — герцог протянул руку в направлении города. Мак поглядел в ту сторону, куда указывал герцог де Шуазель, и увидел толпу людей, вооруженных вилами и заостренными кольями. Они стояли плечом к плечу, угрожающе выставив свое примитивное оружие.

— Ну и что? — пожал плечами Мак. — Это же простые крестьяне. Если они попробуют напасть на вас, откройте огонь.

— Вам легко говорить, молодой человек! — ответил герцог. — Вы, по-видимому, иностранец и никогда не жили в провинции. А вот у меня поблизости есть несколько поместий, где живут эти самые простые крестьяне, как вы изволили выразиться. Возможно, кое-кто из них сейчас находится среди вон тех молодцов, готовых попотчевать нас дубьем и вилами. Боюсь, мне нелегко будет найти с ними общий язык в будущем, если я сейчас напомню им о droit du seigneur^[107]. Здесь Франция, молодой человек, не забывайте! Кроме того, эти вооруженные вилами крестьяне — всего лишь небольшая часть многотысячной толпы, собравшейся за городом, — передовой отряд, так сказать. Их много, очень много, и каждый час к ним прибывают новые подкрепления. Они перережут нас, как овец. А вы говорите — открыть огонь!

— Я только предполагал…

— О! — воскликнул герцог, поворачиваясь спиной к Маку. — Кто там?

На дороге показался всадник в черном. Он погонял измученного коня, и полы его сюртука развевались за спиной, как два крыла. Это был Фауст. Спешившись у трактира, он подошел к герцогу де Шуазелю и сказал:

— Сударь, положение изменилось. Немедленно уводите свой отряд.

— Вот как? А вы сами-то кто, сударь? — спросил герцог.

— Доктор Иоганн Фауст, к вашим услугам.

— Нет! — воскликнул Мак. — Не слушайте его! Я Иоганн Фауст!

Герцог де Шуазель окинул обоих насмешливым взглядом.

— Ну и дела, — задумчиво произнес он. — Два Фауста привозят противоречивые приказы. Вот что я скажу вам, господа. Я задержу вас до полного разъяснения всех обстоятельств. Эй, солдаты!

Несколько человек схватили лошадь Фауста и его самого. Знаменитый маг попытался вырваться, но его держали крепко. Мак, стоявший в стороне, понял, что события принимают неожиданный оборот и медлить нельзя. Он решил бежать, пока солдаты не добрались до него. С проворством зайца, удирающего от своры гончих, он метнулся через двор к коновязи и вскочил на коня. Вонзив шпоры в бока своего скакуна, он помчался прочь от городка Соммевесл, обогнув перелесок, где стоял конный отряд герцога де Шуазеля. Фауст, бьющийся в руках стражи, посылал ужасные проклятия ему вслед.

Глава 58

Эмиль Друэ, почтмейстер деревни Сен-Менехольд, сидел у окна своей спальни. Было довольно поздно, и жители деревни уже легли спать, однако Друэ глядел на дорогу не смыкая глаз: он ожидал гонцов из Парижа. Ночная прохлада и тишина была так приятна после дневных тревог! В Париже произошло столько важных событий! Революционный Комитет наверняка пришлет свежие новости. В тот день через деревню проехало множество карет со следами поспешно снятых гербов на дверцах и закутанных в плащи всадников, в которых за версту можно было узнать людей благородного происхождения. Все они направлялись к границе.

Постепенно мысли Друэ обратились к практическим вещам. Революция интересовала его прежде всего с обывательской точки зрения. Он начал размышлять о том, что станет с почтовой службой после революции.

Эмиль Друэ обладал философским складом ума. Вчера за обедом он сказал жене:

— Правительства приходят и уходят, а почтовая служба остается. В чьих бы руках ни находилась власть, почтмейстер всегда останется при деле.

Но теперь им овладели сомнения. Как быть? Революция — весьма ненадежная штука…

Полная луна освещала просторный двор перед трактиром, куда выходили окна почтовой станции. Несмотря на поздний час, люди ходили по двору; порой Друэ слышал топот копыт, которому вторило эхо в дальних холмах. Всадники бесшумно, словно призраки, появлялись из леса и выезжали на большую дорогу. Они не останавливались в трактире, не меняли лошадей. Они въезжали в деревню, чтобы, проехав по ее улицам, направиться дальше, к границе.

Мак въехал во двор и слез с коня, поправляя фуражку с кокардой — символом принадлежности к числу сторонников революции. Он огляделся по сторонам. Вряд ли он ожидал встретить здесь кого-нибудь в столь поздний час. Однако казалось, что он был слегка разочарован тем, что не увидел ничего особенного. Следом за ним появилась всадница на вороной лошади — это была Маргарита.

Подойдя к окну Эмиля Друэ, Мак негромко проговорил:

— Господин Друэ, я хочу показать вам одну чрезвычайно любопытную вещь.

— Кто вы такой, сударь? — спросил его почтмейстер, высунувшись из окна.

— Я, — ответил Мак, — посланник парижского консула. Я приехал из Парижа. Спускайтесь и идите со мной.

Сунув ноги в тяжелые деревянные башмаки и завернувшись в плащ, Друэ спустился по лестнице.

— Куда мы идем? — спросил он Мака.

— Следуйте за мной. Я покажу вам кое-что. Маргарита, подержи лошадей.

Мак повел почтмейстера по кривой и темной деревенской улочке, мимо конюшен, покосившихся заборов, отхожих мест и помойных ям, и вышел за околицу. Здесь проходила старая, заброшенная дорога.

— Зачем вы привели меня сюда? — спросил Друэ.

— Это окольный путь, по которому можно проехать мимо Сен-Менехольда, — сказал Мак.

— Но это же старая дорога. По ней никто не ездит!

Мак не хуже почтмейстера знал, что по этой дороге уже давно никто не ездит. Но он знал и другое: как раз в этот самый момент через деревню должна была проезжать королевская карета. Он специально увел Друэ из дому, чтобы тот случайно не выглянул из окна и не узнал короля. Он был уверен, что ему удалось предотвратить роковую случайность, помешавшую их величествам благополучно пересечь границу.

— Вы с ума сошли! — негодовал почтмейстер, ноги которого были мокрыми от холодной росы. — Какой дурак ночью поедет по этим ухабам?

— Да, путники обычно ездят по большой дороге, — сказал Мак, стараясь придать своему голосу оттенок таинственности. — Но тише! Неужели вы не слышите топота копыт? Кто-то едет…

И он сделал вид, что прислушивается. Удивленный Друэ замолчал. Вытянув шею, он завертел головой, оглядываясь по сторонам. Удивительно, какой силой обладает воображение, подумал Мак. Он мог поклясться, что слышит далекий топот лошадиных копыт. Звук становился все громче, словно всадники приближались… Нет, конечно, это ему послышалось!

— Да, теперь я слышу! — воскликнул Друэ.

— Еще бы! — сказал Мак, довольный своей удачной выдумкой.

Однако вскоре, к удивлению Мака, стук подков стал слышен совершенно отчетливо, и ухо могло даже разобрать пофыркивание лошадей, скрип колес и позвякивание рессор — королевская карета медленно тащилась по неровной, размытой дождями колее, порой наклоняясь так сильно, что, казалось, она вот-вот перевернется.

Молодая листва поблескивала в лунном свете; легкий ветерок качал верхушки деревьев. Друэ замер, приподнявшись на цыпочки и вытянув шею. Он глядел в ту сторону, откуда доносился лошадиный топот. Наконец из-за поворота показалась карета. Лошади шли почтишагом, осторожно обходя глубокие ямы на разбитой дороге. Почтмейстер заглянул в окошко кареты — и тотчас отпрянул в сторону со сдавленным криком, словно увидел призрак.

— Его величество! — воскликнул он.

— Что случилось? — спросил Мак.

Карета проехала мимо.

— Вы видели? — сказал Друэ, повернувшись к Маку. Голос почтмейстера дрожал от волнения. — Это же король Людовик собственной персоной! Я видел его в прошлом году, на приеме для служащих королевской почты. И королева тоже была вместе с ним!

— Вы, должно быть, ошиблись, — сказал ему Мак. — Вы приняли за короля кого-то другого. В Париже есть немало людей, похожих на него. Да и на королеву тоже…

— Нет-нет, — перебил его Друэ. — Это король и королева, я узнал их! Спасибо вам, гражданин. Вы вовремя привели меня сюда. Я должен вернуться в деревню и поднять тревогу!

Почтмейстер повернулся, чтобы идти. Мак не понял, что произошло, однако почувствовал, что нужно действовать быстро и решительно. Он вытащил из кармана тяжелый, туго набитый мешочек с песком — всякий опытный грабитель имеет при себе вещи такого рода — и когда Друэ повернулся к нему спиной, размахнулся и со всей силы ударил его по затылку этим мешком. Даже не вскрикнув, почтмейстер тяжело повалился в высокую сырую траву.

Вновь послышался стук лошадиных копыт, и из-за поворота вылетел высокий всадник на горячем коне. Короткий малиновый плащ развевался за его плечами. Это был Мефистофель. С первого взгляда в нем можно было распознать адского духа; его волшебный конь летел словно птица, едва касаясь копытами земли. Когда демон подъехал ближе, Мак заметил, что из ноздрей коня вырывается пламя, а из глаз сыплются искры.

— Вы видели? — прокричал он. — Здесь только что проехала королевская карета!

— Да, — ответил Мак, — я видел ее. Но почему они выбрали эту дорогу?

— Я показал им этот путь, — сказал Мефистофель с гордостью. — Я сделал так, что королевская карета объехала Сен-Менехольд стороной. Почтмейстер Друэ никак не сможет заметить ее из окна своего дома. Я же говорил, что помогу вам!

— Ну и натворили вы дел! — в сердцах воскликнул Мак. — Теперь все пропало! Вы спутали все мои планы! Зачем вы только вмешались! Я же говорил вам, что справлюсь сам!

— Я же хотел вам помочь, — сердито ответил Мефистофель и тут же пропал вместе со своим конем, словно его и не было.

Мак повернулся к Друэ, лежащему без чувств. Было похоже, что очнется он еще не скоро. Мак взял его под мышки и оттащил подальше от дороги, в кусты, прикрыв тело листьями папоротника. Затем пошел обратно к дому почтмейстера, где его ждала Маргарита с лошадьми. У него остался только один шанс спасти королевскую чету. Мост в Вареннах! Если Друэ не придет в себя еще несколько часов, ему хватит времени, чтобы приехать туда вовремя и освободить дорогу для королевской кареты. Если ничто не задержит их на мосту, королевская чета сможет благополучно добраться до Бельгии!

Глава 59

Заря едва занималась, когда Мак наконец подъехал к городу Варенны. В предрассветной мгле смутно вырисовывались темно-серые контуры каменных домов. Сонные солдаты Национальной Гвардии, охраняющие покой горожан, стояли на перекрестках, опершись на мушкеты. Предрассветную тишину нарушил громкий топот копыт по булыжной мостовой, стократно усиленный эхом от высоких каменных стен — Мак мчался по тесным кривым улочкам мимо дремлющих на своих постах солдат.

Проскакав галопом через спящий город, Мак выехал к мосту через реку Эр. Это был небольшой деревянный мост. На каменном основании стояли толстые сосновые балки, поддерживающие арку моста, под которой Эр медленно и плавно нес свои воды к морю.

Несмотря на ранний утренний час, мост был запружен крытыми повозками и телегами, груженными разным товаром. Усатые парни с длинными кнутами в руках переругивались друг с другом, пытаясь проехать вперед в этой немыслимой тесноте, и громко чертыхались, когда колесные оси их телег цеплялись за спицы колес соседних повозок. Топот, стук колес и скрип телег, крики возниц, ржанье лошадей — весь этот шум напомнил Маку день, проведенный в лагере франков под стенами Константинополя.

Было ясно, что громоздкой королевской карете ни за что не проехать по этому мосту. Может быть, почтмейстер Друэ успел поднять тревогу, а может быть, по какой-то другой причине, но путь к границе был прегражден. Однако Мак решил не отступать. Он направил своего коня прямо на повозки, преграждающие ему путь.

— Дорогу! — крикнул он. — Освободите мост! Дорогу важным особам!

Ответом ему послужила громкая ругань возниц. Поняв, что одними словами делу не поможешь, Мак взялся регулировать движение на мосту. Волшебные слова «именем Комитета общественного спасения» опять помогли ему. Он подавал команды, угрожал нахалам, подбодрял робких, метался туда и сюда между тесно стоящих телег, пытаясь навести порядок. Наконец, охрипнув от крика и изрядно устав от беготни среди повозок, Мак занял пост посередине моста и стал размахивать руками, указывая, кому куда ехать. Это напоминало работу полицейского, пытающегося ликвидировать «пробку» на улице современного города. Под ругань и крики возниц, свист и щелканье кнутов ему наконец удалось добиться своего: часть груженых повозок съехала с моста на пыльную дорогу. Однако все усилия Мака были напрасными: количество повозок не уменьшалось, а наоборот, увеличивалось. Глянув на противоположный берег реки, Мак увидел, что на мост въезжают все новые и новые телеги. Казалось, они собрались со всей округи — телеги, груженные сеном, повозки с зерном, фруктами, овощами, битой птицей, — словом, со всеми продуктами, которые производились во Франции и в соседствующей с нею Бельгии. Откуда только они взялись здесь, подумал Мак. Он сел на своего и с большим трудом переехал через мост. Маргарита следовала за ним.

Перебравшись на другой берег реки, Мак галопом поскакал вдоль дороги, по которой непрерывным потоком двигались к мосту все эти повозки и телеги. Он завернул за поворот — и осадил своего коня, раскрыв рот от изумления. Посреди дороги возвышалась исполинская фигура в белом; вокруг ее головы сиял радужный нимб, заметный даже в лучах зари. Повозки и телеги возникали перед нею прямо из воздуха, и она направляла их к мосту через Эр.

— Кто вы? — воскликнул Мак, овладев собою. — И что вы здесь делаете?

— Ох, — произнес незнакомец в белом. — Вы не должны были меня видеть!

В тот же миг за спиной Мака материализовался Мефистофель на черном коне, извергающем пламя из ноздрей.

— Михаил! — воскликнул он, обращаясь к своему сопернику. — Что ты делаешь?!

— Ничего особенного, — угрюмо ответил архангел Михаил, — я просто отправил в Варенны несколько повозок с зерном и овощами…

— Которые заняли весь мост через реку Эр, преградив путь всякому, кто попытался бы переправиться на другой берег, — язвительно заметил Мефистофель. — Рынок в Вареннах, конечно, будет очень богат, но, боюсь, доктор Фауст, участник нашего спора, останется внакладе. Ты вмешиваешься в естественный ход событий, Михаил, а подобные вещи даже архангелу не так-то легко сходят с рук!

— А разве демону позволено то, что не позволено архангелу? — в тон Мефистофелю сказал Михаил. — Я сделал то же, что и ты.

Мефистофель сердито сверкнул глазами на Михаила:

— Я думаю, нам лучше продолжить этот разговор без посторонних свидетелей.

Михаил озабоченно глянул на Мака и поджал губы:

— Ты прав. Смертные не должны подслушивать наши споры.

И оба духа тотчас исчезли, словно их никогда здесь и не было.

Глава 60

Мак поскакал обратно к мосту через Эр. Он был полностью перегорожен повозками и телегами всех видов и размеров. Меж большими повозками помещались маленькие тележки; казалось, не только всадник или пешеход не сможет пробраться между ними, но и муха не сможет пролететь. Мак спешился и протиснулся меж ближайшими двумя телегами, осыпаемый громкой бранью возниц.

Крича, ругаясь, толкаясь и уворачиваясь от ударов кнута, он добрался наконец до середины моста. Маргарита следовала за ним, словно тень. Взобравшись на высокий воз, Мак опять попытался наладить движение. Но тщетно он выкрикивал команды и размахивал руками. На мост въезжали все новые и новые повозки. Крестьяне торопились на рынок в Варенны, привлеченные сладкими речами Михаила, посулившего выгодные цены тем, кто успеет приехать рано утром. Каждый стремился обогнать соседа. На мосту возникла настоящая давка.

Когда на перегруженный мост въехал огромный воз, груженный вяленой рыбой — уловом балтийских рыбаков, — деревянные опоры не выдержали. Раздался громкий треск, и мост вздрогнул. Мак успел добраться до берега как раз вовремя, чтобы избежать холодной ванны. Через несколько секунд толстые сосновые сваи покачнулись, и мост начал медленно оседать. Возникла паника; истошно закричали люди, испуганно заржали лошади, заревели быки. Мост рухнул через несколько секунд. Повозки, телеги, люди, лошади полетели в светлые воды Эра. Еще несколько минут до ушей Мака доносились всплески воды, людские вопли и рев перепуганных животных, затем все стихло. В наступившей тишине стал слышен топот лошадиных копыт и стук колес — это приближался королевский экипаж.

Мак бросился к карете.

— Ваши величества! — задыхаясь, прокричал он. — Еще не поздно!

— О чем он говорит? — удивленно спросила королева. — Мост рухнул. Мы пропали.

— У меня есть один план.

— Какой план? Прошу вас, говорите!

— Вашим величествам нужно выйти из кареты. Мы наймем лошадей и поскачем сначала обратно по дороге, ведущей в Париж. Это собьет погоню со следа. Затем мы свернем на другую дорогу и доберемся до бельгийской границы.

Людовик повернулся к королеве:

— Что вы скажете, мадам?

— Мне эта затея кажется слишком рискованной, — призналась королева.

Король долго размышлял, а королева считала этот план не слишком удачным, но в конце концов их величества согласились — больше им ничего не оставалось делать. Мак помог им выйти из кареты. Они стояли возле своего просторного экипажа, и вид у них был отнюдь не королевский. Еще бы, ведь царственная чета, выезжавшая на верховые прогулки в сопровождении пышной свиты, не привыкла ходить по мокрым от утренней росы лугам. Мак поспешил на почтовую станцию, чтобы нанять лошадей. Он все еще надеялся избежать ареста. В конце концов, никто не знал, что король и королева находятся здесь. Никто, кроме Друэ, которого Мак оставил лежать без сознания возле старой, заброшенной дороги в Сен-Менехольде.

Король нерешительно подошел к лошади, которую достал для него Мак, и вскочил в седло. Королева последовала примеру своего царственного супруга и тоже села на свою лошадь. Наконец все было готово.

Но не успели всадники тронуться с места, как впереди на дороге показалось облако пыли, и вскоре Мак, приподнявшись на стременах, смог различить всадников, скачущих к берегу реки. Их было несколько сотен, и все были вооружены. Во главе этой маленькой армии скакал Друэ.

Заметив королевскую карету, Друэ громко крикнул:

— Вот они! Король и королева здесь! Арестуйте их! Их нужно немедленно отправить обратно в Париж!

Несколько солдат окружило Людовика и Марию-Антуанетту. Друэ подъехал к Маку.

— Вот мы и встретились, — сказал почтмейстер. — Вы сослужили мне плохую службу, гражданин. Но уж теперь-то я рассчитаюсь с вами.

И, махнув рукой солдатам Национальной Гвардии, он приказал:

— Этот человек участвовал в контрреволюционном заговоре. Возьмите его!

Изумленный Мак смог только пробормотать:

— Скажите, как вы сумели приехать сюда так быстро?

— Уж никак не с вашей помощью, — ответил Друэ. — К счастью, вот этот господин проезжал мимо и оказал мне помощь.

Один из всадников отделился от отряда и подъехал ближе. Мак узнал его. Это был Фауст.

— Опять вы! — простонал Мак.

Фауст самодовольно усмехнулся.

— Мне не стоило почти никакого труда вырваться из рук солдат, схвативших меня. Я погнался за вами и увидел на дороге этого несчастного. Я помог ему и тем самым расстроил ваши планы.

Тут объявился Мефистофель.

— Отпустите этого человека, — обратился он к Друэ.

Смертельно напуганный появлением демона, почтмейстер все же нашел в себе силы ответить:

— Мы обязаны задержать его, чтобы предать трибуналу.

— Мне очень жаль, — сказал Мефистофель, — но в этом деле заинтересованы сверхъестественные силы. Они занимают более высокое положение, чем любая земная власть. Объявляю, что Великий Спор меж силами Света и Тьмы завершен.

С этими словами он величественным жестом возложил свою руку на плечо Мака, и в тот же миг оба исчезли. А через несколько секунд исчезла и Маргарита, стоявшая рядом.

Часть VIII. Суд

Глава 61

После того, как Мефистофель унес его из Варенн, Мак погрузился в какое-то странное оцепенение, похожее на фантастический сон. События переплетались, накладывались одно на другое, и он не мог припомнить никаких подробностей. В памяти были провалы. Затем он, казалось, погрузился в глубокий сон без сновидений, чтобы наконец проснуться в скромно обставленной комнате, на диване, обитом зеленым атласом. Мак глянул в окно: все вокруг заволокло мутно-серым туманом, и невозможно было угадать, где он находится. Однако, окинув взглядом комнату, Мак узнал кабинет Мефистофеля в Лимбе и тотчас вспомнил, когда он в последний раз был здесь. Как раз перед отправкой во Флоренцию! Ну, конечно, вот и обитый зеленым атласом диван, на котором сидел Мефистофель!

Он встал с дивана и огляделся. Проход в виде арки вел в соседнее помещение; заглянув туда, Мак узнал комнату, где он спрятал свое сокровище — картину Боттичелли, спасенную от огня.

Услышав за своей спиной скрип открываемой двери, он вздрогнул и обернулся, готовый к любым неожиданностям. Вошла Илит в длинном, облегающем фигуру платье. Юбка цвета беж закрывала ее стройные ноги до середины икр. Густые черные волосы, собранные в высокую прическу, украшал резной гребень, искусно подделанный под черепаховый панцирь. Лицо Илит было бледным и задумчивым, как всегда, и лишь небольшие красноватые пятна на скулах выдавали ее волнение.

— Вот и все, — сказала Илит. — Закончился последний эпизод, в котором вы должны были сделать свой выбор.

— Мефистофель говорил мне то же самое! Что происходит сейчас, хотел бы я знать?

— Скоро начнется суд. Я как раз собираюсь на его заседание. Я заглянула сюда на минутку, чтобы узнать, как вы себя чувствуете.

— Это большая любезность с вашей стороны. Меня, кажется, не приглашали на заседание?

— К сожалению, я ничего не знаю об этом, — ответила Илит.

— Как это на них похоже, — посетовал Мак. — Мефистофель был сама любезность и так сладко улыбался мне, когда я был ему нужен, а когда все кончилось, он даже не зашел проведать меня. Я уж не говорю о том, что меня обошли приглашением на торжество…

— Смертных редко приглашают на подобные мероприятия, — сказала Илит. — Но я понимаю ваши чувства.

— А когда я получу обещанную мне награду? — угрюмо спросил Мак.

— Я не знаю, — покачала головой Илит. — Возможно, вам придется подождать. Вы ведь находитесь в Лимбе; здесь все люди чего-то ждут…

Илит по-особому сложила руки и тут же исчезла. Некоторое время Мак шагал взад-вперед по кабинету. Заметив несколько тонких книжек на журнальном столике, он придвинул кресло и раскрыл одну из этих книжек. Это оказалась брошюра «Дорога в Ад: как ее найти», издательство «Сатаник Пресс». Мак перевернул страницу и начал читать.

«Вы хотите попасть в Ад? Некоторых из вас озадачит такой вопрос. Не удивляйтесь! Многие люди хотят этого. Ведь Ад — это такое место, где огромное значение придается инстинктивным потребностям. Не верьте россказням о том, что в Аду вам никогда не удастся удовлетворить свои потребности. Удовлетворить желания можно всегда; однако аппетит, как известно, приходит во время еды, и то, что манило вас еще вчера, привлекая своей недоступностью, перестает интересовать вас сразу после того, как вы наконец станете обладать вожделенным предметом. Но разве не то же самое происходит с вами в подлунном мире? Допустим…»

Мак не успел дочитать фразу до конца: раздался громовой удар, сверкнуло пламя и клубами повалил черный дым. Когда дым немного рассеялся, Мак увидел, что перед ним стоит сам Иоганн Фауст. Ученый доктор выглядел прекрасно; на нем была новая профессорская мантия с горностаевым воротником.

— Эй! Подождите! — воскликнул Мак, обрадованный тем, что видит знакомое лицо — пусть это даже хмурое лицо его соперника, Фауста.

— Послушайте, я очень спешу, — произнес Фауст недовольным тоном. — Вы случайно не видели высокого, худого человека со светло-карими глазами, длинными темными волосами, очень похожего на колдуна?

— Нет, — покачал головою Мак, — я никого не видел. Я здесь совсем один. Только Илит, дух, служащий Светлым силам, заглянула на минутку.

— Илит меня не интересует. Мне нужен граф Сен-Жермен. Он сказал, что встретится со мной здесь. Надеюсь, он не опоздает.

— А кто он такой?

Фауст поглядел на своего собеседника с видом превосходства.

— Граф Сен-Жермен — один из величайших магов. Он жил в более поздний век, чем ваш.

— Но ведь мой век — это и ваш век тоже! — удивился Мак. — Разве мы с вами живем в разные времена? И как вам удалось узнать об этом графе Сен-Жермене — он ведь из будущего?

— Видите ли, — начал Фауст менторским тоном, — я сам — великий маг, величайший из всех, когда-либо живших на земле, и, следовательно, я знаю всех своих знаменитых коллег, работающих в данной области — и из далекого прошлого, и из будущего. Мы, маги, поддерживаем друг с другом тесную связь — как со своими современниками, так и с теми, кто давно умер, и даже с теми, кто еще не родился.

— А зачем вы вызвали сюда этого самого графа и что вам от него нужно? — спросил Мак.

— Я думаю, вам пока лучше об этом не знать, — ответил Фауст. — Пусть это будет для вас небольшим сюрпризом.

— Сюрприз? Но ведь Война меж Добром и Злом кончилась…

— Мой дорогой, борьба меж силами Добра и Зла продолжается. Закончен лишь один из раундов игры. Откровенно говоря, мне будет любопытно посмотреть, как Ананке будет судить ваши неуклюжие попытки повлиять на ход мировой истории. Но хотя Тысячелетней Войне был объявлен конец, последнее слово еще не сказано. Оно осталось за самим Иоганном Фаустом, великим магом, доктором разных наук.

— За Фаустом? То есть за вами?

— Черт побери! А за кем же еще? Ведь Фауст — это я!

— Да, в некотором роде. Ведь я до какой-то степени тоже Фауст.

Несколько мгновений Фауст молча смотрел на Мака с таким видом, словно рассматривал какое-то забавное, доселе ему неизвестное насекомое, затем откинул голову назад и презрительно расхохотался:

— Вы? Фауст? Да кто вы такой? Дорогой мой, вы очень далеки от фаустовского образа, каким ему суждено войти в историю. Вы жалкое создание, не обладающее знаменитой фаустовской твердостью духа. Вы глядите в рот своим господам, подобно дворовому псу, и пытаетесь корчить из себя знающего человека перед своими приятелями, такими же невеждами, как и вы. Вы вульгарный, необразованный тип. Вы не имеете никакого понятия об истории, философии, политике, химии, оптике, алхимии, этике и о венце человеческой мудрости — магии. — Фауст усмехнулся. — Как малое дитя, пытаясь подражать взрослым, надевает отцовские башмаки, так и вы лишь примеряли на себя костюм Фауста. Но дитя, сделав шаг-другой в огромных башмаках, спотыкается и падает. Так же и вы, Мак, совершили множество глупостей, взявшись не за свое дело. Но теперь, к счастью, вашей клоунаде на исторической сцене пришел конец. Роль Фауста — не для вас. Вы не ровня великим мира сего. Вы — ничем не примечательная личность, один из многих тысяч простых смертных, которые влачат свое жалкое земное существование. Вы посмешили публику — и довольно! Теперь вы канете в Лету. Мы не намерены дольше терпеть ваше присутствие.

Мак не был уверен в том, что такое «Лета», но колкость фаустовской брани и сам тон фаустовского монолога больно задели его.

— Ах, вот как! — воскликнул он, весь кипя от гнева. Но он говорил в пустоту, ибо Фауста в комнате уже не было — великий маг бесшумно растаял в воздухе.

Мак снова начал мерить шагами кабинет Мефистофеля. Постепенно гнев его остыл, уступив место чувству жалости к самому себе. Одиночество томило его, и, чтобы хоть как-то скоротать время, он начал размышлять вслух.

— Как будто я не хотел бы обладать всеми этими знаниями и магическим искусством! — пробормотал он себе под нос. — Но я не обладаю сверхъестественными возможностями, и тем не менее стараюсь сделать то, что могу. В конце концов, это нечестно — ставить меня на одну доску с великими людьми, не говоря уже о могущественных духах, которые путешествуют во времени и пространстве так же свободно, как рыба плавает в воде. Им-то ничего не стоит в единый миг перенестись за тысячи миль и за сотни лет назад или вперед, в то время как я, простой смертный, должен преодолевать все расстояния шаг за шагом, а о путешествиях во времени могу только мечтать. И никто даже не посочувствует, никто не оценит, каких трудов мне это стоит!

— Кто это здесь жалуется и хнычет? — вдруг раздался низкий насмешливый голос. Мак вздрогнул и оглянулся. Он-то думал, что остался совсем один.

Позади него стоял Одиссей — высокий, атлетически сложенный, — такой, каким и подобает быть древнему герою. Ослепительно-белая туника была застегнута на плече красивой пряжкой, а наброшенный поверх нее плащ ниспадал красивыми складками, которые так любили изображать античные скульпторы. Весь облик Одиссея был исполнен благородства, а поза была простой, но в то же время не лишенной достоинства. Любой обыкновенный человек выглядел бы рядом с ним сущим ничтожеством. Маку, предававшемуся самоуничижению, показалось, что он, с его вздернутым носом, рыжеватыми веснушками и волосами цвета соломы, ничуть не красивее обезьяны. Одиссей, темноволосый, синеглазый, был почти на целую голову выше Мака; под его гладкой, бронзовой от загара кожей перекатывались упругие мышцы.

— Здравствуйте, Одиссей, — сказал Мак. — Какими судьбами вы здесь оказались?

— Я шел в зал заседаний на суд Ананке и по пути заглянул сюда. Возможно, я и сам выступлю на общем собрании. А вы, Мак? Вы придете на суд?

— Я жду, когда Мефистофель соизволит явиться сюда и отдать мне обещанную награду.

Одиссей пожал плечами:

— Вы полагаете, что это мудрый поступок — принять награду? Лично я не возьму ни обола от этих современных духов Тьмы. Принимая дары демонов, вы попадаете в зависимость от них. А им только того и надо!.. Впрочем, каждому свое. Прощайте, Мак!

Одиссей достал из кожаной сумки пакет с ингредиентами для Заклинания Перемещения и, вскрыв его, растаял в воздухе.

— Эти древние греки больно много о себе воображают, — пробормотал Мак, оставшись один. — Они завели у себя целый сонм божеств на все случаи жизни, и боги всячески помогали им, не брезгуя самой тяжелой работой. Вот почему эти античные герои совершили столько подвигов! А попробовали бы они справиться со всем этим в одиночку, как современные люди! Лично мне пришлось полагаться только на свой собственный интеллект, чтобы пройти сквозь все уготованные мне испытания в незнакомых мне мирах, и на собственные, отнюдь не сверхъестественные, силы, когда мне приходилось совершать далекие и утомительные путешествия. Конь о четырех ногах, и тот спотыкается, а у меня их только две!.. По правде говоря, мне на долю выпали такие пути-дороги, которых ни одному смертному не одолеть.

— Вы так думаете? — пропищал тоненький голосок за спиной у Мака.

Мак подумал, что во вселенной, должно быть, существует какой-то закон, в силу которого все, кто путешествует с помощью магии, должны непременно материализоваться за его спиной. Обернувшись, он увидел гнома Рогни, вылезающего из дыры в полу, которую он проделал своей киркой.

— Конечно, я так думаю, — сказал Мак гному. — Куда ни глянь — все вокруг прибегают к помощи магии. Им достаточно произнести заклинание и щелкнуть пальцами — и вот они во мгновение ока перенеслись на край света, а может быть, и в иной мир. Для них не существует ни времени, ни расстояний. А я, обычный человек, не посвященный в эти «великие» тайны, должен совершать пешие путешествия, отнимающие так много сил и времени, даже не зная толком, куда я иду, и что ждет меня в конце пути.

— Да, действительно, нелегка ваша жизнь, — саркастично заметил Рогни. — Ну, а я, по-вашему, чем занимаюсь? Развлекаюсь? Пирую и веселюсь?

— Вы? Я как-то об этом никогда не думал… Ну, и как же вы путешествуете?

— Мы, гномы, живем по-старинке, — ответил Рогни, — и не признаем всяких новомодных людских выдумок. Мы ходим только пешком. Но это вовсе не значит, что мы совершаем увеселительные прогулки. Сначала мы прокладываем подземный тоннель, и только потом уже идем по нему, куда нужно. Уж не думаете ли вы, что это так просто — вырыть тоннель — раз-два и готово?

— Я думаю, что это совсем не просто, — ответил Мак, не желая спорить с коротышкой-ворчуном. Подумав еще немного, он добавил: — Ведь под землей вам могут встретиться большие твердые камни.

— Там, где мы прокладываем свои подземные ходы, чаще попадаются камни, чем грунт, — сказал польщенный Рогни. — Сквозь грунт даже самый маленький гномик проложит тоннель за каких-нибудь полчаса. Камни и валуны, конечно, большая беда для нас, гномов; но вот уж чего действительно врагу не пожелаешь — так это рыть подземный коридор под топким болотом. Такой туннель нужно подпирать толстыми деревянными бревнами, а то он может обвалиться. Эти бревна приходится тащить из леса до того места, где вы будете ставить подпорки в тоннеле. Бревна, к слову сказать, тоже не сами собой растут. Дерево нужно свалить, обрубить на нем сучья, аккуратно обрезать его с двух концов. Только потом его уже можно использовать. А леса, как нарочно, расположены далеко от тех болотистых низин, где нам приходится прокладывать глубокие тоннели. Бывает, несколько миль тащишь на себе тяжеленное бревно — по бездорожью, по кочкам… Конечно, там, где вручную никак не управиться, мы нагружаем бревнами лохматых крепконогих пони. Но чаще всего нам приходится рассчитывать только на свои собственные силы, на лопату, кирку и топор.

— Мне кажется, вам такая жизнь не очень-то по вкусу, — сказал Мак.

— И здесь вы тоже не правы! — возразил Рогни. — Для нас, гномов, такая жизнь и есть самая подходящая. Мы ведь не люди, не забывайте! Мы — сверхъестественные существа, хотя и не шибко этим гордимся. Мы, конечно, могли бы попросить Высшие Силы даровать нам какие-то особые способности, но не в наших правилах просить кого-то о чем бы то ни было. Мы — единственный народ во всей вселенной, который живет сам по себе, ни от кого не зависит и ничего ни у кого не просит.

— А разве вас не интересует, кто в конечном счете победит — Добро или Зло? — спросил Мак.

— Нисколько, — равнодушно сказал Рогни. — Нас, гномов, это не касается. Мы стоим в стороне от этих вечных споров между Добром и Злом. Мы, гномы, не знаем никакого иного добра, кроме копания земли, и никакого зла, кроме того же самого копания. Наш удел от колыбели и до гробовой доски — копать землю. И мы копаем ее, покуда хватает сил. Ну, а когда у нас остается немного свободного времени, мы путешествуем по своим подземным коридорам, ищем драгоценные камни и устраиваем праздники — Слеты Гномов. Мы честно делаем то, что предначертано нам судьбой, а не ждем помощи от какого-нибудь духа, случайно проходящего мимо.

— Ну, ладно, хватит, а то мне станет совсем стыдно за самого себя, — сказал Мак смущенно. — Но разве вы ничего больше не хотели мне сказать?

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — важно начал Рогни. — Мне кажется, вся эта канитель между духами, полубогами и самим доктором Фаустом, участником спора между Светом и Тьмой, затевалась ради того, чтобы выяснить, кому же будет принадлежать власть над человечеством в течение следующего тысячелетия.

— Полностью с вами согласен.

— Прекрасно. И что же вы собираетесь делать?

— Кто? Я?.. — удивился Мак.

— Ну, конечно, вы, — невозмутимо ответил Рогни.

— Не знаю… А что, собственно, я могу сделать? Ничего. Но даже если бы я и мог, почему именно я должен что-то делать?

— Да потому, что это ваша судьба будет решаться на суде, глупый малый! — сердито сказал Рогни. — Неужели вам не хочется взять слово?

— Конечно, хочется! — вздохнул Мак. — Но кто я такой, чтобы указывать всем этим господам, как им следует править нами?

— А кто будет выступать от имени всего человечества? Фауст?

Мак покачал головой:

— Фауст мнит себя центром мироздания, хотя на самом деле он всего лишь самый обычный маг, обладатель громкого голоса, разучивший несколько старых фокусов. Такие, как он, сильно отличаются от обыкновенных людей, составляющих большинство. Я и сам умею делать некоторые «чудеса», которые сами маги почему-то громко именуют искусством; но когда они начинают толковать о своей алхимической науке и прочих высоких материях, это отнюдь не вызывает у меня восторга.

— Правильно, — сказал Рогни. — Это все пустая болтовня. Много шума из ничего, как говорится. Нет ничего лучше копания земли — для нас, гномов, разумеется. А что касается вас, то почему вы позволяете распоряжаться собой всяким выскочкам вроде этого Фауста?

Мак изумленно посмотрел на него:

— А что я могу сделать?

— Ну, по крайней мере, вы могли бы рассердиться.

— Я ни на кого не сержусь, — пожал плечами Мак.

Но не успел он произнести эти слова, как вдруг почувствовал, как из глубин его души начал подниматься долго сдерживаемый гнев. Сперва он подумал, что это притворный гнев — ведь столько раз ему приходилось лицемерить, изображая чувства, которых он на самом деле не испытывал, — однако вскоре он рассердился не на шутку. Напрасно он старался успокоиться, мысленно внушая самому себе, что не стоит обращать внимания на подобные пустяки, что скоро все пройдет и забудется, — гнев не утихал в нем; напротив, он бушевал с силой, доселе еще не изведанной Маком. В глазах у него потемнело; вены вздулись на лбу и на шее, а в висках застучали два тяжелых молота.

И тут его словно прорвало.

— Черт побери! — закричал он, сжимая кулаки. — Да какое он имеет право! Каждый должен сам решать свою судьбу! И простой смертный тоже! Слишком долго мы позволяли духам и так называемым великим людям вроде Фауста править нами! Настало время изменить существующий порядок.

— Вот это другой разговор! — сказал Рогни.

— Но что я могу сделать?.. — растерянно спросил Мак, остывая.

— Занятный вопрос, — ответил ему Рогни, повернулся к недавно проделанному им отверстию в полу — выходу из подземного коридора — и нырнул в него.

Некоторое время Мак наблюдал, как проворно, словно крот, гном работает лопаткой, засыпая отверстие, через которое он только что пролез. Ему захотелось уйти под землю следом за Рогни, попасть в этот длинный, темный тоннель, ведущий неизвестно куда. Но люди никогда не путешествуют под землей, да и проложенный гномом тоннель был бы для него слишком тесен. Вздохнув, Мак вышел в коридор, открыл входную дверь и выглянул наружу. Перед ним лежал Лимб, где все предметы принимали неясные, расплывчатые очертания. Вглядываясь в туманную даль, Мак смог различить контуры далеких холмов; над ними поднимались серо-голубые облака, которые на самом деле были вершинами гор — они тонули в сероватом мареве. Пейзаж, открывшийся взгляду Мака, походил на театральную сцену за тонким, прозрачным занавесом. Все вокруг казалось ненастоящим, нереальным.

Прямо от порога вдаль уходила еле различимая тропинка. Приглядевшись, Мак увидел какие-то знаки, установленные вдоль нее, напоминающие стрелки — указатели движения. Мак пошел по этой тропинке сквозь густой желтоватый туман, ориентируясь по дорожным знакам. Вскоре он вышел к перекрестку. У пересечения двух дорог был вкопан деревянный столб. Стрелки-указатели на его вершине глядели в разные стороны. На каждой из этих стрелок было что-то написано. Подойдя поближе, Мак прочитал:

«ДОРОГА НА ЗЕМЛЮ»

«ДОРОГА В РАЙ»

«ДОРОГА В АД»

«ДОРОГА, ПО КОТОРОЙ ВЫ СЮДА ПРИШЛИ».

Последняя стрелка была повернута как раз в том направлении, откуда он пришел.

Выбрав одно из направлений, Мак решительно зашагал в ту сторону, куда указывала стрелка.

Глава 62

В тех краях Лимба, где было назначено заседание Суда, определяющего дальнейшую судьбу человечества, выдался серый день. Низкое небо нависло над землей — так часто бывает зимою в этих краях. С утра редкие крупные снежинки кружились в воздухе, но сильного снегопада не ожидалось. Воздух был чист и прозрачен. На горизонте на фоне мутно-серого неба резко выделялась голубая линия Плато Небытия. Само собой разумелось, что в такой день каждый мог заглянуть далеко вперед.

Мефистофель и архангел Михаил сидели рядышком на высоком столбе, недавно освобожденном Симоном Стилитом^[108]. Аскет нашел лучший способ смирения духа, чем простое сидение на столбе, и принял обет просмотреть все повторные показы игр, сыгранных командой «Пираты Тампа Бей».

Михаил не был в Лимбе с того самого дня, когда он встретился с Мефистофелем в Трактире-на-полпути, чтобы положить начало новой Тысячелетней Войне меж силами Света и Тьмы. Он с любопытством оглядывал знакомые места. Ему очень нравилось, что все в Лимбе осталось по-старому. Та же приятная дымка, застилающая горизонт (хотя сегодня она была на удивление легкой и прозрачной), та же размытая граница меж Небом и Землей — казалось, что небесный свод плавно переходит в земную твердь; все те же размытые, полинялые краски и нечеткие контуры предметов, все те же плавные, закругленные линии. Неопределенность! И ее вечные спутники — моральные сомнения! После долгой жизни в мире абсолютов архангел Михаил находил в этом неизъяснимую прелесть и новизну.

— Лимб остался таким же, как раньше! — умиленно сказал Михаил.

— Дорогой мой архангел, — сказал Мефистофель, — если ты сдержишь ненадолго свою страсть к парадоксам и обратишься к наблюдению, то заметишь кругом тысячи перемен. Взгляни вон туда. Разве ты не видишь грандиозное строительство, которое началось совсем недавно?

— Ах, это… — произнес Михаил небрежным тоном. — Это все преходяще. А так — куда ни посмотришь, везде все тот же старый добрый Лимб… Интересно, что они там возводят? — прибавил он, поглядев на запад.

Мефистофель повернул голову в ту сторону, куда глядел архангел Михаил:

— Разве ты не знаешь? Это новое здание Суда, где вскоре Ананке объявит нам свое решение.

Михаил разглядывал контуры строящегося здания.

— Какое благородство форм! Какое изящество линий! — восхищался он.

— Просторное помещение, — сдержанно заметил Мефистофель. — Я слышал, что на заседание суда приглашено всего несколько представителей от каждой из сторон. В списке приглашенных есть даже один или два смертных. Это уже что-то совсем новое. Ведь раньше они никогда не присутствовали на нашем Суде.

— Мы поступили справедливо, пригласив смертных, — произнес Михаил назидательным тоном. — В конце концов, это их судьба будет решаться на Суде!

Мефистофель фыркнул:

— Ну и что же? В старые добрые времена Создания Света и Создания Тьмы не просили совета у людей. Мы просто сообщали им свое окончательное решение, а уж нравилось оно им или нет — это было их личное дело. Волей или неволей, они должны смиряться с Судьбой и подчиняться Необходимости.

— Так было в старые времена, — возразил ему архангел Михаил. — С тех пор прогресс шагнул далеко вперед. В мире появились мощные силы, помогающие нам устанавливать Великое Равновесие, — Наука и Рационализм. Я верю в них.

— Еще бы! — сказал Мефистофель. — При архангельской религиозности — как в них не поверить!

— И наоборот, — в тон Мефистофелю отозвался Михаил. — При дьявольской склонности все отрицать — как их не отвергнуть! Ничего другого я от тебя не ожидал.

— Что верно, то верно, — согласился Мефистофель. — Очко в твою пользу. Наши мнения расходятся во всем, и это существенно ограничивает кругозор каждого из нас.

— Поэтому судьей в нашем Споре выступает Ананке, — сказал Михаил.

— Где она находится сейчас, хотел бы я знать? — спросил Мефистофель.

— Этого не знает никто. Пути Судьбы неисповедимы. Она порой бывает весьма непостоянна и эксцентрична, но никогда не берет на себя труд что-либо объяснять. Она лишь объявляет нам свое решение. Так Должно Быть, изрекает она, но не говорит, почему.

Мефистофель заметил маленькую темную фигурку, медленно двигающуюся по плоской бесцветной равнине Лимба.

— Кажется, кто-то идет, — обратился он к Михаилу. — Кто бы это мог быть?

Михаил прищурился. Даже орлиный взор архангела не сразу смог различить силуэт человека на фоне бескрайней Лимбийской пустыни: он казался всего лишь маленьким размытым темным пятнышком, не больше булавочной головки.

— Это Мак Трефа, — сказал Михаил, приглядевшись.

Мефистофель долго всматривался в туманную даль, затем удивленно поднял одну бровь:

— Ты не ошибся? Ведь это же тот самый смертный, с которым я подписал договор. Он участвовал в нашем Эксперименте, в великом Споре меж Светом и Тьмой…

Михаил улыбнулся:

— Не могло ли случиться так, дорогой мой демон, что ты совершил большой промах — там, в Кракове? Скажем, ты заключил сделку не с тем человеком, и лже-Фауст стал представителем рода людского в нашем Споре?

Мефистофель пожирал глазами маленькую темную фигурку. Его губы были плотно сжаты, а в темных глазах горел дьявольский огонь.

— Кажется, тут дело не обошлось без вмешательства одного знакомого мне духа! — сказал он, повернувшись к Михаилу.

— Ты слишком высокого мнения обо мне, — скромно ответил Михаил.

Мефистофель снова принялся разглядывать идущего сквозь туман человека.

— Да, это он — смертный, с которым я имел дело все это время… Ты уверен, что это не Фауст? — вновь обратился он к Михаилу.

— Абсолютно уверен. Это Мак Трефа, мелкий преступник и картежный шулер. Ты оплошал на этот раз, приняв карманного воришку за ученого доктора Фауста.

— Уж не воображаешь ли ты, что я спущу тебе это с рук? — язвительно осведомился Мефистофель. — Ты сильно ошибаешься, если считаешь меня этаким благодушным простачком!

Михаил улыбнулся, но ничего не ответил.

— Ладно, мы вернемся к этому разговору позже, когда все прояснится само собою, — сказал Мефистофель. — А сейчас мне пора отправляться в банкетный зал. Силы Тьмы устраивают небольшой банкет… Интересно, куда держит путь этот малый? — прибавил он, еще раз взглянув на одинокого путника, бредущего по бескрайней равнине Лимба.

— Взгляни на стрелку указателя, — ответил ему Михаил, — и ты увидишь, что он направляется прямо в Рай.

— Правда? Вот уж никогда бы не подумал, что эта дорога ведет туда!

— Время от времени направление меняется, — заметил Михаил, — и тогда меняется весь маршрут.

— Но почему?

— Мы, служители Добра, — ответил Михаил высокомерно, — предпочитаем не тратить время, отвечая на праздные вопросы.

Мефистофель только пожал плечами. Оба духа одновременно растворились в воздухе — они направились в здание Суда.

Глава 63

Прогуливаясь по широкому двору перед зданием Суда, Аззи случайно встретил самого Микеланджело. Демон узнал великого художника по фотографии, которую он видел в учебнике по истории искусства, будучи еще студентом в Университете Преисподней. Микеланджело как раз заканчивал огромную фреску.

— Прекрасная работа! — сказал Аззи, подойдя поближе.

— Будьте добры, отойдите немного в сторону, чтобы не загораживать мне свет, — ответил художник. — Здесь очень плохое освещение, и незачем делать его еще хуже.

Аззи отошел на несколько шагов.

— Как приятно творить, зная, что служишь Искусству, не правда ли? — осторожно спросил он.

Микеланджело презрительно усмехнулся и промокнул свой потный лоб тряпкой, которой он вытирал кисти.

— Разве это искусство? — ответил он. — Это всего лишь ремесло. Я поправляю кое-какие детали в одной своей старой картине.

— Но ведь вы можете рисовать новые картины, если захотите? — удивился Аззи.

— Конечно, могу. Но для того, чтобы создать подлинный шедевр, художнику нужно вдохновение. А где искать источник вдохновенья, чем восхищаться после того, как ты побывал в Раю?

Аззи промолчал — он никогда раньше не задумывался над этим. Микеланджело снова взялся за кисти и краски. Наблюдая за его работой со стороны, Аззи подумал, что художник совершенно счастлив.

Просторное здание Суда было построено в классическом стиле. От огромного зала заседаний, построенного по типу древнего амфитеатра, во все стороны расходились коридоры, словно лучи от солнца. Просторные галереи концентрическими кольцами окружали этот амфитеатр. Здесь была приготовлена для духов легкая закуска. Служители Света и Тьмы толпились на галереях, держа в руках высокие бокалы с шипучими напитками, разговаривали и смеялись, брали с огромных серебряных блюд фрукты и сласти, жаркое и бутерброды. Сверхъестественные существа слетались на банкет со всех концов света. Кого здесь только не было — ангелы и черти, домовые и ведьмы, лешие, вампиры, оборотни и даже простые привидения — обитатели старых полуразрушенных замков. Их было так много, что даже просторное здание Суда не могло вместить всех собравшихся; а ведь каждую минуту прибывали новые гости. Хотя все они были бесплотны, все же пришлось установить новый порядок приема в передней, а также подготовить несколько виртуальных залов в параллельных пространствах, куда расторопные слуги провожали пришедших на банкет. Параллельные пространства, конечно, позволяли расширить помещение почти до бесконечности, но те духи, которым приходилось довольствоваться виртуальными банкетными залами, испытывали большие неудобства: они ощущали себя вроде бы здесь ив то же время где-то в другом месте.

Да, это был великий праздник, День Суда, величайший день эпохи, всемирный Mardi Gras^[109]. В этот день создания Света и Тьмы устраивали вечеринки, веселились и развлекались. Перед зданием Суда собирались целые толпы. Духи материализовались прямо перед этим великолепным дворцом, изумленно разглядывали его, восклицая: «Вот это да!» или «Ну и ну!», и отправлялись в какое-нибудь маленькое уютное кафе, где заказывали овощной салат и стакан фруктового сока: они не хотели портить аппетит перед грандиозным празднеством — оргией, если Тысячелетнюю Войну выиграют силы Зла, и торжественным пиром, если победителем окажется Добро.

Никогда еще в Лимбе не бывало так шумно и многолюдно. Лимб слыл тихим, уединенным местом, подходящим для тех, кто ищет покоя. Его жители не отличались особым гостеприимством и никогда не устраивали таких больших праздников. Они жили просто и скромно, их девизом было: «живи и жить давай другим». Их моральные принципы не отличались определенностью, поскольку основной статьей их доходов была торговля с двумя соседними княжествами — Света и Тьмы; волей-неволей им приходилось и с чертом ладить, и Бога не забывать. Жизнь в Лимбе была довольно скучной и серой; по вечерам его обитатели гуляли по туманным равнинам, днем занимались делами. Год за годом тянулись однообразной чередой; на смену мягкой, безморозной зиме приходило дождливое лето. Время, казалось, текло здесь медленнее обычного, и потому никто не ценил его так мало, как жители Лимба. Порой, чтобы немного развеять скуку, устраивались турниры поэтов или фестивали народных танцев, но что же это были за жалкие зрелища! И вот в один прекрасный день жители Лимба стали свидетелями Великого Суда, собравшего такое количество разнообразной публики. Было от чего потерять голову!

Глава 64

В Зале заседаний, центральной части здания Суда, все было готово к торжественному событию. Простая публика разместилась на широких скамьях в амфитеатре; Князья Света и Тьмы заняли свои места в ложах, расположенных друг напротив друга, в полном согласии с законами симметрии. Как это обычно бывает перед началом заседания, соседи негромко переговаривались, кто-то приподнимался со своих мест, чтобы отыскать знакомых в дальнем ряду; но большинство приглашенных чинно сидело в своих обитых бархатом креслах или на скамьях, ожидая торжественного открытия Великого Суда. И лишь в секторах, отведенных для виртуального присутствия, царила суета: эта часть огромного зала напоминала гигантский калейдоскоп. Мириады зрителей материализовались на его деревянных скамьях — и через какую-нибудь сотую долю секунды дематериализовались, уступая место другим, затем вновь возвращались в зал — и вновь исчезали. Двигаясь с субсветовой скоростью, они растягивали субъективное время своего пребывания в зале: каждому казалось, что он провел здесь не менее четверти часа^[110].

Заседание Суда должно было начаться с минуты на минуту. Все ждали, когда Ананке займет отведенное ей место в самом центре аудитории, однако древняя богиня не торопилась явиться публике.

Никто из собравшихся в огромном зале не сомневался в том, что Ананке объявится, как только найдет подходящего кандидата для своего нового телесного воплощения. Но чей облик она примет на этот раз? В кого вселится? Наиболее нетерпеливые зрители вертели головами во все стороны, чтобы первыми заметить начальную стадию превращения. Но даже самые мудрые и многоопытные из них были удивлены, когда Маргарита, скромно сидевшая в одном из самых последних рядов, вдруг поднялась со своего места навстречу двум монахам — слепому и немому, идущим прямо к ней по проходу между рядами. Публика затаила дыхание. Слышно было, как стучат по полу деревянные посохи двух монахов.

Немой обвел взглядом притихшую аудиторию. Слепой высоко поднял голову, устремив незрячие глаза на купол здания. На его лице выражение тревожного, напряженного ожидания сменилось исступленным восторгом.

— Она идет к нам! Скоро она будет здесь! — возвестил слепой.

Маргарита, бледная, как полотно, с горящими глазами, начала спускаться вниз по широкому проходу меж рядами скамеек. Двое монахов последовали за ней. Ее походка была походкой богини, а взгляд, казалось, прожигал душу насквозь. Весь облик Маргариты волшебно изменился: никто бы не узнал бывшую птичницу из Мекленбурга в этой женщине, более похожей на одну из дочерей Эфира, чем на простую смертную.

В зале воцарилась абсолютная тишина. Не слышно было ни покашливания, ни шарканья ног, ни скрипа скамеек.

Она подошла к трону, приготовленному для Судьи и, сев на него, обратилась к аудитории:

— Близок тот час, когда свершится Суд. Но сперва я хочу дать вам возможность высказаться. Желает ли кто-либо из собравшихся здесь взять слово?

Одиссей поднялся со своего места, низко поклонился и вышел вперед. Остановившись у ступеней помоста, на котором стоял трон Ананке, он повернулся к Ананке.

— Приветствую тебя, Великая Богиня. Нам, собравшимся здесь, хорошо известно, что ты владычествуешь над всем и над всеми. И поскольку нынешний Суд собрался для разрешения спора о свободе, которую ты милостиво предоставила роду людскому, я прошу у тебя позволения обратиться к аудитории с речью.

— Взойди на помост, Одиссей, и скажи свою речь, — сказала Ананке. — Велики твои подвиги и неувядаема твоя слава. Ты достоин того, чтобы выступать на Великом Суде.

Одиссей поднялся по ступеням, поправил складки своего плаща, принял классическую позу оратора и заговорил низким, звучным голосом:

— Я хочу изложить вам свой план, созревший уже давно. Мой замысел прост; и если он покажется вам слишком смелым, я прошу вас не отвергать его сразу. Итак, я предлагаю следующее: вернуть древних греческих богов обратно на землю, чтобы они вершили людские судьбы, как это было в античную эпоху.

Глухой гул, подобный шуму морского прибоя, прокатился по залу. Ананке подняла руку — и снова воцарилось молчание. Одиссей продолжил свою речь:

— Подумайте: вы призываете греческую богиню судьбы, Ананке, для вынесения окончательного приговора в вашем споре. Она вершит суд и решает судьбу мира. Ваши понятия о Добре и Зле, родившиеся из церковных догматов и из абсолютистских учений отцов церкви, несколько расширились за время существования христианства. Вы эволюционировали настолько, что часто уже не видите разницы меж злом и добром. Однако, выигрывая, быть может, в своем приближении к абстрактной Истине, вы неизменно проигрываете в простой жизненной правде. Вместо свободной от всяческих предрассудков диалектики Сократа и древних софистов^[111] вы имеете лишь претенциозные нравоучения и дидактицизм^[112] ваших священников, лидеров многочисленных религиозных течений и общественных собраний. Не обижайтесь, если я скажу вам, что все это слишком нелепо, неразумно и недостойно человека, с его способностью мыслить и рассуждать, с его живым чувством гармонии и красоты. Почему вы даете себя обманывать громкими фразами, внимая помпезным речам? К чему позволять эмоциям заглушать голос рассудка? Как можно проповедовать спасение, если вы сами в него не верите? Я призываю вас вернуться к старым богам, к тем нерациональным богам, которые были так похожи на людей. Пусть Арес^[113] снова свирепствует на поле брани, пусть Афина^[114] вновь станет олицетворением правды и мудрости, и пусть на Олимпе вновь воцарится Зевс^[115] — божественный судья, всемогущий, но отнюдь не всеведущий. Создавая мифы о богах и героях, мы просто прикрывали плащом сверхъестественного недостатки нашей собственной человеческой природы. Так давайте же покончим с лицемерием и притворством, признав, что современные боги и духи, с их узкими и односторонними понятиями, не могут править миром, и вернемся к старым порядкам. Если даже на земле не наступит золотой век, мы все равно останемся в выигрыше с точки зрения эстетики.

Закончив говорить, Одиссей сошел с помоста и сел на свое прежнее место. В зале послышался приглушенный ропот — все духи, присутствующие на заседании суда, разом заговорили друг с другом. Предложение греческого героя казалось им чересчур смелым. Но Ананке вновь призвала всех к молчанию и сказала:

— Прекрасны были слова Одиссея; их, конечно, следует принять во внимание. Но следующий оратор просит слова, и мы должны его выслушать. Он человек более поздней эпохи, не менее знаменитый среди своих современников, чем Одиссей — среди жителей древней Эллады. Я имею в виду самого Иоганна Фауста, которому пришлось преодолеть много разных препятствий для того, чтобы принять участие в сегодняшнем заседании. Прошу вас, доктор Фауст.

Фауст поднялся на помост, шепнув:

— Спасибо, Маргарита. Надеюсь, я смогу отблагодарить тебя как-нибудь за твою доброту.

Повернувшись лицом к аудитории, он сказал:

— Мой благородный друг, Одиссей, известен своим красноречием не менее, чем своими выдающимися подвигами. Я же буду говорить прямо. Я скажу вам всю правду, а дальше пусть каждый судит сам.

Начнем с плана Одиссея. Классическая эпоха была прекрасна, но справедливости в древнем мире было ничуть не больше, чем в наш век. Время эллинских героев и их богов прошло. Их религиозные взгляды давно забыты, и никто сейчас не жалеет об этом. Ни к чему воскрешать прошлое. Нам не нужны древние боги и никакие боги вообще. Я призываю свергнуть всех богов — и старых, и новых. Нам, людям, они ни к чему. Мы, смертные, находимся в положении рабочих, голосующих за наших угнетателей — высшую касту. Пора положить конец глупым предрассудкам. Зачем позволять богам или демонам распоряжаться нашими судьбами? Я, Фауст, представляю Человека Торжествующего, который несмотря на все свои недостатки и слабости пытается сам строить свою собственную судьбу, не обращаясь за помощью к высшим силам. Приняв одно простое решение, мы можем распустить весь этот небесно-подземный парламент — кучку ангелов и чертей, до смерти нам надоевших своими бесконечными спорами. В человеке заложены громадные возможности, и для того чтобы развивать их, чтобы идти путем самосовершенствования, достигая все более высоких результатов, смертным не нужны увещевания духов. Ну, а на тот случай, если все-таки придется обратиться за советом или за помощью к мудрецу, обладающему могучим умом и сверхъестественными способностями, — я привел с собою несколько человек, гораздо более достойных править миром, чем все эти божества, потворствующие человеческим порокам! Я имею в виду величайших магов, давно посвятивших себя служению своему искусству. Пусть они правят нами! По правде говоря, власть уже давно принадлежит им, только мы никак не хотим признать этот очевидный факт.

Фауст захлопал в ладоши. Несколько человек поднялись на помост и встали рядом с ним.

— Вот они, — продолжал Фауст, — Калиостро, Парацельс, Сен-Жермен, и многие другие. Я предлагаю учредить в их лице новый орган управления — Всемирный Совет.

Архангел Михаил поднялся со своего кресла:

— Вы не сможете этого сделать, Фауст!

— Говорите себе что угодно, меня это не остановит. Вы не приняли во внимание способности человека, вооруженного знанием магии. Я собрал в этом зале величайших провидцев, когда-либо живших на земле. Они проникли во все тайны мироздания. Их пророческий дар принадлежит им так же, как военная добыча принадлежит победителю. Не от какого-то обманчивого и лукавого духа получен он ими. Их талант является результатом упорного, кропотливого труда и окончательного торжества над слабой и несовершенной человеческой природой. Отныне мы, смертные, будем сами о себе заботиться. Человечество пойдет по пути прогресса, а поведут его эти гении, эти светочи разума, предтечи великих ученых, которые придут им на смену в будущих веках.

— Это весьма необычно и нарушает установившийся порядок вещей, — сказал архангел Михаил. — Ваше собрание магов незаконно; более того, оно идет вразрез со многими основополагающими принципами. Время и пространство не могут и не должны подвергаться таким воздействиям! Разве я не прав, Мефистофель? — обратился он к своему главному противнику в Тысячелетней Войне.

— Я сам только что думал об этом и хотел сказать то же самое, — ответил демон.

— Я открыто бросаю вам вызов! — крикнул Фауст. — Мы, маги, не признаем ни Бога, ни черта! Пропадите вы пропадом со своими непонятными принципами и законами! Мы и без вас управимся!

— Сгинь! — закричали в один голос архангел Михаил и Мефистофель.

Фауст и маги не дрогнули.

— Пусть Ананке, всеобщий судия, решит, как быть, — сказал архангел Михаил.

Фауст повернулся к трону, на котором сидела Маргарита — прямая, бледная, неподвижная.

— Ананке, ты же видишь, что я прав!

— Да, Фауст, ты, несомненно, прав, — ответила она.

— В таком случае ты должна решить спор в мою пользу.

— Нет, Фауст, я не могу этого сделать.

— Но почему? Почему?

— Потому что быть правым — еще не означает выиграть спор. У Необходимости свои законы, и правда — лишь один из них. Ты не обладаешь всеми достоинствами избранника Судьбы.

— Какими же это достоинствами я не обладаю? — удивился Фауст.

— Во-первых, добротой и сердечностью. Ты бессердечное существо, Фауст. Во-вторых, способностью любить. Ты никогда никого не любил. В-третьих, способностью сострадать и сопереживать. Ты абсолютно глух к людским горестям, ты поглощен только своими собственными проблемами. План, предложенный Одиссеем, — это возврат к прошлому, проникнутый ностальгической тоской по Золотому Веку; ты же призываешь к анафеме. Ты проиграл, Фауст, несмотря на все твои героические усилия. Тебе не править миром.

Из зала донеслись возгласы:

— Но кто же в конечном счете победил — Свет или Тьма?

Ананке окинула взглядом аудиторию, и публика вновь примолкла.

— Всему свое время. Подведем итоги. Начнем с самого начала. Предложение Одиссея призвать древних богов и обратиться к старой религии — лишь сентиментальная попытка ухода от реальности, которая не решит всех проблем. Как нельзя войти в одну и ту же реку дважды, так нельзя воскресить прошлое. Древние боги ушли, и они не вернутся назад. Что касается Фауста, претендующего на роль вашего нового лидера, то нужно сказать, что он очень бесчувственный, безразличный ко всему человек. Его не волнуют людские судьбы, и вряд ли он станет по-настоящему заботиться о человечестве. Я вижу, еще несколько ораторов просят слова, но я оставляю их просьбы без внимания.

Теперь перейдем к Тысячелетней войне. Я должна судить то, что было и то, что будет. Как известно, Мак, представлявший человечество в данном споре, должен был сделать свой выбор в пяти предложенных ему ситуациях. Каждый из его поступков может быть подробно разобран и оценен по многим критериям. Можно взвешивать на весах правосудия причины и следствия, влияние города и деревни, а также много других категорий, образующих диалектический хаос вокруг каждого конкретного дела или предмета. Предоставим Добру и Злу разбираться в этом хаосе на протяжении следующей эпохи. Вот мое окончательное решение:

Первый эпизод, Константинополь. Маку не удалось спасти чудотворную икону — она погибла в огне. Город был разграблен теми, кто явился под его стены в качестве защитников справедливости. Очко в пользу Зла.

Далее. Кублай-хан теряет свой волшебный скипетр. Эта потеря лишает монгольские полчища удачи на поле боя. Западным народам уже не угрожала столь сильная опасность. Очко в пользу Добра.

Третий эпизод, Флоренция. Чудесная картина была спасена от огня. Лоренцо Медичи и Савонарола, оба жестокие и упрямые люди, принесшие в мир больше зла, чем добра, умерли безвременной смертью и тем самым избавили мир от многих несчастий. Очко в пользу Добра.

Четвертый эпизод. Зеркало доктора Д было отнюдь не самым важным предметом. А вот жизнь Марло обладала величайшей ценностью. Если бы поэт остался жив, он смог бы написать много пьес и стихов в назидание потомкам, и нравственная сторона вопроса только выиграла бы от этого. Очко в пользу Зла.

Пятый эпизод. Людовик XVI и Мария-Антуанетта не играли важной роли в истории. Их спасение не могло остановить демократические преобразования, начавшиеся во всей Европе в девятнадцатом столетии. Но королю и королеве причинили много зла… Здесь и Добро, и Зло получают по одному очку.

И, наконец, последнее. Обе стороны, участвующие в споре, прибегали к запрещенным приемам и неоднократно вмешивались в ход событий. Это сводит на нет все результаты исторического эксперимента. Спор объявляется недействительным!

Глава 65

Разочарованный Мефистофель почти не следил за тем, что происходило вокруг него. Вскоре, однако, он узнал свежие новости от одной юной девы-ангела. Дева спускалась с заоблачных райских высот в Лимб, где Ананке вершила свой суд, — ей хотелось присутствовать при объявлении победителя Тысячелетней Войны. Решив лететь на собственных крыльях, чтобы немного поупражняться, а заодно полюбоваться прекрасным видом, открывавшимся с высоты ангельского полета, она расправила два белоснежных крыла и начала плавно спускаться вниз, оставив позади себя один из райских уголков с просторными особняками, утопающими в зелени вечно цветущих садов. Пролетая над этими дивными местами, она заметила на крутой каменистой тропинке какого-то смертного, из последних сил карабкающегося на высокую гору, на вершине которой стоял величественный небесный дворец. Это был Мак. Он медленно, но верно продвигался к своей цели, не обращая внимания на сбитые в кровь ноги и на пот, градом катившийся у него со лба. Больше дева-ангел ничего интересного на своем пути не заметила.

— Но куда он мог направляться? — спросил Мефистофель.

— Мне кажется, он вознамерился повидать Самого, — ответила дева.

— Самого!.. — воскликнул Михаил, находившийся рядом. — Нет, нет! Не может быть!

— Мне так показалось. Хотя, возможно, он просто решил полюбоваться божественным пейзажем, открывающимся с горной вершины.

— Как ему только в голову могла прийти такая мысль — искать Бога! Как он осмелился?! Без пропуска? Без рекомендации? Без сонма сопровождающих его высокопоставленных духов, чьи набожность и благонадежность неоднократно подвергались тщательной проверке? Это неслыханно!

— Однако это случилось, — ответила дева.

— Я думаю, мне лучше самому посмотреть, что там происходит, — сказал архангел Михаил. Мефистофель кивнул в знак согласия.

Глава 66

Взобравшись на самую высокую гору, Мак увидел жемчужные ворота, которые распахнулись перед ним сами собой — плавно и бесшумно. Он вошел внутрь и оказался в пышном саду, где каждое дерево, каждый куст приносили обильные плоды и не было видно ни слизняков, ни гусениц, ни вредных жуков-долгоносиков. Мак заметил, что по дорожке, посыпанной песком, к нему спешит какой-то высокий бородатый мужчина в длинной белой одежде. Мак склонился перед ним до земли:

— Здравствуй, Бог.

Незнакомец в белом подошел к Маку и помог ему подняться на ноги, сказав при этом:

— Встаньте, прошу вас, здесь земля сырая. Кроме того, ведь я не Бог. К сожалению, Он сам сейчас не сможет поговорить с вами; но Он послал к вам меня, Своего слугу, с благой вестью. Он решил отменить приговор Ананке и объявить вас настоящим победителем в великом Споре меж Светом и Тьмой.

— Меня? — изумленно воскликнул Мак. — Чем я заслужил такую честь?

— Затрудняюсь сказать точно, — ответил бородатый мужчина, — я, видите ли, не вникал в подробности. Во всяком случае, вы удостоены звания победителя не за ваши выдающиеся качества. Просто было решено привлечь всеобщее внимание к маленьким людям — к простым смертным, со всеми присущими им недостатками. Много веков тому назад древние боги пытались править миром — и им это не удалось. Затем Добро и Зло попытались взять власть в свои руки, но у них тоже ничего не вышло. Закон также потерпел фиаско. На смену ему пришел Разум… но одного разума было недостаточно. Даже Хаос не смог воцариться надолго. И вот наступила нынешняя эпоха — эпоха простого человека. Вы — герой этой эпохи. Ваши поступки были просты и бесхитростны. Вы служили себе самому, лишь смутно сознавая, что, возможно, служите какой-то более высокой цели. И вы в конце концов выиграли спор, ибо даже эта слабая искра идеализма имела гораздо большее значение, чем все великие замыслы и отвлеченные теории.

Мака был потрясен его словами.

— Я — победитель? Мне — управлять миром? — спросил он. — Нет, нет, это невозможно! Я и слышать об этом не хочу. Честно говоря, это похоже на богохульство.

— Бог пребывает в богохульстве, дьявол — в благочестии.

— Послушайте, — сказал Мак, — я думаю, мне лучше поговорить об этом с Самим Богом.

— К сожалению, это невозможно, — печально сказал бородатый мужчина. — Ведь Единого Бога нельзя ни увидеть, ни поговорить с ним — даже здесь, в Раю. Мы долго искали Его, но нигде не нашли. Похоже, что он давно покинул эти места. Некоторые говорят, что Он никогда не существовал, поскольку у нас нет Его фотографий или каких-либо других доказательств Его бытия. Но наши древние легенды гласят, что давным-давно Он был здесь, и ангелы часто приходили к Нему, ища у Него поддержки и любуясь Его ликом. Он говорил им, что Рай, и Ад — части одного. Никто не постигал его мысли. Он пускался в пространные и запутанные объяснения. Никто не понимал, что он хотел сказать, пока в Раю не появились обман и мошенничество, а затем стали совершаться и настоящие преступления.

— Преступления? В Раю? Не может быть! — сказал Мак.

— Вас это изумляет? Да, удивительные вещи творятся здесь, в Раю… Приблизительно в это же самое время Он заявил, что Он совсем не Бог — не великий, не вечный и не вездесущий; что он только исполнял обязанности Бога, в то время как Сам Бог занимался другими делами. Каждый, естественно, хотел знать, что это были за дела. Говорили, что Он удалился в иной мир, чтобы начать все сначала, и создал там новую Вселенную, упростив ее механизм настолько, чтобы он безотказно работал. Большинство было убеждено, что Он разочаровался в этом мире, хотя, конечно, не подавал виду и ни словом никому об этом не обмолвился… Впрочем, вернее было бы сказать — не намекал.

Мак долго молча глядел на стоящего перед ним человека в длинном белоснежном одеянии. Наконец он спросил:

— Так, значит, вы… ты все-таки Бог?

— Ну… в некотором смысле, да, — ответил Он. — А что?

— Да так, ничего.

— Ты разочарован, Мак? Признайся, ты ожидал увидеть Кого-то Другого.

— Нет, что ты…

— Не спорь, я знаю все твои мысли. Я ведь всеведущ — это одно из божественных качеств.

— Да. И всемогущ.

— Ну, и это тоже… Хотя всемогуществом не следует злоупотреблять. Бог вынужден постоянно ограничивать свое всемогущество, чтобы оно не связало Ему руки.

— Не связало руки? Всемогущество? Как это понять?

— Всемогущество не помогает, а, наоборот, мешает тому, кто наделен еще и всезнанием и жалостью ко всякой твари земной. Слишком велико бывает искушение самому вмешаться в ход истории, чтобы восстановить справедливость.

— В самом деле, почему бы и нет?

— Если я заставлю свое всемогущество служить моему всеведению, то в результате живая Вселенная превратится в огромный часовой механизм. Ни о какой свободе воли не будет и речи. Допустим, я решил искоренить мировое зло. Я должен буду следить за тем, чтобы ни один человек не погиб, скажем, в автомобильной катастрофе, ни один птенец не вывалился из гнезда, ни один волк не зарезал ягненка; чтобы все были здоровы, сыты, обуты и одеты, и чтобы никто не умер преждевременной смертью. Так почему бы мне сразу не даровать людям бессмертие?

— На мой взгляд, это очень правильная мысль, — сказал Мак.

— Она кажется тебе правильной лишь потому, что ты никогда не задумывался над этим. Представь себе, что все, кто когда-либо родился, живут и по сей день. У каждого из них свой уклад жизни — свои представления о мире, свои моральные и материальные ценности, свои желания, которые я должен исполнять. И это еще не все! Уничтожая зло как таковое, я должен буду переделать весь мир. Например, если я запрещу волкам резать овец, то волки вымрут с голоду. Как накормить волков и уберечь овец? Может быть, сделать всех хищников травоядными? Но тогда пострадают растения. Траве, цветам и деревьям вряд ли нравится, когда их губят — едят, рвут или ломают. Растения бессловесны и не могут никому пожаловаться, но жить они хотят ничуть не меньше, чем животные и человек. Ты видишь сам, как непросто бороться со злом во вселенских масштабах. Такая борьба потребовала бы от меня ежесекундного вмешательства в земные дела. Да и сами люди, наверное, померли бы со скуки, если бы я преподносил им все на золотом блюдечке.

— Да, — сказал Мак, — это совсем не просто. Тебе приходится думать о многом. Но ведь Ты всеведущ. Это должно Тебе помогать.

— Всезнание подсказывает мне, что лучше ограничивать свое всемогущество.

— А как же Добро и Зло?

— Да, я знаю, как это важно. Но, к сожалению, я почти никогда не мог разобраться, где Добро, а где — Зло. Они так тесно переплелись между собой! Если я буду творить только одно Добро, это будет не очень справедливо и слишком односторонне. Еще до того, как я сознательно принял столь непохожий на Бога образ, ограничив свое всезнание и всемогущество, в минуту божественного прозрения я увидел, что Добро и Зло немыслимы друг без друга, что они — лишь части единого целого. Выхода из этого замкнутого круга не было. Я понял, что знать все — означает ничего не знать. Я же предпочел знать хоть что-то. Быть может, я и вижу скрытые пружины мироздания; возможно, я могу постичь абсолютную истину. Но я не позволяю себе глубоко задумываться над этим. Бог тоже имеет право на Свои тайны, и Он не только не обязан, но и не должен все знать.

— И какой же вывод можно из этого сделать? — спросил Мак.

— Что ты свободен — так же, как и я. Хотя свобода — это еще не все, но ведь это уже что-то, не так ли?

Глава 67

Так уж устроен подлунный мир, что в нем нет почти ничего постоянного. День сменяется ночью, после бури наступает штиль. Вот и после окончания Тысячелетней Войны — эпохального события — Царство Света и Царство Тьмы напоминали покинутую актерами театральную сцену с опущенным занавесом и погасшими прожекторами. Аззи вновь был обречен на безделье и скуку. Чтобы хоть чем-нибудь развлечься, он решил разузнать, что делают Фауст и остальные участники Спора меж силами Добра и Зла.

Он нашел Фауста в скромном трактире неподалеку от Кракова. Ученый доктор был не один — он сидел в одной из кабинок рядом с ангелом Гавриилом. К величайшему изумлению Аззи, Гавриил, его бывший соперник, потягивал пиво из высокой кружки. Фауст и Гавриил пригласили Аззи занять свободное место за их столиком и предложили выпить пива.

Фауст вновь продолжил разговор, прерванный появлением Аззи:

— Вы слышали, что сказала Ананке? Это была моя маленькая Маргарита. Она сделала все, чтобы я выиграл спор!

— Ваши личные отношения здесь ни при чем, — сказал Гавриил. — Ведь она говорила от имени Судьбы.

— Да, но почему Ананке выбрала именно ее? — Фауст помолчал несколько секунд, размышляя, и задумчиво произнес: — Разве только потому, что судьбу обычно называют слепой, удивляясь ее парадоксам…

Гавриил вздрогнул, и, чтобы скрыть свое волнение, поднес ко рту почти пустую пивную кружку. Сделав маленький глоток, он заметил:

— А вы, как видно, успели кое-чему научиться, если сами догадались об этом!

— Кое-чему, но отнюдь не всему, — горько посетовал Фауст. — Мы должны были сделать это, Гавриил! Мы могли сбросить с себя тысячелетнее иго. Если бы только я…

— Не вы один, — сказал Гавриил. — Мне очень жаль огорчать вас и принижать ваши заслуги, но на суде речь шла не столько о вас лично, сколько о человечестве в целом. Вы представляли весь род людской. Указав на ваши недостатки, Ананке тем самым указала на недостатки остальных людей.

— Как-то это некрасиво получается, — продолжал Фауст. — По-моему, с нами ведут нечестную игру. В нас выискивают какие-то недостатки и объявляют нас проигравшей стороной потому, что мы не обладаем определенными качествами. Мы стараемся развить в себе эти качества, но в следующий раз они обязательно находят что-то еще, и так до бесконечности. Но интересно, откуда они берут положительный опыт, если не от нас, людей?

— В ваших словах есть большая доля правды, — сказал Гавриил, — и я не могу отрицать вашу правоту. Но оставим-ка лучше разговор о политике. Ведь игра уже сыграна. Давайте выпьем, вспомним старину и разойдемся каждый по своим делам.

В эту минуту в трактир вошел Мак, распевая старинную студенческую песню. Он начал новую жизнь после того, как побывал в Раю. Занявшись торговлей, Мак весьма преуспел в коммерческих делах, и теперь мог наслаждаться жизнью. Он завел подружку — девушку, очень похожую на Маргариту.

Забыв свой спор, все трое — Фауст, ангел и демон — окружили Мака.

— Ну, что Он тебе сказал? — спросил Аззи, которому не терпелось узнать свежие новости.

— Кто?

— Бог, кто же еще! Из зала заседаний Суда мы видели, как ты поднимался на гору, направляясь прямо в Рай. Ты видел Его? Говорил с Ним?

Мак заметно смутился.

— Как вам сказать… Вообще-то я Его Самого не видел. Ко мне вышел один из Его друзей…

— Который сказал тебе, что ты выиграл Спор?

— Не совсем так… Я только одно понял ясно — что отныне я свободен и могу делать что хочу. Именно это я сейчас и делаю.

— И это все? Неужели тебе больше нечего нам сказать? — разочарованно протянул Мефистофель.

Мак часто заморгал и ничего не ответил. Помолчав немного, он опять широко улыбнулся:

— Идемте, друзья. Я заказал столик в одном трактире здесь неподалеку. Нам подадут великолепного жареного гуся. Мы выпьем за наши успехи и посмеемся над своими прошлыми ошибками.

Эта идея всем пришлась по душе. Но Фауст, извинившись, сказал, что ненадолго покинет компанию и присоединится к ним попозже.

Выйдя из трактира, ученый доктор направился по Малой улице Казимира, к маленькому уютному кафе, где он назначил свидание Елене.

Войдя в кафе, он увидел прекрасную Елену за маленьким столиком у окна. Перед нею стояла изящная фарфоровая чашечка с ароматным чаем. Красавица встретила Фауста холодной улыбкой.

— Я очень рад, моя дорогая, что вам удалось убежать от этих противных старух, — сказал Фауст. — Итак, мы снова вместе!

— Я пришла, чтобы попрощаться с вами, Иоганн.

— О! Так вы решили…

— Я решила вернуться к Ахиллесу, — кивнула Елена. — Таков мой жребий. Вы же знаете, что в конце концов я вернулась к Менелаю, своему первому мужу^[116].

— Ну, что ж… Все, что ни делается, делается к лучшему, — сказал Фауст. Он был не слишком разочарован, понимая, что Елена слишком хороша для того, чтобы быть его смертной подругой. — Мы не созданы друг для друга. Оба мы — сильные личности, звезды первой величины. Как звезды бегут по небу каждая по своей орбите, так и мы должны совершить назначенный нам путь… Но подумайте, как бы мы могли быть счастливы!

— Счастливы? Боюсь, я не чувствовала бы себя вполне счастливой. А вы, помнится, как-то говорили, что вам больше нравятся простые девушки — птичницы, цветочницы… Кстати, как поживает ваша прежняя подружка, эта маленькая Маргарита? Почему бы вам не попробовать вновь наладить отношения с нею?

— Откуда вы узнали о ней? — удивился Фауст. — Прошу прощения за столь бестактный вопрос — я понимаю, что вы все равно на него не ответите. С Маргаритой у нас все кончено. Я не вернусь к ней. Дело в том, что я не уважаю ее, хоть сама Ананке и говорила ее устами на Суде…

За дверью кафе послышался какой-то шум, словно от хлопанья крыльев. Затем в дверь застучали три мощные клюва. Легкий сквозняк принес волну отвратительного запаха, уже знакомого Фаусту.

— Мне пора, — сказала Елена. — Нельзя заставлять Вещих Сестер ждать слишком долго.

Она встала и направилась к двери.

Оставшись один, Фауст долго сидел за остывшей чашкой чая, устремив неподвижный взор куда-то вдаль и ощущая внутри себя страшную пустоту. Ничто в мире не занимало его. Мужчины и женщины, ангелы и демоны — все казались ему мелкими, ничтожными и чересчур легкомысленными. Даже сама Ананке была недостаточно серьезна. Он вспомнил величайшую минуту в своей жизни — как он стоял в центре огромного зала, окруженный величайшими магами. Никогда и нигде еще не собиралось столь блестящего общества! Они могли бы положить начало новой эпохе. Возглавляемое этими титанами духа, человечество в конце концов пришло бы к… О, погибшие мечты! Конечно, было несколько преждевременно выдвигать такой план. Но когда-нибудь человечество достигнет необходимого уровня развития. Оно станет достойным Фауста. И вот тогда наступит мгновение, о котором он так долго мечтал!

Он встал из-за столика, собираясь выйти из кафе.

Вдруг в воздухе вспыхнуло радужное сияние, и прямо перед ним появилась Илит — очаровательная, как всегда. Фауст равнодушно глядел на нее. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он подумал, что эта посланница небес явилась с новым предложением от Светлых или Темных сил. Но подобные вещи уже не интересовали великого мага.

— Итак, — холодно осведомился он, — что вы хотели сказать?

— Я долго думала… — начала она. Голос ее чуть заметно дрогнул, и она умолкла.

Илит была очень хороша собой. Строгое изумрудно-зеленое платье подчеркивало изящество ее девичьей фигурки. Нитка жемчуга обвивала ее высокую шею, и белизна ее кожи соперничала с перламутровым блеском жемчужин. Зачесанные назад волосы подчеркивали чуть удлиненный овал ее лица.

Наконец Илит справилась с собой. Подняв голову и глядя прямо в глаза Фаусту, она произнесла:

— Когда-то я была ведьмой и служила силам Тьмы. Затем я стала служить Светлым силам. Но в конце концов я поняла, что граница меж Светом и Тьмой весьма расплывчата, и что Добро и Зло во многом похожи друг на друга.

— Да, это так, — согласился Фауст. — Но к чему вы говорите мне это?

— Я хочу начать все сначала, — сказала она. — Начать новую жизнь по ту сторону Добра и Зла^[117]. Я подумала о вас, Фауст. К худу ли, к добру ли, вы всегда идете своею собственной дорогой. Я хотела спросить вас, не нужна ли вам ассистентка?

Фауст с интересом посмотрел на Илит. Она была красива и умна. И она улыбалась ему. Он глубоко вздохнул и расправил плечи. Он снова почувствовал себя Фаустом.

— Да, — сказал он. — Мы оба начнем все сначала. Нам предстоит долгий путь. Присядьте, моя дорогая. Помедлите немного. Мне кажется, пришла пора сказать: Остановись, прекрасное мгновенье!

Книга III. Театр одного демона

Часть I

Глава 1

Илит порадовалась тому, что выбрала удачный денек для путешествия. Спустившись с небес, она очутилась на маленьком кладбище в старой Англии, графстве Йорк. Был конец мая. Солнце сияло так, как оно сияет только в безоблачный и тихий майский день, и все вокруг, казалось, впитывало его живительные лучи. Щедрость солнца славил разноголосый птичий гам: множество птиц, прыгавших, перелетавших с одной замшелой ветки на другую, возившихся в невысоких кустах, копошившихся на могилах, где пробивалась зеленая трава, трещали, стрекотали, щебетали, звенели и свистели, изо всех сил стараясь перекричать друг друга. Но что радовало Илит больше всего — больше пения птиц, больше этого весеннего праздника света и тепла — это примерное поведение двенадцати юных херувимчиков, находившихся под ее опекой. Небесные создания вели себя на редкость тихо. Даже для ангелов.

Детки мирно играли в сторонке — дружно, не ссорясь, никого не исключая из игры, — и Илит уже облегченно вздохнула, намереваясь немного отдохнуть после неблизкого перелета из Рая Небесного в рай земной, как вдруг прямо перед нею, в десяти шагах, сверкнул огонь и заклубился едкий адский дым. Когда облако дыма рассеялось, она увидела невысокого рыжего демона, чем-то напоминавшего Братца Лиса из известной сказки.

— Аззи! — воскликнула Илит. — Что ты здесь делаешь?

— Я взял отгул, — сказал Аззи. — Захотелось немного отдохнуть от гадких дел, прогуляться по святым местам. В конце концов, однообразие надоедает. Вот я и решил сменить обстановку.

— А свои убеждения ты, случайно, не решил сменить? — колко спросила Илит.

— Нет, не в пример некоторым, — ответил Аззи, намекая на темное прошлое Илит, начинавшей свою духовную карьеру в роли ведьмы. — Что за славные у тебя детки, — прибавил он, указывая на очаровательных малюток-ангелочков.

— Да, и к тому же, как видишь, они ведут себя ужасно хорошо, — не преминула заметить Илит.

— Что же в этом удивительного? Ангельское поведение для ангела — все равно что чертовщина для черта.

Тем временем юные херувимы, оставив тихие игры, затеяли шумную возню среди надгробий. В тишине кладбища их тоненькие, приторно-сладкие голоса были далеко слышны:

— Смотри, смотри, что я нашел! Это могила св. Ательстана Медоуста!^[118] — Ну и что! А я нашла могилу святой Анны — Главы Покаянной. Это очень известная святая, гораздо более известная, чем твой Медоуст!

Златокудрые, белокожие, курносые ангелочки с пухлыми розовыми щеками, казалось, сошли с какой-нибудь глянцевой рождественской открытки. На первый взгляд они отличались друг от друга не более, чем горошины из одного стручка: широко раскрытые голубые глаза, крупные шелковистые локоны, падающие на плечи по моде того столетия. У каждого за спиной имелась пара крылышек, покрытых нежными перышками, еще не успевшими истрепаться под ветрами Неба и Земли. Однако крылья их сейчас были спрятаны под широкими белыми и розовыми ангельскими одеяниями и замаскированы отделкой из кружев. Не то чтобы вся эта милая компания путешествовала инкогнито — им нечего было таиться, ведь в 1324 году мало кто из людей удивился бы, увидев ангела. Однако у детей Эфира существовало неписаное правило прятать свои крылья, сходя с небес на землю.

Да, на Земле в тот момент, когда Илит опустилась на дорожку старого английского кладбища, шел 1324 год. В те времена мир людской посещало множество гостей из потустороннего мира — как званых, так и незваных. Ангелы и демоны, сатиры и нимфы, обосновавшиеся здесь на правах старинных знакомых, божества давно забытых религий, Бог знает какими ветрами занесенные в чужие края, причудливые порождения фантазии — смешные и страшные, уродливые и красивые, разные бесплотные создания, происхождение которых было столь же туманно, как и принимаемые ими формы, наполняли земные города и села, леса и парки, реки и озера. В эту пеструю эпоху, названную впоследствии Возрождением, общество отличалось известной широтой взглядов и терпимостью.

— И что же ты делаешь здесь, Илит? — спросил Аззи.

Прелестная брюнетка объяснила ему, что она привела этих невинных отроков и отроковиц на экскурсию по известнейшим гробницам Англии. Экскурсия входила в план обучения Закону Божьему — лекции этим юным созданиям уже читали, зачеты почти все сданы, а практика должна была начаться только летом. Илит была ярой сторонницей воспитания молодежи в страхе божьем — возможно, здесь сказывалось ее бурное прошлое (ведьма, состоявшая на службе у Темных Сил, она перешла на сторону Добра, полюбив Ангела Гавриила). Дети должны получить блестящие знания, чтобы впоследствии самые сложные и каверзные людские вопросы не смогли смутить их или поставить в тупик.

То местечко на севере Англии, с которого небесные гости начали свою экскурсию, — Юдоль Страдания, не слишком широко известная в те времена — как раз подходило для таких целей. Здесь нельзя было найти клочка земли, в которой не лежал бы прах какого-нибудь святого или кости мученика, пострадавшего за веру. Юные ангелы и ангелицы погрузились в созерцание надгробных камней, сосредоточенно разбирая надписи на староанглийском языке и увлеченно обсуждая свои маленькие открытия.

— Так вот, оказывается, где похоронена Св. Цецилия Опрометчивая, — прозвенел тоненький голосок. — Я недавно говорила с нею — еще когда мы были там, на небесах. Она попросила меня помолиться у ее могилы.

Аззи повернулся к Илит:

— Похоже, дети не слишком нуждаются в твоем надзоре. Почему бы тебе не прогуляться вместе со мною? Пообедаем вместе…

Когда-то очень давно Илит и Аззи были близки — в те времена оба они были молоды и служили Темным Силам. Лукавый демон, подававший большие надежды, легко вскружил голову хорошенькой ведьмочке. Да, были когда-то времена…

Она сделала несколько шагов в направлении, указанном Аззи, — к дубу, широко раскинувшему свои мощные ветви, — и во мгновение ока перенеслась в совершенно другой мир. Теперь вместо дуба перед ней были пальмы, а вместо правильных рядов могильных камней, кое-где начавших зарастать мхом, до самого горизонта раскинулась морская гладь. Солнце — огромный оранжевый шар — висело над морем. На узком песчаном берегу не было ни души. У самой кромки воды стоял роскошный шатер. Полог у входа был откинут, и Илит могла видеть стол, накрытый с восточной пышностью. Каких только яств здесь не было! Столетние вина в серебряных узких кувшинах стояли на парчовой скатерти. Спелые плоды, казалось, вобрали в себя золотистые лучи, которыми щедро одарило их тропическое солнце. Чуть поодаль возвышалось широкое ложе. Пуховые подушки и шелковые одеяла лежали на нем горой. За занавеской хор сатиров исполнял куплеты любовного содержания.

— Приляг, — пригласил Аззи свою бывшую подружку, обняв ее за плечи и подведя к ложу. — Я угощу тебя вином, фруктами и охлажденным шербетом. Ты когда-нибудь пробовала охлажденный шербет с виноградом? Ну, а потом мы с тобой займемся тем, что, как мне кажется, когда-то доставляло тебе удовольствие… Я соскучился по тебе. Я так давно не был с тобой, Илит.

— Полегче, приятель! — воскликнула бывшая ведьма, отталкивая Аззи, охваченного любовным пылом. — Ты меня не за тупринимаешь! Ты что, забыл, что я ангел?

— Нет, моя крошка, — ухмыльнулся Аззи. — Ну как же я мог такое забыть! Я просто подумал, что ты хочешь немного расслабиться. Сделать паузу, так сказать.

— Но у нас есть строгие законы, которые не позволено нарушать.

— Вот как? А твоя маленькая интрижка с доктором Фаустом? Как на это смотрит ваша суровая мораль?

— Это была моя ошибка, — вздохнула Илит. — Я была так молода и неопытна в то время… я позволила своим чувствам взять верх над рассудком. Но впоследствии я раскаялась. Теперь со мной все в порядке. Я вновь стала самой собой, прежней Илит, и веду правильную жизнь.

— Да, конечно. Если не считать того, что из-за этой истории вы с Гавриилом расстались.

— Почему же? Мы до сих пор видимся… и довольно часто… Интересно, как тебе удалось пронюхать…

— Не огорчайся. Я не хотел тебя обидеть. Знаешь пословицу: «добрая слава лежит, а худая далеко бежит». Во всех трактирах Лимба только об этом и говорят! Вообще, если хочешь знать обо всем, что происходит между Землей и Небом, то лучшей информационной службы, чем заурядный кабачок где-нибудь на окраине Лимба, не найти.

— Мне кажется, ты лукавишь, дружок. Моя личная жизнь… Неужели сплетникам Лимба больше не о чем почесать языки?

— Должен вам сказать, что когда-то вы были порядочной чертовкой, мадам. И мы довольно весело проводили время. В те времена ты не чуралась моего общества, Илит. Помнишь, как нам было здорово вдвоем?

— Ах, Аззи, ты невыносим. Если ты хочешь соблазнить меня, тебе бы следовало говорить мне комплименты: как хорошо я выгляжу, насколько я привлекательна… и все такое прочее. А ты битый час расточаешь похвалы самому себе.

— А ты, между прочим, и вправду недурно выглядишь. Не знаю, как насчет «всего прочего», но вид у тебя, прямо скажем, весьма аппетитный, — и Аззи окинул бывшую ведьму взглядом, отдающим должное ее прелестям.

— А ты, между прочим, ничуть не изменился. Все так же остришь… — Илит, прищурившись, поглядела в морскую даль. — Что ж, Аззи, благодарю тебя за эту роскошную иллюзию. Ты не пожалел времени и сил, создавая ее. Но мне пора. Меня ждут дети.

И, повернувшись спиной к морскому берегу, солнцу и теплому песку, Илит сделала несколько шагов. Через мгновение она уже вновь стояла на посыпанной песком дорожке тихого английского кладбища. Она явилась как раз вовремя: отроковица Эрмита вцепилась в волосы отрока Димитрия, и если бы не вмешательство Илит, юная дева добралась бы и до ушей бедняги.

Вслед за Илит на кладбище объявился Аззи. Казалось, он был не слишком огорчен только что полученным отказом.

— И все-таки, Аззи… — нерешительно начала Илит. — Не думаю, чтобы только ради меня ты решил проделать такой длинный путь из Ада в подлунный мир. Но если ты явился сюда не за мной, то за чем же? Что ты вообще здесь делаешь, позволь узнать?

— Я просто наслаждаюсь покоем, — невесело усмехнулся Аззи в ответ. — Видишь ли, я оказался не у дел. Я явился сюда затем, чтобы составить план дальнейших действий.

— Сюда? В Англию?

— Да, в Средневековье. Это один из моих самых любимых периодов в истории человечества.

— Как же это ты оказался не у дел? Я думала, Силы Зла по заслугам оценили талант, с каким ты провел интригу в истории с доктором Фаустом.

— О! будь добра, не напоминай мне об этой ужасной истории!

— Ужасной? Но почему же?

— Как это часто случается, победу одержал один, а лавры достались другому. После того, как Мефистофель чуть было все не испортил… Эти тупоголовые болваны у нас в Аду ведут себя так, словно до конца света еще не один миллиард лет и впереди у них вечность. До них никак не доходит, что не так-то просто им будет удерживать власть над умами людей. Скоро они совсем выйдут из моды и в лучшем случае будут пылиться на полках музеев, а в худшем — попадут к старьевщику, как никому не нужная ветошь.

— Что ты говоришь, Аззи! Такого быть не может! Ведь Зло бессмертно. Если оно исчезнет, что же тогда случится с Добром?

— Добро постигнет та же участь.

— Но это же невозможно! — воскликнула Илит. — Человечество не сможет обойтись без Добра и Зла!

— Были времена, когда человечество прекрасно обходилось без них, моя дорогая, — философски заметил Аззи. — Припомни: ни древние греки, ни римляне не имели такого понятия, как Абсолют. И это отнюдь не мешало им жить. Многие мыслители считают античность Золотым веком человечества и черпают свою мудрость из этого неиссякаемого источника…

— Я в этом не уверена, — отвечала Илит. — Но даже если и так, я не думаю, чтобы подобный возврат к прошлому был возможен. Человечеству нужна мораль. Люди не смогут существовать в обществе, лишенном твердых нравственных устоев.

— Почему же? — парировал Аззи. — Ведь Добро и Зло — это не хлеб насущный, без которого смертным и вправду пришлось бы нелегко.

— Не хлебом единым… — начала было Илит торжественно, но умолкла под насмешливым взглядом Аззи. Подумав секунду, она тихо спросила: — Так значит, твоя цель — уничтожить Добро и Зло, Аззи? Построить свой мир, мир по ту сторону Добра и Зла?

— Конечно же, нет! Зло — это моя работа, Илит, моя профессия, и я считаю себя профессионалом высокого уровня. Я верю в силу Зла. Я редко делюсь своими мыслями с окружающими, но тебе, Илит, я могу раскрыть свою душу. Я действительно кое-что задумал. Я хочу совершить нечто выдающееся. В конце концов, я же демон. Я хочу учинить Великое Злодейство, чтобы снова вернуть человечество на старый путь Добра и Зла. Как говорится, время собирать камни и время разбрасывать камни.

— Пока мне ясно только одно: от скромности ты не умрешь, — сказала Илит.

— Ах, как бы мне хотелось, чтобы Ананке смотрела на вещи моими глазами, — продолжал Аззи, не обратив внимания на реплику Илит. — Но эта глупая старуха так упряма! Она и слышать не хочет ни о каких других теориях, кроме своей диалектики!

Аззи жаловался на воплощение Судьбы, которой подчинялись и боги, и смертные. Этот закон, оставшийся в силе с древнейших времен, в разные времена вызывал много споров и недоразумений. Возможно, Ананке была бы лучшей правительницей, если бы не непредсказуемость ее поступков — чисто женская черта.

— Что ж, Аззи, — сказала Илит, — желаю тебе успеха. Мне пора возвращаться к своим делам.

— Как тебе только не надоедает возиться с этой мелюзгой? — спросил ее Аззи.

— Тебе этого не понять. Путь на небеса предполагает долгое нравственное самосовершенствование, и мы умеем многое такое, что не по плечу Темным Силам. Тот секрет, о котором ты спрашиваешь, очень прост: мы заставляем себя полюбить то, что нам волей-неволей приходится делать. Однако это еще только полдела на пути превращения в ангела.

— Любопытно, какова же вторая половина?

— Нужно распрощаться со всеми своими старыми дружками. Особенно с теми, кто знается с нечистой силой. Или сам является воплощением этой силы. Прощай, Аззи. Желаю тебе всего самого наилучшего.

Глава 2

Переодетый торговцем, Аззи отправился в ближайший городок. На улицах, обычно тихих и сонных, сейчас было полно народу. Нарядно одетые горожане спешили в центр, на рыночную площадь. Аззи решил разузнать, что за праздник отмечают сегодня в городе, и, смешавшись с людскими толпами, оказался в самой гуще событий.

На рыночной площади шла подготовка к театральному представлению. На грубо сколоченных деревянных подмостках было устроено подобие сцены; пара дровяных козел и несколько скамеек заменяли декорации. Аззи решил посмотреть представление: до недавнего времени только избранная публика могла позволить себе наслаждаться театральным искусством. Пьесы для народа стали играть сравнительно недавно.

Поскольку театральная публика в те времена была крайне неприхотлива, театр сильно напоминал дешевый балаган. Для новичка это было весьма любопытное зрелище. Все было упрощено до крайности. Декорации отсутствовали, не говоря уже о костюмах. Перед началом пьесы актеры выходили на подмостки и объявляли зрителям, кого они будут изображать по ходу действия. Например, актриса, которая должна была играть королеву, взобравшись на подмостки, заявляла: «Я королева». Если же действие пьесы происходило, скажем, на берегу лесного озера, то зрителей просили представить себе и озеро, и лес, отражающийся в темном зеркале вод. Такая практика, несомненно, давала простор зрительскому воображению, а также позволяла уменьшить расходы на постановку спектакля.

Аззи, успевший побывать на своем веку во всех театрах от античных до современных, присутствовавший почти на всех премьерах лучших спектаклей, в том числе и на премьерах трагедий Софокла, и считавший себя знатоком театрального искусства, глядел на эту примитивную сцену с любопытством. Название пьесы и имя автора почти ничего ему не говорили. К тому же это была пьеса нового, только начинающего зарождаться жанра — реалистического, а Аззи давно взял за правило никогда не проходить мимо чего-нибудь нового. И он стал внимательно смотреть и слушать.

Двое актеров, изображавших супружескую пару, вели диалог.

— Ну как, Ной, что слышно новенького? — визгливым голосом недовольной домохозяйки спрашивала актриса, игравшая жену Ноя.

— Женщина, мне только что было дано Божественное Откровение.

— Ну, это не ново, — презрительно отозвалась жена Ноева. — Все, на что ты способен, Ной, — это с утра до ночи шататься по пустыне в ожидании очередного Божественного Откровения. Так, дети?

— Так, мама, — поддакнул Иафет.

— Точно! — сказал Хам.

— Абсолютно верно, — сказал Сим.

— Господь Бог говорил со мной, — продолжал Ной, не обращая внимания на реплики домочадцев. — Он велел мне взять ковчег, который я только что построил, и повести всех на борт этого ковчега, ибо Он намерен ниспослать на землю ужасающий ливень, так что будет настоящий потоп.

— Откуда ты об этом узнал? — недоверчиво спросила его жена.

— Я слышал глас Божий так же ясно, как слышу тебя сейчас.

— Опять эти таинственные голоса! Они слышатся тебе повсюду! — раздраженно начала жена Ноева. — Уж не думаешь ли ты, что я с детьми полезу в этот дурацкий ковчег? Сам ты можешь делать, что тебе вздумается, но нас с детьми в эту историю не впутывай!

— Твоя правда, там будет несколько тесновато. Особенно после того, как мы возьмем в ковчег всяких тварей. Но не стоит тревожиться. Господь в своей доброте позаботится о нас.

— Тварей? — госпожа Ной была несколько озадачена. — Каких еще тварей?

— Ну, животных… Зверей там… разных. Так велит Господь. Нужно спасти от Потопа не только людей, но и животных. Для под-дер-жания э-ко-ло-ги-че-ско-го равновесия.

— Каких еще животных? Домашних?

— Нет, Господь велит нам взять с собой не только ручных животных.

— А кого же?

— Ну… всех.

— Всех? И сколько же зверей ты собираешься взять?

— Каждой твари по паре. Самца и самку.

— По паре? Ты хочешь сказать, что возьмешь в ковчег по паре всех зверей, какие только существуют на свете?

— Да. Так мне было сказано.

— И крыс?

— Да, и крыс тоже. Одну пару.

— И носорогов тоже?

— Конечно. Я понимаю, что там будет немного тесновато. Ну, ничего… в тесноте, да не в обиде.

— А как насчет слонов?

— И слонов тоже придется взять. Слона и слониху. Как-нибудь поместятся…

— А… моржей?

— И моржей. Я же сказал, что Бог приказал мне! Его инструкции на сей счет были вполне ясными: возьми, говорит, каждой твари по паре…

На этот раз жена ничего не ответила Ною. Она только смерила его взглядом, который был красноречивее всяких слов. В нем можно было прочитать: «Ох уж этот старый Ной! Опять где-то напился, вот и несет Бог весть что».

Аззи перевел взгляд со сцены в зрительный зал. Похоже, публика принимала пьесу весьма благосклонно. В импровизированном театре собралось около сотни человек. Они сидели на скамейках, вольно развалясь, и внимательно следили за ходом действия. Реплики жены Ноя вызывали у них бурный восторг. Они хохотали, стучали кулаками по скамьям, топали ногами, выражая актрисе, игравшей роль жены Ноя, свое одобрение. Это были в основном простые люди — провинциалы, вчерашние крестьяне, перебравшиеся в город, — и многие из них в первый раз попали в театр. Возможно, именно отсутствие вкуса у зрителей помешало полному провалу этой пьесы, не вошедшей в классический репертуар.

Аззи сидел справа от сцены, в некоем подобии ложи, устроенном специально для благородной публики. Эти места, конечно, располагались ниже сцены, но ряды кресел «ложи» порядком возвышались над скамейками партера, чтобы благородная публика не чувствовала себя поставленной на одну доску с чернью. По правде сказать, Аззи больше занимала другая сцена: со своего места он мог прекрасно видеть, как актрисы, игравшие роли невесток Ноя, переодевались перед выходом на сцену. Публика, сидевшая в партере, хохотавшая над глупейшими ужимками актеров и ковырявшая в зубах грязными пальцами, слегка раздражала его, равно как и наивная пьеса «Ной», которую он смотрел. Воспитанный на высокой греческой трагедии, Аззи не любил пьес, в конце которых зрителю обязательно преподносилась мораль.

А действие на сцене разворачивалось. Ной все-таки затащил свою семью в ковчег. Начался ливень. Ввиду полного отсутствия сценической техники дождь изображал мальчик-прислужник, взобравшийся на высокую лестницу с большой лейкой и ливший из нее воду на сцену, крича при этом: «Потоп начался! Потоп начался!» Как и вся пьеса, этот сценический прием был жалкой пародией на Всемирный Потоп, когда сорок дней и сорок ночей бушевал свирепый ураган и волны носили Ковчег — маленький островок жизни — по бескрайней водной пустыне.

Во время короткой паузы Аззи обернулся к своему соседу по ложе — прилично одетому мужчине средних лет:

— Итак, мораль ясна: слушайся Бога, и все у тебя пойдет как по маслу. Что за банальность! И как все это непохоже на то, чему мы волей-неволей становимся свидетелями в обычной жизни! Ведь согласитесь, реальная жизнь намного сложнее, и события в ней переплетаются столь причудливо, что, казалось бы, великие начинания в итоге кончаются ничем, а самые незначительные происшествия приводят к драмам мирового масштаба. Короче, бытие и его тайна не укладываются в тесные рамки причин и следствий, как некогда сказал один мудрец.

— В том, что вы сказали, есть определенный смысл, — ответил сосед Аззи, — и сразу ясно, что вы человек неглупый и наблюдательный. Но заметьте, сударь, что пьесы подобного сорта и не претендуют на адекватное изображение действительности. Их цель — показать, как человеку следует вести себя в различных обстоятельствах.

— Разумеется, сударь, — сказал Аззи. — Но ведь это же просто открытая пропаганда. Согласитесь, сударь, что вам было бы куда приятнее посмотреть пьесу, менее щедро приправленную моралью. Ведь гораздо занятнее следить за событиями, когда не знаешь наверняка, чем кончится дело, нежели пребывать в твердой уверенности, что в конце Добро восторжествует и порок будет наказан.

— Что ж, если такая пьеса когда-нибудь пойдет в театре, то, я полагаю, это внесет свежую струю, — согласился собеседник рыжего демона. — Но сомневаюсь, чтобы наши клерикально настроенные писаки были способны создать такое философское произведение. Впрочем, если вы желаете поговорить о театре вообще и о пьесе в частности, не составите ли вы мне компанию за кружкой эля после того, как спектакль кончится?

— С удовольствием, — улыбнулся Аззи. — Я Аззи Эльбуб, джентльмен по роду занятий.

— А я Питер Вестфал, — представился новый знакомый Аззи. — Я торгую зерном. Держу лавку у церкви св. Георгия, в Филде. Но мне кажется, что актеры готовы продолжать…

Представление снова началось, и Аззи, зевая, едва досидел до его конца. Затем, как и было условлено, Аззи пошел вместе с Питером Вестфалом и несколькими его приятелями, тоже смотревшими пьесу, в трактир «Пестрая корова», расположенный на Холбек-лэйн, недалеко от центральной улицы города. Хозяин принес кружки с пенящимся элем, и Аззи заказал на всех жареную баранину с картофелем.

Аззи пристально разглядывал своего нового знакомого, стараясь при этом казаться рассеянным и непринужденно болтать, переводя разговор с предмета на предмет (что свойственно как демонам, так и разведчикам всех времен). Кружка доброго эля как нельзя более располагает к тому, чтобы лучше узнать человека. Питер Вестфал был человеком средних лет, сангвинического темперамента; он успел обзавестись лысиной и солидным брюшком — внешними атрибутами преуспевающего коммерсанта, — но при всем при том оставался весьма бодрым и полным оптимизма. Манеры его были довольно приятными, а по походке Аззи безошибочно распознал в нем подагрика. Из слов, оброненных им в ходе беседы, выяснилось, что детские годы он провел в одном из монастырей в Бургундии, где получил довольно приличное образование. По тому, как Питер Вестфал отказался от мясной пищи, Аззи угадал в нем вегетарианца, члена тайного братства Сторонников Очищения Души посредством Очищения Желудка. (Эта ересь только начинала распространяться в Европе в те времена.) Аззи, конечно, менее всего заботила чистота души Питера Вестфала и его принадлежность к какому-либо из религиозных течений; он просто чисто автоматически отмечал про себя такие мелочи — привычка, выработавшаяся у него уже давно. Он собирал и хранил информацию, как скряга собирает и хранит серебряные и золотые монеты, с той только разницей, что Аззи надеялся пустить свои «капиталы» в оборот и ждал подходящего момента.

Разговор тем временем сам собой перешел на сегодняшнюю пьесу.

В ответ на реплику Аззи, нашедшего пьесу не слишком оригинальной, Вестфал изрек: — Но она и не претендует на оригинальность, поймите, сударь! Это просто нравоучительная история, рассказанная нам в назидание…

— Нравоучительная история? Рассказанная в назидание? — с иронией переспросил Аззи. — Что ж, давайте посмотрим, какого рода назидание в ней преподнесено, так сказать. Терпи — и все образуется само собой, так? Небеса наградят тебя за твое терпение. Но мы же знаем, — тут Аззи усмехнулся, — что скорее смажут то колесо, которое громче всех скрипит. Если ни на что не жаловаться, то вряд ли дождешься перемен в своей судьбе. Между прочим, в этой пьесе Бог, хоть он и не появляется на сцене ни разу, изображается жутким тираном. Будь я на месте героев пьесы, я бы боролся против такой тирании! В конце концов, кто сказал, что Бог всегда прав? Неужели у человека не может быть собственной воли? Ведь рассудок дан ему, чтобы он жил своим умом! Если бы я был драматургом, я придумал бы кое-что поинтереснее занудной морали…

Вестфал расценил эти слова Аззи как вызов и собирался было вступить с ним в жаркий спор, но, подумав немного, решил промолчать. От таких слов и впрямь веяло ересью, если не попахивало серой, однако благоразумнее всего в данной ситуации было не ввязываться в дискуссию. Приметив повелительные манеры этого заносчивого молодого джентльмена (по крайней мере, за джентльмена этот господин себя выдавал), Вестфал решил, что он, должно быть, переодетый агент Церкви, которому вменено в обязанность вызывать на откровенность доверчивых простаков. Тайные агенты Церкви совали свой нос повсюду, и чаще всего они выдавали себя именно за лиц дворянского происхождения — ведь благородные господа пользовались большей свободой по сравнению с простыми горожанами. Поэтому торговец зерном Питер Вестфал счел за лучшее перевести разговор на другую тему, а вскоре и откланялся, сославшись на поздний час и обилие дел, которые предстоит сделать завтра.

Питер Вестфал и его друзья отправились по домам, но Аззи еще долго сидел за столиком в «Пестрой корове», размышляя, что ему делать дальше.

Можно, конечно, немного поволочиться за Илит. Аззи показалось, что при определенном стечении обстоятельств он может рассчитывать на успех. Однако в конечном итоге Аззи решил осуществить свой первоначальный план — совершить путешествие на Континент. Идея разыграть пьесу самому, пришедшая Аззи в голову за кружкой эля, начинала ему все больше нравиться. Его пьеса не будет идти ни в какое сравнение с этими нравоучительными историями, навевающими смертную тоску на людей со вкусом. Эта пьеса будет самой безнравственной из всех когда-либо сочиненных в подлунном мире!

Глава 3

Идея постановки пьесы, в которой привычная мораль будет перевернута с ног на голову, запала в душу Аззи. Приходится признать: под маской нигилиста и циника, которую положено носить всякому порядочному демону, скрывался романтик. Аззи не отказался от честолюбивых мечтаний юности. Он жаждал подвигов. Он верил в удачу и ждал своего звездного часа, время от времени пускаясь в различные авантюры; примером тому могли служить две истории — с Прекрасным Принцем и с доктором Фаустом. Теперь он решил, что пришла пора удивить мир, и вынашивал новый план.

Пьеса! Безнравственная пьеса! Такая пьеса, которая разрушит все привычные представления о человеческом уделе и повернет колесо Фортуны в сторону Темных Сил.

Уж конечно, такую задачу никак не назовешь легкой. Ему придется крутиться как белке в колесе, чтобы осуществить свой план. Однако он имел на примете нужного человека, который мог бы помочь ему справиться с ролью режиссера-постановщика Безнравственной Пьесы: Пьетро Аретино, считавшегося одним из самых замечательных драматургов и поэтов эпохи Ренессанса. Если удастся уговорить Аретино…

Примерно к полуночи у Аззи сложился окончательный план. Да, он отважится сделать это! Выйдя из трактира, Аззи решительно направился к городским воротам и вскоре оказался среди полей, под открытым небом. Была тихая, теплая, благоуханная майская ночь. В небе сияли звезды. Богобоязненные жители города и ближних деревень давно спали сном праведников. Оглянувшись по сторонам и уверившись в том, что поблизости нет ни души — как богобоязенной, так и не очень — Аззи обнажился до пояса, побросав дорогую одежду на землю. Рыжий демон был великолепно сложен, как, впрочем, и все сверхъестественные существа, пользующиеся услугами многочисленных тренажерных залов, шейпинг-центров и салонов красоты Преисподней за весьма умеренную (по меркам высшей касты — касты демонов, разумеется) плату. В подобных заведениях мастера обычно хорошо знали свое дело, девизом которого являлось «В здоровом теле Злой Дух». Созданиям Тьмы обыкновенно не приходилось жаловаться на несовершенство своих форм — в особенности на избыточный вес, свойственный скорее Созданиям Света.

Итак, обнажившись до пояса, Аззи снял повязку из мягкой ткани, которой были связаны за спиной его демонические крылья, похожие на крылья гигантской летучей мыши. С самого начала у демонов было заведено как можно тщательнее прятать свои крылья, находясь в людском обществе. Нужно отдать должное чудесам изобретательности, проявленной здесь демонами: на какие только уловки не пускались выходцы из Преисподней, чтобы смертные не обнаружили у них за спиной двух черных перепончатых крыльев!

Расправив крылья, Аззи вздохнул полной грудью. Какое же это чудесное ощущение — вновь развернуть два крыла! Связав свою одежду мягкими полосками материи, еще недавно стягивавшими его крылья, Аззи закрепил узелок у себя за спиной. Это, конечно, был не самый удобный способ транспортировки багажа, и Аззи терял на нем кучу денег — во время полетов они все время вываливались у него из карманов. Однако за всякое удовольствие приходится платить, в том числе и за полет. Потерянные деньги вполне компенсировало восхитительное ощущение полета.

После короткого разбега Аззи подпрыгнул — и полетел, постепенно набирая высоту.

Скользя над землей, он одновременно совершал путешествие во времени, продвигаясь вперед вдоль временной оси. Терпкий запах проносящегося времени щекотал его ноздри.

Вот его тень мелькнула над Ла-Маншем. Аззи взял курс на юго-восток. Прохладный, пахнущий морем ветер подхватил его и домчал до берегов Франции в рекордно короткий срок.

Утро застало его над землями Швейцарии, и он начал плавно набирать высоту, как только на горизонте показались Альпы. Вон и давний знакомый — перевал Большой Сен-Бернар, а вскоре Аззи уже пересек границу Северной Италии. Воздух здесь был гораздо более теплым; даже Аззи, летевший на большой высоте, заметил это.

Италия! Аззи любил этот край, а Возрождение, в которое он перенесся, было его любимой эпохой. Демоны, как и многие другие сверхъестественные существа, обладают практически безграничными возможностями перемещаться из столетия в столетие; они не привязаны ко времени, как смертные, населяющие Подлунный мир. Однако у каждого демона есть свой «дом» во времени и пространстве, где он чувствует себя наиболее комфортно. Аззи считал себя демоном эпохи Возрождения. Пролетая над Италией, он снизился, чтобы получше разглядеть знакомый пейзаж внизу. Его тень скользила то по густой зелени виноградников, то по возделанным полям, то по зеленым вершинам холмов.

Аззи совершил плавный разворот на восток, ловя восходящие воздушные потоки, и, вновь набрав высоту, помчался туда, где вдалеке берег и море сливались друг с другом, где плескались волны Адриатики. Вскоре он уже был в предместьях Венеции.

Лучи заходящего солнца ласкали стены величественного старого города; каналы, казалось, были наполнены расплавленным золотом. В сгущающихся сумерках Аззи еще мог разглядеть гондолы, бесшумно скользящие по поверхности вод Большого канала. На корме каждой из этих легких лодочек горел фонарик.

Глава 4

А тем временем в английском городке Йорке, недавно покинутом демоном Аззи, происходили весьма примечательные события.

Старая, согнутая служанка Мег еще не закончила прибирать общий зал в «Пестрой корове», когда в трактир вошел Питер Вестфал: после вчерашнего вечера, проведенного с друзьями, у него болела голова, и он решил освежиться изрядной порцией эля.

— Мастер Питер, — прошамкала служанка, — не вы ль обронили вчера вечером одну вещицу? Я нашла ее под тем столом, где вы вчера пировали с вашими благородными друзьями.

И Мег подала Питеру Вестфалу мешочек из тонкой, искусно выделанной замши. В мешочке лежал какой-то предмет.

— Да-да, конечно, — поспешно ответил Вестфал, пряча мешочек в карман широких штанов. Порывшись в кошельке, он достал фартинг и вручил монету старухе. — Вот тебе, милая, за труды. Можешь пропустить кружку-другую пива.

Вернувшись к себе домой, на Роттен-лэйн, Питер Вестфал забрался на чердак. Это было довольно просторное помещение, освещавшееся через окна на потолке. Тут стояли три массивных дубовых стола, заваленных различными алхимическими принадлежностями. Питер Вестфал, следуя моде тех времен, иногда занимался оккультными науками — алхимией и магией.

Опустившись в кресло, Питер Вестфал осторожно развязал тесемку замшевого мешочка. Пошарив внутри короткими, толстыми пальцами, он нащупал какой-то небольшой твердый предмет. Сердце его забилось сильнее. Он осторожно ухватил этот предмет двумя пальцами и вытащил из мешочка.

Перед ним лежал гладкий камень золотистого цвета. Повертев его в руках, Вестфал обнаружил, что на одной из сторон камня была выгравирована арабская буква «алеф».

Питер Вестфал сразу догадался, что камень этот совсем не простой. С помощью таких камней можно было вызывать духов, получать эликсир жизни, переноситься в иные миры и совершать другие магические обряды, о которых Вестфал наслушался таких удивительных историй, что вряд ли мог различить, где кончается правда и начинается вымысел. Такие камни давали своему владельцу большую власть над миром. Кто владел им раньше? Питер Вестфал почти не сомневался, что камень выпал из кармана того самого рыжего молодца, что так смело высказывался вчера вечером за кружкой эля в трактире.

Питер Вестфал вздохнул и задумался. Вне всякого сомнения, камень принадлежал этому рыжему. Если бы владелец чудесного камня потребовал его назад, Питер, само собой разумеется, отдал бы его. Нехорошо присваивать чужие вещи, особенно те, которые имеют отношение к магии. Питер еще раз вздохнул и, ухватив камень двумя пальцами, хотел положить его обратно в замшевый мешочек.

А до того, как камень попал в руки этого рыжего, он мог принадлежать могущественнейшему из магов…

И тут мысли Вестфала понеслись в бешеном темпе, обгоняя одна другую. Голова его закружилась, словно от чаши крепкого вина. Всю жизнь он мечтал завладеть таким талисманом. Сам он был слабоват в магии, и без талисмана его алхимические опыты проходили не слишком удачно. Но теперь, когда судьба предоставила ему такой уникальный случай… Он всего лишь раз воспользуется камнем… Нет, два… Нет, три… ну, в общем, несколько раз. Вряд ли владелец камня станет сердиться на него за это. Он же вовсе не собирается насовсем оставлять у себя камень…

Вестфал взял в руки камень:

— Ну-ка, покажи, на что ты способен. Я знаю, что многие талисманы работают только после того, как над ними произнесешь заклинания, но если ты и вправду тот, за кого я тебя принимаю, ты исполнишь мое желание и без пустых формальностей. Достаточно только отдать тебе ясное приказание. Ну-ка, доставь мне сюда какого-нибудь духа, который мог бы исполнить мои желанья, да поживее!

Питеру Вестфалу показалось, что камень издал глубокий вздох, как живое существо, пробуждающееся после долгого сна. Он засветился изнутри — сначала слабо, чуть заметно, затем разгораясь все ярче и ярче. Черный знак «алеф», выгравированный на верхней стороне камня, засиял золотистым светом, затем окрасился в бардовый цвет. Волшебный камень задрожал и начал пульсировать, словно какая-то сила, заключенная внутри него, рвалась наружу. Затем послышался глухой шум, похожий на рокот подземных вод…

На чердаке заметно потемнело, но камень сиял все ярче, словно вбирая в себя солнечные лучи. Внезапно поднялся ветер. Пыль, обрывки бумажек и прочий мусор, валявшийся на полу, закружились в небольшом смерче. Питер следил за всеми этими чудесами, раскрыв от изумления рот. Заметив, что смерч вращается против часовой стрелки, он бессознательно сложил пальцы в фигуру, которой суеверные люди обычно оберегают себя от дурного глаза. Шум, похожий на рокот водопада, постепенно заменился громким мычанием. Из центра маленького смерча, все кружившего по чердаку, вдруг повалил зеленый дым. Питер Вестфал, не готовый к таким чудесам, зажмурился, замахал руками и закашлялся. А когда он, наконец, прокашлявшись, осмелился приоткрыть глаза, перед ним стояла женщина неземной красоты. Длинная юбка с завышенной линией талии подчеркивала гордую осанку. Под ее мягко спадающими складками разгоряченному воображению Питера Вестфала представились самые стройные в мире ножки. Блузка огненного цвета, очень шедшего этой смуглой незнакомке, была расшита золотыми драконами. Венец из радужных самоцветов красовался на ее пышных темных кудрях.

«Царица души моей…» — хотел было вымолвить Питер Вестфал, но вместо приветственной речи с уст его слетело лишь нечленораздельное утробное мычание, отдаленно напоминающее тот рев, который он слышал перед появлением смуглой красавицы.

Женщина не на шутку рассердилась.

— Ну и что все это должно означать, милостивый государь? — строго спросила Илит (это была, конечно, она). Волшебный камень, принадлежавший Аззи, вызвал именно ее — ведь сам Аззи думал об Илит перед тем, как талисман потерялся. Волшебный камень еще хранил настроение своего прежнего хозяина. Теперь Илит оказалась на каком-то грязном и пыльном чердаке наедине с лысеющим толстяком, который глядел на нее, раскрыв от изумления рот.

— Ну, я вас заколдовал… Вызвал, то есть. И теперь вы должны выполнять мои желания. Ведь так? — с надеждой спросил Питер Вестфал.

— Не так, — ответила Илит. — Я свободный дух — ангел или ведьма, смотря по желанию, а не раб этого камня. И, значит, я отнюдь не обязана выполнять ваши желания. В следующий раз, когда будете совершать магические обряды или вызывать духов, я советую вам быть более внимательным. Волшебные камни — аппаратура достаточно сложная, требующая большой осторожности при работе с ней. Это вам, милый мой, не волшебные палочки!

— Ох, извините, пожалуйста, — пробормотал смущенный Вестфал. — Я…

Но Илит не стала дослушивать его оправдания. Она просто бесследно растаяла в воздухе.

Питер Вестфал повернулся к талисману, мирно лежавшему на столе.

— Ну-ка, попробуем еще раз, — сказал он камню. — Но на сей раз, дружок, будь более осторожным в выборе.

Камень слегка поежился, словно ему было неприятно получить выговор. Затем он издал чистый, мелодичный звук, похожий на пение флейты. Звук повторился еще раз. Свет опять померк, а когда мрак рассеялся, возле стола появилось облако зеленоватого дыма, постепенно начавшее принимать очертания мужской фигуры, склонившейся над чем-то, что могло быть тяжелым фолиантом или ретортой для алхимических опытов. Костюм нового гостя Питера Вестфала представлял собой нечто среднее между классической одеждой эпохи эллинизма, мантией сэра Мерлина^[119] и костюмом балаганного фокусника, а голову венчал остроконечный черный колпак, расшитый золотыми звездами и непонятными символами. Чтобы дорисовать портрет загадочного незнакомца, добавим, что он носил бороду и на носу у него были очки, сидевшие довольно криво и ежесекундно грозившие свалиться на пол.

— В чем дело? — недовольно спросил он. — Я, кажется, просил не беспокоить меня до конца эксперимента! Устроили тут, понимаешь, проходной двор из научной лаборатории! Работать не дают спокойно! — И, взглянув, на Питера Вестфала, прибавил: — Кто вы и что вам нужно?

— Я Питер Вестфал, — представился тот. — Я вас заклял при помощи этого волшебного камня.

— Вы — меня — закляли? — не без иронии переспросил бородатый незнакомец. — При помощи этой вот штучки? Ну-ка, ну-ка, дайте взглянуть… — Он склонился над лежащим на столе камнем и забормотал себе под нос: — Так-так. Камушек этот, как видно, из земли Египетской. Мне кажется, я его уже где-то видел, только не припомню, где и при каких обстоятельствах. Царь Соломон в свое время использовал подобные штучки для заклятия злых духов. Он ведь был страстный коллекционер всяких редкостей. И тонкий ценитель, да… Я ведь знал его довольно близко. Вот и говорил ему тогда за чашей вина… Но я думал, что все духи уже давно выпущены на волю… Интересно, как вам попала в руки эта игрушка?

Подбородок Питера Вестфала потяжелел. Он выпятил нижнюю губу и сказал:

— Это не имеет значения. Камень у меня — и все. Теперь вы находитесь в моей власти и должны выполнять мои желания!

— Да что вы говорите! — издевательски протянул бородатый знакомец царя Соломона. — Это мы еще посмотрим! — прибавил он, начиная расти в вышину на глазах изумленного Питера Вестфала. Увеличившись в размерах почти вдвое, он грозной тенью начал надвигаться на Питера. Тому было некуда отступать. В порыве отчаянья Вестфал схватил со стола волшебный камень и крепко сжал его в кулаке. Незнакомец болезненно вскрикнул.

— Полегче, полегче! — буркнул он, отступив на шаг. — Соблюдайте правила хорошего тона, равно как и законы гостеприимства, мой дорогой заклинатель духов.

— Вот так-то лучше, — заметил Питер. — На всякий случай держитесь подальше от меня. Станьте вон там, в углу, и не двигайтесь с места… Так, значит, этот волшебный камень все-таки дает мне власть над вами!

— Боюсь, что так, — признался незнакомец. — Черт побери! Не знаю, как подобная вещь могла случиться! Прямо чертовщина какая-то! Я ведь был когда-то богом у древних греков. А теперь я практикующий маг, величайший алхимик на земле. Я Гермес Трисмегист.^[120]

— Что ж, Гермес, на сей раз вы попались! — сказал Питер.

— Увы! Похоже, что я и в самом деле попался, — согласился древний бог. — Но откройте мне, по крайней мере, кто вы такой? Во всяком случае, не маг — это ясно, — Гермес огляделся вокруг. — И уж конечно, вы не из могущественных царей земных. Это место не похоже на царский дворец. Скорее всего, вы простой смертный, так сказать, обыватель. Я угадал?

— Я торговец зерном, — ответил Вестфал.

— И каким же образом вам удалось завладеть волшебным талисманом?

— Это вас не касается.

— Вероятно, вы нашли эту безделушку в шкатулке покойной бабушки, оставившей вам наследство, — ехидно продолжал Гермес, словно не замечая, как неохотно отвечал Питер Вестфал, его новый хозяин, на подобные вопросы.

— Кажется, я уже сказал вам: вас не касается, где и при каких обстоятельствах волшебный камень попал ко мне! — воскликнул Вестфал, потеряв терпение. В припадке гнева он непроизвольно сжал кулаки, в одном из которых был могущественный талисман.

Гермес скорчился от боли.

— Полегче! — завопил он. — Ну вот, так уже лучше, — прибавил он, вздохнув всей грудью, когда Питер разжал пальцы. Однако для того, чтобы окончательно успокоиться и взять себя в руки, Гермесу пришлось сотворить небольшое заклинание и прибегнуть к системе, практикуемой индийскими йогами. Ярость клокотала в нем, словно вода в кипящем чайнике, однако в данной ситуации бесполезно было метать громы и молнии. Древний талисман действительно давал этому смертному, этому ничтожеству, этому невежде, столь мало сведущему в тайных науках, практически неограниченную власть над ним, величайшим магом древности. Интересно, как древняя реликвия очутилась в столь недостойных руках? Наверняка смертный приобрел ее нечестным путем. Он даже не знает, как обращаться с волшебными камнями! Скорее всего, он попросту стянул эту красивую вещицу у того, кто знает толк в чародействе и волшебстве…

— Мастер Вестфал, — сказал Гермес, — я признаю вашу власть надо мной. Я должен вам повиноваться — тут уж ничего не поделаешь. Назовите же мне свое желание, и не будем более тратить время попусту.

Вестфал усмехнулся:

— Давно бы так! Ну, перво-наперво я хочу получить мешок золотых монет — таких, чтобы их принимали повсюду. Вполне подойдет английское, французское или испанское золото — его берут весьма охотно. Только итальянских монет мне не приносите — итальянцы обрубают края у своих монет. Эти мошенники всегда придумают какую-нибудь хитрость. А еще я хочу собаку. Настоящую овчарку. С отличной родословной. Достойную самого короля. Вот, собственно, два моих желания. Этого, пожалуй, достаточно для начала. Я сообщу вам остальные желания позже.

— Постойте, — сказал озадаченный Гермес. — Сколько ваших желаний я должен буду исполнить?

— Столько, сколько я захочу! Вы должны исполнять все мои желания! — воскликнул Вестфал. — Ведь у меня волшебный камень, не забывайте! — и Питер Вестфал потряс рукой, в которой держал талисман. Гермес поморщился от боли.

— Полегче, уважаемый! Я достану вам то, о чем вы просите. Я вернусь через день или два! — и Гермес Трисмегист бесследно растворился в воздухе.

Для Гермеса не составило особого труда исполнить просьбы пожилого торговца зерном. В глубокой пещере, расположенной неподалеку от Рейна и надежно укрытой от человеческих глаз, у него хранились огромные мешки, туго набитые золотыми монетами. Их сторожили гномы, оставшиеся не у дел с тех пор, как Сумерки Богов опустились на Землю. Раздобыть овчарку было не намного сложнее, чем золото. Гермес просто похитил у какого-то крестьянина лохматого дворового пса, мирно дремавшего в своей конуре на соломе, — это была первая собака, которая попалась ему на глаза — и, сочинив украденному псу фальшивую родословную, вернулся обратно в Йорк, на чердак, где ожидал его Питер Вестфал.

Глава 5

— Хороший, хороший песик, умница, — сказал Питер Вестфал, увидев собаку. — Ну-ка, иди на место!

Дворовый пес — совсем еще молодой, недавно вышедший из щенячьего возраста — посмотрел на своего нового хозяина и громко залаял.

— Мне кажется, его не слишком-то хорошо выдрессировали, — заявил Питер Вестфал недовольным тоном.

— Когда мы с вами договаривались насчет собаки, вы ни слова не сказали о том, что она должна быть выдрессированной, — резонно заметил Гермес.

— А как насчет родословной? — спросил Питер.

— О! Родословная у него длиннее, чем у самого короля! Вот, держите, — и Гермес протянул Вестфалу свиток пергамента с большой восковой печатью.

— Симпатичный песик, — сказал Питер Вестфал. — Он мне нравится. А где золото?

Гермес молча кивнул на мешки.

Запустив руки в кучу золота, Питер Вестфал набрал полные пригоршни монет и, пропуская их по одной меж пальцами, услаждал свой слух тихим звоном, когда они падали обратно в мешок.

— И монеты мне тоже нравятся, — сказал он наконец.

— Я рад, что смог оказаться вам полезен, — Гермес улыбнулся одними губами. — Теперь, когда я исполнил ваши желания, вы можете отпустить меня, просто приказав волшебному камню…

— Нет! — отрезал Вестфал. — Я не отпущу вас. Вы и дальше будете исполнять мои желания. Ведь вы исполнили только первые два.

— Так дело не пойдет! — запротестовал Гермес. — Вы не имеете права задерживать меня! В конце концов, у меня куча своих дел, и мне некогда заниматься вашими!

— Спокойнее, мой дорогой Трисмегист! Если вы будете вести себя хорошо и исполнять все, что бы я вам ни приказал, я, возможно, и отпущу вас на свободу… когда-нибудь.

— Но это уже переходит всякие границы! — возмутился Гермес. — Я мог бы исполнить одно-два ваших желания исключительно из уважения к вашему волшебному камню (который вы наверняка стащили у какого-нибудь рассеянного мага), но не надо же злоупотреблять властью, которую дает вам этот талисман! Это же чистейшая эксплуатация! Нарушение всех моральных норм!

— Что поделаешь. Магия — она затем и дается, чтобы использовать других людей в своих целях, — поучительно заметил Вестфал.

— На вашем месте, однако, я не стал бы искушать судьбу, — сказал Гермес. — Вы не отдаете себе отчета в том, что делаете. Боюсь, вы играете с огнем, сами того не зная.

— Довольно! Хватит с меня ваших поучений, — грубо оборвал его Питер. — Слушайте меня внимательно, Гермес. Чуть раньше — до того, как мне удалось вызвать вас при помощи магических сил, которыми я владею, — тут он несколько раз подбросил в руке волшебныйкамень, заставив Гермеса корчиться от боли — талисман привел сюда другого духа. Женщину. Очень красивую и молодую. Вы знаете ее?

Гермес Трисмегист сосредоточенно сдвинул брови и закрыл глаза. Несколько минут он стоял неподвижно, целиком погрузившись в размышления. Наконец он открыл глаза и произнес глухим, загробным голосом, слегка подвывая, словно плохой актер при декламации стихов:

— Мое шестое чувство подсказывает мне, что перед тем, как вы вызвали меня к себе при помощи… гм… этого египетского талисмана, здесь действительно побывал женский дух. Она ангел, бывшая ведьма. Зовут ее Илит.

— Как вам удалось это узнать? — спросил Вестфал. В голосе его звучало неподдельное восхищение подобным талантом.

— Пустяки. Я просто обладаю провидческим даром, вот и все, — просто ответил Гермес. — Если хотите, — прибавил он вкрадчиво, — я и вас могу научить нехитрым приемам ясновидения — после того, как вы меня отпустите.

— Нет-нет, — живо ответил Вестфал. — Я этого не хочу. Доставьте ко мне эту женщину — как, вы говорите, ее зовут? Илит? Так вот, перенесите ее сюда, в мой дом — это все, что мне от вас нужно… пока.

Брови Гермеса взлетели вверх; несколько секунд он внимательно смотрел на своего повелителя. Он никак не ожидал, что дело примет такой оборот.

— Я сомневаюсь, что Илит примет ваше приглашение.

— Мне нет никакого дела до того, примет она его или нет. Она должна быть здесь — и точка! Увидев ее в первый раз, я весь загорелся, и этот огонь может погасить только та, которая его зажгла. Я хочу ее, слышите?

Гермес усмехнулся в бороду. Он знал, что Илит всегда была сильной духом женщиной, а в последнее время она всерьез увлекалась новомодными феминистскими теориями, настолько популярными в Мире Духов, что даже в Подлунном Мире у феминисток появились подражатели.

— Похоже, эта девочка пользуется колоссальным успехом. Интересно, как ей понравится это новое приключение? — пробормотал Гермес себе под нос, а вслух прибавил только: — Гм…

— Конечно, поначалу ей придется нелегко, — продолжал тем временем Питер, — но, думаю, она вскоре привыкнет ко мне. Я хочу обладать ею — как обыкновенный мужчина обладает обыкновенной женщиной… ну, вы понимаете.

— Не думаю, чтобы Илит прельстила подобная перспектива, — сказал Гермес. — Она девушка с характером и вряд ли согласится на это.

— Я уже сказал, что мне плевать, согласится она или нет. В конце концов, я как-нибудь сумею уломать ее.

— Видите ли… Я не смогу заставить ее полюбить вас, — покачал головой Гермес. — Хотя я и великий маг, мои возможности далеко не беспредельны. Так что я должен вас огорчить: есть три вещи в Подлунном Мире, в тайны которых мне не удалось проникнуть, и, следовательно, над которыми я не властен. Одна из них — это женская душа.

— Вам незачем заставлять ее любить меня. Вам нужно только доставить ее ко мне и отдать в мою полную власть. А уж как мы с нею поладим — это вас не касается.

Гермес помолчал немного, очевидно, размышляя, затем сказал:

— Вестфал, я должен объясниться с вами откровенно. Обладание волшебным камнем пошло вам во вред. Мне кажется, у вас закружилась голова от нежданно свалившегося на вас счастья. Вы потеряли способность трезво рассуждать, обычно свойственную людям вашего возраста и вашей профессии. То, что вы задумали насчет Илит, не кончится для вас добром, поверьте мне.

— Молчите! Делайте, что вам говорят!

Заглянув в огромные, сияющие глаза Вестфала, Гермес понял, что спорить бесполезно. Он пожал плечами:

— Что ж, будь по-вашему. Я умываю руки.

И он бесшумно растаял в воздухе, удивляясь, как это смертным не надоедает искать приключений на свою голову, а потом расхлебывать те беды, в которые они попадают по собственной неосторожности. Одновременно у него начал складываться план, суливший немалые выгоды как ему, так и всем богам-олимпийцам, изгнанным из реального мира с окончанием античной эпохи и заключенным в области виртуального пространства, имеющей поэтическое название Ностальгия. Но сначала он должен был исполнить желание Вестфала — привести к нему Илит. Это было нелегкой задачей.

Глава 6

Гермес перенесся в одно из своих самых любимых мест — в старое святилище, построенное на острове Делос в Эгейском море. В течение нескольких тысячелетий здесь не угасал священный огонь. Жрецы преданно служили ему, и дым от жертвенных курильниц поднимался к небу. Сидя на берегу моря, плещущего пенными волнами, он предавался размышлениям.

Хотя Гермес входил в сонм богов-олимпийцев, он не разделил печальной участи остальных античных божеств, сошедших со сцены вскоре после того, как погиб Александр Великий и поднялась Византия, давшая первые ростки унылого рационализма. Античные боги не смогли прижиться в новом, изменившемся мире; когда же возникла новая религия, это окончательно низвергло их с высот Олимпа. Покинутые своими прежними почитателями, лишенные былой славы, объявленные вымышленными, несуществующими богами, Зевс и Гера, Арес и Афродита, и бог огня Гефест, и совоокая Афина, и Артемида-охотница, и веселый Дионис, и остальные божества были вынуждены покинуть Подлунный Мир, и с этих пор влачили жалкое призрачное существование где-то на задворках Вселенной, в виртуальном пространстве, названном Ностальгией, словно в насмешку над прежним могуществом древних божеств. Это была юдоль печали, весьма напоминавшая греческим богам мрачное царство Аида.

Лишь одному из двенадцати бессмертных богов удалось избежать ухода из Подлунного Мира, да и то лишь благодаря одному из своих многочисленных хобби. Этим счастливчиком оказался Гермес, прославившийся как весьма искусный маг. Люди всех времен и народов питали живой интерес к чародейству и волшебству. Гермес, обладавший огромным талантом в этой области, вскоре прославился как самый выдающийся из магов. Благодаря ему магия начала формироваться как отдельное направление человеческой деятельности. Он первым перевел магию на научную основу. Один из его фундаментальных трудов в этой области, Corpus Hermeticum, ошибочно приписываемый Корнелию Агриппе, стал настольной книгой всех магов эпохи Возрождения. Можно сказать, что Гермес оставался полноправным божеством на протяжении всей этой эпохи. Однако Гермес прославился не только среди астрологов, алхимиков и магов. Обладая редким талантом по части розыска пропавших вещей, он оказался весьма полезен и простым смертным. Его почитали также как покровителя медицины — ведь на некоторых изображениях он держал кадуцей — сувенир, который он прихватил с собой из Древнего Египта (в те далекие времена он уже пользовался широкой популярностью; египтяне звали его Тот).

Гермес слыл добродушным и приветливым божеством; к тому же, не в пример остальным богам, он был весьма демократичен и не заставлял своих почитателей лезть из кожи вон только затем, чтобы обратить на себя его божественное внимание. Маги всех времен и народов вызывали его, и он охотно общался с этими учеными мужами. До сих пор, однако, ему не приходилось сталкиваться с откровенной непочтительностью смертных. Ведь в ученых кругах Гермес пользовался огромным авторитетом, и маги, время от времени вызывавшие Гермеса, чтобы поговорить с ним на научные темы, всегда были вежливы и предупредительны. Случай с Питером Вестфалом был первым в многолетней практике Гермеса. До сих пор никто еще не осмеливался применить грубую силу, чтобы заставить величайшего из магов делать что-либо независимо от того, нравится это ему или нет. И, конечно, подобное обхождение весьма раздражало Гермеса. Беда была в том, что он не знал, как ему выйти из того ужасного положения, в которое он попал из-за нелепой случайности — древнего талисмана, попавшего в руки невежды.

Сидя под высоким дубом и глядя на волны, набегавшие на песок, Гермес предавался размышлениям, когда его внимание привлек звук, похожий на тихий шелест листвы, но странным образом сложившийся в слова земной речи. Кто-то позвал его, обратившись к нему со словами:

— Похоже, у тебя неприятности, мой мальчик?

— Это ты, Зевс? — спросил Гермес.

— Я, сынок, — отозвался все тот же тихий шелестящий шепот. — Я здесь — хотя не телом, а только духом, в качестве некой невидимой, бесплотной божественной субстанции. Настоящий же Зевс находится в виртуальном пространстве. Все наши там — за исключением тебя, разумеется.

— Разве я виноват в том, что меня оставили в Подлунном Мире? Я тоже многое потерял. Мне пришлось расстаться почти со всем, к чему я привык, пришлось бросить большинство своих прежних занятий и начать новую жизнь. Теперь они величают меня Гермесом Трисмегистом…

— Брось, сынок. Никто тебя не винит. Я просто констатировал факт.

— Я все-таки не могу понять, каким образом тебе удается присутствовать здесь, — сказал Гермес. — Даже в качестве бесплотной божественной субстанции.

— На то есть особое произволение. Я могу объявиться везде, где растет хотя бы один дуб.^[121] Это не так уж плохо — ведь таким образом я поддерживаю связь с современностью, хотя бы и одностороннюю. А дубы в наше время растут практически повсюду, где живут люди. Но я вижу, ты чем-то расстроен, мой мальчик. Доверься своему старику-отцу.

Некоторое время Гермес сидел молча, опустив глаза. Он не доверял Зевсу, как, впрочем, и все боги Олимпа. Слишком свежи были в их памяти прошлые подвиги Зевса, убившего своего отца Крона, чтобы занять его престол, и взявшего в жены родную сестру Геру. Конечно, Крона трудно было назвать любящим отцом и просвещенным правителем — о нет, это был беспощадный тиран, пожиравший собственных детей из боязни, что они могут вырасти и отнять у него власть над миром. Однако то, что Зевс сделал со старым Кроном, по современным законам вполне можно было отнести к преступлениям, совершенным с особым цинизмом и жестокостью. Зевс оскопил старика, затем расчленил безжизненное тело и побросал его части в океан. Боги-олимпийцы знали, что Зевс, взявший власть в свои руки после того, как Крон был свергнут с престола, боится, как бы его не постигла такая же участь. Царь богов и людей был необычайно подозрителен, хитер и коварен, и потому каждый из небожителей тысячу раз подумал бы, прежде чем доверить ему какую-то важную тайну. Гермесу, конечно, все это было известно. Но было известно ему и то, что немногие могли потягаться с Зевсом по части умения решать сложнейшие проблемы, так что заручиться его поддержкой было бы весьма неплохо…

— Я должен признаться, отец, что попал во власть смертного, — сказал наконец Гермес.

— Ну и ну! Как же это могло случиться?

— Ты помнишь те могущественные талисманы, при помощи которых царь Соломон заклинал духов, а некоторых даже загонял в бутылки?

— Да.

— Так вот, все мы ошибались, когда думали, что этих талисманов уже давно не существует в природе.

И Гермес рассказал Зевсу о том, как благодаря силе волшебного камня ему пришлось стать слугою Вестфала.

— Что же мне теперь делать? — спросил он, кончив свой рассказ.

Листья дуба зашелестели: Зевс размышлял.

— Что ж, сынок, надо признаться, этот смертный крепко оседлал тебя. В настоящий момент почти ничего нельзя сделать. Продолжай работать на него, но держи ушки на макушке. Если подвернется удобный случай, хватайся за него. Действуй быстро и решительно.

— Ну, этому меня учить не надо, — в голосе Гермеса послышались нотки разочарования. — Ты говоришь со мной так, будто я новичок.

— Это потому, что я знаю о твоих колебаниях, сынок. Ты хорошо поладил с современными людьми, усвоив их идеи насчет магии и всего прочего. Ты служишь им, сынок, сам не замечая этого. Им и их магии, которой они повально увлечены. Ну, а магия, должен тебе сказать, — это всего лишь ловкость рук. Поэтому произошло то, что должно было произойти: теперь смертные распоряжаются тобой, словно ты не бог, а мальчик на побегушках.

— Перестань! Лучше скажи, как мне добраться до той женщины, которую у меня потребовал Вестфал, — до Илит?

— Ну, это самое простое из того, что тебе предстоит сделать, — ответил Зевс. — Отправляйся к своей сестре Афродите и попроси ее одолжить тебе на время ящик Пандоры. Ей он все равно не нужен — в последнее время она использует его как ларчик для драгоценностей. А ведь ящик Пандоры — превосходная ловушка для духов!

— Ловушка для духов! Это как раз то, что мне нужно. Но… как ею пользоваться? И что мне делать дальше?

— Это уж ты решай сам, сынок. Ведь ты великий маг и мудрец.

Через некоторое время после этого разговора Гермес появился на маленьком тихом кладбище, откуда Илит собиралась уводить своих питомцев-ангелов. Гермес был одет как старомодный, добропорядочный джентльмен. В руках он держал небольшой сверток, перевязанный бечевкой. Подойдя к Илит, он тихо сказал, предусмотрительно изменив голос, чтобы она не смогла его узнать:

— Мисс Илит! Ваш друг просил передать вам вот это.

— Аззи решил сделать мне подарок? — обрадовалась Илит. — Как мило с его стороны!

И она тут же развернула сверток и достала то, что сперва показалось ей очень красивой шкатулкой. Не долго думая, она открыла ящик Пандоры — и…

На крышке ящика, на первый взгляд казавшегося ларчиком для драгоценностей, было зеркало, сверкавшее и переливавшееся различными цветами. Взглянув в него, Илит поняла, какую ошибку она совершила. И как только она могла не заметить ловушки! Проклятье! Это было волшебное зеркало, обладавшее огромной гипнотической силой. В те времена, когда Илит еще служила силам Тьмы, она не раз видела подобные зеркала в древнем Вавилоне и в Египте. Притягивая к себе взоры духов и смертных, словно гигантский магнит, оно парализовало их волю. Душа, полная ужаса, выпархивала из тела и летела в бездонный колодец, по сторонам которого извивались разноцветные огненные змейки. Илит быстро закрыла глаза, сопротивляясь мощному гипнотическому полю, но было уже поздно. Ее рот широко раскрылся, душа вылетела оттуда, словно нежная бабочка с полупрозрачными радужными крылышками, и опустилась в ящик Пандоры. Тотчас же крышка ящика захлопнулась, и бездыханное тело Илит упало на землю. Гермес ловко подхватил ее, чтобы она не ударилась при падении, и бережно опустил на траву. Со стороны это выглядело так, словно вежливый пожилой джентльмен склонился над упавшей в обморок молоденькой красавицей, пытаясь привести ее в чувство. Однако Гермес и не думал помогать Илит прийти в себя. Бережно завернув ящик Пандоры в оберточную бумагу и для пущей надежности крепко перевязав его затканной золотом лентой, он подозвал двух землекопов, с утра работавших на кладбище и присевших отдохнуть на одно из старых надгробий в тени ивы. Дав землекопам несколько мелких серебряных монет, он попросил их помочь ему донести бесчувственное тело до дома, где жил Вестфал. Два землекопа, вначале подозрительно поглядывавшие на пожилого джентльмена, были вполне удовлетворены его щедростью и весьма правдоподобными объяснениями, которые изобретательный Гермес не замедлил им дать. Он сказал им, что сам он врач и хочет как можно скорее доставить к опытному астрологу эту несчастную молодую женщину, ибо ей угрожает серьезная опасность из-за неудачного расположения звезд, столь пагубно отразившегося на состоянии ее здоровья. Услышав эти ученые речи, землекопы отбросили все сомнения относительно пожилого господина. Они подняли бесчувственное тело и понесли его в направлении, указанном хитроумным похитителем. В конце концов, помогая врачу, они совершают благое дело!

Глава 7

Питер Вестфал сидел дома один, ожидая Гермеса и не зная, чем заняться со скуки. Он недоумевал, почему его божественный слуга отсутствует так долго. Уже не раз рука его тянулась к волшебному камню, но в конце концов он решил, что похитить женщину вообще-то наверняка не так уж и просто, в особенности женщину, обладающую всеми способностями, которыми обычно обладают могучие духи — жители небесных сфер. Раздумывая об этом, он удивлялся сам себе. Как он мог отдать Гермесу такой приказ? Ведь обычно Питер Вестфал был добропорядочным обывателем, неспособным на подобные выходки. Он чувствовал, что его поступками управляют какие-то могучие силы — не магия, нет, но нечто более глубокое, чем магия. Питер решил, что, возможно, он вошел в ментальный контакт с неким духом из вышних сфер, указавшим Питеру на эту женщину, — и вот, подчиняясь велению свыше, он потребовал у Гермеса доставить к нему Илит.

День тянулся невыносимо долго. Устав ждать, Вестфал, нашел в буфете кусок заветрившегося сыра и горбушку хлеба, слегка попорченную мышами. Решив немного расширить меню, он начал разогревать вчерашний суп на маленьком очаге, который обычно служил для алхимических опытов. Затем он решил выпить вина, чтобы хоть как-то скоротать время до появления Гермеса. Осушив большую кружку, он захмелел и задремал в кресле, стоявшем возле очага. Разбудил его негромкий звук, словно кто-то тихонько хлопнул в ладоши над его ухом. Вестфал подскочил, словно ужаленный. Он хорошо помнил этот звук, обыкновенно сопровождавший появление в земном мире сверхъестественных существ. И действительно, посреди комнаты появилось темное облако дыма.

— Та женщина!.. — воскликнул Питер Вестфал, вскакивая с кресла. Сон тотчас слетел с него. — Она с вами?

— Я сделал все, что от меня зависело, — ответил Гермес, выходя из облака и отряхивая одежду, словно дым мог ее запачкать. Сейчас он был одет так же, как и при первой встрече с Питером Вестфалом, — даже самый тонкий знаток затруднился бы определить, к какой эпохе какая часть его костюма принадлежит. Под мышкой Гермес нес довольно вместительную резную деревянную шкатулку.

— Что это там у вас? — спросил озадаченный Вестфал.

В тот же момент на лестнице послышались шаги двух пар ног, обутых в тяжелые, грубые башмаки. Затем кто-то крикнул:

— Эй, кто-нибудь, придержите дверь!

Вестфал встал и пошел открывать дверь, ведущую на чердак. Вошли двое здоровенных мужчин, — землекопов, если судить по их одежде, перепачканной глиной. Они несли женщину с бледным как мел лицом, находившуюся, по-видимому, в глубоком обмороке.

— Ну, и куда нам ее положить? — обратился к Питеру Вестфалу тот, что держал женщину под мышки.

Вестфал оглядел свой пыльный чердак.

— Положите ее вот на этот диванчик. Осторожнее! — вырвалось у него, когда двое неуклюжих носильщиков свалили бесчувственное тело на диван, словно мешок с мукой.

Гермес дал еще несколько монет обоим землекопам и проводил их до дверей.

— Ну вот, свое дело я сделал, — сказал он Питеру Вестфалу, вернувшись на чердак. — Она в полной вашей власти. Точнее, ее тело. Но я советую вам не перегибать палку и не предпринимать никаких решительных действий без согласия самой хозяйки… ну, вы меня понимаете.

— Но как же я получу ее согласие? — спросил Вестфал. — Где она сама? Ее сознание, я имею в виду?

— Если вы имеете в виду ее душу, — невозмутимо ответил Гермес, — то душа этой женщины находится в шкатулке, которую я принес. Вот она.

И Гермес поставил ящик Пандоры на один из трех столов, стоявших на чердаке в доме Питера Вестфала.

— Если вы откроете этот ящик, — продолжал Гермес, — ее душа, вырвавшись на свободу, снова войдет в ее тело. Но я бы на вашем месте не делал этого — по крайней мере, сейчас. Видите ли, для того, чтобы доставить Илит сюда, мне пришлось прибегнуть к одной хитрости — добром она ни за что не согласилась бы явиться. Я полагаю, что эта женщина должна быть… гм… сердита, мягко говоря.

От изумления Вестфал широко раскрыл рот.

— Ее душа — вот здесь, в этом деревянном ящике? — спросил он, беря в руки резную шкатулку, сплошь выложенную изнутри серебром, чтобы душа не могла вырваться наружу. — Не может того быть!

И он потряс шкатулку, словно дитя погремушку. Внутри нее что-то зашуршало, затем до ушей Вестфала донеслась отборнейшая брань, правда, слегка приглушенная стенками ящика Пандоры, слабо пропускавшими звук.

— За что боролись, на то и напоролись, — философски заметил Гермес.

— И что теперь мне делать? — Питер Вестфал растерянно поглядел на Гермеса.

Тот пожал плечами:

— Это уж вам самому решать.

Питер Вестфал осторожно поскреб ногтем ящик Пандоры, затем робко постучал по крышке:

— Мисс Илит! Вы здесь? Ответьте мне!

— Ты можешь поспорить на что угодно, что я здесь, грязная ты скотина! — донесся приглушенный голос Илит. — Погоди, дай мне только выбраться из этого проклятого ящика! Уж я с тобой разделаюсь!

Побледневший Вестфал обеими руками прижал крышку, словно боясь, что душа Илит сдвинет ее и ускользнет из ящика.

— Ой, — только и сказал он. И, поглядев на Гермеса, прибавил: — Ой-ой-ой.

Гермес снова пожал плечами.

— Ка-ажется, леди се-ердится? — слегка заикаясь, произнес Питер.

— Это вы мне говорите? — не без иронии ответил Гермес.

— Но что же мне теперь с нею делать? — Питер Вестфал выглядел весьма жалко.

— А я думал, что у вас уже есть определенные планы насчет этой женщины, — сказал Гермес. — В конце концов, вы сами приказали мне доставить ее сюда.

— Ну… я не совсем так это себе представлял…

— Я бы на вашем месте попробовал как-нибудь договориться с ней, — посоветовал Гермес. — Ведь так или иначе вам придется это сделать.

— А может, отложить это? — в голосе Вестфала прозвучала тоска. — Ну, скажем, я положу эту шкатулку в какое-нибудь укромное место, например, в чулан. Пускай она полежит там некоторое время…

— Не советую вам этого делать! — покачал головой Гермес.

— Почему?

— Потому что за ящиком Пандоры нужен глаз да глаз! Стенки ящика, правда, герметичны и достаточно прочны, но ведь абсолютной изоляции не существует, и, следовательно, никто не может дать вам стопроцентной гарантии. Практика показывает, что, когда этот ящик оставляют без присмотра на долгое время, то, что находится внутри, может выбраться наружу.

— Так нечестно! — возмутился Вестфал. — Я совсем не то имел в виду, когда приказывал вам доставить ко мне эту женщину!

— Неважно, что вы имели в виду, любезнейший, — сухо ответил Гермес. — Когда человек сообщает свое желание духу, чтобы тот выполнил его, не имеет никакого значения, что при этом человек думает. Мы не принимаем мысленных заявок. Волеизъявление должно произойти по крайней мере в устной форме. Поэтому будет исполнено только то, что клиент скажет. Произнесет вслух. Я честно исполнил все то, что вы мне приказали. Я ведь предупреждал вас, что ваши желания могут завести вас слишком далеко, что вы играете с огнем и можете сильно обжечься, если и дальше будете столь неразумны и неосмотрительны в своих поступках. Но вы не пожелали меня слушать. Ответственность за случившееся целиком ложится на вас. А сейчас разрешите мне откланяться и пожелать вам всего самого наилучшего.

И Гермес стал готовиться к переходу в иное измерение, где, по рассказам побывавших в нем, обитают духи.

— Вы, кажется, забыли, что волшебный камень все еще у меня! — крикнул Вестфал в отчаянии. — С его помощью я в любой момент могу вызвать вас сюда!

— Вот этого, — сказал Гермес мягко, — я вам делать ни в коем случае не советую.

И он исчез, даже не кивнув Вестфалу головою на прощание.

— Ну и ну, — пробормотал Вестфал, глядя на то место, где еще секунду назад стоял Гермес.

Подождав, пока уляжется пыль, вызванная легким движением воздуха, возникшим в тот момент, когда Гермес покинул комнату, Питер Вестфал повернулся к ящику Пандоры.

— Мисс Илит, — жалобно проговорил он, — давайте договоримся по-хорошему.

— Как это?

— Ну, давайте поговорим. Обсудим наше с вами положение, так сказать.

— Открой крышку и выпусти меня. Уж я тебе задам!

Голос Илит из-под крышки ящика Пандоры прозвучал столь зловеще, что Питер Вестфал вздрогнул.

— Ну уж нет, — пробормотал он себе под нос. — Не на дурака напала! Мы подождем немного — может быть, мне в голову придет удачная мысль.

Стараясь не обращать внимания на проклятья, которыми осыпала его Илит, Питер отошел в другой конец комнаты, устало опустился в кресло и, обхватив голову руками, стал думать. При этом он не сводил глаз с ящика Пандоры, стоявшего на столе.

Проходили дни, тянулись недели. Ящик Пандоры стоял на тумбочке у изголовья кровати Питера Вестфала. Сам Питер вконец извелся, наблюдая за этим ящиком. Сон бежал от него. Едва он засыпал, как тотчас же вскакивал на постели с приглушенным воплем. Ему снилось, что крышка ящика Пандоры приоткрывается — и… В этот момент он просыпался. Десятки раз на дню Питер Вестфал брал ящик в руки и хорошенько тряс его, чтобы убедиться, что душа Илит не сумела каким-то непостижимым образом выбраться оттуда.

Однажды, проснувшись после очередного кошмара, Питер Вестфал решил действовать. Подойдя к ящику, он постучал по крышке:

— Мисс Илит!

— Что вам? — послышался приглушенный голос.

— Давайте забудем то небольшое недоразумение, которое меж нами произошло. Я хочу договориться по-хорошему. Я готов выпустить вас, если только мне гарантируют личную безопасность. Неприкосновенность, так сказать. Мои условия таковы: я освобождаю вас, а вы тотчас же покидаете мой дом и не имеете ко мне никаких претензий в будущем.

— Нет, — коротко ответила Илит.

— Но почему? Что вы имеете в виду? Чего хотите?

— Отмщения. Вы жестоко ошибаетесь, любезнейший, если считаете, что все это так просто сойдет вам с рук.

— Но что вы собираетесь делать, если я выпущу вас из этого ящика?

— Говоря по правде, я еще точно не знаю.

— Но, по крайней мере, вы не убьете меня?

— Вот за это я поручиться никак не могу. Мне кажется, я вполне могла бы вас убить.

Переговоры зашли в тупик.

Глава 8

Пьетро Аретино был удивлен, когда увидел рыжеволосого демона на пороге своего дома поздним весенним вечером 1524 года. Однако его удивление было не настолько сильно, чтобы забыть обычаи гостеприимства. В 1524 году гости из вышних сфер нередко посещали дома смертных. И Пьетро, взявший за жизненное правило ничем не выдавать своих чувств, улыбнулся своему гостю.

Пьетро был довольно крупным мужчиной. Спутанные пряди рыжих волос падали на высокий лоб. Ему было тридцать два года, и по крайней мере половину из них он провел так, как обычно проводят свою жизнь поэты. К тридцати двум годам он прославился как поэт и драматург. Его стихи, полные непристойностей, однако носившие печать высокого поэтического мастерства благодаря выдающемуся чувству гармонии и ритма их автора, были положены на музыку бродячими певцами. Эти песенки распевали в трактирах по всей Европе. Ни у кого не было столь острого языка, столь живого и проницательного ума и столь опытного глаза, подмечающего все людские пороки, как у Пьетро Аретино.

Маэстро Пьетро мог бы жить припеваючи только на щедрые подарки от сильных мира сего — герцогов, прелатов, знатных вельмож, охотно расстававшихся с десятком-другим золотых монет в качестве выкупа за свою репутацию. «Пожалуйста, возьмите это, Аретино, будьте добры. Я восхищен вашим гением. Мы все пленники вашего таланта, но если вы задумаете написать новый пасквиль, то — сами понимаете — мне бы не хотелось, чтобы мое имя хоть как-то упоминалось в нем. В моем лице вы можете обрести надежного друга и покровителя», — такие неискренние излияния Пьетро приходилось выслушивать достаточно часто, чтобы они успели ему порядком надоесть.

Открывая дверь, Аретино подумал, что вот еще один посланец от какой-нибудь важной персоны стучится к нему. В тот день он рано отпустил слугу, отпросившегося на свадьбу к племяннице, и остался дома один — а значит, и дверь Пьетро пришлось открывать самому. Спускаясь по лестнице, он ухмылялся, представляя себе того, кто сейчас переминается с ноги на ногу у его порога. Однако он был весьма озадачен, увидев вместо склонившегося в почтительном поклоне слуги высокого рыжеволосого господина с горящими, словно угли, глазами. Человек ненаблюдательный мог бы принять этого высокого незнакомца за обычного смертного, но Пьетро Аретино был не таков. С детства его воображение пленяли образы созданий Света и Тьмы, и сейчас в этой длинной и тонкой фигуре, появившейся на его пороге в закатный час, Пьетро внутренним чутьем угадал одно из тех существ, о которых он много слышал, но до сих пор не встречал.

— Добрый вечер, сударь, — приветливо обратился к незваному гостю Пьетро. Он решил быть вежливым с незнакомцем — по крайней мере до тех пор, пока окончательно не выяснит, с кем имеет дело. — Что привело вас ко мне? Должен признаться, ваше лицо мне незнакомо…

— Неудивительно, — ответил ему Аззи с улыбкой, — что мое лицо вам незнакомо. Ведь вы видите меня впервые. А вот у меня такое чувство, как будто я уже давно знаю вас, и тому виною ваши замечательные стихи. В них мораль отлично уживается со смехом, что придает им особую, чарующую прелесть.

— Вы это хорошо сказали, сударь, — Пьетро был весьма польщен. — Однако большинство людей, их читавших, говорят, что мои стихи не имеют ничего общего с моралью.

— Все они заблуждаются или лукавят, — сказал Аззи. — Насмехаться над человеческими слабостями и показывать вещи в их истинном свете, как вы, несомненно, делаете, дорогой мастер, — это значит навлечь на себя немилость святош. Ведь они всячески стараются показать в столь невыигрышном свете то, чему вы отдаете должное.

— О! Сударь, вы столь явно высказываетесь в защиту того, что люди обычно называют злом или пороком — смотря по тому, насколько широко они мыслят…

— Ах, во всем мире люди идут на преступления и нарушают десять заповедей с не меньшей готовностью, чем они восходят на костры во имя Истины. Это ли не доказывает, какой силой над их умами обладает Зло? Семь смертных грехов давно стали спутниками человека. Смертные предаются Лени куда чаще и охотнее, чем вступают на тернистый путь, ведущий к благочестию.

— Я полностью с вами согласен, сударь! — воскликнул Аретино. — Но позвольте, что ж мы стоим здесь, на крыльце, перешептываясь, словно две старые сплетницы? Зайдите в мой дом, прошу вас. И разрешите мне угостить вас великолепным тосканским вином, которое я недавно привез из тех мест, где его готовят.

И Аззи переступил порог дома Аретино. Этот дом — или, вернее сказать, небольшой дворец — был роскошно обставлен. Пол устилали толстые восточные ковры, присланные поэту самим венецианским дожем.^[122] В серебряных подсвечниках горели высокие восковые свечи; колеблющееся пламя бросало причудливые тени на гладкую кремовую поверхность стен. Аретино провел Аззи в небольшую гостиную, украшенную коврами и гобеленами по моде того времени. Маленькая курильница, поставленная в углу, быстро наполнила воздух ароматом сжигаемых на ней благовоний. Хозяин жестом пригласил Аззи устраиваться поудобнее, и поднес ему кубок превосходного красного вина.

— А теперь, сударь, — сказал Аретино после того, как они осушили кубки за здоровье друг друга, — разрешите спросить, чем я могу быть вам полезен.

— Точнее, — улыбнулся Аззи, — чем я могу быть полезен вам, мой друг. Ведь вы — первый поэт в Европе, в то время как я — всего лишь скромный почитатель вашего таланта, в некотором роде меценат, покровительствующий тем, кто отдал свою жизнь служению прекрасному. Я должен открыть вам свой секрет: я задумал одну вещь, имеющую прямое отношение к театру…

— Вы не могли бы рассказать подробнее, сударь? Какого рода вещь вы задумали?

— Ну, мне бы хотелось поставить пьесу.

— Прекрасная идея! — воскликнул Пьетро. — У меня как раз готово несколько новых безделок, которыми я забавлялся на досуге. Все они как нельзя лучше подойдут для вашего театра. Хотите, я покажу вам их? Черт, куда только запропастились эти рукописи…

Но Аззи остановил его:

— Мой дорогой мастер, я не сомневаюсь, что те пьесы, которые вы хотите показать мне, — шедевры, достойные того, чтобы быть представленными самой взыскательной публике. Но мне от вас нужно совсем другое. Мне хочется, чтобы вы написали совершенно новую пьесу, в основу которой легла бы идея, давно вынашиваемая мной.

— Понятно, — Аретино был разочарован. На своем веку он повидал немало господ, желающих воплотить свой замысел в художественном произведении. Однако большинству таких непризнанных гениев не хватало таланта и трудолюбия, чтобы самим написать хоть несколько строк. Они предпочитали взвалить всю скучную работу на других — профессиональных поэтов, писателей, драматургов. Они пользовались плодами чужого труда, делая заказы на пьесы прославленным мастерам так же легко, как если бы речь шла, например, о паре новых башмаков, заказываемых сапожнику, или о модном платье, пошитом у портного. Однако он не стал показывать свое недовольство гостю, а просто прибавил вслух: — В таком случае, не расскажете ли вы мне, сударь, несколько подробнее о своем замысле?

— В основу моей пьесы я хочу положить простую жизненную правду, — сказал Аззи, — правду, которой, однако, постоянно пренебрегали все известные мне драматурги. Большинство из них не поднимается выше обыкновенных банальностей, превращая драматическое произведение в скучный урок, где мораль, уже успевшая порядком надоесть зрителю, подносится в готовом виде на неизменном фарфоровом блюдечке с золотой каемкой. Вот и проповедуют, что, мол, всякий порок в итоге будет наказан, а добродетель вознаграждена: под лежачий камень вода не течет, жадность до добра не доводит, с милым рай и в шалаше, терпенье и труд все перетрут, и тому подобное. Так повелось со времен Аристотеля, и теперь множество писателей и поэтов идет по проторенной дорожке. Чтобы хоть как-то привлечь внимание зрителя, они пускаются на всевозможные хитрости, соревнуясь друг с другом в том, кто ловчее надует аудиторию, всегда готовую простодушно проглотить приманку. И нужно сказать, что до сих пор они неплохо справлялись с этим делом. Многие их крылатые фразы стали пословицами и поговорками, на которых держится народная мудрость, чаще именуемая у нас общественным мнением. Однако люди наблюдательные и не лишенные здравого смысла прекрасно знают, что в жизни редко бывает так, как написано в книгах или показано на сцене. Помимо художественной правды существует еще одна правда — правда жизни, но вот об этом вся пишущая братия как раз предпочитает помалкивать.

— Так значит, сударь, вы хотите опровергнуть законы морали?

— Ну да, конечно! Хоть смертные и держатся за них крепко, как утопающий за соломинку, я хочу найти способ освободить их от глупейших предрассудков. Я хочу показать им жизненную правду. Задуманная мною пьеса сильно отличается от детского лепета так называемых добродетельных людей. По моему замыслу, семь смертных грехов не только не станут препятствием на пути к блаженству, но как раз наоборот — если не помогут его достичь, то уж, во всяком случае, никак не помешают. Одним словом, Аретино, я собираюсь ставить Безнравственную Пьесу.

— Что за благородный замысел! — воскликнул Аретино. — Меня восхищает ваша попытка противостоять потокам сладенькой водички, льющейся на нас с небес, всей этой дешевой пропаганде, цель которой — наставить нас на тот путь, что объявляется истинным. Но позвольте вам заметить, сударь, что если мы попробуем разыграть такую пьесу, лицемерный гнев государства и церкви падет на наши головы. И потом, где мы найдем труппу, способную сыграть такую пьесу? И как мы укроемся от всевидящего ока церкви, легко проникающего за кулисы?

— Не беспокойтесь, дорогой мастер, — улыбнулся Аззи. — Для постановки моей пьесы не нужна сцена, не нужны актеры. И зрительный зал и публика тоже не нужны. Моя пьеса пойдет как бы сама собой. Действие будет разворачиваться в привычных условиях, а актерами будут самые обыкновенные люди, мыслящие и чувствующие, а не изображающие чувства. Мы ничего не будем придумывать заранее. Мы дадим своим актерам только самые общие указания и предоставим им позаботиться о деталях, а уж как они поведут себя в той или иной ситуации, будет зависеть только от них самих.

— Но как же быть с моралью вашей Безнравственной Пьесы? — удивился Аретино. — Ведь для того, чтобы вывести подобающую мораль, нужно заранее знать, чем все закончится.

— У меня есть несколько идей на сей счет, — сказал Аззи, — и я непременно поделюсь с вами своими планами после того, как мы договоримся. Пока же я ограничусь только намеком. Видите ли, я до известной степени могу управлять сложной механикой причинно-следственных связей в Подлунном мире.

— Однако для того, чтобы сделать подобное утверждение, сударь, необходимо быть посланцем Небес или Ада — одним словом, принадлежать к миру сверхъестественного, — заметил Аретино.

— Сядьте ближе, — сказал Аззи, — и слушайте меня внимательно.

Аретино, немного смущенный повелительным тоном Аззи, придвинул свое кресло поближе к креслу гостя.

— Я, кажется, забыл представиться, — продолжал Аззи, — и хочу исправить свою ошибку. Я Аззи Эльбуб, демон благородного происхождения, и я к вашим услугам, Аретино.

Тут Аззи сделал небрежный жест рукой, и тотчас вокруг кончиков его пальцев заплясала голубоватая молния, извиваясь, словно змея.

Глаза Аретино расширились.

— Черная магия! — прошептал он.

— Я вынужден прибегнуть к подобным фокусам лишь для того, чтобы вы сразу поняли, с кем имеете дело, — сказал Аззи.

Сцепив пальцы обеих рук, он сотворил один за одним шесть крупных изумрудов. Разложив их рядышком на низком столике, где стоял серебряный кувшин с вином, Аззи несколько секунд сосредоточенно смотрел на драгоценные камни. Затем одним быстрым взмахом руки он сгреб их в кучу и превратил в один большой изумруд — самый большой из всех, когда-либо существовавших в мире.

— Изумительно! — прошептал Аретино.

— Конечно, через некоторое время этот камень возвратится в свое первозданное состояние — то есть примет ту форму, которую он имел до своего превращения, — сказал Аззи, — однако и то, чего мне удалось добиться, не так уж плохо, не правда ли?

— Восхитительно! — сказал Аретино. — А могли бы вы научить этому фокусу… кого-нибудь другого?

— Только другого демона, друг мой, — ответил Аззи. — Я вижу, вы разочарованы? Полно, не стоит горевать, друг мой. Я все-таки могу много, очень много для вас сделать. Заключите со мной договор, Аретино, и ваши труды будут щедро оплачены. Ручаюсь, что награда превзойдет все ваши ожидания. Примите во внимание еще и то, что помимо материального вознаграждения вас ждет высочайшая награда — неувядаемая слава автора новой легенды, которой будет суждено пережить века. Ваша пьеса может стать провозвестником новой эпохи. Ведь в конце концов на Земле настанет такое время, когда уйдут в прошлое лицемерие и фальшь — они просто не будут нужны. И вы, дорогой мастер, будете в числе тех, кто закладывал камень в фундамент этого нового общества, свободного от старых предрассудков.

Нужно отдать должное Аззи: этот хитрый демон не скупился на сценические эффекты, когда хотел уговорить кого-то. Пока он произносил свою речь, его глаза сверкали из-под густых бровей ярче, чем только что сотворенный им изумруд.

Предложение Аззи настолько вскружило голову Пьетро Аретино, что он покачнулся на своем стуле и, наверное, упал бы под стол, не подоспей Аззи на выручку. Протянув длинную худую руку, сплошь покрытую нежными рыжими волосками, демон подхватил падающий стул Пьетро Аретино и вновь поставил его на место, избавив таким образом прославленного поэта от огромной шишки на лбу.

— Я весьма польщен тем, — сказал Аретино, собравшись с духом, — что вы обратились ко мне со своим предложением создать пьесу, которая должна перевернуть весь мир вверх тормашками. Должен вам сказать, ваша милость Демон, что я целиком разделяю ваши взгляды и готов верой и правдой служить вам. Однако все не столь просто. На такого заказчика, как вы, я должен работать с полной отдачей. Мне предстоит создать лучшее произведение в моей жизни. Дайте мне неделю, сударь, чтобы я смог обдумать замысел Безнравственной Пьесы, который видится мне пока еще слишком расплывчато. Мне нужно также перечитать много старинных легенд из числа тех, которые почти полностью преданы забвению. Ведь известно же, что новое — это хорошо забытое старое. В основу вашей пьесы я хочу положить одно из таких полузабытых древних сказаний. Поэтому я прошу у вас немного времени. За это время я должен буду подобрать легенду, подходящую к вашему замыслу, которая затронет мое сердце более остальных. Давайте встретимся… скажем, через неделю, на том же месте, то есть у меня. Вы не возражаете?

— Договорились, — ответил Аззи. — Ей-богу, Аретино, мне нравится, что вы так серьезно подходите к поставленной задаче. Я готов подождать неделю. До встречи!

И, щелкнув пальцами, Аззи растаял в воздухе, оставив изумленного Аретино одного в комнате. Если бы не кувшин, соседствующий с двумя недопитыми кубками на низеньком столике, поэт мог бы подумать, что визит рыжего демона ему пригрезился.

Часть II

Глава 9

Покидая Землю, чтобы отправиться в Царство Тьмы, демон использует такие силы природы, в тайны которых смертные начали проникать лишь недавно. Нужно сказать, что все достижения земных ученых в области физики элементарных частиц — лишь бледная тень подлинного могущества, которым обладают существа из Вышних Сфер. Вскоре после разговора с Аретино Аззи поглядел на звездное небо и улыбнулся светилам, словно старым знакомым. Он щелкнул пальцами — мода на заклинания, срабатывающие при щелканье пальцами, еще не прошла с тех времен, как Мефистофель вел непростую игру с лже-Фаустом, и Аззи решил сотворить себе модное заклинание на все случаи жизни — и почувствовал, как неодолимая сила увлекает его ввысь, в бескрайнее черное небо, усыпанное крупными алмазами звезд. Аззи мчался как метеор; его сходство с крупным метеором довершал огненный след, который оставлял за собой рыжий демон.

С шумом и громом промчался он сквозь невидимую оболочку, отделяющую Мир Небесный от мира земного — ту самую сферу, которую ученые древности полагали сделанной из хрусталя. Развив субсветовую скорость,^[123] Аззи почувствовал, как увеличивается его масса^{href="#n_124" title="">[124]} — ведь принцип относительности Эйнштейна верен даже для не совсем материальных объектов, какими, строго говоря, являются демоны. Звезды тревожно перемигивались друг с другом, наблюдая за полетом Аззи. Космический холод пробирал Аззи до костей. Его рыжие брови побелели от инея, а под носом выросла длинная сосулька. Однако Аззи, упорно стремившийся к своей цели, не обращал на эти мелкие неприятности никакого внимания. Он несся очертя голову, и ничто не могло заставить его свернуть с выбранного пути.

Чтобы поставить Безнравственную Пьесу, Аззи нужны были деньги. Ведь и автору, и актерам нужно платить, и платить весьма щедро. Однако главную статью расхода составляла даже не зарплата всех участников проекта Аззи. Огромные суммы придется потратить на разные чудеса и сказочные приключения, которыми Аззи собирался украсить путь к счастью своих наемных работников. Ведь смертные — словно дети. Они буквально помешаны на чудесах, и, чтобы заставить их работать на совесть, придется придать действию некоторую театральность.

Где же взять необходимую сумму? Аззи вспомнил, что еще до начала истории с доктором Фаустом он стал лауреатом премии За Самую Выдающуюся Пакость Года. Однако денег он до сих пор не получал.

В конце концов он набрал скорость, достаточную для перехода в мир иной. Внезапно Аззи ощутил, что жуткий вес, который он приобрел, перестал давить на него всей своей тяжестью. Гравитация исчезла, и Аззи поплыл в невесомости в сияющей пустоте, где уже не существовало материальных космических тел, состоящих из атомов и более мелких частиц. Он перешел незримую черту, отделяющую реальный мир от мира незримого.

Наконец он очутился в таком месте, которое было смутно знакомо ему. Размытые, блеклые цвета, нечеткие контуры предметов говорили о том, что он близок к своей цели. Он был дома, в своем Аду!

Прямо перед ним возвышались мрачные стены столицы Царства Тьмы, сложенные из черного камня. Несведущий гость из Подлунного мира, Бог знает каким ветром занесенный в эти края, мог бы принять этот город за древний Вавилон. И неудивительно: вавилоняне, имевшие весьма тесные связи и контакты с силами Тьмы, построили свой город по образу и подобию столицы Преисподней.

В сторожевых башенках у самых ворот, к которым подошел Аззи, несли караул демоны-часовые из числа Внутренней Охраны Особо Плохих Объектов. Аззи достал пропуск и помахал им перед свиным рылом одного из демонов, стоявшего ближе всех остальных. Огромные ворота, окованные железом, раскрылись перед Аззи, и он вошел в город.

Миновав «спальные районы», имевшие довольно унылый вид, Аззи очутился в деловом центре города. Несмотря на ранний час, здесь царила суета. Обитатели Преисподней спешили куда-то с крайне озабоченным видом, входили или выходили из дверей многочисленных частных контор и государственных учреждений. Аззи шел по узкой улочке, где великолепные новые здания солидных фирм соседствовали с трехэтажными домиками — конторами мелких предпринимателей. Пройдя мимо здания Департамента Коммунальных Услуг, Аззи повернул направо, нырнув под арку, и очутился в тупике. Здания, отведенные под различные Канцелярии и Управления, окружили его плотным кольцом. Отыскав среди этих гнезд бюрократии нужное ему учреждение, Аззи толкнул тяжелую входную дверь и слился с неиссякающим потоком исчадий ада — демонов, чертей, вампиров и прочей нечисти, текущим по бесконечным длинным коридорам, пропахшим мышами и плесенью. Здесь и там мелькали пестрые кимоно суккубов^[125] — вездесущих, несмотря на рвение Полиции Нравов, всегда готовых обслужить высокопоставленных клиентов во время обеденного перерыва. Молодые чертики в голубых униформах торчали на лестничных площадках у окон с сигаретками в руках, обмениваясь последними новостями и поглядывая на проходящих мимо ведьмочек-секретарш.

Аззи не было дела ни до разношерстной толпы в коридоре, ни до скучающих сплетников, куривших на лестницах, где висели таблички «Курить воспрещается». Он направился прямо в бухгалтерию.

У дверей бухгалтерии выстроилась длиннейшая очередь — пожалуй, самая длинная из всех очередей в этом здании. Аззи отметил, что ни в одной из других очередей он не видел такого тоскливого выражения на лицах ожидавших. Большинство их были вконец опустившимися типами, оборванными и тощими, как сама Смерть. Все, что им оставалось в их долгой жизни, — это покорно ждать, пока кто-то из мелких служащих не соблаговолит их выслушать.

Когда Аззи вошел в длинный и мрачный коридор, ведущий к дверям бухгалтерии, очередь лениво повернула головы и поглядела на новичка мутными глазами. Однако Аззи не стал выяснять, кто здесь последний, отнюдь не собираясь занимать место в хвосте этой длинной очереди. Вынув из внутреннего кармана жилета Удостоверение на Право Внеочередного Обслуживания — красную книжечку в солидном кожаном переплете с золотым тиснением — он развернул его и крепко зажал в руке, подняв высоко над головой. Это удостоверение, выданное Аззи еще тогда, когда он работал под началом самого Асмодея и ходил в любимчиках у этого Князя Тьмы, давало предъявителю право буквально везде проходить вне очереди. Очередь оживилась и загудела. Уворачиваясь от цепких лап, тянувшихся к нему, Аззи протолкался к самым дверям бухгалтерии. Ловко проскользнув под локтем здоровенного гоблина, загородившего ему дорогу, Аззи толкнул дверь, обитую человеческой кожей, и очутился в огромном мрачном зале с высоким закопченным потолком.

Клерк, восседавший за конторкой в Отделении Просроченных Платежей и общавшийся с посетителями через крохотное окошечко в массивной перегородке из пуленепробиваемого стекла, оказался классическим типом банковского служащего Преисподней. Метис, у которого мать была чертовкой, а отец — гоблином, уроженец Трансильвании, он сумел, несмотря ни на что, выбиться в люди, и, очевидно, очень гордился этим. Внешность у этого субъекта была довольно невыразительная: длинный, вечно мокрый нос, красные слезящиеся глазки, гнилые зубы и дыхание настолько зловонное, что даже обитатели Ада морщились и старались поскорее отвернуться. Как всякий банковский служащий, он не забивал голову делами и старался посвящать работе как можно меньше времени, экономя свои силы и средства Центрального Банка Преисподней. Мастер по части всевозможных отказов, он, даже не взглянув в бумаги, просунутые ему в окошечко, заявил, что Аззи неправильно заполнил бланк получателя, представил не все документы, которые необходимы для оформления официального разрешения на изъятие некоторой суммы из Центрального Банка, и что даже если все его бумаги в порядке, то это, очевидно, не те бумаги. Не вступая в долгий спор с клерком, Аззи достал документ, подтверждающий правильность заполнения бумаг, заверенный лично Вельзевулом. Этот документ гласил, что все бумаги подателя сего, включая банковские счета и ордера на разовые выплаты всевозможных сумм, в полном порядке, а если даже и не в полном порядке, то это не имеет никакого значения, и что суммы, указанные в ордерах, счетах и прочих документах, предъявляемых подателем сего, должны быть выплачены немедленно в соответствии с Личным Указом Его Превосходительства. Отпечатанный на лучшей гербовой бумаге, документ был украшен печатями всех форм и размеров и одной-единственной подписью в правом нижнем углу: Вельзевул.

Этот документ, а особенно подпись, произвели сильное впечатление на клерка-метиса. Однако он был не из тех, кто сдается без борьбы. С минуту он молча разглядывал поданный Аззи лист бумаги, почесывая кончик длинного носа, густо усыпанного прыщами и бородавками, затем прогнусавил, что он всего лишь помощник младшего бухгалтера и не обладает достаточной компетенцией, чтобы вести столь сложное дело. Пускай господин Аззи Эльбуб пройдет в другой конец зала, затем направо по коридору, поднимется на четвертый этаж, пятая дверь слева…

Но Аззи не собирался этого делать. С очаровательной улыбкой, показавшей бедному банковскому служащему все тридцать три белых острых зуба демона благородного происхождения, он достал еще одну бумагу — Приказ Действовать Немедленно. Этот приказ гласил, что никакие отговорки и оправдания не могут служить поводом для задержки выплаты причитающихся предъявителю сего сумм и что клерки, допустившие задержку выплаты вышеупомянутых сумм, будут подвергнуты денежному штрафу в размере причитающейся предъявителю сего суммы с начислением процентов, компенсирующих стоимость банковских услуг по хранению этой суммы в течение бесконечного срока. Означенный штраф будет вычтен из жалованья клерка, виновного в задержке выплаты причитающейся предъявителю сего суммы.

Этот Приказ, который Аззи попросту стащил в канцелярии Сатаны, где подобные бланки выдавались только узкому кругу лиц, приближенных к Повелителю Преисподней, побудил ленивого клерка к реальным действиям. С пронзительным воплем: «Нет! Я не хочу, чтобы эта сумма была выплачена из моего кармана! Подождите всего лишь секунду… И куда это запропастилась моя печать?» — клерк-метис начал рыться в письменном столе и, наконец достав из одного ящика массивную печать, оттиснул на приходно-расходном ордере Аззи огненно-красными буквами: «ВНИМАНИЕ! СРОЧНЫЙ ПЛАТЕЖ! НЕМЕДЛЕННО ВЫПЛАТИТЬ УКАЗАННУЮ СУММУ!».

— Спуститесь этажом ниже, господин Эльбуб, и предъявите этот ордер в кассе, — сказал клерк. — А теперь, сделайте милость, оставьте меня в покое. Вы испортили мне весь день.

Аззи повернулся, и тотчас же за его спиной захлопнулось окошечко конторки. Он усмехнулся: на тот случай, если ему откажут в немедленной выплате денег, у него в арсенале имелось не одно средство борьбы с бюрократией и, пожалуй, посильнее тех, что он уже использовал. Однако дальше все прошло на удивление гладко. Когда Аззи предъявил свой ордер в кассе, клерк, только взглянув на ярко-красный оттиск, немедленно выложил перед Аззи несколько мешков, туго набитых золотом. Это была премия Аззи.

Глава 10

Путешествие в Преисподнюю и возвращение обратно заняло у Аззи шесть дней по земному счету времени. За это время весна уже окончательно вступила в свои права, и в Венеции пышно расцвели сады. Сильный западный ветер, дувший несколько дней подряд, унес густой зловонный туман, висевший над городом, — главную причину мора, часто свирепствовавшего в те времена и уносившего сотни жизней по всей Европе.

В пору цветения, под щедрым весенним солнцем Венеция казалась земным раем. В парках, аллеях и рощах, во всех укромных уголках можно было встретить влюбленные парочки. Пышно одетые дамы в сопровождении нарядных кавалеров прогуливались по главным улицам. Горожане наслаждались жизнью. Ни в какое другое время года на улицах не было слышно столько музыки и звонких голосов.

Аззи, прибывший в Венецию как раз в разгар этого стихийного праздника, решил заглянуть в Арсенал перед тем, как явиться к Пьетро Аретино. У него оставался еще целый свободный день до назначенного часа встречи со знаменитым поэтом. Арсенал, одна из самых крупных верфей в Европе, давно манил к себе Аззи. Разумеется, Аззи, европейски образованный демон, вращавшийся в высшем свете, не в первый раз был в Венеции, но раньше у него просто не хватало времени на осмотр местных достопримечательностей.

Свернув в узенькую улочку, ведущую к Арсеналу, Аззи чуть было не столкнулся с высоким голубоглазым блондином, бодрым шагом идущим навстречу демону. Прохожий пристально вгляделся в Аззи и дружески хлопнул его по плечу:

— Аззи! Ведь это ты, дружище! Вот так встреча!

Это был Ангел Гавриил собственной персоной. Благодаря капризам Фортуны, Аззи, служителя Темных Сил, и небожителя Гавриила связывало очень многое. Оба они в прошлом оказались одними из главных действующих лиц на исторической арене, когда началась Первая Тысячелетняя Война меж силами Света и Тьмы. Позже, когда Война закончилась и Ананке подвела ее итоги, Аззи и Гавриил даже подружились — ну, может быть, не совсем подружились, однако все-таки они были гораздо ближе друг другу, чем просто знакомые. Еще их объединяла несчастная любовь к роковой женщине — черноглазой красавице Илит.

В первый момент Аззи подумал, что Ангел Гавриил находится здесь не случайно, а по поручению одной высокопоставленной особы, занимающей важный пост на Небесах — самого Архангела Михаила. В последнее время Силы Добра не гнушались такими средствами, как тайное наблюдение, то есть подслушивание и подсматривание, вот Аззи и пришло в голову, что его небесный приятель может следить за ним по приказу начальства, стараясь выведать его, Аззи, планы. Поэтому он решил быть предельно осторожным и ни единым словом не выдать того, что в настоящий момент было у него на уме.

— Вот уж никак не ожидал встретить тебя здесь, в Венеции, Аззи, — сказал Гавриил, широко улыбаясь.

— Я взял недельный отпуск на службе, — ответил Аззи. — Ад, кончено, веселое место, но он в конце концов надоедает, и если время от времени не совершать кругосветные путешествия, то и в аду можно сбеситься со скуки. Сейчас я в Венеции — проездом, разумеется, — и должен сказать, что это одно из приятнейших мест, которые мне довелось посетить.

— Я был очень рад увидеть тебя, — сказал Гавриил, все так же улыбаясь, — но извини, мне пора. Я проводил здесь выходные вместе с группой ангелов. А с восходом вечерней звезды мы должны вернуться на Небеса. Староста нашей группы, Ангел Израфель, ждет меня.

— Что ж, доброго пути на Небеса, — пожелал Аззи.

И старые приятели расстались. Подозрения Аззи насчет Гавриила рассеялись, однако демон все же не мог понять, что могло привести его небесного знакомца в Венецию в это время.

Глава 11

Гаврил любил возвращаться с Земли на Небеса. Он любил эти идиллические места, чем-то напоминавшие пасторали старинных итальянских живописцев — любил маленькие белые домики, утопавшие в густой зелени, пышные луга, и мягкую, теплую атмосферу — атмосферу Добра. Конечно, не везде Небеса выглядели как картинка из рекламного журнала, однако здесь, на Западе, в лучшей части Рая, где жили Архангелы и находились летние дворцы Небесных Красавиц, они выглядели именно так. Небесные Красавицы, все как одна высокие, стройные, светловолосые и голубоглазые, оставили бы далеко позади любую земную топ-модель — как по сексапильности, так и по умению очаровывать публику и привлекать к себе внимание. Только в отличие от большинства земных красоток они обладали незаурядным умом и провидческим даром, делавшим их неотразимыми. Посвящая свою жизнь одной задаче — вселять любовь в сердца ангелов и служить постоянным источником вдохновения для поэтических натур, — эти царицы Неба жили, не зная забот и огорчений, всегда окруженные толпой вечно юных поклонников, сгорающих от любви к ним.

Один только Ангел Гавриил не был очарован холодной красотой светлооких красавиц. Его избранницей стала черноволосая Илит, бывшая ведьма, столь непохожая на остальных обитательниц Рая. Ее репутация была более чем скандальной: ведь в древние времена Илит, служившая Подземным Божествам, была гетерой в Афинах и блудницей в Вавилоне. Возможно, именно это и привлекло к ней Ангела Гавриила, воодушевленного идеей обращения грешницы на путь истинный. Гавриил был влюблен, как мальчик. Об Илит же ничего определенного сказать было нельзя. Иногда ему казалось, что она любит его, иногда — нет.

Ангел Гавриил отправился в восточную часть Рая, где жила Илит, кратчайшим путем. Ему очень хотелось увидеть ее хотя бы на миг. В конце концов, что в этом дурного, если ангел навестит свою старую знакомую? Он просто узнает, как у нее идут дела, и, если она пожелает его выслушать, расскажет о своем путешествии в Венецию. Однако Илит дома не оказалось. Один из новообращенных Духов природы — возможно, бывший леший или домовой, — принятый на Небеса в качестве херувима, подстригал траву на лужайке перед домиком Илит — такое наказание он придумал себе за один недавно совершенный мелкий проступок. Он сообщил Гавриилу, что Илит нет дома уже давно — она отправилась на Землю, на экскурсию по святым местам с группой молодых ангелов, изучающих Закон Божий.

— Правда? — огорчился Гавриил. — А вы случайно не знаете, в какое время они отправились?

— Я слышал, что эту эпоху называют Ренессанс, — ответил Дух земли.

Гавриил учтиво поблагодарил его за информацию и ушел от дома Илит в задумчивости. Ведь Аззи выбрал для своего кругосветного путешествия ту же самую эпоху. Было ли это простым совпадением или же за этим что-то скрывалось? Гавриил не был подозрительным, скорее наоборот, он был чересчур доверчив — даже для ангела. Но горький жизненный опыт подсказывал ему, что все остальные не столь прямодушны и открыты, как он. Особенно Аззи. Скрытность была его второй натурой, иногда полностью заслонявшей первую, которую, возможно, он и пытался скрыть. А Илит? Гавриил сомневался в ее беззаветной преданности идеалам Добра, хотя она и не упускала ни малейшей возможности сделать Доброе Дело. Он, конечно, не думал, что она свернет с пути, открывшегося перед нею с тех пор, как она стала служить Светлым Силам, однако она еще не обрела достаточной твердости, дающей силы устоять перед любым искушением. Возможно, она не устояла перед соблазном повидаться со старым дружком — или, что более вероятно, сам Аззи искал встреч с Илит. Если так, то, очевидно, не случайно оба они выбрали для путешествий одно и то же время — они просто назначили свидание. Или же все-таки это простое совпадение?

На пути от дома Илит к усадьбе «В Тени Оливы» — владениям Архангела Михаила — Ангел Гавриил раздумывал над этим. Вскоре впереди показался белый дом с колоннами, стоявший на вершине холма. Сам Михаил стоял на лужайке перед домом, подрезая розовые кусты. Он засучил рукава своего белоснежного одеяния, открыв смуглые мускулистые руки.

— О! С благополучным возвращением тебя, Гавриил! — воскликнул хозяин усадьбы, отложив садовые ножницы и утирая со лба пот — сладкий пот честного трудолюбца, не чурающегося физического труда. — Хорошо ли провел выходные?

— Благослови Господь вашу работу, сэр. Благодарю вас за вашу заботу, сэр, я провел несколько незабываемых, восхитительных дней. Вы же знаете, как я люблю путешествовать. Должен сказать вам, сэр, что во время поездки я не просто глядел по сторонам, но постарался расширить свои познания в области изящных искусств. Разумеется, к вящей славе Божией.^[126]

— Разумеется, — повторил Архангел Михаил, кивнув головою.

— Знаете, сэр, кого я встретил во время поездки? Аззи Эльбуба.

— Старину Аззи? — переспросил Михаил, задумчиво поглаживая подбородок. — Так-так. Ну, и какую же новую чертовщину он там затевает?

Архангел Михаил помнил Аззи с тех времен, когда он и демон Мефистофель были назначены Верховными Главнокомандующими Сил Света и Тьмы во Второй Тысячелетней Войне, а проще говоря — в истории с доктором Фаустом.

— По правде говоря, сэр, он далек от всяческих козней. Так, по крайней мере, он утверждает. Он сказал мне, что проводит отпуск в кругосветном путешествии, хотя я полагаю, что он увивается за ангелом Илит. Вам должно быть известно, сэр что она сейчас на Земле. Потому-то он и выбрал именно это время.

— Может быть и так, — задумчиво произнес Архангел Михаил. — А может быть иначе. Одно ясно: он что-то замышляет.

— Что же именно он замышляет, сэр? — спросил ангел Гавриил с живостью.

— У меня есть несколько гипотез на сей счет, — неопределенно отвечал Архангел Михаил. — Мне нужно будет тщательно их взвесить. А теперь, мой друг, если ты действительно хорошо отдохнул, не пора ли приняться за дело? У нас накопилось много корреспонденции, ее нужно разобрать.

Архангел Михаил во многом был педантом: он отвечал на каждое из огромного количества писем, поступавших к нему со всех концов света — как из Подлунного мира, так и из Рая.

— Я сейчас займусь корреспонденцией, сэр, — ответил Ангел Гавриил и направился в свой маленький кабинетик, расположенный в северном крыле особняка. Раньше это крыло называлось домиком для слуг, но впоследствии было переименовано в Комнаты для Не Очень Важных Гостей.

Часть III

Глава 12

Сидя в ящике Пандоры, Илит просто не находила себе места. Кроме обычных неудобств, которые вынужден терпеть каждый заключенный, она испытывала адские муки оскорбленной гордости. По правде говоря, никто не смел так подшучивать над нею еще со времен Приама, царя Трои. Приам грозился поймать ее и запереть в деревянный ящик с каким-то секретом, придуманным лично им. Но где ему было поймать ее! Она не пошла в ловушку, словно глупая мышь в мышеловку. Прошли года, миновало несколько столетий. Где сейчас Троя? Ее разрушили до основания. И где сейчас царь Приам? Он погиб вместе со своим городом. А Илит жива и здорова — отчасти потому, что не совала свою хорошенькую головку в разные хитрые деревянные ящики…

Это тебе достойное наказание за твою гордыню, одернула себя Илит. Не надо быть о себе слишком высокого мнения, чтобы, потеряв всякую осторожность, не попасть в беду. Она всегда считала себя осмотрительной и осторожной, не в пример другим девушкам. И что же? Она в ловушке. Попалась самым глупейшим образом!

Илит предавалась меланхолии, когда ящик вдруг осветился изнутри мягким золотистым светом. Свет становился все ярче, и вот в туманной мгле постепенно стал вырисовываться прекрасный пейзаж. Перед Илит расстилался зеленый луг, справа была роща, а далеко впереди, у самого горизонта, синели горные вершины. Где-то негромко пела свирель.

Илит услышала, как кто-то окликнул ее. Голос явно принадлежал мужчине:

— Илит, ты здесь? Ты попала в беду? Позволь, я помогу тебе.

Свет в ящике Пандоры стал еще ярче.

— Кто говорит со мной? — спросила Илит.

— Я, Зевс, — послышался все тот же голос, доносившийся будто бы издалека. — Как видишь, у меня еще хватает сил на такие фокусы, хотя я и не обладаю прежней мощью. Но ты так и не сказала мне, что ты здесь делаешь.

— Вот, сижу в ящике, — пожаловалась Илит. — Кто-то похитил меня и держит взаперти.

Илит всего лишь раз встречалась с Зевсом лично. Это было в римскую эпоху, когда греческие боги снова обрели власть над миром — правда, ненадолго. Тогда Илит просила у него место какого-нибудь второстепенного божества или Духа природы — например, нимфы или дриады. Зевс обещал подумать. Больше они не встречались, и Илит уже успела забыть об этом.

— А почему он держит тебя взаперти? — спросил Зевс.

— Он боится, что я его убью. Что ж, пожалуй, так оно и будет!

Зевс вздохнул:

— Ты совсем как моя дочь, стрелометательница Артемида. Такая же упрямая. Но почему бы тебе не сыграть с ним маленькую шутку?

— Сыграть с ним шутку? Что ты имеешь в виду?

— Например, внушить ему мысль, что тебе понравилось сидеть в этом ящике и ты ни за что на свете не согласишься выйти оттуда.

— Он не поверит мне.

— А ты попробуй. Те, кто похищает молоденьких женщин и держит их под замком — всякие террористы и тому подобное, — они же все как один чокнутые. Ну, придумай, сочини что-нибудь.

— Ты хочешь сказать — солги?

— Да, именно это я и хочу сказать.

— Но ведь лгать нехорошо! Так порядочные духи не поступают!

— Но ведь ты всегда можешь впоследствии очиститься от своего греха, или, как теперь у вас говорят, искупить его. Я, по крайней мере, часто так делал, когда нарушал мной же самим установленные законы и правила. В конце концов, на карту поставлена твоя свобода!

— Нам не позволено лгать, — заявила Илит, но уже не столь категорично, как вначале.

— Так значит, мы договорились, слышишь, Илит? Попробуй поговорить с этим жалким смертным. Заставь его посмотреть на вещи твоими глазами. Если это не поможет, прибегни к хитрости, к обману. В конце концов, мир прекрасен, и он стоит того, чтобы снова его увидеть ценой одной лишь маленькой лжи. Ты даже не совершишь большого греха — ты всего лишь ответишь хитростью на его хитрость: ведь он первый обманом заманил тебя в ловушку. Подумай, Илит! Ты так молода и хороша собой, что держать тебя в этом противном ящике — просто преступление!

В сотый раз проиграв все варианты предстоящего разговора с противным толстым торговцем, Илит критически оглядела себя в магическом зеркале. Глаза умело подведены, волосы уложены. Правда, лицо выглядит намного бледнее, чем обычно, но это пустяки. Если ее план удастся, на ее щеках вновь заиграет здоровый румянец.

— Вестфал! — позвала Илит. — Вы здесь, Вестфал?

— Да, я здесь, — ответил из дальнего угла комнаты бедняга, уже третью ночь подряд не смыкавший глаз.

— А почему вы здесь? Разве вам не нужно ходить на работу, заниматься делами?

— Конечно, нужно! — жалобно ответил Вестфал. — Из-за этой дурацкой истории я терплю серьезные убытки. Я же не могу оставить вас здесь одну без присмотра. Потому-то я и не спускаю глаз с крышки этого ящика.

— Но почему?

— Потому что стоит мне на несколько часов оставить вас одну — и вы обязательно выберетесь из ящика. Или заколдуете меня…

— Ну, заколдовать вас, положим, я могла бы в любой момент, — сказала Илит кокетливо, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал естественно. — Но я не хочу этого делать. Неужели вы принимаете меня за злую колдунью, Вестфал?

— Ох, после всего, что вы мне тут наговорили, я решил, что разумнее всего будет приготовиться к самому худшему.

— Вы меня огорчаете, Вестфал, — вздохнула Илит. — Подумайте сами, какой женщине понравится, если ее оторвут от привычных дел, запихают в ящик и отнесут куда-то, словно мертвый груз. А ведь мы, колдуньи, мало чем отличаемся от простых женщин — особенно когда это касается чувств. Мы всего лишь женщины, Вестфал, даже самые ангелоподобные из нас. И мы хотим, чтобы с нами обращались, как с настоящими леди, черт побери!

— Да-да, теперь я это очень хорошо понимаю, — ответил Вестфал. — Но, к сожалению, уже поздно, и невозможно что-либо изменить.

— Ну, лучше уж поздно, чем никогда, — голос Илит был сладким, как патока. — А вот насчет перемен… Откройте-ка крышку, и я думаю, мы сумеем договориться. Вы нравитесь мне, Вестфал.

— Правда? — воскликнул тот.

— Ну, конечно, даю честное ангельское слово — ведь я еще и ангел, дорогой Питер. Так вот, я даю вам свое честное ангельское слово, что я пальцем вас не трону, если вы откроете крышку.

Вестфал подошел к туалетному столику и, набрав в грудь побольше воздуха для храбрости, чуть-чуть приоткрыл крышку…

Словно черный вихрь пронесся по комнате. Казалось, само солнце померкло и земля вздрогнула — это Илит вырвалась на свободу из своей тесной тюрьмы. Жуткие тени замелькали по стенам — это Илит начала творить страшные заклинания, призывая на помощь Гекату, древнюю богиню колдовства. Питер Вестфал почувствовал, как волосы у него на голове встали дыбом от ужаса.

— Вы обещали, что не тронете меня! — сдавленно крикнул он.

Внезапно наступила тишина, и комната опустела. Вестфал отправился в забытый Богом уголок в самой глухой части Лимба, а Илит поднялась в воздух, чтобы явиться с докладом к Архангелу Михаилу. Ящик Пандоры так и остался стоять на туалетном столике возле кровати Питера Вестфала. Крышка его была откинута, и волшебное зеркало слабо мерцало в полутьме.

Глава 13

Аззи постучался в дверь Аретино ровно через неделю после того, как они расстались — минута в минуту. Аретино провел гостя в верхний этаж, в маленькую гостиную, где они опустились в мягкие кресла, обитые парчой. Аретино приготовил дорогое вино для своего гостя. Слуга принес легкую закуску к вину.

Некоторое время почетный гость и хозяин сидели молча, любуясь видом, открывавшимся из высокого окна. Голубые сумерки опустились на город, придавая знакомым улицам и площадям таинственный, почти сказочный вид. Сквозь приоткрытое окно до Аззи и Пьетро Аретино доносились голоса подгулявших студентов, горланящих какую-то смешную песенку. Человек и демон не прерывали молчания, слушая, как грубые голоса выводят замысловатые рулады.

Аззи переживал один из величайших моментов своей жизни, его душу переполняли радостные предчувствия. Вот-вот свершится то, чего он ждал всю жизнь: он начнет одно из тех великих дел, которые коренным образом изменяют ход истории. Он станет истинным вершителем судеб всего мира. Достаточно ему сказать лишь слово — и, кажется, сам земной шар начнет вертеться в обратную сторону! Это сладостное чувство опьяняло Аззи сильнее, чем самое крепкое вино. Он всегда хотел быть лидером, выделяться из толпы. Теперь его мечты осуществятся: наконец-то он будет определять ход событий, а не подчиняться им!

Сладкие мечты о будущем господстве над миром настолько увлекли Аззи, что он забыл обо всех остальных делах, забыл о Пьетро Аретино, терпеливо ждущем его дальнейших указаний, да и вообще о том, где он сейчас находится. Наконец, очнувшись от грез, Аззи извинился перед хозяином за столь долгое молчание:

— Вам могло показаться, любезный Аретино, что я несколько небрежно отнесся к огромной работе, проделанной вами за эту неделю. Прошу извинить меня: обдумывая наши совместные планы, я позволил мечтам увести меня слишком далеко… Но я опять прошу меня извинить: я сказал наши совместные планы, не удосужившись выслушать ваш окончательный ответ, согласны ли вы сотрудничать со мной? Быть может, мой замысел кажется вам слишком ничтожным, чтобы согласиться на подобное сотрудничество?

— Отнюдь, сударь. Как раз наоборот, это самая выдающаяся затея из всех, в которых мне приходилось участвовать, и, кажется, вы сделали правильный выбор, заказав Безнравственную Пьесу мне, а не кому-нибудь другому, — ответил поэт и драматург. — А сейчас не угодно ли вам будет послушать древнюю легенду, которую я собираюсь положить в основу вашей пьесы?

— Легенду? — спросил Аззи. — Что ж, я с удовольствием ее послушаю. Может оказаться, что я ее знаю — я ведь любитель древних легенд.

— Это очень старая легенда. В ней есть и Бог, и Адам, и Люцифер.

— Ба! Знакомые все лица! Начинайте, Пьетро, прошу вас!

Аретино откинулся на спинку кресла и, отпив несколько глотков вина из своего бокала, начал свой рассказ.

Адам лежал на мягкой траве Эдема, в тени, у чистого ручья, прикрыв глаза, когда Бог явился ему и строго спросил:

— Адам! Чем это ты занимался?

— Я? — довольно натурально удивился Адам. — Я — ничего… Я просто лежал в тени и предавался неге.

— Я знаю, что ты предавался неге, — сказал Бог еще более строгим тоном. — Я ведь постоянно слежу за тобой, за всеми твоими делами, и Я все вижу. Ведь ты — Мое творение, и Я обязан наблюдать за твоим развитием. Я спрашиваю, что ты делал перед тем, как лечь в тени и предаться неге?

— Не помню.

— И все-таки попытайся припомнить. Ты ведь был с Евой, правильно?

— А, ну конечно, я был с ней. А что, разве в этом есть что-либо предосудительное? Ведь она моя жена, и вполне естественно, что я…

— Не пытайся сбить Меня с толку, Адам! Ты прекрасно знаешь, что никто не собирается осуждать тебя за то, что ты проводишь время вместе с Евой, своей женой. Я просто хочу, чтобы ты рассказал мне, что ты делал до того, как предаться неге. Ты разговаривал с Евой? Отвечай!

— Ну, хорошо, я разговаривал с ней — если, конечно, это можно назвать разговором. Она опять пересказывала мне то, что поведали ей птицы небесные — ведь больше с ней ни о чем невозможно поговорить. Она все время говорит на каком-то птичьем языке. Я давно хотел спросить Тебя… Как ты думаешь, с ней все в порядке? То есть я хочу сказать, она в своем уме? Я обращаюсь с этим вопросом к Тебе, потому что Ты должен лучше меня разбираться в подобных вещах. В конце концов, Ева — единственная женщина, с которой мне приходилось общаться, и мне не с кем ее сравнивать. У меня нет даже матери… Нет, Ты не подумай, я не жалуюсь. Но эти постоянные разговоры о птицах… Она не умолкает ни на секунду и трещит, как сорока!

— Гм… Видишь ли, Ева так чиста и невинна… Разве это так плохо?

— Нет, это совсем не так плохо.

— В чем дело, Адам? Я чем-то тебя обидел?

— Не говори глупостей! Как Ты можешь обидеть меня, если Ты — Бог?

— Хорошо. А чем еще ты занимался с Евой, кроме разговоров?

Адам покачал головой:

— Откровенно говоря, Тебе вряд ли будет приятно это слышать. Это слишком непристойно для ушей Бога.

— Я не имел в виду секс, — сказал Бог презрительно.

— Послушай, если Ты и вправду такой всевидящий и всезнающий, зачем же Ты спрашиваешь меня, что я делал, а что я не делал?

— Я пытаюсь установить истину.

Адам что-то тихо пробормотал себе под нос.

— Что ты сказал? — спросил его Бог.

— Я не понимаю, за что Ты так сердишься на меня. В конце концов, Ты создал меня по Своему образу и подобию. А раз так, чего же Ты хочешь?

— Ах, так? Значит, ты считаешь, что если Я создал тебя по Моему образу и подобию, это может оправдывать все твои дурные поступки?

— Ну, я думал, что Ты…

— Я дал тебе все, чего только можно было пожелать. Я вдохнул в тебя жизнь. Я наделил тебя разумом, развитым воображением, памятью, литературным вкусом, большими способностями в различных видах спорта, артистизмом, способностью складывать и вычитать числа и еще доброй сотней других, не менее важных и полезных способностей. Я придал тебе вполне благообразный вид. Благодаря Мне у тебя есть все — прелестная жена, хорошая пища, мягкий климат в той области, где ты живешь. Я мог бы снабдить тебя всего одним пальцем, и ты бы никогда не выучился считать даже до двух. Вместо этого Я дал тебе целых десять пальцев на руках и еще десять на ногах, так что ты можешь считать практически до бесконечности. Я все для тебя сделал! И взамен Я просил тебя только об одном — чтобы ты пользовался только тем, чем Я разрешил тебе пользоваться, и не смел прикасаться к тому, что Я запретил тебе трогать. Ты помнишь этот уговор или нет?

— Да, помню, — пробормотал Адам.

— Вспомни, о чем мы с тобой говорили в тот день. Я показал тебе вон то дерево, которое мы называем Древом Жизни, — на нем еще висело крупное красное яблоко — и сказал тебе: «Адам, сделай одолжение, не вкушай плода с этого дерева». И ты ответил мне: «Хорошо, Господи, я и без яблок отлично обойдусь, ведь у меня есть и морковь, и репа, и свекла, и картофель, и даже огурцы — питательные, полезные для здоровья овощи». Но вчера, когда ты был вместе с Евой, вы все-таки вкусили плод запретного дерева! Вы съели яблоко!

— Яблоко? — переспросил Адам удивленно.

— Не притворяйся, Адам! Ты отлично знаешь, что такое яблоки! — сказал Бог. — Они большие, круглые, и сладкие на вкус. Только вот ты не должен знать, каковы они на вкус, потому что я запретил тебе есть яблоки.

— Не понимаю, почему мне можно есть овощи и даже некоторые фрукты и ягоды, а к яблокам я не должен и прикасаться.

— Я уже объяснял тебе это. Если бы ты слушал более внимательно, ты бы не задавал Мне таких глупых вопросов. Потому что, вкусив этого плода, ты познаешь Добро и Зло.

— А что плохого в познании Добра и Зла? — спросил Адам.

— Видишь ли, с одной стороны, всякое знание есть благо, — ответил Бог. — Но с другой стороны, знание может обернуться бедой, если оно попадет в руки человека, не владеющего инструментом диалектики и поэтому не способного оценить всю сложность заключенных в этом знании противоречий. Знание, полученное слишком рано, может нанести непоправимый вред тому, кто будет им обладать. Вы с Евой пока еще не были готовы принять это знание. Наблюдая за вашим развитием, я постепенно готовил вас к тому моменту, когда вы сможете вкусить плод познания Добра и Зла без ущерба для себя. Но она соблазнила тебя, уговорила тебя вкусить от запретного плода, ведь так было дело?

— Не совсем, — ответил Адам. — Эта мысль и раньше приходила мне в голову. Вообще, это была моя собственная идея. Ева не виновата. Ее мысли заняты только птицами.

— Но это она первой заговорила о том, чтобы вам обоим отведать запретного плода, так?

— Может, и так. Ну и что? Я слышал, что ты не очень рассердишься на нас, если мы с Евой откусим по кусочку яблока.

— От кого ты это слышал?

— Точно не помню. Может быть, от птиц, а может, от пчел — их здесь великое множество, всех разве упомнишь! Но раз уж мне и Еве было уготовано вкусить от этого плода, велика ли разница, если мы попробовали кусочек чуть раньше, чем этого от нас ожидали? Если яблоко положено на каминную полку, то в одном из актов кто-нибудь непременно должен его съесть — так ведь гласит закон Необходимости в применении к классической драме, если я не ошибаюсь? Не можем же мы целую вечность оставаться в Райском Саду! Разве я не прав?

— Ты, конечно, прав, — ответил Бог, гневно глядя на Свое творение, — но ты еще не знаешь, до какой степени ты прав. Ты сей же час покинешь Райский Сад, слышишь? Сомневаюсь, чтобы тебе когда-нибудь удалось вернуться обратно. Я изгоняю тебя из Эдема, где ты мог вести безмятежное существование!

И Бог изгнал Адама и Еву из Рая, послав ангела с огненным мечом выполнить эту миссию. Так Адам и Ева стали первыми людьми, имевшими дело с участковым миллионером, явившимся выселять их как проживающих без прописки. Изгнанные из Эдема мужчина и женщина в последний раз оглянулись на райский уголок, который они считали своим родным домом, и побрели прочь. Много дорог им пришлось исходить, переходя с места на место, однако где бы они ни жили, ни одно из этих мест они не могли назвать своим домом.

Только оказавшись за пределами Эдема, Адам и Ева заметили, что оба они наги.

— Эй, ты, божья корова! — сказал Адам Еве. — Да ты же совершенно голая!

— Ты тоже! — ответила Адаму обиженная подруга.

Они проявили сильнейшее любопытство к таким частям их тел, которые обычно не принято показывать в обществе, и, кажется, обнаружили много забавного, потому что долго смеялись друг над другом. Так родился сексуальный юмор.

Вдоволь насмеявшись, Адам рассудительно заметил:

— Не лучше ли будет, если мы чем-нибудь прикроем все эти висящие штучки — надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, — кивнула Ева. — Странно, что мы не додумались до этого раньше, правда?

— Немудрено! Раньше ты думала только о своих птицах, — сказал Адам.

— Действительно. Я сама не знаю, почему так получалось, — согласилась Ева.

Так, разговаривая, они прошли еще немного по дороге, ведущей из Рая. Перед ними расстилался незнакомый пейзаж. Всмотревшись вдаль, Адам спросил:

— Интересно, что это такое там впереди?

Ева посмотрела туда, куда указывал пальцем Адам, и сказала:

— Если только это не обман зрения, я вижу там… людей.

— Но ведь этого не может быть! Мы единственные люди на Земле! — воскликнул Адам.

— Мы думали, что мы единственные, — возразила Ева, — но оказалось, что это не так. Помнишь, как мы с тобой рассуждали, есть ли еще во Вселенной существа, похожие на нас?

— Да, — сказал Адам, — теперь я вспомнил. Мы пришли к мысли, что Бог должен был бы создать других людей, чтобы нам было с кем общаться. Ведь если ты умеешь творить людей, то вряд ли остановишься на первых опытных образцах.

— Ты должен это помнить, — сказала Ева.

— Но мне как-то не верилось, что Он действительно сделает это, — в голосе Адама звучала горечь. — Я думал, мы будем единственными людьми на Земле.

Бог действовал быстро. Он задумал сурово покарать тех, кто посмел Его ослушаться. С самого начала Адам и Ева были единственными людьми на Земле. Но после того, как первые люди нарушили божественную волю, Бог создал других людей в наказание первым. Адаму и Еве оставалось только удивляться Божественному промыслу — они так и не смогли понять, зачем Богу понадобилось заселять Землю.

Широкая дорога, по которой шли Адам и Ева, скоро привела их к городу.

— Как называется это место? — спросил Адам у первого прохожего, попавшегося им на пути.

— Это Не самое лучшее место на Земле, — ответил тот.

— Что за странное название! — удивился Адам. — Что оно означает?

— Только Эдем может называться Лучшим местом на Земле, — ответил прохожий, — но если забыть об Эдеме, это воистину райский уголок.

— А откуда вы знаете об Эдеме? — спросил Адам. — Я что-то не встречал вас там.

Прохожий как-то странно поглядел на Адама, затем сказал:

— Но ведь каждому известно, что лучше Эдема ничего быть не может. Не обязательно самому побывать в Эдеме, чтобы узнать эту очевидную истину.

Адам и Ева поселились в этом городе. Вскоре они коротко сошлись со своим соседом, демоном по имени Гордон Люцифер. Люцифер был ловким и предприимчивым малым. Он открыл первую юридическую контору и стал заниматься частной практикой.

Как-то раз, заглянув к своему соседу, Адам сказал:

— Нам с Евой нужен толковый адвокат. Сдается мне, нас здорово одурачили. Мы были незаконно изгнаны из Рая. Во-первых, мы не получали предуведомления о выселении. Во-вторых, наше дело не рассматривалось в суде, и, само собой разумеется, у нас не было адвоката.

— Вы правильно сделали, что обратились ко мне, — сказал Гордон Люцифер, проведя гостя в свой кабинет. — Все будет правильно, на этом построен мир, — таков девиз Сил Тьмы, компании, на которую я работаю. О, нет, я отнюдь не хочу сказать этим, что Тот, о ком вы сейчас говорили, поступает неправильно. У Бога всегда благие намерения, но… вы, конечно, не раз слыхали, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями. Думаю, я сумею выиграть ваше дело. Я намерен обратиться с жалобой к Ананке. Этой влиятельной особе одинаково подчиняются как Силы Света, так и Силы Тьмы, и пути ее еще более неисповедимы, чем пути Господни.

Ананке, Безликая Богиня, как ее называли в древние времена, приняла Люцифера в комнате, служившей ей одновременно и гостиной, и рабочим кабинетом, и комнатой отдыха, стены которой были сложены из серых туч, окна глядели на безбрежный Океан Времени, а белоснежные занавески колыхал Ветер Вечности.

Внимательно выслушав жалобу Люцифера, Ананке не стала откладывать дело в ящик своего письменного стола и тут же объявила свое решение. Ее приговор гласил, что Адам был незаконно изгнан из Эдема и ему должно быть позволено вернуться на прежнее место жительства. Воодушевленный Адам поблагодарил всех, кто принимал в нем участие, сказалЕве, что скоро вернется, и отправился на поиски потерянного Рая. Но тщетно искал он дорогу, ведущую в Рай: Бог окутал Землю кромешною мглою, так что Адам видел не дальше своего носа. Адам снова обратился за помощью к Гордону Люциферу. Тот, покачав головой, решил связаться с начальством и передать дело в высшую инстанцию.

Сам Сатана, начальник Люцифера, внимательно выслушал своего подчиненного.

— Это несправедливо, — сказал он, когда Гордон изложил ему дело Адама. — Мне это дело кажется крайне запутанным и спорным. Однако я кое-что могу сделать для твоего клиента. Вот, держи это. Здесь семь золотых подсвечников. Они волшебные. При правильном обращении с ними эти безделушки могут помочь твоему подзащитному найти обратную дорогу в Эдем.

И Адам снова отправился на поиски, держа в руке один из волшебных золотых подсвечников. Шесть оставшихся подсвечников были аккуратно уложены в кожаную сумку, которую Адам повесил через плечо. Свеча, зажженная в подсвечнике, горела призрачным голубоватым пламенем. Все предметы вокруг приобрели неестественно резкие очертания. Адаму показалось, что зрение его стало во много раз острее благодаря волшебному светочу, который он нес перед собой, и он смело зашагал вперед.

Он шел и шел, и волшебный подсвечник с зажженной свечой помогал ему не сбиться с дороги, рассеивая сгустившийся над миром мрак. Благодаря этому чудесному дару сверхъестественных сил Адам мог одновременно видеть и то, что было впереди, и то, что оставалось позади него, и то, что находилось справа и слева. Прошагав изрядное количество миль по дороге, затем по бездорожью, потом еще немного по лесной чаще, а потом по тропинке, бегущей вдоль реки, Адам наконец вышел к беседке, увитой плющом. Возле беседки был небольшой бассейн, выложенный мрамором. Это место показалось ему знакомым. Ну конечно, он часто отдыхал здесь, когда вел прежнюю беззаботную жизнь в Эдеме! Адам остановился, чтобы хорошенько оглядеться кругом, но волшебный светоч, озарявший его путь, вдруг погас.

— А, провались ты в преисподнюю! — выругался Адам. (В те времена люди еще не были столь изобретательны по части ругательств, как в наш век, и дотошный читатель может быть уверен в том, что Адам не употребил более крепкого словца не потому, что был так хорошо воспитан, а просто потому, что не знал подобных слов.) Вытащив из сумки другой подсвечник, он поднял его высоко над головой.

Как и в первый раз, свеча в золотом подсвечнике загорелась сама собой и горела на удивление ровным голубоватым пламенем, пока Адам шел дальше через поля и луга, через горы и овраги. Наконец он очутился на берегу моря. Вдали виднелся зеленый остров, судя по всему, необитаемый. Теплый ветерок, прилетевший с моря, ласково взъерошил волосы Адама, и Адам вздрогнул, почувствовав в этом нежном прикосновении частичку того блаженства, которого он лишился с тех пор, как его изгнали из Рая. Он остановился как вкопанный — и тут свеча в золотом подсвечнике погасла.

Он упрямо продолжал свой путь, вытащив новый подсвечник из своей сумки, и снова с ним повторилась та же история. Тьма, посланная Богом на Землю, мешала Адаму найти правильный путь. Тьма сыграла с ним злую шутку: как только ему казалось, что он отыскал потерянный Рай, и он останавливался, свеча в его руке гасла: он принимал за настоящий Рай нетронутый уголок природы, лишь отдаленно напоминавший Райский Сад или заповедные Райские Кущи. Наконец погасла последняя из семи свечей, данных Адаму Сатаной, и Адам очутился там, откуда он начал свой путь. Волей-неволей ему пришлось остаться здесь навсегда.

После того, как Адам потерпел неудачу в седьмой раз, Ананке отменила свое прежнее решение и постановила, что Адам ни при каких обстоятельствах не может вернуться обратно в Эдем. Судебное разъяснение по делу Адама гласило, что изгнание вышепоименованного Адама из Рая явилось первым звеном в цепочке необратимых событий, из которых складывается ход мировой истории, и нити жизни Адама и его жены Евы уже вплелись в ткань Бытия. То, что, несмотря на помощь семи золотых подсвечников, Адам не смог найти дорогу в потерянный Рай, доказывает волю Космического Провидения. Очевидно, в самом начале, при программировании Кармы, или чуть позже, при трансляции готовой программы, была допущена какая-то ошибка, ставшая главной причиной драмы, пережитой первыми людьми. В конце концов Адам был официально признан первой жертвой Божественного Промысла, однако потерянного Рая это ему не вернуло.

Глава 14

На этом Аретино закончил свой рассказ.

Некоторое время они с Аззи сидели молча. Стемнело, и свечи в фигурных подсвечниках догорели почти до конца. Наконец Аззи, до сих пор сидевший в кресле неподвижно, словно восковая фигура, пошевелился и спросил у Пьетро:

— Интересно, откуда взялась эта легенда?

— Малоизвестная басенка. Скорее всего, выдумка гностиков, — пожал плечами драматург.

— Однако я впервые услышал ее от вас, — сказал Аззи, — хотя демоны обычно лучше разбираются в теологии и смежных с нею дисциплинах, чем поэты. Послушайте, а вы, случайно, не сами сочинили эту историю?

— Если даже я и сам ее сочинил, — резонно заметил Аретино, — разве она стала от этого хуже?

— Ни в коем случае! — ответил Аззи. — В конце концов, откуда бы ни взялась эта легенда, она мне нравится. Итак, мы набираем семь добровольцев и вручаем им семь золотых подсвечников. Каждый из этих волшебных подсвечников поможет исполнить заветное желание его обладателя.

— Подождите минутку, — перебил его Аретино, — разве я сказал, что волшебные золотые подсвечники на самом деле существовали? Скорее всего, это просто выдумка. Ведь в легендах часто встречаются выдумки, похожие на правду. Но даже если на свете действительно существуют волшебные золотые подсвечники, обладают ли они достаточной волшебной силой, чтобы выполнять заветные желания?

— А, пустяки! — улыбнулся Аззи. — Мне нравится легенда, которую вы рассказали, и поверьте, Аретино, мы обязательно поставим пьесу по ее мотивам. Если это всего лишь красивая выдумка и никаких золотых подсвечников на самом деле не было, мы изготовим их сами, вот и все. Если же легенда говорит правду и Адам действительно держал в руках волшебные подсвечники, то не могли же они пропасть бесследно! Волшебные предметы так просто не исчезают. Подсвечники наверняка лежат в каком-нибудь тайнике и ждут своего часа. Я обязательно разыщу их. Если же мои поиски окажутся тщетными, я обязательно придумаю что-нибудь еще.

— А как быть с актерами? То есть с людьми, которым вы вручите волшебные подсвечники? — спросил Аретино.

— Об актерах не беспокойтесь, — сказал Аззи. — Я сам подберу их. Каждому из этих избранных я дам золотой подсвечник, а вместе с подсвечником — шанс исполнить свое самое заветное желание. Актеру — или актрисе — останется только взять подсвечник и ни о чем больше не беспокоиться. Все остальное получится само собой. Разумеется, не без помощи магии.

— А какими качествами должны обладать эти избранные? Наверняка они должны быть выдающимися людьми.

— Нет, дорогой мой мастер. Я не требую от них каких-то выдающихся способностей. Все, что мне нужно, — это найти семерых, у каждого из которых есть одно заветное желание. Думаю, что это будет не так уж трудно сделать.

— И вы ничего не потребуете от них в обмен на исполнение заветного желания? Вы не поставите никаких дополнительных условий — скажем, чтобы ваши кандидаты обладали такими чертами характера, как упорство и настойчивость, чтобы поведение их было безупречным?

— Нет. Напротив, я преследую прямо противоположную цель. Я хочу доказать, что любой смертный может достичь вершины блаженства, не прилагая к этому абсолютно никаких усилий.

— Довольно необычный замысел, — сказал Аретино. — Таким образом, вы докажете, что случай и удача целиком определяют судьбу человека.

— Конечно! Такова позиция Сил Тьмы — лови удачу, не упускай свой шанс. А что вы об этом думаете, Аретино?

— Только слабые люди надеются на удачу, — пожал плечами Аретино.

— Значит, моя пьеса будет иметь колоссальный успех, — обрадовался Аззи.

— Если вы стремитесь к тому, чтобы стяжать громкую славу, — холодно заметил Аретино, — то я могу гарантировать ее вам. Что ж, я не возражаю. В конце концов, служу ли я Силам Света или Темным Силам, все, что я пишу для них, — это чистейшая пропаганда. В требованиях, которые они предъявляют к создаваемой пьесе, всегда чувствуется какая-то односторонность, и в результате произведение получается несколько однобоким. Мне всегда кажется, что я что-то упускаю, жертвую чем-то важным в угоду заказчику… Но, впрочем, какое мне до всего этого дело? Я пишу пьесу, вы платите мне за нее — и только. Я всего лишь наемный работник. Если вы закажете мне пьесу, в которой на красных камнях будут цвести зеленые цветы, я напишу ее — если мне за это заплатят, разумеется. Однако для меня сейчас главный вопрос — понравилась ли вам моя легенда?

— Очень понравилась! — воскликнул Аззи. — Я думаю, что нам с вами стоит начать работать над пьесой сегодня же. Сейчас. Сию минуту!

— Для начала, — сказал Аретино, — нам нужно выбрать театр, в котором мы будем разыгрывать вашу пьесу. У каждого театра есть свои особенности, которые я, как всякий опытный драматург, должен учитывать при работе над пьесой. А актеры, занятые в главных ролях? Вы уже имеете кого-нибудь на примете? Если нет, то я могу порекомендовать вам отличную труппу, которую я давно знаю.

Откинувшись на спинку кресла, Аззи громко расхохотался, показав белые острые зубы. Языки пламени, пляшущие в камине, бросали красные отсветы на его лицо, ставшее в эти мгновения еще более похожим на лисью морду. Откинув со лба прядь рыжих волос, демон сказал:

— Я вижу, вы меня не поняли, Пьетро. Очевидно, я не сумел толково объяснить вам свой замысел. Я не хочу ставить обычную пьесу — как предназначенную для узкого круга избранных, так и рассчитанную на широкую публику. Мне не понадобятся ни театральная сцена, ни жеманные актеры, которых чуть-чуть подпорченный грим или развившийся локон на парике волнует гораздо больше, чем текст пьесы. Большое вам спасибо за участие, Аретино, но, думаю, ваша труппа мне не подойдет. Ваши знакомые актеры, сколь блестящей ни была бы их игра, всего лишь разыгрывают пьесу, тогда как мне требуется, чтобы участники моей драмы на самом деле переживали происходящие в ней события. Поэтому я подберу для этих ролей обыкновенных людей, мужчин и женщин, и устрою их судьбы в соответствии с замыслом своей пьесы. Мне не нужны грубо нарисованные декорации — своей сценой я сделаю весь мир! События в Истории с семью золотыми подсвечниками будут развиваться естественным образом, и мы увидим, какие приключения выпадут на долю каждого из обладателей волшебных подсвечников. Вполне естественно, что у каждого будет своя судьба, и таким образом у нас получится семь различных историй, связанных лишь общей фабулой. Как видите, это нечто вроде «Декамерона» или «Кентерберийских рассказов», только наша пьеса, несомненно, окажется неизмеримо выше по мастерству исполнения — ведь она выйдет из-под вашего пера, мой дорогой мастер, — тут Пьетро Аретино счел уместным отвесить легкий поклон. — Для чистоты эксперимента я намерен свести до минимума число зрителей: пьеса будет разыграна только для двух лиц — вас и меня, и мы будем наблюдать за актерами, но так, чтобы они об этом не подозревали.

— Что касается меня, — сказал Аретино, — то вы можете быть спокойны: я постараюсь ничем не выдать своего присутствия в зрительном зале.

Аретино хлопнул в ладоши, и через минуту или две заспанный слуга внес серебряное блюдо с сухим печеньем. Аззи взял одно печенье, чтобы не обидеть хозяина, хотя он и не любил людской еды: для демона не может быть ничего вкуснее и питательнее вяленых пальчиков детоубийц, или рагу из ребрышек молоденьких распутниц, или, на худой конец, подрумяненного бока погрязшего в грехах монаха — особенно если в списке грехов этого монаха чревоугодие занимало не последнее место. Во время своих довольно частых командировок и частных поездок в Подлунный мир Аззи с тоской вспоминал Преисподнюю, свой родной дом, где в любом кабачке на обед вам могли подать если не плов из нежного молодого монашка, то, по крайней мере, голову висельника с гарниром из отборных могильных червей.

После того, как с легкой закуской было покончено, Аретино зевнул, потянулся, затем поднялся со своего кресла и прошел в соседнюю комнату, чтобы ополоснуть лицо и руки в тазу с холодной водой, специально приготовленном предусмотрительным слугою. Вернувшись в гостиную, Аретино принес с полдюжины новых свечей и заменил догоравшие, еле теплившиеся в массивных серебряных подсвечниках свечи, при которых они Аззи начинали свой долгий разговор. Новые свечи отличного белого воска горели ровно и ярко, и Аретино наблюдал, как в черных, продолговатых, как у кошки, зрачках Аззи отражаются золотые язычки пламени. Несмотря на внешнюю сдержанность и холодность, глаза у демона так и сверкали, а с волос слетали голубые электрические искры, хорошо заметные в полутьме — один из вернейших признаков того, что демон находится в состоянии сильнейшего нервного возбуждения.

Аретино снова занял свое место напротив Аззи и спросил:

— Если весь мир будет служить театральной сценой для вашей пьесы, где вы собираетесь разместить публику?

Аззи улыбнулся:

— Зрители? Боюсь, что они еще не родились на свет. Видите ли, мой дорогой мастер, нам с вами предстоит создать пьесу, рассчитанную на грядущие поколения.

Аретино задумался. В конце концов, воспринимать реализм в искусстве для человека эпохи Возрождения — задача не из легких.

— Так, значит, на самом деле я буду писать совсем не пьесу? — спросил он наконец.

— Ну, можно сказать и так, — уклончиво ответил рыжий демон, — хотя определенный сценический элемент в вашем произведении все-таки должен присутствовать. Как я уже говорил, наши актеры сами позаботятся о том, что им делать. Но вы будете посвящены во все их замыслы, вы будете незаметно наблюдать за всеми их действиями, за всеми реакциями на происходящие события. Это будет немного похоже на то, как если бы вы сидели в закрытой ложе и смотрели спектакль из-за приспущенных занавесок. Вы услышите все диалоги и монологи, вы не пропустите ни одного выхода, ни одной сцены. А затем, дорогой мой мастер, вы сочините пьесу по мотивам этого сыгранного только для нас с вами спектакля — пьесу, которая войдет в Вечность. Став очевидцем событий, вы расскажете о них далеким потомкам. Так, мой милый Пьетро, и рождаются мифы и складываются легенды.

— Прекрасный замысел, — сказал Аретино, внимательно слушавший демона. — Мне не хотелось бы вас критиковать, но мне кажется, что при реализации этого плана у нас возникнут некоторые затруднения.

— Какие же?

— Я представляю себе это так, что, получив золотые подсвечники, наши актеры, независимо от того, кто они и откуда, непременно должны явиться в Венецию.

— Здесь у меня нет никаких возражений, — согласился Аззи. — И я хочу заказать вам пьесу, в основу которой будет положена легенда о семи золотых подсвечниках. Вот, — Аззи достал увесистый кожаный кошель, туго набитый золотыми монетами, — я хотел предложить вам это в качестве аванса. Надеюсь, сумма окажется достаточной для того, чтобы вы приняли мое предложение и приступили к работе. В дальнейшем я буду регулярно выплачивать вам еще большие суммы. Я хочу, чтобы вы как можно скорее представили мне сюжет пьесы. Вам не нужно заботиться о таких мелочах, как диалоги. Наши актеры позаботятся об этом сами. В ваши обязанности будет входить общее руководство и наблюдение за развитием действия — мне бы не хотелось, чтобы наши актеры слишком сильно отклонялись от сюжета. Вы будете выступать в качестве помощника главного режиссера и сопродюсера. Главным режиссером и продюсером, разумеется, буду я. И еще, Аретино, в нашем с вами контракте не предусматривается эксклюзивное право на использование представленного вами материала. Проще говоря, вы можете взять сюжет с семью золотыми подсвечниками и переделать его, как вам будет угодно, если вдруг когда-нибудь вы захотите создать свою собственную пьесу. Ну, что вы на это скажете?

— Скажу, что мне это по душе, сударь. Одна только вещь остается для меня непонятной. Если вы собираетесь перенести точную копию Венеции куда-то в мир иной, то как я смогу следить за ходом событий, если я не обладаю способностью совершать путешествия во времени, а мои возможности перемещения в пространстве сильно ограничены и кажутся просто смешными по сравнению с волшебной мощью, которой обладает демон?

— Вы правы, — сказал Аззи, — я как-то не подумал об этом. Что ж, при помощи заклинаний и волшебных талисманов я могу дать вам возможность мгновенно перемещаться во времени и пространстве, с одним только условием, что вы будете использовать эту возможность только по служебной надобности, то есть только тогда, когда ваши функции помощника главного режиссера и сопродюсера потребуют от вас совершать подобные путешествия.

— Еще меня волнует такой вопрос: что станет с Венецией после того, как наш спектакль закончится?

— Вы имеете в виду — с проекцией Венеции на один из параллельных миров? Что ж, после окончания нашего спектакля эту проекцию придется свернуть, а проще говоря — уничтожить.

— А люди, которые живут в городе… Точнее, их двойники, перенесенные в шестое измерение… Что с ними будет?

— Да, как раз о них-то я и забыл, — признался демон. Аззи отнюдь не был гуманистом, он исходил из чисто меркантильных соображений: ведь для уничтожения одного килограмма живой материи в виртуальном пространстве требовалось в сотни раз больше энергии, чем для переброски одного килограмма груза — как живого, так и неживого — из одного измерения в другое. Соответственно и транспортные расходы были гораздо меньшими, чем та сумма, которую пришлось бы выложить за утилизацию отработанного материала, производимую прямо на месте. — Что ж, тогда мы просто создадим еще одну ветвь альтернативной истории, вернув Венецию обратно, на то же самое место, в тот же самый век. С этого момента легенда о семи подсвечниках перестанет быть нашим частным делом, она станет частью всемирной истории.

— Мой господин и повелитель, я счастлив, что мне оказана столь великая честь. Самому великому Данте не выпадало подобной удачи.

— Вот и отлично. Тогда принимайтесь за работу, мой дорогой, — сказал Аззи. — Набросайте мне сценарий пьесы с Семью Золотыми Подсвечниками. Я скоро навещу вас. А сейчас меня ждут еще кое-какие дела.

И с этими словами Аззи исчез, не успел удивленный Пьетро Аретино и глазом моргнуть.

Некоторое время Аретино сидел молча, изумленно глядя на кресло, в котором только что сидел его гость. Затем медленно подошел к креслу и пощупал руками мягкий атлас сиденья, словно желая удостовериться, что зрение не подводит его. Кресло действительно было пустым.

Однако кошель с золотом, приятно оттягивавший карман драматурга, не исчез. Только он да еще два бокала, стоявшие рядышком на низком столике у камина, напоминали Пьетро Аретино о визите демона.

Часть IV

Глава 15

Аззи покинул дом Аретино в прекрасном расположении духа: как-никак, дело его продвигалось. Древняя легенда о семи золотых подсвечниках, данных Адаму Сатаной, не выходила из головы у Аззи. Легенда ему очень нравилась, однако чем больше он думал о том, какая чудесная пьеса должна получиться из этой легенды, тем больше им овладевало тягостное предчувствие. Аззи привык доверять своим предчувствиям: ведь способности к предсказанию будущего у демонов развиты весьма высоко. Что-то было не так в этой весьма непростой истории с семью подсвечниками, но что именно было не так, в настоящий момент Аззи сказать не мог.

Чтобы не спеша обдумать все это, Аззи решил прогуляться по городу. Погода еще не успела испортиться, и прогулка обещала быть весьма приятной. Легкие белые облака бежали по небесной лазури; они напоминали корабли, идущие под полными парусами. Венеция жила своей обычной жизнью, и горожане стремились максимально использовать теплые погожие весенние деньки. Одни трудились от зари до зари, другие наслаждались жизнью, но и те и другие, казалось, не давали себе ни минуты передышки.

Аззи шел по улице, наблюдая за жизнью города, становясь свидетелем уличных сценок, типичных для крупных торговых портов. Вот баржи, доверху нагруженные различными товарами, плыли по Большому каналу. Следом за ними скользила похоронная ладья, черная с серебром, украшенная траурными венками и гирляндами из живых цветов. Гроб, утопавший в свежесрезанных весенних цветах, был установлен на специальном возвышении на носу ладьи; за гробом, сбившись в кучу, словно стадо овец, стояли участники траурной церемонии. Гудели церковные колокола. На улице было много народу. Люди гуляли, любуясь открывавшимся отсюда видом на Большой канал, или стояли на тротуарах, разглядывая прохожих, или просто спешили по своим делам. Аззи рассеянно оглядывался по сторонам. Вот куда-то быстрым шагом прошел молодой человек в костюме шута; бубенчики дурацкого колпака звенели в такт его шагам. Аззи подумал, что, скорее всего, это актер, получивший роль в театре, расположенном неподалеку отсюда. Группа монахинь переходили улицу в нескольких десятках шагов впереди Аззи. На голове у каждой монахини был весьма замысловатый головной убор, издалека напоминавший крылья больших белых птиц. Ветер играл легкой белой тканью, так что сходство с птицами было почти полным; Аззи даже показалось, что, подуй ветер чуть сильнее, монахини взлетели бы в небеса, куда они, несомненно, стремились попасть, и закружились бы над каналом, присоединившись к многочисленным чайкам, чьи резкие крики не мог заглушить плеск волн о доски причала и прочий портовый шум. Демон подошел поближе к причалу, и здесь его внимание привлекла высокая фигура человека, сидевшего на швартовой тумбе спиной к Аззи. Очевидно, это был начинающий художник: в руке он держал блокнот для эскизов, рядом лежали цветные мелки. На нем была просторная блуза из белого атласа и широкополая белая панама, довольно низко надвинутая на лоб — очевидно, чтобы защитить лицо от солнечных лучей.

Аззи направился прямо к художнику.

— Вот мы и снова встретились, — сказал он.

Ангел Гавриил — это был он — оторвался от своего занятия, оглянулся и, увидев Аззи, раскрыл от удивления рот.

Аззи же, обойдя вокруг тумбы, заглянул в блокнот своего приятеля, увлеченного рисованием.

— Как я понимаю, ты хотел нарисовать канал и гондолы?

— Да… А что, разве не похоже?

— Ну… Догадаться в общем-то можно, но если ты когда-нибудь решишься выставить свою работу в картинной галерее, то, боюсь, тебе придется стоять рядом и объяснять посетителям, что же именно тут изображено.

— Так я и думал… Ах, из меня ведь, в принципе, мог бы выйти не такой уж плохой художник, но вот перспектива мне никогда не давалась.

Аззи скосил глаза на рисунок:

— Не обижайся, я ведь пошутил. Для начинающего художника ты рисуешь вполне прилично… Никак не ожидал, что встречу тебя здесь, Гавриил, — прибавил Аззи после короткой паузы. — Я думал, ты уже давно вознесся на Небеса.

— Я действительно вознесся, — ответил Гавриил прямодушно, глядя на Аззи своими чистыми и кроткими голубыми глазами. — Но потом Архангел Михаил отправил меня обратно, чтобы я мог еще немного поупражняться в рисовании и заодно побольше узнать об итальянской живописи. Кстати, он передавал тебе большой привет. А как у тебя идут дела, милый друг? Как поживает твой приятель Аретино?

Ни один мускул не дрогнул в лице Аззи, но в глазах у него загорелся огонек.

— Почему ты думаешь, что он мой приятель?

— Просто как-то раз я случайно увидел, что ты выходишь из дверей его дома. Он ведь знаменитый поэт, хотя на Небесах его стихи ценят не слишком высоко из-за всех тех вольностей, которые он себе позволяет. Впрочем, и в Подлунном Мире у него дурная репутация. Ведь в 1523 году он был назван в числе десяти самых закоренелых грешников.

Аззи хмыкнул:

— Моралисты всегда готовы забросать камнями писателя или поэта, который стремится показать жизнь такой, какова она на самом деле, нисколько не приукрашивая действительность и не предаваясь пустым фантазиям. Я давний поклонник творчества Аретино. И раз уж меня занесло в эти края, я подумал, что неплохо было бы нанести маэстро визит и лично поблагодарить его за громадное удовольствие, которое мне доставили его стихи и проза. Вот и все.

Гавриил слегка удивился. С чего это Аззи вдруг начал оправдываться? Гавриилу и в голову не приходило допытываться, зачем Аззи навещал Пьетро Аретино, прославленного поэта и драматурга. Он случайно вспомнил о том, что видел Аззи у дверей его дома, и упомянул об этом в разговоре — просто к слову пришлось. Но теперь, когда Аззи повел себя так странно, Гавриил начал кое о чем догадываться — впрочем, пока еще весьма смутно. Нет, Гавриил, конечно, был выше всяческих подозрений, хотя Архангел Михаил и намекнул ему весьма прозрачно, что, возможно, Аззи неспроста проводит отпуск в Венеции: здесь явно затевается какая-то интрига. Но ведь Аззи был другом Гавриила несмотря на то, что они служили в разных ведомствах и находились, так сказать, по разные стороны окопов; а Гавриил никогда бы не опустился до подозрений в адрес своего друга. К чести Гавриила нужно сказать, что он никогда не думал об Аззи плохо, хоть Аззи и являлся олицетворением Сил Зла.

Гавриилу пришло в голову, что Аззи действительно что-то задумал и не хочет, чтобы кто-нибудь, даже его друзья, узнали о его планах. И тут в голову Гавриилу пришла другая мысль: очевидно, кто-то должен выяснить, что затевает Аззи. И третьей мыслью голубоглазого ангела с таким ясным, кротким и ласковым взором было, что этим кем-то, скорее всего, придется стать ему.

Аззи и Гавриил распрощались очень тепло, пообещав друг другу вскоре встретиться и даже пообедать вместе. Аззи пошел дальше по улице; Гавриил провожал демона взглядом, пока тот не скрылся из вида, затем снова занялся своими рисунками.

Гавриил вернулся в гостиницу, где он остановился, еще до наступления сумерек. Тяжеловесное, лишенное всяческих архитектурных украшений четырехэтажное здание гостиницы больше напоминало казенный дом, чем частный пансион. Соседские дома так тесно прилепились к нему, что оно казалось сдавленным с обоих боков. В этой отнюдь не шикарной гостинице в настоящий момент жило с полдюжины ангелов. Хозяин этого заведения, некто синьор Амацци, очень набожный и благочестивый человек, хотя, пожалуй, слишком хмурый и неприветливый для человека его профессии, существенно снижал цены на комнаты для всех, кто хоть как-нибудь был связан с религией. Поэтому посланцы Небес предпочитали останавливаться у него, когда посещали Подлунный Мир. Соседи синьора Амацци, люди в общем-то незлобивые, но, как и все соседи, обожавшие совать нос в чужие дела, а затем распускать по городу нелепые слухи, утверждали, что у синьора Амацци установились особые контакты с Вышними Сферами и что подобные связи, используемые с целью получения прибыли, должны были бы облагаться налогом. В одном только не сходились болтливые кумушки: одни были абсолютно уверены, что синьору Амацци доподлинно известно, кем на самом деле являются тихие благообразные юноши, приехавшие будто бы из далеких северных стран, но разговаривавшие по-итальянски без малейшего акцента, другие же заявляли, что синьор Амацци просто повторяет шутку папы Григория, не веря в сверхъестественную природу своих гостей, однако пытаясь заставить поверить в нее всех остальных.

Когда Гавриил переступил порог гостиницы, синьор Амацци, как обычно, находился за своей конторкой. Услышав звук открываемой двери, он поднял глаза от толстого гроссбуха и, подавая молодому человеку ключ от комнаты, тихо промолвил:

— Вас ожидают в зале для приема гостей. Спуститесь туда.

— Гость! Ко мне! — искренне обрадовался Гавриил. — Вот так сюрприз!

И он побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, словно школьник, услышавший звонок и торопящийся занять свое место за партой до того, как в классную комнату войдет строгий учитель.

Помещение, которое хозяин торжественно назвал залой, лишь отдаленно напоминало гостиную — прежде всего потому, что находилось оно в полуподвале, и прохладный сумрак, царивший здесь даже самым ясным летним днем, делал его похожим скорее на какой-нибудь небогатый товарный склад или на храм древнего подземного божества. Однако посланцы небес не возражали против этой узкой и темной конуры потому, что косые лучи света, падавшего из узких окон, проделанных под самым потолком, напоминали им церковь. Единственными предметами обстановки, придававшими комнате жилой вид, были старенький диван и несколько плетеных кресел.

В одном из кресел, к которому был вплотную придвинут низенький столик, сидел Архангел Михаил и рассеянно перелистывал рекламный папирус туристического агентства, приглашающего дорогих гостей из Горних Стран в увлекательное путешествие по древнему Египту. Подняв голову и увидев входящего Ангела Гавриила, предводитель небесного воинства отложил в сторону папирус.

— А, вот и ты, Гавриил, — сказал он. — Я как раз заглянул сюда, чтобы проведать тебя. Ну, как дела?

— О, сэр… Большая честь для меня, сэр. Дела мои в полном порядке. Вот только в живописи я пока продвигаюсь очень медленно. Видите ли, сэр, я до сих пор не научился передавать перспективу, — и Гавриил подал Архангелу Михаилу свой блокнот для эскизов.

— Что ж, продолжай начатое дело, не останавливайся на полпути, — сказал Михаил, рассеянно взглянув на хаотическое смешение разноцветных линий в блокноте. — Это хорошо, что ты так серьезно интересуешься искусством. У нас на Небесах собрана богатейшая коллекция работ прославленных мастеров и малоизвестных авторов. Будучи знатоком живописи, ты мог бы совершить благое дело — помочь оценить стоимость этой коллекции… Кстати, я хотел тебя спросить, не встречал ли ты где-нибудь поблизости своего знакомого, демона Аззи?

— Да, сэр, я встретил его, когда заканчивал последнюю свою зарисовку. А еще раньше я видел, как он выходил из дворца, принадлежащего Пьетро Аретино, автору многих непристойных стихов и сочинителю безнравственных пьес.

— Ах, вот как… Ну, и какова же, по-твоему, была цель его визита к Аретино? Неужели он явился туда только для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение выдающемуся поэту и драматургу?

— Да, именно так он и объяснил мне цель своего визита. И, по правде говоря, сэр, мне бы очень хотелось верить его словам. Я и поверил бы, если бы не одно обстоятельство, смутившее меня. Когда я справился у него о здоровье почтенного мастера Аретино, он первым начал разговор о цели своего визита — я даже не успел задать ему этот вопрос… Мне, конечно, и в голову не пришло бы в чем-либо обвинять его, и, смею полагать, я вел себя вполне корректно. Однако у него был такой вид… такой вид… ну, словно он оправдывается передо мной. О, я, конечно, далек от подозрений, когда речь идет об Аззи — он все-таки друг мне, хотя и демон, но, согласитесь, это так странно, так непохоже на него…

— Что ж, подобная щепетильность в вопросах доверия и дружбы делает тебе честь, — сказал архангел Михаил. — Это доказывает, что ты уже вполне оперившийся Ангел. Но подумай-ка вот о чем. Аззи — демон, а значит, вероломство и коварство — его природные черты. Увертки и козни — его каждодневное ремесло. Служение делу Зла, стремление подчинить весь мир Темным Силам — та цель, которой он отдает все свои силы. Таким образом, обвинять его в злодейских замыслах значит просто воздавать ему должное. Так что, если Аззи что-то задумал, добра от его затей не жди! Вот только что же именно у него на уме?

— Не имею ни малейшего представления, сэр, — ответил Гавриил, глядя голубыми очами в угольно-черные глаза Архангела Михаила.

— Так. Думаю, нам надлежит это выяснить. Аззи входит в большую политику, начинает приобретать все больший вес, и нам следует к нему присмотреться. Его имя дважды было названо среди героев Тысячелетних Войн: в первый раз наш бравый демон отличился в сказке о Прекрасном Принце, а во второй раз чуть не испортил мне игру против Мефистофеля в трагедии доктора Фауста. Кстати, по последнему делу — я имею в виду эту злосчастную фаустовскую тему — Ананке так и не вынесла окончательного приговора. Повторное слушание отложено на неопределенный срок. Я полагаю, Аззи высоко взлетел и занимает теперь одно из кресел в Центральном Совете Злодеев. Если кто совращает людей с пути истинного — во всем этом виноват наш общий знакомый рыжий демон! Его когтистая лапа тянется очень далеко!

— Неужели наш старина Аззи действительно такая важная птица? — глаза Гавриила расширились от удивления.

— Видно сокола по полету, — загадочно ответил Михаил. — Что ж, по крайней мере, я понял, что теперь следует предпринять: проведать, каким ветром принесло Аззи к дверям маэстро Аретино. Что нужно нашему демону от этого лукавого рифмоплета?

— Не могу знать, сэр, — вздохнул Гавриил.

— Так узнай. Ты, мой мальчик, как мне кажется, справишься с этим лучше, чем кто бы то ни было.

— Кто? Я? — растерялся Ангел Гавриил. — О, прошу вас, сэр, увольте меня от этого. Ведь Аззи стреляный воробей, а я… согласитесь, я несколько простоват для подобных интриг. Он раскусит меня раньше, чем я заведу с ним разговор на эту тему.

— Да, твои наивность и простодушие стали притчей во языцех даже среди Ангелов. Здесь ты прав, мой дорогой, но только наполовину. Раз уж ты оказался в нужном месте и в нужное время, придется тебе заняться разведывательной деятельностью. Мы не можем тратить огромные суммы на заграничные командировки профессиональных разведчиков, которые, к слову сказать, быстро перенимают ужасные земные манеры… Слушай меня и запоминай. Вместо того, чтобы расспрашивать самого Аззи, прибегни к обходному маневру. Пойди тем же самым путем, каким пошел этот сын Тьмы. Сходи к Аретино, сведи с ним знакомство. Для начала скажи ему, что ты горячий поклонник его поэзии. Тебе во что бы то ни стало нужно проникнуть к нему в дом. А когда ты попадешь туда, смотри по сторонам, да гляди в оба, не зевай! Примечай все, что может приблизить нас к разгадке планов Аззи. Если не увидишь ничего особенного, не сочти за труд расспросить самого хозяина. Но, конечно, не задавай прямых вопросов вроде: «Не заходил ли к вам вчера один из моих друзей, рыжий демон по имени Аззи? Вы меня крайне обяжете, сударь, если передадите мне содержание вашего разговора с этим демоном». Действуй тоньше, артистичнее. Не бойся импровизировать. Пригласи его пообедать в какой-нибудь уютный ресторанчик. Все затраты, разумеется, мы тебе компенсируем. Проведем по статье «Научные исследования Земли с Неба». Вопросы есть?

— Так точно, ваше архангельское высочество. У меня есть еще один вопрос… Аззи мне друг, а я буду шпионить за ним. Не будет ли это предосудительно с точки зрения морали?

— Мне кажется, что не будет, — ответил Архангел Михаил после долгой паузы. — Если рассмотреть вопрос с точки зрения здравого смысла, то можно построить следующую логическую цепочку: невозможно предать врага, предать можно только друга; без предательства невозможно откровение сокрытого; Аззи мне друг, следовательно…

Гавриил ответил Архангелу Михаилу вежливым поклоном в знак согласия. Теперь он отринул все свои колебания. И только по прошествии некоторого времени он вспомнил, что Михаил дал ему весьма уклончивый ответ. Но данного слова обратно не возьмешь, да и ни к чему было рассуждать обо всем этом. Если с точки зрения морали предать друга было не слишком предосудительным, то неподчинение старшим по званию, а тем более невыполнение приказа Архангела грозило молодому Ангелу весьма печальными последствиями…

Глава 16

На следующий день, едва пробило полдень, Гавриил стучался в дверь Аретино.

Из-за закрытых дверей доносился приглушенный шум — звуки музыки, голоса, смех, но хозяева открывать не торопились. Гавриил снова постучал, на сей раз погромче. Дверь наконец отворилась. На пороге стоял лакей; вид у него был такой, словно ему приходилось заниматься несколькими делами одновременно. Парик с развившимися прядями съехал набок, руки он для пущей солидности заложил за спину, но краешек зажатой в кулаке салфетки или полотенца выглядывал из-за полы сюртука.

— Мне хотелось бы видеть мсье Аретино, — сказал Гавриил.

— Ох, господин хороший, я боюсь, хозяин сейчас не сможет к вам выйти. — Лакей развел руками, и салфетка (только теперь стало ясно, что это была именно салфетка) показалась из-за спины. Он сконфуженно скомкал ее и добавил: — У нас тут такое творится… Может быть, вы заглянете как-нибудь в другой раз?

— Нет. Мне непременно нужно видеть его сегодня, — ответил Гавриил, сам удивившись, откуда у него взялась подобная настойчивость. Впрочем, подумав немного, он нашел вполне разумное объяснение своей смелости: ведь он явился сюда по заданию Архангела Михаила, а Его Архангельство ясно дал понять, что дело предстоит серьезное и с исполнителя будут спрашивать весьма строго.

Лакей, несколько смущенный напористостью стоявшего перед ним незнакомца с упрямым выражением лица и неземным светом в голубых глазах, отступил на несколько шагов, давая дорогу незваному гостю. Поколебавшись несколько секунд, он провел Гавриила в гостиную:

— Будьте добры, подождите здесь несколько минут. Я спрошу хозяина, сможет ли он принять вас.

Чтобы как-нибудь скоротать время, Гавриил отошел в сторонку и стал вертеться взад-вперед на каблуках — старый трюк, которому он научился еще в незапамятные времена. Он быстро оглядел комнату. На низеньком столике лежали листы рукописи. Гавриил подошел поближе, но смог разобрать только два слова. Эти слова были: «Отец Адам». Не помня себя, Гавриил кинулся на рукопись, словно коршун на цыпленка.

Тут за дверью послышался какой-то непонятный шум, и в комнату вошло несколько человек. Боясь, как бы его не поймали с поличным, Ангел Гавриил отскочил от столика, словно ошпаренный. Однако бояться ему было нечего: вошедшие оказались всего-навсего музыкантами. Сняв темные фраки, они остались в одних рубашках и спускались по лестнице с верхнего этажа, наигрывая на своих инструментах отнюдь не церковные гимны — легкие мелодии, под которые ноги сами пускались в пляс.

Музыканты прошли мимо Гавриила, как мимо пустого места, не удостоив ангела даже взглядом. Не успели музыканты исчезнуть в дальней комнате, откуда доносились пронзительные взвизгивания, смех и звуки шумной возни, как Гавриил опять вернулся к столь заинтересовавшей его рукописи. Отыскав глазами начало, он стал читать: «Отец Адам, изгнанный из Эдема за то, что отведал плода с Древа Познания…»

Но ему снова помешали — на этот раз взрывы громкого девичьего смеха.

Подняв глаза от рукописи, Гавриил увидел, как в комнату вбежали две юные прелестницы — блондинка и брюнетка, являвшие собою очаровательный контраст. Темные волосы одной в беспорядке рассыпались по плечам, а растрепавшиеся светлые локоны другой, напротив, были завязаны в подобие узла на затылке. На обеих девушках были одинаковые длинные блузы из тончайшей шелковой ткани; их одежды развевались, когда одна из них, играючи, погналась за другой. Гавриил заливался румянцем, как только в пылу погони низко обнажались белоснежные груди или из-под высоко взлетевшего подола выглядывали розоватые коленки.

Заметив, что они не одни в комнате, шалуньи прекратили свою игру и подошли к Ангелу Гавриилу.

— Эй, — дерзко сказала блондинка, и в ее певучем голоске отчетливо прозвучал французский акцент. — Эй, ты не видел его здесь?

— Кого? — спросил Гавриил, весьма смущенный видом их ничем не прикрытых прелестей.

— Ну, этого гадкого Пьетро! Он ведь обещал потанцевать со мной и Фифи.

— Нет, я его не видел, — ответил Гавриил, подавляя в себе сильное желание перекреститься. Лишь мысль о том, что дамам это может показаться неучтивым, удержала его руку.

— Ах, он должно быть, спрятался где-то здесь, — игриво продолжала блондинка. — Пойдем, Фифи, устроим на него настоящую облаву. Мы найдем его и накажем!

И красотка подарила Гавриилу такой взгляд, что беднягу охватила дрожь.

— Пойдем с нами, — предложила она, подавая ему свою белую ручку.

Гавриил отпрянул от нее, словно это была змея, и потряс головой:

— Нет, нет. Мне… Мне велено подождать здесь.

Француженка по-птичьи склонила набок свою хорошенькую головку:

— А ты всегда делаешь только то, что тебе велят? Фи, как это скучно!

И, смеясь и щебеча, девушки выпорхнули из гостиной. Когда их голоса затихли где-то в длинном коридоре, Гавриил вытер со лба обильный пот и попытался сосредоточиться на рукописи, лежавшей на столике. На этот раз ему удалось прочитать название: «Легенда о семи золотых подсвечниках». Но тут опять послышался звук шагов, и Гавриил поспешил убраться от стола.

В гостиную, пошатываясь, вошел Аретино, держа в руке полупустой бурдюк с вином. Камзол его был расстегнут, чулки спущены, на тонкой полотняной рубашке краснели винные пятна. Под глазами залегли глубокие тени. Однако взгляд Аретино, пронзительный и цепкий, не помутнел от выпитого вина. Это были глаза человека, много повидавшего в жизни и стремившегося повидать еще больше.

Не без некоторого труда добравшись до того угла комнаты, где стоял Ангел Гавриил, он остановился напротив Гавриила и несколько мгновений молча смотрел на непрошеного гостя.

— Кто вы такой, черт возьми? — спросил он наконец.

— Студент, — не без робости ответил Гавриил, с трудом сдержав желание перекреститься при упоминании о черте. — Я простой студент из Германии, студент филологического факультета. Я приехал сюда, в Венецию, чтобы лицезреть великого Аретино, молва о котором разнеслась по всей Европе. Я восхищаюсь вашим талантом — нет, лучше сказать, вашим гением, дорогой мастер. Я хотел бы пригласить вас на скромный обед, за которым я мог бы поговорить с вами о поэзии и литературе. Беседа с вами стала бы для меня выдающейся минутой жизни, воспоминание о которой я увез бы с собой в Германию.

Гавриил отнюдьне был льстецом, но непривычная обстановка, в которую он попал, и переживания последних минут произвели неожиданную метаморфозу со скромным, застенчивым Гавриилом. Впрочем, Гавриил вращался в различных кругах, в том числе и в довольно высоких, и мог при случае сказать комплимент. Ему оставалось только надеяться, что Аретино не относился к числу людей, ненавидящих лесть и льстецов, и что он ничуть не переборщил по части фимиама. Однако Аретино отнесся к его восторженным излияниям довольно благосклонно. Возможно, в том было повинно выпитое им вино.

— Хм, — сказал он. — Вам и вправду нравятся мои безделки?

— О, дорогой мастер, я восхищаюсь вами, вы — мой кумир, нет, лучше сказать — мое божество.

— Что ж, мой мальчик, раз тебе нравятся мои стихи, значит, по крайней мере, у тебя есть вкус, — сказал Аретино, борясь с отрыжкой. — Я бы с удовольствием пообедал с тобою и поговорил бы тоже с не меньшим удовольствием, но… как-нибудь в другой раз, ладно? Честно говоря, мы тут празднуем… отмечаем новую пьесу, которую мне заказали… Черт побери, а где мои гости? Куда все подевались? Небось уже разбились на парочки и разошлись по спальням. Ну что ж, раз так, то я от них не отстану!

Аретино повернулся и сделал несколько нетвердых шагов к двери.

— Одну минуточку, дорогой маэстро! Могу ли я поинтересоваться, что за новый божественный замысел созрел у вас? Поклонники ждут с нетерпением!

Аретино остановился в дверях. Подумав с минутку, он вернулся в комнату и забрал рукопись со столика. Засунув бумаги под мышку, он пробормотал себе под нос:

— Нет, нет. Этого никто не должен знать. Я поклялся хранить тайну. Но когда пьеса будет написана… О, я удивлю этот мир! Масштабы моего нового произведения… Но ни слова больше. Я обещал хранить тайну.

С этими словами он вышел из комнаты, стараясь держаться прямо и гордо.

Глава 17

Добыв, таким образом, вполне определенную информацию, Ангел Гавриил тотчас же вознесся на небеса, сразу же попав в ту загородную местность, где у Архангела Михаила был трехэтажный каменный особняк. Он влетел в комнату как раз тогда, когда Михаил разбирал свою коллекцию марок, склонившись с лупой в руках над резным столиком розового дерева. Марки, подхваченные сквозняком, закружились, словно бабочки. Гавриил ловко схватил одну, которая уже собиралась упорхнуть в приоткрытое окно, — это оказался Кейптаунский Треугольник. На всякий случай придавив злосчастную марку тяжелым пресс-папье, Гавриил смущенно пробормотал:

— Я очень извиняюсь…

— Просто будь сдержаннее в следующий раз, — произнес Михаил недовольным тоном. — Ты даже не представляешь себе, как трудно бывает иной раз вывезти из Подлунного Мира редкие экземпляры, и на сколько глупейших вопросов приходится при этом отвечать. Ну, какие у нас новости? Как я понимаю, твои поиски увенчались успехом?

Гавриил, слегка путаясь от волнения, рассказал Архангелу Михаилу о рукописи, найденной им в доме у Аретино, и о первых строчках, которые ему удалось прочитать.

— Аретино устроил пирушку по случаю получения нового заказа как раз в тот день, когда я нанес ему визит. Судя по всему, ему неплохо заплатили.

— «Семь золотых подсвечников», — задумчиво произнес Архангел Михаил. — Мне это название ничего не говорит. Пойдем-ка сядем за компьютер — может быть, он даст нам ключ к разгадке. По милости Всерайского департамента по допущению Наиболее Привлекательных Ересей на Небеса у нас наконец-то появился доступ к глобальной земно-небесной сети.

Гавриил прошел следом за своим начальником по просторному и светлому коридору в рабочий кабинет, где за рядом офисных шкафов, оформленных в готическом стиле, на огромном дубовом письменном столе опалесцировал огромный экран нового суперсовременного компьютера. Опустившись в просторное кожаное кресло, архангел водрузил на кончик носа очки в роговой оправе. Пальцы его забарабанили по клавиатуре со скоростью, которая сделала бы честь любому выдающемуся земному пианисту. Он вводил пароли, дожидался ответа — и снова нажимал на клавиши, затем, получив доступ к базе данных, ввел ключевые слова и откинулся на спинку кресла в ожидании результатов.

Данные строчка за строчкой замелькали по экрану. Гавриил, стоявший рядом, часто-часто заморгал глазами: он не мог считывать информацию с дисплея с такой скоростью, как его начальник. Для Архангела Михаила же это, наоборот, было привычным делом. Бегая глазами по строчкам, он то хмурил брови, то довольно кивал, и наконец, когда последняя строчка пробежала по экрану, он выключил дисплей и оглянулся на подопечного, замершего за спинкой его кресла.

По поводу применения компьютеров в Небесных Сферах велись долгие дебаты. Главным аргументом в пользу этих последних изобретений техники было то, что по своей внутренней сущности они мало чем отличались от глиняных табличек, на которых в древности писали заостренными палочками. Глиняные же таблички были рекомендованы к употреблению в Высших Сферах: они были практически вечными, и потому Скрижали было решено изготовить из подобного материала. Компьютеры, не слишком далеко ушедшие от примитивных технологий письма, имели перед глиняными табличками по крайней мере одно бесспорное преимущество: они занимали меньше места. Хранение глиняных табличек было сопряжено с дополнительными трудностями; в огромных хранилищах, доверху забитых записями, приходилось укреплять полы и стены, чтобы они не рухнули под страшной тяжестью. Конечно, неоднократно раздавались голоса, призывавшие перейти от глиняных табличек к более прогрессивным технологиям — папирусным свиткам, однако папирус не отличался долговечностью и вдобавок требовал особых условий хранения.

— Что выдал компьютер? — спросил Гавриил с нескрываемым любопытством.

— Похоже, это древняя гностическая легенда о Сатане, давшем Адаму семь волшебных золотых подсвечников, с помощью которых он мог попасть обратно в Эдем.

— И что, ему это удалось? — полюбопытствовал Гавриил.

— Ты что, с луны свалился? Нет, конечно! — ответил Михаил. — Сам подумай, если бы он все-таки попал туда, неужели бы ты до сих пор не узнал об этом? История всего человечества основана на том простом факте, что Адаму так и не удалось войти в потерянный рай. Люди до сих пор тоскуют об Эдеме, куда им никогда более не попасть.

— Да, сэр. Я как-то не подумал…

— Да… — размышлял вслух Архангел Михаил. — Значит, Враг пытается играть с этой древнейшей из легенд, написанной еще в те времена, когда могучие Духи и люди жили в одном мире, управляемом едиными законами… Эти сведения представляют для нас величайший интерес. Семь золотых подсвечников!

— А существовали ли они на самом деле? — задал вопрос Гавриил.

— Может быть, да, но скорее всего, нет.

— Если так, нам не о чем беспокоиться. Ведь подсвечников нет, значит, они ничем не могут быть опасны для нас.

— Я бы на твоем месте не был столь спокоен, — усмехнулся Михаил. — Мифы — вещь весьма опасная. Если волшебные золотые подсвечники все-таки существуют, то, попав в худые руки, они могут наделать немало бед. Риск слишком велик, и у меня нет иного выхода, кроме как предположить, что золотые подсвечники существовали — до тех пор, разумеется, пока не будет доказано обратное. Нам следует быть начеку…

— Да, сэр. Но что Аззи собирается делать с этими подсвечниками?

— Это пока еще скрыто от меня, — покачал головой Архангел. — Однако долго морочить нам голову этому хитрому лису не удастся. Я займусь этим делом сам. Лично.

— А что мне делать, сэр? — спросил Гавриил. — Отправляться обратно в Венецию шпионить за Аззи?

Архангел кивнул:

— Именно так. Кажется, ты начинаешь кое-что соображать.

И Гавриил снова спустился на Землю. Но, сколько бы времени и сил он ни тратил на розыски Аззи, ему так и не удалось напасть на след рыжего демона. Аззи попросту покинул Венецию.

Глава 18

Аззи в буквальном смысле слова выдернули из Венеции и отозвали обратно в Ад. Когда демон, окончательно придя в себя после головокружительного полета, огляделся кругом, он понял, что находится в прихожей самого Сатаны, в загородном домике, где адский босс любил заниматься делами, требующими не спешки, а вдумчивого подхода. Голова у Аззи еще слегка кружилась, в глазах было темно, а в ушах нестерпимо звенело.

В дверях появился молодой демон в скромной голубой униформе и скромном однотонном галстучке.

— Его превосходительство готов принять вас.

И Аззи тотчас очутился во внутренних покоях. Сатанинская приемная была оформлена в том стиле, в котором отделывались гостиные элегантнейших домов на Лонг-Айленде. На первый взгляд, в этом обыкновенном загородном доме не было ничего сатанинского — кубки гольф-клуба, охотничьи трофеи, строгие старинные гравюры с изображениями псовой и соколиной охоты, запах старой дорогой кожи.

Конечно, у Сатаны имелся полный набор дьявольских приспособлений. Орудия пыток, записи черных месс, маски ужаса — все эти изысканные дорогие безделушки, выдававшие страстного коллекционера, хранились в другой половине дома, куда обычно приглашали гостей. Аззи же провели в западное крыло, отведенное хозяином для деловых встреч.

Сатана — а точнее, одна из личин, которые он мог с легкостью менять, когда и как ему заблагорассудится, — был мал ростом. Высокий лоб казался еще более высоким из-за того, что Сатана начинал лысеть. У него было узкое, бледное лицо с правильными мелкими чертами. Имидж этакого невзрачного джентльмена — заурядного выпускника Оксфорда или Кембриджа — как нельзя лучше дополняли очки, сидевшие высоко на переносице. Казалось, Сатана вообще очень мало заботился о том, как он выглядит — это объяснялось его чисто аристократической нелюбовью ко всему показному и претенциозному. Одет он был просто — в желтый халат. На шее был повязан кашемировый платок.

— Ах, Аззи! Давно не виделись! — приветствовал Сатана молодого демона. — Мне кажется, не один век прошел с тех пор, как я вел в вашем университете этику Зла. Как быстро летит время!

— Да, сэр, то были золотые времена, — вежливо ответил Аззи. Он всегда восхищался своим учителем. Сатана был одним из светил теории Злодейства и кумиром золотой молодежи Ада, достойным примером для подражания.

— Ну, что ж, — сказал Сатана, — перейдем к делу. Ходят слухи, что ты задумал поставить пьесу. Так ли это?

— Да, сэр, это правда, — подтвердил Аззи. Он был уверен, что его бывший учитель не будет возражать против такого проявления инициативы с его стороны. Ведь Сатана всегда советовал молодым демонам не сидеть сложа руки, а использовать каждую возможность творить зло, выходя на поверхность земли.

— Идея поставить безнравственную пьесу пришла мне в голову во время спектакля, на котором я присутствовал. Это театральное действо было превращено в сплошное нравоучение, и я подумал, как хорошо было бы сделать все наоборот. Видите ли, сэр, наши небесные конкуренты все время пытаются доказать, что единственный путь к успеху лежит через добродетель и разумное поведение. Это чистейшая пропаганда, и на самом деле все совсем не так. Вот я и решил показать им, как это бывает на самом деле.

Сатана рассмеялся, но очень невесело:

— Что ж, я горжусь тобой, мой мальчик, однако лично я не стал бы делать столь далеко идущих выводов. Ведь Добро не всегда противоположно Злу. Если ты помнишь, я упоминал об этом парадоксе в своих лекциях по инфернальной логике.

— Да, сэр. Но разрешите обратить ваше внимание на то, что я не собираюсь попросту заменить Добро Злом и таким образом вывести противоположную мораль. Я хочу заставить моих актеров поработать для того, чтобы получить желаемую награду. Однако они получат ее совсем не за то, что вступили на путь Зла.

— Правильно, — одобрил Сатана. — К слову сказать, наши оппоненты придерживаются противоположной точки зрения. Я же всегда говорил, что это твое личное дело, хороший ты или плохой, и твой жизненный успех отнюдь не связан со служением одной из этих могущественных сил. Каждый выбирает для себя, по какой дороге идти.

— Конечно, сэр. Однако я вижу эту проблему несколько по-иному. Я хочу сказать, разве мне нельзя поставить пьесу, которая выставляла бы Зло в выигрышном свете?

— Разумеется, можно! Но почему бы не пойти еще дальше? Почему бы не показать смертным, что со злом прекрасно уживаются такие вещи, как ум и изящество? Почему бы не сказать им, что Зло вполне современно?

— Разве?.. О, да, сэр, разумеется, вы правы! Я как-то не задумывался над этим. Я просто хотел поставить безнравственную пьесу. Попросту говоря, фарс. Мне показалось, что это будет забавно. В конце концов, там, на Небесах, все настроены так серьезно…

— Надеюсь, ты не считаешь, что мы здесь, в Преисподней, настроены чересчур легкомысленно? — перебил Сатана. — Если это так, то ты сильно ошибаешься.

— О, нет, сэр, я совсем не то имел в виду!

— Знаешь, я бы на твоем месте трижды подумал, прежде чем браться за эту затею. Не хочу принуждать тебя, просто даю совет не играть в подобные игры. Послушай, почему бы тебе не подождать немного? Я бы нашел тебе другое дело…

— Но свернуть этот проект уже невозможно, сэр. Он находится в работе. Я нанял людей. Я связал себя определенными обещаниями. Мне отнюдь не хотелось бы идти на попятный. Конечно, если только мне не прикажут…

— Ну что ты, конечно, нет, — усмехнулся Сатана. — Я ни в коем случае не стану препятствовать твоей дальнейшей работе над этим проектом. Да надо мной просто смеяться станут, если я запрещу своему демону ставить пьесу в защиту Зла! Но помни: с этой минуты ты несешь полную ответственность за все последствия своей довольно глупой затеи. Так что действуй на свой страх и риск. Правда, мы советуем тебе отложить окончательное решение и подумать еще немного.

Аззи был настолько потрясен только что услышанным, что покинул резиденцию Сатаны, даже не спросив, правду ли говорит старинная легенда о семи золотых подсвечниках или же это только красивая выдумка. Но к чести нашего демона нужно сказать, что он нисколько не колебался и не думал отказываться от своей затеи. Он решил отправиться к тому, кто мог бы помочь добыть семь золотых подсвечников — неважно, существовали они на самом деле или нет.

Глава 19

Аззи покинул приемную Сатаны с твердым намерением выяснить, существовали ли на самом деле семь золотых подсвечников или же это всего лишь красивая выдумка. И на тот, и на другой случай у него уже имелся достаточно четкий план: если подсвечники — не вымысел, то он, конечно, использует их в качестве реквизита для своей пьесы, поставленной в назидание смертным и могучим духам, если же в материальном мире никаких волшебных подсвечников нет, то Аззи найдет искусного мастера, способного изготовить их по чертежу.

Однако чутье подсказывало демону, что подсвечники в действительности существовали.

Каждый чертенок в преисподней знает, что если тебе как можно скорее нужно получить ответ на трудный вопрос, следует обращаться к Человеку — Корнелию Агриппе. Ему не было равных в минувшие времена, хотя с началом эпохи Возрождения его земная слава несколько поблекла и репутация уже не была столь блестящей. Корнелий Агриппа, выдающийся маг, отгородился от мира идеальной сферой, имеющей не вполне материальную, но и не совсем духовную природу — сферой, созданной им самим и вызывавшей среди исследователей тех времен долгие споры относительно материала, из которого она была изготовлена. Самое забавное было то, что и сам Корнелий Агриппа не смог бы разрешить их спор, обратись они к нему с вопросом о природе сего загадочного объекта. Эта сфера возникла внезапно в результате одного из многочисленных экспериментов Корнелия Агриппы, однако вследствие природной рассеянности он никак не мог вспомнить, откуда она взялась, а за недостатком времени никак не мог проникнуть в тайну ее сотворения. Но что более всего огорчало великого мага, так это невозможность вписать окружавшую его сферу в построенную им систему мироздания.

Система, построенная им после глубоких размышлений, была довольно проста и основывалась на вполне очевидном утверждении, что все компоненты Космоса тесно связаны между собой и, следовательно, могут взаимопревращаться. Однако применение этой универсальной теории превращений на практике оказалось делом гораздо более сложным, чем предполагалось вначале. Корнелий Агриппа, проявлявший логический склад ума, когда речь шла о теории, на практике предпочитал действовать вслепую. Воздействуя на множество веществ и предметов при помощи других предметов и веществ, он приходил к совершенно неожиданным результатам. Вероятно, он никак не мог учесть воздействие случайного фактора, зачастую проваливавшего самый блестящий из экспериментов бедного ученого. К чести сего ученого мужа нужно сказать, что иногда результаты его опытов все-таки укладывались в имевшуюся у него картину мира, но чаще Корнелий Агриппа попросту творил чудеса, сам удивляясь, как такое могло получиться.

Аззи проник сквозь полуматериальную светящуюся сферу, окружавшую старинный дом с островерхой крышей, где жил маг, и объявился в рабочем кабинете Корнелия Агриппы.

Великий магистр Белой и Черной магии был одет в подобающую его сану длинную мантию и высокий колпак, к которому зачем-то была прикреплена оловянная пряжка. Внешне ничем не примечательный сухонький человечек неопределенного возраста, Корнелий Агриппа, как полагается всякому древнему философу, носил окладистую бороду и усы. Однако прическа у него была весьма странная: подражая хасидским раввинам, с которыми он любил поговорить о жизни в адских притонах, Корнелий Агриппа отпустил себе пейсы, смешно торчавшие из-под колпака.

— Аззи! Рад тебя видеть! — воскликнул маг, оторвавшись от пузатой колбы с бурлящей в ней жидкостью. — Ты как раз вовремя, потому что мне ужасно не хватает лишней пары рук. Ну-ка подержи вот это. Знаешь, я нахожусь на пороге великого открытия. Мне почти удалось превратить золото в черный дым.

— В черный дым? — переспросил Аззи, с опаской принимая колбу из рук мага. — А зачем?

— Как зачем? Чтобы потом превратить черный дым обратно в золото.

— Странно. Если тебе нужно золото, зачем же превращать его во что-то, а затем это что-то превращать обратно в золото?

В колбе, которую держал Аззи, забулькало, прозрачная жидкость слегка помутнела, сначала окрасившись в грязновато-зеленый, затем в охристый цвет, и начала густеть.

— Что это? — спросил Аззи, наблюдая за переливами цвета кипящей массы.

— Лекарство от насморка, — ответил Корнелий Агриппа.

— Что я слышу! — изумился Аззи. — Неужели вам, с вашим выдающимся интеллектом, не жаль размениваться на подобные пустяки?

— Ну, я просто стараюсь не отстать от жизни, — пожал плечами маг. — Для волшебника практика значит очень много. Если в ходе важнейшего эксперимента у тебя получится, скажем, средство для выведения тараканов, ты вполне можешь заняться этим на досуге. Иногда на этом можно создать весьма прибыльный бизнес. Вот, например, мой последний замысел — Великое Превращение Грязи в Золото. Я уже почти осуществил его, превращая золото в грязь путем последовательных трансформаций. Схема проста: я беру кусок чистого золота, превращаю его в черный дым, затем осаждаю полученную субстанцию и превращаю ее в жидкую грязь, затем упариваю эту грязь до нужной консистенции, и — пожалуйста — получается великолепная густая грязь, грязь самого высокого качества! Таким образом, ты видишь, проблема в принципе решена, и остается пустяк — осуществить обратное превращение грязи в золото.

— Сколько же золота можно получить, обладая секретом подобного превращения! — вздохнул Аззи, думая о том, сколько грязи ему довелось видеть в своей жизни.

— Много, — согласился Корнелий Агриппа. — Именно это меня и привлекает. Я хочу поставить алхимию на службу человечеству. А людям нужно золото. Да, кстати, если уж мы заговорили о службе, чем я могу быть полезен тебе?

— Ну, вообще-то у меня есть один забавный пустячок, — сказал Аззи довольно небрежным тоном. Меня интересуют семь золотых подсвечников, которые Сатана дал праотцу Адаму, чтобы помочь бедняге найти дорогу в потерянный Рай. Не слыхали ли вы об этом чего-нибудь, уважаемый мастер?

— Кажется, слышал. Ну-ка, где моя сова?

Большая полярная сова, во время разговора неподвижно сидевшая на шкафу, почти под самым потолком, захлопала крыльями и слетела вниз.

— Сова, сова, принеси-ка мне словарь, — проговорил маг нараспев.

Сделав широкий круг по комнате, сова вылетела в раскрытое окно. Агриппа несколько озадаченно поглядел ей вслед, затем снова забегал вокруг стола, заставленного алхимической посудой.

— Подай-ка вот это сюда! — приказал он Аззи, заметив, что тот все еще держит в руках колбу с мутноватой кашицеобразной субстанцией. — Чудесно! Если эта штука не будет излечивать насморк, то вполне сгодится от чесотки. Вообще, очень скоро я синтезирую универсальное лекарство. Панацею. Ну, а теперь посмотрим, что там у нас творится с грязью.

Он заглянул в маленький горн, где плавилось золото, и нахмурился:

— Так и есть! Передержал. Получилось чересчур густо. Придется восстанавливать по памяти. Я ведь придерживаюсь теории взаимосвязи всего со всем Вселенной, и значит, если что-либо было придумано, это никак не может быть утрачено. Впрочем, с этим будет слишком много возни. Лучше начать все сначала. А, вот и моя сова! Привет, сова! Где мой словарь?

Сова, державшая в клюве толстый свиток пергамента, перевязанный ленточкой, опустилась на плечо мага. Агриппа осторожно вынул свиток у нее из клюва, и сова вернулась на свое любимое место на высоком шкафу под крутым сводом потолка. Глаза Агриппы тем временем забегали по строчкам.

— К… кобры яд… так… М… мышь, летучая… О… оборотень, соответствует древненемецкому «вервольф»… — бормотал он себе под нос. — Посмотрим, что у нас на «П». Парки, или Властительницы судьбы… Так-так… повешенного, язык. Не то. Посмотрим дальше. Подсвечники, золотые, семь штук… Ага! Нашел! Нашел! — воскликнул Агриппа, потрясая пергаментом и теряя при этом очки. — Семь золотых подсвечников и в самом деле существовали! Сейчас они хранятся вместе с остальными малоизвестными древними легендами в замке Крак Геррениум, последнем оплоте манихеев.

— А где это? — спросил Аззи.

— В Лимбе, к югу от нулевого меридиана Чистилища. Знаешь туда дорогу?

— Конечно, — ответил Аззи. — Огромное спасибо вам за помощь!

И он вихрем помчался прочь, впопыхах сметя со стола краем своего плаща одну-две колбы с остатками выпаренной грязи на донышке.

Глава 20

А тем временем Гавриил все еще оставался в Венеции и старался не пропустить возвращения Аззи, раз уж он прозевал его отлет. Он нанял квартирку неподалеку от особняка Аретино — крохотную и скромную, однако ангелу, как аскету, большего и не нужно было. Еще Гавриил нанял служанку по имени Агата, бойкую старушку со впалым беззубым ртом и круглыми черными глазками, так и шнырявшими по сторонам. Эта старуха стряпала ему — пекла простой честный хлеб грубого помола, который Гавриил, как настоящий ангел, предпочитал всяким сдобным булкам и рогаликам. Она отмывала его кисти от краски, когда он возвращался с этюдов, обстирывала его и всячески заботилась о нем.

Помощь доброй старушки не ограничивалась одним домашним хозяйством. Если бы Гавриил полагался только на свои собственные силы, он, несомненно, пропустил бы возвращение Аззи, ярким метеором сверкнувшего в небе и приземлившегося прямо на крыльце своего приятеля-драматурга. Но вместе с ним круглосуточные наблюдения вели домочадцы Агаты. Престарелый отец служанки, Менелай, первым заметил необычайно яркую зарницу в западном полушарии небесной сферы и сообщил об этом дочери. Засветив лампу, Агата темными коридорами прошла к комнате, которую занимал Гавриил, и, постучавшись, приоткрыла дверь:

— Господин! Тот, кого вы ожидаете, только что прибыл в Венецию.

— Наконец-то! — вскричал Ангел Гавриил.

Он заметался по комнате, стараясь подыскать подходящую одежду. Сорвав с вешалки свой самый темный плащ (нужно сказать, что даже самые темные одежды, которые носил служитель Светлых Сил, были не темнее крыльев светло-серого ночного мотылька), Гавриил выскользнул из дома.

Решив прибегнуть к хитрости, о которой он успел немало наслушаться за время своего пребывания на земле, Гавриил начал взбираться по стене особняка Аретино, держась за стебли плюща, густо разросшегося перед домом и поднимавшегося почти до самой крыши. Добравшись до маленького балкончика, он притаился в тени колонны, решив немного передохнуть. Из комнаты до него доносились обрывки разговора; один голос несомненно принадлежал его знакомому рыжему демону, но слов Гавриил не мог разобрать.

На счастье, мимо пролетал маленький светлячок. Услышав тоненький голос, произнесший прямо у него над ухом: «Могу ли я чем-нибудь вам помочь, сударь?», Гавриил обернулся и увидел мерцающую светлую точку, кружащуюся над его головой.

— Можешь, — обрадовался Ангел. — Мне необходимо знать, о чем они там говорят.

— Положитесь на меня. Я все узнаю.

И светлячок полетел прямо к приоткрытой оконной раме, проник в узкую щель и очутился в комнате, где Аззи и Аретино вели разговор. Однако помощник посланца небес несколько опоздал, и ему удалось подслушать лишь конец разговора.

— Не знаю, что ты там придумал, Аретино, но мы непременно попробуем это. Начнем сию же минуту!

Затем сверкнуло ослепительно-яркое пламя, раздался грохот, повалил черный дым, и Аззи бесследно исчез. Очевидно, он прихватил с собою Пьетро Аретино, так как, когда дым немного рассеялся, хозяина особняка в комнате не оказалось.

Светлячок вернулся на балкон и поведал Ангелу Гавриилу обо всем, что он слышал и видел. Гавриил, как можно догадаться, ничего не понял, однако из последней фразы Аззи он сделал вывод, что ситуация заметно усложняется.

А вот что происходило в доме Аретино за несколько минут до того, как светлячок проник в кабинет, где беседовали демон и человек.

— Я явился прямо сюда, чтобы сообщить вам одну новость. Подсвечники нашлись!

— Вы нашли их? И где же они?

— Ну, если верить Корнелию Агриппе, то они находятся в одном замке в Лимбе. Я как раз намерен слетать за ними. А когда я получу золотые подсвечники, я сделаю их призами в нашей маленькой лотерее, которая изменит существующий мир.

— Призами? В лотерее?

— Да ну же, Аретино, очнитесь! Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь. Вы придумали эти подсвечники — а точнее, соткали собственный рассказ по мотивам старой легенды. Подсвечников семь — значит, нам потребуется семь действующих лиц. По правде сказать, им не придется особенно утруждаться. Все, что они должны будут сделать, — это завладеть семью волшебными подсвечниками. Подсвечники исполнят их самые сокровенные желания. Ну, как вам это нравится?

— Мне? Очень нравится, — ответил Аретино без малейшего раздумья. — О чем я всегда мечтал — это чтобы мои самые заветные желания исполнились сами собою. Как было бы здорово найти волшебный предмет, сжать его в руке, загадать желание — и чтобы оно исполнилось.

— И, заметьте, вы получаете этот предмет не потому, что заслуживаете его, — веско добавил Аззи, — а потому, что случайно стали его обладателем. Так обычно и делаются подобные дела. По крайней мере, в моей пьесе. Я объясню добровольцам, которые будут участвовать в моем представлении, что им нужно лишь найти подсвечники. Остальное устроится само собой. В основном.

Брови Аретино чуть приподнялись, затем он кивнул, пробормотав себе под нос:

— Да. По крайней мере, в основном… Но как они найдут волшебные подсвечники?

— При помощи магии, разумеется. Для каждого из них я подготовлю стандартные заклинания и волшебные талисманы, которые приведут их к подсвечникам.

— Мне нравится эта идея, — сказал Аретино. — Так, значит, мы отправляемся в Лимб? Далеко это?

— По человеческим меркам путь неблизкий, — ответил Аззи. — Но мы доберемся туда очень быстро. Вам, как драматургу, будет интересно посмотреть на Преддверие Ада, как обычно именуют Лимб поэты. Ни одному из смертных еще не удавалось попасть туда и невредимым вернуться обратно в Подлунный мир… никому, кроме Данте. Ну, что, маэстро, отважитесь ли вы на столь рискованное путешествие?

— Я отдал бы за него все, что имею, — ответил поэт.

— Тогда в путь! — сказал Аззи.

Аретино был разочарован, увидев тоскливый серенький пейзаж Лимба. Он ожидал ярких красок — багрового света адского пламени, черного цвета выгоревшей дотла земли, он жаждал сильных ощущений. Но вместо адских вихрей и пламени Преисподней перед ним расстилалась голая каменистая пустыня. Кое-где росли чахлые кустики. Аретино не мог достоверно определить, что это за растения — они напоминали ему все земные кустарники вместе. Цвета здесь были какие-то блеклые: серо-желтый песок, серые камни, серенькое небо над головой. На горизонте сквозь дымку угадывались неясные очертания то ли высоких холмов, то ли гор, то ли просто далеких грозовых туч, нависших низко над землею. Оглядевшись, Аретино заметил вдалеке небольшую рощицу, имевшую столь же унылый вид, как и все кругом. Аретино подумал, что он ни за что на свете не смог бы определить, какое время года на дворе. В Лимбе было не жарко, но и не холодно. Листьев на деревьях почти не было, но чахлая травка возле небольших лужиц стоячей воды поднялась в полный рост. В воздухе не чувствовалось ни малейшего дыхания ветерка.

Внимание Аретино привлекло маленькое черное пятнышко, появившееся на горизонте как раз в той стороне, куда они с Аззи ехали на вороных конях. Над их головами бесшумно пронеслось несколько летучих мышей. Из-под копыт лошадей с негромким писком разбегались грызуны и прочие мелкие твари.

Глава 21

Над воротами замка Крак Геррениум было начертано: «Оставь свои предрассудки всяк сюда входящий».

Из замка доносились звуки музыки. Мелодия была довольно живой, но в ней иногда проскальзывали траурные нотки. Аретино не дрогнул — поэты обычно ничего не боятся, имея под боком знакомого демона. В этом случае, как говорится, им сам черт не брат: ведь сам демон куда страшнее окружающего их мира.

Из-под низкой арки вышел, чуть пригнувшись, высокий широкоплечий мужчина в плаще, накинутом поверх расшитого камзола и перевязи. На ногах у него были остроносые сандалии.^[127] Лицо этого незнакомца привлекло внимание Аретино: волевой подбородок и высокий гордый лоб говорили о сильном характере, а живые темные глаза, казалось, пронизывали человека насквозь. Мужчина шагнул им навстречу и поклонился:

— Я Фат. Назовите мне ваши имена.

— Так это замок Фата, — вполголоса произнес Аретино. — Очень красиво.

— Я знал, что он вам понравится, — улыбнулся Аззи. — На земле о вас говорили, что вы гоняетесь за новизной.

— Я в основном ищу новизну в людях, а не в вещах, — отпарировал Аретино.

Тем временем Фат, пристально вглядевшись в лица демона и человека, стоящих перед ним, сказал:

— Добрый день, демон! Я вижу, ты привел с собой друга.

— Это Пьетро Аретино, — представил своего спутника Аззи. — Он из рода людского.

— Очень рад.

— Мы отважились явиться к тебе с просьбой и надеемся, что ты не откажешься ее исполнить.

Фат улыбнулся и пригласил гостей пройти в замок. Тут же, как по волшебству (а, собственно, без волшебства в этом замке не делалось ни одно дело), появился столик с вином и заморскими сластями. Возле столика стояли три стула на изящно выгнутых ножках.

— Прошу вас, угощайтесь, а потом побеседуем, — пригласил гостей Фат.

Аззи поблагодарил хозяина легким поклоном и первым сел за стол.

Потягивая старое вино, они вели светскую беседу. Фат хлопнул в ладоши, и в зал выбежали искусные фокусники, жонглеры и музыканты. Музыканты играли на струнах человеческой души, а жонглеры, будучи из породы ловкачей, перебрасывались исками и репрессалиями, в то время как фокусники творили чудеса с разными документами и официальными актами. Аззи восхищался их мастерством.

Наконец Фат сказал:

— Довольно тешить себя иллюзиями. По-моему, мы достаточно насмотрелись. Прейдем к делу. Чем я могу быть вам полезен?

— Дошло до меня, — начал Аззи, — о могущественный владыка, что в подвалах своих хранишь ты множество редких и весьма занятных вещей.

— Это действительно так, — подтвердил Фат. — Какова бы ни была судьба каждой вещи, в конце концов все они попадают ко мне, и я помещаю их в хранилище. В большинстве своем это просто старый хлам, но порой среди него попадаются забавные вещицы. И, конечно, у каждой из этих безделушек своя собственная судьба, обязательно связанная с какой-нибудь легендой. Большинство таких легенд — явный вымысел, но иногда бывают и правдивые. Впрочем, мне все равно. Я не делаю различий между правдой и выдумкой, между ясным и темным, между тайным и явным. Поведай же мне, какое сокровище вы ищете?

— Нам нужны семь золотых подсвечников, которые Сатана дал Адаму.

— Да, я знаю о них. У меня есть несколько неплохих гравюр с изображением этих подсвечников, и я охотно могу дать вам полюбоваться ими.

— Благодарю, но нам нужны сами подсвечники, а не их подобия, — сказал Аззи.

— А что ты собираешься с ними делать? — спросил Фат.

— Дорогой мой Фат, я собираюсь творить великие дела, и семь золотых подсвечников будут играть ключевую роль в разворачивающейся драме. Но я не спросил тебя, быть может, они нужны тебе самому?

— Нет, семь золотых подсвечников мне ни к чему, — сказал Фат. — Я с удовольствием отдам их тебе.

— Я задумал дать семь подсвечников смертным — на время, разумеется, — чтобы они смогли исполнить свои заветные желания.

— Замысел твой велик и благороден, — похвалил Фат. — Жаль, что не все в вашем мире способны на столь широкий жест. Не посвятишь ли ты меня в подробности своего плана? Каким образом ты собираешься исполнять заветные желания смертных?

— При помощи магии, разумеется, — сказал Аззи.

— При помощи магии! — воскликнул Фат. — Прекрасно! Если в это дело вмешается магия, из него почти наверняка что-нибудь выйдет.

— Да, — согласился Аззи. — Этим магия и хороша. А теперь, если, конечно, ты не возражаешь, о могущественный владыка, мы заберем подсвечники и отправимся обратно в Подлунный мир.

Глава 22

Спрятав волшебные золотые подсвечники в глубокой пещере на берегу Рейна, Аззи перенес Пьетро Аретино обратно в Венецию, а сам отправился запасаться магическими принадлежностями, необходимыми ему для постановки Безнравственной Пьесы. В подобное путешествие лучше было отправляться налегке, а смертный, хоть и держался молодцом, все-таки являлся обузой для демона.

Воспользовавшись сезонным билетом на Секретный Адский Путь, Аззи сел на поезд прямого сообщения между Небесной Твердью и рекой Стиксом. Он вышел на Центральном вокзале, где на огромном дьявольском табло красными огоньками загорались строчки с информацией об отправляющихся поездах. Длиннейшие составы с прицепленными к ним паровозами стояли на запасных путях. На ступеньках пассажирских вагонов стояли кондукторы, равнодушно оглядывая толпы людей и скопления грохочущих металлических чудовищ и лениво дожевывая свой бутерброд.

— Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, сэр?

К Аззи подошел носильщик — гоблин из числа тех, что вечно крутятся на вокзалах в надежде разжиться парой-другой монет. Опустив в карман мелочь, гоблин помог Аззи добраться до нужного ему поезда и поднес полупустой чемоданчик, который Аззи на всякий случай взял с собой.

Благодаря помощи носильщика у Аззи осталось достаточно времени, чтобы посидеть за чашечкой ароматного кофе в вагоне-ресторане. Наконец паровоз фыркнул и потащил состав через выжженные солнцем равнины Злодеии к Складищенску, куда направлялся Аззи.

Не прошло и часа, как Аззи уже стоял на перроне Складищенска, провожая взглядом уходящий поезд. Прямо перед Аззи возник типичный пейзаж Адской глубинки: низкие невзрачные домишки, пыльные улицы, всевозможные притоны и киоски, торгующие теплым пивом и пирожками с тухлятиной. А за этим маленьким городком располагались собственно склады — огромный комплекс банков и товарных складов, снабжавший жителей Преисподней всем необходимым для их темных делишек.

Складские помещения, как во многих современных городах, располагались без всякого порядка, лепились друг к другу, доходя до самого берега реки. Все нечистоты, текущие по сточным канавам, дренажным и водопроводным трубам, сбрасывались прямо в Стикс. Местные власти давно должны были бы принять меры против подобного варварства, если бы эти сточные воды странным образом не способствовали очищению реки, до того загрязненной и отравленной, что вода из городской канализации разбавляла эту мутную зловонную жижу свежей струей.

Проблуждав с полчаса среди беспорядочного нагромождения металлических ангаров, деревянных сараев и каменных домов с крохотными узкими окошками, забранными решеткой, Аззи наконец набрел на тот склад, где хранилось все необходимое для чародейства и волшебства. Рекламный щит, вывешенный на стене, гласил, что только здесь клиенту гарантирован полный ассортимент волшебных талисманов. Недолго думая, Аззи вошел внутрь и оказался в довольно тесном помещении, где за столиком сидел служащий — длинноносый гоблин, с головой ушедший в комиксы, лежащие перед ним. Заметив посетителя, гоблин на секунду оторвал свой взгляд от картинки с Дэвилмэном, парящим над Нью-Злодейским небоскребом, и прогнусавил:

— Талисманы нужны? Какие? И для каких целей?

— Мне нужно привести семь человек к семи золотым подсвечникам.

— Ясненько, — сказал клерк. — И чего вы ждете от этих талисманов? Простейшие талисманы обычно ограничиваются тем, что указывают дорогу. Талисман представляет собой свиток пергамента, глиняный черепок со странного вида надписью или обрывок кожи, покрытый убористыми письменами. Такие талисманы нередко лежат в бабушкиных сундуках, на дне пересохших колодцев, на чердаках домов, где обитают привидения. На них обычно пишут: «выйди на перекресток двух дорог, сверни направо и иди дальше, пока не увидишь большую сову». Это одно из наиболее часто встречающихся предписаний.

Аззи покачал головой:

— Не слишком-то верный способ. Мне нужны талисманы, которые прямиком приведут смертных к семи золотым подсвечникам, спрятанным в надежном месте. В реальном мире, разумеется.

— В том мире, который вы считаете реальным, — уточнил клерк. — Так, значит, вам нужно средство, способное не только указать путь к заветной цели тому, кто его найдет, но и дать этому счастливчику способ достичь ее.

— Точно так, — кивнул Аззи.

— А ваши люди умеют обращаться с талисманами? Я имею в виду, если им в руки попадет талисман, смогут ли они сами догадаться, как заставить эту штуку работать?

— Боюсь, что нет, — признался Аззи.

— Так я и думал. Должен вас предупредить, что несоблюдение техники безопасности при работе с талисманами может привести к весьма серьезным последствиям. Может, поставим защиту от дурака на случай неправильного обращения с талисманом?

— Но это будет стоить дороже?

— Естественно.

— Тогда не надо никакой защиты. Придется пойти на риск. В конце концов, кто не рискует, тот не пьет шампанского.

— Итак, если я правильно вас понял, вам нужно что-то вроде портативного кладоискателя со встроенным индикатором направления. Что ж, я одобряю ваш выбор. Такие кладоискатели надежны, не занимают много места и удобны в работе. С их помощью, находясь в любой точке земного шара, вы довольно легко сможете отыскать то место, где спрятан ближайший клад. Вам просто нужно включить прибор в режим поиска и идти куда глаза глядят. Если вы находитесь на правильном пути, индикатор вашего кладоискателя начинает мигать, или попискивать, или пощелкивать, или еще как-нибудь оповещать вас о том, что сокровище близко. Кстати, могу рекомендовать вам последнюю модель портативного кладоискателя «Разбогатей-со-мной — 666». Три шестерки — счастливое число, говорят…

— Благодарю вас, кладоискатель мне не нужен. Что же касается индикатора… Идея неплохая, но для моих целей этого будет мало. Мне нужна практически стопроцентная гарантия, что обладатели талисманов доберутся до золотых подсвечников.

— О, в таком случае вам нужны половинные талисманы.

— Это что-то новенькое? Я никогда о них не слышал.

— Импортные. Халдейские. Сплит-система. Низкие цены при высоком качестве. Идея такова: чародей (в данном случае это вы) берет талисман — например, кусок пергамента — и разрывает его на две части. Одну половинку он прячет в надежном месте. Другую отдает своему клиенту, отправляющемуся на поиски приключений. Предположим теперь, что клиент чародея попал в беду. Например, он находится в самой гуще кровопролитнейшей битвы. Но при помощи половинного талисмана он может спастись. Он достает половинку талисмана, произносит заклинание или включает ее магический заряд каким-то другим образом, и вторая половинка — та, что была спрятана где-то далеко, в укромном уголке, — начинает притягивать первую, в результате чего первая половинка талисмана в мгновение ока переносится ко второй. Рекомендую вам взять именно эти талисманы. Они незаменимы там, где требуется очень быстрая транспортировка грузов среднего веса на далекие расстояния.

— Вот это мне подойдет, — сказал Аззи. — Я положу половинки талисманов возле семи золотых подсвечников, а другие половинки я отдам людям, которые будут участвовать в моем проекте. При помощи этих талисманов они перенесутся в нужное место.

— Все будет в точности так, как вы пожелаете. Осталось уточнить только одну небольшую деталь: будете ли вы заказывать волшебных коней?

— Волшебных коней? Зачем мне волшебные кони? Разве без них нельзя обойтись?

— Ну, если вы собираетесь устраивать что-то вроде скромной сельской вечеринки, то вполне можете обойтись и без волшебных коней. Но если вы собираетесь привлечь широкую аудиторию, то волшебныекони придадут вашему шоу блеск. Конечно, с волшебными конями хлопот будет несколько больше…

— Надеюсь, что не намного больше? — спросил Аззи. — Не знаю, насколько опытными окажутся мои клиенты. Ведь они простые смертные, понимаете? От такого у них и голова может кругом пойти.

— Понимаю. Сделаем все в лучшем виде, но так, чтобы головы у ваших смертных не кружились. В принципе, волшебными конями не так уж сложно править. Зато как шикарно они смотрятся!

— Хорошо. Запишите на мой счет семь волшебных коней.

— Сейчас запишем, — клерк взял ручку и начал что-то быстро писать на бланке счета. — А какими именно волшебными свойствами должны обладать эти волшебные кони?

— То есть как — какими свойствами?

— Ну, например, должны ли они обладать огромной выносливостью или отличаться чистотой кровей? Как насчет экстерьера — вам нужны кони, способные затмить блеском и красотой коней, впряженных в небесную колесницу Гелиоса, или подойдут более скромные животинки? Нужно ли, чтобы волшебные кони умели говорить? Летать? Превращаться в какое-либо другое животное?

— Как, разве за все эти качества нужно платить отдельно? Наверное, это недешево обойдется!

— Вы же знаете наш главный адский принцип, не так ли? Вы получите все, что пожелаете, только вам придется за это заплатить.

— Тогда, пожалуй, я возьму самых обычных, просто волшебных, без всяких дополнительных волшебных свойств. Но хотелось бы все-таки получить что-нибудь посимпатичнее Конька-горбунка или Сивки-бурки.

— Отлично. Какие-нибудь препятствия на пути к подсвечникам заказывать будете?

— Нет-нет, что вы! Боюсь, моим смертным их не одолеть. Им бы и без всяких трудностей справиться…

— Хорошо. Теперь осталось определить калибр вашего талисмана.

— Калибр?.. А разве они бывают разных калибров? Я что-то раньше о таком не слышал.

— У нас новый порядок. Теперь для каждого калибра талисманов ввели свои формы заказов.

— Но я понятия не имею, какой калибр мне нужен!

— Вот выясните, а потом поговорим.

Аззи понял, что дело не обойдется без взятки. Сунув клерку несколько золотых, он сказал:

— Не могли бы вы мне помочь с подбором калибра? Каждый из талисманов должен обладать достаточной мощностью, чтобы перенести одного смертного в параллельный мир, созданный как отражение существующей реальности, и доставить его в нужное место в определенный срок.

— Гм… переброска груза в иное измерение и транспортировка на конечное расстояние… На это потребуется уйма энергии! Почти девяносто девять процентов мощности расходуется на путешествие в мир иной, и только один процент — на дальнейшие приключения… Я бы рекомендовал вам приобрести универсальные талисманы, а не половинные. Половинные вряд ли потянут такую мощность. Впрочем, нужно посмотреть… А сколько весят ваши смертные?

— Не знаю… — растерялся Аззи. — Честно говоря, я еще ни разу с ними не встречался. Видите ли, мой проект находится в начальной стадии, и я еще не успел проработать детали. Но я думаю, что каждый из них весит не более… э-э-э… скажем, ста двадцати килограммов.

— Ста двадцати килограммов? Боюсь, это несколько усложняет задачу. Не могли бы вы указать верхний предел с большей точностью? Дело в том, что для грузов весом более ста килограммов калибр заклинания удваивается.

— Хорошо, пускай будет сто килограммов. Не думаю, что мне удастся найти богатырей, которые весят больше. На всякий случай я оговорю это в контракте, который я буду заключать со смертными, чтобы потом ко мне не предъявляли никаких претензий.

— Как вам угодно, — клерк-гоблин быстро нарисовал на листочке бумаги столбик цифр. — Что ж, подведем некоторый итог. Как я понимаю, вам нужны семь универсальных талисманов, каждый из которых обладает способностью перенести простого смертного весом не более ста килограммов (включая ручную кладь) в параллельный мир, созданный как отражение существующей реальности, и доставить его в нужное место в определенный срок. Это у нас получается сорок пятый калибр. А какую марку вы предпочитаете?

— А у вас что, разные есть? — удивился Аззи.

— Уж поверьте, у нас ассортимент не хуже, чем в любой другой конторе. Могу вам порекомендовать «Дурилку II». «Мечта идиота-24» — тоже неплохая модель.

— Ну, давайте какую-нибудь из них.

— Нет, уж марку вы должны выбрать сами. Я не обязан все за вас делать!

— Я выбираю «Мечту идиота».

— К сожалению, сейчас на складе нет ни одной «Мечты идиота». Но на будущей неделе мы ожидаем новую поставку…

— Тогда я возьму «Дурилки».

— Ладно. Пожалуйста, заполните бланк заказа в двух экземплярах. Здесь распишитесь, здесь и здесь. Здесь поставьте инициалы. Здесь напишите свое имя полностью. Так. Ну, вот, получите ваши талисманы.

И гоблин вручил Аззи маленький бумажный пакет. Открыв его, Аззи с любопытством заглянул внутрь.

— Они похожи на маленькие серебряные ключики.

— Так выглядят «Дурилки». «Мечты идиота» немного другие.

— Но работают они так же хорошо?

— Говорят, даже лучше.

— Спасибо! — и Аззи растаял в воздухе. На душе у него было легко и радостно, несмотря на то, что впереди у него была утомительная обратная дорога на Землю. Наконец-то у него есть все, что необходимо для постановки Безнравственной Пьесы. Легенда. Сценарий. Подсвечники. Талисманы. Оставалось только найти актеров. Но это уже были приятные хлопоты, и Аззи собирался совместить полезное с приятным.

Часть V

Глава 23

Ясным июньским утром на проселочную дорогу, уходящую на юг от Парижа, свернула карета, запряженная четверкой лошадей. Оставив широкую аллею, обсаженную каштанами, карета, покачиваясь, покатилась по неровной колее. Воздух был свеж и прохладен, и утреннюю тишину нарушал только стук копыт, поскрипывание колес да стрекот кузнечиков. Щелкнув бичом, возница прикрикнул на лошадей, и копыта застучали быстрее.

Карета была большая, выкрашенная желтым и красным; на козлах рядом с кучером восседали два лакея. За первой каретой ехала вторая, а за ней скакали несколько всадников и тянулся маленький караван из двенадцати мулов, несущих поклажу.

Первая карета везла шестерых пассажиров. Двое из них — хорошенький мальчик лет десяти и его сестра, очаровательная юная особа лет четырнадцати с роскошными рыжими кудрями и дерзким выражением прелестного личика, — расположились на заднем сиденье, а четверо взрослых — на переднем, сидя очень тесно друг к дружке, толкаясь и чуть не стукаясь лбами, когда карету подбрасывало на очередной выбоине дороги.

Между тем карету сильно закачало, и она накренилась вбок. Сторонний наблюдатель, окажись он в тот момент рядом, смог бы заметить, что правое переднее колесо готово соскочить с оси. Это и произошло через несколько минут. По счастью, кучер успел придержать лошадей.

Передний всадник, тучный мужчина с красным лицом, остановил своего коня у дверцы кареты:

— Эй! У вас все целы?

— Все в порядке, сударь, — ответил мальчик, сидевший у окна.

Всадник подъехал поближе, заглянул в окошко кареты и отвесил учтивый поклон сидевшим в ней взрослым. Взгляд его остановился на рыжеволосой Киске. Всадник буквально пожирал глазами юную леди.

— Я сэр Оливер Деннинг из Тьюксбери, — представился он.

— Меня зовут мисс Карлайл, — ответила она своим певучим голоском, жеманно растягивая гласные. — А это мой брат Квентин. Вы тоже паломник, сударь?

— Да, — ответил тот, краснея еще больше — так, что затылок у него побагровел. — Если все вы, глубокоуважаемые дамы и господа, изволите выйти из кареты, мой слуга Ватт попробует починить сломанное колесо.

И сэр Оливер кивнул в сторону малого, стоявшего в стороне — низенького темноволосого валлийца.

— Мы вам очень признательны, сударь, — проворковала Киска.

— Не стоит благодарности. А пока Ватт будет заниматься колесом, мы вполне можем отдохнуть и перекусить где-нибудь неподалеку на травке.

За все время разговора сэр Оливер не удостоил даже взглядом остальных пассажиров кареты, так что было совершенно непонятно, относится ли его приглашение исключительно к милой барышне или к ее спутникам также.

Сэр Оливер приметил Киску еще до того, как у кареты соскочило колесо — вероятнее всего, в тот момент, когда она поправляла кружевную косынку на груди. Водопад рыжих кудрей, обрамлявших свежее личико, и тоненький стан сразили сэра Оливера наповал. Впрочем, не он первый попал под воздействие ее чар. Мужчины, даже суровые, закаленные в боях воины, теряли головы, стоило им увидеть Киску.

Они расположились на солнечной полянке неподалеку от кареты, которую чинил слуга Ватт. Сэр Оливер достал из седельной сумки походное одеяло, от которого слегка попахивало лошадью — запах был слабый, и, пожалуй, приятный. Сэр Оливер, очевидно, не раз участвовал в походах, потому что в его седельной сумке нашлось все, что необходимо уставшему путнику на привале: сносная провизия и даже нехитрая посуда.

— Как приятно посидеть вот так на травке, — сказал сэр Оливер, расположившись на одеяле и держа в руке подрумяненную ножку цыпленка. — Это напоминает мне старые добрые дни последней итальянской кампании. Я имел честь служить под началом сэра Джона Хоуквуда. В том походе мы часто делали привалы под открытым небом.

— Надеюсь, сударь, вы повидали много сражений? — спросил Квентин, скорее из вежливости, чем из любопытства: его почему-то не покидала уверенность, что если этот пузатый краснолицый обжора и участвовал в военных походах, то прошел весь свой боевой путь в обозе, в интедантской повозке.

— Сражений? Да уж достаточно, — самодовольно усмехнулся сэр Оливер и пустился в длинный, никому, кроме него самого, не интересный рассказ о боях под Пизой. Он рассказывал об этом малозначительном событии таким высокопарным слогом, словно описывал воинские подвиги короля Артура. Потом он перешел к описанию других битв. Если верить сэру Оливеру, он проливал свою кровь у стен чуть ли не всех итальянских городов.

Однако Квентин не очень-то верил ему. Он помнил, как однажды присутствовал при взрослом разговоре, и его отец сказал, что война в Италии похожа на торги: сначала произносятся зажигательные речи, потом заинтересованные стороны ведут тайные переговоры, и в зависимости от исхода этих переговоров либо город сдается, либо осада снимается. Еще отец говорил, что французы — вот те действительно настоящие воины и дерутся насмерть, а итальянцы и наемники только играют в войну и размахивают мечами и копьями. Но сэр Оливер почему-то ни словом не обмолвился о французах, зато его рассказ пестрел какими-то Колоннами, Борджия, Медичи и прочими иностранными именами, незнакомыми Квентину. Сэр Оливер тем временем настроился на патетический лад; слогом, достойным Гомера, он воспевал схватки на копьях и мечах, ночные дозоры в южной Италии, где конные отряды до сих пор подвергаются внезапным набегам сарацинов, и расписывал опасности, подстерегающие воинов под каменными стенами осажденных городов, когда внезапно на головы солдат, штурмующих крепость, льются потоки кипящего масла или расплавленного свинца.

Сэр Оливер был низенький лысеющий господин с козлиной бородкой. Фигура его напоминала пузатый бочонок, а красный цвет лица выдавал любителя вин. Во время разговора он вскидывал голову, и его бороденка смешно тряслась. Собираясь поведать очередную геройскую подробность своей биографии, он долго откашливался, прочищая горло. Киска, которой этот самовлюбленный болтун уже успел порядком надоесть, передразнивала его столь уморительно, что Квентин с трудом сдерживал смех.

Наконец Ватт доложил, что карета готова. Сэр Оливер отпустил слугу и выслушал многочисленные изъявления благодарности с подобающей суровому воину скромностью. В ответ он сказал, что, поскольку все они держат путь в Венецию, то им еще предстоит провести вместе немало времени. Очевидно, он был уверен, что общество столь великолепного кавалера и прославленного воина будет приятно всем. Киска, мило улыбнувшись, ответила, что ему всегда будут рады — ведь колесо может снова соскочить. Сэр Оливер не понял шутки и заверил прелестную барышню, что всегда будет рад помочь ей. Ему и в голову не пришло, что надрывный кашель, разобравший всю компанию после этого, мог быть вызван не крошкой, попавшей не в то горло, а какой-то другой, более сложной причиной.

Чуть позже компанию путешественников нагнала монахиня, которая должна была ехать вместе с ними с самого начала путешествия, но опоздала к месту встречи. Дама сидела верхом на гнедой кобыле, следом за ней ехал слуга на муле, державший на руке охотничьего сокола. Карета остановилась, и пассажиры, посовещавшись, подвинулись, освобождая для нее одно место.

Мать Иоанна была настоятельницей монастыря урсулинок, расположенного неподалеку от английского города Грейвлайна. Едва успев устроиться на сиденье кареты, она начала рассказывать о себе. Фамилия ее была Мортимер, и она состояла в близком родстве со шропширскими Мортимерами. Лицо у нее было некрасивое, с крупными чертами и выдающимися скулами. Темный загар выдавал в ней страстную любительницу охоты. И действительно, она ни на минуту не разлучалась со своим соколом, на каждой остановке снимала с головы птицы клобучок и отправляла ее за дичью. Сокол обычно возвращался с какой-нибудь безобидной маленькой зверушкой — полевкой или сурком, — окровавленной и истерзанной. Мать Иоанна хлопала в ладоши и говорила:

— Отлично, мисс Быстринка!

Быстринкой она называла своего сокола, прибавляя к имени птицы столько ласковых имен и разных сладеньких словечек, что Квентина, не терпевшего женского сюсюканья, начал разбирать смех, и мальчик с трудом удерживался, чтобы не прыснуть. Наконец пассажиры, которым также надоели излияния аббатисы и которых к тому же сильно раздражал ее высокий, резкий голос, решительно выступили против того, чтобы сокол находился в карете. Мисс Быстринке пришлось переместиться на запятки, где ехал слуга. Расставшись со своей любимицей, мать Иоанна заметно приуныла, однако через несколько минут, заметив оленя на лесной опушке, вновь воспрянула духом. Она предложила остановиться, чтобы загнать дичь, но и от этой идеи ей пришлось отказаться: единственной собакой, сопровождавшей путешественников, была комнатная болонка одной из дам, которая не смогла бы справиться не то что с оленем, но и с простой крысой.

Разочарованная аббатиса нашла утешение в светской болтовне. Путешественники узнали, что мать Иоанна не просто леди Мортимер, а старшая сестра той самой девицы Мортимер, которая составила блестящую партию с маркизом Сен-Бо. Сама же она стала настоятельницей монастыря потому, что не хотела выходить замуж (или потому, как шепнула Киска на ухо Квентину, что, несмотря на ее знатность и богатство, не нашлось такого дурака, который захотел бы на ней жениться). Уговорив родителей выхлопотать для нее место настоятельницы монастыря, она приняла постриг и стала аббатисой. Поджав губы, старая дева с гордым видом заявила, что вполне довольна своей участью, ведь Грейвлайн окружают густые леса, где можно отлично поохотиться. К тому же монахини в ее монастыре — дамы благородного происхождения, так что каждый вечер за чашкой чая собирается весьма приятная компания.

Так прошел этот долгий, долгий день.

Глава 24

Сэр Оливер откинулся назад в седле, оглядываясь по сторонам. Они все еще ехали по открытой местности. Слева уже много миль тянулись невысокие холмы, справа сверкала серебром быстрая речушка. Впереди виднелись небольшие рощицы, а на самом горизонте темнел лес.

Но кое-что заинтересовало сэра Оливера гораздо более, чем открывавшийся пейзаж. На склоне одного из холмов показалось красное пятнышко и стало перемещаться как раз по направлению к дороге, по которой они ехали. Сэр Оливер рассчитал, что встречный путник выедет на дорогу примерно в полумиле от того места, где они остановились сейчас.

Мать Иоанна подъехала к сэру Оливеру на своей отлично выезженной гнедой.

— В чем дело? — спросила она своим резким голосом, в котором даже при обычном разговоре звучали повелительные нотки. — Почему мы стоим?

— Хочу осмотреться, — ответил сэр Оливер, которого слегка раздражали резкий тон и повелительные манеры этой старой девы. — Прежде чем ехать дальше, неплохо было бы узнать, что там впереди.

— И какого лешего вы хотите там разглядеть?

— Лешие меня не волнуют. Меня больше беспокоят разбойники. Говорят, они появляются в этих краях.

— У нас есть охрана, — заявила мать-настоятельница. — Четверо арбалетчиков, которые пока что даром едят наш хлеб.

— Я не очень-то доверяю этим людям, — возразил сэр Оливер. — Вот увидите: при малейшей опасности они удерут от нас. И если нам действительно что-то угрожает, я предпочел бы подготовиться к неприятной встрече.

— Это просто смешно, — не сдавалась мать Иоанна. — Уж если нам суждено встретиться с разбойниками, то не вам отвести от нас такую беду. Целая разбойничья шайка может скрываться вон в том лесу впереди, и мы не заметим их — пока они сами того не захотят, разумеется.

— Все равно мне нужно наблюдать за дорогой, — сказал сэр Оливер. — Вон там, впереди, показался всадник. Он скачет нам навстречу.

Иоанна стала всматриваться в дорогу. Она была близорука и не сразу смогла разглядеть впереди на дороге всадника в красном плаще.

— Откуда появился этот человек? — спросила она у сэра Оливера.

— Не знаю. Но он скачет нам навстречу, это очевидно.

Действительно, красная точка быстро увеличивалась в размерах. Сэр Оливер сделал знак остальным подъехать ближе. Путники собрались в одну тесную группу. Все напряженно всматривались вдаль, стараясь угадать, чем может кончиться для них эта нежданная встреча.

Сэр Оливер, как старый вояка, критически оглядел свой маленький отряд. Не так уж мало народу, решил он. Силы кавалерии представляли две кареты, четыре запасных лошади и двенадцать мулов. Здесь можно было рассчитывать на тридцать человек, не считая дам. Примерно половина из них присоединилась к компании богомольцев в Париже, где паломники останавливались, чтобы закупить провизию. Там же, в Париже, они наняли охрану — четырех арбалетчиков, старых ветеранов, участвовавших в войнах с итальянцами. Командовал ими сержант Патрик, заявивший, что без него и его людей путешественникам ни за что не проехать через юг Франции, где леса кишат разбойниками и дикими зверями.

По дороге, однако, путники успели переругаться. Во время остановки в Париже они целый вечер проспорили, как ехать дальше. Одни считали, что лучше избрать самый легкий путь — через центральные провинции Франции, где дороги были в отличном состоянии, а горы и темные леса оставались в стороне, не пугая путешественников своей неприступностью. Однако на этих дорогах было неспокойно. Даже английским поданным не следовало бы туда соваться.

Большинство выступало за то, чтобы двинуться через Бургундию и дальше по западному берегу Роны, через густые леса Лангедока, чтобы добраться до Русильона. Наконец после долгих дебатов, они выбрали именно этот путь. Пока еще с ними не случалось неприятных происшествий, однако вся компания держалась настороженно — ведь в чужих краях опасность чудится за каждым кустом.

По дороге во весь опор скакал одинокий всадник. Багряный плащ развевался за его плечами, открывая алый костюм для верховой езды. Ноги его были обуты в сапоги из мягкой кожи. На левое ухо был лихо заломлен зеленый бархатный берет с орлиным пером. Всадник был весьма худ и высок ростом и великолепно держался в седле. Подъехав ближе, незнакомец резко осадил своего коня.

— Приветствую вас! — крикнул Аззи путникам, собравшимся тесной группой и внимательно глядевшим на него. — Я Антонио Креспи, венецианский торговец тканями. Я разъезжаю по Европе, продаю золотую парчу. В этих краях на нее большой спрос, особенно на севере. Если благородные дамы и господа желают взглянуть на образцы, я охотно удовлетворю их любопытство.

Товаром такого сорта Аззи запасся заранее у одного из венецианских купцов. После встречи с Аззи купец отправился домой без своей роскошной парчи, но с карманами, туго набитыми звонкими золотыми монетами.

Кинув на Аззи подозрительный взгляд, сэр Оливер спросил, не будет ли любезен синьор Антонио объяснить, откуда он выехал на большую дорогу. Словно из-под земли вырос, прибавил сэр Оливер про себя. С очаровательной улыбкой, сверкнув всеми тридцатью двумя белыми зубами, Антонио объяснил, что проехал лесной тропинкой, известной ему с незапамятных времен. Ведь он часто ездит по делам в Париж и хорошо знает здешние места, вот и решил срезать несколько миль.

— Сударь, — закончил свою речь рыжий демон, — если мое общество не будет вам неприятно, я хотел бы присоединиться к вам. Путешествуя в одиночку, путник почти всегда экономит время, но и приятная компания в дороге имеет свои положительные стороны. Тем более в этих краях, где, как слышно, пошаливают разбойники. Когда рядом с тобой надежный человек, чувствуешь себя гораздо увереннее. Поверьте, сударь, я могу пригодиться вам в дороге. Как я уже имел честь вам сообщить, я в этих краях не впервые и знаю здешние тропы. Знаю, где могут встретиться разбойники. А если понадобится, я буду сражаться плечом к плечу с остальными, защищая жизнь и честь прекрасных дам (тут Аззи отвесил легкий поклон в сторону двух карет, из окошек которых выглядывали миловидные головки). К слову сказать, я неплохо владею оружием. Запас провизии у меня с собой достаточный, так что я не буду вам в тягость.

Оливер переглянулся с матерью Иоанной:

— Что вы думаете, мать Иоанна? Примем его в нашу компанию?

Мать Иоанна смерила Аззи оценивающим взглядом. Аззи, которого за всю его долгую жизнь демона представительницы прекрасного пола одаривали разными взглядами — ласковыми, пламенными, полными страсти и даже такими, которые испепелили бы обыкновенного смертного на месте, — спокойно встретил его. Как и подобает воспитанному джентльмену, он несколько секунд смотрел в круглые совиные глаза монахини, затем, приподняв свой берет и отвесив вежливый поклон, отвел взгляд и принял одну из тех непринужденных и изящных поз, которые принимают все демоны и галантные кавалеры, стараясь произвести впечатление. Если даже ему не разрешат присоединиться к этой компании, он проявит дьявольскую изобретательность, чтобы в конце концов добиться своего. В аду учат и не таким проделкам!

Наконец мать Иоанна раскрыла плотно сжатые губы, сказав коротко:

— Я не возражаю.

Они подъехали ближе к каретам и фургонам, выстроившимся вдоль дороги, и сэр Оливер представил нового попутчика. Снова тронулись в путь, и Аззи, как человек, хорошо знающий местность, занял место во главе процессии. Сэр Оливер поехал рядом.

— Что там, впереди? — спросил он у мнимого торговца тканями.

— Скоро начнется лес, — ответил Аззи. — Он тянется миль на пятьдесят. Сегодня нам придется ночевать где-нибудь под сенью густого дуба, — прибавил он с улыбкой. — О разбойниках в здешних краях не слышали примерно с год или даже больше, так что, надеюсь, эту ночь мы проведем спокойно. А к завтрашнему вечеру мы должны добраться до большака, где стоит весьма приличный трактир. Там можно немного отдохнуть. Содержат это заведение монахи, и кухня там неплохая.

Последняя новость особенно понравилась сэру Оливеру и матери Иоанне, высоко ценившими добрую трапезу, тепло очага и тонкие льняные простыни.

Никому из путников ни разу за весь день не пришлось пожалеть о том, что они приняли Антонио Креспи в свою компанию. Молодой рыжеволосый торговец был занятным собеседником, умеющим развеять дорожную скуку. Его рассказы отличались оригинальностью. В основном это были придворные сплетни, приправленные пикантными подробностями, до которых все путешественники, даже дамы, оказались большими охотниками. Но иногда новый попутчик рассказывал истории, похожие на волшебные сказки, в которых наравне со смертными действовали черти, ведьмы и прочие духи, которые, по слухам, отнюдь не обходили Венецию стороной.

За разговорами еще один долгий день показался не столь уж долгим. Солнце совершало свой привычный путь по небосклону, равнодушно взирая желтым оком на землю, дремлющую в жаркой истоме. Воздушные белые облака, словно легкие парусники, плыли к заветной небесной Гавани Всех Ветров. В верхушках деревьев шумел ветер. Путники медленным шагом двигались по заброшенной лесной дороге, достаточно широкой, чтобы на ней могли разъехаться две повозки, но недостаточно ровной, чтобы дамы в карете могли устроиться со всеми удобствами.

Тихо, необычно тихо было в лесу в этот день. Тишину нарушало только позвякивание конской упряжи, да иногда кто-нибудь из ветеранов-арбалетчиков запевал удалую песню — но тут же умолкал, сам не зная почему. Наконец солнце начало клониться к западу. Тени удлинились, и в воздухе повеяло вечерней прохладой.

Процессия все дальше углублялась в густую чащу. Путники в каретах задремали, головы всадников склонились к лошадиным гривам, пальцы сами собой разжимались, выпуская поводья. Сонную дрему развеяло одно небольшое происшествие: из кустов прямо на дорогу выскочила лань и, мелькнув бело-коричневым боком, метнулась туда, где темнел хвойный подлесок, — только сучья затрещали. Мать Иоанна встрепенулась в седле, однако даже у нее не хватило сил для погони. Лес околдовал всех, навеял волшебные грезы. Не хотелось нарушать его величавую, вечную тишину.

Так они ехали, пока не начало смеркаться. Заметив небольшую полянку, Аззи пригласил своих уставших спутников остановиться здесь на ночь — ведь дальше начинается самый трудный участок пути. Им предстоит ехать по буреломам и бездорожью. На этот раз споров не возникло — путешественники были рады долгожданному отдыху.

Слуги расседлали усталых коней, обтерли и напоили их у ручья, который журчал в низине неподалеку от места их стоянки. Взрослые начали хлопотать, устраиваясь на ночлег, а дети, целый день смирно просидевшие на жестких сиденьях карет, затеяли на поляне веселую возню. Киска и здесь была первой, проявляя большую изобретательность по части игр и всяческих проказ.

Аззи и сэр Оливер подошли к самому краю поляны, где лежал поваленный дуб. В том месте, где мощные корни были вывернуты из земли, образовалась неглубокая яма. Лучшего места для костра нельзя придумать — со всех сторон пламя будет защищено от ветра. Набрав хвороста, они сложили его в этот приготовленный самой природой очаг. Сэр Оливер достал огниво и кремень. Он отнюдь не был мастером по части разведения костров, однако просить помощи Антонио ему не хотелось. Сэр Оливер неловко ударил кресалом о кремень и высек первую искру.

Искры падали на сухой трут, но тотчас же гасли, будто заколдованные. Да еще ветер, словно посланный им на беду из самой Преисподней, зашелестел в траве, задувая едва успевавшее вспыхнуть пламя. Сэр Оливер продолжал свою упрямую борьбу с ветром, но так и не смог добыть огня.

Поднявшись с колен и разогнув ноющую спину, он помянул недобрым словом проклятый кремень с огнивом, а заодно и чертов ветер. Аззи сделал шаг к куче хвороста, лежащего в яме:

— Разрешите мне попробовать?

— Пожалуйста, — сказал сэр Оливер почти с облегчением, протягивая ему огниво.

Но Аззи не взял огнива. Он просто потер указательный палец правой руки о ладонь левой и направил палец на сухие ветки, собранные кучей. Из-под ногтя указательного пальца Аззи выскочила голубая молния и ударила прямо в хворост, сразу вспыхнувший ярким пламенем.

Раскрыв от изумления рот, сэр Оливер глядел на весело пляшущие багровые языки. Ветер, не справившись с огнем, добытым при помощи чуда, тотчас утих. Можно было подумать, что этот худощавый венецианец, стоявший у костра и глядевший на пламя, обладал такой сверхъестественной силой, что мог управлять погодой.

Сэр Оливер хотел что-то сказать — и не смог. Язык не повиновался ему.

— Простите, — вежливо сказал Аззи, повернувшись к лицом к онемевшему от изумления сэру Оливеру. — Я не хотел вас напугать. Это обычный фокус, которому я научился, странствуя по Востоку.

Только сейчас сэр Оливер заметил, что в глазах у того, кто выдает себя за Антонио Креспи, венецианского торговца тканями, горят зловещие красные огоньки, хотя, возможно, это были просто отблески пламени.

Аззи повернулся и пошел обратно к каретам.

Глава 25

Тем временем мать Иоанна пыталась поставить шатер. Эта любительница ночевок в лесу таскала с собою походный шатер всякий раз, как отправлялась на богомолье. Конструкция была весьма незамысловатой: на два бамбуковых колышка натягивалось выцветшее зеленое полотно. Мать Иоанна, конечно, справилась бы с таким пустяковым делом за несколько минут, если бы растяжки не перепутались в дороге. Мать Иоанна сражалась с упрямым узлом, пытаясь найти хотя бы один кончик, за который можно было ухватиться.

— Сам черт не распутает этот проклятый узел! — воскликнула она, потеряв терпение.

— Сам черт не распутает, говорите вы? — спросил Аззи, подходя ближе. В голосе его звучали иронические нотки. — Что ж, посмотрим. Разрешите мне попробовать?

Со скептической ухмылкой мать Иоанна вручила ему огромный ком спутанных веревок, отдаленно напоминавший козлиную голову.

Аззи повертел ком в руках, затем поднял указательный палец и тихонько подул на него. Его палец тотчас же стал канареечно-желтым, а ноготь на нем необычайно вытянулся, превратившись в острый изогнутый стальной коготь. Аззи пару раз ковырнул этим когтем тугой узел, над которым так долго билась мать Иоанна, и тотчас же по веревкам, словно ток по проводам, побежали зеленые искры. Там, где искры встречались друг с другом, на секунду вспыхивало белое пламя и раздавался сухой треск. Наконец искры пропали, и Аззи подбросил комок в воздух. Мать Иоанна попыталась поймать его, но в этот момент веревки распутались сами собою и упали на траву. Монахиня наклонилась и подняла с земли то, что еще минуту назад было гордиевым узлом.

— Как вы… — пролепетала она.

— Факирский трюк, которому меня научили на восточном базаре, — объяснил Аззи и широко улыбнулся, показав белые острые зубы.

Мать Иоанна посмотрела на него — и замерла, словно громом пораженная: в глазах у мнимого венецианца плясали красные огоньки.

Когда Аззи отвернулся и, насвистывая, пошел прочь, мать Иоанна облегченно вздохнула.

Поздним вечером все собрались у костра — все, кроме Аззи, отправившегося побродить по лесу перед сном. Оливер и мать Иоанна сели в стороне — представляем читателю догадаться, о чем, а вернее, о ком они собирались поговорить.

— Наш новый попутчик… — нерешительно начал сэр Оливер. — Что вы о нем думаете?

— Он меня сильно напужал, — призналась мать Иоанна, не заметив, что употребила простонародное словечко, которое часто слышала в детстве от своей старой няни.

— Да, — сказал Оливер. — Вам не кажется, что дело тут нечисто?

— Ну конечно! — с жаром воскликнула мать Иоанна, которой не терпелось поведать кому-нибудь о странном фокусе с узлом. — Между прочим, всего лишь час тому назад произошел один случай, заставивший меня серьезно задуматься…

— Я тоже могу кое-что рассказать вам! — подхватил сэр Оливер. — Совсем недавно я пытался развести костер, но у меня ничего не получалось. Так вот, этот синьор Антонио зажег огонь с первой попытки, но как!.. Указательным пальцем!

— Указательным пальцем… и чем еще? — спросила мать Иоанна таким тоном, что даже самому невнимательному собеседнику стало бы ясно: она также может кое-что рассказать об этом подозрительном типе.

— В том-то и дело, что ничем. Он просто направил указательный палец на кучу хвороста, и пламя вспыхнуло само собой. Он говорит, это старый факирский трюк, которому его научили на Востоке. Но я лично считаю, что здесь дело не обошлось без магии!

С минуту мать Иоанна молча смотрела на сэра Оливера, а затем рассказала про то, как Аззи распутал узел.

— Согласитесь, это уже выходит за всякие рамки, — сказал сэр Оливер.

— Да, конечно.

— И совсем это не обычные фокусы, которым можно научиться на восточном базаре.

— Несомненно, — кивнула мать Иоанна. — И есть еще одна весьма подозрительная деталь, которая поможет нам вывести его на чистую воду. Вы заметили, что в глазах у этого Антонио горят красные огоньки?

— Как я мог забыть об этом! — вскричал сэр Оливер. — Если я не ошибаюсь, красные огоньки в глазах служат одним из признаков, по которому определяют демона, скрывающегося среди людей?

— Да, — сказала мать Иоанна. — Я читала об этом в «Практическом руководстве по изгнанию демонов и прочей нечистой силы».

И в это самое мгновенье из кустов, обступивших поляну плотным кольцом, показался Аззи. Насвистывая какой-то незатейливый мотивчик, он вышел к костру, неся на плече только что убитого молодого оленя.

— Я буду рад, если благородные дамы и господа позволят мне угостить их сегодня ужином. Быть может, кто-либо из слуг позаботится о жарком из оленины? Я бы хотел пойти к ручью. После охоты на оленя полезно немного освежиться.

Глава 26

На следующее утро путешественники проснулись рано, еще до рассвета. Когда первые лучи солнца стали пробиваться сквозь густую листву, они уже уложили вещи, наскоро позавтракали и свернули лагерь. Этот день прошел столь же однообразно, как и предыдущий: извилистыми тропинками пробирались они через лес, поминутно оглядываясь по сторонам — не мелькнет ли за деревьями кожаная куртка разбойника, не послышится ли грозное рычание дикого зверя? Но все обошлось на удивление благополучно: никого страшнее комаров они не повстречали.

Когда день перевалил на вторую половину, сэр Оливер и мать Иоанна, словно сговорившись, начали ежеминутно привставать на стременах, надеясь приметить хоть малейший просвет меж деревьями. Оно и понятно: странный случайный попутчик, взявшийся провести их через лес одному ему знакомой дорогой, обещал, что к вечеру они доберутся до трактира.

И вот как раз в тот момент, когда благородный рыцарь и честная монахиня уже потеряли последнее терпенье и стали бросать на Аззи косые взгляды, красноречиво говорившие о том, какого мнения они оба придерживаются об этом бессовестном обманщике, за очередным поворотом их ждал сюрприз: на широкой поляне стоял каменный двухэтажный дом с примыкающими к нему пристройками — большим деревянным сараем, просторным хлевом и загоном для скота. Вывеска над дверью указывала на то, что это трактир.

Брат Франциск, бывший здесь за хозяина, встречал гостей у порога. Он радушно приветствовал уставших путников, мечтавших о горячей воде, чистой постели и ночлеге под крышей.

Аззи пропустил своих спутников вперед. Входя в трактир самым последним, он вручил брату Франциску увесистый мешочек с серебром:

— Вот вам вознаграждение за аренду помещения.

И, сам засмеявшись своему каламбуру, Аззи как-то странно поглядел на брата Франциска. Тот отшатнулся, словно увидел привидение.

— Прошу прощения, сударь, — пролепетал он, запинаясь. — Быть может, я обознался, но мне кажется, что я вас где-то видел.

— Вполне возможно. Мы могли случайно встретиться в Венеции, — ответил Аззи, обнажая в улыбке острые белые клыки.

— Нет, это было не в Венеции, а во Франции. Да-да, теперь я припоминаю: ведь мы познакомились при весьма странных обстоятельствах. Случилось великое чудо — мертвый воскрес…

Аззи хорошо помнил тот случай, о котором рассказывал брат Франциск, — ведь он имел самое прямое отношение к чудесному воскресению из мертвых, — однако хитрый демон отнюдь не собирался признаваться трактирщику в умении творить подобные чудеса. Деликатно улыбнувшись, он покачал головой.

После этого краткого разговора брат Франциск был необычайно задумчив и рассеян. Показывая новым постояльцам комнаты и выслушивая их пожелания насчет обеда, бедный монах путал слова и заикался, чего за ним сроду не замечалось. Искоса поглядывая на Аззи, в тот момент непринужденно беседовавшего с двумя дамами, брат Франциск потихоньку плевал через левое плечо и творил крестное знамение — разумеется, когда думал, что на него никто не смотрит.

Когда Аззи попросил трактирщика отвести ему отдельную маленькую комнатку во втором этаже, брат Франциск тут же согласился; однако, проводив Аззи наверх, бедный доминиканец, казалось, окончательно потерял рассудок. Спустившись с крутой деревянной лестницы, он встал посреди просторного каминного зала, где были накрыты столики для постояльцев, поднес к самым глазам ладонь с лежащими на ней серебряными монетами и начал пристально их разглядывать, что-то тихонько бормоча себе под нос. Наконец он сделал несколько нерешительных шагов к сэру Оливеру и матери Иоанне.

— Скажите… — произнес он заплетающимся языком, — этот самый… ваш попутчик… вы давно с ним знакомы?

— Нет, не очень, — осторожно ответил сэр Оливер. — А в чем, собственно, дело? Он слишком мало заплатил вам за стол и кров?

— Нет-нет, нет. Как раз наоборот.

— То есть как?

— Ну… я спросил с него шесть сантимов за комнату в верхнем этаже, и он согласился. Он заплатил сразу — вытащил из кармана несколько мелких медных монет и протянул их мне. Но только я хотел взять деньги, как он сжал кулак, сказав при этом «черт побери, я мог бы быть более щедрым», затем подул на свой указательный палец и ткнул им в монетки, зажатые в кулаке. Так что же вы думаете? Когда он снова раскрыл ладонь, все монеты были серебряными!

— Серебряными! Вы уверены в этом? — воскликнула мать Иоанна.

— Ну, конечно. Самое настоящее серебро. Вот, взгляните сами.

И брат Франциск протянул матери Иоанне серебряный сантим. Та отпрянула, словно увидела змею.

Мать Иоанну и сэра Оливера ждал еще один неприятный сюрприз. Вскоре после весьма необычного разговора с трактирщиком они решили распорядиться, чтобы завтрак утром им подали прямо в постель. Однако выслушать их просьбы было некому: брат Франциск как сквозь землю провалился. В конце концов, обшарив весь дом, они обнаружили записку, приколотую к двери кладовой. «Благородные дамы и господа!»— писал брат Франциск. — «Надеюсь, вы извините меня за то, что я был вынужден покинуть вас. Я неожиданно вспомнил об одном очень важном деле, которое я должен обсудить с аббатом Сен-Бернарского монастыря. Да хранит вас Господь. Я буду молиться за вас».

— Ну и ну! — промолвил сэр Оливер, покачав головой, и, повернувшись к матери Иоанне, прибавил: — Что вы об этом думаете?

Монахиня поджала губы:

— Он перепугался до смерти и поэтому сбежал.

— Если он думает, что Антонио демон, почему он нам ни слова об этом не сказал?

— Очевидно, он решил, что мы действуем заодно с этим Антонио, раз уж мы путешествуем в его компании. — Немного помолчав, она добавила: — Нам тоже следует быть начеку.

Остаток вечера воин и монахиня провели у камина. Сэр Оливер ворошил догоравшие поленья, и в языках пламени ему чудились мерзкие рожи, кривлявшиеся и дразнившие его. Мать Иоанна дрожала всем телом, несмотря на то, что сидела у огня, а сквозняков в комнате не было.

Мать Иоанна первой потеряла терпение:

— Так дольше продолжаться не может. Нужно что-то делать.

Сэр Оливер отвел взгляд от языков пламени:

— Да, конечно. Но что?

— Если он и в самом деле демон, нам перво-наперво следует позаботиться о собственной безопасности.

— Да, но как мы можем узнать наверняка, демон он или просто чудак, решивший сыграть с нами скверную шутку?

— Нужно пойти к нему и спросить напрямик, кто он такой, — заявила мать Иоанна.

— Что ж, вы можете сделать это прямо сейчас. Лично я буду вам очень признателен, — сказал сэр Оливер.

Лицо матери Иоанны, и без того напоминавшее своим удлиненным овалом лошадиную морду, вытянулось еще больше:

— Когда я предлагала спросить об этом у него, я вовсе не имела в виду, что собираюсь заниматься этим сама. Вы кажетесь мне более подходящим человеком для такого дела. В конце концов, вы ведь воин, вы привыкли смотреть в лицо опасности. Вот и поговорите с ним как мужчина с мужчиной.

Сэр Оливер наморщил лоб.

— Мне кажется, он может обидеться, — сказал он после минутного размышления. — А я не хочу ссориться с ним, кем бы он ни был — демоном или обыкновенным смертным.

— Этот Антонио не человек!

— Человек он или нет, вряд ли ему понравится, если кто-то будет задавать ему странные вопросы.

Мать Иоанна упрямо поджала губы:

— Я знаю одно: кто-то обязательно должен поговорить с ним.

— Согласен. Ну и что дальше?

— И если в вас есть хоть капля мужества, вы не можете отказаться…

— Ну, хорошо, я поговорю с ним.

— Я уверена, что он на самом деле демон, — сказала мать Иоанна тоном, не допускающим возражений. — Уж я в подобных вещах кое-что смыслю. Вы заметили эти красные огоньки у него в глазах? А со спины вы его не разглядывали? Я лично глядела очень внимательно. Могу побиться об заклад, что у него есть хвост!

— Демон среди нас! — прошептал сэр Оливер. — Настоящий демон!.. Если это так, мы должны его убить.

— Вы сказали убить? — переспросила мать Иоанна. — А мы это сможем? Убить демона не так-то легко…

— Вам лучше знать, как это сделать. Вы же говорите, что разбираетесь в этих делах.

— Ну… да… немного. Правда, мне ни разу не приходилось встречаться с демоном лицом к лицу. Наш орден брезгует иметь дело со слугами Сатаны. Но я слышала достаточно много историй о том, как заклинают духов и изгоняют бесов. Знающие люди говорили мне, что демон практически неуязвим. Так что если вам удалось его убить, то почти наверняка этот бедняга на самом деле был простым смертным, у которого в глазах горели красные огоньки.

— Да, в хорошенькую историю мы попали, — мрачно заметил сэр Оливер. — И что вы предлагаете делать дальше?

— Ну, наш первейший долг — предупредить всех о грозящей им опасности. Нам нужно собраться вместе и хорошенько все обдумать. Я лично считаю, что каждый должен пожертвовать для общего дела какую-нибудь святую реликвию из тех, что они взяли с собой на богомолье, — крест, ладонку или освященные четки. Эти предметыпомогут нам одержать верх над нечистым духом и низвергнуть его в адские глубины, из которых он вышел.

— Мне кажется, нечистому духу это не очень-то по вкусу придется, — сказал сэр Оливер.

— Это уж его личные трудности, — отрезала мать Иоанна. — Изгонять бесов — наша священная обязанность и первейший долг.

— Да, конечно, — согласился сэр Оливер. Но в глубине души он сомневался в том, что мать Иоанна поступает правильно, объявляя войну их случайному попутчику, которого они встретили по дороге на богомолье.

Как ни странно, все остальные выслушали взволнованный рассказ матери Иоанны довольно спокойно и ничуть не удивились, узнав, что по всем приметам Антонио Креспи — демон. В те времена люди встречались со сверхъестественным буквально на каждом шагу. Слухи о вещих голосах, которые можно было услышать на могилах известных святых, о чудотворных иконах, о знамениях, посылаемых небесами, о явлениях ангелов молящимся праведникам, о проделках чертей и ведьм наводнили Европу. Никто не удивился бы, если бы кто-то сказал, что его сварливая соседка — ведьма, а приятель, с которым он, бывает, засиживается в трактире за стаканчиком винца, — оборотень, знающийся с нечистой силой.

Глава 27

Они ждали довольно долго, но Аззи все не выходил из своей комнатки во втором этаже. В конце концов они решили послать кого-нибудь наверх, чтобы вызвать Антонио Креспи для серьезного разговора. Кинули жребий; идти выпало Киске.

Киска поднималась по лестнице медленнее, чем обычно. Подойдя к двери Антонио, она осторожно постучала.

Дверь тотчас распахнулась; на пороге стоял рыжий демон. Одет он был роскошно: алый бархатный сюртук, изумрудно-зеленый жилет, ослепительной белизны сорочка, отделанная тонким кружевом. Каким-то чудом Аззи удалось соорудить аккуратную прическу из своей непокорной рыжей шевелюры. Одним словом, вид у него был такой, будто он собирался на прием к какой-нибудь очень важной персоне.

— Они хотят говорить с вами, — тихо сказала Киска, указывая рукою на лестницу, ведущую вниз, в общий зал.

— Хорошо. Я ждал этого, — ответил Аззи.

Он поправил прядь волос, падавшую ему на лоб, одернул сюртук, разок-другой повернулся перед зеркалом и начал спускаться по лестнице следом за присмиревшей Киской.

Благородные дамы и господа собрались в общей зале перед камином. Простолюдинов и слуг никто на собрание не пригласил — те сидели на конюшне, довольствуясь объедками, оставшимися от господского ужина.

Как только Аззи вошел в зал, сэр Оливер поднялся со своего места и, почтительно поклонившись, произнес:

— Сударь, я надеюсь, вы извините нашу нескромность, каковая отчасти объясняется волнением и тревогой. Как было бы прекрасно, если бы вы смогли разрешить это… гм… это недоразумение…

— Я слушаю вас, — сказал Аззи. — Позвольте узнать, в чем дело?

— Сударь, — продолжал сэр Оливер, покраснев, — я воин и всегда говорю прямо, я не мастер делать тонкие намеки и играть словами. Я хочу спросить вас: вы, случайно, не демон?

— Да, я демон, — просто ответил Аззи.

Тишину в зале нарушил полувздох-полустон, вырвавшийся у всех собравшихся разом.

— Ну, знаете, — сказал сэр Оливер, — такого я не ожидал. Вы ведь просто пошутили, правда? Прошу вас, скажите, что это только шутка!

— Но я действительно демон. Я полагаю, что дал вам достаточно серьезные доказательства моих сверхъестественных возможностей, недоступных простому смертному. Неужели вы были столь рассеянны, что проглядели их, или настолько наивны, что поверили моим неправдоподобным объяснениям насчет факирских трюков и прочей чепухи? Ведь я делал это нарочно, чтобы избавить вас от скучных трудов выявления моей настоящей природы — занятия долгого и кропотливого. Так значит, все мои старания были напрасны?

— Нет, не напрасны, — ответил сэр Оливер, пристально глядя на мать Иоанну. Та молча кивнула головой.

— Прекрасно. Теперь, по крайней мере, вы знаете, с кем имеете дело.

— Благодарю вас, сударь. Теперь разрешите спросить вас, не будете ли вы столь любезны покинуть наше общество и дать нам возможность спокойно продолжать наш путь?

— Ну уж нет, — усмехнулся Аззи, — не будьте столь наивны. Я потратил слишком много сил и времени, чтобы организовать эту вашу увеселительную прогулку, и не собираюсь уходить только потому, что кто-то боится чертей. Я хочу сделать вам всем одно предложение.

— О Боже! — патетически воскликнул сэр Оливер. — Сделка с дьяволом!

— Не стройте из себя шута, — строго сказал Аззи, — лучше молчите и слушайте, что я вам скажу. Вас ведь никто насильно не заставляет заключать со мной сделку. Если вам не понравится мое предложение, мы попросту разойдемся в разные стороны, только и всего.

— А вы нас не обманете?

— Даю вам слово Князя Тьмы, что нет!

Аззи отнюдь не носил титула Князя Тьмы, да и вообще он был не слишком высокого происхождения, но ведь когда общаешься с благородными господами, иногда бывает полезно пустить пыль в глаза.

— Что ж, полагаю, не будет большой беды, если мы вас выслушаем, — сказал сэр Оливер после недолгого размышления.

Глава 28

И Аззи заговорил сильным, звенящим от возбуждения голосом:

— Дамы и господа, я на самом деле демон. Надеюсь, вы окажетесь выше глупых предрассудков и не изгоните меня. Я взываю к вашему разуму. Ведь что такое демон? Он часть той силы, что вечно хочет зла,^[128] это правда. Но что такое зло? Если рассматривать вещи с точки зрения вечности, Зло — это одна из могущественных сил, участвующих в космогоническом процессе. Оно противостоит Добру и с самого сотворения мира ведет с ним давний, непрекращающийся спор. В вашем мире Зло принято отождествлять с Тьмой, а Добро — со Светом, подчеркивая тем самым борьбу этих двух противоположностей. Но в этой борьбе обнаруживает себя и их единство. Подумайте сами, дамы и господа, что стало бы делать Добро в мире, где нет места Злу? Как проявился бы Свет, если бы не было Тьмы? И разве сможем мы отличить хорошее от плохого, если все плохое просто перестанет существовать? Рассуждая философски, мы должны признать, что Зло необходимо для того, чтобы дать человеку свободу выбора. Ведь если Зло исчезнет и останется лишь Добро (как, несомненно, хотелось бы многим из собравшихся здесь), дальнейший прогресс станет невозможен. Мир застынет в мертвом покое. Человеку уже не суждено будет идти трудной дорогой нравственного самосовершенствования. Придет царство посредственности, ибо люди перестанут стремиться к лучшему.

Аззи спросил вина, отпил несколько глотков и продолжал:

— Признав необходимость существования двух полюсов — Добра и Зла, — меж которыми заключена Вселенная, вы неизбежно должны прийти к выводу, что ни одна из сторон не может бесконечно побеждать. Ведь иначе невозможно противостояние двух великих сил. Добро и Зло обречены вести нескончаемый спор, и так будет продолжаться вечно, пока существует этот мир. Обратившись к старым, как сама вечность, законам классической драмы, мы обнаружим, что Добро и Зло там обладают одинаковой властью над душами людей. Ни одной из сил не дается ни малейшего преимущества: ведь если исход поединка меж Светом и Тьмою известен заранее, то такая пьеса становится неинтересной и, как правило, бывает обречена на провал.

Итак, выявив истинную роль Зла в космогоническом процессе, мы переходим к следующему вопросу. Если нам пришлось смириться с существованием Тьмы хотя бы как противоположности Свету, если мы принимаем в свой мир Зло как антипод Добра, то мы волей-неволей должны признать право на существование за теми, кто служит Злому Делу. Нельзя же, в конце концов, мыслить настолько узко, чтобы позволить эмоциям, основанным на личных симпатиях, одержать верх над разумом. Нельзя допустить, чтобы явная пропаганда, проводимая ярыми сторонниками Добра, повлияла на свободу вашего выбора. Почему Добру отдается столь явное преимущество? Почему Зло признается чем-то аморальным и незаконным? Ведь мы, создания Тьмы, отнюдь не призываем вас тотчас же вступить на стезю Зла; мы просим лишь выслушать нас.

Что же из всего этого следует, господа, позвольте вас спросить? Из этого следует, что Зло — если, конечно, отбросить предвзятое к нему отношение — ничуть не менее почтенно, чем Добро, и даже имеет свои привлекательные стороны. Недаром ведь говорится: не так страшен черт, как его малюют. Многие находят удовольствие в том, чтобы творить Зло, и в этом нет ничего постыдного. Еще раз повторю: раз уж Зло неизбежно, то и те, кто служит ему, должны иметь право на существование.

Однако многие, выбирая свой путь, опасаются, что служение Злу влечет за собой неизбежное наказание. Вот еще одно заблуждение, в которое вас ввела пропагандистская кампания в пользу Добра. На самом же деле все обстоит не совсем так, как люди обычно себе это представляют. Ведь если выбор, который делает человек, решая, какой из двух могущественных сил служить, должен оставаться абсолютно свободным, ни о каком наказании не может быть и речи!

Аззи сделал еще один глоток из бокала и оглядел притихшую аудиторию. Безусловно, ему удалось-таки завладеть их вниманием!

— Теперь я хочу перейти к делу. Дамы и господа! Выслушайте мое предложение. Я — Аззи Эльбуб, демон достаточно древнего происхождения. Я люблю театр и часто выступаю в роли антрепренера. Вот и сейчас я задумал поставить пьесу. Мне нужны актеры. Семеро добровольцев — людей смелых и верящих в удачу — могут получить роли в моей пьесе. Каждая роль будет несложной, однако скучать вам не придется. Я обещаю вам сказочные приключения. Игра доставит вам удовольствие, как если бы вы веселились на новогоднем карнавале. А в награду за все ваши труды я обещаю исполнить ваши самые заветные желания, самые дерзкие мечты. Таков мой замысел — доказать всему миру, что человек может получить все, что угодно, не пожертвовав ради этого ничем. Разве это не прекрасная мысль? Мне кажется, многим она придется по вкусу. Согласитесь, что способ, предлагаемый моими оппонентами, — тяжелый труд и суровая дисциплина, вырабатывающие в человеке качества, которые в будущем, возможно (подчеркиваю: возможно) приведут к успеху — хотя и имеет свои положительные стороны, все же требует слишком больших затрат сил и времени. А у меня все это вы можете получить практически задаром! Так обдумайте же мое предложение хорошенько, уважаемые дамы и господа! Да, еще одна маленькая деталь, о которой я забыл упомянуть. Вам отнюдь не придется продавать свою душу за все обещанные мною блага, как думает большинство из вас. Подобные сделки давно вышли из моды, так как души ценятся уже не столь высоко. Обещав исполнить ваши желания, я просто назвал размер вашего актерского гонорара.

Сейчас я удалюсь в свою комнату, чтобы те, кого заинтересовало мое предложение, могли спокойно все обдумать. Те, кто решится его принять, пускай поднимутся ко мне. Мы переговорим все с глазу на глаз и сформулируем окончательные условия нашего договора.

И, отвесив изящный поклон, Аззи поднялся по лестнице на второй этаж. Налив себе бокал вина, он уселся в кресло перед камином в ожидании гостей.

Ему не пришлось слишком долго ждать.

Глава 29

Аззи сидел в комнате, рассеянно прислушиваясь к жужжанию голосов, доносившихся снизу, из общей залы, и читая старинный роман из числа тех, что веками пылятся на полках адских библиотек. Несмотря на свои ультрасовременные взгляды и цепкую деловую хватку, Аззи любил классику. В глубине души он был демоном довольно мягким, склонным к сентиментальности.

От чтения его оторвал негромкий стук в дверь.

— Войдите, — сказал Аззи.

Дверь отворилась. На пороге стоял сэр Оливер. Он не был вооружен, и кольчуги, которую он из осторожности всегда носил под кафтаном, на нем тоже не было. Сэр Оливер сообразил, что и кинжал, и кольчуга не смогут послужить ему надежной защитой от выходца из ада.

— Надеюсь, я не потревожил вас… — начал сэр Оливер издалека.

— Нет-нет, нисколько. Прошу вас, садитесь вот сюда. Придвиньте кресло поближе. Вам так удобно? Не выпьете ли вина? Итак, чем еще могу вам служить?

— Ну… я, собственно… я насчет вашего предложения…

— И как вы его находите? Звучит заманчиво, не так ли?

— О, да. Если я правильно все понял, вы искали добровольцев для участия в спектакле и в качестве награды за труды предлагали исполнить самое заветное желание.

— Совершенно верно.

— Вы говорили, что самый обыкновенный человек может получить все это. И работа будет не слишком сложная… и не требующая специальной подготовки…

— Вы абсолютно правы. Я ищу людей ничем не выдающихся и не блещущих особыми талантами. Судите сами, если у человека есть большие способности и он упорно идет к поставленной цели, разве мое предложение покажется ему таким уж заманчивым? Он и без меня со всем управится.

— Очень точное замечание, — согласился сэр Оливер.

— Я рад, что вы того же мнения. Итак, чем могу быть вам полезен?

— Ну, я хотел бы стяжать славу великого воина. Чтобы обо мне слагали легенды. Как о моем тезке, жившем во времена Карла Великого, о том самом Оливере, который сражался плечом к плечу с самим Роландом.

— Хорошо, — кивнул Аззи. — Прошу вас, продолжайте.

— Я хотел бы стать полководцем и одержать выдающуюся победу над врагом, численно превосходящим мои войска. Но при этом мне не хотелось бы подвергать свою жизнь опасности…

Аззи вынул из кармана кусок качественного пергамента и сделал пометку: «Не подверг. св. жизнь опасн.».

— Я жажду славы, — продолжал сэр Оливер, — я хотел бы стать таким же знаменитым, как Александр Македонский или Юлий Цезарь. Еще я хочу командовать отрядом воинов, отчаянных бойцов, способных побеждать не числом, а уменьем. Мои воины должны биться свирепо, как львы, и стоять за меня насмерть.

Аззи записал на следующей строчке: «cвиреп. как львы. Стоять насмерть» и подчеркнул «свиреп.» просто потому, что оно стояло первым.

— Само собой разумеется, я должен превосходить их всех в силе, ловкости и умении владеть оружием. Вы, дорогой мой демон, должны будете как-нибудь это устроить. Только учтите, что упражняться по десять часов в сутки с копьем и мечом я не согласен. Я считаю подобный труд занятием крайне неблагодарным. И еще я хочу в жены настоящую принцессу — молодую, красивую и прекрасно воспитанную. В наше время… знаете… барышни часто забывают о хороших манерах. Так вот, я хочу, чтобы моя будущая жена была скромной и кроткой. Ведь ей придется воспитывать моих сыновей, а мальчикам нужна хорошая мать. Ну, еще, пожалуй, приличное королевство, чтобы отдыхать после ратных подвигов. Когда я вполне наслажусь победами, одержанными на поле боя, вы должны будете сделать меня королем. В своем королевстве я хотел бы прожить покойно и счастливо до глубокой старости. Последнее особенно важно. Я не хочу невзгод и огорчений на старости лет.

Аззи нацарапал на кусочке пергамента: «жить спок. и счастл. до глубок. старости», но подчеркивать ничего не стал.

— Вот мои самые скромные пожелания, — закончил сэр Оливер. — Надеюсь, вы сможете их выполнить?

Аззи еще раз просмотрел заметки, которые он делал во время разговора с сэром Оливером:

«Не подверг. св. жизнь опасн.»

«cвиреп. как львы. Стоять насмерть»

«жить спок. и счастл. до глубок. старости».

Он пожал плечами:

— Видите ли, сэр Оливер, я могу сделать для вас далеко не все, о чем вы просите. Вовсе не потому, что я сильно стеснен в средствах — о нет, мои возможности практически безграничны. Но на практическое воплощение в жизнь того, о чем вы мечтаете, уйдет очень много времени и сил, не говоря уже о колдовских чарах. А я не могу заниматься только вами одним. Мне нужно думать и о других участниках пьесы. Нет, дорогой мой, всех ваших желаний я, конечно, не исполню, но кое-что для вас сделаю. Я подберу для вас подходящий вариант, при котором вы, практически ничем не рискуя и не прикладывая особых усилий, сможете многого достичь. Вы прославитесь и станете богатым человеком, это я вам обещаю. Что же касается остального, то придется вам самому потрудиться ради осуществления заветной мечты.

— Что ж, я согласен, — сказал сэр Оливер после непродолжительного раздумья. — Жаль, конечно, что нельзя получить все сразу. Но и то, что вы обещаете, тоже неплохо для начала. Если я стану прославленным героем, то об остальном вполне смогу и сам позаботиться. Я принимаю ваше предложение, дорогой мой демон! Должен вам сказать, что я всегда относился ко Злу с гораздо большей симпатией, чем мои товарищи, с которыми мы отправились в Венецию на богомолье. Да и вообще, имея дело с Дьяволом, живешь куда веселее, чем с его слишком серьезным Оппонентом, пребывающим на Небесах.

— Я понимаю ваше стремление сделать мне приятное, — улыбнулся Аззи, — однако я не намерен выслушивать подобные замечания в адрес нашего уважаемого Оппонента. Мы, служители Добра и Зла, тесно сотрудничаем и не позволяем распускать клевету друг о друге. Ведь Добро и Зло — две стороны бытия, и они оба должны существовать во Вселенной.

— Но я не собираюсь распускать клевету ни об одной из сторон. Я признаю равные права на существование за Добром и за Злом, и я ничего не имею против Добра.

— Хорошо. Надеюсь, вы не обиделись на меня за мое замечание. Итак, приступаем к сотрудничеству прямо сейчас?

— Да, повелитель. Но, кажется, мы забыли об одной формальности. Мне, наверное, нужно расписаться кровью на пергаменте?

— Отнюдь, — покачал головой Аззи. — Формальности для меня значат очень мало. Мне вполне достаточно вашего устного согласия. Кроме того, смертные обычно расписываются кровью в договоре о передаче своей души Дьяволу в обмен на предоставляемые им жизненные блага. Я же отнюдь не претендую на вашу душу. Я уже говорил вам об этом.

— И что же я должен делать теперь?

— Возьмите вот это, — Аззи порылся в кармане и достал маленький серебряный ключик. Сэр Оливер взял ключик и залюбовался изящной работой серебряных дел мастера.

— К какой двери подходит этот ключ, сэр Демон?

— Ни к какой. Это «Дурилка», универсальный талисман. Спрячьте его подальше — положите во внутренний карман или зашейте в пояс, — и пусть себе лежит. Продолжайте свое путешествие в Венецию. И вот в один прекрасный миг — может быть, он наступит через час, а может быть, через несколько дней — вам будет подан знак. Вы услышите звук гонга. Это значит, что талисман сработал. Вам нужно будет просто вытащить его из кармана, и он сам поведет вас куда нужно. Хотя талисман жестко запрограммирован на то, чтобы доставить своего обладателя в заранее условленное место, некоторые предосторожности никогда не помешают. Я хочу, чтобы вы знали, куда вы в конце концов должны попасть. Талисман должен вывести вас к оседланной лошади. В одной из седельных сумок вы найдете золотой подсвечник. Я понятно объясняю?

— Да, вполне, — сказал сэр Оливер. — Найду золотой подсвечник.

— Обнаружив золотой подсвечник, вы должны взять его и отправиться в Венецию — если, конечно, к этому времени вы уже не будете там, — продолжал Аззи. — Вскоре после этого, уже в Венеции, вы обнаружите, что ваше заветное желание исполнилось. Далее вы станете действовать по своему усмотрению, так же как и шестеро других актеров, принимающих участие в пьесе. А когда представление завершится, мы устроим пышный праздник. Вот, собственно, и все. После этого наш с вами договор заканчивается, и вы можете считать себя совершенно свободным и жить, где и как вам захочется.

— Мне это по душе, — объявил сэр Оливер. — Однако хотелось бы знать, где здесь кроется подвох.

— Подвох? Но здесь нет никакого подвоха.

— Что-то не верится. В подобных делах обязательно должен быть подвох.

— Интересно, где это вы сумели приобрести столь солидный опыт, позволяющий вам судить, что бывает и чего не бывает в волшебных сказках? Я вас в последний раз спрашиваю, согласны вы или нет?!

— Да, я согласен. Я согласен, — сказал сэр Оливер. — Только ведь предосторожности в любом деле не помешают. Вот я и хочу узнать подробнее, во что вы меня втягиваете. Ведь вокруг так много обмана, что перестаешь верить людям. Я не понимаю, зачем нужны какие-то серебряные ключики и волшебные кони. Неужели вы не можете прямо доставить меня к тому месту, где меня будет ждать золотой подсвечник?

— Да просто потому, что тогда и пьесы никакой не получится! Ведь между тем моментом, когда ваш талисман сработает, и мигом вашего величайшего триумфа у вас будет множество приключений!

— Надеюсь, не слишком опасных? И трудностей там никаких не будет?

— Или вы принимаете мое предложение и делаете то, что от вас требуется, или немедленно отдаете мне ключ! — крикнул Аззи, теряя терпение. — Повторяю вам, если вы в чем-либо сомневаетесь, лучше отдайте ключ обратно! Я очень строго спрошу с вас, если вы провалите роль.

— О, не извольте беспокоиться, — сказал Оливер, крепко сжимая ключ, словно боясь, что демон сейчас отнимет у него талисман.

— В таком случае, как я уже сказал вам, дальнейшие инструкции вы получите позже.

— Но вы могли бы хоть намекнуть мне, что мне придется делать.

— Возможно, вам придется принимать ответственные решения.

— Принимать ответственные решения? Ох, боюсь, что мне это не слишком понравится. Впрочем, ничего. Не обращайте внимания. Так значит, я должен делать, что будет велено, и все кончится для меня хорошо?

— Именно это я и пытаюсь вам втолковать. Исполнять свои обязанности по мере сил — вот единственное, чего может требовать Зло от человека. На большее оно не претендует.

— Отлично, — сказал сэр Оливер. — Я могу идти?

— Спокойной ночи, — ответил Аззи.

Часть VI

Глава 30

Освободившись наконец из ящика Пандоры, Илит отправилась с докладом к Архангелу Михаилу. Михаил разбирал деловые бумаги в своем рабочем кабинете в Доме Святых, официальном учреждении, построенном в престижном Западнорайском районе. На столе перед архангелом высилась груда длинных пергаментных распечаток. Рабочий день уже давно закончился, все ангелы и архангелы давно разошлись по домам. Но в кабинете Михаила ярко горели все свечи: архангел читал донесения своих многочисленных агентов, приходившие со всех концов света. Новости, которые он получал, были весьма тревожными.

Михаил поднял голову на звук шагов входящей в кабинет Илит:

— Привет, привет, душенька. Что-нибудь случилось? Ты сегодня какая-то растрепанная.

— Да, сэр. Я попала в одну переделку…

— Да? Странно, что я об этом ничего не знал. Ну-ка, расскажи, в чем дело.

— В общем-то ничего особенного. Один глупый смертный вызвал меня по ошибке, затем Гермес запер меня в ящике Пандоры, и в конце концов я вышла оттуда с помощью Зевса.

— Зевса? А что, этот старик все еще пытается проявить себя? Я думал, он навсегда нашел себе пристанище в Ностальгии.

— Он и доныне обитает там, сэр, но он сумел спроецироваться в ящик Пандоры и дал мне дельный совет, как оттуда выбраться.

— Да, конечно. Я и забыл, что старые боги умеют проделывать такие штучки. Но что стало с группой юных ангелов, которых мы поручили твоим заботам, отправляя тебя на экскурсию по святым местам Старой Англии? Надеюсь, с детьми все в порядке? Кто за ними присматривает?

— Как только мне удалось выбраться из этого ужасного ящика, я поручила детей заботам Пресвятой Богородицы и тотчас явилась к вам с докладом.

— Как! Самой Пресвятой Богородицы!.. Неужели она согласилась работать воспитательницей в детском саду?

— Она была рада сойти со своего золотого трона, на котором восседала в величии и славе, и заняться чем-нибудь полезным. Она сказала, что многочасовое неподвижное сидение на месте очень утомляет ее. Смешно, не правда ли, что традиции и различные обряды связывают нас по рукам и ногам, не давая заниматься любимым делом?

— Ну, ладно. Раз она не имеет ничего против такой работы, значит, все хорошо. У меня есть для тебя новое задание.

— Отлично! Мне очень нравится организовывать экскурсии по святым местам.

— Экскурсии? Нет, душечка, на этот раз тебя ждет дело гораздо более сложное, чем работа гида, — сказал архангел Михаил. — Речь пойдет об Аззи…

— А! — вырвалось у Илит.

— Похоже, твой старый приятель опять что-то затеял. Он замешан в каких-то темных делишках…

— В темных делишках? — удивилась Илит. — Это странно. Я встретила его во время экскурсии по святым местам Старой Англии. Мне показалось, он остепенился. По крайней мере, в мыслях у него не было ничего дурного. Он как раз собирался посмотреть новую пьесу — вполне пристойную пьесу нравоучительного содержания…

— Что ж, видимо, эта нравоучительная пьеса навела его совсем на иные мысли, — сказал Михаил. — Мой наблюдатель принес такие новости: Аззи подрядил этого прихвостня Сатаны, Пьетро Аретино. Учитывая склонность Аззи к неожиданным поступкам, я предпочитаю быть в курсе того, что он затевает.

— Я понимаю, — кивнула Илит. — Но стоит ли так беспокоиться, если речь идет всего-навсего о пьесе, о театральной постановке?

— Дело в том, что он затеял совсем не обычную пьесу, — возразил архангел. — Вспомни-ка о его прошлых подвигах. История с Прекрасным Принцем, история с доктором Фаустом… Эта его новая попытка, душечка моя, представляет собой ни много ни мало как новую попытку перевернуть вверх тормашками весь мир, начать новую Войну меж силами Света и Тьмы. Случись это, и мы снова будем поставлены перед выбором: победить или умереть. И это после того, как мы затратили столько времени и сил на переговоры и добились-таки относительного спокойствия и стабильности ценой многочисленных уступок!.. Нет, я отнюдь не обвиняю Аззи, ведь у меня нет непреложных доказательств его участия во всем этом. Пока до меня доходили только слухи, но эти слухи чересчур тревожны, чтобы я не принял никаких мер предосторожности. Мы уже внедрили наших сотрудников в ряды врага. Скрывая свой истинный облик под маской вероотступников, они добывают для нас бесценную информацию. Так вот, Илит, я хочу, чтобы ты отправилась туда и… немного осмотрелась.

— Говоря «осмотрелась», вы, конечно, думаете про себя «шпионила»? — усмехнулась Илит. — А кого вы имеете в виду, говоря «мы»?

— Себя и Всевышнего, разумеется. Все, о чем я тебя прошу, я прошу от Его имени, разумеется.

— Вы всегда всех просите от Его имени! — голос Илит зазвенел, как натянутая струна. — Хотелось бы знать, если это действительно так нужно Всевышнему, почему Он сам не обратится ко мне?

— Многие из нас задают себе точно такой же вопрос: почему они не слышат гласа Божьего? — ответил Михаил смиренно. — В том числе и я. Ответ же очень прост: тайна сия велика есть, и не нам рассуждать о том, почему это так.

— Но почему?

— Потому, что некоторые вещи нельзя проверить, нельзя услышать, увидеть или пощупать руками. В них можно только верить. Но вернемся к нашим делам. Сейчас важнее всего узнать, что намеревается делать Аззи. Он сейчас находится на полпути в Венецию, в компании паломников-англичан, отправившихся в далекое путешествие к святым местам. Так вот, тебе предстоит догнать их и следовать за ними до самой Венеции, зорко следя за каждым из участников этого святого похода. Аззи тоже должен быть там. Учти, что тебе предстоит объяснить, как ты там оказалась. Придумай что-нибудь как можно более правдоподобное. Если только я не ошибаюсь, наш молодой демон не сможет скрыть от тебя свои планы — тем более, что он уже начал воплощать их в жизнь. Должно быть, начало его проекта было весьма успешным.

— Хорошо, сэр. Я отправляюсь сей же час.

— Будь так добра, поторопись. И действуй по обстоятельствам. Если тебе покажется, что Аззи Эльбуб в очередной раз хочет совлечь человечество с пути истинного, я думаю, ты не сочтешь большим грехом вставить ему палки в колеса, дождавшись подходящего случая.

— Что до этого, вы уж будьте покойны, — сказала Илит зловещим тоном.

Глава 31

В маленькой комнатке рядом с кухней Квентин и Киска лежали на низких кроватях, наблюдая за пляшущими на потолке тенями.

— Этот самый Антонио, он и вправду настоящий демон, как ты думаешь? — спросил Квентин. Он был еще слишком мал и не мог судить о том, что бывает, а чего не бывает на самом деле.

— Думаю, что да, — ответила Киска.

Весь вечер девочка была необычно тиха и задумчива. Она сосредоточенно размышляла о том, чего бы ей хотелось больше всего на свете. Первое, что пришло ей в голову, были белокурые волосы, как у ее брата. Длинные, шелковистые, вьющиеся, но только с льняным оттенком, а не с золотисто-рыжим, до смерти ей надоевшим. Правда, остальные девчонки просто с ума сходили по этому рыжеватому оттенку… Однако стоило ли объявлять такой пустяк своим заветным желанием? Неужели она не в состоянии придумать что-нибудь более серьезное? Немного устыдившись скудости своих запросов, Киска глубоко задумалась. Она даже начала прислушиваться к тому, что говорил ее младший брат, раскрывавший в этот вечер тайны своего сердца.

— Первое, что я попрошу у демона, — это настоящего боевого коня. И пусть этот конь будет принадлежать только мне! И еще настоящий меч. Мой меч!.. Папа говорит, мне еще рано иметь свой собственный меч, потому что даже если он закажет оружейнику настоящий меч для меня, я через год-другой вырасту, и этот меч станет мне мал. Ну, какой тогда прок от богатства, если не можешь покупать вещи, из которых ты потом вырастешь?

— В этом ты прав, — сказала Киска, очевидно, вспомнив, как выпрашивала у матери новое нарядное платье. — Так, значит, ты хочешь получить настоящий меч. А еще что?

— Ну, от собственного королевства я, пожалуй, откажусь, — задумчиво продолжал тот. — Королевство, конечно, вещь неплохая, но уж больно много с ним хлопот. Пожалуй, король Артур прожил бы свою жизнь намного счастливее, не будь он королем. Как ты думаешь?

— Может быть, — согласилась Киска.

— Мне больше нравится быть странствующим рыцарем.

— Как сэр Ланселот? Но ведь он тоже не был счастлив.

— Да, он не был счастлив, но лишь потому, что беднягу угораздило влюбиться в королеву, хотя вокруг было столько прекрасных дам. Почему он не выбрал одну из них? И вообще, разве рыцарю обязательно нужно в кого-то влюбляться? По-моему, лучше посвятить целую жизнь поискам новых приключений, как сэр Гавейн. Он много путешествовал, влюблялся бессчетное число раз, сражался на поединках чуть ли не каждый день, несколько раз был ранен, завоевывал несметные сокровища — и терял их столь же легко, как и приобретал. Это куда лучше, чем быть знатным господином или даже королем. Приобретешь огромное богатство, а потом не знаешь, куда его девать.

— Все равно как если бы тебе покупали самые лучшие игрушки и разрешали с ними играть, а убирать их не заставляли?

— Ну… примерно так.

— Неплохо. Чего еще тебе хотелось бы?

— Какое-нибудь животное, которое можно приручить и все время держать при себе, — ответил Квентин, ни на секунду не задумавшись. — Только не простое, а волшебное. Например, льва, который любил бы только меня одного и разрывал бы на клочки всех, кто мне не нравится.

— Ну, это уж слишком! — возмутилась Киска.

— Я хотел сказать, что мой лев… он разрывал бы только тех, кого я ему прикажу разорвать. Но я, конечно, не прикажу. Я лучше сам перебью всех врагов в жестокой схватке, из которой выйду весь израненный. А потом мама перевяжет мне раны…

— Но ведь мамы обычно не перевязывают раны героев, — сказала Киска.

— А мне раны будет перевязывать мама, — упорствовал Квентин. — Это мое приключение, и я сам назначаю здесь правила!

— Жаль только, что ты еще слишком маленький, чтобы иметь дело с демонами, — ехидно заметила Киска.

— Маленький? Не знаю, — Квентин сел на постели. Вид у него был весьма серьезный: кажется, шутку сестры он принял за чистую монету. — Вот возьму и пойду туда прямо сейчас…

— Квентин! Не смей! — крикнула Киска, подумав со сладким замиранием сердца, что если Квентин все-таки пойдет в комнату Антонио, то и ей тоже придется идти вместе с ним, а может быть, даже загадывать желание — ведь не может же она оставить Квентина одного. Рядом с ним обязательно должен быть кто-то из старших, чтобы следить за поведением мальчика.

Как и следовало ожидать, замечание сестры не заставило Квентина отказаться от мысли заключить сделку с нечистым духом. Он начал натягивать на себя одежду, лежавшую у изголовья кровати. Нижняя губа его дрожала — ведь Квентин был послушным мальчиком, и ему было горько перечить старшим. Однако он упрямо продолжал бороться с непослушными пуговицами и шнурками, никак не желавшими застегиваться и завязываться в темноте.

И вдруг в самом темном углу комнаты сверкнула ослепительная вспышка. Квентин и Киска тотчас же бросились на свои кровати и зарылись головами в подушки. Повалил густой черный дым, заставивший детей кашлять и чихать, а когда дым немного рассеялся, удивленные Киска и Квентин увидели высокую и стройную темноволосую женщину.

— Откуда вы? — спросил незнакомку Квентин. — Я не видел вас среди наших спутников. Значит, вы появились здесь только что. Как это у вас получилось?

— Я живу здесь неподалеку, — ответила та. — Я принесла яйца на продажу проезжающим мимо господам. Меня зовут Илит.

Дети назвали ей свои имена, после чего между Квентином, Киской и Илит завязался довольно живой разговор. Через пять минут Илит уже знала, что некто Антонио обещал исполнить самые заветные желания семи добровольцев, согласившихся участвовать в его пьесе. По описанию внешности Илит угадала во мнимом Антонио своего давнего знакомого Аззи.

— Я тоже решил пойти к нему и загадать желание, — признался Квентин.

— Ты никуда не пойдешь! — заявила Илит твердо.

Это остановило Квентина, почти совсем одетого для позднего визита к мнимому синьору Антонио.

— Почему? — спросил Квентин и сел на свою постель, по-видимому, решив отложить свое рандеву с демоном.

— Потому, что воспитанные дети так себя не ведут. Они не бегают по ночам к нечистым духам, чтобы загадывать желания.

— Но ведь другие пойдут к нему, — возразил Квентин. — И тогда самые интересные приключения достанутся им, а я… я останусь сидеть дома…

— Не думаю, что на долю тех, кто пойдет к демону, выпадет что-то действительно интересное. Возможно, они получат кое-что от демона, но впоследствии заплатят сторицей за то, что получили.

— Откуда вы знаете? — удивился Квентин.

— Поверь мне, уж я-то знаю. Ну, а теперь, дети, если вы ляжете в постель и будете вести себя тихо, я расскажу вам сказку.

Глава 32

Илит рассказала Квентину и Киске сказку о ягнятах, мирно играющих на лугах ее родной Греции. Дети вскоре заснули. Подоткнув им одеяла и задув свечу, Илит выскользнула из комнаты. Пройдя по коридору, она попала на кухню, где слуги, ужиная объедками с господского стола, обсуждали события этого дня.

— Этот господин, он что, взаправду демон? — спрашивала рябая девица у рыжеватого парня по имени Мортон Корнглоу, служившего у сэра Оливера.

— Ну а кто ж он еще, по-твоему? — отвечал тот, смеясь и показывая крепкие белые зубы. Молодому человеку шел двадцать третий год, и он лелеял в душе честолюбивые замыслы, никак не соответствовавшие тому скромному положению, которое он занимал.

Илит присела рядом со слугами.

— А что он обещает, этот демон? — спросила она как бы невзначай.

Корнглоу напустил на себя важный вид и сказал:

— Мой господин поведал мне, что ему предстоит путешествие в волшебную страну, чтобы там он мог совершить выдающиеся подвиги, и в награду за это ему обещали исполнить его самое заветное желание, — он сделал многозначительную паузу. — А когда я поднялся в его комнату в следующий раз, моего господина там уже не было. Он исчез. Представляете?

— Может быть, он просто вышел прогуляться, подышать свежим воздухом перед сном, — усомнилась Илит.

— Ну, нет. Если б это было так, он должен был спуститься по лестнице и пройти мимо нас. А мы не видели, чтобы по коридору кто-нибудь проходил. Он уж далеко, в тех волшебных краях, куда его перенес демон. Я и сам подумываю зайти к нему. Уж больно по душе мне пришлось его предложение.

— Да ты что! — воскликнула служанка, глядя на молодого парня с восхищением.

— А что я, хуже остальных, что ли? Я точно так же, как и всякий другой, могу принять участие в пьесе, которую ставит этот демон.

Илит пристально посмотрела на Корнглоу:

— В пьесе? В какой пьесе?

— Мой господин сказал, что демон собирается поставить пьесу. Ну, как в театре, только там все будет происходить на самом деле, — ответил Корнглоу. — Мы должны будем делать то же, что и всегда, а когда пьеса закончится, нас наградят по-царски. Вот это жизнь, представляете!

Илит вскочила со своего места, словно ее шилом укололи:

— Простите, но я должна идти, — пробормотала она и направилась прямо к двери трактира, распахнула ее и шагнула в ночную тьму.

— Куда это она в такую темень одна-то направилась? — спросила служанка.

— Видно, на свидание к черту: он ей не то кум, не то сват, но уж непременно родня, — сверкнул зубами Корнглоу. — В такую темень да в такой глуши только волки воют.

В это время Илит, стоявшая у крыльца трактира, готовилась отправиться обратно на небеса.

— Безнравственная Пьеса! — бормотала она себе под нос, расправляя крылья, чтобы воспарить над землей. — Значит, он все-таки решился ее ставить — втихомолку! Ну, дружок, погоди, узнает об этом Михаил!

Глава 33

— Ставит безнравственную пьесу? — переспросил Михаил.

— Похоже, что так, сэр.

— Каков нахал!

— Да, сэр.

— Немедленно отправляйся обратно и следи за этой пьесой. Мы не можем допустить такого безобразия. Ты должна остановить его. При первой же возможности — действуй! Но не забывай об осторожности. Не оставляй улик. Не делай ничего такого, что могло бы скомпрометировать нас. Надеюсь, ты меня поняла?

— Я поняла вас, сэр.

— Тогда отправляйся. Может быть, чуть позже я пришлю Ангела Гавриила тебе на помощь.

— Это было бы замечательно, сударь, — сказала Илит слегка дрогнувшим голосом. Хотя они с Гавриилом уже давно перестали любить друг друга, память о прошлом иногда тревожила Илит.

Вслед за Гавриилом она припомнила Аззи, своего бывшего поклонника. С Аззи она узнала, что такое страсть.

Илит встряхнула головой, отгоняя от себя растревожившие душу воспоминания. С такими мыслями нельзя было служить силам Добра.

Глава 34

Отпустив Корнглоу, сэр Оливер тяжело опустился на край своего ночного ложа. Лоб его был нахмурен, в углах рта залегли глубокие складки: рыцарь думал о своем дерзком поступке, совершенном всего каких-нибудь полчаса тому назад. Он был немного растерян и порядком напуган; да и кто не испытывал бы подобных чувств, поговорив с демоном с глазу на глаз и заключив с ним соглашение? Стоила ли игра свеч? Не скрывался ли здесь какой-то подвох? И все-таки предложение синьора Антонио, мнимого купца из Венеции, было слишком заманчиво, чтобы так просто от него отказаться. Несмотря на все утверждения церковников, что дьявол подстерегает смертных на каждом шагу и только и ждет удобного случая, чтобы соблазнить их и совратить с пути истинного, сэр Оливер смутно чувствовал, что выпавший ему шанс — довольно редкий случай, которым можно и нужно воспользоваться. Во всяком случае, до сих пор ни самого сэра Оливера, ни кого-нибудь из его знакомых дьявол не искушал, предлагая столь выгодные условия сделки.

Оливеру нравилось предложение Аззи. С раннего детства он мечтал сделать что-то выдающееся, значительное, эпохальное, не затрачивая при этом слишком много усилий. Однако мечту свою он до сих пор держал в тайне: люди не поняли бы его, вздумай он рассказать кому-нибудь об этом.

Несмотря на поздний час, ему не хотелось спать. Налив себе вина, он пил его маленькими глотками, заедая бисквитами, припрятанными еще с обеда. Он как раз вытаскивал из кармана очередной бисквит, когда взгляд его упал на стену напротив.

Рука его дрогнула, и вино пролилось на постель. Он глядел на дверь в стене — обыкновенную дубовую дверь. Но сэр Оливер мог поклясться, что еще утром этой двери в его комнате не было.

Чуть пошатываясь, он подошел к двери и ощупал ее, почувствовал под ладонью гладкую прохладную поверхность. Может быть, он просто не замечал эту дверь до сих пор? Невероятно. Он подергал за ручку — дверь не подалась.

Убедившись в том, что дверь заперта, сэр Оливер вздохнул с облегчением. Он снова сел на свою залитую вином постель и стал разглядывать таинственную дверь. И тут взгляд его упал на замочную скважину, черневшую пониже ручки.

Голова у сэра Оливера закружилась. Повинуясь какому-то наитию свыше, он поднялся, вынул из кармана полученный от Аззи серебряный ключик и, подойдя к двери, вставил ключик в скважину и слегка повернул его — просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

Ключ повернулся легко, и замок чуть слышно щелкнул.

Сэр Оливер тихонько нажал на ручку. Дверь бесшумно приоткрылась. Сэр Оливер вынул ключик из замочной скважины и положил обратно в карман.

Открыв дверь пошире, он осторожно заглянул внутрь. За волшебной дверью оказался длинный темный коридор или тайный ход. Невозможно было сказать, куда вел этот коридор, потому что противоположного его конца не было видно во мраке; однако сэр Оливер был почему-то уверен, что вел он отнюдь не в один из погребов трактира и не в какое-нибудь укромное местечко в лесу, плотной стеной обступившем постоялый двор. Шестое чувство подсказало сэру Оливеру, что коридор этот вел куда-то в другой мир, может быть, даже в иную Вселенную. Сейчас ему предстояло шагнуть в эту пугающую неизвестность…

Страшно!..

Зато награда, ожидающая его в конце пути, превосходит все ожидания!

Стремясь угадать будущее, ждущее его за этой дверью, он жадно всматривался в темноту, и вот ему представилась такая картина: он увидел рыцаря в доспехах, верхом на белом коне, въезжающего в город под приветственные крики собравшейся у ворот огромной толпы. Сэр Оливер знал, чтоэтим рыцарем был он сам, и это ему кричали «виват!» и бросали цветы. За ним ехал отряд конников, отчаянных храбрецов, коим не было равных в кровавых битвах, но как же далеко этим героям было до их предводителя, гордо восседавшего на своем белоснежном жеребце!..

— Вот это да! — прошептал сэр Оливер, отирая рукой холодный пот со лба.

Он сделал шаг вперед и очутился за дверью. Не то чтобы он отважился пойти туда, куда вел этот казавшийся бесконечным коридор — нет, это был всего лишь первый робкий шаг: так мальчик, решив искупаться, сперва осторожно пробует воду ногой. Но в тот самый момент, когда он переступил порог, дверь с негромким стуком сама собой захлопнулась за ним!

Сэр Оливер почувствовал, как душа у него уходит в пятки, однако открыть дверь и вернуться назад он даже не попробовал. Внутренний голос говорил ему, что так и должно было случиться. Редко когда герои отправляются на поиски приключений без вмешательства каких-то таинственных сил, которые принято называть волей провидения или рукой судьбы. Обычно им бывает нужен какой-то внешний толчок, после чего они начинают действовать почти самостоятельно.

Он зашагал навстречу своей судьбе — сперва очень медленно и осторожно, потом все смелее и смелее.

Глава 35

В коридоре было достаточно света, чтобы не споткнуться. Глаза сэра Оливера постепенно привыкли к полумраку. Коридор уже не казался ему таким скучным и унылым. Со стен и потолка начали спускаться живые ветви деревьев, источавшие свежий аромат. Пол под ногами становился все более и более неровным; раза два сэр Оливер натыкался на что-то, смутно напоминавшее узловатые корни старого дуба. Наконец коридор превратился в лесную тропинку: деревья обступили ее плотной стеной, сомкнув над головою сэра Оливера свои кроны.

Лесная дорога вскоре вывела сэра Оливера на широкий луг, а за лугом темнели воды озера. В самом центре его был небольшой островок, на котором возвышался сказочный замок. Озеро служило естественной защитой для замка; легкий подъемный мост позволял перейти на островок. Сейчас мост был опущен, и сэр Оливер решил быть начеку: вдруг из ворот замка навстречу непрошеному гостю стрелой вылетит отряд неприятельских всадников? Что делать тогда ему, одинокому рыцарю, отправившемуся на поиски приключений без коня и доспехов?

Он медленно прошел через весь луг, но вражеские всадники, которых он так боялся, так и не появились из ворот.

В конце концов желание устроиться на ночлег в уютной постели, в комнате с камином пересилило страх перед неизвестностью. Сэр Оливер постоял некоторое время неподвижно, вслушиваясь в тишину ночи, нарушаемую только стрекотанием кузнечиков, затем все-таки решился войти в замок.

Он прошел по подъемному мосту и очутился в кольце внешней стены, окружавшей замок. Пройдя через маленький чистый дворик, вымощенный булыжником, он увидел прямо перед собой узкую дверь, ведущую во внутренние покои. Сэр Оливер толкнул эту дверь — она отворилась с легким скрипом.

Миновав холл, он попал в роскошно обставленную залу. В очаге весело трещал огонь; какая-то дама сидела у огня в низком деревянном кресле. Увидав сэра Оливера, она тотчас же поднялась ему навстречу.

— Добро пожаловать в замок, рыцарь, — произнесла она низким, не лишенным приятности голосом. — Мое имя Эльвира — пишется через Э — и я прошу тебя стать гостем в этом замке. Муж мой сейчас на войне — разит врагов, но законы гостеприимства велят мне принять тебя как подобает твоему сану и предоставить стол и кров. Я приглашаю тебя отужинать со мною, а затем тебя проводят в отдельные покои. Завтрак тебе подадут в постель.

— С удовольствием принимаю ваше приглашение, высокородная госпожа, — ответил сэр Оливер, поклонившись так низко, насколько это позволяла его полнота. — Но раз уж вы так добры, позвольте задать вам один вопрос: вы, случайно, не держите волшебных коней в своем замке? Дело в том, что одно из этих благородных животных предназначалось специально для меня…

— Волшебных коней? — переспросила дама. — А какой масти должен быть ваш волшебный конь?

Сэр Оливер слегка смутился:

— Я, право, затрудняюсь ответить… Ведь я его еще не видел. Когда я отправлялся на поиски приключений, мне было сказано, что впереди меня будет ждать волшебный конь, который перенесет меня к золотому подсвечнику. После этого… Ах, прошу меня извинить, я и сам толком не понимаю, что будет дальше. Полагаю, что мне будет дарован титул военачальника, и я встану во главе большого войска… А вы, сударыня, ведь вы кое-что об этом знаете, не так ли?

— Прошу прощения, сударь, но я не посвящена в дела подобного рода.

Сказав это, она улыбнулась. Зубки у нее были прелестные, волосы густые и шелковистые, губы полные и румяные, а стан приятно округлый. Сэр Оливер охотно последовал за ней во внутренние покои.

Они прошли через несколько парадных зал, убранных в черно-красной цветовой гамме и заставленных старинным серебром, что придавало им вид весьма торжественный и мрачный. На стенах висело оружие, у дверей, словно часовые на посту, на специальных подставках стояли рыцарские доспехи. Благородные предки в латах и украшенных перьями шлемах сурово взирали с портретов, украшавших длинные узкие коридоры.

Так, пройдя почти через все внутренние покои дворца (сэр Оливер, в привычку которого входило считать комнаты в трактирах, где он останавливался на ночлег, насчитал целых шесть просторных зал), они оказались в седьмой по счету, сравнительно небольшой зале, служившей, очевидно, для дружеских пиров. В центре стоял стол, покрытый белоснежной скатертью, с двумя серебряными приборами. Огонь в камине весело потрескивал.

— О, это просто замечательно! — воскликнул сэр Оливер, потирая руки. На столе стояли его любимые закуски — гусиный паштет и варенье из крыжовника, яйца и мягкий белый хлеб. Богатый выбор вин обещал веселый ужин. Стол, богато уставленный всякой снедью, но накрытый для двоих, навел сэра Оливера на мысль, что он отнюдь не был нежданным гостем, и к его появлению в этом замке заранее готовились.

— Прошу к столу, благородный рыцарь, — сказала Эльвира, указывая сэру Оливеру на его место. — Располагайтесь, как вам удобно, и чувствуйте себя как дома.

В тот самый миг из коридора в залу вошел белый пушистый котенок. Эльвира поманила его, и он, резвясь и играя со всем, что попадалось ему на пути, подбежал к креслу хозяйки. С легкой улыбкой на губах Эльвира наклонилась, чтобы погладить котенка, и наш бравый воин, решив воспользоваться удобным случаем, поменял местами тарелки: свою тарелку он поставил перед Эльвирой, а ее тарелку — перед собой. Поскольку два прибора, стоявших на столе, были очень похожими, сэр Оливер полагал, что его хитрость не разгадают. Единственным отличием было то, что на тарелке сэра Оливера лежали две редиски, на тарелке хозяйки замка — одна. Кинув быстрый взгляд на Эльвиру, все еще забавлявшуюся с котенком, сэр Оливер быстро переложил одну редиску со своей тарелки на ее тарелку. Когда Эльвира выпрямилась, она, казалось, ничего не заметила — по крайней мере, не подала виду.

Они приступили к трапезе. Эльвира налила бургундского в два серебряных кубка и, улыбаясь, протянула один кубок рыцарю.

Оливер принял кубок, но пить из него не стал. Он ждал подходящего момента, когда внимание дамы снова будет чем-нибудь отвлечено, чтобы и с кубками проделать то же самое, что он недавно проделал с тарелками. И его терпение вскоре было вознаграждено: английская гончая, бродившая по замку и случайно вбежавшая в залу, стала ластиться к хозяйке, выпрашивая лакомый кусочек со стола. Пока Эльвира занималась собакой, ничто не мешало сэру Оливеру тихонько поменять местами кубки, да так ловко, что она опять ничего не заметила.

Радуясь, что ему удалась эта маленькая хитрость, сэр Оливер приналег на бургундское и гусиный паштет. Он орудовал вилкой с такой яростью, словно держал в руках пику и сражался как минимум с дюжиной разъяренных врагов. (К слову сказать, пиршественный стол был, пожалуй, единственным местом, где сэр Оливер не имел достойных соперников.) Он урчал от удовольствия, поглощая горы закусок и запивая их огромными глотками вина. Закуски и впрямь были восхитительны: нежнейший паштет таял во рту, хлеб был мягким и пышным, а варенье из крыжовника — не слишком кислым и не слишком сладким, как он любил.

Однако вскоре сэра Оливера стало клонить в сон. Сначала он подумал, что выпил слишком много вина, потому что у него закружилась голова и зазвенело в ушах, но вскоре перед глазами у него поплыли радужные круги — верный признак того, что в пищу или вино было подмешано какое-то зелье. Силы начали покидать сэра Оливера, он вцепился слабеющими пальцами в скатерть, чувствуя, что теряет сознание.

— Вам плохо, благородный рыцарь? — нежным голосом спросила хозяйка замка, когда сэр Оливер начал потихоньку сползать с кресла под стол.

— Просто минутная слабость… — ответил тот, широко зевнув.

Эльвира внимательно поглядела на два прибора, стоявшие на столе один напротив другого.

— Вы поменяли местами тарелки! — воскликнула она, заметив отпечаток грязного большого пальца на своей тарелке — неопровержимую улику против сэра Оливера.

— Я не хотел вас обидеть, — сказал сэр Оливер. — Это просто обычай, принятый в наших краях… А вы, наверное, принимаете снотворное?

— Да, мой лекарь дал мне достаточно сильное снадобье. Оно так хорошо помогает от бессонницы… Без него я ужасно мучаюсь, ворочаюсь в постели до утра и никак не могу заснуть… А днем у меня делается мигрень…

— О, прошу прощения, что нечаянно принял ваше лекарство, сударыня… Будьте добры, скажите, долго ли продолжается его действие?

Эльвира что-то ответила, но сэр Оливер уже не расслышал ответа. Ему показалось, что его с головой накрыло толстым ватным одеялом. Руки и ноги словно налились свинцом, и сэр Оливер не в силах был пальцем пошевелить. Угасающее сознание еще продолжало отчаянно бороться с тьмой, наползавшей на него отовсюду, но вскоре принуждено было сдаться, побежденное сильнейшей дозой опиума. Сэр Оливер провалился в кромешную темноту, словно в бездонный колодец.

А когда он очнулся, то с удивлением обнаружил, что находится в совершенно незнакомом месте. Дамы, угощавшей его ужином, нигде не было — должно быть, она исчезла, как умеют исчезать только феи и хозяйки волшебных замков. Но справедливости ради нужно сказать, что замок тоже исчез вместе с нею.

Глава 36

Вернувшись в трактир, где остановились паломники, Илит обнаружила, что там царит легкая паника. Сэр Оливер исчез при обстоятельствах более чем странных — ночью, никого не предупредив, не оставив за собою никаких следов. Его слуга, Мортон Корнглоу, не мог толком объяснить, куда девался его хозяин, однако заявлял, что здесь никак не обошлось без колдовства.

Илит принялась действовать, не теряя ни секунды. Она поднялась в комнату сэра Оливера и оглядела ее с вниманием, достойным профессионального сыщика. Слабый запах синильной кислоты, оставшийся в комнате, говорил о том, что в течение суток здесь кто-то пользовался талисманом типа «Дурилка».

Этого Илит было вполне достаточно, чтобы напасть на след. Дождавшись, когда все, наконец, выйдут из комнаты, она немедленно начала творить собственное заклинание. Все необходимые ингредиенты были у нее с собой, поскольку, даже став ангелом, она не расставалась со своим старым походным сундучком колдуньи, верой и правдой служившим ей еще в те времена, когда она была ведьмой. На заклинание ушло не более двух минут, и вот она, приняв форму легкого облачка, уже летела над лесом, через который недавно прошагал сэр Оливер.

По следам, оставленным рыцарем, она проследила весь его путь до замка Эльвиры. Илит знала Эльвиру еще со старых времен: та была ведьмой, как сама Илит когда-то, только еще более закоренелой грешницей — на нее не действовали никакие увещевания, никакие доводы в пользу Добра. Илит подумала, что Эльвира вполне могла согласиться помочь Аззи в его кознях и проделках.

Пора было заняться предсказанием ближайшего будущего. В походном сундучке Илит имелось все необходимое для подобного рода предсказаний, и она, достав волшебное зеркало и две свечи, поставила свечи по обеим сторонам зеркала, зажгла их и заглянула в темное стекло, казавшееся провалом в мрачную бездну.

То, что она увидела, не удивило ее. Она оказалась права в своих догадках. Аззи устроил все так, чтобы его герой как можно скорее достиг своей цели. Сейчас сэр Оливер ужинает с Эльвирой. Дальше ему предстоит одолеть довольно длинную дорогу. Выйдя из леса, он должен будет продолжать свой путь дальше, до южного склона Альп, находящегося на территории Италии.

Само собой разумеется, что остановить его будет проще всего в лесу. Значит, нужно успеть поставить ловушку, пока он не выйдет из леса. Технически это будет совсем несложно. Но что делать дальше? Ей во что бы то ни стало нужно остановить его, не причинив ему при этом никакого вреда.

— Придумала! — воскликнула Илит после минутного размышления. Убрав обратно в сундучок волшебное зеркало и свечи, она вызвала ифрита — одного из своих давних знакомых.

Ифрит появился — огромный, черный и страшный. Его глаза сверкали из-под насупленных лохматых бровей. Илит вкратце изложила ему свой план относительно сэра Оливера.

— Его нужно остановить во что бы то ни стало! — объявила она.

Бывший злой джинн, перешедший на сторону добра, шмыгнул носом и спросил:

— Пристукнуть его, что ли?

Из всех созданий, отрекшихся от служения Злым силам, ифриты наиболее трудно поддавались перевоспитанию: очевидно, инстинкт разрушения был у них слишком силен, и даже метод прямого воздействия на подсознание, который служители Добра применяли с целью исправления инфернальной психики, не всегда давал положительные результаты. Однако большинство умов на Небесах было настроено уже не так консервативно, как раньше. Начиналась эпоха либерализма, и даже самые строгие защитники морали были склонны прощать многие грехи тем, кто, вступив на путь служения Добру, руководствовался благими намерениями в своих далеко не всегда безупречных поступках.

— Ну, это уж слишком, — ответила Илит ифриту. — Говоря остановить, я отнюдь не имела в виду применение грубой силы. Я придумала кое-что получше. Знаешь ли ты, где находится тот кусок невидимой ограды в виде силового поля, который мы получили от халдейских магов?

— Да, мэм. Об этом много судачили в свое время. Наконец его признали аномалией и определили в одно из хранилищ, в котором оно и находится по сей день.

— Узнай, в каком хранилище оно находится и непременно достань хоть немного такого ограждения. А вот тебе подробная письменная инструкция — здесь сказано, что делать дальше.

Глава 37

Оливер с трудом приподнялся, чтобы оглядеться, — и тут же схватился за голову, скорчив жуткую гримасу. Казалось, что в висках у него стучит тяжелейший молот, и каждый удар отзывался в голове страшной болью.

— Уф… Интересно, что все это значит? — пробормотал он, оглядываясь по сторонам. Чувствовал он себя прескверно, но всего ужаснее было то, что он не имел ни малейшего представления о том, где он сейчас находится.

Собравшись с силами, он встал на ноги и огляделся по сторонам. Место было совершенно незнакомое, и к тому же весьма странное: повсюду, куда ни глянь, была какая-то серая мгла, скрывавшая горизонт. Было достаточно светло, однако он мог видеть не далее, чем на какой-нибудь десяток шагов вокруг себя.

За спиной у сэра Оливера послышалось хлопанье крыльев. На его плечо уселась сова и уставилась на него подслеповатым взглядом немигающих желтых глаз, словно так же, как и он, была удивлена тем, что почти ничего кругом не видит.

— Может быть, ты знаешь, где мы находимся? — спросил у совы сэр Оливер.

Сова наклонила голову набок и ответила:

— Трудно сказать. Одно ясно: ты в ловушке, старина. Выбраться отсюда будет нелегко.

— Почему?

— Да потому, что кто-то воздвиг кругом невидимую ограду, пока ты спал. Проще говоря, место это заколдовано.

Сэр Оливер не очень-то верил в колдовство, а особенно во всякие невидимые ограды. Поэтому он бодро зашагал вперед, но, не пройдя и двух десятков шагов, наткнулся на невидимое, но тем не менее непреодолимое препятствие. В первое мгновение сэр Оливер испугался: то, что скрывалось за серой мглой, мешая ему двигаться дальше, не имело ни определенной формы, ни размеров, не было ни холодным, ни горячим, ни твердым, ни мягким на ощупь. Его вообще нельзя было потрогать. Это не было похоже ни на что, с чем он сталкивался в своей жизни. Однако это неощутимое нечто все-таки преграждало ему путь. Выставив вперед руки с растопыренными пальцами, сэр Оливер медленно обошел по кругу весь крохотный клочок земли, по краям которого стояла невидимая ограда, но не нашел ни малейшей лазейки, через которую можно было бы выбраться наружу.

Он повернулся к сове, внимательно следившей за его действиями, и сообщил ей, что выхода, по-видимому, нет.

— Конечно, нет. Это же тупиковый путь.

— Тупиковый путь? Но куда он ведет?

— Как — куда? В тупик, разумеется.

— В тупик? Но мне никак нельзя попадать в тупик. Мне нужно найти волшебного коня…

— Боюсь, что здесь ты его не найдешь, — заметила сова.

— Но моя конечная цель — вовсе не конь, а волшебный золотой подсвечник.

— Золотой подсвечник? Это мне нравится. Золотой подсвечник — это очень хорошо, но у меня его нет.

— Ну, на самый крайний случай подошло бы даже волшебное кольцо.

Сова встрепенулась и захлопала крыльями:

— О! Кольцо! Кольцо у меня есть!

Она взъерошила клювом перья и, вытащив золотое кольцо с крупным сапфиром, отдала его сэру Оливеру. Тот повертел его в пальцах, любуясь камнем. Ему даже почудилось, что в глубине сапфира движутся какие-то неясные тени.

— Не гляди на него так долго, — сказала сова. — Лучше начинай творить заклинания. Волшебное кольцо — не красивая безделушка, а рабочий инструмент!

— Какой инструмент? Что я должен делать с этим кольцом? — воскликнул сэр Оливер.

— Разве тебя не научили, как с ним обращаться?

— Нет.

— Ну, что ж, в таком случае они допустили грубейшее нарушение правил, не предоставив тебе полной информации. Я думаю, у тебя есть все основания для того, чтобы подать жалобу.

Сэр Оливер растерянно оглянулся кругом. Жалобу подавать было некому. Разве что сове…

— Иди ты к черту со своими советами, — сказал он, начиная сердиться. — Как же я теперь смогу совершать славные подвиги, если в самом начале угодил в ловушку?

Сова снова взъерошила клювом перья и достала маленькую колоду карт, как фокусник в цирке достает из шляпы кролика.

— Можем сыграть партию-другую в дурачка. Это здорово успокаивает нервы. Вот увидишь, время пролетит совершенно незаметно! Ты в какого больше любишь играть — в простого или в переводного? А может, сыграем в двадцать одно? Или разложим пасьянс?

— Вот еще, — буркнул сэр Оливер. — Я с пернатыми не играю.

Сова ничего не ответила, просто начала тасовать карты, да так ловко, что ей позавидовал бы самый заядлый картежник. Склонив голову набок, она лукаво поглядела на сэра Оливера, и ему даже показалось, что сова подмигнула ему.

— Ну, ладно, — вздохнул сэр Оливер. — Давай сыграем.

Игра в дурака и раскладывание пасьянсов были его любимым занятием. Они часто помогали кое-как скоротать время. Вот только партнеры для партии в дурака находились довольно редко…

— Твой ход, — сказала сова.

Глава 38

А в это время в трактире — в том самом трактире, откуда всего несколько часов назад вышел через волшебную дверь сэр Оливер, — Аззи, сидя за столом в своей комнате на втором этаже, решил узнать, как продвигаются дела с постановкой безнравственной пьесы. Аззи достал хрустальный шар, который древние колдуны использовали для предсказания будущего и провидения того, что происходит на другом краю земли, протер шар носовым платком и стал не отрываясь глядеть в него. Однако поверхность шара оставалась тусклой; лишь отражение колеблющегося пламени свечей, стоявших на столе, порой зажигало в его глубине золотистые искры. Аззи недоуменно повертел волшебный шар в руках — и тут только вспомнил, что забыл произнести фразу, заставляющую шар показать то, что хочет увидеть его владелец.

— Покажи, чем занят сейчас сэр Оливер, — скороговоркой пробормотал Аззи.

Хрустальный шар вспыхнул изнутри голубоватым светом, и его поверхность постепенно начала проясняться. Аззи снова начал пристально вглядываться в глубину шара. Наконец его взору предстала такая картина: сидя прямо на земле в каком-то странном месте, то ли окутанном плотным туманом, то ли окруженном серой стеной, сэр Оливер играл в подкидного дурака с говорящей совой.

— Что это?.. Как такое могло случиться? — удивился Аззи.

Нужно было принимать срочные меры. Аззи решил позвать Аретино на подмогу. Сейчас Аретино был нужен ему, как никто другой.

Аззи трижды хлопнул в ладоши:

— Где мой курьер?

Дверь в комнату тихонько отворилась, и на пороге показалась маленькая тонкая фигурка.

— Нужно как можно скорее передать эту записку Аретино, — сказал Аззи, склоняясь над куском пергамента, на котором он стал вычерчивать какие-то письмена своим острым ногтем. — Отправляйтесь прямо сейчас, да смотрите, не мешкайте в дороге.

Аззи сложил записку вдвое и не глядя ее протянул курьеру.

— Где мне искать этого Аретино? — спросил тот.

— В Венеции, где же еще! — ответил Аззи. — Готов поспорить, что он все еще пирует на мои денежки!

— А можно мне воспользоваться заклинанием, чтобы быстрее добраться до Венеции?

— Конечно.

— Тогда дайте мне какой-нибудь талисман, который перенесет меня туда.

— Вообще-то в заключенном с вами контракте четко оговорено, что вы сами обеспечиваете себя всеми средствами передвижения, в том числе и волшебными. Но, с другой стороны, время не ждет. Возьмите универсальный талисман вон там, на столе.

Курьер подошел к столу и, захватив из хрустальной чаши полную горсть талисманов, сунул их в карман.

— В Венецию! — громко крикнул он и исчез.

В спешке Аззи не узнал в своем посланце Квентина, решившего не упускать свой шанс вмешаться в эту историю, пока взрослые занимаются своими делами.

Глава 39

А в это время в Венеции Пьетро Аретино предавался всем земным наслаждениям. Сумма, полученная от Аззи в качестве аванса за постановку безнравственной пьесы, была достаточно велика, и недостатка в деньгах он не ощущал. Аретино уже давно хотелось устроить такой пир, чтобы весь город долго вспоминал о нем, расхваливая щедрое гостеприимство и богатую фантазию хозяина. И поэтому в доме Аретино уже несколько дней подряд — как раз с того самого дня, как Аззи покинул Венецию — слышались звуки задорной музыки, голоса подвыпивших гостей, женский смех и топот танцующих ног.

Чтобы веселье в доме не прекращалось ни днем, ни ночью, Аретино пригласил немецких музыкантов, которые обязаны были играть сутки напролет. Музыканты знали свое дело: писк скрипок, гудение альтов и нежные звуки флейт не смолкали ни на минуту; однако и в вине они тоже понимали толк и пили наравне с гостями. Пир был в самом разгаре, когда в шумной гостиной среди мужчин в расстегнутых жилетах и девиц с растрепавшимися локонами появилась одна весьма необычная фигура. Конечно же, то был посланец Аззи, крепко прижимавший к груди свиток пергамента.

Он был невелик ростом, этот посланец, и, пожалуй, слишком юн для столь серьезных поручений. Мальчик, едва вышедший из детской, да к тому же еще одетый в длинную ночную рубашку, отделанную кружевом. Однако держался он с недетской серьезностью. Сознание важности возложенной на него миссии придавало ему смелости и решительности. С трудом переведя дыхание после головокружительного перелета над Альпами, совершенного при помощи волшебного талисмана, Квентин — это был, конечно же, он — объявил о цели своего визита, попросив немедленно проводить его к хозяину дома.

Когда слуга провел мальчика в комнату, где находился Аретино, Квентин отвесил прославленному драматургу учтивый поклон и подал пергамент.

— Аретино, я принес вам послание, — объявил он своим чистым, звонким голосом.

— Послание? — удивился тот. — А нельзя ль немного погодить со всякими там посланиями? Мы тут веселимся…

— Это от Аззи. Он просит вас немедленно прибыть к нему.

— Понятно. Ну, а ты сам кто такой?

— Я один из паломников. Видите ли, сударь, так получилось, что моя сестра Киска… вообще-то ее полное имя Присцилла, но дома все зовут ее Киской… моя сестра Киска уснула, и я решил выйти из комнаты, где мы спали. Я совсем не хотел спать, сударь. Я и сейчас этого почти совсем не хочу, — прибавил он торопливо, очевидно, испугавшись, что в столь поздний час его вполне могут отправить в постель. — Я осторожно вышел из комнаты и поднялся по лестнице на верхний этаж. Там была одна комната… Я увидел, что дверь в нее приоткрыта. Я вошел в эту дверь, и меня отправили к вам с посланием.

— Но как же ты добрался сюда? Ведь ты же смертный, я полагаю? Ты из той же плоти и крови, что и я, и крыльев для быстрых перелетов над горами у тебя нет…

— Да, конечно. Но я захватил у Аззи целую горсть талисманов.

— Ну, что ж, — задумчиво произнес Пьетро Аретино, — твой рассказ, юный гонец, звучит вполне убедительно. Итак, чего же хочет от меня Аззи?

— Он хочет, чтобы вы тотчас же явились к нему.

— Куда же мне следует явиться?

— Не беспокойтесь, я перенесу вас к нему при помощи волшебного талисмана, — сказал Квентин.

— А это не опасно? — спросил Аретино.

Квентин не удостоил его ответом. Он считал, что уже вполне освоился в мире волшебства. Ему не терпелось вновь оказаться в том трактире, где остановились на ночлег паломники, чтобы похвастаться перед Киской, как здорово он умеет летать при помощи обыкновенного волшебного талисмана.

Глава 40

Аззи уже приготовился было отметить удачное окончание первого эпизода пролога к своей Безнравственной Пьесе, когда сэр Оливер вышел из темного коридора на широкий луг. Это было хоть и весьма скромным, но реальным достижением демона. Сей переход был не просто переходом по подземному туннелю. Это был выход первого актера на сцену. Действие Безнравственной Пьесы началось, и Аретино предстояло всего-навсего наблюдать за приключениями сэра Оливера, чтобы потом достойно описать их в своем новом произведении. Однако сэр Оливер не оправдал возлагаемых на него надежд. Не успев сделать двух шагов по дорогам Волшебной Страны, он повел себя глупейшим образом и, очевидно, попал в какой-то переплет.

Аззи отложил в сторону хрустальный шар, решив не тратить больше времени на бесполезное наблюдение за рыцарем, продолжавшим свой затянувшийся картежный поединок с совой. Нужно было действовать, и действовать решительно.

Аззи перенесся в Волшебную Страну и пошел по следам сэра Оливера — по тем слишком приметным следам, по которым Зло может проследить за путями Невинности. Наконец он добрался до тех мест, где фантастический мир и мир обыденный так тесно переплетались между собой, что никто не мог бы точно сказать, где кончается сказка и начинается действительность.

Малохоженые лесные тропы вывели наконец Аззи на небольшую поляну. Здесь он нашел то, что искал: в самом центре поляны на стволе поваленного дерева сидел сэр Оливер, перед ним — серая сова. В правой лапе сова держала миниатюрную колоду карт, которые ловко тасовала, помогая себе клювом — очевидно, она собиралась сдавать.

Аззи не знал, смеяться ему или плакать при виде такой картины. Он готовил для сэра Оливера великое будущее; он надеялся на этого человека! Вне себя от возмущения, он бросился к этой комической парочке картежников, крича:

— Эй, Оливер! Кончайте валять дурака! Вас ждут великие дела!

Но сэр Оливер даже не повернул головы в его сторону.

И тут Аззи налетел на невидимую ограду, отбросившую его назад. Он попытался преодолеть невидимое препятствие — не тут-то было, даже сил демона оказалось недостаточно, чтобы проникнуть сквозь эту прозрачную, но, тем не менее, непроницаемую пустоту.

Да, это было серьезной помехой для планов Аззи. Невидимая ограда оказалась непроницаемой не только для макроскопических тел. Свет и звук, как выяснилось позднее, она тоже не пропускала, поскольку ни сова, ни сэр Оливер не обращали ни малейшего внимания на зычные вопли Аззи, которые эхо разносило далеко по лесу.

Аззи пошел вдоль границы круга, очерченного невидимой оградой, и встал прямо напротив сэра Оливера, низко склонившегося над картами и совершенно поглощенного партией в «двадцать одно». Ведь игра не может продолжаться до бесконечности, думал Аззи. Когда-нибудь она закончится, и сэр Оливер, подняв голову, не сможет не заметить демона, стоящего всего в десяти шагах, прямо напротив него…

Те несколько минут, что пролетели для сэра Оливера и совы незаметно, показались Аззи вечностью. Наконец партия кончилась, и все произошло точно так, как предугадал Аззи. Сэр Оливер поднял голову — и… посмотрел на Аззи, как на пустое место. А точнее — посмотрел сквозь Аззи, как сквозь оконное стекло. Так, по крайней мере, почудилось демону, находившемуся в тот миг на пороге отчаянья. А сэр Оливер снова взялся за миниатюрную колоду…

Итак, последние сомнения рассеялись. Теперь Аззи был абсолютно уверен, что в постановке его Безнравственной Пьесы участвуют и другие лица, чей замысел не совпадает с замыслом главного режиссера. Он и сам был мастер на подобного рода проделки; он обожал валять дурака, строить козни и ставить палки в колеса тем, кто втайне плел какую-нибудь хитрую интригу. И теперь, когда кто-то решил испортить ему игру, нужно было выяснить, чьих, собственно, рук это дело.

Аззи погрузился в размышления, перебирая всех своих знакомых. Кто мог быть его тайным недоброжелателем?

Сперва он заподозрил ангела Гавриила — просто потому, что это была первая мысль, пришедшая ему в голову. У ангела Гавриила могли, конечно, найтись причины личного свойства, чтобы навредить Аззи, но выдумать столь хитрый план ангел Гавриил был попросту неспособен. Аззи со вздохом исключил ангела Гавриила из списка своих возможных противников в этой игре.

Итак, кто же остался в списке? Михаил? У него, конечно, ума хватило бы… Но странно: чем больше доводов находилось в пользу того, что именно Михаил помешал постановке Безнравственной Пьесы, заперев сэра Оливера внутри невидимой ограды, тем менее правдоподобной казалась Аззи эта версия. Плану, при всем его изяществе, не хватало законченности, зато слишком много в нем было от детского озорства. Нет, это явно не его почерк! Кроме того, Архангел Михаил — слишком крупный политик и мыслит всегда масштабно. В его руках сосредоточена огромная сила. Вряд ли он будет размениваться на мелочи, связываясь с сэром Оливером. Он, скорее, предпримет более кардинальные меры, чтобы сорвать постановку пьесы.

Значит, это не Архангел Михаил и уж никак не Ангел Гавриил. Но кто же? И тут догадка, словно молния, промелькнула в мыслях у Аззи: Илит! Это могла быть только она! Как же он сразу не догадался! Но что же конкретно она сделала? Как вызволить сэра Оливера из этой ловушки?

В тот же миг перед ним появилась сама Илит с приветливой улыбкой на устах. По выражению ее милого личика никак нельзя было догадаться, что на уме у этой темноволосой красотки.

— Привет, Аззи, — сказала она. — Если чутье бывшей ведьмы не подводит меня, ты только что думал обо мне.

— Это твоих рук дело? Признавайся, что ты натворила? — сурово спросил Аззи.

— Ничего особенного, просто решила сделать тебе маленькую пакость, — ответила она, все так же улыбаясь. — Это самая обыкновенная невидимая ограда.

— Весьма забавно, — фыркнул Аззи. — А ну-ка, убери ее!

Илит обошла кругом всю невидимую ограду, ощупывая ее сантиметр за сантиметром, затем отошла на два шага в сторону стала шарить в траве неподалеку от границы невидимой ограды.

— Странно, — пробормотала она себе под нос.

— Что странно? — спросил Аззи, внимательно следивший за всеми ее действиями.

— Никак не могу найти выключатель силового поля, которое питает невидимую ограду, — призналась Илит. — Он должен был быть где-то здесь…

— Ну, это уж слишком! — воскликнул Аззи, потеряв терпение. — Я сию же минуту отправляюсь к Ананке!

Глава 41

В тот самый час Ананке принимала гостей. Она пригласила к себе весьма почтенных дам, с которыми была дружна с незапамятных времен, — трех Парок, или Вещих Сестер, которые в античную эпоху дни и ночи напролет пряли нити человеческих судеб. Однако с расцветом технической европейской цивилизации машины стали вытеснять ручной труд, и Вещие Сестры оставили свое занятие, удалившись на покой. Теперь, когда у них появилось достаточно свободного времени, они могли позволить себе ходить в гости чуть ли не каждый день и ужасно надоели всем своим знакомым, которых они навещали, пожалуй, немного чаще, чем того хотелось бы хозяевам.

Но с Ананке, своей старой подругой, Три Сестры виделись не так уж часто. Та, что олицетворяла собой Рок в античном мире, еще не сошла со сцены. У нее было множество дел, и ей не часто удавалось приглашать для задушевной беседы даже самых ближайших подруг.

Собираясь к Ананке на чашку чая, три сестры приготовили подарки. Лахесис испекла шоколадный торт. Клото обошла все антикварные лавки Вавилона, прежде чем нашла подходящую вещицу, а Атропос решила преподнести подруге томик поэзии.

Ананке редко принимала человеческий облик. Обыкновенно она пребывала везде и нигде, существуя в виде незримой, неосязаемой субстанции. «Вы можете причислить меня к иконоборцам, — заявляла она, — но я всегда придерживалась мнения, что все подлинно великое не нуждается в зрительном образе». Но сегодня был особый случай. Ради Трех Сестер, приглашенных ею на чаепитие, Ананке выбрала для себя личину пожилой немки, дородной дамы в строгом костюме, с тугим пучком волос на затылке.

Стояла чудная погода, и четыре дамы решили устроить небольшой пикник на альпийском лугу. Шелковистая трава была мягка, как ковер; легкие белые облака, бегущие по небу, казалось, играли в догонялки.

Ананке как раз передавала Лахесис чашку с ароматным горячим чаем, как вдруг заметила на горизонте маленькую черную точку.

— Смотрите! — воскликнула одна из Сестер. — Кто-то летит сюда!

— Я же оставила дома записку, чтобы меня не беспокоили! — проворчала Ананке. Кто смел ее ослушаться? Олицетворяя могущественнейшую силу, управляющую законами Бытия (по крайней мере, так считала сама Ананке; и следует признать, что у нее были на то некоторые основания), она привыкла к тому, что смертные трепетали при одном упоминании ее имени. Она часто называла себя Той, Которая Властвует над Миром, не слишком задумываясь о том, что это звучит по меньшей мере нескромно.

Тем временем черная точка изрядно увеличилась в размерах, превратившись в маленькое темное пятнышко. Вскоре четыре дамы, все как одна повернувшие головы в ту сторону и следящие за таинственным незнакомцем, летевшим быстрее ветра, смогли различить фигуру демона, раскинувшего свои черные крылья, похожие на крылья летучей мыши.

Аззи изящно опустился на лужайку перед Ананке и ее гостями.

— Приветствую вас! — произнес он приятным, звучным голосом, отвешивая преувеличенно чинный поклон. — Как поживаете? Прошу прощения за то, что пришлось вас потревожить.

— С чем пожаловал, нежданный, но предвиденный гость? — строго спросила его Ананке. — Рассказывай, но если ты принес плохие новости, то пеняй на себя!

— Дело в том, — начал Аззи, — что в настоящее время я совершаю некоторую, с позволения сказать, революцию в театральном искусстве. Я ставлю пьесу — совершенно новую пьесу, пьесу, в которой не будет скучной морали и нравоучений. Не скрою, это может не понравиться моим оппонентам, весьма широко использующим искусство для пропаганды своих идей. Они обожают пьесы с назидательным содержанием и поучительным концом…

— Ах ты, бездельник! — рассердилась Ананке. — Ты что же, потревожил меня и моих гостей только ради того, чтобы принести нам театральные сплетни? Я ведь, кажется, предупредила, чтобы меня не смели тревожить по пустякам! Если ты решил ставить пьесу, то и ставь себе на здоровье! Какое мне дело до твоих ребяческих забав?

— Но мои оппоненты во что бы то ни стало хотят сорвать постановку моей пьесы, — сказал Аззи. — А ты им помогаешь.

— Ну и что ж? Ведь Добро прекрасно, — ответила Ананке. Тон ее был хоть и весьма уверенным, но уже не столь безапелляционным.

— О, с этим никто не спорит, — не сдавался Аззи. — Добро есть Добро. Но ведь Зло существует для того, чтобы противостоять ему, не так ли? И до сих пор никто еще не отнимал у него этого бесспорного права. А в твои обязанности входит следить, чтобы никто не смел нарушать установленные правила! Закон есть закон, и все обязаны ему подчиняться!

— Ты прав, — согласилась Ананке.

— Значит, ты запретишь Михаилу и подчиненным ему ангелам вмешиваться в мои дела?

— Я подумаю, — сказала Ананке. — А теперь оставь нас, наконец, в покое.

Аззи пришлось довольствоваться этим неопределенным обещанием.

Часть VII

Глава 42

Михаил наслаждался покоем и тишиной, уединившись в своем кабинете и откинувшись на спинку платоновского Идеального Кресла — прообраза всех изготовленных человеческими руками кресел, и, само собой разумеется, самого удобного и уютного. Для полного блаженства не хватало только хорошей сигары. Однако курить он бросил давно — еще когда только вступил на трудный путь нравственного самосовершенствования, который обязан пройти каждый желающий попасть на Небеса. Первым шагом на этом пути обычно бывает борьба с собственными пороками. Михаил обладал достаточно сильной волей, чтобы избавиться от дурной привычки, рабами которой делаются многие. Так что архангела, уютно устроившегося в платоновском Идеальном Кресле, вполне можно было назвать счастливейшим из бессмертных.

Минуты полного блаженства, однако, столь же редки для архангела, как и для простого смертного. Отлично понимая это, Михаил старался не упустить ни единого мгновения из этих драгоценных минут. Он старался прогнать навязчивую мысль о том, что блаженство скоро кончится.

В дверь кабинета постучали.

Михаил слегка поморщился. Внутренний голос подсказывал ему, что от этого визита ничего хорошего ждать нельзя. Он раздумывал, стоит ли отвечать тому, кто постучал. Может быть, попросту сказать «уходите»? Однако после минутного колебания он все-таки решил впустить посетителя. В конце концов, архангелу не грозит опасность встречи с каким-нибудь наглецом или хулиганом. Такого подозрительного субъекта попросту не пропустят к дверям его кабинета!

— Войдите, — сказал он.

Дверь открылась. На пороге стоял курьер. Маленький мальчик с золотистыми кудрями, одетый в ночную сорочку. В одной руке он держал увесистую посылку, а другой прижимал к груди горсть талисманов. Конечно же, это был Квентин, которому пришлось по душе его новое занятие.

— Посылка для архангела Михаила, — объявил он.

— Это мне, — ответил Михаил.

— Распишитесь вот здесь, — сказал Квентин.

Михаил черкнул свою подпись на бланке с золотым тиснением, поданном курьером, и мальчик вручил ему ящик с посылкой.

— Признайся, ты ведь не ангел? — спросил Михаил у курьера.

— Нет, сэр.

— Ты просто маленький мальчик, обыкновенный смертный, так?

— Ну… Наверное, так.

— Как же тебе удалось получить место почтальона в Ином Мире?

— Я и сам не знаю, — ответил Квентин, пожав плечами. — Однако это ужасно интересное занятие. Вам что-нибудь еще нужно?

— Кажется, нет, — сказал Михаил.

Квентин крепко сжал в кулаке один из талисманов и растаял в воздухе.

Михаил озадаченно почесал в затылке широкой пятерней. Затем вскрыл посылку. Внутри оказался какой-то тяжелый предмет, аккуратно завернутый в тонкую серую бумагу. Сорвав обертку, Михаил обнаружил тяжелый медный брусок, поверхность которого была так тщательно отполирована, что в нее можно было глядеться, как в зеркало. Повертев брусок в руках, Михаил увидел на обратной стороне надпись, выбитую четким, красивым шрифтом:

Михаил!

Оставь в покое Аззи с его пьесой! Ставь свою собственную, если хочешь, а другим работать не мешай!

Всего хорошего,

Ананке.

Михаил положил медный брусок на стол. Брови его сдвинулись к переносице, а губы плотно сжались. В конце концов, что позволяет себе эта Ананке? Как смеет она указывать Архангелу, что ему следует, а чего не следует делать? Михаил никак не мог смириться с мыслью, что Судьба, Ананке, стоит над Добром и Злом. В конце концов, кто решил, что должно быть так? Как это глупо и недальновидно… Все, конечно, могло быть совсем по-иному, если бы Бог не покинул этот мир. Уж Он-то, несомненно, смог бы навести здесь порядок! Но — увы! — Бог уже давно не занимался мирскими делами. Верховным судьей над миром стала Ананке. И теперь эта заносчивая особа пытается навязать свою волю самому Архангелу Михаилу!..

«Она мне не указ!» — сказал Михаил. — «Слишком много она себе позволяет! Может быть, она и Вершительница Судеб, но уж во всяком случае не сам Господь Бог!»

Михаил потянулся к отложенной на край стола папке с надписью «Дело Аззи. Совершенно секретно» и с удвоенной энергией принялся листать страницы. Нужно было как-то остановить этого рыжего беса, чье поведение возмущало Михаила до глубины души. Подумать только, этот нахал не постеснялся обратиться к самой Ананке! И ему удалось-таки втянуть в свои интриги древнюю старушку, не слишком разбирающуюся в тонкостях отношений между Добром и Злом. Но даже архангельскому терпению приходит конец, и теперь Аззи придется распрощаться с мыслью о постановке Безнравственной Пьесы.

Михаил включил Электронного Оракула — систему, применявшуюся на Небесах для принятия решения в условиях высокой степени неопределенности — иначал вводить исходные данные. Вскоре Оракул выдал свой ответ. Взглянув на длинную бумажную ленту, ползущую из печатающего устройства, Архангел Михаил улыбнулся. Оказывается, борьба с Аззи не потребует от него больших затрат. Стоит только организовать несколько небольших помех, задержать в пути кое-кого из актеров, нанятых рыжеволосым демоном — и Безнравственная Пьеса с треском провалится.

Глава 43

— Попробуй еще раз! — сказал Гефест.

— Я стараюсь, как могу, — захныкал Ганимед. — Сколько можно! Говорят тебе — через эту штуковину невозможно пролезть!

Боги-олимпийцы столпились вокруг небольшого переходного устройства, придуманного Гефестом, богом огня и кузнечного ремесла. Если верить Гефесту, то при помощи его новейшего изобретения, которое он называл малопонятным словом «интерфейс», древние боги могли перенестись из виртуального пространства в реальный мир. Гефест клялся Стиксом, что этот интерфейс напрямую связан с ящиком Пандоры, а этот ящик в настоящий момент находится в доме Питера Вестфала, обыкновенного земного обывателя. Древние боги знали, что при помощи ящика Пандоры Зевсу удавалось перемещаться из виртуального пространства в реальный мир и обратно, поэтому последнее изобретение Гефеста вызвало их живейший интерес. Проблема была лишь в том, что вход в реальный мир оказался слишком узким, и сколько ни старался Гефест его расширить, все попытки заканчивались неудачей. Впрочем, Гефеста нельзя было назвать большим специалистом в области электроники. Интерфейс, выкованный из цельного куска золота, был его первым опытом в создании подобных устройств.

Вдруг из интерфейса раздалось громкое «ап-чхи!». Боги, удивленно переглянувшись между собой, отступили на шаг, и тотчас же через узкое отверстие пролез Зевс. Он явился во всем величии царя богов и людей, во всем блеске своей славы. Яркие молнии сверкали в его руках, слышались оглушительные раскаты грома.

— Возвращение великого человека наделало много шума, — язвительно заметила Гера. Язычок у супруги громовержца был острый как бритва.

— Молчи, женщина! — ответил ей Зевс.

— Да, тебе легко говорить, — не сдавалась Гера. — Ты можешь перенестись в реальный мир, когда захочешь. Ты проворачиваешь там свои делишки, развлекаешься, флиртуешь с кем попало. А мы заперты здесь, словно в тюрьме. Мы никуда не ходим, никого у себя не принимаем! До нас все новости доходят в последнюю очередь, если только вообще доходят! А наши одежды… Ты только посмотри, во что мы одеты! Я уверена, что в современном мире уже давно никто не одевается так, как мы. Ты совершенно не заботишься о нас! И при этом еще называешься верховным божеством! Какой же ты после этого глава семьи, отец и покровитель?!

— Самый лучший, — нимало не смутившись, сказал Зевс. — Если ты думаешь, Гера, что я болтаюсь между двумя мирами без дела, гоняясь за юбками, ты сильно ошибаешься. У меня есть отличный план, как выбраться отсюда. Но только все вы должны меня слушаться. Если хотите снова оказаться на свободе, вам придется делать то, что велят, а не то, что взбредет вам в голову. Нам всем придется объединиться и действовать сообща, дети мои. Не знаю, правда, как это у вас получится — ведь когда доходит до дела, вы начинаете ссориться и в лучшем случае все кончается небольшой внутрисемейной разборкой. Так вот, дети, я хочу сообщить вам одну новость: скоро к нам пожалует Архангел Михаил.

— Наш враг! — воскликнул Аполлон-стреловержец.

— Нет, — мягко возразил Зевс, — не враг он нам, а потенциальный союзник. Он нанесет нам короткий деловой визит. Ему нужно, чтобы мы оказали ему кое-какие услуги — разумеется, не бесплатно. Мы все сообща обсудим с ним условия договора. Пожалуйста, проявите на этот раз больше здравого смысла, забудьте о существующих меж вами разногласиях и не начинайте склоки раньше времени. Мы должны сделать то, чего он хочет от нас.

— А потом? — спросил Аполлон.

— А потом, ребятки, у нас будет шанс снова взять власть над миром в свои руки. Только бы нам выбраться отсюда!

— А, вот и новый небожитель пожаловал! — воскликнул Зевс, когда Михаил появился перед богами-олимпийцами, собравшимися в тесный кружок.

Михаил возмутился. Зевс обращался с ним, словно с каким-нибудь выскочкой, а не с божеством, равным по мощи и силе ему самому и к тому же наделенным всей полнотой небесной власти.

— Выбирай выражения, — ответил он Зевсу. — Как бы тебе впоследствии не пришлось пожалеть о сказанном. У нас пока еще достаточно сил, чтобы низвергнуть тебя в адскую бездну, а заодно с тобой — и эту компанию полуголых сибаритов.

— В адскую бездну? — усмехнулся Зевс. — Мы только что оттуда. И твои угрозы нам не страшны. Тем, кто видел Ад собственными глазами, бояться больше нечего. Так что давай лучше поговорим о деле. Чего ты хочешь от нас?

— Полагаю, тебе известно, что в Космосе недавно появилась некая новая сила?

— От моего взора это не укрылось, — ответил Зевс с важностью. — И что же дальше?

— Ты знаешь о том, что некий демон по имени Аззи решил поставить Безнравственную Пьесу?

— До меня доходили некоторые слухи об этой пьесе. По-моему, весьма остроумная затея.

— Весьма опасная и коварная интрига! Я представляю себе, какое влияние она окажет на людские умы! Ее нужно отменить во что бы то ни стало! Ведь если Безнравственная Пьеса все-таки будет поставлена, для вас это обернется не меньшей бедой, чем для нас.

— Почему же? Мы, греческие боги, не вмешиваемся в вечную борьбу меж Добром и Злом.

— Эта проблема слишком сложна и не сводится к простой диалектике. Она стоит по ту сторону Добра и Зла.^[129] — Вот как?.. — Да-да. Ее содержание не просто аморально — оно подрывает основы мирового порядка! Подумать только, этот демон, это исчадие Ада, решил доказать всем, что судьба не зависит от характера! — Что?! Что ты сказал? — А, я вижу, мне удалось тебя заинтересовать! — обрадовался Михаил. — Но это еще не все. В пьесе содержатся еще более крамольные идеи. Например, что Бездари имеют Право на Существование.

— Ну, с этим уж никак нельзя мириться! — воскликнул Зевс. — Но как нам остановить этого опасного злодея? Как помешать его замыслу?

— Мы вынуждены прибегнуть к тактике Выжидания и Промедления, — сказал Михаил. — К сожалению, сам я могу сделать очень мало. Этот хитрец заручился поддержкой Ананке, и я уже получил от нее серьезное предупреждение, которое связывает меня по рукам и ногам. Но вы… вы — совсем иное дело! Если ты — а еще лучше, кто-нибудь из твоих детей — не откажетесь оказать мне небольшую услугу…

Аполлон выступил из круга богов-олимпийцев, до сих пор молча слушавших разговор между Зевсом и Архангелом Михаилом.

— Я буду рад помочь, — с улыбкой произнес он. — Скажи лишь, что нужно сделать.

— Нам могут понадобиться циклопы, — сказал Михаил. — Я хочу, чтобы Феб-Аполлон раздобыл хотя бы одного циклопа — приблизительно такого, как тот, встреча с которым чуть не стоила жизни Одиссею, попавшему на остров циклопов во время своих странствий. Только наш циклоп должен быть еще страшнее и свирепее. Кроме того, у меня найдется дело для того из вас, кто заведует погодой — я слышал, что вы умели управлять погодой задолго до того, как римляне завоевали Грецию. Нужно устроить великую бурю. Ураганы, штормы, землетрясения — кто у вас этим занимается?

— Мы разделили эти функции между несколькими богами, — вмешалась в разговор Афина. — Посейдон носит титул Колебателя Земли, а сам Отец Зевс — титулы Тучегонителя и Громовержца.

— Да, ты права, дочь моя, — сказал Зевс. — Ну, что ж, я думаю, на сей раз мы можем поручить эту возню с погодой кому-нибудь одному. Арес, как ты смотришь на то, чтобы снова вернуться на поле брани и начать великую битву?

— Настоящую войну, на которой будут гибнуть люди? С удовольствием! — воскликнул Арес. — Я люблю звон оружия. Вид крови, хлещущей из ран, опьяняет меня. Стоны умирающих звучат для меня, словно сладчайшая музыка.

— Ну, тогда слушайте внимательно, — сказал Михаил. — Я проинструктирую вас насчет погоды.

Глава 44

— Нашла! Наконец-то! — послышался женский голос; затем раздался негромкий щелчок. Следующее, что услышал сэр Оливер, был звук падающей ограды. Колдовской серый туман, скрывавший горизонт, рассеялся, и взору сэра Оливера открылись деревья, со всех сторон обступившие поляну, на которой они с совой играли в карты, и дальний овраг, и лесная тропинка, петляющая меж стволами вековых дубов…

Сэр Оливер поднялся на ноги и нерешительно двинулся вперед. Там, где еще недавно стояла невидимая ограда, теперь ее не было. Можно было двигаться дальше.

И сэр Оливер зашагал куда глаза глядят. Дорога была ему незнакома, но подобные пустяки не смущали нашего отважного героя. Он считал, что ему нечего бояться, пока у него есть талисман-«Дурилка». Этот талисман и был его проводником, его картой и компасом. Он тащил своего владельца все дальше и дальше вперед, словно его притягивал какой-то сверхмощный магнит. Сэр Оливер едва успевал переставлять ноги, а уж времени глядеть по сторонам, замечая дорогу, и вовсе не оставалось. Он чувствовал только, что при помощи волшебного талисмана каким-то образом умудряется покрывать огромные расстояния за весьма короткое время, хотя идет пешком.

Послушно следуя за талисманом, сэр Оливер резко повернул налево — и очутился на пустынном морском берегу.

Пройдя немного по влажному песку, на котором темнели выброшенные волнами водоросли и мелкие ракушки, он заметил невдалеке одинокую скалу. Обойдя ее кругом, он обнаружил в скале просторный грот.

Сэр Оливер никогда не питал особой любви к пещерам и гротам, а этот грот, казалось, скрывал в себе какую-то мрачную тайну. Сэр Оливер уже собрался обойти его стороной, когда заметил небольшую деревянную табличку, прибитую у входа в грот. На табличке было написано:

Владельцы волшебных колец, добро пожаловать!

И, преодолев свой страх, сэр Оливер вошел в грот.

Прямо у входа он увидел великана — огромного, с косматой бородой и длинными волосами, никогда не знавшими гребня. Великан сидел на грубо сколоченном табурете и ковырял в носу, исподлобья поглядывая рыцаря.

— Есть ли у тебя кольцо? — спросил он хриплым и грубым голосом, да так громко, что разбудил дремавшее в гроте эхо.

— Да, — ответил сэр Оливер и показал кольцо.

Великан долго рассматривал кольцо, затем сказал:

— Прекрасно. Значит, ты и есть Тот Самый.

— Тот самый — что? — удивился сэр Оливер.

— Тот самый, насчет которого я получил распоряжения.

И, встав с табурета, великан сделал один огромный шаг ко входу в грот, одной рукой поднял огромный обломок скалы и закрыл им вход. Сразу стало темно.

— Зачем ты это сделал? — спросил сэр Оливер.

— Таков приказ, — коротко ответил великан, снова опускаясь на свой табурет.

— Ну, и что дальше? — снова спросил сэр Оливер. У него начали возникать нехорошие предчувствия.

— Тебе лучше не знать об этом, — сказал великан.

— Но я желаю знать! Скажи мне!

— Ну, я тебя съем, — флегматично ответил великан.

— Ты шутишь!

— Я никогда не шучу. Ты вообще когда-нибудь слышал, чтобы великаны шутили? Мы абсолютно лишены чувства юмора.

Оливер задумался на минутку, затем сказал:

— Но я не сделал тебе ничего плохого!

— Ничего не поделаешь.

— Что значит «ничего не поделаешь»? Что ты имеешь в виду?

— Извини, приятель, но у меня есть приказ. В нем сказано: «съесть того, у кого окажется волшебное кольцо». И все.

— Какое волшебное кольцо? И кого именно ты должен съесть?

— У меня на этот счет нет никаких дополнительных распоряжений. Сказано просто — «того, у кого окажется кольцо». И точка.

— Но мало ли у кого может оказаться кольцо! Так ведь любого можно съесть!

— И правда… Ну, значит, у них не было времени объяснить мне все это подробнее.

— Но если ты съешь кого-нибудь не того вместо того, кого следует?

— Что ж, значит, этому кому-нибудь сильно не повезет, — сказал великан. — Во всяком случае, я ни в чем не буду виноват. Я свою службу знаю!

— Но тебе все равно попадет от них, хоть ты и не будешь ни в чем виноват, — сказал сэр Оливер.

— И правда… Откуда ты знаешь?

— Разве тебя не ругают всякий раз, когда что-нибудь выходит не так, независимо от того, виноват ты в этом или нет?

— И правда… — сказал великан. Поднявшись со своего табурета, он повернулся к Оливеру спиной и пошел в глубь грота, где стояли еще один массивный стул, сделанный столь же грубо и примитивно, как и табурет, и огромная кровать из неоструганных досок. Тусклый свет лампы освещал убогое жилище.

Сэр Оливер оглянулся по сторонам в поисках какого-нибудь оружия, но — увы! — в гроте не оказалось даже простой палки.

И тут он заметил, что к рубашке великана приколот прямоугольный кусочек бумаги, на котором что-то написано!

— Ой, а что это такое у тебя на плече? — спросил сэр Оливер у великана.

— Это памятка, которую мне выдали.

— И что там написано?

— Там написано, что мне нужно съесть того, у кого окажется кольцо.

— И все?

— И все! — отрезал великан.

— Разреши-ка, я взгляну на твою памятку, — попросил сэр Оливер.

Но великан прикрыл листок своей огромной ладонью. Он так ревниво он охранял памятку от посторонних взглядов, что сэр Оливер начал кое о чем догадываться.

— Раз в ней написано только лишь, что тебе нужно съесть того, у кого окажется кольцо, то почему ты не хочешь показать ее мне? — спросил он.

Однако великана было не так-то легко переупрямить. В конце концов, почему он должен показывать свою памятку какому-то подозрительному чужеземцу, которого он собирается съесть?

Оливер задумался. Подобное упорство со стороны этого не слишком сообразительного чудовища казалось ему весьма странным. Наверняка в памятке содержатся какие-то очень важные сведения!

Оставалось только одно — перехитрить великана.

— Послушай, — сказал сэр Оливер небрежным тоном, — я мог бы сделать тебе массаж…

Это, конечно, был не слишком ловкий ход, однако ничего лучшего сэр Оливер не смог придумать.

Великан кинул на рыцаря подозрительный взгляд.

— Зачем мне массаж? — спросил он.

— Ну… это очень полезно… полезно для здоровья. Улучшает самочувствие, взбадривает, повышает тонус.

— Я на здоровье не жалуюсь.

— Да-да, — согласился сэр Оливер, — конечно. Но что значит «не жалуюсь на здоровье»? Не жалуюсь — значит, жалоб нет. Но жалобы бывают только тогда, когда что-то болит. Например, спина. Сейчас твоя спина не болит, и ты не жалуешься. Однако через некоторое время она может заболеть! В этом гроте очень сыро и холодно, а повышенная влажность часто бывает причиной ревматизма и радикулита. И вот, представь себе, у тебя болит спина. Боль очень сильная, ты не можешь встать с постели, не можешь ходить… А ведь для того, чтобы спина у тебя не болела, существует одно очень эффективное средство — массаж! После массажа ты будешь чувствовать себя отлично!

— Ну-у-у… Я не знаю… — протянул великан.

— Послушай, ты когда-нибудь чувствовал себя отлично? Не нормально, даже не просто хорошо, а отлично?

— Ох, — вздохнул великан, — давненько это было. Ведь о нас, великанах, никто не заботится. Никому нет дела до того, как мы себя чувствуем. Если у нас болит горло, или, скажем, зуб, или просто нападает хандра, никто не утешает нас. Никто не сидит у нашей постели, не предлагает нам выпить теплого молока, не рассказывает смешных историй… Великанов считают тупыми и глупыми, однако у нас все-таки хватает ума понять, что люди попросту используют нас, когда и как им удобно, и забывают о нас, как только минет надобность в наших услугах.

— Ты прав, — сказал сэр Оливер. — Ты все отлично понимаешь. Ну, как, сделать тебе массаж?

— А что, — великан ухмыльнулся, — почему бы и нет, в конце концов? Но мне, наверное, придется снять рубашку?

— Если не хочешь, можешь не снимать, — ответил сэр Оливер в восторге от того, что ему удалось так ловко провести людоеда.

Великан растянулся на своем ложе, и сэр Оливер, задрав его рубашку, принялся мять его спину и шлепать по ней — сначала осторожно, затем все сильнее и сильнее. Ему пришлось изрядно потрудиться: когда великан признался, что ровно ничего не чувствует, сэр Оливер изо всех сил начал молотить по его спине кулаками. В то же время он поглядывал на кусочек плотной бумаги, приколотый бронзовой булавкой к левому плечу рубашки. Шрифт был довольно мелким, а строчки неровными, и поэтому памятка читалась с трудом.

Наконец ему удалось прочитать следующее:

Эта пуле-, кинжало- и сабленепробиваемая модель великана является первой в серии моделей, защищенных с головы до ног, и предназначена для использования в особо опасных условиях. Уязвимым местом является только левая подмышечная впадина, где находится вентиляционное отверстие и отсутствует защитное покрытие. Великану следует соблюдать особую осторожность при поднимании левой руки и не допускать, чтобы посторонние предметы, а в особенности колющие и режущие орудия, находились на расстоянии менее 50 см от его левой подмышечной впадины.

Под надписью стояло полустертое заводское клеймо. Разобрать, как называлось предприятие по изготовлению великанов-людоедов и в каких краях оно находилось, было невозможно.

Да, ради этого стоило поработать массажистом!

Однако добыть информацию — всего лишь полдела. Сэр Оливер не имел ни малейшего представления, каким образом он может ею воспользоваться. Ни до левой, ни до правой подмышки великана ему не добраться. Разве что пощекотать это чудовище во время массажа… Но даже если великан на секунду поднимет руки, сэр Оливер ничего не сможет с ним поделать: ведь у него нет никакого оружия. Ну, ровным счетом ничего, чем он мог бы не то что убить — просто оцарапать своего врага!

И вдруг у входа в грот, закрытого огромным валуном, шевельнулась какая-то тень. Сэр Оливер повернул голову и увидел высокого мужчину средних лет, одетого по последней итальянской моде. На боку у незнакомца висела шпага. Он стоял на месте, очевидно, решив подождать, пока его глаза не привыкнут ко мраку грота.

Наконец незнакомец заметил сэра Оливера.

— Эй! — позвал он. — Меня зовут Аретино. Меня прислал к вам Аззи. Послушайте, если вы уже закончили делать массаж, не отправиться ли вам дальше на поиски приключений? Если я не ошибаюсь, вам предстояло совершить ратные подвиги и стяжать на поле битвы великую славу…

— Кто это? — спросил великан, задремавший во время массажа.

— Не волнуйся, — ответил сэр Оливер, отвешивая людоеду очередной звонкий шлепок по спине. — Это ко мне.

— Пускай убирается ко всем чертям, — прорычал великан. — Когда ты закончишь делать мне массаж, я тебя съем.

Руки сэра Оливера были заняты, так что он не мог выразить своих чувств жестом. Однако взгляд, брошенный им на Аретино, был достаточно красноречивым.

Аретино понял наконец, что сэр Оливер попал в логово людоеда.

Аретино зорко огляделся вокруг: может быть, людоед в гроте был не один? Мускулы его напряглись, словно он готовился к схватке с сотней свирепых циклопов. На цыпочках, держась поближе к стенам, поминутно озираясь и избегая освещенных участков грота, он подошел к ложу великана, возле которого стоял несчастный сэр Оливер.

— Людоед практически неуязвим? — шепотом спросил он у сэра Оливера.

— Да, — ответил тот. — Единственное незащищенное место — левая подмышечная впадина.

— Ты должен заставить его поднять руки вверх!

— Каким образом?

— Сейчас узнаешь, — заговорщицки прошептал Аретино на ухо сэру Оливеру. — Здесь поблизости растет виноград?

— Виноград?.. Сейчас спрошу, — сэр Оливер пихнул великана кулаком в бок. — Эй, скажи-ка, не растет ли здесь поблизости виноград?

— Виноград? Зачем тебе виноград? — прорычал великан.

— Мне хочется винограду. Это мое последнее желание, которое надлежит исполнить перед тем, как я умру. Таков обычай.

— Странный обычай. Никогда о нем не слышал… Ну, ладно, постараемся найти для тебя винограду. Очень уж мне понравилось, как ты делаешь массаж.

Поднявшись со своего ложа, великан сделал всего три огромных шага и оказался у выхода из грота.

— Иди за мной, — приказал он Оливеру.

Неподалеку от грота, в защищенном от ветра месте, росла дикая виноградная лоза. На самом верху ее красовались спелые грозди. Но они были так высоко, что даже великан с трудом смог бы до них дотянуться.

— Мне не дотянуться, — вздохнул сэр Оливер, глядя на великана.

— Ну, ничего, я сейчас сорву тебе несколько гроздей, — сказал великан.

— Только выбирай те, что поспелее — вон, видишь, там, наверху… слева… еще левее…

Великан встал на цыпочки и потянулся за виноградными гроздьями. Его подмышка находилась прямо над головой сэра Оливера. Аретино мигом выхватил шпагу из ножен и бросил ее сэру Оливеру; тот подхватил ее на лету. Однако — вот невезение! — великан стоял правым боком к сэру Оливеру, а значит, его единственное уязвимое место — левая подмышечная впадина — находилось с другой стороны! Сэр Оливер заколебался.

— Да бей же, бей! Все равно! Коли! — крикнул ему Аретино, и сэр Оливер, стиснув зубы, вонзил шпагу в правую подмышечную впадину людоеда.

Памятка содержала правдивую информацию: правая подмышка была защищена…

Однако не до такой степени, чтобы оказаться совершенно неуязвимой. То ли сталь, из которой была сделана шпага Аретино, была очень твердой, то ли защитное покрытие, которым снабдили великана его создатели, потеряло свою прочность за столь долгий срок службы, но шпага глубоко вошла в тело гиганта.

— Ах! — воскликнул великан. — Зачем ты это сделал?

— Извини, у меня просто не было другого выхода, — ответил ему Оливер. — Ведь ты собирался меня съесть.

— Я уже почти передумал!

— Но ведь я об этом ничего не знал, — резонно заметил сэр Оливер.

Великан упал к ногам Оливера, скрежеща зубами от боли и обиды. Оливеру показалось, что земля вздрогнула от падения этого огромного тела.

— Я должен был знать, что этим дело кончится, — хрипло простонал он, корчась в предсмертной муке. — Слыханное ли дело, чтобы великану удалось одержать верх над людьми! Нет, нас всегда побеждали — если не силой, так хитростью. Ну, что ж, зато теперь тебе нипочем не найти золотой подсвечник, который ты ищешь. Он ведь хранится в моем гроте. Один я знаю, что спрятан он под плоским камнем у изголовья моей постели, а теперь я умираю и уношу эту тайну с собой в могилу…

И с этими словами великан испустил дух.

Сэр Оливер стоял над безжизненным телом, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. По счастью, Аретино не потерял присутствия духа.

— Скорее! — крикнул он сэру Оливеру. — В грот, за подсвечником!

Со всех ног бросился сэр Оливер обратно в грот. Поиски золотого подсвечника не заняли у него много времени. Теперь он был обладателем сразу трех магических предметов — кольца, талисмана и подсвечника.

Сжимая свой трофей в руке, он шагнул вперед — и тут же в испуге отшатнулся.

Темный грот, фигура Аретино, еле различимая во мраке, — все это в единый миг исчезло, словно никогда не существовало на свете. Сэр Оливер оказался в совершенно незнакомом месте, и перед ним стоял совершенно незнакомый ему человек.

Глава 45

— Кто вы? — спросил сэр Оливер у незнакомца.

— Ваш помощник, сэр, — почтительно ответил тот. — Глобус зовут меня. Служу я героям, и в этом вижу призванье свое.

Сэр Оливер огляделся по сторонам. Он стоял на лугу, поросшем густой высокой травой; впереди была маленькая деревушка, по правую руку темнели горы, по левую до самого горизонта раскинулась широкая равнина, разрезанная пополам густо-синей лентой реки. Возле реки был разбит военный лагерь; сэр Оливер машинально начал пересчитывать повозки и шатры, украшенные разноцветными вымпелами, но вскоре сбился со счета. Нигде не было видно ни морского берега, ни одинокой скалы, где находился грот — жилище великана, сраженного рукой нашего славного рыцаря. Места были совершенно незнакомые. Очевидно, здесь не обошлось без волшебства. Золотой подсвечник перенес сэра Оливера в начало его пути, того пути, на котором рыцарю суждено покрыть себя славой.

— Что это за войско там, у реки? — спросил сэр Оливер.

— Это Белый отряд, — ответил Глобус.

Белый отряд! Тот самый, которым командовал легендарный Джон Хоуквуд! Отряд, одержавший в Италии много блистательных побед! Армия, насчитывающая десять тысяч героев и храбрецов, собравшихся под знамена ее командующего со всей Европы! Отборное войско, цвет европейского воинства — латыши и французы, итальянцы и поляки, германцы и шотландцы, закаленные в боях, владеющие всеми видами оружия и готовые выполнить любой приказ своего военачальника.

— А где же сам Хоуквуд? — спросил Оливер.

— Сэра Джона отправили в Англию в отпуск, — сообщил Глобус. — Нужно сказать, ему хорошо заплатили. Конечно, поначалу он не хотел оставлять должность командующего, но мой господин предложил ему сумму, от которой он не смог отказаться.

— Кто же твой господин?

— Я не могу назвать его имени, — ответил Глобус уклончиво, — однако должен сказать, что он чертовски славный парень! Он просил меня вручить вам вот это.

И с этими словами Глобус достал из своего походного ранца какой-то длинный и тонкий предмет. Оливер сразу узнал его: это был фельдмаршальский жезл.

— Вот знак вашей власти над этим войском, — сказал Глобус. — Покажите его воинам, и они пойдут за вами в огонь и в воду.

— Куда же мне направить свое войско?

— Это решать вам. Однако считаю своим долгом сообщить, что мы находимся по южную сторону Альп, — Глобус указал рукой на юг. — Если двинуться прямо по реке, то мы скоро доберемся до Венеции. Это, пожалуй, кратчайший путь.

— Значит, мне нужно вести солдат в Венецию? Только и всего?

— Так точно.

— Отлично! Идемте же к войску! — радостно воскликнул сэр Оливер.

Глава 46

Оливер вошел в пурпурный шатер, приготовленный специально для него. В шатре, в низеньком походном кресле, сидел рыжий, похожий на хитрого лиса демон и подпиливал свои ногти серебряной пилочкой — вероятно, чтобы попросту убить время в ожидании сэра Оливера. Конечно же, это был не кто иной как Аззи.

— Ах, вот и вы, мой начальник! — воскликнул сэр Оливер.

— Здравия желаю, господин фельдмаршал, — весло ответил Аззи. — Принимайте командование над войском. Ну-с, как вам нравится ваша новая роль?

— Все просто великолепно! — сказал Оливер. — Вы сумели раздобыть мне отличных солдат! Проходя по лагерю, я видел нескольких воинов. Это львы! Тигры! Ох, и трудно же придется тому, кто вздумает помериться силой с моими храбрецами! Кстати, ожидают ли нас какие-нибудь сражения на пути в Венецию?

— Конечно, — ответил Аззи. — Как только мы закончим это маленькое совещание, вам надлежит свернуть лагерь и направиться на юг, вдоль реки. По пути вам придется сразиться с воинами из бригады «Мертвая голова»…

— С воинами из бригады «Мертвая голова»? Ну и название… Наверняка это сущие дьяволы, восставшие из Ада. Послушайте, а мне действительно нужно… ну, в общем, нельзя ли как-нибудь обойтись без этой битвы?

— Что такое? Уж не испугались ли вы? Не бойтесь, они не представляют для вас серьезной опасности. Название у них громкое — кстати сказать, я сам его выдумал. Однако, кроме названия, в них нет ничего страшного. Это просто кучка крестьян, лишившихся своих земель из-за того, что они не смогли уплатить слишком высокие налоги, и промышляющих мелким воровством и попрошайничеством на большой дороге. Они вооружены только обломками кос и серпов, и нет у них ни мечей, ни копий, ни луков, ни стрел, а главное — у них нет лошадей. Ваша конница расправится с ними за полчаса. К тому же их только две сотни — и это против десяти тысяч вашего отборного войска! Если ж вам и этого мало, могу добавить еще, что они плохо обучены и крайне недисциплинированны и продадут своих вожаков за медный грош. Они разбегутся при первом бряцании оружия!

— Что ж, я готов с ними сразиться, — сказал сэр Оливер. — Но что мне делать дальше?

— Дальше? Вы двинетесь прямо в Венецию, где вас уже будут ждать. Мы заранее подготовим прессу…

— Ох! Меня будут пытать?!

— Пытать?..

— Ну да. При помощи пресса.

— Вы неправильно меня поняли. «Прессой» я называю всех тех, кто более всего причастен к созданию и распространению всяческих слухов, — писателей, поэтов, актеров и людей, вращающихся в подобных кругах. Они охочи до разных историй и будут слушать вас с жадностью, чтобы потом наврать с три короба, сочинив тысячу небылиц о вас и о ваших подвигах.

— Но я не имею ни малейшего представления, как мне себя с ними держать.

— Что ж, вам придется овладеть этим искусством, если вы хотите прославиться. Ведь славу создают именно они, эти писаки, бумагомаратели. Запомните: слава приходит не к тем, кто действительно совершает подвиги, а к тем, о ком громче всего говорят. А единственный способ заставить о себе говорить — это нанять нескольких писателей, чтобы они сочинили о вас роман-другой.

— Как сложно, оказывается, стать знаменитым! Я всегда думал, что это получается как-то само собой…

— Ни в коем случае, любезнейший, ни в коем случае! В этом мире ничто не происходит само собой. В сущности, создание славы — такое же ремесло, как и все остальное. Здесь существуют свои законы и правила. Мы наняли лучших мастеров, чтобы они воспели ваши ратные подвиги. Сам великий Аретино возьмется за перо! Мы заказали Тициану — он как раз временно оказался без работы — несколько рекламных плакатов с вашим изображением. Разумеется, вы будете изображены в доспехах, верхом на боевом коне, впереди отряда храбрецов, бьющихся с вражескими полчищами. И еще нам понадобится композитор, который сочинит оперетту в память одержанных вами побед — выдуманных или действительных, не имеет значения.

Сунув в карман серебряную пилочку для ногтей, Аззи поднялся с низенького походного креслица и выглянул из шатра. Погода начинала портиться. Над вершинами Альп собрались темные тучи, и первые тяжелые капли дождя упали на землю.

— Похоже на то, что кто-то пытается наколдовать плохую погоду, — сказал Аззи. — Мой вам совет: поднимайте свое войско как можно скорее и выводите его к Венеции. Гроза может застать вас в пути. Да, кстати, не волнуйтесь насчет того, на каком языке отдавать приказы вашим людям. Если вам что-нибудь понадобится, просто скажите Глобусу. Он ловок, расторопен, понятлив. В мире не найдется такой услуги, которую он не смог бы оказать.

— Спасибо вам. По правде говоря, я уже начинал беспокоиться.

Сэр Оливер солгал: за все время разговора с Аззи в голову ему не пришло ни одной дельной мысли; он совсем не думал о том, как будет командовать огромным войском, во главе которого был поставлен. Но ему хотелось произвести на Аззи впечатление мудрого полководца, заботящегося обо всем, даже о таких мелочах.

— Ну, что ж, желаю вам удачи. Надеюсь вскоре увидеться с вами в Венеции! — и Аззи растаял в воздухе.

Часть VIII

Глава 47

Тьма, наползавшая из-за гор, сгущалась над Европой. Вернувшись в маленький трактир, откуда начинал свое путешествие сэр Оливер, и в спешке уладив кое-какие неотложные дела, Аззи с удвоенной энергией принялся искать актеров для Безнравственной Пьесы.

— Ну, Аретино, есть ли какие-нибудь новости? — спросил Аззи.

— Новостей полно, сударь. Венеция гудит, словно растревоженный пчелиный улей. Люди порядком взволнованны. Похоже, что и впрямь всех нас ждет нечто неслыханное и небывалое. На улицах только и говорят, что о чудесах и знамениях, посланных Небесами. Конечно, мы, венецианцы, не посвящены во все секреты Потустороннего Мира — хотя, по правде говоря, это не совсем справедливо, ведь мы стоим неизмеримо выше всех остальных народов во всем, что касается общения с духами, — однако трудно не заметить, что грядут какие-то важные перемены. Но я полагаю, что вы вызывали меня не для того, чтобы обсуждать людские сплетни.

— Я вызвал вас сюда, дорогой мой Пьетро, чтобы вы смогли познакомиться с актерами, которые будут играть Безнравственную Пьесу. Кое-кому из них придется помогать по ходу действия, и я хочу назначить вас своим помощником — главным помощником режиссера, так сказать. Конечно, вы не сможете быть в нескольких местах одновременно, но я обязательно расскажу вам обо всех подвигах, совершенных нашими героями… то есть, я хотел сказать, актерами. Однако рассказы рассказами, а все-таки, полагаю, вам будет полезно поближе узнать тех людей, которых вам вскоре предстоит обессмертить в своем божественном творении. Жаль, что вы не застали здесь сэра Оливера. Вот образец рыцарской доблести! Он оказывает нам большую честь, соглашаясь работать на нас.

— Я успел познакомиться с ним по дороге сюда, — ответил Аретино довольно сухо. — Должен сказать, что ваша идея раздавать главные роли кому попало кажется мне не совсем правильной. Впрочем, мне не хотелось бы торопиться с выводами. Посмотрим, что из этого получится. Что же касается сэра Оливера, будем надеяться, он справится со своей ролью. Итак, сударь, кто следующим явится предложить вам свои услуги?

— Скоро узнаем, — улыбнулся Аззи. — Готов побиться об заклад, что нам не придется долго ждать. Кажется, я слышу шаги — кто-то поднимается по лестнице…

Аретино прислушался:

— Вы правы. Судя по всему, ваш новый посетитель — отнюдь не знатная персона.

— Откуда вы знаете? Уж не обладаете ли вы даром прорицателя, дорогой Аретино?

Аретино улыбнулся:

— Если вы внимательно прислушаетесь к звукам шагов, вы обратите внимание на шарканье и скрип подошв. Этот малый сейчас, должно быть, на другом конце коридора, а скрип его башмаков отчетливо слышен в комнате, несмотря на то что дверь прикрыта. Звук довольно высокий и резкий — такой обычно бывает у сапог, сшитых из самой грубой кожи и к тому же несмазанных. Поступь твердая — значит, это не старик. Но тогда почему он шаркает подошвами? Просто потому, что его обувь тяжела и неудобна. Солидный человек такую обувь носить не станет.

— Плачу пять золотых, если это так, — сказал Аззи.

Звуки шагов раздавались теперь совсем рядом и замерли у двери. В дверь негромко постучали…

— Войдите! — пригласил демон.

Дверь отворилась. На пороге стоял высокий молодой человек с копной рыжеватых волос, в старой домотканой рубахе. На ногах у него были ботинки из грубой воловьей кожи. Молодой человек нерешительно оглядывал комнату, словно боялся, что его прогонят.

— Пять золотых ваши, — тихо сказал Аззи, наклонившись к Аретино. Затем улыбнулся новому посетителю, желая подбодрить его.

— Кто вы, сударь? Должен признаться, я не помню вашего лица. Вы один из паломников, путешествующих в нашей компании, или явились издалека?

— Я, сударь, путешествую вместе с вашей компанией, но к самой компании не принадлежу. Фигурально выражаясь, я из званых, но не из избранных.

— О, — удивился Аззи, — да ты, оказывается, остряк. Как тебя зовут, приятель, откуда ты и чем занимаешься?

— Звать меня Мортон Корнглоу, — ответил тот. — По роду занятий я конюх; присматривал за лошадьми до тех пор, пока сэр Оливер не взял меня к себе в услужение. Ибо, сударь, да будет вам известно, что проживал я в деревне, которой владеет сэр Оливер по праву родового наследства. От сэра Оливера, сударь, не укрылось то мастерство, с коим я владею скребницей, и, собираясь в конный поход, его светлость взял меня с собой. Так что можно сказать, что я принимаю участие в этом паломничестве — если, конечно, рассматривать физическую сторону дела. Но с точки зрения духовной… Видите ли, в любом обществе люди прежде всего равны между собой и придерживаются одинаковых взглядов на жизнь. Вряд ли кому-нибудь придет в голову водить дружбу, скажем, с собаками и лошадьми, которые, хоть и находятся рядом со своими хозяевами, а все же должны знать свое место. Точно так же дело обстоит и со слугами, каковые, хоть и занимают чуть более высокое положение, чем животные, да и ценятся намного дороже, но, по сути, в глазах господ мало чем отличаются от рабочей скотины. И поэтому я хочу спросить у вас, сударь, есть ли у меня шанс занять одно из свободных мест в вашем предприятии? Не буду ли я отвергнут из-за моего низкого происхождения? Ведь счастье обычно выпадает на долю богатых и знатных, а простых людей вроде меня оно обходит стороной.

— В Потустороннем мире, — важно сказал Аззи, — который вы, люди, называете Тем Светом, в этом невидимом простому глазу мире, где обитают Духи, не придают никакого значения тем условностям, которые так усложняют жизнь людей здесь, на земле. С точки зрения Духа — служителя как Светлых, так и Темных Сил — любой из вас, людей, — лишь временный обладатель бессмертной души, того поистине бесценного сокровища, из-за которого Тьма со Светом вот уже несколько тысячелетий воюют друг с другом. Поэтому мы обращаем мало внимания на сословные различия, которые вы, люди, почему-то считаете столь важными. Однако хватит об этом. Я отнюдь не собираюсь читать вам лекцию по теологии. Вернемся к нашим земным делам. Если я правильно тебя понял, ты, Корнглоу, хочешь стать одним из тех, кто отправится на поиски золотых подсвечников?

— В точности так, господин Демон, — подтвердил Корнглоу. — Ибо, хоть я и незнатного происхождения, у меня тоже есть заветное желание. И я готов поработать на того, кто поможет мне его осуществить.

— Что ж, я слушаю, — сказал Аззи. — Расскажи, чего ты хочешь.

— Перед тем как присоединиться к паломникам, мы завернули в поместье знатного господина Родриго Сфорца. Благородные дамы и господа обедали в парадной зале, ну, а слуги и простолюдины — словом, такие, как я — сидели на кухне, довольствуясь господскими объедками. Через открытую дверь я мог видеть, как пируют господа. Но я глядел только на одну даму — на сеньориту Крессильду Сфорца, супругу Родриго Сфорца, хозяина замка. И пока я глядел на нее, мне казалось, что я вижу ангела, слетевшего с небес на землю. О, сударь, поверьте мне, это прелестнейшая из женщин. Ее золотистые локоны ниспадают на шею ослепительной белизны, а цвет щек напоминает спелый персик. Кожа ее нежна, как у младенца, а руки… О, какие у нее руки! А талия!.. А грудь!.. Ее грудь подобна двум холмам, возвышающимся над…

— Довольно, довольно, — прервал его Аззи. — Избавь нас от дальнейших подробностей и скажи, чего ты хочешь от этой госпожи.

— Я хочу на ней жениться, — сказал Корнглоу просто.

Аретино громко расхохотался, но, спохватившись, резко оборвал смех и закашлялся. Даже Аззи улыбнулся уголками губ — до того нелепым было это сочетание: деревенский парень в латаной-перелатаной одежде, в тяжелых грубых башмаках — и изящная благородная госпожа.

— Однако, сударь, вы метите довольно высоко! — заметил Аззи.

— Я просто подчиняюсь великой силе красоты, которая влечет к себе всех смертных, — ответил Корнглоу. — Даже самый последний бедняк может восхищаться Еленой Троянской, ибо Елена — это символ Вечной Женственности. И в мечтах она может отвечать ему взаимностью. В конце концов, Парис ведь тоже, прежде чем получить власть над Троей, был простым пастухом. В мечтах Елена может предпочесть его всем остальным. Ведь мечты позволяют человеку перенестись в мир иллюзий, в мир, где оживают сказки. А разве задуманное вами театральное действо не похоже на сказку?

— Пожалуй, так, — сказал Аззи. — Но, видишь ли, если уж тебе непременно хочется на ней жениться, то придется сделать из тебя благородного господина, чтобы неравное положение не помешало этому браку.

— Вот спасибо! — обрадовался Корнглоу.

— Да, но, кроме того, еще нужно будет получить согласие самой госпожи Крессильды, — вмешался Аретино.

— Положитесь на меня, я все улажу, когда придет время, — сказал Аззи и добавил, обращаясь к Корнглоу: — Что ж, дело это весьма непростое, но я уверен, что мы сумеем исполнить твое заветное желание.

Аретино вздрогнул. Легкость, с которой рыжий демон распоряжался судьбами людей, пугала его.

— Позвольте напомнить вам, сударь, — сказал он негромко, — что госпожа уже замужем. По-моему, это весьма серьезное препятствие, которое может помешать вашим планам.

— Нисколько, — улыбнулся Аззи. — У нас есть свои люди в Риме — они умеют улаживать подобные проблемы. — Он опять повернулся к Корнглоу: — Ну-с, молодой человек, я выслушал вашу просьбу; теперь вы послушайте меня. За то, что я устрою ваш брак с прекрасной госпожой, вы должны будете немного потрудиться. Согласны ли вы на такое условие?

— Что ж, согласен, только если работа будет не слишком тяжелой. Видите ли, сударь, я придерживаюсь такого правила, что всякий человек должен следовать своей природе, а моя природа — это лень, лень, доходящая до такой степени, что ее без ложной скромности можно назвать выдающейся.

— О, не волнуйтесь, милейший, ваша работа не потребует от вас чрезмерного напряжения сил, — успокоил его Аззи. — Думаю, что вам даже ни разу не придется обнажить свою шпагу, поскольку вы не обучены биться на шпагах.

Порывшись в кармане, Аззи вынул уже знакомый нам маленький серебряный ключик и вручил его Корнглоу:

— Ваши приключения начнутся прямо сейчас. Вот этот волшебный ключик откроет дверь, для которой он предназначен. Сквозь эту дверь вы войдете в сказочный мир. Там вас будет ждать оседланный волшебный конь, а в седельной сумке вы найдете подсвечник из чистого золота. Это не простой подсвечник. Он помогает тому, кто им владеет, найти то, к чему он стремился всю жизнь. С этим чудесным подсвечником вы отправитесь в путь, а в конце пути вас будет ждать госпожа Крессильда с золотистыми волосами, ниспадающими на шею ослепительной белизны, и всеми остальными прелестями.

— Великолепно! — воскликнул Корнглоу, от радости подбросив ключик вверх и снова поймав его. — Как здорово, когда удача сама плывет к тебе в руки!

— Полностью с вами согласен, — сказал Аззи. — Улыбка фортуны — это великая вещь. И поэтому я хочу научить людей такой морали: если счастье достается человекубуквально даром, то стоит ли трудиться в поте лица своего?

— Вот это по мне! — Корнглоу сжал в руке ключик. — Ну, я пошел!

И он выбежал вон из комнаты.

Аззи снисходительно улыбнулся:

— Еще один осчастливленный.

— У дверей ждет новый посетитель, — сказал Аретино.

Глава 48

Мать Иоанна сидела одна в своей комнате. Ее мучили сомнения. Она никак не могла решиться на отчаянный поступок — заключить сделку с демоном.

Несмотря на поздний час, в старом деревянном доме то и дело поскрипывала лестница; из коридора доносились какие-то странные звуки, напоминавшие приглушенные стоны. Быть может, то были привидения, но мать Иоанна почему-то была уверена, что это паломники поднимаются к синьору Антонио.

Мать Иоанна обладала достаточно практичным и трезвым умом, несмотря на то, что она приняла монашеский сан. Монастырская жизнь и строгий устав не погасили в ее груди огонь земных страстей. Конечно, в строгой обстановке монашеской кельи это пламя пылало не столь сильно, однако теперь так долго сдерживаемые чувства вырвались на свободу, и на душе у матери Иоанны было тяжело. Она была натурой незаурядной и мечтала о чем-то таком, что выходило за рамки обывательского представления о счастье.

Будучи настоятельницей монастыря, она гораздо больше времени уделяла политике, чем заботе о душах вверенных ее заботам монахинь. Политика всегда была ее страстью. И нужно сказать, что это качество весьма ей пригодилось — ведь в монастыре постоянно жило семьдесят две монахини, не считая прислуги, смотревшей за лошадьми и охотничьими собаками и взвалившей на себя все бремя хозяйственных забот, чтобы благородные девицы и дамы могли посвящать себя лишь рукоделию и молитвам. Это был целый маленький городок, живший по своим законам, и управлять им было непросто. Однако матери Иоанне очень нравилось ее занятие, да и сама она как нельзя лучше подходила для этой роли. Еще в детстве она сильно отличалась от своих ровесниц, игравших в куклы и грезивших о Прекрасном Принце. Иоанна редко принимала участие в общих играх, и куклы ее тоже не интересовали. Целыми днями дрессировала она своих комнатных собачек и канареек. Она усаживала собачек за кукольный столик, указывая каждой ее место — ты сядешь тут, а ты там, — и, подражая строгой наставнице, бранила своих питомцев за дурные манеры.

Ее властный характер отнюдь не смягчился с годами. Возможно, ее судьба сложилась бы иначе, будь она хорошенькой. Однако Иоанна унаследовала от Мортимеров их фамильные черты — длинный нос, широкие скулы, редкие бесцветные волосы. Вдобавок природа наделила ее мощным телосложением: Иоанна никак не походила на то хрупкое, нежное создание, которое, по представлениям той эпохи, должна была представлять собою благородная дама. Ее коренастая и крепкая фигура скорее навевала мысли о тяжелом крестьянском труде, чем о нежной страсти. Мужчины не проявляли к ней интереса, и все ее помыслы были сосредоточены исключительно на карьере. Она мечтала о богатстве и власти, и церковная карьера открывала ей путь к желанной цели. Она была набожна, но не слишком, и всегда руководствовалась в своих поступках исключительно прагматическими соображениями. Здравый смысл подсказывал ей, что она сумеет достичь гораздо большего, если будет действовать самостоятельно, а не ждать милостей от судьбы и от Папы Римского.

Мать Иоанна мерила шагами комнату, размышляя о том, какой неожиданный взлет может ожидать ее впереди, если она примет предложение рыжего демона. Перебирая в уме все свои желания, она старалась понять, какое же из них самое заветное. Всякий раз, услышав какой-нибудь посторонний звук, она останавливалась на несколько секунд и начинала прислушиваться — ведь, возможно, это кто-то из паломников решился подняться наверх, к синьору Антонио, чтобы заключить с ним договор. А мать Иоанна отлично понимала, что число вакантных мест в этой игре только семь и на всех желающих их может не хватить. Наконец собравшись с духом, она решительно направилась к двери. В конце концов, не будет ничего страшного, если она просто побеседует с синьором Антонио, чтобы узнать во всех подробностях, что же все-таки он предлагает.

Преодолевая боязнь темноты, она прошла по длинному узкому коридору и стала подниматься по старой лестнице, вздрагивая всякий раз, когда ступеньки издавали пронзительный скрип у нее под ногами. Тяжело дыша от волнения, она остановилась у двери того, кто называл себя синьором Антонио, и робко постучала.

— Входите, пожалуйста, я уже давно вас поджидаю, — долетел из-за двери голос Аззи.

Она засыпала Аззи градом вопросов. Через пятнадцать минут после начала разговора у демона начала кружиться голова от этой надоедливой особы с ее бесконечными «как», и «почему», и «правда ли, что». Однако Аззи показал себя молодцом. Ему удалось-таки пробить крепкую броню недоверия, при помощи которой монахиня надеялась уберечь себя от соблазна. Однако, когда дело дошло до самого заветного желания, мать Иоанна наотрез отказалась поведать его. Куда только подевалась ее былая решимость! Она смущалась и робела, словно девочка.

— Мое желание таково, — запинаясь, проговорила она, — что я никак не осмелюсь высказать его вслух. Быть может, я хочу слишком многого, но… Ах, ей-богу, мне так стыдно…

— Смелее, дорогая, — подбадривал ее Аззи. — Кому же еще вы сможете об этом рассказать, как не своему демону?

Наконец, после долгих уговоров, Иоанна сдалась. Решительно встряхнув головой и набрав в грудь побольше воздуха, она открыла рот, но запнулась на полуслове и уставилась на Аретино так, словно только что заметила его.

— А он? — спросила Иоанна, показывая пальцем на Аретино, неподвижно сидящего в кресле и не принимающего ровно никакого участия в происходящем. — Если я вам скажу, он тоже услышит.

— Обязательно услышит, — кивнул Аззи. — Это наш поэт. Он непременно должен все видеть и слышать. Иначе как же он сможет написать пьесу о вас? Вас ждет великое и славное будущее, и поистине преступлением было бы не увековечить его в литературном памятнике. Ведь конечная цель каждого выдающегося человека — оставить после себя достойную память, не так ли? Сколько достойных людей остаются неизвестными лишь потому, что никому из писателей и поэтов просто не приходит в голову написать про них роман или даже поэму! Но вам подобная участь не грозит. Аретино обессмертит вас! Он аккуратно запишет в свою тетрадь все ваши подвиги, какими бы незначительными они ни казались на первый взгляд, и из этого материала создаст величайшую поэму!

— Ах, господин демон, вы меня убедили, — сказала мать Иоанна. — Я открою перед вами душу. Признаюсь, я всегда мечтала стать народной героиней, сражающейся за справедливость, — ну, словом, чем-то вроде Робина Гуда в юбке. И чтобы обо мне слагали баллады и песни. Но только чтобы в промежутках между свершением всяческих подвигов у меня оставалось достаточно времени для охоты.

— Будьте покойны, — заверил ее Аззи, — мы обязательно что-нибудь для вас придумаем. Вот вам ключик, держите его крепко и ни в коем случае не теряйте. Можете считать, что ваши приключения уже начались.

И, дав матери Иоанне краткую инструкцию насчет двери, которую открывает серебряный ключик, волшебного коня и золотого подсвечника, Аззи без дальнейших церемоний выпроводил будущую народную героиню из комнаты навстречу ожидавшим ее чудесам.

— Ну, Аретино, денек выдался не из легких. Вы не находите, что бокал хорошего вина пришелся бы сейчас как нельзя более кстати? Давайте откупорим бутылку, пока не явился следующий посетитель. Кстати, я хотел бы услышать ваше мнение по поводу происходящего. Мне кажется, пока дела идут весьма неплохо.

— Не знаю, что вам сказать, сударь. Обычно новая пьеса создается по заранее подготовленному плану. А здесь, в вашей драме, все так неопределенно и расплывчато. Каково, например, амплуа того парня, который пришел перед монахиней, — кажется, его зовут Корнглоу? Что он будет олицетворять в нашей пьесе? Непомерную Гордость? Простонародный Юмор? Беспримерную Храбрость? А мать Иоанна? Что мне делать с нею? Смеяться над ней или жалеть ее? Или и того, и другого понемногу?

— Все не так просто, когда работаешь с не с актерами, играющими заранее разученные роли, а с живыми людьми, верно ведь? — усмехнулся Аззи. — Зато наша пьеса получается очень похожей на настоящую жизнь.

— Без сомнения так. Но какую же мораль мы выведем в конце?

— Насчет морали не беспокойтесь, Аретино. Что бы ни делали персонажи нашей пьесы, мы найдем способ вывести такую мораль, какую нам захочется. Все будет так, как я уже говорил вам, и никак иначе. В конце концов, последнее слово всегда остается за драматургом. Он решает, кого прославить, а кого и ославить. Только он вправе судить о том, удалась пьеса или нет. А теперь, мой друг, передайте-ка мне вон ту бутылку.

Глава 49

Вернувшись на конюшню, где он обычно спал в углу на охапке соломы, Корнглоу увидел великолепного белого жеребца. Когда Корнглоу подошел ближе, уши коня встали торчком, и он переступил своими точеными копытами. Корнглоу изумленно смотрел на коня. Как это благородное животное попало сюда? Затем, оглядевшись по сторонам, Корнглоу понял, что находится совсем в другом месте — где именно, он толком не знает, но только не на конюшне постоялого двора, где остановились паломники. Очевидно, волшебный ключ открыл перед ним одну из тех дверей, о которых рассказывал Аззи. Это означало, что его приключения уже начались!

Не веря своему счастью, Корнглоу полез в седельную сумку. Его дрожащие пальцы нащупали какой-то длинный и тонкий металлический предмет… Корнглоу осторожно вытащил его из сумки. Сердце его учащенно билось. Конечно, это был подсвечник! И, насколько деревенский конюх мог судить, этот подсвечник был сделан из чистого золота.

Корнглоу спрятал золотой подсвечник обратно в седельную сумку. Жеребец повернул голову и тихонько заржал, словно приглашая нового хозяина вскочить в седло и умчаться в неведомую даль. Но Корнглоу помотал головой, словно желая прогнать навязчивое видение, и выбежал из конюшни, чтобы оглядеться вокруг. Всего в двадцати метрах от того места, которое Корнглоу вначале принял за конюшню постоялого двора, возвышались стены замка. Корнглоу тотчас же узнал его: то был замок сеньора Родриго Сфорца. В этом замке бедный конюх Корнглоу увидел прекрасную госпожу Крессильду — первый и единственный раз в своей жизни.

Ее замок!.. Она там… совсем рядом!

Но и сам сеньор Родриго Сфорца тоже находится в этом замке. И вместе с ним его вассалы, слуги, телохранители и палачи…

Выступать в одиночку против целой армии слуг было чистейшим безумием. Корнглоу задумался. В душу его начали закрадываться сомнения. Теперь приключение, вначале казавшееся ему волшебной сказкой, и счастье, которое ждало его впереди в облике госпожи Крессильды, уже не рисовалось ему в столь радужном свете. Ведь подвиги во имя Прекрасной Дамы обычно совершали благородные рыцари, равные сеньору Родриго по рождению и положению в обществе. А он, Корнглоу, — всего лишь деревенский конюх, волею случая получивший волшебного коня и золотой подсвечник. Что он может сделать? Победить сеньора Родриго Сфорца в открытом бою? Но ведь он не обучен ратному ремеслу. Было бы чистейшим безумием вызывать господина Родриго на поединок. Конечно, Корнглоу слышал много легенд и былей о том, как простые парни вроде него добивались успеха у прекрасных дам. Но то были богатыри, наделенные отвагой и мужеством. Мог ли он равняться с ними? Скорее всего, нет. Корнглоу знал, что воображение у него достаточно богатое для того, чтобы мечтать о необыкновенных приключениях, но когда дело доходило до решительных действий, он тут же шел на попятный. Сможет ли он завоевать госпожу Крессильду, оставшись при этом целым и невредимым? Да и стоит ли вообще эта госпожа таких хлопот?

И тут за его спиной раздался сладкий голосок:

— Что это вы, сударь мой, смотрите на замок, словно вас там ожидает что-то необычное?

Корнглоу обернулся. Перед ним стояла миниатюрная девушка-молочница в платье, открывавшем взору все ее прелести. Густые темные кудри рассыпались по плечам, подчеркивая белизну кожи. Судя по всему, это была отчаянная кокетка — отлично зная, какое магнетическое действие оказывают на мужчин ее большие темные глаза, она подарила Корнглоу несколько ослепительных улыбок и многообещающих взглядов, сохраняя при этом наивно-простодушный вид.

— Это ведь замок сеньора Родриго Сфорца? — спросил Корнглоу.

— В точности так, — ответила девушка. — А ты, видать, задумал похитить госпожу Крессильду?

— Откуда ты знаешь? — удивился Корнглоу.

— Я многое знаю, — молочница улыбнулась, показав свои ровные белые зубки, — Если только я не ошибаюсь, ты втянут в игру, которую затеял один мой давний знакомый — рыжий демон.

— Он обещал, что госпожа Крессильда будет моей, — сказал Корнглоу.

— Хм! Обещать всегда легко! — хмыкнула девушка. — Я с виду простая молочница, но ведь внешность иногда бывает обманчива. Так что скажу без ложной скромности — я не обычная девушка. Я знаю многое из того, что происходит в мире волшебства и сказочных приключений. И вот я явилась сюда как раз для того, чтобы предупредить тебя. Та госпожа, которой ты стремишься завладеть, — стерва, каких еще поискать! Не позавидовала бы я тому, кто вздумает связать с нею свою судьбу. Эта змея превратит жизнь бедняги в сущий ад.

Корнглоу изумленно глядел на стоявшую перед ним девушку. Кто же она такая, если знает все о нем и о госпоже Крессильде? И чем дольше Корнглоу смотрел на нее, тем меньше он думал о благородной госпоже Крессильде из замка.

— Госпожа, — почтительно обратился он к темноглазой незнакомке, — я не знаю, кто ты, но, судя по всему, ты желаешь мне добра. Я не знаю, что мне делать дальше. Может, ты посоветуешь мне что-нибудь?

— Я сделаю еще лучше, — улыбнулась девушка, — я тебе погадаю. Я умею гадать по руке. Пойдем под крышу — там будет удобнее.

Взяв Корнглоу за руку, она увела его обратно в конюшню, в дальний угол, где свет еле пробивался сквозь полуприкрытое маленькое оконце и охапками было навалено мягкое душистое сено. Усадив Корнглоу на сено рядом с собой, девушка заглянула ему в глаза — и наш герой окончательно потерял голову. Глаза у этой ведьмы были словно два глубоких омута, а руки такие нежные, каких не бывает у простых крестьянок. От их ласкающих прикосновений по телу молодого человека разливалась приятная истома.

Глава 50

Пьеса, которую задумал поставить Аззи, вызвала большой резонанс в Потустороннем мире. Духи даже заключали между собой пари, удастся ли Аззи довести свою постановку до конца, и ставки в этих пари были довольно высокими. Интерес к пьесе Аззи возрос еще больше, когда на сцену вышли старые греческие божества во главе с тучегонителем Зевсом. Конечно, это значительно усложнило обстановку. Архангел Михаил, не упускавший из вида ни одной мелочи, дни и ночи проводил в рабочем кабинете, принимая донесения от своих многочисленных агентов. И сейчас он пригласил к себе ангела Гавриила, чтобы выслушать его устный отчет и дать ему дальнейшие указания.

Михаил принимал посетителей в своей штаб-квартире, в административном здании Райских врат, расположенном в самом центре Небесной Тверди. Райские врата были высоким современным зданием, и ангелам оно очень нравилось. Помимо удовольствия, которое испытывает сотрудник, работающий в хорошо оборудованном офисе, здесь их не покидало трепетное чувство приближения к Высшему.

Ранние сумерки спускались на Место Благих Эманаций, как иносказательно называли центр Небесной Тверди. Шел легкий летний дождь. Гавриил торопился с докладом к начальству. Он пролетал по крытым галереям, хлопая крыльями и не обращая ни малейшего внимания на таблички с надписями «По галереям не летать!»

Наконец он добрался до правого крыла здания, которое занимал Михаил и ангелы, находившиеся в его прямом подчинении. Гавриил остановился у массивной дубовой двери, откашлялся, оправил белоснежное ангельское одеяние, постучался и вошел в кабинет Михаила.

Михаил сидел за рабочим столом; в дальнем углу стола тихонько жужжал компьютер. Мягкий золотистый свет горел в кабинете.

— Ты почти вовремя, — в голосе архангела послышалась легкая нотка неудовольствия. — Я должен буду тотчас же отослать тебя обратно.

— А что случилось, сэр? — спросил Гавриил, присаживаясь на мягкий диванчик напротив архангельского стола.

— Дело с пьесой, которую ставит Аззи, принимает слишком серьезный оборот. Похоже, наш демон получил позволение вносить изменения в действительность у самой Ананке. Подумать только, ему дозволено даже творить чудеса во время постановки его пьесы! Но это еще не все. Ананке решила, что Светлые силы не должны иметь никаких дополнительных преимуществ перед Силами Зла уже потому, что они олицетворяют Добро. В настоящий момент мне доподлинно известно, что Аззи собирается вырезать кусок времени из реальной истории Венеции и перенести эту проекцию реального мира в другое измерение. Знаешь ли ты, чем это грозит?

— Не могу знать, сэр.

— Это грозит тем, что этот рыжий черт сможет переписывать историю, как ему заблагорассудится!

— Но, сэр, если я правильно понимаю, это никак не сможет повлиять на ход реальных земных событий. История человечества будет и дальше развиваться так, как ей положено развиваться, что бы там ни вытворял Аззи в ином измерении.

— Это так, однако ты не учитываешь всех политических последствий, которые может повлечь за собой подобное событие. Ведь примеру Аззи могут последовать другие. Мало ли на свете недовольных, жаждущих переписать историю по-своему! Они воображают себе, что история человечества должна быть чем-то иным, отличным от того, чем она являлась испокон веков, — длинной летописью человеческих бед и страданий. Возможность переписать историю подрывает основной принцип, на котором стоит наш мир, — принцип Предопределения. Подобные теории опасны и могут увлечь человечество по ложному пути, по пути, где Случай будет играть еще большую роль, чем он играет сейчас.

— Да, сэр, это очень серьезно.

Михаил кивнул.

— Более чем. Вся структура мироздания оказывается под угрозой. Мы можем потерять то высокое положение, которое занимаем сейчас. Возможно, нам придется отказаться от высоких идеалов Добра во имя спасения мира.

Гавриил слушал начальника, приоткрыв от изумления рот.

— Но, к счастью, у нас остается еще одно верное средство в запасе, — задумчиво произнес Михаил.

— Какое же это средство, сэр?

— Раз уж дело зашло так далеко, мы можем поступиться теми высокими принципами, которые удерживали нас до сих пор от совершения дурных поступков. Теперь это больше не джентльменская игра, и мы можем пустить в ход все средства для достижения желанной цели!

— Так точно, сэр! — воскликнул Гавриил, а про себя подумал, что его начальник и раньше не гнушался подобными средствами, если считал, что цель их оправдывает. Михаил называл это диалектикой.

— Так что же конкретно я должен сделать? — осведомился Гавриил.

— Мне стало известно, что герои из пьесы Аззи получают волшебных коней, — сказал Михаил.

— Да, это очень похоже на Аззи, — ответил ангел Гавриил.

— Ничто не обязывает нас более держаться в стороне, лишь наблюдая за тем, как развиваются события. Мы во что бы то ни стало должны помешать его планам! Отправляйся на Землю, Гавриил. Там, у замка сеньора Родриго Сфорца, в конюшне стоит белый жеребец, предназначенный для Мортона Корнглоу. Ты уведешь жеребца и куда-нибудь его спрячешь.

— Слушаюсь! — и Гавриил вскочил с места, готовый мчаться на Землю по приказу начальника. Он вылетел из комнаты и стрелой помчался по коридору, шумно хлопая крыльями, точно вспугнутый голубь. Дело было важным, не терпящим отлагательств, и рад него можно было пойти на нарушение всех правил.

Не прошло и десяти секунд, как Гавриил уже был на Земле. Он приземлился на какой-то лужайке неподалеку от замка сеньора Родриго Сфорца, чтобы оглядеться, затем снова взмыл в небеса и полетел к замку. Приземлившись у самых ворот, он легкими, неслышными шагами вошел во внутренний дворик.

Был ранний предрассветный час, и слуги сеньора Родриго спали глубоким сном. Гавриил прошел прямиком к конюшне, откуда доносились звуки любовной возни — тихие стоны, приглушенный смех. Он услышал тихое ржание и, повернув голову, увидел оседланного белого жеребца, привязанного в углу. Стараясь не шуметь, Гавриил отвязал благородное животное и вывел его из конюшни.

— Пойдем со мной, мой красавчик, — сказал он жеребцу.

Глава 51

Когда Корнглоу открыл глаза, он сначала не понял, где находится. Он лежал на охапке сена, рядом с какой-то женщиной, полуодетой, с растрепанной копной темных волос. Сквозь полуоткрытое окошко ярко светило солнце, и сильно пахло сеном и лошадьми.

Разомкнув кольцо нежных ручек, обвивавших его шею, Корнглоу вскочил и принялся натягивать на себя одежду.

— К чему такая спешка? — промурлыкала проснувшаяся Леонора. — Погоди минутку!

— Мне некогда! — ответил Корнглоу, путаясь в рукавах рубашки. — Мое приключение уже давно должно было начаться!

— Разве тебе не хватило тех приключений, которые были у нас сегодня ночью? — спросила Леонора. — Не оставляй меня. Мы нашли друг друга — к чему желать большего и стремиться навстречу неизвестному?

— Нет-нет, не удерживай меня! Я должен испытать свою судьбу! — воскликнул Корнглоу. — Но где же мой волшебный конь?

Корнглоу заметался по конюшне, но конь как сквозь землю провалился. Единственным животным, которое он сумел обнаружить, был маленький серый ослик, стоявший в одном из стойл. Ослик громко заревел, показав желтые зубы. Несколько секунд Корнглоу недоуменно глядел на него, затем сказал:

— Ах, бедное благородное животное! Верно, какой-то злой волшебник заколдовал тебя, превратив в осла. Но если я не покину тебя в беде, ты, конечно, примешь свой прежний облик!

И, выведя осла из стойла, Корнглоу сел на него и ударил его пятками, понуждая войти во внутренний двор замка. Осел упрямился, но Корнглоу, решивший бросить вызов судьбе, оказался упрямее. Взревев еще раз, осел поскакал мимо кухни и птичника прямо к главным воротам замка.

— Эй, вы, там! Открывайте! — закричал Корнглоу, остановившись у ворот.

— Кто идет? — ответил ему низкий мужской голос.

— Я пришел просить руки прекрасной госпожи Крессильды!

На шум вышел пузатый лысеющий мужчина в белой рубашке и штанах до колен; на нем был поварской колпак. Оглядев Корнглоу с головы до ног, он сказал:

— Да ты, видать, сумасшедший! Госпожа Крессильда замужем! Ее благородный супруг вот-вот выйдет сюда!

Ворота открылись еще шире, и из замка вышел высокий и стройный мужчина, в котором с первого взгляда можно было признать благородного дона. Длинная шпага была пристегнута у его бедра. На лице его застыло выражение холодного высокомерия.

— Я Родриго Сфорца, — произнес он тоном, от которого у Корнглоу мурашки побежали по коже. — В чем дело?

Толстяк в поварском колпаке отвесил благородному дону раболепный поклон:

— Вот этот чудак говорит, что он явился просить руки вашей супруги, благородной госпожи Крессильды.

Сеньор Родриго смерил Корнглоу презрительным взглядом:

— Это правда?

Только тут Корнглоу понял, что дела его идут весьма скверно. Видимо, пропажа волшебного коня расстроила все, что успел подготовить Аззи.

Корнглоу повернул своего ослика и, сильно ударив пятками, хотел было пустить его в галоп. Однако строптивый ослик взбрыкнул задними ногами, и Корнглоу слетел с его спины, больно ударившись о землю.

— Стража, ко мне! — крикнул сеньор Родриго Сфорца.

Отовсюду к воротам стали сбегаться вооруженные люди, на ходу застегивавшие камзолы.

— В темницу его! В подземелье! — приказал сеньор Родриго.

Так Корнглоу оказался в сыром и мрачном подземелье замка сеньора Родриго. Голова его гудела от бесчисленных ударов, которыми в изобилии наградила его стража.

Глава 52

— Ну, Мортон, — послышался чей-то сердитый голос, — в хорошенькую же историю вы попали!

Корнглоу с трудом приподнялся и сел, удивленно оглядываясь по сторонам и часто моргая, словно пытаясь прогнать навязчивое видение. Всего миг тому назад он лежал на тощей охапке соломы в подземелье замка сеньора Родриго Сфорца и голова его, казалось, была готова расколоться от боли. Стражники, желая угодить своему господину, не церемонились со странным безумцем, появившимся на осле перед воротами замка, чтобы просить руки госпожи Крессильды. Изрядно намяв ему бока, они швырнули его в темницу. Ребра Корнглоу до сих пор ныли — ведь им пришлось пересчитать дюжины три высоченных каменных ступенек, ведущих в подземелье.

И вот теперь он снова был на свободе. Корнглоу ощутил свежее дыхание ветерка на своей щеке и глубоко вздохнул, однако вздох его прозвучал печально. Корнглоу уже успел изрядно устать от всех этих волшебных перелетов, от путешествий в пространстве и времени; вдобавок волшебство действовало на него довольно странно — от заклинаний у него приключилось расстройство желудка. Его мутило, и перед глазами у него мелькали зеленые и черные круги.

Еще раз тяжело вздохнув, Корнглоу поднял глаза. Перед ним, в длинном красном плаще и высоких сапогах мягкой кожи, стоял не кто иной, как Аззи.

— Ваша милость! — воскликнул Корнглоу. — Как я рад вас видеть!

— Правда? — в голосе Аззи прозвучали иронические нотки. — Боюсь, ваша радость поубавится, когда я скажу вам все, что собирался сказать. Не успев толком взяться за дело, вы его провалили! Ну, скажите мне, как вы могли упустить волшебного коня?!

Корнглоу начал оправдываться, и, конечно, решил свалить всю вину на женщину, как это делало большинство мужчин во все времена.

— Я не виноват! — воскликнул он. — Меня околдовала ведьма! Околдовала, чтобы соблазнить! Я не виноват, клянусь вам! Я ничего не мог поделать против ее чар — ведь, в конце концов, я простой смертный…

И он рассказал Аззи о том, как он встретился с Леонорой и провел с ней ночь, и о том, что случилось на следующее утро. Аззи слушал внимательно, не перебивая. На первый взгляд, пропажа волшебного коня и заточение Мортона Корнглоу могли показаться простой случайностью, неблагоприятным стечением обстоятельств. Но Аззи было не так-то легко провести. Во всем этом он различал чей-то хорошо знакомый почерк…

— Но ведь в самом начале вашего приключения, когда вы вошли в конюшню в первый раз, жеребец был там? — спросил он у Корнглоу.

— Конечно, ваше превосходительство! — с жаром воскликнул конюх. — Жеребец был привязан в стойле. А ночью он таинственным образом исчез. Утром, когда я вошел в стойло, я увидел только серого осла… Послушайте, Ваша милость, может, еще не поздно начать все сначала? Вы дадите мне другого волшебного коня, и я…

— Легко сказать — другого коня! — проворчал Аззи. — Волшебного коня не так-то просто достать, милейший. Если б вы знали, каких трудов мне стоило добыть того, которого вы упустили, возможно, вы не были бы столь беспечны и бережнее относились бы к казенному имуществу.

— Ну, ладно, если волшебного коня и правда так трудно достать, то нельзя ли заменить его чем-то другим или даже просто обойтись без него? — жалобно произнес Корнглоу. — Неужели мне пропадать из-за какого-то коня?

— Ну, хорошо, я постараюсь что-нибудь для вас придумать, — сказал Аззи, смягчившись.

— О, ваша милость!.. Уж в этот раз я вас не подведу, вот увидите! Ах, да, у меня к вам еще одна просьба…

— Какая?

— Мне бы хотелось кое-что изменить в условиях нашего с вами соглашения. А точнее — в своем заветном желании.

Аззи недоуменно поглядел на Корнглоу:

— Что вы сказали?

— Я говорю, мне бы хотелось изменить свое заветное желание.

— Как так?

— Ну, вы помните, в качестве награды за участие в вашем деле я просил у вас руки сеньориты Крессильды. Так вот, я раздумал на ней жениться. У нас не получится крепкой семьи. Она — благородная госпожа, а я человек незнатный. Она затаит на меня обиду: мол, муж-то мне неровня, он и воспитан не так, ни ступить, ни сказать по-ученому не может. Не станет госпожа Крессильда жить со мною. Но я встретил отличную девушку, которая мне очень нравится. Звать ее Леонора. Я хочу, чтобы она стала моей подругой.

— Не говорите глупостей, — сказал Аззи, — у нас уже записано, что сеньорита Крессильда назначена вам в супруги.

— Но ведь сеньорита Крессильда замужем!

— Однако, когда вы с таким пылом просили у меня ее руки, вас это обстоятельство ничуть не смущало, — заметил Аззи. — Да и, в конце концов, какое это имеет значение? Ведь я обещал вам, что берусь устроить ваш брак с госпожой Крессильдой.

— Ну да! — воскликнул Корнглоу. — Вам легко говорить! Но подумайте сами — мне ведь придется жить в одном мире с ее бывшим мужем, ведь так? Если я наставлю ему рога, это будет страшным оскорблением. Он отправится на край света, чтобы отомстить своему обидчику. А вы… вы ведь вряд ли сможете быть все время рядом со мной, чтобы оберегать меня от шпаги благородного господина.

— Да, конечно, — ответил Аззи, — я не смогу все время находиться при вас, оберегая вас от всевозможных бед и несчастий. Но, в конце концов, вы знали, на что идете, когда согласились участвовать в моей пьесе. Вы сделали свой выбор совершенно сознательно. Крессильда предназначена вам.

— Однако, насколько я помню, в нашем договоре ничего не сказано о том, что я не могу отказаться от нее в пользу другой женщины. А я вообще люблю женщин и легко влюбляюсь. Таким уж меня создала природа. Не кажется ли вам, сударь, что идти против природы — значит поступать весьма неразумно?

— Ну, хорошо, — смягчился Аззи, — я посмотрю, могу ли я что-нибудь для вас сделать, и вскоре сообщу вам свое решение.

С этими словами Аззи растаял в воздухе. Корнглоу, уже успевший освоиться с подобными чудесами, оглянулся по сторонам, зевнул и прилег отдохнуть прямо на земле. Ему очень хотелось спать: ведь ночь, проведенная с Леонорой, и заключение в темнице отняли у него много сил. К тому же делать пока все равно было нечего.

Но выспаться как следует ему не удалось: не прошло и часа, как Аззи вернулся, ведя в поводу белого скакуна. Даже человек, совершенно не разбирающийся в лошадях, сразу признал бы в этом благородном создании волшебного коня — настолько красив был этот конь. Корнглоу же был опытным конюхом и сразу оценил достоинства белого жеребца.

Разыскав Леонору, Аззи с первого взгляда распознал в ней сверхъестественное существо. Леонора была эльфом-переростком и довольно ловко выдавала себя за простую смертную.

— Эльфы такие злые, — пожаловалась Леонора Аззи. — Они дразнят меня, потому что я почти на целую голову выше самого высокого из их мужчин. Никто из них не хочет на мне жениться. Поэтому я решила покинуть эльфов и уйти к людям. Ведь если бы я осталась с эльфами, мне пришлось бы коротать весь свой долгий век в одиночестве. А смертным я нравлюсь. Мужчины называют меня очаровательной крошкой и сходят из-за меня с ума. Я даже думаю выйти замуж за кого-нибудь из смертных. Конечно, здесь есть одно неудобство: ведь эльфы живут гораздо дольше людей, и я обязательно переживу своего мужа. Зато, пока я буду жить с ним, я доставлю ему много приятных минут. И еще очень долго я останусь все такой же молодой и привлекательной, как сейчас.

Тут послышался стук лошадиных копыт. Это подъехал Корнглоу на волшебном коне.

Девица-эльф покраснела и смущенно умолкла. Она отошла в сторону, теребя руками свой передник, как это делают простые молочницы. Да и кто бы не почувствовал себя немного не в своей тарелке, когда могущественные силы Зла вмешиваются в его судьбу?

— Мой господин, — сказала Леонора Аззи, когда Корнглоу спешился, подошел к ней и взял ее за руку, — я понимаю, что в ваши планы не входило заботиться о судьбе никому не известной девицы-эльфа, которую никто не берет замуж из-за ее высокого роста. И все же я очень признательна вам за то, что вы для меня сделали — ведь благодаря вам я обрела счастье. Скажите, куда теперь должен отправиться мой муж и что ему предстоит сделать?

— Он должен скакать прямо в Венецию, нигде не задерживаясь по дороге. Там для вас обоих найдется дело. Боюсь только, что вам придется немного поскучать в пути — вряд ли у меня будет достаточно времени, чтобы придумать для вас несколько приятных приключений, разнообразящих дорожные впечатления. А я знаю, что смертные весьма неравнодушны к подобным вещам.

— О, сударь, вы слишком добры, — улыбнулась Леонора. — Будьте покойны, мы в точности выполним ваше приказание и тотчас же отправимся в Венецию. А я уж прослежу, чтобы никто и ничто не отвлекал Мортона по дороге.

И волшебный конь унес влюбленную парочку по кратчайшей дороге, ведущей в Венецию.

Аззи долго глядел им вслед, качая головой. Похоже, все его актеры вели себя на сцене совсем не так, как он от них ожидал. Вот к чему приводит либеральный подход режиссера к постановке пьесы, подумал Аззи. Пожалуй, ему все-таки следовало бы предварительно написать для каждого его роль.

Глава 53

Сеньорита Крессильда сидела одна в своих покоях в замке. Устроившись у окна, она прилежно трудилась над вышиваньем, делая мелкие аккуратные стежки. Гобелен, который она вышивала шелками нежнейших цветов, должен был изображать суд Париса. Ресницы сеньориты Крессильды были скромно опущены, а голова чуть наклонена над рукоделием, но мысли ее в это время витали далеко. Наконец она отложила работу, вздохнула и выглянула в открытое окно. Ее мягкие шелковистые волосы взметнулись в такт повороту головы, словно два голубиных крыла, и снова послушно легли по обеим сторонам бледного лица с правильными мелкими чертами, спокойного и чуть печального.

День еще только начинался, однако в воздухе уже чувствовалось дыхание летнего зноя. Куры, лениво разгуливавшие по двору, рылись в пыли, подбирая просыпанное зерно. Со стороны пруда — его не было видно за сараем — раздавалось нестройное пение: там прислуга стирала белье. Откуда-то издалека донеслось тонкое конское ржание. Сеньорита Крессильда подумала, что, быть может, ей сегодня удастся поохотиться. Однако охота в последнее время прискучила ей: крупная дичь — олени и вепри — редко встречались в окрестных лесах. Они были почти полностью истреблены многими поколениями Сфорца, владевших этими землями испокон веков. Каждый из владельцев замка был страстным охотником, и все свое свободное время проводил в седле, несясь через овраги и буераки за сворой гончих. Сама Крессильда понимала толк в охоте; придворные поэты называли ее Артемидой, богиней охоты. Однако Крессильду мало интересовал тот вздор, который обычно говорят придворные поэты. Еще меньше, сказать по правде, ее интересовали натянутые любезности ее супруга и неумелые комплименты, которые он говорил ей, когда они изредка встречались за обеденным столом.

Крессильда поднялась с кресла розового дерева и встала у окна, опершись рукой о подоконник.

Что-то белое мелькнуло как раз под ее окном. Крессильда пренебрегла правилами благопристойности и высунулась из окна, чтобы разглядеть, что же это такое.

Через двор, осторожно переступая точеными копытами, шел белоснежный жеребец. Впервые в жизни Крессильда видела такого красавца! Во всем его облике — в гордой посадке головы, в плавной поступи, в изящном изгибе шеи — чувствовалась порода. Крессильде показалось, что рядом с конем она заметила еще высокого человека в длинных светлых одеждах, крепко держащего в руках уздечку. За спиной у этого человека были два белоснежных крыла. Но в тот же миг человеческая фигура исчезла, и Крессильда подумала, что, видно, приняла развевающуюся на ветру густую лошадиную гриву за белые крылья.

Крессильда не сводила изумленного взора с белого жеребца. Откуда он взялся? Она знала всех породистых лошадей в замковых конюшнях, от новорожденного жеребенка до заслуженных ветеранов — старых лошадей, в свое время славно послуживших своим хозяевам и теперь отпущенных на волю. Однако ни в конюшнях сеньора Родриго Сфорца, ни у соседей никогда не было такого коня. Значит, он потерялся и случайно забрел к ним во двор…

Легче птички слетела сеньорита Крессильда вниз по ступенькам, ведущим в первый этаж замка, и, миновав ряд унылых и мрачных зал и каминных комнат, очутилась во внутреннем дворе. Белый жеребец стоял у крыльца. Увидев Крессильду, он наклонил гордую голову и тихонько заржал, приветствуя ее. Она погладила его по шелковистой шерсти.

— Ты, кажется, хочешь мне что-то сказать? — спросила она.

Расстегнув седельную сумку, Крессильда пошарила в ней, надеясь обнаружить какую-нибудь вещь, принадлежащую хозяину чудесного коня. Возможно, ей удастся выяснить, откуда прибежал этот конь во двор замка. Пальцы ее наткнулись на какой-то длинный и тонкий металлический предмет. Это оказался золотой подсвечник. Внутрь подсвечника был вложен кусок пергамента, свернутый в тонкую трубку. Развернув его, Крессильда прочла:

«Загадай желание, сядь на меня и скачи, куда я тебя повезу. Твое желание непременно исполнится!»

У Крессильды перехватило дыхание. Заветное желание!.. Значит, недаром столько лет она провела в ожидании чуда. И вот судьба посылает ей прекрасного коня, который унесет ее навстречу мечте. Быть может, этот конь послан ей небом. Или же это ловушка адских сил?..

Впрочем, откуда бы ни взялся волшебный конь — какая ей, в сущности, разница? Вскочив в седло, она почувствовала, как конь вздрогнул всем телом. Она ласково погладила его, успокаивая.

— Неси меня к тому, кто тебя послал, — сказала Крессильда. — Я готова дойти до самого конца, чего бы это мне ни стоило.

И конь пустился рысью, унося ее все дальше и дальше от замка.

Глава 54

— На белом жеребце? Значит, вы говорите, сеньорита ускакала на белом жеребце?

Сеньор Родриго Сфорца соображал довольно медленно, однако, как воин и охотник, он любил лошадей и знал в них толк. Придворному мудрецу, объяснявшему своему господину, как было дело, понадобилось не так уж много времени, чтобы донести, наконец, до благородного господина мысль о том, что его жена умчалась неведомо куда на жеребце, взявшемся неведомо откуда.

— Да, мой господин, — всего лишь в седьмой раз повторил звездочет. — Это был конь, подобного которому не видели в здешних краях. Белый, как снег, как облако. Госпожа Крессильда, как увидала его, сразу вскочила в седло, и он унесся прочь со двора. Больше мы не видели ни госпожу, ни этого коня.

— И вы сами видели, как сеньорита ускакала на этом жеребце?

— Своими собственными глазами, мой господин.

— Послушайте, а конь, случайно, был не волшебный?

— Я не знаю, — ответил ученый, — но мы легко можем это выяснить.

Разговор происходил в одной из башен замка сеньора Родриго, в алхимической лаборатории, где часто работал придворный мудрец. В маленьком горне день и ночь горело пламя, и маг, всего лишь два раза качнув меха горна, чтобы огонь разгорелся поярче, высыпал в него разные порошки. Пламя окрасилось сначала в зеленый, а затем в багровый цвет. Мудрец долго глядел в огонь, то разгоравшийся, то почти потухавший; наконец, повернувшись к своему господину, он сказал:

— Мои знакомые духи сообщили мне, что конь, умчавший сеньориту Крессильду, и вправду был волшебным. С огорчением должен сообщить вам, что мы, вероятно, больше никогда не увидим нашу госпожу, потому что дамы, которые уносятся прочь на волшебных лошадях, редко возвращаются назад, а если и возвращаются, то уже в ином обличье. В них не остается ничего человеческого.

— Проклятье! — выругался сеньор Родриго Сфорца.

— Вы можете подать жалобу через моих знакомых духов, ваша светлость. Быть может, нам удастся вернуть госпожу Крессильду.

— Но я совсем не хочу, чтобы она возвращалась обратно. По правде говоря, госпожа мне уже порядком надоела, и я даже рад от нее отделаться. Другое дело — волшебный конь. Она завладела волшебным конем! Вот что раздражает меня больше всего! Ведь волшебные кони появляются в наших краях довольно редко, разве не так?

— Боюсь, что так.

— И тем не менее, ей повезло, и она завладела волшебным конем! Как она только посмела! Может быть, этот конь был предназначен для меня!

Мудрец пробормотал какие-то утешительные слова, но сеньор Родриго Сфорца не слушал его. Он мерил шагами алхимическую лабораторию. Он считал себя человеком просвещенным, обладающим утонченным вкусом. И вот, стоило в его замке появиться волшебному коню, как этим чудом природы завладела его супруга. А он сам даже не успел повидать этого коня. Но что раздражало сеньора Родриго больше всего — это огромные возможности, которые открылись бы перед ним, не упусти он волшебного коня. Ведь он слышал, что тот, кому выпала удача завладеть волшебным конем, мог загадывать любое желание — и оно непременно исполнялось. Никогда в жизни не будет у него больше такого блестящего шанса!

Каково же было его изумление, когда часом позже, зайдя в конюшню, он обнаружил там жеребца — белого, как снег, как облако! Судя по описанию, это был точно такой же конь, как тот, что раньше умчал сеньориту Крессильду. Сеньор Родриго придирчиво оглядел коня. Честно говоря, он ожидал от него большего, однако выбирать не приходилось. Не долго думая, он вскочил в седло.

— Вези меня туда, куда ты обычно возишь людей, за которыми тебя посылают! — приказал сеньор Родриго белому жеребцу.

Жеребец пошел легкой рысью, затем перешел на галоп. Ну, вот, наконец-то приключения начинаются, подумал сеньор Родриго Сфорца, которому стоило немалых усилий удержаться в седле.

Глава 55

Рано утром остальные путники, не принимавшие участия в затее Аззи, начали собираться в дорогу. Пока господа совершали утренний туалет и завтракали — на завтрак была подана овсянка и хлеб с маслом, — слуги запрягали лошадей и мулов.

Аззи все еще сидел в своей комнате на втором этаже, и Аретино был вместе с ним. Аззи был разочарован: ему удалось привлечь насвою сторону слишком мало людей. Он рассчитывал, что добровольцев будет гораздо больше.

— Ну почему остальные не хотят участвовать в пьесе? — подумал вслух Аззи.

— Может быть, они просто боятся, — ответил Аретино. — А что, обязательно нужно, чтобы актеров было семеро? Не могли бы мы обойтись меньшим числом?

— Что ж, попробуем, — вздохнул Аззи. — Кое-кого нам уже удалось завербовать. Может, и вправду стоит остановиться на том, что мы имеем.

В этот самый миг в дверь постучали.

— Ага! — воскликнул Аззи, сразу повеселев. — Я так и знал, что остальные не заставят себя долго ждать. Откройте дверь, любезный мой Аретино, и давайте посмотрим, кто к нам явился на этот раз.

Аретино весьма неохотно поднялся с кресла, подошел к двери и открыл ее. В комнату вошла красивая молодая женщина. Светлые волосы ее были зачесаны назад и перехвачены золотой лентой. Тонкие брови, матовая бледность кожи, необычная для столь молодой особы, и красиво очерченные губы говорили о том, что перед ними стоит благородная особа. На ней был голубой костюм для верховой езды.

— Сударыня, — проговорил Аретино, на которого, несомненно, произвела впечатление красота этой женщины, — чем мы можем вам служить?

— Полагаю, — сказала незнакомка, — что это вы прислали за мною волшебного коня?

— Насчет волшебного коня вам лучше поговорить с моим товарищем, Антонио, — ответил Аретино.

Усадив гостью, Аззи начал разговор довольно осторожно. Да, он действительно связан со всей этой историей с волшебными конями. Да, тому, кто будет участвовать во всей этой истории, действительно гарантируется исполнение заветного желания. Но для этого нужно согласиться сыграть роль в пьесе, которую он ставит. Туманными полунамеками, чтобы не испугать прекрасную посетительницу, Аззи дал ей понять, что он — служитель Адских сил, то есть, попросту говоря, демон. Какая прелесть, ответила та. Обрадованный тем, что его признание ничуть не смутило эту молодую особу, настроенную, очевидно, весьма решительно, Аззи спросил у нее, каким образом волшебный конь попал к ней.

— Очень просто, — ответила Крессильда. — Он вышел из моей конюшни и попал прямо во внутренний двор замка, где я живу. Я вскочила в седло и дала коню полную волю. И он привез меня прямо сюда.

— Но, видите ли… Дело в том, что за вами мы никакого коня не посылали. То есть, я имею в виду, мы посылали коня, но не к вам, — сказал Аззи. — И посланный нами конь бесследно пропал. Мы уже думали, что его украли… Разрешите поинтересоваться, каким образом этот конь попал во двор вашего замка.

Брови Крессильды взлетели вверх:

— Вы хотите сказать, что это я украла коня?

— Нет-нет, что вы, дорогая! — Аззи понял, что совершил грубый промах, и теперь старался его загладить. — У нас и в мыслях ничего подобного не было! Уж кто-кто, а вы… вы совсем не похожи на конокрада. Я полагаю, это один из моих старых друзей, Михаил, решил таким образом подшутить над нами. Ну, что ж, Крессильда, раз волшебный конь у вас, то вы волей или неволей уже стали участницей происходящих событий. Этот конь унес вас в сказочную страну — страну, где в конце концов исполнится ваше самое заветное желание. У нас как раз не хватает двух человек, которые согласились бы принять участие в пьесе. Надеюсь, вы не откажетесь — ведь вы действовали так решительно и смело, когда вскочили в седло и дали коню полную волю. Так что, если вы готовы взять на себя этот труд…

— Да! — воскликнула Крессильда. — Да, я согласна!

— Тогда позвольте узнать, каково ваше заветное желание, — спросил Аззи. Глядя на эту красивую молодую женщину, он ждал, что сейчас она расскажет ему целую историю, где непременно будет упомянут Прекрасный Принц, давно ожидающий ее в волшебном замке на берегу лазурного моря, — словом, одну из тех сказок, которые кончаются словами «они жили долго и счастливо и умерли в один день» — сказок, почему-то весьма популярных у женщин всех времен и народов.

Но Крессильда попросила совсем не об этом.

— Я хочу стать воительницей, — сказала она. — Я знаю, что подобное желание необычно для женщины, но ведь Жанна Д’Арк или Боадицея сражались весьма успешно, и их имена дошли до потомков. Я хочу командовать отрядом воинов, хочу вести их в битву!

Аззи задумался. Он прикидывал в уме и так, и этак, строя различные планы и отбрасывая совершенно неудачные варианты. Появление новой героини, мечтающей о славе Жанны Д’Арк, никак не входило в его планы, да и Аретино, похоже, тоже не был в восторге от этого. Однако Аззи все же был склонен дать сеньорите Крессильде роль в Безнравственной Пьесе — просто потому, что ему не хватало актеров, и к тому же он не хотел изменять своему принципу: давать роли всем, кто пожелает участвовать в пьесе — ну, может быть, за исключением таких претендентов, которые окажутся совсем ни на что не годны.

— Что ж, — сказал наконец Аззи, — мы постараемся что-нибудь для вас придумать. Только имейте в виду — ваше желание может исполниться не так скоро, как вы, несомненно, ожидаете. Нам понадобится некоторое время, чтобы все для вас подготовить.

— Прекрасно, — ответила Крессильда. — Но у меня будет еще одна просьба. Если вы случайно встретите моего мужа, Родриго Сфорца, пожалуйста, не говорите ему, что я здесь, и вообще не упоминайте моего имени.

— Я подумаю, — уклончиво ответил Аззи.

Когда сеньорита вышла из комнаты, Аззи вместе с Аретино сел к столу работать над планом пьесы. Однако не успели они начать, как послышалось легкое царапанье по стеклу, и за окном мелькнула неясная черная тень.

— Аретино, впусти, это свои, — сказал Аззи.

Аретино подошел к окну и поднял раму. В комнату впорхнул маленький длиннохвостый бесенок из тех, что часто служили посыльными Темных Сил.

— Вы Аззи Эльбуб? — пропищал бесенок. — Мне нужно знать точно.

— Да, это я, — сказал Аззи. — Что за новости ты мне принес?

— Это касается Матери Иоанны, — ответил тот. — Лучше мне начать с самого начала.

Глава 56

Мать Иоанна ехала по дороге, ведущей в Венецию. Она решила проехать прямиком через лес, чтобы встретиться с сэром Оливером и продолжить путь в обществе этого славного рыцаря. Настроение у нее было прекрасное, день обещал быть хорошим, и гимном этому дню был многоголосый щебет птиц в кустах и журчание чистых ручьев. Молодая трава была такой мягкой, что усталого путника манило полежать на ней. Однако мать Иоанна не поддавалась соблазну. Твердой рукой направляла она волшебного коня по узкой лесной тропинке, через чащу, через густые заросли орешника, где было сыро и даже в полдень царил полумрак. Волшебный конь не сбавлял шага; ни разу не споткнулся он о мощные дубовые корни, переплетавшиеся, словно змеи, и мать Иоанна была преисполнена уверенности, что с таким конем она благополучно доберется до цели.

Но когда из густого ельника, темневшего впереди, донеслось уханье совы, мать Иоанна поняла, что опасность близка.

— Кто здесь? — крикнула она.

— Стой на месте, — ответил грубый мужской голос. — Иначе тебе несдобровать. У меня хороший арбалет, и стреляю я достаточно метко, чтобы снять такую птичку, как ты.

Иоанна затравленно оглянулась, но вокруг не было подходящего места, где она могла бы укрыться. А лес вокруг был столь густым, что пустить лошадь в галоп она не могла. Решив проявить осторожность, она крепче перехватила поводья и сказала:

— Я служу Богу, я настоятельница монастыря урсулинок. Тот, кто поднимет на меня руку, рискует обречь себя на вечное проклятье.

— О, какую встречу послали мне небеса! — произнес все тот же голос. — Я Хьюго Дэнси, и люди зовут меня Грозою Здешних Лесов или попросту лесным разбойником.

Густые ветви впереди раздвинулись, и на тропинку вышел мужчина средних лет — крепкого телосложения, с длинными черными волосами, перехваченными на лбу кожаным ремешком. На разбойнике был кожаный жилет, надетый на голое тело, так, что были видны грудь и часть живота, густо поросшие курчавыми волосами. Высокие сапоги туго обтягивали мускулистые икры. Вслед за ним из-за деревьев показались другие разбойники — их было что-то около двенадцати.

— Слезай с лошади, — приказал Хьюго. — Ты пойдешь со мной в наш лесной лагерь.

— Ни за что, — пальцы матери Иоанны крепко вцепились в уздечку. Волшебный конь сделал два робких, неуверенных шага вперед.

— Слезай, или мы силой тебя стащим, — прорычал Хьюго, хватая коня под уздцы.

— Чего вы хотите от меня? — воскликнула мать Иоанна.

— Мы хотим сделать из тебя, монашка, честную женщину, — сказал Хьюго. — Мы заставим тебя нарушить обет целомудрия. Еще до заката солнца ты станешь женой одного из нас.

Мать Иоанна выпрямилась в седле. Ее поза была исполнена королевского достоинства.

— Только через мой труп, — сказала она, глядя прямо в глаза разбойнику.

— Ну, что ж, лично я не против такого способа, хотя не скрою, что предпочитаю спать с живыми женщинами, — захохотал Хьюго.

И тут в соседних кустах раздался громкий треск. Разбойники переглянулись, затем начали испуганно озираться по сторонам.

Внезапно один из них вскрикнул: «Ох! Мы пропали!»

— Вепрь! Огромный вепрь! — прокричал другой.

— Проклятье! — выругался третий.

Мать Иоанна легко соскочила на землю. Она знала толк не только в соколиной охоте, и теперь пришло время продемонстрировать свое искусство.

Выхватив пику у одного из разбойников, она повернулась в ту сторону, откуда раздавался треск.

Через несколько секунд из кустов высунулась голова огромного вепря. Мать Иоанна стояла прямо перед вепрем, уперев древко пики в землю.

— Ну, ты, глупая свинья! — закричала она на вепря. — Подойди-ка поближе! Сдается мне, на ужин у нас будут славно подрумяненные окорочка!

Вепрь бросился на нее, а она, держа пику наперевес, ждала, изготовившись к схватке.

Вепрь налетел на пику — и упал на землю, обагряя ее кровью, забился в агонии, всхрапывая и хрюкая. Вскоре он затих, напоследок тоненько и жалобно взвизгнув.

Упершись ногой в огромное тело, мать Иоанна одним рывком выдернула из него пику. Затем она повернулась к Хьюго и смерила его холодным взглядом.

Разбойник отступил на шаг. Остальные тоже попятились.

— Мы, кажется, толковали о трупах? — спросила у Хьюго мать Иоанна.

— О, что вы, мы просто шутили, — ответил тот. — Надеюсь, вы окажете нам честь и отобедаете в нашей компании.

Со всех концов слышались одобрительные возгласы — разбойники восхищались смелостью и силой этой удивительной женщины.

— Что ж, может быть, я и приму ваше приглашение, — сказала мать Иоанна.

— Ты настоящая Артемида, — сказал Хьюго, — и тебя будут почитать, как богиню.

Глава 57

Вполне понятно, что Аззи подобные новости отнюдь не обрадовали. Он вскочил, чтобы не мешкая отправиться на помощь матери Иоанне, но в дверях столкнулся со следующим посетителем. Это был сам сеньор Родриго Сфорца.

— Это вы посылаете волшебных коней? — спросил Сфорца, высоко задрав подбородок и поглядывая на Аззи сверху вниз.

— Положим, что я, — ответил Аззи, которого ничуть не смутил высокомерный тон высокородного гостя. — Что дальше?

— Один из ваших коней у меня, и я хочу, чтобы вы исполнили мое заветное желание.

— Все не так просто, как вы думаете, — сказал Аззи, разглядывая сеньора Родриго. — Прежде, чем ваше желание исполнится, вам придется немного потрудиться.

— Я согласен и на это, — кивнул сеньор Сфорца. — Но, надеюсь, в конце концов вы исполните мое желание?

— Да, — улыбнулся Аззи, — конечно. А не могли бы вы мне поведать, в чем оно заключается?

— Я хочу стать знаменитым ученым, — глаза у Сфорца заблестели. — Я хочу, чтобы слава обо мне, как о великом мудреце и кудеснике, разнеслась по всему свету. Я хочу затмить самого Эразма, и пускай профессора во всех академиях рассказывают своим ученикам обо мне как о величайшем из ученых мужей, и ставят меня им в пример.

— Нет ничего проще, — сказал Аззи.

— Да, но я не силен в грамоте. Я не умею ни читать, ни писать.

— Это не беда.

— Вы так считаете? Но позвольте, я всегда думал, что для того, кто всерьез решил заниматься наукой, прежде всего необходимо хорошее образование.

— Это действительно так, — согласился Аззи. — Но, поймите, весь фокус заключается в том, что вам не придется заниматься наукой! Вы ведь мечтаете о славе великого ученого, не так ли? А слава редко приходит к тому, кто действительно ее заслуживает. Те же, кто добивается славы, в большинстве своем — лишь ловкие выскочки, не слишком обременявшие себя сидением над книжками. Итак, слушайте меня внимательно. Вам предстоит одно приключение.

— Надеюсь, не слишком опасное? — осторожно спросил сеньор Сфорца.

— Я думаю, не слишком, — ответил Аззи. — Однако прошу меня извинить, сейчас меня ждет несколько важных дел. Я отлучусь ненадолго. Будьте добры, подождите меня здесь.

Аззи распахнул черный плащ, оказавшийся на самом деле парой крыльев, которые демоны обыкновенно прячут от взоров смертных, маскируя их кто под одеждой, кто под фальшивым горбом на спине (последние не слишком заботятся о своей внешности), и взмыл в небо. Маленький длиннохвостый бесенок полетел за ним следом, чтобы показать дорогу.

Аззи нашел мать Иоанну в лагере разбойников. Они с Хьюго сидели за столом, склонившись над картой, и вполголоса вели задушевную беседу. Аззи прислушался — похоже, речь у этой милой парочки шла об ограблении каравана, который вскоре должен был проехать по лесной дороге. Аззи довольно бесцеремонно отодвинул от монахини подвыпившего разбойника и встал перед нею, скрестив руки на груди. Но, к его удивлению, мать Иоанна решительно запротестовала:

— Полегче, Аззи! Эти славные ребята — моя ватага. Я здесь за главного.

— Что? — переспросил Аззи, не веря своим ушам.

— Мое желание исполнилось раньше, чем я того ожидала, — сказала она, — и за это я вас от всей души благодарю.

— Не стоит благодарности, — пробормотал Аззи. — Надеюсь, вы все же примете участие в торжественной церемонии в Венеции?

— Разумеется. Да, еще одна важная деталь: вы не потребуете взамен мою душу?

— О, да, конечно. Ведь именно так мы и договаривались.

— Отлично! Ждите меня в Венеции.

Аззи не оставалось ничего другого, кроме как взмыть в небеса и отправиться обратно, где его ждал последний визитер.

Часть IX

Глава 58

Первое документальное свидетельство того, что греческие боги вырвались на свободу и вернулись в Подлунный Мир, было получено в 013.32 по Единому Мировому Времени, когда заведующий кафедрой Чертовщины Сернинского Университета в Верхнем Аду получил весьма неприятное сообщение: один из его подчиненных, весьма перспективный сотрудник, два месяца назад уехавший в археологическую экспедицию, пропал без вести. Стажер-практикант, которого кафедра отправила в экспедицию для того, чтобы было кому работать лопатой на раскопках, вернулся и, дрожа от страха как осиновый лист, рассказал, что ватага неизвестно откуда взявшихся божеств, полуголых, оборванных, лопотавших на каком-то непонятном языке, захватила беднягу ученого, с головой ушедшего в изучение окаменевших костей и других останков древней культуры, обнаруженных неподалеку от горы Олимп.

Заведующий кафедрой пустил в ход все свои связи, чтобы получить хоть какие-то сведения о судьбе ученого. Он связался с Подземной Тюрьмой Лимба, чтобы узнать, не бежали ли из тюрьмы в последнее время опасные преступники.

— Алло, кто говорит?

— Цицерон, надзиратель Сектора свергнутых богов Лимбского исправительного дома для гуманоидов.

— Мне нужна информация об античных греческих божествах — Зевсе и всех остальных. Надеюсь, они все еще находятся под стражей?

— К сожалению, нет. Они совершили побег.

— Но их, конечно, скоро поймают?

— Боюсь, изловить их будет не так просто. Да будет вам известно, что эти античные божества весьма могущественны. Боюсь, что только с помощью самой Ананке нам удастся смирить их вновь.

— Благодарю за информацию. Я еще свяжусь с вами.

Глава 59

— Вот мы и снова в реальном мире! — воскликнул Феб.

— Ах, мне хочется припасть к земле и целовать ее! — вторил ему Гефест.

Очутившись на свободе, они первым делом устроили пир. Выпив изрядное количество вина, боги начали подшучивать над Зевсом. Даже самые тихие и лояльно настроенные божества позволяли себе довольно резкие шутки. Насмешкам над царем богов и людей не было конца. Боги передразнивали его напыщенные манеры, жесты, даже походку. Поскольку на пиру было положено совершать жертвоприношения, а жрецов и прочей прислуги, обыкновенно выполнявшей всю грязную работу, под рукой не оказалось, богам самим пришлось закладывать жертвы. Перемазавшись в крови, залив одежды жертвенным вином, боги продолжали свой пир до тех пор, пока окончательно не опьянели. Тогда наступило время грубых шуток, сквернословия и взрывов дикого хохота после очередной непристойной выходки кого-нибудь из участников этой грандиозной попойки.

Зевс постучал по столу, прося слова.

— Я хочу поблагодарить всех вас за то, что вы устроили в мою честь столь грандиозный пир.

— Поаплодируем Зевсу!

— Спасибо. Большое спасибо. Однако то, что я хочу вам сказать, весьма серьезно, и я прошу минуту внимания. Я тут размышлял о том, что мы будем делать теперь, когда мы наконец-то обрели желанную свободу. И, строя дальнейшие планы, я рассчитывал на то, что мы будем действовать сообща.

— Действовать сообща? — переспросила Афина. — Но ведь мы всегда держались порознь.

— А теперь нам волей-неволей придется объединиться, — сказал Зевс тоном, не терпящим возражений. — Именно нежелание или неумение работать в коллективе стало одной из главных причин нашего поражения. Нам не следует повторять ошибок прошлого. Необходимо выработать новую стратегию. Когда мы объединимся, каждый будет трудиться для общего, а следовательно, и своего собственного, блага. Поэтому я настоятельно рекомендую вам выполнять мои указания. Я располагаю достоверной информацией о том, что происходит в Подлунном мире. Весь здешний свет затаив дыхание следит за пьесой, которую ставит некий молодой демон — один из духов, воцарившихся в мире с началом новой эпохи. Так вот, друзья, этот демон, по имени Аззи Эльбуб, намеревается богато одарить семерых участников этой пьесы — причем совершенно незаслуженно! Слыхали ль вы когда-нибудь о чем-нибудь подобном?

Зевс выдержал долгую паузу, ожидая бурной реакции аудитории, но ее не последовало. Боги молча ждали продолжения.

И Зевс заговорил снова:

— Первое, что нам надлежит сделать, — это решительно пресечь действия таких смутьянов, как вышеупомянутый демон. Мы, древние боги, всегда придерживались того мнения, что Характер определяет Судьбу. Это так же верно в нынешние, как и в прошедшие времена.

— Но если мы будем мешать замыслам Темных Сил, — возразил Гермес, — им это может не понравиться.

— Это меня не волнует, — ответил Зевс. — Нравится им это или нет, им придется с этим мириться.

— Но к чему действовать так поспешно? Неужели нельзя повременить, взвесить все как следует, наконец, предать это дело третейскому суду? Быть может, нам сейчас не стоит привлекать к себе внимание. Нам нужно затаиться, а для этого нужно найти надежное убежище.

— Не думаю, чтобы это был лучший выход для нас, — сказал Зевс. — Силы Света и Тьмы будут стараться упрятать нас обратно в Лимб. Рано или поздно они все равно до нас доберутся. Так не лучше ли нам явиться в полной своей славе и проявить божественную мощь? Раз уж нам удалось сбежать, то следует воспользоваться своей свободой. Мы заварим такую кашу, что, расхлебывая ее, они поневоле оставят нас в покое на некоторое время. Да здравствуют божественные проделки!

— Да здравствуют божественные проделки! — подхватили боги. Плутовство и озорство были у них в большом почете.

Глянув на землю с высоты Олимпа, они увидели, как конное войско сэра Оливера скачет по пологим холмам.

— Что такое? — удивилась Афина. За время пути войско сэра Оливера изрядно увеличилось — к нему примыкали все новые и новые отряды, и теперь это была уже настоящая маленькая армия.

— А что будет, когда они доберутся до Венеции? — спросил Гермес.

— Тогда исполнится самое заветное желание их военачальника, — ответил Зевс. — Впрочем, может быть, их желания тоже исполнятся.

— Значит, нам нужно сделать так, чтобы они не добрались до Венеции? — спросила Афина.

Зевс засмеялся и поманил к себе богов, повелевавших ветрами — легкокрылого Зефира и могучего Борея.^[130] И крылатые боги понеслись по Европе и Азии, собирая на своем пути все ветерки и ветры, дующие, как им вздумается, и пряча их в огромный кожаный мешок. Вернувшись обратно на Олимп, они вручили мешок Тучегонителю Зевсу.

Зевс слегка растянул завязки мешка, и из отверстия высунулась головка Западного Ветерка — прелестной юной особы. — В чем дело? — спросила она. — Кто посмел учинить такое насилие над нами, свободными Ветрами? — Мы греческие боги, — отвечал ей Зевс сурово, — и мы хватаем ветры, когда и где пожелаем.

— Ой, извините, — смутилось воздушное создание. — Чем мы можем служить вам?

— Нам нужно, чтобы вы все, дуя в одном направлении, организовали мощный циклон — с грозовыми ливнями, с ураганами и шквалами.

Услышав это, юная особа просияла.

— Ах, гроза! Ураган! Это совсем другое дело! Мы думали, вы закажете один из тех ласковых летних ветерков, которые так нравятся людям.

— Нам нет дела до того, что нравится, а что не нравится людям, — сказал Зевс. — Мы — боги, и нам нужна погода, подходящая для драмы.

— И где должен произойти сей катаклизм? — спросила миловидная девица, потирая тонкие руки.

— Арес, — обратился Зевс к свирепому богу войны, — почему бы тебе не отправиться вместе с ветрами? Ты укажешь им путь. Кстати, если по дороге тебе встретятся грозовые тучи, смело направляй их в ту же сторону.

— С удовольствием, — ответил Арес. — Управлять погодой — что может быть лучше? Только вести своих воинов в битву. Но повелевать громами — это почти то же самое, что командовать войсками.

Глава 60

Такой плохой погоды Европа не видала со времен Всемирного Потопа. Грозовые тучи — тяжелые, багровые, низко нависшие над землей — закрыли все небо. Огненные зигзаги молний взрезали сгустившийся мрак, заливая все вокруг трепетным, призрачным сияньем. Казалось, эта страшная гроза и зловещий рокот грома — воплощение чьей-то злой воли, направленной против людей.

Порывы сильного ветра вырывали пики и щиты из рук, сбивали людей с ног. Под дождем, стегавшим по лицу и рукам, словно розги, насквозь промокала одежда, и жидкая грязь чавкала под ногами.

— Нам нужно поискать какое-нибудь укрытие! — Сэр Оливер наклонился к самому уху своего помощника, стараясь перекричать рев бури.

— Да, сударь, ничего другого нам не остается! Но как мы будем отдавать приказания своим людям? Нас никто не услышит!

— Вот напасть! — рассердился сэр Оливер. — Думаю, нам следует предупредить синьора Антонио! — сэр Оливер продолжал называть Аззи этим именем.

— Но его нигде нет, мой господин.

— Так разыщите его! И как можно скорее!

— Слушаюсь! Но где прикажете мне его искать?

Сэр Оливер посмотрел на своего помощника, затем обвел взглядом унылую, насквозь промокшую равнину, словно надеясь разглядеть за серой пеленой дождя фигуру того, о ком он только что вспоминал.

Глава 61

Желая проявить свою божественную власть над миром, Зевс не ограничился тем, что обрушил на Европу сплошные ливни. Он и его божественные дети разрабатывали новый план, целью которого было показать людям, что старые боги вернулись в их мир.

Чтобы составить себе представление о современном человечестве, Зевс отправился в далекое путешествие, приняв вид простого смертного. В прошлом он весьма часто прибегал к этому простому приему, всегда дававшему хорошие результаты.

Первой страной, которую он посетил, была Греция. И он с грустью увидел, что самые худшие из его опасений полностью оправдались. Греки сильно изменились с тех пор, как забыли своих старых богов. Уже не было среди них мужей, подобных легендарным героям древности, тем, кто вместе с Агамемноном брал Трою. Уже невозможно было создать из греков непобедимое войско.

Зевс обратил свой взор на соседние народы в поисках нации, в чьих жилах текла бы свежая, горячая кровь, нации, способной взрастить храбрых и умелых воинов. Но жители Восточной Европы были целиком поглощены своими делами — они вели мелкие междоусобные войны: сосед шел на соседа, брат на брата. Зевс знал, что ему нужно — сильная, хорошо обученная армия. Он уже знал, куда направит ее — через самое сердце Европы, в Италию, где он собирался создать новое царство — царство, которым будет править он. Его армия отвоюет для него новые земли, и, опираясь на ее силу, он заставит жителей покоренных земель почитать его как верховное божество. А после того, как он снова воцарится в мире, его верные воины уйдут на покой. Павших в боях прославят, а оставшиеся в живых получат мизерное вознаграждение и будут просить подаяния на порогах храмов и в кабаках, показывая толпе зевак старые шрамы и в сотый раз пересказывая истории о сражениях, в которых они участвовали. Таков был давний, из тьмы веков дошедший до наших времен обычай, а Зевс всегда уважал традиции и обычаи.

Но сначала ему нужно было получить достоверную информацию о том, где найти сильную армию, оставшуюся не у дел. Наведя справки в Департаменте Пророков, Зевс выяснил, что ближайшая прорицательница, которая могла бы помочь ему добыть необходимую информацию, жила в Салониках.^[131] Эта бывшая пифия из Дельф теперь влачила жалкое существование, работая посудомойкой в одной из маленьких грязных пивных.^[132] Окружив себя облаком мрака, скрывшим его от глаз смертных, Зевс явился в Салоники. Там он убрал это облако, бережно свернув его, уложив в бутыль и плотно заткнув пробкой, чтобы в случае надобности оно всегда было под руками. На Агоре^[133] он навел справки о том, где находится та пивная, в которой работала нужная ему особа. Торговец рыбой указал ему путь. Пройдя мимо развалин колизея^[134], мимо заросших густою травой дорожек, где раньше устраивали скачки и сотни зрителей затаив дыхание следили за бегом коней, Зевс наконец нашел ту пивную, которую искал. Дельфийская прорицательница была там. Время не пощадило ее, а нужда и тяжелый труд почти до неузнаваемости изменили ее облик; перед Зевсом стояла беззубая старуха с согнутой спиной, перебиравшая грязную посуду красными, загрубевшими пальцами.

Впрочем, возможно, что та безобразная маска, которую надело на нее время, спасла ей жизнь. Ведь благородное искусство предсказателя судеб было почти забыто в нынешние времена, когда церковь объявила гонение на все, что так или иначе было связано с волшебством и оккультными науками. Бывшие прорицатели находились под пристальным наблюдением служителей церкви. Им строжайше запрещалось заниматься своим ремеслом. Под страхом сурового наказания не смели они держать священных змей — своих верных помощников. Наша пифия, однако, не потеряла своего пророческого дара. Втайне от всех она продолжала предсказывать судьбы своим близким друзьям и разорившимся аристократам, недовольным нынешними властями.

Зевс вошел в пивную, плотно завернувшись в плащ и низко надвинув на лицо капюшон, однако пифия узнала его с первого взгляда.

— Мне нужна твоя помощь, — тихо сказал Зевс, остановившись перед посудомойкой.

— О, — запинаясь от волнения, ответила та, — этот день, когда я вижу перед собой одного из древних богов, — величайший день в моей жизни… Поведай же мне, о бессмертный бог, чем я могу тебе служить.

— Мне нужна помощь предсказателя. Я хочу, чтобы ты вошла в контакт с Высшим Разумом и добыла для меня информацию, где я могу найти достаточно мощную армию, чтобы покорить весь мир.

— Слушаюсь, — ответила та. — Но, разреши мне спросить у тебя, о бессмертный, ведь сын твой, лучезарный Феб-Аполлон, покровительствует предсказателям, и прорицатели почитают его своим богом. Почему ты не обратился к нему?

— Потому что я не хочу связываться с Фебом да и вообще предпочитаю не вести серьезных дел ни с кем из его компании, — ответил Зевс. — Я им не доверяю. Говоря о Высшем Разуме, я вовсе не имел в виду старый аппарат божественной власти. Ведь твой пророческий дар позволяет тебе входить в контакт не только с греческими богами, но и с другими высшими силами, не так ли? Как ты думаешь, твоих способностей хватит на то, чтобы вопросить того старого еврейского бога, который был весьма популярен еще в те времена, когда я правил миром?

— Ах, Иегову! Ты ведь его имел в виду? Что ж, Иегова за это время претерпел ряд любопытнейших метаморфоз. Но сейчас он не отвечает пророкам и предсказателям. Он строго-настрого приказал, чтобы его не беспокоили.

— Но ведь, кроме него, существуют другие божества?

— Конечно, существуют. Однако мне кажется, что к ним лучше не приставать с вопросами. Они не такие, как ты, о Зевс. Ты — бог, с которым мог побеседовать каждый. Они же весьма недоброжелательно относятся к попыткам найти с ними общий язык. И поведение их зачастую непредсказуемо.

— Все равно, — сказал Зевс, — свяжись с ними. — Если один бог не может попросить совета у другого бога, то я уж не знаю, куда катится наша вселенная!

И прорицательница провела его в потайную комнату, где она занималась предсказаниями. Она обошла комнату кругом, совершая обычные приготовления к обряду прорицания. В жертвенной курильнице задымились лавровые листья, и пифия бросила на тлеющие уголья горсть конопляного семени. Она достала из тайника несколько священных предметов, помогавших ей в пророчествах, открыла корзину, спрятанную под грузой тряпок в углу, и вытащила из нее огромного удава, которого обернула несколько раз вокруг своей шеи. Затем пифия села на треножник и вошла в контакт с высшим разумом. Глаза ее закатились, и белки слепо и страшно глядели прямо на Зевса из-под полуопущенных век.

Наконец пифия произнесла чужим голосом, от которого у Зевса побежали мурашки по коже:

— О Зевс! Ступай к народам монгольским и ищи среди них!

— И это все? — спросил Зевс.

— Конец связи, — сказала пифия тем же голосом. Затем силы оставили ее, и, потеряв сознание, она упала с треножника к ногам Зевса.

Когда прорицательница наконец пришла в себя, Зевс спросил у нее:

— Я думал, пророчества всегда неясны и туманны, и для того, чтобы верно понять их, требуется помощь мудрых толкователей. А твои слова были настолько ясны и недвусмысленны, что у меня возникло сомнение — действительно ли это было пророчество? Может быть, способ связи с Высшим Разумом несколько изменился за время моего вынужденного отсутствия в Подлунном мире?

— Я думаю, что, поскольку старый протокол обмена данными, оставлявший место для всяких двусмысленностей и противоречивых толкований, зачастую приводил к роковым ошибкам, Высшие Силы ввели новый, улучшенный протокол.

И Зевс, снова окутав себя темным облаком, покинул Салоники.

Глава 62

Зевс отправился прямо к монголам, недавно покорившим южную часть Китайской империи и отдыхающим от ратных трудов. Гордясь своими недавними победами, монголы считали себя непобедимыми. Зевс явился к ним в подходящий момент, когда весь народ был настроен вполне благодушно.

Зевс разыскал монгольского вождя и обратился к нему с такими словами:

— Твое войско одержало много блестящих побед, и твой народ получил весьма обширные земли. Но теперь твои воины скучают без дела, ведь ты не зовешь их в новый поход. Вы, монголы, — народ, которому нужна ясная цель, а я — бог, которому нужен свой народ. Не объединиться ли нам к обоюдной пользе?

— Может быть, ты и в самом деле бог, — отвечал монгольский вождь, — но ты не монгольский бог. Зачем нам слушать тебя?

— Потому что я хочу стать вашим богом, — сказал Зевс. — Я ведь не просто один из каких-то мелких божков, державшихся на вторых ролях. В давние времена греки почитали меня своим верховным божеством, и я чуть было не стал единственным Богом этого народа, когда… ну, словом, я просто не захотел быть Богом греков. А греки, да будет тебе известно, весьма славный и всеми уважаемый народ. Они очень смышленые; среди них было немало выдающихся мыслителей и полководцев. Однако они неблагодарный народ: ведь я желал им только добра, а они не слушались меня…

— Что ты можешь нам предложить? — спросил у Зевса монгольский вождь.

И вскоре монгольское войско, высоко подняв свои знамена, двинулось прямиком через Карпаты на подступы к Венеции, где им предстояло совершить путешествие во времени — перенестись в XVI столетие. Для переброски такой большой массы Зевсу потребовалась вся его божественную мощь. Конечно, он мог бы перебросить конницу прямо из Китая в Венецию, в нужное время, но лошади с непривычки могли испугаться.

Паника начала распространяться среди мирного населения задолго до прибытия монголов. На устах у всех было только одно:

— Монголы! Монголы идут!

Жители мирных сел и городов снимались с насиженных мест. Уезжали целыми семьями — на лошадях, на повозках, запряженных длинноухими осликами или ленивыми, неповоротливыми волами. Те, у кого не было ни лошади, ни осла, ни вола, несли свои нехитрые пожитки на себе. Уводили жен и детей от этой нежданной напасти — раскосых дьяволов с узенькими черными полосками усов на широких желтых лицах. Некоторые бежали в Милан, другие — в Равенну. Но большинство стекалось в Венецию, укрытую за топями и лагунами, казавшуюся такой неприступной.

Глава 63

Монголы наступали, и жители Венеции принимали чрезвычайные меры для спасения своего города. Дож созвал внеочередную сессию городского Совета, на которой было решено разрушить главные мосты, ведущие в город; кроме того, солдатам был отдан специальный приказ пройти вдоль морских берегов и конфисковать все суда и лодки, вмещающие более десяти человек. Конфискованные суда следовало доставить в венецианский порт, а слишком тяжелые или громоздкие — затопить на месте.

Еще одной серьезной проблемой была нехватка продовольствия, которую венецианцы вскоре начали ощущать. Обычно провизия доставлялась морем, и парусные суда каждый день заходили в гавань, привозя разнообразную снедь. Но в последнее время на Средиземном море были сильные штормы, и морская торговля замерла. Венеции угрожал голод.

Однако на этом беды, обрушившиеся на город, не кончились. Горожане, желая хоть немного согреться и просушить промокшую одежду, сутками напролет топили печи, зачастую весьма небрежно обращаясь с огнем. Один за другим заполыхали пожары. В городе поползли слухи о том, что вражеские агенты, задумавшие посеять панику, нарочно поджигают дома. Городские власти издали специальный указ, призывающий всех жителей города следить друг за дружкой и, в особенности, за чужеземцами, прибывающими в город.

А дождь все падал и падал на землю, и барабанил в окна, и лопотал что-то на непонятном языке. Водяные струйки бежали по стенам, стекали с острых краев карнизов. Порывы ветра подхватывали эти струйки, разбивали их на капли.

Непрекращающийся ливень грозил превратиться во второй вселенский потоп. В Венеции началось настоящее наводнение. Каналы вышли из берегов, затопив улицы и площади. На площади Святого Марка вода уже доходила до колен и продолжала подниматься. Конечно, Венеция не раз страдала от наводнений, но такое сильное она видела впервые на своем веку.

Сильный ветер, прилетевший с севера, принес с собою холод. Ветер дул, не утихая ни на минуту, гоня перед собою новые мрачные тучи, и не было этому бедствию конца. Погода была настолько ужасной, что главный синоптик Венеции отказался от своей выгодной должности просто потому, что не мог больше нести это тяжкое бремя — предсказывать людям все новые и новые катаклизмы. Люди молились всем известным богам, святым и демонам, иконам и статуям — словом, искали спасения, где только могли. Однако все их молитвы были напрасны — буря не утихала, но с каждым днем ветер только крепчал, а дождь хлестал еще пуще. Но пуще всего — пуще непогоды, наводнения и голода — пугали последние известия, объявленные городским глашатаем. В сырой, насквозь промерзший город, где жители боролись с наводнением и надвигающимся голодом, приползла чума. А монгольские всадники находились на расстоянии всего лишь одного дневного перехода от его стен и упорно продвигались вперед.

Жители Венеции изнемогали под бременем забот, свалившихся на них в одночасье. Они устали от постоянной тревоги и страхов; они не могли больше жить, подозревая врага в каждом чужеземце и даже, быть может, в своих ближайших соседях. Уставшие люди устремились в церкви. Толпы людей стояли на коленях перед распятиями и статуями мадонн; днем и ночью мольбы о спасении возносились к небесам, и звучали глухие проклятья монголам, надвигающимся с востока. Церковные колокола звонили, не умолкая ни на минуту. Но странно звучал этот мерный торжественный звон в залитом водой городе, у ворот которого стояла смерть.

Словно желая напоследок взять от жизни все, богатые венецианцы предались кутежу. Это был настоящий пир во время чумы. Балы и карнавалы устраивались каждый день. Окна дворцов по ночам были ярко освещены, и даже на улице были слышны звуки веселой музыки. Закутанные в плащи кавалеры разъезжали в легких гондолах, торопясь с одного бала на другой. Дамы, разодетые в шелка, флиртовали с каждым, кому было не лень волочиться за ними.

Понемногу жители Венеции начали понимать, что все происходящее выходит за рамки земной логики, что в их жизнь вмешались космические силы и что, очевидно, великий город должен погибнуть. Роясь в старинных манускриптах, астрологи раскопали пророчества, предвещавшие скорый конец света. Если верить тем рукописям — а им приходилось верить, слишком уж точно были описаны в них все беды, обрушившиеся на головы злосчастных венецианцев в последние дни, — скоро должны были пронестись по закатному небу четыре всадника, о которых говорит Апокалипсис; и затем весь мир погрузится в беспросветную тьму.

А странные события происходили одно за другим. Один рабочий, обходивший весь город по заданию городского Совета и оценивавший ущерб, нанесенный непогодой, обнаружил огромную брешь в дамбе неподалеку от Арсенала. Вода, однако, не текла сквозь это отверстие. С той стороны били лучи ярко-желтого света. Когда рабочий, привлеченный необычным зрелищем, подошел поближе, он сумел разглядеть неясный силуэт какого-то неземного существа, двигавшегося в лучах света. Это странное существо отбрасывало сразу две тени. Испуганный рабочий убежал от этого проклятого богами места, бросив свой инструмент, и доложил городским властям о том, что увидел.

Вскоре группа ученых отправилась исследовать странное явление. Прибыв на место, они обнаружили, что за это время брешь значительно увеличилась в размерах, однако пронзительного желтого света уже не наблюдалось. Теперь свет, проходящий сквозь отверстие, был ярко-голубым. Но самым странным было то, что сквозь этот голубой фон, как сквозь прозрачное стекло, был виден и далекий горизонт с низкими, тяжелыми грозовыми тучами, и глубины вод, взбаламученных штормом. Очевидно, эта зияющая брешь была окном в иное измерение.

Ученые взирали на эту грандиозную аномалию со страхом. Не сразу они отважились приблизиться к дамбе и тщательно осмотреть ее. Наконец самый храбрый из них решил провести научный эксперимент: он бросал песок и комочки земли в это странное отверстие, ведущее в никуда. Затем, посовещавшись, ученые решили бросить туда какое-нибудь живое существо. С трудом изловив бродячую собаку, они бросили ее в зияющее отверстие. Собака исчезла тотчас же, как только пересекла невидимую грань между двумя мирами.

— С точки зрения науки, — глубокомысленно заметил один из ученых, — это отверстие является разрывом в ткани бытия.

— Но ведь разрыв в ткани бытия невозможен! — возразил другой. — Как вы объясните происхождение такого разрыва?

— Объяснить происхождение подобного разрыва я не берусь, — ответил первый, — однако ясно одно: в Потустороннем Мире происходит нечто из ряда вон выходящее. И вот результат, который мы имеем: странные события, происходящие здесь, на земле, являются лишь отражением огромного катаклизма в Высших Сферах. Реальность потеряла свою прочную материальную основу, и мир катится Бог знает куда. В нем все вдруг смешалось, сдвинулось со своих мест.

Вслед за первым окном в другое измерение открылись новые окна. Люди стали замечать их то здесь, то там, и назвали Анти-Образами. Обычно эти явления возникали хаотично, и даже в полу собора Св. Марка возникло отверстие, ведущее куда-то вниз и весьма похожее на брешь в дамбе, исследованную учеными. Однако охотников посмотреть, куда же все-таки в действительности ведет этот странный туннель между двумя мирами, не нашлось — никому не хотелось исчезнуть бесследно.

Люди, встревоженные этими странными явлениями, боялись выходить на улицу после захода солнца. А однажды церковный сторож рассказал и вовсе ужасную историю. Ночью в церковь вошло существо. Не человек и не зверь, не ангел и не демон, оно чем-то напоминало и человека, и зверя, и ангела, и демона сразу. Возможно, дело было в странном разрезе глаз или форме ушей и носа. Сторож, не сразу разглядев в темноте, кто это бродит среди колонн, подошел к нему и окликнул:

— Эй! Что ты здесь делаешь?

— Произвожу измерения, — ответило существо неземным голосом.

— Зачем?

— Чтобы сообщить остальным.

— Каким таким остальным?

— Таким же, как я.

— А зачем вам понадобилось проводить измерения?

— Мы — промежуточные жизненные формы, так сказать, мутанты, — объяснило существо. — Мы — я и мне подобные — были созданы совсем недавно, и у нас ещедаже нет своего имени. Может случиться, что мы будем жить здесь после вас — я имею в виду вашу планету — и станем наследниками вашей культуры. Поэтому нам бы хотелось узнать о ней как можно больше.

Это странное происшествие посеяло настоящую панику среди жителей города. Слухи о нем расползлись с ужасающей быстротой несмотря на строгие меры, принятые церковными властями. Тщетно пытались высшие сановники объяснить встревоженным горожанам, что церковный сторож, очевидно, был пьян или просто увидел все это во сне — горожане уже давно не слушали разумных речей своих правителей.

Глава 64

Паломники собрались в зале с камином, ожидая дальнейших распоряжений. Единственным их развлечением было глядеть на пляшущие языки пламени, и то и дело кто-нибудь из них подбрасывал в огонь полено-другое. Они должны были радоваться — ведь все испытания были уже позади. Однако погода испортила весь праздник, и на душе у каждого из них была смутная тоска.

Каких трудов им стоило добраться сюда! И вот теперь, похоже, их поистине героические усилия могут оказаться напрасными. Но хуже всех сейчас было, конечно, Аззи, оказавшемуся между двух огней. С одной стороны, ему было ужасно обидно, что благодаря вмешательству каких-то посторонних сил его планы рушились. С другой стороны, он испытывал чувство, весьма похожее на угрызения совести (что весьма необычно для демона). Он нанял актеров для участия в пьесе, обещал им достойное вознаграждение — и вот теперь он поневоле оказывается обманщиком, не сумевшим сдержать слово.

В тот вечер Аззи сидел у камина, пытаясь собраться с мыслями. Нужно было что-то делать дальше, но что именно нужно делать, Аззи не представлял. И как раз в тот момент, когда рыжий демон был близок к полному отчаянью, в дверь трактира кто-то постучал.

— Свободных мест нет! — ответил хозяин трактира, даже не потрудившись открыть дверь. — Вам придется поискать себе жилье где-нибудь по соседству.

— Откройте, пожалуйста, — долетел из-за двери мелодичный женский голос. — У вас в трактире остановился тот, с кем я хотела бы поговорить.

— Илит! — воскликнул Аззи. — Это ты?

И он сделал знак хозяину, чтобы тот немедленно открывал. Трактирщик, согнувшись в неуклюжем поклоне, распахнул дверь. Холодный ветер, словно обрадовавшись возможности ворваться туда, куда его не пускали, влетел в дом, неся с собой крупные дождевые капли. А вместе с ветром в трактир вошла стройная черноволосая женщина. С первого взгляда ее можно было принять за ангела, но внимательный наблюдатель мог заметить в ее облике черты, с головой выдававшие урожденную Дочь Тьмы. Это странное сочетание ангельской и демонической природы придавало ей особое, ни с чем не сравнимое обаяние.

— Аззи! — воскликнула она, бросаясь к нему. — С тобой все в порядке?

— Все в порядке, — ответил Аззи, немного удивленный столь бурным проявлением чувств. — Меня так трогает твоя забота. Может быть, ты изменила свое отношение к… ну, сама понимаешь, к чему?

— Аззи, ты все тот же! — Илит не смогла сдержать смущенного смешка. — Но я пришла сюда отнюдь не затем, чтобы соблазнять тебя. Я верю в честность и благородство даже тогда, когда дело касается Добра и Зла и их вечной борьбы. Мне кажется, что с тобой сыграли скверную шутку.

Илит рассказала ему, как Гермес Трисмегист поймал ее в ловушку — в ящик Пандоры и доставил к смертному по имени Вестфал, как она томилась в неволе в этом ящике в доме Вестфала и как ей удалось освободиться благодаря помощи Зевса.

— Ты считаешь Гермеса своим союзником, — сказала Илит, — а он, похоже, только и смотрит, как бы вставить тебе палки в колеса. Да и остальные боги-олимпийцы, похоже, стоят на его стороне.

— Ну, что касается остальных греческих богов, то они не опасны. Находясь в Ностальгии, они много мне не навредят, — заметил Аззи.

— Но они уже не в Ностальгии! Они вырвались на свободу и вернулись в Подлунный Мир, из которого когда-то были изгнаны. И боюсь, что я сама, хотя и невольно, помогла их возвращению.

— Так, значит, это они мутят воду, — догадался Аззи. — Я-то, признаться, подозревал, что это дело рук Архангела Михаила. Ты и сама знаешь, как ревниво он относится к моим успехам. Уж он никогда не упустит случая в чем-нибудь мне навредить. Но то, что происходит в мире, выходит за все разумные пределы! Ты знаешь, Илит, кто-то поднял монголов. Михаил на такое просто не способен.

— Но я не понимаю, зачем понадобилось олимпийцам вмешиваться во все эти дела и препятствовать постановке твоей Безнравственной Пьесы, — возразила Илит. — Разве она хоть в чем-то затрагивает их интересы?

— Богов не может не интересовать мораль, — рассудительно заметил Аззи, — на то они и боги. Правда, интерес к морали у них особый: наставляя других на путь истинный, сами они далеко не всегда соблюдают законы. Но в данном случае их цель для меня ясна: выступая против меня, они тем самым пытаются завоевать себе место в нашем мире, а может быть, даже захватить власть над этим миром.

Глава 65

А погода становилась все хуже и хуже, и Аззи решил выяснить, в чем тут дело. Только взглянув на карту ветров, он понял, что причиной непогоды является мощный, удивительно стойкий циклон, движущийся с севера. Где-то там, на севере, зарождались холодные ветры, несущие грозовые тучи. Но где именно они зарождались, Аззи сказать не мог. Поэтому он собрался лететь на север, чтобы самому все разузнать и, если получится, принять кое-какие меры, чтобы остановить циклон.

Аззи посвятил в свои планы Аретино. Подойдя к плотно закрытому окну, демон приоткрыл его — и тотчас же порыв ветра распахнул окно настежь, громко хлопнув рамой.

— Летать в такую погоду весьма опасно! — заметил Аретино. — Вы можете погибнуть.

— Могу, — согласился Аззи, — но иного выхода у меня нет.

И, широко распахнув свои черные крылья, он взмыл вверх, искусно лавируя во встречных воздушных потоках.

Оставив Венецию далеко позади, он помчался прямо на север, к колыбели всех ветров. Пролетев над Германией, он увидел, что погода там ничуть не лучше, чем в Венеции: небо было сплошь закрыто тучами, набегавшими с севера. Аззи пересек Северное море, пронесся над границами Швеции и увидел, что здесь ветры, прилетевшие издалека, лишь кружатся, расходясь в разные стороны, и формируют новые воздушные течения. Тогда Аззи поймал один из устойчивых встречных воздушных потоков и, следуя за направлением ветра, долетел до Финляндии — страны, где жили лапландцы, издавна славившиеся умением вызывать бури и ураганы. Его взору открылась бескрайняя равнина, где росли только сосны и почти круглый год лежал снег. Однако здешние жители говорили ему, что черные тучи, закрывшие небо, набегают «вон оттуда», и показывали пальцами в сторону севера.

С большим трудом Аззи продвигался все дальше и дальше на север. Встречный ветер крепчал, его порывы были как огромные морские волны, швыряющие пловца из стороны в сторону, и бороться с ним становилось все труднее.

Наконец он добрался до самого края земли. Прямо перед ним была огромная глыба льда, настоящая ледяная гора с глубокими гротами и пещерами. На вершине этой горы стоял старинный замок. Аззи подумал, что и сама ледяная гора, и замок на ней, должно быть, стояли здесь с самого сотворения мира.

А на верхушке одной из башен замка Аззи заметил великана, качающего огромный кузнечный мех. Вид его был ужасен: длинные спутанные волосы, всклокоченная борода, дикий взгляд, не суливший ничего хорошего тому, кто осмелится подойти к нему поближе. На нем не было никакой одежды — лишь набедренная повязка. Аззи догадался, что это, должно быть, один из древних титанов, которые могли выносить и жестокую стужу, и палящий зной, — могучих сыновей Геи-Земли, осмелившихся выступить против Зевса и богов-олимпийцев, но побежденных и свергнутых Зевсом в мрачную бездну Тартара. Титан работал, словно автомат, и видно было, как огромные бугры мускулов перекатываются под его кожей. При каждом движении внутри кузнечного меха что-то свистело и шипело. Аззи чувствовал, что порывы ветра точно совпадают с движениями титана. Значит, это и была та самая кузница ветров, о которой говорилось во многих старинных легендах.

К кузнечному меху была приделана еще одна хитроумная машина со множеством блестящих серебряных труб различного диаметра, по которым ветер бежал, производя страшный шум и гул, прежде чем вырваться на свободу.

За пультом управления этой машины, напоминавшим клавиатуру органа, сидело странное существо, ловко нажимавшее на клавиши своими длинными, гибкими пальцами, больше похожими на щупальца осьминога. Аззи узнал в этом сложном нагромождении разных механизмов одну из тех аллегорических машин, которые придумывают церковники, пытаясь объяснить механику природных явлений. Это замысловатое устройство на самом деле было обыкновенным центральным кондиционером, где ветры, нагнетаемые кузнечным мехом, совершали длинное путешествие по серебряным трубам и наконец вылетали в квадратное окошко. Отсюда они разлетались во все стороны света, но большинство из них направлялось на Венецию.

Решив познакомиться поближе со всей этой механикой, Аззи открыл свое демоническое Всевидящее Око — так на непрофессиональном языке назывался мини-генератор всепроникающего рентгеновского излучения, издавна входивший в «джентльменский набор» всякого уважающего себя демона — и стал оглядываться кругом. Ему пришлось повозиться с настройкой Всевидящего Ока, ведь с целью экономии места конструкция этого миниатюрного прибора не предусматривала специального блока для обработки изображения, и прямой сигнал со сканера передавался прямо в ту область мозга демона, где находился зрительный центр. Мозг демона при этом работал как компьютер, и нужно сказать, что подобное испытание было ничуть не легче, чем решение сложнейшей математической головоломки.

Получив, наконец, достаточно четкое изображение, Аззи увидел, что под толщей снега и льда проложены трубы Лея, направлявшие и усиливавшие воздушные потоки.

Но откуда же берется дождь? Черных туч, закрывавших небо над Европой, здесь и в помине не было. Только редкие облака проплывали в небе, но когда выглядывало солнце, снег и лед вокруг начинали блестеть так ярко, что глазам становилось больно.

Аззи осмотрелся кругом, но не увидел никого, кроме тех двоих на верхушке башни, что управляли ветрами. Подойдя поближе, Аззи обратился к ним с такими словами:

— Добрый день, уважаемые! Вы основательно испортили погоду в тех краях, где я живу, и с каждым днем она делается все хуже. Я, однако, не намерен и дальше это терпеть. Если вы сейчас же не оставите свое занятие, у вас возникнут серьезные неприятности.

Несмотря на столь бодрый тон, Аззи отнюдь не был уверен в том, что ему удастся так просто справиться с двумя противниками. Что, если они окажут сопротивление? Ведь ни для кого не секрет, что хотя демоны даже самого высокого ранга и обладают сверхъестественной силой, все же возможности их отнюдь не беспредельны.

Однако опасения Аззи были напрасны. Двое операторов аллегорической машины и не думали вступать с ним в спор. Несмотря на свой грозный вид, они были настроены весьма миролюбиво и охотно отвечали на вопросы Аззи. Странное существо, сидевшее за пультом управления, оказалось одним из воплощений древнего ханаанского божества Ваала. Суровый и мрачный Ваал остался не у дел после того, как погибло великое царство, где процветал его культ. Он прожил в тишине и покое не одно тысячелетие, и характер его сильно изменился — во многом благодаря философским размышлениям, которым он предавался на досуге. Зевс разыскал бывшего грозного бога где-то в пустыне, куда Ваал удалился в поисках духовного просветления, и приставил к ветряной машине, дав ему в помощники одного из титанов. Зевсу был необходим квалифицированный персонал, который занимался бы циклонами и прочими атмосферными явлениями: ведь ветры, пойманные Бореем, разлетелись в разные стороны, как только их выпустили из мешка. Конечно, сам Зевс, прозванный Тучегонителем, мог устроить второй Всемирный Потоп и без посторонней помощи, однако сейчас у него хватало забот помимо этой скучной возни с погодой.

Аззи без труда нашел общий язык с Ваалом-философом: стоило только заявить, что ветряная машина явилась причиной многих бед, как Ваал немедленно встал из-за своей клавиатуры и захлопнул крышку. Конец северному ветру, конец холодам!

Однако проблему с погодой оказалось не так-то просто решить.

— Мы можем заставить северный ветер утихнуть, — сказал Ваал демону, — но остановить дождь не в нашей власти. Мы дождями не занимаемся. Мы специализируемся только на ветрах.

— А кто же тогда занимается дождем? — спросил Аззи.

В ответ Ваал только пожал плечами.

— Ладно, — вздохнул Аззи, — и на том спасибо. С ветром дело уладили, а дождь как-нибудь подождет. Мне пора отправляться назад. Нужно готовиться к последнему акту пьесы — я задумал сделать из него грандиозное зрелище!

Глава 66

Закончив последние приготовления к последнему акту пьесы, Аретино постучался в дверь комнаты Аззи.

Демон, одетый в шелковый халат, расшитый золотыми драконами, сидел за столом, склонившись над листом пергамента, и что-то быстро писал острым гусиным пером. Он настолько был поглощен своим занятием, что даже не поднял головы, когда Аретино вошел к нему.

— Вы еще не одеты? — удивился поэт. — Однако, господин демон, вы, кажется, изволите задерживаться. Ведь торжественный финал пьесы вот-вот начнется…

— Успеется, — отвечал Аззи, все так же не отрываясь от пергамента. — Ветер слегка потрепал меня, но и освежил и взбодрил в то же время. Мой парадный костюм готов и лежит в гардеробной… Вы явились как раз вовремя, Аретино. Идите сюда. Мне никак не обойтись без вашей помощи. Нужно решить, кто из участников пьесы достоин награды. Но сначала ответьте мне на один вопрос: все ли актеры на месте?

— Да, они все здесь, — сказал Аретино, наливая себе бокал вина. Он был в отличном настроении: ведь приближалась величайшая минута в его жизни. Ему, и без того достаточно знаменитому поэту, предстоит прославиться в веках. Его имя войдет в историю, оно будет соседствовать с такими громкими именами, как Вергилий и Гомер! Улыбаясь своим мыслям, Аретино поднес бокал к губам…

И тут раздался негромкий стук в дверь.

Это был бесенок — посланец Ананке.

— Она призывает вас, — сказал бесенок Аззи. — Она очень разгневана.

Дворец Правосудия, где ожидала демона Ананке, поражал воображение своими размерами. Даже египетские пирамиды казались бы рядом с ним маленькими холмиками. Он был сложен из огромных серых каменных блоков, каждый величиной с дом. Однако при этом Дворец отнюдь не казался громоздким, тяжеловесным сооружением. Классический канон, соблюдаемый архитектором, придавал всему облику здания удивительно гармоничный вид.

Перед Дворцом Правосудия раскинулась зеленая, тщательно ухоженная лужайка. Здесь, на свежем воздухе, и сидела Ананке. На низеньком раскладном столике перед нею стоял чайный прибор.

Как известно, Ананке может принимать любое обличье. На сей раз Вершительница Судеб выбрала образ Неописуемой, как всегда, когда она не хочет напрашиваться на комплименты. Этот образ буквально не поддается никакому описанию. Пожалуй, самое точное представление о нем читатель может получить, если посмотрит на экскаватор. Так вот, именно на экскаватор Ананке ничуть не была похожа.

Едва успел Аззи предстать пред очи Ананке, как она тотчас же напустилась на бедного демона:

— Волшебные кони! Ну, знаешь, это уже чересчур!

— Что вы имеете в виду? — спросил Аззи.

— Гадкий мальчишка! Сколько раз тебя предупреждали, что магия — это тебе не игрушка! Нельзя творить чудеса, где и как тебе в голову взбредет! Вмешиваясь в естественный ход событий, ты нарушаешь законы природы!

— Я впервые вижу вас в таком гневе, — сказал Аззи.

— Ты бы тоже сердился, если бы само Мироздание оказалось под угрозой!

— Но как такое могло случиться? — удивился Аззи.

— Во всем виноваты твои волшебные кони, — ответила Ананке. — Волшебные подсвечники — это еще куда ни шло, но, введя в свою пьесу волшебных коней, ты слишком сильно растянул ткань правдоподобия.

— Ткань правдоподобия? Я никогда раньше о таком не слышал.

— Объясни ему, Отто, — попросила Ананке.

Отто, дух, по одному ему понятным причинам принявший облик пожилого немца с пышными седыми усами, вышел из-за колонны дворца.

— И вы думаете, молодой человек, что Вселенная выдержит, если на нее беспрерывно оказывать давление? — спросил он. — Вольно или невольно, вы вмешались в ход макромеханизма. Не потрудившись разобраться в механике Вселенной, вы попросту сунули гаечный ключ в шестеренки!

— Он не понимает, — сказала Ананке.

— Что-нибудь не так? — спросил Аззи.

— Ja, что-нибудь совсем не так в самой природе вещей, — сказал Отто, протирая пенсне в золотой оправе, висящее на шнурке на лацкане его пиджака.

— В самой природе вещей? Неужели дело зашло так далеко?

— Можете мне поверить, молодой человек. Из-за ваших волшебных коней резко возросла энтропия Вселенной. Уж я-то знаю толк в подобных вещах. Я уже не одну тысячу лет вожусь с этим механизмом.

— До знакомства с вами я и не подозревал, что у Вселенной есть механик! — удивился Аззи.

— Напрасно, молодой человек, вы столь пренебрежительно относитесь к подобным вещам. Если вы хотите, чтобы во Вселенной был порядок — планеты вращались по своим орбитам, а время шло своим чередом, не быстрее и не медленнее, чем ему положено идти, — значит, кто-то должен этот порядок поддерживать. И уж, конечно, Та, что управляет Вселенной, слишком занята, чтобы заниматься ее ремонтом. Значит, у Вселенной должен быть свой механик, который будет смазывать машинным маслом шестеренки и заменять изношенные винтики… Так, значит, это вы перенесли в Подлунный Мир волшебных коней?

— Положим, что я, — Аззи пожал плечами. — Ну и что? Я не вижу в этом большой беды. Чем могли мои кони повредить механизму Вселенной?

— Вы перенесли слишком много коней за один раз, превысив максимально допустимое число присутствия чудесных объектов в реальном мире. Неужели вы и впрямь полагаете, что можно запрудить всю Вселенную волшебными конями лишь потому, что вам пришла фантазия использовать их в своей пьесе? Нет, мой дорогой, на этот раз вы просчитались. Вселенная трещит по швам. Ее механизм отказывается работать — после стольких лет кропотливого труда, затраченного мною на наладку и усовершенствование этого механизма! И мы с Ананке ничего не можем с этим поделать. Ты слишком грубо обошелся с реальностью.

— При чем здесь реальность?! — воскликнул Аззи.

— Выслушайте меня внимательно, молодой демон, и потрудитесь не перебивать. В современной модели мироздания реальность представлена в виде шара из плотной, но весьма неоднородной субстанции. Различные слои этой субстанции залегают на разной глубине, и как раз на границе этих слоев возникает критическая зона — совсем как в земной коре. Различные чудеса и аномалии, к которым, несомненно, относятся и твои волшебные кони, вызывают колебания, распространяющиеся в плотной среде реальности с огромной скоростью. И как раз в критических зонах возникают ударные волны. Твои волшебные кони вызвали сильнейшее потрясение реальности, однако это, к сожалению, была не единственная крупная аномалия на столь коротком промежутке времени. Недавний побег древних богов из Ностальгии — вещь настолько невероятная, что она перевернула мир вверх дном.

Большинство бед, в которых отчасти виноват ты и твои волшебные кони, обрушилось на Венецию. Город оказался в эпицентре потрясения реальности. Наводнение, нашествие монголов и эпидемия чумы, которая вот-вот охватит весь город, не предусмотрены естественным ходом истории. Если бы не ты с твоими волшебными конями, такого в Венеции никогда бы не случилось. Это случайные, побочные ветви древа возможных событий; их вероятность ничтожно мала. Но твое вмешательство в естественный ход истории повернуло Колесо Фортуны, и одна из побочных ветвей заменила собою главную ветвь. Под угрозой оказалась вся будущая история!

— Будущая история?! Как может оказаться под угрозой то, что еще только должно произойти?!

— Такое возможно, если рассматривать будущее как то, что уже происходило однажды и грозит повториться вновь, стирая прошлое. Этого нельзя допустить ни в коем случае. Нам нужно избежать подобной катастрофы любой ценой.

— Многим придется пожертвовать, — сказала Ананке, ставя пустую чайную чашку на столик. — Похоже, из земной истории будет вырезан порядочный кусок. Но прежде, дружочек демон, ты должен вернуть своих актеров на свои места — в то время и в то место, где они находились до начала пьесы.

Аззи не оставалось ничего другого, как соглашаться. Однако в эти роковые минуты у него созрел новый дерзкий план. Ананке укоряла его, что он действует вопреки реальности. Но что такое реальность? Всего лишь неустойчивое равновесие, всего лишь соглашение между Добром и Злом. Если бы только удалось уговорить Михаила изменить условия этого соглашения, к их обоюдной выгоде… Но прежде чем вести переговоры с Михаилом, нужно позаботиться об актерах.

Часть X

Глава 67

Аззи уходил из Дворца Правосудия с низко опущенной головой. Его черные крылья бессильно повисли и волочились по земле. Демон пытался свыкнуться с мыслью, что пьесу, его Безнравственную Пьесу, над которой он столько трудился, не суждено доиграть до конца. В его театре занавес опустится в самом разгаре действия. Легенда о семи золотых подсвечниках будет забыта. К Пьетро Аретино никогда не придет великая слава, а с актерами, с этими славными людьми, к которым Аззи успел привязаться, придется расстаться навсегда. Навсегда… За всю свою жизнь Аззи пришлось пережить немало утрат, и он знал, каким холодом веет от этого слова. Но что он мог поделать? Ананке приказала ему отменить пьесу…

Впрочем, если хорошенько поискать, должен найтись какой-нибудь выход.

Аззи добрел до киоска, где торговали готовыми Заклинаниями Перемещения и другими волшебными средствами для путешествий в пространстве и времени, и пополнил свой дорожный запас магических снадобий. Настроение у него было мрачное. Оглядевшись кругом, он заметил неподалеку другой киоск, на котором большими красными буквами было написано: «Готовые завтраки, обеды и ужины на любой вкус. Для ангелов, демонов и других духов». Подойдя к окошечку, где краснощекий толстяк в белом колпаке принимал заказы от клиентов, Аззи спросил меню. В списке блюд оказались его любимые копченые кошачьи головы с острым соусом. Аззи воспрянул духом: когда в дорожной сумке демона лежит увесистый пакет с копчеными кошачьими головами, демон начинает видеть вещи не в таком мрачном свете. Аззи сотворил Заклинание Перемещения и вскоре уже мчался сквозь волнистые туманы, расстилающиеся между различными сферами Потустороннего Мира.

С хрустом жуя кошачьи головы, Аззи обдумывал свои дальнейшие планы. Блестящие гипотезы возникали одна за другой, однако, поразмыслив, Аззи вынужден был их отвергнуть. Несмотря на свои блестящие знания трансцендентальной казуистики, он не видел обходного пути. Что бы он ни сделал, Ананке все равно рано или поздно найдет его, и тогда ему придется очень туго. Но если бы ему грозил только гнев Ананке! Были куда более серьезные неприятности. Волшебные кони, которых ввел в свою пьесу Аззи, нарушили причинно-следственные связи во Вселенной. Структура Мироздания трещала по швам и готова была развалиться при любом, даже самом незначительном, вмешательстве в естественный ход событий. И тогда… Страшно подумать, что случится тогда. Законы логики перестанут действовать, и мир погрузится в состояние хаоса, из которого он когда-то возник.

Вскоре он уже был в Венеции. С высоты птичьего полета демону открылась безрадостная картина. Город доживал свои последние дни. Внешние острова уже полностью скрылись под водой. Ветер утих, но вода все продолжала подниматься, и над площадью Св. Марка уже было целых десять футов глубины. Люди пытались спастись от наводнения в верхних этажах домов, но соленая морская вода размывала каменную кладку, и дома рушились, погребая под своими обломками несчастных жителей.

Аззи без труда нашел Аретино — поэт был дома. Засучив рукава, он перетаскивал мешки с песком и сбрасывал их возле стен своего дома, чтобы хоть как-то отгородиться от воды. Впрочем, он сам понимал бесполезность своего занятия и продолжал работать лишь из обычного упрямства.

Бросив на полдороге очередной мешок с песком, Аретино вместе с Аззи прошел в наполовину затопленный дом.

На третьем этаже им удалось найти сухое помещение. Не тратя лишних слов, Аззи сразу перешел к делу.

— Где наши актеры? — спросил он у Аретино.

— В трактире, где же еще, — пожал плечами тот.

Итак, Аззи оставалось только объявить о роспуске своей труппы, собрать волшебные золотые подсвечники и отправить их обратно в Лимб, к Фату, из чьих рук он их получил. Затем нужно будет увезти актеров из Венеции. Но сказать об этом Аретино сейчас у Аззи просто не хватало мужества. Пусть поэт узнает об отмене спектакля, когда об этом будет объявлено в присутствии всех актеров.

— Нужно спасать наших людей, — сказал Аззи, избегая глядеть поэту в глаза. — Во что бы то ни стало их надо увезти из Венеции. Не нужно быть пророком, чтобы понять простую истину: город обречен на гибель. Ему не выстоять против нашествия монголов и этого ужасного потопа. Из достоверных источников мне стало известно, что грядет смена событийной ветви пространственно-временного континуума, на которой находится эта часть истории…

— Как вы сказали? Смена ветви какого-то континуума? Объясните, пожалуйста, что все это значит.

— Это значит вот что. Представьте себе единую нить истории целого города, которую прядет какая-нибудь дряхлая Парка или другое мифическое существо. Дальнейшие события — это тот материал, из которого после должна получиться нить. Парка скручивает их вместе и долго вертит в пальцах. Ход нынешних событий грозит Венеции неминуемой гибелью. Этого Ананке допустить не может. Значит, Парке придется расщепить единую нить истории на две как раз в том месте, где в естественный ход событий вплелась наша легенда о золотых подсвечниках. Та новая нить, где не будет никаких подсвечников, станет основной, а побочная, то есть та, где мы сейчас находимся, будет вырезана и отправлена в Лимб.

— Ваш рассказ понятен, но в нем слишком много абстракций, — сказал Аретино. — Что конкретно это будет означать для жителей города? Что с ними произойдет?

— Что ж, если вам непременно хочется это узнать, я удовлетворю ваше любопытство. Та Венеция, которая будет отправлена в Лимб, просуществует всего лишь неделю — с того момента, когда я попросил вас написать пьесу, и до сегодняшней полуночи, когда войска монголов войдут в город и морские воды, наконец, одолеют последнюю дамбу, еще сдерживающую их напор. Город погибнет. Но на этом все отнюдь не кончится. Время замкнется в кольцо, и эта трагическая неделя будет повторяться снова и снова. Жители Венеции раз за разом будут переживать свои последние дни — и умирать.

— А если мы спасем наших актеров?

— У них есть шанс остаться в живых. Если до сегодняшней полуночи нам удастся вывезти их из Венеции, то все будет продолжаться так, словно меня и не было. Их вернут в прошлое, как раз за несколько секунд до того момента, когда мы с ними встретились.

— Но они хотя бы будут помнить о том, что с ними здесь происходило?

— Нет, Аретино. Помнить об этом будете только вы. Я хочу, чтобы вы все-таки написали свою пьесу.

— Понятно, — кивнул Аретино. — Откровенно говоря, я не ожидал такого поворота событий. Не думаю, чтобы нашим актерам это понравилось.

— И, однако, им придется подчиниться, нравится им это или нет. Иначе пусть пеняют на себя.

— Что ж, придется мне им растолковать, что к чему.

— Уж вы постарайтесь, любезный Пьетро. Не теряйте времени, идите к ним. Мы с вами встретимся в церкви.

— Вы покидаете нас?

— Есть у меня одна идея, — ответил Аззи. — Если мой план удастся, пьесу о Семи Золотых Подсвечниках еще можно будет спасти.

Глава 68

Совершив переход в систему Птолемея, Аззи увидел над своей головой хрустальный купол небесного свода и хрустальные сферы, на которых держались золотые звезды, каждая на своей орбите. Аззи попадал сюда уже не в первый раз, и его всегда удивлял образцовый порядок, царивший в этой системе, — порядок, которому неукоснительно подчинялось все живое и неживое.

Аззи мчался со скоростью Демона до тех пор, пока вдалеке не показались Гостевые Врата Рая. Для него это был единственный путь на Небеса. Всякого, кто осмелился бы пройти через служебный вход, ждало суровое наказание.

Гостевые Врата, строгие решетчатые бронзовые ворота сорока локтей в высоту, висели на двух мраморных столбах. К ним вела дорожка из белых пушистых облаков, ступать по которым было мягче, чем по самому роскошному персидскому ковру. В чистом воздухе далеко были слышны ангельские голоса, распевающие «аллилуйя». У входа стоял массивный стол красного дерева, за которым сидел благообразный лысый старичок с длинной седой бородой. К его белой атласной хламиде была приколота современного вида карточка в пластиковой обложке: «Святой Захария. Господь да пребудет с Вами!». Этого старичка Аззи не знал, хотя был знаком почти со всеми обитателями Рая. Впрочем, на вахту у Гостевых Врат обычно назначают кого-нибудь из малозначительных святых.

— Чем могу быть вам полезен? — осведомился Захария, увидев демона.

— Мне нужно поговорить с Архангелом Михаилом.

— Он оставлял какие-нибудь письменные распоряжения насчет вас?

— Боюсь, что нет. Я ведь не договаривался с ним о встрече заранее.

— В таком случае, любезнейший, боюсь, что…

— Послушайте, — досадливо поморщился Аззи, — я пришел по очень важному делу, которое не терпит отлагательств. Доложите же Михаилу, что я прошу меня принять. Даю вам слово демона, он только похвалит вас за расторопность.

Что-то ворча себе под нос, Захария поднялся из-за стола и направился к мраморному столбу Врат, где висела златая переговорная труба. Произнеся в трубу несколько слов, он приставил к ней ухо и стал ждать ответа, весьма скептически поглядывая на демона. Наконец из трубы послышался чей-то начальственный голос, который произнес несколько коротких слов.

— Разрешите заметить, сэр… — забормотал святой. — Это нарушение правил… Да… Да… Слушаюсь!

И, повернувшись к демону, сказал:

— Вас велено пропустить.

Открыв маленькую служебную дверь, поставленную рядом с парадными Гостевыми Вратами, Захария пропустил Аззи на территорию Рая.

Аззи зашагал по песчаным дорожкам мимо зеленых лужаек, на которых стояли опрятные беленькие домики. Вскоре он добрался до административного здания в западной части Рая. Сам Михаил встречал его на ступеньках. Он провел демона внутрь и налил ему бокал превосходного вина — в Раю знают толк в винах, хотя за стаканом доброго виски вам пришлось бы идти ко всем чертям.

Аззи сразу же перешел к делу.

— Я хочу заключить с тобой договор, — сказал он Михаилу.

— Договор? О чем? И на каких же условиях?

— Тебе, безусловно, известно, что Ананке запретила постановку моей Безнравственной Пьесы?

Михаил усмехнулся:

— Ах, так, значит, она все-таки запретила твою пьесу! Что ж, отлично!

— Так, значит, тебя это радует? — Аззи говорил ровным, безжизненным голосом.

— Конечно! Хотя в принципе Ананке положено быть выше Добра и Зла, верша правосудие, я рад, что она понимает, с какой стороны ее хлеб намазан маслом.

— Я предлагаю договориться по-хорошему.

— Ты хочешь заключить со мною союз против Ананке?

— Да.

— Ты меня удивляешь. Ананке запрещает твою Безнравственную Пьесу, чему я, признаться, очень рад. И ты предлагаешь мне выступить против нее?

— Сдается мне, что ты просто завидуешь успеху моей постановки, вот почему тебе так хочется, чтобы пьесу отменили.

Михаил снисходительно улыбнулся:

— Ну, может быть, я тебе и завидую. Чуть-чуть. Признаться, меня уже давно раздражают твои вечные поиски чего-то нового, твое стремление показать всему миру, на что ты способен. Однако, решив остановить тебя на этот раз, я исходил отнюдь не из личных соображений. Ведь твоя пьеса подрывает основы всяческой морали, которую я, как служитель Добра, призван защищать. Разве не так?

— Нет, не так, — сказал Аззи. — Ты, конечно, не поверишь мне, но дело на этот раз речь идет о гораздо более серьезных вещах, чем мораль как таковая.

— О вещах более серьезных — для кого?

— Для тебя и для твоих союзников, разумеется.

— Для меня? Чем же это грозит мне? Ведь Ананке делает как раз то, чего мы добиваемся.

— Плохо уже то, что она вообще что-то делает.

Михаил резко выпрямился:

— Ты так думаешь?

— Да, я думаю так. С каких это пор Ананке стала вмешиваться в наши дела, в извечную борьбу сил Света и Тьмы?

Михаил в задумчивости потер подбородок:

— Действительно, я что-то не припомню другого подобного случая… Слушай, Аззи, куда ты клонишь?

— Ты признаешь право Ананке командовать собою? — спросил Аззи.

— Конечно, нет! Не ее дело вмешиваться в дела Добра и Зла. Она приводит Космос в равновесие, но отнюдь не устанавливает законы.

— Но ведь, запрещая мою пьесу, она тем самым диктует нам свою волю — иными словами, устанавливает закон!

Михаил улыбнулся:

— Подумаешь, событие вселенского масштаба — запретили пьесу!

— Ты заговорил бы совсем по-иному, если бы она запретила твою пьесу! — воскликнул вышедший из себя Аззи.

Улыбка на лице архангела сменилась гримасой:

— Но ведь она запрещает твою пьесу…

— На этот раз — да. Но кто может поручиться, что в следующий раз не настанет твоя очередь? Если уж Ананке взялась распоряжаться Злом, то почему бы ей не указывать Добру? Что ты на это сможешь возразить?

Михаил ничего не ответил. Он поднялся из высокого кресла и начал расхаживать взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. Внезапно он резко остановился и повернулся к Аззи.

— Ты прав. Запретив твою пьесу, Ананке тем самым нарушила Принцип Невмешательства. Как она только посмела? Конечно, как представитель Сил Света я рад, что пьеса не пошла; однако последствия такого запрета со стороны Ананке могут оказаться серьезнее той смуты, которую могла бы посеять твоя Безнравственная Пьеса.

И в этот самый миг прозвенел колокольчик у дверей.

— Войдите! — нетерпеливо крикнул Михаил.

В кабинет вошел Ангел Гавриил.

— Ах, это ты, Гавриил! А я уже собирался посылать за тобой гонца!

— Вам почта, сэр, — доложил Гавриил.

— Почта подождет. Я только что получил весьма тревожные сведения о том, что Ананке, фигурально выражаясь, вторглась на чужую территорию. Мне срочно нужно посоветоваться с Архангелом Гавриилом и еще кое с кем.

— Да, сэр. Они также желают вас видеть.

— Они желают меня видеть?

— Да, и поэтому они прислали вам письмо.

— Письмо? Чего же они хотят?

— Мне об этом ничего не сказали.

Михаил бросился к двери из кабинета.

— Ждите меня здесь, — бросил он на ходу.

— Это относится ко мне, сэр? — спросил ангел Гавриил.

— К вам обоим, — ответил архангел.

Михаил отсутствовал недолго, но когда он вернулся, Гавриил и Аззи сразу поняли, что дела идут неважно.

— Боюсь, что сопротивляться Ананке мне не под силу, — сообщил архангел, избегая глядеть Аззи в глаза.

— Как же так? — тихо спросил его Аззи. — Ведь Силы Добра понесут не меньшие потери, чем Силы Зла.

— Ах, если бы дело было только в этом! — сказал Михаил.

— А в чем же дело? — спросил Аззи.

— Речь идет о гибели самого Мироздания, — ответил Михаил. — Судьба всей Вселенной поставлена на карту. Так меня информировали в Совете Светлых Сил.

— Михаил, пойми, что речь идет прежде всего о свободе, — не сдавался Аззи. — О свободе воли, которая есть величайшая ценность в этом мире. О свободе каждого избирать стезю Добра или Зла, следуя велению собственного рассудка и голосу совести, подчиняясь только законам природы, а не воле Ананке.

— Ничего не поделаешь, — вздохнул Архангел Михаил. — Не думай, что мне это нравится. Но, видно, правду говорят: от Судьбы не уйдешь. Сдавайся, Аззи. Отменяй свою пьесу. Ты проиграл на этот раз. Даже Совет Темных Сил не поддержит тебя.

— Ну, это мы еще посмотрим, — сказал Аззи и вылетел из кабинета, хлопнув дверью.

Глава 69

Вернувшись в Венецию, Аззи застал своих актеров все в том же трактире. Сеньор Родриго и сеньорита Крессильда молча сидели рядом в углу. Хотя меньше всего на свете они нуждались в обществе друг друга, все же привычка соблюдать светские условности заставляла их держаться вместе: ведь остальная публика явно не принадлежала к высшей знати. Корнглоу и Леонора, как обычно, не замечали никого, кроме друг друга. Квентин и Киска играли в веревочку. Мать Иоанна устроилась у окна с рукоделием, а сэр Оливер до блеска начищал золотую рукоять своей шпаги: в последнем акте пьесы он хотел появиться во всем своем великолепии.

Аззи начал говорить; тон его был довольно бодрым.

— Дамы и господа, по не зависящим от нас обстоятельствам доиграть пьесу мы не сможем. И тем не менее, разрешите мне поблагодарить вас за участие в пьесе. Все вы справились со своими ролями как нельзя лучше, и подсвечники пришлись как нельзя более кстати.

— В чем дело, синьор Антонио? — спросил сэр Оливер, внимательно слушавший речь демона. — В конце концов, исполнятся наши желания или нет? Я подготовил торжественную речь, и мне не терпится произнести ее в последнем акте. Не пора ли начинать?

Вслед за сэром Оливером и остальные актеры начали подавать голоса со своих мест. Аззи жестом остановил их:

— Я не знаю, как вам это объяснить, но на высочайшем уровне мне был дан категорический приказ немедленно прекратить постановку пьесы. Торжественное шествие с золотыми подсвечниками отменяется.

— Мы сделали что-нибудь не так? — встрепенулась мать Иоанна.

— Похоже, что в нашей пьесе был нарушен один из этих глупых древних законов…

Мать Иоанна удивленно подняла брови:

— Но ведь древние законы, похоже, для того и существуют, чтобы их нарушать. Люди каждый день нарушают тысячи разных законов — и Вселенная от этого не переворачивается.

— Обычно — нет, — согласился Аззи. — Но на этот раз, кажется, она готова перевернуться. Мне сказали, что в этом виноваты мои волшебные кони. Я ввел в пьесу слишком много волшебных коней.

— Подумаешь, волшебные кони! — сказал сэр Оливер. — Волшебные кони — это пустяки, дело житейское. Стоило поднимать из-за них такой шум! Нам нужно только продолжать пьесу, и дело уладится само собой.

— Я бы рад ее продолжить, — вздохнул печально демон, — да не могу. Сейчас каждый из вас вручит Аретино свой золотой подсвечник.

Аретино молча обошел актеров; участники действа нехотя расставались со своими драгоценными талисманами.

— А теперь нам пора убираться отсюда, да поскорее. Венеция обречена. Оставаться здесь дольше нельзя — это опасно.

— Так скоро? — разочарованно протянула мать Иоанна. — Я даже не успела навестить могилы величайших святых, поклониться святым мощам.

— Если вы не хотите, чтобы среди могил величайших святых появилась еще одна — ваша, то советую вам прислушаться к моим советам, — сказал Аззи. — Все следуйте за Аретино. Он выведет вас из города. Вы слышите меня, Аретино? Этих людей во что бы то ни стало нужно вывезти с Венецианских островов.

— Легко сказать! — проворчал Аретино. — Могу обещать вам только одно: сделаю все, что в моих силах.

Поэт сложил золотые подсвечники в углу у алтаря.

— Что прикажете с ними делать дальше? — спросил он у Аззи.

Аззи уже собирался ответить, но тут кто-то робко потянул его за рукав. Обернувшись, Аззи увидел Квентина. Рядом с ним стояла Киска.

— Пожалуйста, сударь, — произнес Квентин умоляющим тоном. — Я ведь очень хорошо выучил свою речь, с которой я должен выступить в последнем акте. Мы с Киской вместе ее придумали. Она очень красивая. В стихах…

— Молодцы, — рассеянно пробормотал Аззи.

— Неужели я напрасно ее разучивал? — не унимался Квентин.

— Ну, расскажешь мне по дороге. Нам нужно выбираться отсюда. Я доставлю вас в безопасное место…

— Но ведь это совсем не одно и то же! — возразил Квентин. — Ведь мы готовили речь для торжественного выхода…

Аззи поморщился:

— Не будет никакого торжественного выхода.

У Квентина на глазах показались слезы.

— Кто-то из нас плохо себя вел? — спросил он.

— Нет, вы все вели себя хорошо.

— Значит, пьеса плохая?

— Нет! — вскричал Аззи. — Пьеса отличная! И вы блестяще справились со своими ролями — вели себя совершенно естественно, как и положено настоящим актерам.

— Но если пьеса отличная, — сказал Квентин, — и мы играли ее хорошо, то почему же все-таки нам нельзя ее доиграть?

На этот вопрос Аззи было нелегко ответить. В самом деле, почему? Аззи понимал чувства мальчика — он вдруг вспомнил себя молоденьким демоном, гордым и честолюбивым, не признающим над собой никакой власти. С тех пор, конечно, многое изменилось. Он уж не тот, что прежде. Теперь Ананке вздумалось приказать ему отменить пьесу — и он безропотно повиновался. Конечно, Ананке имеет огромный вес, и в данном случае она выступала, скорее, не как персона, а как могучая, всеподчиняющая сила. Это ее железная воля смутно угадывалась за всеми событиями в мире. Она незримо, но самовластно управляла Вселенной. И вот теперь она впервые открыто вмешалась в происходящие события. И кто же в результате пострадал больше всех? Аззи Эльбуб.

— Это не так просто, мой мальчик, — сказал Аззи Квентину. — Ведь, доигрывая пьесу, все мы можем погибнуть.

— Что ж, умирать когда-нибудь все равно придется, — философски заметил Квентин.

Аззи посмотрел наэтого мальчика, готового пожертвовать жизнью ради его пьесы, и ему стало стыдно. Неужели же он, демон достаточно высокого ранга, струсит и отменит пьесу, если даже простой смертный, еще совсем ребенок, проявляет такую смелость и силу духа?

Аззи поднял голову и расправил крылья. В глазах его зажегся дьявольский огонек.

— Хорошо, мой мальчик, — сказал Аззи. — Ты меня переубедил. Эй, вы, все! Ну-ка, разбирайте свои подсвечники! По местам, мои актеры!

— Вы все-таки решились продолжать спектакль! — обрадовался Аретино. — Благодарю вас, сударь, от всей души! Как бы я смог закончить свою пьесу, не посмотрев на живую игру актеров?

— Да, теперь вы сможете закончить свою пьесу, Аретино, — тихо сказал Аззи. — Кстати, вы позаботились о музыке для спектакля?

Музыканты заиграли веселую мелодию. С самого начала они сидели на своих местах. Аретино заплатил им втрое больше обычного за все время, пока они вместе с актерами ждали Аззи. Однако даже обычной платы хватило бы с лихвой: кто еще будет пригашать музыкантов в затопленном водой городе, где гуляет смерть?

Под нежные звуки скрипок Аззи дал знак актерам. Представление началось.

Глава 70

Это было великолепное, яркое зрелище, как раз в духе эпохи Возрождения. Жаль только, что зрителей было маловато — кроме Аретино, занявшего кресло во втором ряду, в зале не было ни души. Конечно, обстановка в городе не располагала к посещению музыкальных вечеров, и тем не менее отсутствие публики, тусклый свет за окном, даже дождь, барабанивший в стекла, придавали спектаклю своеобразное очарование.

По знаку Аззи актеры, серьезные и сосредоточенные, одетые в свои лучшие наряды, прошли через пустой зал и поднялись на сцену. Аззи, игравший роль церемониймейстера, представлял каждого из актеров по очереди и говорил краткую хвалебную речь в его или ее честь.

Но тут начали твориться чудеса. Занавес вдруг зашевелился сам собой. Ветер за окном завыл, застонал печально и жалобно, словно погибшая душа, попавшая в адское пекло. Запахло склепом, могильной сыростью.

— Никогда не слышал, чтобы ветер так стонал, — негромко сказал Аретино.

— Это не ветер стонет, — ответил Аззи.

— Прошу прощения?

Аззи промолчал. Он знал, что зловещий вой ветра, и запах склепа, и внезапный холодок, пробегающий по коже, и звуки чьих-то тяжелых шагов на чердаке — это знаки Незримого Присутствия Гостя из Потустороннего Мира.

Теперь демону оставалось только уповать на то, что эта могучая, явно враждебная ему сила не сразу сможет его одолеть. Похоже, она с трудом прокладывала себе дорогу в Подлунный Мир. Хуже всего было то, что Аззи понятия не имел, кто на сей раз явился по его душу. Прямо чертовщина какая-то: на демона охотится нечто, не имеющее образа, больше всего напоминающее привидение! Однако, хотя Аззи и не знал своего нового врага в лицо, то, что ждет его потом, ему было хорошо известно: черный колодец Пустоты, распад сознания, когда прочный храм Логики и Причинности вдруг рассыпается, словно замок из песка. Малейшее движение — и вот уже камня на камне не остается от той крепости, которую ты возводил всю свою жизнь…

После того, как все торжественные речи были произнесены, наступило время для короткой интерлюдии. Хор мальчиков, который Аретино подобрал специально для торжественного случая, исполнял вокальные произведения на духовные темы. Под пение хора в дверях зала возникли неясные очертания высокой худой фигуры, и присутствующие решили, что на представление явился дух Св. Георгия. Однако нежданный гость так и не смог окончательно материализоваться и растаял в воздухе.

Затем наступила кульминация торжественного действа. Актеры один за другим подходили к краю рампы, ставили свои подсвечники в ряд и зажигали свечи. Когда свечи во всех семи подсвечниках вспыхнули ярким пламенем, Аззи произнес краткую заключительную речь. Его пьеса, поставленная, чтобы доказать миру одну простую истину: следуя своим природным наклонностям, человек может достичь счастья, удалась. Удача пришла к его актерам отнюдь не как награда за подвиги и добродетели. Напротив, отныне каждый может рассчитывать на благосклонность судьбы.

— И в подтверждение тому, — закончил Аззи свою речь, — здесь стоят мои актеры, получившие златые награды за то лишь, что оставались собой во всем своем несовершенстве.

Аретино, за все время спектакля не покидавший своего кресла в зрительном зале, низко склонился над записной книжкой и что-то быстро писал. Теперь уже он зримо представлял себе контуры той пьесы, которую вскоре напишет по мотивам спектакля, поставленного Аззи. Пусть демон тешит себя иллюзией, что достаточно разыграть подобие «Божественной Комедии» — и получится отличная пьеса. Аретино знал, что для создания подлинного шедевра нужно еще долго, долго работать над материалом, который дал ему Аззи. Многое предстоит переосмыслить, а кое-что придется сочинить заново. Ему, сочинителю гениальной пьесы, придется труднее всех: ведь он должен войти в жизнь каждого из своих героев, смеяться вместе с ними и вместе с ними плакать, а если нужно, то вместе с ними пойти на смерть. Потому-то подлинно великие творения и переживают своих творцов, что пишутся они собственной кровью.

Погруженный в свои мысли, Аретино не заметил, как актеры обступили его и наперебой начали спрашивать, как понравилось ему их выступление. Аретино, недовольный тем, что его отвлекают, хотел было сердито ответить им, чтобы они оставили его в покое, но сдержал свой нрав и ответил, что каждый из них сыграл как нельзя лучше.

— А теперь, — сказал Аззи, гася свечи, — нам пора. Подсвечники вам больше не понадобятся. Я сотворю мелкое чудо и отправлю их в Лимб, где они пролежали много веков, пока я не принес их вам. Аретино! Вы готовы отвести этих людей в безопасное место?

— Да, я готов, — отвечал Аретино. — Если только еще возможно хоть кого-нибудь увезти с этих островов, я берусь это сделать. А как же вы, сударь? Разве вы не покидаете Венецию вместе с нами?

— Я бы рад, — ответил Аззи, — но меня могут здесь задержать непредвиденные обстоятельства. Если меня… ну, словом, если со мной что-нибудь случится, вы знаете, что делать, Пьетро. Во что бы то ни стало спасайте людей, увозите их из Венеции!

— Да, но вы…

— Я постараюсь уцелеть, — улыбнулся Аззи. — В нас, демонах, удивительно развит инстинкт самосохранения.

Аззи и Аретино в сопровождении горстки актеров вышли на улицу, где бушевала гроза. Тьма сгущалась над обреченным городом; в ней пропадали затопленные водой кварталы и высокие шпили церквей. Это была роковая ночь, последняя ночь Венеции, и, быть может, всем им суждено было погибнуть вместе с нею.

Глава 71

Улицы Венеции весьма напоминали преддверие ада. Вода доходила уже почти до пояса. Жители города, обезумевшие от страха, покидали свои дома и бесцельно блуждали по городу в поисках какого-нибудь укрытия, где можно было бы спастись от наводнения. Аретино провел своих спутников кратчайшим путем к пристани, где обычно стояли легкие лодки, развозившие пассажиров, но причал был абсолютно пуст. Не помог даже увесистый кошель с золотом, который Аретино предусмотрительно взял с собой, зная, что там, где речь идет о спасении жизни, плата за место в лодке может быть довольно высока.

— Дьявольщина! — выругался Аретино. — Похоже, что все лодки в городе либо пошли ко дну, либо уже заняты теми, кто оказался проворнее нас.

— Я знаю, кто может помочь нам вывезти актеров в безопасное место, — сказал Аззи, — и я во что бы то ни стало разыщу его, хоть это и вызовет новую аномалию, за которую мне придется потом отвечать. Нам нужен Харон. Его ладья обычно рыщет неподалеку от тех мест, где пахнет смертью. У него особое чутье на крупномасштабные трагедии.

— Как, разве Харон существует на самом деле? — удивился Аретино. — Я думал, это просто древний миф…

— Конечно, он существует, — сказал Аззи. — Он пережил древних богов и даже сумел весьма неплохо устроиться с наступлением эпохи христианства. Он по-прежнему переправляет души умерших в Мир Иной, и дела его, смею уверить, идут весьма неплохо.

— Да, но возьмет ли он в свою ладью живых?

— На этот счет не беспокойтесь. Мне уже приходилось несколько раз иметь с ним дело. Я берусь его уговорить.

— Но где нам его искать?

На этот вопрос Аззи не ответил; он просто повернул в одну из улочек и быстро, уверенно зашагал вперед.

Аретино и актерам Безнравственной Пьесы не оставалось ничего другого, как идти за ним следом.

— К чему такая спешка? — спросил Аретино, догнав демона. — Неужели наше положение настолько безнадежно?

— К сожалению, оно даже хуже, чем вы можете себе представить, Аретино. Падение Венеции — это только начало. Если мы не успеем спасти наших актеров, то вся Вселенная погибнет. Рухнут обе системы — и Коперника, и Птолемея. Уже сейчас повсюду заметны признаки надвигающейся мировой катастрофы. Среди бела дня на улицах творятся чудеса. Торговля в городе почти замерла. Даже любовью люди уже почти не занимаются! Налицо явный Аномальный Взрыв.

— Я не понимаю, какая связь существует между любовью и гибелью Вселенной. Что такое Аномальный Взрыв? Что конкретно нам угрожает? И что ждет нас всех, если эта катастрофа, как вы ее называете, и впрямь случится?

— О, в этом случае вы и сами сразу же обо всем догадаетесь. Когда гибнет Вселенная, первым делом распадается связь времен. Следствия перестают плавно вытекать из своих причин, выводы не увязываются с предпосылками. Как я уже рассказывал вам, реальность начинает раздваиваться, и начиная с какого-то момента будут существовать два параллельных мира, две совершенно самостоятельные реальности. В одном из этих новообразовавшихся миров история будет идти так, как будто бы вовсе не существовало золотых подсвечников и никто не ставил Безнравственную Пьесу. Но в другом мире золотые подсвечники будут существовать, наша с вами пьеса будет сыграна и, как следствие этого, погибнет Венеция, великий город. Этот мир, с погибающей Венецией, мы аккуратно вырежем из Ткани Бытия и отправим в Лимб. При этом время замкнется в непрерывное кольцо. История с золотыми подсвечниками будет повторяться снова и снова, и всякий раз это будет кончаться гибелью целого города. Нам нужно увезти отсюда актеров до того, как это случится.

Однако найти Харона оказалось не так просто. Они обошли полгорода в поисках его ладьи, и повсюду они видели толпы людей, пытающихся выбраться из гибнущего города. В ход шли любые средства; наиболее отчаянные хватались за доски или обломки бревен и бросались в волны, пытаясь уплыть с островов. Однако большинство не могло справиться с волнами и сильным течением и тонули, и тянули с собой на дно других неудачливых пловцов, оказавшихся поблизости.

Аззи и Аретино видели нескольких лодочников, еще не успевших отплыть от пристани. Их лодки были окружены плотным кольцом из человеческих тел. Пассажиры, занявшие места в лодке, отбивались от тех, кто, прыгнув в воду, цеплялся за ее борта. В ход шли шпаги и кинжалы; лилась кровь и слышались пронзительные вопли раненых.

Наконец, вдоволь накружив по узким улочкам, Аззи в сопровождении своей уставшей, до нитки промокшей труппы вышел к одному из знаменитых венецианских каналов, по которому медленно проплывала утлая Харонова ладья. Харон ни разу не обновил свое судно за все время, пока работал перевозчиком душ умерших, и черная краска, которой была выкрашена его ладья, местами облупилась.

— Эй, на борту! — закричал Аззи, завидев эту старую посудину.

Высокий и худой старик со впалыми землистого цвета щеками и ввалившимся ртом обернулся на зов. Глаза его недобро сверкали из-под нависших седых бровей.

— Аззи! — воскликнул он. — Вот нечаянная встреча! Впрочем, тебя можно встретить в самых неожиданных местах.

— А ты сам? Что делаешь в Венеции ты, Харон? Ведь, если я не ошибаюсь, это довольно далеко от Стикса.

— Мы, перевозчики душ умерших, плаваем везде — ведь люди умирают во всем мире. Из компетентных источников я узнал, что вскоре здесь должна произойти катастрофа, да такая, какой мир еще не видал со дня гибели Атлантиды. Вот я и решил податься в эти края.

— Мне нужна твоя помощь. Дело очень важное и срочное.

— Моя помощь? А это дело не может подождать? Я как раз собирался вздремнуть до того, как начнутся эти бесконечные изматывающие рейсы в Преисподнюю и обратно.

— Мои друзья попали в беду, — настойчиво продолжал Аззи. — Во что бы то ни стало нужно вывезти их из города.

— Не мое это дело — возить живых, — ответил Харон равнодушно. — У меня и без того хватает работы — в городе слишком много больных, которые вот-вот отдадут богу душу.

— Мне кажется, ты не вполне понимаешь, чем грозит нам гибель Венеции.

— Что до меня, то мне от этого ни жарко, ни холодно, — усмехнулся Харон. — Смерть собирает свою жатву в Верхнем Мире, а в Царство Мертвых она не спускается. Там царит вечный покой.

— Да, так оно и было до сих пор. Но сейчас миропорядок может нарушиться, и тогда в Царстве Мертвых будет уже не так спокойно, как прежде. Слушай, неужели тебе в голову не приходило, что сама Смерть может умереть?

— Смерть может умереть? Какой абсурд!

— Ну да. Если даже Бог умер,^[135] то почему Смерть не может умереть? Когда пробьет роковой час, она умрет, причем весьма мучительно! Я говорю тебе чистую правду: судьба всей Вселенной висит на волоске. Если Мироздание рухнет, ты тоже погибнешь под его обломками!

Этот последний довод мог убедить кого угодно, и даже такого скептика, как Харон. — Так чего ты от меня хочешь? — спросил он у Аззи. — Мне нужно вывезти своих людей из города и вернуть их в прошлое, за несколько секунд до нашей с ними встречи, на то самое место, где они впервые встретились со мной. Тогда все встанет на свои места, и мир будет спасен.

Многие думают, что утлая Харонова ладья тащится еле-еле и ничто в мире не может заставить ее двигаться быстрее, однако это далеко не так. Если Харон захочет, его судно развивает скорость хорошего парусника. Как только актеры сели в ладью, перевозчик душ умерших встал у руля и приказал своей команде матросов-мертвецов налечь на весла. Ладья вышла на середину канала и стрелой полетела к морю.

Харон стоял на корме, крепко сжимая руль, — худой и высокий, в длинной мешковатой одежде, весьма напоминающий огородное пугало. Вскоре его ладья уже бороздила воды залива. Гибнущий город был виден отсюда как на ладони. Повсюду пылали костры; багровое зарево полыхало над Венецией, и дым извивался, словно огромный змей, поднимаясь к закрытому грозовыми тучами небу. Выйдя из залива, Харон резко изменил курс и сбавил скорость; ладья начала скользить вдоль болотистых берегов, густо заросших камышом. Места были незнакомые и какие-то странные. Оказалось, что Харон выбрал кратчайший путь через реку, текущую между двумя мирами.

— Здесь все осталось так, как было в самом начале? — спросил Аретино.

— Ну, в те времена меня здесь еще не было, — усмехнулся Харон, — однако я здесь плаваю довольно давно. Здесь мало что изменилось с тех пор, когда мир еще не знал строгих законов физики, и в нем царила магия. Да-да, на земле были такие дивные времена. Явь тогда была похожа на сон. Люди и по сей день навещают этот затерянный мир — в мечтах и фантазиях, в волшебных снах или при помощи колдовских чар. Это древняя, заповедная страна. Она древнее, чем сам Бог, древнее, чем все его творения. Так мир выглядел еще до того, как возникла Вселенная.

Перед отправлением Аретино пересчитал людей, взятых Хароном на борт. Оказалось, что двое или трое жителей Венеции, воспользовавшись всеобщей суматохой, сумели незаметно проскользнуть в трюм и прятались там до тех пор, пока их не обнаружили. Впрочем, места на ладье Харона было вполне достаточно, и поэтому лишних пассажиров было решено оставить. Но вот Корнглоу и Леоноры не было видно нигде — ни в трюме, ни на корме, ни на носу.

Аретино спросил, кто и когда видел влюбленную пару в последний раз, но пассажиры только вопросительно глядели друг на друга и пожимали плечами. Корнглоу и Леонора как в воду канули. Никто не видел их после окончания представления.

Актеры заняли места на пассажирских скамьях, но Аззи не торопился присоединиться к остальным. Он стоял у причала и отвязывал толстый канат, удерживавший ладью.

— Нет Корнглоу и Леоноры! — крикнул ему Аретино с кормы.

— Мы не можем их ждать! — проворчал Харон. — Смерть подгоняет нас. Она не любит опаздывать.

— Отправляйтесь без них! — отдал приказ Аззи.

— А как же вы? — спросил Аретино.

— Рад бы, да не могу, — ответил демон. Только сейчас Аретино разглядел за его спиной неясную тень, протянувшую свою длинную костлявую руку прямо к горлу Аззи.

Аззи отвязал канат и забросил его на борт ладьи. Хароновы гребцы оттолкнулись веслами от причала, и ладья отчалила. Между причалом и ее бортом показалась полоска темной воды.

— Неужели мы ничем не можем вам помочь? — прокричал Аретино.

— Нет, не можете! — крикнул в ответ Аззи. — Пожалуйста, отплывайте как можно скорее! Во что бы то ни стало вы должны выбраться отсюда!

И он еще долго провожал взглядом ладью, быстро удалявшуюся от берега и наконец превратившуюся в маленькое темное пятнышко среди морских волн.

Пассажиры пытались устроиться поудобнее на своих скамьях — ведь путь предстоял неблизкий. Конечно, мертвые — не самые приятные спутники для живых, но ради спасения собственной жизни можно перетерпеть маленькие дорожные неудобства.

Киска вежливо поздоровалась со своей соседкой, женщиной в темной накидке с низко надвинутым на глаза капюшоном.

— Здравствуйте, барышня, — ответила та глухим голосом. Киска удивилась тому, что мертвецы, оказывается, могут говорить.

— Куда вы направляетесь? — продолжала любопытная Киска.

— В Ад, барышня, куда же еще, — ответила та.

— Ой, извините, — смутилась Киска.

— Ничего, рано или поздно все там будем.

— Даже я? — огорчилась Киска.

— Даже ты, — ответила ей женщина. — Но не расстраивайся, ты еще не скоро туда попадешь.

Квентин, сидевший на соседней скамье, жалобно попросил:

— Мне бы чего-нибудь покушать…

— Боюсь, наш хлеб придется тебе не по вкусу. Он очень горек.

— Я не люблю горькое, — захныкал Квентин.

— Тише! — прикрикнула на него Киска. — Разве ты забыл, что для живых не годится та пища, которую едят мертвецы? Стоит тебе проглотить хоть кусочек — и ты сам тоже станешь мертвецом! Потерпи еще немного, мне кажется, я вижу впереди берег.

— Хорошо, — сказал Квентин. Ему вспомнилось, как он служил курьером в Потустороннем Мире, доставлял почту ангелам и демонам. Как весело было путешествовать между мирами! Как жаль, что все хорошее так быстро кончается!

Часть XI

Глава 72

Казалось, ничто уже не могло спасти Венецию от неминуемой гибели. И все же Аззи решил испробовать самое последнее средство. Для этого нужно было попасть за кулисы вселенной, где спрятан гигантский Космический Механизм, приводящий в движение всю Вселенную, и где нет места реальности — там безраздельно властвует символика.

Аззи знал, как проникнуть туда. Он уже бывал там несколько раз и знал, что любой неосторожный жест в Мире Символов может стоить ему жизни. Тем не менее он отыскал укромный уголок под парадной мраморной лестницей одного из покинутых дворцов и начал готовиться к переходу в один из параллельных миров. Шепча таинственные заклинания, он сложил из пальцев замысловатую фигуру, подул на нее, и…

Голос из Ниоткуда, принадлежавший одному из Невидимых Стражей Пути, строго спросил его:

— Ты действительно хочешь туда попасть?

— Да, — ответил Аззи и растворился в воздухе.

Аззи материализовался в тесной приемной. У одной из стен стоял кожаный диван, у другой — два кресла. Лампа бросала мягкий свет на журналы в глянцевых обложках, лежавшие на низком столике. В углу стояла конторка, за которой возвышалась монументальная фигура секретарши — женщины с головой крокодила. Взглянув на это страшилище, Аззи окончательно успокоился: теперь он точно знал, что попал туда, куда ему было нужно. Здесь были бессильны законы логики, здесь начиналось царство Символов.

— Что вам угодно? — спросила его секретарша.

— Я должен проверить символический механизм, — ответил Аззи.

— Проходите, — секретарша указала на дверь. — Мы давно уже вас ждем.

— И Аззи перешагнул порог.

Помещение, в которое он попал, невозможно было описать. Больше всего это напоминало фабрику или автоматизированный завод: ряды механизмов уходили в бесконечность. Бесчисленное количество шестеренок, колесиков, подшипников крутилось и вертелось, производя страшный шум. Приводные ремни вращали огромные валы. Однако опытный глаз мог сразу заметить, что вся эта сложная, гигантская машина работает практически вхолостую: отдельные ее части никак не были связаны между собой.

Между рядами машин были сделаны узенькие проходы с железными перильцами. По одному из таких проходов неторопливо шел высокий сутулый техник в сером комбинезоне и серой кепке. В руке у него была масленка. Он часто останавливался и, запуская руку в недра механизма, смазывал какой-нибудь подшипник.

— Каково назначение этой машины? — спросил Аззи.

— Здесь земное время сжимается, скручивается в тонкую нить и протягивается между вальцами, — ответил техник. — А вон там оно выходит наружу: тонкое пестрое полотно.

Техник подвел Аззи к одному из сложных устройств, на поверку оказавшемуся обыкновенным ткацким станком. Действительно, из него медленно выползало тонкое полотно, затканное затейливым узором. Этот узор представлял собой символическую интерпретацию всей земной истории вплоть до настоящего времени. Аззи долго вглядывался в переплетение тонких линий и вдруг заметил, что в одном месте безупречная правильность узора нарушается — очевидно, здесь машина дала сбой.

— Что это? — спросил Аззи, указывая на бракованную ткань.

— Гибель Венеции, — ответил техник. — Этот город представлял собой одну из основных нитей в ткани земной истории, и его гибель привела к распаду связи времен. Старая культура рухнула, а новая еще не успела возникнуть, и потому историческое развитие затормозилось. Возник своеобразный вакуум, который будет существовать до тех пор, пока Венеция не возродится или какой-нибудь другой город не достигнет столь же высокого уровня развития. Если же этого не случится, то, боюсь, этот прекрасный узор будет безнадежно испорчен. Падение Венеции — одна из величайших трагедий цивилизации, и последствия ее могут быть столь велики и ужасны, что я не берусь их предсказывать.

— Жаль оставлять это в таком виде, — сказал Аззи. — Смотрите, если выдернуть всего одну ниточку вот здесь, то Венеция уцелеет.

И он отыскал сюжетную нить, которой сам же положил начало, — ту самую злополучную историю с золотыми подсвечниками, из-за которой погиб целый город. Чтобы восстановить порядок во Вселенной, нужно было удалить ее из переплетения причин и следствий.

— Молодой демон, — обратился к нему механик, — вам отлично известно, что нельзя вмешиваться в сложный процесс создания истории. Выдернуть эту нить очень легко. Но не советую тебе это делать.

— А если я все равно ее выдерну?

— Выдергивай. Увидишь, чем это кончится.

— Ты, конечно же, попытаешься мне помешать?

Техник покачал головой:

— Я приставлен сюда не для того, чтобы мешать кому бы то ни было. Моя обязанность — следить за работой механизмов и за качеством полотна.

Аззи протянул руку к узорчатой ткани и выдернул нить в том месте, где он впервые встретился с паломниками, направлявшимися в Венецию. Нить вдруг вспыхнула ярким пламенем и сгорела дотла, а узор на ткани мгновенно восстановился. Венеция была спасена. Это оказалось так просто…

Аззи уже собирался уходить, когда ледяная рука легла на его плечо. Он обернулся. Техник, обслуживавший ткацкий станок, исчез. Аззи всей кожей ощущал чье-то незримое враждебное присутствие.

Зловещий голос, раздавшийся из пустоты, спросил:

— Ты Аззи Эльбуб?

— Я. Кто говорит со мной?

— Зови меня Безымянным. Похоже, ты снова нарушил все запреты.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты создал новую аномалию.

— Допустим. Но какое отношение ко всему имеешь ты?

— Я — Пожиратель Аномалий, — сказал Безымянный. — Я — Особое Обстоятельство, возникающее в недрах Космоса, когда превышен предел правдоподобия. Я — тот, о ком Ананке пыталась тебя предупредить. Своими действиями ты вызвал меня из Небытия.

— Мне очень жаль, — заметил Аззи. — Я вовсе не собирался этого делать. Что, если я пообещаю тебе никогда больше не создавать новых аномалий?

— Боюсь, что так просто ты не отделаешься. На этот раз ты попался. Ты слишком долго забавлялся с механикой Вселенной. И раз уж я здесь, почему бы мне не уничтожить Космос, не свергнуть Ананке и не воцариться в этом мире как Верховное Божество?

— По-моему, это уже чересчур, — сказал Аззи. — Разве для того, чтобы уничтожить одну аномалию, необходимо произвести еще большую?

— Да, именно так и гибнут миры, — сказал Безымянный. — Боюсь, что тебя мне тоже придется уничтожить.

— Ну, что ж, попробуй, — усмехнулся Аззи. — Но раз уж ты решил разрушить этот мир до самого основания, почему бы тебе сперва не уничтожить Ананке? Она здесь самая главная — по крайней мере, она сама думает, что это так.

— Ты кажется, вздумал меня учить! — разозлился Безымянный. — Я уничтожаю кого хочу! И ни перед кем не обязан отчитываться в своих поступках! Я решил начать с тебя. Сожру твою душу, выпью твою кровь, а там посмотрим, за кого дальше приняться.

Глава 73

Безымянный взмахнул рукой — и Аззи в мгновение ока очутился за столиком летнего кафе. Аззи огляделся вокруг — сомнений быть не могло: они перенеслись в Подлунный Мир. Город, в который они попали, больше всего напоминал Рим. Аззи слегка приуныл: если Безымянный так легко творит подобные чудеса, то он, несомненно, будет серьезным противником. Однако через каких-нибудь пару секунд демон вполне овладел собой и улыбнулся, показав острые белые зубы. Нельзя было давать врагу ни малейшего преимущества. Нельзя проявлять ни малейшего признака страха или неуверенности в себе.

Безымянный сидел напротив Аззи. Он принял облик огромного толстяка в клетчатом костюме. На голове у него красовалась зеленая тирольская шапочка.

К их столику подошел официант, и Аззи заказал себе чинзано. Приняв самую небрежную позу, позу демона-на-отдыхе, он как бы невзначай спросил:

— Если поединок между нами неизбежен, то, полагаю, вполне разумно будет заранее обговорить все условия. Или это будет борьба без правил?

Аззи знал, что у него нет ни малейшего шанса уцелеть. Безымянный обладал могучей силой; Аззи подозревал, что перед ним сидит новое Сверхбожество. Тем не менее, демон не сдавался; он прощупывал почву, стараясь выиграть время.

— А в каком виде борьбы ты искуснее всего? — спросил в ответ Безымянный.

— Я получил степень мастера в борьбе без правил, — отвечал Аззи.

— Ах, вот как! Ну, что ж, тогда установим правила.

Удалось! В этом первом состязании, состязании умов, победителем вышел Аззи. Ему удалось-таки обвести Безымянного вокруг пальца. Впрочем, демон не спешил торжествовать: ведь до полной победы было еще далеко. К тому же, нужно соблюдать крайнюю осторожность. Как бы Безымянный не заподозрил какого-нибудь подвоха… Что же касается правил, то Аззи их не боялся: он с детства был обучен обходить всякие правила.

— По каким правилам ты желаешь вести поединок? — спросил Безымянный.

Аззи еще раз огляделся кругом.

— Мы в Риме? — спросил он.

— Да, в Риме.

— Тогда мы будем сражаться так, как сражались древние гладиаторы.

Не успел он произнести эти слова, как почувствовал приступ легкой дурноты. Аззи вцепился в край столика, чтобы не упасть, но сознания не потерял. Оправившись, он увидел, что стоит на арене цирка. Ни единой души не было в амфитеатре; пустые ряды каменных скамеек поднимались вокруг арены.

Аззи поежился: он стоял посреди арены совершенно голый; Безымянный оставил ему из одежды лишь короткую набедренную повязку. Очевидно, ханжество было свойственно новому сверхбожеству. Это следовало взять на заметку — подобная информация могла оказаться весьма полезна в будущем.

Внимательно осмотрев себя с головы до ног Взглядом Со Стороны, которым демоны часто пользуются после различных перевоплощений вместо зеркала, желая убедиться, что все у них на месте, Аззи обнаружил на ремне у пояса короткий римский меч — точь-в-точь такой, какими гладиаторы в древности сражались друг с другом на аренах цирков. У ног Аззи лежал круглый щит — судя по количеству царапин и зарубок, оставленных на нем, далеко не новый.

— Что-то уж больно быстро мы перешли к действиям, — сказал Аззи.

— Я схватываю все на лету, — ответил Безымянный. Голос его доносился из ниоткуда — было похоже, что воздух разговаривает с демоном языком сверхбожества.

— Ну, и что дальше? — спросил Аззи.

— Рукопашная! — отвечал Безымянный. — Будем сражаться один на один до тех пор, пока кто-нибудь из нас не погибнет. А вот и я!

И тут Аззи увидел, как одна из бронзовых дверей, ведущих на арену, открылась, и оттуда, лязгая гусеницами, выползла тяжелая стальная громадина. Аззи уже видал эти адские машины на полях сражений Первой мировой войны, куда его случайно занесло. Это был армейский танк, с полным комплектом вооружения, с короткой пушкой, грозно глядевшей прямо на Аззи из невысокой башни.

— Ты сидишь в этом танке? — спросил Аззи у Безымянного.

— Я сам — этот танк, — ответил тот.

— Не кажется ли тебе, что на твоей стороне явный перевес в военной технике? — сказал Аззи.

— Молчи! Учись проигрывать с достоинством, — прогрохотал Безымянный.

И танк медленно, не торопясь, начал наступать. Безымянный явно наслаждался своей властью над практически безоружным противником. Порой облако едкого дыма вырывалось из выхлопной трубы, заставляя Аззи чихать и кашлять. Танк кружил, маневрировал с удивительной легкостью, заставляя демона двигаться в одном направлении. Аззи шаг за шагом отступал назад, сжимая в руке короткий меч. Подъехав поближе, танк выпустил два гибких механических манипулятора, похожих на щупальца. На конце каждого из этих стальных щупальцев была циркулярная пила. Безымянный включил обе пилы, и те завыли на такой пронзительной ноте, что у Аззи мурашки забегали по коже.

И вот, сделав очередной шаг назад, Аззи уперся в каменную стену. Дальше отступать было некуда. Безымянный занес над головой демона циркулярную пилу…

— Стой! — закричал Аззи. — Это не по правилам! Где зрители? Почему пустуют зрительские ряды?

— Что?.. — растерялся Безымянный.

— Я требую, чтобы на нашем поединке присутствовали зрители! Только тогда у нас будет настоящий бой гладиаторов!

Двери в зрительский зал открылись, и в проходе между скамьями появились зрители. Аззи узнал их. Первыми шли боги-олимпийцы в белоснежных хитонах. За ними — Илит под руку с Гавриилом. А за этой парой, подняв голову и расправив плечи, шагал Михаил.

Безымянный, принявший облик танка, повернул свою башню в их сторону. Ствол его пушки покачался из стороны в сторону. Ему явно не нравилось то, что происходило в зрительном зале.

— Тайм-аут, — сказал Безымянный. — Сделаем небольшой перерыв. Ты не возражаешь?

Не успел Аззи ответить, как арена цирка исчезла, и они с Безымянным оказались в просторной гостиной, обставленной в стиле девятнадцатого века.

Глава 74

— Теперь, надеюсь, ты убедился, что твои сверхъестественные способности демона — сущие пустяки по сравнению с моим всемогуществом. Признайся, ты ведь был практически беспомощен передо мной там, на арене цирка. Ничего постыдного в этом нет. Я — новая парадигма. Никто не может устоять передо мной. Никто и ничто. Я — предвестник наступающей эры.

— Так убей меня, и дело с концом! — воскликнул Аззи, теряя терпение.

— Нет, я придумал кое-что получше. Я сохраню тебе жизнь. Я возьму тебя в новый мир, который я намерен создать.

— Зачем я нужен тебе в твоем новом мире?

— Ты будешь развлекать меня. Я буду с тобой предельно откровенен. Видишь ли, мне только что пришла в голову одна мысль. Когда я разрушу эту Вселенную до самого основания и создам другую, я тем самым обреку себя на вечное одиночество. В новом мире мне не с кем будет даже просто поговорить по душам. Вокруг меня не будет никого, кто не являлся бы отражением моего собственного «я». Не останется ни одного живого существа, которое не было бы сотворено мною по моему собственному образу и подобию. Теперь я понимаю, почему ваш Бог покинул вас — Он попросту устал от одиночества. Ведь Он был страшно одинок. Рядом не было ни единой живой души из тех, что жили вместе с ним еще до Сотворения Мира. Оглядываясь вокруг себя, Он видел только свои собственные творения. Но я не намерен повторять Его ошибки. Я подарю тебе жизнь, и ты будешь жить со мной в новом мире, чтобы мне было с кем побеседовать.

Аззи заколебался на мгновение. Да, предложение Безымянного было заманчивым. Но…

— Чего же ты ждешь? — снова заговорил Безымянный. — Мне достаточно пальцем шевельнуть, чтобы стереть тебя с лица земли, но вместо этого я предлагаю тебе перейти на мою сторону. Ты, один только ты уцелеешь после того, как от старого мира не останется даже тени. Мы не оставим никого и ничего — ни богов, ни демонов, ни смертных, ни Судьбы, ни даже самой Природы. Вместо них мы придумаем куда более яркие образы. Ты даже можешь помогать мне в разработке плана. Ты только подумай, какая это великая честь — участвовать в проекте Сотворения Мира. Ты станешь, так сказать, одним из его отцов-основателей. Ну, скажи честно, предлагал ли тебе кто-нибудь более заманчивую перспективу?

— Но остальные…

— Остальных я уничтожу. Они должны умереть! И не пытайся меня отговорить!

— Есть один мальчик, его зовут Квентин…

— Его образ останется в твоей памяти.

— И еще одна ведьма, ее зовут Илит…

— Ты все еще хранишь ее локон?

— Оставь в живых хотя бы этих двух! Остальных можешь забирать, но этих пощади!

— Конечно, я могу оставить ее в живых. Я могу все, чего захочу. Но я не сделаю этого. Она умрет, и мальчик с нею. И все остальные тоже умрут. Только ты, Аззи, останешься жить. Это своего рода проклятье, бремя которого тебе придется нести.

Аззи долго смотрел на Безымянного, прежде чем дать окончательный ответ. У него было такое ощущение, что новый мир, в который его так настойчиво звал с собой Безымянный, вряд ли будет сильно отличаться от старого. Впрочем, какое ему, Аззи, до этого дело — ему этот мир уже не увидеть. Пришло время последней, решающей битвы, в которой ему предстояло погибнуть.

— Нет, покорнейше благодарю, — негромко сказал он.

Глава 75

Аззи снова стоял на арене цирка. Танк, сверкающий хромом и анодированным алюминием, надвигался на него — тяжелая, добела раскаленная громада. Аззи отпрыгнул в сторону. Танк начал разворачиваться тяжелыми гусеницами, но его колеса забуксовали в песке. На этот раз Безымянный явно просчитался.

Тогда танк навел на Аззи пушку, и пушка выстрелила. Из жерла вылетел белый пластиковый шар, упал на песок и раскололся. Из него вылетели мушки и вылезли мышки. Мышки дружно начали рыть ямку, похожую на яму для барбекю. Аззи оставалось только молча удивляться. Он не знал, что на этот раз задумал Безымянный — если, конечно, он вообще что-то задумал.

Пушка снова выстрелила — на этот раз черными значками, которые музыканты пишут на нотных линейках. Аззи слышал, как Безымянный пробормотал себе под нос:

— Я же сказал «канонада», а не «канон»!

Похоже, Безымянный попросту никак не мог обуздать свое разыгравшееся воображение. Пушка выстрелила в третий раз — на песок упали разноцветные крупные капли и превратились в шипящую, пузырящуюся пену.

Танк выехал на середину арены. Теперь уже он двигался не так уверенно, как раньше. Похоже, он начинал осознавать, что, хоть Аззи и слабый противник, одолеть его будет не так просто: ведь злейший враг Безымянного — он сам. Тем временем Аззи поднял с земли булыжник и приготовился швырнуть в Безымянного.

Тем временем из-за спины Безымянного — то есть, попросту говоря, из-за танка — выступила призрачная рать, сплошь состоявшая из знаменитостей прошлого, стяжавших печальную славу и окончивших свою жизнь на плахе, под топором палача. Среди них были пират Черная Борода, Анна Болейн, леди Джейн Грей, Всадник без головы, Иоанн Креститель, Людовик XVI, Мария Антуанетта, Мария Стюарт, Медуза Горгона, сэр Томас Мор и Максимилиан де Робеспьер. Все они держали свои отрубленные головы на сгибе левой руки, у локтя, и выступали ровной шеренгой, четко чеканя шаг, как подобает исправным, хорошо вымуштрованным солдатам. В правой руке у каждого было копье с серебряным наконечником — очевидно, Безымянный где-то прочел, что слуги Ада не любят серебра и убить Адского Духа можно только серебряным оружием.

Против этой шеренги Аззи выставил своих людей. Те явились, грозно бряцая оружием, но удержать их долго Аззи не мог, и вскоре призраки бесследно растаяли в воздухе: ведь основным условием поединка было то, что Аззи должен сражаться в одиночку.

Тогда Безымянный раскрыл огромную пасть, забитую булыжниками и грязью, и, угрожающе нависнув над Аззи, принялся кусать и щипать его.

— Ты с ума сошел! — завопил Аззи. — Перестань сейчас же, я боюсь щекотки!

— Не перестану, — ответил Безымянный. — Почему ты не умираешь?

— Ты жалкая тварь! — крикнул Аззи.

— Послушай, ну неужели нам непременно нужно продолжать этот бой? Может, ты просто умрешь — и дело с концом?

— Ну уж нет! — пробормотал Аззи сквозь зубы.

Глава 76

Аззи обвел взглядом зрительские ряды. Двенадцать богов-олимпийцев, предводительствуемые Зевсом, сидели на мраморых скамейках рядом с Гавриилом, Михаилом и Илит. Аззи заметил среди зрителей новые лица: Прекрасного Принца и принцессу Скарлетт, Иоганна Фауста и Маргариту. И вот все они поднялись со своих мест и вышли на арену.

— Это нечестно! — завопил Безымянный. — Тебе не разрешается звать на помощь друзей!

— Я никого не звал, — ответил Безымянный. — Они явились по собственной воле.

— Но у меня не было времени создать себе друзей и союзников!

— Что ж, — заметила Илит, — в этом виноват ты сам. Ты предпочел одиночество.

— А теперь уже поздно их создавать, — сказал Михаил. Архангел выступил на арену во всем своем блеске, а за спиной его виднелись плотно сомкнутые ряды Небесной Рати. — Полагаю, все присутствующие здесь согласны с тем, что ты, Безымянный, не годишься на роль Верховного Божества. Теперь мы все объединились и намерены сообща выступить против тебя.

И тут зазвучала боевая песнь — сильный мужской голос выводил простой и строгий мотив. Это был Аретино. Вскоре напев подхватили остальные — Квентин и Киска, Корнглоу и Леонора, сэр Оливер и мать Иоанна, сеньор Родриго и сеньорита Крессильда. Они обступили сражающихся плотным кольцом и подбадривали Аззи. Как это глупо, подумал демон, ведь единственное, что он может сделать — это тянуть время, отдаляя неотвратимый момент своей гибели. Он, Аззи, бессилен перед этим кошмарным существом, вырвавшимся на свет из глубин мрака.

— Не умирай! — крикнула ему Илит. — Если ты уцелеешь, то и Ананке выстоит. У тебя хватило мужества доиграть свою пьесу. Так сражайся же до конца!

Глава 77

— Хорошо, тогда — борьба. Греко-римская, — прорычал Безымянный, принимая облик, сходный с человеческим. — До смерти.

Он схватил Аззи и начал его душить.

— Ты не убьешь его! — крикнул Квентин.

— Это почему же?

— Потому что он мой друг!

— Молодой человек, вы, кажется, не понимаете, насколько слаба ваша позиция. Я — Пожиратель Душ, мой дружочек. И вашей сладкой и весьма аппетитной душой я намерен закусить после того, как разделаюсь с этим глупым демоном.

— Нет! — и Квентин ударил Безымянного по голове раскрытой пятерней. Безымянный откатился назад на своих колесах, заменявших ему ноги, и оскалил зубы. Тут к нему подскочила Киска и нанесла сверхбожеству удар в живот. Безымянный повалился на окровавленный песок. Сквозь кольцо зрителей, окруживших место сражения, пробился сэр Оливер с длинным копьем в руках. С помощью матери Иоанны он поразил Безымянного прямо в глаз.

— Ох, такого я не ожидал, — вздохнул Безымянный, когда копье прошло сквозь его голову. И с этими словами он умер.

Когда бой кончился, на арене цирка появилась Ананке. Она приветливо улыбалась.

— Молодцы, ребятушки! — сказала она. — Я знала наперед, что в трудную минуту вы объединитесь!

— Так вот зачем ты все это затеяла! — догадался Аззи.

— По многим причинам, друг мой. Но перечислять их все было бы слишком утомительно. Всегда найдется множество причин для объяснения чего угодно, и у этих причин, в свою очередь, тоже будут какие-то причины. Но стоит ли забивать себе голову этими пустяками? Ведь самое главное — что все вы живы.

И, взявшись за руки, все они начали кружиться в огромном хороводе, плавно поднимаясь в воздух. Кружась все быстрее и быстрее, они летели над землей — все, кроме…

Глава 78

Аретино проснулся и сел на постели. Солнце ярко светило над городом; заглянуло оно и в комнату поэта. У изголоовья кровати лежала рукопись: «Легенда о золотых подсвечниках».

Поэт вспомнил, что ночью ему приснился чудесный сон. Таково было одно из объяснений.

Другое объяснение — Аззи все-таки удалось сохранить Венецию в Лимбе.

Аретино выглянул в окно. По улице шли люди, и среди них — Корнглоу и Леонора.

— Что происходит? — крикнул Аретино.

Корнглоу поднял голову и, заметив поэта, прокричал в ответ:

— Спасайся, Аретино! Говорят, монголы с минуты на минуту войдут в город!

Значит, Венецияобречена. Что ж, тогда все в порядке. Теперь оставалось найти какой-нибудь тихий уголок и продолжить работу над пьесой.

Аретино проснулся и сел на постели. Утро было чудесное, в раскрытое окно заглядывало солнце. Глядя на пятно солнечного света, лежавшее на полу возле кровати, Аретино вспомнил, какой странный сон приснился ему нынче ночью. Будто к нему явился демон и заказал пьесу о семи золотых подсвечниках. И еще будто бы из-за этой пьесы целый город должен был погибнуть. Но Ананке, решив спасти Венецию, вырезала из истории всего человечества тот промежуток времени, где демон разыгрывал свою пьесу, и отослала гибнущий город в Лимб. И вот теперь Аретино проснулся в реальном мире, в мире, где все шло своим чередом, как будто никто и не играл Безнравственную Пьесу.

Аретино поднялся с постели и выглянул в окно. Там начинался самый обычный день — такой же, как вчера. Интересно, что стало с другой Венецией — той, которая осталась в Лимбе, подумал Аретино.

Глава 79

Фат встревожился, когда ему сказали, что в Лимб скоро будет перенесен новый город с Земли. Однако тревожился он отнюдь не потому, что в Лимбе было мало места; Лимб — огромное пространство, в котором сосуществуют многие временные параллели. Там собраны города и страны, погибшие много веков назад, и даже земли, которых никогда не было на карте. Здесь вы можете посетить и Сады Гесперид,^[136] и двор короля Артура в Камелоте, и потерянный город Лис. И вот теперь рядом с этими землями появится Венеция, Венеция Гибнущая. Фат решил прогуляться по ее улицам. Он шел, любуясь трагической крастотой сцен и живостью красок. Смерть уже вошла в город. Видя гибнущих людей, Фат хотел хоть чем-то утешить их. Он знал, что завтра все начнется здесь заново, и будет еще одно такое же утро, утро дня накануне гибели великого города, а за ним — еще одно, и так будет повторяться снова и снова до конца времен. Фат хотел крикнуть людям: «Не бойтесь! Завтра будет новое утро! Вы все воскреснете!», но понял, что не может этого сделать. Люди попросту не стали бы его слушать. Охваченные страхом, они доживали свои последние часы в обреченном городе. И Фат знал, что страх этот не пройдет ни завтра, ни послезавтра, ни через много, много дней.

Фат увидел влюбленных, Корнглоу и Леонору. Казалось, эти двое не замечают ничего в целом свете, кроме друг друга. Они наслаждались каждым мгновением бытия. Идите и научите остальных жить так, как вы живете, сказал им Фат, но те только рассмеялись в ответ. Жить и любить — это так просто, ответила Леонора, что этому невозможно научить.

Фат вернулся в свой замок и задумался над вечными проблемами.

Глава 80

В Венеции — той, что осталась в Лимбе, — Корнглоу и Леонора вспоминали об Аретино.

— Интересно, напишет ли он свою пьесу?

— Скорее всего, напишет. Но не о той Венеции, которая осталась в реальном мире, а о Венеции гибнущей, о городе, который ожидает странная участь — погибать и вновь воскресать на следующее утро. Ты боишься смерти, дорогая?

— Ну, может быть, только чуть-чуть. Но завтра утром мы все будем живы, ведь правда?

— Да, конечно. Я верю в это. Но смерть есть смерть, когда бы она ни пришла.

— А мы непременно должны умереть сегодня?

— Сегодня вся Венеция погибнет.

И вот за окном раздается цокот копыт. Всадники на улицах! Монголы!

Корнглоу храбро сражается, но врагов слишком много. Они окружают его, и вот уже он падает на землю, пронзенный копьем. Монголы хотят схватить Леонору, но дочь эльфов очень проворна. Даже монгольским всадникам ее не догнать. Она бежит по улице и бросается в темную воду — и вот она уже плывет прочь от города. Волны вздымаются высоко, и ей трудно бороться с ними. Она оглядывается назад и видит город, охваченный огнем, видит, как рушатся каменные стены. Огромная волна накрывает ее с головой, и она погружается в морскую пучину. Да, умирать действительно нелегко, особенно в первый раз!

Глава 81

Аззи почувствовал, как огромная рука крепко схватила его. Дальше были только мрак и тишина.

Очнувшись, он почувствовал, как чья-то прохладная ладонь легла на его лоб. Он открыл глаза.

— Илит! Что ты здесь делаешь? Я не знал, что ведьмы и демоны могут воскреснуть, умерев однажды.

— Но ты не умер. Мы оба живы — ты и я.

Аззи огляделся вокруг. Комната, в которой он лежал, смутно напоминала ему одно место… Да, это был Трактир-на-Полпути, так сказать, нейтральная территория, где силы Света и Тьмы встречаются иногда запросто, чтобы посидеть за кружкой пива и поговорить по душам.

— А что стало со Вселенной?

— Благодаря тебе Ананке удалось спасти мир. Мы все у тебя в долгу, Аззи, хотя, боюсь, ты еще выслушаешь немало упреков и со стороны Света, и со стороны Тьмы. Ходят слухи, что даже Совет Неправедных собирается объявить тебе строгий выговор за постановку Безнравственной Пьесы. Но я с тобой, Аззи, и боюсь, что теперь уже навсегда.

Он пожал ее тонкую руку:

— Мы с тобой похожи, Дочь Тьмы, — сказал он.

Наградой ему был долгий нежный взгляд и тихий шепот:

— Да, похожи…

ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНСТВО «АЛЬТЕРНАТИВА» ^(цикл)

Главный герой цикла — не совсем обычный частный детектив с Ибицы. Он не носит с собой оружия, никогда не занимался восточными единоборствами. Самая главная его черта — это везение. А самое сильное оружие — огромное количество друзей.

Книга I. Детективное агентство «Альтернатива»

Часть I

Глава 1

ФРЭНКИ ФОЛКОН

Раздался стук в дверь. Меня он не взволновал. Кто-то по ошибке принял мой офис за черный ход в кабинет зубного врача, расположенный в этом же холле.

— Войдите, — крикнул я.

Появился коренастый крепкий парень в гавайской рубашке, твидовой спортивной куртке и в «левисах» с широким кожаным ремнем. На медной пряжке размером с десертную тарелку значилось: «Пожарная команда Ремингтона». У него были темные волосы, карие глаза и сильно загорелая кожа.

— Это детективное агентство «Альтернатива»? — спросил он, будто не совсем доверяя потрескавшимся золотым буквам на двери.

Признаю, что обстановка и вправду могла вызвать сомнение. Посредственная маленькая контора в ряду других посредственных контор, занимавших изрядно обшарпанное двухэтажное здание. Книжный шкаф с энциклопедией «Британника» за 1976 год. Пятый том, Кастер — Коул, отсутствует. Дубовый стол, испещренный шрамами. Позади него окно с видом на разворошенные витрины Стейт-стрит. Никакого ковра. Только вековые серые пятна на когда-то лакированном полу. Такие полы бывали в домах, наверно, лет сто назад, когда Снаффс-Лендинг еще считался процветающим портом на реке Гудзон. На стене несколько плохих подражаний голландским мастерам. Их повесила Милар во время своего недолгого увлечения мной и агентством. Тогда она планировала помогать мне и даже сама собиралась стать детективом. Тогда у нас еще были мечты. Потом на сцене появился Шелдон.

— Знаю, не очень похоже, — сказал я парню. — Вам повезло. Вы попали к нам накануне большого расширения, а пока мы еще работаем по старым стандартам.

Это не произвело на него никакого впечатления. И даже не показалось забавным. Он прислонился к спинке кресла с потрескавшейся полировкой и облупившейся имитацией кожи.

— По-моему, офис знаменитого детектива Сэма Спейда выглядел похожим на этот. Но у него была секретарша, — немного спустя заметил он.

— Вы насмотрелись детективов по телевизору, — возразил я. — Так что именно, сэр, я могу для вас сделать?

— Похоже, вы меня не помните, мистер Дракониан, — начал он. — Я Фрэнки Фолкон, ваш племянник.

Значит, старший сын моей сестры Риты. Рита живет в Орегоне; естественно, я не слишком часто с ней встречаюсь. Должно быть, прошло лет шесть-семь с тех пор, как я видел Фрэнки. Это первый случай, когда Рита послала ко мне клиента, конечно, если парень клиент.

— Садись, Фрэнки. Как Рита?

— Прекрасно. Она прислала вам фотографию. — Он вытащил ее из рюкзака, который висел на плече.

На снимке был большой каркасный дом с длинной тенистой верандой. В одном углу веранды виднелся старый холодильник, в другом — диван-качалка. Из-за дома выглядывал обшарпанный грузовик, позади высокие деревья. На веранде справа налево стояли Рита, сам Фрэнки, ростом чуть ниже Риты, и рядом с ним девушка с нежным лицом и пушистыми короткими светлыми волосами. Они обнимали друг друга за талию.

— Это кто? — спросил я.

— Это Триш Джонсон, — ответил Фрэнки. — Мы поженились в прошлом году.

— А эти парни?

Два темноволосых усатых молодых человека — один высокий, худой, с серьезным взглядом, другой маленький, грудь колесом, на щеке шрам, наверно, оставленный ножом, — оказались Антонио и Карлосом Ордоньез, мексиканскими мастерами, которые работали у Фрэнки во время сезона виндсерфинга. За домом виднелись лес и горы. Позади на веранде на фоне обитой вагонкой стены выделялись два конических предмета, раскрашенных в яркие цвета, будто психоделические саркофаги.

— А это что? — спросил я.

— Две мои доски для виндсерфинга, — ответил Фрэнки. — То, чем я занимаюсь.

— Плаваешь на виндсерфере?

— Да. А еще я их проектирую и строю. «Фолкон Дубль Икс, серфборд для соревнований» — так они называются.

Этот толстощекий деревенский парень был дизайнером, строителем и предпринимателем. Я посмотрел на него с проснувшимся уважением.

— И в чем проблема? — спросил я, положив фотографию в ящик стола.

Фрэнки сел и стал рассказывать.

Окончив среднюю школу, он занимался самыми разными делами. Заливал бензин в баки и приводил в порядок машины на бензозаправке местной компании. Водил грузовики фирмы Уэйрхаузера, пока она не прекратила операции на реке Гуд. Потом работал у Вергилия Сиббса, который делал лодки из фибергласа для рыболовов. В один прекрасный день Вергилий обанкротился, упаковал вещи и смылся. Впрочем, люди подозревали, что с его бизнесом было не все гладко.

Фрэнки занялся работой по дереву и стеклопластику, потому что унаследовал от Сиббса кое-какое оборудование. Когда виндсерфинг начал приобретать популярность, он оказался на стар-те первым. Фрэнки любил это дело и хорошо разбирался в нем. Он начал строить доски с парусом. Триш помогала ему, изучая конструкцию виндсерфера и дизайн парусов. Выяснилось, что у Фрэнки есть интуиция, как эти маленькие корабли будут вести себя в различных морских условиях и при разном ветре. К полиуретану он относился как скульптор к камню. Очень скоро «Фолкон ХХ» стала известна как высококлассная доска. Никто не догадывался, что «ХХ» появилось в честь «Дос Экис», любимого пива Фрэнки.

Виндсерфинг в городе Колумбия Гордж, штат Орегон, стал самым модным занятием. Открывались школы плавания на доске под парусом. Пляжи заполнили спортсмены и любители. Сначала только по субботам и воскресеньям, а потом и все дни недели долгого лета. Виндсерфинг входил в жизнь, а Колумбия Гордж был лучшим в мире местом для этого дела. По правде говоря, здесь не удавалось добиться такого безукоризненного скольжения, как в Мои. Но почти каждый день в узком устье реки дул постоянный и надежный ветер со скоростью узлов двадцать-тридцать, а то и больше. На слишком стесненной берегами воде почти не возникало серьезных волнений. Потрясающее место для того, кто желает научиться справляться со скоростью и маневрировать на доске под парусом.

В строительстве виндсерферов началась жестокая конкуренция. Фрэнки считал, что совершил прорыв, когда испанская компания «Индустриас Марисол» заказала ему две доски, а потом еще две. Это приносило неплохие деньги и давало хорошую известность. До Колумбии Гордж стали доходить новости, что парни на «Фолкон ХХ» занимают первые и вторые места в соревнованиях на Женевском озере и в Пальма де Майорка.

И тут «Индустриас Марисол» попросила его сделать пять виндсерферов по специальному заказу, отдельно оговоренному. Они просили сделать доски срочно. И обещали оплатить, как только он выполнит заказ.

— Так я отправил «Индустриас Марисол» на остров Ибица в Испании пять виндсерферов для соревнований. Они получили весь ассортимент: короткую доску, скоростную, для слалома, для высокой волны и переходную. Все полностью оснащенные. Мачты, гики, блоки и тали, паруса, бортовые мешки. Они уже покупали раньше мои «Фолконы», так что я не ждал подвоха. Виндсерферы срочно требовались им для европейских соревнований, поэтому они предложили мне на треть больше, чем платили обычно. Я получил заказ вместе с условиями оплаты и отправил им доски. Агент «Индустриас Марисол» позвонил из Испании и сказал, что чек будет на почте на следующий день. Я получил извещение из корабельной компании, что доски прибыли и прошли таможню. Прошло две недели. Никакого чека. Я позвонил в «Индустриас Марисол», там никто не ответил. Послал телеграмму. Ничего. Я не знаю, кто получил доски и забрал мои деньги. Цена этой партии больше десяти тысяч долларов.

— Как по-твоему, Фрэнки, что я могу для тебя сделать?

— Вернуть мне деньги. Мама сказала, что у вас там есть связи.

Я немного подумал. Теоретически случай Фрэнки и простой и сложный. Учитывая, что бумаги в порядке, он может обратиться с иском в испанский суд и потребовать свои деньги. Испанская юстиция бывает медлительной, но работает вполне прилично.

Хотя, может, и не стоит заходить так далеко. Может быть, достаточно найти человека, чтобы он поговорил с ребятами из «Марисол», и все станет на свои места. Никому не нравится вмешательство закона. Может, всего лишь нужен человек, который скажет им: «Отдайте парню его доски или вышлите деньги». Ведь люди в большинстве своем честные, просто рассеянные. И мне даже не придется заниматься этим самому. У меня есть Гарри Хэм, который за меня поработает на Ибице.

— Не могу дать никаких обещаний, — сказал я. — Но мы проводим на Ибице одну из наших операций. Я посмотрю, что могу для тебя сделать. Однако прежде чем я приступлю, мне нужен аванс.

— Сколько?

— Пара сотен будет хорошим началом.

— А если одна сотня, и пусть начало будет плохим?

Я согласился. Сто долларов едва ли покроют телефонные и телеграфные расходы. Но, черт возьми, мне нужен этот случай, чтобы поручить его Гарри. Если я оставлю Гарри без работы, то потеряю своего сыщика. И тогда весь мой план рассыплется.

Я записал суть информации, полученной от Фрэнки. Сегодня вечером он отправляется на съезд поклонников виндсерфинга в Филадельфию, а через два дня собирается вернуться в Орегон. Я пообещал поддерживать с ним связь и просил передать привет Рите.

После ухода Фрэнки я долго и мучительно раздумывал. Неужели это долгожданный сигнал? Не пора ли мне бросить Америку с ее странностями и вернуться в МОЮ Европу сладостных воспоминаний? И это должна быть Ибица! Однако все же возврат казался невозможным. Дело Фрэнки не принесет больших денег. Их не хватит даже для полета в Испанию. Хватит тратить время на пустые фантазии. Это дело должно быть передано другому сыщику детективного агентства «Альтернатива».

Я вставил в машинку лист бумаги и напечатал письмо с инструкциями Гарри Хэму, моему человеку на Ибице. Но мысленно я был уверен, что он придет, мой день.

Глава 2

МАТЬ

Мама живет во Флориде. Ей нравится, что я частный детектив.

— Ну, кого ты на днях убил? — хихикает она, когда я, как обычно, раз в полгода приезжаю навестить ее в Центр для престарелых «Золотые Берега».

— Привет, Сэдди, познакомься с моим сыном, Хобартом, частным детективом, — представляет она меня своим друзьям.

Сэдди, тощая маленькая особа в бледно-желтом платье, испещренном пятнами, оглядывает меня с головы до ног.

— Привет, мама, ты же знаешь, что я не убиваю людей, — напоминаю я.

— Тогда из кого ты на днях вытряс мозги? — спрашивает она и задыхается от взрывов хохота. Моя мама, как любят здесь говорить, расторможенная, то есть не признает условностей. В чем-то подобном всегда упрекал ее отец. Когда я навещаю его в доме для престарелых «Стоянка южных ветров» в городе Кей-Ларго, тоже во Флориде, он каждый раз с надменным видом спрашивает о ней.

— Твоя мать, эта горлопанка, как она там? — говорит он.

— Подними трубку и узнай, — советую я ему. — Всего несколько сот миль отсюда, по дороге А1А прямо, никуда не сворачивая.

— Зачем ты мне говоришь, где она? Разве я не сам туда ее поместил?

— Ну и почему ты не хочешь позвонить ей?

— Послушай, бойчик, — ворчит он со своим фальшивым еврейским акцентом, — мне пришлось прожить с этой женщиной двадцать семь лет. Первые восемнадцать, или, наверно, больше, — чтобы вырастить тебя, а остальные — чтобы заботиться о ее воспаленных лодыжках. И наконец милостивый бог благословил меня идеей о доме для престарелых.

На самом деле все было вовсе не так. Это мама наконец решилась оставить его, заявив, что двадцати семи лет ядовитого остроумия и постоянного «я-предвидел-все-неприятности» достаточно, большое спасибо, больше не надо. Особенно после того, как они так и не пришли к согласию, какой дом для престарелых выбрать. Маме нравились «Золотые Берега», потому что там у нее было несколько подруг. К примеру, миссис Салазарри, которая прежде управляла гастрономическим магазином в Эстерионе, штат Нью-Джерси, где мы тоже жили много лет. Миссис Салазарри решила уехать в дом для престарелых после того, как ее мужа, Пепа, случайно убили во время потасовки двух молодежных банд. И к тому же «Золотые Берега» расположены недалеко от Центра престарелых граждан Северного Майами, где вечером по средам бывают лотереи, соревнования по пинг-понгу, викторины и прочие танцы-шманцы.

— Мне позвонить ей? — кричит папа. — Ты, наверно, спятил! Только начни разговаривать с этой женщиной — и снова попадешь на крючок.

Папа говорит рыболовными терминами. Он выбрал Кей-Ларго потому — вы уже догадались, — что хотел ловить рыбу. Серебристую мелкую бонфиш, остроносую макаиру и желтохвостку. Отец — высокий худой старик с очень загорелым лицом и широкой ухмылкой. Каждые два дня щеки у него обрастают белой щетиной. Во все времена своей трудовой жизни портного и меховщика он брился каждый день. А теперь считает, что уже достаточно.

Симпатичные родители. Но они не очень-то помогли мне, когда я вернулся в Америку после почти двадцати лет жизни за рубежом. Однако это не их вина. Никто не смог бы помочь.

Очень трудно и обидно быть новичком в собственной стране. И чуть ли не из чувства самозащиты я основал «Корпорацию альтернативных услуг» (КАУ). Я создал ее после провала в Стамбуле, приехав в Америку в 1979 году и не зная, чем же заняться, снова оказавшись в этой стране.

Я один из тех, кто жил в Европе в шестидесятых и семидесятых. Там, помимо прочего, я занимался оптовой торговлей одеждой и всевозможными украшениями. Продавал свой товар в основном хиппи. И тут я решил использовать свои связи с организациями хиппи и отдельными людьми по всей Европе, для того чтобы начать снабжать их инструментами и орудиями для мастеров-ремесленников и фермеров. Своими потребителями я видел коммуны хиппи и группы «Новый век». Так я стал основателем и владельцем «Корпорации альтернативных услуг».

Если вы и вправду мечтали поставить на земле своей коммуны в Сьерра-Неваде безводный туалет, или вам нужна керосиновая лампа Аладдина для хижины на Ибице, где нет электричества, или сеялка с приспособлениями для культивации экологически чистого огорода в Экс-ан-Провансе, или набор пылевыбивалок для мебели, обитой домотканым вечным холстом, или даже маленький литейный цех для адептов примитивной жизни из Западного Уэльса, то я был именно тем человеком, к кому вам следует обратиться. Я выполнял все эти и еще множество других запросов, добавляя десять процентов к цене в прейскуранте производителя, вы к тому же оплачивали почтовые расходы. Но ведь я доставал для вас товар. Я звонил и тормошил производителей до тех пор, пока они не отрывали от стула свои задницы, не шли на склад, не находили нужный вам предмет и не грузили его на самолет. Некоторые вещи, вроде закрепителя красок, требовались особенно часто, и я держал небольшой их запас на складе позади станции Флайн А, это следующий за Снаффс-Лендингом город к западу от Нью-Йорка.

Многим из своих заказчиков я также служил чем-то вроде коммуникационной сети. Время от времени я звонил, чтобы найти кого-то, кому могут быть полезны мои услуги, но он не знает об их существовании. Сообщество людей, рассыпанное по всей земле, не обращается сразу в полицию. Не ходит оно и к частным детективам. А я был одной из аватар^[137] новой породы.

Так я и жил, управляя своей сетью из Снаффс-Лендинга, штат Нью-Джерси. Неплохая жизнь, скажу вам. Но вы подумали, откуда доходы, которые поддерживали мое существование? Дело в том, что я оказался в Снаффс-Лендинге потому, что мне в наследство от дяди Марва достался дом на улице Вязов. Я переехал туда с моей самой последней женой, Милар. Теперь я жду, пока Милар завершит последние акты медленного, чуть ли не величественного распада нашего брака и куда-нибудь уедет. Может, назад в Луизиану. Заберет свои чемоданы книг с философией Веданты, которых она никогда не читала. Заберет свои клипы, оставшиеся после двух лет жизни в Париже, когда она была фотомоделью. Или когда наконец будет так добра, что переместит свои золотистые кудрявые волосы, нежную улыбку и многодневное угрюмое молчание куда-нибудь в другое место, чтобы я мог продать дом дяди Марва и уехать жить в другой город классом чуть выше.

Однако Милар не собиралась уезжать. Не собиралась даже после того, как Шелдон объявил о своей любви к ней. А я не рискнул покинуть дом из страха, что он будет каким-нибудь образом продан без моего участия. И, кроме того, я еще не надумал, куда ехать. Вернувшись из Европы, я очутился между раем и адом, в состоянии оцепенения. Попав в Америку после почти двадцати лет жизни в Европе, я не понимал и не симпатизировал культуре, ошеломившей меня. Люди говорили о вещах, о которых я никогда не слышал. Я пропустил два десятилетия телевидения. Я чувствовал себя иностранцем, хотя по своей речи мог бы вполне сойти за местного жителя.

Тогда, конечно, я не понимал, в чем заключается основная беда. Если бы меня спросили, я бы, наверно, не сумел объяснить, почему я так ужасно несчастлив. Я был слишком подавлен даже для иронических жалоб на свою депрессию. Я опустился до того, что начал печальную игру, мысленно повторяя обрывки моральной философии студента-новичка и таким путем пытаясь свернуть в сторону от пропасти, открывшейся у меня под ногами. И тут я обнаружил, что моя новая жизнь совершенно не имеет смысла.

Я мрачно жевал бодренький афоризм, мол, жизнь прекрасна везде. Я вбивал его себе в голову, шагая под чахлыми деревьями с закопченными птицами по низким, болотистым, вонючим берегам Нью-Джерси. Я закаливал себя, глядя в глаза правде: жизнь не очень хороша, но другой у тебя нет. И все это время, хотя я и не подозревал об этом, приближались перемены.

Глава 3

ЖЕНЩИНА ИЗ ДОМА МОРМОНОВ

И прямо на следующий день ко мне в Снаффс-Лендинг, штат Нью-Джерси, пришла особа, известная как Женщина из Дома Мормонов.

Снаффс-Лендинг — один из приходящих в упадок городов на реке Гудзон, выстроившихся в линию вдоль унылого побережья между Хобокеном и Фортом-Ли.

Я сидел, как всегда, в своем пропыленном офисе на Сисэл-стрит и, помню, как раз добрался до страницы 666 в книге Мотли^[138] «Взлет и падение Нидерландской республики». Это книга именно того сорта, какую читаешь, когда у тебя бизнес вроде моего — с длинными провалами между волнующими или вообще любыми делами. И вот тогда-то мой первый клиент в этом году, не считая Фрэнки, тихо постучал и вошел в дверь.

Это было очень кстати, так как шел уже июнь.

Высокая стройная девушка с выгоревшими на солнце светлыми волосами. Губы у нее чуть дрожали, и рот говорил о ранимости. Глаза темно-серые с необычными маленькими огоньками на радужной оболочке. Она пришла в строгом темном костюме, не скрывавшем ее форм — счастливого сочетания пышности и стройности, которым фортуна награждает избранных женщин.

— Вы Хобарт Дракониан? — спросила она.

— Как и говорит вывеска на дверях, — согласился я. — А вы?

— Мужчины называют меня Женщина из Дома Мормонов, — ответила она. — Я приехала из Монтклэра, Нью-Джерси, где растут гранаты. — Она улыбнулась, и локон соблазняюще скользнул ей на один глаз. Это придало ее лицу выражение актрисы Вероники Лейк, против которого, как я обнаружил, очень трудно устоять.

— Необычное имя, — заметил я, оценивая ее прекрасные ноги, когда она села в кресло для клиентов лицом к столу.

— Это не настоящее мое имя, — пояснила она. — Так надо мной шутят. Потому что, когда я нервничаю, я что-то такое делаю. На самом деле я Ракель Старр с двумя «р». И первое, что я должна спросить, значит ли для вас что-нибудь слово «Ведра».

Ведра — необитаемый остров в стороне от побережья Ибицы, один из четырех Балеарских островов, которые лежат на западе Средиземного моря между Францией и Испанией. Ведра — то место, куда мы плавали смотреть закаты. Миллион лет назад. Когда я жил с Кейт на Ибице и мы занимались подобными вещами.

— Что вы знаете о Ведре? — спросил я.

— Я знаю, что одно лето вы и Алекс жили вместе недалеко оттуда в одном доме.

— Алекс? Вы имеете в виду Алекса Синклера?

Она кивнула.

Уже много лет назад я потерял след Алекса. Когда-то мы с ним были очень близки.

— В чем проблема? — спросил я.

— Алекс сказал, если с ним что-нибудь случится, мне надо найти вас.

— И что случилось?

— Он пропал.

Я кивнул. Следовало ожидать чего-то в этом роде. Поэтому они и приходят ко мне.

— Где его видели последний раз? — продолжал я допрос.

— В Париже.

— Что он там делал? — Я выпрямился в кресле.

— Играл в рок-группе. По-моему, на пятиструнном электробанджо. Он уехал из Амстердама, чтобы присоединиться к своей группе.

— Минутку. — Я сбросил ноги со стола, нашел блокнот и шариковую ручку. — Как называлась его группа?

— «Проклятые монстры».

— Правильно, название в духе Алекса. Продолжайте.

— Я знаю, что он приехал в Париж. Он прислал мне телеграмму из аэропорта де Голля и обещал позвонить из отеля.

— По-видимому, не позвонил.

— Не позвонил. Больше я ничего о нем не слышала. Это было три недели назад.

— Я не хотел бы быть грубым, — сказал я, — но нет ли такой возможности, что он вас бросил?

— Не думаю, — возразила Ракель. — Он дал мне доверенность как своему адвокату снять деньги с его банковских счетов и продать кое-какую собственность. У меня на руках сейчас около восьмидесяти тысяч долларов, принадлежащих Алексу. Это, мой друг, не цыплячья печенка.

— Согласен, вероятно, он не пытался вас бросить, — успокоил я ее. — Есть у вас кто-нибудь, кому можно позвонить и спросить о нем? Общий друг?

— Алекс по-особенному относился к этому, — покачала она головой. — Если что-то случится, говорил он, я ни к кому не должна обращаться, кроме вас.

— Вы пришли, куда надо, — подтвердил я. — К нужному вам человеку, это я имею в виду. Определенно, ваш случай непосредственно относится к моей работе.

Казалось, я не убедил ее. Ракель смотрела на меня, и сомнение заволакивало ее большие серые глаза.

— Какое оружие вы носите? — спросила она.

— Я не ношу оружия. Я убежден, что у американского гражданина есть неотъемлемое право не носить оружия. Кстати, я член американской ассоциации, выступающей против огнестрельного оружия.

— Вы качок, да? — Она оценивающе изучала меня с ног до головы. — Карате или что-то в таком роде?

— Я обхожусь без насильственных действий, — пожал я плечами. — К тому же мой доктор настоятельно советовал избегать ударов по голове.

— Тогда что вы делаете в минуты опасности?

— Я доверяюсь моментальным интуитивным импульсам, которые подсказывают мне, как справиться с ситуацией.

— Вы имеете в виду, что плюете на нее?

— Плюю, — кивнул я. — Этот термин использовал Пол Симон, один из моих самых любимых философов. Да, именно это я и делаю.

— Ну и ну, — пробормотала Ракель. — Можете вы назвать хоть одну причину, по какой человек наймет именно вас, а не выберет любое другое имя в справочнике.

Я пожал плечами и одарил ее полуулыбкой.

— Потому что, леди, я могу добить любое дело. — Это слова из «Гэд», одного из моих любимых фильмов. — Но есть еще несколько более веских причин. Безусловно, вы заметили, что я не ношу костюма. Частные детективы, которые носят костюмы, предъявляют счет по меньшей мере на двадцать пять процентов больше, чем детективы в джинсах.

— Но вы хотя бы сильный? — Она все еще сомневалась. — Может, знаете какие-нибудь особенные приемы? Или метко бросаете нож?

Надо улыбаться. Она судит обо мне по внешнему виду, как и многие. В духовном плане я высокий, стройный, холодный супермен с длинными волосами, перетянутыми лентой, как у плотников. Но вы, наверно, еще не знаете, что в физическом отношении я ниже среднего роста с легкой склонностью к полноте.

— Я стараюсь избегать насилия, — втолковывал я ей. — Послушайте, Ракель, я именно тот человек, который может найти Алекса. Вы думаете, можно нанять парня с ежиком на голове, в костюме-тройке и послать его шататься по Баррио Чайна^[139] в Барселоне? И он не схватит свои девять граммов свинца в первый же вечер? Или заставить его отираться среди сенегальских дилеров травки в Ле Алле? Или предложить ему с нюхачами на Млечном пути в Амстердаме?

— А вы знаете, как вести себя в этих местах?

— Леди, эти места мой дом родной, — заявил я.

— У меня не слишком-то денег, — сообщила она.

— Чтобы мне взяться за дело, много и не надо. Перелет, скудное содержание и сто долларов в день на булавки. При таком раскладе мне придется спать в молодежных общагах. Однако, черт возьми, это же ради Алекса.

— Ладно, — согласилась она. — Вы немного странный, но Алекс велел доверять вам. Мы, наверно, сможем позволить чуть выше класс, чем молодежные общежития.

— Мы?

— Я собираюсь с вами.

— Почему?

— Чтобы быть уверенной, что вы не убежите с моими деньгами. И чтобы найти Алекса. А еще потому, что я никогда не была в Европе.

Вот чертовщина. Она оказалась хитрой. А я как раз собираюсь назад в Европу.

Глава 4

ГАРРИ ХЭМ

Я послал информацию от Фрэнки Фолкона моему человеку на Ибице, Гарри Хэму. Гарри — бывший коп, который двадцать восемь лет прослужил в полиции Джерси. Это было еще при жизни Мадж. Теперь Гарри ушел в отставку и поселился на острове Ибица. Он владел небольшим домом, или, как тут говорят, фазендой, выращивал две разновидности миндальных деревьев и умел общаться со своими соседями на местном диалекте.

Хотя как отставной полицейский он и получал небольшую пенсию, Гарри не возражал время от времени брать работу. Люди знали к нему дорогу. Конечно, не официально. Испанская полиция не дает иностранным детективам лицензию на проведение операций на своей территории.

Однако на Ибице зачастую случаются дела, в которые полиция не может или не хочет вмешиваться: разборки между соперничающими бандами наркоторговцев; кража одним вором картины эпохи Ренессанса ценой в сотню тысяч долларов, принадлежащей другому вору и не зарегистрированной испанскими властями; возврат выкупа в миллион долларов, заплаченного за попытку спасения, которая провалилась.

Гарри ничего об этом не знал, пока я не объяснил ему все в Пенья-ин-Ибица в тот день, когда реально начало существовать детективное агентство «Альтернатива».

Гарри ушел в отставку в прошлом году и поселился на Ибице. Первый раз он приезжал на остров, чтобы помочь сыну, которого упрятали в тюрьму во время бесславного бунта хиппи в 1969 году. Гарри приехал и взял его на поруки под залог. Это заняло немного больше времени, чем обычно, потому что Гарри не знал, кому и как дать взятку. Дело в том, что в Испании даже взятка должна быть соответствующей весомости и предложена в установленной форме. За то время, пока Гарри осваивал правила игры и выручал сына, в нем затеплилась любовь к острову. К хребту поросших соснами гор, к морю, где нет приливов и отливов, к людям. Такова уж магия Ибицы.

С тех пор Гарри возвращался на Ибицу каждый год. Сначала он приезжал летом во время бешеного сезона. Но это было не в его вкусе. Ему надоели придурковатые любители жаркой погоды. Он стал брать отпуск зимой: в это время Ибица предстает в своем лучшем виде. Он приметил маленький дом, фазенду. И когда Мадж умерла, а двойняшки переехали в Кливленд, Гарри ушел на пенсию и поселился на Ибице.

Там я его и встретил. Это было незадолго до того, как Кейт и я расстались. Мы с Гарри обычно встречались в баре Маноло в Фигуэретах, чтобы пропустить маленький сверкающий бокал бренди, такого дешевого, что с трудом можно было удержаться, чтобы не стать алкоголиком. Когда Гарри услышал, что я открываю детективное агентство, он решил, что я рехнулся.

— Ты? — спросил он. — Детективное агентство?

— Я, — подтвердил я, потирая не слишком убедительный бицепс на левом предплечье.

— Но ты же в этом ни черта не понимаешь! — воскликнул Гарри.

— Послушай, что я тебе скажу, — начал я. — По-моему, специальным знаниям вообще придают излишнее значение. Несколько лет назад я читал о парне, который пришел в больницу и заявил, что он хирург по мозгам. Он делал потрясающие операции, брался за безнадежные случаи. Потом, когда его начальству стало известно, что, вообще-то, он ветеринар, он просто ушел и нашел другую больницу. И, кстати, прекрасно работает там до сих пор.

— Что за белиберда, какое это имеет отношение к нашему разговору? — удивился Гарри.

— Совершенно очевидно, чем должен заниматься частный детектив. Это даже легче, чем операции на мозге. Есть книги. И есть книги, которые исправляют ошибки, допущенные в первых книгах. Так в чем же проблема?

— К примеру, получить лицензию.

— Я не собираюсь официально объявлять себя частным детективом. Я хочу открыть исследовательское учреждение, — объяснил я. — Это то, чем на самом деле занимается детектив. Он исследует людей или ситуации, для того чтобы раскрыть обстоятельства и вытащить на свет некоторые детали. Чтобы быть частным исследователем, не нужно никакой лицензии.

— Тогда как люди узнают, что ты вообще-то частный детектив?

— Из уст в уста, — пояснил я.

— Это чепуха на постном масле, — заявил Гарри.

— Если тебе кажется это странным, послушай, что я скажу. Я хочу, чтобы ты вошел со мной в дело.

— Я? Вали отсюда! — проворчал Гарри. Но я заметил, что он доволен. Нет ничего равного паре месяцев пенсионной жизни на веселом острове среди веселых бездельников, окружающих вас со всех сторон, что вызывало бы такое желание заняться хоть чем-нибудь, лишь бы дело не обещало веселья. И это особенно справедливо, если вы невысокий квадратный лысый парень с тяжелой челюстью, как Гарри, которого никто и никогда не примет за веселого лодыря. Хотя, конечно, по-своему он был похож на всех нас.

Мы пошли ко мне, в мою квартиру в Пенья. Гарри вошел, снял шляпу, бросил ее на плетеный стул и развалился на кушетке. Увалень в полосатых шортах из хлопчатобумажной ткани. Он прикурил сигарету и разглядывал меня с головы до ног, будто прицениваясь.

— Ты серьезно думаешь этим заняться?

— Гарри, посмотри на дело с такой стороны, — начал я. — Людям нужно детективное агентство. Не обычное, которое обслуживает богатых или, во всяком случае, обеспеченный средний класс. Нет. А как быть бедным, к примеру хиппи? Разве у них нет никаких прав? Как быть американским изгнанникам, которые живут за границей и фактически не защищены местными законами? Ведь, если что-то случится, у них нет никого, к кому они могли бы пойти.

— А что плохого в полицейских? — спросил Гарри. — Разве нельзя обратиться к ним?

— В полицейских нет ничего плохого, — успокоил его я. — Но ты не хуже меня знаешь, если к вам в участок в Джерси приходил парень и говорил на ломаном английском, много ли внимания вы ему уделяли? Ради бога, он ведь даже не избиратель.

— По-моему, тут ты прав, — согласился Гарри.

— Эта штуковина может сработать, — продолжал я.

— Ладно, предположим, она сработает, — буркнул Гарри. — Только я знаю все о детективах, преступниках и полицейских. Зачем ты мне нужен? Почему бы мне самому не начать дело?

— Это просто, Гарри, — улыбнулся я. — Если ты сделаешь так, ты будешь одиноким. Что значат для тебя деньги? Ты в отставке, тебе всего лишь надо занять руки каким-то делом. Позволь мне быть твоим напарником. Твоим управляющим. Твоим боссом. Попробуй, тебе понравится.

— Знаешь, Хоб, — усмехнулся Гарри, — ты похож на этих парней, хиппи, с которыми якшался мой сын, когда жил здесь.

— А что твой сын делает сейчас? Все еще ходит с длинными волосами?

— Нет, Скотт управляет массажным салоном в Вихаукене.

— Во всяком случае, он не хиппи, — заметил я.

Гарри нетерпеливо замотал головой. Он уже достаточно поговорил о сыне.

— Ну, — вернулся он к нашей теме, — это дурь, однако я подумаю.

Так я получил своего человека на Ибице. Это было почти так же хорошо, как жить там самому. Почти, но не совсем.

Глава 5

ИБИЦА

Если вы подтянете район развлечений Нью-Йорка Кони-Айленд к пляжам Биг-Сэр в Калифорнии и отдадите все под правление Мексики, получится Ибица.

Ибица и соседний остров Форментера лежат к югу от Майорки и Минорки, приблизительно на линии, соединяющей Валенсию с Марселем.

У острова давняя репутация международного курорта, где собираются богатые прожигатели жизни. В шестидесятые и семидесятые он стал одним из мировых центров альтернативной культуры. Многие люди приезжали на Ибицу, чтобы жить мечтой. Большинство из них и их дети все еще живут здесь, хотя бы мысленно. Я один из таких.

Есть много причин, придающих Ибице особое очарование. Тесное переплетение различных слоев общества. Постоянные приезды и отъезды несчитанных тысяч людей, которые превратили остров в свой временный дом. Здесь чувствуется благоденствие. Отчасти потому, что Ибица одно из лучших в мире мест, куда можно привезти нечестно добытые деньги и устроить себе приятную жизнь. Для определенного типа людей иметь приличный доход и жить на Ибице — это два синонима рая.

Люди приезжают и уезжают. Прилетают и улетают. Добираются на автобусах, на такси, на взятых напрокат машинах и разбредаются по острову. Некоторых ждут машины с шофером. Каждый день из Барселоны и Пальма де Майорка приходят корабли с новыми туристами и их машинами, «Ягуарами» и «Порше», которые быстро изнашиваются на каменистых дорогах Ибицы.

Остров имеет примерно тридцать пять миль в длину и восемь или чуть больше в ширину. Испанского населения, живущего здесь круглый год, тысяч пятьдесят. Летом приливы и отливы туристов превышают миллион.

Ибица также один из важнейших перевалочных пунктов в международной героиново-кокаиновой паутине. Марихуану и гашиш не стоит даже и упоминать. Мы говорим лишь об основных наркотиках. Ибица удобное место для разгрузки товара, доставляемого морем из лабораторий на юге Франции, на Корсике, в Италии, и отправки его в Северную Европу или Северную Америку.

Некоторыми самыми красивыми в городе домами владеют торговцы наркотиками. Они — элита Старого города, узких, извилистых, узорно вымощенных камнями улочек Пеньи, сбегающих вниз к берегу. На десять или около того кварталов набережной приходится сотня баров, ресторанов и бутиков, теснящихся друг к другу.

На Ибице процветает бизнес, связанный с модой. Здесь много денег. Если человек занят преступным бизнесом, то соперничество идет во всем. Преступление, наверно, самое волнующее занятие на острове. Преступники — единственные люди, которые постоянно и напряженно работают. И убивают.

Ибица прекрасное убежище для разного рода нелегальных и полулегальных беглецов, начиная от бывших комендантов фашистских концентрационных лагерей и кончая мастерами высокого полета, подделывающими предметы искусства. Здесь любят останавливаться люди с богатством, приобретенным в других частях света. Находятся деятели, которые приезжают вслед за ними для того, чтобв обирать первых. Это самостоятельный вид преступности, далекий от нарковойн.

Здесь много отдельных миров. Бывшие нацисты, содержанки, гомосексуалы, фермеры, выращивающие миндаль, полицейские, владельцы ресторанов, хиппи, бывшие и настоящие.

В Средиземном море много красивых островов. Что же делает Ибицу особенным? Стиль жизни. Какой стиль жизни? — спросите вы. Смесь традиционных привычек местных жителей и непринужденности хиппи. И покой. На Ибице не только есть, чему радоваться. Но и есть возможность учиться радоваться. Это очень важно для всех сортов людей, включая и гангстеров, которые хотят уйти на пенсию и заняться самосовершенствованием.

Однако Ибица совсем не такой остров, где полностью затерты местные жители. Они все еще владеют большей частью собственности на острове. Некоторые из них богаты. Это сплоченное общество, практичное, доброжелательное, страстное и вдобавок ко всему терпимое. Они единственный в истории замечательно великодушный народ. Они крестьяне. Но кто-нибудь слышал о крестьянах, которые интересуются чужаками, охотно разговаривают с ними, становятся их друзьями, женятся или выходят за них замуж, что-то бескорыстно делают для них? Пойдите в деревню где-нибудь в Оверни или в Марше — и вы увидите, как там вас примут. Или в испанскую деревню, или даже на Майорке, на соседнем острове. Крестьяне Ибицы не такие. Они прекрасно справляются с нашествием туристов.

И, тем не менее, Ибица остается Ибицей, а не аванпостом Англии или Канады.

Еще надо разобраться в различии жителей Ибицы и испанцев. Конечно, островитяне — тоже испанцы, но они не похожи на другие испанские народы. Фактическиочень трудно выделить единый испанский тип, поскольку Испания чрезвычайно разнится по регионам. Ее можно разделить по меньшей мере на пять особых областей, вероятно, с множеством подобластей. Испанцы не однородная нация. Это группа племен с некоторыми общими чертами, которые живут бок о бок, но никогда не отрываются от «своих» и не смешиваются с «другими».

Жители Ибицы — часть народа Каталонии. Но первостепенна для них не преданность Каталонии. Они сначала патриоты собственного острова, а уж потом каталонцы. Ибица — отдельная и особая цивилизация. Одна из самых прекрасных, какие только знавал мир.

Я мог бы догадаться, что для меня самое лучшее никогда снова не приезжать туда.

Часть II

Глава 6

КЕЙТ

Я позвонил моей бывшей жене Кейт, чтобы рассказать ей новость. Ответила Соня, моя дочь. Ей четырнадцать, она хорошо учится. Она живет в Вудстоке, штат Нью-Йорк, и я не вижу Соню и ее младшего брата, Тодда, так часто, как надо бы. Все потому, что мне трудно встречаться с Кейт, хотя мы уже давно разошлись и я женился на Милар.

— Привет, малышка, — сказал я. — Как дела?

— У меня прекрасно, папа. Я опять получила «отлично» в табели успеваемости.

Мы поболтали несколько минут. И тогда я решил, что надо сообщить ей новость.

— Послушай, солнышко, кажется, я не смогу приехать через неделю на твою выпускную церемонию.

— Ох, папа! А что случилось на этот раз?

— Работа, птичка моя. Нам всем надо каждый день есть. Я уеду через день или через два.

— А когда ты вернешься?

— Возможно, недели через три или через месяц. Мне очень жаль.

— Я знаю, папа. Удачи тебе. Подожди минутку. Мама хочет поговорить с тобой.

И потом голос Кейт, немного встревоженный:

— Хоб? Что там насчет работы?

— Дела детективного агентства. Большего сказать не могу. Но уйдет несколько недель.

— Тебе хоть что-нибудь заплатят?

— Есть договоренность о гонораре. Могут заплатить довольно хорошо.

— Было бы замечательно, если бы ты помог Соне с зубами. Я знаю, это не входит в соглашение, но у меня нет денег. Она хорошенькая девочка, Хоб, было бы стыдно не выпрямить ей зубы сейчас, когда это относительно легко.

— Конечно. Я помогу.

— Спасибо. Куда ты едешь?

— В Париж.

— Не на Ибицу?

— Нет. Если удастся.

— Но и в Париже тоже может быть опасно. Ты уверен, что тебе стоит заниматься этим делом?

— Все неприятности остались в прошлом, — сказал я, надеясь, что это действительно так. — Я позвоню тебе, когда вернусь. Как поживает твой пьющий ирландский муж?

— У Кевина все прекрасно. Он просил спросить у тебя, почему ты больше не приезжаешь в Вудсток?

— Скажи, что я не могу вынести, когда вижу тебя рядом с другим мужчиной.

— Кевин будет очень доволен, когда это услышит. Он думал, что тебе все равно.

— Кэти, почему бы тебе не избавиться от этого парня и не вернуться ко мне?

— Ты так говоришь только из галантности. Во-первых, потому, что ты все еще с Милар.

— Это временно, — убеждал я ее. — Пока Шелдон не примет глобального решения и не заберет ее. Кейт, я тебе уже говорил, для меня существуешь только ты.

— Хобарт, когда ты будешь воспринимать жизнь серьезно? — Она засмеялась. — Ты же прекрасно знаешь, стоит мне только проявить легчайшее намерение вернуться к тебе, и ты убежишь, как вор, в ночь.

— Но ты можешь сделать что-то другое. Сказать тебе что? Почему бы нам с тобой не предпринять последнюю попытку. Я знаю в Майами маленький отель.

— Конечно, если мне можно привезти с собой Кевина.

— Я не знал, что он извращенец.

— Он не извращенец. Он просто любит поговорить. Наверно, ему много есть чего сказать на тему вроде этой.

— Кейт, по-моему, ты опять издеваешься надо мной.

— Дорогой мой, ты забыл, что я жила с тобой десять лет. Теперь мне уже полагается знать, когда не принимать тебя всерьез.

— А когда и вовсе не понимать меня.

— Этому я тоже научилась у тебя, — вздохнула Кейт. — Ты и вправду собираешься в Париж?

— Да.

— Хоб, будь осторожен. Постарайся никому ничего не доказывать. И ради собственного спасения попытайся держаться подальше от Ибицы.

— Я всего лишь хочу заработать на жизнь, — повторил я. — Ты помнишь, я выплачиваю тебе поддержку, несмотря на быстро растущее богатство твоего мужа, адвоката по темным делам.

— Прекрати, — скомандовала Кейт. — Деньги на детей не имеют никакого отношения к Кевину. И неважно, сколько он зарабатывает. Дети твои и мои.

— Я знаю. Просто шучу. Я позвоню тебе, когда вернусь.

— Хоб, — смягчилась она, — как у тебя дела с Милар?

— Так же, — ответил я.

— Шелдон все еще живет у тебя?

— Да.

— По правде, Хоб, это кошмар. Тебе не следует терпеть.

— Что я могу сделать? Они любят друг друга.

— Тогда они должны уехать из твоего дома и найти себе квартиру.

— Беда в том, что ни один из них не знает точно, чего хочет. Я не уверен, готова ли Милар вести домашнее хозяйство, живя с Шелдоном. А он не собирается подыскивать жилье, пока она не скажет, что готова.

— Безнадежная история, — вздохнула Кейт. — Ради бога, как ты ухитрился связаться с женщиной, у которой такое имя.

— В то время мне это показалось хорошей идеей.

Надеюсь, именно эти слова выгравируют на моем могильном камне.

Глава 7

ШЕЛДОН

Моя квартира на Стейт-стрит занимает половину дома, покрашенного в такой цвет, который трудно определить и который забываешь, едва от него отойдешь. Я вошел и с минуту постоял в темном узком коридоре.

— Милар? — позвал я.

— Ее здесь нет, — донесся голос из гостиной.

Это один из тех домов, где есть гостиные-залы и окно в эркере. Спальню наверху мы с Милар сдавали. Шелдон сидел в гостиной. Маленький сильный плотный мужчина южного типа с густой шапкой темных вьющихся волос. Тяжеловатые черты лица. Немного унылый рот. На лице застывшая улыбка. Не того типа человек, с которым я хотел бы иметь личные отношения. И, естественно, не я его выбирал.

— Куда она пошла? — спросил я.

— Она сказала, что сейчас вернется. — Было что-то подозрительное в том, как он это сообщил.

— Ладно, но куда она хотела пойти?

— В частности, никуда, — проговорил Шелдон и, сделав паузу, выпалил: — Она хотела дать нам немного времени побыть вдвоем.

— Ради бога, зачем нам нужно быть вдвоем? — Я вытаращил на него глаза.

— Чтобы попытаться прояснить дела, — объяснил Шелдон.

— Ох, нет, Шелдон, — чуть ли не взвыл я. — Не сейчас. Я устал. У меня появился клиент. Первая беседа отняла много сил.

— Богатый клиент? — спросил Шелдон, моментально просияв.

— Нет. Нормальный, загнанный в угол клиент, какие обычно у меня бывают.

Шелдон встал, прошелся взад-вперед по комнате, ударяя кулаком правой руки в ладонь левой. Уверен, он изображал отчаянную злость. Или, может, злобное отчаяние. В любом случае через минуту он повернулся ко мне и произнес:

— Проклятие, Хоб, так продолжаться не может.

— Точно такое же мнение и у меня. Значит ли это, что ты собираешься уйти? — Шелдон жил с нами благодаря стечению обстоятельств, слишком нелепых, чтобы установить их последовательность во времени. И к тому же не имеющих отношения к событиям моей истории. Но теперь вижу, раз уж я упомянул о них, то должен объяснить.

Я встретил Шелдона пять лет назад, когда международная финансовая служба устроила мне проверку. После обмена бумагами они прислали из офиса в Ньюарке Шелдона посмотреть мои отчеты. Я потратил несколько часов, роясь в мешках, полных бумаг, и потом вывалил все ему на колени. Некоторые отчеты были абсолютно неубедительными листочками с оборванными краями. Такими обрывками пользовались лавочники Ибицы в те дни, когда я жил там и собирал эти листки как документы. Он с раздражением посмотрел на меня.

— Мистер Дракониан, — на том этапе у нас были чисто формальные отношения, — у вас нет лучших отчетов, чем эти?

— Я не большой специалист по обрывкам бумаги, — ответил я. — Поэтому стараюсь сохранить все. Я же знаю, Дядя Сэм хочет, чтобы я все хранил. Но они теряются, понимаете, приятель, что я имею в виду? Правда, вы можете спросить мою жену, Милар, наверно, у нее есть какие-то старые гроссбухи по расчетам наличными. По-моему, у нее сентиментальное отношение к таким вещам.

И тут очень своевременно вошла Милар. Пяти футов девяти дюймов, тонкая, с выступающей вперед грудью, со стройными ногами, лучистой улыбкой и голубыми фарфоровыми глазами. Шелдон увидел (как он потом мне рассказал) в этой леди невероятной красоты в обтягивающих, как кожа, джинсах, в расшитой блестками блузе, в сапожках из змеиной кожи, в ковбойской шляпе, с громыхающими украшениями, с безумным макияжем и пурпурной прядью в волосах воплощение своей самой неисполнимой мальчишеской мечты. Это была любовь с первого взгляда, как он признался мне месяцы спустя после бесчисленных кружек пива у Макджинти на Грит-стрит, недалеко от Мэкэдэма.

Чтобы быть честным, скажу, внезапный интерес Шелдона к моей жене не вызвал у меня недовольства. Я давно раздумывал, как бы отделаться от Милар. Не то чтобы в ней меня что-то не устраивало. Просто у нее крыша поехала в одну сторону, а у меня в другую, и мы так далеко отдрейфовали друг от друга, что только космическая взаимосвязь всего в мире давала нам нечто общее. И тут появляется симпатичный парень с высокими моральными принципами, с постоянной работой, который готов забрать ее и развязать мне руки. Тогда я могу отделаться и от других обязательств, продать дом и воплотить в жизнь мою недостижимую мечту, то есть вернуться в Европу и снова погрузиться в ее магию. Говорят, что нельзя дважды в точности повторить одно и то же. Еще говорят, что если однажды вы все получили и вам не понравилось, то снова не стоит и пытаться. Но имею я право мечтать или нет?

Однако возникла одна трудность. Я стал «делом» Шелдона, на которое он поставил свою репутацию и гордость. Его исключительно отточенное чувство этики могло бы удовлетвориться только одним — успешным завершением моего дела. А это значило для него собрать в пользу Дяди Сэма все монетки до единого динара, которые мне кое-как удалось раскидать вилами по предыдущим годам, еще менее удачным, чем этот. Только тогда он почувствовал бы моральное право и УВЕРЕННОСТЬ (убежден, он называет это именно так), что он может позволить себе без чувства вины забрать мою жену.

Ладно, все это вздор. Я неплохой парень и обязательно заплатил бы правительству сполна, только у меня нет денег. Вот и все. Я должен платить Кэти и детям. Я должен платить за аренду офиса. Я должен туда, я должен сюда. А на все никогда не хватает денег.

Но я помнил время, было это очень давно, когда я жил без денег и без заботы о них. Я жил на волшебном острове, где никто не голодал. И там никого нельзя было вышвырнуть вон, потому что это был ДОМ, самое потрясающее место, где каждый заботился о другом.

Конечно, это фантазия, или, вернее, иллюзия. Но что я могу поделать, если так вижу СВОЙ остров. Каждому человеку нужна мечта, даже если это химера.

У меня, конечно, еще сохранялись некоторые чувства к Милар, на которой я обнаружил себя все еще женатым после безуспешной попытки с помощью наркотика достичь Высшего Союза, объединяющего Кажущиеся Разности. Эти новые галлюциногены иногда могут перенести тебя в самые удивительные места. К примеру, вдруг оказываешься в Лисвилле, штат Северная Каролина, стоишь перед мировым судьей и вопрошаешь, а есть ли у вас хоть какой-то собственный опыт в таких делах? Да? Но ведь вы, проснувшись, наверняка не обнаруживали, что женаты на женщине, которая называет себя Милар и в волосах у нее покрашенная в пурпурный цвет прядь. К тому же она совершенно невозможно паясничает и смеется. Особенно невозможно для человека, чье любимое времяпрепровождение жалеть себя.

Это случилось шесть месяцев назад. Сейчас мы в симпатичной маленькой мышеловке собственного изобретения. Шелдон съехал с квартиры в Хобокене и, когда стало возможным, снял нашу спальню наверху. Совесть Шелдона немного тяготило, что он и Милар так долго живут врозь. Но спать вместе они тоже не могут. Во всяком случае, с точки зрения Шелдона. Иначе приятная душещипательная трагедия превратилась бы в бытовой фарс. Нет смысла рваться на роли идиотов в обзорах, которые с благодарностью публикуют газеты, не дав героям даже хлеба с фрикаделькой. Поэтому Шелдон и Милар живут без секса в состоянии распаленного желания. Такое часто замечаешь при обстоятельствах, принуждающих к целомудрию, пока наконец сами стены не начинают дымиться от сдерживаемой и подавляемой страсти. Поэтому я много времени проводил у себя в офисе или в кино. Но, несмотря на мои самые лучшие намерения, я все равно оставался не ПОЛНОСТЬЮ исключенным наблюдателем.

— Теперь послушай меня, — начал Шелдон. — Ты должен наконец решить эту штуковину. Тебе надо собрать немного денег и заплатить правительству, чтобы я мог закрыть дело и забрать с собой Милар на место моего нового назначения.

— Что за новое назначение?

— Разве я не говорил тебе? Я первый в списке на должность старшего аудитора нашего отделения в Морристауне.

— Поздравляю, — сказал я. — Ты будешь потрясающим аудитором. А Милар будет потрясающей миссис аудитор. Полагаю, у тебя по-прежнему честные намерения по отношению к ней?

— Конечно, честные, — воскликнул Шелдон. — Я хочу, чтобы Милар развелась с тобой, тогда я женюсь на ней и возьму с собой в Морристаун. Но я не могу ничего предпринять, пока не закрою твоего дела.

— Не понимаю, почему не можешь, — удивился я. — Министерство внутренних дел никогда не поставит тебе в укор одно малюсенькое незакрытое дело.

— Меня не волнует министерство, — возразил Шелдон. — На самом деле, пока я не сдал твою папку в архив, только совесть не позволяет мне взять должность с повышением и твою жену. Понимаю, я старомодный, живущий по собственным принципам парень, но с этим ничего не поделаешь. — Он засмеялся с фальшивым самоосуждением человека, довольного собой. Мне захотелось его ударить.

Однако все же лучшая сторона характера Шелдона давала мне шанс избавиться от опостылевшего существования с Милар. Заплатив деньги, Дракониан, ты завоюешь свободу. Но где найти деньги?

— Может, я что-нибудь придумаю с деньгами, — обнадежил я его. — Через пару дней я уезжаю в Париж.

— Ты уезжаешь в Париж? — переспросил Шелдон.

— Да, конечно, — подтвердил я. — Так нужно по делу моего клиента. Пока меня нет, вы с Милар хорошенько повеселитесь, слышишь? — Я искоса послал ему многозначительный взгляд. Не то чтобы я надеялся на такого рода выход из мышеловки. Нет, я просто хотел подбодрить его.

Глава 8

МИЛЛИ

Я поехал к Милли, в ее голубятню на Уотер-стрит, потому что она могла устроить билеты на самолет. Милли старый друг с Ибицы. Я открыл дверь своим ключом. Она спала, лежа на спине, и громко храпела, напоминая розового детеныша кита в голубой ночной рубашке. Кроме большой шляпы с обвисшими полями, какую носят на Форментере, и пары сандалий из бутика в начале Дальт-Вильи, она привезла с Ибицы отвратительную привычку — пристрастие к кваалюдину.

Я стараюсь вовлечь в деятельность детективного агентства «Альтернатива» всех своих друзей. Международная организация, которую я создал, состоит главным образом из друзей разных периодов моей жизни. Некоторые из них бывшие хиппи. Большинство занималось и множеством других дел. Наши тропинки пересеклись на Ибице, пожалуй, главной конечной остановке круговращения изгнанников.

Одно из главных преимуществ жизни за границей состоит в том, что вы с друзьями где-нибудь заканчиваете скитания. Единственная трудность — попытаться придумать способ, как задействовать друзей. Я придумал: буду оказывать социальные услуги, предлагая занятие людям, у которых обычно его не было. Покончите с крупными мошенниками, но позвольте мелким не уходить со сцены. Позвольте нашей гаитянской бригаде раскрасить ваш дом.

Нам нужна работа, нам, изгнанникам. Мы представители «третьего мира» западной цивилизации. Поверьте, не обязательно быть черным или латиноамериканцем, чтобы чувствовать себя лишенным наследства и прав в Америке последних лет ХХ века.

И дело тут не в политике, расе или религии. Есть множество ярких личностей, которые оказались придавленными к земле, потому что они не соответствовали, потому что не стали частью убыстряющегося старения всего, что имело какую-то ценность.

В этом смысл и причина создания детективного агентства «Альтернатива». Мы своего рода коммуна. Хотя, конечно, не называем его так. Ведь для большинства людей слово «коммуна» вызывает в памяти образ симпатичных длинноволосых девушек, занимающихся отвратительным сексом с бритоголовыми подонками, у которых под ногтями серая пыль от наркотиков. Тогда как наша организация пытается представить образ нормальных американцев, занимающихся общенациональной игрой: «Делай Деньги Любым Способом, Каким Сможешь».

Детективное агентство «Альтернатива» для меня и моих людей — холдинговая компания. У нас есть отделения во всех уголках мира, где случалось жить моим старым друзьям с Ибицы. Они помогают мне распутывать мои дела, а я включаю их в распределение прибыли, если она бывает. А если нет, мы получаем кайф, болтая о старых временах.

Они мой народ, и они населяют мою настоящую родину, туманное королевство изгнанников, вытесненную на обочину страну воспоминаний. Сбившиеся с пути и бродяги, художники и будто бы художники, мошенники и живущие на деньги, присылаемые с родины, студенты вечно обучающего университета, дрейфующее англоговорящее общество, которое летом устремляется к югу, на Ибицу и в Сен-Тропез, а зимой перебирается в Париж, Лондон и Амстердам. Так во время оледенения пересекали Европу стада благородных королевских оленей.

Каждый слыхал о людесе, так для краткости называют кваалюдин, об этих маленьких белых таблетках, которые дают прекрасное настроение, убивая вас. Но не каждый знает, что на самом деле делает кваалюдин. Во-первых, вы должны принять его натощак, тогда маленькая белая таблетка быстро растворится и через стенки желудка попадет в кровь. Если вы плотно поедите, то не ждите кайфа.

И, конечно, людес не всегда действует как надо. Обычно таблетка срабатывает, но иногда что-то идет не так, может, что-то происходит в организме, и людес дает осечку. Вот тогда дело паршиво, потому что тут начинаешь дуреть.

Когда-то у меня тоже была такая привычка. Примешь таблетку, и лицо становится будто резиновым. Это первое, что замечаешь. А потом чувствуешь себя на седьмом небе. Хотя и платишь за это частичкой собственной жизни. К несчастью, наркотик надолго остается в организме, не меньше двадцати четырех часов, так что на следующий день после таблетки ты не в себе и ни на что не годишься. А если каждый вечер принимать по одной или даже больше таблеток, как это обычно делал я, то ты всегда не в себе и всегда ничего не можешь делать. Другой побочный эффект кваалюдина — камни в почках у тех, кто регулярно им пользуется. Выход камня у мужчины по болевым ощущениям равносилен трудным родам у женщины.

Я тряс Милли, чтобы она очнулась. Милли крупная женщина с седыми прядями в длинных, до плеч, каштановых волосах. Все еще привлекательная и к тому же деловая, несмотря на пристрастье к таблеткам. Мне довольно легко удалось заставить ее понять, чего я хочу. Два билета в Париж, туда и обратно с открытой датой возвращения и самые дешевые, какие только возможно. Надо попробовать получить их в одной из курьерских служб. Потом я все это записал, чтобы она вспомнила, когда опять проснется, потому что, как только я уйду, она неизбежно снова заснет.

Закончив с Милли, я направился к себе в офис. Проходя мимо обувного магазина Тома Макэна, я случайно бросил взгляд в витрину и мне показалось, что за мной следят. На противоположной стороне улицы околачивался без какого-либо дела представительный мужчина в темно-синем костюме. Подумав о слежке, я вспомнил, что видел его и раньше.

Я пошел дальше и, незаметно ловя отражение в стеклах машин и в витринах магазинов, убедился, что он все еще идет сзади. Неторопливым шагом и с демонстративно беззаботным видом я перешел Аргилл-стрит и быстро обогнул квартал, надеясь выскочить позади моего преследователя. Но когда я снова оказался на углу, он исчез.

Я пытался вспомнить всех людей, кто мог бы выслеживать меня. После пятнадцати имен бросил. Однако мое беспокойство не уменьшилось. Прошло десять лет, как я был последний раз в Европе. После турецких событий мне казалось мудрее держаться от нее подальше.

Но, черт возьми, это же было так давно и не по моей вине, во всяком случае, не совсем по моей вине. И нельзя же из-за одной-единственной неудачи провести всю оставшуюся жизнь, избегая Европу. Можно, но если вы не Хоб Дракониан.

Париж — король городов. И остальной Европы. Европы Хоба: Ибица, Майорка, Барселона, Лондон, Амстердам, Афины и острова центральной Цикладьи. И Рим. Несравненный Рим.

Как я мечтал вновь увидеть мою Европу. А на пути к ней стояло всего лишь воспоминание десятилетней давности о том злосчастном дне в аэропорту Анкары.

День был жаркий, как в аду. Август в Турции. Аэропорт переполнен, множество туристов. На это мы и рассчитывали. Мы делали так и раньше, и все проходило как по маслу.

Тогда почему такое предчувствие, почему такая обжигающая паника, почему такое состояние, будто меня укусила холодная как лед жаба? Что со мной случилось? Какой тонкий ключ настроил мою систему защиты? Почему у меня в голове мелькали картины турецких тюрем?

Подходя к будке пограничника, я увидел лейтенанта Яросика. В накрахмаленном хаки он возвышался над толпой, черные усы темнели аккуратным треугольником на нежно-оливковой щеке. Моя реакция была бессознательно-автоматической. Я повернулся, как марионетка, заметив, что он еще не выхватил меня из толпы. Не оглядываясь, направился прямо к выходу из аэропорта и сел в такси. Я приказал ехать в порт и успел на последний паром через Босфор на Европейскую сторону.

Я и правда не могу объяснить, почему так поступил. У Яросика ничего на меня не было. Но он не принадлежал к тому сорту людей, которые бы просто так болтались в аэропорту, проверяя туристов, проходивших мимо пограничников. Я догадался: что-то пошло наперекосяк, кто-то заговорил. Я понял: Яросика вызвали потому, что он знал в лицо меня и еще Жан-Клода и Найджела.

В Европейской части Турции я тогда присоединился к туристской экскурсии на развалины Адрианополя, или Эдирны. Потом нормально через пограничный пункт перешел в Грецию. На такси доехал до Комотини, а затем поездом и автобусом в Афины.

Два дня спустя, когда я пил пиво в отеле «Георг V» на площади Синтагмы в Афинах, на пятой странице «Интернэшнл Геральд Трибюн» я увидел сообщение. Таможня аэропорта Стамбула задержала француза и британца.

Конечно, они нашли гашиш. Двойное дно, которое я сделал в чемоданах, не может успешно выдерживать таких методов проверки, какие применяют таможенники, когда знают, что искать.

Суд состоялся в конце того же месяца. Жан-Клоду и Найджелу дали пожизненное заключение. Потом его сократили до двух лет, когда адвокаты доказали, что они всего лишь невинные носильщики чемоданов третьего лица, мистера Большой… в интересах следствия имя не называется. Он, как предполагалось, должен был лететь в этом же самолете, но, по-видимому, в последний момент сумел улизнуть.

Какие-то деньги поменяли хозяев, и мои друзья через год вышли из тюрьмы. Но, как мне говорили, они сердились. Всю вину за провал они возложили на меня. Они осыпали меня оскорблениями и даже угрожали. Однако это было десять лет назад.

Я пытался по-прежнему тянуть лямку. В те дни я стал профессиональным игроком в покер. Не первого ранга, но вполне хорошим для конкуренции, какую можно встретить в Европе. Главное правило — никогда не играть в казино, хотя и там можно заработать на жизнь. Настоящее поле для профессионала покера — домашние вечеринки и номера богатых отелей в Канне, Ницце, Риме. Выигрывать было легко. Труднее заставить себя проигрывать, чтобы не перестали приглашать.

Это требует определенной тактики. Вам приходится КАЗАТЬСЯ человеком, который не выигрывает чересчур много. Вы стараетесь привлечь к каждому проигрышу максимальное внимание окружающих — это обязательное условие. Но в какой-то момент наркотики начинают поглощать все ваши деньги, не делая разницы между выигрышами и проигрышами. Тогда вы ставите вместо денег бумажки и молите бога, чтобы все сошло благополучно. И если выигрываете, то делаете ставки реальными деньгами.

Это тоже своего рода хождение по проволоке, но, мне казалось, я знал, как сохранять равновесие. Пока не начал проигрывать. Я напрягся, стал делать неправильные жесты, посыпались ошибки в расчетах. Уже невозможно было что-то исправить, и мои попытки выиграть становились все более беспомощными. А наркотики больше не помогали.

Вот тогда все начало разваливаться на части.

Паника, паранойя, холодный пот, дурные мысли и Страх.

Так я вернулся в Америку. А теперь снова собираюсь в Европу.

После Турции я понял, что жизнь — это не мечта. Понял, что имею дело с опасным товаром. В те дни почти каждый занимался контрабандой. По правде, я не верил, что меня поймают. Не верил, потому что привык к ощущению тепла, безопасности и неуязвимости, которое дают наркотики, особенно людес. Сладкая апатия затопляет вас, лицо немеет, и вы погружаетесь в сумеречную нереальность, которая называется Путь, Который Тебе Нравится.

Но это было тогда, а сейчас — это сейчас. Я очистился, никаких наркотиков, прошлое похоронено вместе с моим кумиром Джимом Моррисоном^[140] на кладбище Пер-Лашез, и я возвращаюсь в Париж.

Глава 9

МАРИЯ ГУАШ

В то утро, когда моя детальная телеграмма попала к Гарри Хэму, он не испытывал особого удовлетворения жизнью. Он чувствовал, что ему скучновато. Первый прилив радости от того, что он живет на замечательном острове, прошел. Он привел в порядок дом, подал заявление для получения бумаг, которые нужны, чтобы находиться в Испании на положении постоянного жителя. Сад выглядел прекрасно, он уже завел кое-каких друзей. Но чего-то не хватало, и Гарри сам точно не знал чего.

Он сказал мне, что обрадовался, получив мою телеграмму, потому что в тот момент был готов на что угодно, лишь бы заняться чем-нибудь.

Он оторвал зад от кресла, или, как он говорил, завел свою «мадам сижу», и совершил двадцатиминутную поездку до порта Ибицы. Гарри долго расхаживал по пристани, разыскивая «Индустриас Марисол». И наконец нашел. Маленькую лавку, торгующую скубами, популярными здесь аквалангами, и мелочами для подводного плавания, приткнувшуюся в конце аллеи Калле-дель-Виржен. Лавка была закрыта.

Гарри обошел вокруг, заглянул в окно, раздумывая, что же делать дальше. День стоял прекрасный, порт гудел, был июнь, отличная погода, каждую неделю прибывали туристы, с июля начинался большой сезон.

Немного спустя старик, сидевший через дорогу в лавке, где чинили ботинки, заметил, что Гарри пытается заглянуть в окно «Индустриас Марисол».

— Вы ищете Вико?

— Это его магазин?

— Да, Вико и его брата Энрике.

— Где их можно найти?

— Прошлой ночью Энрике уехал с острова. Как я слышал, он полетел в Сан-Себастьян. А Вико отправился на рыбалку с братьями Гуаш.

— Они скоро вернутся?

— Кто знает? — пожал плечами старик.

— Разве рыбачьи лодки обычно на закате не возвращаются домой?

— Которые нанимают туристы, да. Но братья Гуаш торгуют рыбой. Никто не знает, сколько времени они пробудут в море.

— Есть способ, каким я мог бы связаться с ними?

— Можете попросить морских чаек, — засмеялся старый сапожник.

Продолжая улыбаться, он отвел глаза — сама хитрость. Гарри знал этот взгляд островитян: ничего не говорить чужому.

— А как же их бизнес? Кто ведет дела, когда их нет?

— Мария Гуаш, конечно. Их сестра.

Гарри записал адрес и отправился в Санта-Гертрудис к домику Марии.

Мария жила на маленькой, тщательно ухоженной ферме на холмах недалеко от Санта-Гертрудис. Низкий каменный дом представлял собой одну из старомодных фазенд. Обычно их размеры зависели от величины конькового бруса, для которого брали самую длинную часть закаленного морскими ветрами дуба. Вокруг дома два поля миндальных деревьев. Несколько акров овощей, таких, как капуста и картошка. Небольшой участок в середине полей засажен algorobos, рожковыми деревьями, стручки которых местные жители сушат, размалывают и этой мукой зимой кормят животных. О приближении Гарри объявила собака. Одна из тех длинных, худых, желтоглазых гончих, которых можно считать частью истории острова со времен карфагенян.

Гарри остановился на ответвлении тропинки перед самой фермой. Женщина вышла, встала на пороге веранды и, закрывая глаза от солнца рукой, смотрела на Гарри.

— Разрешите? — спросил он. И когда она кивнула, открыл ворота и пошел к дому.

Хотя хозяйка явно принадлежала к местным, ее одежда не была монотонно черной, как у большинства стареющих женщин острова. Она еще носила длинную пышную юбку, блузку с длинными рукавами и маленький жакет. Женщины Ибицы одеваются так уже много столетий. Но ее юбка была не из черного материала, а украшена коричнево-белыми узорами. И на кремовой блузке тоже виднелись мелкие фигурки. Черты ее лица были строгие и красивые. Волосы, черные, прямые, блестящие, стянуты узлом на затылке.

Для островитянки она была высокой и стройной. В ней чувствовалось спокойствие, что Гарри очень понравилось. Он подумал, что ей под сорок или чуть больше.

Гарри представился. Как принято на Ибице, он рассказал женщине, где живет и как давно поселился на острове. Потом объяснил, что выполняет поручение друга. А проблема у друга такая: он послал сеньору Вико в «Индустриас Марисол» партию товара и не получил оплаты. А он, Гарри, только что узнал, что сеньор Вико ушел рыбачить вместе с братьями Гуаш. И Гарри подумал, не знает ли она, куда они отправились и когда вернутся.

— Об этом они мне ничего не говорили, — ответила Мария. — Но иногда Пабло и Сезар уходят рыбачить и остаются в море несколько дней кряду. Иногда они заходят в порт на главной земле, чтобы заправить баки, и тоже остаются там на несколько дней. Они могут отсутствовать неделю или даже больше.

— И вы не знаете, куда они отправились в этот раз?

— Нет, — ответила она. Однако Гарри заметил, что она обеспокоена. С ними поехал Вико. И, видимо, Мария, так же как и Гарри, подумала: что он мог прихватить с собой в эту поездку? Может быть, пять полностью экипированных виндсерферов, чтобы продать их где-нибудь на Лазурном берегу Франции?

— Есть человек, знающий, куда отправились ваши братья?

— Рыбаки все знают друг о друге, — проговорила она. — Вы можете поспрашивать в доках. Но вам все равно ничего не скажут.

— Да, — вздохнул Гарри. — Спасибо за помощь, но, как я понимаю, мне, наверное, стоит попытаться.

Мария колебалась. С любопытством разглядывала его. Потом спросила, не хочет ли он выпить стакан воды. Гарри ответил, что был бы очень рад. Она предложила ему сесть в тени на веранде под виноградной лозой. А сама вошла в дом и принесла стакан воды.

— Ого, — воскликнул Гарри, сделав несколько глотков, — что за необыкновенная вода?

— Она из колодца на ферме моего деда, — Мария выглядела очень довольной, — на другой стороне за Сан-Хуаном. Это лучшая вода на острове.

— Да, просто замечательная. Спасибо. — Он допил стакан, поставил его на перила и встал.

— Мои братья не попадут в беду? — спросила Мария.

— Насколько я знаю, нет, — ответил Гарри. — Но если они контрабандой вывозят из Испании украденные товары, то у них могут быть неприятности.

— Вы думаете, Вико украл эти доски и использует моих братьев, чтобы куда-то их доставить?

— Похоже на это, — согласился Гарри.

— Подождите минутку, — попросила она. — Братья могут привезти контрабандой немного виски или сигарет, как и все рыбаки. На этих островах контрабандой промышляют столетиями. Но мои братья никогда не станут заниматься перевозкой краденых товаров.

— Наверно, они не знают, что эти доски краденые, — заметил Гарри. — Наверно, они везут их для Вико как обычный груз.

Мария с минуту подумала, потом вошла в дом. Через мгновение она вышла в черной косынке, накинутой на волосы, и в шали, закрывающей плечи.

— Я пойду с вами и поговорю с мужчинами в доках. Иначе вы ничего не добьетесь от них. Кто-нибудь наверняка знает, куда отправились мои братья.

Глава 10

ПОЛЕТ В ПАРИЖ

Во время полета в Париж Ракель немного рассказала о себе. Она говорила, что родители у нее невысокого роста, а она, единственная дочь, выросла до пяти футов девяти дюймов и получилась самой высокой в семье почти за сто лет. Она ходила в школу в Уокегене, штат Иллинойс, и живо описывала, какие у них там бывают холодные зимы и как однажды в феврале одичалые соседские собаки начали сбиваться в стаи и покусали случайного доставщика посылок. Она рассказывала, как ее отец, священник англиканской церкви, превратился в рабочего, ремонтирующего жатки фирмы «Маккормик», когда вся его конгрегация, двадцать три семьи, переехала из Литтл Доркинга в Гемпшире на Гавайи.

Мы развлекали друг друга наполовину выдуманными рассказами и двусмысленными взглядами, а самолет устало тащился на восток над гофрированной серой Атлантикой. Солнце ушло за горизонт, и начали показывать кино. Комедию, в которой Джордж Бернс играл Тамерлана. Я надолго погрузился в раздумья, вспоминая лица в толпе провожающих и задаваясь вопросом, не заметил ли я среди них вчерашнего представительного мужчину.

Немного позже кино кончилось, и стюардессы принесли кофе. Ракель заснула, едва опустив чашку на пластмассовый поднос, выданный пассажирам. Я отставил его в сторону и тоже уснул. Проснулся я, когда прозвучало объявление «застегните ремни безопасности». Мы делали последний заход на посадку в аэропорту де Голля.

Часть III

Глава 11

ПРИБЫТИЕ В ПАРИЖ

На Ракель все производило огромное впечатление, особенно, что все говорят по-французски и выглядят иностранцами. Что касается меня, то я чувствовал себя так, будто вернулся домой. У меня был мой собственный Париж. Рю Муффетар, рю дю Ба, рю дю Синь. Кафе вдоль Сен-Жермен-де-Пре с их накрахмаленными белыми льняными скатертями, отражавшимися в череде янтарных зеркал. Одетые в смокинги официанты скользили среди хрустальных канделябров, и все купалось в розовом сиянии Бель Эпок. Таинственные каменные ландшафты Шателе-ле-Алль, хай-фай секция в моем любимом магазине на Монпарнасе. Ресторан «Текс-Мекс» в узорно выложенном камнями дворе под студией танца на рю дю Тампль. Американская библиотека недалеко от Эйфелевой башни. Магазин научной фантастики на бульваре Сен-Жак.

Мы прошли таможню и пограничный контроль. Вежливый французский полицейский чиновник с безразличной благожелательностью проштамповал наши паспорта: ваши бумаги в порядке, вы — в Париже. Все идет как надо.

Такси в городе очень дорого, но какого черта, это же деньги Ракель. Я назвал таксисту адрес в седьмом округе. Французский мой подзаржавел, но я благополучно справился. Французы достаточно интеллигентный народ, чтобы понимать почти любую вашу попытку заговорить на их языке. Конечно, водитель оказался алжирцем, звали его Могаммед бен-Амук, так что, возможно, с тех пор, как я жил здесь последний раз, мало что изменилось.

Дорога в Париж из аэропорта де Голля была знакомой и успокаивающей. Две полосы современного бетонного шоссе шли мимо одинаковых полей и домиков фермеров. Вот уже главное шоссе стало впитывать в себя артериальные дороги, мы приближались к Порт де ля Шапель и въехали на кольцевую дорогу, идущую вокруг Парижа.

Было еще утро. Я планировал, что сначала мы все разузнаем у моего старого приятеля Руса. Рус довольно светлокожий негр с Карибских островов, то ли с Ямайки, то ли с Барбадоса. С годами меняются его истории о своей судьбе. Вот как Рус об этом рассказывает. Еще мальчишкой он ухитрился перебраться в Америку. Какое-то время жил в Кей-Уэсте и Майами. Во время Второй мировой войны ему удалось поступить на службу в армию. Он пережил высадку в Нормандии и демобилизовался уже в Париже. Там встретил девушку, Розмари, хорошенькую блондинку из Дании, которая изучала историю искусств. Они поженились. После этого Рус никогда не покидал Францию, за исключением летнего отпуска на Ибице. По моему скромному мнению, датские девушки становятся самыми лучшими женами для мужчин любой национальности. Розмари говорила по-английски лучше, чем Рус, и с заметным акцентом Нью-Джерси. Но если как следут прислушаться, можно заметить, что в звуке «th» у нее проступает твердое «д», рудимент произношения родного языка.

Такси влилось в движение на бульваре Сен-Жермен и сделало правый поворот на рю де Бельшас.

— Ну-ну, — сказала Розмари, когда, открыв дверь, увидела меня, — смотри-ка, кота тянет домой. Перерыв между двумя рюмками тянулся слишком долго, да, Хоб?

Она провела нас через крохотную кухоньку.

Квартира у Руса темная, малюсенькая и заставлена мебелью. На королевского размера постели лежало яркое мексиканское одеяло, днем кровать служила кушеткой. Недалеко от нее поблескивал медный, украшенный орнаментом стол из Марокко с высоким медным кальяном на нем. В углу виднелся маленький чертежный стол с лампой на гибкой ножке, на котором Рус делал свои рисунки. И рядом с ним радиоприемник. На стенах висело несколько оригинальных набросков, работы друзей Руса. В комнате стоял устойчивый домашний запах вина, хорошего табака и воскресного ростбифа.

С тех пор как я видел ее последний раз, Розмари стала полнее, но все еще была очень привлекательной леди. Пышной, с открытым лицом, и хотя льняные волосы немного начали седеть, улыбка оставалась такой же сердечной, как всегда.

— Розмари, я хотел бы познакомить тебя с моей клиенткой, мисс Ракель Старр, — сказал я.

— Привет, — улыбнулась Розмари, — любой клиент Хоба Дракониана — мой друг. Как поживает твое детективное агентство, Хоб?

— Я здесь как раз по делам агентства, — объяснил я. — И всем моим друзьям предстоит поучаствовать в расследовании.

— По правде, это не очень большое расследование, — вмешалась Ракель. — Большое я не могу себе позволить. Хотя, наверно, мы можем рассчитывать на гонорар в конце, если все пойдет как надо.

— Никто и не ждет какой-либо прибыли от агентства, — заметила Розмари. — Зато оно дает нам пищу для разговоров.

Рус и Розмари жили в маленькой квартире в доме номер шесть на рю де Бельшас, недалеко от Дворца Инвалидов и Палаты Депутатов. Это была одна из тех парижских квартир, где арендная плата контролируется городом. Такие квартиры, словно в поощрение тем, кто не переезжает, существуют и теперь, даже в районах, где обычная плата неимоверно высока. Ходили слухи, что в этом здании жила сама Лесли Карон, хотя на самом деле никто ее не видел.

Рус остался таким же, как всегда. Огромный добродушный мужчина с большими маслянистыми глазами цвета жженого сахара. Он горбился над своей чертежной доской в углу гостиной, весь день рисуя карикатуры под аккомпанемент джазового шепота из своего приемника. Он встал, приветствуя меня, и заключил в жаркое объятие, каким обмениваются изгнанники, жившие когда-то на Ибице.

Мы сели и за парой кружек пива «Стелла д’Артуа» обсудили старые и новые времена. Рус был средоточием новостей и сведений об Ибице и ее далеко разлетевшихся изгнанниках. Рус и Розмари каждое воскресенье устраивали открытый дом, французы это называют «приход на одну порцию». А Рус, ловкий и изобретательный повар, прославился своей миниатюрной мексиканской пиццей и поросячьими ребрышками.

Рус и я знали Алекса в былые дни на Ибице. В то время он был молодым адвокатом, решившим на время забросить карьеру, почувствовав вкус к «дольче вита»^[141] в стиле Ибицы. Немного позже он вернулся к своей практике в Вашингтоне, округ Колумбия. Это последняя новость, какую я о нем слышал.

От Ракель я узнал, что в недавнее время Алекс работал в «Селуин Групп», компании, занимающейся созданием всевозможных фондов для различных целей. Некоторые из этих фондов были законные. В этот период Алекс и встретился с Ракель. Они планировали вместе поехать в Европу, Алекс отправился первым. С группой «Проклятые монстры» он играл в Париже. Для него это было что-то вроде хобби. Алекс любил парижскую дешевую музыкальную сцену. Вскоре после приезда он исчез.

Рус давно уже ничего не слышал об Алексе, и тот не выходил на Руса после того, как снова появился в Париже.

Начинать поиски придется с музыкального ансамбля. Они играли в кафе «Эль Манго Энкантадо», на рю Грегори Ланжевен, недалеко от Центра Помпиду. Розмари, у которой французский гораздо лучше моего, заказала мне комнату в одном из моих любимейших маленьких отелей, в «Синь», на рю дю Синь, рядом с Бебором. А для Ракель мы заказали отдельный номер в «Крийоне», знаменитом шикарном отеле. Несмотря на ограниченность в средствах, она делала все правильно. Ведь первый приезд в Париж надо провести с роскошью. Отель близко к Лувру, пояснила она мне. Там она собиралась коротать время, пока я буду искать Алекса.

Глава 12

«ЭЛЬ МАНГО ЭНКАНТАДО»

Ракель и я идем на восток по бульвару Сен-Жермен, потом на север по бульвару Сен-Мишель, переходим Сену по мосту Сен-Мишель и пересекаем остров Сите, на минутку останавливаемся, чтобы посмотреть на Нотр-Дам, и затем попадаем на Севастопольский бульвар на правом берегу Сены.

«Эль Манго Энкантадо» — один из южноамериканских кафе-ресторанов, недавно открытых, чтобы обслуживать бесчисленное множество южноамериканских студентов и беженцев, которые стали частью образа современного Парижа. Маленькое, тускло освещенное помещение, где можно со стаканом вина просидеть весь день. Рядом Бебор, величайший музей искусства, ибиблиотека, основанная Помпиду.^[142] Это очень смешанный район, соединение древности и модерна, или, говоря словами Бодрийяра, гипермодерн.

Музыкальный ансамбль как раз устраивался на сцене. Лидер, Марчелло, мне его показали, курчавый уругваец, играет на фортепиано. Я спросил, можно ли угостить его.

За бокалом чинзано Марчелло сказал, что Алекс обычно останавливался в квартире на бульваре Огюст-Бланки в тринадцатом округе.

— Вы знаете тринадцатый? — спросил он. — Там есть большая торговая аллея на площади Италии. Обычно мы встречались с Алексом в ресторане, он называется «Рочес». Алекс всегда опаздывал. Я ждал его, гулял по торговой аллее, разглядывал старых дам с собачками, пил аперитив. Но так получилось, что я не видел Алекса в последний раз, когда он приехал из Амстердама. Хотя с ним был Хуанито. Эй, Хуанито, можешь что-нибудь сказать этому парню об Алексе?

Хуанито, барабанщик, маленький, широкогрудый, с чертами индейца, в очках с тяжелой роговой оправой, был сыном чилийского дипломата до прихода к власти Пиночета.

— Конечно. Когда он приехал из Амстердама, я встретил его на Северном вокзале. Мы пошли вместе на ленч в кафе «Транкилите» на рю Симон-ле-Фран. Вы знаете это место, недалеко от площади Непорочных, где околачиваются торговцы наркотиками?

Я знал это место. Студенты, изучающие искусство в Беборе, часто рисуют там. И, конечно, туристы. Эти улицы закрыты для движения транспорта, хотя иногда там появляются случайные машины и, будто гиппопотам, идущий на цыпочках среди тюльпанов, прокладывают себе путь в толпе.

— По-моему, Алекс кого-то ждал, — продолжал Хуанито. — Он почти каждую минуту опускал газету и смотрел то вправо, то влево. Потом к нему подошел какой-то парень, я прежде его не видел, что-то прошептал и ушел.

После этого Алекс извинился и сказал, что должен кого-то повидать. Я никогда раньше не видел, чтобы Алекс так себя вел. В тот полдень мне нечего было делать, и я пошел за ним.

Он направился к Голденбергу по рю Вей-де-Тампль. Это такое место, где можно найти кошерную переваренную говядину с хреном, как в Нью-Йорке или Варшаве. Я не хотел, чтобы Алекс заметил, что я за ним слежу, так как он немного помешан на такого рода вещах. В одной из еврейских лавочек я купил фалафель, знаете, такой сандвич, и стал ждать. Я очень удивлялся, потому что, по правде говоря, это место не во вкусе Алекса. Он чаще всего ходит в такие забегаловки, как салун «Крейзи Хорс» или «Текс-Мекс» на бульваре Монпарнас. И он любит пить чай в кафе «Де Маго» на Сен-Жермен. Это то кафе, где Сартр обычно устраивал свои знаменитые ссоры с Симоной де Бовуар.^[143]

Замечание Хуанито о «Де Маго» напомнило мне историю, которую рассказывала одна американская девушка, о том, как она встретила Жан-Поля Сартра.

Она говорила, что специально зашла пить коку в «Де Маго», потому что это такое знаменитое место, и узнала Сартра, так как видела его расплывчатый портрет на обложке одного из американских изданий его книги «Бытие и ничто». Она говорила, что он выглядел как жаба, одетая в черное, но все равно красивый.

Девушка была из Калифорнии, и подойти к его столу попросить автограф — для нее привычное дело. Сартр пригласил ее присоединиться к нему и мисс де Бовуар. Моя приятельница рассказывала, что ей не хотелось огорчать мисс де Бовуар, что безусловно бы случилось, если бы она подсела к их столику. Она судила по мученическому выражению ее лица, которое появилось, едва Сартр пригласил девушку. Но какого черта, ведь это будет анекдот мирового класса, а мистер Сартр и его подруга, вероятно, все время сталкиваются с такими эпизодами. Она села, Сартр угостил ее кокой и все спрашивал, весело ли она проводит время в Париже, а сам щупал ее под столом. Моя приятельница подумала, что он по-своему милый, и решила посидеть подольше в этом кафе, чтобы повеселить его. А у нее будет анекдот супермирового класса. На самом деле она не была такой крутой, какой хотела выглядеть. Просто ей иногда нравилось пугать себя.

Ее история имела для меня потрясающее значение. Это то, что я называю человеческой стороной философии.

Между тем Хуанито продолжал:

— Алекс вышел от Голденберга и поймал такси. Я немедленно взял следующее. Это был день, созданный для наблюдения. «Следуйте за тем такси!» — сказал я водителю. «За преследование с вас плюс двадцать франков», — буркнул таксист, отъезжая от обочины. Он решил познакомить меня с местными правилами. «Идет!» — согласился я, и мы поехали. Мы держались за Алексом до кафе «Монпарнас». Там я его потерял. Вот и все, что я могу вам рассказать.

Я поблагодарил Хуанито и спросил Марчелло, не знает ли он кого-нибудь еще, с кем я мог бы поговорить об Алексе.

— Конечно, — тут же откликнулся Марчелло. — Человек, который обязательно поддерживает с ним контакт, это Джерард Кловис.

— Кто это? — спросил я.

— Кинорежиссер. Вы, конечно, слышали о нем?

— Ох, это Жерар Клови, — понял я.

— Правда, за пределами Франции он не так известен, но здесь у него большой авторитет. Как говорят, Кловис пошел выше там, где Годар^[144] остановился.

— А что у него общего с Алексом?

— Я думал, вы знаете. Алекс у него работает.

— В качестве кого?

— Актера. Алекс и Кловис встретились на вечеринке, и Кловис решил, что Алекс в совершенстве подходит для его нового фильма.

Глава 13

АРНЕ

Мне не потребовалось много времени, чтобы узнать, что Жерар Клови работает на киностудии «Гомон» в северной части Парижа. Я позвонил из телефонной будки на углу улицы. Никто не ответил. Я забыл, что было время ленча — священный час для Парижа. Тогда я решил поспрашивать в залах Бебора. Это территория Алекса. Город внутри города.

Я оставил Ракель в кафе недалеко от входа в Бебор, где она могла видеть пожирателей огня и стекла, дававших представление перед фасадом музея в чуть опущенном ниже уровня улицы и выложенном плиткой дворе. Она планировала поесть в кафе, потом провести несколько часов в Беборе, чтобы посмотреть выставку Дали,^[145] и затем вернуться в свой отель. Я обещал ей, что позвоню туда.

Приятно гулять по Парижу в солнечный июньский день по улицам, полным туристов и влюбленных. Я зашел на ленч в «Диск Блё», студенческое кафе на рю Рамбюто. Луковый суп сам по себе хорошая еда, а я дополнил его сандвичем — паштет из индейки на хрустящем французском хлебе. В заключение кофе со сливками — и я продолжил свою прогулку.

Миновал Ле Эспас Балтар, где строился новый спортивный комплекс, затем Форум де Алль и так дошагал до фонтана Непорочных, вокруг которого африканцы в вышитых шапочках продают кожаные барабаны и медные украшения. У этой части Парижа всегда карнавальный вид. Потом я заметил мима, который работал, окруженный толпой, понаблюдал за ним с минуту и вспомнил, что знаю его.

У Арне, мима, классическое набеленное лицо Марселя Марсо,^[146] черные линии от лба к щекам и вокруг глаз, раскрашенный, как бутон розы, рот. Он использовал простой, но эффективный прием. Когда мимо проходили люди, погруженные в разговор, он сзади подстраивался к их шагу и повторял каждое движение, подчеркивая и преувеличивая его. Делал он это с юмором, но без злобы. Когда люди, которых он пародировал, понимали, что он идет сзади, Арне устраивал немой спектакль, приглашая их следовать за ним. Иногда он так собирал человек пять-десять, шедших за ним, как в латиноамериканском танце конга, и имитировавших все его движения. Арне очень хороший мим, и, когда он протягивал шляпу, зрители не скупились. Он умел делать веселые представления, этот датчанин. На вид ему было лет тридцать с небольшим, маленький, просто клубок мышц, он двигался с грацией танцора.

Он заметил меня, подошел и сел за мой столик на тротуаре. Мы обменялись «ća va», мол, как жизнь. Я заказал чинзано, он попросил лимонад.

— Так ты снова приехал, — сказал Арне. — Хоб, ты считаешь, это разумно?

— Брось, — возразил я. — Та история случилась много лет назад. И не по моей вине.

— Впрочем, это не мое дело. — Арне пожал плечами, привычка, подхваченная им во Франции. — Что ты здесь делаешь?

— Пытаюсь найти парня, — ответил я. — Ты тоже его знаешь по тем временам на Ибице. Алекса Синклера.

— Да, он бывал здесь. Но я не видел его несколько недель, может, дольше.

— Ты знаешь кинорежиссера по имени Жерар Клови?

— Конечно. Люди говорят, он новый Феллини.

— Я слышал, что Алекс играет в одном из его фильмов.

Арне вскинул брови. Еще одна французская привычка, которую он приобрел здесь. Бусинки пота бежали по его белому лицу и скатывались на голубую бандану, узлом завязанную на шее.

— Да, — подтвердил он. — Алекс снимается у Клови. Возможно, «играет» — слишком сильное определение того, что надо Клови. Он любит создавать ситуации и без подготовки бросать туда людей. Иногда он дает определенное направление и ход действия одному-двум актерам. Но всем — никогда. И он не раскрывает, кто идет по заданному направлению, а кто, как предполагается, должен свободно импровизировать.

— Я никаких подробностей о нем не слышал, — признался я.

— Здесь, во Франции, он считается Эриком Сати^[147] кинематографии.

— Это и правда так хорошо?

— Для Франции действительно очень хорошо.

— Симпатичный парень?

— По-своему. Саркастичный, непредсказуемый и любит сюрпризы. Вроде Феллини выходит на улицы с камерами и своей командой. Делает «Синема Веритэ».^[148] Сюжет фальшивый, но лица реальные.

— Не знаешь, о чем это кино?

— Никто не знает, даже Клови. Он любит работать свободно. Не планируя, не продумывая, спонтанно. Для Клови самое большое очарование в экспромте. С самого начала он выступал против культа актера и против системы Станиславского. Фактически он полностью против создания актером образа, против любого идеала. Ему нужно кино ансамбля, коллаж из лиц, движений и последовательности сцен.

— Когда он начинает снимать?

— Наверно, через неделю. Ты хотел бы встретиться с ним? Приходи завтра на репетицию, я представлю тебя. Клови любит иностранцев.

Мы договорились о времени встречи в кафе «Непорочных». Я заплатил за выпивку и вернулся в отель.

Я заметил, что частные детективы в романах склонны к гораздо большей активности, чем их коллеги в реальной жизни. Полагаю, что в тот день я должен был бы провести еще несколько расследований. Но откровенно говоря, я устал и лег спать.

Глава 14

ТОНИ РОМАНЬЯ

В тот вечер, когда я вышел из отеля, чтобы встретиться с Ракель, я увидел его снова. В этом просто не могло быть сомнений. Та же представительность, темно-синий костюм, ярко-красная гардения в петлице пиджака, круглое загорелое добродушное лицо. Тот же человек, что следил за мной в Снаффс-Лендинге, был теперь здесь, в Париже.

Парень остановился недалеко от входа в магазин и доставал сигару.

— Ну-ну, какой маленький мир, не правда ли? — спросил я его.

Он намеренно долго раскуривал сигару, потом окинул меня холодным взглядом.

— Мы прежде встречались? — спросил он на хорошем английском с выговором жителя Нью-Джерси.

— Скорей всего нет, — ответил я. — Но, уверен, вы меня знаете.

— Почему? — Он выглядел удивленным.

— Потому что вы следили за мной в Штатах и следите за мной здесь.

— Совпадение, — проговорил он, глядя прямо на меня и усмехаясь. Он словно сообщал мне всем своим видом: «Разумеется, я слежу за вами, и что вы собираетесь с этим делать?»

— Всего лишь облегчить вам работу, — ответил я на немой вопрос. — Меня зовут Хобарт Дракониан, и я остановился здесь недалеко, в отеле «Синь» на рю дю Синь. Вероятно, вы уже это знаете, но я решил подтвердить, что вы на правильном пути.

— Очень любезно с вашей стороны, мистер Дракониан. Я Тони Романья. — Он продолжал улыбаться.

— Чем вы занимаетесь, Тони? — спросил я.

— Я инвестор.

— Могу я узнать, инвестор чего и куда?

— Вы мне нравитесь, — засмеялся он. — По-моему, у нас с вами все будет в порядке. Но это неважно. У меня есть интересы в Лас-Вегасе, Майами и в Атлантик-Сити. Здесь, в Париже, я в небольшом отпуске. Кроме того, присматриваю за интересами друга.

— Какого друга? Почему вы следите за мной? Или это Ракель?

— Мне нравится ваш подход к делу, — заметил Тони. — Не устраиваете песен и плясок, мол, вы совсем не испугались. Сказать вам одну вещь? Я собираюсь дать вам маленький совет.

— Я готов, — живо откликнулся я, ввязываясь во что-то неизвестное.

— В этом городе лучший итальянский ресторан «Дольче Вита» на авеню де Терн. Скажите там, что вас прислал Тони Романья. Поняли?

Я кивнул, удивленный. Тони подмигнул, повернулся и, налетев на урну, чуть не потерял равновесие. Он оглянулся, еще раз кивнул мне, а потом зашагал по улице и скрылся из вида. Я посмотрел ему вслед и решил, что самое время выпить.

У Романьи я заметил одну смешную вещь. Принято считать, что толстяки намного шустрее, чем кажутся. Поэтому нас даже удивляет, когда они действительно неуклюжи. Народные приметы редко вводят в заблуждение. Вот и Романья, если и был неуклюж, то не в том смысле, что способен грохнуться вверх тормашками, чересчур сильно наклонившись в одну сторону. Нет, вы тотчас же обращали внимание, что в его неуклюжести не было ничего непродуманного, никаких нескладных движений. В его осторожной неловкости чувствовалось мастерство, умысел, внушающий опасение. Что-то жуткое можно было прочесть и в его глазах. Темные, сверкающие, зелено-желтые, невероятно внимательные. Нечеловеческие глаза существа, которое ничего не выпускает из рассмотрения. В каждом движении Романьи присутствовал точный расчет. И в его покачивающейся походке я ощутил мрачную ясность рассудка, что еще больше подтверждало мои опасения, потому что это была явная пародия. Все, вместе с маленьким подбородком и небольшим крепко сжатым ртом, придавало ему скорее зловещий, чем слабый вид. У Романьи была гладкая розовая внешность толстого человека, но под внешним слоем здоровья чувствовалась трупная бледность, словно он симулировал само здоровье.

Теперь я понимал, что Романья, вероятно, лучший мим, чем Арне. Он изображал гротескного мафиози из Нью-Джерси, чтобы под шутливым покровом спрятать свои истинные цели. Если только их он тоже не симулировал.

Несколько часов спустя Ракель нашла меня в «Нью-Йорк Гарри», недалеко от «Гранд-Опера́». Бар «Гарри» — темное полированное дерево и американские голоса. Это такого рода заведение, где до тех пор терпят вдрабадан пьяных, пока они не начинают приставать к другим посетителям. Я был очень спокойным пьяным. Они, наверно, подумали, что я сбрендил, когда попросил саке. Но японская водка действует на меня как психоделическое снадобье, и я знал, что трудно предаваться тревожным мыслям, когда ты до краев полон этой штуковиной.

— Вы пьяны, — сказала Ракель.

— Никто не совершенен, — возразил я.

— Вы узнали что-нибудь о том типе, который, как вы говорили, следил за вами?

— Его зовут Тони Романья.

— Почему он следит за вами?

— Мистер Романья, кажется, не собирался просветить меня на этот счет. Мистер Романья сказал, что он приехал в Париж, чтобы насладиться коротким отпуском и понаблюдать за интересами друга. Что-нибудь из этого имеет для вас значение?

— Это не может иметь отношения ко мне, — покачала она головой.

— А к Алексу?

— Откуда мне знать? Этот Романья не сказал, чего ему надо?

— Ни звука.

— Что мы должны теперь делать? — спросила Ракель, нахмурившись и нежно закусив нижнюю губку.

— Идти обедать, — сообщил я, — в «Дольче Вита» на авеню де Терн. Романья сказал, что это лучшая итальянская еда в Париже.

— Великая новость, — фыркнула Ракель. — Ради бога, я не для того в Париже, чтобы есть спагетти.

— Это единственная зацепка, какая у нас есть, — объяснил я. — Если, конечно, это та зацепка, которая нам нужна.

Кстати, еда в «Дольче Вита» оказалась довольно вкусной, хотя на сей раз я избавлю вас от пересказа меню, упомяну только, что канеллони — трубочки из теста, начиненные мясом, — были исключительные. Вечер, созданный для признаний. Однако никто не подошел к нашему столу, накрытому красной клетчатой скатертью, не наклонился над свечой, отражавшейся в бутылке кьянти, и не предложил: «Я хочу рассказать вам сказку». Впрочем, нечего было сказать друг другу и нам. Ракель казалась озабоченной и подавленной. Она весь вечер явно нервничала и время от времени грызла заусеницы на левом мизинце.

Мы вышли примерно полдевятого и сели в разные такси, потому что они везли нас в разные стороны. Ракель в «Крийон» на площадь Согласия, меня на остаток вечера в кафе, а затем в «Синь» и в постель.

Глава 15

КЛОВИ

Когда я вышел из отеля, направляясь на сбор съемочной группы в студию «Гомон» на верху Монмартра, стояло яркое прекрасное утро. Я решил, что надо бы поберечь деньги Ракель, и поэтому вместо такси спустился в метро на станции «Шатле», проехал в вагоне второго класса до «Опера», там сделал пересадку, а затем еще одну на вокзале Сен-Лазар и, наконец, поднялся на поверхность на «Ламарк Коленкур».

Идя по улице Коленкур, я на минутку остановился, чтобы полюбоваться красивой базиликой Сакре-Кер, и потом зашагал ко входу в старую студию «Гомон». Как я слыхал, самую старую в Европе.

Снаружи здание студии напоминало что-то среднее между крепостью и складом товаров. Оно стояло на вершине холма. Вы оставляете тенистую аллею бульвара и взбираетесь по череде ступенек к стальной сетке моста для пешеходов, нависающего над собственностью «Гомон».

Клерк спросил у меня фамилию и рассказал, где должен быть сбор съемочной группы. Я долго шел по коридорам, в которых эхом отдавались мои шаги, миновал занятых техников, совершавших таинственные манипуляции с бобинами пленки, и наконец попал туда, куда, как предполагалось, я и шел.

Или по крайней мере я думал, что попал туда, куда, как предполагалось, шел. Я стоял на огромной глубокой сцене, которую освещали низкие прожекторы. Занавеси кулис были отодвинуты, и там виднелись разбросанные декорации и реквизит: дверь собора в натуральную величину, нарисованный деревенский луг с рекой позади, кафе с настоящими стульями и цинковым баром на переднем плане.

Когда я пересекал сцену, над головой возник луч прожектора, «поймал» меня и вел до тех пор, пока в конце сцены к нему не присоединился второй луч.

Каким-то образом я почувствовал, что мне брошен вызов, поэтому вернулся на середину сцены и поклонился. Прожекторы светили мне в лицо, и я не мог решить, есть ли кто-нибудь вокруг. Но я предполагал, что кто-нибудь услышит меня.

— Мсье и мадам, — начал я, — большое спасибо, это такое удовольствие веселить вас. А как насчет дружных аплодисментов оркестру?

Из темного зала донесся звук аплодисментов, хлопал один человек. Включился обычный свет, прожекторы потухли. В зале и правда сидел один человек. Он встал и направился к сцене. Медленно, нарочито театральным шагом.

Когда он поднялся на сцену, я увидел, что он одет в синий блейзер с белым свитером под ним. Ему было, наверно, лет сорок. Высокий мужчина с подчеркнуто интеллигентным видом. Мне не надо было его представлять — я знал, что это и есть знаменитый Жерар Клови, инфант террибль или, если хотите, шалопай французского кино.

— Отлично, — сказал он. — Вы американец? Поздравляю вас с вашим показом замешательства. Мне особенно понравилось, как вы зацепились за электрический кабель. На вашем лице присутствует выражение мужской наивности, что характеризует вас как очень доверчивого парня. Короче говоря, вы совершенный тип, который может родиться лишь в голове достопочтенного Джима Томпсона.

— Кого? — спросил я.

Нижняя губа Клови изогнулась в неописуемо насмешливой гримасе печали.

— Вы даже не знаете работ лучшего американского автора детективов, знаменитого Джима Томпсона?

Я мгновенно почувствовал к Клови неприязнь вместе с осторожным восхищением его наглостью.

— Нет, я не знаю Джима Томпсона, — подтвердил я. — Я пытаюсь найти следы моего друга, который исчез. Мне сказали, что вы наняли его для вашей картины.

— Как его фамилия?

— Алекс Синклер. Американец.

— Ах, конечно, — лицо Клови просветлело, — мое новейшее открытие. Он само совершенство. Вы принесли мне новости от него?

— Я надеялся, что вы знаете, где он.

— Он начал у меня работать несколько недель назад. На прошлой неделе он не пришел на репетицию. Он не отвечает на телефонные звонки. А я послезавтра начинаю съемки. Откровенно признаюсь, меня это очень беспокоит.

— Мне тоже печально это слышать. Я позвоню вам, когда что-нибудь узнаю.

Клови кивнул, но как-то рассеянно. Его мысли были уже далеко от Алекса. Потом он окинул меня пронизывающим взглядом.

— Могу я узнать ваше имя?

— Хобарт Дракониан.

— У вас есть, мистер Дракониан, какой-нибудь опыт актерской работы?

— Нет, боюсь, что нет. Актерская работа совсем не мой профиль.

— Превосходно. — Клови произнес «пхревосходно». — В этом бизнесе я презираю так называемых профессионалов. Большие тупые лица и жующая дикция. Антонен Арто^[149] показал единственно верное направление. Я первый, кто пошел по этому пути. Мистер Дракониан, я бы хотел снять вас в своей картине.

— Вы очень добры, — ответил я, — но об этом не может быть и речи.

— Никогда не обвиняйте меня в доброте, — возразил Клови. — Меня называют прагматиком сверхъестественного. И почему об этом не может быть и речи? У вас на следующей неделе есть что-то более неотложное или важное, чем участие в фильме, который определенно войдет в историю кинематографа?

— Ну, понимаете, мне, конечно, хотелось бы, — проговорил я, — но я и правда должен найти Алекса. Это не только дружба, это работа.

Клови задумался.

— Алекс дружил с моей командой операторов. Кто-то из них может что-то знать. И вам определенно надо поговорить с Иветт, девушкой, которая занимается сценарием.

— Прекрасно. Где я могу их найти?

— Это будет трудновато, — протянул Клови. — Они разбросаны по Парижу, в тех местах, где в данный момент я предполагаю вести съемки. Но вы встретитесь с ними, когда будете работать в моем фильме.

— Мистер Клови, я восхищаюсь вашей настойчивостью, но не собираюсь участвовать в вашей картине.

— Ну конечно, вы будете, — не отступал Клови. — Вы кажетесь мне рациональным человеком. Работа в моем фильме даст вам доступ ко всем последним парижским слухам. Вы встретите несколько человек, которые хорошо знают Алекса. Я сам буду помогать вам в вашем расследовании. И есть еще одно, над чем стоит подумать. Когда картина выйдет, какой-нибудь агент или продюсер увидит ваше лицо и сделает вам предложение дальнейшей работы. Это может стать для вас началом новой блестящей профессии.

— У меня уже есть профессия. Я занимаюсь расследованиями в международном масштабе.

— М-м-м, несомненно, но разве она столь блестящая?

Мне пришлось признать справедливость его слов.

— Больше того, — продолжал Клови, — я плачу реальными деньгами, франками, которые вы сможете потратить здесь, в Париже, хотя бы на то, чтобы улучшить свой гардероб.

Это звучало как настоящее оскорбление. Правда, мои джинсы еще чуть-чуть — и превратятся в лохмотья, а голубая рабочая рубашка села, и я не могу застегнуть пуговицы на рукавах. Поэтому мне пришлось закатать манжеты, чтобы вежливый взгляд принял это за небрежность. И мои ботинки для прогулок по пустыне видали лучшие времена. Но все равно это не дает оснований так беспардонно меня оскорблять.

Что же касается моей карьеры в кино, то это была самая безумная идея, какую я слышал за долгое время. Такая безумная, что я просто оцепенел, услышав собственные слова.

— О’кей, вы меня уговорили. Когда приступать?

— Послезавтра я начинаю снимать. Мне надо, чтобы на рассвете вы были в бистро на углу бульвара Массена и Порт д’Итали. Ровно в семь.

— О’кей, босс, — сказал я, надеюсь, иронически.

Глава 16

НАПАДЕНИЕ

Я вернулся на метро в Шатле-ле-Алль. Там ниже уровня улицы есть кинотеатр, где показывают новые и экспериментальные фильмы. Я спустился к кассам и посмотрел программу, чтобы узнать, когда там появятся картины Клови. Оказалось, через неделю я смогу посмотреть целых два его фильма: «Плоть, желание и нищета», где снималась Симона Синьоре, и «Оранжевый закат» с Аленом Делоном. Свою новую профессию я начинаю в весьма хорошей компании.

Я встал на эскалатор, чтобы подняться на уровень улицы. Вот тогда-то это и случилось.

Парень спускался по эскалатору вниз. Высокий блондин, стриженный «ежиком», с загорелыми бицепсами и неестественно белыми зубами. На нем был жилет, как для серфинга, резиновые «вьетнамки» и гавайская рубашка. Вид не более бандитский, чем у любого другого в кинотеатре «Форум де Алль». И я тут же забыл о нем. Это было ошибкой.

Едва поравнявшись со мной, парень перепрыгнул через барьер между эскалаторами, едущими вверх и вниз, и набросился на меня с кулаками. Он что-то бормотал, однако в тот момент его слова плохо доходили до меня. Я был слишком увлечен поисками выхода из этой ситуации.

Как я уже говорил, я не из тех, кто в совершенстве владеет боевыми искусствами. И вообще я не очень верю в правильность силового решения проблем. Но все же, если люди настойчиво навязывают мне драку, я считаю вполне справедливым использование любой, в том числе самой неблагородной тактики.

Когда он прыгнул на меня, я выставил вперед обе руки, чтобы дать ему отпор, и потом пнул носком ботинка для прогулок по пустыне прямо в пах, или, как англичане говорят, в промежность, аккуратно попав в гениталии, спрятанные несколько в глубине. Точно, как учил меня в давние студенческие годы старый Лао Дзы в школе «пинков в пах» на острове Хоккайдо.

Парень рухнул головой вниз на ступеньки эскалатора, будто кастрированное животное. А я получил одобрительные аплодисменты от наблюдавшей публики, но тут же поспешно отступил. Потому что по Лао Дзы движение, следующее после «пинка в пах», — «отступление на полной скорости». В особенности если вы промахнулись и не попали в уязвимое место или наткнулись на правильно поставленную защиту. Отступление — всегда лучшая тактика после того, как вы ударили человека в пах, если, конечно, вы не намерены идти дальше и убить его. В таком случае лучше это сделать там же и тогда же до того, как противник придет в себя. Получившие «пинок в пах» мужчины после «воскрешения» всегда очень обижены и склонны к невероятной жестокости.

Какое удовольствие снова выйти на улицу. Вдруг до меня дошло, что я в Париже. Я был так сверхзанят Алексом, что забыл немедленно обдумать остроту моей нынешней ситуации. Я бродил по улицам, заполненным дружелюбными искателями удовольствий, иногда плечом к плечу с вездесущими французскими полицейскими, которые попадались то здесь то там. Копы, как мы их называли, разгуливали парами, их короткие черные пелерины развевались на полуденном ветру. Со всех сторон меня окружали кафе — бесконечно цивилизованные учреждения. Некоторые пытались привить их в Соединенных Штатах. Результат получился весьма посредственным. Светловолосый студент колледжа, сообщающий по дороге к столику: «Привет, я Харли», совсем не то, что профессиональный французский официант, поведение которого — сплошное достоинство, с обеих сторон на мили отдаленное от презрения.

Нет, атмосфера Парижа не поддается трансплантации. Если вы хотите создать в Срединограде США точно такую же обстановку, как в вашем парижском кафе, то вам для начала нужно привезти туда пару марокканцев в длинных белых одеждах, передвигающихся от стола к столу и продающих сувенирные барабаны. И вам придется объяснять всем посетителям, что на самом деле никто не покупает сувенирные барабаны, потому что продавцы субсидируются мэрией для создания местного колорита.

Забавно, как мы всегда стараемся приобрести добродетели в очаровательном заграничном месте, то есть ТАМ, а использовать их ЗДЕСЬ, в скучном родном старом городе. Современная жизнь состоит из прозябания ЗДЕСЬ и импортирования самого важного из ТАМ: любви, моды, стиля жизни.

ЗДЕСЬ и ТАМ — вечные категории, которые никогда не будут отменены или включены одна в другую. Как бы далеко вы ни уехали, вы всегда живете ЗДЕСЬ. А место, куда вы хотите попасть, ТАМ, где любовь и приключения и культура. Но ТАМ недостижимо.

Когда вы физически перевозите себя из ЗДЕСЬ в ТАМ, возникает любопытное состояние. Первое время вам всюду сопутствует иллюзия, мол, наконец-то вы попали в ТАМ, где есть все хорошее. Вам даже удается наслаждаться, однако очень недолго. В этот период ТАМ сохраняет в ваших глазах свои истинные качества и окружающее предстает во всей своей уникальности. Но постепенно зарождается загнивание непривычности, восприятие тускнеет, начинается привыкание. И скоро то, что вы видите, уже больше не очаровательное, а просто необычное. Слишком скоро. И ТАМ превращается в еще одно ЗДЕСЬ.

Но происходят и хорошие изменения. ЗДЕСЬ, если вы надолго уезжали, приобретает качества ТАМ. Это случается автоматически. Точно так же, как ТАМ превращается в ЗДЕСЬ, если вы становитесь его постоянным жителем.

ЗДЕСЬ и ТАМ. ВЫ и ОНО. Вечные категории, противоположности, борьба. ВЫ против ОНО. ВЫ завоевываете ОНО, которое становится ВАМИ, и ВЫ превращаетесь в ОНО… Вечные законы, по которым непривычное превращается в знакомое.

Я размышлял над этими и похожими вопросами, когда шел по тротуару внутреннего города, расположенного в центре Города Света. Для уточнения скажу, район, который я называю Шатле-ле-Алль, находится между рю де Риволи и рю Этьен-Марсель, и дальше восток с западом связывает Севастопольский бульвар и рю дю Тампль. Этот миниатюрный город представляет собой гипермодерн, где древность и современность брошены в постоянное грубое сопоставление. На маленьком пространстве, не больше нескольких акров, удаленные друг от друга эпохи взаимопроникают друг в друга. Здесь перед вами разворачивается во всей красе главный музей современного искусства. Вокзал и станция метро, улица секс-шопов, фонтан, полный огнеглотателей и поедателей стекла (сурового вида джентльменов сопровождают их подружки, которые несут ленч и бутылку с бензином). Каменные фасады как древних, так и современных зданий соединены на различных уровнях. Есть открытые и закрытые пространства, и все они связаны воедино извивающейся бетонной стеной, которая проникает то здесь, то там в древние дома. В этом квартале у латиноамериканцев есть свои кафе, места, где встречаются все вновь прибывшие беженцы. Это судьба современной Южной Америки. Они приезжают в Париж со своими песнями и со своей политикой. И ни одна волна не бывает последней. Здесь же вы встретите и других беженцев: из Магриба и Черной Африки, из Ирана и Арабских стран — отовсюду, где инакомыслие наказывается долгим тюремным заключением или смертью.

Погруженный в собственные мысли, я пообедал в маленьком ресторане на рю де Блан и вернулся к себе в номер. Сначала я планировал освежиться и выйти снова, чтобы насладиться ароматом ночного Парижа и, возможно, подцепить одну-две ниточки, ведущие к Алексу. Но потом решил лечь в постель и предаться меланхолии. Когда я нащупывал на стене выключатель, голос из глубины номера произнес:

— Не затрудняйтесь, старина, не надо света. В темноте гораздо уютнее.

Часть IV

Глава 17

НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

Хотя голос ничего такого не сказал, я понял, что у его обладателя есть пистолет. Окажись я на его месте, я бы на всякий случай прихватил оружие. Поэтому я решил не делать резких движений и вообще ничего такого, что могло бы встревожить голос (хотя он звучал вполне спокойно) и вызвать преждевременную или, скажем так, ошибочную стрельбу. Кроме принятого решения, у меня в настоящий момент не оставалось никакого эффективного хода. Я уже закрыл за собой дверь. Бежать было некуда.

— Могу я сесть? — спросил я.

— Устраивайтесь поудобнее, — ответил голос. Он говорил по-английски, но с французским акцентом, как и следовало ожидать. Лунный свет струился через высокие с белыми шторами окна, рисуя на полу тропинку желтого цвета и создавая во всей комнате призрачное освещение. Шкаф прижался к углу комнаты, словно сказочное чудовище. Из темноты выступало кресло, и я плюхнулся в него.

Выдержав подходящую паузу, я заговорил:

— О’кей, вы собираетесь сказать мне, что все это значит, или будем сидеть в темноте и молчать?

— Я действую в интересах некоторых моих друзей, — ответил голос.

— И как это надо понимать? — спросил я.

— В поле нашего внимания попало то обстоятельство, что вы ищете Алекса Синклера.

— Правильно, — подтвердил я.

— Вероятно, мои друзья могут помочь.

— Прекрасно. Я плачу за информацию. Передайте вашим друзьям, пусть они позвонят мне. Завтра утром лучшее время. Или, когда будете уходить, оставьте мне их телефон, я позвоню сам.

— По-моему, самое лучшее, если мы встретимся с ними прямо сейчас.

— Я был бы счастлив, — почти согласился я, — но фактически у меня через несколько минут назначено свидание. Почему бы нам не договориться о встрече? Ленч завтра — подходит? Я угощаю.

— Симпатичное предложение, мсье Об,^[150] но не подходит. Мои друзья настаивают — они хотят видеть вас сейчас. Вы пойдете тихо и культурно или предпочитаете устроить себе и мне неприятности?

— Это полностью зависит от того, вооружены вы или нет, — ответил я.

— Остерегайтесь ошибки, — предупредил голос, — я вооружен.

— Сказать легко, — возразил я. — Разве я должен верить вам на слово?

— Ладно, — фыркнул голос. — Включите свет.

Я выполнил распоряжение. При верхнем свете обнаружился мужчина средних лет и мрачного вида. Землистое лицо в следах оспы. Синяя щетина выступала из желтоватой кожи, будто иглы стальной щетки, проткнувшие серовато-зеленую простыню. Длинный черный плащ и черный котелок дополняли картину. Он выглядел как интеллектуал, загримированный под гангстера тридцатых годов. С таким маскарадом французы справляются очень хорошо. В правой руке зловеще мерцала синяя сталь автоматического пистолета.

— Принимаю на веру, что он заряжен, — буркнул я. — Есть такое понятие, как слишком далеко зашедшее доверие. Куда мы отправимся, и собираетесь ли вы тыкать в меня этой штукой на улице?

— Он будет у меня в кармане, — сказал мужчина, пряча пистолет. — Не заставляйте меня стрелять, иначе будут испорчены два пиджака, не говоря уже о вашем здоровье.

Итак, мы вышли в июньскую ночь.

Париж широко известен как город, вызывающий сильное сердечное волнение. Особенно когда вы идете по улице, а пистолет упирается вам в ребра. Мысли о побеге носились у меня в мозгу, как маленькие серые кролики. Что помешает мне неожиданно рвануть, забежать в аллею, или в театр, или в бар, или в секс-шоп, или даже нырнуть в жандармерию, мимо которой мы как раз проходили? Я с сожалением отбросил эту мысль. Черные лебеди осторожности вернули мне здравый смысл. Любое внезапное движение могло вызвать у этого центуриона неизвестной мне вражеской армии приток адреналина в кровь и обострение соответствующих рефлексов. Если его настороженный палец лежит на спусковом крючке, то резкое движение с моей стороны может заставить его выстрелить раньше, чем он поймет, что этого делать не стоит. И, конечно, после этого он вполне мог скрыться, потому что в Париже никто не обращает внимания на шум, если он не такой громкий, как взрыв средних размеров бомбы, и не такой дробно-назойливый, как автоматная очередь.

Так я и шел. И пока я шел, я думал. Одно из преимуществ вечерней прогулки с пистолетом, упирающимся в ребра, в том, что она способствует истинно высокой оценке даже самых незначительных радостей. Таких, как появление на тротуаре старого друга с белым раскрашенным лицом, имитирующего походку прохожих.

— Привет, Арне, — бросил я, когда мы поравнялись с ним. Я надеялся, что он уловит в моем голосе ноту отчаяния.

Арне сделал преувеличенно низкий поклон, засунул правую руку в карман, подражая моему похитителю, и сбоку чуть позади пристроился к нам. Самое время разыгрывать дурака! Лицо Арне приняло озабоченно-злое выражение. Глаза бегали взад-вперед. Он в совершенстве изображал вороватую подозрительность, и моему похитителю это не понравилось. Он сделал угрожающий жест в сторону Арне. Арне с преувеличением повторил его.

Вот он, мой шанс. В те несколько мгновений, пока разыгрывается это двойное представление, я сумею улизнуть.

Или, вернее, я бы сумел улизнуть, если бы не заметил в толпе бесспорно представительную фигуру в темно-синем костюме с красной гвоздикой. Мистер Тони Романья.

Я решил, что тут слишком много загадок и будет лучше, если я немедленно разгадаю хотя бы одну из них.

— Уберите этот дурацкий пистолет, — бросил я своему похитителю. — Ведите, куда вам приказано меня доставить.

— Вы хотите сказать, что я могу доверять вам?

— Конечно.

Он иронически посмотрел на меня, но вынул правую руку из кармана.

— Знаете, мне говорили, что раньше вы были немного другим.

— Полагаю, что я совсем не изменился.

— О чем они не упомянули, так это о том, что вы ужасно глупый. Меня зовут Этьенн. Пошли, ребята уже заждались.

И мы зашагали дальше в ночь, полную тонкой иронии и легких прозрачных экстазов, в парижскую ночь звуков аккордеона и запахов жареных каштанов.

Глава 18

ЭТЬЕНН

Этьенн немного нервничал. Наверно, это было его первое похищение человека. Но он изо всех сил старался оставаться спокойным.

— Пошли, — бросил он, — мы возьмем такси. И не пытайся шутить со мной. У меня все еще есть пистолет.

Такси остановилось, мы сели, и Этьенн назвал водителю адрес в тринадцатом округе, недалеко от Порт д’Итали. Но только мы отъехали, как услышали с переднего пассажирского сиденья какое-то рычание. Оказалось, там сидит большой черный французский полицейский пудель. Он недоброжелательно смотрел на нас собачьими глазами, в которых сверкала готовность к нападению, и издавал пугающие звуки, как это делают собаки, когда оттягивают губы назад, обнажают зубы и становятся похожими на Кинг-Конга, схватившего Жертву.

— Что с собакой? — спросил Этьенн.

— Наверно, — объяснил водитель, — у кого-то из вас, джентльмены, есть оружие.

Собака между тем довела себя до такой истерики, что у нее изо рта пошла пена. Шерсть встала дыбом, будто наэлектризованная, желтые капли, выглядевшие как средство для очистки ржавчины, сбегали с клыков, глаза вспыхивали то зеленым, то красным огнем, точно светофор дьявола.

Этьенн быстро принял решение и сказал:

— Да, у меня есть пистолет, и что дальше?

— Мне все равно, — ответил водитель и пожал плечами, — но собака, ей это не нравится.

— Вы не можете объяснить ей? Человек имеет право носить оружие, собаке до этого нет дела. Понимаете? — рассердился Этьенн.

— Это умная собака, мсье, — вступился за пуделя водитель. — Мне очень жаль, но я должен признать, что, хотя ваши доводы имеют смысл, ваш подход, в сущности, несовершенен. Собаку нельзя осуждать. При всем ее очевидном упрямстве она абсолютно верно реагирует на требования беспощадной окружающей среды. Чтобы упростить дело, скажем так, собаке будет приятно, если вы осторожно положите свой пистолет на переднее сиденье. Я верну вам его в конце поездки, и все будут удовлетворены.

Этьенн так не считал, но ему нечего было возразить, особенно парижскому таксисту с полицейским пуделем.

Этьенн отодвинулся от ощетинившейся клинообразной собачьей головы, однако сверкающие дикие глаза все время следили за его рукой, и мягко положил пистолет на переднее сиденье. Он откинулся назад, но собака по-прежнему не спускала с него глаз.

Этьенн терпел сколько мог, но в конце концов не выдержал и спросил таксиста:

— Я все сделал, как вы предложили, она что, должна все время так смотреть на меня?

— Не обращайте внимания, мсье, — успокоил таксист. — Она ничего не имеет в виду, просто у нее такая манера.

Пока мы ехали по освещенным ночным улицам города парадоксов, Этьенн напряженно смотрел прямо перед собой и чуть покачивал головой. Я слышал, как он бормотал: «Долбаная собака, черт ее возьми. А как насчет этого?»

Наконец мы приехали по нужному адресу. Этьенн расплатился и получил назад свой пистолет. Мы стояли на тротуаре, а такси уехало.

Этьенн смотрел ему вслед даже тогда, когда машина скрылась из вида. Я еще немного подождал, потом спросил:

— Ну а сейчас что случилось?

— Не знаю. — Этьенн уставился на меня, как человек, только что пробудившийся ото сна или, может, только что погрузившийся в сон.

— Что вы имеете в виду под «не знаю»?

— Я имею в виду, что не могу вспомнить адрес. Давайте пойдем выпьем. Мне надо прийти в себя.

Глава 19

ЖАН-КЛОД

Мы нашли бистро недалеко от Тольбьяка. Там я взял Этьенну коньяк, а себе джину с апельсиновым соком. На самом деле Этьенн не забыл, куда мы идем. Просто он хотел таким образом выиграть немного времени, чтобы успокоиться и привести в порядок нервы.

В сигаретном дыму «галуазок»,^[151] в бистро, наполненном смехом и звуками аккордеона, я немного узнал о нем. Он корсиканец, но в отличие от многих своих соплеменников не жестокий. Благодаря его внешности и репутации острова ему всегда дают задания вроде этого. Сам он такого бы не выбрал, но, впрочем, у кого из нас большой выбор в подобных вопросах?

Мы миновали несколько домов на рю Массена, затем повернули налево на авеню де Шуази, прошли еще несколько домов и вступили в Чайнатаун, который расположен внутри этих кварталов. Позади ряда высоких домов, названных именами композиторов и художников — Пуччини, Пикассо, Рембрандт, Сезанн, — расползлись бесчисленные маленькие лавчонки и рестораны, где можно отведать вьетнамскую,лаосскую и камбоджийскую кухню. Правда, там почти у всех блюд вкус, как в китайском ресторане, в особенности если добавить рыбьего жира. По соседству с ними маленькие рынки под открытым небом завалены овощами странных очертаний и невероятного цвета фруктами. А высокие современные здания заполнены «лодочным народом» (людьми, живущими в своих джонках на реках и в заливах Индокитая). В «высотки», как я слышал, французы помещают тех, кто имеет право требовать французское подданство, потому что раньше жили во французских колониях. Говорят, что полиция держится в стороне от этого района. Индокитайцы (или есть какой-то другой общий родовой термин, каким их называют) сами себе полиция. Иногда тело падает с одного из верхних этажей, обычно Жертва — игрок-неплательщик. В Чайнатауне это называется Правосудие небоскреба.

Мы прошли переулками к авеню д’Иври, миновали скопление забегаловок с восточной кухней и ресторанчиков, где подают кускус, алжирские и вообще арабские блюда. Потом Этьенн провел меня аллеей в узорно выложенный камнями двор. Двери квартир выходили на три стороны двора. Мы направились к одной из них, и Этьенн постучал.

Дверь с размаху распахнулась. На пороге стояла фигура, освещенная со спины. И после десяти лет даже по силуэту я узнал Жан-Клода.

— Были какие-нибудь неприятности? — спросил Жан-Клод.

— Да, кое-какие, — ответил Этьенн. — Но не по его вине.

— Входи, Об, — пригласил Жан-Клод. — Нам нужно поговорить. Я рад, что ты не пытался бежать.

— Ты мог бы не прибегать к театральным выходкам. Фактически я сам пытался найти тебя.

— Конечно, пытался, Об, — проговорил Жан-Клод. — Проходи, садись.

Мы были в студии скульптора, среди материалов самого всевозможного рода: ведер с глиной и кусков мрамора разной величины. На стенах висели аккуратные коробки с инструментами, которыми пользуются скульпторы: кувалды, зубила, долота, всякие другие режущие и колющие штуковины. Жан-Клод жестом показал мне на стул и сел сам.

— Ну, Об, — проговорил он, и улыбка искривила его узкое лицо, — много времени прошло.

Костюм на Жан-Клоде был синий в белую узкую полоску, покрой превосходный, скорее итальянский, чем наш американский с неподложенными плечами. Маленькие, тщательно подщипанные черные усики тоже могли многое рассказать о нем. Они совершенно не походили на большие пушистые усы, которые носят мачо и которые так любят отращивать многие американцы, соревнуясь со своими обожаемыми футбольными нападающими. Внешне Жан-Клод был антимачо, но по его виду у вас не возникало мысли, что он игнорируемый женщинами человек.

Мы немного поговорили о старых и новых временах. Жан-Клод только что прилетел из Каира, где провалилась сделка, в которой фигурировало небольшое количество смолистой субстанции. У него тоже дела шли не слишком успешно. В прошлом месяце в Биаррице его жизнь потерпела крушение. Он порвал с Сьюзи, ушел от нее в порыве раздражения, не подготовив заранее почвы, то есть не найдя женщины, с которой мог бы жить.

Я заметил в бутоньерке его пиджака маленькую черную ленточку и спросил, кто умер. Оказалось, его дядя Гаспар. На прошлой неделе его выловили в Сене у моста Александр. Гаспара завернули в длинный черный плащ с норковым воротником. Руки ему связали впереди, а сзади на затылке обнаружилось пулевое отверстие. Гангстеры, убивающие в Париже, имеют склонность к плюмажам и перьям.

У современного французского преступника самое развитое в мире чувство стиля. Шик парижского «дна» скопирован с романов Уита Барнетта и Джеймса М.Кэйна. Большинство костюмов — прямое подражание тому, что Эдвард Дж. Робинсон носил в своих фильмах тридцатых годов. Каждый уважающий себя бандит на Монмартре или в Бельвиле одет в соответствии со стилем. Если человек становится capo mafioso, начальником мафиози, или, не знаю, как называется его корсиканский эквивалент, стиль становится особенно важным. Ходили слухи, что дядя Гаспар превысил собственные полномочия.

Жан-Клод ростом пяти футов девяти дюймов, весит примерно сто двадцать фунтов, носит вытянутые в ниточку усы и коротко стрижет черные курчавые волосы. По вашим представлениям он являет собой типично франко-итальяно-испанский тип мужчины, безусловно нервный, легковозбудимый, несомненно умный, особенно в запутанных, таинственных вопросах, и полный множества маленьких причуд. Этот тип не сравним с прямолинейно мыслящими гражданами Северной Америки, включая и Мексику.

— Об, — наконец приступил к главному Жан-Клод, — какого черта, что ты опять делаешь в Европе?

— А почему мне не быть в Европе? Я не сделал ничего постыдного.

— Об, ты продал нас в Турции. Я долго ждал, чтобы расплатиться с тобой за это.

— Черта с два, ничего подобного, — возразил я. — В тот день я увидел в аэропорту Яросика, повернулся и ушел. У меня не было возможности предупредить тебя или Найджела.

— А я слышал по-другому. Ты подставил нас. Продал Яросику и туркам.

— Это неправда. Когда я вернулся в Париж, я сделал все, что мог. Нанимал адвокатов, организовывал взятки…

— Велико дело, — фыркнул Жан-Клод, скривив губы в характерной ухмылке. — Сколько тебе заплатили турки?

— Если бы я это сделал, разве я бы сидел сейчас здесь? Ведь я не сопротивлялся, когда шел на встречу с тобой, — убеждал я его. — Спроси у Этьенна.

Этьенн в подтверждение кивнул.

— Мы взяли такси, и там была собака…

Жан-Клод жестом велел ему молчать.

— Какого черта, откуда мне знать, почему ты сейчас здесь? Может, у тебя еще больше поехала крыша, чем обычно?

— Говорю тебе, я не подставлял тебя и Найджела. Я сижу здесь перед тобой и говорю все как было. Если ты мне не веришь, тут уж я ничего не могу поделать. Тебе решать, Жан-Клод.

Он уставился на меня и долго не отводил глаз. Наконец проговорил:

— Проклятие, Об, ты поставил меня в дурацкое положение. Все знают, что ты нас продал, и все ждут, когда я отомщу. Теперь ты пытаешься сыграть на моей симпатии к тебе. Из этого ничего не выйдет, Об.

— Ты так думаешь?

— Да, именно так я думаю.

— Ну и прекрасно, — согласился я. — Тогда убей меня, если ты так решил, только прекрати эту смертельно скучную бодягу.

— Все тот же прежний Об, — он чуть улыбнулся.

Я тоже чуть улыбнулся. Я был тем же прежним Хобом. Но теперь я лучше знал себя.

— Что это за история о том, что ты ищешь Алекса?

— Мне нужно найти его для клиента. Я пытался разыскать тебя и Найджела. Я хочу, чтобы в этом деле вы работали со мной.

— Это правда, Об? Ты серьезно хочешь, чтобы мы работали с тобой?

— Ты знаешь мое правило, — начал я. — Все мои старые друзья — часть моей организации. Когда вы помогаете мне в деле, вы получаете часть гонорара. Конечно, до тех пор, пока не убьете меня. Тогда все меняется.

— Там и вправду есть какие-то деньги? — спросил Жан-Клод.

Я сел поудобнее и приготовился к небольшой приятной беседе. Как только он заговорил о деньгах, немедленная опасность миновала.

Часть V

Глава 20

КЛОВИ

— Ах, доброе утро, мистер Дракониан, — приветствовал меня Жерар Клови. На нем были серые твилловые^[152] бриджи для верховой езды, ботинки «Фрай», клетчатая рубашка сзади на кокетке, как в вестернах, с пуговицами из природного жемчуга. Позже я узнал, что это костюм в стиле американского режиссера Джона Хэстона. У Клови есть костюмы и в стиле многих других режиссеров. В том числе Федерико Феллини, включая черную шляпу с отвислыми полями.

Было всего лишь четверть восьмого. Мы стояли перед большим складским помещением в районе Кремлэн-Бисетр тринадцатого округа, недалеко от того места, куда меня прошлой ночью привел Этьенн. Вблизи припарковались два грузовика с реквизитом. Над одним возвышалась стационарная камера на кране и пара переносных. Большую часть прожекторов и реквизита уже внесли в помещение. Нас окружало совсем немного людей, несколько техников и актеров.

— Мне не надо взять копию сценария? — спросил я.

— Сценария вообще нет, — ответил Клови и постучал себя по голове. — Все здесь. Генеральный план. Общая концепция.

— Это потрясающе, — согласился я. — Но что, предполагается, должны делать актеры? Копаться у вас в уме?

— Все, что вам надо знать, скажут потом, — объяснил он. — Мне важно, чтобы вы представляли себе только общую идею. Тогда вы даете мне ваше собственное толкование момента, вашу реакцию. Я хочу, чтобы вы — вы все — что-то добавляли к сцене, действуя спонтанно. Не беспокойтесь о диалоге, мы будем его дублировать потом. В итальянском стиле.

Клови сказал, что я должен войти в склад и подняться на платформу, образующую вроде как второй этаж. Я так и сделал. Склад — это огромное помещение с отдельными кладовками, или комнатами (не знаю, как их назвать), построенными над полом. Часть его заполняли мешки с овощами. Вдоль одной стены штабелями лежали деревянные подпорки, а на них стояли ровными рядами упаковочные клети. Немного пахло дизельным маслом и картошкой. На втором этаже я обнаружил огороженное пространство для офиса, вошел и обменялся рукопожатиями с командой операторов. Потом меня повели к будке с костюмами и представили Иветт. Она оглядела меня с головы до ног и посоветовалась с леди, занимавшейся гардеробом. После краткого совещания они придумали, во что меня одеть. Белый полотняный костюм и шляпа-панама, ковбойские сапоги в стиле героя вестернов, будто бы отделанные кожей ящерицы, рубашка в коричневую клетку, тоже как носят в вестернах, и коричневый платок.

— Иветт, — начал я, — насколько мне известно, вы знаете моего друга Алекса Синклера?

— Да, мсье, — ответила она с очаровательной интонацией, которая так шла ее аккуратной фигурке, черным чулкам и крестьянской юбке. Прелестная малышка, темноволосая и темноглазая, с природным дружелюбием, которое больше обещало, чем, похоже, давало. Но, конечно, никогда нельзя быть уверенным.

— Когда вы видели Алекса последний раз? — спросил я.

Она приняла задумчивый вид, еще одно выражение, которое хорошо у нее получалось.

— Мсье Об, — проговорила она со своим восхитительным акцентом, — Алекс просил меня никому не рассказывать о его делах. Понимаете, я должна оправдать его доверие.

— Да, понимаю, — согласился я, — и одобряю. Алекс говорил мне то же самое. Это его манера. Хотя, естественно, по отношению ко мне он сам неоднократно нарушал свое правило.

— Ах, вы говорите слишком сложно для меня, — пролепетала Иветт с самым обворожительным смехом, какой я в жизни слышал. Фантазия моментально нарисовала картину: я живу в студии вдвоем с этой маленькой гризеткой, у нас много вина и достаточно денег.

— Я имею в виду только одно, — объяснил я. — Дело в том, что у меня деньги для Алекса. Очень много денег. И я хотел бы отдать их ему.

— Как только Алекс позвонит, — лицо ее прояснилось, — я могу связать вас с ним.

Мне пора было отправляться в местный «Голливуд», я нахмурился и заговорил более грубым тоном.

— Вы не понимаете, бэби. Алексу необходимы эти деньги, а мне нужны быстрые ответы. Что-то может обломиться и вам, крошка.

Она вытаращила на меня глаза. Я понял, что попал в какую-то цель.

— Мсье Дракониан, вы нужны нам немедленно, — донеслось с улицы.

— Мне надо об этом подумать, — пробормотала Иветт. Глаза вытаращены, полные губки чуть раздвинулись и открыли маленькие белые зубки, предназначенные для того, чтобы в ближайшем будущем нежно покусывать меня. По крайней мере, я надеялся.

— Об! Какого черта? Где вы? — В этот раз кричал сам Клови, и голос звучал раздраженно.

Я зашагал к выходу, чтобы начать свою актерскую карьеру.

Глава 21

ОПАСНЫЕ СЪЕМКИ

Когда я вошел в коридор, где-то за спиной раздались отдаленные звуки барабана, которые перешли в стаккато. Кто-то всунул мне в руку пистолет, кажется, я изображал какого-то полицейского, но трудно говорить с уверенностью при таком режиссере, как Клови. В конце концов, пистолет мог быть и символом, хотя и в этом я не уверен.

Из-под пола поднимался дым от сухого льда. Прожекторы, расставленные вдоль коридора, начали последовательно пульсировать то оранжевым, то зеленым, не мои любимые цвета. По правде говоря, размышление об окружающем довольно занудное дело.

— Продолжайте идти, не останавливайтесь! — услышал я сзади крик Клови. И я шел. По обе стороны от меня виднелись открытые двери, и парень в берете с ручной камерой следовал за мной и делал панорамную съемку помещения, находящегося за очередной открытой дверью. Я тоже делал панорамную съемку, конечно, собственными глазами, потому что камеры мне никто не дал. За каждой дверью открывалась сцена или то, что они называли картиной. Я видел позирующих окаменевших людей, уставившихся друг на друга сквозь боевые доспехи; азиатов, застывших в позах игроков с широко разинутыми от возбуждения ртами; сцены откровенной сексуальности, чуть прикрытые небеленой марлей. И я вспомнил, как пел Джим Моррисон: «Прежде чем я впаду в самый главный сон, я хочу, чтобы вы здесь… и потом стон бабочки…»

А потом я увидел в дальнем конце коридора лицо, женское лицо, и протянутые ко мне руки.

— Диалог, — прошипел Клови, и я начал импровизировать.

— Привет, бэби, ты тоже играешь в этом маленьком эпизоде? Ты ждешь, красотка, именно меня, а я спешу к тебе по этому коридору, спешу сломя голову.

Естественно, я имел в виду, что это просто те слова, которые приходят в голову, потому что они запишут диалог потом, но я как-то увлекся и не заметил, что подошел к краю коридора. Дальше пол обрывался. Впрочем, этого я и не мог заметить, потому что дым, покрывая поверхность пола, доходил мне до лодыжек.

Публика считает, что, когда профессионалы снимают кино, они предвидят каждое движение. Вот и я смело шагал вперед, и вдруг я уже ни на чем не стоял, а куда-то падал.

Глава 22

ДОКТОР ДАДА

Париж полон мест для любого настроения. К Эйфелевой башне я шел по авеню де Сюффрэн, мимо Военной Академии и затем по Марсову полю. В парке я нашел скамейку и сел.

Чистота и упорядоченность французских парков настраивают на логическое мышление. Красиво подстриженная зелень, пляшущие в лучах полуденного солнца пылинки и девочки в бело-серой школьной форме. Здесь можно поверить, что бог говорит по-французски, и стать склонным к иронии.

Несмотря на погруженность в собственные мысли, я постепенно начал осознавать присутствие старого джентльмена, сидевшего на скамейке рядом со мной. Это было удивительно, но, по правде говоря, меня не поразило, когда я обнаружил на его напудренном парике черную фетровую шляпу старинного фасона. Он был одет в двубортное бежевое пальто с двумя рядами блестящих пуговиц, серебряных или оловянных. Еще один мимолетный взгляд подтвердил, что на нем зеленые атласные бриджи до колен, а ниже — сизо-серые шелковые чулки, уходившие в забавные черные туфли с квадратными пряжками из белого металла.

— Да, смотрите как следует, Хоб, — проговорил старый джентльмен. — И потом избавьтесь от меня с помощью одного из своих искусных умозаключений.

Я вздрогнул, потому что знал: наступило время испытания, и пришло оно раньше, чем я успел по-настоящему подготовиться. Я медленно выдохнул и повернулся к нему.

— Всегда рад встретиться с настоящей аномалией, — сообщил я. — Я сам недавно чувствовал себя немного нереальным. У вас есть имя?

— У меня много имен, — ответил он поддразнивающим тоном. — Но я дам вам ключ — назову два из них. Иногда я известен как доктор Дада, и я близкий друг Зигфрида Сюрреаля. Вы сами прекрасно знаете, что Второй Сюрреалистический Манифест все еще заставляет упражняться мозги мужчин. Вы вполне обоснованно подозреваете, что истинная природа бытия с трудом поддается изучению таким туповатым инструментом, как разум англосаксов. В прозаическом мире ваш собственный здравый смысл осуждает вас и ваши поступки, но вы знаете, что здравый смысл — главный враг, и вы приехали во Францию, чтобы найти оружие для своей великой борьбы с реальностью. Признайтесь, Хоб, вы приехали сюда, чтобы поговорить со мной.

— Да, но кто вы?

— Кроме многого другого, я тот, кто уничтожит паутину вашего рационализма.

Он улыбнулся с вольтеровской проницательностью. Я чувствовал себя на пороге некоего важнейшего открытия, некоего проникновения внутрь, которое объяснит мне, что я здесь делаю, некоего знания, которое поможет собрать воедино разорванные нити моей жизни.

Затем образ начал дрожать, у меня появилось головокружение, и, удивительно, без всякого перехода я обнаружил, что лежу на спине и смотрю в небо. Голова покоилась на чем-то мягком, покрытом длинной черной хлопчатобумажной юбкой.

— Об! С вами все в порядке?

Я посмотрел вверх, в темные глаза Иветт. Я и правда лежал на спине на полу склада. Мелькнуло воспоминание: я был где-то наверху, шел по коридору, и потом что-то случилось. И тут я вспомнил, как пол под моими ногами кончился, и я ухватился за электрический кабель. Это затормозило падение, но кабель не выдержал моего веса, и я рухнул вниз.

— Об! — Это Клови, склонившийся надо мной. — С вами все в порядке?

Я осторожно встал на ноги. Мне ужасно не хотелось покидать теплые удобные колени Иветт. Я сделал несколько шагов, разминая мышцы, и обнаружил, что в разных местах есть ушибы, но переломов нет.

— Слава богу, — вздохнул Клови. — Я намерен расследовать это происшествие. Не понимаю, как все случилось. Там в коридоре оказалась дыра в полу, Хоб, и кто-то закрыл ее куском картона. Непростительная преступная халатность.

Я услышал знакомый двухтоновый вой машины французской полиции. Лучше бы Клови не вызывал ее. Конечно, начнутся неприятности, когда они узнают, что я снимаюсь в фильме без зеленой карты с разрешением на работу. Вполне возможно, что они вышлют меня из страны.

Ну, как будет, так и будет, не стоит беспокоиться. Разумеется, я не мог знать, что встречусь с инспектором Фошоном.

Глава 23

ЭМИЛЬ ФОШОН

Инспектор полиции Эмиль Фошон — невысокий, коренастый, с насмешливым живым галльским взглядом, который составляет чуть ли не главную часть великого галльского наследства. Курчавые черные волосы он стриг под «ежик». Еще надо добавить большие сверкающие карие глаза, оливковую кожу и густую щетину, недавно сбритую и попудренную. Лохматые черные брови срослись на переносице, нос костистый и слегка крючковатый. Губы тонкие, уголки опущены книзу. Он приехал на обыкновенном «Пежо», осмотрел место происшествия и, пока Клови объяснял, что произошло, кивал и что-то ворчал. Фошон почти ничего не говорил, лишь время от времени делал пометки в маленьком черном блокнотике, который хранил в нагрудном кармане темного костюма-тройки. Удовлетворенный осмотром, он повернулся ко мне.

— Мсье Дракониан, вы были очень близки к последнему звонку. Вы полностью пришли в себя?

— Да, совершенно, — ответил я.

— Тогда, вероятно, вы согласитесь сопровождать меня в кафе «Селект», тут недалеко за углом. Мы можем выпить коньяку, и я сниму ваши показания.

«Селект» — кафе рабочего люда, очень популярное в своем квартале. Белый кафельный пол, цинковый бар. На маленькой полке телевизор, игра в сокер в полном разгаре, европейцы трепетно называют ее футболом, потому что не знают ничего лучшего. Нам в Америке этого не понять.

Утро уже кончалось, и мы без труда нашли столик у задней стены. Я заказал кофе с молоком и круассаны, Фошон — коньяк и эспрессо. Воздух в кафе загустел от запаха кофе, цикория, черного табака, белого вина и перно. Фошон задавал мне вопросы скорее как человеку, с которым хочет поближе познакомиться, чем как полицейский подозреваемому. У меня не было ни малейшего представления, имею ли я право заниматься во Франции расследованиями, поэтому я сказал, что я старый друг Алекса Синклера, что было правдой, и что я ищу его отчасти ради собственного интереса, отчасти по просьбе друга.

Фошон время от времени делал пометки в блокноте, но главным образом слушал, глаза под тяжелыми веками щурились от дыма его «галуазки», темная, недавно бритая челюсть опиралась на пухлый кулак. Он сделал пометку, как правильно произносится «Синклер», и сказал, что, вероятно, через день-два сообщит мне какую-нибудь информацию, касающуюся моего падения, а, заодно, и об Алексе.

Мы пожали друг другу руки, Фошон снова сел в машину и вернулся в префектуру, так я думаю, иначе что же делает французская полиция, когда не занимается происшествиями. А я вернулся на склад, к Клови.

Клови уже снимал другую сцену. Он казался подавленным и задумчивым.

— Слава богу, что вы не получили повреждений, — проговорил он. — Этого не должно было случиться. Но я убежден, Фошон доберется до дна.

— До дна чего? По-моему, это просто несчастный случай.

— На моих съемках возможны только те несчастные случаи, которые планирую я, — покачал головой Клови. — Могу заверить вас, что этот спланирован не мною. Идите сюда, позвольте, я вам кое-что покажу.

Я последовал за Клови на верхний этаж. Мы шли по коридору к тому месту, откуда я упал. Клови показал мне, на чем держится пол, по-моему, это называется подпорочные брусья. Они были подпилены у основания, а потом аккуратно соединены. Сверху набросали всякого барахла. Самая аккуратная западня, какую я только видел.

— Но кто это сделал? — удивился я. — И зачем?

— Интересные вопросы, — согласился Клови. — Надеюсь, у вас найдутся какие-то ответы.

— Почему у меня?

— Только вы можете знать, кто бы хотел видеть вас мертвым.

— Но я не знаю.

— Тогда, наверное, вам стоит это узнать.

Глава 24

ПОСЛЕ РАЗМЫШЛЕНИЙ

Я заметил, что частные детективы не тратят много времени на обсуждение своих ушибов и ран, полученных при исполнении долга, или работы, как там они называют свое занятие. У них у всех вроде бы есть баснословная способность, будучи серьезно избитыми, иногда даже тяжелыми тупыми предметами, отряхнуться и мгновенно прийти в норму. Примечательно, что после горячего душа и расслабляющего массажа они испытывают на следующий день всего лишь легкое стеснение при движении, но не обращают на него никакого внимания.

У такой выносливости, конечно, есть причина. Большинство частных детективов обычно бывают обладателями основательной мускулатуры. В их представлении занятия на тренажерах вместе с друзьями в местном гимнастическом зале — единственное по-настоящему стоящее времяпрепровождение. Я слышал о такого сорта людях, которые, когда им скучно, например, играют в гандбол, вместо того чтобы спокойно лежать на кушетке и терпеливо ждать, когда пройдет плохое настроение, как это делают все нормальные разумные создания. Они просто стоики, а не частные детективы.

Я не похож на них. Меня легко выбить из седла. Контузия, которую я получил при падении на складе, оставила безобразные желто-багровые пятна на моем теле и голове. Наверно, они не пройдут несколько месяцев. И они болят. Больше я об этом не упомяну, но хочу, чтобы вы тоже знали.

Я вернулся в свой номер в отеле и долго отмокал в ванне, потом часа два поспал. После этого я чувствовал себя почти готовым пойти на свидание с Иветт, назначенное на вечер.

Почти, но не совсем. Я просто не мог заставить себя выйти в надушенный декаданс парижской ночи, даже ради Иветт. Я все еще размышлял о том забавном старике, привидевшемся мне утром во время галлюцинации. И я размышлял о деле, в которое втянули меня Ракель и Алекс. Смутные мысли. Неопределенные мысли. Я размышлял о том, что мне очень плохо заплатили за расследование, обернувшееся сложной и опасной работой. Я размышлял о том, что всего случившегося уже больше чем достаточно, чтобы остановиться. Я приближался к критическому моменту, и сам это чувствовал: всегда знаешь, когда вот-вот войдешь в штопор. Я размышлял о том, какого черта меня снова занесло в Европу. В смятении я начал понимать, что повторил все снова: как дикарь попался на обманчивый блеск стеклянных бус. Погрузился в сложности и опасности из-за романтического заблуждения — ради мечты о Париже. О Париже, какого никогда не существовало. Ради мечты о себе, какого тоже никогда не существовало. Я пытался сделать вид, будто хочу заработать на жизнь без романтического ореола, без теплого сияния утраченного времени, которым окутаны мои воспоминания, без опоры на королевство ностальгии и жаркого воздуха. И, будто забыв, до чего отвратительными были мои годы в Европе, я пытаюсь повторить все снова.

Обратили ли вы внимание, что в детективных романах кризис могут переживать любые персонажи, кроме самого детектива? Вспомните прочитанные романы, и вы увидите, что это первый, в котором детектив решительно отказывается от свидания с очень ценным информатором. Вместо свидания я пошел вниз и спросил консьержку, может ли она отправить мою телеграмму. Она могла. Я написал: «Дорогая Ракель. Я ухожу. С любовью, Хоб», и послал телеграмму в «Крийон».

Вы можете сказать, что я перегнул палку. Но дело в том, что я терпеть не могу падать через несколько этажей. Особенно когда это не приносит никакой выгоды.

Глава 25

СНОВА РАКЕЛЬ

Два часа спустя, когда я спал, в комнату вошла Ракель.

— Что значит, вы находите? — спросила она.

— Дайте посмотрю, — сказал я и взял у нее листок бумаги. Это была моя телеграмма. — Я написал «я ухожу», а не «нахожу», — объяснил я. — Проклятые лягушатники, все делают с ошибками.

— Но разве сегодня вы уже не в восторге от Европы?

— Мой энтузиазм начал таять точно в тот момент, когда я свалился со второго этажа в Кремлэн-Бисетр.

— Кстати, вам вообще не следовало сниматься в кино. Я наняла вас найти Алекса, а не начинать новую карьеру.

— С теми деньгами, что вы мне платите, мне необходима вторая работа, чтобы как-то существовать, пока я занимаюсь вашим делом. Вы знаете, девиз моей гильдии: «Не рисковать жизнью за так».

— Я не понимаю, что значит «за так». Однако, мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, — проговорила Ракель. — Я хочу, чтобы вы продолжали. Что вам нужно?

— Во-первых, немного честности.

— Какое вы имеете право обвинять меня во лжи? — ледяным тоном спросила Ракель.

— Нет, не совсем так. Просто я хочу, чтобы вы сказали мне правду.

— Вы противоречите сами себе, — возразила Ракель. Уже не так холодно. — Что вы хотите знать?

— Почему вам нужно найти Алекса?

— Ну, я вам уже говорила, — начала она. — Он мой друг. Он исчез. Я беспокоюсь о нем.

— Дальше, — сказал я.

— Куда дальше?

— Какая цена?

— Я правда не понимаю, о чем вы говорите.

— Ракель, — снова начал я, — вы мне нравитесь. Но если то, что вы сказали, правда, вся правда и ничего, кроме правды, тогда нам лучше договориться и уехать. Я вернусь в Штаты на выпускной вечер дочери.

— Почему вы вдруг решили таким образом отказаться от дела?

— Потому, Ракель, что оно становится опасным. Похоже, в нем участвует очень много народа и в нем есть какая-то загвоздка, или, может быть, несколько загвоздок, о которых я не знаю. Это ставит меня в невыгодное положение: любой вокруг знает больше, чем я. А я знаю только одно. — Я сделал драматическую паузу.

— Что? — спросила она.

— Я знаю, Алекс не просто исчез, чтобы убежать с быками на корриду в Памплону. Я думаю, он участвует в чем-то сложном и, вероятно, нелегальном. И у меня есть ощущение, что в этом замешаны большие деньги.

— Почему вы так считаете?

— Слишком много людей участвует в этом. Обычно такого рода интерес возникает, когда замешаны большие деньги.

— Понимаю, — проговорила она, немного подумав над моими словами.

— Хорошо. И что теперь вы хотите сказать мне?

— Хоб, вот лучшее, что я могу придумать в этот момент: найдете Алекса — получите пять тысяч долларов.

— Это реальные деньги или новая игра?

— Вы опять называете меня лгуньей? — Она покраснела.

— Вовсе нет. Я только хочу показать вам, что у меня есть расходы, мне надо нанимать людей, на каждом шагу давать взятки плюс мои собственные траты, когда я встречаюсь с информаторами.

— Я могу дать тысячу долларов прямо сейчас. — Она открыла сумочку и смотрела на меня.

— Скажу вам вот что, — ответил я, — давайте мне две тысячи сейчас и еще восемь, когда я его вытащу.

— Но это десять тысяч долларов!

— Да.

— С вашей стороны не очень хорошо так поступать: в середине дела ставить мне ультиматум.

— Вы можете подать жалобу в гильдию. Но поверьте, это совсем не много, учитывая, что вы до сих пор не сказали мне ничего полезного.

— Ладно, — вздохнула она. — Как вы думаете, скоро вы сможете его вытащить?

— Если ваши деньги готовы, я рассчитываю через три дня, самое большее через неделю, — пообещал я, — и тогда это дело можно будет закрывать.

Впоследствии я пришел в восторг от своего провидения.

Часть VI

Глава 26

ГАРРИ, МАРИЯ

Гарри Хэм был немного смущен, вышагивая к пристани порта Ибицы рядом с Марией Гуаш. Хотя и был доволен. Мария красивая женщина, в ней чувствовался класс, и он радовался прогулке с ней. Он даже начал надеяться, что они не слишком быстро узнают о братьях Гуаш и, может, вместе пойдут на ленч.

Но тут Антонио Планнеллс сказал Марии, что видел, как отчалило судно ее братьев. Миновав волнорез, они взяли курс на Барселону.

Услышав это, Мария нахмурилась. Воды, где они обычно ловили рыбу, находились далеко от Барселоны.

— Зачем они туда пошли? Антонио, ты не мог бы попытаться вызвать их по радио?

— Они вне досягаемости моего передатчика, — объяснил Антонио, однако согласился попробовать. Он предложил Марии и Хэму подождать на причале, а сам спустился в захламленную и набитую вещами маленькую каюту и принялся искать братьев на короткой волне.

Стоял прекрасный солнечный день. Ветер играл легкими темными локонами, выбившимися из-под косынки Марии. Белый круизный корабль с Майорки только что пристал к острову Тагомаго. Гарри обнаружил, что он невероятно счастлив, хотя не мог сообразить почему.

Потом вернулся Планнеллс.

— Я не поймал их. Но поговорил с Диего Туром. Он видел их перед тем, как повернул к дому.

— Где они были? — спросила Мария.

— Милях в двадцати к востоку от Кадаке.

— Это где? — спросил Гарри.

— Севернее Барселоны, — объяснила Мария, — почти в Лионском заливе.

Она повернулась к Антонио Планнеллсу и задала несколько вопросов на огненно-быстром диалекте Ибицы. Затем снова обратилась к Гарри:

— Вроде бы они идут на север. В направлении Монпелье или Марселя.

Гарри довез Марию до ее фермы. Он хотел пригласить ее на ленч, но не знал, как подойти. Даже и не вздумайте предложить женщине с Ибицы пойти куда-нибудь выпить.

В конце того дня Гарри сидел в кафе на Санта-Гертрудис и читал газету. На пятой странице «Интернэшнл Геральд Трибюн» он наткнулся на статью. Гарри перечитал ее дважды и решил, что лучше позвонить Хобу.

Международный телефонный звонок с Ибицы — такое серьезное предприятие, что может занять большую часть дня. Гарри поехал в Санта-Эюлалиа, третий крупнейший город острова. Там продолжалось что-то вроде фестиваля. По улицам разгуливала веселая толпа, и место для парковки найти не удалось. Сделав два круга по улицам, Гарри поехал в отель «Сес Рокес», в четверти мили от города, где его друг Карлитос сторожил обширную стоянку и позволил ему припарковаться бесплатно. Гарри по дорожке отправился в город пешком, обмениваясь с друзьями и знакомыми, которых встречал на пути, добродушными любезностями. Он не спешил, потому что на Ибице, где время измеряется неделями и месяцами и вряд ли минутами и часами, ни одно дело не делается в спешке. Но он чувствовал себя немного напряженно, так как у него было сообщение, которое нуждалось в отправке. Праздное очарование Ибицы стояло у него на пути и мешало выполнить работу.

Гарри подошел к заставленной машинами площадке для парковки на окраине города, миновал ее, срезал дорогу между домами и выбрался на центральный променад, Калле-дель-Киоско. Улица так называлась потому, что ее верхний конец представлял собой кафе на открытом воздухе, где вы сидели и видели своих друзей или своих врагов или просто каких-то людей. Ибица место такого сорта, где можно встретить кого угодно.

В тот момент у Гарри не было времени на любезности, хотя ему приходилось придерживаться этой традиции. На Ибице даже самое чрезвычайное и потрясающее происшествие, к примеру, пожар в доме, не оправдывает пренебрежения обменом любезностями. Он кивнул сеньоре, шившей ему рубашки, обменялся приветствиями с ирландцем Алеком, который управлял «Эль Кабальо Негро», баром, где Гарри постоянно торчал. И наконец добрался до телефонной будки.

Телефонная будка появилась недавно и стала признаком модернизации Санта-Эюлалиа. Еще несколько лет назад на Ибице не было телефонов-автоматов. Если вы хотели позвонить, вам приходилось просить разрешения в баре, ресторане или отеле. Но потом «Ла Компанья Телефонико де Эспанья» поставила телефонные аппараты в кабины заводского изготовления размером с маленький фургон. Шесть телефонных будок приставили к двум стенам. Слева от входа стоял стол, за которым вы заказывали разговор. А на противоположной стороне — деревянная скамья, где вы ожидали соединения.

Не утруждайте себя покупкой телефонной карточки. У этих аппаратов нет даже отверстия, куда опускать монеты. Здесь разговоры на длинные расстояния проходили старомодным путем. Ваш оператор советовался с другим оператором, и они между собой решали, могут они соединить вас с собеседником или нет.

Летом, когда интенсивность телефонных разговоров достигала пика, международные звонки превращались в высокую комедию. Международная телефонная связь принесла в Санта-Эюлалиа страшный стресс и современную жизнь. Находились люди, главным образом иностранцы, которые весь долгий день выкрикивали Хосе непонятные звуки своих неизвестных языков. Хосе, низкорослого, грудь колесом, широколицего, веселого, но серьезного мужчину, отнюдь не пугала эта ситуация. Подобно многим испанцам, он любил чрезвычайные положения и вполне мог моментально взять их под контроль и выполнить нужную работу. Было только одно условие: вам не следовало ставить под сомнение способ, каким он выполняет свое дело, и самое главное — не говорить, что он выполняет его слишком медленно.

Хосе справлялся, разрешая каждую проблему по мере ее поступления. Он не говорил ни на одном языке, кроме испанского, но ведь ни одному испанцу это не мешало заставить себя понимать. Так или иначе, все звонки проходили. Временами Хосе посылал своего маленького сына Хоселито принести ему вафельный конус мороженого. Жаркая работа — пробивать из Эюлалиа международные звонки в июне.

Гарри и Хосе были друзьями. Гарри говорил на примитивном испанском, пользуясь глаголами только в настоящем времени или исключительно в инфинитиве. Понимали его все.

Гарри не упомянул о неотложности своего звонка. Он уже достаточно прожил в Испании и понимал, что такое заявление ни к чему не приведет. Стоит сказать испанцу, что дело срочное, и его разум тут же уходит в отпуск. Срочно? Кого-то убили? Для испанца это единственная причина поспешности.

— Париж, — сказал Хосе, глядя на номер, который Гарри написал ему. — Должно быть, важно, нет?

Гарри пожал плечами, чтобы показать, мол, звонок, по правде, для него не имеет значения и он просто не понимает, почему так утруждает себя, что даже встал с постели, чтобы сделать его. Потом он задумался: хотя, может быть, кое-какую важность он имеет.

— Bastante, — ворчливо проговорил Гарри.

«Bastante» означает «более-менее», «довольно». Это вроде бы ничего не выражающее короткое слово может оказывать огромное влияние в некоторых уголках испаноговорящего мира. Гарри знал, что это слово в испанском языке более убедительно, чем «urgencias»^[153] или «rapidos».^[154] И когда Хосе сказал, мол, «muy caro»,^[155] то Гарри понял: разговор будет не таким дорогим, как если бы было «bastante caro».

— Для тебя я это устрою сейчас же, — объявил Хосе, разъединяя леди, которая уже долго разговаривала со своим мужем в Копенгагене. Он положил руку на рычаг — да, у этих телефонов такие же рычаги, как у старых полевых аппаратов армии США, — и забормотал: — «Pues, a ver».^[156] — И аппарат закряхтел.

И он тут же, точно по волшебству, получил Париж. Вот так оно и бывает. Гарри взял трубку. Только бы Хоб нашелся на другом конце.

Глава 27

Я И ГАРРИ ХЭМ

Я только лег отдохнуть после тяжелого дня, когда меня теребили Жан-Клод с друзьями, как вдруг зазвонил телефон. Гарри Хэм.

— Гарри? Как ты там?

— Жарко и устал, Хоб, но весь в делах. Добыл для тебя кое-какие новости.

Меня так поглотили сиюминутные заботы, что я начисто забыл, что моя жизнь не состоит лишь из одного дела, как это бывает в книгах у многих частных детективов, которые, похоже, между одним и другим делом живут в состоянии забытого в камере хранения чемодана. Они не находят лучших занятий, чем потакать своим алкогольным увлечениям и поглощать убийственные обеды, состоящие из дешевой еды и не новых острот. Настоящие детективы, такие как я, всегда одновременно ведут больше чем одно дело.

— Да, — сказал я, — жду твоих новостей.

— Насколько я сумел раскопать, — начал Гарри, — твои виндсерферы сейчас на рыболовном судне спешат во Францию.

Гарри сообщил, что фирмой «Индустриас Марисол» управляют Энрике и Вико. Энрике уехал в Сан-Себастьян, а Вико покинул остров на рыбачьем судне. И оно вроде бы направляется во Францию. Гарри почти убежден, что у него на борту пропавшие виндсерферы.

— Не думаю, что ты знаешь, куда во Францию?

— Точно не знаю, — согласился Гарри. — Рыболовные скорлупки предварительно не заполняют маршрутные листы. Но я сегодня видел в «Интернэшнл Геральд Трибюн» статью. Страница пятая в нижнем правом углу. Похоже, что завтра во Франции в заливе Гонфлер начинаются соревнования по виндсерфингу. На что ты хочешь спорить, что эти доски с парусом плывут туда?

— По-моему, ты действительно что-то раскопал, — решил я. — Хорошее начало, Гарри! Так ты летишь в Гонфлер и проверяешь, там ли они?

— Хоб, я не могу выехать из Испании, — оглоушил меня Гарри.

— Тебя за что-то разыскивают во Франции?

— Ничего похожего. Просто я подал заявление на permanencia.

— Merde,^[157] — рассердившись, я проглотил готовое сорваться с языка ругательство. «Permanencia» — разрешение на постоянное проживание в Испании. Оно дает определенные привилегии и накладывает несколько обязательств. Для того чтобы его получить, надо заполнить соответствующие анкеты, сдать паспорт и прожить в Испании полгода. Потом паспорт возвращают, и вы можете приезжать и уезжать сколько вам угодно.

— Когда, думаешь, твоя permanencia будет готова?

— Недель через шесть.

— Чертовское неудобство, — признался я. — Ты не можешь попросить своего приятеля Беласко раздобыть твой паспорт и отдать тебе?

— Без капли пота, если бы дело было на острове, — объяснил Гарри. — Но ты же не хуже меня знаешь, что все бумаги уходят в Мадрид.

Заскрежетав зубами, я кивнул. Проклятая сверхцентрализованная Испания. Сам я убежденный сторонник региональной автономии.

— Ладно, — сказал я, — придется проверить мне.

Глава 28

ГОНФЛЕР

Я поехал на вокзал Монпарнас и сел на поезд в Гонфлер.

Гонфлер находится в двух часах пути от Парижа. Это старый порт в Бретани на берегу Английского канала, как говорят англичане, или Ла-Манша, как говорит весь остальной мир. Порт играл важную роль во время наполеоновских войн.

Сняв в отеле «Арен» номер с прекрасным видом на залив, я моментально почувствовал себя лучше. Из окна виднелись узкие, красиво выложенные камнями улицы, шпили церковных колоколен и каменный узор спуска к заливу. Я заметил на улицах несколько плакатов: «Добро пожаловать, виндсерфингисты». Кроме этого, местные жители вроде бы особого интереса к соревнованиям не проявляли.

В Гонфлере особенно делать было нечего. И это мне нравилось. Я прогуливался по улицам и вдоль набережной, восхищался водными лыжами, которые выглядели так же, как на знаменитых современных французских рисунках морских пейзажей. То тут, то там я заходил в кафе, пил кофе или аперитив. Я бездельничал, наслаждался и баловал свою душу.

Вернувшись в отель, я не особенно удивился, узнав от старшего коридорного, что меня спрашивал джентльмен и что теперь он ждет моего возвращения в гостиной.

Заглянув в бар, я увидел знакомую большую и сильную спину, затянутую в хлопчатобумажный твид, и львиную голову майора Найджела Уитона.

— Привет, Найджел, — сказал я, проскользнув на соседнюю табуретку.

Как я уже упоминал, я человек не мускулистого сложения. Когда речь идет о грязной работе, я не участвую. Зачем делать ее самому, когда под рукой есть специалисты, которые вечно нуждаются в деньгах.

Найджел Уитон — бывший доброволец «красных беретов» и бывший полковник плохо кончившей армии Моиса Чомбе.^[158] До этого он хорошенько набил руку в различных неприятностях в Малайзии, Кении, Брунее и Афганистане. Уитон — высокий и, когда забывал втягивать живот, полный человек с густыми буйными каштаново-рыжими кудрями, с курчавой бородой и усами. Он немного походил на льва и немного на белокожего ребенка, слишком надолго оставленного на солнце. Лицо Найджела — памятник тропическому солнцу и беспробудному пьянству. Он был сложным человеком, одновременно состоявшим из нескольких типажей. Одна из его лучших ролей — чуть ограниченный бывший офицер Британской армии. Это типаж комичный. Но были и другие. Никто, даже сам Найджел, не знал, какой же из них истинный Уитон.

— Жан-Клод сказал, что у тебя есть для нас работа, — начал Найджел.

— Откуда ты узнал, что меня надо искать здесь?

— Я вспомнил, что в старые дни ты часто приезжал сюда, когдаПариж уже стоял костью в горле, а для возвращения на Ибицу ты еще не созрел.

— Вы изучили мои привычки, Ватсон, — заметил я. Он кивнул.

— Кстати, как Кейт?

— Прекрасно, — ответил я.

— Она не вспоминает меня?

— По правде говоря, нет. У Кейт добрые старые дни остались далеко позади.

— Очаровательная женщина Кейт, — вздохнул Найджел. — Как дети? Все в порядке?

— Да, прекрасно. Они тоже тебя не вспоминают, Найджел.

— Ну, все равно здо́рово хорошо поговорить о добрых старых временах. А что случилось теперь, Хоб?

— Алекс Синклер. Помнишь его?

— Даже очень хорошо, — сказал Найджел. — В те времена его домик на Ибице стоял рядом с моим. Дьявол Алекс, золотоволосый мальчик. Наверно, помнишь, я был шафером на его второй свадьбе. Сейчас не могу вспомнить, на ком он женился, на Маргарет или на Кэтрин?

— Что ты еще о нем помнишь?

— Он изготавливал подделки с Раулем Фонингом, предметы искусства. Потом работал с Берни Корнфилдом, они продавали воображаемые поместья как реальные. Потом вернулся в Штаты. Добровольно отказался от широко расхваленной свободы и пошел работать в какую-то большую адвокатскую фирму в Вашингтоне, округ Колумбия. Последнее, что я слышал, он жил в Джорджтауне и как сыр в масле катался.

— Тем же заканчиваются и мои сведения. Меня наняли найти его. Вроде бы он приехал в Париж с месяц назад и исчез.

— Кто тебя нанял? Если этот вопрос не кажется тебе нескромным.

— Нет, ты ведь теперь тоже в деле, так получается. Разыскивает его леди по имени Ракель Старр. По крайней мере, так она назвалась, когда пришла ко мне.

— Никогда не слышал о ней, — проговорил Найджел. — Наверно, не из тех, что были в старые времена?

Я покачал головой.

— Я представил ее Русу, он ее не знает. А если Рус не знает, значит, она на самом деле никогда не появлялась на сцене.

— Почему она хочет найти Алекса?

— Она мне не сказала. Кажется, личный интерес.

— С Алексом всегда так, — улыбнулся Найджел. — Что ты хочешь, чтобы сделали мы с Жан-Клодом?

— По-моему, это очевидно. Попытаться что-то раскопать. Особенно что Алекс на самом деле задумал, как и почему он исчез, где он сейчас.

— Выглядит вполне разумно, — согласился Найджел. — Когда ты возвращаешься в Париж?

— Скоро, — я неуверенно пожал плечами.

— Что ты здесь делаешь?

— Еще одно дело, — ответил я.

— Ну, старина, мы ведь теперь партнеры. Включи меня, — предложил Найджел.

Так я рассказал ему о Фрэнки и о том, что открыл Гарри.

— Ты хочешь здесь пересечься с парнем? — спросил Найджел.

— Да, если правда, что он и виндсерферы действительно прибыли сюда. Надеюсь, что дело можно будет легко уладить.

— Много легче, чем пытаться действовать через суд, ага? — заметил Найджел. — Ну, полагаю, ты знаешь, что делаешь.

Я кивнул, хотя, по правде говоря, не очень-то знал.

— Можешь ты немного авансировать меня и Жан-Клода? — спросил Найджел. — По-моему, вы, американцы, относитесь к любому делу как к прогулке за деньгами.

Я дал ему пять тысяч франков на двоих с Жан-Клодом и список людей, с которыми хотел бы в дальнейшем поговорить. Он дал мне номер телефона, куда можно позвонить и оставить сообщение для него и Жан-Клода.

— Ты поедешь поездом? — спросил я.

— У меня все еще есть старая «Испано-Суиза», — покачал головой Найджел. — Увидимся в Париже.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Кстати, Найджел… — проговорил я.

— Да, Хоб? — Он обернулся, великолепная военная фигура с небольшим животом.

— Насчет Турции. Я не подставлял тебя и Жан-Клода.

— Знаю, — ответил Найджел.

— Жан-Клод вроде бы не поверил мне. Откуда ты знаешь, что я говорю правду?

— Я давно отработал эту версию. Если бы я действительно думал, Хоб, что ты нас продал, мы бы сейчас не вели этот разговор.

— Почему не вели бы?

— Потому что ты лежал бы на дне канала Сен-Мартен с моими гантелями, привязанными к лодыжкам. Встретимся в Париже, Хоб.

Глава 29

ВСТРЕЧА С ВИКО

В тот вечер я взял такси и отправился на маленький аэродром, который обслуживал также Гавр и Пэ-де-Ко. Стоял ранний вечер. На востоке в районе Парижа висела хорошо занятая серая дымка. Вечерний рейс из Антиба опаздывал на двадцать минут. Когда пассажиры выходили, я стоял почти у самых ворот. Прибыло много людей. Но совсем мало мужчин интересующей меня возрастной группы. Остальные — женщины, дети, священники и военные. Я также заметил несколько латиноамериканцев, тотчас привлекающих внимание яркими шалями и туфлями с подошвой из пробки.

Я довольно легко нашел наблюдательный пункт, где мог сидеть и все видеть, не будучи замеченным. В кафе-баре напротив ворот, откуда выходили пассажиры, висело большое зеркало, в которое я мог разглядывать всех прибывших.

Вот прошли два священника и большая стайка девочек в школьных свитерах, наверно, волейбольная команда. Средняя школа «Всех Звезд» в Ницце против «Нырков» из Камарге. А может быть, и нет.

И тут я увидел мужчину. Он вышел из самолета и огляделся вокруг с таким видом, будто попал на Землю обетованную. Затем я увидел багаж. Пять ярких цветных виндсерферов и паруса в разноцветных парусиновых сумках.

Они плыли по багажной карусели, мужчина снимал их и аккуратно складывал рядом. Подошел носильщик, забрал сумки и отнес к лимузину с надписью: «Отель «Риц», Гонфлер». Вико уже собирался сесть в машину, когда по радио сообщили, что для него есть телефонограмма. Он пошел забрать ее. Когда он вернулся, лимузин уехал.

— Простите, — подошел я к нему, — могу я предложить подбросить вас в город?

— Не помню, чтобы мы встречались, — ответил он, — но буду очень благодарен. Мой багаж уехал без меня.

Он сел в машину. Я тоже.

— Мы с вами не встречались, — начал я, — но у нас есть общий знакомый. Мы оба знаем Фрэнки Фолкона.

— Кто вам сказал? — Он вытаращил на меня глаза.

— Мы знаем Фрэнки Фолкона, — повторил я. — Мое имя Хоб Дракониан, я его управляющий и друг, а также частный детектив.

— Так вы знаете мистера Фолкона? — удивился он.

Вико, молодой человек между двадцатью и тридцатью годами, маленький, грудь колесом. Он выглядел как настоящий крутой парень. Но что-то в нем было не так. Что-то пробегало по лицу, и будто по камню расползалась трещина, какая-то слабость, даже не спрятанная в глубине, внешний изъян, отражающий внутренние угрызения совести. Глядя на это лицо, ни о чем не удавалось думать, кроме драмы, отраженной на нем. Какой драмы? Слабость против силы, привычка против непосредственности, житейские принципы против жизни в фантазиях. Я подумал, как много спрятано в этих маленьких темноволосых людях, выпячивающих грудь колесом, и на мгновение он стал для меня таким же загадочным, как житель Явы или Барсума.

Вико долго пялил на меня глаза, и его намерения не показались мне чистыми.

— Вы приехали ко мне от великого мистера Фолкона?! — наконец восторженно воскликнул Вико. — Первого мастера Америки по изготовлению досок для виндсерфинга?

— Да, это верно.

— Но, пожалуйста, это же замечательно, позвольте мне пригласить вас что-нибудь выпить! За встречу с самим мистером Фолконом! Надеюсь, в следующий раз. Это будет самое большое удовольствие, какое я только могу вообразить. Мистер Дракониан, вы не можете представить, какое для меня значение имеют виндсерферы Фолкона. Пойдемте в бар. Я сейчас же должен угостить вас, и мы поговорим.

Иногда людям трудно приспособиться к моему методу работы. Они сжимаются, ничего не говорят. Но иногда они раскалываются. Особенно когда беседую с ними я. Я частный детектив, не склонный терроризировать людей, у которых хочу получить информацию. Совершенно напротив. Преступники говорили мне, что в моем присутствии они чувствуют взрыв божественно вдохновленной внутренней силы и уверенность, что будут вечно преуспевать в мире, населенном такими типами, как я. От сознания собственной грандиозности и в благодарность они часто раскалываются до самого ядра.

Но бывает, что встречаешься с типом вроде Вико. Всю беседу со мной он взваливает на себя. С нелегким чувством я шел с ним в бар. Такое чувство возникает, когда собеседник не хочет полностью сотрудничать. Или когда готов сотрудничать чересчур скоро.

Вико заказал коктейль с шампанским для нас обоих. Уставившись на меня черными глазами, похожими на бусинки, он начал свой рассказ.

— Вы не можете представить, каким был для меня прошедший год. Моя жена, Мария, как раз потеряла рассудок. Она страдала от бреда, вообразив, будто я летучая мышь-вампир. Она даже не позволяла мне близко подойти к ней. Вы можете представить, в каком я был отчаянии. Я поссорился с Энрике, моим старшим братом и партнером по бизнесу. Мы занимались сдачей в аренду оборудования для подводного плавания. Это было до того, как я что-то узнал о виндсерфинге. Я все время возился с одним и тем же старым скучным оборудованием, давал акваланги мускулистым немцам или французам, чтобы они могли нырнуть в глубины моря возле нашего возлюбленного острова Ибица и на кончике своего копья вытащить последние остатки его быстро оскудевающей подводной жизни. Если вы спросите, я скажу, дурных ныряльщиков с аквалангом ужасно много, а железное правило нашего бизнеса обслуживать главным образом их. Не хочу докучать вам подробностями, как я попал в такой противный бизнес, только скажу, что так получилось в результате завещания моего дяди Лльята. Это история уже вошла в фольклор острова.

Не имеет значения, как я попал в этот презренный бизнес, я в нем. И потом в один прекрасный день я услышал о виндсерферах. Фактически они окружали меня, мелькали то тут, то там. Но когда вы становитесь жертвой врожденного консерватизма, что часто бывает с человеком в католической стране с сильными семейными традициями, где ничего не делается вне семьи, вы топчетесь на месте, потому что сбились с пути. Много важных вещей проходило мимо меня. В течение пяти лет я ничем не интересовался, не мог бы вспомнить названия ни одной музыкальной группы, ни одного фильма. Это такая ужасная хандра, у нас говорят, что вызывает ее, или, по крайней мере, побуждает к ней южный ветер сирокко, или левантинец, или хамсин, как называют его в Израиле. Этот ветер, приносящий болезни, время от времени посещает наши берега, это жаркий, пыльный, темный ветер, когда песок скрипит на зубах и раздражение ударяет в голову, он дует из Африки и приносит с собой ужасные суеверия и предсказания, все ждут прихода плохих времен. Именно так и было со мной, и тут несколько запоздало, но чисто и ясно меня стукнуло сенсацией. Виндсерфинг. В ту же минуту я увидел, что эти маленькие суденышки, такие легкие, такие простые могут стать настоящей находкой для меня, решить все мои накопившиеся за годы проблемы.

Я выставлял виндсерферы у себя в магазине, сегодня пробовал один проект, завтра другой, пока наконец не пришел к бесподобным доскам несравненного Фрэнки Фолкона с Гуд-Ривер, штат Орегон. К этому моменту я уже стал вполне компетентным специалистом по виндсерфингу, человеком, способным идти вместе с остальной группой и с наветренной стороны, и против ветра, какой бы он ни был, но никогда не финишировавшим первым. Однако все изменилось, когда я попробовал свою первую доску Фолкона. Я начал занимать места в числе победителей.

Я попробовал вторую доску Фолкона. Успех стал еще грандиозней. Я вдруг понял, что следует сделать: собрать необходимые четыре или пять досок и оборудование и поехать на международные соревнования. Всего несколько побед — и я могу освободиться от бесчувственного смеха брата Энрике, ревнивого презрения отца, освистывания ровесниками, которые знали имена поп-идолов, но забыли собственные души. Поддерживаемый деньгами за победу, я мог бы подняться над этим. И все, что мне нужно, — доски Фолкона под ногами.

Следующий шаг был неизбежен. Я никому не сказал о своих намерениях.

Конечно, дорого, но я должен был получить эти виндсерферы. Это самая большая игра моей жизни, и я послал заказ. Когда они прибыли, я собрал все свое мужество и оставил остров, оставил жену, брата, родителей, теперь есть только я, доски и смена белья. Так я вступил в новую жизнь.

Еще один коктейль, сеньор Хобарт! Пусть это будет наш сигнал к началу новой жизни, подальше от всех печалей и поражений прошлого.

Вико закончил и откинулся назад, сияющий и вспотевший, человек, прекрасно себя почувствовавший после исповеди, человек, трепетавший на пороге перехода в новую жизнь. Я понимал его. Так что можете представить, каким я казался себе подонком, когда спросил тоном прагматика, презираемого мною. Однако жизнь всегда есть жизнь:

— Все это очень хорошо, мистер Вико, и я желаю вам удачи в вашей новой жизни. Но что насчет оплаты этих пяти виндсерферов?

Момент возмездия, призыв к расплате! Именно частный детектив усилил остроту ситуации.

Глава 30

ВИКО

— Прошу прощения? — удивился Вико.

— Деньги за виндсерферы. Деньги сеньору Фолкону.

— Ах, деньги! Да, я платить!

— Вы заплатили? Когда?

— Простите. Я не имел в виду, что я УЖЕ заплатил. Я имел в виду, что я НАМЕРЕН заплатить. Простите, мой английский не очень хорош.

— Вы можете заплатить сейчас, мистер Вико? — Я не обратил внимания на его извинения.

— Да, конечно. Именно так. Полагаю, что могу. Но это, наверно, потребует немного времени. Вопрос дней. Тогда, конечно, я собираюсь заплатить.

— Вико, я не полицейский и, даже если бы был полицейским, не мог бы арестовать вас в этой стране, — объяснил ему я. — Во Франции против вас дела нет. Но у нас есть свои способы заставить таких халявщиков, как вы, заплатить или захотеть заплатить. Вы слыхали о газетной обработке?

— Нет, а что это такое?

— Мы даем объявление в вашу местную газету, чтобы оно печаталось несколько недель подряд, сообщаем о вашем долге и спрашиваем, когда вы собираетесь заплатить. Если это не действует, мы определяем, какой ущерб вы нанесли нашему клиенту, и потом устраиваем вам много неприятностей.

— В моем случае в этом не будет необходимости. У меня есть деньги прямо здесь. — Вико вынул небольшой бумажник, достал из него чек и показал мне.

Я рассмотрел его и увидел, что это чек банка «Де Бильбао» на два миллиона песет с какой-то мелочью. Чек был выписан на имя Фрэнки Фолкона.

— Я вижу чек, — подтвердил я. — Почему вы не хотите отдать его мне для Фрэнки, и мы в расчете?

— Если бы я только мог! — воскликнул Вико. — В настоящий момент у меня нет денег на счете. Но через несколько дней они будут. На этой неделе я дам их вам, чтобы вы передали их своему клиенту. Время оплаты — после субботы.

— Почему надо ждать до тех пор?

— Потому что суббота — день главного события в соревнованиях по виндсерфингу в заливе Гонфлер. Премии наличными. За первое место выходит почти двадцать тысяч долларов. Я могу выиграть эти деньги, сеньор Хобарт. Я уже брал два первых места на Майорке и одно в Барселоне. Я знаю, что у меня не самое лучшее время, но хорошее. Я знаю, кто соревнуется здесь, я могу побить их.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Все это очень неопределенно.

— Конечно, неопределенно. Я человек, который живет, переводя фантазии в реальность. Взлет какого-то бедного парня, который хочет стать знаменитым матадором, или жокеем, или виндсерфингистом, всегда окружен ореолом невозможного.

На такую сентенцию у меня не было ответа. Я не собирался утверждать, что такого никогда не бывает.

— И подумайте, какая слава для досок Фолкона, — продолжал Вико. — Когда я выиграю, виндсерферы Фолкона появятся на мировой карте соревнований. Мистеру Фолкону придется нанимать целую фабрику народа, чтобы справиться со всеми заказами. Как вы можете проходить мимо такого шанса?

И правда, как? И какой еще у меня есть здесь шанс? Я мог найти местного адвоката и возбудить судебное дело против Вико. Но к чему бы это привело? К тому времени, когда закон начнет действовать, Вико и доски будут уже далеко.

— В субботу я буду в Париже, — сказал я.

— Для меня самое большое удовольствие прийти и увидеть вас.

Итак, я написал название отеля и отдал ему листок. И правда, мне пора было возвращаться.

Глава 31

ГОНФЛЕР, РОМАНЬЯ

Мой следующий собеседник не заставил себя долго ждать. Это случилось в тот же вечер, несколько часов спустя после отъезда Найджела. Рейс Пальма — Орли^[159] задерживался. Я закончил le grand plateau des fruits de mer, также известный как обед из даров моря, вышел из отеля, чтобы совершить вечерний моцион, и направился вниз к порту. Меня не особенно удивило, что кто-то из сидевших за столиком в кафе на тротуаре помахал рукой и окликнул меня с несомненным акцентом Нью-Джерси, матери коррупции.

— Эй, Хоб! Иди сюда, давай выпьем.

Тони Романья. Он избавился от темно-синего мафиозного прикида, и теперь на нем был легкий бежевый костюм с красными кантами на лацканах. В Нью-Джерси такого рода вещи продают богатым туристам в «Шорт Хиллс Трэвел Бутик». В этом костюме Романья выглядел как бежевый кит с красными кантами на плавниках.

— Привет, Тони, — сказал я, садясь за его столик. — Что привело тебя на опушку этого леса?

— Я слышал, что это исторический город, — ответил он, беззаботно улыбаясь.

— Ты выбрал хорошее место, — подтвердил я. — Знаешь, Гонфлер известен с одиннадцатого века. Особенно я тебе рекомендую церковь святой Катерины и алтарь Нотр-Дам-де-Грейс.

— Очень приятная информация, — одобрил Романья. — На самом деле я надеялся натолкнуться здесь на тебя.

— Как ты узнал, где меня искать?

— Тебя не так трудно найти, Хоб, — признался Романья. — Ты ведь раб привычек, правда?

— Когда-то был им, — согласился я, исподтишка разглядывая его. — Чего ты хочешь, Романья?

Широкое лицо Романьи приняло серьезное выражение. Он постучал по бокалу, усилив впечатление о собственной неуклюжести.

— Ты ищешь Алекса Синклера. — Слова прозвучали скорей как утверждение, чем как вопрос.

— Я ничего не признаю, — предупредил его я. — Но что, если ищу? Зачем это тебе?

— Я тоже ищу Алекса, — объявил Романья.

— Почему-то, мистер Романья, это не так сильно меня удивило, как вы могли бы ожидать. Довольно много людей вроде бы заинтересованы в Алексе.

— Ты знаешь, где он?

— Я бы не сидел в Гонфлере, если бы знал это. И ты бы тоже не сидел здесь.

— Но ты надеешься найти его?

Я кивнул.

— Детективное агентство «Альтернатива» всегда находит человека, которого ищет.

— Как бы тебе понравилось работать на меня?

— Не знаю, — ответил я. — Сколько ты платишь? Обеспечиваешь ли медицинскую страховку? Планируешь ли пенсионные отчисления? Что ты хочешь, чтобы я делал?

— Это очевидно. Я хочу, чтобы ты нашел Алекса.

— Я это и делаю.

— Да, но для другого клиента. Когда ты его найдешь, я хочу, чтобы ты сказал мне первому. Конечно, я мог бы выловить эту рыбу сам, у меня много связей в столице, но зачем нам дублировать усилия?

— Это будет несправедливо по отношению к моему нынешнему работодателю, — возразил я.

— Может, и несправедливо. Но я хорошо тебе заплачу. И спасу тебя от множества неприятностей.

— Как «хорошо» и каких «неприятностей»?

— Я дам тебе чистых пять тысяч долларов, когда и если ты скажешь мне, где найти Алекса.

— Мне нравятся круглые цифры вроде этой, — заметил я. — А теперь скажи мне о неприятностях.

— Вовсе никаких неприятностей, если будешь играть по правилам. — Романья улыбнулся. И на мгновение стал похож на потрепанного рубенсовского ангела с синими щеками.

— Мистер Романья, мне правда надо знать больше, чем вы говорите. Кто вы, кого представляете, почему заинтересованы в том, чтобы найти Алекса?

Романья поднялся, бросил на стол, особо не считая, пригоршню банкнот, и одернул свой китовый костюм.

— Пять тысяч долларов, если будешь сотрудничать, — напомнил он, будто надо было напоминать. — Бесконечные счета от врачей, если не будешь. Найдешь меня в «Рице». Сделай себе любезность. Не умирай. — Он зашагал прочь.

Я проследил, как он пересек площадь и сел в «Пежо-404» с шофером. Проследил, как он отъехал. Заметил номер машины, хотя не имел представления, что мне с ним делать. Потом допил кофе. Когда подошел официант, заплатил за себя, помимо банкнот Романья оставил приличные чаевые, остальное положил в карман. Никаких напрасных трат. Никаких желаний.

Часть VII

Глава 32

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПАРИЖ: ХУАНИТО

На следующий день утром я вернулся поездом в Париж, вполне удовлетворенный тем, как идут дела. Я не особенно продвинулся вперед в поисках Алекса и не вызволил для Фрэнки деньги за виндсерферы. Но, по крайней мере, появилась перспектива, что дела сдвинулись с мертвой точки и даже могут принести некоторые денежные поступления.

Когда я брал такси от вокзала Монпарнас к Форуму де Алль, обещанные Романья пять тысяч долларов плясали у меня перед глазами.

Стоял один из тех дней, которые время от времени бывают в Париже. Голубое небо потрясающей прозрачности. Мастером-Дизайнером здесь и там с безупречным вкусом разбросаны несерьезные белые облака. Под элегантными мостами Мирабо, де Гренель, де Бир-Хаким, д’Йена течет искрящейся серебристой змеей Сена, разделенная этими мостами на сегменты.

День был великолепный. Толпы переполняли улицы. На Форуме и на широкой террасе перед Бебором соперничали две музыкальные группы, стараясь завоевать внимание публики. Одна в национальных костюмах Бретани исполняла фольклорные танцы. Другая, южноамериканская, состояла из двух ведущих гитар, бас-гитары и сопрано-гитары.

Я балдею от хорошей хуапанги, поэтому подошел, чтобы послушать их музыку, и узнал Хуанито, парагвайца, лидера группы из «Эль Манго Энкантадо». На нем была белая рубашка с оборочками и с широкими, надутыми воздухом рукавами.

— Об, встречай меня после выступления. — Засунув маракасы под ремень, он вспыхнул широкой улыбкой. — У меня есть для тебя новости об Алексе.

— А, у тебя новости. Я буду в «Ле Пер Транкиль», выпью чего-нибудь.

Удивительно, как легко подцепить информацию, если знаешь, где ошиваться. По-моему, без преувеличения можно сказать, что я самый искусный в западном полушарии охотник за информацией. Конечно, это талант такой же, как и другие, и его главная составляющая — терпение.

— Привет, ты здесь, парень, — двадцать минут спустя сказал мне Хуанито, оставив своих приятелей обходить со шляпой слушателей. — Как поживаешь, а?

Вдобавок к рубашке с рюшами на Хуанито были обтягивающие, как собственная кожа, штаны тореадора, спортивные туфли «найк» и белая с синим косынка в горошек, небрежно завязанная вокруг шеи, как у Джона Фойта в «Полночном ковбое». На этот раз он одарил меня мальчишеской улыбкой вместо обычной мрачной ухмылки апаша.^[160]

— Послушай, Об, ты все еще хочешь увидеть Алекса?

Радостная улыбка и сияющие глаза Хуанито сказали, что это будет мне чего-то стоить. Наверно, дорого. Никто так не любит вас, как парень, который собирается ополовинить ваш кошелек.

Я помедлил.

— Понимаешь, — начал я, — нельзя сказать, что я ищу его. Я имею в виду, что рад бы повидаться с ним, раз уж я в Париже. Но, если не повидаюсь, тоже не велика беда. Понимаешь, что я имею в виду?

Лицо Хуанито увяло. Я наблюдал, как счетная машинка в его мозгу сбросила тридцать процентов с цены, которую он собирался запросить за свою, возможно фальшивую, информацию.

— Брось, Об, — воспрянул он, снова натянув улыбку. — Я знаю, что ты должен найти Алекса, а это ведь чего-то стоит, правда?

Я признал, что, вероятно, несколько франков, пожалуй, мог бы заплатить. Потому что ничего особенно волнующего от Хуанито не жду, так, пустяки.

— А сколько будет стоить, если я, допустим, отведу тебя прямо к нему?

— Можешь отвести? — спросил я.

— Ну, не прямо сейчас, но скоро. Однако сначала ты должен сказать мне, сколько это будет, по-твоему, стоить.

— Хуанито, если ты можешь отвести меня прямо к Алексу без крохоборства и мелочной торговли, — я наградил его тяжелым взглядом, — то получишь двести американских долларов, и я сделаю тебе любезность.

— Какую любезность?

— Я не скажу жандармам, что у тебя нет разрешения на работу во Франции.

— Как ты об этом узнал? — Его будто стукнули алебардой.

— Я не выдаю своих источников. — И своих счастливых догадок тоже.

— Пусть будет пятьсот, о’кей? У меня есть люди, чтобы позаботиться о справке для жандармов.

Я хотел было стоять насмерть, но потом решил, какого черта. Если это чьи-то деньги, потому что взятка и подкуп входят в расследование и оплачиваются клиентом, а возможно, и двумя клиентами, то пусть так оно и будет.

— Ладно, — согласился я. — Когда мы это сделаем?

— Встречай меня сегодня ночью перед Сент-Осташ. Знаешь, где это?

— Конечно, знаю. Ты что, принимаешь меня за туриста? — Я всегда могу найти любую точку в МОЕМ Париже.

— О’кей, там и увидимся.

— Подожди минутку, в какое время?

— Давай, Об, сделаем это в полночь?

— Прекрасно, — сказал я. — Только окажи мне одну любезность, о’кей?

— Конечно, Об. — Он улыбнулся, но выглядел немного озадаченным.

— Перестань называть меня «Об». Ты южноамериканец, а не француз, у тебя нет оправдания в придыхании. Попытайся — Х-О-Б.

— …О-Б, — повторил Хуанито.

— Гораздо лучше, — одобрил я. — Hasta mas tarde. Не опаздывай. — И я ушел, погрузившись в размышления: полночь, гм-м. Интересно, что бы это значило.

Глава 33

ВИКО В ПАРИЖЕ

В тот же день ближе к вечеру я сидел на скамейке возле Сены, ожидая увидеть кого угодно, кроме Вико. Он сел на другой конец скамьи, но ничего не сказал.

Сегодня было воскресенье. Я вспомнил, что вчера он участвовал в соревнованиях по виндсерфингу в Гонфлере. Как предполагалось, сегодня, в случае, если он выиграет, Вико должен заплатить мне деньги Фрэнки Фолкона за доски. Глядя на него, я не мог определить, что произошло. Он не казался победителем с сияющими глазами. Но он не выглядел и как опущенный в воду проигравший. При таких обстоятельствах лучше всего спросить.

— И как прошли соревнования по виндсерфингу?

— Меня не интересуют ваши шутки, — буркнул он.

— О чем вы говорите?

— Вы прекрасно знаете.

— Нет, не знаю, — возразил я. — Что, по-вашему, я должен знать?

— Вы знаете, что я не участвовал в соревнованиях в Гонфлере. — Вико помрачнел.

— Откуда мне это знать?

— Оттуда, что вы украли доски, — почти крикнул Вико. Лицо его сморщилось. Он зарыдал. — Ох, подонок! Мой самый большой шанс! А вы не могли доверить их мне на несколько паршивых часов!

— Кто-то украл у вас доски? Как? Когда?

— Я думал, что их доставили из аэропорта в отель. А они туда так никогда и не прибыли.

— Но кто их взял? Не сомневаюсь, что люди видели.

— Большой мужчина в шоферской форме. Так сказал мне носильщик.

— Очевидно, что не я. У меня даже нет шоферской формы.

— Вы могли нанять человека, чтобы он украл мои доски, — заявил Вико.

Я не стал утруждать себя, объясняя ему иронию ситуации: он обвиняет меня в том, что я украл у него виндсерферы, которые он сам украл у моего работодателя. Парень, похоже, был не в том состоянии, чтобы понимать иронию. Вместо этого я спросил:

— Зачем бы я украл их?

— Для того, чтобы вернуть своему клиенту Фолкону.

— Хорошая идея, — согласился я. — Мне бы надо было подумать об этом вчера. Но ведь я уже согласился подождать оплаты. Разве вы не помните?

Вико пожал плечами.

— Вико, проснитесь, — сказал я. — Я не крал ваших досок. До вас дошло?

— Не имеет значения, дошло до меня или нет, — снова начал Вико. — Проблема не в том, что я думаю, проблема в том, что подумают мои партнеры.

— Первый раз слышу о ваших партнерах. Я считал, вы один против всего мира пустились в приключение на виндсерфинге.

— Ну, я чуть преувеличил, — признался Вико. — Дело в том, что у меня есть партнеры, а им не понравится такое развитие событий. Пропустить соревнования в Гонфлере уже очень плохо. Ну а как быть с другими европейскими событиями в виндсерфинге? На следующей неделе Амстердам, потом Гармиш, озеро Констанс, Маджиоре. Очень важно, чтобы я там тоже поднимал парус.

— Сочувствую, — проговорил я. — Но вам бы следовало сначала заплатить за доски. А вместо этого вы на рыбачьем судне ввезли их контрабандой во Францию.

— Вы и об этом знаете? Мистер Дракониан, моя большая ошибка, что я это сделал. Но я был вынужден. Еще на Ибице я доверил брату, Энрике, который также бухгалтер «Марисол», послать сеньору Фолкону чек. Но вместо этого Энрике поехал в Сан-Себастьян, где, наверно, проиграет все деньги.

— Как бы то ни было, вы не заплатили. Вы украли доски.

— У меня паника, — Вико совсем разучился говорить по-английски. — И я не мог связаться с моими партнерами, которые путешествуют по Европе, наблюдая, как я соревнуюсь.

— Партнеры? Вы прежде не упоминали о них.

— Да, у меня есть партнеры, я разговаривал с ними, и мы решили заплатить вашему клиенту, мистеру Фолконе, за виндсерферы. Сейчас, немедленно.

— Правда? А я думал, вы не можете выделить и су, пока не выиграете гонку.

— Технически это правильно. Но у моих партнеров есть кое-какие деньги. К счастью. Мы не проклинаем вас, мистер Об, за то, что вы забрали наши виндсерферы. Но теперь они мне и правда нужны. Следовательно, вуаля, плата.

Из внутреннего кармана он вытащил толстый коричневый конверт и вручил мне. Внутри лежала пачка купюр. Я быстро просмотрел их. Там были американские и французские деньги и несколько фунтов стерлингов. Всего понемногу.

— Сколько здесь? — спросил я.

— Двадцать пять тысяч долларов. Вы можете заплатить мистеру Фолкону, а остальное взять себе.

— Вико, почему вы решили дать мне такой гонорар?

— Потому что вы мне нравитесь, мистер Об. И потому что мне нужны эти доски, а вы, кажется, и есть тот ключ, который вернет их мне.

— Я уже говорил, что ничего не знаю о том, кто взял ваши, или, вернее, не ваши, виндсерферы.

— Так, все понятно, — проговорил Вико с убийственной мягкостью, которая иногда появляется у испанцев перед тем, как они взрываются и штурмуют баррикады. — Я не ставлю обвинений. Только найдите человека, который доставит доски по следующему адресу, — он вынул листок бумаги и протянул мне, — в течение сорока восьми часов, и все будут удовлетворены.

— Сделаю все, что смогу, — согласился я, пряча деньги в карман. — Но я ничего не обещаю.

— Пожалуйста, проследите, чтобы виндсерферы прибыли по этому адресу, — повторил Вико. — Ради собственного спасения.

Он поднялся, чтобы уйти. Я тоже встал.

— Вы мне угрожаете?

— Не я. Я не люблю насилия. Это мои партнеры, которых мы оба должны опасаться. — Он ушел.

На листке бумаги был указан адрес в окрестностях Парижа. Я спрятал его в бумажник. Потом позвонил Найджелу Уитону и договорился с ним о встрече в баре «Нью-Йорк Гарри».

— Понимаю, в чем проблема, — сказал он, когда я передал ему разговор с Вико.

— По-твоему, кто-то украл доски, кому нечего делать с остальной экипировкой? Или это просто случайность?

— Трудное положение, старина. Но я посмотрю, что можно сделать.

Уитон улыбнулся, и колокола тревоги забили у меня в голове. Я склонен верить, что мои друзья остались точно такими, какими были десять лет назад, когда я видел их последний раз. И я всегда ошибаюсь. Я не тот, каким был десять лет назад, почему же они должны остаться прежними?

— Найджел, — пробормотал я, — у тебя нет случайно шоферской формы?

— Конечно, нет, старина, — возразил Найджел. — Скоро увидимся. — Он дошел до двери и обернулся. — Но, естественно, я знаю, где ее достать. — С этими словами он ушел.

Я ничего не знал о том, что все эти десять лет делал Найджел. Я примчался в Париж убежденный, что время застыло, все и всё осталось неизменным. Однако оказалось, что это совсем не так. Да так и не могло быть. Чем занимался Найджел, когда не работал на меня? И от кого я мог это узнать?

Когда я вернулся в «Синь», консьерж сообщил, что мне звонили. Некий Жан-Клод просил, чтобы я связался с ним как можно скорее. Я поднялся к себе в номер и позвонил.

Телефон ответил голосом, который звучал так, будто по-французски говорила обширная рыжеволосая женщина с сильным испанским акцентом. Испанцы — это негры Франции. Из них берутся консьержи второ- и третьеклассных парижских отелей. На социальной лестнице они на одну ступеньку выше алжирцев, которые по ночам метут улицы метлами, сделанными из пучка прутьев. Я перешел на испанский и услышал обычные испанские жалобы на холодность французского народа и на пресность их пищи. Убедившись, что я никого не знаю в Альбасете, она сообщила, что Жан-Клод ушел, но очень хотел со мной поговорить. Я дал ей свой номер в отеле.

До встречи с Хуанито оставалось еще полтора часа. Поэтому я принял ванну и лег вздремнуть. Вы, наверно, подумали, что я слишком много сплю. На самом деле это не так. Другие детективы тоже много спят. Они просто об этом не рассказывают. Но я твердо решил писать только правду обо всем, что касается моего расследования. Так позвольте мне придерживаться правды.

Я поставил свои «Касио» на запястье на 11.45, лег и почти сейчас же заснул. Будильник зазвенел чересчур скоро, и борьба с программой часов — надо же остановить проклятый колокольный звон — приятно разбудила меня. Я надел темно-синюю хлопчатобумажную спортивную рубашку, невесомый спортивный пиджак цвета хаки с множеством карманов и вышел в журчащую и теплую парижскую ночь.

Глава 34

СЕНТ-ОСТАШ

После краткого совещания консьерж отеля рассказал все, что мне надо знать о местоположении Сент-Осташ. Фактически это оказалось за углом. Я вышел из отеля «Синь» и зашагал по рю Рамбюто мимо Форум де Алль к Сент-Осташ недалеко от Биржи. Когда-то этот огромный готический собор построили, соперничая с Нотр-Дам. Поднимаясь над мясными и рыбными лавками квартала, его парящие портики и розовые окна были хорошо видны в полной света парижской ночи. Когда я подошел, как раз наступила полночь. Я слышал бой гигантских уличных часов высотой четыре метра и весом больше тонны. Звук доносился из соседнего крытого перехода.

Через секунду после моего появления пришел Хуанито. Или, наверно, он был там раньше и поджидал меня. Он не сменил костюм испанского музыканта, который носил утром, только добавил к нему элегантную, длиной до талии темно-синюю пелерину, что придавало ему легкое сходство со студентами военной академии Сен-Сир.

— Ах, амиго, пойдем со мной, — воскликнул Хуанито и повел меня в Сент-Осташ.

Собор немного не дотягивал до пламенеющей готики,^[161] хотя сводчатый неф с нависающим замковым камнем был высокий. Мимо придела Богоматери, гробницы Кольбера мы приближались к алтарю, одновременно совершая краткий обзор французской истории. Здесь проходил обряд крещения Ришелье, Мольера, мадам де Помпадур. Здесь Людовик XIV принял первое причастие, и здесь похоронили Лафонтена, Мирабо и уже упоминавшегося Мольера.^[162]

— Куда мы идем? — прошептал я.

— Когда ты последний раз был на исповеди? — прошелестел в ответ Хуанито.

— Ого, я еврей, мы не делаем вещей такого рода, — пояснил я.

— Ну тогда это будет для тебя новый опыт. — Он подвел меня к исповедальной кабине. Я с отвращением разглядывал ее.

— В чем дело? — спросил я. У южноамериканцев иногда прорезывается странное чувство юмора.

— Входи, — сказал Хуанито, показывая на кабину. — Увидишь.

Мне это не понравилось, но черт с ним, я вошел внутрь. Штора загораживала вид на церковный зал. Наклонившись вперед, я обнаружил люк, его открывают, чтобы говорить со священником. Я отодвинул дверцу и открыл люк. С другой стороны донеслись шуршащие звуки, будто священник поправлял свою сутану, или что он там носит.

— Oui, mon fils?^[163] — немного спустя проговорил мягкий голос.

Я нетерпеливо пожал плечами. Ситуация определенно выводила меня из себя. Огромная полутемная церковь, фантастические очертания, бесчисленные свечи, величественные скульптуры, аромат ладана и благочестия — все вместе моментально вызвало у меня нервное несварение желудка. Это явно не мой Париж. Но все же мне удалось на этой сцене восстановить некоторую часть здравомыслия, и я произнес обычным разговорным тоном:

— Привет, я Хоб Дракониан, кому имею удовольствие исповедываться?

— Мне сказали, что вы немного дурак, — проворчал совсем несвященнический голос по другую сторону перегородки.

— Но все же не такой дурак, чтобы назначать встречу в исповедальной кабине, — заметил я. — Что это для вас, какое-то извращенное удовольствие? И, кстати, кто вы?

— Разговаривая с вами, я должен оставаться невидимым, — сообщил голос. — Это место мне кажется самым безопасным из всех, какие я мог за короткое время придумать. И его преимущество в том, что оно рядом с вашим отелем.

— Да, рукой подать, — согласился я. — Конечно, вы могли бы прийти ко мне в номер, я бы поставил несколько бутылок вина, и мы бы обо всем переговорили в цивилизованной манере. Я полагаю, это место безопасно до тех пор, пока священник не заинтересовался, во что мы играем в его кабине.

— Священник в Маракеше, он в отпуске, — возразил голос. — По-вашему, мы не умеем устраивать такие дела?

— Не знаю. А кто вы?

— Вам нет необходимости этого знать.

— Вы правы, — согласился я. — Но у меня также нет необходимости быть здесь. — Я встал. — Если вы захотите продолжить разговор, то найдете меня в «Пье дю Кошон», это рядом. И, наверно, я закажу гратинэ.

— Не так быстро, — зашипел предполагаемый эрзац-священник. — Сколько вы заплатите за информацию об Алексе?

Я снова сел. Наконец мы вернулись к реальности.

— Я должен сначала услышать информацию, потом буду судить, сколько она стоит.

— Моя информация потребует минимальной платы в пятьсот американских долларов, если вы решите, что она ценная. Это подходит?

— Да, — согласился я, — но только если ценная.

— Можете вы дать мне сейчас сто долларов, чтобы показать свои добрые намерения?

— Не будьте смешным, — фыркнул я.

— Ладно. Идите за мной.

Глава 35

ЭСТЕБАН

Мы вышли из Сент-Осташ, фальшивый священник и я, и промаршировали по рю де ля Трюандери и затем по рю Сен-Дени. Снэк-бары, бутики, секс-шопы, кафе — все работало в полную силу. Я покосился на своего компаньона. Высокий, с желтовато-зеленым цветом лица, хищными глазами и усами Панчо Вилья.^[164] То, что я принял за сутану, оказалось пончо.

— У вас есть имя? — спросил я. — Или к вам можно обращаться как к фальшивому священнику?

— Зовите меня Ишмаэль, — ответил он. — Нет, впрочем, не зовите меня Ишмаэль, это только нервный рефлекс от литературных курсов в Новой школе в Нью-Йорке, на которые я ходил в прошлом году.

— Это были хорошие курсы? — проговорил я, считая, что надо что-то сказать.

— Мне, в частности, нравилась грудастая молоденькая еврейская девушка, которая их посещала, — признался он. — Что же касается остального, то я буду счастлив, когда наконец перестану думать о белых китах по имени Моби Дик.^[165] Вы можете звать меня Эстебан.

Мы еще немного прошли в приятном молчании.

— Куда вы меня ведете? — наконец спросил я.

Мы как раз подходили к тенистым аллеям, окружающим фонтан Непорочных. Это место связано с плохими воспоминаниями. Во время осады Парижа Генрихом Наваррским в 1590 году мертвые покидали кладбище, расположенное в этом районе, и, как рассказывают, танцевали на улицах. Сейчас днем это туристская достопримечательность, а ночью место, где заключаются подпольные соглашения и небольшие контрабандные сделки.

— По-моему, здесь будет так же хорошо, как и в любом другом месте, — объявил Эстебан.

Две фигуры отделились от бродяг, окружавших фонтан. Мне не понравилось, как они подошли прямо ко мне, отрезав меня от прохожих с одной и другой стороны. И мне не понравилась манера, с какой Эстебан попятился, его рука полезла в карман накидки и вновь появилась с чем-то блестящим. Это была не гармоника.

— Эстебан, у меня создалось о вас ложное впечатление, — проворчал я.

— Неужели?

— Я принимал вас за честного мошенника, а вы оказались момцером самого дурного полета.

— Момцером! — захихикал Эстебан. — Я забыл экзотический диалект Нью-Йорка. Как я хотел бы научиться говорить с идиомами.

— Если мы провернем нашу сделку, я бы мог стать вашим учителем идиша.

— Я моментально почувствовал к вам расположение, Хоб. — Эстебан без усилий произнес «Х» в моем имени. — Мне жаль, что я должен поставить вас в такие условия, какие вы себе и вообразить не можете. Политика — жестокая любовница.

— Перестаньте разыгрывать из себя злодея, у вас ничего не выходит, — усмехнулся я. — Послушайте, Эстебан, серьезно, давайте вы и я где-нибудь сядем и поговорим. Нет ситуаций, из которых нет выхода.

— Если бы дело было во мне, — протянул Эстебан с тем меланхолическим выражением, которое иногда появляется на лице южноамериканцев, когда они вынуждены расправиться с человеком, который им на самом деле нравится. — Но мои руки связаны. Приказ об этой акции идет прямо от «Эль Групо Бланко».

— Ох, идет прямо от «Эль Групо Бланко», — повторил я за ним.

— Да, это так.

— Черт, — возмутился я, — почему вы не сказали мне с самого начала? В таком случае вам позволено делать со мной все что угодно, раз уж «Групо Бланко» берет ответственность на себя. А теперь, Эстебан, честно признайтесь, разве это не дурацкая позиция?

По-видимому, мои слова пролетели над их головами. Даже не осмыслив, что я сказал, два оруженосца Эстебана, или как их еще назвать, соединились в одной точке, и этой точкой был я.

Я сделал свою игру. В широкую брешь между моими тремя преследователями я прорвался в сторону Севастопольского бульвара. Страх прибавлялскорости моим мелькающим ногам.

К несчастью, я этого не сделал.

Они были наготове. Когда я рванулся, один подставил ногу, а другой размахнулся. Похоже, будто они отрепетировали заранее. В мозгу у меня взорвались квазары. Ноги превратились в мыльные пузыри. В голове я услышал высокое пронзительное пение. Я так и не почувствовал, когда ударился о мостовую.

Глава 36

БУЛОНСКИЙ ЛЕС

Любопытно, как испанский мир продолжает вторгаться в мою жизнь, хотя я уже давно оставил Ибицу. Должно быть, есть что-то в менталитете, что притягивает меня, заставляет разыскивать тоскливый дух древнего испанизма. Страны существуют как модели для нашего разума и дают нам окраску независимо от наших индивидуальных особенностей. Моя связь с Испанией была глубокой, ироничной и такой же обманчивой, как приключения великого Дона Кихота, моего прародителя.

Такие мысли кружились у меня в голове, когда я лежал, брошенный на одну сторону кузова просторной вроде бы экскурсионной машины. Я решил пока притворяться, будто потерял сознание. Сквозь бахрому ресниц сощуренных глаз я мог различить у себя за спиной двух крупных мужчин, которые следили за мной с откидных сиденьев. Отдельно от них рядом с водителем сидел Эстебан. На водителе была шоферская фуражка. Легко заметить, что у южноамериканцев в любых обстоятельствах сохраняется чувство стиля. Конечно, способ, каким они меня похитили, не вписывался даже в длинный ряд моих самых фантастических ассоциаций. И что такое, черт возьми, «Эль Групо Бланко»? А, кстати, чего они хотят от меня?

Двое мужчин на откидных сиденьях тихо переговаривались между собой. Они говорили на языке, которого я никогда не слыхал. Один из них время от времени обращался к Эстебану, и тот отвечал на том же языке. Мне вдруг пришло в голову, что они вовсе и не латины. Их язык показался мне немного похожим на албанский. Или, может, это один из македонских диалектов, которые после Александра Великого остались разбросанными по всем районам, где он прошел.

Мы уже миновали центр Парижа и направлялись к кольцевой дороге, которая окружает город. Потом свернули к Порт де ля Вийет и поехали на запад. Здесь движение стало не таким интенсивным. Мы обогнули северную границу города и свернули на юг мимо Порт Майо, проехали милю или чуть больше и оказались у Порт Дофин. Теперь мы были в Булонском лесу, большом, тщательно ухоженном месте для прогулок в западной части Парижа.

Когда мы катили по тенистым аллеям, я видел немногочисленных проституток, выстроившихся, как на параде, вдоль тротуаров. Они все носили меха и ничего под ними. Мы приблизились к Алле де Лоншан, где слоняются мужчины-проститутки, затем мы пересекли территорию Гоночного клуба Франции, еще немного проехали и остановились прямо за высотами Прэ Катела на заболоченной земле недалеко от озера Инферье. Как говорят, сюда парижские банды притаскивают тела своих жертв.

— Отлично, Хоб, — произнес твердый, с хорошим произношением буквы «Х» голос Эстебана. — Это конец маршрута, как говорите вы, американцы.

Притворяться потерявшим сознание больше не было смысла. Все выглядело так, будто очень скоро меня ждет неотвратимая реальность: Большой Сон, о котором пел Джим Моррисон.

— Пожалуйста, выйдите из машины, — сказал Эстебан.

Я молча подчинился, на этот раз без неумных острот. Меня встревожило, что Эстебан не предупредил, чтобы я не пытался бежать. Вероятно, его не беспокоит, буду я пытаться бежать или нет. У него уже есть план, что со мной делать.

Эстебан и его помощники образовали круг, замкнули меня в нем и повели глубже в лес, где рос кустарник. Стояла ясная ночь. Сквозь ветви я мог видеть над головой Орион. Когда мы шли по газонам, наши ступни издавали высокий чавкающий звук. Один из мужчин был отвратительно простужен. Он без конца сморкался в белый платок. Я не сумел придумать, как мне использовать это преимущество, но, во всяком случае, хотя бы еще не отказался от таких мыслей.

Наконец мы вышли на небольшую поляну. Остановились.

— Теперь давайте поговорим, — предложил Эстебан.

Он сделал жест рукой. Два его помощника чуть попятились. От этого у меня улучшилось настроение. Не то чтобы я и правда поверил в восстановление наших отношений, но определенно начало было положено.

— Друг мой, — проговорил Эстебан, — может, это не самая лучшая идея — искать Алекса.

— Забавно, что это сказали вы. Я как раз начал думать о том же самом, — заметил я.

— Правда?

— Да, я так и эдак прокручивал эту мысль, — подтвердил я. — Алекс — штучка poquito complicado, verdad?^[166] Занятие вовсе не в моем вкусе. Я как раз подходил к решению написать, что выхожу из игры, и поехать домой к моим бывшим женам.

— Очень хорошая идея, — согласился Эстебан.

— Он не такой тупой, каким выглядит, — вмешался один из оруженосцев.

Я пропустил его реплику мимо ушей.

— Дело в том, что, если я брошу работу, у меня не хватит денег вернуться домой.

Эстебан уставился на меня. Потом издал короткий то ли рык, то ли смешок.

— Сеньор Дракониан, вы меня удивляете. Неужели вы пытаетесь заставить меня заплатить вам за то, чтобы вы бросили это дело? Я бы скорей подумал, вы будете благодарны, если уйдете отсюда живым.

— Конечно, буду благодарен, — не стал возражать я. — Не поймите меня неправильно. Но, откровенно говоря, я не считал, что вы всерьез собираетесь меня убить.

— Как вы пришли к такому заключению?

— Только по одной причине. «Эль Групо Бланко» не одобрит. Никак не одобрит. Вы же знаете, как часто они меняют свои решения. В данный момент осторожность — приказ дня. Не взбивать волну. Иначе вы поставите под угрозу множество тщательно выношенных планов.

— Что вы знаете об «Эль Групо»? — спросил Эстебан.

— Что я знаю — мое дело. Я не собираюсь открывать то, что знаю, ни вам, ни кому-то еще. Для вас это тоже безопаснее, понимаете.

— У вас против нас много шансов, — пробормотал Эстебан. — Даже не знаю. Наверно, нам все же безопаснее, если вы будете мертвым.

— Вы ошибаетесь. Только по одной причине: убив меня, вы скомпрометируете Хуанито. Инспектор Фошон из полиции Парижа следит за каждым моим шагом. Он держит меня под постоянным наблюдением. Не думайте, что это маленькое похищение прошло незамеченным. Фошон и его люди готовы в любую минуту двинуться по моим следам.

— Однако никто не преследовал нас, — возразил Эстебан, хотя голос его звучал неуверенно. И кто бы мог быть уверен?

— Они не должны буквально висеть у вас на хвосте, — пояснил я. — Насколько я знаю Фошона, он вмонтировал «жучок» в вашу машину, едва только заметил, как разворачиваются события. Он мастер, этот Фошон. Но, по-моему, вы ждали, что во Франции столкнетесь с такими вещами.

Эстебан повернулся к своим помощникам, и они поговорили на языке, которого я не понимал. Слушая более внимательно, я решил, что это не албанский. Для меня он звучал как турецкий, может, азербайджанский. Только потом я узнал, что это был гуарани, основной язык индейцев Парагвая.

— Вы собираетесь прекратить поиски Алекса? — спросил Эстебан.

— Я подумаю. А тем временем перекрестите мою ладонь серебром или бумажными банкнотами, и я постараюсь облегчить вашу участь, когда этот восковой шарик растечется.

— Смешно, — сказал Эстебан. — Вы не в том положении, чтобы выдвигать требования.

— Мне дело представляется по-другому, — настаивал я. — Послушайте, Эстебан, заплатите. Ведь это не ваши деньги. Они принадлежат «Эль Групо Бланко». Там даже не заметят потери нескольких тысяч долларов, если вы проведете их как незначительную трату наличными.

— Нескольких тысяч? Это невозможно. Мы действуем с очень ограниченным бюджетом. Для южноамериканцев ужасно дорого жить в Париже.

— Ладно, это ваши проблемы, — проговорил я. — К черту, ведь я у вас не взятку просил. Делайте что хотите. Но, пожалуйста, поскорей кончайте. Фошона, наверно, уже тошнит от лазания по кустам. И у меня есть более важные дела, чем торчать всю ночь с вами в Булонском лесу.

Эстебан провел еще одну краткую конференцию. Потом вытащил бумажник.

— Я дам вам десять тысяч франков, но вы должны прекратить поиски Алекса, — поставил он условие.

Я взял деньги и сунул в карман.

— Вообще-то, Эстебан, для вас лучше искать его вместе со мной, чем с кем-то другим. Я ищу Алекса, потому что это моя работа. А кроме того, я его друг и постараюсь сделать, как для него лучше.

— Вы сказали, что перестанете его искать, — почти закричал Эстебан. В его голосе прозвучало искреннее возмущение. Типы, которые похищают людей, трогательно верят, что сами они могут лгать, сколько угодно, а все другие обязаны держать слово.

— Я должен продолжать поиски, но я не буду особенно стараться.

Видимо, Эстебан понял, что встретил равного себе в искусстве напускать туману. Ответный удар оказался слабым.

— Запомните, вас предупреждали. Берегитесь. В следующий раз, когда нам придется говорить с вами, это может быть последний разговор. — Жалкая угроза, но я понял: он пытался спасти лицо.

— Эй, а как насчет того, чтобы отвезти меня в Париж? — закричал я им вслед, когда Эстебан и его друзья направились к машине.

— Поедете назад с вашим другом Фошоном, — ответил Эстебан.

Вскоре я услышал, как заработал мотор и машина отъехала.

Потом раздался треск веток. Из кустов выбрался инспектор Фошон и рядом с ним детектив в штатском.

— Очень хорошо, Об, — сказал Фошон. — Мы не спускаем глаз с этих парней. Но откуда вы узнали, что я совсем близко?

— По правде говоря, я не знал. Однако именно этого желал больше всего на свете, — признался я.

— Приятно, когда мечты сбываются, — согласился Фомон. — Десять тысяч франков можете отдать мне.

— Ну уж бросьте! Чтобы получить их, я прошел через кучу неприятностей!

— Мы вернем их, когда закончится следствие. Марсель, напиши расписку, — распорядился Фошон.

Второй полицейский в штатском, высокий, бледный, постриженный «ежиком», достал из кармана блокнот, что-то нацарапал и вручил листок мне. Я отдал ему деньги. Легко пришли, легко ушли.

Глава 37

ЖАН-КЛОД И НАЙДЖЕЛ; ОБ АЛЕКСЕ

Когда я подъехал на «Пежо» Фошона, перед отелем меня ждал Жан-Клод. Пока мы с Фошоном обменивались прощальными любезностями, он из осторожности шагнул в тень.

— Да, инспектор, — сказал я, — большое спасибо, что спасли меня. Вообще-то я держал ситуацию под контролем. Но поддержка со спины всегда приятна.

— Будьте осторожны, Об, — Фошон пожал плечами и состроил гримасу. — По-моему, вы, как говорят у вас в Америке, играете с мечом, подвешенным над головой.

— Да, так мы говорим, правильно, — согласился я. — Наверно, вы хотите, чтобы я через определенное время регулярно сообщал вам все, касающееся Алекса? Что я видел, слышал или сделал.

— Ох нет, — Фошон усмехнулся, хихикнув. — Только будьте осторожны, когда что-то делаете. Вы не жесткий человек, чтобы заниматься преследованием. И этим отличаетесь от нас, для которых это обычная рутина.

— Вы не могли бы сказать, что такое в Алексе привлекло внимание полиции Парижа? — спросил я. — За ним что-то есть, раз его разыскивают?

— Насколько мне известно, ничего нет, — ответил Фомон. — Но, конечно, кто знает, что принесет нам завтра.

И зашагал к машине, насвистывая «У моей блондинки» в собственной неподражаемой манере.

Когда Фошон уехал, Жан-Клод вышел из своего укрытия. Челюсть отвисла, брови взлетели к волосам. Я понимал, что сейчас стану объектом неприятной французской иронии, поэтому опередил его, пожав плечами и предложив:

— Пойдем в номер, выпьем по бокалу вина и обменяемся слухами, не против?

Жан-Клод тоже пожал плечами и вошел следом за мной в отель.

Найджел Уитон уже сидел у меня в номере и угощался здоровой порцией «Хайг энд Хайг», которое я купил в самолете. Найджел любил шутки вроде этой. Он заявлял, что такие проделки и умение открывать замки дают ему практику и держат в форме для более серьезных вещей. В тот вечер он надел свой твидовый пиджак от «Харриса», хлопчатобумажные твилловые офицерские брюки и прекрасно начищенные испанские ботинки.

— Ах, это ты, дорогой мой! Вижу, случилось что-то похуже твоей маленькой прогулки в Гонфлер.

— Об этом мы и должны поговорить.

— Послушай, Об, — начал Жан-Клод, — я пытался предупредить тебя. Я звонил тебе, просил передать, что дело неотложное.

— А потом, когда я перезвонил, тебя не было.

— Я спустился в кафе за пачкой сигарет. Почему ты не позвонил еще раз?

Я не сумел найти убедительную отповедь его словам и решил побаловать себя глотком виски. Налив скотч в стакан для зубной щетки, я с минуту сердито покрутил его и устроил маленький водоворот. Потом попробовал.

— Так-то лучше, — крякнул я и раздражающе закашлялся. Я кашлял, а Жан-Клод хлопал меня по спине.

— Убери свои грязные когти, — прорычал я, — я всегда кашляю, когда пью. Жан-Клод, что за чертовщину ты собирался сказать мне по телефону?

— Я хотел предупредить тебя, чтобы ты не садился в машину ни с какими южноамериканцами.

— И как ты узнал, что меня надо предупредить?

— Вчера после полудня я кое-что обнаружил. Разве нет, Найджел?

— Да, я бы сказал, что ты определенно сделал очень много, — поддержал его Уитон. — У тебя ничего нет пожевать к твоему великолепному виски? Сырные палочки очень бы подошли.

Не понимаю, что происходит в Париже. Никто палец о палец не ударит без того, чтобы не напихать в себя еду.

— Послушай, — сказал я, — сырными палочками у меня и не пахнет. Жан-Клод, почему бы тебе не позвонить в «Ле Цинк» на этой же улице и не попросить их прислать нам сандвичи.

— Французские кафе не занимаются доставкой еды на дом! — Жан-Клод смотрел на меня, будто я сошел с ума.

— Однако Мегрэ они обслуживают! — возразил я.

— Ох, не имеет значения, — вмешался Найджел. — Когда-то у тебя был лучший стол на Ибице.

— Это было, когда мне готовила Кэти.

— Как эта девушка стряпала свиные ребрышки по-китайски! — воскликнул Уитон.

Мне не хотелось углубляться в эту тему. Я повернулся к Жан-Клоду.

— Что ты узнал?

— У меня есть друг, — начал Жан-Клод. — Он официант в «Эль Манго Энкантадо» и подслушал разговор группы этих гаучо. Он сказал, что они обсуждали Алекса.

— Что они говорили?

— Он не мог понять. Они говорили на языке, которого мой друг не знает.

— Ему удалось выяснить их отношение к Алексу?

— Да, конечно. Мы обсуждали это. Он считает, что у них неопределенное отношение.

— В этих сведениях столько же смысла, сколько и во всем другом в данном деле.

Я потянулся за сигаретой из пачки Найджела, а потом вспомнил, что бросил курить несколько месяцев, или, вернее, несколько недель назад. Но все равно взял. В данный момент это не имеет значения, потому что мне не верится, будто я так долго проживу, что у меня успеет развиться рак легких.

— У меня для тебя чуть больше информации, — вступил Найджел. — Ты знаешь, что Алекс делал последние несколько лет?

— Продавал подводные поместья во Флориде, так мне представляется.

— И ты совсем не прав. Алекс работал у Аарона, Мерфи, Стейнмеца и Френкена.

— У адвокатов?

— Да, в юридической фирме. Они создавали фонды.

— Создавали фонды? Ты имеешь в виду для политических кампаний и прочего такого?

— Да. Но последний год или два они работали над специальным проектом. Он был связан с недавним разоблачением фондов для Ирана и никарагуанских контрас.

— Мне что, надо вытягивать из тебя по слову? — разозлился я. — Найджел, забудь о драматической подаче своих новостей. Назови мне только факты.

Найджел рассказал, что Алекс оставил Европу лет пять назад. С помощью своей семьи в Вирджинии, уважаемой в обществе, он попал в «Селуин Групп». Эта фирма профессионально занимается созданием фондов. Несколько других групп тоже участвовали в усилиях частных лиц собрать деньги для никарагуанских контрас. Алекс там был самым младшим клерком. По мере того как развивались события, он начал беспокоиться. Ему казалось, что все происходящее выходит за рамки законности.

Потом генеральный прокурор Мис дунул в свисток, правда с опозданием. Сформировали комитеты для расследования, вызывали свидетелей. Свое положение Алекс оценивал весьма критически. Ему все не нравилось с самого начала. Слишком много людей с видом заговорщиков приходило и уходило из офиса. Правда, непосредственный босс Алекса, Том Огден, прямо сказал, что у них все в порядке, концы спрятаны в воду, ни у кого не будет неприятностей. Но потом началось расследование в конгрессе. Попросили дать свидетельские показания Кейси, Норта и Пойндекстера. Кейси получил инсульт и больше не поправился. Макфарлейн попытался совершить самоубийство. Тут Алекс с опозданием понял, что пора спасать собственную шкуру.

Конечно, он выполнял приказы Тома Огдена. У следствия не было ничего, что можно было предъявить ему как обвинение. Ничего, пока свидетельские показания давал Селуин.

Потом Селуин лег в больницу на шунтирование сердца. Он вышел после операции в хорошем состоянии, быстро поправлялся и вдруг три недели спустя умер.

После смерти Селуина все тут же изменилось. У Селуина было много друзей на высоких постах, однако теперь это не улучшало положения Алекса. Комитеты, созданные для расследования, обнаружили законспирированные структуры, получавшие деньги, и теперь искали людей, входивших в них. Алекс почувствовал, что земля начинает гореть под ногами.

Конечно, документы Огдена могли бы полностью очистить Алекса. Но они внезапно перестали поступать. Через свои тайные связи Алекс узнал, что с ними что-то, видимо, делает вдова Селуина. Она предпринимала нужные шаги, чтобы защитить честное имя и значительную пенсию мужа, которую после его смерти выплачивали ей.

«Селуин Групп» распустили. Алекс получил чек с уведомлением об окончании контракта и долго и трудно размышлял, что же делать дальше. Создалась такая ситуация, что если бы комитет пришел к мысли, что надо заслушать Алекса, ему, вероятно, грозило бы уголовное дело. Как юрист он подсчитал, что может получить от двух до пяти лет за преступный сговор и по другим статьям.

Он обсудил положение со своим секретарем. Она работала с ним с самого его прихода в «Селуин Групп» и посоветовала ему исчезнуть из города. Конечно, ничто не предвещало, что комитет обязательно будет его разыскивать. Но, безусловно, им было бы приятнее, если бы он оставался в Вашингтоне. Поэтому ему было лучше уехать сейчас, пока никто им не интересуется, и устроить себе длительный отпуск где-нибудь за границей. К примеру, в Париже.

Алекс решил исчезнуть немедленно. Он полностью очистил свой банковский счет. Денег было немного, потому что правительство наложило арест на его основной счет. У него еще лежали деньги в «Кредит Сюиз», в Парижском отделении банка, но немного, всего несколько сотен долларов. На первое время этого бы хватило. Он подписал доверенность своему секретарю, чтобы она взяла деньги, когда будет снят арест с его счета. И уехал.

Найджел сделал паузу, чтобы снова налить себе виски.

— Откуда ты все это узнал? — спросил я.

— Мне рассказала Ракель. Как ты уже понял, она и есть секретарь Алекса.

— Мне она не говорила об этом, — протянул я.

— Потому что, старина, тебе не хватает интимного подхода. — Найджел выглядел чрезвычайно довольным собой. — В былые дни Кейт часто жаловалась мне.

Я не стал останавливаться на этом.

— Когда Ракель рассказала тебе эту историю?

— Прошлой ночью, когда я заехал к ней в отель, чтобы побеседовать. Она довольно милая малышка.

— Проклятье! — рассердился я. — Ей следовало бы с самого начала все рассказать мне. За какого рода балбеса она меня принимает? По-моему, Ракель и мне лучше сейчас же расчистить завалы.

Я потянулся к телефону.

— Если хочешь позвонить ей в отель, — лениво промурлыкал Найджел, — боюсь, ты ее там не застанешь.

— Где она?

— Я решил, что у меня ей будет уютнее. Ты еще не видел мою берлогу рядом с Пантеоном? Прямо возле Сен-Мишель, дорогое маленькое гнездышко. Она пожаловалась, что, с тех пор как прилетела в Париж, ни разу сносно не ела. И правда, Хоб, ты пренебрегал ею.

С минуту я в ярости таращил на Найджела глаза. Однако потом мне пришлось расхохотаться. Я забыл о тяге женщин к Найджелу. Может, действовал сочный акцент британского высшего класса, или военная выправка, или веселая поглощенность земными заботами. Но как бы то ни было, женщины всегда вешались на Найджела.

— Отлично, Найджел, — сказал я. — Ты хорошо поработал. Но ты не узнал главного, что мне и вправду необходимо знать. А именно, где Алекс теперь?

— Что касается ЭТО, — заговорил Жан-Клод на своем своеобразном английском и с супернадменным видом провел пальцем по усам, — то надеюсь иметь для тебя один ответ за двадцать четыре часа.

— Расскажи, что ты раскопал, — попросил я.

— Но только я имею. Ты же не думать, что я собираюсь говорить тебе имена моих информантов, а?

— Нет, конечно, нет, глупый вопрос. Но, Жан-Клод, это серьезно, или ты снова втираешь мне очки?

— Qu’est-ce que c’est^[167] — «втираешь очки»?

— В данном случае это значит говорить неправду и надеяться, что она сойдет за правду.

— Я так не буду делать, — запротестовал Жан-Клод. — Поверь мне, Об. Завтра вечером я смогу отвести тебя к Алексу.

— Прекрасно, — согласился я.

— Конечно, я буду требовать аванс, чтобы позаботиться о моих информантах.

— Мне тоже надо немного денег, Хоб, — вмешался Найджел. — Я почти что обещал Ракель угостить ее лучшим в Париже казулет, ты же знаешь, мясным ассорти с бобами в горшочке.

— Тогда позволь ей заплатить самой.

— Перестань, Хоб, не будь таким. Разреши мне заплатить. А потом добавь это к счету, который ей предъявишь.

С нескрываемым неудовольствием я заплатил им обоим. Мы расстались, подчеркнуто проявляя взаимное уважение, хотя с моей стороны и без особого энтузиазма.

После их ухода я снова позвонил Иветт. Мы договорились встретиться завтра за ленчем. Она тоже могла мне кое-что рассказать. Во всяком случае, меня радовало, что Найджел не увидел ее первым.

Часть VIII

Глава 38

ГУРМАН В ТЮРЬМЕ

Если вы считаете, что во Франции плохие отели, то вам стоит испытать их тюрьмы. Наконец мне дали одиночную камеру. Я испытывал больше, чем легкую тревогу, когда стражник вел меня по коридору с узорно выложенным камнями полом, где вдоль одной стороны злобно выглядывали из камер и свистели заключенные. Французские тюрьмы очень старые. Их строили и перестраивали еще в те времена, когда в Северной Америке жили только индейцы. В старых европейских тюрьмах есть что-то мистическое. Сотни лет террора и страданий проникли в поры камней моей камеры. Согласитесь, что в местах, которые так долго предназначались для заточения людей против их воли, есть своя аура. Нахождение в старой тюрьме, наверно, отравляет хуже, чем любой другой яд, потому что это духовное отравление. Ядовитые испарения сломленного духа лишают воли даже самого храброго заключенного.

А я уж точно не самый храбрый. По-моему, я уже объяснял, что к мачо, великолепным усатым мужчинам, не имею никакого отношения. И я не привык, чтобы перед рассветом меня вытаскивали из постели трое мрачнолицых полицейских из Парижских сил специального назначения, которые выглядели так, будто готовы отвоевывать назад Алжир, лишь бы раздобыть мое тело.

Они дали мне время, чтобы поспешно сходить в туалет, но ни минуты, чтобы застегнуть «молнию» на брюках и завязать шнурки. Двое стояли у меня по бокам, третий открывал двери. Так мы промаршировали по отелю. В холле стояли процветающие буржуа с их жеманными девочками в сверхтесных платьях и провожали меня неодобрительными взглядами. А меня полунесли — наполовину я касался ногами пола — в раннее парижское утро. Не сомневаюсь, что в сознании зрителей я выглядел виновным, иначе зачем бы меня уводила полиция? Разве жандармы вытаскивают невинных людей из постели? Вспоминая синевато-серые лица с выгравированным на них осуждением, я испытываю страстное желание окунуть их в грязь. В тот момент я мечтал о революции пролетариата с такими острыми зубами, каких мир еще никогда не видел.

Они втолкнули меня в зловещий синий фургон «Ситроен» с высокой крышей, который всегда появляется во время студенческих демонстраций. Двое из них сели со мной, глазами предупреждая — никаких жалоб или протестов, потому что любое движение или жест оправдывал бы их «вбивание в меня немного здравого смысла». Я сидел молча, понурив голову, приняв позу, которую любой опытный физиономист, каким себя считают все французы, определил бы как «положение тела», доказывающее виновность.

Мы подъехали к внешним воротам «Ла Санте», большой тюрьмы в центре Парижа. Полицейские часовые отсалютовали и потянули вовнутрь железные ворота с извилистой позолотой наверху. Мы въехали и остановились во внутреннем дворе. Меня потащили в битком набитую и пахшую потом комнату, полную полицейских. У сержанта за столом возник короткий спор с моим стражником. По-моему, на корсиканском, потому что я различил только одно слово «Ecco!», сказанное сержантом, когда он взметнул в воздух руки. А тем временем мои стражники крутили, толкали и вытягивали наружу все мое нутро.

И поэтому я сижу здесь, одинокий, бледный, торчу без дела, будто осока, вырванная из почвы, и никаких адвокатов, чтобы позвонить. Извините, это была истерика. Но я и правда хотел видеть адвоката. Я хотел французского адвоката, который бы защитил меня, если французская юриспруденция вместо habeas corpus, неприкосновенности моей личности, решила выдворить меня отсюда, выдворить меня отсюда, выдворить меня отсюда…

Простите, это снова истерика. Она находит на меня даже здесь, в относительно безопасном месте, где я пишу эти воспоминания и вновь переживаю те дни. Моя камера примерно четыре фута в длину и ширину, толстые каменные стены, маленькое зарешеченное окно на высоте футов двенадцать, грязное ведро (позже я узнал, что в этом квартале часто отказывает канализация). И еще маленькая скамейка, которая выглядела так, будто ее сделали шимпанзе в начале времен. И больше ничего, кроме нескольких посланий, нацарапанных на стене. Я сумел разобрать только одно из них, самое простое: «МУЖАЙСЯ!». Подпись — Франческо Иссазага. Наверно, баскская фамилия. Но какое это имеет значение?

С высокого потолка на длинном потрепанном шнуре свисала единственная лампочка в проволочной сетке. Я уставился на нее, но никаких идей она мне не подкинула. Больше всего раздражало, что нечего было читать. Забавно, что это одна из первых потребностей, о которой думает человек, оказавшийся в тюрьме. У меня на этот счет есть своя теория. Вкус к чтению развивается в некоторых из нас наравне и в таких же масштабах, как истинный аппетит к еде, ко сну, внебрачным отношениям, как сиденье на скамейке и смакование жалости к себе. Большинство из нас никогда не страдает реальной потерей способности к чтению. Даже если мы не активные читатели, мы осознаем изобилие материала для чтения, которое окружает нас со всех сторон — газеты, журналы, книги, доски объявлений, меню, визитные карточки, надписи на телефонных столбах и тому подобное. Ежедневно мы купаемся в море напечатанных слов и стараемся обеспечить себя чтивом, когда отправляемся в воздушные, железнодорожные или автобусные путешествия или когда нам приходится проводить много времени в очередях в специальных агентствах, где ставят штамп визы в паспорта. Тюрьма — это тоже форма путешествия, вероятно, что-то вроде репетиции Великой Комнаты Ожидания перед грядущим путешествием на Небо, которое, можно сказать, давно уже предназначено большинству из нас. Да, это мрачные мысли, но que voulez-vous? Чего вы хотите? Я в тюрьме, я не обязан быть веселым.

Делать мне было нечего, только сидеть и приводить мысли в порядок. По-моему, еще Паскаль^[168] заметил, что большинством ошибок человек обязан своей неспособности долгое время спокойно сидеть в комнате. Теперь у меня появился шанс попытаться разрешить мировые проблемы, по крайней мере в микрокосмосе.

Для начала я привел в порядок туфли и одежду, снял пиджак, сложил его, положил на скамейку и сел сверху. Но не успел я этого сделать, как тяжелый старомодный замок с наружной стороны двери скрипуче щелкнул, и дверь распахнулась. Я вскочил с излишней поспешностью, потому что ужасная мысль мелькнула у меня в голове. Во французской литературе и фильмах есть знаменитая сцена, которая рисует преступника в камере, ждущего решения, будет ли он казнен или помилован. Он ждет, глаза застыли на двери. Вдруг она распахивается. Врывается полицейский, хватает его и, несмотря на вопли и сопротивление, тянет к гильотине. Прощение отменено!

Да, во Франции они еще пользуются гильотиной. Не то чтобы мне немедленно грозила эта опасность. Обычно здесь довольно долго тянется сложный процесс, прежде чем эта штуковина входит в игру. Но я об этом забыл. Вернее, я как раз размышлял об этом, и у меня появилась мысль, а вдруг ОНИ забыли.

Итак, я приготовился действовать так же, как и мои предшественники, все осужденные, все равно, виновные или невинные, которых хватают и тянут под сводами коридоров, чтобы они встретили свой конец путем одной из самых стильных в мире казней, еще и сегодня существующей на нашей планете. Но, естественно, то, что случилось, не имело ничего общего с моими предположениями.

Мой визитер оказался стражником, одетым, как и все другие, но с одним исключением. Вместо круглой полицейской фуражки на нем был высокий, безукоризненно белый, щегольски заломленный набок колпак шеф-повара.

— Добрый день, мсье, — сказал он. — Я Анри, представитель Обязательного питания кухни «Ла Санте». Я могу сейчас, мсье, принять у вас заказ на обед.

— Что вы порекомендуете? — Я хотя и был ошарашен, но ухитрился сохранить sang froid.^[169] Французские и английские слова смешались у меня в голове.

— Пища у нас простая, но мы выиграли награду «L’Incarceration»,^[170] международного журнала тюрем. Для начала парижский суп и к нему порция паштета из гусиной печенки с трюфелями, затем задняя ножка ягненка с гарниром из свежей спаржи, смешанной с мелко порезанным красным перцем, и сверху все украшено сверкающим раввином из тончайшего оливкового масла. Конечно, мсье, если вы предпочитаете домашнюю птицу, то сегодня у нас есть прославленная утка в утонченном соусе из вишен Монморанси.

— Вот это я возьму. Я имею в виду утку. Если вас не затруднит, — бормотал я. — Хотя ничего не имею против бараньей ножки. Я понимаю, вы упомянули ее первой. Так что если вы предпо…

Я старался быть осторожным, не привередничать. Я совершенно не представлял, что означает поведение шеф-стражника. В конце концов, Франция — чудная страна, особенно если вам приходится иметь дело с французами.

— Выбор полностью предоставлен вам, — перебил меня Анри. — Могу ли я предложить вам малоизвестный «Строительный мусор-82», который мы сумели сохранить с прошлой недели?

— Что-нибудь среднее, — кивнул я. — Но скажите мне… если я могу задать вопрос.

— Конечно, мсье, — ответил Анри.

— Что все это значит?

— Мсье? — явно озадаченный, спросил Анри.

— Куда я попал? — произнес я свой вопрос. — Заключенные не должны выбирать пищу гурманов с помощью стражника в колпаке, шеф-повара с винным меню в кармане. Я всегда знал, что Франция суперцивилизованная страна, но это уже слишком!

— Нам нравится, мсье, думать о себе как о цивилизованных людях, — признался Анри. — Но могу уверить вас, что такое не каждый день случается в системе парижских тюрем. Дело в том, что в настоящее время мы празднуем Год Заключенного. Нет-нет, я не имею в виду, что это последний год. Я просто немного пошутил, мсье. Фактически я не свободен открыть вам, откуда поступает эта превосходная пища. Тюремная еда удовлетворит и императора. В течение курса очищения все будет раскрыто, не бойтесь, мсье.

Улыбаясь и кланяясь, Анри оставил мою камеру, не забыв запереть за собой дверь. Я снова сел на скамью и позволил себе расслабиться только на крошечную долю градуса. Трудно объяснить, почему я почувствовал облегчение. Но я попытаюсь, потому что оно прямо связано со странными событиями, ждавшими меня впереди.

Мое убеждение, или, давайте скажем, моя теория, что тут, в тюрьме, действуют люди, которые с большого расстояния управляют Духом Места. Что я имею в виду под «Духом Места»? Я говорю об особенностях, которые придают индивидуальность определенным географическим районам. Другими словами, Дух Места — это сочетание ассоциаций и взаимосвязей, объединяющих прошлое и будущее района. Очертания его границ определяют поведение граждан и даже дают окраску приключениям, которые переживают посетившие данный район.

Посмотрим на это еще проще: в Венеции случаются венецианские приключения, в Хабокене — хабокенские, и можно держать пари, что среди каменистых горных пейзажей Чирикахуа случаются приключения апачей.

Так же и с Парижем, городом, который быстро втягивает приехавшего в дух переживаемого времени. Конечно, у Парижа не один аспект. Многообразный и многослойный, он представляет множество лиц, возможностей и настроений. Все зависит от того, в какой Париж вы приехали. Или, точнее, какой Париж проходит через вас. Париж Жана Вальжана, Виктора Гюго, или Париж Осмена, или Париж Дантона, или Париж Комеди Франсез? Возможностей много, но любой выбор будет французским, а все вместе представят коллективную судьбу галльской сущности, по-прежнему развивающейся совокупности тенденций, что и есть Франция.

И пока я думал, мне пришло в голову, что после того как Анри, шеф-коп-повар, кланяясь, оставил меня, появилась серьезная возможность, чтобы реальные правила моей ситуации стали меняться. Мы оставили зыбкий мир разоблачений и вошли в новое царство фарса, французского фарса, глупей которого ничего нет. По крайней мере, так я думал.

Глава 39

ФОМОН

— Иветт! — воскликнул я. Только что я думал о ней, и вот она стоит передо мной. Со СВОЕЙ улыбкой на лице. С соответствующей улыбкой. Знаете, что я имею в виду? Улыбка, которая говорит вам, что вы приняты в игру. — Привет, бэби, — хрипло проговорил я. — Мне приятно думать, что это ты.

— Правда? — так же хрипло произнесла Иветт.

— Vraiment,^[171] — ответил я. — Правда, что это ты, та самая одна-единственная, давным-давно обещанная мне в другой стране?

— Больше не ищи, — посоветовала Иветт. — Я здесь, вечная женственность, поселившаяся в не вечной женщине.

— Я люблю слушать, как ты говоришь, — признался я. — Где ты научилась этому?

— В Барбизонской школе метафизической чепухи.

— Лэндсмен! — воскликнул я.

— Ваймеранер, — ответила она.

Я подошел ближе и коснулся ее лица. Почувствовал щетину. Открыл глаза. Узрел инспектора Фошона, терпеливо улыбавшегося, выпятив нижнюю губу, и с похвальным милосердием ждавшего, пока я полностью проснусь и приду в себя.

— С вами все нормально? — спросил он.

— О, конечно, прекрасно, — ответил я. — Приговор уже утвержден? Куда собираются меня выслать? На остров Дьявола? В Новую Каледонию? Если у меня есть выбор, мне бы приятнее было отбывать срок в замке Иф. Знаете, я большой почитатель Дюма.

— Возьмите себя в руки, — с отеческой строгостью проговорил Фошон. — Пойдемте со мной в офис. Произошла нелепая ошибка.

Мы зашагали по коридорам, сделанным не по меркам человека, поднялись на второй этаж в офис, куда не заглядывало солнце, в мрачное чистилище галлов, где меня лишили свободы. Фошон предложил мне поудобнее устроиться в большом кресле, которое он держит только для уважаемых посетителей, и послал за кофе с молоком и круассанами.

— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарил я. — А как там обед гурмана, который я раньше заказал Анри, шеф-стражнику?

Фошон озадаченно уставился на меня, потом с явным удовольствием разулыбался.

— А, вы шутите! Прекрасно! У вас, наверно, была галлюцинация. Простите, но у нас нет службы изысканных обедов для заключенных. Однако я бы с удовольствием сегодня вечером пригласил вас в первоклассный ресторан, чтобы отчасти искупить глупейшую ошибку моих подчиненных. Понимаете, я сказал Жаку Лефевру, младшему офицеру, если это правильно звучит по-английски, заглянуть по пути в отель и попросить вас прийти и встретиться со мной. Жаку самому этого сделать не удалось, и он, уходя, оставил поручение, которое по странным обстоятельствам попало на рю Морг. Его ординарец, не знаю, правильное ли это слово, и помощники поняли так, что им поручено доставить вас. И они, считая, что вы обычный преступник, использовали обычные методы: грубо ворвались в ваш номер в отеле. Еще раз повторю, je suis dé solé^[172] и прошу прощения.

— Ничего страшного не случилось, — пробормотал я, пожимая протянутую руку Фошона. У меня мелькнула мысль, что вся эта история, арест и потом извинения, могла быть полностью инсценирована для того, чтобы я оценил преимущества сотрудничества.

— Для чего вы хотели меня видеть? — спросил я.

— Моя новость доставит вам большое удовольствие. Мы все узнали о вашем друге Алексе Синклере. Неплохая работа парижских топтунов, а?

— Нет, — согласился я. — Вернее, да, и вправду очень хорошая. Когда я смогу его увидеть?

Фошон поднес зажигалку к «галуазке». С сигаретой в середине выцветшего рта «бантиком», сощурив французские голубые глаза от табачного дыма, он наклонился вперед, ближе ко мне, и сказал:

— Ах! Что касается встречи, то боюсь, там есть трудности.

Глава 40

АРНЕ; АЛЕКС НАШЕЛСЯ

В «Ле Пер Транкиль», как обычно, толпился народ. В кафе под открытым небом в защищающих от солнца очках сидели поклонники парижских улиц. Я заказал омлет и бутылку оранжада и ждал, глядя на мир пожелтевшими увядшими глазами. В этот момент вслед за Гамлетом я мог сказать: нет ни мужчин, восхищающих меня, ни женщин.

Появился мим Арне, с набеленным лицом и накрашенным «бантиком» клоунским ртом. На нем были черные мешковатые штаны и клетчатая куртка с надписью: «W.C. Fields». Он некоторое время показывал свой номер, а потом подошел к моему столу и сел.

— Как жизнь? — спросил он.

Я сделал итальянский жест, означающий ничего нового.

— Плохо, как всегда? — сказал Арне.

— Недавние приключения с твоим другом Эстебаном не сделали ее лучше. — Я коротко пересказал ему события предыдущей ночи в Булонском лесу.

— Я никогда не говорил, что он мой друг, — внес поправку Арне. — Впрочем, может, он шутил. Эти южноамериканцы великие шутники.

— Я это заметил.

— Не беспокойся, — проговорил он. — Скоро что-то произойдет.

— Именно этого я и боюсь.

Арне вернулся к своему представлению и оставил в темноте незнания меня и мир. Я сидел и пытался вычислить, в какой момент в игру вошли южноамериканцы и какой смысл заключался в том, что рассказал мне Фошон. В таком настроении и нашел меня Найджел, когда прогулочным шагом, поигрывая ротанговой^[173] тростью и геройски выпятив вперед подбородок, подошел к столику. Он был в безукоризненно белом летнем костюме и франтовато надвинутой на один глаз панаме.

— Скучаешь? — приветствовал меня Найджел, воплощение отвратительного добродушия.

— Твое «скучаешь» пачкает меня, — буркнул я.

— Ах, сегодня в полдень мы немного сварливы, так? — Найджел сел и с легкостью поймал взгляд официанта, еще одно неприятное открытие: мне это никогда не удавалось. Он заказал джин с тоником.

— Ладно, какие новости?

— Немного, — ответил я. — Если не считать, что Алекс нашелся.

— Значит, дело закончено?

— Не совсем. Я еще должен увидеть его и отдать деньги, которые привезла Ракель.

— Ну это просто деталь, — заметил Найджел. — Почему бы нам сейчас не пойти и не встретиться с ним?

— Потому, я цитирую инспектора Фошона, там есть трудности.

— Минуточку. — Найджел долго потягивал свой джин с тоником, нашел в серебряной узорной коробке начатую манильскую сигару и прикурил. Потом откинулся на спинку стула и скрестил ноги. — О’кей. Я готов ко всему.

— Инспектор Фошон сказал, что он знает, где Алекс. А трудность в том, что он пообещал Клови никому об этом не говорить, пока Клови не закончит съемку фильма.

Найджел заворчал и сделал еще один долгий глоток джина с тоником.

— К этому я не готов. Почему он дал Клови такое обещание?

— Алекс нужен Клови в фильме. Алекс две недели участвовал в дорогостоящих съемках. Снимать все заново будет еще дороже. Но еще хуже то, что Клови на это не пойдет. Ты же знаешь его репутацию. Или он снимает фильм с начала до конца, или отказывается от него.

— Однако какое это имеет отношение к Алексу? То есть почему люди не могут его увидеть?

— Фошон сказал, что Клови озабочен, потому что Алекс уже дважды исчезал и срывал расписание съемок. Задержки в работе стоили больших денег и поставили под вопрос весь проект. Теперь, когда Алекс снова появился, Клови держит его затворником, пока не будут сняты финальные кадры фильма.

— Затворником где?

— В этом и заключается обещание Фошона: он никому не должен говорить где. Во всяком случае, до тех пор, пока не будут закончены съемки.

— Но почему Фошон оказывает Клови такую любезность?

— Это требует некоторого разъяснения. Ты же знаешь, что французское правительство путем различных гарантий и льгот вкладывает средства в большинство отечественной кинопродукции. Фильм Клови уже стоил около десяти миллионов долларов. Расходы окупятся, когда он выйдет на экраны, если, конечно, с Клови все будет в порядке и он закончит работу. Министр культуры хочет видеть этот фильм завершенным. И, кстати, его дочь участвует в производстве.

— Иветт? — спросил Найджел.

— Конечно, Иветт. Вот так обстоит дело. Важные персоны хотят, чтобы Клови закончил свой фильм. Алекс необходим Клови. За Алексом не числится никаких преступлений. И поэтому Фошонрассуждает так: если американец хочет покинуть родину, то нет закона, запрещающего ему это сделать.

— Но он сказал тебе, что с Алексом все в порядке?

— Именно так и сказал. «Целый и невредимый» — его точные слова. У французской полиции нет причины брать на себя заботу, если разыгрывается какая-то дурацкая интрига. Если человек хочет отгородиться от мира и не отвечает на телефонные звонки, хорошо, это его дело. Ведь полиция не арестовала американского миллионера Говарда Хьюза, который несколько лет сидел запершись, правда? Это пример Фошона, не мой.

— Так какой у нас следующий шаг?

— Я вот что думаю, — ответил я. — Ты и Жан-Клод похитите Клови и будете угрожать ему кошмарными пытками, пока он не откроет, где прячет Алекса.

— Для этого нам понадобится машина, — задумчиво протянул Найджел. — И стоить это будет немало.

— Забудь об этом, — оборвал я его. — Это только гипотеза, и притом недействующая.

— Хорошо. Но что мы должны делать?

— Я немедленно пойду позвоню Клови и потребую от него объяснений, — объявил я.

— Да, — согласился Найджел, — по-моему, ты должен это сделать.

— Увидимся позже, — бросил я и пошел внутрь кафе, чтобы воспользоваться телефоном.

Я подошел к столу размена и попросил жетон, маленькую круглую железку, которая приводит в действие аппараты, запрограммированные на жетоны. Привлечь внимание девушки, сидевшей за кассой, оказалось довольно трудно. Она была увлечена спором с одним из официантов, маленьким парнем с глупым лицом и длинными поэтическими волосами, некий местный вариант циника-нигилиста. Разговор они вели такой скучный, что его не стоило переводить. Наконец мне удалось вытребовать жетон, и я направился вниз. Там в подвале находятся туалеты, телефонные будки и неизбежная консьержка.

У этой туалетной сторожихи были глаза василиска, нос гарпии, плоские седые волосы и бескровные губы. Я бочком пробирался к телефонной будке, как немедленно раздалось угрожающее: «Мсье?» Она протягивала мне маленькое полотенце для рук. Я тут же понял, что она решила, будто я иду в туалет. Конечно, я мог бы объяснить, что всего лишь хочу воспользоваться телефоном. Но эта публика не любит объяснений, им нужны только деньги. Поэтому я взял полотенце, дал ей десять франков и вошел в телефонную будку.

Я видел, как она следит за мной через цветное стекло, и опять начал чувствовать, что меня окружают некие таинственные силы. Часы, проведенные в камере «Ла Санте», и правда не очень полезны для душевного равновесия. А у меня оно и в хорошие времена довольно шаткое.

— Да, алло, кто говорит?

Меня озадачил неожиданно зазвучавший возле уха голос Клови. Хотя ответ донесся из трубки после того, как я набрал номер.

— Клови? Это Хоб.

— Кто?

— Об!

— А, почему вы сразу не сказали? Где вы? Почему не держите со мной связь? Вы пропустили вчерашнюю съемку. Вы знаете об этом?

Я было собирался устроить ему черт-те что за то, что он скрывает от меня Алекса, но, подумав, решил, что сначала лучше объяснить причину моего отсутствия.

— Я хотел позвонить вам сегодня утром, но пришли полицейские и вытащили меня из постели…

— Стойте, — прервал меня Клови.

— Пардон?

— Я хочу, чтобы вы сберегли эту историю. На следующей съемке вы расскажете ее перед камерой.

— Простите, Клови, но, кажется, я не совсем вас понимаю.

— Сегодня вечером мы снимаем ключевую сцену, — стал объяснять Клови. — Во время съемки вам надо что-то говорить. Что вы скажете, не имеет значения, мы потом сделаем дубляж в нашей собственной манере. Продублируем после того, как поймем, о чем, собственно, получилась сцена. До вас доходит?

— Нет. Простите, я хотел сказать «да».

— Будьте в десять ноль-ноль. Без опоздания. Присутствует вся труппа. Это большое дело, мальчик. Мы рассчитываем на вас.

— Ох, не беспокойтесь, — заверил его я (что было глупо, как я теперь понимаю).

— Кстати, Алекс шлет привет, он не дождется встречи с вами. Так в десять!

Он повесил трубку. Я сидел в телефонной будке, держал трубку в руках и с отвисшей челюстью смотрел на свое отражение в стекле. С минуту я сомневался в реальности происходящего, но потом взял себя в руки. Да, он это сказал. Алекс! Сегодня в десять!

Раздался злой стук в дверь. Консьержка. Я встал и вышел.

— Мадам? — спросил я.

— Полотенце, — буркнула она, вырывая его из моих рук. — Никто не берет полотенце в телефонную будку.

Я подумал, надо бы попытаться объяснить ей, но это было слишком трудно. Легче сунуть еще десять франков и ускользнуть по лестнице вверх.

«Подожди, пока об этом услышит Найджел», — подумал я, и скромное торжество нарастало у меня в груди.

Потом я остановился на полшаге и хлопнул себя по лбу ладонью правой руки. Я не удосужился спросить у Клови адрес, где будет съемка.

Часть IX

Глава 41

ТЕЛЕФОНЫ В КАФЕ

Взглянем мельком на Париж. Бело-синие прямоугольники названий улиц. Грили самообслуживания. Люди, несущие длинные батоны французского хлеба, известного как багет. И рядом продуктовые рынки под полосатыми навесами или зонтами. Величественная красота сделанного людьми, осознающая себя эталоном вечной живописи жизни. Длинные низкие баржи на Сене — ле бато́. И по соседству рыболовы. Японские туристы в аккуратных деловых костюмах, обвешанные фотоаппаратами. И всюду — любовь. Любовь, разлитая в воздухе. Пары, гуляющие, держась за руки. Или обвив руки вокруг талии друг друга. То здесь, то там они останавливаются, чтобы обменяться бесконечным поцелуем. Взглянем мельком на ориентиры. Эйфелева башня, Нотр-Дам, башня Монпарнаса, Сакре-Кер, Дворец Инвалидов, Пантеон, Люксембургские сады, завихрения машин вокруг площадей Этуаль и Конкорд. И дизельные грузовики, пыхтящие вдоль бульвара Сен-Мишель.

У частных детективов есть пословица: прежде чем повернуться к изощренному, не забудь об очевидном. Поэтому я повернулся и снова спустился по затянутым ковром ступенькам к телефонным будкам, туалетам и назойливой консьержке.

Когда я оказался в наблюдаемом ею пространстве, она нахмурилась. И я заметил, как ее рука, защищая, легла поверх стопки бесценных полотенец. Я мельком кивнул ей — делового человека не может беспокоить бессмысленность полотенец в телефонной будке. И тут я понял, что израсходовал свой единственный жетон на предыдущий звонок.

У меня не было времени, как идиоту, возвращаться назад. Я выудил из кармана стофранковую купюру.

— Силь ву пле, пять жетонов, а сдачу оставьте себе.

Эти слова вызвали улыбку поджатых и бескровных губ. Мое необычное поведение подкреплялось хорошей французской валютой, поэтому теперь она, наверно, ничего против меня не имела.

Зажав в кулаке жетоны, я бросился к телефонной будке, которую как раз занимала обширная блондинка средних лет с продуманным макияжем. Она устроилась там так, будто собиралась весь день провести в болтовне с матерью, живущей где-то в парковой зоне, то ли в Пасси, то ли в Сен-Жермен-ан-Лай.

Я постучал жетоном по стеклу, надеясь запугать ее. Я забыл, что это Париж, родина Невозмутимых. Она бросила на меня взгляд, который яснее ясного говорил: «Убирайся к своей бутылке в сточную канаву, санкюлот». Потом она снова повернулась к телефону, очевидно решив говорить, пока не закроется кафе или не замерзнет пекло, в зависимости от того, что случится раньше.

В отчаянии я обернулся к консьержке, наблюдавшей за происходящим с обычной иронической ухмылкой.

— Мадам, — сказал я, — мне нужно сделать звонок по обстоятельствам чрезвычайной важности. Будьте добры, помогите мне. — Пока говорил, я положил ей на стол еще одну стофранковую купюру.

— Мсье доктор? — спросила она с немедленно смягчившимся при виде денег выражением.

— Exactement!^[174] — воскликнул я. В конце концов частный детектив — это своего рода врач болезней социального организма. Или что-то в этом смысле, я готов спорить, если возникнет необходимость.

— Идите за мной, мсье. — Она поднялась из-за стола, собрала в блюдце монеты и положила в карман своего темного бумазейного платья. Потом провела меня через дверь с надписью «Выхода нет» в длинный, тускло освещенный крохотными лампочками коридор к двери с надписью: «Входа нет». Тут она отперла дверь и вошла. Я следовал за ней по пятам.

Мы попали в своего рода кладовку. Вдоль одной стены до потолка высились стальные полки с выстроившимися рядами бокалов. Посередине сгрудились старые столы. На одном из них лицом вниз лежал маленький лысый мужчина в штанах, спущенных до лодыжек. Когда мужчина поднял голову, под ним оказалась совсем крохотная женщина с искусно завитыми волосами и в юбке, задранной до бедер. Я подумал, что снова влез в очередной акт дурацкой пьесы.

Последующий спор троицы персонажей начался с пронзительного крика и продолжался в более спокойных тонах. Я обнаружил телефон и тотчас направился к нему. А консьержка в это время объясняла, что мсье доктор должен сделать звонок по обстоятельствам чрезвычайной важности и почему бы мсье Альберту и мамзель Фифи для своих совокуплений не поискать дешевый отель.

На этот раз по телефону Клови ответила секретарша. Понимая, что вся троица навострила уши, о чем я буду говорить, я начал так:

— Это доктор Дракониан. Мне надо немедленно поговорить с мсье Клови.

— Но вы не постоянный доктор мсье Клови, — возразила девушка. — Что случилось с доктором Амбруазом?

— Речь идет о хирургии. Мне надо немедленно поговорить с мсье Клови.

— Это имеет отношение к его анализам?

— Может быть, — ответил я.

— Позитивное или негативное?

— Я сообщу это только самому мсье Клови.

— Можете сказать мне. У мсье Клови нет от меня секретов.

— Тогда он сам вам скажет. У меня есть ясные инструкции на этот счет. Мадемуазель, пожалуйста, не отнимайте у меня времени. Соедините меня с мсье Клови.

— Ах, мне очень огорчительно, но я должна сказать вам, что мсье Клови оставил указание никому не говорить, где он. По секрету я могу сказать, что он сегодня вечером снимает кульминационную сцену своего нового фильма. На ней не разрешено никому присутствовать, кроме актеров и технического персонала. Но как только мсье Клови вернется…

— По-моему, вы не поняли, — перебил я ее, — я тоже появляюсь в этом фильме.

Потребовалась минута, чтобы она восприняла сказанное.

— Вы ДОКТОР мсье Клови, и вы также актер?

— Да, конечно, я играю роль иностранного доктора.

Ей это не понравилось.

— Вы совершенно уверены…

— Конечно, уверен! — снова перебил я. — Там требуется мое присутствие. Мадмуазель, если я не появлюсь, произойдет ужасный провал.

— Хорошо, я скажу вам, но, надеюсь, у меня не будет неприятностей, — после некоторого колебания наконец решила она. — Сегодняшняя ночная съемка будет проходить в «Клозери де Лила» на Монпарнасе. Или, вернее, сначала съемочная группа встречается там на обеде. Потом они поедут туда, где проходит заключительная часть сцены.

— Где?

— Я сама, мсье, не знаю. Мсье Клови намерен объявить об этом на встрече съемочной группы.

Я от души поблагодарил ее и повесил трубку. Обернувшись, я обнаружил, что маленький лысый мужчина и малюсенькая женщина с тщательно сделанной прической уже в полном порядке. Аккуратно застегнутые, они вместе с консьержкой стояли в ряд и пялили на меня глаза.

— Большое спасибо, мадам, — сказал я консьержке, поклонился двум другим и направился к двери.

— Если вы будете так любезны, мсье, один момент, — обратился ко мне лысый мужчина.

— Да? — ответил я в легком замешательстве от их напряженных взглядов.

— Мы не знали, что вы актер, — проговорила консьержка.

— Полагаю, не знали, — ответил я, задумавшись, не считается ли преступлением перевоплощение в кинозвезду.

— Не будете ли вы возражать дать нам автограф?

— С величайшим удовольствием, — согласился я.

Мужчина протянул мне большое меню. Я написал наискось свое имя и вернул ему.

Он взглянул, потом озадаченно посмотрел на меня.

— Возможно, мсье будет так любезен, что окажет нам честь своим сценическим именем?

— Ну конечно! — Я снова взял меню. Быстро, смело, вдохновляемый чем-то вроде рокового каприза, который кажется таким логичным в Париже, я написал над своим именем: «С наилучшими пожеланиями от Алена Делона».

— Я его каскадер, — объяснил я, прежде чем они успели бы заметить отсутствие сходства.

Глава 42

ПЕРЕД КАМЕРОЙ

Я пропустил обед в «Клозери де Лила», но за соответствующие чаевые мэтр вспомнил, что он подслушал слова, сказанные таксисту, когда группа Клови уезжала. Они отправились в отель «Лозан» на острове Сен-Луи. Я взял туда такси.

Сен-Луи — маленький островок на Сене, расположенный чуть выше острова Сите, почти в географическом центре Парижа. Это заповедник узеньких, узорно выложенных камнями улиц и безмолвных рядов архитектуры без претензий. В отеле «Лозан» когда-то жили некоторые из самых знаменитых французских поэтов и художников. Сейчас парижская мэрия, владеющая отелем, великолепно обновила его, и он стал превосходным задником для исторических драм.

Все в порядке. Итак, я вошел в сцену, где люди в напудренных париках под ослепительным светом прожекторов шипели друг на друга, произнося свой текст. Заметив Клови, я стал пробираться к нему.

— Рад, что вы здесь, — бросил мне Клови. — В этой сцене вы играете Бодлера.^[175]

— Неужели? — удивился я. — Вы и правда хотите, чтобы я играл Бодлера?

Мне хотелось выразить, что я по-настоящему польщен. Но удержать внимание Клови было очень трудно. Как раз в этот момент в другом конце помещения он увидел старого друга, высокого парня с оливковой кожей и в пальто из верблюжьей шерсти. Может, французского гангстера, или актера, исполняющего роль французского гангстера, или даже кого-то совершенно другого, играющего актера, исполняющего роль французского гангстера. Ведь они в Париже любят такие игры, по крайней мере в том классе, который может разрешить себе несколько смен одежды.

Я повернулся к Иветт, стоявшей рядом со своим пюпитром, полным листов сценария и инструкций осветителям.

— Да, — сказала Иветт, — очень большая честь, даже если это сложная шутка со стороны Клови. Тут раскрывается часть его метода нахождения актера, который очень противоречив. Пойдемте со мной в костюмерную. Нам лучше, если вы будете одеты и подготовлены.

Я проследовал за ней через переполненную маленькую комнату. Мы миновали коридор и подошли к двери с надписью «Гардероб». Там Иветт сказала гардеробщице, чье имя я так и не уловил, что вот, мол, самый новый Бодлер Клови.

— Что вы имели в виду под самым новым Бодлером? Сколько их у него было? — спросил я у Иветт, пока гардеробщица пошла подбирать мне костюм.

— Вы третий. — Она обратилась к гардеробщице: — Не забудьте о туфлях!

— О каких? — крикнула в ответ гардеробщица. — О полосатых, которые чередуются во сне, или об огорчительно-нормальных черных и серых?

— Черных и серых.

— Что случилось с другими двумя Бодлерами? — продолжал я расспросы.

Гардеробщица вернулась с охапкой, тяжелой на вид, темной одежды, с белой рубашкой и с черными и серыми туфлями. Иветт показала, чтобы я все забрал, и повела меня снова в коридор.

— С двумя другими, — повторил я. — Что с ними случилось?

— Одного из них арестовали за попытку ограбления банка в Ницце. Как вы можете догадаться, он оказался человеком двух профессий, хотя, конечно, Клови не мог об этом знать, когда приглашал его.

— А другой?

— Его сбила машина. Два месяца в больнице.

— Не очень счастливая роль. Интересно, почему Клови выбрал меня.

— Потому что вы подходящего размера, — объяснила Иветт. — У нас нет времени заказывать новые костюмы. Особенно туфли. Их трудно достать за два-три часа.

— А что такого особенного в этих туфлях?

— У Клови есть теория о Шарле Бодлере и туфлях. Для Клови туфли — главный символ перемен настроения, которые испытывает Бодлер.

— Это фильм о Бодлере?

— Не совсем, — возразила Иветт. — Трудно сказать, о чем фильм Клови. Никто ничего не знает, пока Клови не закончит редактировать, и переснимать, и переснимать. Вы можете переодеться здесь. — Иветт показала на дверь.

— Иветт, — сказал я, — простите, но я не знал, где сегодня была назначена съемка.

— Ничего не случилось, — ответила она с таким видом, который ясно показывал, что очень даже случилось. И на минуту мне стало приятно. Она сердилась из-за моего опоздания, а это предполагало, что у нее что-то ко мне есть. Но, немного подумав, я понял, что любой был бы раздраженным, если бы ему пришлось простоять в течение всего обеда, встречая опоздавшего. Так что это не обязательно личное.

— Что-то произошло? — спросила Иветт.

— Нет, а почему вы спрашиваете?

— Потому что вы стояли здесь и очень долго смотрели в потолок, и я подумала, что у вас приступ или что-то в этом роде.

— Назовите это озарением, — предложил я. — Правда, что Алекс здесь?

— Ох, да. Он где-то здесь.

— Вы сказали, что я его ищу?

— Я сегодня с ним не разговаривала. Но я уверена, что мсье Клови сказал ему. Вам лучше начать переодеваться.

Я открыл дверь и вошел в маленькую прихожую. Иветт осталась на пороге. В дальнем углу стояла ширма, за ней я и начал переодеваться.

Когда я застегивал пуговицы на длинном черном пальто Бодлера, меня охватило жуткое чувство. В смятении я вышел из-за ширмы, чтобы заняться усами и гримом. Иветт стояла у дверей и выглядела легкомысленной и привлекательной в джинсах «луи» и белой рубашке. Темные волосы она собрала в «конский хвост». Над верхней губой выступили крохотные капельки пота, щеки зарумянились. Она выглядела такой свежей и полной жизни, как сама весна. Тут я резко оборвал поток своих мыслей. Потому что и вправду не знал, в какую катастрофу на этот раз втянет меня моя роковая ментальность.

— Мне хотелось бы встретиться с вами, когда закончится съемка, — сказал я.

Она одарила меня милой улыбкой, улыбкой, которая может ничего не означать. Улыбкой, которая появляется, когда все перед вами открыто и мир кажется полным надежды.

Затем из коридора донесся голос Клови, он звал ее. Иветт подошла ко мне и прижала к ладони что-то волосатое.

— Ваши усы, — сказала она. — Желаю удачи.

Глава 43

ОТЕЛЬ «ЛОЗАН»

Отель «Лозан» находится на набережной Анжу на северной стороне острова Сен-Луи, почти на равном расстоянии от мостов Мари и де Сюлли. Когда я был Бодлером, то обычно жил здесь в маленькой комнатушке под карнизом крыши. Отсюда я смотрел на Сену, горделиво несущую свои воды, и находил, что контраст между многообразной изменчивостью реки и застывшими линиями набережных и мостов — это символ самого искусства. Дело было очень давно, до несчастного приключения с Жанной Дюваль.

И оно было несколько лет назад. А теперь, поскольку я, Бодлер, наслаждаюсь одним из все более редких периодов нормальности, я решил прийти сюда снова. Сегодня вечером регулярное сборище знаменитого Гашиш Клуба, куда приходит так много благородных особ, конечно, не потому, что одобряют курение гашиша, а просто очарованные нашей привычкой к нему, жаждущие поговорить с нами, поудивляться нашему бесстыдству, поклониться алтарю нашего разума.

Я поплотнее завернулся в свой длинный плащ, ночь стояла холодная, пригладил несколько торчавшие усы и вошел в отель.

Камера проводила меня по лестнице. Там стояла наш лидер, Президент, как мы ее называли, и приветствовала меня. Миновав ее, я поднялся по лестнице и вошел в тесную восточную комнату. Воздух в ней сгустился от дыма горевшего в камине угля и табака в трубках джентльменов из высшего общества и от множества свеч. Собравшиеся сидели на софах с длинными элегантными трубками в зубах, отдыхали на легких стульях, покрытых травчатым шелком и атласом. Между затяжками болтали, смеялись, спорили. Я наблюдал за ними, и мне казалось, будто они слегка дрожат, будто сами стали галлюцинацией, которую искали.

Я заметил моего дорогого друга Теофиля Готье,^[176] почему-то он оказался выше, чем я ожидал.

— Как дела? — спросил я его.

— Вечер только разогревается, — ответил он. — Обычная толпа. Вот на этой кушетке ты можешь увидеть Делакруа, Буассара с дурацкой шляпой на голове и братьев Гонкуров,^[177] которые, как всегда, щеголяют надменным видом.

— А кто этот толстяк с чашкой кофе?

— Мсье Бальзак.^[178] Он приходит только ради беседы. Он говорит, что столько выпивает кофе и алкоголя, что у него развился иммунитет к воздействию Черного Дыма.

Краем глаза сквозь свет прожекторов я заметил, что Клови делает круговые движения рукой. Я истолковал их значение так, мол, он хочет, чтобы Готье и я походили по кругу, чтобы камера могла следить за нами. Я взял Готье под руку и медленно повел через комнату.

— А кто эти двое вон там? — спросил я, потому что двое мужчин только что вошли и суровым взглядом смотрели на происходившее.

— Тот, что слева, конечно, Вагнер, ты можешь определить это по его небрежному галстуку. А другой — восходящий молодой поэт по фамилии Рильке.^[179]

Вагнер и Рильке подошли к нам. Камера повернулась к ним.

— Алекс, ведь это ты под бородой, правда? — почти не шевеля губами, прошептал я Готье.

— Кто бы говорил, — ответил Готье. — Черт возьми, как поживаешь, Хоб?

— Я? Я прекрасно. Но, черт возьми, как ты? И, дьявол тебя побери, куда ты исчез?

— Позже поговорим, — сказал Алекс. — Откровенно, старина, я очень рад тебя видеть.

Глава 44

ДЕЛО ЗАКРЫТО; В ОДНОЙ РАКУШКЕ С АЛЕКСОМ

Вскоре Клови закончил съемку. Внизу в зале приемов устраивалась вечеринка для съемочной группы, это один из автографов Клови. Я снял костюм, избавился от грима и спустился вниз, постепенно теряя привилегии, какие были у Шарля Бодлера. Но я напомнил себе, что совсем не так ужасно быть добрым старым Хобом Драконианом, особенно когда он на грани завершения дела.

Я ждал, что Алекс бросит меня и снова улизнет. В конце концов, это было бы в духе того, что уже случилось. Но вышло совсем по-другому. Он разыскал меня в зале приемов, предложил удрать, где-нибудь выпить и поговорить. Мы ушли с вечеринки и взяли такси. Алекс знал студенческую забегаловку недалеко от Пантеона, и мы пошли туда. Не помню, как она называлась. По-моему, «Позолоченная ракушка», потому что все в Париже если не золотое, то, по крайней мере, позолоченное.

Там на маленькой, залитой светом площадке очень медленно танцевали пары под звуки барабана, электрогитары и коктейльной палочки. Они танцевали слишком медленно. Должны были так танцевать, контролируя свои движения. Старая игра с силой воли. Мы уже видели такое и раньше. Танцующие носили туалеты, показанные в этом году в салонах моды, и, наверно, имели какое-то отношение к моде в творчестве Клови. Почему кого-то могут интересовать нелепые идеи Клови насчет туфель Бодлера? Меня раздражала его зацикленность на важности этого символа. Кто, по его мнению, он такой? Нелепый позер, похлопывающий по спине дух времени и проповедующий с несуществующей кафедры.

Оркестр был именно такой, какой и можно ожидать в подобном претенциозном месте. Мандолина и деревянная флейта играли народные песни Бретани. Мы заказали кувшин горького бельгийского пива и блюдо мидий в пряном соусе и начали разговор.

Алекс не очень изменился за те десять лет, что я не видел его. Он выглядел хорошо, высокий, мускулистый блондин. Однако он казался немного запуганным, тщательно выбирал столик, сел спиной к стене, чтобы видеть всех входивших и выходивших.

— Так что нового? — спросил Алекс.

— Что может быть нового? — пожал я плечами. — Я теперь частный детектив, по-моему, это ново.

— Полная перемена по сравнению со старыми временами, — заметил Алекс. — Ты больше не играешь даже в покер?

— Редко.

— А как продвигается детективный бизнес?

— Неплохо. Я нашел тебя.

— Да, ты нашел. Но это не в счет. Фактически я все время пытался встретиться с тобой.

— Ты? Почему?

— Хоб, мне нужна помощь. Конечно, я готов заплатить за нее.

— В каком деле?

История Алекса началась несколько лет назад. Как и я, он оставил Европу, вернулся в Соединенные Штаты и начал искать работу. Адвокатский экзамен он сдал несколько лет назад в Вашингтоне, округ Колумбия. Теперь с помощью одного из дядей он пошел работать в корпорацию Селуина, в группу основателей фондов. Шел 1985 год. В 1986-м Алекс обнаружил, что находится в центре интересной ситуации: собирает деньги в фонд помощи никарагуанским контрас и для секретной операции в Иране, которую Белый дом пропагандировал в те годы. Тогда за махинации при сборе денег для этих фондов кое-кто попал в газеты. Хотя Селуин и другие были замешаны в этом деле не меньше.

Как раз в то время Алекс встретил Ракель, одного из секретарей группы Селуина. Она и Алекс начали встречаться. Через месяц они переехали в маленькую квартиру в Джорджтауне. Алекс продолжал работать у Селуина.

Прошло еще несколько месяцев, и Алекс помимо воли стал замечать, что собрано очень много денег для различных проектов, касавшихся никарагуанских контрас и Ирана. Но сколько бы денег ни поступало, борцам вроде бы перепадало все меньше и меньше. Создалась любопытная ситуация. Все совершалось под лозунгами патриотизма. Однако трудно было отделаться от впечатления, что некоторые люди делали на патриотизме очень большие деньги.

Потом пришел 1987 год, и вдруг Иран и никарагуанские контрас попали в газеты. Фонды помощи оказались связаны, их окрестили «Иран-Контрас», а дело получило название «Ирангейт». Кейси, одному из шефов проекта, сделали операцию на мозге, здоровье к нему не вернулось, и вскоре он умер. Полковника Оливера Норта застрелили. Адмирал Пойндекстер, старший над Алексом, попал под подозрение. Многие попадали под подозрение еще до того, как их выуживало правосудие.

Алекс понимал, что его дни на этой работе сочтены. Фактически и дни фирмы Селуина тоже.

Именно тогда, в те финальные дни, Алекс увидел на стене роковые слова, как и в мифе, предвещавшие гибель.^[180] Не требовалось много времени, чтобы сообразить: его начальство впуталось в дело, которое, каким бы благородным ни казалось, когда его начинали, сейчас выглядит чертовски противозаконным.

Расследование все шире и шире забрасывало сеть, и в нее попадалось множество мелкой рыбешки. Политика была такой же, какой бывает всегда, в этом можете не сомневаться. К тюремному заключению собирались приговорить гораздо больше мелких рыбешек, чем крупных рыб. И Алекс очутился совсем не в лучшем положении. Хотя и ни в чем не виноватый, он все же участвовал в общей работе «Селуин Групп».

Серьезными неприятностями грозило и доверие Селуина, который, узнав, что у Алекса есть счет в банке Швейцарии, время от времени переводил на него деньги, собранные для контрас, или для того, кто их получал вместо них. Алекс от этих операций никакой выгоды не имел, но дело выглядело так, что могло заинтересовать следствие.

Он обсудил положение с Ракель. Она через свои секретарские связи узнала, что следователи из офиса специального прокурора намерены заняться проверкой участия Алекса в сделках Селуина.

— Нельзя сказать, что я не смог бы доказать свою невиновность, — заметил Алекс. — Я мог доказать, но это потребовало бы уйму времени и денег. Хотя главное было в другом. Пока тянется вся эта волокита, мне пришлось бы торчать в Вашингтоне. А вот этого выдержать я не мог. Ты же знаешь меня, Хоб.

Я кивнул. Этого я бы тоже не смог выдержать, если к тому же был запасной вариант.

— И что ты сделал?

— Я решил, что пора паковать вещи и уходить. Фактически похоже, что я спохватился слишком поздно. До Ракель дошли слухи, что мне уже выписана повестка явиться на допрос. Я уехал в тот же вечер. Ракель осталась, чтобы позаботиться о разных мелочах. Избавиться от квартиры, сдать вещи на хранение и тому подобное. Предполагалось, что мы встретимся в Париже.

— Эту часть я знаю, — кивнул я. — Но потом ты исчез. Во всяком случае, так сказала Ракель.

— Да, я исчез, — согласился Алекс с веселой улыбкой. — Или, по крайней мере, казался исчезнувшим. Насколько знала Ракель, я будто сквозь землю провалился.

Я опять кивнул.

— А что случилось на самом деле?

— Я на время скрылся из вида, — пояснил Алекс. — В тот момент лучшего не пришло в голову. Я услышал кое-что о Ракель, и это встревожило меня.

— Что именно?

— Похоже, она разговаривала с одним из следователей прокурора по особым делам. Парнем по имени Романья. Наверно, ты видел его где-нибудь здесь.

— Он где-то здесь, — кивнул я. — Но почему Ракель это сделала?

— Она иногда ведет себя будто Женщина из Дома Мормонов. Ты видел ее такую? — Алекс с мрачным видом долго смотрел на меня.

— Да, когда она первый раз пришла ко мне в офис.

— Иногда она делает странные вещи, Ракель. Знаешь, она и в самом деле из мормонов. А среди них вырастают люди с причудами. Никогда не знаешь, что придет ей в голову, вдруг она решит, будто должна что-то сделать. Возможно, с ней все в порядке, а паранойя у меня. Но, по-моему, мне лучше убраться из Европы.

— А что насчет Романья?

— Я не знаю, есть ли у него ордер на мой арест. Но он крутится слишком близко, чтобы мой разум оставался в покое. Я решил пока все бросить, а потом посмотрим, как обернется дело.

— Ты уже нагляделся вдоволь?

— По-моему, да. Я созрел и готов к следующему шагу.

— И какой это будет шаг?

— Вот для этой части плана мне нужна твоя помощь.

— Нет, — ответил я.

— Хоб, ты только выслушай.

Все тот же прежний Алекс. И я выслушал его. Все тот же прежний Хоб.

Часть X

Глава 45

ЛЯ БУЛЬ

Пожалуйста, не просите меня объяснить, как Алекс перетащил меня из таверны в центре Парижа, где мы что-то ели и что-то пили, на сиденье взятого в аренду «Ситроена», который, оставив позади огни столицы, мчался по темным пригородам Парижа к побережью Атлантического океана. Должно быть, я сошел с ума. Алекс умел воздействовать на меня. Это не та дружба, какой бывает добрая старая дружба. И так же, как у некоторых других мужчин, у которых множество жен и взаимозаменяемые семьи, не спрашивайте у меня, кто для меня дороже — семья или друзья.

Я чувствовал себя очень виноватым из-за того, что сидел рядом с Алексом в «Ситроене», мчавшемся через ночь, будто мы и раньше много времени проводили вместе, из-за того, что смеялся его шуткам, будто привык это делать. Мы оба были немножко пьяны, и ландшафт был темный, огромный, пустой, таинственный, и, насколько хватало глаз, мы были единственными представителями человечества, Алекс и я под звездами Матери Ночи. Такой я сентиментальный, застрелите меня.

Наконец мне удалось убедить себя, и не без оснований, что фактически я исполняю свои обязанности, сопровождаю Алекса, куда бы он ни направлялся, и что я могу сообщить Ракель, моему работодателю (которая может быть в сговоре с Романья), местонахождение Алекса. Конечно, я также расскажу и Алексу о том, что мне придется сделать, чтобы он мог принять меры предосторожности. Черт возьми, ведь в моем соглашении с клиентом не говорится о том, как мне поступить со старым приятелем.

Алекс пообещал, что он все объяснит, и я позволил ему вытащить меня из безопасной таверны рядом с Пантеоном, где на длинных деревянных скамьях сидели студенты французских колледжей со своими кувшинами пива и где бегали с блюдами мидий и сине-черных перламутровых ракушек веселые потные официанты в рубашках.

Наконец мне удалось создать иллюзию, будто я все еще работаю для Ракель, моей клиентки, и мчусь через ночь с Алексом для того, чтобы узнать его местонахождение и потом сообщить о нем Ракель, а она, вероятно, сообщит Романья. Только сначала я предупрежу Алекса, что собираюсь сказать ей.

Но, пожалуй, я и сам, черт возьми, не знал, о чем думал. В арендованном «Ситроене» с откидным верхом продырявился глушитель, и я не мог слышать даже собственных мыслей, не то что разговаривать с Алексом и понять, что происходит. Он, наверно, сам пробил дыру в глушителе, чтобы не пришлось разговаривать со мной. Никто ничего мне не говорит. Даже для меня это уже слишком. Хватит.

— Алекс, — сказал я.

— Что, дружище?

— Останови где-нибудь машину.

— Что случилось?

— Нам надо поговорить.

Он посмотрел на меня. Я посмотрел на него. Он понял.

— Хорошо, дружище, — согласился он. — Кстати, недалеко отсюда есть симпатичный маленький ресторан, совсем близко к Анжеру. Надо сделать перерыв.

Он сделал, как я просил, но ничем не поделился. Я всегда восхищался Алексом. Но это не обязательно означает, что я всегда буду делать то, что он захочет.

Я слишком поздно вспомнил, что у Алекса есть склонность к самым худшим в мире местам, где можно поесть. Лучше бы я подумал об этом до того, как мы свернули на стоянку машин возле маленькой гостиницы на шоссе номер 23 чуть к югу от Ле Мана, тогда бы я съел больше мидий в Париже.

Это был один из тех ресторанов с соломенной крышей, к которым всегда надо подходить с подозрением. Так и вышло: он оказался чрезмерно дорогим и с плохой едой, что редко бывает во Франции. Надо отдать должное Алексу, он сумел найти исключение из правила.

Ладно, это преувеличение, видимо, там было не так уж плохо, но я вдруг вспомнил, что ни разу не поел прилично с тех пор, как приехал в Париж. И, буду откровенным, из-за этого я испытывал большое недовольство. А вы бы не испытывали?

Вам может показаться, что я выбрал довольно неподходящее место для жалоб — середину безумного броска к французскому взморью. Если быть точным, к Ля Булю, расположенному в нескольких милях от не очень знаменитого (если не считать удара немецких подводных лодок во время Второй мировой войны) пор-та Сен-Назер. Но как есть, так и есть. Я жалуюсь, когда доволен. Хотя я и согласился помочь Алексу, движимый, наверно, каким-то слепым импульсом, теперь я задумался. Я думал, и думал, и думал, и потом мысли помчались с безумной скоростью.

После нескольких чашек скверного кофе, но с приемлемым коньяком, сопровождавшим его, я попросил Алекса объяснить, что за черт, что он сейчас делает и почему счел необходимым взять меня в это путешествие.

— Все очень просто, — улыбнулся Алекс. — Я должен исчезнуть.

— Ты уже это делал, помнишь?

— В тот раз это была игра. Сейчас пришло время для настоящего.

— О чем ты говоришь?

— Хоб, они посадят меня в тюрьму. Эти люди, на которых я работал. Они загнали меня в угол. Хотят все повесить на меня.

— О чем ты говоришь?

— О деле с пропавшими фондами для «Иран-Контрас».

— Но разве они могут это сделать?

— Они собираются заявить, будто я обжулил их, перевел ключевые фонды на свой собственный счет. Мне не стоило позволять им использовать мой счет. Но я считал себя очень ловким. Короче, как бы то ни было, теперь я должен на несколько лет покинуть этот мир и дать делу шанс отстояться.

— Покинуть? Куда? Как?

— Старый фокус с опознанием.

— Новый паспорт?

— И все бумаги тоже. Я покидаю свою старую личность. Люди, с которыми я должен встретиться, могут это устроить.

— Это туда мы едем? Чтобы встретиться с какими-то фальсификаторами?

— Это безопасно, — успокоил меня Алекс. — Но все же я немного нервничаю. Поэтому мне и нужно, чтобы ты поддерживал меня.

— Зачем тебе вообще пачкаться, связываясь с какими-то жуликами? Если тебе и правда нужны фальшивые бумаги, я найду надежного человека в Париже.

— Эти парни делают первоклассные документы. У них есть именно то, что мне нужно. Все пройдет нормально. Особенно когда они увидят, что я не один.

Я замолчал и не смог удержаться от циничной мысли. Если Алекс надеется на мою помощь в случае перестрелки, то он даже не представляет, каким будет одиноким. Не знаю, что, по его мнению, делают частные детективы, но многие из нас прекрасно обходятся без оружия, как бы скучно это ни казалось читателям.

— Ты имеешь в виду, что у тебя нет оружия?

— Конечно, нет. За кого ты меня принимаешь? За разновидность гангстера?

Алекс покачал головой, вынул что-то из кармана и постучал по моим коленям. Штуковина была металлической и массивной. Не для моих колен.

— Что ты делаешь? — чуть раздраженно спросил я.

— Возьми, — посоветовал Алекс, — положи в карман.

Я рассмотрел предмет под столом. Он вложил мне в руку большой, еще немного в масле автоматический пистолет.

— Постой минутку… — начал я.

— Хоб, вообще-то тебе не придется его использовать.

— Проклятье, я и не собираюсь его использовать. Я не возьму. Забирай назад.

Я протянул ему под столом пистолет.

— Хоб, — попросил он, — пожалуйста, не устраивай сцены.

— Проклятье, — фыркнул я, — забирай назад эту штуковину.

— Хоб, послушай…

— Нет, это ты послушай. Забирай назад эту богом проклятую штуковину.

— Я пытаюсь объяснить тебе, что заплачу две тысячи долларов только за то, чтобы эта штуковина лежала у тебя в кармане.

— Две тысячи долларов? — повторил я.

— Да, я так сказал.

— Только лежала, без использования?

— Держи ее в руке и, если понадобится, покажи.

— Две тысячи долларов? — опять повторил я.

Он кивнул.

— Сказать легко, — проворчал я.

— Протяни руку под столом, — попросил он.

— Подожди минуту, — сказал я. — Мне надо освободить ее от твоей штуковины. — Я ухитрился всунуть тяжелый пистолет в карман пиджака, где он лег невидимой шишкой и, наверно, оставит неотстирывающиеся полосы. Потом я снова протянул под столом руку.

— Пересчитай, — посоветовал Алекс и что-то передал мне.

Это был конверт.

Конверт, чем-то полный.

Чем-то, толщиной с полдюйма.

Я заглянул. Очаровательные французские тысячефранковые купюры. Я перебрал их пальцами. Наверно, довольно близко к двум тысячам американских долларов. Я положил конверт в карман.

— Теперь позволь объяснить тебе основные правила, — начал я. — Прежде всего, я не собираюсь ни в кого стрелять. Не знаю, что ты читал о частных детективах, но мы перестрелок не устраиваем.

— Не беспокойся, — повторил Алекс, — пистолет только для того, чтобы показать.

— Он заряжен?

— Конечно.

— Почему, ведь его надо только показать?

— Невозможно правдоподобно блефовать с незаряженным пистолетом. Брось, Хоб, давай лучше уедем отсюда.

Мы расплатились и забрались в «Ситроен» Алекса. Потом, наращивая скорость, помчались по темной дороге с высокими заборами с каждой стороны, отгораживавшими низинную плоскую местность.

— Какой следующий шаг?

— Анжер.

Мы были в сердце ничего на пути в никуда. Ужасное предзнаменование. Но у меня в кармане лежали неожиданные две тысячи долларов.

Глава 46

УДАР

Примерно в полночь мы миновали Анжер. Улицы без тротуаров, вдоль них вытянулись плечом к плечу здания. Высокие узкие дома с крутыми карнизами. Прямоугольники кварталов, похожие на окаменевшие внутренности средневекового чудовища. Европа — наше прошлое, мы должны возвращаться в него и время от времени эксгумировать, физически проникая в слои, ведущие к нашему нутру. Серые, коричневые и иногда вспыхивающие под светом звезд.

Но тогда, проехав всего несколько сотен ярдов по спящему городу, мы увидели указатель: «Нант — Ренн — Лаваль». Свернули туда и миновали пригороды и маленькие городки вдоль берегов Луары — Сен-Жорж-сюр-Луар, Варад, Энсени — и наконец въехали в Нант. Фирменное блюдо этого района — лягушачьи лапки, однако у нас не было времени остановиться и попробовать. Мы продолжали следить за указателями на Ванн и Ренн. Потом по двухполосной дороге обогнули их, пробрались через множество строек и наконец оказались на шоссе номер 165. Миль пятнадцать мы промчались по открытой местности и перед самым Савенэ свернули на шоссе номер 171. Вскоре мы уже катили по темному промышленному центру Сен-Назера и, оставив его позади, дальше к маленькому городу Ля Буль, всего в нескольких милях от Сен-Назера.

Время приближалось к четырем утра. Мы миновали Ля Буль, нагромождение бретонских домов, и выбрались на дорогу, идущую вдоль побережья. В конце концов мы подъехали к докам, расположенным почти у самого устья Луары, но защищенным с севера от Атлантического океана извилистым берегом.

— Ты знаешь, как пользоваться пистолетом? — Алекс припарковал машину близко к докам и повернулся ко мне.

Я вынул пистолет из кармана и при свете маленького фонарика Алекса осмотрел его. Это был автоматический «браунинг» 45-го калибра. Я плохо помнил, как действует предохранитель. Как я уже говорил, стрельба — не мое хобби и мне удавалось большую часть времени вполне прилично жить, обходясь без нее. Минуту или две Алекс наблюдал за моими неловкими попытками, потом взял у меня «браунинг».

— Вот так, — сказал он, вынимая обойму и вкладывая ее в гнездо барабана. Он показал мне, как снова вставить обойму, зажать патрон и как действует предохранитель. Наконец он вернул мне пистолет.

— «Браунинг» на предохранителе, — пояснил он, — чтобы выстрелить, оттяни курок вниз. Потом подними, прицелься и нажми. Вот и все.

— Поскольку я не собираюсь ни в кого стрелять, — проворчал я, — мне вообще-то и не надо знать всю эту чепуху.

— Хоб, в роли частного детектива ты пустое место. Я плачу тебе две тысячи долларов за то, чтобы ты выглядел опасным. Или хотя бы компетентным. По крайней мере, ты мог бы внимательно меня слушать, когда я показываю, как работает эта штуковина.

— Ладно, — буркнул я, взял пистолет и повторил все манипуляции Алекса. В конце концов, раз уж я занялся детективным бизнесом, то надо быть готовым. Никогда не знаешь, какого рода умения могут тебе пригодиться.

— Готов? — через несколько минут спросил Алекс.

— Не сомневайся, готов, — подтвердил я. Если быть совершенно откровенным, никакогобезграничного энтузиазма я не испытывал. Только две тысячи долларов во французской валюте несколько подкрепляли меня. Кроме того, мне всегда нравился Алекс, а теперь был шанс помочь ему удрать.

Мы вышли из машины и пошли к докам. Ярдов через двадцать Алекс нашел место встречи: пристань, принадлежавшую фирме «Морские перевозки. Дюпон и сыновья». Ворота оказались незапертыми, так что мы вошли без труда и направились к главному зданию, обошли его и очутились у моря возле причалов. Мы продолжали свой путь, пока не подошли к длинному пирсу, уходившему в воду. В дальнем его конце горел яркий свет, и Алекс объяснил, что именно там должна произойти смена его личности.

— Хоб, — обратился он ко мне, — мне надо, чтобы ты оставался здесь, в стороне. Только никому не позволяй пройти на пирс.

— А что мне делать, если кто-нибудь попытается?

— Скажи, чтобы убирались к черту, и все.

Мне это не нравилось, но что я мог поделать? Я нашел высокую железную бочку с дизельным топливом и скорчился за ней. Алекс вытащил из кармана маленький револьвер, по-моему, 32-го калибра, проверил затвор, посмотрел на меня и сказал:

— Пожелай мне удачи, старина.

Повернулся и зашагал по пирсу.

Еще до того, как он ушел, я услышал в море тарахтение лодочного мотора, совсем близко к пирсу. И прежде чем Алекс дошел до яркого света, я уже мог различить очертания судна, черное пятно на фоне умеренно серой темноты неба и воды. Сгусток черноты прижался к причалу, не зажигая огней.

Я видел силуэт Алекса, стоявшего далеко в море у конца пирса.

Судно заскрежетало, ткнувшись в пирс. Я вынул «браунинг» и снял с предохранителя, хотя все еще не собирался его использовать. Но оставаться беззаботным было вовсе не разумно.

Двое мужчин перелезли из судна на пирс. Я видел их силуэты, низкорослые мужчины резко контрастировали с высокой фигурой Алекса. Затем у меня за спиной раздался шум.

Я оглянулся, но никого и ничего не увидел. Я снова повернулся к воде. Теперь на пирсе было уже трое мужчин, все ниже Алекса. Они начали спорить. Я не мог разобрать, что они говорили, но голоса звучали все громче, и один из мужчин ругался.

После этого началась драка. Алекс вырвался из рук нападавших, и я услышал звук револьверного выстрела. Один из низкорослых схватился за плечо и сыпал проклятиями. Затем все закрутилось невероятно быстро. Алекс вихрем носился по пирсу, и я слышал выстрелы. У меня создалось впечатление, что стрелял Алекс. Потом раздались автоматные очереди, безобразный звук в тишине ночи. Шляпа Алекса взлетела в воздух, и я увидел, как разлетелась его голова.

Тело Алекса рухнуло на пирс. Низкорослые подняли его и бросили в свое судно. Оно отчалило.

Я стоял с заряженным пистолетом в руке и, как мне казалось, очень долго смотрел в море.

Глава 47

ФОМОН

Не могу вспомнить, как я вернулся в Париж. По-видимому, я вел машину Алекса. Только совершенно не помню, как я это делал. Большая часть меня действовала автоматически. Просто я делал то, что должен был делать. Потом мне даже не удалось вспомнить, где я припарковал машину. Несколько часов того утра для меня так и остались белым листом. Затем я обнаружил, что сижу в кафе на Елисейских Полях и пью коньяк. Как только я пытался восстановить, что же произошло, мои мозги тотчас отключались. Если я все же заставлял себя думать об этом, перед глазами возникала картина: темный пирс, светло-серая вода, силуэты людей, вспышки револьверных выстрелов и сверкающая очередь автомата. Алекс падает на спину, голова разлетается…

Не помню, как я попал из бара на Елисейских Полях в офис Фошона. Меня давили усталость и чувство вины, ведь каким-то боком я тоже ответствен за случившееся.

Я рассказал инспектору Фошону все, что видел. Он слушал меня, и выражение его лица не менялось. Не взлетали вверх брови, ни разу, даже чуть, не дернулся рот. Он был плотным человеком, Фошон, и, сгорбившись, сидел там, на своем деревянном стуле с прямой спинкой, и делал пометки в маленьком черном карманном блокноте.

Когда я закончил, он спросил, есть ли у меня что-то еще в дополнение. Я ответил, что ничего нет. Он извинился и пошел к столу в дальней части комнаты. Позвонил и с кем-то недолго поговорил, потом вернулся ко мне.

— Я звонил в жандармерию в Сен-Назере, — пояснил он. — У них нет сведений о происшествиях в Ля Буле прошлой ночью. Они проверят этот район и перезвонят мне. Вы уверены, что ничего не упустили в своем рассказе?

— Нет, так все и было, — подтвердил я. — На вас вроде бы это не произвело впечатления. Наверно, потому, что не очень интересное убийство.

— Пока, — объяснил мне Фошон, — у нас есть только ваши слова о том, что убийство совершено. И все.

— Вы хотите сказать, что не принимаете мои слова в расчет? — Я вытаращил глаза, не способный поверить в такое отношение.

— Не думаю, что вы пытались солгать мне, — возразил Фошон. — Но я заметил, что вы эмоциональный человек и, вероятно, у вас время от времени бывают галлюцинации. Вы тот склонный к фантазиям и имеющий видения тип, который подробно описан Юнгом.^[181] И, кроме того, последнее время вы жили под высоким напряжением.

— Психоанализ как раз то, что мне нужно, — произнес я тоном, перегруженным сарказмом и жалостью к себе. — У вас есть еще какие-нибудь мнения насчет меня?

— Только одно. Ради дружбы вы попадаете в нелепое положение.

— Может быть, и попадаю, — согласился я. — А что мне тем временем делать?

— Я бы хотел, чтобы вы в следующие несколько дней оставались в Париже. Если мы найдем доказательства, указывающие на преступление, нам нужно будет еще раз побеседовать с вами.

Глава 48

РОМАНЬЯ

Я понял, что мне нужно. Нечто американское. Место, где можно напиться в американском стиле. Начать с маргеритас и начос и кончить блевотиной в ванной. Я знал такое место. Такси доставило меня в «Ковбой», техасо-мексиканский ресторан на втором этаже, на площади 18 июня 1940 года, напротив железнодорожного вокзала Монпарнас. «Ковбой» моментально переносит вас в южные штаты. На одной стене — карта Республики Техас, на другой — мексиканское пончо. Пол выложен испанским кафелем, а официантки носят короткие юбки, как у студенческого капитана болельщиков, и ковбойские сапоги.

Я уселся за стойкой бара, но прежде чем успел начать свой генеральный план, меня нашел Романья. Я рассказал ему об Алексе. Как и Фошон, он вроде бы не удивился, не пожалел и не совсем поверил.

— Значит, он наконец ушел из этого мира. — Вот и вся эпитафия Романья на смерть Алекса.

Я кивнул.

— Но Фошон не нашел доказательств?

— Пока нет.

— Тогда, наверно, нам еще рано сбрасывать его со счета.

Он сидел здесь, в баре, рядом со мной, крупный неуклюжий мужчина, сгорбившийся над глиняной кружкой пива.

— Ты случайно не из офиса прокурора по особым делам? — спросил я.

— Правильно, — улыбнулся он.

— И ты здесь, чтобы забрать Алекса и отвезти в Штаты?

— Этим занимаются американские судебные исполнители, — покачал он головой. — Я здесь по другим делам. Но мне также было поручено следить за Алексом.

— Почему бы вам не охотиться за крупной дичью, а Алекса оставить в покое?

— Невинного, незначительного Алекса, — хмыкнул Романья.

Не люблю, когда саркастичны другие. Сарказм — это моя привилегия. Самодовольное выражение Романья выдавало, что он обладает знанием, в которое я не посвящен.

— Алекс говорил тебе, что его счет использовался Селуином? — спросил Романья, сделав большой глоток пива.

Я опять кивнул.

— Тебе интересно услышать другую версию?

— Угу, — промычал я.

— Тогда давай сядем за столик и закажем кувшин маргеритас, — предложил Романья. — Не возражаешь, если я закурю сигару?

Шел последний день операции. Алекс и Селуин целые сутки стряпали бухгалтерские отчеты. Банковские счета находились в хаотическом состоянии. Ничего удивительного, потому что Селуин постоянно залезал в счета, жонглировал миллионами на счетах за границей, которые он контролировал.

К четырем часам они сделали все что могли. Но удовлетворительной картины не получилось. Селуин это понимал.

— Я в плохом положении, — признался он Алексу. — Федеральные власти собираются навесить на меня деньги, не указанные в отчетах. Но фактически мне оставалось от них очень мало. Фонды распределялись по другим счетам, к которым у меня не было доступа.

— Если до этого дойдет, видимо, вы сможете заключить сделку, — предположил Алекс.

— По правде говоря, это немудрое решение, — возразил Селуин. — Самое худшее, что меня ждет, это несколько лет тюрьмы. Для хорошего поведения уже нет времени. Но если я уйду, то останусь на высоте. Я сохраню веру в своих людей, и они сохранят веру в меня.

— Аминь, брат мой, — сказал Алекс. — Что касается меня, я на время покину эту страну. Поселюсь в Париже и буду писать мемуары.

— У меня семья, я не могу этого сделать, — с легкой завистью вздохнул Селуин. — Ну и последнее. — Он достал большой голубой чек и протянул его Алексу.

— От наших друзей в Персидском заливе, — пояснил он. — Положите его на счет «Арабко».

Чек был на десять миллионов долларов, самое крупное единовременное пожертвование из полученных фондом. Алекс положил его в свой кейс и в последний раз окинул взглядом стол. Он очистил его еще вчера. Потом взял кейс и направился к двери.

— В злачные места Европы? — саркастически улыбнулась Эллайс Миллс, клерк, встречавшая посетителей в холле.

Алекс улыбнулся. Эллайс уже давно забронировала ему место в самолете. С тех пор она постоянно напоминала об этом и почти открыто намекала, что он мог бы склонить ее поехать с ним.

Однако Алекс не считал, что она именно та женщина, которая ему нужна. Он помахал ей на прощание рукой и вышел.

Он взял такси и поехал в Первый Национальный банк. Как человек Селуина, Алекс во всех законных и полузаконных операциях имел право подписи на чеках пожертвований. Для Селуина, который почти все время проводил с клиентами и дарителями, было удобнее, чтобы Алекс занимался движением и перемещением средств с одного счета на другой.

Алекс стоял перед зданием банка. Никогда раньше он не думал о пожертвованиях как о реальных деньгах. Ни когда разразился скандал по поводу сделки с оружием для Ирана, ни когда они направляли собранные для никарагуанских контрас средства на другие счета. Это касалось полицейских и грабителей, сидевших на самом высоком уровне, а он развлекался от души, наблюдая за махинациями (и выполняя их). Ему также пришлось признать: он не ожидал, что дело придет к сегодняшней развязке. Хотя неожиданный крах «Селуин Групп», расследование в конгрессе — все случившееся было предсказуемо с самого начала. Да, его тяготило участие в нечистой возне, но он полагал, что люди, с которыми приходится работать, знают, что делают. При таких высоких ставках и так хорошо защищенных операциях трудно думать о неизбежности крушения.

Но в конце концов это произошло, и он стоит здесь с последним чеком. Еще одно звено к сотканной паутине…

А что, если он не добавит его? Что, если он оставит его себе?

Алекс никогда не был крупным мошенником, только однажды и недолго. Однако сейчас он стоял с чеком на десять миллионов баксов. Он знал, как положить деньги на свой швейцарский счет и как забрать их оттуда и перевести на запасный закодированный безымянный счет, который у него был в Лихтенштейне.

Крупные игроки хватали обеими руками. Наступило время для служащих подгрести оставшееся.

Паспорт лежал у него в кейсе. Он не стал утруждать себя возвращением в квартиру за одеждой. Когда в кармане лежат десять миллионов долларов, принадлежащих кому-то другому, наступает время действовать. В тот же вечер Алекс вылетел первым классом «Эр Франс» в Даллас.

— Это твоя версия, — сказал я Романья.

— Теперь меня это интересует не больше, чем крысиная задница, — усмехнулся он. — Я отстранен от этого дела и сегодня вечером отправляюсь домой. Но не потому, что я поверил, будто Алекс мертв. По-моему, он инсценировал всю эту историю.

— Зачем?

— Для того, чтобы ты мог засвидетельствовать его смерть. Его предполагаемую смерть. И когда власти примут эту версию, он полностью освободится и под своим новым именем будет по-настоящему в безопасности и сможет тратить десять миллионов, как ему заблагорассудится.

— Какие десять миллионов? Ты, должно быть, говоришь об одном из главарей этой заварушки «Иран-Контрас».

— Нет, я говорю об Алексе. О нем и о его секретаре, известной тебе Ракель Старр. Я почти уверен, что это она втянула Алекса в историю с деньгами. А теперь приехала сюда, чтобы забрать свою долю. Как я представляю, подобие смерти, или что там случилось с Алексом, ставит крест на ее планах. Но я могу понять и точку зрения Алекса: устроить сцену смерти и сохранить несколько миллионов долларов.

— Алекс никогда такого не сделает, — почти автоматически пробормотал я.

— Не сделает? — повторил Романья, вдруг разозлившись. — Что ты о нем знаешь? Тебе точно известно только одно: он старый приятель той поры, когда вы оба жили на Ибице как хиппи. У нас есть досье и на тебя. Ты пустое место, тебя мы не принимаем в расчет. Ты живешь в мире, который выдумал в мечтах. И если ты думаешь, что Алекс остался тем же самым босоногим парнем, какого ты знал, то ты и правда чокнутый.

— Вы можете доказать, что он присвоил десять миллионов долларов?

— Нет, не можем. Пока еще не можем. Но мы совершенно уверены.

— Счастливого пути домой. — Я оставил деньги за выпивку и встал.

— Я думаю, это многое изменит и для Нивес, — заметил Романья.

— Кто такая Нивес? — Я остановился, ухватившись пальцами за дверную ручку.

— Ты думаешь, что прекрасно знаешь своего старого приятеля. А сам даже не слышал о Нивес. — Он хихикнул. — Идите и проверьте, кто она, мистер Частный Детектив.

Часть XI

Глава 49

НИВЕС

В холле меня ждала леди.

Когда я вошел, она поднялась. Должно быть, Алекс показывал ей мою фотографию, потому что она без колебаний узнала меня. Высокая и красивая молодая женщина, в которой чувствовался класс. Такой отпечаток откладывает на людей рождение в семье, где много денег. Но чтобы быть справедливым, добавлю: в этом есть и что-то врожденное. Черная шелковая юбка, открытая шелковая блузка, высокие каблуки-«шпильки». В любом случае, я бы мог держать пари на что угодно, что ее имя Нивес. И я выиграл, хотя, естественно, ничего не получил за это.

— Мистер Дракониан? Я Нивес Тереза Мария Санчес и Иссасага. Мне очень надо поговорить с вами.

— По-моему, нам обоим надо поговорить, — согласился я. — Пойдем в кафе?

— Лучше в ваш номер, — предложила она. — Мой самолет «Эр Франс» был полон, я устала и хотела бы снять туфли.

Так мы пошли в мой номер.

Нивес устроилась на кушетке в эркере окна, я — на обшарпанном вертящемся стуле. Сидела она очень прямо, одна из тех привычек, каким учат в школе, где готовят принцесс Латинской Америки. Волосы цвета воронова крыла, блестящие и свежие. На шее маленький золотой крест. Плетеный золотой браслет. Никакой губной помады, но от природы яркие, сочные, хорошо очерченные губы, широкий рот. На глазах легкие зеленые тени.

— Алекс рассказывал о вас, — начала она. — Вы были его другом в прежние времена, в Испании.

— На Ибице, — уточнил я.

— Да. Это что-то вроде клуба, правда?

Я кивнул.

— Откуда вы знаете Алекса?

— По Вашингтону, — ответила она. — Не думаю, что вам известно, но мы должны пожениться.

— Верно, об этом я ничего не знаю.

Мы немного посидели молча. Какого черта, я не знал, что сказать. Ее жениха только что убили, о чем тут говорить? Я надеялся, что она не захочет, чтобы я еще раз описывал подробности. Меня уже тошнило от этого, тошнило от Алекса, от его жизни и от его смерти, тошнило от этого дурацкого дела, которое началось для того, чтобы вызвать у меня невыразимую депрессию.

— Ладно, — наконец заговорила она. — Хочу рассказать вам об этом. Мне нужен ваш совет.

Она выбрала прекрасного советчика. Но что можно ответить в таком случае?

— Начинайте, я навострил уши, — сказал я. А тихий голос в голове добавил: «Ослиные уши, старина, ослиные».

Глава 50

АЛЕКС, НИВЕС

Алекс встретил Нивес два года назад на балу в посольстве, точнее, на приеме в посольстве Парагвая. Алекс любил надеть шелковый смокинг, зализать волосы и отправиться на такого рода сборище. И неважно, что они все без исключения скучные. Ему в них нравились помпезность и торжественность, утонченно украшенное окружение, самоуверенные, с сильными характерами люди, посещавшие такие мероприятия. Человеку, выросшему в Бронксе, приходится видеть много реальностей жизни. Блеск и великолепие Алексу нравились гораздо больше, чем реальная жизнь, если признать, что реальная жизнь — это грязь, боль и ложь.

Он, как обычно, прекрасно проводил время на приеме, когда вдруг столкнулся с Нивес. Ей было двадцать два, и она первый год жила в Вашингтоне. Ее отца назначили новым атташе по культуре в посольство Парагвая. Она почти безукоризненно говорила по-английски, так же как по-немецки и по-французски. Она учила языки с детских лет. Культурная, но провинциальная девушка, полная благоговейного страха перед миром Вашингтона, такого отличного и в то же время схожего с замкнутым маленьким дипломатическим миром Асунсьона.

Алекс пригласил ее танцевать. Они хорошо смотрелись вместе. Он — высокий, широкоплечий блондин. Нивес — хрупкая, с шелковистыми волосами и лицом мадонны.

Тогда Алексу было года тридцать два. Связь началась очень скоро. Они с ума сходили друг от друга. Но возникли трудности.

Главная проблема — социальная. Алекс, младший адвокат в «Селуин Групп», вашингтонской фирме, создающей фонды, не выглядел человеком, которого ждет большое будущее и шикарные перспективы. Он всегда мог заработать двадцать или тридцать тысяч в год, может, даже добраться до пятидесяти. Но это еще очень далеко от тех денег, которые нужны, чтобы жить, как друзья и родственники Нивес.

Эта проблема раздражала Нивес. Она обыгрывала способы, как выйти замуж за Алекса, надеясь, что со временем семья смирится с ее браком.

Но он не хотел поступать таким образом. Он соглашался с семьей Нивес, что он ее не стоит. Алекс искренне верил, что богатство дает особые привилегии, накладывает особый отпечаток. Он не относился к богатству цинично. Как относительно бедный парень, он сознавал, что не имеет права жениться, чтобы таким путем войти в класс больших денег.

Конечно, был шанс, что со временем семья Нивес простит свою блудную дочь и у нее будет много ее собственных денег. Но такой вариант Алексу не подходил. Он не хотел жить на средства жены, не видел себя в роли альфонса. То, что было мечтой Жан-Клода — жениться на богатой женщине, Алексу представлялось кошмаром.

Он не смог бы жить на средства жены. Он хотел иметь собственные деньги. Алекс привык давать, а не брать.

Все это могло бы остаться теоретическим рассуждением, если бы Алекс не обнаружил, что попал в такое положение, когда можно сделать удачный ход. Как один из служащих, имеющих право подписывать банковские документы «Селуин Групп», он перемещал пожертвования со счета на счет, а потом еще на другие счета, и никто не мог бы сказать, кто в конце концов получает деньги. Однако создавалось впечатление, что в результате большая часть пожертвований не доходит до никарагуанских контрас. Так возникла идея.

Со счетов, которыми управляли Селуин и другие, очень много денег уходило на сторону. Это был грабеж и мошенничество. Алекс начал искать способ, как взять что-то и для себя. Задумывалось все просто так, в качестве теоретического упражнения. По крайней мере, вначале.

Операция выглядела достаточно легкой. Он мог перевести чек, на котором стояла его подпись, на один из швейцарских счетов, а затем переместить деньги на собственный швейцарский счет. Потом еще раз перевести, уже на другой свой счет, на котором даже не указана фамилия, а только код.

Постепенно идея все больше интриговала Алекса. Бросить все и открыть чистую страницу, но с большими деньгами. Начать новую жизнь как богатый человек с красивой женой в услужливом и коррумпированном Асунсьоне.

Он полагал, что сумеет направить в другое русло по меньшей мере сто тысяч долларов. Может быть, больше. При общей неразберихе и сокрытии поступлений пожертвований деньги, вероятно, можно долго крутить, переводя со счета на счет. К тому времени, когда они придут к нему, Алекс будет уже далеко, а деньги просто будут помечены как «неучтенные», что часто случается в делах подобного рода.

Ракель участвовала в этом плане. По-видимому, последняя искра, давшая идее движение, пришла от нее. Алекс и Ракель жили вместе чуть больше полугода. О любви они никогда не говорили. Алекс не любил ее, но подозревал, а вернее, боялся, что она его любит.

Ракель просто генерировала хорошие идеи и была необходима для выполнения плана. Очень скоро выяснилось, что без ее участия обойтись нельзя.

Все происходившее Алекс обсуждал с Нивес. Она очень рассудительная девушка и очень страстная. Необычное сочетание.

— При любых обстоятельствах я буду жить с тобой, — говорила она Алексу. — Даже если у тебя не будет денег. Я люблю тебя, и только это имеет значение. Но мне нравится жизнь, которую я вела дома. Тебе, Алекс, она тоже понравится. Однако я не думаю, что ты будешь счастлив, живя на мои деньги.

— Конечно, — соглашался Алекс.

— Это глупо, но я уважаю тебя за такое отношение. Тут все дело в твоей гордости. Значит, ты должен иметь собственные деньги, иначе ты никогда не будешь счастлив.

— Допустим, я смогу достать очень много денег, — отвечал Алекс. — В данный момент не имеет значения как. Выйдешь ли ты за меня замуж и будешь ли жить со мной в Асунсьоне?

— Да.

— Даже если у меня будет другое имя и слегка измененная внешность?

— О чем ты говоришь?

Алекс рассказал ей об оружии для Ирана, о никарагуанских контрас, о пожертвованиях и о том, как он собирался воспользоваться довольно большой их частью.

Нивес молча слушала, пока он не закончил, потом рассмеялась.

— Сначала ты напугал меня. Я решила, что ты задумал ограбить банк или магазин «Севен-Элевен». Но, Алекс, дорогой, то, что ты хочешь сделать, вовсе не квалифицируется в реальной жизни как преступление. Ты просто немного облегчишь воров от бремени их добычи. Они должны бы дать тебе медаль.

— Они дадут мне тюремное заключение, бесконечное, как ад, если поймают.

— Тогда, если ты собираешься это сделать, лучше украсть побольше, — посоветовала Нивес. — Потому что такой шанс тебе выпадет только раз в жизни, а приговор, наверно, будет один и тот же, возьмешь ли ты много или мало. Если тебя поймают. Но ты должен сделать так, чтобы тебя не поймали.

— А я и не планирую быть пойманным. В этом я рассчитываю на Ракель. Она во всем участвует. Мне нужна ее помощь, и мне придется дать ей какую-то часть полученного.

— Конечно, ты должен заплатить ей.

— Мы будем держать все в секрете. Никто не должен знать о наших отношениях. Никто, пока я не смогу жениться на тебе.

— Надеюсь, тебе не потребуется много времени.

— Меньше месяца. Но мне нужна помощь и некоторых твоих друзей. Ты сумеешь связать меня с полезными людьми в Парагвае?

— Конечно.

— Некоторые люди в Асунсьоне могут вычислить, кто я, — после минутного сомнения продолжал Алекс. — Будут проблемы?

— Конечно, нет. Они подумают, как умно ты поступил. Никто не сообщит американским властям.

— Наверно, парагваец не сообщит, но американец вполне может.

— Не наши друзья в Асунсьоне.

— А что, если один из них не совсем правильный американец?

— Не беспокойся, любовь моя. Не совсем правильный американец долго в Парагвае не задержится.

Нивес открыла сумочку и достала портсигар из панциря черепахи, потом прикурила длинную темно-коричневую сигарету «Нат Шерман».

— Алекс никогда не рассказывал мне о мелких деталях своих планов, — продолжала она. — Мы договорились, что он сделает то, что необходимо, а я буду ждать его в Асунсьоне. Ему потребовались имена парагвайцев в Париже, на которых он мог бы положиться. У меня здесь есть кое-какие друзья. Вы должны понять, я и правда не знала, что происходило. Я и правда не считала, что так уж плохо забрать деньги у напыщенных дураков, готовых всегда поддерживать заварушки с наемниками. Я думала только об одном: каким Алекс приедет ко мне в Парагвай. Он будет по-другому выглядеть. По меньшей мере, усы. Или, может, небольшая пластическая операция на лице. Это было самое волнующее приключение, в каком я когда-либо участвовала. Такое романтичное. Я была безумно влюблена. Или без памяти увлечена. По-моему, поэтому я до сих пор ни о чем не задумывалась.

— Что значит, вы до сих пор не задумывались?

— Ну, над тем, что Алекс будет делать. Естественно, возьмет деньги. Приедет в Париж. Затем исчезнет. Ракель наймет вас, чтобы найти его. Это то, что мы заранее запланировали. Вас выбрали потому, что вы хорошо знали Алекса, и потому, что Алекс считал, что вы будете… податливым.

— Податливым, — с горечью повторил я. — Вы имели в виду послушным. И в придачу легковерным.

— Это симпатичное качество, Хоб, — заметила Нивес. — Не теряйте его.

— Что еще вы знаете?

— Вы должны стать свидетелем смерти Алекса. И тогда под принятым после «смерти» именем он начнет новую жизнь со мной в Парагвае. Но, конечно, оставалась одна часть плана, одно совсем не безопасное дело. Дело, которое так и осталось висеть в воздухе.

— Ракель? — спросил я.

— Да, правильно. Ракель. Вот об этом я не хотела думать. Но в конце концов пришлось. И я поняла, хотя, надеюсь, не права, что единственный способ для Алекса реально быть в безопасности — смерть Ракель.

Да, конечно. И, видимо, Нивес не знает всего. Ракель планирует разделить с Алексом не только деньги, но и его жизнь. Она любит его и не собирается молча проглотить отрицательный ответ. Он должен быть ее или Нивес.

Если он уедет с Нивес, если он бросит Ракель, то можно рассчитывать на взрыв. И пока у Ракель хватит сил, пар будет выходить очень долго и очень громко.

Где теперь Ракель?

Я позвонил в отель. Ее номер не отвечал. Это ничего не доказывало, но у меня мелькнула мысль — я знаю, что случилось. Когда Ракель узнала о смерти Алекса, это стало для нее сигналом встретиться с ним. О встрече они договорились заранее, и она думала, что теперь они вместе исчезнут со сцены.

Для Алекса это был шанс убить ее.

Если бы я только знал, где назначена встреча.

— Алекс что-нибудь говорил, где он будет после всего? — Я обернулся к Нивес.

— Нет. Он только сказал, чтобы я ждала его в Асунсьоне. Но я не могла. Я имею в виду, что грабеж — это одно, но я не смогла бы вынести, если бы он и вправду убил эту несчастную женщину.

Я поднялся, стараясь почти физически стряхнуть с себя убийственную депрессию, которая навалилась на меня после того, как я видел «смерть» Алекса.

— Пошли.

— Куда мы теперь?

— Искать Алекса, — ответил я.

Часть XII

Глава 51

РЕАНИМИРОВАННЫЙ АЛЕКС

Я решил, что единственная надежда для нас — это Клови. Больше никого я не мог представить ни в Париже, ни в любом другом городе, кто мог бы знать, где Алекс собирался встретиться с Ракель. Если мы допускаем, что Алекс еще жив. А в тот момент мне пришлось это допустить.

Я окликнул такси и объяснил водителю, что мы сделаем несколько остановок. Водитель пожаловался, что на этом он теряет плату за проезд, тогда Нивес сунула ему тысячефранковую купюру. В ней есть класс, в этой Нивес. Конечно, тут помогает и то, что она богата.

В «Де Маго» Клови не оказалось. Мы проверили кафе «Флор «и пивную «Липп», пока еще ехали по бульвару Сен-Жермен. Следующая остановка «Дом» на Монпарнасе. Здесь Нивес взяла дело в свои руки. Управляющий превзошел себя в любезности. Он был безутешен из-за того, что пришлось сказать Нивес, что мсье Клови сидел здесь всего полчаса назад и ушел, не обмолвившись и словом, увы, куда он направляется дальше.

— Как досадно, — пробормотала Нивес, задумчиво постукивая по зубам сложенной бумажкой в тысячу франков. — Мне и правда очень важно найти его сегодня вечером.

Глаза управляющего бегали от купюры к шикарной особе, от денег к женщине, от Молоха к мадонне, назовите это как вам угодно. Алчность недолго боролась с осторожностью, которая в конце концов потерпела полное поражение.

— Я предполагаю, — неуверенно начал управляющий, — вы могли бы попытаться найти мсье Клови дома.

— И где это может находиться? — ласково промурлыкала Нивес.

Управляющий проявил верх любезности и написал на бумажке адрес, а она проявила верх щедрости и сунула ему тысячу франков. Затем мы опять сели в такси и назвали адрес: набережная Д’Орсе на берегу Сены.

Клови жил в большом старом многоквартирном доме с черными коваными железными решетками на окнах и коваными железными воротами, которые стояли, как опускающаяся решетка крепости, между улицей и парадным входом. Я нажал кнопку переговорного устройства.

Клови в вышитом красном шелковом халате сам открыл дверь. С проигрывателя звучало что-то приятное, но незнакомое мне. Позже я посмотрел на пластинку и прочел: «Камилл Сен-Санс, Первая симфония».

— Клови, — начал я, — мне ужасно неприятно беспокоить вас, но мы приехали по делу о жизни и смерти. — Мелодраматично, но, по-моему, очень точно.

— Тогда, я полагаю, вы должны войти, — довольно грубо, как мне показалось, предложил Клови. Но лицо его просветлело, и он превратился в само очарование, когда разглядел Нивес.

— Надеюсь, мадемуазель, вы еще некоторое время останетесь в Париже, — обратился он к ней. — Вы прекрасно подходите для моей следующей картины. Вы когда-нибудь играли? Это не имеет значения. Моя теория актерской…

Нивес не собиралась подхватывать игру Клови.

— Наверно, мы сможем обсудить это в другое время, — проворковала она с еще более ослепительной улыбкой, чем обычно. — Сейчас у нас неотложное дело.

— Ах да, знаменитое дело о жизни и смерти. Но сначала могу ли я предложить вам обоим по стакану вина? Немного ледяного «Антреша» 84-го года? И у меня также есть очень приличная маленькая…

— Клови, нам надо немедленно найти Алекса. — Нельзя позволять ему вести бесконечный винный монолог.

— Но, Об, вы сами видели его мертвым! — Совершенно обескураженный, он вытаращил на меня глаза.

— Я видел то, что должен был видеть. Но вы знаете, и я знаю, что Алекс не умер. Вы помогли ему в этом?

— Не понимаю, о чем вы говорите, — ледяным тоном произнес Клови. — И кто эта молодая леди?

— Это невеста Алекса, — объяснил я. — Она из Парагвая. Ведь вы знаете о ней, Клови?

— Вы Нивес? — Он изучающе смотрел на нее.

— Нивес де Санчес и Иссасага, — произнесла она. Голос твердый и ясный, спина прямая, плечи квадратные, все точно так, как учили ее в школе предварительного покорения. — Как вы, наверно, знаете, после поддельной смерти Алекс хотел встретиться со мной в Парагвае.

— Ладно, — сказал Клови. — Садитесь. Поговорим.

Он повел нас в элегантную маленькую гостиную, полную бутылок, сделанных в кустарных мастерских, всевозможных безделушек и мягкой мебели с позолоченными ножками, которая стоила, должно быть, состояния, но выглядела ужасно неудобной.

— Узнаю вас по фотографии, — сообщил Клови Нивес. — Алекс показывал мне ту, которая сделана в Вашингтоне. Я так рад встретиться с вами. Да, Алекс обсуждал со мной свой план. Я нашел его весьма романтичным. И одновременно в нем есть политическое звучание. Я аплодирую искусству Алекса: он сумел отнять деньги у злых плутократов из Вашингтона. И я аплодирую его решению начать новую жизнь, помогая в Африке бедным. Это благородный жест. Я сам хотел бы его сделать. Но, увы, каждый владеет в искусстве чем-то одним. Несмотря на пример Рембо.^[182]

— В Африке? — удивился я. — Вы сказали в Африке? И что, по-вашему, Алекс будет там делать?

— Он подробно описал мне свою мечту, — проникновенно улыбнулся Клови. — Он намерен принять свою новую личность, взять деньги и основать в Африке клинику. Место для бедных, больных, бездомных. Он хочет взять за образец личность доктора Альберта Швейцера.^[183] По-моему, это замечательная идея.

— Конечно, замечательная, — согласился я. — А он не говорил вам, какое место займет там Ракель? И Нивес?

— О, безусловно! Это самая лучшая часть. Вы все вместе туда едете и вместе работаете. И живете все вместе в тройном браке. По-моему, это очень мужественно с его стороны, так пренебречь буржуазной моралью.

— Значит, вы знаете, где теперь Алекс? — спросил я.

— Может быть, да, а может, нет, — ответил Клови, не раскрывая своих карт.

— Это и правда чрезвычайные обстоятельства, — настаивал я. — Пожалуйста, скажите нам, где он собирался встретиться с Ракель.

— Ах, вы даже об этом знаете? — удивился Клови с хитрым выражением на лисьем лице. — Тогда вы, видимо, понимаете, как необходима осторожность. Мадемуазель Нивес, не думайте слишком плохо о нем, если он уедет с Ракель и без вас. Семья втроем по сути своей очень нестабильна, конечно, в этом часть ее очарования, но она эфемерна.

— Вы все неправильно поняли, — вмешалась Нивес. — Алекс собирается на мне жениться. Поверьте, это не иллюзия с моей стороны.

— А как же тогда Ракель? — спросил Клови.

— Предполагалось, что Алекс где-то встретится с ней и расплатится, — начал я. — Так считает Ракель. Но, по-моему, у Алекса другие планы.

— На что вы намекаете?

— Мы думаем, или, вернее, боимся, — продолжал я, — что Алекс собирается убить ее.

— Как мне кажется, это едва ли вероятно, — возразил Клови, однако было заметно, что он задумался. Потом вскочил и начал расхаживать по комнате, рассеянно пробегая пальцами по позолоченной мебели. Наконец он повернулся к Нивес.

— Вы уверены, что он планирует жениться на вас?

Нивес кивнула.

— Я помогала организовать его вылет из Франции.

Клови опять задумался. И по лихорадочному движению его бровей можно было видеть, как в нем идет логическая борьба с преклонением перед героем. В конце концов он задал ключевой вопрос:

— Вы богаты, мисс Нивес?

Она кивнула.

— Проклятие! — воскликнул Клови. — Тогда, видимо, это правда. Хотя я всегда аплодировал идеализму Алекса, у меня тоже возникали сомнения на этот счет. Слова чересчур легко слетали у него с языка. Да! Я обманывался.

— Где он? — спросил я.

Клови посмотрел на меня. Теперь он стал серьезным.

— Что он собирается делать, когда встретит Ракель, если не хочет взять ее с собой?

— Он планирует на долгое время избавиться от нее, — ответил я. — Сейчас он мертв, так что вполне может делать все что захочет. И он достаточно богат, чтобы провернуть дело, не оставив следов. Все сойдет гладко. Ракель сейчас в пути. У меня нет доказательств, но я хотел бы встретиться с Алексом раньше, чем Ракель. Поехали, Клови!

Он стоял в центре комнаты с видом человека, не способного принять решение. Потом он что-то надумал, обернулся и пролаял:

— Подождите. Я сейчас вернусь. — И тут же выскочил из комнаты.

— Что это могло бы означать? — обратилась ко мне Нивес.

Я пожал плечами. Это было представление. Я имею в виду, позирование.

Вскоре Клови вернулся в гостиную. Он сменил халат на грубовато выглядевший кожаный пиджак, надел солнечные очки янтарного цвета и натянул на набалдашник трости водительские перчатки.

— Пошли, — бросил он, направляясь к двери.

— Куда мы идем?

— Глупый вопрос, — сказала Нивес, потянув меня к выходу вслед за Клови.

Глава 52

КЛОВИ

— Эй, послушайте, разве в самом деле необходимо так быстро гнать? — спросил я.

Мы все трое втиснулись в отделанную орехом пилотскую кабину машины Клови. Реставрированная «Испано-Суиза» со старомодным мотором переходила от надрывного кашля к паническим завываниям и делала это так громко, что мне пришлось выкрикнуть свой вопрос. Нотка страха прозвучала в нем сильнее, чем я бы хотел. Клови не обратил внимания на мои слова, а Нивес вела себя так, будто наслаждалась всем происходившим. Я бы тоже наслаждался, если бы не уверенность, что через секунду мы въедем в автобус и нас разотрет в лепешку или мы снесем собственными головами витрину магазина.

В Париже была поздняя ночь, два часа, движения почти никакого, что делало наше положение еще хуже, потому что позволяло Клови прибавить скорость. Подумав, я вспомнил, что он, наверно, ждал всю жизнь такого честного, как перед богом, настоящего чрезвычайного события. Но все равно, Клови мог бы подождать еще несколько минут и вести свою идиотскую спортивную машину на безопасной скорости и не пугать, черт возьми, пассажиров, не страдающих, как он, склонностью к самоубийству.

Мы пронеслись по Елисейским Полям, будто танковый дивизион с реактивными двигателями, с диким скрежетом на двух колесах обогнули Триумфальную Арку, пулей пролетели по авеню Клебер. И каким-то чудом выскочили на кольцевую дорогу, никого не задавив.

Позади я слышал сирены полицейских машин. Мы их обогнали. Будь я проклят, если мы не обогнали радиоволны, на которых полицейские переговаривались друг с другом.

Затем мы оказались на шоссе номер 135 и покатили по прямой дороге под зыбкой тенью листьев между ровными рядами деревьев. За час мы оставили позади миль сто или больше.

— Куда мы едем? — удалось выдохнуть мне.

— Уже приехали! — крикнул Клови, сворачивая к вывеске «Аэровокзал Анненси».

Впереди мы увидели маленький аэродром, огороженный стальной сеткой, и сетчатые ворота, закрепленные цепью. Клови, даже не сбросив скорости, въехал в них, и при свете одной фары мы подкатили к низкому зданию аэропорта рядом со взлетно-посадочной полосой.

Клови резко затормозил. Чуть пошатываясь, я вылез из машины вслед за Нивес.

— Что здесь происходит? — спросил я. — Где Алекс?

Трое мужчин вышли из темного здания аэропорта. При выглянувшей на три четверти луне я сумел разглядеть, что они вооружены револьверами. Один из них Жан-Клод. Второй Найджел.

— Привет, ребята, — бодро бросил я, хотя особой бодрости не испытывал. — Не знаю, как вы догадались приехать сюда, но я, честно, рад вас видеть.

— Что будем с ними делать? — спросил у Клови Найджел.

Высокий и торжественный, Клови стоял в полутьме и стягивал перчатки.

— Они знали, — коротко бросил он. — И я подумал, лучше привезти их сюда.

— И ты, Клови, — сказал я.

— Я не обещал вам розовый сад, — пожал плечами Клови.

— Эй, эй, парни, давайте все проясним, — снова начал я. — Сделаем один гигантский шаг от края надвигающейся катастрофы, забудем об Алексе, пойдем куда-нибудь и пропустим пару бокалов. Для вас это о’кей?

— Возьми себя в руки, Хоб, — строго одернул меня Найджел. — Мы все сожалеем. Но разве ты не можешь хотя бы вести себя как мужчина?

Я вытаращил глаза. Найджел всегда был человеком со странностями, но это слишком даже для него. От Жан-Клода я мог ожидать любого предательства. Привыкаешь ко всему, когда имеешь дело с американцами иностранного происхождения. Но Найджел? Найджел Уитон? Мой старый приятель Найджел?

— Допустим, ты здесь немного посидишь, пока мы разберемся что к чему, — предложил Найджел, жестикулируя револьвером.

Третий шагнул к свету. Высокий, светловолосый, застенчиво улыбающийся. Это был Алекс.

У меня поехала крыша.

— Пошли вы все к черту! — заорал я. Если мне предстояло умереть за свой характер, то это означало бы, что я ушел как трус. Я закинул голову и издал вопль, который можно было услышать во всей Франции и даже, наверно, в части Испании. Но когда я начал вопить в полную силу, Клови ударил меня по черепу железным ободом.

Глава 53

СТОН БАБОЧКИ

«Сказать по правде, с тобой могло бы получиться хуже. Ты мог не просто потерять сознание, ты мог умереть. А это не очень забавно, ты не находишь?» — так я рассуждал сам с собой. Вернее, одна часть моего разума предавалась рассуждениям, пока вторая часть плавала в ослепительном море света. Мне казалось, что я слышу накаты волн на берег, и это было странно. Париж стоит в глубине континента, а не на море. В тот момент, когда я обдумывал эту мысль, показалось несколько фигур, они словно выткались из тумана, и я приготовился к встрече с приятными видениями, или к галлюцинации, или называйте это, как хотите. И тут я почувствовал, как кто-то трясет меня. Грубо. Резко.

— Просыпайся, Хоб.

Какая-то адская ситуация, потому что я еще не знал, кто это. Я не знал, кто мне говорит «просыпайся», но я понимал, что этот кто-то вне меня чего-то от меня хочет. А я находился в одном из тех состояний, в какое впадаю, когда меня резко ударяют по черепу. Я будто бы всплывал и наполовину находился не здесь, и слух разыгрывал со мной странные шутки. Будто бы я плыл в туннеле и слышал пугающие голоса, которые искажались и менялись, отскакивая от стен.

Одно было ясно. Я неправильно оценил ситуацию. И не стоило особенно проклинать себя за это. Не моя вина, если люди лгут. Но вина или не вина, я попал в беду. И поскольку у меня не было плана, я решил, что пока лучше притворяться потерявшим сознание. Откровенно говоря, я бы предпочел зимнюю спячку, если бы знал, как в нее впасть. Весной всегда все кажется лучше, вы не согласны?

— Ну, старина, как ты себя чувствуешь? — немного спустя произнес знакомый голос.

Я узнал этот голос и открыл глаза. Возле меня на низком стуле сидел Алекс. В руках у него маленький пистолет. Он не нацелил его в меня, но в то же время и не отвернул в сторону.

Я старался придумать, что бы сказать, и выдохнул лучшее, что пришло в голову:

— Привет, Алекс.

— Привет, старина, — с задумчивым выражением ответил Алекс. В его голосе я не услышал иронии. На нем был комбинезон из плотной хлопчатобумажной ткани и черная кожаная куртка, как у пилотов.Выглядел он очень мужественно. И еще солнцезащитные, отражающие свет очки. Это меня встревожило. Когда смотришь фильмы, то парни всегда надевают такие очки, если идут кого-то убивать.

Мы были в маленьком офисе, наверно, в здании аэропорта. Над головой флюоресцентный свет. До середины стены доходят светло-коричневые панели под дерево. Потолок кремовый. Под ногами серовато-зеленый линолеум. Несколько столов. Один пустой, на другом экземпляр газеты «Монд», полные пепельницы, телефон. Эти подробности не имеют значения, но я ухватился за них потому, что меня немного беспокоило: а вдруг это последнее, что я вижу? И когда дьявол спросит: «Как выглядела комната, в которой тебя убили?», мне хотелось бы быть способным дать ему приличный ответ.

— Знаешь, старина, — между тем говорил Алекс, — ты поставил меня в трудное положение. Почему тебе понадобилось заниматься расследованием?

— По-моему, из-за Ракель, — ответил я. — Разве я могу позволить тебе убить ее?

— Конечно, можешь, — возразил Алекс. — По-видимому, мне надо бы тебе объяснить. Но я был уверен, что ты понимал.

— Что понимал?

Алекс потер ладонью глаза и печально посмотрел на потолок.

— Невыносимая женщина, по-моему, ты сам понял. Она пришла в эту жизнь, чтобы многим людям, в том числе и себе, создавать какие только есть несчастья.

— Может, и так. Но это не оправдывает убийства.

— Нет, Хоб, вполне оправдывает.

— Алекс, не начинай снова.

— Хоб, мы много раз на Ибице обсуждали вопросы такого рода. Но тогда ты был более независимым мыслителем. Жизнь в Америке словно размягчила твои мозги. Хоб, проснись, ты превратился в моралиста из телевизионной драмы.

— Алекс, мне все равно, что мы тогда говорили. Человек за жизнь наговаривает много чепухи. Но ты не можешь убивать людей только потому, что они невыносимые.

— О, понимаю, у тебя нет такой привычки, — вроде бы обрадовался Алекс. — Но если это происходит случайно, то не имеет большого значения. Правильно?

— Нет, неправильно, — возразил я.

— Ну конечно, неправильно. Однако давай оставим абстракцию. Человеку дается только одна жизнь. Ты можешь представить жизнь человека, которого преследует Ракель?

— Где сейчас Ракель?

— В дороге, едет сюда.

— И ты собираешься ее убить?

Алекс покачал головой и спрятал в карман пистолет.

— Перестань болтать глупости, Хоб. Я убиваю людей только теоретически. Я собираюсь ее купить.

— Думаешь, она позволит? Ведь она любит тебя, Алекс.

— Совершенно верно, — согласился Алекс. — И она чертовски разозлится, узнав, как в реальности обстоят дела. Но, по-моему, она практичная особа. Миллион долларов мелкими купюрами облегчит ей долгую дорогу к хорошему самочувствию.

— Она не собиралась расстаться с тобой? — спросил я.

— Нет, но это осталось в прошлом. Нынешняя ситуация такова: у нее в руках реальный миллион наличными, а это должно перевесить пять миллионов в здешней валюте.

— Ну, ты знаешь ее лучше, чем я.

— Она скоро появится. Не беспокойся, все будет нормально.

— Я видела огни со стороны города. — В комнату вошла Нивес. — Они приближаются. Думаешь, это она?

— Вероятно, — пробормотал Алекс.

Нивес выглядела великолепно. Латиноамериканская красавица. Такой место на сцене.

— Я подумала, — начала Нивес, — наверно, я слишком мягко относилась к делу. Ты и правда, Алекс, считаешь, что она устроит неприятности? Может, тебе надо убить ее?

— Нивес! — воскликнул я.

Она не обратила на меня внимания.

— Я имею в виду, только если ты считаешь, что так будет лучше. Ты больше знаешь о таких делах, чем я.

— Не беспокойся, — заметил Алекс. — Я никогда не планировал убивать ее. Ты все придумала сама.

— И все равно, это совсем неплохая мысль, — задумчиво протянула Нивес.

В комнату вошли Клови, Найджел и Жан-Клод.

— Алекс, я хочу задать вам один вопрос, — начал Клови. — Все эти слова, какие вы говорили о миссионерской работе в Африке, — вы лгали мне?

— Вовсе нет, — запротестовал Алекс. — Я искренне верил сам. Это часть моей натуры. Альтруизм. Спросите любого, кто знает меня. Спросите Хоба, он знает меня по Ибице. Но другая часть моей натуры не позволяет мне быть альтруистом. Эта алчная часть заболевает, когда я, будто тупица, наблюдаю, как другие парни захватывают богатства. Когда телевизионные комментаторы несут свою обычную морализаторскую чепуху, алчная часть говорит: «Хе-хе-хе». — Он повернулся ко мне. — Это, Хоб, национальная игра в мораль. Мы, люди, составляющие огромную аудиторию телезрителей, говорим «Хе-хе-хе», когда год за годом комментаторы показывают нам драму, где воруют дорвавшиеся до власти. Мы Народ Слепцов. По-моему, комментаторы просто визжат от восторга, когда в политике разыгрывается скандал. Такая штука, как «Ирангейт», должно быть, многим сделала состояние. Так вот, на этот раз я не хочу быть одним из зрителей, я хочу быть одним из берущих. Каждый выбирает свой путь. Это американский путь. Я хочу забрать деньги и девушку, поехать в Южную Америку и жить как принц мафии.

— Но больница! — воскликнул Клови. — Что будет с больницей?

— Всему свое время, старина, всему свое время.

— Но не сейчас?

— Правильно. Пока еще не до Африки. Я слышал, сейчас там жаркий сезон.

— Вы отправляетесь в Парагвай с этой женщиной, чтобы вести роскошную жизнь капиталистического бездельника?

— Правильно, Клови. По-моему, это верное обобщение. Пожалуй, я лгал вам. Но с хорошими намерениями.

— Самообслуживание! — фыркнул Клови.

— Вы знаете что-то лучшее? — усмехнулся Алекс.

— Нет, — сказал Клови. — Я не могу позволить, чтобы все так кончилось.

— А как вы хотите, чтобы кончилось? — спросил Алекс.

— По-моему, вы должны дать мне миллион тех долларов, которые вы украли, а я передам их в благотворительную организацию для африканских детей.

— Кстати, — вступил Найджел, — пока ты еще здесь, миллион для меня и для Жан-Клода тоже не будет ошибкой.

— А ты что хочешь, Хоб? — обернулся ко мне Алекс.

— Я бы хотел вернуть некоторые свои мечты, — ответил я.

— Как ты думаешь, дорогая? — Алекс посмотрел на Нивес.

— Дай им всем половину, — решительно заявила Нивес, — и пусть они сами разделят. Таким образом мы расстанемся с ними друзьями, и у нас еще будет пять миллионов. Но что бы ты ни решил, делай быстро, дорогой. Парагвайский «Боинг-707», пилотируемый Качем и Армадилло, приземлится с минуты на минуту.

— «Боинг-707»? — нахмурился Алекс. — Но ты же знаешь, я хотел истребитель.

— Я старалась угодить тебе, любовь моя, но у них нет истребителя на такое расстояние. Мы не сможем заправиться топливом раньше Тенерифа.

— Ты все прекрасно устроила, — согласился Алекс. — Как тебе удалось разрешить вопрос с французским воздушным пространством?

— Это совсем нетрудно, — пояснила Нивес. — Наш полет зарегистрирован как возвращение домой официального парагвайского наблюдателя за недавними маневрами НАТО.

Издалека донесся звук мотора самолета.

И тут дверь с размаха распахнулась, в комнату ворвалась Ракель.

— Привет, Ракель, — улыбнулся Алекс. — Рад, что ты правильно установила связи. У нас с тобой есть дело, которым надо заняться.

— Кто эта Барби в черном варианте? — Ракель посмотрела на Нивес.

— Это Нивес, — ответил Алекс.

— Ах вот оно что, вот оно что? — Ракель окинула взглядом Нивес с ног до головы. — Алекс, ты пытаешься мне сказать то, что я думаю?

— Боюсь, что так, — подтвердил Алекс. — Прости, но по-другому не получается. Послушай, Ракель, у меня здесь для тебя миллион долларов. — Он полез во внутренний карман куртки.

— И у меня для тебя тоже кое-что есть, — сказала Ракель, открыла сумку и выстрелила в Алекса. Мне показалось, что звук похож на пистолет 38-го калибра. Потом она обернулась и всадила пулю в Уитона.

Глава 54

МЕКСИКАНЦЫ

Мне удалось выбить пистолет из руки Ракель, она повернулась и выбежала в дверь. Клови с потрясенным видом последовал за ней. Алекс, раненный, но не потерявший уверенности, стоял, держась за плечо, из которого несильно текла кровь. Найджел снял рубашку и обнаружил на боку царапину. Леди с маленьким пистолетом не отличалась точностью.

Затем вошли эти парни. Их было двое, маленькие мрачные парни с усами, как у бандитов, с широкой грудью и автоматами. Они походили на мексиканцев и правда оказались мексиканцами. Их появление выглядело в некотором роде забавно. Они будто выплыли из дымовой завесы, неизбежно наполнившей комнату после выстрелов. Помню, я сказал: «Черт возьми, услышали шум в другой стране». И заметил, что Алекс, Найджел и Жан-Клод тоже вроде как поплыли к боковой двери, когда эти парни вошли с противоположной стороны. Таким образом я остался между ними посередине, единственный безоружный. Ничего хорошего пребывание в центре мне не сулило.

— Чего я хочу? — заявил один из мексиканцев. — Я хочу только виндсерферы. Они моя собственность. Вы говорите нам, где они, и никаких неприятностей. Поняли?

— Они у Хоба, — немедленно ответил Алекс.

— Ты что! — воскликнул я.

— Минутку, — начал мексиканец, но Алекс и другие, с оружием на изготовку, спиной продвигались к боковой двери.

— Одну минуту, — повторил мексиканец.

— Простите, мы опаздываем, — сказал Алекс.

Положение, которое вы, наверно, назвали бы настоящей мексиканской демонстрацией силы. Но огонь никто не открывал. Алекс, Найджел и Жан-Клод просочились в дверь и скрылись из вида. Остались только я и мексиканцы, которым не понравился поворот событий, но они ничего не могли изменить.

— Кто вы, ребята? — спросил я, прерывая довольно тяжелое молчание, наступившее после ухода троицы.

— Я Пако, — ответил тот, который и до сих пор вел переговоры. — Он Эдуардо. А вы должен быть Хоб Дракониан.

Я сообразил, что, конечно, «должен быть», но в данный момент это мне не доставляло удовольствия.

— Мы партнеры вашего друга Фрэнки Фолкона, — пояснил Пако.

— Я не знал, что у Фрэнки есть партнеры.

— Молчаливые партнеры, — продолжал Пако. — Мы вложили деньги в его бизнес. Это, парень, много денег.

— Так вы партнеры, — вроде как согласился я. — А что вы здесь делаете?

— Ищем наши инвестиции.

— Вы прилетели во Францию и теперь угрожаете мне оружием из-за пяти досок для виндсерфинга?

— Какой к черту виндсерфинг! — явно рассердился Пако. — Мы интересуемся содержимым, вот что нам надо.

— Разве они сделаны не из полиуретана? — удивился я.

— Парень, я должен говорить это громко? Внутри этих досок мы кладем наш товар.

— Наркотик? — Я вытаращил на него глаза. — Вы имеете в виду марихуану?

— Он думает, мы говорим «сигареты с марихуаной»! — Пако посмотрел на Эдуардо и засмеялся. — Мы обсуждаем, парень, черную героиновую смолу. Настоящий мексиканский продукт. Тончайший героин в мире.

Внезапно у меня в голове все сложилось в цельную картину: черная героиновая смола из затонувшего танкера, идущего в Орегон, будто нефть разливается по побережью. Яростное желание мексиканских банд распространить свой продукт по роскошным кафе европейского общества. Позже я узнал, что для них стало навязчивой идеей, вопросом статуса продавать свой героин под носом у наркобаронов Марселя и победить конкурентов. Они считали, что хотя французский героин и вполне ничего, но он старомоден, а мексиканский — продукт новый, он лучше и самое главное — он мексиканский. Странно: национальная гордость при торговле таким товаром. Но с другой стороны, мне кажется правильным и вполне естественным, что не только воры в военных мундирах, но и торговцы наркотиками могут быть патриотами.

— И как вы видите, сеньор, — продолжал Пако, — для нас важно получить свой груз. Деньги, конечно, тоже важно. Но мы хотим ввести наш продукт в международное героиновое соревнование, которое в этом году будет в Сан-Себастьяне.

С летного поля донесся звук самолета, заходящего на посадку. Он отвезет Алекса в Парагвай. Это интересно, но не имеет значения. В данный момент я в руках этих парней, и мне лучше бы думать о своих трудностях.

— Никогда не слыхал об этом международном соревновании, — вытаращил я глаза.

— Конечно, о нем не печатают в газетах, — улыбнулся Пако. — Если вы не слышали о нем, сеньор, то, наверно, потому, что вы не из нашего круга.

Гордое презрение, как у всех людей «его» круга, с которыми я долго имел дело. Да, мне нравился этот человек с автоматом и в рубашке-гуябера. Мне нравятся мужчины, которые гордятся своим товаром.

— Но сейчас, сеньор… — Он снова вернулся к делу, помахивая автоматом с беззаботной небрежностью, никуда не целясь. Отблески стали танцевали у меня перед глазами, и я увидел, не прозорливо, не слишком ясно, что попал в мир неприятностей. — Сейчас нам больше всего нужно от вас одно: местонахождение досок для виндсерфинга.

— Мой друг, — начал я, — если существует что-то, чего я страстно хочу, то только одного: сообщить вам местонахождение досок для виндсерфинга. Но, увы, кто-то их украл, и мы все горюем об этом.

— Вы не скажете? — спросил Пако голосом ярмарочного злодея, более злобным, чем само зло.

— Омбре!^[184] — закричал я, чувствуя приближение развязки. — Я не могу вам сказать того, чего не знаю!

— Очень плохо, — пробормотал Пако, покачивая головой. — Боюсь, нам нужен для вас мексиканский болезненный предмет.

— Не надо мексиканский болезненный предмет! — закричал я.

— Надо мексиканский болезненный предмет. Эдуардо! Принеси колющие ножницы и воздушный компрессор из багажника машины.

— Острый инструмент тебе тоже нужен? — спросил Эдуардо.

— Да, принеси острый инструмент тоже!

Они оба самодовольно усмехнулись, будто мексиканский болезненный предмет был чем-то очень комичным. Конечно, если за его действием наблюдать, а не испытывать на себе. И у меня возникло сильнейшее желание быть зрителем, хотя я вынужден был стать участником… Смятение охватило меня, и в этот момент я услышал собственные слова:

— Ладно, ваша взяла. Мы можем отложить мексиканский болезненный предмет. Я поведу вас к виндсерферам.

— Ты это сделаешь и предашь собственных друзей?

— Конечно, раз это для хорошего дела вроде спасения собственной шкуры. А я верю, что именно это и делаю.

— Да, ты ведешь нас к виндсерферам, а мы позволяем тебе жить. — Презрительная усмешка явно отрицала искренность слов, а скривившиеся губы предвещали неминуемое предательство, если нам так повезет, что дойдет и до этого.

— У тебя есть пять секунд сказать нам, куда идти, — поторопил меня Пако.

Великолепно. Мало того, что они поставили передо мной неразрешимую задачу, так еще добавили и лимит времени.

Глава 55

УИТОН

Не знаю, как бы я вел себя под пытками. К счастью, мне так и не пришлось этого узнать. Дверной проем вдруг заполнила впечатляющая твидовая громада Уитона.

— Отпустите его, — насмешливо бросил Найджел. — Ему ничего не известно о виндсерферах.

— Откуда вы знаете, что ему неизвестно о виндсерферах? — спросил Пако.

— Потому что я сам их забрал.

Мексиканцы искали возможность сделать с Найджелом нечто ужасное, но он встал за шкаф с картотекой. К тому же они заметили, что он вооружен легкой быстрострельной «коброй би стинг», новым индонезийским оружием, которое в прошлом году израильтяне показали на Бейрутской выставке зверств. В другой руке Найджел держал гранату с нервно-паралитическим газом, предназначенную для того, чтобы сосредоточить ваше внимание на небольшой утрате, всего лишь на потере зрения. Правда, только в том случае, если вы не успели вовремя закрыть глаза, когда она начала действовать.

— Сержант, — распорядился Уитон, обернувшись к мужчине в униформе, чья кепи французского полицейского смутно виднелась за его спиной, — уведите этих людей.

Появление сержанта сопровождалось еще четырьмя французскими полицейскими в форме и с автоматами «узи». Двое других полицейских выбили окна и вошли, выставив вперед автоматические пистолеты. Мексиканцы были обезоружены. Пришла пора бросить автоматы и положиться на адвокатов. Они не сопротивлялись, когда на них надели наручники и увели.

Потом, стряхивая капли дождя со светло-голубого плаща, в комнату вошел Фошон.

— Привет, босс, — обратился к нему Уитон.

— Хорошая работа, Найджел, — похвалил Фошон.

Так я получил первый намек, что мой старый друг, Найджел Уитон, работает в полиции.

— Полицейский информатор! — воскликнул я, окидывая его соответствующим гневным взглядом.

— Да, старина, — подтвердил Найджел. — Я работаю в полиции уже несколько лет. С тех пор, как инспектор Фошон помог мне выбраться из беды, в которую ты втянул меня в Турции.

Я пропустил его слова мимо ушей.

— Как к тебе попали виндсерферы?

— Проще простого, — усмехнулся Найджел. — После нашей встречи в Гонфлере я не вернулся в Париж, а поехал в соседний город, Сен-Луп, и пропустил там в баре пару рюмок. Когда приземлился самолет Вико, я позвонил ему из бара отеля. Пока он выяснял, кто ему звонит, я нанял такси, чтобы забрать его сумки с виндсерферами. Для этого очень пригодились твои пять тысяч франков. Я оставил сумки в камере хранения Сен-Лупа, где они и ждут до сих пор, пока мы с удовольствием их заберем.

— Ты мог бы сказать мне об этом, — фыркнул я.

— И ты мог бы хоть словом намекнуть мне в Турции, — пожал плечами Найджел. — Хотя я понимаю, вполне естественно отказаться от друзей, когда другого выхода нет.

Память перенесла меня к боли и пыткам в Стамбуле. Маленькая звуконепроницаемая комната позади таможни. Яросик, расслабляющий галстук и закатывающий рукава: «Нет смысла, Хоб, продолжать игру. Мы знаем, что товар движется. Где он? Скажите нам, или все упадет на вас».

Глава 56

ФОМОН ЗАКОНЧИЛ ДЕЛО

Жандарм ввел в комнату Ракель, крепко держа ее за локоть. Фошон отнюдь не дружественным тоном обратился к ней.

— Мадемуазель, — начал он, — по вашему собственному признанию, вы совершили нападение с намерением убить. Только тот факт, что вы пытались убить человека, которого мсье Дракониан, как он заявил под присягой, несколько дней назад видел мертвым, мешает мне предъявить вам обвинение в соответствии с французским уголовным законодательством. По-моему, вы не совсем уравновешенны, мисс Старр. Это нехорошо, и я прошу вас обратиться за советом к психиатру, когда вы вернетесь в вашу страну.

— Большое спасибо, — проговорила Ракель. Она выглядела маленькой и жалкой. Правая рука висела на перевязи. Ее ушибло отдачей. — Я просила бога, чтобы мне удалось прикончить его. Но я его только ранила. И маленькая латиноамериканская шоколадка посадила его как ни в чем ни бывало в самолет. Вам не следует разрешать растратчикам вроде него летать в вашем национальном воздушном пространстве.

— Мы очень часто не разрешаем, — возразил Фошон. — В любом случае, ко мне это не имеет отношения. Это забота другого департамента. Полагаю, министерства финансов.

— Пошли вы все к черту, — буркнула Ракель.

— Хорошо, — продолжал Фошон. — По-моему, мы здесь видим счастливое завершение дела. Как вы, наверно, догадываетесь, Об, нас главным образом интересовала афера с виндсерферами. Мы знали, что в ход пущена такая схема. Но было трудно обнаружить, кто за ней стоит. Благодаря вам, хотя и косвенно, мы получили информацию. — Он обратился к Ракель: — Вы решили финансовую сторону? Я спрашиваю только из любопытства.

— Как бы вы ни спрашивали, это не имеет значения, — вздохнула Ракель. — Я не получила ни пенни. Алекс как раз говорил, что полностью расплатится со мной, когда я выстрелила в него. Наверно, стоило бы подождать. Если бы только я направила дуло на несколько дюймов влево… Ну, если я вам больше не нужна, инспектор, я собираюсь в Рим.

— Вы вольны ехать, куда вам угодно.

— Хоб? — Ракель остановилась у двери. — Хотите поехать вместе? — спросила она.

Я посмотрел на ее твердый подбородок, сильную шею, праведные глаза. Симпатичная леди, но, как говорил Алекс, она само зло. И к тому же у меня были другие планы.

— Нет, спасибо, — ответил я. — Как-нибудь увидимся.

Глава 57

ВИНДСЕРФЕРЫ

— Не нужно плохо думать о майоре Уитоне, — сказал мне позже Фошон. — Все случилось очень быстро, виндсерферы возникли совершенно внезапно. Нас не интересовал Алекс. Мы все время следили за этими досками. Когда Уитон наткнулся на них в Гонфлере, он понял — надо что-то делать, чтобы они снова не исчезли.

— Почему он не позвонил жандармам и не арестовал Вико?

Фошон покачал головой.

— Мы хотели добраться до людей, которые стоят за ним. У Найджела родилась гениальная идея — украсть виндсерферы и заставить мексиканцев думать, что это сделали вы.

— Они контрабандой вывозили наркотики в этих досках? Правильно? До меня это не доходит. Я думал, героин незаконно ввозят в США, а не вывозят оттуда. Кстати, мой племянник имеет какое-то отношение к этому делу?

— Некоторые детали этой истории еще нуждаются в подтверждениях. Мы ждем их от Фолкона. Но мы предполагаем, что замешан один из тех, кто работает вместе с ним на строительстве виндсерферов. Обычно люди считают, мол, контрабанду наркотиков проводят большие банды в Майами, это крупные операции, и в них участвуют быстроходные суда, самолеты. Нет, дело организовано гораздо сложнее. В нем намного больше граней. К примеру, распространение. Эта область заслуживает особого изучения. Вы представляете, насколько трудно доставить наркотик до конечного потребителя, до богатых людей? Особенно когда нужно обеспечить товаром множество мелких торговых точек, где просто продают прохладительные напитки во время крупных спортивных соревнований.

— Во время спортивных соревнований? Я слышал, что атлеты используют наркотики, неужели зрители тоже?

— Ох, Об, поверьте, зрители тоже. Теперь уже никто не едет на спортивное событие просто смотреть. Люди, когда приезжают туда, хотят получить все по высшему разряду. — Фошон принял дидактическую позу. А я устроился поудобнее, чтобы выслушать лекцию. — Наркотик стал частью всех спортивных событий. Знаете, его используют лучшие люди, не только какие-то оборванцы. Для многих величайшие соревнования года — это только повод собраться с друзьями и как следует нагрузиться наркотиком. Но откуда он попадает к ним? Никто, будучи в здравом уме, не отправится путешествовать, храня в кармане или в чемодане героин. Они покупают его там, куда приезжают. Но у кого они покупают? Позвольте рассказать, как это происходит. Допустим, заезд в Монте-Карло. Вы не имеете дело с уличными цыганами. Вы знаете, что они агенты полиции. Кто может за них поручиться? Нет, вы обращаетесь к тому, с кем уже имели дело раньше, кому доверяете. Вы покупаете наркотик у одного из участников соревнования. У такого, как Вико.

— Он хорошо известен, Вико?

— Да, определенно. Он разъезжает по всем соревнованиям, участвует во всех гонках. И уже многие годы ведет дело со своими друзьями. Когда Вико привозит свой груз, он может получить за него более десяти тысяч долларов. И это не только его интерес, но и денежных людей, стоящих за его спиной. В этом причина и его споров с братом. Энрике узнал, что Вико начал заниматься сомнительным бизнесом. И тогда он задержал плату за виндсерферы. Он хотел, чтобы у Вико начались неприятности, стараясь таким путем заставить его, пока не поздно, бросить опасный бизнес. Иначе или его поймает полиция, или убьет какой-нибудь преступник. Энрике решил, что самый лучший способ — пустить ваше агентство по следам Вико. Вселить в него страх. Он точно не знал, что вы собираетесь делать. Однако ваше участие должно было оказать на Вико влияние. По мнению Энрике, этого, вероятно, хватило бы, чтобы заставить Вико отказаться от сделки.

— Но этого не хватило?

— Энрике неправильно представлял положение. Он думал, Вико способен сам определять свои цели. Но он уже не был способен. Он глубоко увяз в отношениях с партнерами. Это два мексиканских бизнесмена с криминальными интересами, они проводили отпуск на Ибице и познакомились с Вико. Виндсерферы представлялись им идеальным средством не только для контрабанды, но и для распространения наркотиков по Европе. Доставить груз — это одно. Но включить его в товарооборот — огромные хлопоты.

Фошон собирался еще более углубиться в тему. Но я услышал уже достаточно. И постарался выбраться оттуда. Есть один человек, которого я должен был увидеть.

Глава 58

ПЕР-ЛАШЕЗ; В ОЖИДАНИИ СОЛНЦА

Я поехал на Пер-Лашез — последнее, что я сделал, пока было время до отправления самолета. Пер-Лашез — большое кладбище на востоке Парижа в районе, который называется Бельвиль. Я медленно прогуливался по аллеям среди прославленных мертвых.

Здесь очень много мертвых. Близко к миллиону, как говорят путеводители. И именно здесь мы видим некоторые из крупнейших в культуре имен. Мы видим Марселя Пруста и Эдит Пиаф. Здесь Модильяни и Оскар Уайльд. Мы видим Бальзака, и мы видим Бизе. Колетт и Коро. Мы даже видим здесь Абеляра и Элоизу и мысленно возвращаемся в прошлое.^[185] Это великое время. Виктор Гюго сказал: «Быть похороненным на Пер-Лашез — все равно что иметь мебель из красного дерева».

Разумеется, он тоже здесь вместе со всей семьей.

Пер-Лашез — прекрасный символ того, чего может достигнуть иностранец в Париже. Мы видим здесь Эжена Ионеско, Айседору Дункан, Гертруду Стайн и Алису Б. Токлас.^[186]

Я кивнул им, мысленно, конечно. Но не их я пришел повидать. Тот, кто мне нужен, живет в блоке А, направо отсюда.

Привет, Джим. Леди и джентльмены, здесь лежит Джим Моррисон, поэт и певец определенной репутации, образец для подражания в дни моей молодости, который приехал в Париж с визитом и остался его постоянным обитателем.

Джим, говорю я, в первые минуты, вернувшись в Париж, я подумал, мне надо проведать тебя и сказать, какое прекрасное место ты выбрал, чтобы умереть, если тебе уж так надо умереть и ты сам не возражаешь против этого. Но потом что-то изменилось, и сейчас я пришел сказать, Джим, здесь и правда очень мило и, наверно, ты собираешься оставаться здесь столько, сколько возможно. Потому что теперь тебе никогда не позволят выбраться отсюда. Но это неправильно, Джим, ведь у тебя не было намерения оставаться здесь, ты просто проходил мимо. Джим, возвращайся в Америку, там еще есть молодость и красота, талант и любовь. Конечно, там много всяких пакостей, но бывает и много хорошего. Как я хотел бы перенести тебя туда. Америка хорошее место, хотя прежде всего мне надо бы признать, что бит — музыку нашего поколения — трудно продолжить.

Почему я чувствую себя таким неприкаянным? Дело благополучно закончилось. Мне заплатили.

Потом я вспомнил, что забыл задать Джиму вопрос.

«Джим, если бы ты был на моем месте, что бы ты сделал?»

Но теперь уже слишком поздно. Мне все придется решать самому.

Я вышел на площадь Гамбетта и взял такси до аэропорта де Голля. И не оглянулся. Потом вошел в аэропорт и направился прямо к конторке «Трансуорлд Эрлайнс». Конец моей европейской мечты. Нью-Джерси, я возвращаюсь.

Нас соблазняет Париж нашей мечты. Мы, американцы, приезжаем сюда в поисках нашего прошлого, а если и не нашего, то хотя бы такого прошлого, с которым мы можем ассоциировать себя. Такого, про которое можем сказать: это мое, этот город, эта женщина, эта культура, эта цивилизация. Париж — родина изгнанников.

Увы, ведь мы не выбираем наши собственные архетипы. Они действуют внутри нас. Я говорил себе: лучше иметь Париж в сознании, чем под ногами. Лучше жить в Америке с памятью о Париже, чем в Париже с памятью об Америке. Прежняя грязная промышленная родина призывает нас вернуться, потому что, если быть точным, она не красивая, не древняя, не благословенная. Наша родина бросает нам вызов: вложить наши ценности там, где нуждаются в них, а не тратить наше время там, где они уже есть.

Я никогда не задумывался над подобными вещами, но каким-то образом знал, что это значит. До того как я уехал из Америки, я даже не подозревал, что существует американская цивилизация. И теперь я возвращался к ней.

Я стоял в очереди на регистрацию к конторке «Трансуорлд Эрлайнс».

— Привет, старина, — обратился ко мне человек, стоявший впереди. — Вы похожи на американца. Откуда вы?

— Из Нью-Джерси, — услышал я свои слова.

— Шутите? Я тоже. А там откуда?

— Снаффс-Лендинг.

— Шутите! Я живу в Хобокене, можно сказать, соседняя дверь. Это делает нас почти что родственниками, разве нет?

Он был общительным, симпатичным человеком, мне не хотелось его обижать. Легкий костюм цвета электрик с темно-бордовым кантом на лацканах принадлежал к тому сорту одежды, которую в маленьких городах торговцы товарами для мужчин продают отпускникам, едущим в Европу, как якобы туристическую. Во мне что-то поднялось, и я буркнул:

— На самом деле мы вовсе не родственники. На самом деле я живу не в Нью-Джерси. Я живу в Париже.

— Тогда почему же вы летите в аэропорт «Кеннеди»? — Мои слова явно озадачили его.

— А я и не лечу, — пробормотал я, поворачиваясь к выходу. — Я пришел посмотреть, как улетаете вы. Всего хорошего.

Он окинул меня недоумевающим взглядом, но улыбнулся и помахал рукой. Потом он пошел к самолету. Минуту спустя я тоже ушел и вернулся к Русу и Розмари, чтобы переночевать у них, пока найду себе комнату.

Вы ведь знаете, в этой авиакомпании можно сдать билет и получить назад деньги в любое время.

Еще до того, как я покинул аэропорт, я услышал, как объявляют мою фамилию. В службе гостеприимства лежала для меня телеграмма. Она пришла от Гарри Хэма с Ибицы. Он сообщал:

«ИНТЕРЕСНОЕ РАЗВИТИЕ. ПРИЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЕННО.»

Передо мной совершенно ясно встала картина, как это сделать. Через Луи я мог заключить сделку с Дядей Сэмми, и тогда меня снимет с крючка международная финансовая инспекция. Я мог передать дом в Нью-Джерси Милар и пожелать счастья ей и Шелдону. Мне надо послать немного денег Кейт и детям, и у меня останется еще достаточно, чтобы основать детективное агентство «Альтернатива» здесь, в Париже, в мировой столице печеночного паштета, и это тебе не цыплячья печенка. Хватит?

Книга II. Между Сциллой и Харибдой

Глава 1

Каша заварилась с traspaso, так что можно с него и начать — в один прекрасный день на Ибице под конец весны. Остров Ибица щедр на прекрасные дни, а уж этот был прекраснейшим из всех: бездонная синева небес, лишь подчеркнутая парой кудрявых облачков, сквозь ветви миндаля проглядывает яркое солнце. Толстые стены просторного деревенского дома сверкают побелкой. Сквозь небольшую арку, ведущую в мощеный дворик, виднеется виноградник. В такой день нельзя не радоваться жизни. И Хоб Дракониан наслаждался, лежа под пестрой сенью деревьев в перуанском гамаке, купленном на рынке хиппи в Пунта-Араби.

Он только-только чудесно расслабился, когда заметил вдали какое-то движение. Сев, увидел двух человек, шагавших среди миндаля. Выбрался из гамака и пригляделся. Кажущиеся издали крохотными фигурками незнакомцы в черных костюмах неспешно шагали вперед, беседуя между собой. Один из них нес сверкавшую на солнце алюминиевую планшетку, второй — большой портфель-«дипломат». Оба были в черных очках.

Хоб сунул ноги в сандалии и отправился выяснять, за какой надобностью они сюда заявились. Обычно в середине июня, в самом начале сезона, к нему никто не вторгался. Наверняка это парочка иностранцев, англичан или французов, пребывающих в счастливом неведении о том, что пересекают частные владения, не испросив предварительно разрешения у хозяина.

Заметив его приближение, мужчины остановились, поджидая. Обоим за тридцать, испанцы, судя по виду, peninsulares,^[187] а не островитяне, и нимало не смущены тем, что вторглись в чужие владения.

— По нашим сведениям, эта земля выставлена на продажу, — сообщил обладатель планшетки — высокий, тощий, с волнистыми черными волосами.

— Нет, вы заблуждаетесь, — любезно возразил Хоб. — Это моя земля, и у меня нет ни малейшего желания ее продавать.

Испанцы быстро переговорили между собой на родном языке. Затем первый сказал:

— У вас есть купчая на эту землю?

— У меня имеется traspaso. А вам-то какое дело?

— Я адвокат Молинес, — поведал высокий и тощий с планшеткой. — А это архитектор Фернандес, — он указал на более низкого и более полного спутника, кивнувшего в знак согласия. — Нас наняли для осмотра этой земли с целью выяснения, приемлема ли она для покупателя.

— Я же вам сказал, она не продается.

— Вы не владелец, — уточнил Молинес и постучал по планшетке. — Вы арендатор. У нас имеется разрешение владельца.

— Вы имеете в виду дона Эстебана?

— Семейство дона Эстебана.

— Должно быть, вы перепутали, — предположил Хоб. — Пришли не на тот участок.

Открыв атташе-кейс, архитектор Фернандес извлек геодезическую карту Ибицы. Оба заглянули в нее. Затем адвокат Молинес заявил:

— Нет, тот самый. Ориентиры полностью совпадают.

— Повторяю, у меня traspaso. Никто не может продать эту землю.

— Мы понимаем, что у вас traspaso, — не унимался Молинес. — Но его срок скоро истекает.

— У нас с доном Эстебаном полное взаимопонимание. У нас с ним собственное соглашение.

— По моим сведениям, это не так. Вы не уплатили основную сумму своего traspaso. Срок наступает менее чем через месяц. Как мы понимаем, эта земля может быть выставлена на продажу после… — он сверился с бумагами, — пятнадцатого июля.

— Тут какое-то недоразумение, — стоял на своем Хоб. — Я сам все улажу с доном Эстебаном. Но пока что у нас июнь, а не июль, поэтому немедленно покиньте мою землю.

— Мы не причиним ни малейшего ущерба. Мы просто осматриваем участок согласно пожеланиям людей, которые станут его новыми владельцами.

— Вы испытываете мое терпение. Убирайтесь отсюда, или я вызову Гвардию.

Переглянувшись, испанцы пожали плечами.

— Вам бы следовало вести себя более сговорчиво. Новые владельцы намерены предложить вам компенсацию за преждевременный выезд.

— Вон! — рявкнул Хоб. Испанцы удалились.

Вилла Хоба называлась К’ан Поэта. Он поселился в этом доме пять лет назад, чуть ли не в день приезда на остров, сняв его у дона Эстебана — владельца К’ан Поэта и еще ряда земельных угодий. Хоб поладил со стариком при первой же встрече. Дон Эстебан обожал играть в шахматы перед дверями кафе «Киоско» в Санта-Эюлалиа, под ветвями раскидистого дуба, за стаканчиком терпкого красного вина, производимого на острове. В шахматах он поднаторел за годы службы на иностранных судах вдали от Ибицы.

Они с Хобом частенько отправлялись в долгие пешие прогулки; старик порой прихватывал дробовик, однако охотился редко. Прогулки давали им возможность немного поболтать и — со стороны дона Эстебана — чуточку пофилософствовать о неувядающей прелести общения с природой. На Ибице природа особенно очаровательна, так что слагать оды в ее честь — дело нехитрое. Будь ваша фазенда посреди холодной пустыни гор Ахаггар в Марокко, вы бы вряд ли уподобили матушку-природу благоуханной всеблагой матери. Но на Ибице это излюбленное доном Эстебаном фигуральное выражение казалось вполне уместным и оправданным.

Хоб всегда питал слабость к выспреннему восхвалению природы. Потому-то он и увязывался за хиппи и представителями третьего мира. С ними, но не в качестве одного из них. Всякий раз ему рано или поздно прискучивала царящая среди хиппи атмосфера самодовольной экзальтации. Отчасти из-за этого ему так и не удалось стать одним из благополучных детей цветов, хотя он и пытался время от времени. В какой-то момент его здравый смысл непременно настаивал на возвращении, и тогда — не без сожаления — Хоб выпутывал из волос цветы и возвращался к прежней жизни.

Покупка и продажа земельной собственности на Ибице — дело непростое. Всякий раз тут разыгрывается целая драма. Дон Эстебан сказал, что с радостью продаст участок Хобу. Хотя испанский Хоб оставлял желать лучшего, а каталонский не намечался даже в зачатке, старик уже считал его сыном. Куда более близким сыном, чем два чурбана, живущие в его доме, интересующиеся не возделыванием земли, а иностранками и заключением сделок, занимающие у дона Эстебана деньги, чтобы потратить их на собачьих бегах, в барах, в охотничьем клубе, в ресторане и яхт-клубе — везде, где сыновья преуспевающих местных жителей проживают свою версию «дольче вита».

Traspaso — соглашение, по которому в Испании продается и покупается земля. Что-то вроде закладной, только с латинской спецификой. Островитяне не самого высокого мнения о системе traspaso и склонны к заключению собственных неофициальных договоров, таким образом избегая налогов и прочих официальных неприятностей. Когда Хоб проявил интерес к приобретению К’ан Поэта, здешние цены на землю были невысоки. Дон Эстебан согласился на песетный эквивалент шестидесяти тысяч долларов. За эту цену Хоб получил дом и четыре с половиной гектара земли на северном побережье острова с внесением небольшой ежемесячной аренды вплоть до погашения оговоренной суммы. Хоб даже не знал, сколько еще осталось платить. Но у них с доном Эстебаном имелся договор. И хотя по закону Хоб должен был вносить определенные суммы к определенным датам, приватно дон Эстебан заверил, что он может жить там до самой смерти, если захочет. А после оной, если traspaso не будет погашен, фазенда будет возвращена семейству Эстебана.

Слово старик сдержал — выправил документ. Торжественно назначили и записали даты. И все это за серебряными чашечками лучшего вина дона Эстебана — белой анисовки, настоянной на двадцати одной траве, собранной в строго определенное время по старинному рецепту, передающемуся в семье из поколения в поколение. Но подписали в конце концов — после того, как дело рассмотрели адвокаты — типовую для Испании купчую на дом, предоставленную поверенным дона Эстебана Эрнаном Матутесом, почти все свои дела проводящим из отдельного кабинета бара «Балеар».

Хоб со стариком знали, что письменный договор существует исключительно в качестве официального подтверждения на случай внезапной смерти дона Эстебана, каковой тот не ждал, но все же предпочел подстраховаться. Хоб и дон Эстебан руководствовались расплывчатыми законами чести, ощущая их в присутствии друг друга. Суть частного соглашения сводилась к тому, что Хоб должен был платить, сколько может и когда может, а если и задолжает — что ж, кому какое дело?

— В чем дело? — спросил Гарри Хэм у Хоба в тот же вечер, встретившись с ним в «Эль Кабальо Негро» — баре в Санта-Эюлалиа, где получала почту почти вся иностранная диаспора.

— Я тут напоролся на пару испанцев нынче днем, — сообщил Хоб и поведал об адвокате Молинесе и архитекторе Фернандесе.

Гарри Хэм — бывший полицейский из Джерси, штат Нью-Джерси — приехал на Ибицу в отпуск и женился на красавице Марии. Хоб подбил его на работу в детективном агентстве «Альтернатива», чтобы как-то скрасить жизнь пенсионера.

Детективное агентство «Альтернатива» Хоб открыл, желая получить работу, не привязанную к определенным часам и приносящую достаточный доход, чтобы можно было протянуть в Европе. Частная детективная практика казалась идеальным занятием для человека, не отличающегося особыми умениями, но весьма везучего и обладающего массой друзей. Это дало ему шанс дать работу друзьям — племени таких же, как и он, бездомных изгнанников, не способных назвать родиной ни одну страну мира и питающих преданность лишь к себе подобным. Друзей у Хоба было множество. С большинством из них он познакомился среди несметных тысяч, ежегодно накатывающих на Ибицу, как прилив и отлив, и, подобно ему, выискивающих Великий Благословенный Край и Налаженную Жизнь. Все они лишились корней и причастности к миру — этакие отбросы научно-технической революции, бессмысленные данные электронного века, лишние люди, и им вовсе не требовалось быть чернокожими или принадлежать к испанскому типу, чтобы вписаться в эту категорию.

Так что Хоб организовал детективное агентство «Альтернатива» в качестве своеобразной блуждающей общины, сосредоточенной вокруг Ибицы и Парижа, с вылазками в прочие места, когда дух гнал его с места или подворачивалась удобная возможность. Штат он укомплектовал людьми вроде себя — бродягами и неудачниками, художниками и богемой, прорицателями, чьи пророчества не обладали ни малейшей коммерческой ценностью, мошенниками, всякий раз попадающимися на горячем, и крутыми парнями, вечно получающими по физиономии. Опыта у Хоба не было почти никакого, но и цены приемлемые. Неустрашимостью и силой он не выделялся, зато был наделен упорством. При весьма среднем интеллекте он отличался изворотливостью ума. Детективное агентство «Альтернатива» не процветало, однако позволяло сводить концы с концами Хобу и еще нескольким людям, да вдобавок хоть чем-то занимало его в те долгие ночи, когда он гадал, что делает на этой чужой ему земле.

— Что-то мне все это не нравится, — проговорил Гарри, крупный, солидный и полный мужчина с коротко подстриженными седыми волосами. — По-твоему, дон Эстебан что-то затевает?

— Ни в коем случае. Старик — человек чести.

— После болезни люди меняются, — заметил Гарри.

— О какой болезни ты толкуешь?

— Когда ты отлучался в Париж, с Эстебаном случился удар. А ты не знал?

— Мне никто не сказал. — Хоб пробыл на Ибице всего неделю. Видно, придется многое наверстывать.

— Раньше я виделся с ним что ни день, — сообщил Гарри. — Но после удара он больше не выходит. Ты заглядывал к нему в последнее время?

— Нет. Я только-только приехал.

— Наверно, заглянуть бы не помешало.

Глава 2

Назавтра Хоб навестил фазенду Эстебана. Жена Эстебана Ампаро, никогда не питавшая к Хобу особых симпатий, держалась недружелюбно, как всегда. Сказала, что Эстебан прихворнул и никаких посетителей не принимает. Этим Хобу и пришлось довольствоваться. Домойон вернулся в глубокой задумчивости. Хоть он так и не взял в толк, что же стряслось, но уже начал тревожиться.

А еще через день случайно столкнулся с Эстебаном в лавке Луиса. Эстебан заметно состарился. Волосы его поседели, руки тряслись. Он неуверенно кивнул Хобу, после чего сыновья затащили его в семейный «Сеат» — испанский вариант «Фиата» — и укатили прочь, позволив Хобу перекинуться со стариком едва ли парой слов. Голос Эстебана дрожал, а жидкие волосы еще больше поредели, придав ему неприятное сходство с новорожденным или — еще более неприятное — с только что освежеванным кроликом.

Теперь Хоб встревожился по-настоящему. В тот вечер он обедал в ресторане «Ла Дучеса», возглавляемом Лианой — невысокой рыжеволосой франко-баскской дамочкой, вышедшей замуж за Моти Лала, известного индийского художника-парса, большую часть года проводящего в Париже, но на лето перебирающегося на Ибицу.

— О, Хоб, хорошо, что зашел, — сказала Лиана. — Гарри хотел с тобой повидаться. Он обедает в отдельном кабинете.

В числе прелестей Ибицы в те дни было полнейшее отсутствие телефонов в частных домах. Услуги телефонной связи распространялись лишь на коммерческие заведения и государственные конторы. Людям приходилось либо оставлять весточки для друзей в барах и ресторанах, либо полагаться на везение, либо, в случае крайней необходимости, ехать прямо к ним домой, если только было известно, как найти нужного человека в хитросплетении проселков, вьющихся среди крутых холмов, образующих хребет Ибицы.

Гарри вовсю уписывал свиные отбивные под коричневым соусом, каковые Лиана наделила каким-то замысловатым каталонским названием. Сев рядом, Хоб заказал жареную ягнячью ногу.

— Я рассмотрел это дело насчет дона Эстебана и твоей виллы, — сообщил Гарри. — Задал пару-тройку вопросов. Изрядную часть сведений подкинул мне Пако из лавки в Сан-Карлосе.

Хоб уже знал, что сыновья Эстебана нуждаются в деньгах и ярятся из-за консервативности старика. Еще Хоб ведал, что Ибица, после многолетнего забвения при режиме Франко, выстроила международный аэропорт и ожидает невероятного наплыва туристов. Вокруг направо и налево заключали земельные сделки, выручая баснословные суммы за некогда бросовые участки. С каждым годом земли Ибицы росли в цене. Все это было Хобу хорошо известно. Но он не принял во внимание, как отчаянно сыновья Эстебана боятся, что цены упадут так же внезапно, как выросли, и у братьев на руках останется лишь полдюжины никуда не годных ферм, которые старик не продал из чистейшего упрямства, хотя не обрабатывает землю и не сдает ее в аренду. Фермы просто лежали в запустении — попусту растрачиваемое достояние, а растрачивать достояние в сельскохозяйственной экономике Ибицы просто немыслимо.

Остальные земли после смерти дона Эстебана перейдут к сыновьям. Но этот участок, К’ан Поэта, из-за разногласий между письменными и устными соглашениями по его поводу, оказался в сумеречной зоне. И это Хоб тоже знал.

А в новинку для него оказалось, что как раз сейчас К’ан Поэта представляет значительный интерес, потому что мадридский синдикат вознамерился обратить дом и усадьбу в туристский отель, казино и диско-клуб.

Дон Эстебан отказал. Но потом у него случился удар. Ампаро с сыновьями застращали его, вынудив показать копию traspaso. Прочитав контракт, они обнаружили, что большой окончательный платеж должен состояться 15 июля сего года. Платеж как раз такого рода, который легко пообещать и забыть. В прежние времена дон Эстебан нипочем не стал бы настаивать на соблюдении буквы соглашения. Но адвокат Матутес настоял, чтобы этот пункт был включен в текст. А если трактовать его строго по закону, в случае неуплаты Хоб может лишиться земли.

Поблагодарив, Хоб покончил с обедом и вернулся к себе. На следующее утро он отправился в кафе «Лос Альмендрос» в Сан-Карлосе, где имелся ближайший к нему телефон. Не без труда, но его все-таки соединили с отдельным кабинетом бара «Балеар» города Ибица, каковой адвокат Хоба, дон Энрике Гуаш, вкупе с большинством остальных адвокатов, обратил в свою контору, потому что там можно целый день напролет заказывать вино и коньяк и лакомиться тапа, обрастая жирком, как и полагается каталонскому адвокату, да при том поддерживать прямой контакт с друзьями и врагами — остальными адвокатами и судьями.

После обмена соответствующими приветствиями, достаточно ухищренными, чтобы продемонстрировать, какие между ними существуют взаимоотношения, Гуаш перешел к делу, сообщив Хобу, что собирался вот-вот отправить за ним посыльного. И новости не сулят Хобу ничего хорошего.

— Выкладывайте, — сказал Хоб. — Это ведь насчет дома, не так ли?

— Боюсь, что так. — Гуаш с сожалением поведал американскому частному детективу средних лет, что тот задолжал миллион песет по закладной на К’ан Поэта, каковые обязан выплатить к 15 июля. Семейство дона Эстебана уведомляет его об этом, как того требует контракт, дабы он получил заблаговременное предупреждение, что в случае его неспособности внести означенную сумму упомянутый участок, сиречь К’ан Поэта, расположенный в округе Сан-Карлос на северном побережье острова, вернется к первоначальным владельцам, а именно к дону Эстебану и людям, выступающим от его имени.

Это никоим образом не соответствовало представлениям Хоба об уговоре, так что он поехал прямиком на ферму дона Эстебана в Сан-Лоренцо, чтобы расставить точки над «и». Ампаро — недружелюбная жена дона Эстебана — снова не пустила Хоба на порог, уклончиво сказав:

— Старику нонче нехорошо. Сидит в своей комнате. Не хотит никого видеть. Ежели хотите оставить записку, уж я позабочусь, чтоб он ее получил.

Заглянув в дверной проем, Хоб узрел обоих сыновей — Хуанито и Ксавьера, развалившихся в мягких креслах и ухмыляющихся ему.

Двинувшись прямиком в город Ибица, Хоб отыскал своего адвоката дона Энрике, по-прежнему сидевшего в отдельном кабинете бара «Балеар» и игравшего в домино со старым приятелем. Дон Энрике позволил Хобу вытащить себя на противоположную сторону проспекта, в «Келлар Каталан», ради второго ленча и частной консультации.

Примерно полтора часа спустя Хоб вернулся на свою фазенду куда более печальным и мудрым человеком. Эстебаны застали его врасплох. Надо где-то добыть денег. К счастью, миллион песет по текущему курсу — около десяти тысяч долларов, а десять тысяч долларов, хоть сумма и довольно кругленькая, но все-таки еще не конец света.

К несчастью, Хоб не располагал и этой относительно ничтожной суммой. А располагал практически пшиком. Да еще оставалось дополнительное осложнение: Милар.^[188]

Милар была женой Хоба в то время, когда он подписывал traspaso. Хоб вписал Милар в порыве благорасположения. Они с Милар пошли к адвокату Хоба — Энрике Гуашу, в порт Ибицы. Кажется, что-то было не в порядке с формальностями, и traspaso пришлось составлять заново. На самом деле надо было лишь уточнить кое-какие даты. Гуаш показал, где надо подписать.

— Вот тут. Propietario. И propietaria,^[189] если желаете.

Хоб заколебался. До сей минуты он и не предполагал, что впишет имя Милар в документ. К фазенде, приобретенной задолго до встречи с ней, Милар не имела ни малейшего отношения. Но она выглядела весьма привлекательной в то утро — великолепное, искрящееся утро Ибицы, когда довольно лишь вздохнуть полной грудью, чтобы ощутить себя бессмертным. К тому же они вдвоем очень славно ладили в последние дни. В тот день Хоб был влюблен, как уже несколько недель. Для него это рекорд.

А после, естественно, иллюзии развеялись. У Милар есть странная черта — она очаровательна, даже загадочна, пока не узнаешь ее поближе. А после — раздражает до невозможности. Их лучшим периодом было бессезонье, пока летнее солнце и карнавальная атмосфера острова не довели Милар (тогда еще звавшуюся Джени) до легкого помешательства — вернее, до более крутого, чем обычно. Это случилось еще до ее интрижки с Ребеккой, эрзац-баронессой из Голландии, когда Милар только-только начала открывать в себе лесбийскую сущность и разочарование тяжким грузом обрушилось на Хоба, отнюдь не поддерживавшего подобные вольности и все еще цеплявшегося за устаревший комплект: один мужчина и одна женщина.

Но все это пришло позже. А в тот момент, в кабинете адвоката Гуаша, были лишь остров Ибица и вечная юность, в целом мире лишь ты да я, деточка, и лети оно все к чертям, да, дорогая, поставь свою подпись вот тут, мы будем вместе владеть райским уголочком.

Теперь же прошли годы, и все это излагал Хобу за вторым ленчем в «Келлар Каталан» Гуаш — толстый, круглый, веселый, умудренный, женатый на хворой женщине и состоящий в связи со шведкой-алкоголичкой, владеющей лавкой сувениров в порту. Он подтвердил подозрения Хоба:

— Нет, дон Эстебан не мудрил с traspaso. Сомневаюсь даже, что он заглянул в документ, когда подписывал. Подобные раздутые в финале платежи уходят корнями еще в Древний Рим. Я бы не сказал, что это противозаконно, но ставит тебя в неловкое положение. Надо было тебе настоять, чтобы я вычеркнул пункт насчет раздутого платежа, а уж после подписывать. Конечно, тогда ты меня толком не знал, зато знал дона Эстебана. Вернее, считал, что знаешь. Видишь ли, они требуют уплаты миллиона песет точно в срок, пятнадцатого июля сего года. Или ты лишаешься земли.

— Я прожил там пять лет, — заметил Хоб. — Сделал массу усовершенствований. Неужто они и правда на такое пойдут?

— Весьма опасаюсь, что да. Это их право. У тебя в запасе месяц без пары дней. Но что такое миллион песет для американца, а? Извини, я неудачно пошутил. Я же знаю твои обстоятельства. У тебя ровно двадцать семь дней, чтобы собрать деньги, заплатить и перевести все на свое имя. Все сводится к десяти тысячам долларов без малого. Есть они у тебя?

Хоб покачал головой.

— А одолжить можешь?

— Сомневаюсь. Вот разве что…

— Весьма сожалею, — жизнерадостно сообщил Гуаш. — А как думаешь, раздобыть сумеешь?

— Непременно раздобуду, — заявил Хоб куда более уверенно, чем чувствовал себя на самом деле.

— Постарайся раздобыть их до очередного витка девальвации, неважно, выиграешь ты от нее или проиграешь. Должен с прискорбием сообщить, что оттянуть платеж не удастся. Оттянуть, я правильно выразился? Разве что сумеешь убедить дона Эстебана передумать. Но я сомневаюсь, что это тебе удастся. Со времени удара он стал совсем слабоумным, попал под каблук к жене, жуткой Ампаро, ты еще не знаешь ее мамашу, этого костлявого священника из Сан-Хуана и двух сынишек. Знаешь, что они хотят продать землю «Спортклубу»? Тот предлагает им чертовски много денег. Тебе просто не повезло, что ты выбрал фазенду с лучшим видом на всем острове. Ужасно жаль, что ты не можешь продать вид и оставить себе все остальное. Добудь деньги, Хоб, и позаботься, чтобы Милар подписала отступную, это тоже крайне необходимо.

Хоб вернулся на фазенду. Не стал разговаривать ни с кем — даже с близнецами Рафферти из Лос-Анджелеса, друзьями его сестры, подстригавшими виноградную лозу, даже с Амандой, подружкой Моти, манекенщицей из Парижа, занимавшейся на кухне приготовлением карри. А направился прямиком к себе в комнату. В свою собственную, личную комнату, стоящую особняком от остальных комнат виллы, где время от времени останавливалось до дюжины его друзей и подруг. Его комната представляла собой голый куб с чисто выбеленными стенами и небольшим балкончиком. Вид оттуда был замечательный. Открыв французские окна, через седловину между дальними горами можно было вглядеться и различить узкий синий проблеск моря, обрамленный цветами миндаля, благодаря деревьям, растущим под самым окном. Хоб критически оглядел этот вид и попытался убедить себя, что вид уж чересчур, ненатурально красивый, но не преуспел в этом. Пейзаж нравился ему как есть. Взор Хоба изучил каждую складку местности, каждое дерево и пригорок собственной земли, каждый algorobo в полях, каждое миндальное дерево в саду. Что ж, придется раздобыть десять тысяч и получить отступную.

К сожалению, в это самое время его финансы пели романсы. Вообще-то он никогда не греб деньги лопатой, но в это время с ними было особенно туго. Детективное агентство «Альтернатива» зарабатывало не слишком много. Правду говоря, оно работало в убыток. Хоб едва-едва сводил концы с концами, наскребая деньги на уплату налогов, взятки, канцпринадлежности и наличные для оперативников. В конце этого года все сложилось в чистый убыток, да и предыдущий был немногим лучше.

Ну, по крайней мере, с Милар будет проще. Она как раз домогается его возвращения в Америку, чтобы получить от него иудейский развод. Похоже на то, что родители Шелдона, ее будущего супруга, бухгалтера по налогам, — ортодоксальные иудеи — настаивают на ортодоксальном иудейском разводе, прежде чем дать свое благословение. А их деньги, хоть о них никто и не упоминал, идут в одном конверте с их благословением.

Когда она просила о приезде, Хоб отбивался. Они ведь и так разведены по закону, так к чему же разводиться еще раз? Вдобавок Хобу не хотелось возвращаться в Нью-Джерси и в Нью-Йорк. Во-первых, потому, что это стоит денег. А во-вторых, с ним в столичных городах вечно случается что-нибудь скверное. У него сложилось впечатление, что сейчас покидать остров неблагоразумно. Но его к этому вынудили.

Наскрести средства даже на авиабилеты оказалось нелегко, но он кое-как выкрутился, по мелочи задолжав всем друзьям и ссудившись целыми тремя сотнями долларов у богатого английского актера, жившего по соседству. Тому пришлось не по вкусу, что его так подоили, но ссуду он все же дал.

Затем Хоб заказал билеты до Иберии, послал Милар телеграмму, чтобы ждала его и приготовила все к разводу, после чего распрощался с островом и домом. При всем при том у него осталось курьезное ощущение, что это Ибица покидает его, а не наоборот.

Глава 3

Полет прошел без происшествий. Прибыв в аэропорт Кеннеди, Хоб подошел к стойке «Иберия Эрлайн», чтобы поинтересоваться, нет ли для него весточки — просто на случай, если Гарри Хэм выудил какие-нибудь ошеломительные новости касательно ситуации с traspaso. Никаких вестей не оказалось.

Покончив с этим, Хоб автобусом поехал в Снаффс-Лендинг, штат Нью-Джерси. В Джерси ему пришлось пересаживаться. Дорога от Кеннеди до Мейн-стрит в Снаффс-Лендинге отняла почти пять часов.

Снаффс-Лендинг — невзрачный городишко на западном берегу реки Гудзон, втиснувшийся между промозглым Хобокеном и вгоняющим в тоску Западным Нью-Йорком. В запасе у Хоба оставалось менее десяти минут, так что он двинулся прямиком в дом раввина на Западной Мейн-стрит, находившийся в трех кварталах от бывшей конторы Хоба и недалеко от его снаффс-лендингского дома, который он уступал Милар в обмен на отступную от К’ан Поэта.

Как только он переступил порог, жена раввина ввела его в приемную, пропахшую гуталином и картофельными оладьями, где дожидалась Милар — высокая, миловидная, облаченная в строгий деловой костюм и полинезийское ожерелье из акульих зубов поверх хлопчатобумажной майки с Микки Маусом — в стиле одежды она всегда довлела к оксюморонам. Экс-муж и экс-жена обменялись строго официальным рукопожатием, но с улыбками, демонстрирующими, что они не таят друг на друга никакой злобы. Настал момент для невзыскательных шуточек, банальностей вроде «Как я вижу, жизнь в разводе тебя устраивает», поскольку со времени настоящего гражданского развода прошло уже шесть месяцев. Однако Хоб не мог выдать ни единой остроты — просто смешно, как они покидают тебя, когда нужны более всего, а Милар тоже не делала шагов навстречу, чувствуя себя неловко, потому что на иудейский развод ее вынудила мать Шелдона, твердившая, что без упомянутого действа не позволит сыну жениться на Милар. Единственное, что пришло Хобу в голову: «Ну вот, два года совместной жизни коту под хвост», но он предпочел воздержаться от подобной реплики. А вместо этого извлек отступную, врученную ему Гуашем, и протянул ее Милар вместе с ручкой, проронив:

— Можно уж заодно покончить и с этим.

Милар одарила его выразительным взглядом, но она сама же согласилась поставить подпись в обмен на прилет Хоба обратно в Нью-Джерси ради этого развода. Да вдобавок он отдавал ей дом на Спрюс-стрит, хотя после пожара его цена значительно упала. Милар сняла с ручки колпачок, скрипнула зубами и уже собиралась отписать Хобу свою долю мечты об Ибице, когда жена раввина вошла в комнату и сообщила:

— Реб готов принять вас.

— Позже, — сказала Милар, вернув ручку и документ Хобу. Они последовали за женой раввина в кабинет.

Там их дожидались двое невысоких бородатых мужчин в черных широкополых шляпах и крупный мужчина в ермолке. Великан в вышитой израильской ермолке и был раввином, более тощий из двух других — писцом, а последний, с бородавкой на левой щеке, — свидетелем.

Как только Хоб вошел, писец взял лакированный ящичек красного дерева, в котором на стертом бархате лежало птичье перо и перочинный нож с перламутровой рукояткой и чернильницей из выдолбленного коровьего копыта. И вручил вместе с содержимым Хобу.

— Это зачем? — осведомился Хоб.

— Он дает это вам в качестве дара, — пояснила жена раввина. — Видите ли, вы должны были бы принести собственное перо, чернила и пергамент, как в древние времена, но сейчас так уже никто не делает. Кто в наши дни слыхал о гусиных перьях, кроме профессиональных писцов? Так что он дает их вам, чтобы они были вашими, чтобы вы могли одолжить их ему, чтобы он мог написать «гет» — пергамент о разводе. А когда все будет закончено, вы подарите ему его ручки и чернила обратно.

— А если я захочу оставить перо себе? — осведомился Хоб.

— Не глупите, — возразила жена раввина. — Вот, наденьте ермолку. Ступайте, вас ждут.

— Дракониан… — произнес раввин. — Разве это еврейская фамилия?

— Мы получили ее на Элис-Айленде, — ответил Хоб. — То есть мой дед ее принял.

— А какова ваша настоящая фамилия?

— Драконивицкий.

— А почему он поменял ее на Дракониан?

— У нас в семье бытует мнение, что дедушка, наверное, встретил армянскую иммиграционную служащую, не устоявшую перед искушением. Но это, конечно, только домыслы.

Раввин пожал плечами. Деньги уплачены, и, если эти люди желают вести себя как мешуга,^[190] это их личное дело.

— А вы Ребекка Фишковиц? — повернулся он к Милар.

— Я поменяла фамилию, — доложила та. — Меня зовут Милар.

— Это имя или фамилия?

— И то и другое. Или ни то, ни другое. — Она улыбнулась, в очередной раз сумев посеять замешательство.

— Милар — это ведь какой-то пластик, не так ли? — поинтересовался раввин.

— Очень симпатичный пластик, — ослепительно улыбнулась Милар.

Тут раввин решил, что хватит пустых разговоров, и перешел к делу. Спросил у Хоба, в самом ли деле он хочет развестись с этой женщиной. Хоб сказал, что да. «Но, — продолжал раввин, — нет ли возможности, что со временем вы передумаете?» — «Невозможно», — заявил Хоб. Раввин спросил в третий раз, и в третий раз Хоб отказался. Затем наступила та часть процедуры, в которой Милар должна была трижды обойти вокруг него. Она совершила эти три витка со своей обычной грациозностью. Хоб отметил, что в день развода она выглядит более лучезарно, чем в день свадьбы. «Наверное, примета времени», — решил он. Затем последовало возвращение серебра — древнего выкупа за невесту, представленного здесь пятью блестящими четвертаками, которые Милар приняла с ухмылкой. И, наконец, прозвучали слова, доставляющие счастье такой же массе народа, как и слова о заключении брака. «Я развожусь с тобой, я развожусь с тобой, я развожусь с тобой», — было произнесено и троекратно повторено Хобом. А затем раввин провозгласил, что по иудейскому закону они более не женаты, и передал им гет, каковой, согласно традиции, разорвал почти надвое.

Выйдя из дома раввина вместе, они зашагали по Западной Мейн-стрит туда, где Шелдон дожидался Милар в своем «Форд-Рейнджере». В данный момент Хоб был не в настроении беседовать с Шелдоном, так что распрощался с Милар на углу. И только тут вспомнил о traspaso.

— Ах да, traspaso, — встрепенулся он, снова вручая документ и ручку Милар. Та взяла их, сняла колпачок с ручки и заколебалась.

— Вообще-то нам эта формальность не нужна. Я знаю, что земля принадлежит тебе, она ведь принадлежала тебе еще до нашей встречи. Ты же не думаешь, что я собираюсь обратить это во вред тебе, а?

— Конечно, нет. Но ты же знаешь эти испанские суды. Просто формальность.

— Пожалуй, — Милар нацарапала свою подпись и вернула документ с ручкой Хобу. — Береги себя, Хоб.

— Ты тоже, Милар.

Она повернулась, чтобы уйти, но задержалась снова.

— А, кстати! Тебе звонил Макс Розен.

— Макс Розен? Кто это?

— Он сказал, что ты вспомнишь морских ежей на побережье Са-Коместилья.

— А-а-а! Точно. И чего же он хочет?

— Он хочет, чтобы ты ему позвонил. У меня тут где-то его номер.

Пошарив у себя в сумочке, Милар отыскала салфетку с нью-йоркским телефонным номером, расплывчато записанным лавандовой губной помадой, и вручила ее Хобу.

— До свидания, Хоб. Спасибо за развод.

— До свидания, Милар. Спасибо за traspaso.

Она радостно ему улыбнулась и зашагала к «Форд-Рейнджеру» Шелдона, стоявшему у обочины. Хоб проводил ее взглядом, не испытывая даже желания вздохнуть.

И все же… Два года совместной жизни коту под хвост.

Глава 4

Покинув Милар на углу Стейт- и Мейн-стрит, Хоб направился в свою бывшую контору, где занимал одну комнату в апартаментах дантиста. Прошло уже несколько лет с тех пор, как он прекратил выплачивать аренду, но помещение пока так никто и не занял. Табличка над дверью по-прежнему гласила: «Дракониан. Частный детектив. Специалист во всем. Конфиденциальность гарантируется». Вскарабкавшись по лестнице, он прошел по коридору мимо кабинета дантиста слева — «Гольдфарб, хирург-ортодонтолог, король прикуса» — к двери с декоративным стеклом в конце коридора. Снаружи было написано: «Дракониан, Ч.Д.». Хоб открыл ее своим ключом.

Сквозь окно, обращенное к Стейт-стрит и реке Гудзон, сочился серый осенний свет. В конце короткого коридорчика находилась тесная комнатушка с потрепанным дубовым столом и вертящимся стулом. Слева от стола стояло кресло, а справа — стул с прямой спинкой. У левой стены высился картотечный шкаф с четырьмя ящиками. На одной стене, крашенной пожухлой зеленой краской, висела копия портрета Миннегаги, Дочери Смеющихся Вод. Как ни странно, с этой картиной у Хоба не было связано никаких воспоминаний. Он даже не помнил, откуда она тут взялась. Подозревал, что это Милар приложила руку — повесила, а он и не видел. А еще древняя портативная пишущая машинка «Смит-Корона» на сером войлочном коврике. Она тоже значила для Хоба очень мало — фактически говоря, даже меньше, чем картина.

Хоб уселся за стол, пожалев, что не носит фетровой шляпы, а то можно было бы повесить ее на стоящую в углу вешалку. К появлению вешалки тоже приложила руку Милар. Самочувствие Хоба колебалось где-то между опустошенным и дерьмовым. В отличие от первого, второй развод с Милар не вызвал у него приподнятого настроения. Настало время возвращаться в Европу, хотя он только-только прибыл сюда.

Но ему еще предстоит работа. Необходимо раздобыть деньги. Собственно говоря, ради этого он и вернулся в Соединенные Штаты. Дело с Милар было лишь попутным дополнением. Вот только где же раздобыть деньги?

Морские ежи. Разумеется, помнит. У побережья Са-Коместилья.

Макс гостил у Карло Луччи — ушедшего от дел текстильщика из Милана. Луччи поселил Макса в гостевом коттедже в своем поместье Сон-Ллуч, рядом со старым свинцовым рудником, неподалеку от Сан-Карлоса. Хоб познакомился с ним в «Эль Кабальо Негро», «приемном» баре в Санта-Эюлалиа. Конечно, все это было еще до Милар, когда Хоб жил с Кейт и детишками. В то лето Найджел Уитон отлучился с острова проворачивать какой-то безмозглый план в Белизе. Без Найджела лето выдалось совсем спокойным. Макс Розен, тогда работавший в Нью-Йорке театральным агентом, приехал на Ибицу провести отпуск, арендовал на месте яхту у Техасского Тома Джордана и приглашал кучи гостей провести денек в море; Хоб оказался в числе приглашенных. Яхта представляла собой тридцатифутовый катамаран, который Техасский Том построил собственными руками, потом отправился в Катманду и больше не возвращался. В то лето у Хоба времени было невпроворот. Так что в конце концов он решил частично убить его с Максом на катамаране.

Однажды они стояли на якоре неподалеку от пляжа в Са-Коместилья. Макс захватил готовый ленч из ресторана Хуанито — не Хуанито Эстебана, а Хуанито Альвареса из Барселоны. Холодная жареная курица, картофельный салат и зеленый салат. Макс лишь посетовал, что не хватает доброй закуски.

— Тебе нужна закуска? — уточнил Хоб.

— Спрашиваешь! Ну так что?

— Отложи ленч минут на десять. Я добуду тебе закуску.

Макс — дюжий здоровяк в белом пиджаке и слаксах, купленных в ряду бутиков в порту Ибицы, — встал и огляделся. От берега их отделяло футов пятьдесят воды.

— И куда же ты направишься за этой закуской? — поинтересовалась одна из девушек.

— Не ломай над этим свою очаровательную головку, — отозвался Хоб, уже раздевшийся до плавок. Натянул маску, а с ластами возиться не стал — глубина не превышала десятка футов. Он не забыл прихватить авоську и пару брезентовых рукавиц. Затем прыгнул за борт и устремился ко дну.

В прозрачной воде песчаное дно сверкало белизной. По нему были разбросаны темные предметы величиной с блюдце. Нырнув пониже, Хоб разглядел их шипы, осторожно собрал с полдюжины и положил в авоську. Затем вынырнул на поверхность и поплыл к катамарану.

— Что это? — осведомился Макс.

— Морские ежи. Средиземноморский деликатес. Теперь нам нужны ножи, вилки и лимон.

— А на что это похоже? — спросила обладательница длинных каштановых волос.

— Сырой морской еж не всякому по вкусу. Не просите меня описать их. Отчасти вроде краба, отчасти — вроде черной икры.

Максу это пришлось по душе, и девицы возражать не стали. Девушки с Ибицы едят все, что подадут.

После ленча, нежась на палубе под лучами средиземноморского солнца, настоянными на коньяке, Макс заметил:

— Хоб, это замечательно. Все подряд. Море. Небо. Земля.

Перед ними из сверкающей глади моря возносился остров Ибица. Стоял прекрасный июльский день.

— Это лучшее лето в моей жизни, — продолжал Макс. — Если когда-нибудь будешь в Нью-Йорке…

Хоб набрал нью-йоркский номер, который дала ему Милар.

Глава 5

Ответил низкий, чистый, хорошо поставленный женский голос:

— «Макс Розен Ассошэйтс».

— Я бы хотел поговорить с мистером Розеном.

— Как вас представить?

— Скажите Максу, это тот мужик, что научил его есть сырых морских ежей около пляжа в Са-Коместилья.

— Продиктуйте по буквам, пожалуйста.

— Что именно?

— Последнее слово. Какой-то Сак.

Хоб продиктовал. Ей это все равно пришлось не по вкусу, но она была хорошо вышколена.

— Минуточку. — Она переключила его на фоновую музыку. В трубке запело множество скрипок, а за окном пара детишек играла в бейсбол с резиновым мячиком и палками вместо бит.

Внезапно в трубке зазвучали басовитые раскаты жизнерадостного мужского голоса:

— Это тот, кто я думаю?

— Да, это Хоб Дракониан.

— Хоб! Вот радость-то! Ты получил мое сообщение. Кстати, что ты поделываешь в Штатах?

— Вернулся уладить кое-какие дела.

— Как продвигается детективный бизнес?

— Лучше некуда, Макс.

— Нет, серьезно.

— Ни шатко ни валко.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Только если ты достаточно глуп, чтобы вложить деньги в американского детектива без лицензии, обладателя неоплаченного traspaso на прекрасную фазенду в Ибице.

— Возможно, сумею помочь. В чем суть сделки?

— Макс, предложение совершенно прямолинейное. Вложи деньги, а я потрачу их на traspaso. У меня там проблема. Если у меня будет хоть какая-то прибыль, ты получишь свои деньги с лихвой.

Макс поразмыслил над этим секунду-другую, повертел в голове так и эдак, опробовал идею на вкус и нашел ее симпатичной.

— Слушай, может, я и сумею помочь. А чёрта ли мне, ты ведь чуть ли не член семьи! Откуда звонишь?

— Из Снаффс-Лендинг, Нью-Джерси.

— Что ж, приезжай в Манхэттен. У меня тут места выше крыши. Надеремся до чертиков да потолкуем о прежних днях. Ты тут на выходные? Я тебя так приму — ввек не забудешь. Как там звали ту девицу на Форментере? А, выкинь из головы, потолкуем, когда подвалишь ко мне. Как будешь добираться?

— Автобусом «Трэйлвей».

— Не стоит, Хоб. Лови такси. Я оставлю деньги на вахте.

— От поездки в автобусе моя гордыня не пострадает.

— А моя пострадает. Впрочем, как знаешь. Я отправлю Келли встретить тебя у Портовой администрации.

— Ну, это ни к чему. Просто сообщи адрес. — Но Макс уже дал отбой. Хобу оставалось только гадать, кто такой Келли, будь ему пусто.

Глава 6

Пока Хоб шагал к автобусной остановке, лейтенант Джордж Глатц потирал указательными пальцами друг о друга. В последнее время этот бессмысленный жест становился все более и более навязчивым. Лейтенант откинулся на спинку сиденья облупившегося «Понтиака», выделенного ему штабом полиции Третьего округа на Далсимер, между Десятой и Джейд-стрит.

— Идеальная машина для наружного наблюдения, — сказал капитан Киркпатрик, когда Глатц попросил «Корвет». — На такую машину глядишь — и не помнишь, как она выглядит.

Глатц припарковался в специальной зоне, приберегаемой служащими аэропорта для офицеров полиции, ведущих слежку за личностями, отлетающими из Кеннеди. В данном случае Глатц должен был следовать за человеком по имени Сантос, дипломатом из карибского государства Сан-Исидро, недавно получившего независимость. Поскольку Сантос аккредитован в ООН, арестовать его Глатц не может, даже если тот что-то натворит. Так зачем же Глатц торчит тут? И, прежде всего, чего это вдруг нью-йоркский полицейский департамент заинтересовался Сантосом? А потому, что у неких личностей из казначейства — неделю твердили сплетни у большого автомата прохладительных напитков, рядом с доской объявлений, чуть дальше по коридору от кабинета сержанта штаба полиции Третьего округа Нью-Йорка — состоялась краткая, но насыщенная беседа с комиссаром Флинном в его замке в Райнбеке, штат Нью-Йорк, и в результате, пару дней погромыхав по сцепкам причин и следствий, дело пришло к выводу, и Глатц очутился в облупившемся «Понтиаке» на специальной, заповедной полицейской стоянке в зоне прибытия международных рейсов Международного аэропорта Кеннеди.

Глатц был не одинок. Рядом с ним на пассажирском сиденье находился представитель Агентства по Борьбе с Наркотиками (АБН) по имени Эмилио Вазари, в данный момент под прикрытием работавший над делом, касающимся Сантоса — по крайней мере, косвенным образом.

Глатц был высоким мужчиной с мертвенно-бледным лицом, редеющими и седеющими коротко подстриженными волосами и длинным носом с горбинкой, оставшейся с тех времен, когда он играл центральным защитником за «Гэлик Страйдерс» и даже подумывал о переходе в профессиональную лигу. Однако неловкий взмах чужой биты не только сломал ему нос, но и повредил зрительный нерв, так что прошел целый год, прежде чем он смог снова видеть ту же вечную чепуху с прежней отчетливостью. Теперь, сидя в «Понтиаке», Глатц посасывал фильтр «Честерфилда».

И тут зазвонил мобильный телефон.

— Лейтенант Глатц? Это Энджело из таможни.

— Ага, лады, и чего?

— Тот мужик, про которого вы спрашивали, Сантос, он как раз проходит. Хотите, мы его тряхнем?

— Решительно нет, — отрезал Глатц. — У него дипломатическая неприкосновенность. Просто пропустите. Спасибо, Энджело. — Положив трубку, Глатц обернулся к Эмилио и сообщил: — Он здесь. Может, на сей раз нам повезет.

— Угу, — отозвался Эмилио. У него хватало собственных проблем, над которыми требовалось поломать голову.

Реактивный авиалайнер «Вэридж», вылетевший из Рио-де-Жанейро, сделал по пути ряд остановок в Карибском архипелаге и Майами, прежде чем приземлиться в аэропорту Кеннеди. Пассажиры начали выходить, первый класс — первым: у Денег есть Свои Преимущества. Первым классом летело всего пять человек. Четверо из них воплощали собой анонимный серокостюмный, атташе-кейсовый, золоточасный облик, дающий им право где угодно стать этаким столпом Богатства и Его Привилегий. Пятый — Сантос — тоже был тот еще субъект, хотя и не так чтобы очень: мелкий человечек с остроконечной бородкой, смахивающий на миниатюрного Роберта Де Ниро с матово-смуглым лицом и ясными глазами, в уголках которых затаились морщинки, возникающие при постоянном уклонении от дворцовых переворотов. На лацкане его дипломатского костюма, синего, в мелкую полоску, красовался радужный значок — орден Симона Боливара, врученный правительством Венесуэлы как символ признания заслуг Сантоса в роли посла острова Сан-Исидро. Пожалуй, ничего удивительного, что при этом он щеголял в модельных туфлях из патентованной кожи с эластичными боковинами. Горделивая осанка, на лице выражение бдительности, на губах — едва уловимая ироничная усмешка, должно быть, его обычное выражение.

Сантос вместе с остальными пассажирами прошагал по гулким коридорам Кеннеди к стойке иммиграционной службы и таможне. Кроме бороды, он носил небольшие усики, так называемые императорские, и во всем походил на дипломатов третьего мира, чувствуя себя скорее уроженцем Манхэттена, нежели Мисраки — столицы и главного порта Сан-Исидро. Вынув у стойки иммиграционной службы дипломатический паспорт, он продемонстрировал его чиновнику. Чуточку поджатые губы чиновника не предвещали бы ничего доброго, не будь Сантос полностью аккредитованным дипломатом, имеющим право идти в Соединенных Штатах куда вздумается, не ожидая ни приглашений, ни запретов. Ни его багаж, ни его персону не могут обыскать ни при каких обстоятельствах, даже подозрительных. Увидев, что этот субъект так и так неприкасаем, даже если бы не поступил прямой приказ от Глатца, сидящего на улице в облупившемся «Понтиаке», чиновник разжал губы, проштемпелевал паспорт Сантоса и проводил взглядом дипломата, идущего через зеленый коридор, из которого, не получив распоряжения открыть своей атташе-кейс, направился на выдачу багажа и к наземному транспорту.

Сняв трубку телефона, стоящего на стойке, чиновник набрал трехзначный номер и, услышав лаконичное «Ага?», выложил:

— Ваш тип только что вышел.

На краткосрочной стоянке Глатц положил трубку автомобильного телефона и погасил сигарету, а ведь Алиса только нынче утром сказала, что они его прикончат, вопрос только, когда. «И чем скорее, тем лучше, если хочешь знать мое мнение», — добавила она. Алиса вечно пребывает в дурном настроении с тех самых пор, как ее лишили метадона,^[191] сказав ей, что восьми лет ухода вполне достаточно. Глатц лишь вздохнул. Пожалуй, он получил то, что заслужил. Папаша всегда твердил, мол, не женись на наркоманке, даже ежели она католичка.

— Выходит, — сообщил Эмилио. Глатц завел старый облупившийся «Понтиак», и в жарком летнем воздухе зависла выжидательная пауза.

Глава 7

Как только Сантос через автоматические двери вышел из подъезда на улицу, к обочине подкатил посольский шофер Хосе в длиннющем старом «Кадиллаке». Лучший шофер, чем Хосе, на Сан-Исидро еще не рождался. Лимузин остановился перед подъездом в тот самый миг, когда посол переступил порог здания аэропорта. Сантос всегда считал, что проделать этот трюк куда труднее, чем утрясти бюджет острова. Впрочем, никто особо и не пытался. Сантос уселся в машину, стараясь не наступить на Пако, лежавшего на полу под ковриком.

— Хорошо долетели, сэр? — осведомился Хосе с переднего сиденья.

— Да, сносно. Всегда приятно вернуться домой, даже если отлучался ненадолго. Как идут дела здесь?

— Обычная мыльная опера. Второй секретарь Хуарес снова выставил себя в дураках с дочерью посла Доминиканской Республики — вы не знаете, нельзя ли сказать это название покороче? — и, как обычно, об этом не знает только его жена. Первый секретарь Ширли Чомола беременна, мы полагаем, от садовника Фелюса. И еще несколько инцидентов.

— Словом, все идет, как обычно, — резюмировал Сантос. — Славно, славно. — Тут он вспомнил о человеке, лежащем под ковриком у его ног. — Пако, а ты как поживаешь?

— Добро пожаловать обратно, сэр, — сдавленным, но полным уважения голосом произнес Пако.

— Не вставай, — предупредил Сантос. — Подожди, пока мы не покинем зону аэропорта. Никто не видел, как ты садишься в машину?

— Нет, сэр. Меня тайком провели в гараж посольства, и с тех самых пор я лежу под ковром.

— Славно, славно. Потолкуем после.

Обогнув аппарель, они выехали на дорогу Белт-Паркуэй, ведущую в Манхэттен. Хосе уже определил, что их преследует старый «Понтиак». Вскоре слева показались кладбища Квинса, а за ними — уходящие под небеса здания Нью-Йорка.

— Ладно, Пако, — сказал Сантос. — Теперь можно и поговорить. Но не садись.

Откинувший коврик Пако оказался коренастым, смахивающим на штангиста индо-латинским парнем с бакенбардами в виде ятаганов, оканчивающимися у самого края бугрящейся узловатыми мускулами челюсти.

— Привезли? — поинтересовался он.

— Конечно, — подтвердил Сантос. — План должен выполняться.

Пако кивнул. При росте в пять с половиной футов в плечах у него были все три с половиной. Приехал он из провинции Мателоса, беднейшего района Сан-Исидро. Предки Пако уже две сотни лет возделывали землю имения Сантосов. Оба семейства связывали прочные отношения раб — хозяин, которые они берегли и лелеяли.

— Полагаю, вам следует знать, — сообщил Хосе с переднего сиденья, — что за нами следят.

— Ничего страшного, — отозвался Сантос. — Я допускал такую возможность. Пако, давай перейдем к делу.

Открыв свой «дипломат», Сантос отодвинул в сторону стопочку государственных секретов, служивших тут только прикрытием, и вытащил брезентовый мешочек, по виду весивший пару килограммов и стоивший на улице тысяч двести долларов, если предположить, что в нем содержится два килограмма почти стопроцентного (99,9) кокаина из поместья двоюродного братца Сантоса — Октавиано Маррани из провинции Кочибамба в Боливии.

— Знаешь, что делать? — осведомился Сантос.

— Знаю. Не волнуйтесь, босс.

— Легко тебе говорить, ведь ответственность за успех многомиллионнодолларовой операции лежит не на тебе, правда?

— Я знаю, что вам приходится нелегко, — подтвердил Пако.

— И к чему мне это делать? В конце концов, я ведь и так богат.

— Вы делаете это ради Сан-Исидро. Ради своей — и моей — patria.^[192]

— Да, La Patria, — горько усмехнулся Сантос. — Ну, не странно ли, до каких крайностей может довести чувство патриотизма? Только подумать, что мы вытворяем!

Шофер Хосе свесился к ним через спинку переднего сиденья и поведал, шевеля усами:

— Эти люди по-прежнему следуют за нами.

— Я и не предполагал, что они отстанут, — ответил Сантос. — Ты можешь оторваться от них?

— Здесь, в Мидтаун-туннеле?

— Извини, я забыл. Когда сможешь.

Они выехали из туннеля в Манхэттен. «Понтиак» отстал машины на четыре. Все трое следили за ним в зеркальце заднего обзора, напустив на себя беззаботный вид, хотя на самом деле были встревожены. Когда доехали до Седьмой авеню, Хосе улучил момент и резко свернул направо, на миг скрывшись у преследователей из виду. Пако распахнул дверцу и выскользнул на улицу, крепко прижимая к груди мешочек.

— Теперь вези меня к «Годфри», — распорядился Сантос, как только Пако удалился.

Если бы действие разыгрывалось в Калифорнии, лимузин тут же развернулся бы и покатил прочь. Но поскольку дело происходило в Нью-Йорке, машина рывками поползла через город, потом снова в сторону центра, а на восемь машин позади повторял их изнурительные маневры лейтенант Глатц. Тем временем Пако, не замеченный пассажирами ни той, ни другой машины, подцепил нового преследователя. За «Понтиаком» от самого аэропорта следовал еще один автомобиль — коричневый «Форд-Фэрлейн» с помятой решеткой радиатора. У обоих его пассажиров обзор был не в пример лучше, и они видели, как из лимузина Сантоса выскочил Пако. Они сказали что-то своему водителю, и он затормозил. Выскочив из машины, они последовали за Пако на своих двоих.

Глава 8

Поездка междугородным автобусом до здания Нью-Йоркской Портовой администрации оказалась весьма тоскливой. Сидевший рядом с Хобом пожилой мужчина в засаленной зеленой парке всю дорогу толковал ему о машине, которой владел всего семь часов, пока его бывший пасынок не угробил ее. Отгородившись от старческого лепета, Хоб мысленно пересмотрел список людей, которым собрался позвонить с просьбой об одолжении, как только окажется в апартаментах Макса; поглядел за окно, как автобус по спирали устремляется вниз, к туннелю Линкольна. Начал думать о Милар. Утром, в кабинете адвоката, она выглядела воистину очаровательно. Вспомнил ласковое выражение ее лица в то утро, отдалившееся всего лишь на два с половиной года, когда в британском консульстве в Гибралтаре зарегистрировал свой брак с ней.

Проехав сквозь туннель Линкольна, автобус зарулил в тупик автовокзала при Портовой администрации. Как только Хоб сошел, на глаза ему попался невысокий, коренастый пожилой мужчина с суровым бесстрастным лицом, следивший за выходящими пассажирами, держа в руках табличку с надписью: «Хоб Дракониан».

— Хоб Дракониан — это я, — сообщил Хоб, подходя к нему.

Встречающий тотчас перевернул табличку, с другой стороны гласившую «Добро пожаловать в Нью-Йорк».

— Я — Келли, — поведал коренастый. — Макс заслал меня захватить вас.

Крепко сбитый Келли был одет в накрахмаленную хлопчатобумажную рубашку с маленькими лошадками по белому полю, оливковые полушерстяные слаксы и основательно надраенные простые коричневые туфли. Его бледные, тщательно выбритые щеки успели покрыться густой пятичасовой щетиной. От него исходил аромат сиреневого одеколона. Хоб тут же припомнил, что сиреневый одеколон все еще можно отыскать в старыхпарикмахерских делового района и Маленькой Италии. На мизинце Келли сверкал брильянтовый перстень, а на лице — маленькие, налитые кровью карие глаза. Хрипловатый голос с нью-йоркским акцентом звучал дружелюбно, но бесстрастно. Судя по виду, он принадлежал к числу людей, с которыми лучше не связываться. Впрочем, Хоб и не собирался.

Келли повел его к эскалатору. Поднявшись наверх, они вышли в сторону Девятой авеню. Под знаком «Стоянка запрещена» стоял сверкающий новехонький лимузин «Крайслер». Рядом, покачиваясь с пяток на носки и поигрывая резиновой дубинкой, стоял фараон.

— Спасибо, Дуган, — сказал Келли. — Я тебе очень признателен.

— Не за что, — отозвался фараон.

Келли открыл заднюю дверь лимузина для Хоба, заметив:

— Я и сам был фараоном. Сержант. Отдел убийств.

Они поехали в сторону центра, к одному из новых жилых домов около Линкольновского центра. Дверь им открыл швейцар в ливрее, за стойкой в холле сидел еще один человек в форме.

— Кого бы вы хотели навестить, сэр? — поинтересовался дежурный у Хоба.

— Это Хоб Дракониан, друг Макса Розена, — объяснил Келли. — Он тут малость поживет.

— Мистер Розен ничего не говорил мене про это, — возразил дежурный.

— Так звякни ему и спроси сам.

Поразмыслив, дежурный пожал плечами.

— Ежели говоришь, то все лады, Келли.

Келли повел Хоба к лифту, по пути ворча:

— Вот же долбаные греки!

Хоб ничего не понял и просто смотрел, как растут цифры в окошке. Они слились в стремительное мелькание, и после пятидесяти он утратил им счет. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они поднялись в пентхауз.

Келли первым зашагал по устланному ковровой дорожкой коридору к двери с табличкой: «Пентхауз» — будто без нее никто не догадался бы, что тут такое. Вынув ключ, Келли открыл дверь и вошел вместе с Хобом.

Глава 9

Хоб оказался в просторном помещении с белыми стенами и сверкающим паркетным полом. В дальнем конце через огромное, от потолка до пола, окно открывалась обширная панорама южного Манхэттена. У двери стоял антикварный письменный стол ручной работы, сидя за которым болтала по телефону женщина с каштановыми волосами, подстриженная под пажа. Лет двадцати шести, с круглым миловидным лицом, в коричневом твидовом спортивном жакете и узкой черной юбке, выгодно открывающей ее скрещенные ноги. Под жакетом — бледно-персиковая блузка. В ушах — металлические серьги в виде колец. На шее ожерелье из мелкого жемчуга.

— Слушай, я перезвоню, — сказала она, повесила трубку и обернулась к вошедшим. — Привет, Келли. — Она одарила Хоба лучезарной улыбкой. — Вы Хоб?

— Он самый.

— Я Дорри. Макс вот-вот будет. Не хотите ли чего-нибудь выпить?

— Спасибо, нет.

— Другое угощение раздает сам Макс. Присаживайтесь, чувствуйте себя как дома.

Хоб присел рядом со столом на кожаную кушетку. За ней десятифутовой стеной высились книжные шкафы. В каждом было по восемь полок, а каждая полка до отказа заставлена, забита, упихана видеокассетами. Кассеты лежали и на приставных столиках, и даже на полу в тесном кухонном алькове.

Еще на Ибице Макс упоминал, что любит кино. Тут же наличествовало два видеомагнитофона: «Сони» и «Панасоник AG-6810», а рядом — тридцатидюймовый телевизор «Сони». Остальные стены покрывали оправленные в рамки фотографии манекенщиц с автографами. На стенах коридора красовалось несколько дипломов Института моды. Из колонок музыкальной системы раздавалась негромкая рок-музыка. В воздухе витали ароматы марихуаны и свежеподжаренного кофе.

Больше ничего Хоб разглядеть не успел, потому что в комнату ввалился Макс — крупный, еще более пополневший со времени последней встречи, в сером итальянском шелковом деловом костюме и красном твидовом галстуке, обутый в нечищеные пупырчатые башмаки. Его крупное багровое лицо обрамляли черные волнистые волосы, только-только начавшие седеть. Рукопожатие Макса оказалось крепким, да притом он положил другую ладонь Хобу на плечо и сжал его. Его крупные карие глаза влажно сверкали.

— Хоб! Будь я проклят, как я рад тебя видеть! Ты познакомился с Дорри? Без нее в этой конторе все застопорилось бы. Хоб, то лето на Ибице было лучшим в моей жизни.

— Для меня тот год тоже выдался удачным, — подхватил Хоб.

Макс сграбастал его за оба плеча и игриво тряхнул.

— Знаешь, я все время собирался вернуться на Ибицу.

— Но так и не выбрался.

— Боялся, что застряну там основательно.

— Шутишь?

— Может, и нет. Я становлюсь богачом, Хоб, но радостей в жизни почти не вижу, — в его устах это прозвучало весьма патетически.

— Зато, по крайней мере, обзавелся массой фильмов.

Оглянувшись на шкаф, забитый кассетами, Макс ухмыльнулся.

— Да, и дури хватает, в смысле марафета, и вообще, выше крыше всего, кроме… — Он отвел взгляд. — Давай-ка обратимся к более приятной теме, а? Ты ел? Тут у нас есть заведеньице, где готовят лучшие свиные ребрышки по эту сторону от Гринвилля, Северная Каролина. Пожалуй, думаю, ты не прочь нюхнуть? — С этими словами он вынул из кармана двухграммовый стеклянный флакончик и вручил Хобу вместе с позолоченной опасной бритвой. — Можешь отмахнуть на стеклянной столешнице.

— Ну не сейчас же, — возразил Хоб.

— Да не стесняйся ты, наваливайся. Этот марафет — Синий Убивец из Боливии.

Открыв флакончик, Макс высыпал горку белого кристаллического порошка с голубоватым отливом, смахивающего на Первородный Кристалл, о котором вечно толкуют наркоманы, когда обсуждают баснословные поставки, никогда не доходящие до места назначения.

— Вот и нюхалка, конечно, — Макс вручил Хобу позолоченную соломинку с раструбом на одном конце.

— Макс, я больше не употребляю.

— Шутишь, что ли? — вытаращился Макс. — Хоб? Старина Хоб Демонический Дурила?! В религию ударился? Да ну же, деточка, отпусти гайки!

Хоб пожал плечами, улыбнулся и взял трубочку. Он не принимал сильных наркотиков уже более полугода. Парижский доктор убедил Хоба, что это не во благо его атеросклеротической артериальной системе. А собственный здравый смысл, как ни мало его осталось, подсказывал, что за каждым коротким кайфом наступает долгая, мрачная мутота.

Но отказаться было трудно. Дорри наблюдала за ним с циничным выражением в сияющих глазах. Сами знаете, как оно бывает со старыми наркоманами. Пальцы Хоба взяли трубочку и поставили ее на изготовку. Макс открыл ящик стола и вытащил шестидюймовую ониксовую плитку с двумя длинными, жирными волнистыми линиями белого порошка, идущими от одного конца к другому. В предвкушении пуская носом слюнки, Хоб наклонился и втянул в себя первую понюшку. Она прошла безупречно. Будто встретился со старым другом. Зелье взорвалось в его носовых пазухах, включив центр удовольствия, в груди пузырьками заискрилось радостное хихиканье. Чей-то (Хоб с сожалением констатировал, что его собственный) голос произнес:

— Только разочек, и все будет нормально.

Кокаин — вещество необычное, но считать его величайшим из наркотиков — просто смехотворно. Большинство людей ловит кайф лишь единожды. После этого быстро вырабатывается привычка, и кокаин не дает тебе ничего, кроме усиления и без того неслабой склонности к самообману. Но было бы слишком огорчительно взглянуть в глаза правде о том, что после одной чудненькой вечеринки все твои клевые кайфы остаются в прошлом, а вместе с ними — и все благие намерения. На сей раз Хоб малость прибалдел, как балдеешь от первой за день сигареты. Но вместе с тем пришел и дурной привкус, где-то в глотке запершило, возник этакий нервный зуд, всегда идущий рука об руку с кокаином. Хоб принял вторую понюшку, чтобы погасить эффект первой, перевалить в приятную фазу, поймать кайф, а за ней и третью, потому что вторая не очень-то пробрала. Как обычно, самообман врубился на полную катушку.

Это рассеяло напряжение, если таковое вообще наблюдалось. Макс взял две долгие понюшки, затем Келли, приняв понюшку, отдрейфовал к кушетке и взял газету — под кайфом, но на посту. Дорри тоже чуток нюхнула, прежде чем ответить на телефонный звонок. А Хоб, раз начав, усердно продолжал, поскольку Макс все подсыпал и подсыпал на оникс драгоценный порошок.

Благие намерения Хоба вылетели в трубу (а может, в трубочку) еще до того, как ему представился шанс их сформулировать. Может, из-за Милар — хотя он и был рад, что с браком покончено, — может, из-за того, что без нее мир выглядел менее оптимистично. А может, он начал употреблять, так как ему в голову внезапно пришло, что идея провести выходные в компании Макса, которого знал лишь одно лето более десяти лет назад, не столь великолепна. А еще его расстроила ситуация с traspaso и вообще с Ибицей. Как мог дон Эстебан так с ним поступить?! Он почти ужасался возвращению на Ибицу и все же понимал, что должен вернуться как можно быстрее, чтобы постараться оттянуть неминуемую утрату К’ан Поэта, а вместе с ним, пожалуй, и образа жизни. То ли несмотря на марафет, то ли из-за него Хоб ощутил тревогу и депрессию. У него даже не было времени на перестройку биологических часов после перелета множества часовых поясов. Теперь нужно только держать себя в руках, пока не вернется сила воли. А тем временем еще чуток галаадского бальзамчика, клин клином, он все нацеливал нюхалку и втягивал в себя длинные волнистые понюшки Синего Убивца, или как там его кличут в этом сезоне.

Телефоны названивали, и Максу пришлось вернуться в кабинет, чтобы поработать.

— Келли проводит тебя в твою комнату. Пока, деточка. — Макс удалился. Но Хоб ушел не сразу, налегая на кокаин, а Келли нагонял его понюшка за понюшкой, беседуя о каком-то спорте — кажется, о бейсболе, хотя уверенности в этом Хоб не испытывал.

За следующий час Хоб принял столько боливийского походного порошка, что мог бы сгонять с локомотивом на буксире до Олбани и обратно. И ни черта не почувствовал. А когда что и почувствовал, то лишь усталость.

Это называют обратным эффектом. Он знаком всем наркоманам, и заключается в том, что наркотик оказывает действие, как раз обратное тому, которое, согласно утверждениям всех окружающих, должен оказывать. Вроде как тебя охватила бессонница из-за того, что наглотался снотворного. Или глаза слипаются, потому что кокаин или амфетамин подействовали не с того конца.

В какой-то момент из кабинета вышел Макс. Хоб принял с ним несколько понюшек и, помнится, сказал:

— Мне надо позвонить кой-кому. Потом лягу.

— Отличная мысль, — одобрил Макс. — Мне надо было тебя предупредить насчет этого зелья. Бьюсь об заклад, у вас в Европе такого качества не сыщешь. Пошли, провожу тебя в твою комнату.

Он повел Хоба в глубь апартаментов. Там обнаружился еще ряд комнат — небольшая гостиная и примыкающие к ней спальня и ванная.

В углу гостиной стоял стеклянный кофейный столик, заваленный наркотиками: флакончиками кокаина, пластиковыми пакетиками с марихуаной, пузырьками с разнообразнейшими пилюлями. Тут же находился неизбежный оникс с полосками белого порошка, золотая бритва и золотая нюхалка. А также хрустальный графин, наполненный прозрачной жидкостью — возможно, водой, — и пара бокалов.

— Это риталин, — сказал Макс, показывая на пилюли, — на случай, если тебе надо сгладить эффект, а это перкодан. Вот эти маленькие зелененькие, с дырочками — мексиканская разновидность валиума, а вот эти, забыл, как называются, но, в общем, бразильский вид кваалюдина.

— Макс, межгород! — окликнула из другой комнаты Дорри.

— Наслаждайся, — сказал Макс и вышел.

Оставшись в одиночестве, Хоб разобрал чемодан, напевая под нос и внезапно ощутив себя очень хорошо. Повесив вещи в гардероб, устроил перерывчик, чтобы принять еще дозу-другую марафетика. Затем уселся на кушетку. И вдруг почувствовал себя не так уж хорошо.

Но все равно, несмотря на это, принял еще понюшку, притом крупную, и начал названивать по телефону в виде Микки Мауса, стоявшему у дивана-кровати.

Полчаса спустя он уже позвонил всем знакомым и полузнакомым из Нью-Йорка и окрестностей, кого только смог припомнить. Большинство отсутствовало. Имевшиеся в наличии сочувствия не проявили. Я бы с радостью, Хоб, но сейчас такой сумасшедший период… Пять звонков, и ни единого цента. Срок traspaso приходится на 15 июля. Сегодня 19 июня.

Постучав, в комнату Хоба вошел Келли.

— Мне надобно забросить Макса к Шрайберу, он запаздывает на встречу. Вернется, как только сможет. Говорит, чувствуйте себя как дома. Вы в порядке?

— Да уж.

— Вам нехорошо?

— Чуточку не по себе.

— Думаю, не привычный вы к этому дерьму, — указал Келли на кокаин. — Вот, примите вот это, враз оклемаетесь.

Вытряхнув из пузырька пурпурную в золотистую крапинку пилюлю, Келли вручил ее Хобу и налил из графина воды в бокал.

Привычка — вторая натура; Хоб проглотил пилюлю, даже не задумываясь. Потом спросил:

— А чего вы мне дали-то?

— Да просто спазмолитическое. Корейская формула. До скорого, парень.

Келли ушел.

А Хоб задумался о том, следовало ли принимать пилюлю. Однако через пару секунд лицо его расплылось в улыбке. Боль ушла. Стянув кроссовки, он прилег на диван. На расстоянии вытянутой руки стояла стереосистема, и Хоб включил ее. Комнату наполнила умиротворяющая музыка.

Откинувшись на спинку, он прикрыл глаза. Пора подремать.

Глава 10

Перед нами прекрасный старый дом из выветрившегося камня, прямоугольный, с элегантными пропорциями, основанными на золотом сечении. Классический средиземноморский облик. Во дворе виноградная лоза. За домом мы видим узенькую синюю полоску Средиземного моря. Раннее утро, воздух свеж и прохладен.

Открытые двустворчатые двери, очень высокие и широкие, ведут в сумрачное помещение. Это комната с коричневатым бетонным полом и высокой соломенной кровлей. Это гостиная той фазенды Хоба, где он жил до К’ан Поэта. Сбоку выцветший, но дорогой персидский ковер. У одной стены низкая кушетка, покрытая шерстяным покрывалом с вопиюще ярким, дисгармонирующим рисунком. На кушетке спят две кошки. Рядом с кушеткой большой невысокий кованый бронзовый столик овальной формы. На столике высится трехфутовый кальян, а рядом — пластмассовая пепельница, украшенная логотипом отеля «Браун», Лондон. Вокруг стола три неудобных с виду набивных кресла веселенькой расцветки сгрудились, будто трое хулиганов в красных бархатных костюмах, получивших по пуле в живот. Комнату освещают две керосиновые лампы Аладдина из липовой бронзы, с матовыми стеклянными абажурами, украшенными крохотными синими васильками.

Слева лестница, ведущая к застекленной двустворчатой двери. За ней — кабинет Хоба. В кабинете, за некрашеным фанерным столом, сидит Хоб перед большой механической пишущей машинкой «Олимпия». Стол как попало завален стопками бумаги. Хоб лихорадочно печатает.

Снизу доносится голос. Это Кейт, только что вышедшая из кухни, — двадцатидвухлетняя и очень симпатичная, с ниспадающими на спину светло-русыми волосами — прямо-таки воплощение поколения цветов.

Кейт: «Обед готов!»

Хоб: «Сейчас подойду. Надо только выработать листаж».

Кейт: «Сколько страниц сегодня?»

Хоб: «Двенадцать. Уже заканчиваю».

Он снова утыкается взглядом в машинку и продолжает печатать. Мы приближаемся и заглядываем ему через плечо. Он печатает: «Настало время всем добрым людям прийти на помощь Хобу Дракониану». Снова и снова. Мы видим, что и другие страницы несут то же послание.

Сцена затуманивается, уходит в затемнение, выходит из затемнения, меняется. Мы свидетели чуда из чудес — снежного утра на Ибице. Вилла сияет белизной на фоне слегка припорошенной снегом земли. Миндальные и рожковые деревья рисуются четкими силуэтами на фоне блеклых небес. Все выглядит крайне нереальным. Хоб и Кейт уложили в машину — недорогой «Ситроен-Диан-6» — последние чемоданы. Лоза уже увяла, кошек нигде не видать. Машина, стоящая у стены сада, так загружена багажом, что просела на рессорах.

Хоб входит в дом и закрывает большие входные двери, после чего запирает их литым железным ключом, весящим не меньше фунта. Сев в машину, Хоб и Кейт съезжают вниз по каменистому проселку на асфальтовую дорогу. По обе стороны возносятся холмы Ибицы, дивный библейский пейзаж, пологие склоны, овцы и козы, сады, каменистая земля, невысокие каменные стены, каменные фермерские дома. Проехав милю, они сворачивают на проселок, подъезжают к дому и выходят из машины. Их встречает супружеская пара — судя по одежде, испанские крестьяне. Хоб возвращает ключ. Фермер заходит в дом, затем выносит на пластмассовом подносе стаканчики и бутылку. Наполняет два стаканчика вином. Каждый пьет за здоровье остальных. Каждый обнимает всех остальных. Хоб и Кейт идут к машине. Когда она отъезжает, испанская чета начинает плакать. Увидев это, Хоб с Кейт тоже не могут удержаться от слез. Они медленно едут к порту Ибицы.

— Вот и все, — говорит Кейт.

— Все образуется, — говорит Хоб.

— О, Хоб! Я так хочу тебя! — говорит Кейт.

— А как же Найджел? — спрашивает Хоб.

— Мне всего лишь надо сказать ему, что между нами все кончено. Но ты на этот раз серьезно, Хоб? Ты в самом деле покончил с бегствами?

— Больше я тебя не покину, — обещает Хоб.

Тут внезапно мы перебрасываемся к прежней сцене — большая белая фазенда на крутом холме над главной дорогой на Фигуэрал. Камера дает панораму долины Морна, затем мы видим, чуть ниже мерцающей светлой полоски моря белый край пляжа Аква-Бланка.

Невероятно, но стоит весна. Кейт одета в воздушное, светлое платье, развевающееся на ветерке. Она улыбается. Ее медовые волосы обрамляют лицо. Цветут крохотные весенние цветочки — маленькие ирисы, карликовые орхидеи и ярко-алые маки. В недосягаемой вышине, под самым куполом бездонной синевы небес, плывут два-три легчайших облачка. Хоб и Кейт стоят близко-близко, глядя друг другу в глаза. Вот она, кульминация, постижение невозможной мечты.

И тут мужской голос говорит:

— Простите, сэр.

Глава 11

Пако выскользнул из автомобиля, сунув брезентовый мешочек Сантоса под рубашку-гуаябера,^[193] плиссированную спереди. Ноша немного растянула складки, но Пако не придал этому значения. Хоть он и щеголеват, когда есть такая возможность, придирой он никогда не был. К хорошей одежде Пако привык за последние пару лет, с тех пор как дон Сантос привез его с семейной асиенды в провинции Мателоса на восточной оконечности Сан-Исидро и водворил в нью-йоркское посольство.

Пройдя в сторону центра по Седьмой, он перешел на Восьмую, добрался до Сорок первой улицы и вошел в здание Портовой администрации. Его чувства были обострены до предела. Он готовился к этому моменту и был готов давным-давно. Его роль тут мала, но жизненно важна. И притом он понимал, что является ключевым звеном в возрождении сан-исидрийской экономики. Да, он и люди, с которыми он работает, — Сантос и остальные на родине — последняя светлая надежда сан-исидрийского народа, его единственный шанс занять место под ярким солнцем прогресса, принадлежащее ему по праву.

Его преподаватель теории экокатастроф в университете Сан-Исидро — человек, которого слушали с пиететом, хотя заглазно и называли его Умберто Д., — первым открыл Пако глаза на злосчастье, постигшее страны третьего мира в силу неизбежной природы вещей.

— Не позволяйте Америке и России одурачить вас, — громогласно вещал Умберто Д. со своей кафедры в главной аудитории университета Сан-Исидро. — Их идеологические баталии — лишь маскировка. Она скрывает то, ради чего идет истинное сражение, а именно кто получит деньги и как не дать их больше никому. Это игра в покер, друзья мои, и малые нации будут разорены. В Гарварде это называют экономической теорией покерного стола. Третий мир останется без гроша, а банк сорвет компания «Юнайтед Фрут» и ей подобные. Лучшее, на что мы можем надеяться, — это что какая-нибудь разлюбезная международная компания построит тут место сборищ и трудоустроит наш народ в роли официантов. Тенденция неизбежная, если только мы сами не направим ее в противоположную сторону. — Тут он воздевал свою скрюченную руку и горестно усмехался. — И эта задача — дать Сан-Исидро шанс — лежит на вас, молодежи нации.

Денег не хватает вечно. Но образование имеет наивысший приоритет. Плановики в Финансерии рассчитали, что начиная с базиса в пару сотен миллионов долларов можно превратить университет Сан-Исидро в первоклассное учебное заведение, а уж дальше все пойдет само собой. Поскольку население Сан-Исидро невелико, это позволит каждому взрослому жителю острова на три года, оплачиваемых правительством, уйти от прочих дел и за означенное время постичь основы современной истории, науки, литературы, искусства, геополитики, математики, древних языков и так далее.

— В будущем, — говорил профессор, — проблема выбора упростится. Либо вы конструируете микросхемы, либо вы их собираете. Если не хватает мозгов, придется работать руками.

Как же Сан-Исидро набраться мозгов? Благодаря учебе. А как заплатить за учебу?

Как сказал бы национальный герой американского народа Клинт Иствуд, Любым Доступным Способом.

Одна из магистралей национального роста наметилась весьма быстро. Сан-Исидро удобно расположен для торговли наркотиками. Это небольшой остров в Карибском море, в 170 милях от Барранкильи. Здесь есть крупный аэропорт, не простаивающий благодаря тому, что служит большим перевалочным пунктом при низких тарифах. Еще один источник дохода не повредит, а сейчас самое подходящее время. Петля шмонов вокруг колумбийских поставок все затягивается. Из Медельина прилетали кое-какие важные люди, чтобы потолковать с президентом, доктором Сачс-Альваресом. В результате доктор Сачс предложил десятипроцентную скидку на оптовые поставки, и ему было позволено ввести на рынок собственный товар — Бледный Шарах Сан-Исидро, на который возлагаются немалые надежды. Если все пойдет как надо, скоро он будет пользоваться высоким спросом у разборчивых потребителей наркотиков.

Нелегкой ценой далось решение встать на путь международных преступлений Сачсу — лютеранскому проповеднику, начавшему биографию в Штокхаузене, где он работал портовым грузчиком, а на Сан-Исидро попал почти тридцать лет назад по маршруту, включавшему долгое пребывание в Шанхае и еще более долгое — в Американском Самоа. В конце концов Сачс поддался искушению улучшить положение своего бедного, полуголодного, истерзанного пеллагрой^[194] народа, спорящего с населением Гаити за последнюю строчку в списке беднейших народов мира.

Сан-Исидро гол как сокол. Остров лишился своих деревьев три века назад, а его бедная полезными ископаемыми земля используется и для сельского хозяйства, и для горных работ. Рыба в его водах выловлена подчистую. Никто не хочет строить полупроводниковый завод в его убогих пригородах. Пару лет назад Всемирный банк ссудил острову миллионов двадцать в качестве рождественского подарка, но теперь у него есть другие, более многообещающие кандидаты. Да и потом, все деньги без остатка ушли на вакцину для борьбы с инфекцией, принесенной инспекторами ООН, — так называемой «норвежской бело-голубой лихорадкой», болезнью, из-за которой зараженный умирает, что-то лепеча о фьордах. К тому времени, когда с ней было покончено, санисидрийцы вновь сидели у разбитого корыта. Что же тут оставалось, кроме преступной дорожки? Счастье еще, что у страны есть хоть такая возможность, пусть даже предосудительная.

Президент Сачс поручил решение проблемы своей правой руке и представителю при ООН — Оливеру Сантосу-и-Манчеге. Сантос доставил первую, самую важную партию — первый образчик Снежной Чумы, Белого Лепетуна, Сан-Исидрийской Хихикающей Пыльцы, Бледного Шараха. Доставить его в страну было проще простого. Этот этап достаточно безопасен. Даже если власти что-то и подозревают, дипломатический багаж они вскрыть не могут, иначе растеряют всех своих друзей. А вот последующие этапы будут потруднее. Потому что продажа сан-исидрийского кокаина отнюдь не сводится к поискам рынка сбыта. Надо помнить о международном картеле, а он куда опаснее федералов. И хотя президент заручился поддержкой картеля Медельина, парни из Кали придерживаются иного мнения. И все же Сачс считает, что все наладится.

— Помните две вещи, — сказал Сачс Сантосу перед его уходом.

— Какие же?

— Не позволяйте федералам заграбастать вас. И не позволяйте себя обобрать.

К несчастью, времени подмазать полицию и Агентство по Борьбе с Наркобизнесом в Нью-Йорке не было. Сантоса это огорчало, но тут уж ничего не поделаешь; договоренности существуют для давних игроков, а новички должны пытать судьбу. Ситуация щепетильная. Сантос понимал, что нью-йоркская полиция любит коррупцию, но любит и скрупулезную эффективность. Заранее не угадаешь, на что именно из двух напорешься.

А Нью-Йорк — город контрастов, и это, разумеется, только усугубляет дело.

Сам Нью-Йорк — лишь перевалочный пункт. А новая зона распространения наркотиков находится в Европе.

Так что Сантос передал пробный мешочек Пако, верному семейному вассалу. Следующий этап за Пако.

Пако думал обо всем этом, как думал бы любой другой на его месте, шагая по Бродвею с парой килограммов товара в брезентовом мешочке, прижатом к смуглому животу с черной полоской волос посередке, и не обращал особого внимания на происходящее, поскольку окружавший его Нью-Йорк взялся за свое: обычные городские сценки, обычная мелочная возня. Во всяком случае, с виду.

Но минуту спустя Пако пришлось изменить свое мнение. Периферийным зрением, простирающимся гораздо дальше, чем у заурядного цивилизованного человека, его широко расставленные глаза уловили полунамеки, которые он и не думал высматривать. Внимание его привлекло движение, едва уловимо выпавшее из общего ритма, на самом краю поля зрения. Пако пошел в сторону центра, потом свернул на Сорок седьмую улицу, при повороте бросив взгляд в витрину, и увидел тусклое отражение двух мужчин. Буквально излучаемая ими подозрительность и напряженная бдительность недвижных, как у рептилий, близко посаженных глаз — все заявляло о том, что они преследуют Пако.

Глава 12

Хоб открыл глаза. Рядом стоял пожилой светлокожий негр с озабоченным выражением на кротком лице, одетый в аккуратно отглаженные джинсы и голубую рабочую рубашку. Серо-стальные волосы венчиком окружают лысину, на носу очки в металлической оправе, на шее тонкая золотая цепочка с маленькой золотой звездой Давида.

Хоб сел. Очевидно, уснул одетым. В окно струится солнечный свет, так что вряд ли спал так уж долго. Нос по всем статьям, вплоть до запаха, стал похож на гнилую картофелину. Носовые пазухи саднило после битвы, разыгранной на слизистой оболочке распадающимися кристаллическими веществами. В затылке застряла тупая боль, по ощущениям совершенно неотличимая от начальной стадии развития опухоли мозга. В остальном же Хоб чувствовал себя прекрасно.

— Вы кто? — поинтересовался он.

— Я Генри.

— Мы знакомы?

— Навряд ли. Я Генри Смит, уборщик мистера Розена.

— Привет, Генри. Я Хоб Дракониан. Я друг мистера Розена.

— Да, сэр. Я так и подумал, что вы друг.

— Мистер Розен еще не появлялся?

— Его тут не было, когда я пришел, — озадаченно поглядел на него Генри.

— А когда вы его ждете?

— Я вообще его не жду. Мой чек он просто оставляет на холодильнике. Я прихожу каждую субботу. А он когда тут, когда нет.

Суббота? Забавно. Хоб пришел к Максу в пятницу. Должно быть, Генри спутал дни недели.

— По-моему, Генри, сегодня пятница.

— Нет, сэр. Нынче суббота.

— Откуда такая уверенность?

— Потому как перед приходом сюда я каждую субботу хожу в шул,^[195] что на перекрестке Сто тридцать седьмой улицы и Ленокс-авеню.

Хоб принялся шевелить извилинами, но мозг несколько парализовало. Ему было трудно уразуметь даже простейшее утверждение. Вернее, если предположить, что оно простое. Итак, суббота. Значит, он трупом пролежал целых двадцать четыре часа.

Что ж, он просто устал. Эти иудейские разводы выжимают человека, как лимон. Но на самом деле, конечно же, причина заключается в комбинации кокаина и той сиреневой пилюли в золотистую крапинку, подсунутого Келли стомегатонного релаксанта. Если мозг — мышца, то снадобье и вправду сработало.

— Вы что-то нестойкий, — заметил Генри, наблюдая, как Хоб поднимается на ноги. Хоб чувствовал себя, как новорожденный олененок, делающий первый в жизни шаг. А выглядел, как застреленный жираф. Подавшись вперед, Генри поддержал Хоба, чтобы тот не налетел на стену. — Может, принести вам чуток кофею, пока я не ушел?

Хоб чуть не отказался: «Черт, да все в порядке, я могу взять кофе сам, только поверните меня в сторону кухни и малость подтолкните». Но затем девственную целину его рассудка вспахали две мысли. Первая: «Отдам все на свете за чашку кофе, да чтоб ее вложили в мои трясущиеся руки». Вторая: «Как только Генри выйдет из комнаты, я смогу принять пару понюшек и взять себя в руки».

— Спасибо, Генри, если не слишком трудно, я бы с радостью выпил кофе.

Генри сходил в кухоньку и быстро приготовил Хобу чашку растворимого кофе, набрав горячей воды из-под крана. Подождал, пока Хоб отхлебнет, затем спросил:

— Теперь лучше?

— Замечательно, Генри. Мистер Розен не говорил, когда вернется?

— Он никогда мне ничего не говорит, — покачал головой Генри. — Я просто прибираюсь. Еще чего-нибудь?

Хоб покачал головой.

— Тогда я ухожу. До встречи в следующую субботу, если вы еще тут будете.

Как только Генри ушел, Хоб открыл ящик кофейного столика и нашел большой оникс, аккуратно убранный Генри. Кокаин по-прежнему был на камне, равно как бритва и нюхательная трубочка. Должно быть, Генри очень надежный служащий, если каждую субботу убирает подобное зелье и не теряет головы. А может, он просто религиозен.

Но если сегодня суббота…

Придется взглянуть правде в глаза: если этот мужик был в шуле, значит, и вправду суббота.

Тогда куда же подевалась пятница? Если уж на то пошло, в какой день недели состоялся вылет с Ибицы? У кого-то съехала крыша — либо у него, либо у времени. Пожалуй, пока что об этом лучше не думать. День потерялся. Что потеряется в следующий раз? Отделив бритвой две коротких понюшки, Хоб втянул их носом. Кокаин опалил пазухи носа, их передернуло. Затем голова прояснилась. По деснам разлилось приятное онемение зарождающегося перитонита. Тут же стало намного лучше: ни одно средство не может так облегчить последствия злоупотребления кокаином, как сам кокаин. Секунду-другую Хоб боролся с искушением принять еще пару понюшек. И тут зазвонил телефон.

Хоб решил не обращать на него внимания. Однако не так-то просто позволить телефону просто названивать, даже если он не твой. Надрывающийся телефон требует, чтобы ему ответили. Но должен же у Макса быть какой-то автоответчик на время его отсутствия! А может, он просто не придает подобным звонкам никакого значения — дескать, перезвонят, если что-нибудь важное.

Телефон продолжал настойчиво трезвонить. Умолк только звонка после двадцатого.

Хоб допил кофе, открыл чемодан и разложил свой скудный гардероб — запасные джинсы, пара рубашек, смена белья и плотный свитер на случай внезапных заморозков в июле. Прошел в ванную и принял душ. Помогло. Побрился. Это помогло еще больше. Потом оделся и вышел в гостиную.

Оба видеомагнитофона, ощетинившиеся крохотными красными и зелеными лампочками, переключателями и шкалами, выглядели ужасно сложными. Не годится ломать хозяйские игрушки. Хоб решил осмотреть их попозже, а пока есть и более насущная проблема: голод. Он уже собирался пошарить в кухоньке, когда телефон зазвонил снова, а за ним трель подхватил и другой, расположенный где-то подальше. Хоб не стал поднимать трубку ни на том, ни на другом, решив обследовать апартаменты на случай, если Макс лежит где-нибудь без признаков жизни или вообще без наличия таковой.

В спальне Макса, расположенной по ту сторону гостиной, Хоб наткнулся на открытый ящик бюро, где лежало полдюжины связок ключей. Под ключами обнаружились вездесущие пузырьки с марафетом и пилюлями. Но никакой травки, хотя Хоб предпочел бы именно ее. А под аптечным стеклом — тысячи полторы долларов сотенными купюрами, схваченные широкой синей резинкой. А под ними — вороненый револьвер «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра. Хоб не притронулся к нему и пальцем. Порой подобные штуковины срабатывают от легчайшего прикосновения. А насколько Хоб мог судить, пистолет заряжен.

Глядя на пистолет, наркотики и купюры, Хоб предавался сумрачным раздумьям, когда телефон снова зазвонил. И в тот же миг в замочной скважине входной двери заскрежетал ключ.

Глава 13

Чтобы открыть дверь апартаментов Макса, требуется три ключа. Хоб слушал, как замки щелкают один за другим. Затем дверь распахнулась, и в помещение вошла Дорри, секретарша Макса, с которой Хоб уже познакомился — двадцать четыре часа назад, если верить Генри. Но если уж не верить негру-уборщику иудейского вероисповедания, не ворующему марафет своего босса, то кому же верить вообще? Одета Дорри была в твидовые брюки и черную водолазку.

— Вам известно, сколько занимает дорога сюда из Бруклин-Хайтс? — вопросила она.

— Полчаса? — предположил Хоб.

— Кладите час двадцать, считая пятнадцатиминутную задержку под рекой.

— Прискорбно слышать, но я тут ни при чем.

— Очень даже при чем! Макс уже не первый час пытается дозвониться до вас, но там, откуда вы приехали, на телефонные звонки отвечать не принято. А может, вы даже толком не знали, что это за звон.

— На Ибице мы слыхали о телефонах, — сообщил Хоб, — но не доверяем им.

— Это очевидно. Одним словом, Макс позвонил мне и попросил приехать сюда, чтобы выяснить, живой вы или мертвый, и если живой, попросить вас взять чертову телефонную трубку, он хочет с вами поговорить.

Она уставилась на Хоба испепеляющим взором — прекрасная и разобиженная, как раз такая, чтоб Хоб ощутил себя на знакомой территории: обвиняемым в том, что не сделал дело, которое предпочитал оставить несделанным. Едва-едва познакомился с Дорри, но со стороны все выглядит так, будто их не заладившийся брак уже балансирует на грани краха. Хоб мысленно отметил, что жениться на ней нельзя ни в коем случае; за глаза хватит и далеко идущих свиданий.

— Чего это вы на меня так смотрите? — не выдержала она. — У меня что, с макияжем что-то не в порядке?

— Знаете, вы прекрасны в бешенстве, — заметил Хоб.

Дорри вытаращилась на него. От этого оксюморона^[196] ее надутые паруса вдруг обвисли и заполоскали, как от встречного ветра. Она явно без ума от двусмысленностей. Хоб заметил, что ее нижняя губа поблескивает.

— Вы чокнутый, — наконец проговорила Дорри.

— Да нет, знаете ли. Просто я таким замысловатым способом приглашаю вас отобедать в моем обществе.

Она призадумалась, явно пробуя это предложение на вкус. Что-то между ними намечается. Во всяком случае, между ним одним уж точно. Сердце Хоба отчаянно колотилось. Побочное действие кокаина или искреннее человеческое чувство? Впрочем, какая разница?

И тут как нельзя более кстати зазвонил телефон, давно суливший вмешаться. Дорри и Хоб поглядели друг на друга, потом на телефон, уставившийся на них своим дебильным бежевым ликом, украшенным циферками. Он звонил и звонил — с мольбой и гневом; они ведь ведут себя так по-детски, эти телефоны. Хоб вознамерился переждать, пока тот утихнет. Я Тарзан, ты — Телефон. Но Дорри не выдержала и подняла трубку.

— Ага, он здесь, твой старый приятель с Ибицы. — Она передала телефон Хобу. — Вас. Пойду приготовлю кофе. — И направилась в кухоньку.

— Макс? — осведомился Хоб.

— Как делишки, деточка? — поинтересовался Макс.

— А что?

— Хоб, я имел честь задать тебе вопрос. — Голос его, несмотря на энергичный тон, казался слабым и далеким.

— Ты откуда звонишь-то?

— Из Парижа.

— Из Парижа, что во Франции?

— Черт побери, уж конечно, не из Парижа, что в Техасе.

— Он в Париже! — крикнул Хоб Дорри.

— Знаю, — отозвалась она. — Со сливками и сахаром?

— Черный.

— Прости, не расслышал, — сказал Макс.

— Макс, ты и вправду в Париже, во Франции?

— Хоб, Боже ты мой, да в Париже я, во Франции. Сижу в отеле «Синь» на углу Монпарнаса и Распай.

— Но как тебя занесло в Париж?

— Старым добрым авиалайнером, деточка. Доносит до Парижу, как раз плюнуть.

— Ну, ладно, — смирился Хоб. — Ты в Париже. Какие еще новости?

— Вот так-то лучше! Слушай, Хоб, внезапно выплыл деловой вопрос. Мне надо было быстренько смотаться сюда, чтобы закруглить сделку. Вхожу на паях в здешнее агентство «Дартуа». Крупное дело, деточка, очень крупное. Примерно через неделю я стану совладельцем величайшего и в Европе, и в Америке модельного агентства! А это, мой мальчик, не пустяк!

— Поздравляю, Макс.

— Спасибо. Я чего позвонил: мне позарез нужна тут одна из моих моделей. Зовут Аврора. Аврора Санчес. Думаю, вряд ли она звонила в мое отсутствие?

— Увы, нет.

— Ну, в общем, она нужна мне здесь. Я обещал Монморанси, что она озаглавит его новую весеннюю коллекцию. Она станет его моделью года. А это сделает ее одной из топ-моделей, что в свою очередь закруглит мою сделку с «Дартуа».

— Великолепно, Макс.

— Ага, знаю. Но нужно ее сюда вытащить. Хоб, я хочу тебя нанять, чтоб ты разыскал ее и как можно скорее посадил на самолет до Парижа. И отправился с ней. Хочу, чтоб ты сдал мне ее с рук на руки. Это важно, Хоб. Сделаешь?

— Пожалуй. Но два дня вроде как маловато. Как мне достать билеты? Есть ли у нее паспорт? И где ее найти? И кстати, сколько ты мне за это платишь?

— Я знал, что могу на тебя рассчитывать. Ты с этого поимеешь десять тысяч долларов, Хоб. Как раз то, чего тебе недостает, деточка. Лучше и не скажешь, а? Но ты должен все бросить и прямо сейчас браться за дело.

— За десять тысяч долларов, — промолвил Хоб, — я вычеркну из своего ежедневника все встречи на неделю вперед. Черт, даже на две недели.

— Мне надо всего два дня, Хоб. Но ты должен доставить ее в Париж. Что же до билетов, то я уже заказал их на твое имя. Можешь забрать их в конторе «Эр Франс» в Кеннеди. Вылет утром в семь. Ты должен прибыть туда за час до вылета. Твой паспорт в порядке?

— За мой паспорт не волнуйся. А как насчет Аврориного?

— Я уж позаботился о нем, еще когда был в Нью-Йорке. Надеялся провернуть это дельце.

— Ладно, так где мне ее найти?

— У тебя есть бумага и ручка? Лады, вот тебе кое-какие адреса и телефоны. — Макс принялся диктовать, а когда закончил, Хоб вслух зачитал названия и цифры. — Ну вот, дело на мази. В моей спальне на письменном столе есть записная книжка в кожаном переплете. Там есть номера Дорри и Келли. Деньги на расходы ты найдешь в левом ящике моего бюро. А также массу сам знаешь чего, если понадобится. Мой номер в здешнем отеле тоже в записной книжке. Я тут всегда останавливаюсь, когда в Париже. Сделай это для меня, Хоб. Хватай Аврору и тащи ее сюда.

— А она не будет артачиться? — встрепенулся Хоб. — Когда перед посадкой на международный рейс приходится ширять людей, я взимаю дополнительную плату.

— Ты что, сбрендил? Да она в лепешку расшибется, едва заслышит про Париж. У тебя все пройдет гладенько, Хоб. Только сделай! Лады, деточка?

Когда Хоб клал трубку, руки его тряслись. Может, еще понюшечку? Нет! Надо сделать дело. Такого чудесного оборота колеса фортуны у него еще не бывало. Эта мелкая работенка может поставить агентство на ноги, оплатить traspaso, а с остатка от полутора тысяч долларов на накладные расходы можно выкроить что-нибудь для Гарри Хэма на Ибице, что-нибудь для Найджела Уитона, уж бог весть где он там, и для Жан-Клода. А всего-то требуется найти девицу по имени Аврора и доставить ее в Париж. Что ж тут трудного?

Глава 14

Открыв свою вместительную сумочку, Дорри — воплощенная деловитость — извлекла скоросшиватель.

— Вот имеющиеся у меня сведения по Авроре. Заметьте, она проживает на Восточной Шестьдесят шестой улице, близ Ист-Ривер-Драйв, в противоположном конце города. Вот номер фотостудии, где она выполняет большинство работ. У нас есть номер и адрес ее тети в Бруклине, но она там не бывает. Кроме того, номер церкви, которую она посещает, тоже в Бруклине. Тут же ряд ее фотографий. Вот. Могу я вам помочь еще чем-нибудь, пока не ушла домой?

— Скажите, у нее были какие-нибудь основания выехать куда-нибудь из города?

— Насколько мне известно, нет. — Дорри посмотрела на часы. — Сейчас почти два часа дня. У вас на поиски остаток дня и вся ночь. Ваш рейс вылетает в Париж в семь утра из международного зала отправления в Кеннеди. Келли вас отвезет. Он должен вот-вот подъехать…

Она не договорила, услышав скрежет ключа в замке. Оба замерли в ожидании. Дверь распахнулась, и вошел Келли.

— Келли, — сказала Дорри, — не знаю, известно ли тебе насчет Парижа…

— Известно. Макс звонил мне в спортзал. Я тотчас поехал. — Келли поглядел на Хоба. — Вы с Авророй должны махнуть утренним рейсом из Кеннеди, верно? А я пока буду возить вас, куда потребуется. Лимузин внизу. Я готов ехать, как только вы будете готовы. Багажа много?

— Один чемодан, — ответил Хоб. — В спальне. Мне только надо покидать в него шмотки.

— Не беспокойтесь, я это сделаю за вас. И отнесу в лимузин.

— Мне еще надо найти Аврору, — заметил Хоб.

— Да с этим не будет никакого напряга. Обычно она торчит дома, ежели не на съемке и не с Максом.

— Я как раз собираюсь это выяснить. Так что прошу прощения, мне нужно позвонить.

— Я пошла, — сообщила Дорри.

— Схожу на кухню, прихвачу пивка, — проговорил Келли. — Не знаете, Генри принес? Неважно, сам погляжу.

Келли вышел, и в коридоре послышался цокот его каблуков, удаляющийся по направлению к кухне. Дорри подхватила сумочку, небрежно сделала ручкой и удалилась, плотно закрыв за собой входную дверь. Хоб сел у телефона.

Набрал номер Авроры. Занято.

Глава 15

— Алло, Аврора? Это Макс.

— Черт, Макс, вчера ночью я из-за тебя глаз не сомкнула! Где ты?

— Ты не поверишь, деточка.

— А ты проверь.

— В Париже.

Пауза на том конце. Затем:

— Ты шутишь?

— Деточка, ясерьезно. Я в отеле «Синь» рядышком с бульваром Распай. Помнишь это заведение, а?

Сделав глубокий вдох, Аврора заставила себя сохранять спокойствие.

— Что ты там делаешь? Я думала, что в следующий раз в Париж едем вместе.

— Именно это я сейчас и улаживаю. Слушай, деточка, помнишь то крохотное дельце, про которое мы с тобой толковали? Дельце, которое сделает тебя моделью года у «Дартуа»?

— Да, Макс, я прекрасно помню, что ты говорил.

— В общем, тут кое-что как раз наклюнулось, и, думаю, я могу провернуть это прямо сейчас.

— Макс, это чудесно! Когда мне приехать?

— Утром. Я все уладил. Тебя кое-кто проводит. Но на самом деле все не так-то просто.

— Так я и знала, что без проблем не обойдется.

— Ну, чтобы провернуть это дельце с «Дартуа», как ты помнишь, мне нужны деньжата.

— Макс, у тебя же есть деньги!

— Не такие, чтобы откупить долю в «Дартуа». Мне надо парой сотенок поболе.

— То же самое было и вчера, Макс. Не вижу, что могло измениться.

— А то, что у меня появился способ раздобыть деньжат. Помнишь то другое дельце, про какое я тебе толковал? Все на мази. Меня навестил дружок, Хоб Дракониан. Скоро он тебе звякнет.

— Чего это ради?

— Я велел ему разыскать тебя и привезти в Париж.

— Я все еще не улавливаю, куда ты клонишь, Макс.

— Он частный детектив. Я плачу ему за это.

— Но с какой стати?

— Слушай, деточка, мне что, по слогам повторять? Сантос звонил из аэропорта. Он только-только прилетел. У него для меня товар. Пако передаст его тебе.

— Макс, ты живешь в Нью-Йорке, ведущем мировом рынке наркотиков, а собрался тащить товар аж в Париж?

— Да, собрался. Это деловое соглашение. Нью-йоркский рынок уже забит. В Нью-Йорке у меня нет нужных связей, чтобы толкнуть все чохом. А торчать там и продавать осьмушками, как раньше, я не желаю. Здесь же я смогу провернуть дельце с «Дартуа» и сделаю тебя моделью года, что даст мне то, чего я хочу.

— Макс, ты не в своем уме, если думаешь, что я смогу провезти товар. Я же сказала, у меня проблемы с Эмилио.

— Тебе всего лишь надо избегать его.

— И протащить товар через таможню? Пытаешься подставить меня под суд?

— Дорогуша, поверь, все улажено.

— Так чего ж ты не отвез сам?

— Потому что я в Париже, а не в Нью-Йорке.

— Да не стану я этого делать.

— У меня есть способ провернуть все без риска. Как я сказал, тебя будет сопровождать Хоб Дракониан.

— Ага, и что же?

— Я велю Келли сунуть товар ему в багаж. Все пройдет шито-крыто.

— А если нет, что станет с Хобом?

— С ним тоже ничего не будет. Если его поймают, он убедит легавых, что слыхом ни о чем не слыхивал, они его малость помурыжат и отпустят.

— Ты уверен?

— Это более чем вероятно.

— Чертовски хорошее отношение к друзьям.

— Модель года. А я стану совладельцем «Дартуа». Милая, на кон поставлено очень многое.

— Макс, не нравится мне это.

— Аврора, пожалуйста, перестань смотреть на вещи с темной стороны. Все будет путём.

— Ладно, Макс, чего там, это ж твой друг, а не мой. И что же мне делать, ждать его звонка?

— В том-то и дело. Отправляетесь завтра утром. До скорой встречи, деточка.

Глава 16

Внезапно Пако рванул с места в карьер. Преследователи побежали за ним. Теперь они находились за Рокфеллеровским Центром, на Пятидесятой или около того улице, и Пако несся вперед, лавируя между прохожими и попрошайками, а его кеды на толстой подошве мягко шлепали по тускло-серой мостовой.

День выдался самый что ни на есть прекрасный для гонок по центру Манхэттена. Толпы, только что исторгнутые Радио-Сити, лишь мельком успевали взглянуть на эту бегущую троицу — галстуки двух преследователей развеваются у них за спинами, Пако впереди, его бочкообразная грудь вздымается, он ныряет из стороны в сторону, бежит, сворачивает, неуклонно продвигаясь в сторону центра, к неведомой цели.

— Стой, шельмец! — крикнул передний преследователь. — Я хочу с тобой поговорить!

— Нье поньимай аньглейськи! — отозвался Пако, потому что никогда ведь заранее не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Маленькая неправда в подходящий момент может подмазать застопорившиеся шестеренки, обратив самую отчаянную ситуацию в смехотворную. Во всяком случае, так считали в университетском курсе по Сведенборгу. Пако энергично тряхнул волосами. Надо же, какая чушь взбредет иной раз в голову на бегу! И свернул на Пятьдесят третью улицу. Его ноги разгибались, отталкивались, сгибались и снова выпрямлялись, в точности отрабатывая все движения бегущего человека. Оглянувшись, он увидел настигающих преследователей — один большой, другой помельче. Вооружены, тут и гадать нечего. Что за вшивое невезение — ни с того ни с сего подцепить эту парочку. Отправляться на рандеву теперь нельзя. Надо как-то избавиться от погони. Но как?

Тут он оказался у здания с толпой народа перед входом, заметил просвет и метнулся в Музей современного искусства.

Глава 17

Вообще-то Байрон, билетер Музея современного искусства, не хотел пускать Пако, потому что тот по виду смахивал на субъекта, чей интерес к картинам ограничивается их похищением или обезображиванием. С какой это радости типу с широченными плечищами и крохотными птичьими глазками любоваться картинами? А уж одет-то!

Байрону пришло в голову, что надо бы упредить одного из охранников, потому что субъект и вправду выглядел подозрительно. Билетер даже потянулся к кнопке звонка тревоги, но остановился, потому что Пако ему кого-то напомнил. Замешкавшись, Байрон пытался сообразить, кого же именно, и вдруг его осенило: дьявол, да ведь этот парень — вылитый Диего Ривера! А Ривера был великим и очень непонятым!

Посему, хоть Байрон толком и не понимал, что именно этим доказал, но все же воздержался от объявления тревоги, тем более что в этот самый миг к нему подошел высокий темноволосый симпатичный мужчина, купил билет и промолвил:

— Должно быть, работать здесь просто здорово. — И улыбнулся.

Пако же между тем шагал по первому этажу музея, даже не догадываясь о терзаниях Байрона. Как там преследователи? Заметили, что он вошел сюда? Пошли следом? Глаза его метались туда-сюда, будто напуганные черные кролики, съежившиеся в черные горошинки. Мельком выглянул на улицу, в садик скульптур. Смахивает на груду лома, дожидающуюся, когда за ней приедут мусорщики. Снова зашел и по мраморной лестнице поднялся на второй этаж. Немного выждал. Ни слуху ни духу. Настало время выйти и позвонить по телефону.

Позвонить по телефону… Вот как раз этого-то этапа Пако и боялся более всего. У него была телефонофобия. Его отец скончался от ушной инфекции после попытки по телефону упросить лейтенанта налоговой службы малость скостить налог, из-за невезучести и самоубийственного недомыслия. Старику вечно приходили в голову подобные идеи. Болезнь началась в виде какого-то грибка, образовавшего вокруг уха идеальное кольцо. Потому-то он и догадался, что подцепил заразу от телефона, старого, грязнющего телефона в деревне Сан-Матео-де-лос-Монтес в провинции Мателоса на Сан-Исидро, где жила семья Пако.

В своей телефонофобии Пако не признался никому и ни разу. Слишком уж важно ему было заполучить эту работу. Он хотел поехать в Соединенные Штаты, чтобы поработать над собой. Понимал, что в какой-то момент будет вынужден совершить нечто важное, что будет некая жизненно важная цель и придется преодолеть себя. Сама жрица, еще когда он был верным прихожанином церкви Духов Меньших, сказала ему: «Это неизбежно, знаешь ли, день испытания настанет, день, когда тебе придется преодолеть то, что прежде не удавалось».

«А вы можете хоть намекнуть, что именно?» — спросил он.

«Ты же знаешь, это не дозволено».

С той поры он передумал немало дум, но осознание никогда не приходило, то есть не напрямую, хотя, быть может, какими-то обходными путями… кто знает?

Покинув стены музея, Пако пошел по Пятьдесят третьей и увидел телефонную будку. Да, вот так вот быстро. Он нашарил в кармане пять четвертаков, которыми невольно поигрывал с той самой поры, как оставил посольство.

Сделав глубокий вдох, Пако шагнул в телефонную будку. Будучи в этих краях новичком, он не догадывался, что у телефонной будки есть дверь и что ее можно и даже нужно закрыть. Бросил монетку.

Когда она упала, Пако набрал номер, впечатанный в память благодаря постоянной зубрежке с Сантосом, настоявшим, чтобы Пако заучил номер даже задом наперед. Телефон выдал свой традиционный репертуар звуков. Пако еще ни разу не слыхал звуков, издаваемых телефоном, поскольку еще ни разу не говорил по телефону и даже не слушал разговор, и все из-за фобии. Но Пако был настолько дальновиден, что попросил своего друга Рамона — парнишку из родной деревни — записать на кассету звуки, издаваемые телефоном, чтобы в нужный час, в час испытания не оказаться совсем беспомощным.

Было что-то чудесное в том, что телефон издал как раз те самые звуки, что были записаны на пленке Рамона, хотя здесь они звучали куда сочнее — как ни крути, это все-таки Соединенные Штаты.

А затем металлический голос в сопровождении помех проговорил:

— Привет, это Аврора Санчес. К сожалению, подойти к телефону сейчас я не могу…

Глава 18

Найджел Уитон, один из коллег Хоба по детективному агентству «Альтернатива», сидел в чем мать родила в парижских апартаментах, читая лондонскую «Таймс» месячной давности. Он присматривал за этими апартаментами Эмили Шумахер, пока сама Эмили проводила время в Провансе в художественном туре, включающем специальное посещение сада Моне и постой в экзотической крохотной местной таверне. Чудесный шанс совместить живопись на пленэре с гурманством по цене всего пару тысяч долларов за десять дней. Гидом поехал сам мсье Гринет, знаменитый специалист по французскому импрессионизму. А его жена мадам Гринет — знаменитый очеркист из «Хонч энд Хуф», британского гурманского журнала.

Эмили может себе позволить подобное путешествие, потому как при деньгах. Эта долговязая нескладная пожилая вдова доверила Найджелу кормежку своих кошечек и выгул своей собаки Квиффи — подозрительной чау-чау, терпимой к кошкам, но на дух не переносящей людей, за исключением Найджела. У Найджела дар ладить с животными — дар совершенно бесполезный, если только он не надумает стать ветеринаром или открыть зоомагазин.

Чего у Найджела даже в мыслях не было. Не в его характере заниматься подобной работой. Не то чтобы он был лентяем. Найджел с удовольствием брался за дело, если только оно обеспечивало почти железную гарантию никогда не обернуться выгодой. Он собственноручно отремонтировал и перестроил почти без посторонней помощи свою виллу в Сан-Хосе на Ибице, прежде чем в порыве донкихотской щедрости отписать ее своей отвалившей жене Нэнси. Найджел просто не мог не разыгрывать из себя богача, хотя и сидел без гроша. Некогда род Уитонов располагал немалыми деньгами — достаточно большими, чтобы дать Найджелу и его брату Эдуарду первоклассное образование в Итоне.

Благоразумный Эдуард пошел в правительственные служащие и трудится в невзрачном правительственном здании в Бромли. Никто толком не знает, чем он занимается. Сидит в одном из иностранных отделов. Занимается каким-то занудством насчет торговых соглашений. Во всяком случае, официально.

На самом же деле он занят в одном из разведотделов, называемом невинной аббревиатурой, варьирующейся от Эм-Ай-5 до Эм-Ай-16. Время от времени аббревиатуру меняют, просто чтобы не давать противнику расслабиться. На самом деле сей братец не покидает письменного стола, чтобы отправиться шпионить за границу. Внедрение, мокрые дела и полевые работы — все это бредни из шпионских романов, которые он даже не читает. Полевую работу он предоставляет искателям приключений вроде Найджела. Сам же он вполне доволен тем, что сидит в кабинете, перекладывая бумаги с места на место.

Из чего вовсе не следует, что Найджел принадлежит к Гильдии. Конечно, его бы это вполне устроило, потому что Найджел — рисковый бретерствующий малый, больше всего на свете обожающий мотаться по местечкам вроде Белиза или Мачу-Пикчу в поисках зарытых сокровищ. Тип вроде Джеймса Бонда, но питающий антипатию к правительству, к которому Джеймс был лоялен лишь на словах. Найджел недолюбливает все правительства до единого, и посему ему наплевать, чья сторона берет верх. Несмотря на это, он время от времени помогает брату, когда нужен человек вроде Найджела, а под рукой нет никого из обладателей подобных талантов, но при том лишенных его амбиций. Однако такое случается нечасто.

Уитоны были богаты, но с семейными деньгами что-то стряслось. Найджел промотал свою долю в период увлечения игрой по-крупному. Для успешной игры он чересчур невозмутим. Тут чтобы преуспеть, надо пугаться в подходящий момент. Да и дом на Ибице обошелся ему в кругленькую сумму, хотя Найджел проделал изрядную часть работ собственноручно. А в итоге лишился всего. Вернее, добровольно отдал своей бывшей женушке — красавице Нэнси; как ни крути, ей ведь еще нужно вырастить детей.

Так что когда все было сказано и сделано, Найджел сидел на мели, как старая баржа, и подрабатывал в детективном агентстве «Альтернатива», ожидая, когда подвернется что-нибудь еще.

В последнее время подвернулся лишь хомут с присмотром за парижскими апартаментами Эмили Шумахер. Эмили, старой подруге семейства, даже в голову не приходило, что она нанимает Найджела, как нанимают какого-нибудь работника. Разве можно нанять друга, чтобы тот пожил в твоих апартаментах, выгуливая твою собаку?! Ни в коем разе, как любит говаривать Эмили, подцепившая это выражение у своего первого мужа Барни — лысого шутника, торговца недвижимостью из Олбани, штат Нью-Йорк.

Как-то раз она наткнулась на Найджела, шагавшего мимо «Крийона», и пригласила его на чай.

— Что ты делаешь в Париже, Найджел?

— Да просто болтаюсь без дела в ожидании, когда начнется сезон бегов. — Найджел скорее пошел бы на эшафот, чем признался, что просто не располагает деньгами, чтобы отправиться куда-нибудь еще. Если уж тебе не хватает средств, чтобы покинуть город, — ты настоящий банкрот.

— А где ты остановился?

— Как раз перебираюсь на новое место, — неопределенно ответил Найджел. На самом же деле он просто стыдился сознаться, что его как раз выставили из арабской гостиницы за отсутствие звонкой монеты.

— Да это же замечательно! — обрадовалась Эмили. — Значит, ты можешь пожить в моих апартаментах? — Она объяснила, что хочет отъехать на десять дней в художественный тур — она без ума от Моне, но никогда не могла толком подражать ему, а сейчас как раз предоставляется случай узнать, в чем тут хитрость, — однако оставить животных ей не на кого. А нанимать кого-нибудь через агентство она не хочет.

— Они воруют. Опять же, ты ведь знаешь, что Квиффи недолюбливает чужаков. — (Квиффи — та самая чау-чау.) — Но тебя она обожает.

Найджел согласился. Эмили чуть ли не силком вручила ему деньги на корм животным, дала ключ и в тот же вечер укатила. Ликуя. Муж на том свете, единственный сын в Гарварде, животные в надежных руках, а впереди — десять дней с Моне и изысканной пищей. Можно ли желать большего?

В тот момент у Найджела в карманах ветер гулял вовсю. На его месте любой другой — во всяком случае, большинство других — взял бы щедрую горсть полученных от Эмили франков и купил бы себе основательный обед. А Найджел пошел и купил собачьих и кошачьих консервов, да притом наилучших — разве можно хоть в малом обделить животных, вверенных попечению Найджела? — а на остаток взял два французских батона и упаковку паштета. Никудышный из него эконом. К исходу третьего дня в апартаментах Эмили, поглотив свою провизию за полтора дня, Найджел совершил набег на холодильник и вернулся с пустыми руками. Эмили опустошила его загодя. Съела все свои запасы, а позволять продуктам портиться она не любила. Изыскания в кладовке выявили лишь две баночки рагу. Найджел употребил их на третий и четвертый день и оказался в том же положении, что и раньше, только проголодался еще сильнее.

Мысли о практических материях были непереносимы для Найджела, но пустой, урчащий желудок направил их в утилитарное русло. Оглядевшись, он увидел в апартаментах массу мелочевки, которую мог бы толкнуть на блошином рынке в Куленкуре. Но он не мог заставить себя сделать это. Предположим, обнаружится пропажа омерзительного хрустального графина. В конце концов, она ведь подруга матери! Несмотря ни на какой голод, Найджел не мог вынудить себя украсть что-либо у Эмили, даже если наречь это временным заимствованием. Ему было бы куда легче схватить кого-нибудь за глотку в подворотне Монмартра, чем злоупотребить гостеприимством подруги семейства.

И все же голод не тетка, а голь на выдумки хитра. После ряда звонков — выудить франк-другой у Жан-Клода не удалось (тот оказался на такой же мели), остальные знакомые из Парижа выехали (небось тешатся за карточными столами в Дювиле да набивают себе животы в роскошном буфете) — Найджел уселся на софу, закурил (у него еще осталось семь штук «Диск Блё») и смерил взглядом чау-чау Квиффи. Квиффи, не слишком умная даже для собаки, заковыляла к нему в ожидании ласки.

— Квиффи, дорогуша, — заметил Найджел, — ты что-то слишком раздобрела.

Решив, что это комплимент, Квиффи что-то курлыкнула.

— Посему, — продолжал Найджел, — с сегодняшнего дня ты на диете.

Квиффи отрывисто тявкнула два раза, но эти звуки ровным счетом ничего не означали.

— Но чтобы ты не чувствовала себя одиноко, я сяду на ту же диету. Полбанки тебе, полбанки мне — лучшие собачьи консервы во всем Париже.

И свое слово Найджел свято сдержал. Он уже давно подозревал, что в Париже человек преспокойно может выжить на лучших сортах собачьих консервов. А если и этого не хватит, можно стащить малую толику у кошек.

Чтобы чувствовать себя не так скверно, он напомнил себе, что ел и похуже во время той дурацкой авантюры в Эфиопии, а еще хуже в Новой Гвинее, когда сопровождал Эрика Лофтона, отправившегося добывать неуловимую райскую птицу, а в результате не сыскавшего даже чертовой цесарки.

Уж таков Найджел — никогда не оплакивает свой жребий и не предпринимает почти ничего, чтобы его улучшить. Стоик. Фаталист (не считая вопросов чести). Жан-Клод на его месте обчистил бы всю квартиру, вплоть до мебели и прочего, считая, что если человек дает Жан-Клоду такую возможность, когда тот голоден, значит, он свою участь заслужил.

Итак, обнаженный Найджел полулежал на диване в душных парижских апартаментах Эмили, созерцая древний номер лондонской «Таймс». Красно-золотая вспышка — золотая рыбка вильнула хвостом в аквариуме. Желтый чирик — канарейка в клетке. Уличный шум Парижа, но без аккордеона. Тянет подгоревшим кофе. И вдруг ожил телефон на полированном приставном столике красного дерева на рю Андре Бретон близ Сакре-Кер в Париже. Дотянувшись до него с дивана, Найджел снял трубку и по-французски произнес:

— Квартира Шумахер, говорит Найджел.

— Найджел? Это Хоб.

Найджел перешел на английский.

— Мой дорогой друг, как приятно слышать твой голос. Полагаю, ты в Нью-Йорке?

— Да, но завтра утром вылетаю в Париж. Рейс триста сорок два, «Эр Франс». Найджел, дела принимают очень славный оборот. По-моему, я смогу оплатить traspaso.

— Вот уж действительно отличная новость, — согласился Найджел. — А то я высушил свои скудные мозги, пытаясь измыслить какой-нибудь способ помочь делу. Но в текущий момент я пал до пожирания кошачьих консервов в апартаментах Эмили Шумахер, пока она ведет la vie bohemienne^[197] в Жуан-ле-Пин.

— Если чуток повезет, я смогу внести что-нибудь на счет, когда вернусь. Кто знает, может, в этом году детективное агентство «Альтернатива» даже принесет какой-нибудь доход. Слушай, Найджел, ты можешь распоряжаться телефоном там, где живешь?

— В разумных пределах, старина, я могу делать что заблагорассудится, кроме распродажи мебели.

— Я хочу, чтобы ты позвонил Гарри Хэму на Ибицу. Я пытался пробиться к нему, но не застал. Скажи ему, что я возвращаюсь на Ибицу с деньгами по traspaso, и если Богу угодно, то задолго до пятнадцатого июля, когда выходит срок.

— Скажу. Откуда столь внезапно свалившееся на тебя богатство?

— Помнишь Макса Розена? Агента по моделям?

— Да, помню.

— Ну, он заграбастал меня тут в Нью-Йорке. Ему нужно, чтобы одна модель была завтра в Париже. Что-то там насчет важной работы для нее. Модель года и все такое. Он платит мне десять тысяч долларов за ее доставку. Плюс бесплатный билет до Парижа.

Найджел присвистнул себе под нос.

— Тебе что, надо вытянуть ее из тюрьмы или что-то в том же роде?

— Просто она нужна ему в Париже, и он готов заплатить мне, чтобы я позаботился о ее доставке. Не наше дело, почему. Увидимся послезавтра, Найджел. Завтра я вылетаю рейсом «Эр Франс» из Нью-Йорка. Ты все понял насчет traspaso?

— Можешь положиться на меня, старичок. До скорой встречи.

Найджел задумчиво оделся, гадая, не разберется ли в этом деле Жан-Клод. Надо позвонить ему, а потом сразу же браться за traspaso.

Позвонил Жан-Клоду. Тот поднял трубку после первого же гудка. Они договорились встретиться через полчаса. Затем Найджел набрал номер Гарри Хэма на Ибице, надеясь застать его в баре «Эль Кабальо Негро» в Санта-Эюлалиа. И пока ждал соединения, все поджимал губы, покусывал кончики усов и дергал себя за бороду, раздумывая о Максе Розене и о том, с какой стати тот раз в двадцать переплачивает за услуги Хобу, которого толком и не знает. Это надо обмозговать.

Глава 19

Аврора быстро собрала вещи, взяв чемодан из свиной кожи. Визит к стоматологу она уже отменила. За квартиру надо будет платить только через две с половиной недели. К тому времени станет ясно, сколько продлится пребывание в Париже. Тогда и решать, как быть дальше. А пока надо просто попасть туда.

Она стояла посреди своей прекрасно обставленной квартирки на Восточной Шестьдесят шестой улице близ Ист-Ривер-Драйв, одетая лишь в юбочку, лифчик и розовые шлепанцы, и прихлебывала обогащенный персиковый нектар, якобы восполняющий нехватку витаминов, утрачиваемых при злоупотреблении наркотиками.

Сквозь венецианские жалюзи пробивались косые лучи солнца. За окном пульсировал, рокотал и корчился Манхэттен на свой обычный и неповторимый лад. Аврора стояла перед окном — высокая и стройная даже в шлепанцах без каблука; длинные золотисто-рыжие волосы под Риту Хейуорт в «Даме из Шанхая» небрежно рассыпаны по смугловатым плечам. Она совершенно непроизвольно очаровательно надула полные губы, сказав себе: «Лады, деточка, теперь встает деликатный вопрос о том, как отделаться от Эмилио».

Эмилио — переодетый агент АБН, ухлестывающий за ней. С ним назначено свидание нынче вечером в восемь часов в баре «Карнавал» на Западной Семьдесят второй. А еще Эмилио звал ее съездить с ним на выходные в Манток на рыбалку. У него в распоряжении роскошный коттедж какого-то парня из мафии. Аврора уже более-менее согласилась сопровождать его, но затем одумалась. А теперь, в свете грядущей утром поездки в Париж, необходимо отменить Манток и расстроить вечернее свидание. Надо еще сделать кое-какие дела. Кроме того, он принадлежит к ее прошлой жизни, а с ней Аврора собралась покончить. Однако как расстроить свидание?

Позвонить ему? Но ей совершенно неизвестно, где искать его до самого свидания. Звонить ему в штаб-квартиру АБН нельзя, потому что Эмилио и невдомек, что Авроре известен настоящий род его занятий. Сам он отрекомендовался как ушлый малый с хорошими связями и без явных источников дохода. Может, заглянуть в спортклуб «Пять очков» и сказать ему? На самом деле ей не хотелось так поступать. В последнее время Эмилио держится очень по-собственнически, будто имеет на нее какие-то права. Авроре это пришлось не по душе. Все чаще и чаще она возвращалась мыслями к тому, что связь с Эмилио пора прекратить. Он был забавен на свой грубый, буйный, чуточку злобный манер, ну и хватит на том, как сказала бы ее подружка-еврейка Сара Дитер.

И чем больше Аврора об этом думала, тем неуютнее ей становилось при мысли, что придется лично сообщить Эмилио о своем отъезде. Он слишком дотошен. Слишком настырен. Ну и гори он синим пламенем, сделать это придется.

Наконец-то решившись, она подошла к гардеробу и начала выбирать наряд для встречи.

Глава 20

«Ля Пи Ажиль» — небольшой, не слишком интересный парижский бар, пропахший типично парижскими ароматами опилок и черного табака, винного и пивного перегара. Внутри сидело с полдюжины человек — рабочих из этого квартала. Черно-белый телевизор показывал футбольный матч, но никто не проявлял особого интереса. Прибытие «Бужоле» нового урожая дало людям повод выпить; впрочем, они в таковом и не нуждались, жизнь сама по себе, а алкоголь сам по себе.

Найджел сел под открытым небом на террасе, подняв воротник пальто от резкого, неожиданно свежего ветра. Одет он был замечательно: в твидовый костюм «Сэвил Роу» той разновидности, которые с возрастом только выигрывают — настоящее благо для джентльмена, не имеющего возможности менять костюм каждый год или каждые десять лет. Притом он курил длинный окурок, найденный здесь же в пепельнице. Когда подошел официант, Найджел заказал чашечку кофе и графин простой воды. На террасе было зябко, но он впервые за три дня покинул стены апартаментов Шумахер.

Не успел он докурить, как подоспел Жан-Клод, грея руки дыханием, — на костлявых плечах мешковатый сине-красный свитер, черные волосы зализаны назад на латиноамериканский манер «жиголо», на губах — привычная ухмылка.

Сунув руки в карманы, Жан-Клод плюхнулся на металлический стул. А как только подошел официант, заказал черный кофе для себя и кофе с бренди для Найджела.

Жан-Клод тоже сидел на мели, но не так серьезно, как Найджел. Он мог позволить себе питаться, хотя в «Ле Ша Вер» подают, пожалуй, худшие блюда во всем Париже. Так называется ночной клуб в одном из зловещих переулочков в стороне от рю Бланш в Пигаль. Там Жан-Клода кормили один раз в день в обмен за усмирение клиентуры и исполнение роли телохранителя владельца-иракца, пребывающего не в ладах с каким-то людьми, посланными с родины батистской партией, чтобы вправить ему мозги. Чем он им насолил, давным-давно забылось. Никто даже смутно не догадывался, чем же нехорош аль-Тарги, зато все знали, что с ним еще предстоит посчитаться. Но только не во время дежурства Жан-Клода.

Жан-Клод даже отдаленно не напоминал могучего громилу — рост около пяти футов, вес сто двадцать фунтов, жилистый, с молниеносной реакцией.

— Да на кой мне мускулы? — бывало, говаривал Жан-Клод. — Побить женщину — сила не нужна. Что ж до мужчин — пистолет, нож… — Он разводил руками выразительным жестом апаша, изогнув уголки рта книзу.

Жан-Клод — тот еще субъект. Может, отдаленные перспективы для него не так уж радужны, но пока что репутация бешеного пса служила ему добрую службу. Как и Найджел, он поджидал, когда подвернется что-нибудь подходящее.

— Очень мило с твоей стороны, старичок, — промолвил Найджел, когда принесли напитки. — Получил наследство, что ли?

— Фифи настояла, чтобы я взял у нее небольшую ссуду, — пожал плечами Жан-Клод. — Но, боюсь, в последний раз. Она — как вы там, британцы, выражаетесь? — исчерпалась.

— Это американцы так говорят, — поправил Найджел. — Но вообще-то выражение универсальное. Хоб считает, что вскорости могут поступить небольшие дивиденды.

Жан-Клод выпятил нижнюю губу, что должно было означать: поверю, когда увижу, потом подмигнул, демонстрируя, что это только в шутку.

— Самое время агентству уплатить за нашу работу хоть что-то. Он нашел богатого инвестора?

— Что-то вроде того. Он конвоирует даму из Нью-Йорка в Париж, за что получает десять тысяч долларов и бесплатный билет.

Сделав типично галльский жест, Жан-Клод воскликнул:

— Peste!^[198] Вот такая работа по мне! На кого он работает?

— Не думаю, что вы знакомы. Его зовут Макс Розен, он провел лето на Ибице. А ты, по-моему, в то лето был в Норвегии с графиней.

— О да, с герцогиней! — Жан-Клод поцеловал кончики пальцев, закатив глаза, как человек, вспоминающий о славном былом. — Но я вернулся на Ибицу как раз вовремя, чтобы познакомиться с Розеном. Я остановился у Аллана Дарби и Сью, ты разве забыл?

— Конечно, старичок. А я — у бедного старины Эльмира.

— Разумеется, мне известно об агентстве Розена.

— В каком это смысле «разумеется»?

— Разве не очевидно, — растолковал Жан-Клод, — что, если человек питает интерес к дамам, ему не повредит водить дружбу с тем, кто трудоустраивает красивых юных манекенщиц? Я звонил Максу Розену как-то раз, когда навещал Нью-Йорк. Он — как бы это выразиться? — сосватал…

— Да, несомненно, именно это словечко ты и подыскивал, — подтвердил Найджел.

— Он сосватал ошеломительную черную девушку, показавшую мне достопримечательности Гарлема.

— Что ж, этот самый Розен нанял Хоба отыскать и эскортировать молодую даму в Париж. Насколько я понял, отыскать эту молодую особу отнюдь не трудно.

— И он платит за это десять тысяч долларов, — подхватил Жан-Клод.

— Да еще за билет до Парижа, который стоит пять сотен, а то тысячу с лишком, если первым классом, как я подозреваю.

Жан-Клод немного пораскинул умом.

— Это куча денег.

— Именно так я и подумал.

— Слишком много за эскорт. Слишком мало за ходока.

— Прошу прощения, старичок?

— Ходоком, — пояснил Жан-Клод, — называют человека, проносящего наркотики через таможню вместо другого человека.

— Да знаю я, кто такой ходок. Я же сам тебя научил этому термину. Ты что, утверждаешь, будто Хоб занялся контрабандой наркотиков за десять тысяч?

— Решительно нет. Я уверен, что Хоб больше не станет заниматься контрабандой наркотиков ни за какие деньги после того, что было в Турции. Но думаю, им могут воспользоваться. Сунуть что-нибудь в его чемодан перед таможней. Такое делалось уже миллион раз.

— Хоб ни за что не попадется на столь дешевую уловку, — возразил Найджел, однако как-то неуверенно.

— Хобу нужны десять тысяч на traspaso, — указал Жан-Клод. — Дальше этого он мыслями не залетает, n’est-се pas?^[199]

— Certainement,^[200] — медленно проговорил Найджел. — Но есть ли у нас основания полагать, что этот Макс, этот модельный агент, занимается контрабандой наркотиков?

Жан-Клод снова пожал плечами — дескать, откуда мне знать.

— Мы можем сделать парочку звонков и поглядеть, что выяснится.

Одним глотком допив бренди, а за ним и кофе, Найджел встал.

— Пожалуй, именно так и поступим.

Глава 21

Аврора должна была встретиться с Эмилио в баре «Карнавал». Когда она вошла, Эмилио уже сидел там. Она облачилась в самый очаровательный из своих дорожных костюмов — короткий жакет, присборенный на бедрах, короткую юбочку, выгодно демонстрирующую чрезвычайно длинные стройные ноги манекенщицы, и шляпку с вуалеткой. Так хороша, что хоть съешь ее, но, как полагается модели, на тот холодный и бессердечный лад, который всегда заводил Эмилио.

Крупный он, этот Эмилио, мощный мужчина возрастом лет за тридцать, но притом блондин ирландского типа, вопреки своему испанскому имени. Одет не слишком изысканно, в коричневый габардиновый костюм из универмага Мэйси, а не из бутика.

Аврора не стала зря терять время, при необходимости она могла держаться крайне прямолинейно.

— Эмилио, мне очень жаль, непредвиденные обстоятельства. Мне придется ненадолго уехать.

Как ни странно, Эмилио ожидал чего-то в этом роде. И все же изобразил на лице соответствующее удивление.

— В самом деле? А что случилось?

— Еду работать в Париж. Меня только что вызвали.

— Во французский Париж?

— Именно. Улетаю утром.

— Завтра утром?

— Да. Сумасшедший дом какой-то, правда? Но ты же знаешь Макса!

— Весьма внезапно, — заметил Эмилио. — Тебя кто-нибудь проводит?

— Фактически говоря, да. Макс подрядил частного детектива, чтобы тот сопровождал меня.

— Частного детектива? — Эмилио негромко присвистнул. — Смахивает на то, что ты и вправду очень нужна Максу.

— Он такой дурачок! — улыбнулась Аврора.

— Ну что ж тут скажешь? Ужасно не хочется тебя отпускать. Все одно прими поздравления, детка. Как Макс провернул это дельце?

— Толком не знаю. По-моему, он давно работал в этом направлении.

— Это имеет отношение к слухам насчет слияния Макса с «Дартуа»? — поинтересовался Эмилио самым невинным тоном.

— А ты где об этом слыхал? — воззрилась на него Аврора.

— Знаешь же, земля слухом полнится, — пожал Эмилио плечами.

— Я дел Макса не знаю, но это меня не удивило бы.

— Ну, ладно. На обед-то у тебя время есть? Или хотя бы на глоточек-другой?

— Ты же знаешь, я бы с удовольствием, — ответила Аврора, — но у меня и вправду еще масса дел. Позвоню, когда вернусь. А пока жди открытку из Парижа!

Она торопливо чмокнула его в щеку, грациозно помахала ручкой и упорхнула. Подозвав такси, швейцар усадил Аврору в машину и положил туда же ее чемодан. Эмилио проводил отъезжающее такси взглядом, улыбаясь, но отнюдь не от радости.

Эмилио осушил бокал, расплатился и направился к телефону в конце стойки, чтобы кое-куда позвонить. Поговорив пару минут, покинул бар и на такси поехал в офис АБН. По пути снял свой крикливо-яркий галстук и причесался по-другому, так что на Уорт-стрит из машины выбрался рядовой гражданин, а не уличный повеса с вульгарным вкусом, воспитанным на фильмах Микки Рурка.

Старший инспектор Аллан Вудроу — долговязый, с впалой грудью — праздно дожидался приезда Эмилио в своем кабинете за письменным столом, заваленным бюллетенями о числящихся в розыске.

— Так что же стряслось, Эмилио? — он поднял глаза на вошедшего.

— Дело Макса Розена. Наконец-то наметился сдвиг. Его подружка едет в Париж.

— И?

— Ну, по-моему, затевается что-то крупное.

— Например?

— Макс — оптовик. Полагаю, он налаживает канал сбыта кокаина во Франции.

— Возможно. И?

— Эта его дамочка. Она наверняка доставит ему часть продукта.

— Что ж, не так уж сложно организовать ее обыск на французской таможне.

— Повезет не она, а тот тип, что будет с ней. Частный детектив. Он повезет. Яснее ясного, для этого его и взяли. В роли ходока. И для охраны, когда товар окажется в Париже.

— Может, ты и прав, Эмилио. Но это еще под вопросом. Это ведь лишь предположения?

— Думаю, достаточно основательные, чтобы предупредить Париж.

— Это не проблема. Мы с ними уже работали.

— Однако я не хочу, чтобы они сцапали этих двоих на таможне. Пусть пропустят и организуют за ними слежку. Нет смысла арестовывать всего-навсего ходока, когда мы столько времени убили, разрабатывая это дело. Даже от подружки торговца наркотиками проку мало. Нам нужен сам Макс, кое-кто из его коллег, а то и рыбка покрупнее, если мы сможем до нее добраться. Хотелось бы поглядеть на тех, кто сбыл наркотики Максу.

— А ты уверен, что наркотики будут?

— Уверен. У меня свои источники. Так что насчет этого?

— Что насчет чего? Попросить Париж о сотрудничестве мы можем. Может, они даже организуют «хвост», если хорошенько попросить. Чего еще ты хочешь?

— Хочу отправиться туда лично. Я разрабатывал Макса Розена почти два года. Хочу поучаствовать в облаве.

— Эмилио, ведь ты даже не знаешь французского!

— Зато знаю, что делаю. Не верю я этим французам, они все провалят. Сколько уж раз они садились в калошу, забыл?

— Эмилио, мы и сами не раз садились в калошу.

— Я — нет. Я уж позабочусь, чтобы все прошло гладко. И хочу участвовать в финальной облаве.

— Извини, не могу санкционировать подобное.

— Тогда можешь дать мне отпуск?

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я работаю под личиной довольно давно. Время брать отпуск. Полечу в Париж за свой счет.

— Эмилио, мысль явно неудачная.

— Просто подпиши мои бумаги, ладно? Я звоню в «Эр Франс».

Глава 22

В средине дня Найджел и Жан-Клод снова встретились в «Ля Пи Ажиль».

— Прежде чем перейти к дальнейшему, надо сделать пару вещей, — сказал Найджел. — Надо где-нибудь разжиться деньгами. У меня нет даже на метро. Зато есть идея.

— Какая же?

— Хоб прилетает завтра. Привезет товар с собой. Ясное дело, его подставили. Надо что-то предпринять.

— Позвони ему, — предложил Жан-Клод. — Ты ведь еще можешь пользоваться телефоном там, где остановился? Позвони ему и предупреди.

— Не пойдет. Ты же знаешь Хоба. Горячая голова. Он тут же вывалит все на того, с кем имеет дело с нью-йоркской стороны. Сделку аннулируют, и хорошо, если не аннулируют его самого. Давай обойдемся без него. А это припасем на другой раз с кем-нибудь другим.

— Ну и что? Зато Хоб будет в безопасности.

— Этого мало, старичок. Причина, по которой Макс платит ему так много денег за сопровождение женщины в Париж, заключается в том, что он, вольно или невольно, играет роль курьера. Весь смысл операции заключается в том, что Хоб должен доставить посылку во Францию. Если он этого не сделает, платы не будет.

— И мы останемся без денег, — задумчиво проронил Жан-Клод.

— Хуже того, глупая ты башка! Он не сможет оплатить свою фазенду. И потеряет ее.

— А-а, будет жаль, конечно.

— Жаль, да еще как жаль! И не только Хоба. Эта фазенда ведь и наша тоже.

— С чего ты взял?

— Ты же слышал, он довольно часто это повторяет. Эта вилла для всех друзей Хоба. Она принадлежит нам всем. Он понимает это совершенно буквально. Он считает, что обязан обеспечить место для жилья, но не считает его исключительно своей собственностью.

— Ну ладно, значит, вилла и наша тоже. И что с того?

— Эта фазенда — наша страховка, Жан-Клод, место, куда мы можем отправиться, когда пролетим по всем статьям, когда станем чересчур хилыми, чтобы нас наняли хоть на какую-то работу, и чересчур старыми и противными, чтобы привлечь хоть какую-нибудь женщину. Это место, где мы сможем бесплатно доживать свой век. Это наш дом престарелых, наши зимние квартиры, наша тихая гавань, единственное надежное пристанище, другого у нас никогда не будет. Наше место под солнцем. Наше! Вдолби это себе в голову. Не только Хоба. И наше тоже.

— Ты в этом уверен?

— Ты же знаешь Хоба. Ты довольно много раз слышал, как он говорит об агентстве и фазенде. И что же ты думаешь?

Склонив свою узкую голову с зачесанными назад, набриолиненными черными волосами, Жан-Клод задумчиво шевелил губами. Кончик его кинжального носа дергался. Присмотревшись, можно было бы разглядеть мысли, выскакивающие на шиферно-серые дисплеи глаз. Он принялся вслепую шарить ладонью, и Найджел вложил в его пальцы одну из последних «Диск Блё». Настал критический момент.

Закурив, Жан-Клод выпустил сквозь ноздри две тоненькие струйки дыма. И выдохнул:

— Peste!

— Точно, — подтвердил Найджел.

— Думаю, ты совершенно прав в оценке характера Хоба. Это наш дом, хотя бы отчасти купленный на невыплаченную нам зарплату. И мы потеряем его, если Хоб не оплатит traspaso. Найджел, мы не должны лишиться своего места под солнцем!

— Согласен, — подхватил Найджел.

— Тогда все просто. Мы ничего не скажем, Хоб пронесет товар, все в порядке.

— Не так уж и просто, — возразил Найджел. — Этот Макс. Я его не знаю и после услышанного о нем ни капельки ему не верю.

— А что он, по-твоему, сделает?

— Да мне наплевать, что он делает. Я только боюсь, что он кинет Хоба.

— Comment?^[201]

— Не заплатит ему.

Жан-Клод поразмыслил. Его лицо приобрело даже более зловещее выражение, нежели обычно.

— Это будет неразумно с его стороны.

— В сложившемся положении мы не можем повлиять на ситуацию. Но, думаю, мы должны кое-что предпринять, чтобы взять бразды в свои руки.

— Что же?

— Нам потребуется помощь одного из твоих друзей со дна общества.

— А-а, — сказал Жан-Клод.

Парижское дно обычно не выставляется на обзор туристов, не считая традиционных притонов на Монмартре и Монпарнасе. Кроме знаменитых памятников и менее знаменитых желтых домов, по всему городу расположены региональные центры организованной преступности. Рю Рамбюто вошла в фавор со времени постройки Центра Помпиду. До того традиционным районом для наживающихся на мясе и промышленности был Ле Алле. Кафе «Валентин» на площади Италии — любимое местечко алжирских гангстеров. Их вьетнамские коллеги ошиваются в кафе «ОА» на безымянной улице неподалеку от Авеню д’Иври и станции метро «Тольбьяк». У китайцев несколько собственных кафе недалеко оттуда, рядом с бульваром Массена у перекрестка с Келлерман. Корсиканские бандиты держатся подальше от Тринадцатого, предпочитая собираться в баре «Поло» на Пляс де Возг. Это главные районы на нынешний момент. Вдобавок имеется несколько интернациональных кафе, где с распростертыми объятиями встречают злодеев всех национальностей. Из последних наиболее известен ресторан «Лак д’Ор» в Бельвиль. Здесь, среди душных ароматов китайской кухни, современных апашей и головорезов со всего света наверняка ждет теплый прием. Сюда порой заглядывают даже латиноамериканцы, бросая свои обычные насесты в кабинке ресторана «Бразилия» близ Бурс. Именно в «Лак д’Ор» и направились Найджел с Жан-Клодом.

Официант узнал их, но по каким-то непостижимым причинам сделал вид, что видит их впервые. Был подан чай, после чего они заказали тарелку свиного шашлыка, чтобы перекусить и осмотреться. Большинство криминальных элементов заглядывает в «Лак д’Ор» хотя бы раз на дню. Это заведение представляет собой нечто среднее между школой-студией подонков и воровской биржей труда. Найджел не бывал тут еще ни разу, зато Жан-Клод чувствовал себя вполне уверенно. Даже не будучи преступником лично, Жан-Клод питал к ним симпатию и проводил в их компании массу времени, принадлежа к разряду людей, обожающих балансировать на краю пропасти.

— Помни, — сказал Найджел, — нам нужен человек, на которого можно положиться. Чтобы никакой самодеятельности. Он должен делать в точности то, что говорят. И, прежде всего, ни малейшего насилия. Я никогда себе не прощу, если с Хобом что-то случится.

— Да неволнуйся ты так, — огрызнулся Жан-Клод. — Я высматриваю вполне конкретного человека. Он сделает точно, как я скажу.

— Откуда такая уверенность?

— Потому что он женат на моей кузине Сабине… Да вот он!

Субъект, упомянутый Жан-Клодом, оказался среднего роста. Он обладал арабской внешностью и аккуратно подстриженной черной бородкой. Оливковая кожа. Черные, выразительные глаза. Черный костюм и черный галстук. С равным успехом он мог бы рекламировать свою профессию неоновой вывеской. При виде Жан-Клода лицо его озарилось радостью. Он подошел, обменялись рукопожатиями, произнесли слова приветствий. Далее состоялось представление Найджела, после чего пришедший (звали его Хабибом) уселся и заказал чаю и тарелку фаршированных яиц. Перекинулись с Жан-Клодом семейными новостями. Затем Жан-Клод перешел к делу.

— Ты сейчас работаешь?

Хабиб многозначительно пожал плечами, скривив губы: дескать, бывали времена и получше.

— У меня есть для тебя работа.

Приподнятые брови изобразили сдержанный интерес.

— Ты на этом не заработаешь ничего, кроме того, что я тебе заплачу.

Кивок.

— Гоп-стоп.

— Это дороже, — автоматически отреагировал Хабиб.

— Спокойствие, погоди, пока я доскажу, а уж после пытайся взвинтить цену.

Полуприкрытые веки показали, что Хабиб обратился в слух.

— Некая особа прибывает завтра вечером в аэропорт де Голля. Поздно. Нам также потребуются услуги твоего кузена в качестве водителя такси.

— Али обойдется в дополнительную цену.

— У тебя что, не хватает приличия подождать и дослушать до конца? Ты берешь этого пассажира в аэропорту. Будешь держать табличку с его именем. Кроме того, я опишу его тебе. С ним будет женщина.

Хабиб шелохнулся, будто собирался заговорить.

— Это уже дороже, — вместо него подкинул Найджел.

— Твой кузен, — продолжал Жан-Клод, — отвезет их в любую подворотню в Бельвиль или Порт-Руаяль, в какую захочешь. Ты знаешь район лучше, чем я. Ты отнимешь у мужчины багаж, но его самого обыскивать не станешь. Из багажа вынешь только некий пакет, который я тебе опишу. Принесешь его мне, не распечатывая. За это я заплачу тебе пять тысяч франков.

Хабиб обдумал предложение, повертев его в голове так и эдак, затем сказал:

— Десять тысяч. И еще пять для Али.

Глава 23

В течение следующего получаса Хоб и Дорри по очереди названивали по домашнему номеру Авроры. И слышали автоответчик. Звонок в фотостудию, где она работала на этой неделе, тоже успеха не принес. Никто не знал, где она.

Наконец Дорри в голову пришла светлая мысль.

— Она говорила, что есть в городе еще местечко, где она трудится время от времени.

— Где в городе?

— В Чайнатауне.

— Где она трудится? Что вы имеете в виду под трудом?

— Упражнения. По-моему, это называется «хатха-йога».

По тону Дорри было ясно, что она ни за какие коврижки не стала бы подвергать свое тело столь тяжким и изнурительным испытаниям — во всяком случае, публично.

— А нельзя ли туда позвонить? — поинтересовался Хоб.

— Я толком не помню названия. Но знаю, что зал находится на Мотт, рядом с Каналом.

Они оставили Келли в апартаментах Макса. Сидя в кухоньке и потягивая пиво, он ждал телефонных звонков, на случай, если Аврора все-таки объявится. А Хоб и Дорри поймали такси в половине квартала от апартаментов.

Игровой клуб «Пять очков» располагался над большой китайской бакалейной лавкой на Канале, у перекрестка Мотт и Пелл-стрит. Хоб и Дорри прошли через лавку, мимо груд бок-чой и зимних арбузов, мимо китайских домохозяек в черных шелковых штанах и цветастых халатах с жесткими воротничками, расшитыми малиновым шелком, препирающихся из-за цены корня мандрагоры с жилистыми старичками, чьи лица напоминали морщинистые апельсины; а дети тем временем играли в проходах и жевали полоски вяленого мяса. Толстый китаец мел посыпанный опилками пол, а под потолком медленно вращались лопасти больших вентиляторов. Теплый, влажный летний воздух был напоен запахами соленых креветок и трепангов.

— А вы уверены, что мы пришли туда, куда надо? — осведомился Хоб.

Дорри развела руками.

— Вход в клуб вот тут позади.

Они прошли в глубь лавки, мимо бочек с акульими плавниками и ларей с зеленой капустой, испещренной белыми прожилками, мимо банок с соусом «хойсин» и длинношеих бутылок с соевым соусом, импортированным из Гонконга, к двери с табличкой: «Только для работников и членов клуба», выходящей к лестничному пролету. В конце пыльного коридора обнаружилась дверь с табличкой, гласившей: «Спортивно-игровой клуб «Пять очков».

За дверью, в центре просторного помещения, находился боксерский ринг, где проводили спарринг двое восточных мальчишек в красных перчатках. Хоб попытался вспомнить, были ли среди великих боксеров китайцы, но так и не вспомнил ни единого. Пахло потом и мандариновыми корками. В другом конце помещения стояло несколько столов для фэнтэна и маджонга. Вокруг столов сидели люди. Как Хоб и подозревал, игровой клуб «Пять очков» — всего лишь ширма для старомодного игорного заведения. За третьим столом четверо игроков (из которых двое были то ли кавказцами, то ли семитами, то ли смесью того и другого) играли в бридж.

Дорри и Хоб подошли к столу игроков в бридж. Те продолжали играть с натужным безразличием. Минут через пять один из них, китаец, поинтересовался:

— Мозем мы вам помочи, друзя?

Таких длинных ногтей, как у него, Хоб в жизни еще ни разу не видел — только в фильмах Фу Манчу.

— Мистер Хорнер здесь? — спросила Дорри, пояснив для Хоба: — Это тот, кого велела мне спросить Аврора.

Китаец ткнул большим пальцем в сторону дальнего угла, где Хоб увидел белого мужчину в черных шортах и белой футболке, молотившего грушу. Хоб отнес его к средней весовой категории, хотя и не очень-то разбирался в подобных материях. Рост около пяти футов девяти дюймов, тяжелые покатые плечи и полнеющая талия. Лицо нью-йоркского бандита курносой разновидности. Хоб тут же почуял, что никогда не сумеет свести с боксером крепкую дружбу.

Подходя, Дорри с Хобом переглянулись. В момент взаимоозарения, порой случающегося даже при самых плохих отношениях, они безмолвно решили, что будет лучше, если дело уладит Дорри.

С плетущимся позади Хобом она направилась к боксеру и произнесла:

— Мистер Хорнер? Я Дорри Тайлер из «Макс Розен Ассошэйтс». Это мистер Дракониан, мой коллега.

— Рад познакомиться, — без тени радости изрек Хорнер.

— Мы пытаемся отыскать мисс Аврору Санчес, — продолжала Дорри. — Ее ждет очень важная работа. Можно без преувеличения сказать, что эта работа сделает ее богатой и знаменитой. Но нам необходимо знать, хочет ли она получить эту работу, и ответ нужен срочно, иначе вместо нее возьмут другую модель. Вы не могли бы нам помочь найти ее?

Джек Хорнер поглядел тяжелым взором сперва на Дорри, потом на Хоба. Сосредоточенно нахмурился, сдвинув брови, будто сотворил вывеску «Посторонним вход воспрещен», выписанную волосатой клинописью.

— Мне надо в душ и одеться. После — лады, ага, по-моему, смогу помочь.

— Видите? — заметила Дорри, когда он отправился в душ. — Когда говоришь с людьми по-хорошему, обязательно своего добьешься.

Хобу всегда нравились женщины, не боящиеся сказать «Ага, я же говорила». Как оказалось, Дорри ошибалась. Впрочем, этого и следовало ожидать.

Джек Хорнер выглядел ничуть не более одетым, чем во время тренировки. На макушке у него сидела маленькая плоская шляпа на манер той, в которой щеголял Джин Хэкмэн во «Французском связном»; в такой шляпе будешь выглядеть идиотом, даже если ты Сократ и Эйнштейн в одном флаконе. Добавьте сюда вязаный черно-бело-оранжевый жакет, какой может прийтись по вкусу только кулачному бойцу-дальтонику, страдающему вдобавок крайней степенью вульгарности. Впрочем, конечно, на Кэнал-стрит подобный наряд выглядит не таким уж и нелепым.

— Куда мы идем? — поинтересовалась Дорри, как только все трое вышли из лавки.

— Вам Аврора нужна? — отозвался Хорнер. — Покажу вам кой-чего.

— Что?

— Слышьте, я ж покажу, шо, нет?

В устах субъекта вроде Хорнера «шо» вовсе не кажется безграмотностью; скорее, это словечко из непостижимого языка племени, питающего к тебе лютую ненависть.

Хорнер поспешил с ними до Кэнал на Уайт-стрит. Потом свернул налево за сквером перед Ист-Ривер, вливающейся в залив Нью-Йорк. Этот залив, да и другие ему подобные — будто другая страна, туманный, болотистый мир акватории Нью-Йорка. Наконец они вышли на Уайт-стрит, 125, к ресторану «У Гросетти», и Хорнер остановился.

— Вот тут. — Не проронив больше ни слова, он развернулся на пятке и затопал прочь.

Эндрю, официант из ресторана, вспомнил, что Аврора была здесь около получаса назад.

— Разумеется, я ее помню, — заявил этот высокий, хрупкий юноша с затейливой прической и выпирающим кадыком. — Она заходит сюда разок-другой в неделю, выпить текилы, встретиться с друзьями.

— А вы не знаете, куда она пошла? — поинтересовался Хоб.

Эндрю погрузился в долгие, напряженные раздумья, сосредоточенно наморщив лоб. В конце концов Хоб освежил ему память одной из двадцаток Макса.

— Наверное, отправилась на прием к Дорис Кастильо, — наконец поведал официант. — Такое событие она ни за что не пропустит.

— А где это?

— Двэн-стрит, сто один.

— А номер квартиры?

Эндрю лишь плечами пожал.

— Как попадете туда, сразу увидите, где та квартира.

Официант оказался прав: попасть на прием к Дорис Кастильо оказалось вовсе не трудно. В этой части Трайбека обычно пустынно, не считая рабочих консервной фабрики и их друзей. Зато сейчас автомобили и лимузины стояли вдоль всего квартала. Дорогу указывали рукописные таблички на фасаде здания. Присутствовала и бригада новостей одного из кабельных каналов.

До апартаментов Дорис Кастильо Дорри и Хоб поднялись в грузовом лифте вместе с двумя мужчинами в смокингах. Лифт доставил их в комнату размером с небольшое футбольное поле. Собралось около тысячи человек, плюс-минус пара сотен. Повсюду там и сям стояли верстаки, на коих высились скульптуры, пребывающие на разных стадиях изготовления — в диапазоне от проволочных каркасов до завершенных бюстов. Наблюдались вспыхивающие, мерцающие произведения люминесцентного искусства. Не обошлось без шестифутовых картонных карандашей и гигантских картонных пачек «Лаки Страйк». На столе с закусками чего только не было! Хоб тут же налег на бутерброд из черного ржаного хлеба с индюшатиной и авокадо. Отыскав «Негро Модело», Хоб наполнил себе бумажный стаканчик. Пока он был занят, Дорри циркулировала по залу. И вскоре вернулась с рослой, очень привлекательной девушкой, наделенной пышной копной золотисто-рыжих волос и мягкой, заразительной улыбкой.

— Хоб, — провозгласила Дорри, — позвольте представить вам Аврору Санчес. Аврора, это Хоб Дракониан.

На том поиски и закончились.

Глава 24

Аврора Санчес была одета в простое черное вечернее платье элегантного покроя, с открытыми плечами. Длинную — хотя и недостаточно длинную, чтобы удостоиться определения «лебединая», — стройную шею украшала золотая цепочка тончайшего плетения с маленькой нефритовой фигуркой. Хоб мельком заметил золотые сережки-бусинки. Юбка до середины икр — самая модная в этом году длина, тут и гадать нечего. На ногах — черные модельные лодочки на высоком каблуке. В руках — золотая ажурная сумочка. Ни одного перстня. Вблизи девушка выглядела куда симпатичнее, чем на фото из представительского портфеля. В ее чертах читалась искренность и чувство юмора, чего Хоб никак не ожидал. Если вам по душе золотистый загар, цвет кожи у нее безупречен. Прямая спина. Она оказалась выше, чем Хоб предполагал, — никак не менее пяти футов десяти дюймов, а благодаря изяществу и прямой осанке смотрелась еще выше.

— Это насчет работы в Париже? — с ходу поинтересовалась она бархатным голосом, чуточку скрашенным водкой и испанским акцентом.

Хоб передал ей слова Макса о работе в Париже и о необходимости прибыть туда утренним рейсом.

— Модель года! — воскликнула Дорри. — О, Аврора, это замечательно!

Аврора сияла. Девушки принялись обсуждать, какие вещи Аврора должна взять с собой в Париж. Хоб обнаружил, что слушать, как две очаровательные девушки щебечут о своих гардеробах, не так уж неприятно. И все же время дорого. Тут в голову Хобу пришла пустяковая, однако весьма тревожная мысль.

— А много ли времени надо вам на сборы? — спросил он у Авроры. — Нам вылетать в семь утра.

— Уложусь за полчаса, — ответила та. — Но сперва мне необходимо кое-что прихватить.

— Хотите, провожу? — предложил Хоб, не желая упускать из виду особу стоимостью в десять тысяч долларов, если таковая будет доставлена завтра в Париж живой и здоровой.

— Разумеется. Буду признательна.

— Ладно, — сказала Дорри, — я возвращаюсь в апартаменты. Жду вас обоих там. Келли отвезет нас в Кеннеди.

— Мне надо звякнуть кое-кому, — сообщила Аврора. — Сейчас вернусь.

Дорри ушла. Хоб пристроился к одному из столов с закусками. Успел совершить набег на черную икру, отведать шведских тефтелек, полакомиться сырными палочками и запить все это бокалом белого вина. На душе у него было необыкновенно хорошо. Десять тысяч гонорара, считай, уже в кармане. Все-таки работа оказалась не такой уж трудной.

Минуты через три вернулась Аврора.

— Пошли!

Глава 25

Миниатюрный автомобиль Авроры — красный «Порше-911», не слишком новый, но еще свежий, ужасно пыльный и ужасно классный — стоял за углом на Западном Бродвее. Они сели в машину, и Аврора повела ее на север, по Шестой авеню, поинтересовавшись:

— Вы работаете на Макса?

— Я частный детектив, — пояснил Хоб.

— Вообще-то вы не очень похожи на частного детектива.

— У меня не было времени надеть свой детективский прикид.

— Вы давно знакомы с Максом?

— Около десяти лет. Познакомились на Ибице. Бывали там?

— С родителями лет двенадцать назад. Мы останавливались в доме друзей в Санта-Гертрудис. И один раз уже сама по себе, года четыре назад. В тот раз я останавливалась на Форментере. Форментера в счет?

На западе Средиземного моря, между Францией и Испанией, расположена четверка Балеарских островов. Майорка — крупный, Ибица — сумасшедший, Менорка — английский, а Форментера, расположенный всего в миле-другой от Ибицы, — остров солнцепоклонников, куда отправляются сумасброды, чтобы скрыться от других сумасбродов.

— Еще бы не в счет!

Хоб уже собирался спросить, как ей там понравилось и не хочет ли она навестить острова в ближайшее время — скажем, сразу после Парижа, быть может, в компании частного детектива, но тут она осведомилась:

— У вас есть пистолет?

— Пистолет? В смысле, собственный?

— Мне нет дела, собственный он у вас или чужой. Есть у вас с собой пистолет?

— Нет. А это важно?

— Наверно, нет.

— Вы считаете, нам понадобится пистолет?

— Не исключено.

— Что же навело вас на подобные выводы?

— А то, что нас преследуют.

Хоб оглянулся. Как раз в тот миг Аврора заметила просвет в потоке машин и бросила автомобиль туда. Никогда не предполагайте, как Хоб, что милашка, сидящая за рулем «Порше», ничего не знает о вождении. У милашек часто есть дружки-хулиганы, обучающие их основам гоночного искусства. Аврора прогнала коробку скоростей через все передачи — каковых было не так уж много, всего четыре или пять, а может, чуть больше. Развернувшись, она покатила к окраинам, обогнула Фултоновский рыбный рынок, как пилот на спортивном самолете, и снова понеслась к центру по Черч-стрит. «Порше» выл, как баньши,^[202] и льнул к дороге, как пиявка. Оглянувшись, Хоб заметил, что машина преследователей тоже проделала этот безумный разворот и мчится по горячему следу. Когда она проехала под фонарем, Хоб увидел, что это белый «Мерседес» последней модели. Сколько там людей, разглядеть не удалось. Расстояние быстро сокращалось.

— Черт, — буркнула Аврора, — мне говорили, что этого не будет.

Сбросив скорость, она неожиданно свернула за угол. Несмотря на ее мастерство, машину занесло. По счастью, движение было довольно жидким. «Мерседес» вылетел с Ганзеворт-стрит и помчался по Гринвич-авеню, быстро догоняя «Порше». Как всегда, когда попадаешь в затруднительное положение, полиции нигде не было и в помине. Аврора снова проделала головокружительный поворот на двух колесах на Восьмую улицу, подрезав бордюр, но водитель «Мерседеса» тоже знал свое дело и не отставал.

— Вы хотя бы умеете пользоваться оружием? — спросила Аврора.

— Смогу, когда придется.

— В бардачке есть пистолет. Возможно, придется.

Хоб вытащил пистолет, смахивающий на «люгер», — черный, с длинным тонким стволом. Держа его, он ощутил себя не в своей тарелке, тем более что не знал, как эта штука устроена. Даже не догадывался, сколько там предохранителей. И пока ломал над этим голову, «Мерседес» с воем понесся рядом. Грохот выстрелов потонул в реве двигателей, а в ветровом стекле вдруг появились две аккуратные дырочки.

— Эй, — воскликнул Хоб, — во что это вы нас впутали?

— Не паникуйте, — бросила Аврора. — Смотрите.

Она держала «Порше» на низкой передаче — на второй или третьей, кто его знает, — на большой скорости мчась по Бродвею. «Мерседес» пытался снова поравняться с ними.

— Держитесь! — Аврора резко затормозила, вывернув руль, и тут же выжала газ, проделав такой великолепный полицейский разворот, какие бывают только в кино. «Порше» заскользил на всех четырех колесах, взревывая и подвывая двигателем, будто истеричный оратор, пытающийся что-то доказать, каким-то чудом развернулся ровно на 180 градусов и тут же понесся прочь от центра. «Мерседес» занесло, он снова сделал заход, Аврора аккуратно разминулась с ним и помчалась прочь, пока «Мерседес», стукнувшись о пару стоящих у обочины машин, вынужден был притормозить, чтобы восстановить равновесие. Они тут же пересекли площадь Святого Марка, скрывшись из виду, потом рванули на север по Первой авеню, мимо Бельвю. «Мерседес» не показывался.

Проехав на запад по Второй авеню, Аврора остановила автомобиль у бордюра на Шестнадцатой улице, поставила его на ручной тормоз и откинулась на спинку сиденья со вздохом облегчения.

— Отличная работа, — одобрил Хоб.

— Ага, — она невесело улыбнулась. — Что есть, то есть. Сигаретки у вас не найдется?

Конечно, после автогонки без сигареты просто никак. Фактически говоря, тогда-то Хоб закурил единственный раз с тех с пор, как недавно бросил. Он выудил «Дукадо», одну из нескольких оставшихся испанских сигарет.

Аврора приняла ее трясущейся рукой, затянулась и, выдохнув дым, сказала:

— Послушайте, может, вам не помешает узнать, что у меня возникли проблемы.

Глава 26

Круглосуточное кафе Люка «Незабудка» располагалось на Шестнадцатой улице рядом со Второй авеню. Весьма яркое заведение — сплошь неон и цветные огни, зеркала и искусственные цветы. Огромный музыкальный автомат «Вурлицер» бубнил сентиментальные шлягеры сороковых годов — владелец Мойша отдавал этим мелодиям предпочтение, потому что слышал их в киббуце в Айн-Кляйн за год до эмиграции в Америку. Официантки сошли с того же конвейера, что и другие: крашеные блондинки, на губах жирный слой помады, поблескивающий во тьме, розовая униформа скрывает потные, бесформенные тела. Аврора заказала кофе и тост с маслом.

— Ну так что, — сказал Хоб, — растолкуйте, что, черт возьми, происходит?

— Долгая история. Даже не знаю, с чего начать. Даже не знаю, как подать Пако.

— Начнем с Макса. Это он меня подставил?

— Вы чересчур подозрительны, — возразила Аврора. — Уверяю вас, Макс ни о чем не знает.

— А кто такой упомянутый вами Пако?

Она заколебалась, чуточку выпятив нижнюю губу в очаровательнейшей гримаске года.

— Он вроде как замешан. Это ужасно запутанная история.

— И к тому же долгая, как вы уже отметили.

— Послушайте, — Аврора внезапно взяла деловой тон. — Мне надо кое-что кое у кого забрать и доставить кое-куда. Уклониться от этого нельзя, я просто обязана сделать это.

— А до после Парижа это не подождет?

— Я должна сделать это сегодня же вечером.

— С виду вполне разумно, — поддержал Хоб. — Но становится все более очевидным, что кто-то хочет вам помешать.

— Да.

— Если вы будете упорствовать, вас могут убить.

— Да.

— И меня тоже.

— Я не боюсь, — отважно усмехнулась она.

— А я боюсь.

Отважная усмешка угасла, сменившись куда менее очаровательным презрительным выражением.

— Вы и вправду трус?

— Да, хотя как-то не улавливаю, при чем тут это. Суть в том, что мне-то с какой стати ради вас совать голову в петлю? Моя задача — найти вас и доставить в Париж. Меня никто не предупреждал, что за те же деньги мне придется иметь дело с «Мерседесом», битком набитым снайперами.

— Пожалуй, верно, — вздохнула она. — Вы сделали то, на что согласились.

— Не совсем. Мне еще предстоит погрузить вас завтра утром на самолет.

— А что будет, если вы этого не сделаете?

— Тогда я не получу гонорара.

— И большой ли гонорар?

Хобу пришло в голову сказать, что гонорар не имеет значения. В конце концов, к чему говорить правду, если ложь сослужит куда более хорошую службу? И уже приняв такое решение, он с удивлением услышал собственный голос:

— Если десять тысяч — много, то гонорар большой.

Она поразмыслила над этим, черкая что-то на салфетке карандашом для бровей. Потом, не поднимая глаз, проронила:

— Хоб, мне нужна твоя помощь.

Эти слова заставили сердце Хоба заколотиться о ребра, но засушенный карлик в голове, рассматривающий все дела о сантиментах, держал его под контролем.

— Чего это ради я буду вам помогать? Да, вы и в самом деле красивы и желанны, но даже если вы собираетесь улечься со мной в постель, в чем я весьма сомневаюсь, мы просто не доживем до такой возможности.

— В постель я с вами не лягу. Однако если вы мне поможете, я вам заплачу.

— Солидно? — уточнил Хоб.

— Да, солидно.

— Ладно, а теперь забудем о солидности и поговорим о реальных деньгах. Сколько за помощь в вашей эскападе?

Она что-то прикинула в уме.

— Но дела-то всего на вечер!

— В течение которого меня могут укокошить, — напомнил Хоб.

— Как вы отнесетесь к пятистам долларам?

— Учитывая обстоятельства, это даже не солидно.

— Тысяча?

— Тысяча и исчерпывающее объяснение происходящего.

— А как насчет двух тысяч без объяснений?

— Скажем, две тысячи и объяснение, но вы можете врать, а я сделаю вид, что не замечаю.

— Две тысячи долларов! С вашей стороны просто неэтично так взвинчивать цену.

— Но ведь платить вы будете не из своего кармана?

— Это не имеет ни малейшего отношения к этике вопроса, — чопорно отрезала она.

— Боюсь, вы насмотрелись фильмов о частных детективах. Особенно тех, где крутые детективы помогают прекрасным девушкам только потому, что те нуждаются в помощи. На самом же деле, когда клиент пребывает в отчаянном положении, спрос на наши услуги достигает пика, и вполне логично соответственно поднять цены, согласно капиталистической экономической системе, вполне допускающей подобное.

— Остальные детективы разделяют ваши убеждения?

— Наверно, нет. Но я пытаюсь задать общий тон.

Она вздохнула. Возле Хоба женщины как-то много вздыхают.

— Ладно. По рукам. Но вы ведь шутили, что не умеете пользоваться «люгером»?

— Вы только покажите мне, как он заряжается и снимается с предохранителя, а уж остальное я и сам домыслю.

— Ладно. По рукам. — Она протянула ладошку.

Хоб несильно сжал ее.

— Прежде чем мы обменяемся рукопожатием, надо уладить еще крохотный вопросик о деньгах. С вашей стороны было бы очень мило, если бы вы смогли уплатить всю сумму, причем авансом, на случай, если кого-нибудь из нас сегодня убьют.

Деньги! Аврора поглядела на него, будто услышала похабное слово. Даже смешно, как женщины не любят раскошеливаться, даже если кошелек в чужом кармане.

— Дорожным чеком примете?

— «Америкен Экспресс» или «Барклай», — ответил Хоб.

Вытащив из сумочки изящный бумажник, она подписала четыре пятисотдолларовых чека. Хоб спрятал их в собственный бумажник. Их должно хватить, чтобы поставить на ноги детективное агентство «Альтернатива» — конечно, если Хоб проживет достаточно долго, чтобы их обналичить.

Тут порог переступил Пако, узнал Аврору и подошел к столику. Было уже довольно поздно, когда встреча наконец-то состоялась. Часов десять или около того. Вот как вспоминает обстоятельства этой встречи Дотти Сойерс, официантка из кафе Люка «Незабудка»:

«Двое парней и девушка. Красивая, просто ягодка. Я тоже раньше была ягодкой. Но это еще до того, как у меня возникли эти проблемы с водой. Наверно, вы про это слыхали. Потому-то вы меня и расспрашиваете, разве нет? Нет? Ну, не важно, эти трое, они были в последней кабинке, вон там. Отчетливо помню высокого мужчину, вообще-то не очень высокого, но повыше второго парня, того, которого вы назвали Хобом Драконианом. Он листал содержание музыкального автомата. Хотел что-то проиграть, но не мог найти. Там больше сотни штук, так что ему пришлось потратить порядком времени. Наконец, он нашел эту старую песенку Кросби Стиллз Нэш. «Наш дом» или еще какое-то сентиментальное дерьмо вроде того. Из тех, что вставляют в программу только для старперов. А этот самый Хоб вроде как отстранился, пока девушка, эта Аврора, как вы говорите, беседовала с Пако, который смахивает на индейца. Думаю, они толковали довольно долго, потому как были все еще там, когда я глянула на них минут через пятнадцать. Я была занята с двойным маникотти, и с ним произошел смешной случай. Хотите, расскажу? Ладно, ладно, не надо на меня кричать. Нет, я не видела, как сверток перешел из рук в руки. Видела, как Пако вынимает что-то, но эта штука была завернута в шарфик, вроде бы кашемировый, а может, верблюжий, обернутый вокруг чего-то, чего-то прямоугольного, ну, в смысле продолговатого, а потом кто-то из них взял сверток. По-моему, мужчина. Да, мужчина. Нет, погодите-ка, руку за ним протянула девушка.

А еще я слышала, как мужчина, Хоб, спросил: «Вы уверены, что за вами не было слежки?» А Пако ответил: «По-моему, нет, а что?» А Хоб сказал: «А то, что этот серый «Олдсмобиль» со сломанной антенной объезжает квартал уже в третий раз». А Аврора поглядела на него вроде с восхищением и сказала: «Вы замечаете подобные вещи?» А Хоб сказал: «Такова моя профессия, леди». Я еще подумала, что, наверно, какая-то мужественная».

Дотти продолжала:

«Было железно за десять, когда Аврора оплатила счет, они покинули кухмистерскую и вышли в убийственную какофонию усталой блудницы — нью-йоркской ночи. Улицы были полны мишурного великолепия, в котором унылые ямайцы в шляпах-пирожках с тощими полями играли в три листика с бывшими в употреблении дамочками из сестринской общины нескончаемой ночи. Из окрестных баров и бистро доносились звуки диксиленда, жаркие и непристойные, в точности такие, какие несутся вверх по реке из Нового Орлеана или вниз по реке из Чикаго, смотря как стоишь. Торговцы рафинадом стояли в сумрачных, сатанинских подворотнях, продавая свой омерзительный наркотик гномикам с цветущими лицами. Переменчивый радужный поток людей тек, будто нескончаемый львиный прайд. Пако и Аврора встретились, сверток сменил хозяина. А затем все трое вышли из дверей, и началась пальба. Темные городские улицы. Огни фонарей. Длинноногие тени, бегущие в зловещем свете фонарей знойной блудницы ночи с легкой поволокой дождя, разливающихся в воздухе запахов увечий и тления, не покидающих королеву-блудницу всех городов-блудниц блудницы-вселенной. Разумеется, я видела двух мужчин, но для меня у них не было лиц, ибо они были ничем, просто чудовищными тенями, будто образы сновидений на холсте кошмара или нечто из «Третьего человека». Хоб бежал перед ними, а девушка рядом с ним. Ее высокие каблучки цокотали по мокрому тротуару, а огни с близлежащей стройки затеяли изумительную игру бликов с затейливым хитросплетением ее волос. Пако бежал замыкающим, но вдруг нырнул в переулок. Двое преследователей не обратили на него ни малейшего внимания, преследуя Хоба с девушкой. Затем девушка откололась, бросив Хоба на произвол судьбы. Крикнула что-то ему, но я не расслышала. Может, «Bonne chance».^[203]

Двое преследователей заколебались, переглянулись, обменявшись каким-то сигналом. Может, один что-то сказал другому. Если так, то Хоб не слышал этого, потому что в тот самый миг мимо с грохотом пронесся дедушка всех мусоровозов, а когда акустическая среда прояснилась, девушки уже и след простыл, не было слышно даже цокота ее каблучков. Так что Хоб остался один на один с двумя типами, с грозной неуклонностью настигавшими его, и продолжал бежать, пока не оказался в переулке, кончающемся тупиком. Он обернулся, а преследователи, узрев, что загнали его в угол, с бега перешли на зловещую поступь, неспешно надвигаясь. Хоб увидел блеск вороненой стали. Пистолеты, что ж еще? Я подалась вперед, изо всех сил напрягая слух, но так и не расслышала, что они говорили».

Глава 27

Западня. Податься некуда. Один субъект заходит с одного боку, другой с другого.

Все трое тяжело дышали. Вокруг раскинулась нью-йоркская ночь. Аврора скрылась. Беда.

— Кошелек или жизнь, — проронил Хоб.

— Что? — переспросил тот, что повыше.

— Так разбойники с большой дороги говорили тем, кого подстерегли. «Кошелек или жизнь». Значит, гони деньгу или отправляйся на тот свет.

— Ну, не очаровательно ли? — заметил Высокий своему компаньону, щеголявшему, помимо прочего, красным галстуком-бабочкой.

— Чего только не узнаешь на этой работе, — отозвался Галстук-бабочка.

— Если вы не хотите, чтобы я отдал вам кошелек или жизнь, — сказал Хоб, — то у нас нет никаких общих дел и, с вашего позволения…

— Я Фрик, а он Фрак, — с улыбкой поведал Галстук-бабочка. — Мы разъездные мокрушники. Мы отличаемся от остальных.

— В самом деле? — произнес Хоб. Не густо. Он надеялся тянуть время достаточно долго, пока не вернется его остроумие.

— О да, — подтвердил Фрик. — Или вы думаете, что профессиональные мокрушники живут в домах с газонами, женами и детьми, как заурядные граждане? Мы с Фраком живем в меблированных комнатах над затрапезными барами с неоновыми вывесками, вспыхивающими и гаснущими во тьме одиночества и убожества больших городов. Среда нашего обитания — непотребство, наше будущее — ничтожество, наши мечты — паскудство. С точки зрения эстетики это не настоящая жизнь. Но было бы достаточно справедливо сказать, что мы, мокрушники, — шакалы низов общества. Мы огребаем башли, отмеченные печатью уничтожения.

Фрак, высящийся громадой рядом со своим злобствующим компаньоном, поглядел на Хоба сверху вниз и изрек:

— Ненавижу парней вроде тебя. Вы считаете себя хорошими только потому, что не молотите и не пытаете людей, как мы. Словно это значит что-нибудь в эфирных сферах! А как насчет плохишей? Вы не думаете, что зло играет столь же важную роль во вселенской гармонии, правящей всем на свете?

— Ни разу не думал об этом в подобном ключе, — заявил Хоб, хотя на самом-то деле думал, и не раз. Но говорить им этого не намеревался.

— Ну что ж, подумайте, — продолжал Фрак. — Не бывает выходов без входов. Не бывает верха без низа. Не бывает добра без равной примеси зла.

Хоб спокойно слушал излияния, казавшиеся ему всего лишь рудиментарным манихейством. Вертя шеей, будто она затекла (собственно говоря, именно так оно и было), но не сводя гипнотического (хотелось бы надеяться) взгляда с лоснящегося от пота, бугристого лица Фрака, Хоб боковым зрением уловил образ обширного склада, в который его затолкали, смутно смахивающего на собор, украшенный дохлыми чайками и использованными презервативами.

— Отражение в средствах массовой информации философской позиции нарушителей закона весьма прискорбно, — вставил Фрик.

— Несимпатичный складывается образ? — осведомился Хоб.

— Хуже того, — Фрик выпятил нижнюю губу. — Они инсинуируют, что наша позиция с моральной точки зрения совершенно непростительна.

— Ну… только без обид, разве это не так?

— Нет, болван, существование зла необходимо для существования добра. Посему зло есть условие наличия добра и не может быть дурным само по себе. Уловил?

— О да! Да!

— Лжешь. Впрочем, какая разница? Трусость неотъемлема от вас, представителей добра.

— Будьте же рассудительны. Я вовсе не заявлял, что я хороший. И потом, что ж это за дискуссия под дулом пистолета?

— Ага, у меня пистолет, — Фрик пару секунд разглядывал оружие. — Для вящей строгости философской базы я должен бы передать пистолет тебе, дабы продемонстрировать, что твоя трусость — врожденное качество и не обусловлена тем, в чьих руках пистолет.

— Это была бы любопытная демонстрация.

— Но вообще-то я не настоящий философ. Я просто профессиональный мокрушник, любящий сохранять интеллектуальную бдительность. Полагаю, пора закругляться. Входит ли последняя молитва в твое культурное наследие, или обойдемся без антропоморфизма? — Он поднял пистолет.

— Эй, постойте! — воскликнул Хоб, путаясь в несовместимых чувствах тревоги и ярости. — Вы разве не дадите мне возможности помолиться?

— До определенных пределов, — ответил Фрак. — Мы тоже соблюдаем общепринятые условности. У тебя тридцать секунд. — Он поглядел на часы. Фрик нацелил пистолет. Но тут же как-то застеснялся.

— Вообще-то мы не собираемся убивать тебя прямо сейчас. Не гони лошадей, дружок. Просто пойдем с нами.

Глава 28

Хоб огляделся. Табличку «Сдается и продается» на этот полуразвалившийся склад повесили, должно быть, вскоре после того, как Хеопс возвел Великую Номер Один. Античность въелась в его стены, как клещ в собаку. С потолка свисали древние балки, ветхие стропила и прочие элементы конструкции, а вокруг, на бескрайних просторах грязного пола, валялось еще множество разных вещей, будто массивные игрушки извращенного ребенка. Потолок частично обвалился, и теперь чайки с засаленными крыльями влетали и вылетали, как вороны, стаями собирающиеся на висельника. Но даже при всем при том крайне трудно описать интенсивность ужаса, навеянного на Хоба этим местом; пожалуй, придется просто упомянуть, что по сравнению с этими страстями эмоции, обуревавшие его при первом прочтении «Колодца и маятника», — сущий пустяк.

Они прошли во внутреннее помещение, более недавней постройки, судя по стружке на полу и запаху краски. Закрыв дверь, Фрик запер ее.

Теперь Хобу удалось получше разглядеть своих похитителей. Первый оказался крупным, толстым, с бледным сальным лицом, испещренным черными точками редкой щетины, одетым в коричневый бросовый костюм, а потрепанный, грязный воротничок рубашки был крепко стянут галстуком в жалкой претензии на элегантность. Его компаньон — худосочный негодяй с озлобленной физиономией и искривлением позвоночника — походил на преисполненного ненавистью нищего из «Дитяти Роланда» Браунинга, чей костыль чертит гибельные литеры.

— Где я? — спросил Хоб.

— Много хочешь знать, — отрезал Фрик, тощий злопыхатель. Странновато было видеть его без компаньона — высокого, крупного, наделенного бычьей шеей и гипертрофированными бицепсами человека-трицератопса, нареченного безобидным именем Фрак. Хоб отчаянно нуждался в добрых знаках, с каковыми дело пока что обстояло не ахти как хорошо. Ничуть не способствовал благодушию и вид комнаты с гнетуще низким потолком — этакое подобие камеры смертников. Какой-то подвал с литым бетонным полом. Но, может, бетон липовый и на самом деле произведен микроскопическими моллюсками, а вовсе не макроскопическим процессом укладки бетона.

Должно быть, Хоб произнес что-то вслух, потому что Фрик скривился, а Фрак изрек:

— Можешь не прикидываться чокнутым, все равно отсюда не вырвешься.

— Я разве вел себя, как чокнутый? — безумно осклабился Хоб. — Я и не догадывался. Прошу прощения, ничуть не бывало, хи-хи.

— Довольно! — оборвал Фрик. — А то назначу какое-нибудь прискорбное наказание.

— Отлично сказано! — промолвил Хоб. — Всякому с первого же взгляда ясно, что вы намного выше разряда обычных бандитов. Не будете ли вы любезны дать мне капельку воды? Трудновато перебрасываться с вами шуточками, когда в горле пересохло.

Фрик принес стакан воды. Фрак подтащил стул и сел. Фрик воинственно надвинул на глаза шляпу-котелок. Его узкое личико надвое рассекалось тонкими усиками. Похоже, его что-то тревожило.

— Сейчас вернусь, — бросил он и поспешил к двери.

— Хватит шутить, — буркнул Фрак. — Где пакет?

— Какой пакет?

— Ах, вот так вот, да? Слушай, у нас нет времени на глупости. Нам нужен пакет, который Пако дал Авроре.

— Тогда почему бы вам не выяснить это у них? — поинтересовался Хоб.

— Мы намерены. Где нам найти Аврору?

— Понятия не имею. Вы не дали нам времени назначить свидание.

— Как-то не верится. Где она?

— Не знаю, — ответил Хоб, от души надеясь, что с убеждением произнес это заявление, в самом деле констатирующее самую незатейливую истину.

— Ты ведь знаешь, что будет, когда сюда доберется Асис, да?

И тут дверь открылась. Вошел, сдвинув брови, мелкий, встревоженный Фрик, видом напоминающий Тулуз-Лотрека из кошмара. В руке у него был сотовый телефон.

— Пойдем со мной, — сказал он Фраку. — Надо кое-что выяснить.

— А как быть с ним? — Фрак ткнул пальцем в сторону Хоба.

— Подождет. Это важнее.

— Мы позаботимся о тебе позднее, умник, — бросил Фрак, выходя из комнаты вслед за Фриком. Дверь закрылась, донесся лязг задвигающегося засова.

Глава 29

В комнате было хоть шаром покати, не считая сломанной лопаты в одном углу и ведра с горкой белого пепла — в другом. Единственная дверь сделана из котельного железа. Замочная скважина отсутствует. Да и петель не видно. Хоб решил приберечь свои дарования по части побегов до другого раза. Огляделся. Письменный стол, календарь на стене, стулья, на потолке мерзко мигающая люминесцентная лампа. Открыл стол.

В нижнем правом ящике обнаружился сотовый телефон.

Хоб взял трубку. Гудок! Ага. Аккуратно положил ее на место.

Итак, теперь имеется телефон. Но кому позвонить? Джерри Рейнтри? Джерри почти компетентный адвокат по разводам. Но чтобы вытащить Хоба из подобной дыры? И думать нечего.

О Милар не может быть и речи, даже если она все еще в городе.

Можно позвонить 911. Сообщить о пожаре, ограблении, катастрофе и убийстве, вместе взятых. Убийство произойдет позже, когда фараоны выяснят, что он создал им столько головной боли всего-навсего из-за того, что, по их мнению, как-то заперся в подвале. А если поведать им всю правду, тут и без адвоката ясно, что на него навесят все преступления, которые эти злодеи как раз совершали. Да и у него у самого рыльце в пушку.

Если вызвать фараонов, в лучшем случае предстоит промедление на много месяцев, пока его будут держать в Нью-Йорке. Расследуя дело, его могут обвинить в преступлении. Черт, а ведь он может оказаться и в самом деле повинным в том или ином преступлении. Надо следить за каждым своим шагом, а то все кончится тюрьмой. И как же тогда поездка в Париж, гонорар, traspaso?

И тут Хоба осенило. Повинуясь импульсу, он метнулся к телефону и выстучал серию цифр. Если он что-то и знает, то код автоматической связи с Ибицей. Наконец на том конце мужской голос произнес:

— «Эль Кабальо Негро», говорит Сэнди.

— Это Хоб Дракониан.

— Хоб, ты даешь! Очень мило! Ты знаешь, что сейчас пять утра?

— Так чего ж ты до сих пор там?

— Семейство Мозли сняло бар для частного приема, тут полгорода собралось.

Хоб мысленно увидел Сэнди — высокого, ужасно тощего ирландца с длинным носом и лучшей коллекцией свитеров на всех Балеарских островах.

— Мне вроде как некогда, — проговорил Хоб. — Гарри Хэма там, случаем, нет?

— Дай-ка огляжусь. — Из трубки доносился рев кассетного магнитофона Сэнди и многоязычный шелест бесед у стойки. Хоб вообразил заведение. Двухэтажное побеленное здание. Снаружи вывеска: «Эль Кабальо Негро» на черных двустворчатых дверях. За порогом надо спуститься на две ступеньки. Посреди помещения большая колонна, делящая бар на две неравные части. Справа лестница, ведущая в квартиру Сэнди — две комнаты с кафельными стенами и ванная. Внизу справа стойка, за ней ряды бутылок. Тут и там раскиданы ротанговые и плетеные стулья, низкие лакированные столики. На стенах фотографии друзей, сейчас по большей части разъехавшихся. Хобу захотелось оказаться там, на одном из хлипких табуретов у стойки, с бокалом коки в руке, битком набитым льдом, болтая с какой-нибудь английской пташкой, находящей этот маленький островок невыразимо диковинным и чудесным.

— Хоб? — снова послышался голос Сэнди. — Его тут нет. Оставишь записку?

Хоб попытался мысленно сформулировать. «Меня держат пленником в подвале какого-то жуткого здания в Нью-Йорке». Скажи он что-нибудь эдакое, и Сэнди сочтет слова шуткой.

— Скажи Гарри, что у меня есть большущие деньги для него. Только чтобы получить их, он должен проделать нечто сверхбыстрое.

— Ладно, Хоб, понял. — Крупными новостями Сэнди не смутишь.

— А нет ли кого поблизости, кто может найти Гарри?

— Дай-ка посмотрю… Хвостатый Чарли тут.

— Он трезв?

— Не особо.

— А кто еще там есть?

— Эдди Банс, и довольно трезвый. Мойра как раз заходит. Минуточку, легок на помине…

Затем в трубке зарокотал хриплый говор Джерси-сити.

— Хоб? Это ты?

— Гарри, я должен тебе кое-что сказать.

— Ты должен мне кое-что сказать? Это я должен тебе кое-что сказать. Я увольняюсь.

— Гарри, в чем дело?

— Так вести детективное агентство не годится. Так не годится вести даже психушку, на которую твои операции смахивают все больше и больше. Какого черта ты болтаешься в Нью-Йорке? Дело надо делать. Когда ты подговорил меня на свой план…

— Гарри, — перебил Хоб, — я с удовольствием выслушаю все до конца, но как-нибудь в другой раз. Прямо сейчас мне надо сказать тебе двевещи. Слушаешь?

— Хоб, возвращайся. У меня есть кое-что важное для нас. Когда ты сможешь вернуться?

— Гарри, может так сложиться, что вообще никогда. В таком случае детективное агентство «Альтернатива» — твое. Бумаги ты найдешь в коробке из-под конфет на письменном столе у меня на фазенде. Надеюсь, ты позаботишься о Найджеле и Жан-Клоде.

— Хватит пороть горячку. Куда ты вляпался?

— Трудновато объяснить. Начал с того, что пытался найти одну особу, рассказать ей о работе и посадить в самолет.

— Пока что довольно прямолинейно, — отметил Гарри.

— Я везу на Ибицу кое-какие деньги, чтобы наше агентство могло стронуться с места.

— Отлично. Там почему же ты еще не здесь?

— Я как раз к этому подхожу. Меня держат в плену на складе в Нью-Йорке, на Рид-стрит, 232А. Усек?

— Ты не шутишь, Хоб? Скажи такое кто другой, я бы решил, что это шутка, но ты…

— Да не шучу я, положа руку на сердце. Мне надо говорить быстро, Гарри. Меня оставили в этой комнате с действующим телефоном, но я не знаю, много ли у меня времени в запасе до их возвращения.

— И что они сделают, когда вернутся?

— Если повезет, просто изобьют так, что я останусь калекой на всю жизнь. Конечно, может статься, что мне не удастся отделаться настолько легко.

— А что ты им сделал?

— Говорят, что я украл у них на миллион долларов товара.

— Так верни.

— Все чуточку сложнее. Поверь, если бы имелся какой-то способ возместить, я бы ухватился за него обеими руками. Но у меня в руках его нет.

— А что у тебя в руках?

— Этот телефон. Больше ничего.

— Хоб, это происходит на самом деле, а?

— Проклятье, Гарри, это не шутка и не розыгрыш.

— Ладно. Секундочку. Ладно. Повтори-ка сведения еще раз. Где этот склад?

Хоб повторил.

— Хорошо, — проронил Гарри. — Пожалуй, сейчас не время выслушивать всю историю. Просто постарайся как-нибудь продержаться.

— Что ты собираешься предпринять?

— Вот я как раз об этом и думаю. Трудновато принять решение, когда нас разделяет три тысячи миль. Но, по-моему, у меня есть идея. Ты пленник в этом складе, верно?

— Именно это я и пытаюсь сказать.

— Лады, у меня есть идея.

— Лады, — повторил Хоб. Тут послышался лязг засова открываемой двери. Хоб бросил в трубку: — Все, пора. Гарри, спаси меня!

Дал отбой, убрал телефон в ящик и встал, чтобы встретить судьбу так, как прожил жизнь: развернув плечи и гордо скуля.

Глава 30

Дверь распахнулась. Вернулись Фрик и Фрак.

— Расслабься, — сказал Фрак Фрику, — об этом я позабочусь.

И внезапно вырос перед Хобом. Ухмыляясь. Разминая мускулы. Предвкушая удовольствие от перемалывания костей Хоба в мелкую серую труху. Медля, чтобы мысленно упиться подробностями, складывающимися в сказочное расчленение столь садистского свойства, что о нем можно упоминать лишь намеками. Впрочем, Хоб его не винил. Ницше как-то раз сказал, что ненавидит слабаков, считающих себя хорошими только потому, что у них мягкие лапки. По отношению к Фраку лапки Хоба вполне мягки. Естественно, душой он был на стороне проигравшего, потому что сам этим проигравшим и являлся. Если отвлечься от личностей, нет никаких оснований отдавать предпочтение его интерпретации перед интерпретацией Фрака. Но, разумеется, даже у слабаков с мягкими лапками бывают удачные дни.

В этот отчаянный миг Хоб вспомнил о своем гуру — невысоком бельгийце с большой головой и несообразными усами, учившем Хоба карате и прочим искусствам. Происходило это в «Большом доджо» на Ибице, лишенном отопления и кондиционирования, побеленном одноэтажном здании на обращенном к морю склоне холма. Занятия посещало человек десять постоянных учеников, бивших лбами кирпичи и беседовавших на эзотерический лад. Еще было двое подростков из города, желавших научиться карате, чтобы участвовать в соревнованиях. Да еще Хоб, пытавшийся постичь искусство, призванное спасти его от смерти или мордобоя в избранной им профессии детектива.

Он так и не ухватил сути. Ни в чем.

После одного особенно изнурительного занятия на татами, убедившись, что ему не суждено превзойти белый пояс начинающего, Хоб поинтересовался у инструктора:

— А нет ли какого-нибудь боевого искусства, не требующего учебы?

Гуру улыбнулся.

— Есть чудеснейшее из искусств, превосходящее карате и айкидо, превосходящее нинджитсу — сан-ли, искусство непредумышленного нападения. Оно не требует учебы. Правду говоря, учеба вредит его результативности.

— Похоже, это мне подойдет, — заметил Хоб.

— Чтобы воспользоваться им, сердце человека должно быть чисто, а разум пуст.

— Мой разум всегда пуст, но чистое сердце… Тогда я за бортом. Разве что взамен сгодится наивность.

— Ты не понял, что я имею в виду под чистотой. Это не оценка твоей жизни. Речь идет лишь о твоем состоянии в момент действия. Чистота — отсутствие идеи первенства.

— То есть?

— То есть: «я сумел то, я сумел это». Как только у тебя возникает подобная мысль, спонтанность действий исчезает, а с ней и твое искусство. Тебе остается лишь бесполезный жест эго. Когда вступаешь в поединок, твой противник может потерпеть поражение, но не от тебя.

— Я запомню, — сказал Хоб.

Фрак наступал. Хоб прищурился; уж лучше не смотреть. Тело его оцепенело в явно неуклюжей позе, предвещающей приближение сан-ли. Фрик надвигался слева, Фрак — прямо. Его фигура, освещенная сзади лампочкой, покачивающейся на конце провода в белой пластиковой изоляции, отбросила тень на Хоба за долю секунды до появления самого противника. Тем временем Фрик, ссутулившись и подогнув колени, чтобы уменьшить свой и без того ничтожный рост — отброшенная в сторону тень стала куда выше владельца, — семенил к Хобу, как громадный паук, куда более грозный в нападении благодаря своей внешней никчемности.

И в этот критический момент тело Хоба отключилось от его рассудка. Голова с плавным изяществом дернулась сама по себе, позволив похожей на окорок ручище Фрака безвредно просвистеть в доле дюйма от виска Хоба. В тот же миг нога Хоба коротко, экономно сместилась, Фрик пронесся мимо, крепко врезался в стену и сполз по ней с ошеломленным выражением на лице, будто злобный карлик, порожденный упырем.

Конечно, Хоб заметил это лишь уголком глаза, потому что его внимание было поглощено более крупным и грозным Фраком. Небольшое перемещение, прекрасно устранившее Хоба с дороги Фрика, никак не повлияло на его местоположение прямо по курсу сокрушительного натиска Фрака. Для последующего маневра роль играл только момент маневра, который будет санкционирован в доджо будущего, но в наши дни не слыхан и не видан: Хоб выставил локоть, позволив Фраку напороться на него носом и остановиться, словно налетев на стену.

В этот миг, прекрасно восстановив равновесие, Хоб в мощном прыжке налетел на тяжеловесного, но на секунду притихшего Фрака, врезавшись плечом в кадык громилы. Фрак дважды моргнул, вытаращив глаза, будто голубоватые яйца вкрутую, и грудой рухнул на пол на манер какого-нибудь бронтозавра, чей крошечный мозг вышибла пуля охотника из будущего, вооруженного слонобойной винтовкой и неутоленной жаждой крупной дичи.

Хоб отступил на шаг. Губы его сами собой растянулись в ликующей ухмылке. Враги повержены и обездвижены.

— Я сумел! — воскликнул он.

И тут, конечно же, искусство сан-ли покинуло его. Восторг перед собственным умом, неизбежная идея первенства притупили его чувства. Он не слышал звука шагов позади, но позднее, в минуту сухой ретроспекции, понял, что по логике вещей этих звуков не могло не быть, поскольку они обязаны были сопровождать продвижение того, кто подобрался достаточно близко, чтобы ударить его по затылку.

Без натяжки можно сказать, что перед глазами Хоба вспыхнули звезды. Он обнаружил, что лежит на бетонном полу, а рука его тянется к блестящему черному предмету, лежащему в удобной близости, но так и не сыгравшему спасительной роли, потому что он оказался всего-навсего галошей, да притом стоптанной. Авроре легко было говорить об этом позже, когда неприятности остались позади. Но откуда Хобу было знать в тот миг, что это резиновая галоша, а не резиновая дубинка? А если на то пошло, откуда ему было знать о том, что было очевидно для нее с момента возвращения с пистолетом в руках: что доносящийся сверху скрежет сулит кому-то беду. Потому что под стропилами висел бункер, набитый чугунными чушками, одна из которых пролетела не далее фута от Хоба, а другая, отскочив от гнилой балки, врезалась во Фрака с изрядной силой, напомнив обладателю одутловатой физиономии, что котлету можно получить и без хлеба.

Хоб понял, что сие вывело упомянутого мокрушника из боевых действий, ППП — пришел полный писец, как говаривали в Радужном дивизионе, и вынудило Фрика, оставшегося соло, мгновенно изменить план операции. Худосочный мокрушник в длинном черном пальто, смахивающий на усеченную версию Уильяма Барроуза, наполненную ядовитым зеленоватым желе, пощечиной привел напарника в чувство, после чего оба уставились на Аврору, целившуюся в них из «люгера».

— Хоб, возьми пистолет, — распорядилась она.

Хоб послушался, не преминув отметить, что оружие вроде бы снято с предохранителя и вполне готово к стрельбе.

Затем оба мокрушника вскарабкались на ноги и побежали — громадный, колышущийся Фрак, несущийся довольно быстро для толстяка с миниатюрными ножками танцора, и семенящий рядом Фрик, ядовитый человечек-паук. В мгновение ока они растворились в сумраке склада.

Хоб и Аврора остались одни, а вокруг царило безмолвие, не считая стрекота мотоцикла, несущегося вниз по улице.

Вел его невысокий мужчина в обширной кожаной куртке, лысый и лопоухий. Спешившись, он поставил мотоцикл на подножку, заглушил мотор и осведомился:

— Хоб Дракониан?

— Собственной персоной, — подтвердил Хоб.

— Хорошо. Гарри Хэм позвонил мне. Сказал, что стряслась беда. Я приехал сюда из Квинса на своем «Би-Эс-Эй». Что за беда?

— Она уже позади, — промолвил Хоб. — Вы опоздали. Но все равно спасибо.

Глава 31

В кабинете Фошона на Ки-де-Уверев в Париже зазвонил телефон.

— Фошон, — сказал старший инспектор Радон, — мне звонят из Нью-Йорка. Мистер Эмилио Вазари, спецагент отряда по борьбе с наркотиками. Инспектор, я уже говорил с начальником бюро Паскино, и тот рекомендовал оказать всяческую поддержку. Приставил к работе с мсье Вазари вас, потому что вы говорите по-английски.

— Да, я немного говорю, — подтвердил Фошон.

— Переключаю его на вас.

Фошон подождал. В трубке раздался щелчок, потом прозвучал голос американца:

— Это Эмилио Вазари.

— В чем проблема, спецагент? — осведомился Фошон.

— Перехожу прямо к делу. Завтра утром рейсом «Эр Франс» в Париж прилетает женщина. У нас имеются основания полагать, что либо она, либо, что более вероятно, ее спутник, американец, провезут в своем багаже большую партию кокаина.

— Весьма неразумно с их стороны, — отозвался Фошон. — Хотя таможенники в аэропорту частенько зевают. И все же мы можем об этом позаботиться. Если желаете, я позвоню своему коллеге суперинтенданту Гарпно в таможню де Голля, а он заставит своих людей провести досмотр с особой тщательностью и арестовать преступников, если ваша информация подтвердится.

— Нет, как раз этого я и не желаю, — возразил Эмилио.

— Не желаете?

— Решительно нет. Меня не интересует арест какого-то ходока, то есть курьера. Я уверен, что эти люди занимаются всего лишь доставкой. Мне нужен тот, кому они доставят груз.

— И вам известно, кто это?

— Строго между нами?

— О да. Я осознаю, что пока не видел улик.

— Мы полагаем, что груз будет доставлен мистеру Максу Розену. Это агент по моделям, в настоящее время прибывший в Париж по делу. У нас уже есть пара зацепок по делу мистера Розена. Он оплачивает перелет этих двоих из собственного кармана. Они отправляются из его апартаментов. Хотя у нас нет прямых улик, я уверен, что мистер Розен собирается организовать сбыт наркотиков.

— Возможно, вы правы, — согласился Фошон. — Этим делом определенно стоит заняться.

— Да, но скажите-ка мне вот что, старший инспектор. Вы можете пропустить этих людей через таможню, а потом сесть им на хвост, чтобы мы знали, куда они отправились из аэропорта?

— А когда мы доберемся до источника, когда они вручат подразумеваемый кокаин мистеру Розену — или кому-то еще, — тогда-то арестовывать?

— Нет, я только хочу, чтобы вы проследили за ними, узнали, кому они доставят груз. Я хочу сам взять их с поличным. Я разрабатываю это дело уже почти два года.

— Понимаю ваши чувства, — промолвил Фошон. — С радостью встречу вас по приезде. Вы еще не бывали в Париже? У вас есть адрес полицейского управления? Хорошо. Скажите мне номер рейса и фамилии.

— «Эр Франс», рейс триста сорок два, прибывает послезавтра в двадцать два тридцать.

Фошон нацарапал цифры в блокноте.

— И фамилии.

— Аврора Санчес. И мужчина — Хоб Дракониан.

— Прошу прощения? — приподнял бровь Фошон.

— Дракониан. Продиктовать по буквам?

— Нет нужды, — отозвался Фошон. — Я прекрасно знаю, как это пишется.

Позже, сидя в одиночестве за письменным столом, Фошон гадал, с чего это Хоб взялся за такое дело. Инспектору казалось, что при предыдущем знакомстве с Хобом по поводу пропавших виндсерферов у него сложилось довольно четкое представление о его характере. Пусть он человек нескладный, но ни в коем случае не преступник.

Чем больше Фошон об этом раздумывал, тем сильнее тревожился. Этот бестолковый американец пришелся ему по душе. В характере Хоба угадывается простодушие, которое не могут скрыть никакие потуги казаться крутым парнем. Так что же стряслось?

Поломав голову еще пару минут, Фошон решил попытаться выяснить, что к чему. Позвонил другу и деловому партнеру Хоба Найджелу Уитону и попросил заглянуть в полицейское управление для беседы. Найджел с непревзойденным апломбом заявил, что будет польщен.

Глава 32

Найджел явился через полчаса, одетый в старый, но очень изысканно скроенный костюм от одного из знаменитых британских мужских модельеров. Борода его была недавно причесана, а буйные золотисто-рыжие кудри кое-как приглажены. Войдя, Найджел уселся на деревянный стул с прямой спинкой лицом к столу Фошона.

— Кофе? — предложил инспектор и, не дожидаясь ответа, надавил на кнопку звонка. Как только новичок Сосьер просунул голову в дверь, Фошон отправил его в ближайший ресторанчик за кофе и круассанами.

— Это будет славно, — одобрил Найджел. — Вы недурно выглядите, инспектор.

— Внешность обманчива. Недавно у меня был… как вы это называете? — Фошон указал на живот. — Une crise de foie.^[204]

— Печень болела, — подсказал Найджел. — Знаменитая французская печень.

— Да. Точно.

— Прискорбно слышать. Могу ли я вам чем-то помочь, инспектор?

— О, нет-нет! Просто время от времени у меня возникает желание поболтать с друзьями. Скажите-ка, Найджел, вы в последнее время не поддерживали связь с Хобом?

— Говорил с ним всего пару часов назад. Он сегодня возвращается в Париж, как вам, конечно, уже известно.

Фошон кивнул.

— У него все в порядке? Нет ли у него в последние дни каких-то особых забот?

Поглядев на него, Найджел мысленно опробовал несколько ложных версий и в конце концов решил сказать правду. Судя по всему, инспектору и так уже все известно.

— У Хоба имеется недвижимость на Ибице, как там говорят, фазенда. Дом и несколько гектаров земли. Внезапно выяснилось, что срок уплаты по закладной вот-вот настанет. Хоб пытается раздобыть деньги, чтобы оплатить ее.

— Ему что, поставили какой-то крайний срок?

— Боюсь, весьма строгий. Пятнадцатое июля.

— А если Хоб не достанет денег?

— Тогда он неизбежно лишится дома.

— А она много для него значит, эта фазенда?

— Боюсь, что так.

— Но почему? — поинтересовался Фошон. — Насколько я понимаю, Ибица — всего лишь дешевая курортная зона. Этакий грошовый Майами-Бич в Европе, n’est-ce pas?

— Весьма вероятно, инспектор, — согласился Найджел. — Однако для некоторых, особенно из числа перебравшихся туда в шестидесятые годы, Ибица представляет собой нечто совершенно иное.

— Иное? Что же?

— Для многих она олицетворяет ритуал обращения.

— Пожалуйста, растолкуйте мне, что такое ритуал обращения.

Поразмыслив пару секунд, Найджел поведал:

— В англосаксонских странах всякому известно, для чего компания мужчин собирается вместе и целый вечер колотит в барабаны. Это как бы ритуал обращения. Они хотят принадлежать к некой общности.

Как и многие англосаксонские обычаи, эта традиция показалась Фошону почти непостижимой, но он все равно кивнул.

— Мы можем заключить, что они не нашли никакой общности, чтобы принадлежать к ней, потому что если бы нашли, то уже принадлежали бы, — продолжал Найджел. — Поскольку они ее не нашли, то выражают веру в то, что она где-то существует. Что есть некое деяние, заслуживающее свершения. Нечто такое, за что имеет смысл бороться. Ради чего стоит жить. Для них владение небольшим наделом земли на Ибице — часть этой мечты. Как говорится, я не перекати-поле без роду и племени. У меня есть корни.

— Любопытно, — заметил Фошон. — И вы полагаете, что этот анализ касается и Хоба?

Найджел пояснил, что людям вроде Хоба стоит немалых сил выяснить, ради чего стоит жить. Дом. Мать. Родина. Вот краткий типовой список. Для многих, в том числе и для Хоба, все эти понятия лишены смысла. На самом деле Хоб любит только Ибицу. Притом не сам остров, а свою мечту о нем.

Далее Найджел растолковал, что остров мечты существует лишь в платоническом виде, но именно его Хоб и любит. Для него Ибица — золотая мечта о вечной юности, лучшей жизни, личный кусочек утопии. Не идеальной, нет, но уже сами ее недостатки наделяют ее правдоподобием.

Дать более толковое объяснение Найджел не смог бы, и Фошон решил удовлетвориться имеющимся. Когда принесли кофе, они еще немного поболтали об упадке Парижа. На эту тему всегда можно говорить без опаски.

Эмиль-Мари Батист Фошон родился в Кань-сюр-Мер. Отец его служил полковником-кавалеристом во Французском Иностранном Легионе. В период формирования личности Эмиля семья почти не виделась с Жан-Филлипом-Огюстом Фошоном. В те годы полковник обретался по большей части в Сиди-бель-Аббе в Алжире, где заправлял квартирмейским складом. Мать Фошона Корин была младшей из сестер Лаба из Грасса — города, славящегося парфюмерией. Первые десять лет Фошон прожил в Кань-сюр-Мер. После ухода отца на пенсию семья перебралась в Лилль, где полковник Фошон устроился работать директором Эколь Суперьор. Там, не считая периодов отдыха в родовом доме в Нормандии, Фошон прожил до самого поступления в Парижский политехнический. По окончании он отбыл положенный срок в армии, где сначала погостил в Тонкине в качестве охранника французской миссии, а после служил во французской военной полиции. К тому моменту сердце Фошона уже было отдано полицейской и военной службе. Вскоре после демобилизации он вступил в парижскую жандармерию и, постепенно поднимаясь по службе, дошел до старшего инспектора.

Жил он в большой квартире на рю де Токювиль в Шестнадцатом округе, всего в квартале от Эколь дез Афэр де Пари. Его жена Марьель — полненькая, уютная женщина с веселым взглядом черных глаз, отдающая предпочтение светлым кисейным платьям, бесплодная из-за какого-то врожденного дефекта — изливала свои нерастраченные материнские чувства на одноглазого рыжего кота по кличке Тюсон и возделывала небольшой, но пышный огородик, выращивая овощи в горшках на крыше дома. Унаследовав два небольших виноградника близ Вильнев-сюр-Ло под Гиенью, она сдала их в аренду местным земледельцам. Доход с аренды, пусть и небольшой, оказался полезным дополнением к зарплате французского инспектора полиции.

Эмиль Фошон каждое утро просыпается в 7.00, в том числе и по воскресеньям, хотя любит порой поваляться в постели. Как правило, когда он открывает глаза, комнату наполняет студеный ясный белый свет: логичный, прозрачный, прохладный французский рассвет. Фошон встает, стараясь не разбудить Марьель, поднимающуюся вскоре после его ухода, чтобы заняться собственными повседневными делами. Сюда входит посещение полудюжины магазинчиков на узкой улочке по соседству, три часа работы в неделю для Красного Креста и так далее.

Работа заставляет Фошона удаляться от собственной квартиры — на метро он добирается до Пятого округа в управление полиции на площади Малерб. Здание полиции — неприглядная гранитная коробка с несколько нелепыми мраморными колоннами — занимает целый квартал. Оно спроектировано и построено в 1872 году архитектором Герце. Внутри — бесчисленные конторы и коридоры, ярус за ярусом связанные лестницами, установленными в самых неожиданных местах. Во время нацистской оккупации интерьер здания был спешно перепланирован под нужды нового Министерства рудников и гаваней Сены и Луары. Десятки больших контор преобразовали в сотни крохотных. И когда в 1947 году здание передали под управление полиции, обнаружилось, что бесчисленных кабинетиков и клетушек ничуть не больше, чем нужно для бюрократического аппарата, для инфраструктуры, для постоянных кадров, под архивы и прочая и прочая.

Обязанности детектива спецподразделения, каковым Фошон является на самом деле, могут забросить его в любую точку Парижа и даже в любой из крупных городов Франции. Французы попустительствуют своим чиновникам в этом отношении, хотя любые необычные действия и, главное, необычные растраты должны быть после обоснованы. Специальные офицеры вроде Фошона обязаны видеть всю картину в целом, расследуя не столько отдельные преступления, сколько постоянно видоизменяющиеся хвори общественного организма. Они вовсе не должны выезжать на расследование: они изучают, где и при каких обстоятельствах могло произойти злодеяние. Их работа — улавливать переменчивые тенденции преступности. Эти инспектора спецподразделения объявляются в снобском баре «Клозери де Лила» и вульгарном развлекательном заведении «Ля Канебьер». Инспектора спецподразделения можно узреть у канала Сен-Мартен, где он сидит, скажем, покуривая трубку или щелкая арахис и швыряя скорлупки в радужную от нефти воду. Или, к примеру, его можно увидеть заказывающим тунисский сандвич в одном из маленьких кафе на бульваре Сен-Мишель или шагающим в глубокой задумчивости по Иноземному кварталу кладбища Пер-Лашез, где он, наверное, приобщается к Дюпену, своему духовному праотцу, — разумеется, того здесь вовсе не хоронили, ведь он никогда и не жил на свете, а если и жил, то лишь в фигуральном смысле, что делает его еще более реальным.

Инспектор Фошон не был бы человеком, если бы не пользовался свободой передвижения по городу, чтобы пить кофе в любимом кафе и питаться в заведениях, пришедшихся ему по душе. Для парижанина выбор ресторана, достойного регулярного посещения, — и серьезный вопрос, и своего рода развлечение. И дело тут вовсе не в хорошей кухне. Конечно, в ресторане, где ты стал завсегдатаем, должны подаваться приличные блюда, поскольку в один прекрасный день у тебя может возникнуть желание пригласить сюда начальника или возлюбленную. Но пять раз в неделю завтракать деликатесами не станешь — разве что это твое единственное занятие. Фошон упростил свои запросы до предела, стремясь изо дня в день употреблять на второй завтрак исключительно омлет. В Париже, где омлет — одно из величайших достижений экспресс-кулинарии, добиться этого весьма легко. Хрустящий, золотистый, быть может, чуточку пригоревший по краям, поблескивающий капельками растаявшего масла, с малой толикой расплавившегося швейцарского сыра сверху или чуточкой жареного картофеля и кусочком бекона… Словом, сами видите, какие тут открываются возможности. Фошон видел их ежедневно в «Омлет д’Сибари», омлетной на десять посетителей на рю де Расин, чуть севернее перекрестка рю де Риволи и Севастопольского бульвара. Там он ел охотнее всего. А еще удобнее, что порой это заведение чуточку сближало его с преступным миром, давая прекрасное оправдание ежедневным посещениям.

По крайней мере, в одном отношении Фошон не походил на типичного французского инспектора полиции. Остальные представители его касты спешили чуть ли ни каждый день, пешком, украдкой из-за смехотворности ситуации, к одному ответвлению от рю Сен-Жермен (кстати поименованной в честь великого мистика графа Сен-Жермена, в середине XVIII века выигравшего ряд дуэлей, потому что было обнаружено, что он — женщина и исключительно одаренный мистик). Фошон направлялся в этот тупик, но на полпути подходил к двери, неряшливо выкрашенной блекло-голубой краской, с металлической ручкой. Дверь никогда не запиралась. Фошон открывал ее и поднимался по двум коротким лестничным маршам. Звонил в звонок, подвешенный на шнурке в дальнем конце, и ждал с угрюмым, непроницаемым лицом, часто покуривая «Галуаз», а порой нетерпеливо притопывая ногой.

Покинув заведение с голубой дверью, Фошон возвращался на работу, и его повседневные поступки становились более предсказуемыми. Он шел в «Ля Пти Кревис» на рю Руаяль, чтобы отведать чаю по-английски и переждать первый наплыв вечернего часа «пик», когда вокруг некоторое время бурлят потоки людей, одновременно стремящихся к центру и в пригороды. Затем ехал на метро домой до «Ле Гренуаль», по пути останавливался у киоска на углу своей улицы, чтобы купить одну из скрученных сигарок, пропитанных ромом, которые в середине XIX века скручивали на Мартинике каторжники и которые национальный табачный картель «Режи Франсез» откупил в 1953 году, назвав «Ле Пти Кюрльен». Прятал сигарку в нагрудный карман, чтобы выкурить ее после обеда. И поднимался в свою квартиру, где мадам Фошон уже накрыла стол к обеду — как правило, не жалея телятины и скупясь на овощи. Далее Фошоны вечером смотрели телевизор. Заметки касательно того, какие передачи они смотрели, где-то затерялись, но поскольку во Франции всего два канала, а передачи похожи одна на другую, как горошины в стручке, это не играет ни малейшей роли. Одним словом, они смотрели нечто просвещенное, насыщенное чистотой, чуточку сдобренное иронией и ужасно скучное, на лад девятнадцатого столетия.

А затем в постель. Постель — вот уж воистину неизбежный итог всех наших дней, ведь большинство из нас — и те, кто спит на открытом воздухе под мостами, и те, кто почивает в роскошных особняках, — связаны одной и той же цикличной необходимостью еженощно отбывать в путешествие, которое Бодлер назвал зловещим приключением.

В спальне Фошонов приятно пахло лавандой и пачулями. Сон закругляет сутки, укутывает нас в покрывало забвения, чтобы мы могли позабыть дневные заботы, невинный день, неузнаваемо преобразившийся в греховную ночь. И порой во тьме мы поворачиваемся чуточку дальше, нежели обычно, натыкаемся на знакомое бедро и шепчем:

— Ты спишь?

И слышим желанный ответ:

— Нет.

Глава 33

Наконец-то наступила пора покинуть Нью-Йорк. Хоб и Аврора сидели на заднем сиденье лимузина, а Келли — на переднем, за рулем. Маленькие часы на приборном щитке показывали 5.45 утра. Машин на дороге было немного. По земле стлался легкий туман, наползающий с Атлантического океана.

Хоб мысленно пребывал далеко-далеко, на Ибице. Его разум полнился обрывочными видениями тамошних людей и мест: вид моря со скалы в Са-Коместилья, хмуро-радостное лицо Гарри Хэма, печальная красота Марии, с вклинивающимися в эти видения образами ярко разодетых хиппи на еженедельном базаре в Пунта-Араби. Красной нитью через все это проходило натуральное видение Авроры, молча сидящей рядом, а ее точеный профиль время от времени очерчивался мерцающими огнями панорамы города, открывающейся со скоростного шоссе Ван-Вик.

А поверх всего этого голос Келли, повествующий о том, как славно было жить в Манхэттене до комиссии Кнаппа, в чьих предубежденных глазах общепринятая полицейская практика вдруг обратилась в акты вопиющего злодейства, и весь личный состав полиции должен был пройти переаттестацию, отрицая то, что делал так долго. Конечно, кто-то должен был погореть за эти делишки, и козлом отпущения выбрали Келли, человека прямого и цельного, никогда не стучавшего на товарищей, даже ради спасения собственной шкуры; Келли, чьи годы на боевом посту вылетели в трубу, когда крючкотворы Кнаппа выперли его с работы в жестокий мир и пришлось искать новую синекуру взамен старой. Рассказ Келли был сдобрен вереницей апелляций к человеческим чувствам вроде: «Разумеете, о чем я?», «Слышали, чего я говорю?», «В смысле, что мне еще оставалось?» и тому подобных.

Аврора оделась в чудесно скроенный синий дорожный костюм, туфли на среднем каблуке и прихватила большую сумку через плечо из патентованной кожи. На Хобе были его обычные джинсы, теннисные туфли, желтая футболка с выписанной черными буквами Буддагосой, а поверх — темно-коричневый твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях, призванными продемонстрировать всему миру то общее, что объединяет писателей планеты Земля.

У международной секции аэропорта Кеннеди Келли припарковался рядом с вереницей машин, стоящих у обочины, и понес чемоданы в здание. Сонный клерк за стойкой «Эр Франс» проштамповал их билеты, бросил взгляд в паспорта и дал входные талоны.

— До свиданьица, — сказал Келли, покидая их у рентгеновских аппаратов. Аппараты они прошли без инцидентов и проследовали через остальные системы безопасности в зал вылета. Здесь Хоб едва успел пробежать глазами первую полосу «Нью-Йорк таймс», пока Аврора обдумывала седьмую главу джебрановского «Пророка»,^[205] как объявили посадку. Они пристегнули ремни, и вскоре самолет взмыл в воздух.

В вынужденной близости самолета, под тусклыми лампочками, под вкрадчивые голоса стюардесс, разносящих напитки, под трепетный гул, прошивающий тебя насквозь, становящийся частью тебя и заставляющий поверить, что ты пребываешь во времени, отстоящем от остальных времен, вневременном времени, вневременной атмосфере близости, Хоб и Аврора неминуемо вступили в беседу, становившуюся все непринужденнее благодаря вспыхнувшей между ними симпатии, неосознанной и оттого еще более сильной.

Аврора первая рассказала о своей жизни, как она родилась и выросла на острове Сан-Исидро у Атлантического побережья Южной Америки, неподалеку от Арубы и Кюрасао.

— Это маленький тропический остров, очень милый, очень дружелюбный и — как бы получше выразиться? — очень безнадежный.

Ее мать Фаэнс была учительницей начальной школы и возлагала большие надежды на детей — очаровательную малышку Аврору и аккуратиста Калеба, родившегося на четыре года раньше сестры. Аврора выросла на острове, в обстановке пасторальной бедности, одинаковой по всему миру, без отца — то ли сбежавшего, то ли безвестно умершего, никто толком не знает, — но под заботливой опекой многочисленных тетушек и дядюшек. Скоро она стала высокой, стройной, миловидной, светлокожей девушкой, в четырнадцать лет снимавшейся для островной газеты, а в шестнадцать победившей на конкурсе красоты Малых Антильских островов и получившей бесплатную поездку в Майами.

Там она без особого труда нашла работу фотомодели. Но обстановка пришлась ей не по нраву. Переняв американский идеал, она стала сама выбирать друзей, отсеивая тех, кто ей не нравился. Тянулась к культуре, о которой читала в школе. В Майами культура сводилась к латиноамериканским танцевальным ансамблям и центральноамериканским поэтам. Музыка была великолепна, но поэты оказались не на высоте. В итоге любовной истории отправилась в Нью-Йорк.

— Нашла работу. Познакомилась кое с какими людьми. Встретила Макса. Это произошло года два назад. И вот я здесь.

Теперь подошла очередь жизнеописания Хоба, и он вкратце осветил узловые события. Вырос в небольшом поселке в Нью-Джерси. Отец был страховым агентом, мать — библиотекаршей. Окончил высшую школу, служил в Корее, после демобилизации поступил в Нью-Йоркский университет. Вскоре после окончания с расплывчатым дипломом неоперившегося юнца, не знающего, чем хочет заниматься, отправился в Европу. Но когда ступил на Ибицу, картина прояснилась. Край его мечтаний. Следующие пятнадцать лет провел там и мотался по Европе.

И, конечно, фазенда. На этом предмете он задержался, рассказал о проблемах с платежом, расписал ее многочисленные достоинства.

— Должно быть, чудесно так любить хоть что-то, — заметила Аврора.

— О, это не совсем любовь, — возразил Хоб и тут же подвергся жесткому нажиму с требованием объясниться. — Ну, я имел в виду, да, я люблю это место, но не потому, что оно так притягательно, а потому, что это дом, родина.

— Мы в чем-то похожи, — промолвила Аврора. — Вы избрали собственную родину. А я свою еще не нашла.

На этой высокой ноте они перешли на «ты» и обменялись адресами и номерами парижских телефонов. Потом было кино, потом завтрак, потом еще кино, потом тихий час, а потом объявили:

— Пожалуйста, пристегните ремни. Через десять минут самолет приземляется в аэропорту де Голля.

Глава 34

Они сонно проковыляли в аэропорт — было уже 22.34 по парижскому времени, — прошли через иммиграционную службу, затем таможенник махнул им, чтобы не задерживались. В просторном зале за таможней толпились встречающие, в том числе люди с табличками. Одна из них гласила: «Хоб Дракониан — Аврора Санчес». Они подошли к человеку с табличкой. На нем была шоферская фуражка, но вместо традиционного темно-синего костюма профессиональных водителей — бежевый. Чуть за двадцать, черные курчавые волосы, на щеках густая щетина, усы торчком. На щеке большая родинка, да вдобавок с верхней губой что-то не в порядке — похоже, скверно сшитая заячья губа. То ли араб, то ли уличный апаш откуда-то из южной Европы.

— А где мистер Розен? — спросила Аврора, озираясь.

— У себя в отеле.

— Почему он не приехал встретить нас? — не унималась Аврора.

— Про это я ничего не знаю. — В голосе шофера сквозил арабский акцент Магриба. — Они в агентстве просто велели мне вас забрать.

— И куда отвезти?

— В отель мистера Розена. Или куда вы сами захотите.

— Это в духе Макса, — заметила Аврора. — Сам не показывается. Зато всегда машину присылает, и то ладно.

Вслед за шофером они вышли из центральных дверей аэропорта. Автомобиль — довольно потрепанный «Мерседес» не первой молодости — стоял у тротуара. Хоб вспомнил, как Келли встречал его в Портовой администрации. Похоже, профессиональные водители могут припарковать машину где только пожелают.

На переднем пассажирском сиденье находился еще один человек, помоложе шофера, смуглый, усатый, облаченный в темный бесформенный костюм.

— Это мой кузен Али, — пояснил шофер. — А я Халил.

Энергично кивнув, Али выбрался из лимузина, подхватил чемоданы и уложил их в багажник. Потом что-то быстро, заискивающе проговорил по-арабски.

— Он надеется, что вы будете не против, если он останется здесь, — пояснил Халил. — Он любит слушать радио. Он только что приехал сюда из Таманрассета. — Халил закатил глаза, чтобы показать, что Али то ли темный, то ли слабоумный, то ли, как порой бывает, и то и другое сразу. Все четверо уселись в «Мерседес» и скоро уже мчались по шоссе в сторону Парижа.

Глава 35

Недавно пробило одиннадцать. Хоб следил, как наплывают знакомые дорожные знаки, указывающие направление на различные пункты назначения, среди которых Париж — самый видный. На шоссе царило оживленное движение, изрядную часть транспортного потока составляли грузовики дальнего следования из Бельгии и Голландии. Сидевшие впереди Халил и Али хранили молчание, наблюдая за дорогой. Из приемника шелестела арабская музыка. Откинув голову на спинку сиденья, Аврора прикрыла глаза. Машина гипнотически скользила в коконе быстрого потока дорожного движения. Успокоительное покачивание убаюкало Хоба, и внезапный стремительный рывок «Мерседеса» вперед стал полнейшей неожиданностью.

Хоба вдавило в сиденье. Не без труда сев прямо, он спросил:

— В чем дело?

Аврора охнула. Али, обернувшись с пассажирского сиденья, продемонстрировал небольшой вороненый автомат, нацеленный не совсем на них, но и не совсем в сторону. Они будто стали участниками театрального представления, ситуация двусмысленная и, судя по всему, склоняющаяся в зловещую сторону.

— Спокойно, — с акцентом по-английски выговорил Али. — Мы имеем компания.

Заметив уголком глаза что-то цветное, Хоб обернулся и увидел ярдах в тридцати позади красно-синюю мигалку полицейской машины. Секунду-другую его рассудок просто отказывался принять вытекающие отсюда выводы.

— Притормозите, — раздраженно бросил Хоб.

Халил продолжал разгоняться, затем резко вывернул баранку вправо. Машина метнулась по выездной эстакаде, ведущей на бульвар Обервильер. Шедший позади полицейский автомобиль резко затормозил и, грохнувшись о бордюр, ухитрился последовать за ними на эстакаду, завывая сиреной.

«Мерседес» на всем ходу вылетел на бульвар, пронзительным сигналом требуя уступить дорогу, чем заставил проезжающие машины резко брать в сторону. Впереди стеной стояла дорожная пробка, однако Халил сумел выскочить на противоположную полосу, виляя между встречными автомобилями, как между стоячими вешками, и на квартал опередив полицейских. Затем он с визгом повернул направо, потом еще раз. Вой сирены затих вдали. Сбросив скорость до неприметного в городе уровня, Халил повел машину дальше.

— Что происходит? — поинтересовалась Аврора у Хоба.

— Не знаю, — признался он, — но в данный момент ситуация выглядит не очень благоприятно.

— Пожалуйста, — Али помахал с переднего сиденья пистолетом, — не говорить.

Они молча смотрели, как Халил петляет по переулкам. В конце концов автомобиль выехал на бульвар де Бельвиль и покатил мимо североафриканских ресторанов, подающих кускус и восхитительный таджин, мимо мерцающих неоновых вывесок ресторанов расцветающего Китайского квартала, затем в темный переулок, а там в еще один — тесный, с мелькающими с обеих сторон домами, — потом быстро налево и снова направо, в совсем узкие проулки — пустынные, без тротуаров и без прохожих, нуждающихся в таковых.

В одном из подобных кварталов Халил остановил машину.

— Больше не станем вас задерживать, — поведал он, тоже извлекая автомат, и что-то быстро проговорил по-арабски своему напарнику. Али выбрался из машины и открыл пассажирскую дверцу. Подошел к багажнику, отпер его, извлек багаж и грудой свалил его на обочине.

— Открывай, — велел Халил Хобу.

— Не заперто, — ответил тот.

Отщелкнув замки, Халил открыл чемодан Хоба. Пошарив внутри секунд пять, он вытащил что-то завернутое в коричневую бумагу. Сорвал ее и достал круглый джутовый мешочек размером с батон хлеба, с набитой на боку через трафарет надписью: «Рис басмати. Произведено в Индии».

— Ты всегда путешествуешь с рисом? — осведомился Халил.

— Это отличный подарок, — нашелся Хоб.

Испустив нечто среднее между фырканьем и угрюмым смешком, Халил сунул автомат в боковой карман пиджака. Нашарил во внутреннем кармане перочинный ножик, открыл его и аккуратно принялся вспарывать мешочек сверху по шву. Распоров примерно на дюйм, он ткнул указательным пальцем в дыру, и тот покрылся белым порошком. Лизнув палец, Халил расплылся в широкой ухмылке и сообщил Али:

— Да, это он. Дай-ка мне скотч.

Достав рулон черной пластиковой ленты, Али вручил его Халилу. Тот оторвал кусок, снова запечатал мешочек и вернул рулон Али. Затем повернулся к Хобу и Авроре.

— Ладно, можете идти.

Они двинулись вдоль по улице.

— Стойте! — окликнул Халил. — А багаж вам не нужен?

Вернувшись, Хоб с Авророй подхватили чемоданы.

— В конце квартала сверните направо и пройдите два квартала. Выйдете на бульвар де Бельвиль. Поймать такси будет нетрудно.

— Спасибо, — вымолвил Хоб.

— Не стоит благодарности, — Халил нажал на газ, и «Мерседес» унесся прочь.

Глава 36

Макс, одетый в цветастый халат, стоял на пороге своего номера, широко улыбаясь.

— Хоб! Аврора, деточка! Как дела?

Поджав губы, Аврора скользнула мимо. Сердитый Хоб проследовал за ней, волоча оба чемодана, совершенно оттянувшие ему руки. Он позволил заботливому Максу довести себя до мягкого кресла и устало рухнул в него.

Бесстрастно оглядевшись, Аврора осведомилась:

— Где мой номер?

— Чуть дальше по коридору, — сообщил Макс. — Но сперва позволь угостить тебя глоточком спиртного. Тяжелый выдался полет?

— Хоб тебе все расскажет. — Аврора подхватила свой чемодан и скрылась в коридоре.

— Что это с ней? — поинтересовался Макс у Хоба.

Макс снял апартаменты в старинном отеле «Синь» на бульваре Монпарнас. Хотя прожил он тут всего пару дней, Макса уже окружали визуальные памятки великого театрального прошлого Парижа: старые афиши Жан-Пьера Омона в «Светловолосом моряке», плакаты Пиаф и прочие имена и прочие плакаты.

— Аврора малость на взводе, — пояснил Хоб. — Терпеть не может, когда ее грабят.

— Шутишь, что ли?

— Нет, — покачал головой Хоб. — Макс, нас тормознули.

— В аэропорту?

— Вскоре после. В лимузине, который ты прислал за нами. — Хоб изложил недавние события.

— Я не посылал никакого лимузина, — заметил Макс. — У меня пока не было времени наладить сервис.

— Шофер держал табличку с моим именем и с именем Авроры.

— Он получил ее не от меня.

— Мне показалось, он тебя знает.

— Хоб, задумайся на секунду. Если бы это подстроил я, разве я стал бы называть собственное имя?

— Может, и нет, — согласился Хоб. — Если только не пытался быть сверхумным.

— Я не настолько умен, — возразил Макс.

— Охотно верю.

— И чего же ты лишился?

— Ерунды. Всего лишь маленького пакетика кокаина, да и то не своего. Твоего, наверное. Около кило.

Мясистое лицо Макса мгновенно осунулось, отвисшая нижняя губа отвисла еще больше. Он вмиг состарился лет на десять и сгорбился в кресле.

Помолчав какое-то время, он наконец вымолвил:

— Хоб, насчет этого марафета…

— Ты подначил Аврору или Келли подкинуть его в мой багаж, —отрезал Хоб. — Это я и сам уже вычислил.

— Хоб, я все могу объяснить.

Невесело усмехнувшись, Хоб устроился поудобнее и скрестил руки на груди.

— Валяй, выкладывай.

Набрав полную грудь воздуха, Макс медленно выдохнул:

— Хоб, гоп-стоп я не подстраивал.

— Зато подстроил, чтобы я протащил кокаин через таможню.

Макс кивнул.

— Прежде всего, тут не было ни малейшего риска. Тебя ни в коем разе не могли подловить.

— Раз это было так уж безопасно, что ж ты не провез его сам?

— Я хотел сказать, не было риска для тебя. А для меня был. Может, и для Авроры. Видишь ли, все было улажено. Было запланировано, что эта партия пройдет через таможню без осложнений.

— Это не снимает вопроса, — стоял на своем Хоб. — Почему ты не пронес его сам?

— Боялся ножа в спину. Ты знаешь Эмилио, дружка Авроры?

— Вообще-то мы не сталкивались.

— Он переодетый агент по борьбе с наркотиками.

— Замечательно.

— Благодаря этому все и сработало. Он хотел, чтобы я доставил эту партию во Францию. Я должен был организовать продажу, затем он бы накрыл покупателя и пожал лавры за разоблачение большой международной сети.

— А ты?

— А мне бы сошло с рук.

— Значит, все подстроено. Тем более ты мог провезти его сам.

— Если бы не одно осложнение. Эмилио жутко ревнует Аврору ко мне, так что я боялся, что он заложит меня и я угожу за решетку. Он потеряет свое большое дело, зато уберет меня со сцены, касающейся Авроры.

— Тогда почему ты не дал провезти его Авроре?

— Эмилио настолько не в своем уме, что ведет себя непредсказуемо. Он мог просто из чистой мстительности загубить ее. Разве угадаешь, что может учудить влюбленный псих?

— Он мог загубить и меня.

— Маловероятно. Против тебя он ничего не имеет и знает, что ты тут вовсе ни при чем. С товаром в багаже у тебя или у кого-нибудь еще все превращалось в обычное деловое предприятие.

— Думаю, мне незачем утруждать себя, растолковывая, что ты не имел права так поступать.

Макс потерянно развел руками.

— Да знаю я, знаю! Что ж я еще могу сказать? Мне казалось, десять тысяч долларов как-то сгладят ситуацию.

— Давай их сюда, и тогда я погляжу, как буду себя чувствовать.

Макс посмотрел на него еще потеряннее.

— Хоб, я бы дал, если б мог. Но беда в том, что деньги должны прийти ко мне в руки после продажи кокаина.

— Макс, что ты хочешь этим сказать?

— Я банкрот, Хоб, вот что я пытаюсь сказать.

— А этот номер? — огляделся Хоб.

— В кредит. Я рассчитывал, что сделка поправит мои дела. Подожди-ка минутку. — Макс встал и вышел в соседнюю комнату. Возвратившись с бумажником, открыл его и вынул оттуда четыре похрустывающих стодолларовых купюры, пятьдесят и две десятки. И отдал Хобу две сотни и пятьдесят. — Это все, что у меня есть, Хоб, и я отдаю это тебе. Я все еще должен десять тысяч. А теперь хочу задать тебе один важный вопрос. Кто-нибудь знал, что ты работаешь на меня?

— Это не было таким уж секретом. Мои компаньоны, и все. А что?

— Я пытаюсь вычислить, кто нас грабанул. Этот гоп-стоп явно затеял человек, знающий, что он ищет.

— Скорее уж это кто-то из твоих компаньонов.

— Знаю. Просто пытаюсь охватить все возможности. Слушай, Хоб, а ты не мог бы чуток поспрошать народ?

— Ты хочешь, чтобы я выяснил, кто меня грабанул?

— Разумеется. Ты ведь частный детектив. Обращаться к полиции мне как-то не с руки. А когда мы вернем товар, я заплачу тебе твои десять тысяч.

— Кто тебя ограбил — не моя забота.

— Да, но я прошу, чтобы она стала твоей. Если вернешь товар, получишь еще пять сверху.

Хоб обдумал предложение, подавив естественное желание послать Макса куда подальше. Такой вариант сулит лишь долг, получить который вряд ли удастся. А traspaso истекает на будущей неделе.

— Ладно, Макс. Однако тогда мне понадобятся еще какие-то деньги. Того, что ты дал, в Париже хватит лишь на пару обедов и сигару. Без денег, как тебе известно, тут шагу не ступишь.

Макс кивнул.

— Попытаюсь наскрести для тебя тысячу к завтрашнему вечеру. Годится?

Все это никуда не годится, но выбора нет, остается лишь раскручивать это дело дальше. Хочешь не хочешь, а все зависит от Макса и украденного наркотика, во всяком случае, в ближайшее время.

Глава 37

Стрелки часов уже подходили к полуночи, когда Хоб покинул отель Макса и ступил на улицу. Доехав на метро до Порт д’Итали, пешком дошел до бульвара Массена, 126, где снимал квартиру на паях с Патриком, ирландским флейтистом с Ибицы, пытающимся добиться коммерческого успеха ретикулированной фотографии как средства предсказания характера и будущего человека. Патрика в Париже в тот момент не было — он недавно сошелся с француженкой, и они вдвоем поехали навещать ее родственников в По.

Хоб вошел в темную квартирку. Патрик оставил холодильник включенным, и там обнаружилось полбутылки белого вина, немного анчоусов и несвежая курица. Хоб налил себе выпить.

Даже при включенном свете в квартире было сумрачно, как у Хоба на душе. С улицы доносился рокот моторов больших грузовиков, приехавших из провинции или отправляющихся туда. Одну из четырех тесных комнаток занимало фотоснаряжение и специальные светильники. В воздухе стоял запах кошки, несвежего паштета и жареного картофеля. Поставив чемоданы, Хоб обозрел унылое окружение. Уезжая, Патрик не выключил радио, и оттуда доносился мягкий шепот джаза, какая-то печальная женщина пела блюз. Хоб уселся на раскладушку, служившую ему и кроватью и диваном. Она со скрипом уступчиво подалась под тяжестью тела, суля неудобную постель. Сбросив мокасины, Хоб швырнул пиджак на стул. Не будь он таким усталым, это обиталище с голыми лампочками и шелушащимися стенами повергло бы его в хандру. Из него будто выпустили весь воздух. Он уже задремывал прямо в одежде, когда зазвонил телефон.

Доковыляв до аппарата, Хоб снял трубку.

— Хоб, старичок, это ты? — послышался голос Найджела.

— Да, я.

— Мы с Жан-Клодом собирались встретить тебя, да не знали, во сколько ты прилетаешь. И рейса тоже, если вдуматься. Забыли записать, старичок. Хочешь, встретимся? Могу подскочить в два счета.

— Не сейчас, — ответил Хоб. — Давай за завтраком в «Драгстор» на Сен-Жермен в девять часов. Приводи Жан-Клода.

— Заметано, старичок. Все прошло гладко?

— Не совсем. Расскажу, когда свидимся. Спокойной ночи, Найджел.

Повесив трубку, Хоб лег, пытаясь решить, следует ли вставать, чтобы почистить зубы, для чего необходимо распаковать чемодан. Он все еще ломал над этим голову тридцать секунд спустя, уже погрузившись в сон, так что первым делом осуществил желаемое утром, когда проснулся.

Глава 38

Назавтра с утра Хоб сидел в «Драгстор», расположенном на втором этаже ресторана на Сен-Жермен, в толпе модно одетых людей, по большей части американцев, японцев и немцев, хотя изредка ради местного колорита попадались и французы. На тарелке рядом с ним лежал недоеденный круассан. Хоб как раз налил себе из высокого белого кофейника вторую чашку кофе с молоком, когда по узкой спиральной лесенке взбежал Найджел, за которым по пятам следовал Жан-Клод. Оба втиснулись в кабинку.

— Ты какой-то утомленный, — заметил Найджел. — Что стряслось?

Хоб рассказал о прилете в де Голль, о поездке в Париж с Халилом и Али, об ограблении и последующей встрече с Максом.

— Так я и знал! — воскликнул Найджел, когда Хоб подвел черту. — Так и знал, что этот скользкий ублюдок что-нибудь припасет под занавес!

— Если знал, почему же не сказал мне?

— К тому времени, когда я все разложил в голове по полочкам, ты уже был в воздухе. Черт, мы даже подумывали ограбить тебя сами, правда, Жан-Клод?

Жан-Клод кивнул.

— Подумывали или поделывали?

— Мы думали об этом, ради твоего же блага, но не сделали.

— Найджел, ты уверен? Потому что, если, случаем, это организовали вы с Жан-Клодом, теперь самое время признаться.

Найджел прижал обе руки к своей обширной груди.

— Хоб, я этого не делал. Ясно же, что этот трюк провернул Макс.

— А я в этом сомневаюсь.

— Если не он, то кто же?

— Это я и надеюсь выяснить.

— В толк не возьму, чего ты так беспокоишься. Неужто ты не сыт этим типом по горло?

— Все просто, — растолковал Хоб, — я не получу платы, пока Макс не получит деньги за марафет, который заставил меня протащить контрабандой. Найджел, я делаю это ради фазенды.

Найджел разумел священность данной концепции. Сам он фазенду утратил. Очевидно, ничего другого не остается. Но с чего начать?

— По-моему, — предложил Хоб, — первым делом вы с Жан-Клодом должны расспросить своих друзей и информаторов, не знает ли кто чего. Мне как-то не с руки блуждать по Парижу, разыскивая человека с приметами Халила.

Но на самом деле именно этим Хоб и занялся. Как только все трое покончили с завтраком, Хоб описал Халила и Али и дал Найджелу пятьдесят долларов из денег Макса, чтобы тот поделился с Жан-Клодом. Затем Хоб на метро доехал до Бельвиль. Нелепо, но ничего другого ему в голову не пришло.

Само собой разумеется, никакого проку это не дало. Половина населения Бельвиль походила на Халила, а вторая на Али — конечно, не считая женщин, вероятно, похожих на жен этих типов. Зато Хоб получил славный таджин и первоклассный мятный чай.

Глава 39

Между тем сияющие дороги предначертания, невероятно походившие на конверсионные следы реактивных самолетов, вели в Париж. Мы можем закрыть глаза на все, кроме ведущих из Нью-Йорка, где плелась очередная нить паутины судьбы, крепко привязавшей Хоба к Максу. Судьба эта предстала в облике грузного пожилого мужчины суровой наружности, облаченного в клетчатую спортивную куртку и слаксы цвета хаки, сошедшего в аэропорту де Голля с борта самолета «Эр Франс», рейс 170, вылетевшего из аэропорта Кеннеди, что в Нью-Йорке.

Пройдя через таможенную и иммиграционную службы, Келли поймал такси. Уже садясь в машину, он заметил еще одного пассажира другого рейса, тоже садившегося в такси, — Генри, приходящего работника мистера Розена. Его Генри вроде бы не заметил, а вопить Келли не захотел.

В такси Келли назвал адрес отеля Макса. Такси Генри отъехало следом, и Келли не видел, куда тот направился. Ему пришло в голову, что надо бы сказать: «Притормозите и следуйте за тем такси», но в таком объеме Келли французским не владел. Он даже не догадывался, что его неразговорчивый, небритый, смуглый шофер — израильтянин, бывший огранщик алмазов из Тель-Авива, говорящий по-английски лучше самого Келли. Но таковы уж превратности времени, места и сюжета.

Глава 40

В самолете Генри Смита окружала развеселая компания, целых 137 человек пассажиров Мемориального спецрейса в честь парижского джаза Луиса Армстронга и ночных клубов. Курьезно, что он попал на подобный рейс, потому что Генри вообще не принадлежал к числу фанатов джаза. Рожденный и выросший в Вест-Индии под звяканье дебублдебопа и растафарийский^[206] духовный рэп, он очень скоро — так же неожиданно для себя, как и для своей родни, — ощутил вкус к Равелю, Сати и прочим, населявшим сюрреалистический Париж его фантазий.

И вот сейчас он сидел, читая свой журнал «Черный израильтянин», пока со всех сторон от него болтали, напевали и даже приплясывали под звуки джаза. Кажется, он единственный на борту самолета не знал ничьего прозвища. Его это вполне устраивало. Он-то отправился в путешествие отнюдь не ради чепуховых увеселений. Его цель куда важнее, мало не покажется. Когда же сосед по креслу — крупный светло-коричневый мужчина в бежевом костюме с зелеными бархатными вставками и галстуке с желто-оранжевыми разводами — попытался затеять разговор, Генри приложил палец к поджатым губам. Это ничего не означало, но тот уставился на него, выпучив глаза, и обернулся к соседу, сидевшему с другой стороны.

Генри это вполне устроило. Больше всего в этом путешествии он нуждался в молчании и времени на раздумья. Он очень надеялся, что Халил получил его телеграмму и точно выполнил все инструкции. Братство отзывалось о Халиле крайне благоприятно, однако с этими арабами нельзя питать уверенность ни в чем.

Самолет приземлился в аэропорту Парижа в 7.10 утра. Генри сошел с двумя легкими дорожными сумками. Прошел таможню и иммиграционную службу без инцидентов и взял такси. Такое расточительство шло вразрез с его бережливой натурой, но ставка уж больно велика. Либо денег после будет по горло, либо вообще ничего не будет.

Когда машина въехала за кольцевую в Куленкуре и покатила через сердце города, вокруг замелькали виды Парижа. Проезжая по мосту Сен-Мишель, Генри впервые увидел Нотр-Дам. Вскоре после того такси остановилось на Левом берегу по названному Генри адресу: рю де Пантеон, 5-бис. Сердце Парижа, детка. Все на высшем уровне.

Было почти восемь утра, когда Генри выбрался из такси у дома Халила. Пять-бис оказалось узкой лестницей между двумя зданиями. По пути Генри разминулся со многими людьми, в большинстве — с виду студентами. Черных совсем мало. Впрочем, Генри не придал этому значения, не питая никаких предубеждений.

В слабо освещенном фойе он отыскал кнопку с карточкой «Х. Ибрагим, 3б». Нажал на нее, подождал, снова нажал, подождал, нажал снова. Наконец, послышался ответный зуммер. Затем раздалось жужжание, открывшее дверь, после чего Генри вошел и поднялся по лестнице.

В коридоре третьего этажа царил полумрак. Генри пришлось щелкнуть своей зажигалкой «BiG», чтобы отыскать дверь 3б. На стук отозвался мужской голос, сказавший что-то по-французски.

— Халил, это я, — окликнул Генри. — Говори по-американски. Я знаю, ты умеешь.

На пару секунд воцарилась тишина. Потом звякнула отодвигаемая цепочка. Дверь открылась. На пороге стоял высокий, тощий, бородатый юноша в купальном халате.

— Эй, человече, это ж я, — повторил Генри.

— Вы Генри? — с явным акцентом по-английски спросил Халил. Хоть они и говорили по телефону, видеться лично им еще не доводилось.

— Верняк. Ты мне дашь войти?

Посторонившись, Халил впустил Генри внутрь.

Тесную комнатушку озарял тусклый свет солнца, рдевшего за закрытыми жалюзи, и единственная лампочка под потолком. Тут присутствовала незастеленная кровать, с которой, судя по всему, Халил только что встал, мягкое кресло, два деревянных стула, стол, с одного конца заваленный бумагами и книгами, а с другого — немытыми тарелками. Имелась также раковина, набитая грязной посудой, небольшая газовая плита, но никаких признаков холодильника и туалета.

— Вы правдиво Генри? — спросил Халил.

— Да я ж посылал тебе свою треклятую фотку. Как я, по-твоему, должен выглядеть, как фараон Египта, что ли?

— Прощения, не так быстро. Мой английский не был много разговорный.

— Ничего, сгодится. Ты получил мою телеграмму?

— Да… да.

Подойдя к столу, Халил покопался в бумагах и выудил тонкий бланк телеграммы, сообщавшей: «Прибытие завтра. Будь на месте. Генри». Показал ее Генри.

— Да я знаю, что в ней говорится, я сам ее посылал, — отмахнулся Генри. — У меня и в мыслях не было, что ты живешь в такой куче дерьма. Что, на лучшее не тянешь?

— Я бедный иракский студент. Но я истинный воин Святого дела.

— Эй, нечего талдычить про Святое дело мне! Разве ж я не ломаю горб ради Святого дела? Главное ты взял?

— Comment? — не понял Халил.

— Ну, вагон дури, кокаин, в общем, хватанул, чего я велел, или нет?

— Я сделал все, что вы говорили, — угрюмо буркнул Халил.

— Были проблемы?

Халил покачал головой.

— Один из Братства одолжил мне такси на вечер.

— И ты сделал это в одиночку?

— Я думал, лучше взять напарника. Я взял своего кузена Али.

— Его могут выследить?

— Нет. Он сегодня уехал в Алжир.

— Ладно. А дурь у тебя?

— У меня есть то, что вы просили.

— Тогда дай-ка мне взглянуть, человече.

Халил вытащил из-под кровати два чемодана. За вторым обнаружился завернутый в бумагу пакет, вчера вечером изъятый из багажа Хоба. Халил вручил его Генри.

— Открой, — распорядился Генри. — Откуда я знаю, может, там сахарная пудра.

Взяв со стола ножик, Халил сделал надрез, после чего протянул пакет и ножик Генри. Тот вынул щепотку порошка на кончике ножа и втянул ее носом. И почти сразу же улыбнулся впервые за день.

— Он самый, браток! Настоящий снежок! Приму-ка еще капельку. Ночь выдалась трудная.

Приняв еще одну понюшку, уже покрупнее, Генри несколько секунд посмаковал ее, закрыв глаза и блаженно запрокинув голову. Затем вытащил еще щепоть порошка и втер в десны. И наконец, закрыв пакет, вернул его Халилу.

— Мне просто нужно было убедиться. Но сейчас не время балдеть. Запечатай и убери. А ты сам, случаем, не потешился этой штукой?

— Я не употребляю дьявольского порошка, — презрительно скривился Халил.

— Рад слышать. Ежели б мы с тобой сунули носы в этот мешочек мечтаний, скоро нечего было бы продавать. А смысл операции как раз в продаже.

— Когда мы это сделаем?

— Человече, я приехал, чтобы заняться этой маленькой подробностью лично. Расскажу тебе позже. А сейчас мне надо покемарить, а после изучить расклад местности.

Откинувшись на спинку кресла, Генри зевнул, потянулся и огляделся. На глаза ему попались груды одежды на полу, позади них стопки книг с арабскими названиями, а рядом — открытый чемодан, набитый какими-то циферблатами и выключателями.

— А это у тебя чего? Какая-то рация, что ли?

— Нет, это моя бомба, — ответил Халил.

— А ты мне лапшу на уши не вешаешь?

— Конечно, нет. Я никогда не шучу. Как вы говорите, это последнее слово техники, сделана в Германии из лучших материалов. С гарантией разнесет в пух и прах что угодно.

Встав, Генри подошел к чемодану, присел на корточки и внимательно вгляделся, не притрагиваясь ни к чему.

— Это и правда бомба?

— Да, уверяю вас.

— Тогда во имя двадцати крохотных демонов в розовых халатиках скажи-ка мне вот что, человече. Какого черта у тебя в комнате на полу стоит бомба?

— Мне дали инструкцию взорвать мсье Дюри, министра культуры, за то, что он говорил о нашей группировке плохие слова и вообще с пренебрежением отзывался об исламе. Но мне велели отложить взрыв, пока не сделаю дело с вами.

Генри встал и вернулся к креслу, в притворном изумлении покачивая головой.

— Человече, если взрывать всякого, кто тебя обложит, тебе надо целую кучу чемоданов.

— Мы не собираемся взрывать всякого, — возразил Халил. — Просто несколько человек для примера. Но эта миссия отложена.

— Тогда чего ж ты держишь бомбу здесь?

— Больше мне негде ее держать.

— С этим надо что-то делать, — покачал головой Генри. — А что, если полиция придет проверить твои документы? Покажи мне, как обращаться с этой штуковиной.

— Все очень просто, — Халил двинулся к чемодану, Генри следом. — Видите этот толстый красный провод? Это предохранитель. Пока он на месте, бомба нейтрализованная. Чтобы воспользоваться бомбой, надо выдернуть этот провод. Тогда запускается механизм. Затем есть два варианта. Можно установить вот этот таймер, нажав эту кнопочку. Каждая цифра — минута. Можно установить любое время от минуты до двадцати трех часов пятидесяти девяти минут. Или нажимаете вот эту большую голубую кнопку. Как только вы закроете крышку, механизм взведен. Когда кто-нибудь откроет чемодан, он сработает.

— Лады, я ухватил. Очень просто, очень мило. Даже и не мечтай провернуть что-нибудь эдакое, пока я здесь. Я найду для нее более безопасный тайник. И для марафета тоже. — Зевнув, Генри вернулся к креслу. — В той чертовой таратайке я глаз не сомкнул. Я займу постель, а ты кресло. Не против?

Он устремил на юношу Устрашающий Взгляд Агрессора, но напрасно: Халил и без того совсем присмирел, прекрасно зная, кто тут главнее.

— Да, конечно. Мне надо приготовиться к занятиям. — Халил принялся копаться в своих вещах.

Сидя в кресле, Генри дожидался, когда он оденется и удалится. Не квартира, а куча дерьма, что тут еще скажешь. Однако это ненадолго, пока не удастся огрести деньгу. Но первым делом надо поспать.

Глава 41

Телефон подал голос, и Макс снял трубку. Звонил портье.

— К вам посетитель, мистер Розен.

— Кто?

— Говорит, его зовут Келли.

— Минуточку. — Прикрыв микрофон ладонью, Макс поглядел на Аврору, читающую на софе «Эль». — Келли здесь. Что ты думаешь?

— Что сейчас, что потом — никакой разницы, — пожала она плечами.

— Пусть поднимется.

Оставив чемоданы у портье, Келли на маленьком лифте поднялся на третий этаж. Спутать номер Макса с другим было просто невозможно. Еще от лифта Келли услышал приподнятые голоса: сердитый принадлежал Авроре, а умоляющий — Максу. Он прикинул, не имеет ли смысла выйти и прогуляться вокруг квартала, чтобы переждать, когда буря уляжется; впрочем, какого черта — ему уже не впервой быть свидетелем перебранки Авроры с Максом, тем более что о нем уже доложено. Подойдя к двери, за которой разыгрывалась ссора, Келли нажал кнопку звонка.

Через секунду-другую дверь отворилась.

— Привет, Келли, — бросила Аврора, одетая в черные кожаные джинсы, несмотря на июльскую жару, и тащившая за собой чемодан. Она ураганом пронеслась мимо и вошла в лифт.

Келли взглядом проводил ее. Двери лифта закрылись, и он пошел вниз по забранной сеткой открытой шахте. Пожав плечами, Келли повернулся к двери.

Макс, ничуть не смущенный разыгравшейся сценой, стоял на пороге с веселым, приятным выражением лица.

— Келли! Черт побери, какой приятный сюрприз! Входи же, входи! Что ты поделываешь тут, в Веселом Пари?

Войдя, Келли огляделся. Макс снял просторный, вместительный номер. Белые шторы развеваются на ветру в распахнутых французских окнах. На стенах что-то наподобие шелковых шпалер, а на шпалерах — старые плакаты с портретами людей, о которых Келли ни разу не слыхал. Мебель вроде бы антикварная. Приглушенный изысканный свет. В подобном жилье человек будет чувствовать себя как дома, пока не надумает, что делать дальше.

— Мило, Макс, очень мило.

— Просто временное лежбище, — развел Макс руками, — пока не найду постоянную квартирку. Как ты насчет выпивки? — Он обернулся к бару, где группа стаканов обступила три бутылки. — Шотландское сгодится? Что ты тут делаешь, Келли? Рад тебя видеть.

Взяв шотландское виски с водой, Келли направился к креслу со спинкой в виде лиры. Сел и, отхлебнув, одобрительно кивнул.

— Я ж говорил, Макс, что меня всегда тянуло глянуть на Веселый Пари, — промолвил он, решив не затрагивать вопроса о том, что произошло между Авророй и Максом. — Я ж говорил.

— Несомненно. Но почему именно теперь? Кстати, я собирался тебе звонить. Тут кое-что подвернулось, и мне пришлось уехать впопыхах, сам знаешь, как оно бывает.

— Верное дело, знаю. Ну, я ж не обижаюсь, что вы мне ничего не сказали. Мы квиты. Вы были щедры со мной выше крыши. Я здесь не за тем, чтоб на вас наезжать.

— Черт, я и не думал волноваться на этот счет. Ты да я, мы никогда ничего друг от друга не скрывали. Если тебе понадобится помощь, только дай мне знать. В данный момент мое финансовое положение оставляет желать лучшего, но очень скоро…

Келли прервал его, выставив открытую ладонь.

— Я вовсе не о том, Макс. Я здесь не затем, чтоб проедать вам плешь насчет денег. Когда вы эдак смылись, я просто остался не у дел. Я вас не виню, мы всегда понимали, что я работаю на вас там, а как съедете, так и кранты. Но я начал задумываться. Я ж серьезно насчет того, что хотел повидать Пари. Так что огляжусь, пока не подвернется еще чего. И еще одно.

— Выкладывай, — улыбнулся Макс.

— Я знаю, вы не рассчитывали на меня. Но я подумал, что все равно могу понадобиться. Чем бы вы там нынче ни занимались, недурно иметь под рукой человека, на которого можно положиться. Который прикроет вас с тылу. Или будет ходить по поручениям, как в Нью-Йорке. Или еще чего. Не отвечайте мне прямо с ходу. Может, вам надо это малость обмозговать. Я тут задержусь на недельку-другую. Поглядим, чего вы надумаете. Если нет, так я вернусь в Нью-Йорк без обид.

— Что ж, очень благородно с твоей стороны, — согласился Макс. — Я об этом поразмыслю, обещаю. Где ты собрался остановиться в Париже?

Келли постучал по карману плаща, оттопырившемуся из-за книги в бумажной обложке.

— У меня с собой путеводитель, мои вещи остались внизу, а место я как раз собираюсь подыскать.

— Я бы разместил тебя здесь, но сам видишь, как оно…

Келли кивнул.

— Да, еще одно. У вас нет телефонного номера этого вашего приятеля, этого самого Хоба?

— Разумеется, есть. — Нацарапав номер на полоске бумаги, Макс вручил ее Келли. — А зачем тебе понадобился Хоб?

— Да так, ни за чем. Просто симпатичный парень, а больше я тут никого не знаю, кроме вас. А вам, как погляжу, не до меня. Я дам о себе знать, Макс.

Глава 42

Двадцать минут спустя в дверь Макса снова позвонили. Он открыл. За дверью стоял Хоб, какой-то помятый и недовольный.

— А почему мне не позвонили снизу? — поинтересовался Макс.

— Я сказал, что ты меня ждешь.

— И вправду жду. Что ж, входи.

И тут зазвонил телефон. Макс схватил трубку.

— Да, это Макс. Кто это?

— Макс, это твой старый дружок Эмилио.

— В Париже?

— Совершенно верно, дружок. В Париже.

— Что ж… добро пожаловать в Город Огней.

— Большое спасибо. Макс, у нас с тобой имеется неоконченное дельце.

— Нет у нас никакого дельца. Тут Франция, а не Америка.

— А тебе не доводилось слыхать об экстрадиции?

— О каком это дельце ты говоришь?

— То, о чем я говорю, обсуждению по телефону не подлежит. Я сейчас подъеду. Но сперва хочу побазарить с Авророй.

— Вставай в очередь. Я тоже.

— Нечего со мной шутки шутить, толстячок, я же знаю, что она там.

— Тогда ты знаешь больше, чем я.

— Ну, если врешь…

— Не веришь, подъезжай прямо сейчас, поедим чили и поглядим какую-нибудь французскую телепередачу. По-моему, через полчаса из Нормандии начнут транслировать конкурс эрудитов, наверно, будет интересно.

— Ладно. Если увидишь ее, скажи, что я хочу с ней повидаться. А этот твой частный легавый Хоб, он-то в Париже?

— Он прямо тут.

— Дай-ка мне его.

Хоб взял трубку.

— Хоб слушает.

— Мне надо с тобой встретиться, — заявил Эмилио. — Знаешь подходящее место?

— Скажем, в пивной «Брассери д’Итали», на углу Порт д’Итали и Массена через полчаса.

— Где это, черт возьми? А, выкинь из головы, возьму такси. Лады. Дай-ка мне снова Макса… Максик, мы скоро с тобой потолкуем. У нас с тобой неоконченное дельце. — Он дал отбой.

Положив трубку, Макс сообщил Хобу:

— Это Эмилио.

— Я догадался.

— Как, по-твоему, следует ли ему говорить, что наркоту умыкнули?

— Он ведь такой умник, вот пусть сам и узнает. Макс, что у него на тебя?

— Лет двадцать в федеральной тюряге, если только я не пойду на сотрудничество. То есть надо подставить своего здешнего партнера, чтобы Эмилио мог его арестовать и заслужить лавры.

— И ты собираешься это сделать?

— Из-за него я между молотом и наковальней, — развел руками Макс. — Если я ничего не придумаю, настанет очередь мистера Игрека.

— Мне казалось, обычно его зовут мистер Икс.

— Так оно и есть, но я решил окрестить его по-новому. Так куда свежей.

— Береги себя, Макс, — сказал Хоб. — Поговорим после.

Глава 43

Стало жарко, Париж наконец-то распростился с непредсказуемостью весны, разнежился, стал теплым и стабильным. Воздух напоил аромат цветов: настала пора цветения кизила.

Но славная погода была Хобу до лампочки; его донимали какие-то астматические симптомы, да заодно он чувствовал себя не в духе и не в настроении выслушивать саркастические комментарии Эмилио об ограблении.

Само ограбление подействовало на Хоба с опозданием, став неожиданным потрясением для нервной системы.

Поначалу, стоя в темном переулке Бельвиля, пока Халил обыскивал чемодан в поисках наркотиков, о существовании которых Хоб даже не подозревал, он не чувствовал ничего, кроме досады, что при всем своем обширном опыте в данной области не предвидел хотя бы возможности подобного грабежа. Но досады притупленной, его будто укутывала защитная серая пелена. Однако вскоре она уступила место злости и стыду за то, что он, Хоб, умный, изощренный Хоб, не предвидел подобного, не предвидел и не догадался, что десять тысяч долларов за сопровождение красивой женщины в Париж смахивают на сказочную приманку, при помощи которой и разыгрывают мошеннические операции. Его собственное стремление к большим деньгам, вернее нужда в них, завлекло его в эту запутанную ситуацию, где он не только не ведает, что творит, но даже не ведает, хочет ли творить это вообще. В такие времена, времена предельного отвращения к самому себе, все мотивы, все причины любых действий кажутся дутыми.

При более глубоком проникновении в суть выясняется, что любые действия вообще лишены смысла. Таков край пропасти проникновения в суть, от которого испуганно отшатнулся Хоб.

И напомнил себе, что, слава богу, настроение всеобъемлющего нигилизма быстро уступает место настроению просветленного интереса к собственной персоне.

— В общем, более дурацкой истории я еще не слыхал, — подавшись вперед и навалившись на пластиковую крышку стола, подытожил этот пустобрех Эмилио — обладатель мускулистого торса, облаченного в спортивную рубашку из Вайкики, украшенную Микки Маусом.

— Дурацкой там или нет, но так оно и было, — отрезал Хоб.

— Смахивает на то, что это было подстроено.

— Гениальное умозаключение.

— А ты не догадываешься, кто мог это подстроить?

— Идей множество, ответа ни единого.

— Ты, наверно, знаешь, что Келли в Париже?

— Еще бы! Я с ним недавно говорил.

— А Генри?

— Вот о нем я не знал. А тебе откуда о нем известно?

— Я нашел его имя в списке пассажиров. Кстати, этот инспектор Фошон тебя знает. Он помог мне собрать сведения о некоторых людях. Тебя мог обработать любой из них.

— Правда.

Поглядев на Хоба, Эмилио поднял брови, будто его только что осенило.

— Дьявол, да ты же сам мог себя обработать!

— Разумеется, мог, — согласился Хоб. — Должно быть, путем ментального осмоса я вычислил, что мне подсунули в багаж, а затем позвонил из самолета своей парижской шайке, чтобы проинструктировать ее, как меня грабануть.

— Выглядит маловероятно. Но может статься, я сумею свести концы с концами. Ты достаточно сообразителен, чтобы понять, что к чему.

— Это лучший комплимент, какой я слышал за сегодняшний день. Самое печальное, что это не так.

— Избавь меня от своего умничанья, — оборвал Эмилио. — Я отвечаю за наркоту, которую ты потерял.

— Ну, порой грабят даже невинных парней, — запротестовал Хоб. — Такое случается.

— Быть может. Я лишь хочу, чтобы ты понял, что я тебя взял на заметку. Пару лет назад ты попался на контрабанде в Турции.

— Пятнадцать лет назад. И вовсе я не попался, никаких улик против меня не было.

— Хочешь сказать, что просто болтался поблизости, когда дерьмо всплыло?

— Что-то вроде.

Эмилио встал.

— С тобой говоришь, будто с плохим комиком шестидесятых. — На мгновение задумавшись, он поинтересовался: — У тебя, случаем, нет адреса Авроры? — Хоб тряхнул головой. — Я с тобой свяжусь. — С этими словами Эмилио выбрался из-за стола и пошел прочь, предоставив платить за пиво Хобу. Мелочь, но в глазах Хоба — вопиющая неотесанность.

Хоб заплатил и пешком двинулся к себе, не заметив серое такси «Мерседес», стоящее третьим с конца у пересечения Порт д’Итали и бульвара Массена. А поскольку не заметил такси, то не разглядел в нем и Эмилио, читавшего «Геральд Трибюн» и следившего, как Хоб пересекает проспект, направляясь в свой дом, стоящий на противоположной стороне.

Глава 44

Недавно перевалило за полдень, пора вздремнуть. Установилась великолепная летняя погода, чуточку более жаркая, чем Хобу по душе. Но в квартире Патрика каменные стены и нехватка окон помогали сохранить прохладу.

Сев, Хоб снял кроссовки, стащил рубашку, от пота липнущую к спине, и вытянулся на раскладушке, служившей Патрику кроватью и потому всегда в раскрытом виде стоявшей у дальней стены. Матрас оказался твердым и комковатым. Хоб отлупил бесформенную подушку, придав ей форму, которая, по его мнению, понравится его затылку.

Работа детектива весьма недурна, но даже частный сыщик может устать. И если не всякий частный сыщик, то Хоб уж наверняка. Жизнью Хоба всегда заправляла энергия его чакр. Когда она находилась на высоком уровне, он чувствовал себя так, будто может уложить на лопатки весь мир. Но чакры слишком уж часто исчерпывались, его аккумуляторы не подзаряжались, его воззрения на мир не освежались. В такие времена Хоба терзали сумрачные сомнения и опасения, исходившие будто бы из самой сердцевины его бытия. Он не понимал, к чему все это может привести, не осмеливался хотя бы шепотом назвать назревающие возможности, из страха совершенно воздерживаясь от самокопаний, ибо влиял на себя столь пагубно, что, как выразился его психотерапевт, «был себе худшим врагом».

В подобные времена сон превращался в насущную необходимость. Даже пятиминутная дрема могла заштопать прохудившиеся рукава его потрепанного представления о себе. И вот, едва Хоб закрыл глаза с мечтой оказаться на Ибице и почти перенесся туда в зарождающемся сновидении, как зазвонил телефон.

Подавив стон, Хоб перекатился в сидячее положение — недурное достижение для человека возрастом за сорок, предчувствующего утрату своей фазенды.

Звонил Найджел.

— Дорогой мой, ты же знаешь, что я не стал бы беспокоить тебя во время сиесты, если бы мы не разузнали нечто важное. Во всяком случае, сулящее оказаться важным.

— Мы? — переспросил Хоб. Всякий раз, когда Найджел величаво употреблял «мы», у Хоба возникало ощущение, что до него снизошла царствующая особа.

— Жан-Клод и я. Вообще-то на самом деле Жан-Клод. Но я настоял, что мы должны позвонить тебе незамедлительно.

— И что там такого важного?

— Возможность выяснить, кто тебя ограбил. В самом-то деле, старичок, неужели ты думаешь, что я позвоню тебе с новостями о твоем дядюшке Пите из Балтимора?

Хоб не потрудился оспаривать наличие в своем родстве дядюшки Пита из Балтимора. По какой-то лишь одному ему ведомой причине, наверняка имеющей отношение к классическим британским эксцентричным выходкам с серьезным лицом, Найджел вечно настаивал на существовании оного индивидуума и справлялся о его здоровье всякий раз, когда Хоб возвращался из Америки.

— И кого же вы подозреваете, ребята?

— Хоб, все не так-то просто. Имени у нас пока нет. Но, по-моему, он у нас в руках.

— Отличная работа, ребята. Да, конечно, я хочу все услышать. Встречаемся через час в «Пье Ко».

— Хорошо. Жан-Клод сделает небольшой заказ, пока мы будем тебя ждать.

Хоб не стал протестовать и снова улегся. Телефон тут же зазвонил.

— Хоб? Это Аврора.

Хоб постарался сгрести остатки вежливости воедино. Выбравшись из манящих глубин дремы, пробормотал:

— Как дела, Аврора?

Риторический вопрос был задан лишь из вежливости, но Аврора восприняла его всерьез.

— Хоб, я попала в беду.

— Прискорбно слышать, — промолвил Хоб, оттягивая время, чтобы чувство сострадания успело вернуться к нему. — Что стряслось?

— Эмилио в Париже.

— Знаю. Я только что пил с ним пиво.

— Он только что звонил. Пытается заставить меня встретиться с ним.

— Откажи ему.

— Конечно, я отказала. Но Эмилио не понимает, когда ему говорят «нет».

— Ему придется научиться. Здесь Франция, одна из немногих оставшихся на свете стран свободы.

— Типы вроде Эмилио добиваются своего любой ценой. Хоб, тебя можно нанять?

— Ради этого я и живу, — подтвердил Хоб. — А что ты придумала?

— Небольшая работа по сопровождению. Мне надо встретиться с модельером на авеню Монтень, а я боюсь выйти из квартиры. Я в самом деле не готова к сцене с Эмилио. Если можешь, просто сопроводи меня до рю Монтень, а потом забери оттуда через час или около того.

— Это мне по плечу. Где ты остановилась?

— Бульвар де Терн, четыреста тридцать семь, в Шестнадцатом округе.

— А какое там метро?

— Понятия не имею. И потом, у нас нет времени на метро. Возьми такси за мой счет.

— Ты уверена? Я на другом конце Парижа.

— Сейчас не время считать сантимы, — ответила Аврора. — Скажи консьержке, что ты за мной. Приезжай быстрей, ладно?

Глава 45

Хоб представился консьержке — миниатюрной испанке — и сказал, к кому приехал. Позвонив по переговорному устройству у себя в будочке, та сообщила:

— Она спускается.

Хоб кивнул и вышел на улицу. Стоял чудесный летний день, без единого изъяна, ничем не выдающийся. Синее небо, пушистые белые облачка. По бульвару де Терн упорядоченно катили машины. Дальше по улице пивная «Лорен» бойко торговала своим ходовым товаром, террасы ее были заполнены хорошо одетыми людьми — сплошь представителями верхушки среднего класса, населяющего райский Шестнадцатый округ. Эмилио не показывался.

На вышедшей Авроре был элегантный темно-синий костюм и круглая шляпка в стиле тридцатых, в этом году снова вошедшем в моду. Помахав Хобу, она направилась к нему. Выглядела она свежей и отдохнувшей, однако с опаской стреляла глазами вверх и вниз по улице.

— Вряд ли ты его тут увидишь, — успокоил ее Хоб. — Полчаса назад я покинул его в Тринадцатом.

— Этот человек меня пугает, — призналась Аврора. — Если ты этого еще не понял.

Заметив свободное такси, Хоб подозвал его. Аврора назвала шоферу адрес на рю Монтень. По пути она то и дело поглядывала в окно.

— Ты в самом деле считаешь, что он тебя преследует? — поинтересовался Хоб.

— Ему палец в рот не клади. — Она со вздохом промокнула глаза. — Ты не поверишь, но он был такой милый, когда мы только-только познакомились.

Хоб кивнул. Какие ж тут могут быть сомнения?

— Я знаю, что он старается везде выглядеть крутым. Пожалуй, он и есть крутой. Но он был так нежен со мной. Так покровительственен. — Она на миг задумалась. — Может, эта покровительственность была напускной. Может, на самом деле он просто собственник. Но поди угадай! — Она снова вздохнула. — В каком-то смысле это вина Макса. Он подзуживал меня встречаться с Эмилио, чтобы я могла приглядывать за ним.

— А ему-то зачем это понадобилось? — удивился Хоб.

— Эмилио заставлял Макса заниматься нелегальными делишками, Максу это совершенно не нравилось, но он никак не мог найти способ сорваться с крючка.

— Что у Эмилио есть на Макса? Или ты не хочешь об этом говорить?

Аврора хмыкнула.

— Ну, ты ведь мой частный детектив. Если я не могу открыться тебе, то уж никому не могу.

— Довольно верно, — подтвердил Хоб. Аврора явно соображает, что к чему.

— Это все из-за наркоты. Произошло около года назад. Постоянный источник Макса иссяк, и он купил у другого. У стопроцентно надежного человека, как ему сказали. Им оказался Эмилио.

— А ты не представляешь, как Эмилио вышел на Макса? Через Келли?

— Нет, Келли недолюбливал Эмилио и не доверял ему.

— Молодец Келли. Продолжай.

— А после второй покупки Эмилио накрыл Макса. Вытащил свой значок и пистолет. Показал Максу маленький диктофон, где был записан весь разговор. Инкриминирующий, как он это назвал. «Теперь ты сядешь, Макс», — заявил он. Голос его был ужасен.

— Но Макс не сел.

— Нет. Он начал умолять Эмилио, сказал, что он всего лишь потребитель, мелкая рыбешка, что марафет — единственное противозаконное деяние в его жизни, что он даже в налоговой декларации никогда не лгал. А Эмилио выслушал, кивнул и пообещал: «Что ж, может, что-нибудь придумаем». А Макс попросил: «Я сделаю что угодно, только не арестовывай меня». Тогда Эмилио сказал: «Я свяжусь с тобой через пару дней».

— И затем?

— Примерно через неделю Эмилио пришел и рассказал Максу, что у него на уме. Он хотел, чтобы Макс сделал большую закупку и организовал сбыт товара. Эмилио планировал схватить покупателей Макса. Так оно с тех пор и повелось.

Хоб подозревал, что все далеко не так просто, но счел, что сейчас не время докапываться до истины. Кроме того, лично его это никоим образом не касалось, во всяком случае, пока.

Такси остановилось по указанному адресу на рю Монтень. Хоб заплатил шоферу тысячефранковой банкнотой. Уговорившись, что Хоб заберет ее через два часа, Аврора вышла. Хоб убедился, что она спокойно вошла в «Ментено», и направил шофера на Сен-Дени.

Глава 46

Жан-Клод и Найджел сидели на террасе «Пье Ко», только что покончив с пиццей и пивом в предвкушении того, что счет будет оплачен Хобом. Найджел выглядел исключительно респектабельно в своем летнем твидовом пальто и мягкой шляпе. Бороду он только что подстриг, а волосы аккуратно причесал. Жан-Клод, как всегда, предстал в хулиганской ипостаси: облегающие синие джинсы с утыканным заклепками мотоциклетным поясом, тельняшка в красно-белую горизонтальную полоску, к нижней губе широкого тонкогубого рта прилеплена сигарета. Хоб обрадовался, увидев, что его команда выглядит так благополучно.

Не теряя времени, Жан-Клод перешел к делу.

— Хоб, по-моему, у меня есть зацепка по поводу того, кто приветил тебя давеча. Помнится, ты упоминал, что это был молодой араб с усиками и большой родинкой на левой щеке.

— Разве я так говорил? — удивился Хоб. — Ладно, продолжай.

— Ты еще сказал, что у него заячья губа.

— Не помню, чтоб я это говорил.

— Боже мой, Хоб! — не выдержал Найджел. — Ты же должен быть наблюдательным! Внимание к деталям должно быть sine qua non^[207] частного сыщика.

— Только в книжках, — возразил Хоб. — Настоящий сыщик зачастую упускает мелкие детали. Если я сказал, что у него заячья губа, значит, наверно, оно и в самом деле так. Так как насчет этого парня?

— В общем, — ответил Жан-Клод, — негусто для начала, но я порасспросил тут кое-кого. Мои друзья говорят, что этот тип Халил — крупный мокрушник из Северной Африки, Ирака или что-то в этом роде. Мои друзья думают, что он приехал в Париж, чтобы отколоть номер-другой.

— А при чем тут я?

— Если бы я знал, ябы уже распутал дело, вместо того чтобы питать сильные подозрения.

— Что ж, это пока что лучшее, чем мы располагаем, — заметил Хоб. — Ну и где нам искать этого субъекта?

— Мои друзья не знают. Но они знают кое-кого, кто может знать.

— Кто же?

— Ее зовут Мимет. Молодая дама из провинции, из Нанта, что ли, учится быть дорогостоящей девочкой по вызову, специализируется на арабах.

— Я не знал, что для этого надо учиться, — прокомментировал Хоб.

— Ты будешь удивлен.

— Пожалуй. Где найти эту Мимет?

— Обычно она появляется у входа в «Бебор» примерно в это время, чтобы найти клиента.

Всего в паре кварталов от ресторана.

— Лады, — Хоб взял счет, как положено частному детективу, совещающемуся со своими оперативниками. — А как нам ее узнать? Ты с ней знаком, Жан-Клод?

Жан-Клод покачал головой.

— Мои друзья говорят, что ее ни с кем не спутаешь. У нее зеленые волосы.

— Серьезно?

— Да, серьезно. Она думает, что это последний писк американской моды.

Глава 47

Подойдя к фонтану под названием «Транкилите», они болтались там около получаса. Наконец Жан-Клод углядел худенькую девушку лет семнадцати с зелеными волосами, в черной кожаной мини-юбке и болеро в горошек.

— Мимет? — справился Жан-Клод, подходя.

— Чего? — откликнулась она.

— Ты Мимет?

— А что, если да?

— Мы хотим с тобой потолковать.

— Ну а я не хочу с вами толковать, — смерив Жан-Клода взглядом с головы до ног, отрезала девушка. И двинулась прочь, однако Жан-Клод преградил ей дорогу. Голос его, доселе нейтральный, стал откровенно мерзким.

— Ты поговоришь с нами, Мимет, или будешь несчастнейшей шлюхой в Ле Алле.

— А вам не кажется, что у проституток тоже есть права? — спросила она, но без убежденности.

— Мы хотим всего лишь задать пару вопросов, — подал голос Хоб.

— А я? Я хочу денег!

— Мы заплатим за разговор с тобой, — пообещал Хоб.

— Сколько?

— А сколько ты обычно берешь за разговор?

— Это зависит от того, надо ли говорить сальности или нет.

— Нам не нужны никакие сальности, — заверил Хоб.

Мимет обдумала ситуацию, помахивая черной модельной сумочкой у своего тощего бедра.

— Вы журналисты? Хотите смачный рассказ? Вам это дорого обойдется!

Тут в переговоры вступил Жан-Клод.

— Девочка моя, лучше прислушайся к доводам рассудка. Кто тебя водит? Жильбер? А, так я и думал. Это его район. Жильбер — мой большой друг.

— Вы вправду знаете Жильбера? Толстяка Жильбера с поросячьими глазками и толстой задницей?

— Конечно, знаю. Мы вместе участвовали в беспорядках в Амьене.

Мимет поглядела на него с уважением, но и с вызовом — любимая комбинация, практикуемая французскими шлюхами, славящимися на весь мир своей несговорчивостью.

— Ладно, я поговорю с вами. Но сколько я получу за это? Мне сказали, что в Париже я стану богатой. Мне только хочется набрать на маленькую свиноферму. Я уже приглядела одну…

— Нас это не интересует, — перебил Жан-Клод.

— Не интересует? А я думала, вам нужна история моей жизни!

— Ни капельки. Нам нужна информация о человеке, в связи с которым ты состоишь.

— В связи?! В чем вы меня обвиняете?! Я честная женщина! В политику я не вмешиваюсь!

— Мимет, — вздохнул Жан-Клод. — Слушай внимательно. Мы отнимем совсем немного твоего драгоценного времени. Но нам нужно узнать о твоем дружке. Не заставляй меня прибегать к насилию, а то оно мне слишком нравится.

— О каком дружке?

— О недавнем. О клиенте.

— О котором? — с опаской поглядела на него Мимет.

— Я имею в виду, — пояснил Жан-Клод, — араба с родинкой на щеке и заячьей губой, возможно, именующего себя Халилом.

— А-а, вы о студенте!

— Вот именно.

— У меня для него специальный тариф, — сообщила Мимет. — Вы знаете, что он приехал из крохотной деревушки в Ираке?

— Даже не догадывался, — ответил Жан-Клод. — Я думал, он горожанин из Басры.

— А вот и неправильно! — рассмеялась Мимет.

— Но это не относится ни к родинке, ни к заячьей губе.

— Нет, про это вы правильно сказали. А еще вы не вспомнили про ножевой шрам у него на левом плече.

— Верно. Но я рад, что ты о нем упомянула. Ну что ж, Мимет, теперь скажи, где нам его найти, и можешь заниматься своим делом.

— Для дела еще рановато, — возразила Мимет. — Вообще-то я пришла выпить аперитиву. Вам не трудно купить мне его?

— Мы торопимся. Как-нибудь в другой раз. Ну, где же нам его найти? И кстати, как он себя называет?

— Если вы его друг, так почему ж не знаете, как его зовут?

— Вообще-то я не его друг. Я друг одного человека, который с ним дружит. Он забыл мне сказать, как его зовут.

— Он зовет себя Халилом, в точности, как вы и сказали. У него маленькая квартирка возле Пантеон. По-моему, номер пять-бис, рю де Пантеон. Меня он водил туда. Надеюсь, я не накликала на него беду.

— На этот счет можешь не тревожиться, — заверил Жан-Клод. — Ступай, малышка. Можешь не вспоминать о нашем разговоре. Правду говоря, у нас для тебя кое-что есть. — И поглядел на Хоба.

Пошарив в кармане, Хоб нашел почти четыреста франков сдачи, полученных в такси. И отдал деньги Мимет.

— Большое спасибо! — сказала она и зашагала прочь.

— О, кстати, Мимет! — окликнул Жан-Клод.

— Да? — остановившись, обернулась она.

— Думаю, тебе стоит попытать удачу с оранжевыми волосами. Они тебе больше пойдут.

— Правда? Но это au courant?^[208]

— Определенно dernier cri,^[209] — заявил Жан-Клод.

Глава 48

Хоб на такси вернулся на рю Монтень, прибыв в 14.25. Аврора дожидалась его внутри «Ментено». Выйдя, она посмотрела вверх и вниз по улице, затем села в такси.

— Как дела сегодня? — спросил Хоб, как только машина тронулась с места.

— Недурно. Видела их последнюю коллекцию. Может, получу кое-какую работу.

— А я думал, этим должен заниматься Макс.

— Так и есть, но когда у меня появляется возможность, я тоже улаживаю дела. А как прошел твой день?

— Сама знаешь, как оно бывает, — развел руками Хоб. — Жизнь бьет ключом, и все по голове.

Аврора кивнула. Они посидели в дружелюбном молчании, пока такси петляло по Шестнадцатому округу. «Будто старая супружеская чета», — подумал Хоб. И начал строить домыслы на тему, каково быть женатым на Авроре. Куда более интересный предмет для размышлений, чем судьба девушки с зелеными волосами. Такси остановилось у тротуара по названному Авророй адресу.

— Хочешь, провожу? — предложил Хоб.

— Да нет, я уже в полном порядке. Спасибо, Хоб. Мне стало намного спокойнее. Я тебе позвоню, ладно?

— Отлично, — Хоб уселся обратно в такси и попросил отвезти к станции метро «Терн». Развозить в такси клиентов еще куда ни шло, но сам Хоб всегда отдавал предпочтение метро.

Зайдя в вестибюль, Аврора на маленьком лифте поднялась на второй этаж, открыла дверь, вошла и заперла за собой. Потом прошла через холл в солнечную гостиную.

И там, на одном из мягких кресел, почитывая журнал мод, сидел Эмилио.

— Привет, детка, — сказал он.

Глава 49

Только два часа второго дня пребывания в Париже, а Келли уже стало скучно. Он сидел в одном из маленьких кафе через улицу от своего отеля, прихлебывая третью чашку кофе с молоком, а официанты смотрели на него, как на чокнутого. Ну и начхать на них. В Америке тебе доливают кофе, когда чашка наполовину пуста и не берут за это платы. В Париже с тебя берут полную цену за каждую чашку и считают, что ты спятил, если берешь больше одной. Разумеется, местечко довольно миленькое — с красно-белыми скатертями в шахматную клетку, цветами на столах и официантами в смокингах, даже утром. Но Келли все это пришлось не по вкусу. Он открыл одну из печальнейших истин: американцу не счесть поводов невзлюбить Париж.

Но на самом деле он не знал, куда себя деть, и это терзало его больше всего. Он приехал в Париж, повинуясь импульсу, предполагая снова как-то завязаться с Максом. Он был правой рукой Макса почти два года и почему-то рассчитывал оставаться таковым и дальше. Нет смысла твердить себе, что приехал сюда, ни на что не рассчитывая. Рассчитывал на многое, а ничего не вышло.

Однако тут возникли некоторые осложнения. Первое — марафет. Келли явно видел, что этот грабеж потряс Макса. Чьих же это рук дело? Ломая над этим голову, Келли пришел к убеждению, что ключ ко всему в грабеже и все это как-то связано с Генри. Келли собственными глазами видел, как Генри сошел с самолета в аэропорту де Голля. Этот мужик сейчас где-то в Париже. Но где? И что он затевает? Келли понял, что если сможет вычислить его, то сумеет уладить дело и опять стать полезным Максу. А может, и себя не забыть.

Итак, начинать надо с Генри. Но где он? Где он может болтаться в Париже? Есть ли в Париже какое-то местечко, где болтаются нью-йоркские чернокожие? Джаз-клуб? Однако Келли тут же вспомнил, что Генри на джаз наплевать. Весьма странно.

И только в религию Генри ударился всерьез. Постижение черного иудейства, как он это называет. Вернее было бы сказать, личный бзик.

Затем Келли вспомнил, как Генри говорил о своей шул (духовная школа. — Прим. пер.) в Париже. «Я стал представителем этого народа», — сказал он Келли. А еще с пылом указывал, что это вам не белые американские иудеи, к которым он питает лишь глубочайшее презрение. А израильские иудеи, имеющие синагогу в Париже. Или принадлежащие к синагоге в Израиле. Келли это так толком и не понял. А еще Генри называл ее… Как же он ее называл? Что-то там связанное с вином. Портвейн? Нет. Шерри. Только записывается не совсем так. Шери. Точно! Но Шери и как? Начинается с Т. Тзурис? Тхилим? Теплее, теплее. Тефила! Вот оно!

— Эй, официант! — окликнул Келли высокого, разодетого в пух и прах молодого человека, снабжавшего его кофе. — У вас тут телефонная книга есть?

Конечно, все оказалось не так просто. В этом заведении нашелся какой-то там компьютер, который называли ordinateur или что-то вроде того. И адреса нужно было добывать через эту штуковину. Справиться с ней Келли не сумел, но через некоторое время при поддержке официанта и метрдотеля и при помощи ручки и блокнота они все-таки отыскали название и адрес синагоги. Записали его для Келли, потому что произнести это было для него ничуть ни легче, чем спеть «Aprés de ma Blonde» на вульгарной латыни. Полчаса спустя он уже ехал на такси в синагогу.

Глава 50

— Да не дергайся ты, — сказал Эмилио, когда Аврора попятилась к двери. — Я не буду заниматься рукоприкладством. Я хочу только потолковать. Лады?

— Слушай, Эмилио, я не в настроении для больших разборок. Давай как-нибудь в другой раз.

Эмилио покачал головой. К этому случаю он оделся в бежевый спортивный пиджак, выглядевший так, будто куплен на дешевой распродаже в каком-нибудь заштатном магазинчике в Бруклине. Под пиджаком была цветастая гавайская рубашка. Его ипостась а ля Микки Рурк. Но Аврора считала, что он выглядит, как статист в кино про бандитов.

Эмилио гордился своей способностью перевоплощаться. Раньше Авроре это тоже нравилось. Сейчас же она гадала, не удастся ли отпереть входную дверь и выскользнуть, прежде чем он доберется до нее. Весьма сомнительно, но ей хотелось все же попытаться.

Однако Эмилио, небрежно развалясь в кресле, даже не шелохнулся.

— Ну послушай же, детка, — негромко, безразлично проронил он. — Я хочу сказать тебе пару вещей. Прежде всего, Макс спекся. Я чертовски хорошо знаю, что он подстроил похищение этого марафета, чтобы обойти меня. А я навалюсь на него с такой силой, что он и не пикнет. Так что забудь про Макса в роли твоего покровителя. С этим покончено.

Эмилио замолчал, чтобы закурить. Огляделся в поисках пепельницы, но не увидел ни одной. Наконец, углядев маленькое китайское блюдо, стряхнул пепел туда.

— Далее, и не думай, что этот частный сыщик, этот Хоб, не подпустит меня к тебе. Я таких, как он, съедаю на завтрак. Ты осталась одна, детка, и тебе больше не на кого опереться, кроме меня. И я здесь ради тебя.

— По душе мне это или нет, — подхватила Аврора.

— Ну-ну, что ты. Не так уж давно ты была в восторге. Или забыла?

— Помню, но передумала.

— Тогда можешь снова передумать. Слушай, я не обманываю тебя. Ты да я, мы ж вправду славно ладили. Тебе нужен кто-то вроде меня, чтобы снабжать тебя всеми классными вещами, к которым ты привыкла, с тех пор как покинула родную хижину на Ямайке или где там еще.

— На Сан-Исидро, — отрезала Аврора. — И мы никогда не жили в хижине.

— Ладно, держу пари, что и не в особняке. Да ничего страшного, я сам выходец со дна Бенсонхарста. Я не называю ни тебя, ни твою семью никакими прозвищами. Я просто указываю, что мы вышли из одной среды. И мы подходим друг другу.

— Я подумаю. А теперь не будешь ли любезен удалиться?

— Минуточку. Я хочу только окончательно прояснить ситуацию. Ты отправляешься со мной, Аврора, или отправляешься в тюрьму. Ты да Макс занимались этим на пару. У меня масса улик на вас обоих. На Макса уж наверняка. Можешь поставить на нем крест прямо сейчас. Но ты дело другое, подумай об этом. Ты никогда от меня не избавишься. Крутнешь мне динамо, и я тебя прихлопну. Играй в моей команде, и никогда не будешь нуждаться ни в чем, чего только твое латинское сердечко не пожелает. Ах да, кажется, я не упомянул об этом, но я люблю тебя.

— Очень мило, что ты наконец-то дошел и до этого, — отметила Аврора. — Ладно, ты обещал, что все расскажешь и смотаешься. Ты намерен сдержать свое слово?

Эмилио встал. Несмотря на свои крупные габариты, двигался он с угрожающей легкостью. Направился в обход Авроры, и она отпрянула в сторону.

— Эй, да не дергайся ты. Я не собираюсь тебя бить. Клянусь, что больше никогда тебя не ударю. Но я хочу тебя, Аврора, и ответа «нет» не приму, подумай над этим. Я предпочел бы, чтобы ты пришла ко мне по собственной воле. Но могу взять тебя и силком, если придется. Ухватила?

— Я понимаю, что ты говоришь, — дрожащим голосом проронила Аврора.

— Я оставил на столе свой запасной ключ. Под ним мой адрес на листке бумаги. Агентство содержит эту квартирку в Париже для своих агентов, когда мы сюда заглядываем. Там очень мило, и она в фешенебельном Пятнадцатом. У меня из окна видно Эйфелеву башню. И никакой пронырливой консьержки, чтобы совать нос. Поверь мне, детка, это классная квартирка — в точности как ты, но притом и практичная, тоже в точности как ты.

Обойдя Аврору, Эмилио открыл дверь и обернулся.

— Приходи ко мне, детка, и поскорее. Мы играли прекрасную музыку. Можем сыграть еще. Не заставляй меня приходить за тобой, потому что в этом случае папочка может очень рассердиться.

Осклабившись напоследок, он вышел, тихонечко прикрыв дверь за собой.

Подойдя к двери, Аврора снова заперла ее. Затем бросилась на диван и разрыдалась. Проплакала минут пять, более всего от ярости, чем от чего-либо другого. Затем села, нашла салфетку и утерла глаза. Встала, подошла к стулу, где сидел Эмилио. Ключ действительно лежал там поверх полоски бумаги, в точности, как он и сказал. И квартира оказалась на рю де Л’Эглиз, в Пятнадцатом округе. Аврора пару секунд задумчиво крутила ключ в пальцах, затем положила его в сумочку и отправилась в ванную, чтобы поправить макияж.

Глава 51

Нет ничего хуже, чем приходить в себя после дневного сна. Телефон трезвонил. Генри сел, смаргивая сон. Халил еще не вернулся. Поначалу Генри не хотел снимать трубку, полагая, что в Париже телефон не сулит ему ничего доброго. И все-таки, может, что-то важное. Он поднял трубку.

— Ага?

На том конце слегка замялись, затем мужской голос произнес:

— Генри? Это ты?

Генри не знал, следует ли ему признавать этот факт или отрицать. Черт возьми, кто бы это мог звонить?

— Кто это? — спросил он.

— Ты меня знаешь, — сказал голос. — Это Келли.

— Келли из Нью-Йорка?

— Конечно.

— А-а. И давно здесь?

— Не очень. Но достаточно долго, чтобы узнать, что кто-то свистнул у Хоба сам знаешь что.

— Ага, я тоже об этом слыхал, — подтвердил Генри. — Слушай, человече, у меня еще куча дел. Ежели хочешь, дай мне свой телефон, и я попробую звякнуть тебе как-нибудь на днях.

— Ну нет, — возразил Келли. — Так не пойдет. Нам с тобой нужно встретиться куда раньше, а то обоим хуже будет.

— Ну, уж теперь я наверняка совсем не понимаю, про что это ты.

— Ну, если переходить к прямой и вульгарной откровенности, по-моему, я прекрасно догадываюсь, кто взял марафет у Хоба.

— Это факт?

— Определенно. Думаю, мне не следует болтать языком про это с Максом и Хобом, пока я не перекинулся парой слов с тобой.

— Ты прав, — согласился Генри. — Нам надобно встретиться. Где?

— Я в этом граде ни ухом ни рылом. Единственные места, которые я тут знаю, это мой отель и Нотр-Дам.

— Козлу понятно, что в твой отель я не приду. Скажем, за Нотр-Дам через час?

— А почему так долго и почему позади?

— Долго, потому что мне надо сперва кой-чего сделать. А позади Нотр-Дам, чтобы нам не дышали в затылок пятьдесят тысяч шалопаев с фотоаппаратами.

Глава 52

Хоб пробудился от стука в дверь. На нем были одни трусы, так что он накинул плащ и открыл дверь. На пороге стояла консьержка в бигуди, а рядом с ней — полицейский.

— Инспектор Фошон шлет вам привет, — доложил полицейский. — И не будете ли вы любезны проследовать со мной?

— А в чем дело?

— Инспектор Фошон вам все объяснит, — пожал плечами фараон.

Фараон то ли не знал, в чем дело, то ли, что более вероятно, не желал говорить. Хоб попросил подождать минуточку, оделся и под пристальным взглядом консьержки и половины жильцов дома в сопровождении фараона проследовал к полицейской машине.

Хоб был даже чуточку разочарован, когда они поехали через Париж без сирены — через Сену по мосту Сен-Мишель — и подкатили сзади к Нотр-Дам. Здесь обнаружился кордон полицейских, сдерживавший зевак.

Вдоль дороги через каждые полсотни футов стояли фонари. Слева, примерно в двухстах футах, вспыхивала полицейская мигалка.

Группа полицейских — и в форме, и в штатском, — сунув руки в карманы, переминалась с ноги на ногу возле какой-то груды на земле. С угрюмого неба начала сеяться мелкая водяная труха, окрашенная в оранжевый цвет фонарями Парижа. Звуки уличного движения доносились сюда приглушенно, будто издалека.

Подойдя поближе, Хоб разглядел коренастую фигуру инспектора Фошона.

— Привет, старший инспектор!

— Привет, Хоб. Поглядите, не сможете ли вы опознать этого парня?

На земле под фонарем, в окружении полиции, накрытая черным брезентом лежала фигура размером в человеческий рост. Фошон что-то буркнул, и один из полицейских откинул брезент. Хоб наклонился, чтобы приглядеться получше, но спутать это лицо ни с чьим другим было невозможно.

— Келли. Имени не знаю.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Вчера вечером. Мы вместе пили пиво на площади Италии.

— Расскажите мне о нем.

— Да я его толком не знаю. Он работал шофером у Макса Розена в Нью-Йорке.

— А какой у мистера Розена адрес?

— Он из Нью-Йорка, но сейчас здесь, в Париже, — сообщил Хоб и назвал адрес отеля Макса.

— А вам известно, что мистер Розен делает здесь?

— Насколько мне известно, он тут по делу.

— По какому делу?

— Он ведет модельное агентство. Почему бы вам не спросить у него самого?

— Не бойтесь, спрошу. Вы работаете на мистера Розена?

— Я сопровождал одну из его моделей из Нью-Йорка в Париж. Мы приехали вчера вечером.

— Ее имя и адрес?

Хоб назвал.

— А вы не знаете, знакома ли мисс Аврора Санчес с мистером Келли?

— Полагаю, знакома. Но лучше поговорите с ней самой.

— Да-да, знаю, — не без раздражения отозвался Фошон. — Однако в данный момент я говорю с вами. Вам известно, что мистер Келли делал в Париже?

— По-моему, приехал посмотреть на город, но толком не знаю.

Фошон кивнул.

— Возможно, позже у меня возникнут к вам еще вопросы. Вы не собираетесь покидать Париж в ближайшее время?

— Нет, в ближайшее время не собираюсь, — покачал головой Хоб. — После этого я отправляюсь на Ибицу.

— На знаменитую фазенду?

— Если еще не лишусь ее.

— Свяжитесь со мной перед отъездом. Вы живете по тому адресу, который у меня записан? На бульваре Массена?

Хоб кивнул.

— Вы не хотите добавить еще что-нибудь?

— У меня вопрос. Как был убит Келли?

— Двумя пулевыми ранениями. Одно в шею, перебило левую сонную артерию. Второе в сердце. И то и другое оказалось бы смертельным.

— Его убили здесь?

— Помощник медэксперта считает, что нет.

— А что навело вас на мысль обратиться ко мне? Или вы будете обращаться ко мне по поводу любого американца, найденного в Париже мертвым?

Фошон пошарил в кармане куртки и извлек обрывок бумаги.

— У него было ваше имя и телефонный номер.

— Это я ему их дал. Но что вы еще нашли?

Фошон приподнял обе брови.

— Вы хотите поиграть в детектива?

— Я и есть детектив.

— Верно, а я забыл. Его не грабили. Его часы по-прежнему на запястье, его бумажник в левом заднем кармане. Из чего вы заключаете?..

— Что либо Келли был левшой, либо у него болело правое бедро.

— Великолепно. В бумажнике обнаружены обычные американские пластиковые карточки, пара сотен долларов и пара тысяч франков.

— Так что ограбление не было мотивом преступления, разве что он нес свои настоящие деньги в пакете из оберточной бумаги.

— Вы соображаете довольно быстро. Было еще вот это.

Фошон вынул из кармана полиэтиленовый мешочек и вытащил из него карточку, приподняв, чтобы Хоб смог прочесть.

Это была карточка из «Кошерной пиццы Шлоима» на рю Тессо. Хоб кивнул.

— Нечасто встретишь американца ирландского происхождения, питающего пристрастие к кошерной пицце.

— В точности так же подумал и я. Вам известно это заведение?

— Не имел удовольствия.

— Конечно же, я допрошу владельца и буду очень удивлен, если это нам что-нибудь даст.

— Еще есть вопросы?

— Нет, — ответил Фошон. — Можете идти. Разве что захотите признаться в этом преступлении прямо сейчас. Избавите нас от кучи проблем.

Хоб покачал головой.

— Был рад повидаться, инспектор.

— Я тоже, Хоб.

Как оказалось, Хоб увиделся с Фошоном снова куда раньше, чем ожидал. На следующий день, около одиннадцати утра, Фошон позвонил ему на квартиру и спросил, не сочтет ли Хоб за труд заглянуть в управление. Хоб прибыл туда за полчаса и был отведен через угрюмое серое здание в кабинет Фошона на третьем этаже.

Фошон повел себя откровенно, деловито и не враждебно.

— Вчера вечером мы забрали пожитки из комнаты мистера Келли, уже после вашего отъезда. Ничего особо замечательного, кроме вот этого. Я решил поинтересоваться у вас, не говорит ли это вам о чем-либо.

Он протянул Хобу зеленую папку с печатью Нью-Йоркского полицейского департамента. Внутри было краткое досье на человека по имени Этьен Идальго-Браво, уроженца Ямайки, натурализованного в Нью-Йорке, возраст сорок четыре года, профессия повар. Задержаний в Нью-Йорке не было. В кратком рапорте, отпечатанном на машинке, говорилось, что Идальго-Браво подозревается в связи с Исламской Военной Организацией, штаб которой располагается в Боро-Холл, Бруклин. Данная группировка находится под наблюдением службы генерального прокурора; полагают, что она связана с подрывом синагоги в Буэнос-Айресе в 1992 году. К делу прилагалась фотография светлокожего негра с прической сосульками и короткой бородкой.

— Вы когда-нибудь видели этого человека прежде? — спросил Фошон.

Хоб некоторое время пристально разглядывал фотографию, потом сказал:

— Если его постричь по-другому и сбрить бороду, я бы сказал, что это Генри.

— А кто такой Генри?

— Генри Смит. Он из прислуги мистера Розена в Нью-Йорке.

— А что его досье делает среди вещей мистера Келли?

— Понятия не имею.

— Не был ли мистер Келли, случаем, нью-йоркским детективом, работавшим под прикрытием?

— Сомневаюсь, — ответил Хоб, — хотя не исключено. Насколько я слышал, его выставили из полиции за какой-то скандал. После чего он работал на мистера Розена.

— Все опять сходится на мистере Розене, — заметил Фошон.

— Вам бы следовало задать эти вопросы ему.

— Задам, и спасибо за ненужный совет. Но я могу сказать заранее, что при этом выяснится: мистер Розен не покидал своего отеля с самого приезда в Париж, и у него найдутся свидетели, которые это подтвердят.

— Для него же будет лучше, если найдутся, — согласился Хоб. — Иначе он по уши в дерьме.

— И касательно этого Генри Смита. Вы не знаете, где мне его найти?

— Я бы с радостью вам сказал, инспектор, если бы знал.

— Надо справиться в аэропорту. Как вы говорите, я ставлю доллары против пончиков, что он в Париже.

— В этом споре я поставил бы на то же самое, — отозвался Хоб.

Фошон лишь кивнул.

— Ну, как бы то ни было, спасибо, Хоб. Так вы смогли разобраться со своей фазендой?

Хоб покачал головой.

— Что ж… Bonne chance.^[210]

Глава 53

— Да, старичок, я живу просто отлично, — проговорил Найджел в трубку, потянулся за «Диск Блё» и обнаружил, что пачка пуста. Огорчительно. Он терпеть не мог клянчить без сигареты в руке. А Квиффи таращилась на него с дальнего конца дивана. Хотела получить свой корм, бедняжка, — как и сам Найджел.

— Эстон, дорогой друг, как дела в Белизе, а? Да, это Найджел! Сыро и душно, а? Как всегда. Славно, славно! Бар Хоселито все еще там? Я там едал чертовски хорошее жаркое из моллюсков. Передай ему мои заверения в любви. Экспедиция идет хорошо? Вот-вот вклинится в буш, великолепно! Рад слышать! Как бы я хотел быть с тобой! Затерянные города в джунглях — мой конек, ты же знаешь… Нет, ни малейшей возможности, дорогой мой человек. Я тут застрял в Париже на все обозримое будущее… Les affaires,^[211] знаешь ли, такая скучища. Да, здесь тоже довольно сыро… Эстон, я почему звоню, прям даже стыдно сказать, ты уж меня пожалей… Дело в том, что мне нужны кое-какие деньги. Не для себя. У меня дела идут прекрасно, спасибо. Как говорится, не до жиру, но концы с концами свожу. Дело в том, что у меня есть друг Хоб Дракониан, ты слыхал, я про него рассказывал… Да, детектив… Он вроде как связан по рукам и ногам закладной, которая обрушилась на него как гром с ясного неба, так сказать… И я подумал, что у тебя есть двадцать тысяч, которые я с таким восторгом одолжил тебе в прошлом году… Да… да… ушли в снаряжение? Конечно, это же суть экспедиции? Нет, ни малейших проблем, я могу обратиться еще куда-нибудь, просто подумал, что если у тебя случаем где-то под рукой… Умоляю, прости за то, что вообще побеспокоил из-за такой ерунды. Просто мне бы хотелось посодействовать Хобу…

А в другой части Парижа, в отдельном кабинете «Ша Вер» Жан-Клод говорил в трубку после десятиминутных разговоров об общих друзьях:

— Слушай, Сезар, знаешь этот клочок земли, что у меня есть около Сен-Жермен-ан-Лай, где ты хотел построить ресторан? Ну, хоть он и принадлежит нашему роду уже не первый век, я подумал, чего за него цепляться? Дело в том, что у меня есть друг, который в данный момент находится в несколько стесненных обстоятельствах… Вот я и подумал, что могу дать тебе очень хорошую скидку за спешность, а заодно почту за честь удовлетворить твое желание познакомить окрестности Парижа с истинной кухней французских Пиренеев… Что ты говоришь? Твоя кухарка Таис умерла от желчного пузыря? Мой друг, я просто в отчаянии, но, конечно же, найти ей замену будет не слишком трудно… Ах. Налоговый инспектор! Забрал все? Мой друг, больше ничего не говори. Твое состояние понятно любому, и даже слишком хорошо.

Глава 54

Раздался стук в дверь.

— Да, кто там? — подал голос Халил.

— Инспектор Дюпон, иммиграционная служба. Открывайте.

Халил со вздохом выключил маленький черно-белый телевизор. Он опасался этого визита, хотя бумаги его в полном порядке. Французская иммиграционная служба, как известно, в подобных вопросах далеко не беспристрастна. И все же уклониться от этого невозможно. Так что он отодвинул засов и открыл дверь. Внутрь сразу же втиснулся крупный бородатый мужчина в твидовом костюме, за ним — мужчина поменьше, с тонкими усиками. А следом за Найджелом и Жан-Клодом порог переступил Хоб Дракониан.

— Привет, Халил, — сказал Хоб.

— Я не знаю вас, сэр, — мгновенно отозвался Халил.

— Мы не были формально представлены, — бросил Хоб. — Но ты вез нас из аэропорта де Голля несколько суток назад. Ты со своим кузеном Али обобрал нас.

— Вы ошибаетесь, сэр, — стоял на своем Халил. — Я не шофер. Я студент Сорбонны. Ох!

Это восклицание вырвалось у Халила, когда Жан-Клод двинул ему кулаком под дых, а Найджел сопроводил к стулу.

— Мы не собираемся разводить долгие дискуссии, — Хоб подтянул стул и сел напротив. — Вы обобрали меня. Я узнаю твое лицо где угодно. Все еще намерен отрицать?

Бросив взгляд налево, Халил увидел, что Жан-Клод вынул из кармана перочинный ножик, открыл его зубами и опробовал лезвие, сбрив несколько волосков с тыльной стороны ладони.

— Да-да, я это сделал, — встрепенулся Халил. — Это было безумно глупо, мне ни за что не следовало так поступать. Сэры, поверьте мне. Я не обычный преступник, я политический, я не связываюсь с уголовными преступлениями.

— Тогда возвращай то, что взял, — потребовал Хоб. — И больше не будем говорить об этом.

— Если б я только мог! — заныл Халил.

Развернувшись, Найджел устроил в комнате обыск. В этой небольшой комнатенке стенных шкафов не обнаружилось, так что потребовалось не так уж много времени, чтобы заглянуть под кровать и порыться в стопках журналов. Поглядев на Хоба, Найджел тряхнул головой.

— Где товар? — спросил Хоб.

— Не знаю, — сказал Халил.

— Peste! — Жан-Клод воткнул нож на дюйм в плечо Халила и царапнул вдоль кости. Подбежавший Найджел зажал Халилу рот ладонью, чтобы не верещал.

Хоб, стараясь не подавать виду, что его вот-вот вырвет, проговорил:

— Халил, лучше скажи нам. Никакие деньги не стоят того, что мой друг собирается с тобой сделать.

— Послушайте меня, — заторопился Халил. — Я скажу вам все, что знаю. Я следовал приказам Генри. Вы знаете этого Генри? Он посылал мне указания из Америки, выступая от имени Организации, он говорил мне, что делать. Я привез ваш пакет сюда. Генри пришел и открыл пакет, сказал, что это кокаин, и оставил его здесь на одну ночь. На следующий день он его забрал. И мою бомбу тоже! Нет, не надо, больше не надо пускать в ход нож! Я говорю вам все, что знаю.

— Где Генри? — не унимался Хоб.

— О Аллах, если бы я знал, я бы вам сказал! По-моему, Генри на самом деле все-таки не из нашей Организации. Но он взял пакет и ушел. Пакет и бомбу. Это было вчера. Он не возвращался и не звонил. Я убежден, что больше никогда его не увижу. И не хочу его видеть! Это истинная правда!

Жан-Клод поглядел на Хоба.

— Будем ли проверять, не сменит ли он пластинку? — И сделал жест ножом.

— Нет, оставим его в покое. Пошли отсюда.

— Может, он врет! — с негодованием воскликнул Жан-Клод. — Я его лишь малость поцарапал!

— Нет, — отрезал Хоб. — Пошли. Сейчас же.

Они удалились под ворчание Жан-Клода: «И он еще называет себя частным детективом».

Глава 55

От станции метро «Порт д’Итали» до станции метро «Сите» можно добраться, пересев на другую ветку на «Площади Италии», а затем еще раз пересев на «Денфер-Рошеро». Но быстрее и куда удобнее проехать мимо «Сите» до «Шателе», а затем пешком дойти до Л’Иль де ля Сите через бульвар де Пале; именно так Хоб Дракониан и поступил. Когда приходишь на остров, Дворец Правосудия высится по правую руку, а через улицу от него — впечатляющее здание Префектуры полиции. Свернув налево по короткой рю де Лютес, Хоб подошел к главному входу в громадное отталкивающее строение Отель-Дью. Зайдя, он прошел по смрадному коричнево-охряному коридору мимо монашек в большущих крылатых головных уборах и по двум маршам мраморной лестницы спустился в подвал. Служитель в синей форме подсказал, как пройти в морг.

— А, Хоб, идите сюда, — позвал инспектор Фошон, стоявший рядом с группой медиков у входа в одну из холодильных камер, где возносящиеся под потолок ряды ящиков, напоминающих огромный картотечный шкаф, сохраняют тела недавно усопших. На Фошоне было легкое желтовато-коричневое пальто, выглядевшее в этом мрачном окружении весьма фривольно.

— Доктор Бюфордан, — сказал Фошон. — Нельзя ли взглянуть на объект?

Бюфордан — невысокий мужчина с черной бородкой клинышком, одетый в длинный белый халат и белый колпак, привязанный к голове, — дал знак двум служителям и что-то негромко сказал. Те сверились со списком и выдвинули один из ящиков, совершенно вытащив его из шкафа. Затем они поднесли ящик к длинному столу и установили на нем; Бюфордан кивнул, и они отодвинули крышку. Бюфордан сам наклонился над ящиком и откинул серую прорезиненную ткань.

Под ней оказался труп мужчины — мелкого, с желтовато-коричневой кожей, закрытыми глазами, будто уснувшего. Бюфордан аккуратно повернул его голову, продемонстрировав огромную огнестрельную рану, теперь совершенно сухую, уничтожившую изрядную часть левой стороны головы, в том числе и ухо.

— Вам известно, кто это такой? — спросил Фошон у Хоба.

— Это человек, которого я знал под именем Генри Смит, — ответил Хоб. — И давно он мертв?

— Около двенадцати часов из-за единственного пулевого ранения, вероятно, из оружия сорок четвертого калибра с близкого расстояния.

— Где?

— На канале Сен-Мартен близ рю де Реколье. Недалеко от больницы Сен-Луи, но, конечно, его доставили сюда.

— А мистер Розен его видел?

— Он опознал его несколько ранее. Сожалею, что побеспокоил вас, Хоб, однако мне было необходимо, чтобы его опознал кто-нибудь еще.

Хоб отошел. Фошон дал знак, и Бюфордан накрыл тело, а служители закрыли крышку и отнесли ящик обратно на свое место в шкафу. Взяв Хоба под руку, Фошон вместе с ним вышел из морга.

Они не обменялись ни словом, пока не покинули Отель-Дью. Потом Хоб спросил:

— У вас есть какие-либо предположения о том, кто это сделал?

— Никаких, которые я мог бы высказать в данный момент. А у вас, Хоб?

— Полагаю, у Генри был помощник по имени Халил. Его допрашивали?

— Мы пытаемся найти Халила. По всей стране разосланы бюллетени с его приметами.

— Может, он вам что-нибудь расскажет, — предположил Хоб.

— Надеемся. Нам бы хотелось знать, как он потерял вот это. — Пошарив в кармане, Фошон извлек полиэтиленовый мешочек, из которого вынул нитку голубых керамических бус с серебряной застежкой.

— А что это? — поинтересовался Хоб.

— Четки. По-моему, так их называют по-английски. Многие арабы, равно как многие греки и турки, носят их при себе. Упомянутые бусины дают возможность занять руки в ожидании, когда наконец улыбнется фортуна.

— А где вы их нашли?

— В мертвой руке мсье Генри. На застежке выгравировано имя Халила. Возможно, он даст нам объяснение — если нам удастся его найти.

Глава 56

— С его стороны было довольно глупо рассчитывать, что он сумеет улизнуть с этим, — сказал Эмилио. — Но он справлялся довольно хорошо, пока занимался этим делом. И все же. Это лишь вопрос времени. Я прав, инспектор?

— Вы имеете в виду Генри? — уточнил Фошон.

— Конечно. Все сходится на нем. Особенно в свете последнего открытия мистера Дракониана.

— Какого же? — поинтересовался Фошон.

Они сидели в гостиной Макса в отеле «Синь». Сонный, помятый и недовольный Хоб находился там же. Макс в своем халате выглядел так, будто вообще не собирается покидать отель. Собрались все, кроме Авроры, прибытия которой ожидали с минуты на минуту.

— Я раскрутил ту карточку, которую вы мне показали, инспектор, — пояснил Хоб. — Ту, которую вы взяли с трупа Келли. Она из закусочной в Маре. Я отправился в ближайшую синагогу. Раввин сказал, что человек, соответствующий описанию Келли, заходил туда искать Генри. Я рассказал об этом детективу Вазари.

— А вам не пришло в голову рассказать об этом мне? — спросил Фошон.

— Как-то забыл. Я был малость ошарашен вереницей трупов, которую вы мне продемонстрировали.

— Всего два. Частный детектив в своей работе должен натыкаться на десятки, а то и сотни подобных фатальностей.

— Должно быть, вы имеете в виду какого-то другого детектива, — заметил Хоб.

— Никогда бы не подумал на Генри, — вставил Макс. — Такой чудесный малый. Да вдобавок религиозный.

— Двойной агент, — прокомментировал Эмилио. — Притворялся иудеем, но работал на арабов.

— Вам по-прежнему неизвестно, кто убил Генри, — уточнил Хоб.

— Давайте разбираться шаг за шагом, — произнес Эмилио. — Все это предположение. Однако смахивает на то, что Келли вышел на Генри, и Генри его убил. Затем Генри был убит своим компаньоном, этим Халилом.

— Почему? — поинтересовался Хоб.

— Да откуда мне знать, — развел руками Эмилио. — Может, Халил выяснил, что Генри на самом деле работает не на исламистов. Может, он выяснил, что тот — тайный агент адвентистов Седьмого дня.

— Ну, тут уж вы выходите за пределы всякой вероятности, — возразил Фошон. — Во всяком случае, смею надеяться.

— Возьмите Халила, — предложил Эмилио, — и все дело раскрутится само собой.

— Во всяком случае, можно будет пришить ему дело, — подхватил Хоб.

Обернувшись, Эмилио бросил на него испепеляющий взгляд.

— У вас есть на примете кто-то более подходящий?

— Нет у меня никого на примете, и вы все еще не нашли марафет.

— Должно быть, Халил перепрятал его еще куда-нибудь, — предположил Эмилио. — В его квартире нашли следы кокаина. Вы же сами мне сказали, инспектор. Когда ваша полиция найдет его, все сразу сойдется одно к одному.

— Дело, несомненно, возбудить можно, — пожал плечами Фошон. — Что же до того, что случилось на самом деле… — он снова пожал плечами.

— Ну, с меня достаточно, — бросил Эмилио. — Слушайте, мне надо выбираться отсюда. А еще необходимо вещи сложить.

— Вы возвращаетесь в Америку? — осведомился Фошон.

— В Нью-Йорк.

— А как насчет кокаина, который вы приехали выслеживать?

— Ну, сейчас он уже, наверное, разлетелся по паре сотен носов. След простыл. Где-то выиграешь, где-то проиграешь.

— Смахивает на то, что вы жутко торопитесь, — заметил Хоб.

— Я не намерен торчать остаток моей жизни в кафе и хлебать кофе, как вы. — Эмилио обернулся к Фошону. — Мне всего лишь надо кинуть в чемодан пару вещей, и я еду в аэропорт. Инспектор, был рад поработать в вашей компании. Если когда-нибудь будете в Штатах, загляните ко мне.

— Уж будьте покойны, — натянутым тоном ответил Фошон.

— До свидания, Макс, — изрек Эмилио. — Будь паинькой. Я снимаю тебя с крючка. — Эмилио помахал остающимся и вышел.

— Благодарение Господу, что этот человек ушел, — произнес Макс. — Никто не хочет перекусить? Я могу заказать, чтобы принесли сандвичи. Инспектор? Хоб?

И Хоб, и Фошон пожали плечами. Макс снял трубку и по-французски попросил, чтобы в номер прислали ленч на четверых. Потом с пристальным вниманием выслушал долгое, многословное объяснение и сказал:

— Вы можете прислать хотя бы кофе и круассаны? Великолепно, спасибо. — И положил трубку. — Тут какой-то праздник. Повар выходной. Но кофе прислать могут. Хоб, ты не мог бы зайти со мной в спальню? Инспектор, вы не против?

Фошон снова пожал плечами, выглядя совсем подавленным. Даже плечами он пожал как-то вяло.

— Хоб, — сказал Макс. — Дело обернулось не так, как мы надеялись. Но я по-прежнему должен тебе десять тысяч. Пока что заплатить не могу. Но могу дать тебе это. — Он извлек из письменного столика портмоне и вытащил оттуда четыре хрустящих стодолларовых купюры. — Остальное отдам, как только смогу. Лады?

— Разумеется, лады.

— Без обид?

— Да какие тут обиды!

— Макс, — окликнул из соседней комнаты Фошон. — Тут служащий отеля хочет с вами переговорить.

— Да скажите ему, пусть поставит поднос куда-нибудь.

— Он хочет переговорить с вами лично.

— Ну ладно, иду.

Макс вышел в гостиную, Хоб за ним. У двери дожидался высокий молодой человек в темном костюме.

— Доброе утро, — сказал он. — Я мсье Лено, помощник менеджера в «Синь».

— Если это касательно счета, — ответил Макс, — то я позабочусь о нем сегодня попозже.

— Нет, сэр. Это не по поводу счета. Хотя вопрос о нем по-прежнему весьма актуален.

— Тогда чего же вы хотите?

— В отель было доставлено послание. Для вас, сэр. — Он вручил Максу фирменный конверт Агентства по Борьбе с Наркотиками. Макс взял конверт, и служащий удалился.

Вскрыв конверт, Макс вытащил единственный листок бумаги, просмотрел его, потом прочитал внимательнее и фыркнул.

— В чем дело? — поинтересовался Хоб.

— Прочти сам, — он передал бумагу Хобу.

— Вслух, если вы не возражаете, — попросил Фошон.

— «Дорогой Макс, — зачитал Хоб, — к тому времени, когда ты получишь это послание, я буду на полпути в Рим. Я заключила контракт с «Ментено» на демонстрацию осенней коллекции Ариосто. Извини, дорогой, но все случившееся весьма огорчительно, и думаю, нам лучше пока что каждому идти своей дорогой. Спасибо за все. Аврора».

— Угу, — произнес Хоб.

— Я тоже, — подхватил Фошон.

— Ага, и меня туда же, — подытожил Макс. Взял листок у Хоба, посмотрел на обороте — просто на случай, если там что-нибудь написано, затем положил на кофейный столик и снова уселся на диван.

— Поток новостей не иссякает, — прокомментировал Фошон.

— Любопытно, что дальше? — откликнулся Хоб.

Будто по подсказке, раздался стук в дверь. Все трое переглянулись.

— Я уже побаиваюсь продолжения, — изрек Макс.

Стук повторился.

— Входите, — крикнул Макс.

Дверь распахнулась. Официант вкатил сервировочный столик с кофе на четверых, круассанами, тостами и единственной розой в тонком бокале. Наполнив три чашки, он удалился.

— Комический антракт, — пробормотал Макс. — Кофе, инспектор?

— Будьте любезны, — согласился Фошон.

Некоторое время они в молчании прихлебывали кофе. Вэто время на улице поднялся страшный шум. Клаксоны и сирены. Они игнорировали шум, дожидаясь развития событий. И оно произошло. Зазвонил телефон.

— Вероятно, сообщают, что объявлена война, — предположил Макс.

— Ты не собираешься ответить? — спросил Хоб.

— Пожалуй, можно.

Макс снял трубку.

— Макс Розен. — Послушав пару секунд, поднял глаза. — Инспектор, вас.

Встав, Фошон пересек комнату и взял трубку.

— Фошон. — Послушал секунд пятнадцать, время от времени хмыкая, чтобы показать, что не теряет нити. Затем сказал: — Ладно, Эдуар, скоро буду. — Он повесил трубку и вернулся к своему кофе.

На некоторое время воцарилось молчание. Потом Фошон проронил:

— Вы не собираетесь спросить меня, что там еще такое?

— Это не наше дело, — отозвался Хоб. — Как по-твоему, Макс?

— Думаю, ты прав. Это дело парижской полиции. Мы-то тут при чем?

— Очень хорошо. Я вам скажу, — произнес Фошон. — Звонил мой подчиненный Эдуар. Я приставил его наблюдать за апартаментами мистера Вазари.

— А зачем? — осведомился Хоб.

— Поведение мистера Эмилио Вазари показалось мне несколько настораживающим.

— Вам нужна прямая реплика? — промолвил Хоб. — Ладно, я дам вам прямую реплику. Что ваш подчиненный Эдуар сказал вам только что?

— Извините, это дело полиции. Нет, прошу прощения, я пошутил. Глупая шутка, в свете того, что случилось.

Они молча ждали. Наконец Фошон продолжил:

— Эдуар проследил из своей машины, как Эмилио вышел из такси и пошел в свои апартаменты, выходящие окнами на фасад второго этажа. Эдуар прекрасно видел взрыв. Им вышибло окна. Мистер Вазари мертв. Вот уж день сплошных сюрпризов.

— Подорвался? — переспросил Хоб.

Фошон кивнул.

— Вы хотите сказать, что кто-то установил бомбу в его апартаментах?

— Смахивает на то.

— Что ж, — проронил Макс. — Он был довольно неприемлемым человеком. Не то что я хотел бы, чтоб он отправился на тот свет. Тут чувствуется рука Халила, разве не так?

— Почему бы и нет, — согласился Фошон. — Судя по всему, он наш по всем остальным статьям. — Он допил кофе и встал. — Мне надо идти, чтобы посмотреть все, что я могу посмотреть. Хоб, вас подвезти?

— Пожалуй, к ближайшей станции метро, — Хоб встал. — А что это за шум на улице?

С улицы доносилось громогласное пение труб и вопли возбужденной толпы.

— Это всего лишь праздник, — объяснил Фошон.

— Какой праздник?

— Конечно, День Бастилии.

— День взятия Бастилии, — повторил Хоб и на мгновение задумался. — Значит, сегодня четырнадцатое июля.

— День Бастилии приходится именно на четырнадцатое, — подтвердил Фошон.

Хоб подскочил, будто его током ударили.

— Что стряслось? — спросил Макс.

— Я завтра должен быть на Ибице! — вскричал Хоб.

— Это и есть день знаменитого traspaso? — поинтересовался Фошон.

— Да! Мне надо вырваться! Инспектор, прошу прощения…

Глава 57

Вы только попробуйте попасть во Францию или вырваться из нее где-нибудь в районе Дня взятия Бастилии. Хоб попросил Фошона высадить его у стоянки такси, откуда доехал до своих апартаментов на бульваре Массена. Бросил пару вещей в подвернувшуюся сумку, схватил паспорт и поспешил к своему турагенту на проспект д’Итали. Агент Хасан сказал, что сегодня попасть на Ибицу невозможно; невозможно даже на этой неделе, потому что все билеты раскуплены на месяцы вперед. Разве Хоб не знает, что Ибица — самое популярное место отдыха в Европе, а в День взятия Бастилии начинается великая миграция из Парижа?

Хоб попытался прибегнуть к древнему решению всех дорожных проблем: деньгам. Пообещал Хасану четыреста долларов, которые Макс только что дал ему, — размахивая веером из купюр перед носом агента, — моля доставить его на Ибицу или хотя бы куда-нибудь поближе. Вопрос жизни и смерти. Хасан подозревал, что это скорее вопрос непреодолимого порыва, но все-таки сел на телефон, беседуя, споря, увещевая, обманывая, угрожая, очаровывая, умоляя — словом, пускаясь на все уловки, идущие в ход ради успеха, если в дело замешаны деньги. Наконец, пообещав своему другу из агентства Кука двести долларов (вдобавок к четыремстам своим), он добыл Хобу билет на чартерный рейс до Барселоны, а имя его было внесено в список очередников, ожидающих свободного места на вечерний рейс до Ибицы.

В аэропорту Орли разыгрывалось что-то вроде западной версии падения Шанхая. Хоб пробился сквозь сомкнутые ряды отпускников, прорвался в начало очереди, отыскал клерка, слыхом не слыхавшего о его брони, и отказывался тронуться с места, пока клерк не обсудил этот вопрос со своим начальством и броня не была найдена. И, наконец, поднялся на борт самолета. За два с половиной часа полета до Барселоны у Хоба было время оценить свое финансовое положение. Итак, он взял полторы тысячи долларов на расходы в апартаментах Макса, две тысячи дала Аврора, дважды платил Макс — один раз двести пятьдесят долларов, а другой — четыреста. Итого 4150 долларов. Отдал Найджелу пятьдесят, а позднее Найджелу и Жан-Клоду по сто долларов каждому. Сам потратил в Париже около сотни. Затем четыреста долларов ушли к агенту Хасану, а еще двести — к другу Хасана из агентства Кука и почти две сотни на билет до Барселоны. В общей сложности тысяча сто пятьдесят, после чего на руках остается около трех тысяч долларов. Недостаточно, чтобы оплатить traspaso, но, быть может, удастся уговорить адвокатов допустить частичное погашение с частичной отсрочкой платежа или выпросить отсрочку хотя бы на месяц… Надежда жалкая, но не складывать же лапки заранее!

В Барселонском аэропорту царило обычное летнее сумасшествие. Тут удача покинула Хоба. Рейс, на который его поставили первоочередником, отменили из-за неисправности двигателя. Ближайший рейс, на который его могли посадить, вылетал только через четыре дня.

Но Хоб все-таки заказал билет. Пятнадцатиминутный полет стоил меньше сотни долларов. Затем Хоб пустился бродить по аэропорту, изможденный и небритый, стараясь что-нибудь придумать. И когда проходил мимо ряда служебных дверей, его взгляд вдруг уперся в надпись на одной из них: «Каталонский воздушный сервис. Заказные полеты».

Да! Он переступил порог.

Глава 58

Гидроплан «Сессна» вынырнул из солнечного сияния над городом Сан-Антонио-Абад, второго по величине селения на острове Ибица. День стоял прекрасный. Из Европы дул крепкий северный ветер, отгоняя знаменитый мистраль и начисто выметая землю, будто исполинская метла. Ветер холодный, особенно для выходных в середине июля, в самый пик туристского сезона. В этом году народ потянулся на Ибицу тысячами, десятками тысяч. Из Франции и Германии, из Англии и Скандинавии. Появились даже туристы из Восточной Европы и России. Как ни смешно, теперь уже всякий может позволить себе отпуск под южным солнышком. Как ни странно, каждый всякий решил приехать именно сюда.

Царил самый разгар европейского сезона брачного безумия, когда молодежь всех стран укладывает свои вожделения в чемоданы и мчится на латинский юг, на Ибицу с ее песчаными пляжами, раскиданными по острову дискотеками и колоритными ресторанчиками, на Ибицу, где старый городской порт еженощно превращается в подобие салона мод, на остров столь живописный, что со дня на день непременно превратится в съемочную площадку целого ряда ностальгических фильмов.

Ибица, где воздух в июле буквально наэлектризован сексом, где журчат винные реки и наркотический туман воскуряется к небесам. Где процветают художественные галереи. Ибица, имеющая очень много общего с курортами всего мира, но абсолютно уникальная, подносящая собственный коктейль из больших денег и нищенского стиля хиппи.

Гидроплан, стрекотавший в воздухе над Сан-Антонио, начал снижаться по широкой пологой спирали. Прекрасные люди с бронзовой кожей на пляже Сан-Антонио не обращали на него особого внимания. В воздухе постоянно разносился гул самолетов — по большей части больших аэробусов из Франкфурта и Парижа, Амстердама и Милана, мчащих сюда искателей удовольствий. Но попадались и мелкие самолетики, потому что с появлением на острове заезжих миллионеров тут возник растущий флот одномоторных прогулочных машин. Маленький гидроплан не принадлежал к этому классу авиатехники: явно утилитарная модель, небесный трудяга, а не игрок, воздушное грузовое такси из Барселоны, готовое доставить вас куда угодно, от Альп до Сахары, с минимумом суматохи, уклоняясь от радаров, если необходимо, потому что порой несут ландскнехтов нового времени, готовых взяться за любую работу и не слишком настаивающих на том, чтобы она была легальной.

И все же вопрос оставался неразрешенным: почему именно этот самолет снижается над заливом Сан-Антонио? Если это вылазка контрабандистов, то они выбрали неудачное время. Контрабандисты высаживаются по ночам. Тогда что же он там делает? Ну, сами посудите: гидроплан должен садиться на воду, а единственная вода, достаточно спокойная, чтобы позволить приземление, наличествует в заливе Сан-Антонио. Но не сегодня, потому что свежий ветер из Северной Европы поднял заметное волнение. Несмотря на это, машина снизилась к самым макушкам волн, летя параллельно линии буйков.

Тысяча двести — недурные деньги, если прикинуть. Но теперь, оказавшись на месте, Хоб обнаружил, что не может высадиться.

— Я не могу этого сделать, сеньор, — сказал пилот. — Море слишком неспокойное. Я же вас предупреждал о такой возможности, помните?

Поспешно, пока решимость не покинула его, Хоб проговорил:

— Знаете что, вы спуститесь пониже и сбросьте скорость над водой до минимума у самого пляжа, а последние пару футов я пройду пешком. То бишь прыгну.

Обдумав это предложение, пилот кивнул.

— Да, пожалуй, это я могу.

— Ладно, — промолвил Хоб, слегка расстроенный тем, что пилот даже не пытался хотя бы отговорить его.

Отдыхающие были внезапно вознаграждены видом непрошеного гидроплана, снижающегося над водой и направляющегося прямо к сгрудившимся купающимся.

На дощатой набережной за пляжем не счесть магазинчиков и закусочных валовой стоимостью в миллионы долларов. Если самолет и промахнется мимо отдыхающих, можно держать пари, он снесет что-нибудь из недвижимости.

Между пляжем и открытым морем в воде находилось 568 человек, подвергнутых неминуемой угрозе от надвигающейся на них маленькой «Сессны».

Находившиеся прямо по курсу, — где будет пропахана самая жуткая борозда, если самолет и дальше полетит в сторону суши, миновав некую границу, отмеченную линией белых буйков, — запаниковали. Они замахали на самолет руками, будто хотели отогнать муху. Стоны и вопли вырвались из пяти с лишним сотен глоток на семи разных языках и шестнадцати отчетливых диалектах.

Самолет все приближался — черной кляксой, заслонившей солнце, скользящей прямо над водой. Зрители заметили еще одну кляксочку, поменьше, отделившуюся от большой черной кляксы. И упавшую в воду. А самолет взмыл вверх над самыми головами отдыхающих.

Вздохнув было с облегчением, люди вдруг вспомнили о второй черной кляксочке, свалившейся в море. А вдруг бомба?! Или кто-то избавился от мертвого тела?!

— Добыл! — крикнул мужской голос.

Все-таки кляксочка оказалась телом — но только живым, барахтающимся, сквернословящим и фыркающим. Телом, пытающимся растолковать что-то людям, не готовым его выслушать.

Отдыхающие окружили его, потрясая кулаками и пребывая в полной уверенности, что этот человек позволил, чтобы его превратили в метательное орудие некой безумной террористической акции, направленной против них.

Из-за их гнева и уверенности в собственной правоте Хобу могло бы прийтись туго, если бы высокий смуглый черноволосый обладатель черных усов и маленькой татуировки на левом плече, а также значка, прикрепленного к плавкам, властным жестом не положил бы ему ладонь на плечо. Толпа расступилась, не желая без каких-либо оснований вставать на пути у закона.

— Я полицейский, — заявил человек. — Сеньоры, пожалуйста, пропустите. Я беру этого человека под стражу.

Глава 59

До сих пор Хобу еще ни разу не доводилось обозреть испанскую тюрьму изнутри. Не такое уж большое достижение, как кажется, потому что испанцы в те ушедшие золотые дни сажали иностранцев отнюдь не так поспешно, как их европейские коллеги — быть может, благодаря знаменитой лености испанского закона в сочетании со сговорчивостью тех, в чью функцию входило его блюсти. И все же, стоило только кого-то посадить, как о нем напрочь забывали.

Каменный мешок, в котором очутился Хоб, видимо, сохранился еще со времен Инквизиции. Деревянная кровать. Единственный деревянный стул. Каменный пол — тускло-рыжий, хорошо вымытый. Сбоку столик с умывальным тазом. Биде. Окно высоко над головой, слишком узкое, чтобы из него мог выбраться хоть кто-нибудь, кроме лилипута с альпинистским снаряжением. Камера находилась в стенах тюрьмы Форталеса в районе Ибицы, называемом Дальт-Вилья. Это самая высокая точка города — над Римской стеной, над карфагенскими и арабскими древностями. На одну из стен падал ясный, яркий до осязаемости солнечный луч. Из звуков сюда долетали только отдаленные крики торговцев с находящегося внизу рынка.

Хоб ничего не делал — просто сидел. Он целые годы раздумывал о медитации и порой бывал близок к тому, чтобы заняться ею. В качестве концепции она весьма привлекала его. Особенно он восторгался медитацией в випасане. Идея научиться созерцанию для него была просто бесценна. Хоб обожал созерцание. Он находил его все более и более желанным, поскольку умение созерцать — качество, которого ему ужасно не хватало. Хоб частенько пытался медитировать во многих городах и весях, где жил, но в его попытки всегда вторгались суета и хлопоты повседневности.

В камере заняться было нечем. Полиция не дала ему даже дешевого романа, чтобы как-то убить время, не дала даже испанской газетенки. Хоб не мог постичь почему, но вынужден был признать, что его заключение под стражу — не официальный арест, а скорее требование, чтобы он поговорил с властями. Он не намеревался считать это арестом в буквальном смысле, во всяком случае пока. Постичь причины столь странного поведения невозможно. Кому же дано понять действия полиции даже в родной стране? А уж если мотивы ее поведения столь часто непостижимы, то что уж говорить о Гвардии Сивиль в стране с раздвоенной душой, в скорбной Испании? Быть может, помогло упомянутое Хобом сразу после задержания имя друга — лейтенанта Наварро, лейтенанта Гвардии Сивиль.

Хоб дошел до точки, где уже мог выбросить из головы мысли обо всем этаком. Он сидел со скрещенными ногами в углу, лицом к стене, сидел так уже почти три четверти часа. Его рассудок достиг благословенной опустошенности. Он наконец-то подобрался к сути медитации, вник, ухватил за хвост уловку созерцания, наконец-то достиг рубежа, за которым мирские заботы уже не занимали его. И надо ж было Наварре испортить все, открыв дверь камеры и войдя, громко топая своими черными кавалерийскими сапогами.

— Хоб! В чем дело?! Сержант Диас говорит, что тебя сбросили с самолета на невинных купающихся в Сан-Антонио-Абад.

— Меня не сбрасывали. Я спрыгнул с понтона. И вовсе я не пытался никого ранить. Как раз напротив. Я старался ни с кем не столкнуться и вполне в этом преуспел.

— Но зачем?! Зачем это тебе понадобилось?!

Хоб встал с пола и принялся разминать ноги.

— Рамон, ты же знаешь, зачем мне это понадобилось. Толь-ко так я мог оказаться на земле. Мне надо было на землю из-за traspaso.

Больше ему ничего говорить не потребовалось. На таком маленьком острове, как Ибица, не считая миллиона или около того народу, проездом бывающего на нем каждый год, а считая лишь более-менее постоянных жителей, о проблемах Хоба было известно каждому.

— Но, Хоб! Ты опоздал!

— Нет! Сегодня пятнадцатое июля, срок платежа.

— Хоб, — терпеливо промолвил Рамон, — тебе было послано уведомление. Поскольку день святого Франциска Ксавьера приходится в этом году на пятнадцатое, срок твоего платежа был передвинут на тринадцатое июля.

— Они не смели так поступать! — взвыл Хоб. Но сам понимал, что возражает лишь для проформы и проку от споров ни малейшего. Он проиграл.

Глава 60

Хоб и Рамон въехали вместе в долину Морна, сидя бок о бок в бронированном «Дю-Шевю» лейтенанта. Они мчались по главной дороге в сторону Сан-Карлоса на северной оконечности острова. Сразу за старым серебряным рудником съехали с главной дороги на проселок, петляющий между кукурузными полями и виноградниками. В огородах было хоть шаром покати, поскольку лето достигло самого пика. В каждом огороде посередке росло дерево algorobo, а по периметру — оливы, очень старые и скрюченные. Сосна, algorobo, олива, миндаль — деревья Балеарских островов. Машина скакала по дороге, становившейся все более каменистой и поднимавшейся к центральной гряде холмов, бегущих вдоль Ибицы, как выпирающий хребет кабана. Хоб уже не в первый раз изумился тому, как велик этот маленький остров в категориях искривленного пространства. Он кажется бесконечным, когда едешь прочь от берега по извилистым проселкам, огибающим каждый поворот и складку местности и соединяющим любую точку острова с любой другой с самых древних времен. Хоб никогда не мог забыть, что Ибица — одно из древнейших мест на Земле, где люди непрерывно жили на протяжении тысячелетий. Народы половины мира правили этим островом, один за другим уходя в прошлое, чтобы уступить дорогу потомкам. Разнообразнейшие наплывы доисторических народов. Затем иберы, финикийцы, арабы, визиготы, карфагенцы, римляне, каталонцы и, наконец, испанцы. Но народ острова, простой люд, оставался более или менее неизменным на протяжении веков — крепкая ветвь каталонского народа, преспокойно владеющая прекраснейшим краем на Земле. Краем, который, по мнению Хоба, теперь обречен и неминуемо должен быть испоганен, чтобы держаться в ногу с человечеством.

Они вскарабкались по холмам на второй передаче, не обменявшись даже словом. Что тут говорить? Затем выехали на извилистую дорожку, с которой начиналась земля дона Эстебана. Свернув на дорожку, они покатили вдоль кирпичной стены и въехали во двор.

Там стоял целый ряд автомобилей, в том числе одно такси из Санта-Эюлалиа. Кто-то отвалил кучу денег, потому что обычно водители не соглашаются править свои «Мерседес-Бенцы» по этим тесным, ухабистым проселкам. Семейство дона Эстебана грелось на солнышке, сидя на стульчиках с плетеными соломенными сиденьями. В целом все смахивало на праздничный прием. Старик дон Эстебан помахал Хобу, выбравшемуся из машины. Оба его сына находились здесь же. Они выглядели угрюмыми, но пока что держались вежливо.

— Послушайте, — начал Хоб, — я знаю, что припозднился с платежом и по закону мне не за что ухватиться. Но я добыл деньги. Они уже у меня.

— Хоб, мой старый друг, — отозвался Эстебан. — Не волнуйтесь, все уже уплачено.

— Что?!

— Уплачено красивой молодой женщиной, сказавшей, что она ваша подруга.

— Какой женщиной?

— Она не назвалась. Но с деньгами все в порядке. Мы все свидетели. Разве нет, мальчики?

Оба сына кивнули, по-прежнему угрюмо. Однако Хобу показалось, что у них наметилась тенденция как-то смириться с фактом его существования, поскольку что сделано, то сделано, и можно обратить это в легенду. Он догадывался, что когда-нибудь станет членом семейства, пользующимся уважением. Однако пока…

— А эта женщина, где она?

— Возможно, на вашей фазенде, дон Хоб. В конце концов, она ведь за нее заплатила.

— Я загляну попозже, чтобы отметить это дело достойно, — промолвил Хоб.

Им уже ничего не оставалось, как снова усесться в машину Рамона, после чего они начали съезжать и подскакивать на ухабах вниз по склону. Вернулись на главную дорогу и покатили к северу, в сторону Сан-Карлоса и мыса Сан-Висенте. Рамон знал дорогу ничуть не хуже Хоба. Они немного поднажали и несколько раз по-дурацки попытали судьбу. Снова съехали с главной дороги и запетляли вверх по холмам. Машина буксовала, дергалась, ворчала и жаловалась, но катила вперед. Наконец они приехали на К’ан Поэта.

Глава 61

Хоб рысцой припустил к дому. И крикнул, переступив порог:

— Есть кто живой?

На зов вышли несколько человек — Одинокий Ларри, и Миловидный Гарри, и подружка Гарри, и девушка, которая всегда хвостом ходит за подружкой Гарри. Они сгрудились вокруг. Но у Хоба не было для них времени. Позже. Он огляделся. И тут появилась Аврора, сошедшая по лестнице, в прекрасном белом платье с множеством рюшек, оборочек и прочих симпатичных безделушек.

— Это ты оплатила мой traspaso? — напрямик спросил Хоб.

— Да, — сказала Аврора.

— Почему?!

— Мы с Максом решили, что должны сделать это для тебя. Макс обещал. Это во-первых. А во-вторых, без твоей помощи в Париже все могло обернуться куда хуже.

Место было неподходящее для продолжения беседы — в прихожей, в окружении гостей Хоба, пялящихся на них. Хоб провел Аврору в собственную комнату на втором этаже одного из крыльев.

Париж отступил куда-то в недосягаемую даль. Но теперь Хоб все вспомнил и поинтересовался:

— Ты слыхала о смерти Эмилио?

Аврора кивнула.

— Об этом была заметка в сегодняшней «Геральд Трибюн». — Она содрогнулась. — Не стану притворяться, что горюю. Он был ужасно низким типом. Однако мне жаль, что его убили. Я вообще не хочу, чтоб убивали хоть кого-нибудь. Наверно, это работа Халила?

— Он подозреваемый номер один.

— Похоже на то. Надеюсь, он успел покинуть Францию.

— Ты в самом деле думаешь, что это сделал он? — уточнил Хоб.

— А ты нет?

— Давай вернемся на несколько шагов вспять. Есть довольно достоверные улики, что Келли пал от руки Генри. Есть улики, указывающие на то, что Келли выследил Генри через парижскую синагогу. Думаю, Келли догадался, что Генри работал на арабскую организацию.

— Как-то трудно вообразить Генри в качестве террориста, — заметила Аврора.

— Да я вовсе не думаю, что он был террористом. Думаю, он использовал арабов, чтобы те помогли ему умыкнуть марафет Макса.

— Какой ужасный поступок!

— Должно быть, огорчительно, — заметил Хоб, — узнать, что член семьи по уши в подобных преступлениях. Бьюсь об заклад, тебе это ни капельки не понравилось.

— Что ты хочешь сказать?! — вытаращилась она.

— Это лишь догадки, но у Келли были кое-какие бумаги, из которых следует, что настоящее имя Генри Смита — Этьен Идальго-Браво, уроженец Ямайки, натурализован в Нью-Йорке, возраст сорок четыре года, профессия повар…

— Так что же?

— Аврора, Ямайка недалеко от Сан-Исидро. Думаю, если кто-нибудь потрудится проверить, то быстро выяснит, что твоя настоящая фамилия Идальго-Браво и что Генри — твой родственник. Он, случаем, не твой отец, а?

Аврора мгновение колебалась, потом ответила:

— Пожалуй, ты сможешь выяснить, если захочешь. Генри был моим дядей — братом моего отца.

— И Макс не знал этого?

— Нет. Я сказала, что он друг семьи с Сан-Исидро.

— Ты помогла ему получить работу?

— Да. Но я даже не догадывалась, что он собирается… сделать что-нибудь подобное! Я не имею к похищению ни малейшего отношения! Клянусь!

— Верю, — отозвался Хоб. — Но давай продолжим. Генри подстроил ограбление, не без помощи Халила. Халил был агентом исламской террористской организации. Согласно словам Фошона, у него на счету целый ряд взрывов. Вероятно, он планировал новые.

— Тогда логично предположить, что это он установил бомбу, которая разнесла Эмилио в пух и прах, — кивнула Аврора.

— Логично, но я сомневаюсь, что это дело его рук.

Она поглядела на него широко распахнутыми глазами, ожидая продолжения.

— Я должен был предположить, что операцией руководит Генри. В квартире Халила наркоты не нашли. Думаю, Генри перепрятал ее куда-то, в какое-нибудь более безопасное место. И раз уж он это сделал, по-моему, он мог заодно спрятать и бомбу, хранившуюся в квартире Халила. Сомневаюсь, чтобы Генри хотел оставить в квартире хоть что-нибудь — просто на случай, если что-нибудь пойдет не так.

— Все это вилами по воде писано, — заметила Аврора.

— Очевидно, Генри приехал в Париж впервые. Где он спрятал бы наркоту и, если мое предположение верно, бомбу? Думаю, он обратился бы к своей племяннице — особе, нашедшей ему работу у Макса и хранившей его секреты. Думаю, он позвонил ей и передал все это барахло ей на хранение.

— Ты меня обвиняешь? — спросила Аврора.

— Я просто составляю связный рассказ, — уточнил Хоб. — Просто пытаюсь удовлетворить собственное любопытство касательно случившегося. Думаю, Эмилио нашел тебя и не хотел позволить тебе вырваться из его цепких рук. Ты поняла, что к чему, и обещала встретиться с Эмилио в его квартире. Полагаю, он дал тебе ключ. Ты отправилась туда, установила бомбу, затем позвонила ему и сказала, что ждешь его. Потом сунула кокаин в сумочку и упорхнула из Парижа. Я прав?

— О Хоб, — выдохнула Аврора.

— Знаю, это неприятно, но хочу, чтобы ты мне открылась.

— Ты весьма близок к истине, — призналась Аврора. — За исключением того, что я не умыкала марафет из Парижа. Я вернула его Максу, а он продал, как и собирался. А номер с тем, что я крутнула ему динамо, был разыгран ради тебя. Чтобы ты не думал, что мы работали вместе. Он заплатил мне пятьдесят процентов с того, что получил. А я отправилась сюда и оплатила твой traspaso. Половину вложил Макс, а вторую половину — я. И что теперь?

— Теперь, — изрек Хоб, — полагаю, настало время выпить. А затем пообедать.

— А затем?

— Ибица — очаровательнейший остров, а у меня чудеснейшая фазенда на этом острове. Предлагаю тебе провести лето здесь, в моей компании. Кто не провел лето на Ибице — считай, и не жил.

Аврора с облегчением рассмеялась.

— Хоб, боюсь, все лето здесь я провести не смогу. Но с удовольствием побуду с тобой недельку. После этого мне придется ехать в Рим. Там надо сделать кое-какую работу, чтобы организовать мой осенний показ мод.

— А Макс там будет?

— Конечно, он ведь заключил сделку с «Ментено».

— Неделя на Ибице лучше, чем целая жизнь где-нибудь еще, — заметил Хоб.

— Это уж мне самой судить. Ты ведь не станешь говорить об этом Фошону?

— По моим понятиям, разнести Эмилио в пух и прах — даже не преступление, — ответил Хоб.

Книга III. Сома-блюз

Часть I ПАРИЖ

Глава 1

От Парижа до Гризона в Швейцарии — день езды на машине. Хоб захватил с собой свою подружку Хильду. Хильда была голландкой, получившей французское гражданство, работала в галерее «Рукс» в Париже и владела несколькими европейскими языками. Хоб боялся, что его французского в Швейцарии могут и не понять, а швейцарского варианта немецкого Хоб не знал. Он вообще не знал немецкого. К тому же Хильда была веселой и хорошенькой, с виду — типичная белокурая молочница. Короче, идеальная спутница для человека, собравшегося раскрыть темные и тщательно хранимые тайны одного из лучших санаториев и курортов Европы.

Хоб оставил свой взятый напрокат «Рено» на стоянке для посетителей, и они с Хильдой прошли в центральную приемную. Стояло летнее утро, прохладное и ясное, типичное для Швейцарских Альп. В такой день приятно жить, даже если ты не на Ибице.

У Хоба было множество вариантов, как обойти режим санатория — без сомнения, весьма строгий. Он решил начать с прямой атаки — просто чтобы прощупать оборону и посмотреть, насколько она серьезна.

По его просьбе Хильда подошла к столику дежурной и спросила разрешения встретиться с мистером Серторисом. Ей ответили, что мистер Серторис никого не принимает. Все это говорилось по-английски — мог бы обойтись и без Хильды.

— Но это же смешно! — воскликнула Хильда. — Мы прикатили сюда из самого Парижа по личной просьбе дочери мистера Серториса. А теперь нам придется уехать, даже не поговорив с ним?

— Я здесь ни при чем, — ответила дежурная. — Это приказ самого мистера Серториса.

— Откуда мне знать, что это действительно так? — осведомилась Хильда.

— У нас есть документ с подписью мистера Серториса. Можете посмотреть, если хотите.

Хильда оглянулась на Хоба. Хоб чуть опустил веки. Хильда поняла его.

— Бумагу показать всякий может! Мы хотим повидать самого мистера Серториса.

— О, повидать — это пожалуйста!

— Простите? — удивилась Хильда.

— Мистер Серторис и прочие наши клиенты селятся здесь, как правило, именно затем, чтобы избавиться от родственников. Они отказываются встречаться с членами своей семьи, потому что не хотят, чтобы их беспокоили. И мы идем навстречу пожеланиям клиентов. А повидать… — дежурная взглянула на часы. — Идемте.

Хоб с Хильдой прошли вслед за дежурной, поднялись по лестнице на несколько этажей, прошли по широкому коридору и оказались у стеклянной стены.

— Вон он, — указала дежурная.

За стеной был большой крытый каток, на котором кружились несколько десятков пожилых людей. Среди них выделялся высокий, жилистый старик в теплых брюках и бордовом свитере. Хобу даже не пришлось сверяться с фотографией — он сразу узнал мистера Серториса.

— До тех пор, пока наши пациенты ходят, катание на коньках является частью ежедневной терапии, — объяснила дежурная. — И мы показываем их всем желающим. Чтобы не возникало подозрений. Вы просто представить себе не можете, что начинают воображать себе некоторые, когда им не дают встретиться с родственниками!

— Представить-то как раз могу, — сказал Хоб. — Мистер Серторис неплохо выглядит.

— О да, — кивнула служащая. — Он на удивление крепок здоровьем. По всей видимости, он проживет еще много-много лет.

Итак, Хобу пришлось вернуться в Париж несолоно хлебавши и передать неутешительные вести Томасу Флери, рассчитывавшему в скором времени получить наследство от дядюшки Серториса и наконец перебраться из своей роскошной, но тесноватой виллы в Сан-Хуане на острове Ибица в просторную роскошную виллу в Санта-Гертрудис. Томас уже присмотрел себе подходящий домик, где можно было бы так уютно разместить всех своих гостей и четырех афганских борзых… Но отчет детективного агентства «Альтернатива» положил конец его мечтам. И источнику доходов Хоба тоже. Это случилось как раз перед тем, как появилось новое дело.

Глава 2

После дела Серториса Хоб решил немного потусоваться в Париже и посмотреть, не подвернется ли что-нибудь новенькое. Он воспользовался приглашением Мариэль Лефлер, главного редактора издательства «Шарлемань», погостить у нее несколько дней. Несколько дней растянулись на несколько недель, деньги, как всегда, закончились, и терпение тоже потихоньку начало иссякать.

Мариэль вернулась с работы более усталой, чем обычно, и Хоб понял, что этот вечер будет для него не лучшим. Она швырнула на стул свой «дипломат», набитый рукописями и корректурами, подошла к окну и выглянула на улицу. Все это — ни слова не говоря Хобу.

Квартира на пятнадцатом этаже «Саль-дез-Арм», нового здания на бульваре Монпарнас. С балкона открывается изумительный вид на сортировочные пути вокзала Монпарнас. Небо белесое, как рыбье брюхо, с холодным отсветом огней большого города. Сама квартира — узкая, но со множеством комнат. На стенах — фотографии родственников и детей Мариэль. Дети были на каникулах в Бретани. И фотография самой Мариэль рядом с Симоной де Бовуар. Фотография сделана четыре года тому назад, когда издательство «Шарлемань» опубликовало книгу де Бовуар о путешествии по Америке в обществе белокурого итальянского фехтовальщика, о котором она так трогательно писала в «Apres de ma Blonde».^[212]

— Ну, что на этот раз? — поинтересовался Хоб.

— Я кой-кого пригласила посидеть, — сообщила Мариэль. Она снова курила свои крепкие сигареты «Житан». Мариэль курила их одну за другой, прикуривая от окурка. С утра до вечера, а иногда и полночи. Хоб, сам заядлый курильщик, возненавидел этот запах — крепкий черный табак в сочетании с кислым красным вином, запах, неразрывно связанный с Мариэль.

— Господи Иисусе! Кого на этот раз?

Она перечислила несколько имен. Все личности, имеющие отношение к издательскому делу — «куча блядей», как называл их про себя Хоб, неисправимый шовинист.

— Я им обещала, что ты приготовишь свое знаменитое чили.

— Ну нет! — заявил Хоб. — Никогда и ни за что. Никакого чили. Ваши здешние мясники так мелко рубят мясо, что получается не чили, а паштет.

— Объясни им это сам, — сказала Мариэль. — Ты же говоришь по-французски — вот и объясни.

— Французский меня подводит.

— А это потому, что ты им почти не пользуешься! Почему бы тебе не говорить со мной по-французски?

— Ну не могу я так язык выворачивать! У меня горло сводит.

Мариэль посмотрела на него с упреком.

— Ну что с тобой происходит? Ты сделался таким скучным!

Может, и сделался. А чего веселиться-то? Зачем он вообще живет здесь, в этой квартире, с этой женщиной? У него ведь есть своя квартира — унылая тесная квартирка на бульваре Массена, которую он делит с Патриком, флейтистом, своим приятелем с Ибицы. Недавно Патрик вернулся из поездки в По с Анной-Лаурой, француженкой, с которой он встречался уже давно. Они наконец сговорились поселиться вместе. Патрик должен был на днях переехать в ее маленькую муниципальную квартиру близ авеню д’Иври. Как только сын Анны-Лауры вернется в Институт музыкальной культуры в Риме. А пока что, с разрешения Хоба, Патрик поселил в квартирке на Массена родственников Анны-Лауры, чтобы они могли провести праздники в Париже. А Хоб переехал к Мариэль.

Это была не лучшая идея. Мариэль ему разонравилась. А нравилась ли она ему вообще? Когда-то — да, нравилась. Но это было до того, как они поселились вместе. Нет, ну почему она так боролась с сыром? Мариэль говорила, что в холодильнике сыры портятся. Сыр надо хранить при комнатной температуре. «Ага, чтобы он спокойно гнил», — заметил Хоб. В первый раз они поссорились по-крупному из-за сыра. Странно, из-за каких пустяков иногда ссорятся люди! Нет бы повздорить из-за чего-нибудь серьезного. Вот, к примеру — «Почему ты меня не любишь?» Вопрос в их случае абсолютно правомерный. А они — из-за сыра…

Конечно, дело не только в сыре. У них было множество причин не ужиться вместе, и к главной из них Мариэль никакого отношения не имела. Хоб сидел без денег. Честно говоря, он занимался тем же самым, чем Жан-Клод: жил на содержании у бабы.

Правда, денег ему Мариэль не давала. Зато кормила. А потому есть приходилось, что дают. Оба делали вид, что Хоб ждет чек из Америки. Вообще-то доля правды в этом была: иногда чеки из Америки действительно приходили, и некоторые из них действительно предназначались Хобу. Но немного и нечасто. А в последнее время их и вовсе не было.

Тем не менее оба тщательно поддерживали эту ложь. Мариэль была низенькой и толстой. К тому же она одевалась в широкие темные одежды, какие в Париже носят дамы бальзаковского возраста. Благодаря чему выглядела еще толще, чем на самом деле. Голая она выглядела еще ничего. Хотя Хобу это было уже пофигу.

А потом зазвонил телефон. Трубку сняла Мариэль.

— Тебя! — сказала она.

Глава 3

— Хоб? Это Фошон.

— Привет, инспектор. Чем могу служить?

— Мне хотелось бы, чтобы вы немедленно подъехали сюда, — сказал Фошон своим педантичным тоном. — Если, конечно, вы сейчас не слишком заняты.

— Пожалуйста, — ответил Хоб.

— Сейчас около 21.00. Жду вас на площади у станции метро «Сен-Габриэль» в 22.00. Договорились?

— Ладно. А в чем дело?

— Мы надеемся, что вы сможете опознать интересующего нас человека.

Фошон прокашлялся и повесил трубку.

Инструкции инспектора Фошона были абсолютно ясными и четкими. На первый взгляд. Но… «Встретимся у станции «Сен-Габриэль» в 22.00». Замечательно. Во-первых, где она, та станция? Хоб долго изучал схему парижского метро, и наконец нашел: на восточной окраине Парижа, за городской чертой, в Нуий-сюр-Луар. Но почему в 22.00? Конечно, полицейские любят точность. Но 22.00, или, по-человечески, десять часов вечера — это же ужасно неудобно!

Французский Хоба становился все хуже по мере того, как они с Мариэль становились все дальше друг от друга. Хоб подумал, что это была бессознательная — и бессмысленная — месть с его стороны. Он любил заниматься самоанализом, неотделимым от жалости к себе.

Мариэль рассчитывала, что Хоб будет на вечеринке, и ему совсем не хотелось нарываться на очередной приступ ее гнева. Гнев Мариэль выражался по-разному: холодная ярость, безразличие, надменная любезность, убийственный сарказм. В любом случае, неприятно. С другой стороны, у инспектора Фошона была определенная власть над ним — хотя сам Хоб и не желал себе в этом признаваться. Недавняя деятельность Хоба в Париже от лица детективного агентства «Альтернатива» была связана с кое-какими не вполне законными действиями. И Фошон при желании вполне мог отобрать у него лицензию на занятие частными расследованиями. Правила выдачи лицензии таковы, что, если бы Хоб их придерживался, это было бы все равно что быть художником, но иметь право писать картины исключительно в стиле импрессионизма, и ни при каких обстоятельствах не использовать оранжевого цвета.

Фошон и раньше обращался к Хобу за помощью такого рода, какую мог оказать нищий американец с расхлябанной, но быстрой походочкой, знакомый с половиной парижского полусвета. Что может произойти, если Хоб не явится на это рандеву? Возможно — ничего. Но с другой стороны — все, что угодно. Фошон может отобрать у него удостоверение и даже вид на жительство: у инспектора, как и у любого крупного полицейского, свои контакты с иммиграционной службой и прочими ветвями власти. Хотя, может, оно и к лучшему… Какого черта! Пора положить конец этой проклятой неопределенности.

А что до Мариэль — пусть себе злится! Если Хоб с ней спит, это еще не значит, что он обязан готовить это проклятое чили для ее подружек.

К тому же чили — удовольствие дорогое, особенно если его подавать с кукурузными лепешками, острыми блинчиками и пирожками из кукурузной муки с мясом и специями, как полагается. Это дорого потому, что мексиканская еда продается тут, в Париже, только в консервированном или замороженном виде в магазинах деликатесов, по умопомрачительным ценам. Там почему-то думают, что консервированное чили — деликатес. Ну, и стоит он соответственно.

До «Сен-Габриэль» Хоб добирался почти час. Ну ничего. Надо же разобраться с Фошоном! К тому же ему стало интересно, почему Фошон избрал для встречи такое странное время и место. Чудит? На него не похоже — на работе Фошон всегда был серьезен.

На станции «Сен-Габриэль» не было ни души. Хоб вышел из вагона второго класса и зашагал по длинному, выложенному плиткой коридору, оклеенному рекламами «Голуаз» и «Прентан» и плакатами, приглашающими провести отпуск на «солнечной Мартинике». Вдоль стен стояли длинные деревянные скамьи. На одной из них спал бродяга, одетый в лохмотья опереточного клошара, с колючей рыжей щетиной на багровом от выпивки лице. Когда Хоб проходил мимо, бродяга что-то пробормотал, но Хоб не расслышал — а и расслышал бы, так, скорее всего, не понял. Может ли невнятное бормотание на иностранном языке считаться предзнаменованием? Хоб поднялся по длинной, замызганной лестнице и вышел на улицу.

В этой части Парижа ему еще не доводилось бывать. Здания выглядели убогими и запущенными. Низко висящая луна пряталась в сизой дымке. Фонари светили сквозь туман рассеянным янтарным светом. Улицы были широкие. Несколько встречных прохожих смахивали на североафриканцев — невысокие люди в бесформенных серых и коричневых костюмах. Улицы располагались привычной парижской «звездой»: от центральной площади-ступицы расходится четыре-пять улиц-спиц. Наискосок через дорогу стоял полицейский микроавтобус. Рядом — два полицейских мотоцикла, с невыключенными красно-синими мигалками. Фошон должен быть там. Хоб двинулся к микроавтобусу, но приостановился, пропуская «Скорую», которая затормозила рядом с фургонами.

Подошел полицейский. Хоб сказал, что Фошон за ним посылал.

— Подождите минутку, — попросил полицейский. — Он как раз заканчивает опрос.

— А в чем дело-то?

— Инспектор расскажет вам все, что сочтет нужным.

Фошону повезло: он нашел свидетеля убийства у метро «Сен-Габриэль». Даже двух: старого Бене, бывшего инспектора манежа цирка «Лемье», ныне на пенсии, и Фабиолу, гуттаперчевую девушку. На самом деле далеко не девушку: Фабиоле было за сорок. Но ее длинное, бледное лицо оставалось совершенно гладким, а волосы были заплетены в длинную девичью косичку. Она бросалась в глаза своей гибкой, бескостной, какой-то нечеловеческой грацией. Очень худая — вероятно, не более ста фунтов. Но при этом все ее движения, даже когда она просто закуривала сигарету, были так изящны и плавны, что Фошону она казалась похожей на змею. Прямые черные с маслянистым блеском волосы перевязаны яркой шерстяной резинкой. Голубые глаза, рот бантиком, острый подбородок. На среднем пальце правой руки — маленький бриллиант, несомненно, подарок Бене, хотя откуда старик взял такие деньги — черт его знает. Цирк «Лемье» отнюдь не славился щедростью по отношению к своим бывшим работникам. Бене был крупным пожилым мужчиной под семьдесят. Жидкие седые волосы со следами краски. Под прядями волос проглядывал веснушчатый розовый череп. Костюм в черно-белую клетку — не как у клоуна, но что-то вроде — старику немного тесен — видно, в последнее время Бене располнел. Картину дополняли огненные глаза с тяжелыми веками и седые усики, которые он то и дело поглаживал.

Бене вышел из метро «Сен-Габриэль» примерно в половине девятого. Вместе с Фабиолой. Был четверг, и они ездили к «Самаритянке», где вместе с другими пожилыми циркачами устраивали представление для детей в честь святого Эдуарда, покровителя цирков. День был необычайно холодный для июня, и Бене надел твидовый костюм, а Фабиола — котиковый жакет, единственную вещь, которую ей удалось захватить с собой из Риги в 1957 году, когда она сбежала в Швецию, в Ставангер.

— Поначалу, инспектор, я не заметил ничего необычного, — рассказывал Бене. — Здесь, на Сен-Габриэль, про убийстваи не слыхивали. Район у нас бедный, но приличный. Честные работяги да пенсионеры, вроде нас с Фабиолой. Вы когда-нибудь видели нас на арене, а, инспектор?

— Увы, нет, — вежливо ответил Фошон.

— Ну, неважно. Я был очень неплох, можете поверить мне на слово. А вот Фабиола была настоящей звездой! Грация храмовой одалиски…

— И что же вы увидели потом? — спросил инспектор.

— Ну, сперва я услыхал крики. Не то чтобы особенно испуганные. Просто обычная уличная ссора. То есть это я поначалу так подумал.

— Расскажи про лошадь, — вставила Фабиола. Голос у нее был звонкий и нежный.

— Лошадь тут ни при чем, — возразил Бене, похлопав ее по руке. — Понимаете, инспектор, мы услышали крики, затем увидели бегущих людей, а потом по улице проскакала лошадь. Ну, мы, естественно, решили, что весь этот шум из-за лошади. Только потом мы узнали, что это Шарнапп, старьевщик, который живет на рю Сен-Габриэль и держит свою лошадь в маленьком тупичке — тупичок называется Фуржерель, — так вот, этот Шарнапп только распряг лошадь и собрался завести ее в стойло, вычистить, накормить, поговорить с нею — я и сам к нему туда захожу временами, в лошадях, знаете ли, есть что-то такое успокаивающее, особенно для человека, который всю жизнь провел на арене, рядом с животными. Так вот, эта самая лошадь пронеслась мимо нас, дико кося глазами, потому что ее зацепило машиной. Машина вылетела из-за угла, развернулась на двух колесах, ударила беднягу Шарнаппа правым крылом в спину и отшвырнула его на каменную стену. А перед тем эта машина врезалась в толпу — сам-то я этого не видел, но она сбила мадам Совье, что содержит магазин готового платья в конце квартала, и еще двух человек, которых я не знаю. Мне говорили, что они останутся живы, инспектор, и я этому очень рад. Настоящий кошмар: люди кричат, а троих из них сбила машина, которая гналась за человеком в соломенной шляпе. В соломенной шляпе с блестящей зеленой лентой. Странно, какие мелочи замечает глаз в такие минуты. Я достаточно отчетливо разглядел этого человека — я его пару раз встречал. Но как его зовут, не знаю. Он не из нашего района. По-моему, иностранец.

— Понимаете, машина гналась за ним! — сказала Фабиола. — Сперва одна, «Пежо», а потом еще другая, такая маленькая немецкая легковушка. Как она называется, Андре?

— «Порш», — сказал Бене. — Девятьсот одиннадцатая. Они приметные. И скорость у них будь здоров! Наверно, когда тебя давит такая машина, это особенно жутко.

— «Порш» его не задавил, — заметила Фабиола.

— Зато ведь как старался! Но ты права, «Порш» его не задавил. Тот человек вышел из кафе «Аржан» на площади Сен-Габриэль, и тут-то на него и налетели эти машины. Он нырнул в канаву. Должно быть, плечо ушиб, потому что упал с размаху на булыжники, зато жизнь спас. Правда, ненадолго. Он, наверно, просто не успел подумать, что могут быть еще машины.

— Она примчалась с противоположной стороны, — сказала Фабиола. — Большая такая.

— По-моему, триста пятидесятый «Мерседес», — сказал Бене. — Водитель, наверно, видел, как тот человек нырнул под стоящий автомобиль, и поэтому направил свой «Мерседес» прямо туда. Он ехал, наверно, со скоростью километров сорок, и врезался в стоящий автомобиль. Не помню, какой марки — «Опель», по-моему. «Опель» от удара вылетел на тротуар, а человек в соломенной шляпе остался лежать на мостовой, точно черепаха, с которой содрали панцирь. Кстати, шляпа с него уже слетела. Когда он под машину прятался.

— Белокурый, в кожаной куртке — похоже, довольно дорогой, — вставила Фабиола.

— Несколько секунд он лежал, приходил в себя. Потом, наверно, увидел, как первая машина, «Порш», развернулась, потому что вскочил на ноги и бросился бежать. И все бросились бежать. Там было человек десять. Кое-кто вышел из кафе, посмотреть, в чем дело. Эти две машины погнались за ними. А потом, не помню уже как, машины оказались на площади Сен-Габриэль.

— Они выехали на тротуар, когда преследовали того, белокурого, — сказала Фабиола.

— Вы ведь знаете эту площадь, инспектор? Там еще посредине кафе, а рядом газетный киоск. Так вот, машины принялись кружить по площади, а на самой площади находится скверик со скамеечками. Так себе скверик, всего несколько платанов. И автобусная остановка. Тот человек туда и забежал. На площади были еще люди, но машины не обратили на них никакого внимания. Они попросту сбивали их с ног, потому что старались добраться до того, белокурого. Прямо как ковбои, пытающиеся отделить одну корову от стада! Знаете, как в кино показывают. Они гонялись за ним, а он убегал, петляя между скамейками. А они неслись напролом и здорово покорежили машины. Но белокурый не терял мужества. Он попетлял между скамейками, а потом улучил минуту и попытался удрать через бульвар. Тут-то они его и достали!

В это время подошел жандарм, отдал честь инспектору и сказал:

— Вот, сэр. Я нашел эту штуку в кармане куртки убитого.

И передал Фошону записную книжечку в кожаном переплете.

— Пригодится, — кивнул Фошон, убирая книжечку в карман.

— И вот это, — продолжал жандарм. — Убитый держал ее в руке.

Он протянул Фошону маленькую зеленую бутылочку из чего-то, похожего на нефрит.

Глава 4

— А, Хоб! Рад вас видеть.

Фошон, как всегда, был одет безупречно и старомодно. Круглое лицо инспектора выражало абсолютную серьезность. Тонкая нижняя губа говорила о сдержанности, полная нижняя — о страстности, а может, о пристрастии к обжорству. Маленькие карие глаза были проницательными и, казалось, светились изнутри.

— Не могли бы вы опознать одного человека? — спросил инспектор.

— А почему я?

— Потому что он иностранец и, похоже, живет на Ибице.

— С чего вы взяли?

— Что он иностранец? У нас есть его паспорт. Он англичанин. А что до Ибицы — у него с собой была соломенная сумка с вышитой надписью «ИБИЦА». А на шее у него был платок — похоже, испанский. И рубашка тоже испанская.

— Между прочим, на Ибицу каждый год приезжает не меньше миллиона туристов.

— Возможно, он постоянный тамошний житель, как и вы.

— Там тысячи жителей, инспектор, и большую часть из них я не имею удовольствия знать. Ладно, если хотите, могу взглянуть.

— Был бы вам очень признателен.

— Что у вас тут, дорожное происшествие? — спросил Хоб, только теперь заметив поспешно устанавливаемое полицейское заграждение. — Послушайте, если это не особенно важно — можно, я не буду на это смотреть? Сегодня вечером мне полагалось готовить чили, а если я правильно понимаю, то, что находится в этой «Скорой», совершенно испортит мне аппетит!

— Я думаю, Хоб, что для частного детектива вы слишком брезгливо относитесь к крови, — заметил Фошон. Инспектор говорил по-английски очень правильно, без малейшего акцента и весьма образно, но все-таки сразу было заметно, что он иностранец.

— Может, вам покажется странным, — ответил Хоб, — однако даже американским частным детективам не слишком-то нравится бродить по колено в крови.

— «По колено в крови»… — задумчиво повторил Фошон. — Красиво сказано! Словно у Шекспира. Ладно, все равно. Идемте, Хоб. Это действительно важно.

Труп перенесли на тротуар и накрыли зеленым брезентом. Рядом стояли двое полицейских с дубинками на поясе. Начинало накрапывать. На брезенте бисером блестели капельки влаги. В воздухе висела вонь солярки и бензина. Сгущался туман, дождь с каждой минутой становился сильнее. Фошон постоял, раскачиваясь на каблуках, потом наклонился и выверенным жестом отвернул брезент.

Труп принадлежал белокурому мужчине лет тридцати пяти — сорока. Белая рубашка без галстука, грудь заляпана грязью и кровью. Желтовато-коричневые брюки, белые кроссовки. На шее — толстая золотая цепочка. Хоб наклонился, чтобы получше рассмотреть ее. На цепочке висела золотая монета с дырочкой. На монете были вычеканены два леопарда, готовящихся к прыжку. Наконец Хоб перевел взгляд на лицо. Оно было разбито, но узнаваемо.

Глава 5

Кабинет Фошона, маленький и тесный, находился в облицованном камнем здании, похожем на банк, занимавшем большую часть квартала между рю д’Анфер и авеню Клебер. В подъезде, между двумя застекленными бронзовыми дверьми, курили несколько полицейских. Большая часть ночных патрулей Парижа дежурила в старом полицейском участке рядом с Палатой Депутатов. Отделение Фошона не занималось обыденными уличными преступлениями — грабежами, мордобоями, семейными разборками. Это дело жандармов. Фошон и его люди охотились за дичью покрупнее. В Сюрте^[213] направлялись дела, которые могли иметь международное значение. Многие из них позднее передавались соответствующим департаментам. Простыми дорожными происшествиями Фошон не занимался — тем более дорожными происшествиями в таком захолустном уголке Парижа, как Сен-Габриэль.

Хоб шагал рядом и чуть позади инспектора. Он был на голову выше Фошона — точнее, на полголовы, потому что немного сутулился. Они прошли по широкому центральному коридору, с кабинетами по обеим сторонам. Свет горел только в нескольких. Временами люди, сидевшие за столами в одних рубашках, поднимали головы и кивали инспектору. Фошон не кивал в ответ, а только бурчал что-то неразборчивое. Подошли к лифту, крошечная кабинка которого больше походила на шкаф. Он располагался рядом с роскошной двойной мраморной лестницей. Фошон давно жаловался, что лифт чересчур тесный и медлительный. Но министерство отвечало, что установить другой не представляется возможным, если не убрать две, а то и целых три мраморных колонны, украшающих холл первого этажа. А колонны убрать нельзя, потому что здание объявлено памятником архитектуры национального значения.

Пока они поднимались на четвертый этаж, Фошон молчал. Мурлыкал что-то себе под нос, раскачивался на каблуках, глядя в потолок, точно ожидая, что на нем вдруг проступит физиономия преступника. На четвертом этаже они вышли и свернули налево. Теперь впереди шел Хоб — он бывал тут прежде и знал дорогу. Этаж освещала одна-единственная лампа в конце коридора. Кабинет Фошона был последним налево. Дверь никогда не запиралась. На столе горела лампа под зеленым абажуром. Фошон бросил шляпу на полку рядом с зонтиком, сел за стол и указал Хобу на стул.

— Давно мы с вами не виделись, Хоб, — сказал инспектор. — Как поживает ваше агентство?

На самом деле Фошон знал о делах детективного агентства «Альтернатива» — или об отсутствии таковых — больше, чем любой из работников этого агентства, включая его владельца и главного сыщика Хоба Дракониана. И Хоб знал, что Фошон это знает.

— В агентстве все в порядке, у меня все в порядке, и вообще все чудесно, — ответил Хоб. — Ближе к делу, пожалуйста.

— К какому делу? — осведомился Фошон с самым невинным видом.

— Черт возьми! — сказал Хоб. — Эмиль, бросьте дурачиться. Вы вызвали меня на Сен-Габриэль, а потом притащили сюда. Пожалуйста, объясните, какого черта вам нужно, и отпустите меня домой.

— О, какие мы воинственные! — хмыкнул Фошон. — Что, вам так не терпится вернуться к своей Мариэль?

— Не то, чтобы очень, — признался Хоб. — Сегодня я должен был готовить свое знаменитое чили для толпы издательской публики…

— Так Мариэль вас ждет? Скажите ей, что вас задержали в полиции по важному делу. Это избавит вас от скандала.

— Плохо вы знаете Мариэль, — возразил Хоб, — если думаете, что такой пустяк может служить извинением.

— Мне бы следовало предупредить вас насчет этой дамы.

— Так какого ж черта вы меня не предупредили?

— Не ребячьтесь, — сказал Фошон. — Знаете, Хоб, что мне в вас не нравится? Вы не владеете искусством пустой болтовни. Вы, вообще, читали когда-нибудь романы про сыщиков? Коп и частный сыщик должны сперва побеседовать о всякой всячине. И полисмен вечно гонит пургу, прежде чем доберется до сути дела.

— Мне некогда читать романы про сыщиков, — сказал Хоб. — Я слишком занят сыском.

— А в свободное время?

— Предпочитаю Пруста.

— Кто был тот мужик под брезентом?

— Стенли Бауэр.

Лицо Фошона вытянулось.

— Хоб, ну что это такое! Вам полагалось сказать, что вы видите его первый раз в жизни — но я-то успел заметить, как расширились ваши глаза, когда вы его увидели, — потом вы должны были признаться, что, возможно, встречали его пару раз, и так далее, пока, наконец, вы не раскололись бы, что это — ваш брат, давным-давно пропавший без вести.

— Инспектор Фошон, кончайте валять дурака! А если уж вам так хочется подурачиться, отведите меня в ресторан и угостите хорошим обедом.

— Неужели Мариэль вас не кормит?

— Мы договорились, что расходы будут пополам. А у меня нет денег.

— А как же ваш знаменитый чек из Америки?

— Не пришел пока.

Фошон хмыкнул с насмешливым сочувствием.

— Так что, Мариэль содержит вас обоих?

— Ну! Это против ее принципов. Содержать молодого мужчину? Никогда в жизни! Мариэль покупает еду на одного и делает вид, что я питаюсь на свои.

— А вы что делаете?

— Жду, пока она уснет. А потом подъедаю, что осталось. Пролежавшую три дня баранину или телятину в застывшем сале. Всегда приятно. А на десерт — лежалый сыр с зеленой плесенью.

— Дорогой мой, примите мои искренние соболезнования. Способность женщины унижать мужчину сравнима лишь со способностью мужчины мириться с унижением.

— Это кто сказал, Ларошфуко?

— Да нет, на самом деле, мой батюшка. Он, бывало, рассказывал замечательные истории об арабских танцовщицах, которые приходили к ним в лагерь под Сиди-Бель-Аббесом…

— Я бы с удовольствием их послушал, — сказал Хоб. — Особенно за стаканчиком белого вина в «Пье дю Кошон».

— Так вы говорите, Стенли Бауэр?

— Да. Это имя всплыло у меня в памяти, как только я его увидел. Жаль, что больше я ничего не помню.

— А где вы с ним встречались?

— Из головы вылетело! — сказал Хоб, постучав себя по лбу. — Говорят, от голода человек делается забывчивым.

— Хоб! — произнес Фошон. Его голос из шутливого внезапно сделался угрожающим. — Не надо со мной играть!

— Это что, фраза из одного из ваших детективных романов? — поинтересовался Хоб. — А почему бы мне с вами и не поиграть? Я хочу жрать, и мне вовсе не улыбается возвращаться на бульвар Монпарнас и готовить чили. С чего это вы, французы, взяли, что чили — деликатес?

— Мы всегда путаем экзотическое с желанным, — ответил Фошон. — Это наш особый дар.

— О Господи! — Хоб уронил голову на руки.

— Как вам плохо! — сказал Фошон. — Ладно, не буду вас больше мучить. Идемте. Быть может, тарелка паштета освежит вашу память.

— Добавьте к этому утиное филе, — сказал Хоб, — и я расскажу вам, что произошло с судьей Крейтером.

— Comment?^[214] — спросил Фошон, который вдруг ни с того ни с сего решил перейти на французский.

В «Пье дю Кошон» они не пошли. Фошон выбрал пивную «Липп» — ему вдруг захотелось choucroute garni.^[215] «Липп», собственно, только называлась пивной, а на самом деле это был знаменитый старый ресторан на бульваре Сен-Жермен, напротив «Де Маго». Настоящий дворец: старинные потемневшие зеркала, янтарный свет ламп, хрустальные люстры, официанты в смокингах и шикарная публика — правда, ее в последнее время становилось все труднее отличить от публики, которая только пытается быть шикарной. Ну и, конечно, неизбежные немецкие туристы, неизбежные английские туристы и прочие туристы, которые в свою очередь начинали становиться неизбежными — особенно японцы. Хоб тоже заказал choucroute. Ему принесли огромную тарелку вкусной и сытной свинины с гарниром, хорошо сдобренной пряностями. Это, пожалуй, было лучшее, что подавали в «Липп». Когда и как французы успели возлюбить квашеную капусту и немецкие сосиски, оставалось загадкой. О таких вещах ни в одном путеводителе не говорится.

Фошон заказал белое бордо. Хоб возблагодарил Бога за то, что он создал Францию, где даже полицейские допросы ведутся за стаканчиком вина.

— Ну, так что там насчет этого Стенли Бауэра? — осведомился Фошон.

— Кого-кого? — переспросил Хоб.

— Человека, которого вы опознали.

— Опознал? Я? Слушайте, Эмиль, а вдруг я вообще все это сочинил? Специально, чтобы попасть в «Липп»?

— Хоб, это не смешно.

— Ну, я думал, вам хочется, чтобы я разговаривал более уклончиво, и почаще отвлекался на посторонние темы, как те частные сыщики в романах. А кроме циркачей, кто-нибудь еще хоть что-то видел?

— Свидетелей нет. Конечно, мы допросили народ в кафе «Аржан», где этот Стенли Бауэр сидел перед тем, как его убили. Поговорили с владельцем, который их обслуживал.

— Их?

— Перед самым убийством Бауэр разговаривал с каким-то типом.

— С каким типом? Как он выглядел?

— Он сидел в тени. Владелец его не разглядел. Просто мужчина. Он ушел. Вскоре после него Бауэр тоже вышел. Тут-то и появились машины.

— А про того, другого, ничего больше не известно? Цвет волос? Рост?

— Он сидел. И был в шляпе. Владелец даже шляпу описать не смог.

— Замечательно! — сказал Хоб. — И ради этого я пропустил вечеринку?

— А когда должны прийти гости? — поинтересовался Фошон.

— Простите?

— Ну, гости Мариэль, для которых вы собирались готовить чили.

— Да вот, наверно, как раз сейчас, — ответил Хоб, умело обматывая душистую, пропитанную вином капусту вокруг розового куска свинины перед тем, как отправить ее в рот, заесть куском хрустящего батона и запить глоточком вина.

— Либо вы мне все расскажете, — заявил Фошон, — либо я вызову жандарма, и он под конвоем отведет вас домой. Вы еще успеете приготовить свое чили.

— Вы не сделаете этого, инспектор! Ведь правда же, не сделаете?

— Жестокость французской полиции просто не укладывается в сознании англосаксов, — сказал Фошон с самодовольной улыбочкой. Он положил салфетку на стол и начал подниматься.

Хоб схватил его за руку. Фошон немедленно опустился на место.

— Шутить вы любите, инспектор, а сами шуток не понимаете!

— Ну, так рассказывайте про Бауэра.

— Англичанин. Лет сорока. Мой шапочный знакомый. Мы встречались на Ибице пару лет тому назад. У него там были приятели. Он у кого-то гостил… Погодите, дайте вспомнить. Ну да, у Элиота Тернера, актера.

— Вы знаете Тернера? — перебил Фошон.

— Да. А что?

— Я недавно смотрел ретроспективу фильмов с его участием в киноцентре на Монпарнасе. Что, он действительно такой сволочной, как его герои?

— Нет, гораздо хуже.

— Говорят, он жуткий бабник.

— Брешут. Отпетый педераст.

— Что, в самом деле? В фильмах он вечно увивается за чьей-нибудь женой.

— В жизни он вечно увивается за чьим-нибудь сыном.

— Так Стенли Бауэр был его приятелем?

— Наверно. Как я уже говорил, Бауэр жил на вилле Тернера в Сан-Хосе. В гостях. Я нечасто видел их вместе, но, полагаю, они либо были приятелями, либо же Бауэр шантажировал Тернера.

— Вы не знали, чем этот Бауэр зарабатывал себе на жизнь?

— Да он вроде бы ничем особо не занимался. Наверно, проживал семейное состояние. По крайней мере, сам Бауэр на это намекал.

— Намекал?

— Ну, если можно так выразиться. Бауэр частенько выставлял народу выпивку в «Эль Кабалло Негро» и хвастался своими семейными связями и тем, что его дед был близким другом Эдуарда Седьмого. Или еще какого-то Эдуарда, не помню. Но это он рассказывал американцам. Когда в кабачке присутствовал кто-то из Англии, Бауэр больше помалкивал. Не знаю, то ли он просто пускал пыль в глаза, то ли это был их хваленый английский юмор, такой тонкий, что того гляди порвется.

— Вы знали, что Стенли Бауэр торговал наркотиками?

Хоб покачал головой.

— Тогда хоть понятно, с чего вы им так заинтересовались! Вы уверены, что эта информация верная?

— На трупе нашли бутылочку с наркотиком, который он распространял. Наркотик новый. Недавно был обнаружен в Нью-Йорке. Вы знаете, что такое «сома»?

— В первый раз слышу.

— И не вы один. Однако скоро он начнет расползаться. Мне хотелось бы заняться им прежде, чем это случится. Вы виделись с Бауэром после того, как он был на Ибице?

— Нет.

— Даже во время ваших поездок в Лондон?

— Да говорю же вам, нет! Он мне не нравился. Один из этих высокомерных типчиков, которые имеют обыкновение заливисто ржать во всю глотку. Настоящий герой Вудхауса.^[216] У нас с ним не было ничего общего.

— Но другие, несомненно, считали его славным малым?

— О вкусах не спорят. Особенно с некоторыми.

— Вот, к примеру, что думает о нем Найджел Уитон?

— А почему бы вам не спросить самого Найджела? А потом, какая разница? Вы ведь не собираетесь предъявить Найджелу обвинение в том, что он снабдил Стенли Бауэра новым наркотиком, а потом пристукнул?

Фошон сделал вид, что не услышал вопросов Хоба. Его взгляд рассеянно блуждал по ярко освещенному залу ресторана. Это была одна из самых неприятных привычек инспектора, по крайней мере с точки зрения Хоба. Привычка отвлекаться, когда речь заходит о чем-то действительно важном. Хоб чувствовал, что за этим стоит тонкий расчет. Одна из многих тщательно выверенных масок Эмиля Фошона. Настоящего своего лица инспектор не показывал никому. Да и есть ли оно у него, настоящее лицо?

— А что поделывает Найджел в последнее время? — поинтересовался Фошон. — Что-то давно его не видно.

Хоб с горечью взглянул на инспектора.

— Боюсь, сейчас мне представился случай предать одного из своих лучших друзей за миску немецкой тушеной капусты, съеденную посреди парижского шика. Сработать «подсадной уткой», как это, видимо, называется в ваших любимых романах. Что ж, рад вам служить. Найджел занимается тем же, чем и обычно: торгует наркотиками в Гонконге, грабит банки в Вальпараисо… Полагаю, он также приложил руку к политическому убийству, произошедшему месяц назад в Монпелье. Вы же знаете Найджела — он парень предприимчивый, на месте ему не сидится.

— Ваш юмор неуместен, но я его ценю, — сказал Фошон.

— Спасибо. Это я так, для поддержания разговора.

— Хотите чего-нибудь выпить, прежде чем мы станем обсуждать это дальше? Кофе эспрессо. Может, вам двойной?

— Ну вот, а теперь вы разговариваете, точно призрак Марли, — заметил Хоб.

Фошон призадумался.

— Да, это вполне уместно. Я показал вам Прошедшее Рождество в трупе вашего покойного друга Стенли Бауэра…

— А с кем я встречусь на Рождество Грядущее?

— Официант! — окликнул Фошон, останавливая лысеющего сутулого мужчину, пробегавшего мимо с подносом. — Два коньяка и два двойных эспрессо. И счет, пожалуйста.

— Никакого счета, инспектор! Заведение угощает!

— Передайте вашему заведению мою благодарность, — сказал Фошон, — а заодно скажите им, что за эту неуклюжую попытку подсунуть мне взятку я постараюсь в самом скором времени прислать сюда особенно вредного санинспектора. Пусть ждут.

— Инспектор! Мы просто хотели сделать вам приятное! Уверяю вас… Инспектор, если я это скажу, меня же уволят!

— Тогда просто принесите заказ, — сказал Фошон. — И счет, пожалуйста.

Маленький официант вздохнул с облегчением и убежал.

— Картина маслом: «Неподкупный инспектор Фошон сурово отвергает бесплатный обед»! — хмыкнул Хоб. — Изумительно. Я в восхищении. Так что там насчет Грядущего Рождества?

— Скоро покажу, — сказал Фошон. — Хоб, я рассчитываю на вашу помощь в этом деле. Более того, я настаиваю. Разузнайте о Стенли Бауэре все, что можно. Кому было выгодно его убрать? Дело, похоже, организовали весьма добросовестно. Разузнайте об этой «соме».

— Ладно. А что вы сделаете для меня?

— А я не стану отбирать у вас лицензию на занятие вашим никчемным ремеслом. Хотя мой начальник уже очень давно рекомендует мне это сделать. Хоб, я серьезно! У вас есть связи на Ибице. Вы можете разузнать все, что необходимо. А пока что, не хотите ли вы позвонить Мариэль и сообщить, что задерживаетесь?

— Да ну ее к черту! — сказал Хоб. — Пусть себе бухтит!

— Вы отважный человек, Хоб Дракониан! — улыбнулся Фошон.

Глава 6

На следующее утро, едва Фошон успел сообщить о смерти Бауэра его ближайшему родственнику, брату, живущему в Англии, инспектору позвонили из нью-йоркской полиции. Звонил лейтенант Гериг, с которым Фошон несколько раз уже разговаривал. Они обменивались информацией и сотрудничали в работе по борьбе с международным наркобизнесом, в обход Интерпола, о котором оба были весьма невысокого мнения.

Покончив с официальными любезностями, Гериг сказал:

— Фошон, я к вам вот по какому делу. Мне попался любопытный случай, и я хочу знать, не сталкивались ли вы с чем-то подобным. Поначалу я решил, что это опиум…

Если вы в Нью-Йорке, и вам нужен опиум, отправляйтесь в Чайнатаун. В начале XIX века Китай два раза воевал с англичанами именно затем, чтобы воспрепятствовать ввозу опиума в страну. Но англичане настояли на своем: надо же было куда-то сбывать продукцию индийских маковых плантаций! А простым китайцам опиум нравился. Поначалу столицей торговли опиумом был Кантон, потом Шанхай, позднее Гонконг. Но к семидесятым годам прошлого века ситуация переменилась. Зачем возиться с опиумом — раскуривать трубку, делать пару затяжек, потом выбивать трубку — и начинай сначала, — когда можно получить многократно усиленный эффект от героина? Сделать героин — раз плюнуть, а рынок куда шире, чем рынок опиума. Потом вошел в моду кокаин, и времена натуральных наркотиков кончились. В двадцатом веке десятки Чайнатаунов, разбросанных по всему миру, сделались главными рынками сбыта опиума. И прочих экзотических натуральных наркотиков. Поэтому лейтенанта Герига совсем не удивил тот факт, что в одной из дыр, которые растут как грибы в районе Четем-сквер — только успевай выщелкивать! — был найден труп неизвестного, скончавшегося от передозировки наркотика.

— Но это был не опиум, — сказал Геригу сержант, прибывший на место раньше лейтенанта. Они стояли на углу Восточного Бродвея и Клинтон-стрит, и лица их попеременно делались то синими, то красными в свете полицейских мигалок.

— Откуда вы знаете? — спросил Гериг.

— А вы взгляните на того мужика, — ответил сержант. — Зрелище малоприятное, но поучительное. Он в квартире 15-А.

Гериг вошел в подъезд, поднялся по лестнице в пять ступенек, по бокам которой красовались две переполненные урны, набитые гнилыми апельсинами и китайскими газетами. Входная дверь с разбитым стеклом, затянутым прочной металлической сеткой, была отперта. За дверью — длинный коридор. Полопавшийся линолеум на полу, облупившаяся краска на потолке, тусклые лампочки свечей на сорок. У лестницы стояли две старые китаянки. Они что-то залопотали, указывая Геригу наверх. Гериг начал подниматься по обшарпанной лестнице. Унылые этажи, китайчата с раскосыми темными глазами, выглядывающие из-за дверей, закрытых на цепочку. Желудок у Герига протестующе выворачивался — лейтенанту всего месяц как прооперировали грыжу. В такие минуты, как эта, он не находил в своей профессии решительно ничего романтичного. Еще один этаж — четвертый, что ли? Смерть не считается с такими мелочами, как грыжа старшего лейтенанта полиции. Не говоря уж о варикозном расширении вен. На пятом этаже ждал китаец — мужчина средних лет в неопрятном белом костюме и панаме.

— Сюда, — сказал он Геригу, указывая на открытую дверь в конце коридора.

— Кто вы такой? — спросил Гериг.

— Мистер Ли, агент владельца здания. Мне позвонил жилец, и я сейчас же приехал.

— Откуда?

— Из Стайвезент-тауна.

— Надо же, вы добрались быстрее, чем я из первого участка!

Гериг направился к двери. Китаец в белом костюме последовал за ним.

— Лейтенант! — сказал он. — Можно вас на пару слов, прежде чем вы войдете?

Гериг обернулся. Могучий, крепкий мужчина, он был почти вдвое крупнее Ли, и, во всяком случае, на голову выше его.

— Что вы хотите, Ли?

— Я только хочу сказать, что ни владелец здания, ни жильцы не имеют никакого отношения к произошедшему.

— Не рановато ли вы начали выкручиваться? — поинтересовался Гериг. — По-моему, вам еще никто никаких обвинений не предъявлял.

— Пока нет, — вздохнул Ли. — Но ведь предъявят же!

Гериг вошел в дверь квартиры номер 15-А. Комната, где он очутился, явно отражала чье-то представление о рае. На полу — красно-синий турецкий ковер. Стены оклеены бумажными обоями под парчу с изображениями восточных мудрецов в высоких шляпах, переходящих реку по мосту. Вдоль двух стен тянутся низкие диванчики. На потолке — хрустальная люстра, рассеивающая по стенам яркие зайчики света. Комната была не очень просторная, но ее зрительно увеличивало огромное зеркало во всю стену. Два низких столика полированного ореха, богато украшенных резьбой. Рядом с одним из диванчиков — подставка для журналов. На подставке два свежих выпуска «Плейбоя», отвечающих на традиционный вопрос: чем вы занимаетесь, когда пробуете новый наркотик?

— Уютная квартирка, — заметил Гериг. — И много у вас таких?

— Эта — единственная, — ответил мистер Ли. — Но ведь нет никакого преступления в том, чтобы человек обставлял свою квартиру так, как ему нравится?

— Эта квартира принадлежала покойному?

— Он снимал ее у мистера Ахмади, владельца дома.

— Ахмади? Итальянец, что ли?

— Иранец.

— И что, он владеет домом в Чайнатауне?

— А что в этом удивительного? — пожал плечами мистер Ли. — В наше время в Америке всем владеют иностранцы.

Гериг попросил показать, как пишется фамилия владельца, и записал ее и адрес в свой блокнот.

— Вы видели покойного?

— Видел.

— Это не мистер Ахмади?

— Нет, сэр. Определенно нет. Это жилец.

— У вас есть домашний телефон мистера Ахмади?

— Конечно. Только вы его не застанете. Он уехал в деловую поездку.

— В Иран?

— В Швейцарию.

— Все равно давайте.

Гериг записал телефон, потом сказал:

— Значит, за старшего тут вы.

— Послушайте, лейтенант! Я всего лишь управляющий. Никто не нанимал меня, чтобы кого-то тут убивать.

— Как звали покойного?

— Ирито Мутинами.

— Иранец?

— Японец.

— С чего это японец поселился в Чайнатауне?

— Многие считают престижным жить здесь.

Гериг принялся осматривать квартиру. Ее уже обыскали, но посмотреть лишний раз никогда не мешает. В мусорной корзине валялся квадратик ярко-голубого целлофана, смятый так, словно он раньше был обернут вокруг шарика размером с мяч для гольфа. Обертка от шоколада? Бывают такие шоколадные шарики… Гериг сунул целлофан в пакет для вещественных доказательств и продолжил обыск.

В углу стоял электрокамин с искусственным пламенем. Гериг сунул туда руку, порылся и нащупал что-то гладкое и прохладное. Бутылочка из чего-то зеленого и прозрачного, похожего на нефрит, дюйма четыре в длину, открытая, пустая. Гериг поднес ее к носу и понюхал. Сладковатый, затхлый запах, совершенно ему незнакомый.

— Что это, какое-то китайское благовоние? — спросил Гериг, протягивая бутылочку Ли.

Тот понюхал. Его гладкое лицо сделалось озадаченным.

— Впервые слышу этот запах, лейтенант.

— Это нефрит? — спросил лейтенант, поднимая бутылочку повыше, чтобы посмотреть ее на свет.

Ли пожал плечами.

— Понятия не имею. Мое хобби — бейсбол. Но я знаю одного мужика, у которого можно спросить.

— Я тоже знаю такого, — сказал Гериг. — А давно ли этот… — лейтенант заглянул в блокнот, — давно ли этот Мутинами тут поселился?

— Меньше года, — сказал Ли. — В моих записях он значится с начала февраля.

— Вы случайно не знаете, чем он зарабатывал на жизнь?

— Студент. По крайней мере, так он записался в документах.

— Кто у него бывал?

— Понятия не имею. Мое дело — собирать квартирную плату и ремонтировать дом. За жильцами я не шпионю.

Ли повернулся, собираясь уйти. Гериг схватил его за руку так внезапно, что невысокого китайца развернуло и он бы упал, если бы лейтенант не удержал его.

— Ли! — сказал Гериг. — Мне неохота вытягивать из вас сведения по кусочкам. Давайте так: вы выкладываете все, что знаете об этом Мутинами. Это избавит вас от ночи, проведенной в участке.

— Вам не за что меня задерживать, — возразил Ли.

— Не волнуйтесь, что-нибудь придумаем.

— Мы, китайцы, народ законопослушный. Вы не имеете права так делать.

— Мне ничего и не придется делать, потому что вы, как законопослушный гражданин, расскажете мне все, что знаете о Мутинами и его приятелях.

— Ладно. Отпустите.

Ли отряхнулся, снял панаму, поправил ее и снова надел. Гериг достал из кармана пакет с вещдоками, сунул туда бутылочку. Потом скрестил руки на груди и подождал, пока Ли поправит галстук и заодно, видимо, обдумает свою историю.

— Про Мутинами и его приятелей мне ничего не известно. Вам следует знать, что Чайнатаун пользуется большой популярностью у японцев. У нас тут жили и другие японские бизнесмены. Можно предположить, что это были знакомые мистера Мутинами. А возможно, знакомые мистера Ахмади. Мне никто ничего не говорил. Может, они снимали эту квартиру на двоих с мистером Мутинами. Откуда мне знать? Имен их я не знаю. У нас ведь не полицейское государство. По крайней мере, пока.

— Нет, но все к тому идет, — сказал Гериг. — Ближе к делу, Ли! Я расследую убийство. Неужели вы предпочтете, чтобы я арестовал вас и допросил в полицейском участке?

— Я же говорил, что вам не понравится то, что вы увидите, — вздохнул Ли. — Я действительно рассказал вам все, что знаю. Могу я идти?

— Оставьте свое имя, адрес и телефон сержанту, который ждет внизу. И не пытайтесь уехать из города, не сообщив нам. Вот моя карточка. Я — лейтенант Гериг. Вспомните что-то еще, буду очень обязан, если вы мне позвоните.

— Да, — сказал Фошон. — У нас тут был похожий случай. Вчера вечером. Мне надо дождаться результатов вскрытия, чтобы быть уверенным. Но зеленая бутылочка вроде вашей тоже имела место быть. Я позвоню, когда узнаю что-то еще.

Глава 7

В середине дня в квартире Мариэль раздался звонок. Хоб открыл. На пороге стоял высокий, белокурый англичанин.

— Мистер Дракониан?

Хоб с некоторой опаской ответил: «Да».

— Я — Тимоти Бауэр. Брат Стенли. Этот французский полисмен был так любезен, что дал мне ваш адрес. Он сказал, что вы помогаете ему вести это дело.

Хоб пригласил Бауэра в квартиру и усадил на неудобную кушетку из черной кожи с хромированными ножками.

— Насколько я понимаю, вы частный детектив?

Хоб кивнул.

— Вы хорошо знали Стенли?

— Мы были почти незнакомы. Пару раз здоровались на вечеринках. По-моему, даже не разговаривали ни разу.

— Хм… да, — произнес Тимоти. — Простите, я не хочу лезть не в свое дело, но, если вы были почти незнакомы, почему вы помогаете французской полиции в расследовании?

— Стенли жил на Ибице, — сказал Хоб. — Я тоже большую часть времени живу именно там. А помогаю полиции я потому, что инспектор Фошон избегает вмешиваться в дела иностранцев, которые даже не живут в Париже, и потому предпочитает, чтобы этим занимался я.

— Хм… да. Полагаю, вам известно, что Стенли был гомосексуалистом?

— Да. То есть я не уверен, что это правда, но на Ибице все так говорили.

— Увы, это правда, — вздохнул Тимоти. — Из Итона Стенли вернулся отъявленным педерастом. Мне не хотелось бы осуждать его теперь, однако для семьи это было таким испытанием…

— Почему? — поинтересовался Хоб.

Тимоти снисходительно улыбнулся.

— Вы представляете себе, что такое Британия? Маленький тесный островок. Все про всех все знают. Особенно в семьях военных. Наш род восходит ко временам Ричарда Львиное Сердце…

— Который, насколько я помню, тоже был голубым? Была там какая-то история с неким Блонделем…

— Да, это так. Но об этом предпочитают не упоминать вслух. Я хочу сказать, что в Британии гомосексуализм не приветствуется — в отличие от тех же Штатов.

О том, что в США приветствуется гомосексуализм, Хоб слышал впервые, однако предпочел не возражать.

— Да, все это чрезвычайно интересно, — вежливо сказал он. — Так чем могу служить, мистер Бауэр?

Тимоти Бауэр поджал губы. Ему явно было не по себе. Довольно красивый, загорелый мужчина, лет сорока с небольшим. Он ерзал на кушетке и, похоже, не знал, куда девать руки. Наконец он положил их на колени, обтянутые серыми камвольными брюками с безукоризненной стрелочкой, и сказал:

— Понимаете, это ужасно выбивает из колеи — когда твой родной брат вдруг оказывается убит.

— Да, конечно, — согласился Хоб без особого сочувствия. — Но это все же лучше, чем наоборот, вы не находите?

Бауэр предпочел пропустить замечание Хоба мимо ушей.

— Французская полиция, похоже, понятия не имеет, кто это сделал. А вы?

— Я тоже. Да и вообще, это не мое дело.

— Я французам не доверяю, — сказал Тимоти. — Особенно когда речь идет об убийстве иностранца, да еще голубого.

Хоб пожал плечами. Нет, особого сочувствия он действительно не испытывал.

— Мы со Стенли никогда не были особенно близки, — продолжал Тимоти. — Я служу в армии. А вы ведь знаете, что такое британские военные. Офицеры — это своего рода клуб. И голубые в нем отнюдь не приветствуются. Поймите меня правильно. Сам я человек без предрассудков. Я не особенно стыдился Стенли, но, должен вам признаться, мне не хотелось, чтобы меня видели в его обществе. Мои друзья не так воспитаны. Поймите меня правильно, они замечательные люди, но гомосексуалист для них — тема для анекдота. А Стенли не скрывал своих сексуальных предпочтений. Да и почему, собственно, он должен был их скрывать? На самом деле это отчасти следствие семейного воспитания. Pater^[217] учил нас никогда ничего не стыдиться. Хотя, конечно, кто же знал, что в нашей семье вырастет педераст?

«Должно быть, их папаша имел в виду, что не следует стыдиться, если тебе стыдиться нечего», — подумал Хоб.

— И тем не менее мне жаль Стенли. Я к нему неплохо относился, хотя его образ жизни вызывал у меня отвращение. К тому же он был моим братом. Я не хочу, чтобы это дело просто тихо задвинули. По-моему, всем известно, что французская полиция занимается подобными случаями без особого рвения.

— Глупости, — сказал Хоб. — Французская полиция вполне добросовестна, они не имеют обыкновения «задвигать» дела об убийстве.

— Но что они могут? Судя по тому, что сказал мне Фошон, это не похоже на разборки местных голубых. Стенли мог убить кто-то с Ибицы. Если это действительно так, убийца наверняка уже вернулся на остров. Вы согласны?

— Похоже, Стенли убили не без причины.

— Вероятно, в этом деле замешаны и другие иностранцы. Но ведь этот полицейский инспектор, Фошон, не полетит на Ибицу, чтобы попытаться расследовать убийство, верно?

— Нет, конечно, — согласился Хоб. — Пока что у него и нет особых причин это делать. Но он проведет расследование, можете не сомневаться.

— Не сомневаюсь. А испанская полиция ответит, что да, конечно, мы этим займемся, manana,^[218] и если кто-нибудь забредет в полицейский участок и сознается в убийстве, мы его непременно арестуем — разумеется, если он придет не во время сиесты. Нет, этого мало. Мне хотелось бы, чтобы этим убийством занимались со всей серьезностью.

— Так чего же именно вы хотите? — поинтересовался Хоб.

— Вы — частный детектив. Я хочу, чтобы вы нашли убийцу.

— Ну что ж, давайте обсудим. Во-первых, нам известно так мало, что найти убийцу может оказаться невозможным. Во-вторых, если мне все же повезет и я узнаю, кто это сделал, это еще не значит, что я сумею все доказать. Я хочу сказать, может случиться так, что я найду убийцу Стенли, но арестовать его не смогу.

— Ну что ж, я уверен, вы сделаете все возможное, — сказал Тимоти. — Я понимаю, надежды очень мало. Но все же я чувствую, что следует хотя бы что-то предпринять.

— Я постараюсь, — заверил его Хоб.

Тимоти достал чековую книжку, ручку с вечным пером и выписал Хобу чек на пятьсот фунтов.

— Я вовсе не богат, — сказал Тимоти. — Это все, что я могу себе позволить. Больше денег я не дам. Уверен, за эту сумму вы сделаете все возможное.

— Что смогу — сделаю, — пообещал Хоб. — Куда отправить результаты расследования? И как их передать — по телефону или только письменно?

— Результаты мне не нужны, — ответил Тимоти. Хоб видел, что он, очевидно, решил, как действовать, еще в самолете, по дороге из Лондона. — Когда вы найдете убийцу — если найдете, — будьте так любезны, напишите мне на адрес моего клуба.

Он вручил Хобу свою визитную карточку.

— И, будьте так любезны, не указывайте на конверте своего обратного адреса. В моем положении следует прежде всего любой ценой избегать скандала.

Хобу все это не очень понравилось, но он согласился. Одна из обязанностей частного детектива — принимать деньги от людей, которые пытаются откупиться от своей совести, укоряющей их в том, что сами они ничего не сделали. С точки зрения детектива, дело было вполне законное.

Глава 8

На следующий день Хоб отправился в кафе «Аржан» на площади Сен-Габриэль. В другое время он взял бы с собой Найджела, своего главного помощника, но Найджел зачем-то умотал в Англию. Поэтому Хобу пришлось взять своего другого парижского помощника, Жан-Клода, тощего, жилистого мужичка лет тридцати с небольшим, с напомаженными черными волосами и тоненькими усиками. Жан-Клод, как всегда, выглядел человеком подозрительным и опасным, и вообще неприятным. Сегодня он надел полосатую рубашку апаш и черные брюки в обтяжку.

Когда к ним подошел официант, чтобы взять заказ, Хоб попросил позвать владельца кафе. Явился владелец — невысокий, коренастый, лысеющий человек, доброжелательный, но задерганный.

— Я был здесь вчера вечером, — сказал Хоб. — Я помогаю французской полиции вести расследование.

— Да, мсье.

— А это мой помощник, Жан-Клод.

Владелец слегка кивнул. Жан-Клод нехорошо прищурился.

— Нам хотелось бы побольше разузнать о человеке, который обедал с убитым.

Владелец широко развел руками.

— Я уже говорил инспектору, что обслуживал их лично. Все, что я успел заметить, я уже рассказал.

— Понимаю, — сказал Хоб. — Но мне пришло в голову, что это немного странно, когда владелец сам обслуживает клиентов, если на то есть официанты.

— Ничего странного, — возразил владелец. — Смена Марселя закончилась, поэтому я сам подавал то, что было заказано.

— А принимал заказ Марсель?

— Да, конечно. Он все записал, отдал бумажку мне, снял фартук и ушел. В наше время молодые люди очень строго придерживаются правил профсоюза, когда эти правила работают в их пользу.

— Инспектору Фошону вы этого не говорили.

— Просто из головы вылетело — я был совершенно не в своей тарелке. Да и к чему? Обслуживал их я, и я уже рассказал все, что видел — то есть почти ничего.

— Да, конечно. Не будете ли вы так любезны попросить Марселя подойти к нашему столику? Мне хотелось бы задать ему несколько вопросов. Быть может, он видел что-то, что ускользнуло от вашего внимания.

Хозяин кафе пожал плечами с таким видом, словно хотел сказать: «Ну и денек!» Однако тем не менее направился к стойке и подозвал молодого человека, обслуживавшего столик в дальнем углу.

Марсель оказался юным, худощавым, белокурым и симпатичным. Похожим на молодого Жан-Пьера Омона. И к тому же он, видимо, завивался.

— Да, заказ принимал я. Но ничего необычного не заметил. Они просто сидели и довольно мило беседовали. А когда все это случилось, я уже ушел, вы же знаете.

— О чем они говорили? — спросил Хоб.

Марсель вытянулся с оскорбленным видом.

— Я никогда не подслушиваю разговоры клиентов, мсье!

Тут вмешался Жан-Клод.

— Слушай сюда, mon vieux!^[219] Я с тобой не шутки шутить пришел. Ты ведь официант, n’est-ce pas?^[220] А официанты все любят совать нос не в свое дело. Так что давай, выкладывай, что тебе удалось подслушать. Иначе я приду сюда еще раз, да не один, а с дружками. Не с такими, как мой коллега Хоб. Хоб — он джентльмен. А мои дружки умеют добиваться своего, понял, мальчик? Мы заставим тебя рассказать даже про то, чего не было. Так что лучше бы сказал нам все сейчас по-хорошему и избавил нас от хлопот, а себя — от неприятностей, понял?

Хоб поморщился, однако промолчал. Он не одобрял методов Жан-Клода, считая их чересчур грубыми. Но, следует признаться, эти методы были действенными. Удивительно, до чего просто запугать человека!

— Мсье, вам незачем мне угрожать, — с достоинством ответил Марсель. — Повторяю, я не привык подслушивать. К тому же они говорили по-английски и по-испански, а я этих языков не знаю.

— Не испытывай мое терпение! — пригрозил Жан-Клод. — Ты что-то знаешь, провалиться мне на этом месте! Я это вижу по твоей глупой харе и по тому, как ты переминаешься с ноги на ногу. Кончай вилять! В последний раз говорю, рассказывай все, что может нам пригодиться.

— Я почти ничего не знаю, — сдался Марсель, — но, может, вам пригодится карта?

— Карта? Какая карта? Про карту хозяин ничего не говорил.

— Должно быть, они убрали ее прежде, чем он подошел.

— Ну, так что за карта?

— Они тыкали в нее пальцами и смеялись. Мсье, я действительно не понимал, что они говорят. Но вели они себя так, словно обменивались воспоминаниями и указывали на места, где произошли какие-то события.

— А что за карта?

— Дорожная карта, с расположением бензоколонок. Испанская.

— А какого места?

— Я не видел. Наверно, часть Испании.

— Оч-чень хорошо, — сказал Жан-Клод. — Ну, раз ты начал, так продолжай. Что еще?

— Больше ничего, мсье.

— Должно быть что-то еще! Как выглядел тот человек?

— Он сидел в тени. Но я приметил, что он очень загорелый. Похоже, средних лет. И на пальце у него было кольцо с изумрудом.

— Ты уверен, что это был изумруд?

— Может, и стекляшка, откуда я знаю? Но она была бриллиантовой огранки. Какой дурак станет так возиться со стекляшкой?

— Что еще ты можешь сказать про его внешность?

— Ничего, мсье.

— Ну, тогда насчет их разговора. Хоть что-то ты помнишь?

— Только «a votre sante».^[221] Это они сказали по-французски. Когда чокались. Потому я и запомнил.

— Который это сказал?

— Другой. Не тот, которого убили.

— А тот, которого убили, что ответил?

— Он ответил: «И вам того же, сеньор».

— Сеньор — а дальше? Имя он назвал?

— Понятия не имею. Он издал такой странный булькающий звук. Возможно, это было испанское «р», мсье. Остального я не разобрал. Это все, мсье! Правда, все!

— Молодец, — сказал Жан-Клод, похлопав официанта по щеке. — Видишь, как хорошо получилось? Ну что, Хоб, пошли? Здесь мы больше ничего не раскопаем.

— Ну, и что это нам дает? — осведомился Жан-Клод, когда они вышли на улицу.

— Смуглый или загорелый мужчина. Родной язык которого, скорее всего, не французский, а, вероятно, английский либо испанский. И в его имени, возможно, есть двойное испанское «р».

— Не густо, — заметил Жан-Клод.

— И все же кое-что. Может, на Ибице мне удастся узнать побольше.

— Хочешь, я поеду с тобой? — спросил Жан-Клод.

— Был бы очень рад. Но тебе придется самому оплачивать проезд и все расходы. Финансы агентства в плачевном состоянии.

— Ну, тогда я останусь тут, в Париже, столице мира. Я просто хотел помочь…

— Чрезвычайно любезно с твоей стороны.

Глава 9

Фошон показал Хобу записную книжку Стенли.

— Одолжение коллеге, — саркастично заметил он.

Единственное имя, которое что-то говорило Хобу, — Эрве Вильморен, молодой французский балетный танцовщик, который делил свое время между Парижем и Ибицей. Фошон уже допросил его, но теперь Хоб расследовал дело Стенли по поручению Тимоти Бауэра и потому решил, что лишний разговор с Эрве не помешает. К тому же Фошон не показал ему результатов беседы.

Эрве неохотно согласился встретиться с Хобом в своей квартире на рю де Пере, которую он делил с еще несколькими танцовщиками. Хоб явился часов в одиннадцать утра. Эрве был молод, очень строен, мускулист. Русые волосы подстрижены под Нижинского в «Послеполуденном отдыхе фавна». Он был одет в хорошо пошитые синие джинсы в обтяжку, подчеркивавшие крепкие бедра, и голубой кашемировый свитер с закатанными рукавами, обнажавшими безволосые смуглые руки.

— Я уже рассказал инспектору Фошону все, что знаю! — предупредил Эрве.

Хоб покачал головой.

— Позвольте уточнить. Вы рассказали инспектору Фошону все, что сочли возможным. Эрве, меня вы знаете. Я вас не заложу. Стенли продавал наркотики?

— Только не мне! — улыбнулся Эрве. — Я наркотиков не покупаю. Мне их и так дают.

— Я вовсе не обвиняю вас в том, что вы тратили на них свои деньги, — сказал Хоб. — Но ведь у вас куча друзей, которые их употребляют?

— На этот счет я ничего не знаю, — ответил Эрве.

— Да брось, Эрве! Мы же с тобой вместе ловили кайф. На тусовке у Джонстона. Ты пришел с Эльмиром де Ори, помнишь?

Все это время Эрве старался быть серьезным. Но теперь его точеные губы расплылись в невольной улыбке.

— Славный был вечерок!

— Да, и калифорнийская дурь неплоха. Послушай, Эрве, я вовсе не пытаюсь тебя подловить на чем-то незаконном. Я просто хочу узнать, почему убили Стенли. Я работаю на его брата. Я не стану доносить ни о чем из того, что ты мне расскажешь.

Эрве поразмыслил и, видимо, решил, что Хобу можно доверять.

— Он продавал новый наркотик. Сказал, он называется «сома». Стенли с него тащился. Говорил, что это ужасно дорогая штука, но совершенно забойная. Я дал ему несколько имен. Ты же знаешь парижан, вечно гоняются за последними новинками.

— А ты сам его пробовал?

Эрве покачал головой.

— Мы со Стенли собирались попробовать вместе. Сегодня вечером… — его лицо печально вытянулось.

— А эти люди, которым он его продавал, — кто они?

— Ну, Хоб, ты же знаешь, что имен я называть не стану! Даже тебе, мой дорогой. К тому же ни один из этих людей не мог быть замешан в убийстве Стенли. Богатые парижане не убивают тех, кто поставляет им наркотики. Ты это знаешь не хуже меня.

— Но ты можешь хотя бы сказать, с кем он виделся последним?

— Ах, Хоб, это тебе ничего не даст! К тому же я не знаю.

— Ну же, Эрве! Мне нужно хотя бы одно имя. Мне надо с чего-то начать. Перед тем как Стенли убили, он жил у тебя?

— Я уже говорил об этом Фошону.

— Значит, ты должен знать, с кем он встречался последним.

Эрве вздохнул.

— Ну ладно. Если тебе так уж важно, это был Этьен Варгас. Ты ведь знаешь Этьена? Высокий, хорошенький мальчик из Бразилии, который приезжал на остров несколько месяцев тому назад.

— Нет, не знаю. Он встречался со Стенли?

— Нет, мой дорогой. Этьен, к сожалению, стопроцентно гетеросексуален. Он встречается с Аннабель. Аннабель-то ты знаешь?

— Да. Немного. Она тут, в Париже?

— Насколько мне известно, нет. Этьен, похоже, приехал без нее.

— А где он остановился?

— Наверно, в каком-то отеле. Где именно — не знаю.

— Он был один или с кем-нибудь?

— Не знаю. Когда я его видел, он был один. Сказал, что у него свидание со Стенли.

— Как он себя вел?

Эрве пожал плечами.

— Бразилец! Чего от них ждать?

— В смысле, он не нервничал?

— Насколько я заметил, нет.

— Он приходил сюда, к тебе?

— Да. Сказал, что должен встретиться со Стенли. Я ему ответил, что Стенли ушел. Спросил, не передать ли чего. Он сказал, не надо. Мол, они назначили встречу позднее, но он проходил мимо и решил заглянуть. И ушел. Хоб, только никому ни слова! Я тебе этого не говорил!

— Не беспокойся. Не можешь ли ты сказать, кому еще Стенли продавал эту «сому»?

— Я дал ему с полдюжины имен. Купил ли кто-то у него, я не знаю. Правда не знаю, Хоб.

— А как насчет Этьена? Как ты думаешь, он мог ее купить?

— Ну, он достаточно богат для этого. Семейство Варгас занимает видное положение в Рио-Де-Жанейро. У его отца — вилла на острове, знаешь, недалеко от Сан-Хуана. Я тебе говорил, что эта штука довольно дорогая. Но кому он ее продавал — не знаю.

— А где Этьен теперь, ты, наверно, тоже не знаешь?

— Понятия не имею, дорогой. Наверно, вернулся на Ибицу.

Часть II ИБИЦА

Глава 10

Хоб выглянул в иллюминатор и увидел далеко внизу, под тонкой облачной пеленой, остров Ибицу, неожиданно появившийся в разрыве облаков. Хоб сидел рядом с бизнесменом, грузным и надоедливым, который начал разговор с рассказа о том, что сам он из Дюссельдорфа, в Париже был по делу, управился быстро и решил провести выходные на испанском острове Ибица. А Хоб там бывал? Не дожидаясь ответа, бизнесмен сообщил, что у него есть приятель, который живет в новом кондоминиуме рядом с Санта-Эюлалиа — «Штурмкениг» называется. Хоб когда-нибудь слышал про это место? Про него писали в журнале «Европейская архитектура», что это «оригинальное нагромождение старых и новых стилей». Три плавательных бассейна, коринфская арка, эстрада в форме морской раковины и три ресторана, один из которых получил четырех поросят по рейтингу журнала «Международный гурман». В кондоминиуме есть свои магазины и продуктовые лавки и, что очень важно, свой немецкий мясник, который готовит колбасу, Schweinefleisch^[222] и прочие хорошие мясные продукты, совсем как дома. Последовала небольшая лекция о колбасах, завершившаяся сообщением:

— Насчет колбас я очень разборчив! Настоящую колбасу умеют делать только немцы. Французские колбасы выглядят забавными, но в них слишком много чесноку, а так они совершенно безвкусны. Английские колбасы делаются тяп-ляп, и на вкус они как опилки — точь-в-точь как английская политика. Нет, колбасу по-настоящему умеют делать только в Германии. Особенно в Дюссельдорфе.

В продолжение всей речи Хоб лишь кивал. В наше время подобные старомодные шовинистические речи можно услышать так редко! А Хобу нравились махровые националисты. Он их коллекционировал. Европа представлялась ему большим Диснейлендом, где каждая страна одевается в свои национальные цвета и костюмы, поставляет свои продукты, имеет свои особые обычаи и своих типичных представителей, которые всегда рады поговорить о себе. Хоб находил очаровательным, что итальянцы так ревностно привержены своим макаронам, а скандинавы своему шнапсу, и так далее, вплоть до бельгийцев с их мидиями и pommes frites.^[223] Но, как правило, Хоб осуждал себя за подобный циничный и легкомысленный взгляд на вещи. Как может нормальный человек восхищаться этой кукольной эксцентричностью? Ну хорошо, пусть даже настоящей, неподдельной эксцентричностью, все равно. То, чего он ищет, не имеет отношения к современной реальности. Европа давно перестала быть Диснейлендом. Она предельно серьезна. Но не с точки зрения американцев — которые, на свою беду, даже японцев не способны воспринимать серьезно. Американцы ездят в Европу не затем, чтобы прикоснуться к реальности. Реальности им и дома по уши хватает. Они едут за местным колоритом. А где они его не находят, там выдумывают.

Самолет лег на крыло и развернулся. Внизу открылась вся Ибица. Островок крохотный, современный реактивный самолет пролетает над ним меньше чем за минуту. Посередине — горный хребет, к югу от него — долины, на севере — крутые утесы, обрывающиеся в море. Над горящей свалкой рядом с Санта-Каталиной виднелся столб дыма. Свалка полыхала круглые сутки. Это было бельмо на глазу для всего острова. А потом самолет пошел на посадку. Загорелась табличка «Пристегните ремни».

И вот наконец Хоб спустился на пыльный асфальт и зашагал к багажному отделению. За ограждением толпились люди, встречающие друзей и любимых. Ждет ли его кто-нибудь? Вряд ли. В последний раз он был на острове с полгода тому назад, когда приезжал на свадьбу Гарри Хэмма.

Хоб быстро покинул аэродром, сел в такси и наконец-то вдохнул знакомые запахи острова: тимьян и жасмин, апельсины и лимоны. Мимо пронеслись низенькие квадратные домики по дороге в Ибица-Сити. Впереди показалась Дальт-Вилья, нагромождение белых кубов, растущих из земли, мечта кубиста, старинный городок, напоминающий греческие Киклады.

Водитель пытался болтать с ним на своем зачаточном английском. Но Хобу разговаривать не хотелось. Он слишком дорожил этими первыми минутами на острове. Высматривал знакомые приметы вдоль дороги. Карта Ибицы усеяна памятниками местной истории. Вон то место, где испанские копы из отдела по борьбе с наркотиками арестовали Малыша Тони. У той кучи камней раньше стоял бар Арлен — Элиот Поль захаживал туда пропустить стаканчик, пока фашисты не сровняли забегаловку с землей. А вон то место, где ты встретился с Алисией в ваше первое золотое лето. А вон и опасный перекресток, где в один прекрасный вечер Ричард-Сицилианец слетел с дороги на своем здоровом бандитском «Ситроене», снес хибару местных жителей и задавил брата с сестрой, которые там жили. Говорят, он застиг их в одной постели. Но он не успел никому об этом рассказать. Приехала гражданская гвардия и забрала его в больницу — Ричард сломал себе руку. А по дороге он умер по непонятной причине.

Первую остановку Хоб сделал в Санта-Эюлалиа. Вышел из такси у пункта проката, и нанял себе семисотый «Сеат». Выехал на нем на дорогу в Сан-Карлос, сразу за поселком уходившую в горы. У него поднялось настроение. Проезжая через Сан-Карлос, Хоб увидел полдесятка хиппи. Они пили пиво и пели под гитару за деревянными столиками у бара Аниты. Хоб проехал извилистое шоссе — на холме слева дом Робина Моэма — и свернул на каменистую дорожку, ведущую к его фазенде, К’ан Поэта. Поставил машину на площадку перед гаражами под большим рожковым деревом. Вид дома с его благородными пропорциями доставил Хобу несказанную радость. Архитектор говорил, что вилла выстроена в полном соответствии не то с золотой серединой, не то с золотым сечением, Хоб точно не помнил. Но, как бы то ни было, фазенда была хороша. Два крыла, соединенные трехэтажной постройкой, на которой сейчас сушилось белье. Хоб спустился по трем ступенькам к облицованной камнем калитке, увитой виноградом. Дома оказалась только маленькая черноволосая девушка в розовом купальнике. Она лежала в гамаке и читала книгу Алистера Маклина в мягкой обложке. Хоб ее раньше никогда не видел. Девушка сказала, что ее зовут Салли и что она подружка Шоула. Шоул был израильский приятель Хоба. Еще девушка сообщила, что все ушли на пляж. А он кто такой? Хоб объяснил, что он хозяин дома. Девушка похвалила дом и Хоба — за гостеприимство.

Хоб зашел внутрь, бросил вещи в своей комнате на третьем этаже, переоделся в белые хлопчатобумажные шорты, серую футболку с тремя пуговицами и сандалии. Потом снова вышел и поехал по дороге на Сан-Карлос, обратно в сторону Санта-Эюлалиа, свернул у Сес-Пинес и направился в глубь острова, в долину Морна, вдоль миндальных плантаций. Скоро дорога начала подниматься вверх, к Седос-дес-Секвинес, горному хребту, который высился посреди острова. Маленькая легковушка преодолевала подъем без особых трудностей. Узкая асфальтовая дорога сменилась грунтовкой и продолжала взбираться на кручи. Несколько раз приходилось объезжать скальные выступы, нависающие над дорогой. На Ибице при строительстве дорог предпочитали обходить препятствия, а не взрывать их. В конце концов Хоб проехал последний крутой поворот и увидел впереди, там, где дорога спускалась в седловину, сложенную всухую каменную изгородь, которой была обнесена вилла Гарри Хэмма.

Хоб оставил машину на площадке, специально вырубленной посреди колючих зарослей кактусов, рядом с «Сеатом» Гарри. Прошел вдоль каменной изгороди и увидел дом, выстроенный на противоположном склоне холма. Маленький фермерский дом, которому было уже лет двести, а вокруг — четыре-пять гектаров расчищенной земли. Повсюду было удивительно чисто, как всегда на фермах Ибицы, за исключением тех, что принадлежали «людям с полуострова», — так именовали здесь испанцев с материка. По одну сторону тянулись амбары, все еще наполовину забитые вездесущими плодами рожкового дерева. Хоб отсюда уловил их характерный приторно-сладковатый аромат. Он не слишком любил этот запах, но он ассоциировался с островом, а потому все же был дорог Хобу.

Сам дом тоже был типичным — подобранные по размеру камни, скрепленные глиной, поверх обмазанные цементом и штукатуркой. Как почти везде на острове, размер главной комнаты определялся длиной ствола белого дуба, служившего центральной балкой. Когда балка ставилась на место, к ней присоединяли прямоугольные дубовые стропила, потом все это заваливали хворостом и утрамбовывали глиной. Крыша была плоская, с наклоном к середине, чтобы собирать дождевую воду. Вода попадала в водосток, затем — в подземную цистерну, откуда Гарри по мере необходимости перекачивал ее насосом в бак на крыше.

Даже окна оставались прежними, хотя Гарри собирался как-нибудь их обновить. Но все медлил. Он гордился старинными узкими окошками, которые в былые времена защищали жителей дома от зимних холодов и не пускали внутрь сарацинских пиратов из Алжира и Марокко, совершавших набеги на остров чуть ли не до середины XIX века. До побережья Северной Африки отсюда было меньше сотни миль, и сарацины занимались здесь разбоем в течение многих столетий. Так как до властей далеко, не дозовешься, жители Ибицы научились сами о себе заботиться. Каждая деревня, каждое отдельное строение были крепостью или, по крайней мере, укреплением, рассчитанным на то, чтобы не впускать пиратов, пока не явится подмога. Теперь вместо сарацинских пиратов остров посещали английские и немецкие туристы — а эти давали больше, чем брали. Хоб временами думал о том, на пользу ли пошли Ибице такие перемены. Борьба с пиратами развивала в жителях отвагу и независимость. А туристы принесли на остров страшную безвкусицу, «Макдоналдсы» и целые скандинавские, немецкие и французские «поселки», которые выглядели гротескно, потому что строители сознательно пытались воспроизвести стили соответствующей архитектуры. Американских «поселков» пока не было, но этого явно недолго ждать.

Во дворе копалось в песке несколько кур. Наверняка Мариина работа. Такие люди, как Гарри Хэмм, не созданы для того, чтобы держать кур. Но насчет жены Гарри ничего нельзя было сказать наверняка, кроме того, что она прекрасна, величественна и слишком хороша для него — грузного, лысеющего отставного копа из Джерси-Сити, штат Нью-Джерси, ныне — неоплачиваемого партнера Хоба Дракониана по детективному агентству «Альтернатива».

Хоб прошел дальше вдоль изгороди и окликнул:

— Эй, Гарри! Ты дома?

Его крик раскатился по двору, подхваченный гулким эхом соседнего утеса. Поначалу ответа не было. Потом из дома выбежал крупный лысеющий мужчина с брюшком в рабочих штанах цвета хаки, белой рубашке и мягких сандалиях на веревочной подошве, какие носили на острове.

— Хоб! Заходи!

Гарри распахнул калитку и провел Хоба во двор. Теперь Хоб увидел машину Гарри, «Ситроен» испанского производства, стоящий рядом с амбарами.

— Вовремя ты появился! — сказал Гарри. — А то уговорил меня работать в этом твоем агентстве, а сам смылся в Париж и оставил меня тут покрываться плесенью.

— В объятиях Марии! — напомнил Хоб.

— Ну, да, так-то оно так, — ухмыльнулся Гарри. — На самом деле, тут чудесно. И все-таки приятно иногда потолковать со своим братом американцем.

— А чем тебе местные не по вкусу?

— Ну, с ними-то я уживаюсь. А вот французы и англичане мне и впрямь не по душе.

Такова была судьба Гарри, что, ни в коей мере не будучи космополитом, он изумительно вписался в жизнь аборигенов Ибицы. Гарри вполне мог бы родиться ибисенцем — он разделял большую часть их предрассудков и обладал многими из их добродетелей.

— Все в порядке? — спросил Хоб.

— Ага, все чудесно. Но мне надо повидать Новарро. Он просил привезти тебя, если ты вдруг появишься.

Новарро был лейтенантом гражданской гвардии — то есть местной испанской полиции. Хоб не мог назвать его другом, но они много лет были хорошими знакомыми.

— А по какому делу?

— Да была у меня тут одна мелкая неприятность позапрошлой ночью. Ничего серьезного. Потом расскажу.

Гарри провел Хоба на кухню — большую и веселую, с цветными эстампами местных художников на беленых стенах. Тут стояли холодильник и плита. И то, и другое работало на газу из баллонов. Еще на кухне висела газовая лампа, горевшая, несмотря на то что на дворе стоял ясный день, — окно было только одно, и притом очень узенькое. Гарри вообще-то недолюбливал газовую лампу — она шипела и распространяла слабый, но неприятный запах. Он предпочитал возиться с керосиновыми «лампами Аладдина». Ему нравился их мягкий золотистый свет, и он взял на себя обязанность их чистить и подрезать фитили, потому что Мария, со своей практичностью истинной жительницы Ибицы, не видела в керосиновых лампах ничего романтичного. Зачем они, когда бутан куда дешевле и проще в употреблении? Да и вообще, зачем это все, когда можно за пару сотен долларов провести электричество от трансформатора на шоссе? Однако Гарри не соглашался. Ему нравилось, что на вилле нет электричества. Это тешило его романтическую натуру. Марии нравился его романтизм, но объяснить это ее сестрицам, не говоря уж о тетушках, дядюшках, кузенах, кузинах и прочей многочисленной родне, было куда как непросто.

— Он не любит электричества, — говорила им Мария. — У него вообще старомодные вкусы, хоть он и американец.

Семейство ставило ей на вид, что американцам такими быть не положено. «А мой — такой!» — отвечала Мария, и родственники затыкались, потому что других американцев в семье не было.

Гарри вычистил кофейник, налил воды и поставил на огонь. Откупорил две бутылки пива «Дамм», чтобы не скучать, пока варится кофе. Потом поискал в холодильнике ветчины — замечательной ветчины, которую постоянно жуют испанцы. Вот почему те из них, кто побогаче, обычно толстые.

— Расслабься, — сказал Хоб. — Позже съездим пообедать. У Хуанито сейчас открыто?

— Нет, только с той недели. Но «Ла Эстрелья» работает, к тому же открылся еще один новый ресторанчик, «Лос Аспарагатос», с итальянской кухней. Говорят, довольно приличный.

— Ну что ж, посмотрим. Как Мария?

— Мария — просто чудо! — сказал Гарри.

Они с Марией поженились всего полгода назад, в белой церкви Сан-Карлоса. Хоб был шафером. Мария была очаровательна в сшитом вручную бабушкином атласно-кружевном подвенечном платье. Хоб вспомнил, как бросалась в глаза разница между ее лицом — оливковым овалом — и квадратной, красной американской физиономией Гарри. Венчал их отец Гомес, духовник Марии, предварительно удостоверясь, что полузабытые устои католической веры Гарри еще не рухнули окончательно. Гарри пообещал в будущем почаще заглядывать в церковь. Отец Гомес отлично знал, что он не выполнит своего обещания, но формальности были соблюдены, а сам отец Гомес, каталонец из Барселоны, был не тот человек, чтобы ставить рогатки преумножению человеческого счастья.

— Что ж ты не предупредил, что приедешь? — упрекнул Гарри.

— Не успел, — объяснил Хоб. — Пять часов назад я и сам не знал, когда вылетаю из Парижа.

— А что стряслось-то? — спросил Гарри, вытряхивая сигарету из своей пачки «Румбос».

— Необходимо выяснить пару вещей.

— Например?

— Мне надо разузнать насчет мужика по имени Стенли Бауэр.

— Слыхал про такого. Англичанин? Вроде как живет на острове?

— Он самый. Его грохнули в Париже три дня тому назад.

Гарри кивнул.

— А нам какое дело? Он что, был нашим клиентом?

— Его брат нанял меня, чтобы найти убийцу. И Фошон тоже хочет, чтобы я занялся этим делом. Он говорил насчет нашей лицензии на работу в Париже…

— По-онял, — протянул Гарри. — И что нужно разузнать про того мужика?

— Хотелось бы выяснить, чем таким он тут занимался, за что его могли грохнуть в Париже. С ним должен был встретиться человек по имени Этьен Варгас, который живет на острове. И еще такое дело: за несколько минут до того, как Стенли убили, он пил с каким-то мужиком. Не Варгасом. Мужик ушел. А буквально через несколько секунд Стенли сделали.

— А что тебе известно про того мужика, с которым он пил?

— Почти ничего. Средних лет, смуглый либо загорелый. Носит кольцо с большим камнем, похожим на изумруд. Они говорили по-испански и по-английски, рассматривали испанскую дорожную карту, возможно, карту Ибицы. А еще человеку, который нам это сообщил, показалось, что в имени того мужика есть испанское двойное «р».

— Замечательно, — сказал Гарри. — По этим приметам найти человека ничего не стоит. Ладно, попробуем. Сколько у нас на Ибице смуглых испаноговорящих людей? Всего около миллиона?

— Я и сам знаю, что это немного. Но попробовать можно. А еще такое дело. Мне надо поговорить с Кейт насчет кой-каких стеклянных бутылочек.

Гарри посмотрел на Хоба с подозрением.

— Кейт? Это ведь твоя бывшая жена?

Хоб кивнул.

— Хоб, ты говорил, что с этой дамой у тебя все кончено.

— Да, конечно. Но мне надо узнать у нее одну вещь.

— Какую?

— Это связано с убийством Стенли. Ты когда-нибудь слышал о наркотике, который называется «сома»?

Гарри подумал, потом покачал головой.

— Он новый, — сказал Хоб. — Дело международного масштаба. Возможно, очень серьезное.

— А Стенли Бауэр тут при чем?

— Слушай, я тебе все объясню сегодня вечером за обедом. Где Мария?

— На Майорку уехала. Какое-то семейное торжество. Хоб, объясни сейчас. В чем дело?

— На трупе Стенли нашли маленькую зеленую бутылочку.

— Ну и что? Тебе-то что до этого?

— Французская полиция этой бутылочкой очень заинтересовалась. Могут появиться и другие такие же. Они хотят знать, кому принадлежит бутылочка и где ее взял Стенли.

— Да, конечно. И все-таки…

— Гарри, в этой бутылочке была та самая «сома». А я почти уверен, что бутылочка — моя.

Гарри Хэмм прищурился.

— Твоя? Какого черта?.. Ты уверен?

— Думаю, да. У меня их была целая куча. Они очень приметные. Я привез сотни три таких из Индии вместе с сари в те времена, когда снабжал хиппи.

— И что ты в них наливал?

— Духи. Дешевые жасминовые благовония из Кашмира. Хорошо шли. Но эти бутылочки очень подходят и для гашиша.

— Хоб, Христа ради…

— Не дури, Гарри. Это было сто лет назад. Я уже давным-давно завязал. А про эти бутылочки и вовсе забыл. Но в свое время они были моей торговой маркой. Мне надо выяснить, кто их использует. Пока полиция не вышла на меня.

— А где ты их видел в последний раз?

— Они валялись в сарае у меня на фазенде.

— На которой, Хоб?

— На К’ан Доро, той, которой сейчас владеет Кейт.

— Да, пожалуй, лучше обсудить это с ней.

Глава 11

Фазенда Кейт была в Санта-Гертрудис. Покинув Гарри, Хоб спустился с гор на шоссе, а потом через долину Морна — на главную магистраль. Проехав через Санта-Эюлалиа, он свернул к Ибице, затем повернул направо, на дорогу, ведущую к Сан-Антонио-Абад, а спустя милю, повернул к маленькой вилле в стороне от дороги.

Во дворе стояли две машины: одна — старенький голубой «Ситроен» Кейт, другая — довольно новый микроавтобус «Форд» американского производства. Хоб поставил свою машину рядом. У него уже начало сосать под ложечкой.

Не успел он захлопнуть дверцу, как Кейт уже выбежала из дома во двор.

— Хоб! Вот здорово!

Она выглядела по-прежнему хорошо. Точнее, она еще больше похорошела с тех пор, как Хоб видел ее в прошлый раз. Яркий сарафан, обнажающий плечи, белокурые волосы — темно-золотые, а ближе к концам почти белые, пушистые и развевающиеся на ветру…

Хоб затаил дыхание. Потом перевел дух. Спокойно, парень! Она ведь всегда сводила тебя с ума.

— Привет, Кейт. Я тут проезжал мимо и решил заскочить, посмотреть, как ты.

Кейт была женщиной среднего роста, лет тридцати с небольшим, с улыбкой, как солнечный луч. Теперь она чуточку располнела, но все равно была хороша. Ее странный аромат надолго задерживался в памяти — один из этих темных мускусных запахов, невероятных и неотразимых. Живое воплощение солнечного света — так он называл ее когда-то.

— Ну что ж ты стоишь, заходи!

Она повела его в дом — маленькое современное бунгало. На крылечко вышел мужчина — высокий, поджарый, мускулистый, с маленькими усиками, изящные небольшие ноги в кроссовках, шикарный белый костюм, на порочном смуглом лице — скучающее выражение.

— Хоб, это Антонио Морено. Не знаю, знакомы ли вы? Сеньор Морено — художник, приехал из Мадрида. Довольно известный. Я знаю, ты почти не следишь за событиями в мире искусства, но, может, ты все же слышал о его настенной росписи с убитыми лошадьми в галерее Монтьюич? Она наделала много шуму. Сеньор Морено согласился показать мне кое-какие свои произведения. Я сейчас работаю агентом галереи «Мадрас» в Ла-Пене. Мы надеемся, что сеньор Морено разрешит нам выставить некоторые из его работ. Сеньор Морено, это Хоб Дракониан, мой бывший муж.

— Здрасте, — зло буркнул Хоб.

— Encantado!^[224] — насмешливо пропел Морено.

— Мне на самом деле нужно поговорить с Хобом, сеньор Морено, — объяснила Кейт. — Может, вы пока съездите в отель за теми холстами, которые обещали мне показать, и вернетесь где-нибудь через полчасика?

— Да, конечно, — кисло ответил Морено. И уехал в своем американском «Форде».

Кейт провела Хоба на уютную заднюю веранду и налила ему и себе холодного чаю.

— Дети в Швейцарии с Дереком. Они ужасно огорчатся, когда узнают, что ты заезжал без них. Что-то у тебя вид такой усталый?

— Отсутствие преуспевания утомляет, — объяснил Хоб. Про Дерека он расспрашивать не стал. И мужественно удержался от вопросов о том, есть ли между ними с Морено что-то, кроме убитых лошадей. Все равно ведь не скажет…

— Что, агентство в застое?

— Да нет, дела идут, только денег нет.

— Ну, может, все еще наладится, — сказала Кейт.

Хоб кивнул, глядя в сторону. Этот Морено испоганил ему целый день, если не целый месяц. Хоб терпеть не мог видеть рядом с Кейт других мужчин, даже Дерека, с которым она жила уже почти пять лет. Глупо, конечно, надеяться, что у них с Кейт еще что-то может получиться. Пора делать свое дело да возвращаться в Париж. К Мариэль. Тьфу! «Пора менять свою жизнь», как сказал Рильке.

— Слушай, Кейт, мне надо спросить у тебя одну вещь. Помнишь те мои зеленые стеклянные бутылочки? Ну, которые я привез из Индии лет двадцать тому назад?

— А как же, конечно, помню, — сказала Кейт. — Ты в них еще гашиш продавал.

Хоб поморщился.

— Когда мы с тобой разошлись, я оставил уйму таких бутылочек, пустых, в заднем сарае…

— Ой, да ты там оставил кучу всякого барахла! И коровьи шкуры, и эти уродские вышитые кошелечки из Индии… И еще перья — у тебя были целые кипы этих перьев!

— Ничего удивительного. Я продавал это барахло хипповским торговцам для еженедельных ярмарок.

— В общем, полно всякого. И еще стеклянные четки — Господи, эти стеклянные четки! Что ж там еще-то было?

Кейт приняла задумчивую позу. Самая красивая женщина, какую он когда-либо встречал, и при этом никто лучше ее не умел выводить Хоба из себя. Каждый раз, как ему требовался ответ на прямо поставленный вопрос, она вместо этого уносилась за тридевять земель со своими воспоминаниями.

— Помнишь Филиппа? — спросила она. — Ну, которому ты еще подарил все свои трубки для курения гашиша?

— Помню. Он собирался написать нечто вроде исследования по курительным принадлежностям. Кейт, так насчет тех бутылочек…

— Я думаю, — сказала Кейт. И посмотрела ему прямо в глаза. — Я думаю — как хорошо нам было вместе в старые добрые времена! Правда, Хоб?

Сердце Хоба подпрыгнуло от радости — и снова взялось за монотонную повседневную работу. Ну да, им было хорошо — пару недель. А потом два года ада. Вот и вся горькая история их семейной жизни.

— Да, нам было очень хорошо, — согласился Хоб. — Жаль, этот Питер Соммерс подвернулся не ко времени.

— Питер? Так ты считаешь, что мы разошлись из-за Питера?

— Я же застал тебя с ним в постели!

— Да, но это было после того, как я узнала про твою интрижку с Зорайей.

— Послушай, так ведь про Зорайю ты знала еще до того, как все началось!

— Это ведь было в тот год, когда мы решили предоставить друг другу полную свободу, помнишь?

— Ну, это все было чисто теоретически. Мы так никогда и не договорились на этот счет.

Хоб был в одной футболке, но ему сделалось жарко. Все эти стародавние дела он позабыл и предпочел бы их не ворошить. Нет, в разрыве была виновата она — а даже если это и не так, Хоб этого знать не желает.

— Чисто теоретически? — переспросила Кейт с тем коротким лающим смешком, который Хоб совсем забыл — а теперь вспомнил. — И что, Аннабель — тоже чистая теория?

— Аннабель? Кейт, да ведь у нас с ней ничего не было!

— Да? А тогда ты говорил иначе!

— Я просто хотел заставить тебя ревновать.

— Ну что ж, этого у тебя не получилось. Кстати, с Аннабель можешь попробовать еще раз. Она вернулась на остров. Живет тут неподалеку.

— Да плевать мне, где она живет! Я никогда не имел с ней дела, да и не хотел.

— Врать ты всегда умел, — заметила Кейт. — Ну ничего, у вас с ней еще будет время повспоминать старые добрые времена.

— Да о чем ты? Я вообще не собираюсь встречаться с Аннабель!

— А зря. Те бутылочки я отдала ей.

Хоб развернулся, чтобы уйти, потом остановился.

— Ты не знакома с человеком по имени Этьен Варгас?

— Пару раз встречалась на пляже. Приятный мальчик.

— Ты случайно не знаешь, где он живет? Мне говорили, у его отца на острове своя вилла.

— Да, я тоже об этом слышала. Но не думаю, что Этьен живет у отца. Наверно, он живет у Питера Второго.

Глава 12

Питер Второй был вторым по значимости торговцем наркотиками на Ибице. Специалист по гашишу, помешанный на качестве. Говорили, что у него в Марокко — собственная ферма и что он самолично следит за переработкой листа марихуаны на гашиш.

Раз он был Питером Вторым, предполагалось, что должен существовать и Питер Первый. Мнения островитян по поводу того, кто такой этот Питер Первый и существует ли он вообще, расходились. Многие полагали, что Питер Второй назвался так нарочно, в расчете на то, что полиция станет искать Питера Первого, а Второго оставит в покое. И, надо сказать, это действовало. Так что Питер Второй спокойно процветал.

Далеко не все фазенды на Ибице строились в согласии с традициями. У дома Питера Второго была крыша с широкими, загибающимися кверху карнизами, как у японских домиков из фильмов Куросавы. Восточный колорит виллы подчеркивался длинными тибетскими флажками на высоких бамбуковых шестах, которые весело развевались на ветру, никогда не утихающем на вершине холма близ Сан-Хосе. Внутри дома японские мотивы подчеркивались натертыми до блеска деревянными полами, скудостью меблировки, создававшей простор, и раздвижными бамбуковыми перегородками между комнатами. Питер Второй мог позволить себе эту нарочитую простоту. Дзенский песчаный сад, который вы проходили по дороге от шоссе к главному зданию, был крайним воплощением этой изысканной бедности: три продуманно расставленных камня на засыпанной песком площадке в двадцать квадратных ярдов. Хобу этот садик очень нравился. Хотя себе он такого позволить не мог. Прежде всего у него не было ни времени, ни сил ежедневно разравнивать песок граблями и убирать каждый лист и прутик, упавший на него за ночь. Собственная фазенда Хоба была загромождена вещами. Тем более он ценил роскошную простоту жилища Питера.

В то утро, когда Хоб заехал к Питеру, вилла казалась пустой. Хоб покричал хозяев, как было принято на острове, когда заезжаешь в гости без предупреждения. Никто не ответил. Но машины Питера и Дэви стояли перед домом. Поэтому Хоб прошел за дом. Там он нашел Дэви. Она была в сиреневом сари, пышные темные волосы собраны на макушке. Дэви месила к обеду хлеб с цуккини.

— Привет, Хоб!

— Я покричал, а вы не отзываетесь…

— Отсюда ничего не слышно. Говорила я Питеру, что надо установить систему внутренней связи, а он и слышать не хочет. Он ведь у нас стремится к единению с природой.

— Хозяин тут?

— Владыка в амбаре, беседует с духами.

— Ну ладно, тогда не буду его беспокоить.

— Да ничего, проходи. Питеру и его духам совсем не помешает новая компания.

Дэви была невысокая и хорошенькая. Черные волосы отливали медью — видимо, она красилась хной. Она выглядела диковинно даже на этом экзотическом острове. Дэви была дочерью английского инженера, строившего плотину в Раджаспуре, и светлокожей раджаспурской принцессы. По крайней мере, так утверждала она сама. Узнать о ком-то правду здесь, на Ибице, было довольно трудно: все рассказывали о себе то, что им было по вкусу.

Хоб поднялся по каменным ступеням, ведущим через бамбуковую рощицу, обогнул прудик-лягушатник, и вышел к амбару, расположенному на задах усадьбы. В таких амбарах местные жители держали плоды рожкового дерева, а Питер — марихуану, свое несравненное, собственноручно выращенное зелье. Торговля наркотиками была его профессией, а изготовление и потребление — хобби.

Когда Хоб вошел, Питер поднял голову и посмотрел на него. Он обрезал один из больших кустов марихуаны, сидящих в горшках, изящными вышивальными ножничками. На чистом шелковом платке рядом с горшком красовалась кучка золотисто-зеленых листьев. С ним был еще один человек — очень высокий юноша с кожей цвета кофе с молоком. Хоб уже встречал его на какой-то вечеринке. Юноша был из Бразилии. Говорили, что он богат — или, по крайней мере, отец его очень богат — и встречается с Аннабель, которая живет сейчас где-то в Ибица-Сити.

Хоб заехал спросить, собирается ли Питер начинать занятия по буддистской медитации, которые он спонсировал. На Ибице, где в те времена телефоны были только в конторах и офисах, если ты хотел что-то у кого-то узнать, приходилось приезжать к этому человеку лично либо надеяться, что в один прекрасный день ты встретишься с ним в какой-нибудь кофейне, в ресторане или на пляже. Но последнее могло занять слишком много времени, так что, если ответ был тебе нужен в течение недели, приходилось ехать в гости.

— Да нет, надо еще обождать, — ответил Питер. — Солнечный Джим согласился вести занятия, но сейчас он уехал в Барселону, за мотоциклетными запчастями для своего магазина.

— О’кей, — сказал Хоб. — Тогда не будешь ли ты так любезен дать мне знать, когда они начнутся?

— Можешь на меня рассчитывать, — сказал Питер.

— Да, и еще хотел тебя спросить, — сказал Хоб. — Ты когда-нибудь слышал про такой наркотик — «сома»?

— А как же! Классический наркотик древней Индии. И еще бог такой. А что?

— Да вот, поговаривают, что его производят и в наше время.

— Сильно сомневаюсь, — сказал Питер. — Рецептов не сохранилось. Никто не имеет ни малейшего представления, из чего его делали. По-моему, тебе просто кто-то навешал лапши на уши, старик.

— Парижская полиция думает иначе, — возразил Хоб.

— Французы — все параноики, — сентенциозно заметил Питер. — Франция — родина теории заговора. Это началось еще с тамплиеров. Этьен, ты когда-нибудь слышал про такую штуку?

— Нет, — ответил Этьен. — Но если эта «сома» появилась в продаже, я хотел бы попробовать. Хоб, а при чем тут французская полиция?

— Ну, мне кажется, ни для кого не секрет, что на этой неделе в Париже грохнули Стенли Бауэра. Так вот, французы думают, что он распространял некий наркотик, именуемый «сома».

— Надеюсь, они ошибаются, — сказал Питер.

— Почему? — спросил Хоб.

— Эта новомодная штука может сильно навредить моему бизнесу.

— Пойду попрошу Дэви заварить мне чайку, — сказал Этьен. — Пока, ребята.

И вышел на залитый солнцем двор. Питер неторопливо свернул косячок из только что нарезанной марихуаны. Косячок он сворачивал так, как это принято в Вест-Индии — из пяти листков бумаги, так что в результате вышло нечто, похожее на сигару. Пока Питер возился с косяком, оба они молчали — забивание косяка было почти что священнодействием для Питера, одного из самых известных торговцев наркотиками на острове, не любившего распространяться о своем ремесле.

Завершив работу, Питер протянул косяк Хобу. Тот аккуратно прикурил его от деревянной спички, затянулся разпять, одобрительно кашлянул и передал Питеру. Питер затянулся. Оба уселись в деревянные кресла, стоящие в амбаре, и некоторое время молчали. Первый косяк дня — это священный момент.

Наконец Питер спросил:

— Как твое агентство?

— Нормально, — ответил Хоб.

После этого они курили молча. В разговорах нужды не было. Через полчаса Хоб поехал к себе домой, в состоянии приятного кайфа, с унциевым «храмовым шариком» в кармане. Питер делал эти шарики из отборного пакистанского гашиша и заворачивал в голубой целлофан — это был его фирменный знак. Ценный подарок. В последнее время дела Питера шли так хорошо, что ему уже не было нужды торговать своими «храмовыми шариками». Теперь он приберегал их в качестве сувениров для близких друзей.

Глава 13

Сложность расследования на Ибице зависит только от вас. Если интересующий вас человек проживает в поселке Санта-Эюлалиа, первое, что надо сделать, — это отправиться в «Эль Киоско», кафе под открытым небом в центре городка. «Эль Киоско» расположено в верхней части вымощенного плиткой прямоугольника, спускающегося к морю, рядом с памятником Абелю Матутесу.

Хобу не потребовалось много времени, чтобы разузнать о Стенли Бауэре. Этот мужик вечно жил в гостях у кого-то из англичан, вечно без гроша в кармане, но одевался весьма прилично: хороший костюм для профессионального «сеньора из общества» — такая же необходимая вещь, как гаечный ключ для автомеханика. И хорошие ботинки тоже. Стенли Бауэр запомнился обществу своей коллекцией туфель от Балли. И еще у него были золотые часы от Одмара Пике — скорее всего, гонконгская подделка, но ведь не станешь же ты заглядывать под крышку чужих часов, чтобы выяснить, настоящие они, или нет.

Хоб удачно выбрал время для расспросов — послеобеденное, незадолго до открытия магазинов после полуденной сиесты. В кафе сидела толпа аборигенов, у ног которых, точно собаки, теснились соломенные сумки, ожидающие, когда их наполнят вечерними покупками.

Томас-датчанин сидел за средним столиком, высокий, белокурый, в своей обычной синей капитанской фуражке.

— Стенли? А как же. Я его видел на той неделе. Говорят, в Париж уехал. А что, он тебе должен?

— Да нет. Мне нужна его помощь в расследовании.

Томас и его приятели дружно расхохотались. В те времена никто не принимал Хоба с его агентством всерьез. Зауважали его позднее, когда на остров явился старый итальянец, за поимку которого была назначена награда.

— Попробуй узнать у его старухи, — сказал Томас.

— А кто она? — спросил Хоб.

— Аннабель. Не француженка, а другая Аннабель, из Лондона. Ты ведь ее знаешь, верно, Хоб?

— Да, конечно. Но я не знал, что она жила со Стенли. Как она?

— Говорят, все еще на высоте, — сказал Томас. — Хорошенькая, как картинка, и хитрая, как лиса.

— А где она теперь живет?

— Провалиться мне, если я знаю. Не в Санта-Эюлалиа, это точно. Большая Берта должна знать. Ты знаешь, где живет Большая Берта?

— Наверно, в Далт-Вилле, если не переехала, — сказал Хоб. — Слушай, Томас, сюда чуть попозже собирался завернуть Гарри, выпить пивка. Скажи ему, что наш сегодняшний обед отменяется. Постараюсь поймать его попозже у Сэнди.

И Хоб отправился на своей взятой напрокат машине в Ибице. Машину он оставил на окраине, на стоянке рядом с автомагазином, дальше пошел пешком к стоянке такси на Аламеде. Ехать туда на машине не имело смысла — в Далт-Вилле все равно нет стоянок. Большое черно-белое такси-«Мерседес» провезло его по Ла-Калле-де-лас-Фармасиас, свернуло направо, и они очутились у римской стены Далт-Виллы. Это была самая высокая и самая старая часть города. Они проехали по узким, крутым улочкам без тротуаров, мимо музея, потом еще раз свернули — и здесь такси остановилось. Хоб заплатил, выбрался наружу и пошел дальше по переулкам, таким узким, что там с трудом можно было разойтись даже двум пешеходам.

Большая Берта жила в безымянном переулке в Далт-Вилле, в двух шагах от самой высокой точки Старого Города. На Ибице полно иностранцев, гордящихся своим местожительством и убежденных, что именно они живут в самом престижном районе. Чем меньше остров, тем разборчивей на этот счет живущие тут иностранцы. На Ибице каждая часть острова имела своих приверженцев, кроме разве что свалки и прилегающих к ней районов — шумного и вонючего места, более всего напоминающего дантов ад.

В Далт-Вилле было полно шикарных старых квартир в элегантных старых домах. Между домами росли деревья, и воздух там был чистый. Единственная проблема заключалась в том, как туда добираться. Подъем крутой, автобусы не ходят, а в самый центр и такси не проедет. Но Берта решила для себя эту проблему — она попросту почти не выходила из дому, разве что затем, чтобы сходить в соседний ресторан или на выставку в галерею Симса, расположенную на той же улице. Или если Берту приглашали на какой-нибудь прием. Для нее выбраться из дома было немалой проблемой. Большая Берта весила немногим меньше трехсот фунтов. Это была веселая, жизнерадостная американка. Говорили, что она в родстве с Дюпонами из Делавера. Она жила на Ибице с незапамятных времен — и при республике, и при Франко, и потом, когда Франко свергли и снова установили республику. Она знавала Элиота Поля, была общительна, любила людей, обожала музыку. И деньги у нее водились. Доходы Дюпонов — или, вероятнее, какого-нибудь другого, менее известного, но не менее процветающего семейства — позволяли ей жить со вкусом и принимать гостей с шиком. Большая Берта чуть ли не каждый месяц устраивала приемы, водила дружбу с артистами, музыкантами и художниками всех стилей и направлений, как талантливыми, так и бесталанными, кое-кому из них давала взаймы, другим разрешала пользоваться своей маленькой виллой в приходе Сан-Хуан. Говорили, что она лично знакома со всеми жителями острова. Ну, это, конечно, маловероятно. За туристский сезон через аэропорт Сон-Сан-Хуан проходило не меньше миллиона народу. Но она действительно была знакома с кучей народа, а про тех, кого не знала лично, могла при необходимости все разузнать.

Она встретила Хоба в своем цветущем палисаднике и провела к себе в квартиру. Квартира была большая и просторная, заставленная диванчиками, кушеточками, креслами с плетеными спинками, местными сундуками, столиками — и двумя разбитыми и склеенными римскими амфорами с остроконечным дном, на железных подставках. Берта вывела Хоба на обдуваемую ветерком террасу. Пол из темно-красной терракотовой плитки был залит золотым солнечным светом. Внизу простирался весь Ибица-Сити, уступами белых квадратов и прямоугольников спускавшийся к гавани с несколькими туристскими лайнерами у причала и бесчисленными кафе.

— Ну так, — спросила Берта, поболтав минут пять о том о сем, — что же привело тебя в мое орлиное гнездо?

— Я ищу Аннабель, — сказал Хоб. — И надеялся, что вы мне подскажете, где ее искать.

— Могу разузнать, — сказала Берта. — Дай мне пару дней, я кое-кого порасспрошу. А что у тебя еще новенького? Ты здесь по делу или просто небо коптишь, как все мы?

— Я расследую убийство Стенли Бауэра. Вы про него слышали?

Берта кивнула.

— Лоран звонил из Парижа. Прочитал об этом в «Геральд Трибюн». Он был в полной прострации.

— Я слышал, Аннабель много встречалась со Стенли?

— Да, они часто бывали вместе на вечеринках. Но Стенли не интересовался девушками, ты ведь знаешь.

— Слышал. Однако они были друзьями.

— Ну, это ведь не преступление, верно?

Хоб решил испробовать другую тактику.

— Берта, хотите работать на меня?

— Я? Частным детективом?!

— Нет, помощником частного детектива.

Большая Берта улыбнулась, покачала головой, но не сказала «нет». Она встала, подошла к буфету и сделала два джина с содовой. Хоб знал, что в деньгах она не нуждается. Дела Берты шли превосходно. У нее даже были кое-какие вложения, она владела какой-то собственностью… Но Берта была из тех, про кого говорят «каждой бочке затычка» — лезла во все дырки, любила все про всех разузнавать, любила посплетничать. А это даст ей повод сплетничать на законных основаниях…

Она вернулась с двумя бокалами, протянула один Хобу.

— Что мне надо будет делать?

— Да все то же, что и теперь. Встречаться с людьми. Давать приемы. Ходить на открытия выставок. Обедать в хороших ресторанах. Конечно, оплачивать все это я не смогу. Но ведь вы и так это делаете. А потом рассказывать мне то, что узнаете.

— Да, конечно. Это не проблема.

Хоб давно знал, что люди, даже самые болтливые, охотнее говорят тогда, когда им за это платят, даже если плата чисто символическая. Оплачиваемая болтовня становится уже не болтовней, а работой, то есть делом приличным, уважаемым и полезным. А даже самые бесшабашные и независимые не имеют ничего против приличий, если эти приличия оплачены.

— Звучит забавно!

Вот и Большой Берте понравилась идея сделаться полезным членом общества — если, конечно, это будет интересно, и к тому же не за бесплатно. Но много платить не придется. Что очень кстати: у Хоба много и не было. Все знали, что его агентство — скорее радужная мечта, чем солидное действующее предприятие. А что может быть привлекательнее радужной мечты, даже если ты не какой-нибудь декадент? Тем более что труда особого это не потребует, а все-таки оплачиваться будет.

— Так что же мне делать, Хоб? Я ведь уже не так легка на подъем, как в былые времена!

— Берта, вам не понадобится делать абсолютно ничего, кроме того, что вы и так делаете. В этом-то вся суть!

— А что именно ты хочешь знать сейчас?

— Мне нужно раздобыть сведения об одном человеке. Узнать, кто он такой, и вообще все, что можно.

И Хоб рассказал ей про человека, которого видели в Париже вместе со Стенли Бауэром перед тем, как того убили. Все, что знал.

— Не густо, — заметила Берта.

— Если кто-то и сумеет выяснить, что это за человек, то только вы!

— Хоб, ты мне льстишь. Однако ты прав. Если ни я, ни мои знакомые не знают, что это за человек, значит, его вообще не существует.

Она поразмыслила. Потом спросила:

— Так тебе нужны сведения? Но я люблю делиться сведениями. Почему ты должен мне за них платить?

— Полезные услуги следует оплачивать, — сказал Хоб. — А я люблю пользоваться услугами своих друзей. Это девиз детективного агентства «Альтернатива».

— Благородный девиз.

— Я тоже так думаю.

— Но чуточку дурацкий, как и большинство благородных девизов.

Хоб пожал плечами.

— Ну так что, вы согласны или нет?

— Согласна, черт возьми! — сказала Берта. — С удовольствием поработаю одним из твоих детективов. А что еще тебе надо узнать сейчас?

Хоб был озадачен. К подобной прямоте он не привык. Ему надо было подумать. Наконец он сказал:

— Ну, помимо того, где найти Аннабель и личности того таинственного испаноговорящего господина, мне надо знать, что вообще нового на Ибице. В смысле, не происходило ли в последнее время чего-нибудь новенького?

— Да здесь все время происходит что-то новенькое, — сказала Берта. — Новые выставки и бутики тебя интересуют?

— Да нет, вряд ли. А что-нибудь еще?

— Ты бы уточнил… А новый отель?

— А что, открылся новый отель?

— А ты не слыхал? Странно.

— Я только что из Парижа.

— А-а, ну тогда понятно. Возле Сан-Матео строят новый роскошный отель. Он вот-вот откроется. Недели через две. Говорят, в японском стиле. В следующую среду будет большой прием.

— Вы идете?

— Конечно. Я — в списке «Б».

— А разве существует несколько списков приглашенных?

— Дорогой мой, ну конечно! Ты что, не знаешь, как это делается? Сперва состоится огромный прием — во второй половине дня, на территории отеля. Там будет половина острова. Попасть туда может любой, даже без приглашения. Это список «В». Потом, вечером, когда всякая мелюзга уберется, будет прием для избранных — с обедом и танцами. Человек на сто.

— И это список «А»?

— Нет, дорогой мой, это список «Б». Он все еще довольно большой.

— А кто будет в списке «А»?

— А вот когда те, кто из списка «Б», уберутся, где-нибудь после полуночи, останутся только самые-самые — человек восемь-десять. Владельцы и инвесторы и, разумеется, их дамы — или их кавалеры, это уж у кого как. И они до утра будут сидеть, пить и ловить кайф. Но список «А» — не так занятно, как список «Б». Разве что с точки зрения сноба. К тому же в него не попадешь, если ты не инвестор и не любовник или любовница инвестора.

— А кто инвесторы-то? — поинтересовался Хоб. — Кто его строит, этот отель?

— Я знаю только по слухам. Вроде бы как несколько богатых японцев и несколько богатых латиноамериканцев. Поговаривают, что основное финансирование идет от якудзы — знаешь, это японская мафия так называется? Ну конечно, знаешь. Денежки отмывают за границей. Интересно?

— Очень, — сказал Хоб. — А нельзя ли устроить, чтобы и нас с Гарри Хэммом включили в список «Б»?

— Устроим, — пообещала Берта. — Теперь я работаю на тебя. Мои связи — твои связи. Кстати, не то, чтобы это было очень важно, но все-таки — сколько ты мне собираешься платить?

— Не могу сказать, пока не узнаю, сколько сотрудников мне понадобится. Вы получите процент от доходов, зависящий от того, сколько времени вы на это потратите и какой степени риска будете подвергаться — если, конечно, такое случится.

— Ну, там видно будет, — сказала Берта. — Но я предпочла бы обойтись без риска. Я поговорю с одним латиноамериканцем, который дружил со Стенли. Да, кстати: Аннабель живет в Фигуэретах, в «Улье».

— Вы ведь вроде говорили, что вам надо еще порасспрашивать?

— Так ведь это было до того, как ты меня нанял, дорогуша! Я просто собиралась узнать у Аннабель, захочет ли она тебя видеть. Ну, а теперь это не играет роли.

Глава 14

Хоб спустился с холма, на котором раскинулся город, и вернулся к стоянке, где оставил свою машину. Сел в нее, и поехал за город, мимо жутких новостроек, в сторону Фигуэрет.

Он выехал из города и направился вдоль моря по ухабистой немощеной дороге. По одну сторону дороги шумело море, по другую возвышались отели пастельных цветов. Это была новая Ибица. В отличие от Далт-Виллы вокруг Фигуэрет не было древней римской стены. Они стояли сами по себе на дороге к Салинам, соляным пустошам, разрабатывавшимся еще римлянами и использовавшимся до сих пор.

Фигуэреты обошло стороной нынешнее процветание Ибицы. Это был городок захудалых мелких баров, крошечных лавчонок и второразрядных ресторанчиков, населенный неудачниками, наркоманами, алкоголиками, эмигрантами, живущими на деньги, присылаемые с родины, перегоревшими музыкантами, состарившимися карточными шулерами, разорившимися бизнесменами и прочей публикой того же разбора.

«Ульем» назывались три ветхих четырехэтажных здания с внешними лестницами, соединенных дорожками и веревками для сушки белья. Из окон открывался красивый, но чересчур удаленный вид на мол и море.

Аннабель жила на tercero piso^[225] строения dos.^[226] Хоб поднялся по лестнице мимо задних дверей, у которых громоздились кучи мусора и старые детские коляски. Ребятишки орали на кошек, мужики — на своих старух, старухи рыдали, вспоминая прошлое, а нетрезвые поэты перелагали все это в неудобоваримые стихи, отмеченные натужным полетом фантазии. Короче, сценка из «Порги и Бесс» в европейском стиле.

— А, Хоб! — сказала Аннабель. — Заходи и падай. Пива хочешь?

— А как же!

Квартирка была маленькая и неухоженная. Лучшее, что в ней было, — это вид на низенькие домики на берегу и лазурное море. Большое окно распахнуто настежь. В него влетал легкий ветерок, полощущий белье, которое Аннабель развесила на балконе. Пахло кошкой. Сантана, старая черепаховая кошка Аннабель, сидела на спинке одного из шатких мягких стульев и недружелюбно смотрела на Хоба. Кошачья вонь смешивалась с запахами оливкового масла, чеснока и хозяйственного мыла. Сама Аннабель была в шелковом кимоно — а может, и нейлоновом, Хоб слабо разбирался в таких вещах. Во всяком случае, оно было ало-оранжевым. Ворот отвисал, приоткрывая полные, заостренные, чуть отвисшие груди Аннабель. Когда Аннабель закинула ногу на ногу, пола кимоно сползла вниз, обнажив кусочек загорелого бедра. Аннабель была, пожалуй, самой хорошенькой наркоманкой на острове. Родилась она в Лондоне, где-то в районе Свисс-Коттедж. Ей было лет под тридцать, и лицо ее смутно напоминало Хобу молодую Джоан Коллинз. Впервые она приехала на Ибицу еще подростком и связалась с Черным Роджером, торговцем героином из Детройта. Они очень славно жили вместе, пока Роджера не замели во время первой большой чистки, устроенной полицией. Тогда копы похватали многих торговцев наркотиками, наркоманов и прочего нежелательного элемента. Но Аннабель всегда могла бросить наркотики, если хотела. Увы, в последнее время эта способность начала ее покидать. Правда, на руках у нее все еще не было следов от шприца — Аннабель гордилась своим маленьким, ладным телом и вводила себе наркотик между пальцами ног.

— Чем ты теперь занимаешься? — поинтересовался Хоб.

Аннабель пожала плечами.

— Работаю официанткой у Чумазого Доминго. Сучья работа, но это только до тех пор, пока я не смогу продать несколько картин.

Помимо всего прочего, Аннабель была еще и художницей. Ее ребячья мазня, которую она гордо именовала «примитивами», изображающая работающих в поле местных старух и овец на заднем плане, при полном отсутствии перспективы, некоторое время пользовалась шумным успехом у картинных галерей острова, пока ее не вытеснили другие художники, еще более примитивные, с еще более вопиющим отсутствием перспективы. Художники-примитивисты Ибицы все время состязались между собой — кто примитивнее.

— А ты как? — спросила Аннабель. Она встала, подошла к холодильнику и достала две бутылки пива «Сан-Мигель». Из холодильника донеслась могучая вонь тушеной баранины с турецким горохом, приготовленной явно еще на той неделе. Хоб пожалел, что согласился выпить пива. — Все еще занимаешься своим детективным агентством?

Хоб кивнул. Выходцы с Ибицы так редко заводили собственное дело где-нибудь за границей, что все подобные случаи были известны наперечет, и островитяне внимательно следили за успехами своих земляков, чтобы успеть занять у них денег во время коротких периодов процветания.

— Что, расследуешь какое-нибудь новое дело?

Хоб кивнул.

— Помогаю французской полиции вести расследование.

— А, так ты к нам по делу?

— Да, по поводу Стенли Бауэра. Не могла бы ты рассказать мне о том, чем он занимался в последнее время?

— Ой, Хоб, какой же ты олух! Славный, но глупый. Ну почему я должна что-то рассказывать тебе про Стенли, даже если бы я что-то знала? Тем более что я ничего не знаю.

— А что, есть причины не рассказывать?

— Наверно, нет. Но я не хочу неприятностей.

— Аннабель, мы же старые друзья! Расскажи мне все. Я никому не стану доносить и, в случае чего, заступлюсь за тебя.

— Конечно, заступишься, Хоб. Если сумеешь. Но почему бы тебе не спросить у самого Стенли?

— Не могу. Его убили.

Аннабель уставилась на него расширенными глазами.

— Убили?! Что, правда?

Хоб кивнул.

— Как?

Хоб рассказал ей, как погиб Бауэр.

Аннабель призадумалась, потом покачала головой.

— Хоб, я бы с удовольствием рассказала тебе все, что помню. Но не здесь. Своди меня пообедать в «Эль Оливо», и я запою, как канарейка. Только погоди минутку, я переоденусь.

* * *

— Ты пробовал эти блины с икрой? — спросила Аннабель часом позже, когда они сидели на балконе «Эль Оливо», на одной из крутых улочек Старого Города. — Это настоящая икра, Хоб, а не какая-нибудь жуткая датская подделка из трескового фарша.

Хоб отметил, что она чрезвычайно быстро оправилась от шока при известии об убийстве Стенли.

— Икра настоящая? — переспросил Хоб. — Хорошо. А то я беспокоился на этот счет.

Оба успели поприветствовать с десяток знакомых, пробегавших мимо «по делам», которые занимают большую часть суток любого жителя Ибицы. После пары рюмок домашней водки Аннабель, наконец, разговорилась.

— До прошлого месяца я проводила со Стенли Бауэром довольно много времени. Мы вместе ходили на вечеринки. Это было после того, как я порвала с Этьеном. Между нами ничего не было — он ведь был голубой, ты же знаешь. А теперь его убили… Мне не особенно хочется о нем говорить.

Хоб ждал. Аннабель улыбнулась и заказала у нависшего над столиком официанта коктейль с шампанским.

— Что, и все? — спросил Хоб. — Это я мог бы узнать у первого встречного, и обошлось бы мне это в рюмку коньяка.

— Ну, а я чем виновата? Спроси еще о чем-нибудь!

— Когда ты виделась со Стенли в последний раз?

Аннабель прикусила длинный алый ноготь и призадумалась.

— Думаю, вечером накануне того дня, когда он улетел в Париж. Мы обедали у Арлен.

— Он не говорил, зачем едет в Париж?

— Сказал, что ему надо разобраться с каким-то делом, но с каким — не говорил.

— А потом?

— Наверно, он собирался вернуться сюда. Точно не знаю.

— Он не выглядел нервным, озабоченным, что-нибудь в этом духе?

— Стенли? У него был такой вид, словно у него вообще нет проблем и никогда не было.

— Замечательно… — буркнул Хоб. — А не встречала ли ты его с темнокожим или смуглым мужчиной, по всей видимости, испаноговорящим, вероятно, испанцем или латиноамериканцем, который носит кольцо с большим изумрудом и в имени которого встречается двойное испанское «р»?

— Не припомню такого.

— Слишком уж быстро ты ответила! — заметил Хоб.

— В смысле?

— Ты даже не дала себе труда подумать. Это заставляет меня прийти к выводу, что ты знаешь, о ком идет речь.

— Да нет. Я просто знаю всех знакомых Стенли. Это в основном французы и англичане. Ни одного латиноамериканца среди них нет.

— Может, ты хочешь еще коктейль с шампанским?

— Я его закажу, не беспокойся. Официант!

— Ты знала, что Бауэр собирается делать в Париже?

— Хоб, я вообще его довольно мало знала. Мы просто хорошо веселились вместе. Почему ты меня об этом расспрашиваешь?

Хоб закурил «Румбо», закашлялся и отхлебнул глоток своего «Сан-Мигеля».

— Жаль, что ты спросила. Я-то рассчитывал заманить тебя в ловушку и вынудить во всем сознаться!

— Ну, раз уж не вышло, скажи, зачем тебе все это?

— Да вот, французская полиция интересуется.

— В самом деле? И что, награда назначена?

— Аннабель, если бы за это была назначена награда, я бы тебе так сразу и сказал. Если за это заплатят, я выделю тебе твою часть. Но все-таки, расскажи мне о Стенли. Ты ведь любишь бывать в Париже?

— Конечно. А что?

— А то, что инспектор Фошон, мужик, который ведет это дело, позаботится о том, чтобы ты познакомилась с традиционной французской вредностью. Если ты не согласишься нам помочь. Как только ты появишься в Париже, тебя возьмут и допросят по всем правилам. Он может даже организовать тебе неприятности.

Аннабель спокойно поразмыслила над этим.

— Ну, тогда я просто не поеду в Париж.

— Но почему тебе отказываться от поездок в Париж, если тебе нечего скрывать?

Аннабель поколебалась…

— Хоб, я недостаточно хитра, чтобы водить тебя за нос. На самом деле я просто ничего не знаю. Господи! Убили Стенли! Стенли убили! Вот невезение!

— По-моему, невезение здесь ни при чем.

— Да нет, я имею в виду, что это мне не повезло. Стенли-то, он вообще был невезучий. Не надо мне было давать ему взаймы триста фунтов на эту дурацкую поездку.

— Собирайся, Аннабель, — распорядился Хоб. — Нам пора идти.

Ему подали счет на сто семьдесят три доллара, не считая чаевых, которые Хоб дать позабыл. И не считая шампанского.

Глава 15

У ресторана, на маленькой площади с хипповским обувным магазином на углу, была стоянка такси. Хоб усадил Аннабель в такси и сунул ей тысячу песет на проезд. На сегодня он был сыт ею по уши. Потом прошел узким переулком, ведущим на стоянку позади ресторана, где он оставил свой наемный «Сеат». Стоянка представляла собой неправильный прямоугольник, огороженный белеными каменными столбиками. Подойдя ближе, Хоб увидел, что на капоте его машины сидит какой-то мужик и курит сигарету. Мужик затянулся в последний раз и отшвырнул окурок. Огонек сигареты прочертил огненную линию в темноте.

— Эй, — сказал мужик, — это ты — Хоб Дракониан?

— А вы кто такой? — осведомился Хоб.

— На твоем месте я бы не стал этим интересоваться, — сказал мужик, поднялся и пошел навстречу. В его движениях было нечто, что не понравилось Хобу. Он медленно начал отступать, жалея, что не из тех детективов, которые носят пистолеты. Правда, в Европе не так-то просто получить разрешение на ношение оружия, но ведь мог бы запастись хотя бы ножом или кастетом! А так у него не было ничего, кроме шариковой ручки. Да и та во внутреннем кармане, так сразу не выхватишь. А мужик шел вперед, и вид у него был угрожающий. Хоб обернулся. Позади никого не было, да даже если бы там и были люди, вряд ли он разглядел бы их во тьме тропической ночи. А из «Эль Оливо» несся грохот рок-музыки, который наверняка заглушит любые отчаянные крики.

Хоб отступил на пару шагов, готовясь развернуться и бежать обратно в ресторан. Но слева донесся какой-то звук. Он обернулся. В проходе между двумя машинами показался другой мужик, застегивающий ширинку.

— Послушайте, — сказал Хоб, — у меня неприятности.

— Знаю, — сказал новоприбывший.

Хоб не был тормозом. Он сразу сообразил, что эти двое работают вместе.

— Мужики, вы чего? — спросил он, надеясь, что голос у него не дрожит.

Первый мужик, более высокий, был одет в темный костюм и дурацкую тирольскую шапочку с лисьим хвостиком, пристегнутым серебряной пряжкой. Он сказал:

— Нам стало известно, что ты суешь нос не в свое дело. Вот мы и пришли с тобой побеседовать.

Он говорил с акцентом, похоже, латиноамериканским.

Его приятель, низенький и злобный, с мелкими беличьими зубками, блестящими над черной рубашкой с белым галстуком, в ботинках с металлическими носами, добавил:

— Мы будем изъясняться грубым физическим стилем, которым владеем лучше всего.

Еще один латинос, похоже, необразованный, но с претензиями.

Во время предыдущих реплик мужики деловито оттесняли Хоба в угол. Они загнали его в узкий проход между машинами. В конце прохода была каменная стена в десять футов высотой, за ней — обрыв. Хобу некуда было податься, кроме как вперед, прямо к ним в лапы. А в лапы ему не хотелось. Да, вот уж неприятности так неприятности!

И тут Хоб услышал, как открылась дверца машины. Обернувшись, все трое увидели, как из большого пыльного старого «Мерседеса» выбрался еще один мужик. Поначалу Хоб разглядел только, что он одет в темные брюки и темную рубашку. Когда он подошел ближе, Хоб увидел, что у него вьющиеся белокурые волосы — единственное светлое пятно вокруг. Подойдя вплотную, человек осведомился:

— Мистер Дракониан?

— Я с удовольствием побеседую с вами как-нибудь в другой раз, — сказал Хоб. — А пока почему бы вам не сбегать за полицией? Возможно, «Скорая» тоже не помешает.

— Вот именно, парень, — поддержал здоровый латиноамериканец. — Почему бы тебе не убраться к чертовой матери?

— Мне надо поговорить с мистером Драконианом, — возразил незнакомец. — И мое дело не терпит отлагательств.

Невысокий рассмеялся — противный короткий смешок противного коротышки.

— Не терпит, говоришь? Придется потерпеть, детка! А то щас как…

Он направился к белокурому незнакомцу, стоявшему в узком пространстве между машинами. Теперь его освещали слабые лучи убывающей луны, лениво выглянувшей из-за облаков.

— Завтра приезжает мистер Варгас, — сообщил незнакомец небрежным тоном.

Двое остановились, но всего на секунду.

— А нам какое дело? — спросил здоровяк.

— Он хочет, чтобы все было тихо-мирно.

— К тому времени, как он приедет, все и будет тихо-мирно, — сказал здоровяк. — А теперь иди к черту. Нам надо поговорить с этим мужиком.

— Нет, — лаконично ответил белокурый. — Убирайтесь отсюда.

Латиноамериканцы снова пошли в атаку, на этот раз на белокурого, заходя с двух сторон. Хоб уже собирался броситься на помощь — как только уймет противную дрожь в коленях. Незнакомец стоял на носках, легонько покачиваясь, а потом двинулся в сторону здоровяка легким танцующим шагом. Коротышка с крысиной физиономией достал что-то из кармана — пистолет, нож или бритву, что именно, Хоб в темноте не разглядел. Однако это было неважно, потому что незнакомец внезапно развернулся на одной ноге и ударил носком, легким изящным движением футболиста, забивающего гол. Предмет, который коротышка достал из кармана, улетел куда-то во тьму, и с металлическим звоном упал на крышу какой-то дальней машины.

— Ни фига себе! — сказал здоровяк, нагнул свою круглую башку и ринулся вперед. Но белокурый уже снова развернулся, сделав странный балетный пируэт, нырнул в сторону и выбросил вперед руки. Раздался странный треск — это руки незнакомца соприкоснулись с плечом и головой верзилы. Верзила остановился, пошатнулся, неуклюже замахнулся на белокурого — но тот был уже вне пределов досягаемости. Пританцовывая на носках, он устремился на коротышку, пролетел мимо и с размаху врезал локтем ему в брюхо. Коротышка взревел и замахал кулаками. А незнакомец опять развернулся и выбросил назад ногу. Нога врезалась коротышке в солнечное сплетение. Тот сдавленно ухнул, упал на спину и принялся ловить ртом воздух. А незнакомец тем временем снова приблизился к здоровяку, размахивая руками с такой скоростью, что их было почти не видно, и нанося удары ногами. Верзилу внезапно подбросило в воздух. Некоторое время он повисел горизонтально, перпендикулярно белокурому незнакомцу, а потом рухнул на асфальт, треснувшись затылком. Там он и остался лежать, стеная сквозь окровавленные зубы, точно огромный жук с латиноамериканским акцентом, которого перевернули на спину и раздавили ногой.

Белокурый незнакомец обернулся. Здоровяк полежал-полежал, с трудом поднялся на ноги, но попыток напасть уже не возобновлял — а бросился бежать. Через пару секунд следом за ним уковылял и коротышка.

— Ну, полагаю, с этим мы разобрались, — сказал незнакомец.

— Спасибо, — произнес Хоб, с трудом сдержав порыв броситься в ноги незнакомцу и поцеловать его туфли на мягкой подошве. Как-никак тот спас ему если не жизнь, то, по крайней мере, шкуру. — Нельзя ли узнать, как вас зовут?

— Конечно. Мое имя Хуан Брага, хотя обычно называют меня Вана.

Брага! Испанское «р»! Правда, кольца с изумрудом нет, но ведь он мог его снять, когда принимал душ, и забыть надеть обратно… Нет, не будем делать поспешных выводов. Испанских имен с «р» — до черта. Тем более что у этого «р» не двойное. И вообще, «р» — один из популярнейших звуков во всех языках, если не считать японского.

— Я вас никогда не видел, — заметил Хоб.

— Это потому, что я большую часть своего времени провожу на фазенде.

— На какой?

— К’ан Соледад. Она принадлежит Сильверио Варгасу, моему патрону.

— Варгас… Нет ли у него сына по имени Этьен?

— Есть.

— Мир тесен! — сказал Хоб. Впрочем, это утверждение было само собой разумеющимся — Ибица действительно очень тесный мирок, хотя когда на ней живешь, об этом временами забываешь.

Глава 16

В ту ночь Хоб замечательно выспался — в своей собственной постели, в своей собственной спальне, на своей собственной фазенде. И ветки миндального дерева убаюкивающе шуршали за окном. Утром он побрился, надел чистые джинсы и голубую футболку с тремя пуговками и спустился на кухню, приготовить себе чего-нибудь на завтрак. Газовый баллон оказался пуст, наполнить запасной тоже никто не потрудился. Хоб сунул большие оранжевые баллоны в багажник и поехал завтракать к Аните. Он устроился в открытом дворике, под сенью виноградных лоз, оплетавших выступающие концы балок низенькой крыши. Потом обменял пустые баллоны на полные напротив, в универсальном магазинчике Пабло. Но домой решил пока не возвращаться. Доехать, что ли, до Гарри Хэмма? Да нет, лучше повидаться с ним в «Эль Киоско» в Санта-Эюлалиа. Хоб поехал в город, нашел место для машины на стоянке у «Гамбургеров» Умберто, и пошел в «Киоско». Гарри действительно был там. Он доедал свою яичницу с ветчиной и читал позавчерашнюю «Париж Геральд Трибюн». Хоб подсел к нему, и они заказали себе по cafe con leche.^[227]

— Ну, что новенького? — спросил Гарри.

Хоб рассказал про вчерашний вечер, про Аннабель, про двух мужиков на стоянке и про своего белокурого спасителя.

— Сказал, что его имя Хуан Брага, но обычно его называют Вана. Тебе это что-нибудь говорит?

— В первый раз слышу.

— Он сказал тем двоим, что Сильверио Варгас должен сегодня приехать на остров. Должно быть, это что-то значит, хотя на них и не произвело особого впечатления. Слышал про него?

Гарри покачал головой.

— У меня новостей никаких, кроме письма от Марии. Она развлекается на Майорке. Послезавтра должна приехать. Ну, что будем делать?

Хоб старался сосредоточиться, однако царящая на острове всеобщая лень уже начинала брать свое.

— Думаю, стоит подождать развития событий. Как там говорил Фриц Перл? «Не подгоняй реку!»

— Это мог бы быть девиз нашего острова, — заметил Гарри. — Пошли сегодня на Агуа-Бланка?

— Пошли, — согласился Хоб. — Я уж и не помню, когда в последний раз был на пляже. Перекусим прямо там, в «Ла Терраса».

— Отлично! — сказал Гарри. — Давай встретимся на дороге на Агуа-Бланка и поедем на одной машине, чтобы не гонять обе по этой козьей тропе.

— Возьмем мою, — предложил Хоб. — Она все равно прокатная. Ну, через пару часиков увидимся. У меня есть еще дела.

— Какие? — поинтересовался Гарри.

— Надо забрать белье из прачечной, купить газировки и отвезти домой газовые баллоны. Столько хлопот!

Управившись с домашними делами, Хоб приехал на дорогу на Агуа-Бланка и подождал Гарри. Тот привез с собой одеяла и несколько книжек в мягких обложках. Они перенесли их в машину Хоба и поехали по ухабистой грунтовке, которая вилась по предгорьям и кончалась у автостоянки над пляжем Агуа-Бланка. Они собрали вещи, зашли в ресторан, чтобы заказать столик, попросили подать ланч через час и спустились на пляж. День был чудесный: лазурное небо, небольшие облачка, сине-зеленое море и загорелые тела отдыхающих, разбросанных по пляжу длиной в две мили. Они устроились под соломенным зонтиком, дав монетку мальчишке, который его стерег, расстелили полотенца и улеглись загорать. Потом пошли искупались, потом позагорали еще. Повторили эту процедуру еще два раза, а тут и время ланча подошло. В «Ла Террасе» им подали рыбное ассорти, куда было намешано все, что вылавливали рыбаки у берегов острова, с серым местным хлебом, оливковым маслом, маслинами и парой бутылок «Сан-Мигеля», чтобы запить все это. Потом они вернулись на пляж, окунулись еще разок и несколько часов продремали под зонтиком. Это был один из тех изумительно бестолковых дней, которые и составляют всю прелесть летней жизни на Ибице — для иностранцев. Местные жители спускаются к морю лишь затем, чтобы наловить рыбы.

Хоб отвез Гарри туда, где бывший коп оставил свою машину, и договорился встретиться с ним позднее за обедом. Вернулся к себе на виллу, по-быстрому принял душ (бак на крыше уже давно никто не наполнял), побрился и переоделся к обеду. Потом вернулся в Санта-Эюлалиа и зашел к Сэнди. Просматривая почту, он обнаружил записку от Большой Берты, которую передал один из ее знакомых, заезжавший сюда. «Есть разговор. Приезжай завтра утром». Хоб свернул записку и сунул ее в карман. Есть надежда, что до его прихода ее прочитало не больше двух десятков любопытных. Вскоре прибыл Гарри. Они выпили по паре стаканчиков, потом пошли обедать к Хуанито вместе с несколькими знакомыми. У Хуанито подавали очень вкусных омаров под майонезом. Напоследок завернули в «Черную кошку» и разошлись по домам.

Глава 17

— Хоб, — сказала Берта на следующее утро за завтраком, когда Хоб завернул к ней, — будешь ли ты выдавать мне деньги на расходы?

— Зачем?

— Я уже успела потратиться.

— Упомяните об этом в своем отчете. Шучу, шучу. На что?

— Я дала взятку. Ведь помощникам детектива положено давать взятки, верно?

— Ну, это смотря что вам удалось узнать.

— Это обойдется тебе в две тысячи песет. Именно столько я выложила за напитки для Долорес.

— Кто такая Долорес?

— Официантка. Работает у Чумазого Доминго. У нее квартирка рядом с Аннабель.

— Без проблем, — сказал Хоб, доставая из кармана пару тысячных купюр. — И что же вы узнали?

Берта сунула деньги в свою сумку с надписью «Ибица». Старушка просто сияла.

— Ну вот, теперь я чувствую себя настоящим детективом! Самое потрясающее ощущение с тех пор, как я первый раз кололась ЛСД!

— Ужасно рад слышать, — сказал Хоб. — Ну, а теперь, если вы уже закончили похваляться, может, все-таки расскажете, что именно вы узнали?

— Да ничего особенного! — обиженно сказала Берта. — Всего лишь имя того человека, которого ты пытался выследить. Ну, того, которого видели со Стенли Бауэром в Париже.

Берта изложила Хобу то, что рассказала ей Долорес. Официантка была на своем балконе, развешивала белье после стирки, когда к Аннабель пришел посетитель. Это было на следующий день после того, как Стенли улетел в Париж. Незнакомец был не очень высокий, но коренастый, смуглый, загорелый, и у него был, как выразилась Долорес, «дурной глаз», хотя что это значит, она не объяснила. Аннабель его, похоже, не знала, однако впустила. Долорес вышла на другой балкон с остальным бельем и услышала, как они разговаривают. Слов она не разобрала, но тон был явно недружелюбный. Мужчина повысил голос. Он говорил по-испански. Аннабель отвечала по-английски, похоже, возражала. Долорес была уверена, что слышала звук пощечины и плач Аннабель. Потом они снова заговорили, на этот раз тихо, но напряженно. Долорес уже думала, не сходить ли позвать на помощь — в полумиле от их дома находятся казармы гражданской гвардии, — но тут мужчина ушел, хлопнув дверью. Он сел в машину, оставленную на углу, и уехал к Сан-Антонио, в противоположную сторону от Ибица-Сити.

— Она не говорила, было ли на нем кольцо с изумрудом? — спросил Хоб.

— О кольце она не упоминала. Но когда я спросила про кольцо, она сказала, что да, оно вроде бы было.

— А имя?

— Единственные слова, которые сумела разобрать Долорес, — это когда Аннабель произнесла «Арранке, пожалуйста, не надо!» Это после того, как он ее ударил.

— Арранке?

— Это то, что она слышала. По крайней мере, ей так показалось.

— Вы молодец! — сказал Хоб. — До окончательной идентификации, конечно, еще далеко, но, по крайней мере, тут есть за что ухватиться.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросила Берта. — Мне буквально не сидится на месте!

— Кофе, если можно.

Хоб прошел вслед за ней на кухню, выложенную кафелем. Пока Берта наполняла кофейник, Хоб сказал:

— Аннабель мне говорила, что встречалась с Этьеном. Вам об этом что-нибудь известно?

— А то как же! — сказала Берта. — Тебе с молоком? Садись, я сейчас расскажу. Этьен — имя французское, но этот мальчик из Бразилии. Он живет на острове. Первое, что тебе скажет любой, кого ни спроси, — это что он красивый.

— А второе?

— Что он богат. Или, скорее, что ему светит большое наследство. Дай сигаретку, я все расскажу.

Когда Аннабель и Этьен встретились на вечеринке в новом доме Урсулы Оглторп близ Санта-Гертрудис, между ними вспыхнула похоть с первого взгляда. Эти двое красивых людей без предрассудков были созданы друг для друга — по крайней мере, на ближайший месяц точно. На Ибице была весна, время, когда все, устав от зимних холодов, ищут приключений на лето. Этьен только что прилетел из Рио-де-Жанейро. Они с Аннабель взглянули друг на друга поверх узких бокалов с шампанским — и игра началась.

Они прошли весь круг удовольствий — ходили на дискотеки, устраивали пикники на пляже и попойки в старинных погребках Старого Города, лазили в пещеру Танит, любовались закатами над Ведрой, гуляли вдоль древней римской стены, глядя сверху на игрушечные теплоходы, стоящие в гавани на фоне зеленого моря.

Когда наслаждения острова начали им приедаться, они воспользовались авиабилетом Этьена на неограниченное число рейсов и отправились путешествовать. Биарриц, Сантандер, Хуан-лес-Пинс, а потом за Атлантику — на Ямайку и даже в Гавану. Но когда они вернулись, что-то между ними изменилось. Такому опытному глазу, как у Берты, сразу было заметно, что в их отношения вкралось разочарование. Аннабель ей не говорила, что именно получилось не так. Но через неделю после возвращения она порвала с Этьеном и начала встречаться со Стенли Бауэром. Вскоре Стенли улетел в Париж. А Этьен уехал на отцовскую виллу в горах над Сан-Хуаном, и в последнее время его было почти не видно. Вот как обстояли дела.

Глава 18

Приняв душ и переодевшись в свободный белый костюм, какие было принято носить летними вечерами, Хоб покинул свою фазенду и поехал в Санта-Эюлалиа. Не без труда найдя место для парковки, он направился к Сэнди, любуясь по дороге лиловым закатом. У Сэнди, как всегда, яблоку негде было упасть. Магнитофон играл барочные мелодии эпохи Возрождения. В бокалах с «Кровавой Мэри» и джином с содовой позвякивал лед. Зал был освещен рассеянным светом, льющимся из-под соломенных корзин, наброшенных на слабые лампочки вместо абажуров.

Хоб протолкался сквозь толпу и проверил почту, сваленную на стойке рядом с баром. Писем он не ждал, но кто его знает! Он с удивлением обнаружил полупрозрачный голубой конверт, пришедший из Парижа. Распечатав его, Хоб удивился еще больше. Там был чек на десять тысяч франков и записка от Жан-Клода. В ней с обычной лаконичностью Жан-Клода говорилось следующее: «Это часть оплаты за последнюю сделку агентства. Найджел уже должен был тебе все рассказать. Он обещал также заняться другим делом».

Найджел в Париже? Какая еще сделка? Какое «другое дело»? У Хоба голова пошлакругом. Нет, деньги получить приятно, спору нет — это вообще одно из наивысших наслаждений, знакомых современному человеку, — но все удовольствие портило неприятное ощущение, что происходит нечто важное, а он не в курсе.

Хоб еще раз пересмотрел всю почту, надеясь найти письмо с объяснениями. Ничего! Он окликнул Сэнди и спросил, не звонили ли ему в последнее время.

— Дорогой мой, — ответил Сэнди, — если бы звонили, я бы тебе сказал, ты же знаешь! Погоди, спрошу у бармена.

Он обернулся.

— Филип, Хобу никто не звонил?

— Никто, — ответил Филип. — А то я бы сказал.

— А можно позвонить? — попросил Хоб. — Дело, понимаешь, довольно важное…

В то время Сэнди был одним из немногих обладателей телефона в Санта-Эюлалиа, и не очень любил разрешать пользоваться им клиентам. Однако Хоб — это особый случай. Местные жители немного гордились его детективным агентством.

— Конечно. Только постарайся не занимать его слишком надолго. И не забудь спросить у оператора, сколько ты проговорил и сколько это стоит, если будешь звонить за границу.

Хоб поднялся наверх, в маленькую, выложенную кафелем комнатку, где обычно ночевал Сэнди, когда бар бывал открыт допоздна и ему не хотелось ехать на свою виллу в Сиесте. Хоб позвонил оператору в Ибице и попросил набрать номер квартиры Эмили Шумахер, где ныне обитал Найджел. Номер не ответил. Хоб попытался найти Найджела в его собственном доме в Кью-Гарденс в Лондоне. Безрезультатно. Тогда Хоб позвонил в Париж, в бар «Кит-Кэт», где принимали звонки для Жан-Клода. Но владелец сказал, что Жан-Клод сейчас в отъезде и куда уехал — неизвестно. Может, что передать? Хоб назвал себя и сказал, что ему срочно надо найти Жан-Клода. Не знает ли владелец бара хотя бы приблизительно, где он сейчас может быть? Владелец ответил: «Может, вы и в самом деле его начальник, мсье, но для меня вы — только голос в телефонной трубке. Возможно, вы действительно знаете Жан-Клода. В таком случае вы должны знать, что, если я вам скажу, где он сейчас, он меня убьет. Тем более я все равно этого не знаю, клянусь.

Хоб не забыл записать время и стоимость переговоров. Спустившись вниз, он попросил Сэнди прибавить эту сумму к его счету. Потом заметил только что вошедшего Гарри Хэмма и показал ему письмо Жан-Клода.

— Ты мне не раз говорил, что Найджел — человек рассеянный, — сказал Гарри. — Вот тебе доказательство. Как ты думаешь, Аннабель может что-то знать?

— Может, — ответил Хоб. — Она — единственный известный мне человек, который знает и Найджела, и сеньора Арранке. Надо заехать к ней и узнать.

— Хочешь, я поеду с тобой? — предложил Гарри. — Мне все равно делать нечего.

Они отправились в Ибицу на машине Гарри, обогнули город, приехали в Фигуэреты и остановились около «Улья», дома Аннабель, примерно в десять вечера. В квартире Аннабель было темно, и на стук она не ответила. Но из соседней квартиры выглянула ее соседка, Долорес, в купальном халате, с головой, замотанной полотенцем.

— Вы не Хоб Дракониан? — спросила она.

Когда Хоб ответил утвердительно, Долорес сказала:

— Аннабель так и думала, что вы заедете. Она оставила вам записку.

Девушка сходила за запиской и вручила ее Хобу.

В записке говорилось: «Хоб, дорогой! Произошли важные события. Я еду в Лондон. Если мне повезет, я, возможно, разузнаю то, что тебя интересует. Если решишь приехать — а это было бы неплохо, — я остановлюсь у Арлен». И номер телефона в Южном Кенсингтоне.

Вернувшись в машину, Хоб сел и задумался. Гарри подождал, потом спросил:

— Ну, и куда теперь?

— В аэропорт! — сказал Хоб.

— Ты же без вещей!

— Ничего, паспорт, деньги и записная книжка при мне. А бритву и лишнюю пару джинсов можно купить и в Лондоне.

Часть III ЛОНДОН

Глава 19

Самолет поднялся в воздух согласно расписанию, полет проходил без приключений. Погода была пасмурной, но самолет компании «Иберия» быстро набрал высоту и вырвался из-под облаков. Вскоре под крылом распростерлась зеленая Англия. Около полудня прибыли в Хитроу.

Пройдя таможню и иммиграционную службу, Хоб сел в автобус и доехал до вокзала Виктория. Нашел телефонную будку и попытался еще раз разыскать Найджела в Париже, у Эмили Шумахер. Номер не ответил. Позвонил в Кью-Гарденс — просто на всякий случай. И там никто не ответил.

Хоб перекусил в пиццерии рядом с вокзалом, потом позвонил еще в несколько мест — на этот раз искал, где бы остановиться. Никого из знакомых в городе, похоже, не было. Видимо, придется потратиться на гостиницу, чего Хоб обычно избегал, наполовину из экономии, наполовину из принципа. Он достал свою записную книжку в коричневом переплете из кожзама и нашел телефон Лорне Атены, музыканта из Вест-Индии, с которым познакомился на вечеринке в Париже. Позвонил. Лорне оказался дома и сказал, что переночевать у него можно, если Хоб не имеет ничего против ударных инструментов и согласится спать на диване. Хоб не одобрял ни того, ни другого, но дареному коню в зубы не смотрят, даже если ты частный детектив. Он решил сегодня заночевать у Лорне, а назавтра поискать что-нибудь получше.

Лорне жил на Вестборн-Гроув, в самом сердце района, населенного выходцами из Вест-Индии. Это была длинная, широкая, несколько запущенная улица, известная своими антикварными лавками и стычками на почве межнациональной вражды. Хоб позвонил по домофону, и Лорне впустил его в подъезд. Квартира Лорне была на пятом этаже без лифта. Когда сильно запыхавшийся Хоб вошел, Лорне приветствовал его, пожалуй, с излишней экспансивностью. Лорне был довольно светлокожим негром и отращивал буйные локоны, потому что считал, что ему это идет. Он был саксофонистом, и хорошим саксофонистом.

— О, привет! Как я рад тебя видеть! Заходи, стряхни со своих плеч бремя белых!

Лорне был маленьким и подвижным. Он в мгновение ока сунул Хобу бутылку пива, сэндвич с курицей и здоровенный косяк, из тех, которые сворачиваются из газеты и отрубают тебя на весь день до вечера. От косяка Хоб с сожалением отказался. Мозги ему сегодня еще понадобятся.

Лорне дал ему запасной ключ от квартиры. Хоб принял душ, побрился и переоделся в чистую одежду, одолженную у Лорне: джинсы, шерстяная рубашка и куртка на теплой подкладке. Потом уселся в викторианской гостиной Лорне, закурил «Дукадо», разыскал рабочий телефон Джорджа Уитона, записанный на клочке газеты, и позвонил.

Трубку взяла секретарша Джорджа, попросила подождать, пошепталась с кем-то и передала трубку Джорджу. Хоб начал было представляться, но Джордж, оказывается, помнил, как они встречались несколько лет тому назад. Хоб сказал, что ищет Найджела и что дело срочное.

— Я думал, он в Париже, — сказал Джордж.

— Я думал, он в Лондоне, но мне передали, что он в Париже. И теперь я вообще не знаю, где он, а мне очень надо его найти.

— Вообще-то я и сам его ищу, — сообщил Джордж. — Ничем помочь не могу. А вы не пробовали заехать в галерею Дерека Посонби в Вест-Энде? Загляните туда. Я им звоню, но никак не могу дозвониться. Знаете, что я вам скажу? Заезжайте-ка сегодня вечером ко мне, где-нибудь часов в семь, обсудим, как обстоит дело, и, может, вместе что-нибудь придумаем. Надеюсь, Найджел не пустился во все тяжкие, как бывало.

— Я тоже надеюсь, — сказал Хоб и записал адрес Джорджа.

Потом попытался найти Аннабель по лондонскому телефону Арлен. Арлен сняла трубку и сказала, что Аннабель ушла.

— По магазинам, — добавила она без всякой надобности, — но она ждала твоего звонка. Нельзя ли тебе перезвонить?

Хоб оставил телефон Лорне и сказал, что попробует сам перезвонить через несколько часов.

Затем он попытался разыскать Жан-Клода в Париже, но снова попал на вчерашнего мужика, и тот снова отказался сообщить, где сейчас может находиться Жан-Клод.

В конце концов Хоб позвонил Патрику. Трубку сняла его невеста Анна-Лаура, которая сообщила, что Патрик на несколько дней уехал к друзьям в Амстердам.

— Тебе пришло письмо, — сказала Анна-Лаура, — но на той неделе приходил Найджел и забрал его с собой. Письмо пришло с оказией.

— А как оно было надписано?

— Тебе, через агентство, по нашему адресу.

— Найджел его при тебе не распечатывал?

— Распечатал и прочел.

— Он тебе ничего не говорил, о чем шла речь в письме или от кого оно?

— Нет. Он быстро прочитал, поджал губы, сказал «Ага» — таким тоном, словно имел в виду: «Как интересно!» или «Ну надо же!» — вот такое «ага». Потом сунул письмо в конверт, положил в карман, поблагодарил меня и ушел.

— А письмо было длинное?

— На одной страничке. Это я точно помню.

— Обратного адреса на конверте не было?

— По-моему, нет. Впрочем, я не помню.

— А не было ли в этом письме чего-то необычного? Ну, в смысле с виду.

— Ну, бумага была такая, шуршащая. Я обратила внимание, когда Найджел его распечатал. Дорогая, наверно. Это ведь дорогая бумага, которая шуршит?

— Да, вроде бы. А еще?

— Да ничего. Разве что герб…

— Герб? Точно?

— Я не уверена. Я вот сейчас роюсь в памяти, пытаюсь вспомнить что-то полезное. Возможно, я это просто придумала. Но, по-моему, на письме все же было нечто вроде выпуклой печати или герба. Помнится, красно-желтая.

Хоб с трудом удержался от того, чтобы переспросить: «Ты уверена?» Вместо этого он спросил:

— А на конверте герба не было?

— По-моему, нет. Ни печати, ни обратного адреса.

— О’кей. Спасибо большое, ты мне очень помогла. Больше ничего припомнить не можешь?

— Да нет. Только вот Найджел спросил, нельзя ли от нас позвонить.

— И ты, конечно, сказала, что можно?

— Конечно.

— И кому он звонил?

— Понятия не имею. Он попросил сварить ему кофе, и я ушла на кухню, а когда вернулась, он уже повесил трубку, и вид у него был очень довольный.

— А потом?

— Он сказал, что ему надо позвонить Жан-Клоду.

— И что он ему сказал?

— До Жан-Клода Найджел не дозвонился, сказал, что, наверно, он торчит в одном из кафе на Форуме, и ушел.

— И все?

— Все. Все, что я помню. На самом деле, боюсь, я могла еще что-то присочинить.

Глава 20

Отправляясь на остров Сан-Исидро в Карибском море, Найджел был счастлив и полон надежд. Но когда Европа осталась позади и под крылом «Фламинго-737» распростерлась унылая гладь Атлантики, его хорошее настроение начало улетучиваться. Найджелу внезапно пришло в голову, что на самом деле ему вовсе не хотелось куда-то лететь. Больше всего ему хотелось как можно скорее вернуться в Лондон. Конец июня, на носу день рождения его матушки. Найджел и его брат, Джордж, на мамин день рождения всегда приезжали в ее усадьбу, Друз-Холл близ Эйршира в южной Шотландии. Найджел не любил пропускать мамин день рождения. А в этом году ей должно исполниться восемьдесят три. Для нее это важная дата. И, хотя старушка легко относилась к своим годам, Найджел знал, что она в душе все больше боится надвигающейся смерти. В последнее время она часто заговаривала об отце Найджела, Чарльзе Френсисе Уитоне, который погиб в Ливане восемь лет назад — подорвался в джипе вместе с двумя наблюдателями ООН, собирая материалы для статьи в «Гардиан». Чарльз и Хеста разошлись много лет назад и встречались только на больших семейных сборищах. Но когда Чарльза убили, Хеста, казалось, потеряла нечто важное. Старушка заговаривала о нем лишь тогда, когда чувствовала приближение собственной смерти — когда у нее разыгрывался артрит или начинало барахлить сердце. Найджел всегда был паршивой овцой в семье — и зеницей ока Хесты Уитон. Джордж был занудой, добросовестным чиновником, выполняющим какую-то унылую работу в отделе контрразведки, и вечно обжевывал вопрос, жениться ли ему на Эмили, с которой он был неофициально помолвлен вот уже три года.

Найджел хотел поехать туда ради Хесты. Не так уж много времени он уделяет своей семье. Четыре года назад Хеста перенесла чрезвычайно болезненную операцию на желчном пузыре в полном одиночестве, потому что Найджел торчал в Чаде, пытаясь встретиться с Санджем аль-Аттаром. Это был короткий период работы Найджела в комиссии по борьбе с рабством и не единственный случай, когда в семье что-то происходило, а его рядом не оказывалось. Уитоны были не особенно дружной семьей, но в них существовала эта мрачноватая шотландская преданность, угрюмая, суровая и надежная. И Найджел чувствовал, что вечно предает своих родичей. А ведь он был старшим. И полагал, что лучше их всех знает свет. У Найджела были золотые руки, и больше всего на свете он любил натянуть какие-нибудь старые джинсы и взяться за починку, которой Друз-Холл, усадьба его матери, требовал постоянно. Найджел особенно любил каменные изгороди. Изгороди были не очень древние, где-нибудь прошлого или позапрошлого века, но тем не менее представляли собой прекрасный образчик мастерства каменщика. Камни были тщательно подобраны — слава богу, чего-чего, а камней в Шотландии хватает — и выложены так искусно, что между ними и шила не просунешь. Найджел нигде в Европе не встречал такой хорошей кладки, даже на Ибице, где более древние каменные стены были выложены не хуже египетских пирамид или странных храмов на Мачу-Пикчу. И, как и они, каменные изгороди Чертога Друидов никогда не были повреждены пушечными снарядами.

Найджел любил хорошую старую кладку. Он сам был неплохим архитектором-любителем. Его фазенда на Ибице, близ Сан-Хосе, под Эскабеллами, была выстроена им самим, по собственному проекту. Да, конечно, он ее потерял по бракоразводному контракту. Но он имеет право выкупить ее за установленную цену. Если добудет денег — что с годами становилось все более и более сомнительным. Так что усадьба его матери в Шотландии — самое близкое к тому, что можно назвать домом. Дом в Кью-Гарденс Найджел домом не считал. Он приобрел его в короткий период своего процветания, больше как капиталовложение, а также затем, чтобы было где остановиться во время приезда в Лондон. Он сам переделал внутреннюю обстановку, что существенно увеличило стоимость здания. Дом стоял на Кинг-стрит, на полпути между станцией метро и главным входом в парк Кью-Гарденс. Хорошее место, хотя и немного запущенное, особенно после большого урагана, опустошившего Кью-Гарденс. И тем не менее выгодное капиталовложение — оно принесет кучу денег, если, конечно, Найджел решит его продать. А пока что он жил в единственной комнате в подвальном этаже, потому что остальную часть дома приходилось сдавать: две квартиры, которые он устроил на первом, и три комнаты на втором и третьем этажах. Славный домик; но особой любви к нему Найджел не испытывал. Его сердце принадлежало камню, живому камню Шотландии и Ибицы, древнему камню, помнящему старые времена и традиции. Быть может, именно любовь к древностям и заморским диковинкам и заставляла Найджела мотаться по свету. Это чертово шило в заднице, интерес к новым лицам и чужим странам гнал его все дальше и дальше, и из-за этого-то Найджел вечно пропускал важные события, вроде маминого дня рождения.

Чем больше Найджел думал об этом, тем больше он злился. Что за наглец этот Сантос! Он, должно быть, думает, что Найджел — что-то вроде бродячего коробейника! И на хрена Найджелу сдалась его чертова сделка и эти чертовы пять сотен баксов задатка! А ведь наверняка придется заночевать на этом чертовом острове. В Лондон он вернется в лучшем случае послезавтра. И снова пропустит мамин день рождения! Это ужасно.

А может, ну его к черту? Может, стоит вернуться домой, побыть с семьей? Вот и сестре, Элис, требуется его поддержка — хотя, если поразмыслить над тем, что она рассказывает, пожалеть стоит скорее ее мужа, Кайла. Но у Кайла своя семья есть, пусть они его жалеют — все эти Джо, Бобы и Мэри-Джи, с которыми Найджел виделся на свадьбе Элис в Далласе два с половиной года тому назад. Конечно, надо признать, Элис несколько сварлива, а единственное преступление ее мужа, похоже, состояло в том, что он надолго оставлял ее одну, уезжая по делам, — он занимался разными рискованными предприятиями, что позволяло Элис вести роскошную жизнь в большой деревенской усадьбе в ста восьмидесяти милях к югу от Амарильо. И теперь Элис чувствовала, что она этого больше не выдержит, — а ведь ей следовало бы знать, во что она ввязывается, когда выходила замуж за Кайла. К тому же они с Найджелом никогда особенно не уживались. И все-таки она его сестра, часть его семьи. И, опять же, мама…

— Не желаете ли освежиться, сэр?

Найджел вздрогнул и поднял глаза. Из-за своих размышлений он совершенно забыл, где находится. А теперь вспомнил, что он — в на три четверти пустом самолете, летящем через Атлантику. К нему обращалась стюардесса — стройная, подтянутая, с красивым бюстом, довольно хорошенькая, на вид — лет около тридцати. Золотистая кожа — похоже, евроазиатка, любимый тип Найджела.

— Освежиться? — переспросил Найджел. — А спиртные напитки у вас подают?

— Да, сэр. Что вам угодно?

— Шотландское виски. Неразбавленного, пожалуйста. «Гленливет», если есть. И еще, милочка, мне нужен совет.

— Совет, сэр? Какой?

— Что можно подарить на день рождения восьмидесятитрехлетней леди, у которой есть все?

— Дайте подумать, — сказала стюардесса.

Она сходила в буфет и принесла Найджелу виски. Они разговорились. Сама она с Барбадоса, сейчас живет в Лондоне. И ей, похоже, не меньше нравились крупные, яркие англичане средних лет с рыжей бородой и ярко-голубыми глазами, чем Найджелу — хорошенькие евроазиатки с золотистой кожей и ясным взглядом. Они обсудили, что подарить на день рождения матушке Найджела, потом поболтали о том о сем — самолет был почти пуст, и работы у девушки было не слишком много. Ко времени прибытия в Сан-Исидро они уже договорились, что встретятся на рынке сегодня вечером. Эстер видела очень приятные примитивистские акварели в хорошеньких рамочках, принадлежащие кисти художника с Сан-Исидро, довольно известного на острове. Должно быть, это подойдет в качестве подарка.

Самолет зашел на посадку в Сан-Исидро вскоре после полудня. Посмотрев вниз, Найджел увидел плоский, каменистый, заросший пальмами островок. Вдали виднелся берег Венесуэлы. Над горизонтом висели пухлые облачка, солнце сияло ярко, как и положено в тропиках. Найджел уже совершенно оправился от приступа угрызений совести и теперь предвкушал встречу с Эстер, а потом с Сантосом.

Глава 21

На следующее утро Найджел поднялся рано, в самом радужном настроении. Стюардесса, стройненькая и подтянутая в своей униформе, как раз собиралась уходить. Ее самолет летел обратно в Лондон. Она послала Найджелу воздушный поцелуй от дверей номера.

Примитивистские акварели Найджелу не понравились. Но они с Эстер славно побродили по городу и пообедали в «Синей бороде», лучшем ресторане Сан-Исидро. Затем выпили и потанцевали в «Сумеречном гроте», баре отеля «Конгресс». А потом хорошо поразвлеклись в номере. Теперь Найджел заказал себе кофе с круассанами и полез в душ. Надо будет позвонить Сантосу, сказать, что он здесь. Жалко, что Эстер сегодня улетает. Впрочем, они договорились увидеться в Лондоне.

Приняв душ и позавтракав, Найджел вышел из «Конгресса» на главную улицу Пуэрто-Сан-Исидро. Вдоль гудроновой мостовой росли высокие пальмы. С лотков торговали фруктами и консервами. Улица была, как обычно, забита двух-, трех- и четырехколесным транспортом. Обычная карибская смесь нищеты, ярких красок и хорошего настроения.

На самом деле, если отмести в сторону местный колорит, Сан-Исидро производил угнетающее впечатление. Этот островок явно создавался как тропический рай и ничем другим быть не мог. А поскольку в современном мире потребность в тропическом рае сильно ограничена, Сан-Исидро пребывал в запустении.

В городке было всего несколько приличных зданий с жестяными крышами. Одно — с черепичной крышей, голландское, судя по пропорциям.

— Ето банк, сер, — сообщил ему лысый таксист с акцентом, характерным для таксистов стран Карибского моря. — А вон там — Рамерия, там пират Морган жиль, когда его сделали губернатором.

— Замечательно! — сказал Найджел. — А это что такое? — спросил он, заметив дальше по улице довольно приличный образчик карибской архитектуры эпохи короля Георга: здание с двумя крыльями, центральным входом, колоннадой вдоль первого этажа и балконом вдоль второго. Перед домом был ухоженный газон с несколькими старыми деревьями.

— А ето Дом Правительства, сер.

— А-а! — обрадовался Найджел. — Подвезите меня к центральному входу.

Найджела, похоже, ждали. Улыбающийся дворецкий признал его, как только он представился, и провел его внутрь, наверх по шикарной двойной лестнице в расположенный на втором этаже аудиенц-зал, завешанный алыми портьерами и уставленный мягкой мебелью. Большие окна до пола были очень хороши, но часть из них заколочена досками. Комната смотрелась впечатляюще, однако, похоже, там давненько не подметали.

Возможно, Сантос был разочарован, когда вместо Хоба появился Найджел Уитон, но вида не подал. Он выбежал из кабинета — невысокий смуглый мужчина с заостренной бородкой, сильно похожий на Роберта де Ниро в роли мистера Кифра из «Сердца ангела». На Сантосе был безупречно пошитый белый тропический костюм и коричневые туфли с заостренными носами. На пальцах — несколько колец. Он сердечно пожал протянутую руку Найджела обеими руками.

— Рад вас видеть, майор Уитон! Жаль, что мистер Дракониан не сумел приехать вместе с вами.

— Хоб просил передать вам свои извинения. Он хотел бы принять ваше любезное приглашение, но, к сожалению, завален работой. Он шлет вам свои наилучшие пожелания.

— Я так рад, что он направил ко мне вас, майор!

— Увы, всего на пару дней. У нас в агентстве работы невпроворот.

— Ну что ж, на пару дней, так на пару дней, — согласился Сантос. — Тогда, раз время у нас ограничено, пожалуй, стоит сразу взяться за дело. Для начала, пожалуйста, возьмите это, — он сунул Найджелу в руку сложенный чек. — И, разумеется, я распорядился, чтобы ваш счет из отеля переслали прямо ко мне.

— Вы очень любезны, — сказал Найджел, припомнив очень славный серебряный сервиз, который видел в торговых рядах. Пожалуй, он как раз подойдет в качестве подарка на день рождения восьмидесятитрехлетней леди.

Сантос повел Найджела показывать дом, демонстрируя многочисленные objets d’art,^[228] которые в нем хранились. Мебельные гарнитуры эпохи разных Людовиков, портьеры и гобелены замечательных периодов европейской истории и бесконечные стеклянные шкафы, набитые тем, что Сантос называл «сокровищами искусства».

— Славная вещица, — заметил Найджел, указывая на изящную бронзовую фигурку мальчика на дельфине.

— Да, — согласился Сантос. — Идемте, я покажу вам еще.

Он провел Найджела по длинному мрачному коридору. Под потолком висели портреты, каждый из которых освещался отдельной лампочкой, льющей желтоватый свет на потемневшие масляные краски. Коридор был длинный, не меньше сотни футов. А вдоль него, под портретами, стояли шкафы со стеклянными дверцами, наполненные разными вещицами с аккуратными ярлычками. Коллекция яиц Фаберже, которую Найджел на глаз оценил в пятьдесят тысяч фунтов. Уйма драгоценностей, определить стоимость которых Найджел затруднился, но которые, очевидно, обладали по меньшей мере немалой исторической ценностью. Один шкаф был целиком заполнен карфагенскими монетами, похоже, золотыми. Оценить их стоимость было непросто, но явно не меньше сотни тысяч фунтов.

Гуляя по дому, Найджел производил в уме подсчеты. Когда сумма перевалила за миллион фунтов по самым скромным прикидкам, Найджел остановился.

— Сеньор Сантос, ваша коллекция действительно замечательна. Полагаю, вам должно быть известно, что она к тому же обладает огромной стоимостью.

— Я не специалист в таких вещах, — ответил Сантос. — Но я всегда полагал, что это так и есть.

— Скажите, Бога ради, как вам удалось собрать под одной крышей столько уникальных предметов?

— О, эта коллекция не моя, — сообщил Сантос. — То есть не моя личная. Вы видите перед собой официальные национальные сокровища Сан-Исидро, и они доверены мне от имени нации. Все, что вы видите на этих стенах и в этих шкафах. А в запасниках хранится значительно больше — немалая часть сокровищ еще не распакована.

— Кто же все это собрал? — поинтересовался Найджел.

— О, это скопилось за последние двести лет, — объяснил Сантос. — На Сан-Исидро перебывало немало правителей, и большинство из них вносили свою лепту. Не говоря уже о пиратах. Некоторые становились губернаторами острова. И тоже добавляли к этой сокровищнице немало предметов, которые в то время не представляли особой ценности, а теперь сделались антиквариатом.

— Блестящая коллекция! — сказал Найджел. — Насколько я понял, вы заинтересованы в том, чтобы кое-что продать?

— Вы совершенно правы.

— Именно для этого вам и понадобилось наше детективное агентство?

— Именно так, — согласился Сантос. — Надо сразу добавить, чтобы между нами не возникло недоразумений, что я продаю эти предметы не с целью личного обогащения. Я сам достаточно богат, на жизнь мне хватает. Я думаю о своей несчастной стране.

— Да, конечно, — Найджел постарался, чтобы в его голосе не было заметно иронии.

Но Сантос, похоже, говорил серьезно. Он продолжал:

— Нам нечем торговать с зарубежными странами. У нас нет ни нефти, ни минералов, ни даже развитой туристской индустрии, поскольку наш остров, хотя и довольно красив, все же не сравнится с Ямайкой или Багамами. На деньги, которые я рассчитываю выручить от продажи этих сокровищ, я намереваюсь открыть училища и колледжи для населения.

— А нельзя ли спросить, что именно вы собираетесь продать?

— Ну, что до этого, я намерен распорядиться большей частью того, что вы видите, — ответил Сантос, небрежно махнув рукой. — По крайней мере, наиболее ценными предметами.

Найджел прикинул, сколько может стоить вся коллекция. Если то, что в других комнатах, не хуже того, что он уже видел, и если внизу сложено вдвое, а то и втрое больше того, что находится наверху, то это будет… Сколько? Десять миллионов фунтов? Двадцать миллионов?

Найджел внезапно почувствовал себя ребенком, который забрел в пряничный домик. «Бери все, что хочешь! — говорит ему старая ведьма. — Это все для тебя!» И он наедается до отвала. Но когда он хочет уйти… Нет, все это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Вы были очень любезны, — сказал Найджел. — Видимо, мне следует объяснить вам, как это обычно делается. Свяжитесь с одной из крупных галерей, скажем, «Кристи» в Лондоне или «Парк-Бернет» в Нью-Йорке. Отправьте им каталог того, что у вас хранится, — с кратким описанием и, по возможности, с фотографиями. Попросите прислать оценщика. Это общепринятая процедура.

— А не могли бы вы оценить их для меня? — спросил Сантос.

— Я могу определить примерную стоимость, но вообще-то я не эксперт.

— Однако вы работаете на группу дельцов, торгующих произведениями искусства?

— Да, мне приходится время от времени иметь дела в этой области. Но, повторяю, я не эксперт.

— Эти эксперты от «Кристи»… Полагаю, что их приезд сюда наделает много шума?

— Оценка может быть проведена без лишнего шума, — возразил Найджел. — Но специалисты от «Кристи» потребуют точно установить происхождение этих произведений. Понимаете, им это требуется для каталога.

— Да, я так и думал, — сказал Сантос. — Видите ли, все сделки, связанные с продажей этих вещей, должны производиться втайне.

— Все крупные торговые дома помешаны на тайне сделок.

— Но если я укажу им, с какой сложной процедурой придется столкнуться при продаже этих сокровищ, они могут начать возражать. Видите ли, мистер Уитон, никто не должен знать о том, что я их продаю. Они ведь, в сущности, мне не принадлежат. Это достояние нации. Я всего лишь хранитель, а не владелец.

— Но вы ведь имеете право их продать?

— О, давайте о правах не будем! С правами пусть разбираются юристы. Скажем так: я имею возможность продать их, чтобы взамен приобрести для моего народа что-нибудь получше. Новые рыбацкие лодки им нужнее, чем старые европейские мастера. Обучение современным технологиям земледелия для них важнее, чем вазы венецианского стекла. Казино, которое привлечет сюда туристов, требуется больше, чем яйца Фаберже в стеклянном шкафу.

— Я вас понимаю, — кивнул Найджел.

— Если бы я попросил вас продать кое-что из этих вещей, — продолжал Сантос, — что бы вы предприняли?

— С документами или без?

— Ну, скажем, без документов. Это что-то из ряда вон выходящее?

— Ну что вы! К торговцам каждый день являются люди с различными более или менее ценными предметами. Откуда они их берут — никто не знает. Некоторые дельцы от искусства не слишком щепетильны насчет происхождения. Конечно, к крупным фирмам, таким, как «Кристи», это не относится.

— А вам известны подходящие фирмы?

— Вообще-то да, — сказал Найджел. — Но должен вас заверить, мистер Сантос, что, если вы выставите на продажу предметы с законным образом оформленными документами, вы выручите куда больше.

— На этот счет могут возникнуть сложности, — вздохнул Сантос.

— Я так и думал, — заметил Найджел.

— Понимаете, эти вещи — часть национального достояния Сан-Исидро. Они копились веками на радость народу Сан-Исидро. Правда, за весь год на эти сокровища приходит поглядеть не больше пяти-десяти человек. Так что нашему народу было бы куда больше пользы, если бы эти вещи удалось продать и на вырученные деньги провести в жизнь какие-то программы, направленные на благо нации, создать новые рабочие места…

— Несомненно, — согласился Найджел. — Я вижу, вы преследуете благородные цели, мистер Сантос. Нельзя ли спросить — вы что, намерены попросту похитить эти предметы? Я ничего не хочу сказать, но образ действий, который вы предлагаете, кажется весьма двусмысленным…

— Нет, воровством это назвать нельзя, — возразил Сантос. — Хотя я согласен, что подобная сделка может показаться двусмысленной.

— И вы всерьез думаете, что детективное агентство «Альтернатива» заинтересуется таким предложением?

— Всерьез, — кивнул Сантос. — За время общения с мистером Драконианом у меня сложилось впечатление, что вы — люди, которым стоит доверять, но при этом не слишком придерживающиеся буквы закона.

— А вам не кажется, что одно другому противоречит? — поинтересовался Найджел.

— Истинная мораль строится на противоречиях, — ответил Сантос.

— Интересно… — сказал Найджел. — Позвольте мне немного расширить вопрос. Вот мы с вами в Доме Правительства, и вот эти сокровища. На дверях стоит охрана. Сокровища, как вы сами признаете, не ваши.

— Не мои, — согласился Сантос. — Но я могу брать отсюда все, что захочу.

— Так это же и есть воровство!

Сантос криво улыбнулся.

— Эти произведения искусства — достояние народа Сан-Исидро. А я — его президент.

Найджел взглянул на Сантоса в упор. Не шутит ли он? Да нет, Сантос не шутил.

— Вы что, правда президент? — переспросил Найджел.

— Заверяю вас, что это так и есть.

— Интересно, а почему вы не упомянули об этом в своем письме?

— Я хотел, чтобы вы сперва увидели то, что у нас есть. И еще я хотел оценить вас, пока вы оцениваете сокровища. Я доволен вами — надеюсь, взаимно. Может, нам стоит продолжить обсуждение в аудиенц-зале за стаканчиком шерри?

Найджел согласился. Он лихорадочно соображал. Возможно, что Сантос просто вешает ему лапшу на уши и что он попросту намерен обокрасть собственный народ. Но, с другой стороны, насколько Найджел мог судить, Сантос говорил искренне. А потом, сама эта идея «национального достояния» выглядела дурной шуткой. Это же все равно, что подарить человеку роскошное поместье, в котором он будет подыхать с голоду, или заставить его любоваться шикарным пейзажем и одновременно умирать от жажды.

— Насчет этих вещей, — сказал Найджел. — Если я правильно понял, вы хотите взять отсюда отдельные предметы так, чтобы люди об этом не знали, и продать их на международном рынке.

— Примерно так, — подтвердил Сантос. — Вы же понимаете, я это делаю ради блага нации. Мы очень маленький народ, майор Уитон. Наш остров славится самым худшим климатом во всем Карибском море. Согласитесь, слава эта сомнительна. У нас нет ни индустрии, ни природных ресурсов. Вы можете счесть мой замысел циничным, майор Уитон. Но я заверяю вас, что девяносто центов с каждого доллара пойдут на помощь моему народу.

— А кто это проверит? — спросил Найджел. Ему начинало становиться не по себе.

— Майор Уитон, — сказал Сантос, — я взял на себя труд разузнать кое-что о вашем прошлом. Мне кажется, у вас были какие-то проблемы в Стамбуле…

Найджел уставился на Сантоса.

— Черт возьми, откуда вы знаете?!

— Что-то связанное с контрабандой, не так ли?

Найджел понял, что влип. Он спокойно выпрямился в кресле, готовясь защищаться. Он никогда не терял уверенности в себе, но на этот раз дело действительно пахло жареным. Черт возьми, как неуютно оказаться на краю света, в этой Богом забытой стране, в мрачном старом доме, во власти этого мелкого латино-американца! Найджел снова, уже в который раз, почувствовал, как все-таки тесен мир. И как все повторяется! Нет, идея бесконечности все же ошибочна. Жизнь — это пьеса, в которой актеры делают вид, что не знают друг друга. А на самом-то деле они всю жизнь знакомы! И никуда от них не денешься. «Я бродил по улицам Города Невежества, ища хоть одно незнакомое лицо». Найджел вычитал эту фразу в рассказе американского писателя О’Генри, и она запала ему в душу.

— А мои записи посещаемости колледжа вы, случаем, не добыли? — осведомился Найджел. — Полагаю, вам известно даже то, что я изучал историю?

— Но так и не защитились, — закончил Сантос. — А не хотите ли выслушать историю вашей семейной жизни?

— Нет, спасибо, — поспешно отказался Найджел. — Я ее и так неплохо помню. Должно быть, вы обратились в чрезвычайно толковое агентство, раз сумели раздобыть эти сведения за столь короткий срок.

— Вам виднее, насколько оно толковое, — сказал Сантос. — Мы сотрудничали с детективным агентством «Альтернатива». Вы ведь когда-то там работали, майор Уитон?

— Я уже вышел в отставку, — буркнул Найджел. Он был потрясен. — Так что с меня хватит и «мистера». Они что, прислали вам мое досье?

— Ну что вы, майор! Эти факты раскопать не так сложно.

Это он так говорит. Но… В Найджеле вновь пробудилось старое подозрение, что любовь всегда кончается смертью. Стамбул… Черт, надо же, как не повезло! Или — как его подставили… если Хоб действительно продал его капитану Кермаку, как предполагал Жан-Клод. Арест, допрос, его с Жан-Клодом сунули в кутузку и выпустили только через девять дней. Девять дней — не так уж долго. Но хватило, чтобы их имена занесли в банк данных Интерпола. И чтобы его потом задерживали и шерстили при каждом удобном случае. В конце концов Джорджу пришлось употребить все свое влияние, чтобы Найджела убрали из компьютерных списков, потому что его только арестовали, но не предъявили никаких обвинений, и под судом он не был. Так что официально к банку данных о контрабандистах он не принадлежал. Однако тем не менее его имя каким-то образом там застряло. А с таким пятном в биографии ему никогда не получить визы в США, никогда не жить в Нью-Йорке. В Нью-Йорке Найджел никогда не бывал, но этот город всегда казался ему воплощением современного мира в миниатюре, городом двадцать первого века. Конечно, в Америку можно проехать и незаконным образом, но ведь всегда есть опасность, что в один прекрасный день его заметут и выпрут, и тогда весь Нью-Йорк к черту… И все это из-за Хоба! Если, конечно, это Хоб его заложил. Хотя кто говорит, что это Хоб?

— Я просто хотел разобраться, что к чему, — сказал Сантос. — Ну так что, согласитесь вы взяться за эту работу? Разумеется, на том условии, что мистер Дракониан тоже будет участвовать. Если многоуважаемый мистер Дракониан окажется в стороне, в наших планах появится серьезная брешь.

— Ну, это не проблема, — напряженно сказал Найджел. Он улыбался, но мысли у него были самые непечатные. «Какая тварь вывела их на агентство? С кем таким знаком этот Сантос, кто может знать и Хоба, и меня? Неужели Хоб действительно прислал ему мое досье? Да что ж это за чертовщина?»

Сантос предоставил ему комнату. Найджел позвонил в Париж Жан-Клоду и обсудил, как можно ввезти во Францию крупную партию произведений искусства, минуя таможенную и иммиграционную службы. Жан-Клод посоветовал отправить их через Шербур: у него там есть друзья, которые за соответствующее вознаграждение закроют глаза на что угодно.

— Мне нужно будет только отобрать то, что пойдет на продажу, — сказал Найджел Сантосу. — Упаковкой и перевозкой займутся ваши люди.

— Замечательно!

— А ваши инсинуации меня мало волнуют, — заметил Найджел. — В этом не было никакой необходимости. Я перешлю ваш товар в Париж и пришлю деньги, за вычетом десяти процентов, которые пойдут на уплату посредникам. То есть агентству.

— Меня это вполне устраивает, — сказал Сантос. — И у меня есть еще кое-что, что может вас заинтересовать. Работа. Речь идет о том, чтобы помочь некой организации приобрести произведения искусства. Европейскую живопись. Так что вам придется немедленно вернуться в Лондон.

— Без проблем, — согласился Найджел. — Рассказывайте.

Глава 22

Хоб ушел от Лорне, доехал на метро до Берлингемских торговых рядов в Вест-Энде и разыскал там галерею Посонби. Галерея была шикарная. Полированное дерево, рассеянный мягкий свет и картины, не обязательно хорошие, но, безусловно, дорогие. Повсюду расставлены огромные хрустальные пепельницы, но они так сверкали, что Хоб нипочем бы не решился осквернять их низменными окурками. Дерек Посонби был мужчиной среднего роста, пухлым, круглолицым, в круглых очках в золотой оправе. Он был одет в костюм, сшитый по моде времен короля Эдуарда, — серый в скромную полоску, на ногах красовались начищенные до блеска черные кожаные ботинки. Редеющие волосы зачесаны так, чтобы прикрыть макушку. Возможно, в качестве компенсации за лысину Дерек отрастил себе пышные бачки. Из-за этого его круглая, рыхловатая физиономия была похожа на яйцо, лежащее в гнездышке из волос. Вид у Дерека был самый простодушный. Он смахивал на воробушка, отыскивающего крошки. Мягкий, безобидный джентльмен. Такой облик весьма полезен в торговле искусством, где невинная внешность и мягкое обращение могут принести существенную прибыль.

— А зачем вам Найджел? — переспросил Дерек в ответ на вопрос Хоба.

— У меня есть для него работа, — сказал Хоб. — Нашему агентству нужны его таланты.

— Он может за нее и не взяться, — предупредил Дерек. — Вы же знаете Найджела: заведется у него в кармане двадцать фунтов — он и слышать не хочет ни про какую работу, пока деньги не кончатся. Дитя цветов, последний из хиппи!

— В последнее время он работал на вас? — осведомился Хоб.

— Ну да, сбывал кое-что от нашего имени, — небрежно согласился Дерек.

— Похоже, в последнее время он провернул для вас несколько крупных сделок, — не отставал Хоб.

— Да, было дело. Но эта информация строго конфиденциальна. Секреты бизнеса, знаете ли.

— Послушайте, — сказал Хоб, — мне действительно нужно знать, что произошло. Боюсь, Найджел встрял в неприятную историю. Ею интересуется парижская полиция. Я провожу расследование от их имени.

Дереку это не понравилось. Он, конечно, бахвалился своим профессионализмом, однако на самом деле был таким же простофилей, как и половина его лондонских коллег. Неприятный народ, с точки зрения Хоба, но Дерек был одним из лучших. Он действительно хорошо разбирался в искусстве, особенно в голландских и французских мастерах четырнадцатого века. Хотя не сказать, чтобы он их так много видел. Дерек был не менее честен, чем любой из его собратьев. В конце концов, ценность произведения искусства во многом субъективна, и, в конечном счете, картина оценивается во столько, сколько торговец намерен за нее выручить. Дерек не хотел рассказывать о своих делах, но, с другой стороны, поговорить о них ему, безусловно, хотелось. Ведь между собой эти торговцы только об этом и толкуют: собираются в кофейной «Эсквайр» на Кингс-Роуд и хвастаются друг перед другом удачными сделками. Не будет большим преувеличением сказать, что любая сделка в лондонском мире искусств очень недолго остается тайной. Толпа болтливых кумушек. Так что Хобу не пришлось особенно долго уговаривать Дерека поведать ему всю историю. А начав рассказывать, делец так разошелся, что даже вызвал к себе в кабинет юного Кристофера, который присутствовал при том, как Найджел совершил эту сделку века. И вот, под комментарии Дерека и шум вентиляторов, юный Кристофер начал свое повествование.

— Я хочу купить картины, — сказал темноволосый латино-американец. — Меня зовут Арранке.

Это был смуглый, черноволосый, коренастый мужчина среднего роста, в верблюжьей спортивной куртке американского покроя. Куртка стоила, должно быть, больше, чем его авиабилет первого класса из Каракаса. Служащие галереи Посонби даже не сразу разглядели самого сеньора Арранке, потому что все их взоры обратились на куртку. Куртка сия была тем более примечательна, что ее можно считать одним из первых образцов мужской одежды, исполненных в сиреневато-розовато-желтовато-коричневых тонах. На самом деле такого сочетания цветов в Лондоне не видывали со времен Томаса-Портняжки, о котором говорится в недавно обнаруженном отрывке из «Кентерберийских рассказов» Чосера.

А между тем сам сеньор Арранке заслуживал не менее пристального внимания, чем его куртка. Ну, во-первых, куртка все же принадлежала ему, а значит, он имел доступ к образцам высокой моды. К тому же у Арранке была широкая и угрюмая физиономия, украшенная тонкими усиками. Ботинки его были пошиты из кожи вымирающего вида рептилий. На руке, поверх расплющенных костяшек, сверкал изумруд. И вообще, сеньор Арранке привнес в темную и чопорную картинную галерею свежее дыхание вульгарности.

Первые слова посетителя, адресованные нервному юному клерку, который осведомился, что ему угодно, были опять же:

— Я хочу купить картины.

— Пожалуйста, сэр, — сказал Кристофер. — Какие картины, сэр?

— Это не принципиально. Мне нужно пятьдесят пять ярдов картин.

Кристофер уронил челюсть так, что ему позавидовал бы любой театральный комик.

— Я боюсь, сэр, у нас, в галерее Посонби, картины на ярды не продаются.

— В смысле? — удивился Арранке.

— Видите ли, сэр, картины — это произведения искусства, и поэтому…

Вот тут-то и появился Найджел. Он только что вернулся с Сан-Исидро и прямо с аэродрома приехал сюда. Бросил свой легкий чемоданчик у дверей и величественно вошел внутрь.

— Ступайте, Кристофер, — распорядился Найджел. — С сеньором Арранке я поговорю лично.

— Хорошо, сэр, — поспешно согласился Кристофер. — Спасибо, сэр! — добавил он, только теперь сообразив, что чуть было не погубил сделку, за что его свободно могли выгнать с работы.

— Сеньор Арранке? — осведомился Найджел. — Простите, что задержался. Мой самолет только что прибыл. Кофе не желаете?

Найджел препроводил Арранке в кабинет Дерека. Усадил гостя поудобнее. По счастью, Дереков портвейн тридцатилетней выдержки оказался на обычном месте и коробка гаванских сигар лежала там, где положено. Найджел отправил Кристофера за кофе и пододвинул гостю большую итальянскую керамическую пепельницу.

— А теперь, сэр, — сказал Найджел, — давайте разберемся, что к чему. Мистер Сантос сказал мне только, что вам срочно надо приобрести большую партию живописи. В подробности он не вдавался. Нельзя ли узнать, что именно вам требуется?

— Хорошо, что вы вот так сразу берете быка за рога, — сказал Арранке. — Мне нужно ровно пятьдесят пять ярдов картин для моего нового отеля, и притом срочно.

И он повелительно взмахнул рукой.

— Замечательно! — порадовался Найджел. — Позвольте уточнить. Вам нужно пятьдесят пять погонных ярдов картин или же вы хотите приобрести картины, общая площадь которых составляет пятьдесят пять ярдов?

— Да нет, погонных ярдов, — сказал Арранке. — Понимаете, у меня там коридор длиной в пятьдесят пять ярдов, и мне нужно повесить в нем картины. Не вплотную одна к другой, а так, чтобы от одной до другой была где-то пара дюймов. Сколько картин мне понадобится, чтобы заполнить пятьдесят пять ярдов коридора?

— Ну, это смотря как вешать, — рассудительно заметил Найджел. — Вам, разумеется, нужны картины в рамах?

— Конечно.

Найджел нарисовал какую-то бессмысленную закорючку в блокноте, валявшемся на столе у Дерека.

— И не впритык, а на некотором расстоянии?

— Ну да, на расстоянии нескольких дюймов, — согласился Арранке. — Думаю, так будет лучше. Хотя вам виднее, я не специалист.

— Зато у вас здоровая интуиция, — заметил Найджел. — Ну, давайте прикинем.

Он взял блокнот и карандаш и углубился в расчеты.

— Ну, скажем, на каждом ярде будет висеть по одной картине маслом шириной не более двух футов. Это позволит развесить их на некотором расстоянии друг от друга. Всего, значит, приблизительно пятьдесят пять картин. Хотя, возможно, вам стоит взять несколько штук сверху, чтобы хватило наверняка.

— Пятьдесят пять картин на пятьдесят пять ярдов… Да, звучит разумно, — согласился Арранке.

Найджел записал результаты расчетов.

— Вы уверены, что в коридоре ровно пятьдесят пять ярдов? А то обидно будет, если вы привезете картины в Латинскую Америку, а их вдруг не хватит!

— Ровно пятьдесят пять, — заверил его Арранке. — Я его сам шагами мерил. И повезу я их не в Америку, а в свой новый отель на Ибице.

Найджел вскинул бровь, но ничего не сказал.

— А вы берете в расчет обе стороны коридора?

Арранке хлопнул себя по лбу и произнес испанское ругательство, устаревшее еще в те времена, когда Симон Боливар только пачкал пеленки.

— Черт, а ведь и правда! Я забыл, что картины надо развесить по обеим стенам! А вы неплохо соображаете, сеньор.

Найджел поблагодарил его по-испански в самых изысканных выражениях. Потом вернулся к делу.

— А входят ли в это число картины в отдельных номерах?

— Carrambola! Про это я тоже забыл. В отеле двести двенадцать номеров. В каждый номер надо по две картины, одну в спальню, вторую в гостиную.

— Да, это как минимум, — сказал Найджел. — Ладно, значит, это будет еще четыреста двадцать четыре картины в номера. Верно?

Арранке кивнул.

— Значит, всего выходит пятьсот тридцать четыре картины. Если, конечно, они будут не шире двух футов.

— И во сколько мне это обойдется?

— Ну, сеньор Арранке, смотря какие картины. Полагаю, вам известно, что цены на картины могут быть очень разными.

— Знаю, знаю, — сказал Арранке. — И еще я знаю, что за десять-двадцать долларов можно купить копию в раме, такую, что и не отличишь. Я такие штуки видел в офисах в Каракасе. Но этого мне не надо. Я не собираюсь изображать из себя крутого спеца, но у меня свои требования. Я хочу, чтобы все эти картины были подлинниками европейских мастеров, упомянутых по меньшей мере в двух серьезных книгах по искусству. Не обязательно знаменитых, но тех, кто признан достойными — или как там у вас называются художники второго эшелона? В моем новом отеле все должно быть как полагается. И еще мне нужны на них документы, чтобы можно было ткнуть носом любого, кто засомневается.

— Разумный путь. Экспертам ведь платят именно за то, что они всегда правы.

— Я готов уплатить за все это пятьдесят тысяч долларов, при условии, что картины меня устроят.

Найджел кивнул и решил рискнуть.

— Откровенно говоря, боюсь, этого будет мало.

Арранке нахмурился.

— Ну, я не собираюсь сидеть тут и торговаться, как фермер на ярмарке! Я согласен дойти до ста тысяч, но ни центом больше! И картины должны быть переправлены в мой отель на Ибице немедленно. Там я их осмотрю. Если мне покажется, что они подходят, я за них сразу расплачусь.

— А если нет?

— Ну, увезете их обратно в Лондон.

Найджел покачал головой.

— Понимаете, если вы откажетесь их приобрести, то наши картины будут на длительный срок сняты с продажи, а ведь в это время их мог бы купить кто-нибудь другой. К тому же нам придется потратиться на страховку, перевозку и так далее.

— Хорошо, — согласился Арранке. — Я положу на депозит две тысячи долларов. Если хотите, могу две тысячи фунтов. Если я откажусь купить картины, эти деньги пойдут на покрытие ваших расходов.

— Ну, тогда все в порядке, — сказал Найджел.

В Европе вообще, и в Англии в частности, полным-полно масляных полотен художников, чьи имена встречаются по меньшей мере в двух справочниках или каталогах, имеющихся в распоряжении Посонби. Жуткую мазню этих «художников» можно приобрести по цене от десяти фунтов и выше — но, как правило, выше ненамного. Так что галерея Посонби должна была выручить на этом кругленькую сумму.

Арранке встал.

— Мистер Уитон, в вас есть нечто, что выдает военного человека.

Найджел снисходительно улыбнулся.

— Что, неужели все еще заметно? Впрочем, это ничего не значит, старина. Я уже давным-давно вышел в отставку.

— И все-таки я чувствую в вас родственную душу. Не могли бы вы лично отобрать для меня картины?..

— С удовольствием! — сказал Найджел. У него как раз было на примете несколько Глюков, которые шли по пятнадцать фунтов за квадратный ярд, и парочка Меерберов — еще дешевле. Правда, настоящие Глюк и Меербер были не художниками, а композиторами, но это не так уж важно.

— …И лично привезти их на Ибицу и развесить? Я вам доверяю.

Найджелу такое говорили не в первый раз. Люди ему доверяли. И, надо сказать, он почти никогда не обманывал их доверия. Он ведь заработает для агентства и для Хоба кучу денег на этой сделке с Сантосом — ну чего плохого в том, что он и для себя урвет кусочек?

— А потом? — спросил Хоб.

— А потом он отправился с картинами на Ибицу, — сказал Дерек. — Мы их упаковали в ящики, и он поехал с грузом в Саутгемптон и сел на теплоход, который идет в Бильбао и к Гибралтару, а оттуда на Ибицу. Полагаю, к этому времени они должны уже прибыть на место. Разумеется, все совершенно законно. Мы положились на удачу. Неизвестно, о чем думал Арранке, когда заключал эту сделку. Найджелу следовало бы взять деньги вперед. Если бы это было возможно. А то мы едва не отменили сделку. Слишком уж она рискованная. Но Найджел нас заверил, что управится, и мы отослали его с картинами. Верно, Кристофер?

— Именно так, сэр, — подтвердил Кристофер, откидывая со лба прядь белобрысых волос. — Он даже настоял на новом гардеробе!

— На случай, если он вдруг объявится, где ему вас искать? — спросил Дерек.

Хоб вновь ощутил отчаяние, которое столь часто вселял в него Найджел. Впрочем, агентству, кажется, светит крупная прибыль — это хорошо. Хоб надеялся только, что Найджел соображает, что делает. Может ведь и не соображать — с ним такое часто бывает. Хоб дал Дереку адрес и телефон своего приятеля Лорне и ушел.

Время около трех. К Джорджу ехать еще рано. Что делает детектив, ведущий расследование, когда ему нечего делать? Хоб пошел на Пикадилли, смотреть американский детектив. В нем была уйма действия: погонь, драк и стрельбы, а игравшие в фильме актеры показались Хобу вроде бы знакомыми, хотя он никак не мог вспомнить, где их видел. У детектива, героя фильма, была уйма неприятностей из-за того, что каждый раз, как он бывал близок к разгадке тайны, ему на шею вешалась очередная женщина. У Хоба проблем с женщинами не бывало — по крайней мере, такого рода. Ну, зато в него и стреляли значительно реже, чем в героя фильма. А в остальном фильм был довольно близок к действительности.

Когда кино закончилось, Хобу как раз пришло время ехать к Джорджу.

Глава 23

Городок Фридмер-Бертон находился в Бекингемшире, в сорока милях к северу от Лондона. Ничего себе городок, живописный. Но Хоб приехал туда не достопримечательностями любоваться. Ему надо было поговорить с Джорджем Уитоном.

Джордж Уитон был младшим братом Найджела, работал где-то в разведке. Найджел про Джорджа почти ничего не рассказывал, только жаловался, что тот не в состоянии завязать приличный роман, что, с точки зрения Найджела, было главной целью человеческой жизни, хотя его собственные успехи на этом поприще оказались по меньшей мере сомнительны.

Последние семь лет Джордж поддерживал связь со Эмили Барнс, своей соседкой по Фридмер-Бертону. Эмили жила со своей прикованной к постели матерью в соседнем доме на две семьи по Ланкашир-Роу. Дом, где жил Джордж, был не таким уж удобным. Джордж получил его в наследство, и поселился там потому, что оттуда было удобно ездить в министерство обороны, которое недавно переехало в новое здание в северной части Лондона.

Эмили была красива несколько поблекшей красотой, одевалась дорого, но по большей части безвкусно, была хохотушкой, но отнюдь не дурочкой, и обладала хорошим чувством юмора. Работала она на какой-то технической должности в министерстве воздушного транспорта. Мужчины ухаживали за ней — не особенно навязчиво, но, во всяком случае, ее часто приглашали на свидания. Выдался один месяц, когда Эмили четырежды обедала в американском салуне «Последний шанс» на Глостер-Роуд близ Старого Бромптона, каждый раз с новым молодым человеком. Неизвестно, какого мнения она осталась о довольно сомнительных мексиканских блинчиках, которые подавали в этой напыщенной забегаловке, разрекламированной на американский манер.

Эмили, безусловно, не была распущенной. Люди называли ее благоразумной. У нее была привычка нервно втягивать голову в плечи, когда ее неожиданно окликали, — что-то связанное с неприятным происшествием, которое случилось с ней в Шотландии в возрасте одиннадцати лет. Довольно странная история. Впрочем, это не имеет отношения к нашему рассказу, потому что Хоб ехал не к Эмили, а к Джорджу.

Джордж копался в саду. На его участке мало что росло, отчасти из-за густых деревьев, срубить которые было нельзя, потому что все липы в городке были наперечет, отчасти из-за того, что солнце, и без того редко появляющееся в тех краях, по каким-то известным лишь ему самому причинам предпочитало нырять за облака всякий раз, когда его лучи могли осветить «Сонгвейз», как окрестил усадьбу Джорджа последний приходской священник Малого Кенмора, деревеньки, расположенной в четырех милях от Фридмер-Бертона.

Маленький коттедж был выстроен по старинным обычаям тех краев: с высокой крышей, крытой снопами тростника, перевитыми соломенными жгутами. Ныне искусство делать тростниковые крыши почти забылось в Англии — любой деревенский парень предпочтет скорее смыться в Лондон и сделаться рок-музыкантом, чем обучаться безумно скучному и плохо оплачиваемому старинному ремеслу. Так что лет через десять тростниковые крыши должны остаться лишь в памяти местных жителей — последнему мастеру этого дела, Руфусу Блекхину, уже восемьдесят пять, и он давно не вставал с постели, помилуй Бог этого старого чудака. Джорджа огорчала утрата этого традиционного искусства. Он вообще был человеком чувствительным, но при этом слишком закомплексованным, чтобы позволить себе проявлять свои чувства внешне. И, однако, несмотря на то, что Джордж изо всех сил старался сохранять внешнюю невозмутимость, временами болезненная гримаса выдавала его чувства, когда происходило нечто, глубоко его задевавшее. Именно из-за того, что обычно лицо у Джорджа бывало абсолютно каменным, эти слабые проявления чувств особенно бросались в глаза, показывая, насколько сильно волнует его происходящее. Джордж, очевидно, сознавал это — об этом говорила нервная напряженность, с которой он встретил Хоба у дверей своего домика.

— Э-э… хм… Здравствуйте, как поживаете? Вы, должно быть, Хоб, друг Найджела? Помнится, мы как-то раз встречались на дне рождения нашей матушки лет пять тому назад.

— Было дело, — согласился Хоб. — Я был очень рад познакомиться как с вами, так и с вашей мамой. Классная старушка — вы уж простите меня за американское словечко, но она действительно классная.

— Ничего, ничего. Проходите, пожалуйста. Чаю хотите? А может, вам пива? Или чего-нибудь покрепче? Джину?

— Я бы с удовольствием выпил чаю, — сказал Хоб. Хотя он предпочел бы кофе. Правда, во многих английских частных домах кофе водится. И, разумеется, кофе подают в большинстве ресторанов. В ресторане тебе что угодно подадут, лишь бы это приносило прибыль. Но этот «кофе» чаще всего оказывается растворимым. Англичане на удивление быстро пристрастились к растворимому кофе — что несколько противоречит распространенному мнению об их уме и хорошем вкусе. Впрочем, оставим это.

Джордж провел Хоба в дом. Они очутились в маленькой и темной гостиной, загроможденной столиками с фарфоровыми кошечками и прочим антиквариатом, притворяющимся стульями, кушетками, шезлонгами и иными предметами мебели. Короче, это была славная, типично английская комнатка. Это первое, о чем подумал Хоб, войдя. Особенно английской она выглядела сейчас, когда впереди шагал Джордж, высокий, худой, несколько сутулящийся, в окно заглядывал хитрым глазом-бусинкой скворец — непременный обитатель любого английского садика, — и в камине пылало искусственное пламя — а может, и настоящее, поди отличи. Джордж провел Хоба на кухоньку с полосатыми занавесочками, пивными кружками в виде жизнерадостного толстячка и прочей типично английской утварью, поставил чайник и сделал другие приготовления, необходимые для того, чтобы заварить чашку — точнее, две чашки — чаю на английский манер.

Джордж был неплохим человеком, но не было в нем той искры, что в Найджеле. И все же фамильное сходство бросалось в глаза. Как и большинство из нас, оба брата были слегка чокнутые на общий, семейный манер. Миссис Уитон, их матушка, тоже была чокнутая, но иначе: она отличалась такой властностью, что ее вечно просили выступать на собраниях женских клубов или в библиотеках с речами на тему о «важности стойких убеждений в наш век, когда теряются все нравственные ценности».

— Я как раз хотел связаться с вами, Хоб. Я собирался узнать у Найджела ваш адрес, но довольно долго не мог его разыскать.

— Знаю, — сказал Хоб. — Я надеялся, что вы мне подскажете, где его найти.

— О Господи! А я-то надеялся узнать это от вас! Сливок или лимон?

— И того, и другого, — ответил Хоб. — Нет-нет, погодите! Это я просто задумался.

— Я так и понял, — сказал Джордж с вежливой улыбкой. Он заварил чай — чайник закипел на удивление быстро благодаря усовершенствованию, придуманному самим Джорджем. Он на досуге баловался изобретательством, но из-за глубокой застенчивости никак не мог решиться запатентовать свои изобретения. Хоб положил себе сахару и взял лимон — чай со сливками он не очень любил.

Поскольку Джордж проявил интерес к происходящему, и к тому же волновался за брата, Хоб рассказал ему о последнем расследовании, которое вело детективное агентство «Альтернатива». Об убийстве Стенли Бауэра в Париже, о человеке с изумрудным перстнем, о том, как сам он разыскивал на Ибице того, кто мог последним видеть Бауэра, о «предупреждении», полученном от латиноамериканских мордоворотов, о крупном чеке, присланном Жан-Клодом без каких-либо объяснений, о том, как с тех пор он пытался связаться с Жан-Клодом либо Найджелом, но не мог разыскать ни того, ни другого, о своем приезде в Лондон и о намерении встретиться с Аннабель.

Джордж в последний раз виделся с братом месяца полтора назад. Найджел в то время пребывал в унынии. Это понятно, поскольку и Джорджу, и Хобу было известно, что Найджела сильно расстроила потеря денег, которые он вложил в мавританское оружие. Кроме того, Джорджу, как и половине Лондона, было известно, что Найджел недавно удачно сплавил партию средненьких, но вполне себе подлинных европейских картин, не отличающихся ни особым мастерством исполнения, ни красотой, ни громкими именами авторов, невежественному, но толковому торговцу наркотиками из Венесуэлы, которому в данном случае его деловое чутье явно изменило. Что произошло после — оставалось неясным. Найджел вернулся на Ибицу, это точно, поскольку несколько дней назад он звонил брату из Брюсселя. «Извини, старик, сейчас мне разговаривать некогда. Передай мамочке, что на ее день рождения я непременно приеду и что у меня есть для нее замечательный подарок. Скоро буду!»

— А потом? — спросил Хоб.

— Потом — ничего, — ответил Джордж. Он немного поколебался, но все же решился: — Хоб, не сочтите за грубость, если я дам вам один совет. Я знаю, что это не мое дело и большая наглость с моей стороны, но я работаю в правительстве, и в моем секторе, как он ни незначителен, все же время от времени становится известно о том, что происходит. Хоб, судя по тому, что вы рассказываете, вы забрались чересчур высоко. Это дело с «сомой», видимо, серьезное и чрезвычайно опасное. Умоляю вас, будьте осторожны!

— Стараюсь! — усмехнулся Хоб. — Главное, что меня сейчас тревожит, — роль Найджела в этом деле. Похоже, он работает на того самого человека, которого я подозреваю в убийстве Стенли Бауэра. И, похоже, понятия не имеет, что, собственно, происходит.

— Это и меня тревожит, — сказал Джордж. — Пожалуй, я приложу удвоенные усилия, чтобы разыскать Найджела. Когда вы свяжетесь с ним или он с вами, пожалуйста, дайте мне знать, хорошо? И если получите какие-то известия от Жан-Клода, тоже сообщите мне.

Хоб пообещал Джорджу держать его в курсе событий и ушел.

После ухода Хоба Джордж позвонил своему руководителю по специальному телефону, зарезервированному для срочных звонков. Телефон, для разнообразия, работал, и Джордж дозвонился сразу. Он представил себе длинное помещение с низким потолком, освещенное лампами дневного света, разделенное на множество кабинетиков и закутков. Начальство сидело на балконе. Там должен был находиться и его шеф.

— Ну, кто там еще? — раздался недовольный голос шефа.

— Это я, — ответил Джордж, как всегда, осторожный.

— А-а. Это тот, кто я думаю?

— Видимо, да.

— Джордж?

— Я попросил бы вас не называть моего имени по телефону.

— Эта линия абсолютно надежна.

— Надежных линий не бывает.

— Ну, может быть, — проворчал шеф. — Ладно, если вы не хотите со мной разговаривать, тогда зачем звоните?

— Нет-нет, хочу, — сказал Джордж. — Наверно, я, как всегда, перестраховываюсь.

Он прокашлялся.

— Сэр, я звоню по поводу этой «сомы», которой занимается наш Отдел Перспектив. Вы получили последние данные, что я высылал вам из Нью-Йорка и Парижа?

— Да, конечно. Чертовски интересно. Принято к сведению. А что, какие-то новости?

— На самом деле да. Торговцы «сомой» готовят полномасштабную операцию в ближайшем будущем. В дело оказалось замешано еще несколько людей, хотя только косвенно.

— Ну, и зачем вы мне это рассказываете? Могли бы сообщить в своем еженедельном докладе.

— Знаю, сэр. Но в данном случае я считаю необходимым предпринять немедленные действия.

— Джордж, да что вы такое говорите? Вам же прекрасно известно, что наш Отдел Перспектив занимается исключительно сбором информации и консультациями. Инструкции категорически запрещают нам какое бы то ни было вмешательство в события.

— Понимаю, сэр. Если помните, я сам помогал составлять основные положения инструкции. Иначе бы правительство вообще запретило нам действовать.

— Ну, так и что же?

— В данный момент ситуация несколько иная. Торговля «сомой» начинает раскручиваться всерьез.

— Ну что ж, полагаю, вы можете анонимно сообщить об этом заинтересованным полицейским инстанциям.

— Нет, сэр. Я хочу действовать напрямую.

— Напрямую? Джордж, вы с ума сошли!

— Надеюсь, что нет, сэр. Понимаете ли, в это дело замешан мой родственник. Точнее, мой брат, Найджел. Сам он об этом и не подозревает, но тем не менее. Фирма, в которой он работает, детективное агентство «Альтернатива», готова ввязаться в серьезные неприятности, и Найджела это тоже затронет. Я хочу принять меры.

— Понимаю ваши чувства, — сказал шеф. Найджела он знал и, в общем, любил. — Но, боюсь, я не могу дать на это своей санкции.

— Сэр, речь идет о совсем небольшом вмешательстве. Практически незаметном.

— Джордж, я могу сказать вам только то, что вы и сами прекрасно знаете. Отдел Перспектив действует исключительно на условиях полного невмешательства. Мы следим. Даем рекомендации. И больше ничего. Иногда сердце жаждет действий. Особенно когда в дело замешан кто-то, кто нам особенно близок и дорог. Но это невозможно. Вы поняли?

— Да, сэр.

— Вы все поняли?

— Да, сэр. Извините за беспокойство.

Повесив трубку, Джордж отпер нижний ящик стола и достал записную книжку, исписанную совершенно непонятными закорючками и цифрами. Шифр Джордж выучил давным-давно, так что теперь без труда отыскал нужный телефон и набрал его. Ожидая ответа, он тихонько мурлыкал себе под нос. Приятно иметь такое взаимопонимание с шефом. Фраза «вы все поняли?», следующая за фразой «вы поняли?», была условным знаком, означающим разрешение действовать самостоятельно. И, что самое приятное, никто не догадается, что шеф только что дал ему добро, даже в том маловероятном случае, если эта насквозь проверенная линия была все же проверена хуже, чем следовало.

Поговорив по телефону, Джордж немного побродил по комнате, потом налил себе еще чашку чаю. И только тут вспомнил, вскочил и побежал отпирать дверь на чердак. Эмили спустилась вниз. Она была в клетчатом джемпере, черной юбке, белой блузке и темно-красных туфлях крокодиловой кожи.

— Извини, — сказал Джордж. — Но я подумал, что будет лучше, если он тебя не увидит.

— А кто это был?

— А, один приятель Найджела!

У него не было особых причин скрывать имя Хоба. Однако привычка к секретности взяла верх.

Глава 24

Поезд из Бертона привез Хоба на Паддингтонский вокзал. Хоб позвонил Аннабель. Она была дома. Он сразу узнал ее неуверенный голос с легким придыханием.

— А, Хоб! Я так рада тебя слышать! Откуда ты звонишь?

— Я в Лондоне.

— Замечательно! Я очень надеялась, что ты приедешь, но в записке об этом написать не решилась.

— Ну вот, я приехал. Так в чем дело? Зачем тебя понесло в Лондон?

— Хоб, мне надо очень многое тебе объяснить, но это не телефонный разговор. Ты свободен?

— Да.

— Прекрасно! У тебя есть где встретиться?

— Знаешь, где живет Лорне?

— Я у него была, но адреса не помню. Продиктуй, пожалуйста.

Хоб продиктовал адрес Лорне.

— O’кей. Слушай, у меня тут еще одно дело есть. Я приеду где-то через час.

Хоб согласился и повесил трубку. Пожалуй, у него еще есть время перекусить у Ло-Цу-Хунга на Квинсвей. В Лондон стоило приехать ради одной его утки по-пекински.

* * *

Он возвращался к Лорне пешком. Сейчас, вечером, Вестборн-Гроув выглядела еще более зловещей. В подъездах прятались темные фигуры, скорчившиеся, словно при игре на низком барабанчике. Небо над Лондоном отливало оранжевым. В ветвях чахлых вязов беспокойно шуршали крыльями вездесущие лондонские скворцы, словно с угрюмым терпением ожидали чего-то. По тротуару шел слепой, его белая тросточка с красной полосой поблескивала в сгущающемся тумане. Так что Хобу доставил немало радости раздавшийся впереди звук саксофона Лорне. Лондонские власти давно боролись с туманом, был даже принят специальный закон о борьбе за чистоту воздуха, но туман все равно наползал на пустынные тротуары и спускался в сточные канавы, заполненные грязной водой, шелухой от кукурузных початков и размокшими булочками, брошенными небрежными школярами. Хоб взбежал на крыльцо, отпер дверь подъезда, поднялся на пятый этаж, достал другой ключ и вошел в квартиру.

В квартире горел свет. Лорне в гостиной играл на саксофоне. Напротив сидели двое мужчин и внимательно слушали. Совершенно обыкновенные мужики лет тридцати с небольшим, один в светлом плаще, другой в темном. Плащи у обоих были расстегнуты, под ними виднелись темные костюмы. Молодые люди были при шляпах. Один положил шляпу рядом с собой на диван, другой, сидевший в продавленном кресле, пристроил ее на колено. Чисто выбритые, приятные молодые люди.

— Добрый вечер, сэр, — сказал тот, что в светлом плаще. — Вы случайно не мистер Дракониан?

Хоб признался, что это так.

— Мы — Эймс и Фильбин из Особого Отдела. Нам звонил мистер Джордж Уитон. Похоже, вам нужна наша помощь. Вы ведь ищете мистера Найджела Уитона?

— Да, ищу. Но при чем тут Особый Отдел?

— Мы просто оказываем услугу мистеру Уитону. Он время от времени помогает нам в работе, и мы стараемся отплатить чем можем. Он сообщил нам, что вы ищете мистера Найджела, и мы собираемся отвезти вас к нему.

— Он во что-то влип?

— Нет, сэр. Просто мистер Найджел сейчас работает на нас. Он хотел связаться с вами в конце недели, но, поскольку вы сказали мистеру Джорджу, что дело срочное, он готов встретиться с вами сейчас.

— Ну, прекрасно, — сказал Хоб. Он с трудом слышал, что говорил человек в светлом плаще, из-за того, что Лорне играл довольно громко. Честно говоря, не похоже это на Лорне. Обычно он деликатнее… — А когда он зайдет?

— А вот с этим небольшие проблемы, — сказал светлый плащ. — У мистера Найджела остались еще кое-какие неотложные дела. Когда вы увидитесь, он все объяснит. Но он просил, чтобы вы приехали с нами. Мы вас к нему отвезем.

— Что, прямо сейчас?

— Да, сэр. Мистер Найджел говорил, что ему надо срочно повидаться с вами. Что-то произошло, сэр, но что именно, мы не знаем. Внизу стоит наша машина, так что мы можем немедленно отправиться к нему.

Хоб кивнул, еле разбирая слова из-за воя саксофона. Лорне буквально надрывался. Странно. Обычно Лорне предпочитал рок. А сейчас он играл какой-то старый блюз. Хоб его знал, только названия не помнил.

Мужчины встали. Темный плащ раскачивался на каблуках, поглаживая усики. Светлый поправлял галстук. Саксофон Лорне ревел, точно труба архангела, возвещающая второе пришествие. И тут Хоб вспомнил, что это за блюз. Чей он? Фэтса Уоллера? Или Луи Армстронга? Ну да, старая любимая песня «Покинь град сей, пока не поздно».

Хоб взглянул на Лорне. Тот выпучил глаза, беря особенно высокую ноту. Хоб покосился на мужчин в плащах. Лица у них были каменные.

— Ну что, идем? — спросил светлый плащ, вежливо беря Хоба под локоток.

Хоб почуял неладное. На лбу у него выступил пот.

— Сейчас, только куртку возьму, — сказал он и двинулся к двери.

— Я с вами, — сказал светлый плащ.

— Ну ладно.

Внутренняя лестница была совсем рядом с входной дверью. Хоб направился к двери. Светлый плащ следовал за ним по пятам. Хоб резко остановился, светлый плащ едва не налетел на него, но тут же отступил на шаг. Хоб метнулся к двери, повернул ручку, дернул на себя. Рывок был хорошо рассчитан и заслуживал успеха. Черт бы побрал этот английский замок! Рукоятка повернулась, однако дверь осталась закрытой. Хоб услышал позади недовольное ворчание, протянул руку к замку, но тут в голове у него что-то взорвалось…

Глава 25

Мы не помним начала, мы не помним конца. Сознание — дурной сон, который мы видим, ненадолго пробуждаясь от прекрасных видений и того, что лежит за ними, великого, всеобъемлющего Небытия. Это было первое, о чем подумал Хоб, придя в себя. Его мысли все еще блуждали где-то вдали от происходящего. Ему казалось, что он спал и видел во сне лесную поляну, девушку в белом платье и какую-то серую зверушку. Кажется, это был барсук, хотя Хоб никогда не видел барсуков. Но видение померкло, и Хоб ощутил пульсирующую боль в затылке и запах, резкий и отчетливый, смутно знакомый. Что это? Керосин? Нет, скипидар. Хоб открыл глаза.

Он был в тесной, загроможденной комнатке. Воняло краской и скипидаром. Над головой на черном шнуре с красными прожилками висела лампочка без абажура. Он лежал на темно-синей раскладушке.

В глазах все плыло. Через некоторое время зрение прояснилось, и Хоб понял, что находится в чем-то вроде кладовки. Вдоль стен стояли грубо сколоченные полки, забитые банками с краской и бутылками скипидара. В углу лежала куча всякого мелкого барахла, в другом углу стояли стертый веник и швабра.

Хоб скатился с раскладушки и не без труда поднялся на ноги. Постоял, пошатываясь, выжидая, когда к нему вернется равновесие. Комнатка была футов семь в длину. Дверь. Окон нет. Никаких других выходов тоже. И телефона тоже нет, так что на помощь позвать невозможно. Хоб был предоставлен самому себе.

Он немного походил по комнате, чтобы убедиться, что ноги его слушаются. Да, вроде все цело. Он подошел к двери и подергал за ручку. Дверь заперта. Впрочем, этого следовало ожидать. Что можно сделать с запертой дверью? Он потряс дверь за ручку. Раздался громкий стук. Хоб попробовал еще раз. Дверь тряслась, но не открывалась. Он прижался плечом к двери и толкнул. Толчок был не слишком сильный, но дверь затрещала. Вот, это уже лучше! По крайней мере, ему не попалась одна из тех непреодолимых дверей, которые встречаются в детективах более экзотического сорта. Хоб утвердился на одной ноге и пнул дверь в середину. Она вздрогнула и застонала. Хоб уже собрался пнуть ее еще раз — на этот раз хорошенько, так, чтобы эта чертова фанера разлетелась в щепки, — но тут из-за двери послышался голос:

— Эй, там, потише! Вы мне всю дверь разнесете!

И в замке послышался скрежет ключа. Потом ручка повернулась, и дверь открылась. На пороге, покачиваясь на каблуках и глядя на Хоба, стоял невысокий, похожий на грушу человек в вышитом жилете, без пиджака, в серых камвольных брюках с остро заутюженной стрелкой, с прилизанными маслянисто-черными волосами. Мужчина курил маленькую сигару «Виллем-II»: Хобу показалось, что он различает пряный аромат голландского табака, его ни с чем не спутаешь. На указательном пальце правой руки мужчины сверкал крупный изумруд.

— Я имею удовольствие беседовать с сеньором Арранке? — осведомился Хоб.

— Верно, — сказал Арранке. — Ну что, пришли в себя? Проходите, познакомьтесь с ребятками.

Хоб осторожно вышел из кладовки и оказался в чем-то вроде гостиной какого-нибудь деревенского дома. Комната была довольно большой. Кое-как расставленная мебель: потертые мягкие диваны, словно прибывшие из второсортного отельчика на Гебридских островах, вперемешку с парой кресел, лучшие времена которых явно давно миновали.

«Ребятки», о ком говорил Арранке, сидели в дальнем углу комнаты за карточным столом на стульях с деревянной спинкой. Похоже, играли в двойной пасьянс. Один из них поднял голову и небрежно махнул Хобу рукой. Второй продолжал созерцать свои карты.

Хоб не сразу сообразил, что это за парни. Потом он узнал их. Это были те самые мнимые работники Особого Отдела, которых он встретил у Лорне. Видимо, они скрутили его и привезли сюда. Куда «сюда» — неизвестно.

— Проходите, присаживайтесь, — предложил Арранке. Его голос был не особенно дружелюбным, но и враждебным его назвать было нельзя. — Чайку не хотите? А аспиринчику? Вот увидите, сразу все как рукой снимет!

Хоб проковылял по комнате. Почти рядом с дверью кладовки стояло мягкое кресло. В него-то Хоб и плюхнулся. Сиденье было продавленное, но Хоб был рад занять сидячее положение.

— Вид у вас ужасный, — заметил Арранке. Его тон сделался слегка озабоченным. Он обернулся к «ребяткам». Те, кстати, были без плащей.

— Эй, что вы сделали с этим мужиком? Мешком с кирпичами огрели, что ли?

— Да нет, — виновато сказал тот, что был в светлом плаще. — Я его всего разок стукнул по затылку.

— Черт возьми, я же говорил, что с ним надо обращаться бережно!

— Ну, так ведь надо же мне было его остановить, верно? Что бы вы сказали, если бы я не воспрепятствовал его отчаянному порыву к свободе? А?

— Ладно, — сказал Арранке. И обернулся к Хобу. — Извините, что так вышло. Я рассчитывал, что обойдется без рукоприкладства. Если бы вы просто пошли с ребятами, как нормальный человек, то и проблем бы не было.

— Я не хотел, правда, шеф, — обратился светлый плащ к Хобу. — Я ведь не костолом какой-нибудь. Но вы же так рванули, что мне надо было немедленно вас остановить, а то я бы вас уже никогда не увидел. А Джо бы этого не одобрил.

— Что вы сделали с Лорне? — спросил Хоб.

— С этим черномазым? Да ничего. Небось до сих пор сидит, дудит на своем саксофоне и трясется. Мы ведь не убийцы какие-нибудь.

Темный плащ поднял голову и хмыкнул. Светлый плащ пожал плечами и уточнил:

— Ну, то есть обычно мы никого не убиваем. Без необходимости.

— О’кей, ребята, спасибо вам большое, — сказал Арранке. — А теперь подождите в передней, ладно?

Оба встали, вопросительно посмотрев на Арранке.

— Насчет него не беспокойтесь, — сказал Арранке. — С ним больше хлопот не будет. Верно ведь, радость моя?

Хобу, сидящему в перекошенном кресле с продавленным сиденьем, ничего не оставалось, как кивнуть. Поддельные работники Особого Отдела вышли, предварительно надев свои плащи. Когда они открыли дверь, Хоб увидел, что на улице действительно моросит.

— Извините за беспокойство, — повторил Арранке, — но мне действительно надо было срочно вас повидать.

— Могли бы позвонить и назначить встречу, — буркнул Хоб. — Кстати, а как вы узнали, где меня искать?

— Знать такие вещи — моя работа, — уклончиво ответил Арранке. — Мистер Хоб, знаете ли вы, что ваше поведение стало для меня проблемой?

— И не подозревал об этом, — сказал Хоб.

— Ну, по счастью, я могу этому воспрепятствовать. Но об этом позднее. А сейчас тут есть один человек, который хочет вас видеть.

Арранке открыл дверь и позвал:

— Входи, радость моя!

И вошла Аннабель.

Глава 26

На ней был новый костюм — цвета, среднего между красным и оранжевым, с блестящим поясом, подчеркивающим тонкую талию. На плечи наброшен черно-белый клетчатый шарф.

— Ах, Хоб! — сказала она с упреком, точно Хоб был сам виноват, что оказался здесь. Потом обернулась к Арранке, стоявшему в дверях позади нее.

— Вы его не ранили, надеюсь?

— С ним все в порядке, — сказал Арранке. — Весел и бьет хвостом, как говорят американцы.

— Дайте мне поговорить с ним наедине, — попросила Аннабель.

Арранке вышел, закрыв за собой дверь.

Аннабель огляделась.

— Боже, какая тут грязища!

Она обмахнула одно из кресел крохотным надушенным платочком и осторожно села.

— Как бы затяжек на чулках не наставить! Ах, Хоб, ну зачем ты приехал в Лондон!

Хоб уже сидел. А то бы упал.

— Так ведь ты же сама этого хотела, разве нет?

— Да, конечно. Но в глубине души я надеялась, что ты разгадаешь мой план и постараешься держаться отсюда подальше. Хоб, ты ведь такой умный! Я всегда восхищалась твоим умом и сообразительностью, ты знаешь. Ну как же ты не догадался, что Арранке держит меня в руках, раз он не убил меня после того, как убил Стенли? Как же ты не понял?

Хобу не в первый раз приходилось сталкиваться с тем, что женщина всегда считает себя правой. Кейт была такой же. Она бросила Хоба, и он же оказался виноват. Вот и Аннабель: сама же заманила Хоба в ловушку и теперь обвиняет его в том, что он попался.

— Ну, если бы начать все сначала, теперь, когда мне известно больше, чем раньше, я бы, конечно, вел себя совсем иначе. Для начала я бы сразу тебя раскусил.

— Я с самого начала на это и рассчитывала! — сказала Аннабель. — Мне тебя ужасно жалко, но на самом деле я ни в чем не виновата. Нет, Хоб, моей вины в этом нет.

— В чем?

— В этой ситуации, которая возникла из-за того, что ты поперся за мной в Лондон. И не моя вина, если тебя убьют. Ты уже большой мальчик и сам должен позаботиться о себе.

Хоб решил сделать вид, что не слышал ее последних слов. Может, она просто ломает комедию.

— Ну да, тебе незачем винить себя за то, что ты заманила меня сюда, — успокаивающе сказал он.

Однако Аннабель поняла его неправильно.

— Ах вот как? Теперь, значит, ты самый умный? Ошибаешься, Хоб! Ты не можешь винить в этом меня. Я не могла поступить иначе!

— Почему? — спросил Хоб.

— Ну, во-первых, под угрозой была моя собственная жизнь. Но дело даже не в этом. У меня есть свои обязанности! Я не такая, как ты. Это ты можешь позволить себе мотаться по свету и рисковать собой ради собственного удовольствия. А у меня дочка в школе в Швейцарии. Совсем ребенок, ей еще и пятнадцати нет! И мужа у меня тоже нет! Так что, кроме меня, о ней позаботиться некому. Я должна жить — ради нее!

— Ну да, — заметил Хоб, — когда речь идет о благополучии дочери, дозволено все.

— Издеваешься? О, этот самодовольный мужской шовинизм! — обиделась Аннабель.

Хоб не понял, при чем тут мужской шовинизм, но счел за лучшее промолчать.

— Настоящая мать пойдет на все ради своего ребенка!

— Это очень трогательно, Аннабель, — сказал Хоб. — Твоя любовь к дочери делает тебе честь. Ты мать, и, разумеется, это все оправдывает. Ну, а теперь, если ты уже исчерпала свои шпильки, может, все-таки объяснишь, что, черт возьми, происходит?

Вместо ответа Аннабель взглянула на Хоба. В глазах у нее блестели слезы.

— Ах, Хоб! Тебя же предупреждали! Ну почему ты не бросил это дело?

— Я — частный детектив, — пожал плечами Хоб. — Меня наняли, чтобы найти убийцу Стенли.

— Но ведь твое детективное агентство — просто игра! Это все знают! Зачем же ты зашел так далеко?

— Игра? То есть как — игра?

— Ну, ты ведь занимался этим для самоутверждения. Все равно как половина народу на Ибице говорит, что они пишут картины, романы или музыку. Однако это все не всерьез. Просто тема для болтовни на вечеринках. Я думала, что для тебя это то же самое. Я и понятия не имела, что ты действительно попытаешься разыскать того, кто убил Стенли!

— Но ведь он был твоим другом, — заметил Хоб. — Разве тебе не интересно, кто это сделал?

Аннабель раздраженно замотала головой.

— Да знаю я, кто его убил! И за что — тоже знаю.

— Вот как? А мне не расскажешь?

— Стенли пытался загнать «сому», которую дала ему я. Это было до того, как я поняла, какую глупость сваляла. Даже до того, как я познакомилась с Арранке и прочими. Все, что я знала, — это что Этьену привалила удача, а со мной он поделиться не желает.

— Так «сома» пришла от Этьена?

— Конечно! Я думала, ты знаешь.

— Наверно, я мог бы догадаться об этом, если бы подумал хорошенько. А где ее взял Этьен?

— На сборе в Гаване. Это была его доля.

— На каком сборе? Какая доля? Чего?

Аннабель попыталась устроиться поудобнее на перекошенном кресле. Юбка у нее задралась, выставив на обозрение великолепные колени. Она одернула юбку, но та снова задралась. Аннабель не обратила на это внимания.

— Это было пару месяцев назад. Мы с Этьеном некоторое время жили вместе — ну, ты знаешь. Он очень красивый мужик, действительно классный. И сначала мне казалось, что у него денег куры не клюют. Я думала, он богатый. Он вел себя так, словно очень богат. Я тогда не знала, что его отец содержит. И дает ему не так уж много. Но у Этьена был постоянный абонемент на самолет, в любую точку мира. На двоих. Он мог брать с собой меня или кого угодно. У него есть знакомые по всему свету. Мы могли останавливаться у его богатых друзей и обходиться вообще без денег. Так мы оказались в Гаване. Этьен узнал, что там что-то готовится. И захотел узнать что.

Аннабель расстегнула свою сумочку, порылась и достала мятую, почти пустую сигаретную пачку. Вытащила смятую сигарету, расправила ее и прикурила от зажигалки «Данхилл», на вид — литого золота.

— Ну вот, и оказалось, что это сборище в Гаване было чем-то вроде подпольного конгресса, собравшегося с целью разделения рынка.

— Рынка? — переспросил Хоб.

— Ну да, рынка сбыта нового наркотика. Этой самой «сомы». Понимаешь, она появилась буквально только что. Этьен услышал об этом сборище от людей, которые работают на его отца. Ну, на Сильверио Варгаса. У него просто сказочная вилла на острове, и он очень богат. Но Этьена держит на коротком поводке. Вот Этьен и решил организовать свое дело.

Она сделала паузу и театрально затянулась.

— Я-то на это особого внимания не обращала. Для меня Гавана была просто еще одним приятным местечком. Большую часть времени я проводила на пляже Варадеро. Ну, а потом Этьен получил свою партию — или как оно там называется, — и мы вернулись на Ибицу.

— И на Ибице ты стащила у него наркотик? — спросил Хоб.

— Ну, мне же были нужныденьги! Причем срочно. Я же тебе говорю, у меня ребенок учится в частной школе в Швейцарии. И мне, хоть тресни, надо вовремя оплачивать счета, иначе ее просто выставят. А я хочу, чтобы ее жизнь была лучше, чем у ее мамочки, понимаешь? И Этьен это понял с самого начала. Он знал, что я не могу жить с ним ради одного удовольствия. Я не могу себе этого позволить, когда у меня ребенок в частной школе. Он понимал, что мне нужны деньги. Не слишком много, но достаточно, чтобы оплачивать счета и заботиться о дочери. Этьен сказал: «Не тревожься, не суетись, все у тебя будет. Я организую». А сам и пальцем не шевельнул! Но тут мы возвращаемся из Гаваны, кругом все эти разговоры, а у него с собой партия наркотика, Однако ни цента наличными. А у меня счета просроченные. Мне надо было что-то предпринять. Этьен сел в свою «Монтессу» и укатил на другой конец острова к кому-то на день рождения. На два дня. И пока его не было, я взяла эту партию, и заключила сделку со Стенли.

— А почему со Стенли? — спросил Хоб.

— Ты, наверно, не знал его по-настоящему. Стенли был мужик правильный. Надежный. Он сказал, что у него в Париже куча знакомых, которые наверняка заинтересуются новым наркотиком. Мы договорились, что он загонит дурь, а выручку мы поделим пополам. Это была не первая наша сделка. Я знала, что Стенли можно доверять. Ну вот, а потом вернулся Этьен, увидел, что наркотиков нет, и устроил жуткий скандал. Я думала просто подождать, пока все уляжется, — я ведь не в первый раз уводила у мужика из-под носа лакомый кусочек, и обычно они потом всегда успокаиваются. Но на этот раз все оказалось сложнее. Из-за того, что «сома» — наркотик новый, все рынки сбыта уже поделены между торговцами, и они договорились не пускать его в продажу раньше уговоренного срока.

— А когда же его должны были пустить в продажу? — спросил Хоб.

— После открытия отеля. Ну и вот, Этьен ужасно разозлился и был к тому же здорово напуган, но я уже ничего не могла поделать. Стенли был в Париже, а я даже его телефона не знала. Этьен сказал, что между нами все кончено, и ушел от меня. И рассказал про все Арранке. Наверно, не мог не рассказать. Ну а тот явился ко мне.

— Когда это было? — спросил Хоб.

— На третий день после того, как мы вернулись из Гаваны. Не очень приятная встреча. Сперва я думала обвести Арранке вокруг пальца. Но он меня избил. Однако постарался, чтобы на лице следов не осталось. Я ему сразу приглянулась, но он сделал то, что и должен был. Мне было очень больно, Хоб, и я рассказала ему все, что знала про Стенли и про его знакомых в Париже. И, что самое странное, я не рассердилась на него за это, хотя больно было ужасно. Я понимала, что он прав, со своей точки зрения. Он ведь отвечает за всю торговлю «сомой», а я испортила ему сделку. Он в ответе перед людьми, а я в ответе перед ним. Удивительно, как это сближает! Когда он меня избил, он сам потом плакал — правда, плакал, Хоб! Я показалась ему такой красивой, что у него просто сердце разрывалось из-за того, что ему пришлось меня ударить. И он очень старался не оставить следов там, где это было бы заметно. Ну вот, одно за другим, мы занялись любовью, и это была прекрасно! А потом он мне сказал, чтобы я держала язык за зубами, пока он не вернется, и уехал, а следующее, что я узнала, — это что они с Этьеном улетели в Париж, чтобы найти Стенли и вернуть наркотики. А потом я узнала, что Стенли убили. Думаю, он уже успел загнать наркотики, и Арранке старался хоть как-то загладить это недоразумение.

К концу рассказа Аннабель Хоб сидел совершенно ошеломленный и просто не знал, что сказать. Через некоторое время он выдавил:

— Слушай, а мне-то ты зачем все это рассказала?

— Ну, надо же мне с кем-то поговорить! Мне ужасно неловко, Хоб. Из-за того, что ты попал сюда.

— И что теперь будет?

— А это уже не мое дело, Хоб. Это забота Эрнесто.

— Аннабель, ты не могла бы кому-то сообщить?

— Хоб, ну как ты не понимаешь! У тебя был шанс. Ты видел, как это все опасно. Ты мог бы это бросить, и тогда бы тебя никто и пальцем не тронул. Но ты не воспользовался своим шансом. И теперь тебе остается только смириться с тем, что будет.

— А ты, Аннабель?

— Ну, у меня своя жизнь, свои проблемы. Поверь, мне есть, о чем позаботиться. И я делаю куда больше, чем ты.

— Так это и есть твое представление об идеальной жизни? Сделаться подружкой гангстера?

— Нет, Хоб, я рассчитываю на большее! Теперь у меня есть шанс проникнуть в действительно высокие сферы. Я не стану тебе говорить, что это за шанс. Я думала, ты настоящий друг, но от тебя сочувствия не дождешься. И я не позволю ни тебе, ни кому-то еще встать у меня на пути. Довольно меня пинали. С меня хватит. Теперь этому конец!

— Во блядь! — только и вымолвил Хоб.

— О! Ты не джентльмен! — воскликнула Аннабель и бросилась вон из комнаты. Эффект был слегка подпорчен: дверь оказалась заперта, и ей пришлось несколько раз постучать, прежде чем Арранке ее выпустил.

Глава 27

— Вот это девочка, а? — сказал Арранке, войдя в комнату и бросив восхищенный взгляд вслед Аннабель.

— Да, это уж точно! — согласился Хоб.

— Я скажу вам одну вещь, — продолжал Арранке. — Я вас, конечно, убью, но хочу, чтобы вы знали: я сделаю это не из личной неприязни.

— Очень рад слышать, — заявил Хоб. — Это меня сильно утешает.

— Я на это надеялся.

— А может, сделаем еще проще?

— Как? — спросил Арранке. — Вы покончите жизнь самоубийством?

— Нет, избавлю вас от необходимости меня убивать.

— И как вы это себе представляете?

— Я дам вам слово, что, если вы меня отпустите, я забуду об этом деле. Аннабель права. Я откусил больше, чем могу прожевать.

— Вы что, серьезно?

— Совершенно серьезно.

— Я бы очень хотел вам верить, — вздохнул Арранке. — Но я вам не верю. Боюсь, мне придется закрыть ваш счет.

— Простите?

— «Закрыть счет» — это американское выражение, означающее «прикончить кого-то».

— А-а! Да, давненько я не бывал в Штатах.

— Попытайтесь встать на мое место. Предположим даже, я вам поверю. Но оставить вас в живых я все равно не смогу. Ваша смерть послужит примером. Я должен показать, что бывает с теми, кто встает на пути у торговцев «сомой». Это не какая-нибудь мелкая торговая сделка. Мы играем по-крупному. Нам нужно с самого начала заслужить авторитет. Как итальянской мафии. Понимаете?

Хоб кивнул. Какой смысл валять дурака теперь?

— С вами надо сделать что-то впечатляющее, — продолжал Арранке. — Что-то, что привлечет всеобщее внимание. Что-нибудь зрелищное или, по крайней мере, интересное.

— И что вы придумали? — поинтересовался Хоб.

— Да есть у меня тут парочка идей, — уклончиво ответил Арранке. — Но обсуждать их пока рано. Постарайтесь не дергаться, фарамун. Я скоро вернусь.

Хоб хотел сообщить Арранке, что полицейских обычно называют «фараонами», а не «фарамунами», но решил, что сейчас не время. Как бы то ни было, лишний раз раздражать его не стоит.

Арранке вернулся где-то через час.

— Отлично, — сказал он. — Свяжите его и отнесите на место.

Фальшивые работники Особого Отдела обмотали Хобу руки за спиной прозрачной пластиковой веревкой. Потом сделали то же с ногами. Один из них взял зажигалку и слегка подпалил узлы, так, чтобы веревка оплавилась, но не загорелась, а узлы спаялись намертво.

— Ну вот, теперь фиг развяжешь, — сказал парень. Другой кивнул.

— Хорош. Понесли.

Они выволокли Хоба из комнаты, спустились по лестнице вслед за Арранке и оказались в заводском цехе. Под потолком на цепях висели лампы дневного света, а пол был загроможден останками некогда шумных машин. Цех выглядел ужасно старым. Хоб решил, что большая часть оборудования изготовлена где-то в начале века. Хотя наш детектив слабо разбирался в таких вещах.

— Положите его на транспортер, — распорядился Арранке.

Транспортер представлял собой металлический желоб на уровне пояса, со стенками где-то в два фута высотой. Он шел с наклоном через все помещение от отверстия в стене цеха где-то под самым потолком к большому металлическому кожуху размером с гараж. Что находится в кожухе — Хоб не знал, но боялся худшего.

Фальшивые работники Особого отдела положили Хоба на конвейер. Он почувствовал под спиной ролики. Арранке подошел к стене и сделал что-то, чего Хоб не видел. Раздался вой моторов. Он исходил от ремней, приводящих в движение ролики, и от того похожего на гараж кожуха, который был впереди, футах в пятнадцати.

— Эта машина — мельница для руды, — объяснил Арранке Хобу. — Куски руды доставляются этим транспортером и попадают в валки. Они прямо перед вами. Если вы чуть-чуть приподнимете голову, вы их увидите.

Хоб приподнял голову и увидел, что панель, закрывавшая вход в огромный кожух, отошла в сторону и впереди открылись два длинных стальных вала. Валы начали вращаться — поначалу медленно, с жутким грохотом, а потом все быстрее и быстрее. Не надо было быть гением, чтобы догадаться, что лента транспортера поднесет Хоба прямо к этим валкам и его перемелет в муку, точнее, в кровавую кашу.

Появилась Аннабель. Она подошла к Хобу.

— Хоб… — сказала она. — Мне действительно очень жаль, что так вышло. Но я не виновата. Я тебя предупреждала.

Хоб никак не мог заставить себя поверить, что все это — всерьез.

— Брось извиняться, — сказал он, — лучше вытащи меня отсюда!

— Ах, Хоб! — воскликнула Аннабель и разрыдалась.

— Я на самом деле человек не жестокий, — сказал Арранке. — Но мне надо произвести впечатление на своих партнеров. Особенно на индусов. Когда они про это услышат, то поймут, что со мной следует считаться.

Лежа на спине на транспортере, Хоб почему-то не мог придумать никакого остроумного ответа. Он услышал еще один щелчок. Это Арранке нажал другую кнопку. Ролики под спиной Хоба начали медленно, очень медленно вращаться.

— Пошли отсюда! — приказал Арранке Аннабель и добавил: — И кончай хныкать, поняла?

— Мне просто неприятно видеть, как такое делают с человеком с Ибицы! — сказала Аннабель, вытирая глаза крохотным платочком.

— Его предупреждали, — ответил Арранке, словно это все объясняло. — Не волнуйтесь, мистер Дракониан. Я теперь на Ибицу. Ваш дружок Найджел, должно быть, как раз заканчивает развешивать мои картины. Когда он управится, я его тоже отправлю в ад, чтобы вам одному не было скучно.

Хоб услышал удаляющиеся шаги. А потом он остался один. Его несло транспортером прямо к вратам ада.

Глава 28

Когда Хоб остался один, первая его мысль была на удивление оптимистичной. Похоже, дела Арранке идут хуже, чем хотелось бы.

Доказательством тому — убийство Хоба не было спланировано с должной тщательностью. Видимо, у них просто не хватило времени продумать все до мелочей. Извернувшись и упершись ногами и головой в стенки транспортера, Хобу удалось остановить свое продвижение к страшным жерновам. Он закрепился в этом положении и попытался сообразить, что делать дальше. Не так-то просто было сконцентрироваться в этом шуме. За скрежетом шестеренок и ревом мотора мельницы ничего не было слышно, но Хоб выждал достаточно долго, чтобы дать Арранке и остальным сесть в машину и уехать отсюда. Потом настало время действовать.

Гарри Гудини, с его необычайной гибкостью, было бы раз плюнуть выбраться отсюда. Однако Хоб, к сожалению, был не Гарри Гудини. Он попытался перекинуть связанные ноги через борт транспортера, но не смог найти точку опоры, а тем временем лента конвейера протащила его еще на пять футов. Хоб сдался и снова уперся в стенки. Его продвижение к жерновам остановилось. Но, пока он так торчит поперек конвейера, он не может ничего сделать, чтобы отсюда выбраться.

Впрочем, по крайней мере, он в безопасности. Конечно, чтобы удержаться тут, требовалось некоторое усилие. Но зато это давало ему самое драгоценное: время подумать, изобрести какой-нибудь блестящий план, который позволит выбраться из этой передряги.

Увы, ничего толкового на ум не приходило. Хоб дышал грязным заводским воздухом, прислушиваясь к шуму машин. Сконцентрироваться оказалось просто на удивление трудно. Перед его мысленным взором проносились смутные образы: черно-белые моментальные снимки Ибицы, поблекшие виды Парижа, которого, быть может, он никогда больше не увидит… Странное состояние: Хоб был напряженным и взвинченным и при этом испытывал крайнюю усталость. Мышцы ног и спины дрожали от напряжения.

Минуты шли. Положение не менялось ни к худшему, ни к лучшему, но Хоб начинал уставать.

И проникаться тупой безнадежностью. Да, он нашел способ отсрочить смерть. Однако это требовало непрерывных усилий, а Хоб уже начал выдыхаться. Он ничего не имел против физических упражнений, но сколько он так продержится? Сколько ему придется продержаться? Кто еще знал о том, что Хоб здесь? Может ли кто-нибудь забрести сюда случайно? Сторож? Турист? Пацан, которому вздумалось полазить по заброшенному цеху? Да нет, вряд ли. По крайней мере, рассчитывать на это не стоит.

Задумавшись, Хоб и не заметил, как его тем временем утащило еще на несколько футов. Уставшие мышцы ног расслабились сами собой. Хоб тотчас же снова уперся в стенки, чувствуя, как ролики вращаются под спиной. До того, что он уже привык называть про себя пастью дьявола, оставалось около двадцати пяти футов.

Так, пора собраться и что-то придумать. Не может быть, чтобы не было никакого выхода! Хоб попробовал порвать веревки. Они были прочные. Узлов он не видел, но знал, что они расплавились, превратившись в комковатую массу. Свободных концов нет, не развяжешься.

Хоб лежал на спине на ленте конвейера, и его поле зрения было очень ограниченным. Он видел только собственные связанные ноги да блестящие металлические стенки транспортера. Он ухитрился немного приподняться, позволив ленте протащить себя чуть дальше, чтобы разглядеть обстановку. Потом снова лег и уперся в стенки. Единственная полезная вещь, которую он заметил, — это что левый край транспортера был неровным. Должно быть, на него что-то упало, и футах в десяти впереди металл погнулся и надорвался. Если Хобу удастся перекинуть связанные руки через этот борт и позволить ленте тащить себя, возможно, зазубренный металлический край перережет пластиковую веревку.

Единственное «но» состояло в том, что, если это не сработает, если веревка не порвется, тогда его утянет прямо в жернова.

Насколько прочна веревка?

Наверно, стоит немного полежать и обдумать этот вопрос.

Но недолго. Утомленные мышцы то и дело расслаблялись, и Хоба тащило дальше — то на несколько дюймов, а то и на целый фут. Чем дольше он ждет, тем меньше шансов.

Ладно. Пан или пропал.

Хоб расслабил мышцы, почувствовал, как его поволокло в сторону вращающихся жерновов, попытался перекинуть связанные руки через борт, промахнулся на несколько дюймов, упал на спину, чувствуя, как его волочет дальше, извернулся, рванулся, выгнул спину, закинул ноги на край транспортера. Теперь он перенес как можно больший вес на ноги, чувствуя, как острый металлический край режет веревку, слыша, как грохочут металлические валки, ощущая, как одно за другим рвутся волокна, и понимая, что вовремя порваться веревка все равно не успеет. Изогнувшись, он увидел, что его ноги уже у самых валков. Он втянул ноги и снова уперся в стенки. До жерновов оставалось всего фута три. Его тело тряслось от усталости.

И в этот момент Хоб услышал самый приятный звук на свете: голос Джорджа Уитона, доносящийся откуда-то сверху и слева.

— Эй, Хоб! Держитесь, старина!

А потом — самый неприятный звук: тот же голос Джорджа произнес:

— Послушайте, вы не знаете, как выключается эта чертова машина?

Запыхавшийся Джордж в порванных брюках — он поскользнулся на груде мусора у входа, — растерянно разглядывал огромный распределительный щит, висящий на стенке будки, расположенной на балкончике. На щите было штук двадцать маленьких рычажков, десяток кнопок и два больших рычага. И нигде ничего не написано. Джордж, поколебавшись, дернул за один из больших рычагов. Ничего особенного не случилось. Он дернул за другой. Опять ничего.

— Вот зараза! — пробормотал Джордж и нажал крайнюю левую кнопку. Ожил мотор подвесного крана. Джордж поджал губы и нажал другую. В цехе погасли все лампы, но машины продолжали работать. Джордж принялся лихорадочно давить на кнопки. В конце концов ему удалось включить свет обратно.

— Держитесь! — крикнул Джордж.

— Уйя-а-а! — заорал в ответ Хоб: подлые мышцы снова расслабились сами собой, и его потащило прямо в жернова.

И тут Хоб сделал открытие.

Его ноги, не особенно большие, тем не менее оказались слишком велики, чтобы пройти в двухдюймовую щель между валками. Хоб принялся отталкиваться от валков связанными ногами. Валки крутились и гремели. Но втянуть его не могли.

Разве что зацепят штанину. Или шнурок.

Насчет штанин беспокоиться нечего. Пока Хоб кувыркался на транспортере, его брюки задрались выше колен. Но, посмотрев на ноги, он увидел, что левый шнурок развязался и концы болтаются, угрожая вот-вот попасть в валки.

— Джордж! — завопил Хоб. — Черт с ним, с выключателем! Вытащите меня отсюда!

— Иду! — крикнул в ответ Джордж и помчался к транспортеру.

Хоб продолжал отпихиваться от валков, приподняв голову и следя за шнурком. Только бы его не втянуло, только бы…

И тут шнурок, словно живой, сам пододвинулся к валкам и угодил точно в щель.

В этот самый миг Джордж ухватил Хоба под мышки, пытаясь стащить его с транспортера.

А валки захватили шнурок и принялись затягивать ногу Хоба.

Некоторое время Джордж играл с валками в перетягивание каната, причем канатом служил сам Хоб.

Тут Хоб вспомнил, что шнурок-то у него не простой, а плетеный. Ему казалось, что плетеные шнурки красивее…

Хрен тебе эта сволочь порвется!

И валки все-таки сжуют его, начиная с ноги.

Но тут с ноги Хоба сорвалась кроссовка. Ее сейчас же втянуло в валки, а Джордж ухитрился наконец-то сдернуть Хоба с конвейера, и оба полетели на грязный пол цеха.

Глава 29

Вернувшись домой, Джордж подыскал Хобу одежду.

— Это, конечно, всего-навсего старые тряпки для работы в саду, — сказал он извиняющимся тоном. — Но они пока сойдут. Потом подберем вам что-нибудь поприличнее. И, наверно, мои ботинки будут вам по ноге…

— Можно от вас позвонить? — спросил Хоб.

Он еще раз попытался дозвониться в Париж Жан-Клоду. И каким-то чудом поймал его с первого же звонка.

— Что происходит? — спросил Хоб. — Где тебя носило?

— А я думал, Найджел тебе уже давно все объяснил.

— Нет, я потому и звоню! Где Найджел? Что происходит?

— А-а, — сказал Жан-Клод, — так ты не знаешь про письмо?

— Про письмо я знаю, но не знаю, что в том письме было. Рассказывай, черт возьми!

И Жан-Клод рассказал, что, вскоре после того, как Хоб уехал на Ибицу, ему пришла телеграмма. В телеграммах всегда бывает что-то срочное, поэтому Найджел ее вскрыл. Насколько помнил Жан-Клод, она была от Сантоса и послана из его островного государства Сан-Исидро. В телеграмме делались комплименты Хобу по поводу его недавнего дела, связанного с Авророй и Максом. Сантос был тогда на противоположной стороне, но его лично действия Хоба особо не затронули. За участие ему заплатили заранее, так что он мог наблюдать за событиями с философским спокойствием. В любом случае, в телеграмме речь шла не о том. Сантос выражал восхищение отличной работой Хоба и его агентства. Ему недавно подвернулось собственное небольшое дельце. Он не хотел обсуждать его ни в телеграмме, ни в письме, ни даже по телефону. И приглашал Хоба или кого-то из его людей на Сан-Исидро, обещая продемонстрировать традиционное местное гостеприимство и обсудить данное дело. Если даже Хоб откажется от сотрудничества, то, по крайней мере, приятно проведет несколько дней на замечательном солнечном острове. Далее Сантос сообщал, что в «Агентстве путешествий Кука» в Париже лежит обратный билет до Сан-Исидро с открытой датой. Он, Сантос, очень рассчитывает на приезд Хоба.

— Замечательно! — сказал Хоб. — А почему мне ничего не сказали?

— Мы пытались до тебя дозвониться, — сказал Жан-Клод. — А ты мотался по Ибице, разыскивал убийцу Стенли Бауэра. Мы звонили в бар Сэнди, но тебе, видимо, не передали. Так что мы с Найджелом это обсудили и наконец решили, что ему надо поехать туда и узнать, в чем дело.

— Значит, Найджел уехал на Сан-Исидро, — подытожил Хоб. — И что?

— Если бы я знал! — сказал Жан-Клод.

Хоб подозревал, что он знает. Наверняка это Сантос организовал сделку с Арранке.

Джордж заварил ему хорошего чаю. И объяснил, что его Отдел Перспектив следил за развитием этой истории с «сомой» почти с самого начала. Это было крупное дело, из тех, что могут сильно повлиять на будущее. Но Джорджу полагалось лишь вести наблюдение. Закон открыто воспрещал ему любое вмешательство. После нескольких крупных провалов британской разведки группе, просчитывающей отдаленные перспективы, разрешалось работать только так.

— Однако когда я увидел, как развиваются события, я взял на себя смелость что-то предпринять, — сказал Джордж. — Я сделал это даже не столько ради вас, сколько ради Найджела. Я установил за вами наблюдение. И, узнав, где вы находитесь, явился за вами лично.

— Большое спасибо, — сказал Хоб.

— Официально считается, что ничего не произошло. Нам не положено вмешиваться. Только наблюдать.

— И что же мне теперь делать? — спросил Хоб.

— Лучшее, что вы можете сделать, — это вернуться на Ибицу, — сказал Джордж. — Я рассчитываю, что вы вытащите Найджела из этой переделки.

— А Найджел там?

— Именно так. Он наблюдает за развешиванием картин. Завтра состоится торжественное открытие отеля. Хоб, я хочу его вытащить. Я звонил ему, но не смог дозвониться. По официальным каналам сделать ничего не удалось. Испанская полиция и слышать ничего не желает. Но вы можете его найти и предупредить.

Хоб кивнул. Хотя ему ужасно не хотелось снова лезть в эту заваруху.

— Я сам отвезу вас в аэропорт, — сказал Джордж.

— Благодарю вас, — ответил Хоб. Манеры Джорджа ужасно заразительны.

Часть IV ИБИЦА

Глава 30

Хоб умылся в маленьком туалете на борту самолета компании «Иберия», летящем из Лондона на Ибицу. У стюардессы даже нашлась бритва. Правда, крема для бритья не оказалось, пришлось воспользоваться крохотным кусочком мыла. А вот со старыми тряпками Джорджа сделать ничего было нельзя. Везде, кроме садика Джорджа, они смотрелись вопиюще неуместно. Хоб решил обзавестись новым гардеробом при первой же возможности.

Самолет приземлился на Ибице около часа по Гринвичу. Поздновато для того, что задумал Хоб. Он хотел пробраться на прием в честь открытия отеля, но приглашения у него не было. Что-то подсказывало ему, что эти ворота штурмом не возьмешь. Хоб надеялся только на Большую Берту. У нее было приглашение — и привычка всегда опаздывать.

Он взял такси из аэропорта до Ибица-Сити. Такси с ревом пронеслось по шоссе, запруженному, как всегда в летнее время, покружило по улочкам Дальт-Вильи, и наконец высадило его в квартале от дома Берты. Хоб бегом добежал до ее квартиры и постучал в дверь тяжелым железным молоточком. Никто не отозвался. Он постучал еще несколько раз, потом вышел на улицу и принялся кричать в открытое окно:

— Берта! Вы дома? Это я, Хоб!

Когда он крикнул это в пятый раз, из соседнего ресторанчика выглянул лохматый подросток и сказал:

— Хоб вы или не Хоб, а ее нет дома.

— А ты откуда знаешь?

— Потому что я видел, как она уехала. Вы ее чуть-чуть не застали.

— Carrai! — воскликнул Хоб. Это было обычное местное восклицание, означающее, что что-то идет не так, и не по вине говорящего.

— Да вы небось видели ее машину, когда сюда шли, — сказал парнишка. — «Симка» горчично-желтого цвета. Приметная такая.

Теперь, когда парень сказал, Хоб вспомнил, что и вправду видел эту машину. Но он был так занят, мысленно подгоняя такси, огибавшее крутые повороты по дороге к Берте, что не узнал ее машины.

— Ах, твою мать! — сказал Хоб. Он присмотрелся к парнишке повнимательнее и узнал его. Это был Ральфи, второй сын Сандры Ольсон. Выглядел Ральфи лет на четырнадцать. Хоб вспомнил, что с этим что-то не так: то ли на самом деле ему двенадцать, и он выглядит старше своих лет, то ли, наоборот, ему семнадцать, и он выглядит моложе.

— Ральфи! Что ты тут делаешь?

— Помогаю на кухне. Устроился подработать на каникулы.

— Мне очень надо поймать Берту! — сказал Хоб.

— У вас есть машина? Она довольно медленно ездит. Если вы знаете, куда она поехала, вы ее догоните.

Хоб покачал головой.

— Нет у меня машины. Придется вернуться на Пену и взять такси.

— А куда она поехала?

— На открытие отеля в Сан-Матео.

— Если бы у вас был мотоцикл-вездеход, — сказал Ральфи, — вы могли бы перехватить ее по дороге.

— Что за вездеход?

— Ну, такой, на котором можно ездить везде, не только по дороге. Вы могли бы срезать напрямик через горы.

— Нет, вездехода у меня нет.

— А у меня есть! Могу подвезти.

— А как же твоя работа?

— А, Пабло управится! Тысяча песет. Идет?

— Давай!

Ральфи шмыгнул обратно в ресторанчик. Послышался быстрый разговор на местном диалекте. Потом Ральфи появился снова и вывел огненно-красный «Бултако-Матадор» с двигателем на 250, кроссовыми шинами и высокими крыльями. Он ткнул ногой в педаль, мотоцикл взревел. На узенькой гулкой улочке рев был совершенно оглушительный.

— Залезайте! — скомандовал Ральфи.

Хоб на миг усомнился, разумно ли доверять свою жизнь пацану-старшекласснику — а может, еще и не старшекласснику, — который знает, что надо спешить. Но что ему оставалось делать? Он уселся позади Ральфи — и едва успел вцепиться ему в плечи, когда мотоцикл рванул с места.

Они понеслись по крутым, узким, мощенным скользким булыжником улочкам Старого Города, срезая путь через какие-то немыслимые проулки, кренясь на поворотах, точно яхта, попавшая в шквал. Гудка у Ральфи не было, но прохожие разбегались от одного пронзительного рева мотора. Дважды ноги Хоба слетали с подножек, и он с трудом удерживался в седле. Под самой ногой у него оказалась выхлопная труба, и ему стоило немалых усилий не поджариться. Но наконец они проехали через город, каким-то чудом не разбившись сами, никого не сбив и даже не задавив ленивого местного пса, нежившегося на солнышке на тротуаре, куда они свернули, огибая встречный поток машин при выезде на шоссе.

На шоссе стало чуть полегче. По крайней мере, оно было ровное. Ральфи вдавил педаль переключения скоростей до упора и там и оставил, так что мотоцикл летел на полной скорости. Впрочем, «Бултако» не давал больше восьмидесяти миль в час, так что на самом деле было не так страшно, как могло показаться.

— Круто, а? — бросил Ральфи через плечо.

— Следи за дорогой! — крикнул в ответ Хоб.

Так они мчались минут пятнадцать, пока не доехали до развилки. Направо шла дорога на Санта-Эюлалиа, налево — на Санта-Гертрудис, Сан-Матео и Сан-Хуан. Ральфи свернул налево. Через несколько минут он сбросил скорость и повернул на грунтовку, которая шла напрямик через горы, в отличие от шоссе, петляющего, как змея. Дорога оказалась довольно приличной, и если не задумываться о том, что за поворотом может попасться навстречу повозка, запряженная лошадьми — а Ральфи подобные мелочи не волновали, — то ехать можно было довольно быстро. Дорога поднялась на вершину, и тут они снова свернули, пролетев насквозь редкую сосновую рощицу и обогнув здоровенный валун, который природа, видимо, нарочно оставила здесь для любителей мотоциклетного слалома. Они поднялись на другую гору, и на вершине Ральфи резко затормозил. И указал вниз, налево. Хоб увидел в нескольких сотнях футов под ними дорогу, ведущую к отелю, и горчично-желтую «Симку» Берты — или другую машину, очень на нее похожую, — которая только что остановилась перед воротами в высокой каменной стене. Хоб увидел, как охранник в форме проверил что-то — должно быть, приглашение Берты — и махнул рукой, разрешая проехать.

— Эх, чуть-чуть не успели! — воскликнул Ральфи. — Я мог бы спуститься вниз за пару минут. Ну чо, рискнем?

Хоб окинул взглядом склон, который был, пожалуй, чересчур крут даже для горнолыжника, и от души порадовался, что они не приехали пятью минутами раньше.

— Нет, — сказал он. — Теперь, пожалуйста, отвези меня к тому месту, где дорога на отель ответвляется от шоссе на Сан-Матео. Только медленно, понял? Берту я все равно уже не поймаю, но, может, подвернется кто-нибудь еще.

Ральфи выехал обратно через горы на шоссе и доехал до того места, где начиналась дорога на отель. Парень, похоже, был разочарован, что приключения так быстро кончились. Впрочем, тысяча песет — и еще пятьсот сверху — его слегка утешила. Ральфи удалился, взметнув за собой тучу пыли и ливень гравия, а Хоб уселся на камушек у дороги и принялся ждать.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя после этих мотогонок. Но вскоре пульс Хоба снова пришел в норму, и он обрел способность наслаждаться чудесным деньком — замечательным летним днем на Ибице, теплым, но не жарким, с легким ветерком, несущим соленый запах близкого моря.

Мимо проехало такси, наполненное людьми, которых Хоб не знал. Он порылся в карманах, нашел смятую пачку «Дукадо», которую успел переложить из карманов своей одежды, оставшейся в Лондоне, нарыл коробок, в котором оставалось всего три спички, закурил и позволил себе расслабиться. Здесь было так тихо, а ночка у него выдалась неспокойная. Он всего на минутку прикрыл глаза…

— Эй, Хоб!

Хоб вздрогнул и очнулся. И сам удивился, как это он ухитрился заснуть. Впрочем, от теплого здешнего солнышка и шелеста листвы кого хочешь сморит. Хоб поднял голову и увидел потрепанный микроавтобус «Ситроен», остановившийся рядом с ним на обочине. Из окна выглядывала добродушная физиономия его приятеля Хуанито, владельца и шеф-повара одноименного ресторанчика в Санта-Эюлалиа.

— Привет, Хуанито! — обрадовался Хоб. — А ты что тут делаешь?

— Везу закуски на прием в отель, — сказал Хуанито. — Мы с ребятами уже второй заход делаем.

На заднем сиденье микроавтобуса сидели двое официантов из ресторана. Хоб их обоих знал в лицо. Они кивнули друг другу.

— А ты что? — спросил Хуанито.

— Расследую одно дело.

Глаза Хуанито округлились, и он медленно кивнул. То, что кто-то из постоянно живущих на острове иностранцев занялся чем-то, хотя бы отдаленно напоминающим бизнес, уже само по себе было достаточно примечательно, а тут еще такой бизнес…

— И тебе надо попасть в отель? — догадался Хуанито. — То есть ты не думай, я в твои дела лезть не собираюсь…

— Все в порядке, Хуанито, — успокоил его Хоб. — Да, я расследую дело, и для этого мне необходимо присутствовать на приеме. К сожалению, приглашения у меня нет. Меня обещала взять с собой Берта, но мы разминулись.

— Не, без приглашения тебе туда не попасть! — сказал Хуанито. — У ворот проверяют довольно строго. Но если я могу чем-нибудь помочь…

— Ты можешь сделать для меня одно из двух, — сказал Хоб. — Когда окажешься в отеле, разыщи Большую Берту и скажи ей, что я жду здесь, на дороге. Может, она приедет за мной и проведет в отель.

— Ну, это легче легкого, — сказал Хуанито. — А второе?

— Ну, на это я не смею и рассчитывать, — сказал Хоб. — Однако если бы ты согласился захватить меня с собой в качестве официанта…

Хуанито понимающе кивнул.

— А что, Хоб, дело важное?

— Очень.

— Ну, тогда я тебя сам провезу. Только вот одежды у тебя подходящей нету…

Хуанито пристально оглядел Хоба, облаченного в поношенные тряпки Джорджа, которые на Ибице смотрелись еще эксцентричнее, чем в Англии. Потом обернулся к одному из официантов на заднем сиденье.

— Энрике, вы с Хобом вроде бы одинакового роста. Ты бы не согласился обменяться с ним одеждой и не ходить на прием?

— А как же мои сверхурочные?

— Ну, Хоб наверняка тебе заплатит.

— Вдвое! — пообещал Хоб. — А тебе, Хуанито…

Хуанито замахал руками.

— Нет, мне платить и не вздумай! Это самое интересное приключение, которое мне довелось пережить с тех пор, как я уехал из Солт-Лейк-Сити!

Они переоделись за подходящим кустиком. Официантский костюм Энрике пришелся Хобу почти впору, если не считать того, что пояс брюк оказался дюйма на три шире, чем требовалось. Но Хоб подпоясался, и все сошло нормально.

— Энрике, — сказал Хуанито, — не пройдешься ли ты пешком до Сан-Матео? Я тебя подберу на обратном пути.

— В такой денек — с удовольствием прогуляюсь. Ищите меня в баре «Легион».

А Хобу Энрике сказал:

— Постарайтесь не заляпать мой костюм кровью, мистер детектив!

Хоб пообещал сделать все, чтобы избежать этого. И они поехали в отель. Охранник даже не взглянул ни на Хоба, ни на другого официанта. Он уже видел Хуанито, когда тот приезжал в первый раз, и теперь просто махнул рукой, приказывая проезжать дальше.

— Ну вот, приехали, — сказал Хуанито. — А что теперь?

Он подогнал «Ситроен» к двери на кухню на задах отеля.

— Я был бы очень признателен, если бы ты дал мне какую-нибудь несложную работу. Мне надо осмотреться и найти Найджела. Кстати, ты его не видел?

Хуанито покачал головой.

— Но я почти все время был на кухне. Закуски разносить возьмешься?

— Это как раз то, что нужно, — ответил Хоб.

Хуанито еще у себя в ресторане приготовил с полдюжины лотков с разными закусками. Теперь они с Хобом и еще одним официантом, которого звали Пако, перенесли их на кухню. Там Хуанито разложил их вперемешку на большом подносе. И Хоб отправился в центральный вестибюль отеля, неся с собой pimientos rellenos de merluza, canelones de legumbres, gambas con huevos rellenos, gambas al ajillo и фирменное блюдо Хуанито, позаимствованное у знаменитого Грегорио Камареро, boquerones rellenos de jamon y espinaca.^[229]

Снаружи отель выглядел большим зданием, расположенным на нескольких уровнях, наполовину из дерева, наполовину из дикого камня. Главное крыло было в три этажа, с балконами, выходящими на небольшую долину, также принадлежащую отелю. В долине располагались теннисные корты, площадка для гольфа на девять лунок, два плавательных бассейна под открытым небом, площадка для игры в джай-алай,^[230] единственная на Балеарских островах, и прочие сооружения, которых Хоб не успел рассмотреть, — среди них, кстати, была и конюшня. Внутри, в центральном вестибюле отеля, горел мягкий гостиничный свет и толпились люди с бокалами в руках, ведущие ту остроумную, веселую болтовню, которой по праву славятся обитатели Ибицы.

Туда-то и явился Хоб в своем костюме официанта: черные брюки с атласными лампасами, которые были велики ему на два, если не на три размера, поддерживаемые алым поясом, раз пять обернутым вокруг талии и затянутым достаточно туго, чтобы брюки не спадали — то есть туговато для того, чтобы чувствовать себя комфортно, — и дурацкая коротенькая курточка а-ля матадор. Хоб нес свой поднос обеими руками — изящно балансировать им на ладони одной руки он даже не пытался, — неуклюже пробираясь сквозь толпу беззаботно болтающих гостей в главном бальном зале, или как он там называется.

Оглядевшись, Хоб увидел, что все мужчины одеты по последней моде в костюмы из бутиков «Омбре» или «Йес!», а дамы облачены в пышные белые платья со шлейфами — «последний крик» здешних модниц в этом году. Хоб не в первый раз пожалел, что при нем нет ни пистолета, ни ножа, ни какого-нибудь другого оружия. Их последняя встреча с Арранке в Лондоне была еще слишком жива в его памяти. Впрочем, какого черта! Ему уже удалось одержать победу без всякого оружия, и, если повезет, он одержит ее еще раз. Главное, ему до сих пор не пришлось столкнуться ни с кем из своих старых знакомых — и в первую очередь с самим Арранке, который, по-видимому, был хозяином приема. Но, конечно, долго так продолжаться не могло — где угодно, только не на Ибице. Внезапно Хоб обнаружил, что протягивает поднос с закусками человеку, которого он знает: Луису Карлосу, владельцу ресторана «Нулевой километр» на дороге в Сан-Лоренцо.

Луис Карлос уставился на него, но не признал. Конечно, он был не вполне трезв. Его замешательство было вызвано в первую очередь тем, что на Ибице все определяется антуражем. Луис вежливо взял huevos duros con atun^[231] на салфеточке и пошел дальше, похоже, так и не узнав Хоба.

На другом конце зала появился Арранке, и Хоб поспешно отвернулся, боясь быть узнанным.

Ему становилось интересно. Удивительно, как костюм официанта влияет на менталитет! Он отметил, что в его манерах появилось нечто угодливое, решил восстановить равновесие и начал вести себя напористо и нагловато. В этом-то расположении духа он и столкнулся с Бертой.

— Хоб! — воскликнула Берта. — Что ты тут делаешь в таком костюме?

— Выдаю себя за официанта, разносящего закуски, — шепнул Хоб. — Возьмите-ка одну для вида.

Берта взяла с подноса какой-то бутербродик и с любопытством воззрилась на него.

— Это что, настоящие закуски?

— Не более чем я — официант. Не ешьте, а только делайте вид. Послушайте, вы Найджела не видели?

Берта покачала головой столь энергично, что ее большие висячие серьги зазвенели.

— А что, должна была?

— Ищите его. Когда увидите, скажите, что он в опасности и чтобы убирался отсюда как можно скорее.

Берта посмотрела на него с любопытством. Похоже, она уже собиралась спросить, а почему он сам не скажет об этом Найджелу. Но, по счастью, вспомнила, что не разбирается в частном сыске, кивнула и пошла дальше.

Глава 31

Найджел был в галерее на третьем этаже. Галерея была зеницей ока Арранке. Он намеревался продемонстрировать высший класс. Коридор длиной в сто шестьдесят пять и шириной в двадцать футов освещался скрытыми лампами, которые создавали уют, но не слишком хорошо подсвечивали картины. Впрочем, подсвечивать там было особенно нечего. Картины были из тех, про которые говорят: «Отворотясь не насмотришься». Но зато все это были подлинники, написанные маслом, и Арранке весьма гордился своим удачным приобретением.

А вот Найджел не слишком гордился своей ролью в этом приобретении. Эти картины, залежавшиеся в запасниках галереи Посонби, при соответствующем освещении и в рамах, достойных шедевров, дома, в Англии, казались не более чем забавным приколом. Но здесь, на Ибице, где каждый второй разбирался в искусстве, а половина иностранцев воображала себя художниками, это так не выглядело. Найджел внезапно сообразил, что по этим картинам станут судить не об Арранке — с Арранке что взять! — а о нем, Найджеле.

Найджелу помогали трое людей Арранке. Один лазил на стремянку и подвешивал картины, другой поддерживал их снизу, а третий ходил за ними с тряпкой и метелочкой из перьев, смахивал пыль. Найджел развешивал картины со своей обычной тщательностью, с помощью линейки и угольника, заботясь о том, чтобы все смотрелось ровненько. Он взглянул на картину, которую подвешивал сейчас, и сердце у него упало. Это был роскошный итальянский пейзаж, исполненный согласно лучшим канонам дурного вкуса. Фонтаны, горы, кипарисы, пастушок, пастушка, да еще и фавн в придачу.

— Чуть правее! — сказал Найджел. По крайней мере, он позаботится о том, чтобы эти картины хоть висели как следует.

— Послушайте, — сказал Найджел своему третьему помощнику, — сходите-ка вытрясите тряпку в окошко. А то вы просто переносите пыль с одной картины на другую.

Парень угрюмо кивнул и не шелохнулся.

Тут явился Арранке. На нем было нечто вроде полуофициального костюма, купленного в Майами: зеленый вечерний пиджак в клеточку, причем зеленый цвет чересчур яркий, и даже черные клетки казались слишком яркими. На ногах — причудливые итальянские сандалии, каких на острове отродясь никто не носил. Из нагрудного кармашка пиджака торчал нежно-лиловый платочек с красным узорчиком. Покрой пиджака был, может, и неплох, но на пузатой фигуре Арранке смотрелся ужасно — впрочем, на этой фигуре смотрелась бы разве что большая грелка для чайника. Кроме того, в правом кармане виднелась небольшая, но приметная выпуклость. Возможно, это был всего лишь пакетик печенья, но Найджел почему-то сильно сомневался на этот счет.

— А, Найджел! Я вижу, вы уже почти управились?

— Да, Эрнесто. Осталось всего две картины. Как вы думаете, неплохо смотрится?

— Великолепно! — сказал Арранке. — Я, знаете ли, бывал в музее Прадо, так многие тамошние картины этим и в подметки не годятся.

Разумеется, это было самое ошибочное суждение о произведениях искусства за последнее десятилетие — если не за весь двадцатый век, — но Найджел не нанимался учить его хорошему вкусу.

— Да, мне тоже кажется, что смотрится недурно, — сказал он, имея в виду скорее то, как были развешаны картины, чем художественные достоинства самих произведений.

— Когда управитесь, зайдите ко мне в кабинет. Ребята вам покажут. У меня для вас сюрприз.

— Очень приятно, — ответил Найджел, полагая, что речь идет о премии за проделанную работу.

— Да, кстати, — сказал Арранке, — тут на приеме присутствует ваш хороший знакомый.

— В самом деле?

— Да. Сеньор Дракониан решил нанести нам визит.

— Очень приятно, — повторил Найджел. — Я давно хотел с ним поговорить. А где он?

— Внизу, в центральном вестибюле. Угощает гостей закусками. Уверен, он будет очень рад вас видеть.

И Арранке удалился. Найджел про себя подумал, что он, конечно, малость неотесан, но по-своему очень славный малый.

Впрочем, Найджел никогда не славился умением разбираться в людях.

Глава 32

Когда Хоб вернулся на кухню, Хуанито подогревал горячие закуски и остужал холодные.

— А, Хоб! Ну как?

— Все отлично, — сказал Хоб.

— Послушай, не мог бы ты сделать одну вещь? Помоги Пако и Пепе достать вино из подвала. Нам нужен «Шато-Икем» шестьдесят девятого года.

— Пожалуйста! — сказал Хоб. — Мне все равно надо туда заглянуть.

Он взял у Хуанито ключ и фонарик и направился вслед за Пако и Пепе по короткому коридору к ступенькам, ведущим к еще одной двери. Хоб отпер ее и первым спустился вподвал.

Подвал, похоже, был довольно старый — видимо, он принадлежал еще фазенде, которая раньше стояла на месте отеля. Вдоль стен расположилась цепочка голых лампочек. Хоб нашел выключатель и включил свет. В тусклом отсвете можно было разглядеть, что стены подвала грубо высечены в известняке и даже неотшлифованы. Внутри было прохладно и сухо. Очень приятно после царящей снаружи жары.

Пробравшись в глубину подвала, Хоб увидел, что он переходит в естественную пещеру в скале. Вдоль стен стояли ящики с винами и шампанским. Хоб прошел мимо последнего и посветил фонариком в глубь пещеры. Проход уходил вниз, и конца ему видно не было.

— Ребята, вы беритесь за дело, — сказал Хоб официантам. — Найдите тут «Шато-Икем» и достаньте несколько бутылок. А я сейчас.

И он продолжил спускаться в пещеру, раскинувшуюся под отелем. Футов через пятьдесят пещера начала сужаться. Там-то Хоб и обнаружил ящики, накрытые зеленым брезентом. Они сливались со стеной, и Хоб чуть было не прошел мимо.

Брезент был притянут к ящикам веревками. Хоб отвязал один из углов и заглянул под брезент. Там оказались деревянные ящики. Он достал свой швейцарский армейский нож, не без труда отковырнул одну дощечку, едва не порезавшись в процессе. Внутри ящик был набит какими-то зелеными штучками, упакованными в стружку. Хоб достал одну и посветил фонариком. Ну да, конечно. Его зеленая бутылочка. Она была наполнена густой, прозрачной жидкостью. Хоб встряхнул ее. Жидкость переливалась медленно, почти угрожающе. Что, пробник духов? Да нет, вряд ли. Это «сома».

Хоб сунул бутылочку обратно в стружку и приладил дощечку. Потом прикрыл ящик брезентом, оставив все более или менее как было. Взял последние полдюжины бутылок «Шато-Икема» и побежал обратно на кухню.

Вручив бутылки Хуанито, Хоб схватил другой поднос с закусками и снова вышел в зал.

Гости начинали разъезжаться. День клонился к вечеру. Настоящий праздник, предназначенный только для владельцев отеля и их личных гостей, должен был начаться примерно через час. А Найджела он так и не нашел. В конце концов Хоб заметил Берту.

— Уезжаете? — спросил он.

— Через несколько минут. Что, подвезти?

— Нет, мне придется остаться. Но я попросил бы вас заехать в казармы гражданской гвардии, к Рамону. Скажите ему, что здесь имеет место быть незаконное сборище и нам нужна помощь его мужиков.

— Хоб, ты пьян? Или накурился?

— Нет, просто вошел в роль. Пожалуйста, сделайте то, о чем я прошу. Вы ведь работаете на агентство.

— Ну да, конечно. А потом, честно говоря, прием ужасно скучный. Можно, я положу этот бутерброд обратно?

Глава 33

Хоб продолжал шататься по отелю, по-прежнему высматривая Найджела. Он забрел в Сиреневую комнату и встретил там Вану, того самого, который спас его от громил Арранке несколько дней тому назад.

— Рад вас видеть, сеньор! — сказал Вана. — Тут один человек хочет с вами встретиться.

Вана указал на опаленного солнцем лысеющего мужчину, сидевшего в удобном кресле в углу и курившего сигару.

— Позвольте мне представить моего хозяина, сеньора Сильверио Варгаса.

Мужчины обменялись рукопожатием. Варгас указал Хобу на кресло. Вана вежливо отошел в сторонку, так, чтобы находиться достаточно близко, если что-то случится, и все же достаточно далеко, чтобы не подслушивать.

— Давайте сразу к делу, — сказал сеньор Варгас. — Скажите, мистер Дракониан, какие интересы вы преследуете в этой истории с Арранке?

— Одного моего знакомого, Стенли Бауэра, убили в Париже. Его брат нанял меня, чтобы найти убийцу.

— И вы подозреваете сеньора Арранке?

Хоб кивнул.

— Можно сказать, что да.

Варгас улыбнулся и задумался. Наконец он заговорил:

— Надеюсь, вы не собираетесь сделать себе имя, разрушив крупный синдикат по торговле наркотиками?

— Нет, — ответил Хоб. — Я уже сказал, что связывает меня с этим делом. Кроме того, тут может быть замешан еще один мой друг. Не по своей воле. Я хочу вытащить и его тоже.

— А если вам удастся это сделать, обязуетесь ли вы держаться в стороне от нашего синдиката?

— Обещаю.

— Чем вы можете это гарантировать?

— Да вы посмотрите на меня! — воскликнул Хоб. — Мое лицо — зеркало моей души.

Варгас некоторое время изучал Хоба. Потом снова улыбнулся.

— Хорошее лицо. Типичный американец. Толковый. Решительный. Наивный идеалист…

— Вот я такой и есть! — сказал Хоб.

— И нахальный. Но это неважно. Мистер Дракониан, я полагаю, что тут наши интересы сходятся. Я думаю, мы сможем помочь друг другу.

— Нет, к вашей компании я присоединяться не собираюсь, если вы об этом.

— Ну что вы! Нет, мистер Дракониан, вы в самом деле восхитительны. Впрочем, возможно, вы по-своему способны добиваться результатов. Давайте выложим на стол часть карт. Вы, вероятно, знаете, что скоро должна начаться большая операция с наркотиками.

— Да, у меня сложилось такое впечатление.

— Между нами говоря, у меня тоже есть свой интерес в этом деле.

— Я никому не скажу.

— Спасибо. Но в данном случае важнее то, что мой сын, Этьен, оказался замешан сюда. Причем без моего ведома. И это начинает становиться опасным.

— Расскажите, — сказал Хоб. — То есть если хотите, конечно.

— Полагаю, мне действительно стоит это сделать. Вана сказал, что вы достойны доверия. А Вана не ошибается. Ладно, давайте-ка выпьем, закурим по сигаре, и я начну.

Варгас встал, налил по рюмке себе и Хобу. Потом открыл ящичек кедрового дерева и предложил Хобу гаванскую сигару, такую, какими полагалось быть гаванским сигарам в былые времена. Теперь таких американцам не продают. Оба закурили.

— На самом деле, — начал Варгас, — мой сын ввязался в это дело по моей вине. Вана мне так и сказал, и следует признаться, что это правда. Я держал мальчика на чересчур коротком поводке. Давал ему слишком мало денег. Я полагал, что абонемента на самолет на неограниченное число рейсов в любую точку мира и довольно щедрого содержания, которое я ему назначил, будет достаточно. Я хотел, чтобы мальчик встал на ноги, сделался чем-то большим, чем просто сынок богатого папы.

Варгас раскурил свою сигару и некоторое время задумчиво созерцал тлеющий кончик.

— Я рассчитывал, что он сделается адвокатом, войдет в высшее общество, воспользуется теми возможностями, которых у меня никогда не было. Я ведь пробивал себе путь тяжким трудом, мистер Дракониан, в жестоком мире, где все, чего ты хотел, надо было выгрызать зубами…

Хоб откинулся на спинку кресла. Одна из сложностей частного сыска состоит в том, что разные богачи вечно рассказывают тебе про свою жизнь. Хотя, пожалуй, история этого богача могла оказаться небезынтересной. К тому же сигара была очень хороша.

— Дело в том — но это между нами! — продолжал Варгас, — что у меня есть свой финансовый интерес в этой операции. Однако когда я услышал, что в это дело ввязался Этьен и что из-за его подружки, Аннабель, у него возникло недоразумение с сеньором Арранке и некоторыми другими заинтересованными лицами, я был шокирован.

— Еще бы!

— Семья для меня прежде всего. Этьен теперь в безопасности, у меня на вилле, под охраной моих телохранителей. Но мне не нравится, как пошло все дело. То, что поначалу казалось совершенно безопасной торговой операцией, теперь становится опасным. Сегодня вечером состоится окончательное голосование по поводу того, стоит ли продолжать все это. Я намерен проголосовать против. Это, конечно, рискованно, но я предпринял свои меры. А вот вы, мистер Дракониан, похоже, находитесь в опасности.

— Я и сам начинаю так думать, — согласился Хоб.

— Вот видите, что бывает, когда пытаешься играть в одиночку! Я рассчитываю, что на сегодня вы присоединитесь к нам с Ваной. Так будет безопаснее для вас.

— Спасибо, — сказал Хоб. — Но у меня есть еще кое-какие дела.

— Ну, будьте осторожны. Если нам всем удастся выйти отсюда целыми и невредимыми, считайте, что нам очень повезло.

Глава 34

Хуанито укладывался, собираясь уезжать.

— А ты не едешь? — спросил он Хоба.

— Не могу. Я еще не нашел Найджела.

Хуанито поколебался, не зная, как лучше выразить то, что он хочет сказать.

— А тебе не опасно оставаться?

Хоб угрюмо пожал плечами.

— Опасно. Но для Найджела тут тоже опасно. Ты не мог бы дать мне поднос с бутылкой шампанского и парой бокалов?

— Ладно, — сказал Хуанито. Он достал Хобу красивый подносик, пару охлажденных бокалов и бутылку лучшего шампанского в отеле. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

На самом деле Хоб этого не знал. Но он всегда придерживался точки зрения, что немалая часть искусства частного детектива состоит в том, чтобы делать умный вид, когда не знаешь, что еще можно сделать.

Он вышел из кухни с подносом, на котором красовались бутылка шампанского и два высоких бокала на белой салфеточке. Конечно, Хоб понимал, что эта маскировка шита белыми нитками, но он старался смотреть на происходящее с положительной стороны. Люди, которые его не знают, примут его за официанта, ищущего кого-то из гостей, а знакомые просто решат, что Хоб Дракониан проворачивает какую-то очередную хохму. Негусто, конечно; но это лучшее, что он мог сделать сейчас, когда прием кончался, а Найджела нигде видно не было. А найти его просто необходимо.

Большая часть народа уже разошлась, однако гостей оставалось еще немало. Хоб пробирался между ними, надеясь найти Найджела раньше, чем Арранке найдет его самого. Он искал глазами знакомую широкоплечую фигуру. Но в главном вестибюле Найджела, похоже, не было.

Хоб заметил лестницу, по которой поднимались и спускались беседующие люди с бокалами в руках. Он поднялся наверх. Там был коридор. С одной стороны находились пронумерованные двери — номера отеля. В другой стороне красовалась скромная табличка: «Картинная галерея».

Хоб прошел сквозь вращающиеся двери и оказался в коридоре, увешанном картинами в рамах. Должно быть, теми самыми, что Найджел купил по дешевке, потому что за все годы своего общения с живописью Хоб еще никогда не видел подобного убожества. Лучшим в этих картинах были, несомненно, рамы. Сами же картины были не просто плохи — они были отвратны. Даже не просто отвратны: на них плюнуть — и то не хотелось. Эти картины казались карикатурой на представление невежд об искусстве. Они могли бы служить объяснением того, почему простые люди по всей Европе с таким пренебрежением относятся к живописи семнадцатого-восемнадцатого веков. Эти картины относились к западному искусству, как сатир к Гипериону^[232] — если вывернуть наизнанку знаменитый образ Шекспира. Или как шарманка к реквиему Монтеверди^[233] — если привести собственное сравнение.

Хоб прошел весь коридор и добрался до дверей в дальнем его конце. Вид этих дверей ему чем-то сильно не понравился. В голове у него зазвучали пророческие рубаи:

За дверью, видимо, картинная галерея заканчивалась и снова начинался реальный мир. Хоб поколебался и уже хотел было повернуть обратно, подобно некой новой Эвридике, не решившейся последовать за Орфеем, когда дверь распахнулась, и из нее вышли двое мужчин.

В опасные моменты у Хоба часто возникали такие странные поэтические ассоциации. Мужчины были одеты как гости, но было в них нечто — то ли черная шерсть на руках, то ли шрамы на скулах — явно следы ножа, то ли низкие лбы и квадратные челюсти, — что выдавало в них охранников.

— Простите, господа, не знаете ли вы, где можно найти сеньора Найджела Уитона? — осведомился Хоб на безупречном испанском.

Двое переглянулись. По их взгляду Хоб ничего разгадать не сумел. Тот, что выглядел покрупнее и пострашнее, сказал:

— Да, сеньор. Мы только что помогали ему развешивать картины.

Что-то тут было не так, но Хоб решил не обращать на это внимания.

— Один гость прислал ему бутылку шампанского. Вы не знаете, где его можно найти?

— Конечно, — ответил тот, что поменьше. — Сеньор Уитон собрался уезжать. Он отправился за чеком. Если вы пойдете с нами, полагаю, вы успеете его поймать прежде, чем он уедет.

Хоб прошел в дверь вслед за двумя охранниками. На самом деле нельзя сказать, что он шел следом за ними. Тот, что поменьше, шел впереди, а большой замыкал шествие, так что Хоб чувствовал себя куском колбасы в сэндвиче. Тут и менее подозрительный человек мог бы догадаться, что дело неладное. «А, черт с ним! — подумал Хоб. — Пропадать, так с музыкой!» Может, оно все еще и обернется к лучшему.

Эта часть отеля выглядела на удивление пустынной. Они прошли по коридору и оказались перед еще одной дверью.

— Проходите, пожалуйста, — сказал тот, что поменьше. Выражение его лица при этом сильно напомнило Хобу коварного калеку из старинной баллады «Наехал на Черную Башню Роланд», который направил юного рыцаря навстречу опасности. Впрочем, раздумывать о литературных ассоциациях было некогда. Невысокий охранник открыл дверь, и Хоб вошел. Большой ввалился за ним следом.

За дверью Хоб встретился лицом к лицу с сеньором Эрнесто Арранке, восседавшим за большим столом красного дерева. Сеньор Арранке явно был ужасно доволен собой.

— Проходите, проходите, мистер Дракониан! — радушно пригласил он. — Мы вас как раз ждали!

Хоб огляделся, чтобы узнать, кто это «мы». В комнате оказался Найджел. Хоб почему-то так и подозревал. Найджел мешком сидел на диване. Он был без сознания, и на лбу у него красовался здоровенный кровоподтек.

Похоже, начало этого маленького приема «только для своих» Хоб пропустил. Впрочем, скорее всего, на его долю развлечений хватит.

Найджел внезапно пошевелился и открыл глаза.

— А, Хоб! И ты здесь? Ты с собой никого не захватил?

— Кого именно? — поинтересовался Хоб.

— Ну, к примеру, Жан-Клода с его суровыми дружками. Да нет, можешь не отвечать, я и так вижу, что ты явился один.

Найджел, похоже, был на него за это в претензии.

— Что очень жаль, — подытожил Найджел. Он посмотрел на Арранке. — И вовсе не обязательно было стукать меня по башке, да еще так сильно!

Он осторожно потрогал кровоподтек на лбу.

— Извиняюсь, — сказал Арранке. — Джейм у нас новичок. Не выучился еще благородному обхождению.

Те двое, что привели Хоба, ухмыльнулись. Похоже, слова Арранке их не сильно смутили. Арранке и в самом деле был в радужном настроении, и двое его помощников, похоже, разделяли его радость.

— На самом деле я не понимаю, что вы имеете против меня! — обиженно сказал Найджел. — Конечно, надо признаться, картины — не первый сорт. Но что вы хотели за такие деньги — по двадцать фунтов за штуку?

— Да нет, картины меня устраивают, — ответил Арранке. — Проблема — собственно, ваша проблема, а не моя — состоит в том, что вы связаны с мистером Драконианом. Когда мистер Сантос рекомендовал мне вас, я этого не знал.

— А-а! — протянул Найджел. — Так я и думал, что это что-нибудь в этом роде. Вы что-то имеете против Хоба?

— Боюсь, что да, — ответил Арранке. — Он сунулся в мои дела.

— Опять волну гонишь, Хоб? — вздохнул Найджел.

— Ну, если расследовать убийство означает «гнать волну», то да, — ответил Хоб.

— Вот видите? — спросил Арранке. — Он называет это «расследовать убийство». А я это называю — совать нос в мои дела. Этого я допустить не могу. Я полагал, что избавился от мистера Дракониана еще в Англии. А он вдруг появился здесь. И к тому же мне стало известно, что вы — сотрудник его так называемого детективного агентства.

— То есть что значит «так называемого»? — возмутился Хоб. — Если это не детективное агентство, что же это, по-вашему?

Ему и в самом деле было любопытно.

— Мне прекрасно известно о вашей связи с МИ-6,^[235] — ответил Арранке.

Вот это новости!

— В первый раз о них слышу! — искренне удивился Хоб. — А ты, Найджел?

Найджел мотнул головой, поморщился и предположил:

— По-моему, это название какой-то автомагистрали в Англии, нет? Ах нет, то М-16!

— Все это очень забавно, — вмешался Арранке. — И, полагаю, мы могли бы еще некоторое время побеседовать на эту тему. Но у меня тут срочные дела. Так что извините, мистер Уитон, мне надо поговорить с вашим шефом наедине.

— Пожалуйста, пожалуйста! — сказал Найджел, поднимаясь с некоторым трудом. — А я пока пойду. Схожу в деревню, выпью пивка. Идет?

— Боюсь, я имел в виду не совсем это, — возразил Арранке. — Впрочем, я одобряю то, как легко вы к этому относитесь. Ребята проводят вас в отведенное для вас помещение.

В руках у «ребят» неожиданно оказались пистолеты. Хоб не успел заметить, когда они их достали. Тот, что побольше, махнул рукой Найджелу. Найджел посмотрел на него, на Хоба, приподнял бровь и пошел к двери.

— Нет-нет, не туда! — остановил его Арранке. — Для вас выход особый.

Он обошел стол и нажал на кнопку. Панель дальней стены отошла, открыв потайной ход.

— Сюда, пожалуйста. Мы не хотим тревожить гостей. Правда, они по большей части уже разошлись, но кое-кто все еще остался.

Невысокий двинулся вперед. Большой махнул Найджелу своей пушкой. Найджел пошел в проход следом за невысоким, потом обернулся и сказал Хобу:

— Ну что ж, старик, надеюсь, ты уже придумал, как из этого выпутаться!

— Говорить об этом сейчас было бы преждевременно, — ответил Хоб.

Большой охранник снова помахал Найджелу пистолетом, уже более настойчиво. Найджел хмыкнул и вошел в проход. Большой последовал за ним. Панель мягко закрылась.

— Ну вот, — сказал Арранке. — У нас с вами есть несколько минут, чтобы побеседовать с глазу на глаз.

— Да, верно, — согласился Хоб, снова обернувшись к Арранке. У него была мысль броситься на этого типа, но с нею пришлось расстаться. У Арранке тоже был в руке пистолет. Ну что это такое: все при оружии, кроме порядочных людей! Впрочем, наверно, так оно всегда и бывает…

Глава 35

— На самом деле, — сказал Арранке, — я рад, что у меня не вышло расправиться с вами в Англии. Я тогда не знал, что вы можете пригодиться мне для важного дела тут, на Ибице.

— Очень рад, — сказал Хоб. — Чем могу быть полезен?

— Вы можете умереть с пользой для меня.

— Это мы уже проходили в Англии.

— Да, но тогда это было не ко времени. А теперь мы все повторим, только на этот раз мы сделаем вовремя и как следует. Так хочет Картель.

— Что за Картель? — удивился Хоб.

— «Кали-Картель». Не латиноамериканский «Cali-Cartel», а индийский. И мы оба слова пишем через «k», а не через «с»: «Kali-Kartel». Видите разницу?

— Похоже, вам ужасно нравится это мрачное название, — заметил Хоб.

И тут раздался осторожный стук в дверь. Дверь отворилась. В комнату вошел Сильверио Варгас.

— Сеньор Арранке, — начал он, — я хотел вам сказать…

Тут он заметил Хоба.

— Здравствуй, друг! — с надеждой воскликнул Хоб.

— Боюсь, что нет, — вздохнул Варгас. — Они взяли Этьена. Похитили его с виллы.

Он обернулся к Арранке.

— Я хотел вам сказать, что вы можете рассчитывать на мое сотрудничество. Только не причиняйте вреда моему сыну.

— Я и не собираюсь, — сказал Арранке. — При условии, что вы продолжаете работать с нами.

— Ну конечно! — согласился Варгас. Он посмотрел на Хоба, замялся, потом пожал плечами и вышел, мягко притворив за собой дверь.

— Внезапное избавление в последний момент отменяется, — сказал Хоб. — Послушайте, не могли бы вы сказать мне одну вещь? Зачем вы убили Стенли Бауэра?

— Это была самозащита, — сказал Арранке. — Мистер Бауэр не имел права торговать «сомой» без разрешения Картеля. Аннабель сразу поняла, как только я ей все объяснил. Мало того, что Бауэр продавал наш продукт нелегально, он еще попытался всех обскакать, выпустив «сому» на рынок до наступления официального срока начала продажи, когда настоящие торговцы были еще не готовы взяться за дело. Я указал ему на это в Париже, но мистер Бауэр только посмеялся надо мной.

— И вы его убили.

— Он не принимал меня всерьез! Он смеялся надо мной, мистер Дракониан! А я этого не терплю!

Хоб с трудом подавил иррациональную потребность захихикать. Даже он видел, что это сейчас явно не вовремя.

— Ну, и что теперь? Когда я отсюда выберусь?

— Зависит не от меня. Это придется обговорить с вашими новыми хозяевами.

— И кто же это такие?

— Идемте. Увидите.

Арранке встал и махнул Хобу маленьким пистолетом. Держался он любезно, но настойчиво. Похоже, никаких выходок со стороны Хоба он терпеть не намерен. Хоб решил быть хорошим мальчиком.

Они вышли через потайную дверь, прошли по длинному коридору и оказались в большой комнате с высоким сводчатым потолком. На полу лежали толстые ковры. В курильницах, развешанных по стенам, дымились благовония. Освещение было рассеянным и слабым, но не настолько слабым, чтобы Хоб не смог различить невысокого человека в белом, стоявшего у дальней стены. Арранке подвел Хоба к нему и остановился футах в пяти.

— Мистер Селим, — сказал Арранке, — этот тот самый Хоб Дракониан, о котором я вам рассказывал.

— Очень хорошо, Эрнесто, — сказал Селим. — Пристегни его наручниками к этому креслу и оставь нас.

Арранке послушался: приковал руку Хоба к подлокотнику кожаного кресла с никелированными ручками, потом достал другую пару наручников, но Селим жестом остановил его.

— Одной руки будет довольно. И оставь мне ключ. Спасибо, Эрнесто.

Глава 36

— Наш продукт, «сома», — сказал Селим, — имеет два аспекта. Об одном из них — наркотике, употребляемом для развлечения, — скоро узнает весь мир. Если его принимать орально, он не вызывает физического привыкания — хотя психологическая тяга возникает довольно быстро. Он дарит ощущение блаженства, которое длится очень долго и сходит на нет постепенно, без внезапного спада. Он не имеет побочных эффектов других, более известных наркотиков — таких, как опиум и его производные, кокаин и его химический аналог, крэк, метамфетамин и другие. Вы не впадаете в прострацию, как от опиатов, не испытываете раздражения и склонности к паранойе, вызываемых кокаином и подобными ему наркотиками.

— Звучит замечательно, — сказал Хоб. — Может, я его как-нибудь попробую, когда вернусь домой.

Селим улыбнулся.

— Нет, мистер Дракониан, вы попробуете его прямо сейчас.

— Да нет, спасибо, — сказал Хоб. — Мне что-то не хочется.

— Я еще не рассказал вам о другом аспекте «сомы». С одной стороны, как я уже говорил, это наркотик, сулящий огромные прибыли. Наркотик, к которому существующие преступные сообщества — разные мафии, якудза, триады и прочие — не имеют ни малейшего доступа. Мистер Арранке и его коллеги позаботились об этой стороне дела. С другой стороны, для некоторых из нас, тех, кто принадлежит к внутреннему кругу, «сома» является основой религиозного обряда, чрезвычайно важного и весьма древнего.

— Это правда? — спросил Хоб, поскольку Селим сделал паузу, явно ожидая ответной реплики.

— Да. Я не рассчитываю, что торговцы наркотиками, которых мы здесь собрали, разбираются в подобных вещах. Но мы, члены внутреннего круга, служители культа Кали, считаем главным именно этот аспект.

— Все это очень интересно, — вежливо согласился Хоб. — Однако на самом деле мне больше всего хотелось бы знать, что вы собираетесь делать со мной?

— Я именно к этому и веду, — ответил Селим. — Очевидно, никто не хочет, чтобы вы путались под ногами во время открытия отеля и при последующей торговле «сомой». Поэтому, по нашей просьбе, мистер Арранке передал вас нам. Вы понадобитесь нам для торжественного обряда в честь бога Сомы.

— А, это пожалуйста! — сказал Хоб. — Если вы хотите, чтобы я подержал свечку или спел в хоре — у меня, кстати, довольно хороший голос, — я к вашим услугам.

— Нет, вам предназначена значительно более высокая роль. Вам знаком греческий термин «фармакос»?

— Кажется, я с ним не встречался, — сказал Хоб. — Это вроде бы значит «почетный гость»?

— Отчасти да. Слово это греческое, но сам обычай пришел из Индии. Буквально это означает «священная жертва».

Хоб улыбнулся, давая понять, что оценил шутку. Но Селим не улыбался. Его лицо оставалось серьезным, и он смотрел на Хоба с легкой жалостью.

— Поверьте мне, — сказал Хоб, — в жертвенные тельцы я не гожусь. Мои вопли испортят всю торжественность обряда.

— Ну что вы, заставлять вас никто и не думает! — возразил Селим. — Жертва должна быть добровольной.

— Тогда я тем более не гожусь, — сказал Хоб.

Селим нажал кнопку под столом. Дверь открылась, и вошли двое высоких мужчин. Они подошли к Хобу и крепко взяли его под руки. Селим открыл ящик стола и достал блестящий шприц, наполненный зеленоватой жидкостью.

— Обычно «сому» принимают орально, — сказал Селим. — Но это когда она используется для развлечения. При инъекциях эффект куда сильнее.

— Нет! — взвыл Хоб. Наверно, можно было бы выдумать что-нибудь пооригинальнее, но Хобу было некогда. Селим воткнул иголку ему в предплечье и медленно ввел наркотик. Потом отступил назад, и двое мужчин отпустили Хоба.

— А теперь, — сказал Селим, — вам, наверное, стоит вздремнуть. У нас есть еще немного времени до начала церемонии. Возможно, вам еще захочется перекусить…

— По доброй воле я на это не пойду! — выкрикнул Хоб.

— Если вы действительно откажетесь, когда придет время, — ответил Селим, — мы попробуем придумать что-нибудь другое.

Хоб не нашелся, что ответить. Комната поплыла у него перед глазами. Вспыхнули огоньки, и Хоб услышал пение невероятно низкого органа. И отрубился.

Глава 37

Когда Хоб пришел в себя, он обнаружил, что с ним произошла удивительная метаморфоза. Он сделался богом. Ничего приятнее он в жизни не испытывал. Наручники с него кто-то снял. Что ж, это избавило его от труда просочиться сквозь них. Он поднялся — или, точнее, взлетел на ноги. Взлетел не спеша, с достоинством. Тело его на вид осталось прежним, но Хоб знал, что теперь оно сделалось потрясающе мощным и гибким. В центре его существа, в том месте, которое древние греки называли thumos,^[236] вместо внутренностей появился компактный, но мощный генератор. Он был способен не только вырабатывать неограниченное количество энергии, но и преобразовывать пищу в самые потрясающие субстанции.

Как там назвал его этот глупец, Селим? Pharmakos! Воистину так! Он был «фармакосом», ибо его «тумос», эта машина, гудящая от переполняющей ее мощи, способна была создать бесчисленные яды, наркотики и фармацевтические препараты, поднимающие настроение и придающие небывалую мощь разуму.

Внимание Хоба переключилось на собственный разум, воспользовавшись аполлоническим искусством самосозерцания. Хоб сразу понял, что, пока он спал, эта фармацевтическая фабрика в его теле непрерывно накачивала его мозг всем, в чем он нуждался, чтобы начать работать на полную мощность. Например, теперь Хоб мог мгновенно, молниеносно производить любые вычисления. Сколько будет 4442,112 умножить на 122234,12? Конечно, 4005686002311! Проще простого! А квадратный корень из 34456664? 456,22! Ответы приходили немедленно. Даже проверять не надо. Они верны просто потому, что ошибаться он не может.

Помимо огромных физических и интеллектуальных способностей Хоб обрел также огромное, невозмутимое блаженство богов. Ему было достаточно просто стоять здесь, в этой комнатушке, и созерцать себя — одно это даровало ему радость, какой он не ведал никогда прежде, какой не ведал ни один из смертных! И эта радость принадлежала ему — не на час, не на день, не на год, а навеки. Как хорошо говорится об этом в той старой песне!

Хоб помнил, что его бывший друг Найджел и бывший знакомый Этьен захвачены в плен. Они находятся в ситуации, которую мирские люди назвали бы опасной. Но это все такие пустяки… Он обошел комнату, стараясь не взлетать в воздух. Настоящий бог должен быть сдержанным. И Хоб не собирался подвергать опасности свою божественную сущность какими-нибудь дурацкими выходками.

Ведь у него есть важное дело. Эти добрые люди, служители культа Кали, главным представителем которого является он сам, хотели, чтобы он стал их «фармакосом», их священной жертвой. И он с удовольствием сделает это, потому что ведь это, в конце концов, празднество в его честь, лучшее празднество из всех возможных.

Они оказали ему высшую честь. Они хотят принести его в жертву. Это было так любезно с их стороны, что вернуло ему веру в смертных. Возможно, они назовут это убийством — но разве бог может умереть?

Думать об этом было очень приятно, но у Хоба не было времени на подобные размышления, ибо его разуму представилось все то, что он сможет создать, когда у него дойдут руки. Ибо теперь он понял, что является творцом по сути своей. В ушах у него звучали отрывки великолепнейших симфоний — не просто симфоний, а целых симфонических циклов, обладающих таким величием и глубиной, что бедняга Бетховен о таком и помыслить не мог. Хоб видел, что его таланты распространяются и на живопись. Он сможет закончить то, что начал Рембрандт, свершить то, к чему Микеланджело лишь подступался, изобразить полностью то, на что Блейк только намекал.

Ах, как приятно было размышлять обо всем этом, жить, по словам Шелли, «как бард, который светом мысли скрыт, гимны шлет в просторы, будит тех, кто спит, ждет ли их надежда, страх ли им грозит».^[237] Бедный, глупый Шелли! Он, Хоб, сумеет осуществить эту его мечту и сотворит стихи, которым и Шекспир позавидовал бы…

Он не слышал, как отворилась дверь его комнатушки, но когда Хоб внезапно увидел перед собой человека, он не удивился. Ведь это он сам пожелал, чтобы этот человек явился сюда, чтобы он находился здесь и сейчас, ибо иного времени нет и не будет.

— Государь, — спросил человек, — как ты себя чувствуешь?

— Хорошо! — ответил Хоб глубоким, звенящим голосом. — Очень хорошо, слуга мой Селим.

— Я так счастлив, господин мой!

— Я знаю, что ты счастлив, Селим. И я тоже счастлив, ибо счастье бога состоит в счастье, которое он дарует низшим существам, его окружающим.

— Уберите это! — резко приказал Селим, и человек, стоявший позади него, сунул пистолет в карман и принялся рыться в поисках ручки. — Я же сказал вам, что оружие не понадобится. Не так ли, государь?

— Нуждается ли добрая воля в принуждении? — ответил Хоб вопросом на вопрос и улыбнулся собственной тонкости.

— И ручку тоже уберите, — сказал Селим. — Где ваш диктофон? Нельзя упустить ни одного слова из тех, что будут произнесены богом. О царь мой, как я рад видеть тебя таким!

— Разве я мог бы быть иным? — мягко ответил Хоб, продолжая сиять лучезарной улыбкой. — Но скажи мне, не пришло ли время обряда?

— Ты заговорил об этом собственными устами, о государь! Да, время близко. Твои почитатели завершают последние приготовления. Алтарь уже готов, и скоро можно будет начинать.

— Тогда оставь меня и ступай завершать свои приготовления, — сказал Хоб, думая, сколь забавно будет после вспоминать о том, как его убили! Помнится, раньше его еще никто не убивал. Быть может, это именно то, чего ему не хватает, чтобы сделаться полноценным богом.

Глава 38

Хоб снова остался один. Ему было очень хорошо. Он спокойно и сосредоточенно ожидал начала церемонии. Но он был готов ко всему. Бог всегда готов к любым событиям. Поэтому он вовсе не удивился, когда дверь отворилась и на пороге появился его приятель Питер Второй, торговец наркотиками. Питер оглянулся, вошел и закрыл за собой дверь.

— Ах, Хоб! — сказал он. — Как это ужасно!

— О чем ты? — спросил Хоб.

— Да об этом жертвоприношении! Я и понятия не имел, что в жертву собираются приносить тебя. Мне только что сказали. Я-то думал, они обойдутся петухом или козлом. Но они всерьез намерены сделать это. Какой ужас, Хоб!

— В чем дело? — удивился Хоб. — Разве они намерены принести в жертву и тебя тоже?

— Да нет, что ты!

— Тогда что ты тут делаешь?

— Ну, я ведь тоже участвую в обряде! — объяснил Питер. — Можно сказать, что это жертвоприношение некоторым образом посвящено мне. То есть не мне лично, а мне как представителю бога Сомы.

— Довольно лестно, — сказал Хоб. — Как же вышло, что они избрали для этого именно тебя?

— Ну, ты знаешь, я ведь некоторым образом и заварил всю эту кашу…

Хоб ждал.

— Это ведь я изобрел «сому», Хоб. Потому я и здесь. Я, если можно так выразиться, отец-основатель этого культа в его нынешнем виде. Но, поверь мне, я не предполагал, что дойдет до такого.

— Как интересно, — сказал Хоб. — А я думал, что ты имеешь дело только с гашишем.

— Ну, раньше я специализировался только на гашише, — согласился Питер. — И гордился тем, что я — лучший торговец гашишем на острове, а может, и во всей Европе — если не во всем мире. Никто так не заботился о качестве, как я.

— Я знаю, — сказал Хоб. — У тебя была хорошая репутация. Но как вышло, что ты занялся «сомой»?

— Это долгая история, — сказал Питер.

— Ничего, у меня есть время.

— Не знаю, много ли у нас времени до того, как они захотят начать. Но я постараюсь покороче.

Он уселся в одно из кресел, и слегка охрипшим голосом принялся рассказывать историю того, как он занялся «сомой».

Питер ввязался в это дело в Карачи, в Пакистане, почти за два года до того, как Ирито Мутинами скончался в Нью-Йорке, в Чайнатауне. Питер уехал с Ибицы в деловую поездку, и направился сперва в Индию, а потом в Пакистан. Обычно он получал гашиш из Марокко, но в последнее время тамошнее сырье перестало его устраивать. Питер был фанатиком своего дела. Он использовал только сырье высшего качества, и лично наблюдал за последней стадией приготовления наркотика на своей ферме близ Джербы в Марокко. Однако в этот год качество марокканского гашиша оставляло желать лучшего. И по всему Магрибу было то же самое. И Питер решил — какого черта! Он поедет в Пакистан, где выращивают самое лучшее сырье.

Он встретился с Гасаном, своим старым знакомым, торговцем гашишем, в его уютном доме в предместье Карачи. Вдоль глинобитных стен стояли охранники с автоматами, что создавало ощущение надежности, столь важное для торговли наркотиками. Питер с Гасаном сидели в окруженном высокой стеной саду Гасана, курили изумительный гашиш, доступный лишь торговцам, через кальян, как и полагается. Прекрасные и соблазнительные женщины приносили им подносы со сладостями, ледяной шербет и настоящий индийский чай.

Они обсуждали возросшие сложности торговли наркотиками. Как хорошо было несколько лет назад! Это было занятие для истинных джентльменов. Семейное ремесло, переходящее из поколения в поколение. А теперь?

— Чем будет заниматься мой сын? — вопрошал Гасан. — Я лично не стал бы советовать ему перенимать мое дело. Это начинает становиться слишком опасным. Всякие чужаки со стороны постоянно норовят пробиться и расчистить себе место.

Питер кивнул, слегка убаюканный привычной, давно приевшейся темой.

— Да, друг мой, у нас с тобой дело налажено, но все грозит рухнуть. Становится опасно. Нас вытесняют. Все захватили триады и прочие мафии. Вот если бы завести свое дело, в котором не участвовал бы никто, кроме нас! Что-то чисто свое.

— Ах, — вздохнул Гасан, — если бы у нас была «сома»!

— А что это такое? — поинтересовался Питер.

— «Сома» — главный наркотик древности у индоевропейских народов. Он упоминается в Упанишадах. Был даже специальный бог Сомы.

— А что с ней сталось?

— Секрет был утрачен несколько тысячелетий назад. Но пока «сома» существовала, равных ей не было.

— А никто не пытался ее восстановить? — спросил Питер.

— Насколько мне известно, нет, — ответил Гасан.

— А почему бы не попробовать? Нам ведь известен требуемый эффект! Не вижу причин, почему нельзя синтезировать «сому» или нечто, ей подобное.

— А ты мог бы?

Питер пожал плечами.

— Возможно. Но на это потребуется уйма денег. Придется снять лабораторию, найти толкового биохимика… При нынешнем уровне науки мы вполне могли бы попробовать.

Через несколько дней Гасан свел Питера с Селимом. Селим был индусом: хрупкий, темноглазый бомбеец, с усами, загибающимися кверху на концах. Судя по тому, как обхаживал его Гасан, Питер догадался, что Селим, должно быть, важная шишка.

Завершив обычный обмен любезностями, Селим перешел к делу.

— Мой друг Гасан сказал, что вы считаете возможным создать «сому».

— Я сказал — может быть, — уточнил Питер. — Заранее никогда ничего не известно. И обойдется это очень дорого. Лаборатория, мое жалованье, жалованье биохимику, прочие расходы…

— Предположим, мы можем себе это позволить, — сказал Селим. — Согласитесь ли вы попробовать?

— Ну да, конечно, мне было бы очень интересно. Но вы должны понимать, что риск потерпеть неудачу очень велик.

— Если вы обещаете сделать все, что в ваших силах, — ответил Селим, — остальное меня мало волнует. Я могу одолжить вам необходимую сумму. Если ваше предприятие окажется чистой химерой, я просто спишу ее со счетов. И разойдемся без обид, как говорят у вас в Америке.

— Вы хотите подписать контракт?

— Я не вижу смысла подписывать контракт там, где результаты непредсказуемы. Наше соглашение будет устным, и основывается оно на том, что мы понимаем, чего хотим. Но прежде всего мне нужно знать, чего хотите вы. Вы действительно желаете попробовать?

— Очень хотелось бы, — сказал Питер.

— Мне придется послать с вами одного человека. Чисто из предосторожности, понимаете ли.

— Да, пожалуйста, — сказал Питер. — А кто он?

— Не он, а она. Моя дочь, Дэви.

Когда Питер впервые встретился с ней два месяца спустя на Ибице, он тут же потерял голову.

Вот так все и началось. О. А. Клайн вышел на сцену только полгода спустя, когда Питер ненадолго вернулся в Нью-Йорк.

Первым делом он навестил своего старого приятеля по колледжу, Отто Альберта Клайна, или просто О. А., как тот предпочитал себя называть.

Они встретились в двухуровневой квартире О. А. в Тинеке, штат Нью-Джерси. О. А. растолстел и оброс очками. Его жена, Мэрилин, оказалась сухопарой филологиней, которая неохотно сидела дома с двумя детишками, шести и семи лет, а по вечерам вела курс английской литературы в Тинекском муниципальном колледже. В молодости О. А. был толковым парнем. Но таких, как он, было пруд пруди. Административными талантами он не обладал. Поэтому лучшее, что ему удалось найти, была унылая работа в заводской лаборатории, где О. А. проверял качество синтетического волокна — монотонное занятие, которое могла бы выполнять и обезьяна.

Когда Мэрилин отправилась исполнять свой долг перед обществом, Питер приступил к делу.

— А наркотиками ты больше не занимаешься?

Бывали времена, когда О. А. был выдающимся подпольным химиком.

— Нет, — ответил О. А. — Но с удовольствием бы взялся.

Питер описал свойства «сомы», как о них рассказывается в литературе: ощущаешь себя богом, не теряя при этом связи с реальностью, не имеет последствий ни для тела, ни для разума, не создает привыкания, порождает прилив энергии, не вызывает спада настроения и ломки и, самое главное, никаких геморроев с властями, потому что в ней не используется ни одного из компонентов, которые наше унылое общество запрещает употреблять.

— Звучит классно, — согласился О. А. — А что, разве есть такой наркотик?

— Пока нету. Я предлагаю его создать.

О. А. отнесся к делу скептически, пока Питер не упомянул, сколько он может заплатить: семьдесят тысяч в год для начала, плюс оплата всех расходов и доля в доходах от нового (то есть хорошо забытого старого) наркотика, когда — если — он будет создан.

— Звучит классно, — сказал О. А. — И на сколько лет вы рассчитываете?

— На год, — ответил Питер. — За год ты должен сделать хоть что-нибудь. Если мы с моими партнерами сможем это использовать, мы удвоим плату. Если нет — а за год это должно стать ясно, — что ж, тогда разойдемся без обид.

— Год — это немного, — заметил О. А. — Мне потребуется полгода только на то, чтобы организовать лабораторию, просмотреть необходимую литературу и взяться за дело.

— Ну, пусть будет полтора года.

— Пусть будет два.

— Два так два, — согласился Питер. Денежки-то все равно не его, а Селима.

Потом взялись за устройство лаборатории. О. А. нужно было хорошее или хотя бы удовлетворительное прикрытие. Лучше всего купить какое-нибудь существующее мелкое предприятие, из тех, что недавно откинули копыта и идут за бесценок. Пришлось посоветоваться с Мэрилин. Мэрилин было сказано, что О. А. поручено воспроизвести существующую пищевую добавку, чтобы обойти патент. Если он сумеет воссоздать эту добавку, ее приобретет швейцарская фирма, которая сейчас платит бешеные деньги за оригинальный продукт. Мэрилин подумала, что дельце с душком, но, похоже, все законно. К тому же такие деньги… Это позволит ей бросить работу в колледже и целиком посвятить себя дописыванию давно заброшенного романа о еврейской девочке, которая росла среди китайцев в маленьком городишке в Южной Каролине.

— Ну, как дела? — осведомился Питер Второй пять месяцев спустя. Он вернулся с Ибицы, чтобы посмотреть, как продвигается дело у О. А. Вид у О. А. был замученный. Глаза красные, как у кролика. Он проявлял всевозможные признаки нервного расстройства — только что крокодильчиков на себе не ловил.

— Похоже, что-то наклевывается, — сообщил О. А. — Результаты последнего опыта весьма многообещающие.

— Ты скверно выглядишь, — заметил Питер. — Ты ни на что не подсел?

О. А. хрипло расхохотался.

— А ты как думал? Должен же я на ком-то проверять все то, что получаю? Мэрилин я просить не могу. На детях испытывать — невозможно. Не давать же в газете объявление — мол, приглашаю добровольцев дляиспытаний нового крутого наркотика на стадии разработки! Приходится проверять на себе.

— И голос у тебя какой-то странный…

— Ну да, конечно! А ты чего ждал? Это ведь тебе не «сома»! Ее еще создать надо. А тем временем мне приходится испытывать всю ту дрянь, которая не работает — или работает, но имеет мощные побочные эффекты: от одной — дикая головная боль, от другой сердце скачет, от третьей конечности леденеют, от четвертой… И так все время!

— Плохо дело, — сказал Питер, отметив, что, когда О. А. выходит из ступора, он немедленно впадает в истерику. — Должно быть, это сильно мешает тебе сосредоточиться…

— Это ты мне рассказываешь? — взвизгнул О. А., перекрыв гул голосов в кофейне.

— Вот что я тебе скажу, — продолжал Питер. — Поостынь-ка малость. Я тебе найду кого-нибудь вместо морской свинки.

— А это не опасно?

— Это куда безопаснее, чем то, что ты делаешь теперь.

Питер сдержал слово. В тот же вечер он пришел к О. А. и привел с собой коренастого молодого человека, судя по внешности — японца, подстриженного ежиком, с открытым и честным лицом.

— Это Ирито Мутинами. Мой старый приятель с Ибицы.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Я там был в шестидесятом и шестьдесят первом, — сообщил Ирито. — Класснейшее место! Какие девочки! Какие наркотики! Не, мужик, там круто! А вы там бывали?

— Только одно лето, в семьдесят четвертом, — ответил О. А.

Одного лета, конечно, маловато, но и этого было достаточно, чтобы присоединиться к клубу любителей Ибицы. Они поговорили об общих знакомых, о пляжах, где загорали, о ресторанах, в которых обедали, о девочках, с которыми оба имели дело, — короче, обменялись воспоминаниями, как и подобает безутешным изгнанникам. Оба остались чрезвычайно довольны друг другом.

— Я рассказал Ирито, как обстоят дела, — сказал Питер. — Он с удовольствием будет испытывать на себе твои наркотики. Живет он в Чайнатауне, так что ему будет удобно ездить к тебе и поглощать твои изделия. Об оплате я позабочусь.

— Отлично, отлично, — сказал О. А., но из честности счел нужным добавить: — Ирито, я надеюсь, вы понимаете, во что ввязываетесь?

— Зовите меня Томом. Меня дома так зовут. Мужики, но это ж круто! Пробовать на себе крутые наркотики да еще деньги за это получать! Слушайте, да я бы сам за такое еще приплатил, если надо! Это ж прям как в сказке! Как там у Хайяма? «Скажи, виноторговец, что ты купишь ценней того, что нам ты продаешь?» В смысле, это ведь то же самое!

— Вы японец? — спросил О. А.

— Иммигрант в третьем поколении.

— А нельзя ли спросить, почему вы живете в Чайнатауне?

— Мне повезло найти однокомнатную квартирку на Клинтон-стрит. Слышь, мужик, там кругом рестораны, где кормят, как в раю! Прям как в сказке!

— А местные вас не трогают?

Ирито, он же Том, пожал плечами.

— С чего им меня трогать-то? Я для них просто еще один иностранец.

— Можете начать прямо сегодня? — спросил О. А.

— Да хоть сейчас!

— Том, это может оказаться не так круто, как вы думаете.

— Без проблем. С ломкой я как-нибудь справлюсь.

— Ну, я пошел, — сказал Питер, вставая. — Похоже, эту проблему мы решили. Я с тобой еще свяжусь, О. А.

Питер ушел. О. А. сходил в лабораторию и вернулся с пробиркой, наполненной вязкой голубой жидкостью.

— А как она называется? — спросил Ирито, приподнимая пробирку и глядя сквозь нее на свет.

— Пока никак. Это просто «проба-342А».

— Классное название! — сказал Ирито. — Мне уже нравится.

Так и пошло. Теперь, когда у О. А. появился Ирито в качестве испытателя, химику сделалось куда проще жить. Ирито был из тех почитателей наркотиков, про кого говорят, что они любят играть в прятки со смертью. Когда он ловил кайф, ему это нравилось. Когда наступала ломка, его это забавляло. Единственное условие, которое поставил ему О. А., — не употреблять никаких других наркотиков и алкоголя, чтобы не путать результаты опытов. Ирито отказался от своей марихуаны с некоторой неохотой. Она здорово помогала ему в изучении бухгалтерского дела в Нью-Йоркском университете. Но он пообещал и сдержал слово. Как потом оказалось, Ирито прекрасно обошелся без марихуаны. Плоды трудов О. А. доставили ему немало головокружительных часов, некоторые из которых были приятными и все — исключительно интересными.

Глава 39

Жертвенные одеяния Хобу понравились. Его облачили в них вскоре после того, как Питер удалился, клянясь, что он сделал бы все, что в его силах, но решительно не знает, что можно сделать. Почитатели Хоба принесли ему чистые брюки, рубашку и длинную куртку, все из отличного японского крепа. Когда он оделся, его окропили алым сандалом и киноварью и надели на шею гирлянду из бархатцев.

Хоб так заинтересовался рассказом Питера, что совсем забыл, что ему предстоит важное дело. Но ведь и бог может быть рассеянным, не правда ли? На самом деле, у кого на это больше права, чем у бога? Однако когда вернулся Селим, Хоб вспомнил о своем деле.

Невысокий, подвижный индус переоделся в длинное одеяние и надел тюрбан. Он привел с собой двоих спутников, тоже в тюрбанах. Они проводили Хоба в маленькую прихожую, сказали, что скоро вернутся за ним, низко поклонились и вышли, тихонько прикрыв за собой дверь.

Хоб увидел открытое окно. Он подошел к нему и вдохнул полной грудью свежий воздух. Внизу находилась покатая крыша. Как легко было бы сейчас выпрыгнуть на крышу, спуститься по водосточной трубе и скрыться в лесу! Обо всем они позаботились, а вот такую мелочь упустили! В делах людей всегда так. Люди стараются предусмотреть все, и обязательно о чем-нибудь забывают. Хоб выглянул в окно, потом закрыл его и запер на задвижку. Чтобы он, бог, сбежал? Нет, он не хотел бы пропустить того, что будет сейчас, ни за что на свете!

Он немного посидел в медитации. И, когда за ним пришли, был полностью готов.

Хоб знал, что пришло время обряда, и с нетерпением ждал его начала. Он был весь проникнут древним религиозным чувством. Добровольная жертва! В наше время такое нечасто увидишь.

Стараясь ступать по земле, а не парить над головами своих спутников — хотя ему бы это ничего не стоило, — Хоб вслед за Селимом и еще несколькими людьми вышел из прихожей, прошел по коридору к двери, за которой оказался еще один коридор, и наконец очутился в большом зале, похожем на аудиторию. Зал был наполнен молящимися. Одни мужчины. Примерно половина из них, сидящие по одну сторону, были индусами в белых одеяниях и белых тюрбанах. По другую сторону расположились по большей части европейцы или латиноамериканцы, все в деловых костюмах. Они сидели на складных стульях, разделившись на две группы, точно родственники жениха и невесты на свадьбе.

Когда Хоб вошел, раздались аплодисменты. Хоб кивал, шагая через зал к маленькому возвышению впереди. Он кивал дружески, хотя и чуточку снисходительно — ибо он уже решил, что будет не каким-нибудь суровым, надменным божеством, а милостивым и дружественным богом, который готов сделать все для своего народа. Селим шагал рядом, чуть позади, у правого локтя, как и положено главному служителю культа.

Селим запел какой-то гимн, и прочие люди в тюрбанах подхватили напев. Это был низкий, монотонный антифон, прерывавшийся речитативом, во время которого начинал говорить сам Хоб, голосом звонким и величественным, подобным гулу бронзового гонга, произнося слова нового, неведомого языка, которым он обучит их позднее, когда возродится.

По одну сторону возвышения стоял длинный и низкий мраморный алтарь, застеленный белоснежным руном. Поверх руна лежал длинный нож с черным клинком, которому и предостояло совершить заклание. Висящий над алтарем прожектор заливал его белым сиянием. Хоб знал, что его место — на алтаре. Он подошел к нему — и все затаили дыхание. Разглядывая алтарь, Хоб увидел, что мрамор покрыт искусной резьбой и выглядит очень древним. Резьба изображала две фигуры по сторонам чего-то вроде древа жизни. Фигуры были выполнены рельефно, выступали из камня, в то время как древо, напротив, было вырезано бороздками. Хоб не сразу понял, почему это так. Потом сообразил, что канавки эти должны служить кровостоком, что по ним стечет его кровь, когда его принесут в жертву. Он с радостью увидел, что внизу стоит подобающий сосуд из оникса. Ни одна капля его драгоценной крови не пропадет втуне.

Теперь к нему присоединились юные прислужники в элегантных темно-алых плащах с капюшонами, с кадилами, в которых курились благовония. Ладан и мирра — именно то, что нужно! Нет, в синагоге, куда раньше захаживал Хоб, было совсем не так! Ароматный дым клубами восходил к потолку.

В зале было темно — не совсем темно, а, скорее, сумрачно. Когда глаза Хоба привыкли к полумраку, он узрел за спинами поющих прислужников целое стадо фантастических животных: львы с телом зебры, носороги со змеями вместо ног… Как же называются эти твари? Химеры! Химеры — это символические существа, и современная наука утверждает, что их не бывает и быть не может. Много она понимает, эта наука! Вот же они!

Его всеведение сообщило ему, что в течение многих веков на земле жили самые разные твари: не одни только люди и животные, но и химеры, и, конечно, духи и боги. Хобу было приятно сознавать, что его добровольное согласие на эту жертву поможет вновь вызвать к жизни древних богов.

А сцена продолжала меняться. Это было чудесно, хотя и слегка сбивало с толку. Пейзажи, которые могли бы принадлежать кисти Дали, сменялись зданиями, которые мог бы построить Гауди. По правую руку от себя Хоб увидел открытый гроб. Гроб был пуст. Хоб сперва удивился, потом понял, что этот гроб — для него. Туда они положат его тело после того, как принесут в жертву. Его тело — но не его самого: ведь он умереть не может. Расставшись с прежним телом, он просто тотчас же создаст себе новое.

Еще раз оглядев зал, Хоб увидел новое зрелище, которое поначалу озадачило его, так что он даже подумал, не галлюцинации ли это. Но, конечно, это не могли быть галлюцинации. По залу шло что-то плоское. Ходячая камбала! А за ней шел теленок о двух головах, одна из которых жалобно мычала, призывая матку, а другая тупо глазела на пухлого гермафродита, который вел теленка на веревке.

Короче, это были всякие чудеса, кои можно увидеть только на берегах Ганга. И это не могло не радовать.

Потом к нему подошел человек в золотом головном уборе искусной работы.

— Готов ли ты? — спросил он. Это был Селим.

— Всегда готов! — беспечно ответил Хоб. Он понимал, что ему следует относиться к делу серьезнее, но это было не так-то просто — очень уж хорошо ему было, очень уж забавным казалось все вокруг. Хоб только надеялся, что не испортит им всю церемонию своей заратустрианской легкостью.

Люди принялись мягко подталкивать его к алтарю. Наконец-то! Пришел его час! Когда Хоб оказался у самого алтаря, ему надавили на плечи. Вот глупцы! Им всего-то и было нужно — сказать, чтобы он преклонил колени. Он так и сделал и опустил голову туда, куда ему указали. Теперь все готово. Хоб понял, как они собираются все устроить. Ему надо будет только поднять голову, и кто-то перережет ему горло этим длинным, острым, извилистым ножом. «Как тушеное мясо!» — подумал Хоб и с трудом удержался, чтобы не захихикать.

Зазвучала музыка. Странно, никакого оркестра он не видел. Быть может, они сидят где-то за стенкой. Восточная мелодия — пение флейт и перезвон колокольчиков. А может, это вообще запись… Пение молящихся перекрыло оркестр, делаясь все громче. Мелодии Хоб разобрать не мог.

Потом вперед вышла жрица и взяла в руки нож с черным клинком. На жрице была маска птицы — что-то вроде коршуна, — топ-маечка, украшенная самоцветами, и газовые шаровары, собранные у щиколотки. Очень привлекательное тело, казавшееся ослепительно белым в свете прожектора. И вроде бы знакомое… Хоб протянул руку и осторожно снял маску. И не слишком удивился, узнав Аннабель.

Глава 40

— Я же тебе говорила, что меня ждет действительно высокое положение! — заявила Аннабель. Маска чуть размазала ее косметику, но она все равно выглядела чудесно.

— Я и понятия не имел, что ты об этом! — ответил Хоб. Он все еще улыбался, но ему было уже не так хорошо, как прежде. На самом деле он начинал чувствовать себя чуточку странно.

— Мне жаль, что это оказался ты, — сказала Аннабель. — Однако, говоря объективно, ты, как друг, мог бы порадоваться за меня! Быть верховной жрицей новейшей в мире религии — это что-то, верно?

— Твои папа с мамой могут тобой гордиться, — сказал Хоб.

И тут из глубины зала послышался чей-то возглас, звонкий и отчетливый:

— Так нечестно! Я этого не потерплю!

И на сцену поднялась еще одна женщина. Она тоже показалась Хобу знакомой.

Это была Дэви, в длинном белом платье, с лицом разъяренным и решительным. Следом за ней на сцену взбежал Питер. Он выглядел несчастным и не в своей тарелке.

— Дэви, пожалуйста! — проблеял Питер.

— Сукин сын! — ответила ему Дэви. — Ты ведь мне обещал, что верховной жрицей буду я! Что тут делает эта английская сука?

— А ну-ка, погоди, сестренка! — сказала ей Аннабель. — Мне это обещал сеньор Арранке, а главный тут он. Это все вообще стало возможным только благодаря мне!

— Благодаря тебе? А хрен в жопу не хочешь? — отпарировала Дэви, продемонстрировав блестящее знание английского, почерпнутое из романов Стивена Кинга. — И вообще, кто такой этот Арранке? Самый обычный преступник! А я — дочь Селима, главного служителя культа, и жена создателя «сомы»!

— А ну-ка, все, заткнитесь на минутку! — рявкнул Хоб голосом, сделавшим бы честь любому постовому полисмену. — По-моему, я тоже имею право голоса в этом деле!

Из аудитории послышались крики:

— Пусть скажет жертва!

— Послушайте, что скажет Фармакос!

И тут наступил конец света: задняя дверь отворилась, и в зал вошли высокий англичанин и еще более высокий темнокожий человек.

Глава 41

По рядам присутствующих пронесся недовольный ропот. В левой половине зала сидели представители исконных служителей культа Кали. Их было человек семьдесят, и все они приехали из Индостана. Многие из них вообще впервые покинули родимую Индию. Европа представлялась им странным, безбожным местом, а Ибица, сердце сибаритского Средиземноморья, — самым безбожным из всех. Это были серьезные люди, по большей части — ультрарелигиозные брамины, патриоты Индостана, недовольные сравнительно скромной ролью Индии на международной арене и в особенности тем, что в индийской преступности столь заметную роль играют криминальные группы других стран. Потому они и позволили Селиму втянуть себя в это предприятие, где главную роль будут играть индусы — первая индийская мафия с начала времен.

Селим сделал это возможным, создав с помощью Питера единственный в своем роде продукт — «сому», царицу наркотиков. Но ему пришлось пойти на компромисс. Чтобы вывести «сому» на международную арену, чтобы она не осталась всего лишь местной экзотикой, как кват в Йемене или необработанный лист коки в Перу и Боливии, ему пришлось заключить пакт с иностранными криминальными элементами.

И эти последние, сидящие в правой половине зала, сделались равноправными участниками обрядов в честь богини Кали.

Их было пятьдесят семь — матерых преступников, съехавшихся со всей Европы, из Штатов, из Латинской Америки и из Азии. Всем им очень не нравилась необходимость подчиняться старым картелям по торговле наркотиками, существующим в их собственных странах, и они были готовы вступить в союз с индусами, с их новым наркотиком, и пустить его в продажу в любой момент.

Но две эти группы не питали особой любви друг к другу.

Индусы считали европейцев отбросами общества, подонками, не сумевшими преуспеть у себя дома.

Европейцы считали индусов замшелыми традиционалистами, которым посчастливилось наткнуться на золотую жилу — а теперь они рассчитывают воспользоваться чужим опытом и предприимчивостью, чтобы разбогатеть.

Враждебность между двумя группами постепенно нарастала. Когда у них на глазах две женщины, европейка и индианка, в самый торжественный момент перегрызлись из-за черного ножа, напряжение сделалось близким к взрыву.

И последней каплей послужило неожиданное появление двух мужчин, высокого, краснощекого англичанина с львиным лицом и рыжевато-русой шевелюрой, и высокого темнокожего воителя из Бразилии.

И, словно бы затем, чтобы сделать эту сцену еще более загадочной, англичанин запел. Никто из присутствующих не знал этой песни. Единственным, кто узнал напев, был, похоже, Хоб Дракониан, которого собирались принести в жертву. И песня запоздало подтолкнула его к действиям.

Он уже достаточно протрезвел, чтобы сообразить, что бородатый англичанин — это Найджел, а высокий, худощавый темнокожий юноша рядом с ним — Этьен. Но почему Найджел поет? И, еще важнее, — что именно он поет?

Он сумел разобрать слова сквозь нарастающий шум — даже ссорящиеся женщины на миг умолкли и прислушались. Что-то насчет того, что дом англичанина — это его крепость…

Песня, мелодия которой была ему удивительно знакома, приводила на ум мысль о героизме человека, одетого в хаки, перед яростью орд фанатиков в тюрбанах и набедренных повязках, в подземелье, озаряемом лишь полыханием факелов…

Ну да, конечно! Это же песня Кэри Гранта «Мой дом — моя крепость», которую он поет в фильме «Гунга Дин», там, где орды служителей культа Кали загнали его в ловушку в подземельях храма Кали, а он отвлек их, чтобы дать Гунга Дину время бежать, предупредить полковника, чтобы тот привел отряд…

Но почему Найджел ведет себя так по-дурацки? И Этьен тоже! Хобу и в голову не пришло, что они оба тоже могли отведать «сомы».

— Найджел! — окликнул Хоб.

— Держись, старик! — ответил Найджел. — Помощь идет!

— Полковник с отрядом?

— Нет, лейтенант Новарро со своей верной гражданской гвардией! Хватит с тебя и их.

Тут Арранке, сидевший среди европейцев, вскочил на ноги.

— Убейте его! — воскликнул он, указывая на Хоба.

— Это жертва! — возразил Селим, тоже вставший со своего места среди индусов. — Никто не смеет прикасаться к нему, кроме верховной жрицы!

— Верховная жрица — это я! — воскликнула Дэви, вырывая нож у Аннабель.

— Иди в жопу, сука! — взвыла Аннабель и вырвала нож обратно.

— Верховной жрицей должна была быть моя дочь! — прогремел Селим.

— Нет! Мои люди вложили в это свои деньги! Это работа для моей подружки! — прогремел в ответ Арранке.

На миг все застыли. Получилось нечто вроде немой сцены. И Хоб оценил ее по достоинству, несмотря на то что пик его блаженства уже миновал.

В этом большом зале, с лампами, моргающими под потолком, точно блуждающие огоньки; когда Аннабель и Дэви готовы были вцепиться друг другу в глотки; когда Найджел и Этьен с застывшим на лицах волчьим оскалом смотрели в лицо многочисленной толпе; когда Хоб сорвал свою маску и вспомнил наконец о самосохранении; когда Арранке и Селим замерли, уставясь друг на друга, точно два попавших в ловушку ягуара в джунглях, где восходит огромная желтая луна, а вдали слышится грохот тамтамов; когда гости, как индусы, приверженцы традиций, так и насквозь современные космополиты, потянулись к пистолетам, спрятанным под одеждой, — в этот миг, когда обстановка угрожала взорваться, точно бочка пороха, брошенная в жерло вулкана, не хватало только последней искры.

И Сильверио Варгас, быть может, невольно, бросил эту искру. Он вскочил со своего стула рядом с верным Ваной и крикнул:

— Этьен! Иди сюда! Я выберусь отсюда!

Он говорил по-португальски, но это было неважно. В этот миг наивысшего напряжения все его отлично поняли.

Сейчас пришло время, когда каждый за себя — и пусть дьявол, Кали или еще какой-нибудь адский демон, заберет неудачников!

Внезапно зал наполнился свистом пуль.

Тут были пули всех калибров — маленькие, но смертельные пульки двадцать второго калибра, которые нежно пели на лету, точно железнокрылые колибри, пули среднего калибра — суровые, деловитые тридцать вторые и тридцать восьмые, искавшие свои жертвы настойчиво и вроде бы даже с некоторым достоинством, в то время как большие — царственные девятимиллиметровки и широкоплечие триста пятьдесят седьмые, как и почти легендарные сорок четвертые и сорок пятые, гремели, как кастаньеты Красной Смерти, что привела с собой свое Пороховое Воинство. Пули, большие и малые, отлетали рикошетом от стен и пола, разносили вдребезги лампы и вазы с заморскими цветами и врезались в трепещущую человеческую плоть, проливая потоки крови. Эти пули не разбирали ни расы, ни нации, ни вероисповедания, летя через зал слепыми посланцами смерти. Пули ломали стулья, за которыми пытались укрыться многие из сражающихся, как мексиканские бандиты в кульминационной сцене «Дикой стаи» Сэма Пекинпа, и люди складывались вдвое со стонами и проклятиями, а потом перезаряжали оружие и продолжали стрелять.

И как раз в тот момент, когда сцена достигла своей невообразимой кульминации, раздался грохот, перекрывший гром выстрелов. Этот грохот привлек внимание ошалевших бойцов и заставил их обернуться, чтобы посмотреть, откуда он доносится. Это произошло в момент, когда люди падали, точно мухи, опрысканные самым крутым инсектицидом, и повсюду слышались шипящие и гортанные проклятия на половине языков мира.

Звук доносился от запертых двустворчатых дверей этой злосчастной аудитории.

Кто-то пытался в нее вломиться.

Наступило зачарованное молчание. Все следили, как двери прогнулись под тяжелыми ударами снаружи. Начинающий приходить в себя Хоб подумал, что это похоже на финальную сцену «Глаза идола» лорда Дансени, когда гигантская варварская статуя, у которой воры вырвали драгоценный камень, вставленный ей в глаз, возвращается, бездушный демон, стремящийся лишь к разрушению.

Остальные присутствующие, однако, не стали размышлять о литературных аллюзиях. Они просто смотрели: запыхавшиеся, некоторые окровавленные. И вот наконец дверь подалась и распахнулась.

В зал вошел лейтенант Рамон Новарро в сопровождении полудюжины своих верных гвардейцев — все, как предсказывал Найджел!

Внезапно воцарилось гробовое молчание. Потом Новарро громко произнес стальным голосом:

— Поскольку представитель испанского правительства и его сил охраны порядка, высший по рангу офицер гражданской гвардии на острове, полковник Санчес, уехал в Мадрид для получения срочной консуьтации, сим объявляю, что испанское правительство в настоящий момент не имеет определенной позиции по отношению к иностранцам, владеющим собственностью на территории нашего острова. Однако мы предоставляем всем испанским подданным и постоянным жителям Ибицы возможность немедленно покинуть данное владение, с тем, чтобы его владельцы могли беспрепятственно улаживать свои дела.

Пятеро или шестеро испанских официантов, застигнутых врасплох пальбой, поспешно пробились к гвардейцам. Найджел сделал то же самое. Немного погодя Хоб последовал его примеру. Он уже достаточно пришел в себя, чтобы хотеть выжить. Этьен слегка поколебался, потом пересек комнату и присоединился к гвардейцам.

— Папа! — громко окликнул он. — Пожалуйста, иди с нами!

— Нет! — прохрипел Варгас. — Я останусь здесь до конца!

Питер тоже подошел к гвардейцам.

— Дэви, а ты?

— Я остаюсь, — стальным голосом ответила Дэви. — Я — истинная жрица!

Аннабель хотела что-то возразить, потом подумала, прошла через зал и присоединилась к группке людей, окружавших Новарро.

— Ну, раз ты жрица, значит, я, наверно, нет.

— Детка, куда же ты?! — воскликнул Арранке.

— Извини, Эрнесто, — сказала Аннабель. — Я было решила, что это и есть мой звездный час, а оказалось — снова пшик. Не везет мне, что ж поделаешь?

— Я сделаю тебя верховной жрицей! — заорал Арранке.

— Спасибо, не надо. Я не могу позволить, чтобы меня тут угрохали. У меня ребенок в частной школе в Швейцарии!

Небольшая группка выбралась из зала под пристальным взором ручных пулеметов гвардейцев. Они прошли по коридору отеля, сейчас — безмолвному и пустынному, и вышли на улицу через большие стеклянные двери. Когда они уже подходили к стоянке, к «Лендроверу» гвардии, Найджел остановился, нахмурился и повернул было обратно. Хоб поймал его за рукав.

— Куда тебя несет?

— Мне надо вернуться, — сказал Найджел. — Я забыл одну вещь.

— Что ты там забыл?

— Мамин подарок на день рождения. Серебряный сервиз, очень славный. Он в гардеробе.

И тут снова разразилась пальба.

Найджел постоял, послушал — и пожал плечами.

— Жалко, ценный был сервиз… Впрочем, вряд ли незаменимый.

Глава 42

Когда все более или менее «порядочные ребята» выбрались из отеля, они некоторое время стояли в растерянности.

— И что теперь? — спросил Хоб у Новарро.

Тот пожал плечами.

— Я и так превысил свои полномочия. Впрочем, ситуация этого требовала.

— Вы имеете в виду, что мы свободны и можем идти? — уточнил Хоб.

— Да идите хоть к черту, если вам угодно! Вот что бывает, когда иностранцам позволяют владеть собственностью в твоей родной стране!

— Ну, в таком случае как насчет выпить? — предложил Найджел.

— Без меня, — сказал Новарро. — У меня до черта бумажной работы. Но, может, завтра пообедаем вместе?

— Пошли в «Са-Пунта»! — предложил Найджел. Это был лучший ресторан в Санта-Эюлалиа. — Я угощаю.

— Надеюсь, — хмыкнул Новарро и направился к ожидающей его полицейской машине.

— Ну, старик, а как ты насчет выпить? — поинтересовался Найджел.

— «Эль Кабальо Негро», должно быть, еще открыта, — сказал Хоб. — Как ты думаешь, «Кровавая Мэри» сумеет отбить вкус «сомы» у меня во рту?

— Со временем, — ответил Найджел.

Они сели в одно из такси — эти черно-белые стервятники вечно слетаются туда, где пахнет поживой, — и в дружеском молчании доехали до Санта-Эюлалиа и присоединились к веселой и шумной толпе в «Эль Кабальо Негро».

— Ну что, старик, — сказал Найджел после второй рюмки, — не так уж плохо вышло, а?

— Для тебя, — ответил Хоб. — Ты, должно быть, и в самом деле неплохо нажился на заказе Арранке.

Найджел только небрежно махнул рукой.

— А, я не о том! Я о той работе, которую раздобыл для агентства.

— О какой еще работе? — удивился Хоб.

— Как! Разве Жан-Клод тебе не сказал?

— Он наговорил мне кучу таинственной ерунды.

— Ну как же! Мы, то есть наше агентство, являемся единственными посредниками по продаже довольно крупной партии произведений искусства с Сан-Исидро.

— Это и есть то дело, которое хотел уладить Сантос?

— Конечно! Эта авантюра с Арранке — так, небольшая халтурка.

Хоб уставился на своего сотрудника. Его обуревали самые дикие предположения, но среди них явственно маячили крупные суммы денег. И тут к ним подошел Сэнди, хозяин заведения, с клочком бумаги в руках.

— Хоб, тут тебе телеграмма пришла, вчера еще. А может, и позавчера.

Хоб взял телеграмму и прочел: «Груз принят в Шербуре. Пока без проблем. Жду дальнейших инструкций». Телеграмма была от Жан-Клода.

— По-моему, тебе следует кое-что объяснить, — сказал Хоб.

— Конечно! Но не думаешь ли ты, что для начала нам стоит заняться приготовлениями к отъезду? Нельзя же бросать груз стоимостью в десять-двадцать миллионов фунтов гнить на складе в Шербуре!

— Двадцать миллионов фунтов?!

— Ну, может, я малость преувеличил. Эти безделушки должны пойти за хорошие деньги в Париже и Брюсселе. А десять процентов — наши. Но я ведь снова остался без подарка для мамы!

Телеграмма Жан-Клода окончательно перебила вкус «сомы» во рту у Хоба, заменив его сладким привкусом грядущих барышей.

Глава 43

Обедая с Фошоном в Париже месяц спустя, Хоб, разумеется, не стал упоминать о сокровищах с Сан-Исидро. Но все остальное он инспектору рассказал.

— Значит, тем все и закончилось? — спросил Фошон, сидя с Хобом на улице за столиком на двоих у ресторана «Де Маго».

— Ну, не совсем, — ответил Хоб. — Можно сказать, что тот момент, когда лейтенант Новарро нас спас, был кульминацией действия. Но после этого случилось кое-что еще.

— А ваш приятель Новарро меня прямо-таки удивил, — заметил Фошон. — Взять на себя такую ответственность…

— Au contraire,^[238] — возразил Хоб. — Он просто выполнял приказ своего начальника, полковника Санчеса. Санчес был — и остается по сей день — старшим офицером гражданской гвардии на острове. И все преступные группы, принимавшие участие в этом действе, неплохо ему заплатили. Так что, если бы он арестовал в отеле кого-то из торговцев «сомой», наружу выплыла бы его собственная неблаговидная роль. Чиновники в Мадриде, конечно, получили свой кус пирога, но в этом случае им ничего не оставалось бы, как бросить его волкам в качестве отступного.

— «Бросить волкам в качестве отступного»… — задумчиво повторил Фошон. — Это американское выражение?

— Американское, — кивнул Хоб. — Я его сам только что сочинил к случаю.

— А полковник Санчес действительно был в Мадриде?

— Да нет, конечно! Он был в казармах гражданской гвардии. Но когда полковник услышал, что происходит, он приказал Рамону сообщить всем, что его нет, и действовать по собственному усмотрению.

Фошон покачал головой.

— Во Франции такое было бы невозможно!

— Еще как возможно! — возразил Хоб. — У французской полиции те же замашки, что и у испанской. Либо смотреть на что-то сквозь пальцы, либо, наоборот, вмешаться чересчур энергично и наломать дров.

— Может, вы и правы, — согласился Фошон. — А что, в Америке не так?

— Полагаю, так везде, — сказал Хоб.

— Ну, так и как же разрешилось все дело?

— Да как обычно. Полдесятка человек были убиты в той перестрелке в отеле. Еще с десяток или около того получили ранения. Оставшиеся помирились и переделили территорию. Все вышло тем проще, что Аннабель отказалась от права быть верховной жрицей.

— А Арранке? И Сильверио Варгас?

— Возможно, вам будет приятно знать, что оба они выжили.

— А Этьен?

— Жив и здоров. Он получил небольшую рану, которая позволяет ему носить руку на черной шелковой перевязи. Ему очень идет.

— Послушайте, а что Этьен вообще делал в отеле? Я так и не понял…

— Люди Арранке захватили его на вилле Варгаса и привезли в отель, чтобы обеспечить согласие его отца. Этьен положил охрану — я не говорил, что у него черный пояс карате? — и сумел освободить Найджела.

— Понятно, — протянул Фошон. — Ну, а папа с сыном тоже все уладили?

— Полагаю, что да, — сказал Хоб. — Правда, сам я при этом не присутствовал.

— А что с Аннабель? Она помирилась с Арранке или вернулась к Этьену?

— Ни то, ни другое. Уехала в Голливуд. Сумела ли она продать свой сценарий — пока неизвестно. Но агента себе уже нашла.

— А как насчет убийцы Стенли Бауэра? — спросил Фошон.

— Убийцей был Арранке, — сказал Хоб. — Но вряд ли вы когда-нибудь сможете пришить ему это дело. Такова жизнь, инспектор.

— Брат Стенли, наверно, будет страшно разочарован.

— Я сообщил Тимоти обо всем, что сумел узнать, как он и просил. Он мне ничего не ответил.

— Видимо, удовлетворен, — предположил Фошон.

— Да, видимо.

— А та «сома», которую вы нашли в подвале?

— Гвардия про нее и слышать не хотела. Насколько мне известно, теперь она продается на улицах крупных городов Америки и Европы. И хорошо продается, говорят! Впрочем, вам про это известно больше моего.

— Конечно, — кивнул Фошон. — Вы совершенно правы. «Сома» действительно продается. Но более старые криминальные группы — коза ностра, якудза, триады и прочие — недвусмысленно заявляют о том, что им не нравится, когда им перебегают дорогу. В Америке уже началась открытая война между двумя организациями — «Кали-Картелем», что через «k», и «Кали-Картелем», который пишется через «с». Видимо, либо тем, либо другим придется подбирать себе новое название. Очень похоже на Чикаго в старые добрые времена. Торговцы наркотиками мрут как мухи. Откровенно говоря, это избавляет нас от уймы работы.

— Рад слышать, — сказал Хоб. — Это было вовсе не мое дело. И я очень рад со всем этим развязаться.

— Поздравляю, — сказал Фошон. — Ну, а что теперь? Есть у вас на примете какое-нибудь новое дело?

— Да нет пока, — ответил Хоб. — Я тут получил немного деньжат от дядюшки из Флориды и теперь ремонтирую свою фазенду.

Фошон кивнул.

— Ну вот, значит, со всеми разобрались. Кроме Найджела, разумеется. Он так и не получил назад свой подарок для мамы?

— Мы купили для нее другой в «Растро» в Барселоне, — сказал Хоб. — Тоже серебряный сервиз, еще лучше прежнего. Если верить Найджелу, старушка осталась довольна.

— Замечательно, — сказал Фошон. — Ну, и какие же у вас планы на будущее?

— Я возвращаюсь на Ибицу, — ответил Хоб. — Скоро осень. Там это лучшее время года. Туристы расползаются по домам. Есть время подумать…

— Осень — вообще лучшее время года, — вздохнул Фошон. — Жаль, что ее нельзя растянуть на весь год.

СЕКРЕТНЫЙ АГЕНТ СТИВЕН ДЭЙН ^(цикл)

Отважный боец невидимого фронта, секретный агент Стивен Дэйн не боится никого и ничего, он готов следовать в любую точку земного шара и идти на любой риск, чтобы выполнить задание…

И вот ему предстоит делать свою работу среди выжженных беспощадным солнцем пустынь Востока, карабкаться по горным тропам, пробиваться сквозь ураганные порывы песка и свинца. Но и в этих, мягко говоря, непростых условиях Дэйн проявляет присущие ему бесстрашие и находчивость, ведь от него зависят жизни сотен людей, а порой — и будущее всего мира!

Книга I. Смертельные гонки

Глава 1

Завидев «Скорую помощь», он остановился, внимательно оглядывая старомодную машину с высокими колесами и серо-зеленым кузовом. Аккуратные шторки закрывали боковые стекла. За рулем сидел шофер в униформе. «Скорая» загородила половину тротуара в узком переулочке, который вел к Болтон-Лейн. Этот старый «Роллс-Ройс» с фыркающим мотором выглядел очень внушительно, почти величественно, чего никак нельзя было сказать о краснолицем шофере: из-под голубой фуражки ползли струйки пота, оставляя следы на его жирных щеках и пропадая за белым воротничком, туго облегающим толстую шею. Сам по себе пот был уже весьма любопытным явлением: в Лондоне стояла довольно прохладная погода, солнце лишь изредка выглядывало из-за серого полога туч, дул сильный ветер. Так что Карлос решил смотреть в оба.

Два санитара в халатах вывели больного. Он выглядел и в самом деле очень скверно: пепельно серело лицо, зрачки вращались, словно шарики в детской игре. Два санитара поддерживали его под руки, а третий шел впереди, держа под мышкой папку для бумаг. К «Скорой» они подошли, почти неся больного на руках: его ноги странно подгибались, словно у пьяницы или наркомана.

Карлос завороженно наблюдал за происходящим. Болезни вообще интересовали этого склонного к ипохондрии человека. Коротая длинные ночи корабельных вахт, он часто воображал себя заразившимся некоей новой болезнью, о которой никто никогда не слышал. Великие ученые из корпораций Форда и Рокфеллера униженно вымаливают разрешение обследовать его, изучить неизвестный науке недуг. Он не страдает. Лежит в огромной белой клинике в Нью-Йорке, в отдельной палате; ему приносят все, что он хочет, а три раза в неделю берут анализы крови, мочи и слюны и постоянно расспрашивают о самочувствии, просят как можно подробнее описать свои мысли, состояние духа, реакции на окружающее.

— Давайте-давайте, проходите! — крикнул санитар, шедший во главе процессии. — Нечего здесь стоять, зенки пялить. Проходите, не задерживайтесь!

За свою жизнь Карлос повидал немало машин «Скорой помощи» и еще больше санитаров разных национальностей. Но никто из них никогда не обращал внимания на происходящее вокруг: обычно они вообще как будто не замечали толпы у машин, по крайней мере, до тех пор, покуда им не мешали работать. В данном же случае «толпа» состояла всего из четырех человек. Все-таки довольно странно, что Карлосу предлагают идти своей дорогой и не глазеть на «Скорую». Может, больной у них заразный?

— Проходите, не задерживайтесь! — повторял санитар. — Расступитесь, дайте этому бедняге вздохнуть!

Зеваки разошлись. Карлос уже собрался было последовать их примеру, как вдруг встретился взглядом с краснолицым шофером, который неотрывно смотрел на него; потное лицо было перекошено от страха. Карлос снова взглянул на больного, которого принялись затаскивать в «Скорую». Голубые остекленевшие глаза этого человека напомнили Карлосу нечто, с чем он часто сталкивался в своей профессии: застывший, как будто повернутый внутрь взгляд наркомана, принявшего слишком большую дозу зелья.

— Я же тебе сказал: вали отсюда! — прошипел санитар. Этот крепкий парень был примерно на голову выше Карлоса. Зажав папку в правой руке, левую санитар отвел для удара. — Пошел прочь!

И тут Карлос понял, что происходит. Он понял это еще до того, как больной, отчаянно силясь повернуться, сдавленным голосом пробормотал:

— Прошу вас! Вызовите…

Санитары запихнули его в машину, а человек с папкой попытался оглушить Карлоса ударом кулака. В ту же секунду в руках шофера что-то металлически блеснуло. Нырнув под руку санитара, Карлос ушел от удара и изо всех сил двинул противнику в солнечное сплетение: это походило на удар ножом без ножа. Санитар, ловя ртом воздух, сложился пополам и выпустил из рук папку. Карлос подхватил ее на лету и, не дожидаясь продолжения, бросился бежать. В папке наверняка находится что-то ценное. Наверное, бриллианты… Или наличные? А может быть, и чистый героин…

Позабыв про больного, санитары пустились в погоню. Карлос уже успел отбежать метров на двадцать. Он несся как угорелый, прижимая папку к груди и широко улыбаясь. За спиной слышался грузный топот, но за то время, что преследователи успевали сделать один шаг, Карлос пробегал три. На улицах в этот ранний час почти никого не было, и вскоре он исчез в лабиринте переулков, ведущих к городским докам.

Он ушел от них, как уходил от полиции в Тампико и в Веракрусе. Ни один человек, таскающий на костях слишком много мяса, не мог угнаться за ним. Голод и работа сделали из Карлоса превосходного стайера, привычка поднимать тяжести расширила ему легкие. Очутившись вне пределов досягаемости, он перешел на быстрый шаг и по Тренч-стрит направился к семейному общежитию, в котором квартировал.

Папку для бумаг Карлос спрятал под пальто. Он по-прежнему улыбался. В папке наверняка скрывается целое состояние. Ясно, что он, Карлос, сорвал чей-то тщательно подготовленный план, какую-то незаконную операцию. Эти люди сами виноваты. Когда занимаешься такими делами, нужно иметь крепкие нервы. А им выдержки явно не хватило.

Глава 2

Ей хотелось спать. К тому же нелепость ситуации начинала всерьез действовать на нервы. Даже хваленая британская обходительность ничего не меняла. Они, конечно, все были очень вежливы, но никак не хотели отпускать ее в гостиницу. Она поискала в сумочке сигареты, но пачка оказалась пустой. Эта капля переполнила чашу терпения. Женщина встала и подошла к столу сержанта.

— Сержант, я попросила бы вас немедленно записать мои показания.

— Сожалею, мисс Беллоуз, но это невозможно.

Она уже с трудом держала себя в руках.

— Потрудитесь объяснить, почему?

Тут сержант принялся пороть чушь о распределении обязанностей в лондонской полиции, чем только подтвердил ее уверенность в непроходимой тупости чиновников любого ранга и звания. Когда она ездила в Мексику разводиться, тамошние бюрократы были точно так же предельно вежливы и так же непрошибаемо бестолковы.

«Нет-нет, вас неверно проинформировали, — говорили ей. — В пограничных городах разбор дела, конечно, может производиться немедленно, но здесь, в Моралесе, в федеральном округе…»

И все же в конце концов она добилась развода, так что и теперь, без сомнения, сумеет заставить их записать показания, а потом вернется в гостиницу. И дело-то яйца выеденного не стоит!.. Она стала свидетельницей кражи, только и всего. Наблюдала за сценой из окна своего номера ранним серым утром, выкуривая очередную сигарету наедине со своей бессонницей.

К дому подъехала машина «Скорой помощи», санитары вывели больного. Потом появился маленький, плохо одетый человечек, о чем-то начал спорить с одним из санитаров, выхватил у него из рук папку и пустился наутек.

Как могла быстро, она спустилась вниз. «Скорая» и больной уже исчезли. Поскольку первый раз в жизни проклятая бессонница хоть на что-то сгодилась, возникли глупые мысли насчет гражданского долга и прочей ерунды. Выяснив, где находится ближайший полицейский участок, мисс Беллоуз отправилась туда и рассказала об увиденном.

Поначалу все были крайне предупредительны, сержант угостил ее чаем. Лейтенант по фамилии Дэвис стал записывать ее показания, в точности как это сделали бы в Соединенных Штатах. И вдруг, на самой середине рассказа, началась эта возмутительная бессмыслица…

— Тогда кто же снимет с меня показания?

— Квалифицированный специалист уже в пути, мисс Беллоуз.

— И как скоро он появится?

— Мы ждем его с минуты на минуту.

Квалифицированный специалист! Черт бы побрал этих англичан с их вечными условностями! Как только лейтенант выяснил адрес, по которому произошла кража, он отложил ручку, сверился с картой, затем полистал блокнот на столе у сержанта и позвонил по телефону. Квалифицированному специалисту…

Ладно… Кстати, никакие условности не помешали лейтенанту коситься на ноги собеседницы. Впрочем, эти ноги были очень хороши, так же, как и вся стройная пропорциональная фигурка, позволявшая мисс Беллоуз считать себя женщиной эффектной и элегантной. Длинные густые волосы цвета меда смягчали выражение немного жесткого, хотя и очень привлекательного лица со скорбно изогнутыми губами. Недоверчивые голубые глаза взирали на мир с разочарованием инадеждой одновременно, как, впрочем, и подобает глазам скептика.

Между тем в участке возникла легкая паника. Очевидно, квалифицированный чиновник наконец прибыл. Он сразу же подошел к ней.

— Мисс Беллоуз? Стивен Дэйн, — представился высокий темноволосый мужчина, не лишенный привлекательности. — Извините, что заставил ждать. Пройдите, пожалуйста, сюда. Мы устроимся в кабинете лейтенанта.

Девушка поднялась и пошла следом за ним. Странно, что квалифицированный специалист оказался американцем, как на то указывал его акцент. Она выразила желание посмотреть его документы, и перед глазами на секунду возникло раскрытое удостоверение, подписанное совершенно нечитаемой фамилией и подтверждающее, что Стивен Дэйн действительно назначен агентом по специальным поручениям при Центральном разведывательном управлении на неопределенный срок. В документе не говорилось, к какой службе или подразделению Дэйн принадлежит, и не уточнялось, какие именно поручения выполняет.

Четверть часа спустя Дэйн записал показания мисс Беллоуз, а еще через пять минут она рассматривала фотографии людей с физиономиями висельников, пытаясь найти среди них снимок утреннего вора. Но в полицейском досье не нашлось никого, кто хотя бы отдаленно напоминал маленького человечка. Потом случилось нечто любопытное: Дэйн попросил опознать по фотографиям кого-нибудь из бригады «Скорой». Это становилось интересным. Похоже, речь шла об чрезвычайно интригующим заговоре. Фотографий санитаров она тоже не нашла, и Дэйн попросил как можно подробней описать внешность похитителя.

— Маленький, — сказала мисс Беллоуз, — плохо одетый. Загорелый или просто смуглый. Похож на латиноамериканца или, может, на азиата. — Она немного подумала. — По-моему, у него довольно крупный нос. И еще — он улыбался, когда убегал с папкой.

— Охотно верю, — откликнулся Дэйн.

— А что он украл?

— Мы еще не знаем в точности.

Но она не позволила ему уйти от ответа таким тактичным образом.

— Проще говоря, вы предпочитаете не сообщать мне об этом?

Он с улыбкой пожал плечами.

Ей стало забавно. Этот Стивен Дэйн являл собой великолепный образчик молодого высокопоставленного чиновника с блестящим будущим. Вся биография была крупными буквами написана у него на лбу. В университете он наверняка прекрасно успевал, особенно в политических науках и иностранных языках. Однако, несмотря на недюжинные умственные способности, достойные всяческого восхищения, Дэйн, без сомнения, принадлежал к тому типу «настоящих мужчин», который так любит популяризировать ФБР, то есть умел работать кулаками, обращаться с оружием и, видимо, был силен, несмотря на худощавость. Более того, он не лишен такта и скромности, умеет хранить тайну и понимать шутки. Сногсшибательное сочетание!.. Мисс Беллоуз никогда не сомневалась, что подобные мужчины существуют наравне с идиотами и карликами, но все равно здорово удивилась, столкнувшись с представителем этого племени лицом к лицу.

— А вы можете объяснить, — поинтересовалась она, — почему лондонская полиция посчитала необходимым вызвать для расследования этой кражи американца из ЦРУ?

— Потому что пострадавший тоже американец.

Разговор начал действовать ей на нервы. Она не ребенок, чтобы выслушивать эти сказки. Иногда, конечно, лестно, когда тебя держат за несмышленыша, но только не в подобных обстоятельствах.

— Мистер Дэйн, вы намеренно увиливаете от прямых ответов? Какую тайну вы скрываете?

— Здесь нет никаких тайн, — возразил Дэйн, поднимаясь. — Полагаю, мисс Беллоуз, на сегодня достаточно. Где мы сможем найти вас, если придется предъявить несколько фотографий Интерпола для опознания?

— Не уверена, что мне удастся выкроить время…

— Мы уже опросили нескольких человек, которые находились поблизости от места преступления. Однако в момент кражи все они успели отойти от «Скорой» на значительное расстояние. Так что, кроме вас, похитителя никто не рассмотрел.

— Выходит, я важный свидетель…

Дэйн кивнул.

— …незначительного преступления.

Дэйн снова кивнул, на сей раз менее уверенно. Она очень любезно улыбнулась ему:

— Мистер Дэйн, вам известно, в какой гостинице я остановилась. Возможно, я задержусь в городе еще на день-два.

И, повернувшись на каблуках, она вышла, не слишком довольная своей последней репликой.

Глава 3

Этот высокий человек лет пятидесяти носил дорогой костюм и очень скромный галстук. Его внушительной внешности с лихвой хватало на то, чтобы превратить эту отлично сшитую тройку в величественный памятник обреченному и уходящему навсегда стилю жизни.

Он сидел за письменным столом и слушал стоящих перед ним людей из «Скорой помощи». Сложенные руки покоились на поверхности стола, большая голова на толстой шее оставалась неподвижной, глаза смотрели куда-то вниз. В юности этот человек понял цену слова, в зрелом возрасте познал бесценность молчания. Сейчас он молчал. Старший санитар как раз заканчивал доклад о происшедшем:

— Именно так все и случилось, мистер Бардиев. Неожиданно, нелепо…

Улыбка тронула губы Бардиева. Насчет нелепости у него имелись особые соображения.

— Мы, разумеется, бросились в погоню, но вор бежал слишком быстро. Потеряв его из виду, мы посчитали самым разумным…

— Вы посчитали? — переспросил Бардиев, внимательно следя за реакцией собеседника.

По старой привычке он в любом подчиненном выискивал слабое место и не гнушался ударить в него, вызывая страх. Чужой страх может иногда обеспечить вашу собственную безопасность…

— Мне очень жаль, мистер Бардиев.

— Извинения меня не интересуют. Кто-нибудь из вас сможет опознать этого человека?

Почуяв передышку, санитары дружно кивнули.

— Отправляйтесь в архивную. Мэри покажет вам слайды. Может быть, удастся найти его снимок. И пришлите ко мне Зеттнера.

Бардиев выкурил полсигареты. Потом, с хладнокровным видом хирурга, готового приступить к операции, вошел Зеттнер. Он был молод, предан душой и телом и, следовательно, совершенно не способен к дипломатии. Высокий, красивый, он тем не менее казался существом, напрочь лишенным темперамента. Зеттнер испытывал холодное удовольствие от абстракций, проектов, маневров, идей, концепций — от всего лишенного плоти и крови. План с использованием «Скорой помощи» принадлежал ему. Зеттнер оперировал данными, почерпнутыми из книг: пресловутой флегматичностью британских прохожих и тем фактом, что присутствие «Скорой» в любое время и в любом месте никогда никого не удивляет. Построения Зеттнера всегда были довольно сложны. И в конечном счете их успех объяснялся только безразличием человека к искусственным элементам, привнесенным в его окружение извне.

Новость об утрате папки Зеттнер воспринял спокойно, едва ли не безразлично. По большому счету, он вообще интересовался только статистическими результатами; временные неудачи, равно как и временные успехи, трогали его мало. Однако не признать, что содержимое папки имело значительную ценность, Зеттнер не мог.

— У меня предчувствие, что фотографии этого типа нам обнаружить не удастся, — сказал Бардиев. И слабо улыбнулся, вспомнив о ненависти Зеттнера ко всякого рода предчувствиям. — Что вы намерены предпринять, если я окажусь прав?

Зеттнер задумался.

— Субъекту придется как-то распорядиться содержимым папки. А сбыть подобного рода документы не так-то просто. Поэтому необходимо продолжить поиск похитителя и установить тщательное наблюдение за всеми возможными покупателями.

— Отлично. Ну и как, по-вашему, велики наши шансы?

— Успех или провал намеченной операции…

— Нет-нет, — прервал Бардиев. — Так далеко заглядывать не нужно, по крайней мере сейчас. Меня интересует папка. Вы полагаете, что сумеете ее вернуть?

— Да, — ответил Зеттнер.

— Почему вы в этом уверены?

— Я основываюсь на природной глупости человеческих существ.

— Прекрасно, — пробормотал Бардиев. — В таком случае можете немедленно приступать к работе.

Без единого слова Зеттнер поднялся и вышел из комнаты. Он тоже знал цену молчания.

Бардиев достал платок и вытер вспотевший лоб. Он сам помогал создавать подобных людей для нового порядка: историческая необходимость требовала рождения целого поколения зеттнеров. И все же в их обществе он всегда чувствовал себя дурно.

Глава 4

Закрывшись у себя в комнате, Карлос положил добычу на ночной столик, закурил сигарету и с наслаждением растянулся на кровати. Лучи утреннего солнца пробивались сквозь слой пыли, покрывавшей стекла, и бросали блики на красную папку. Карлос полюбовался медными защелками; их ослепительный блеск лишний раз убеждал в том, что под толстой кожей скрывается что-то ценное. Пока хватит и этой уверенности. Позже нужно будет перевести содержимое папки в наличные — используя опасные и извилистые пути. Одному богу известно, куда эти пути заведут его! Папка для бумаг, за которой послали четырех человек и «Скорую», наверняка таит в себе несметные сокровища: бриллианты, платину или чистый героин.

Но сейчас, с двадцатью ливрами в кармане, валяясь на разобранной постели в семейном общежитии для моряков, Карлос чувствовал себя богатым, и не открывая папки. Да в эту минуту он и был богат; забывать об этом не стоило.

Карлос, не торопясь, докурил, затем осмотрел папку повнимательнее. Она была закрыта на замочек. Карлос удовлетворенно кивнул и попытался рассечь кожу ножом, но наткнулся на стальной лист. Все лучше и лучше! Такие папочки покупают не для того, чтобы таскать в них свой завтрак или утренние газеты!

Карлос переключил внимание на замок — маленький, но очень надежный и, как выяснилось, сделанный из более прочной стали, чем его нож. Разрезав кожу, Карлос убедился, что скобы замка намертво припаяны к стальному каркасу папки. Великолепно! Из кармана куртки Карлос вытащил связку инструментов, которые оказали ему немало услуг в разных частях света, отцепил от нее два крошечных изогнутых крючка и взялся за замок с нежностью натуралиста, препарирующего бабочку.

Но для этого замка нежности явно не хватало. Он был сделан на совесть, как и подобает замку, хранящему великие сокровища. Карлос срезал остатки кожи, обнажив блестящий металлический корпус, и, поднеся папку поближе к свету, внимательно оглядел ее, поворачивая так и этак. Отцепив от связки маленькую стамеску, Карлос упер ее в шов замка и, пользуясь тяжелым матросским ботинком как молотком, несколько раз ударил по ручке. Потом снова осмотрел папку. Ему удалось лишь слегка поцарапать металл. Две половинки замочка прилегали друг к другу слишком плотно. Не было никакого зазора, которым он мог бы воспользоваться.

Закурив новую сигарету, Карлос хмуро оглядел свою добычу. От хорошего настроения и следа не осталось. Конструкторы этого маленького сейфа явно перестарались. Неужели придется открывать эту чертову штуку автогеном? Дело как будто идет к тому, но автоген может повредить содержимое.

Карлос потряс металлический контейнер; изнутри послышался легкий сухой шелест. Пакетики с героином? Денежные купюры?

Итак, нужна помощь, чтобы выпотрошить эту треклятую папку. Обратиться к кому-то, у кого есть необходимые инструменты, возможно, даже газовый резак? Но во всей Англии Карлос знал лишь одного человека: Джона Эдельгейта, который покупал у него марихуану и героин, контрабандой привезенные из Мексики. Эдельгейт никогда не подводил Карлоса. Наверное, на него можно положиться… Но сколько он запросит за то, что всего лишь вскроет злосчастную папку? И сможет ли Карлос присутствовать при операции? Если нет, Эдельгейту не составит труда припрятать часть добычи или вообще сказать, что папка была пуста, коль скоро содержимое ее окажется достаточно ценным. Здесь, в Европе, друзей у Карлоса не было. Доверить Эдельгейту несколько пакетиков героина он мог, но отдать в руки малознакомого человека переносной сейф, за которым не поленились послать по меньшей мере четырех человек и «Скорую помощь», было не так просто.

Нет, черт возьми, риск слишком велик! Карлос очень давно ждал подобного случая, чтобы теперь довериться безразличному иностранцу с глазами дохлой рыбины. С того самого дня, когда Карлос ушел из своей деревни и отправился в Пуэрто-Вальярта наниматься на рыболовецкое судно, даже еще раньше, с того времени, когда он мальчишкой возился в пыли Санта-Марта-де-ла-Меза, он мечтал об огромных богатствах, сказочных сокровищах: тысячах, десятках тысяч долларов, которые однажды попадут к нему в руки. Карлос лелеял эту мечту долгие годы, работая на плантациях сахарного тростника под Мехико, потом вкалывая рыбаком в Пуэрто-Вальярта, а затем попеременно нанимаясь мотористом, смазчиком, стюардом на разные суда, отплывавшие из Акапулько и Веракруса во все порты мира; повсюду его поддерживала мечта. Картины богатства, которое позволит больше никогда не работать, помогли ему выжить среди нищеты и подлости окружающего мира. У других людей был их бог — далекий и чужой, который все видел и ни во что не вмешивался; у Карлоса была мечта.

Мысли о богатстве неотступно преследовали его. Люди с Севера говорили: «Работай больше, Карлос, экономь на всем, учись». Но парень из Санта-Марта-де-ла-Меза, работай и экономь он хоть тысячу лет, никогда не станет таким, как североамериканцы. Коммунисты, служившие рядом, на кораблях, очень серьезно внушали ему: «Трудись на благо народа, Карлос. Помни о великой революционной истории Мексики. Борись за то, чтобы однажды все богатства мира, все средства производства были справедливо распределены между людьми». Они говорили красиво и гладко, но в свою веру обратить его не сумели.

Разговоры о мексиканской революции и в самом деле звучали торжественно, однако в Санта-Марта двое из трех младенцев умирали вскоре после рождения, а когда вырученные за продажу урожая сахарного тростника деньги были потрачены, деревенские мужчины слонялись без дела и еще туже затягивали веревки, служившие поясами.

Карлос снова взял в руку папку. Лоб его покрыли морщины, глаза под выступающими надбровными дугами недобро светились, толстые губы свела судорога. Он провел заскорузлым пальцем по краю папки, нежно огладил впаянные скобы замка. Если над замком работали на совесть, пайку наверняка укрепили заклепками. Карлос присмотрелся повнимательней и увидел с одной стороны почти незаметные маленькие пупырышки.

Опустившись на колени, он пристроил папку в углу комнаты и упер стамеску во впаянную скобу. Примерившись, он изо всех сил ударил ботинком по рукоятке стамески и посмотрел, что получилось. Видимых изменений не наблюдалось. Карлос уперся стамеской в угол скобы и несколько раз подряд с силой опустил ботинок на рукоятку. На нижнем этаже кто-то яростно заколотил по батарее.

— Эй, ты, с ума сошел, что ли? Полвосьмого утра! — крикнул недовольный голос.

Карлос глянул на кровать, где лежал нож. Потом, тщательно примериваясь, еще три раза подряд ударил по скобе.

— Да чтоб тебя разорвало! Совсем очумел!

Еще один удар. Скоба и замок разом отлетели в сторону. Поработав стамеской еще немного, Карлос сломал язычок замка. Папка приоткрылась.

Карлос подошел к кровати и вывалил на нее содержимое маленького сейфа. Оно состояло из початой пачки сигарет и большого коричневого конверта из плотной бумаги. Конверт был заклеен. С обеих сторон виднелась красная нашлепка: «Совершенно секретно».

Дурной сюрприз. Богатства, обещанные красивой папкой, четырьмя наемниками и «Скорой помощью», уже отдалялись от Карлоса. Совершенно секретно! Он быстро вскрыл конверт, втайне надеясь, что внутри все же окажется нечто ценное. Но обнаружил лишь еще один коричневый конверт, также помеченный грифом «Секретно». На нем значился адрес: «Лондон, Карлайл-стрит, 4. Служба стратегического планирования США».

Карлос разодрал конверт, лихорадочно перелистал вывалившиеся из него бумаги и выпустил их из рук. Он бы завыл, принялся бы биться головой о стену, но побоялся крикливого соседа снизу. Столько опасностей, столько надежд… Какой же он дурак, что доверился своей мечте! Мечта рассыпалась в прах, осталась только опасность.

Однако даже в пучине отчаяния Карлос не потерял головы. От папки необходимо избавиться. А что до бумаг, их, вероятно, лучше всего сжечь и сделать вид, будто они вообще никогда не существовали. Только безумец станет совать нос в правительственные секреты. А Карлос пока еще в своем уме.

Собрав документы, он пробежал по ним взглядом. Как будто никаких особых тайн. Был листок с чем-то напоминающим карту, но понять, где здесь суша, а где море, Карлос не смог. Никаких названий, только четкая линия, проведенная пером, очевидно, обозначающая прибрежную полосу. Карту усеивали маленькие пронумерованные точки. На другом листке к номерам давались пояснения. Но они состояли из пятибуквенных слов, не принадлежащих ни к одному из известных Карлосу языков. Шифр? Наверняка. Были и другие листки, испещренные словами из пяти букв или исписанные числами, а также целые страницы чисел; строчки располагались то повыше, то пониже, но всегда в сопровождении непонятных букв. Этот американский сверхсекрет состоит из множества маленьких секретов, решил Карлос.

Ладно, сказал он себе. Сожжем бумаги и обо всем забудем.

Он достал из кармана коробок, вытащил спичку. И принялся чистить ею ногти.

А может, не торопиться? Конечно, в папке не оказалось ни бриллиантов, ни платины, ни героина, ни долларов, ни вообще чего бы то ни было ценного в общепринятом смысле. Зато оказался «совершенный секрет». И кто-то придавал этому секрету такое большое значение, что не поскупился нанять четырех головорезов и «Cкорую». Чтобы провернуть операцию, выложили несколько сотен долларов. Так сколько же может стоить сам секрет? Тысячу долларов? Десять тысяч? Если только эти листочки, исписанные шифрованным языком, вообще чего-нибудь стоят…

Карлос хлопнул себя по колену. Ну конечно же, стоят! Правительства всех стран только и делают, что покупают секреты у шпионов, всем известно! А эти документы, похищенные уже дважды, должны стоить гораздо больше всех остальных. Не найдя в папке ничего, что можно легко продать, он разозлился и едва не упустил возможность обогатиться по-настоящему. Секреты имеют свою цену. А американские секреты должны стоить очень дорого, ведь Америка такая богатая страна. Десять тысяч долларов? Да эти бумажки, наверное, потянут на двадцать, а то и на тридцать тысяч!

Карлос вновь почувствовал себя богатым. Вернулось ощущение блаженства. Скоро с тупой и плохо оплачиваемой работой будет покончено. Забыть о дрянной пище, уродливых бабах и бессмысленном существовании среди равнодушных иностранцев! В обмен на этот «совершенный секрет» он получит деньги и купит себе ферму в Австралии, как можно дальше от Америки и Мексики. Он заплатит за ферму наличными и станет полновластным хозяином.

Но как превратить «секрет» в звонкие монеты или хрустящие купюры?

Карлос понимал, что ему придется нелегко. Но он уже твердо знал, с чего начнет. Надо пойти к Джону Эдельгейту, который продает все, что хоть чего-то стоит. Разумеется, с Эдельгейтом придется долго спорить о цене…

Засунув документы во внутренний карман куртки, Карлос спрятал папку под матрас. Здесь она в полной безопасности: кровати в общежитии перестилают только по случаю въезда и выезда жильцов. И, не медля больше ни секунды, Карлос, вооруженный только ножом и энтузиазмом, вышел на улицу. Совершенно не представляя, что его может там ожидать.

Глава 5

— Ну, — сказала Сюзан Беллоуз, — я просмотрела никак не меньше десяти тысяч ваших чертовых фотографий. Что дальше?

— Пока все, — вздохнул Дэйн. — Это копии, которые Интерпол снял с архивов всех полицейских сил Европы. Если вы не ошиблись, снимка нашего человека в полицейских досье нет.

— Я не ошиблась.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Сказав это, Сюзан попыталась вызвать в памяти образ похитителя. Он был здесь, этот образ, немного затуманенный, но еще различимый. И все же описать его Сюзан могла только общими словами: темная или загорелая кожа, толстый нос, бледные губы, черные блестящие глаза, черные волосы и странная уверенность в движениях, что-то от сорвиголовы.

Чем больше Сюзан Беллоуз думала, тем больше замутнялся портрет похитителя; на самом деле это уже был не портрет, а нечто вроде ключа, ожидающего, пока ему предъявят существо из плоти и крови, чтобы начался процесс опознания.

— Я бы его узнала, — заявила Сюзан. — Что теперь будем делать?

— Теперь? Не пойти ли нам выпить?

— От таких предложений я никогда не отказываюсь.

Они сидели в одном из дальних залов ресторана «Георг V» за блестящим столиком красного дерева и потягивали виски. Полутьма в зале вроде бы располагала к откровенности. Но атмосферы особой откровенности между ними не установилось. Мрачно насупившийся Дэйн как будто вообще не обращал внимания на окружающее. Его руки неподвижно лежали на столе; казалось, он спокоен и безмятежен. Но у Сюзан сложилось впечатление, что эта безмятежность наигранная. Было похоже, что Дэйн держит себя в руках только усилием воли. Вероятно, именно так он всегда реагирует в сложных ситуациях.

— И что вы предпримете теперь? — спросила Сюзан.

— Попытаюсь его найти.

— Вы ведь даже не знаете, как он выглядит!

— Это не всегда обязательно.

Она с сомнением покачала головой. Возможно, Дэйн хорошо знает свое дело, но отыскать безликого темнокожего человека в целой Европе…

— А чем займетесь вы? — поинтересовался Дэйн.

— Продолжу путешествие: Париж, Женева, Вена, Флоренция.

— Наверное, здорово повеселитесь.

— Да уж, на славу… Дэйн, вы скажете мне, что находилось в этой папке?

— Нет.

— Знаете ли, я в состоянии догадаться.

— Сколько угодно.

— А если я заговорю?

— Тут я бессилен.

Этот ответ Сюзан не понравился. Было обидно, что ее, единственную настоящую свидетельницу преступления, вот так запросто отодвигают в сторону. Погрузившись в созерцание своего стакана, она скорчила гримасу, а потом снова подняла глаза на Дэйна.

— Возможно, я могу вам чем-то помочь…

Дэйн расправил плечи.

— Конечно, можете.

— Чем же?

— Вам это не понравится, к тому же расстроит ваши планы.

— К черту мои планы! Преследовать похитителя гораздо интереснее, чем таскаться по музеям!

— Может быть, но и гораздо опаснее.

— Тогда я с вами.

— Серьезно?

— Разумеется. При одном условии: вы скажете, что находится в этой драгоценной папке. Мы ведь станем напарниками, бесстрашными охотниками за готовым на все преступником. Так что с вашей стороны будет некрасиво хранить от меня тайну!

Дэйн согласно кивнул.

— В папке находился конверт с грифом «Совершенно секретно».

— А в конверте?

— Секретный документ.

— Дэйн, это нечестно! Какой именно документ?

— Мне не сообщили.

— Но он важен?

— Крайне.

— Не думаю, что мы сумеем заполучить его обратно, — заметила Сюзан. — Если папку украли Советы, то она уже давно отправлена в Москву дипломатической почтой, так ведь?

— Есть и другие способы. Но мы абсолютно уверены в том, что у Советов папки нет. Санитары из «Скорой» — люди русских. Папку украли именно у них.

— Понимаю, — медленно выговорила Сюзан. — Но кто же мог это сделать? И зачем?

— Поскольку фотографии похитителя нет в архивах, резонно предположить, что это новичок: шпион, работающий только на себя, который пытается сколотить капитал, или секретный агент непонятно какого правительства. Учитывая обстоятельства похищения, наиболее вероятной представляется первая версия. В таком случае документы попытаются продать.

— А за них можно получить много денег?

— Можно, — кивнул Дэйн. — Только это непросто. В подобных делах ловушки подстерегают на каждом шагу. Нам сильно повезет, если удастся обнаружить похитителя живым!

Дэйн закурил и несколько секунд размышлял.

— Любитель непременно совершит немало оплошностей. Одна-две ошибки еще могут сойти ему с рук, но в шпионском бизнесе за неосторожность наказывают быстро и безжалостно. Если он хитер и находчив, то прежде всего войдет в контакт с нами и предложит выкупить документы.

— А если он обратится к русским?

Дэйн пожал плечами:

— Возможно, выручит много денег. Хотя обычно русские не покупают то, что могут получить иным способом.

— Понимаю, — шепнула Сюзан. — Ладно! Что будем делать?

— Ничего. Ждать, пока что-нибудь случится.

— Так можно прождать очень долго!

— Не исключено.

— Но это же чертовски скучно!

Она посмотрела Дэйну прямо в лицо и слегка вздрогнула, встретившись с прямым взглядом его серо-зеленых глаз. Прекрасно владея собой, он почти незаметно улыбался. Сюзан это совсем не понравилось. Дэйн, вероятно, принадлежал к той категории мужчин, которые уверены, что знают обо всем больше других и никогда не раскрываются до конца.

— А мы постараемся не скучать, — игриво произнес Дэйн.

Теперь его улыбка превратилась в недвусмысленный намек. Сюзан машинально нахмурилась, отметив про себя, что в конце концов это может оказаться даже забавным.

Глава 6

Верхняя часть Бингхэм-Роу мужественно пыталась сохранить более или менее пристойный вид; зато нижняя половина улицы, выходящая к городским докам, радостно подстраивалась под самые экстравагантные вкусы моряков пятидесяти различных национальностей и, похоже, пропала безнадежно. В верхней части обитали торговцы судовыми принадлежностями, аптекари, бакалейщики и прочие мелкие коммерсанты, раз и навсегда повернувшиеся спиной к реке и с надеждой устремившие взоры на квартиры благопристойных служащих и дома-близнецы почтенных отцов семейств. Верх Бингхэм-Роу отчаянно старался попасть в ряды буржуазии и как будто преуспевал в этом.

На узком поле битвы, которое зовется улицей, никто не дрался за место под солнцем с таким ожесточением, как Джон Эдельгейт из клана Эдельгейтов.

Карлос явился к Эдельгейту с надеждой в сердце и секретными документами в кармане. Он вошел в крохотный полутемный мебельный магазинчик, и через несколько секунд появился хозяин: низенький и важный, с округлым лицом и редкими прилизанными волосами, похожий на гигантскую лягушку. Узкий лоб, маленький острый носик, липкие скользкие пальцы, переплетенные на четко обозначившемся животе. Сморщенный ротик складывался в гримаску, выражающую нечто среднее между презрением ко всякого рода сомнительным сделкам и желанием провернуть их как можно больше. Под безобидной внешностью Эдельгейта добропорядочность каждый день вела изнурительный бой с алчностью.

— А вот и мистер Зеккилия! — воскликнул Эдельгейт, завидев Карлоса. — Здравствуйте, как поживаете?

— Отлично.

С тех самых пор, как Карлос покинул родную деревню, еще никто никогда не произносил его фамилию правильно. И он научился откликаться на многочисленные иностранные вариации, ни одна из которых не походила на ту фамилию, которую дали ему в Санта-Марта.

— А как идут ваши дела, мистер Эдельгейт?

Эдельгейт с озабоченным видом наклонил голову, прислушиваясь к словам собеседника. Карлос страдал еще и от этого неудобства. Он рос, полагая, что разговаривает на испанском. Но когда юношей отправился в Пуэрто-Вальярта, выяснилось, что вся остальная Мексика вовсе не считает испанским язык, на котором он говорит. Это диалект, объяснили ему, один из ацтекских языков, пересыпанный искаженными испанскими словами. Карлос был потрясен. В шестнадцать лет ему пришлось учиться языку, на котором говорят жители Мехико и Веракруса, а на кораблях он узнал немало английских фраз. Но иностранцы по-прежнему в ужасе склонялись к нему, настороженно прислушиваясь, просили повторить сказанное или, если возможно, говорить медленнее. Некоторые вообще не понимали его английского, просто не разбирали слов. Свободно Карлос мог изъясняться только на родном диалекте, но возвращению в Санта-Марта он предпочел бы смерть.

— Не угодно ли пройти в мою комнату, мистер Зеккилия? Наверное, не откажетесь от чашечки чая…

— Спасибо большое.

Карлос приучил себя поглощать этот напиток. Всего лишь небольшое испытание, через которое необходимо пройти, чтобы с выгодой провернуть дело.

— Вот так. Хорошо устроились? Прекрасно. Приятное плавание, мистер Зеккилия?.. Хорошо, хорошо… А у нас стоит чуть более влажная погода, чем обычно. Зато ожидается теплое лето…

В этом чертовом городе выпадает столько осадков, что с лихвой хватило бы на всю Мексику.

— Итак, полагаю, вас привело ко мне дело, о котором вы хотели бы поговорить?

— Есть кое-что на продажу.

Хотя Карлос знал, что, сразу взяв быка за рога, нарушает неписаные правила приличия и обижает Эдельгейта, терять время на обычные церемонии он не хотел.

— Разумеется, мистер Зеккилия. Счастлив сообщить, что за время вашего отсутствия цена грамма не изменилась. Если позволите, я достану весы…

— Не надо, мистер Эдельгейт. Это не героин.

Эдельгейт с облегчением улыбнулся. Бриллианты или платину бдительной совести переварить куда как легче.

— Есть одна очень любопытная штука… И стоит, по-моему, немало, — пояснил Карлос склонившемуся к нему англичанину.

Продолжая говорить медленно и следя за произношением, которое тем не менее оставалось непоправимо ацтекским, он рассказывал историю о «Скорой помощи» и найденном секрете.

Мистер Эдельгейт слушал очень внимательно. Украденные планы… Как живописно! И речь, похоже, идет не о британских документах. Планы принадлежат американцам, которые, хотя и союзники, в Общий рынок все же не входят!

Эдельгейт немного пофлиртовал с романтической идеей стать посредником в столь серьезной операции. Но здравый смысл быстро подал голос.

— Мистер Зеккилия, прошу вас, не будем больше об этом. С моей стороны было бы более чем нескромно не сообщить вам, что в подобного рода делах я не имею никакого опыта. Совершенно никакого.

— Вы не хотите продать для меня американские планы?

— Дорогой друг, я просто не знаю, кому их можно предложить. Не имею ни малейшего представления. Этот мир мне абсолютно незнаком, можно даже сказать — чужд.

— Чужд?

— Безгранично.

Мистер Эдельгейт замолчал. Он очень хорошо чувствовал свой каждодневный мир, мир мебели и героина, ставший уже привычным и обыденным, с нравственной точки зрения сравнимым со стаканчиком виски в баре на углу. Люди, пристрастившиеся к героину, были ясны и понятны Эдельгейту: просто покупатели незаконного продукта, продаваемого под видом безобидной пудры. А если брать бриллианты и платину, так это вообще обычные товары, которые любят приобретать капиталисты, уставшие от строгостей налогообложения.

Но что он мог рассказать этому иностранцу о романтическом мире шпионов, планов, документов и секретов, о котором сам знал только из газет? Мистер Эдельгейт попытался объяснить это, но смутился: складывалось впечатление, что он пересказывает популярный роман Эдгара Уоллеса.

Зато Карлос, который никогда не читал книг, ничуть не стесняясь, спросил твердым голосом:

— Эти бумаги чего-нибудь стоят?

— Полагаю, да, — ответил мистер Эдельгейт. — Да, почти наверняка стоят.

— Так я и думал!

— Но, дорогой друг, вам надо найти покупателя.

— Точно, — согласился Карлос, и радость сразу исчезла с его лица. — Наверняка существуют люди, которые покупают такие секреты.

— Однако никто не знает, где их искать, — заметил мистер Эдельгейт.

— Тогда как же продают секреты?

Мистер Эдельгейт призвал на помощь свое деловое чутье и знание практических сторон жизни.

— У покупателей должна иметься организация. Почти как в обычных предприятиях. Посредники, перекупщики… Агенты, которые подпаивают моряков…

— Значит, если я пойду в какой-нибудь бар в доках…

— Нет-нет, так было во время войны. Думаю, теперь все иначе.

Они немного посидели молча. И тут в памяти мистера Эдельгейта всплыл один смутный факт.

— Несколько лет назад жил в Амстердаме человек… Ван Джост, если не ошибаюсь. Он занимался контрабандной торговлей бриллиантами. Но один из моих клиентов утверждал, что на самом деле Ван Джост — секретный агент.

— Какой страны?

— По-моему, об этом мой клиент не распространялся.

— Ладно, не имеет значения. Этот человек покупает секреты?

— Так говорил мой клиент. Или, во всяком случае, давал понять. Но не забывайте, что я лично незнаком с этим Ван Джостом и совершенно не представляю…

— Вы можете дать его адрес?

— Кажется, записывал где-то здесь…

Мистер Эдельгейт принялся рыться в кипе бумаг разного цвета и размера, сначала быстро, потом все медленнее и медленнее. С одной стороны, он понимал, что имеет право на определенный процент за посредничество, а с другой, не сомневался, что у этого оборванца Карлоса в карманах шаром покати. К тому же имелись и другие причины не давать посетителю искомый адрес. Зеккилия — иностранец, и, по всей вероятности, доверять ему, когда дело выходит за рамки торговли героином или платиной, просто опасно. Впечатлительный, легковозбудимый тип, который наверняка вляпается с этими документами в какую-нибудь историю. А коль скоро он угодит в руки полиции, то наверняка без разбора заложит всех, кто так или иначе с ним связан.

При мысли о подобной перспективе пальцы мистера Эдельгейта почти совсем перестали шевелиться, но клочок бумаги, на котором он крупными буквами записал имя и адрес Ван Джоста, уже был извлечен на свет. Карлос с торжествующей улыбкой завладел листком и принялся внимательно вглядываться в него: чтение никогда не относилось к числу его сильных сторон. Наконец ему удалось расшифровать написанное: «Амстердам, Де Рутерс Кайд, 17, Ван Джост».

— Большое спасибо, мистер Эдельгейт, — сказал Карлос, поднимаясь. — Очень вам признателен. Надеюсь, что в случае успеха сумею должным образом засвидетельствовать свою благодарность.

— Вы очень добры. Но будьте поосторожней.

— Непременно, — отозвался Карлос. — Еще раз спасибо.

— Не хотел бы, чтобы с вами что-нибудь случилось, — от всей души заявил мистер Эдельгейт, легонько похлопав Карлоса по плечу.

Глава 7

Великан Антей, побежденный лишь Геркулесом, черпал силы от своей матери Земли. Зеттнер был бы не прочь поменяться местами с этим персонажем греческой мифологии. Но сила Зеттнера проистекала от недюжинных интеллектуальных способностей, позволявших ему с большой долей вероятности прогнозировать будущее: в прогнозах он был по-настоящему талантлив. Теперь же, разработав планы и отдав необходимые распоряжения, он вошел в кабинет Бардиева, едва не лопаясь от гордости. Даже в его докладе проскальзывал легкий намек на снисходительность: он говорил тоном архитектора, читающего тупоумному прорабу лекцию по строительству.

— Людей из «Скорой помощи», переодетых в гражданское, я отправил в четыре разных района Лондона. Возможно, им удастся обнаружить нашего человека. Вот выбранные мною сектора. — Бледный, но крепкий палец Зеттнера четыре раза подряд решительно ткнулся в карту Лондона, висевшую над письменным столом.

Бардиев слушал пояснения и рассеянно кивал. Сегодня он проснулся с легкой головной болью: сказывались последствия старых мигреней. И от этого неприязнь к коллеге только усиливалась. Каждая мысль давалась с огромным трудом.

— Люди из «Скорой помощи» согласны с тем, что похищение носило спонтанный характер, — продолжал Зеттнер. — Принимая во внимание находящиеся в нашем распоряжении данные, можно сформулировать разумную гипотезу касательно личности похитителя.

— И что же вы сформулировали касательно его личности? — осведомился Бардиев. Его ирония осталась незамеченной.

— Это асоциальный романтик, склонный к преступному оппортунизму. Он не планировал свою акцию заранее, просто увидел возможность поживиться и воспользовался ею.

— Если, конечно, ему за это не заплатили.

— Я рассматривал подобную вероятность. Она предполагала бы серьезную утечку из нашей организации, до сих пор совершенно герметичной. Поскольку из двух гипотез эта представляется менее удобной, я временно отложил ее проработку.

— Отлично, — буркнул Бардиев. — Что дальше?

— Если мои выкладки соответствуют истине, похититель — одиночка и действует на свой страх и риск. Ему придется продать, а не просто передать по инстанции похищенные документы. Это усложняет его положение. В Лондоне рынок сбыта строго ограничен.

— Однако он все же может попытаться вступить в контакт с перекупщиками.

— Я предусмотрел такой вариант. За всеми возможными покупателями в городе, не связанными с нами, установлено круглосуточное наблюдение. Хотя, должен отметить, от личного состава потребуется значительное напряжение сил.

— Превосходно. Ну, а если он попытается продать документы за пределами Англии?

Оказалось, что Зеттнер рассмотрел и такую возможность. Более того, он почти убежден, что похититель вскоре покинет Британские острова: на английской территории, заметил Зеттнер, для продажи документов существует слишком много препятствий. Похитителю понадобятся простор действий и многочисленные границы Европейского континента. В ожидании подобного развития событий Зеттнер разместил людей в стратегически важных пунктах страны, у основных портов и аэродромов. Однако вероятность того, что похититель просочится у них между пальцами и вскоре окажется во Франции, все же достаточно велика.

— И тогда? — спросил Бардиев.

Зеттнер лукаво улыбнулся:

— Его очевидные преимущества на континенте на самом деле иллюзорны. Там мы обладаем гораздо более широкими возможностями и менее стеснены вмешательством полиции. В преддверии второго этапа операции я уже связался с нашими людьми.

— Похоже, вы все предусмотрели, — чуточку раздраженно подытожил Бардиев.

— В меру своих сил — да.

Отправив Зеттнера восвояси, Бардиев опустился в глубокое кресло. Необходимо расслабиться. Сегодня вид бледного, по-эллински чистого лица Зеттнера действовал на нервы даже больше обычного. Досье утверждало, что Зеттнер не курит, очень мало пьет и не интересуется женщинами. У человека, еще не достигшего тридцати, такое агрессивное целомудрие могло легко превратиться в порок.

С некоторых пор Бардиев все больше и больше любил возвращаться мыслями в прошлое. Он вспоминал те времена, когда был солдатом и жил простой веселой жизнью в разрушающемся мире. Со свирепым наслаждением следил он за быстрой экспансией русских в Европе и лишь иногда сожалел, что больше не служит рядом со своими боевыми товарищами. Может, правы были те, кто, пережив немцев и Сталина, оказались в армии? Выполняя простые приказы, человек обретает покой. Защищай свою страну — этого девиза вполне достаточно и для интеллектуала. А трудная и неблагодарная секретная служба на благо будущих поколений подвергает силы и таланты человека суровому испытанию, если только этот человек не Зеттнер.

Бардиев со вздохом вернулся к делам. Позже ему доложили, что похитителя удалось засечь на вокзале Виктория, но он быстро затерялся в толпе. После поспешной рекогносцировки людей из «Скорой помощи» разместили у наиболее вероятных пунктов выхода в город.

В этот же день первые точные сведения получил Стивен Дэйн. В Скотланд-Ярде внезапно объявился свидетель, которого после короткого допроса доставили в кабинет, временно отведенный представителю ЦРУ. Быстро проглядев принесенное полицейским инспектором досье, Дэйн вызвал свидетеля.

Перед ним предстал маленький, нервный, упитанный человечек, который, казалось, даже в этом учреждении, внушавшем трепет многим, чувствовал себя достаточно уверенно. От посетителя сильно разило алкоголем.

— Дело в том, — начал мистер Эдельгейт, — что я посчитал своим долгом сообщить о происшедшем в компетентные органы. В полиции меня заверили, что я не… что неосторожности, которые я некогда позволил себе совершить…

Дэйн подтвердил, что прегрешения свидетеля останутся без последствий.

— Ну что же, сэр, признаюсь откровенно: одно время я занимался тем, что принято называть «торговля наркотиками».

Дэйн приподнял брови, демонстрируя легкое удивление.

— Конечно, я прекратил эту деятельность, как только осознал, насколько она губительна. Теперь работаю исключительно с мебелью.

Эдельгейт поднял на Дэйна полные надежды глаза. Американец улыбнулся, показывая тем самым, что понимает, как сложно порой придерживаться сухой буквы закона.

— Вот так, сэр. И, разумеется, время от времени ко мне приходят люди, полагающие, что я по-прежнему перепродаю наркотики. Это очень мешает бизнесу, но что поделаешь? Не вывешивать же соответствующее объявление!

Дэйн признал, что ситуация у мистера Эдельгейта действительно довольно щекотливая, не говоря уже о том, какие неприятные последствия она может повлечь.

— Именно так, сэр, именно так. У преступников, мистер Дэйн, существуют свои законы. И положение такого человека, как я, легким не назовешь.

Дэйн это прекрасно понимал. Он угостил мистера Эдельгейта сигаретой, которую тот принял, размышляя, достаточно ли хорошо подготовлена почва для дальнейшей беседы. Американец ведет себя крайне любезно, а он, наверное, человек влиятельный. Решив, что преамбула удалась, мистер Эдельгейт позволил себе немного расслабиться.

— Итак, сэр, вы можете себе представить, что, когда сегодня утром ко мне в магазинчик зашел некий моряк, это не стало для меня полной неожиданностью. Я посчитал, что его привело ко мне обычное дело: выгодно продать раздобытый где-то пакетик героина. Поэтому я приготовился как можно быстрее и тактичнее выставить гостя за дверь…

— Моряк? — переспросил Дэйн.

— Припоминаю, что именно так он отрекомендовался.

— А свое имя он не назвал?

— К сожалению, нет.

Мистер Эдельгейт решил утаить некоторые сведения, которые могли бы навести на мысль о его близости с Карлосом.

— А вы могли бы определить его национальность?

— Не рискну утверждать, сэр. Испанец или итальянец, что-то в этом роде.

Дэйн кивнул.

— Простите, что перебил вас, мистер Эдельгейт. Рассказывайте дальше.

— Да, сэр. Видите ли, якак раз подхожу к самому необычному. Вместо того, чтобы предложить на продажу наркотики (в этом случае я немедленно выдворил бы его вон), посетитель захотел продать… секреты! Американские секреты, по его словам. Вот тут я удивился!

— Могу себе представить.

— Да-да, он меня совершенно огорошил.

Мистер Эдельгейт подошел к самой сложной части повествования, которую нужно было излагать очень осторожно.

— Когда я заявил, что ничего, кроме мебели, не продаю, этот тип потребовал адрес специалиста по такой части. Даже не просто потребовал. Он угрожал мне, мистер Дэйн! Признаюсь, я струхнул. Он невысок ростом, но очень мускулист, как многие моряки. К тому же, поверите ли, размахивал ножом! А у меня оружия нет.

— Ну и дела! — пробормотал Дэйн.

— Вот-вот! Посетитель начал выходить из себя, и я назвал ему первый пришедший в голову адрес. Адрес человека по фамилии Ван Джост. Мне говорили, что Джост занимается наркотиками. Но я дал моряку его адрес только потому, что в ту минуту вспомнил о нем. Если бы я имел возможность подумать, то, разумеется, назвал бы какое-нибудь вымышленное имя…

— Вы поступили единственно правильным образом, — заметил Дэйн.

— В самом деле? Счастлив, что вы так думаете, сэр… Когда моряк ушел, я сел и принялся размышлять. Видите ли, я оказался в очень сложной ситуации. Рецидивисты, чтоб вы знали, особенно организованные, иногда действуют не менее эффективно, чем полиция. Во всяком случае, так говорят. А меня нельзя назвать кристально честным коммерсантом. — Тут мистер Эдельгейт грустно улыбнулся. — В прошлом у меня случались трения с законом.

— К счастью, с этим покончено! — воскликнул Дэйн. — Теперь это достояние истории.

— Да, сэр. Проанализировав свое положение, я решил, как это ни стыдно признавать, сделать вид, будто ничего особенного не произошло. Но определенные соображения заставили меня передумать. Предположим, этого идиота арестуют. Не исключено, что тогда он втянет меня в свое грязное дело! Подобная перспектива показалась мне крайне неприятной. Я помнил и о том, что похищены американские документы, а мы ведь союзники и вообще… Ну, я хочу сказать: мы ведь в одной упряжке, правда?

— Без сомнения. Вы можете припомнить адрес Ван Джоста?

— Я записал его. Амстердам, Де Рутерс Кайд, 17.

— Как выглядел моряк?

Мистер Эдельгейт довольно туманно описал внешность Карлоса. Он уже сказал Дэйну ровно столько, сколько хотел сказать.

— Очень вам признателен, мистер Эдельгейт. Вас не затруднит повторить свои показания стенографистке?

— Ничуть, сэр, ничуть. Полагаю, вы скоро арестуете этого парня. Мне он показался человеком резким, но весьма недалеким. Так что вы наверняка обошлись бы и без моей помощи.

Дэйн еще раз поблагодарил мистера Эдельгейта и повел его в комнату стенографистки. По дороге Эдельгейт поинтересовался:

— Надо думать, вознаграждения за помощь следствию не предусмотрено? Не то чтобы я пришел из-за этого, но все же…

Дэйн подтвердил, что вознаграждения не предусмотрено, однако, если сведения мистера Эдельгейта окажутся полезными, его труд, несомненно, будет оценен должным образом. Удовлетворенный Эдельгейт уселся диктовать свое заявление, а Дэйн вернулся к себе в кабинет, переговорил с голландской полицией и заказал два билета на вечерний рейс в Амстердам.

Глава 8

— Это очень хорошая комната, — сказала женщина. — И завтрак входит в плату за наем.

Карлос кивнул, разглядев за пышными телесами хозяйки маленький, идеально чистый прямоугольник комнаты.

— Замечательный вид из окна, — добавила женщина.

Карлос попытался мысленно перевести гульдены в доллары. Деньги буквально таяли. Конечно, он мог бы снять каморку и подешевле, рядом с портом, но здесь окна выходили на Де Рутерс Кайд и магазин Ван Джоста был виден как на ладони.

— Мне нравится, — объявил Карлос. — Беру.

— Простите? — не поняла хозяйка. — А, берете комнату… Извините за любопытство, давно ли вы говорите по-английски?

— Не очень, — холодно отозвался Карлос.

— Так я и подумала. Обычно английских и американских клиентов я понимаю без труда, особенно если они говорят медленно. Вы, случаем, не из Южной Америки?

— Из Чили, — назвал Карлос первую пришедшую в голову страну.

— О, далеко же вы забрались… Наверное, в Чили очень красиво?

Карлос кивнул. Южной Америки он не знал совершенно.

— Особенно горы, — сообщил он хозяйке.

Когда она наконец убралась, Карлос подошел к окну и закурил. Потом уселся, привалившись спиной к обоям с цветочками, подтянул ноги к подбородку и принялся наблюдать за магазином Ван Джоста на другой стороне улицы. Карлос обладал поистине безграничным терпением, не считая это, впрочем, особым достоинством.

Маленький чистенький магазинчик Ван Джоста, ничем не отличавшийся от других подобных заведений, казалось, ни у кого не мог бы вызвать подозрений. И все же Карлос медлил идти туда.

До сих пор он следовал достаточно простым путем. Едва ли не машинально украл папку у санитаров. Даже поход к Эдельгейту в подобных обстоятельствах вполне мог сойти за обычное дело. Но теперь…

Теперь, приехав к Ван Джосту, Карлос вступал на скользкую тропу. Ради туманной надежды на будущие сокровища ему предстоит встретиться с опасностями, которым подвергаются все люди, влезающие в правительственные дела. И противостоять этим опасностям Карлос должен вслепую, ничего не зная о том, как далеко могут зайти охотники за секретными документами. Целью его жизни оставались богатство и независимость, но он не имел ни малейшего желания кончать самоубийством.

Еще можно уничтожить планы и обо всем забыть. Поездка в Голландию останется невинным развлечением моряка, готовящегося завербоваться в очередной рейс.

Он курил, неподвижно сидя у окна, а в голове бурлили мысли и впечатления, с трудом складывавшиеся в корявые афоризмы: «Лучше быть богатым и здоровым… Не создавай себе сложностей… Без труда не выловишь и рыбку из пруда…»

Однозначного решения Карлос так и не принял. Хотя на самом деле все было решено заранее: несколько дней назад — в Лондоне и много лет назад — в Мексике. Он встал, стряхнул с куртки сигаретный пепел. Потом вышел из комнаты и принялся спускаться по лестнице.

— Да-да, — закивал Ван Джост. — Замечательный человек этот мистер Эдельгейт. Как у мистера Эдельгейта идут дела?

Ван Джост говорил еле слышным голосом, словно у него болело горло. Он оказался настоящим великаном: двухметровый рост, широченные плечи. Но, несмотря на массивность, производил впечатление человека хрупкого и неуверенного в себе. Ван Джосту приходилось соизмерять свои движения с небольшими размерами магазинчика. Он еле протискивался между стеной и прилавком, лишь чудом умудряясь не опрокинуть наземь стеллажи с часами и полочки с грошовыми сувенирчиками, брелками и прочей разной дребеденью. Больше всего Ван Джост напоминал чахоточного льва, запертого в слишком тесной клетке. Его большие руки, покрытые белыми волосками, заметно дрожали. Несколько секунд он пристально смотрел Карлосу в глаза, потом покосился куда-то в глубь магазинчика.

Карлос неподвижно стоял перед прилавком, силясь понять, что же беспокоит Ван Джоста.

— Прошло уже… да-да, почти пятнадцать лет, если не больше, с тех пор, как мы последний раз встречались с мистером Эдельгейтом. Мы с ним занимаемся разным бизнесом. Но, случается, направляем друг к другу клиентов.

— Ах, вот как… — вежливо отозвался Карлос.

— О, да!

Стекла магазина вдруг вздрогнули от хриплого замогильного хохота Ван Джоста. Наверное, клиенты у него очень смешные. И бизнес веселый. Карлос улыбнулся. Он, как и все, умел ценить и понимать юмор в делах. Джост отступил на шаг от прилавка и, развернувшись так, чтобы наблюдать за входной дверью, сказал:

— Ну-с, друг мой, мистер…

— Да, — произнес Карлос с жутковатой застывшей улыбкой.

— Вы правы. Совершенно правы! — вскричал Ван Джост с громким неискренним смехом. — Никаких имен! Только дела. Верно говорю?

— Только дела, — повторил Карлос.

И они расхохотались хором. В конце концов юмор победил недоверие. В этом разговоре о делах и впрямь было что-то уморительное. Руки Ван Джоста задрожали еще сильней. Карлос, продолжая вымученно смеяться, отступил к двери.

Ван Джост встревожился:

— Желаете совершить сделку немедленно? Отлично. Я уполномочен. Позвольте, пожалуйста, взглянуть…

Вошедшая в магазин пожилая женщина раздраженно отпихнула Карлоса в сторону. Ван Джост воззрился на посетительницу с видом человека, которого вот-вот повесят. Сделав над собой усилие, он подмигнул Карлосу:

— Будьте любезны, подождите секундочку…

— Зайду попозже, — сказал Карлос.

И сделал еще один шаг к двери. На лице Ван Джоста появилось страдальческое выражение. Он быстро обогнул прилавок и взял Карлоса за руку:

— Погодите, друг мой…

Штора в глубине магазина раздвинулась, и из-за нее появились два полицейских в штатском с револьверами в руках. Они вознамерились картинно перепрыгнуть через прилавок, и это дало Карлосу возможность ударить Ван Джоста по горлу ребром ладони — крепкой, как кора старого дуба.

Полумертвый от боли Ван Джост рухнул прямо в ноги полицейским. Пожилая дама не без видимого удовольствия попыталась испустить громкий вопль, дабы отметить нестандартность ситуации. Быстрый как молния, Карлос выскочил за дверь и затерялся в толпе на Де Рутерс Кайд, исчез в проходных дворах. Полицейские даже не успели заметить, в какую сторону он побежал. Когда наконец это удалось выяснить, вопрос представлял уже чисто теоретический интерес.

У билетного кассира голова раскалывалась от семейных неурядиц. Он неодобрительно взглянул на запыхавшегося смуглокожего человека по ту сторону окошка и машинально протянул руку к ящику с билетами.

— Что вы сказали? — переспросил кассир, повышая голос, чтобы перекрыть шум поезда. — Куда вам надо?

Поняв, что по-голландски пассажир не разговаривает, кассир повторил свой вопрос по-английски. Но вспотевший смуглый человек, очевидно, не понимал и этого языка.

— Дайте мне билет на ближайший поезд, — еще раз повторил Карлос, силясь перевести дыхание.

Кассир никогда не слышал такого языка. Может, это баскский? Иностранцы, которые хотят, чтобы с ними разговаривали лишь на родном языке, должны обращаться в туристическое бюро.

— Куда вам нужно? — снова спросил кассир, на этот раз по-французски, старательно выговаривая слова.

— Дайте мне билет на ближайший поезд, — взмолился Карлос по-испански.

— Не понимаю, — заявил кассир. (Ему и без этого придурка забот хватало: у жены три недели задержка, заявилась погостить матушка из Дордрехта, в клозете бачок засорился…) — Говорите, куда нужно, или выходите из очереди.

— Билеты здесь продают?

— Вы всех задерживаете. Уходите, или я вызову полицию!

Вцепившись в окошечко обеими руками, Карлос с ненавистью уставился на кассира. Тот обвел взглядом зал ожидания в надежде заметить полицейского. И вдруг какая-то женщина хлопнула Карлоса по плечу. И в многоголосье звучащих рядом языков он разобрал ее слова, произнесенные на вполне приличном английском, хотя и с сильным акцентом:

— Куда вам нужно?

— На ближайший поезд.

— В Париж?

— Да.

Женщина сообщила кассиру, что иностранец хочет купить билет до Парижа. Карлос просунул в окошечко несколько купюр и получил в обмен билет второго класса и пару гульденов сдачи. Женщина тоже взяла билет до Парижа и отошла от окошечка вместе с Карлосом. Она поймала его за руку, когда он попытался влезть в вагон первого класса, и отвела во второй, показала место.

Примерно на голову выше Карлоса. Пухленькая, светловолосая, коротко подстриженная. Не красивая, но и не уродина. И хорошо говорящая по-английски.

В тот же день управление амстердамской полиции разжаловало двух инспекторов в патрульные. Описание иностранца, бежавшего из магазина Ван Джоста, передали по рации всем постам. Беглеца обвинили в попытке ограбления. За вокзалом и аэропортом следили втрое внимательней обычного. Обо всех принятых мерах докладывали Стивену Дэйну.

Немного погодя Дэйн лично допросил Ван Джоста и убедился, что данное им описание похитителя совпадает с рассказом Сюзан Беллоуз. Джост ничего не мог сказать о национальности визитера; секретных документов он не видел и ничего не хотел добавить к своим предыдущим показаниям.

Через четыре часа на связь вышел пограничный пост. Тамошний персонал не успели оповестить вовремя, но тридцатью минутами раньше один из охранников видел подходящего под описание человека за рулем светло-коричневого «Фольксвагена», въезжающего в Бельгию по дороге на Льеж. Тотчас же были предупреждены французские и бельгийские власти, подняты по тревоге таможенные посты. Еще через час французская полиция сообщила, что водитель «Фольксвагена» задержан в Мобеже. Дэйн и Сюзан немедленно отправились в путь на машине, предоставленной амстердамским отделением ЦРУ.

Поздно вечером в аэропорту Амстердама появились двое русских с дипломатическими паспортами. Один — высокий молодой человек в элегантном костюме — держался холодно и надменно. Другого — постарше, с сединой на висках — казалось, бесконечно забавляли чистота и аккуратность маленького голландского аэропорта. Мужчины представились специалистами в области тяжелой промышленности. Дежурный иммиграционной службы что-то пометил у себя в блокноте. С некоторых пор русские, похоже, поголовно переквалифицировались в специалистов по тяжелой промышленности.

Глава 9

Тем же вечером в Лондоне мистер Эдельгейт готовился закрыть магазинчик и отправиться домой на Лауэр-Клэптон. После разговора с Дэйном он старался вообще не думать о последних событиях и с головой погрузился в свои дела, то есть исключительно в торговлю мебелью. Еще до похода в Скотланд-Ярд он предупредил торговцев наркотиками, с которыми был связан, чтобы те держались подальше вплоть до новых распоряжений. Эдельгейт не хотел идти даже на малейший риск.

Но теперь страшное испытание начинало понемногу забываться. Он мог даже поздравить себя с тем, что так отважно и ловко справился с трудной задачей.

При нормальном течении дел он ни за что бы не сдал Карлоса. Но секреты к нормальным делам не относились. Эдельгейт никогда не касался подобных вещей. Секреты означали опасность. Тем утром, после ухода Карлоса, Эдельгейт принялся размышлять о своем положении.

Оптимизма оно не внушало. Этот чертов дикарь, предоставленный сам себе, на континенте неминуемо попадется, точно так же, как тигр, вздумавший побродить по Гайд-парку, наверняка угодит в клетку. Без связей и поддержки в лабиринтах европейской мафии, не умеющий отличить стукача от друга, не знающий правил поведения в цивилизованном обществе, разговаривающий о делах на совершенно невразумительном английском, Карлос не мог долго оставаться на свободе.

Мистер Эдельгейт продолжал размышлять. Когда Карлоса схватят, его, конечно, станут допрашивать, возможно, пытать, угрожать, искушать. Агенты секретных служб захотят выяснить имена всех, с кем он так или иначе имел дело, всех, кто хоть как-то замешан в похищении; захотят выявить все возможные пути утечки информации. А уж эти ребята знают, как отучить любопытных совать нос не в свои дела! Карлос, не имея никаких причин покрывать Эдельгейта и думая прежде всего о собственной шкуре, сразу же сдаст его. Эти секреты сделали из треклятого моряка едва ли не чумного: из-за них свободы лишится не только он сам, но и все, к кому он приближался!

Поэтому-то мистер Эдельгейт и отправился на исповедь в полицию, надеясь, что Карлосу еще не представилась возможность рассказать стражам порядка о своем добром друге из мебельного магазина. Конечно, опасность пока не миновала, но, по мере того как шло время, положение мистера Эдельгейта ощутимо улучшалось.

Итак, прибравшись в магазинчике, мистер Эдельгейт готовился выключить свет и отправиться восвояси. Но едва он протянул руку к выключателю, как в дверь кто-то энергично застучал.

— Закрыто! — крикнул Эдельгейт.

— Полиция, — сообщил голос из-за двери.

Поморщившись, мистер Эдельгейт подошел к двери и приоткрыл ее. В полутьме улицы он разглядел высокого, хорошо одетого мужчину в сопровождении двух помощников. Хорошо одетый предъявил полицейский значок, прикрепленный к бумажнику.

— Разрешите войти, сэр?

Эдельгейт распахнул дверь. Гости настороженно вошли в магазин, осмотрелись вокруг с обычной полицейской подозрительностью.

— Чем обязан… — начал мистер Эдельгейт.

— Я — инспектор Хэдден, — представился высокий. — Эти господа — мои коллеги, сержант Флинн и сержант Тернер.

— Я собирался домой.

— Надолго мы вас не задержим. — Инспектор Хэдден вытащил из кармана блокнот, открыл его и взглянул на исписанную страничку. — Итак… По поводу вашего посетителя…

— Инспектор, я уже обо всем рассказал в Скотланд-Ярде. Мои показания записаны стенографисткой.

— Мне это прекрасно известно, мистер Эдельгейт. Но вы же знаете, что полицейские обожают перепроверять полученные сведения.

— В такое время?

— Возможно, вы предпочли бы, чтобы мы заявились днем, когда у вас полно клиентов?

— Разумеется, нет. Что вам угодно?

— Ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов. Вы заявили, что человек предложил вам купить секретные документы. Вы видели эти документы своими глазами?

— Нет, инспектор.

— Вы уверены?

— Еще бы! О таком не забывают.

— Сообщил ли он вам, как достались ему эти бумаги?

— Нет.

— А что-нибудь об их внешнем виде?

Эдельгейт отрицательно помотал головой.

— Не потрудитесь ли еще раз описать внешность посетителя?

Эдельгейт повиновался.

— И вы совершенно уверены, что сумеете его опознать?

— Послушайте, инспектор…

— Бросьте, мистер Эдельгейт. У вас было вполне достаточно времени, чтобы хорошо рассмотреть этого типа!

— Да, я мог бы опознать его.

— Сможете отличить его от других людей, которых вам предъявят в полиции?

— Полагаю, да.

— Превосходно, — пробормотал инспектор Хэдден. — Так мы и думали.

Он подал знак. Молчаливые помощники подошли к Эдельгейту с двух сторон и крепко взяли его под руки.

— Минуточку…

Но инспектор Хэдден больше не слушал. Отвернувшись от Эдельгейта, он осматривал магазинчик. Заметив в дальнем углу недавно распакованный контейнер с мебелью и лежащую на нем веревку, Хэдден взял ее в руки и попробовал на прочность.

— Инспектор, что происходит? Что вы делаете?

Прихватив веревку с собой, Хэдден вернулся на середину торгового зала и, задрав голову, осмотрел потолочные балки и перекладины.

— Сойдет, — заключил он наконец.

Тут Эдельгейт понял, что происходит. И предпринял отчаянную попытку вырваться. Но его крепко держали. Хэдден вытащил на середину зала стол. Поставил на него стул и влез наверх. Затем перекинул веревку через три перекладины и затянул узел.

— Мистер Хэдден, я ошибся, — выдохнул Эдельгейт. — Я не смогу опознать интересующего вас человека.

Хэдден отряхнул руки и принялся мастерить петлю на свободном конце веревки.

— Прекратите! Остановитесь! — завопил Эдельгейт. — Я не сумею его опознать, это невозможно!

Державшие его верзилы с таким же успехом могли бы быть и статуями. Их лица не выражали ровным счетом ничего: ни сострадания, ни жестокости. А сильные руки сжимали локти Эдельгейта с каменной неотвратимостью. «Сержанты» стояли неподвижно, широко расставив мощные ноги и вперив глаза в пол. Хэдден закончил с петлей, слез со стола и подошел к Эдельгейту. Легкая грусть появилась на его тонком умном лице.

— Мне очень жаль, — сказал Хэдден. — Но это необходимо. Могу заверить, что страдать вы не будете.

— Вы убьете меня?

— Увы.

Эдельгейт взвизгнул:

— Как вы смеете говорить, что я не буду страдать? Что же, по-вашему, повешенные не страдают? Вы не посмеете, вы обещали не делать мне больно! Хэдден, вы же обещали!

— А вам и не будет больно, — сообщил Хэдден, заходя за спину Эдельгейту.

Эдельгейт скорчился в сдавивших его каменных клешнях. Потом вдруг обмяк, повиснув на руках своих стражей. Глаза его неотрывно, словно у загипнотизированного, смотрели на веревочную петлю. Он попытался вспомнить какую-нибудь молитву, но разум отказывался смириться с происходящим. Он тут ни при чем, он не вмешивался в это грязное дело. Если бы удалось вырваться, убежать…

Кто-то — наверное, Хэдден — резко ударил его по затылку у основания черепа. Эдельгейт услышал щелчок, как если бы сломалась сухая ветка. Ему почудилось, что магазинчик внезапно погрузился во тьму: очевидно, вылетели пробки. Люди, державшие его, одновременно разжали руки. Он почувствовал себя свободным и побежал: нырнул в ночь и через открытое окно выпрыгнул на улицу. Фонари почему-то не включили, свет нигде не горел. Царила полная темнота. Эдельгейт не видел ни луны, ни звезд, но чувствовал под ногами плиты мостовой. Он бежал. Мостовую вскоре сменила высокая трава, потом мягкий песок, потом вода, становившаяся все глубже и глубже. Наверное, удалось добежать до самого Дувра! Эдельгейт бросился в воду и потерял сознание. И умер, уверенный, что плывет к Франции и спасению.

Глава 10

Дэйн выехал на дорогу в Мобеж и повел машину со скоростью семьдесят километров в час. Сюзан Беллоуз, полузакрыв глаза, откинулась на сиденье. Тугая струя теплого воздуха била в поднятое к небу лицо; лучи солнца просачивались через прикрытые веки красными пятнами. Один за одним бросали тень на лицо огромные платаны, бесконечной чередой тянувшиеся по обеим сторонам шоссе. Тепло, солнце и мельтешение теней, в сочетании с рокотом мотора и легким подрагиванием сиденья, оказывали на Сюзан почти гипнотическое воздействие. Она по-детски радовалась ощущению скорости, испытывая чувство глубокой благодарности к человеку, сумевшему хотя бы на время снять с ее плеч груз будничных забот.

Сюзан наблюдала за Дэйном из-под полуприкрытых век. Казалось, его опутала паутина ее длинных шелковистых волос. Дэйн держался за рулем очень прямо, даже не догадываясь о том, что попал в плен волос своей соседки, и продолжал корчить из себя супершпиона, гоняющегося за вражеским лазутчиком.

Автомобиль замедлил ход, и регулярное чередование света и тени уступило место однообразной серости. В лицо Сюзан повеял легкий холодок. Она в раздражении открыла глаза, выпрямилась и осмотрелась.

— Где мы?

— Подъезжаем к Мобежу. Надеюсь, там нас ждут хоть какие-то сведения о похитителе.

— К черту похитителя!

— Что это с вами?

Сюзан взглянула на Дэйна с легким отвращением. Таким взглядом она обычно одаривала неумелых любовников.

— Голова немного болит. Не угостите сигаретой?

К пограничному посту они подъехали в напряженном молчании. Здесь быстро выяснилось, что французская полиция задержала не того человека. Из Амстердама никаких новостей не поступало. Четверть часа спустя они выехали в Париж.

— Но зачем вы дали полиции столь подробное описание его внешности? — спросил Зеттнер.

— Не было другого выхода, — заявил Ван Джост. — Вы забываете, что старуха и двое полицейских тоже его видели. Во всяком случае, мельком.

Зеттнер задумался.

— Я немедленно связался с вами, — продолжал Ван Джост. — Предупредил об Эдельгейте. С ним что-нибудь решили?

Зеттнер не ответил. В застегнутом до подбородка плаще он стоял в магазинчике Ван Джоста и пальцами затянутой в перчатку левой руки легонько постукивал по прилавку. За один день Ван Джоста допрашивали трижды: сначала полицейские, потом сотрудники голландской службы безопасности, а затем американцы.

Теперь он беседовал с представителем организации, к которой принадлежал сам, и этот разговор был для Ван Джоста важнее всех прочих. Полицейским и цэрэушникам он мог лгать, мог подлизываться к ним и молить о снисхождении. Но стоявшего теперь перед Ван Джостом задумчивого немногословного человека, которого голландец вызвал сам, не волновали ни ложь, ни правда, ни мольбы. Посетитель молча стоял у прилавка, погрузившись в свои таинственные размышления. Этот человек олицетворял собой силу и власть; достаточно одного его слова, и Ван Джосту навсегда откажут в партийных фондах. И тогда магазинчик обанкротится, как едва не случилось пятнадцать лет назад.

— Вам не следовало давать подробное описание его внешности, — наконец объявил Зеттнер.

— У меня не было времени подумать. Я не получил инструкций, растерялся… Но предупредил организацию, как только…

— Организация не в состоянии делать за вас все. Быть может, вы предложите нам расставлять в магазине товар и уламывать клиентов?

Джост покорно опустил голову. Теперь он был почти уверен, что дотацию ему урежут, если не снимут вообще.

— Как вы поступите, если полиция арестует этого субъекта и предложит его идентифицировать?

— Я его не узнаю. Солгу, — торжественно заявил Джост.

— Неубедительно.

— Вовсе нет. Им из меня ничего не выжать.

— А американец? Если за вас возьмется он?

— Мистер Дэйн? Да это же легче легкого. Его и ребенок обманет.

— Таково, по зрелом размышлении, ваше мнение?

Ван Джост не уловил иронии. И поспешно заговорил:

— Я в этом просто уверен. Он и на вид-то не слишком умен, а когда меня допрашивал, все время отвлекался. Другая свидетельница, женщина, и та вела себя куда разумнее. А сам мистер Дэйн меня едва слушал.

— И это побудило вас говорить громче, чтобы услышали?

— Никогда в жизни! — запротестовал Ван Джост. И добавил обиженно: — В конце концов, не круглый же я идиот!

Зеттнер, казалось, о чем-то замечтался. Глядя на выражение его красивого лица, можно было решить, что молодой человек занят разработкой какого-то приятного плана. Джост взирал на него с восхищением. И потому слишком поздно заметил, как правая рука Зеттнера нырнула в карман плаща и появилась вновь уже с маленьким автоматическим пистолетом.

— Секундочку, — выдохнул Джост. — Может, я неверно выразился…

Его слова потонули в бескрайнем равнодушии Зеттнера, посчитавшего, что пришло время действовать. Без всякой спешки он снова засунул руку в карман и вытащил глушитель, который ловко прикрутил к стволу оружия. Джост, охваченный паническим ужасом, наблюдал за его действиями, судорожно сглатывая слюну.

— Честно, — выдавил он наконец, — я понимаю, что совершил немало ошибок. Но я все исправлю, клянусь! Меня оставили без указаний. В этом срыве нельзя винить меня одного, я не мог…

— Вас никто ни в чем не винит, — сообщил Зеттнер.

Он передернул затвор и поднял пистолет на уровень груди Ван Джоста, губы которого шевелились теперь совершенно беззвучно. Раздался глухой щелчок. Пуля вошла точно между моргающими глазами, как раз над носом. Секунду Ван Джост еще глядел на своего палача, потом отступил на шаг и рухнул на пол — почти бесшумно для такого большого тела.

Зеттнер спрятал пистолет в карман, зашел за прилавок и сгреб из-под стекла горсть часов. Потом вышел на улицу.

На небольшом мосту через канал Воорбюргвал Зеттнер перегнулся через парапет и бросил часы в темную воду. Затем снял перчатки и направился в отель.

…— Неужели это действительно было необходимо? — спросил Бардиев.

— Безусловно, — заверил его Зеттнер. — Ван Джост был слишком слаб, чтобы выдержать нажим полиции. Мы не могли позволить ему опознать похитителя.

Вернувшись в номер, который они делили с Бардиевым, Зеттнер развалился в глубоком кресле и закурил. Это случалось с ним крайне редко, но курил он вовсе не потому, что нервничал. Зеттнер знал, что курение — вид деятельности, относящийся к разряду удовольствий. И время от времени позволял себе поэкспериментировать с удовольствиями, чтобы расширить свои познания о человеческой природе.

— Все спишут на грабеж. Лишь еще одно преступление из тысяч и тысяч, которые ежегодно совершаются на Западе. Несколько строк в газетах, неделя следствия и точка!

— Сначала Эдельгейт, теперь Джост, — пробормотал Бардиев.

Зеттнер выпрямился.

— Вас это в самом деле беспокоит? Мне-то казалось, что кадровые военные хорошо понимают необходимость подобных мер.

Бардиев пожал плечами. Он двенадцать лет провел в армии, восемь из них на командных постах, а последние четыре года работал в разведке. Служил в Кантоне, Бухаресте, Берлине, теперь перебрался в Лондон и, если не брать в расчет отпуска, которые время от времени проводил в России, не жил на родине уже около десяти лет. Может, он слишком долго отсутствовал?.. Ему вдруг пришло в голову, что Зеттнер направлен сюда с заданием выявить степень его, Бардиева, лояльности и благонадежности, а может статься, даже окончательно утвердить решение, принятое по его поводу.

— Исчезновение Эдельгейта и Ван Джоста не слишком облегчает нам жизнь. Мисс Беллоуз, американка, по-прежнему находится с Дэйном. Она сможет опознать похитителя.

Зеттнер устало пожал плечами:

— Разумеется. Поэтому ее тоже придется ликвидировать.

Последнее слово он произнес почти агрессивно. Реалист не может позволить себе баловаться эвфемизмами.

— А Дэйн?

— Его также необходимо убрать.

— А потом вы уберете его преемника? А потом того, кто его сменит?

— Не говорите так, — бросил Зеттнер. — Даже в шутку. Если вы, конечно, шутите…

На этот крючок Бардиев не попался. Он слишком долго жил на свете, чтобы позволить себе реагировать на инсинуации такого существа, как Зеттнер.

— Просто удивительно, до чего вы, молодые, любите играть в старые игры. Еще немного, и вам захочется взорвать Лувр!

— У террора есть свои преимущества.

— Ну, конечно! Почему бы в таком случае не стереть с лица земли Версальский дворец? Может, на его месте построят завод!

Зеттнер улыбнулся. Он понимал юмор, хотя сам шутить не любил, да и не умел.

— Террор не так устарел, как вам представляется. Всякие средства хороши, если они позволяют достичь цели. Называть что-либо старой игрой означает поддаваться сентиментальному чувству виновности. — Зеттнер докурил и аккуратно затушил окурок в пепельнице. — Вы идете не в ногу, Бардиев. Террор возвращается.

— Таковы последние инструкции?

— Это очевидно. А вы предпочитаете другие средства?

Бардиев с улыбкой пожал плечами.

— За операцию отвечаете вы, — напомнил он Зеттнеру. — Когда вы рассчитываете ликвидировать Дэйна и женщину?

— Без промедления. Но сначала нужно все тщательно продумать.

— Ну, а я отправляюсь спать, — объявил Бардиев и удалился к себе.

Очутившись один в темной спальне, Бардиев, не раздеваясь, растянулся на кровати, заложив руки за мускулистую шею. Он испытывал почти отеческую жалость к Зеттнеру, такому юному, так безраздельно преданному делу, не умеющему улыбаться, еще не видевшему мира и потому склонному излишне упрощать проблемы старого недисциплинированного Запада. Погружаясь в сон, Бардиев подумал, что было бы интересно посмотреть на пьяного Зеттнера. Да, такой эксперимент может оказаться забавным. Этому юноше необходимо понять, причем поскорее, что совершенным человеком стать просто невозможно, как бы ты к этому ни стремился.

Глава 11

В европейской штаб-квартире ЦРУ в Париже Дэйну не сообщили ничего нового касательно дальнейшей судьбы похитителя. В Амстердаме он больше не всплывал, и Дэйн предположил, что субъект все-таки покинул город, а может быть, и страну, отправившись в неизвестном направлении.

Дополнительные меры безопасности на границах пока результатов не принесли. Как похитителю удалось вырваться из засады в магазине и обмануть бдительность пограничников? Это оставалось загадкой. Кое-кто, и Дэйн в том числе, полагал, что новичку просто сопутствует удача. Некоторые считали, что подобный успех индивидуальных действий объясняется только существованием разветвленной агентурной сети. Как далеко простираются щупальца этой гипотетической организации, никто сказать не мог, но поползли слухи, что похитителя финансирует мощная азиатская держава из числа неприсоединившихся.

Слухи, в свою очередь, породили новую гипотезу: утверждали, что похититель на самом деле никакой не моряк и вовсе не так наивен, как на то якобы указывают его поступки. Похищение документов могло рассматриваться как попытка некоей страны «третьего мира» с помощью профессионального агента-провокатора осложнить отношения между членами НАТО, с одной стороны, между НАТО и Советским Союзом, с другой, и, может быть, даже между Союзом и странами Варшавского договора, с третьей. Эта гипотеза вызвала определенный интерес в Вашингтоне, но в Париже сторонников не сыскала. В ожидании дополнительных сведений надо было работать с самой простой версией, основанной исключительно на фактах, а не на их интерпретации.

Дэйну доложили, что Джон Эдельгейт найден повешенным у себя в магазине: все как будто указывало на самоубийство. Но судебный медик утверждал, что Эдельгейта повесили, предварительно сломав ему шейные позвонки.

В Амстердаме некий грабитель пристрелил Ван Джоста. Наиболее вероятным представлялось, что и здесь действовала группа, расправившаяся с Эдельгейтом.

Папка, в которой изначально находились документы, попала в руки лондонской полиции. Горничная из семейного общежития обнаружила ее под матрасом в одной из комнат. И совсем уж было собралась выкинуть на свалку, но предпочла сначала переговорить с постовым на улице. С металлической поверхности удалось снять очень четкие отпечатки пальцев, но их аналогов в архивах Интерпола не нашлось. В общежитии никто в точности не помнил, как выглядел человек, квартировавший в комнате, где обнаружили папку. В ту неделю было много постояльцев.

Проверив крупные навигационные компании Лондона, люди Дэйна установили, что все экипажи вернулись на свои суда в полном составе, зато примерно четыре сотни моряков латинского происхождения находились в отпусках или уволились после окончания контракта: это были итальянские, корсиканские, испанские моряки, а также выходцы из Центральной и Южной Америки. До дюжины мелких компаний, владеющих двумя-тремя судами, а также до каботажных кораблей у следствия руки не дошли.

Короче говоря, Дэйн очутился в безвыходном положении. Он не имел никакой возможности предположить, где в следующий раз объявится похититель, что предпримет, с кем попытается войти в контакт. Оставалось только ждать, от корки до корки штудировать все поступающие донесения и не спускать глаз с Сюзан Беллоуз — единственной остававшейся в живых свидетельницы. Хотя в прессу ее имя не просочилось, жизни женщины отныне грозила серьезная опасность.

Многое зависело от того, к кому похититель решит обратиться в следующий раз.

Глава 12

Джулиан Скарборо был молодым человеком с установившимися привычками и скромными запросами. Получив назначение в департамент благодаря протекции сенатора Уэллинса, Скарборо построил свою жизнь в лучших традициях молодого дипломата. Он старательно исполнял обязанности помощника атташе американского посольства в Париже. И будущее представлялось ему вполне однозначно: скромный и хорошо воспитанный юноша, он, ступенька за ступенькой, пойдет вверх по длинной лестнице успеха. Только случай, который, как известно, бродит по коридорам всех посольств мира, мог ускорить этот процесс или же, наоборот, навсегда остановить его.

И случай, нацепив невзрачную обыденную маску, не преминул воспользоваться возможностью. Каждый день, в дождь и в солнце, Джулиан выходил из посольства ровно в полдень, иногда с друзьями, но чаще один, и отправлялся обедать в кафе «Марго», скромную забегаловку, не упомянутую даже в «Мишелэн», самом известном и подробном путеводителе по Парижу. Здесь Джулиан мужественно старался преодолеть противоречия между американским желудком и французской кухней. Вечером, иногда с друзьями, но чаще один, он покидал посольство и отправлялся прямиком в «Спагну» — отличный ресторан, где пищу подавали разрезанной, ароматизированной, с зеленью и пряностями, так что ее изначальный вкус оказывался совершенно заглушен изощрениями французских поваров. Перекусив там, Джулиан пешком проходил километр, отделявший его от «Анаиса», заведения «левобережного» типа, располагавшегося, однако, на правом берегу Сены. Завсегдатаи «Анаиса» состояли в основном из молодых дипломатов, с удовольствием следивших за тем, как поглощают кофе бородатые неотесанные представители парижской богемы. Джулиан проводил здесь приятные полтора часа за чтением «Фигаро» или «Монд», совершенствуя свой и без того вполне приличный французский. А потом отправлялся спать.

В тот вечер, когда двуликий случай решил воспользоваться представившейся возможностью, Джулиан пришел в «Анаис» к десяти часам. Заказав виски, он погрузился в чтение статьи о влиянии культуры острова Ява на развивающиеся страны Западной Африки.

Внезапно он почувствовал, что человек за соседним столиком смотрит на него как-то слишком пристально. Но Джулиан не растерялся: дипломаты, вне зависимости от стажа, ранга и звания, должны уметь жить в не всегда приятном свете прожекторов. Лишь один раз Скарборо с самым высокомерным видом оглядел навязчивого соседа, а затем снова погрузился в газету.

Но, как ни странно, уже не мог сосредоточиться на чтении. Статья о яванском влиянии в Западной Африке, написанная с изяществом чисто французского стиля, которому завидуют во всем мире, больше не вызывала интереса. Человека, сидевшего за соседним столиком, Джулиан явно где-то видел.

Дипломат гордился своей памятью на имена и лица. Мысленно он принялся перебирать воображаемые карточки, пытаясь соотнести с чем-нибудь эту черную гриву, маленькие глубоко посаженные глазки, оливковую кожу и не очень крупное, но мускулистое тело. Два анархиста из Латинской Америки, бывший итальянский премьер и финский корреспондент, представшие перед мысленным взором, здесь явно не годились. Погадав еще немного, Джулиан припомнил, что видел этого человека шатающимся около посольства. Как-то раз незнакомец последовал за ним в кафе «Марго» в полдень, а потом сюда, в «Анаис». А может быть, и не один раз.

— Вы из американского посольства? — спросил человек на варварском английском.

Видимо, он посчитал быстрый взгляд, брошенный Джулианом за несколько секунд до этого, вполне достаточным поводом для беседы.

Джулиан кивнул в ответ, решив, что этого хватит. И со всей возможной вежливостью снова погрузился в чтение газеты. Но незнакомец со свойственной нахалам всего мира развязностью решил продолжить еще не начавшийся разговор. Он встал и пересел за столик к Джулиану.

— Вы дипломат? Может быть, из секретной службы?

Джулиан снова посмотрел на этого плохо одетого иностранца. Полную изоляцию от недипломатического мира Скарборо считал большой ошибкой. Именно потеря контакта с массами привела к краху дипломатию прошлого. С другой стороны, связываться с незнакомцем Джулиану совершенно не хотелось.

— Я работаю в посольстве Соединенных Штатов, — изрек он.

Подобный ответ как будто не таил в себе никакой опасности.

— Но не в секретной службе?

— Предпочел бы не уточнять.

— Конечно. Вы ведь дипломат, — заметил человечек с тонкостью, удивительной для такого невоспитанного существа. — Хотя и очень молоды.

— Тут уж я бессилен, — отрезал Джулиан.

Человечек кивнул, грустно качнув черной гривой. Несмотря на холодную сдержанность Джулиана, он явно был настроен дружелюбно.

— Спорю, что вы работаете с кучей важных дел, точно?

Джулиан слабо улыбнулся.

— Это хорошо, — сказал незнакомец.

Быстро осмотревшись по сторонам, словно опереточный конспиратор, он снова повернулся к Джулиану:

— А вам случалось покупать секретные документы?

Ну и вопросики у этого типа!.. Джулиан вновь улыбнулся и пригубил кофе.

— У моего приятеля есть на продажу секретный документ. Всего за пять тысяч долларов.

Ну что тут скажешь? Джулиан ограничился поднятием бровей.

— Мой приятель, — продолжал незваный собеседник, — украл этот американский секрет. А может, и нет. Как бы там ни было, секрет сейчас у моего приятеля. Сначала он хотел продать его русским, но я отговорил. Это нехорошо. Да и вообще русским доверять нельзя. Так вот я и сказал приятелю: «Слушай, если уж приспичило, так перепродай этот американский секрет американцам. У них денег-то побольше, чем у русских, да и дело с ними иметь приятней». Вот так я ему и сказал. А он отвечает: «Хуанито, мне все равно, кому продавать секрет, лишь бы заплатили. Только не знаю я американцев, которые такие штуки покупают». Тогда я пообещал, что попробую помочь…

Человечек с оливковой кожей устремил на Джулиана полный надежды взгляд. Но дипломат в ответ обдал его волной безразличия.

— Ну, в общем, приятель мне и говорит: «Хуанито, делай что хочешь. Я не верю ни русским, ни американцам. Светиться лишний раз мне неохота, так что, если задумаешь встретиться, шепни вот этому моему дружку, а он шепнет еще одному».

Хитрый он парень! Если сам не захочет, никогда его не отыщешь! Но секрет свой продаст, если вы и другие американцы согласитесь его купить. Он просит только пять тысяч долларов, это ведь пустяк для правительства. А больше ему ничего не надо.

— Это все? — ледяным голосом осведомился Джулиан.

— А что, мало?

Джулиан соединил кончики пальцев и задумчиво осмотрел их, как это часто делал первый помощник атташе. Потом поднял глаза и спокойно произнес:

— Вы хотя бы приблизительно представляете себе, сколько людей ежедневно заявляются в посольство Соединенных Штатов или обращаются к его работникам, предлагая купить какие-нибудь секреты?

— Что, много?

— Нет, вы, кажется, не понимаете. Я пытаюсь донести до вас простую мысль: все мошенники Европы как будто сговорились считать американцев славными, счастливыми и недалекими простаками, готовыми отвалить кучу денег в обмен на любую бумажонку с этикеткой «Секретно». Каждый месяц нам предлагают столько секретов, что голова кругом идет!

— Но, мистер…

— Секреты? — продолжал Джулиан, распаляясь. — Да в Европе этих секретов больше, чемфальшивых персидских ковров на Востоке! Мальчишки на улицах пытаются продать нам секреты! А некоторые даже предлагают их бесплатно! Существует целая служба, занимающаяся исключительно проверкой и сортировкой секретов, которые попадают к нам в руки. Впрочем, мне говорили, что русские испытывают аналогичные сложности.

Хотя незнакомец следил за страстной речью Джулиана с видимым напряжением, большую часть сказанного он все же уловил.

— Не знал, что так обстоят дела, — заметил он.

— Поверьте мне на слово, именно так. А посему посоветуйте своему другу попытать счастья с русскими. Мы, американцы, в этом году благотворительностью не занимаемся!

Маленький человечек сильно упал духом, но признать себя побежденным никак не хотел:

— Может быть, другие люди из вашего посольства…

— Они скажут вам то же самое. Мы никогда не покупаем товар, в котором не нуждаемся.

— Я так понимаю, вы боитесь, как бы вас не надули, — сказал иностранец. — Сразу я как-то об этом не подумал… Но я предлагаю настоящий секрет, он имеет цену. Слушайте. Меньше недели тому назад в Лондоне у одного американца украли секретные документы люди из «Скорой помощи». Не слышали?

— Продолжайте, — бросил Джулиан.

— А людей из «Скорой» как раз обчистил мой друг. Ему представился случай, и он его не упустил. Это правда, можете проверить. На следующий день, в Амстердаме, когда мой друг пытался продать секрет советскому агенту, его едва не сцапала полиция. Да-да, эти бумаги настолько важны, что американские службы работали очень быстро! Но и это еще не все. Когда мой приятель приехал в Париж, один человек прочел ему кое-что из голландской газеты. Моему приятелю хотелось выяснить, что написали об амстердамском деле. И оказалось, что человек, которому он хотел продать секреты, — вы меня слушаете, мистер? — оказалось, что этот голландец, который работал на русских, убит во время так называемого ограбления. Об этом вы слышали?

— Нет.

— Ну, а о первом-то деле, о краже в Лондоне, вы наверняка слышали?

— И об этом не слышали, — заявил Джулиан. — Кстати, смею вас заверить, что если бы эта история действительно имела место, нам бы сообщили. Новости подобного рода немедленно передаются во все основные посольства. Боюсь, что рассказ вашего друга — всего лишь тонко сотканная ложь от начала и до конца.

Человечек явно хотел продолжить спор, но с Джулиана было довольно. Он расплатился и ушел, напоследок еще раз порекомендовав собеседнику рассказать свою историю русским.

На следующий день в посольстве Джулиан поведал друзьям о своем приключении. Все от души посмеялись. Совершенно очевидно, что продать секреты хотел сам человечек, а рассказанная им история всего лишь плод его необузданного воображения.

Приключение было слишком веселым, чтобы забыть о нем сразу. Джулиан позабавил рассказом о случившемся непосредственного начальника, с которым недавно произошло нечто подобное. Начальник Джулиана рассказал о происшествии своему шефу, который тоже нашел этот случай очень смешным. Потом дело отошло на второй план. Может, о нем бы вскоре и вовсе забыли, если бы агент американской секретной службы по прибытии в Париж не нанес в посольство обязательный визит. Агент — информатор ЦРУ — не нашел в истории ничего смешного. Странное дело, он принял ее всерьез. И, что более странно, у него имелись неопровержимые доказательства правдивости слов маленького человечка.

Всю следующую неделю Джулиан посвятил лихорадочным и безрезультатным поискам в самых отвратительных кварталах столицы. Смуглый незнакомец как сквозь землю провалился. И это сильно повредило карьере Джулиана Скарборо. Обнаружение шпиона, которого случай поставил у него на пути, наверняка принесло бы ему повышение. Но после всего происшедшего Джулиана едва не отозвали на родину. Спасением своим он был обязан только посольским начальникам, которые тоже не приняли дело всерьез и подтвердили, что Джулиан повел себя единственно правильным образом.

Глава 13

Постучавшись, Бардиев вошел в комнату. Зеттнер сидел в кресле и читал книгу о промышленном использовании атомной энергии.

— Есть новости?

— Никаких, — обронил Бардиев. — Исчез бесследно.

— Он появится. Планы для него не имеют совершенно никакой ценности. Ему необходимо найти покупателя, а мы представляем страну, которая логически должна рассматриваться как покупатель номер один.

— Может быть, похититель не очень силен в логике?

— Надо просто подождать, — сказал Зеттнер.

Но подобная перспектива как будто не доставляла ему удовольствия. Его пальцы машинально постукивали по подлокотнику кресла. Опомнившись, Зеттнер сжал руку в кулак.

— Я отправляюсь ужинать, — сообщил Бардиев. — Не скрасите ли мое одиночество своим присутствием?

— Не знаю. Планировал что-нибудь заказать в номер. Нужно составить несколько донесений.

— По-моему, вы ни разу не ужинали ни в одном из здешних хороших ресторанов.

— Да, это факт.

— Зеттнер, французская кухня вас не разочарует. Полагаю, попробовать стоит. Для того чтобы понимать западного человека, необходимо хорошо знать его вкусы и пристрастия. Так что непосредственное знакомство с гастрономическими аппетитами французов пойдет только на пользу вашему образованию.

— Я отлично понимаю французов и без того, — раздраженно парировал Зеттнер. — Может быть, даже лучше, чем вы.

— Может быть, — охотно согласился Бардиев. — Но что с вами сегодня? Вы, кажется, в плохом настроении?

Зеттнер, насупившись, опустил голову. И поднял ее лишь через несколько секунд:

— Получил письмо из дома.

Бардиев уже это знал. Он вежливо наклонил голову.

— От меня уходит жена, — продолжал Зеттнер. И тут же поспешил добавить: — Но это не имеет никакого значения. Мы никогда не любили друг друга. Никогда. Просто испытывали взаимное влечение. О любви речь никогда не шла.

Бардиев покачал головой. Некоторое время мужчины сидели в полной тишине, потом Зеттнер снова принялся постукивать пальцами по подлокотнику кресла. Бардиев резко поднялся.

— Иду ужинать. Вы не решились, Зеттнер?

На этот раз Зеттнер не колебался:

— С удовольствием присоединяюсь. Что бы мне надеть? У меня есть темный костюм…

— Отлично, — одобрил Бардиев.

Час спустя в ресторане неподалеку от Оперы Зеттнер расправлялся с буайабес,^[239] которую находил вкусной, но малопитательной и совершенно не сравнимой с обычным рыбным супом. Когда Бардиев заказал вино, Зеттнер запротестовал. Цена была неоправданно высокой, к тому же французские вина он пробовал и в России. Но Бардиев настоял, напирая на то, что продукт следует употреблять в его естественном окружении. Зеттнер осторожно пригубил и признал, что напиток гораздо приятнее тех вин, которые можно достать в Союзе. Выпив второй стакан, он подозвал официанта:

— Что в точности входит в состав этого напитка?

Официант растерянно промолчал.

Бардиев заметил, что по крепости это вино значительно уступает водке. По крайней мере вдвое. Зеттнер объявил, что это не подлежит сомнению. Лично он предпочитает водку. А французское вино в духовном смысле напоминает кока-колу, но уж никак не напиток, достойный настоящего мужчины. Хотя вкус, конечно, приятный.

— Знаете что? — сказал Зеттнер чуть погодя. — Я рад, что пошел с вами ужинать. Больше не чувствую себя угнетенным.

— Выпейте еще стаканчик, — посоветовал Бардиев.

Поначалу Зеттнер отказывался. Алкоголь в больших дозах не менее опасный яд, чем героин или кокаин. Если считаешь себя реалистом, нельзя замутнять мозг наркотиками. Но вечер продолжался, и Зеттнер, сам того не заметив, выпил еще несколько стаканов из третьей бутылки, заказанной Бардиевым.

Выходя из ресторана, Зеттнер чувствовал себя превосходно. Он сам предложил прогуляться по Монмартру. В маленьком темном баре Бардиев поинтересовался у коллеги, пробовал ли тот когда-нибудь скотч. Оказалось, пробовал, но без содовой и без бурбона. Бардиев посчитал, что, несмотря на высокие цены, Зеттнеру необходимо ознакомиться и с этим типично американским напитком. Зеттнер позволил себя убедить. Быстро выяснилось, что ни содовая, ни бурбон ему не нравятся, и по обоюдному согласию они перешли на водку.

К двум часам ночи щеки Зеттнера покрыл легкий румянец, язык немного заплетался, но движения оставались безупречно уверенными. Бардиев, выпивший вполовину меньше, подивился крепости организма юного коллеги. Теперь ему действительно стало любопытно. И он решил продолжить эксперимент.

Зеттнер проснулся как от толчка. Он спал, сидя в глубоком кресле; левая нога затекла. В ноздри бил запах грязного белья и дешевых духов. Зеттнер попробовал шевельнуть онемевшей ногой, и его немедленно замутило, во рту появился отвратительный привкус. Ценой отчаянного усилия ему удалось сглотнуть слюну, а потом оглядеться вокруг.

Он находился в маленькой убогой комнатенке. По бокам кресла стояли два торшера на длинных ножках, возвышавшиеся над его головой, словно неумолимые часовые. В другом углу комнаты сидела пожилая женщина, с головы до ног одетая в черное, и вязала что-то из черной же шерсти. Она подняла голову и взглянула на Зеттнера, не переставая с потрясающей скоростью двигать спицами.

— Где мой друг? — пробормотал Зеттнер на плохом французском.

— Ушел часа два назад. Передал вам, что будет ждать в гостинице.

— Он бросил меня здесь? Спящего?

— Да вы тогда не спали, месье. Вам было очень весело.

— Правда?

Женщина неприветливо кивнула. Зеттнер отвел глаза в сторону: вид сверкающих спиц вызывал головокружение.

— Очень весело, — повторила женщина. — Вы настоятельно требовали принести четыре бутылки шампанского.

— И выпил их?

— Частично. Остальное подарили дамам.

Зеттнер задумался, но никаких дам вспомнить не смог. Он не помнил даже, как очутился в этом месте. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя так паршиво.

— Так, значит, здесь были дамы? — пробормотал Зеттнер, твердо вознамерившись хотя бы в общих чертах выяснить, что же с ним произошло.

— Разумеется, — подтвердила женщина. — А вы как думали?

Зеттнера передернуло. Он встал и с трудом потащился к двери.

— Вы забыли про счет.

— А разве мой друг…

— Да, конечно. Но после его ухода прошло немало времени.

Зеттнер вытащил из бумажника пачку купюр, проковылял через комнату и протянул женщине деньги. Она отложила вязанье и ловко вытащила из пачки добрую половину. Зеттнер поплелся к выходу.

— До свиданья, месье! — крикнула женщина вслед.

Зеттнер вернулся домой в номер, который делил с Бардиевым, уже на рассвете. От холодного утреннего воздуха в голове прояснилось, буря в желудке немного поутихла. Бардиев, облаченный в халат, сидел в гостиной и читал.

— Дорогой Зеттнер, как раз собирался идти вас искать.

— Зачем вы затащили меня в эту дыру? — спросил Зеттнер голосом твердым как сталь.

— Затащил? Зеттнер, это вы привели меня туда. Вы настаивали.

— Это невозможно. Я даже не знаю адресов подобных заведений.

Бардиев терпеливо объяснил, что Зеттнер, несколько оживившись после употребления различных алкогольных напитков, принялся делать непристойные предложения первой же встречной женщине. Когда Бардиев оттащил его в сторону, Зеттнер попросил, даже потребовал, чтобы его отвели в соответствующее заведение. Впечатления от Парижа будут неполными, если не посетить хотя бы одно из таких погибельных мест, заявил он.

Зеттнер с ужасом и одновременно с интересом слушал рассказ о похождениях незнакомца, которым он был всего лишь несколько часов назад.

— И что же произошло потом?

— Мы пришли в нужное вам место. Кстати, вы сами его обнаружили. Вас будто вел инстинкт.

— Не может такого быть!

— Тем не менее я не лгу, уверяю вас.

— Почему вы бросили меня в этом борделе?

— Ну, я посидел там с вами около часа, — с упреком сказал Бардиев. — Пытался вас увести, но вы наотрез отказались. А потом я решил вернуться сюда, чтобы было кому хотя бы подходить к телефону.

— Значит, я наотрез отказывался уходить?

— Чтобы не сказать больше.

— Я много говорил?

— Вы пришли туда не для этого.

— Очевидно, я вел себя непростительным образом, — заметил Зеттнер, пытаясь выведать хоть какие-то подробности.

— Вовсе нет. Впрочем, не вижу никаких причин, которые помешали бы нам сохранить все происшедшее в тайне, — сказал Бардиев. — Совершенно никаких причин.

Зеттнер неподвижно стоял посреди комнаты. Снова вернулась головная боль, и он едва видел Бардиева, но все же заметил его слабую улыбку, блаженно сложенные руки…

— Бардиев, вы мерзавец! Клянусь, вы за это поплатитесь!

Может, он прибавил бы и еще что-нибудь, но вынужден был резко замолчать и броситься в ванную.

Проводив его взглядом, Бардиев закурил. «Жаль этого беднягу Зеттнера! — подумалось ему. — Блестящий молодой человек, но выдержки явно не хватает. Придется осторожно намекнуть на это обстоятельство в ежемесячном отчете о поведении Зеттнера».

Глава 14

Следующие дни никаких новостей о похитителе не принесли. Агенты и информаторы Востока и Запада никак не могли выйти на его след. Это топтание на месте не прошло незамеченным ни в Москве, ни в Вашингтоне: руководителей секретных служб принялись поторапливать, а в Париж выслали подкрепления.

Для Бардиева подкрепление стало неприятным сюрпризом, потому как прибывшие поступили в распоряжение Зеттнера, а не под его командование. К тому же Бардиеву стало известно, что его покровителя, начальника Западного отделения контрразведки генерала Прокова, сместили с должности и перевели из Москвы в 15-ю армию, на границу с Афганистаном.

Несколько часов Бардиев провел в раздумьях о значении и возможных последствиях смещения генерала. Может, старый упрямец стал слишком болтлив? Или слишком сдержан? Или его сместили просто потому, что кресло начальника Западного отделения требовалось новому человеку, способному более решительно проводить в жизнь политику правящей группировки?.. Как бы там ни было, Бардиев понимал, что его собственное положение становится отныне более чем шатким.

Тем не менее он продолжал работать с Зеттнером без всяких задних мыслей, выкладываясь на полную катушку. Основная цель оставалась неизменной: вступить с контакт со шпионом и при первой возможности ликвидировать Дэйна и Сюзан Беллоуз.

Но, вспомнив о том, что составлять доклад о поведении Зеттнера больше не имеет смысла, Бардиев горестно охнул. Теперь этот доклад просто некому было отправить.

Стивен Дэйн находился примерно в аналогичной, хотя и менее запутанной ситуации. Из специальных фондов ему выделили пять тысяч долларов на покупку документов, но похититель больше не появлялся. К тому же не было ни одной интересной версии, проработкой которой Дэйн мог бы заняться. Такая ситуация привела к определенным разногласиям в парижском отделении ЦРУ. В Вашингтоне заволновались, и, тщательно изучив проблему, компетентные органы прислали своего агента, который заявил, что необходимо немедленно действовать. Стали действовать. И как-то рано утром Дэйна попросили зайти в разведотдел войск американской армии в Париже.

Два вооруженных охранника, изучив удостоверение Дэйна, отвели его к секретарю, который тоже попросил предъявить документы. И только после этого охранники проводили Дэйна в кабинет полковника Нестера.

Нестер был маленьким, плотным, краснолицым человечком, почти совершенно лишенным шеи. Его коротко подстриженные волосы топорщились на круглом черепе словно кабанья щетина. Голубые глазки-бусинки пылали недобрым огнем. Молва гласила, что Нестер может простить подчиненным все, кроме служебной небрежности. Он двадцать восемь лет провел в армии и гражданских остерегался.

— Дэйн, — вместо приветствия объявил полковник, — так дело не пойдет.

Дэйн принялся излагать ситуацию, но Нестер сразу оборвал его:

— Отчеты я читал. И знаю, что сделано и что делается. Этого недостаточно. Мы топчемся на месте.

— Пока ничего нельзя предпринять, — сказал Дэйн. — Будем ждать.

Именно такие фразы вернее всего выводили Нестера из себя: он ненавидел пассивность гражданских, вечно надеющихся, что кто-то все за них сделает.

— Выходит, нам остается только бить баклуши? Я правильно понял?

— Пока больше нечем заняться.

— Да ну?! — взвился Нестер. — Быть может, вы не отдаете себе отчета в том, насколько важны пропавшие документы?

— Полагаю, отдаю.

— Не убежден. Дэйн, нам нужны эти документы. Заметьте, я не говорю: «хорошо бы получить их обратно» или «надеюсь, нам улыбнется удача». Нет. Они нужны нам. И даю вам голову на отсечение, мы их получим.

— Как?

— Вот это уже лучше. Как — именно в этом и заключается проблема. Не когда и не если повезет, а именно — как.

— Да, полковник.

— Что ж, подведем итоги. Известно, что документами завладел некий человек, вероятно, испанской или латиноамериканской национальности. По профессии, очевидно, моряк. Мы предполагаем, что этот шпион работает на свой страх и риск и не принадлежит ни к одной из действующих организаций. Известно, что он два раза пытался продать документы: один раз русским, другой — нам. Обе попытки провалились. Вы со всем согласны?

Поскольку большую часть этих сведений полковник почерпнул из собственных донесений Дэйна, тому оставалось только кивнуть.

— Теперь, — продолжал Нестер, — нам предстоит с возможно большей степенью вероятности предугадать следующий шаг этого человека. Я провел соответствующую беседу в службе планирования. На самом деле все очень просто: надо влезть в шкуру похитителя и выяснить, какой план действий представляется ему наилучшим. Так вот, наилучший вариант для него — постараться либо через газеты, либо через своих друзей выяснить имена агентов СССР, прокоммунистически настроенных дипломатов или иных должностных лиц, симпатизирующих коммунистам, здесь, в Париже, и вступить с ними в контакт через посредника. Вы согласны?

— Теоретически это, может быть, и наилучший план, — отозвался Дэйн. — Но я считаю, что нельзя упускать из виду и другие возможности. Похититель, увы, не в силах прибегнуть к услугам службы планирования. Поэтому не исключено, что он предпримет нечто совсем иное.

— Конечно, он может предпринять нечто совсем иное, однако именно этот план был бы для него наилучшим. Мы не в состоянии отрабатывать сразу тысячу версий. Он может завтра скончаться от сердечного приступа, это тоже не исключено. Нет, нам надо исходить из наиболее вероятной гипотезы и работать с ней, не щадя ни сил, ни времени.

— Это мы и делаем.

— Нет, Дэйн. Разве мы установили слежку за всеми заметными коммунистами Парижа? За членами партии, за основными симпатизирующими?

— Это технически невозможно.

— Нет, Дэйн. Я отозвал всех наших европейских агентов. Мы расставим в Париже настоящую сеть.

— А если похититель переберется в другой город?

— На данный момент нас это не интересует, — заявил Нестер. — Надо выбрать самый вероятный путь и идти по нему, используя все возможности.

— Даже если для этого приходится на три четверти сокращать численность наших людей в других регионах?

— Это опасно только в случае значительной вражеской активности в другом секторе. Когда это произойдет, мы примем меры. Если это произойдет. Но пока подобный вариант маловероятен, давайте на него не рассчитывать.

— Агенты необходимы и в остальных частях Европы.

— Вынужден поправить вас по этому пункту. Они необходимы в строго определенные моменты. Когда такой момент наступит, мы отреагируем немедленно. Мистер Дэйн, это старая тактика пехоты: хочешь прорвать оборону противника — сосредотачивай силы в одном месте, а не распыляй их.

— Тактика пехоты едва ли применима в разведке.

— Не вижу особой разницы. Это правило годится для многих ситуаций.

— К тому же, — настаивал Дэйн, — среди отозванных вами агентов наверняка есть те, которым поручены особо важные задания. Прервать их деятельность сейчас…

Нестер нетерпеливо отмахнулся. Он терпеть не мог все эти мелкие подробности. Они только затуманивали главное.

— Решения принимаю я, и я же несу за них ответственность, — отрезал полковник. — Необходимые распоряжения уже отданы. — Он замялся, подыскивая наиболее дипломатичный способ выразиться. — Не сомневаюсь, что вы согласитесь с моими выкладками. Нам понадобится помощь всех специалистов, находящихся в Париже. Я составил общий план операции…

— Мне очень жаль, — пробормотал Дэйн.

— Простите?

— Я вам не подчиняюсь.

— Вам дан приказ во всем сотрудничать с армейской разведкой!

— Безусловно. Но и службы армейской разведки должны во всем сотрудничать со мной.

— Дэйн, это абсурдно! Что вы намерены делать?

Дэйн с улыбкой пожал плечами.

— Мне необходимо знать, — продолжал полковник с исключительным терпением. — Я должен скоординировать ваши действия с общими задачами.

— Пока я ничего не могу сказать. Когда представится возможность сделать что-либо, я это сделаю. На данный момент я могу только ждать.

— Своеобразный стиль работы.

— Ваш предшественник придерживался иного мнения.

Последнее замечание задело Нестера за живое. Его предшественник, ныне генерал, не так давно был призван на службу в более высокие сферы. У Нестера подобных перспектив не было.

Полковник поднялся.

— Я вынужден проинформировать Вашингтон о вашем отношении к делу.

— Буду весьма признателен. Еще что-нибудь?.. Нет? Прекрасно. Сообщу вам, если появятся новости.

С этими словами Дэйн вышел из кабинета. Нестер уселся за стол, погрузившись в печальные размышления о подлых гражданских, которые проигрывают холодную войну после того, как военные спасли их во времена войны горячей!

Глава 15

Они сидели бок о бок на скамейке в парке, еще не совсем оправившись от путешествия вторым классом через всю Европу. В унылом сером небе над их головами кружили голуби; вдоль широких бульваров бесконечными рядами тянулись желтые и грязно-серые дома Вены, похожие на почтенных и равнодушных зрителей.

— Нет, — сказала Анна. — Ты не должен этого делать.

Карлос не ответил. Просто бросил на белокурую женщину едва ли не яростный взгляд. Чего хочет эта иностранка, прилипшая к мужчине с жадностью моли, забравшейся в платяной шкаф? В Амстердаме она помогла ему взять билет второго класса и всю дорогу болтала о разной ерунде. В Париже, покорная, как собака, без удивления и протестов, она пошла за Карлосом, чтобы поселиться в снятой им маленькой комнатенке и ждать там, пока он разрабатывал новые планы. Что могла смыслить в таких делах глупая баба? Впрочем, Карлос привык к тому, что рядом постоянно находятся женщины — чаще всего иностранки, которые могли с ним разговаривать и, следовательно, оказывать какое-то влияние. Их голоса звучали, как птичье пение, — приятные на слух, если не принимать всерьез. Женщины, конечно, необходимы, но придавать им слишком большое значение не стоит. Вот только с этой Анной все вышло по-другому. Непонятно как, но она сумела влезть в жизнь Карлоса глубже любой другой женщины, может быть, не считая матери.

Карлос без всякой опаски позволил ей поселиться вместе с ним. Да и что тут такого, дело житейское! Он разделил с ней тот маленький островок своего существования, центром которого были еда и кровать. Но как-то вечером в Париже, вконец отчаявшись, едва не наложив на себя руки после неудачи с американским дипломатом, Карлос рассказал ей все о секрете.

Она слушала напряженно, как будто с трудом разбирала слова, откинув со лба светлые волосы, сложив руки на коленях. Однако смысл, похоже, уловила. Анна понимала все, что говорил Карлос на своем странном английском: интонации его голоса, движения рук женщина переводила на родной язык быстрее, чем сами слова. Как и он, Анна была иностранкой, вынужденной постоянно вслушиваться в чужую речь. Она даже догадалась о многом не сказанном Карлосом. На его лице читалось страстное желание вырвать богатство у жестоких и коварных существ, убивающих друг друга из-за нескольких строк, нацарапанных на листке бумаги.

Карлос знал, что беглец хуже прокаженного: стоит ему проболтаться, и люди сами спешат спастись бегством. Но Анна осталась с ним; она приняла бешеный ритм его жизни, который мог привести лишь к катастрофе; она любовалась этим novillero,^[240] неопытным и невежественным torero,^[241] который, вооружившись лишь плащом и отвагой, отправляется искать счастья между изогнутыми рогами быка.

Анна поделилась с ним своими деньгами. Карлос не стал возражать: женщины всегда так поступают. Шли дни, совместная жизнь придавала Анне смелости. Однажды она решилась спросить, почему Карлосу так необходимо продать планы.

— Мне нужны деньги.

— Зачем?

— Чтобы купить ферму в Австралии.

Анна здорово удивилась. На ферме она родилась и выросла. Там живут в грязи, в курином помете и коровьем навозе. Как можно испытывать желание жить на ферме?

— Слушай меня, — сказал Карлос. — Я знаю, что такое ферма. Знаю, что ферма — это глупо. Ты что, думаешь, я люблю кур и коров? Настолько глуп, что только и мечтаю выращивать маис и пшеницу?.. Мне хорошо известно, что такое ферма.

Тогда зачем она ему сдалась?

Чтобы стать ее хозяином, чтобы умереть на своей земле, в своей грязи.

Тут Анна, может, и согласилась с Карлосом. Во всяком случае, спорить не стала. Он хотел ферму, как ребенок хочет луну. А она хотела его. Анна твердо решила остаться рядом с Карлосом и отправиться с ним хоть на ферму, хоть на смерть. Не из любви — это чувство было слишком шикарным для нее и слишком дорогостоящим для него.

Анна оставалась с Карлосом просто потому, что он понравился ей, потому что она быстро привыкла к нему, потому что он был маленьким, мускулистым, темнокожим и на редкость живым; потому что, играя в гонки со смертью, спрятанной в кармане куртки, он сохранил способность улыбаться; потому что он в полной мере обладал этим странным мужским качеством — продолжать надеяться, когда надеяться вроде и не на что. Пусть мечта Карлоса была абсурдна — сам он таким не был. Теперь он принадлежал Анне, и она осталась рядом.

Венчаться в церкви Карлос ни за что бы не согласился, но Анна верно уловила тот момент, когда он начал относиться к ней как к законной жене. И тогда принялась давать ему советы.

— Тебе надо уехать из Парижа.

— Ты сбрендила, Анна. Уехать из Парижа, не продав секреты?

— Здесь тебя все ищут. Я читала об этом в газете.

Карлосу пришлось покориться высшей мудрости читательницы газет. Итак, потратив остатки денег, они отправились в Вену, подальше от Парижа, подальше от океана. Анна объясняла:

— Большой город, не меньше Парижа, легко спрятаться. Я понимаю язык. Рядом страны, оставшиеся под влиянием русских. Газеты пишут, что в Вене всегда полно русских. Там продать планы будет несложно.

Карлос нехотя признал, что о политике Анна имеет гораздо более полное представление, чем он сам. Женщины могут рассуждать вполне логично, вот только всегда что-нибудь забывают.

Итак, они прибыли в Вену, в промерзший бестолковый город. Без денег, без крыши над головой. Им было нечего есть… И при всем этом они ни на шаг не продвинулись в деле продажи секретов!

А теперь, в довершение всех бед, Анна отчаянно воспротивилась единственной здравой мысли, пришедшей Карлосу в голову.

— Слушай меня, — говорил он, — мы сидим на скамейке, жрать нечего, денег ни гроша. Я не могу подскочить к первому попавшемуся русскому и продать ему секреты, ты сама так говорила. Придется выждать по меньшей мере пару дней. И что мы будем есть все это время, где будем спать?

— Я не хочу, чтобы ты воровал, — отозвалась Анна, как будто не слыша его.

— Не хочешь, чтобы я воровал? А как, по-твоему, я заполучил секреты?

— Это другое дело. Это было важно, это ты сделал ради фермы.

— Если я не буду есть, то не доживу до того времени, когда смогу купить ферму!

— Если ты украдешь, тебя схватят.

— Никогда!

— Это не принесет тебе удачи.

— Ну, особой удачи у меня никогда и не было. Да и на что мне она, удача?

— Все же рисковать фермой…

— Тебе вроде не нравились фермы?

— Не нравились, но ты все равно прав. Ничего лучшего я придумать не могу. А мы поедем в Австралию вместе?

— Конечно. Почему бы и нет?

— Что ты сделаешь, если не добудешь денег для фермы?

— Убью себя.

— Пообещай, что ты так не поступишь.

— Ладно, хватит глупостей. Сиди здесь. Вернусь через час.

Карлос отсутствовал гораздо дольше. Анна сидела на скамейке, нежась в мягком солнечном свете, и разглядывала прохожих. Дефилирующие мимо полицейские бросали на нее быстрые вопросительные взгляды. Им казалось, что есть что-то ненормальное в этой женщине, одиноко сидящей на скамейке в парке в то время, когда все остальные спешат на работу. Один из полицейских остановился и с подчеркнутой вежливостью осведомился, не может ли он быть чем-то полезен.

— Я жду мужа.

Разумеется, дама ждет своего мужа. Но она сидит на этой скамейке уже довольно давно. Так, может быть, ее супруг заблудился?

— Он пошел искать гостиницу. А я устала и решила подождать здесь.

Анна была достаточно прилично одета. Она не заговаривала ни с одним из проходящих мимо мужчин и не ответила нескольким типам, которые сами клеились к ней. На самом деле ее спокойствие объяснялось лишь фатализмом; полицейский же принял его за невиновность.

— Надеюсь, он не задержится, миссис. Если понадобится какая-нибудь помощь…

— Большое спасибо.

Карлос вернулся после захода солнца — с горящими глазами, в разорванной, выбившейся из штанов рубахе. Возбужденный и счастливый. Он охотился на рынке и сумел украсть сумочку с туго набитым кошельком.

— Что было дальше?

— Меня пытались догнать.

— Рубашка?

— Случайность. Зацепился за ограду.

— Сумочка?

— Выбросил на помойку.

Он показал Анне толстенькую пачку ассигнаций. Карлос был осторожным, хитрым и терпеливым вором. Он умел дождаться хорошей добычи и подходящей возможности. Воровство он ненавидел, оно унижало его, но ради своей мечты Карлос был готов на все.

— Ладно, — вздохнула Анна. — Теперь надо найти комнату и поесть. Потом я займусь твоими идиотскими секретами.

— Ты?

— Конечно, я. Тебя знают в лицо. Так что действовать придется мне. А может, наймем кого-нибудь третьего.

— Я все могу сделать сам, — заявил Карлос.

— И получить пулю в лоб?

— Не будь дурой.

Но она убедила его в необходимости действовать именно по такому плану, и Карлос нехотя согласился.

Уже на выходе из парка Анна спросила:

— Кто-нибудь видел, как ты воровал сумочку?

— Вероятно. Мне пришлось вырубить полицейского!

Глава 16

Сюзан Беллоуз проснулась словно от толчка. Остатки сна разом слетели с нее, но она продолжала лежать в кровати с закрытыми глазами, еще не совсем оправившись от снотворного, которое приняла накануне. И пыталась вспомнить свой сон. Сны имеют большое значение; нью-йоркский психоаналитик всегда расспрашивал ее о снах, и Сюзан привыкла записывать их во всех подробностях, когда могла хоть что-то вспомнить. На сей раз почудилось, что ее зовет по имени далекий низкий голос.

А еще что? Что-то неприятное. Сюзан вообще чаще всего снились неприятные вещи: люди превращались в животных, пейзажи оживали и становились угрожающими. Ей снились гоблины и гномы, фрейдистские колдуны и заклинатели и всякие прочие мерзости, от которых она стремилась избавиться хотя бы на восемь часов в сутки. Эти восемь часов сна она проводила в мире темных чар и сверхъестественных опасностей. Психоаналитик ничем помочь не мог. Даже наоборот: он как будто гордился своей пациенткой, просто наслаждался ее рассказами. Сны Сюзан, по его мнению, имели большое значение; они выходили за рамки процесса торможения. Сюзан иногда начинало казаться, что психоаналитик сам немного не в своем уме. Уйти в себя легко; это уже не модно, зато так приятно. Уйди в себя, Сюзан, и, может быть, тогда не придется проводить треть жизни в никогда не существовавших мирах, спасаясь от когтей сказочных чудовищ…

Она открыла глаза и тут же почувствовала, что рядом никого нет.

— Дэйн, — крикнула женщина, — ты где?!

— Здесь.

Он стоял перед зеркалом в ванной и завязывал галстук.

— В чем дело? Что-то случилось?

— Только что звонили из ЦРУ.

— А я не слышала?

— Ты ничего не слышала. Похитителя видели в Вене.

Сюзан встала с кровати, зябко передернув плечами, накинула халатик. Пробуждение после ночи любви всегда неприятно, особенно если мужчина уже одет.

— В Вене?

— Так говорится в рапорте.

— А это точно он?

— Может быть, и нет. Но описание как будто соответствует. Думаю, стоит съездить на место.

— Минутку, — пробормотала Сюзан. — Я с тобой.

— В этом нет необходимости. Этот тип украл у одной женщины сумочку, но арестовать его не сумели. Если он попадется, я всегда смогу вызвать тебя.

— С чего ты решил, что я послушаюсь? Я предпочитаю отправиться в Вену немедленно.

— Прекрасно, — вздохнул Дэйн.

Голос его звучал почти равнодушно; в утреннем свете он и сам казался особенно холодным и далеким. В его движениях чувствовалась какая-то напряженная неестественность. Мужчины всегда делают вид, как будто ничего не произошло, только актеры из них по большей части никудышные.

Сюзан быстро оделась. И, уже приготовившись выходить из номера, дотронулась до руки Дэйна.

— Стив… Ты меня презираешь?

Дэйн едва не расхохотался, но, увидев, что она спрашивает вполне серьезно, вовремя сдержался.

— Конечно, нет. Разве это не очевидно?

Сюзан злилась на себя за этот вопрос. До чего противны эти утренние разбирательства! Одни и те же неуклюжие фразы. Но она ничего не могла поделать с собой. Слова сами лились из нее, словно древнее бессмысленное заклинание.

— В самом деле? Я ведь так набросилась на тебя…

— Я все сделал для этого.

— Но у тебя наверняка есть особое мнение о женщинах, которые ведут себя таким образом, верно? Ну, признайся честно…

— Сюзан, клянусь…

Она подождала, пока Дэйн скажет все нужные слова. Он обнял ее, поцеловал… И вдруг в одну секунду Сюзан поняла, что, несмотря на кажущуюся уверенность в себе, Дэйн на самом деле всего лишь застенчивый мальчишка; поняла, что действительно нравится ему, но что он совершенно не умеет ориентироваться в джунглях человеческих чувств. Но все это не избавило ее от растущей внутри тревоги. Она слушала его бессмысленный сбивчивый шепот. В подобного рода признания Сюзан никогда не верила. И, призвав на помощь всю свою волю, высвободилась из объятий Дэйна.

— Теперь я готова идти.

— Ты уверена, что все в порядке?

— Безусловно. А почему что-то должно быть не в порядке?

Дэйн промолчал. Только психоаналитики, которые все понимают и ничего не чувствуют, пытаются отвечать на подобные вопросы.

Остаток дня Дэйн провел в отделении ЦРУ за изучением рапортов из Рима, Афин и Бейрута, где как будто бы тоже засекли похитителя. В конце концов он пришел к выводу, что более всего заслуживает доверия все же венское донесение, оставил послание полковнику Нестеру, выяснил, что ночных авиарейсов на Австрию нет и заказал два билета на «Арлберг-Ориент Экспресс». Поезд отправлялся в два часа двадцать минут ночи. У них было время, чтобы без спешки поужинать и сходить в кино.

Когда пришла пора отправляться на вокзал, официанты в кафе уже уносили стулья с террас, а парижские улицы почти совсем опустели. Зато на вокзале царило оживление. Именно таким Сюзан и запомнила этот вокзал: огромное серое здание, лотки продавцов табака, газет и сувениров, выстроившиеся в бесконечный ряд под стеклянной крышей. В любое время дня и ночи в этой многоэтажной пещере сновали люди, спешившие добраться до железных решеток, за которыми поджидали поезда: одни — загадочные, с чудесными романтическими названиями типа «Арлберг-Ориент Экспресс» или «Трено дель Соле», другие — обычные, не имевшие названия, а только станцию назначения…

В купе они не могли попасть раньше чем через полчаса и потому прошли в зал ожидания, обогнув отряд немецких бойскаутов, дрожавших от холода в своих шортах, и устроились напротив бородатого молодого человека, заснувшего на потертом рюкзаке. Рядом с ним сидел пожилой господин лет пятидесяти со сложенным на коленях зонтиком и вчерашней «Дейли экспресс». Железнодорожный служащий с метлой в руках медленно продвигался по залу, сгребая в кучу окурки, конфетные фантики и прочий мусор. Над коричневыми деревянными скамейками серо-голубыми кольцами вился табачный дым. С перрона доносились свистки и вздохи паровозов. В дальнем конце вокзала что-то невнятно бормотал громкоговоритель.

Уютно свернувшись калачиком рядом с Дэйном, Сюзан почувствовала, как тело обволакивает приятная теплая дрема. Женщина уже смутно различала окружающих людей, развалившихся на сиденьях в каком-то промежуточном состоянии между сном и бодрствованием. Кое-кто вяло пытался победить усталость с помощью газет или курева; другие капитулировали и, отыскав наименее неудобное положение на деревянных скамейках, погружались в сон, как поступают обычно ночные пассажиры во всех частях света.

Зал ожидания был наполнен сном, посерел от сна. Шелест метлы уборщика, через равные промежутки времени скребущей кафельный пол, только усиливал это впечатление. Все вокруг гипнотизировало Сюзан: тиканье стенных часов, сизые кольца табачного дыма, сухой шорох метлы.

Прямо перед ней прошел уборщик, угловатый, в потертой синей форме, фуражка с черным кожаным козырьком надвинута на самые глаза. Работал он крайне небрежно. На полу оставались клочки бумаги, смятые пачки сигарет, но он не обращал на них внимания. Казалось, что он не подметает, а скорее расчищает дорожку. Он продвигался вперед маленькими шажками, и Сюзан вдруг поняла, что его метла вообще ничего не метет. Уборщик бросил на женщину быстрый взгляд и снова опустил глаза.

Это походило на медленное, почти незаметное начало кошмара, на первый признак того, что в нормальной среде произошли страшные изменения. Человек в голубой форме уборщика, в фуражке с черным кожаным козырьком перемещался по залу, словно робот, только делая вид, что подметает.

Сюзан казалось, что Дэйн уснул, но, повернувшись к нему, она встретилась со взглядом жестких блестящих глаз, в которых не было и намека на сонливость. Она тронула его за руку, и Дэйн кивнул в ответ:

— Знаю. Притворись, что ничего не заметила.

Ощущение кошмара усиливалось. «Притворись, что ничего не заметила… И, возможно, все исчезнет само по себе…» Но все оставалось по-прежнему. Сюзан почудилось, что от одного ее взгляда где-то включился некий таинственный механизм: сцена пришла в движение. Старый господин напротив неторопливо свернул газету. Зонтик, лежавший у него на коленях, одним концом смотрел прямо на Дэйна. Сюзан приходилось слышать о тростях-шпагах и зонтиках-ружьях. Но этот человек выглядел совершенно обычно: коричневый твидовый костюм, вязаный галстук, серые кустистые брови на спокойном невыразительном лице… Может быть, перед ними заурядный пассажир, ведь в зале, в конце концов, должны быть и такие!

Псевдоуборщик в застиранной голубой форме перестал симулировать активность и встал у дверей, опершись на метлу. Бородатый молодой человек, пристроившийся на потертом рюкзаке, все так же безмятежно спал.

— Ты уверен? — прошептала Сюзан Дэйну.

— Да.

— Старик с зонтиком?

— И он тоже.

— А кто еще?

— Уборщик и человек в голубом плаще. Вероятно, есть и другие, но их я пока не засек.

Коренастый человек в плаще с сизыми от пробивающейся щетины щеками походил на хрестоматийного «изменника родины». Он сидел на краю скамейки, перед выходом из зала. Странно, что Сюзан не заметила его раньше.

В стенных часах что-то щелкнуло, минутная стрелка прыгнула вперед. До отхода поезда оставалось еще четверть часа. Из зала ожидания никто не выходил. Сюзан и Дэйн продолжали шепотом переговариваться:

— Ты уверен, что им нужны именно мы?

— Да. Двоих я узнал в лицо, их фотографии есть в наших архивах.

Дэйн имел преимущество перед Сюзан. Он уже видел эти лица, и для него происходящее не было кошмарным сном.

— Но что они хотят от нас?

— Они считают, что ты — единственный свидетель, способный опознать похитителя. Они хотят помешать нам найти его. Похититель нужен им самим.

— И что, мы ничего не можем сделать?

— Пока нет.

Черное лезвие большой стрелки отрезало еще две минуты. Три старые дамы подхватили свой багаж и вышли из зала ожидания. Бородатый молодой человек подскочил, как будто внутри у него сработал невидимый будильник, протер лицо и взял свой рюкзак. Потом уселся попрямее и, не вставая со скамейки, расправил лямки на плечах. Очевидно, он тоже принадлежал к банде.

— Через две минуты, — шепнул Дэйн, — мы встанем и пойдем к поезду.

— А они?

— Вероятно, этого они и ждут.

Сюзан могла только гадать, есть ли у Дэйна какой-нибудь план. Лицо его оставалось совершенно безучастным. Он сидел, облаченный в броню молчания, с заспанным видом отогревая руки в карманах пальто. Старый господин убрал свою газету; зонтик смотрел теперь в направлении Сюзан. Человек в плаще вдруг вскочил на ноги и вышел из зала. Уборщик прислонил метлу к стенке и поглубже надвинул фуражку на глаза. Бородатый молодой человек взглянул на стенные часы, потом сверил время по своим наручным. Большая стрелка проглотила еще две минуты.

— Пошли, — сказал Дэйн. — Не бойся. Когда выберешься отсюда, отправляйся прямиком к полковнику Нестеру в армейскую разведслужбу. Расскажи ему все, что знаешь, и попроси передать информацию в ЦРУ.

— Но разве я смогу уйти отсюда?

— Конечно.

— А ты?

— Мы встретимся в кабинете Нестера. Возможно, сейчас нам придется расстаться.

Дэйн поднялся и помог Сюзан встать. Старый господин громко кашлянул и тоже встал со скамейки. Дэйн и Сюзан вышли из зала ожидания. Бородатый молодой человек закончил возиться с лямками,забросил рюкзачок за плечи и пошел следом. Один спереди, один сзади. Послышался шелест метлы уборщика. Он тоже шел за ними.

Вдалеке на перроне в поезд грузился отряд немецких бойскаутов. Навстречу то и дело попадались спешившие куда-то люди. Дэйн, Сюзан и их свита направились к экспрессу. Сюзан почувствовала, что им ни за что не дадут подняться в вагон. Их убьют на перроне, выбрав место, где поменьше людей. Сейчас убийцы войдут в вестибюль, а потом исчезнут — прежде чем кто-либо успеет вызвать полицию. Сюзан внезапно почудилось, что эта смерть в серый рассветный час на парижском вокзале была уготована ей с самого рождения.

Окружающие ее люди — старик, уборщик в форме, бородатый молодой человек, мужчина в голубом плаще — были всего лишь статистами, лицами второстепенными, ничего собой не представляющими. Эту пьесу на самом деле разыгрывали она и Дэйн, разыгрывали перед незрячими глазами вагонных окон, и убийство в этой бессмысленной и бесконечной пьесе означало лишь короткую интерлюдию. Мимо проходили потенциальные актеры: железнодорожник в фуражке с масленкой в руках, двое мужчин с папками для бумаг под мышкой, охотник с зачехленным ружьем через плечо… Сюзан с надеждой взглянула на охотника, но Дэйн сжал ее руку и потащил вперед. Другие актеры не задерживались на сцене, они направлялись за прокуренные кулисы.

Дэйн и Сюзан шли мимо вагонов второго класса. Кроме их маленькой группки, на перроне больше никого не осталось. Впереди Сюзан уже различала последние вагоны поезда, а за ними — черное туманное небо. Остальные тоже увидели небо. И начали приближаться, осторожно и неотвратимо, словно пастушьи собаки, окружающие стадо. Теперь их намерения стали вполне очевидны и, следовательно, менее ужасны.

Дэйн прошептал:

— Когда представится возможность, беги изо всех сил.

— Возможность? Какая возможность?

Дэйн не ответил. Они подошли к вагону первого класса, дверь в который еще оставалась открытой, и тут Дэйн без всякого предупреждения схватил Сюзан за талию. Она почувствовала, как сильные руки поднимают ее в воздух и толкают вперед. И упала. Дэйн умудрился перебросить ее в тамбур через вагонную подножку. Сюзан приземлилась на локти и колени, быстро поднялась и оглянулась. Дэйн, огромный и призрачный в сером сумраке, развернулся и бросился на человека в голубом плаще и старого господина с зонтиком. Уборщик что-то кричал, пытаясь обогнуть группку, заслонившую вход в вагон. Бородатый молодой человек подошел к Дэйну и принялся методично бить его по голове каким-то блестящим предметом. Он действовал так хладнокровно, словно забивал гвоздь в доску.

Сюзан пробежала через тамбур и спрыгнула на параллельные пути. Остановилась на секунду, чтобы осмотреться, но, услышав за спиной шаги, бросилась по шпалам прочь, в сторону неба и ночи.

Она бежала долго, падала и снова вставала. Один раз узкий луч фонарика рассек темноту совсем рядом с Сюзан, едва не зацепив край юбки. Но ее не нашли.

Потом она, должно быть, заснула, потому что ранним утром на нее едва не наступил вокзальный полицейский. После долгих объяснений он отвел ее в офис разведслужбы американской армии.

Ей едва хватило сил, чтобы рассказать о происшедшем. Полицейский не мог ни подтвердить, ни опровергнуть ее показания.

По его представлениям, прошедшей ночью на вокзале все было спокойно. И экспресс отправился точно по расписанию.

Сюзан же могла доказать свою правоту только запачканной и порванной одеждой да ссадинами на ногах. Дэйн не появлялся и не давал о себе знать.

Глава 17

Дэйн пришел в себя на диване в темной пыльной комнате без окон. В покатом потолке, нависавшем метрах в шести над головой, виднелось зарешеченное слуховое окошко, закрытое на висячий замок. За ухом вспухла болезненная шишка, на висках запеклись струйки крови. Очень хотелось пить, голова раскалывалась от боли. Кровоподтеки на запястьях и опухшие щиколотки свидетельствовали о том, что недавно его связывали веревками или проволокой.

Дэйн откинул голову назад, стараясь хоть как-то унять пульсирующую боль. Потом пошевелил затекшими пальцами. Эта партия решительно оборачивалась не в его пользу!

В течение последующих часов Зеттнер подверг Дэйна нескольким интенсивным допросам. Зеттнер рассматривал американца как более или менее трезвомыслящего интеллектуала, служащего делу капитализма без особых убеждений, а скорее просто по инерции. Для подобного рода людей существовал вполне определенный набор аргументов. Зеттнер воспользовался им. Он полагал, что Дэйн, если его правильно сориентировать, сумеет принять новый комплекс идей о природе и законах функционирования общества. А на основе этих идей возможна выработка новой программы действий. Живой и служащий правому делу Дэйн имел бы гораздо большую ценность, чем непокорившийся и, следовательно, мертвый.

Своей цели Зеттнер попытался достичь, используя описанные в учебниках процедуры; Дэйн представлял собой всего лишь ребус, требующий расшифровки, всего лишь набор противоречий, в которых предстояло разобраться, всего лишь сгусток рефлексов, которые надо было разложить по полочкам. Но, столкнувшись с реальной жизнью, с ее пристрастиями и противоречиями, описанные в учебниках приемы обнаружили свою несостоятельность. Идеи об освобождении народных масс от гнета капитала Дэйна не воспламенили, священный ход Истории его тоже особо не волновал.

Однако у Дэйна и Зеттнера нашлась одна общая черта, которая роднила их и которая, когда закончились неизбежные идеологические дебаты, внушила им едва ли не чувство взаимной приязни. Они оба любили поговорить о своей профессии. Дэйна очень заинтересовало, каким образом Зеттнер умудрился перевезти его с парижского вокзала в нынешнюю тюрьму, которая, как выяснилось, находилась в пригороде Вены. Зеттнер с огромным удовольствием просветил «коллегу». Впрочем, абстрактная социальная теория никогда не относилась к числу сильных сторон Зеттнера.

Рассказывая о своем плане, во всех подробностях описывая просчитанные варианты и тонкости мизансцены, Зеттнер явно оживился. Он вытащил карту и показал, в каких местах он расставил людей, где расположил машины. Покинуть Париж с пленником было легче легкого. Гораздо сложнее оказалось проехать через две границы, чтобы добраться до Австрии. Конечно, пограничные посты пришлось выбирать с особой тщательностью. А в остальном Зеттнер положился на свои книжные знания человеческой природы.

Оглушенного наркотиками Дэйна связали по рукам и ногам, заткнули ему рот кляпом и запихнули в багажник автомобиля. В машину посадили трех красивых француженок, которые якобы отправлялись в отпуск. Никаких сложностей на границах не возникло, и Дэйну оставалось лишь поаплодировать изобретательности собеседника.

В последний раз выходя из комнаты Дэйна, Зеттнер испытывал нечто вроде сожаления при мысли о том, что человека такого масштаба придется уничтожить, предварительно выжав из него все необходимые сведения.

Немного погодя в комнату степенно вошел улыбающийся Бардиев. Он принес с собой бутылку портвейна и коробку сигар. Они с Дэйном уже встречались один раз в конце Второй мировой: Бардиев был тогда майором артиллерии, а Дэйн — капитаном в Управлении стратегических служб. Они познакомились, встретившись в Берлине на приеме в каком-то посольстве, и обменялись лишь несколькими фразами. С тех пор они часто читали друг о друге в документах секретных служб и рапортах Второго управления. А их мимолетная встреча наполняла эти материалы жизнью и смыслом.

Некоторое время они сидели молча, словно заговорщики. Потом Бардиев, рассматривая тлеющий кончик своей сигары, поинтересовался, что Дэйн думает о Зеттнере.

— Он очень молод.

Бардиев слегка наклонил голову.

— И настроен весьма решительно.

Бардиев снова наполнил стаканы.

— Такой коллега едва ли вызывает у вас особо теплые чувства, — продолжал Дэйн.

Бардиев, поморщившись, пожал плечами. В воздухе повис вопрос. И Дэйн сформулировал его:

— Бардиев, вы можете выпустить меня отсюда?

— Это абсолютно исключено, — заявил Бардиев тоном маклера, вздувающего цену.

— Однако это было бы в высшей степени практично.

— Почему?

— Потому что в этом случае я пообещал бы вам убить Зеттнера.

— Друг мой, вы бредите. Убить Зеттнера! Зачем, черт возьми?

— Чтобы спасти вашу жизнь. И мою тоже, разумеется.

Итак, вопрос был задан, но его пока не приняли всерьез.

— Дэйн, — сказал Бардиев, — вино ударило вам в голову. Вы предлагаете совершенно нелепые вещи. Зачем мне убивать моего друга Зеттнера?

— Если моя информация верна, то ваш шеф переведен на афганскую границу. Бардиев, теперь вы — кисть без руки.

— Ах! — воскликнул Бардиев. — Таковы издержки большой политики.

— Вы пережили много политических бурь. Как вам это удавалось в прошлом?

Бардиев задумчиво глядел в сторону.

— Хорошо, скажу яснее, — решился Дэйн. — Неужели вы откажетесь воспользоваться полезным орудием, оказавшимся в ваших руках?

— Мы не стираем грязное белье на людях.

— Речь идет о вашей голове, — настаивал Дэйн.

Снова наступила тишина. Через несколько секунд Бардиев объявил:

— Я не предатель.

— А я и не считаю вас предателем. Вопрос вообще не ставится так.

— Если вы не считаете меня предателем, как вы осмеливаетесь предполагать, что я совершу поступок, который называется предательством?

Бардиев задал вопрос серьезным тоном, глаза его заблестели.

— Я рассуждаю следующим образом, — пояснил Дэйн. — Ваш покровитель в опале. Значит, в опасности и вы. Ваша политическая позиция считается неблагонадежной.

— Временно.

— Да, но ваше желание жить тоже временно. Зеттнер с друзьями, укрепив свои позиции, начнут капитальную чистку. Лучшее, на что вы можете рассчитывать, — это двадцать лет лагерей.

— Меня могут перевести на административную должность в какой-нибудь узбекский городок.

— Это маловероятно.

— Продолжайте, — предложил Бардиев.

— Я не ставлю под сомнение ваш патриотизм. Как раз наоборот, именно на него я и рассчитываю. Кто из вас двоих, по вашему мнению, способен принести больше пользы своей стране — вы или Зеттнер?

— По-моему, я.

— Итак, вы решились.

— Не торопитесь, — хмыкнул Бардиев. — Если кто-нибудь убьет Зеттнера, что выиграю я? Политический курс это не изменит.

— Вы выиграете время, а не мне вам объяснять, как дорого оно ценится. Ветер может подуть и в другую сторону.

— Но не для меня. Особенно когда начнут выяснять, почему я позволил улизнуть заключенному Дэйну.

— А ему позволите улизнуть не вы, а Зеттнер. В конце концов, операцией руководит он. Охранников подбирал тоже он, и он за все в ответе. Всякий его промах будет рассматриваться как тяжкий грех.

— А какой промах допустил Зеттнер?

— Его подвела гордыня. Он не приказал обыскать меня потщательней.

— Да, это серьезный просчет, — подтвердил Бардиев с широкой улыбкой. — Что вам понадобится для побега?

— Очень немногое.

— Шансы на успех все равно минимальны. Мы в тридцати километрах от Вены. Повсюду охрана, собаки, электрические провода.

— Неважно.

Бардиев поднялся и оглядел Дэйна.

— Вы хоть понимаете, во что ввязываетесь? Я ведь могу оказаться опаснее всех зеттнеров на свете!

— Не сомневаюсь. Но у меня будет больше шансов переиграть вас, если я останусь в живых.

— Вы проиграете.

— Посмотрим. Пока же постараемся остаться в живых. И вы, и я.

— Да, это непременное условие, — подтвердил Бардиев.

Глава 18

Поздно вечером Зеттнер получил хорошее известие. Похититель вступил в контакт с одним из низших чиновников советской торговой делегации в Вене. По счастью, у чиновника имелись четкие инструкции на случай такого поворота дел. Действуя по заранее намеченному плану, он попросил немного времени, чтобы обговорить все вопросы с начальством, немедленно условившись с похитителем о следующей встрече. Потом он направился прямиком в родное посольство, откуда его и прислали к Зеттнеру.

Подвергнув соотечественника подробному допросу, Зеттнер понял, что дело усложняется. С чиновником разговаривал явно не сам похититель, а какой-то плохо держащийся на ногах здоровяк с туповатой багровой физиономией — вероятно, запойный пьяница. Судя по всему, мелкий венский рецидивист, которого похититель нанял в качестве посредника.

За документы запросили смехотворную сумму в пять тысяч долларов. Зеттнер немедленно согласился. С тем же успехом похититель мог потребовать миллион или миллиард; денег ему все равно не видать. Платить нет никакой необходимости, поскольку теперь не составит труда выйти на самого похитителя. Установив контакт с его импровизированной «организацией», Зеттнер получит документы без лишних затрат.

Зеттнер вообще никогда не бросал деньги на ветер. Но вопрос для него заключался даже не в пяти тысячах долларов. Провал первоначальной операции по захвату документов сильно подмочил репутацию Зеттнера. Теперь он мог вернуть себе доброе имя. Похититель, очевидно, чувствовал себя в безопасности; ему предстояло узнать, насколько иллюзорна эта уверенность. Следующее свидание назначили на завтрашнее утро, однако люди Зеттнера уже нашли посредника в кафе неподалеку от сквера Эстерхази. За ним установили наблюдение, но пока не трогали. Если он и в самом деле такой тупой, как кажется, вскоре они найдут человека, владеющего документами.

Все это Зеттнер изложил Бардиеву, попивая из стакана газированную воду. Они сидели в большой гостиной особняка. В порыве великодушия Зеттнер принялся рассказывать подробности, но был прерван собачьим лаем во дворе. В ту же секунду в комнату ворвался запыхавшийся охранник и доложил, что заключенного нет на месте.

Зеттнер среагировал немедленно. Он распорядился включить свет на всей территории и поднял всю охрану, приказав стрелять без предупреждения. После чего одним нажатием кнопки пустил по окружающей парк колючей проволоке ток. Затем вместе с Бардиевым отправился в комнату заключенного.

Дэйн бежал до смешного легко. Поставив диван на торец, он взобрался по нему как по лестнице и непонятным инструментом вскрыл замок на слуховом окошке. Каким-то другим инструментом он умудрился вырезать стекло, затем выбрался на крышу. Здесь ударом кулака оглушил часового и соскользнул на землю, цепляясь за тонкую нейлоновую веревку, которая так и осталась привязанной к каминной трубе.

— Просто невероятно, — выдохнул Бардиев, когда они вернулись в гостиную. — Откуда он мог взять инструменты?

— Не понимаю, — пробормотал Зеттнер.

— Не мог же он хранить их при себе, — заявил Бардиев убежденно.

Зеттнер промолчал. Его бледная кожа слегка порозовела.

— Нет-нет, — продолжал рассуждать Бардиев, — это невозможно. Вы же, разумеется, приказали его обыскать?

— Все произошло так быстро. Мне показалось необязательным…

Лицо Бардиева выразило недоверчивое изумление.

— Вы не приказали его обыскать? О, дорогой мой Зеттнер!..

— Не имеет значения, — заявил Зеттнер. — С территории ему не выбраться.

— Но все же не обыскать такого опасного агента…

— Говорю вам, это не имеет значения. Меньше чем через час мы возьмем Дэйна.

— И кстати! Нет ли у него пистолета?

— Нет. Он бы воспользовался им раньше.

— Кто знает, на что способен этот человек? Полагаю, стоит готовиться к худшему…

Зеттнер поджал губы. Потом, поразмыслив, открыл ящик письменного стола и вытащил из него автоматический пистолет.

— Мне следует лично возглавить поиски. Вы пойдете?

— Разумеется, — ответил Бардиев. — Я ждал, пока вы будете готовы.

Клаус знал, что ему не выбраться из порочного круга. Только спиртное в больших количествах оказывало на него хоть какое-то действие, а денег на покупку больших количеств чего бы то ни было у него давно не водилось. Даже сегодня вечером, ловко справившись с возложенной на него опасной миссией, он не мог себе позволить купить столько, чтобы надраться как следует. Они все же оказались не слишком щедры, этот маленький темнокожий и его женщина: дали как раз столько денег, чтобы немного затуманить мозги, но недостаточно для того, чтобы превратить мир в то радостное и веселое место, каким он должен быть по замыслу божьему.

Клаус заказал еще один стакан муската, грустно сознавая, что эта порция — последняя, потому как выпивку принесли бы, даже если бы он валялся на полу и блевал, но в кредит не отпустят ни грамма. И Карл еще один из лучших барменов в городе. У него можно посидеть серьезно и недорого. Карлу и всем его завсегдатаям совершенно наплевать, кто вы и что делаете. Даже иностранцы любят сюда заходить, как вот, например, эти трое в уголке. Пьют не переставая с самого прихода. Хлещут бутылочное пиво и почти не разговаривают. Чудные они люди, иностранцы.

Взять хотя бы того человека, который его нанял. Он пообещал Клаусу две вещи: пятьсот американских долларов, если работа будет сделана на совесть, и неизбежную смерть, если Клаус попытается выкинуть какой-нибудь фортель, например, бежать с полученными деньгами. За тобой следят убийцы, сказал он Клаусу. Стоит тебе хоть в чем-нибудь ослушаться полученных приказов, расправа будет быстрой. Именно так и сказал Клаусу тот иностранец — через посредство своей блондинистой подружки. А потом оба они пристально посмотрели на Клауса, наблюдая за его реакцией.

Ну и что, Клауса все это нисколько не смущало. Пятьсот американских долларов — хорошие деньги за сорок восемь часов работы посыльным. Так он им и сказал, и они, наверное, поверили. Во всяком случае, Клаус знал, что полученных приказов не ослушается. Этот маленький темнокожий иностранец, похоже, мог преследовать человека до самого края света, лишь бы отомстить.

Пятьсот долларов — кругленькая сумма. Клаус не станет умничать, а сразу отдаст деньги сестре. «Выдавай мне понемножку», — скажет он ей. Конечно, сестренка может и обжулить. Или, что еще хуже, заставит Клауса заняться коммерцией. Пожалуй, лучше все же положить деньги в банк.

Он принялся мечтать перед пустым стаканом. Представлял себе специальную таверну, отведенную для таких пьяниц, как он. Тамошние кристально честные служащие будут распоряжаться деньгами пьяниц и оказывать им неограниченный кредит. Светлый такой, приятный домик, а цены еще ниже, чем у Карла. Специально для клиентов там оборудуют бесплатные номера. На самом деле оттуда вообще не придется выходить. Таверна станет заботиться о пьяницах и оберегать их от бессердечных и вечно трезвых шакалов, которые обогащаются за счет других людей.

Карл, бармен, похлопал Клауса по плечу и вопросительно взглянул на пустой стакан. Карл всегда знал в точности, сколько денег у человека в кармане.

— Вернешься завтра, когда появятся деньги!

Вежливо попрощавшись с Карлом, Клаус вышел из бара. Иностранцы тоже засобирались. Они успели выйти на улицу до него. Оказавшись снаружи, один из них махнул рукой своим товарищам и перешел на противоположную сторону — вероятно, в поисках заведения с девочками.

Клаус брел, пошатываясь и оступаясь. Он погрузился в пьяное полузабытье, мечтая о деньгах, которые скоро получит, и о том, как поместит пятьсот долларов в безопасное место, при этом сохранив их в пределах досягаемости. Вскоре он оказался на Аргентиниерштрассе, а еще через десять минут добрел до места назначения. Белокурая женщина ждала его на втором этаже ветхого домика.

— Я встретился с советским чиновником, — объявил Клаус. — Он согласен дать то, что вы просите.

— Вас никто не проследил?

— Конечно, нет.

— Вы уверены?

— Дамочка, я же говорил, что ни один человек во всей Вене не сможет выследить меня, если я этого сам не захочу.

Но женщина продолжала смотреть на него с осторожностью, едва ли не подозрительно. Клаус немного смутился и вдруг почувствовал что-то похожее на раздражение. Он сказал правду. Много лет назад, когда он торговал на черном рынке, полиция частенько приставляла к нему шпиков. Но до его поставщиков так и не добралась. Конечно, все это было очень давно, еще во времена оккупации. Но разве Клаус потерял былую сноровку?

Блондинка тем временем немного повеселела.

— Отлично, — сказала она. — Похоже, все идет как надо. Сюда вы придете завтра утром, а к полудню отправитесь на встречу с русскими.

— Договорились.

— И постарайтесь не слишком напиваться. Завтра очень важный день.

— Капли в рот не возьму, клянусь, — заверил Клаус. — Прямо отсюда пойду домой.

— И вернетесь завтра в девять часов.

— Зачем так рано? Свидание назначено на двенадцать.

— В девять часов, — твердо повторила блондинка. — Возможно, планы придется менять на ходу.

— Хорошо.

— А когда все закончится, получите пять сотен долларов.

Клаус кивнул. Он вдруг вспомнил о тех иностранцах из бара. Полицейские они, что ли? Нет, это вряд ли. Иначе бы его давно арестовали. С женщиной своими опасениями он предпочел не делиться. Если ей станет известно, что Клаус повел себя неосмотрительно, может, ему никогда не видать пяти сотен американских долларов. К тому же не его это вина. Ей не следовало выдавать ему деньги вперед.

Блондинка подошла к окну и осмотрела улицу через щель между шторами.

— Кажется, никого нет.

— Ну, естественно! — сказал Клаус.

Он был в безопасности; иностранцы, очевидно, пошли своей дорогой.

Дэйн удалялся от дома быстро и бесшумно — тень, скользящая в тени. Внезапно включились прожекторы. Но там, куда не достигали их слепящие лучи, тьма казалась еще непрогляднее. И Дэйн не преминул этим воспользоваться. За спиной послышался собачий лай и тяжелый топот: охранники высыпали в парк и растворились в темноте. Метрах в пятидесяти от виллы начиналась роща; немного дальше виднелись заграждения из колючей проволоки.

Дэйн уже почти добежал до рощи, когда появился первый доберман. Беглец остановился, целясь из «беретты», переданной ему Бардиевым. Но потом передумал и засунул пистолет за пояс. Выстрелы неминуемо привлекут внимание охранников. И тогда ему ни за что не добраться до проволоки.

Собака бросилась на него — черный силуэт на сером фоне. Дэйн укрылся за стволом дерева, не давая зверю возможности разбежаться как следует. Когда-то давно его учили обороняться от полицейских псов. Теперь оставалось надеяться, что эта наука не выветрилась из памяти. Доберман обогнул дерево и прыгнул. Прислонившись спиной к стволу, Дэйн одновременно выбросил вперед обе ноги. От страшного удара взвившаяся в воздух бестия камнем рухнула на землю. Дэйн немедленно бросился на пса, схватил его за задние и передние лапы и сломал позвоночник о колено. Потом перебросил труп через плечо и побежал к роще. По руке Дэйна стекала кровь, и второму доберману оставалось только идти по следу.

Собака — на сей раз сука — настигла Дэйна почти сразу же. Она была мельче самца и намного быстрее. В лунном свете псина выглядела тонкой зловещей стрелой, скользящей над самой землей. Дэйн швырнул труп самца прямо перед ней. На долю секунды собака замешкалась: Дэйну хватило этого мгновения, чтобы оглушить ее рукояткой пистолета. Второй удар по затылку добермана прикончил его.

Дэйн снова бросился бежать, на сей раз отягощенный двумя трупами. Схватка с собаками не прошла незамеченной — впрочем, на это рассчитывать и не приходилось. Лучи прожекторов рыскали в темноте прямо за его спиной. Где-то в роще перекрикивались охранники. Но Дэйн как мог быстро продвигался вперед и вскоре достиг высокой ограды, окружавшей виллу.

Электрифицированные провода негромко гудели в темноте. Ограда высотой около трех метров состояла из шести рядов колючей проволоки с керамическими изоляторами, расположенными на равном удалении друг от друга. Освещенная призрачным лунным светом колючая проволока, казалось, давно поджидала Дэйна. Шаги охранников за спиной приближались.

Дэйн наугад выстрелил в темноту. Потом засунул «беретту» за пояс, ухватил труп одной из собак и швырнул его на верхний ряд проволоки. Труп животного повис, зацепившись за шипы. Посыпались искры; в воздухе разнесся удушливый запах горелого мяса.

Дэйн разбежался, прыгнул и, цепляясь за труп собаки, перелез через проволоку. Он тяжело рухнул на землю, больно ударившись плечом, и некоторое время лежал неподвижно, массируя ушибленную руку.

По ту сторону ограды из парка бежали люди. Они заметили голубоватое свечение и сноп искр и теперь рассчитывали увидеть мертвого беглеца, дотлевающего на колючей проволоке. Дэйн вытащил пистолет и стал ждать. Лучи прожекторов, скользившие вдоль ограды, вскоре высветили обгорелый труп добермана. Луна на секунду вынырнула из-за туч, и Дэйн увидел лицо Зеттнера. Взяв пистолет обеими руками, Дэйн выстрелил. И тут же понял, что промахнулся. Автоматная очередь взрыла землю совсем рядом. Дэйн отполз назад и притаился за небольшим холмиком, дожидаясь, пока над головой перестанут свистеть пули.

Он уже почти собрался вернуться к ограде и предпринять новую попытку прикончить Зеттнера, но в последний момент решил не рисковать. События развивались так стремительно, что возможность сдержать данное Бардиеву обещание наверняка представится еще не раз. И все же, пробираясь через поле к грунтовой дороге, Дэйн чувствовал себя немного виноватым.

Глава 19

Растянувшись на кровати, сплетя пальцы на затылке, Карлос внимательно рассматривал облупившийся потолок. Тело Карлоса отдыхало, потому что он принудил его к этому, но на душе было неспокойно. Кажется, провал близок. Продать секреты никак не получается. А первоначальный план выглядел таким простым и надежным. Он бы и теперь не смог придумать ничего лучшего. Под давлением обстоятельств, вынудивших Карлоса импровизировать, план пришлось менять на ходу. Теперь Карлос понимал, почему большинство людей никогда не становятся богатыми: чтобы разбогатеть, надо проделать слишком много ужасных вещей.

— Уже почти полдень, — подала голос Анна.

— Знаю.

— А Клауса до сих пор нет.

— И это знаю.

Анна в три шага пересекла комнату и уселась на кровать к Карлосу. Ее лицо оставалось спокойным, но Карлос прекрасно знал, что она боится. Уж в этом-то он разбирался. Ему часто приходилось видеть, как люди боятся, он видел людей, которых ужас парализовал так же внезапно, как приступ лихорадки. Существует много типов и разновидностей страха, но Анна испытывала наихудший из всех. Такой страх зарождается в человеке еще до того, как что-то в действительности начинает ему угрожать, и исчезает, только уничтожив у жертвы всякую способность к сопротивлению. Страх Анны раздражал Карлоса. Он боялся, что и сам заразится им.

Карлос вскочил с кровати.

— Клаус не идет. Придется отправляться самому.

Анна яростно замотала головой.

— И все же другого выхода нет. Не стоило нам связываться с Клаусом, не стоило. Пьяницам нельзя доверять. Наверное, где-нибудь уснул.

— А может, он испугался?

— Заткнись, — цыкнул Карлос.

Он наклонился и вытянул из-под матраса дешевенькую папку, которую купил накануне. Анна протянула руку и сжала его запястье с поразительной силой.

— Не ходи, — прошептала она.

Карлос осторожно попытался высвободиться.

— Надо идти.

— Подожди еще четверть часика.

— Он не придет.

— Тогда и ты не ходи. Не сегодня. Потом что-нибудь придумаем.

— Нет. Нам не хватит денег, чтобы начать все по новой.

— Тогда укради.

Немного опешив, Карлос пристально посмотрел на подругу.

— Ты вроде не хотела, чтобы я воровал?

— Мне все равно, что ты делаешь. Лишь бы был жив.

Он раздраженно тряхнул головой. Такие вещи могут говорить только женщины. Мужчина бы постыдился.

Карлос грубо выдернул руку.

— Ты уходишь?

Он кивнул.

— Дай я тебя поцелую.

Карлос отрицательно покачал головой. Целоваться перед делом нельзя — это приносит несчастье. Он взял Анну за плечи и с улыбкой обнял. Секунду спустя женщина улыбнулась в ответ. Карлос с приязнью осмотрел комнату. Странное дело, он чувствовал себя здесь как дома.

— Вернусь через час. Не переживай.

Очутившись снаружи, на залитой солнцем улице, он обрел уверенность в своих силах, сомнения исчезли, остались в убогой квартирке на втором этаже… Но увидеть Клауса все равно бы не помешало. Вряд ли человек может напиться или струхнуть до такой степени, чтобы отказаться от пяти сотен долларов за один час работы.

В дверь негромко постучали. Сюзан Беллоуз открыла и увидела на пороге улыбающегося Дэйна. Первым чувством женщины было невероятное облегчение. Живой!.. Она не верила своим глазам. Сюзан почти свыклась с мыслью о том, что Дэйн погиб на этом жутком Восточном вокзале, населенном призраками! Но вот он сидит рядом, разговаривает и пьет скотч с содовой.

Дэйн рассказывал о своем побеге, а Сюзан со странным чувством рассматривала его подвижное лицо, выглядевшее таким юным. На детали рассказа она внимания не обращала, точно так же, как не обращала внимания на болтовню бывшего мужа Чарльза о войне. Такие темы интересны только мужчинам. Видимо, разговоры о перестрелках и мифических побегах позволяют им чувствовать себя более мужественными. Хотя, видит бог, Чарльзу и Столетней войны для этого мало!

Сюзан смотрела на Дэйна с демонстративным равнодушием. Его губы шевелились, руки жестикулировали. Она чувствовала материнскую нежность к этому человеку. И, недовольная собой, попыталась оценить его анатомически бесстрастным взглядом.

Она увидела тридцатилетнего американца приятной наружности, худощавого, в сексуальном плане привлекательного, но с некоторых точек зрения удивительно нестабильного. Дэйн, например, никогда не говорил с ней о музыке или литературе — очевидно, искусство его не интересовало. Казалось, ни семьи, ни друзей у него нет. Будто его дом — везде и нигде одновременно. Возможно, это было связано со странным качеством некоторых мужчин с головой уходить в работу и забывать обо всем остальном… Взять, например, ее бывшего мужа. Чарльз и в самом деле не мог думать ни о чем, кроме физики. Даже по ночам ему снились элементарные частицы и силовые линии.

Наверное, что-то отразилось на лице Сюзан, и Дэйн поинтересовался, все ли с ней в порядке.

— Все отлично. Еще виски?

— Не сейчас.

— Что ты намерен предпринять?

— Мне по-прежнему нужен похититель.

— А как же русские друзья?

— Они, вероятно, где-то неподалеку.

— И все так же хотят убить тебя?

Дэйн кивнул.

— Ребячество все это! — вдруг воскликнула Сюзан. — Прямо как дети, играете в войну!

— Ты в самом деле так полагаешь?

— Конечно.

У Сюзан внезапно возникло неприятное чувство, что она рассуждает о вещах, в которых ничего не смыслит.

— А почему ты пришла к такому выводу?

— Да посмотри на себя со стороны! Бегаешь через всю Европу, становишься попеременно то дичью, то охотником, на ходу стреляешь и прячешься от пуль! Просто водевиль какой-то!

— А что я, по-твоему, должен делать?

— Что-нибудь более разумное!

— В каком смысле?

— Меня это не касается. Разбирайся сам.

— Если бы я мог придумать лучший способ для достижения цели, поверь, я не преминул бы им воспользоваться.

— Да неужели? Без какого-нибудь жуткого револьвера ты вообще не знал бы, куда деться! — Сюзан с ужасом прислушивалась к звукам собственного голоса, сознавая, что ведет себя как неразумное дитя. Но остановиться уже не могла. — Без этого вашего шпионского снаряжения ты чувствовал бы себя совершенно голым!

— Вовсе нет. С чего ты взяла?

— Ладно! Проехали, — устало бросила Сюзан.

— Поговорим об этом позже. Пока необходимо отыскать похитителя.

— Это твое дело, но уж никак не мое.

Дэйн вопросительно взглянул на женщину. И тут Сюзан с радостью поняла, что сумела наконец изумить его. В первый раз за все это время Дэйн, похоже, потерял уверенность в себе.

— Что ты хочешь сказать?

— Что с меня довольно! Что мне до смерти надоели эти безумные гонки за таинственными документами! Что все это слишком глупо…

— Заставить тебя я не могу…

— Конечно, не можешь. — Теперь Сюзан ненавидела Дэйна: он говорил именно то, чего говорить не следовало. — Я отправляюсь на юг, в Италию или в Грецию. Соскучилась по солнцу.

Дэйн наклонил голову.

— Ты согласишься дать показания, если мы поймаем этого типа?

— Да, полагаю.

Все было сказано. Дэйн опорожнил свой стакан и ушел, пожелав Сюзан счастливого пути. Она злилась на американца за полное отсутствие интуиции — и на саму себя за идиотскую привычку разрушать все, чем хочется обладать. Как это началось? Почему она так поступила? Еще одна загадка для нью-йоркского психоаналитика!

Был уже полдень. Дэйн остановил такси и поехал в новое здание на Шварценбергплатц, где располагался штаб разведывательных служб. Здесь его уже поджидал специальный агент по фамилии Хэйнс. Он предоставил Дэйну в распоряжение все новейшие данные о похитителе, тщательно выверенные и классифицированные по датам и версиям. Дэйн скинул куртку и принялся за работу.

Утрата американских планов в большей или меньшей степени затрагивала интересы всех стран НАТО; посему каждая из них выделила своих людей для расследования дела. Рапорты этих агентов часто выглядели довольно живописно, но не содержали никаких существенных деталей. Слухи касательно пребывания похитителя в Бейруте, Риме и Афинах тщательно проверили службы ЦРУ. До сих пор не подтвердился ни один из них. Второе управление ЦРУ вместе с французскими и западногерманскими коллегами шло теперь по новому следу: похитителя якобы видели и даже ранили в Стамбуле. Результаты расследования еще не поступили, но перспективы все равно не обнадеживали. В рапорте британского агента утверждалось, что человека, подходящего под описание похитителя, засекли в Гонконге. Эту версию сразу отвергли как маловероятную. Предприняли попытку следить за советскими агентами в Вене, но ничего не вышло — в австрийской столице слишком много советских и западных агентов знали друг друга в лицо.

Около часа Дэйн внимательно изучал эту аккуратно подшитую коллекцию надежд, мечтаний и гипотез, а потом вернул ее Хэйнсу. И уже совсем собрался уходить, когда сообщили, что полковник Нестер из Второго управления вызывает его к себе.

Нестер выглядел унылым, едва ли не подавленным. Памятуя о последнем разговоре с ним, Дэйн поинтересовался, связывался ли полковник с Вашингтоном.

— Связывался, — ответил Нестер. — Должен заметить, не для того, чтобы жаловаться на вас. Просто хотел получить более четкие инструкции.

— И как, получили?

— Мне приказано во что бы то ни стало вернуть документы. Их необходимо отыскать. Мне также приказано во всем сотрудничать с вами.

— Весьма любезно с их стороны.

— У вас влиятельные друзья в Вашингтоне, — сумрачно заметил Нестер. — Жаль, что я не могу похвалиться такими связями. Но проблема не в этом. Вашингтон заявляет, что чертовы документы необходимо вернуть любым способом. Там, кажется, не отдают себе отчета в том, что все не так легко, как кажется со стороны.

Дэйн кивнул, про себя отметив, что присутствует при метаморфозе бравого вояки в осторожного чиновника разведслужбы.

— Есть у вас какие-нибудь предложения? — осведомился Нестер.

— Никаких.

— У меня тоже. Пусть меня повесят, если я знаю, что делать!

— Ждать. Пока ничего другого не остается.

— Полагаю, вы правы, — неуверенно согласился Нестер. Он встал и принялся неторопливо мерить комнату шагами. — Дэйн, вы ведь служили в армии?

— В управлении стратегических служб.

— Ну, все равно армейское подразделение… — Нестер вышагивал по комнате, задумчиво покусывая нижнюю губу. — Знаете, пожалуй, когда это дело закончится, я попрошу перевода в пехотные войска.

— Почему?

— Мне иногда кажется, что я здесь не на своем месте.

— Полагаю, вы ошибаетесь.

Полковник Нестер остановился.

— Что вы имеете в виду?

— Вы хотите находиться там, где сражаются. А в наше время самые жаркие битвы происходят именно на тайном фронте.

Нестер поразмыслил, потом вздохнул:

— Это совершенно точно. Но я верил, что смогу хорошо поработать во Втором управлении: провести реорганизацию, дать новый импульс… Честно говоря, теперь прямо и не знаю…

— Все это необходимо, — согласился Дэйн. — Только без терпения и гибкости не обойтись.

— Вот это уж не мои сильные стороны.

— Почему вы так уверены? Ваше начальство, очевидно, все взвесило, прежде чем доверить вам этот пост.

Тут Нестер впервые за все время ухмыльнулся.

— Дэйн, как же вы плохо знаете армию!.. Впрочем, поживем — увидим. Чем намерены заняться?

— Вернусь в гостиницу и стану ждать дальнейшего развития событий.

Полковник Нестер не рассвирепел — верный признак хорошей способности к адаптации.

— М-да, — буркнул он, немного помолчав. — Вероятно, это лучшее, что можно сделать.

Глава 20

Пройдя по Вольфишгассе, Карлос остановился у Оперы, крепко прижав к телу картонную папку. Неподалеку притормозил туристический автобус. Высокий худой человек с печальными глазами что-то объяснял группе иностранцев. Обогнув экскурсантов, Карлос подошел к светящейся пасти, изрыгающей людей на большую механическую лестницу. Табличка над входом гласила: «Опернпассаж». Карлос спустился вниз и внимательно осмотрелся по сторонам.

Это место для встречи он выбрал сам: шесть выходов и огромный круглый ресторан в самом центре. Вдоль стен — куча киосков и лотков. Такое впечатление, что здесь всегда полно народу. Довольно плохо зная Вену, Карлос решил, что лучше и надежнее места для встречи не найти.

Карлос обошел вокруг ресторана, отражаясь в его огромных, почти полностью зеркальных стенах. Теперь он уже жалел, что не назначил встречу снаружи, на свежем воздухе, в каком-нибудь парке, например. Хотя это могло оказаться опасным. Лучше все-таки переговорить о деле здесь, в подземном сооружении, где всегда толчется столько народа, что почти не продохнуть. А закончив с делами, Карлос всю жизнь сможет дышать своим собственным воздухом на своей земле.

Человек, с которым предстояло встретиться, уже пришел — сидел за маленьким столиком в ресторане, с белой гвоздикой в петлице, как и договаривались. Молодой, красивый, с бледной кожей, правильными чертами лица и темным галстуком, он походил на служащего похоронного бюро. Рядом с ним за столиком сидел еще один человек — пожилой мужчина с круглым добродушным лицом. О том, что русских будет двое, тоже условились заранее. Пожилой держал в руках небольшую дорожную сумку. Пока все шло нормально, если не считать исчезновения проклятого пьяницы Клауса.

Карлос оглядел соседние столики. Двое совсем молодых парней и одна девушка о чем-то болтали, смакуя кофе. Сразу за ними сидел бородатый парень с рюкзаком за плечами. Он, казалось, задремал перед кружкой с пивом. С другой стороны сидели еще двое, оба читали газеты. Один походил на шофера грузовика. Второй — хорошо одетый человек в летах — держал на коленях зонтик.

Все выглядело вполне нормальным. Карлос вошел в ресторан и сел напротив человека с белой гвоздикой.

— Здесь не занято? — спросил Карлос.

— В ближайшие полчаса нет, — ответили ему.

Все точно. Анна рассказала Карлосу о системе паролей, и он решил, что без паролей никак не обойтись. Впрочем, он и без того знал, что не ошибся.

Подошла официантка, и русские заказали кофе. Карлос последовал их примеру. Он с удивлением заметил, что сердце у него едва не выскакивает из груди. Его соседи сохраняли спокойный и немного печальный вид, как и подобает представителям великой державы. Вероятно, им часто приходится покупать секреты, так что для них это дело вполне обычное!

У Карлоса крепла уверенность, что все пройдет гладко. Серьезные люди либо дают согласие, либо сразу отказываются. Эти русские наверняка слишком высокопоставленные чины, чтобы пытаться украсть у него документы. Но если они все же попытаются, пусть пеняют на себя…

— Вы принесли документы? — спросил молодой с гвоздикой.

Карлос наклонил голову.

— Деньги? — поинтересовался он в свою очередь.

— Вот здесь.

Пожилой человек похлопал по дорожной сумке. Карлос сразу же решил, что этот тип ему не нравится. Он явно не воспринимал происходящее всерьез, в отличие от своего коллеги с белой гвоздикой.

— Проводим обмен?

— Да, — выдохнул Карлос.

Он протянул свою папку для бумаг через стол, получил взамен дорожную сумку. И немедленно открыл ее. Внутри оказался ворох газетных обрезков.

Молодой человек с гвоздикой бросал на Карлоса яростные взгляды. Раскрыв папку и убедившись, что, кроме листков белой бумаги, внутри ничего нет, он положил ее на стол. Его коллега широко улыбался.

— Что это значит? — спросил молодой человек с искренним негодованием.

Карлос пожал плечами:

— Я не принес документы, вы не принесли деньги.

Молодой человек попытался совладать с собой:

— Казалось бы, вполне очевидно, что мы должны посмотреть документы, прежде чем заплатить за них. Что помешает вам бежать с деньгами, ничего не оставив взамен?

— Да, об этом я и сам размышлял, — грустно признался Карлос.

Теперь он уповал только на чудо. Как же сложно обделывать дела, когда никто никому не доверяет!

— Деньги у моего друга при себе. Мы по-прежнему готовы вам заплатить. Где документы?

Карлос широко улыбнулся:

— В надежном месте.

— Они при вас?

— Нет, конечно. Заплатите, и я принесу вам бумаги.

Молодой человек покачал головой:

— Почему мы должны вам верить?

— Другого выхода нет, — сказал Карлос. — Вы — представители могущественной державы. У вас много солдат, много связей в разных частях света. А у меня есть только я. Так что, если хотите получить бумаги, придется вам мне поверить. Обещаю, что как только вы заплатите…

Карлос вслед за молодым человеком опустил глаза. И увидел, что пожилой мужчина, не переставая улыбаться, положил на колени маленький пистолет. Ствол оружия выглядел как-то странно.

— Это глушитель, — пояснил молодой. — Так что давайте без глупостей. Мы готовы стрелять.

Карлос посмотрел на улыбающегося человека. Да, он явно былготов стрелять.

— Раздастся тихий щелчок, — продолжал молодой. — Вы почувствуете боль в животе и согнетесь пополам. А мы, ваши заботливые друзья, поможем вам выйти из ресторана. Видите, как все просто?

— Да, — отозвался Карлос.

— Так вы скажете, где спрятаны документы?

— А если скажу, вы заплатите?

— Разумеется.

Карлос прекрасно понимал, что это ложь. Он обреченно тряхнул головой.

— Выходит, придется довериться вам.

— Где документы?

— Я вас отведу.

Это предложение как будто не понравилось человеку с пистолетом. Он собрался что-то сказать, но его спутник отрицательно покачал головой. Они встали из-за стола. Пожилой мужчина прикрыл пистолет складками плаща, молодой с гвоздикой расплатился, и троица направилась к выходу. Не успели они дойти до двери, как внезапно проснулся бородач с рюкзаком.

Карлос вдруг остановился:

— Я забыл папку.

— Она вам не понадобится.

— Понадобится. Без нее я не смогу найти то место, где спрятал бумаги.

Пока они размышляли, Карлос развернулся, подошел к столику и забрал свою папку.

— Спасибо, — сказал он.

Нож, спрятанный в рукаве, скользнул ему в ладонь. Карлос с разворота бросил его в человека с пистолетом, целясь в сердце.

Но русский проявил чудеса ловкости. Он отпрянул в сторону еще до того, как Карлос успел разогнуться после броска. Нож угодил мужчине в самую середину левого плеча, слишком высоко, чтобы серьезно ранить. Карлос пронесся мимо людей, застывших у выхода из ресторана, и побежал к ближайшему эскалатору. Где-то позади истошно завопила женщина. Но Карлос уже добрался до верха металлической лестницы и вскоре растворился в толпе на Опернринг.

Полицейский прибыл на место преступления со всей возможной поспешностью. По счастью, он успел вовремя, потому как иностранцы, с каким-то болезненным упорством старавшиеся не привлекать к себе внимания, едва не ушли из ресторана. Сначала они даже не хотели подавать жалобу. Но, как объяснил им патрульный, покушение на убийство средь бела дня в самом центре Вены — слишком серьезное дело, чтобы так просто о нем забыть. Человек, способный на подобные поступки, очевидно, чрезвычайно опасен. Так что в интересах общественности необходимо тщательно записать показания всех присутствовавших при инциденте.

Иностранцы — русские, как выяснил полицейский, — немедленно согласились с его точкой зрения. Но, возможно, в России дела такого рода решаются как-то по-другому, поскольку они во что бы то ни стало хотели ограничиться кратким заявлением и отправиться по своим делам. Естественно, так просто уйти им не удалось.

Патрульный приступил к делу с неторопливой тщательностью. Он записал имена и адреса русских, внимательно изучил их документы и только после этого попросил рассказать о случившемся.

Заговорил тот, что постарше, мистер Бардиев. Прижимая к плечу окровавленный платок, он рассказал о том, что некий человек попросил разрешения занять свободное место за их столиком. Они согласились. Человек уселся и почти сразу же стал к ним приставать.

— Без всяких поводов? — спросил полицейский.

— Совершенно! — ответил Бардиев. — По-моему, у него не все в порядке с головой. Он начал спорить о политике.

— А затем?

— Мы собрались уходить. О политике нам разговаривать не хотелось… Этот тип пробормотал несколько ругательств. А потом неожиданно бросил нож.

Бардиев протянул полицейскому кинжал с костяной ручкой.

— Вам не следовало его трогать, мистер, — заметил полицейский. — Может, мы нашли бы отпечатки пальцев на ручке.

— Простите, но я не слишком уверенно себя чувствовал с этой штуковиной в плече.

— О, разумеется! Приношу свои извинения. — Полицейский быстро нацарапал что-то у себя в блокноте. — Не потрудитесь ли описать внешность преступника?

— Среднего роста, темноволосый, загорелый. Усы…

— Нет, никаких усов, — вмешалась американка из толпы зевак. Сжимая обеими руками сумочку, она возбужденно подалась вперед. — Я все-все видела, это я закричала!

— Вы разглядели лицо этого человека?

— Безусловно. Он едва не сбил меня с ног.

— Ну и как же он выглядел?

— Безусый, маленького роста…

— Глупо, — процедил Зеттнер. — Мы сидели за одним столом с этим типом. Он носит усы.

— Нет, не носит! — настаивала женщина.

Из толпы вышел молодой человек с рюкзаком за плечами.

— Я его тоже видел. Я сидел за соседним столиком.

— Были у него усы?

— О, конечно! И я бы сказал, что он гораздо выше среднего роста.

— Да вы, наверное, плохо его рассмотрели, — пробормотала женщина.

— Еще свидетели есть? — спросил полицейский.

Никто не отозвался. Старый господин с аккуратно свернутым зонтиком кашлянул, но промолчал.

— Отлично, — сказал полицейский. — Вы четверо сейчас отправитесь со мной в участок, где сделаете подробное заявление.

Женщина негодующе воскликнула:

— Но я уже сделала свое заявление!

— Вот именно, — поддержал ее Бардиев. — Нам и в самом деле нечего добавить к сказанному.

— Сожалею, но таков закон, — сообщил патрульный. — Необходимо иметь официально заверенное и застенографированное заявление, подписанное всеми свидетелями. Послушайте, вы же не хотите, в конце концов, чтобы этот опасный тип разгуливал на свободе?

— Конечно же, нет, — подтвердил Бардиев. — Как только мне сделают перевязку, мы обязательно зайдем в участок.

— Вам придется доверить свою рану заботам полицейского врача.

— Зачем? У нас в посольстве прекрасный врач.

— Но ваше посольство довольно далеко, а полицейский участок всего в ста метрах.

— Господин полицейский, — вмешался Зеттнер, — я приеду в участок через два часа. Но прежде мне нужно закончить одно крайне важное дело.

— Мне тоже, — сообщил человек с рюкзаком.

Полицейский помотал головой. Он давно привык к такому поведению свидетелей.

— Нет. В участок придется проследовать немедленно. Это отнимет у вас не больше часа.

— Часа вполне хватит, чтобы расстроить мои планы, — озабоченно пробормотал Зеттнер, обращаясь как будто к самому себе.

В зал вошли еще трое полицейских.

— Полагаю, все как-нибудь уладится, — вздохнул Бардиев, смирясь с неизбежным. — И вообще было бы странно, если бы мы отказались от официального заявления.

— Совершенно верно, — согласился полицейский. — К тому же не исключено, что мы управимся и быстрее, чем за час.

С этими словами он повел четверых свидетелей к выходу. Пожилой господин с зонтиком несколько секунд смотрел вслед процессии, потом направился в противоположную сторону. Толпа начала расходиться.

Глава 21

Почти сразу же с обеих сторон Опернринг послышалось завывание полицейских сирен. Карлос замедлил шаг, силясь принять вид беспечного зеваки. Метрах в семи перед ним, у выхода из Опернпассажа, показался полицейский и направился в его сторону, вглядываясь в лица прохожих. Карлос повернул назад. И едва не столкнулся с пожилым господином, который держал в руке зонтик и, казалось, высматривал кого-то в толпе. Отойдя от него подальше, Карлос смешался с группой туристов, которые столпились у входа в Оперу и внимали своему гиду.

— Это здание построено в 1778 году, в самом конце правления императрицы Марии-Терезии…

Экскурсию вела коренастая женщина средних лет со строгим желтоватым лицом, в туфлях на платформе и с потрепанной шляпкой на голове. Туристы принялись щелкать фотоаппаратами. «Роллексы» и «лейки» сверкали линзами в лучах показавшегося из-за туч солнца. Карлос протиснулся поближе к центру группы.

Рядом с ним оказался мужчина в велюровой куртке с рубчиками. Два фотоаппарата, висящие на шее, и аккуратно подстриженные усики выдавали в нем американца. Его сопровождала жена — симпатичное существо с мягким безвольным лицом, — которая неотрывно смотрела на здание Оперы, время от времени хлопая глазами под толстыми стеклами очков.

— Ну и что вы об этом думаете? — спросил мужчина у Карлоса.

— Очень красиво, — ответил тот.

— Вам не нравится?

— Да я не особенно разбираюсь.

— А я вот разбираюсь, — раздраженно заявил мужчина. — И могу вас заверить, что эту дрянь даже не стоит фотографировать!

— Минуточку, дамы и господа! — завопила женщина-гид. — Прошу вашего внимания!

Все подняли головы.

— Сожалею, но к нашей группе присоединились несколько посторонних. Я вынуждена попросить их удалиться.

Карлос не шевельнулся. Через несколько секунд двое мужчин и женщина отошли в сторону.

— Спасибо, — сказала гид. — Я настаивала на этом только потому, что членам нашей группы не всегда хорошо слышно из-за толчеи. Вы мне заплатили, вы и имеете право меня слушать. Теперь мы вернемся в автобус. Следующую остановку сделаем у собора Святого Этьена.

Карлос вместе с остальными двинулся к автобусу. Встав у самых дверей, гид наблюдала за тем, как туристы поднимаются по ступенькам. С замиранием сердца Карлос прошел мимо нее. Он поднимался последним, а в автобусе еще оставались пустыми больше половины мест. Гид не обратила на Карлоса никакого внимания. Она взяла предложенную шофером сигарету и о чем-то заговорила с ним по-немецки.

— Вовсю старается, лишь бы доказать, что мы не напрасно потратили деньги, — заметил мужчина в куртке с рубчиками.

— Да уж, — промямлил Карлос.

— А вы из какой части Южной Америки? — спросил мужчина на правильном испанском.

Автобус тронулся.

— Из Боливии.

— Так я и думал! — воскликнул мужчина и торжествующе толкнул свою жену локтем. — Я ведь тебе сказал: Боливия или Перу. Такой акцент.

— Вы что, специалист по языкам? — поинтересовался Карлос.

— Ну уж нет! Я инженер. Просто три года провел в Южной Америке. Мне довольно тяжело давался испанский, не говоря уже о диалектах…

— А я довольно долго жил в Африке, — произнес Карлос, не зная, что сказать.

— Вот как? В какой части? Я и сам там жил некоторое время.

Карлос почувствовал, что пол уплывает из-под ног.

— Занзибар, — бросил он наугад.

— Никогда не бывал на востоке континента, — признался инженер. — Ну и как страна?

— Жарко. И грязно.

— Да, — грустно согласился инженер. — Так я и думал.

С этими словами он откинулся на спинку кресла. Гид перечисляла памятники, встречавшиеся по дороге. Карлос смотрел по сторонам, пытаясь понять, в каком направлении движется автобус. Позже ему представилась возможность посмотреть на карту Вены, где инженер-американец отметил все точки экскурсии. Маршрут вполне устраивал Карлоса. Он попрощается с группой на Мариахилф, то есть всего лишь в нескольких сотнях метров от нужного ему места. Закончив с делами, подастся на юго-восток, в сторону Турции. Удалось же ему убежать от русских, американцев и австрийцев в первые часы опасности. Теперь Карлос был убежден, что, если принимать определенные меры предосторожности, его никогда не найдут. Жизнь снова начинала казаться прекрасной.

У Сюзан Беллоуз были друзья повсюду, но, как назло, все венские знакомые сейчас находились в разъездах. Однако Сюзан знала, куда пойти, чтобы обзавестись новыми друзьями. В баре по соседству с конторой «Америкэн Экспресс» она разговорилась с любезным, хотя и несколько вялым американцем по имени Джеймс Блэйк. Блэйк торговал антиквариатом и в очередной раз прочесывал Европу, но на сей раз нашел мало стоящих вещей. По-настоящему красивая мебель исчезла с рынка уже несколько лет назад, да и картины попадаются гораздо реже. В лучшем случае осталась куча второсортного барахла, интересного с коммерческой, но не с эстетической точки зрения.

Блэйк оказался весьма посредственным собеседником, но все же помог Сюзан скоротать несколько часов. Они вышли из бара и неторопливо направились по дороге к собору. Блэйк рассказывал о встречающихся по пути памятниках архитектуры с видом человека, проходящего мимо стеллажей в супермаркете. Он порядком устал от Вены, а американское посольство почему-то отказало ему в венгерской визе.

— А это что такое? — осведомилась Сюзан.

— Святой Этьен. Витражи считаются одними из лучших в Европе.

Они прошли мимо туристических групп, толпившихся у входа в собор. Сюзан угнетал вид этих бестолковых людей, тщащихся узнать хоть понемножку, но обо всем. Впрочем, чем еще здесь заниматься? Осматривать памятники — отвратительное времяпровождение, но именно для этого и существует Европа. Вот вам неизбежная дань уважения к «культурным традициям»: таскайся, не жалея сил, по бесконечным коридорам Прадо, Лувра, Королевской академии, тусклым взором обводя картины на стенах… Куда как интереснее общаться с местными жителями! С другой стороны, зачем, черт возьми, с ними общаться?! Здешние горожане еще хуже, чем их культура! Маленькие нервные чудовища, самодовольные, лелеющие свою застекленную Европу. «Как вам нравится наша живопись, наша музыка, наша самобытная архитектура?» Нет, с местными жителями Сюзан общаться не собиралась! Она всегда находила в них лишь искаженные отражения самой себя.

— В чем дело? — спросил Блэйк.

Сюзан резко остановилась.

В толпе туристов она заметила маленького человечка с всклокоченными черными волосами. Хотя он довольно быстро повернулся к Сюзан спиной, она успела понять, что где-то уже видела это лицо.

— Если это ваш знакомый, — сказал до тошноты правильный Блэйк, — полагаю, уместно с ним поздороваться.

Туристы начали заходить в собор.

— Пустяки, — отмахнулась Сюзан. — Куда пойдем?

— Здесь неподалеку есть очень милый бар. А кстати, вы сегодня вечером свободны?

— Как ветер.

Последний турист исчез за бронзовыми воротами собора. Маленький человечек зашел внутрь вместе с остальными. Сюзан не могла бы утверждать с точностью, что именно его она видела в Лондоне.

— Ну что, идем? — спросил Блэйк.

— Безусловно.

Глава 22

— Вы в этом уверены? — спросила женщина.

— Конечно, сударыня, — улыбнулся Бардиев.

Зеттнер сухо кивнул, а бородатый молодой человек спросил:

— Вы и теперь не припоминаете, мадам? У этого типа совершенно точно были усы.

Женщина повернулась спиной к остальным трем свидетелям. Они внимательно смотрели на нее, так же, как и полицейские из участка. Сержант патрульной службы за широким столом, заваленным бумагами, с рассеянным видом изучал потолок, поглаживая усы (у него они тоже имелись).

Когда женщину попросили назвать свою профессию, она ответила: учительница. Она гордилась своей наблюдательностью и отличной памятью. Она часто водила учеников на прогулки в леса Коннектикута и всегда безошибочно показывала им и купену обыкновенную, и разрыв-траву. Пять лет назад, проводя отпуск в Европе, она сделала несколько сотен фотографий и до сих пор без труда могла вспомнить и в мельчайших деталях описать любую из них. Ученики любили ее; зато тупицы из Комиссии по образованию терпеть не могли за рассеянность и эксцентричность. В результате ее зачисление в штат отложили на полгода. Подумать только: лишних шесть месяцев ждать! Но если она будет вести себя осмотрительно, не привлекая ненужного внимания…

Эти двое русских и студент-американец с такой настойчивостью доказывают, что у того типа были усы! Они заблуждаются. И если она не исправит ошибку, опасный псих может остаться на свободе. Но если она продолжит упорствовать, пытаясь переспорить остальных трех свидетелей, ее имя может появиться в завтрашних газетах! И об этой истории узнают в Коннектикуте! Такое ведь не исключено! В прошлом, только из-за привычки до конца отстаивать собственное мнение, учительнице слишком часто приходилось менять места работы. Поэтому теперь, хотя разум и противился этому, она хотела лишь размеренной, спокойной жизни и включения в штат.

— Ну, тогда, наверное, это были совсем незаметные усики, — вздохнула учительница.

Когда идешь на компромисс, поначалу всегда уступаешь лишь чуть-чуть.

— Точно, — подтвердил молодой американец, — я бы сказал: просто черточка над верхней губой.

— Именно так, — согласился Бардиев, а Зеттнер снова коротко кивнул.

— Теперь припоминаете, мадам? — спросил американец.

«Как все просто», — подумалось женщине.

— Да, припоминаю. Боюсь, я немного рассеянна…

— Ну что вы, сударыня! — воскликнул тот из русских, что постарше. — Просто иногда память выкидывает такие номера, что и сам себя не сразу вспомнишь. Я бы, например, тоже забыл про усы, не сядь этот тип за наш столик.

Она благодарно кивнула. Какой очаровательный мужчина! Она всегда знала, что русские — такие же люди, как остальные, особенно если поблизости нет их руководителей.

— Ну, вот и все, — сказал Бардиев сержанту. — Похоже, мы наконец пришли к согласию. Этот человек носит усы. Он среднего роста, а может, и чуть выше среднего…

В памяти учительницы сохранился совсем другой образ, но теперь возражать было поздно.

— …И говорит с акцентом.

— Вы не могли бы определить, с каким? — оживился сержант.

— Без сомнения, с итальянским. Я потому так уверен, что сам несколько лет провел в Италии.

— Вы придерживаетесь такого же мнения? — спросил полицейский у Зеттнера.

— Да. Это итальянец.

— Еще что-нибудь?.. Нет? Отлично. Сударыня, будьте любезны изменить ваше письменное заявление в той части, что касается усов.

Учительница черкнула пару слов на листке бумаги. Трое мужчин подписали свои заявления.

— Возможно, скоро мы арестуем этого парня, — объявил сержант. — Конечно, обещать ничего не могу, но перспективы обнадеживают. — Он передал свидетельские показания помощнику. — А теперь, господин Бардиев, позвольте заняться вашей раной.

Бардиев с улыбкой покачал головой.

— Нет, спасибо. Это всего лишь царапина.

— Но царапина может воспалиться.

— Чуть погодя я продезинфицирую ее йодом.

— Но с нашей стороны было бы непростительно не оказать вам помощь. Кабинет хирурга на этом же этаже, чуть дальше по коридору. Вы обяжете меня лично, если позволите доктору осмотреть ваше плечо.

Бардиев понял, что полицейский опасается, как бы случай в ресторане не повлиял на советско-австрийские отношения. Из этого сержанта мог бы получиться отличный дипломат!

— Мое плечо осмотрит врач в посольстве. Не беспокойтесь. Ни Австрия, ни австрийская полиция не понесут никакой ответственности за случившееся.

Полицейский с признательностью кивнул в ответ. Зато Зеттнер и не пытался скрыть, что не одобряет действий Бардиева.

Сержант обогнул стол, пожал всем свидетелям руки, проводил до дверей участка. Молодой американец, весело попрощавшись с остальными, зашагал к Опернринг. Учительница немного постояла в нерешительности, а потом двинулась в том же направлении. Зеттнер с Бардиевым пошли в противоположную сторону, к площади Марии-Терезии.

— Теперь уже слишком поздно, — просвистел Зеттнер.

— Может быть, и нет. Если остальные поработали на совесть.

— Даже если и так, это ничего не меняет. Чертовы полицейские! Похититель, вероятно, уже на швейцарской границе.

— Воры редко выбирают лучший из вариантов. Надо рассчитывать на их врожденную глупость… Ну же, Зеттнер! Игра еще не проиграна. Нас с вами ждет работа, серьезная работа, которая потребует напряжения всех сил.

Холодные светло-голубые глаза Зеттнера глянули прямо в глаза Бардиеву. Да, впереди серьезная работа, и про личное соперничество лучше пока забыть. В такие минуты, когда их объединяла общая идея, Зеттнер испытывал к Бардиеву едва ли не нежность. Жаль, что старика на следующей неделе отправят в Россию!

Глава 23

Музыкальный автомат играл грустный немецкий вальс. Симпатичный бармен с огромными светлыми усами и в кожаном фартуке принес еще две порции виски. Стены украшали фрески, изображающие эпизоды из оперетт Штрауса. Пепельницы на столах были выполнены в форме избушки дровосека.

Поглощая четвертую порцию виски за день, Сюзан Беллоуз пристально рассматривала своего спутника.

— Что-то не так? — встревожился Блэйк.

— Не нравятся мне ваши руки.

— Руки?

— Совсем безволосые.

Блэйк с нервным смешком потер ладони.

— Еще по стаканчику?

— Хотите меня напоить, а потом трахнуть?

— Да что вы! — воскликнул Блэйк. — Просто мне показалось, что вы с удовольствием выпьете еще.

Он закурил, чтобы чем-нибудь занять руки. Еще в студенческие годы Блэйк раз и навсегда усвоил, что самый надежный и самый быстрый способ убедить девушку переспать — это угостить ее определенной дозой спиртного. Естественно, мужчина не должен забывать и про собственный стакан, чтобы не вызывать подозрений: вроде как пригубляешь яд, убеждая жертву, что он абсолютно безвреден. Впрочем, необходимо внимательно следить и за тем, чтобы не перебрать лишнего, а то в самый ответственный момент окажешься не на высоте. А некоторые вульгарные особы в таких ситуациях становятся невероятно грубыми и пошлыми, подвергая чувствительное самолюбие суровым испытаниям. Блэйк уже давно, хотя и не без некоторой меланхолии, смирился с опасностями, которые неизбежно выпадают на долю любого хладнокровного соблазнителя.

— Я выпью еще, — сказал он. — А вы?

— Давайте, МакДафф. Плесните мне виски своими гладкими руками.

Блэйк, в глубине души оскорбленный, все же нашел в себе силы улыбнуться. Волосы не росли у него и на теле, так что на сей раз, наверное, лучше… Но Сюзан внезапно хлопнула его по плечу и посмотрела прямо в лицо загадочными глазами, полуприкрытыми прядью шелковистых волос.

— Вы, по-моему, отличный парень, Блэйк, — выдохнула она. — Сексуально озабоченный, конечно, но все равно парень что надо. Не то что эти олухи англичане!

— Вот и славненько, — отозвался Блэйк, пригубив виски.

Сюзан покончила с четвертой порцией и тут же принялась за пятую. Но не чувствовала себя ни пьяной, ни даже чуточку влюбленной. Обычно она спала с мужчинами, испытывая интерес и отвращение одновременно, но всегда сохраняя ясность мыслей. Спиртное она использовала в других целях: оно служило удобным предлогом для высвобождения определенных агрессивных эмоций. Психоаналитик неоднократно указывал Сюзан на это, но никаких результатов пока не добился.

— Да, Блэйк, вы как будто человек неплохой…

— Почему бы вам не звать меня просто Джим?

— Да я б таким именем и собаку не назвала! Пейте, Блэйк, а то вы что-то ужасно рассудительны!

Потеряв всякую надежду соблазнить эту женщину, Блэйк одним духом влил в себя сразу полстакана. И тут Сюзан подалась вперед, прижав свою округлую левую грудь к правой руке собеседника.

— Блэйк, а что вы думаете о жизни?

С самым непринужденным видом он переложил стакан в левую руку. Искорка надежды снова начинала тлеть.

— О жизни? Очень сложный вопрос…

— А вы не уходите от ответа. Вы же гуманист, у вас должны, черт возьми, иметься свои соображения на этот счет!

— Ну, разумеется.

Она еще теснее прижалась к его руке. Может, это бессознательный жест?

— О’кей, — настаивала Сюзан. — Так что же вы думаете о жизни?

— Мне представляется, — сообщил Блэйк немного развязно, — что жизнь — это искусство избегать страданий.

— Это и есть ваши мысли о жизни?! Блэйк, я разочарована.

Блэйк вдруг с удивлением заметил, что едва сдерживается, чтобы не расшибить ей нос. Но грудь, предвестница неземного блаженства, по-прежнему лежала на его руке, почти у сгиба локтя.

— Вы не знаете, что такое жизнь? — продолжала Сюзан. — Так я вам объясню. Жизнь — это маленький чернявый человечек, бегущий через всю Европу. Что вы на это скажете?

— Очень интересный образ.

Блэйк положил руку на спинку скамейки. И сантиметр за сантиметром принялся опускать ее на плечо Сюзан, одновременно принимая позу верного товарища.

— Это и есть жизнь, — прошептала Сюзан. — Помните, мужчина, которого мы видели у этой большой церкви…

— Святого Этьена?

— Да. Где, по-вашему, он может сейчас находиться?

— Откуда же мне знать?

Рука Блэйка теперь окончательно легла на плечо Сюзан. Они сидели совсем рядом, бедро к бедру. Учебник идеального соблазнителя, предназначенный для скромных студентов, возник перед мысленным взором Блэйка.

— Поразмыслите, — настаивала Сюзан. — Он приехал вместе с туристами. Где теперь может находиться их автобус? Я вполне серьезно, Блэйк.

Блэйк всегда старался удовлетворять женские капризы. Он призадумался.

— Ну что же… С того времени прошел час. Эти автобусы обычно совершают двухчасовую поездку по городу: Опера, ратуша, Мессеплатц…

— Блэйк, я знаю, что вы великий путешественник. В каком именно месте сейчас находится автобус?

— Вероятно, возле старой церквушки на Мариахилф. По-моему, ее построили сразу после первой осады Вены турками…

Сюзан поднялась.

— Допивайте, мой мальчик…

— Сюзан, мне кажется, не стоит…

Склонившись над столом, она схватила Блэйка за плечо.

— Блэйк, вы и не подозреваете, что судьба всей Европы, нет — всего христианского мира! — находится в наших с вами руках. Я — секретный агент, прикинувшийся пьяницей. Нам необходимо отыскать этого ужасного человечка и проинформировать об этом кого следует. В противном случае я не отвечаю за последствия.

Блэйк расплатился и повел Сюзан к выходу. Она играла в непонятную безумную игру, но он знал по опыту, что большинство женских игр заканчивается в постели.

Блэйк взял такси. И через десять минут, проехав мимо старых гранитных домов Мариахилф, они остановились у церквушки, приземистой и круглой, похожей на сторожевую башню. Церковь располагалась немного в стороне от улицы: от взоров ее почти скрывало огромное новое здание Австрийского музея. Возле церквушки несколько туристов с фотоаппаратами внимательно изучали показания экспонометров. Гид рассказывал о делах давно минувших дней:

— Построенное в 1532 году в честь победы Максимилиана над турецкими ордами, это здание когда-то составляло часть крепостной стены нашего города. Обратите внимание на бойницы…

— Блэйк, — прошептала Сюзан, — вы гений.

— Видите своего знакомого?

Сюзан обошла вокруг группы, не обращая внимания на недовольство невзрачного гида с грустной физиономией. И тут лицо ее вытянулось.

— Его здесь нет!

— Ну, с моей стороны это была всего лишь гипотеза, — заметил Блэйк. — Его группа могла отправиться и в другое место.

— Разумеется! Какая же я дура!

— О, что вы! — запротестовал Блэйк, осторожно кладя руку на плечо Сюзан. — Я уверен…

— Впрочем…

Из церкви выходила еще одна группа туристов во главе с внушительной женщиной в потрепанной шляпе. Сюзан схватила Блэйка за руку.

— Он здесь! Вот он!

Блэйк спокойно кивнул. Этот маленький чернявый человечек его совершенно не волновал. У Сюзан, без сомнения, довольно необычные друзья и весьма странные вкусы.

— Видите? — шептала Сюзан. — Он уходит. Отстает от группы.

— Как я его понимаю!

— Его нельзя терять из виду. Послушайте. Сделайте мне одолжение, сходите к ближайшему телефону-автомату и позвоните Стивену Дэйну. Запомнили? Стивен Дэйн.

— Секундочку…

— Дэйн остановился в гостинице «Эксельсиор». Если его там нет, Второе управление американской разведки наверняка его отыщет.

— Сюзан…

— Скажите ему, где я. Я пойду за этим типом, пусть ищет меня где-нибудь поблизости.

Все это напоминало Блэйку дурацкие розыгрыши в университете: «Сходите к тому старику, он должен дать вам денег».

— Сюзан, — сказал Блэйк, — я и не подумаю никому звонить. Вам не кажется, что шутка слишком затянулась?

— Мы теряем время. Он может снова исчезнуть!

— Сюзан, вы меня слышали?

Она повернулась и взяла его за рукав куртки.

— Блэйк, ради меня, пожалуйста… Клянусь, это не шутка. Этот человек на самом деле преступник!

Блэйк заколебался.

— Если это глупый розыгрыш…

— Спасибо, Блэйк. Стивен Дэйн, гостиница «Эксельсиор». С вами мы встретимся сегодня вечером в «Венгерском кабачке». Часов в девять.

И Сюзан заспешила вслед за маленьким человечком. Блэйк, глубоко засунув руки в карманы брюк, остался стоять перед церковью. Почему ему так везет на подобных женщин? Что из всего этого выйдет? Сегодня вечером в «Венгерском кабачке»… Да, надежда еще была. Он может и позвонить этому мужчине, как будто речь идет о шутке. Как там его зовут? Кто-то из гостиницы «Эксельсиор»…

Блэйк медленно пошел прочь от церкви.

Глава 24

В Вене полно церквей. Карлосу подумалось, что эта, у Мариахилф, похожа на тюрьму. Когда группа вышла во двор, вымощенный серыми плитами, Карлос немного отстал. Гид, сдвинув шляпку на затылок, вещала что-то о фресках. Американский инженер с женой переместились поближе, чтобы лучше слышать.

Карлос быстро огляделся. По улице шли прохожие, красивая блондинка о чем-то спорила со своим приятелем. Все выглядело вполне нормальным.

Свернув на боковую улочку, Карлос пошел по ней, не торопясь, но готовый в любой момент перейти на бег. Впрочем, в этом лабиринте узеньких проходов и переулков он чувствовал себя почти в полной безопасности. Карлос всегда превосходно ориентировался в такого рода кварталах, в какой бы части света они ни располагались.

В первую очередь необходимо проведать пьянчужку Клауса. Без этого никак не обойтись. Но потом они с Анной немедленно уедут из Вены. Карлосу было неспокойно в этом холодном мертвом городе далеко от моря. На пятки наступали американцы и русские, к которым теперь присоединились австрийцы. Австрийцы — это, конечно, ерунда, но он на их территории. Американцы, возможно, и не станут убивать Карлоса, однако очень надолго выведут из игры. А русские наверняка убьют.

Добравшись до улицы, на которой жил Клаус, Карлос подошел к третьему зданию слева, открыл дверь в подвал и быстро скользнул внутрь, задержавшись на мгновение только для того, чтобы глаза привыкли к темноте. Один угол подвала занимал котел калорифера; его облезлые белые руки-трубы как будто обнимали низкий потолок. В другом углу, сразу за угольным бункером, и располагалась комната Клауса. За жилье Клаус не платил, потому что помогал смотрителю здания.

— Клаус! — позвал Карлос, остановившись перед дверью в комнату.

Никакого ответа. Он постучал и толкнул дверь.

Через единственное маленькое окошко в помещение едва просачивался свет с улицы. В полумраке Карлос разглядел Клауса. Тот лежал навзничь возле стены, с перекошенным ртом и полуприкрытыми глазами. Выглядел он мертвецки пьяным.

— Просыпайся! — гаркнул Карлос.

Но, наклонившись, чтобы потрясти его за плечо, Карлос увидел, что из шеи лежащего торчит нож — с узким лезвием и костяной рукояткой, точь-в-точь похожий на тот, который Карлос оставил в плече русского. Только этот нож вонзили прямо в дыхательное горло…

Карлос мигом отпрыгнул назад и обернулся. Прислушался. Похоже, он все-таки один в этом погребе. Вероятно, убийца ушел сразу после того, как закончил дело.

Карлос оглядел комнату. Ее в буквальном смысле перевернули вверх дном, тщательно и безжалостно. Матрас вспороли и разрезали на куски, деревянные ножки кушетки сломали в нескольких местах. Небогатый скарб, который Клаус хранил в картонной коробке, разбросали по полу. Керосинку и лампу без абажура, висящую под потолком, разнесли на части. Всю одежду Клауса обыскали, разодрали по швам, разрезали и отшвырнули в сторону. Эти люди оказались гораздо проницательнее, чем рассчитывал Карлос.

Теперь надо было действовать быстро и решительно. Но силы вдруг оставили Карлоса. Мертвец наблюдал за ним из-под полуприкрытых век.

— Эх, — простонал Карлос, — все бы прошло нормально, если бы ты был осторожен и не напился! Пять сотен долларов для тебя одного, дурень ты несчастный! Клаус, я бы взял тебя с собой на ферму. Поехали бы все втроем, с Анной… А ферма дороже всего, дороже ста тысяч долларов, Клаус, идиот!

Он проклял смерть; потом, исчерпав запас ругательств, попытался прикрыть мертвецу глаза, но веки никак не хотели смыкаться. Затем, немного запинаясь от смущения, Карлос пробормотал молитву. Он никогда не верил в бога, всегда считал это глупостью, но, возможно, Клаус был верующим? Вытерев вспотевшие руки о штаны, Карлос еще раз огляделся вокруг, а потом подошел к разбитой лампочке и с превеликой осторожностью выкрутил ее.

Внутри патрона, тщательно свернутые в трубочку, находились секреты, которые Карлос скопировал на кальку. Оригиналы он сжег много дней назад. Хотя эти люди искали везде, заглянуть за разбитую лампочку они все же не додумались.

Обнаружив под кроватью Клауса целую лампочку, Карлос снова спрятал документы в патрон и как можно плотнее вкрутил ее на место. Конечно, свет не зажигался, но спрятать документы больше было негде, а носить их при себе Карлос не осмеливался. Если немного повезет, еще несколько дней секреты будут в безопасности. Это его последняя надежда, на самый крайний случай.

Он снова вытер руки и с грустью взглянул на мертвеца. Австрийская полиция наверняка повесит на Карлоса еще и эту смерть. Русские ведь не случайно использовали именно такой нож. Теперь надо как можно быстрее добраться до Анны…

Но если они сумели найти Клауса, значит, им наверняка известно, где искать Анну. Клаус встречался с ней несколько раз. Его наверняка проследили. Значит, к Анне соваться нельзя. Ей придется выпутываться самой. А ему теперь же, немедленно, надо пробираться к ближайшей границе.

Карлос мысленно обозвал себя идиотом. Конечно, ничего подобного он не сделает. Что ждет Анну без него? Он не мог оставить эту кроткую женщину один на один со злокозненной судьбой. В мире полно других женщин, но эта успела стать частью его мечты, его жизни. Карлос не смог помочь Клаусу, и тот умер. Теперь надо попытаться спасти Анну.

Выходя из подвала, он знал, что подписывает свой смертный приговор. Однако старался не думать об этом. Нужно вывести Анну из гостиницы. Они выедут из Вены поодиночке и встретятся в Турции. Это в его силах, черт побери, он еще не мертв!

Глава 25

Разложив на коленях журнал мод, Анна в одиночестве сидела в гостиничном номере, рассеянно изучая светлое пятно на стене. Карлос ушел около трех часов назад, и его место в комнате уже давно занял страх. Страх, принявший форму маленького черноволосого человечка, ползал вокруг ее ног, демонстрируя свежие раны на теле и моля о христианском погребении. Страх нашептывал ей в уши слова о том, что бессмысленно противостоять миру, в котором безжалостно убивают самонадеянных гордецов.

Анна и сама это знала, не зря ведь она предупреждала Карлоса, но мужчины не умеют слушать. Она с самого начала знала, чем кончится его безумная затея, и решила оставаться такой, как всегда: пассивной, ни на что не согласной, ничем не интересующейся. Этой тактике, ставшей залогом личной безопасности, Анна училась долго и трудно и всегда умело придерживалась ее, невзирая на жестокость и страсть мужчин. Она хранила себя для себя самой.

Но вот страх заполз под дверь, чтобы занять место Карлоса, и тень смерти приласкала Анну ледяными пальцами, сорвала с нее этот защитный панцирь, словно одежду, которая выставляет напоказ именно то, что нужно прятать. Когда-то жизнь нанесла Анне рану, которая с течением времени худо-бедно зажила, но теперь смерть, великий хирург, снова вскрыла старый рубец. Сама того не желая, Анна дико, до безумия влюбилась в чужеземца, верившего в то, что его неугомонной живучести хватит для победного боя с миром, который только и делает, что безжалостно поглощает силы и мечты мужчин. Как и все хорошее, любовь пришла слишком поздно. Но даже сейчас, ожидая сообщения о гибели Карлоса, Анна не жалела о своей внезапной уязвимости. И обещала себе никогда о ней не жалеть.

А потом нежданно-негаданно в комнате возник Карлос — возник внезапно, словно чертик, выпрыгнувший из коробки, — с улыбкой осмотрелся по сторонам, быстро подошел к кровати и взял Анну за руку, вынуждая подняться.

— Слушай меня, Анна, это очень важно. Ты немедленно должна покинуть эту комнату. Уедешь в Стамбул, там будешь меня ждать.

— В Стамбул? Почему в Стамбул?

— Я там бывал, когда ходил в плавание. Хороший город.

— А что случилось?

— Пьянчужка Клаус мертв, больше ничего. Надо отправляться немедленно. Безопаснее порознь. А у меня еще есть дела.

Анна наконец поняла, что хочет сказать Карлос, и с яростной силой привлекла его к себе. Хотя бы секунду еще раз любить Карлоса телом в ожидании тех долгих вялых лет, когда она сможет любить его только памятью!.. Мускулистый торс прижался к груди женщины, твердый лоб ткнулся в щеку…

Карлос почти сразу с силой оттолкнул ее.

— Анна, хватит глупостей! Выходи отсюда.

Она медленно пошла к двери.

— У нас будет ферма в Австралии?

— Конечно.

— А где мы встретимся в Стамбуле?

— У «Америкэн Экспресс». Где это, я не знаю, но ты спроси. Жди меня перед конторой в полдень.

— В какой день?

— Каждый день.

Анна дошла до двери, открыла ее и выглянула в коридор. Карлос, бесшумно следовавший за женщиной, тронул ее за плечо. И в это мгновение она тоже услышала звук шагов на нижнем этаже.

— Поднимись на пару пролетов вверх, — шепнул Карлос. — Тебя они искать не станут. Через час спустишься и поедешь в Стамбул.

— Карлос, а почему бы нам…

Внезапно рассвирепев, он грубо подтолкнул ее к лестнице:

— Поднимайся! Если бы был другой выход, я бы здесь не остался! Встретимся в Стамбуле. Не забудь!

Анна кивнула в ответ и быстро пошла вверх по лестнице. Она взбежала на пять этажей вверх, до самого чердака, лишь бы только не слышать, что происходит внизу.

Глава 26

Сюзан Беллоуз остановилась перед винным магазинчиком, делая вид, что внимательно изучает товар в витрине. В пыльном стекле отражалось здание на другой стороне улицы, куда вошел похититель. Рядом с Сюзан внезапно возник мужчина в элегантной бежевой тройке и желтых ботинках. Он тоже притворился, что смотрит на витрину, но краешком глаза наблюдал за соседкой. Пару раз он кашлянул, готовясь заговорить. Потом негромко хмыкнул и сделал шаг в сторону Сюзан.

Сюзан понимала, что сама виновата. Торчит никак не меньше пятнадцати минут перед этой чертовой витриной. И у этого типа, само собой, появились определенные соображения! Интересно, неужели все женщины — секретные агенты сталкиваются с подобными сложностями?

Сюзан испугалась, что похититель засек ее, когда входил в подвал другого здания, за несколько улиц от того места, где она теперь находилась. Конечно, можно было на время оставить свой пост и попытаться найти полицейского. Но если Дэйн и его организация не собирались посвящать в это дело австрийскую полицию? Да и что сказать полицейскому? Что-нибудь мелодраматичное, на ломаном немецком, вроде: «Арестуйте этого человека, он шпион, которого ищут и Запад, и Восток…»? Да ей рассмеются в лицо!

Безусловно, никто не мешал заявить, что он украл у нее сумочку, однако хорошие мысли всегда приходят слишком поздно. К тому же Дэйн никогда не прибегал к помощи местных блюстителей закона. Может, это не принято? Но, черт возьми, откуда ей знать, что принято, а что нет?

Одно Сюзан знала наверняка: операция по выслеживанию проведена вполне профессионально. Когда похититель зашел в подвал, Сюзан сняла с себя легкое весеннее пальто, таким образом несколько изменив свой облик. Впрочем, похититель, через пять минут выскочивший на улицу, был бледен как смерть и слишком поглощен своими мыслями. Он вряд ли обратил бы на Сюзан внимание, даже если бы она пошла рядом с ним. Женщина без труда проследила его до этого здания, и теперь мышеловка захлопнулась. Похититель уже все равно что пойман. Ах, если бы только Дэйн не задержался!

Сюзан бросила взгляд на наручные часы. Блэйк позвонил ему больше получаса назад. Если, конечно, позвонил…

Человек в желтых ботинках широко улыбнулся и сказал:

— Очень скучно, когда долго ждешь, правда?

Сюзан сделала вид, что не слышит. К зданию, в котором скрылся похититель, подъехала машина — большой серый «Мерседес». Сюзан сразу увидела, что Дэйна в машине нет. Из «Мерседеса» вышли два человека в темных костюмах и немедленно исчезли внутри здания.

— Вы американка? — спросил тип в желтых ботинках.

Третий человек остался сидеть за рулем автомобиля, мотор он почему-то не заглушил.

— Говорят, Америка — очень красивая страна, — не унимались желтые ботинки.

Голос незнакомца звучал вполне уверенно: он говорил со Сюзан так, будто случайно встретил на улице давнюю подругу. Мужчины всегда кадрятся одинаково бездарно. Единственное, что тут можно сделать, так это вообще ничего не отвечать. Наилучшая тактика: притвориться, что этого любезного «старого друга» просто не существует, что с ней вообще никто не разговаривает. Проделай все правильно — и вскоре «старый друг» сам убедится в собственной нереальности, в полном отсутствии материальной субстанции. И если упорно отрицать факт его существования, он быстро исчезнет…

— Вы давно в Вене?

Вот невезение, тип, похоже, всерьез вознамерился заявить о своем присутствии. Его ботинки упрямо лезли в глаза, он был несгибаемо реален: стоял рядом и хотел, чтобы его существование наконец признали. Сюзан достаточно было сказать одно слово, чтобы он стал личностью. Но этого слова она так и не произнесла, и мужчина с сожалением удалился, слившись с пейзажем, бесследно исчез в городе Вене, в его шумах и запахах.

В пыльном стекле витрины Сюзан увидела, как люди в темных костюмах выходят из здания. Они с обеих сторон поддерживали под руки третьего человека, похитителя, который покорно переставлял ватные ноги, широко раскрыв абсолютно пустые, словно у запойного пьяницы, глаза. Его заботливо устроили на заднем сиденье автомобиля. Сюзан оставалось только в беспомощной ярости наблюдать за происходящим. Хлопнули дверцы, «Мерседес» медленно подъехал к углу улицы и свернул направо.

И именно в эту секунду, то есть уже слишком поздно, к Сюзан подкатила маленькая красная спортивная машина «Триумф». За рулем сидел Дэйн. Сюзан прыгнула на сиденье рядом с ним.

— Ты их упустил! Всех! Они поехали направо!

Внезапное ускорение вдавило ее в кресло: «Триумф» прыгнул вперед и, балансируя на двух колесах, едва вписался в поворот.

— Почему ты так долго?!

— Принимал ванну! — сообщил Дэйн.

Глава 27

Лицо Дэйна оставалось спокойным и непроницаемым. Одна рука на руле, другая — на ручке передач, он пробивал себе путь в море уличного движения. Сюзан казалось, что они несутся с головокружительной скоростью, но «Мерседес» сохранял свое преимущество и даже как будто немного отрывался от них. Им с трудом удавалось не терять из виду квадратный бампер серого автомобиля.

Дома превратились в бесконечные серо-желтые полосы. Пешеходы, достаточно напуганные «Мерседесом», отпрыгивали в сторону, чтобы не угодить под колеса «Триумфа». Водители большинства автомобилей от греха подальше забирали покруче вправо, хотя время от времени Дэйну на крутом вираже приходилось обходить самонадеянные грузовики, шоферы которых изумленно таращили глаза.

Вскоре движение стало еще интенсивней, и «Триумф» приблизился к менее маневренному «Мерседесу» на расстояние автомобильного корпуса. Но через несколько километров они выехали в пригород Вены, застроенный гигантскими заводскими сооружениями. И «Мерседес» начал медленно вырываться вперед.

— Куда ведет это шоссе? — спросила Сюзан.

— К чехословацкой границе.

— Там есть кордон?

— Полагаю, да. Но они ведь могут и проскочить через него.

— Выходит, им ничто не в силах помешать?

Дэйн на секунду задумался.

— Немного подальше есть армейский полигон, но его используют только во время весенних учений.

— А учения сейчас идут?

— Начнутся через неделю… Сюзан, я не знаю, что будет дальше. Если представится возможность сбросить скорость или остановиться, тебе придется выпрыгнуть из машины.

— Ни в коем случае.

— Так надо. Это очень опасно.

— Нет.

Борцами не рождаются, ими становятся. Сюзан Беллоуз очутилась теперь в самой гуще сражения. Они уже выехали за границу города и катили по дороге, обсаженной чахлыми тополями. «Мерседес» продолжал набирать скорость.

— Засунь руку в карман моей куртки, — скомандовал Дэйн. — С другой стороны.

Сюзан повиновалась и вытащила из кармана револьвер с длинным стволом.

— Там еще коробка с патронами. Достань…

Когда Сюзан извлекла и коробку, Дэйн спросил:

— Ты в состоянии подержать руль? Попробую продырявить им шину.

— Естественно, в состоянии!

Сдвинувшись влево, она взяла руль. Дэйн высунулся в окошко, оперся о ветровое стекло и, держа револьвер обеими руками, прицелился. Машину немного занесло на очередном вираже. Дэйн принялся стрелять, опорожнил барабан, перезарядил. Невредимый «Мерседес» по-прежнему рвался вперед.

— Сколько еще до границы? — спросила Сюзан.

— Километров двадцать.

Слева расстилались ровные поля, справа высился лес. Дэйн снова начал стрелять. На четвертом патроне левая задняя шина «Мерседеса» сплющилась и захлопала по асфальту. Автомобиль не остановился, но теперь «Триумф» быстро сокращал расстояние. Дэйн снова перезарядил револьвер, положил его на колени и взялся за руль.

Они находились примерно метрах в семи от «Мерседеса», когда шоссе изогнулось в очень крутом повороте. «Триумф» вписался в него следом за «Мерседесом», и тут Сюзан увидела, как по дороге запрыгало что-то черное, величиной с бильярдный шар. Дэйн тоже заметил этот предмет. Он изо всех сил нажал на акселератор, пытаясь провести автомобиль по самой кромке кювета. Граната взорвалась. Ударная волна накренила «Триумф» на один бок, затем автомобиль в клубах пыли упал на все четыре колеса. Когда пыль немного осела и они обрели способность видеть, «Мерседеса» уже и след простыл. Сюзан показалось, что он просто сквозь землю провалился.

Дэйн медленно поехал вперед. Ни на стелившемся перед ними шоссе, ни на поле слева не было видно никаких следов «Мерседеса». Они посмотрели направо и увидели уходящую в лес неширокую грунтовую дорогу. В пыли явственно виднелись отпечатки шин. Объявление, прибитое к дереву немного подальше, сообщало на немецком языке: «Учебный полигон 4-й армии. Въезд запрещен».

— Почему они поехали туда? — спросила Сюзан.

— На шоссе у них не было ни единого шанса — с простреленной шиной они не смогли бы добраться до границы раньше нас. — Дэйн проверил уровень топлива и нахмурился. — Бензина мало…

— Но куда они намерены отправиться теперь?

— В Чехословакию, только лесами.

Дэйн свернул на грунтовую дорогу. Вскоре они подъехали к высокому бетонному забору с заграждением из колючей проволоки. Рядом с открытыми воротами валялись тела двух часовых в зеленой форме. «Триумф» проехал мимо.

Дэйн и Сюзан очутились внутри четырехугольника размерами с футбольное поле, ограниченного с одной стороны несколькими рядами казарм, а с другой — тремя боевыми танками, парой пулеметных гнезд и десятком пушек «Бофор». В дальнем конце площадки стоял «Мерседес».

Подойдя к автомобилю, Дэйн и Сюзан убедились, что он пуст. «Мерседес» прижался вплотную к железобетонной стене, огораживающей полигон. Объявление на немецком гласило, что поле по ту сторону стены заминировано вдоль всей чехословацкой границы.

— Значит, проехать они не могут, — заметила Сюзан.

— Да, здесь не могут. Похоже, они в ловушке.

Дэйн развернул автомобиль и погнал обратно к воротам. Почти тотчас послышался рев мощного мотора. Один из танков отделился от остальных, набрал скорость и тоже покатил к воротам. Это был «Шерман» с пушкой 75-го калибра. Не слишком быстрая машина. Дэйн перешел на четвертую скорость, и маленький «Триумф» рванулся вперед.

Но вскоре Дэйну пришлось резко затормозить и круто вывернуть руль. Танк, находившийся гораздо ближе к воротам, все-таки доехал до них первым. Остановиться вовремя он не смог и потому просто снес ворота. Мгновение «Шерман» стоял неподвижно, и Дэйн уже решил, что у него полетела гусеница. Но тут танк сдал немного назад и принялся разворачивать башню, нацелив пушку в направлении отступающего «Триумфа».

Глава 28

Карлос, все еще под действием снотворного, валялся в кабине танка; шофер «Мерседеса» не спускал с него глаз. Наверху, откинув башенный люк, Зеттнер мужественно сражался с незнакомым механизмом пушки. Бардиев сидел чуточку ниже, на месте водителя, и смотрел в бронированную щель. Прямо перед ним в туче пыли виднелось красноватое пятно «Триумфа». Дав полный газ, Бардиев рванул танк вперед, намереваясь раздавить автомобиль. Сверху послышался скрежет поворачивающейся башни. Зеттнер добился первых результатов, но зарядить пушку еще не мог.

На покалеченном «Мерседесе» они добрались до въезда в военный лагерь и застали часовых врасплох. Когда солдаты подошли выяснить, в чем дело, Зеттнер уложил их двумя выстрелами в упор.

«Мерседес» бросили в дальнем углу полигона. Зеттнер предлагал перебраться через ограду и попытать счастья на минном поле. Но Бардиев воспротивился. Даже если не брать в расчет мины, шестнадцать километров пешком по открытой местности им ни за что не пройти. Дэйн на своем спортивном автомобильчике в два счета доберется до границы. Патрули удвоят и утроят, на помощь вызовут вертолеты. Бардиев сразу решил, что единственная надежда на успех — выбираться обратно на шоссе в танке. Больше сорока километров из него, конечно, не выжмешь, зато любое заграждение, способное остановить автомобиль, бронированному чудищу нипочем.

Но успеть к границе нужно до того, как австрийцев предупредят об опасности и они смогут установить противотанковые заслоны. Иными словами, с Дэйном надо покончить немедленно.

Открытый танк с полными баками и нетронутым боекомплектом, дожидающийся начала учений, показался Бардиеву даром небес. На войне ему часто приходилось ездить в танке; он неоднократно видел, как водители обращаются с управлением. Сам он, естественно, не водил никогда: полковнику пехоты этого и не требовалось. Бардиев полагал, что дело тут нехитрое. Однако теперь, сидя в трехтонной махине, он начинал испытывать на сей счет некоторые сомнения.

Создавалось впечатление, что нужно знать какое-то волшебное слово, чтобы заставить чудовище слушаться. Мотор ревел, танк швыряло вправо и влево, а Бардиев безуспешно сражался со сцеплением. В узкую смотровую щель он почти ничего не видел, пыль, клубами вылетавшая из-под гусениц, забивалась в горло и глаза, а защитных очков, естественно, не нашлось.

Хуже всего была жгучая боль в плече, в том месте, куда вонзился нож Карлоса. Лезвие сильно зацепило мышцу. Бардиев кое-как перебинтовал плечо в машине, но теперь от сильного напряжения рана вновь открылась. Кровь бурым пятном выступила на рукаве, струйками потекла на пальцы. Каждый раз, когда Бардиеву приходилось что-то делать левой рукой, его начинало тошнить.

Красный автомобиль по-прежнему находился перед танком. По пересеченной местности «Триумф» ехал не слишком быстро, даже на сравнительно небольшой скорости он скакал как заяц. Иногда все четыре колеса разом отрывались от земли. «Да так он сломает себе задний мост», — подумал Бардиев, стараясь прижать противника к бетонному забору. Вскоре Дэйн оказался в ловушке — «Триумф» был зажат в углу огороженной площадки.

Стиснув зубы, Бардиев вдавил педаль газа. От пыли и боли у него на секунду потемнело в глазах. Когда зрение вернулось, автомобиль все так же находился прямо перед ним. Бардиев ясно видел Дэйна и его спутницу. Выматерившись в адрес Зеттнера, который так и не совладал с пушкой, Бардиев приготовился расплющить «Триумф» об ограду.

Но в тот момент, когда он уже задерживал дыхание в ожидании удара, машина принялась отползать на задней передаче в сторону. Бардиев попытался изменить направление, но было уже поздно: красная молния выскользнула из поля зрения. Обезумев от бешенства, полковник дернул ручку передач. Танк со скрежетом развернулся и въехал в бетонную ограду. Водитель принял удар прямо на больное плечо.

— Зеттнер! — взревел Бардиев. — Направляйте меня!

У Зеттнера в башне своих проблем хватало. Незнакомая техника целиком поглощала его внимание, а теперь еще и Бардиев требует инструкций! Да разве он разберет что-нибудь в грохоте мотора?

Зеттнер огляделся. И увидел на задней стенке внушительный телефон с наушниками, кучей штепселей и перепутанных разноцветных проводов. Зеттнер взял трубку и принялся искать место, куда воткнуть штепсель. Но тут до него дошло, что у Бардиева нет наушников.

Решительно, сделать предстояло слишком много, а времени явно не хватало.

«Триумф» осторожно катил метрах в шестнадцати справа от танка. Зеттнер отшвырнул телефон в сторону и, надсаживаясь от крика, принялся отдавать распоряжения Бардиеву. Танк резко дернулся и поехал прямо на автомобиль, тесня его в самый отдаленный угол площадки. За рулем «Триумфа» теперь сидела женщина. Дэйн, высунувшись из окошка, внимательно смотрел на танк. Зеттнер кричал не переставая, «Триумф» бросало из стороны в сторону. И тут рядом с головой Зеттнера, отскакивая от брони, засвистели пули — Дэйн открыл огонь из револьвера. Зеттнер забился внутрь башни.

Танк опять развернулся, пытаясь настичь красный автомобильчик, и у Зеттнера появилось время, чтобы в очередной раз попытаться совладать с пушкой. Наконец ему удалось открыть затвор. Но тут снизу заорал Бардиев, снова требуя инструкций.

Зеттнер высунулся из башни и сразу понял, что Дэйн заманивает их в песчаный карьер. Бардиев услышал предостерегающий вопль коллеги как раз в тот момент, когда танк въехал на гибельный участок полигона.

«Шерман» отчаянно забуксовал, из-под гусениц во все стороны полетели фонтаны песка и грязи. Но найти точку опоры никак не удавалось. Бардиев дал полный газ. Гусеницы жутко заскрежетали, вырыв в грунте две параллельные траншеи, словно чудовищное насекомое пыталось зарыться в землю. Наконец Бардиев догадался включить заднюю скорость, танк медленно выполз из ловушки и снова начал преследование.

Они подъехали к самому дальнему участку полигона. И тут метрах в пяти-шести от бронированной махины «Триумф» круто развернулся, встав на два боковых колеса. Зеттнер сверху что-то заорал, но Бардиев уже и без того поворачивал танк. Внезапно он с ужасом понял, что Дэйн переиграл его: «Триумф», словно пушечное ядро, на бешеной скорости несся к воротам. Полковник вдавил в пол педаль газа и бросился в погоню, прекрасно сознавая, что не успеет опередить автомобиль, который, доехав до ворот, выберется на шоссе и помчится к границе. Мысленно Бардиев обозвал себя идиотом. Надо было оставаться у ворот и ждать, пока Зеттнер не разберется с пушкой.

В десяти метрах от ворот Дэйн резко затормозил. Шины «Триумфа» жалобно взвизгнули, машину занесло. Тяжелые железные ворота, которые танк Бардиева вырвал из петель, так и остались заклинены в закрытом положении.

Выскочив из машины, Дейн попытался открыть их. Безуспешно: нижняя часть плотно засела в земле. Проехать было невозможно.

— Давай бросим машину и уйдем пешком, — предложила Сюзан.

— В таком случае у нас не будет ни одного шанса на спасение, — возразил Дэйн, снова устраиваясь за рулем. — Они отшвырнут ворота в сторону и выедут на шоссе. А убежать от танка мы не сумеем.

— Даже если побежим лесом?

— Даже.

Танк снова приближался. Дэйн слишком быстро включил передачу, мотор заглох, но быстро завелся, и автомобиль юркнул в сторону. Придерживая руль одной рукой, Дэйн опять выстрелил в Зеттнера, опять промазал и повел машину на противоположный край полигона.

Увидев, что ворота заклинило, Бардиев даже не сразу поверил в такую удачу. В тот момент, когда автомобиль выскользнул из поля зрения, он начал поворачивать танк, прислушиваясь к указаниям Зеттнера. Возникли, промелькнули и исчезли ряды бараков-казарм, затем снова появились лес и ворота, но уже с другой стороны. Выходит, «Шерман» описал полный круг, а «Триумфа» так и не засек.

Тут до Бардиева дошло, что автомобиль находится сзади. Пристроившись в «кильватере» танка, Дэйн разворачивался вслед за ним, используя скорость и маневренность своего автомобиля, которым тяжелая боевая машина ничего не могла противопоставить. Осатанев от ярости, Бардиев дал по тормозам и тут же включил задний ход. И был вознагражден: красное пятно на секунду мелькнуло перед глазами. Затем автомобиль опять юркнул за танк; полковник, морщась от боли в плече, вновь принялся маневрировать.

Бардиев сознавал, что Дейн пытается выиграть время и пока преуспевает в этом. Если так пойдет и дальше, дело закончится прибытием австрийцев и крушением всех планов… Он принялся размышлять, стараясь придумать новый способ уничтожения автомобильчика, который постоянно ускользал от него.

И вдруг раздался взрыв, танк легонько тряхнуло. На долю секунды Бардиеву показалось, что это Дэйн принялся швырять гранаты. Но, услышав щелканье затвора и глухой стук выскочившей гильзы, он понял, что Зеттнер наконец-то совладал с пушкой. Сражение явно оборачивалось в их пользу.

Виляя из стороны в сторону, «Триумф» несся по полигону. Снаряды взрывали землю совсем рядом с автомобилем. У большого ангара, в котором располагался склад материалов, Дэйн так круто вывернул руль, что Сюзан едва не вылетела из машины.

«Шерман» принялся объезжать барак вслед за автомобилем. «Триумф» продолжал описывать круги вокруг ангара, стараясь держать его между собой и танком. Дэйн пытался придумать новый план действий.

Вдруг танк резко развернулся и принялся объезжать ангар с другой стороны. Но рык мотора и лязг гусениц вовремя предупредили Дэйна об опасности, и он тоже поспешил изменить направление.

Покосившись на приборную доску, Дэйн увидел, что бензобак почти пуст. Имелся, конечно, запасной бак, но он не знал, сколько там горючего. Если срочно что-нибудь не придумать, долго не продержаться: либо в машине что-то сломается, либо кончится бензин, либо танк в конце концов зажмет их в угол.

Тут «Шерман» в очередной раз изменил тактику. Он поехал прямо на ангар. Деревянные стенки почти не замедлили его хода. Танк проехал сооружение насквозь, крыша здания зацепилась за башню, немного повисела на ней, а потом соскользнула на землю. Танк развернулся и устремился к следующему бараку. И так, одну за другой, разрушил все постройки.

Дэйн держался немного в стороне от того места, где неистовствовал стальной монстр. Последний барак рухнул, и из люка снова показалась голова Зеттнера. Ожила башня. Но теперь Дэйн знал, что нужно делать. Он перешел на вторую передачу и повел автомобиль прямо на танк.

Цель быстро приближалась. Зеттнер стрелял, все больше и больше наклоняя пушку, по мере того как автомобиль продвигался вперед. Вскоре «Триумф» уже несся параллельно «Шерману», почти касаясь бронированного бока. Даже до отказа наклонив пушку, Зеттнер никак не мог попасть в машину. Снаряды пролетали над головами Дэйна и его спутницы, не причиняя им особого вреда. Зеттнер крикнул об этом Бардиеву.

Тот немедленно оценил ситуацию. Необходимо держаться на достаточном расстоянии от машины, чтобы позволить Зеттнеру воспользоваться пушкой. Но проблему усугубляло то обстоятельство, что сам Бардиев автомобиля не видел. И эта деталь, в сочетании со скоростью и маневренностью «Триумфа», ставила перед ним почти неразрешимую задачу. Танк походил на очень бестолкового слона, вознамерившегося растоптать крайне прыткую мышь. Сколько полковник ни кружил и ни хитрил, избавиться от Дэйна никак не удавалось.

Башенная пушка несколько раз подряд выстрелила, сверху что-то закричал Зеттнер. Бардиев развернул танк и увидел, что автомобиль остановился. Может, у него наконец кончился бензин? Или от бешеной гонки по ухабам сломалась полуось?.. Бардиев рванул вперед, намереваясь раздавить противника.

Несмотря на то что расстояние до цели сокращалось, Зеттнер постоянно промахивался. Он уже ясно видел пассажиров в застывшей машине. Когда танк находился метрах в семи от автомобиля, Дэйн высунулся из окошка и открыл огонь.

Пушка всецело поглотила внимание Зеттнера, и про Дэйна он как-то забыл. По сравнению с танком револьвер казался такой никчемной безделушкой! Но теперь Зеттнер осознал, что стоит в башне, выпрямившись во весь рост, совершенно беззащитный. Он попытался юркнуть в укрытие, и это ему почти удалось. Но в ту секунду, когда его голова почти исчезла за броней башни, револьверная пуля вонзилась ему в левый глаз и проникла в мозг.

Бардиев понятия не имел, что происходит наверху. Он продолжал нестись прямо на «Триумф». Танк ударил машину, перевернул ее набок, подмял под себя. Для верности Бардиев немного покрутился на месте. Тут он заметил женщину, со всех ног бегущую к воротам. Плевать… Он развернулся, ища Дэйна. Но того нигде не было видно. Возможно, он остался в раздавленной машине…

И вдруг что-то с силой толкнуло Бардиева в спину. Он обернулся и увидел совсем близко звериные глаза Карлоса, который пытался обхватить его руками. Бардиев оттолкнул его, но от этого простого движения в плече будто граната взорвалась. Шофер оттащил Карлоса в сторону, но тот вырвался, двинул противнику кулаком по физиономии и снова бросился на Бардиева. Полковник ударил его ребром ладони здоровой руки. Карлос, пошатываясь, отступил, ткнул шоферу локтем в живот и опять бросился на Бардиева. Тот изловчился и нанес сильнейший удар кулаком в челюсть. Карлос рухнул без чувств.

Бардиев взялся за рычаги управления, потом в удивлении застыл. Внутри танка стало совсем темно. Шофер что-то заорал, но Бардиев и без того уже понял, что Дэйн рядом — спускаясь в башню, он не переставая палил из револьвера.

С диким воплем шофер завалился на бок. Бардиев отпустил рычаги и вытащил пистолет. Дэйн уже был в танке. Он шел прямо на Бардиева. Тот поднял оружие.

Оставшийся без водителя танк ткнулся в бетонную ограду. Бардиева швырнуло на приборную доску. Удар пришелся прямо на больное плечо. Кровавая пелена застлала глаза, он упал, продолжая целиться в том направлении, где должен был находиться Дэйн, и даже нажал на спуск. Ему послышалось, что выстрел гулким эхом отразился от стен танка.

Потом кто-то вырвал пистолет из его руки. Он забыл отвести предохранитель. Темнота накрыла Бардиева с головой, и полковник окончательно потерял сознание.

Глава 29

В Вене уже садилось солнце, когда Стивен Дэйн в сопровождении полковника Нестера и четверых сотрудников американской военной полиции прибыл к тому дому, где убили Клауса. Австрийские полицейские установили перед подвалом кордон и держали любопытных на почтительном расстоянии. Дэйна, Нестера и полицейских провели в маленькую комнатку, в которой обнаружили труп. Тела здесь больше не было, после тщательного осмотра его увезли в морг. В комнате успели прибраться.

— Боюсь, вы совершили ошибку, Дэйн, — пробормотал полковник Нестер. — Поверить на слово такому типу…

— Посмотрим, — отозвался Дэйн.

Выйдя на середину комнаты, он принялся выкручивать электрическую лампочку, свисавшую с потолка на длинном шнуре.

Нестер был мрачнее тучи, у него появилось предчувствие неминуемой беды. Полковник отдавал должное мужеству и находчивости своего коллеги — ввязаться в бой с танком, имея на вооружении всего лишь револьвер да спортивный автомобильчик!.. Но, черт подери, чтобы служить в разведке, надо уметь собирать информацию. А Дэйн, застрелив Зеттнера и шофера и выведя из строя Бардиева, проявил внезапную и необъяснимую растерянность.

Лампочка скрипнула под пальцами Дэйна. Нестер затаил дыхание. Дэйн вывернул лампочку и принялся шарить внутри патрона. Худшие опасения Нестера оправдались. Патрон был пуст.

— Итак, похититель поклялся вам, что документы находятся здесь? — спросил Нестер.

— Именно так.

— А он не говорил ни о каком другом месте? Например, о банковском сейфе или камере хранения на вокзале?

— Нет. Он просто сказал, что документы спрятаны в комнате Клауса.

Нестер с видимым усилием заставил себя говорить спокойно:

— Дэйн, я вполне понимаю тяжелые обстоятельства, в которых вы находились. Значит, похититель был вооружен, когда вы обнаружили его в танке?

— Он подобрал пистолет шофера.

— Он мог вас убить?

— Естественно.

— Почему же он этого не сделал?

— Потому что хотел вступить в переговоры.

— Откуда он мог знать, что у вас при себе пять тысяч долларов?

— Он этого не знал. Просто пошел ва-банк. Я ведь тоже мог его убить.

— А почему вы этого не сделали? Почему хотя бы не ранили его?

— Потому что это не так легко проделать, как кажется. Особенно когда противник угрожает вам пистолетом.

— Да… Но неужели обязательно было отдавать всю сумму?

— А меньше бы он просто не взял.

Это, по крайней мере, было правдой. Когда Карлос благодаря заботам Дэйна пришел в себя, несмотря на дикую слабость и растерянность, он думал только об одном: о деньгах. С отчаянной страстью, словно речь шла о самой жизни, он требовал пять тысяч долларов и ни цента меньше. Наконец Дэйн поверил похитителю и выдал ему деньги в обмен на информацию.

— Я по-прежнему считаю, что он сказал правду, — заявил Дэйн.

— Эти люди никогда не говорят правды! Есть ли у вас какие-нибудь соображения по поводу его нынешнего местопребывания?

— Никаких.

— Полагаете, у нас еще сохранился шанс арестовать его? Может быть, перехватить на пограничном пункте?

— Мне это представляется крайне маловероятным.

— Разумеется, он обманул вас. Документы припрятаны где-то в другом месте, и теперь он снова попытается продать их.

Дэйн промолчал.

— Но у нас, по крайней мере, есть женщина, — продолжал Нестер. — Найти предлог, чтобы ее засадить, я всегда смогу. И, черт возьми, этот мерзавец больше никогда ее не увидит — слово офицера! Впрочем, едва ли его волнуют такие мелочи.

— Ну, это как сказать, — заметил Дэйн. Он повернулся к одному из полицейских: — Вы не могли бы сходить за смотрителем здания?

Увидев, что полковник Нестер кивает, военный вышел из комнаты. А через несколько минут вернулся в сопровождении смотрителя — старичка с вялой физиономией побитой собаки. Смотритель тревожно поглядывал на величественную форму полковника.

— Полиция сказала, что я ни в чем не виноват…

— Все верно, — подтвердил Дэйн. — Я просто хочу задать вам несколько вопросов.

— Да, сэр.

— Вы убирались в этой комнате?

— Полиция разрешила.

— А вы меняли лампочку?

— Простите, сэр?

— Ну, вы же выворачивали лампочку из патрона.

— Да, сэр.

— И нашли внутри бумаги.

Смотритель взглянул на него с изумлением:

— Откуда вы знаете?

— Расскажите, как это произошло.

— Я попробовал включить свет, но ничего не получилось. Тогда я выкрутил лампочку и увидел, что Клаус напихал в патрон бумаги. Наверное, спьяну. Он всегда вел себя очень странно.

— Что вы сделали с теми бумажками?

— А это что-то важное, да? Выбросил.

— Куда?

Смотритель привел их к огромному мусорному баку. Дэйн перевернул его, опустился на колени прямо посреди апельсиновых корок и обрывков старых газет и принялся лихорадочно разгребать ворох мусора. Через несколько секунд полковник Нестер надел перчатки и присоединился к нему. Все четверо полицейских немедленно бросились на помощь.

Они нашли документы, тщательно сложенные, но залитые красным вином. Смотритель был искренне поражен.

— Это и в самом деле так важно, да? Мне не нужны неприятности. Я просто подумал, что Клаус…

— Вы свободны, — бросил Дэйн.

Старичок, облегченно переводя дух, заспешил к двери, но застыл как вкопанный, когда сзади послышался голос Дэйна:

— …Но сначала отдайте копии, которые вы сняли с документов.

Смотритель вдруг стал совсем маленьким.

— Сэр, вы же не думаете в самом деле…

В голосе Дэйна внезапно послышался гнев:

— А ну-ка отведите этого ублюдка к австрийским полицейским!

— Сэр, прошу вас. Господа…

Смотритель умоляюще взглянул на Нестера и четверых военных, которые стояли рядом с ним, неподвижные, словно статуи. Дэйн с безучастным лицом сделал шаг вперед. И вдруг смотритель потерял самообладание. Засунув руку во внутренний карман, он вытащил несколько листков бумаги.

— Прямо какой-то бес попутал. Сам не знаю, что на меня нашло, честное слово…

Дэйн взглянул на документы, потом передал их Нестеру. Один из полицейских увел смотрителя.

— В его комнате придется сделать обыск, — сказал Нестер. — Возможно, отыщутся и другие копии.

— Не думаю, что он успел их снять, но обыск сделать надо, это точно. А за старикашкой стоит некоторое время понаблюдать.

— Да, этим мы займемся. Вы как будто оказались правы насчет похитителя. Судя по всему, он вам не солгал.

— Полагаю, теперь нет нужды сажать в тюрьму его подругу?

— Конечно, нет, черт возьми! Ну, пошли отсюда!

Они вышли из подвала на темную улицу. И тут Нестер объявил:

— Планы, разумеется, больше не имеют никакой ценности. Эти базы никогда не будут построены, поскольку не исключена возможность, что их местонахождение станет известно неприятелю. Но заполучить документы было необходимо.

— Конечно.

— А базы построят в другом месте, — задумчиво добавил Нестер.

Дэйн с улыбкой кивнул.

— Вы не могли бы пригласить ко мне женщину, опознавшую похитителя? — осведомился Нестер. — Я бы хотел лично поблагодарить ее.

— Это невозможно, — ответил Дэйн. — Она уехала в Афины с неким Блэйком. Около получаса назад.

— В Афины? Почему, черт возьми?

— Похоже, она теперь интересуется археологией.

Нестер недоверчиво покачал головой.

— А похититель? Мы так и не знаем его имени. Вы что-нибудь выяснили?

— Нет.

— А как, по-вашему, он поступит с этими деньгами?

— Хотел вроде бы купить ферму, только вот не припомню где…

Книга II. 50-й калибр

Глава 1

Обычно Холлис заканчивал дежурство ровно в полночь. Но сегодня подготовка к утреннему экзамену и кондиционированный уют диспетчерской заставили его забыть о времени. Когда он поднял глаза, было уже четверть первого. Сменщик еще не явился, и это удивило Холлиса.

Он закрыл учебники и вышел из диспетчерской. Был он молод, худощав, отличался спокойным характером и отсутствием чувства юмора. Днем он посещал занятия в университете Майами, а по ночам дежурил. Работа была непыльная, и у него оставалось достаточно времени на учебу. Каждый час он совершал обход четырех освещенных прожекторами складов «Майами-Юг Экспорт». На боку у него болталась кобура с револьвером — этого требовала страховая компания. Холлис даже никогда не проверял, заряжено ли оружие. В этом не было надобности, потому что никому в здравом уме и в голову не придет красть тяжелые тюки хлопка и джута или неподъемные ящики с оборудованием.

Он еще раз обошел склады. Револьвер бил по бедру, и это было неприятно. Холлис гадал, что же могло случиться со сторожем, дежурившим с полуночи до восьми утра. Старый Ханмейр всегда был пунктуален, хотя особым умом не блистал.

Ладно, что бы там ни случилось… Сегодня ночью не намечалось никаких поступлений груза, и потому Холлис решил запереть диспетчерскую и отправиться домой. Он вышел на подъездную дорогу, которая вела от склада номер четыре к Майамскому шоссе, чтобы посмотреть, не идет ли Ханмейр, и решил подождать старика еще пятнадцать минут. Если он задержится дольше, то опоздает на последний автобус в Корал-Гейблс.

Холлис прошел несколько ярдов и остановился. С шоссе на подъездную дорогу свернул автомобиль и затормозил рядом с ним.

— Привет, Холлис, — сказал водитель.

Холлис заглянул в машину и узнал в водителе Джима Моррисона. Джим служил в полиции Майами, в дорожном патруле. Как и Холлис, он был родом из Энн-Арбор, штат Мичиган. Иногда — когда позволяли обязанности — они вместе играли в кегли.

— Заехал, чтобы подвезти тебя домой, — сообщил Моррисон. — Но мне казалось, что тебя уже здесь нет.

— Мне давно пора было уйти, — согласился Холлис. — Но Ханмейр все еще не пришел.

— Ну, ты за это не в ответе, — хмыкнул Моррисон. Он был грузного телосложения мужчиной, с бычьей шеей и красным лицом. Даже в спортивных штанах и рубашке он выглядел как настоящий полицейский.

В сотне ярдов от них на скоростном шоссе притормозил, мигая поворотными огнями, огромный грузовой трейлер. Шурша шинами, он свернул на подъездную дорогу к складу номер один.

— Вот это да, — сказал Холлис.

— Что в этом странного?

— Мне ничего не говорили о том, что сегодня ночью будут что-либо привозить или забирать. Полагаю, мне следует вернуться и проверить их путевой лист.

— Я подожду, — сказал Моррисон, — только недолго.

— Я всего на минутку, — отозвался Холлис.

Он направился обратно к складам, наслаждаясь бархатной чернотой майамской ночи. Вдоль дороги росли королевские пальмы. Их листья слегка шуршали, покачиваясь в потоках бриза. Холлис любил этот шорох.

Грузовик развернулся на широкой бетонной площадке и задом подъехал к погрузочной платформе. Холлис определил, что это новая полудизельная машина — красная кабина, серый кузов, украшенный елочной гирляндой. Из машины вышли шесть или семь грузчиков — большая бригада. В лучах прожекторов, светивших из-под крыши склада, Холлис отчетливо увидел, как водитель открыл дверь кабины и вышел наружу. Мотор остался работать на холостом ходу.

— Привет, — сказал Холлис.

— Привет, — отозвался водитель. — Это ведь склад номер один?

Холлис кивнул, хотя вопрос был странным. На обеих створках ворот красовалась огромная цифра «1».

Грузчики открыли раздвижные ворота. Все они по виду смахивали на латиноамериканцев. Холлиса это не удивило. С тех пор, как пало правительство Батисты, в Майами было полно кубинцев. Зато его удивило то, как они были одеты. Их одежда подошла бы скорее морякам, чем грузчикам.

— Ты сторож? — спросил водитель. Он был долговязым и черноволосым, с огромным носом и кустистыми бровями. Холлису показалось, что водитель отчего-то нервничает.

— Что это вы так поздно? — спросил Холлис.

— Изменения в расписании. Кому-то срочно понадобилось забрать товар нынче ночью.

— Какой товар?

— Груз А-42, — ответил водитель. Холлис кивнул. Груз А-42 — это партия тяжелого сельскохозяйственного оборудования. Предполагалось, что ее заберут утром.

— Путевой лист есть? — спросил Холлис.

Водитель вынул из кармана рубашки листок бумаги оранжевого цвета и протянул Холлису. Тот посмотрел на листок и кивнул. Он уже отдал было листок обратно, но вдруг отдернул руку, вспомнив что-то.

— В чем дело? — спросил водитель. Вопрос был задан опасно резким тоном.

— Здесь нет второй подписи, — сказал Холлис.

— Не понимаю, о чем речь? — отозвался водитель. Грузчики уже подтащили первый из девяти огромных деревянных ящиков. В задней части грузовика был установлен гидравлический подъемник. Рабочие подняли ящик и втолкнули его в кузов.

— Видите, — объяснил Холлис, — вот здесь стоит подпись мистера Райерсона. Но второй подписи нет. Еще должна была расписаться миссис Дрисколл. Она заведует бухгалтерией.

Он показал водителю, где должна стоять подпись миссис Дрисколл. Быть может, старый Ханмейр и не заметил бы этого упущения.

Водитель еще раз изучил документ и почесал в затылке.

— Ни о какой второй подписи не знаю.

— Такова форма, — ответил Холлис.

— Но посмотрите, Райерсон подписал эту бумагу. Он же президент компании!

— Конечно. Но на любом документе такого рода должна стоять вторая подпись, иначе он недействителен. Прошу прощения, но без подписи миссис Дрисколл вы не можете забрать этот груз.

Водитель, казалось, был сбит с толку. Один из грузчиков подошел и тоже уставился на бумагу. Это был невысокого роста человек с темным угрюмым лицом. Тонкий ножевой шрам пересекал его висок, теряясь в волосах.

— Что не так? — спросил он.

— Нет второй подписи, — сказал водитель. — Ты знаешь что-нибудь об этом, Хуан?

— Все, что я знаю, — отозвался Хуан, — это то, что чертова посудина отчаливает ровно в четыре часа ночи и этот груз должен быть на ее борту. Господи, всегда что-нибудь идет не так.

— Посмотрите, — обратился водитель к Холлису, — ведь есть же подпись Райерсона. Разве этого не достаточно? Я потеряю работу, если сегодня ночью не доставлю этот груз на судно.

— Ну… — Холлис снова взглянул на путевой лист. Бланк был обычным, заполнен был правильно. Роспись Райерсона выглядела подлинной. У Холлиса не было реальных полномочий задерживать груз, и, уж конечно, он не мог сделать этого из-за мелкой формальности. Он решил — пусть все идет как идет.

Водитель сказал:

— Уверен, что мы все уладим, — и извлек аккуратно сложенную десятидолларовую банкноту.

Если бы на месте Холлиса был Ханмейр, это действительно уладило бы все. Но сейчас попытка подкупа привела к прямо противоположному результату.

— Извините, — твердо сказал Холлис. — Полагаю, что мне следует позвонить мистеру Райерсону. Если он скажет «ладно» — значит, ладно.

Водитель пожал плечами. Холлис подошел к телефону-автомату, висевшему на стене, и сунул в щель десятицентовик. Начав набирать номер, он краем глаза заметил крадущуюся к нему черную тень. Он инстинктивно отпрянул в сторону, и дубинка врезалась в стену рядом с ним.

— Уберите его, живо! — приказал Хуан.

Рабочие двинулись к Холлису. Он попятился. Прежде чем он успел расстегнуть кобуру и выхватить револьвер, он увидел, что водитель наводит на него большой черный автомат. «Это не правда, так не бывает», — подумал Холлис. Водитель выстрелил, и Холлис почувствовал, как что-то с невероятной силой ударило его в грудь, отбросив к стене.

Он сполз на бетонный пол. Теряя сознание, он услышал, как шофер сказал:

— Черт возьми, все идет наперекосяк. Мне сказали, что дежурить будет старик.

— Надо погрузить остальной товар, — напомнил Хуан.

— Кто-то идет.

Моррисон бежал к ним с револьвером в руке.

— Стоять! Всем стоять! — кричал он.

— Грузите, — сказал водитель, — я им займусь.

Грузчики скрылись за контейнерами с грузом, а водитель запрыгнул в кабину своего грузовика. Моррисон вбежал на погрузочную платформу, его револьвер был направлен на шофера.

— Руки вверх, — скомандовал Моррисон. — Что, черт побери…

Он не успел договорить — шофер открыл по нему огонь из окна кабины. Он стрелял из автомата системы «браунинг», и длинная автоматная лента дергалась у его локтя. Пули с визгом рикошетили от бетонной площадки.

Моррисон отреагировал быстро. Он повернулся и побежал, пытаясь укрыться за стволами пальм от пуль и безжалостно яркого света прожекторов. Но водитель стрелял теперь более прицельно, и, прежде чем полицейский успел отбежать достаточно далеко, одна из пуль настигла его. Моррисон хотел спрятаться за пальмой, но ее тонкий ствол был плохим прикрытием. В отчаянии он открыл ответный огонь, целясь в кабину. Пули врезались в ствол пальмы, сдирая тонкие полоски коры. Моррисон упал. Шофер дал по нему еще одну очередь, а потом у него кончились патроны.

— Грузите! — заорал он. — И сваливаем отсюда!

Рабочие втащили в кузов последний ящик. Потом сами забрались в грузовик и захлопнули дверцы. Водитель включил скорость и вырулил с платформы. Выехав на шоссе, грузовик направился на юг.

Глава 2

Приемная компании «Майами-Юг Экспорт» была точно такой же, какой ее запомнил Торнтон. Оштукатуренные стены бежевого цвета казались холодными, кресла по-прежнему были обтянуты прочным коричневым твидом. Сидевшая за серой стальной конторкой миссис Хатчинс — ничуть не изменившаяся с прошлого раза, аккуратная и чопорная — кивнула в знак официального приветствия.

— С возвращением вас, мистер Торнтон.

— Благодарю. Я тоже рад возвращению.

Она нажала кнопку на своем телефоне, произнесла несколько слов, а потом положила трубку.

— Мистер Райерсон примет вас, подождите минутку. Полагаю, вы уже слышали о постигшем нас несчастье?

— Да, — отозвался Торнтон, — я купил в Лондоне майамскую газету. Но она была нескольких дней давности.

— Мистер Райерсон расскажет вам. Поверьте, это ужасно. — Ее телефон звякнул. — Можете пройти.

По сравнению с прошлым разом Райерсон выглядел постаревшим и обмякшим. Вокруг бульдожьего рта появились усталые складки, а в коротко стриженных рыжеватых волосах поблескивала седина. Райерсон сидел за столом, заваленным погрузочными документами и прочими бумагами. Коллекция трубок в подставке орехового дерева покрылась пылью. Огромная уродливая пепельница — образец африканской керамики — была полна окурков.

Не обошлось, конечно, без предисловий.

— Ну, Билл, ты хорошо поработал.

— Спасибо, сэр.

— Я изучал твои рапорты. Чудесно, просто чудесно. Начинай думать о том, как потратить вознаграждение. Ты в самом деле считаешь, что Мухади Сингх заслуживает доверия?

— Да, я так считаю. Он весьма целеустремленный молодой человек, и многие поколения его предков занимались торговлей в Калькутте.

— Чудесно, чудесно… — Предисловия были завершены. Индия была на расстоянии восьми тысяч миль, и эта волшебная земля слонов и пряностей не имела отношения к настоящим неприятностям, случившимся здесь, дома. — Полагаю, ты слышал о том, что у нас тут произошло?

— Слышал, — ответил Торнтон. — В газете, которую я прочел в Лондоне, говорилось, что мальчишка Холлис находится в критическом состоянии.

— Теперь думают, что он выкарабкается. Я видел его вчера в больнице, и, судя по всему, он выживет. Но полицейский мертв.

— У полиции есть какая-нибудь версия о том, кто это сделал?

— Они мне не говорили, — сказал Райерсон. — Полиция и окружная прокуратура не слезают с нас с той самой ночи. Страховое расследование. Федеральное правительство ведет следствие… Билл, мне кажется, они собираются отозвать нашу лицензию.

— Почему?

— Слишком много подобных событий происходит в Майами. Они ищут, кого бы прижать для примера, чтобы другим неповадно было.

— Но почему нас?

— Они считают, что это было работой нашей конторы. — Райерсон соединил кончики коротких пальцев. — По словам Холлиса, их путевой лист был в порядке. С подписью, похожей на мою. Они приехали за неким грузом, они знали его складской номер. Они знали, в каком складе он размещен. Они знали, когда его должны были забрать согласно расписанию. Все было верно — кроме отсутствия второй подписи.

— Все это ничего не доказывает.

— Ничего. Но чертовски похоже на то, что те, кто это сделал, знакомы с нашими порядками не понаслышке. Билл, с тех пор, как это произошло, у нас побывали следователи всех рангов и ведомств. Бюро внутренних расходов заново просматривало все книги. Агенты ФБР вежливо говорили по телефону. Господи, можно подумать, что они действительно тратят свое время на то, чтобы выследить тех, кто это сделал, вместо того, чтобы выявить, что я сам организовал это ограбление.

— Они не предъявят вам такое обвинение.

— Конечно, нет. Но пока суд да дело, мы теряем клиентов. А уж коли вмешались федеральные власти, то бог весть когда это все кончится. — Он взял со стола слегка помятый листок белой бумаги. — Меня просят оказать максимальное содействие мистеру Стивену Дэйну, специальному агенту Департамента финансов. Он прибудет в аэропорт Майами сегодня вечером и остановится в отеле «Бронсон».

— Что вы намерены делать?

Райерсон ответил не сразу. Он сидел, сжимая в пальцах бумагу с печатью Департамента финансов. На лице у него было такое выражение, словно он держал в руках свой собственный смертный приговор. Подняв наконец глаза от бумаг, Райерсон сказал:

— Все и каждый суют свой нос в это дело. Просто какой-то следовательский сезон. Я полагаю, что нам самим пора выяснить кое-что. Билл, я хотел бы поручить это тебе.

— Прошу прощения?

— Я хочу, чтобы ты провел следствие по делу о похищении и убийстве, действуя в интересах нашей компании, как ее представитель.

— Но я ничего не знаю об этом! — воскликнул Торнтон. — Не лучше ли будет нанять частного детектива?

— Не лучше. Во-первых, я им не верю. Во-вторых, частный детектив не сможет проделать ту особую работу, которую я хочу поручить тебе. Билл, я хочу, чтобы ты послужил интересам компании.

— Но почему я? Я больше года провел за границей.

— Именно поэтому, — ответил Райерсон. — Никтоне сможет заподозрить тебя в соучастии. Ты можешь сотрудничать с различными агентами, вовлеченными в это, в частности — с мистером Дэйном. Ведь это же естественный шаг с нашей стороны, не так ли? Что же касается тебя, то ты уж сможешь отстоять интересы компании. Я не жду, что ты выяснишь, куда ушел похищенный груз или кто убил полисмена. Но ты должен проследить, чтобы нас не обвинили только потому, что властям нужно обвинить хоть кого-то.

— Следить за следователями? — спросил Торнтон.

— Что-то в этом роде. Я знаю, что тебе положен отпуск, но мы позаботимся об этом после того, как все кончится. Ты возьмешься за это, Билл?

Торнтон зажег сигарету, чтобы выиграть время на раздумье. Он по себе знал, насколько нежелательно связываться с компанией, находящейся под государственным следствием. Если будет доказано соучастие в преступлении хоть кого-то из администрации, весь персонал фирмы окажется под подозрением. Учитывая обстоятельства, найти другую работу будет сложно. Но сейчас, сразу после нескольких успешно выполненных поручений за границей, он может уйти из «Майами-Юг» и устроиться на приличную должность. Это будет весьма практичным поступком, а Торнтон старался, хотя и не всегда успешно, действовать практично.

С другой стороны, за ним числится долг лояльности по отношению к «Майами-Юг». Не очень большой долг — Торнтон работал на компанию только два года. Но Райерсон обеспечивал ему быстрое продвижение по службе и не скупился на оплату и премии. «Майами-Юг Экспорт» была хорошей компанией.

И, наконец, Торнтон не мог поверить, что кто-то из администрации компании был замешан в преступлении.

— Я займусь этим, — сказал он.

— Я ценю твой выбор, — отозвался Райерсон. — В самом деле ценю, Билл. — Он протянул Торнтону папку. — Вот тут вся собранная нами информация. Может быть, ты что-то сможешь из нее извлечь. Поводи этого мистера Дэйна вокруг складов, покажи ему все. Нам нечего скрывать.

— Хорошо. И любую информацию, которую я разыщу сам…

— Используй ее так, как сочтешь нужным, — твердо ответил Райерсон. — Не скрывай ничего. Естественно, я не могу поручиться за каждого клерка или грузчика. Но я абсолютно уверен в руководстве и верхнем эшелоне персонала компании.

— Я буду иметь это в виду.

— И еще, Билл…

— Да, сэр?

— Не допускай ни единого промаха. Эти негодяи убили человека. Вряд ли они будут церемониться, если им понадобиться убить еще кого-нибудь.

Торнтон кивнул и вышел из кабинета. Снаружи царила липкая жара — в Майами был сентябрь. Торнтон взял такси и поехал в отель, где он остановился. Сегодня утром он отправил багаж в отель прямо из аэропорта и еще не успел распаковать его. Именно этим он сейчас и занялся, методично раскладывая одежду на одной из двух кроватей, стоявших в номере. Покончив с этим, Торнтон принял душ. После душа, натянув шорты, он открыл полученную от Райерсона папку и принялся изучать ее содержимое.

Билл Торнтон мог бы стать преемником своего дяди, владельца токарно-штамповального предприятия в Уотербери, в Коннектикуте. Но Вторая мировая война заставила его прервать обучение и вкусить всех прелестей дальних странствий. Закончив в 1943 году школу младшего офицерского состава, он был направлен в Индию, в 112-й дивизион. Там он составлял платежные ведомости по оплате работы туземцев. У него был врожденный талант к языкам и присущее уроженцам Новой Англии смешанное чувство тяги и неприязни к экзотике. Он на практике приобрел немалые познания в хинди, а затем, когда дивизион перевели в Рангун — еще и в бирманском языке. После окончания войны Торнтон подумывал о том, чтобы остаться в Индии — в качестве младшего совладельца Калькуттской торговой компании.

Но этот шаг был сочтен непрактичным, и Торнтон отказался. В 1946 году он вернулся в Соединенные Штаты, отучился последний год в йельском университете и устроился на работу в «Трансмировой Импорт» в Филадельфии. Это было хорошее место, но над Торнтоном тяготело проклятие — тяга к перемене мест. Печальный, затянувшийся финал его женитьбы не улучшил положения. Торнтон уволился из «Трансмирового», несколько месяцев после развода провел в Мексике, потом получил работу в торговой корпорации «Эдгар Джонсон» в Нью-Йорке. Это дело завершилось скандально, в сопровождении черного урагана газетных заголовков. Почти восемь месяцев Торнтон был безработным, а потом встретил Джо Райерсона. «Майами-Юг» активно пыталась завести торговые связи со странами Ближнего Востока. Торнтон немедленно был направлен на «выездную работу», которой и занимался в дальнейшем.

Был он спокойным человеком среднего роста и плотного сложения. Несмотря на свои тридцать семь лет, он сохранил в себе что-то от мальчишки, и это «что-то» не смогли вытравить ни годы, ни странствия. Говоря об «американской наивности», циники-европейцы, должно быть, имели в виду таких, как Торнтон. Возможно, они ощущали в нем отсутствие склонности к самоанализу, возможно, недолюбливали Торнтона за впечатлительность, невзирая на то, что впечатлительным он не был. Со своей стороны, Торнтон считал себя деловым человеком, и это подтверждалось наличием счета в банке.

И все же порой деловой Торнтон уступал место Торнтону — любителю экзотики, человеку, который наиболее полно чувствует жизнь, находясь вдали от невидимых жестких границ собственного дома, под чужим небом, среди замкнутых смуглолицых представителей чужого народа.

И теперь, склонившись над газетными вырезками, повествующими о бандитском налете на склад, Торнтон ощущал непривычную мелкую дрожь. Он собирался заняться детективной работой.

Груз А-42 — партия тяжелой сельскохозяйственной техники, назначение — Венесуэла. Производитель — «Бойс Дармин», Бирмингам, штат Алабама. Заказчик — компания «Артуро Делакур, Юж. Ам.», главный офис находится в Мехико-Сити, филиалы — в Гаване, Сиудад-Трухильо, Монтеррее и Майами.

Полиция, несомненно, уже проверила майамский филиал. И все же нелишним будет самому сходить туда и посмотреть, нельзя ли отыскать еще что-нибудь.

Торнтон оделся в легкий костюм. Из внутреннего кармана своего чемоданчика он извлек короткоствольный смит-вессоновский револьвер 38-го калибра. Это оружие он приобрел для поездки в Индонезию. До сих пор он только один раз брал его с собой, выходя на улицы Джакарты. Ему запомнилась неприятная тяжесть наплечной кобуры. Тогда Торнтону казалось, что каждый встречный видит ее очертания под пиджаком.

Он взвесил револьвер на ладони и решил, что это ребячество. Оружие ни разу не понадобилось ему в Индии, Бирме, Индонезии. Почему же он вспомнил о нем в Майами?

Он сунул револьвер обратно в чемоданчик и вышел из отеля.

Глава 3

Поток денег с Севера, устремившийся в южную Флориду, не затронул улицу Оливеда. Это была одна из тех медленно умирающих и загнивающих, а в прошлом деловых артерий города, каких в Мамами немало. Турист, забредший сюда в поисках приключений, был бы очень удивлен. Возможно, удивление было бы горьким — эта улица многим напоминала о доме. Торнтон припарковал взятую напрокат машину между молочным фургончиком и побитым «Плимутом». Заперев дверцу автомобиля, он направился мимо забегаловки под открытым небом, прячущейся в скупой тени чахлой пальмы, мимо магазина деликатесов, мимо магазина сантехники к небольшому зданию, полностью арендованному под офисы. Компания «Артуро Делакур, Юж. Ам.» размещалась на первом этаже.

Торнтон зашел внутрь. Офис был большим и сумрачным. Барьер высотой по пояс взрослому мужчине делил помещение на две части. Большой потолочный вентилятор разгонял по комнате горячий воздух и дым сигар. В дальней части комнаты две темноволосые девушки работали за пишущими машинками, а третья праздно стояла у окна. За конторкой в ближней половине сидел мужчина и хмурился, глядя в книжку комиксов. Потом он с отвращением отбросил ее и встал. Ростом он был примерно пять с половиной футов, глаза у него были черные, кожа — нездорового желтоватого цвета. Одет он был в элегантного покроя костюм неоново-синего цвета, экзотически сочетавшийся с черным шелковым галстуком и туфлями из крокодиловой кожи.

— Могу я помочь вам, сэр?

Торнтон представился и предъявил свои рекомендации от «Майами-Юг Экспорт».

— Меня зовут Эдуардо Энрикес, — сказал элегантный человечек. — Я заместитель управляющего этого филиала компании «Делакур».

— Могу я поговорить с управляющим?

— К сожалению, сеньор Монтемайор находится в Гаване. Он лично руководит всеми закупками, контрактами, договорами на перевозку и тому подобными делами. Быть может, вы зайдете через неделю?

Торнтон объяснил, что он не собирается покупать или продавать что-либо; его интересует информация касательно похищения груза А-42.

— Но похищение было совершено не у нас, — возразил Энрикес. — Какая информация может быть у меня?

— Ну, видите ли, довольно необычно, что кто-либо мог похитить одну-единственную партию тяжелой сельскохозяйственной техники и совершенно не обратить внимания на все остальные товары, хранящиеся на складе. Я ищу возможные мотивы.

— Да? — переспросил Энрикес. Он был похож на некоторых азиатов, которых приходилось встречать Торнтону: вежливый, непроницаемый, намеренно тупой.

— Полагаю, в вашем бизнесе есть конкуренты?

— Да, есть несколько. Но эта техника не была дефицитом. Мы можем вновь заказать и получить отправление в течение десяти дней. Чтобы нанести нам ущерб, конкуренты должны были похитить машины после того, как мы забрали их со склада. — Энрикес улыбнулся. — Возможно, мистер Торнтон, вам следует поискать среди ваших собственных конкурентов.

— Мы этим занимаемся, — ответил Торнтон. — Но мы хотим убедиться, что ничто не ускользнуло от нашего внимания. Не принесет ли вам какие-либо неприятности задержка с доставкой?

— Ничего серьезного.

— А в прошлом ваши грузы проходили через нашу компанию?

— Несколько раз в прошлом году. Почему вы спрашиваете?

— Обычная проверка, — отозвался Торнтон. — Мы проверяем производителя и отправителя в равной степени. Должна быть какая-то причина, по которой похитили только этот конкретный груз.

— Может быть, — сказал Энрикес. — А может быть, и нет.

Эта игра в вопросы и ответы явно наскучила ему. Одна из девушек взяла со своего стола стопку писем и подошла к управляющему.

— Вот эти письма готовы к отправке, сеньор Энрикес.

Девушка была очень симпатичной — стройная худощавая латиноамериканка, длинные черные волосы изящно обрамляют овальное лицо, твердый и печальный изгиб губ несколько сглаживает впечатление «девушки с картинки», создаваемое безупречными чертами.

— Очень хорошо, — ответил Энрикес. — Займитесь этим, Эстелла. И, пожалуй, купите конвертов для отправки авиапочтой.

Девушка вышла. Энрикес повернулся к Торнтону:

— Что-нибудь еще?

— Еще один вопрос. У вас когда-либо похищали грузы после того, как вы их получили?

— Нет.

— А до получения?

— Никогда.

— Благодарю вас, — сказал Торнтон. Он оставил управляющего, который вновь принялся за чтение комиксов, и вышел на улицу. Он испытывал недовольство и досаду. Это было весьма посредственное начало для его детективной карьеры.

* * *

…Он зашел в забегаловку под пальмой и заказал кофе. Кофе был столь же горьким, как и думы Торнтона. Никаких подозрений, никакого ключа, никакого следа, по которому мог бы пойти одаренный самоучка. Быть может, ему следовало подождать, пока Стивен Дэйн не прибудем в Майами. Быть может, ему вообще не следовало браться за это дело.

— Мистер Торнтон?

Он повернулся и увидел, что за соседним столиком сидит девушка из офиса «Делакура». Она по-прежнему держала в руках стопку писем. Он вспомнил ее имя: Эстелла.

— Вы пытаетесь найти похищенный груз?

— Моя компания несет за него ответственность, — ответил Торнтон. — Конечно, я хочу его найти.

— И вы в одиночку занимаетесь таким делом?

У Торнтона сложилось впечатление, что она ждет от него какой-то кодовой фразы, какого-то пароля. Он сказал:

— Я работаю вместе с мистером Стивеном Дэйном.

Несколько часов спустя эти слова стали чистой правдой.

— Вы будете осторожны с полученной информацией? Я не хотела бы, чтобы мистер Энрикес узнал, что я говорила с вами.

— Я буду чрезвычайно осмотрителен.

Она настороженно посмотрела на него, и Торнтон понял, что она пытается оценить, насколько на него можно положиться. Он решил, что она скорее красива, нежели просто миловидна. Она была в белой блузке и черной юбке, и во всей ее стройной фигуре чувствовалось напряжение — держалась она очень прямо. Судя по ее взгляду, Торнтон произвел на нее не больше впечатления, чем ящерица, греющаяся на солнцепеке.

Неожиданно она произнесла:

— Мистер Торнтон, вы можете найти похищенный груз в заброшенном складе у пересечения шоссе номер 13 с Фламинго-роуд. Вы знаете, где это?

— Найду. Откуда вам это известно?

— От друзей, — ответила Эстелла. — Но вам не следует говорить, что вы узнали это от меня. Я могу потерять работу.

— Не понимаю, почему?

— В компании «Делакур» не одобряют вмешательства женщин в такие дела. Им не понравится, что у меня есть друзья, располагающие такими сведениями.

Торнтону это показалось не очень-то убедительным. Но он кивнул и спросил:

— А как я объясню, откуда мне это известно?

— Возвращайтесь в отель. Оставайтесь в своей комнате примерно в течение получаса. Потом вы можете сказать, что вам позвонил по телефону какой-то мужчина, отказавшийся назвать себя. Мужчина говорил с легким немецким акцентом. Это звучит достоверно, не так ли?

— Великолепно, — отозвался Торнтон. — Почему же этот мужчина, говоривший с немецким акцентом, решил поделиться со мною сведениями?

Эстелла пожала плечами:

— Он не сказал. Никто не спросит об этом. Сведения часто приходят таким путем.

— И вы узнали это от своих друзей?

Эстелла кивнула.

— У вас интересные знакомые.

— Вас это не касается, мистер Торнтон.

— Хорошо, — сказал Торнтон. — Мне позвонил некто злобный, лысый, говорящий с немецким акцентом, хромой, со шрамом на левой щеке.

— Такие подробности необязательны. — Неожиданно Эстелла улыбнулась. — До свидания, мистер Торнтон. Пожалуйста, будьте очень осторожны.

Торнтон смотрел ей вслед, отдавая дань восхищения ее стройным ногам и прямой осанке. Она была прелестной девушкой, хотя, пожалуй, чересчур сдержанной, к тому же понимающей все буквально. Возможно, в этом было повинно испанское воспитание. На ум ему пришли рассказы об уединенных асиендах и строгих дуэньях. Он представил себе милую, очень серьезную девочку, которая ходила к обедне в белых перчатках и много размышляла о божественном. Торнтон гадал, каким образом она могла узнать о местонахождении груза — если допустить, что ее информация была правдивой. Быть может, у нее есть приятель, как-то связанный с подонками общества? Эта мысль ему не понравилась. Эта девушка была такой славной, она не могла быть замешана в подобных вещах — и дуэнья никогда не позволила бы ей этого.

Он допил кофе и вернулся к своей машине. Двадцать минут спустя он исхитрился отыскать место для парковки возле отеля. В номере он снял пиджак, закурил сигарету и снова перечитал имеющуюся информацию по грузу А-42. Он не нашел ничего, что не было бы ему известно прежде. Развернув карту дорог штата Майами, он нашел место пересечения шоссе номер 1–3 и Фламинго-роуд. Это место находилось примерно в пятидесяти милях от делового центра Майами по направлению к Черному мысу.

Торнтон свернул карту и спросил себя, стоит ли ему обращаться в полицию? Или ему следует подождать до вечера и сообщить информацию этому типу, мистеру Дэйну?

Возможно, это было бы наиболее разумным выходом. Но если груза там не окажется — а это вполне вероятно — то Торнтон поставит себя в дурацкое положение с этой историей о человеке с немецким акцентом. Будет лучше сперва убедиться хотя бы в том, что заброшенный склад вообще существует. В качестве компромисса он может написать Дэйну записку и оставить ее у портье.

В тот момент это показалось ему хорошей идеей.

Глава 4

Было далеко за полдень, когда Торнтон доехал до перекрестка Фламинго-роуд и шоссе номер 13. В этом регионе некогда процветало фермерское хозяйство, но теперь земля истощилась, и поля зарастали низенькими сосенками и приземистыми пальмами. Поблизости виднелся нежилой дом с остатками фруктового сада перед ним. За домом располагался неработающий мотель, а за мотелем Торнтон заметил склад. Здание одиноко высилось у грунтовой дороги, в пятидесяти ярдах от шоссе.

Торнтон медленно двинулся по грунтовке. Он выкатился на потрескавшуюся бетонную площадку, окружавшую склад, и проехал вокруг здания на второй скорости, готовый в случае чего немедленно рвануть прочь.

Ничего не случилось. Торнтон с первого взгляда понял, что здание склада едва не разваливается на глазах. Сосновая обшивка стен покоробилась и выгорела на солнце, изъязвленные железные листы на крыше были темными от ржавчины. Торнтон вышел из машины, оставив мотор работать, и направился к двустворчатым воротам склада. Обе створки изрядно просели на петлях, но ворота были заперты на новенький висячий замок.

Это было любопытно. Окна здания были заколочены. Торнтон попытался заглянуть в щель между досками, но увидел только отражение собственного глаза в пыльном стекле. Торнтон обошел здание вокруг. В десяти футах над землей он заметил выбитое окно. Он влез на помятый контейнер для мусора и заглянул внутрь склада.

Одна-единственная тусклая лампа, свисающая на проводе с потолка, отбрасывала неширокий круг света. Под лампой на канистрах из-под нефти сидели два человека. Они играли в карты, используя в качестве стола третью канистру. Рядом с ними стояли маленький примус и несколько винных бутылок. У стены были аккуратно расставлены ящики. В темноте смутно вырисовывались очертания огромного грузовика.

— Отлично, — произнес голос позади Торнтона. — Повернись-ка, только медленно.

Торнтон оглянулся и увидел высокого человека в черной куртке. Особыми приметами этого человека были кустистые брови и огромный нос. В руках у него был автомат — похоже, армейский. Должно быть, он вышел из-за угла — бесшумной походкой крадущегося кота. Торнтон стоял в десяти футах от мусорного контейнера — быть может, удастся допрыгнуть…

— И не пытайся, — сказал человек, прочитав намерения Торнтона по напрягшимся мускулам ног. — Просто медленно слезай вниз.

Торнтон спустился на землю, оказавшись лицом к лицу с этим типом. Чувствовал он себя отвратительно. Долговязый упер ствол автомата в бок Торнтона и наскоро ощупал его карманы.

— Ладно, пошли. Сюда, вокруг.

Он привел Торнтона к боковому входу и втолкнул его внутрь. Несколько секунд спустя глаза Торнтона привыкли к полумраку. Стали различимы очертания погрузочных тележек и каких-то тюков; огромной тенью нависал грузовик. Торнтон заметил, что игроки закончили очередную партию и отложили карты. Оба они были в шляпах, и падавший сверху свет оставлял их лица в глубокой тени.

— Теперь отвечай, — сказал человек в куртке, — зачем Эберхарт послал тебя?

— Я не знаю, о чем вы говорите. Я просто проезжал мимо и подумал…

— Заткнись. Анхел, возьми его бумажник.

Теперь Торнтон увидел, что остальные двое были латиноамериканцами. Один из них, низенький и коренастый, вытащил у Торнтона из кармана бумажник и отдал его человеку в куртке. Тот просмотрел содержимое и вернул бумажник Торнтону.

— У тебя тут удостоверение от «Майами-Юг».

— Конечно, — отозвался Торнтон. — Я работаю на них.

— Таким удостоверением легко обзавестись. У меня самого их два. Откуда мне знать, что тебя послал не Эберхарт?

— Я даже не знаю, кто это такой.

По-видимому, человек в куртке обдумал это заявление, но ничего по этому поводу не сказал. Он спросил:

— Как ты нашел это место?

— Это было не так уж трудно. Проверяются все склады в радиусе двадцати пяти миль от Майами. Я просто наткнулся на это место первым.

— Ты лжешь.

Торнтон пожал плечами:

— Подождите и увидите сами. Полиция будет здесь через полчаса, если я не вернусь и не доложу.

— Я все же полагаю, что ты лжешь, — сказал человек в куртке. Но на сей раз его слова звучали менее уверенно. — Руки на голову. — Он обернулся к латиноамериканцам:

— Нам лучше уносить отсюда ноги. В любом случае уже пора.

Анхел кивнул. Второй спросил:

— А что делать с ним?

Этот второй был низкорослым, тощим и смуглым. Тусклый свет лампы выхватывал из темноты старый ножевой шрам, пересекающий его висок.

— Полагаю, у нас нет особого выбора, — ответил человек в куртке. — Мы оставим его и его машину здесь, в здании. Пройдете меньше двух дней, прежде чем его найдут. Может быть, даже пара недель. — Говорил он спокойно и рассудительно — как человек, который ищет, куда бы поместить неудобный груз. Торнтон понял, что его смерть — дело решенное.

— А как насчет полиции? — спросил Хуан.

— Я думаю, что он лжет касательно обыска складов. А если даже и не лжет, что нам еще с ним делать? — В холодном голосе проскользнула нотка сожаления относительно сложившейся ситуации, но логика диктовала единственный выход.

— Хорошо, Роджер, — согласился Хуан.

Человечек со шрамом направился к грузовику. У Торнтона было время в деталях представить собственную смерть. Он не чувствовал страха, только странное оцепенение. Но какая-то часть его мозга холодно взвешивала шансы, учитывала то, что он один, а противников — трое. Эта часть сознания верила, что для любой мыши отыщется спасительная норка, если у мыши хватит ума найти ее. Торнтон потихоньку продвигался вперед, пока не оказался прямиком под лампочкой. Его ноги слегка подрагивали. Хуан скрылся в кабине. Через несколько секунд двигатель кашлянул, оживая. Хуан добавил оборотов, потом заглушил двигатель, затем включил снова. Из выхлопной трубы вырвалось облачко дыма. Роджер слегка повернул голову в ту сторону.

Торнтон избрал именно этот момент, чтобы начать действовать. Он сжал в замок руки, лежащие на голове, потом прыгнул и с размаху ударил по лампочке кольцом выпускника колледжа, которое носил на левой руке. Лампочка разбилась, и склад затопила темнота. Торнтон упал на пол за миг до того, как две пули прошили воздух в том месте, где он только что стоял.

— Включи фары! — закричал Роджер. — Анхел, где твой пистолет? Беги к боковой двери — не дай ему уйти! Хуан, да зажги же наконец фары!

Торнтон вскочил на ноги и бросился к задней двери. Он налетел на погрузочную тележку, больно ударившись обеими ногами. Тележка тронулась с места, и сразу же по ней начали стрелять из двух стволов. Торнтон продолжал бежать, выставив одну руку перед собой, а другой защищая лицо. Вытянутая вперед рука ударилась об опорную колонну, и Торнтон спрятался за нею. Едва он сделал это, как зажглись фары грузовика. Они светили в противоположном направлении, а отраженный светлишь слегка рассеивал мглу. Позади грузовика, там, где скрывался Торнтон, тьма была совершенно непроглядной.

— Анхел! — закричал человек в куртке. — Ты уже у задних ворот?

— Почти, — отозвался Анхел; голос его прозвучал чертовски близко от укрытия Торнтона. — О’кей, Роджер, я уже на месте.

— Теперь ему не уйти. Хуан, у нас есть еще одна лампочка?

— По-моему, нет.

— Ладно. Возьми из кабины фонарик и иди сюда.

Торнтон видел боковую дверь. Узенькие полоски света пробивались между рассохшимися досками. Затем плотная фигура Анхела заслонила эти проблески. Луч фонарика высвечивал темные углы, пробегал по тюкам пеньки и пыльным картонным коробкам. Торнтон распростерся на бетонном полу и пополз прочь от этого непоседливого луча, стараясь все время оставлять колонну между собой и человеком с фонарем. Плечо Торнтона уперлось в тюк. Он пошарил рукой вокруг и наткнулся на низкий деревянный ящик. Внутри ящика оказались инструменты. Торнтон взял гаечный и разводной ключи и пополз дальше.

— Анхел, будь повнимательнее. Не дай ему проскользнуть мимо тебя.

— Не проскользнет.

— Хуан, ты что-нибудь заметил?

— Нет еще. Возможно, он прячется за каким-нибудь тюком.

— Не позволяй ему наброситься на тебя.

— Если попытается — схлопочет пулю.

Им приходилось перекрикивать гулкий рокот работающего вхолостую двигателя. В этом шуме не слышен был тихий шорох — Торнтон заполз за длинный ряд тюков. Он раздумывал, удастся ли ему прорваться мимо противников к грузовику. Вероятно, нет, ведь тогда он попадет в освещенное фарами пространство. Он огляделся и заметил свет, сочившийся сквозь заколоченное окно. Торнтон подполз туда и ощупал доски. Они были гнилыми. Возможно, ему удастся проломить их с первой попытки, если его не застрелят раньше.

Луч фонаря приближался. Торнтон бросил гаечный ключ через все помещение и услышал, как тот ударился о стену. Кто-то выстрелил на звук, и луч фонаря устремился в ту сторону.

Торнтон вскочил и с короткого разбега ударил плечом в доски, закрывающие окно.

Доски выдержали.

— Он там! — закричал Роджер.

Торнтон метнул разводной ключ на свет фонарика и услышал крик боли. Фонарик упал на пол и медленно покатился в сторону, его узкий луч освещал теперь только потрескавшийся бетон. Торнтон снова ударил всем телом в доски и почувствовал, что они поддались. Теперь он мог просунуть между ними руку. Он ухватился за доски и дернул изо всех сил. Доски вылетели, и Торнтон увидел оранжево-синее закатное небо. Он нырнул в пролом головой вперед.

Упал он на левое плечо, ударившись головой, но тут же вскочил на ноги. Он слышал, как открылась боковая дверь. Должно быть, Анхел сейчас выскочит из-за угла; Роджер и Хуан, наверное, выпрыгнут в окно следом за беглецом. Торнтон побежал прочь от склада к густым зарослям карликовых пальм — пальметос. Ему предстояло пробежать около тридцати ярдов. Он слышал выстрелы позади, но знал, что не так-то легко попасть в движущуюся цель из револьвера. При малейшей удаче…

И тут он услышал сухой треск пистолетного выстрела, донесшийся из тех зарослей, к которым он бежал. Он и не думал о том, что снаружи тоже могла быть охрана.

Оказавшись под перекрестным огнем, Торнтон бросился на землю. Роджер и Анхел приближались, за ними следом бежал Хуан. Миг спустя Торнтон осознал, что они стреляют не в него, они пытались попасть в человека, скрывающегося в зарослях пальметос.

Тот человек открыл ответный огонь. Торнтон услышал, как страшно захрипел один из преследователей — это был Анхел. Он согнулся пополам, схватившись за живот, опустился наземь, еще раз захрипел и замер, скорчившись. Роджер и Хуан побежали обратно к складу.

Торнтон лежал на земле и смотрел — от потрясения и боли он не мог двинуться с места. Ворота склада распахнулись, и оттуда вылетел грузовик, с ходу набирая скорость. Раздалось еще несколько выстрелов, потом грузовик выехал на грунтовку и помчался прочь. На шоссе он свернул налево и поехал в северо-восточном направлении. Торнтон провожал его взглядом, пока грузовик не скрылся из виду.

Послышались шаги. Над Торнтоном стоял стрелок из зарослей. Это был худощавый высокий человек, одетый в костюм из серого вельвета, с неярким галстуком. У него были прямые темно-русые волосы и приятного вида лицо, отмеченное печатью некоторой замкнутости. На вид ему можно было дать от тридцати до сорока лет. Он изучающе-вежливо взирал на Торнтона.

— Я Стивен Дэйн, — представился человек. Он сунул в карман пиджака револьвер, который все еще держал в руке, и продолжил:

— А вы, я полагаю, Уильям Торнтон.

Тщательно подобранные слова не оставляли сомнений касательно того, о чем думал Дэйн: кто еще, кроме Уильяма Торнтона, мог лежать на земле с ошеломленным видом? Торнтон встал.

— Я хочу поблагодарить вас, — сказал он, — и принести извинения. Думаю, я поступил опрометчиво, явившись сюда в одиночку.

Дэйн кивнул.

— Что ж, я уверен, что это не повторится, — произнес он.

Торнтон попытался привести себя и свой костюм в порядок. Он решил, что мистер Стивен Дэйн ему, пожалуй, не нравится.

Глава 5

Анхел лежал, скорчившись на земле, глаза его были закрыты. Дэйн стрелял, лежа в зарослях, и его пуля, попав Анхелу в живот, прошила легкое и вышла из спины. Дэйн немного постоял над мертвым, чуть сутулясь, как будто пытаясь пронзить взглядом глубокую синь флоридских сумерек. Потом он повернулся и направился к машине Торнтона.

— Что теперь? — спросил Торнтон.

— Мы сообщим об этом в полицию Майами. Вы заметили номер грузовика?

— Я не подумал об этом, — признался Торнтон. — Вы полагаете, полиция их разыщет?

— Я бы не рассчитывал на это, — ответил Дэйн. — Кажется, эти люди действуют весьма организованно.

Машина Дэйна была припаркована у шоссе. Они сели в автомобиль Торнтона и постарались как можно скорее добраться до ближайшего кафе. Оттуда Дэйн позвонил в полицию, при помощи Торнтона сообщив приметы грузовика и людей. Затем он позвонил в майамскую резиденцию ФБР. Когда они вернулись к складу, первый полицейский наряд уже был там.

Больше десятка полицейских копошились возле здания. По большей части это были специалисты, занятые изучением следов шин, отпечатков пальцев и прочих улик. Сумерки быстро переходили в ночь, поэтому несколько человек были заняты установкой осветительных приборов. Седовласый человек в штатском принялся расспрашивать Торнтона, делая пометки в потертом черном блокноте. Торнтон рассказал ему обо всем, умолчав лишь об Эстелле. В качестве объяснения, откуда ему известно об этом складе, он воспользовался байкой о мужчине с легким немецким акцентом.

После этого его оставили в покое. И он наконец-то начал осознавать случившееся. Ноги подкашивались, руки слегка дрожали. Он присел на подножку автофургончика следственной лаборатории и стал просто наблюдать за происходящим. Два человека в штатском беседовали с Дэйном. Еще один передавал сообщения по рации. Торнтон слушал и смотрел, чувствуя легкое головокружение и гадая, занимается ли кто-либо поисками грузовика с преступниками. С его точки зрения, действия присутствующих были неорганизованными и несколько нелепыми, но, вероятно, эти люди знали, что делают.

Исследования места происшествия тянулись бесконечно, а потом как-то внезапно завершились. Тело Анхела отнесли в санитарную машину, специалисты собрали свои камеры и измерительные приборы, полицейские автомобили уехали один за другим.

Дэйн подошел и тронул Торнтона за плечо.

— Как насчет того, чтобы выпить?

— Естественно, почему бы нет?

— Полагаете, вы сможете вести машину?

— Конечно.

Сев каждый в свою машину, они вернулись в Майами и завернули в коктейль-бар возле Линкольнской дороги. После двойной порции шотландского виски Торнтон снова почувствовал себя почти нормально. Он с интересом стал присматриваться к своему спасителю.

На вид Дэйну было порядком за тридцать. Хотя с первого взгляда он показался Торнтону необычайно высоким, но теперь Билл видел, что Дэйн был не выше шести футов. Но загар и худоба прибавляли ему роста. В общении он был вежлив и сдержан, говорил негромко и, судя по всему, превосходно владел собой. В эту минуту он был мало похож на того безжалостного и меткого стрелка, каким впервые предстал перед Торнтоном. Но и сейчас Торнтон ощущал в нем бесстрастную и беспощадную собранность, смертоносную сосредоточенность, которую только подчеркивали вежливые манеры. Торнтон подумал, что не хотел бы быть врагом мистера Дэйна, да и друзьям приходилось, видимо, быть настороже.

Несмотря на такой исследовательский подход, Торнтон был застигнут врасплох словами Дэйна:

— Мистер Торнтон, я считаю, что вам следует серьезно подумать о том, чтобы бросить это дело.

— Простите?

— Эта работа не для вас. Зачем же и дальше заниматься ею?

— Я действую по поручению корпорации «Майами-Юг», — автоматически ответил Торнтон.

— Ради чего? Это дело расследуется полицией, страховой компанией, окружной прокуратурой и как минимум двумя ведомствами федерального правительства. Не слишком ли много пальцев уже сунуто в кувшин?

— Но у нас, бесспорно, свой интерес, — возразил Торнтон. — «Майами-Юг» находится в центре следствия. Мы можем потерять торговую лицензию. Учитывая эти обстоятельства, мы сочли необходимым провести собственное расследование.

— Вы и в самом деле думаете, что вашу компанию могут обвинить в преступлении, которого она не совершала?

— Да, я так думаю.

Дэйн нахмурился, между его бровями пролегли три глубокие вертикальные морщины. Темные глаза стали отстраненно-печальными. Он медленным и неуверенным движением зажег сигарету — как будто делал это впервые.

— Мистер Торнтон, боюсь, вы не знаете, о чем говорите. В таких делах вы дилетант, к тому же не особо одаренный, насколько я могу судить. Вы уже достаточно близко познакомились со всеми прелестями подобных дел. Если не отступитесь, то в следующий раз можете оказаться не столь удачливым.

— Полагаю, я этого заслуживаю, — отозвался Торнтон. — Мистер Дэйн, я признателен вам за спасение моей жизни. Но я не намерен подчиняться вашим приказам.

— Я не пытаюсь приказывать вам. Я просто предупреждаю.

— Поверьте, я осознаю опасность подобных дел, — сказал Торнтон. — Но в нашей стране совершается множество преступлений, и иногда дилетанты — к примеру, репортеры — успешно расследуют их. Почему бы и мне не последовать их примеру?

На лице Дэйна отразилось нечто похожее на изумление. Морщины между бровями разгладились.

— И как же выглядит это дело с вашей точки зрения?

— Насколько я понял, — начал Торнтон, — несколько вооруженных человек подъехали на грузовике к складу, принадлежащему моей компании. Они представили поддельный путевой лист, пытаясь вывезти партию сельскохозяйственного оборудования. Будучи застигнуты на месте преступления, они открыли огонь на поражение.

Помолчав несколько секунд, Дэйн холодно произнес:

— Понятно.

— А разве есть другая точка зрения?

— Естественно, возможна и другая.

— И какая же? — спросил Торнтон.

Лицо Дэйна стало абсолютно каменным. Глаза словно покрылись корочкой льда. Он смотрел на Торнтона так, словно видел его впервые.

— Я могу приказать вам оставить это дело. — сказал Дэйн.

Для Торнтона это было уж слишком. События происходили так быстро, что он не успевал освоиться с ними. Сперва долгий и неприятный перелет из Джакарты через Рим, Лондон и Нью-Йорк. Едва он приземлился в Майами, как сразу был брошен в самый водоворот событий. Прелестная девушка с улыбкой послала его в ловушку, а вооруженные люди охотились за ним в темноте, как за кроликом. А теперь холодный как рыба тип из правительства делает ему выговор. И в довершение ко всему жутко болят ушибленные во время беготни по складу ноги.

— Ладно, — сказал Торнтон, тщательно следя за своим тоном, — черт с вами и вашим делом. Вам не надо даже приказывать. Я и так намерен бросить это.

Хотя предположительно это было именно то, чего хотел Дэйн, вид у него был невеселый. Он спросил:

— А «Майами-Юг»?

— Черт с ними, — бездумно ответил Торнтон. — Я собирался уходить в другую компанию.

— И часто вы так переходите с места на место?

— Так часто, как считаю нужным. Еще вопросы будут?

Дэйн улыбнулся и покачал головой.

— Тогда прощайте, мистер Дэйн. Спасибо вам за то, что спасли мою жизнь сегодня. Удачи вам в вашем деле.

— Удачи вам, мистер Торнтон, — отозвался Дэйн. — Возможно, ваше решение было мудрым.

Но вместо того, чтобы принести облегчение, эти слова заставили Торнтона чувствовать себя еще хуже. Он вышел из бара и вернулся в отель. В номере он заснул, как только голова его коснулась подушки.

Глава 6

Утром Торнтон заказал кофе и тосты в номер. Он решил, что лучше всего будет уехать в Нью-Йорк, по возможности скорее, предварительно сообщив Райерсону о своем увольнении. У Торнтона в Нью-Йорке есть кое-какие знакомства. Можно немного отдохнуть, сходить в театр — в общем, не особо торопиться с поисками нового места работы. Можно даже снять маленькую квартиру. Как славно было бы наконец-то забрать свои книги и записи из камеры хранения.

Но он знал, что не будет снимать квартиру. Он остановится в точно таком же отеле, как этот, и оттуда будет обзванивать своих знакомых. И скорее всего не позже чем через месяц ему снова предстоит поездка на Восток.

От этих мыслей Торнтону стало грустно. Он пил кофе, сидя на кровати, и пытался подсчитать, сколько отелей он сменил за последние шесть лет. Через сколько аэропортов прошел, в сколько автобусов и поездов садился? Когда-то путешествия были для него удовольствием; потом удовольствие превратилось в работу, и теперь все страны были похожи одна на другую.

Зазвонил телефон, и медсестра из Центральной больницы города Майами сообщила, что его желает видеть мистер Джеймс Холлис. Торнтон ответил, что будет немедленно.

* * *

В Центральной больнице стояла тишина, словно в музее — в музее человеческих страданий. Сияющая чистота коридоров вызвала у Торнтона мимолетную мысль о том, что и сам он смертен. Палата Холлиса находилась на четвертом этаже.

— Не затягивайте посещение, ограничьтесь несколькими минутами, — предупредил Торнтона врач. — Он все еще очень слаб.

Торнтон кивнул и вошел в палату. Юное лицо Холлиса было почти таким же белым, как хрустящие простыни его постели. Когда он заговорил, голос его был не громче шепота:

— Мистер Торнтон? Вы мистер Торнтон?

— Верно. Как вы себя чувствуете, Холлис?

— Хорошо. Мистер Райерсон был здесь вчера. Он сказал, что вы ведете расследование от имени компании.

Торнтон неохотно кивнул.

— Я хочу предупредить вас. Это очень опасные люди, мистер Торнтон. Если бы вы видели, как они убили Джима Моррисона. Это было ужасно.

От этого слабого, невыразительного шепота Торнтона бросило в дрожь.

— Они стреляли по Джиму из какого-то автоматического оружия. Похоже на винтовку, но стреляло, как автомат.

— По описанию смахивает на «АВБ», — вслух отметил Торнтон.

— Простите, сэр?

— Автомат-винтовка Браунинга, — уточнил Торнтон, нахмурившись. Ему трудно было представить гангстеров, которые использовали бы такое громоздкое и приметное оружие, как тяжелый длинноствольный автомат-винтовка. Это было еще одно обстоятельство этого дела, которое, казалось, не укладывалось в рамки здравого смысла.

Холлис сказал:

— Я читал в газетах, что «Майами-Юг» подозревают в соучастии. Это же ерунда, правда?

— Конечно, ерунда.

— Никто в «Майами-Юг» не сделал бы такого, — продолжал Холлис. — Я хочу сказать, они не стали бы стрелять в собственного работника. И в полицейского. Правда, мистер Торнтон?

— Конечно, не стали бы. Холлис, я думаю, вам надо отдохнуть. Вы все еще слабы.

— Да, сэр. На самом деле я просил вас прийти, мистер Торнтон, потому что я вспомнил кое-что. Я думаю, что лучше сказать вам первому, потому что вы тоже работаете на компанию. Я не думаю, что это что-то очень важное.

— Итак? — спросил Торнтон.

— У одного из тех людей на руке было кольцо. Очень приметное — сине-белый орел с тремя красными точками вокруг головы. Может быть, знак какой-то организации или клуба. Наверное, по нему можно его выследить.

— Я постараюсь, — отозвался Торнтон.

— Это кольцо носил не человек в черной куртке, — сказал Холлис так тихо, что Торнтону пришлось наклониться, чтобы расслышать его слова. — Оно было у человека, которого звали Хуан. Но вам надо искать человека в куртке. Он стрелял из автомата.

Торнтон поблагодарил его и вышел из палаты. Он спросил у дежурившего снаружи врача о состоянии Холлиса.

— Думаю, с ним все будет в порядке, — ответил врач. — Пуля вошла ему в грудь под углом и вышла через боковую часть грудной клетки. Жизненно важные органы не затронуты, но шок и потеря крови…

Торнтон попрощался с врачом и ушел. Вернувшись в отель, он рухнул в кресло, упершись ногами в платяной шкаф, и попытался собраться с мыслями.

Что ему до этого дела? Райерсон поручит расследование кому-нибудь другому. Холлис лежит в больнице, оборудованной по последнему слову медицины. А мистеру Стивену Дэйну явно не нужна ничья помощь.

А еще есть Эстелла. По всей видимости, она играет в какую-то сложную и опасную игру. Красивая девушка. Благодаря ей его едва не убили.

Торнтон зажег сигарету, выкурил ее до половины, потом затушил. Он встал и начал ходить по комнате взад-вперед. Встреча с Холлисом была совершенно излишней. Торнтону пришлось напомнить себе, что в данных обстоятельствах умнее всего было бы уволиться и уехать. Это вовсе не трусливое бегство; это просто отстранение от дела, которое его совершенно не касается.

Он резко поднял телефонную трубку, попросил соединить его с международным аэропортом Майами и заказал билет на первый же самолет до Нью-Йорка. Самолет улетал в ноль часов десять минут. Пусть так. Дело сделано.

Не совсем. Нужно было еще позвонить Райерсону. Это будет крайне неприятно.

Торнтон закурил другую сигарету и снова снял трубку. Он начал набирать номер «Майами-Юг», но потом бросил трубку, вскочил и опять принялся расхаживать по комнате.

Нью-Йорк и номер в отеле. Быть может, следует остановиться в «Статлере». Работу найти несложно. Затем снова командировки. В Лондоне он останавливался в «Ритце». В Париже — в «Жорже Синге». В Риме тоже был отель «Ритц». Стамбул в этом отношении был хуже, но теперь там построили новый «Хилтон». Номер следует заказывать заранее. Пять мест багажа…

Зазвонил телефон. Торнтон снял трубку, и незнакомый голос спросил мистера Торнтона.

— Я слушаю. Кто это?

— Мистер Торнтон, полагаю, мы сможем обсудить вопрос нашей обоюдной выгоды.

— Конечно. Обоюдной выгоды в чем?

— Партия сельскохозяйственных машин.

— Если вы хотите складировать груз…

— Нет, мистер Торнтон. Вы знаете, о каком грузе я говорю. Я представляю весьма заинтересованного покупателя.

— Боюсь, что не понимаю, о чем речь.

— Вы разочаровываете меня, мистер Торнтон. Пожалуйста, не будьте столь непроходимо глупы. Груз номер А-42.

— Если вы имеете в видупохищенную партию, — сказал Торнтон, — то ее все еще не нашли.

— Вам предложили за нее более высокую цену? Надеюсь, вы еще не приняли решения?

— Кажется, вы не поняли. Груз А-42 похищен. Если бы даже его не украли, он уже был продан. Я понятия не имею, где он находится. Понимаете?

— Понимаю, но поверить не могу. Пойдите нам навстречу, мистер Торнтон. Я прошу васоценить ситуацию заново.

— Кто вы такой?

— Мы готовы заплатить вам премиальные сверх установленной цены. Я верю, что вы не подведете нас.

— Кто вы такой, черт побери? — закричал Торнтон. — Вы — Эберхарт?

— Очень мило было побеседовать с вами, — сказал человек. — Мы скоро обсудим это.

Раздался щелчок, и Торнтон тоже повесил трубку. Этот человек говорил с легким немецким акцентом. Это обстоятельство едва не заставило Торнтона рассмеяться: все это казалось какой-то нелепой шуткой. Быть может, мистер Эберхарт в придачу еще и хромой и у него на лице шрам? Торнтон надеялся, что это так.

Он не мог прийти ни к какому сознательному решению. Невозможно было взвесить и оценить все эти неуловимые порывы, эмоции, вызываемые мыслями о Райерсоне, Холлисе, Эстелле и Дэйне. Невозможно было понять, где верность фирме, а где вспышка отвращения при мысли о новых путешествиях. Торнтон не мог даже понять, действительно ли он изменил свое мнение или просто следует по пути наименьшего сопротивления.

Он снял трубку и позвонил Дэйну в отель.

— Мистер Дэйн? Я решил остаться в деле, пока не будет доказана непричастность «Майами-Юг».

Дэйн ответил:

— Я рад это слышать, мистер Торнтон.

— Не знаю, говорили ли вы мистеру Райерсону о моем решении, принятом прошлой ночью, но…

— Не говорил. Я подумал, что вы, возможно, измените свои намерения.

— Понимаю. У меня есть для вас кое-какая информация.

— Хорошо. Я тоже нашел кое-что, возможно, представляющее для вас интерес. Вы можете приехать сейчас?

— Могу, — ответил Торнтон. Отчего-то он вдруг почувствовал себя гораздо лучше. Прежде чем выйти из отеля, он позвонил в авиакомпанию и отменил свой заказ.

Глава 7

Когда Торнтон вошел, Дэйн сидел в кресле за длинным столом. Перед ним аккуратными стопочками были разложены бумаги. На одном краю стола лежал огромный том «Предписаний по грузоперевозкам в южных портах». С другой стороны — свернутая вчетверо карта Флориды и Карибского моря. В стеклянном стакане стояла дюжина тщательно заточенных карандашей, а рядом — банка с растворимым кофе. Дэйн сделал кое-какие уступки удушливой сентябрьской жаре, то есть снял пиджак, развязал галстук и закатал рукава рубашки до локтя. Сейчас он был похож на необычайно пунктуального служащего какой-нибудь конторы. Торнтону пришлось сделать усилие, чтобы напомнить себе, что это тот же самый мистер Дэйн, который недавно застрелил человека и сделал это с уверенностью, свидетельствующей о наличии большой практики.

— Входите и садитесь, — сказал Дэйн. — Хотите кофе?

— Нет, спасибо. Я отрываю вас от дела?

— Не совсем. Я только что свел воедино материалы нескольких рапортов.

— Полиция нашла тот грузовик?

— Нет еще. Поиски продолжаются. Мистер Торнтон, не могли бы вы пояснить, почему вы вдруг изменили свои намерения касательно участия в этом деле?

Торнтон и сам этого не знал. Конечно, юношеский восторг от игры в жуликов и сыщиков здесь был ни при чем, как и удовольствие от пребывания в обществе Стивена Дэйна. Торнтон небрежно произнес:

— Полагаю, я устал кочевать из одного отеля в другой.

— Это может стать очень веской причиной, — отозвался Дэйн. — Любой может устать вечно жить на чемоданах.

— Вот-вот.

Дэйн вежливо кивнул.

— Кажется, по телефону вы упомянули о полученной вами информации?

Торнтон передал ему то, что Холлис рассказал о кольце Хуана, а также поведал о телефонном звонке от предполагаемого мистера Эберхарта. Дэйн откинулся в кресле, глядя в потолок и не выказывая ни малейшего признака интереса. Но все же он попросил Торнтона повторить описание кольца.

— Сине-белый орел с тремя красными точками вокруг головы. Это важно?

— Не особенно, — ответил Дэйн. — Но это поможет нам обрисовать общую картину.

— Картину чего? — Когда Дэйн не ответил, Торнтон сказал:

— Мистер Дэйн, я считаю, что вы со мной неоткровенны.

— Возможно, и так, — спокойно согласился Дэйн.

— Мне это не нравится. Я полагал, что мы собираемся работать над этим делом вместе. Я рассказал вам все, что знал.

— И ожидаете ответной откровенности?

— Конечно.

— Думаю, вы правы, — сказал Дэйн. — Именно такого принципа я и придерживаюсь.

Дэйн поднялся из-за стола, пересек комнату и открыл дверь спальни. Оттуда вышла Эстелла. На скулах ее горели красные пятна, левая рука была забинтована. Взгляд, брошенный ею на Торнтона, выражал в лучшем случае сильную неприязнь.

— Вы еще не обыскали его? — обратилась она к Дэйну. — Он может быть вооружен.

— Я не считаю это необходимым, — отозвался Дэйн.

— Погодите, — вмешался Торнтон. — Что все это значит?

Дэйн пояснил:

— Мисс Варгас полагает, что вы — агент на службе у иностранных властей.

Это было настолько нелепо, что Торнтон едва не рассмеялся вслух. Эти правительственные сыщики всегда готовы принять облачко пара за привидение. Следующим номером Дэйн обвинит его в симпатиях к коммунистам! Должно быть, он заразился этим от прелестной, но сумасбродной мисс Варгас.

— Несомненно, мисс Варгас имеет определенные основания для таких предположений, — сказал Дэйн. — Возможно, вы хотите услышать о них?

— Конечно. Я буду рад послушать о том, что пригрезилось мисс Варгас.

— Пожалуй, лучше будет начать с самого начала, — произнес Дэйн. — Мистер Торнтон, скажите — только честно — вы по-прежнему утверждаете, что груз, похищенный со склада вашей компании — это всего лишь партия сельскохозяйственных машин?

Глава 8

— Конечно, — машинально ответил Торнтон.

— Он лжет! — заявила Эстелла Варгас. — По лицу видно, что лжет.

— Минутку, — вмешался Дэйн. — Давайте рассмотрим происходящее с логической точки зрения. Мистер Торнтон, вы сознаете, что полиция Майами проявляет необычайную активность в отношении данного преступления?

— Это естественно. Ведь было совершено убийство.

— И вы знаете, что к расследованию подключились ФБР и Департамент финансов — это обстоятельство даже вам должно показаться экстраординарным.

— Я об этом не думал, — признался Торнтон. — О методах, применяемых полицией, я знаю весьма немного.

Судя по взгляду Эстеллы, она ему не верила. Она начала было что-то говорить, но тут же умолкла.

Дэйн сказал:

— Значит, участие в расследовании муниципальной полиции, полиции штата, ФБР и Департамента финансов, и все это по случаю убийства местного масштаба, не кажется вам странным?

— Теперь, когда вы указали на это, я понимаю, что это действительно странно.

— А что вы можете сказать касательно самого преступления? — спросил Дэйн. — Вы видите в нем что-либо необычное?

— Не думаю, — отозвался Торнтон. — Банда вломилась на склад и пыталась увезти партию груза. Когда они были застигнуты сторожем и полицейским, то действовали, как я полагаю, импульсивно. — Он задумался на несколько секунд. — Ведь и раньше на складах происходили кражи.

— Конечно. Но в данном случае грабителям отлично были известны все процедуры вывоза груза со склада. Они были чрезвычайно хорошо подготовлены и имели в запасе массу времени. Но, несмотря на то что в их распоряжении был огромный грузовик, они не забрали ничего, кроме груза А-42. Проверяя список грузов, хранящихся на складе, я обнаружил несколько партий более ценного и более ходового товара, чем сельскохозяйственное оборудование.

— Об этом я тоже не думал, — сказал Торнтон. — Возможно, они не знали об этих товарах.

— На многих контейнерах было обозначено их содержимое. На виду стоял контейнер с пишущими машинками — куда более ходовой товар; чем сельскохозяйственные машины, к тому же представляющий куда большую ценность на единицу веса. Еще более ценный и куда более транспортабельный груз — большая партия деталей для транзисторных приемников. Я еще заметил алмазные сверла. Но, по словам Холлиса, налетчики интересовались только этой единственной партией машин, которые практически невозможно продать.

— Ладно, — согласился Торнтон, — признаю, что нечто весьма странное в этом есть. Но если в грузе А-42 было не сельскохозяйственное оборудование, то что в нем было?

— Оружие и боеприпасы! — воскликнула Эстелла. — И вам это хорошо известно!

— Это невозможно, — возразил Торнтон. — Это попросту нелепо. Эти машины предназначались компании «Делакур», совершенно законному покупателю. Закуплено оно было у компании «Бойс Дармин», эта фирма существует уже почти сто лет. Оборудование было прислано с их бирмингамской фабрики в опломбированных контейнерах. В Майами его доставило обычное бюро грузоперевозок. А после этого…

— Думаю, нам известны все стадии закупки и продажи товаров, — прервал его Дэйн. — Тем не менее в этих ящиках находилось оружие, точно так же, как в двух предыдущих партиях, поставленных вами компании «Делакур».

— Нет, минутку…

— Мы проследили путь контрабандного оружия из Соединенных Штатов, — сказал Дэйн. — Нет никаких сомнений и есть веские доказательства того, что «Майами-Юг Экспорт» замешана в эту торговлю, вне зависимости от того, известно это ее администрации или нет.

У Торнтона возникло ощущение, что он внезапно оказался в чьем-то нелепом сновидении. Лицо Дэйна было совершенно невозмутимым. Он походил на человека, изучающего под микроскопом образцы клеточных культур. Быть может, это окажутся безвредные микроорганизмы, а быть может, чумные бациллы.

Торнтон наконец произнес:

— Даже если допустить, что все сказанное вами правда, это еще не означает, что «Майами-Экспорт» как-то замешана в преступлении. Мы не открываем опломбированные контейнеры. Мы полагаем, что получаем именно то, что было заказано.

— Это не очень-то правдоподобно.

— Но тем не менее это правда. И кроме того, если вы знали, что мы торгуем оружием, почему же вы не вмешались?

— Таможенное бюро планировало захватить этот груз при погрузке на корабль. Они медлили в надежде найти тех, кто возглавляет это дело. Должно быть, кто-то проболтался. Груз похитили для того, чтобы не дать таможне США наложить на него арест.

— Понятно.

— Очень важно, чтобы этот груз не достиг места своего назначения, — вмешалась Эстелла.

— Конечно, я понимаю это, — согласился Торнтон. — Но не можете ли вы объяснить, на каком основании вы учиняете мне перекрестный допрос?

Дэйн и Эстелла обменялись взглядами. Дэйн сказал:

— Я не хочу выдвигать фальшивые обвинения. Но некоторые вещи, касающиеся вас, мистер Торнтон, трудно объяснить. Если даже не принимать во внимание последнюю запись в вашем досье, которая при пристальном изучении кажется весьма подозрительной, остается еще тот факт, что после вашего появления в Майами события значительно ускорились.

Теперь Торнтону казалось, что из путаного сновидения он попал в кошмар.

— А что не так с последней записью? О чем, черт побери, вы говорите?

— Вы не можете, по крайней мере, оставить этот тон оскорбленной невинности? — спросила Эстелла.

— Вы либо истеричка, либо вообще сошли с ума, мисс Варгас.

— Я? А почему индонезийские власти арестовали вас в 1958 году за провоз оружия для мятежников Суматры?

— Все иностранцы, находившиеся в тот момент на Суматре, были арестованы, — парировал Торнтон. — Помимо контрабанды оружия, мне еще предъявили обвинения в том, что я коммунист, фашист, революционер и голландский террорист. Разве в досье не сказано, что я был полностью оправдан?

— По требованию Госдепартамента, — заметил Дэйн.

— Разве там не указано, что все обвинения были сняты? Что мне по-прежнему разрешен въезд в Индонезию?

— Совершенно верно, — отозвался Дэйн. — Сам по себе этот инцидент не представляет интереса. Но невезение сопутствовало вам — припомните вашу работу на корпорацию «Эдгар Джонсон». Двое служащих «Джонсона» до сих пор находятся в тюрьме за нелегальный ввоз оружия в северную Бирму.

Торнтон почувствовал, что краснеет. Он предпочел бы забыть свое короткое и несчастливое сотрудничество с «Эдгар Джонсон».

— Я ничего не знал об их нелегальной деятельности. Я занимался торговлей в рамках закона. Следствие установило, что многие работники фирмы не имели понятия о том, что происходит.

— Это тоже правда. Против вас не было прямых улик, и вас даже не вызывали в суд по этому делу. Но очевидно, что несчастья преследуют вас, мистер Торнтон. Вы постоянно оказываетесь там, где осуществляется контрабанда оружия.

— То же самое можно сказать про любого торгового агента на Ближнем Востоке, — возразил Торнтон. — Или в Африке и Южной Америке, если уж на то пошло. Все знают, что контрабандная деятельность процветает. Но не все замешаны в ней.

— Мистер Эберхарт считает, что вы замешаны.

— Мистер Эберхарт ошибается.

— Когда мисс Варгас сообщила вам о местонахождении похищенного товара, почему вы не поделились этой информацией с полицией или со мной?

— Я хотел сначала проверить. Я хотел убедиться, что товар действительно находится там.

— Вы отправились на этот склад, хотя мисс Варгас предупреждала вас, что это опасно?

— Признаю, что вел себя, как последний идиот, — ответил Торнтон. — Но вы видели, что из этого вышло. Меня едва не убили.

— Я видел нечто похожее на погоню со стрельбой, — парировал Дэйн. — Чудесный спектакль с грандиозным финалом. Насколько я понимаю, это могло происходить и по-настоящему. Но что-то ваши преследователи стреляли на редкость плохо.

— Вы считаете, это было подстроено? — оскорбился Торнтон.

— Не знаю. Я знаю только, что грузовик с партией оружия исчез в неизвестном направлении. И знаю, что мисс Варгас подвергла себя нешуточной опасности, рассказав вам об этом складе.

— А разве я в этом виноват?

— Прошлой ночью, — пояснил Дэйн, — менее чем через четыре часа после вашего с ней разговора кто-то пытался застрелить ее из винтовки с глушителем.

— А какое участие принимает во всем этом мисс Варгас? — спросил Торнтон.

— Она работает на правительство Коруны.

Торнтон кивнул. Коруна была маленькой центральноамериканской республикой, зажатой между Никарагуа, Гондурасом и Сальвадором. Это была прекрасная и даже относительно процветающая страна. Правительство избиралось сроком на три года и осуществляло политику гибкого контроля над государством, такой порядок установился после свержения хунты, возглавляемой Франциско Рохасом. Но за последние полгода в стране произошло два неудавшихся путча, а также были намеки на готовящееся вторжение. На взгляд Торнтона, Коруна нуждалась скорее в регулярной армии, нежели в шпионских службах.

Дэйн продолжал:

— Мисс Варгас работала здесь под прикрытием — до прошлой ночи.

— Отлично, — хмыкнул Торнтон. — А я, в качестве главы шпионской организации, приказал убить мисс Варгас. Что еще вы вычитали в моем досье?

— Хотела бы я знать, — вступила в разговор Эстелла Варгас, — почему вы отказались от ведения следствия, но потом передумали и вернулись? Сначала вы испугались разоблачения, так? А потом вам предложили заплатить побольше…

— Да, конечно, все именно так, — иронично подтвердил Торнтон. — Почему бы вам не арестовать меня?

— Прошу вас сохранять спокойствие, мистер Торнтон, — сказал Дэйн.

— За каким чертом я должен сохранять спокойствие? Вы притаскиваете меня сюда и обвиняете в том, что я участвовал в контрабанде оружия, убил полицейского, ранил мальчишку и приказал убрать мисс Варгас. Почему бы вам попросту не арестовать меня и тем самым не сорвать всю операцию?

— Никто не говорит о вашем аресте, — возразил Дэйн. — Поставьте себя на мое место. Я хочу, чтобы этот груз не попал в руки тех, кому он предназначался. Мой долг — проследить все нити, ведущие к этому делу. Почему я должен делать для вас исключение?

— Не должны. Но ваши обвинения…

— Я не обвинял вас. Я задавал вопросы. Если бы я действительно считал, что вы замешаны в этом деле, то я бы не обмолвился об этом ни словом. Я выжидал бы, собирал улики, и в нужное время вы были бы арестованы.

— Мистер Дэйн, я не понимаю, — сказала Эстелла. — Мы не знаем, на кого работает этот человек, но очевидно…

Дэйн жестом руки попросил ее успокоиться.

— Не давайте ввести себя в заблуждение, мисс Варгас. Я рад, что мы прояснили ситуацию. Хорошо, что все это оказалось на виду, поскольку нам предстоит отныне работать всем вместе.

— Вместе? Мистер Дэйн, это бессмысленно. Торнтон либо преступник, либо дурак. В любом случае он опасен для нас.

Торнтон ответил, стараясь сдерживаться:

— Мисс Варгас, я не получил никаких разъяснений по поводу истинной природы этого похищения, никакой предварительной информации. К тому времени, как мне поручили вести это дело, я пробыл в Майами всего несколько часов после двух лет пребывания на Востоке. А что касается работы с вами, то я не допускаю и мысли об этом. Вы — последний человек, с которым мне хотелось бы работать.

Дэйн откинулся на спинку кресла. Он улыбался, хотя Торнтону казалось, что во всем этом нет ничего смешного.

— Сейчас важнее всего, — произнес Дэйн, — не дать этому грузу попасть в руки заказчика. Полагаю, мы все согласны с этим.

Торнтон и Эстелла хмуро посмотрели на него. Казалось, общая неприязнь к мистеру Дэйну на миг объединила их.

— Значит, за работу, — подытожил Дэйн. — Мисс Варгас, полагаю, у вас есть информация, в каком направлении вести поиски?

Эстелла неохотно кивнула.

— А мы с Торнтоном побеседуем кое с кем, — продолжал Дэйн. — Верно, Торнтон?

Торнтон кивнул. И тут же осознал, что Дэйн нашел хороший предлог, чтобы приглядывать за ним.

Глава 9

Сначала они заехали в местное отделение ФБР, размещавшееся в деловом центре города. Они прошли по сумрачному коридору к комнате в дальнем конце. Дэйн постучался и вошел.

Маленький кабинет был залит солнечным светом. Все здесь было просто и функционально, вся мебель — металлическая, кроме единственного кресла, обтянутого кожей. В этом кресле сидел молодой человек с шевелюрой песочного цвета и читал газету. Когда Дэйн вошел, молодой человек свернул газету и положил ее на стол.

— Возвращение блудного агента, — произнес он с легким южным акцентом.

— Привет, Том, — отозвался Дэйн. — Хочу представить тебе мистера Уильяма Торнтона. Он работает вместе со мной по делу о складах. Торнтон, это Том Дэйвис.

Они пожали друг другу руки. Дэйвис спросил:

— Ты сейчас работаешь на Госдепартамент, Стив?

— Нет, — ответил Дэйн. — На Департамент финансов.

— За тобой не уследишь, — сказал Дэйвис, раскуривая тонкую коричневую сигару. — Я слышал, что ты здесь, но никто не сказал мне, в качестве кого ты здесь. Такие мелкие подробности их не интересуют.

Дэйн сел и закинул руки за голову, казалось, он грезит о чем-то отвлеченном.

— Я полагаю, — продолжал Дэйвис, — что тебе нужны данные относительно похищенного оборудования.

— Мистер Торнтон знает, что в контейнерах было оружие и боеприпасы, — сказал Дэйн.

— Понимаю, — отозвался Дэйвис.

— И это все, что знает мистер Торнтон, — дополнил Дэйн.

— Понятно, — сказал Дэйвис. — Но в общем-то ничего особо нового нет. В поисках грузовика нам не повезло. Местные власти перекрыли дороги в радиусе двадцати миль, но, я полагаю, слишком поздно. Или же грузовик спрятан где-то поблизости. Окружная полиция все еще обшаривает район.

— По поводу грузовика совсем ничего не известно? — спросил Дэйн.

— Абсолютно. Вероятно, сейчас его уже перекрасили и сменили номера. К тому же держу пари, что грузовиком больше не воспользуются. Наверняка сейчас эти контейнеры путешествуют через штат, спрятанные в копне сена или груде овощей.

— Есть еще что-нибудь?

— Все словно воды в рот набрали, — пожаловался Дэйвис. — Постоянные осведомители или ничего не знают, или предпочитают молчать. Это действительно крупное дело, Стив. Примерно на миллион долларов. Быть может, они испугались.

— Как велики шансы на то, что им удастся вывезти это оружие за пределы страны? — спросил Торнтон.

Оба собеседника воззрились на него с некоторым удивлением. Торнтону стало неловко, как будто он проник на собрание некоего тайного общества.

— Трудно сказать, — ответил ему Дэйвис. — По счастью, во Флориде не более восемнадцати глубоководных портов рангом от первоклассных до более-менее приемлемых. Это если допустить, что они будут действовать через порт. Если же они решат перевезти груз на корабль, стоящий в море на якоре, проблема становится сложнее. Протяженность береговой линии Флориды составляет более трех тысяч миль.

— Что-нибудь еще? — спросил Дэйн.

— Да. Человека, которого вы застрелили у склада, звали Анхел Моралес. Из Пуэрто-Рико. Там он отсидел три года за вооруженное нападение. До этого он привлекался в Нью-Йорке за хранение марихуаны, но обвинение не подтвердилось. Мы нашли отпечатки пальцев человека по имени Хуан. На него в наших файлах ничего нет. Человек в черной куртке — Роджер Стиччини. Мелкая рыбешка из Тампы. Отсидел восемь лет, с 1938-го по 1945-й, за убийство при отягчающих обстоятельствах. В 1945 году в Джексонвилле привлекался к суду за убийство, но был оправдан за отсутствием улик. После этого работал тут и там в качестве иностранного наемника. Был капитаном карательного отряда во время правления Хименеса в Венесуэле. Бежал из страны, чтобы не быть схваченным собственными солдатами. Недолгое время служил Сомосе, но по неясным причинам был вышвырнут из Никарагуа. Последние два года о нем ничего не было слышно. На кого он работает сейчас, неизвестно.

При этих словах Дэйвис улыбнулся; Дэйн усмехнулся в ответ. Члены тайного общества смеялись над чем-то, понятным только им.

— Ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Эберхарт? — спросил Дэйн.

— Нет. Но я поищу в файлах. А он тут с какой стороны втиснут?

— Ни с какой, — ответил Дэйн. — Но пытается втиснуться. Спасибо, Том. Звони мне, если что-нибудь найдешь.

— Позвоню, — сказал Дэйвис. — Приятно было познакомиться с вами, мистер Торнтон.

* * *

Они вернулись в машину Дэйна и поехали в офис «Майами-Юг». Райерсон выглядел усталым и обеспокоенным. Он вежливо пожал руку Дэйна, но не смог скрыть скептического выражения лица. Дэйн сказал:

— Мистер Райерсон, мне кажется, между вами и властями, ведущими расследование, возникло некоторое непонимание.

— И это вы называете непониманием! — фыркнул Райерсон. — Ваши люди пытаются отобрать у меня торговую лицензию.

— Существуют подозрения, что ваша компания занималась операциями, не входящими в ее компетенцию. Но с вашей помощью я смогу прояснить это дело.

— Может быть, — с сомнением произнес Райерсон.

— Хотелось бы знать, что вы можете сказать по поводу компании «Делакур».

— Говорить особо нечего. Они обратились к нам примерно год назад. Они хотели импортировать различные промышленные товары для покупателей в Доминиканской Республике, Мексике и Венесуэле. Мы выяснили, что у них имеется приличный кредит, и потому заказывали и поставляли им товары. Это должен был быть третий контракт на поставку.

— А что вы можете сказать по поводу производителей, у которых закупали товары? — спросил Дэйн.

Райерсон выдвинул ящик стола и извлек стопку бумаг, скрепленных скоросшивателем.

— Последний поставщик — это «Бойс Дармин». А до этого «Делакур» заказывал пишущие машинки, оборудование для офиса и детали для двигателей. Здесь все записано.

Дэйн просмотрел бумаги и кивнул.

— Они закупали большинство товаров у «Бойс Дармин»?

— Верно.

— Я вижу, что предыдущие партии груза перевозились кораблями панамского направления, принадлежащими пароходству Стайвоса Маррачоса. По каким причинам этой линии отдавалось такое исключительное предпочтение?

— Заказчик ранее вел дела с Маррачосом, — ответил Райерсон. — Как бы то ни было, это не наше дело. В контракте уже был проставлен корабль и порт его стоянки.

— Какой порт?

— Заказчик желал вести дела через Порт-Какао, в нескольких милях отсюда к северу.

— Кто доставлял товар с фабрики на ваш склад?

— Компания по грузоперевозкам «Акме-Централь». За подробными сведениями вам лучше обратиться к Филу Джексону. Транспортировка грузов находится в его ведении.

— Могу я встретиться с ним сейчас? — осведомился Дэйн.

— Он сейчас на работе, — ответил Райерсон.

* * *

…Джексон наблюдал за погрузкой партии холодильников в заводской упаковке. Это был загорелый человек маленького роста, с блекло-голубыми глазками и острой мордочкой хорька.

— Конечно, — сказал он Дэйну. — Я заключаю договора на транспортировку груза от завода-производителя до склада и со склада на корабль. Это моя работа.

— Почему вы пользуетесь услугами транспортной компании «Акме-Централь»?

— У них подходящие расценки, — ответил Джексон. — Мы всегда прибегаем к их услугам, когда вывозим что-нибудь из Бирмингамского округа. Это хорошие партнеры. У них разумные цены, и они соблюдают график. В таком деле это очень важно.

— Вы когда-либо пользовались услугами других грузоперевозчиков в Бирмингамском округе?

— Мы работали с «Юго-Восточным экспрессом».

— Почему вы прекратили работу с ними?

— Это не мы, это они отказались от контрактов с нами. Они решили, что рейсы во Флориду больше не выгодны им.

— Полагаю, это было примерно тогда, когда президент «Экспресса» был уличен в получении взяток?

— Полагаю, что так, — согласился Джексон. — Но ни я, ни моя компания тут были ни при чем. И кроме того, сейчас мы работаем с «Акме». Разве и они тоже под подозрением?

Дэйн улыбнулся, но не ответил.

— Вы можете просмотреть наши записи по «Акме», — предложил Джексон. — Там все сказано, как есть.

— Я в этом уверен, — отозвался Дэйн. — А что вы можете сказать относительно пароходства Маррачоса?

— Это хорошая компания, — сказал Джексон. — Именно они должны были перевозить этот похищенный груз. Для этого было выделено грузовое судно «Гелиос». Причал номер 2, Порт-Какао.

— «Гелиос» уже пришел?

— Насколько я знаю, нет, — ответил Джексон. — Эти маленькие суденышки приходят когда им вздумается, забирают груз и уходят. Их опоздания — наше вечное несчастье.

Они беседовали еще несколько минут. Затем Дэйн и Торнтон ушли.

* * *

…Следующим пунктом их назначения было правительственное здание на 3-й улице. Поднявшись в Таможенное бюро, они застали там Джона Фредерикса, главу отдела. Он ждал их.

— Ну, Дэйн, — начал он, — мы едва не застукали их на прошлой неделе. Они готовились перевезти груз на «Гелиос», а мы собирались надеть на них наручники. Быть может, нам не следовало ждать так долго.

— Это был наилучший способ, — напомнил Дэйн.

— Знаю. Но теперь мы не получили вообще ничего. Я проинструктировал все местные таможни и портовые власти, чтобы они высматривали «Гелиос», просто на всякий случай. Береговая охрана тоже задействована. Но корабль не возвращался ни в Порт-Какао, ни куда-либо еще. Видимо, нет смысла. Вероятно, сейчас это оружие уже вывезено за пределы страны.

— Откуда такие выводы? — спросил Дэйн.

— Просто из горького опыта. Береговая линия Флориды чересчур длинная, а таможенные пункты разбросаны слишком далеко друг от друга. У нас с этим столько проблем, сколько нет ни в одном другом штате. Меня перевели сюда два месяца назад из округа Саванна, и я мечтаю о том, чтобы вернуться туда.

На одной из стен висела карта Флориды и Карибского моря до самой Коста-Рики. Фредерикс махнул рукой в ее сторону.

— К Майами приписано огромное количество яхт, целый флот. Выйдя отсюда, можно через несколько дней достигнуть любого из полудюжины заграничных портов. Коммерческие рейсы доставляют нам массу хлопот, но яхты — это что-то невозможное. Их пути нельзя проследить, а ведь на многих из них нелегально перевозятся оружие, наркотики или люди. Это каша, которую некому расхлебывать. Всякий раз, когда какой-нибудь идиот желает провезти контрабанду на Кубу или в Доминиканскую Республику, вся таможенная служба и береговая охрана стоят на ушах.

— И не только они, — заметил Дэйн.

— Верно, — признал Фредерикс. — Центральноамериканское бюро постоянно вкатывает нам выговоры за то, что не получает сведений о месте назначения каждого самолета, вылетающего из каждого аэропорта Флориды — а этих аэропортов две сотни! Но что мы можем поделать? Несколько лет назад был героин. Теперь мы пытаемся пресечь торговлю оружием. Но на все нужно время. Я не думаю, что нам удастся задержать этот груз.

— Что бы вы сделали, если бы вам нужно было вывезти это оружие? — спросил Дэйн. — Как бы действовали вы?

Фредерикс задумался на несколько секунд.

— Ну, поскольку это груз тяжелый и объемный, то я при возможности воспользовался бы грузовым судном. Перевозка на яхтах займет много времени. Я послал бы агента в какой-нибудь порт, где не так строго следят или можно договориться с начальством. Там я прибыл бы на причал и погрузил бы груз на корабль совершенно легально.

— Я бы действовал точно так же, — согласился Дэйн.

— Я принял все меры, какие мог. Все таможенные и портовые власти в южной Флориде предупреждены о том, что следует внимательно проверять каждый груз, поступающий в течение нескольких следующих недель. Мы также присматриваем за большими яхтами и караулим «Гелиос».

— Возможно, это сработает, — сказал Торнтон.

Фредерикс покачал головой.

— Вы мало знаете о контрабанде оружия, молодой человек. Пожалуй, единственный способ остановить контрабандиста — это конфисковать его товар.

— Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Эберхарт? — спросил Дэйн.

— Это имя мне незнакомо. Но, как я уже сказал, я здесь недавно. Если он имеет какое-либо отношение к контрабанде, — мрачно добавил Фредерикс, — рано или поздно я о нем услышу.

* * *

Следующую остановку они сделали в штаб-квартире полиции Майами. Там в расспросы было вовлечено несколько человек. Торнтон рассматривал графики дежурств и фотографии в отделе регистрации, пока Дэйн вел с лейтенантом полиции непонятный и совершенно безрезультатный разговор. Наконец они вышли из здания и сели в машину.

— Почти четыре, — сказал Дэйн, глядя на часы. — Пожалуй, следует сделать перерыв на некоторое время.

Торнтон чувствовал себя совершенно разбитым, насквозь промокшим от пота и почти сварившимся заживо. Он отметил, что Дэйн был по-прежнему свеж и собран.

— И чего мы добились этим марафоном? — спросил Торнтон.

— Поддержки постоянного давления.

— То есть?

— Мы должны поторопить всех, кто замешан в этом деле, — пояснил Дэйн. — На данный момент мы имеем активное сотрудничество множества местных и государственных агентств. Но у них есть и другая работа. Совершаются — или скоро будут совершены — другие кражи и другие убийства. Пройдет несколько дней, и сотрудничество станет менее активным. Поэтому мы должны действовать сейчас — или заставить действовать других.

— Понимаю, — медленно сказал Торнтон. — И именно поэтому вы вывалили на меня всю эту чепуху о моей возможной преступной деятельности? Вы надеялись, что что-то случится?

— Существует возможность, что это отнюдь не чепуха, — улыбнулся Дэйн.

Торнтон обдумал это заявление.

— А зачем же вы таскали меня повсюду? Чтобы те, кто замешан в преступлении, подумали, что я знаю больше, чем на самом деле?

— Полагаю, что они могут подумать так.

— А если в следующий раз стрелять будут в меня?

Дэйн пожал плечами. Похоже, его мало заботило, кто в кого будет стрелять — важно, что дело стронулось с мертвой точки.

— Чудесная система, мистер Дэйн, — сказал Торнтон. — Никто не знает позиций всех остальных. Вы просто распространяете атмосферу всеобщей подозрительности.

— Я не стал бы так расстраиваться по поводу слов мисс Варгас, — заметил Дэйн.

— А почему вы решили… Черт с ним! — махнул рукой Торнтон. — Я возвращаюсь в отель. Мне нужно принять душ.

— Хорошая идея. У нас впереди еще целый вечер.

— Опять кого-то будем подгонять?

— Возможно, — отозвался Дэйн. — Как бы то ни было, обещаю вам хороший ужин.

— Мы будем оказывать давление на метрдотеля?

Дэйн неожиданно усмехнулся.

— Нет. Но я хочу представить вас очень интересному человеку.

— Я не хочу встречаться с интересными людьми.

— Придется, — сказал Дэйн. — Это поможет вам завершить свое образование. И как я уже сказал, обещаю вам превосходный ужин.

— За чей счет?

— Возможно, заплатит интересный человек, — ответил Дэйн. — А если нет, то буду платить я.

— И вы всегда так хорошо относитесь к подозреваемым? — спросил Торнтон.

— Всегда, — заверил его Дэйн, — поскольку все это — за счет правительства.

Торнтон был слишком утомлен, чтобы спорить. Дэйн довез его до отеля и пообещал заехать за ним в восемь вечера.

Глава 10

Портье сообщил Торнтону, что в его отсутствие ему четыре раза звонил один и тот же человек. Звонивший не назвал своего имени. Также пришло два письма. Торнтон забрал их и поднялся в номер.

Одно письмо было от Дорис, его замужней сестры, жившей в Уотербери. В объемистом послании излагались смешные истории о муже и детях Дорис, сообщалось о здоровье дядюшки и пересказывались все новости и сплетни о приятелях и знакомых. «А ты знаешь, что Бобби Рейнс женился? А Дэн Макдональд, твой старый школьный приятель, помолвлен с девушкой из Рэдклиффа. А ты слыхал, что Эллиот Эйджер, кажется, нашел счастье во втором браке? Видишь, Билл, такое случается!»

Ее забота о нем была почти осязаема. Плотная почтовая бумага палевого цвета, ровные черные строчки просто исходили этой заботой. После смерти матери Дорис взяла на себя обязанность беспокоиться о нем; в этой привилегии ей невозможно было отказать.

Второе письмо пришло от Пола Ленсинга, приятеля Торнтона. Сейчас Пол работал в торговой фирме «Керлайсл» в Сан-Франциско. Торнтон решил, что прочтет это письмо после того, как примет душ.

Освежившись и побрившись, он почувствовал себя совсем другим человеком. Разыскав свежую рубашку и костюм, он уселся читать письмо Пола.

С Полом Ленсингом они познакомились в Индии. Примерно неделю они жили в одном коттедже на окраине Бароды, пока Пол не уехал на север, в Пакистан, где его ждала новая работа. Теперь, вернувшись в родимый офис, Пол непринужденно, но отнюдь не небрежно обрисовывал в своем письме обстановку в торговых кругах Западного побережья. Конечно, он слышал о происшествии в «Майами-Юг»: новости распространяются быстро. Он сочувствует. Но он отмечает общую нестабильность торговли в Карибском бассейне. Тарифы и квоты меняются каждый день, никогда нельзя сказать, кто будет у руля и как долго, невозможно даже угадать, когда твоя фирма будет конфискована и национализирована.

В конце письма Торнтону предлагалась работа. Он может вылететь в Сан-Франциско за счет «Керлайсл», посмотреть, как идут дела, поговорить с управляющими отделами, подумать. Никаких обязательств. Однако, писал Ленсинг, «Керлайсл» — это крупная компания с устойчивым капиталом, которой будет очень полезен человек, хорошо знающий Восток.

Торнтон отложил письмо. Он снова напомнил себе, как мало он должен «Майами-Юг». Он может отказаться от ведения дела. Он может сказать «до свидания» всем махинациям Дэйна, подозрениям Эстеллы, страхам Райерсона. Он может упаковать чемоданы и начать все заново в Калифорнии.

Эта мысль не вызвала у него энтузиазма. Слишком часто он начинал все сначала. Предложение действительно было многообещающим, но оно могло подождать.

Зазвонил телефон, и Торнтон поднял трубку. Наконец-то этот человек дозвонился — с пятой попытки.

— Мистер Торнтон?

— Да. Полагаю, это мистер Эберхарт?

Последовала долгая пауза, потом собеседник произнес:

— Да. Мистер Торнтон, вы не передумали?

— Здесь не о чем думать.

— Если дело в цене…

— Нет, — прервал его Торнтон. — Поймите, Эберхарт, я не могу продать вам оружие, потому что у меня его нет. Вы можете это понять?

С тем же успехом можно было втолковывать что-либо дубовому пню.

— Мистер Торнтон, я должен получить это оружие. Таков приказ. Назовите ваши условия.

— Черт бы вас побрал, я не могу назвать условия! У меня нет оружия! Я не знаю, где оно!

— Значит, вы не согласны, — промолвил мистер Эберхарт. — Боюсь, что этим вы навлекаете на себя большие неприятности, мистер Торнтон.

Затем раздался щелчок — Эберхарт повесил трубку.

* * *

Ровно в восемь часов Торнтон вышел из отеля. Дэйн заехал за ним столь же пунктуально. Он вырулил на Бискайский бульвар и поехал по направлению к 79-й улице. Торнтон рассказал Дэйну о звонке Эберхарта и о его отказе поверить в то, что он, Торнтон, не знает, где спрятано оружие.

— У многих преступников мозги работают только н одну сторону, — сказал Дэйн. — Эберхарт знает, что вы были в пустом складе, где сперва было спрятано оружие. Ему известно о вашем прошлом, когда вы близко соприкасались с контрабандой оружия. И он знает, что я придерживаю вас при себе. Этого ему достаточно, чтобы увериться окончательно.

— Он угрожал мне.

— Вам следует быть осторожным, — кивнул Дэйн. Он сказал это так, как будто разъяснял, что улицу следует переходить только на зеленый свет.

Целью их поездки оказался ресторан «Испанский дуб», располагавшийся на Коллинс-роуд неподалеку от Серфсайда. С одной стороны от ресторана находился мотель «Арабские ночи», с другой — торговый дом «Старинный гобелен», и ресторану приходилось прилагать все усилия, чтобы выжить в столь блистательном окружении. Нижняя половина здания, залитая потоком бегущих огней, была стилизована под гасиенду. Верхнюю часть украшали готические бойницы и зубчатые парапеты из искусственного камня. На остроконечных башенках полоскались под порывами океанского бриза знамена непонятной расцветки.

У дверей ресторана Дэйна и Торнтона встретил усатый метрдотель. Он провел их в главный обеденный зал, где им отвели столик и вручили меню размером со средневековый фолиант. По опыту Торнтон знал, что цены, как правило, прямо пропорциональны величине меню.

К их столику подошел круглолицый лысеющий человек в смокинге. Он улыбался и дружески протягивал руку.

— Дорогой мой мистер Дэйн! Я так счастлив, что вы посетили мой ресторан!

— С полным моим удовольствием, — тепло отозвался Дэйн. Он пожал круглолицему руку. Его улыбка выражала искреннюю приязнь. — Генерал Мендоса, позвольте вам представить мистера Уильяма Торнтона.

Торнтон пожал небольшую холеную, но тем не менее твердую и сильную ладонь Мендосы.

— Быть может, генерал не откажется присоединиться к нам за стаканчиком вина? — вопросил Дэйн.

— Буду счастлив, — ответил Мендоса, садясь за стол. — Но я больше не генерал. Теперь я просто мистер Мендоса. Как вам хорошо известно, мистер Дэйн, искусство войны далеко опередило все мои познания. Теперь мое единственное желание — владеть приличным рестораном в этом прекрасном городе.

За спиной Мендосы появились два официанта. Почти немедленно к ним присоединился распорядитель винного погреба, мрачный старик, одетый в черное и носящий на шее цепь с подвешенным к ней ключом — знак своей должности.

— Что мы будем пить ради такого замечательного случая? — спросил Мендоса. — Шампанское? Мистер Дэйн, мистер Торнтон, вас это устроит?

Торнтон кивнул. Дэйн сказал:

— Во время нашей последней встречи, генерал, мы пили коньяк.

— Помню. И рюмка хрустнула прямо у вас в руке, а? У вас все еще остался шрам?

Дэйн приподнял рукав. По внутренней стороне его широкого мускулистого запястья тянулся нитевидный, едва заметный шрам.

— Как скоро затягиваются старые раны! — промолвил генерал. — Скоро у вас ничего не останется на память обо мне.

— Я всегда помню вас, — ответил Дэйн, — есть у меня шрам или нет. Люди такого калибра, как вы — редкость в этом мире.

— Вы меня ошеломили, — признался генерал. — В самом деле. Но вы всегда были щедрым человеком.

Торнтон с досадой слушал этот нескончаемый поток комплиментов. У него было ощущение, что разговор идет на языке, который он едва-едва понимает. Это действовало ему на нервы. Кажется, все здесь знают всех — кроме него самого.

— Мистер Торнтон — ваш коллега? — спросил Дэйна Мендоса.

— Можно сказать, коллега, — отозвался Дэйн.

Мендоса счел это весьма забавным. Он обратился к Торнтону:

— Вы только посмотрите на него! У нашего мистера Дэйна все — «можно сказать». Он у нас, можно сказать, неуловимый!

Торнтон вежливо улыбнулся, хотя понятия не имел, о чем говорит генерал.

— Да-да, — продолжал Мендоса, обращаясь к нему, — вам не следует обманываться на его счет. О, наш старый добрый мистер Дэйн! Больше всего на свете он любит надевать на себя этакую англосаксонскую маску — спокойствие, вежливость, осторожность. Но под этой неприметной внешностью скрывается пламенная натура, как у истинного латиноамериканца. Вы еще не заметили этого, мистер Торнтон? Вы не заметили, что мистер Дэйн выполняет свою работу — к чем бы она ни заключалась — в столь неподражаемом стиле. с присущим только ему чутьем и размахом?

— Ваш собственный стиль столь же неподражаем, генерал, — заметил Дэйн.

— Ах, — вздохнул Мендоса с наигранной печалью, — я слишком много говорю. Но чего ожидать от уже немолодого эмигранта? Чего ожидать от латиноамериканца, склонного к пространным рассуждениям? И когда ты уже не можешь много делать, остается только много говорить.

Мендоса действительно говорил много; но это многословие не меняло выражения его немигающих кошачьих глазок. Этот полнеющий человек в вечернем фраке сохранял военную выправку. У Торнтона сложилось впечатление, что Мендосе нравится болтать ерунду. Он тщательно культивировал эту клоунскуюмаску, так же, как Дэйн — свой образ осмотрительного человека.

После вина Мендоса попросил разрешения заказать для них ужин. Они с Дэйном продолжали беседовать. Торнтон решил, что эти двое некогда были близкими друзьями. И происходило это явно в Южной Америке.

— А теперь вы в Майами, — сказал Мендоса. — Можно ли надеяться, что вы задержитесь здесь подольше?

— Зависит от обстоятельств, — ответил Дэйн. — Возможно, что дело вскоре будет завершено. Тогда я должен буду отбыть.

— Это будет печально. Я еще даже не показал вам свой дом. Это чрезвычайно уютное обиталище.

— Уверен в этом, — отозвался Дэйн. — Я хотел бы когда-нибудь взглянуть на него.

— Вам и вашему другу у меня дома всегда рады. В любое время, когда вам позволят обязанности агента ЦРУ.

— Сейчас я работаю на Департамент финансов, — поправил Дэйн.

— Конечно. Я и забыл, насколько вы непоседливы.

— В этом мы схожи.

Мендоса расхохотался.

— Я больше не непоседлив. Поверьте мне, мистер Дэйн, то, что я делал в юности, как будто бы совершал совсем другой человек. Войны и завоевания — иллюзия; куда более ценны покой и ясность. Я испросил американского гражданства.

— Знаю, — кивнул Дэйн.

— Мое единственное желание — остаться здесь и мирно заведовать этим маленьким рестораном. Непоседливость — это болезнь, которую излечивают годы.

— Я не ждал услышать подобное от вас, генерал, — сказал Дэйн. — Несколько лет назад…

— Это были тревожные времена, — поспешно прервал его Мендоса. — Я счастлив, что эти времена позади.

После трапезы Дэйн и Торнтон собрались уходить. Дэйн полез было в нагрудный карман за бумажником, но Мендоса положил ладонь на его руку.

— Нет, мистер Дэйн, оставьте это удовольствие мне.

— Благодарю вас, генерал, но я настаиваю на том, что платить должен я.

— А я отказываю, — возразил Мендоса. — Вы платили в прошлый раз. В Каракасе, помните?

Дэйн улыбнулся и кивнул.

— На этот раз удовольствие причитается мне, — сказал Мендоса.

Глава 11

— И что вы о нем думаете? — спросил Дэйн на обратном пути в отель Торнтона.

— Трудно сказать, — отозвался Торнтон, помолчав несколько секунд. — Он много говорит.

— Он нервничал.

— И он, кажется, хорошо вас знает.

— Можно сказать, что знает.

— «Можно сказать!» «Наш старый добрый мистер Дэйн!» Он на самом деле был генералом?

— О да. При Пересе Хименесе он был большим человеком в Венесуэле. Он командовал одной из немногих армий, которые не были разбиты при первом же натиске повстанцев. После того как борьба стала безнадежной, он отступил из Каракаса в Баранквилью. Это был впечатляющий маневр. Если бы у Хименеса было еще два таких генерала, он остался бы у власти.

Дэйн помолчал несколько минут. Машина свернула на 79-ю улицу.

— Еще до Венесуэлы Мендоса сделал чрезвычайно интересную карьеру. Он был начальником тайной полиции во время правления Стресснера в Парагвае, до беспорядков сорок восьмого года. Стресснер почему-то решил, что Мендоса работает на две стороны, и потому Мендосе пришлось уходить через границу в Боливию. С собой он захватил немалую долю «Эль Банка де Парагвай». В Боливии он недолгое время был весьма популярной персоной. Он продавал там парагвайские военные секреты. Боливийцы страстно желали узнать их, они по-прежнему помнили чакскую войну. Потом Мендоса сбежал из Боливии.

— Почему?

— Оказалось, что его сведения были неточными.

— А в нашем деле Мендоса замешан?

— Буду очень удивлен, если это не так.

— Но почему вы так думаете? Разве какие-либо улики указывают на это?

— На определенном уровне, — пояснил Дэйн, — не нужны прямые улики, чтобы предположить участие человека в деле, достаточно умозаключений. Если вы связались с перевозкой оружия в Карибском бассейне, то следует знать, что этими перевозками управляют — на самом верху — несколько человек. Поскольку Мендоса находится в Майами, мы вправе заключить, что он участвует в игре, если не будет доказано обратное.

Торнтон почувствовал легкое замешательство. Он мог представить себе цепочку подозрений, ведущую к некоему совершенно непредставимому мистеру Икс. Но Дэйн указывает на человека, не имея для этого совершенно никаких видимых улик! И все же, когда Торнтон думал об этом, он находил логичным, что главари одной властной структуры должны знать главарей другой. Доказательства — это другой вопрос; но глава ведущей преступной группировки может сохранять анонимность не в большей степени, нежели глава государства.

Они подъехали к отелю, где проживал Торнтон. Когда Дэйн остановил машину у края тротуара, Торнтон сказал:

— Полагаю, наш визит к Мендосе усилил давление?

— Надеюсь, — ответил Дэйн. — Думаю, факт вашего появления вместе со мной подхлестнул любопытство генерала. Он должен гадать, какую роль вы играете в этом деле.

— Он достаточно легко может узнать, что я работаю на «Майами-Юг».

— Вероятно, он уже знает это, но сомневаюсь, что он в это поверил. Для Мендосы вы еще одна неизвестная в уравнении. Это должно тревожить его.

— Разве люди не пытаются сократить в уравнении лишние неизвестные?

— Пытаются.

— И что дальше?

— Мы просто подождем и посмотрим, что выйдет, — сказал Дэйн. — Я позвоню вам завтра.

Портье сказал, что никто не передавал для Торнтона никаких посланий. Торнтон взял у него ключ от номера, поднялся на лифте на одиннадцатый этаж, отпер дверь, вошел и нажал выключатель.

Свет не зажегся. Кто-то, стоявший до этого за дверью, с силой захлопнул ее. Торнтон услышал шум и отшатнулся за миг до того, как что-то тяжелое и твердое врезалось в стену в том месте, где он только что стоял.

В комнате царил полный мрак — видимо, занавески были задернуты. Торнтон чувствовал запах пота и чеснока. Кто-то крался к нему в темноте. Торнтон ударил, и его кулак задел чье-то плечо. Он ударил снова и промахнулся. Удар по ребрам отбросил его к стене. По-прежнему ничего не видя, он выпрямился и вновь нанес удар. На этот раз его кулак врезался во что-то твердое и выпуклое, и запястье пронзила боль. Видимо, он попал налетчику по голове. Он прицелился кулаком пониже, стукнув по шее. Присев, он нанес еще один удар, в живот.

За спиной Торнтона послышались шаги. Он попытался обернуться, но в черепе словно взорвалась бомба. Торнтон почувствовал, что плывет по воздуху, как будто сила тяжести вдруг исчезла совсем.

* * *

…Когда Торнтон пришел в себя, он обнаружил, что лежит на полу в своем номере. Свет был включен. Кто-то подложил ему под голову подушку и накрыл ноги одеялом. «Очень любезно с чьей-то стороны», — подумал он. Он попытался сесть, потом решил, что делать этого не следует. Комната стремительно расплылась перед глазами.

Когда зрение вновь стало отчетливым, Торнтон заметил, что рядом с ним стоит на коленях Эстелла Варгас. Она сняла с его лба мокрую салфетку и положила другую. Первую салфетку она бросила в тазик, стоящий на полу позади нее, и с тревогой посмотрела на Торнтона.

— Вы можете говорить? — спросила она. — Надеюсь, у вас нет сотрясения мозга.

— Нет, полагаю, сотрясения нет, — ответил Торнтон. Он сел, чувствуя слабость и дурноту. Кожу головы словно бы несколько дней вялили на солнце. На затылке была большая шишка. На ощупь — не меньше бильярдного шара.

— Кто ударил меня?

— Не знаю, — отозвалась Эстелла. — Когда я вошла в ваш номер, вы лежали на полу без сознания. Вашу комнату, судя по всему, обыскали.

Осторожно поворачивая голову, Торнтон осмотрелся. Занавески на окне были раздвинуты. Содержимое его чемоданов было вывалено на пол, подкладка всех костюмов вспорота. Даже матрас на кровати зиял разрезом.

— Управляющий отеля будет чрезвычайно рад, — хмыкнул Торнтон. Он решил было подняться, но потом передумал и остался сидеть, осторожно ощупывая затылок.

— Сильно болит? — спросила Эстелла.

— Естественно. Мисс Варгас, вы видели этих людей?

Она покачала головой:

— Когда я вошла в номер, свет был выключен и выключатель не работал. У меня в сумочке был карманный фонарик, и я огляделась. Оказалось, что пробки были выкручены. А вы лежали на полу и стонали.

— Прелестная картинка, — сказал Торнтон. — Ну что же, мисс Варгас, вам должно быть понятно, что эти люди ударили меня по голове и обыскали мой номер, чтобы обеспечить мне достоверное прикрытие.

— Пожалуйста, мистер Торнтон…

— А возможно, здесь никого и не было. В этом случае я сам устроил тут беспорядок, а потом шарахнул себя по голове. Какой вариант вам больше нравится?

— Поверьте, — сказала Эстелла, — я очень сожалею, что подозревала вас. Я должна доверять мнению мистера Дэйна. Я прошу прощения, если сказала что-то оскорбительное для вас.

— Забудьте, — отозвался Торнтон. Экспериментальным путем он выяснил, что может сесть в кресло, не испытывая особых мучений. В голову ему пришла некая мысль. — Мисс Варгас, если вы звонили в номер от портье, вы не могли получить ответа.

На бледном оливковом лице Эстеллы появился легкий румянец.

— Ну, по правде говоря, я и не звонила. Я просто поднялась наверх.

— В самом деле? И обнаружили, что дверь открыта?

— Нет, она была закрыта. Я постучалась, но вы не ответили. Поэтому я… я…

— Вы решили войти во что бы то ни стало. И как вам это удалось сделать без ключа?

— Двери номеров в отеле очень легко открыть, — пробормотала Эстелла. Она чувствовала себя крайне неловко.

— Вы пришли, чтобы произвести в моей комнате обыск, не так ли?

— Сначала да. Но на самом деле мне и мысли не пришло…

— Уверен, что нет, — сказал Торнтон. Он дошел до шкафа, чтобы взглянуть на свои вещи. Выглядели они так, словно над ними хорошо потрудился вооруженный бритвой сорванец.

— И все же вы обыскали комнату? — спросил он.

— Да. Я подумала, что эти люди оставили что-нибудь. Какие-нибудь улики.

— Звучит правдоподобно.

— Это правда. Мистер Торнтон, у меня были веские причины подозревать вас. Возможно, мистер Дэйн считает, что с вами все в порядке, но у меня есть право на собственное мнение. Я не работаю на мистера Дэйна, мы с ним сотрудничаем в этом отдельно взятом случае. Я знаю, что он сделает все возможное, чтобы этот груз оружия не попал по назначению. Но он не так заинтересован в этом деле, как я.

— Почему?

— Потому что это оружие не будет использовано против его страны, — сказала Эстелла. — Это оружие используют против моей родины.

Глава 12

Торнтон окинул взглядом кавардак, царивший в номере. Два костюма из легкого шелка и один из дакрона были искромсаны в куски. Интересно, кто за это заплатит? И кто возместит отелю ущерб, нанесенный номеру? Боль в голове слегка ослабла, и теперь Торнтон чувствовал, как ноют ушибленные места на ребрах. Он мрачно смотрел, как Эстелла осторожно обходит кучи хлама. В этот момент ему мало было дела до того, на чью страну готовится нападение.

— Как вы думаете, что они искали? — спросил он.

— Какие-либо документы. Возможно, они хотели знать, на кого вы действительно работаете.

— И вы искали то же самое?

— Мистер Торнтон, я уже объяснила…

— Замнем, — перебил ее Торнтон. — И не будете ли вы так добры не называть меня больше мистером Торнтоном? Я полагаю, что наше знакомство уже продвинулось достаточно далеко, чтобы вы называли меня Биллом.

— Хорошо, — отозвалась Эстелла. — Полагаю, нам следует немедленно уведомить о происшедшем мистера Дэйна.

Торнтон кивнул и с надеждой сказал:

— Может быть, они обыскали и его комнату? Вы не могли бы набрать номер, Эстелла?

Шел четвертый час ночи, но Дэйн ответил на звонок сразу же. Судя по голосу, события вечера его не удивили. И даже порадовали.

— Все к лучшему, — уведомил он. — Это означает, что они занервничали. Обыск в вашем номере был ошибкой. Возможно, они допустят и другие просчеты.

— Надеюсь, что объектом их просчетов будет теперь кто-нибудь другой, — отозвался Торнтон.

— Вы тоже сделали ошибку, — сказал ему Дэйн. — Когда свет не зажегся, вам следовало немедленно уходить.

Несомненно, сам мистер Дэйн именно так и поступил бы в первую очередь; но не каждый способен реагировать на обстановку, как военный гений. Торнтон даже не стал отвечать ему.

— В то же время, — продолжал говорить Дэйн, — у нас появилось еще несколько предметов для рассмотрения. Этим вечером полиция округа нашла грузовик — вероятно, тот, которым воспользовались похитители. Он был брошен на дороге номер 1 в десяти милях от Форт-Лодердейла.

— Полагаю, что контейнеров в нем уже не было.

— Конечно. И все же это уже кое-что. И еще мы получили рапорт от таможенников о корабле, заходившем в Порт-Какао для ремонта вчера поздно вечером. Корабль отбыл, даже не забрав заказанных приборов. На это стоит взглянуть. Вы готовы выехать отсюда в семь утра сегодня?

Торнтон ответил, что будет готов. И в семь тридцать они с Дэйном уже ехали по дороге А1А, направляясь на север от Золотого Берега в Порт-Какао.

Солнце уже начало припекать, когда они достигли небольшой кучки магазинов, разбросанных вокруг порта. Все было закрыто, и Торнтон припомнил, что сегодня воскресенье. Они проехали мимо чахлых сосенок по асфальтовой дороге, ведущей к докам. Узкая гавань Порт-Какао была пригодна скорее для стоянки прогулочных лодок, чем для чего-то более серьезного. С одной стороны гавани над длинным грузовым причалом возвышался дряхлый подъемный кран.

Кабинет начальника порта находился на втором этаже старого склада сборной конструкции. Они постучали, и хриплый голос пригласил их войти.

Начальника порта звали Джордж Кларрис. Это был краснолицый человек лет пятидесяти, с заметным брюшком, одетый в засаленную одежду цвета хаки. От него пахло несвежим пивом. Стены его кабинета были увешаны бездарно выполненными морскими пейзажами. Другие картины лежали на стульях, а на мольберте красовалась незаконченная акварель — вид на гавань на закате.

— Давайте я уберу парочку этих картин, чтобы вы могли сесть, — сказал Кларрис. Он освободил два шатких складных стула.

Дэйн заявил:

— Вы сообщили, что вчера сюда заходил корабль, нуждающийся в ремонте. Мы хотели бы услышать об этом.

— Верно, — ответил Кларрис. — Вся информация у меня тут, в блокноте.

Он взял со стола записную книжку в пластиковой обложке и стал листать страницы.

— Вот. Маленькое каботажное судно под названием «Трентон», примерно пятьсот тонн, пришло в гавань, запрашивая помощь сигналами. Оно встало на якорь, механик сошел на берег и сообщил мне, что на мостике произошел взрыв и они потеряли часть приборов. Когда это случилось, они пересекали Гольфстрим, и потому они зашли в первый же судоходный порт. Они хотели знать, не мог бы я предоставить им детали для ремонта.

— А вы могли?

— Конечно. У нас в городе есть магазин запчастей. Но, естественно, в ассортимент не входят судовые приборы, поэтому я послал за ними в Майами.

Торнтон спросил:

— А почему «Трентон» не потратил еще час и не зашел в порт Майами?

— Они сэкономили на этом время, — пояснил Кларрис. — В этом сезоне в Майами толкучка. Они могли бы потратить большую часть дня только на поиски места для стоянки, покуда механик ездил бы на берег за приборами. А тут все по-другому. Большие корабли к нам не заходят.

— Пока все выглядит вполне естественно, — отметил Дэйн. — Что случилось потом?

— «Трентон» не стал дожидаться заказанных приборов. Он ушел еще до того, как я вернулся.

Дэйн поощрительно кивнул.

— Это одно, — продолжал Кларрис. — Пойдемте на причал, и я покажу вам другое.

В дальнем конце причала Кларрис указал на свежие царапины на почерневшем дереве настила. Рядом в луже мазута стояла грузовая тележка. Возле крана сидел маленький старичок в белых парусиновых брюках и кепке с козырьком. Он был тонким и иссохшим, словно сучок, но глаза его смотрели пристально и настороженно, словно у ящерицы.

— Ты показал им, Джордж? — спросил он.

— Показал, — ответил Кларрис. — Расскажи им, Тед.

— Ну, сэр, — начал Тед, — не успел Джордж умчаться в Майами, как эти парни подогнали свой кораблик поглубже в бухту. А еще орава парней приехала на причал на крытом грузовике кремового цвета и стала грузить что-то.

— А что делали вы? — спросил Дэйн.

— Ничего не делал, — ответил Тед. — Было немного странно, что эти парни взялись за погрузку после того, как уехал Джордж, но, черт побери, многие из этих корабельных ребят слегка со странностями. Я просто пришел порыбачить. Они погрузились, отчалили и уплыли из гавани. Я подождал, пока вернется Джордж, и рассказал ему об этом.

— Вы видели, что они грузили?

— Большие контейнеры. Должно быть, девять или десять.

— На контейнерах была маркировка?

— Не было. Все они были выкрашены в черный цвет. Судя по тому, как скрипела лебедка, эти ящики были очень тяжелыми.

— Продолжайте, пожалуйста, — сказал Дэйн.

— А больше и говорить-то нечего. Это видел не только я. Молодой Том Бейкер тоже. Он гонял по бухте на своей «Колючке». Может, видела еще пара человек. Как бы то ни было, я дождался Джорджа и рассказал ему все. Джордж был вне себя.

— Действительно, был, — подтвердил Кларрис. — Ни одно судно не имеет права грузиться или разгружаться здесь без моего разрешения. У нас маленький порт, но мы работаем честно. То, что они сделали — нарушение закона. Грузились без разрешения, без уплаты за пользование причалом, без досмотра и всего такого прочего. Я пытался сообразить, почему они не дождались этих приборов. Чем больше я об этом думал, тем больше меня беспокоило что-то в этом корабле. — Кларрис выдержал драматическую паузу и продолжил:

— Я не особый знаток по части идентификации кораблей такого типа. Парусники — другой разговор. А эти — на мой взгляд, они все похожи. И все-таки этот кораблик мне что-то напомнил. Так что я просмотрел свой блокнот, чтобы узнать, не заходил ли «Трентон» сюда прежде. Не заходил. Но черт меня побери, если его опознавательные знаки были не теми же самыми, что у «Гелиоса».

— Я тебе говорил, что это был тот же самый корабль! — вмешался Тед. — Я тебе говорил!

— Сперва я подумал, что старик малость перегрелся на солнце, — сказал Кларрис. — Я и вообразить не мог, зачем «Гелиосу» понадобилось заходить в эту гавань под другим именем и другим флагом. Потом я вспомнил об уведомлении, которое таможенники рассылали касательно «Гелиоса». Поэтому я и сообщил вашим людям.

— Разве вы не могли узнать корабль, который прежде заходил в ваш порт? — спросил Дэйн.

Кларрис пожал плечами:

— Я уже говорил, что, на мой взгляд, все эти мелкие суденышки похожи одно на другое. Я знаю в лицо капитана и боцмана. Но сейчас они на берег не сходили.

— Когда «Гелиос» был здесь в прошлый раз?

— Примерно два месяца назад. Он взял партию цемента и кучу разного товара.

— Кто экспортировал груз?

— «Майами-Юг», — ответил Кларрис. — Это все есть в блокноте. Те же сведения вы могли бы получить в главной таможенной конторе в Майами.

— Заходят ли к вам регулярно другие суда?

— В последние несколько лет — нет, — сказал Кларрис. — Десять или двенадцать лет назад у нас процветал маленький бизнес по экспорту цитрусовых. Но нынче все пришло в упадок. На юге — Майами, на севере — Болотистый Порт и Палм-Бич. У них и бухты получше, и возможностей побольше, чем у нас.

— В таком случае, — заметил Дэйн, — почему же «Майами-Юг» по-прежнему отправляет часть груза через ваш порт? Как вы полагаете?

— Нет, минутку, — вмещался Торнтон. — В данном случае у «Майами-Юг» нет выбора. Мы согласились доставлять товары от производителя в порт и на корабль по выбору получателя. И не наша вина, что он выбрал Порт-Какао.

— А чем провинился наш порт? — с жаром возразил Кларрис. — В общем-то здесь для маленьких кораблей есть некоторые преимущества. У нас и причалы лучше, и цены за погрузку ниже, чем в Мамами или Палм-Бич. У нас нет проблем с работой, нет лоцманских сборов, нет краж. Для организации с урезанным бюджетом мы работаем чертовски хорошо.

— Это точно, — радостно согласился Тед. — Мы всем покажем, где раки зимуют!

— Во-во, — кивнул Кларрис. — Вы сами можете проверить все бумаги и просмотреть графики. Так я и сказал мистеру Райерсону, когда он стал подумывать о том, чтобы перенести погрузку товара для «Делакура» в Майами.

— Минутку… — начал было Торнтон.

— Знаю, знаю, — перебил его Кларрис. — Это заказчик, а не экспортер, выбирает порт, в котором груз принимается на борт. Но взгляните фактам в лицо. Экспортер знает обстановку. Ему известны все порты на побережье, все возможности складирования, все расценки. К его мнению касательно выбора порта следует прислушаться.

— И вы утверждаете, что этот порт выбрал мистер Райерсон? — спросил Торнтон.

— Я не утверждаю ничего, — ответил Кларрис. — Я просто говорю, что я обсуждал с мистером Райерсоном возможности Порт-Какао. Если это означает, что он выбрал наш порт, то я тут ни при чем.

Дэйн удержал Торнтона от дальнейших комментариев, сказав:

— «Трентон» не сообщил, куда он направлялся?

— Нет.

— Куда обычно «Гелиос» ходит отсюда?

— Зависит от груза. Иногда заходит в Нассау, иногда в Гавану. После этого делает остановки в Санта-Катарине и Сиудад-Трухильо, потом обходит Ямайку и возвращается вдоль побережья Центральной Америки. Скажите, мистер, а что было в тех контейнерах?

Дэйн поджал губы, три вертикальные морщины пробороздили его лоб.

— Товар, подлежащий таможенной пошлине, — ответил он.

Глава 13

— И что теперь? — спросил Торнтон, когда они возвращались к машине Дэйна.

— Теперь это уже проблема, — ответил Дэйн. Он шел, сунув руки в карманы и склонив голову. Выглядел он усталым и удрученным.

— А береговая охрана не может перехватить «Гелиос»?

— У него было время, чтобы выйти из прибрежных вод Соединенных Штатов. Даже если бы мы знали, где он находится, то мне понадобилось бы разрешение Госдепартамента на арест иностранного судна, находящегося в нейтральных водах. К тому времени, как я получил бы это разрешение — если получил бы — «Гелиос» уже ушел бы. Все движется слишком быстро, мы не успеваем, Торнтон. Противник сделал резкий рывок вперед.

— Вы не можете мне сказать, кто же все-таки купил его?

— Насколько я знаю, — отозвался Дэйн, — заказ на этот груз поступил из Доминиканской Республики.

Они сели в машину. Дэйн развернул ее и вырулил на узкую асфальтовую дорогу.

Торнтон спросил:

— Ведь это же не первый случай контрабанды оружия, верно?

— Конечно, не первый.

— И это в самом деле так важно — перехватить его сейчас, когда оно покинуло Соединенные Штаты?

— Да.

— Боюсь, что не понимаю причины такой спешки.

— Причина в том, что этот груз — последний. И самый большой.

— Я могу понять, что необходимо пресечь проникновение оружия в Карибский бассейн, — сказал Торнтон. — Ясно, что мы приложим все усилия, чтобы не допустить этого проникновения. Но мы не можем помешать Доминиканской Республике заказывать оружие в Британии, Западной Германии или даже Чехословакии, ведь так?

— Не можем.

— Тогда почему они этого не делают?

— Потому что все не так просто. Предыдущие партии оружия поставлялись из Соединенных Штатов. Это означает, что у них есть оружие систем «гаранд», «браунинг» и «томпсон», к которым бельгийские или чешские патроны не подходят. Доминиканцы не хотят переходить на «брены» и «шкоды» — ведь у них уже в наличии большой запас патронов 30-го калибра. Патроны должны соответствовать оружию, а оружие, которое они покупают, должно быть соответствующего калибра. Но даже если бы доминиканцы решили закупить оружие и патроны другого калибра в Европе, они не смогли бы получить это оружие немедленно. Это же нужно послать агента, заключить сделку, проверить кредитоспособность и перевезти груз. На все это потребуется время, а времени у них в обрез.

Несколько секунд Дэйн молча вел машину, а потом спросил:

— Торнтон, вы когда-либо слышали о Синей дивизии?

— Не думаю. Это так важно?

— Чрезвычайно.

Далеко впереди на дороге, петляющей среди дюн, Торнтон заметил кремового цвета автомобиль, ехавший им навстречу. Когда расстояние сократилось, он увидел, что это грузовик, идущий на высокой скорости прямо посередине узкой дороги.

— Дэйн…

— Вижу, — отозвался Дэйн. — Держитесь покрепче. Я полагаю, они собираются протаранить нас.

Торнтон обеими руками уперся в переднюю панель. С ужасом и удивлением он заметил, что Дэйн тоже едет по центру дороги. Два автомобиля шли на лобовое столкновение. Высокие бамперы грузовика блестели на утреннем солнце, словно зубы дракона. Грузовик был маленьким, но выглядел достаточно тяжелым, чтобы переехать их без большого для себя вреда.

Если бы Торнтон был за рулем, он немедленно нажал бы на тормоза, пытаясь превратить катастрофу в незначительное столкновение. Но Дэйн поступил иначе. Он буквально вжимал акселератор в пол. На его лице появилось выражение упрямства, брови сошлись на переносице, на плотно сжатых губах заиграла чуть заметная улыбка. Казалось, он наслаждался грядущим столкновением. Спидометр показывал уже больше шестидесяти миль в час.

Справа дюны уступили место широкой илистой канаве, по ту сторону канавы росли кипарисы и сосны. Слева возвышался крутой гладкий склон дюны. Торнтон решил, что Дэйн сошел с ума. Ему отчаянно хотелось перехватить руль и предотвратить столкновение. Ускорение вжимало его в спинку сиденья. Он съежился, предчувствуя удар.

Дэйн заставил машину слегка вильнуть вправо, в сторону канавы и сосен. Грузовик повернул в ту же сторону. И за миг до столкновения. Дэйн резко вывернул руль влево. Торнтону показалось, что стальные клыки лязгнули буквально в миллиметре от бока их машины. Затем грузовик остался позади, а их автомобиль, накренившись под угрожающим углом, вспахал рыхлый склон дюны. Торнтону пришлось уцепиться за ручку двери, чтобы не упасть на Дэйна. Он услышал, как шины скрипят по песку, и почувствовал, что машина накренилась. Они скатились с дюны и с силой ударились об асфальт дороги. Передняя шина лопнула.

Когда Дэйну удалось остановить машину, грузовик уже скрылся из виду.

Вместе они сменили колесо. Судя по виду, Дэйн был доволен — как будто все проблемы, терзавшие его, разрешились во время этого инцидента. Дальнейший путь в Майами протекал мирно и спокойно. Когда Торнтон зажег сигарету, он с досадой заметил, что руки его все еще дрожат. С еще большей досадой он покосился на лицо Дэйна. Судя по всему, это происшествие одним махом исцелило Дэйна от депрессии. Когда они выехали на 79-ю улицу, он что-то мурлыкал себе под нос.

— Не скажете ли мне, о чем это вы поете?

— Я думал об этом грузовике. Понимаете, это словно ряд картинок.

— Нас едва не убили, черт побери.

— Не убили бы, — возразил Дэйн. — Я мог съехать на любую сторону дороги. На самом деле с их стороны это была неуклюжая попытка, продиктованная отчаянием, без малейшего шанса на успех.

Торнтон, припомнив лязг стальных клыков у бока машины, не смог согласиться с Дэйном.

— С успехом или нет, но они попытались. Полагаю, что они попытаются еще раз.

— Весьма вероятно. В любом случае ситуация изменилась.

— Почему?

— Груз уже за пределами Соединенных Штатов, — пояснил Дэйн. — Но поскольку на нас напали уже ПОСЛЕ его успешного вывоза, то мы можем предполагать, что груз по-прежнему остается в пределах досягаемости. Иначе с чего бы им так беспокоиться по поводу нашего расследования?

— Может быть, мы им просто не понравились.

Дэйн покачал головой:

— Не в этом дело. Они хотят убрать нас со сцены, потому что у нас все еще есть возможность перехватить это оружие.

— Но если они убьют вас, то разве ваше место не займет другой агент?

— Займет, конечно. Но это означает потерю времени и перерыв в ходе расследования.

— Ладно, — сказал Торнтон. — Если я правильно понял, оружие находится на корабле вне территориальных границ Соединенных Штатов. Верно?

— Да.

— Тогда я не понимаю, как мы можем перехватить его. Им остается только выгрузить его в Доминиканской Республике.

— Оружие не попадет в Доминиканскую Республику, — возразил Дэйн. — Я не знаю, куда они направляются, но только не туда.

— Разве заказ на оружие поступил не из Сиудад-Трухильо?

— Оттуда.

— Тогда почему они везут груз не туда, откуда поступил заказ?

— Чтобы понять это, — ответил Дэйн, — вам нужно знать кое-что касательно политики в Карибском бассейне и, конечно, вам следует знать кое-что о Синей дивизии.

Дэйн помолчал несколько секунд, пытаясь припарковать машину у отеля.

— Мне нужно позвонить в несколько мест, — сказал он Торнтону. — И полагаю, нам следует сообщить все полученные данные мисс Варгас. После этого я с радостью расскажу вам о Синей дивизии.

Они вышли из машины и направились в отель, где жил Дэйн. Торнтон размышлял о словах начальника Порт-Какао. В первый раз у него возникли сомнения в том, что «Майами-Юг» не была замешана в нелегальных перевозках оружия.

Глава 14

Уединившись в телефонной будке, Стивен Дэйн набрал междугородный код Вашингтона, а потом нужный ему номер. Пока сигнал преодолевал многочисленные подстанции, Дэйн мурлыкал песенку и курил сигарету. Наконец послышались гудки, и Дэйн нажал на кнопку «ответ».

На том конце провода трубку сняла секретарша:

— Приемная мистера Бидера.

— Это мистер Дэйн. Твой начальник на месте, киска?

— Я сейчас посмотрю, мистер Дэйн. — В голосе секретарши явственно слышался трепет. Дэйн усмехнулся и стал ждать. Через несколько секунд мужской голос настороженно спросил:

— Как ты там, Стив?

— Отлично, Харви. А ты?

— Великолепно.

— Жена и дети здоровы?

— Здоровы. — Настороженность в голосе собеседника стала более отчетливой: когда Дэйн задает личные вопросы, следует быть начеку. — Что я могу сделать для тебя?

— Ну, Харви, у меня есть маленькая привилегия попросить тебя кое о чем.

— Конечно, Стив. Все, что сможет сделать мой отдел…

— Неофициально.

— Стив, я же говорил тебе в прошлый раз…

— Харви, я хочу всего-навсего просмотреть кое-какие ваши документы. Отчеты о подоходных налогах мистера Джорджа Кларриса из Порт-Какао, Флорида, мистера Джозефа Райерсона из Майами, мистера Эдварда Джексона из Майами, мистера Уильяма Торнтона из Майами. Отчеты за последние три года плюс любая другая информация по финансам, относящаяся к этому делу. Также я хочу просмотреть регистрационные документы корпорации «Майами-Юг» и все бумаги, какие у вас есть по фирме «Артуро Делакур», главный офис в Мехико-Сити, филиал в Майами. А также список держателей контрольного пакета этих двух фирм. У тебя это все есть?

— У меня — есть, — отозвался Бидер. — Но ты этого не получишь.

— Харви, не затрудняй мне работу.

— Черт возьми, Дэйн, ты знаешь, что не уполномочен проверять отчет по подоходным налогам. И ты еще имеешь наглость обращаться ко мне! Ищи официальные пути. — Он говорил это монотонно, словно повторяя давно заученный обряд, он был жрецом бюрократии, охраняющим неприкосновенную святыню документации. — Однажды, в этом деле с депортацией, я сделал это для тебя, но тогда же я сказал тебе, что это в первый и последний раз. Ты не можешь всякий раз ссылаться на чрезвычайные обстоятельства.

— Мы оба работаем в Департаменте финансов, — напомнил Дэйн. — Где же старый дух товарищества?

— В аду мы оба будем работать! — желчно хмыкнул Бидер. — На чем ты пытаешься меня подловить? Ты работаешь на любой департамент, на который хочешь работать. Сегодня — финансы, завтра — морское ведомство, послезавтра ты снова вернешься в свое вонючее ФБР. И это ты будешь говорить мне о духе товарищества?

Дэйн затушил сигарету и стал ждать. После минутного молчания Бидер спросил:

— Ты еще здесь?

— Да.

— Нет, я этого не могу. Совсем не могу. Дэйн, существуют законы и предписания, регулирующие поступление информации в правительственные агентства и в их отделы. Существуют определенные правила, которые все — даже ты — должны соблюдать. — Теперь Бидер буквально умолял. — Ты ведь понимаешь это, правда?

— Конечно, понимаю, — доброжелательно сказал Дэйн. — Если не можешь — значит, не можешь.

— Я рад, что ты так считаешь. Ничего личного.

— Конечно, нет. Я попытаюсь получить эти сведения по другим каналам. Передавай привет Долорес.

— Кому? — переспросил Бидер.

— Ты хочешь сказать, что забыл Долорес? Разве ты больше не виделся с ней?

— Нет. В тот раз я был пьян. Это была ужасная ошибка.

— Верно, — отозвался Дэйн. — Ну, до встречи.

— Минутку, — возразил Бидер. — Почему ты вдруг вспомнил эту женщину?

— Да так, просто пришло на ум. Мы в ту ночь славно повеселились, Харви.

— Я, должно быть, тогда совсем рехнулся, — сказал Бидер. — Я понять не могу, зачем я… сошелся… с этой женщиной.

— Сошелся? Чудесное словечко.

— Дэйн! Ты обещал никогда не заговаривать об этом. Я был пьян и в совершенно невменяемом состоянии. Мне надо было как-то разрядиться. Это…

— Я понимаю, — отозвался Дэйн. — Это тебя беспокоит. Давай не будем говорить об этом.

— Если только моя жена узнает…

— Будем надеяться, что не узнает.

— Дэйн, ты что, шантажируешь меня?

— Прошу прощения?

— Это шантаж, ведь так? Ты собираешься разгласить эту историю, если я не дам тебе то, что тебе нужно. Так?

— Надеюсь, твоя секретарша тебя не слышит, — вежливо сказал Дэйн.

— Не слышит. Я прав?

— Твои предположения нелепы, — ответил Дэйн. — Где это слыхано, чтобы один правительственный служащий шантажировал другого, чтобы получить информацию о соучастниках преступления? Этаже будет невероятная глупость. Как скоро ты сможешь переслать мне эти данные, Харви?

Бидер был из тех людей, которым нужно высказаться, чтобы охладить свою ярость.

— Дэйн, тебе абсолютно неведомы моральные нормы. Ты ничем не лучше тех негодяев, за которыми охотишься. Ты даже хуже, потому что тебя ничем не прошибешь. В один прекрасный день один из этих подлецов пристрелит тебя или одна из твоих шлюх воткнет в тебя нож. И тогда очень многие из нас с удовольствием спляшут на твоей могиле.

Дэйн печально вздохнул.

— Я всегда знал, что пользуюсь у вас популярностью. Мы обсудим это, когда я вернусь, Харви. Я так ценю дружеское общение. Я хочу, чтобы меня все любили.

Бидер извиняющимся тоном хрюкнул что-то в трубку.

— Могу я ожидать прибытия этих данных завтра? — спросил Дэйн.

— Да.

— Чудесно. Мой адрес — в моем офисе. Надо бы повторить ту ночку, когда я вернусь, Харви.

— Ни за что.

— Тебе это нужно. Судя по голосу, тебе приходится туго. Маленькие каникулы способны сделать окружающий мир чудесным.

— Год был тяжелым. — По мере того как гнев улетучивался, в голосе Бидера опять пробивалась настороженность. — Стив, если я оскорбил тебя…

— Ничего подобного! Я закончу это дело, и мы славно повеселимся.

— Сперва позвони мне, — поспешно произнес Бидер. — Вы, холостяки, не понимаете… Я пришлю эти данные. До свидания, Стив.

— До свидания, Харви.

Дэйн повесил трубку, вышел из телефонной будки и поднялся на лифте в свой номер.

Глава 15

Во время Второй мировой войны Испания поддерживала дружественный нейтралитет с властями Третьего рейха. При Хендайе Гитлер предложил передать Испании Гибралтар и часть Северной Африки в обмен на вступление Испании в войну и в качестве платы за пользование испанскими базами. Генералиссимус Франко заинтересовался, но проявил осторожность. Он отверг предложение. Испания оставалась в принципе нейтральной; но когда в 1941 году Гитлер объявил войну России, Франко послал на Восточный фронт Синюю дивизию.

В 1943 году война окончательно обернулась против рейха. Шестая немецкая армия была окружена под Сталинградом, и Франко отозвал свою дивизию. Была отвоевана Нормандия. Италия вышла из войны, и армии союзников уже были под Анцио и Кассино. И следовало забыть Хендайе и сделать вид, как будто испанские военные силы вообще не принимали участия в войне. Синяя дивизия была демобилизована, а ее название вычеркнуто из списков испанской армии. Ее командир, генерал Сантос-Фигуэрос, счел за лучшее покинуть Европу. Новым местом жительства он избрал Доминиканскую Республику.

После окончания войны в Испании был самый высокий уровень рождаемости в Европе, низкий финансовый актив, минимум иностранных вложений и отсутствие добрососедских отношений. Франко поощрял эмиграцию из страны. Одним из немногих государств, охотно принимавших испанских иммигрантов, была Доминиканская Республика, которой правил тогда генералиссимус Леонидас Трухильо.

В течение всех послевоенных лет проблемы Трухильо становились все острее. После тридцати лет абсолютной диктатуры народ стал волноваться. Революционный дух витал в воздухе, подогреваемый примерами Венесуэлы и Аргентины. Свободные доминиканские силы проходили обучение на Острове Революции — Кубе, в провинции Ориенте. На побережье Доминиканской Республики было произведено несколько высадок, но все они были отражены. И тем не менее возможность успешного нападения оставалась вполне вероятной.

Ключом ко всему была Куба; но война против Кубы была бы чрезвычайно рискованным шагом. Пока что решено было воздержаться от этого. И все же военные диверсии по всем направлениям несли в себе огромные потенциальные возможности, а установление еще одной диктатуры в западном полушарии могло бы оказаться поддержкой для пошатнувшегося режима Трухильо.

В мишенях недостатка не было. Панама волновалась, в Гватемале было неспокойно. Гондурас и Коруна были слабы в военном отношении.

Все это диктовало необходимость возрождения Синей дивизии. Люди поодиночке и маленькими группами стекались в Доминиканскую Республику. В первую очередь это были испанцы. Но были там и немцы из вермахта; голландцы, изгнанные из Индонезии, безземельные беглецы из Восточной Европы; британские и американские искатели приключений, кучка канадцев и несколько французов. И все как один были радушно приняты под штандартом с изображением сине-белого орла. Сантос-Фигуэрос начал обучать своих новых солдат. Было их почти пять тысяч. Синяя дивизия стала иностранным легионом.

Вооружение Синей дивизии было большой проблемой. Генерал Сантос-Фигуэрос был способным и амбициозным человеком. Вооружить его солдат означало ввести его в соблазн и предоставить удобный случай для свержения режима Трухильо. Но и помимо этого вопрос об оружии был трудноразрешим. В прошлом вооружение для доминиканской армии поставляли Соединенные Штаты. Таким образом, закупать оружие европейских стандартов было экономически невыгодно. Но США внезапно и необъяснимо прекратили поставку вооружения некоторым диктаторам. Покупать что-либо у стран социалистического блока означало идти на экономический конфликт с Соединенными Штатами. Некоторые страны Западной Европы согласны были поставлять оружие Трухильо, но только в ограниченных пределах и за наличный расчет. Но по настоянию США даже эти поставки могли быть остановлены. И, наконец, перевозка оружия в Доминиканскую Республику могла привлечь нежелательное внимание тех, для борьбы против кого это оружие было предназначено. ООН или Организация Американских Государств могли задать неприятные вопросы Доминиканской Республике.

Чтобы разрешить эти проблемы, Трухильо прибег к помощи контрабандистов. Постепенно оружие прибывало в страну, а цель была уже намечена: Коруна в Центральной Америке. Последняя большая партия была предназначена для передовых подразделений Синей дивизии, уже выступивших из Сиудад-Трухильо. Две партии — оружия и людей — должны были пересечься в условленном месте.

* * *

— Вот такая картинка, — сказал Дэйн. — Вся беда в том, что мы не знаем, где должны встретиться солдаты и оружие.

Они сидели в номере Дэйна. Эстелла прикрыла глаза и сложила руки на коленях. Казалось, духота комнаты лишила ее последних сил. Торнтон курил сигарету. Клубы синего дыма недвижно висели в воздухе вокруг него.

Эстелла открыла глаза.

— Мы знаем, что «Гелиос» обычно заходит на стоянку на остров Санта-Катарина. Возможно, это и есть место встречи.

— Возможно, — отозвался Дэйн, — но я в этом сомневаюсь. Если исходить из намерений Трухильо, то Санта-Катарина находится слишком близко от Доминиканской Республики. И все же это наша единственная зацепка. При наличии некоторой удачи и значительного количества денег мы сможем узнать, куда «Гелиос» направился оттуда.

— Когда мы отбываем? — спросил Торнтон.

— Я уезжаю сегодня в полдень, — ответил Дэйн. — Вы и мисс Варгас останетесь здесь и продолжите собирать информацию. Я свяжусь с вами, как только узнаю что-либо.

Эстелла мигом очнулась от летаргии.

— Я тоже поеду на Санта-Катарину.

— Я полагаю, что это будет неразумно и небезопасно.

— Секретная служба — вообще не самое разумное и безопасное занятие для женщины. Но тем не менее это моя работа. Теперь, когда оружия больше нет в Майами, я буду здесь бесполезна, и вы отлично это знаете.

— Но вы точно так же будете бесполезны и на Санта-Катарине.

— Я так не думаю. Я знаю, мистер Дэйн, вы говорите по-испански. Но насколько хорошо?

— Этот язык для меня довольно труден, — признал Дэйн.

— Вы ничего не узнаете, если окажетесь на Санта-Катарине в одиночку, — сказала Эстелла. — Они не верят североамериканцам, и у вас не будет времени на то, чтобы завоевать их доверие. Я не буду там бесполезной. И в любом случае я вам не подчиняюсь. Я еду тоже.

— И я, — добавил Торнтон.

— Это глупо, — возразил ему Дэйн. — Разве вы говорите по-испански, Торнтон?

— На уровне средней школы. Но это дело я не брошу. Моя компания заинтересована в нем.

— Об этом не беспокойтесь. Я обещаю вам, что любое заключение будет сделано абсолютно честно по отношению к «Майами-Юг».

— Спасибо. Ноя все-таки предпочитаю сам выполнять ту работу, которую мне поручили. А в случае чего…

— В случае чего нам понадобится отряд морской пехоты. Торнтон, я не смогу поручитьсяза то, что в этом путешествии вы уцелеете.

— Знаю, — отозвался Торнтон. Он почувствовал облегчение от того, что отныне сам должен отвечать за себя. Но в глубине души он знал, что на это решение его подвигла настойчивость Эстеллы. По каким-то неясным причинам он не хотел быть во Флориде или в Калифорнии, когда Эстелла будет на Санта-Катарине.

— Вы оба уверены в своем решении? — спросил Дэйн. — Вы оба хотите отправиться в эту поездку?

Они кивнули.

— Я учел эту возможность, — сказал Дэйн, — и забронировал два лишних места просто на всякий случай. Мы отбываем сегодня ночью, в час сорок пять. Пусть каждый из вас возьмет с собой только легкую дорожную сумку. Прихватите свой пистолет, Торнтон. Мисс Варгас, вы вооружены?

— Да. Но только маленьким пистолетом тридцать второго калибра.

— Большой калибр еще не означает меткости. Я не думаю, что нам действительно понадобится оружие. Возможности ручного оружия преувеличены, как вы, Торнтон, могли убедиться в том складе. Но оно создает определенный психологический настрой. Встретимся здесь после ужина.

Торнтон и Эстелла разошлись по своим отелям. Торнтон уже чувствовал тревожный холодок где-то в области желудка. Но все же это ощущение не было совсем уж неприятным.

Глава 16

Гул двигателей «ДЦ-4», совершавшего рейс с одного острова на другой, стал глуше, и Торнтон зевнул, чтобы прочистить заложенные уши. Внизу блестели кобальтово-синие воды Карибского моря, и утреннее солнце окрашивало золотом гребни волн. Вот под водой появились белые песчаные отмели, окруженные бурунами. Самолет пролетал над восточной оконечностью Багамских островов. Куба была справа. Доминиканская Республика — прямо по курсу. Аэроплан чуть накренился, начиная плавный заход на посадку.

Зажегся транспарант, на английском и испанском языках призывавший пассажиров пристегнуть привязные ремни. Торнтон последовал этому предупреждению, покосившись на сидевшую рядом Эстеллу. Она была бледна и часто и с трудом сглатывала. Дэйн, занимавший место через проход, спал, лицо его было спокойно-расслабленным. Капельки пота медленно ползли по его щекам, словно слезы по камню. На груди его покоился фотоаппарат, медленно поднимавшийся и опускавшийся в такт ровному дыханию Дэйна. Солнцезащитные очки оттопыривали нагрудный карман.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Торнтон Эстеллу.

— Когда мы сядем, все будет в порядке.

— Вы думаете, кто-нибудь поверит, что мы просто туристы?

— Почему бы и нет? На Санта-Катарине находится один из самых старых испанских фортов на Карибах. Там всегда полно туристов с фотоаппаратами.

— Я не чувствую себя туристом.

— Туристы никогда этого не чувствуют. Я хотела бы, чтобы самолет не так трясло. Мы скоро сядем?

— Вероятно, минут через пятнадцать. Если вас тошнит, то тут есть бумажный пакет…

— Меня не тошнит, — возразила Эстелла. — Просто неприятно. — Она отвернулась от него и стала смотреть в иллюминатор. Надеясь, что она правильно расценит этот жест сочувствия, Торнтон положил ладонь поверх ее руки. Эстелла безразлично позволила ему это. Лучи солнца били в иллюминатор, подсвечивая иссиня-черное облако ее волос.

Минуту спустя она повернулась к Торнтону, но руку не отняла.

— Билл, расскажите мне о себе.

— В общем-то рассказывать особо нечего, — ответил Торетон. — Я занимаюсь экспортными сделками и много путешествую. Вот и все, что я могу сказать.

— Это не может быть всем, — улыбнулась Эстелла. — А семья?

— Мои родители умерли. У меня есть тетя и дядя в Уотербери, штат Коннектикут. И еще замужняя сестра. — Он несколько секунд помолчи, потом решительно продолжил:

— И еще бывшая жена, живущая в Фениксе. Вот и вся моя семья.

— Я и не знала, что вы были женаты.

Торнтон развелся с женой уже почти семь лет назад, и потому он легко мог сказать:

— Она очень хороший человек. Ее зовут Джанет. Сейчас она замужем за офицером.

Обычно Торнтон стыдился своего неудавшегося брака, расценивая его как символ жизненной неудачи. Он знал, что лучше всего промолчать об этом и сделать вид, что этого никогда не было. Но когда речь зашла об этом, какой-то импульс заставил его рассказать, попытаться объяснить то, что он не в силах был понять.

— Я и сам хотел бы знать, что вышло не так, — сказал Торнтон. — Нельзя сказать, что у нас были скандалы. Я не избивал ее, она мне не изменяла. Но мы постоянно ссорились, пока это не перешло в постоянную размолвку. Тогда я думал, что она просто невыносима. Мы развелись. Несколько лет спустя я начал думать, что это я был невыносим. Теперь я не знаю. Я думаю, что мы с Джанет были просто очень молоды и эгоистичны… Возможно, это служит слабым оправданием для развода.

— По крайней мере, это честно, — промолвила Эстелла. Помолчав, она спросила:

— Могу я задать вам один вопрос?

— Конечно.

— Вы можете рассказать о своей бывшей жене?

— О, она была высокой блондинкой, гибкой, атлетического сложения. Очень смелой. Почему вы спрашиваете?

— Мне просто любопытно, — ответила Эстелла. Она притихла, и Торнтон решил, что она мысленно сравнивает достоинства женщин англосаксонского и латиноамериканского типов.

Санта-Катарина поднималась из океана им навстречу в белом сиянии, слегка приглушенном зеленью пальм. Они пролетели над причалами, возле которых стояли игрушечные кораблики, над мозаикой улиц, и зданий. Вот внизу появился кукольный домик — здание аэропорта. Вдали, на самом краю океана, виднелась темная туча — остров Гаити.

Дэйн проснулся и стал проверять готовность фотоаппарата. Эстелла выдернула свою руку из-под ладони Торнтона.

* * *

Выйдя из самолета, они словно ступили в раскаленную печь. В этот день ни малейшее дуновение ветерка не освежало берега Санта-Катарины. Улицы были практически пусты, подъезды к магазинам перекрыты тяжелыми деревянными брусьями. Возле аэропорта в дряхлой автомашине дремал шофер. Когда Торнтон потряс его за плечо, он с неохотой открыл глаза.

Дэйн заказал номера в «Коронадо», великолепной, просоленной морскими ветрами развалине, пыльные окна которой выходили на гавань. Лифт не работал; коридорные отсутствовали. Путешественники поднялись по скрипучей лестнице в свои номера на четвертом этаже. Результатом этого восхождения были дурное настроение и пропитанная потом одежда. Все трое дружно решили принять душ и отдохнуть.

Торнтон вошел в свой номер и захлопнул дверь, распугав тараканов. Он включил располагавшийся на потолке вентилятор. Лопасти провернулись с ревматическим скрипом. Торнтон разделся и прошел в ванную. Там ему удалось извлечь из душевого рожка струйку тепловатой воды.

Все это угнетающе напоминало ему Юго-Восточную Азию. Везде одно и то же — полный упадок техники. Сгнившая изоляция и проржавевший металл — эпидемические заболевания, поражающие всю технику, приходящую с Запада. И все же люди хотели получить эти тракторы, джипы, комбайны и жатки, несмотря на то что климат превращал это все в груду металлолома за год или даже быстрее.

Торнтон стал думать об Эстелле. Очаровательная девушка, очень милая. Стройная талия, округлая грудь, а ножки просто замечательные. Пожалуй, чересчур скована и серьезна, но это, решил Торнтон, просто признак хорошего воспитания, примерно такого же, какое получил он сам.

Она была привлекательной по любым меркам, хотя сильно отличалась от тех девушек, которым он когда-то назначал свидания. На одной из тех девушек он и женился. Эстелла же принадлежала к совсем другому типу. В ней было кое-что общее с тем женщинами, которые подгоняют себя, часто неосознанно, под стандарт телевизионных реклам зубной настал и шампуня. Но этим ее образ не исчерпывался. Торнтону это нравилось, однако миллион рекламных роликов и десять тысяч миль рекламных щитов мешали ему полностью переключиться на новое восприятие. Ему нужно время, чтобы отрешиться от них.

Некоторое время он смотрел, как лопасти вентилятора медленно крутятся в застоявшемся воздухе, но смотреть на это было мучительно. Наконец он заснул.

* * *

…Он проснулся несколько часов спустя, не чувствуя себя отдохнувшим и ощущая во рту привкус железа. Он побрился, принял душ, оделся и вышел из номера. Коридор заканчивался дверью, выходившей на патио — плоскую крышу пристройки нижнего этажа. Открытая площадка была уставлена горшками и кадками с растительностью. В дальнем конце патио сидели в плетеных креслах Дэйн и Эстелла. На Дэйне были легкие брюки с ремнем из крокодиловой кожи, кричаще-яркая рубашка спортивного покроя и сетчатая панама. На шее висели фотоаппарат и экспонометр. Если он хотел выглядеть нелепо, то это ему почти удалось. Почти, но не совсем. Никакая шляпа не могла приглушить металлический блеск в его глазах или скрыть отнюдь не туристский загар на жестком длинном лице. И никакая спортивная рубашка не отвлечет внимания от его широких запястий и сильных рук.

Эстелла надела сегодня длинную плиссированную юбку из шелка с бахромой по подолу и красные босоножки на высоких каблуках. Ее блузка была из черного шелка в красный горошек, а тонкую талию подчеркивал широкий белый пояс. Ее макияж был нанесен весьма умело. Должно быть, когда-то ей приходилось пользоваться отвратительной косметикой фирмы «Кармен».

Несколько мгновений Торнтон созерцал их, дабы вежливо выдержать паузу, а потом спросил:

— А что бы вы посоветовали мне? Я могу взять напрокат костюм матадора или, быть может…

— Ваша одежда, — отозвался Дэйн, — вполне уместна в данной обстановке.

— В какой ночной клуб собирается пойти мисс Варгас? — спросил Торнтон.

Эстелла ответила:

— А вы вообще имеете понятие, как одеваются девушки на Санта-Катарине?

— Полагаю, нет. В любом случае — что мы планируем?

— Мисс Варгас собирается поискать своего друга, — сказал Дэйн.

— Кого?

— Разве я не говорила вам о нем? — сладко пропела Эстелла. — Его зовут Рафаэль Домингес. Он вам понравится, Билл. Ростом выше шести футов, с широченными плечами и прекрасно танцует. Он так очаровательно смеется! Очень заразительный смех.

— Уверен, — отозвался Торнтон.

— И к тому же, — добавила Эстелла, — он служит третьим помощником капитана на грузовом судне «Гелиос».

— О да, понимаю. Этот Домингес действительно существует?

— Конечно, существует, — сказал Дэйн. — Мы получили на него данные с фотографией из эмиграционного бюро. При наличии некоторой удачи мисс Варгас может добыть кое-какие сведения касательно «Гелиоса».

— А мы пойдем с ней?

— Нет, конечно. Если два парня будут таскаться за ней по всем причалам, то ей не удастся ничего узнать.

— Но разве такая прогулка не опасна?

— Все наше дело опасно.

— Она действительно может что-либо разведать таким способом?

— Вероятно, — ответил Дэйн. — Получить информацию не так уж сложно. Насколько информация будет точной — другой вопрос. И почти невозможно быть уверенным, что эта информация достанется тебе одному.

Торнтон кивнул.

— А что будем делать мы с вами?

— Я пойду за кое-какими покупками. А вы отправитесь на руины старого форта за чертой города. Чрезвычайно живописные развалины. Я дам вам свой фотоаппарат.

Торнтон недоверчиво уставился на него:

— Вы хотите сказать, что я должен просто бродить и любоваться видами?

— Конечно. А вы ожидали чего-нибудь таинственного? Хотите поиграть в сыщиков-разбойников?

— Нет, но… А что вы намерены купить?

— Новый бумажник. Мой старый уже совсем истерся.

— Послушайте, мистер Дэйн, это чрезвычайно странный способ расследования. Я думал, мы примчались сюда, чтобы обнаружить местонахождение оружия.

— Именно так. Но мы не достигнем ничего, если будем рыскать по всей Санта-Катарине и хватать людей за шиворот. Или вы пытаетесь понять, как мы узнаем что-либо?

— Конечно.

— Осведомители сами придут к нам, — ответил Дэйн.

— Почему они должны это сделать?

— Потому что знают, что мы заплатим за информацию американскими долларами. У них на это дело особый нюх. Когда будете в форте, обязательно осмотрите монастырь поблизости. Мне говорили, там чудесный сад.

— Полагаю, вы знаете, что делаете, — с сомнением произнес Торнтон. — Когда мы встречаемся?

— Скажем, в семь тридцать вечера в ресторане «Кастельон». Это в квартале от нашего отеля.

Торнтон добросовестно облазил старый форт и сфотографировал разрушенные бастионы и изукрашенные орнаментом бронзовые пушки. Присоединившись к толпе туристов, сошедшей с прогулочного теплохода, он поднялся на верхушку дозорной башни. Одетый в форму страж порядка рассказал ему, что с этой башни испанские часовые высматривали в море галеоны с сокровищами, идущие с Кубы, и английские и голландские пиратские суда, приплывающие с Багам. Зной по-прежнему был нестерпим, а туристы попались очень шумные. Торнтон направился в монастырский сад и долго рассматривал там тропические растения, большую часть которых он видел на Яве.

Он бродил по изрезанному террасами склону холма, любуясь цветочками. Стивен Дэйн покупал в городе новый бумажник. Эстелла расспрашивала в порту о своем мнимом друге по фамилии Домингес. И где-то в море грузовое судно «Гелиос» спешило к неизвестному им месту встречи.

Наконец Торнтон снял пиджак, перекинул его через плечо и отправился обратно в город. Было едва четверть восьмого, но Дэйн и Эстелла уже сидели за столиком в «Кастельоне», дожидаясь его.

— Вы купили бумажник? — спросил Торнтон.

Дэйн кивнул.

— Торнтон, через несколько столиков слева от вас сидит человек, которого вы, как я думаю, знаете.

Торнтон обернулся. Человек, сидевший через несколько столиков от них, кивнул ему, а потом вновь уткнулся в свою газету. Секунду спустя Торнтон вспомнил, кто это. В прошлый раз он видел Роджера Стиччини в Майами, в заброшенном складе, когда тот целился в него из пистолета.

Глава 17

— Что он здесь делает? — спросил Торнтон.

— Вероятно, то же самое, что делаем здесь мы, — ответил Дэйн.

— Возможно ли арестовать его?

— Между США и Санта-Катариной нет соглашения о выдаче преступников.

— Но что мы можем сделать?

— Мы закажем ужин, — отозвался Дэйн и приступил к делу, проявляя неплохие познания в испанском языке.

Позже, в номере Эстеллы, они свели воедино всю полученную ими информацию. Эстелла выяснила, что «Гелиос» заходил в Санта-Катарину два дня назад всего на несколько часов, чтобы взять пресную воду и продовольствие. Никто не знал, куда он направился отсюда, хотя кое-кто полагал, что в Пуэрто-Баррьос, в Гватемалу. Поделившаяся с Эстеллой этими сплетнями жена рыбака обещала сообщить, если «Гелиос» вернется или дойдут какие-нибудь слухи о нем. От нее же Эстелла узнала много других портовых сплетен: о том, что Куба готовит нападение на Гаити; о том, что банда в двести тяжеловооруженных мятежников вторглась в Никарагуа из Гондураса: о том, что таинственный самолет атаковал с воздуха Сантьяго-де-Куба; о том, что на мексиканско-гватемальской границе, поблизости от Сан-Фелипе, в Кампече произошла вооруженная стычка. Ничего интересного касательно Доминиканской Республики и совсем ничего о Синей дивизии.

— Так что мы по-прежнему не знаем, куда направляется оружие, — сделал вывод Торнтон.

Дэйн покачал головой:

— Кажется, это один из наиболее тщательно охраняемых секретов в этой части света. При обычном развитии событий можно было бы ожидать, что кто-нибудь сообщит нам что-либо сегодня ночью или завтра. Но поскольку Стиччини в порту, то я не могу быть в этом уверен.

— И что теперь? — спросила Эстелла.

— Я собираюсь послать несколько телеграмм. А потом пойду погулять. Думаю, будет лучше, если вы и мистер Торнтон останетесь где-нибудь поблизости от отеля. Все, что нам сейчас остается, это ждать.

Дэйн ушел. Торнтон пригласил Эстеллу зайти в бар отеля, но она отказалась. Она провела большую часть дня, распивая вино вместе с женой рыбака.

— И вы собираетесь продолжать работу в этом же направлении? — спросил ее Торнтон.

— Нет, конечно. Это работа для профессионалов, таких, как мистер Дэйн.

— А разве вы не профессионал?

— В этом смысле — нет. Я взялась выполнять работу на благо своей страны, и я пытаюсь работать как можно успешнее. Когда все это закончится, я вернусь к своей постоянной работе.

— А что это за постоянная работа?

— Исследователь в Консультативном комитете при представительстве Соединенных Штатов. Эта работа так же скучна, как ее название. Но собрания комитета часто проходят в Нью-Йорке, и это очень радует меня. Я хотела бы жить в Нью-Йорке.

— Я тоже, — отозвался Торнтон. — Эстелла, как вы впутались во все это?

— Я оказалась в нужном месте в нужное время. Вот так просто. А вы, Билл? Куда вы направитесь после того, как вся эта суета закончится?

— Не знаю, — ответил Торнтон. — Вероятно, снова в Индию.

— Звучит заманчиво.

Торнтону снова представилась череда номеров в отелях, протянувшаяся в неопределенное будущее. Снаружи доносились удары барабана и гудки автомобилей.

— Удивительно, насколько скучным это может стать. Я хотел бы проводить больше времени в Штатах.

— А разве вы этого не можете?

— На самом деле не знаю, — сказал Торнтон. Оба умолкли. Эстелла сидела, сложив руки на коленях, ее гладкие черные волосы были зачесаны за уши. Торнтон чувствовал себя неловко. Он закурил, пытаясь сообразить, что же все-таки не так.

— Может быть, спустимся выпить кофе? — предложил он.

— Мне не хочется. Я очень устала, Билл.

Торнтон кивнул в знак того, что он тоже устал. Эстелла проводила его до двери номера. Торнтон, по-прежнему испытывая неловкость, повернулся и положил руки ей на плечи.

— Я хотел бы, чтобы вы не принимали в этом участия, — сказал он. — Стиччини здесь, и это может оказаться опасным.

— Для участия в этом деле у меня больше причин, чем у вас.

— Полагаю, это так. — Ему не хотелось отпускать ее. Она была обута в туфли без каблуков, и Торнтон только теперь осознал, насколько она ниже его. Из открытого окна донесся хриплый вой трубы, перекрывший даже барабанную дробь. Вентилятор скрипнул, и Торнтон вдруг ощутил, что ладони у него вспотели. Он выпустил ее плечи и отступил на шаг.

— Увидимся утром, — сказал он. Эстелла кивнула, и он ушел.

У себя в номере он лег на кровать, не раздеваясь, и закинул руки за голову. Он прислушивался. Сквозь тоненькую перегородку до него доносились шаги Эстеллы — она расхаживала по комнате. Он слышал, как щелкнул замок в двери ее номера. Чуть погодя он расслышал шорох одежды, а потом — скрип кровати.

Он закурил, не зажигая света. По лицу катился пот, мысли были обрывочны и беспокойны. Он не мог прекратить думать о ней и не мог прекратить попытки избавиться от этих мыслей. Перед его внутренним зрением все время возникал образ Эстеллы, прекрасной и чувственной. Вот она медленно расстегивает блузку в горошек, вот она снимает шелковую юбку….

Если бы знать заранее, что ему предстоит, он захватил бы с собой снотворное.

Глава 18

Восемь часов сна и ясное солнечное утро вернули Торнтону спокойствие духа. Он сказал сам себе, что накануне был слишком взвинчен, но теперь это позади. Важно сохранять рассудок, и тогда лихорадка минет своим чередом. Некоторые способны на это, хотя Торнтон никогда не причислял себя к ним. Со времени развода с Джанет все его романы стремительно вспыхивали, подобно фейерверку, и так же внезапно угасали, словно раскаленное железо, брошенное в ледяную воду.

Беда была в том, что он вовсе не был донжуаном. Но и роль осторожного холостяка его не устраивала. Он жаждал дружбы и взаимопонимания; он хотел домашнего уюта и чувства защищенности.

Если бы Эстелла была его женой… Но он отбросил эту мысль прочь. Он уже был однажды женат, и его пугала возможность вторично потерпеть неудачу. Он запретил себе вообще думать на эту тему. Вскоре он уже стучался в дверь номера Эстеллы.

Она была готова к новой ежедневной порции жары и духоты. Вместе они постучались к Дэйну и не получили ответа. Они спустились в вестибюль, и портье сообщил им:

— Ваш товарищ оставил вам записку. — Он протянул Торнтону незапечатанный конверт.

— Когда он ушел? — спросила Эстелла.

— Ночью, очень поздно. Я тогда еще не заступил на дежурство. Мне сказал дежурный из ночной смены.

Они поблагодарили его и направились завтракать в ресторан при отеле. Торнтон вынул из конверта записку, и они прочли: «Милые мои, мне очень жаль, что я вас бросаю, но вы сами знали, на что идете, отправляясь в отпуск с археологом-любителем. Я встретил в баре одного парня, который рассказал мне о настоящих наскальных изображениях доколумбовых времен, не говоря уже об оружии периода испанской оккупации! Если я смогу найти что-нибудь на одном из ближайших островков, то можно будет приволочь это в Высшую Школу Обманщиков! Как бы то ни было, пусть ваш отпуск продолжается. Если вы сможете остаться в окрестностях Санта-Катарины еще на день-другой, то я как раз вернусь. А если вы уедете в Майами, то встретимся в отеле. Еще раз прошу прощения».

— Так что теперь он археолог-любитель, — подытожил Торнтон. — Вы не думаете, что дело зашло слишком далеко?

— Не думаю, — откликнулась Эстелла. — А что вы хотели? Чтобы он оставил список инструкций относительно партии оружия?

— Нет, конечно. Но все это выглядит так наигранно.

— Это и есть наигранное. В любом случае он выражается довольно ясно.

— Переведите мне.

Эстелла снова развернула письмо.

— Он пишет, что встретил кого-то, кто знает кое-что относительно сложившейся ситуации. Он уехал на день или два, чтобы кое-что проверить. «Высшая Школа Обманщиков» — это, должно быть, Вашингтон. И он ясно указывает нам — оставаться здесь или вернуться в Майами.

— Интересно, почему он не сказал нам об этом ночью?

— Вероятно, потому, что у него не было времени.

— Он упоминает ближайшие островки. Должно быть, это Багамы.

— Сомневаюсь, — возразила Эстелла, — он не стал бы так явно указывать на них. С другой стороны, он мог написать это, чтобы сбить со следа кого-нибудь другого, кто мог прочесть это послание. Если бы я знала его лучше, то поняла бы, что он под этим подразумевал.

— Можем ли мы быть уверены, что тут нет другого письма, написанного невидимыми чернилами?

Эстелла изумленно посмотрела на него.

— Я терпеть не могу эти спектакли «плаща и кинжала», — пояснил Торнтон. — Насмотрелся в Азии. Цэрэушники с загадочным взглядом, словно все до единого носят маски. Удивительно, во сколько обходятся такие вещи и как мало от них отдачи.

— Мистер Дэйн занимается особыми делами, — сказала Эстелла. — И для него очень важно добиться успеха.

— Ладно, — махнул рукой Торнтон. — Чем бы вы хотели заняться сегодня утром?

— Как насчет прогулки на рынок?

— Чудесно, — ответил Торнтон и вернулся к своему кофе.

После завтрака они первым делом наведались на причал для маленьких судов, находящийся в северной части порта. Они прошли мимо длинной шеренги рыбацких лодок, выкрашенных в ярко-красный и зеленый цвета, мимо причала для сдающихся напрокат судов, возле которого безнадежно ожидали работы два старых прогулочных катера и сорокафутовая спасательная шлюпка. Большинство рыбацких лодок были снабжены дизельными моторами, их низкие мачты и укосины стали теперь бесполезным грузом. Оборудованы эти лодки были скудно, но на каждой имелось радио, принимавшее танцевальные мелодии из Гаваны. Мол был уставлен корзинами с рыбой, потерявшей в ярком солнечном свете свое фосфоресцирующее свечение.

— Не хотите прогуляться под парусом? — спросил Торнтон.

— Не сегодня. Я надеюсь, мистер Дэйн не задержится надолго.

— Ну да, — с легким недовольством согласился Торнтон. Но было просто невозможно долго оставаться в дурном настроении, когда вокруг сияет тропическое утро, когда солнце еще не палит нестерпимым жаром, когда Эстелла идет рядом и, переступая через трещины в тротуаре, опирается на его руку.

С причала они отправились на рынок. У самого входа под длинными навесами расположились торговцы цветами, их прилавки были завалены розовыми, желтыми и алыми соцветиями, уже испускавшими слабый аромат увядания. Торнтон и Эстелла прошли мимо открытых лавок, где продавались мексиканские одеяла и гаитянские резные безделушки, мимо раскаленной жаровни, на которой старуха в черной шали пекла и жарила черепашье мясо, распространяя запах горящего масла. Домохозяйки торговались за сушеные фрукты. В мясной лавке свисали с потолка длинные ряды бело-красных туш, и маленький мальчик постоянно отгонял от них мух.

Чуть подальше рынок выглядел несколько более респектабельным. В крохотных лавчонках продавались кольца, ожерелья, статуэтки святых, поделки из соломы и куски необработанных полудрагоценных камней. Торнтон и Эстелла прошли ювелирные ряды и оказались в мире крокодилов. Здесь были туфли и бумажники, портфели и чемоданы, пояса и обложки для документов — и все из крокодиловой кожи. Все на свете можно сделать из крокодиловой кожи, и более уродливый мир невозможно представить. Предлагалось бесконечно многое — требовалось несуществующее.

До сих пор им успешно удавалось отвязаться от продавцов. Энергичные испанские выражения Эстеллы и ворчание Торнтона отпугивали даже самых настырных. Но продавец крокодильей кожи оказался непробиваемым. Он выбежал из своей лавки и вцепился в них, словно тропическая пиявка. Он был низеньким, толстым, с глазками, похожими на ягоды Терна. Он зазывал их в лавку на испанском, французском и английском языках. Торнтон подумал, что в другом месте человек с такой энергией и целеустремленностью вмиг сделался бы миллионером.

— Я умоляю вас только взглянуть на эти чемоданы. Только взглянуть, и ничего более. Дело идет плохо, торговля — это ужасно. Это настоящий крокодил, сэр.

— Не люблю крокодилов, — ответил Торнтон. — Предпочитаю бычью кожу.

— Крокодиловая кожа долговечнее бычьей, — возразил торговец. — В моих чемоданах хранится сама вечность. А может, вам нужен бумажник?

— Нет, — сказал Торнтон.

— По крайней мере, посмотрите на мой магазин. Никаких обязательств, я вас уверяю.

— Нет, — ответил Торнтон, а Эстелла добавила по-испански нечто весьма похожее на ругательство.

— Мне так жаль, — огорчился торговец. — Только вчера ваш земляк купил у меня лучший бумажник. Мистер Дэйн. Он понимает толк в вещах.

— В самом деле? — переспросил Торнтон, останавливаясь.

— И он сказал мне, что вам тоже может понадобиться бумажник или, возможно, небольшая дорожная сумка. Честно говоря, он посоветовал мне, чтобы я высматривал вас.

— Понятно, — сказал Торнтон. — Ладно, мы зайдем посмотреть.

Торговца звали мистер Куалилья. Он провел их в свой магазин и пригласил пройти за прилавок в небольшую комнату. Помимо двух потертых кушеток и грязного восточного ковра, в комнате находилась куча битой керамики и множество изделий из латуни. Мистер Куалилья задернул занавески и уселся в видавшее виды кресло.

— Дорогой мой сэр, начал он торжественно, — вы не должны заставлять немолодого и слегка располневшего человека гоняться за вами по улицам. Я полагал, что люди вашей страны понимают намеки быстрее.

Торнтон извинился, а Эстелла добавила, что трудности в понимании — целиком ее вина.

— Ладно, не будем об этом, — галантно произнес мистер Куалилья. — Конечно, не будем! Влюбом случае вы здесь, в покое и уюте, и через мгновение будет готов кофе. Сэр, позвольте сообщить вам, что я полностью разделяю ваш вкус. Крокодиловая кожа — на редкость отвратительный материал.

— Тогда почему вы ею торгуете? — спросил Торнтон.

— Я думал, это будет интересно и не потребует больших усилий. Дело идет ни шатко ни валко, за исключением тех случаев, когда в порт приходит туристский теплоход. А все остальное время я могу спокойно писать мемуары. Вы любите турецкий кофе?.. Прекрасно, я сейчас приготовлю.

Мистер Куалилья вынул из стенного шкафчика джезву с длинной ручкой и поставил ее на горелку. Банка с кофе обнаружилась на куче свернутых кож.

— Да, — продолжал он, — я могу сказать, что получаю удовольствие от этого бизнеса, потому что это вообще не бизнес. Он позволяет мне наслаждаться красотами этого чудесного острова. В своей собственной стране каждый должен работать, но за границей можно посвятить время другим занятиям.

— А где ваша родина, мистер Куалилья?

— Я британец, — ответил мистер Куалилья. — Вот! Кажется, кофе готов.

Он разлил кофе в крошечные медные чашечки. Торнтон и Эстелла попробовали густой напиток и похвалили его вкус. Мистер Куалилья сиял от радости.

— Кажется, вы упомянули мистера Дэйна? — спросил Торнтон.

— Да, — отозвался мистер Куалилья, — великолепный мистер Дэйн. Он обычно покупает у меня бумажники, когда бывает на Санта-Катарине. А потом мы заходим сюда, пьем кофе и разговариваем.

— Это должно быть интересно, — сказал Торнтон, подавляя нетерпение.

— Я всегда наслаждаюсь разговором с мистером Дэйном, — продолжал Куалилья. — С ним сюда приходит истинное дыхание севера. Рядом с мистером Дэйном трудно сохранять убежденность в том, что мир лишен смысла. После того как мистер Дэйн покидает нас, я обычно стараюсь поговорить с моим добрым другом, секретарем французского посла. Это помогает мне вернуться к прежней точке зрения.

— А вы работаете и на французов? — спросил Торнтон.

— Я — человек Запада, — твердо заявил мистер Куалилья. — Мои симпатии целиком на стороне стран НАТО. Но в первую очередь моя верность, конечно, принадлежит Соединенным Штатам.

— Конечно, — повторил за ним Торнтон.

— Еще кофе? Нет? Ну так вот, мистер Дэйн попросил меня ввести вас в курс дела. Вам следует знать, что недавно в Доминиканской Республике произошло одно интересное событие. Группа европейцев численностью приблизительно в тысячу человек из лагеря особого назначения под Ла-Вегой переместилась в Сиудад-Трухильо. Они погрузились на борт транспортного судна «Либерио». По документам это были рабочие, направлявшиеся в Венесуэлу на нефтяные поля. Возглавлял их хорошо известный всем Сантос-Фигуэрос, бывший генерал Синей дивизии. — Мистер Куалилья многозначительно улыбнулся. — Быть может, вы слышали кое-что об этой рабочей силе?

— Слышали, — подтвердил Торнтон. — Они уже получили оружие?

— Нет еще. Не в Доминиканской Республике.

— Они уже отплыли?

— Их корабль покинул берега Доминиканской Республики сегодня утром. Если бы вы могли сообщить об этом мистеру Дэйну…

— Мы не знаем, где он находится, — сказал Торнтон.

Куалилья поднял брови.

— В самом деле? И он не оставил никаких указаний относительно того, куда уехал?

— Никаких.

— Возможно, он не мог открыть вам все свои секреты, — с улыбкой произнес мистер Куалилья, давая понять, что это всего лишь шутка. — Или, быть может, это пресловутая американская осторожность.

— У вас есть еще какая-нибудь информация для нас? — спросила Эстелла.

— В настоящий момент — нет. Но я должен сказать вам, что вам обоим лучше всего покинуть Санта-Катарину при первой же возможности. В городе появился опасный элемент. Слишком многие пытаются изменить ход событий, убрав лишние неизвестные из уравнения. Лучше всего будет быстренько исчезнуть.

— Это невозможно.

— Тогда будьте осторожны, — сказал Куалилья. — Будьте очень осторожны.

Эстелла спросила:

— Вы слышали что-нибудь о грузовом судне «Гелиос»?

— Оно было здесь два дня назад. Помимо этого я не слышал ничего. Однако очевидно, что «Гелиос» и «Либерио» должны встретиться в некоторой точке. Оружие воссоединится с людьми там, где никто ничего не заметит. Но я не знаю, где находится это место. Это не может быть большой порт или город. Но заданным исключением нам на выбор предоставлен весь Карибский бассейн.

Торнтон и Эстелла встали. Куалилья дружески пожал им руки.

— Будьте осторожны, мои юные друзья. Ради всего святого, будьте осторожны.

— А вы, мистер Куалилья? — спросила Эстелла. — Разве вам не грозит опасность?

— Я принял необходимые меры предосторожности. Мистер Дэйн предусмотрительно снабдил меня некоторыми средствами, и я отправляюсь в отпуск. Я буду отсутствовать в течение нескольких недель. А после этого, как я полагаю, Санта-Катарина вновь станет благодатным и приветливым местом. Передайте мою благодарность мистеру Дэйну, когда увидитесь с ним. И будьте осторожны.

Торнтон сказал:

— Быть может, мне перед уходом нужно купить бумажник?

— Пожалуйста, не делайте этого, — возразил мистер Куалилья. — Мистер Дэйн покупает их только для того, чтобы досадить мне. У него очень странное чувство юмора.

— Это точно, — отозвался Торнтон. Они с Эстеллой вышли на улицу.

Не успели они пройти квартал, как Эстелла тронула Торнтона за плечо:

— Что касается неприятностей, которые предрекал мистер Куалилья…

Торнтон обернулся и увидел, что прямо к ним направляется не кто иной, как Роджер Стиччини.

Глаза 19

— Давайте уйдем отсюда, — сказал Торнтон. Он взял Эстеллу под руку и перевел на другую сторону улицы. Ему не верилось, что Стиччини осмелится предпринять что-либо посреди города средь бела дня. Но рисковать, проверяя это предположение, он не хотел. Стиччини уже пытался один раз убить его. Возможно, он считает, что в людном месте это будет легче сделать — неожиданный спор, выстрел, неразбериха, толпа, собравшаяся поглазеть на труп. И когда наконец приедет полиция, никто не сможет с уверенностью сказать, что же случилось на самом деле.

Они свернули в узкий переулок. Торнтон оглянулся и увидел, что Стиччини идет за ними. Руки его были засунуты глубоко в карманы. Судя по виду, он нервничал и злился.

В дальнем конце переулка Торнтон увидел серую каменную громаду отеля «Коронадо».

Стиччини что-то крикнул. Торнтон огляделся и заметил грузовик, свернувший в переулок. Он подтолкнул Эстеллу поближе к стене здания, чтобы дать грузовику возможность проехать. А потом заметил, что грузовик и не намеревается проезжать.

Тротуар был шириной не больше фута. По обеим сторонам переулка возвышались многоэтажные здания, похожие на отвесные стены ущелья. Грузовик левыми колесами ехал по тротуару, его квадратная громада занимала почти всю ширину переулка. Он мчался прямо на них.

Стиччини, стоявший в двадцати футах позади них, прыгнул в дверь подъезда. Торнтон поспешно огляделся в поисках другой двери, но вокруг были только гранитные стены зданий. Он слышал, как стучат клапаны в двигателе грузовика, радио в кабине играло танцевальную мелодию из Гаваны.

На какой-то миг вид огромного колеса, мчащегося прямо на них, парализовал Торнтона. В следующий миг он швырнул Эстеллу наземь, вжимая ее в угол, образованный стеной здания и тротуаром, прикрывая ее своим телом.

Оплошность водителя спасла им жизнь. Грузовик подошел слишком близко к зданию. Кабина скрежетнула по камню, потом последовал удар о выступ. На скорости сорок миль в час грузовик накренился, ударившись о стену здания на другой стороне переулка. Два человека, отчаянно вжимавшиеся в тротуар, увидели, как мимо них промелькнуло днище машины, окутанное синими выхлопами. Грузовик промчался мимо них на двух боковых колесах. Торнтон рывком поднял Эстеллу на ноги, и они побежали туда, откуда пришли, прежде чем грузовик мог остановиться.

Но грузовик бесследно исчез из переулка. Когда они добежали до подъезда, куда скрылся Стиччини, его там уже не было. Должно быть, он вышел из здания через другую дверь.

* * *

…По дороге в отель Эстелла была на удивление спокойна. Реакция на случившееся настигла ее только тогда, когда они вернулись в ее номер и заперли дверь. Теперь она уже не могла подавить дрожь. Торнтон обнимал ее, пока она постепенно приходила в себя. Она уткнулась головой ему в плечо, и он вдыхал тонкий аромат ее волос. Послеполуденное солнце светило в окно и пятнало тусклым золотом темное дерево меблировки.

Торнтон почувствовал, что горло у него пересохло, а лицо, наоборот, стало мокрым от пота. Он заметил, что забыл включить вентилятор.

— Эстелла…

Она подняла голову и посмотрела на него. Он наклонился и поцеловал ее, и она обвила его шею руками. Торнтон снова поцеловал ее, по-прежнему слыша где-то в глубине сознания стук клапанов грузовика. Когда он коснулся тонкого шелка ее блузки, на миг ему показалось, что он совершает что-то недозволенное. Но это ощущение моментально ушло, растворившись в потоке других, более ярких чувств.

Вечерело, тусклое золото заката уступило место синеве сумерек. Торится и Эстелла лежали рядом на кровати, держась за руки. Торнтон словно медленно дрейфовал в океане чувств. Сиюминутное желание было удовлетворено, и на месте этого желания возникло новое чувство, тяга к чему-то непреходящему, почти пугающая своей необъятностью. Полуоформленные образы проплывали в его сознании — незавершенные картины семейной жизни с Эстеллой. Эти образы дразнили, были бесконечно притягательны. Но одновременно с ними в душу ему закрадывались опасения. Он обладал ею, но завоевал ли он ее? Она отвечала на его ласки с неистовой страстью. Но вот сейчас она лежит рядом с ним в постели, удовлетворенная и усталая, какая-то отстраненная, словно бы ведет разговор со своей незримой дуэньей. С внезапным страхом Торнтон подумал, что, возможно, уже потерял ее.

— Эстелла, — сказал он, — я еще ни разу не говорил, какие чувства я испытываю к тебе.

— Это не имеет значения.

— Имеет. Я люблю тебя, Эстелла. — Он неуверенно улыбнулся. — Я влюблен в женщину, которая работает агентом секретной службы.

— Это правда? — Голос ее был сонным и теплым, в нем проскальзывало легкое изумление.

— Да. Несомненно. Эстелла, ты выйдешь за меня замуж?

— Это можно, — мечтательно протянула она. — Я обдумаю твой план. То есть я хочу сказать — твое предложение.

— Я должен был сказать это тебе раньше. Прошу прощения, если я…

— Пожалуйста, не будь занудой-моралистом, — отозвалась Эстелла. — Не сейчас. Это будет ужасно.

— Ладно. Но я действительно люблю тебя.

— Ты замечательный человек. Я должна очень серьезно обдумать твое предложение.

Торнтон ощутил странную горечь. Именно тогда, когда ему полагалось полностью покорить ее, он терял ее.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Такие дела, — твердо сказала она, — решаются не в постели. Думаю, только американцы делают предложение в постели. Должно быть, это пример американской изобретательности.

— Эстелла, ради бога!

— Я очень люблю тебя, Билл. Сделай мне это предложение завтра, если ты по-прежнему будешь хотеть этого.

— Конечно, буду.

— Вот и предложишь тогда. А пока, я полагаю, мы можем считать себя неофициально помолвленными. — Она потянулась и поцеловала его в шею, а потом быстро выскользнула из постели. Он смотрел, как она одевается, почти скрытая от глаз сумеречными тенями.

— Вставай, Билл. Пойдем ужинать.

— Ты очень неромантичная женщина.

— Романтичная. Но голодная.

— Пусть так, — согласился Торнтон. — Как ты думаешь, они снова подадут на ужин этого проклятого цыпленка?

— А что еще они могут подать?

В ресторане отеля им действительно подали рис и цыпленка — должно быть, это было неизменное вечернее меню.

К удивлению Торнтона, цыпленок оказался почти съедобным. Во время кофе Торнтон спросил:

— Ты твердо намерена уйти из секретной службы?

— Думаю, да. А что?

— Было бы несколько неловко быть мужем агента спецслужбы. Ты знаешь, насколько консервативны бывают американцы. Наши соседи не поймут, если ты будешь упражняться в дзюдо или метании ножа. И мне будет трудно объяснить, почему в наш дом под покровом темноты приходят низенькие бородатые мужчины с портфелями. И еще нам следует подумать о детях. Как я буду им объяснять, что их мама отбыла на спецзадание?

— Билл, какие глупости ты говоришь! Все это очень мило. Но я еще не сказала, что выйду за тебя замуж.

— Но ведь ты выйдешь, не правда ли?

— Могу и выйти. Ты планируешь отправиться в путешествие?

— Мой бизнес требует от меня постоянных путешествий, — ответил Торнтон. — Возможно, я без этого уже не смогу. Но зачем мне все время болтаться где-то за границей? Приложив некоторые усилия, я смогу получить должность менеджера в отделе зарубежной торговли. И тогда большую часть времени я буду проводить дома.

— Думаешь, тебе это понравится?

— Понравится, — сказал Торнтон и с легким удивлением понял, что эти слова были правдой. — И все же мне придется довольно много путешествовать по долгу службы.

— Ты сможешь брать меня с собой?

— В долгие поездки — да.

— Мне хотелось бы повидать Европу, — промолвила Эстелла. — И Азию. Я еще никогда не выбиралась из западного полушария.

— Тебе понравится Европа, — сказал Торнтон, обнаруживая, что с трудом сдерживается, чтобы не расплыться в широкой и глупой улыбке.

— Да. Но на данный момент нам надо решить этот вопрос с оружием.

— Черт, я и забыл об этом проклятом грузе. Хотел бы я, чтоб Дэйн поскорее вернулся.

— Возможно, он прислал нам телеграмму, — предположила Эстелла.

Они спросили у портье, но ни на имя мисс Варгас, ни на имя мистера Торнтона не поступало никаких сообщений. Они пошли в казино отеля и немного поиграли в рулетку. Потом Торнтон учил Эстеллу, как надо правильно пить ром по-пиратски. Время для этого было самое подходящее. Они пили в баре отеля, потом купили несколько журналов и газет и поднялись в номер Торнтона.

Отсутствие Дэйна угнетало их. Они сидели, читали прессу или выглядывали в окно, чтобы полюбоваться на бродячих музыкантов. Наконец Торнтон бросил взгляд на часы и спросил:

— Эстелла, ты выйдешь за меня замуж?

— Что, Билл?

— Сейчас три минуты первого. Ты сказала, чтобы я спросил тебя об этом завтра, а завтра уже наступило.

— Ты всегда так пунктуален?

— Всегда.

— Мы не так уж долго знакомы друг с другом.

— Знаю.

— Замужество — это очень серьезный вопрос.

— Я знаю и это тоже.

Она задумчиво посмотрела на него, затем сказала:

— Билл, я тебя люблю. Но сейчас еще слишком рано думать о браке. Я считаю, что намследует еще некоторое время поразмыслить.

— Полагаю, ты права, — согласился Торнтон. Он легко поцеловал ее. В дверь постучали.

— Кто там? — спросил Торнтон.

— Стиччини. Я должен поговорить с вами, Торнтон. Это важно.

Торнтон посмотрел на Эстеллу. Потом достал из дорожной сумки револьвер, проверил наличие патронов в барабане и сунул оружие в карман пиджака. Не снимая ладони с рукояти револьвера, он отпер дверь.

— Ладно, Стиччини, входите.

Глава 20

Вид у Стиччини был нездоровый: лицо покрыто желтоватой бледностью, глаза лихорадочно блестят. Он закрыл за собой дверь и осторожно прошел в комнату, держа обе руки на виду. Одет он был в помятый костюм спортивного покроя и рубашку с оторванной у ворота пуговицей. На ногах — легкие кожаные туфли.

Он окинул взглядом комнату и спросил:

— А где еще один?

— Вы имеете в виду мистера Дэйна?

— Того типа из Госдепартамента, который был с вами.

— Сейчас его здесь нет, — сказал Торнтон. — Что мы можем сделать для вас?

— Я только хочу поговорить с человеком из Госдепартамента.

— Тогда найдите его, — посоветовал Торнтон.

Стиччини отстраненно кивнул и опустился на стул у двери. Казалось, он пытался привести мысли в порядок. Он полез в карман, и Торнтон сжал рукоять своего револьвера. Стиччини вытащил сигарету и закурил.

— Послушайте, — сказал он, — вы действительно работаете с этим типом? — Не получив ответа, он задумался на несколько секунд, затем добавил:

— Я хочу заключить сделку.

— Какую сделку? — спросил Торнтон.

— Я хочу уехать в Европу.

— Мы вам не препятствуем.

— Меня арестуют, как только я выйду из самолета, — пояснил Стиччини. — И препроводят обратно. Я знаю, что за мной следят. Я не могу уехать никуда. А тут со мной поквитаются.

— Учитывая обстоятельства, — сказал Торнтон, — я не могу особо посочувствовать вам.

— Мне не нужно сочувствие. Я хочу заключить сделку.

— Как я могу верить вам? — спросил Торнтон. — Во Флориде вы пытались убить меня.

Стиччини раздраженно отмахнулся:

— Но вы же не собираетесь всю жизнь припоминать это мне? Тогда мы были по разные стороны.

— Мы и сейчас по разные стороны. Сегодня днем было маленькое происшествие с грузовиком.

— Минутку, — возразил Стиччини. — Это предназначалось не для вас.

— Ну конечно, нет.

— Разве вы не видели, что произошло? Этот грузовик собирался переехать меня. Конечно, они с удовольствием задавили бы и вас. Но я был главной целью. Торнтон, они охотились бы на вас, если бы не хотели сначала пристукнуть меня.

— Это бессмыслица, — сказал Торнтон. — Мы говорим об одних и тех же людях? Шайка, которая купила оружие?

Стиччини кивнул.

— А вы работали на них. Почему же они хотят убить вас?

— Потому что теперь они получили груз. Они хотят скинуть законное правительство одной страны в Центральной Америке и не хотят, чтобы я был как-то связан с этим делом. Кроме того, они не любят североамериканцев.

— А еще?

— Они мне не доверяют.

— Неудивительно, — отозвалась Эстелла.

— Черт возьми, да они друг другу не доверяют! У них теперь есть оружие, и они думают, что могут отделаться от меня. А вот не выйдет!

— Не понимаю, как вы надеетесь выкрутиться? — сказал Торнтон. — И не понимаю, почему правительство США должно заключать с вами какую бы то ни было сделку?

— Я скажу, почему. Вы, ребята, хотите остановить это вторжение, прежде чем оно начнется, верно? Но вы не знаете, где оружие. А у меня есть сведения. Я знаю, где оружие. Я знаю всех людей, участвующих в этом. Я знаю, откуда пришел груз, кто заказал, кто оплатил, как его протащили через таможню. Это кое-чего стоит.

— Может, и так, — согласился Торнтон. — И где же оружие?

— Я скажу это Дэйну после того, как мы заключим сделку.

— Сейчас его здесь нет. Я не знаю, когда он вернется.

— Тогда сделки не будет.

— Оружие будет пущено в ход в ближайшее время, не так ли? — спросила Эстелла.

— В самое ближайшее.

— Тогда вам лучше рассказать нам, где оно находится. Мы сделаем все, чтобы помочь вам. Уверена, что и мистер Дэйн тоже.

— Нет, — уперся Стиччини. — Это все как-то слишком расплывчато.

— Не будьте глупцом. Вы должны поверить нам. Если оружие будет пущено в ход, то вам нечего будет предложить в качестве платы за сделку.

— У меня еще останутся имена участников.

— Этого будет недостаточно, — сказала Эстелла. — Вторжение — это самый важный вопрос. Вам лучше всего рассказать нам об этом. Если вас не пристукнут ваши приятели, то это можем сделать и мы.

Глядя на ее холодное, непреклонное лицо, Торнтон поверил ей. Видимо, Стиччини тоже. Он отвернулся и уставился в пол. Потом спросил:

— А если я расскажу вам, вы обещаете обговорить мои условия с Дэйном?

— Мы сделаем все возможное.

— Могу ли я верить вам? — Ему никто не ответил. Стиччини сказал:

— Ладно, вы обещали. Вы знаете про островок под названием Куэвра? Неподалеку от побережья Центральной Америки, примерно шестьдесят миль на юг от Сан-Хуан-дель-Норте.

— Я о нем слышала, — кивнула Эстелла. — Он необитаем, не так ли?

— Верно. Я там никогда не был, но мне говорили, что это просто груда скал площадью примерно в один акр. Там когда-то было несколько рыбачьих хижин, но во время последнего урагана их смыло в море. Люди так туда и не вернулись.

— Оружие будет выгружено там? — спросила Эстелла.

Стиччини кивнул.

— Оно уже там. «Гелиос» причалил к Куэвре и выгрузил оружие на берег. Вы знаете про армию вторжения из Сиудад-Трухильо? Так вот, они тоже высадятся на Куэвре. После того, как они вооружатся, они переместятся на материк и начнут вторжение. Или освободительную акцию, как они это называют.

— Когда они высадятся?

— Последнее, что я слышал — это то, что по графику они должны прибыть на Куэвру рано утром шестнадцатого числа. То есть через два дня.

— Кто сейчас на острове?

— Насколько я знаю, никого. Сначала планировалось, что «Гелиос» и «Либерио» прибудут на остров одновременно. Потом план изменился. «Либерио» был поврежден во время захода в гавань — кое-кто утверждал, что это происки кубинцев — и ему пришлось пару дней ремонтироваться в сухом доке. «Гелиос» не мог болтаться в море с оружием на борту, когда американские корабли ищут его повсюду. Он выгрузил оружие на Куэвру прошлой ночью.

— «Майами-Юг» замешана в этом деле? — спросил Торнтон.

— Я сказал все, что собирался сказать сейчас, — ответил ему Стиччини. — Я рассказал об оружии и о планах вторжения. Если вы хотите знать, кто участвует в деле, то прежде — сделка. Когда вернется Дэйн?

— Мы ожидаем его возвращения в любую минуту, — сказал Торнтон.

— Отлично. А я пока разведаю обстановку. Понимаете, мне нужна чья-то защита.

— Вы ее получите, — заверила Эстелла. — Но пока мистер Дэйн не вернется, вам, наверное, лучше оставаться здесь, в отеле. Полагаю, что по Санта-Катарине разгуливать не следует.

— Не беспокойтесь, я не собираюсь разгуливать, — сказал Стиччини. — Если я прятался до сих пор, то полагаю, что мне это удастся и впредь.

Он подошел к окну и осторожно выглянул за занавески. Уличные музыканты, расположившиеся на тротуаре напротив, били в африканские барабаны. Стиччини несколько секунд смотрел на них, потом отпрянул от окна. Эти музыканты ему явно не понравились.

— Под прикрытием такого шума хорошо стрелять из автомата, — сказал он Торнтону.

— Может, не будем драматизировать?

— Драматизировать, ха! Вы здесь слишком недолго, Торнтон. Именно так это и делается, особенно здесь, на Карибах. Верно, мисс?

Эстелла неохотно кивнула. Стиччини добавил:

— Это вам не Штаты. Здесь крутые парни просто приходят, захватывают город, делают свои дела и уходят. Ковбои с автоматами. Два дня назад здесь высадились эти самые крутые.

— А как же полиция? — спросил Торнтон.

— Когда крутые в городе, полиция обычно в отпуске, — серьезно ответил Стиччини. — Чтобы очистить это место, потребовалась бы армия.

— Пожалуй, мы можем заказать для вас номер, — сказала Эстелла.

— Да, думаю, это будет лучше всего. Номер без вида на улицу. И пусть еду приносят в комнату. — Он полез в карман и достал оттуда большой черный пистолет-автомат. Это движение было столь быстрым и небрежным, что Торнтон среагировал только тогда, когда пистолет был уже у Стиччини в руке. Тогда он потянулся за своим револьвером.

— Спокойнее, — сказал Стиччини. — Мы теперь партнеры, помнишь?

Он вынул обойму, извлек боек и осмотрел его, потом несколько раз проверил, как действует курок, вставил боек обратно и вогнал обойму в патронник. Наполовину взведя курок, он положил пистолет обратно в карман. Кажется, эта проверка вернула ему уверенность в себе.

— Ладно, — сказал он, — полагаю, я готов. Пусть и не пытаются устроить какой-нибудь трюк. Я сейчас позвоню портье.

Он взял телефонную трубку и подергал рычаг:

— Алло! Портье?

Он подождал, потом еще раз постучал по рычажку и сказал:

— Алло! Алло! — Положив трубку на место, он заявил:

— Не работает.

— Может быть, дежурная просто отлучилась? — предположил Торнтон.

Стиччини скептически хмыкнул:

— Они всегда начинают с таких фокусов.

— Что вы предлагаете? — спросила Эстелла. — Может, нам следует подождать?

Стиччини подошел к окну, раздвинул занавески на дюйм и снова посмотрел на музыкантов. Подойдя к двери, он открыл замок, быстро выглянул наружу и снова закрыл дверь.

— Нет, — сказал он, — лучше не ждать. Им только того и надо.

— А что они могут сделать, пока мы остаемся в номере? — спросил Торнтон.

— Многое. Если бы эта маленькая проблема была поставлена передо мной, то я разрешил бы ее в пять минут. Мне нужна другая комната, и под чужим именем. Насколько я знаю, этот номер прослушивается.

— С записью на магнитофон?

— Какой дурак будет связываться с магнитофоном? Они больше думают о бомбах. Вы знаете, как пользоваться пушкой, которую вы носите в кармане?

— Знаю, — ответил Торнтон. — Но я по-прежнему считаю, что вы преувеличиваете опасность.

— Надеюсь, что это так. — Стиччини снова попробовал дозвониться по телефону, но аппарат по-прежнему молчал. Вынув пистолет из кармана, Стиччини взвел курок до конца. Взяв со стола газету, он завернул в нее оружие. — Ладно, — сказал он, — полагаю, я готов.

Торнтон подумал, что это было бы смешно, если бы не сегодняшнее происшествие с грузовиком. Но даже это воспоминание не помогло ему полностью поверить Стиччини. Лицо Эстеллы было спокойным. Стиччини, казалось, собирался с духом. Потом сказал:

— Если вы увидите, что что-то не так, быстро смывайтесь. Но не думаю, чтобы они решились на что-нибудь прямо сейчас.

Он приоткрыл дверь и осмотрел коридор. Потом вышел наружу, держа в левой руке завернутый в газету пистолет.

— Ладно, можете выходить, — сказал Стиччини голосом бравого офицера из телефильма про войну.

Он пошел впереди них по коридору. Перед каждым поворотом он останавливался и осторожно заглядывал за угол, прежде чем выйти. Когда они дошли до лестницы, он остановился и посмотрел вверх и вниз. На каждой площадке он задерживался, чтобы прислушаться, затем шел дальше. К тому времени, когда они спустились в вестибюль, Торнтон решил, что Стиччини надо было податься не в бандиты, а в актеры.

В вестибюле было немного народу — человек восемь. Группа туристов толпилась у доски объявлений, споря, в какой ночной клуб пойти. За столиком в углу два пожилых человека играли в шашки.

Стиччини подошел к стойке портье, зарегистрировался и попросил номер с окнами во двор. Портье взял деньги и дал ему ключи от номера на третьем этаже. Стиччини спросил:

— А что у вас с телефонами?

— Часа через два все будет в порядке, — ответил портье. — Мы вызвали монтера, но он еще не пришел.

— Понятно, — сказал Стиччини. — Видите ли, я хочу, чтобы еду доставляли мне в номер. Это можно устроить?

— Конечно, сэр.

— Хорошо, позаботьтесь об этом. — Стиччини обернулся к Торнтону:

— Наверное, я сейчас поднимусь в номер и осмотрю его. Думаю, это может решить проблему.

Он направился к лестнице. Там ему пришлось подождать — по лестнице спускались четыре бизнесмена в белых тропических костюмах. Они о чем-то ожесточенно спорили по-испански. Пройдя вплотную к Стиччини, они вышли в вестибюль.

Стиччини пошел наверх. Потом вдруг остановился и обернулся. Лицо его стало изжелта-бледным и на какой-то миг застыло, как маска. Потом он выкрикнул что-то, уронил пистолет и газету и судорожно сунул руку в карман.

Торнтон и Эстелла, стоявшие в пятнадцати футах от лестницы, смотрели на него. Потом Торнтон осознал, что же именно выкрикнул Стиччини. Он схватил Эстеллу за руку и бросился бежать.

Четверо бизнесменов уже вышли из отеля. Стиччини удалось наполовину извлечь из кармана какой-то предмет. Но больше он не успел сделать ничего.

Взрыв прозвучал приглушенно, но воздушная волна едва не сбила Торнтона с ног.

Глава 21

Капитан полиции был молод, не старше двадцати семи или двадцати восьми лет, и красив какой-то сумрачной красотой. У него были маленькие, тщательно подстриженные усики, благородный лоб, тяжелые веки и правильных очертаний губы. Свою форму цвета хаки он носил с оттенком щегольства. Глядя на него, Торнтон сравнивал его с молодым Игнатием Лойолой. В этом человеке не к чему было придраться — разве что к его самоуверенности. Но и эта самоуверенность была вполне объяснима: капитан сейчас выступал как оплот закона.

— Это была ручная граната, — сказал молодой Лойола, которого на самом деле звали Мигель-Доминго Альварес-и-Тадарро. — Они подбросили вашему другу в карман пиджака ручную гранату. Теперь вы поняли?

— Он не был моим другом, — ответил Торнтон.

Капитан Альварес пожал плечами. Он ожидал, что любой человек, находящийся по другую сторону стола для допросов, будет лгать; это было всего лишь подтверждением преступной натуры допрашиваемого.

— Запал гранаты, — продолжал Альварес, — вероятно, был такой длины, чтобы она взорвалась примерно через четыре секунды. Это должно было дать людям, подбросившим ее, достаточно времени, чтобы покинуть место взрыва.

— Я не понимаю одного, — сказал Торнтон. — Почему Стиччини не успел вытащить ее из кармана?

— Я не могу сказать с уверенностью, так как нам не удалось собрать достаточно металлических фрагментов, но я полагаю, что убийцы применили старую и очень простую уловку. К корпусу гранаты приматывается двойной ряд рыболовных крючков. Обычные рыболовные крючки, которые впиваются в одежду и застревают.

— Это ужасно, — отозвался Торнтон.

— Но все равно ваш друг действовал не правильно. Вместо того чтобы пытаться выкинуть гранату из кармана, ему следовало просто сбросить пиджак. Но, возможно, ваш друг никогда не слышал об этой уловке.

— Повторяю, он не был моим другом, — сказал Торнтон. — Вы нашли тех людей, которые прошли мимо него по лестнице?

— Нет, — ответил капитан Альварес. — Ваше описание несколько расплывчато. Четверо мужчин, говорящих по-испански, одетых в белые костюмы делового покроя. Таких людей в Санта-Катарине около десяти тысяч. Ваш друг…

— Капитан, я вам говорил…

— Как пожелаете. Ваш соотечественник мистер Стиччини пал жертвой старых террористических приемов, зародившихся в России, но полного расцвета достигших только в Южной Америке. Вам это о чем-либо говорит?

— Нет. А должно говорить?

Капитан Альварес вздохнул и полистал какие-то документы, лежавшие на столе. Торнтон слышал скрип кожи за спиной — охранник у двери переступал с ноги на ногу. Альварес сказал:

— Мистер Торнтон, я думаю, что вы сознательно отказываетесь помогать нам. Не расскажете ли, что вы делаете в Санта-Катарине?

— Я вам уже рассказал.

— Я хотел бы услышать это еще раз.

— Я прибыл сюда вместе с мистером Стивеном Дэйном, который является агентом Департамента финансов США.

— У нас нет никаких записей касательно его прибытия и отъезда. Но продолжайте, пожалуйста.

— Мы прибыли сюда, — сказал Торнтон, — чтобы перехватить небольшое грузовое судно под названием «Гелиос».

— Этот корабль ушел уже два дня назад, а вы все еще здесь. Ваша история становится слегка странной, мистер Торнтон. Но продолжайте, прошу вас.

Торнтон бросил взгляд на невозмутимый скульптурный лик капитана и подавил нарастающую ярость.

— Причина, по которой мы хотели найти и задержать этот корабль, состоит в том, что на нем переправляется партия оружия, незаконно вывезенная из Соединенных Штатов и предназначенная для армии вторжения в центральноамериканское государство Коруна.

— Коруна?

— Да.

— Но позвольте, мистер Торнтон, Коруна находится на противоположном берегу Карибского моря от Санта-Катарины. Зачем кому-либо нелегально вывозить оружие из Соединенных Штатов, а потом делать с ним крюк в тысячу миль? Согласитесь, мистер Торнтон, что ваша история выглядит не правдоподобной.

— Мистер Дэйн смог бы объяснить вам причины.

— Но, к величайшему сожалению, мистера Дэйна здесь нет. У нас в наличии вы, мисс Варгас и сказка о вторжении, готовящемся по ту сторону Карибского моря.

— Эта сказка скоро станет былью.

— Не сомневаюсь, — отозвался Альварес, — что в Центральной Америке скоро случится война, переворот или революция. В этом году их было уже шесть, почему бы не случиться еще одной? Это очень трагично. Но это не объясняет вашего присутствия на Санта-Катарине, равно как присутствия мисс Варгас или вашего друга мистера Стиччини.

— Я уже говорил вам, — сказал Торнтон, словно задавшись целью натренировать свое терпение, — что мистер Стиччини не был моим другом. Во Флориде он пытался убить меня.

Альварес кивнул:

— Это определенно не сделало его вашим другом. Но если он покушался на вашу жизнь, почему же вы впустили его в ваш номер? Почему вы спустились с ним в вестибюль и помогли ему снять номер в этом же отеле?

— Обстоятельства изменились.

— Они должны были измениться очень радикально, если вы пытались помочь человеку, который хотел убить вас. Но, возможно, вы ему не помогали. Возможно, вы сыграли кое-какую роль в гибели мистера Стиччини.

— Нет.

— Он пытался убить вас. Что может быть естественнее с вашей стороны, чем попытка убить его?

— Возможно, это было бы естественно, — сказал Торнтон, — но я не принимал в этом никакого участия.

— Тогда скажите мне, чем вы действительно занимались на Санта-Катарине, — резко потребовал Альварес. — Быть может, контрабандой?

— Нет.

— Тогда вы, вероятно, революционер. Нет? Вы можете быть шпионом Трухильо или Кастро, каждый из которых сможет найти хорошее применение этому островку. Позавчера вас видели в старом форте, где вы снимали что-то на фотопленку.

— Вряд ли это можно назвать стратегическими разведданными.

— Сам форт не представляет собой военного значения. Но с него открывается отличный вид на гавань и аэропорт.

— Это же нелепо! — вышел из себя Торнтон. — Сотни туристов фотографируют эти развалины.

— Но вы не турист, мистер Торнтон. Кажется, мы уже пришли к такому выводу. Такой человек, как вы, просто не может быть не связан с подрывными элементами, недавно прибывшими на Санта-Катарину. Вы — человек, имевший тесную связь с террористическим актом, человек, который пытается объяснить свое присутствие здесь, рассказывая чрезвычайно не правдоподобную историю. Вы говорите, что действуете в пользу Коруны, но Коруна находится по ту сторону Карибского моря. Вы говорите мне, что работаете вместе с мистером Дэйном, но у нас нет записей, свидетельствующих, что он прибывал на остров или покидал его. Вы говорите мне, что мистер Стиччини, которого вы пригласили в номер, когда-то пытался убить вас, и вот мистер Стиччини погибает при чрезвычайно странных обстоятельствах. Я считаю, что вы лжец и опасный человек, мистер Торнтон. Я не знаю, что мне с вами делать.

Торнтон решил, что дальнейшие пререкания с капитаном Альваресом бесполезны.

— Я желаю видеть адвоката, — сказал он, — и американского консула.

Капитан Альварес кивнул, и к столу подошли два охранника.

— Уведите его, — сказал капитан. Он взял ручку и стал заполнять бланк голубого цвета, лежавший перед ним на столе. Допрос был окончен.

* * *

Охранники провели Торнтона вниз на два лестничных пролета, состоявших из шероховатых каменных ступеней, в тюремный блок на восемь камер. Они отперли дверь огромных размеров ключом, который, наверное, сохранился со времен Непобедимой армады. Втолкнув его в камеру, они заперли за ним дверь.

Торнтон оглядел свое новое обиталище и обнаружил, что оно насчитывало примерно десять футов как в длину, так и в ширину. В качестве обстановки фигурировали деревянные нары, ведро, щербатый кувшин и чашка без ручки. Три стены были железными. Четвертая была вырублена в граните, на котором стояла вся Санта-Катерина. Стена блестела от сырости, равно как и каменный пол. «Идеальное место, чтобы подхватить пневмонию», — подумал Торнтон. В пятнадцати футах над его головой было маленькое зарешеченное окошко, с потолка тускло светила электрическая лампочка.

Торнтон лег на нары, которые явно предназначались для человека ростом не более пяти с половиной футов. Согнув ноги в коленях и подложив руки под голову, Торнтон обеспечил себе минимальный комфорт. Он смотрел на потолок, по которому бегали большие раскормленные тараканы. Кожа зудела. Он надеялся, что Эстелле отвели лучшее помещение.

Охранники не забрали у него ни ремень, ни шнурки от ботинок. Он волен был повеситься, если пожелает этого. Но он не желал. Все, чего он хотел — это выпутаться из этой нелепой, бессмысленной истории.

И какое ему дело до вторжений в Центральную Америку, контрабандного оружия, карибских интриг?

Естественно, вопрос был совсем не так прост. Это дело касалось его верности по отношению к «Майами-Юг». Но только касалось. Он уже и так возместил все, что был должен Райерсону и фирме. А за это расследование он взялся на свой страх и риск. Он сделал все, что мог, и этого достаточно.

Еще была Эстелла. Но даже этот факт следовало рассматривать с позиции здравого смысла. Одно дело — путешествие под руководством Стивена Дэйна и совсем другое — если Дэйн исчез, а ситуация становится с каждым часом все более опасной. Это была работа для специалиста, а специалист находился за пределами Санта-Катарины. Эстелла это поймет.

Она способна понять, что героизм не приведет ни к чему. Гоняться за оружием и дальше — это уже не верность и не патриотизм, это самоубийство. В последний раз грузовик подъехал слишком близко; Торнтону все еще очень ярко представлялось огромное колесо, мчащееся прямо на него. Стиччини погиб страшной смертью, и только по счастливой случайности никто другой не погиб вместе с ним. Довольно. Надо выходить из игры. Пусть с этим разбирается Дэйн. Именно за это ему и платят.

Приняв это решение, Торнтон сразу почувствовал себя лучше. Он поднялся, закурил сигарету и стал расхаживать по камере. Из дальнего конца блока доносилось пьяное мычание. Вся камера пропахла плесенью и аммиаком, и даже у сигареты был дурной привкус. Торнтон отбросил ее, снял свой пиджак и свернул его. Потом снова улегся на нары, подложив пиджак под голову, и уперся ногами в стену. К своему удивлению, он смог уснуть.

* * *

Проснулся он от клацанья огромного ключа. Дверь камеры была открыта, и стоявший у двери охранник что-то сказал. Торнтон уловил слово «абогадо» и вспомнил, что это означает «адвокат». В камеру вошел человек, и дверь за ним закрылась.

— Вы говорите по-английски? — спросил Торнтон.

— Да, я говорю по-английски. Мне очень прискорбно видеть вас здесь, мистер Торнтон.

Торнтону его голос показался знакомым. Он сел, выпрямившись.

— Вы случайно не мистер Эберхарт?

— Да, это так. Могу я присесть?

— Почему бы и нет? — ответил Торнтон и подвинулся, освобождая место на нарах.

Глава 22

На вид мистеру Эберхарту было лет пятьдесят, рост средний, вес тоже. Лицо у него было бледное и вечно нахмуренное, тонкие губы поджаты. На круглой голове — ни единого волоска. Он носил очки в оправе из нержавеющей стали. Никаких признаков хромоты или шрамов не наблюдалось. Мистер Эберхарт сел на нары и сложил руки на коленях. В полумраке камеры его ладони были похожи на две бледные плоские рыбины.

— У меня на этом острове есть друзья, — сказал мистер Эберхарт. — Это дает мне возможность добиться вашего немедленного освобождения.

— В обмен на информацию?

— Конечно.

— А почему вы не спросили об этом Стиччини?

— С мистером Стиччини невозможно было иметь дело, — ответил Эберхарт. — Его требования были совершенно невыполнимы.

— И тогда вы решили убить его, так?

— Не думаю, что это имеет значение, — отозвался мистер Эберхарт. — Ведь он не был вашим другом, мистер Торнтон. Зачем же беспокоиться о нем?

Торнтон действительно не любил Стиччини; но видеть его разорванным на куски гранатой… никакой радости это Торнтону не доставило.

— В конце концов, — продолжал Эберхарт, — почему бы вам не поделиться со мною информацией, которая нужна мне? Если то, что вы сказали мне, правда, то вы работаете на корпорацию «Майами-Юг».

— Это верно.

— Я могу понять вашу заботу о репутации вашей компании. Но информация, которую вы мне сообщите, не бросает тень на эту репутацию. Я могу понять ваше желание возместить ущерб. Но вы, несомненно, сделали все в пределах возможного. Вы рисковали своей жизнью за дело, которое, по здравому размышлению, не может иметь для вас большого значения. Лучшее, что вы можете сейчас сделать — это передать информацию мне и выйти из дела.

Эти рассуждения были до дрожи близки к тому, о чем Торнтон и сам думал незадолго до этого. Но в изложении мистера Эберхарта этот план потерял всякую привлекательность.

— Я уже говорил вам прежде, — сказал Торнтон, — что я не располагаю никакой информацией.

Мистер Эберхарт бережно снял очки и протер их носовым платком. Потом снова надел их на нос.

— Я вас не понимаю, — произнес он.

— Возможно, это вопрос элементарной порядочности, — ответил Торнтон. — Почему бы вам не пойти и не украсть оружие у кого-нибудь другого?

— О, я понимаю, — сказал мистер Эберхарт. — Элементарная порядочность. Тогда вам, быть может, будет интересно узнать, что это оружие изначально принадлежало мне. Мистер Стиччини и его сообщники похитили его у меня.

— Откуда мне знать, что это правда?

— У вас есть только мое слово, — сказал мистер Эберхарт. — Я заказал это оружие у дилера в Нью-Джерси, поставляющего армейское снаряжение. Я заплатил наличными. Оружие отправили на юг на грузовике. Грузовик был перехвачен, водитель и охранник убиты. С тех самых пор я пытаюсь вернуть свое имущество.

— Почему вы не сообщили в полицию?

— Это было невозможно. В глазах закона тот факт, что я — владелец оружия, был правонарушением. Этот закон переменчив, мистер Торнтон. В один год оружие провозится вполне легально, в другой год это запрещено. Страна, для которой я закупил оружие, в настоящее время находится под действием эмбарго.

— Значит, вам и думать нечего вернуть его, — сказал Торнтон.

— Не согласен. Это мое оружие, оно закуплено на мои средства. Я должен вернуть его.

— Для кого вы закупили его?

— Этого я не скажу. Однако сообщу вам следующее: если я сумею вернуть себе свою собственность, это оружие не будет использовано против Коруны и честь вашей компании не пострадает. Это должно удовлетворить и вас, и мисс Варгас. Более того, я заплачу вам премию в пять тысяч долларов за своевременную информацию. Вас это устроит?

Торнтон покачал головой:

— Я ни черта не знаю, Эберхарт. Вы зря тратите время.

Эберхарт извлек из кармана платок и промокнул лоб.

— Мистер Торнтон, я взываю к вашему разуму. Войдите в мое положение. Я отвечаю за это оружие. Если я не доставлю его на место, это грозит мне неприятными последствиями.

— Вы знали, что идете на риск, когда начали заниматься незаконными делишками.

— Да, я знал, что рискую. Но если я не доставлю это оружие, меня убьют.

— Мне прискорбно слышать это, — отозвался Торнтон. — Однако я полагаю, что если оно будет доставлено по назначению, то будет убито куда большее количество людей. Учитывая данные обстоятельства, я не могу проникнуться к вам большим сочувствием.

— Значит, вы не хотите помочь мне, даже для того, чтобы помочь себе и мисс Варгас?

— Я не могу помочь вам, — сказал Торнтон самым искренним тоном. — Я следовал за мистером Дэйном, пытаясь найти оружие. Но теперь я не знаю даже, где находится сам мистер Дэйн.

Эберхарт решительно поднялся с нар.

— Отлично, мы больше не будем обсуждать этот вопрос. Я намерен вернуть свою собственность. Не стойте у меня на пути. Советую вам убраться из Карибского бассейна как можно скорее.

Он постучал в дверь камеры. Охранник подошел и отпер дверь. Мистер Эберхарт чопорно кивнул. Торнтон ответил на это легким движением, которое при желании можно было счесть за кивок. Мистер Эберхарт вышел.

Глава 23

Полчаса спустя охранник вернулся и отпер дверь камеры, в которой сидел Торнтон. Он показал знаками, что Торнтона хотят видеть наверху. Торнтон расправил свой пиджак, надел его, поправил галстук и проследовал за охранником в кабинет капитана Альвареса. Эстелла была уже там.

— Я посоветовался с начальством, — сказал капитан Альварес. — Мы обнаружили, что вы и мисс Варгас виновны в трех нарушениях уголовного кодекса, каждое из которых карается тюремным заключением.

Торнтон начал было протестовать, но Эстелла взглядом остановила его. Он умолк и стал слушать дальше.

— Мы могли бы совершенно законно подвергнуть вас тюремному заключению. Ваши консулы заявили бы протест, но только и всего. Если бы решение было предоставлено мне, я бы так и поступил. Однако мое начальство сообщило, что существуют определенные смягчающие обстоятельства. Помимо этого, ваш арест плохо скажется на прибыли в туристский сезон, который начинается в следующем месяце. Учитывая эти обстоятельства, мы решили освободить вас.

— Благодарю вас, капитан, — сказал Торнтон.

— Не за что меня благодарить. Вы и мисс Варгас должны покинуть Санта-Катарину в течение часа. Мисс Варгас пообещала, что никто из вас не вернется на Санта-Катарину в течение как минимум года. Если гипотетический мистер Дэйн приедет сюда, его тоже попросят покинуть остров. Это понятно?

— Понятно, — ответил Торнтон.

— Хорошо. Я распорядился, чтобы ваш багаж доставили в аэропорт. Сержант Мензиес доставит вас туда.

— Вы уверены, что на ближайший рейс будут места? — спросил Торнтон.

— Места есть. Мисс Варгас позвонила и заказала два билета. Хочется верить, что на этом все завершится.

Капитан Альварес вновь вернулся к своим бумагам. Сержант Мензиес подошел к бывшим заключенным и вывел их из помещения.

Вся эта история с неожиданным освобождением и выдворением с острова привела Торнтона в некоторое замешательство, но он решил, что все к лучшему. Вернувшись в Майами, они смогут связаться с властями. Возможно, кто-нибудь другой сможет выйти на след и найти оружие. Кажется, Эстелла смирилась с мыслью о том, что их выставляют с острова. Когда они в сопровождении сержанта Мензиеса шли через ярко освещенный зал ожидания аэропорта к терминалу, она крепко держалась за руку Торнтона и, казалось, сильно нервничала. Торнтон решил, что события дня повлияли на нее сильнее, чем она сама осознает. Он был рад, что все это для них наконец-то закончилось.

Он считал, что все идет как надо, до тех пор, пока они не достигли трапа самолета. Только там он увидел ярко освещенные буквы: «Рейс 103. Кингстон, Панама-Сити, Квито».

— Эстелла, — сказал он, — этот самолет летит не в Майами.

— Знаю. Объясню, когда мы будем на борту.

— Объяснишь — что? Куда мы направляемся?

— В Кингстон, на Ямайку. Пожалуйста, Билл, я все объясню.

— Нет! — воскликнул Торнтон. — Зачем мы летим на Ямайку? Ты не можешь просто…

Он почувствовал на своем плече чью-то руку. Обернувшись, он увидел круглое доброжелательное лицо сержанта Мензиеса. Сержант указал подбородком в сторону самолета. Эстелла сжала руку Торнтона.

Под вежливым, но твердым нажимом (в буквальном смысле этого слова) сержанта Мензиеса Торнтон поднялся по трапу в самолет.

Глава 24

Половина мест в «ДЦ-6» была свободна. Торнтон и Эстелла заняли кресла в хвостовой части. Вскоре объявили взлет, и огни Санта-Катерины исчезли внизу, когда самолет плавно развернулся и взял курс на Ямайку.

— Ладно, — сказал Торнтон после того, как они смогли отстегнуться от кресел. — Так ты теперь можешь рассказать мне, почему мы летим на Ямайку?

— Потому что это ближайшее безопасное место от Куэвры, — ответила Эстелла.

— Продолжай.

— Я подумала, что мы, возможно, сможем взять лодку напрокат в Кингстоне. Мы можем нанять рыбачью лодку и отправиться на Куэвру. Это не займет много времени, Билл. На хорошей моторной лодке мы доберемся туда за двенадцать часов.

— Ну конечно. И что мы будем делать, когда окажемся там?

— Мы побросаем оружие в океан, — сказала Эстелла. — Разве ты не понимаешь, Билл? Моторная лодка доберется туда скорее, чем придет «Либерио». Мы сможем избавиться от оружия и скрыться раньше, чем они высадятся.

— Нет, — сказал Торнтон.

— Почему?

— Потому что так дела не делаются. Теперь, когда мы знаем о местонахождении оружия, мы должны сообщить об этом законным властям Коруны, чтобы те послали корабль и солдат. Оружие — дело армии.

— На это нет времени, — возразила Эстелла. — Я не думаю, что это подействует.

— Почему?

— В правительстве есть лица, которые поддерживают идею вторжения. Если сообщение попадет не в те руки, то не будет предпринято ничего или же действия будут откладываться до тех пор, пока не станет слишком поздно. Но даже тот, кто заслуживает доверия, дважды подумает, прежде чем выслать на Куэвру солдат, если получит ничем не подтвержденное сообщение от разведчика-новичка. Понимаешь, Куэвра находится в спорном районе, на который претендуют одновременно Коруна и Никарагуа. В настоящее время между нами и Сомосой существуют почти добрососедские отношения. Никто из официальных лиц не пошлет войска в тот район без неопровержимых улик. Возможно, слово мистера Дэйна и смогло бы подтолкнуть их к действию, но мое слово там ничего не значит.

— Этот нелепо, — сказал Торнтон. — Я полагал, что правительство Коруны прислушивается к словам своих агентов.

— Оно прислушивается, но это сложный процесс. Предполагалось, что я подам рапорт только моему начальнику, доктору Медилье, начальнику отдела безопасности Северного сектора. Он перешлет рапорт главе отдела внутренней безопасности, который представит свои рекомендации президенту и парламенту. Все это займет пять или шесть дней. У нас нет этих пяти или шести дней.

— Почему бы вам не позвонить доктору Медилье и не спросить у него?

— Я пыталась сделать это из Санта-Катерины, но не смогла связаться с ним. Доктор Медилья сейчас в Мексике, на Всеамериканской конференции сотрудников безопасности. Ожидают, что он вернется через три дня.

— Он выбрал чертовски подходящее время, чтобы уехать.

— Коруне непрерывно угрожают извне в течение трех последних лет. Вы хотите, чтобы доктор Медилья просидел все эти три года за своим столом?

— Полагаю, нет. Эстелла, если вы это сделаете, то вы нарушите данные вам приказы.

— Предполагалось, что в экстремальных случаях я буду действовать по собственной инициативе.

— Это просто ничего не даст. — сказал Торнтон. — Эти контейнеры весят по полтонны каждый. Чтобы перетаскивать их, нам понадобится как минимум лебедка.

— Мы можем вскрыть их и выбросить оружие по отдельности.

— А если график прибытия «Либерио» изменился? Тогда у нас не будет ни малейшего шанса скрыться.

— Будет! — нетерпеливо возразила Эстелла. — Когда мы приблизимся к Куэвре, то увидим, прибыл «Либерио» или нет. На таком маленьком островке невозможно спрятать тысячу человек. Если они уже там, мы направимся в Коруну. Если нет, то мы сможем сделать что-либо с этим оружием. Мы будем настороже. Если «Либерио» появится в поле зрения, когда мы будем на острове, то у нас будет куча времени, чтобы добраться до материка.

— Звучит вполне убедительно, — с сомнением сказал Торнтон.

— Если не хочешь ехать со мной, то можешь не ехать.

— Понимаю, — отозвался Торнтон. — Дай мне подумать над этим.

Он откинулся в кресле. Он видел в иллюминаторе бледную россыпь огоньков внизу. «Сантьяго-де-Куба», — подумал он. До посадки в аэропорту Кингстона оставалось меньше двух часов.

План Эстеллы должен сработать. Если на острове никого нет, они легко смогут избавиться от оружия. Если солдаты уже прибыли, то можно сбежать на лодке. Проблема только в том, чтобы арендовать достаточно быструю лодку, способную обогнать любой транспорт, которым располагает отряд вторжения. А если бы Дэйн был здесь, то как бы он поступил? Кстати, где, черт побери, болтается Дэйн? Подобные авантюры скорее в его вкусе…

Торнтон понял, что мысленно уже включился в этот план.

— Хорошо, Эстелла, — сказал он. — Мы попытаемся.

Глава 25

Незадолго до рассвета «ДЦ-6» зашел на посадку над взлетным полем Кингстонского аэродрома. Эстелла спала на плече у Торнтона и в этот миг совершенно не походила на девушку, собирающуюся сорвать план вторжения. А походила она на маленького взъерошенного котенка, удравшего от своры свирепых собак. Она словно искала опоры, даже во сне продолжая сжимать в кулачке лацкан его пиджака.

Торнтон мягко потряс ее за плечо.

— Кингстон, — сказал он.

— Уже? — Она зевнула, села прямо и выглянула в иллюминатор. Открыв сумочку, она извлекла оттуда расческу и пудреницу. — Тебе следовало разбудить меня раньше. Это в самом деле уже Кингстон?

Торнтон кивнул. Эстелла слегка пожала плечами, расчесывая волосы. Торнтон коснулся ее ладони. Она была холодной как лед.

— Что-нибудь не так?

— Билл… ты действительно думаешь, что нам это удастся?

— Да. Нет никаких причин, чтобы не удалось.

— И ты поедешь со мной?

— Конечно, — ответил Торнтон.

— Я так рада. Потому что я не уверена, что пошла бы на это без тебя. Билл, мне снился ужасный сон. Мне снилось, как будто я умерла и похоронная процессия провожает меня на кладбище. Ты и мистер Дэйн смотрели на проходящую мимо процессию, только на самом деле вы не обращали на нее внимания. Вы о чем-то так спорили, что даже не заметили, как катафалк проехал мимо вас, и я ужасно на это рассердилась… Я не хочу, чтобы мне снилось, что я умерла.

— В такой обстановке только такие сны и снятся, — сказал Торнтон, чувствуя, как шевелятся волосы у него на голове. — Ты побывала в серьезной переделке. А что касается мистера Дэйна и меня… ну, он где-то там, неизвестно где, а я был против экспедиции на Куэвру. И, естественно, тебе приснилась твоя смерть и наше невнимание.

— По-твоему, все так просто? — спросила Эстелла со слабой ноткой надежды в голосе.

— Черт меня побери, если я считаю это предвестием чего-то дурного. Людям часто снится собственная смерть. Мне такое снилось по меньшей мере два раза. Все кончится для нас хорошо.

— Правда, Билл?

— Несомненно. Мы покончим с этим проклятым делом и вернемся в Майами. Ты уйдешь из спецслужбы. Я отправлюсь к Райерсону и скажу ему, что хочу наконец-то взять отпуск, а после этого — получить другую должность. Я думаю, что смогу стать менеджером по экспорту и проводить в Штатах не меньше восьми месяцев в год. Райерсон может согласиться или отказать, но я думаю, что он согласится. Я уйду в отпуск. Мы будем сидеть на солнце и держаться за руки. Я буду рассказывать тебе, какой я бережливый, романтичный и чрезвычайно искренний. Я буду рассказывать тебе, как я люблю тебя. Я сделаю тебе предложение.

— А я скажу «да», — отозвалась Эстелла.

— Мы поженимся и купим один из этих нелепых домов во флоридском стиле с мраморными полами. Мы купим машину, лодку и какую-нибудь рыболовную снасть…

— Ты не даешь мне вставить ни слова, — укорила его Эстелла. — После того, как ты сделаешь предложение, а я скажу «да», но до того, как мы поженимся, мы навестим твоих дядю и тетю.

— Я об этом и не подумал.

— И, конечно же, мы навестим мою семью. Они живут в большом белом доме возле университета. Мой отец задаст тебе множество вопросов, а моя мать будет плакать. Думаю, мои тетушки присоединятся к ней. Мой отец отведет тебя в сад и нальет тебе стакан великолепного шерри. Он скажет тебе, что женщины всегда плачут перед свадьбой по причине своего природного упрямства, и спросит тебя, читал ли ты Сантаяну.

— Думаю, что смогу понравиться твоему отцу, — сказал Торнтон. — Я читал Сантаяну.

— Прочти заодно и Ортега-и-Гассета. А я смогу понравиться твоей семье? Не надо просто говорить «да». Как ты на самом деле полагаешь?

— Я действительно думаю, что ты им понравишься.

— И ты сделаешь мне предложение очень нежно и серьезно, без всяких шуточек?

— Да.

— Я так счастлива. И все это мы сделаем сразу, как только вернемся с Куэвры?

— Да, — ответил Торнтон. — Как только завершим дела на Куэвре.

Пройдя проверку на таможне и в пунктах здравоохранения и эмиграции, они зашли в кафе на открытом воздухе и взяли по кофе с булочкой. Было около шести часов утра. Но в Кингстоне уже царило оживленное дорожное движение — на улицах было много грузовиков, легковушек, велосипедов и пешеходов. Солнце начало пригревать, и в воздухе запахло перцем и соленой водой. К их столику подсел какой-то человек. Он был невысок и толст, одет в белое и, кажется, очень радовался встрече с ними. Это был мистер Куалилья.

— Я подумал, что вы можете приехать на Ямайку, — сказал он. — Позвольте мне предложить вам свое гостеприимство.

— Вы высматривали нас? — спросил Торнтон.

— В таком месте, как Кингстон, только и остается, что высматривать. Иначе никак не узнаешь, кто прибывает и когда. Скажите, на Санта-Катарине у вас былинеприятности?

— Ничего серьезного, — ответил Торнтон.

— Никаких беспорядков? И мою лавочку не сожгли?

— Конечно, нет. А почему ее должны были сжечь?

— Это моя маленькая мечта, — шепотом сказал мистер Куалилья. — Если мою лавочку сожгут или разграбят, то у меня не будет причин оставаться на Санта-Катарине. А поскольку у меня есть страховка, то я смогу жить на Ямайке. Моя жена будет просто счастлива.

— Я и не знала, что вы женаты, — сказала Эстелла.

— О да! И у меня четверо детей. Моей старшей дочери скоро исполнится восемнадцать лет — почти ваша ровесница, мисс Варгас, — галантно добавил он.

— Они живут на Санта-Катарине?

— Конечно, нет. Мы живем в доме на окраине Кингстона. Сам дом невелик, зато сад и двор великолепны. Мы были бы рады принять вас как дорогих гостей.

— Большое вам спасибо, — отозвалась Эстелла, — но боюсь, что мы задержимся в Кингстоне всего на несколько часов.

— Вероятно, вы возвращаетесь в Майами?

— Вероятно.

— А может быть, вы обнаружили место, где должны встретиться люди и оружие?

— Возможно.

— Вы мне не доверяете, — скорбно промолвил мистер Куалилья. — Я нахожу это весьма огорчительным.

— Почему мы должны верить вам? — спросил Торнтон. — Если мы скажем вам, где находится это место, кому вы продадите эту информацию?

— Голландцам, — честно ответил мистер Куалилья. — Они очень аккуратно обходятся с полученной информацией. У них в Карибском бассейне есть свои владения, и поэтому данные вопросы их крайне интересуют. Но они редко пускают полученную информацию в ход. У голландцев эта тайна будет в сохранности, а я получу несколько долларов на какое-нибудь бесполезное путешествие.

— Вы с нами очень откровенны, — признал Торнтон. — Но не думаю, что я вправе рассказать вам эту тайну.

— Возможно, не вправе, — сказал мистер Куалилья. — Может быть, она предназначена для лучших ушей. Я слишком много говорю, и, в конце концов, я вынужден руководствоваться честностью других людей. Это почти так же хорошо, как руководствоваться собственной честностью. Вы видели мистера Дэйна?

— Нет. А вы?

— Я слыхал, что он в Вашингтоне.

— В Вашингтоне?

— Конечно, — сказал мистер Куалилья. — Это самое подходящее место для мистера Дэйна, не так ли? Разведчик черпает силу духа в Вашингтоне, в несравненной штаб-квартире ЦРУ, ФБР, тайной службы, могущественного Департамента финансов…

— Но мы предполагали, что он находится на Карибах! — воскликнула Эстелла.

— Касательно такого человека, как мистер Дэйн, — наставительно сказал Куалилья, — нельзя предполагать, что он находится там-то или там-то. Он находится в том месте, где должен быть в нужное время. И только потом выясняется, где именно. Таков удел агентов высшего класса. Тем более что все это только слухи.

— А другие слухи до вас не доходили? — спросила Эстелла.

— Ничего важного, — с наигранной небрежностью сообщил мистер Куалилья. — Обычные разговоры, кочующие по кафе и базарам. Пустые сплетни о русских подлодках и китайских грузовозах. Интересная маленькая история о некоем генерале Мендосе и другая история — о грузовозе под названием «Либерио».

— Что вы слышали о генерале Мендосе и «Либерио»?

Мистер Куалилья улыбнулся.

— Обе эти истории довольно занятны.

— Что вы хотите за них?

— Информацию.

— Чтобы вы могли продать ее голландцам?

Мистер Куалилья пожал плечами:

— А чем голландцы могут вам помешать?

— Кому они могут передать эти сведения?

— Это не имеет значения. К тому времени об этом уже будут знать все, и поэтому знания станут бесполезны. Эти маленькие кусочки новостей хорошо распродаются в первые полчаса. Люди заплатят за тайну, но никогда ею не воспользуются. Это странный факт, который придает профессии шпиона оттенок этичности.

Торнтон посмотрел на Эстеллу. Она кивнула.

— Оружие, — сказал Торнтон, — находится на острове под названием Куэвра.

— Спасибо, — отозвался мистер Куалилья. — Поверьте мне, вы нисколько не скомпрометировали себя.

— А теперь расскажите нам о генерале Мендосе.

— Конечно. Вчера утром генерал прибыл в международный аэропорт Майами с билетом до Гватемала-Сити. Он сказал, что намерен взять короткий отпуск. Агенты иммиграционного бюро сочли, что его документы не совсем в порядке. Он задержится как минимум на неделю.

— Это интересно, — обронил Торнтон. — А что говорят про «Либерио»?

— Чрезвычайно несчастливый корабль, — ответил Куалилья. — Они сообщили об отказе одного из двигателей в открытом море, к югу от Кубы. Так что к месту своего назначения «Либерио» прибудет с опозданием.

— Вы слышали что-нибудь еще касательно мистера Дэйна? — спросил Торнтон.

— Нет. Но я могу предположить — только предположить, заметьте — что он вернулся в Майами, чтобы задать несколько вопросов генералу Мендосе. А может быть, кому-нибудь еще.

— Это вероятно?

— Это возможно. В любом случае, это совершенно не касается той проблемы, которая сейчас стоит перед вами.

— И что же это за проблема?

— Это же вполне очевидно, — сказал мистер Куалилья. — Вы собираетесь на Куэвру. Вы зашли так далеко, как только можно, действуя вполне легально. И теперь вам нужно кое-что для маленькой частной прогулки. Самолет, например. Или лодка.

— Вы очень умны, мистер Куалилья, — сказала Эстелла.

Куалилья улыбнулся, прикрыв глаза.

— Благодарю вас, мисс Варгас, но на самом деле тут большого ума не нужно. Всегда одни и те же дела. Люди, оружие и расстояние. Проблема одна, как диктует логика. Оружие должно быть ликвидировано до прибытия «Либерио» на Куэвру. С другой стороны, даже задержка генерала Мендосы может ничего не значить, поскольку Сантос-Фигуэрос отлично знает, что ему делать с тысячей вооруженных солдат. Но вам понадобится набрать людей, чтобы ликвидировать оружие.

— Нет времени, — возразила Эстелла.

— Совершенно верно. Я могу обеспечить вам тайную и надежную транспортировку на Куэвру и обратно. Это вас интересует?

— Интересует, — ответил Торнтон. — Сколько это будет стоить?

— Стандартное вознаграждение за подобные дела, — сказал Куалилья. — Мы обсудим это по дороге в порт.

* * *

Через час мистер Куалилья уладил все дела и получил свое вознаграждение. Для поездки на Куэвру была предоставлена сорокафутовая рыбачья лодка с экипажем в два человека. По словам шкипера, она могла делать больше пятнадцати узлов. Шкипер был огромным жизнерадостным негром с Андроса. Он носил потертые брюки защитного цвета, рубашку с оторванными рукавами и бейсбольную кепку. Его помощник, он же специалист по наживлению перемета, он же двоюродный брат, был ямайцем, невысоким, пожилым, с серо-стальной шевелюрой и мрачным взглядом. Они сообщили, что к полудню топливные баки будут заполнены и все будет готово к отплытию. Мистер Куалилья сердечно распрощался с ними.

Пока лодка заправлялась, Торнтон и Эстелла вернулись на Мельничную площадь, чтобы перекусить. Торнтон купил «Майами герольд» двухдневной давности. На третьей странице он прочел короткую заметку о том, что генерал Мендоса задержан в аэропорту Майами, а в разделе судоходства — короткое упоминание о неполадках на «Либерио».

— Вот так это и делается, — сказал он Эстелле. — Я тоже могу быть шпионом. Весь фокус в том, чтобы прочитать газету раньше всех остальных.

— Я предполагала, что он нас надует, — отозвалась Эстелла. — Но я все же рада, что ты прочел эти новости в газете.

— Почему?

— Я не думаю, что мистеру Куалилье можно доверять. Но это доказывает, что его данные действительно верны.

Глава 26

Гладь Карибского моря безмятежно расстилалась под бледно-голубым небом. Далеко на юго-востоке по горизонту ползли дождевые облака, похожие на серое стадо. Лодка на полной скорости летела по глади моря, вздымая водяные крылья, в которых радугой переливалось солнце. Они плыли весь день, и после заката шкипер слегка сбросил скорость. Спустилась ночь, и лодка продолжала свой бег под слегка обгрызенной с краю луной. Около полуночи Торнтон задремал.

Разбудил его помощник шкипера. Торнтон сел, прикрывая глаза от слепящего утреннего солнца. Помощник ткнул пальцем куда-то вперед, и Торнтон увидел Куэвру — коричневую точку в синеве моря. Он взял из рук помощника кружку с кофе и разбудил Эстеллу.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он у нее.

— Я буду чувствовать себя намного лучше, когда все это будет позади, — ответила она.

Они быстро приближались к острову. Теперь Торнтон мог рассмотреть Куэвру вблизи. Остров выглядел попросту высокой беспорядочной грудой гранита, серого и гладкого. Тут и там были заметны узенькие полоски коричневого песка. В сотне ярдов от острова шкипер заглушил мотор и вопросительно посмотрел на Торнтона.

— Обойдите вокруг острова, — сказал ему Торнтон. Он поднялся наверх и стал рассматривать Куэвру в бинокль шкипера. Он старался ничего не упустить. На темных скалах не было заметно ни малейшего движения, ни отблеска стали. Завершив круг, лодка легла в дрейф неподалеку от острова. Торнтон окинул взглядом горизонт. Далеко на западе можно было различить низкую береговую линию Центральной Америки. До самого горизонта нигде ни единого корабля, в окулярах бинокля беззаботно пляшут волны.

Он снова осмотрел Куэвру, потом опустил бинокль.

— Если здесь и скрывается тысяча человек, — сказал он Эстелле, — то они скрываются чертовски хорошо.

— А как насчет оружия?

— Отсюда я ничего не вижу.

— Возможно, «Гелиос» не смог разгрузиться. Возможно, он даже не заходил сюда.

— Я бы на это не рассчитывал, — отозвался Торнтон. — Мы должны исходить из того, что контейнеры были доставлены сюда и выгружены на остров. Эта полоска песка на северной оконечности острова выглядит вполне подходящим местом.

— Мы собираемся проверить?

— Именно для этого мы здесь, — ответил Торнтон. Он достал из кармана револьвер, осмотрел его и снова спрятал. Он сказал шкиперу, чтобы тот доставил их на северную оконечность острова. Шкипер кивнул, хотя вид у него был не очень-то радостный, и включил зажигание. Помощник перешел на нос лодки, держа в руках длинную бамбуковую палку с черными отметинами. В пятидесяти ярдах от острова он начал делать промеры. Дно постепенно повышалось. В двадцати футах от берега шкипер заглушил мотор и предоставил лодке двигаться по инерции. В десяти футах от берега нос лодки мягко ткнулся в песок.

Торнтон велел шкиперу и его помощнику не глушить двигатели и быть готовыми отплыть немедленно. Они энергично закивали и уселись на палубу. Торнтон достал из ящика с инструментами небольшой лом и заткнул его за пояс. Они с Эстеллой спрыгнули с носа лодки в воду, доходившую им до колен, и выбрались на берег.

Узкий пляж заканчивался нагромождением гранитных валунов, гладко облизанных приливами. Торнтон и Эстелла пробрались между валунами и очутились на покатом скальном плато. Тишина, яркое полуденное солнце. Они слышали, как плещет вода о борт лодки и как шипит прибой на песке. Впереди скалы образовывали череду миниатюрных гор и долин, мертвых и серых. На выветренной поверхности поблескивали стеклянистые вкрапления. С обеих сторон возвышались черные вулканические утесы.

— Пока ничего, — шепотом произнесла Эстелла.

— Нет. Но если кто-то и побывал здесь, мы не увидели бы следов. Во время прилива пляж затопляет, а на скалах следов не остается.

— Даже если оружие здесь, — сказала Эстелла, — то я не понимаю, как нам его найти.

— Это не должно быть слишком трудным делом. Контейнеры весят слишком много, чтобы их можно было оттащить далеко вручную. Я уверен, что их выгрузили на этот пляжи к. Так что если они на острове, то они должны быть где-то здесь.

Они пошли вперед, осторожно озираясь на каждом шагу. Между гигантскими валунами извивалась дорожка. Торнтон остановился и осмотрел землю, словно истинный следопыт. Потом вынул из кармана револьвер и снял его с предохранителя.

— Ты будешь обеспечивать дальний обзор, — сказал он Эстелле. — Я буду придерживать тебя за локоть и направлять. Смотри на вершины тех утесов и оглядывайся назад. А я буду смотреть вперед и по сторонам. Если что-нибудь увидишь, быстро прячься.

Они пошли дальше. Пройдя еще пятьдесят футов, они заметили устье пещеры. Возвышающаяся перед нею скала поблескивала на солнце. Тени от утесов, черные и плотные, лежали поперек дороги, словно некие материальные образования.

Эстелла сказала:

— Кажется, я заметила вон там какое-то движение. — И указала, где именно. Торнтон метнулся за выступ скалы. По руке его скатилась капля пота, упав на ствол револьвера.

Одинокая чайка с победным криком взвилась со скалы и полетела к морю.

Они подошли ко входу в пещеру. Вряд ли кто-то особо задумывался о маскировке. Черные контейнеры стояли прямо у входа. Торнтон достал из-за пояса лом и направился к ним.

— А теперь, — произнес из-за ящиков чей-то голос, — пожалуйста, положите револьвер на землю. Медленно.

Торнтон боялся чего-то подобного и потому был готов. Его реакция была почти мгновенной. Он упал ничком, прижимая к земле Эстеллу. Пуля просвистела над их головами.

— Не делайте глупостей, — произнес голос. — Вы должны понять, что вы в ловушке. Бросьте револьвер немедленно, и вам не причинят вреда.

Торнтон выстрелил на голос и услышал, как пуля рикошетом отскакивает от стен пещеры. Они поползли назад, пытаясь держаться под прикрытием контейнеров.

Когда они оказались на свету, раздались два выстрела, и Торнтон с Эстеллой метнулись за валун. Стреляли сверху и справа, возможно, с вершины скалы. Но яркое солнце и глубокие тени мешали попасть в цель.

— Что теперь? — спросила Эстелла.

— Думаю, нам надо попытаться добраться до лодки. Может, парни уже сбежали, услышав выстрелы. Но, может быть, они болтаются где-нибудь поблизости от берега, поджидая нас.

Послышался скрежет. Осторожно высунувшись из-за валуна. Торите н заметил, что человек в пещере пробирается к выходу, по-прежнему оставаясь в укрытии.

Человек наверху снова начал стрелять. Возможно, он сменил позицию. Теперь пули рикошетили от макушки валуна.

— Уходим, — сказал Торнтон. Они осторожно выбрались из-за валуна.

Прогулка от берега до пещеры была короткой. Обратная дорога казалась бесконечной. Стрелок двигался параллельно им по гребню утеса. Иногда он на миг показывался в поле зрения — крошечная фигурка в хаки, с лентами патронов, переброшенными через плечи.

Торнтон подождал, пока стрелок не покажется в просвете между скал. Потом взял револьвер двумя руками, опираясь рукоятью на валун, и выстрелил. У ног стрелка поднялось облачко пыли, и он отпрянул за скалу. Револьвер на таком расстоянии был почти бесполезен, но, по крайней мере, стрелок теперь будет осторожнее.

Другой человек выбежал из пещеры и спрятался за валуном. Он двигался осторожно, не показываясь на глаза, и даже не стрелял.

Торнтон и Эстелла добрались до границы скального массива. Перед ними лежал узкий песчаный пляж. Лодка по-прежнему была здесь, мягко урча мотором. Оба рыбака стояли на мостике, пытаясь разглядеть, что происходит.

На скале над ними появился стрелок. Торнтон выстрелил дважды, и стрелок исчез из виду.

— Бежим! — скомандовал Торнтон.

Они промчались через пляж и вбежали в воду. По ним больше не стреляли. Они добежали до лодки и обогнули ее, чтобы обеспечить себе прикрытие.

— Дайте руку! — закричал Торнтон рыбакам. — Нам надо убираться отсюда!

Рыбаки засмеялись. Оба они были вооружены револьверами. Шкипер указал на оружие Торнтона. Тот подумал секунду и уронил револьвер в воду.

Продолжая смеяться, рыбаки погнали их обратно на берег.

Стрелок со скал спустился вниз. Это был Хуан, которого Торнтон в последний раз видел на заброшенном складе в Майами. Теперь на его плечах красовались капитанские погоны.

Человек из пещеры неспешно приблизился, промокая лицо большим белым носовым платком. Он был невысок, несколько толстоват, с тщательно подстриженными усами и редкими черными волосами. На плече его сияла генеральская звезда. В руках у него был армейский карабин.

— Друзья мои, — сказал генерал Мендоса, — сожалею, что пришлось пригласить вас на Кузвру столь неделикатно. Однако сейчас мы находимся в состоянии войны, и тут уже не до вежливости. Пойдемте со мной.

Генерал повернулся и зашагал обратно к пещере. Торнтон и Эстелла поплелись следом. За ними шли Хуан и оба рыбака.

Глава 27

Пещера оказалась больше, чем выглядела снаружи. Вход в нее был искусственно расширен — Торнтон увидел на камне отметины от инструмента. Их провели внутрь.

Коридор тянулся еще на тридцать ярдов, круто поднимаясь вверх, и заканчивался маленькой пещерой естественного происхождения. В наружней пещере за контейнерами горела керосиновая лампа. В ее желтом свете они увидели смуглого рябого человека в белой хлопчатобумажной рубашке и брюках, сидящего на куче ящиков. На плечах у него висели две ленты с патронами и винтовка «гаранд». Он встал и отсалютовал Мендосе, который ответил на приветствие с важной небрежностью. Человек усмехнулся, увидев пленников, и спросил по-испански Мендосу, не началось ли уже освобождение. Мендоса ответил, что скоро начнется, и рябой снова сел на ящики. Мендоса зажег вторую лампу и повел их мимо охранника в другую пещеру.

Она была площадью примерно в тридцать квадратных футов. Каменный потолок, блестящий от сырости, находился не более чем в трех футах над головами. Единственным видимым входом — или выходом — был тот, через который они только что вошли сюда. Очевидно, рябой человек охранял именно этот вход.

— Можете располагаться, как хотите, — радушно предложил Мендоса. — Как вы понимаете, наши возможности на Куэвре сильно ограничены.

— Что вы собираетесь сделать с нами? — спросил Торнтон.

— Это зависит от того, как обернутся события. После того как освобождение Коруны будет завершено, мы, возможно, отпустим вас. Или мы можем быть вынуждены задержать вас здесь на некоторое время в качестве залога хорошего поведения Соединенных Штатов. Сейчас трудно сказать.

Эстелла выслушала это со спокойным кивком. Торнтон проявил меньше стоицизма. Он сказал:

— Последнюю часть нашей поимки обеспечил мистер Куалилья, не так ли?

— Совершенно верно.

— Значит, он ваш агент?

— Нет, — возразил генерал Мендоса. — Куалилья — ничей не агент. Он продает информацию тому, кто ее покупает, и предлагает услуги тем, кто платит за них. Он верен только самому себе.

— А как же его жена и дети?

— Боюсь, это просто ловкий розыгрыш. Я знал, что мистер Дэйн покупает сведения у Куалильи. Я предложил больше. Знаете ли, все вещи имеют цену; равным образом имеет цену и информация, и верное размещение нужных людей, таких, как два моих моряка.

— Почему же Дэйн не понимал этого? Почему он доверял Куалилье?

— Вы делаете неверные выводы, — сказал Мендоса. — Мистер Дэйн ни на грош не верил мистеру Куалилье. Единственной его заботой была достоверность информации. Это всем известно.

«Известно всем в маленьком замкнутом мирке разведчиков и контрразведчиков», — подумал Торнтон.

— Мистер Дэйн покупал у Куалильи определенные сведения и платил ему всего лишь деньгами. Но когда вы, молодые люди, остались на месте действия одни, мистер Куалилья узрел возможность получить деньги из нескольких источников разом. Естественно, он сказал, что мистер Дэйн верит ему; но это всего лишь слова. Мистер Дэйн никогда не говорил этого.

— Он никогда даже не упоминал Куалилью.

— И вообще, мистер Торнтон, глупо думать, что мистер Дэйн доверяет каждому человеку, с которым говорит. Вы оба, молодые люди, еще совсем новички в этой игре.

— Полагаю, да, — отозвался Торнтон. — Это грязная игра.

— Да, — согласился Мендоса, — хотя в ней есть некоторая притягательность. Я могу сказать вам, мистер Торнтон и мисс Варгас, что события развиваются с неумолимой точностью. Я говорил по радио с «Либерио». Корабль будет здесь не позднее завтрашнего полудня. И еще до заката начнется освобождение.

— Вторжение, — поправила Эстелла.

— Это зависит от того, на какой стороне вы находитесь, — сказал ей Мендоса. — Вторжение, освобождение, как бы мы это ни называли, будет осуществляться одной из самых больших, хорошо вооруженных и хорошо обученных армий, которые когда-либо вступали на землю Центральной Америки. Главная дорога, ведущая в столицу, охраняется только для виду. Остальная корунская армия — два плохо вооруженных пехотных полка — находится на Тихоокеанском побережье, отражая вылазки против Международной фруктовой компании. Через два дня, считая с этой минуты, в Коруне будет новое правительство. Так что остается только один вопрос.

— Какой? — спросил Торнтон.

— Совсем незначительный, — сказал генерал Мендоса. — Я хотел бы знать имя вашего настоящего нанимателя.

Несколько секунд Торнтон не мог понять, о чем говорит Мендоса. Потом произнес:

— Вам это известно. Я работаю на корпорацию «Майами-Юг».

— Ну теперь-то уж вы могли бы отказаться от этого устаревшего прикрытия, — сказал Мендоса. — Я более чем уверен, что документы у вас подлинные. Я снова спрашиваю: на кого вы работаете в действительности?

— Я вам уже сказал. Мой единственный наниматель — «Майами-Юг».

Мендоса нахмурился и побарабанил пальцами по кобуре, висящей у него на поясе.

— Возможно, мистер Торнтон, вы не понимаете причин такого интереса ввиду своей явной неопытности. Поймите, что люди, стоящие за вами — противники освобождения. Теперь мы знаем, кого представляет мистер Дэйн и кого представляет мисс Варгас. Таким образом, мы знаем двух наших врагов. Но мы не знаем, кто третий враг, тот, кого представляете вы, и на ранних стадиях реорганизации правительства для нас очень важно знать, с какой стороны следует ждать удара. Например, правительство Никарагуа примет участие в этом спектакле, но неизвестно, на чьей стороне, поскольку существует вопрос спорной территории. С юга мы граничим с Коста-Рикой, мирной страной. У нас нет причин подозревать Коста-Рику в подрывной деятельности, но мы должны знать наверняка. Также у нас есть общая граница с Гондурасом протяженностью в несколько миль, так что гондурасских агентов нельзя не принимать в расчет. И существуют не только эти возможности. Куба поневоле сыграет в этом интересную роль, вплоть до самых верхов. Агент из Мексики или Гватемалы не удивил бы меня, равно как и венесуэльский шпион. И еще остаются Британия, Франция и Голландия, у каждой из которых в Карибском море есть свои владения. Я даже допускаю возможность засылки разведчика из России или Китая. Они далеко, но их интерес к событиям в Латинской Америке очевиден.

— Не увлекайтесь сказками, Мендоса, — прервал его Торнтон. — Я уже сказал вам, кого я представляю.

— Простите, мистер Торнтон, но ваше окружение опровергает эту легенду. И вы не упомянули мистера Эберхарта.

— А почему я должен упоминать его?

— Потому что он контрабандист, перевозящий оружие, и платный агент режима Кастро. Потому что он навещал вас в тюрьме Санта-Катарины. Потому что вы были освобождены немедленно после его ухода.

— Эберхарт не имеет никакого отношения к моему освобождению.

— Тогда почему он навестил вас?

— Он хотел получить сведения касательно оружия. Я ничего ему не сказал.

Мендоса поднял брови.

— Вы были освобождены из заключения и сразу же отправились на Ямайку. Мистер Эберхарт и несколько его друзей прилетели следующим рейсом. В Кингстоне они арендовали гидросамолет.

— И все же я к этому не имею отношения. Почему бы вам не расспросить Эберхарта обо мне?

— Это невозможно. По словам мистера Куалильи, гидроплан потерпел аварию вскоре после взлета. Ни одно тело еще не найдено.

— Полагаю, это было подстроено вами?

— Нет. Мистер Эберхарт потерпел неудачу с доставкой партии оружия, и его наниматели потеряли терпение. Как долго вы работали вместе с ним?

— Я никогда не работал вместе с ним.

— Кто ваш наниматель?

— Я вам уже сказал.

Мендоса скорбно покачал головой:

— Мистер Торнтон, я не хочу вам угрожать. Я считаю вас очень приятным молодым человеком. Мне не хочется идти на крайние меры.

— Так не идите.

— Это может стать необходимым для безопасности революционного правительства.

— Черт побери! — воскликнул Торнтон. — У вас еще даже нет правительства, а вы уже волнуетесь о безопасности! Все, что у вас есть — это четыре человека на скалистом островке.

— Десять человек, — поправил Мендоса. — Я поставил часовых в других точках, на тот случай, если вы решите высадиться не на северном берегу. Но это к делу не относится. Конечно, у нас еще нет правительства, но завтра оно уже будет. Поэтому безопасность становится крайне серьезным делом. Мистер Торнтон, я не прошу вас выдавать никаких тайн. Я просто прошу вас назвать имя вашего нанимателя.

— Спросите меня завтра, когда у вас будет правительство, — огрызнулся Торнтон.

На какой-то миг ему показалось, что он зашел слишком далеко. Лицо Мендосы покраснело, рыхлое тело заметно напряглось, глаза стали жесткими и острыми, словно осколки гранита.

— Мы еще обсудим это позже, — пообещал Мендоса. — И вы ответите. — Он повернулся и вышел.

* * *

— Ну вот, — сказал Торнтон Эстелле, — кажется, по моей вине мы угодили в самое пекло.

— Нет, Билл. Если кто-то в этом виноват, то это я. У меня в таких вещах есть некоторый, хотя и небольшой опыт. Я должна была знать.

— Я с тобой не согласен, — возразил Торнтон, — но давай не будем искать виноватых. Как ты думаешь, что они с нами сделают?

— Вероятно, это зависит от того, как пройдет их вторжение. Если успешно, то они могут отпустить нас через несколько недель. Если вторжение провалится, то они станут военными преступниками, беглецами. Тогда они могут нас расстрелять.

— И как ты оцениваешь возможность успешного вторжения?

— Полагаю, это будет труднее, чем они считают. У Коруны маленькая армия, но правительство пользуется большой поддержкой у народа. Даже если столица падет сразу, Мендоса может получить затяжную гражданскую войну.

— Где они будут нас держать?

— Мендоса хочет выглядеть настолько чистым с точки зрения закона, насколько это возможно. Мы будем помехой для него.

Торнтон кивнул и попытался обдумать все это. Он был в ответе за Эстеллу, равно как и за себя самого. Странное чувство, несколько непривычное и очень ценное. Но в данных обстоятельствах это была тяжкая ноша. Следовало ли им тихо сидеть в пещере и ждать, чем обернется для них вторжение? Эта идея претила ему. Тщательно все взвесив, Торнтон решил, что сидеть и ждать — опаснее, нежели попытаться вырваться на свободу.

— Что-то мне не очень верится, что они оставят нас в живых, — сказал Торнтон. — Лучше мы поищем выход отсюда.

Они обшарили всю пещеру, но никаких древних заброшенных туннелей, скрытых в скалах, не нашли. Единственный выход был через то отверстие, через которое они вошли сюда. Это означало, что надо вывести из строя охранника. Это было рискованно, но довериться человеколюбию Мендосы — еще рискованнее.

— Нам надо убрать охранника, — прошептал Торнтон. Он поднял с пола обломок гранита. — Нож был бы лучше, но особо выбирать не приходится.

Эстелла наклонилась и подняла подол юбки. Секунду спустя она протянула Торнтону короткий нож с узким лезвием.

— Это стандартное снаряжение? — спросил Торнтон.

— Просто с ним я чувствую себя увереннее. Знаешь, Билл, мне говорили, что лучше такое оружие, чем никакого оружия вообще.

— Не будь фаталисткой, — сказал Торнтон, проверяя остроту ножа. — Если я смогу убрать охранника, у нас будет винтовка. А потом мы приступим к делу. Оставайся пока здесь.

— Нет!

— Эстелла, это важно. Останься здесь и продолжай говорить. Сделай вид, как будто я отвечаю тебе.

— Возможно, нам следует подождать и посмотреть, что они собираются делать?

Торнтон покачал головой.

— Если они решат, что мы им мешаем, то нам будет поздно предпринимать что-либо. — Он легонько поцеловал ее и пригладил ее волосы. — Думаю, так будет лучше всего, любимая. Говори.

Она на миг прижалась к нему, потом отстранилась. Торнтон опустился на четвереньки и осторожно пополз к выходу. За его спиной Эстелла сказала:

— По соображениям безопасности положение крутое…

Торнтон прополз по узкому туннелю и оказался у острого выступа, за которым расположился охранник. Распластавшись на животе, Торнтон осторожно огляделся. Охранник был примерно в сорока футах от него — сидел на ящиках и смотрел в сторону охраняемой пещеры, напевая что-то и отстукивая такт на прикладе своей винтовки.

Торнтон ждал, когда охранник отвернется. Если он окажется в поле зрения стража, то не успеет ничего. Но охранник сидел все в той же позе, продолжая напевать. Торнтон ждал, держа нож за лезвие. Сорок футов — большое расстояние для маленького ножа. Слишком большое. Со времен военной подготовки Торнтон усвоил кое-какие навыки по метанию ножа. Но армейский нож был длиннее и тяжелее, а дистанция, на которой Билл практиковался — намного короче. Но даже тогда он часто мазал мимо цели. Он никогда не ставил себе целью стать мастером этого искусства. Этот охранник вообще собирается поворачиваться?

Торнтон лежал на каменном полу; минуты тянулись бесконечно. Охранник допел одну песенку и начал другую. Керосиновая лампа мигнула, и охранник умолк. Он нахмурился, опустил винтовку и повернулся к лампе. Торнтон начал подниматься. Охранник поправил фитиль и снова взялся за оружие. Торнтон лег опять.

Со стороны входа в пещеру неожиданно донесся гулкий хохот. Охранник резко встал и обернулся. Торнтон вскочил и метнул нож.

Едва разжав пальцы, он понял, что бросок не удался. Нож описывал правильную дугу, разворачиваясь в полете острием вперед. Охранник начал оглядываться — слишком поздно.

Нож задел низкий потолок пещеры и упал на пол.

Торнтон бросился назад. Охранник выпустил очередь в сторону туннеля, и Торнтон вознес молитву, чтобы Эстелла не оказалась на линии огня. Охранник смотрел на нож, потом закричал что-то вслед Торнтону по-испански. Но значение его слов было достаточно ясным — он намеревался как следует обработать пленника, быть может, даже сломать ему руку, чтобы впредь не мог кидаться ножами. А девку…

Торнтон ждал. Охранник вошел в пещеру, увидел его и остановился. Потом усмехнулся и вскинул винтовку: палец, лежавший на курке, был белым. Торнтон приготовился к прыжку, понимая, что не успеет.

— Довольно! — крикнул генерал Мендоса, появляясь за спиной у охранника. Он быстро заговорил по-испански, и охранник отошел назад, широко улыбаясь.

Мендоса обратился к Торнтону:

— Пожалуйста, не пытайтесь изображать героя. В этом нет необходимости.

Торнтон стоял рядом с Эстеллой. Следом за генералом Мендосой шел Стивен Дэйн. Человека, шедшего следом, Торнтон вспомнил с трудом, потом внезапно узнал его. Это был Джордж Кларрис, начальник Порт-Какао. За ним шли два одетых в хаки солдата с автоматами.

— Теперь мы все здесь, — сказал генерал Мендоса.

Дэйн кивнул, его лицо не выражало ничего. Сначала Торнтону показалось, что тот идет, сжав ладони в приветственном жесте; потом он понял, что у Дэйна связаны руки.

Глава 28

— Вы и представить себе не можете, как я рад этому, — продолжал генерал Мендоса. — Вы можете присоединиться к своим друзьям, мистер Дэйн.

Вельветовый костюм Дэйна был измят и испачкан, но сам Дэйн держался прямо, ничем не выдавая своих эмоций. Он прошел к дальней стене пещеры, кивнув Торнтону и Эстелле. Он не был похож на человека, потерпевшего поражение. Возможно, в мире Дэйна не существовало ни поражений, ни побед. Просто вереница случаев, частью удачных, частью нет, с каким-то налетом абсурдности, но, несмотря на это — неизбежных. Если судить по вежливому и чуть насмешливому лицу Дэйна, он никогда не испытывал надежды, и потому у него не было повода для отчаяния.

— Тот факт, что все мои противники собраны в одном месте, — сказал Мендоса, — дает мне определенное ощущение безопасности. Понимаю, что мое чувство удовлетворения несколько преждевременно. Еще нужно выиграть войну. Но, по крайней мере, я теперь знаю, что война состоится.

— Должно быть, вы этим очень довольны, — фыркнула Эстелла.

— Нет, я не люблю воевать. Как это ни парадоксально, почти все генералы воевать не любят. Война — это попросту самый быстрый и простой способ достигнуть успеха. Мистер Дэйн, вы со мной согласны?

— Ваши прошлые шаги в этом направлении не привели ни к чему хорошему, — отозвался Дэйн.

— Бывали различные ситуации, мистер Дэйн, и некоторые из них — куда более сложные. Я даже находил определенное удовольствие в состязании с вами. Но сейчас благодаря услугам моего партнера мистера Кларриса вы выведены из игры.

Все посмотрели на Кларриса. Красный и взмокший, он едва не плакал от стыда. Только сейчас Торнтон заметил, что Кларрис носит портупею и револьвер в кобуре.

— Мистер Кларрис — очень полезный партнер, — продолжал генерал Мендоса. — Благодаря его сотрудничеству мы получили возможность вывезти наш груз за пределы страны через Порт-Какао. А теперь благодаря его умению выдавать неверную информацию он привел к нам мистера Дэйна. Вы хорошо поработали, мистер Кларрис.

— Ладно, — сказал Кларрис, — избавьте меня от этого.

— Ну нет, — возразил Дэйн. — Вы понимаете, в каком положении вы оказались?

— Я не буду обсуждать это.

— Тогда подумайте об этом. Как вы, например, собираетесь вернуться в Соединенные Штаты?

— Я не намерен возвращаться в ближайшее время. А когда захочу вернуться, то придумаю что-нибудь.

— А как насчет вашей жены? Вы придумали что-нибудь для нее?

Кларрис в ярости потянулся к кобуре. Генерал Мендоса успокаивающе положил ладонь на его руку.

— Прошу вас, мистер Кларрис. У нас еще остались кое-какие вопросы.

— И все же лучше будет прикончить их. — Кларрис кивнул в сторону пленников.

Мендоса задумчиво посмотрел на него, а Кларрис ответил ему яростным взглядом. Секунду спустя Мендоса рассмеялся.

— Возможно. Но вы слишком торопитесь. Не позволяйте мистеру Дэйну дразнить вас. Он любит дразнить людей — даже тогда, когда у него связаны руки.

— Мы не будем в безопасности, пока они живы, — сказал Кларрис.

— Это вы не будете в безопасности. Что касается меня, то это другой вопрос. — Он повернулся к Дэйну:

— Не можете ли вы поведать мне, кто настоящий работодатель вашего друга, мистера Торнтона?

— Сейчас это не имеет значения, — ответил Дэйн. — Мистер Торнтон — наблюдатель из Госдепартамента.

— Я должен был догадаться! — заявил генерал Мендоса. — Никакое иное положение не в силах объяснить эту странную смесь упрямства и политической неосведомленности. — Генерал был доволен, как может быть доволен человек, только что сочинивший эпиграмму.

Дэйн вежливо кивнул.

— Не хотите ли развязать мне руки?

— Ну конечно же! Как я мог забыть! — Генерал обратился к одному из охранников, и тот разрезал веревки на руках Дэйна карманным ножом. Несколько секунд Дэйн растирал запястья, потом скрестил руки на груди.

— А теперь мы вас ненадолго покинем, — объявил Мендоса. — Мне нужно обсудить кое-что с мистером Кларрисом. Ради вашей же собственной безопасности не выходите в туннель.

Мендоса, Кларрис и охранники ушли. Дэйн выбрал себе местечко посуше и уселся прямо на пол. Откинувшись к стене, он прикрыл глаза. Эстелла спросила:

— Мистер Дэйн, что случилось?

Дэйн открыл глаза. В желтом свете лампы лицо его казалось серым от усталости. Он сказал:

— В Санта-Катарине я получил телеграмму. У меня не было времени поговорить с вами: самолет в Майами вылетал немедленно. Полагаю, вы получили мою записку и действовали так, как в ней указано. Я не думал, что это приведет к таким последствиям. И я уж точно не ожидал, что вы явитесь сюда.

— Это казалось единственным выходом, — отозвался Торнтон.

— Знаю. Наша беда была в отсутствии связи. Но с этим ничего нельзя было поделать.

— А как насчет Кларриса? Почему вы поверили ему?

— Я не поверил, — ответил Дэйн, — но я счел его безвредным. На тот момент я располагал информацией о том, что генерал Мендоса задержан эмиграционным бюро. И тут отсутствие связи, я не знал, что он был отпущен.

— Как вы попали сюда?

— Мы вылетели в Сан-Хуан-дель-Норте, а там арендовали моторную лодку. Вскоре после нашей высадки один из людей Мендосы потопил эту лодку.

— Что происходит сейчас? — спросила Эстелла.

— Давайте подождем и увидим, — сказал Дэйн, вновь закрывая глаза.

Когда часы Торнтона показывали девять вечера, охранник принес им упаковку армейского рациона и фляжку воды. Ночь тянулась бесконечно. Дэйн отмалчивался. Торнтон и Эстелла обнаружили, что им почти не о чем говорить друг с другом. К полуночи в пещере стало очень холодно. Наконец Торнтон погрузился в беспокойный сон.

* * *

Проснулся он внезапно. Керосин в лампе почти закончился. Взглянув на часы, Торнтон обнаружил, что уже почти пять утра. Эстелла спала на его плече, ее длинные волосы разметались по его груди. Торнтон огляделся, пытаясь понять, что разбудило его. Потом он заметил, что в тени у входа стоит человек. Это был Джордж Кларрис. Он с револьвером в руке подбирался к Дэйну.

Торнтон снял со своего плеча голову Эстеллы и вскочил. И тут же услышал резкий шепот Дэйна:

— Спокойнее, Торнтон. Все в порядке.

Глава 29

Они вышли по туннелю во внешнюю пещеру. Охранник без сознания лежал на ящиках, прерывисто дыша. Дэйн и Торнтон оттащили его к стенке. Кларрис достал большую отвертку и начал вскрывать один из ящиков.

В ящиках были свертки, упакованные в промасленную бумагу. Торнтон сдирал упаковку, Кларрис стирал толстый слой жира, а Дэйн принимал детали. Он собрал из них три автомата.

— А теперь посмотрим, удастся ли нам найти патроны, — сказал Дэйн.

Им пришлось взломать пять ящиков, прежде чем они нашли рожки для своих автоматов. Зарядив автоматы, они рассовали тяжелые рожки в карманы и за пазуху. Кларрис отдал Эстелле свой револьвер. Она взяла его и повесила на плечо фляжку охранника. Во главе с Дэйном они направились к выходу из пещеры.

Над Куэврой вставал серый промозглый рассвет. Скалы были влажными, по земле вились пряди тумана. Дэйн сказал:

— Мы попытаемся добраться до лодки, на которой прибыли вы, Торнтон. Быть может, нам повезет.

Они вышли из пещеры цепочкой, по одному. Впереди шел Дэйн, Кларрис пристроился в хвосте. Ни единого шороха не донеслось до беглецов, никто не попытался напасть на них. Они без происшествий достигли конца скального массива. По ту сторону пляжа покачивалась на волнах лодка, стоящая на якоре. А затем послышался крик и звук автоматной очереди. Беглецы распластались на земле между обломками скал. Крики не стихали, а потом из скал хлестнула вторая очередь, отсекая беглецов от пляжа. Было ясно, что побег не удался — а ведь лодка была так дразняще близко, всего в нескольких десятках ярдов! В перерывах между выстрелами слышался голос Мендосы, выкрикивавший приказы.

— Черт бы их побрал, — выругался Кларрис, — мы должны попасть на эту лодку! Дэйн, как ты думаешь, может, нам удастся подобраться к ней с дальнего конца, из-за скал?

В двадцати футах справа скалы тянулись через весь пляж почти до самой воды. Если им удастся достичь этой точки, то они смогут пройти почти весь пляж под прикрытием скал. Но все равно придется плыть к лодке под автоматным огнем.

— Давайте пойдем туда и посмотрим, — сказал Дэйн. Они, пригибаясь, побежали вдоль скальной гряды и достигли дальней точки, прежде чем люди Мендосы смогли зайти им во фланг.

Дэйн оценил их новую позицию:

— Выглядит не слишком многообещающе. Против нас будет по меньшей мере четыре автоматчика.

Торнтон сказал:

— Если вы прикроете меня огнем, я попробую доплыть до лодки. Я могу оставить якорь на дне и привести лодку прямо сюда.

— У вас нет ни малейшего шанса.

— Думаю, есть, — возразил Торнтон. Он отдал свой автомат Эстелле и двинулся к краю стены. Вдруг Дэйн скомандовал ему подождать.

Автоматчики Мендосы обратили огонь на другую цель. Ураган очередей накрыл лодку. Пули прошивали борта, на мостике уже плясал маленький огонек. Лодка беспомощно накренилась на нос. Вскоре спорить стало не о чем, разве что о том, утонет злосчастная лодка или сперва сгорит.

Дэйн решил отступать к дальнему концу скального массива, а потом в глубь острова.

У восточной своей оконечности Куэвра переходила в скалистый мыс, отвесно поднимавшийся над морем почти на сотню футов. Дэйн повел свой отряд в этом направлении. Вскоре обрывистые склоны скал скрыли беглецов от глаз преследователей. Местность благоприятствовала реализации замысла Дэйна. Оставив далеко позади людей Мендосы, они двигались к самой высокой точке острова Куэвра.

В двух сотнях ярдов от оконечности острова они были встречены автоматным огнем. Мендоса, реагировавший с завидной быстротой, послал одного человека на западный конец острова. Автоматчик расположился высоко над ними, укрывшись между валунами, именно в том месте, которое хотел занять Дэйн. Мендоса и остальные были где-то позади.

— Нам крышка, — сказал Кларрис.

— Еще нет, — возразил Дэйн. — Один человек не сможет удержать эту позицию. Я думаю, мы сможем обойти его.

Кларрис уставился на пик. Руки его дрожали.

— Не надо мне было слушать тебя, Дэйн. Рассуди здраво. Мы не сможем забраться наверх по этим скалам под автоматным огнем.

— Все не так плохо, как кажется, — ответил Дэйн. — И, откровенно говоря, Кларрис, ты знал, на что идешь. Тебе не следовало возвращаться на Куэвру.

— Это точно. Я должен был остаться в Порт-Какао и попасть под арест. Ты предоставил мне недвусмысленный выбор.

— Но сперва выбирал ты сам, — сказал Дэйн. — Ты занялся контрабандой и попался на этом. В обычное время тебя бы попросту арестовали. Ты не получил бы и такого шанса.

— Чертовски вонючий шанс, — отозвался Кларрис. — Черт побери, эти ребята знают свое дело. Стреляют напоражение.

— Так же поступим и мы.

— Мне эта мысль не кажется удачной. Ты серьезно хочешь заставить нас ползать по этим скалам?

— Мы не можем оставаться тут, внизу.

— Послушай, Дэйн, я слишком стар для такого. Мне пятьдесят четыре года, я…

— Заткнись! — приказал Дэйн, и его лицо потемнело от гнева. — Перестань ныть. Тебе следовало подумать об этом прежде, чем ты занялся контрабандой оружия. Если бы не ты, то никому из нас не пришлось бы ползать по этим скалам. Во Флориде я предоставил тебе выбор: пойти со мной и помочь вытащить Торнтона и мисс Варгас с Куэвры или пойти под суд при отсутствии смягчающих обстоятельств. Теперь я предлагаю тебе другой выбор. Иди с нами и сделай все, что сможешь, или возвращайся и присоединяйся к Мендосе.

— Он меня убьет.

— Сомневаюсь, — сказал Дэйн. Голос его вновь стал спокойным, лицо обрело невозмутимое выражение. — У него каждый человек на счету, и никто не будет лишним.

Кларрис трясущейся рукой вытер лоб.

— Извините, мистер Дэйн. конечно, я не вернусь. Я сделал свой выбор во Флориде. Но, боюсь, нервы у меня немного не в порядке.

— Об этом не беспокойся, — ответил Дэйн. — В таких делах у всех нервы не в порядке. — Он положил руку на плечо Кларрису, и Кларрис ответил ему признательным взглядом. — А теперь идемте.

Дэйн разделил отряд на две группы. Дэйн и Кларрис двинулись вправо, Торнтон и Эстелла — влево.

После Торнтон с трудом мог вспомнить подробности этого кошмарного восхождения на скалы. Тяжелый автомат болтался на шее, карманы и рубашка отвисали под тяжестью рожков с патронами. Большую часть времени он и Эстелла были защищены от выстрелов выступами скал. Один раз на открытом месте пули ударили в камень рядом с ними, но автоматчика сразу же отвлекли Дэйн и Кларрис, открывшие огонь с другой стороны.

А когда они обогнули последний валун и достигли вершины скалы, все остальное оказалось до боли просто. Автоматчик, попав под перекрестный огонь, начал отступать. Он беспорядочно отстреливался, пытаясь держаться в укрытии; но он не мог укрыться от трех автоматов, ведущих огонь с разных позиций. Длинная очередь, выпушенная Дэйном, достала его. Торнтон видел, как пули, выбивая из камня крошки, подбирались все ближе к человеку. А потом раздался короткий глухой вскрик. Человек уронил свой автомат и бросился бежать, согнувшись чуть ли не вдвое и прижимая обе руки к животу. На плечах его поблескивали погоны — это был Хуан. Он пробежал дюжину ярдов, потом споткнулся, упал лицом вниз и больше не двигался.

Теперь они находились на восточной оконечности острова Куэвра, на самой высокой его точке. Дэйн поставил их прикрывать все подходы к вершине. С точки зрения Торнтона, их крепость была неприступной. Ее можно было разбомбить с самолета, но подобраться снизу под заградительным огнем не удалось бы никому.

— Берегите патроны, — сказал им Дэйн, — не стреляйте, пока перед вами не будет определенной цели.

Торнтон спросил:

— А как мы выберемся отсюда?

— Одним путем или другим, но тем не менее скоро. Сейчас меня заботит генерал Мендоса. Он не послал своих людей наверх.

— Но ведь это же хорошо!

— Я так не думаю, — возразил Дэйн. — Мендоса — отличный солдат. Если он не прижал нас немедленно — значит, у него есть план получше.

— Какой у него может быть план? Вы думаете, он сможет заслать кого-нибудь нам в тыл?

Они посмотрели в сторону западного побережья. Пики зубчатой линией вырисовывались на фоне моря, покрытого рябью.

— Нет, — сказал Дэйн, — с тылу мы в безопасности.

— Может быть, он собирается уморить нас голодом?

— У него нет на это времени. Нам остается только ждать и смотреть. Что бы он ни сделал, ничего хорошего нам это не сулит.

Солнце было на полпути к зениту, над скалами поднималось марево. Море было пустым и ровным, побережье Центральной Америки скрывалось за дымкой. Беглецы ждали, что предпримет Мендоса.

Глава 30

К полудню они установили по редким автоматным очередям, что автоматчик находится внизу и справа от них, в укрытии, закрывая выход с восточной оконечности острова. Мендоса не предпринимал никаких попыток взобраться на скалу и выкурить оттуда беглецов. Солнце ползло по безоблачному небу, и камень нагрелся так, что до него было больно дотронуться. Стволы автоматов были раскаленными, хотя из них еще не стреляли. Весь остров словно превратился в одну большую сковородку.

Они расположились полукругом. На одном конце прижимался к скале Кларрис, лицо его было ярко-красного цвета, глаза полузакрыты. Казалось, он был опасно близок к тепловому удару. На другом конце полукруга Торнтон и Эстелла прятались в тени под выступом скалы. Эстелла тоже страдала от жары. Торнтон устроил ее поудобнее, тронул ладонью ее лоб, и она улыбнулась ему потрескавшимися губами. Ей было плохо, и в эту минуту Торнтон был готов убить Мендосу голыми руками.

Дэйн занял позицию в середине. Он дал Кларрису попить воды, потом переместился к Торнтону и Эстелле. Даже Дэйн выглядел сейчас не особо бодрым. На лице его отросла густая щетина, нос и лоб были измазаны грязью. Запавшие глаза лихорадочно блестели. Сейчас он походил на беглого преступника.

— У нас есть шанс? — спросил Торнтон.

— Должен быть, и не один. Я попросил военный флот США перехватить «Либерио».

— Они могут сделать это?

— Несомненно. Они никого не арестуют, просто задержат корабль на день-другой, обыскивая на предмет водолазного снаряжения.

Торнтон, казалось, был сбит с толку. Дэйн пояснил:

— В оправдание они сошлются на неисправности в телеграфной системе Карибского бассейна. Проблема в том, найдут ли они «Либерио».

— А это так трудно?

— Да. Мы можем только предполагать, где он находится.

— Значит, «Либерио» все-таки может прийти сюда?

— Это возможно, — согласился Дэйн.

— А что насчет правительства Коруны?

— Они получили всю необходимую информацию. Я настоятельно порекомендовал им послать на Куэвру эсминец.

— Они сказали, что пошлют его?

— Они сказали, что рассмотрят этот вопрос. Вероятно, эсминец будет направлен сюда. Большой вопрос — когда. Вы должны помнить, Торнтон, что большинство стран, подвергшихся нападению, знало о планах противника заранее. Но это ничего им не дало. А спорный статус Куэвры довершит все остальное.

— Но они же не могут просто сидеть и ждать, когда их завоюют!

— Боюсь, что могут, — ответил Дэйн. — Мы просто не знаем, что они предпримут. Они могут отправить эсминец на Куэвру немедленно или могут обсуждать этот вопрос в парламенте в течение трех следующих дней. Они могут послать солдат на побережье, ждать вторжения, а затем потребовать немедленных действий со стороны ООН. Или могут списать все происходящее на военную панику со стороны США. Очень трудно предсказать, что будет делать правительство, оказавшись перед лицом кризиса, и как долго это продлится.

— Радостные новости, — съязвил Торнтон. — А нам остается только торчать в этом пекле неизвестно сколько.

Дэйн кивнул. Похоже, ему было не привыкать торчать в пекле.

— Вы предприняли множество мер, — сказал Торнтон. — Почему же вы не попросили эмиграционное бюро задержать Мендосу подольше?

— Я не просил их об этом. Я просил их отпустить его.

— Зачем?

— Я хотел, чтобы он был схвачен на Куэвре, — пояснил Дэйн. — Пока он оставался в Майами, против него не было настоящих улик. Мы, конечно, докопались до Кларриса и до компании «Делакур». «Майами-Юг», кажется, действительно ни при чем, хотя компания по перевозке грузов может оказаться замешанной в деле. Но против Мендосы у нас не было ничего. И оставь мы это дело так, Мендоса на следующий год начал бы планировать новую войну в другой стране и все началось бы сначала. Но захваченный здесь, за подготовкой к свержению правительства…

— Понятно, — сказал Торнтон. — А я и Эстелла спутали все планы.

— Вы ничего такого не сделали, — возразил Дэйн и неожиданно усмехнулся. — Не волнуйтесь об этом.

— И тем не менее я волнуюсь, — настаивал Торнтон. — Мы с Эстеллой оказались невероятно наивны, поверив мистеру Куалилье. Мы не должны были приезжать сюда.

— Забудьте об этом, — сказал Дэйн. — Если уж вы так ищете виноватого, то мне не следовало приезжать сюда за вами. Но мисс Варгас чувствует ответственность перед своим правительством, вы чувствуете ответственность за нее, а я отвечаю за вас обоих. Мы втянули друг друга в эту кашу, и теперь должны вытащить друг друга из нее. Я надеюсь…

Речь Дэйна прервал на полуслове глухой хлопок — как будто лопнул бумажный пакет. Наступило долгое молчание, затем в скалах в пятидесяти ярдах от них прогремел взрыв. Еще не утихло его последнее эхо, как вновь послышался глухой хлопок, и какой-то черный предмет взвился в небо, неспешно пролетел над их головами и взорвался в скалах.

— Вот почему Мендоса так медлил, — сказал Дэйн. — Он собирал миномет. Теперь нам точно придется плохо.

Сначала Торнтон не осознал всей опасности. Ему казалось, что миномет — это всего лишь еще один вид оружия, смертоносный, но не в большей степени, чем автомат. Было невероятно, чтобы появление на сцене миномета могло серьезно подорвать безопасность их укрытия.

Еще несколько мин разорвалось позади них. Минометчики целились в самый отдаленный пик, чтобы видеть разрывы. Теперь, пристрелявшись, они переместили огонь ниже, систематически осыпая снарядами маленький пятачок земли. Через минуту «крепость» должна была превратиться в ловушку.

Кларрис покинул свою позицию и метнулся к остальным.

— Что нам теперь делать? — спросил он Дэйна.

— Ждать.

— Но мы не можем ждать! Нас закидают минами!

— Они не могут покрыть всю площадку одновременно, — возразил Дэйн. — Мы подождем, пока мины не станут падать на внешний склон. Тогда мы перебежим в дальний конец.

— Мы не сможем продержаться под минометным огнем, — сказал Кларрис.

— Нам больше ничего не остается. Если Мендоса нас схватит, то скорее всего расстреляет. Думаю, нам лучше некоторое время все-таки терпеть минометный обстрел.

Мины уже рвались рядом. Дэйн подал сигнал, и все бросились в дальний конец острова. Остановившись там, они смотрели, как минометный огонь выметает только что оставленную ими позицию.

— А когда обстрел переместится сюда, мы побежим обратно? — спросил Торнтон.

— Нет. Мендоса, вероятно, пошлет людей занять нашу «крепость». Лучше мы спрячемся за этими скалами.

В десяти футах за последним каменным завалом поверхность утеса резко обрывалась в море. Здесь они были в некоторой безопасности от минометного огня, но слабо защищены от атаки автоматчиков. Они смотрели, как минометные снаряды ввинчиваются в синеву неба и как мины перепахивают скалистый пятачок.

Дэйн заглянул за край обрыва, потом сказал:

— Думаю, отсюда можно спуститься.

Кларрис глянул вниз и покачал головой:

— На это нам потребуется по меньшей мере полчаса. И все эти полчаса мы будем великолепной мишенью для автоматчиков.

— Мы должны попытаться, — настаивал Дэйн. — Торнтон, вы первый. Потом мисс Варгас, потом Кларрис. Я пойду последним.

— А как насчет автоматчиков?

— О них не беспокойтесь.

— Вы случайно не планируете остаться здесь? — спросил Торнтон.

— Мои планы — это мое личное дело.

— Черт бы вас побрал! — вспылил Торнтон. — Дэйн, вы не можете так поступить.

— Я намерен это сделать. Не беспокойтесь, когда придет время, я смогу уговорить генерала. Мы друг друга понимаем. Возможно даже… — Он умолк и настороженно прислушался.

— Что случилось? — спросил Торнтон.

— Они прекратили стрелять из миномета.

Несколько секунд спустя они услышали голос Мендосы, слабо доносящийся издалека:

— Мистер Дэйн! Вы и ваши люди живы?

— Придите и посмотрите! — откликнулся Дэйн.

— Славный ответ, — сказал Мендоса. — Мистер Дэйн, вы великолепно организовали сопротивление. Поздравляю вас.

— Благодарю.

— Вы могли бы стать отличным пехотным лейтенантом. Но стратегия — ваше слабое место. Вы никогда не позволяете себе попасть в безвыходное положение. Но вы рассуждаете неверно, мистер Дэйн.

— Признаю это.

— Если бы вы действовали иначе, я был бы рад еще поиграть с вами в кошки-мышки. Но теперь игра окончена. Я призываю вас сдаться.

— На каких условиях?

— Безоговорочно.

— Это меня не устраивает.

— Но так оно и будет, — заявил Мендоса. — Вы не в том положении, чтобы торговаться.

— Положение у нас отменное. Скалы обеспечивают нам достаточное прикрытие от минометного огня, а прямая атака вам ничего не даст.

— Мистер Дэйн, вы блефуете. Ваше положение безнадежно. Или мне послать людей вокруг острова, чтобы они расстреляли вас с тыла?

— У вас нет достаточного количества людей.

— У меня людей достаточно. Прибыл «Либерио».

— Не верю.

— Мы зря тратим время, — сказал Мендоса. — Можете влезть на одну из тех вон скал и убедиться. Обещаю, что никто не будет стрелять. Вы поверите моему слову хоть в этом?

— Конечно, — отозвался Дэйн. Он повернулся к Торнтону. — Как видите, генерал все еще исповедует кое-какие старомодные принципы ведения войны. Поэтому он выигрывает битвы, но проигрывает войны.

Дэйн положил свой автомат на землю и взобрался на макушку большого валуна. Несколько секунд он стоял там и его силуэт четко вырисовывался на фоне неба, потом спрыгнул вниз.

— Это «Либерио», — сказал он.

Неожиданно послышался треск автоматной очереди. Дэйн бросился на землю. Торнтон прислушался и понял, что стреляют где-то в отдалении. Он слышал голоса, выкрикивавшие что-то по-испански, слышал басовитый гудок парохода.

— Они стреляют не в нас, — сказала Эстелла. — Это по ту сторону скал. Мистер Дэйн, не могли ли люди генерала взбунтоваться против него?

— Возможно, — кивнул Дэйн. — Для Сантос-Фигуэра это идеальный момент, чтобы взять верх.

— Но если это так, — вмешался Торнтон, — то что остается нам?

Дэйн пожал плечами:

— Давайте подождем и посмотрим.

Глава 31

В обеденном зале отеля «Клайтон» было холодно. Кондиционеры были включены на полную мощность, и, пока на улицах Майами царило сентябрьское пекло, постояльцам «Клайтона» могло показаться, что они находятся в зимнем Нью-Йорке.

Торнтон и Эстелла заняли столик на четверых. Стол был завален газетами. Они наскоро просматривали их одну за другой.

— Я не могу найти ничего, — пожаловалась Эстелла. — Возможно, об этом не сообщала пресса.

— Вполне могло быть, — согласился Торнтон. — Минутку, вот оно. На пятой странице.

— На пятой?!

— Боюсь, что так. Вот, слушай. «Попытка интервенции. Транспорт с большим отрядом вторжения на борту был перехвачен вчера в прибрежных водах у побережья Коруны. Перехват производился корунийским эсминцем «Ла Сала» под командованием капитана Эрнесто Родригеса. После того как «Либерио», корабль интервентов, был захвачен, капитан Родригес проследовал на конфискованном судне на остров Куэвра, где налетчики должны были получить оружие и боеприпасы. Еще несколько интервентов были захвачены на Куэвре после короткой стычки. О жертвах сообщений нет. Предполагается, что обучение армии интервентов проходило на Кубе, в провинции Ориенте. Правительство Коруны назвало попытку вторжения «несерьезной угрозой». Кубинскому правительству был заявлен формальный протест».

— Но это же все не правда! — воскликнула Эстелла. — Интервенты были из Доминиканской Республики, и это было очень серьезно. Если бы эсминец не наткнулся на «Либерио», сейчас в Коруне бушевала бы война.

Торнтон кивнул, вырвал заметку из газеты и положил ее в свой бумажник. Его кофе уже остыл.

— И они не упомянули ни мистера Дэйна, ни генерала Мендосу, — продолжала Эстелла. — Они не упомянули даже нас!

— А это тебя тревожит?

— Конечно, нет. Но я не понимаю, почему вся слава должна достаться этому капитану Родригесу. Он просто выполнял приказ. Он на самом деле и не принимал почти никакого участия во всем этом деле.

— Забудь, — посоветовал ей Торнтон. — Он спас нам жизнь.

— Знаю. Он теперь герой. Но газеты должны были рассказать обо всем открыто. Как ты думаешь, что теперь будет?

— Ну, Кларрису, наверное, позволят тихо уйти на пенсию. Генерал Мендоса пойдет под суд. Уж обвинений против него хватает: и контрабанда, и революционная деятельность. Лет десять или пятнадцать тюрьмы ему обеспечено.

— И это все?

— Боюсь, что так.

— А разве он не пытался совершить убийство?

— Я так не думаю, — ответил Торнтон. — Полагаю, что, когда человек возглавляет армию, это не называют убийством.

— Все это очень нечестно, — сказала Эстелла. — А мистер Куалилья? Как поступят с ним?

— Думаю, никак. В чем его можно обвинить?

Эстелла горько вздохнула:

— Это самая нечестная вещь из всех. А мистер Дэйн ничего не может с ним сделать?

— Кажется, Дэйн этим совершенно не интересовался. Он сказал, что всегда остаются оборванные концы. И перед отъездом он пожелал нам счастья.

— Наверное, он сейчас уже в Вашингтоне, — сказала Эстелла.

— Наверное.

На миг Торнтону вспомнился Дэйн, каким он был в международном аэропорту Майами — высокий, спокойный, он пытался выглядеть точно так же, как сотни других пассажиров, но это ему не удавалось. Теперь, когда все было позади, Дэйн чувствовал себя немного неловко и потому держался натянуто и холодно. Его часть работы была закончена, его не интересовали подробности, он не хотел рассуждать о том, что могло бы быть, если бы…

На прощание Дэйн сказал:

— Все было бы гораздо проще, если бы этот осел Родригес в точности выполнил приказ. Ему было приказано отправляться прямо на Куэвру, но он решил сперва поохотиться на «Либерио». Ну что ж… Счастья вам, Торнтон. Она чудесная девушка. Счастья вам обоим.

Дэйн небрежно пожал руку Торнтона, как будто прощался с малознакомым человеком. А потом пошел к самолету.

Книга III. Живое золото

23 ноября 1951 года, Мекка

Глава 1

Одэ взвесил свои шансы. Вероятность успеха была невелика. Ему пришлось поставить на карту саму жизнь, но другого выхода просто не оставалось. Спрятав в складках белого одеяния нож, Одэ пошел по улицам Мекки. Он изо всех сил старался выглядеть обычным человеком, спешащим по своим делам. Ему нужно было пройти мимо охранника-бедуина и присоединиться к группе людей, стоящих у автобуса на Джидду.

Одэ не мог сказать, наблюдает ли за ним охранник, глаза бедуина скрывались за огромными солнечными очками. Он мог следить за кем угодно, подобно мухе с ее большими глазами. Одэ встал в очередь. Перед ним стояли двое торговцев: один — из племени джахейма, второй — нигериец. Сейчас в автобус садились три закованных в наручники раба-балучи и их хозяин, какой-то йеменец с растрепанными волосами.

Охранник-бедуин взирал на всех с глубоким, но ни на кого конкретно не обращенным недоверием. Он был воином дома Сауда. Его забрали из Неджа и вручили солнечные очки и винтовку «ли-энфилд». Недоверие было его наследием, полученным от предков, а подозрительность — отличительной чертой его образа мыслей. Босые ноги охранника шлепали по мостовой, а огромные очки, казалось, смотрели прямо в душу Одэ. Одэ стоял в очереди. Он твердо решил пустить в ход нож, если бедуин попытается задержать его. Если он убьет этого бедуина, тогда, возможно, другие охранники не станут стараться взять его живым, чтобы подвергнуть наказанию, а разозлятся и прикончат прямо на месте.

Одэ ни о чем не жалел. Он взвесил все обстоятельства и понял, что другой такой возможности может не представиться и через десять лет. Его хозяин, Бедр ибн-Шефия, уехал по делам в Медину. А жена Шефии, обманувшись кажущейся покорностью Одэ, поручила ему отвезти в Тайфу серебряный браслет для их сына. Одэ воспользовался моментом, загнал браслет какому-то сирийцу за треть цены и купил билет на автобус до Джидды. Так он стал не только беглым рабом, но еще и вором. Да, он бежал. Но если уйти не удастся, надо постараться умереть быстро, чтобы избежать медленной смерти, которой его предадут, если поймают.

Очередь переместилась, и Одэ поднялся по ступенькам. Охранник продолжал сверкать очками, но Одэ понял, что тот не присматривается к нему. Он смотрел так сурово просто потому, что был бедуином, воином и мужчиной из дома Сауда. Охранник пристально смотрел на каждого, наслаждаясь ощущением власти.

Оказавшись внутри, Одэ поспешно прошел в конец автобуса. Салон был почти пуст. Хадж в этом году уже закончился, и жители Мекки в ожидании новых паломников впали в дремоту. Одэ прошел мимо несчастных балучей. За ними сидел нигериец, человек его расы. Судя по тюрбану и трости с золотым набалдашником, это был эмир из Кано. Он выглядел как влиятельный человек, но станет ли он помогать соплеменнику? Вполне возможно, что нет. С какой стати богатый эмир должен помогать беглому рабу? Одэ решил ни о чем не просить эмира, но сел к нему поближе.

Автобус тронулся. Бедуин-охранник последний раз посмотрел на отъезжающий автобус и отвернулся. Автобус выехал из городских ворот и с пыхтением принялся карабкаться по невысоким холмам, окружающим Мекку. Потом он спустился на плоскую сухую равнину и поехал быстрее. Одэ вздохнул свободнее. Его бегство началось. Через два часа, к вечеру, он окажется в Джидде. А там, если будет на то воля Аллаха, он найдет способ выехать из Аравии.

Он должен бежать или умереть. С первого же дня пленения Одэ не представлял себе иной возможности. Он не мог оставаться рабом. Он был фулани, а к его племени в Западной Африке издавна относились с боязливым уважением. Всего несколько поколений назад фулани воевали одновременно и с торговым племенем хаусов, и со свирепыми туарегами из Сахары. Теперь между воинственными племенами французской и британской Западной Африки установился хрупкий, не слишком прочный мир. Но даже сейчас фулани помнили, кто они такие. Фулани — это вам не какие-нибудь белласы. Фулани нельзя превратить в рабов. Они либо убивают своих врагов и освобождаются, либо умирают.

Автобус прибавил скорость, увеличивая расстояние между Одэ и Меккой, прекрасным и предательским городом. Насколько хватало глаз, по сторонам расстилалась каменистая равнина. На востоке смутно темнели горы. Автобус приближался к первому сторожевому посту.

Одэ застыл, вцепившись в рукоять кинжала. Эти посты ставились в основном на время хаджа, чтобы заворачивать обратно иноверцев и задерживать мусульман, у которых не было должным образом оформленных документов. Таких, как Одэ. Воспоминания вызвали у Одэ приступ гнева на саудовских воров, укравших у исламского мира священный город. Для вида эти воры строго порицали ваххабитов, а сами наживались, обманывая и порабощая своих братьев по вере. Одэ ненавидел их всех: тех, кто обращал свободных в рабов — сильнее, тех, кто покупал их, подобно бывшему хозяину самого Одэ — несколько слабее. Но самая глубокая и искренняя его ненависть была отдана Мустафе ибн-Хариту, великодушному и богобоязненному, для которого, несомненно, давно уготовано особое место в аду.

Автобус остановился для проверки. Одэ сидел, сжимая рукоять ножа, и думал о Мустафе ибн-Харите.

Одэ родился в Ишане, неподалеку от Кано, крупного города, расположенного на севере Нигерии. В его жизни произошло два великих события. Первое случилось, когда ему было семнадцать лет. В том году его дядя после длительных размышлений решил сделать Одэ помощником водителя грузовика, а не продавать это место тому, кто предложит наилучшую цену. Благодаря поразительной щедрости и великодушию дяди будущее Одэ было обеспечено. Со временем он сам мог бы стать водителем грузовика, получить водительские права британского образца, солидный доход и высокое положение в обществе. Это была неимоверная удача для юноши, не имеющего ни гроша, и Одэ трудился не жалея сил, чтобы доказать, что он достоин этой чести. Он выучил малейшие детали мотора фордовского грузовика и каждую колдобину на пыльной дороге между Ишаном и Кано.

Второе великое событие произошло, когда Одэ было девятнадцать. В этом году в Ишан приехал Мустафа ибн-Харит.

Харит был проповедником. Он изучал Коран и комментарии к нему. Его радость заключалась в его набожности, а его честолюбие — в том, чтобы помогать другим выполнять долг перед верой. Мустафа ибн-Харит был не каким-нибудь двуличным арабом, а истинным африканцем, уроженцем Бамако, выходцем из процветающей семьи. Еще мальчиком он уехал в Аравию и там жил и учился в Мекке, святом городе. В зрелые годы Харит подчинился непреодолимому религиозному порыву и вернулся на родину, чтобы нести свет истинной веры и побуждать правоверных совершать великий хадж в Мекку.

Мусульмане Ишана, открыв рот, слушали рассказы Харита о Мекке, о уммре, похвальном малом паломничестве, и о шайтане, побитом камнями в Мине. Когда Харит что-нибудь рассказывал, все это вставало перед глазами его слушателей словно наяву. Они видели девятнадцать врат, ведущих в Масджид-аль-Харам, огромную мечеть, в которой находится камень Каабы, величественное каменное здание, вышитое черное покрывало и сам священный черный камень.

Жители Ишана были мусульманами, правоверными, но несколько заторможенными. Они знали, что их вера требует, чтобы каждый мусульманин совершил хадж в Мекку, что это одна из главных обязанностей, налагаемых исламом. Увы, всегда находилась какая-нибудь причина, заставлявшая их откладывать далекое и нелегкое путешествие в Аравию. Но после проповедей Харита все изменилось.

Двое-трое преуспевающих торговцев уехали сразу же. Но бедняки вроде Одэ ничего не могли поделать. До Мекки было больше двух тысяч миль, несколько месяцев пути. Для людей, которые в жизни не располагали суммой больше нескольких шиллингов, такое путешествие оставалось несбыточной мечтой. Откуда им было взять деньги на дорогу, на еду, на жилье? Их религиозный пыл был велик, но и он не мог преодолеть гнета нищеты.

Благочестивый Харит долго размышлял о бедственном положении жителей Ишана. По его признанию, он провел много ночей в думах и молитвах. Он думал о правоверных, чьи души рвутся в Мекку, но которым недостает денег…

И вот однажды утром Харит объявил, что принял важное решение. Он рассказал жителям Ишана, как больно ему смотреть на единоверцев, которые не в силах исполнить свой религиозный долг. А потому он, Мустафа ибн-Харит, ничтожнейший из слуг Аллаха, стремящийся не к богатству, но единственно лишь к праведным деяниям, открывающим вход в рай, обязуется помочь этим бедным, но достойным людям, чьи сердца рвутся в Мекку. Он оплатит их пропитание и проезд и сам в их обществе отправится в священный город. За это он не ожидает никаких земных благ, а надеется лишь заслужить милость Аллаха великого, всеведущего и доставить остальным то блаженство, которое подарил ислам ему самому.

Решение Харита взбудоражило весь Ишан. Старейшины селения объявили проповедника святым и сказали, что путешествие в его обществе будет считаться особой заслугой. Единственное условие Мустафы — что его спутниками в трудном путешествии должны стать только молодые и сильные люди — казалось совершенно справедливым. Высокий и стройный Одэ, которому тогда исполнилось девятнадцать лет, получил особое разрешение от своего глубоко религиозного дяди. Дядя даже пообещал сохранить за Одэ его работу до возвращения. И преисполненный восторга Одэ присоединился к группе из восьмидесяти мужчин и девятнадцати женщин, которых Мустафа отобрал среди жителей Ишана и еще нескольких окрестных деревень.

Они отправились в Кано, а оттуда — в Форт-Лами, где великодушный Мустафа прихватил еще пять десятков непредусмотрительных паломников. Это были люди из Убанги-Шара, и никто из соплеменников Одэ не знал их языка. Оттуда они на грузовиках приехали в Судан, в Эль-Обейд. Здесь поразительная щедрость Харита позволила присоединиться к их группе еще двум десяткам новообращенных нубийцев. Харит клялся, что религиозный долг разорит его еще до окончания хаджа. Он посадил своих паломников, число которых теперь приближалось к двум сотням, на поезд, идущий в Хартум, оттуда — в Атбару, а оттуда — в Суакин, стоящий на берегу Красного моря. В Суакине Харит нанял одномачтовое судно-дхоу и перевез своих паломников через море, в Лит, на побережье Аравии.

Они прибыли в Лит в пятый день Дха’л-Хиджа, за неделю до должного срока. Все хаджи сняли свои повседневные одежды и переоделись в белые ихрамы, не имеющие швов. Когда они готовились преодолеть последний отрезок пути в Мекку, их религиозный пыл достиг степени истерии. Но, прежде чем они покинули Лит, их остановили саудовские гвардейцы и потребовали показать паспорта и визы.

Жители африканской глубинки были потрясены. Им редко приходилось иметь дело с паспортами, а многие вообще о них не слыхали. Ну кто же мог подумать, что для совершения хаджа в Мекку необходимы какие-то бумаги? Они сказали гвардейцам, что поездку устроил Мустафа ибн-Харит, их благодетель.

Но куда же делся Мустафа, который мог бы все объяснить? Его нигде не было. Саудовские гвардейцы, глухие к мольбам и уговорам, отправили всю группу в литскую тюрьму. Там паломники оставались в течение трех недель, все время хаджа. Потом их извлекли оттуда и препроводили к судье.

Того, что произошло в суде, хватило, чтобы заставить усомниться в побуждениях Харита. Судья постановил, что паломники должны заплатить крупный штраф за незаконный въезд в Аравию. Паломники не имели никакой возможности выполнить это постановление, но тут в суд явился Харит и уплатил за всю группу. После того как Харит внес деньги, судья объявил, что теперь эти иностранцы, несостоятельные должники, переходят в полную собственность Мустафы ибн-Харита. По законам Саудовской Аравии все паломники стали его рабами.

Теперь они поняли, кто такой Харит, но было поздно. При помощи своих вооруженных слуг и саудовских солдат Харит отвез всю группу на рынок рабов в Эр-Рийяде. Там он выставил их на открытые торги. Некоторые из несчастных паломников кричали и сопротивлялись, пока охранники не избили их плетками. Другие безропотно смирились с сокрушительным ударом судьбы. А некоторые, как и Одэ, были слишком ошеломлены, чтобы как-то реагировать на происходящее.

Одэ знал о рабстве. Оно еще с древних времен глубоко въелось в жизнь Западной Африки. Эмиры в Кано до сих пор владели рабами, хотя британские законы и запрещали им приобретать новых. На севере туареги никогда не отказывались от владения белласами, которые обрабатывали землю и присматривали за магазинчиками туарегов в Тимбукту и Камбарс. Даже кое-где в Хаусе сохранялось рабовладение.

Но, несмотря на все это, Одэ никогда не думал, что может наступить такой день, когда в раба превратится он сам. Этого не могло быть. Этого просто не могло случиться с чистокровным фулани, учеником водителя грузовика, который прошел обряд инициации и был принят в число мужчин племени. Фулани никогда не становятся рабами. И все-таки Одэ им стал.

Первые несколько недель он прожил в милосердном оцепенении. Юноша сидел с невидящим взглядом и не обращал внимания даже на удары кнута. Тогда окружающие решили, что он какой-то ненормальный, богом обиженный. Он не пригодился оманцам, которым нужны были рабы для опасной и изнурительной работы — добычи жемчуга. Бедуины из Неджа, ощутив легкое безумие Одэ, решили, что в пустыне он не протянет и месяца. Он был слишком взрослым, чтобы можно было сделать из него евнуха — юноша его возраста мог просто не выжить после кастрации — и слишком туго соображал, чтобы работать в магазине. В конце концов его за сходную цену купил торговец из Мекки, которому нужен был слуга для дома.

Но даже придя в себя, Одэ продолжал держаться, как простодушный дурачок. Эта унизительная маска на какое-то время обеспечивала ему безопасность и позволяла выискивать возможности для побега. Следующие три месяца Одэ работал, ждал и продолжал сохранять свою маску. Ему даже в голову не приходило, что можно смириться с судьбой. Смирение никогда не было свойственно его народу. Он должен был бежать и отомстить за то бесчестье, которому подверг его Мустафа ибн-Харит, этот проклятый Аллахом лгун, осквернитель гостеприимства, пожиратель падали, надсмеявшийся над хлебом и солью. Харит должен умереть. А чтобы убить Харита, Одэ нужно освободиться…

* * *

Солдат махнул рукой, давая понять, что автобус может ехать дальше, и Одэ расслабил руку, сжимавшую нож. Через час они миновали второй пост. Сидевший рядом с Одэ мужчина из Кано спал. Впереди показались белые здания Джидды, розовевшие под закатным солнцем. Пятнадцать минут спустя, когда они въехали в город, пурпур заката поблек и сменился грязно-серыми сумерками.

Мимо автобуса с ревом пронесся американский автомобиль, едва не сбив носильщика воды и его ослика. Одэ резко выпрямился. Ему показалось, что это была машина Шефии. Юноша попытался убедить себя, что это невозможно. Бедр ибн-Шефия сейчас в Медине. Не может быть, чтобы именно сегодня он решил прервать свою поездку! Наверное, машина принадлежит какому-нибудь богатому нефтяному шейху, который любит быстро ездить по плохим дорогам…

Машина развернулась и остановилась в пятидесяти футах перед автобусом. Водитель автобуса ударил по тормозам, но это мало помогло. Одэ увидел, что из машины выбираются четыре саудовских солдата. На улице как-то сразу образовалась толпа. Водитель автобуса издал гневный вопль и утопил педаль тормоза до отказа. Автобус вильнул в сторону, неохотно замедляя ход. Он так и не сумел затормозить достаточно быстро и потому толкнул американскую машину. Толчок был мягким, но все же он помял бок легковой машины и разъярил ее владельца.

Владельцем машины, как увидел Одэ, оказался Кедр ибн-Шефия. Он действительно прервал свою поездку в Медину.

* * *

Осмотрев свою помятую машину, Шефия обрушил град проклятий на голову водителя автобуса. Водитель ответил тем же самым, но еще более энергично. Тогда Шефия прибег к более утонченным обвинениям. Он высказал предположение, что у водителя плохо со зрением, а потому нельзя упрекать его за то, что он не заметил такой крохотный предмет, как американский автомобиль. Водитель на мгновение задумался, потом согласился, что столкновение действительно произошло по его вине — он не знал, что некоторые слабоумные господа имеют привычку ставить свой автомобиль поперек главной улицы.

Солдаты и зеваки от души наслаждались происходящим. Заметив это, Шефия резко оборвал ссору и заявил, что он прибыл сюда из Мекки, чтобы забрать беглого раба.

Зеваки приготовились услышать о революции, о государственной измене или о похищении третьей жены короля Сауда, и такое обыденное сообщение их разочаровало. Рабы — вещь несущественная, конечно, казнь беглого раба может оказаться любопытной, но ее скорее всего перенесут в Эр-Рийяд, чтобы пощадить чувства иностранцев. Иностранцев это бы утешило, но жители Джидды почувствовали бы себя обманутыми в своих ожиданиях. Впрочем, поимка беглого раба — это лучше, чем полное отсутствие развлечений.

— Беглый раб у меня в автобусе? — переспросил водитель. — Ну тогда забирай его.

Шефия вошел в автобус, четверо солдат последовали за ним. Он внимательно осмотрелся по сторонам, но своего раба не обнаружил. Тут эмир из Кано тронул Шефию за рукав.

— Думаю, я видел того человека, которого вы ищете, — сказал эмир. — Он сидел по соседству со мной.

— И где же он теперь? — спросил Шефия.

— Он вышел, — сказал эмир, указав на заднюю дверь. — Я спал. Когда автобус остановился и поднялся крик, я проснулся, а этот парень выскользнул через заднюю дверь, словно змея.

— Почему же вы не закричали?! — возмутился Шефия.

— У нас в Кано это не принято, — высокомерно ответил эмир.

— Но вы должны были закричать! — взвыл Шефия. — Вы должны были сразу же сообщить мне! Быстро говорите, куда побежал этот беглый раб!

Эмир молча посмотрел на торговца. Шефия попытался ответить ему таким же надменным и угрожающим взглядом, но тут же отказался от этой затеи. В спокойных, ничего не выражающих глазах и в больших узловатых руках, неподвижно лежавших на рукояти меча, таилась опасность. Это был не тот человек, который позволяет торопить себя, тем более кричать на себя.

Выждав должное время, эмир произнес:

— Я сказал бы вам об этом раньше, если бы вы меня спросили, причем надлежащим образом.

— Это все нервы, — сказал Шефия. — Столько беготни, столько неприятностей… — Он замялся, надеясь, что это объяснение может служить достаточной заменой извинению.

— Что касается направления, — сказал эмир, — раб протолкался через толпу и пошел по этой улице.

Шефия знал, что за этой улицей начинался лабиринт улочек и переулков. Найти в них кого-либо было нелегко. Торговец сжал руки.

— Не понимаю, почему он это сделал! Я обращался с этим неблагодарным ублюдком, как с родным сыном. Зачем он это сделал?

Эмир пожал плечами. Его редко интересовали побуждения других людей.

— А ведь бедолага еще и не в своем уме, — продолжал Шефия. — Он же придурковатый.

— Он выглядел не более придурковатым, чем гиена.

— Все равно его поймают! — вскричал Шефия и вылетел из автобуса. Он направился к властям, чтобы те оказали помощь в розысках.

Эмир откинулся на спинку сиденья и про себя пожелал беглому рабу удачи. Совершенно ясно, что этот парень — фулани. В самом эмире текла доля крови фулани, хотя вообще-то он принадлежал к древнему роду хауса. Но все-таки беглец не был каким-нибудь вонючим йоруба или ибо, или немытым язычником с холмов. Эмир чувствовал определенную симпатию к этому фулани, но помогать беглым рабам было ниже его достоинства.

Глава 2

На улицах зажглись факелы и фонари — ажурные пятна света посреди сгущающейся тьмы. Тускло светились редкие электрические лампочки, освещавшие лишь самих себя. Ночь обрушилась на Джидду, словно голодный зверь. Белые дома потускнели и стали безнадежно серыми, а улицы превратились в черные туннели, испещренные белыми точками.

Саудовские солдаты обыскивали город, перекликаясь, подбадривая друг друга и обмениваясь советами. К охоте присоединились и горожане, с неистовым рвением прочесывавшие тупички и дворы. Такого развлечения у них не было уже давным-давно, с 1947 года, когда какой-то христианин попытался войти в мечеть обутым и за это его забили камнями. Раньше в Джидду стекалось много беглых рабов. Некоторые ухитрялись удрать, прежде чем до города добирались их преследователи. Тех, кто удрать не успевал, ловили за какой-нибудь час, дрожащих и ослабевших от рыданий. Но на этот раз происходила настоящая охота, и в каждом мужчине проснулись охотничьи инстинкты.

Толпа приблизилась к большому новому коллектору, по которому сбрасывались в море сточные воды города. Охотники подняли факелы повыше и с брезгливым отвращением заглянули внутрь. Труба была достаточно широкой, чтобы по ней мог пройти человек, и выводила прямо к морю. Но разве мужчина, будь он хоть беглым рабом, способен пасть настолько низко, чтобы войти в эти помои?

После длительного спора преследователи сошлись на том, что по-настоящему отчаявшийся человек все-таки на это способен. Но если так, то идти за ним в коллектор должны солдаты или сам хозяин раба. Несомненно, горожан это не касается. Охотники пришли к общему согласию, оставили в покое коллектор и двинулись обыскивать порт.

Лабиринт улочек и переулков был прочесан уже несколько раз. Кроме того, охотники осмотрели базарные ряды и обыскали несколько магазинов. На пристани тщательно проверили целый ряд лодок-дхоу. Возникло несколько ложных тревог, а двух сомалийцев вообще арестовали и избили. Позже, когда ни в одном из них Шефия не узнал своего беглого раба, перед сомалийцами долго и многословно извинялись.

А теперь, по неким необъяснимым причинам, поиски переместились в ярко освещенные кофейни.

* * *

…Одэ стоял рядом с пристанью, в тени сарая, громко именуемого таможней. Юноша даже не запыхался. Ему почти не пришлось бежать. Выйдя из автобуса, он несколько минут походил по улицам, а потом присоединился к одной из поисковых партий. Это не составляло особого труда: Джидда была морскими и воздушными воротами Мекки, и потому город постоянно был наводнен множеством мусульман из самых разных стран. Здесь можно было встретить всю палитру оттенков — от эбеново-черных нубийцев до белокожих 6алучей, и какие угодно наряды — от набедренных повязок до джеллаб. Здесь, в Джидде, жило больше народностей, чем где-либо в мире, не считая Омдурмана.

В качестве преследователя Одэ не привлекал к себе особого внимания. Единственная предосторожность, которую юноше следовало соблюдать — это держаться подальше от одного только человека, который мог его опознать, Бедры ибн-Шефии.

Одэ тоже заглядывал в коллектор и счел, что его не устраивает такой путь бегства. Потом он вместе с остальными добровольцами спустился в порт и стал помогать обыскивать стоявшие у причала суда. А когда толпа отправилась обыскивать кофейни, Одэ незаметно ускользнул и притаился в тени таможни. Теперь он ожидал, пока саудовские гвардейцы перейдут на дальний конец пристани.

Одэ уже знал, на какой дхоу он спрячется. Он выбрал большое неопрятное кувейтское судно, готовое к отплытию. Груз — невыделанные шкуры и древесина — уже находился на борту и, судя по штемпелям, прошел таможенный досмотр. Когда Одэ вместе с другими преследователями обыскивал судно, там никого не было. Вероятно, капитан и команда сейчас пили кофе в какой-нибудь кофейне.

Когда солдаты удалились, Одэ выступил из темноты. Казалось, за длинным рядом дхоу никто не наблюдает. Каменные здания, оставшиеся у Одэ за спиной, тоже были темными и безмолвными. Юноша пересек пристань и поднялся на борт кувейтской дхоу.

Несколько минут он ждал, затаившись в маленькой душной каюте. Похоже, погони не было. Вскоре Одэ услышал, как мимо снова прошли солдаты, направляясь на противоположный конец пирса.

Крадучись, Одэ выбрался на палубу. Луна скрылась за тучами — велик Аллах всемилостивый! — и на соседних судах не было заметно ни малейшего движения. Одэ пробрался на заваленный дровами нос корабля. Там он осторожно вытащилиз большой груды несколько поленьев. Потом юноша осторожно растащил несколько бревен, надеясь, что ветер или прилив не заставят их грохнуться в море или обратно на пристань, и с сомнением посмотрел на сотворенную им дыру. Его тошнило при одной мысли о необходимости забиваться в эту нору. Теперь его собственный план казался Одэ бредом сумасшедшего. Он мог сбыться только при особом благословении Аллаха.

Но ничего другого не оставалось. И Одэ, правоверный мусульманин, враг саудовцев, свободнорожденный фулани и беглый раб, ногами вперед заполз в дыру, проделанную им в груде дров. Извиваясь, как червяк, он забился поглубже, ногами отталкивая со своего пути связки древесины. Одэ пришло в голову, что сейчас он похож на червяка-древоточца. Но, даже забиваясь поглубже, он продолжал держать в руке нож. Этот червяк-древоточец был вооружен. Первый, кто обнаружит его, горько об этом пожалеет, а возможно — второй и третий тоже.

С большим трудом Одэ закопался достаточно глубоко, чтобы его голова скрылась под дровами, после чего он пристроил на место ранее вынутые поленья, чтобы замаскировать свою нору. Это он проделал с особым тщанием. Если лодку будут обыскивать во второй раз, его могут найти; но, возможно, они не станут копаться здесь снова. Еще Одэ мог обнаружить перед отплытием капитан или кто-нибудь из команды, но это было маловероятно. Юноша спрятался на носу, и от остальной палубы его нору заслоняла огромная куча дров. Чтобы увидеть укрытие Одэ, сперва нужно было бы разгрести всю эту груду.

Одэ принялся ждать. Тут его словно громом поразило: он ведь не знал, куда направляется эта лодка! Она вполне могла стоять в Джидде, ожидая благоприятного ветра для плавания к берегам Африки. Да, но куда именно? Если дхоу направится в один из маленьких безымянных портов южнее Судана, положение Одэ может осложниться. Эфиопы были даже худшими рабовладельцами, чем арабы, а сомалийцы — еще хуже эфиопов. По крайней мере, так говорили. Все эти чужаки были дикарями, и они не могли понять, что означает свобода для фулани.

А что, если дхоу простоит у пристани еще неделю? Одэ не под силу переплыть Красное море. И вернуться в Джидду он тоже не может.

Одэ сказал себе, что нечего загадывать наперед и беспокоиться о том, чего не можешь изменить. Если дхоу не уплывет из Джидды, он умрет под этой грудой бревен. Если судно причалит в землях свирепых эфиопов, он умрет, сражаясь. Самым важным было то, что он освободился, даже если свобода не принесет ему ничего, кроме смерти.

До рассвета оставалось несколько часов. Одэ устроился поудобнее, насколько это представлялось возможным, закрыл глаза и уснул.

Глава 3

Саид Мохаммед Маджбил сидел в маленькой каюте на своем судне и пытался сосредоточиться на цифрах бухгалтерской книги. Саид был совладельцем дхоу и ее капитаном. Вторым совладельцем лодки был кувейтский торговый дом Маберидж. Большая часть команды состояла из бедных родственников семейства Маберидж и работала за мизерную плату. Это было вполне в порядке вещей, но вносило путаницу и потому не нравилось Саиду. Приходилось постоянно подбивать баланс, а для него это было нелегкой работой. Он был капитаном, морским волком и привык иметь дело с ветром, морем и землей, а не с циферками в гроссбухе.

Саид разогнул спину и потер глаза. Борода капитана была седой. Пожалуй, он стал слишком стар для того, чтобы путешествовать по удушающей африканской жаре. Ему бы следовало сидеть дома, да, в собственном доме, расположенном неподалеку от кувейтского порта, курить, попивать кофе в обществе других капитанов, беседовать о судах, фрахтах и других важных вещах. А он вместо этого вынужден томиться в душной тесной каюте, страдать от всепроникающей влажной жары африканского побережья и корпеть над бухгалтерской книгой.

Шкуры были выгружены здесь, в Порт-Судане. Древесина предназначалась для Суакина — на пятьдесят миль дальше по побережью. Отплыть нужно будет сразу же после утреннего намаза — если, конечно, ему удастся собрать команду, застрявшую в здешних борделях. Матросы разошлись сразу после разгрузки шкур, поклявшись вернуться к заходу солнца. Уже давно наступила ночь, но, само собой, ни один мерзавец еще не вернулся.

Саид поднял голову. С носа донесся какой-то странный звук. Крыса? Нет, это что-то покрупнее. Ну, раз не крыса, то, значит, человек. Возможно, кто-нибудь из этих вороватых динка решил, что на судне никого нет, и залез посмотреть, чем можно поживиться.

Странный звук повторился. Саид закрыл гроссбух и вытащил нож — ханжал с изогнутым лезвием, без которого капитан чувствовал себя все равно что голым. Он попробовал пальцем, достаточно ли хорошо отточено лезвие, потом подошел к двери и прислушался.

Шаги прошуршали по палубе. Неизвестный двигался в сторону кормы. Когда он приблизился к каюте. Саид закричал и выпрыгнул наружу. Вор — молодой негр, одетый в белое — быстро обернулся, пытаясь защититься. Но спасла его не собственная ловкость, а забытая на палубе жаровня. Споткнувшись об нее, негр упал, и ханжал Саида просвистел у него над головой.

Саид бросился к упавшему, но молодой вор быстро откатился в сторону и вскочил. В руке у него блеснул нож. Саид набросился на вора в тот момент, когда тот еще не восстановил равновесие. Капитан рассчитывал одним ударом покончить с этим наглецом. Они вместе упали на палубу. Саид оказался сверху, но вор схватил его за запястье правой руки и попытался высвободить свой нож. Саид перекатился и, в свою очередь, поймал негра за правое запястье, стараясь сломать ему руку о палубу.

Но капитан уже утратил преимущество, которое дала ему неожиданность нападения. Сцепившись, дерущиеся покатились по палубе. Вор был молод, крепок и хорошо сложен, хотя и худощав. А Саид был уже пожилым человеком, давно миновавшим расцвет сил. Пятьдесят с лишним — это вам не шуточки. Но всю свою жизнь капитан провел в море, и его тело стало подобно хорошо выдержанной древесине дуба.

Вор снова оказался сверху и еще раз попытался высвободить свой нож. Во время драки капитан громко проклинал воров, тревожащих покой правоверных. В таких ругательствах не было ничего постыдного, а кто-нибудь на берегу мог их услышать и поспешить на помощь.

— Я не вор! — закричал в ответ юноша и рванулся с такой силой, что едва не освободил руку.

Саид ответил новым потоком проклятий. Но теперь оба участника схватки боролись уже не так яростно. Они берегли силы, не забывая при этом держать друг друга за руки.

— Лживый твой язык! — воскликнул Саид. — Как ты смеешь утверждать, что ты не вор?

— Смею, потому что я не вор! — гневно откликнулся юноша. — Я спрятался на твоей дхоу, когда она стояла в Джидде, а теперь пытаюсь уйти с нее!

— А, — догадался Саид, — так ты тот самый беглый раб из Джидды!

— Я не раб! Меня поработили обманом!

Гнев Саида явно поостыл. Вор — это одно, а беглый раб — это совершенно другое. А кроме того, капитан уже потерял все свое преимущество. Ситуация зашла в тупик, и выигрыша здесь быть не могло. Не считать же выигрышем возможность получить нож в горло.

— Послушай, — сказал Саид, — а если я позволю тебе уйти, ты не станешь пытаться меня убить?

— А зачем мне тебя убивать? — спросил Одэ. — Клянусь Аллахом, все, что я хотел — это мирно уйти с твоего судна.

— Ну так иди! — сказал Саид и выпустил юношу. На всякий случай капитан быстро откатился в сторону, поднял свой ханжал и вскочил, держа оружие наготове. Но юноша не предпринял никаких попыток напасть на него. Вместо этого он медленно попытался встать. Саид вспомнил, что дхоу три дня находилась в плавании. Если юноша говорит правду, значит, эти три дня он провел, зарывшись в груду дров — без еды, без питья, под палящим солнцем…

Видимо, это действительно было правдой. Ноги юноши подогнулись, нож выпал из обмякших пальцев и звякнул об палубу. Некоторое время Саид смотрел на распростертое тело, соображая, что же делать дальше, потом подошел к упавшему беглецу.

* * *

Придя в сознание, Одэ обнаружил, что он лежит в каюте дхоу. Пожилой араб обтирал лицо юноши холодной водой. Одэ тут же потянулся к воде.

— Ну-ну, не спеши, — предостерег его старик. — Попробуй сесть. Может быть, расскажешь, что с тобой стряслось?

Одэ сел и рассказал пожилому арабу обо всем: о Мустафе ибн-Харите, о саудовских гвардейцах, о том, как его, свободного фулани, продали в рабство и как ему удалось бежать.

— Клянусь Аллахом! — воскликнул Саид. — Что за история! Я сам не люблю рабовладельцев. У нас в Кувейте богачи покупают рабов, чтобы те работали на дхоу. Рабы плавают на судах, а свободные люди не могут заработать себе на жизнь.

Одэ никогда не смотрел на вещи с этой стороны, но в словах араба был свой смысл. Рабов, конечно, кормят, но им ничего не платят. Их труд стоит дешево. Таким образом богатые рабовладельцы отбивают заработок у торговцев вроде этого старика.

— Но я становлюсь забывчив, — сказал Саид. — Окажи мне честь, раздели мою трапезу.

Одэ, у которого три дня крошки во рту не было, едва не согласился сразу же. Но юноша помнил, что он снова вернулся в цивилизованный мир и что ему следует вести себя достойно. От старого араба требовалось исполнить долг гостеприимства, а от Одэ — сохранить самоуважение. Потому юноша отказался, вежливо, но твердо. Поскольку Одэ был очень голоден, во второй раз его отказ звучал более нетерпеливо. На третий раз Одэ принял приглашение, делая вид, что он лишь уступает просьбам хозяина.

Старик выложил на стол все, что у него было: хлеб, рыбу и немного сушеных фиников. Потом он заварил кофе. Они с Одэ пили уже по второй чашке.

— И что ты теперь собираешься делать? — поинтересовался Саид.

— Я убью Мустафу ибн-Харита, — твердо ответил Одэ.

— Конечно, это будет замечательно, — согласился Саид. — Но как ты его найдешь?

— Не знаю, — пробормотал Одэ. Об этом он пока что не думал.

— Работорговцы обычно не сидят на одном месте, — сказал Саид. — Ты говоришь, в прошлом году он побывал рядом с Кано. В этом году он может оказаться в Джубе, или в Дар-эс-Саламе, или в Бамако, или в Берберии. Он может отправиться куда угодно: в Нигерию, в Конго, в Танганьику, в Судан — рабов привозят отовсюду. Он может поехать в любой уголок Африки. А возможно, он все еще находится в Аравии или в Йемене.

— Да, его будет нелегко найти, — признал Одэ.

— И кроме того, — продолжил Саид, — предположим, ты действительно найдешь и убьешь его. А что с тобой сделает полиция?

— Это неважно, — сказал Одэ.

— Ты женат?

— Нет пока что. Я собирался жениться через пару лет, когда сдам экзамен на права.

— Тогда послушай старика. Не стоит губить свою жизнь ради мести. Если ты убьешь этого мерзавца, полицейские убьют тебя. А у тебя даже нет сыновей, которым ты мог бы передать свое имя.

— Но он причинил мне…

— Расскажи обо всем полицейским, — предложил Саид.

— Полицейским? Да что они могут сделать?!

— Может, ничего, а может — очень много. Ты должен молить Аллаха, чтобы полицейские нашли и убили этого человека. Они убили уже многих работорговцев. Например, здесь, в Судане, два года назад казнили одного такого негодяя.

— Неужели это правда? — спросил Одэ.

— Чистая правда. Иногда полицейские приносят большую пользу. Ты — молодой человек с многообещающим будущим, твой враг может находиться в любом месте Африки или Аравии, а у тебя нет сыновей. Так что иди-ка ты лучше в полицию.

Одэ поблагодарил капитана и сказал, что он подумает над этим. Потом он сошел с судна и направился в Порт-Судан. Шагая по дороге, юноша размышлял о возмездии. Как он сможет смотреть людям в лицо, если откажется от мести? Но, приблизившись к городу, Одэ услышал музыку и смех, и вдруг жизнь снова показалась ему величайшим сокровищем. Возможно, жизнь действительно ценнее мести.

Одэ было нелегко принять такое решение, но он решил сдержаться — по крайней мере, на время. Он расскажет полицейским о Мустафе ибн-Харите. И посмотрит, что из этого получится.

10 мая 1952 года, Эль-Джезира

Глава 1

Это был один из рутинных, набивших оскомину рапортов. Обычно полковник Фрэнк Пэррис ограничивался тем, что бросал взгляд на заголовок «Практика рабовладения в Северной и Северо-Восточной Африке». Увидев, что его это не касается, полковник откладывал рапорт в сторону, так же как сотни других документов, поступивших на базу бомбардировщиков, расположенную в Эль-Джезире, Ливия, которой командовал Пэррис.

Однако на этот раз Пэррис не стал сплавлять документ куда подальше. Совершенно неожиданно полковнику пришло в голову, что вопросы рабовладения могут представлять для него определенный интерес. Он внимательно прочел довольно объемистый рапорт.

Рапорт был составлен в Хартуме. Копии были разосланы полицейским властям соответствующего района. Полицейские, в свою очередь, разослали копии по командным постам британских, французских, бельгийских и американских войск, дислоцирующихся в этом районе. Мало-помалу очередные копии расползлись с командных постов на региональные, и таким образом шесть месяцев спустя данный экземпляр добрался до базы полковника Пэрриса, затерянной в глубинах Ливийской пустыни.

Если говорить конкретно, рапорт касался деятельности предполагаемого работорговца, известного как Мустафа ибн-Харит. (Описание прилагается.) 30 ноября 1951 года в Хартуме была зарегистрирована жалоба на этого Харита, поданная неким нигерийцем (см. Приложение 1). Самой по себе этой ничем не подкрепленной жалобы было бы недостаточно, чтобы выдвинуть против Харита обвинение в работорговле. Но оказалось, что сию жалобу подкрепляют сведения о деятельности Харита со времен окончания Второй мировой войны, которые имелись у полиции. Так что эта жалоба послужила последней каплей, переполнившей терпение полицейских властей, и те решили, что с Харитом нужно что-то делать, причем немедленно (см. Приложение 2. «Политические последствия работорговли в африканских регионах, контролируемых европейскими странами»).

Считалось, что Харит был крупнейшим работорговцем, действующим в Северной и на севере Центральной Африки. На него уже пять раз поступали подобные жалобы, и дважды он привлекался к суду: первый раз — в 1947 году в Форт-Арчемболте и второй — в 1949 году в Джибути. Оба дела были прекращены ввиду смерти или исчезновения важнейших свидетелей обвинения (см. Приложение 3).

Было достоверно зафиксировано, что Харит поставляет рабов на рынок в Саудовской Аравии — около двухсот пятидесяти человек в год. Его метод заключался в следующем: Харит отправлялся в какой-нибудь сельский район, изображал из себя мусульманского проповедника и филантропа и уговаривал малоимущих мусульман совершить хадж в Мекку. По прибытии в Аравию паломников арестовывали за нелегальный въезд в страну, присуждали к выплате непомерно высокого штрафа, после чего обращали в рабство (см. Приложение 4. «Легальный статус работорговли в Саудовской Аравии»).

Харит предпочитал добывать свое «сырье» в районе, который с севера и с юга ограничивали соответственно реки Нигер и Конго, а с востока и с запада — Тимбукту и Эль-Обейд. Сюда входили почти весь Нигер, большая часть провинций Верхней Вольты, относящихся к французской Экваториальной Африке, Камерун, север Нигерии, восточные провинции бельгийского Конго, а также провинции Дарфур и Кордофан, относящиеся к англо-египетскому Судану. То есть Харит действовал на территории площадью почти в миллион девятьсот тысяч квадратных миль. Здесь могли бы поместиться две Индии или Индия, Пакистан, Афганистан и Бирма вместе взятые.

Из этого следовало, что имя Харита не получило той известности, которую могло бы приобрести при других условиях. Огромные пространства и изоляция большинства селений давали Хариту почти стопроцентную гарантию того, что он не будет опознан. А кроме того, в сборе групп паломников для поездки из Африки в Аравию не было абсолютно ничего противозаконного. Так что, в отличие от работорговцев, промышляющих в Сахаре и на территории Сомали (см. Приложение 5), Харит мог действовать совершенно открыто.

Согласно рапорту, в качестве точки сбора Харит обычно использовал Форт-Лами в Чаде. Оттуда он на грузовиках переправлял свои группы в Судан, сажал их там на поезд и вез в Порт-Судан или Суакин. Потом паломники пересаживались на дхоу и через Красное море переправлялись в Аравию.

Тем не менее это был только один из его маршрутов. Согласно некоторым источникам, иногда Харит отправлялся на юг, в Яоунде или Бангуи, а оттуда двигался на северо-восток, в Кассалу, провинцию Судана. А добравшись до Красного моря, Харит мог выбирать любой из многочисленных небольших портов, рассыпанных по трехсотмильному побережью между Порт-Суданом и Массавой.

Впрочем, излюбленным его маршрутом являлся первый из упомянутых: Форт-Лами-Хартум-Порт-Судан.

Харит считался крайне опасным человеком. На его совести было убийство трех европейцев, агентов полиции. Власти сообщали, что они будут всемерно приветствовать любую помощь и содействие в поиске доказательств работорговческой деятельности Мустафы ибн-Харита…

Полковник Пэррис полагал, что в данном случае он может оказать и помощь, и содействие. Так уж получилось, что в настоящий момент полковник принимал у себя служащего военной разведки, человека по имени Стивен Дэйн. Пэррис очень надеялся, что его гость, рыцарь плаща и кинжала, предпочтет поохотиться за мерзавцем-работорговцем вместо того, чтобы слоняться по небольшой ничем не примечательной базе бомбардировщиков и проверять рапорты о продаже излишнего и устаревшего оборудования.

Чем дольше полковник размышлял, тем больше ему нравилась эта идея, особенно если учесть, что кое-что из проданного оборудования можно было назвать излишним лишь с большой натяжкой. Здесь, в Сахаре, даже новая техника зачастую выдерживает лишь несколько месяцев, после чего ее приходится списывать. Ну кого в таких условиях может волновать судьба десятка грузовиков и тягачей времен Второй мировой войны? Разве можно при таких обстоятельствах осуждать человека за исчезновение нескольких сотен устаревших «спрингфилдов» и «гарандов», которые вообще никуда не годятся? И кого могут заинтересовать несколько тысяч неучтенных комплектов обмундирования?

Как ни странно, но к этим вопросам начал проявлять интерес финансовый отдел командования авиацией, расположенный в Триполи. Это была какая-то разновидность новой экономической кампании, нудная рутинная проверка, но, увы, это означала конец счастливых, беззаботных послевоенных времен.

У полковника Пэрриса эти времена заняли на пять лет больше, чем у всех прочих, и вот теперь отдельные узкомыслящие чинуши могут счесть некоторые особенности административной политики полковника обыкновеннейшим воровством.

Впрочем, у него все достаточно неплохо подчищено. Формалистам из финансового отдела придется чертовски нелегко, если они попытаются что-либо доказать. Но этот Дэйн был мужиком цепким и вел рутинную проверку так, словно разыскивал доказательства для проводимого им судебного следствия. Это действовало Пэррису на нервы. Дэйн вполне способен что-нибудь раскопать. Было бы гораздо приятнее, если бы он отправился охотиться на работорговца и оставил базу в покое.

Проблема заключалась в том, что Пэррис не мог отыскать никаких причин, по которым человеку из военной разведки Соединенных Штатов следовало бы подключиться к этому расследованию.

Но Пэррис был не из тех, кто легко отказывается от хорошей идеи. Полковнику требовалась какая-нибудь связь между вверенной ему воинской частью и Харитом. Да бога ради, если связь нужна, она всегда найдется. В рапорте говорилось, что Харит регулярно появляется в районе озера Чад, а это менее трех сотен миль от Эль-Джезиры. В уме полковника стали оформляться контуры этой гипотетической связи.

Пэррис вызвал дежурного офицера и приказал приготовить анкету для гражданских лиц, работающих на базе. Дежурный офицер, майор Форбес, всю войну прошел вместе с Пэррисом. Он тоже любил беззаботные времена. Потому майор сразу же понял, что требуется командиру, и подобрал нужные вопросы.

Два дня спустя Пэррис позвонил в Хартум, в штаб британских войск, и задал офицеру разведки несколько вопросов о Мустафе ибн-Харите. С подобными же вопросами полковник обратился в Лагос, в Кано, в Браззавиль, где располагался штаб французских войск, в Яоунду и в Бангуи. Все эти звонки были сделаны с единственной целью — извлечь рапорт о Харите из глубин забвения и поддержать интерес к нему. Добившись этого, Пэррис позвонил в Триполи, в командование авиационных частей. Он решил обратиться к генералу Дейлу, который просто-таки с болезненной чувствительностью относился к общественному мнению.

— Я по поводу этого рапорта о работорговле, сэр. Он вам не попадался? Нет? Ну, это официальный рапорт англичан насчет одного работорговца, Мустафы ибн-Харита. Он, кажется, один из крупнейших работорговцев, а может, и самый крупный. Я тут кое-что проверил и обнаружил, что здесь, в Эль-Джезире, тоже были случаи работорговли. Нет, не на базе, конечно — в городе. Боюсь, это может выставить нас не в лучшем свете. Несколько человек из местного персонала были похищены этим Харитом. Они уехали вместе с ним, и с тех пор о них не было ни слуху ни духу. Видит бог, нашей вины тут нет. Но поскольку в этой части пустыни закон и порядок представляем именно мы, боюсь, местные жители не слишком нами довольны…

Генерал Дойл тут же согласился, что благожелательное отношение местного населения крайне важно для нормального функционирования военной базы в чужая стране. Он сейчас прочтет копию рапорта и перезвонит полковнику.

Через час беседа Пэрриса с генералом возобновилась. Генерал Дойл просмотрел рапорт и наскоро переговорил с Хартумом и Браззавилем. Он был совершенно согласен с полковником Пэррисом — это действительно серьезная проблема.

— Честно говоря, — сказал Пэррис, — меня беспокоит общая картина. В Ливии существует сильная оппозиция нашим базам и часто имеют место попытки настроить общественное мнение против нас. Из истории вокруг Эль-Джезиры вполне могут сделать вывод, что военная разведка США недостаточно сильна, чтобы заставить каких-то паршивых работорговцев держаться за пределами наших оперативных районов. Подобные слухи способны подорвать наш престиж, а в арабских странах, если у вас подорван престиж, вам конец. Вспомните хотя бы наши базы в Марокко. Возможно, мне не следовало высказываться настолько откровенно, но меня беспокоят все эти штучки с работорговлей. Это очень серьезный повод для волнений, а наше явное безразличие к данному вопросу создает нам репутацию людей бессердечных. Такой подход к делу позволяет коммунистам вовсю развернуть свою пропаганду, хотя прямых доказательств подобного у меня пока что нет. Я не хочу попусту бить тревогу, генерал, я просто говорю о положении вещей в Эль-Джезире. Вот все, что я могу сказать по данному вопросу.

— Я не знаю, окажет ли это какое-нибудь влияние на Хиллуз-Филд или на какую-либо другую нашу базу в Ливии. Но я точно могу сказать, что мы бы много выиграли, если бы нам удалось что-нибудь сделать с этим работорговцем. Мне бы очень хотелось увидеть, как мы поймаем этого ублюдка на горячем и засадим. Если бы мы могли поручить это какому-нибудь достаточно опытному человеку, это заметно улучшило бы наши отношения с местным населением, — откликнулся генерал.

— Ну, сейчас подумаю… Здесь есть один человек из военной разведки, приехал просмотреть нашу документацию. Некий Стивен Дэйн. Во время войны он служил в ОСС, а сейчас, я полагаю, поддерживает связи с ЦРУ. Он хорошо знаком с местными условиями. Просто стыдно, что такого специалиста заставляют заниматься бумажной работой. Хотя, возможно, это вне его компетенции. Я имею в виду, ему пришлось бы действовать на британской и французской территориях, а на это может потребоваться специальное разрешение. И в этом деле присутствует элемент личного риска, который может перевесить выгоды…

Ну, если вы так считаете, сэр… Да, сэр! Хорошо, я сразу же этим займусь. Благодарю вас, генерал Дойл.

Полковник Пэррис повесил телефонную трубку и наградил себя сигарой. Теперь все было готово. Полковник создал форменную дымовую завесу, которая, конечно, была дутой, но основывалась на вполне реальных и неприглядных фактах — существовании Мустафы ибн-Харита и работорговли. Тем самым Пэррис обезопасил себя от мистера Дэйна. Если Дэйн возьмется за это занятие, он перестанет стоять у полковника над душой. Если же Дэйн от задания откажется, его репутация сильно пострадает. Тогда при помощи нескольких своевременных намеков о мужестве, долге и налагаемых ими обязанностях Пэррис вполне может подорвать доверие к отчету Дэйна. И в конце концов, так или иначе, но на некоторое время в Триполи забудут о пропавших винтовках и грузовиках. А время — это возможность перевести дыхание и еще что-нибудь придумать. Если вы предупреждены, за несколько месяцев вы можете чертовски много сделать.

Взвесив все это, полковник пришел в превосходное расположение духа и отправился побеседовать со Стивеном Дэйном.

Глава 2

— Итак, вот что мы имеем, — сказал полковник Пэррис Стивену Дэйну несколько часов спустя. — Я лично не понимаю, при чем тут мы, но вы же знаете, как генерал Дойл относится к общественному мнению. Во всяком случае, французы и англичане совершенно не против того, чтобы мы разгрызли этот орешек.

Стивен Дэйн кивнул и отложил рапорт. Он прочел такую же копию еще месяц назад, в Триполи, и отчет его очень заинтересовал. Но этот документ вызвал у Дэйна некоторые дурные предчувствия. Ему вообще-то казалось, что это задача для политиков, а не для секретных агентов. Разумеется, можно арестовать и посадить Харита, но остальные две сотни работорговцев Северной Африки даже не почешутся. Покончить с работорговлей не удастся, пока существует сам институт рабства. Согласно рапорту, поступившему из Хартума, в Саудовской Аравии, Йемене, Омане и в некоторых эмиратах работорговля велась совершенно легально или хотя бы полулегально. До тех пор, пока сохраняется подобное положение вещей, устранение одного конкретного работорговца приведет лишь к тому, что вместо него появится другой.

Но до этого было еще далеко. Размах работорговли просто ошарашил Дэйна. Это происходило на огромных плохо управляемых пространствах второго по величине континента планеты. Страдали от этого уродливого явления бедные, беспомощные, наивные люди, живущие в глуши. Прибыль работорговцев составляла от трехсот до пяти тысяч процентов. Основная часть расходов приходилась на взятки полицейским, судьям и портовым властям. Рабов могли доставить из любого уголка и продать в любую из восьми стран, расположенных неподалеку от рынков, ведущих торговлю рабами в Аравии, а также в любое место 2500-мильного побережья, от Бир-Шалатейна в Египте до Дар-эс-Салама в Танганьике. Против нефтедобывающих стран, практикующих работорговлю, невозможно было предпринять ни одной политической акции, не обсудив предварительно этот вопрос в ООН. При таких обстоятельствах торговля людьми начинала просто бесить Дэйна.

А Харит бесил его особенно, конечно, этого человека необходимо остановить. Даже если его место и займет кто-нибудь другой, маловероятно, чтобы преемник унаследовал его размах и наглость. Согласно досье, Мустафа ибн-Харит был первоклассным мореходом и обладал редкой способностью к языкам. Он мог с одинаковым успехом читать проповеди чуть ли не в любом селении, расположенном на территории в два миллиона квадратных миль, поскольку знал более десятка местных языков и диалектов. Если устранить Харита, его место вполне может занять какой-нибудь откровенный охотник за рабами. Он примется устраивать набеги на селения, а за ним, в свою очередь, будет гоняться полиция. Но налетчику, тайком пробирающемуся по пустыне с тремя-пятью десятками рабов, трудно тягаться с Харитом, который не таится, действует в рамках закона и продает за год триста-четыреста рабов. Если нужно из двух зол выбрать меньшее, пусть уж лучше будет налетчик.

Дэйну хотелось взяться за это дело, но прежде, чем хотя бы начать к нему готовиться, следовало выполнить задание, полученное от военной разведки, — то самое, которое привело его в Эль-Джезиру, на базу бомбардировщиков, возглавляемую полковником Пэррисом.

Действительно, в штабе заметили возникшую на базе нехватку оборудования. В большинстве подобных случаев военные предпочитали наводить порядок собственными силами, но относительно данного инцидента ходили настойчивые слухи, что Пэррис продает не только старые винтовки. Согласно неподтвержденной информации, Пэррис намеревался продать все стратегически важные материалы, оказавшиеся в его распоряжении, включая сведения о том, где именно в Средиземноморье планируется разместить базы авиационного командования. Все те же слухи связывали с этим имя некоего советского агента и даже описывали, как это якобы должно произойти. Слухи были слишком настойчивыми, чтобы от них можно было просто отмахнуться, и Дэйна послали с ними разобраться, а для маскировки своих истинных намерений разгрести здешнюю бухгалтерскую отчетность.

Оказалось, что, несмотря на их настойчивость, слухи не соответствовали действительности. Дэйн не обнаружил никаких связей между Пэррисом, находящимся в Ливии, и предполагаемым советским агентом, которого якобы видели в Каире. Полковник был вором, но не предателем. Впрочем, точно таким же вором был и деловитый араб из Триполитании, от которого военная разведка получила эти сведения.

Похоже, его жадность намного превосходила количество ценной информации, которой этот араб располагал, и он просто принялся врать, чтобы вытянуть побольше денег. Так что с полковником Пэррисом все было ясно. Тем больше удивился Дэйн, когда обнаружил, что разнервничавшийся полковник сделал за него почти всю предварительную работу по делу Харита.

При таких обстоятельствах Дэйн решил не мешать полковнику действовать в том же духе. Тот явно с перепугу начинал быстрее соображать.

— Есть ли какой-нибудь способ узнать, где сейчас находится Харит? — спросил Дэйн.

— Я уже интересовался этим, — торопливо ответил Пэррис. — По предположениям французской и английской разведок, в этом году Харит отправился на промысел в Убанга-Шари и северный Камерун. Он использует в качестве сборного пункта Форт-Лами и уже оттуда продолжает путь через Судан.

— Вы быстро работаете, — сухо заметил Дэйн.

— Ну, найти Харита — не такая уж проблема. Вот собрать доказательства и притянуть его к суду действительно трудно.

Дэйн кивнул:

— Да, похоже, это и вправду самая сложная часть дела.

— Должно быть, Харит управляет чертовски хорошей организацией, — высказал предположение Пэррис. — И, конечно, он имеет возможность все это оплатить. Вряд ли он тратит больше пятидесяти долларов на дорогу и питание для одного человека. В Аравии за этого же самого человека он может получить долларов четыреста, а за красивую женщину — до полутора тысяч. Дьявольски высокая прибыль, даже если учитывать плату сообщникам и расходы на взятки. Однако опытный оперативник при достаточном финансировании операции и при поддержке других служб, пожалуй, мог бы с ним справиться — как вы считаете?

— Я считаю, что это было бы очень нелегко, — бесстрастно откликнулся Дэйн.

— Это правда, — признал Пэррис. — Конечно, вам нужно быть очень осторожным. У вас есть какой-нибудь план?

— Я прикинул несколько вариантов.

— Так вы беретесь за это дело?

— Да, — сказал Дэйн, выполняя решение, принятое им несколько месяцев назад. — Берусь. Но мне нужна дополнительная информация.

— Я уже обратился с запросом в лондонский Комитет по борьбе с рабством и попросил, чтобы они сообщили все, что им известно, — сказал Пэррис. — Если я могу еще чем-нибудь помочь, вы только скажите.

— Вы и в самом деле быстро работаете, — признал Дэйн. — По правде говоря, вы действительно могли бы еще кое-что сделать для меня.

— Скажите, что вам нужно, и я вам помогу.

— Хорошо, — утвердительно кивнул Дэйн. — Во-первых, мне нужен список работорговцев, осужденных за последние пять лет. Список должен быть максимально полным, насколько это вообще возможно. Кроме того, мне потребуется список всех лиц, которые за последние пять лет привлекались к суду по обвинению в работорговле, даже если их и оправдали. Третий список должен включать всех лиц, подозреваемых в работорговле. И мне необходимо подробное описание каждого человека из этих списков и все, что о нем можно узнать.

— Это довольно большая работа, — с сомнением произнес Пэррис. — Если исходить из хартумского рапорта, в Северной Африке насчитывается более пятидесяти работорговцев. За последние пять лет могло быть вынесено несколько десятков приговоров по этим делам и произведено бог весть сколько арестов. А если начать расспрашивать полицейских, кого они подозревают…

— И тем не менее мне нужна эта информация, — твердо произнес Дэйн. — Причем не только по Северной Африке. В список должны входить имена всех известных или подозреваемых работорговцев по всему континенту.

— Вы имеете в виду всю Африку?!

— Именно.

На мгновение полковник ошеломление застыл.

— Послушайте, Дэйн, — выдавил он наконец, — чтобы собрать подобную информацию, мне придется связаться с полицией всех стран континента. То есть нужно будет отправить около тридцати запросов.

— Скорее около сорока, — поправил его Дэйн. — Но, поскольку генерал Дойл проявил такси интерес к этому вопросу, я уверен, что вас это не смутит. Особенно после того, как вы уже оказали мне немалую помощь.

— Хорошо, я соберу сведения, которые вы просите, — согласился Пэррис. — Но на это потребуется время.

— Времени у меня полно, — сказал Дэйн. — А пока вы будете составлять эти списки, я продолжу проверку ваших бухгалтерских счетов.

— Ясно, — проронил Пэррис. — Ну что ж, Дэйн, поскольку это дело исключительной важности, я привлеку к нему всех клерков базы. Черт побери, я привлеку к нему всех людей, способных написать свое имя. Можете не сомневаться, они у меня заработают как миленькие.

— Я высоко ценю вашу помощь, — улыбнулся Дэйн. — Как вы полагаете, сколько времени это займет?

Полковник Пэррис быстро что-то подсчитал в уме:

— Думаю, мы справимся за три дня. Или я получу эти списки, или я тут всех понижу в чине. Но послушайте, а на кой черт вам это нужно? Вы думаете, что Харит может заниматься работорговлей под другим именем?

— Сомневаюсь, — ответил Дэйн.

— Тогда зачем вам эти списки?

— Они могут пригодиться.

— Ну ладно, — согласился Пэррис. — Пожалуй, вы правильно делаете, что предпочитаете держать свои планы при себе. В таких делах следует соблюдать особую осторожность. Вам еще что-нибудь нужно?

— Только одно, — сказал Дэйн. — Как только списки будут готовы, мне понадобится полететь на Тенерифе.

— Тенерифе? На Канарские острова?

Дэйн кивнул.

— Не понимаю, — озадачился полковник. — Конечно, Канары расположены совсем рядом с Африканским побережьем, но я никогда не слыхал, чтобы там занимались работоргов… Погодите, я понял! Вы не хотите прилететь в Форт-Лами на военном самолете. Не хотите лишний раз привлекать к себе внимание, так ведь?

— И это тоже, — согласился Дэйн. — Но, так или иначе, мне нужно на Тенерифе.

— Понял. Будет сделано. А как вы намерены выбираться оттуда? Может, заказать вам билет на коммерческий рейс?

— Спасибо, с этим я справлюсь сам, — сказал Дэйн. — Кроме того, я собираюсь немного задержаться на Тенерифе.

— Зачем?

— Я слыхал, что там очень приятно проводить отпуск.

— Вы меня разыгрываете, — сказал Пэррис.

— Ничуть. Я говорю серьезно. Я вспомнил, что у меня накопилось уже несколько месяцев отпуска, а я никак его не использую.

Некоторое время Пэррис смотрел на Дэйна, потом проронил:

— Ну ладно, это ваша игрушка, вы с ней и забавляйтесь. Я пошел заниматься списками.

Дэйн дружелюбно кивнул, и Пэррис отправился к себе в кабинет.

* * *

Через три дня полковник Пэррис проводил Дэйна до трапа «ДС-4», дружески пожал агенту руку и пожелал ему удачи.

— Спасибо, — поблагодарил Дэйн. Он уже шагнул было на трап, но вдруг остановился и обернулся: — Кстати, полковник, я не сумел закончить проверку вашей отчетности.

— Ну ничего, — сказал Пэррис, — думаю, они пришлют кого-нибудь другого.

— Думаю, да, — согласился Дэйн. — Или, возможно, они вызовут вас в Триполи. Я там случайно обнаружил недостачу нескольких грузовиков и тягачей, некоторого количества винтовок и нескольких тысяч комплектов обмундирования. Я уверен, что это объясняется уважительными причинами, но финансовый отдел, кажется, хочет поподробнее с этим разобраться.

— Разобраться? — переспросил Пэррис.

— Да, у меня осталось такое впечатление после вчерашнего разговора с ними, — сказал Дэйн. — До свидания, полковник. Спасибо за гостеприимство.

Пэррис ошеломление смотрел, как «ДС-4» покатился по взлетной полосе и оторвался от земли. Он продолжал следить за самолетом, пока тот не превратился в черную точку и не затерялся в раскаленном сахарском небе. «Чертов Дэйн! — подумал полковник. — Он что-то раскопал, и у меня теперь будут неприятности с Триполи».

Но если Дэйн поддолбил полковнику свинью, то и Пэррис в долгу не остался. Харит производит впечатление опасного человека, и он действует на своей территории. Принимая все это во внимание, можно предположить, что долгая жизнь Дэйну не суждена. И поделом ублюдку.

На какое-то время эти размышления утешили полковника, и он отправился к себе, ждать звонка из Триполи.

2 августа 1952 года, Форт-Лами

Глава 1

Мустафа ибн-Харит сидел в небольшой кофейне, расположенной под открытым небом. Кофейня находилась в Джембел-Бахр, одном из районов Форт-Лами. Перед Харитом раскинулся базар. Сейчас, посреди дня, он был заполнен людьми из племени котоко, пришедшими из окрестных деревень. За спиной у Харита раскинулась водная гладь реки Шари. На реке кишели рыбацкие лодочки, вьющиеся вокруг европейской концессии. Это местечко, расположенное между шумным базаром и широкой спокойной рекой, обычно вызывало у Харита ощущение благополучия. Обычно, но не сейчас. У Харита появились некоторые трудности, и он считал, что справиться с ними будет нелегко.

Мустафа ибн-Харит был высоким мужчиной — больше шести футов ростом. Цвет его кожи приближался к иссиня-черному — среди более светлокожих народностей юга такой цвет вызывал особое уважение. В Харите смешались арабская и негритянская кровь, но сам он считал себя арабом племени рифаа из Неджа. Он гордился этим, но и негритянской своей кровью он тоже гордился, поскольку без нее он никогда бы не смог так успешно вести дела. На Харите был зеленый тюрбан хаджи, белое одеяние бедуина и вышитый маракешский пояс. Пальцы торговца были унизаны перстнями. Безупречный изумруд и цейлонский рубин красноречивее любых слов свидетельствовали о богатстве их обладателя. Черты лица Харита были по-орлиному резкие, как это свойственно бедуинам — чеканные, суровые, с печатью достоинства и высокомерия. Но суровый взгляд Харита смягчался, когда к нему приближался нищий. Мустафа ибн-Харит любил хвастаться тем, что ни один человек, просящий милостыню ради Аллаха, не ушел от него обиженным. Своей щедростью Харит снискал немалое уважение. Ему это было на руку, поскольку помогало создать репутацию человека великодушного, преуспевающего, склонного к благодеяниям, набожного и известного своим рвением в вопросах веры.

Рассказы о его благочестии и любви к ближнему распространились так широко, что Харит и сам в них поверил. Несоответствие подобной репутации истинному роду его занятий не беспокоило Харита. Он мыслил как настоящий бедуин, и для него само собой подразумевалось, что все люди живут одновременно несколькими жизнями, зачастую очень противоречивыми. Дела домашние — это одно, дела торговые — другое. О делах веры или делах удовольствия и говорить нечего. Все эти дела устраивались в соответствии со строгой шкалой их ценности, и объединяло их лишь то, что все они существовали в этом мире. Харит полагал, что это единственно возможный порядок вещей.

Мустафа ибн-Харит торговал людьми. Он не видел особой разницы между своей профессией и профессией лекаря или, скажем, моряка. Харит знал, что европейцы не одобряют подобной деятельности, но они были всего лишь неверными. Они захватили эти земли, но их власть была преходящей, и потому в Африке и на Ближнем Востоке с их мнением не очень считались. Европейцы уйдут, не оставив и следа, а работорговля будет существовать. Работорговля была исконным, древним занятием арабов. А поскольку это занятие было традиционным, оно было уважаемым. Кроме одобрения общества, оно было утверждено и религией. Разве не сказал пророк, что освобождение раба — деяние величайшего милосердия? А если бы не труды работорговцев, то и освобождать было бы некого.

Правда, религия запрещала мусульманам обращать в рабство своих братьев по вере. Харит признавал, что такой запрет существует, но толковал его по-своему. Он считал, что его братьями по вере являются только ваххабиты, члены одной из сект Саудовской Аравии, истинные последователи пророка, ни в чем не исказившие его учение. Все остальные мусульмане, принадлежащие к другим направлениям ислама, впали в заблуждение. И этих остальных, составляющих большую часть мусульманского мира, обращать в рабство не только можно, но и нужно. Это настоящее благодеяние для них, хотя несчастные могут об этом и не догадываться, поскольку таким образом они получают возможность соприкоснуться с истинной верой, сохраненной ваххабитами. Следовательно, работорговля — такая же заслуга перед верой, как и проповедь.

Харит нажил немалое состояние и был уверен, что после смерти попадет в рай, казалось бы, чего еще желать? Но и у процветания есть свои трудности. Несмотря на то что Харит ни разу не нарушил европейских законов, неверные продолжали донимать его. Последнюю неприятность ему причинили французы. Они уже месяц тормозили выдачувыездной визы, задерживали тем самым отъезд паломников и добавляли трудностей долгому путешествию в Аравию. Хорошо, что здесь оказались торговцы из Мекки и Медины, которые купили его товар и заняли денег на новое предприятие. Кроме того, для поддержания того образа жизни, который соответствовал его положению в обществе, Хариту пришлось построить большой дом в Медине, и теперь он глубоко увяз в долгах. В прошлом году прибыли были невелики, а теперь ростовщики, эти разжиревшие стервятники, требовали, чтобы он с ними расплатился. Почти вся прибыль с этой поездки уйдет на уплату долгов.

Но и это еще не все. Хуже всего было то, что само его дело оказалось под угрозой. Все больше арабов начинали заниматься работорговлей. Большинство новичков предпочитали действовать на юге и на востоке, в районе Момбасы и Дар-эс-Салама, но некоторые начали пробираться севернее, в охотничьи угодья Харита, принялись конкурировать с ним и даже затевать свары с туарегами. Уже одно это было достаточно скверно. Но, кроме того, один рослый атейба, работорговец по имени Салех Мохаммед эль-Тикхейми, решил добиться господствующего положения в Чаде и Судане. Похоже, у этого рябого араба было много денег, много влиятельных друзей и совершенно непомерные запросы. Подобно Хариту, он не привык, чтобы у него имелись сколько-нибудь серьезные соперники. Судя по обстоятельствам, одному из них предстояло вскоре умереть — возможно, угодив в засаду. Вот какие трудности несет с собой преуспевание.

От размышлений о нелегкой доле работорговца Харита отвлек неслышно возникший у его столика худощавый грек, лицом напоминающий крысу. Харит невольно сделал знак от дурного глаза. Грек усмехнулся и присел напротив.

— Не ты ли будешь Мустафа ибн-Харит, добрый человек? — спросил грек. Он говорил на грубом арабском, распространенном на побережье.

Харит холодно кивнул.

— Я принес тебе привет от твоего двоюродного брата из Огилы, — сказал грек. — Доктор-француз вылечил ему глаза, и твой брат уже поправляется.

— Это хорошая новость, — степенно произнес Харит. — Ты проделал долгий путь, чтобы сообщить мне об этом.

— Пути торговцев неисповедимы, — сказал грек. — Так получилось, что я посетил Огилу по пути в Ливию, и Эль-Джезиру. — Он внимательно посмотрел на собеседника, но для Харита это название ничего не значило. Эль-Джезира была всего лишь маленьким захолустным городишком, затерянным в Сахаре. Американцы построили там базу для своих самолетов. В общем, ничего интересного.

— Из Эль-Джезиры, — продолжил грек, — я обычно возвращаюсь на автобусе в Бенгази. Но на этот раз я почувствовал, что для меня может найтись важное дело на юге. Я всегда отправляюсь туда, куда меня ведут дела.

Теперь Харит понял, что у грека к нему какое-то дело. Он заказал две чашечки кофе и мрачно произнес:

— Это долгая дорога.

Грек кивнул.

— Самый важный город на юге Сахары — это Форт-Лами, а самый важный человек в этом городе — это Мустафа ибн-Харит, чье имя известно во всех городах побережья. Бедный торговец будет счастлив провести несколько недель в этой ужасной пустыне, вдали от дома, лишь бы оказать услугу такому человеку. Любой торговец, который хоть раз слышал о щедрости Мустафы ибн-Харита эль-Хаджи, преодолел бы и вдесятеро большее расстояние, лишь бы сложить к его ногам важные сведения.

Харит воздел глаза к небесам.

— Ты слишком добр, о юноша! Я смиреннейший из слуг Аллаха, бедный торговец, желающий лишь одного — жить в соответствии с Кораном и творить благие дела, насколько мне позволяют мои скудные средства.

— О! — воскликнул грек. — Теперь я вижу, что твое великодушие уступает лишь твоей скромности. Такой человек благословен в глазах Аллаха великого, всеведущего.

— Ты — правоверный? — резко спросил Харит.

— Правоверный, хвала Аллаху, — ответил грек.

Харит кивнул. Знает он этих греков: в Африке они мусульмане, в Европе — христиане, а на самом деле единственный их бог — выгода.

— Я не имею чести знать твое имя, друг мой.

— Меня зовут Расим Николаи Прокопулос, — представился грек.

— Итак, дорогой Расим, ты говоришь, что у тебя есть какие-то сведения для меня?

— Да, господин, — сказал грек. — Только важность этих сведений и уважение к твоей репутации могли заставить меня пожертвовать многими неделями торговли и приехать сюда, чтобы рассказать тебе о том, что стало мне известно.

Теперь начался торг. Харит презрительно скривил губы:

— Обычно ценность сведений преувеличивают. Впрочем, если ты докажешь их полезность, ты получишь соответствующее вознаграждение. Если сведения действительно важные, я заплачу тебе восемь или даже девять тысяч франков.

Прокопулос привык иметь дело с самыми разнообразными валютами. Он легко мог перевести французские франки к египетские фунты, а фунты — в американские доллары. Восемь тысяч франков равнялись семнадцати египетским фунтам или пятидесяти вожделенным долларам США.

— Уж не ослышался ли я? — спросил Прокопулос. — И такую сумму ты предлагаешь мне, тому, кто принес новости, стоящие не меньше двухсот тысяч франков?

— Что за мечта скупца! — рассмеялся Харит. — Я могу заплатить двенадцать тысяч франков в том случае — но только в том, — если сведения действительно окажутся ценными. Но сперва я должен их услышать.

Грек встал из-за стола и холодно поклонился. Его худощавое лицо потемнело от гнева.

— Девять тысяч франков! — произнес он дрожащим голосом. — Двенадцать тысяч франков! Это во столько-то ты ценишь мои сведения и мое долгое путешествие? Так-то ты меня уважаешь? Это столько ты готов заплатить за дело, касающееся жизни или смерти? Ну что ж, пусть будет так! Я лучше уйду без единого гроша, чем соглашусь принять такую ничтожную сумму. Прощай, Мустафа Харит!

Прокопулос развернулся, чтобы уйти. Харит протянул сверкающую драгоценными перстнями руку и воскликнул:

— Успокойся, Расим! Ты слишком горячишься и неверно судишь обо мне. Прежде ты не говорил, что речь идет о жизни или смерти. Это часто бывает преувеличением, но если на этот раз твои слова окажутся правдой, я с радостью заплачу тебе… пятьдесят тысяч франков!

Прокопулос сел. Он заявил, что плата за сведения, за его долгое путешествие и за труды других людей, помогавших ему, никак не может быть меньше двухсот тысяч франков. Харит поклялся, что такая сумма разорит его, но если он продаст все свое имущество, включая одежду, то, возможно, сможет поднять цену до шестидесяти тысяч. Прокопулос возразил, что сумма меньше девяноста тысяч франков даже не покроет его дорожные расходы. После получаса вдохновенного торга договаривающиеся стороны сошлись на семидесяти тысячах франков, что по прикидке Прокопулоса соответствовало четырем сотням долларов.

— Ты торгуешься лучше меня, Расим, — вздохнул Харит. — Теперь сообщи мне свои новости.

— Конечно, сообщу, — сказал Прокопулос. — Сразу же, как только получу деньги.

Лицо Харита застыло, а рука потянулась к рукояти кинжала.

— Ты что, хочешь оскорбить мое достоинство? Ты предполагаешь, что я способен не оплатить сделку, заключенную с именем Аллаха?

— Я ничего не предполагаю, — сказал Прокопулос. — Но мое достоинство оскорбляет предположение, что моим новостям настолько мало можно доверять, что за них не стоит платить заранее.

Два оскорбленных достоинства уравновесили друг друга, и еще за полчаса собеседники договорились о способе произведения выплаты. Прокопулос сообщит о том, чего касаются его сведения, и позволит Хариту оценить их важность. Если Харит сочтет, что это действительно важно, он заплатит семнадцать тысяч франков и услышит первую половину сведений. Если после этого он все еще будет считать их важными, он заплатит тридцать пять тысяч и услышит вторую половину. Когда он выслушает все до конца, то сдержит свое слово и заплатит оставшиеся восемнадцать тысяч франков.

— Сказать, о чем мои новости, нетрудно, — начал Прокопулос. — На авиабазе в Эль-Джезире есть один американский полковник, который решил арестовать, а может, и убить Мустафу ибн-Харита, которого этот полковник считает главным работорговцем.

— По-твоему, это новость? — улыбнулся Харит. — Множество неверных — американцы, англичане, бельгийцы, французы — клялись сделать это. Они вели себя грубо, и некоторые из них умерли. Твои новости устарели.

Прокопулос покачал головой:

— Да и прочие неверные прознали об этом. На этот раз они ведут себя осторожнее. Они раскинули свою сеть в Чаде, в Судане, по берегам Красного моря. Эта сеть началась с телефонного звонка, а закончилась отправкой знаменитого полицейского агента.

— Продолжай, — сказал Харит.

Прокопулос пожал плечами:

— Зачем я буду понапрасну отнимать твое время, Мустафа ибн-Харит? Возможно, как ты и сказал, эти новости давно устарели.

Харит полез в кошелек и выложил на стол семнадцать тысячефранковых банкнот. Прокопулос почтительно поклонился, спрятал деньги и принялся рассказывать.

Глава 2

Интерес Прокопулоса привлекла примечательная перемена в поведении полковника Фрэнка Пэрриса. В течение многих лет Прокопулос наведывался в Эль-Джезиру по торговым делам. Из местных сплетен он знал, что американский полковник уже шесть лет командовал авиабазой и все это время не интересовался ничем, кроме личной выгоды, которую получал тем же способом, что солдаты и офицеры всех армий мира. Это было вполне понятно и совершенно естественно. Но однажды в Эль-Джезире появился некий американец. Он был одет в штатское, но прилетел на военном самолете. И вскоре после появления этого незнакомца в полковнике Пэррисе произошла разительная перемена.

Полковник, перед этим шесть лет просидевший без движения, вдруг начал бурно интересоваться проблемой рабства. Он отправил переводчиков, чтобы те расспросили сельских гадателей о работорговле и в особенности о деятельности Мустафы ибн-Харита.

Полковник принялся звонить в Триполи, в британский штаб в Хартуме и французский штаб в Браззавиле. Суть этих звонков, выведанная за некоторую сумму у местного телефониста, сводилась к одному: работорговца Харита следует остановить.

Откуда у полковника Пэрриса появился такой внезапный интерес к этому вопросу? Совершенно ясно, что пришелец передал ему приказ из Вашингтона. Этот новый американец, который, несомненно, являлся правительственным агентом, предпочитал оставаться в тени, пока полковник собирал информацию и отвлекал внимание на себя. Агент же работал втихую, и сеть, сплетенная в Вашингтоне, распространилась на Чад и Нигер, Дарфур и Кордофан.

— Любопытно, — протянул Харит. — Но с чего вдруг американцы стали интересоваться работорговлей и лично мною?

— Чтобы ответить на этот вопрос, — сказал Прокопулос, — следует понять образ мышления западного человека. Этими людьми движет чувство вины. Когда-то они сами были работорговцами, причем непревзойденно жестокими. А теперь они время от времени принимаются искупать свою вину, осуждая в других то, чего они уже не могут позволить себе. Возможно, ты помнишь, как напряженно они боролись с работорговлей накануне мировой войны.

Харит помнил. В тысячах африканских деревушек маячили красные рожи французских, английских и бельгийских солдат, а Красное море патрулировали специальные корабли. Ужасные были времена. Но война все переменила.

— Ну а теперь, — продолжил Прокопулос, — война закончилась, и давнее чувство вины снова дало о себе знать. «Уничтожим рабство!» — говорят они на Западе, но при этом стремятся истребить самые безобидные из его форм. Их не беспокоит рабовладение в Южной Африке, или в бельгийском Конго, или в португальской Анголе. Вместо этого они рвутся уничтожить Мустафу ибн-Харита, самого крупного из независимых работорговцев. Харит не возглавляет никакую страну и не имеет голоса в ООН. Его могут любить в Саудовской Аравии, но по рождению он не принадлежит этой стране. Если мы покончим с Харитом, никто в целом мире не попытается защитить его. Вот как думают в Вашингтоне, и вот почему американская полиция решила уничтожить тебя.

— Возможно, это действительно так, — признал Харит. — Я никогда не понимал ни европейцев, ни американцев.

— Все это обстоит именно так, — заверил его Прокопулос. — Они намереваются уничтожить тебя и выбрали своим инструментом этого американского агента. Все их планы сосредоточены на этом человеке. Но я думаю, что рассказ о том, что случилось после отъезда агента из Эль-Джезиры, можно считать уже второй частью истории.

Поколебавшись, Харит передал греку тридцать пять тысяч франков.

— Я узнал, — сказал Прокопулос, — что американского агента зовут Стивен Дэйн. Он может знать, что «дэйн» по-арабски означает «долг», так что, возможно, это ненастоящее имя. Тем не менее его называют Стивеном Дэйном. Я видел его только раз и на расстоянии. Я не заметил ни шрамов, ни родимых пятен, ни каких-нибудь особенностей в строении его тела или в чертах лица. Я не увидел ничего, за что мог бызацепиться глаз. Он выглядит таким же неприметным, как большинство великих шпионов и убийц. Он не боится быть неприметным — в этом его сила. В чем его слабость, мне пока неизвестно. В один прекрасный день он внезапно покинул Эль-Джезиру. Он улетел на американском военном самолете, и, кроме него и летчиков, в самолете не было никого. И как ты думаешь, куда направился этот Дэйн? В Хартум или, возможно, в Браззавиль? Ничего подобного! Их план был гораздо сложнее. Дэйн направился прямиком на Канарские острова — точнее, на Тенерифе.

Харит приподнял брови.

— Я не упрекаю тебя за недоверие, — сказал Прокопулос. — Я сам усомнился в человеке, сообщившем мне эту информацию. Но, к счастью, у меня есть двоюродный брат. Он работает посыльным в одной гостинице в Тенерифе. Я позвонил ему, хотя это стоило чрезвычайно дорого, и сообщил, что мне нужно узнать. На следующий день брат перезвонил мне и сказал, что американский военный самолет действительно приземлился на Тенерифе и высадил одного пассажира. Пассажир выглядел именно так, как я его описал брату. Он поселился в гостинице «Гран-Канариа», но под именем Джорджа У. Баркера! И он пробыл на Тенерифе два месяца!

Мой брат работает не в «Гран-Канариа», потому он не мог ничего узнать о посланиях, которые получал этот человек. Но у моего брата есть глаза, и он видел, что этот Дэйн, превратившийся в Баркера, все два месяца жил, как обычный турист. По утрам он ходил на пляж. Днем он плавал, спал или читал книги. По вечерам он ходил в винные погребки и таверны, разговаривал с местными жителями о погоде и рыбной ловле и иногда спал с испанской женщиной, с которой познакомился на пляже. Все, что мог сказать мой брат — это то, что Дэйн двигается, как человек, умеющий драться. Этот Дэйн отправил много телеграмм, которые мой брат никак не мог прочесть. Но он узнал одну интересную вещь, кажется, у Дэйна состоялся длинный разговор с человеком, прилетевшим на Тенерифе из Майами. Они проговорили почти всю ночь. Они встретились на широком пустынном пляже и сели у самой воды, так что их невозможно было подслушать. Мой брат даже не сумел увидеть лица этого человека или услышать его голос. Но он выяснил, что этот человек покинул Тенерифе в ту же ночь на американском бомбардировщике, направлявшемся в Кейптаун. Кем был этот человек, зачем он прилетал и улетел, какую роль он играет во всей этой истории? Пока что эти вопросы остаются без ответа, но мы знаем, что это часть все той же сети. Следующие две недели ничего не происходило. Потом Дэйн получил телеграмму и наутро уехал. Перед этим не было никаких намеков на его скорый отъезд, никаких заказанных билетов, вообще ничего. Вечером Дэйн пил вино на Тенерифе, а наутро он исчез, словно его никогда и не было. Мой брат навел справки. Он узнал, что в то утро не отплывал ни один корабль, а с аэродрома взлетело всего три самолета. Один — самолет «Пан-Америкэн», улетевший в Мадрид, второй — американский бомбардировщик, улетевший в Кейптаун, и третий — самолет «Эйр Франс» взявший курс на Дакар. Задав некоторые вопросы, мой брат выяснил, что Дэйн улетел в Дакар. Узнав все это, я стал обдумывать факты, оказавшиеся в моем распоряжении. Наконец я понял, зачем Дэйн провел столько времени на Тенерифе, зачем он вызвал этого человека из Майами и что он будет делать дальше. Я сообщил тебе все сведения, которые у меня имелись. Но мне хотелось бы еще изложить тебе свои предположения. Кроме того, почтеннейший Харит, я могу также предложить тебе свое полное содействие в этом деле.

Словно загипнотизированный, Харит заплатил последние восемнадцать тысяч.

— Дэйн оставался на Тенерифе, чтобы вжиться в образ Джорджа Баркера, — продолжил Прокопулос. — Лишь несчастливый для американца случай позволил мне установить несомненную связь между правительственным агентом из Эль-Джезиры и туристом с Тенерифе. Но вживание в новый образ — это лишь наименее важная часть плана Дэйна.

Прокопулос хитро улыбнулся и наклонился поближе к величественно восседавшему Хариту.

— Почему Дэйн два месяца бездельничал на Тенерифе? — спросим мы у себя. Почему он втайне встретился с каким-то человеком и отослал его в Кейптаун? И почему сам Дэйн два дня спустя улетел в Дакар? Стоит немного поразмыслить, и некоторые причины становятся ясны. Ясно, что человек, с которым встречался Дэйн — это еще один правительственный агент. Можно не сомневаться, что, когда Дэйн прикажет, второй агент отправится из Кейптауна на север — возможно, в Хартум или в Порт-Судан. Что же касается отъезда Дэйна — он ждал начала твоего ежегодного паломничества в Мекку!

Прокопулос на мгновение прервался и отпил глоток кофе.

— Если Дэйн хоть сколько-нибудь интересовался твоими делами, он знает, что сейчас, когда близится месяц Дха’л-Хиджа, ты должен покинуть Форт-Лами и вместе с твоими паломниками отправиться в Аравию. Следовательно, сейчас наиболее подходящее — да что там, единственно подходящее время для того, чтобы Дэйн начал действовать. Конечно, ты можешь остаться в безопасном Форт-Лами и ничего не делать. Но как быть с твоей прибылью, заработанной тяжким трудом? Как быть с твоей гордостью? Как быть с твоими долгами аравийским торговцам? Что останется от твоей репутации и какое будущее ждет человека, который не способен доставить обещанный товар? Можешь ли ты позволить себе не браться за это паломничество?

Харит промолчал.

— Вот так я и догадался о намерениях Дэйна, — произнес Прокопулос. — Именно этого момента он ждал. Он ждал, когда ты окажешься всецело связанным с этим хаджем, пока твои паломники соберутся и будут готовы отправиться в путь, а твоя репутация в Аравии будет поставлена на кон. До окончания хаджа остается чуть больше трех недель, по европейскому календарю это соответствует двадцать третьему августа. Дэйн наверняка знает, что успех твоего предприятия зависит от того, успеешь ли ты доставить своих паломников в Аравию к этой дате. Если не успеешь, то даже самая бестолковая деревенщина поймет, что паломничество не удалось, и не захочет никуда ехать. Поняв это, Дэйн договорился с французами, чтобы те задержали твою визу, и намерен приступить к действиям именно сейчас, пока у тебя связаны руки.

Прокопулос вздохнул и развел руками.

— Таковы мои сведения, Мустафа ибн-Харит, и таковы мои предположения, — произнес он. — Стоят ли они тех денег, которые ты уплатил?

Харит кивнул.

— Похоже, этот Дэйн — умный человек, — с раздражением проговорил он. — Но, кажется, ты еще умнее. Откуда ты так много узнал о моих делах?

— Бедный торговец должен знать как можно больше о тех, с кем он имеет дело, — ответил Прокопулос. — Ведь иначе он не сможет угадать, что нужно его клиентам.

Харит улыбнулся, но про себя решил, что этот грек ему не нравится. Ни один порядочный человек не станет столько разнюхивать о чужих делах. Это всегда чревато неприятностями. Сейчас важнее всего решить, что делать с американским агентом, но и о греке забывать не следует.

— Этого Дэйна следует убить, — сказал Харит. — Я не могу отказаться от хаджа.

Прокопулос согласно кивнул.

— Возможно, убить его будет не так уж трудно. Он станет путешествовать вместе с тобой или где-нибудь неподалеку от тебя, чтобы добыть доказательства и позволить европейцам отдать тебя под суд. От Форт-Лами до Порт-Судана путь долгий и нелегкий. По дороге вполне может произойти несчастный случай.

— Да. Если я буду знать, с кем он должен произойти.

— Возможно, я смогу тебе в этом помочь, — сказал Прокопулос. — Я видел Дэйна в Эль-Джезире, хотя и на расстоянии. А любую маскировку можно разгадать.

— Станешь ли ты сопровождать меня? — спросил Харит.

— Я счастлив служить тебе. И, конечно, я уверен, что ты со всем известной щедростью возместишь те потери, которые я понес, забросив свои дела ради тебя.

Xарит тяжело вздохнул:

— Ну хорошо, я думаю, мы сможем договориться. Когда мы начнем действовать?

— С утра, — ответил Прокопулос. — Утром прибывает рейсовый самолет из Дакара, и Дэйн должен прилететь на нем.

— Откуда это тебе известно?

— Это лишь предположение, но оно кажется мне обоснованным. В течение следующих трех недель все рейсы будут заняты богатыми мусульманами, совершающими хадж. Этот рейс — один из последних, на котором может прилететь христианин. Раз уж Дэйн так хорошо все рассчитал, значит, он прибудет в наиболее подходящее время. А завтрашний день, несомненно, является подходящим.

— Почему? — не успокаивался Харит.

— Потому что ты собираешься покинуть Форт-Лами послезавтра, — объяснил Прокопулос.

Харит был неприятно удивлен и почувствовал, как в нем закипает раздражение. Этот грязный грек слишком много знает! Вне всяких сомнений, крысомордый грек должен умереть — в должное время. А сейчас он может оказаться полезным.

— Завтра мы будем встречать этот самолет, — тоном приказа произнес Харит. — Мы узнаем этого человека и решим, как лучше с ним управиться.

Прокопулос поклонился в знак согласия.

— В аэропорту, в одиннадцать утра.

— Мир тебе, — сказал Харит, вставая.

— И тебе мир, — сказал Прокопулос и еще раз поклонился.

3 августа 1952 года, Форт-Лами

Глава 1

Самолет из Дакара приземлился точно по расписанию. Семеро европейцев спустились по трапу и бросили первый взгляд на серовато-коричневую землю, по которой были то там, то сям разбросаны колючие кусты, изнемогающие от жары. Чиновник иммиграционной службы повел европейцев под навес из рифленого железа — для прохождения таможенного досмотра и паспортного контроля. Второй чиновник повел к такому же навесу, расположенному чуть дальше, пассажиров-африканцев.

Здесь европейских путешественников, которые намеревались продолжить путь, ждало жестокое разочарование. Вопреки тому, что им говорили в Дакаре, путешественники выяснили, что они не смогут улететь из Форт-Лами по крайней мере в течение трех недель. Все рейсы были забиты паломниками, направляющимися в Мекку. Количество паломников намного превышало возможности рейсовых самолетов. ВВС США даже наладили «воздушный мост» между Бейрутом и Джиддой. Европейцев, застрявших в Форт-Лами, уверяли, что они улетят отсюда сразу же, как только это станет возможно. Беда заключалась лишь в том, что никто не мог точно сказать, когда же это произойдет.

За навесом, изображающим таможню для европейцев, толпились несколько десятков африканцев. Они ждали, пока европейцы выйдут. Эта толпа состояла из водителей такси, гидов, рассыльных из разных гостиниц, торговцев сувенирами, а также из обычных зевак. Среди зевак можно было заметить рослого негра с арабскими чертами лица, в белом одеянии и зеленом тюрбане хаджи. Ближе к другому концу навеса стоял невысокий грек, одетый в коричневый европейский костюм и черные туфли с узкими носками. Оба этих человека внимательно слушали, как пассажиры-европейцы сообщали о предполагаемом сроке их пребывания во французской Экваториальной Африке, о своих делах и о следующем пункте, куда они намеревались направиться.

Там был высокий светловолосый родезиец, направлявшийся в Бейрут. Он был просто вне себя — с тех пор, как он выехал из Булавайо, его уже трижды вынуждали изменить намеченный маршрут. Там был американский инженер. Он только что закончил работу по усовершенствованию порта Мбоу в Сенегале и теперь направлялся на работу в Аравию, в порт Джидду. Усатый английский капитан возвращался с конференции в Гамбии. Два южноамериканца ехали в Аден. Голландец находился в отпуске и просто путешествовал по Африке. Немецкий археолог хотел присоединиться к группе ученых, которые занимались раскопками руин города Мерое в Судане.

Никто из европейцев не планировал надолго оставаться в Форт-Лами. Неожиданная задержка и связанные с нею неудобства привели их в раздражение. Они в общем-то попытались отнестись к этой неприятности философски, но им очень хотелось, чтобы это случилось с ними где-нибудь в другом месте. Лагос был весьма интересным городом, Дакар славился своей космополитичной атмосферой, а Кано — древностью и живописностью. Но Форт-Лами представлял собой всего лишь некоторое количество зданий, сгрудившихся в кучу на берегу малярийной реки Шари посреди малонаселенной провинции Чад. Форт-Лами не был примечателен ни в историческом, ни в экономическом смысле, здешний базар был неинтересен, а местные художественные промыслы — невыразительны. Это был всего лишь перевалочный пункт.

Европейцы прошли паспортный контроль и снова вышли под палящее солнце, чтобы нанять такси и добраться до города. Когда последний пассажир уехал, Харит подошел к Прокопулосу и спросил:

— Кто из них Дэйн?

— Не знаю, — ответил Прокопулос.

Харит кивнул. Он предчувствовал нечто подобное.

— Ты умеешь прекрасно говорить, господин Прокопулос, и у тебя много интересных идей. Тем больший позор для тебя, что, как только дошло до дела…

— Он должен быть одним из этой группы, — перебил его Прокопулос. — Вспомни, что я тебе говорил: я видел Дэйна только один раз и только издалека. Он спокойно мог в Дакаре с помощью французов сменить имя и паспорт.

— Возможно, — согласился Харит. — Но возможно, что он и не прилетел сегодняшним рейсом. Он мог договориться с европейской военной авиацией, полететь дальше и ждать меня в Хартуме.

Прокопулос покачал головой:

— Откуда Дэйн может знать, что ты вообще собираешься ехать в Хартум? А вдруг ты направишься на юг, в Джедареф, а оттуда — в Массаву?

— Это невозможно! — возмутился Харит. — Я не могу в последнюю минуту менять маршрут четырехсот паломников. Грузовики и билеты на железную дорогу уже заказаны. И, кроме того, весной часть дороги на Массаву размыло наводнением, а мне некогда объезжать этот участок через Бербер или Джибути.

— Об этом знаешь ты сам, но не Дэйн, — терпеливо пояснил Прокопулос. — Откуда ему знать, по какому маршруту и через какие города ты намерен ехать? Дэйн может быть уверен лишь в одном — что он найдет тебя в Форт-Лами. Ему необходимо найти тебя, а когда найдет — держаться к тебе поближе, чтобы собрать доказательства.

— Это звучит разумно, — признал Харит- Ну что ж, значит, он будет искать меня в Форт-Лами. Но почему я должен считать, что он прилетел именно этим рейсом? Есть ли у него другие возможности добраться сюда?

Харит прикрыл глаза, чтобы лучше представить возможные маршруты.

— Ты говоришь, что три дня назад Дэйн был в Дакаре. Из Дакара он мог перелететь в любой уголок Африки, а уже оттуда добираться сюда. Но за последние три дня здесь не приземлялся ни один самолет. Если бы он решил ехать поездом, ему понадобилось бы три дня на дорогу до Бамако, потом еще два дня на автобусе до Угадугу и около недели от Угадугу до Форт-Лами. Двенадцать дней, а на машине еще дольше. Нет, если твои сведения верны, то он действительно должен был прилететь этим самолетом. Один из этих семерых европейцев — Дэйн, если, конечно, он не рискнет изображать из себя мусульманина-паломника.

— Некоторые европейцы действительно так делали, — согласился Прокопулос. — Но это очень трудно. Зачем Дэйну лишний раз рисковать? Зачем ему пытаться обмануть тебя в тех вопросах, в которых ты разбираешься несравненно лучше его, если он может дурачить тебя в том, в чем разбирается лучше он сам? Он может ехать к Красному морю под видом европейского бизнесмена, инженера, туриста или ученого. Как ты узнаешь, кто из них Дэйн?

Харит медленно кивнул:

— Да, должно быть, это он и задумал. Итак, мне следует признать, что Дэйн находится в Форт-Лами под видом одного из европейцев. Но как я могу узнать его среди этих семи?

— Никак, — сказал Прокопулос. — Но, если будет на то воля Аллаха, я смогу найти его для тебя. Я сам европеец и знаю, как разговаривают и ведут себя люди из разных стран. Я могу войти в бар «Метрополя» и выпить вместе с ними. Я могу обнаружить, кто из них обманщик. И за эту дополнительную услугу я прошу у тебя небольшое вознаграждение — всего лишь пятьдесят американских долларов.

Харит презрительно посмотрел на грека. Под этим спокойным взглядом Прокопулос почувствовал себя очень неуютно. Через некоторое время Харит сдержанно произнес:

— Господин Прокопулос, ты уже оказал мне важную услугу и получил от меня хорошую плату. Я заплачу тебе и это дополнительное вознаграждение. Я не могу пожаловаться на тебя, так же как ты не можешь пожаловаться на меня. Возможно, ты и в самом деле торговец, а возможно — кто-то другой.

Прокопулос ничего на это не сказал. Харит продолжал:

— Если бы, например, ты был полицейским информатором, я бы мог провести несколько лет в тюрьме, в Форт-Арчемболте или в Омдурмане. Это значило бы, что мне не повезло, но это также значило бы, что тебе не повезло еще больше. У меня большая семья и множество друзей по всей Африке. И все мы — мои родственники, мои друзья и я сам — привыкли расплачиваться с долгами.

Смуглое лицо Прокопулоса застыло. Тихим, резким голосом он произнес:

— Не стоит угрожать мне, Мустафа ибн-Харит. Если уж на то пошло, у меня тоже есть друзья в Африке.

Харит небрежно кивнул:

— Приношу свои извинения, господин Прокопулос. Ты пойдешь в «Метрополь» сегодня же вечером?

— Да, — ответил Прокопулос, — и надеюсь к утру получить интересующие тебя сведения.

Харит подозвал такси, и двое мужчин поехали в город.

Глава 2

Обычно европейские путешественники, попавшие в Форт-Лами, старались остановиться дома у кого-нибудь из французских чиновников. Тем же, у кого не было здесь знакомых, приходилось селиться в «Метрополе». «Метрополь» считался единственной на весь город подходящей для европейцев гостиницей. Поскольку конкурентов у «Метрополя» все равно не было, его хозяин не считал нужным обращать внимание на всякую чепуху вроде приличного обслуживания. Это особенно бросалось в глаза в баре «Метрополя», представлявшем собой большую, унылую, обшарпанную комнату с тусклым освещением. Ликер здесь был посредственным, обслуживание — скверным, а общая атмосфера — вообще ужасной. Под ногами у посетителей кишели жучки и тараканы, их по пятам преследовали голодные ящерицы, а за ящерицами гонялись прожорливые крысы. Время от времени на зазевавшуюся крысу обрушивалась метла хозяина гостиницы, и поверженное животное выбрасывали за дверь, где оно становилось пищей для все тех же жучков и тараканов. В баре «Метрополя» любой посетитель мог ощутить близость к природе.

Шмыгающие по полу формы жизни дополнялись формами жизни, кишевшими в воздухе. Никакой заслон не мог удержать полчища москитов, черных мух и ночных бабочек, порхающих между тусклыми лампочками и медлительным вентилятором, установленным на потолке. Сам вентилятор способен был донести к распаренным телам посетителей лишь слабое колыхание раскаленного воздуха. В Европе или хотя бы в Дакаре «Метрополь» прогорел бы за неделю. В Форт-Лами он процветал.

Господин Прокопулос пришел в «Метрополь» к девяти часам. Все местные постояльцы сидели в баре и заливали спиртным тоску по дому. Большинство пассажиров, прилетевших утром из Дакара, находились здесь же. Господин Прокопулос направился прямо к стойке и заказал стакан вермута. Половину он выпил, не глядя по сторонам. Грек прикидывал, как бы половчее завести беседу. Вопрос решился сам собой, когда сзади раздался голос:

— Вы случайно не здешний?

С господином Прокопулосом заговорил голландский турист. Это был высокий приветливый мужчина, худощавый и темноволосый. На шее у него болталось сразу два фотоаппарата. Голландец назвался Лоренсом ван Хаарнином.

Господин Прокопулос поклонился и в свою очередь представился. Он объяснил, что не является местным жителем, но ему часто приходится путешествовать по Чаду.

— Хотелось бы мне знать, — сказал ван Хаарнин, — здешним властям никогда не приходило в голову обработать пойму реки ДДТ?

— Полагаю, приходило, — сказал Прокопулос. — Но они решили, что это не имеет смысла. Чтобы добиться сколько-нибудь заметного результата, пришлось бы обработать ДДТ всю французскую Экваториальную Африку. А это около миллиона квадратных миль, или, если точнее, девятьсот шестьдесят тысяч.

Похоже, это произвело впечатление на ван Хаарнина. Он принялся расспрашивать Прокопулоса о тропической Африке, и вскорости к их разговору присоединился путешественник из Южной Родезии. Господин Прокопулос отвечал на вопросы и размышлял, кто из присутствующих больше всего подходит на роль замаскированного тайного агента.

Подозрения Прокопулоса прежде всего пали на ван Хаарнина, на родезийца и на американского инженера. Эти трое были подходящего роста и телосложения. Британский майор выглядел слишком низкорослым и сухощавым, а немецкий археолог — слишком пожилым. Но и их нельзя было окончательно сбрасывать со счетов. Кто его знает, какой маскировки можно ожидать от американского агента?

Вскорости в бар вошли два южноамериканца. Тот, который повыше, тоже вполне подходил, а второй выглядел слишком низеньким и полным. Но все же…

Кандидатов на роль Дэйна оказалось слишком много. Из семи четверо или пятеро казались вполне подходящими. Следовало сузить круг подозреваемых.

Грек попытался представить, какое прикрытие мог бы выбрать американский агент. Возможно, он решил сделать ставку на эффект эксцентричности, понадеявшись, что никто не станет подозревать явного чудака. Тогда Дэйном может оказаться немецкий археолог. Или, возможно, Дэйн решил воспользоваться наиболее близким ему типажом, лишь слегка сместив акценты — ведь легче всего пропустить очевидные вещи. В таком случае Дэйном может оказаться американский инженер, родезиец или высокий мужчина из Южной Африки. Прокопулос посмотрел на семерых подозреваемых и подумал, что Мустафа ибн-Харит ждет точного ответа. От скверного предчувствия по спине грека пробежал холодок. Харит — человек опасный, и Прокопулосу для собственного же блага нужно поскорее выяснить, кто из этих людей Дэйн.

Прокопулос начал расспрашивать путешественников об обычаях и традициях их стран. Он очень гордился тем, как именно он вел расспросы: прямо и открыто, как обычный иностранец, интересующийся отдаленными землями. Путешественники отвечали без малейшей подозрительности, словно каждый из них был именно тем, за кого себя выдавал.

Тайная роль дарила Прокопулосу пьянящее ощущение власти. Скрывшись за маской вежливой любезности, он мог принести смерть любому из этой семерки. И никто не мог даже догадаться об истинной роли грека — кроме, возможно, самого Дэйна. Но даже если Дэйн что-то и заподозрил, он не мог ничего знать наверняка. Потому-то Прокопулос продолжал ощущать в себе эту власть — и вдохновение.

Таковы были чувства, испытываемые хитрым греком, или, точнее, их часть. Но при этом он был глубоко озадачен тем, как же ему опознать Дэйна. Он коротко побеседовал со всеми путешественниками, кроме американского инженера, но так и не догадался, кто же из них тайный агент. Прокопулоса начали грызть сомнения. Грек сказал Хариту, что он — европеец. Это в общем-то соответствовало истине. Но местом рождения Прокопулоса был остров Хиос, расположенный в нескольких милях от побережья Турции, и торговцу редко доводилось посещать другие районы Европы. Большую часть своей жизни он провел на Ближнем Востоке и в Африке. Он знал десяток языков, но, кроме греческого, ни одним из них не владел в совершенстве. Прокопулос хорошо говорил по-английски, но тонкости произношения от него ускользали. Он не был уверен, что сумеет отличить американское произношение от английского. А об особенностях южноамериканского или австралийского произношения ему вовсе ничего не было известно.

Усилием воли Прокопулос подавил снедающее его беспокойство. Произношение — лишь самый незначительный признак человека. Должны существовать другие способы узнать правду. И он, Прокопулос, это сумеет — сомнений быть не может.

Дружелюбно улыбнувшись, Прокопулос подсел за дальний столик, где сидел американский инженер.

— Как вам понравился Форт-Лами, сэр? — поинтересовался грек.

Инженера звали Тим Мак-Кью. Это был худощавый загорелый мужчина с холодным, неприветливым взглядом.

— Нормальный город, — сухо ответил он.

Прокопулос понял, что с ним не желают разговаривать, но решил не обращать на это внимания.

— Сейчас, во время сезона дождей, здесь не слишком приятно. Слишком душно, не правда ли?

Мак-Кью пожал плечами и посмотрел на свой стакан.

Прокопулос не унимался.

— Просто не верится, что всего лишь на несколько сотен миль севернее начинается Сахара. Вы когда-нибудь бывали в Сахаре?

Мак-Кью оторвался от созерцания стакана и секунды три в упор смотрел на настырного грека. Господин Прокопулос нервно улыбнулся и невольно попятился. Наконец Мак-Кью сказал:

— Мне казалось, я ясно дал понять, что не настроен вести беседу.

— Прошу прощения, сэр, я не хотел…

— Прекрасно. Извинения приняты. Может, теперь вы наконец оставите меня в покое?

Прокопулос отошел, размышляя, чем могла быть вызвана эта вспышка грубости. Возможно, у человека действительно скверный характер… Но грубость может оказаться очень неплохой маской для Дэйна. Он может путешествовать по Африке — мрачный, погруженный в свои мысли человек, никем и ничем не интересующийся. А в нужный момент маска сбрасывается. Да, инженера пока что нельзя вычеркивать.

Извинения Прокопулоса услышал родезиец Чарльз Отт и поинтересовался у грека, что за муха укусила его собеседника.

— Понятия не имею, — ответил Прокопулос.

— Выглядело это чертовски грубо, — сказал Отт и, понизив голос, добавил: — Если он не станет вести себя повежливее, когда-нибудь ему расквасят нос.

Инженер даже не посмотрел в их сторону.

— Возможно, это из-за жары, — предположил Отт. — Здесь, в Чаде, кошмарная жара. Я буду чертовски рад оказаться в Бейруте.

— В Бейруте тоже жарко, — сказал Прокопулос.

— Да, но там в гостиницах стоят кондиционеры. И кормят там нормально. Помои, которые подают в этой гостинице, просто невозможно взять в рот.

— Бейрут — красивый город, — сообщил Прокопулос. — Там множество достопримечательностей.

— Боюсь, мне будет не до них, — проронил Отт. — Я еду по делам, железная руда. Семейные связи. Христиане-марониты толсты, как воры — это так о нас шутят. А вы, полагаю, принадлежите к греческой православной церкви?

— Да, — подтвердил Прокопулос. — Но моя работа не позволяет достаточно регулярно бывать в церкви.

— Да, конечно, — согласился Отт. — У меня то же самое. Этот инженер смотрит на меня?

Боковым зрением Прокопулос видел, что Мак-Кью ни на кого не обращает особого внимания — за исключением разве что самого Прокопулоса.

— Кажется, нет, — ответил грек.

— С этими американцами просто невозможно разговаривать, — сказал Отт. — Да ладно, нам-то какая разница. Выпьете еще?

Прокопулос заказал себе новую порцию спиртного, после чего как-то незаметно для себя самого разговорился с высоким мужчиной из Южной Америки. Его звали Диего Рауль Альварес Рибейра-и-Кастильо, и он пересек Атлантический океан ради того, чтобы поохотиться в Африке. Он оказался полковником парагвайской армии в отставке и был преисполнен самодовольства.

— Я всегда считал военную службу превосходным занятием для мужчины, — сказал Прокопулос.

— Возможно, — пожал плечами Рибейра. — По правде говоря, я никогда над этим особо не задумывался. У нас как-то само собой разумеется, что старший сын семьи Рибейра должен служить в армии, а младшие сыновья обычно становятся священниками.

— Прекрасная традиция, — сказал Прокопулос. Он узнал, что Рибейра Монталбанские — старый и почтенный род, хотя и не слишком древний, и происходит он из Испании. Они принадлежали к испанскому дворянству и всегда входили в состав кортесов Арагона. Их влиянию пришел конец во времена Азаньи, и род Рибейра эмигрировал в Южную Америку.

— Политика, — вздохнул Рибейра. — Я тогда был ребенком. Отец решил, что наилучшие возможности ему может предоставить Парагвай, и мы поселились там. Когда я вырос, то пошел на армейскую службу в чине лейтенанта.

— Вы сделали прекрасную карьеру, — сказал Прокопулос.

Рибейра махнул рукой, словно давая понять, что в этом нет ничего особенного. Руки у него были изящной формы.

— Генералу Стресснеру нужны надежные офицеры, особенно среди высшего командного состава. Видите ли, генерал Стресснер — традиционалист. В Южной Америке именно он является главным оплотом антикоммунистических сил. Но у него много врагов. Несомненно, эти факторы очень способствовали моей карьере. Но мне хочется верить, что здесь сыграли роль и мои личные достоинства.

— В вас с первого взгляда можно узнать человека военного, — гнул свою линию Прокопулос.

— Благодарю, — сказал Рибейра. — А в вас, друг мой, с первого взгляда можно узнать человека, отлично осведомленного в некоторых вопросах, о коих не принято говорить на публике.

Удивленный Прокопулос даже не нашелся, что на это ответить.

— Да, — продолжил Рибейра. — Я лишь взглянул на вас и сразу же сказал себе: «Вот умный человек, который умеет улаживать некоторые деликатные вопросы». Именно так я и подумал, мистер Прокопулос.

— В самомделе? — переспросил Прокопулос, пытаясь понять, что имеет в виду Рибейра.

— Да, именно так. И еще я подумал: «Этот смекалистый господин способен — за соответствующее вознаграждение, конечно — помочь путешественнику, оказавшемуся вдали от дома».

— Конечно, — подтвердил Прокопулос. — Любые услуги, которые в моей власти…

— Благодарю вас! — воскликнул Рибейра. — Я так и полагал, что моя догадка окажется верной. Я думаю, вы понимаете, что мне нужно, мистер Прокопулос.

Прокопулос изобразил многозначительную улыбку:

— Полагаю, да, сэр. Но если бы вы высказались чуть-чуть конкретнее…

— Нет ничего проще, — охотно откликнулся Рибейра. — Конечно же, мои интересы касаются сферы развлечений.

— Развлечений? — переспросил Прокопулос.

Рибейра ткнул его в бок и рассмеялся.

— У вас на редкость выразительное лицо, мистер Прокопулос. Вам следовое стать актером. Но вернемся к нашему делу. Есть ли у вас доступ к определенному сорту девушек?

Какую-то долю секунды Прокопулос был ошеломлен. К некоторому огорчению, он снова оказался в очень знакомой ситуации. Грек внимательно посмотрел на полковника, потом сказал:

— Так уж получилось, сэр, что я действительно могу вам помочь. У меня есть друг, который знаком с прехорошенькой четырнадцатилетней девушкой, причем девственницей…

— Да, она должна быть девственницей, — подхватил мысль Рибейра. — Но четырнадцатилетняя для меня старовата. Небось это высокая девица с тяжелой грудью.

— Ничего подобного! — запротестовал Прокопулос. — Девушка, о которой я говорю, невелика для своего возраста. На вид ей можно дать не больше двенадцати. И у нее восхитительная маленькая грудь, едва сформировавшаяся.

Когда Рибейра услышал эти слова, у него засверкали глаза. Прокопулос, который считал, что умный человек вполне может провернуть несколько дел сразу, лихорадочно принялся соображать, где бы ему найти такую девчонку.

— Это может занять день или два, — сказал он.

— Я бы предпочел обойтись без задержек, — заявил Рибейра. Глаза полковника ярко блестели, а рот приоткрылся. — Я хотел бы воспользоваться ее услугами сегодня же ночью. Могу поклясться честью, что не причиню ей никакого вреда. Что же касается цены, я думаю, мы могли бы сойтись на…

Внезапно Рибейра замолчал. Обернувшись, Прокопулос увидел, что к ним подходит второй парагваец. Грек мысленно проклял идиота, помешавшего заключить такую выгодную сделку. Кровь из носу, но надо сегодня же вечером найти подходящую девчонку.

Рибейра представил Прокопулосу вновь подошедшего, назвав его капитаном Эчеверрьей, и пошутил насчет его торжественного приближения. Когда капитан не ответил, Рибейра с большим воодушевлением принялся говорить об охоте в Африке и в Аравии.

— Должно быть, это очень интересно — стрелять в животных, — произнес наконец Эчеверрья. — Полковник превосходно стреляет как из пистолета, так и из винтовки, но я боюсь, у него нет навыков обращения с крупнокалиберным оружием, с которым ходят на слонов. Но он еще успеет к нему привыкнуть.

— А вы? — спросил Прокопулос. — Вы тоже с нетерпением предвкушаете охоту?

— Не то чтобы… — сказал Эчеверрья. — Я неважный стрелок, и я слышал, что охота в Африке чревата многими опасностями. Особенно охота на буйволов.

Рибейра рассмеялся.

— Конечно, полковник известен своей безрассудной смелостью, — продолжал Эчеверрья. — Чего же еще можно ожидать от Рибейры Монталбанского. Но он — очень важное лицо в нашей армии, мистер Прокопулос, и друг великого генерала Стресснера. Генерал Стресснер лично приказал мне проследить, чтобы дону Диего ничего не угрожало.

Капитан посмотрел на Прокопулоса. Взгляд его глаз, полуприкрытых веками, был выразительнее всяких слов.

— Вы — сводник, мистер Прокопулос, и, возможно, связаны с женщинами, страдающими дурными болезнями. Я должен заботиться о том, чтобы мои полковник не попадал в руки таких, как вы.

Прокопулос вспыхнул, но постарался не подать виду. Ему страстно захотелось всадить нож в объемистый живот Эчеверрьи. Но вместо этого он еще немного поговорил с парагвайцами об охоте, после чего вернулся к бару и вновь заказал вермут.

Потом его посетила крайне неприятная мысль — подобное поведение тоже может служить маской, так же, как грубость американца или безмятежность родезийца. Рибейра тоже может оказаться Дэйном. Это начало надоедать греку.

Похоже, этим вечером большего не достигнешь. Прокопулос собрался уходить. Но едва он направился к двери, как его схватил за руку немецкий археолог:

— Простите, можно вас на минутку?

— Конечно-конечно, — заверил его Прокопулос, пытаясь понять, что могло понадобиться немцу.

Археолога звали Клаус Эберхардт. Росту в нем было больше шести футов, но из-за сутулости ученый казался ниже. Он был в очках в золотой оправе, с прилизанными волосами.

— Я хотел узнать, не известно ли вам что-нибудь о развалинах Добары? — спросил он.

— Боюсь, я первый раз об этом слышу, — признал Прокопулос.

— Они находятся примерно в пяти милях от порта Суакин в Судане.

Прокопулосу случалось бывать в Суакине. Он смутно припомнил, что по дороге на Саллум действительно торчат какие-то каменные колонны. Грек сообщил об этом доктору Эберхардту, и тот радостно закивал:

— Да, конечно! Именно! Это и есть Добара!

— Не знаю, — сказал Прокопулос. — Я думал, что это какой-нибудь аванпост древних египтян.

Услышав это, доктор Эберхардт переменился в лице.

— Простите, это что — общее мнение? Эти колонны — египетского образца?

— Я слыхал, что их так называют, — сказал Прокопулос. — Но помнится, некоторые говорят, что это римские колонны, а не египетские.

— Ясно. А больше вы ничего не слышали?

Прокопулос немного подумал:

— Нет, ничего такого, что я мог бы припомнить.

— Интересно, — протянул доктор Эберхардт и впал в задумчивость. Прокопулос ждал. На его лице играла выжидающая улыбка.

Эберхардт поджал губы и изрек:

— Эти колонны не могут быть ни римскими, ни египетскими.

— Не могут?

— Никоим образом, конечно, в тех местах находили египетские вещи. Видимо, это и привело к недоразумению.

Прокопулос согласно кивнул, пытаясь понять, о чем говорит немец.

— Но часть правды в этом все же есть, — сообщил доктор Эберхардт. — Эти колонны — сабеанские. Судя по их форме и размеру, под песками — почти несомненно — погребен сабеанский город.

— В самом деле? — вежливо переспросил Прокопулос.

— Если там действительно находится город, значит, моя теория верна, — сказал Эберхардт. — И если город будет обнаружен, это станет величайшим открытием в археологии. Исчезнувший город Добара, несомненно, являлся центром сабеанской цивилизации. Именно отсюда самая высокоразвитая культура древней Южной Аравии распространилась на север и на юг вдоль африканского побережья. — Доктор Эберхардт сделал паузу и иронически усмехнулся: — И подумать только, мне придется работать на раскопках Мерое, когда в каких-нибудь четырех сотнях миль отсюда меня может ожидать величайшее открытие века?

— Поразительно! — воскликнул Прокопулос.

— Вот именно. И как вы думаете, хоть один университет выделил мне грант на изучение Добары? Как бы не так! Они предпочитают Мерое или Зимбабве. Они лучше будут просеивать груды земли через мелкое сито, чем выделят средства на открытие, способное потрясти мир! Если бы только я осмелился, я бы взял свои сбережения, нанял рабочих и отправился в Добару. Деньги были бы возмещены в ближайшее время, сразу же, как только я сообщил бы о своем открытии. Университеты и научные фонды на коленях умоляли бы меня принять их деньги! Если бы только я осмелился…

Доктор Эберхардт снова погрузился в размышления — на этот раз печальные. Прокопулос вежливо поклонился и двинулся к двери. Но не успел он отойти, как доктор снова протянул руку и с поразительной силой вцепился в плечо грека.

— А известно ли вам, — спросил он, — что Шлиман обнаружил Трою, располагая куда меньшими сведениями, чем те, которые известны мне о Добаре?

И после этого заявления, показавшегося Прокопулосу совершенно бессмысленным, ученый отпустил его. Прокопулос поспешно выскочил за дверь и окунулся во влажную ночь.

Этот Эберхардт — чокнутый старый придурок! Толкает тут какие-то дикие теории! Старого идиота следует изолировать от нормальных…

Старого?

А ведь не так уж он стар. По внешнему виду Эберхардту можно было дать чуть больше пятидесяти. Но как он будет выглядеть, если нормально причешется и снимет эти очки в золотой оправе? Как он будет выглядеть, если перестанет сутулиться?

Наверняка лет на десять младше.

Грим может сильно изменить возраст. И руки у него подозрительно сильные…

И какая превосходная маскировка для Дэйна! Отправиться в дорогу под видом немецкого археолога почтенных лет, у которого не все дома, цепляться ко всем со своими теориями, а в последний момент передумать и отправиться в исчезнувший город под названием Добара.

Кстати сказать, этот исчезнувший город находится в какой-нибудь миле от Суакина, порта, через который проходят самые большие партии рабов, и в двадцати милях от Порт-Судана.

Доктора Эберхардта тоже надо иметь в виду.

Но так получается слишком много подозреваемых. По фигуре и возрасту большинство путешественников вполне соответствуют Дэйну. Прокопулос сможет определить, кто же из них тайный агент. Он умеет обнаруживать тайные мотивы в самых убедительных заявлениях и избегать ловушек, скрытых за внешним правдоподобием. Но теперь его собственные таланты обратились против него, и он начал в каждой мухе видеть слона.

Внезапно детектив Прокопулос решил, что ему необходимо выспаться.

Глава 3

Сразу же после утреннего намаза Мустафа ибн-Харит принялся за работу. Сегодня был последний день его пребывания в Форт-Лами. Завтра рано утром он вместе с собранными им паломниками отправится в хадж в Мекку. Четыреста паломников будут ехать на грузовиках, а десяток людей Харита — присматривать за ними. Сам Харит будет ехать следом за колонной на стареньком «Лендровере». Их путь протянется на тысячи миль по областям, прилегающим к Сахаре — через Эль-Фашер, Эль-Обейд, Омдурман и Атрабу. В Суакине паломников пересадят на дхоу, перевезут в Лит, на территорию Аравии, и работу можно будет считать оконченной. Но сегодня, накануне отъезда, Харит занимался тем, что в последний раз проверял все вплоть до мельчайших деталей. Все должно находиться в полной готовности. Ошибка или упущение могут поставить под угрозу всю партию товара.

Первым делом Харит посоветовался со своими доверенными людьми, дабы убедиться, что все взятки вручены. С этим вопросом были связаны наибольшие сложности и наибольшие расходы, но это было абсолютно необходимо. Такие вопросы легко решались в Нигерии или Чаде, но в Судане, стоявшем на пороге независимости, раздача взяток была связана с большими трудностями. Иметь дело с суданской полицией или с отрядами войск, патрулирующими пустыню, было очень тяжело. Следовало все тщательно рассчитать и найти нескольких чиновников, которые занимали бы подходящие посты, могли выдать нужные разрешения и не стали бы отправлять паломников обратно из-за такой мелочи, как отсутствие паспортов.

Взяточничество было жизненно важным явлением, без которого работорговля не просуществовала бы и года. Но это была лишь одна сторона работы ибн-Харита. Ему, например, нужно было убедиться, что нанятые транспортные средства способны проделать длинный путь. Даже краткая задержка была бы весьма накладной — ведь Харит оплачивал питание всех паломников. А долговременная задержка превратилась бы в сущее разорение. Большинство паломников просто не захотят уезжать из Африки, если не смогут попасть в Мекку именно в тот момент, который предусмотрен Кораном — в двенадцатый день Дха’л-Хиджа.

В этом году хадж пришелся на самый конец летнего сезона дождей, а значит, любой участок пути между Форт-Лами и Омдурманом мог оказаться размытым. Если бы это действительно произошло, паломникам пришлось бы своими силами чинить дорогу, а возможно, даже строить мосты — и тратить на это часы и дни. А для Мустафы ибн-Харита эти часы и дни оборачивались потерей денег.

Хотя работорговля была прибыльным занятием, расходы следовало подсчитывать с величайшей тщательностью. От четверти до трети прибылей Харита уходило на взятки. Дальше шли расходы на еду и транспорт, потом — плата охранникам и помощникам, а в этом году — еще и дополнительные расходы на этого грека, который, кстати, до сих пор не доложил о результатах своей беседы с европейцами.

А кроме того, в этом году добавилась проблема, именуемая Салех Мохаммед эль-Тикхейми.

В предыдущие годы эль-Тикхейми довольствовался территорией Танганьики и Сомали. Эль-Тикхейми относился к работорговцам старой школы. Он либо просто покупал рабов для перепродажи, либо похищал их из расположенных в глубинке деревень. Собрав десять-двенадцать человек, эль Тикхейми контрабандой переправлял их в Массау или Джибути, а оттуда отвозил в Саудовскую Аравию или в Йемен. Это было старинное, почтенное и достаточно прибыльное занятие. Но когда цены на рабов выросли, возросла и жадность эль-Тикхейми. Он принялся поглядывать на более легкий маршрут перевозки товара — из Нигера и Верхней Вольты через пустыню до Суакина.

В этом районе действовало много работорговцев. Харит их терпел, поскольку эти торговцы не представляли собой ничего серьезного. Но теперь здесь же объявился эль Тикхейми. Ходили слухи, что он пользуется финансовой поддержкой группы постоянных клиентов-йеменцев из Саны. Харит знал, что два крупных работорговца в одном районе — это уже чересчур. Местным властям, хотят они того или нет, придется принять меры.

Впрочем, до этого дело не дойдет. Либо Харит, либо эль-Тикхейми начнут действовать раньше. В этом году они воспользовались примерно одним и тем же маршрутом. Харит обдумал свои планы и позаботился о должной охране. Несомненно, то же самое сделал и эль-Тикхейми. Вскорости им предстоит выяснить, чей план лучше. Впрочем, Харит был почти уверен, что это столкновение окончится в его пользу. Конечно, эль-Тикхейми считался человеком умным, но он был всего лишь атейба, человек из племени хвастунов, которые много говорят, но мало делают. А сам Харит принадлежал к племени рифаа, чья доблесть известна во всем мире, а верность исламу не запятнана никакими ересями. Исход этого противостояния решат мужество, сила характера и воля Аллаха. И потому Харит знал, что проигравшим окажется не он, а его соперник.

Весь день в дом Харита, расположенный на окраине Джембел-Бахр, прибывали доверенные люди торговца. Харит узнал, что эль-Тикхейми сейчас находится на севере, в Тибести. Прокопулос вернулся в «Метрополь» и беседовал с кем-то из европейцев. Остальные европейцы все еще пытались найти способ выехать из Форт-Лами. К вечеру Хариту стало известно, что путешественники наняли автобус, чтобы тот отвез их в Эль-Фашер.

Это была плохая новость. Это означало, что Харит и европейцы покинут Форт-Лами одновременно. В Эль-Фашере европейцы смогут нанять транспорт до Эль-Обейда, а там сесть на поезд до Хартума. Почти на всем пути европейцы будут держаться поблизости от Харита, а ведь среди этих путешественников почти наверняка присутствует американский агент.

Харит поразмыслил, не отложить ли ему отъезд на пару дней, но решил, что делать этого не стоит. Такая задержка будет выглядеть слишком подозрительной. Во время сезона дождей весь автотранспорт по мере возможности старается путешествовать группами. Когда приходится пробираться через размытый участок дороги, ни одна пара рук не оказывается лишней. К тому же, если в число путешественников входит и Дэйн, он обязательно найдет причину, по которой европейцам тоже придется задержаться именно настолько, чтобы все-таки выехать вместе с Харитом и его подопечными.

Лучше пусть все идет своим чередом. Он будет действовать так, как намеревался. Конечно, присутствие Дэйна достаточно неприятно, но ничего смертельного в этом нет. Здесь и раньше появлялись агенты, и все они так или иначе скончались во время долгого путешествия по безлюдным холмам Дарфура или на пути через Кордофанскую пустыню. Нет никаких причин считать, что на этот раз дела обернутся иначе.

Вечером Харит по-прежнему сидел дома, а доверенные люди продолжали идти к нему с докладами. Сейчас работорговец напоминал паука. Он сидел в центре паутины, а подрагивание нитей приносило ему новости. Нити паутины тянулись с севера, с нагорья Тибести, с юга, из Убанги-Шари, с запада, из Нигера, и с востока, из Судана.

Харит без конца сопоставлял между собой полученные известия. Он любил интригу, обман и неожиданные нападения. Он занимался этим не только ради прибылей, но и просто из любви к искусству. Перехитрить чванливых колониальных чиновников — английских, французских, бельгийских, американских — что может быть приятнее? Все эти чиновники заслуживали лишь презрения. Один эль-Тикхейми был для Харита опаснее всей английской полиции в Судане, всей французской армии в Чаде и всех бельгийских войск в Конго. Что могли сделать эти европейцы, живущие в своих милых прохладных домиках? Они не давали себе труда выучить хоть какой-нибудь из африканских языков и сторонились местных жителей. Они сидели под надежной охраной, виделись только друг с другом и наивно полагали, что их белесая кожа дает им некую волшебную власть. А после этого они еще ожидали от населения некогда захваченных стран благодарности и повиновения.

Европейцы были постоянными противниками Харита, и он получал огромное удовольствие, провозя группы паломников под самым носом у этих надутых червяков, пытающихся ему помешать. Харит презирал европейцев, но признавал, что и они бывают полезны. Именно европейцы, закрывая глаза на внутренние дела Саудовской Аравии, покупали арабскую нефть, а саудовская знать на эти деньги покупала «Кадиллаки» и рабов. Конечно, рабовладение существовало бы и без европейцев, но в гораздо меньших размерах — раньше Аравия была небогатой страной. Так что это именно европейцы позволили неплохо зарабатывать Хариту, эль-Тикхейми и доброй сотне мелких работорговцев, промышляющих на пространстве от Атбары до Джибути и от мыса Горн до Дар-эс-Салама и Занзибара.

Поздно вечером грузовики были заправлены и готовы к путешествию. Европейцы тоже готовы были отправиться в путь на нанятом автобусе. Два отряда французских солдат должны были сопровождать путешественников до Абеше. И наконец объявился Прокопулос.

Хариту хватило одного взгляда, чтобы понять, что грек потерпел неудачу. Но тем не менее он внимательно выслушал рассказ Прокопулоса о вечере в «Метрополе». Харит решил, что он сам постарается по пути встретиться с европейцами и посмотреть, что удастся выяснить. Что же касается грека…

— Что же касается меня, — произнес Прокопулос, — то тут следует уладить некоторые вопросы. Прежде всего я хочу вернуть деньги, которые ты мне заплатил за поход в «Метрополь». Четыре доллара я потратил на выпивку, и это я сделал, находясь у тебя на службе. Но остальных денег я не заслужил и прошу тебя взять их обратно.

После некоторых возражений Харит принял деньги и выжидательно посмотрел на грека. Ему было крайне любопытно, зачем Прокопулос это сделал и что за этим последует.

— Скажи мне откровенно, Муетафа ибн-Харит, — попросил Прокопулос, — стоили ли мои сведения тех денег, которые ты за них заплатил?

— Цена была велика, — медленно произнес Харит, — но сведения того стоили.

— А когда я не смог добыть обещанные сведения, разве я не вернул тебе деньги?

— Вернул.

— Тогда послушай, о чем я хочу тебя попросить, — сказал Прокопулос. — Я уверен, что смогу вычислить Дэйна. Мне нужно лишь подольше побыть среди этих европейцев, подольше понаблюдать, как ведут себя эти люди, и вычеркнуть некоторых из списка подозреваемых. Одного вечера на это мало. Никто не смог бы этого сделать за один-единственный вечер. Но если я поеду вместе с тобой и с европейцами до Хартума…

— За мой счет, — язвительно проронил Харит.

— Ничего подобного! — возмутился Прокопулос. — За мой счет, за мои собственные деньги, исключительно из любви и почтения к тебе.

— Это очень великодушно с твоей стороны, — сказал Харит. — Твое предложение великолепно, господин Прокопулос.

— Я хочу принести пользу нам обоим, — пояснил Прокопулос. — Моя гордость уязвлена, и потому я не хочу бросать это дело, не окончив его. Оно так глубоко задело меня, что я предлагаю — нет, настаиваю — отправиться в эту поездку за свой счет. Если мне не удастся обнаружить Дэйна, я не попрошу у тебя ни гроша. Это будет ниже моего достоинства.

— А если удастся? — поинтересовался Харит.

— В таком случае, — сказал Прокопулос, — я надеюсь, что ты захочешь оплатить мои дорожные расходы. Этого будет требовать твоя честь, потому что я отправился в путь, чтобы оказать тебе услугу.

— Совершенно верно.

— Что же касается всего прочего, я целиком полагаюсь на твою прославленную щедрость. Если я добьюсь успеха и ты захочешь вознаградить меня, то это будет только справедливо. Пусть это будет семьсот долларов, или шестьсот, или даже пятьсот — я не стану ни спорить, ни жаловаться. Твоя честь находится в твоих руках, Мустафа ибн-Харит, и никто в мире не сохранит ее лучше, чем ты сам.

Харит рассеянно кивнул. Он был занят подсчетами. Пятьсот долларов — это сто семьдесят четыре египетских фунта. Слишком большие деньги, чтобы отдавать их этой греческой собаке. Впрочем, все-таки придется их заплатить. Этого требовала его честь — если, конечно, платить все-таки придется…

— Твое великодушное предложение глубоко тронуло меня, — сказал Харит. — Я с радостью оплатил бы твои расходы, но не могу — это оскорбило бы тебя. Но в случае успеха я непременно заплачу тебе, и вознаграждение будет щедрым.

Прокопулос почтительно поклонился:

— Иного я и не ожидал от великого Мустафы ибн-Харита из племени рифаа.

Харит поклонился в ответ и поинтересовался:

— Можешь ли ты получить место в автобусе европейцев?

— Я уже сделал это, — ответил Прокопулос, — в искренней надежде, что ты не откажешься от моих дальнейших услуг.

Они снова поклонились друг другу и обменялись комплиментами. Прокопулос собрался было уходить, но Харит остановил его вопросом:

— Скажи, слыхал ли ты когда-нибудь о человеке по имени Салех Мохаммед эль-Тикхейми?

— Я слышал о нем, — медленно произнес Прокопулос.

— Ты знаешь, где он находится?

— До меня доходили слухи, что он сейчас не то в Тибести, не то в Боркоу.

— А ты знаешь, зачем эль-Тикхейми прибыл в эти места?

— Я кое-что слышал, — по-прежнему осторожно сказал Прокопулос.

— Что ты думаешь об эль-Тикхейми?

— Я никогда с ним не встречался. Мне известно лишь то, о чем толкуют на рынке. Люди говорят, что это человек опасный, умеющий вести льстивые речи, жестокий и нечестивый и что становиться ему поперек дороги рискованно.

— Они говорят правду, — сказал Харит. — Я рад увидеть, что репутация эль-Тикхейми пристала к своему хозяину так же крепко, как запах падали — к стервятнику. Не хочешь ли ты помочь мне расправиться с этим человеком, господин Прокопулос?

— Говорят, что он очень опасен.

— Он — плохой мусульманин. Для любого истинно верующего это должно быть достаточной причиной.

— Да-да, конечно.

— А тот человек, который в должный момент поможет мне справиться с эль-Тикхейми — поможет не словами, а делом — такой человек может считать себя хозяином моего кошелька. — Харит помедлил, чтобы дать греку время заглотнуть наживку, после чего уточнил: — Если уж я готов заплатить пятьсот долларов тому, что поможет мне обнаружить американского агента, то тому, кто поможет справиться с этим мерзким псом эль-Тикхейми, я заплачу не меньше.

— От твоей щедрости у меня захватывает дух! — с горячностью произнес Прокопулос. — Тебе известно, что я хотел бы помогать тебе во всех твоих делах. Я от всего сердца желаю служить тебе.

Харит поблагодарил грека, и Прокопулос ушел, чтобы поспать несколько часов перед отъездом.

Оставшись один, Харит улыбнулся и налил себе чашечку кофе.

Господин Прокопулос, шагавший по темным улочкам Форт-Лами, тоже улыбался.

5 августа 1952 года, Омдурман

Глава 1

Сержант суданской полиции был человеком рослым и крепко сбитым. Висящий у него над головой вентилятор вяло гонял волны удушливо жаркого воздуха. Перед столом сержанта, опустив голову и потупив взгляд, стоял иностранец по имени Одэ. Он приходил сюда не то в десятый, не то в двенадцатый раз, и его вид уже начал вызывать у сержанта смешанное чувство гнева и бессилия.

— Нет ли новостей? — спросил Одэ.

— Нет, вообще никаких, — буркнул сержант. Он был добрым человеком, но старался спрятать свою доброту за громким голосом и грубыми манерами.

— Наверняка что-нибудь известно о караванах паломников, — сказал Одэ.

Сержант нетерпеливо тряхнул головой и подумал: неужели все нигерийцы так же упрямы, как этот? Одэ был для него совершенно чужим человеком. Его даже понять было трудно — он говорил по-арабски совершенно не так, как суданцы.

— Может, были какие-нибудь доклады из портов? — продолжал настаивать на своем Одэ.

— Я же тебе сказал — никаких новостей! — рявкнул сержант. — Если бы мне было что-нибудь известно о Мустафе ибн-Харите, я бы обязательно тебе сказал. Но никаких новостей нет. — Сержант посмотрел на Одэ. Парень стоял, все так же склонив голову и потупив глаза. Такая поза действительно приличествовала просителю, но Одэ как-то ухитрялся напускать на себя такой вид, словно он наклоняет голову лишь затем, чтобы отыскать упавшую на пол вещь. Сержант подумал, что этот парень просто невыносим.

Впрочем, если бы не его несгибаемое упрямство, парень нипочем не сумел бы бежать из рабства и выбраться из Саудовской Аравии. Когда Одэ только пришел в омдурманскую полицию и рассказал свою историю, это вызвало некоторую суматоху. Из Хартума, который располагался в нескольких милях отсюда и считался столицей, поступил приказ доставить Одэ к ним. Парня допросил сам господин инспектор британской полиции, после чего власти отправили много телеграмм и обзвонили кучу мест во французской Западной Африке и в Ливии. Но никто так и не сумел сообщить о местонахождении Мустафы ибн-Харита, и постепенно это дело забылось, так же, как и множество других сенсаций на день. Омдурман был большим городом — самым большим в Африке после Каира. Каждый день приносил с собой новые проблемы и новые преступления. Дело Одэ исчезло в куче серых папок, но сам Одэ исчезать не захотел. Даже сейчас, почти год спустя, он продолжал наведываться в полицейский участок, наклоняя голову в знак уважения, но не кланяясь. Сержанту нравился этот парень, а потому при виде Одэ он старался придать своему лицу самое суровое выражение.

— С этим ничего не поделаешь, — сказал сержант. — Почему ты не уедаешь отсюда? Почему ты не возвращаешься домой?

— Не могу, — ответил Одэ. — Оскорбление еще не смыто.

— Полиция смоет это оскорбление.

— Ну да, это мне и сказали год назад.

— Ты должен понять…

— Я понимаю, что Африка очень большая, — сказал Одэ. — И я понимаю, что в ней живут миллионы людей и Харит — лишь один из них. Это мне сказали еще в прошлом году. Еще мне сказали, что у полиции множество других дел и что Харит может находиться в любой из доброго десятка стран.

— Если ты все это знаешь, — спросил сержант, — зачем же ты сидишь здесь?

— Я думаю, что он вернется в Омдурман. Я должен увидеть, что оскорбление смыто, или смыть его сам.

Сержант не мог выслать Одэ из Судана и отправить его домой — это не входило в его компетенцию. Он знал, что у парня нет ни паспорта, ни визы, ни вообще каких-либо документов, так же, как и никакого легального занятия в Судане. Но точно так же полицейский знал, что не имеет права выслать Одэ. Сержант очень ответственно относился к своей работе, но понимал, что означало пребывание в рабстве для такого гордого юноши, как Одэ. Если кровь все-таки прольется, то виноват в этом будет только сам Харит.

— Сожалею, но ничем не могу помочь, — сказал сержант. — Извини.

Одэ поблагодарил полицейского и вышел. За последние месяцы он по-своему привязался к этому человеку. Несмотря на постоянное рявканье сержанта — а по-арабски он говорил просто кошмарно — полицейский был добрым человеком и пытался помочь Одэ.

Одэ шел по многолюдным улицам Омдурмана, пока не добрался до магазинчика кузнечных изделий, находившегося неподалеку от гробницы Махди. Он был просто счастлив, получив здесь работу. Платы, правда, не хватало на то, чтобы есть досыта, но все же она позволяла Одэ не умереть с голоду, и ему было чем заняться, пока он дожидался появления Харита.

Хозяин магазинчика был рабочим-металлистом из Кано и принадлежал к племени хауса. Он приехал в Судан попытать счастья, но обнаружил, что условия для мелкого предпринимательства здесь не намного лучше, чем в Нигерии. За хорошие кузнечные изделия здесь платили даже меньше, чем в Кано, но зато здесь хотя бы имелись постоянные покупатели: арабы из Каира и Джидды, стройные, спокойные люди из племен шилуков и нуэров, а также приходящие с севера арабы-багарра. Суданские племена знали, что скоро их страна освободится от власти англичан, и потому вооружались. Зачем, собственно, нужно вооружаться, никто толком не знал. Тем не менее по базарам ползли упорные слухи, и люди предусмотрительные запасались патронами к древним «ли-энфилдам» и точили старые фамильные мечи и кинжалы или ковали новые.

Этот торговец-хауса — Одэ однажды столкнулся с ним и по тюрбану узнал в нем соотечественника — клялся, что работник ему нужен не больше, чем чума. Но, конечно, поскольку он был хауса, то предпочел нанять человека из племени фулани, а не кого-нибудь из местных уроженцев. Так Одэ начал управляться с кожаными мехами и поддерживать огонь в горне. Время от времени хозяин позволял ему придать форму мечу или кинжалу, но всегда завершал работу сам. Вся эта возня с железом была не слишком подходящей работой для человека, который был помощником водителя грузовика, но это было лучшее, что Одэ удалось найти.

— Какие новости? — поинтересовался кузнец, когда Одэ вошел в магазинчик.

— Никаких.

— Ну, Африка велика, а этот Харит может быть где угодно.

— Да знаю я, — отмахнулся Одэ.

— Тогда почему ты не выбросишь это из головы? Аллах сам накажет этого человека.

— Это правда, — признал Одэ, — наказание действительно находится в руках Аллаха. Но у меня к Хариту долг крови, и ничто в мире не изменит этого. Справедливость Аллаха несомненна, но иногда он выбирает своим инструментом кого-нибудь из людей.

— Это похоже на богохульство, — сказал кузнец. — А если не на богохульство, так на глупость. Ну, предположим, ты найдешь Харита и даже убьешь его. А полиция арестует тебя, а потом повесит. Что это за месть?

— Это лучшее, что я могу сделать, — сказал Одэ.

Кузнец был человеком дородным и веселым. Он привязался к своему работнику. Одэ никогда не просил прибавки и работал столько, сколько требовалось. И, кроме того, он был из Кано, а фулани и хауса считались родственными племенами.

— Глупости! — возмутился кузнец. — Месть — это для богатых. Лучше забудь об этом человеке и займись работой.

— Я выполняю всю работу, которую ты мне поручаешь.

— Я не говорю, что я тобой недоволен. Но с тех пор, как моя жена умерла, я оказался один в этой чужой стране. Я не жалуюсь — я не одинок. Но я не буду жить вечно, и мне хотелось бы передать свое дело земляку, раз уж у меня нет родственников, которым я мог бы его оставить. Через несколько лет мы вполне могли бы стать совладельцами. А после моей смерти ты вообще унаследуешь все, если откажешься от своих несбыточных планов мести.

Одэ с трудом сдержал улыбку. Он был помощником водителя грузовика, разбирался во всех тонкостях «Форда». Ему оставалось только сдать экзамены, и он стал бы настоящим водителем. Только хауса может думать, что человек запрыгает от радости, когда ему предложат по двенадцать часов в день сидеть в этой маленькой грязной лавчонке. Правда, кузнец сделал свое предложение от чистого сердца, и за это Одэ был ему благодарен. Но хауса просто не способен понять, что значит месть для чистокровного фулани.

— Спасибо, — сказал Одэ. — Я очень тебе благодарен. Но я должен смыть это оскорбление. А после этого я вернусь домой.

— Если только полиция не решит иначе.

— Да, конечно, — согласился Одэ.

Кузнец покачал головой. Эти фулани никогда не станут цивилизованными людьми. Они так и будут цепляться за свою месть и за свою кровную вражду. Они никак не могут забыть, что когда-то властвовали над Западной Африкой. Смех, да и только. Хауса тоже когда-то властвовали над Западной Африкой, но эти времена прошли, а хауса не цепляются за прошлое. Кузнец представил, как Одэ гордо и спокойно поднимается на эшафот, думая только о том, что он убил своего врага, а полицейские за это убьют его. Ну до чего же бесполезная гибель!

— Ладно, поступай как знаешь, — отступился кузнец. — Но, ради Аллаха, будь осторожен! Если ты найдешь этого человека, тщательно выбери удобное место и удобный момент. Ударь, как тень, и исчезни, прежде чем поднимется крик.

— Когда я его найду, — сказал Одэ, — я убью его тем способом, который покажется мне самым удобным.

Этого молодого упрямца было невозможно переспорить. Он определенно решил закончить свою жизнь на эшафоте. Кузнец тяжело вздохнул и велел Одэ разжечь огонь в горне. К полудню нужно было закончить два кинжала.

Глава 2

Пятого августа паломники на рассвете покинули Форт-Лами. Четыреста человек набились в восемь грузовиков. Они знали, что их хадж начался. Все происходившее до этого момента было лишь подготовкой. Даже те, кто уже проделал тысячемильный путь от Верхней Вольты или Того до сборного пункта в Форт-Лами, лишь с этого момента по-настоящему ощутили, что отправились в паломничество. Почти все эти люди были жителями небольших деревушек. Они пришли сюда с запада и с юга: мужчины, женщины, дети из Вольты, Нигерии, Дагомеи, Камеруна, из Убанги-Шари на юге Чада и из северных провинций бельгийского Конго. Теперь их путь вел на восток, к Мекке и священным городам Аравии. Паломники были преисполнены изумления — их путешествие действительно началось.

В переполненных грузовиках начали происходить открытия. Почти каждый паломник обнаружил рядом с собой чужаков из десятка стран, объясняющихся на двадцати разных языках. Одетым в белое северянам из деревень, окружающих Тимбукту, Мопти, Гао, Угадугу и Кано, с трудом верилось, что люди с юга — истинные мусульмане. Южане из окрестностей Яоунде, Форт-Арчемболта, Банги и Браззавиля подозревали, в свою очередь, что северяне подражают арабам. И все-таки они вместе отправились в паломничество, и все они были братьями по вере. Лишь ислам мог сделать так, чтобы фулани ехал рядом с яо, хауса рядом с сонхей, а йоруба рядом с ашанти. Ислам распахнул перед ними двери в мир, сделал их всех братьями и дал им общую цель.

Это чудо стало возможным лишь благодаря щедрости Мустафы ибн-Харита. Четыреста паломников неустанно поминали его в своих молитвах.

Колонну грузовиков возглавлял Харит на своем «Лендровере». Прокопулос ехал вместе с торговцем. За паломниками ехал грузовик с французскими солдатами, а следом — автобус, нанятый европейцами.

В июле здесь прошли сильные дожди, и потому путешественники выбрали северную дорогу на Моссоро, чтобы обогнуть озеро Фитри и разлившуюся реку Бата. Их путь должен был пройти по самой границе Сахары, по плоской песчаной равнине, заросшей колючим кустарником. Паломникам везло: за первую сотню миль они задержались лишь раз, у разлившейся вади — сухого русла, наполняющегося водой лишь во время сезона дождей. Проехав Аоуни, колонна развила приличную скорость и к ночи добралась до Ати.

Здесь путешественники сделали остановку, чтобы отдохнуть и заправиться бензином. Поговорив с Харитом, Прокопулос отправился навестить европейцев. Он обнаружил, что те пребывают в скверном расположении духа: оказалось, что у автобусика из Форт-Лами нет рессор, и путешествие на нем до Эль-Фашера обещало стать довольно безрадостным.

Господин Прокопулос посочувствовал путешественникам и сказал, что у него есть предложение.

— Мой компаньон, господин Харит, великодушно предоставляет свой «Лендровер» в ваше распоряжение. Он думает, что там вам будет намного удобнее, чем в автобусе.

— Это очень любезно с его стороны, — сказал доктор Эберхардт. — Но мы там не поместимся.

— К сожалению, это правда. Но там вполне может с удобством разместиться половина вашей группы. Господин Харит предлагает, чтобы четверо из вас ехали вместе с ним до Абеше, а остальные трое — от Абеше до Эль-Фашера.

— По-моему, неплохая мысль, — откликнулся Отт. — Кто войдет в первую очередь?

— Конечно же, это предстоит решить вам самим, — любезно проговорил Прокопулос.

После некоторого спора путешественники решили бросить жребий. В первую группу вошли два парагвайца, американский инженер и британский майор. Прокопулоса это вполне устроило. Теперь он сможет в течение восьми-десяти часов поговорить с каждым из них, послушать, как разговаривают они друг с другом, понаблюдать за всеми. Грек был уверен, что по пути от Форт-Лами до Эль-Фашера он обязательно поймет, кто из этих людей Стивен Дэйн.

Прокопулос представил четверых европейцев Хариту. Тот степенно поклонился и поздоровался с ними на плохом французском. На рассвете они тронулись в путь, направившись к Абеше.

Глава 3

— Вы долго находились в Судане? — спросил Прокопулос у британского майора.

— Полагаю, вы назвали бы это достаточно длинным отрезком времени, — ответил майор Харкнесс. Прокопулос подождал, но майор не стал развивать свою мысль. Вместо этого он принялся смотреть через окно на монотонную желто-серую равнину. Два парагвайца переговаривались по-испански. Инженер прикуривал.

— Должно быть, вы приобрели очень интересный жизненный опыт, — продолжил Прокопулос, пытаясь найти зацепку и завязать разговор. С момента отъезда из Ати путешественники еще не перекинулись ни единым словом.

— Ну, не знаю. Опыт как опыт, ничего особенного, — откликнулся майор Харкнесс, не отрываясь от окна, и опять ничего больше не добавил. У майора была сдержанная манера поведения, которая, по мнению Прокопулоса, вообще являлась отличительной чертой англичан. Майор был очень вежлив, но его немногословные ответы давили беседу в зародыше. Он был невыносим, но Мак-Кью вообще не желал отвечать на вопросы, а парагвайцы болтали по-испански и пересмеивались. Подавив приступ ненависти, Прокопулос спросил:

— Вам нравится жить в Судане, майор?

— Пожалуй, да. Это довольно интересная страна.

— Но ведь здесь нет ни театров, ни кино, — сказал Прокопулос, выдавив из себя смешок. — Вы не скучаете по развлечениям?

— Я об этом особо не задумывался, — ответил майор Харкнесс. Очередная попытка завести разговор бесславно скончалась. Майор продолжал смотреть в окно: очевидно, неизменный пейзаж чем-то его очень интересовал. Прокопулос никак не мог решить, чувствует ли он себя оскорбленным или нет. «Лендровер» кренился, проезжая по изрытой глубокими колеями дороге. Европейцы сидели, словно плакальщики в катафалке.

После пяти минут молчания Харкнесс неожиданно изрек:

— Я не поклонник театра. Но я люблю охотиться.

— В самом деле? — спросил Прокопулос.

— Да. В Судане прекрасная охота, особенно в верховьях Нила. Сейчас там уже не то что десять лет назад, но все равно это лучшее место для охоты во всей Африке.

Эта внезапная вспышка красноречия удивила Прокопулоса. Он совершенно не разбирался в охоте и не понимал, почему людям нравится гоняться за животными и стрелять в них. Но, чтобы поддержать беседу, Прокопулос спросил:

— А вы охотились в других районах Африки?

— Да. В основном в Восточной.

При упоминании охоты полковник Рибейра оживился и счел нужным присоединиться к разговору.

— А вы охотились в Кении? — спросил он.

— Да, — ответил майор Харкнесс.

— Я собираюсь поохотиться в Кении, — сказал Рибейра. — И еще в Танганьике. После Адена я рассчитываю совершить тур по Восточной Африке.

Прокопулос тут же насторожился.

— Я собирался поохотиться в Йемене, — продолжал Рибейра, — но мне не дали визу. Ну что ж, говорят, в протекторате Аден тоже есть превосходные газели.

— Не только газели, но и ориксы, — заверил его Харкнесс. — Возможно, мы как-нибудь сможем поохотиться вместе.

— Майор Харкнесс, — оживился Рибейра, — для меня было бы величайшим удовольствием, если бы вы составили мне компанию.

— Ну что ж, мы вполне можем это устроить.

— Простите, сэр, — обратился Прокопулос к американскому инженеру, — а вы тоже спортсмен?

Мак-Кью поднял голову. Его загорелое лицо было мрачным и угрюмым.

— Нет, — ответил он. — Я не охочусь.

— И я тоже, — сказал Прокопулос. — Но в мире много интересного. Судан — очаровательная страна. А Аравия! Аравия просто прелестна.

— Вы так считаете? — вяло поинтересовался Мак-Кью.

— Я никогда там не бывал, но мне так говорили.

— Вам безбожно соврали. Аравия — это пустыня. Там нет ничего хорошего, кроме лежащей под ней нефти.

— Да, это бесплодная страна, — согласился Прокопулос. — Но люди…

— Некоторые из них богаты, — сказал Мак-Кью, — а остальные живут на грани голодной смерти. А дети почти поголовно болеют трахомой.

— Если вам так не нравится эта страна, зачем вы туда возвращаетесь?

— Затем, что меня туда послали. Компания, в которой я работаю, строит в порту Джидды новый волнолом.

— Джидда — не слишком уютный город, особенно летом.

— Она неуютна круглый год, — довольно приветливо произнес Мак-Кью. Он выглядел счастливым только тогда, когда говорил о том, чего не любил.

— А куда вы отправитесь, когда построите этот волнолом?

— Откуда я знаю? Куда пошлют, туда и отправлюсь. В мире полно жарких, пыльных, кишащих болезнями мест, и мне, похоже, предстоит все их посетить.

— Возможно, в будущем вам повезет больше, — сказал Прокопулос. — Может, ваша компания даст вам работу в вашей собственной стране, недалеко от вашего дома.

— Маловероятно. В Калифорнии и без меня полно инженеров.

— Но надеяться ведь можно. Мне говорили, что Калифорния — очень красивое место.

— На этот раз вам сказали правду. Там здорово. Лично я надеюсь, что никогда больше туда не попаду.

— Боюсь, я не совсем вас понял, сэр.

— Забудьте об этом, — с неожиданной злобой ответил Мак-Кью. — Мне просто нравится работать за границей, в местах наподобие Джидды. Трахома, кишечные паразиты, двойное жалованье и периодически выделяемые суммы на путешествия. Неплохо.

И инженер отвернулся. Прокопулос не знал, что и думать об этой вспышке. Возможно, этот американец — неуравновешенный человек. А возможно, он играл.

И инженер, и парагвайцы, и британский майор — все они направлялись на Аравийский полуостров. А кого можно вычеркнуть из другой группы?

Время приближалось к полудню, и в открытые окна врывался раскаленный воздух пустыни. Прокопулос с трудом удерживался от того, чтобы зажмуриться. Эчеверрья спал. Мак-Кью сидел, уставившись в пол. Рибейра и Харкнесс обсуждали ружья и патроны.

Харит, управлявший «Лендровером», спросил по-арабски:

— О чем они говорили?

— Об охоте и об инженерном деле, — ответил Прокопулос.

Харит кивнул. «Лендровер» приближался к суданской границе, за ним следовали восемь грузовиков с паломниками и автобус.

Глава 4

В Абеше грузовик с французскими солдатами покинул караван и свернул на север, чтобы сменить заставы в Боркоу. Путешественники отдохнули часа четыре, после чего отправились в Гезейну, город, расположенный уже в Судане. Этот участок пути был довольно легким. Теперь они попали в настоящую Сахару. Вокруг не было видно даже намека на то, что где-то существует какой-то там сезон дождей. Почва была серой и бесплодной. С каждым годом пески ползли все дальше на юг, угрожая редким полям проса. Лишь изредка купы деревьев оживляли безрадостный желто-коричневый пейзаж. Сам Абеше оказался унылым городишком, заполненным верблюдами, овцами и грязными лачугами. Еще здесь находился французский форт, построенный из необожженного кирпича. Выглядел он точно так же, как, по мнению Голливуда, должен выглядеть штаб Иностранного легиона в Сиди-бель-Абесе.

Первая группа европейцев вернулась в автобус, а вторая пересела в «Лендровер». Доктору Эберхардту хотелось поговорить об археологических загадках Африки. Он избрал в качестве слушателя Чарльза Отта, нервного родезийца. Ученый решил, что Отт должен интересоваться историей своей страны. Исходя из этого, доктор Эберхардт принялся рассказывать о древнем Мапунгубве, находившемся на границе Южной Африки и Родезии, и о великом королевстве Мономапате, некогда простиравшемся от Трансвааля до бельгийского Конго. Отт слушал без особого интереса. Но когда Эберхардт рассказал о золоте, найденном в Зимбабве, родезиец оживился. Здесь было много золота, в основном в Мапунгубве. Кроме того, золотые изделия нашли также в Ньекерке и в Иньянге, в Южной Родезии. Услышав об этом, Отт заявил, причем совершенно серьезно, что археология — не такая уж скверная штука.

Прокопулос тем временем слушал и наблюдал. Его интересовал голландец, Лоренс ван Хаарнин, называющий себя туристом. Это был высокий, худощавый, сильный на вид, загорелый мужчина. На тыльной стороне левой руки у него виднелся небольшой шрам, судя по виду — от старой ножевой раны. Голландец таскал с собой дна фотоаппарата и экспонометр и как-то сказал Прокопулосу, что иногда посылает фотографии в голландские журналы. Но Прокопулос не видел, чтобы вам Хаарнин хоть раз щелкнул фотоаппаратом. Он казался человеком спокойным, одним из тех, на кого можно положиться при неожиданных обстоятельствах. Прокопулос подумал, что в ван Хаарнине чувствуется способность к насилию. Впрочем, то же самое можно было сказать о Рибейре, Мак-Кью и Чарльзе Отте. Но это качество ощущалось в каждом из них по-разному. Парагваец создавал впечатление холодной, злобной безнравственности. Мак-Кью походил на человека, готового при случае подраться. В Отте эта склонность к насилию отдавала предательством. А ван Хаарнин словно держал ее под надежным контролем, но лишь для того, чтобы в нужный момент пустить в ход.

Прокопулос напомнил себе, что все это еще ничего не доказывает. Это были лишь впечатления, не подкрепленные фактами. Впрочем, греку не оставалось ничего иного, как продолжать прислушиваться к своим впечатлениям. Исходя из них Прокопулос попытался вычеркнуть троих подозреваемых. Доктор Эберхардт выглядел слишком старым, а майор Харкнесс и капитан Эчеверрья были недостаточно высокими.

Оставалось четверо: Мак-Кью, Отт, Рибейра и ван Хаарнин. Двое из них направлялись в Аравию: Рибейра — в Аден, а Мак-Кью — в Джидду. Отт ехал в Бейрут, а ван Хаарнин — в Каир. Если исходить из этого, первые два казались более подозрительными. Или нет? Возможно, как раз они и не были ни к чему причастны. Человек вполне может заявить, что направляется в Каир или Бейрут, а вместо этого поехать куда угодно. Агент полиции вполне способен так поступить.

Прокопулос почувствовал приступ раздражения. Все было так зыбко и расплывчато! Дэйн был только частью проблемы. Не следовало забывать и об эль-Тикхейми, который, возможно, находился сейчас несколько севернее и как раз ехал в Омдурман. Еще одной частью проблемы был сам Харит, которому ни в коем случае не следовало доверять. И было что-то еще, касающееся четырех подозреваемых, что-то важное. Какая-то промелькнувшая мысль, связанная с работой Дэйна в Эль-Джезире, с его долгим пребыванием на Канарах и с внезапным отъездом в Дакар. Что ж это за мысль? Какая из частей его путешествия приобрела новое значение? Прокопулос почти ухватил мысль за хвост…

— Простите, мистер Прокопулос, это там случайно не Адре? — прервал его размышления ван Хаарнин.

Прокопулос поднял голову и увидел стоящий на пологом склоне розово-оранжевый город. Большинство домов было крыто шифером или черепицей, что придавало городу сходство с европейской деревней.

— Да, — ответил Прокопулос, — это Адре. — Он попытался вспомнить ускользавшую мысль, но та уже исчезла. А может, и вовсе не существовала.

— Здесь уже прохладнее, — заметил ван Хаарнин. — И сам город выглядит довольно мило.

— Да, действительно, — согласился Прокопулос. — Может, попросить господина Харита остановить машину, чтобы вы могли сфотографировать город?

— Нет-нет, спасибо, — сказал ван Хаарнин. — Я повидал множество подобных городов. Обычно я не снимаю ландшафты и памятники архитектуры.

— А что же вы фотографируете? — спросил Прокопулос.

— Людей, — ответил ван Хаарнин. — Меня привлекают лица людей. История каждого человека запечатлена на его лице.

— Да, так говорят.

— А иногда на чьем-нибудь лице можно прочесть историю целой страны или расы, — сказал ван Хаарнин. — По лицу человека нетрудно прочесть его прошлое, а порой даже и будущее.

— И что, для этих свидетельств судьбы вам требуется два фотоаппарата? — поинтересовался Чарльз Отт.

— На самом деле это необязательно. Просто я предпочитаю для портретов использовать «Роллекс», а для фотографий навскидку — «лейку». Часто кого-нибудь можно сфотографировать лишь неожиданно.

— Очень любопытно, — пробормотал Прокопулос.

— Я рад, что вы так считаете, — сказал голландец. — Вы обязательно должны разрешить мне сфотографировать вас, мистер Прокопулос. Я пришлю вам фото, когда вернусь в Европу и проявлю пленки.

— Я уверен, что это будет замечательно, — нахмурившись, проронил Прокопулос. — Вы прочли на моем лице какую-то историю?

— На каждом лице, написана своя история. Но ваша выглядит очень запутанной.

— Для меня в этих рассуждениях слишком много всякой дурацкой мистики, — заявил Отт. — Может, вы хотите получить и мою фотографию?

— Она у меня уже есть, — ответил ван Хаарнин.

— То есть как?

— Я взял на себя смелость потихоньку сфотографировать вас в Форт-Лами. Надеюсь, вы не станете возражать?

— С чего вдруг я должен возражать? — сказал Отт. Но, судя по тону, это ему не понравилось. — А мистера Харита вы тоже сфотографировали? На его лице точно написана история.

Ван Хаарнин посмотрел на Харита, молча ведущего автомобиль.

— Нет, — сказал голландец. — Мистера Харита я не фотографировал. Но обязательно сфотографирую, если он будет не против.

— Лично я, — вмешался в разговор доктор Эберхардт, — не вижу никакого смысла в фотографии. Разве что она может быть полезна при научной классификации.

— У вас необычный взгляд на вещи, — вежливо откликнулся ван Хаарнин.

Они проехали через Адре. Впереди лежала граница. Ее отмечала заброшенная хижина, где некогда располагалась застава. Колонна миновала хижину и очутилась на территории Судана. Прокопулос обдумывал разговор с ван Хаарнином. Ему этот разговор не нравился, и, уж конечно, Прокопулос не хотел, чтобы голландец его фотографировал. Зачем ван Хаарнин заговорил об этом? Мог ли секретный агент затеять такой разговор, чтобы вывести противника из себя? Или это была просто невинная просьба туриста?

После Генейны дорога постепенно пошла вверх. Вокруг раскинулась гористая местность, земля изломанных скал и пересохших вади. Рессорам «Лендровера» пришлось туго: машина ныряла из стороны в сторону, объезжая выбоины. Колонна поднималась в гору примерно в течение пяти часов, и после захода солнца они попали на высокогорное плато. Воздух был свежим и чистым, как на альпийских лугах. На краю плато лежал городок Кебкабья. Здесь машины дозаправились, а пассажиры поели и до рассвета подремали в кофейнях.

С первыми же лучами солнца снова двинулись в путь. Теперь колонна спускалась среди опасного нагромождения валунов. Машины постоянно шли на первой передаче. То и дело визжали тормоза. Потом колонна выбралась на другое плато, которое было больше вчерашнего. Оно заросло кустарником и колючими деревьями. Далеко впереди виднелись круглые верхушки дюн. Путешественники подъехали поближе и увидели город Эль-Фашер, окруженный невысокими холмами.

Здесь путешественникам предстояло остановиться на день или два, и здесь же, как сказал себе Прокопулос, следовало решить вопрос с Дэйном. Этого человека нужно было убить во время остановки. Удобнее всего сделать это здесь, пока от Хартума и центрального полицейского бюро их отделяло шестьсот миль. Но кто из европейцев должен умереть?

Прокопулос непрерывно думал об этих путешественниках с самого момента их встречи в Форт-Лами. Грек взвешивал все подмеченные черты и поступки и сопоставлял их с тем, что ему было известно о Дэйне. Он сравнивал каждого европейца со своим представлением о тайном агенте. И теперь, при въезде в Эль-Фашер, Прокопулос сделал кое-какие выводы.

8 августа 1952 года, Эль-Фашер

Глава 1

В Эль-Фашере европейцы остановились в отеле «Белый Нил». Они решили в самое жаркое время дня отдохнуть в своих номерах, а потом сходить в кассы авиалиний. Между Эль-Фашером и Суданом летали и суданские, и эфиопские самолеты. Сомнительно, конечно, чтобы во время хаджа на них оказались свободные места, но попытаться стоило.

Доктор Эберхардт уселся за письменный стол и развернул карту. На карте был изображен Судан: от провинций Верхнего Нила до египетской границы и от Дарфура до Красного моря. Еще там поместилась часть Аравии. Доктор взял красную ручку и принялся отмечать на карте места, где были обнаружены руины сабеанских городов. Сперва он отметил свой пункт назначения — Мерое. Потом — Добару рядом с Суакином. Нахмурившись, доктор долго сидел над картой, потом отложил ее в сторону. На лице его застыло выражение досады.

Майор Харкнесс закончил читать английскую газету недельной давности. По обыкновению, в мире царил полный бардак. Как сообщалось, в Египте произошла революция. Короля Фарука свергли; вместо него к власти пришел какой-то Наджиб. Французское правление в Тунисе переживало глубокий кризис. На Синайском полуострове начались пограничные инциденты. Группа, именующая себя «May-May», совершила несколько террористических актов в Кении. Происходящие в Корее переговоры зашли в тупик.

Харкнесс аккуратно свернул газету, лег на кровать и закрыл глаза. Через несколько минут он заснул.

Ван Хаарнин зарядил в свою «лейку» 135-миллиметровую пленку. Потом он сел в кресло у окна и принялся наблюдать за расположенным внизу входом в отель.

Мак-Кью изучал отчет об обследовании порта Джидды. Из отчета выпало письмо. Оно было отправлено из Кейптауна и нагнало Мак-Кью в Дакаре. Инженер засунул письмо обратно и закрыл глаза, но не заснул.

Рибейра и Эчеверрья сняли двухместный номер. Они разговаривали о Парагвае, пока Эчеверрья не задремал. Тогда Рибейра извлек из своего багажа учебник арабского языка и попытался было его штудировать. Через несколько минут полковник захлопнул учебник и взял книгу об охоте в Восточной Африке.

Чарльз Отт наблюдал за ящерицей. Ящерица ползла по стене, подбираясь к большой мухе с радужными крылышками. Когда ящерица подползла достаточно близко, чтобы дотянуться до нее своим длинным языком, муха улетела.

— Не повезло тебе, старина, — сказал Отт ящерице. Он повесил свою легкую куртку на спинку стула и извлек из внутреннего кармана небольшой автоматический пистолет — «беретту» 32-го калибра. Отт вынул обойму, повел дулом, несколько раз нажав на спусковой крючок, потом разобрал пистолет. Он почистил «беретту» при помощи лоскута хлопчатобумажной ткани и бутылочки с машинным маслом. Во время работы родезиец что-то тихо бормотал себе под нос. Потом Отт стер лишнее масло, собрал пистолет, проверил, как ходит спусковой крючок, заново зарядил «беретту» и спрятал в кожаную кобуру.

Потом родезиец лег на кровавь и принялся смотреть в потолок. Казалось, он о чем-то сосредоточенно думает, но минут через десять жара подействовала на него усыпляюще. Отт положил куртку поближе к себе, развязал шнурки и уснул.

Прокопулос также остановился в отеле «Белый Нил». Греку некогда было предаваться сиесте — слишком много нужно было успеть за время остановки в Эль-Фашере. Прокопулос вышел из своего номера и направился к дому, в котором остановился Харит. Грек изложил Хариту свои соображения и планы, и Харит кивнул. На его темном непроницаемом лице не отразилось — ни интереса, ни беспокойства. Торговец предоставил Прокопулосу волноваться вместо себя.

Прокопулос, который вообще не отличался любовью к людям, решил, что Харит ему ненавистен. Он подумал, что у всех арабов — белые они или черные, христиане или мусульмане — есть по крайней мере одно общее свойство: они любят строить из себя этаких богов, превосходящих обычного человека и выдержкой, и бесстрастностью. Вид-то они строят, но настоящего спокойствия в них ни на грош. Они не постояннее латинян, даже когда стараются выглядеть устойчивыми, как скала. Мужества в них немного, а мудрости и того меньше. Одна лишь их жестокость несомненна: арабы известны как непревзойденные мучители бессловесных живых тварей и беспомощных людей.

Таково было мнение Прокопулоса о своем работодателе. Впрочем, он мог бы так же нелицеприятно высказаться и о европейцах. Все зависело от того, кто его нанял.

Харит одобрил предложенный Прокопулосом запутанный план. Он раскусил этого грека. С ним можно иметь дела, но поворачиваться к нему спиной не стоит. За деньги он сделает все, что угодно, но во всем мире не хватит денег, чтобы купить его верность. Добиться ее можно только при помощи страха, а страх, так же, как и любовь, нужно непрестанно подкармливать.

— Я думаю, твой план превосходен, — сказал Харит. — Человек, о котором ты говоришь, вполне может быть американским агентом. Но мне хотелось бы получить более убедительные доказательства.

— Какие же доказательства я могу тебе представить? — спросил Прокопулос. — Разве он станет носить в бумажнике визитную карточку с надписью: «Стивен Дэйн, агент тайной службы»? Или, может, он будет возить в багаже шифровальную книгу, жетон полицейского или письмо от своего начальника из Вашингтона?

— Не строй из себя дурачка, — одернул его Харит. — Я понимаю, что прямых улик в таком деле быть не может, но некоторые указания существовать должны. Я должен быть уверен, что устраняю именно того, кого следует.

— Твоя щепетильность делает тебе честь, — с самым искренним видом заявил Прокопулос.

Несколько мгновений Харит мрачно смотрел на грека, потом произнес:

— Воздух этой высокогорной страны плохо повлиял на твой ум, господин Прокопулос. Он сделал тебя веселым — и глупым. Потому мне придется объяснить тебе одну очевидную вещь. Смерть одного европейца, путешествующего по Африке, объяснить нетрудно; власти напишут рапорт, и на этом все и закончится. Но ты подозреваешь четырех человек, а мы не можем себе позволить устроить по дороге от Эль-Фашера до Хартума четыре несчастных случая. Это вызовет задержку в пути, которая мне вовсе не нужна. Ты понимаешь положение вещей, господин Прокопулос?

— Да, понимаю.

— Тогда не забывай об этом. Собери все сведения, какие только сможешь.

— А вдруг я ничего больше не обнаружу?

— Тогда будем действовать так, как мы планировали.

— Прекрасно, — сказал Прокопулос. — Скоро послеобеденный отдых окончится, и европейцы пойдут в кассы авиалиний выяснять, не удастся ли им улететь отсюда. А потом, вечером…

Харит улыбнулся и кивнул. Прокопулос тоже улыбнулся и слегка поклонился. Они вежливо попрощались друг с другом.

Глава 2

Ближе к вечеру европейцы отправились в здание, в котором находились кассы суданской и эфиопской авиакомпаний. Там они обнаружили огромную очередь. В кассах собрались оборванные арабы из северного Дарфура и новообращенные жители Бахр-эль-Газаля вперемежку с шейхами и торговцами из Дирры, Менаваше и Джедид-Рас-эль-Фил. Всем им были нужны билеты в Мекку. Сегодня было восьмое августа. До того момента, когда правоверные должны вступить во двор Мазджид-аль-Харама в Мекке, оставалось пятнадцать дней. Если человек не попадал в Мекку именно в двенадцатый день мусульманского месяца Дха’л-Хиджа, а опаздывал хоть на день, его хадж оказывался напрасным. Конечно, он по-прежнему мог совершить уммру, малое паломничество, но это можно было сделать и в любое другое время года. Уммра не могла заменить хаджа, главного религиозного долга мусульманина.

Если пользоваться наземным транспортом, пятнадцати дней едва-едва хватало, чтобы преодолеть тысячу миль от Эль-Фашера до Мекки. А в сезон дождей, когда нельзя предсказать, на каких участках дорога уцелела, а на каких нет, и когда размывало даже железную дорогу в Порт-Судан, пятнадцати дней могло и не хватить. Большинству мусульман удавалось совершить хадж лишь раз в жизни, и потому кассы авиалиний были забиты не только богачами, но и другими паломниками, которым удалось накопить или занять денег на билет до Джидды.

Европейцы растерялись. Ситуация выглядела скверно, но в Эль-Обейде сейчас творилось то же самое, а в Хартуме было и того хуже. Что же им делать — ждать пятнадцать дней, пока последний запоздалый паломник не улетит в Аравию? Европейцы дружно решили, что это неприемлемо. Они встали в очередь и принялись медленно продвигаться к кассе. Их уже тошнило от автобусов и грузовиков, от разлившихся рек и выжженной солнцем земли. Некоторые из европейцев готовы были взять билет куда угодно, в любой цивилизованный город Африки или Европы. Шансы на удачу были невелики, но европейцы продолжали терпеливо стоять в очереди, обдумывая свои заказы.

Прокопулос не терял времени даром. Он хотел обыскать комнаты европейцев, и он это организовал с присущей ему компетентностью. После небольшого торга египтянин — управляющий отеля принял скромную благодарность в размере трех фунтов и одолжил Прокопулосу связку ключей. Коридорный запросил десять шиллингов, а за полкроны он вызвался лично постоять на страже, понаблюдать за главным входом и предупредить Прокопулоса в случае неожиданного возвращения кого-нибудь из европейцев. Чтобы использовать время с наибольшей пользой, Прокопулос решил обыскать комнаты своих главных подозреваемых и начать с мистера ван Хаарнина.

Фотоаппараты голландца вместе с хозяином ушли в кассы, но Прокопулос нашел необычные телескопические линзы. На дне чемодана ван Хаарнина обнаружилась промасленная металлическая коробка, а в ней — несколько обойм к пистолету 38-го калибра. В матрасе был устроен тайник, в котором лежал маленький футлярчик с четырьмя крохотными пленками. Прокопулос понял, что это пленка к какому-то совсем маленькому шпионскому фотоаппарату, что-то наподобие «Минокса». Из чистого принципа Прокопулос засветил все четыре пленки, потом вернул их обратно в тайник и вышел в коридор.

Коридорный знаком показал ему, что все в порядке. Прокопулос перешел в номер, который сняли полковник Рибейра и капитан Эчеверрья. Там он нашел парагвайскую газету месячной давности, две пачки игральных карт, сделанных в Аргентине, и письмо от женщины по имени Ньевес. Письмо было отправлено из Асуньсьона и написано по-испански.

Обувь Эчеверрьи была сделана в Уругвае, Рибейра же предпочитал английскую. Форма полковника была пошита на Сэвил-роу. Среди имущества парагвайцев находились три ружья разного калибра, все три — английского производства. На спинке стула висела куртка, в которой обычно ходил Рибейра. Куртка тоже была английской. Внутренний карман куртки был какой-то необычной формы. Возможно, он растянулся от ношения оружия. Прокопулос понюхал карман и уловил слабый запах масла. Машинное или масло для волос?

Прокопулос проверил чехлы ружей и обнаружил набор инструментов для чистки оружия. Грек осмотрел щетки и понюхал бутылочку с маслом. От нее исходил тот же запах, что и от внутреннего кармана куртки. Рибейра носил при себе оружие.

Дальнейшие поиски не дали ничего, кроме пачки порнографических открыток, спрятанных в корешке книги об искусстве верховой езды. Прокопулос был знатоком порнографических открыток и потому внимательно их просмотрел. Ничего, довольно неплохо. Грек вернул открытки на место и вышел.

Следующим пунктом программы был номер американского инженера. В комнате стоял чемодан, в чемодане лежала поношенная одежда — один хороший костюм гонконгского производства и твидовый пиджак, сшитый в Шотландии. Багаж был упакован с военной аккуратностью.

На столе Прокопулос нашел три книги. Написаны они были по-английски и, похоже, касались инженерного дела. Там же лежал отчет — тоже написанный по-английски — об обследовании порта Джидды. Большинство технических терминов Прокопулос не понял, но, кажется, отчет касался какого-то надводного сооружения. К отчету прилагались сделанные с воздуха фотографии Джидды и карта города и порта. Между страницами отчета лежало отправленное из Кейптауна письмо. Оно было написано неким Гордоном. Этот Гордон извинялся перед инженером за то, что женился на женщине по имени Дерне, и выражал надежду, что это не помешает им быть друзьями. Гордон также надеялся, что Мак-Кью не будет держать на них зла и как-нибудь, когда сможет, навестит их в Санта-Барбаре, где всегда будет желанным гостем.

Прокопулос быстро осмотрел багаж Мак-Кью, его одежду, ящики стола, матрас, подушку и напоследок заглянул под кровать. Под кроватью находились две пары аккуратно поставленной рядком обуви. В ней грек ничего не обнаружил. Одна пара была обычными легкими туфлями, сделанными в Англии, вторая же пара — ботинки с сильно потертыми носами — была странно тяжелой. Прокопулос взвесил ботинок на руке, пощупал каблук, подметку, бок, носок, потом запустил руку внутрь и снова пощупал носок.

Сомнений быть не могло: носок ботинка был укреплен спрятанной под слоем кожи изогнутой стальной пластинкой.

Прокопулос решил, что обдумает это попозже. Время бежало быстро, и скоро могли вернуться европейцы. Он вышел из комнаты Мак-Кью. Коридорный кивком подтвердил, что все в порядке.

Доктор Эберхардт не входил в число главных подозреваемых, но его номер располагался рядом с номером Мак-Кью. Прокопулос решил быстренько осмотреть и его.

Первым, что он увидел, была карта доктора с пометками в разных местах южной Аравии. По крайней мере три из этих пометок совпадали с местами, где содержали большие партии рабов, что означали другие пометки, Прокопулос не знал.

Рядом с картой лежал немецко-арабский словарь. В деревянном ящике, обитом изнутри мягкой тканью, находился какой-то телескопический инструмент, с которым Прокопулосу никогда прежде не доводилось сталкиваться. Сделан он был в Франкфурте. Еще Прокопулос нашел кучу разнообразных бумаг, написанных по-немецки, прочесть которые он не мог. Там же лежал кожаный футляр для карт, содержавший подробные карты Судана, Ливии, Египта и Аравии. На этих картах пометки были сделаны в районе Западной Египетской пустыни, на севере Судана и в районе Нубийской пустыни. Рядом с Гебель-Ода и Джабатитом было что-то мелким почерком написано по-немецки.

В багаже Эберхардта обнаружился ящик с компасом, секстантом и еще некоторыми предметами, выглядящими как навигационные инструменты. Кроме того, в багаже находился портативный радиоприемник с самодельной антенной и автоматический пистолет — довольно старый «люгер». Он был хорошо смазан, но не заряжен.

Последней находкой грека была ракетница и шесть ракет. Прокопулос счел все это крайне интересным и хотел было продолжить осмотр, но ему помешал донесшийся из холла громкий свист. Прокопулос поспешно навел порядок и выскочил из номера. Коридорный замахал ему рукой и скорчил рожу. На лестнице послышались голоса европейцев.

Прокопулос быстро спрятался на черной лестнице, расположенной на другом конце коридора, и стал ждать.

Европейцы обсуждали неудачу, постигшую их в кассах авиалиний. Другого выхода не было — придется ехать в автобусе до Эль-Обейда, а оттуда — в поезде до Хартума. Путешественники договорились через час встретиться за обедом и разошлись по своим номерам. Наконец-то в коридоре стало тихо.

Прокопулос сидел на лестнице, пока к нему не подошел коридорный. Грек отдал коридорному ключи и оставшиеся полкроны и махнул рукой, чтобы тот уходил. Прокопулос был зол на себя. Он работал слишком медленно и не успел обыскать номер главного подозреваемого, родезийца Чарльза Отта. Возможно, это удастся сделать, когда европейцы уйдут на обед. А возможно…

Прокопулос бесшумно спустился в коридор. Коридор был пуст, путешественники сидели у себя в номерах. Прокопулос подошел к лестничной площадке. Из вестибюля выглянул коридорный и расплылся в улыбке. Прокопулос вернулся в коридор и остановился перед дверью Отта. Он подождал секунду, потом присел и заглянул в замочную скважину. Грек испытывал легкое смущение, пользуясь таким старомодным приемом. Впрочем, напомнил он себе, чаще всего старые способы оказываются самыми надежными. Через замочную скважину можно увидеть много полезного.

Отт сидел на кровати. Он был виден почти целиком, за исключением макушки. Лицо родезийца было не то раздраженным, не то испуганным. Он нетерпеливо барабанил пальцами по колену. Прокопулос смотрел, затаив дыхание. Это было очень любопытно — наблюдать за человеком, который считает, что его никто не видит.

Отт потер лоб, потом потрогал щетину на подбородке, потом энергично потер передние зубы. Потом родезиец посмотрел на свою правую руку, сжал ее в кулак, снова разжал, внимательно изучил ногти и почистил их спичкой.

Закончив это, Отт выбросил спичку, нагнулся и расшнуровал туфли. Снял туфли и пошевелил пальцами. На левом носке красовалась дыра. В дыру выглядывал большой палец. Родезиец взял в руки левую туфлю и некоторое время ее рассматривал, поворачивая то туда, то сюда, как статуэтку. Сперва Отт держал туфлю на вытянутой руке, потом поднес поближе к лицу. Он отвернулся, исподтишка, краем глаза взглянул на туфлю, словно та была юной девушкой, и улыбнулся ей. Только богатый опыт подсматривания в замочные скважины помешал Прокопулосу немедленно счесть родезийца сумасшедшим.

Очевидно, с туфлей все-таки что-то было не в порядке. Отт тяжело вздохнул и поставил туфлю. Потом он снова ее взял, внимательнейшим образом осмотрел, после чего достал из кармана складной нож. На мгновение Прокопулосу показалось, что родезиец собирается зарезать не угодившую ему туфлю, но тот вместо этого осторожно поддел лезвием каблук. Оказалось, что каблук полый и в нем устроен небольшой тайник. Из этого тайника Отт вытащил маленький матерчатый мешочек и вытряхнул на ладонь десяток невзрачных камушков. Прокопулосу как-то приходилось иметь дело с такими камушками. Даже не принимая во внимание то, с какой тщательностью они были спрятаны, грек узнал в них необработанные алмазы.

Отт долго рассматривал камни, трогая их пальцем. Наблюдая за выражением лица родезийца, Прокопулос прекрасно мог представить себе его мысли. Когда Отт прикасался к камням, на лице у него появлялось мечтательное выражение: он уже видел себя богатым, влиятельным человеком. Потом мечты развеивались, и Отт вспоминал, что по-прежнему находится в Эль-Фашере, сонном провинциальном городке, куда его занесла нелегкая. Прокопулос все прекрасно понял. Контрабанда алмазов была достаточно распространенным явлением.

Видимо, Отт был как-то связан с добычей или обработкой алмазов. Он тщательно подготовился к краже. В должный момент он похитил камни и пересек границу Южной Родезии. Должно быть, он собирался улететь из Булавайо в Бейрут. Так бы он и сделал, если бы не хадж. Но так же, как и все прочие европейцы — все, за исключением Дэйна — Отт не принял в расчет хаджа.

Остаться в Булавайо он не посмел. Похитителей алмазов преследуют безжалостно. Даже убийство не карается в Южной Африке настолько строго, как кража алмазов. Поэтому Отт принялся всеми возможными способами пробираться на север и в конце концов попал в Форт-Лами. Так он оказался на французской территории, в трех тысячах миль от Кимберли или Претории. Но родезиец все еще находился в Африке. Его в любой момент могли заподозрить, арестовать, выслать в Преторию и отдать под суд. Пока что полиция его не поймала. Оставалось совершить последний отчаянный бросок — и он в Каире или Бейруте. Но, увы, в кассах не было ни единого билета.

Отт не мог позволить себе оставаться в Форт-Лами. Ему необходимо было двигаться. Не на юг — там его поджидали слуги закона; не на север — христианин не мог и мечтать в одиночку пересечь Боркоу, Тибести и бескрайние просторы Сахары; даже не на запад, в Дакар — там ему пришлось бы опять же в одиночку двигаться вспять против потока мусульман-паломников, стремящихся к Красному морю. Ему ни в коем случае нельзя было оставаться одному — так он привлекал бы к себе больше внимания. Родезийцу пришлось ехать туда, куда направлялись прочие европейцы, — на восток, в Хартум. Но, следуя по этому пути, Отт приближался к британской территории, крайне для него опасной! И вот он оказался в Эль-Фашере, в пятистах милях от Хартума и в полутора тысячах миль от Каира. Неудивительно, что на лице Отта проступало то мечтательное выражение, то отчаяние. Прокопулос готов был ему посочувствовать. Этот человек бежал очень быстро, но ему предстояло пробежать еще очень долгий путь.

Отт ссыпал алмазы обратно в мешочек, плотно его завязал, мгновение поколебался, потом покачал головой и спрятал мешочек обратно в тайник в каблуке. Прокопулос тоже покачал головой. Полый каблук был слишком старым фокусом. При малейшем подозрении таможенники сразу же его обнаружат. Впрочем, в таких случаях ни один тайник не оказывается достаточно надежным. То, что один человек спрятал, другой всегда может найти.

Отт поставил туфлю на пол. Тут Прокопулос услышал, как за дверью напротив заскрипел стул. Грек поспешно выпрямился, одернул пиджак и огляделся по сторонам. Ни одна дверь не отворилась, но зато была открыта фрамуга над ближайшей дверью. Ощущение невидимости сразу же исчезло. Внезапно Прокопулос почувствовал себя голым и уязвимым. Лицо и шею грека залила краска. Неужели в то время, когда он смотрел в замочную скважину, кто-то наблюдал за ним самим? Когда человек не знает, что за ним наблюдают, он может предстать в смехотворном виде. Господин Прокопулос поспешно спустился по лестнице, прошел через вестибюль и вышел на улицу. От гнева и стыда его бросило в пот. Ему захотелось кого-нибудь убить, чтобы успокоиться.

Но вскоре самообладание вернулось к нему. В конце концов, именно это он и должен был устроить. Через какую-нибудь пару часов европеец умрет — тот человек, который вполне может быть Дэйном. Улики добываются нелегко, а в таких делах вообще нельзя быть в чем-то полностью уверенным. Он сделал все, что мог, чтобы угадать тайного агента. А если все-таки убьют не того — подумаешь, велика важность!

Прокопулос сказал себе, что это не имеет значения. Европеец умрет, и Харит будет доволен. Значение имела плата. Теперь Прокопулос прикидывал, как бы к этой плате добавить мешочек с алмазами, спрятанный в каблуке родезийца. Алмазы станут Прокопулоса личным подарком судьбы ему, Прокопулосу.

Глава 3

После обеда доктор Эберхардт вернулся к себе в номер. Рибейра отправился поискать развлечений. Эчеверрья присоединился к полковнику, но лицо у него при этом было кислое. Майор Харкнесс отыскал в отеле небольшую полутемную комнату отдыха и принялся играть сам с собой в бильярд. Через некоторое время ему составил компанию Отт, но родезиец не выспался, плохо себя чувствовал и потому играл скверно. Ван Хаарнин и Мак-Кью пошли прогуляться по базару.

Даже в таком небольшом городе, как Эль-Фашер, базар представлял собой обширный лабиринт забитых народом переулков, глухих двориков и тупичков. Узкие улочки переплетались между собой, как клубок змей. Это была миниатюрная копия омдурманского базара, город внутри города. В свете луны, факелов и редких электрических лампочек базар был почти живописен. Узкие извилистые улочки, забранные в камень, и дворики с железными решетками создавали некий намек на средневековую романтику, но запах выгребных ям и немытых тел сообщал об отсутствии канализации и элементарной гигиены. На базаре можно было увидеть много красивых лиц — худощавых, смуглых, страстных. Но европейцам в глаза бросались изломанные тела калек и запаршивевшие дети. Иногда даже сильные молодые люди несли на себе следы экзотической слоновой болезни или банального сифилиса. Обаяние запутанных улочек и стройных минаретов сразу как-то поблекло. Базар, помимо всего прочего, был рассадником болезней.

— Ну и воняет же здесь, — сказал Мак-Кью.

— В Омдурмане еще хуже, — откликнулся ван Хаарнин.

— Да, я знаю.

Они пошли дальше. Они были иностранцами, а значит — богачами, а значит — объектом презрения, зависти и всяческих просьб. Ничто не могло избавить их от подобного отношения и ничто не могло удержать лавочников и уличных торговцев от попыток продать им местные грубые медные изделия, каирские пластмассовые бусы, деревянные статуэтки из Джибути, дамасские верблюжьи попоны, персидские ковры из Александрии, филигрань из Триполи и местные украшения из белесого серебра — не очень чистого, но зато дешевого. Сводники усиленно расхваливали девиц, страдающих венерическими заболеваниями, а более сильные нищие отпихивали более слабых, демонстрируя увечья, нанесенные жизнью. Но ван Хаарнин и Мак-Кью не подавали милостыню и даже не смотрели на товары, которые совали им под нос или расстилали перед ними. Они оба были опытными путешественниками, и им не нравилось, что их принимают за туристов. Им хотелось лишь одного — чтобы их оставили в покое. Они знали, что неизбежно будут привлекать внимание — для местных жителей одни лишь туфли европейцев просто-таки вопили о богатстве. Путешественники не просили слишком многого, но все-таки хотели бы, чтобы их оставили в покое.

Это было бы возможно в Омдурмане или в Каире. Но Эль-Фашер был слишком маленьким и слишком провинциальным городом, чтобы местные жители могли позволить двум невозмутимым иностранцам пройти мимо и даже не попытались им при этом что-нибудь продать.

— Ну и дыра, — проворчал Мак-Кью.

— Да, скверное место, — согласился ван Хаарнин. Они остановились у внешнего края базара, рядом с полицейским участком и административными зданиями, не пытаясь зайти глубже. Они знали, что внутренние улочки выглядят точно так же, как и внешние — узкие, извилистые, заполненные алчностью, истощением, лживостью и болезнями. Они повидали достаточно и уже успели переработать опыт, превратив его в воспоминания. Они рассматривали базар, не обращая внимания на толпу, и переговаривались так, словно, кроме них, здесь больше никого не было.

— Конечно, я могу ошибаться, — сказал ван Хаарнин, — но мне кажется, мы с вами встречались на какой-то вечеринке в Кейптауне.

— Вполне возможно, — ответил Мак-Кью. — Я был в Кейптауне месяц назад. Но я не помню никаких вечеринок.

— Ну, возможно, мы виделись при других обстоятельствах, — сказал ван Хаарнин. — Я много путешествовал по Южной Африке.

— Вы там живете?

— Нет. Я живу в Голландии, в Роттердаме. Но у меня есть деловые интересы в Южной Африке. Может, мы встречались в Йоханнесбурге?

— Возможно.

— Или в Кимберли?

— Может быть, — сказал Мак-Кью. — Я провел там несколько дней.

— Очаровательное место, — проронил ван Хаарнин. — Вы видели алмазные поля’? Что вы о них думаете?

— Прекрасный памятник нездоровой экономике, — заявил Мак-Кью.

— Вам не нравится Южная Африка?

— Почему же? Прекрасная страна.

— Вот теперь я действительно уверен, что она вам не нравится. Вы либерал? Вас беспокоит апартеид?

Инженер пристально посмотрел на ван Хаарнина.

— Я не собираюсь спорить по этому поводу. Могу только сказать, что не люблю, когда красивая страна загоняет себя в кровавую баню.

— Все заканчивается кровавой баней, — сказал ван Хаарнин. — Вопрос лишь в том, чья кровь прольется.

— Превосходный взгляд на вещи, — хмыкнул Мак-Кью.

— Это прискорбная перспектива, — примирительно сказал ван Хаарнин. — Стыдно, что подобное происходит на самом деле.

Прежде чем Мак-Кью успел что-либо ответить, кто-то дернул его за рукав.

— Сэр, — произнес этот кто-то по-английски, — пожалуйста, сэр, очень важно.

Неизвестный оказался парнем, одетым в униформу посыльного из отеля «Белый Нил».

— В чем дело? — спросил инженер.

— Вам телеграмма, сэр. Требуют немедленно ответить. Управляющий приказал найти вас.

— Телеграмма? — переспросил Мак-Кью. — Отлично, давайте сюда.

— Она в отеле, сэр. Телеграмма не оплачена, за нее должны заплатить вы.

— От кого она?

— Управляющий не сказал. Он просто сказал, что пришла важная телеграмма для американского инженера по имени Мак-Кью. Она не оплачена.

— Кому могло взбрести в голову отправлять телеграмму сюда? — раздраженно спросил Мак-Кью. — Вы точно не знаете, от кого она?

— Не знаю, сэр. Знаю только, что пришла телеграмма, очень важная, неоплаченная. Я взял для вас такси, сэр, только вам нужно будет за него заплатить.

На одной из примыкавших к базару улочек, почти перегородив ее, стоял большой черный «Ситроен». Мак-Кью посмотрел на машину, потом на посыльного.

— Откуда отправлена телеграмма? — спросил он.

— Я не знаю. Телеграмма в отеле.

— Может, это от вашей компании? — спросил ван Хаарнин.

— Вполне возможно. А может, от президента Соединенных Штатов. Хотел бы я знать, кому и за каким чертом понадобилось искать меня в этой дыре?

— Вы поедете со мной на такси? — спросил посыльный.

— Поеду, поеду, — отмахнулся Мак-Кью. — Вас подвезти? — спросил он у ван Хаарнина.

— Я никогда не сажусь вечером в арабское такси, — сказал голландец. — Даже в компании. Лично мне вся эта история кажется дурацкой мистификацией.

— Возможно. А может оказаться и чем-то важным.

— Лучше бы вы не садились в это такси.

— Меня они не обсчитают.

— Здесь бывает и кое-что похуже.

— Не беспокойтесь, — с усмешкой заявил Мак-Кью и похлопал себя по пиджаку. — В их же интересах ничего не затевать.

— И все-таки я бы вам не советовал.

— Да черт побери! — не выдержал американец. — Я побывал в половине самых паршивых городов мира. Знаете, что я вам скажу?

— Что?

— Самым бандитским городом, с которым мне довелось столкнуться, был Сент-Луис. Я подожду вас в отеле. — Мак-Кью повернулся к посыльному: — Давай веди, асассин доморощенный.

Ван Хаарнин понаблюдал, как инженер открыл дверцу «Ситроена», заглянул внутрь и знаком показал посыльному, чтобы тот садился первым. Потом Мак-Кью тоже сел в машину, продолжая держать правую руку за отворотом пиджака. Ван Хаарнин покачал головой и пошел дальше.

В пятидесяти футах от голландца находился полицейский участок. У входа в участок возвышались два одетых в хаки полисмена. Ван Хаарнин на мгновение остановился и о чем-то задумался, хмуро и рассеянно глядя на столпившихся вокруг него уличных торговцев. Потом он энергично тряхнул головой и принялся пробиваться сквозь толпу, направляясь к полицейскому участку.

Кто-то ударил его в бок, прямо под ребра. Ван Хаарнин гневно обернулся, схватился за бок и с изумлением обнаружил, что у него из бока торчит четыре дюйма дерева. Голландец выдернул деревяшку, оказалось, что это рукоятка, а за ней следуют шесть дюймов стального лезвия. У рукоятки оно было полдюйма толщиной, а к острию превращалось в иглу. Это был узкоспециализированный предмет, пригодный лишь для одного — для тихого убийства. Он был любовно сделан из старого напильника и куска прочной древесины. Настоящая ручная работа. Сувенир на вечную память. Кто-то всадил это ему в бок.

Толпа поняла, что произошло. Все подались назад даже раньше, чем ван Хаарнин почувствовал первый толчок боли. Полицейские тоже поняли, что происходит что-то неладное. Они бросились к голландцу, держа свои «ли-энфилды» на изготовку.Ван Хаарнин ощутил приступ слабости и упал на колено. Голландец обнаружил, что держит свой револьвер в руке, хотя никак не мог вспомнить, когда же это он успел вытащить оружие. Теперь у него чертовски болел бок. Ван Хаарнину случалось получать ножевые раны, но отнюдь не такие серьезные. А на этот раз какой-то специалист всадил нож ему в бок и исчез, прежде чем голландец понял, что произошло. Какой-то ублюдок быстро и тихо продырявил ему печень, а такие раны смертельны.

Прошло не больше пары секунд, но убийца уже успел скрыться. Он мог оказаться любым из полусотни столпившихся вокруг зевак. Этого ловкача уже не поймать. Охваченный холодной яростью, ван Хаарнин повернулся в ту сторону, откуда был нанесен удар. Он обеими руками ухватился за рукоятку револьвера, оперся на колено и открыл огонь. Толпа завопила. Мольбы о пощаде звучали почти так же, как вопли о милостыне. «Пусть проваливают к дьяволу! — подумал ван Хаарнин. — Они знали, что происходит!»

Первая пуля сбила с ног средних лет мужчину с повязкой на глазу. Вторая пуля просвистела мимо бледного, как покойник, араба и вонзилась какой-то старухе в спину. Третьим выстрелом ван Хаарнин все-таки попал в бледного араба. «Возможно, это он и есть», — подумал ван Хаарнин.

У ван Хаарнина потемнело в глазах, но он разглядел худого старика. Старик уронил поднос с медными украшениями, остановился, неуверенно посмотрел на голландца и принялся подбирать свой товар. Ван Хаарнин взял старика на мушку, но стрелять не стал. Ни у одного убийцы не хватит идиотизма задерживаться из-за подноса с побрякушками.

Глаза голландца заволокло пеленой. Он почувствовал, как револьвер дважды дернулся, потом кто-то выбил у него оружие. Копы, наверное. Ван Хаарнин хотел сказать им, что у него осталась еще одна пуля — пусть они позволят ему выстрелить. Но он не смог произнести ни слова. Ну надо же стрястись такой чертовщине, и в каких-нибудь пятидесяти футах от полицейского участка! Ван Хаарнину захотелось, чтобы старуха не умирала — он не собирался в нее стрелять. Это просто несчастный случай, захотел он объяснить кому-то. Голландец снова попытался заговорить, но зашатался, упал и потерял сознание.

Глава 4

— Они здесь, — доложил сержант.

— Отлично, пусть заходят, — сказал Гастингс. Сержант отдал честь и вышел.

Лесли Гастингс исполнял обязанности начальника полиции Эль-Фашера. Это был красивый стройный молодой человек с вьющимися светлыми волосами и голубыми глазами — внешность субалтерн-офицера из Британской Индии. Для полноты картины не хватало лишь усов и компании гурков. Непосредственный начальник Гастингса месяц назад угодил в больницу с множественными переломами: его автомобиль столкнулся с автобусом, у которого не было тормозов. Это происшествие выдвинуло Гастингса в начальники полиции и сделало его ответственным за поддержание закона и порядка в районе от Генейны до Эмм-Бела и от Умм-Лахаи в Сахаре до Мумаллаха на границе с Бахр-эль-Газалем. Под его управлением оказалась территория размером с Данию. Это не особо беспокоило Гастингса: Судан вообще был в десять раз больше Великобритании и лишь ненамного меньше всей Западной Европы. Новому начальнику полиции было двадцать семь лет.

Сержант вернулся и привел с собой восемь человек, которые были знакомы с покойным. Гастингс уже вкратце побеседовал с ними вчера вечером, вскоре после убийства ван Хаарнина. Начальник полиции просмотрел список: Харкнесс, Отт, Мак-Кью, Эберхардт, Рибейра, Эчеверрья, Прокопулос, Харит — из Великобритании, Южной Родезии, Америки, Германии, Парагвая, Греции и Саудовской Аравии соответственно. Интересная подборка. Гастингс попросил прибывших показать документы.

Начальник полиции нарочито медленно проверял паспорта путешественников, надеясь, что кто-нибудь из них занервничает. Но все веди себя совершенно спокойно, и документы их — по крайней мере, на первый взгляд — были в порядке. Гастингс задумался. Он никогда не слышал о майоре Харкнессе, который, судя по документам, провел шесть лет в Малакале и два года в Води-Халфе. Конечно, всех офицеров не упомнишь, но надо будет проверить. Немец-археолог явно был чокнутым, а что касается греческого торговца, Гастингс готов был спорить на месячное жалованье, что тому уже доводилось попадать в полицейские сводки. С американским инженером, похоже, все было в порядке, так же, как с родезийцем. Парагвайцы выглядели как офицеры в высоких чинах, вероятно, один несколько старше другого по званию.

А Мустафа ибн-Харит определенно был работорговцем. Ну и странная же компашка! Впрочем, и не такое встречается. Если найти правильный подход, можно получить очень любопытные результаты.

— Благодарю вас, — сказал Гастингс, возвращая документы. — Думаю, мы быстро обсудим сложившуюся ситуацию. Не был ли кто-нибудь из вас близко знаком с мистером ван Хаарнином?

Несколько мгновений все молчали, потом майор Харкнесс произнес:

— Полагаю, никто из нас его особо не знал. Насколько мне известно, все мы впервые встретились в Форт-Лами.

— Совершенно верно, — поддержал его Рибейра. — Мы вместе едем в Хартум.

Гастингс подождал, но никто больше ничего не добавил. Тогда Гастингс обратился к инженеру:

— Мистер Мак-Кью, полагаю, вы были последним из этой группы, кто видел ван Хаарнина живым?

— Видимо, да, — сказал Мак-Кью. — Мы вместе гуляли по базару. Насколько я могу судить, его убили почти сразу же после того, как я ушел.

— Совершенно верно, сэр. А почему вы оставили его одного?

— За мной пришел посыльный, — сказал Мак-Кью. — Он взял такси и сказал, что в отеле меня ждет какая-то важная телеграмма. Я предложил ван Хаарнину подвезти его.

— И почему он не согласился?

— Мне кажется, ему просто еще не хотелось возвращаться в отель. Он сказал, что никогда не ездит в арабских такси после наступления темноты, и посоветовал мне быть начеку.

— Он намекал на какую-то определенную опасность?

— Мне так не показалось. Скорее он просто высказал свое предубеждение насчет таких такси.

— Но вы пренебрегли его предупреждением.

— Я особо не волновался, — сказал Мак-Кью. — Я вооружен. Пистолет тридцать восьмого калибра, все бумаги в порядке.

— Здесь много оружия, — сказал Гастингс.

— По-моему, не так уж много, — возразил Мак-Кью. — Тридцать второй калибр — это несерьезно, хлопушка какая-то. Для мест, в которые меня отправляет моя компания, наиболее уместен тридцать восьмой калибр.

— Понятно. И вы считаете нужным носить пистолет при себе, когда путешествуете по Африке?

— Именно так я и считаю, — сказал Мак-Кью. — А в чем, собственно, дело? Вы что, думаете, что я потихоньку вернулся обратно и зарезал ван Хаарнина?

— Ну что вы, нет, конечно. Я просто пытаюсь выяснить кое-что о людях, с которыми был знаком ван Хаарнин. Мы понятия не имеем, почему его убили.

— Полагаю, ограбление исключено, — нерешительно подал голос доктор Эберхардт.

— При данных обстоятельствах — абсолютно исключено. Но если уж речь зашла о пистолетах, джентльмены, еще кто-нибудь из вас путешествует с оружием?

Майор Харкнесс кивнул:

— Служебное оружие.

— Не считая охотничьих ружей, — сказал Рибейра. — У нас с Эчеверрьей имеются два пистолета «кольт» сорок пятого калибра, производства США. — Он улыбнулся инженеру. — Думаю, мистер Мак-Кью, вы согласитесь, что сорок пятый калибр более серьезен, чем тридцать восьмой.

— Но менее точен, — подчеркнул Мак-Кью.

— Еще у кого-нибудь есть оружие? — перебил их Гастингс.

Прокопулос быстро взглянул на Отта и Эберхардта. Те помалкивали. Прокопулос решил, что у них, видимо, нет разрешения на ношение оружия. Сам он предпочитал с такими вещами не связываться.

— Отлично, — сказал Гастингс, проверив документы на оружие. — Ну что ж, мистер Мак-Кью, что произошло в такси?

— Я приехал в отель, — сказал Мак-Кью. — У управляющего не было никакой телеграммы для меня, и он не отправлял за мной ни посыльного, ни такси. Я решил, что произошла какая-то ошибка, и отправился обратно на базар. Пока я туда дошел, ван Хаарнин был уже мертв.

— Найти посыльного, который приходил за вами, вы не смогли.

— Совершенно верно. Ваш сержант выстроил всех посыльных, работающих в отеле, но этого парня среди них не оказалось. Возможно, вам сумеет что-нибудь рассказать водитель того «Ситроена»?

— Мы с ним уже побеседовали, — сказал Гастингс. — Это обычный водитель такси, работающий по лицензии. Он помнит, что на базаре разговаривал с посыльным, а потом отвез вас двоих в отель. Он говорит, что посыльный не стал входить в отель, а вроде как пошел к черному ходу. Описание он дал довольно смутное, но совпадающее с тем, которое дали вы.

— Превосходно, — хмыкнул Мак-Кью. — Значит, все, что вам нужно сделать — это найти невысокого араба в этой чертовой униформе посыльного.

— Да, примерно, — согласился Гастингс. — Здесь у меня записано, где находился каждый из вас в момент убийства. Я хотел бы еще раз проверить список.

Все восемь путешественников дали точно такие же ответы, как в первый раз. Гастингс уже успел наскоро проверить их алиби. Похоже, никто из них не мог лично убить ван Хаарнина.

— Что ж, давайте подведем итог, — сказал Гастингс. — Ни у кого из вас нет предположений, кто и почему убил ван Хаарнина?

Все промолчали.

— Ну тогда все. Благодарю за содействие.

Путешественники уже собрались было уходить, но тут Гастингс заглянул в какие-то бумаги и сказал:

— А, да, еще один момент. Каким родом деятельности занимался, по его словам, мистер ван Хаарнин?

— Он говорил, что у него деловые интересы в Южной Африке, — сообщил Мак-Кью.

— А несколькими днями раньше он упоминал, что приехал из Голландии в отпуск, — подал голос Эберхардт.

— Ясно, — протянул Гастингс и нарочито спокойно сообщил придержанную до поры до времени новость: — Боюсь, мистер ван Хаарнин был не совсем откровенен с вами. Прежде всего его настоящее имя было не ван Хаарнин, а Бруно Дитц.

Гастингс внимательно посмотрел на путешественников, но не заметил ничего, кроме отразившегося на их лицах сильнейшего удивления.

— Насколько я понимаю, никто из вас никогда не слыхал о мистере Бруно Дитце? — спросил начальник полиции.

Путешественники покачали головами. Гастингс добавил:

— Этот мистер Дитц даже не был гражданином Голландии, хотя и называл себя таковым.

— Как вы все это узнали? — спросил Отт.

— Простейшим способом, — ответил Гастингс. — Осмотрели его одежду. В воротник его пиджака было зашито удостоверение личности на имя южноафриканца Бруно Дитца, резидента в Йоханнесбурге. Сегодня утром йоханнесбургская полиция сообщила нам его имя и приметы.

— Ничего не понимаю, — сказал Мак-Кью. — Он что, от кого-то удирал?

— Вовсе нет, — возразил Гастингс. — Наоборот, вопрос заключается в том, за кем мистер Дитц гнался?

— Для меня это слишком загадочно, — проронил Мак-Кью.

— Согласно удостоверению личности, — пояснил Гастингс, — мистер Дитц был частным детективом, в настоящий момент работавшим по заданию компании «Де Бирс».

Путешественники промолчали. Заготовленный Гастингсом сюрприз не принес особых результатов.

— Так как, вам это ни о чем не говорит? — поинтересовался начальник полиции. — Ну ладно, возможно, работодатели мистера Дитца прольют свет на это дело. Еще раз благодарю вас, джентльмены. До свидания.

Когда путешественники ушли, Гастингс снова открыл рапорт по делу ван Хаарнина-Дитца.

Детектив работал на компанию «Де Бирс». Это сразу наводит на мысль об алмазах. Но в наше время сфера деятельности компании «Де Бирс» не ограничивается лишь алмазами, так же как сфера деятельности «Дюпон» не ограничивается одним химическим производством, а «Круппа» — сталью. Так чего же касалось дело, которое расследовал детектив Дитц? Похищения алмазов, золота или наличных денег? Сферы высших финансовых интересов фирмы «Де Бирс»? Вопроса о картелях? Кражи патентов или незапатентованных производственных секретов?

Пока компания «Де Бирс» не ответит, это так и останется неизвестным. Гастингс даже не может точно сказать, кто непосредственно нанял Дитца, поскольку «Де Бирс» — это огромная организация, целиком или частично владеющая разными компаниями во французской, британской и бельгийской Африке. Они вкладывали деньги отнюдь не в одни алмазы, но также в пальмовое масло, хлопок, кофе, кобальт, цинк и еще бог знает что. Какое именно поручение выполнял Дитц и для какой именно компании, входящей в состав огромной корпорации? Придется спрашивать у «Де Бирс», хотя вряд ли они будут особенно охотно разговаривать с И.О. начальника полиции в захолустном Эль-Фашере. Он, конечно, попытается, но такие фирмы не любят выносить сор из избы.

И что же у него остается? Некое лицо — или некие лица — убили европейца прямо у входа в полицейский участок. Гастингс желал найти убийц, но понимал, что на это у него чертовски мало шансов.

Само собой, ни один из посетителей базара не признался в том, что ему что-нибудь известно. Убийцу они не видели, и вообще, как говорится, их там не стояло. С чего это вдруг они будут помогать представителю английской полиции, да еще после того, как Дитц принялся стрелять по толпе? Он убил араба, какую-то старуху и серьезно ранил одноглазого мужчину. Полный бардак. Теперь в Хартуме поднимут хай по этому поводу.

Гастингс еще раз просмотрел рапорт. Дитц был убит одним ударом, нанесенным просто-таки с хирургической точностью. При обычной поножовщине бывает множество ран, но, как правило, не настолько губительных. Здесь работал профессионал высшего класса. Это явно не ограбление — кто же так грабит на многолюдном базаре? Это заказное убийство. Но кем оно заказано и зачем? Какая-то связь с похищенным имуществом? Бизнес? Месть?

Начнем с исполнителя. Профессионального убийцу узнают по почерку. Откуда мог взяться этот искусник с его узким ножом? Не из Эль-Фашера — это точно. Звонки к Эль-Обейд, Хартум и Омдурман ничего не дали. Но манеру действий нельзя назвать особо необычной. Где-то она уже встречалась. Впрочем, в полицейском управлении любого города можно найти рапорт с описанием подобных убийств. Возможно, у них есть и кой-какие догадки насчет личности убийцы, пусть даже бездоказательные. Если он установит тождественность, у него появятся шансы раскрыть убийство. Если убийца находится в провинции Дарфур — да вообще на территории Судана — Гастингс выжмет из него правду.

Но откуда начинать? Мир велик. Сузим район поисков до Африки и Ближнего Востока. Временно отбросим юг Африки, начиная с Конго. Потом, ввиду отдаленности, вычеркнем страны, расположенные восточнее Египта. По этой же причине отбросим Марокко и западный Магриб. Вычеркнем также Аравию и Йемен — с ними просто невозможно работать.

Таким образом, мы исключаем огромное пространство. Но все равно еще остаются четыре страны, не считая самого Судана: Алжир, Тунис, Ливия и Египет. И остаются одиннадцать крупных городов. Если расположить их по степени удаленности от Эль-Фашера, ближайшими окажутся Каир, Александрия и Порт-Саид. Дальше следуют Бенгази и Триполи. Потом идут Бизерта и Тунис. И, наконец, наименее вероятные, но все же важные из-за их величины алжирские города — Алжир, Константина, Бона и Оран. Одиннадцать телеграмм. Плохо, что в Африке нет Интерпола.

Гастингс взял ручку и принялся думать. Телеграммы, которые следует отправить в эти одиннадцать городов. Запрос в компанию «Де Бирс». Объяснительное письмо в Хартум. Гастингс положил ручку и потянулся к телефону.

Сперва надо позвонить в Хартум и навести справки насчет майора Харкнесса. Кроме того, надо предупредить таможенников о том, что, возможно, в этой группе находится похититель алмазов, и попросить обратить особое внимание на греческого торговца Прокопулоса.

Гастингс позвонил. Окончив разговор, он принял ванну, потом пообедал, потом отправился отдохнуть. Эти дурацкие телеграммы можно будет набросать и вечером. Гастингс сказал себе, что найти убийцу Дитца важно, но, увы, маловероятно.

Глава 5

Девятого августа на рассвете, сразу же после утреннего намаза, тишина Эль-Фашера была нарушена астматическим кашлем плохо отрегулированного мотора грузовика. Кашель тут же подхватили остальные семь грузовиков, словно группа стариков, откликнувшихся на призыв муэдзина к молитве. Грузовики стояли в колонне под рассветным небом; их скошенные носы и выключенные фары были устремлены на восток, в сторону Мекки.

Паломники забрались в кузова грузовиков. Во главе колонны находился «Лендровер» Харита. Его мотор работал спокойно и ровно. Сам Харит сидел за рулем и ждал.

Появился Прокопулос и скользнул на переднее сиденье. С момента вызова путешественников в полицию хитрый грек умудрялся как-то избегать Харита. Но тянуть дальше было нельзя. Иначе пришлось бы бросить дело на полдороге и отказаться от результатов кропотливой работы, которая уже отняла у него несколько месяцев. Пойти на такое Прокопулос не мог, но и встречаться взглядом с Харитом ему тоже было трудно.

— Добро пожаловать, господин Прокопулос, — поприветствовал его Харит. — Мне всю ночь не хватало твоего общества. Я ночь напролет перечислял твои удивительные достоинства. О господин Прокопулос, ты силой своего ума пронзил все покровы и проник в самое сердце тайны с искусством, недоступным простым смертным. Ты сумел протянуть руку и безошибочно указать на ненавистного Дэйна.

Прокопулос натянуто улыбнулся:

— Кажется, я ошибся.

— Тебе кажется, что ты ошибся! — воскликнул Харит, закатив глаза. — Ошибся! Ну конечно, это всего лишь крохотная ошибка, все равно что дать девяносто девять пиастров за лиру вместо ста. Всего лишь маленькая несерьезная ошибка, правда?

— Очень серьезная, — ответил Прокопулос, склонив голову, и беспомощно-умоляюще развел руками. По многословию Харита грек понял, что опасность миновала. Несомненно, ночью Харит был преисполнен смертоносного гнева. Но за долгие часы до рассвета ярость утихла, и теперь торговец позволил себе поязвить. Харит разглагольствующий не пугал Прокопулоса, он боялся Харита молчащего. Теперь следовало позволить торговцу сполна насладиться своим красноречием и своей тяжеловесной иронией.

— Ну что ты, нам не следует преувеличивать твою крохотную ошибку, — сказал Харит. — Тебе нечего стыдиться. Подумаешь, после нескольких недель тщательного изучения выбрать вместо американского агента южноафриканского детектива. В конце концов, ты почти угадал. Правда, целился в ястреба, а попал в воробья, но ведь попал же! Да и почему нас должна беспокоить смерть какого-то европейца? Наверняка полиция захочет узнать, почему убили этого человека. Несомненно, теперь я удостоюсь пристального внимания с их стороны. Они окажут мне честь наблюдать за каждым моим шагом. Прежде я был ничтожеством, а теперь стану знаменитостью. И кому я обязан этой милостью судьбы? Конечно же, моему советнику, мудрому греку, который способен читать в сердцах европейских путешественников, отделять истину от лжи и потом безошибочно указать не на того. Вот каким советником наградил меня Аллах.

— Я ничтожнейший из людей, — сказал Прокопулос, пытаясь изобразить сдерживаемые рыдания. Сколько еще Харит намерен читать ему нотации? В конце концов, дело-то не ждет. Грек украдкой взглянул на часы, потом уставился в пол, всем своим видом выражая раскаяние.

— Неподражаемая проницательность — лишь одно из достоинств моего советника, — продолжал тем временем Харит. — Он к тому же прекрасно разбирается в людях. Он избрал своим инструментом опытнейшего убийцу, араба, приехавшего из отдаленного города, человека, непревзойденно владеющего ножом. Искусство этого человека так велико, что даже тупые европейские полицейские не смогли этого не заметить и не начать интересоваться, кто такой этот человек, где он научился своему делу, не слыхали ли о нем другие люди, кто его нанял и зачем. Но эти мелкие подробности не обеспокоили моего советника. Он просто не мог удовольствоваться заурядным убийством. Ему нужно было нанять человека, который подписывается ножом и чей неповторимый почерк может навести полицию на его след. Он нанял и заставил его приехать из великолепного большого города в грязный захолустный Эль-Фашер. Вот кого выбрал мой советник — и все затем, чтобы убить не того, кто был нужен. А я, слепец из слепцов, выбрал подобного мудреца своим советником!

Прокопулос подумал, что это замечательная речь. Немного недоработанная, чуть затянутая, но в целом замечательная. Он мог бы слушать ее часами — а Харит вполне мог бы ее продолжать — но ведь время не ждет. Харит отвел душу, получил удовольствие, а теперь пора переходить к делу.

— Я не стану оспаривать ни единого твоего слова, — церемонно заявил Прокопулос. — Я выбрал не того европейца, хотя мне казалось, что я не ошибаюсь. И я не знал, что нанятый мною убийца окажется столь искусен. Но всем людям свойственно заблуждаться, Мустафа ибн-Харит, и, несмотря на все мои недостатки, тебе все же не найти лучшего советника.

Харит презрительно фыркнул и приготовился разразиться новой речью. Но, прежде чем торговец успел открыть рот, Прокопулос быстро произнес:

— К счастью, европейская полиция медлительна и глупа, Они никогда не сумеют пройти от убитого к убийце, от убийцы ко мне, а от меня к тебе. Их внимание к тебе ничего не значит. Единственная настоящая проблема — это тайный агент, и теперь я знаю, кто он.

— Ты и вчера говорил, что знаешь! — возмутился Харит.

— Тогда я ошибся. Тогда, но не сейчас. Тот, кто нам нужен, умрет в должный момент — это совершенно точно. Но теперь приготовься. Я от твоего имени пригласил европейцев. Четверо поедут с нами, а двое — на грузовике.

— Что?! — закричал Харит.

— Успокойся, — попросил Прокопулос. — Они уже идут.

— Нет, я тебя недооценивал, — сказал Харит. — Вместо того чтобы оставить их в Эль-Фашере, ты помогаешь им добраться в Эль-Обейд. Благодаря твоим усилиям мой враг будет ехать рядом со мной.

— Ты всерьез полагаешь, что мог бы от него избавиться? — спросил Прокопулос. — Да через десять минут после твоего отъезда Дэйн пошел бы к начальнику полиции, и ему тут же дали бы специальную машину или грузовик. А потом твой враг поехал бы вслед за тобой, вместо того чтобы быть у тебя на глазах.

Харит задумался, потом недовольно проговорил:

— Возможно, ты и прав. Но все-таки мы должны…

— Обязательно, — согласился Прокопулос. Европейцы подошли к «Лендроверу». Прокопулос обратился к ним по-английски: — Мы с господином Харитом рады приветствовать вас. Мы отправляемся немедленно.

— Это очень любезно со стороны мистера Харита, — сказал майор Харкнесс.

— Господин Харит сожалеет, что не может разместить в своем автомобиле вас всех, — вздохнул Прокопулос.

— Не стоит извиняться, — сказал Отт. Впервые после Форт-Лами его голос звучал бодро. — Мы уже бросили жребий. Доктор Эберхардт и капитан Эчеверрья проиграли. Им придется трястись на грузовике.

— В этом нет необходимости, джентльмены, — заявил неизвестно откуда возникший рядом с автомобилем высокий араб с бронзовой кожей и орлиным профилем. Лицо его было усеяно оспинками.

— У меня есть личный транспорт, — продолжил араб. — Это старый «Мерседес» — к моему глубокому сожалению, очень старый — который стоит в пятидесяти ярдах отсюда. Поскольку я тоже направляюсь в Эль-Обейд, я буду счастлив подвезти этих двух джентльменов.

— Вы очень любезны, — откликнулся доктор Эберхардт. — Нам здорово повезло, что вы случайно здесь оказались.

— Случай здесь ни при чем, — сказал араб. — Я находился севернее этих мест, в Умм-Чауме. Но однажды меня посетило сильнейшее желание побывать в Эль-Обейде и еще более сильное желание встретиться с моим добрым другом Мустафой ибн-Харитом.

Харит тем временем выбрался из «Лендровера». Он обнял араба и расцеловал его в обе щеки.

— Вот воистину замечательное событие! — воскликнул Харит. — Путешествовать в твоем обществе — на это я не смел и надеяться!

Повернувшись к европейцам, торговец торжественно произнес:

— Господа, позвольте представить вам моего почтенного друга Салеха Мохаммеда эль-Тикхейми из прославленного племени атейба.

Уже совсем рассвело, и каравану пора было отправляться в путь. Когда Харит сел обратно в «Лендровер», эль-Тикхейми сказал:

— Ты обязательно должен быть моим гостем в Эль-Обейде, Мустафа ибн Харит. Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть и как мне тебя не хватало в то время, когда я был в Абеше и Генейне.

— Друг мой, я очень рад, что ты меня нашел, — отозвался Харит. — Но если бы этого не случилось, я сам бы отправился искать тебя. Мне обязательно нужно было с тобой встретиться.

Эль-Тикхейми повел двух европейцев к своему «Мерседесу». Через несколько минут караван двинулся к Эль-Обейду.

11 августа 1952 года, Эль-Обейд; первый день месяца Дха’л-Хиджа

Глава 1

В Эль-Обейде начиналась железная дорога на Хартум. Через час после приезда Харит и его помощники пересадили четыреста паломников с грузовиков в вагоны. Харит решил вопросы с питанием, отослал грузовики обратно в Форт-Лами и отправил несколько телеграмм, чтобы обеспечить беспрепятственный путь после прибытия в Хартум. Когда он покончил со всем этим, его принялось снедать беспокойство. Это чувство было для него внове; если бы Харит не был правоверным мусульманином, он постарался бы утопить его в вине. Но поскольку ислам не одобрял подобного, Харит сидел на железнодорожной станции, яростно курил и пытался сообразить, как выпутаться из этой ситуации.

Его окружали враги и преследовали неудачи. Мало ему было американского агента, повисшего у него на хвосте, так теперь к нему добавился еще и этот проклятый Салех Мохаммед эль-Тикхейми. А хуже всего было то, что уже наступил первый день Дха’л-Хиджа. В прошлые годы он к этому времени успевал довезти своих паломников до Хартума, чтобы наверняка попасть в Мекку в священный двенадцатый день. Но французская полиция задержала его в Форт-Лами, дожди задержали его в Дарфуре, и вот он всего лишь в Эль-Обейде, в двухстах милях от Хартума.

Харит сказал себе, что время еще есть. До Мекки остается меньше девятисот миль — на поезде и на дхоу это расстояние можно преодолеть за девять дней. «Время еще есть», — повторил Харит, но беспокойство не проходило.

От Эль-Обейда до Хартума. Там пересадка. Еще одна пересадка в Атрабе. Еще одна в Саллуме. И наконец в Суакине пересадка на дхоу. Четыре пересадки, и нельзя позволить себе ни малейшей задержки. А вдруг поезд опоздает на день-два? Согласятся ли паломники продолжать путь?

«Согласятся, — подумал Харит. — Я их уговорю».

Но сам он не был в этом уверен.

Ну что ж, на все воля Аллаха, и путешествие пройдет так, как того захочет он. А теперь пора поразмыслить, что же задумали его враги. Прежде всего, что задумал Дэйн?

Арестовать его в Африке невозможно; Харит, как и любой другой человек, имеет полное право сопровождать группу паломников. Тогда в Аравии? Но что сможет сделать Дэйн в Саудовской Аравии? Ни чиновники, ни полиция не станут помогать ему; они неплохо подрабатывают на работорговле.

А что, если Дэйн каким-нибудь образом подкупит владельцев дхоу? Предположим, они свернут южнее, в Йемен. Что тогда?

У Харита и при таком повороте событий не появится особых трудностей, йеменцы тоже наживаются на продаже рабов. Хотя в Йемене Харита знают не так хорошо, как в Саудовской Аравии, все же у него есть несколько друзей в Сане и Ходейде. Йеменские чиновники никогда не станут арестовывать его, скорее уж они арестуют Дэйна.

Остается только Аден, британский протекторат. От Суакина до него не меньше пяти дней плавания. Но даже если они окажутся в британском Адене, какими Дэйн располагает доказательствами?

Доказательствами? Неожиданно Харит понял, в чем дело. Дэйн собирается сфабриковать доказательства. Некоторых паломников можно подкупить, и они поклянутся в полиции, что их продали в рабство, что деньги уже уплачены и сейчас их должны передать новым хозяевам, капитана дхоу тоже можно подкупить, и тогда Мустафа ибн-Харит может оказаться на положении пленника, пока судно не подойдет к аденскому берегу.

Харит подумал, что закону европейцев это будет как нельзя более на руку. Поняв план Дэйна, Харит решил, что тот действительно хорош. Помешать ему будет сложно и дорого. Но можно.

Следом шел эль-Тикхейми, враг и конкурент, шелудивый пес, возомнивший себя волком. Пес уже подползает, чтобы попировать над телом льва. Но, возможно, пес поторопился, возможно, лев всего лишь спит.

Эль-Тикхейми следует убить при первой же возможности. А как насчет Прокопулоса? Может ли Харит ему доверять? Может ли хоть кто-нибудь ему доверять? Может ли Прокопулос доверять сам себе? Вопрос уже содержал в себе ответ. Доверьтесь Прокопулосу, а потом пойдите на берег реки и попросите крокодила помочь вам наловить рыбы.

Но Прокопулос любит деньги, поклоняется им, хранит им верность. До тех пор, пока у Прокопулоса на уме вознаграждение, которое можно получить от Харита, грек может быть полезен. Он будет верен своему работодателю до того момента, пока получит плату, но секундой позже он должен умереть.

Харит с сожалением подумал о том, как много людей необходимо убить. Убийство вредит делам. Кровь вызывает новую кровь. Начинается все с капли, а заканчивается потоками. Но сейчас враги не оставили ему другого выхода. Ему придется убивать, чтобы сохранить свое дело.

До отправления поезда оставалось около двенадцати часов. За это время Хариту предстояло многое успеть. Нужно отправить несколько телеграмм и позвонить Сагару, его помощнику в Атбаре. Следует объяснить ему одно щекотливое поручение. Впрочем, это легче сказать, чем сделать. И даже если верный, но тупоголовый Сагар поймет, что от него требуется, справится ли он с этим делом? Как странно распорядился Аллах: умный слуга полезен, но может предать, а глупый слуга верен, но мало на что пригоден.

Харит встал и направился к железнодорожной станции. Ничего другого не остается, придется положиться на Сагара. Но сперва надо встретиться с Прокопулосом в кофейне Халлафа. Грек все еще способен принести некоторую пользу. До тех пор, пока он подчиняется приказам, его можно считать довольно ценным орудием.

Глава 2

В кофейне Халлафа кипел яростный спор между владельцем заведения и четырьмя бедуинами из Северной пустыни. У каждого из бедуинов через плечо висела древняя винтовка «мартини-генри», и, судя по виду, все бедуины были готовы и отчаянно желали пустить оружие в ход. Хозяин кофейни был маленьким, толстеньким и безоружным, но выглядел достаточно разъяренным, чтобы наброситься на четверых бедуинов с голыми руками. Причиной спора послужила стоимость четырех стаканов чая.

Эти бедуины ежегодно приходили в Эль-Обейд, чтобы продать верблюдов и овец, купить снаряжение и посмотреть состязания нубийских борцов, бойцов с браслетами и бои на палках. После состязаний они всегда выпивали по стакану чая в кофейне Халлафа и платили за это по одному пиастру и два миллема. Но в этом году Халлаф повысил цену до одного пиастра и четырех миллемов, то есть с трех с половиной центов до четырех. Естественно, четыре бедуина заподозрили, что этот толстый горожанин имеет что-то лично против них. Дело было не в самой цене, а в предполагаемом оскорблении. С чего это вдруг Халлафу вздумалось внезапно изменить издавна устоявшуюся цену на чай?

Халлаф же громко настаивал на своем праве повышать или понижать цены в любой удобный для него момент. Он кричал, что только подозрительные и невежественные жители пустыни могли усмотреть личное оскорбление в перемене цен, которая касается каждого посетителя кофейни. Еще Халлаф указывал, что больше всего о недоверии к людям разглагольствует тот, кто сам не заслуживает доверия.

Бедуины сжимали в руках ружья и выкрикивали свои возражения. Седобородый старый араб попытался было выступить в роли миротворца, но потом решил еще немного послушать спор. Гневные слова звучали все громче. Они уже почти заглушали настроенный на каирскую волну радиоприемник. Приемник был включен на полную громкость и передавал речь полковника Наджиба.

Харит и Прокопулос пили кофе. Их вполне устраивало это заведение. Они знали, что громкий шум — лучшая защита от любопытных ушей. Во всем сумасшедшем доме, именуемом Эль-Обейд, кофейня Халлафа была самой шумной, а значит — самой популярной. Следовательно, это было наиболее удобное для обмена конфиденциальной информацией место.

Их разговор тек легко и непринужденно. Они без особых трудностей договорились о том, что следует предпринять, как, где, против кого, сколько это будет стоить, и о том, какое вознаграждение должно последовать после завершения дела. Каждый из них называл своего собеседника проницательным и хитроумным человеком. Они смотрели друг другу в лицо почти с нежностью, но не видели ничего хорошего. Лицо Харита оставалось непроницаемо серьезным, а подвижные черты Прокопулоса отражали какие угодно чувства, кроме истинных. Каждый хранил свои секреты и искусно проявлял свое недоверие. Каждый уже по одному этому мог распознать в собеседнике врага, но недооценивал способность своего противника перейти в наступление.

Когда они ушли, седобородый араб все-таки приступил к попытке примирить четырех разгневанных бедуинов и одного разъяренного хозяина кофейни. Старик сдержанно поучал спорщиков, а бедуины молча слушали. Они стояли прямо и неподвижно, лица их были задумчивы. Бедуины слушали очень внимательно, но про себя уже решили не платить лишних два миллема за чай, да еще за такой скверный.

Глава 3

— Здесь есть кое-что любопытное, — сказал майор Харкнесс. — На это обязательно нужно посмотреть.

Как только они прибыли в Эль-Обейд, майор Харкнесс сильно изменился. В Чаде это был ничем не примечательный человек, да и в провинции Дарфур он был не на своем месте. Но Эль-Обейд — это же самое сердце провинции Кордофан. Отсюда рукой подать до провинции Верхний Нил, где была расквартирована воинская часть майора. Он провел на этой прекрасной земле шесть лет, а теперь она была передана политикам Каира и Хартума и потеряна для майора. Шести лет довольно, чтобы любой армейский форт стал домом. А Эль-Обейд был так близко от этого дома, от Малакаля и холмов Долейб, от Белого Нила, от деревень, где жили племена динка и нуэр. Теперь майора отправили в Аден, а куда отправят оттуда — бог весть. Возможно, он никогда больше не попадет ни в провинцию Верхний Нил, ни даже в Кордофан. Майора охватило странное чувство. На мгновение он ощутил настоящую привязанность к Эль-Обейду и сказал себе, что это в общем-то замечательное место.

— Я не уверен, что мне сейчас хочется на что-нибудь смотреть, — откликнулся Отт.

— Мой дорогой друг, — сказал Харкнесс, — сейчас у нубийцев праздник. Вы не должны его пропустить. Вы действительно пожалеете об этом впоследствии.

Европейцы стояли на рыночной площади Эль-Обейда. Утро выдалось дождливым, но теперь выглянуло солнце и превратило город в огромный парник. Путешественники устали и пребывали в унылом настроении. Потоки дождя и жгучее солнце окончательно их доконали. Рибейра вяло озирался по сторонам. Даже мелькающие в толпе девушки-нубийки с обнаженной грудью вызывали у него лишь слабое оживление. Доктор Эберхардт принялся что-то бормотать себе под нос. Эчеверрья напоминал выбившегося из сил вьючного мула. На его смуглом лице отражалось лишь одно желание — упасть и уснуть. Мак-Кью был даже более раздражительным, чем обычно. Отт выглядел изможденным. Лицо его приобрело какой-то желтоватый оттенок, а когда родезиец закурил, стало заметно, что у него дрожат руки. Один лишь майор Харкнесс изменился к лучшему. Остальные европейцы чувствовали себя отвратительно.

— К тому же, — добавил Харкнесс, — мы можем увидеть все прямо отсюда.

Европейцы без особого интереса последовали за майором. Они подошли к располагавшейся на западной стороне рынка площадке размером с футбольное поле. Земля на ней была утоптана до твердости камня. На площадке находилось около семидесяти негров, а большая толпа, состоящая из негров и арабов, наблюдала за ними.

— Это что, какие-то танцы? — поинтересовался Рибейра.

— Вы думаете, что я потащил бы вас сюда смотреть на танцы? — с чувством оскорбленного достоинства спросил Харкнесс. — Это бой.

— Полагаю, я не особо интересуюсь боями, — заявил доктор Эберхардт.

— Эти вас обязательно заинтересуют, — настаивал на своем Харкнесс. — Нубийцы — лучшие атлеты во всей Африке. Сейчас здесь начнется борьба.

Европейцы решили полюбоваться зрелищем, но на первый взгляд на площадке ничего не происходило. Борцы пританцовывали друг вокруг друга, время от времени испуская пронзительные вопли. Все участники праздника были великолепно сложены и обладали прекрасно развитой мускулатурой. Рост большинства из них превышал шесть футов. Тела нубийцев были покрыты слоем белой золы, придающей борцам вид трупов. Некоторые из борцов были нагими, другие — в набедренных повязках. У некоторых с поясов свисали медные украшения вперемежку с полосками меха. У одного или двоих на запястьях и лодыжках красовались плетеные браслеты. Борцы резко выкрикивали что-то в лицо друг другу, плавно наступали и отступали и внимательно следили за противником. Наконец двое борцов сошлись вплотную и сцепились. Другие тоже приблизились друг к другу. Над площадкой поднялась туча пыли. Вот кто-то полетел на землю. Толпа завопила. Пыли прибавилось.

— Зачем они вымазываются золой? — поинтересовался Рибейра.

— Чтобы за них можно было крепко ухватиться, — пояснил Харкнесс. — Видите вон тех борцов с медными колокольчиками на поясе? Такие колокольчики имеют право носить только победители состязаний.

— А кто эти парни с повязками на руках и ногах? — спросил Отт.

Харкнесс присмотрелся повнимательнее и наморщил лоб:

— Честно говоря, не знаю. Но, наверное, это тоже что-то значит.

Уже довольно много борцов оказалось на земле, и, соответственно, клубы пыли стали еще гуще. Толпа ревела, но разобрать, что происходит, было трудно. Видны были лишь призрачные фигуры, движущиеся в серовато-коричневом облаке.

— Превосходные атлеты, — сказал Харкнесс. — Нубийские племена поставляют наилучших солдат. Эти борцы в основном из племени коронго. А видите людей, которые стоят вон там? Это те, кто дерется на палках. Они по большей части из племени масакинов. Полагаю, следующими выступят они. Вы будете поражены: они дерутся так, словно прошли обучение в европейской фехтовальной школе.

— А сколько это будет продолжаться? — спросил Эчеверрья.

— Ну, трудно сказать, — ответил Харкнесс. — Смотрите, на дальнем конце стоят бойцы с браслетами. Видимо, кау и фунгор. Совершенно первобытные племена. Они устраивают ужасные представления. Они наносят друг другу такие раны, которые для европейца оказались бы смертельными; но эти люди поразительно живучи. Ага, начался бой на палках!

Стало немного прохладнее. С запада налетел свежий ветер и развеял пыль. Действительно, некоторые из бойцов с палками уже сражались.

— Изумительно, не правда ли? — сказал Харкнесс. — Просто-таки гладиаторские бои.

Европейцы вежливо покивали.

— Теперь стоит посмотреть… — начал было Харкнесс, но его перебил Отт, лицо которого стало совсем желтым:

— По-моему, я заболел.

Отт повернулся, чтобы уйти, и едва не упал, но Эчеверрья успел подхватить родезийца. С помощью Эчеверрьи и Эберхардта Отт кое-как удержался на ногах. Эберхардт потрогал лоб Отта и внимательно посмотрел на его лицо.

— Кажется, это малярия, — сказал немец. — Но я не врач. Ему нужно немедленно показаться врачу.

— Это не похоже на малярию, — дрожащим голосом сказал Отт.

— Я только высказал предположение, — пояснил Эберхардт. — В здешних краях можно подхватить желтуху, дизентерию, сонную болезнь, холеру…

— Ладно, ладно, — прервал его Отт. — Я подцепил какую-то дрянь — это ясно. Потому-то меня ноги и не держат. Вы не поможете мне добраться до врача? Кстати, а в этой дыре вообще есть врач?

— В прошлом году, когда я здесь проезжал, был, — ответил Эберхардт. — Он останавливается в доме уполномоченного. Пойдемте, поймаем такси.

Эберхардт и Эчеверрья почти вынесли Отта из толпы. Такси они не нашли, но зато им удалось остановить грузовик «Форд» с водителем-арабом.

Рибейра, Мак-Кью и Харкнесс в нерешительности стояли на краю толпы. Ветер утих, и снова начал накрапывать дождь.

— Надеюсь, с ним все в порядке, — сказал Харкнесс.

— С ним будет все в порядке, если они найдут врача, — отозвался Мак-Кью. — Западному человеку трудно сохранить здоровье в тропическом климате.

— Я живу в этом климате уже пятнадцать лет, — возразил Харкнесс, — и ни разу не страдал ничем серьезнее головной боли.

— Везет, — хмыкнул Мак-Кью. — А я уже со счету сбился, сколько раз подхватывал дизентерию.

— Мне тоже не нравится этот климат, — сказал Рибейра, — и я достаточно мнителен, когда речь заходит о болезнях. Так что пойду-ка я в кофейню и укреплю свой организм порцией спиртного. Кто-нибудь составит мне компанию?

Харкнесс покачал головой, а Мак-Кью сказал:

— В той дряни, которую здесь подают, я бы даже руки не стал мыть.

Рибейра слегка кивнул на прощание и удалился.

Мак-Кью несколько минут смотрел на бойцов с палками, потом сказал:

— Да ну их к черту! Пойду лучше пройдусь. Не хотите?

— Нет, спасибо, — отказался Харкнесс. — И вы бы лучше остались. Вы же пропустите самую интересную часть соревнований.

— Именно это я и намерен сделать, — заявил Мак-Кью и тоже ушел.

Оставшись в одиночестве, майор Харкнесс почесал подбородок и задумался над тем, почему же остальные путешественники не захотели смотреть на такое увлекательное зрелище, как состязание нубийских борцов. Такого больше не увидишь во всем мире. Наверное, они из тех путешественников, которые предпочитают официальные экскурсии.

Майор снова принялся наблюдать за состязаниями. Сейчас в схватке сошлисьдва чемпиона по бою на палках. Харкнесс следил за ними с глубоким интересом. Он сам в юности недурно фехтовал на саблях; конечно, не так хорошо, как венгры, но достаточно прилично, чтобы входить в сборную Англии.

Глава 4

Водитель грузовика высадил Эберхардта, Эчеверрью и Отта у дома уполномоченного. К счастью для Отта, врач только что вернулся из поездки по северному Кордофану. Это был невысокий подвижный человек с холодным взглядом. Он молча осмотрел родезийца.

— Ну что ж, — сказал врач, закончив осмотр. — Больницы здесь нет, но, полагаю, я смогу найти для вас койку и подыщу какую-нибудь пижаму.

— А в чем дело? — спросил Отт. — Что у меня такое?

— Одна из форм гепатита, — ответил врач.

Эберхардт кивнул:

— Я так и думал, что это желтуха.

— Гепатит? — спросил Отт. — Черт меня побери! Слушайте, док, вы не можете сделать мне какой-нибудь укол от этого?

— Я ничего не могу с этим сделать, — сказал врач. — От этого нет лекарств. Вам нужно обильное питание и абсолютный покой. Ложитесь сюда на кушетку, я уберу ваши туфли.

— Оставьте мои туфли в покое, — возразил Отт. — Я отдохну, когда доберусь до Бейрута.

— Видимо, я недостаточно ясно выразился, — сказал врач. — У вас крайне серьезное заболевание. Без должного ухода гепатит зачастую приводит к летальному исходу. Но ваш организм сам о себе позаботится, если предоставить ему такую возможность. А для этого организму требуется абсолютный покой, причем немедленно. Вам нельзя даже вставать и ходить по комнате. Теперь вы меня поняли?

— И сколько я должен так лежать? — спросил Отт.

— Месяц, возможно, два, — ответил врач. — А теперь будьте так добры снять рубашку и туфли.

— Отстаньте от меня! — воскликнул Отт. — Ничего я не буду снимать! Я отдохну в Бейруте. Просто сделайте мне какой-нибудь укол, и все. Я сегодня вечером выезжаю поездом в Хартум.

— Никакой укол вам не поможет, — сказал врач. — В вашем нынешнем состоянии для вас опасен даже перелет в Бейрут. Что же касается поезда… Вы когда-нибудь ездили на поезде из Эль-Обейда в Хартум?

— Нет.

— Вот и мне так кажется. Если вы все-таки настоите на своем, вы можете превратиться в покойника еще до того, как проедете Вад-Медани.

— Я крепче, чем вам кажется, — бросил Отт, потом повернулся к Эберхардту и Эчеверрье. — Вы мне поможете в поезде?

Оба путешественника выглядели смущенно и неуверенно. Наконец Эчеверрья сказал:

— Я болел гепатитом. Мне очень жаль, но лучше бы вы подчинились врачу.

— Да, вам лучше будет остаться здесь, — поддержал его Эберхардт.

Отт посмотрел на своих спутников и попытался встать. Врач рванулся удержать его. В этот момент открылась дверь и вошел вспотевший и запыхавшийся Прокопулос.

— Друг мой! — бросился он к Отту. — Я встретил мистера Мак-Кью, и он сказал мне, что вы заболели. Что с вами? Я могу чем-нибудь помочь?

Врач еще раз объяснил, что у Отта гепатит и что больному нужен абсолютный покой. Отт признал, что он действительно болен, но сказал, что поедет в Хартум, даже если ему придется ползти к поезду на четвереньках.

— Доктор, мне случалось встречаться с этой болезнью, — сказал Прокопулос. — Вы правы, больному необходим покой. Но что поделаешь? Этот человек желает отдохнуть у себя дома, в Бейруте. Вы ведь не привяжете его к кровати?

— Поездка на поезде его убьет.

— Но если он так решил, что мы можем сделать? При таком настроении его может убить и пребывание в Эль-Обейде, разве не так? Поезд в Хартум не очень хорош, но, возможно, если друзья будут присматривать за больным, обеспечат ему удобства, будут оберегать его от…

— Я поеду поездом, — повторил Отт.

— Вот видите? — сказал Прокопулос. — Он стоит на своем. Его можно остановить лишь грубой силой.

— Именно, черт побери, — согласился с ним Отт.

— Но я лично берусь присмотреть за ним, — сказал Прокопулос. — Я уверен, что остальные европейцы мне помогут. Не так ли, джентльмены? Благодарю вас. Я знал, что вы не откажетесь. Доктор, я сделаю все, что в моих силах, чтобы обеспечить больному покой.

— Ну что ж, мистер Отт, поступайте, как знаете, — махнул рукой врач. — Я не могу силой заставить вас лежать в постели. Но я предупреждаю, что это самоубийство. Неужели вы не можете подождать несколько недель, а потом улететь отсюда на самолете?

— Нет, я не могу ждать, — сказал Отт.

— Вы — полный идиот, — заявил врач. — Все, что я могу для вас сделать — попытаться забронировать место на авиарейс из Хартума в Бейрут. Там довольно оживленное сообщение, так что, возможно, вы улетите через день или два.

— Я вам очень благодарен, док, — сказал Отт.

— Не за что, — с горечью произнес врач. — Вы, конечно, понимаете, что броня пропадет, если вы приедете в Хартум в виде покойника. Вас просто закопают — и все. Надеюсь, у вас при себе достаточно денег, чтобы оплатить расходы на похороны.

— Что за страсти вы рассказываете, — поежился Отт.

— Я пытаюсь вколотить в вашу тупую башку простейшую мысль: вам нужен покой. Сейчас, немедленно, здесь, в Эль-Обейде. Вы же молодой человек. Потерянный месяц даст вам еще лет тридцать жизни. Ну что за гонка? Что такого важного в этом Бейруте?

— Это важно, — сказал Отт. — Я извиняюсь, но это действительно очень важно. Сколько я вам должен, доктор?

— Ничего вы мне не должны, — ответил врач. — Может, вы полежите здесь хотя бы до поезда? Или вы предпочтете пойти осматривать достопримечательности и убить себя прямо сейчас?

— Я побуду здесь, — сказал Отт. — Спасибо вам еще раз.

— Я останусь с ним, — предложил Прокопулос. — Джентльмены, вы потом вернетесь, чтобы помочь мне доставить мистера Отта к поезду?

Эберхардт и Эчеверрья кивнули.

— Я пойду поищу, чего тут можно выпить. Эберхардт, вы как?

— Да, мне тоже кажется, что выпить нам не помешает, — согласился ученый. Они ушли. Врач бросил на Отта еще один неодобрительный взгляд и тоже вышел из комнаты.

* * *

Отт прикрыл глаза. Он чувствовал сильную слабость, головокружение и боль в желудке, но это его не смущало. Гепатит, конечно, дрянь, но оставаться в Эль-Обейде нельзя. Если он проваляется здесь целый месяц, то к тому моменту, когда он встанет, под дверью его уже будут ждать детективы из Южной Африки. А на руках у них будут документы о его выдаче. И как только он сможет ходить, детективы тут же нацепят на него наручники и засунут его в самолет на Йоханнесбург.

Но нет худа без добра. Зато теперь в Хартуме ему обеспечено забронированное место на самолет до Бейрута. Возможно, таможенники не станут усердно копаться в его багаже, а на него самого и вовсе не обратят внимания. В Бейруте он будет в безопасности. И он будет богатым человеком. Все, что от него требуется — выдержать эти три дня пути до Хартума.

Отт почувствовал какое-то движение и открыл глаза. Рядом с ним стоял Прокопулос с большой подушкой в руках.

— Я подумал, что так вам будет удобнее лежать, — сообщил грек.

— Да, спасибо. Не знаю даже, зачем вы так себя утруждаете.

— В таких глухих углах мы, европейцы, должны держаться вместе. Вот и все.

— Спасибо. Я вам очень признателен.

— Я рад, что могу чем-то помочь, — сказал Прокопулос и посмотрел на часы. — До поезда еще пять часов. Может, снимете туфли, чтобы удобнее было лежать?

Они посмотрели друг на друга. Мгновение спустя Прокопулос отвернулся и закурил.

— Мне достаточно удобно и так, — сказал Отт.

— Как хотите.

— Доктор еще здесь, не знаете? — спросил Отт.

— Думаю, да. Ладно, вы бы подремали.

Отт закрыл глаза. «Так вот в чем дело, — подумал он. — Интересно, как этот пронырливый ублюдок узнал про алмазы? Заботится он обо мне, как же. Еще одна проблема на время поездки в поезде».

Тело родезийца налилось свинцовой тяжестью. Это чертово тело пыталось убить его или засадить в тюрьму. Но до Хартума было всего три дня пути и еще несколько часов лета до Бейрута. Отт скрестил руки на груди, так чтобы правая рука касалась рукояти «беретты», лежавшей в наплечной кобуре. В другом углу комнаты Прокопулос листал старый журнал.

Глава 5

Полковник Рибейра решил, что все кофейни Эль-Обейда одинаково грязны, а потому вошел в большое, битком набитое заведение, расположенное в центре города. Он подумал, что в кофейне, где травят посетителей, не было бы столько народу. Зайдя внутрь, полковник отыскал свободный столик и попросил официанта принести стакан вина. Официант недоуменно посмотрел на него. Рибейра понял, что сказал это по-испански. Он повторил заказ по-английски.

Официант по-прежнему смотрел на него с недоумением. Посетители-арабы начали с любопытством рассматривать Рибейру и обсуждать, чего может хотеть этот иностранец. Официант громко и внятно спросил Рибейру по-арабски, чего ему нужно. Рибейра ответил по-английски, потом по-испански. Посетители придвинулись поближе к его столику, пытаясь придумать, чем тут можно помочь.

Рибейра порылся в карманах и обнаружил там англо-арабский разговорник. Арабского слова «вино» там не было, но зато полковник нашел фразу типа «Что у вас есть выпить?» и решил попытаться.

— Шу фи хаун лишширб? — спросил он. По утверждению разговорника, так это звучало на сирийском диалекте. Эта же фраза была приведена еще и на египетском диалекте. Не получив ответа, Рибейра зачитал и второй вариант:

— Э хене лишшурб?

Похоже, его опять никто не понял. Несколько секунд официант и посетители молчали, потом начали оживленно спорить, что же сказал иностранец. Некоторые утверждали, что он ищет место, где можно купить кувшин воды, другие же инстинктивно чувствовали, что он просит чего-нибудь выпить. Исходя из этого официант перечислил странному посетителю все напитки, имеющиеся в заведении, а также сообщил, где можно купить кувшин воды. Иностранец на это ничего не ответил.

Полистав разговорник, Рибейра обнаружил раздел, называющийся «В кофейне». Там он нашел следующие выражения: «Как пройти в кафе?», «Хозяин! Мне очень жарко, и я хочу чего-нибудь освежающего», «Мальчик! Принеси мне две чашки кофе», «Я бы выпил лимонада», «Я хочу бутылку ячменного отвара», «Стакан воды!» и «Есть у вас английское пиво?»

И ни малейшего упоминания о вине или виски. Рибейра решил заказать хотя бы пива.

— Джиблина каннинит бира инглизи’йи.

Не получив ответа и на этот раз, Рибейра жестом изобразил, что что-то пьет, потом похлопал себя по животу и закатил глаза. Официант энергично закивал и поспешил прочь. Завсегдатаи продолжали толпиться вокруг столика Рибейры, обсуждать его странные ужимки и спорить, на каком языке написана маленькая книжечка, которую иностранец пытался читать вслух.

Официант вернулся и принес чашечку кофе.

Рибейра холодно посмотрел на эту чашечку, потом кивнул, выпил кофе и жестом попросил еще. Официант ушел. Завсегдатаи тем временем наблюдали за движениями иностранца и обсуждали его одежду и его манеру пить кофе. Некоторое время Рибейра сидел молча и медленно багровел от такого количества любопытных зрителей. Потом он обратился к собравшимся по-испански:

— Говорит ли здесь кто-нибудь по-испански?

Никто не ответил. Рибейра улыбнулся и продолжил:

— В таком случае, господа, я имею полную возможность сообщить вам, что вы — банда паршивых ублюдков с манерами стада свиней, с которыми вы состоите в близком родстве.

Увидев дружескую улыбку Рибейры, завсегдатаи кофейни заулыбались в ответ.

— Более того, — тепло и дружелюбно заявил Рибейра, — у всех у вас в бородах вши, у ваших жен сифилис, а сами вы — шлюхины дети.

Завсегдатаи поняли по его тону, что иностранец их хвалит. Они заулыбались еще шире, покивали друг другу и решили, что иностранцы в общем-то не такие уж плохие люди. Вторую чашку кофе Рибейра смог выпить спокойно.

Глава 6

Мак-Кью медленно прошел через многолюдный рынок. К нему со всех сторон тянулись скрюченные смуглые руки, размахивали, указывали, умоляли, требовали. Нищие срывали свое тряпье и показывали гноящиеся раны. Безногая нищенка подтолкнула к Мак-Кью своего слепого ребенка. Ребенок протягивал перед собой деревянную плошку. Мак-Кью отступил в сторону и прибавил шагу. Он не посмел дать денег этому ребенку: если дать одному, как ты откажешь другим? Он не смел поверить в окружившую его нищету; если бы он поверил, это бы слишком многого от него потребовало.

Мак-Кью повернул к железнодорожной станции, подальше от новой группы нищих. Дорога к станции пролегала через ряд лотков. На лотках торговали неизвестными американцу овощами и мясом, над которым кружились тучи мух. Мак-Кью свернул в узкую улочку. Впереди уже виднелась станция. Шум базара затих.

Мак-Кью услышал позади звук шагов и обернулся. В его сторону быстро шел высокий негр. Негр выглядел как один из тех нубийских борцов, на которых путешественникам указывал майор Харкнесс. На негре была лишь набедренная повязка; сложен он был великолепно. Кожа негра была покрыта серой золой, а на правом запястье у него было надето какое-то странное украшение. Когда негр подошел поближе, Мак-Кью увидел, что это деревянный браслет, на котором закреплены две полоски меди, довольно толстые и, похоже, очень острые. Мак-Кью подумал, что это, должно быть, и есть тот самый боевой браслет, о котором говорил Харкнесс.

Инженер отступил к стене, чтобы пропустить негра. Боец подошел поближе, распространяя вокруг себя запах просяного пива. Потом он с улыбкой повернулся, его правая рука с тяжелым браслетом взлетела и обрушилась на голову Мак-Кью.

Мак-Кью как-то ухитрился уклониться от удара. Он быстро огляделся, но, похоже, на помощь рассчитывать не приходилось. Оба конца улочки манили к себе, но перед Мак-Кью пританцовывал здоровенный негр, стараясь прижать инженера к грязной стене. Мак-Кью с силой ударил негра в живот, но нубиец выдержал удар и сам в свою очередь ударил правой. Мак-Кью заблокировал удар, но ему показалось, что ручищи у этого негра словно из дуба. Атлет ударил снова. Мак-Кью попытался перехватить правую руку негра, и на мгновение ему даже удалось ее удержать. Потом нубиец вырвался и быстро рубанул противника. Браслет просвистел над ухом Мак-Кью и ударил его в правое плечо, оставив глубокую рану.

Негр двинулся вперед. Мак-Кью прижался к стене и попытался пнуть негра в пах. Нубиец уклонился и принял удар на бедро. Его правая рука уже снова была занесена для удара, а левая тянулась к противнику. Мак-Кью проклял тесную улочку и скользнул вдоль стены. Ему нужно было совсем немного — прорваться мимо чертова негра к безопасному многолюдью базара или железнодорожной станции. Но нубиец повторил его движение и снова хлестнул правой рукой, задев американца по голове.

Тут у Мак-Кью гнев взял верх над благоразумием. Кровь стала заливать ему глаза, а нубиец снова протянул левую руку, пытаясь вцепиться в противника. Мак-Кью попятился, потом внезапно метнулся вперед. Он обеими руками схватил левую руку негра, поймал его за указательный палец и резко рванул в сторону. Палец хрустнул. Нубиец, судя по виду, почувствовал скорее удивление, чем боль. Он рванулся в сторону и оставил глубокую ссадину на шее американца. Мак-Кью отступил на шар и снова приподнял ногу. Негр повернулся, защищая пах, но Мак-Кью ударил его в коленную чашечку. Нубиец оступился. Следующий удар Мак-Кью нанес вытянутыми пальцами правой руки в горло негра.

Нубиец, задыхаясь, упал. Мак-Кью дернулся было нанести удар в пах — он стал бы смертельным — но все же сдержался. Негр был совершенно беспомощен; он корчился на земле и не мог даже встать. Теперь с обоих концов улочки бежали люди. Мак-Кью услышал отдаленный полицейский свисток. Улочка заполнилась народом. Все что-то гневно кричали, а некоторые начали придвигаться поближе. Мак-Кью заметил в толпе блеск металла. Он запустил руку за пазуху и взялся за рукоятку пистолета, но не стал его извлекать. Это наверняка спровоцировало бы беспорядки. Он вытащит оружие, только если ему действительно придется стрелять. Но Мак-Кью очень надеялся, что полиция подоспеет раньше.

Глава 7

Поезд на Хартум отправился из Эль-Обейда в начале первого ночи 12 августа, во второй день Дха’л-Хиджа. Европейцы ехали в вагоне, по здешним меркам считавшемся первым классом. Паломникам отвели отдельный вагон, в который они и набились, как селедки в бочку. У Харита было отдельное купе. Он пригласил эль-Тикхейми разделить с ним это купе, исходя из убеждения, что лучше уж присматривать за врагом лично. Эль-Тикхейми, придерживавшийся того же мнения, проводил у Харита большую часть времени. Оба противника старались превзойти друг друга в любезности и сплетничали, словно две старухи.

Ненависть связала их крепче, чем могла бы связать дружба. Но если не считать этого, у них было очень много общего. Они происходили из одной страны, говорили на одном языке и занимались одним делом. У них имелись общие знакомые, обоим им доводилось жить в Мекке, Медине, Джидде и Сане. У них был сходный жизненный опыт и сходные взгляды на жизнь. Они одинаково не любили христиан, евреев, европейцев в целом, Израиль, Россию, Америку, Египет, Ирак, друзов, туарегов, исмаилитов и шиитов. Общие предрассудки создавали некое ощущение товарищества; Харит и эль-Тикхейми интуитивно понимали друг друга. Осторожное соперничество заставляло их относиться друг к другу внимательнейшим образом. Так они стали друзьями, отнесясь к этому с грустной иронией. Эта мимолетная дружба, возникшая из ненависти, должна была окончиться кровью. Оба знали об этом и считали это восхитительным парадоксом. Поезд катил по пустыне к городу Кости, а друзья-враги продолжали свою бесконечную беседу.

* * *

Путем огромных усилий и значительных расходов европейцам удалось найти для больного мистера Отта отдельное купе. Они не жалели сил: возня с Оттом помогала им скрасить скучное путешествие в поезде. Они постарались отыскать подходящую для больного еду. Они напомнили больному, что ему нужен полный покой и необходимо побольше спать.

Но Отт принялся капризничать. Он настаивал, чтобы европейцы остались с ним. Хотя ему и было трудно разговаривать, он все-таки сказал, что не желает оставаться один. Он хочет видеть других людей и слышать их разговоры. Исходя из этой просьбы двое-трое путешественников постоянно находились в купе Отта, читали или о чем-нибудь беседовали. Когда они оттуда выходили, Прокопулос постоянно отзывал их в сторонку и объяснял, что все это не пойдет мистеру Отту на пользу. Больной нуждается в покое, согласен он с этим или нет. Прокопулос просил, чтобы они пореже приходили к мистеру Отту в его же интересах.

Европейцам казалось, что Прокопулос прав. Но потом они вспоминали, как Отт шепотом просил составить ему компанию, и решали, что в его состоянии они бы тоже не захотели валяться в одиночестве. И, кроме того, ехать в отдельном купе было куда приятнее, чем в забитом вагоне первого класса. Потому они продолжали посещать Отта, несмотря на все просьбы и увещевания Прокопулоса.

Когда больного первый раз навестил Мак-Кью, Отт увидел, что голова и шея инженера перевязаны. Родезиец захотел узнать, что случилось.

— Какой-то пьяный придурок из местных попытался убить меня, — объяснил Мак-Кью. — Но на этот раз полиция подоспела вовремя. Вот, собственно, и все.

Кроме инженера, в купе в тот момент находился майор Харкнесс. В полицейском участке он узнал об этом происшествии чуть больше, чем счел нужным сказать американец, и майора заинтересовали некоторые моменты. За годы, проведенные в Судане, Харкнессу крайне редко приходилось слышать, чтобы опытный боец с браслетом ввязался в драку. То, что он был пьян, это еще не повод. Видимо, бойца подкупили. Но кому могла понадобиться смерть Мак-Кью?

Особый интерес у Харкнесса вызвали отдельные подробности драки. Мак-Кью сумел уклониться буквально от всех ударов или заблокировать и смягчить их. Нападающий смог нанести американцу лишь поверхностные травмы, а ведь это был мастер своего дела. Мак-Кью почти сразу перешел в наступление, сломал нубийцу указательный палец, раздробил ему коленную чашечку и едва не убил его колющим ударом в горло. Что это было? Дзюдо? Саватэ? Эти подробности затронули солдатский инстинкт Харкнесса. Вполне возможно, что Мак-Кью когда-то служил в рейнджерах. Во всяком случае, американец был превосходно натренирован.

Харкнесс попытался узнать побольше, но Мак-Кью упорно продолжал хранить молчание. Похоже, эта нелепая мистификация доставляла ему удовольствие. В конце концов Мак-Кью ушел, а вскоре за ним последовал и Харкнесс.

* * *

Дождавшись, когда Отт останется один, Прокопулос вошел и осторожно закрыл за собой дверь. Потом он повернулся к постели. Отт лежал с закрытыми глазами. Он был одет и вдобавок укрыт тремя одеялами. Грек посмотрел на желтое, восковое лицо больного. Отт дышал, но грудь едва-едва приподнималась. Прокопулос тихо приблизился к постели.

Отт мгновенно открыл глаза. Под одеялами что-то шелохнулось, и Прокопулос увидел, что ему в грудь смотрит иссиня-черное револьверное дуло.

— Что тебе здесь нужно, ворюга вшивый? — поинтересовался Отт.

— Возможно, я и вправду вор, — невозмутимо ответил Прокопулос. — Но в таком случае мы с вами коллеги.

— Возможно, — не стал спорить Отт. — Но у меня в руках оружие, и ты можешь вынудить меня пустить его в ход. Так что лучше проваливай и держись от меня подальше.

— Раз уж вы начали говорить так откровенно, — сказал Прокопулос, — то и я позволю себе эту роскошь. Мое внимание, мистер Отт, привлек тот факт, что вы носите в полом каблуке вашей туфли около десятка необработанных алмазов. Такой способ транспортировки навел меня на мысль, что вы приобрели их не совсем законным способом. Я также предположил, что в вашем нынешнем состоянии вам просто необходим надежный помощник.

— Убирайся, — прохрипел Отт.

— Могу вас заверить, — продолжал Прокопулос, — что мои условия достаточно разумны. Я прошу всего лишь равной доли в камнях. Взамен я могу гарантировать безбоязненное прохождение таможни, перелет в любой город мира и лучшую больницу, которой только может потребовать ваше заболевание.

— Вот в это я могу поверить, — хмыкнул Отт. — Ты охотно сдал бы меня в больницу. Для опытов. Пятьдесят на пятьдесят? Прокопулос, до тех пор, пока я способен хотя бы выпустить в тебя пулю, я не стану тебе доверять.

— Но вам придется мне довериться, — настаивал на своем Прокопулос. — Я знаю вашу тайну. А что, если я выдам вас полиции? Что, если я отправлю анонимное письмо таможенникам на египетской границе?

Мгновение Отт молча смотрел на Прокопулоса. Глаза его лихорадочно блестели, но на лице застыло холодное выражение.

— Конечно, ты можешь это сделать, и тогда полиция арестует меня. Я не могу тебе помешать. Но зато и я могу выдать полиции тебя.

— Выдать меня? — вежливо удивился Прокопулос. — А за какое преступление?

— За убийство ван Хаарнина в Эль-Фашере.

— Вы, должно быть, бредите, — сказал Прокопулос. — Во-первых, я его не убивал. Во-вторых, у меня есть алиби.

— Ну и что? — спросил Отт. — Неважно, убивал ты ван Хаарнина или нет. Важно то, что полиции нужен убийца. Смотри, что получится. Полиция арестует меня за контрабанду алмазов, а я сдам им тебя как моего соучастника. Копы потянут тебя на допрос раньше, чем ты успеешь выбраться из Судана. Если ты все-таки каким-то образом ускользнешь от них, они примутся искать тебя в Европе и на Ближнем Востоке. И они тебя найдут, потому что их очень заинтересует моя история.

— Они могут допросить меня, — сказал Прокопулос, — но им не за что меня арестовывать.

— Да ну? Я признаюсь, что украл камни, и скажу, что ты мой сообщник. Я скажу, что мы заранее договорились встретиться в Форт-Лами. Ты должен был позаботиться о транспорте и следить, чтобы детективы компании «Де Бирс» нам не помешали. За это я дал тебе четыре алмаза. Но ты выполнил свою часть работы слишком хорошо — ты убил детектива Дитца. Я его точно не убивал: это могут подтвердить управляющий отеля и майор Харкнесс. Я играл с ним в бильярд. А кто может подтвердить твое алиби? Кто твой свидетель — Харит? Человек с репутацией работорговца? Да он вообще не захочет ради тебя являться в суд.

— Очень остроумно, — признал Прокопулос. — Но здесь есть недочеты. Ничто не подтверждает, что я получил четыре алмаза, а ведь в «Де Бирс» знают точное их число. И все алмазы будут найдены у вас.

— Опять неверно, — сказал Отт, приподнимаясь на локте. — Ты думаешь, что я держу все камни при себе? Ну уж нет! Именно на случай ареста я спрятал четыре камня отдельно. Я рассчитывал, что, если меня поймают, я подкуплю кого-нибудь и увернусь от тюрьмы. А если не выгорит, заберу эти камни, когда отсижу свой срок. Эти четыре камня не в Южной Африке. Они достаточно близко от Форт-Лами, чтобы полицейские поверили, что это ты их там спрятал.

Отт откинулся на подушку и усмехнулся.

— Согласен, дело очень запутанное, и в нем куча натяжек. Ну и что с того? И суданцы, и южноафриканцы очень хотят заполучить убийцу ван Хаарнина. Они пошлют запрос в Интерпол и поинтересуются, не числится ли за тобой каких-нибудь грехов вЕвропе. Я уверен, что-нибудь числится. Я думаю, что они с радостью повесят это убийство на тебя.

— Что за чушь! — воскликнул Прокопулос. — Ни суд, ни полиция не действуют подобным образом!

— Что, правда?

— Ну… Бывают, конечно, судебные ошибки…

— Брось! — сказал Отт. — Ты — мошенник, а значит, ты наверняка числишься где-нибудь в полицейских досье. Когда полиция получит мое подробное признание, почему бы ей не осудить за это убийство тебя?

— В принципе это возможно, — признал Прокопулос. Голос грека дрогнул. — Но зачем нам угрожать друг другу, мистер Отт? Возможно, я поступил неразумно, запросив половину. Хорошо, пусть будет треть. Мы просто обязаны прийти к соглашению — мы слишком много знаем друг о друге.

— Никаких соглашений, — отрезал Отт.

— Давайте будем благоразумны, — попросил Прокопулос. — Не забывайте — я могу отправить вас в тюрьму.

— А я могу повесить на тебя обвинение в убийстве. Так что твоя карта бита. А теперь выметайся отсюда.

— Ну что ж, — пожал плечами Прокопулос. — Возможно, вы согласитесь обговорить этот вопрос попозже. До Хартума далеко. Вы тяжело больны. Доктор предупреждал, что вам опасно отправляться в путь.

— Убирайся!

— Я навещу вас позже. Вам действительно следует поспать, мистер Отт. Постоянное бодрствование может плохо отразиться на вашем здоровье.

Прокопулос поклонился и вышел из купе. Некоторое время Отт смотрел на закрытую дверь. Разговор с Прокопулосом истощил его силы. Отт мысленно проклял хитрого ублюдка. На этот раз его удалось запугать, но ведь такая тварь не смирится с тем, что алмазы ускользнули у него из-под носа. Чертова крыса примется поджидать удобного момента, чтобы закончить работу, которую начал гепатит.

Отт спрятал револьвер в кобуру и заставил себя подняться с постели. Он был страшно слаб. На мгновение ему показалось, что сейчас он потеряет сознание. Но кое-как Отт все-таки доковылял до двери. В замке торчал ключ. Отт повернул этот ключ, потом потрогал дверь. Дверь приоткрылась. Замок не работал.

Отт ухитрился вернуться обратно, укрыться и вытащить револьвер из кобуры. У него слипались глаза. Ему нужен был план, нужен был способ защитить себя. Прокопулос непременно вернется.

Глава 8

Утром тринадцатого августа, на третий день Дха’л-Хиджа, поезд добрался до Кости, города на берегу Белого Нила, и двинулся на восток. Вокруг простирались хлопковые поля Гезиры. В полдень поезд миновал Сеннар на Голубом Ниле и повернул на север, к Вад-Медани и Хартуму.

От свирепого сухого жара пустыни у европейцев не осталось сил даже для разговора. Один лишь Прокопулос, которому довелось попутешествовать по пустыням больше иного араба, чувствовал себя нормально. Он сновал из вагона первого класса в купе Харита, потом обратно в первый класс, а оттуда — в купе Отта, посмотреть, что делает больной. Прокопулос сообщил европейцам, что Отту стало хуже и что он почти не приходит в себя. Им сразу вспомнилось предсказание врача, что Отт не доедет живым даже до Вад-Медани. В этой выжженной солнцем стране слова врача приобрели оттенок проклятия. Брошенная в сердцах фраза начала казаться знаком судьбы, а смерть посреди бесплодной пустыни — чем-то естественным.

Вечером поезд достиг Вад-Медани и остановился на полчаса. Европейцы, как и большинство других пассажиров, обрадовались возможности немного размяться. Когда все вышли, Прокопулос поспешил в купе Отта.

Грек подошел к постели и внимательно всмотрелся в желтое, заросшее светлой щетиной лицо спящего. С величайшей осторожностью Прокопулос откинул край одеяла и увидел в руке Отта револьвер. Прокопулос забрал револьвер. Отт не проснулся. Грек положил револьвер на столик, так чтобы Отт не могло него дотянуться, вздохнул и потер руки.

Прокопулос не был убийцей. Во всяком случае, он не убивал людей собственноручно. Он только разрабатывал схему, а действовать предпочитал через исполнителей. Но данное убийство нельзя было доверить никому. Прокопулос желал получить алмазы, и он не мог допустить, чтобы Отт обратился в полицию. Следовательно, Отт должен умереть. Лучше всего здесь подойдет удушение. Нужно осторожно удушить Отта его же собственной подушкой. Если сделать это аккуратно, смерть будет выглядеть естественной. Разве врач не сказал, что Отт не доживет до Вад-Медани?

Прокопулос приподнял голову больного и вытащил из-под нее подушку. Рядом с головой Отта грек увидел маленький мешочек. На мгновение Прокопулос заколебался, потом положил подушку и взял в руки мешочек.

Внутри оказалось два алмаза и клочок бумаги. А на бумажке была нацарапана записка:

«Прокопулос, ты ничего не найдешь в моих туфлях. Перепрятано. На обыск понадобится час, а то и больше. Здесь два, без риска, что тебя застукают. Поговорим позже».

Прокопулос прикусил губу. Он понял, что сделал Отт. Поскольку он не мог больше защищаться, то потратил последние силы на то, чтобы спрятать все камни, кроме этих двух, и написать записку. Родезиец рассчитал, что Прокопулос предпочтет забрать эти два алмаза в надежде позже получить еще, вместо того чтобы убить больного и попытаться отыскать спрятанные камни.

Грек взвесил камни на ладони. Он хотел большего. Но уловка Отта и так уже отняла у Прокопулоса много времени. Некоторые пассажиры начали возвращаться на свои места. Что, если его застанут за обыском? Или вдруг он оставит какие-то следы, по которым хартумская полиция сможет его выследить?

Наконец Прокопулос решился. Он взял револьвер Отта, разрядил его и положил обратно на постель. Алмазы, записку и мешочек грек сунул себе в карман. Потом он приложил руку к груди Отта, обнаружил, что сердце еще бьется, и вышел из купе. Два алмаза лучше, чем ничего. Кроме того, еще оставался шанс, что по дороге от Вад-Медани до Хартума остальные камни тоже сменят владельца.

В коридоре Прокопулос столкнулся с Эберхардтом.

— Доктор, — сказал грек, — мне кажется, мистеру Отту стало хуже.

— Ему следовало остаться в Эль-Обейде, — проворчал Эберхардт.

— Конечно. Но я думаю, сейчас ему совсем плохо. Может, вы взглянете на него, и мы подумаем, что можно сделать?

Эберхардт пробурчал, что он не медик, но все-таки пошел следом за Прокопулосом. Войдя в купе, немец откинул одеяло и увидел револьвер.

— Револьвер от гепатита не поможет, — так же ворчливо проговорил Эберхардт, взял больного за руку и стал нащупывать пульс. В купе вошли Эчеверрья и Харкнесс.

— Он еще жив, — сообщил им Эберхардт. — Без сознания, но пульс сильный и ровный. Я плохо разбираюсь в этой болезни и не знаю, каковы шансы мистера Отта.

— По крайней мере, он все еще жив, — сказал Прокопулос.

Все европейцы, и Прокопулос с ними, вернулись в вагон первого класса. Грек был чрезвычайно доволен собой. Если бы он задушил Отта и стал обыскивать купе, либо Эберхардт, либо те двое застали бы его за этим занятием. А так он без всякого риска получил два алмаза. А главное, теперь все могут подтвердить, что, когда Прокопулос ушел из купе Отта, тот еще жил. Нет, он будет действовать умнее. Время пока терпит. Возможно, он точно так же, без риска и особых усилий, завладеет и остальными камнями.

В вагон первого класса вплыло облако черного дыма. Поезд тронулся и медленно принялся набирать скорость. Вад-Медани остался позади. Следующей остановкой был Хартум. До него оставалось около ста миль.

Поезд ехал сквозь ночь. Европейцы забылись беспокойным сном. В тусклом свете их лица казались сделанными из мягкого обветренного камня. Прокопулос проснулся и некоторое время наблюдал за своими спутниками. Потом он встал и отправился еще раз навестить мистера Отта, источник алмазов.

Похоже, за всю ночь Отт даже не пошевелился. Но когда Прокопулос убрал одеяла, он не нашел никаких алмазов.

Встало солнце. Его лучи, пробивающиеся сквозь окна поезда, уже несли с собой первый намек на дневную жару. В коридоре послышались шаги. Через окно Прокопулосу были видны фермы, протянувшиеся вдоль плодородного берега Голубого Нила.

Прокопулос укрыл больного и вышел из купе. Он упустил свою возможность. Следовало убить Отта вчера ночью, убить и обыскать купе. Теперь же было поздно что-либо предпринимать — поезд подъезжал к Хартуму.

15 августа 1952 года, Хартум; пятый день Дха’л-Хиджа

Глава 1

Когда поезд прибыл в Хартум, Отта уже поджидала санитарная машина. Прокопулос напросился сопровождать больного. Врач заговорил было о Хартумской больнице, но Отт отказался туда ехать. Потом он на некоторое время потерял сознание. Придя в себя, Отт обнаружил, что его заносят в самолет. Больного отнесли в конец салона и уложили на кушетку. Подошла стюардесса, застегнула ремни безопасности и укрыла Отта одеялом.

— Куда мы летим? — спросил Отт.

— В Каир, — ответила стюардесса. — А оттуда в Бейрут.

— А что с моим багажом?

— Его погрузили вместе с багажом других пассажиров.

Отту не верилось, что это происходит на самом деле, но вскоре он услышал звук работающих моторов, почувствовал, как самолет тронулся с места и через несколько секунд взмыл в небо. Через иллюминатор Отт видел раскинувшуюся внизу коричневато-желтую пустыню, рассеченную надвое темной лентой Нила. Они летели над Северной пустыней, направляясь в Египет. Удалось! Он свободен!

— Вам надо попытаться заснуть, — обратилась к Отту стюардесса.

— Да, я действительно посплю, — согласился родезиец.

— Давайте я помогу вам разуться.

— Не беспокойтесь, мне и так неплохо, — попытался возразить Отт, но стюардесса уже шагнула к другому краю кушетки, откинула одеяло, потом недоуменно посмотрела на больного.

— Странно. Вы уже без туфель.

— Без туфель? А где они?

Стюардесса поискала вокруг, но ничего не нашла.

— Возможно, их с вас сняли в санитарной машине, да там и забыли. Не стоит из-за них беспокоиться.

«Прокопулос, — подумал Отт. — Этот пронырливый ублюдок забрал туфли, пока я был без сознания. Он подумал, что я мог соврать, что у меня не было сил перепрятывать камни. Ну и пусть подавится этими туфлями».

Отт закрыл глаза, наслаждаясь полетом. Потом его словно тряхнуло: а что еще забрал Прокопулос? Что с багажом? Обыскивали ли его одежду?

Отту хотелось выяснить все это немедленно, но у него уже не было сил бодрствовать, и он забылся тяжелым, беспокойным сном.

Глава 2

В Хартуме у путешественников оказалось два часа свободного времени до отправления поезда на Атрабу. В Атрабе поезд должны были переформировать: часть вагонов отправить на север, к Вади-Халфе и египетской границе, а часть сворачивала на восток, к Порт-Судану и Суакину, к Красному морю. Европейцы еще раз попытались достать билеты на самолет — исключительно для очистки совести. Их усилия были абсолютно бесполезны. Все рейсы были забиты под завязку. Шел к концу пятый день Дха’л-Хиджа, и до того момента, когда все желающие совершить хадж должны присутствовать в Мекке, оставалось всего семь дней. Поток хаджи все возрастал. Это был самый многолюдный хадж за всю историю, паломники съезжались даже из Китая и Индонезии. Казалось, половина Африки пришла в движение, переполнив все города и порты от Каира до Момбасы. Если не считать отдельных рейсов в Европу и Америку, все самолеты были переброшены на беспосадочный челночный маршрут до Джидды. К перевозке паломников приложили руку даже ВВС США, и все равно справиться с этим человеческим потоком не было никакой возможности.

— Нам еще повезло, что мы достали билеты на поезд, — сказал своим спутникам майор Харкнесс.

— По-вашему, это можно назвать везением? — хмыкнул Мак-Кью. — Я буду чертовски рад, когда наконец-то доберусь до Джидды.

— Сомневаюсь, — сказал майор. — Если здесь сейчас такой бедлам, представляете, что творится в Джидде?

— Представляю, — раздраженно бросил Мак-Кью. — А тут еще и в поезде трясись.

— Кстати, — вспомнил Харкнесс, — кто-нибудь в курсе: Отт нормально улетел, все в порядке?

— Думаю, да, — ответил Рибейра. — Мистер Прокопулос поехал с ним, чтобы за всем проследить.

— Очень любезно с его стороны, — сказал Харкнесс.

— Джентльмены, не хотите ли вы сходить вместе со мной на экскурсию? — спросил Эберхардт. — Здесь неподалеку находится музей суданской археологии.

— Я там уже бывал, — откликнулся Харкнесс.

— Я там не бывал, — сказал Рибейра, — и не испытываю ни малейшего желания. Мне нужна ванна, двенадцатичасовый сон и приличный обед — только после этого меня начнут интересовать местные достопримечательности.

— Точно-точно, — поддержал его Мак-Кью. — Я и сам такой грязный и уставший, что не пройду и лишних пятидесяти ярдов, даже если мне скажут, что здесь за углом стоит Тадж-Махал.

— Вполне согласен, — лаконично поддержал его Эчеверрья.

— Я просто подумал, что предложить все-таки стоит, — сдался Эберхардт. — Музей суданской археологии — необыкновенно интересное место.

— К черту музеи! — буркнул Мак-Кью. — Сейчас слишком жарко для экскурсий.

— Думаю, — сказал Эчеверрья, — нам стоит вернуться в наше купе, пока его кто-нибудь не занял.

Пятеро европейцев равнодушно пошли к поезду. В вагоне их встретил Прокопулос.

— Ну что, посадили они Отта на самолет? — спросил Харкнесс.

— Да-да, конечно, — ответил Прокопулос. — Я сам проводил его до трапа. Возможно, в эту минуту мистер Отт уже пересек египетскую границу.

— Оказывается, и от гепатита бывает польза, — сказал Мак-Кью.

Они вошли в свое купе и обнаружили там лейтенанта английской полиции и двух суданских констеблей.

— Добрый вечер, джентльмены, — сказал лейтенант. — Я не смог отыскать вас на вокзале и потому позволил себе подождать здесь. Могу я посмотреть ваши документы?

— А в чем дело? — спросил Харкнесс. — У нас уже проверяли документы в Генейне.

— Прошу прощения, сэр, но у меня приказ.

Майор что-то проворчал и полез за паспортом. Остальные последовали его примеру. Лейтенант сел за столик, внимательно посмотрел каждый паспорт, потом вернул их владельцам.

— Благодарю вас, джентльмены, — сказал он. — Надеюсь, я не причинил вам особых неудобств. А вам, мистер Прокопулос, придется пройти со мной в управление полиции.

— В чем дело? — возмутился Прокопулос.

— Мы поговорим об этом в управлении.

— Но я опоздаю на поезд! Вы не имеете права препятствовать моему отъезду только из-за того, что кто-то хочет получить ответ на какие-то дурацкие вопросы.

— Сожалею, сэр, но ничем не могу помочь.

— Какая нелепость! Я отказываюсь идти!

— В таком случае я буду вынужден арестовать вас, — проговорил лейтенант с несчастным видом.

— Мои документы в полном порядке! — возмущенно заявил Прокопулос. — В чем меня обвиняют?

— Я думаю, это удобнее будет обсудить в управлении.

— Нет! — закричал Прокопулос. — Я имею право знать, за что меня арестовывают!

— Ну что ж, — пожал плечами лейтенант. — Я получил предписание арестовать вас по обвинению в похищении драгоценных камней и их незаконном вывозе из Южной Африки.

— Но это абсурдно! — воскликнул Прокопулос. — У меня нет никаких драгоценных камней, и я никогда в жизни не бывал в Южной Африке!

Терпение лейтенанта истощилось.

— Давайте, — сказал он и кивнул констеблям. Суданцы двинулись к Прокопулосу.

— Не нужно насилия, — торопливо проговорил Прокопулос. — Я пойду с вами. Но я подам на вас в суд за незаконный арест.

— Как хотите, сэр, — безразлично произнес лейтенант. Он кивком попрощался с остальными европейцами и вышел из купе. Следом двинулись констебли, между ними — Прокопулос.

Когда они ушли, Эчеверрья произнес:

— У этого человека внешность вора. Я это понял с первого взгляда.

— Странно получается, — сказал Рибейра. — Наши спутники покидают нас один за другим.

— Смотрите! — воскликнул доктор Эберхардт. — Поезд тронулся!

Сперва движение было почти незаметным. Но потом поезд постепенно набрал скорость, отошел от перрона Хартумского вокзала и двинулся в путь: на Атрабу, Порт-Судан и Суакин.

Глава 3

Всю ночь и большую часть следующего дня поезд шел без приключений. Шестнадцатого августа, в шестой день Дха’л-Хиджа, за час до захода солнца поезд приблизился к запыленному зданию вокзала в Атрабе. Багаж доктора Эберхардта — старые чемоданы и скрипучие плетеные корзины — был выгружен из вагона и свален в кучу на перроне. Европейцы вышли проводить Эберхардта, пока поезд готовился к отправлению.

В последнее мгновение Эберхардт подумал: а может, отбросить осторожность, разорвать контракт с экспедицией Беккермана в Мерое, сесть обратно на поезд и поехать в Суакин, к руинам Добары, к славе или поражению? Мерое или Добара? Он никак не мог решиться. Но если Беккерман не получил его последнюю телеграмму, если он не пришлет за ним машину, то тогда, возможно…

Эберхардт увидел на дороге черное пятнышко. Пятнышко приблизилось и оказалось тяжелым грузовиком.

— Это за мной, —печально произнес Эберхардт.

— Нам будет не хватать вас, — сказал ему Рибейра. — Мы выехали из Форт-Лами всемером, а теперь нас остается только четверо.

— Мне тоже будет не хватать вашего общества, — сказал Эберхардт. — Но вы четверо вместе доедете до Аравийского полуострова.

— Иншаллах! — с усмешкой произнес Эчеверрья.

— Совершенно верно, — согласился с ним майор Харкнесс. — Именно это и следует говорить перед подобным путешествием. Иншаллах! Да будет на то воля Аллаха!

Они попрощались с Эберхардтом. Грузовик подъехал к вокзалу. За рулем сидел европеец, а в кузове — двое суданских рабочих. Европеец помахал Эберхардту рукой, тот помахал в ответ. Раздался свисток паровоза. В голове поезда Харит ненадолго оставил своих паломников. Он был поглощен беседой с каким-то арабом, жителем Атбары.

* * *

Харит молча выслушал своего помощника. Верный Сагар закончил сообщение, и на лице его отразились беспокойство и надежда. Но Харит продолжал молчать. Он все еще злился на Прокопулоса.

Хотя грек и внушал Хариту отвращение, его не стоило недооценивать. Прокопулос был единственным звеном, связывавшим его с европейцами. Теперь это звено порвалось, и опасность угрожала Хариту отовсюду. Ближайшей угрозой была смерть от руки эль-Тикхейми. Но за этой опасностью маячила другая, возможно, даже более страшная. Харит до сих пор не знал, кто из европейцев Стивен Дэйн и что он намеревается делать. Это мог узнать Прокопулос, но теперь он сидел в полицейском управлении Хартума. Задерживаться и вызволять его оттуда было абсолютно некогда. Время летело, неумолимо приближался двенадцатый день Дха’л-Хиджа. Терять время из-за Прокопулоса было бы непозволительной роскошью. Но все же алчный и лживый грек мог бы сейчас весьма пригодиться.

Паровоз пронзительно засвистел.

— Господин, я сделал все, что ты мне приказал, — снова подал голос Сагар.

— Да, — согласился Харит, — ты сделал то, что я тебе сказал, но ты не узнал того, что мне было нужно.

— Но это было невозможно! Я сам отправился в суакинский порт. Я ходил по причалам и слушал сплетни обо всех событиях в Африке и Аравии. Но никто не говорил ни о тебе, ни о эль-Тикхейми, ни о Дэйне и не произносил ни одного из тех имен, которые ты называл.

— Конечно, ты ничего не мог услышать, — сказал Харит. — Всем известно, что ты — мой слуга и моя правая рука. При виде тебя осторожные люди никогда не станут говорить ни обо мне, ни о моих друзьях, ни о моих врагах. Ты глупец, Сагар. Когда я приказывал тебе узнать, что говорят в Суакине, я вовсе не имел в виду, что ты должен был делать это лично. Тебе нужно было послать кого-нибудь другого, не связанного со мной.

— Но как я мог об этом догадаться? — воскликнул Сагар. — И разве я мог без твоего приказа доверить такое важное дело кому-нибудь другому?

— Ты глуп, — со вздохом проронил Харит. — Моя жизнь и благополучие оказались в руках глупцов.

— Я не мог прочесть твои мысли! — стоял на своем Сагар. В его голосе послышались угрюмые нотки. — Я сделал то, что мне показалось наилучшим, и большего я сделать не мог. И потом — а что с другими твоими приказаниями? Разве я не выполнил их в точности?

— Да, с ними ты справился хорошо, — согласился Харит. — Гораздо лучше, чем я ожидал. Ты верный человек, Сагар, а верность дороже любых драгоценностей. Ты не виноват в том, что твой разум не столь проницателен, как того хотелось бы мне.

— Тогда я справлюсь и с другим заданием! — воскликнул Сагар. — Я уверен! Господин, когда я у тебя на службе, для меня нет невыполнимых заданий. Мне нужно только точно сказать, что надо делать.

— Да, тебе нужно только сказать, — с улыбкой произнес Харит. — Расписать все в подробностях.

— Да, конечно! — радостно подхватил Сагар. — Только скажи, что я должен делать, Мустафа ибн-Харит, и я выполню все в точности.

Паровоз засвистел в третий раз.

— Ты хороший и верный человек, — торжественно сказал Харит. — Ты мой возлюбленный брат. Я прошу тебя принять это в знак моего уважения.

Харит протянул арабу бумажник — плату за услуги. Сагар попятился и обеими руками оттолкнул бумажник.

— Нет, Мустафа ибн-Харит! Все, что я сделал, я сделал из любви к тебе, а не ради денег!

Хариту пришлось трижды предлагать бумажник своему помощнику, пока тот наконец не принял его, просияв от радости. У торговца еще осталось несколько секунд, чтобы пожать руку верному слуге и произнести несколько слов похвалы. Потом поезд тронулся. Харит оставил Сагара и вскочил на подножку.

Остановившись в тамбуре, Харит посмотрел на запад и увидел грузовик, увозивший европейца, которого звали Эберхардт. Поезд бодро двигался на восток, преодолевая последнюю часть пути к Саллуму, Порт-Судану и Суакину. Теперь в нем ехали только четыре европейца, а в одном из вагонов находился эль-Тикхейми. Больше не было умного Прокопулоса, который нашептывал бы Хариту в уши запутанную ложь. Вместо этого, оглянувшись, Харит мог увидеть приземистую фигуру Сагара, неподвижное белое изваяние на желтом фоне пустыни, верного и честного слугу. Но когда требуется ум, ни верность, ни честность не могут его заменить.

Глава 4

Предполагалось, что поезд преодолеет расстояние от Атрабы до Саллума чуть меньше чем за день. По крайней мере, так утверждало расписание, и европейцы поверили этому утверждению. Но африканцы и арабы отнеслись к расписанию так, как к нему и следовало относиться — как к посланию надежды, к поэме желания. Они знали, что поперек расписания горит написанное красными буквами слово «Иншаллах!» и что каждую поездку следует начинать с молитвы.

В Европе путешественнику нет нужды прибегать к каким-либо обрядам и взывать о помощи и поддержке к высшим силам. Но африканская природа дика и по-детски непредсказуема. Иногда ей хочется поиграть в послушание, но гораздо чаще — в хаос и разрушение. В стране, где сама земля время от времени то стряхивает грязные деревушки со своей спины, то иссушает их, как трут, то затапливает, то сбрасывает в ближайшую реку, очень остро ощущается необходимость в каком-нибудь доброжелательном божестве, способном за тебя заступиться. Природа огромного континента просто кишела необузданными чудесами. Она могла подарить путнику неожиданную удачу, а могла играючи, без всякой злобы, уничтожить его.

В ночь на семнадцатое августа природа решила поиграть с не по сезону сильным южным ветром. К утру результат стал нагляден для всех. Южный ветер немного изменил границы Нубийской пустыни. Он переместил песчаные дюны провинции Кассала почти к подножию Джебел-Абадаба, а заодно засыпал и большой участок железной дороги. Путь в горы был закрыт.

Пассажиров позвали расчищать пути. Даже европейцам пришлось потрудиться под лучами невероятно белого солнца. Важные же персоны — такие, как Харит и эль-Тикхейми — презрели рабский труд. Они наблюдали и обменивались шутками по адресуевропейцев. Машинист и кочегар выбрали себе местечко в тени и улеглись спать. Четыреста паломников трудились вовсю. Они посмотрели на незнакомый пейзаж и решили, что им здесь не нравится. У них начал возникать вопрос: на кой черт их вообще понесло куда-то из дому?

За восемь часов работы шестьсот человек расчистили путь на Хайю. Теперь поезд мог проехать через горы. Восемнадцатого августа, в восьмой день Дха’л-Хиджа, он достиг станции Саллум.

Здесь дороги путешественников разошлись. Четверо европейцев направлялись в Порт-Судан. Оттуда Харкнесс, Рибейра и Эчеверрья должны были отплыть на пароходе в Аден, а Мак-Кью — в Джидду. Харит же, которому был нужен Суакин, принялся загонять своих паломников в пригородный поезд.

Когда пассажиры уже заполнили оба поезда, было объявлено, что отправление задерживается. Пропали оба машиниста: похоже, загуляли где-то в Саллуме. Европейцы остались в своем вагоне первого класса, окруженные разогретой кожей сидений и раскаленным металлом. Они слишком устали, чтобы отправиться на поиски комфорта в город, и были слишком раздражены, чтобы выражать недовольство. Харит и эль-Тикхейми решили воспользоваться моментом и прогуляться.

Врагам бывает так же трудно расстаться друг с другом, как и друзьям; потому они принялись гулять по Саллуму, предаваясь воспоминаниям и пытаясь прощупать дальнейшие намерения друг друга. Они о многом поговорили, но мало узнали. Вежливость и самоуважение заставляли как Харита, так и эль-Тикхейми всегда отвечать на вопрос собеседника, но осторожность вынуждала их при этом либо солгать, либо превратить ответ в парадокс. В конце концов друзья-враги запутались в лабиринте возведенных ими загадок, так и не проведав о планах друг друга.

Они подошли к окраине города. По улицам тянулись наметенные ветром полосы песка, а у стен жалких лачуг песок громоздился целыми грудами. Безо всякого перехода они оказались в самой что ни на есть настоящей пустыне. Прямо перед ними раскинулись дюны, пробирающиеся между черными скалами и невысокими базальтовыми утесами. Иссохшая земля была усыпана валунами; некоторые из них достигали размеров грузовика. Вдали виднелась горная цепь.

Харит и эль-Тикхейми некоторое время смотрели на искореженную землю, потом Харит изрек:

— Вот подходящее место для араба. Здесь можно чувствовать себя свободным.

— Да, — согласился эль-Тикхейми, — здесь можно дышать полной грудью.

Они дружно закивали, хотя каждый отлично понимал, что лжет. Они оба были горожанами. Харит вырос и провел молодость в Мекке, а эль-Тикхейми рос в Ходейде. На самом деле они любили шум, развлечения, толпы народу, но им хотелось любить скупую, безмолвную пустыню с ее намеком на добродетели древних кочевников и яростной жаждой независимости.

Они молча постояли рядом, обманчиво единые. От черных базальтовых утесов тянуло волнами жара. От города донесся чей-то вопль.

Обернувшись, Харит и эль-Тикхейми увидели бегущего к ним человека. Лицо его было покрыто потом и пылью, впалая грудь тяжело вздымалась. Это был один из помощников Харита.

— В чем дело? — резко спросил Харит.

— Хаджи, господин, это все хаджи!

Эль-Тикхейми стоял в стороне и с усмешкой наблюдал за происходящим. Харит схватил помощника за плечи.

— Что с ними такое?

— Они испугались, когда поезд не поехал. Некоторые начали кричать, что ты бросил их в пустыне, а другие — что они нипочем не успеют в Мекку к двенадцатому дню Дха’л-Хиджа. Потом они все вышли из поезда. Я попытался их остановить, но…

— Показывай, куда они пошли! — взревел Харит, повернулся и понесся обратно, волоча еле живого помощника за собой.

Эль-Тикхейми хохотал, пока Харит не скрылся из виду. Потом он утер слезы и улыбнулся. Эль-Тикхейми очень надеялся, что от ярости Харита хватит удар. Еще он надеялся, что паломники уже уселись на поезд, идущий обратно в Хартум. Перекошенное лицо Харита навсегда останется одним из самых приятных его воспоминаний.

Эль-Тикхейми повернулся, чтобы отправиться обратно в город. Но, не сделав еще ни шагу, он услышал у себя за спиной резкий сухой звук ружейного выстрела.

Эль-Тикхейми отреагировал немедленно, именно скорость реакции позволила ему уцелеть среди множества налетов и погонь. Он бросился на землю, вниз и вправо. Эль-Тикхейми давно усвоил, что снайпер, стреляющий в человека сзади, обычно целится в позвоночник или под левую лопатку.

На этот раз снайпер целился в сердце. Пуля задела эль-Тикхейми за левый бок, но лишь оцарапала его. Эль-Тикхейми стремительно перекатился вправо. В то место, где он только что лежал, ударило несколько пуль, выбив фонтанчики песка. Эль-Тикхейми бросился вперед, к валуну, за которым можно было укрыться, но снайпер не упускал свою жертву из виду. В первый раз он взял слишком высоко, и пуля отрикошетила от валуна. Потом раздался щелчок — снайпер выбросил пустую обойму. Эль-Тикхейми последним рывком достиг безопасного места. Снайпер попытался прицелиться в перекатывающуюся фигуру, но неправильно рассчитал траекторию. Он целился в позвоночник, а вместо этого пуля вошла в правое бедро, прошив его насквозь.

Эль-Тикхейми осмотрел рану и убедился, что кость не задета. Но рана, хотя и поверхностная, была очень болезненной. Через полчаса нога отнимется. Она и теперь уже сильно кровоточила.

Ладно, займемся по порядку. Эль-Тикхейми вытащил свое собственное оружие, длинноствольный «Смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, и выстрелил в сторону снайпера, чтобы дать понять противнику, что он вооружен, и отбить охоту приблизиться к нему. Потом он снял нижнюю рубашку, разорвал ее пополам, одну половину сложил и прижал к ране, а второй перевязал ногу. Эль-Тикхейми пока еще мог согнуть ногу, а повязка задержала кровь. Это хорошо. Ему нельзя оставлять за собой кровавый след.

Царапина на боку не заслуживала особого внимания. Эль-Тикхейми подобрал револьвер и попытался обдумать план действий.

За спиной эль-Тикхейми лежал Саллум. Но чтобы добраться до города, нужно пробежать пятьдесят ярдов по открытому пространству, а нога слушалась плохо. Конечно, этот снайпер стреляет паршиво, но не настолько же.

Снайпер снова открыл огонь. Он сменил позицию, и теперь его пуля ударила в гранит в трех футах над головой эль-Тикхейми. Эль-Тикхейми дернулся назад и пополз вокруг валуна. Ему пришлось удалиться от города, но зато теперь он примерно знал, где прячется враг.

Судя по звуку выстрела, снайпер находился ярдах в семидесяти-ста от эль-Тикхейми. Если исходить из скорострельности, у противника было какое-то полуавтоматическое оружие наподобие американского «гаранда» — куда более дальнобойное, чем револьвер эль-Тикхейми. Снайпер спокойно мог удерживать его на расстоянии, скрываясь среди скал и не подпуская на дистанцию револьверного выстрела.

Футах в пяти от эль-Тикхейми по валуну щелкнули три пули. Видимо, снайпер снова переместился. Эль-Тикхейми вернулся на прежнее место. Он обдумывал, что же показалось ему странным в этом снайпере. Странностей было несколько.

Снайпер промахнулся при первом выстреле. Ни один бедуин на его месте никогда не промахнулся бы. Они вырастают со своими старыми «мартини-генри» и «спрингфилдами» в руках и могут попасть в цель с любого расстояния и при любых обстоятельствах. Ни ветер, ни преломление воздуха из-за жары для хорошего стрелка не помеха. Хороший стрелок стреляет только раз.

Похоже, этого человека нельзя назвать опытным стрелком. Он явно не проводил долгие годы, с любовью предаваясь любимому занятию. Ружье — не его оружие. Тип ружья, которое он использует, только лишний раз подтверждает это. Полуавтоматическое оружие для Африки новинка, ни один опытный стрелок не сменял бы свое старое проверенное ружье на «гаранд». И, уж конечно, он не стал бы использовать его в таком деликатном деле, как засада.

Но все-таки тут что-то не так. Пожалуй, этого снайпера все-таки нельзя считать косоруким любителем. Он стрелял быстро и уверенно, умело кружил, выбирая сектор обстрела. Он отнюдь не новичок. Но кто же такой этот снайпер и к какому оружию он привык?

Вдруг до эль-Тикхейми дошло. Видимо, этот человек — бывший солдат или полицейский. Его оружие — автомат. Совершенно непростительный первый выстрел, привычка выпускать всю обойму — все подтверждало эту мысль, а еще больше — его манера стрелять. Человек, привыкший к ружью, следует за движениями мишени, а автоматчик чаще бьет на упреждение.

«Отлично, — подумал эль-Тикхейми. — У него ружье, но стреляет он, как автоматчик. Посмотрим, что из этого выйдет».

Укрывшись за валуном, эль-Тикхейми снял хафию и высунул ее из-за камня. Выглянув с другой стороны, он засек солнечный блик на стволе ружья. Эль-Тикхейми дважды выстрелил, ружье поспешно исчезло. Эль-Тикхейми перезарядил револьвер и пристроил хафию у края валуна. С семидесяти ярдов должно было казаться, что за камнем ничком лежит человек. Пока что снайпер не мог этого видеть, но он перемещался, двигаясь по часовой стрелке. Если он будет продолжать придерживаться этой же тактики, не больше чем через пять минут он увидит хафию. Тогда он наверняка выстрелит в нее, переместится еще немного в сторону, а потом выпустит всю обойму.

Эль-Тикхейми очень надеялся, что снайпер именно так и поступит. Он пополз влево, против часовой стрелки, прячась за камнями, как ящерица. Продырявленное бедро болезненно пульсировало, но сейчас эль-Тикхейми находился в состоянии возбуждения. Он подкрадывался к снайперу, стараясь зайти ему за спину и приблизиться на расстояние револьверного выстрела.

Когда до места последней остановки снайпера осталось тридцать ярдов, эль-Тикхейми услышал, как по камню, за которым он оставил хафию, ударили две пули. Эль-Тикхейми попытался двигаться быстрее, пока его хитрость не раскрыли. Он прополз еще двадцать ярдов, и раненая нога отказала. Тогда эль-Тикхейми взял револьвер в зубы и пополз, опираясь на руки и здоровую ногу. Одолел ли он эти десять ярдов? И где теперь снайпер?

Эль-Тикхейми завернул за край скалы и увидел человека, стоявшего спиной к нему и лицом к хафии-приманке. Рядом со снайпером валялись две пустые обоймы, а сам он надежно укрылся в расщелине.

До него было около тридцати футов. Эль-Тикхейми взял револьвер обеими руками и прицелился в середину спины. Потом он передумал, сместил мушку, затаил дыхание и плавно нажал на спусковой крючок. Револьвер дернулся у него в руках.

Пуля вошла снайперу в правое плечо, раздробив кость. Ружье отбросило в сторону, оно звякнуло о скалу и упало в песок. Снайпер смотрел, как падает его оружие, а эль-Тикхейми смотрел на неудачливого снайпера. Наконец тот обернулся. Из раны на плече струилась кровь, и мужчина пытался зажать ее рукой.

— Не повезло тебе, — сочувственно проговорил эль-Тикхейми. Снайпер не ответил. На лице его застыло угрюмое выражение, а взгляд был устремлен в землю. Он старался стоять прямо, словно пленник, пытающийся храбро встретить казнь.

— Не повезло, — повторил эль-Тикхейми. — Знаешь, что тебя ждет за попытку убийства? Самое меньшее двадцать лет тюрьмы.

Мужчина первый раз посмотрел на эль-Тикхейми. На лице у него отразился слабый проблеск надежды.

— Ты хочешь сдать меня в полицию?

— Конечно, — сказал эль-Тикхейми. — А что мне еще с тобой делать?

— О боже! — простонал мужчина. — Я глубоко сожалею, что пытался убить тебя!

— Еще бы, — согласился эль-Тикхейми. — Теперь-то ты об этом сожалеешь.

— Да, да! — воскликнул снайпер. — Но откуда мне было знать, что ты за человек? Откуда мне было знать, что ты — искуснейший из искусных, опаснейший боец, тень, скользящая над землей?

— Ты тоже неплох, — сказал эль-Тикхейми. — Но зачем тебе понадобилось убивать меня? Ты меня ненавидишь?

— У меня нет ненависти к тебе! — воскликнул мужчина. — Я даже не знаю тебя! Меня наняли, господин! Меня нанял один человек — груда навоза в тюрбане. Он дал мне много денег, пообещал заплатить еще больше и сказал, что убить тебя легче, чем прихлопнуть муху! Господин, моя жизнь в твоих руках, но если ты дашь мне возможность, я убью этого человека…

— Как его зовут? — спросил эль-Тикхейми.

— Его имя Сагар, он живет в Атбаре. Он сказал, что хочет отомстить тебе. Но я знаю, что он — лишь уста своего хозяина, Мустафы ибн-Харита.

— Я тоже это знаю, — согласился эль-Тикхейми. — Это всем известно.

— Господин, позволь мне убить Харита для тебя!

— Это очень заманчивое предложение. Но убить Харита потруднее, чем прихлопнуть муху.

— Я сделаю это! — воскликнул снайпер. — Клянусь Аллахом, я могу убить Харита, и клянусь, я это сделаю! Господин, я клянусь своей надеждой на райское блаженство!

— Ты клянешься очень убедительно, — сказал эль-Тикхейми. — И мне кажется, что ты, несмотря на свою неуклюжесть, кое-что понимаешь в убийстве. Я думаю, ты был полицейским.

— Как ты догадался? Ты прав, я действительно был полицейским, и я разбираюсь в убийствах.

— Ты сам не из Судана?

— Нет, господин. Я родился в Египте, в Бени-Суэйфе, и учился в полицейской академии в Каире. Потом меня направили в тайную полицию, и я дослужился до сержанта, но когда короля Фарука свергли, мне пришлось покинуть страну.

— Режимы возвышаются, потом гибнут, — прокомментировал услышанное эль-Тикхейми. — Тайная полиция? Тогда ты должен быть привычен к револьверу.

— Нет, господин, — гордо заявил снайпер. — Да, мы действительно носили револьверы, но нашим настоящим оружием были «шмайсеры» или «стейны». Я очень хорошо стреляю из автомата.

— Я так и думал, — сказал эль-Тикхейми, — но мне хотелось убедиться. Ты стрелял из ружья, как автоматчик, а теперь умрешь, как автоматчик.

— Господин, не надо, умоляю…

Эль-Тикхейми выстрелил снайперу в лицо, но тот упал на колени, и пуля просвистела у него над головой. Эль-Тикхейми выстрелил снова, и на этот раз попал снайперу в левый глаз.

Потом он перезарядил револьвер и спрятал его за пазуху. Раненое бедро жутко болело, плоть вокруг раны покраснела, и до нее невозможно было дотронуться. Неужели так быстро началось воспаление? Нет, не может быть. У него бывали раны и похуже этой, и ни одна из них не воспалялась так быстро. Но если огнестрельную рану не лечить, вполне может развиться гангрена. Нужно немедленно показаться врачу. Но теперь Харит, эта хитрая лиса, ускользнет от него. Харит! Нет, но какого ума человек! Как любовно и заботливо он разработал эту засаду: снайпер, спрятанный в пустыне, дружеская прогулка по городу и, наконец, этот помощник, который прибежал так, словно его убивали, и разразился лживыми воплями о сбежавших хаджи. У Харита появилась уважительная причина вернуться в Саллум, а снайперу это указало на жертву.

Эль-Тикхейми восхищался Харитом. Такой план не оставлял врагу ни единого шанса. Лишь слабость непосредственного исполнителя помешала ему осуществиться. Возможно, этот снайпер действительно хорошо умел стрелять из автомата по безоружной толпе, но настоящий боец ему оказался не по зубам.

А теперь — если будет на то воля Аллаха — он, эль-Тикхейми, положит конец затянувшейся игре с Харитом. Эль-Тикхейми повернулся и побрел через скалы к городу.

Не только Харит умел составлять хитроумные планы. У эль-Тикхейми тоже было кое-что в запасе, но снайпер его задержал. Теперь каждый час и каждая миля могли оказаться решающими. Нельзя задерживаться даже для посещения врача. Ране придется подождать. Наверняка с ней все будет в порядке. Но даже если не будет, если все-таки начнется нагноение, ей все равно придется подождать.

Глава 5

Было девятнадцатое августа 1952 года, девятый день Дха’л-Хиджа. Харит стоял на главной пристани Суакина и наблюдал, как его помощники загоняют паломников на борт дхоу, которая должна была переправить их через Красное море. Он был раздражен и обеспокоен. Ему казалось, что какой-то злой дух мешает всем его планам и помогает его врагам. Агенты в Саллуме и Порт-Судане не смогли сообщить ничего связного.

Европейцы прибыли в Порт-Судан и в тот же день покинули его. Они взяли билеты на сухогруз, идущий по маршруту Джидда-Ходейда-Аден. Один из этой четверки был секретным агентом, но никто из них не остался в Порт-Судане, и предпринять что-нибудь против них прямо сейчас не представлялось возможным. Придется ждать встречи с Дэйном в Аравии.

Еще хуже была новость, что эль-Тикхейми избежал гибели. Хотя он и был ранен, но все же сумел убить нападавшего. Теперь, как сообщалось, он прибыл в Порт-Судан. Он вошел в город, но потом агенты Харита потеряли его след. Где он теперь? Отправился на север, в Мухаммад-Квол? Сидит в Порт-Судане и поджидает возвращения Харита? Или переправился в Аравию и собирает своих людей для налета?

Сказать было трудно. Но и Дэйн, и эль-Тикхейми находились где-то рядом, незримые и быстрые как ветер. Они шли путями, которые он не мог знать, и выполняли планы, которым он не мог помешать.

Харит мрачно смотрел, как паломники садятся на дхоу. Это было двухмачтовое океанское судно из Кувейта водоизмещением двести тонн. Оно было слишком велико, чтобы подойти к пристани, и потому паломников перевозили на лодках. Большая их часть уже находилась на борту, а скоро и сам Харит отправится туда же. Неожиданно Харит подумал: а почему бы ему не остаться в безопасной Африке? Пускай паломников забирает тот, кто захочет, а он подастся куда-нибудь подальше, в Момбасу или в Занзибар, в Могадишо или в Дар-эс-Салам. Его постигла злая судьба, а сражаться с судьбой не под силу никому. А что касается торговцев из Мекки — пускай сами ищут себе рабов.

Неожиданно Харит понял, в чем тут дело, почему его враги сильны, а он слаб. Они были свободны, а он — нет. Он стал консервативным преуспевающим старым торговцем. Ему было необходимо отправляться в долгий путь, собирать паломников в определенном месте и в определенное время. А его враги ничем не были связаны. Дэйн спокойно мог просидеть два месяца на Тенерифе лишь для того, чтобы дождаться, пока паломники Западной Африки двинутся в путь. Эль-Тикхейми вообще мог идти, когда и куда пожелает. Они были свободны, как молодые леопарды, а он, Харит, за прошедшие годы превратился из налетчика в торговца. Теперь против него можно использовать все хитрости налетчиков. Ему не стоит покидать Африку.

Но, едва подумав об этом, Харит покачал головой. Остаться в Африке? Ради чего? И с чем? Он останется нищим, потеряет результаты труда всей жизни. И что тогда? Идти работать помощником лавочника или подмастерьем при мяснике? О Аллах, никогда!

Харит направился к поджидающей у причала лодке. Он напомнил себе, что последнее слово еще не сказано. Да, он не убил своих врагов, но и его враги пока что не убили его. У них есть какие-то планы, но и у него они есть. Свободных налетчиков тоже можно убить, несмотря на всю их силу и хитрость. Нужно только вспомнить старые навыки.

Харит ступил на палубу дхоу. Последние из паломников уже погрузились. Над шумом, производимым четырьмя сотнями людей, разносились пронзительные команды капитана. Харит поднялся на капитанский мостик. Отсюда он мог наблюдать, как матросы поднимают якорь и ставят паруса. Рулевой повернул штурвал, и дхоу двинулась на северо-восток.

Час спустя африканский берег превратился в расплывчатую коричнево-зеленую полоску. Команда дхоу навела на судне некое подобие порядка, и паломников водворили в трюм. Капитан отправился в свою каюту. Харит немного подождал, потом последовал за ним.

В маленькой каюте пахло рыбьим жиром и специями. Капитан был невысоким худощавым кувейтцем средних лет. Он водрузил на нос очки и просматривал свою бухгалтерскую книгу.

— Приветствую тебя, Мустафа ибн-Харит, — сказал капитан. — Я почти закончил разбираться с этими проклятыми счетами. Сейчас я прикажу коку приготовить нам кофе.

— Что, счета не в порядке?

— Все, что касается кораблей, не может быть в порядке.

И капитан ударился в пояснения, хотя и был уверен, что никакая сухопутная крыса не в силах понять его несчастье. В начале года он с северо-восточным муссоном поплыл в Мукаллу и частично загрузил судно специями, топленым буйволиным маслом, одеждой из хлопчатобумажных тканей и японскими игрушками. Он намеревался также взять большую партию хадрамаутского меда для одного покупателя из Могадишо. Но приличного меда не было, и прибыльный заказ пропал. Следующая неприятность поджидала его в Могадишо. Торговля была плохой, и он едва оправдал расходы на длительное плавание. Когда он кое-как отделался от груза, он загрузил корабль древесиной мангрового дерева, взял пассажиров-паломников и поплыл в Джидду. Но севернее островов Дахлак его таранил какой-то пьяный кретин на персидской дхоу, сломал ему мачту и продырявил борт выше ватерлинии. Капитан ухитрился кое-как довести судно в Суакин и угробил два месяца на ремонт. За это время установился юго-западный ветер, который принес с собой плохую погоду и яростные штормы и похоронил надежду капитана на быстрое возвращение в Кувейт. Команда была недовольна, а владельцы судна будут довольны еще меньше. Его весь год преследуют неудачи, а ведь год еще не закончился.

— Тебе действительно очень не повезло, — сочувственно произнес Харит.

— О Аллах, еще бы! И кто знает, что случится дальше?

— Возможно, я могу тебе подсказать, — сказал Харит.

Капитан снял очки и исподлобья взглянул на Харита.

— Что ты имеешь в виду?

— Твое следующее несчастье, капитан, заключается в том, что вместо Лита тебе придется плыть в Дауку.

— Но ты нанял меня для плавания в Лит.

— Я передумал.

Капитан яростно затряс головой:

— Даука — опасный порт! Вокруг нее полно отмелей и коралловых рифов. Я свой корабль туда не поведу.

— Поведешь, — сказал Харит. — Я говорю, что ты должен это сделать.

— Ты нанимал меня плыть в Лит! — возмутился капитан. — Я бы никогда не согласился принять заказ, если бы речь шла о Дауке! Чтобы войти в этот порт, тебе нужна маленькая лодка, а не океанское судно!

— И все-таки ты повезешь меня в Дауку. — Харит запустил руку за пазуху и вытащил пистолет.

Капитан удивленно посмотрел на пистолет и воскликнул:

— Харит, ты сошел с ума!

— Нет, — возразил Харит. — Просто мне необходимо пересмотреть мои планы. У меня есть уважительные причины не высаживаться в этом году в Лите. Ты должен отвезти меня в Дауку.

Казалось, пистолет скорее рассердил капитана, чем напугал.

— Должен? А не то ты меня убьешь?

— Да.

— А кто поведет корабль?

— Твой помощник.

— Мой помощник — сын владельца корабля и полный идиот. Он не знает даже порты Персидского залива — о здешних я вообще не говорю. Он никогда не сможет провести корабль в Дауку. Он разобьет его о рифы. Твои паломники смогут проплыть пару миль до берега? Тебе известно, что в Красном море акул больше, чем в любом другом море мира?

— Мне ничего не известно об акулах, — сказал Харит. — Я только знаю, что Даука — это порт в ста милях от Лита и что мне нужно туда.

— Ты не доберешься туда живым, — сказал капитан.

— Я думаю, ты сможешь доставить меня туда в целости и сохранности, — сказал Харит. — Если же ты откажешься, я убью тебя и прикажу твоему помощнику вести корабль. У меня нет выхода. Что ты предпочтешь, капитан?

Капитан бросил на Харита яростный взгляд.

— Ты рассчитываешь, что я соглашусь и что Аллах позволит мне войти в Дауку, а потом ты меня убьешь, как только будет брошен якорь?

— Клянусь Аллахом, я не собираюсь тебя убивать, — торжественно произнес Харит. — Я щедро вознагражу тебя.

Капитан недоверчиво покачал головой.

— Ты слышал обо мне? — спросил Харит.

— Слышал, — неохотно произнес капитан.

— Тогда ты должен знать, что я не убиваю тех, кто выполняет мои просьбы. Я награждаю тех, кто приходит мне на помощь в час нужды. Ты слыхал об этом?

— Да, я слыхал подобные разговоры. Но почему бы тебе не направиться в Лит или Джидду? Если даже я высажу тебя в Лите, как ты доставишь своих паломников в Мекку к назначенному дню?

— У меня есть на то важные причины, — сказал Харит. — А что касается моих паломников, то не беспокойся, они попадут в Мекку в должное время.

— Если ты не выполнишь их ожиданий, у тебя возникнут неприятности.

— Это будут мои неприятности, а не твои. Ну так что ты решил, капитан?

— Я попытаюсь доставить тебя в Дауку, — скачал капитан. — Но, клянусь Аллахом, я не знаю, может ли мой корабль там пройти. Проход через рифы очень опасен, а у моего корабля низкая осадка.

— Я верю в твое искусство, — сказал Харит. — Я верю, что ты способен найти безопасный проход в порт.

Капитан пожал плечами:

— Все в руках Аллаха.

— Это правда. Но, капитан, мне нужно сказать кое-что еще.

— Говори.

— Мои помощники хорошо вооружены, и они начеку. Твои матросы не смогут застать их врасплох. И мои помощники знают Дауку не хуже меня. Если ты откажешься от своих слов и приведешь корабль в Джидду или Лит, они убьют тебя.

— Ну что ж! — воскликнул капитан. — Ты умный человек, Мустафа ибн-Харит, и ты прекрасно все продумал. Но не смей больше угрожать мне, если ты хочешь, чтобы этот несчастный корабль доставил тебя хоть куда-нибудь!

— Что ты, больше никаких угроз, — заверил его Харит. — Все уже сказано. Только если твои матросы…

— Мои матросы будут делать то, что я им скажу, — перебил его капитан. — Если будет нужно, они пойдут за мной и на коралловый риф, где, возможно, мы все и останемся. Пошли, послушаешь, как я передам твое безумное приказание рулевому.

Харит спрятал пистолет и пошел следом за капитаном. Рассеянные по палубе помощники торговца смотрели и выжидали. Харит улыбнулся и подал знак, что все в порядке. Потом он поднялся на капитанский мостик.

— Курс на Дауку, — приказал капитан рулевому. — И не пялься на меня так, обезьяна.

Рулевой был сомалийцем.

— На Дауку? — переспросил он. — Но, капитан, там же рифы…

— Заткнись, ублюдок недоношенный! — рявкнул капитан. — Я проплавал двадцать лет не за тем, чтобы каждый сопляк лез ко мне со своими поучениями! Может, тебя посетил ангел и теперь ты знаешь порты и рифы Аравии лучше меня? Курс на Дауку, идиот!

Рулевой с непроницаемым лицом повернул штурвал. Капитан смотрел, несколько успокоившись после устроенной рулевому выволочки.

Дхоу повернула чуть восточнее. Некоторых матросов это заинтересовало, но капитан прикрикнул и на них, и они вернулись к работе. Паломники ничего не заметили.

Харит посмотрел на подернутую легкой рябью поверхность моря. Рядом с кораблем вода была темно-синей, на гребнях волн плясали солнечные блики. Вдали же море напоминало расплавленное серебро и незаметно переходило в серебряно-белое небо. Где-то за этим сиянием лежала Аравия. За потоками серебра и золота прятались ее черные утесы.

Харит почувствовал покой и умиротворение. Он плыл к своей судьбе, предначертанной Аллахом. Он так же, как и все прочие люди, не мог знать, какую судьбу предопределил ему Аллах. Это оставалось тайной, но в этой тайне крылась надежда.

22 августа 1952 года, Даука; двенадцатый день Дха’л-Хиджа

Глава 1

Под выцветшим от жары белесым утренним небом паломники высадились на потрепанный временем каменный причал Дауки. Теперь помощники Харита открыто шли с оружием. Паломникам они сказали, что это необходимо на случай возможного налета. Паломники возражать не стали. Ни у одного из них оружия не было. Они доверяли Хариту во время тысячемильного пути через Африку и через красное море, доверяли ему и сейчас, но все-таки вид пистолетов внушал им беспокойство.

В начале путешествия Чад и Судан казались им самыми диковинными и непонятными местами, которые только можно вообразить. И только сейчас, в Аравии, паломники осознали всю глубину своего заблуждения. Аравия была неизмеримо более чужой и угрожающей, чем любые земли, виденные ими до сих пор. И теперь, вместо того чтобы говорить о своих деревнях в Нигерии, Камеруне или Конго, хаджи принялись говорить о самой Африке. Когда они ступили на святую и чуждую землю Аравии, весь покинутый континент стал казаться им хорошо знакомым, близким и дорогим.

Стоя на пристани Дауки, хаджи шепотом переговаривались между собой. Но они не говорили о страхе, который внушало им оружие. Они слишком многим рисковали, слишком далеко заехали и слишком сильно доверились Хариту, чтобы теперь позволить себе терзаться дурными предчувствиями при виде нескольких пистолетов. Они не хотели облекать свой страх в слова. Они не могли поверить, что Харит способен оказаться предателем и обмануть их. И потому каждый из паломников подавлял свой страх и пытался убедить себя, что все в порядке.

* * *

Дхоу приблизилась к берегу на закате предыдущего дня. Она бросила якорь примерно в миле от берега, а с первыми лучами солнца двинулась дальше. Капитан то молился, то проклинал свой путь через песчаные отмели и коралловые рифы, при каждом повороте умирая от страха за корабль. На носу и на мачте сидели впередсмотрящие. Они всматривались в прозрачную воду и выкрикивали предупреждения, завидев темнеющий риф или мель. Капитан с рыданиями уворачивался то от опасности по правому борту, то от беды по левому. Дважды дхоу задевала корпусом за риф, и капитан скрежетал зубами. Потом дхоу каким-то чудом проскользнула в маленький, но глубоководный порт Дауки. Когда корабль причалил, капитан удалился в свою каюту в состоянии нервного возбуждения.

Через некоторое время капитан осознал, какое великое и замечательное деяние он совершил. Единственный из капитанов всего мира, он сумел провести в Дауку океанское судно. Все ориентиры запутанного маршрута накрепко запечатлелись в его памяти — и он единственный владел этим знанием! В настоящий момент оно не имело практической ценности, но зато подтверждало кое-что, о чем он давно догадывался: он — самый лучший и искусный капитан в мире.

Обдумав это, капитан вернулся на палубу и понаблюдал за высадкой последних хаджи. Когда Харит принес ему обещанное вознаграждение, капитан лишь покачал головой.

— Не нужно, — сказал он Хариту. — Честно говоря, для меня не было разницы, куда тебя доставить. Джидда, Лит, Даука или Аль-Квинфича — я могу ввести мой корабль в любой порт, куда только пожелаю. Мне безразлично, большой это порт или маленький. Я только хочу заранее знать, куда плыть — чтоб не беспокоить владельцев судна.

Харит продолжал настаивать, а капитан, сияя от гордости, отказывался дольше, чем того требовали приличия. Наконец он взял деньги со словами:

— Я принимаю это лишь для того, чтобы доставить тебе удовольствие. Но опытному капитану безразлично, в каком порту причаливать.

Харит поблагодарил капитана и рассыпался в похвалах его искусству. Потом он спустился на причал и присоединился к хаджи.

* * *

Под понукания помощников Харита паломники построились в колонну по четверо. Помощники встали по бокам колонны, а один — сзади. Харит прошел в голову колонны и сказал паломникам, что на окраине их ждут грузовики. Откуда-то появились несколько горожан. Неподалеку остановились два саудовских солдата. На них были белые одеяния, перехваченные нарядными кожаными поясами. Через правое плечо перекинуты ружья. Оба солдата были с непокрытыми головами, и оба носили солнечные очки, такие, какие бывают у американских военных летчиков. Когда хаджи проходили мимо, солдаты усмехались.

Харит повел паломников на главную улицу Дауки. Улица резко шла под уклон. Город был стиснут между узким побережьем и отвесными гранитными скалами Джабал-Хиджаза. По обе стороны улицы выстроились каменные дома. Их сложенные из грубого камня стены намекали на невероятное постоянство. Но это ощущение постоянства было лишь иллюзией; натыканные вплотную дома опирались друг на друга в поисках поддержки, сцеплялись в отчаянной попытке удержаться и не сползти по крутой, изрезанной глубокими колеями дороге прямо в море. Узкие черные оконные проемы бесстрастно наблюдали, как паломники сражаются с крутым подъемом.

Взобравшись на склон, они оказались на перекрестке. В тени дома отдыхали еще несколько саудовских солдат. В пятидесяти футах от перекрестка возвышалось каменное здание караулки. Харит повел паломников к нему.

Он знал, что наибольшая опасность миновала. Если бы эль-Тикхейми хотел устроить на него засаду, он сделал бы это на узкой, карабкающейся вверх улочке. Харит прикинул, как бы это можно было устроить при условии, что он окружен паломниками и вооруженными помощниками и что сам он тоже вооружен и держится настороже. Впрочем, он знал, что против по-настоящему хорошо подготовленной засады не помогает ничего.

Теперь опасное место осталось позади. Он в безопасности. А завтра вся эта толпа хаджи больше не будет висеть у него на шее. Завтра он сможет отправиться, куда пожелает. Все его обещания будут выполнены, все долги уплачены. Завтра он будет свободен, забудет про льстивых торговцев из Мекки и займется эль-Тикхейми.

Та узкая улочка давала шанс эль-Тикхейми. Но на что рассчитывал Дэйн? Неужели у него хватило глупости полагать, что христианин может арестовать мусульманина в Саудовской Аравии? Нет, этот человек не может быть глупцом. Возможно, Дэйн остался в Африке ожидать возвращения Харита. Но тогда он не сможет ничего доказать европейскому суду.

Входя в караульное помещение, Харит спрятал пистолет под одежду. Теперь все пойдет накатанным путем. Солдаты проверят его документы, потом потребуют документы паломников. Но у паломников никаких документов нет; они въехали в Саудовскую Аравию нелегально. Солдаты их арестуют, а судья назначит штраф. Когда они не смогут заплатить, судья объявит, что отныне они лишаются всех прав и привилегий. По законам Саудовской Аравии нелегальных иммигрантов следует продать в рабство, чтобы оплатить судебные издержки. Харит заплатит за них штраф и станет их первым владельцем. Потом он возьмет эскорт из солдат и отвезет рабов в Эр-Рийяд или в Мекку, в зависимости от того, где в этом году лучше спрос. Но сперва ему следует выполнить то, что он обещал торговцам из Мекки — отдать им лучших девушек и молодых юношей.

В караулке один из солдат взял документы Харита, изучил их, пожал плечами и передал другому солдату. Харит знал, чего они ждут. Он полез в кошелек и достал четыре серебряные монеты — в подарок. Первый солдат вышел из караулки.

Харит раскрыл ладонь, показывая блеск серебра, и собрался произнести любезную речь. Но прежде чем он открыл рот, оставшийся в караулке солдат повернулся, и Харит увидел его лицо. Это был Эчеверрья, невысокий молчаливый парагваец.

Харит потянулся за пистолетом. Он уже почти достал его, когда второй солдат ударил его прикладом ружья по руке. Пистолет упал в пыль. Харит бросился за ним. Приклад обрушился ему на загривок. Харит упал, извиваясь, как червяк, но не оставил своих попыток дотянуться до пистолета. Солдат пинком отшвырнул пистолет прочь и засмеялся, глядя, как Харит пытается подползти к нему. Солдат позволил торговцу приблизиться к пистолету на фут, потом снова огрел Харита прикладом по загривку. Харит рухнул лицом в пыль. Солдат подождал, не продолжится ли развлечение, но Харит не шевелился. Солдат наклонился и подобрал пистолет.

Глава 2

Придя в сознание, Харит обнаружил, что находится в маленькой полутемной хижине. У него ныл затылок и болелпозвоночник. Но сейчас Хариту было не до того. Он пытался понять, что же произошло, как и почему.

Подняв голову, он увидел, что в углу хижины сидит парагвайский капитан и держит на коленях пистолет. Эчеверрья крикнул кому-то в дверной проем:

— Он пришел в себя!

— Это вы — агент полиции Дэйн? — спросил по-арабски Харит.

— Нет, конечно, — ответил Эчеверрья. — Вы знаете меня под моим настоящим именем.

— Значит, вы из Южной Америки?

— Да.

— Но вы говорите по-арабски. Сейчас вы даже выглядите, как араб.

— Моя мать была сирийкой, — сказал Эчеверрья.

— Это недоступно моему пониманию, — пробормотал Харит.

— Ничего, скоро вы все поймете, — пообещал Эчеверрья.

Дверь в хижину открылась, и вошел полковник Рибейра. Он кивнул Эчеверрье и посмотрел на Харита.

— Это вы — Дэйн, — сказал Харит, потом повторил то же самое по-французски.

— Совершенно верно. Я — Стивен Дэйн.

— Мы еще в Аравии?

— Мы находимся рядом с Даукой. Вы были без сознания около получаса.

— Я не нарушил ни одного аравийского закона, — сказал Харит.

— В самом деле?

— Да. Во всяком случае, власти Саудовской Аравии не предъявляли мне никакого обвинения.

— Нам об этом известно, — сказал Эчеверрья.

— Значит, вы собираетесь вывезти меня обратно в Африку?

— Нет, — ответил Дэйн.

Харит немного помолчал. Ему не хотелось вот так в лоб спрашивать, что они собираются с ним делать. Он и так мог догадаться, каким будет ответ. Они позволят ему остаться в Аравии, только вгонят пулю в затылок. Но, придя к такому выводу, Харит тут же усомнился в нем. Если его хотели убить, почему они не сделали этого до сих пор? Ответ мог быть только один: прежде чем убивать, они хотели его допросить.

— Полагаю, вы хотите узнать имена моих деловых партнеров, — сказал Харит.

— Мы их уже знаем, — ответил Дэйн.

— Тогда что вас интересует?

— Ничего.

Харит недоумевал. Если они не собираются его допрашивать, то почему он все еще жив? Для чего его держат? Все стало бы ясно, если бы он спросил, что с ним собираются делать. Но Харит пока что не хотел задавать этот вопрос. Сперва следовало выяснить кое-что другое.

— Как вы сумели схватить меня здесь, в Аравии? Откуда вы знали, в каком порту я высажусь? Как вы смогли заручиться поддержкой саудовских солдат? И что с другими европейцами — они тоже в этом участвовали? Скажите мне, какую ошибку я допустил.

— Вы слишком торопитесь, — заметил Дэйн. — Я не могу ответить на все эти вопросы одной фразой.

— Тогда сначала скажите мне, в чем я ошибся.

— Вы не допустили никакой ошибки, — сказал Дэйн, — не считая того, что продолжали делать то, что делали.

— Я думал об этом, — сказал Харит. — Мне следовало остановиться раньше. Но это величайшая из человеческих слабостей — неумение остановиться вовремя. Я продолжал заниматься своими делами, а вы составили план против меня. Что это был за план?

— Ничего особо сложного, — ответил Дэйн. — Когда я взялся за это задание, я прочитал все, что смог найти о работорговле и о здешнем законодательстве. Я понял, как хитроумно организована ваша деятельность и как трудно ей помешать. Честно говоря, сперва я не хотел браться за это дело. Я считал, что это вопрос политический, а не уголовный. Но потом я все-таки взялся за него. В Вашингтон поступило несколько раздутых рапортов о вашей особе, и мне приказали заняться вами, не жалея ни средств, ни усилий, и остановить вас любым доступным мне способом.

— Да, вы действительно не жалели средств, — сказал Харит. — Прежде чем приступить к работе, вы два месяца отдыхали на Тенерифе.

— Строго говоря, я там не отдыхал, — возразил Дэйн. — Во-первых, я ждал начала хаджа. А во-вторых, учил испанский язык.

На лице Харита промелькнуло удивление. Потом торговец расхохотался:

— Испанский язык! Вы готовились к роли полковника Рибейры!

— Некоторая маскировка казалась мне необходимой, — сказал Дэйн. — В частности, потому, что я слышал о судьбе других полицейских агентов, следивших за вами.

— Да, маскировка была необходима, — признал Харит. — И все-таки я должен был вас вычислить. Я знал от Прокопулоса, что вы улетели на Тенерифе. Там говорят по-испански; а потом в Форт-Лами появились два господина, говорящие по-испански. Я должен был догадаться, но мне просто в голову не пришло, что агентов может быть двое.

— Я обратился за помощью к капитану Эчеверрье, — сказал Дэйн. — Я знал, что он владеет арабским языком, тогда как я им не владею. Также я знал его как опытного офицера полиции. И, что самое важное, мы с Эчеверрьей служили друг другу телохранителями. Нам хотелось избежать неприятностей того рода, что произошла с ван Хаарнином и чуть не произошла с Мак-Кью.

— Действительно, вы всегда держались рядом, — пробормотал Харит. — Но полицейский с телохранителем — это же смешно.

— Очень смешно, — кивнул Эчеверрья. — Но необходимо.

— Согласен, — сказал Харит и на некоторое время задумался. — Я знал от Прокопулоса, что Дэйн встречался ночью на пляже с каким-то человеком. Это были вы, капитан?

Эчеверрья снова кивнул.

— И вы улетели в Кейптаун, чтобы позже присоединиться к Дэйну?

— Нет, — сказал Дэйн. — Эчеверрья отправился в Кейптаун по другой причине. Он пробыл там только один день, после чего присоединился ко мне в Дакаре.

— Ну что ж, — вздохнул Харит. — А теперь расскажите мне о других европейцах.

— О них нечего рассказывать. Я никогда прежде с ними не встречался. Насколько я понимаю, им ничего не известно об этом деле. У ван Хаарнина и Отта были свои проблемы, но нам это было только на руку.

— Если бы европейцев было меньше, все могло бы обернуться совсем иначе.

Дэйн покачал головой:

— Я связался с французскими властями еще до приезда в Форт-Лами. Если бы там не оказалось достаточного количества настоящих путешественников, направляющихся в Хартум и восточнее, мне пришлось бы кого-нибудь нанять, чтобы запутать вас. Я, собственно, на это и рассчитывал.

— О господи! Вы очень свободно обращаетесь с правительственными деньгами! — воскликнул Харит.

— Вы говорите, словно налогоплательщик, — хмыкнул Дэйн. — Но вы правы. Я не слишком церемонюсь с чужими деньгами. Мое правительство поручило мне работу. И все, что я потратил, я потратил на службе у правительства.

— Хорошо сказано, — произнес Харит. — Не хотел бы я быть вашим работодателем. Но, наверное, американское правительство знает, что делает. А теперь расскажите мне остальное.

— Думаю, в основном вам и так это известно, — сказал Дэйн. — Французские власти помогли мне, задержав ваш отъезд. Из-за этого у вас осталось времени в обрез. Мы с Эчеверрьей сопровождали вас, чтобы быть уверенными, что вы не свернете куда-нибудь в Эфиопию или Эритрею. Не то чтобы мы этого от вас ожидали, а так, на всякий случай. Кроме того, наше постоянное присутствие должно было действовать вам на нервы. Мы не хотели, чтобы вы могли спокойно все обдумать, Харит.

— Мне не нужны были вы, чтобы сбивать меня с толку, — сказал Харит. — Для этого у меня был господин Прокопулос.

— Прокопулос поработал для вас лучше, чем вы считаете, — возразил Дэйн. — Когда мы прибыли в Форт-Лами, он оказался для нас неучтенным фактором. Мы проследили его обратно до Эль-Джезиры. После этого стало очевидно, что часть нашего плана раскрыта, но мы не знали, насколько много ему известно. Некоторое время мы даже считали, что весь наш замысел провалился. Нам повезло, что вы не очень доверяли Прокопулосу.

— Он был для меня таким же неучтенным фактором, как для вас, — мрачно сказал Харит. — Он отчасти понял ваш план, но знал он недостаточно. Почему вы тянули с его арестом до Хартума?

— Я не имею никакого отношения к его аресту, — сказал Дэйн. — Для меня это оказалось не меньшей неожиданностью, чем для вас.

Харит недоверчиво пожал плечами:

— Ну, неважно. А откуда вы узнали, что я высажусь именно здесь?

— Я этого не знал, но мог предполагать. Я был на дхоу, которая следовала за вами несколько миль вдоль берега. Капитан проследил ваш курс. Он вел прямо сюда. Конечно, курс можно было и изменить, так что я прикинул, куда еще вы могли направиться. Джидда отпадала. Это лучший порт на всем побережье, но там слишком много европейцев и слишком много мусульман — не арабов. Джидда не используется работорговцами в качестве порта еще с конца Второй мировой.

— Это так. Но как насчет других портов от Хиджаса до Тихамы? Как насчет Йемена и Хадрамаута? Побережье Аравии тянется на тысячу миль.

— Больше, чем на тысячу, — поправил его Дэйн. — Но у вас был ограниченный выбор. Сперва я отбросил все порты севернее Джидды. Ближайший из них, в который может войти океанское судно — это Айюна, а до нее от Суакина семьсот миль. Кроме того, сейчас в Красном море господствуют неблагоприятные ветры. Чтобы добраться до Айюны, вам потребовалось бы несколько недель тяжелого плавания. Я подумал, что этого вы делать не станете.

— А южные порты?

— Это было уже посложнее, — согласился Дэйн. — Но здесь я тоже произвел некоторый отбор. От Дауки до Мекки по суше около ста пятидесяти миль. Если бы вы забрались слишком далеко на юг, в Ходейду, вам пришлось бы по дороге к Мекке проделать лишние три сотни миль — то есть вместе четыреста пятьдесят миль. А для ваших плохих дорог это немалое расстояние. По той же причине я отбросил Йемен и сосредоточил свое внимание на побережье между Литом и Квизаном. Здесь на двести пятьдесят миль береговой линии приходится всего четыре порта, пригодных для океанского судна. Это Лит, Даука, Аль-Квинфича и Квизан. Я послал своих людей во все четыре порта. Но на самом деле я рассчитывал только на два места: на Лит и Дауку.

— Так оно и вышло. Вы были правы, — признал Харит. — Но что, если бы я совершил что-нибудь непредсказуемое? Если бы я поплыл в Ходейду или вокруг Хадрамаута в Мукаллу или Рийян?

— Тогда бы я вас не поймал, — пожал плечами Дэйн. — По крайней мере, в этом году. Но мне повезло, вы пошли предсказуемым путем — в Дауку.

— Я направился сюда, потому что не верил, что вы сможете что-либо сделать со мной в Саудовской Аравии. Мне и сейчас в это не верится. Я не понимаю, как вы заручились поддержкой саудовских солдат — они же все подкуплены.

— Эти люди — вовсе не саудовские солдаты, — сказал Дэйн. — Вы должны были бы знать, Мустафа ибн-Харит, что во время хаджа почти все войска короля Сауда находятся в Джидде, Мекке и Медине. Или вы никогда не совершали хаджа?

— Конечно, совершал! — возмущенно воскликнул Харит. — Давно, правда… Но если это были не саудовские солдаты, то кто тогда?

На порог упала тень. Харит понял, что кто-то слушает их разговор, стоя снаружи. Тень шевельнулась, и человек вошел в хижину.

Харит посмотрел на вошедшего, изо всех сил стараясь сохранить невозмутимое выражение лица. Дальнейшие вопросы стали ненужными. Теперь он понял все — но было поздно. Человек прошел на середину хижины.

— Здравствуй, Мустафа ибн-Харит, — сказал он.

— Здравствуй, Салех Мохаммед эль-Тикхейми, — ответил Харит.

Эль-Тикхейми усмехнулся и повернулся к Дэйну и Эчеверрье.

— Друзья, прошу простить меня за задержку. Я получил ваше послание всего два часа назад, а добраться сюда из Лита довольно сложно. Ну как, вы узнали что-нибудь полезное от этой кучи верблюжьего навоза? Вы уже поговорили с ним?

— Мы еще не закончили, — ответил Дэйн.

— Ну что ж, пусть будет так, — сказал эль-Тикхейми. — Но вам следует поторопиться. Все устроено так, как мы и договаривались. Нельзя терять времени.

— Да, хорошо, — отозвался Дэйн и повернулся к Хариту: — Вы хотите еще что-нибудь спросить?

Глава 3

Мгновение Харит молчал. Эль-Тикхейми скалился как волк. Эчеверрья, сидевший в углу с ружьем в руках, напоминал статую, вырезанную из черного дерева. Дэйн стоял прямо и торжественно. Хариту просто не верилось, что это был тот самый человек, который путешествовал вместе с ним по Африке. Полковник Рибейра с его насмешливыми разговорами, с интересом к охоте, с легким намеком на порочность и с безукоризненно аристократическими манерами исчез. На его месте возник незнакомец, называющий себя Дэйном. В этом человеке не было ни легкой общительности Рибейры, ни его бросающихся в глаза мелких недостатков. Возможно, полковник Рибейра — это человек, которым Дэйну хотелось бы быть? «Возможно, — сказал себе Харит. — Возможно».

— Как вы нашли эль-Тикхейми? — наконец спросил он. — Как вы уговорили его сотрудничать?

— Найти его было нетрудно, — сказал Дэйн. — В каждой стране правительственные службы держат досье на известных работорговцев и на тех, кого в этом подозревают. Я просмотрел эти досье и выбрал эль-Тикхейми, поскольку он показался мне умным и честолюбивым человеком, к тому же привыкшим держать слово. Я послал ему телеграмму с Тенерифе. Он согласился встретиться с Эчеверрьей в Кейптауне и выслушать деловое предложение.

— Но что вы могли ему предложить? — спросил Харит. — Что вы могли предложить такого, что удовлетворило бы его честолюбие?

— Я мог предложить ему вас, — ответил Дэйн. — Вас и ваш маршрут через южную Сахару.

Несколько секунд Харит изумленно смотрел на него, потом переспросил:

— Я не ослышался? Вы, агент полиции, отобрали маршрут работорговцев у одного человека, чтобы передать его другому?

— Именно это я ему и пообещал, — сказал Дэйн. — Эль-Тикхейми понравилась эта идея. Ловушка поджидала вас в Аравии еще до того, как вы покинули Форт-Лами. Впрочем, мы не учли возможности покушения, которое произошло в Саллуме.

— Ты вполне мог бы убить меня там, — вмешался в разговор эль-Тикхейми, — если бы у тебя хватило ума нанять мужчину, а не косорукую египетскую обезьяну.

— Я использовал то, что было под рукой, — сказал Харит. — Тебе тоже приходилось так поступать, эль-Тикхейми. — Торговец повернулся к Дэйну. — Я могу понять, почему эль-Тикхейми принял ваше предложение. Как вы и сказали, он умен, честолюбив и пользуется репутацией человека, умеющего держать слово. Но вы, мистер Дэйн… вас я не понимаю.

Дэйн не ответил.

— Вы — слуга закона, — продолжал Харит. — Но для того, чтобы поймать меня, вы заключили союз с другим работорговцем. Это кажется мне невероятным. Может, я ошибаюсь и здесь кроется какая-нибудь хитрость?

— Никаких хитростей, — сказал Дэйн. — Эль-Тикхейми выполнил свое обещание, а я намерен выполнить свое.

— Тогда вы просто отвратительны! — воскликнул Харит. — Вы отреклись от своей присяги закону. Да, вы устранили Харита, которого некоторые считают крупнейшим работорговцем. Но кого вы поставили на его место? Эль-Тикхейми! Умного, честолюбивого, верного своему слову эль-Тикхейми! И что теперь эль-Тикхейми станет делать?

— Может, пнуть эту свинью в рыло? — спросил эль-Тикхейми.

— Не надо, — сказал Дэйн. — Пусть сам ответит на свой вопрос.

— Да, я отвечу, — сказал Харит. — Много лет я проповедовал в Африке, призывая правоверных совершить хадж. Я мирно провозил своих рабов через Африку, избавляя их от голода и невежества, и передавал хозяевам, которые лелеяли их, как родных детей. Но эль-Тикхейми не станет ничего проповедовать. Он будет добывать рабов традиционным способом — налетами. Разве не так, эль-Тикхейми?

Эль-Тикхейми усмехнулся и кивнул.

— Он будет совершать налеты, — продолжал Харит, — и хватать мужчин, женщин и детей, которых можно продать. Он будет убивать стариков, больных и калек и сжигать деревни. Он будет заковывать своих рабов в цепи и гнать их к Красному морю. Он будет двигаться по ночам, а днем прятаться. Он будет идти старыми путями через Сахару, через Ливийскую и Нубийскую пустыни. И сколько же рабов смогут перенести подобное путешествие? Сколько из них останутся в живых к тому времени, как их погрузят на дхоу? Я могу вам сказать, сколько: один из четырех, не больше. А от остальных останутся только скелеты, на которые будут время от времени натыкаться суданские патрули. Вот кого вы поставили на мое место. А теперь скажите мне честно, мистер Дэйн: вы все еще считаете, что сделали хорошее дело?

— Да, — сказал Дэйн. — Я так считаю. Да, вы везли ваших рабов в лучших условиях, но в конце концов они оказывались там же. Вы проповедовали им во имя ислама, побуждали исполнить религиозный долг, а сами порабощали тех, кто вам доверился. Эль-Тикхейми, по крайней мере, не пытается доказать, что он совершает благодеяние по отношению к своим рабам.

— Превосходно! — воскликнул Харит. — Вы ненавидите работорговлю, но при этом заключаете союз с работорговцем!

— Мой выбор был прост, — сказал Дэйн. — Я не могу полностью уничтожить работорговлю. Все, что я мог — убрать одного из двух сотен работорговцев Северной Африки. И я устранил вас, воспользовавшись помощью эль-Тикхейми и передав ему ваш маршрут. Но дал ли я ему хоть что-нибудь на самом деле? С вашим исчезновением он и так захватил бы этот маршрут. А не он, так кто-нибудь другой из этих двух сотен. Пока эта торговля существует, уничтожение одного работорговца создает лишь место для другого. Вопрос лишь в том, кто именно будет занимать это место.

Дэйн замолчал на мгновение, потом продолжил:

— Харит, вы провозили своих хаджи через Африку в соответствии с африканскими законами. Потом в Аравии вы их порабощали, уже в соответствии с аравийскими законами. На мой взгляд, вы — чрезвычайно опасный человек, куда опаснее любого налетчика. Когда страны, граничащие с Сахарой, захотят покончить с работорговлей, они примутся охотиться на эль-Тикхейми, как на дикого зверя. Но что они смогли бы сделать с вами?

— И правда — что? — сказал Харит. — По крайней мере, в одном вы правы: я опаснее, чем эль-Тикхейми.

— Хватит болтовни, — проронил эль-Тикхейми. — Времени больше нет. При всем моем уважении к вам, мистер Дэйн, я все же должен заметить, что вам стоило бы выяснить свои отношения с совестью где-нибудь наедине, а не здесь, при участии Харита.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Дэйн.

— Кроме того, — добавил эль-Тикхейми, — африканская полиция не станет охотиться на меня, как на дикого зверя. Они предпочтут найти себе дело полегче — они знают, что я вооружен и не уклоняюсь от боя. — Он вытащил из-за пояса револьвер и кивнул Хариту: — Пойдем, дорогой мой Мустафа, пойдем со мной.

Харит встал. Эль-Тикхейми подтолкнул его к двери, и Харит медленно двинулся вперед. Проходя мимо Дэйна, он сказал:

— Вы неплохо объяснили все остальное. А как насчет этого? Как это согласуется с американскими законами?

— Никак, — сказал Дэйн. — Но мы сейчас не в Америке, не в Европе и даже не в Африке. А со здешними законами, как мне кажется, все это вполне согласуется.

— Не понимаю, — сказал Харит.

— Сейчас поймешь, — перебил его эль-Тикхейми. — Мистер Дэйн — великий поборник законности. А еще он умеет превосходно торговаться. Он даже уговорил меня отправить твою последнюю группу паломников назад в Африку. А с тобой поступят по справедливости, Мустафа. Давай шевелись!

После того как оба работорговца вышли, Дэйн и Эчеверрья некоторое время сидели молча. Потом Эчеверрья сказал:

— Давай-ка сваливать отсюда.

— А в чем дело?

— Ни в чем. Просто мне кажется, что лучше убраться отсюда, пока этому мяснику ничего не взбрело в голову.

— Эль-Тикхейми выполнит свое обещание, — сказал Дэйн. — Но ты прав — отсюда лучше убраться, и поскорее.

Когда они добрались до порта, люди эль-Тикхейми начали загонять паломников на дхоу. Хаджи шли вяло и неохотно. Если их сейчас вышлют обратно в Африку, они никогда уже не увидят священный город Мекку. Нельзя же всерьез рассчитывать, что найдется еще один такой же великодушный человек, как Мустафа ибн-Харит. Некоторые из паломников хотели остаться, но их со всех сторон окружали люди эль-Тикхейми — толкали паломников, грозили им оружием и вынуждали подняться на борт. Со стороны это напоминало стаю голодных волков, вынужденных охранять овечье стадо.

23 августа 1952 года — 1 июля 1953 года; отдельные дополнения и уточнения

Передав паломников хартумским властям для дальнейшей репатриации, Дэйн свалился с кошмарной дизентерией. Когда он выздоровел, они с Эчеверрьей вылетели в Вашингтон. Впрочем, добрались они туда не скоро, поскольку по дороге сделали остановку в Испании, где и задержались на три месяца. На многочисленные и разнообразные официальные телеграммы Дэйн отвечал, что считает нужным написать отчет, пока он ясно помнит факты. Эчеверрья сообщил своему правительству примерно то же самое. У него в Испании было множество друзей и родственников, и капитану очень хотелось познакомить Дэйна с ними всеми, так что отчет они писали вместе — в Мадриде, Барселоне, Картахене, Малаге, Севилье и Хересе-де-ла-Фронтера поочередно. Когда тон поступающих из Вашингтона телеграмм из раздраженного превратился во взбешенный, Дэйн и Эчеверрья вернулись в Америку.

Эчеверрья провел в Вашингтоне всего несколько дней, после чего улетел в Асунсьон. Дэйну повезло меньше. Как он и опасался, его отчет пришлось перекраивать и переписывать в соответствии со стандартами, принятыми в Центральном разведывательном управлении с 1946 года. Потом его пришлось печатать в трех экземплярах, а потом еще и составлять к нему примечания. После чего Дэйну пришлось предстать перед некоторыми чиновниками из Государственного департамента и изложить им информацию, позднее занесенную в разряд секретной, касающуюся политических перспектив и возможного будущего Чада, Судана и Саудовской Аравии. Дэйн, как опытный правительственный служащий, всего этого терпеть не мог. Но деваться было некуда, и он приготовился к этой беседе, прочитав несколько книг и некоторые документы все того же Государственного департамента о тех странах, о которых ему предстояло беседовать. Государство осталось довольно. Дэйн подал заявление об отпуске и еще одно — с просьбой о переводе на оперативную работу. Просьбу об отпуске отклонили, а заявление о переводе — его назвали временным, как и все прочие переводы Дэйна — удовлетворили. В марте 1953 года Дэйн покинул Вашингтон и вернулся к работе.

Тим Мак-Кью закончил перестройку порта в Джидде, и его перевели на один объект в Верхней Бирме, связанный с контролем над наводнениями. Там он влюбился в девушку-бирманку, получившую европейское образование. Несмотря на сильное противодействие ее семьи, 23 мая 1952 года они поженились.

Мак-Кью повез молодую жену в свадебное путешествие в Японию, а потом обратился в гонконгское отделение своей компании с просьбой о переводе. В июне 1953 года чета Мак-Кью поселилась в Коулуне и занялась ведением домашнего хозяйства.

Майор Харкнесс обнаружил, что жить в протекторате Аден даже интереснее, чем в англо-египетском Судане. К марту 1953 года майор был занят тем, что пытался прекратить небольшую, но упорную трехстороннюю войну между двумя враждующими племенами северного Адена и одним племенем из южного Йемена. Время от времени йеменцы проникали в Аден — эти две страны не имели четко установленной границы — и поддерживали то одно, то другое из здешних племен. Понять, к кому они относятся благосклонно — кроме самих себя, конечно — не представлялось возможным. Точно так же оставалось непонятным, из-за чего воюют йеменцы: ради добычи, ради славы или просто из любви к искусству? Причина вражды вообще оставалась тайной за семью печатями.

Когда дипломатия себя исчерпала, Харкнесс привлек к этому делу войска. Не мудрствуя лукаво, он громил всех участников военных действий. При военном опыте майора и современном вооружении его войск разгром всех трех племен не занял много времени. В последнем сражении, проходившем в горах неподалеку от Вади-Хабауна, Харкнесс получил пулю в грудь. Столичный хирург спас ему жизнь, но в начале июня майор был признан негодным к службе по состоянию здоровья и отправлен в Англию. Харкнесс сохранил извлеченную из его тела пулю — единственный сувенир, оставшийся у него после девяти лет службы за границей.

Полковник Фрэнк Пэррис некоторое время продолжал командовать базой бомбардировщиков в Эль-Джезире. Он приобрел хорошую репутацию у отдела военной разведки в Триполи, поскольку теперь его имя было связано с устранением самого известного работорговца в Северной Африке. Но финансовый отдел относился к майору все так же подозрительно, поскольку вопрос о пропавших грузовиках, нескольких сотнях «спрингфилдов» и нескольких тысячах комплектов обмундирования продолжал оставаться открытым. Пэррис прочел письмена, начертанные на стене, и решил, что служба в армии в мирное время — это не его призвание. И он покинул армию — с почетной отставкой, несколькими медалями и пенсией. Майор вернулся к себе на родину, в Лос-Анджелес, где и открыл магазинчик по продаже подержанных автомобилей. Похоже, он обладал особыми способностями в этой области. По крайней мере, к 1 июля 1953 года его заведение процветало.

В Мерое доктор Эберхардт усердно трудился в составе экспедиции Беккермана. Сотрудники считали его спокойным, надежным человеком, достаточно понимающим юмор, хотя и не обладающим особым воображением. Эберхардта уважали, поскольку на него всегда можно было положиться. Сам Беккерман заявлял, что доктор Эберхардт — человек не темпераментный. Его слова были опровергнуты в апреле 1953 года, когда доктор Эберхардт получил тяжелейшее нервное расстройство.

Некоторые считали, что во всем виноват климат, другие говорили, что в тихом омуте черти водятся. Но потом кто-то вспомнил, что перед тем, как его постиг упадок сил, доктор Эберхардт прочел свежий археологический отчет. В отчете сообщалось о деятельности молодого канадского археолога по имени Бернс — скорее удачливого, чем опытного. Этот Бернс, ведомый лишь предчувствиями, приехал в суданский город Суакин и обнаружил там, как некогда Шлиман Трою, руины легендарной Добары. Некоторые из сотрудников почувствовали, что именно это открытие и вызвало шок у Эберхардта, они припомнили, что доктор интересовался сабеанскими городами.

Вернувшись в Европу, Эберхардт успешно восстановил свое здоровье и принял предложенное ему место преподавателя в Боннском университете. Он поклялся, что никогда больше не станет заниматься раскопками.

Эль-Тикхейми, не теряя времени, утвердился на старом маршруте Харита. О его дерзких налетах в Верхней Вольте и французском Судане ходили легенды. Не менее прославились его молниеносные нападения на деревни северной Нигерии, Чада и провинции Дарфур. Наконец полиция и армия объединились и разработали план совместных действий. План так и не пригодился, поскольку эль-Тикхейми был убит умным и честолюбивым молодым туарегом из Агадеса, который реорганизовал работорговлю в Сахаре в соответствии со своими представлениями. Полиция и армия начали продумывать новый план, но втайне надеялись, что появится кто-нибудь еще и избавит их от необходимости устраивать засаду на налетчика.

Лесли Гастингс, временно исполняющий обязанности начальника эль-фашерской полиции, продолжал поиски убийцы ван Хаарнина. Компания «Де Бирс» не сообщила ему никаких сведений, а ответы из крупнейших городов Алжира, Туниса, Ливии и Египта не содержали ничего утешительного. Тогда Гастингс перенес внимание на юг, и это принесло немедленные результаты. Занзибарская полиция сообщила о нескольких убийствах, выполненных в той же манере, что и убийство ван Хаарнина. Занзибарцы считали, что это была работа наемного убийцы, профессионала. Наиболее вероятным подозреваемым считался невысокий, рыжий, рябой выходец из Ирака по имени Мохаммед Миджибил. Ордер на его арест был выписан, но так и не пригодился. Миджибила не смогли найти.

В течение нескольких месяцев Гастингс обнаруживал следы Миджибила в архивах полиции Дар-эс-Салама, Момбаши, Энтеббе и Bay. После посещения этих городов Миджибил попал в Эль-Фашер, убил ван Хаарнина и сразу покинул город. След вел в Маракеш, оттуда — в Рабат, где и обрывался. Гастингс так и не сумел выяснить, что же случилось с Мохаммедом Миджибилом — то ли он остался в Марокко, то ли подался еще куда-нибудь на поиски счастья.

Гастингс записал собранные сведения и переслал их в Хартум. Он сделал все, что мог, дальше пусть разбирается начальство. Гастингс постановил считать дело ван Хаарнина закрытым и взялся за другие дела.

Несколькими месяцами раньше хартумская полиция арестовала Прокопулоса по подозрению в контрабанде алмазов. Они исходили частично из косвенных данных, сообщенных Гастингсом, частично из собственных сведений. Полицейские тщательно обыскали багаж Прокопулоса, прощупали каждый шов в его одежде и даже отправили грека на рентген, чтобы убедиться, что он не проглотил алмазы. Они так ничего и не нашли. Полицейские неделю продержали Прокопулоса под арестом, после чего с огромной неохотой отпустили.

Прокопулос потерял два алмаза и возможность провернуть прибыльное дельце с Харитом. Кое-как примирившись с этими потерями, он сел в поезд, идущий до Вади-Халфы, потом спустился по Нилу до Асуана, а оттуда отправился в Каир.

Там Прокопулос с головой погрузился в дела, а в марте вернулся в Бенгази. Но прежде чем покинуть Каир, грек отправил два анонимных письма: одно — в хартумскую полицию, второе — в бейрутскую. В этих письмах он изложил все, что знал об алмазах, похищенных Оттом у компании «Де Бирс». Даже много месяцев спустя при воспоминании об этих письмах у Прокопулоса теплело на душе.

Хартумская полиция очень заинтересовалась Чарльзом Оттом. Они получили анонимное письмо, касающееся этого человека, а через некоторое время в Хартум прибыла группа южноафриканских детективов, идущих по следам Отта от самого Йоханнесбурга. Кроме того, они заподозрили в соучастии одну старую прачку из Омдурмана.

Сколько помнили все соседи, эта прачка всегда жила в нищете. Но в один прекрасный день на нее снизошло процветание. Прачка бросила работу, купила небольшой домик и вышла замуж. Такая резкая перемена в ее судьбе вызвала множество слухов. Их было так много, что даже в полиции заинтересовались, откуда это вдруг у нищей прачки появились деньги. Полицейские спросили ее об этом, но получили крайне уклончивый ответ. Инспектор допросил ее еще раз. Прачка сказала, что получила кое-какое наследство от дальнего родственника. От какого именно — она не помнила.

Тогда полицейские изучили покупку дома. К делу оказались причастны торговец недвижимостью, меняла и торговец драгоценностями. При допросе торговец драгоценностями сообщил, что прачка продала ему два необработанных алмаза, которые он позже перепродал другому торговцу. Полиция проследила, как эти камни сменили четырех хозяев, причем каждый новый был богаче предыдущего. Пятого покупателя, некоего сирийца из Алеппо, найти не удалось.

Прачку вызвали в полицейский участок и допросили. Она снова изменила показания. На этот раз она заявила, что нашла алмазы, подобрала их в канаве неподалеку от хартумского полицейского управления. Сперва она подумала, что это просто симпатичные, но ничего не стоящие камушки и что их кто-то потерял. Потом ей стало интересно: а вдруг они все-таки что-нибудь стоят? Почему бы, собственно, им не иметь своей цены? Поразмыслив, прачка отправилась к самому невежественному из омдурманских торговцев драгоценностями и сказала ему, что это алмазы. Она и сама в это не верила, но торговец поверил и заплатил ей кучу денег.

Полиция так и не смогла опровергнуть эту нелепую историю. Они отпустили прачку, но несколько месяцев продолжали наблюдать за ее домом и за ней самой. Полицейские хотели знать, не найдет ли она еще несколько алмазов в канаве.

Теперь они еще сильнее желали побеседовать с мистером Оттом. Но здесь возникли некоторые трудности.

Чарльз Отт знал, что в Каире ему нужно сделать пересадку и улететь куда-нибудь в другой город: в Афины, Рим, Стамбул, Марсель, Париж или Лондон. Загвоздка была в том, какой город выбрать. Отт был чудовищно слаб, его почти все время трясло в лихорадке. Он не мог сосредоточиться, не мог решить, какой из — этих городов безопаснее. Иногда он даже не мог вспомнить их названий. Единственным городом, который он помнил, был Бейрут. Первоначально он выбрал этот город скорее в качестве отговорки, чем в качестве реального места назначения, но теперь воспаленное сознание зациклилось на нем. Бейрут казался Отту целью, которой необходимо достичь, спасительной гаванью и средством от болезни. И потому он полетел в Бейрут.

До прохода таможенного досмотра Отт кое-как держался, а затем впал в кому, и его увезли в больницу. Врач заявил, что пациент жив лишь каким-то чудом. Помимо гепатита он подхватил еще и пневмонию. Врачи согласились, что этого и следовало ожидать. Они сделали для больного все, что было в их силах. Самые оптимистичные из врачей полагали, что он может протянуть еще с неделю.

Отт принял вызов. Так же, как раньше он обвел вокруг пальца могущественную корпорацию «Де Бирс», так теперь он опроверг расчеты высокоученых медиков. Он уперся на своем и отказался умирать. Он лежал на больничной кровати, словно укутанный в простыни желтый труп. Глаза его были затянуты пеленой, грудь едва приподнималась. Его приходилось постоянно держать под капельницей. Отт не умер, но и живым его назвать было трудно. Больной или здоровый, Отт оставался закоренелым индивидуалистом.

Две недели спустя, когда полицейские Хартума и Бейрута получили касающиеся его анонимные письма, Отт был все еще жив. Он оставался жив и еще через неделю, когда южноафриканское правительство сделало официальный запрос о нем. Да, Отт был жив, но допросить его было невозможно. Он по-прежнему не приходил в сознание.

Ливанская полиция нашла в обшлагах брюк Отта похищенные алмазы. Двух камешков не хватало. Эта информация пошла в Хартум и в Преторию. Полиция Хартума решила обвинить Отта в контрабанде. Они потребовали выдать преступника им, когда тот придет в себя — если, конечно, придет.

Возможно, их требование и удовлетворили бы, но дело усложняло еще одно официальное требование о выдаче, исходящее от Южноафриканского Союза. Ливанский чиновник ответил представителю Южноафриканского Союза, что якобы похищенные алмазы будут им возвращены, но предполагаемого вора они не получат. В выдаче было отказано, но сказано было, что его привлекут к судебному разбирательству. Проделав это, чиновник вернулся домой и прочел жене лекцию о вреде апартеида.

На следующий день этому же чиновнику поступило требование о выдаче, исходящее от хартумской полиции. Поскольку только накануне чиновник отказал южноафриканцам, он подумал, решил быть беспристрастным и отказал и суданцам тоже.

Отт ничего этого не знал. Он не знал, что лишился алмазов и что избежал ареста. Он по-прежнему оставался без сознания.

Месяц спустя он начал понемногу приходить в себя, и тут персонал больницы обнаружил, что у них на руках оказался нищий. Они провели собственное расследование и узнали, что у Отта есть отец и два брата, проживающие неподалеку от Блумфонтейна. Пригрозив отправить пациента в приют, они заставили родственников оплатить счет за лечение.

В марте Отт почти выздоровел. К этому времени он все-таки оказался в приюте, поскольку его семья не могла или не хотела продолжать платить за него. Но в приюте Отт стал поправляться даже быстрее, чем раньше. К маю он уже мог вставать и понемногу ходить. Врач предсказывал, что к июню больной окончательно выздоровеет.

Но вместо этого Отт снова заболел пневмонией. В июле он был еле жив, и похоже было, что долго он не протянет. Но на этот раз ни один врач не брался что-либо предсказывать. Отт уже раз оставил их в дураках, и врачи подозревали, что он выживет и теперь — им назло.

В середине августа, прождав в Омдурмане восемь месяцев и так и не дождавшись никаких сведений о Харите, Одэ окончательно потерял терпение. Он покинул Судан и отправился на юг, в Эритрею. Юноша был угнетен и разъярен и уже начинал подумывать о том, чтобы забросить поиски и вернуться в Ишан. Но Одэ никак не мог заставить себя сделать это.

В Асмаре он нашел работу лесоруба и там же услышал первые новости о Харите. Кто-то кому-то рассказывал, что король Сауд пригласил к себе святого Мустафу и подарил ему дворец в Эр-Рийяде, и что святой Мустафа поклялся провести остаток своей жизни в размышлении и молитве.

Одэ в это не поверил. Он покинул Асмару и пешком прошел шестьдесят миль до порта Массава. Там он услышал совершенно другую историю, причем рассказчик клялся, что услышал ее от человека, который все это видел своими глазами.

Похоже было, что в арабском городе Дауке Харита постигло величайшее несчастье. Святой человек был схвачен безбожными врагами, которых возглавлял хитрозлобный Салех Мохаммед эль-Тикхейми. Благодетель бедняков стал беспомощным пленником, и, казалось, ему не на что было больше надеяться.

Но Аллах не оставил своего раба! С востока примчались на быстрых верблюдах родственники Харита, спасли благодетеля и исчезли вместе с ним. Эль-Тикхейми и его люди были вне себя от ярости, но спасители ушли в Руб’аль-Хали, смертоносную пустыню, куда даже бедуины стараются не заходить.

Наверное, благоволение Аллаха было с ними, потому что беглецы спаслись не только от врагов, но и от ужасной пустыни. По совету своих родственников Харит уехал в Оман, оттуда — в Бахрейн, а уже оттуда — на остров Дхораи в Персидском заливе. Там, обезопасив себя от гнева эль-Тикхейми, Харит и обосновался. Он купил себе богатый дом с роскошной обстановкой и достиг видного положения, занявшись добычей жемчуга. Так Аллах награждает тех, кто предан ему!

Одэ бродил по окраинам Массавы, не замечая, куда идет. Юноша был вне себя от горя и ярости. Он проклинал слепоту Аллаха и человеческую глупость. Он проклинал неумолимую судьбу, землю, море и воздух, все, что бегает, плавает или летает. Ему казалось, что земля и небо насмехаются над ним. Его, рожденного свободным, обратили в рабство, а человек, который это сделал, наслаждался всеми радостями этого мира и надеждой на рай. Даже деревья смеялись над ним. Одэ достал нож, попробовал пальцем остроту лезвия, потом прикинул, как удобнее вонзить его в горло.

Но он не стал этого делать. Его удержали внезапно нахлынувшая усталость и страх. Одэ воткнул нож в землю, очистил лезвие и снова спрятал его под набедренную повязку. Юноша сел на землю и сидел, пока его гнев не улегся и пока к нему не вернулась способность рассуждать.

Ему осталось лишь одно: отправиться на этот остров Дхораи и настичь Харита посреди его процветания. Да, именно так. Он настигнет его вечером, в саду, женщины кинутся врассыпную, словно стая спугнутых бабочек. Харит узнает, что рука человека карает преступника даже тогда, когда рука Аллаха отступается от него. Нож Одэ будет наносить удар за ударом. Он убьет Харита, а потом друзья Харита убьют его самого.

Одэ сидел в сумерках и обдумывал свой план. Он показался ему хорошим. Юноша даже решил, что, может быть, это и к лучшему — пусть Харит богат, уважаем и живет в мире. Зато смерть потрясет его, словно гром среди ясного неба. Да, он должен немедленно отправиться на Дхораи.

Но пока у Одэ появилась возможность выбраться из Массавы, прошло почти три месяца. За время юго-западного муссона на Аден ушло всего несколько дхоу, и на всех судах команда была полностью укомплектована. Но с начала декабря задул северо-восточный муссон, и дхоу снова принялись курсировать между Африкой, Аравией и портами Персидского залива. Одэ нашел капитана, которому нужны были люди. Поскольку Одэ совершенно не знал морского дела, он подрядился работать только за еду и место для сна.

Плавание было бесконечным. Капитан плыл вдоль южного побережья Аравии и заходил в каждый порт, в котором можно было продать лишнюю пригоршню сушеных фиг. После Адена он завернул в Шукру, Аквар, Хауру, Маквдаху и Мукаллу. Две недели капитан простоял в Рийяне, после чего, к удивлению команды, приказал без остановок плыть в Альдазир в Омане. Здесь он задержался, размышляя, а не сплавать ли ему в Индию. Одэ тем временем размышлял, не удрать ли ему с корабля. Но в конце концов капитан все-таки направился в Персидский залив, решив воспользоваться благоприятным ветром и лишь ненадолго задержавшись в Мускате, Дхадне, Шарье, Дохе и Бахрейне.

Крайней точки своего маршрута, острова Дхораи, он достиг в конце марта. Отсюда капитан собирался повернуть на юг и плыть обратно в Африку, в Массаву или в Ассаб, а может, в Джибути или Дар-эс-Салам. Поскольку за четыре месяца плавания Одэ кое-чему научился, капитан милостиво предложил ему половину жалованья матроса.

Одэ заколебался. Если он поплывет на этой дхоу, то сможет сойти на берег где-нибудь в Восточной Африке. Конечно, до Ишана по-прежнему будет много месяцев пути, но зато он сможет двигаться по суше и нигде не задерживаться. Иногда можно будет остановиться и немного поработать, иногда подъехать на попутной машине. Но в конце концов он доберется домой.

Одэ очень хотелось принять предложение капитана, но юноша помнил, зачем он приплыл на Дхораи. А после того, как он убьет Харита, он, скорее всего, сам будет убит. Но даже зная это, Одэ не смог заставить себя окончательно отказаться от этого предложения. Юноша сказал капитану, что поплывет с ним обратно, если на то будет воля Аллаха. Капитан принял это за изъявление согласия. Потом Одэ отправился в город.

Он шел по бесконечным улицам и расспрашивал людей, где находится дом богатого и благочестивого Мустафы ибн-Харита. Он придумал какую-то отговорку на тот случай, если кто-нибудь поинтересуется, зачем ему нужен Харит, но никто не задал юноше этого вопроса. Местные жители никогда не слыхали о Харите.

Это казалось невероятным — но дело обстояло именно так! Люди один за другим качали головами и отвечали, что впервые слышат это имя. Одэ с ужасом начал подозревать, что история, услышанная им в Массаве, была лживой от начала до конца, что он напрасно проделал это длинное путешествие и что Харит может находиться в любом уголке мира. Нетвердой походкой юноша вернулся в порт.

В это время как раз вернулись с моря лодки ловцов жемчуга, и в порт явились торговцы, чтобы посмотреть на дневной улов. Они страстно торговались и клялись своими бородами, но Харита среди них не было. Наконец Одэ спросил о нем у одного местного капитана.

— Ты говоришь — Мустафа ибн-Харит? — переспросил капитан и как-то странно взглянул на Одэ.

— Да, — ответилюноша, — я ищу богатого и благочестивого Мустафу ибн-Харита, чтобы попросить у него благословения.

— Ну что ж, — сказал капитан. — Ты сможешь найти этого богатого и всеми уважаемого человека на пристани, за десятым судном отсюда.

Одэ пошел к десятому судну. Перед ним так же, как и перед остальными, стояли несколько купцов и торговались с капитаном. Одэ положил руку на рукоять ножа и шагнул вперед.

Он всматривался в торговцев, стараясь напустить на себя вид зеваки, которому просто нравится послушать хороший спор. Но среди торговцев Харита не было, и капитаном тоже был не он. Одэ повернулся, чтобы уйти, и у него перехватило дыхание. В пяти футах от него на палубе судна сидел Мустафа ибн-Харит.

Одэ во все глаза смотрел на своего врага. Черты лица Харита остались прежними, но кое-что в его внешности все же изменялось.

Харит больше не носил богатых одежд. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. Голова его была обрита. Харит выглядел очень худым. На шее у него что-то блестело. Сперва Одэ принял это за амулет, но потом увидел, что это ошейник.

Одэ понял, что Мустафа ибн-Харит сидел среди ловцов жемчуга и сам был ловцом. И только под конец юноша понял, что работорговец Харит сам превратился в раба.

Немного опомнившись, Одэ отошел от ловцов, нашел одного из помощников капитана и спросил у него о Харите.

— Об этом? — переспросил помощник. — Я слыхал, что его купили в арабском городе Даука. Его продали группе оманцев.

— Но почему?

— А кто его знает, — пожал плечами помощник. — Некоторые говорят, что он нарушил законы Саудовской Аравии — нелегально ввез в Дауку людей. Его застукали и оштрафовали, а когда он не смог заплатить штраф, продали в рабство для покрытия судебных издержек. Другие говорят, что его поймали и продали его враги. А мне лично вообще нет до него дела. Этот человек — всего лишь раб.

— Да, он всего лишь раб, — согласился Одэ. — Но я знал его раньше. Скажи мне, что он за раб? Причиняет ли он тебе беспокойство?

— Сперва я думал, что мне придется его убить, — сказал помощник. — Он совершенно ничему не обучен. Оманцы продали его в Хасан. Этот человек был плохим рабом, поэтому его перепродали в Бахрейн. Он по-прежнему был плохим рабом, потому его перепродали сюда. Никто из его владельцев не смог сломить его мятежного духа. Чтобы научить его почтительности и повиновению, понадобились такие люди, как мой капитан и я. Но даже здесь он чуть не умер, пока научился вести себя прилично.

— Но он не умер, — сказал Одэ. — Он предпочел остаться в живых.

— Это правда, он предпочел остаться в живых и стал послушным и понятливым. Он неплохой ныряльщик. Правда, он начал заниматься этим в таком возрасте, что искусным ловцом жемчуга ему уже не стать, но он старательно работает, и я им вполне доволен. Как ты можешь видеть, он силен и вполне протянет еще лет пять.

— А потом?

Помощник пожал плечами. Одэ кивнул, продолжая держать руку на рукояти ножа. Он не мог оторвать взгляда от Харита.

— Он выглядит очень худым.

— Так и положено, — сказал помощник. — Ловцы жемчуга не должны много есть, иначе они будут плохо нырять.

— Я запомню это, — сказал Одэ. Он поблагодарил помощника и подошел к Хариту. Когда юноша остановился перед бывшим работорговцем, он почувствовал, что у него дрожат колени. Через несколько секунд Харит поднял голову.

— Ты меня помнишь? — спросил Одэ.

Некоторое время Харит молча разглядывал юношу, потом сказал:

— Нет, не помню. А что, я должен тебя знать?

По лицу Харита Одэ понял, что тот говорит правду. В конце концов, тот, кто продал в рабство тысячи людей, не обязан всех их помнить в лицо.

— У тебя нет никаких причин помнить меня, — сказал Одэ. — Я думаю, тогда ты был другим человеком.

Юноша быстро повернулся и ушел. Вечером он вернулся на свою дхоу, а три дня спустя они вышли в море. И только тогда, когда остров Дхораи скрылся за горизонтом, Одэ позволил себе подумать о Харите.

«Это самая лучшая месть, — думал Одэ. — Я был рабом, а теперь Харит сам стал рабом, несчастнейшим из несчастных. У него впереди пять мучительных лет, а потом он умрет либо станет бесполезен, и хозяин вышвырнет его на улицу. Да, это замечательная месть. Я рад, что не убил его».

Одэ улыбнулся и посмотрел на море. Но потом он подумал: «Нет, это не самая лучшая месть. Лучше жить — пусть даже очень плохо — чем умереть. Даже несчастный нищий калека цепляется за жизнь. Клянусь Аллахом, мертвым быть хуже. Я должен был все-таки убить его. Я увидел Харита рабом, и это было так замечательно, что я успокоился. Но кому ведома воля Аллаха? Кто может сказать, сколько проживет Харит: пять лет или пятьдесят? Умрет ли он от голода на Дхораи или сбежит на каком-нибудь судне, как это сделал я? Или, возможно, его спасут друзья? Людям не дано этого предугадать! Неизменна лишь смерть. Путь к дому лежал на острие моего ножа, а я упустил удобный случай».

Одэ, охваченный душевной болью, посмотрел назад, где скрылся за горизонтом Дхораи. Он сказал себе, что должен в первом же порту покинуть дхоу, вернуться на Дхораи и совершить то, что намеревался.

Потом его чувства прояснились, и Одэ начал мыслить спокойнее. Он сказал себе: «Я не вернусь на Дхораи. Если бы мне было предназначено убить Харита, я сделал бы это тогда, когда мне представился удобный случай. Раз я этого не сделал, то теперь я должен положиться на справедливость Аллаха. Но поскольку правосудие уже свершилось, моя судьба больше не связана с судьбой Харита. Теперь я свободен и могу вернуться домой, в Ишан».

Книга VI. Белая смерть

Глава 1

Мой дом находится почти в центре Исфагана. Это небольшой, но уютный особнячок, позади которого разбит тенистый сад. Как-то во второй половине дня, когда я сидел в саду, читая газету, моя матушка выбежала из дома в крайнем волнении.

— Ахмед, — сказала она, — Кефтия хочет тебя видеть!

— Кто тебе это сказал? — спросил я.

— Сам Кефтия, начальник полиции!

— Ну что за нежданная радость, — отозвался я. — Пусть слуга проведет его в сад.

Услышав мои слова, матушка ударилась в слезы.

— Ох, господи, — запричитала она. — Что ты натворил, Ахмед? Что нужно от тебя полиции?

— Да ничего я не делал, — сказал я ей. — Речь, вероятно, будет идти о каком-нибудь общественном поручении.

Она мне, конечно, не поверила, и тут в сад ворвался мой отец.

— Ахмед, еще не поздно убежать через стену. Спрячься у Али в доме, а я использую все свое влияние в Тегеране…

— Ваши страхи совершенно беспочвенны, — заявил я. — Я не виновен ни в каком преступлении. Пожалуйста, проводите гостя в сад.

Некоторое время родители молча смотрели на меня.

— Ладно, — наконец сказал отец. — Может быть, лучше остаться и все отрицать. Да, я думаю, ты прав, Ахмед. Сейчас я его приведу.

Они с матерью ушли прежде, чем я смог вставить хотя бы слово. Никого из представителей старшего поколения невозможно убедить в том, что визит полицейского может означать нечто иное, нежели арест и заключение под стражу.

В бесшабашные дни моей молодости я совершил один-два неосторожных поступка, но это было очень давно. И теперь я не мог придумать никакой причины, которая могла бы привести ко мне начальника полиции. Так что я ждал его с некоторым опасением. Кефтия, говоря по правде, имел несколько зловещую репутацию. Он совершенно честный человек, но слишком хитрый. Его любовь к ненужным сложностям часто приводила к ненужным смертям. Зная это, я изо всех сил пытался разгадать истинную цель его визита…

* * *

Меня зовут Ахмед Аботай эд-Дин. Я родился здесь, в Исфагане, самом прославленном из великих городов Ирана. Мой отец происходит из старой семьи тегеранских землевладельцев, для которой с падением Резы-хана настали плохие времена. Моя мать — из бухарской знати, сильно поредевшей после смерти последнего эмира. Она дала мне монгольское имя Аботай и заставила выучить язык ее народа и ее родословную, которую она возводила к хану Узбеку.

Мои родители часто спорят об относительной чистоте и благородстве своих родословных. Что касается меня, то, когда я вырос, меня перестали заботить древняя знатность или минувшая слава. Я решил проложить свою дорогу в этом мире, а не обитать в мире, давно исчезнувшем.

У меня были склонности к языкам и искусству, и я поступил в Тебризский университет. Я проучился там два года, но мое образование было прервано Второй мировой войной. Я способный переводчик и поэтому исполнял особые поручения вместе с разными британскими и американскими офицерами.

В те годы я много путешествовал — на запад до самого Стамбула, на восток до Кабула и даже дальше. Я научился разговаривать с турками, арабами, афганцами, армянами, туркменами и курдами, с киргизами и бактрийцами на их языке. К концу войны я скопил достаточно денег, чтобы купить домик с садом и нанять слугу. Мы с родителями наслаждались скромным процветанием, но конец войны означал конец моих перспектив. Неожиданно из Ирана исчезли молодые американские офицеры — вместе со всеми своими интригами, удивительным снаряжением, многозарядными ружьями, личными желаниями и любовью к приключениям. Стало трудно найти работу даже квалифицированному переводчику. Я довольствовался должностью переводчика в Абадане, где наставлял угрюмых арабов и немытых аборигенов в их новых обязанностях.

А теперь даже такая работа пришла к концу, поскольку большинство арабов были суннитами, и они заявили, что не желают иметь дело с шиитом, то есть со мной. Кроме того, они обвинили меня в нечестности. Я защищался до последнего, но меня все же уволили. Я вернулся в Исфаган, и опять у меня не было никаких перспектив. Я стал серьезно подумывать о том, чтобы заняться торговлей. Вот как низко я пал.

И вдруг я понадобился начальнику полиции.

* * *

Слуга провел его в сад и направился к дому. Я крикнул ему вслед, чтобы он принес чай, и поднялся навстречу гостю.

Начальник полиции Кефтия мало изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. Это был невысокий лысеющий человечек, толстый, как турок, с холодными проницательными глазками. Из-за своей тугой портупеи он напоминал мне свинину по-польски. Однако я придержал эту шуточку про себя и гостеприимно осведомился о здоровье Кефтии.

— Я вполне здоров, мой дорогой Ахмед, — сказал Кефтия. — Если не считать случайных приступов астмы. Но, конечно, с годами мы не становимся моложе, увы.

— Печально, но это так, — поддакнул я. — Иной раз в холодное зимнее утро мне напоминает об этом ноющая рана на ноге.

— Ах да! — воскликнул Кефтия. — Я почти забыл об этом. Я был уверен, что ты получил эту рану, когда контрабандой перевозил золотые слитки через турецкую границу, а?

— Не совсем так. В то время я переводил армянских беженцев через азербайджанскую границу.

— Ну конечно! Должно быть, меня подводит память. Ну, Ахмед, как ты жил в эти скучные годы после войны?

Он знал это не хуже меня, если не лучше. Все это были пустые слова, но не в обычае Кефтии прямо переходить к делу, поэтому мы вспоминали о минувшем и пили чай. Наш разговор мог бы тянуться так часами, но я предположил, что начальник полиции приглашен на ранний обед, потому что он заговорил о причине своего визита через удивительно краткий промежуток времени.

— Ахмед, в войну ты превосходно работал на разведку. Не хочешь ли ты снова использовать свои таланты?

— Может быть, — сказал я. — И на кого мне придется работать?

— Твой наниматель — американский агент, который прибыл в Иран по особому делу. С оплатой проблем нет, ты должен помнить это по своим прошлым встречам с американцами.

— Мне всегда нравились американцы. Я буду рад помочь этому человеку, — заявил я.

— Отлично, — ухмыльнулся Кефтия. — И еще ты лишишь его толики имущества, будешь завышать цену на свои услуги при каждой возможности и вообще вести себя так же, как в прошлом?

— Богом клянусь! — воскликнул я. — Мои рекомендации военных лет говорят сами за себя. Моя верность, моя честность…

— Да-да, — сказал Кефтия. — Все твои наниматели хорошо отзывались о тебе. Но мы с тобой знаем друг друга, мой дорогой Ахмед, и мы знаем, как беспечны американцы с такими вещичками, как котелки, палатки, револьверы, одеяла, бинокли, мулы, верблюды, ружья, ботинки…

— За всю свою жизнь я никогда не украл и пары ботинок, — возразил я.

— Может, и не украл, — согласился начальник полиции. — Но все прочие предметы в ваших экспедициях удивительным образом терялись и не менее удивительным образом появлялись в продаже на базарах Исфагана и Мешхеда, а деньги каким-то образом шли в твой кошелек.

— Я обвиняюсь в краже? — спросил я.

— Вовсе нет! Я просто пользуюсь возможностью поздравить тебя с такой выгодой. Даже арабы из Абадана почувствовали, что должны отплатить тебе за твои последние услуги по переводу.

— Как я мог отказаться от подарков этих невежественных людей? — спросил я. — Они думали, что их подарки помогут им купить работу полегче. Бесполезно было их уверять, что у меня нет никакой власти над британскими нефтяниками. Они были настойчивы в своих попытках умилостивить меня, и я был вынужден принимать их подношения.

— И опять же — никаких обвинений. Всем известна щедрость арабов — они дают деньги так же легко, как сфинкс молоко. Поздравляю тебя со столь хитрым вымогательством.

— Бога ради! — вскричал я. — Я должен выслушивать оскорбления в собственном доме!

— Да никаких оскорблений, — возразил Кефтия. — Я просто подумал, что должен упомянуть об этом. Меня попросили найти в помощь американскому агенту надежного и сообразительного человека, который говорит на нескольких языках.

— И вот поэтому вы пришли прямиком ко мне.

— Да. Просмотрев свои списки мошенников, воров и бандитов, я наткнулся на тебя. Говорят, что ты верно служил американцам в годы войны и хорошо делал свое дело, несмотря на воровство и интриги. Этого, решил я, должно хватить. Из собственного печального опыта я знаю, что честнейший человек знает обычно только один язык, в лучшем случае — два. Только авантюристы учат пять или даже шесть и больше. Только вор знает, где скрываются другие воры, и только убийца может отыскать других убийц. Поэтому я выбрал тебя. Но слушай меня внимательно, Ахмед Аботай эд-Дин.

— Я слушаю.

— Правительство в Тегеране хочет помочь этому американцу чем только возможно и оказывает ему всяческое содействие. Он наш почетный гость, наш друг, наш помощник. Кроме того, его правительство дает Тегерану много денег. Поэтому Тегеран будет крайне огорчен, если миссия американца провалится. Они перенесут свое недовольство на меня, — тут начальник полиции впился в меня взглядом, — а я перенесу свое недовольство на тебя самым прямым и недвусмысленным образом.

— Поскольку вы мне не доверяете, — оскорбленно произнес я, — забирайте свою работу и предложите ее погонщику верблюдов. Не нужны вы мне вместе с вашим американцем.

— Не будь смешным, — отеческим тоном пожурил меня Кефтия. — Любой в Исфагане знает, что ты самый подходящий человек для этого дела. Твой успех принесет почет и уважение твоим родителям и городу. Удача может улыбнуться тебе. Поверь мне, Ахмед, вознаграждение будет немалым.

— Ну, может быть, я и возьмусь за эту работу.

— Конечно, возьмешься, — заверил меня начальник полиции. — Разве я не говорил, что ты единственный, кто для нее пригоден? Просто помни все, что я тебе сказал. И помни, что американцы — очень странный народ, склонный к внезапным вспышкам энтузиазма и поспешным решениям. Но под твоим присмотром он наверняка добьется успеха.

— Что это за человек и с какой миссией он прибыл в Иран? — спросил я.

— Его имя Стивен Дэйн. А что касается миссии, он скажет тебе сам — столько, сколько сочтет нужным. Вы встретитесь с ним сегодня вечером в отеле «Шираз».

Начальник полиции ушел, а я рассказал родителям о своей новой работе. Их радость не знала границ. Отец немедленно решил купить садовый участок за городом и весело рассмеялся, когда я сказал ему, что плата за мою работу может не покрыть подобных расходов.

— Ты сделаешь все, как надо. Я верю в тебя, — заявил отец.

Я ничего не мог сказать на это. Привычки и ожидания старых землевладельцев невозможно изменить за одну ночь.

Глава 2

Вечером начальник полиции привел меня в отель «Шираз» и представил Стивену Дэйну. Я с живым любопытством разглядывал агента. Мое первое впечатление о нем — высокий мужчина с властным взглядом серых глаз и продолговатым худым лицом. У него были сильные руки — твердые и сухощавые. Шея в распахнутом вороте белой рубашки была мускулистой, а это верное свидетельство физического состояния человека. Вообще же выглядел он суровым, неторопливым и церемонным. Мне показалось, что он не часто смеется, и, судя по его выражению лица, я решил, что он склонен к аскетизму. Помимо этого, он сильно напоминал мне других американских офицеров, с которыми я познакомился во время войны.

— Итак, мистер Дэйн, — сказал Кефтия, — позвольте мне представить вам Ахмеда Аботая эд-Дина, переводчика необыкновенных достоинств, моего старого друга. Ни один местный житель не знает о здешнем преступном мире больше, чем мой дорогой Ахмед. А то, чего он не знает, он, вероятно, способен узнать.

Я попытался вставить слово, потому что он говорил обо мне, словно об овце на базаре, но Кефтия с силой схватил меня за локоть и продолжил:

— Ахмед — это сокровище, мистер Дэйн. Он знает все, что можно знать о контрабанде, ворованных вещах и вымогательстве. А такое знание достается нелегко. И, как я уже упоминал, он замечательный переводчик и такой человек, к которому без опаски можно повернуться спиной. В один прекрасный день Ахмед разбогатеет, если только прежде его не повесят. Кроме того, он может сохранить в тайне все, что вы посчитаете нужным ему доверить. Я лично гарантирую вам это — клянусь именами почтенных родителей Ахмеда.

Я принял во внимание эту угрозу. Ничего, придет час, когда мы с Кефтией уладим наши дела.

Кефтия поклонился и испросил разрешения удалиться, весьма довольный тем, что оказывает услугу и Тегерану, и Вашингтону, причем с двойной выгодой.

Мы с Дэйном остались наедине, к обоюдному нашему смущению. После устроенного мне Кефтией представления было трудно установить хорошие деловые отношения.

— Не хотите ли кофе? — спросил Дэйн, нарушив молчание.

Я кивнул.

Дэйн приготовил кофе, и мы молча выпили по первой чашке. За второй Дэйн, как будто читая мои мысли, проронил:

— Пусть Кефтия вас не беспокоит, Ахмед. Он полицейский, а они совершенно одинаковы во всем мире.

— Все полицейские одинаковы, только преступники разные, — откликнулся я, на ходу сочинив афоризм, подходящий к теме.

— Преступники тоже различаются не очень сильно, — задумчиво возразил Дэйн. — Они не сильно отличаются от полиции. Я заметил, что они поразительно похожи.

Для американского агента это было странное высказывание.

— В самом деле? — осторожно спросил я.

— В определенной степени, — подтвердил Дэйн. — Я думаю, это вид симбиоза. Или, возможно, некоторых людей просто тянет к преступлениям. И на какую сторону они встанут — всего лишь дело случая.

— Выходит, есть склонные к преступлению полицейские и преступники-законолюбы?

— Я в этом уверен, — сказал Дэйн.

Я рассмеялся, довольный этим весьма вольным выводом. Разумеется, я принимал во внимание, что Дэйн выказывает мне симпатию чисто автоматически, но все же он сразу мне понравился. Мало того, этот человек снискал сразу мое доверие и восхищение.

— Ну, а как обстоит дело с вами? — спросил я. — Вы вроде бы полицейский, так вы тоже причисляете себя к преступникам?

— Разумеется, — ответил Дэйн. И он пустился в рассуждения об определении природы закона, и о двойственном отношении к закону полицейских, и о великом множестве прочих тем. Это было весьма приятно, но я не имел понятия, насколько Дэйн во все это верит. Но в конце концов результат этих рассуждений меня успокоил.

— Ахмед, — сказал Дэйн, наливая себе третью чашку кофе, — мне не нужны были рекомендации начальника полиции относительно вас, и я их не требовал. Сегодня я позвонил двум людям, которые работали с вами во время войны и которых я знаю лично.

— Вы спросили их, можно ли мне доверять?

— Нет. Я просто сообщил им, что собираюсь работать с вами, и внимательно выслушал их после этого.

— И что же?

— Им было что сказать. Во время войны вы совершали удивительные вещи, Ахмед, в частности эти путешествия в Узбекскую и Киргизскую Республики. И еще вы провели одного нашего человека в Бухару и Самарканд.

— В этом не было ничего трудного, — скромно ответил я. — Русскую разведку в Центральной Азии переоценивают.

— Я бы хотел повидать те места, — произнес Дэйн с тоскливой ноткой в голосе.

— Если хотите, я могу это устроить.

— Нет, — печально откликнулся Дэйн. — Боюсь, не сейчас. У меня есть дело здесь, в Иране. — Он помолчал. Возможно, он думал о Золотом Самарканде, о гробнице Тимура и о древней Бухаре, в которой высится Башня Смерти. Со своей стороны, я бы предпочел увидеть Нью-Йорк или хотя бы Лондон.

Дэйн снова обратил на меня внимание.

— Я доверяю вам без вопросов, — заверил он ровным голосом. — Но скажите, Ахмед, можете ли вы доверять мне?

Это застало меня врасплох, но его вопрос многое сказал мне о его проницательности.

— Интуиция велит мне доверять вам абсолютно, — заявил я. — А я всегда следую своей интуиции. То есть — если я решу работать с вами, я буду вам доверять.

— Разумеется, — кивнул Дэйн. — Я должен рассказать вам, зачем меня послали в Иран.

Мы переместились в удобные кресла, и Дэйн начал:

— Мое задание касается производства и контрабанды героина.

Я кивнул, и он, должно быть, заметил мелькнувшее на моем лице выражение легкого разочарования, потому что тут же сказал:

— Это выглядит не столь романтично, как тайная миссия в Советскую Азию, но я думаю, что вы найдете эту работу достаточно привлекательной. Это очень серьезное дело.

— Героин, — задумчиво произнес я. — Этот наркотик производят из опиумного сырья.

Дэйн кивнул.

— Что еще вы о нем знаете?

— Полагают, что он вызывает крайне скорое привыкание. Я уверен, что в большинстве стран он запрещен. Я не думал, что в Иране находится центр его распространения.

— В Иране — никогда. Героин обычно производили в странах Средиземноморья из турецкого и египетского опиума и контрабандой доставляли в Соединенные Штаты через Нью-Йорк. Не так давно торговлей героином занялся коммунистический Китай — они доставляют наркотик через Гонконг в порты Западного побережья. И недавно Иран неотвратимо стал также весьма важным перевалочным пунктом. Вам что-нибудь известно об этом?

Я покачал головой.

— Мистер Дэйн, если вам нужна информация о местном производстве опиума, я могу вам помочь. Есть опиум арабский, хорасанский и самый чистый — черный опиум из Белуджистана. По большей части его производят нелегально.

— Я интересуюсь героином.

— Об этом у меня никакой информации нет.

— Ну, зато кое-какая есть у меня, — сказал Дэйн. — В прошлом году в Мешхеде был обнаружен тайник с героином высокой степени очистки. Судя по настойчиво распространяющимся слухам, этот наркотик был произведен где-то на севере, затем переправлен через Иран в один из портов Персидского залива для отправки в Соединенные Штаты. Мы узнали все это, но не смогли выяснить подробности. Поэтому один американский агент был отправлен в Иран, чтобы расследовать этот случай совместно с местными властями. Примерно за неделю он выяснил, что одним из главных пунктов переправки наркотика была деревня Имам-баба.

— Он быстро сработал, — сказал я. — И что еще он выяснил?

— Я не знаю. Вскоре после того, как он отправил первый рапорт, его убили. Возможно, он слишком торопился с работой.

— Как он был убит?

— Несколько свидетелей говорят, что это была ссора из-за женщины.

— Ну… Возможно, они говорят правду.

— Я так не думаю. Я хорошо знал этого агента. А еще я знал его жену и детей. Это был не тот человек, чтобы его убили из-за женщины.

— Понимаю. Вы узнали что-нибудь еще?

— Только слухи — тысячу разных слухов. Я надеюсь, что вместе мы сможем раздобыть хоть немного информации. Возможно, мы сможем отыскать ее в Мешхеде или Имам-бабе.

Я поднялся на ноги и поклонился.

— Мистер Дэйн, я сохраню все сказанное в тайне. Если я что-нибудь узнаю, я вам сообщу. Но боюсь, что не смогу сопровождать вас.

— Почему же?

— Потому что я не самоубийца, — ответил я. — Вы сказали мне, что первого агента раскрыли и убили за неделю. А как вы думаете, сколько времени понадобится убийцам, чтобы выяснить, кто вы такой, и затем избавиться от вас — и заодно от меня?

— Первый агент был неосторожен, — сказал Дэйн. — Мы с вами не будем столь легкой мишенью.

— Я вообще не собираюсь становиться мишенью, — заявил я. — Вам известно, что собой представляет страна к северо-западу от Мешхеда? Правительственные войска патрулируют долины большими отрядами и стараются держаться подальше от Хорасанских гор. Вам известно, что Имам-баба находится высоко в горах, возле границы между Ираном, Афганистаном и Туркменской Республикой? А знаете ли вы, что этот городок считается пристанищем бандитов и головорезов?

— Я уверен, что вы найдете способ, как безопасно выполнить задание, — сказал Дэйн.

— Напрасно уверены, — возразил я. — Эта часть работы не по мне.

— Стыдно, — укорил меня Дэйн. — Я так много слышал о ваших талантах и знаю, что никто не может вас заменить.

— То, что вы слышали — верно, — ответил я. — И тем не менее, поскольку я предпочитаю остаться в живых, меня может заменить кто-нибудь другой, менее достойный.

— Что ж, так и быть, — заключил Дэйн. — Но мне будет неприятно сделать богатым человека менее достойного.

— Что вы имеете в виду?

— Мое правительство сильно озабочено появлением нового источника героина, — сказал мне Дэйн. — И поэтому вознаграждение человеку, который поможет мне отыскать этот источник, будет весьма щедрым. Ну, а поскольку вы не заинтересованы…

— Минуточку, — прервал я его. — Я не говорил вам, что я не заинтересован. Я только сказал, что это не мой профиль. Но ведь может же человек сменить профиль работы — особенно если для этого имеется веская причина.

— Я не могу просить вас об этом. Как вы говорили, это слишком опасная работа.

— Вы полагаете, это меня волнует? — спросил я. — Меня, который всю войну выполнял самые рискованные поручения? Опасность меня не волнует. Я просто не люблю рисковать ради самой опасности.

— Целиком и полностью с вами согласен. И уверяю вас, если вы захотите мне помочь, мы не будем рисковать понапрасну.

— В этом можете положиться на меня, — сказал я. — Ну, а что касается точного размера вознаграждения…

— Мы обсудим это завтра к вашему вящему удовольствию. У нас будет достаточно времени, чтобы прийти к соглашению на пути в Мешхед.

— В Мешхед? Завтра?

— Конечно. Чем раньше мы начнем, тем раньше закончим и тем скорее вы разбогатеете. До завтра, друг мой.

С этими словами Дэйн проводил меня до двери, с чувством пожал руку и пожелал спокойной ночи.

Оставшись один, я обдумал все это дело. В разговоре с Дэйном я несколько преувеличил опасности, ожидающие нас непосредственно в Мешхеде и Имам-бабе — это был законный предлог для торговли. Я был уверен, что Дэйн это понял. Но даже если не принимать в расчет преувеличения, риск был. И возможно, даже слишком большой.

Однако я был намерен работать на Дэйна, имея в виду возможность сбежать, если дела пойдут из рук вон плохо.

А вот о большом вознаграждении следовало подумать. Кроме того, стоило подумать о самой работе, которую я полюбил во время войны. Интриги, хитрость, секретность — свои таланты в этих делах я не использовал со времени ее окончания. Но теперь я мог снова воспользоваться ими, да еще под началом специалиста в деле лжи.

Потому что Дэйн знал так же хорошо, как и я, что тот героин, который он ищет, не был произведен в Иране. Никто не смог бы построить здесь фабрику без ведома Тегерана, особенно фабрику по производству героина. Тегеран слишком ценил щедрую американскую помощь, чтобы допустить существование такой фабрики.

Так что нам наверняка придется пересекать границу с Афганистаном или Туркменской Республикой, возможно — нелегально. Но Дэйн, видимо, не хотел до такой степени посвящать меня в свои планы.

Все равно. Я разглагольствовал об опасности лишь для видимости — и еще для того, чтобы набить себе цену, а не из страха. Если Дэйн решил мне лгать, то это было совершенно естественно. Помимо всего прочего, если того потребуют обстоятельства, мне тоже придется лгать ему.

Глава 3

На следующий день мы со Стивеном Дэйном вылетели в Мешхед. Вылетели мы рано утром и к полудню уже пролетали над голыми солончаками Дешт-и-Кавир, большой пустыни на севере Ирана. Во второй половине дня впереди показались минареты Мешхеда, а вскоре мы были уже в городе.

Мы договорились встретиться вечером у Синей Мечети. Затем Дэйн отправился заказывать комнаты в отеле, а я — собирать информацию, какая попадется.

На этот случай я придумал себе легенду прикрытия — я, мол, торговец из Исфагана, предлагаю лучший вышитый лен. Прежде чем отправиться в дорогу, я купил — по сходной цене — целый чемодан прекрасных образцов исфаганских вышивок. С ним я отправился на базар и там воспользовался всеми трюками торговца, пристраивающего свой товар. С божьей помощью я сумел продать большую часть привезенного, потому что с искусством исфаганских мастеров не сравнится ничто в мире. Я переговорил со множеством людей, обменивая слухи из своего родного города на сплетни из других мест.

Этот способ, к моему величайшему сожалению, принес мне очень мало информации. Разговор вертелся в основном вокруг засухи, русских радиопередач и обещаний шаха насчет земельных реформ.

Я пошел в кофейню, но там тоже не добился успехам об убитом американском агенте ничего не было слышно. Тогда я решил начать разговор об этом сам, но косвенным образом, и посмотреть, к чему это приведет.

— В Тебризе, — сказал я рослому молодому кузнецу, — ходят слухи о странных делишках турок.

Кузнец подался вперед и спросил, что это за слухи. Прислушались и еще несколько человек, потому что истинный мешхедец всегда поверит во все, что вы скажете о турках.

Но меня не так-то легко было разговорить, и с околичностями и многозначительными кивками я сообщил, что близятся события странные и недобрые и что турок надо опасаться больше, чем русских или афганцев.

Как я и ожидал, это вызвало спор. Мешхедцам нравится верить, что они живут, постоянно окруженные опасностями, но от их города до турок расстояние куда больше, чем до русско-афганской границы, до которой отсюда около девяноста миль.

— Вы не знаете, о чем говорите, — подал голос угрюмый белудж. — Хотя турки — люди злые и безбожные, американцы их сдерживают. Но здесь, на северо-востоке, где наши горы переходят в туркменскую равнину и встречаются с афганскими высокогорьями, наши враги строят против нас тайные козни.

Я посмеялся над белуджем и сказал ему, что он не знает, где кроется настоящая опасность, и что он не узнает ее, пока она не дернет его за бороду. Он потемнел лицом и пробурчал:

— Вы, исфаганцы, все поголовно глупцы. Аллах всемогущий! Ты думаешь, я не чую, где таится угроза для нас? Что в Мешхеде не слыхали о чертовом грузе, который пришел через горы из Имам-бабы…

Тут его толкнул локтем приятель, и он умолк. Я понял, что они считают меня полицейским шпиком, и принялся хохотать, чтобы проверить их подозрения. Посетители кофейни умолкли, и мне стало ясно, что они не доверяют мне. Поэтому я придумал историю о заговорах и интригах на юге, где Шатт-эль-Араб разделяет Иран и Ирак. В моей истории полно было контрабандного оружия, суннитов и тайных заговоров арабских стран против Ирана.

Немногочисленные арабы стали косо на меня поглядывать, но зато эта история принесла мне некоторое доверие со стороны иранцев. Я вышел из кофейни, пообещав завтра вернуться сюда.

Уже темнело, когда я встретился со Стивеном Дэйном у Синей Мечети. Я вкратце рассказал ему, что удалось узнать, и мы пошли в отель.

По дороге мы миновали Старый Город, где еще сохранились крытые базарные улочки, узкие и извилистые, как горная дорога. Эти базары поразительно воняли верблюжьим, конским и коровьим навозом и человеческим дерьмом, были полны потными немытыми телами, вонючими хлопковыми одеждами, обрезанными гирьками на весах, открытыми сточными канавами и всеми прочими прелестями, и все это мешалось с запахом седельной кожи, необработанной шерсти и приправ. Настоящая клоака! Однако издали, особенно с наветренной стороны, Старый Город выглядит очень живописно. Европейцы любят смотреть вниз на таинственные улочки, по которым ходят местные жители в длинных халатах, тюрбанах и войлочных шапках.

Все это весьма привлекательно, но для современного иранца вроде меня Старый Город Мешхеда напоминает о живучести старины. Очень ностальгический вид, несомненно, но он напоминает каждому иранцу о тех днях, когда русские и англичане швыряли нас, словно игральные кости, в своих имперских играх, когда туркмены и курды ходили на нас набегами и когда пришельцы с Запада считали нашу древнюю цивилизацию и наш национальный дух не более чем лепетом неграмотных дикарей. Старые базары — это позор, и нынешний шах совершенно справедливо намерен их модернизировать. А еще — это очень опасные места,

Мы влипли в неприятность, как только зашли достаточно далеко в лабиринт узких извилистых улочек. Началось все на пустом месте — толпа спорящих мужчин, по виду — сартов, двигалась прямиком на нас. Они зло и возбужденно переговаривались и толкали друг друга. Я сразу почуял опасность и повернулся к Дэйну. Но Дэйн увидел все раньше меня. Он схватил меня за руку и утянул в угол, образованный двумя домами.

Сарты приближались, споря все громче и громче, как будто они были навеселе. Пошатываясь, они как бы случайно приближались к нашей оборонительной позиции. Я вытянул из рукава маленький автоматический пистолет итальянского производства, который мне во время войны подарил один английский офицер.

— Уберите это, — сказал Дэйн.

Я начал спорить, но Дэйн меня оборвал:

— Мы не можем стрелять по людям в таких городах, как этот. В лучшем случае дело обернется тюрьмой и бесконечными объяснениями, и все дело рухнет.

— Но разве ваше правительство за вас не вступится?

— Мое правительство находится за шесть тысяч миль отсюда. Это мое задание, моя ответственность и моя голова.

Я хотел указать ему на то, что мою голову тоже неплохо было бы принять в расчет, но сарты были уже рядом. Их было пятеро, а может и шестеро, и выглядели они сущими головорезами. Они шли прямо к нам, делая вид, что пьяны, но поглядывали на нас вполне трезво. У одного или двух были дубинки, и мне показалось, что я заметил проблеск стали.

— Держите мне спину, — сказал Дэйн. И не успел я осознать это предложение, как он сделал три длинных шага вперед. Я двинулся следом с нехорошим предчувствием.

Убийцы отбросили всякую маскировку. Шедший первым занес свою дубинку, но, прежде чем он смог ее опустить, Дэйн ногой ударил его по тому месту, которое мужчина бережет более всего. Не задержавшись для того, чтобы убедиться в очевидном, Дэйн развернулся к следующему, который отпрянул назад и оказался вне его досягаемости. Но это движение Дэйна было обманным, потому что он тут же развернулся вправо. Человек, стоявший с той стороны, взмахнул дубинкой и нанес ему удар по тому месту, где шея переходит в левое плечо. Это был болезненный удар, но он не достиг цели, потому что просвистел мимо ключицы. И тут Дэйн ударил, но не так, как бьют обычно люди Запада. Он нанес удар ребром ладони, попав нападавшему точно пониже носа.

Только не подумайте, что я стоял без дела, пока все это происходило. Двое выбыли из драки, но мгновением позже мне пришлось драться не на жизнь, а на смерть с двумя другими громилами. По счастью, сходящиеся под острым углом стены за моей спиной не давали им напасть на меня одновременно. Они пытались прикончить меня, а я отбивался, пустив в ход руки, зубы и небольшой, чрезвычайно острый нож, фамильный талисман, который я всегда ношу с собой.

У того сарта, который лез первым, тоже был нож, но я недаром горжусь своим скромным умением владеть клинком. Я использовал этот свой талант, полоснул его по руке с ножом, а потом по брюху.

Толстая шерстяная куртка остановила смертельный удар, и он схватился за порезанную руку скорее от потрясения, чем от боли. Бешенство перевесило мою обычную осторожность — то бешенство, которое я относил за счет своих монгольских предков со стороны матери. С окровавленным ножом я бросился на врага.

И тут же кто-то сыграл марш дубинкой на моей голове. Я упал, ошеломленный, и увидел, что дубинкой противника завладел Дэйн.

Трое нападавших выбыли из строя, а трое других, хотя и продолжали нападать, начали выказывать признаки растерянности. Причина была очевидной, потому что Дэйн использовал свою дубинку невиданным образом.

Он ни разу не нанес удара, ломающего кости. Вместо этого он орудовал ею, как мечом, целя сартам по глазам и животам. А когда он бил, то не вкладывал в удары особой силы — ровно столько, чтобы разбить лоб или колено, но зато эффект был поразителен.

Я поднялся, с ножом в руке, хотя в голове у меня все еще звенело, готовый выпустить кишки из оставшихся врагов. Однако такой возможности мне не представилось — трое уцелевших сартов, обнаружив, что противостоят они двум столь замечательным противникам, дали деру. Раненый последовал за ними.

Одержав полную победу, мы с Дэйном остались на темной улочке одни. И направились в отель.

Глава 4

В номере гостиницы я оглядел свой набор царапин и синяков и не нашел ничего серьезного. Благодаря крепкому черепу — еще одному наследию моих монгольских предков со стороны матери — я вышел из драки невредим. И все же я был потрясен. На нас напали в самом начале нашего расследования, и, если мы будем упорствовать в его проведении, нас ждут большие неприятности. И что хуже всего, сражаться нам приходится с тенями, а нашим врагам известно, кто мы такие.

Любая темная улица может стать нашей могилой — так я и сказал Дэйну.

Он ответил:

— Будем держаться подальше от темных улиц.

— Тогда они будут стрелять в нас с вершины холма или попытаются задавить автомобилем.

— Мы примем меры предосторожности, — сказал Дэйн.

— Да чтобы убить нас, найдется сотня разных способов!

Дэйн пожал плечами. Я смотрел на него, пытаясь справиться с раздражением. Он сидел в кресле, откинув голову на спинку и закрыв глаза. Меня раздражало отсутствие всякого выражения эмоций на его худом лице. Я знал, что он, как многие англосаксы, был склонен скрывать свои чувства за маской иронии или безразличия и что, несмотря на его невозмутимый вид, он должен, также, как я, испытывать сомнения и страх. Он выглядел спокойным и невозмутимым. Возможно, это был стоицизм. Но, с другой стороны, это вполне могло оказаться следствием невежества и недостатка воображения, которые позволяют некоторым выказывать неуместную и ложную храбрость.

— Мистер Дэйн, — сказал я. — Я бы хотел услышать об этом деле больше.

— Что вы хотите знать? — спросил Дэйн, приоткрыв глаза.

— Все.

— Зачем?

— Затем, что я хочу знать точно, во что я ввязываюсь.

— Достаточно честно, — отметил Дэйн. — Но большую часть дела вы уже знаете.

— Тогда расскажите мне все остальное.

Дэйн кивнул и закурил сигарету. Затем он прочитал мне лекцию о торговле наркотиками, ее международном размахе и легальном прикрытии. Этот общий обзор, сказал он, необходим, чтобы понять наш частный случай, но когда он это говорил, в глазах его мерцал сардонический огонек.

Я сделал вывод, что торговля наркотиками — это главный источник средств для организованной преступности в Европе и Америке. Доходы от нее в сотни и тысячи раз превышают расходы. Эти доходы так велики, что в дело иной раз бывают вовлечены полицейские чины и правительственные чиновники. А иной раз в этот бизнес вступают целые правительства, и самый недавний пример тому — коммунистический Китай.

Героин, запрещенный законом наркотик, вызывающий быстрое привыкание — самый частый товар. Главным рынком его сбыта являются Соединенные Штаты.

Борьбой с контрабандой героина в Соединенных Штатах занимается несколько организаций. Это, разумеется, таможня, которая должна проверять слишком много кораблей и самолетов силами слишком малого количества людей. Это ФБР, пограничная служба, береговая охрана и полиция. Но на передовой линии борьбы стоит Бюро по борьбе с наркотиками, самостоятельное подразделение министерства финансов.

В сотрудничестве с полицейскими службами всего мира агенты Бюро пытаются пресечь пути торговли наркотиками, собирая доказательства причастности к этой торговле коррумпированных чиновников в Америке и за рубежом и выявляя новые пути контрабанды.

Но преступники не склонны поступаться столь прибыльным бизнесом. Поэтому если в одной стране им приходится туго, они переносят свои операции в другую. Агенты по борьбе с наркотиками следуют за ними, и все начинается снова и снова, и так без конца.

Нынешнее дело Дэйна возникло в результате наступления полицейских на торговцев наркотиками в странах Средиземноморья. В Италии и Франции было арестовано несколько ключевых фигур и закрыто несколько лабораторий, производящих героин. Но торговля не прекратилась — она просто перестроилась.

Большая часть героина по-прежнему производится и отгружается в Европе. Но в Иране образовался новый важный источник наркотика.

О нем известно очень мало. Местоположение фабрики, производящей героин, пока не установлено, хотя Дэйн не без оснований полагал, что он найдет ее в северо-восточном Иране, или в Хорасанских горах, или по ту сторону границы в Афганистане, или в Туркменской Республике. Но это было только начало. Дэйну нужно было узнать, как наркотик пересекает Иран до местапогрузки и кто его перевозит. Ему предстояло выяснить, какой порт используется для отправки наркотика, и, что еще более важно, он должен был раскрыть способ, которым героин столь успешно ввозили в Соединенные Штаты. И наконец, в его задачу входило разоблачение организатора этой трассы.

— И это все, что вы должны сделать? — спросил я.

— Где-то так, — ответил Дэйн.

— Очень хорошо. Груз героина обнаружен в Мешхеде, американский агент убит, некоторые слухи указывают на Имам-бабу как место встречи, а другие слухи указывают на некий порт в Персидском заливе. Вы можете добавить к этому еще что-нибудь?

— Мы совершенно уверены, что иранская торговля контролируется американцем, — сказал Дэйн. — Его обычно называют мистер Смит. Вовлечен в нее и некий арабский чин. Но как его зовут — мы не знаем.

— И все?

— Об этом — все.

— Маловато, — сказал я.

— Для начала достаточно, — возразил Дэйн.

— Вы не знаете, какой именно порт в Персидском заливе они используют? Это может быть Хормуз, Бушир, Кувейт или Абадан?

— В слухах упоминаются все они. Любой из них может оказаться тем самым.

— А лаборатория по производству героина? Что, если она находится по ту сторону границы, в Советской Азии?

— Об этом мы будем думать, когда придет ее черед, — заявил Дэйн. — Наша первая задача — получить информацию. Как вы думаете, вы сумеете отыскать человека, который заговорит?

— Люди всегда говорят за соответствующую цену, — сказал я ему. — Каждый второй в Мешхеде думает, что у него есть секрет на продажу, а те, у кого ничего нет, готовы его выдумать. Ваш приезд явно заметили, мистер Дэйн, и все, что нам нужно — это подождать до завтра. А там посмотрим.

Глава 5

Мое предсказание подтвердилось очень скоро. На следующий день, сразу после утреннего намаза, к нам стали приходить информаторы. Некоторые входили смело, заявляя, что они друзья американцев, другие проникали в отель через черный ход. В большинстве своем это были иранцы, но навестили нас и несколько человек из бахтиярских племен, несколько арабов, один русский эмигрант и даже пара сартов, соплеменников тех самых головорезов, которые напали на нас накануне вечером. Я исполнял роль переводчика, Дэйн сидел в большом кресле в номере отеля, слушал, подперев голову рукой и цинично щуря глаза.

В этой комнате было шепотом рассказано немало тайн. Дэйн вознаградил двух первых информаторов, и это воодушевило остальных. Нам намекнули на то, что в Таджикской Республике устанавливаются русские ракеты, что в русском Азербайджане скапливаются большие вооруженные отряды, что Афганистан и Россия тайно сговариваются о чем-то, что Советы планируют объединить Персию и афганский Белуджистан в одну республику под своим контролем. Дэйн давал деньги тем немногим, кто говорил о северо-восточной границе Ирана, поскольку интересовался именно этим районом. Но ни один посетитель не сообщил ему ничего нужного.

Информаторы шли весь день. Даже управляющий отелем имел секрет на продажу, не говоря уже о посыльных. Заявился и седобородый старик, впавший в старческое слабоумие, который путал это столетие с прошлым и говорил о российских претензиях на Хайберский перевал и о том, что афганские племена вот-вот поднимутся и хлынут в Британскую Индию. Мы обращались с этим старцем вежливо, но постарались поскорее избавиться от него.

День прошел, и поток посетителей стал убывать. Это было печально. Каждый посетитель давал мне небольшое вознаграждение за мои услуги переводчика, и к концу дня у меня скопилась некоторая сумма. Но Дэйн не получил нужной ему информации. Он сидел и размышлял над своей неудачей, а я питался развеселить его.

— Клянусь Аллахом! — сказал я. — У кого из нас исполняются все желания? Мистер Дэйн, сегодня вы услышали по меньшей мере сотню тайн. Почему бы вам не привезти в Америку самые достойные внимания из этих секретов, чтобы ваше правительство записало их в секретных бумагах и успокоилось?

— Мое правительство не успокоится на этом, — ответил он.

— Это их успокоит! — заявил я. — Поверьте мне, сэр, я работал в прежние годы со многими американскими агентами, и все они возвращались домой с кучей подобных секретов.

Дэйн улыбнулся.

— Вы правы, Ахмед. Если бы я приехал в Иран за секретами, я собрал бы все это и довольный вернулся бы домой. Увы, я должен заниматься героином.

— Ни один из наших сегодняшних посетителей даже и не упомянул о нем, — печально проронил я.

— В таком случае мы должны подождать, — сказал Дэйн, — пока кто-нибудь упомянет.

— А может, никто не захочет об этом говорить.

— Конечно, захочет! Героин — это секрет, а секреты нужно продавать. Это вопрос времени.

* * *

Мы ждали три ночи и три дня. За это время ничего не произошло, так что мы с Дэйном наслаждались теми немногими развлечениями, которые мог предложить Мешхед.

Жизнь в этом городе, особенно после наступления темноты, не имеет ничего общего с приятным ночным временем в Исфагане, или Ширазе, или даже в Тегеране. Так и должно быть — не стоит ждать от города шиитов особых удовольствий. И однако умная лошадь всегда знает, где лежит овес, так что я сумел разыскать для мистера Дэйна весьма рафинированный клуб, о котором мне как-то рассказали.

Там были певицы и танцовщицы. Там была одна афганка, которая исполняла египетский танец живота лучше любой прирожденной египтянки. То, что она проделывала, было поразительно — ее тело оставалось неподвижным, а груди вращались, как крылья ветряной мельницы — по часовой стрелке, против часовой стрелки и обратно. Но хотя танцевала она весьма искусно, для меня в этом представлении было что-то отталкивающее, потому что она обращалась со своим телом как с занятным механизмом, а ее душа в этом не участвовала.

Мистер Дэйн, должно быть, чувствовал то же самое, потому что вскоре отвлекся от представления и заговорил с одной из здешних девиц. Должен признаться, я позавидовал ему. Это была девушка с пушистыми черными волосами, точеным личиком, прекрасной осанкой, высокой грудью, тонкой талией и изящными лодыжками — я бы с удовольствием выбрал ее для себя. Напрасно я указывал Дэйну на женщин с пышными формами — как и я, он не разделял с турками их предпочтений. А девушка, которую звали Лейра, казалась совершенно очарованной этим американцем, на языке которого она не знала ни слова.

Я. с трудом скрыл свое раздражение. Этим двоим для общения хватало не более десятка слов по-английски и по-персидски, и они не нуждались в моих услугах переводчика. Девушка уже показывала знаками, что считает это любовным увлечением, а не сделкой. А Дэйн, с лица которого исчезло каменное выражение, смотрел на нее с дурацким сияющим видом так, как будто эта общедоступная шлюшка была настоящей Шахерезадой.

Раздражение мое усилилось настолько, что я встал из-за столика, отрывисто бросив Дэйну, что увижусь с ним завтра утром в гостинице, если только он будет в состоянии заниматься делом. Он кивнул с отсутствующим видом.

Я направился к выходу не в самом лучшем настроении. Но в дверях меня остановила одна из женщин. Она была дородной и живой и прекрасно выглядела, несмотря на то что была на несколько лет старше меня.

— Вечер только начинается, — сказала она мне.

— По-моему, уже достаточно поздно, — ответил я.

— Мой дорогой, ты расстроен тем, что Лейра выбрала иностранца, не так ли?

Я воззрился на нее, пораженный ее проницательностью. Затем я пожал плечами и открыл дверь, заявив ей, что дела Лейры меня вовсе не касаются.

— Хорошо сказано! — воскликнула женщина, хватая меня за рукав. — Я уверена, что ты расстроился. Это дело не стоит таких чувств, поверь мне.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил я.

— У меня что, глаз нет? — вопросом на вопрос ответила женщина. — Или у тебя нет глаз? Посмотри на нее внимательней!

— Ну и что?

— Да она слишком тощая даже на утонченный вкус. А это ее миленькое личико выдает холодность и порочность натуры. Разве это не видно?

Посмотрев еще раз, я разглядел в лице Лейры что-то похожее.

— Далее, — продолжала женщина, — эти ее груди, которыми ты так заметно восхищался — скажи мне, где они принесли бы ей успех?

— Нельзя сказать, что это такой уж секрет, — ответил я.

— Конечно, нет, — поддержала меня женщина. — Подобные хитрости можно продавать в Тегеране, да еще среди йездов, в обители вероломства.

— Удивительно! — воскликнул я. — Мне это не приходило в голову!

— Конечно же, не приходило, — сказала женщина. — Ты добрый человек, это всякий может увидеть. Считай, приятель, что тебе повезло! Ночь с этим мешком костей запомнилась бы тебе только полученными синяками. Эта девка холодна и небрежна, ей удается только головы морочить. Прислушайся к совету женщины! А еще…

— Моя дорогая, — сказал я, — будь осторожна и не преувеличивай.

— Я ничего не преувеличиваю. Я говорю только то, что знаю. Но о ней такие слухи ходят…

— Какие слухи?

— Ну как ты думаешь, какого сорта девки бывают из племени йездов? Какие девки выглядят, как эта?

Я смотрел на нее, открыв рот. Затем быстро сделал знак от дурного глаза.

— Так она из йездов? — спросил я.

— Я никого не обвиняю, — сказал женщина. — Насколько мне известно, она такая же добрая шиитка, как ты или я. Видит Аллах, она прикидывается, будто стоит десяти таких, как мы. Больше я ничего о ней не скажу. Ты должен рассудить сам.

— То, что ты мне рассказала, очень интересно. Но я ничего не знаю о тебе, даже твоего имени не услышал.

— Меня зовут Соэра, — представилась женщина. — Обо мне сказать нечего. Но если ты будешь столь любознателен и пожелаешь что-либо узнать обо мне, то не выпить ли нам по чашечке кофе в моей комнате?

— Веди, — сказал я. Когда мы уходили, я еще раз взглянул на Дэйна и Лейру. Я напомнил себе, что мне повезло и я не связался с этим мешком костей и холодным личиком, да притом предположительно йездкой. И вот такими делами мы продолжали заниматься в эту ночь, да и в следующую тоже.

Глава 6

На третью ночь нашего пребывания в Мешхеде, именно тогда, когда я начал от души наслаждаться в этом благословенном городе, Дэйна наконец нашла та информация, которую он искал. Точнее, она нашла меня. Дэйн отдыхал в своем номере — должно быть, после утомительной ночи с Лейрой. Я возвращался от Соэры, которая оказалась крайне приятной женщиной, хотя очень дорогой и требовательной. Едва я ступил на лестницу, из темноты протянулась рука и ухватила меня за рукав.

Первая моя реакция была схватиться за нож, потому что у меня еще болела голова после нападения тех сартов. Но тут раздался голос, который произнес по-тюркски:

— Это ты покупаешь секреты?

— Выйди на свет, — сказал я, крепко сжав рукоять своего ножа.

— Я никуда не двинусь, — ответил этот человек сердито и раздраженно. — Сначала скажи мне — вы с тем иностранцем все еще покупаете секреты или уже купили все, что вам было нужно?

Я сдержал свое нетерпение и сказал:

— Мы еще покупаем секреты, если это те секреты, которые нам нужны. А теперь выходи на свет, или ты боишься показать свое уродливое лицо?

Это его задело, и он дошел вместе со мной до края веранды. Это был желтолицый молодой человек с тонкими черными усиками. В свете единственной голой лампы я разглядел высокую черную шапку из овечьей шкуры, потрепанный халат, на груди — две портупеи крест-накрест, за спиной винтовка, на ногах — поношенные сапоги из мягкой кожи. Я почуял запах овечьего загона и лошадиного пота и понял, что передо мной туркмен.

— Ну, теперь ты меня увидел, — сказал он. — Давай, веди меня к твоему господину, чтобы он мог купить мой секрет.

— Этот иностранец мне не господин, — сказал я. — Мы с ним друзья и вместе занимаемся важными делами.

— Ну так отведи меня к нему.

— Возвращайся к своей лошади, — сказал я. — Я не стану тратить его время и его деньги на туркменские выдумки. У любого бродяги Мешхеда есть секрет на продажу, но туркмены всегда опаздывают, а потому лгут пуще всех остальных.

Он свирепо глянул на меня, по туркменскому обыкновению скорчив рожу — они думают, что этим можно напугать. Я пожал плечами и отвернулся.

— Ради Аллаха! — сказал туркмен. — У меня есть настоящий секрет — секрет, который стоит много денег и жизней многих людей. Я смертельно рискую, явившись сюда, чтобы поговорить с иностранным шпионом… И вот как меня здесь принимают!

Я помедлил, разглядывая его, и дернул себя за нижнюю губу. Наконец я сказал:

— Несомненно, твоя история лжива, как все туркменские истории. Но я сначала выслушаю тебя, а потом буду решать. Если история будет чего-то стоить, я вознагражу тебя.

Туркмен разразился горьким смехом.

— Ты в самом деле думаешь, что я поведаю свой секрет двуличному персидскому горожанину?

— О Аллах! — воскликнул я. — По крови я монгол с материнской стороны, прямой потомок эмиров Бухары. Ты, глупец, подумай сам — откуда я, по-твоему, знаю твой язык?

— Всякий может выучить язык. Как тебя зовут?

— Ахмед Аботай.

— Я как-то знал в Мерве одного свинопаса по имени Аботай, — заявил он.

Такие штучки сходят у туркменов за юмор, и этот юноша казался себе весьма остроумным.

— Пошли, — повторил он. — Веди меня к своему господину.

— Сначала открой мне свой секрет.

— Никогда.

— Тогда дай мне хотя бы намек, чтобы я смог оценить его важность.

Обычное выражение лица туркмена — усмешка, но этот так нахмурился, что я испугался — не парализовало ли ему лицо от напряжения. Он подумал — что для туркмена всегда дело непростое — и наконец проговорил:

— Мой секрет касается города Имам-баба и одного вещества, которое называют Белым Порошком.

Я приложил все усилия, чтобы по моему лицу ничего нельзя было прочесть, но напрягся.

— Дальше, — произнес я усталым голосом.

— Это мое последнее слово, — заявил туркмен. — Прежде чем разговор пойдет дальше, я должен получить деньги.

Я зевнул.

— Твой так называемый секрет может оказаться совсем не важным, но я предоставлю моему другу возможность решить это лично. А тебе я дам возможность увидеться с ним.

Сказав это, я замер, как статуя, а туркмен молчал и нервно переплетал пальцы. Он ждал. Я тоже ждал.

— Ладно, — наконец проронил он. — Пойдем.

Я задумчиво сказал:

— Возможно, мне не стоит беспокоить моего очень богатого друга сегодня вечером. Может быть, лучше сделать это завтра или послезавтра.

Туркмен очень хорошо знал, чего я хочу и что было вполне естественно. Но, как и все их племя, он скорее проглотил бы свои деньги, чем расстался с ними. Он обозвал меня некоторыми непочтительными словами, продемонстрировав таким образом все свои грязные мысли и недостаток воображения. Я не обращал на него внимания, пока он не сделал паузу, чтобы набрать воздуха, и тогда я сказал, что, может быть, встречу с моим американским другом будет лучше отложить до следующей недели. Однако, добавил я, к тому времени у моего друга может остаться очень мало денег.

Туркмен застонал, как раненый зверь. Скупость боролась в нем с жаждой наживы. Наконец он достал из-под полы своего халата кошель. Он открыл его, как будто открывал рану в собственном теле, и с ругательством заплатил мне.

— Очень хорошо, — сказал я. — Теперь ты можешь встретиться с ним. Я уверен, что ты привел с собой переводчика.

— Переводчика? — переспросил туркмен. — Ты демон, ты ублюдок, ты что же, думаешь…

— Я делаю только то, за что мне заплачено, — сказал я. — Ты заплатил за то, чтобы встретиться с иностранцем, и ты с ним встретишься. Но насчет разговора с ним — может, ты знаешь английский? Если нет, я уверен, что он сумеет понять твой немецкий, или французский, или даже испанский.

Туркмен, который и свой родной язык знал едва-едва, от ярости совершенно онемел. Он почти прошипел:

— Клянусь Аллахом, горожанин, как ты мне услужил, так и я тебе услужу. Мой час еще придет, не сомневайся.

— Один Аллах знает будущее, — заметил я. — Все мы в его руках.

Туркмен справился со своей яростью и заплатил мне еще раз. Я же потребовал у него двойной платы только ради того, чтобы научить его вежливости, а не ради грязных монет из его кошелька. Этим косматым кочевникам недостает такой добродетели, как смирение. Я забрал у него деньги, отчего у него чуть сердце не разорвалось, и повел его вокруг отеля к черному ходу. Мы тихо проскользнули внутрь и, никем не замеченные, поднялись по задней лестнице.

Дэйн с легким удивлением взглянул на этого неумытого парня.

— С огромными усилиями я нашел ключ к вашей загадке, — гордо заявил я по-английски. — Но не выказывайте особой заинтересованности, иначе этот жадный сын шлюхи потребует все ваше золото, включая золотой зуб.

Дэйн кивнул, оглядел туркмена, отметил выражение его лица и посмотрел на меня. Затем изящно указал туркмену на кресло, но этот немытый дикарь глянул на мебель и решил остаться стоять. Затем он вдруг заговорил.

— Я уже говорил об Имам-бабе и Белом Порошке, — переводил я за ним. — Но прежде, чем я скажу еще хоть слово, я хочу получить деньги — не бумажки, а золото или серебро. А если моя история вас заинтересует, я хочу получить еще денег за ее продолжение.

Дэйн был к этому готов. Он дал ему пять мелких серебряных монет, пообещав потом дать еще. Туркмен попробовал на зуб каждую монетку, упрятал их к себе в кошелек и стал рассказывать.

Его имя, как он нам сказал, Хитай, и он из рода душак текке-туркмен. С утомительными подробностями он пересказал нам историю туркменских войн в Иране, Афганистане и Туркестане, сообщил о том, как текке-туркмены доблестно сражались против русских, иранцев и афганцев, об их превосходстве над их родичами — казахами, узбеками и киргизами и об их возродившемся боевом духе, их храбрости и неукротимости.

— Об этом я только упомянул, — заявил Хитай, завершая предисловие к рассказу, — чтобы вы знали, с какими людьми вы имеете дело.

Это, по-моему, было уж слишком. Я спросил:

— Скажи мне, мой неукротимый друг, как же так вышло, что русские уничтожили само название Туркестан, создав новое государство под названием Туркмения, захватили без особых усилий Мерв, а ваших неукротимых воинов послали в колхозы копаться в земле?

Хитай потянулся за ножом, я тоже, но Дэйн успокоил нас обоих, велев мне не оскорблять нашего гостя. Туркмену же он велел продолжать. Но Хитай не проронил ни слова, пока его не утихомирили еще четыре серебряные монеты.

— Нас одолели благодаря измене и нехватке снаряжения, — наконец сказал он. — Может, это и правда, что некоторые туркмены забыли свою кровь и историю и работают в колхозах. Но текке не забыли, и род душак не умрет, пока под рукой Аллаха существуют горы и солончаки!

Похвалившись, Хитай почувствовал себя лучше и вернулся к самому секрету.

Туркмены в Хорасанских горах, сказал он нам, очень бедны, и у них нет сил для успешных набегов на поселения в долинах. Поэтому они стали искать другой источник средств к существованию.

Тут Дэйн, несмотря на все мои предупреждения, проявил искру интереса, и нам пришлось дать этому туркмену еще несколько монет.

Эти горцы, сказал нам Хитай, идеально подходят для такой работы, поскольку многие роды текке жили в Хорасанских горах и на Копетдаге, а также в горах Памира к северу от Герата. Поэтому они могут беспрепятственно преодолевать горные пути там, где сходятся границы России, Афганистана и Ирана.

Сначала они занимались контрабандой оружия, потом — шерсти, потом — специй, доставляя их покупателям во всех трех странах. Работа распределялась по родам — чем сильнее род, тем более выгодную контрабанду он перевозил. Это всегда было занятием рискованным, тяжелым и малооплачиваемым.

Потом, два года назад, вождь алтаев, большого рода текке в Афганистане, нашел крайне прибыльную область контрабанды. Дело касалось Белого Порошка — вещества, которое туркмены прежде никогда не видели, но о котором слышали. Этот порошок, как выяснилось, был необходим жителям Запада, он был редок, дорог и запрещен властями.

Некоторые роды текке под предводительством рода алтай доставляли контрабандой этот порошок от его источника в Копетдаге до нескольких пунктов сбора в северо-восточном Иране, иногда — вблизи от Калат-и-Надири, иногда вблизи от Турбат-и-Шайх, а иногда еще дальше на юг, в обширную Соляную Пустыню.

Тут туркмен снова остановился и сказал, что ждет, чтобы ему заплатили за то, что он столько рассказал, и тогда он продаст нам больше подробностей.

Дэйн молча посмотрел на Хитая, — похоже, он пытался понять, что собой представляет этот туркмен. Затем Дэйн достал из нагрудного кармана свой бумажник, открыл его, нахмурился и закрыл снова.

— Почему вы оставили этот прибыльный бизнес и пришли ко мне? — спросил его Дэйн при моем посредничестве.

Туркмен с трудом отвел взгляд от бумажника Дэйна и ответил:

— Сначала в этом деле были заняты пять родов, и алтаи были главными, потому что это они первыми его начали и еще потому, что их было больше. Так продолжалось год, но потом многие алтаи из Афганистана и Таджикистана, прослышав о таком прибыльном промысле, присоединились к ним. Из-за этого доходы алтаев уменьшились. И они решили вытеснить из этого промысла другие роды. Они предательски обвинили душаков в немыслимом преступлении, и так началась вражда.

— А потом? — спросил Дэйн.

Хитай пожал плечами.

— Мы сражались и все еще сражаемся. Но алтаи — сильный род, у них есть новые ружья и много патронов. К тому же они забрали себе всю торговлю Белым Порошком и так разбогатели, что нанимают курдов и сартов для войны с нами. Пока алтаи возглавляют торговлю Белым Порошком, для моего народа надежды нет.

— И что вы об этом думаете? — спросил меня Дэйн.

— Туркмены солгут вам при первой же возможности, — ответил я. — Просто из любви к выдумкам. Но этот не солжет правдоподобно, потому что ему не хватает воображения. История этого человека вполне может оказаться правдивой.

Дэйн прикинул что-то в уме и заплатил Хитаю тысячу риалов новыми банкнотами. Это меньше восьми долларов, но для дикого кочевника — огромная сумма. Тем не менее Хитай насмешливо посмотрел на деньги и потребовал пять тысяч риалов.

— Сначала скажи мне вот что, — ответил ему Дэйн. — Откуда поступает Белый Порошок?

— Обычно мы брали его в горах, поблизости от персидского города Имам-баба, — сказал Хитай.

— Белый Порошок делают там?

— Нет. Мы просто там назначали встречу. Там алтаи должны передавать порошок душакам, а душаки должны доставить его туда, куда им скажут. Так было до начала раздора.

— А где алтаи берут Белый Порошок? — спросил Дэйн.

— Не знаю. Алтаи держат это в тайне. Но я знаю тропы, которыми они ходят, и могу проследить за ними до нужного места.

— Куда вы доставляли порошок?

— Мы переправляли его всего за несколько сотен миль и отдавали иностранцам, с которыми встречались в условленных местах.

— А что это за иностранцы?

— Арабы. Но не спрашивай меня, иранские это арабы, иракские или саудовские — для меня все арабы одинаковы.

— Кто первый вовлек алтаев в этот промысел?

— Этого я тоже не знаю. Алтаи могут сказать только то, что это богатый иностранец. Но они намекали мне, что он американец.

Дэйн заплатил Хитаю еще несколько тысяч риалов и задал еще несколько вопросов. Но он исчерпал до дна знания этого человека. Можно было выяснить подробности участия в этой торговле душаков, но об источнике порошка и о конечной точке его следования он ничего не знал. Равно как и о некоем американце, который контролировал все это дело. Разговор подошел к концу, вопросы кончились, а за окнами стали заметны первые проблески рассвета. Видя это, Хитай собрался уходить.

Прежде чем он ушел, Дэйн спросил, не пожелает ли он или кто-то из его соплеменников провести нас через горы за Имам-бабу, по тропам алтаев до источника Белого Порошка. Хитай сказал, что, возможно, желающий найдется, но дело это очень опасное и плата потребуется соответствующая.

Мы договорились, что обсудим соглашение на следующий вечер. И Хитай ушел.

Мы с Дэйном оба устали и решили поговорить обо всем после того, как выспимся. Я был рад этому, потому что мне было трудно сказать Дэйну одну вещь. Он мог, если у него было такое желание, лезть в горы с кучей сумасшедших туркменов и сложить там голову, как ему заблагорассудится. Но я не собирался идти с ним. Я сделал уже достаточно и теперь хотел получить свое вознаграждение. А потом вернуться в Исфаган.

Глава 7

Мы проснулись к полудню и вышли к ленчу в столовую отеля. За десертом я сказал Дэйну, что не собираюсь сопровождать его в горах.

— Почему? — спросил Дэйн.

— Потому что не намерен покончить жизнь самоубийством — ни за какие деньги.

— Это совершенно понятно, — сказал Дэйн. — Но в предстоящей поездке нет ничего опасного. С нами будут вооруженные люди, и идти мы будем осторожно.

Тут я презрительно рассмеялся.

— Поможет ли нам все это, если мы попадем в засаду? И какие предосторожности помогут нам в горах Копетдага? Вы же видите, как вас встретили в Мешхеде. И что, по-вашему, будут делать алтай-туркмены, когда вы приедете в Имам-бабу?

— Всегда можно найти способ сделать свое дело, — сказал Дэйн, что я счел совершенно неудовлетворительным ответом.

— Может быть, — возразил я. — Но вы можете и не найти то, что ищете.

— Думаю, что найду. Но я не вижу способа убедить в этом вас.

— Это действительно невозможно.

— Я собираюсь дать Хитаю две сотни долларов за то, что он будет моим проводником, — сказал Дэйн. — И еще сотню тем душакам, которые пойдут с нами. Как вы думаете, этого хватит?

— Более чем.

— Вам я собирался дать тысячу долларов.

На мгновение названная сумма ошеломила меня. В Исфагане тысяча долларов — это фантастические деньги, с ними можно постепенно возместить все утраты моей семьи. Я заколебался было, но все же справился с собой.

— Это превосходная сумма, но извините, я не намерен идти в горы с вами и этими изменниками-туркменами.

Я ждал его следующего предложения. Но его слова меня удивили.

— Хорошо, — сказал он.

— Прошу прощения, мистер Дэйн.

— Я сказал — ладно, — повторил Дэйн. — Я заплачу вам за уже проделанную вами работу и попрошу сделать для меня еще кое-что.

— Что именно?

— Я хочу, чтобы вы нашли человека вместо себя. Мне нужен человек, который знал бы английский и турецкий, умел обращаться с оружием и пошел бы со мной в горы. За это я заплачу ему полторы тысячи долларов — и ни на пенни больше. Вы можете найти такого человека?

Я подумал и понял, что могу найти десятка два таких людей, и все это будут недостойные воры и бродяги. Мне было очень неприятно думать, что мои полторы тысячи долларов могут достаться таким людям — да и вообще могут достаться кому-либо, кроме меня. Меня огорчало расставание с человеком, в распоряжении которого находилось такое богатство. Если я останусь с Дэйном и потом останусь в живых, я могу сделать себе состояние. Но если я вернусь в Исфаган сейчас, то не получу ничего, кроме нескольких сотен долларов — а этой суммы мне было явно недостаточно.

— Итак? — спросил Дэйн. — Вы можете мне кого-нибудь назвать?

— Такие люди есть, — сказал я. — Но они ограбят вас и сбегут при первой возможности.

— Я рискну. Назовите мне их имена.

Я надолго задумался и понял, что не могу упустить такую возможность. Шанс разбогатеть выпадает очень редко и неизбежно сопряжен с риском. Если я хочу когда-нибудь возвысить свою семью, я должен принять участие в этом безнадежном деле.

— Мистер Дэйн, — сказал я. — Я трижды дурак. Но я предпочту пойти с вами сам, положившись на вашу сообразительность и предусмотрительность, чем оставить вас на волю кого-либо из этих людей.

— Спасибо, Ахмед.

Я сурово кивнул.

— И за свою службу я попрошу всего лишь пять тысяч долларов.

— Я заплачу полторы тысячи. Но если вы останетесь со мной до конца, пока мы не выясним, как и кем героин вывозится из Ирана, я заплачу вам еще полторы тысячи.

Мы торговались еще полчаса, но Дэйн проявил твердость адаманта. Все, чего я от него добился — это обещания дополнительного вознаграждения, если я хорошо сделаю свое дело. Пришлось остановиться на этом, но даже три тысячи долларов перевешивали опасности, с которыми мы могли встретиться в горах. Итак, я принял предложение Дэйна и отправился закупать припасы для путешествия.

Вечером в гостиницу снова пришел Хитай. Он и его соплеменники были уверены, что смогут выследить алтаев до того места, где они получают героин, и сделать это, не подвергая нас всех опасности. За это они потребовали восемьсот долларов для себя и еще две с половиной сотни после окончания дела.

Я не был уверен в том, что Хитай сможет выполнить все свои хвастливые обещания. Но нам, кажется, не оставалось ничего другого, как продолжать дело, и на следующее утро мы отправились в Имам-бабу.

Дэйн взял напрокат древний «Ситроен», на котором мы поехали на юг, к Турбат-и-Шейх, что на основной дороге в Герат. Это было сделано с целью ввести в заблуждение сартов и алтаев. Не очень надежно, но в наших обстоятельствах ничего лучше предпринять нельзя было.

От Турбата мы повернули на северо-восток, на проселочную дорогу, которая вела в Карцеллиас. Эта дорога постепенно привела нас в более высокогорную и неприветливую местность, и «Ситроен» стонал и скрипел, когда мы вели его между холмами Хорасана. Хитай тоже стонал и скрипел — он был непривычен к машинам и отказывался расстаться с ружьем и прочим снаряжением. Поэтому каждый рывок машины стоил ему синяка на боку или спине, и он твердил, что будет избит до смерти раньше, чем мы встретим врага.

Не доезжая до Карцеллиаса, мы по компасу свернули на север, остановились на ленч, а потом снова пустились в путь. Дорога наша лежала вдоль реки Кашаф, по которой проходит северо-восточная граница между Ираном, Афганистаном и Туркменской Республикой. Однако реки нам видно не было, она была в нескольких милях к востоку от нас и на несколько тысяч футов ниже плоскогорья, которое мы пересекали. Мы ехали дальше и за весь день не встретили ни души.

Еще до заката мы оказались в самих горах. Дорогу указывал Хитай, который сказал, что хорошо знает эти места. Весь в синяках, он был еще способен смеяться над теми штуками, которые выделывала наша машина. Эта местность предназначена для ног, а не для колес, сказал нам Хитай. Он, качалось, получал большое удовольствие от того, с каким трудом наш «Ситроен» карабкался на становившиеся все круче склоны. Я видел, что он ненавидит машину нерассуждающей детской ненавистью и что он хочет, чтобы машина не выдержала, даже если это означало, что дальше придется идти пешком. На его желтом лице отражалось злорадное ожидание каждый раз, как машина натужно одолевала подъем, хрипя мотором и отчаянно цепляясь всеми четырьмя колесами за голый гранит. Усы его топорщились, узкие глаза зло сверкали, когда машина теряла сцепление и сползала обратно по каменному крошеву.

Но «Ситроен» не сдавался, и мы остановились вечером из-за темноты, а не из-за состояния дороги. Лагерь мы разбивали уже ночью. Я побаивался, что Хитай под покровом ночи прострелит двигатель — из одного злорадства, и присматривал за ним, пока он не заснул.

С первыми лучами рассвета мы продолжили наш маршрут. Дэйн снова сидел за рулем, положив одну руку на рулевое колесо, а другую на рычаг скоростей. Мы ехали самым легким путем, который только могли найти. Долгое время нам это удавалось. В душе этот «Ситроен» явно был лошадью, потому что выделывал такие штуки, которые не под силу автомобилю. Дважды в низинах мы вязли в грязи. Тогда приходилось выходить из машины и толкать, причем машина сама пыталась освободиться, как живое существо. Хитай тем не менее только делал вид, что толкает, хотя время от времени вкладывал в удар всю силу, как будто хотел сокрушить металлическую обшивку.

Мы продвигались по пересеченной местности, поднимаясь все выше, «Ситроен» фыркал и кряхтел, словно вот-вот развалится на части. Затем уклон стал круче, мы одолели еще сотню ярдов, и вдруг все четыре колеса заскребли по скале, потеряв сцепление с поверхностью, а перегретый радиатор выпустил в небо клуб пара. Мгновение машина удерживалась на месте, пытаясь одолеть непосильную крутизну, потом покатилась назад, набирая скорость.

Дэйн сражался с тормозами и рычагами, но «Ситроен» был уже на пределе. Не реагируя на усилия водителя, он продолжал соскальзывать вниз, раскачиваясь из стороны в сторону на камнях, набирая скорость и катясь к скальному обрыву. Радостный вопль Хитая оборвался — он осознал опасность и теперь молил машину удержаться, собраться с силами и поехать вперед.

Я крикнул ему, чтобы он открыл дверь и прыгал, и то же самое повторил Дэйну. Но Дэйн был слишком занят попытками удержать машину, а Хитай в ужасе застыл на своем месте. И что хуже всего, я оказался зажат между ними и не мог дотянуться ни до той, ни до другой двери.

Край обрыва был уже совсем рядом. Я закрыл глаза, ожидая ужасного падения. Хитай прекратил упрашивать машину и сидел, крепко сжав в руках винтовку, как будто таким образом можно было отвести беду. Двигатель взревел. И тут, не успел я осознать, в чем дело, как мы покатились вдоль обрыва, менее чем в футе от края.

Я понял, что Дэйну удалось справиться с машиной. Он снова управлял ею и пытался затормозить. Но нажимавшая на педаль нога уперлась в пол — тормоза отказали.

Несколько ужасных секунд мы катились вдоль края обрыва, потом Дэйн резко повернул руль. Мы повалились друг на друга, когда машина резко вильнула, потом ткнулись в лобовое стекло, потому что машина задом наехала на здоровый булыжник, затормозивший ее наконец, при этом едва не сломав нам шеи.

Мы выбрались наружу. «Ситроен» не получил особых повреждений, но явно был непригоден для дальнейшего путешествия. Поэтому мы достали из багажника свое оружие и снаряжение и оставили машину на этом месте. Прежде чем мы ушли, Дэйн сказал, что «Ситроен» совершил невозможное, доставив нас так далеко, но туркмен злобно пнул машину и заявил:

— Эта мерзкая четырехколесная тварь хотела нас убить и только ждала подходящего случая. Ни одна лошадь не соскользнула бы так далеко!

После чего мы пошли пешком через горы в сторону Имам-бабы. Дэйн проявил свою чисто американскую любовь к технике, Хитай — типично туркменскую ненависть ко всему иностранному и непривычному. Мне, единственному умеренному в пристрастиях человеку, осталось вслух согласиться с тем, что в пристрастиях обоих есть доля правды.

Ни тот ни другой не пожелали к этому прислушаться, и мы шли на север в молчании, под ярким полуденным солнцем, через скалы и снежники, приближаясь к Имам-бабе и таким опасностям, перед которыми проделки нашего «Ситроена» были просто подарком.

Хитай задал нам быстрый темп. Хотя он был так же тяжело нагружен, как мы, туркмен карабкался по скалам и валунам с быстротой горного козла. От него и пахло, как от козла, да и вел он себя временами так же, картинно замирая на очередной вершине в ожидании, пока мы с Дэйном его догоним. Никакого сомнения — Хитай был в горах у себя дома, и, когда день стал угасать, а я совсем выдохся, я уже ненавидел изо всех сил его нелепую овечью шапку, ремни крест-накрест, его мягкие сапоги — короче, я ненавидел это чудовище в человеческом облике. Ноги мои горели, и я начал ненавидеть даже Дэйна, который шел молча, выказывая необыкновенную выносливость. Он больше нравился бы мне, если бы проявил хоть малюсенькую слабость, как всякий нормальный человек.

Так мы и шли. В сумерках Хитай сказал нам, что до Имам-бабы осталось миль пять или шесть по холмистой местности между горами и рекой Кашаф. В угасающем свете мы пошли дальше, двигаясь по самой настоящей тропе, извивавшейся между скалами. Потом я услышал шум и замер.

Ошибки не было — это был отчетливый и ясный щелчок затвора, досылающего патрон. Я посмотрел в том направлении, откуда послышался звук. Не далее чем в десяти ярдах от меня, между двумя валунами, виднелся тонкий ствол винтовки.

Раздалось клацанье стали о сталь, и я увидел, что мы окружены. Над нами, под прикрытием скал, стояли люди, и винтовки их были направлены вниз. Я торопливо оглянулся по сторонам в поисках укрытия и не нашел ничего подходящего. Засада была устроена со знанием дела, в таком месте, где невозможно отбиваться.

Молчание тянулось невыносимо долго. Ни Дэйн, ни Хитай не двигались, я тоже стоял спокойно, ожидая выстрела, который оборвет мою жизнь. Сидевшие в засаде стали осторожно приближаться к нам. Я вспомнил старые истории о применяемых туркменами пытках. И тут раздался голос, нарушивший молчание.

Шедший первым сказал по-туркменски:

— Ты уже давно должен был быть здесь.

— Мне пришлось идти медленней, — ответил Хитай. — Чтобы эти иностранцы поспевали за мной.

Хитай подошел к этим людям. Затем обернулся, небрежно направив на меня свою винтовку. Я замер и приготовился схватиться за собственную винтовку, хотя она и висела у меня за спиной.

Хитай засмеялся.

— Это мои сородичи! — воскликнул он. — Это душаки, которые пришли нам на помощь! Они тебя напугали, Ахмед, бедняга! Клянусь Аллахом, если бы ты видел, какое у тебя сейчас лицо!

Хитай упал на землю, дрыгая ногами и разрываясь от хохота. Я утешился тем, что сообщил Дэйну, что эти убийцы, очевидно, наши друзья и что они сыграли с нами обычную туркменскую шутку. Хитай явно шепнул словечко-другое своим родичами и они, вместо того чтобы выйти нам навстречу и поздороваться, как это принято у порядочных людей, решили пошутить на свой лад.

Душаки отложили оружие и развели костер. Вскоре запахло жареной бараниной, а возле огня расстелили плащи из козьей и верблюжьей шерсти. Туркмены веселились — как всегда, когда им удается выставить кого-нибудь на посмешище. Я сидел у огня и жевал жирную баранину. Последующие два часа Хитай насмехался надо мной и без конца повторял, какое именно у меня было лицо, когда я увидел винтовку, и как тряслись у меня руки, и как я испачкал одежду, и прочее в том же лживом духе. Он пытался отыграться на мне за ту неловкость, которую сам испытывал в Мешхеде, но я не обращал на него внимания.

Наконец он выдохся, огонь угас, и мы стали устраиваться на ночлег. Надо мной опрокинулся величественный купол звездного неба, воздух был чист и прозрачен, как бывает только в Центральной Азии. Несмотря на оскорбления Хитая, ноющие ноги и ожидающие впереди опасности, я был доволен. Я понял, что слишком долго сидел дома, слишком долго не покидал город. Я вспоминал войну и свои тогдашние походы. Это были самые счастливые дни моей жизни, и сейчас я был так же счастлив, как тогда.

Глава 8

На следующий день мы опять пустились в путь, и вели нас туркмены-душаки самыми окольными из возможных путей к холмам, за которыми лежала Имам-баба. Вся моя радость прошлой ночи испарилась. Я устал до смерти от карабканья вверх-вниз по отвесному граниту и от тропок, по которым и коза не пройдет. Честно говоря, я скучал по Исфагану, городу равнинному. А еще меня до смерти утомили тщеславные и хвастливые туркмены, которые производили на меня впечатление переодетых детишек-переростков, играющих в разбойников. Я знал, что теперь принято рассуждать о достоинствах тех или иных кочевников, в то же самое время заставляя их жить оседло, но, по-моему, о них уже и без того сказано много. Видит бог, я прочел и услышал множество хвалебных слов о кочевниках, написанных по большей части англичанами. Авторы этих исследований восхищались туркменами, курдами, бедуинами, патанами и дюжиной других племен, у которых не хватило ума научиться обрабатывать землю, чьи представления о военном деле не идут далее засады, которые торговлю представляют воровством и культура которых состоит из перевранного Корана. Разумеется, кочевники могут быть людьми храбрыми и независимыми, но таковы же и нищие Исфагана, которые отказываются сменить это древнее, доставшееся по наследству призвание на что-либо более достойное.

Наконец мы добрались до того места в горах, откуда могли обозревать Имам-бабу и ее северо-восточные окрестности. Хитай сказал мне, что здесь мы можем спрятаться и ждать, когда алтаи-текке отправятся на север за очередным грузом Белого Порошка. Когда же это случится, мы сможем проследить за ними до источника этого порошка.

Я передал это Дэйну, добавив, что подобная идея напоминает самоубийство.

— Почему? — спросил Дэйн.

— Алтаи наверняка приняли в расчет такие элементарные вещи. Они вполне могут подстроить нам засаду.

— Душаки должны были об этом подумать, — предположил Дэйн. — Спросите об этом у Хитая.

Хитай сказал:

— Алтаи не станут устраивать засаду. Во-первых, они так надуты спесью, что думают, будто никто не рискнет проследить за ними от Имам-бабы. А во-вторых, никто из них не отстанет, чтобы устроить засаду. Потому что отставший будет исключен из раздела барыша, а остальные сочтут это веселой шуткой.

Дэйн кивнул, и на этом дискуссия завершилась. Я подумал, что душаки слишком уж уверены в благоприятном исходе, но не стал возражать, потому что никакие доводы не поколебали бы решимости Дэйна.

Мы разбили лагерь и стали ждать. Ждали мы два дня, питаясь холодной копченой бараниной, потому что разжигать огонь опасались. За подходами к Имам-бабе наблюдали по очереди через бинокль Дэйна. Ночью в городские предместья ходили разведчики, чтобы убедиться, что алтаи не проскользнули незамеченными. Проделывалось это с основательностью и упорством, поразительными в туркменах. Я должен был учесть, что мечта о мести сделает этих людей упорными.

Время шло. Дэйн выучил несколько слов по-туркменски, и мы обсуждали с Хитаем, что следует предпринять в возможных ситуациях. Летели дни, а мы сидели в своем лагере, питаясь холодной бараниной. Я смертельно заскучал, почти заболел от подобной пищи, но пуще всего мне надоело непрерывное хвастовство этих дикарей. Постепенно я разговорился с одной туркменкой по имени Лера, самой привлекательной из пяти или шести женщин, сопровождавших нашу экспедицию. Я узнал, что она помолвлена с огромным краснолицым хвастуном по имени Азиз, но она, кажется, не относилась к этому серьезно.

Мы нашли уединенное местечко на площадке в сотне ярдов от лагеря и там узнали друг другаполучше. Лера была молода, но крайне соблазнительна. К несчастью, она была еще и крайне грязна, и ее хихиканье стало меня раздражать. Если говорить начистоту, я еще и боялся подцепить от нее какую-нибудь болезнь. А потому я решил продолжать свое воздержание и не позволять себе ни единого намека на интимность по отношению к ней. И вот поэтому-то мы всего лишь спокойно болтали, когда явился Азиз.

Этот отвратительный грубиян впал в неистовую ярость под влиянием собственного грязного воображения, убежденный, что я занимаюсь с Лерой тем же, чем он занялся бы с любой женщиной, молодой или старой, больной или здоровой, уединись он с ней хотя бы на три минуты. Как правило, надо просто подождать, пока туркмен не прекратит изливать свою ярость, сотрясая воздух, но мне не повезло, потому что я сказал ему, что скорее выбрал бы себе в любовницы свинью, чем коснулся бы его заразной милашки. Услышав это, Лера зарыдала, а Азиз потянулся за ружьем.

Я схватил его, чтобы не быть убитым на месте, и мы стали кататься по площадке взад и вперед, пытаясь схватить друг друга за глотку. И что хуже всего, Лера ухитрилась поднять огромный камень. Она покачивалась, как перегруженный мул, ее глаза сверкали, волосы развевались, и она выискивала возможность размозжить мне голову. Ухватив Азиза покрепче, я извивался, как дервиш. Он, увидев, что его возлюбленная так неосторожно подняла огромную каменюку, испугался за свою собственную голову и тоже покрепче ухватил меня. В этот миг он мне почти понравился.

Азиз, в полной амуниции, с ружьем, патронташем и прочей утварью, катался в обнимку со мной. Лера следила за нами, руки у нее дрожали, и камень мало-помалу выскальзывал из них, грозя убить нас обоих. Но все же я не решался отпустить Азиза, потому что мое ружье осталось в лагере. Мы бы могли трижды прокатиться по площадке туда-сюда, преследуемые Лерой, если бы Дэйн с несколькими туркменами не услышали шум и не поспешили мне на помощь.

Я поднялся на ноги. У Леры отобрали камень, и она снова зарыдала. Азиз снова схватился за ружье — возможно, рефлекторно, был брошен на колени перед ханом своего племени и стал всхлипывать. Я принялся отряхиваться, когда меня вдруг схватили и довольно основательно затрясли.

Схватил меня Дэйн. Лицо его было бледно от ярости, и он в гневе оторвал меня от земли — к удивлению свидетелей-туркмен. Он зарычал на меня, не дав возможности объясниться. Он описал мне мою тупость и несдержанность, приказал оставить туркменок в покое и пригрозил немедленно уволить меня, если я буду доставлять ему неприятности. Затем он обозвал меня по-всякому, причем некоторые ругательства явно были позаимствованы у туркмен. Все это происходило под громкий и неестественный смех душаков. Наконец Дэйн тряхнул меня в последний раз и отпустил.

Мне хотелось ответить ему в том же духе, бросить эту экспедицию и вернуться в Исфаган. Но я решил не делать этого. Дэйн нуждался во мне, знал он это или нет, и десяти туркменских слов явно не хватит, чтобы изложить план боя. Кроме того, я предполагал, что такое обращение со мной было просто спектаклем для туркмен, чтобы превратить их ярость в смех, И наконец, я нуждался в американских долларах куда больше, чем Дэйн в моей помощи. И все же я был несколько оскорблен его недостойным поведением.

Так закончился этот инцидент. Вняв предупреждению Дэйна, я решил оставить Леру и ее подруг-коровушек в покое — это оказалось не так уж трудно. С Азизом мы даже стали вроде как приятелями. Он поведал мне, что испугался булыжника в руках Леры куда больше, чем десятка вооруженных мужчин. А поздно ночью даже предложил раздобыть мне женщину за умеренную цену — каковое предложение я отклонил, рассыпавшись в благодарностях.

Еще до рассвета наши дозорные вернулись и сказали, что заметили большой отряд вооруженных всадников, направляющийся в Имам-бабу с юга. С первыми проблесками зари мы их увидели. Это были алтаи. Даже с такого расстояния можно было разглядеть, что у них прекрасные лошади и новые ружья — результат процветания. У некоторых были даже автоматы. Их было человек пятьдесят, да еще десятка два сартов.

Сарты свернули в Имам-бабу. Алтаи, не торопясь, объехали город и направились в горы. Мы оседлали лошадей и молча пустились по их следу, держась в миле-другой позади. Наши ружья, патронташи и все прочие металлические части снаряжения были замотаны, чтобы не блестели на солнце, и даже копыта лошадей мы обмотали тряпками. Алтаи не озаботились тем, чтобы принять такие же меры предосторожности. Мы следовали за ними, видя отблеск солнца на их оружии. Любой производимый нами шум тонул в цокоте копыт их коней. И все же сегодня наши душаки не хвастали своей доблестью. У нас было пятнадцать бойцов против пятидесяти с лишним алтаев, и наши ружья смотрелись бледно на фоне их карабинов и автоматов. И теперь, когда мы ехали в глубь гор, к афганской границе, кое-кто из нас начал беспокоиться насчет возможной засады.

Глава 9

Несмотря на многочисленные препятствия, мы без особого труда выслеживали алтаев. Углубившись в горы после Имам-бабы, они стали чересчур самоуверенными, и клацанье их оружия и звуки голосов далеко разносились в тишине. С равным успехом они могли бы гнать стадо увешанных колокольчиками верблюдов, груженных котлами. Однако их уверенность в собственной безопасности отнюдь не основывалась на умении метко стрелять по всему, что попадется на пути. Туркменские налетчики всегда ведут себя таким образом — они считают себя орлами, и им никогда и в голову не приходит мысль, что кто-то может заслонить им солнце.

На второй день мы достигли цели. Шум, поднимаемый алтаями, затих где-то впереди. Очень тихо мы пробирались дальше, пока не смогли заглянуть с перевала в следующую долинку. И там перед нами предстало самое странное и неуместное зрелище, какое только мне доводилось видеть.

Посреди диких гор, отвесных ущелий и узких расселин, где не было никаких дорог, кроме редких тропок, едва пригодных для всадника, более, чем в тысяче миль от города большого или малого, среди девственных зарослей елей и сосен, посреди небольшого луга, на берегу речушки мы увидели фабрику.

Мы моргали и терли глаза, но это был не мираж. Тут она и стояла — в миле впереди и в тысяче футов внизу, квадратная, угрюмая современная небольшая фабрика, над которой поднимался в небо дым. Это было так же удивительно, как мечеть, перенесенная целиком из Тегерана в середину Соленой пустыни.

При помощи биноклей мы увидели, как последние из алтаев скрываются за воротами фабрики. Поверху на стенах виднелись пулеметные площадки. Фабрика была построена как крепость.

Понаблюдав немного, Дэйн спросил у меня:

— В какой мы сейчас стране?

Я не знал и спросил об этом хана душаков. Он сказал, что в этих местах, где встречаются три страны, граница не определена. Мы могли по-прежнему находиться в Иране, могли сместиться к востоку на расстояние, достаточное, чтобы попасть в Афганистан, или к северу, чтобы очутиться в Туркменской Республике. Странно, но такой ответ вполне удовлетворил Дэйна.

— Значит, невозможно определить, какой стране принадлежит эта фабрика? — спросил он.

— Совершенно невозможно, — подтвердил хан. Его звали Норотай, и он был высоким стариком с необыкновенно узкими глазами. — Я сам видел карты, на них не было определенной границы.

— Превосходно, — заявил Дэйн. — Значит, ни одна страна не станет возмущаться, если мы уничтожим эту фабрику.

Норотай дважды моргнул, дернул себя за усы и посмотрел вниз на фабрику. Хитай, стоявший рядом с ним, сказал:

— Никого не возмутит уничтожение фабрики — или наша гибель.

— Ты боишься напасть на одинокое строение? — спросил Дэйн.

— У них пулеметы, — заметил хан.

— Зато у нас — внезапность, а вскоре станет темно.

— Мы не боимся сражаться, — сказал хан. — Даже против пулеметов. Но мы враждуем с алтаями, а не с фабрикой. Мы должны остаться здесь и устроить засаду на них.

Другие душаки присоединились к нему, но Дэйн рассмеялся.

— Допустим, вы убьете двадцать или тридцать алтаев, — сказал он. — У них что, нет родичей в Афганистане и Туркменской Республике? Или у них меньше родичей, чем у вас?

— Больше, — ответил Норотай. — Поэтому смерть двадцати или тридцати имеет огромное значение.

— Куда большее значение будет иметь уничтожение фабрики.

Хан пожал плечами и отвернулся.

— Послушайте, — сказал Дэйн. — Эта фабрика — источник богатства алтаев. Благодаря ей и торговле героином они могут покупать автоматы и нанимать сартов и курдов. Но без фабрики — что им делать?

Это была разумная мысль, и душаки обсудили ее. Гордость не позволяла им соглашаться с мнением соседа, и казалось, что они никогда не придут к согласию. Затем хан высказал вслух то, о чем многие думали.

— Если мы убьем достаточное число алтаев, — сказал Норотай, — то мы сами можем возглавить торговлю Белым Порошком и разбогатеем!

Это вызвало хор согласных голосов. Душаки притихли, задумавшись о богатстве, которое сможет дать им эта торговля. Некоторые искоса глянули на меня и на Дэйна. Ради того, чтобы захватить в свои руки выгодную торговлю, им пришлось бы перерезать нам глотки. Таким образом тайна фабрики не будет раскрыта, и им осталось бы только устроить на алтаев успешную засаду.

Я отступил к скале, и тут некоторые душаки положили руки на ружья.

— Только не стрелять! — крикнул хан.

— И не хвататься за ножи, — добавил Дэйн, когда я ему это перевел. — Ты в самом деле думаешь, что все так просто, хан?

— Может, и непросто, — ответил хан. — Но совершенно ясно, в чем заключается наша выгода.

Дэйн рассмеялся, показывая, что он презирает его измену.

— Тайна фабрики! — воскликнул он издевательским тоном. — Как ты думаешь, насколько это тайна? Или ты предполагаешь, что я забрался в эти горы, чтобы за оленем гоняться?

— Ты хотел проследить за алтаями, — сказал хан.

— Да, — промолвил Дэйн с таким терпением, как будто объяснял ребенку. — Но ПОЧЕМУ я захотел проследить за алтаями? Почему я не сделал так, чтобы иранская полиция арестовала их в Имам-бабе? Потому что я хотел найти источник Белого Порошка. И, поскольку героин надо где-то производить, я ожидал, что найду фабрику.

— Так ты предвидел это? — спросил хан.

— Разумеется. Героин ведь надо где-то делать. Мое начальство тоже так считает. Вот почему они согласились с моим планом пойти вместе с душаками на северо-восток и поискать в горах за Имам-бабой.

Дальше объяснять было не нужно. Примерное расположение фабрики было известно, известна была и связь Дэйна с душаками. Если с Дэйном что-нибудь случится, на душаков ополчатся не только алтаи, но и вся иранская полиция. Разумеется, наши коварные союзники подозревали, что Дэйн мог и солгать насчет своего предвидения — лично я в этом сомневался. Но душаки не могли быть в этом уверены, и ошибка могла оказаться для них роковой. Дэйн добавил еще несколько убедительных подробностей, и душаки решили согласиться с ним.

Далее Дэйн привел доводы за уничтожение фабрики. Это было нетрудно. Фабрика была источником богатства алтаев — то есть у душаков ничего такого не было, и они хотели ее уничтожить. Дэйну стоило только намекнуть на их хитрость и отвагу и на то, что фабрику будет легко уничтожить, невзирая на пулеметы. От его слов они словно опьянели, и мы все в наилучшем расположении духа уселись и принялись составлять план атаки.

Глава 10

Туркмены любят поговорить о сражениях, в которых они побывали и в которых будут участвовать. Прежде чем они занялись обсуждением предстоящего дела, они должны были дать волю своей фантазии, рассказывая побасенки о былых схватках и своей древней славе в Мерве, Бухаре и Самарканде, пересказывая свои сомнительные претензии на происхождение от Бату-хана и Золотой Орды. Это обычно отнимает довольно много времени. В нашем случае — большую часть тех пяти часов, которые ушли на то, чтобы выработать простейший план.

Даже тут были разногласия. Дэйн хотел, чтобы целью нападения стало полное уничтожение фабрики. Но туркмены, взбудораженные предстоящим сражением, настаивали на таком плане, который позволил бы им уничтожить еще и полсотни алтаев. Дэйн счел это дурацким упрямством, а я — самоубийством, но выбора у нас не было. И наконец мы пришли к единому мнению.

Мы подождем, пока алтаи покинут фабрику, поскольку нападать на фабрику с нашимималыми силами, когда там полно вооруженных людей, было опасно. Мы выждем полдня, чтобы алтаи оказались подальше от нас на западе. Затем мы нападем на фабрику под покровом темноты. Если все пойдет хорошо, мы развернемся и двинемся вслед за алтаями, настигнем их в марш-броске и будем надеяться на внезапность. Или — еще лучше — нападем на них ночью, когда они будут спать.

Итак, мы ждали, наблюдая за фабрикой, пока не село солнце. В сумерках показались алтаи. Дэйн в свой бинокль разглядел, что они везут множество туго набитых седельных сумок, которых раньше у них не было. Хитай сказал, что в таких сумках перевозят Белый Порошок.

Алтаи ушли в горы той же тропой, которой приходили. Мы прятались на возвышенности, и они проехали в полусотне ярдов от нас. Это было большое искушение, да и позиция чрезвычайно удобная, и пара душаков схватились за ружья. Но мы с Дэйном напомнили им о том, что уже говорили, и они недовольно отложили оружие.

Алтаи ехали беспорядочной толпой, и мы еще долго слышали производимый ими шум. Потом наступила тишина. Вскоре настала ночь. С приходом темноты фабрика ожила. Из труб повалил дым, многочисленные окна ярко осветились.

Душаки становились все нетерпеливей, но Дэйн заставил их ждать. Они ворчали, но до захода луны никто не двинулся с места. Хитай вернулся из разведки и сказал, что по углам фабрики расставлены на площадках четыре пулемета и у каждого по два человека. Но охранники не сидят все время возле пулеметов, а расхаживают по крыше, болтают, пьют чай и вообще ведут себя довольно беспечно. Внешней лестницы на крышу нет.

Это были важные сведения. Мы поняли, что охранники на крыше держатся как люди, которые вынуждены долго стоять в карауле, когда нападения явно не ожидается. Но мы не знали, сколько охранников может быть внутри фабрики. Успех нашего предприятия зависел от того, сможем ли мы быстро занять крышу и одолеть пулеметчиков, прежде чем они сумеют обратить свое оружие против нас.

Наконец луна зашла, стало совсем темно. Алтаи опередили нас в продвижении на запад на много часов, каждому душаку раз по десять повторили, что именно он должен делать. Мы взяли ружья на изготовку и тихо спустились к фабрике. Нападение началось, и, каков бы ни был его исход, туркменам будет чем хвастаться у своих очагов.

* * *

Спустившись в долину, мы залегли в темноте. Медленно, молча мы ползли к фабрике. Впереди и вверху, на фоне звездного неба, виднелись толстые пулеметные стволы и заправленные ленты. Мы слышали неразборчивые разговоры охранников. Подходы к фабрике простреливались как минимум из одного пулемета — здесь не было ни камня, ни дерева, и мы представляли собой идеальную мишень.

Наши ружья были обернуты овечьими шкурами, все металлические детали замотаны, и все же мне казалось, что мы издаем столько шума, что можем разбудить мертвого. Мы ползли, едва отваживаясь дышать, не отрывая взгляда от торчащего в небо ствола ближайшего пулемета. Любой шум казался слишком громким. Когда я задел дулом винтовки о камень, показалось, будто рядом кто-то прикоснулся лезвием ножа к точилу. А когда у Хитая нож выпал из-за пояса и упал на цементную площадку, опоясывающую фабрику, звук был такой, как будто изо всей силы ударили в барабан. По счастью, нервы охранников не были напряжены так, как наши, и они ничего не слышали — или не прислушивались.

Но среди этих глухих и слепых нашелся один зрячий. Когда мы были уже в двадцати ярдах от фабрики, мы услышали лай и замерли на месте, не отрывая глаз от проклятого пулемета. Я молился — остальные, должно быть, тоже — чтобы поганый сторожевой пес подавился и сдох, или чтобы ему попался кот, или нашлась сука, чтобы отвлечь его. Но проклятая тварь не унималась, она приближалась, и вскоре мы увидели здоровенного пса, несущегося прямо на нас. Он увидел нас и завыл, как душа грешника в аду. Мы услышали, как зашевелились охранники на крыше.

В этот ужасный миг я увидел, что Норотай и еще кое-кто разворачивают свои ружья и берут на прицел пулемет. Двое или трое были готовы пристрелить пса, но Дэйн велел им пока не стрелять.

На крыше охранник перегнулся через перила и закричал, чтобы пес угомонился. Тот продолжал лаять, и охранник с руганью исчез.

Я был ошеломлен таким поворотом событий и не мог понять, почему охранники не обратили внимания на поднятую собакой тревогу. Но потом я понял. Несомненно, с момента постройки фабрики здесь ничего не происходило, зато в окрестностях было полно кроликов, на которых пес охотился и лаял. Поэтому охранники привыкли не обращать на него внимания. Но если собака продолжает лаять, почему они не посветили вниз или не спустились посмотреть?

В нескольких футах от нас пес вдруг перестал лаять. Вероятно, он был озадачен, когда увидел пятнадцать человек, которые лежали на земле, как мертвые, и подошел поближе, чтобы присмотреться повнимательнее. И обнюхать первым он решил меня.

— Быстро режь ему глотку, — зашептал Хитай.

Я стол на ощупь искать свой нож, не обращая внимания на прикосновение мокрого собачьего носа к моему уху. Ножны были на поясе, но, пока мы ползли, пояс перекрутился, и теперь ножны оказались где-то за спиной, и достать нож в такой позиции мог только циркач. Я чуть не вывихнул себе руку в попытках дотянуться до рукояти, а душаки все это время шипели мне советы, словно клубок разъяренных змей. Им было хорошо советовать мне задушить пса или свернуть ему шею — они-то были далеко. Заставить собаку умолкнуть казалось невозможно, и вдруг я воспрял духом.

Я залез за пазуху и вытащил припрятанный кусок баранины. Пес подозрительно понюхал, потом вцепился в него. Он мигом заглотил мясо и потребовал еще. Я нашарил еще кусок, потом нашел лепешку. Пока он жевал, я трепал его за уши, и через несколько минут мы стали друзьями.

Дэйн велел душакам ползти дальше. Я тоже пополз, а пес шел рядом и тихонько поскуливал, выпрашивая добавку. Мне больше нечего было ему дать, так что я полз вперед, опасаясь, что он залает опять. Но он все шел за мной, поскуливая и сопя, и таким образом мы наконец добрались до стены фабрики. Здесь мы были в относительной безопасности, потому что для пулеметов это была мертвая зона.

Тут мы собрались вместе и развернули ружья. Душаки шептали в мой адрес оскорбления, говоря, что я скоро прославлюсь тем, что сражаюсь куском мяса вместо более привычного оружия. Хитай достал свой нож и нагнулся, намереваясь перерезать псу глотку, но я гневно оттолкнул его. Пес нам ничем не навредил, и я не собирался вознаграждать его на туркменский лад. Дэйн вернул нас к предстоящему делу, и мы цепочкой двинулись вдоль стены. Пес шел рядом со мной.

Мы подошли к двери и долго стояли рядом. Мы слышали, как внутри шумят машины и иногда раздаются негромкие реплики. Двери были не заперты, и мы легко приоткрыли их. Видны были только какие-то приборы, поэтому мы распахнули дверь настежь и ворвались внутрь.

Как и было решено, восемь душаков нашли лестницу наверх и быстро взбежали по ней. Остальные рассредоточились по помещению, двигаясь вдоль стен и целясь из ружей. Мы были готовы стрелять в любой момент.

Но наше нападение удалось. Захваченные врасплох полтора десятка человек посмотрели на нас с потрясенным видом, потом медленно подняли руки. Сопротивлялся только один. Он схватился за карабин, но стоявший рядом Дэйн оглушил его прикладом.

Потом мы услышали на крыше ружейные и револьверные выстрелы. Послышались вопли, потом наступило молчание, а затем застрочил пулемет. В ответ раздались выстрелы из ружей. Мы стояли и слушали, ругаясь, что наши восемь человек оказались не способны быстро смести охранников. К первому пулемету присоединился второй, и винтовки умолкли.

Затем все стихло.

Мы ждали, направив ружья на лестницу и опасаясь худшего. Охранники явно победили. Если так, дела наши были плохи. Мы не могли покинуть фабрику, пока пулеметы оставались в руках врага.

Люк в потолке открылся. Мы стали целить в темный квадрат, и Хитай пробормотал:

— Может, они не будут стрелять. Они поубивают своих людей внизу.

— Несомненно, им приказано охранять этих, — сказал я. — И все-таки мне кажется, что они будут стрелять.

Однако ничего не происходило, и ожидание становилось мучительным. Норотай заметил в отверстии люка какое-то движение. Он прицелился — и взвыл, как медведь, когда Дэйн отклонил ствол его ружья в сторону.

Из люка донесся смех. Поначалу тихий, он вскоре превратился в неудержимый хохот. Потом насмешливый голос крикнул

— Норотай! Ты собрался убивать собственных родичей?

Смеясь над нашим испугом, восемь душаков спустились по лестнице, неся тяжелый пулемет. Они ворвались на крышу, как лавина, сказали они нам. Каждая пара устремилась на заранее выбранную пулеметную позицию, а там пустила в ход сначала ножи, потом ружья. Охранники совершенно растерялись. Тех, кто не был убит сразу, оттеснили на середину крыши, и пулеметы достались душакам. Охранники схватились за револьверы и открыли огонь. Их расстреляли сначала из ружей, потом из пулеметов, разорвав в клочья. Когда бой кончился, душаки подошли к люку — и оказались на мушке у Норотая!

Норотай зло обругал своих людей за опасные шутки, но они продолжали настаивать на том, что наслаждались они не дольше, чем резали глотки охранникам. Оправдание было слабенькое, но Дэйн привлек внимание Норотая к работникам фабрики, которые сбились в кучку и стояли, подняв руки. Лица у них были белее их рабочих халатов. Очевидно, они думали, что настал конец света и что их убьют на месте.

Боялись они не зря — наши туркмены выглядели сущей бандой дьяволов и были в два раза опасней обитателей преисподней. Но сейчас они были возбуждены и счастливы, и им больше не хотелось убивать. Сначала мы решили осмотреться и узнать кое-что о фабрике, которую захватили.

Глава 11

Эта небольшая фабричка в горах была удивительным местом. Она выглядела куда современней тех заводов, которые я видел в Тегеране и Стамбуле. С одной стороны стояли печи, от которых вдоль стен тянулись трубы. Другие трубы были подведены к сверкающему оборудованию. Там были точные приборы со шкалами, трубками, ретортами, горелками, мензурками и прочими штуками. Там были металлические коробки с каким-то белым гранулированным химикатом, который, по словам Дэйна, использовался в процессе получения героина. С другой стороны были устроены сушилки, странной формы сосуды и мензурки со спиртом для очистки опиума. Мы нашли лари, заполненные круглыми темными головками размером с большой кулак. Это был опиум, и по его цвету я опознал, что он происходил из Хорасана, Белуджистана, Афганистана и Турции. А в самом дальнем конце лаборатории мы нашли конечный продукт, героин, часть которого еще оставалась в плоских резиновых лотках, но большая часть была запакована в маленькие металлические контейнеры.

Все это было необыкновенно интересно, и мы обратились за разъяснениями к техникам. И тут перед нами возникло неожиданное препятствие — все они говорили на странном и непонятном языке. Это были невысокие кривоногие люди с широкими бесстрастными лицами и раскосыми глазами. Я задавал им вопросы на разных языках — и наконец обнаружил несколько слов на знакомом мне диалекте тухоло. Основываясь на своем открытии, я определил в этих людях западных монголов, из Улангома или Узун-Булака, а то и из самого Улан-Батора. Но кое-кто из туркменов со мной не согласился. Они сказали, что эти люди действительно монголы, но они явно олоты из пустыни Синкьянг, Другие настаивали на том, что это уйгуры с гор Каракорума, а третьи были уверены, что они с Кашгара. В ответ на все это рабочие отважно кивали, соглашаясь со всем, и непрерывно лопотали на своем неведомом языке.

Я продолжил расспрашивать их, пустив в ход все свои познания в тухоло. Но говорили они правду или врали, а казалось, что понимают они только отдельные слова. Я спросил у них, как мог, прибыли ли они из Улан-Батора. Они с готовностью закивали. То же самое они сделали в ответ на предположения, что они из Кашгара, Синкьянга и Каракорума. Наконец, выйдя из себя, я спросил, уж не из Нью-Йорка ли они приехали. Они согласились и с этим, причем непрерывно что-то втолковывали мне на своем наречии.

— Что вам удалось узнать? — спросил меня Дэйн.

— Я узнал, что эти люди прибыли отовсюду — какое место ни назови, они соглашаются, — угрюмо ответил я. — Они говорят на языке, которого не понимает никто, кроме них самих — если только они сами могут понять друг друга. По облику и речи они монголы. Но нельзя с уверенностью сказать, из Монголии они, Синкьянга, Китая или Тибета.

Хитай дернул меня за рукав и горячо зашептал на ухо. Я повернулся к Дэйну:

— Обычно идеи, возникающие у туркмен, бесполезны. Но Хитай, кажется, додумался до дельной мысли. Он считает, что наилучший способ получить от кого-нибудь информацию — это раскалить шомпол докрасна и прикладывать его к телу, пока допрашиваемый не заговорит на понятном языке.

— А если предположить, что допрашиваемый не знает ни одного из известных вам языков? — спросил Дэйн.

— Судя по опыту туркмен, — серьезно ответил я, — человек, подвергнутый такому допросу, обязательно найдет способ пообщаться.

Дэйн задумался, что меня удивило. Я ожидал, что он с порога отвергнет эту идею, потому что для серьезного допроса у американцев и англичан кишка тонка, хотя они невероятно усердны, когда дело касается уничтожения вещей. Но Дэйн идею допроса обдумал. Наконец он покачал головой.

— Мы не будем их пытать, — сказал он. — Собственно говоря, мы даже не будем больше задавать им вопросы.

— Сэр?

— Вы слышали, что я сказал, Ахмед. Меня не интересует, откуда они прибыли.

— Мистер Дэйн, вы в самом деле хотите узнать об этом заводе, кто им владеет, кто его построил…

— Нет, — сказал Дэйн. — Эта территория на стыке трех стран никому не принадлежит, здесь работают люди из четвертой страны — или вообще без гражданства. Это меня устраивает как нельзя лучше.

— Боюсь, что я не понимаю, сэр.

— А я уверен, что понимаете. Если эта нелегальная фабрика принадлежит русским, афганцам или иранцам, то я должен покинуть ее и послать официальную жалобу по дипломатическим каналам. Опять же, если рабочие скажут мне, что они жители Монголии, Китая или Тибета, приехавшие сюда с разрешения правительства, у меня не будет права держать их на мушке или убивать их пулеметчика. Теперь вы понимаете?

— Кажется, да.

— А сейчас мы обнаружили нелегальную фабрику неизвестно на чьей территории, на которой работают люди неизвестной национальности, да еще к тому же неизвестно, кому она принадлежит. И все ясно.

— Да, сэр, — сказал я, поражаясь его глубокому пониманию тонкостей международных отношений. — Мы уничтожаем эту фабрику, которая никому не принадлежит, и никто не может пожаловаться.

— Вот именно. Выведите этих рабочих из здания и приступайте.

Двое туркмен выгнали рабочих с фабрики, а шестеро других залезли на крышу и спустили вниз оставшиеся пулеметы. Остальные готовили фабрику к сожжению. Сделать это было легко, поскольку в цистернах тут хранилось изрядное количество спирта. Мы обрызгали им все вокруг и вышли из здания. Честь зажечь огонь Дэйн предоставил Норотаю.

Фабрика занялась ярким пламенем, и мы радостно закричали, когда огонь взметнулся в небо. Даже рабочие-монголы радовались этому зрелищу — для них оно означало всего лишь временную потерю работы. Туркмены знали, что они нанесли тяжелый удар по своим врагам. Дэйн знал, что он пресек источник местной торговли героином. Эта фабрика, по частям переправленная через горы, пустыню и степь, вполне возможно, никогда больше не будет восстановлена. А даже если и будет, то иранская полиция станет теперь приглядывать за окрестностями Имам-бабы.

И я тоже чувствовал глубокое удовлетворение от сделанного, потому что доллары Дэйна были, считай, уже у меня в кармане, и я мог подумать о новом доме для себя и своих родителей, о доме с садиком и виноградником, прохладными стенами и приличной обстановкой. Я смогу жениться на девушке из хорошей исфаганской семьи — древность моего рода и нынешнее богатство делали это вполне возможным. Моя жена будет смуглой, стройной и красивой, спокойной, хорошо воспитанной и бесконечно очаровательной. С ее приданым и моими деньгами мы сможем открыть дело, достойное моего нового положения. Очень похоже, что я смогу стать богатым, иметь много детей, снискать большое уважение в Исфагане…

Эти восхитительные мечтания прервал Хитай, который грубо дернул меня за рукав.

— Хватит мечтать, — сказал он. — Есть еще работа.

— Какая работа? — спросил я.

— Такая. Мы должны сейчас же уйти отсюда, перехватить алтаев в горах и устроить им засаду.

Я совершенно забыл об этой части плана. И, вспомнив, не испытывал особого энтузиазма. Тем не менее я напомнил о нем Дэйну.

— Я тоже не в восторге от этой идеи, — сказал он. — Но я хочу перехватить последний груз героина, прежде чем он покинет пределы этой страны. И еще я должен выяснить, как его вывозят из Ирана и доставляют в Соединенные Штаты.

— Но как вы сможете это выяснить? — спросил я.

— Придумаем, — пообещал Дэйн.

Это означало, что мое вознаграждение еще не упало в мой карман. Дэйн велел мне сказать туркменам, чтобы те готовились выступать, и привести к нему Норотая и Хитая.

Что и было сделано. Дэйн подробно выяснил, что они знают о том, куда девается героин с фабрики. Но они мало что могли ему сказать. В их задачу прежде входило встретить алтаев у Имам-бабы, принять героин и отдать его группе арабов в окрестностях Турбат-и-Шейха. Что эти арабы делали потом с героином, кому его передавали, кто вывозил его из Ирана и как его переправляли в Америку — этого туркмены не знали.

Пока приходилось довольствоваться этим, но мы надеялись узнать больше от алтаев.

Пожар еще бушевал, когда мы собрались уходить. Сначала туркмены хотели убить монгольских рабочих. Никакой особенной причины для этого у них не было — просто привычка. Но Дэйн их отговорил, сказав, что убивать беззащитных не по-мужски. И застыдил туркмен до такой степени, что они отпустили рабочих восвояси.

Мы направились в горы по той тропе, по которой десять часов назад ушли алтаи. В свете догорающего пожара нам было видно, как монголы о чем-то разговаривают, казалось, они не знают, что им делать. Я думаю, что, если бы они могли говорить на нашем языке, они присоединились бы к нам. Как бы то ни было, посовещавшись, они пошли на восток. Они вполне могли дойти до Афганистана. Но до ближайшего поселения им предстояла прогулка в сотню миль.

Нас тоже ожидал утомительный бросок. Туркмены забрали с собой все четыре пулемета с фабрики. Даже разобранные на части, которые раздали пятнадцати человекам, эти пулеметы были тяжелым грузом. Но туркмены сказали, что смогут продать их в Афганистане за пятьсот долларов каждый, и были полны решимости тащить их по крутым горным тропам.

Глава 12

Мы превосходно провели время в горах. Туркмены шли с перекошенными от напряжения бледными лицами, сгибаясь под тяжестью дополнительного веса стволов, треног, жестянок с патронами и тому подобного. Но шли они быстро, и на рассвете мы остановились только для того, чтобы быстро перекусить, затем снова двинулись в путь. В середине дня мы сделали такую же короткую остановку, а после нее еще прибавили шагу.

Я поневоле восхищался этими туркменами. Это были великие хвастуны и крайне неотесанные люди, но, кроме того, они были выносливы и невероятно упорны и способны совершить марш-бросок в условиях, которые убили бы человека цивилизованного. Такие солдаты сделали бы честь любой стране, если бы какая-нибудь страна сумела найти цель, за которую они согласились бы сражаться.

В середине дня мы нашли следы алтаев, а еще часом позже обнаружили навоз их мулов, который был еще теплым. Они не могли оторваться от нас больше, чем на несколько миль, и мы выслали вперед дозор и назначили человека, чтобы высматривать снайперов. Без всякой команды душаки прекратили разговоры, и мы укутали свое снаряжение, чтобы не звенело.

Вернулся дозор уже в сумерках. Они заметили алтаев в полумиле впереди, насчитав сорок три человека, расположившихся лагерем прямо на тропе, кажется, нам удалось застать их врасплох, и теперь туркмены быстро двинулись вперед, чтобы напасть на них.

Спустились сумерки, когда мы заняли позицию для атаки. Алтаи были в пятидесяти ярдах от нас. Некоторые еще ели и болтали, другие уже легли спать. Мы молча подкрались поближе, пока лагерь не оказался в пределах досягаемости всех пятнадцати винтовок в руках душаков. Ни я, ни Дэйн не принимали активного участия в этом смертоубийстве. Это была свара сородичей, которая нас не касалась.

Все взгляды были прикованы теперь к Норотаю, который должен был дать сигнал к атаке. Душаки вскинули ружья к плечу. Хан поднял руку и, выдержав драматическую паузу, резко опустил ее. И тут же лагерь алтаев накрыло залпом, за которым последовал беглый огонь. Я видел, как пули взбивали фонтанчики пыли. Ответный огонь алтаев был недружным и редким. Застав врага врасплох, душаки были готовы перезарядить ружья.

В этот момент Дэйн схватил меня за плечо.

— Прикажи им развернуться и искать укрытия! — сказал он.

Я не мог понять, что его встревожило, но он тряхнул меня так яростно, что я передал его приказ Норотаю. Сначала хан оставил приказ без внимания, но тут до него дошло — как и до меня — что сопротивление алтаев слишком слабое и что легкость, с которой мы застали их врасплох, слишком подозрительна. Он медлил, Дэйн кричал на меня, а я кричал на Норотая.

Норотай отдал приказ, и вовремя. Как только душаки стали искать укрытия, сверху и сзади на нас обрушился огонь из пулеметов и ружей. И одновременно впереди стрельба стала более организованной и массированной.

Роя яму другим, мы сами ухитрились в нее ухнуть.

* * *

Мы с Дэйном бросились наземь. Кругом свистели пули, и мы укрылись за валуном. Но это было ненадежное укрытие. Мы снова привстали, и тут пуля ударила в камень в дюйме от моего лица, осыпав меня осколками. Один порезал мне лоб, и кровь залила мне глаза. Она текла так, что я не успевал вытирать ее. Я сделал пару шагов вслепую, уверенный в том, что пришел мой час. Тут Дэйн ухватил меня за руку и за ногу, и я ощутил, что лечу. Я заорал — мне показалось, что он сошел с ума и сбросил меня с обрыва.

На самом деле он почти забросил меня под прикрытие крутого горного склона. Он перевязал мне рану, и я увидел, что четверо наших душаков убиты, захваченные врасплох этим нападением. Другие одиннадцать смогли добраться до склона. Все мы залегли в ряд под обрывом, который прикрывал нас от огня сверху и защищал от алтаев спереди и сзади. Но эта безопасность была временной.

В этом положении мы могли отстреливаться только из двух стволов. Стрелять мог только тот, кто стоял первым в ряду, и тот, кто был последним, что они и делали. По приказу Норотая они вели беглый огонь, а остальные перезаряжали им оружие. Мы удерживали позицию, но не могли сменить ее, и вскоре решительная атака алтаев должна была сокрушить нас.

И тут в человека, замыкавшего наш строй, попали. Он рухнул на колени, получил еще одну пулю и упал, оказавшись за пределами укрытия. Его прикончили из пулемета. Его место занял другой. Тот, который находился во главе колонны, был защищен лучше, но пули рикошетом отлетали от скалы и свистели рядом с его головой. Такими темпами нас могли перестрелять одного за другим в течение часа.

— Что там с пулеметами? — спросил Дэйн.

Я перевел его вопрос. Норотай быстро огляделся и покачал головой.

Душаки побросали унесенные с фабрики пулеметы, когда по ним стали стрелять. Пулеметы лежали на земле, вне пределов досягаемости. Но даже если бы мы могли их достать, они бы нам не помогли. Это не было легкое ручное оружие, которое использовали алтаи. Это были тяжелые пулеметы, предназначенные для стрельбы со стационарных позиций. И однако они казались нашей единственной надеждой.

Некоторое время Норотай отказывался говорить о пулеметах. Он был слишком огорчен тем, что попал в ловушку, и тем, что приказал стрелять по свернутым тряпкам, которые выглядели как устроившиеся на ночлег люди. Но в конце концов он прекратил проклинать свою злую судьбу и занялся пулеметами.

Их невозможно было достать, но без них наше положение становилось безнадежным. Было темно, но алтаям, которые стреляли по всему, что движется, хватало и света звезд. Норотай шепнул что-то одному из своих людей, тот в ответ храбро кивнул головой. Затем он сказал что-то Хитаю, который пожал плечами и передал мне свою винтовку.

Он лег на землю и пополз к пулеметам. Наши стрелки еще яростней стали перестреливаться с алтаями, и под свист пуль Хитай пополз.

Он добрался до пулемета и медленно стал тянуть его за собой обратно к укрытию. Он едва отполз на три ярда, как алтаи стали стрелять по нему. Хитай вскочил на ноги, получил пулю, проковылял три шага по направлению к нам и упал. Душаки подхватили его, не дав упасть на открытом месте. Хитай был ранен в плечо, а еще ему задело бок. Раны не были серьезными, но из боя он выбыл.

Это нас напугало, и мы попросту жались к скале, как бессловесные животные, а кругом свистели пули алтаев. Сделать ничего было нельзя, потому что вражда у туркмен не знает пощады и милосердия. А эти четыре пулемета так и лежали у нас перед глазами, дразня своей недоступностью.

Дэйн, однако, не собирался пускать дело на самотек. Он долго смотрел на пулеметы, прикидывая расстояние до них. Потом сказал мне:

— Добудь мне веревку.

Я перевел это Норотаю, который вытянул из своего мешка черную веревку из конского волоса. Дэйн измерил ее рукой и сказал, что нужно еще. Однако больше веревки не было, поэтому Дэйн забрал у троих туркмен их кушаки из плотного шелка и связал вместе. Получилась веревка длиной футов в двадцать, и Дэйн проверил все узлы на прочность.

Затем он намотал веревку на руку. Я ждал, что он попробует набросить петлю на пулемет на манер техасских лассо. Но намерение его было совсем другим. Вместо этого он вручил мне один конец веревки, дождался усиления стрельбы и с душераздирающим воплем ринулся вперед.

Это застало нас всех врасплох, и некоторые бросились вперед помочь ему, но град пуль заставил нас отпрянуть обратно. Мы поняли, что он не убит и даже не ранен. Он упал менее чем в десяти футах от ближайшего пулемета. И теперь незаметно, дюйм за дюймом, придвигался к нему.

Все мы пытались догадаться, что он собирается делать, и молились за успех. Очень медленно Дэйн полз к пулемету, разматывая веревку. В ночной темноте не было видно, движется он или нет. Главной опасностью была случайная пуля. Алтаи, не видя подходящей цели, бесприцельно палили по трупам.

Минуты шли, и Дэйн дотянулся до ствола пулемета. Напрягая зрение, мы увидели, что он обмотал его веревкой и пополз дальше, к треноге. Я хотел крикнуть ему, чтобы он возвращался, но ствол сам по себе, без треноги и боеприпасов, ни на что не годен, и Дэйн это знал. Несколько мучительных минут — он добрался до треноги и зацепил ее. Затем он пополз дальше, на этот раз пытаясь добраться до цинки с патронами.

Но не успел он дотянуться до нее, как застрочил ручной пулемет, и трупы задергались под ударами пуль. Дэйн замер на месте, а мы в ужасе следили, как пули ложатся все ближе и ближе к нему. Тут со стороны алтаев раздался яростный вопль, и пулемет смолк. Дэйна так и не обнаружили, и вождь алтаев приказал своему пулеметчику не тратить понапрасну ценные боеприпасы на мертвых.

Дэйн снова пополз и добрался до цинки. Мы воспряли духом, но тут увидели, что длины веревки не хватает. Мы ждали, затаив дыхание, пока Дэйн подтягивал цинку дюйм за дюймом к тому месту, где ее можно будет крепко привязать. Теперь ему оставалось только вернуться под прикрытие скалы.

Он снова медленно пополз, нас разделяли уже всего десять футов. И тут алтаи заметили движение и открыли огонь. Дэйн, в отличие от Хитая, не стал вскакивать и бежать. Вместо того чтобы попытаться проскочить под огнем, он подполз к ближайшему трупу. Он закинул руки мертвеца себе на плечи, взвалил труп на спину и снова пополз к нам.

Теперь ружья и пулеметы стреляли по нему, обнаружив подходящую цель. От трупа летели клочья, и каждый раз при попадании Дэйн вздрагивал, как будто попали в него. Но он не останавливался, защищенный мертвецом. Наконец он добрался до укрытия, и мы втащили его в безопасное место.

Тело отпихнули на простреливаемое место, и алтаи разразились воплями, уверенные, что убили еще одного из нас. Дэйн стоял, закрыв глаза. Я подумал, что ему нехорошо, но он собрался, потер глаза и приказал как можно осторожнее тянуть пулемет.

Втроем мы ухватились за веревку и стали тянуть. Тяжелый ствол сдвинулся с места. За ним потянулась тренога, а потом и цинка с патронами. Нам не нужно было приказывать тянуть медленнее — в таком положении, да еще с таким тяжелым грузом, мы просто не могли иначе.

Мы тянули медленно, проклиная каждую пядь расстояния. Дважды ствол сам по себе зарывался в землю, как якорь, отказываясь двигаться дальше. Приходилось осторожно тянуть в другом направлении, высвобождая его.

Когда пулемет одолел уже половину пути, мы увидели, что один узел распускается — только сам дьявол мог бы связать веревку из конского волоса с шелком так, чтобы узел не скользил. Мы продолжали тянуть, и нам казалось, что мы слышим шорох, с которым шелк выскальзывает из волосяной петли. Мы проклинали Норотая за то, что у него не оказалось веревки достаточной длины, ругали Дэйна за то, что он не знает, как вязать прочные узлы. Но мы тянули, и узел распускался, пули алтаев свистели совсем рядом, и мы ждали, что вот-вот одна из них попадет в цель. Наконец мы вытянули и ухватили этот узел прежде, чем он распустился, а в следующий миг в наших руках оказался драгоценный пулеметный ствол, тренога и полная цинка патронов.

Мы возблагодарили за это Аллаха и поздравили Дэйна с успехом. Но радоваться было рано. Этотпулемет, разрешив одну проблему, поставил перед нами другую.

Для начала мы должны были его собрать, при этом прижимаясь к прикрывающей нас скале. Если кто отклонялся чуть дальше, он попадал под обстрел. Но наконец ствол был установлен на треноге, лента извлечена из цинки и заправлена куда следует. Но, даже собрав пулемет, мы еще не могли им воспользоваться. Поспешно составив план действий, мы из рук в руки передали пулемет первому в ряду.

Просто чудо, что во время этой операции никто из нас не был задет. Тяжелый пулемет, раскачивающийся на треноге, нужно было поднимать вдвоем. А подняв, передать дальше, не высовываясь. Но в конце концов мы справились и с этим, и пулемет оказался впереди.

Теперь мы сомкнулись так тесно, как только смогли, используя мертвые тела вместо мешков с песком для защиты. Пулемет был установлен и загрохотал.

Несколько долгих секунд пулеметчик поливал свинцом пространство перед собой, вынудив алтаев отойти. Они понимали, что мы собираемся сделать, но были не в состоянии нам помешать. Большая часть их отряда находилась позади нас, и душаки удерживали противника на расстоянии ружейным огнем. Впереди алтаи, отрезанные от своих товарищей, попадали на землю под градом пуль.

И тут Норотай отдал приказ об атаке. Два человека подхватили пулемет, третий схватил треногу, четвертый — ленты. Остальные прикрывали их, паля во все стороны из ружей и вопя, как стая демонов.

Мы не дали алтаям подняться. С пулеметом во главе отряда мы прорвали их ряды. Они дрогнули и пропустили нас, убираясь с дороги. Прорыв удался.

И тут предостерегающе закричал Азиз. Мы обернулись и увидели, что с тыла на нас надвигаются основные силы алтаев, рассчитывая застать нас врасплох.

Две минуты назад они бы в этом преуспели, но мы уже расчистили себе путь, и у нас было время развернуть пулемет. Из-под прикрытия скал мы поливали свинцом алтаев, едва они высовывались на открытое место — точно так же, как стреляли они в нас несколько раньше. Мы убили их с полдюжины, пока они не поняли, что засада не удалась, и не отступили в безопасное место.

На этом бой кончился. Погибли шесть душаков, в живых осталось девять, из которых трое были ранены. Вместе со мной и Дэйном нас было одиннадцать. Времени мы не теряли. Под покровом тьмы, волоча за собой пулемет, мы поспешили уйти по тропе. Одного человека мы оставили в арьергарде, чтобы он предупредил нас в случае, если алтаи нападут еще раз. Но алтаи, у которых было больше десятка убитых и еще столько же раненых, не были склонны соваться под наш пулемет. Раздалось только несколько ружейных выстрелов, и все смолкло.

Мы продолжали шагать, хотя шатались от усталости. К рассвету мы покинули высокогорье и были в безопасности от неожиданного нападения. Но Норотай заставил нас идти, пока мы не увидели впереди Имам-бабу. Тогда мы наконец остановились, разбили лагерь, перевязали раненых и оплакали мертвых.

Глава 13

Туркмены не любят думать о поражениях, это их вгоняет в тоску. Поэтому вскоре наша провалившаяся засада в горах превратилась в стратегический ход, а наш отчаянный прорыв виделся уже проявлением прославленной хитрости и храбрости туркменов-душаков. Это все мне поведал на следующий день Хитай по пути к Имам-бабе. Тот факт, что они потеряли более трети своего отряда, померк в сиянии их самодовольства. И кроме того, напомнил Хитай, они уничтожили фабрику, которая была источником богатства алтаев, и теперь окажутся в Имам-бабе раньше, чем алтаи, и тем предотвратят дальнейшую передачу Белого Порошка по контрабандной цепочке.

Но, к сожалению, мы обнаружили, что последнее не соответствует истине. Горожане сказали нам, что группа человек в десять алтаев прошла через Имам-бабу накануне, задержавшись только для того, чтобы нанять лошадей. Они направились на юго-запад, к Турбат-и-Шейху.

Дэйн подробнее расспросил барышников, наградив их за правдивые ответы. Мы узнали, что эти алтаи были из той компании, которая приходила с гор раз в месяц или около того. Они были вооружены и несли небольшие набитые кожаные сумки.

Сопоставив это с информацией из других источников, мы вычислили, что их послали вперед, доверив груз героина. Они явно не знали о сражении в горах и делали свое дело как обычно. Они опередили нас на целый день, и у них были лошади. Тем не менее Дэйн решил нагнать их.

Мы поспешно принялись искать лошадей. Но подходящих не было, потому что туркмены забрали всех приличных жеребцов. В конце концов мы договорились об использовании древнего «Мерседеса», собственности одного местного землевладельца. Машина была под стать хозяину, узкоглазому маленькому человечку. Мы торговались за эту развалину битый час, и он стойко отказывался дать нам напрокат свою машину за любую цену. Он хотел ее продать. Совершенно справедливо рассудив, что мы очень спешим и машина нам очень нужна, он задрал цену весьма высоко и не торопился ее снижать. Еще через два часа я сбил цену наполовину, но Дэйн велел мне покупать, и я ее купил — за сумму, достаточную для того, чтобы свозить новый «Мерседес» на Северный полюс и обратно. Но последними смеялись все же мы, потому что Дэйн дал ему государственное обязательство вместо наличных, и старый прохиндей понял, что он может ждать своих денег от Тегерана до конца света.

Теперь мы были готовы выступать и попросили душаков сопровождать нас. Но Норотай сказал, что их дело с алтаями закончено и что маленький отряд, ушедший вперед, их не касается. Он и его люди спешили пересечь границу с Афганистаном и продать пулеметы, а еще, как я подозревал, они спешили увеличить расстояние между собой и оставшимися в горах тремя десятками алтаев.

Даже Хитай не пожелал идти с нами. Однако он сказал, что будет держать глаза и уши открытыми, и если что-нибудь узнает, то присоединится к нам. Так что Дэйн заплатил туркменам — деньгами, а не бумажками — и мы отправились в путь вдвоем, как в самом начале.

Мы покинули Имам-бабу и двинулись с хорошей скоростью по Хорасанским холмам. Я сидел за рулем и вскоре обнаружил, что наш «Мерседес» имеет пару незначительных дефектов — например, в нем не было тормозов. Я сумел справиться с этой трудностью, в нужное время снижая скорость и поворачивая и при этом управляясь с рычагами с искусством автогонщика. С зажиганием тоже не все было в порядке. Его приходилось долго терзать, пока вся машина не начинала трястись и дребезжать. При этом у машины был на удивление хороший акселератор, которым я и пользовался больше всего.

Пару раз Дэйн просил меня ехать помедленнее, но я объяснил, что справиться с недостатками этой машины можно только скоростью и быстрыми поворотами. Дэйн велел мне прекратить объяснения и смотреть на дорогу. Он хотел сам сесть за руль, но я отказался от этого, заявив, что хочу привыкнуть к автомобилю этой марки. После этого Дэйн умолк. Я подумал, что он недоволен, когда дорогу перекрыла телега, и мне пришлось вилять, как сумасшедшему, чтобы ее объехать. Но Дэйн не произнес ни слова. Он сидел рядом со мной, закрыв глаза, с видом полной покорности судьбе, что было очень необычно для американца.

В предместьях Турбата наш «Мерседес» потерял крышку радиатора и лишился охлаждения. Я сумел остановить автомобиль, переключившись на первую скорость, а затем протащившись вдоль какого-то сарая. Мы осмотрели машину и обнаружили, что, помимо всего прочего, коробка скоростей почти развалилась, а передние колеса вот-вот слетят.

Так окончилась наша поездка на автомобиле. Поскольку его можно было починить, Дэйн через полицию отослал его обратно прежнему владельцу вместе с платой за аренду. С его стороны это было очень великодушно, поскольку мы купили машину за настоящее правительственное обязательство.

Мы расспросили местных жителей и обнаружили, что отстаем от туркмен только на полдня. Они ушли меньше шести часов назад и направились на запад, к Султанабаду. Мы были уже рядом, но снова у нас не было средства передвижения.

Мы теряли драгоценное время в Турбат-и-Шейхе, споря с начальником полиции. Этот человек, не в пример начальнику полиции в Имам-бабе, не был склонен оказать нам помощь. Он с подозрением просмотрел наши документы и вообразил, что мы русские шпионы. Мы упрашивали этого нелепого служаку позвонить в Тегеран или Мешхед, но он отказывался, твердя, что его начальство ждет от него самостоятельных решений. Потом он разозлился, а мы сказали ему, что именно высокие чины из Тегерана с ним сделают, когда узнают о том, как он с нами обошелся. Угроза, очевидно, дошла до его крохотных мозгов сквозь кость и жир, потому что в конце концов он стал звонить в Тегеран.

Пока он дозвонился, прошел еще час — он тряс свой телефон, рычал в него приказы и угрозы, его соединили не с тем отделом, потом соединили с тем, но связь прервалась, и наконец он таки дозвонился.

Должно быть, инструкции из Тегерана были получены весьма выразительные, поскольку начальник полиции стал рьяно нам помогать. Он предложил нам свою собственную машину, но с первого взгляда было видно, что она не намного переживет несчастный «Мерседес». Это был тупик, потому что в Турбате не было другого транспорта, кроме нескольких мелких ишаков. Я начал уже терять надежду, но вдруг проблема решилась сама собой.

С востока подкатил огромный новенький дизельный грузовик. Начальник полиции приказал ему остановиться, и мы узнали, что грузовик принадлежит шведской строительной компании, которая строит дамбу на реке Кашаф.

— В чем дело? — спросил водитель. Это был высокий костлявый светловолосый швед, и говорил он по-немецки.

— Превосходная машина! — воскликнул начальник полиции. — Господа, она вас устроит?

— Какого черта? — воскликнул швед по-французски.

— Вполне устроит, — ответил Дэйн.

— Тогда возьмите ее вместе с моими наилучшими пожеланиями, — сказал начальник полиции, низко поклонившись.

— В чем дело? — взревел швед по-испански. — Что вам нужно?

Дэйн по-французски объяснил ему, в чем дело. Швед ударил кулаком по сверкающему красному борту своего грузовика и заявил, что он гражданский служащий, который работает на правительственный проект под эгидой нейтральной страны, и он не позволит нам забрать его машину.

Когда я это перевел, начальник полиции достал из-за пояса громадный автоматический пистолет и стал им бешено размахивать. Швед нахмурился и схватил огромный гаечный ключ. Начальник полиции отскочил, выкрикивая приказы, и ради пущей безопасности еще резвее замахал своим пистолетом.

Я успокаивал его, пока Дэйн объяснялся со шведом. Видимо, его объяснения вполне удовлетворили шведа, потому что он отложил свой ключ, подумал, покусывая губу, а потом заявил, что это забавное дело. Он попросил Дэйна объяснить все это его компании, и Дэйн пообещал. Мы забрались в кабину, попрощались с начальником и покатили по дороге на Султанабад.

* * *

Костлявый швед оказался непререкаемым владыкой своей огромной машины, что было нелишним на извилистой дороге в Султанабад. Дорога извивалась и вилась, как умирающая змея, обвивалась вокруг отвесных скал, тянулась вдоль глубоких ущелий, потом круто карабкалась на откосы и спускалась по сухим речным руслам. Изредка по краям дороги попадались кусты, борющиеся за существование, а разок мы увидели ферму — расположенную там исходя скорее из необоснованного оптимизма, чем из здравого смысла — медленно умирающую под яростным солнцем. Мы были на краю Дешт-и-Кавир, большой северной солончаковой пустыни. Кроме редкой травы и ящериц, выжить здесь не мог никто, и на протяжении еще сотни миль мы вообще ничего и никого не встретили.

Наш водитель, которого звали Хансен, был серьезным человеком, постоянно имевшим вид хмурый и озабоченный, как, впрочем, и подобает человеку, занятому важным делом. Его мрачные голубые глаза и выпяченная нижняя губа показывали, что он не занимается всякой чепухой, он был на стороне здравого смысла, противником всяческих романтических глупостей. Однако он сам находился далеко от своей родины, сидел за баранкой грузовика в Дешт-и-Кавир. Он был европейцем того типа, который я часто встречал в Азии — смущенный романтик.

Я уверен, что такие люди, как Хансен, оставляют свою скучную родину под влиянием некоего неосознанного побуждения — ради жизни под синим небом и горячим солнцем среди смуглого или чернокожего народа. И все было бы прекрасно, но многие из этих людей, выросшие в атмосфере буржуазной морали, голого утилитаризма и здравого смысла, не могут принять ужасающей простоты своих желаний. Поэтому они скрывают свои мечты от мира и от самих себя. Они говорят о высоком заработке, потому что этот довод неоспорим, и мирятся с грязью азиатских городов, плохой пищей и скукой. Они расскажут вам, как хорошо будет вернуться ДОМОЙ. Но, конечно, смущенные романтики вроде Хансена никогда не возвращаются ДОМОЙ. Они под тем или другим предлогом продолжают свои скитания по залитому солнцем театру своей мечты.

Во всяком случае, такая у меня теория. Поведение Хансена, кажется, подтверждало ее, потому что он сначала захотел присоединиться к нам, а потом стал думать о нашем деле вообще.

Он спросил о нашей работе, но Дэйн сказал ему только то, что мы ведем совместное с иранским правительством расследование. Дальнейшие расспросы ничего не прояснили, и Хансен остался явно недоволен этим. Поскольку его командировали в эту поездку, он хотел ясности. А так как ответы Дэйна были слишком туманны, он начал изобретать собственные объяснения.

— Ну ладно, — сказал он. — Это все достаточно очевидно. Вы из ЦРУ, верно?

— Нет, — сказал Дэйн. — Я не имею к ним никакого отношения.

— Это вы так говорите, — возразил Хансен. — Секретность прежде всего, верно? Но где секретность, там, сразу видно, есть что прятать.

— Правда?

— Ну конечно! Я полагаю, что ваше дело как-то связано с Россией. Вы в ЦРУ всегда занимаетесь Россией. Вероятно, вы хотите разузнать о ракетах в Центральной Азии или поднять восстание в Туркменской Республике. Я угадал?

— Нет, — ответил Дэйн.

— Уверен, что угадал. Может, вам это неизвестно, но вообще-то в мире не приветствуют такую провокационную деятельность. Этот «У-2», десант на Кубу… Когда вы прекратите это безобразие? Вы нас всех втянете в ядерную войну. И кто тогда будет победителем? Нет, вы мне скажите — кто?

Дэйн тяжко вздохнул. Швед сказал:

— Пожалуйста, не поймите меня неправильно. Я хотя и человек западной культуры, но с Россией мне делить нечего. Это понятно или как?

— Да, — сказал Дэйн.

— Так почему вы продолжаете придерживаться этой опасной тактики?

Дэйн закрыл глаза, потом открыл их и обронил:

— Политика.

— Политика?

— Конечно, — произнес Дэйн подозрительно мягко. — Учитывая сложившуюся политическую ситуацию, я не вижу, как мы можем действовать иначе. Единственная наша надежда — что результаты будут стоить риска.

— Так вы все-таки из ЦРУ! — торжествующе воскликнул Хансен. — И вы здесь для того, чтобы шпионить и подстрекать!

— Только не в Иране, — твердо заявил Дэйн.

— Конечно же не в Иране. Но вот в Туркменской Республике…

— Там готова почва для революции, — сказал Дэйн.

— Правда?

— Да это известно всякому мало-мальски информированному человеку. Я не выдам тайны, напомнив вам о восстании, которое месяц назад произошло в Таджикской Республике. Может быть, вы читали о нем в газетах. Менее известны, но отмечены в заслуживающих доверия международных журналах волнение в Синкьянге и неурожай в Киргизской Республике. Припомните еще о беспорядках в Западной Гоби, которые вызвало Монгольское Народное Движение за Независимость, а также о кочевниках-тюрках в горах Тянь-Шаня. И что мы имеем, учитывая все это?

— И что же?

— Превосходную возможность поднять мятеж по всей Центральной Азии, — важно проронил Дэйн.

Хансен нахмурился и закусил губу.

— Мятеж… Но это может вызвать всеобщее термоядерное побоище.

— Ну, мы так не думаем, — утешил его Дэйн.

— Но вы не можете быть полностью в этом уверены!

— Не разбив яиц, омлета не сделать, — с нездоровым смешком проговорил Дэйн. — Кроме того, если усиление военной напряженности окажется неизбежным, мы всегда сможем предложить русским несколько концессий.

— И какие же концессии вы можете им предложить? — спросил Хансен.

— Ну, я не вправе вам это открыть, — ответил Дэйн. — Это государственная тайна, вы же знаете. Но я полагаю, что вы читали Клаузевица.

— Нет. А что он написал?

Дэйн хихикнул и пояснил:

— Клаузевиц определил нейтральную страну как ту, которую можно отдать врагу без смущения.

— Это ужасно! — возмутился Хансен. — Но я полагаю, что вашим союзникам есть что сказать насчет этого.

— Полагаю, что так. Если мы им позволим.

Настало молчание. Потом швед изрек:

— Я не могу поверить, что вы настолько циничны. Заставить замолчать ваших союзников…

— Союзник, — сказал Дэйн, — это солдат на линии огня. Его достоинство в том, что им можно пожертвовать. Ну, как бы там ни было, а через несколько лет нам уже не понадобятся нынешние союзники.

— Почему же?

— Этого я вам сказать не могу. Я только напомню вам о том, что подтвержден факт существования разумной жизни на Марсе.

Хансен открыл рот. Потом он осознал, что над ним издеваются, и разразился потоком ругани. Выплеснув таким образом ярость, он некоторое время вел машину в угрюмом молчании. Наконец он с усмешкой сказал Дэйну, что это был отличный розыгрыш. В таком веселом расположении духа мы и въехали в Султанабад и обнаружили, что наконец-то догнали алтаев.

Глава 14

Они расположились отдохнуть в лучшей кофейне Султанабада — пятеро беззаботных желтолицых туркмен. Перед ними горкой возвышалась жареная, с приправами говядина, дорогая городская роскошь. Седельных сумок при них не было, и они только посмеялись, когда мы спросили у них насчет Белого Порошка.

По счастью, нам на помощь пришли горожане, которые не питали любви к заносчивым туркменам. Они рассказали, что алтаи продали свои седельные сумки за серебро где-то на окраине города. Покупатели были арабами, их было пятеро — высокие, вооруженные ружьями и револьверами.

Единого мнения насчет того, что же это были за арабы, не было. Одни говорили, что они откуда-то из южного Ирана, другие настаивали, что из Ирака, а кто-то утверждал, что это были саудовцы. Но все единогласно заверяли нас, что у их джипа были специальные шины для езды по пустыне и дополнительные баки для воды и газолина. Они приехали предыдущей ночью на прекрасном новеньком джипе из Турбат-и-Хайдари или еще откуда-то с севера. Здесь они получили седельные сумки и поехали на юг, к Таббасу, что в пустыне Дешт-и-Кавир.

Мы проследили еще один участок переправки героина. Он начинался в горах Копетдага и извивался по всему Хорасану. Теперь мы знали, что он ведет на юго-запад через Дешт-и-Кавир. Это было важное открытие, но оно не доставило мне удовольствия. Я ожидал, что контрабандисты направятся на юг в Белуджистан или на запад через горы Эльбурс. То, что они выбрали дорогу через пустыню, грозило осложнениями.

Дэйн хотел сразу же пуститься им вслед, но Хансен отказался ехать дальше. Он боялся за свой грузовик в предстоящем тяжелом пути.

Дэйн обратился ко мне:

— Ахмед, что скажете вы? Сможет ли этот грузовик пройти там?

— Полагаю, слабая вероятность имеется, — ответил я. — Но я не думаю, что мы должны так рисковать.

— А что же нам делать?

— Ехать в Мешхед и лететь на самолете в Йезд, где у нас появится шанс перехватить арабов.

— А как мы узнаем, в Йезд ли они поедут? — спросил Дэйн.

— Никак. Они могут свернуть на юг. Но в Йезде вероятность успеха больше.

— Это не очень хорошо, — сказал Дэйн. — Мы отстали от них всего на шесть часов, мы знаем, по какой дороге они едут, и у нас отличная машина. Лучше всего последовать за ними.

Я покачал головой.

— Извините, мистер Дэйн, но я не собираюсь идти в пустыню. Вы не знаете, что это такое, а я знаю, и у меня есть такое простое желание — остаться в живых.

Он думал, что я преувеличиваю, когда я сказал ему, что арабы поехали в самое сердце самой страшной пустыни мира. Но я говорил чистую правду и пытался заставить Дэйна понять это.

Дорога, по которой они поехали, идет по южному краю пустыни Дешт-и-Кавир, где та переходит в Дешт-и-Лут. В древние времена это был караванный путь, но такой, которого по возможности избегают. Это был кратчайший путь от Персидского залива до Тартарской возвышенности, но лишь один из десяти выживал в буранах, зыбучих песках, обвалах и прочих прелестях этого маршрута.

Это самая страшная пустыня в мире. В Сахаре и Гоби есть оазисы, но в пустынных просторах Центрального Ирана нет ни единого источника воды, кроме как в Таббасе. В других пустынях есть животные и растения — но в солончаковых пустынях Ирана не может существовать ничто живое, даже ящерицы или песчаные блохи. Трава и кактусы умирают, стервятники получают солнечные удары, и даже скорпионы издыхают на перегретых камнях.

Пересекать эту пустыню я не хотел.

Дэйн со мной не спорил, но сказал, что пятеро арабов поехали через Дешт-и-Кавир на джипе, и, кажется, для них это обычное дело.

— Путь через Дешт-и-Кавир никогда не был обычным делом, — возразил я. — Действительно, в наши дни есть машины, которые способны пересечь эту пустыню. Но они специально оборудованы, в отличие от нашего грузовика. И даже со всем этим оборудованием не все они добираются до конца пути.

Хансен, изучавший карту, поднял голову и высказал свое мнение:

— Дорога до Таббаса местами даже и не дорога. А за Таббасом местность еще хуже. Если где-нибудь грузовик сломается, нас ждет верная смерть. Мистер Дэйн, в этом путешествии нет смысла.

— Понимаю, — сказал Дэйн и несколько секунд изучающе смотрел на нас. Затем он велел мне добыть достаточное количество дизельного топлива, воды и провизии для путешествия через пустыню в Йезд. Я выполнил его приказание.

Хансен, раскрыв рот, смотрел, как все это грузят в его машину. Потом он издал невнятный вопль и схватил одного из грузчиков за руку.

Дэйн шагнул вперед и отвел Хансена с дороги.

— Что вы, по-вашему, делаете? — спросил Хансен.

— Загружаю вашу машину, — ответил Дэйн.

Хансен от души выругался — должно быть, по-шведски. Потом сказал:

— Я требую, чтобы вы прекратили это. Я не еду в Таббас.

— Я знаю, — сказал Дэйн. — Я беру ваш грузовик в долг.

Ответ Хансена был несоразмерен силе его гнева. Он начал с ругательств, а закончил тем, что обвинил Дэйна в открытом грабеже.

— Я ничего не краду, мистер Хансен, — ответствовал Дэйн. — Я преследую группу преступников, и ваш грузовик — единственное подходящее транспортное средство в радиусе пятидесяти миль. Вы и ваша компания получите полную компенсацию за потерю времени и за любое повреждение, которое может получить грузовик.

Хансен недоверчиво фыркнул.

— Преступники! Что это за преступники, что ради них нужно устраивать такую самоубийственную гонку?

— Они везут чистого героина на несколько миллионов долларов, — ответил Дэйн.

— Предназначенного для Соединенных Штатов?

— Да.

— Но как собираются они протащить его через границу?

— Вот это я и пытаюсь выяснить, — сказал Дэйн.

— Понятно. Я думал, что вы занимаетесь какими-то шпионскими глупостями… Ладно. Вы когда-нибудь водили большой дизельный грузовик?

— Нет. Честно говоря, я надеялся, что вы покажете мне, как это делается.

Хансен рассмеялся.

— Показать вам, как что действует? А кто покажет вам, как управиться с машиной на крутом повороте? Да вы хоть знаете, как менять шины на грузовике вроде этого?

— Найду способ.

— Вы себя убьете.

— Я так не думаю.

— А я думаю, — сказал Хансен. — Вы сломаете грузовик, и ваша смерть будет на моей совести. Моя компания спросит, почему я отпустил вас одного. После вашей смерти они станут очень законопослушными. Извините, мистер Дэйн, я не могу позволить новичку сесть за руль своего грузовика.

— У вас нет выбора.

— А, да заткнитесь же! — раздраженно оборвал его Хансен. — Я говорю, что сам поведу машину. Вы, цэрэушники, может, и знаете все на свете о невидимых чернилах, но перед машиной совершенно беспомощны.

Дэйн поблагодарил его, и Хансен тут же пошел проверять шины. Я так и думал. Здравый смысл Хансена был не более чем маска, которую он носил для всего мира — сердце его было полно европейского романтизма. Сначала он пытался действовать рационально, но я знал, что ничто в мире не удержит его от того, чтобы присоединиться к Дэйну и мчаться через пустыню следом за бандой головорезов.

Повернувшись ко мне, Дэйн сказал:

— Ахмед, спасибо вам за помощь. Как только смогу, я перешлю вам ваше вознаграждение.

— Спасибо, — горько проронил я. Я смотрел, как Хансен укрепляет дополнительные баки с горючим. Должно быть, ему было трудно удержать на лице усмешку.

Наконец грузовик был готов, и Дэйн с Хансеном забрались в кабину. Хансен завел мотор и взялся за рычаги. Тут я шагнул вперед, открыл дверь и забрался тоже.

— Рад, что вы переменили свое решение, — сказал Дэйн.

— Так же, как мистер Хансен, — отозвался я. — Я тоже не хочу принимать участия в убийстве. Вы не проживете в пустыне и дня, если с вами не будет опытного человека. Кроме того, я хочу быть уверен в том, что получу свое вознаграждение и премиальные.

Мы выехали из города и покатили по плоской каменистой границе Дешт-и-Кавир. Цивилизация осталась за спиной, впереди лежал выжженный солнцем пустынный пейзаж. Я твердил себе, что я дурак и что мои спутники сумасшедшие. Потом я решил, что не буду об этом думать. Я выказал себя таким же сумасшедшим, как Дэйн или Хансен. Делать было нечего, только ждать и гадать, какие плоды принесет это безумие.

Глава 15

Мы ехали вдоль каменистой равнины, ограниченной гранитными скалами. Солнце жарило с сумасшедшей силой, превращая кабину в раскаленную докрасна клетку. Я не мог ни положить руку на край окна, ни даже прислониться к дверце. Дуновение воздуха от нашего движения не приносило ни малейшего облегчения. Он был раскаленным и душным. И в довершение всех несчастий, двигатель грузовика тоже перегревался, обжигая нам ноги. Я чувствовал себя примерно так же, как медленно поджариваемый на углях кусок мяса. Я даже не мог вспотеть, потому что воздух был невероятно сухим.

После трех часов этой пытки мы остановились проверить шины и размять ноги. Кругом не было ни пятнышка тени, кроме как от нашего грузовика. Мы несколько минут передохнули в этой тени, потом загрузились обратно.

Все попытки разговора обрывались сами собой, потому что тут же начинало болеть горло. Мы сидели каждый сам по себе, страдая от жары и глядя на пустыню. В мертвом небе не было заметно ни малейшего движения, по земле не пробежало ни одно живое существо. Двигался только грузовик, да еще далеко впереди низкие серые горы дрожали в потоках раскаленного воздуха. В этом преддверии ада способностью движения обладали только грузовик да горы.

К закату мы одолели треть пути до Таббаса. Мы остановились на ночь, потому что продолжать движение после наступления темноты было опасно. Впереди лежали плохие места — сначала горы, потом трясина, потом песчаная и каменистая пустыня, а потом снова горы. И мы не могли не принимать в расчет вероятности того, что арабы каким-то образом обнаружили, что их преследуют, и уже выбирают лучшее место для засады.

Мы наскоро перекусили и легли спать. Избавление от солнечного жара было столь приятно, что я заснул мгновенно. Но через час я проснулся. После заката поднялся холодный резкий ветер, и температура стала падать. Дрожа, наполовину больной от слабости, я завернулся в два одеяла. Ветер пробирался сквозь них, как нож, и вонзал прямо в лицо песок и гранитную крошку. Я развернулся лицом на подветренную сторону, и ветер стал морозить мне ноги и спину. Ругаясь, я свернулся по-собачьи и попытался урвать несколько часов сна.

Настал рассвет. Ветер утих, и нам выпало полчаса блаженного отдыха. Но тут встало солнце, огромное и ослепительно белое на белом небе, и вскоре пустыня снова превратилась в дьявольскую сковороду. Мы упаковали вещи и снова забрались в кабину.

* * *

Через час мы были уже в горах. Дорога, по которой мы ехали, дорогой не была — это было всего лишь обозначение места, где некогда могла проходить дорога. Совершенно непреодолимая зимой, она шла по сухим руслам рек и естественным долинам. Валуны были отброшены в сторону, взрывами расчистили что-то вроде козьих троп. Так была проложена великая пустынная дорога через Иран от Юмина до Йезда, за которую строителям заплатили миллионы. Я тешил себя мыслью, что их заставили потом проехать по своему творению.

Хансен гнал по сухим руслам так, как будто это было бетонированное шоссе. Казалось, он решил доказать самоубийственность нашего путешествия и показать нам, что никто, кроме него самого, не смог бы управлять этой машиной на столь коварной дороге. Он напоминал лягушку на вертеле — крутя руль, он растопыривал руки и ноги, наклонялся вперед и назад, давил на акселератор и налегал на тормоза. Я готов был поклясться, что в его глазах горел огонь, как у дервиша, когда он исполнял этот ритуал управления машиной. Мы с Дэйном вынуждены были хвататься за потолок, борта и все, что попадалось под руку, чтобы удержаться на месте, когда грузовик кренился на очередном крутом повороте. Прямо на наших глазах глубокое русло реки сменялось обрывом. Далеко внизу была видна изъеденная поверхность пустыни, ожидающая нашего падения. Хансен давил на рычаги изо всех сил, потом проклятый обрыв сужался, и мы скребли бортом по скале, а колеса скрежетали по другому краю. Был момент, когда мы должны были опрокинуться, но потом расщелина снова сделалась шире и внезапно перешла в очередное русло. Хансен, с довольной усмешкой на лице, напевал песенку, прославляющую его умную машину. Для меня же это было подтверждением того безумия, которое вовлекло его в это приключение.

Все утро мы мчались с невероятной скоростью и были уверены в том, что в любой момент должны настигнуть арабов в их джипе. Но в обозримом пространстве не было ничего, хотя время от времени мы видели свежие следы шин или масляные пятна. К полудню мы снова были на поверхности пустыни и остановились, чтобы поесть и размять свои несчастные кости. Потом я два часа вел грузовик по камням, пока мы снова не въехали в горы.

Хансен занял свое место и с новыми силами бросился в атаку. Русла и овраги были куда уже, чем прежде, если такое вообще возможно. Хансен бросался на них, словно обезумевший бык. Рев мотора и скрежет шин оглушали, но вдруг я услышал низкий звук и выглянул в окно, чтобы посмотреть, что там такое.

Кровь застыла в моих жилах. Высоко над нами вершина скалы, гигантский валун, казалось, висит в воздухе. Он медленно повернулся, ударился о склон, взмыл в воздух, ударился снова и обрушился вниз вместе с частью склона.

— Обвал! — заорал я.

Основная часть обвала была уже почти перед нами, ее пыльные выступы тянулись к нам. Мне показалось, что наше спасение в том, чтобы Хансен изо всех сил затормозил.

Но у Хансена было другое намерение. Он взглянул на катящуюся лавину, вцепился в рулевое колесо и вдавил акселератор в пол.

Его стратегия была бы вполне оправданна на настоящей дороге, но в горах Дешт-и-Кавир это было самоубийством. Потому что по крыше кабины застучали камни, а дорога впереди исчезла в облаке пыли.

Глава 16

Секундой позже мы влетели в пыльное облако, и судьба наша в этот миг казалась вполне определенной. Камни колотили по крыше, а сверху катился грохот обвала. Шел ли он прямо на нас, был впереди или сзади? Это не имело значения, потому что не похоже было, что мы доживем до того момента, как нас засыплет. Первой нашей заботой была дорога, этот серпантин с обрывом слева. На скорости в сорок или пятьдесят миль в час казалось, что мы в любой момент можем сослепу соскользнуть с него.

Но тут Хансен меня поразил.

— Берегите пальцы! — крикнул он с неуместной развязностью.

Затем он рванул руль вправо. Крыло проскрежетало по скале, и я подумал, что Хансен и впрямь сошел с ума. Но тут я увидел в его маневре смысл. Хансен удерживал контакт машины со скалой. Осторожно маневрируя, он прижал весь правый борт грузовика к скале. Металл скрежетал и визжал, перекрывая грохот обвала. Грузовик трясся и скрежетал, выступ скалы сорвал фару и зеркало, половину крыла стесало напрочь, и переднее колесо, кажется, зашаталось. Хансен не обращал на это внимания, он был целиком поглощен управлением.

Он держал скорость и мягко поворачивал руль туда-сюда, Удерживая контакт со скалой. Грузовик слепо продирался через облако пыли, имея слева обрыв, а справа — стон раздираемого металла, единственный путеводный знак. Мы с Дэйном к этому времени были уже на полу. Осколки скалы летели в наше окно, как шрапнель, а один камень размером с голову ядром проломился через ветровое стекло.

Затем вдруг наш сумасшедший полет закончился, и мы вырвались на свет. Хансен снизил скорость, и мы с Дэйном поднялись на сиденья. Мы вспомнили об обвале и вытянули шеи, чтобы рассмотреть его. Он был далеко позади — огромный кусок скалы практически перекрыл дорогу.

— Взгляните-ка туда, — сказал мне Дэйн. Я посмотрел и увидел на склоне горы четыре или пять человек рядом с джипом. Я услышал звук выстрелов и подумал, что это, должно быть, выхлоп мотора джипа. Тут вдоль борта грузовика засвистели пули, и я понял, что арабы обстреливают нас из автоматов.

Хансен не нуждался в инструкциях. Он рванул с места в карьер. Крошечные фигурки на горе прекратили стрельбу и побежали к своему джипу. Мы с Дэйном сразу поняли, в чем дело.

Арабы то ли обнаружили, что их преследуют, толи просто оглядывались назад ради пущей безопасности. Они загнали свой верткий джип на склон горы, выбрали удобное место и заложили заряд динамита. Когда мы показались внизу, они взорвали заряд, рассчитывая похоронить нас под обвалом или хотя бы перекрыть нам дорогу.

Но они не приняли во внимание дурацкую отвагу Хансена — и мы не угодили в их ловушку. Если нам будет хоть сколько-нибудь сопутствовать удача, мы сможем теперь нагнать их, блокируя единственную дорогу через пустыню и вынуждая их удирать от нас.

Преимущества и недостатки этого положения были нам еще не вполне ясны, но мы не могли дать арабам оторваться от нас, пока не перевалим через горы. Дэйн понуждал Хансена гнать со всей возможной скоростью, и Хансен подчинялся ему с нездоровым рвением.

Арабы развернули свой джип. Они гнали по склону горы к тому месту, где они могли спуститься на дорогу. Они были в тысяче футов над нами. Мы отставали от их более быстрой машины, хотя Хансен впечатал акселератор в пол.

Они продолжали увеличивать разрыв, и их джип петлял по склону, как заяц. Хансен оскалился и изо всех сил вцепился в рулевое колесо. Дэйн схватил винтовку и пытался прицелиться при этой бешеной тряске. Арабы сражались за свою жизнь, когда их джип одолевал склон невероятными прыжками.

Они были довольно далеко впереди, но тут им пришлось включить тормоза, чтобы не свалиться с обрыва, когда они достигли дороги. Джип скользил, и водитель поворачивал направо и налево, пытаясь сбавить скорость. Они сумели выехать на дорогу перед нами, но последние футов двадцать буквально пролетели по воздуху. Джип приземлился соответствующим образом, и его передние шины лопнули. Водитель сумел удержаться на дороге. Он отвернул от края обрыва в последний момент и остановился на самом краю. В следующий момент мы были уже рядом. Арабы заехали в канаву, и Хансену пришлось прижаться к краю обрыва, чтобы проехать мимо их джипа. Клянусь, я прямо-таки чуял, как колеса нашей машины поворачиваются в воздухе. И тут мы миновали их.

Хансен провел грузовик еще на пять сотен ярдов и там остановился. Руки у него дрожали, да и цвет лица у него был изжелта-серый. Он выбрался из кабины и обошел грузовик, пиная покрышки и что-то бормоча про себя. Он долго разглядывал полученные повреждения, озабоченно хмурясь, как будто пытался вспомнить, где и как они были получены. Пятнадцать минут назад это была сверкающая современная машина — теперь она выглядела грудой хлама. Ветровое стекло разбито, передняя часть решетки радиатора и фара снесены. Больше всего пострадал правый борт — поверхность была пропорота по всей его длине. Сзади красовались следы пуль, а какой-то булыжник из обвала промял точно посередине один из баков, отчего бак стал похож на верблюда.

Мы собрались на военный совет, чтобы обсудить ситуацию и выбрать наилучший способ действий. Хансен заявил, что грузовик еще пригоден к службе и что шины держатся куда лучше, чем он ожидал, Но, вздохнув, добавил, что неизвестно, сколько еще выдержит машина. Все это он произнес обиженным тоном, как будто мы с Дэйном были неопытными водителями, повредившими его прекрасный грузовик. Бедный Хансен никогда не был в состоянии твердо решить, кто же он — благородный искатель приключений или добропорядочный обыватель.

Арабы были на время лишены средства передвижения. Но, как только они сменят шины, они нас догонят. Они имели преимущество в скорости и маневренности, а также в огневой мощи. Мы, возможно, могли бы сдерживать их в горах, но что случится потом, было легко представить. Для того чтобы не позволить им подъехать близко и стрелять по покрышкам, мы должны были посадить на крыше наблюдателя.

Я видел, к чему ведет эта идея, и изо всех сил ей воспротивился. На крыше грузовика нет никакого укрытия, сказал я, и на такой дороге на ней совершенно невозможно удержаться. Тот, кто займет позицию стрелка, не продержится там и десяти минут.

Дэйн со мной не согласился. Он показал на карниз, шедший вдоль всей крыши, и на поднятую крышку люка в задней части. Можно уцепиться за карниз и спрятаться за люком, сказал он.

— Только не на повороте, — возразил я.

— Моя смена первая, — сказал Дэйн. — Через час смените меня.

Я не мог отказаться. У нас не было времени, чтобы расходовать его впустую, потому что арабы, вероятно, уже были почти готовы продолжать путь. Мы с Хансеном сели в кабину, а Дэйн залез на крышу. У него была винтовка и портупея с боеприпасами через плечо. Хансен посмотрел на разбитое ветровое стекло и покачал головой. Затем он тронул машину. Вскоре мы набрали приличную скорость.

Глава 17

К концу дня мы доехали до Таббаса, жалкого оазиса посреди Дешт-и-Кавир. Мы пополнили свои запасы воды, купили еды — уж какая нашлась у полусотни здешних обитателей, и поехали дальше. Впереди лежала худшая пустыня, а где-то позади болтался джип, полный злых вооруженных арабов.

Мы ехали по ровной местности под полной луной всю ночь. Я сменил Дэйна на его посту. На рассвете он снова занял это место. Арабы не показывались, и я начал думать, что с их джипом что-то случилось.

Но они появились незадолго до полудня и полчаса ехали за нами, явно высматривая и вырабатывая тактику.

Когда они начали действовать, это было стремительно и неожиданно. Частично скрытый плотными клубами пыли, джип рванулся на нас кавалерийской атакой. Дэйн стрелял с крыши, я — высунувшись из окна. Они палили в нас из автоматов. Я слышал, как колотят пули по заду машины, а один раз пуля врезалась в дверцу с моей стороны. Затем Дэйн влепил пулю им в ветровое стекло и еще две — в решетку радиатора, промахнувшись по колесам. Джип немедленно отстал. Еще дважды арабы пытались обогнать нас, и оба раза мы их отгоняли. По огневой мощи они нас превосходили, но палили неорганизованно и бестолково. Кроме того, передняя часть их джипа была весьма уязвима. Сзади нашего грузовика нечего было выводить из строя — разве что прострелить шины или убить стрелка, а это были непростые мишени. Дэйн хорошо прятался, а колеса были полускрыты рамой машины и частично защищены кузовом. После третьей попытки арабы отстали и следовали за нами на безопасном расстоянии, явно пытаясь придумать некую новую каверзу.

Мы ехали весь день, остановившись только в полдень, чтобы перелить горючее из канистр в бак. Мы обнаружили, что две канистры пробиты пулями, но Хансен считал, что нам хватит горючего, чтобы добраться до Йезда. Остановились мы, развернув грузовик поперек дороги. Мы с Дэйном заняли позиции на скалах, пока Хансен переливал горючее. Арабы пытались приблизиться, но выстрелы наших дальнобойных винтовок их отогнали.

Я представлял себе, что они чувствуют. У них были превосходные автоматы, чудесные штуковины, которые как следует грохотали и выплевывали яркие трассирующие пули, и все же им помешали два человека с обычными винтовками. Дальность прицельной стрельбы была у нас по крайней мере ярдов на пятьдесят больше, чем у них, и в этом-то и заключалось дело. Но арабы всегда питали слабость к грозным с виду военным игрушкам.

Дозаправившись, мы продолжили путь. Мы с Дэйном по очереди дежурили на крыше, но ничего не случилось. У нас вроде бы не было причин не дотащить арабов до Йезда, до которого было не больше сотни миль, а там арестовать их при помощи местной полиции.

Но я, конечно, не принял в расчет коварства Дешт-и-Кавир. Пустыня до сих пор была невероятно безобидной, но исключительно ради того, чтобы заманить нас и уничтожить. В сумерках она показала свое истинное лицо, затянув нас на солончак.

Мы с трудом вывели грузовик оттуда и поехали дальше уже осторожней. Поднялся ветер, и нам в лицо полетела пыль. Хансену пришлось сбавить скорость. Но, даже пустив в ход все свое умение, он не смог избежать другого солончака. Грузовик затянуло по самые оси, и мы вылезли из кабины, чтобы решить, что делать.

Едва мы прекратили движение, как пустыня обрушила на нас всю свою ярость. Ветер уже не свистел, а завывал и ревел. В воздух взвились пыль, песок и обломки камней. Мы продолжали работать, зацепив трос за заднюю ось и заякорив ее на твердой поверхности. Ветер достиг силы урагана, выметая все между небом и землей. Посреди дня вдруг настала ночь, потому что не было видно даже собственных рук. Мы прекратили работу и заползли под грузовик, ища укрытия.

Однако прятались мы недолго. Дэйн наклонился к моему уху и прокричал:

— Сейчас самое удобное время для нападения!

Я крикнул в ответ:

— Если они отойдут на десять футов от своего джипа, они никогда больше его не увидят!

Но Дэйн мнене поверил, да и я не верил сам себе.

Арабы-кочевники — настоящие дети пустыни. Никто не может сказать, что они могут в пустыне, а чего нет. Я покрепче ухватил свою винтовку и всмотрелся в песчаную бурю. Никто не сумеет передвигаться в ней, твердил я себе. Это невозможно, это самоубийство, об этом и помыслить нельзя.

Но откуда-то я знал, что именно сейчас совершалось невозможное и эти пятеро отродий больной шлюхи приближаются к нам — смутные фигуры, скрывающиеся в темноте бури.

Глава 18

Мы втроем тут же устроили военный совет — голова к голове, перекрикивая шум ветра. Главной нашей задачей было уберечь себя и особенно грузовик — главным образом грузовик. Если арабам удастся лишить нас средства передвижения посреди пустыни, мы будем все равно что покойники. Дешт-и-Кавир убьет нас так же верно, как пуля в живот, и почти так же мучительно.

Хансен, нервничающий из-за внезапной потери видимости, хотел укрыться за чем-нибудь массивным и стрелять по всему, что движется. Мой план был более тонким. Мы должны были разделиться, чтобы перекрывать пространство вокруг, как паутиной, со мной в центре.

Дэйн коротко разобрал обе идеи, которые, как я полагаю, характеризовали скорее наш образ мыслей, чем ум. План Хансена он назвал статичным и самоубийственным, а мой, по словам Дэйна, был неосуществим и его легко расстроить.

Он, конечно, был прав, и мы с Хансеном сердито спросили его, что же предлагает он сам.

С этой своей тягой к безумным импровизациям Дэйн уже приготовил ответ. Мы должны обвязаться веревками, сказал он, а другой конец веревки привязать к грузовику. Таким образом мы, словно козы на привязи, сможем патрулировать пространство вокруг грузовика, ползая по земле, как черви.

Мы с Хансеном стали возражать. Но Дэйн спросил — уж не предпочитаем ли мы сидеть в грузовике и ждать, пока нас кто-нибудь не пристрелит, и ответа на это у нас не нашлось. Я вообще сомневался, что найдется человек, способный переспорить Дэйна, если он что-то решил.

Через пару минут Хансен был привязан короткой веревкой — следить за мотором и передними колесами грузовика. Дэйн, на длинной веревке, стерег правую сторону, с которой располагался бак и большая часть канистр с горючим. Я, тоже на длинной веревке, охранял тыл.

Я выполз из-под грузовика, обвязанный за талию веревкой, с винтовкой на спине. В пяти футах я уже не мог различить ни грузовик, ни что-нибудь еще. Ветер выл, будто огромный зверь в агонии, и пустыня кипела, как штормовое море. Земля перестала повиноваться законам гравитации — в этой бешеной круговерти все горизонтальное сделалось вертикальным. Я уже привык к потокам песка, которые хлестали меня по лицу. Более всего меня смущало то, что я не мог понять, в какую же сторону я смотрю. Ветер пустыни, не повинующийся никаким законам, кроме своих собственных, дул со всех сторон, осыпая меня крошевом из песка, пыли, осколков камня и ошметками растений.

Я полз вперед, молясь о том, чтобы моя веревка была привязана прочно, и о том, чтобы арабы прислушались к голосу разума и остались в своем джипе. Я полз, обмотав свой тюрбан вокруг лица и почти закрыв глаза. Фут за футом я отполз на всю длину своей веревки, развернулся назад — и тут моя вытянутая вперед рука наткнулась на грубую ткань.

Я отдернул руку, как будто прикоснулся к скорпиону. Я лежал совершенно неподвижно, вглядываясь в поднятую ветром муть — и ничего не видел, прислушиваясь к подозрительным шорохам — и ничего не слышал. Не постыжусь сказать, что на секунду ослабел от страха.

Но я все же собрался с духом и обдумал ситуацию с ледяным спокойствием. Кончики моих пальцев еще хранили ощущение ткани. Это была грубая ткань, сотканная небрежно. Мысленно я увидел грубый небеленый хлопок арабской джеллабы. Моя рука явно коснулась одного из наших врагов. Вопрос был в том, почувствовал ли араб это прикосновение? Затаился ли он, готовый разнести меня в клочья из своего автомата, едва я двинусь с места?

Я задержал дыхание на целую вечность, в любой миг ожидая смерти. Но ничего не случилось. Не было слышно никаких звуков, кроме жестяного завывания ветра. И никакого движения, кроме крутящегося песка, камней и прочего. Я понял, что враг не смог отличить прикосновения моей руки от ударов ветра. Преимущество было за мной, и я приготовился действовать.

Но что я должен был сделать? Винтовка, впившаяся мне в спину, была бесполезна на малых расстояниях. Если я промахнусь или всего лишь раню араба, он точно изрешетит меня из автомата. Может, нужно выстрелить и попытаться ударить его прикладом — но вслепую это опасно.

Оставался только длинный нож у меня на поясе. Лучше всего было вскочить, броситься на противника и несколько раз ткнуть ножом. Но я медлил, потому что нож довольно своеобразное оружие, и как ни посмотри, а колоть им с яростью берсерка дело неприятное. Я уже достал его и взял на изготовку, но тут прикосновение к холодной стали вызвало у меня отвратительное ощущение в животе.

Честно говоря, я уверен, что не трусость заставила меня отступить. Общеизвестно, что человек, который может убить из ружья на расстоянии тысячи ярдов, совсем не обязательно способен проделать это голыми руками лицом к лицу. Для первого нужен инстинкт охотника, для второго — менталитет мясника. Кроме того, моим прямым делом было охранять грузовик, а не убивать арабов. Поэтому я осторожно стал отползать к грузовику, чтобы посоветоваться с Дэйном и выбрать наилучший способ действий.

Я отполз футов на пять, и тут какое-то предчувствие заставило меня остановиться. Я всмотрелся в крутящийся песок и прислушался. Потом очень медленно протянул руку вперед. Осторожно, очень осторожно мои пальцы коснулись той же грубой материи, что и раньше. Я отпрянул назад, как будто обжегся.

Каким-то образом араб обошел меня. Путь к отступлению был отрезан, и теперь оставалось только пустить в ход нож.

Я приготовился, присев с ножом в одной руке, и вытянул другую руку перед собой, сосредоточив внимание на пальцах. Я коснулся материи. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди, я бросился вперед, издав невольный возглас, и ударил ножом.

Я упал на тело, которое извивалось с силой и хваткой питона. Я промахнулся, и нож зарылся в песок. Я выдернул его, и тут мой противник ухватил меня одной рукой за кисть, державшую нож, а другой — за волосы. Он несколько раз стукнул меня головой об землю, и я попытался вспомнить слова молитвы.

Затем я услышал над ухом голос Дэйна:

— Ахмед, бога ради, прекратите попытки меня убить!

Скорее рефлекторно, чем повинуясь рассудку, я перестал бороться. Дэйн отпустил мои волосы, но руку еще держал. Он спросил:

— Ахмед, вы знаете, кто я?

— Да знаю, знаю, — зло ответил я. — Пожалуйста, мистер Дэйн, отпустите меня.

Он отпустил меня. Чувствуя себя полным дураком, я спросил:

— Что вы делаете на моей территории? Как я мог предположить, что…

— Я на своем месте, — возразил Дэйн. — Но вы, кажется, заблудились.

— Невозможно! Ну ладно, а как я должен был узнать вас?

— Я вам дважды сказал.

— Что?

— Когда вы в первый раз меня задели, я сказал вам, что это я. Еще я сказал вам, чтобы вы возвращались на свою сторону. Вы отошли в сторону, потом опять наткнулись на меня. Я опять повторил вам все это, вы еще раз меня задели, а потом прыгнули.

— О Аллах! — воскликнул я. — Да вы, должно быть, шептали, потому что я ни слова не услышал.

— Я кричал. Вы, наверное, слишком усердно вслушивались.

— Предположим, — сказал я, чувствуя себя еще большим дураком, чем обычно, и не в силах найти подходящий ответ. — Ветер, должно быть… А как вы поняли, что это я?

— Я слышал, как вы ругались про себя, — ответил Дэйн.

— Вот как? Странные вещи случаются во время пустынных бурь. Полагаю, мы вернемся по местам, а не станем сидеть здесь и спорить, как пара старух.

— Хорошая мысль, — согласился Дэйн и пополз прочь.

* * *

…По веревке я вернулся к грузовику и снова развернулся, на этот раз изо всех сил следя за ориентацией. Никогда в жизни я не испытывал такого огорчения. Я давно знал, что в Дешт-и-Кавир у людей бывают странные галлюцинации и что чувства временами начинают обманывать. Я знал о панике, которая иногда нападает на людей во время бури, лишая остатков здравого смысла. Но я никогда не думал, что подобное случится со мной. Особенно досадно было, что свидетелем этого стал Дэйн, который выглядел в этой истории совершенно непогрешимым. И однако я находил некоторое утешение в том, что Дэйну, возможно, просто не хватает воображения для галлюцинаций.

Час проходил за часом, а ветер все не утихал. Я внимательно патрулировал свой участок, нервы были напряжены до предела в ожидании врага, который все не появлялся. Время от времени я глотал воду с песком из фляжки и подкреплялся рисом с песком. Дело шло к рассвету — любимое время нападений арабов. Я боролся со сном и старался не терять бдительности, но глаза от усталости закрылись, и чудесное ощущение покоя охватило меня.

Распознав приближение опасности, я собрался с духом и заставил себя ползти. Но сон обволакивал меня, даже когда я двигался, и я грезил о высоких фонтанах, в которых играет радуга, о воде, текущей по мрамору, о мокрой повязке на лбу…

Внезапно я очнулся. Я спал и видел сны, пока полз, и сны казались крайне реальными. Мокрая повязка была у меня в руке, но уже сухая и какая-то странная. Потом я понял, что держу в руке кусок веревки.

Меня охватила тревога. Я подождал, и тут она заскользила вперед, а потом остановилась.

Чтобы не ошибиться еще раз, я старательнейше убедился, что это не моя веревка. Это была не моя веревка. Она принадлежала кому-то другому. Вопрос: кому?

Я сидел и думал, а веревка ползла и ползла помаленьку, почти параллельно моей, к грузовику. Я решил, что это страховка Дэйна. Я, видимо, снова оказался на его участке или он забрел на мой.

Я уже готов был окликнуть его, когда меня остановила тревожная мысль. Я снова коснулся веревки, осторожно ее ощупав. Наши веревки были из прочной крученой манильской пеньки. А эта — из простого хлопка. Я совершенно потерял чутье — эта веревка принадлежала арабу.

Я вытащил нож. Но долгое ожидание, происшествие с Дэйном и неистовая буря совершенно лишили меня уверенности и сил. Руки у меня дрожали, и я знал, что не смогу заставить себя проследить эту веревку и заколоть ее владельца. Я чуть не заплакал от разочарования. Наконец я потянулся и обрезал веревку араба, ухватил ее за конец и как следует дернул. Затем отскочил в сторону.

Реакция последовала немедленно — автоматная очередь вспорола землю рядом с тем местом, где я обрезал веревку. Я перекатывался дальше, а араб стрелял. Он палил во все стороны, но я уже был далеко.

С другой стороны раздалось три винтовочных выстрела, и затем раздался крик боли. Дэйн явно стрелял на звук. Больше выстрелов не последовало. Я представил себе, как араб ползет по земле, пытаясь найти обрезанный конец своей страховки. Я подождал немного, затем вернулся по своей веревке к грузовику.

* * *

На востоке горизонт озарился слабым желтоватым светом. С первыми лучами рассвета буря пошла на убыль. Менее чем через час ветер утих, и мы смогли посмотреть друг на друга.

Для поздравлений было мало времени. Мы снова взялись за работу, вытаскивая грузовик из песчаного плена. Он выглядел точь-в-точь как высокий крутой бархан, и, если бы мы не были к нему привязаны, мы бы его никогда не нашли. Через четыре часа мы отгребли достаточно песка, чтобы Хансен смог завести мотор и помочь нам. Еще через час при помощи лопат, веревок и рычагов мы снова пустились в путь.

Но мы были не одни. Оглянувшись, мы увидели знакомое облако пыли на дороге. Эти проклятые арабы продолжали нас преследовать. Дэйн долго разглядывал их в бинокль. Наконец он сказал нам, что из пяти врагов у нас осталось только четверо.

Этого было более чем достаточно, чтобы компенсировать мою ошибку.

Глава 19

Человеку свойственно расслабляться после напряжения. Действие порождает реакцию, следствие энтузиазма — усталость, напряжение вызывает слабость, а героизм есть следствие плохой памяти… Из таких сентиментальных афоризмов и натянутых противопоставлений я пытался сплести философскую рамку для нового неприятного факта.

Это случилось в середине дня, когда мы спустились с гор и выехали на открытую каменистую равнину. Водитель джипа, увидев свой шанс, свернул с дороги. Держась вне пределов досягаемости наших винтовок, он вел джип параллельным курсом, потом обогнал нас и выехал на дорогу впереди. Несколько минут мы еще видели его, потом остались только пыль и выхлоп, а потом не стало видно вообще ничего.

Это было невыносимо. Мы обогнали этих арабов несколько сотен миль назад, выбрались из их засады и сражались с ними во время песчаной бури. А что в результате? В полусотне миль от Йезда они обгоняют нас с такой легкостью, как будто мы едем на осле. Несмотря на все наши усилия, мы их потеряли. В такие моменты на ум приходит только мрачная философия.

Дэйн воспринял это удручающее событие со своим обычным индифферентным видом. Когда я спросил его, он ответил, что предвидел подобное и был бы очень удивлен, если бы джип не ушел. Когда я сказал, что арабы могут вообще ускользнуть от нас, он заявил, что в мире есть множество других преступников. Может, это была шутка, но я уверен, что позиция Дэйна была к ней близка.

У Хансена не было ни перспектив Дэйна, ни моего чувства юмора. Он был очень зол и каждые пять минут проклинал арабов на четырех языках. Затем, вернувшись от прошлого к настоящему, он обвинил Дэйна в том, что тот втянул его в рискованную и безнадежную авантюру. Он говорил весьма страстно, и через пару минут я понял, что он думает скорее о повреждениях, которые получил его грузовик, чем о себе самом. Когда до меня это дошло, я испугался, что меня разберет откровенный и грубый хохот.

— А вы! — обрушился на меня Хансен. — Бесполезный вымогатель, трусливый ублюдок, дебил с куриными мозгами! И вы себя называете проводником? Ну да, вы знаете эту пустыню примерно так же, как собственную задницу, и вообще никогда ни одной пустыни в глаза не видели!

Моя рука потянулась к ножу, и Дэйну пришлось меня останавливать. Я утешился тем, что поведал Хансену неприятную правду о его услужливой мамочке, неизвестном отце, шелудивой сестрице и братце-своднике. Я выдал ему дюжину бородатых шуточек насчет его национальности, рода занятий, ума и мужественности. По слабой улыбке Дэйна я понял, что сравнял счет, но Хансен, охваченный упрямым бешенством, даже не прислушивался. Он все еще хихикал над своей жалкой шуточкой насчет меня в качестве проводника.

Дэйн нас помирил, указав, что я вообще-то переводчик и никогда не претендовал на роль проводника. Хансен извинился, но хихикать не перестал. Я тоже извинился, заявив, что был не прав, когда судил о целой семье по одному ее представителю. Эта тонкость, разумеется, прошла мимо Хансена совершенно незамеченной. Дальше мы ехали молча, стараясь сдерживаться.

К тому времени, как мы добрались до окрестностей Йезда, усталость и упадок сил вызвали у меня полную апатию. Меня больше не волновали арабы с их героином, и даже мысль о вознаграждении меня не радовала. Хансен, кажется, испытывал те же чувства, и мы ощутили что-то вроде товарищества. Дэйн, как можно было ожидать, держался с раздражающим стоицизмом. Но как только мы въехали в Йезд, он тут же поручил мне найти чистый туалет.

Мысль о мрачном, стойком, каменнолицем мистере Дэйне с докучающим ему полным мочевым пузырем заставила меня хихикнуть. Дэйн не видел в этом ничего смешного и сказал, что у меня примитивное чувство юмора, примерно такое же, как у бушменов или человекообразных обезьян. Некоторое время он злился, но после того, как я нашел ему туалет, чувство юмора к нему отчасти вернулось.

Глава 20

В Йезде дорога разветвляется. Одна ветка идет на север через Исфаган, а другая — на юг через Керман. Нельзя сказать, что есть дорога на Абадан — между Персидским заливом и внутренней пустыней возвышаются Загросские горы. Обе дороги ведут на побережье очень извилистыми путями. Северная поворачивает в Даулатабаде и пересекает горы там, где они пониже — в Буруджире. Южная огибает Шираз, потом идет через прибрежное плато. В сухой сезон предпочтительнее короткая южная дорога. Именно по ней, как мы выяснили, и поехали арабы.

И мы тоже поехали — за ними следом, изнывая от жары и монотонности. Состояние нашего грузовика с каждой милей ухудшалось, равно как и наше. У нас у всех болела голова от сияния летнего солнца, гула мотора и постоянной тряски. Кроме того, Дэйн и Хансен страдали от легкой дизентерии, а меня мучил кашель из-за паров дизельного топлива. Несчастья не заставили нас сплотиться — наоборот, каждый укрылся в своем собственном одиночестве страдания, из которого выходил только для того, чтобы пробормотать оскорбление в адрес другого. Началась перебранка, в которой наши высказывания были настолько нелепы, что я не стану их повторять. Но все же мы одолели путь через Керман, Машиз, Саидабад и Нириз.

На каждой остановке мы узнавали, что арабы выигрывают все больше времени, отрываясь от нас. Но я сомневался в том, что нас это заботит. Эта бесконечная гонка по просторам Ирана стала для нас образом жизни. Мы так пали духом, что не задавались вопросом о своей судьбе — мы просто ехали дальше, как рабы, прикованные навечно к механическому хозяину.

Я начал получать извращенное удовольствие от каждой очередной поломки грузовика. Со злорадным весельем я заметил, что вышли из строя амортизаторы, рулевое управление сделалось медлительней, и вся подвеска расшаталась. Я прислушивался к стуку двигателя и говорил себе, что поршни скоро пробьют в нем дыру. Я составлял список всех возможных неисправностей, какие только мог вообразить, и высчитывал их вероятность. Не имея возможности действовать, я знал, что только гибель грузовика освободит меня. И все же я продолжал наравне с Дэйном и Хансеном чинить все, что можно было.

К тому времени, как мы достигли Шираза, разговоры между нами кончились. Мы ненавидели друг друга так сильно, что не могли найти для этого слов. Бог его знает, что думали обо мне остальные, я знаю только, что один-единственный взгляд на бледное лицо Хансена вызывал у меня острый дискомфорт и желание схватить его за нос и дернуть. Что до Дэйна, то его острый профиль и полуприкрытые глаза делали его мало похожим на человека. Дэйн и Хансен платили мне таким же отвращением.

Мы вошли в Шираз как три кровных врага. Грузовик остановился у мечети Омара и отказался ехать дальше. Хансен немного поругался для виду, но я знал, что он желал конца этому железному чудовищу так же страстно, как мы с Дэйном. Мы восприняли кончину грузовика совершенно спокойно и пешком добрались до полицейского участка. Там мы узнали, что арабы на джипе проехали через город два дня назад и с тех пор о них ничего не было слышно.

Таким образом, после всего пережитого мы их упустили. Возможно, они ехали к Абадану, но в этом не было уверенности. Они могли направиться в любой другой порт Персидского залива. Они могли переправиться в Ирак через Евфрат, а могли и свернуть в Хормуз. Я сказал об этом Дэйну.

— Насчет этого не тревожьтесь, Ахмед, — с поразительным спокойствием заявил Дэйн.

— «Насчет этого не тревожьтесь», — повторил я. — Нет, конечно же, не буду. Мы гоним через пустыню, переживаем засаду и обвал, терпим невообразимые мучения, и вот вам результат наших стараний — мы проигрываем игру и приз. Гонка на тысячу миль была бесполезна! И вы мне говорите…

— Ахмед, — сказал Хансен, — не будете ли вы так любезны, черт бы вас побрал, и не соизволите ли заткнуть свою вонючую пасть?

— Спокойней, Хансен, — призвал его Дэйн.

Я посмотрел на них и понял, что единственным достойным ответом будет застрелить их обоих, а потом застрелиться самому. Но самоубийство при помощи винтовки совершить трудно — при этом придется нажать на курок большим пальцем ноги. Для этого потребуется обезьянья ловкость, и выглядеть это будет смешно. Но, с другой стороны, я мог бы взять револьвер Дэйна…

Необходимость позаимствовать револьвер у Дэйна, потом застрелить его из этого револьвера, потом застрелить Хансена, а потом и себя — все это, облеченное в слова, оказалось слишком глупым. Я посмеялся над нелепым ощущением собственной важности, которым иногда страдают люди. От смеха в голове у меня прояснилось. Я кивнул Дэйну и Хансену, развернулся на пятках и пошел прочь.

— Куда вы идете? — спросил Дэйн.

— В баню! — ответил я. — Насколько я понимаю, арабы могут продать свой героин в любом порту Персидского залива, от Хормуза до Шираза и обратно. Я не собираюсь ломать над этим голову, пока не смою с себя недельную грязь.

Мгновение у Дэйна был вид человека, которого предали, но потом он обрел чувство меры, провел рукой по лицу и сказал:

— Вы правы, Ахмед. Баня, хорошая еда и долгий сон. Подождите, я иду с вами.

Хансен недоуменно уставился на нас. Идти в баню в этот миг высокой трагедии было до оскорбительности неуместно. Но тут он, видимо, вспомнил, что детективом был Дэйн, а не он, Хансен, и присоединился к нам с таким видом, будто вовлечен в это вопреки собственному мнению. Несомненно, у Хансена имелись представления о том, что подобает сыщику, а что — водителю грузовика. Его уверенность в собственном моральном превосходстве выросла невыносимо, но прошла после первого же погружения в воду.

Как и многое другое, знаменитые на весь мир ширазские бани за последние годы пришли в упадок. Но они все еще оставались лучшими в Иране, а это означает, что они были лучшими в мире. Когда кто-то говорит о знаменитых ТУРЕЦКИХ банях, вы слышите отголосок всеобщего невежества. Турки, которые в прошлом были крайне неумытым народом, стащили идею бани у нас. Их бани достаточно хороши — на свой грубый лад. Но ради настоящего удовольствия и отдыха нужно идти в бани Тебриза или Исфагана или — если это возможно — Шираза.

Мы пошли в главную баню Шираза, разулись у входа и прошли в прохладное, сумрачное просторное помещение. После необходимых формальностей мы смогли помыться, отскрестись, отмокнуть, попариться, ополоснуться розовой водой и снова помыться, пока ширазское масло и мыло не удалили с нашей кожи грязь пустыни. Но это была всего лишь прелюдия, потому что потом нами занялись умелые массажисты, которые принялись нас мять и растирать. Это продолжалось до тех пор, пока Дэйн не застонал и не заявил, что теперь месяц не сможет встать на ноги. Этим он только выдал свое невежество, потому что, когда массажисты ушли, мы все, включая Дэйна, чувствовали себя как новенькие.

Потом мы снова искупались, попарились, пока лица не стали багровыми, а затем окунулись в холодную воду. Все поры раскрылись, последние следы грязи были удалены. Дэйн сказал, что это самый верный способ заработать сердечный приступ, но он явно шутил.

И вот наконец, чистые и отмытые, мы в свое удовольствие плавали в огромном главном бассейне. Кругом били фонтаны воды — как в моем сне, и мы могли наконец нормально вспоминать о своем путешествии через пустыню и смотреть друг на друга с ощущением товарищества. Все наши неприятности были смыты целебными водами Шираза, которые очищают не только тела, но и души.

Мы плавали, смеялись, вспоминали и отдыхали от тяжелого пути перед еще более тяжким.

И вдруг от края бассейна раздался громкий голос:

— О господи! И я до такого дожил! Арабская магия превратила мистера Дэйна в рыбу — весьма бледную рыбу и очень костлявую. А его товарищи стали песчаными черепахами.

Я узнал этот голос, но все же повернулся посмотреть и увидел Хитая — на его смуглом лице играла отвратительная усмешка, а тонкие усики казались еще более наглыми, чем обычно. Он был одет в свой потрепанный халат и высокую овечью шапку, при нем были пояс, нож и ружье, на ногах — мягкие сапоги. Не хватало ему только лошади, которая, несомненно, находилась в соседней комнате. От него несло копченой бараниной и потом. Как всегда, он был весьма самодоволен.

— Что ты делаешь в Ширазе? — спросил его я.

— А вы не ожидали меня увидеть? — спросил Хитай. — Однако я здесь, за тысячу миль от приграничья. Мы, туркмены, идем туда, куда хотим, и да поможет Аллах тем, кто встанет у нас на пути.

— Я понял, что твоя храбрость и отвага лежат за пределами понимания обычных людей, — сказал я. — Но все же — что ты здесь делаешь?

— У меня есть дело, — сказал Хитай. — Если вы в своем бассейне найдете время подумать о контрабанде…

Рассуждения истинного немытого туркмена! К несчастью, я не мог помышлять о достойном ответе — одетый человек всегда имеет преимущество перед голым. Мы торопливо выбрались из бассейна, вытерлись, оделись и пошли в кофейню обсудить с Хитаем его дело.

Глава 21

После сладких рисовых булочек и многих чашек чая Хитай рассказал нам, что заставило его пересечь Иран в поисках нас. Его рассказ был выдержан в обычае туркмен — путаный, противоречивый, сложный и невыносимо долгий. Короче говоря, дело сводилось вот к чему: душакам нужно было больше денег, чтобы купить оружие, и они подумали о своем богатом друге мистере Дэйне.

— И вот я здесь, — сказал Хитай. — У меня есть информация, которая вам крайне необходима, информация об арабах и Белом Порошке. У вас есть деньги, которые нужны моему народу. Итак, вы даете мне несколько тысяч долларов, а я…

— Минутку, — прервал его Дэйн. — А каким образом ты так быстро сюда добрался?

— На самолете из Мешхеда.

— И ты знаешь, куда арабы повезли героин и кому они его передадут?

— Я знаю много тайн этих арабов. А что не знаю, то могу узнать.

— Если ты знаешь так много, — сказал Дэйн, — почему же ты не продал мне эту информацию в Мешхеде или Имам-бабе?

— Потому что тогда я не знал, — с видом победителя ответил Хитай. — Я узнал обо всем только после того, как вы уехали.

— Этот человек явно врет, — сказал я.

Хитай глянул на меня:

— Разве я не провел вас к месту, о котором вы хотели узнать? Разве мой народ не сражался ине умирал ради вас? Разве мы не сожгли ту фабрику? Мы тогда проявили верность, так почему сейчас все должно быть иначе?

— Ну ладно, — согласился я. — Как ты узнал, куда арабы везут героин?

— Это случилось так, — начал рассказывать Хитай. — Прежде всего нам стало известно, что арабы, которые получили Белый Порошок — это бедуины-санния из Ирака. Это можно было понять по их головным уборам. Чтобы узнать больше, мы утащили одного старика с их стоянки у Кашмера и расспросили его. Это был очень упрямый старик, но после ночи расспросов он сказал нам то, что мы хотели узнать. Он сказал нам это уже на рассвете, когда воля слабее всего, и после этого умер.

Хитай уловил выражение лица Дэйна и услышал неприязненное ворчание Хансена. Поэтому он торопливо прибавил:

— Этот араб был очень плохим человеком, убил много людей, его все равно убили бы, попадись он врагам. Мы сделали доброе дело. В любом случае его гибель касается только душаков, потому что теперь санния наши враги. Мы пошли на этот риск, чтобы вызнать необходимый вам секрет.

— Варвары! — проворчал Хансен.

— А что, если араб вам солгал? — спросил Дэйн.

— Он не солгал.

— Ты уверен?

— Конечно, уверен, — заявил Хитай. — Он сказал нам все, что знал. Но он был не слишком важной персоной в своем племени, поэтому знал не все мелкие детали.

— Он мог бы назвать человека, который получал героин и платил за него? Или это как раз те мелкие детали, которых он не знал?

— Мы спрашивали его об этом. Но он не мог нам ничего сказать. Я же говорил — он был незначительным человеком. Нельзя ожидать, что такой будет знать все.

Хансен с отвращением покачал головой.

— Пытать человека ради чего бы то ни было — грех, — торжественно заявил он. — Но пытать старика, который даже не может сообщить то, что тебя интересует — занятие, достойное тупицы. Мистер Дэйн, этот парень глуп и недостоин доверия.

Я перевел это для Хитая. Он зло сказал:

— Вы называете то, что мы сделали, глупостью? Во имя Аллаха, да ничего умнее не придумаешь! Этот старик был почти отверженным в своем собственном племени, и санния просто возьмут за него выкуп. Если бы мы допросили любого другого, кровная вражда была бы бесконечной.

— Но у него не было необходимой информации, — заметил Дэйн.

— Все-таки была! Он знал большую часть того, что нас интересовало. Он сказал нам, откуда берется Белый Порошок, как часто, в каких количествах, сколько за него платят и множество всякого прочего. И что важнее всего — он сказал нам, как можно узнать все остальное, что нам нужно.

— И как же? — спросил Дэйн.

— А это часть того, что я продаю, — холодно ответил Хитай.

Он не пожелал сказать ни слова больше, пока не будет установлена цена и ему не вручат задаток. И вот в атмосфере взаимного недоверия мы принялись торговаться.

Я сделал для Дэйна все, что мог, но сердце мое к этому не лежало. Я считал любую сумму свыше полусотни долларов непомерной ценой и так и сказал Дэйну. К тому же в этом не было необходимости. Не стоит ожидать, что миллионные сделки останутся в тайне. Будь моя воля, я бы пошатался по базарам Хоррамшахра или Басры и там выведал бы все, что можно.

Но Дэйн сказал, что у нас нет времени. Помимо того, что он хочет остановить торговлю героином, он хотел еще и перехватить эту последнюю партию прежде, чем ее отошлют в Соединенные Штаты. Поскольку он спешил, я потерял возможность подзаработать на посредничестве.

Наконец соглашение было достигнуто и аванс уплачен. Хитай сообщил нам:

— Белый Порошок повезли в Абадан. Там его отдали толстому рыжему американцу, который платит за доставку в долларах. Этот рыжий американец, кроме того, распоряжался на той фабрике, которую мы сожгли.

— Его имя? — спросил Дэйн.

— Они называют его мистер Смит.

— Где его контора в Абадане?

— Тот араб не смог нам этого сказать. Он никогда сам не бывал в Абадане. Он пересказал лишь то, что говорили его соплеменники, когда возвращались.

— В Абадане не может быть очень много рыжих американцев, — предположил Хансен.

— Не думаю, что мы можем принимать в расчет рыжие волосы, — проронил Дэйн и спросил Хитая: — Араб еще что-нибудь сказал?

— Вспомните, он никогда сам не видел этого человека. Но он сказал, что этот американец — большой и сильный, что голос у него выше, чем можно ожидать, и что он похож на других американцев.

— А они уверены в том, что он именно американец?

— Так сказал тот араб, — ответствовал Хитай. — Но санния немного знают о любых других народах, кроме своего собственного.

— Итак, — подытожил я, — нам нужно найти некоего человека, предположительно в Абадане, и все, что мы о нем знаем — что это большой человек со слишком высоким голосом и что у него могут быть рыжие волосы, а могут быть и не рыжие. Хитай, ты знаешь, сколько в Абадане американцев и англичан?

— Я знаю, что их много, — ответил Хитай.

— Их слишком много, чтобы твоим описанием можно было воспользоваться, — сказал я. — Нам нужно больше подробностей, которые помогли бы его опознать.

— Я это понимаю, — ответил Хитай. — Или ты думаешь, что я проделал столь долгий путь, не зная, как найти нужного человека?

— И как же? — спросил Дэйн.

— Это достаточно просто. Мы узнали от араба кое-что ценное. Кажется, его племя, бедуины-санния, имеют кровную вражду с суаяд-мадан. Поначалу это был раздор из-за пастбищ, но бедуины и мадан ненавидят друг друга с начала времен, и им не нужен предлог для вражды. Поэтому мы можем пойти к мадан…

— Нет, — сказал я.

Хитай резко повернулся ко мне.

— Ты идиот! — заорал он. — Мадан всегда следят за санния, они знают о них все. Мы можем получить ценную информацию!

— Нам перережут глотки, — заявил я. — Идти к мадан? Неужели ты потерял последний разум, Хитай?

— Я ничего не потерял, а вот ты потерял храбрость.

— Чтобы пойти к мадан, не нужна храбрость, — сказал я. — Для этого нужна лишь тупость, которой ты одарен в избытке.

Наш спор грозил перейти в кое-что более серьезное, но нас прервал Дэйн, спросив, кто такие эти мадан.

Мадан, объяснил я ему, это обитатели болот южного Ирака, которые живут неподалеку от персидской границы. Их можно встретить повсюду в междуречье Тигра и Евфрата, по берегам Шатт-эль-Араб, от Аль-Курны до Абадана. Мадан можно встретить везде, где затопленная земля непригодна для проживания нормальных людей. Иногда их называют болотными арабами, потому что они выглядят и ведут себя как бедуины, но и арабы, и мадан отрицают любое сходство друг с другом. Арабы южного Ирака и Ирана говорят, что мадан — это племя ублюдков, у которых нет предков. Мадан отрицают это, заявляя, что происходят от древних персов и вавилонян, и смотрят на арабов свысока.

Какова бы ни была правда, сказал я, мадан имеют неприглядную репутацию убийц и воров, особенно среди соседей-арабов. Эти два народа боятся друг друга. Но, пожалуй, арабы имеют больше причин для страха, потому что мадан могут совершить набег и потом отступить в свои непроходимые топи.

— Люди рассказывают о мадан много небылиц, — проворчал Хитай, когда я закончил. — На самом деле они не лучше и не хуже других. Они убивают своих врагов и помогают друзьям, и они хотят, чтобы их оставили в покое.

— Это все так, — возразил я. — Вот только у мадан нет друзей.

Мы заспорили. Тут Дэйн прервал нас и спросил, имели ли мы лично дело с мадан.

Хитай как-то видел одного. Я видел нескольких, они работали в Абадане, но никогда с ними не общался.

— Как типично, — пробормотал Хансен. — Масса слухов и намеков, но ни единого факта, за который можно ухватиться.

Я не удержался и сказал Хансену, за что именно он может ухватиться, и Дэйну снова пришлось вмешаться. Наконец мы все опять помирились, и Дэйн принял решение. Поскольку у нас не было иного источника информации, мы отправимся к мадан.

Хитай был, конечно, доволен, он уже чувствовал в руках тяжесть обещанных ему монет. Мысли о коварстве мадан его не заботили, потому что туркмена может заботить только бурчание в животе. Что до меня, то я пребывал в состоянии покорности судьбе. Судьба уготовила мне этот опасный путь и предопределила, чтобы я карабкался по горам, пересекал пустыни и хлюпал по болотам. Мое предназначение было начертано у меня на лбу, хотя видно это было только Аллаху, и оно было неотвратимо — разве что Он соизволит вмешаться. Не имеет значения, приведет ли это предназначение меня к большому богатству или к мучительной смерти — способа избежать его не было. При таких обстоятельствах всякий истинно верующий целиком полагается на волю Аллаха.

Мы приготовились немедленно выехать из Шираза. Прежде чем мы покинули город, Дэйн отвел Хансена в сторону, пожал ему руку и горячо поблагодарил за сотрудничество. Хансен посмотрел на него и спросил, почему он говорит это сейчас. Дэйн ответил, что ему пришлось по необходимости оторвать Хансена от повседневной работы, но теперь необходимость миновала, и будет нечестно дольше удерживать его с нами. Поэтому, сказал Дэйн, он сейчас позвонит в компанию Хансена и все объяснит, а впоследствии пришлет письменные объяснения и плату за грузовик, рабочее время Хансена и причиненные компании неудобства.

— Понятно, — сказал Хансен. — Конечно, вы правы, необходимость в транспорте отпала. Но дело не кончено, и вам может понадобиться помощь…

Дэйн заверил его, что не может просить Хансена рисковать и далее, забыв, как я полагаю, о том, что сам просил нас с Хитаем подвергнуться опасности.

Хансен кивнул, и вид у него при этом был совершенно несчастный. Мне показалось, что он был потрясен внезапным превращением из детектива обратно в водителя. Может быть, потрясение было слишком сильным, поскольку Хансен сказал:

— Мистер Дэйн, я предпочел бы не бросать дело в самый критический момент. Совесть не позволяет.

Дэйн начал что-то говорить, но Хансен прервал его уже с более разумными доводами:

— Кроме того, мистер Дэйн, я полагаю, что вам еще нужна моя помощь. Я знаю, что в данный момент у вас нет грузовика, который я мог бы вести, но если он у вас появится? Кроме того, я знаю дороги и доки в районе Абадана и умею обращаться с инструментами и оружием.

Они спорили еще несколько минут, но Хансен отказался остаться. Зайдя так далеко, он хотел увидеть, чем все кончится. В конце концов Дэйн сдался и сказал Хансену, что с радостью возьмет его с собой.

Я был тоже рад, потому что, если вы идете в страну мадан, вам нужно как можно больше людей. Хватило бы и полка, но это было совершенно невозможно, и мне пришлось довольствоваться тем, что нас четверо.

Глава 22

Мы вылетели из Шираза в Басру рано утром. Вскоре горы Загрос остались позади, и слева мы увидели Персидский залив. Потом самолет свернул на север, и мы пересекли устье Шатт-эль-Араб и приземлились в аэропорту Басры. Иракская таможня пропустила нас без задержек, и мы взяли такси. Первым пунктом в нашем маршруте была деревня Джазирех-йе-Салбух.

Мы уже находились среди заболоченных земель южного Ирака. Дорога, на три фута возвышавшаяся над затопленными рисовыми полями, была единственной твердой поверхностью в обозримом пространстве. Эти болота тянутся по обоим берегам Тигра и Евфрата, на севере они кончаются на полдороге к Багдаду, на юге — до Аль-Курны, где, как говорят, Адам и Ева нашли Древо Познания. Поблизости от Аль-Курны обе реки сливаются и образуют Шатт-эль-Араб, который на юге впадает в Персидский залив у Абадана. В нижнем течении, от Кийюн-канала до залива, по Шатт-эль-Араб проходит граница между Ираном и Ираком.

Первая остановка на нашем пути, Джазирех, была с иракской стороны реки. На другом, иранском, берегу, чуть южнее, находился Абадан. Между ними было примерно двадцать миль по реке и болотам. Где-то в этой глуши мы надеялись найти род суайяд племени мадан, чтобы купить или выспросить у них секрет — и остаться в живых. Потом нам оставалось доехать до острова Абадан и найти американца. Схватить этого человека, избавиться от его телохранителей, привести веские доказательства, обеспечить свидетелей, потом отвести его в ближайший полицейский участок и потребовать его ареста, выдачи и так далее.

Таковы были наши самые скромные намерения, и я не слишком обольщался насчет их исполнения. Но я по натуре пессимист. Слишком часто амбициозные планы искушали Провидение продемонстрировать тщету человеческих желаний. Такой урок, несомненно, полезен для души, но неизбежно вреден для тела.

Мы проехали через древний порт Синдбада Басру и направились дальше вдоль Шатт-эль-Араб. Кругом были рисовые поля, иногда попадались заросли тростника и бамбука. Погонщики тащились рядом со своими буйволами, а там, где находился клочок сухой и твердой земли, располагались селения.

Дальше к югу деревень стало меньше — здесь было меньше земли и больше воды, и даже дорога стала хлюпать под колесами. Наконец мы приехали в Джазирех, угнездившийся на едва заметной возвышенности и каждый год сползавший все ниже. Это была последняя арабская деревня на нашем пути. Здесь кончалась дорога и начиналось болото.

Мы расплатились с таксистом и пошли в Джазирех нанимать лодку и лодочника, потому что только так могли добраться до мадан. Но тут мы столкнулись с затруднениями. Хотя люди из Джазиреха торгуют с мадан и славятся как хорошие рыбаки, они никогда не забираются глубоко в плавни. Один за другим они отказывались везти нас. Мы не могли даже найти кого-нибудь, кто продал бы нам лодку — в каждой семье лодка была только одна, и от нее зависела их жизнь.

После часа поисков я заметил, что Дэйн стал терять терпение. Я подумал, что он близок к тому, чтобы реквизировать лодку под дулом пистолета, примерно так же, как мы реквизировали грузовик Хансена. Но, к счастью, мы нашли на берегу компанию сабеев, и один из них согласился довезти нас до ближайшей деревни мадан за весьма умеренную плату.

Мы без промедления погрузились в его лодку. Вскоре Джазирех исчез позади, и мы поплыли по Шатт-эль-Араб. Некоторое время рядом тянулся берег, прямой, низкий, покрытый увядшей травой. Вдоль берега ютились хижины, и время от времени мы видели мальчишку, который ведет осла, или стайку женщин, стирающих белье. Мы видели даже ухоженные поля, с которых нищие феллахи надеялись собрать урожай прежде, чем разлив смоет эти поля вместе с жалкими хижинами в Персидский залив.

Река становилась все шире, двумя рукавами обтекая остров Мухаллех. Затем она делилась на три части, чтобы обогнуть Абу-Дауд, а потом на дюжину рукавов, разделенных длинными песчаными отмелями. Спустя некоторое время мы уже не видели ни берегов Шатт-эль-Араб, ни каких-либо других приметных мест. Но наш лодочник знал, что где находится. Он прокладывал маршрут в глубину безбрежных плавней.

Я привык гордиться никогда не подводившим меня чувством направления, но здесь я совершенно растерялся, не в силах отличить одну протоку от другой. Каждая отмель выглядела точно так же, как предыдущая, а любой островок камыша в точности походил на любой другой. Даже солнце ничем не могло помочь, потому что его скрыла тонкая пелена облаков. Никогда я не чувствовал себя более беспомощным. Теперь я знал, почему жители Джазиреха держатся подальше от плавней.

— Мне не нравится это проклятое место, — прошептал Хитай. — Я могу понять землю и, возможно, даже пойму океан. Но эта проклятая смесь того и другого…

— Да, — сказал я. — Мне это тоже надоело.

Наши глаза встретились, и впервые мы обменялись взглядами понимания и товарищества. Мы посмотрели на Дэйна, который неподвижно сидел на носу лодки, а потом снова переглянулись.

Хитай облек мысль словами:

— Друг мой, этот каменнолицый американец хочет нас погубить!

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал я.

— О Аллах! Слышал ли кто-нибудь нечто подобное? Дэйн карабкается по горам, пересекает пустыни, лезет в болота и бог знает куда — и все ради того, чтобы остановить людей, которые продают немножко героина другим людям. Но этих гонок, восхождений и стрельбы уже слишком много. Ты знаешь, Ахмед, человеку при рождении дается определенная толика удачи, и, когда он ее израсходует, он умирает. Послушай, Ахмед — сколько удачи могло остаться у нас?

В разговорах Хитая об удаче звучали, на мой взгляд, отголоски богохульства, но что-то в этом было,и я печально кивнул.

— Если Дэйн умрет… — начал Хитай, остановился и посмотрел мне в лицо.

Я должен был пресечь это туркменское коварство на месте. Но невыносимая жара угнетала мой дух. Меня тошнило от однообразного пейзажа, меня преследовало болотное зловоние. Так что я ничего не сказал, только отвернулся.

Хитай резко схватил меня за руку.

— Ну ладно, а почему он не может умереть? Кто он такой для нас? Он иностранец и неверный, а мы — правоверные, и мы оба — иранцы древней крови…

Он ударился в красноречие. Но я не мог удержаться — я стал смеяться, когда он заговорил о «единой религии, едином наследии, едином народе» — прямо как диктор каирского радио. Наша «единая» религия разделена между суннитами и шиитами, а там — между исмаилитами, ваххабитами и суфи, кроме того, есть ибадиты, друзы и бог знает кто еще. Наше «единое» наследие пришло к нам из Аравии, Африки, Европы и Азии. А что до нашего «единого» народа — ну что ж, Иран состоит из племен, родов и поселений персов, арабов, тюрок, туркмен, сартов, бахитяр, великих и малых луров и белуджей — и это только самые важные его составляющие.

Зная все это, я не удержался от смеха. Хитай посмотрел на меня с ненавистью и глубоким упреком. Но потом глаза его наполнились слезами, и он сказал:

— Ахмед, я не имел в виду ничего такого! Я держу свое слово — но, господи боже, мне так неуютно в этом месте!

Он стал всхлипывать, а я ждал, пока он придет в себя. Я никогда не думал, что туркмен может быть так взволнован, но не стал думать о Хитае хуже из-за этого срыва. На самом деле он стал мне нравиться куда больше, потому что я разглядел под всей этой грубостью и хвастовством, каков он на самом деле.

Другие пассажиры лодки были достаточно благоразумны, чтобы не заметить этой небольшой сценки, и мы продолжали плыть в глубину плавней в молчании.

* * *

Этот сабей был превосходным лодочником. Маршрут, должно быть, врезался ему в память, потому что он плыл без промедлений, минуя широкие отмели и ныряя в извилистые протоки, которые выглядели совершенно одинаковыми. Несколько раз мы натыкались на неожиданное течение, и нас отбрасывало в сторону на десяток ярдов, и тогда я радовался мастерству нашего лодочника и широкому днищу его лодки. Когда плыть было легко, мы разговаривали, и он поведал мне несколько невероятных историй об опасностях плавней. Все эти сабеи носят бороды и обматывают головы пестро-красными куфиями. Их секта не относится ни к мусульманским, ни к христианским. Их всегда можно найти у реки, потому что их церемонии требуют обязательного наличия проточной воды. Они искусны в изготовлении и ремонте всяческих лодок и ведут обширную торговлю с мадан. По любому счету это достойные люди.

Уже к концу дня мы прибыли к первой деревне мадан. Она состояла из пары десятков домов, некоторые были на удивление большими. Дома возводились из тростника, который был сплетен в связки и уложен, подобно бревнам. Все это обмазывалось глиной и буйволиным навозом. Двери домов были обращены к Мекке. И что интереснее всего, дома стояли на толстом ковре тростника, который удерживал их над водой. Я и раньше слышал, что мадан живут на рукотворных островах, но не верил в это.

Шейх деревни приветствовал нас и занялся кофе. Он ничего не знал ни о бедуинах-хаббания, ни о Белом Порошке. Он ничего не мог нам сказать насчет того, где мы можем найти суаяд-мадан, потому что они кочевники, которые постоянно перемещаются по плавням в поисках пастбищ для своих буйволов. Но он согласился на следующее утро отвезти нас к таркуал-мадан, которые живут на востоке. Наш лодочник-сабей получил плату и распрощался с нами, а шейх пригласил нас остановиться в его доме.

В эту ночь мы спали среди телят, собак, детей, москитов и блох. На рассвете, торопливо позавтракав, мы получили лодку и лодочника и поплыли к следующей деревне.

После посещения еще двух деревень я признался Хитаю, насколько я был не прав насчет мадан. Они обычно относились к нам с подозрением, но гостеприимство их не оставляло желать лучшего. Они делились с нами тем немногим, что имели, и отказывались от платы, даже когда ее предлагали как дар. Эти плавни, в которых они живут, почти так же суровы, как пустыня, и так же безжалостны. Однако в них, как и в пустыне, есть своя красота. Рассвет и закат окрашивают воду мягким золотым светом, и очертания дальних тростников и пальм кажутся нарисованными на небе черной тушью. Одинокая цапля — отдых для глаз в этой стране, где резкие линии редкость, а полет бакланов кажется радостным, как в первый день творения.

Чем дальше на восток, тем выше становились тростники, достигая двадцати футов в высоту. Мы продирались сквозь них и иногда пугали диких кабанов, а иногда дикие кабаны пугали нас. Я думаю, мы путешествовали дня два или три, но эти дни показались годом в этой стране воды, потому что любое место в этих болотах казалось похожим на другое, и даже деревни мадан не отличались ничем, кроме размеров.

Но наконец мы добрались до селения суаяд. Их тростниковые дома были очень высокими, и они владели большим стадом буйволов. Суаяды были более молчаливы, чем другие кланы, и их гостеприимство казалось несколько натянутым и ненатуральным. Их шейхом был одноглазый человек по имени Дакхил, и он смотрел на наше оружие и снаряжение с завистью.

Нам не пришлось терять время в поисках ответа на вопросы. Когда я упомянул о хаббания, лицо Дакхила окаменело от ярости. Но когда я сказал, что они наши враги и что мы планируем нанести им удар, он задумался.

— Вы слышали о хаббания? — спросил я.

— Да, — ответил Дакхил, коснувшись пустой глазницы. — Я слышал о них. Скоро и они услышат обо мне.

— Вы слышали о веществе, которое называют Белым Порошком? — спросил я.

Мы ждали, пока Дакхил обдумывал ответ. Он долго молчал, и я не мог ничего прочесть по его лицу. Его люди собрались вокруг нас, и от меня потребовалась вся сила воли, чтобы не схватиться за револьвер. Потом Дакхил что-то сказал шепотом одному из своих людей, который поспешно ушел.

Однако нам Дакхил пока не ответил. Молчание становилось тягостным, и я стал прикидывать наши шансы, если дело дойдет до драки.

Тут посланный вернулся, неся корзинку, сплетенную из тростника. Дакхил передал ее нам.

Внутри мы обнаружили туркменскую седельную сумку. Она была полна героина.

— Откуда она у вас? — спросил я.

— Не имеет значения, — ответил Дакхил. — Сначала расскажи мне, для чего оно используется.

Я некоторое время пялился на него, не в силах понять вопрос. Дакхил грубо произнес:

— Послушай, ты! Я знаю все о хаббания. Мало-помалу я выяснил, откуда берется этот порошок и как хаббания разбогатели, перевозя его через Иран. Я даже знаю, кому они продают его в Абадане. Но я не знаю, для чего этот порошок используется.

Дакхил закрыл сумку и положил ее обратно в корзину.

— Хаббания разбогатели на торговле этим порошком, — сказал он. — И я планирую сделать суаяд богатыми. Но сначала я должен узнать, для чего это все. Я хочу получить ответ немедленно.

Его соплеменники теснее сомкнулись вокруг нас. Я пересказал Дэйну слова шейха и спросил, что я должен отвечать.

Глава 23

При моем посредничестве Дэйн объяснил им, что Белый Порошок — это наркотик вроде гашиша или опиума, но гораздо сильнее.

— Его курят или глотают? — спросил Дакхил.

— Ни то и ни другое. Его вводят в вену полой иглой.

Дакхил подумал, что Дэйн обманывает его, потому что он никогда не слышал о столь странном способе одурманивания. Но Дэйн поклялся, что это правда, и Дакхил попросил, чтобы ему рассказали все подробнее. Дэйн объяснил, как возникает привычка к наркотику, как постепенно требуются все большие и большие дозы и как люди идут на грабеж и даже убийство, чтобы получить нужную дозу. Потом он рассказал, как полиция преследует торговцев наркотиками, и как преступники сражаются друг с другом за контроль над сбытом наркотиков, и как правительственные агенты обыскивают районы, в которых, по их мнению, прячут наркотики.

Когда Дэйн ответил на последний вопрос, Дакхил угостил нас кофе — первый жест гостеприимства. Потом он ушел к себе в дом, чтобы обсудить дело со старейшинами своего племени.

Нам было все слышно, потому что они спорили очень громко. Дакхил хотел принять участие в торговле Белым Порошком, но я не думаю, что говорил он от всего сердца. Старики непримиримо противились этому. Героин может принести богатство, сказали они, но он определенно приведет в плавни иракских солдат и полицейских. От них можно сбегать, на них можно устраивать засады, как это было в прошлом, но их постоянное присутствие означало бы, что весеннего сева не будет и что пастбищ для буйволов тоже не будет. Стада и урожай — вещи уязвимые, не в пример самим мадан. А если солдаты останутся здесь подольше, под угрозой окажется сам образ жизни мадан.

Дакхил спорил порядка ради, но наконец он согласился с остальными. Он был все еще несколько враждебно настроен, когда вернулся к нам, но, услышав, как мы преследовали пятерых хаббания от Султанабада до Йезда, сменил враждебность на дружелюбие. Он попросил нас еще раз рассказать о засаде возле Таббаса и о том, как мы превратили ловушку в преимущество. И он сказал, что поддержит нас и расскажет нам все, что нужно.

Суаяд знали о своих врагах поразительно много. Что-то они узнали от лазутчиков, что-то — в набегах, а кое-что доставили сабеи, которых бедуины не переносят. Но самая лучшая информация шла от тех мадан, которые работали в Абадане.

Каждый год несколько сотен мадан уходили за реку в Абадан и Хоррамшахр. Эти рабочие редко оставались там дольше, чем на несколько месяцев. Они работали, пока не набирали достаточно денег на покупку буйвола или выкуп за невесту, а потом возвращались к себе в деревню. Понятно, что они следили за передвижениями своих врагов, и все, что они узнавали, обсуждалось позднее на совете племени. Теперь нам рассказали, что же они узнали.

Группа арабов-хаббания посещала остров Абадан по крайней мере пять или шесть раз в год, что давало представление о количестве переправленного героина. Оказавшись на острове, бедуины не спешили со своим делом. Иной раз они проводили пять дней, а то и неделю в бездействии, явно для того, чтобы избежать подозрений.

Передавали свой груз они всегда поздно ночью. Тогда хаббания прокрадывались к причалам, как банда убийц и грабителей в поисках жертвы. Мадан клялись, что каждый бедуин может двигаться, как тень среди теней, и что понадобилось четыре попытки, чтобы выследить их.

Но цель их поездок все же была обнаружена. Это был Джетти-29В, малоиспользуемый причал севернее главных доков. Там, в брошенной сторожевой будке, хаббания ждали. Спустя некоторое время к ним присоединялся высокий рыжий американец.

Все дело занимало менее получаса. Затем хаббания уходили — уже без сумок.

— И что хаббания делают потом? — спросил Дэйн.

— Они покидают Абадан, — сказал Дакхил. — Они садятся на утренний катер до Хоррамшахра, а потом на поезд до Ахваза. Дальше Ахваза мы никогда за ними не следили.

— А что насчет американца? Куда он идет после того, как дело сделано?

— Мы никогда им не занимались. Наше дело — хаббания.

— Вы узнали его имя?

— Да. Его зовут Смит.

Дэйн задал еще несколько вопросов, но не узнал ничего стоящего. Затем мы спросили, не пойдет ли с нами в Абадан несколько суаяд, чтобы опознать американца. Мы предложили хорошую цену, и нашлось двое желающих. Оба видели этого американца.

Теперь нас было шестеро, и мы наняли собственную лодку шейха, потому что в меньшей мы все не поместились бы. Мы отплыли за час до заката, потому что мадан предпочитают проникать в Иран ночью.

Глава 24

Наше путешествие в Абадан началось в мертвой и зловещей тишине. За нашей спиной садилось огромное раздутое солнце — уродливый ком огня, который, казалось, вот-вот зашипит, погружаясь в воду. Это солнце было недобрым знаком, не обрадовал меня и плотный туман, поднявшийся в сумерках. Испарения недвижно лежали на поверхности воды, подобно длинным и плотным белым лентам, они сплетались, словно борющиеся змеи, либо напоминали закутанные в белые саваны человеческие фигуры, еще они походили на развалины древних строений, на скульптуры, на призраков, на демонов. Ни единое дуновение ветерка не нарушало это застывшее подобие реальности, и я поймал себя на том, что сдерживаю дыхание. Я, в общем-то, не суеверен, но ночью на болотах, тем более в тумане, любому может стать не по себе.

Мы пробирались сквозь туман три или четыре часа, а потом подул ветер и унес его. Я был рад вновь увидеть звезды, и, конечно, для Хитая это тоже было огромным облегчением.

В короткий предутренний час ветер усилился. Нашему перевозчику понадобилось немалое умение, чтобы удержать лодку на плаву. Мы находились посреди Шатт-эль-Араб, и мелкие, но злые волны постоянно заплескивали через борт, так что всем нам приходилось вычерпывать воду из лодки. У обитателей болот есть название для каждого ветра, и я узнал, что этот называется «арб’айин» — длящийся сорок дней северо-западный ветер. Возможно, он был куда опаснее, чем безмолвный туман, но все же я предпочитал ветер. Он освежал душу. Когда впереди показалось низкое абаданское побережье, я почти жалел, что мы уже приплыли.

Мы миновали освещенный волнорез, потом мигающий красный бакен, потом еще несколько бакенов, ровно горящих белым светом. Перевозчик налегал на весла, выгребая против течения, и наконец причалил к иранскому берегу в нескольких сотнях ярдов выше Абадана.

Мы вышли из лодки, врезавшейся в густые заросли тростника, и ступили на болотистую почву. Небо на востоке было светлым, как будто рассвет уже начался, и на его фоне я видел скелет радиомачты и множество высоких фабричных труб. Как только мы оказались на суше, Дэйн собрал нас, чтобы выдать нам инструкции.

Слушая его, я ощущал, как по телу пробегает горячая волна возбуждения. Близился конец нашей долгой погони, ибо здесь, в Абадане, связывались воедино все нити, протянутые с разных концов, и только здесь их можно было окончательно распутать. Никто не в силах предугадать развязку; последняя и самая опасная часть нашей работы ждала нас в спящем на рассвете городе.

Глава 25

К тому времени, как мы достигли Абадана, солнце уже поднялось высоко над горизонтом. Улицы были запружены толпами рабочих, а огромные заводские трубы изрыгали дым и пламя. Дойдя до центра города, мы разделились, условившись встретиться у грузового причала после вечерней молитвы.

Я зашел в кофейню Хасана, расположенную поблизости от доков, и сел там почитать газету. Кофейня Хасана была излюбленным местом грузчиков и десятников. Здесь я мог встретить старых друзей и узнать свежайшие городские сплетни. Если ходит слушок о контрабанде героина, то я, несомненно, услышу его здесь.

Не прошло и часа, как я увидел Юсуфа Сувайита, араба из Бейрута. Он всегда был полон кипучей энергии, но особым умом не блистал. Сейчас он работал помощником начальника отдела грузоперевозок.

— Чудо из чудес! — воскликнул Юсуф. — Возвращение блудного сына!

— Юсуф, друг мой, я очень рад видеть тебя, — сказал я.

— А я более чем рад, — ответил Юсуф. — С тех пор, как ты исчез столь быстро и бесследно, наша жизнь стала скучной и тусклой. Знаешь, Ахмед, мы по-прежнему играем в ту дьявольскую игру, которой ты научил нас. Ну, в эту американскую, называется «покер». О Аллах, тебе всегда везло!

— Вы все так же тянете карты вслепую? — спросил я.

— Карты ложатся так, как велит Аллах, — набожно ответил Юсуф.

— Конечно, конечно. Но Аллах также повелел нам пользоваться тем скудным разумом, который Он отмерил нам… Но это все неважно. Как идут дела в Абадане?

Юсуф рассказал. Сначала он поведал о делишках иностранных нефтепромышленников, потом о продажности властей и коррумпированности полиции. Наконец речь зашла о преступлениях, о контрабанде жемчуга и махинациях с валютой и о том, что старое грузовое судно, плававшее под либерийским флагом, месяц назад разбилось на Палинурской отмели, и подстроено это было нарочно, чтобы получить страховку. Но о наркотиках Юсуф не упомянул ни словом, и я счел за лучшее не расспрашивать об этом.

Мы еще немного поговорили о взаимном прощении долгов, потом Юсуф попрощался и ушел. Я заказал еще чашку кофе, потом ленч, потом еще кофе. День тянулся медленно.

После полудня я встретил еще двоих приятелей. Первым был Абдул Кемаль Ихенди, высокий усатый турок из Рамандага, работавший в тепличном хозяйстве в Бавардехе. Он рассказал мне довольно глупую историю о пиратах, якобы разбойничающих возле Файлаки, но ничего не сказал о наркотиках. Второй приятель, по имени Аннад Мотлег эль-Авар, родом был из Саудовской Аравии. Он много говорил о политике, но, также, как остальные, ни слова не проронил о героине.

Больше мне не удалось никого расспросить. Я еще немного посидел, меланхолично размышляя о том, что информация идет в руки только тогда, когда не нужна тебе. Сгущались сумерки. После вечерней молитвы я пошел к грузовому причалу на встречу с Дэйном и остальными.

Хансен и Хитай искали по всем базарам пятерых арабов-хаббания. И не нашли их. Но Дэйну и мадан повезло больше. Они провели весь день в районе порта, разыскивая американца по фамилии Смит. И нашли его. Мадан были уверены, что именно этот человек на их глазах заплатил арабам за набитые до отказа вьюки. Дэйну удалось узнать, что настоящее имя этого человека Эдвард Флагерти и что он заместитель управляющего абаданским отделением «Чизпикской и Виргинской Нефтяной Компании».

— Описание внешности совпадает? — спросил Хансен.

— Совпадает, — ответил Дэйн. — Вплоть до рыжих волос.

— Наконец-то хоть что-то, — сказал Хансен. — Вы уже арестовали его?

— Еще нет, — отозвался Дэйн. — Я не имею права производить аресты в Иране. Но я запросил о немедленной помощи полицию.

— И где же эта помощь? — спросил я.

— Они должны были прибыть сюда полчаса назад, — уведомил нас Дэйн.

— Но Флагерти к этому времени может понять, что его преследуют, — сказал Хансен. — Он мог уничтожить улики. Он может даже сбежать!

— Знаю, — ответил Дэйн. — Но мы должны дождаться полицию.

Я видел, что Хансену эта идея не нравится вообще. Должно быть, ему представлялось, как он ворвется в дом Флагерти с пистолетом в руках, арестует преступника без всякой помощи полицейских и обыщет дом без ордера на обыск. Детектив Хансен, карающий злодеев! Но Дэйн был совершенно прав. Если бы он произвел арест в отсутствие иранских властей, мы все отправились бы за решетку на куда более долгий срок, нежели контрабандист. И все же тяжко было ждать, все время осознавая, что человек, на которого мы охотимся, может избавиться от героина и исчезнуть.

Пятнадцать минут спустя подъехали двое иранских полисменов в джипе. Они изучили наши документы и предоставили себя в наше распоряжение. Мы немедленно направились к коттеджу Флагерти. Наконец-то ловушка захлопнется. Я надеялся, что намеченная добыча все еще оставалась в ней.

Глава 26

Флагерти жил в западной части Абадана, возле реки Хоуре Бахманшир. Мы с максимально возможной скоростью пересекли остров, въехали во двор коттеджа и остановились прямо на цветочной клумбе. Ощетинившись стволами пистолетов, мы выскочили из машины и двинулись к дому. И сразу же столкнулись с трудностями командования. Полицейские выкрикивали приказы по-ирански, в то время как Дэйн отдавал совершенно другие приказы по-английски. Возникло замешательство, Хансен подчинился Дэйну, а Хитай присоединился к полицейским. Мадан, не понимавшие ни слова ни по-английски, ни по-ирански, нерешительно стояли у джипа. Я пытался перевести команды и привести их к общему знаменателю, но моя попытка была прервана выстрелами со стороны коттеджа.

Мы кинулись в укрытие. В нас стреляли из нескольких револьверов и одного автомата. Автоматная очередь наискось хлестнула по двору. Один из мадан закричал и упал. Я пополз к джипу, чтобы спрятаться за ним, но потом подумал о том, что произойдет, если пуля попадет в бензобак, и пополз прочь.

Один из наших полицейских сорвал со своего ремня гранату, дождался паузы в стрельбе, затем приподнялся и швырнул гранату прямо в окно. Прошло несколько секунд, ничего не последовало, и я услышал, как полицейский выругался. В горячке он забыл выдернуть чеку. Это упущение он исправил со второй гранатой, которая не попала в окно и покатилась по веранде.

Граната взорвалась, и весь фасад коттеджа заволокло плотной пеленой дыма. Мы посылали пули в пролом одну за другой, стреляя так неистово, что наши пистолеты раскалились. В этом потоке свинца не смог бы выжить даже комар, и наконец Дэйн скомандовал нам прекратить огонь.

Ответных выстрелов из дома не последовало. Мы осторожно подползли и встали у разрушенной стены коттеджа. Изнутри не доносилось ни звука. Мы крикнули Флагерти, чтобы он сдавался, но постарались при этом не обнаружить свое местоположение. Ответа не было. Хансен вошел в коттедж. Никто не стрелял в него, и остальные последовали за ним.

На полу лежал убитый хаббания, а рядом с ним — еще один, умирающий. Больше никого в коттедже не было, но мы нашли два вьюка с героином и еще один, набитый американскими долларами. Несомненно, наш визит не был неожиданностью и Флагерти пытался забрать весь груз с собой. Мы прибыли быстрее, ем он ожидал, и захватили его прежде, чем он успел все приготовить.

Иранские полицейские немедленно принялись расспрашивать умирающего араба. Но тот был ранен в голову и не мог говорить. Полицейские дергали и тормошили его, пока он не умер, а потом отодвинули тело в сторону и занялись изучением сумки с валютой. Только теперь мадан зашли в дом. Один из них был ранен в плечо, но рана на вид казалась не особо серьезной.

В самом разгаре этих беспорядочных действий мы услышали звук автомобильного мотора, доносившийся от задней двери дома. Мы выскочили наружу и едва не угодили под маленький крытый грузовичок. Я краем глаза заметил мужчину плотного сложения, сидевшего за рулем, а позади него — нескольких арабов. Это наверняка был Флагерти с остальными хаббания. Воспользовавшись нашим замешательством, компания на грузовике рванула прочь.

Мы бросились к джипу. Иранский полисмен добежал первым и с ходу завел машину, едва дав время кому-либо еще вскочить внутрь. Дэйн на ходу прыгнул на заднее сиденье, я последовал за ним. Хансен уже нацелился следом, но Дэйн оттолкнул его, крикнув, чтобы тот присмотрел за коттеджем и найденными уликами. Хитай и один из мадан ухитрились вскочить в машину, но другой мадан опоздал. Мы осмотрелись и обнаружили, что мчимся примерно в сотне ярдов позади грузовичка, на высокой скорости пересекавшего Абадан.

Полицейский джип был оборудован сиреной, прожектором и радиосвязью, но толку не было ни от чего. Сирена издала несколько пробных воплей и смолкла. Прожектор, которым никто не управлял, светил прямо в небеса. Радио гудело и трещала самым добросовестным образом, но полицейский не умел обращаться с ним. Его напарник, сидевший за рулем, выкрикивал ему какие-то указания, и тот крутил верньеры, нажимал кнопки и орал в микрофон. Но проку от этого не было никакого, и некоторое время спустя полисмен отключил радио, достал револьвер и попытался прострелить шины грузовика. В этом он добился не большего успеха, чем в других делах, за которые брался.

Мы миновали длинный ряд заводских цехов и начали догонять грузовик. Он свернул к северу, на дорогу, идущую вдоль доков, и мы прибавили скорости. Вскоре мы миновали предместья, двигаясь параллельно Шатт-эль-Араб. Слева молчаливо стояли у речных причалов танкеры; дальше виднелась болотистая северная оконечность острова.

Я полагал, что Флагерти надеялся пересечь мост между Абаданом и материком, а там затеряться в узеньких улочках Хоррамшахра. Но едва ли это было возможно. Нас отделяло от грузовика не более двадцати ярдов, и это расстояние продолжало сокращаться. Еще минута — и мы их настигнем.

Неожиданно весь вид впереди заслонил блестящий металлический бок грузовика. Флагерти без предупреждения нажал на тормоза, и грузовик развернуло боком. Наш водитель отчаянно пытался остановить джип, но не смог избежать столкновения.

Встряска была порядочная, но никто из нас не пострадал. Мы выпрыгнули из машины и поспешили укрыться. Из грузовика ударила автоматная очередь. Мы открыли ответный огонь, рассредоточившись и осторожно продвигаясь вперед. Было ясно, что Флагерти слепо палит в темноту, почти не имея шанса зацепить кого бы то ни было. Один из полицейских полез в карман за гранатой. Но, прежде чем он извлек ее, автомат смолк.

Подозревая какую-то уловку, мы осторожно приблизились к кабине. Флагерти мы нашли на сиденье водителя. Он по-прежнему сжимал автомат, но лоб его был разворочен пулей. Никого из арабов поблизости не было.

Мы обыскали все вокруг и не нашли ничего. А потом мы услышали слабый всплеск. Арабы пересекали реку, упорно выгребая к иракскому берегу, и уже находились в доброй сотне ярдов от нас. Вскоре их лодка исчезла в речном тумане.

Несомненно, этот побег был подготовлен заранее. Флагерти, должно быть, собирался уйти вместе с арабами и оставаться с ними, пока не найдет способа покинуть Ирак. Если бы обстоятельства благоприятствовали ему, его план сработал бы. Но чей-то удачный выстрел свел на нет его шансы.

Я высказал это Дэйну, когда мы возвращались к грузовику, и Дэйн кивнул, но ничего не ответил, казалось, его мысли витали в миллионе миль отсюда. Я полагал, что это обычный упадок сил после долгой и тяжелой погони, и не стал вырывать его из мира видений.

Мы вернулись к грузовику, и мадан официально опознал убитого. Это означало завершение самой трудной части расследования. Осталось только опросить всех друзей Флагерти, проверить записи «Чизпикской и Вирджинской Нефтяной Компании» и найти их истоки. Но это уже являлось не более чем стандартной полицейской процедурой. По-настоящему важная работа была завершена.

Вдали мы услышали вой сирен; абаданская полиция наконец-то поняла, что здесь что-то происходит. Хитай выглядел измотанным, но довольным. Я полагаю, он уже мысленно пересчитывал доллары. Интересно, сколько этих долларов когда-либо видел род душак? Мадан бормотал молитвы над телом Флагерти. Дэйн склонился, чтобы более внимательно осмотреть труп.

Неожиданно Дэйн выпрямился. Он посветил своим фонариком на крышу, потом на стенки кабины. Затем повернулся ко мне и спросил:

— Где вы были во время перестрелки?

— Там, — ответил я, указав на кусты около джипа.

— Спросите остальных, где были они.

Я спросил их, потом разъяснил Дэйну диспозицию. Оказывается, во время перестрелки мы залегли вокруг кабины грузовика неровным полукругом.

— Что вы хотите узнать? — спросил я. — Мы избрали неверную тактику?

— Нет, не в том дело, — ответил Дэйн. — Проблема в том, что никто из нас не мог застрелить Флагерти.

— Мы могли сделать это, сэр, и сделали, — сказал я. — Один из нас влепил пулю в лоб Флагерти.

Дэйн покачал головой.

— Но рана…

— Это выходное отверстие, — объяснил Дэйн. — Пуля вышла из его лба. Если посмотреть с другой стороны, то вы увидите входное отверстие у основания черепа. Флагерти застрелили сзади.

— Возможно, это был рикошет, — предположил я.

— В кабине нет отметины от рикошета. К тому же кожа вокруг входного отверстия обожжена. Кто-то приставил пистолет к голове Флагерти и нажал курок.

— Вы уверены? — спросил я.

— Да.

— Тогда это, должно быть, один из хаббания, — сказал я. — Их ненависть к чужестранцам хорошо известна. В последний момент они могли решить…

— Хаббания и застрелили его, — сказал Дэйн, — но не из ненависти к чужестранцам. Они вели дела с Флагерти в течение многих лет.

— Тогда это вообще не имеет смысла.

— Вы найдете смысл, если правильно распределите роли, — пояснил Дэйн. — Мы полагали, что Флагерти — важная шишка, что он контролирует всю операцию. Но что, если это не так? Предположим, он был только прикрытием?

— В таком случае, — произнес я, — кто-то заранее запланировал его устранение, если…

Я осекся, заметив слева какое-то резкое движение. Я быстро развернулся, одновременно пытаясь выхватить свой револьвер. Но было уже поздно. Один из иранских полицейских шагнул подальше от нас и вскинул свой пистолет-автомат. Мы обнаружили еще одного перебросчика героина; но момент для такого открытия был как нельзя более неподходящий.

Все мы на миг застыли от потрясения. Но больше всех был шокирован другой полицейский. Он смотрел на пистолет напарника, и в глазах его светилась боль от осознания того, что его предали. Неожиданно он прыгнул на своего бывшего товарища. В тот же миг наш мадан бросился вперед.

Но шансы были нулевыми. Полисмен, твердо стоявший на ногах, одним выстрелом срезал мадана и своего напарника-иранца. Потом он наставил пистолет на нас, и я был уверен, что настал наш смертный час.

Но он не решился выстрелить, потому что сирены выли уже слишком близко.

— Бросьте оружие, — сказал он. Мы повиновались. — Теперь идите к причалу. Не делайте резких движений, не вынуждайте меня стрелять.

Мы двинулись прочь от грузовика, прочь от приближающихся полицейских машин. Мы не пытались бежать: он слишком ловко обращался со своим пистолетом-автоматом и был слишком близко. Я ощущал во рту привкус смерти и был чересчур обескуражен, чтобы проклинать свое невезение.

Но кто мог предвидеть, что одним из заговорщиков будет иранский полицейский, к тому же говорящий по-английски? Ну ладно, это я должен был предвидеть такое, по крайней мере допускать такую возможность. И тем более должен был предвидеть это Дэйн. Он забыл старую истину, которая одинаково верна во всем мире: когда охотишься за преступниками, не забывай присматривать за полицией.

Потом я отбросил эти размышления и сосредоточился на важнейшем вопросе — как сохранить свою жизнь? Мы поспешно спускались по длинному волнорезу. Впереди нас вырастала темная туша нефтяного танкера. Далеко позади нас, слишком далеко, чтобы прийти на помощь, несколько полицейских автомобилей сгрудились вокруг грузовичка.

Мы подошли к сходне, перекинутой с танкера на волнорез. Здесь полицейский остановил нас и приказал подниматься на борт. Я последовал за остальными, пытаясь подсчитать свои шансы прыгнуть в воду. Но полицейский шел позади меня, подгоняя меня дулом пистолета.

Мы ступили на палубу.

— Идите сюда, — сказал какой-то человек. Он говорил по-английски с американским акцентом. Мы двинулись к нему. Из темноты вынырнули еще два человека и втянули сходню на борт. Когда они это сделали, я почувствовал, что оборвана последняя ниточка, связывавшая меня с жизнью. Мы стояли молча — Дэйн, Хитай и я, полицейский позади нас и американец впереди.

— А теперь, — продолжил американец, — давайте спустимся вниз и поговорим.

Мы пошли. Но я уже знал, чем закончится этот разговор.

Глава 27

Американец шел впереди нас, иранец и двое матросов — позади, в таком порядке нас провели вниз по металлическому трапу и ввели в каюту — не большую, но и не маленькую. Нас обыскали, а потом приказали встать у стены, самой дальней от двери. Напротив нас встали четверо вооруженных мужчин, и мне ярко представилась картина расстрела, но нам была дарована краткая отсрочка.

Резко обернувшись к иранскому полисмену, американец гневно произнес:

— Вы в своем уме? Зачем вы притащили их сюда?

— Ради Аллаха, мистер Смит, — ответил полицейский, — это было самое разумное решение из всех возможных.

— Еще пара таких разумных решений, и я окажусь в Синг-Синге, — фыркнул мистер Смит. — Я плачу вам не за то, чтобы вы принимали разумные решения. Я плачу вам за то, чтобы вы исполняли приказы. Приказы — вы понимаете, о чем речь?

Вопрос казался риторическим, но мистер Смит — настоящий и окончательный мистер Смит — ждал ответа. Он выглядел как совершенно обыкновенный человек. Насколько я могу судить, ему было за пятьдесят, росту он был невысокого, слегка полноват, одет в легкий деловой костюм серого цвета, с темным галстуком. Я знал, что он был главарем преступной шайки, но он совершенно не соответствовал моим представлениям о подобной фигуре. Он не был учтив, не был жесток, не был ни холодно-смертоносен, ни свирепо-убийственен. В общем, он казался совершенно обычным, ничем не примечательным человеком и вел себя так, как мог бы вести себя обеспокоенный ходом дел бизнесмен. Но, возможно, это и было страшнее всего.

— Ну? — требовательно спросил Смит.

— Да, сэр, я знаю, сэр, — сказал полицейский. — Но ввиду непредвиденных обстоятельств я подумал…

— Вы подумали, — прервал его Смит и потер глаза с видом человека, доведенного до предела отчаяния. — Кто, черт побери, платит вам за то, чтобы вы думали? О господи, о чем я вам твердил десять тысяч раз? О том, что не должно быть никакой связи между товаром и моим кораблем. Стоит копам найти хоть одну зацепку, и я сразу могу заняться новым делом.

— Но ведь нет никаких доказательств… — попробовал было возразить полисмен.

— Доказательств? Кому нужны эти чертовы доказательства? Стоит только намекнуть разок парням из таможни, и они будут трясти этот корабль всякий раз, как он зайдет в порт. Они разнесут тут все по винтику, а ставить все на место придется нам. Они звякнут стервятникам из отдела здравоохранения и иммиграции, что задержали нас по подозрению во ввозе бубонной чумы или еще чего-нибудь в том же роде, и наложат запрет на погрузку и выгрузку. И бог знает, что еще. Доказательства? Этим ублюдкам не нужны доказательства. Они просто сделают все, чтобы наша работа стала убыточной.

Мистер Смит гневно распространялся о бесчеловечном поведении американских властей. Дэйн подкинул ему еще некоторое количество информации к размышлению:

— Помимо иранской полиции, существует также ФБР и родственные ему организации. Контрабанда героина — это уже достаточно плохо, но дело об убийстве не закроют никогда.

— Я никого не убивал, — возмущенно отозвался Смит.

— Вы думаете об этом сейчас, — указал ему Дэйн.

— Ладно, заткнитесь, — пробурчал Смит. — Я не хочу говорить с вами. Я должен обдумать все это.

Дэйн заткнулся, и Смит стал обдумывать. Иранский полицейский смотрел на него, а два американских моряка, молчаливые, как статуи, смотрели на нас.

Кажется, мистер Смит пришел к выводам, которые не понравились ему самому. Он повернулся к Дэйну и сказал:

— Черт побери, я еще не пачкал руки убийством. Наркотики — грязная игра, но я клянусь, что никогда никого не убил. Увы, эти тупицы, которые работают на меня, думают не головой, а руками… Вы ведь вроде как из ФБР, верно?

Дэйн кивнул.

— Вот так, и что же мне теперь делать?

— Я не эксперт по таким ситуациям, — ответил Дэйн, — но я сказал бы, что вы уже замешаны в убийстве. По закону вы так же виновны, как тот человек, который нажал курок. Так что, в зависимости от того, кто будет осуществлять правосудие, вы можете быть либо повешены в Иране, либо посажены на электрический стул в Соединенных Штатах.

— Чудесно, — желчно произнес Смит. — Просто великолепно.

— Однако, — продолжи Дэйн, — дальнейшее зависит от вас. Обвинение в непосредственном убийстве может быть снято. Если вы сдадитесь прямо сейчас, предоставите нам всю возможную помощь и информацию, то приговор, я уверен, будет куда менее суровым.

— А как с обвинением в перевозке наркотиков?

— Оно останется в силе, — ответил Дэйн.

— Великолепно, — повторил Смит. — Когда вы предлагаете дело, вы и впрямь предлагаете дело, не так ли?

— Я не предлагаю никакого дела, — возразил Дэйн. — Я не уполномочен вести с вами переговоры. Я просто описываю вам судебную процедуру, чтобы показать вам имеющуюся у вас альтернативу.

— Приятель, вы не умеете вести дела, — усмехнулся Смит. — Вам не удалось бы продать вязанку дров замерзающему эскимосу.

Но я видел, что слова Дэйна произвели на него впечатление. Небольшие уступки убедили этого подозрительного человека лучше, чем могло бы убедить обещание полного прощения. Смит отлично знал, что ему светило по меньшей мере длительное тюремное заключение. Вопрос был в том, согласится ли он на это или же убьет нас и попытается скрыть все преступления разом.

Смит повернулся к иранскому полисмену и спросил его, почему дела пошли не по плану. Полисмен — мы уже знали, что зовут его Фахад — объяснил, что мы выследили Флагерти быстрее, чем кто-либо ожидал. Что касается его самого, то он успел только наскоро переговорить по телефону, прежде чем его отправили на это задание. И что хуже всего, его напарником оказался Мифлех Али Зувейд, один из этих неподкупных тупиц, которые имеются в полицейском управлении и явно ниспосланы шайтаном. Мифлех уже сидел за рулем джипа, так как собирался выехать на патрулирование порта, поэтому избавиться от него, не возбудив ничьих подозрений, было невозможно.

Фахаду удалось имитировать неисправность рации, но притормозить джип он не мог — вел машину Мифлех. Из-за этого джип и грузовик достигли причала практически одновременно. Завязалась перестрелка, и арабы не сумели сделать дело должным образом. Убийство Флагерти было исполнено совершенно топорно…

— Черт побери, — сказал Смит, — я же говорил вам, что НЕ ЖЕЛАЮ убийства Флагерти.

— До тех пор, пока это не будет необходимо, — поправил его Фахад.

— Ну, вообще-то он сам мог о себе позаботиться. Но эти ваши арабские олухи могли бы спокойно забрать его с собой и перевезти за реку.

— Может быть, — согласился Фахад. — Но могли возникнуть трудности. Много чего могло стрястись, пойти не так, как надо.

— Ну и что? Мы знали расклад с самого начала. Я велел вам не трогать Флагерти, пока не настанет крайний случай.

— Я решил, что такой случай настал, — ответил Фахад. — Флагерти мертв, и теперь никто не сможет проследить связь между ним и вами. Вы сами говорили об этом, мистер Смит. Помните?

Смит проигнорировал вопрос и сказал:

— Ну ладно, значит, ваши любители пострелять пристукнули Флагерти и смылись за реку. Что было потом?

— Вот этот, — Фахад указал на Дэйна, — понял, что Флагерти не мог быть убит в перестрелке. Он увидел, что Флагерти застрелили с близкого расстояния в затылок.

— Конечно, он увидел. Даже десятилетний ребенок поймет разницу между входным и выходным отверстием. Эти ваши друзья действительно грубо сработали.

Фахад пожал плечами:

— Мы сделали все, что могли.

— Вы говорили мне, что они знают свое дело.

— Знают, но делают его не так, как американцы.

— Конечно, — хмыкнул Смит. — И вы тоже хороши. Тип из ФБР находит что-то подозрительное, а вы теряете голову и стреляете в другого копа — как его зовут, Мифлех?

— Его ЗВАЛИ Мифлех. Я застрелил его, потому что он пытался свернуть мне шею. И голову я не потерял. А потом…

— Продолжайте.

— Я также был вынужден пристрелить мадана, который был с этими типами.

— У вас действительно выдалась бурная ночка.

— Я делал то, что было необходимо.

— А потом вы притащили этих типов сюда. Действительно, здорово придумали. Почему бы вам было попросту не дать объявление в газету?

— Мистер Смит, обстоятельства.

— Да уж, обстоятельства. Если вам так хотелось поиграть в ковбоя, почему же вы не продолжили начатое?

— Полиция была слишком близко. Я не мог быть уверен, что успею убить всех троих до подхода копов. И если бы хоть один был в состоянии говорить, все открылось бы.

— Ладно, — сказал Смит. — Но вам не следовало никого убивать. Что с того, что смерть Флагерти выглядела подозрительно? Никто не смог бы связать его со мной.

— Но они могли связать его со мной, — возразил Фахад.

Смит вздохнул и потер лоб.

— Ну, что сделано, то сделано. Остается только маленькая проблема в лице трех исчезнувших типов и одного пропавшего копа. Что с этим делать?

— Пропавший коп, — ответил Фахад, — вынырнет в Ираке под чужим именем. Никаких трудностей.

— А эти трое?

Фахад улыбнулся.

— Я думаю, что они исчезнут навсегда. Некоторое время спустя власти уверятся, что они утонули в Шатт-эль-Араб, преследуя хаббания.

— Не очень-то правдоподобная версия, — сказал Смит.

— Да. Но власти сочтут, что это лучше, чем отсутствие какой бы то ни было версии.

Я видел, что Смиту стало неуютно, когда перед ним возникла жестокая необходимость убить нас. Он знал, что для всего случившегося прежде можно найти какие-то смягчающие обстоятельства. Но если мы будем убиты сейчас, по его приказу и на борту его корабля, ни один суд в мире не окажет ему ни малейшего снисхождения. Думать о тюремном заключении неприятно; но перспектива смертной казни ужасала. Было о чем поразмышлять!

Смит сел, ослабил узел своего галстука и зажег сигарету. Несколько раз затянувшись, он бросил ее и сказал Фахаду:

— Вы знаете, это нелегко.

— Это очень легко, — сердито произнес Фахад. — Во имя Аллаха, если вы не можете это сделать, то сделаю я!

Он вынул свой револьвер из кобуры. Дэйн сказал:

— Полиция, возможно, уже ищет нас по всему порту. Что, если они услышат выстрелы?

— Он прав, — кивнул Смит.

— Никто ничего не услышит! — прошипел Фахад.

— Не знаю, услышат или нет, — возразил Смит, — но надо соблюдать осторожность.

— Тогда позовите остальной свой экипаж, — предложил Фахад. — Позовите их сюда и прикажите им удавить этих троих.

Два моряка, стоявших рядом со Смитом, взглянули на Фахада с холодным презрением; очевидно, в Америке так дела не делались. Смит воспротивился:

— Не думаю, что ребята возьмутся за это. И вообще, кто вы такой, чтобы тут приказывать? Я все еще командую здесь, и в этом чертовом деле тоже. Дай вам волю, вы всех перестреляете. О господи, какая-то мелочь сработала не так, и вы поставили под угрозу всю операцию!

— Я сделал то, что было необходимо, — ответил Фахад. — По крайней мере я не струсил!

Смит ничего не сказал на это. Оба они пытались сдержать свою ярость. Фахад начал расхаживать взад-вперед по каюте. Смит сгорбился в кресле, сунув обе руки в карманы пиджака. Жест был довольно небрежный, но я знал, что его рука сжимает пистолет. У меня появилась слабая надежда.

Фахад посмотрел на Смита. Его лицо не выражало ничего, но японимал, что он тоже знает о пистолете. Ровным голосом он произнес:

— Нам не о чем спорить, мистер Смит. Наш союз выгоден нам обоим. Того, что сделано, уже не исправить. И мы оба знаем, что следует предпринять.

— Верно, — отозвался Смит.

— Зайдя так далеко, — продолжал Фахад, — мы не можем повернуть обратно. Это немыслимо. Посудите сами: если даже вы сможете прийти к какому-то соглашению с властями — а я не допускаю подобной мысли — то как насчет вашего экипажа?

— Это их не касается.

— Касается, — настаивал Фахад. — Ваши матросы делят с нами риск и прибыли от героина — и делят ответственность. Ваши матросы никого не убивали, но они, также, как вы, соучастники убийства.

Фахад улыбнулся и выдержал эффектную паузу.

— Так что по закону они убийцы. Быть может, если сильно повезет, правительство даст вам меньший срок. А как быть с вашим экипажем? Могут ли они полагаться на широко известную «доброту», которую американское правительство проявляет по отношению к убийцам?

Смит обратил взгляд на двух моряков. Они молчали, как раньше. Но в их руках по-прежнему были пистолеты, и теперь они были направлены на Смита.

Казалось, молчание длится бесконечно. Затем Смит вынул руки из карманов — пустыми.

— О’кей, я с этим согласен, — сказал он.

— Я знал, что вы поймете, — усмехнулся Фахад. — Я полагаю, что теперь мы должны поспешить. Полиция наверняка обыщет каждый корабль в округе.

— Но куда мы их спрячем?

— Туда же, куда прячем героин.

Смит кивнул с отсутствующим видом. Он как-то разом постарел, лицо его стало серым и дряблым, словно у тяжелобольного человека. Теперь я действительно мог поверить, что он не сторонник убийств, я мог поверить, что все его существо восстает против необходимости убить нас. В других обстоятельствах я даже испытывал бы легкое сочувствие к мистеру Смиту. Но сейчас я ощущал только странную болезненную опустошенность, как будто мое все еще живое тело пыталось заранее почувствовать свою собственную смерть.

Под перекрестными взглядами Фахада и моряков мистер Смит извлек из кармана свой пистолет и указал им на нас.

— Мне жаль, парни, — сказал он, — но так уж сложилось. Я хочу, чтобы вы ушли тихонько и без всякого шума. Если вы начнете бузить, то у нас не будет выбора — нам придется стрелять.

Любой человек предпочтет хоть чуточку отсрочить свою смерть, пусть даже на несколько минут. Поэтому мы вышли в коридор вслед за Фахадом — тихо и без всякого шума.

Глава 28

Коридор заканчивался металлической лестницей. По ней мы спустились в недра корабля, потом прошли по другому коридору. Фахад остановил нас у овального люка в переборке, один из матросов взял гаечный ключ и один за другим отвернул двенадцать больших болтов, удерживавших крышку на месте. Нам приказали заходить внутрь.

Мы оказались в пустом прямоугольном помещении. Высоко над головами сквозь маленькое зарешеченное отверстие просачивались в нашу тюрьму первые проблески утреннего света. Мы услышали клацанье — это матрос снова завинчивал крышку люка, а потом наступила тишина.

Хитай наконец-то собрался с духом и теперь проклинал контрабандистов и самого себя — за то, что не сумел героически сражаться и погибнуть там, в каюте. Но он находил горькое удовлетворение в мыслях о предстоящей нам последней битве.

— Вот увидишь, Ахмед, — говорил он мне, — рано или поздно они должны будут забрать нас отсюда. Полагаю, это будет в открытом море, где они захотят избавиться от наших тел. Человек должен принимать смерть, которую посылает ему бог. Но клянусь тебе, Ахмед, что если я погибну, то один или два этих кровавых ублюдка умрут вместе со мной.

На этот раз я не находил хвастливые речи туркмена смешными. В них присутствовало даже некое странное величие, и в ту минуту я любил Хитая, как брата. Я с радостью оставил бы его упиваться героическими мечтаниями, но очень скоро ему предстояло обнаружить истину, и я решил, что будет лучше, если я скажу ему сейчас.

— Хитай, — промолвил я, — пожалуйста, прости меня, я всем сердцем желал бы, чтобы все закончилось так, как ты говоришь. Но этого не будет.

— Будет! — воскликнул он. — Ахмед, они должны будут прийти за нами…

— К тому времени мы уже будем мертвы.

— Ты сошел с ума! — протестующе вскричал Хитай.

Я покачал головой.

— Это не грузовой корабль. Это танкер.

— Ну и что?

— Прежде чем покинуть Абадан, танкеры наполняются нефтью. Мне очень жаль, Хитай.

Он уставился на металлические стены, потом на маленькую решетку наверху. Постепенно истина дошла до него.

— Ты хочешь сказать, что мы находимся в той части судна, которая наполняется нефтью?

Я кивнул.

— И они зальют сюда нефть и утопят нас в ней?

— Именно так они и сделают, — подтвердил я.

Хитай размышлял над этим, а я ждал, что он впадет в бессмысленную ярость. Но вместо этого он очень спокойно произнес:

— Тогда мы быстро должны найти выход отсюда.

Я не сказал ему, что выхода нет. Я согласился:

— Ты прав, давай поищем.

Но сперва нам пришлось искать Дэйна, который, как оказалось, уже успел куда-то отойти. Миг спустя я засек его. Оказывается, он обнаружил скобы, ведущие к решетке, закрывающей отверстие наверху, и теперь неистово дергал ее за прутья.

Хитай и я полезли вверх по скобам. Прежде, чем мы достигли верха, над нашими головами послышался монотонный гул.

— Что это? — спросил Хитай.

— Поднимайся, поднимайся, — сказал я.

— Но откуда шум? Ты не думаешь, что кто-то…

Затем он увидел источник шума: из отверстия наверху полилась плотная черная струя толщиной с человеческое туловище. Матросы закачивали в нашу темницу нефть.

Мы собрались на верху трапа из скоб, пытаясь ухватиться за решетку. Там едва хватало места для одного человека, но Дэйн встал с одной стороны, я с другой. Хитай оперся на мои плечи, и все мы вцепились в решетку. Внизу нефть уже на дюйм покрыла дно танка. Вверху наши пальцы отчаянно цеплялись за толстые металлические прутья, дергая и раскачивая их. Мы с отчаянием обреченных боролись за жизнь.

Я не верю, что мы смогли бы выбить прутья этой решетки даже при помощи кузнечного молота; пожалуй, нам понадобилась бы для этого ацетиленовая горелка. Но мы трясли и дергали решетку так, что сводило все мышцы. Это было единственное, что мы могли сделать. А нефть продолжала прибывать.

Глава 29

Дойдя до этого момента, я столкнулся с трудностью, подстерегающей всех, кто рассказывает истории о себе самом. Я должен поведать, чем все закончилось.

Честно говоря, я не могу сказать, что мы выбрались из темницы собственными силами. Я хотел бы, чтобы так оно и случилось, и уверен, что Хитай именно так описал финал этой истории своим соплеменникам. И они, будучи весьма простодушными, наверняка поверили ему. Но только туркмен может поверить, что три человека способны голыми руками пробиться сквозь толстую, крепко склепанную железную решетку, не имея никаких инструментов.

С другой стороны, житель Исфагана, искушенный в тонкостях сюжета, может предположить наличие неожиданного выхода — какой-нибудь скрытой двери или раздвигающейся панели в стене. Или же он будет ожидать научного объяснения, взрывного эффекта, создаваемого давлением нефти под железной решеткой, по закону, всем известному как Закон Раки. Такой финал также был бы отраден мне, особенно если бы я мог сказать, что знал о нем наперед. Но увы, ничего подобного не произошло.

Мы не утонули. Но человеческая сила не одолела решетку. Мы не обнаружили никакой раздвижной панели, и никакое научное открытие не явилось к нам на помощь. Мы были не в силах сделать что-либо.

Так как же мы уцелели?

Нас спасли.

Вот так, одной-единственной строчкой, я разочарую всех, кроме тех редких личностей, которым доставляет радость выслушивать правду. Именно так и было, и в утешение я могу предложить только одно: подробности нашего спасения.

Бросившись в погоню за грузовичком Флагерти, мы оставили Хансена и одного из мадан в коттедже, охранять улики. Шло время, мы не возвращались, и наши друзья стали беспокоиться. Не имея возможности поговорить друг с другом, каждый из них думал о своем и боялся самого худшего.

Мадан, как типичный представитель своей расы, был весьма суеверен и верил в видения и предчувствия. Очень быстро он убедил себя, что мы попали в беду, и бросился к нам на помощь. Каким-то образом он собрал тридцать с лишним рабочих-арабов и приказал им следовать за ним. Должно быть, это был самый великий миг в его жизни, но он не позволил себе даже думать об этом. Он следовал своему предчувствию и ни на секунду не усомнился в истинности того, что подсказывало ему это шестое чувство, недоступное доводам разума. Он провел свое возбужденное воинство через центр Абадана, к порту, мимо бесконечной линии кораблей. Потом он свернул к одиноко стоящему белому зданию, принадлежащему «Корпорации грузовых перевозок в Персидском заливе».

— Вот это место, — сказал он шедшим за ним арабам. — Выломайте двери и найдите моих друзей.

Рабочие, охваченные мистическим пылом, сделали именно так, как он велел. Конечно, они не нашли нас, но зато произвели огромный беспорядок. Как ни странно, они вломились в здание, принадлежавшее мистеру Смиту: именно отсюда он осуществлял операции с героином, прикрываясь законным нефтяным бизнесом. Когда прибыла полиция, она обнаружила большое количество документов, свидетельствующих о преступной деятельности. Никогда не стоит смеяться над интуицией мадан.

Хансен, оставшись один в коттедже Флагерти, погрузился в тяжкие раздумья. Он был человеком логики и пошел по логическому пути. Он решил, что сперва ему нужно получить как можно больше информации о Флагерти. Для того чтобы найти эту информацию, он начал обзванивать всех европейцев в Абадане.

Он выяснил весьма интересный факт — Флагерти был добрым другом полицейского по имени Фахад. Еще несколько телефонных звонков помогли установить, что именно Фахад вел наш джип и куда-то пропал вместе с нами. Хансен решил, что, возможно, Фахад был сообщником контрабандистов, и вновь принялся за поиски информации.

Он узнал, что Фахад проявлял немалый интерес к «Корпорации грузовых перевозок в Персидском заливе». Хансен немедленно понял, что компания Флагерти, «Чизпикская и Вирджинская Нефтяная Компания», была попросту ширмой. Истина открылась ему, озаренная светом логики. И когда он узнал, что в городе «Корпорации» принадлежит только небольшой нефтеперегонный завод — никогда не работающий — все стало ясно. Не колеблясь ни секунды, Хансен позвонил начальнику полиции Абадана, кратко изложил факты и потребовал, чтобы на заводе был произведен обыск с целью обнаружения наших тел.

Начальник полиции выполнил требование. Но он располагал большей информацией, нежели Хансен, и знал, что танкер «Корпорации» загружен и готов выйти в море. У него уже не осталось полицейских, поэтому он затребовал отряд солдат и послал их на танкер. Его действия свидетельствуют о чрезвычайно остром уме, и не его вина, что он направил отряд на другой корабль «Корпорации».

Сделать финальный ход выпало молодому иранскому капралу. Этому капралу было приказано взять своих людей и обыскать каждый корабль и каждый склад в районе порта. Приняв к сведению случившуюся ранее перестрелку, а также зажигательную речь мадана, телефонные звонки Хансена и приказы начальника полиции, капрал получил четкое представление о том, что происходит. К этому времени о происходящих событиях знал весь Абадан, но капралу подвернулся счастливый случай. Ведя своих людей вдоль причалов, капрал заметил нечто странное.

Только-только начало светать, и именно в это время муэдзин призывает к первой молитве. Корабли, выстроившиеся длинной вереницей, были безмолвны и пусты, ибо мусульмане молились, а христиане спали. Через час, после молитвы и завтрака, причалы наполнятся толпами рабочих. Но сейчас все было тихо и мирно.

За исключением одного корабля.

Капрал заметил необычайную для этого часа активность на борту одного из танкеров. Матросы тянули с берега на танкер нефтеналивной рукав, потея и проклиная норовящие развинтиться соединения, суетились у насосов, кричали друг на друга. Достаточно странно было, что они работают в такую рань, но их нервозность и неестественная спешка были еще более странными.

Капрал действовал по собственной инициативе, как действовал и все в Абадане. Он приказал матросам выключить насос.

Затем, как мне рассказали, последовала весьма оживленная перестрелка. Капрал отрядил одного рядового за подкреплением, и рядовой вернулся с полным взводом солдат, бронемашиной и древним, но все еще действующим танком «Шерман». Матросы сдались еще до того, как танк вступил в бой, но стрелок танка, чтобы сорвать досаду, несколько раз выстрелил в борт корабля.

Экипаж танкера был захвачен в плен, мистера Смита взяли без малейших препятствий, а Фахада выудил из воды полицейский катер. Он пытался переплыть через Шатт-эль-Араб на иракский берег.

Начальник полиции позвонил в Басру и объявил розыск на хаббания. Немедленно были подняты иракские погранвойска, и весь приграничный район был прочесан. Но приказ пришел слишком поздно. Вскоре стало очевидным, что схватить их не удастся.

Хансен, мадан и начальник полиции рассказали о происшедшем различным правительственным чинам, а также нескольким репортерам. И только когда один репортер спросил, как выглядят события с точки зрения мистера Дэйна, все осознали, что нас еще не спасли.

Нефть наконец отключили — к тому времени она уже заполнила нашу тюрьму примерно наполовину. Тяжкие засовы пали, и Дэйн, Хитай и я вышли навстречу благословенному свету дня.

Мы долго благодарили капрала, поскольку были обязаны своими жизнями именно ему. Однако, как напомнил нам Дэйн, мы также были обязаны Хансену, мадану и начальнику полиции. Объединенными усилиями всех этих людей были обысканы все возможные узилища, и наше спасение было обеспечено, вне зависимости от того, куда нас упрятали. Дэйн, несомненно, был прав, когда сказал, что нас с той же вероятностью могли запереть и на другом танкере, и на заводе, и в главной конторе.

Как я узнал позже, «Нефтяная Корпорация» целиком и полностью принадлежала американскому преступному синдикату. Они действительно осуществляли прибыльные операции с нефтью; но настоящий доход получали с наркотиков. Героин, запечатанный в водонепроницаемую пленку, перевозился в баках одного из танкеров. Ни один таможенный инспектор никогда не процеживал несколько тысяч галлонов неочищенной черной нефти в поисках упаковки героина; быть может, теперь начнут этим заниматься. Для полноты картины я должен сказать, что «Корпорация» владела пятью танкерами, но никогда не провозила героин больше чем на одном в одно и то же время.

Когда мы уже собирались покинуть Абадан, нам сообщили, что мистер Смит настоятельно просит о встрече с нами. Мы навестили его в усиленно охранявшейся камере, куда поместил его начальник полиции. Смит выглядел чрезвычайно бодро для заключенного. Он сказал, что его настоящая фамилия — Виноски. Он взял у Дэйна сигарету, с усмешкой посмотрел на нас и сказал:

— Ну, ребята, мы действительно с этим справились, а?

— О чем вы говорите? — спросил Дэйн.

— О том, о чем мы толковали тогда, на корабле, — пояснил Смит. — Как я говорил вам, убийство — это не для меня. Так что как только вы указали мне законный выход из положения, мистер Дэйн, я понял, что мне делать.

— Вы хотели убить нас, — заявил Дэйн. — И были близки к успеху.

— Я пытался вас убить? — потрясение и негодующе возопил Смит. — Это клевета! Поймите, Дэйн, я спас вашу жизнь. Вы обещали мне кое-что тогда, на корабле, помните? Никакого обвинения в непосредственном убийстве. Вы ведь не собираетесь отказываться от ваших слов, а?

Дэйн возразил:

— Мало похоже, что вы пытались спасти наши жизни, мистер Смит. Я бы сказал, совсем наоборот.

— Сказали бы, да? Это потому, что вы не дали себе труда подумать. Черт побери, я не мог просто открыть дверь каюты и дать вам уйти, ведь там были матросы и Фахад. Они следили за мной. Вы помните?

Дэйн кивнул.

— Особенно после выступления Фахада, — продолжал Смит. — Я должен был следить за собой и в то же время продолжать игру. Если я принимаю какое-либо обдуманное решение, я и в самом деле обдумываю его.

— Ладно, — сказал Дэйн. — Но я не видел, чтобы вы что-то предприняли.

— Минутку, послушайте, — произнес Смит. — Дайте мне договорить. Как только вы появились, я понял, что игра идет к концу. Таможня США тупа, но не настолько тупа. Если вы исчезнете в Абадане, они проверят каждый вышедший отсюда танкер и обнаружат, что «корпорация» принадлежит паре подставных контор, которыми, в свою очередь, владеет группа джентльменов, числящихся в списках министерства юстиции. После этого, поработав некоторое время и проконсультировавшись с независимыми экспертами, они пришли бы к выводу, что героин спрятан в нефти. Так что, когда мы пришвартовались бы в Саванне, нас уже с нетерпением ожидала бы группа служителей закона.

— Ну и что? — спросил Дэйн. — Вы могли бы выкинуть нас и героин за борт и прийти в порт чистенькими.

— Я думал об этом, — сказал Смит. — Но это принесло бы мало хорошего. Это была большая операция, она длилась без малого пять лет. Я не мог быть уверен, что кто-нибудь в правительстве не докопается до чего-нибудь. И даже если бы не осталось никаких улик, кое-кто понес бы убытки, чтобы спасти от петли закона шеи совета директоров. А кто понесет убытки? Мы, то есть я.

— Почему вы? — спросил Дэйн.

— Потому что я — владелец, — пояснил Смит. — На бумаге «Корпорацией» владею я. Я всегда на переднем крае. Мне весьма неплохо платят, и именно я несу убытки, когда что-то идет не так. Меня это устраивало. Но я не собирался брать на себя ответственность за убийство. Даже совет директоров не предполагал этого, и мы не были согласны на убийство. Но потом Фахад все испортил, и мне пришлось все исправлять. И я это сделал.

— Каким образом? — спросил Дэйн.

— Спас ваши жизни.

— Да, но как?

— Понимаете, они закрыли вас в танке. А что сделал я? Разве я приказал парням подождать пару часов, а потом начать заливать нефть? Нет. Я сказал им, что дело очень спешное, что мы должны наполнить танки, пока никто не видит. Я велел им начинать сразу же, немедленно. И они это сделали. Один-единственный танкер набирает нефть, не дожидаясь помощи докеров — даже дурак сообразит, что тут что-то не так.

Дэйн ничего не сказал. Смит пожевал губу и беспокойно спросил:

— Вы ведь не попытаетесь увильнуть, правда? Я поставил на карту свою жизнь, отдав этот приказ. Если бы Фахад и ребята не нервничали так, они бы поняли, что я делаю. Я шел на крупный риск.

— Вы могли утопить нас, — сказал Дэйн.

— Ни в коем случае, — возразил Смит. — Нужно добрых четыре часа, чтобы наполнить этот танк. Если бы местная полиция не появилась, я час или два спустя выскользнул бы на берег и предупредил бы их.

Он изрядно поволновался, пока Дэйн обдумывал его слова. Наконец Дэйн сказал:

— Хорошо, мистер Смит. Полагаю, что если вас оправдают за недостаточностью улик, то это будет честно. Я посмотрю, что можно сделать для вас.

Благодарность Смита не имела границ.

Теперь Фахад мертв, а мистер Смит отбывает долгий срок в американской тюрьме. Очень жаль, что никто из «совета директоров» не был осужден, хотя министерство юстиции и несколько комитетов конгресса выдвигали против них обвинения. Мистер Дэйн щедро расплатился со мной и Хитаем, а также настоял на том, чтобы Хансен тоже не остался без вознаграждения, несмотря на то, что ему ничего не было обещано. После этого Дэйн вернулся в Вашингтон, и с тех пор я больше не слышал о нем.

Хансен остался здесь, в Иране, работать водителем грузовика. Некоторое время он подумывал открыть собственное детективное агентство, но с этим ему не повезло ни в Иране, ни в Швеции. Время от времени мне случается повидаться с ним.

Хитай вернулся к туркменам-душакам. Благодаря своему богатству он стал главой рода и находит в этом титуле немало радостей. Я редко встречаюсь с ним, но побеседовать при встрече неизменно приятно. Их междоусобица с алтарями завершилась, поскольку вмешалась иранская армия и заявила, что теперь она, армия, будет вести боевые действия. Чтобы доказать свою позицию, иранцы убили по нескольку туркмен из каждого племени, выразив тем свою беспристрастность. В результате туркмены занялись возделыванием земли, что может показаться невероятным. Но я то и дело слышу о бандитских набегах на приграничные афганские селения и знаю, что мой друг не совсем забыл старые времена.

Что касается меня, то я вложил свои деньги в земельный участок и в несколько малых предприятий, все они сейчас процветают. Я живу вместе с родителями в большом доме в Исфагане, и у нас самый чудесный сад на сотню миль в округе. Я взял в жены прелестную девушку; я был знаком с ней много лет, но она стала проявлять ко мне интерес только тогда, когда я наконец поймал фортуну за хвост.

Хансен не считает мой выбор удачным. Но я предпочитаю понимание чувствам, а мы с женой хорошо понимаем друг друга. Я думаю, что она скоро проникнется ко мне неподдельной любовью, особенно теперь, когда близится рождение нашего ребенка.

Так что я добился процветания, счастлив в браке и скоро стану отцом. Своим счастьем я обязан упорной работе, честности и, в некоторой степени, находчивости. Все это осталось при мне. И все же мне иногда грезится, что Дэйн снова входит в мою жизнь, снова вовлекает меня в какую-то сумасшедшую авантюру и снова дает мне шанс рискнуть своей шеей где-то в горах, или в пустыне, или в болотах…

Несомненно, это желание трудно понять, и все же оно временами приходит ко мне. Я желаю того, чего не имею, и среди цветения жизни тоскую и о холодном дуновении смерти.

Но может статься, что мое желание на самом деле всего лишь признание неизбежности будущего. Ибо я уверен, что мы с Дэйном встретимся вновь.

Книга V. Времени в обрез

Глава 1

Дэйн прилетел в Афины после полудня. Деловая встреча была назначена на восемь часов того же вечера. Он остановился в отеле «Георг V» на площади Конституции, принял душ и переоделся в легкий черный костюм. Вышел из отеля и прогулялся по развалинам Акрополя. Перекусил в первой попавшейся таверне. После чего взял такси и вернулся в отель.

Ровно в восемь он направился к гостинице «Де Билль», расположенной всего в двух кварталах от отеля. Стоял тихий и трепетный весенний вечер, повсюду цвели гиацинты и пели соловьи.

Комитет занимал одно крыло на четвертом этаже. Дверь открыл секретарь и проводил Дэйна в гостиную. Из-за закрытой двери спальни доносились голоса, разговор шел явно на повышенных тонах. Когда секретарь постучал в дверь, голоса резко смолкли. Дэйн сделал вывод, что у собеседников было тайное совещание.

— Сейчас к вам подойдут, — сказал секретарь.

— Благодарю.

Дэйн присел на диван, обитый выцветшим зеленым плюшем. Радость от чудесного афинского вечера прошла: он повидал слишком много заговорщиков в гостиничных номерах. У него возникло ощущение нереальности происходящего, все эти бесконечные и едва обжитые комнаты слились в одну безликую, неопределенную Комнату — прообраз всех на свете гостиничных номеров с зашторенными окнами и потертыми коврами, с лампочками на сорок ватт, слабый желтый свет которых рассеивается в облаках застоявшегося сигаретного дыма.

Стивен Дэйн был высоким стройным мужчиной, с темно-каштановыми волосами и приятным, немного худощавым лицом. Его возраст определить было трудно: на первый взгляд — около тридцати, а присмотревшись внимательнее к его серым глазам, дерзким и проницательным, можно было дать и все сорок. Выглядеть так, чтобы после было трудно описать его внешность, стало для Дэйна частью профессии, и он вполне в этом преуспел. Все его достоинства были подчинены практической выгоде, а недостатки искоренены из самолюбия. Работу свою он выполнял хорошо, но, кроме нее, почти ничем не интересовался. Он был больше нужен другим, чем самому себе.

В спальне снова загремели голоса, но тут же перешли в быстрый шепот. Дэйн нисколько не удивился. Люди, занимающие такие гостиничные номера, были однообразны, как и сами эти номера: хомо конспиратор, существо, цель жизни которого — кого-нибудь свергнуть; биологический подвид, характеризующийся ярко выраженной склонностью к повышенной секретности.

Даже их планы не отличаются почти ничем. Дэйн видал-перевидал десятки подобных планов; они уже перемешались у него в голове… Комитеты прошлого и настоящего: за освобождение Анголы, Йемена, Курдистана, Суматры, Целебеса, Танзании, Ганы, Тибета, Дагомеи, Верхней Вольты; комитеты, канувшие в небытие: за освобождение Сербии, Богемии, Савойи, Беарна, Наварры; комитеты будущего: за освобождение Болвании от Раджании, за объединение Нубарии против ига Вазерии, для защиты Трулялябии от Тралялябии…

Дверь спальни открылась. Появился один из спорщиков.

— Добрый вечер. Я — мистер Лахт. Вы, полагаю, мистер Дэйн?

— Именно.

— Могу ли я взглянуть на ваши… э-э… документы? Большое спасибо.

Его тонкие нервные коричневые пальцы завертели бумаги, исподтишка пытаясь прощупать их на предмет подделки. Лахт был высоким и необычно светлокожим симпатягой с большим висловатым носом, с щеками, побитыми какой-то кожной болячкой, и маленьким недовольным ртом. Над ним витала аура силы, нетерпеливости и чувства собственной правоты. Стандартный набор для хромосом Конспиратора. Он выглядел переутомленным и наверняка страдал бессонницей (Лахт был вынужден не спать ночами с тех пор, как решил пробудить мир).

— Прекрасно, мистер Дэйн. Вы, конечно, понимаете, что проверка необходима. В таком деле, как наше…

В каком деле? Кто он такой и что за дело он задумал? Южные арабы против аденцев? Или бахрейнцы против иракцев? А может, кувейтцы против саудовцев? А-а, на этот раз ракканцы против иракцев… Скорость, с какой множились подобные «дела», вызывала только саркастическую усмешку. Дэйн видел слишком много яростно враждующих сторон в мире. Его чувства говорили об идиотизме происходящего, его разум утверждал, что все это хоть сколько-то, но важно. Приняв сторону своего сердца, он оказался в двусмысленном положении: приходилось служить целям, в которые он сам имеет несчастье не верить.

Теперь из спальни вышли остальные два члена Комитета. Оба натянуто скалились, как школьники, которые подрались в раздевалке.

— Мистер Дэйн, разрешите вам представить моих коллег. Это мистер Бикр…

Высокий мужчина в летах, с квадратными плечами и вытянутой унылой физиономией. Его лицо окаменело в попытке сымпровизировать чувство собственного достоинства.

— …и мистер Рауди.

Мужчина сорока пяти лет, невысокий и пухлый, с желтоватой кожей и редкой бороденкой. Пока его представляли, он взволнованно моргал.

Сели. Секретарь принес сладкий турецкий кофе в крохотных чашках и нырнул в одну из комнат.

Лахт спросил Дэйна, что тот знает об освободительном движении Ракки.

— Очень мало, — ответил Дэйн. — Меня ввели в курс задания всего два дня назад.

— С вами говорил мистер Уэльс из вашего посольства в Париже?

— Он сказал, что обо всем необходимом для моей работы расскажете вы.

Лахт усмехнулся и медленно приподнял свои чудесные изогнутые брови. Это значило, что объяснения были если не невозможны, то уж наверняка излишни. Он повернулся и кивнул одному из комитетчиков, тот сразу же развернул карту района Персидского залива.

— Вот Ракка, — начал Лахт, указывая на обведенную территорию у восточных границ Ирака и Саудовской Аравии. — Она небольшая, ненамного больше, чем штат Мэриленд, и в три раза меньше, чем Ливан. Это земля с выдающейся древней историей, но в настоящем у нес почти ничего нет.

Лахт откинулся на спинку дивана и, заливаясь соловьем, поведал Дэйну о славных страницах истории древней Ракки. Она была независимой частью Вавилонского царства. Некоторые археологические находки свидетельствуют о том, что на месте столицы Ракки некогда стоял город — современник Ура и халдеев.

— Потом, разумеется, было множество нашествий, — продолжал Лахт. — Все древние царства пали под стопой Тамерлана или Аттилы. Ракка была разрушена так же, как Вавилон и Халдейское царство. Но люди выжили.

Ракканцы, как пояснил Лахт, являются отдельной и независимой расой в арабском мире, как, например, курды и туркмены. Их ближайшие родственники — жители болотистой местности, арабы Махдана.

Ракканцы не смирились с османским владычеством, тянувшимся веками. Они сражались вместе с Лоуренсом во времена освобождения Аравийского полуострова от турков. Но позже, когда Британия проводила политическое урегулирование на полуострове, ракканцы так и не получили автономию — их интересами пренебрегли в пользу Ирака и саудовцев.

Но долгому сну пришел конец. Снова — недовольство народа, стремление к независимости. Возродилось освободительное движение, и, конечно, появился Комитет. Одно время Франция, похоже, собиралась их поддержать. Тогда Иран немедленно признал Ракку — это был недолгий период относительной независимости. Но в тысяча девятьсот тридцать восьмом иракские войска «восстановили» свои границы и вновь оккупировали земли ракканцев. Ракканцы сразу же подняли вопрос об автономии в составе Ирака, но так ничего и не добились — началась Вторая мировая война. После войны в восточном Ираке взбунтовались курды, и ни о какой автономии теперь не могло быть и речи.

Мечты о независимости начали таять, но в пятидесятые годы, когда вспыхнул саудовско-иракский конфликт, для ракканцев снова забрезжила какая-то надежда.

В тысяча девятьсот пятьдесят втором представители британских и датских нефтедобывающих компаний исследовали Тикканскую равнину. И уже к тысяча девятьсот пятьдесят пятому году началась промышленная разработка богатейшего месторождения. В эти годы ракканские патриоты боролись за свои интересы, пытаясь отгородиться от наступающего на страну арабского мира. Решающий удар был запланирован в пятьдесят девятом году при поддержке саудовцев. Но он провалился, когда Саудовская Аравия, под давлением Египта, была вынуждена примириться с Ираком.

С тех самых пор торговые связи на Ближнем Востоке упрочились и кое-где изменились. Этому поспособствовала и общая ненависть к Израилю, который проводил политику отделения от своих соседей. Но в настоящее время идея повернуть вспять воды Иордана из плана активных действий превратилась в недосягаемую мечту. Война в Йемене, казалось, принесла шаткое равновесие, но по-прежнему отвлекала Египет, мешая ему обратить свою разрушительную энергию в другом направлении. Внимание Ирака до сих пор было приковано к северо-западу, где курдские националисты угрожали жадному правительству вооруженным мятежом. А Саудовская Аравия, после многих неудач, наконец получила от Фейсала долгожданные реформы. Теперь саудовцы твердо держат свои позиции и готовы поддержать друзей и вносить смятение в ряды врагов.

— В связи с вышесказанным становится ясно, — закончил Лахт, — что мы живем во времена великих возможностей. Настроения и диспозиция наших ближайших соседей играют нам на руку. Назрел момент для решения вопроса о независимости. Такое может повториться не раньше чем через десять лет, а то и через все сто.

— Верю вам на слово, — сказал Дэйн. — Вы знаете своих соседей много лучше, чем я.

— Я знаю их, — согласился Лахт. — Я знаю всю эту шакалью стаю. В арабских странах, мистер Дэйн, единственным движущим мотивом выступают собственнические интересы. Я полагаю, так же, как везде, но здесь это происходит открыто и бесстыдно. Личные интересы здесь поднялись до культового уровня, а все остальное рассматривается как дурацкое философствование. Конечно, существует определенная шкала ценностей. Никто не вцепится в своих ближних, если можно запустить когти в бок соседа, любой объединится с соседом для того, чтобы разорвать более сильного на стороне. Все дело в степени родства, понимаете ли.

— А как насчет родства со всем человечеством? — поинтересовался Дэйн.

— Сейчас такая постановка вопроса не имеет смысла, — ответил Лахт. — Мы проникнемся любовью ко всему человечеству не раньше, чем на Земле высадятся марсиане. — Лахт улыбнулся и опустил взгляд на свои отполированные ногти. — А поскольку случится это отнюдь не завтра, давайте займемся более насущными проблемами. Час освобождения Ракки пробил. Вы не согласны со мной, мистер Рауди?

При звуке своего имени Рауди нервно вздрогнул.

— Час? А, да. Я полагаю, что пробил. Хотя некоторые ключевые вопросы…

— На эти ключевые вопросы не существует ответов, — оборвал его Лахт. — Когда возникает возможность вмешаться в ход событий, нужно брать дело в свои руки. Но события, как бы хорошо они ни были подготовлены и просчитаны, происходят стихийно. Хотя и кажется, что мы держим ситуацию под контролем, на самом деле это далеко не так; мы можем только нанести удар в наиболее подходящий момент. Как будут развиваться события после этого, нам остается только догадываться.

— Да, конечно, — сказал мистер Рауди, — я так и думал, вам это известно. Я лишь пытался указать на определенные границы наших знаний.

Мистер Рауди покивал сам себе и раскурил сигарету.

— Ваше мнение, мистер Бикр? — спросил Лахт.

Бикр по-школьному втянул голову в плечи и вяло покачал головой:

— Мы должны все точно рассчитать, Лахт. Все зависит от того, как лягут карты. Нужно действовать очень осторожно.

— Терпения вам не занимать, — ответил Лахт, — но это достоинство вы превращаете в недостаток. Может, вы согласны подождать еще тридцать лет, мистер Бикр?

— Если нужно, да.

— Вы сами решаете, когда нужно, а когда — нет?

— Гм… я человек не очень решительный.

— Никто вас не осуждает, мистер Бикр. Вы инертный, да. Робкий и легко впадающий в панику, пассивный и уклоняющийся от активных действий, это правда. Но никак не нерешительный.

— Это похоже на оскорбление, — тихо произнес Бикр.

— Это констатация факта, — отпарировал Лахт.

Бикр слабо поморгал и повернулся к Рауди:

— А как вы расцениваете обстановку?

Рауди снова смутился. Он громко откашлялся и сказал:

— Ясно одно. Мы должны действовать. Мы просто обязаны использовать выгодную для нас ситуацию. Это понятно. Но нельзя бросаться сломя голову только из нетерпения или немедленной жажды действий. Нужно взвесить все «за» и «против» и отбросить нереальные надежды. Дело, на которое мы идем, чрезвычайной важности, и нужно все тщательно продумать.

Лахт наблюдал за своими соратниками с грустной улыбкой.

— Мои бедные друзья, — сказал он, — какое жалкое зрелище вы представляете — беззубые львы, да и только! Вы слишком долго шептались в закрытых комнатах. Конспирация тянет вас на дно, она стала частью вашей жизни. Вы превратились в профессиональных заговорщиков, которые планируют бесконечно отдаляющуюся революцию! Вы похожи на двух страстно спорящих профессоров, но вся страсть направлена лишь на своего слушателя. Вы слишком долго были оторваны от всего мира, друзья мои! Если бы вам не повезло в том, что именно я взялся за это освободительное движение…

— Мы все знаем о вашем стремлении помогать всем угнетенным земного шара, — перебил его Рауди с неожиданным порывом. — Я считаю, что это похвально для душ наивных. Но мы же не можем начинать, пока не придем к общему согласию.

— Я полагал, вы согласились с тем, что действовать необходимо.

— Согласились, — кивнул Бикр, — осталось только выбрать удобный момент. А это нужно подробно обсудить.

— Мистер Бикр, создается впечатление, что без обсуждения вы и в туалет не сходите. Ваши внутренности дают вам знать, что пора предпринять определенные действия, но ваш могучий интеллект требует сперва все взвесить и тогда уже выбрать подходящий момент…

— Я не намерен здесь оставаться ни минутой дольше! — заявил Бикр и вскочил.

— Перестаньте, — отозвался Рауди. — Он всегда разговаривает таким тоном.

— Я останусь только в том случае, — не унимался Бикр, — если мне принесут извинения!

Лахт церемонно поклонился:

— Мой дорогой Бикр, если я, сам того не желая, обидел вас, прошу меня простить.

Бикр поколебался, прикидывая, стоит ли принимать такие извинения. Наконец Рауди дернул его за рукав, и Бикр сел на место.

— Ситуация в Ракке вполне ясна, — продолжил Лахт. — Иракцы отвели почти все войска на север своей страны, поближе к Киркуку и Ирбилу, чтобы удержать курдов в узде. Саудовцы одобрили наш план. Они признают наше правительство, если мы возьмем Ракку и продержимся у власти хотя бы неделю. Они даже согласны предоставить нам военную помощь. Нас поддерживают Объединенные Эмираты, а также США, Франция и Британия. Даже Советский Союз готов признать наш суверенитет, хотя бы из-за конфронтации между ним и Ираком. Это внешняя сторона дела.

— А внутренняя? — спросил Бикр.

— Даже еще лучше. Граждане Ракки страдают под игом Ирака. Недовольство дошло до высшей точки, почти восемьдесят процентов населения — за независимость, из них двадцать процентов готовы отстаивать свободу с оружием в руках. Да вы же сами все это знаете, статистика вам хорошо извести на. Почему я должен повторяться?

— Нам действительно все это известно, — согласился Бикр. — И, невзирая на вашу склонность к преувеличениям, эти сведения более-менее правдивы. Но ваши выводы не так уж и очевидны. Например, если мы сейчас достаточно сильны, то можно предполагать, что через полгода мы станем еще сильнее. На несколько лет внимание Ирака будет приковано к курдам. Почему мы должны бросаться на приступ именно сейчас?

— Потому что МЫ не станем сильнее, — ответил Лахт. — Наш народ не настолько одарен бесконечной терпеливостью, как вы. То, чего хотят ракканцы, им нужно немедленно, не через год, не через тридцать лет, а сейчас. Оружие уже роздано, обстановка в городах приближается к критической точке. Как долго, по-вашему, мы можем удерживать их в таком напряжении? Если мы сейчас промедлим безо всякой видимой причины, мы тем самым докажем людям, что наше движение не оправдывает своих целей, и подтолкнем их к другим, более решительным группировкам, например к коммунистам. Друзья мои, либо мы начинаем революцию сейчас, либо мы упускаем ее из рук навсегда.

— Я не против немедленных действий, — сказал Бикр. — Несмотря на все недостатки, которые вы приписываете мне, я стремлюсь освободить наш народ не меньше, чем вы сами. Но это слишком серьезно — призвать к восстанию население небольшой страны против сильного соседа. Это может закончиться ужасно, не для нас с вами, Лахт, а в первую очередь для наших сограждан.

— Я понимаю, — ответил Лахт. — И наш народ тоже понимает это.

— Да, понимает, — вмешался Рауди, — отчасти. И смотрит на нас как на проводников. Мы ведь не только поведем их к независимости, но и укажем наиболее подходящий по всем соображениям момент для выступления. Это наш священный долг.

— Идиоты! — взревел Лахт. — Вы что, решили преподать мне урок школьной этики? Конечно, это наш долг! Естественно, мы обязаны здраво оценить обстановку, прежде чем поднять народ на восстание. Вы, тупые недоумки, почему, по-вашему, я прибег к помощи американцев? Какого черта, как вы думаете, здесь сидит мистер Дэйн?

Дэйн развалился на диване и лениво листал журнал. Он поднял глаза и сказал:

— Я и сам удивляюсь.

— Прошу прощения, — извинился Лахт. — Конечно, нам следовало обсудить все это еще до вашего прибытия. К несчастью, бесконечные споры и дискуссии обязательны для политических ссыльных. Чем меньше у них реальной власти, тем строже становятся их принципы и тем сильнее чувство долга. Но к делу: я просил американцев прислать нам заслуживающего доверия агента, профессионального оперативника ЦРУ…

— Я не из ЦРУ, — перебил его Дэйн.

Брови Лахта поползли вверх.

— Нет?

— Нет. Не обязательно работать на ЦРУ, чтобы заслуживать доверия. У нас есть еще военная разведка, морская и воздушная разведки и много чего другого.

— Откуда же вы, мистер Дэйн?

— Я — из чего другого.

— А у вашей организации есть название?

— Безусловно, — ответил Дэйн. — Называйте, как хотите. Например, Особый отдел, подраздел номер два.

— Что это означает?

— То же, что и Центральное разведывательное управление.

— Но, в таком случае, кто ваш генеральный спонсор?

— Некоторые считают, — угрюмо проронил Дэйн, — что мы давно являемся правой рукой «Корпуса мира». Другие думают, что мы — ударная сила сенатской комиссии по ассигнованиям…

— Мне это не нравится, — сказал Лахт. — Сейчас не время шутить.

— Как раз наоборот, — возразил Дэйн. — Считается, что наша организация секретна. Значит, она секретна и для вас.

— Мы специально попросили помощи у ЦРУ…

— Ну, ЦРУ, по причинам, известным только им самим, не захотело с вами связываться. Мое начальство рассмотрело ваш вопрос и решило помочь вам. По известным только ему причинам. Итак, вы согласны с нами работать или нет?

— Мы предпочли бы ЦРУ, — упрямо повторил Лахт.

— Черт, если для вас это так важно, у меня есть документ, который подтверждает, что я из ЦРУ.

— Думаю, что так оно и есть, — ответил Лахт. — Ладно, в конце концов, это не важно. Какая разница, как называется ваша фирма? Нам нужен американский агент, на которого мы могли бы положиться. Он должен раздобыть кое-что, чего нам не хватает.

— Что именно? — спросил Дэйн.

— Достоверную информацию.

— Мне казалось, что вы в курсе событий.

— Дело вот в чем: восстание должно начаться в столице Ракки. Дата известна; это в любом случае произойдет раньше чем через две недели. Перенести выступление не сможет даже наш Комитет. По нашим сведениям, повода для изменения даты нет. Все играет нам на руку. Но нам нужно еще раз оценить ситуацию. Это поручается вам. Мы вынесем окончательное решение на основе той информации, которую получим от вас.

— Значит, мне нужно пробраться в Ракку, оценить обстановку, выбраться оттуда, доложить ситуацию вам — и все это в течение каких-то двух недель? — спросил Дэйн.

— Точнее, за двенадцать дней.

— Вам не кажется, чтосрок маловат?

— Отнюдь, — возразил Лахт. — У вас времени более чем достаточно. Даже с запасом на всякие непредвиденные задержки. Понимаете, сведения уже собраны. Кое-кто в Ракке готов нам их передать. Но мы не можем туда поехать, а наш информатор не может оттуда выехать.

— Вы доверяете этому человеку?

— Безоговорочно, — ответил Лахт и посмотрел на своих коллег. Рауди и Бикр дружно кивнули. — Поскольку он работает на нас втайне, мы дали ему кодовое имя — Радж. Это молодой парень, патриот, но он не связан ни с одним человеком в нашей организации. Его верность делу проверялась неоднократно.

— И почему он не может приехать? — поинтересовался Дэйн.

— Риск слишком велик. Он под подозрением у иракского правительства. Любая его попытка покинуть город послужит сигналом тревоги.

— Тогда почему бы вам не послать к нему связного?

— Вопрос слишком серьезен, — покачал головой Лахт. — Мы доверяем друг другу и Раджу. Мы верим Бену Алиме и еще паре жителей столицы, но все они — влиятельные купцы и банкиры, и их отъезд тоже будет подозрительным.

— Получается, что у вас нет ни одного связного, которому вы могли бы доверять?

— У нас их много. Но связные — это самое слабое звено в любой организации. Мы подозреваем, что иракская тайная полиция раскрыла часть нашей группы. Но не знаем, какую именно часть или какого именно человека. Если информация попадет в руки врагов…

— Итак, вы предлагаете мне сыграть роль «мальчика на побегушках»? — спросил Дэйн.

— Немного больше, — возразил Лахт. — У вас будет возможность увидеть Ракку своими глазами и самому оценить обстановку. Мы согласны положиться на вашу интуицию. Одним словом, мы готовы последовать тому решению, которое вынесете вы.

— Я полагал, что мне просто предлагается приехать в Ракку, найти вашего человека, получить информацию и вернуться.

— Это будет не очень и сложно, — подал голос Рауди. — Иракцы ждут, что приедет араб, а не американец. И, кроме всего прочего, вы будете путешествовать под надежным прикрытием.

— Застрелить человека можно под любым прикрытием, — возразил Дэйн.

— До такого не дойдет, — заверил его Лахт. — Все действительно очень просто, мистер Дэйн. Так как для въезда в Ракку не требуется никакой визы, вы прилетите туда на самолете, как любой другой пассажир. Вы проведете там пару дней, за которые поговорите с Раджем, и вылетите в независимый эмират Катар, который, как вы, наверно, знаете, находится на небольшом полуострове в Персидском заливе. Вы приземлитесь в его столице Доха, где мы уже будем вас ждать. Вся поездка займет дней пять, от начала до конца.

— Хорошо, — ответил Дэйн. — Но что делать, если вдруг иракцы что-то заподозрят и отменят все рейсы?

— Мы учли и это, — сказал Лахт. — Тогда будете действовать по плану номер два. Мы хотели нанять скоростное судно, которое доставило бы вас по Персидскому заливу к Доха так же быстро, как самолет. Но мы отказались от этой заманчивой идеи. Ведь если иракцы что-то заподозрят, их самолеты и патрульные катера начнут прочесывать весь Персидский залив. И вас почти наверняка найдут. Сейчас сезон ловли жемчуга, и почти все местные лодки вертятся возле подводных плантаций. Одно небольшое судно, плывущее на юг…

— И еще неизвестно, — встрял Бикр, — будет ли оно плыть в международных водах или территориальных водах Саудовской Аравии, Бахрейна или Катаа.

— Я считаю, что лучше этот план отбросить, — отозвался Лахт. — На месте иракцев я бы сперва стрелял, а извинялся потом. Полагаю, они будут действовать так же.

— Совершенно согласен, — сказал Дэйн. — Так в чем же заключается ваш план номер два?

— Вы выберетесь из Ракки и двинетесь в Саудовскую Аравию. Саудовцы — наши ближайшие союзники. Они, как и американцы, не намерены открыто нас поддерживать прямо сейчас, но они не станут нам мешать. Иракцы прекратят преследование, как только вы пересечете границу.

— Где находится эта граница?

— От центра Ракки вы можете добраться до саудовской границы за полчаса.

— Звучит неплохо. А дальше?

— Через Саудовскую Аравию вы направитесь дальше на юг, к порту Катиф. Там вас будет ждать автомобиль и лодка. Оттуда можно добраться до Доха еще быстрее, чем в предыдущем случае, и иракцы вряд ли будут искать вас так далеко к югу. Но если решите, что лучше ехать на машине, вы направитесь в Салву, а потом — на полуостров Катар, в Доха.

— Сколько времени это займет?

— Около девяти дней — со всеми непредвиденными задержками. У вас еще будет три дня форы, даже если вы изберете самый долгий маршрут.

— Чем больше дней в запасе, тем лучше, — сказал Дэйн.

— Увы, сколько есть, — вздохнул Лахт. — Больше мы не можем вам предоставить, даже если бы и захотели. Успех нашего дела зависит от быстроты и секретности. Если мы затянем все хотя бы на неделю, о надвигающейся революции в Ракке не будут сплетничать на всех базарах от Багдада до Рабата только немые.

— Утечка информации все равно возможна, — сказал Дэйн.

— Я не думаю, — заверил его Лахт. — Дата выбрана со всеми предосторожностями. Сегодня двадцать пятое августа. Мы будем ждать вас через двенадцать дней. Если вы не вернетесь, восстание начнется по плану, то есть утром седьмого сентября.

— Я вернусь, — ответил Дэйн. — Но если придется действовать по плану номер два, я надеюсь на некоторую помощь с вашей стороны.

— Безусловно! Мы все подготовим. Если возникнет необходимость действовать по второму плану, то по дороге к Катару вас будут сопровождать члены нашей организации.

— Вашей организации… — повторил Дэйн безо всякого выражения.

— Поверьте мне, на них вполне можно положиться, — настаивал Лахт. — Мы давно уже укрепили свои позиции на побережье Хаса и на островах Персидского залива. Мы с радостью принимаем помощь местных организаций. Ни в одном из эмиратов или протекторатов Персидского залива не любят иракцев.

— И саудовцев, — добавил Бикр. — Но в данном случае это не важно.

— Мне любопытно вот что, — сказал Дэйн. — Вы говорите, что у вас дружная и крепкая организация. И в то же время нет никого, кому можно было бы доверить передачу этой информации. В этом есть некоторое противоречие.

— Я ведь уже объяснил, — ответил Лахт. — Наши люди надежны, но нам нельзя допустить ни малейшей возможности провала.

Дэйн кивнул, но видно было, что он не удовлетворен ответом.

— Ладно, — сказал он. — Давайте обсудим все детали.

Следующие два часа ушли на сообщение целей и путей, мест и людей и тому подобных сведений. Наконец Дэйн выяснил все, что нужно, чтобы наутро отправляться в Ракку.

Лахт проводил его до дверей.

— Встретимся в Доха, — сказал он напоследок. — Через двенадцать дней.

— Надеюсь, — ответил Дэйн.

Глава 2

Дэйн вышел из гостиницы «Де Билль» в одиннадцать сорок пять. Через полчаса он вошел в другую гостиницу, расположенную на площади Синтагма. Не останавливаясь, он поднялся к номеру сто двенадцать. Человек, который его там ждал, был невысоким румяным американцем лет пятидесяти. Его звали мистер Менли. На нем был клетчатый смокинг. Он любезно улыбался.

Когда Дэйн вошел, мистер Менли аккуратно сложил парижское издание «Нью-Йорк таймс» и спросил:

— Ну, что вы о них думаете?

— Ничего особенного, — ответил Дэйн.

— Полагаете, они что-то скрывают?

— Нет, они были достаточно откровенны. Что бы это ни значило. — Он налил себе из початой бутылки шотландского виски, стоявшей на бюро, и бросил в бокал кубик льда из небольшого холодильничка, который нашел в ванной. Потом сел в глубокое кресло, лицом к мистеру Менли, расположившемуся на диване.

— Полагаю, их откровенность мало значит, — сказал мистер Менли. — Мне бы не хотелось рассказывать, сколько так называемых революционеров ведут приятную и далекую от политики жизнь в Швейцарии и Франции. За наши деньги, между прочим. С той же проблемой столкнулись и русские… Но все это входит в правила игры. Ладно, что там у них за организация?

— Какая организация? — спросил Дэйн.

Мистер Менли слегка нахмурился.

— Гм, черт возьми, у них есть хоть какая-нибудь? Или они попросту толкут воду в ступе?

— Откуда мне-то знать? — ответил Дэйн. — Они говорят, что у них хорошая организация, если вы спрашиваете именно об этом. Насколько я могу судить, у них и вправду что-то такое есть.

Мистер Менли печально вздохнул.

— Так трудно все знать! Я имею в виду знать правду. Эти люди постоянно напирают на бесконечные «исторические моменты». Все эти «освободительные движения» в странах, о которых никто никогда не слыхал. Да их тысячи, Дэйн, и все они так и ждут, когда дядя Сэм придет и раскроет чековую книжку.

— Не все. Многие устраивают дела через Москву или Пекин.

— Совершенно верно, — согласился мистер Менли. — Мы должны вмешаться в это дело по вполне понятной причине. Революции в цене, все их покупают, почему мы должны оставаться в стороне и не прикупить парочку и себе? Но что мы со всего этого имеем, а? Что мы выиграем от того, что в Ракке победит революция?

Дэйн пожал плечами.

— Если вам не нравится, покупайте какую-нибудь другую революцию.

— Я бы купил, — ответил мистер Менли. — Но пока не вижу, ради чего стоило бы раскошелиться. Мое начальство в Вашингтоне советует спонсировать этот Комитет, если у них есть шансы победить.

— Ну, это понятно.

— Да. Но есть ли у этой революции хоть какие-то шансы?

— Не знаю, — сказал Дэйн. — У меня недостаточно информации для того, чтобы делать какие-то выводы.

— Ни у кого ее нет. И все же я должен либо положиться на них, либо отказать им… Дэйн, как бы вы поступили на моем месте?

— Сменил бы работу, — ответил Дэйн.

— Ждать от вас совета… — вздохнул мистер Менли.

— А что я могу посоветовать? Что бы вы ни решили, выбор за вами, и я здесь ни при чем. Черт возьми, вам ситуация в Ракке известна лучше, чем мне!

— Я прочел целый ворох документов, — сказал мистер Менли. — И изучил множество отчетов и сообщений на интересующую нас тему. К слову, эти заговорщики рассказали не очень-то много во время вашей встречи.

Дэйн допил виски, поудобней раскинулся в кресле и прикрыл веки. Потом открыл глаза и произнес:

— Я бы сказал так: эти люди опытные актеры.

— То есть?

— То есть они сыграли для меня небольшой спектакль.

— Объясните, пожалуйста, свою мысль, — попросил мистер Менли и придвинулся поближе. Ему нравились актеры-любители.

— Судя по сводкам, — начал Дэйн, — эти трое работают вместе в течение двенадцати лет. Шесть месяцев назад они обратились за помощью к Америке и попросили прислать опытного американского агента. Два месяца назад они настойчиво повторили просьбу. На этот раз агент прибыл, были разработаны планы, но потом все отложили. Затем они возжаждали кровопролития, и проекту вновь был дан ход. Вам поручили проверить их подготовленность, а мне выпало работать с ними напрямую. Несколько часов назад они наконец встретились со своим долгожданным «американским агентом». Так обстояли дела на тот момент, когда я входил в их гостиничный номер.

— Ну, и что за представление они разыграли?

— Странное. Обычно заговорщики, если они действительно хотят прибегнуть к помощи извне, стараются произвести впечатление дружной команды, хотя бы с виду. А эти нарочито выпячивали свои разногласия. И роли, которые они играли в этом маленьком спектакле, разительно отличались от характеристик, которыми их наделило общественное мнение.

— Вы не могли бы объяснить более детально?

— Например, Лахт. Он самый младший из троих. О нем говорят как о человека железной выдержки и необыкновенно самоотверженном, который никогда не тратит время на пустые разговоры. А передо мной он предстал этаким болтуном, который презирает своих бестолковых коллег. Бикра считают большим эгоцентристом с непомерным чувством собственного достоинства. Вывести его из себя очень трудно, и он обладает талантом истинного спорщика. Но сегодня он вел себя как ленивый школьник, при этом постоянно нервничал по поводу и без. Рауди характеризуют как самого выдающегося из этой тройки, как прирожденного лидера. Он терпелив и безоговорочно предан делу. Но тот, кого я увидел, был нерешительным, слабохарактерным мямлей, а лидировал явно молодой Лахт.

— Да, странно, — задумался мистер Менли. — Может, они репетировали сцену с заговорщиками из арабской версии «Юлия Цезаря»?

— Я не знаю, чего они хотели добиться, — сказал Дэйн. — Но мне все это не нравится.

— Это еще ничего не значит, — ответил мистер Менли. — Общественное мнение зачастую складывается под влиянием пропаганды. У них могут быть простые человеческие недостатки, в то время как все считают их чуть ли не героическими личностями.

— Может, и так, — с сомнением в голосе произнес Дэйн.

— Что-нибудь еще?

— Да ничего особенного, — ответил Дэйн. — У меня из головы не идет вопрос, чего они намеревались достичь этим представлением. Ведь их разногласия кажутся губительными для всего дела.

— Я не хочу вникать в эти нюансы. Как вы считаете, возможно, они не желают, чтобы мы вмешивались?

Дэйн покачал головой.

— Желают, еще как. Хотя и рискуют потерять помощь с нашей стороны.

— Может, их начала страшить мысль о том, что близок час активных действий? Так сказать, застопорились?

— Возможно, — отозвался Дэйн. — Но маловероятно. Эта троица уже готова к тому, чтобы пролить реки крови. Не своей, конечно.

— А может, кто-то из них или даже двое переметнулись на другую сторону? Связались с иракцами или русскими?

— Это часто бывает. Но моя интуиция — а она у меня есть — подсказывает, что здесь что-то другое. Я верю, что они горят желанием освободить Ракку, конечно, под личным руководством, но все же избавить ее от поработителей. Я уверен, что он и понимают, каковы будут последствия, и не боятся грядущих событий. И полагаю, что они чертовски грамотно спланировали всю революцию.

— Тогда к чему был этот спектакль? — спросил мистер Менли.

Дэйн пожал плечами.

— Понятия не имею. Может быть, они хотели заинтриговать меня?

Мистер Менли потер лицо. Он встал, потянулся, зевнул, тут же притворно закашлявшись, и снова сел.

— Ладно, черт с ними, Дэйн, — сказал он, — все равно решение принимать мне. Как представитель Вашингтона в этом деле, я должен сказать, будем мы помогать или нет.

— И что вы решили?

— Не знаю… Я не могу допустить еще одного провала. После нашей неудачи в Того. — Мистер Менли сокрушенно покачал головой. — Вы, наверное, слышали?

— Нет, — признался Дэйн.

— Мой бог, я — то думал, об этом знают уже все! Это был полный провал. Они пообещали нам луну с неба, взяли наши денежки и весело ринулись в набег на границы Нигерии. Это были просто бандиты, Дэйн! А утверждал тот проект я.

Дэйн налил себе еще один бокал виски.

— А перед этим был случай в Сальвадоре. Никто не мог бы назвать это провалом, но и успехом это можно было считать только с огромной натяжкой… Мне нельзя допустить еще одной неудачи, особенно сейчас.

— Тогда не беритесь за эту революцию.

— Но нам срочно нужна революция, просто позарез! Нам необходима хорошая политическая заварушка международного значения. Черт возьми, русские и китайцы растащили уже все лучшие куски! Нам остались одни огрызки. Да при наших финансовых возможностях мы могли бы купить любую революцию с потрохами. Я даже парочку уже присмотрел. Но некоторые нервные болваны в Вашингтоне всегда убивают меня, спрашивая об их политической направленности. Да какая разница?

— Да, тяжело вам! — заметил Дэйн. — Тем не менее что вы решили насчет Ракки?

Мистер Менли расслабился.

— Гм, наше начальство хочет революцию, и немедленно. Я рассмотрел все варианты и ничего более подходящего, чем эта, не вижу.

— Другими словами, в продаже имеется только этот товар? — спросил Дэйн.

— Именно. Ракка — первый удобный случай за последние полгода. Остальные так называемые революционеры — это мечтатели, в лучшем случае теоретики… Но Лахт и его сообщники кажутся достойными внимания… как вы считаете?

— Похоже на то.

— А у меня должны быть веские причины, чтобы поддержать их дело. Я имею в виду, что едва ли мне следует рассказывать начальству о том спектакле, который они устроили, не так ли?

— Не знаю, что вы скажете своему начальству, — ответил Дэйн. — Меня больше интересует, что вы скажете МНЕ.

— Да, конечно… Действительно, Дэйн, это ракканское дело пахнет жареным, вы верно заметили. Но в какой-то мере этого можно было ожидать.

— Несомненно. Но в какой именно мере, вот вопрос.

— Ну, этого мы пока не знаем. По крайней мере на данном этапе. Чтобы приготовить жаркое, надо сперва купить индюшку.

— Значит, покупаете?

— Это основной вопрос, вы согласны? Гм… Как вы сами сказали, это единственный товар. С виду он неплох. Хотя и с душком. Но я считаю, что этим можно пренебречь, потому мы берем индюшку и посмотрим, что из нее получится.

— Итак, вы утверждаете проект?

— Да, черт меня побори! Утверждаю! Дэйн, у вас дурацкая привычка торопить тогда, когда нужно собраться с мыслями и все хорошенько обдумать.

— Извините, — сказал Дэйн.

— Ответ: да, мы беремся за это! — провозгласил мистер Менли. — Я считаю, да, я действительно так считаю, это дело нам выгодно. Вы тоже так думаете?

— Я постараюсь принести выгоду, — ответил Дэйн.

— Мой бог, советчик из вас никакой! — вздохнул мистер Менли. — Но у вас свой интерес, это естественно… Дело в том, что некоторые детали в данной ситуации не совсем понятны. Я надеюсь, ради нас двоих, что все пройдет, как запланировано.

— Я тоже надеюсь, — отозвался Дэйн. — Особенно ради меня самого. Меня ведь могут убить.

— Да, ваша миссия чрезвычайно опасна, — согласился мистер Менли. — Я как-то позабыл об этом.

— А я нет, — сказал Дэйн. Он встал. — Они дали мне двенадцать дней. Передайте мои наилучшие пожелания Вашингтону, мистер Менли.

— Спасибо. Удачи, Дэйн, берегите себя. Эти иностранные аферы не стоят ничьей жизни.

— Тем не менее иногда приходится расплачиваться именно жизнью. До свидания, мистер Менли.

Дэйн вернулся в свою гостиницу. По привычке он поискал в номере подслушивающие устройства, но ничего не нашел. Разделся и аккуратно повесил одежду на стул. Потом почистил зубы, принял таблетку снотворного и лег в постель.

Глава 3 День первый, второй и третий

На следующее утро Дэйн уже был на борту самолета «Ближневосточной авиакомпании», рейс 642. Примерно через час самолет пересек Средиземное море и приземлился в аэропорту Бейрута. Там Дэйн пересел на винтовой самолет «Корпорации воздушных сообщений Персидского залива», направляющийся в Дамаск и Хамс, а также в Саб-Бияр, Рутбу, Карбалу и Карият-аль-Хараб.

После Дамаска все посадки были однотипны: когда самолет опускался, барханы становились больше и выше. На бескрайних коричневатых просторах появлялись черные базальтовые скалы. Песчаные проплешины цвета хаки отмечали границы бесплодных долин из потрескавшегося гранита. Иногда пейзаж из палитры черных, желтых и коричневых красок оживлялся вкраплением пятен зеленого цвета. Самолет летел к ним, постепенно снижаясь. Наконец посадка в оазисе. Здесь находились плантации, стоял каменный городок у источника или наполовину пересохшей речки. И посадочная полоса с одиноким домиком из гофрированного железа.

Да и процедура высадки была одной и той же. Снимали багаж и высаживали пассажиров, загружали новый багаж и сажали новых пассажиров. Через час самолет отбывал, следовал приевшийся уже пейзаж до следующей остановки, неотличимой от предыдущей. Дэйну казалось, что они кружат над одним и тем же местом.

В конце концов, пролетев восемьсот миль над Сирийской пустыней, они прибыли в Кувейт, на побережье Персидского залива. Дэйн провел ночь в отеле и с рассветом вернулся в аэропорт. Он сел на вертолет, который летел из Кувейта в Ракку и иногда летал на нефтяные разработки в Бурган и Аль-Бахару, а также в Бубиан и на Фалайкские острова.

* * *

В Ракке нефтяной бум разразился сравнительно недавно. Из тихого, незаметного поселения она разрослась в небольшую метрополию. Она стала самым крупным, после Кувейта, городом на тысячу квадратных миль. Ракка превратилась в огромный торговый центр для бедуинов побережья Хаса и даже для таких отдаленных мест, как пустыня Сумман в Саудовской Аравии. Цены в Ракке были ниже, чем в Хофуф, а законы мягче, чем в Риади. Ракканская гавань Рас-эль-Бадиа была приспособлена для принятия судов лучше, чем илистое побережье Бахрейна. Более удачное место для торговли трудно было найти на всем длинном пустынном побережье Аравии. А за последние десять лет здесь нашли залежи нефти.

Ракка состояла из двух частей, можно сказать, что из двух городов — Старый и Новый, царства асфальта и камня. Новый город представлял собой хаос бесконечных магистралей и квадратных невыразительных зданий. В нем не было не то что индивидуальности, но даже и намека на какой-либо стиль. С тем же успехом он мог оказаться пригородом Ньюарка, Бомбея или Каракаса.

Старый Город, напротив, был неоспоримо характерен в несколько непрезентабельном смысле. Первое впечатление, которое он производил — это теснота и кривизна. Мощеные булыжником улицы были не шире тропы для мулов. Здания из темно-серого гранита лепились впритык, казалось, они стараются оттеснить друг друга подальше от дороги. Теснота поражала взгляд; с трех сторон город окружала пустыня, бескрайние просторы песка и скал. Четвертая сторона была обращена к океану, тоже в своем роде пустыня. Имея под боком столько неосвоенного пространства, ракканцы все же предпочитали громоздить дома поближе к морю. Хотя был ли у них выбор? Создавалось впечатление, что сама пустыня оттесняет город все дальше к океанскому побережью, а дома и постройки сплотились плечом к плечу, чтобы противостоять этому яростному и неодолимому напору.

В Старом Городе сумрачные улочки постоянно петляли и убегали, прячась за углы серых гранитных зданий. Огромные и недобрые каменные стены, казалось, нависали над вами. Большие здания в Ракке постоянно ведут войну, и человеку приходится отступать.

Прогресс достиг и Ракки. Грязные хижины и каменные дома стояли вперемежку с рядами компактных домиков из Западной Германии. Старые мечети были наскоро отреставрированы, и за прошедший месяц уже пять кафе засияли неоновыми огнями. Появилось множество баров и ресторанов. Один предприимчивый югослав открыл отель в западном стиле, неподалеку от мыса Рас-Шурваин. Он назвал его «Империал».

Для европейца жизнь в Ракке была нелепа, но не лишена интереса. Узкие улочки Старого Города были построены в расчете на мулов; позже за право первенства здесь сражались люди, мулы, верблюды и «Фольксвагены». Точно так дела обстоят и поныне. Но улицы Нового Города раскинулись так же широко, как Елисейские Поля. Несмотря на это, они постоянно запружены «Кадиллаками», контейнерами для перевозки нефти, «Лендроверами», пешеходами, козами, мулами и «Фольксвагенами».

Повседневная форма одежды в Ракке колебалась от библейской до современной, включая все разнообразные вариации обеих. Над городом витал легкий душок безнравственности, манящий и отталкивающий, аромат материальных богатств и духовного голода. Правоверных призывали к молитве пять раз в день, но «Радио Каира» благодарило Аллаха громче, чем любой муэдзин с луженой глоткой.

На улицах всегда было полно народа. Помимо местного сурового племени, здесь встречались изгои и перебежчики почти со всех уголков полуострова, даже из далекого Шираза или Бушира. Колония индусов из Бомбея мертвой хваткой держала в руках оптовую торговлю продуктами. Небольшая горячая кучка китайских коммунистов изучила местный диалект арабского языка и теперь присматривалась, где бы здесь заварить хоть какую-либо бучу. Сомалийцы работали в доках и уже успели организовать профсоюз.

Едва ли не каждый человек в городе был замешан в буйстве общественной жизни и баловался политиканством.

Везде, где только соберется толпа, можно было найти и полисмена, их было много, хотя возможно, что и недостаточно. Все они были из Ирака, в основном багдадцы, хотя иногда их подменяли контингенты из Басры. Они были молоды, ходили в хаки, при себе носили автоматические пистолеты и дубинки. Полицейские были чужаками и завоевателями в этой южной стране, они это знали, и это им не нравилось. Они патрулировали по трое или по четверо и наблюдали за всеми сборищами народа. Сборища наблюдали за ними, переговаривались и выжидали. Полисмены знали, чего они ждут. И страстно желали расстрелять эту наглую толпу. Полисменам очень хотелось домой.

* * *

Дэйн путешествовал под именем Чарльза Рональда Пирсона. Он решил представляться нефтепромышленником из Оклахомы, который к тому же ведет разработки в Центральной Америке.

Он ничего не понимал в нефтедобыче, и у него не было ни времени, ни желания знакомиться с данным предметом. На этот счет у него была своя теория. Дэйн искренне полагал, что неполное знание — вещь опасная. Он решил, что пытаться изучить такой сложный предмет за несколько дней или недель едва ли удастся, да и едва ли это нужно. Он считал, что способен ввести в заблуждение другими методами.

Дэйн хорошо знал пределы своих актерских возможностей. Он также старался не обмануться сам, обманывая других. Мастерство он заменил терпением и больше делал ставку на эксцентричность, маскируя этим недостаток актерского таланта. Неизвестно, были ли его теоретические выкладки действительно настолько эффективными или любой другой метод сработал бы так же успешно, только Дэйна это не интересовало. Его метод должен был удержать его на безопасном расстоянии от иракских патрульных.

Утром тридцатого мая он зарегистрировался в ракканском отеле «Империал» как нефтепромышленник… больной нефтепромышленник.

Первые слова Дэйна, обращенные к клерку отеля, задали тон образу его персонажа.

— Мое имя Чарльз Рональд Пирсон, — сказал он. — Я забронировал номер. Мне немедленно нужна моя комната, и мне нужен доктор.

Клерк, маленький энергичный ливанец, посмотрел на высокого американца с угрюмой физиономией, стоявшего у его стола. Незнакомец был загорелым, но кожа его имела нездоровый желтый оттенок. (Такой оттенок был вполне естественным у Дэйна, и постоянно возникало ложное впечатление, что он болен).

Дэйн ничего не знал о добыче нефти, но зато прекрасно разбирался в ипохондрии. Он хорошо умел создать видимость болезненного состояния. Справиться с задачей ему помогла неизбежная легкая дизентерия, которую схватывает любой новичок, прибывший посозерцать Ближний Восток. Она очень способствовала более глубокому вхождению в роль.

Комната уже ждала его. И клерк послал за доктором-европейцем, по ходу вежливо выразив больному свое сочувствие. Мысленно он причислил Дэйна к распространенной и легко узнаваемой категории европейских путешественников-ипохондриков. Дэйн это понял и тихо порадовался. Он хотел подходить под стереотип так, чтобы ему можно было легко прицепить ярлык и сдать в архив. Если он устоял под взглядом опытного служителя отеля — то есть заведомо первоклассного психолога и физиономиста — значит, его личина выдержит подозрительные взгляды неспециалистов.

За весь первый день в Ракке Дэйн и носа не казал из своей конуры. Пришел и ушел доктор. Дэйн заказывал в номер газеты, тосты и чай. Вечером он попросил крутых яиц, но вскоре отослал их обратно на кухню нетронутыми.

На следующий день он показался из номера с осунувшимся лицом, сжимая трясущимися руками бутылочку с лекарством и целую пачку разномастных антибиотиков. Взял такси и осмотрел несколько нефтяных разработок. Он не задал ни одного, вопроса, но постоянно делал заметки в блокнот корявым почерком, да еще одному ему известным шифром. Он прослонялся не больше трех часов, а потом вернулся обратно в комнату.

В тот день он позвонил по нескольким номерам: в агентство путешествий, чтобы заказать поездку на разработки в Бака, в Саудовской Аравии, и в правительственный секретариат, где поинтересовался ценами на аренду нефтяных разработок. На вопрос, зачем ему это, он сообщил, что интерес его — чисто академический и он подумывает о приобретениях.

Еще он позвонил в геологоразведочную фирму и сказал, что желает встретиться с одним из местных специалистов. Потом связался с концерном по недвижимости и попросил прислать каталог цен.

Во всех местных кабачках и ресторанах, где вечерами собирались европейские и японские нефтепромышленники, подняли на смех неуклюжую и тяжеловесную скрытность Дэйна. Ему тут же перемыли все косточки; пришли к выводу, что он хандрит и вдобавок одержим манией преследования, так и ждет, что на него кинутся с ножами. Странный он, Чарльз Рональд Пирсон, но такое место, как Ракка, неизменно притягивает всяких типов со странностями. Например, старый Лео Гримпсел, который купил разработку в Бахр-аль-Азр, и богатый, и образованный, но, видимо, считает, что умываться — значит тратить время попусту. Или Арнольд Моррисон, который притворяется, что не понимает арабского языка, лишь для того, чтобы подслушать на базаре последние сплетни. Вот Роджер Коррам без ума от арабских мальчиков, а Хуан-Карло Дамиато спит с заряженным револьвером под подушкой.

Нестандартное поведение Пирсона было в этих местах настолько стандартным, что никто и не подумал проверять его осведомленность в деятельности, которой он якобы занимался. Зачем? Ведь никто никогда не спрашивал Дамиато, разбирается ли тот в вулканических породах, и не интересовался у Моррисона, что он знает о закладке шахт.

После обеда к Дэйну явился геодезист. Это был худощавый и живой молодой человек, родился он в Ракке, в зажиточной семье, потом закончил университет Аль Азахр в Каире. Звали его Хасан эль-Дин эль-Аоуди. Ему было двадцать четыре года.

Хасан был холоден и учтив. Он пожал Дэйну руку, сел на предложенный стул и раскрыл свой блокнот.

— Полагаю, — начал он, — что необходимо сразу пояснить, что может и чего не может наша фирма и что входит в сферу ее деятельности. Это на случай, чтобы не возникло никаких недоразумений.

— Начало вдохновляет, — заметил Дэйн. — Но лучше обойдемся без предисловий. Я знаю все о вашей фирме от одного из ваших клиентов — мистера Лахта, кажется, его звали именно так.

Хасан выпрямился.

— Лахт? Незнакомое имя… если только вы не имеете в виду мистера Абдулу Лахта из Кайара.

— Нет, — ответил Дэйн. — Я говорю о мистере Али Лахте из Ас-Шихра, города на побережье Хадрамаут.

Хасан впал в глубокую задумчивость.

— Что-то припоминаю. Но ведь этот город находится на побережье Зуфар, разве не так?

— Да нет, — не согласился Дэйн. — Этот город неподалеку от Джабал-Самхана и как раз за мысом Рас-Музандам. Мистер Лахт иногда еще называл вас Радж.

— Хорошо, — перебил его Хасан. — Я верю, что вы — человек Лахта. Эти условленные фразы — дурацкие, тем более что от Ас-Шихра до Рас-Музандам почти тысяча миль.

— Идея заключалась в том, чтобы точно выяснить, что говоришь с нужным человеком. Вы знаете, зачем я здесь?

— Да, конечно. Вы приехали, чтобы получить информацию. Она у меня. Скажите, комитет до сих пор намерен начать революцию седьмого сентября?

— Да. Если только я не найду убедительных причин отложить ее.

Хасан закрыл блокнот и пересел в кресло. Он зажег сигарету и некоторое время молча курил. Потом сказал:

— Вам не понравится мой доклад.

— Он неблагоприятен?

— Да, можно сказать и так… все равно что ураган назвать легким ветерком.

— Как бы там ни было, я должен вас выслушать и передать ваши слова Комитету.

— Выслушаете, — сказал Хасан. — Но может получиться так, что вернуться обратно будет чрезвычайно трудно. Здесь все происходит очень быстро, мистер Пирсон. Иракцы не спят.

— Я на подозрении?

— У вас безупречное прикрытие. Тем не менее будьте готовы к тому, что в течение ближайшего часа вас арестуют, то есть еще до обеда, к десерту признают виновным и вынесут приговор после вечернего кофе.

— Какого черта… Ладно, будем последовательны. Сначала я хотел бы услышать ваш доклад.

Глава 4

Главная проблема в Ракке — узнать нужную новость к нужное время. А это значит, чтобы нужные люди оказались в нужном месте.

Ирак очень большой, а Ракка намного меньше. Революция за независимость может победить, но готовить ее необходимо с особым тщанием. При соблюдении следующих важных моментов: она должна быть внезапной, хорошо подготовленной и поддерживать интересы народа. Переворот должен произойти быстро, чтобы иракцы не успели ввести свои войска. Установить свое правительство, отправить полномочную делегацию в ООН и получить признание суверенитета от других держав.

Политическая ситуация такова: если иракцы успеют нанести удар, они «подавят выступления, подстрекаемые диссидентами из этнических меньшинств». В случае если они запоздают, то «выступления» превратятся в «революционное восстание», а «диссиденты» станут главой «правительства независимой страны».

Первый и самый важный вопрос: насколько быстро будут действовать иракцы? Сколько времени им понадобится, чтобы передислоцировать в Ракку хотя бы полк?

Хасану повезло: он знал ответ на часть этих вопросов.

Иракское командование считало Хасана человеком, далеким от политики. Впрочем, этот статус содержал скорее не позитивный, а негативный оттенок. Он означал, что этот человек, так или иначе, не является противником существующего порядка, который наводит Ирак; но все-таки и не является его союзником. Человек, как утверждают политиканы, существо политическое. Не бывает нейтральных иди внеобщественных масс, как не бывает «далеких от политики» людей. Те, кто не включается в социальную деятельность — непросвещенные простаки. Сама природа человека толкает его к общественной жизни; вопрос лишь в том, когда и для чего.

Этой точки зрения придерживалась вся тайная полиция Багдада, поэтому ее не могли не перенять во всех провинциальных учреждениях полиции, таких, как в той же Ракке. А это значило, что от Хасана ждали, когда он переметнется на какую-либо сторону, и потому за ним наблюдали.

Такая оценка, данная не кем иным, как шефом тайной полиции, считалась более чем хорошей характеристикой. В местах, где каждый находится под подозрением, а интеллигенты (таковым считался всякий закончивший колледж) расценивались как враги, если не доказывали обратного, наименее подозрительный человек автоматически заслуживал наибольшего доверия. Исходя из этого Хасан был в прекрасных отношениях со всеми полицейскими ищейками.

Его работа позволяла ему разъезжать по всей стране, а иногда даже бывать в такой дали, как Басра и Хофуф.

Хасан путешествовал, держал рот на замке, а уши востро и примерно исполнял свои служебные обязанности.

Три недели назад его послали сделать кое-какие пробы на севере страны, где-то в районе Вади-Харамона. Это была закрытая военная зона, расположенная в шести часах быстрой езды от Ракки и менее чем в двенадцати минутах — от иракской границы. Земля там была бесплодной, а реки пересохшими. Казалось, в такой пустыне невозможна жизнь, но всего за час Хасан увидел двух газелей, стервятника и танковую бригаду.

Газели и стервятник еще туда-сюда, но танковая бригада, хотя и не столь ужасное явление, как джинн, и не такое редкостное, как птичье молоко, все же встречается не каждый день. Это как смерть: достоверно известно, что когда-нибудь ее встретишь, но она всегда приходит неожиданно.

В плоской долине прямо перед собой Хасан увидел большое скопление техники и людей. Повсюду виднелись военные палатки британского образца, стенки которых тщетно старались уловить хотя бы малейшее дуновение ветерка. Палаток было около сотни, между ними сновали люди в военной форме.

Немного в стороне от прочих возвышались палатки побольше, перед ними стояли часовые. Иракский флаг свисал с алюминиевого флагштока. Под ним виднелись два полковых флажка.

В пятидесяти ярдах от лагеря ровными рядами стояла техника. Хасан насчитал двенадцать танков, восемь или десять БМП, несколько джипов и один ракетомет. Кроме этого, но не так четко, он разглядел две-три пушки-самоходки. На прицепе одного из грузовиков стояли минометы. Пять-шесть джипов были оснащены пулеметами пятидесятого калибра.

Вся зона была обнесена забором из колючей проволоки, вдоль которого расхаживали охранники.

Неподалеку виднелась полевая кухня невероятных размеров, у которой хлопотало пять или шесть поваров. Уборные были расположены на периферии импровизированного городка. Хасан насчитал пять штук. Они стояли, как памятники тех страшных часов, которые ушли на продалбливание каменной земли.

Секунды через три Хасан отступил со всеми предосторожностями. Оставаться там дольше не было необходимости: достаточно было раз взглянуть. Он вернулся к своему джипу и отъехал миль на пять. Потом остановился, глотнул воды, затянулся сигаретным дымом и постарался все обдумать. Он был очень впечатлительным молодым человеком.

То, что он увидел, может стоить ему головы. Вероятно, кто-то прошляпил, иначе его никогда бы не подпустили к этой зоне. Она, должно быть, засекречена, так засекречена, что военные даже, не поставили в известность местное руководство. И если они узнают, что он здесь был…

Он взял себя в руки и постарался мыслить логично. Перебрал все возможные причины для того, чтобы размещать подразделение именно в этой точке.

Маневры? Однозначно — нет. В этом заброшенном уголке не было столько свободного места. Какой смысл проводить военные маневры именно здесь, если Ираку хватает и своей пустыни Аль-Хаджара, которая лежит к северу от ракканской границы

Что же здесь делает танковая часть? Может быть, это демонстрация силы перед Саудовской Аравией… правда, перед кем демонстрировать подобную силу в такой пустынной местности?

Проблема приобретала особое значение с учетом нынешнего положения дел в Ираке. Недавно курды подняли восстание, большая часть иракских войск была переброшена к горам Курдистана, подавляя по пути бунты в Сулеймании и Амадии. Оставшиеся части были необходимы для таких неспокойных городов, как Басра и Багдад, для контроля за границами и как резерв для помощи на фронтах.

И тем не менее они выделили танковую бригаду и тайно переправили ее в Вади-Харамона, за сотни миль от всех военных конфликтов, если не считать Ракки.

Вывод напрашивался сам собой. В Ракке скоро будет жарко. Поскольку подразделение было секретным, прислано оно не для устрашения, а для действий. Получается, что враги раскрыли их планы. Эта танковая бригада задумана для контрудара, который в нужный момент подавит выступления, и революция погибнет, не успев начаться.

Хасан завел джип и покатил к полицейскому отделению в Самахе, откуда он выехал. Он был в глубокой задумчивости. Проехав еще пару миль, он снова остановился. Его положение становилось опасным. Потому нужно было кое-что предпринять, прежде чем возвращаться.

На это потребовался час напряженного труда. Затем он медленно поехал в Сарах.

* * *

Иракский лейтенант, а с ним пять солдат вышли под палящее солнце, чтобы встретить его: небывалое раньше событие. Хасан заметил, что солдаты держат автоматы наперевес, вместо того чтобы нести их закинутыми за плечо. В руках у лейтенанта оружия не было, но кобура его револьвера была расстегнута.

— Ну, геолог, — сказал лейтенант, — как продвигается работа?

— Никак, — ответил Хасан.

— То есть?

Хасан показал. Левая передняя шина джипа была спущена. На ней красовалась рваная дыра, какие обычно оставляют выступы базальта.

— Да, незадача, — посочувствовал лейтенант. — А запаска?

— Это и есть запаска. Сперва пробилась та, что была.

Он показал на заднее сиденье. Там лежала еще одна пробитая шина.

— Что ж ты, не знал, что здесь неровная местность? Раньше ведь тоже такое бывало, разве не так?

Речь давно была подготовлена, и Хасан не замедлил с ответом:

— Это самая поганая местность в мире! Ничего хуже для людей и машин еще не придумали, чем эти пустыни на востоке Аравийского полуострова. Я исследовал плато Арма и побережье Джафура, и Ад-Дахна, и даже Раб’аль-Кхали. Всякое со мной бывало, но такое — в первый раз!

— А что случилось?

— Заехал на лавовое поле, похожее на кучу битого стекла. Эта чертова дрянь припорошена сверху песком, полдюйма, не большее заметить трудно, а шины продырявить легко. Естественно, я взялся за ремонт, а то бы до сих пор там торчал! Я развернулся и убрался с проклятого поля, залатывая колеса, когда они прорывались. Сейчас на них больше заплат, чем резины, я истратил весь свой запас. Придется просить у тебя, чтобы как-то добраться до Ракки.

— Плохо дело, геолог, — сказал лейтенант. — А работу ты будешь заканчивать?

— Нет. На чем я поеду?

— Как далеко ты заехал?

— До Вади-Давасир, — назвал Хасан высохшее русло реки в шести милях к западу, подальше от военного лагеря.

— Там и наткнулся на лаву?

— Не там, — ответил Хасан. — Сперва я повернул на юг, посмотрел на выступы пород. Если хочешь, покажу где.

Какое-то мгновение лейтенант колебался. Он не поверил Хасану, но, с другой стороны, он не верил никому. Был полдень, солнце жарило вовсю, и он решил, что дело можно замять.

— Заходи и выпей кофе, — сказал он. — Это даже хорошо, что ты не поехал дальше Давасир. Сразу после того, как ты уехал, мне позвонили и сообщили, что военная зона закрыта для всех.

— Почему?

Комендант пожал плечами.

— Они не соизволили меня проинформировать. Наверное, из-за набегов бедуинов или еще чего-нибудь.

— Наверное, — равнодушно сказал Хасан. — Все равно чашка кофе была бы кстати.

* * *

Этим инцидент исчерпался, так же как доклад самого Хасана. Сомнений не оставалось. Когда бы ни началась революция, она будет подавлена. Пока рядом стоит эта бригада, восставшим надеяться не на что.

Следующий пункт операции был прост. Хасану нужно покинуть отель. Потом он позвонит Азизу Аоуд Бен Алиме, здешнему торговцу, которого комитет назвал Дэйну как местного связного и помощника. Комитет поручил Бен Алиме отвечать забезопасность Дэйна. Именно он должен рассказать Дэйну, когда и как выбираться из Ракки. Именно Бен Алима обязан проследить за тем, чтобы Дэйн добрался до Катара вовремя и передал сообщение.

Собственно, Бен Алима был обычным телохранителем, предусмотренным на всякий случай, для непредвиденных осложнений. У Дэйна было хорошее прикрытие, и пока оно работало, так что он собирался вылететь утром в Кувейт.

Он позвонил в агентство путешествий и заказал билет на самолет. Ужин ему подали в номер, и весь вечер он провел, читая газеты и ожидая звонка от Бен Алимы.

Глава 5

Как и большинство городов, с наступлением темноты Ракка меняла свой облик. Днем она казалась безвкусной свалкой экзотических реликвий, сказочным городом, ожидающим нового Гарун аль-Рашида. Ночью над ней витал дух настоящей смертельной опасности. Проходя по улицам в полдень, вы чувствовали угрозу надвигающейся революции; на тех же улицах в полночь вы рисковали встретить быструю и безжалостную смерть.

Жители города были пуританами, может, попроще и пораспущенней, чем ваххабиты, но все же настоящими и убежденными пуританами. В барах не продавали спиртное, по телевидению старательно избегали показывать обнаженную натуру, ночные клубы не потворствовали мужским развлечениям. Однажды сомалийские предприниматели открыли на окраине города бордель. Полиция сровняла его с землей. Для подавленных желаний оставалось две отдушины: гомосексуализм и революционная деятельность.

После вечерней молитвы большинство народа спешило спрятаться за толстыми стенами оград. Но работа кипела в городе круглосуточно — в доках и на новом нефтеочистительном заводе. Некоторые рестораны и ночные кафе, содержателями которых были преимущественно персы и индусы, оставались открытыми для посетителей.

Рабочий люд бывал здесь, но еще чаще бывал нерабочий. Представители обоих классов, особенно нерабочего, являлись, несомненно, политическими животными. Эти бледные фантазеры и ярые мечтатели всю жизнь готовы были простоять под неоновыми огнями кафе, распинаясь на тему о тяжелых временах. Их пассивность и инертность были хорошо известны, но, собравшись вместе, они неожиданно возгорались жаждой действий. Ненадежные вояки, трусливые и неуверенные, их ярость была напускной, они умели лишь одно — сотрясать воздух пустыми речами. В большинстве своем это были дураки, но их тоже нельзя было сбрасывать со счетов. Эти непостоянные стада вставали в строй и раньше, значит, встанут снова.

Но прежде, чем они встанут, они вволю накричатся.

* * *

Азиз Аоуд Бен Алима попросил принести телефон. Это был плотный мужчина средних лет с короткой холеной бородкой. У него было приятное круглое лицо, на котором сейчас застыло странное выражение. Он сидел в маленькой кабинке кафе «Метрополос», неподалеку от площади Бедуинов. Из радио гремела музыка, что служило хорошей защитой от лишних ушей. На столике перед ним стояла чашечка кофе, телефон и пепельница, полная окурков. Он курил «Галуаз» — привычка, приобретенная много лет назад в Сирии. Руки у него были потные. Он зажег сигарету и набрал номер.

— Позовите к телефону Хасана, пожалуйста.

— Это вы звонили полчаса назад? — спросил злобный женский голос.

— Да.

— И час назад?

— Да.

— Тогда ради всего святого, не звоните сюда больше! Я же сказала, что передам ему все, что вам нужно. Как только он вернется, он вам перезвонит. Но он сегодня не пришел, прекратите сюда звонить.

— Это очень важно…

— Для меня важно заснуть!

Она бросила трубку. Азиз выругался. Хасан опаздывал на два с половиной часа. Его не было нигде, абсолютно нигде. Что-то произошло. Он не мог понять, как получилось, что события, идущие по плану, неожиданно вырвались из-под контроля. Нужно было что-то делать, но что?

Азиз собрался с мыслями. Взял трубку и набрал другой номер.

— Отель «Империал», добрый вечер.

— Добрый вечер. Соедините меня, пожалуйста, с мистером Чарльзом Рональдом Пирсоном.

— Кто у телефона?

На мгновение Бен Алима задумался.

— Идрис эд-Зеличи.

— Мне очень жаль, сэр. Мистер Пирсон был нездоров, когда ложился. Он просил его не беспокоить.

— Неважно, позовите его. Это срочное сообщение, которое он ожидает.

— Он ничего не сказал об этом.

— Позовите его! Это деловой разговор; вас отблагодарят.

— Сэр, ничто не доставит мне большей радости, чем возможность помочь вам. Но приказ есть приказ, ослушавшись, я могу потерять работу.

— Болван! Из-за своего тупого упрямства ты тоже можешь потерять работу!

— Я думаю, нет, — ответил дежурный. — Излишнее рвение наказуемо, но не очень строго. Не желаете ли оставить сообщение, сэр?

— Я перезвоню, — пообещал Бен Алима и положил трубку.

Все шло наперекосяк. Хасан не пришел, до Дэйна не дозвониться. Он понимал, что обязан узнать, что случилось. Должен, и цена, которую придется заплатить за это знание, не имеет значения.

Он потянулся к телефону…

* * *

На втором этаже небольшой заброшенной конторы, приютившейся возле припортовых доков Рас Агила, человек очень осторожно положил трубку телефона. Он усмехнулся, потом нахмурился. Откинулся на спинку старого кресла и принялся внимательно изучать мозаику трещин на потолке.

У этого человека было множество имен и лиц, которые он менял так легко, будто примерял платья из обширного гардероба. Он был настоящим дьяволом, в нем шизофреник сочетался с ярым приверженцем некоторых принципов, тщательно скрываемых, но тем не менее следовал им он всегда. И фанатично верил в свою правоту, и вера хранила в этом Люцифере осколки святости.

Он был прирожденным актером, с головой отдающимся роли, которую играл.

Собственно, он даже не играл, он перевоплощался. Не изображал, а был.

В настоящий момент его звали Сулейманом, и табличка на двери гласила, что он импортер. Он был Сулейманом, который не задумывается о жилье, главное — чтобы оно было поближе к воде. Там, где есть вода, всегда найдется лазейка, чтобы удрать. Почему? Потому, что бездомные постоянно идут рука об руку с опасностью. Куда? В какой-нибудь тихий уголок, который станет опасным, как только начнет приобретать черты уютного, теплого дома.

Но человек должен жить. Сулейман признавал это и кое-что еще. Он сознавал, что, идя по жизни, неизбежно причиняешь кому-нибудь боль. Печально, но это одна из неизбежных истин. Мы не властны избирать пути; мы следуем по тропам, которые наметила для нас судьба. Путь ее начертан в нашем сердце; а значит, следует покориться и безропотно идти вперед.

Сулейман покорялся судьбе с неким удовольствием, так, словно, если бы даже она не сделала его таким, каков он есть, он и сам избрал бы именно этот путь.

Формально он занимался продажей и перепродажей сухофруктов. В действительности он продавал информацию. Она и была основным источником его доходов, покупал ее он дешево, а продавая, драл три шкуры. Если он не мог купить сведения, он их попросту крал. Если красть было нечего, он придумывал их сам.

У него не было родины. Родился он в Эритрее в семье сирийцев, вырос в трущобах Кейптауна, Бамако и Салисбери, проучился шесть месяцев в университете Аль Хира в Аммане. Он путешествовал с ливанским паспортом, поскольку ни родная страна, ни страна его родителей не хотели его признавать. Впрочем, у него имелись и другие паспорта.

Дом был там, где был он, верил он в одно — в себя. Он молился Аллаху, хотя подозревал, что его чувства останутся без ответа. У него не было друзей, поскольку он часто переезжал с места на место и лишний груз ему был не нужен. Не было и жены, потому что не было настоящего дома. Не было детей, а значит, не было будущего.

Не было и сожалений, а если бы были, он бы захлебнулся в море собственных слез. Напротив, он научился верить, что то, чего у него нет — лишнее. Это было нетрудно, труднее было научиться любить то, что есть. Но он с этим справился; таким он и был — победителем собственной судьбы, вершителем своей жизни.

Сулейман работал с информацией. Только что он получил новую порцию сведений из совершенно неожиданного источника. Правда, многовато ее было, он предпочитал торговлю не оптом, а в розницу, малый риск от продажи незначительных сообщений. Он не имел ничего против более крупных сделок, но не любил рисковать головой.

Потому сейчас он сидел и думал, взвешивая все «за» и «против». Все, что он делал раньше, не выходило за рамки безопасного бизнеса. Он попался в сеть собственного предназначения. Путь предопределен, и ведет он, конечно, к смерти. Но, без сомнения, это — его путь, его неповторимая дорога к неизвестному и неизбежному ДАЛЕКО. Поскольку он покорен судьбе, лепил ее он по своей воле.

Это и было его жизнью: строил ее он разумом, а жил чувствами. Это и было психологией и религией Сулеймана, которые являлись результатом его раздумий — синтеза, анализа и веры в себя. И не было никаких расхождений или противоречий между его внутренним миром и личиной, которую он надевал. Соответствие образу было полным, пока он не менял его на какой-нибудь другой.

Сейчас он был Сулейманом. Через минуту, через час, день или месяц, если этого требовала его тайная уверенность, он будет кем-нибудь еще.

Он потянулся к телефону.

* * *

В полумиле от площади Бедуинов находится маленькая площадь с пересохшим фонтаном. Это Зокало Чико. Здесь начинается магистраль к Кувейту и Ираку. Это красивая площадь, окруженная с трех сторон престижными магазинами и полосатыми тентами вечерних кафе. По четвертой стороне протянулся ряд ухоженных домов. Здесь располагается административный центр Ракки — шумный и суетливый днем и пустынный по ночам, оживляемый только патрулями.

На четвертом этаже главного здания горел свет, и пожилой лифтер дремал на деревянном табурете. Впечатлительному человеку освещенные окна дома представились бы горящими глазами голодного волка, озирающего город. Многие горожане делали защитные знаки от дурного глаза, когда видели эти окна. Эти горящие допоздна окна находились в кабинетах полиции — регулярной, особой и тайной. Они были злыми гениями Ракки, поскольку полиция была самой деятельной частью местного правительства. И, как затишье перед бурей, эти сияющие в ночи окна предвещали недобрые времена.

Город забылся тяжелым сном, не несущим отдыха, полным ночных кошмаров. Мужчины внезапно просыпались посреди ночи, вставали с постели и в десятый или стотысячный раз проверяли ружья, завернутые в промасленные кожи и припрятанные под половицей, браунинги, засунутые под матрасы, или связки гранат, замурованные в глиняных стенах. Они трогали оружие и успокаивались, а их женщины только дрожали от страха и невысказанного стона протеста.

Город был нафарширован оружием, но сегодня ночью окна полицейского управления горели допоздна, и мужчины Ракки гладили ружья, считали по пальцам дни и часы и гадали, все ли идет так, как задумано.

Полковник Зейд, шеф ракканской полиции, положил телефонную трубку.

Это был крупный, полный мужчина, недавно разменявший шестой десяток. Его мундир цвета хаки был безупречен, невзирая на растущую жару. Его волосатые, но хорошей формы руки на мгновение сжались в кулаки. Потом он скомандовал себе расслабиться, и руки привычно повиновались. Он развернул стул и выглянул в окно, задумчиво, но по-солдатски пристально глядя на ночной город. Четвертый этаж предоставлял великолепный обзор Старого Города. Полковник видел сразу два измерения — город и карту военных действий. Пулеметы лучше поставить здесь и здесь… Уличные бои всегда дело грязное, особенно если у повстанцев окажутся артиллерийские орудия или базуки… Зокало Чико будет центром обороны, а дорога на север…

— Что он сказал?

Полковник Зейд обернулся, слегка нахмурив брови. На некоторое время он совсем забыл о Хакиме. Чертов парень умел сидеть тихо, как мышь.

— То, что можно было от него ожидать, — ответил Зейд. — С ним я не предвижу никаких трудностей.

— Рад, что ты настроен так оптимистично, — сказал Хаким. — Но мне бы хотелось узнать, что сказал этот человек.

Полковник Зейд постарался сдержать свои чувства, окидывая взглядом Хакима. Этот парень пробыл в Ракке не больше двенадцати часов, он был штатским, спецагентом, присланным из Багдада по высочайшему распоряжению. В его присутствии не было никакой необходимости, а теперь оно начинало становиться оскорбительным.

— Он сказал то, что обычно говорят люди его сорта. Утром я начну действовать.

— Не сейчас?

— Не сейчас. Нужно закончить определенные процедуры, рассмотреть протоколы допроса. Нужно предусмотреть реакцию заграничной прессы и иностранных послов. Мы не должны быть похожи на тупых нацистских штурмовиков, Хаким.

«А кто ты еще? — подумал Хаким. — Ты и похож на тупого штурмовика. Когда-нибудь тебе это припомнят».

— Вы не расскажете мне о своих планах на утро? — спросил Хаким.

— Конечно, конечно, но чуть позже, — сказал Зейд. — У меня еще осталась пара дел.

И он по уши зарылся в бумаги.

Хаким откинулся на спинку стула, засунув руки в карманы. Зейд раздражал его. Все военные раздражали его своей толстозадостью, почти детским желанием подавлять других и таким образом отстаивать собственную непомерно раздутую значимость.

Да, казалось, Зейд держал ситуацию под контролем. Но так ли это? Полковник производил впечатление хорошего солдата; но он был никудышным политиком. И политическую ситуацию он оценивал неадекватно.

Хаким понимал, что он может и ошибаться, его собственная неуверенность в себе была лишь кажущейся. Возможно, все пойдет так, как и ожидает Зейд, и талант Хакима окажется ненужным. Возможно… Но делать ставки было еще рано. Прогнозам военных он никогда не доверял.

Он посмотрел на часы. Еще четыре или пять часов, за это время тупорылый полковник снизойдет и расщедрится на нужную информацию. А через пять часов все закончится.

— Полковник, — сказал Хаким, — разрешите воспользоваться вашим телефоном?

Зейд поднял голову и уставился на Хакима.

— Ради Аллаха, куда вы собираетесь звонить?

— В кафе, — ответил Хаким. — Очень хочется кофе.

— Звоните, конечно, — разрешил Зейд.

Он умел быть щедрым.

Глава 6 День четвертый

С тех пор, как шпионаж стал профессией, он приобрел массу общих черт с остальными, более мирными специальностями. Шпионаж — это образ жизни, со своим жаргоном, своими неудобствами, международной конкуренцией и своим фольклором. Это работа, которая совмещает высокую степень опасности и такую же высокую степень скуки. Из этих двух взаимопроникающих частей и состоит жизнь шпиона.

Дэйн пережил одно из вышеупомянутых ощущений, когда спустился утром в холл гостиницы. Подали счет, в котором было указано все до мелочей. Дэйн почувствовал легкий укол тревоги. Он расплачивался и придирчиво анализировал свои чувства, хотя понимал, что едва ли что-то может ему подсказать, где таится опасность. У входа ждало такси, дверца машины была распахнута, мотор громко ревел. Дэйн видел, как мальчишка-носильщик ставит его чемодан в багажник.

И тогда его осенило. Все это бывало и раньше, он покидал отели, а служащие выстраивались у стен, с любопытством наблюдая за каждым шагом обреченного человека.

Все было из рук вон плохо, но шпион должен уметь подавлять тревожные крики своей интуиции. Потому Дэйн сел в такси, как в собственный катафалк, с ухмыляющимся, всепонимающим водителем. Теперь он всей кожей чувствовал близкую опасность, и тогда пришла ее вечная подруга — скука.

Они вырулили с мыса Рас-Адан и начали быстро спускаться по спиральной дороге к городу, потом миновали ветхие дома пригорода и прибыли в аэропорт. Водитель включил радио: зазвучал рок-н-ролл из «Забытой станции», арабские или какие-то там еще голоса и ритм, который кого угодно выведет из себя (песня по заказу Али, Абдуллы и Селима или кого-то из той же компании Союза Собирателей Фиг).

Обреченно ехать в такси навстречу приближающейся опасности было глупо, но другого выхода он не видел. В этом оцепенелом состоянии, которое повторялось, как и сама ситуация, было что-то неестественное. И чем ближе они подъезжали к аэропорту, тем сильнее охватывала Дэйна опустошенность и скука.

— Это Баб-эль-Мистри, — сказал таксист, указывая на восхитительные кованые ворота. — Единственно приличное, что сделали для нас египтяне.

— Красивые ворота, — отозвался Дэйн.

— Да, неплохо сделано, — буркнул шофер. — Но они слишком много о себе думают, а делают мало.

— Угу, — сказал Дэйн, вспоминая точно такие же разговоры в Афинах, Стамбуле и Кабуле. Все говорили одно и то же, даже он сам.

— А чуть ниже находится плантация финиковых пальм, из которых получают много полезных вещей.

Дэйн откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Казалось, он находится под действием наркотиков, поскольку память способна вызывать галлюцинации почище, чем опиум. Но, в отличие от видений, вызванных химическими препаратами, воспоминания, мелькающие в сознании и быстро сменяющие друг друга, были неприятны и бессмысленны. И хотя Дэйн прекрасно понимал, что пора что-нибудь предпринять, воспоминания властно захватили его и не отпускали всю дорогу к аэропорту.

Когда он подошел ко входу, с обеих сторон появились два полисмена, а перед ним возник человек в штатском, который очень вежливо попросил его паспорт для проверки. Дэйн достал паспорт. В утренних лучах солнца Дэйн выглядел не совсем проснувшимся.

Незнакомец в штатском — и с глазами змеи — изучил документ, сделал вид, что обнаружил в нем какую-то неточность, и притворно нахмурился.

— Мне очень жаль, мистер Пирсон. Вам следует пройти со мной.

И положил паспорт в карман.

— А в чем дело?

— Нарушение.

— И в чем оно заключается?

Человек в штатском снова нахмурился, теперь уже вполне искренне. Неглубокая чаша его терпения была исчерпана.

— За мной, — сказал он, и два полисмена подхватили Дэйна под руки.

Невзирая на сопротивление, Дэйна поволокли к стоянке, где уже ждал полицейский джип.

— Куда вы меня везете? — сносил Дэйн, продолжая играть свою роль.

— В полицейское управление.

— Но я опоздаю на самолет!

— Возможно.

— Но послушайте…

Полисмены втолкнули его в джип. Дэйн продолжал возражать, поскольку этого требовала его роль. Шофер завел мотор, и машина помчалась обратно к городу.

Правда, до города они так и не доехали. Когда машина свернула за угол трущобного района Агила, они увидели громоздящийся посреди дороги перевернутый воз. Джип резко затормозил, к бледному небу взметнулась туча пыли. Шофер вместе с двумя полисменами вылезли из машины и попытались поставить воз на колеса.

Вокруг собралась толпа, наблюдающая, как эти трое ухватились за огромные деревянные колеса.

— Раз! Два! Три!

Они подняли воз, и в это мгновение мальчишка с белыми лишаями на бритой голове пробежал мимо них и что-то бросил.

Это была граната, и она разнесла шофера и двух полицейских прежде, чем те успели упасть на землю. И еще с полдюжины народу, толпившегося рядом.

Дэйн и штатский, сидевшие в джипе, уцелели. Штатский тут же выдернул браунинг из кобуры, висевшей под мышкой. Ругаясь сквозь зубы, он упер рукоятку револьвера в левое предплечье и тщательно прицелился в удирающего ребенка. Когда он наводил пистолет, то напомнил себе, что у его браунинга прицел слегка сбит влево. Конечно, лучше всего было бы выстрелить в спину, но он долго прикидывал, сумеет ли он попасть именно в коленную чашечку с этих пятидесяти ярдов, уж очень это было заманчиво.

Дэйн решил его задачу просто — рубанул по его кисти, чем испортил выстрел и сломал стрелку пару фаланг. Штатский развернулся к нему, стараясь не выронить револьвер. Дэйн изо всех сил ударил ребром ладони по его шее, прямо в кадык. Штатского подбросило, и он растянулся на сиденье, хрипя и хватая ртом воздух.

Дэйн выбрался из джипа и оглядел толпу. Народ был настроен не очень враждебно, но отнюдь не дружелюбно. Хотелось немедленно унести ноги отсюда. Но как? Уехать в полицейском джипе не представлялось возможным: граната покорежила радиатор и разнесла левую переднюю шину в клочья. Идти пешком значило нарываться на новые неприятности, ждать автобуса — тоже не выход.

Неожиданно судьба улыбнулась ему. Со стороны города, окутанный клубами пыли, как джинн, вылетел маленький красный «Фиат». Он затормозил рядом с ним, и из окна выглянуло молодое загорелое лицо с тощей бородкой.

— Это вы Дэйн? — быстро спросил водитель.

Дэйн кивнул.

— Садитесь, да поживее, ради Аллаха! Меня послали за вами, но заболтались, обсуждая детали, старые козлы!

Дэйн сел в машину, водитель рванул стартер с такой злостью, точно ненавидел свой «Фиат». Маленькое авто развернулось и понеслось обратно к городу.

— Куда вы меня везете? — поинтересовался Дэйн.

— В безопасное место, помоги нам Аллах!

— А кто вас послал?

— Если вы не знаете, значит, так нужно. Мне заплатили за то, чтобы я вас привез, а не за то, чтобы болтал с вами.

— Вам разрешили назвать свое имя? — спросил Дэйн.

— Разрешили? — Водитель удивленно покосился на Дэйна. — Аллаха ради, я делаю, что хочу, и говорю, что хочу, а не то, что «разрешили». Меня зовут Майид Битх аль-Ашафи, я из клана Авазим, слышали, наверно.

— Кто же не слышал о клане Авазим! — торжественно воскликнул Дэйн.

Майкл посмотрел на него с подозрением, но лицо Дэйна было серьезным.

— Видите ли, — продолжал Майид, — в этой стране считаются не только с племенами Шарифа, но и с Авазим, самым сильным из кланов. И Аллах мне свидетель, это правда, хотя эти богачи Аниза или Шаммар считают себя выше всех остальных.

Майид Битх аль-Ашафи презрительно взмахнул руками, едва не направив «Фиат» в бок телеги, груженной дынями. «Осторожнее!» — проорал он старому горбатому торговцу дынями и невозмутимо выровнял машину. Дэйн решил, что Майиду не больше двадцати пяти-двадцати шести лет. На его узком лице застыло гневное выражение. Его склонность к горячности и преувеличенному драматизму проистекала из окружающей обстановки.

С центральной дороги они свернули в квартал Бадинде. Промчались мимо источника Аль Маттар, который снабжал не менее четверти населения питьевой водой и глистами, и подъехали к перекрестку у разрушенной турецкой мечети. Сзади послышался быстро нарастающий рев полицейских сирен. Майид оскалил зубы, как бешеный пес, и втиснул «Фиат» в проулок, в который, казалось, не пролезет и осел.

Протиснулись, оставляя на каменных стенах двойную царапину глубиной с сантиметр.

Майид гордо глянул на Дэйна.

— Ну как? Их джипы слишком широкие, за нами не пролезут. Им придется ехать в обход по главной дороге.

— Удачная мысль, — согласился Дэйн. — Ты часто так ездишь?

— Первый раз. Иракские болваны, наверное, подумают, что это невозможно.

Дэйн подумал так же. Он не был уверен, что они сумеют добраться до самого конца проулка.

Они выехали на круговую дорогу, по периметру которой шел Йоби Бер — Большой Базар, центральный рынок Ракки. Пронеслись по площади, не снижая скорости, едва не опрокидывая прилавки, снесли сундучок сапожника, обогнули целый караван верблюдов и остановились у кожевенного завода из красного кирпича.

— Все, приехали, — заявил Май ид. — Вылезай, мне еще нужно спрятать машину.

— Куда мне идти? — спросил Дэйн.

— Черт возьми! — закричал Майид. — Если я подъехал прямо к черному входу завода, это не значит, что ты должен тащиться к булочной на том конце улицы!

Дэйн посмотрел на длинное невысокое строение. Оно ему не понравилось. Ему не нравился также Майид, Ракка, Аравия и весь Ближний Восток, вместе взятые. Они действовали ему на нервы. Все постоянно спешили, не давая времени собраться с мыслями и что-то предпринять. Наверное, во всем виноват климат, идеальный для нервных срывов.

— Иди, они тебя ждут, — сказал Майид. — Да вылезай же из машины, Аллаха ради, мне надо смываться!

Дэйн вылез.

— Спасибо, что подбросил, — сказал он.

— Пожалуйста, — ответил Майид. — Мне, конечно, заплатили, но для тебя я сделал бы это за бесплатно, за спасибо. Благослови тебя Аллах!

— И тебя, — сказал Дэйн.

Майид рванул с места так, будто за ним гнались привидения. Дэйн медленно пошел к заводской двери. Толкнул, она со скрипом отворилась. Дэйн вошел и закрыл дверь за собой.

* * *

Комната была шестидесяти футов в длину и двадцати в ширину. Из узких зарешеченных окон струился слабый сумрачный свет. Дэйн разглядел тушки десятка или больше овец, привязанных за тощие ноги к потолку, их головы укоризненно свешивались вниз. Куча зеленоватой овчины громоздилась у одной из стен. Сбоку валялось несколько свернутых козьих шкур. Не считая овечьих и козьих шкур, завод был пустым.

Дэйн сперва даже подумал, туда ли привез его Майид; это казалось в его духе — подумаешь, экий пустяк. Он сделал несколько шагов и тихо позвал:

— Эй, есть тут кто-нибудь?

Медленно прошелся по комнате, обошел задубевшие зеленые шкуры. Сделав еще пару шагов, он неожиданно сообразил, что одна из туш шевельнулась…

Дэйн быстро развернулся, принимая одну из стандартных в карате стоек: левую ногу вперед, правая сзади, ступни чуть повернуты внутрь и вес гармонично распределен, локти прижаты к телу, руки расставлены. Он почти не разглядел стоящего за спиной человека и скорее почувствовал, чем увидел взмах дубинки в его руках.

Реакция Дэйна была непроизвольной, выработанной годами тренировок. Его левая рука взметнулась в блоке, когда он завершал разворот, и отбила опускающуюся дубинку. Его противник отпрянул и от удара Дэйна слегка качнулся вправо. Дэйн шагнул к нему. Его правая рука, прижатая к боку, вылетела вперед и вверх, прямая, как копье, с вытянутыми и плотно сжатыми пальцами, ладонью вниз и с подогнутым большим пальцем. Дэйн чувствовал, что удар будет смертельным, он должен перерубить беззащитное горло незнакомца.

Забывшись в предвкушении победы, он едва не лишился жизни, поскольку противник непостижимо быстро развернулся и отбил руку Дэйна, так что удар пришелся в плечо.

Потерявший равновесие и потому беззащитный Дэйн постарался вернуться в стойку, проклиная себя за то, что не бил в корпус соперника. Он нарушил основное правило боя: никогда нельзя недооценивать противника.

К счастью, это правило позабыл и противник. Он тоже потерял равновесие и, разозлившись, не использовал эти несколько секунд для того, чтобы вернуться в устойчивую боевую позицию. Он, не медля, прыгнул вперед, нанес слабый удар, а потом попытался ткнуть Дэйна дубинкой в живот.

Попытка не удалась. Дэйн без труда увернулся, оказавшись у противника за спиной, мгновенно встал в стойку. Теперь его руки были прижаты к бокам, а правая нога взлетела вверх и резко ударила незнакомца по почкам.

Тот упал, ударился головой о пол и выронил дубинку. Решив больше не испытывать судьбу, Дэйн прыгнул ему на спину, схватил за волосы и оттянул его голову назад. Руки незнакомца слабо скребли по земле; Дэйн замахнулся для последнего удара по шее ребром ладони.

— Хватит! — вскрикнул поверженный противник, и Дэйн остановил руку в дюйме от его сонной артерии.

Незнакомец медленно сел, привалился к стене и попытался отдышаться. Левый бок его, в который Дэйн впечатал ботинок, сильно болел. Несчастный поморщился и сказал:

— Я удивлюсь, если ты не сломал мне пару ребер.

— Возможно, — согласился Дэйн. — Но, скорее всего, это просто ушиб.

— Все-таки я лучше схожу к врачу, чтобы проверил.

— Сходи, если хочешь. Правда, я не уверен, что у тебя будет такая возможность.

— Надеюсь, что будет. — Незнакомец поднял голову и увидел, что Дэйн снова становится в боевую стойку. — Мой милый мальчик, — сказал он, — я не знаю, что ты придумал насчет меня, но почему бы нам сперва не поговорить?

Дэйн кивнул.

— Говорить будешь ты, а я — слушать.

— Вот и хорошо. В таком случае, может, ты не будешь стоять столбом? Я хочу сказать, что бок у меня огнем горит, а тот первый удар хотя и не попал в цель, но, кажется, парализовал мне правую руку. С таким раскладом, я думаю, ты можешь расслабиться, даже присесть рядом и покурить.

— Нагнись и обними колени, — приказал Дэйн. Морщась от боли, тот повиновался. Дэйн быстро обыскал его, но не нашел ни ножа, ни пистолета.

— Все в порядке, можешь разогнуться, — разрешил он. Сел рядом и закурил. — Итак, кто ты такой?

— Я Джабир абу Ибрагим.

— Откуда ты?

— Я родился в Рабате, но мой дом — Каир.

— Далековато ты забрался от дома, Джабир абу Ибрагим.

— Не спорю, но не дальше, чем ты, мистер Дэйн.

Несколько мгновений они молча изучали друг друга. Дэйн был поражен. Ни поведением, ни разговором Джабир не походил на убийцу. Он был высок и худ, с приятными чертами лица. Несомненно, городской житель, путешествовал мало: его кожа была светлой, ее не касались ни солнце, ни ветер, а его длинные тонкие пальцы едва ли привыкли к тяжелой работе. Одет он был в легкий серый костюм итальянского покроя, в данный момент здорово измазанный. Он был чисто выбрит, и это в краю, где мужчины гордятся своей бородой. Приветливый и открытый, он наводил на мысли о приятной беседе за вечерним коктейлем, а уж совсем не о кровавых пятнах на полу кожевенного завода.

— Кто приказал тебе убить меня? — спросил Дэйн. — Или это было твое собственное желание?

— Отнюдь, — ответил Джабир. — Что же до моих нанимателей — вернее сказать, моих друзей — благоразумнее было бы не называть их.

— Да, — признал Дэйн. — Но как ты считаешь, стоит ли твое благоразумие сломанной шеи?

— Я не верю, что ты пойдешь на это, — сказал Джабир с обезоруживающей улыбкой. — Посуди сам: я избит и немощен, полностью в твоей власти. Ты американец и придерживаешься национальной традиции по отношению к честной игре.

— Ты и вправду так думаешь?

Джабир с чувством кивнул.

— Твой характер — как на ладони, ты мог бы убить меня в горячке драки, да и почти убил. Но теперь, когда бой окончен, неужели ты способен хладнокровно расправиться со мной? Мой друг, не глупи! Ты не похож на варвара, такого, как турки или русские, и не пытайся убедить меня в обратном.

— Интересное заявление, — отозвался Дэйн. — Ты готов поставить на это жизнь?

— Почти наверняка.

— Тогда ты проиграл, — сказал Дэйн. Он оттащил Джабира от стены и бросил его на пол лицом вниз. Затем упершись коленом в его поясницу, обхватил двумя руками голову и дернул.

— Ради Аллаха, стойте! — заверещал Джабир.

Дэйн остановился.

— Прошу прощения. Ты, наверное, хотел помолиться?

Джабир слабо пробормотал:

— Вы хотели убить меня. Вы действительно хотели меня убить…

— И хочу до сих пор, — заверил его Дэйн. — Молись побыстрее, или что ты там собирался. Даю тебе три секунды.

Джабир недоверчиво покосился на него. Дэйн следил за наручными часами. Потом его руки снова взялись за голову Джабира.

— Постойте! — вскрикнул тот. — Я расскажу вам все!

— Как пожелаешь, — ответил Дэйн. — Но я не заставлял тебя идти против своей совести.

— Моя совесть — это моя жизнь. Помогите мне встать и дайте, пожалуйста, сигарету.

— Начинай, — скомандовал Дэйн. — Кто нанял тебя?

— Никто. Я согласился на это ради того дела, в которое верю.

— И что за дело? Кто тебе сказал, что меня нужно убрать?

— Дело — независимость Ракки. Человек, который хотел вашей смерти — Саид Азиз Аоуд Бен Алима. Теперь можно я сяду и возьму сигарету?

— Продолжай, — сказал Дэйн. Ему нужно было время, чтобы все обдумать. Алима был его связным в Ракке и самым знаменитым деятелем освободительного движения. Комитет специально послал его на связь с Алимой. Геолог Хасан, который наткнулся на расположение иракской танковой бригады, был человеком Алимы и передал эти жизненно важные сведения по распоряжению самого Алимы.

Теперь Бен Алима стремится убить Дэйна — если верить Джабиру. Смысл?

— Ребенок и то выдумал бы лучшую историю, — выдал Дэйн свое заключение.

— Я давно вырос, — грустно сказал Джабир. — Но я бы не решился лгать в такую минуту. Менее рискованно сказать правду, хотя она может показаться невероятной.

— Наверное, тебе было некогда выдумывать более правдоподобную ложь.

— Клянусь честью, что я сказал правду! Аллах свидетель, это так!

Дэйн тяжело сел, задумался. Минуты шли. Джабир докурил сигарету и спросил:

— Вы и вправду хотели меня убить?

— И сейчас могу. Ты знаешь, что меня послали сюда, чтобы помочь освободительному движению в Ракке?

Джабир кивнул.

— Тогда почему Бен Алима хотел меня убить?

Джабир печально улыбнулся.

— Посылают-то многих, но не всех сразу можно проверить. Например, только прошлой ночью мы узнали, что вы — не тот, за кого себя выдаете.

— Не тот? А кто же?

— Враг. Мы выяснили, что вы работаете на Ирак.

Дэйн уставился на него.

— На каком базаре, ты услыхал эти сплетни?

— Так получилось, что эти сведения поступили прямо из Афин, от Центрального комитета.

— От какого именно члена Комитета?

— Рауди.

— Либо Рауди ошибся, либо он предал ваше дело.

— Рауди отдал борьбе за независимую Ракку двадцать лет жизни. И он никогда не ошибается, особенно если на карту поставлена жизнь официально присланного американского агента, что может повлечь за собой международный скандал.

— Черт возьми, я говорю, что он ошибается или врет! Здесь чувствуется рука профессионала. Послушай, если я предатель, то почему же я не передал иракцам всю информацию, как только получил ее от Хасана?

— Потому что это помешало бы им нанести контрудар. Они понимают, что Ракка на грани революции, и подозревают, что она скоро произойдет. Танковые бригады расположены под рукой. Но они не знают, когда именно начнется восстание. Для них очень важно узнать точную дату и позволить революции начаться, будто они о ней не знали. Размещение бригад обходится недешево, да и они могут понадобиться где-то в другом месте. Исходя из этого, иракцы старались не идти на контакт с вами, пока вы находились на территории Ракки.

— Но, с другой стороны, — добавил Дэйн, — они не могли позволить мне уехать и передать мое сообщение Комитету. Если бы я успел связаться с Рауди или Бикром, восстание не началось бы, пока танковые подразделения находятся вблизи Ракки.

— Именно так, если вы — за нас. Но если принять за факт, что вы — иракский наемник, тогда ваш курс вычислить не сложно. Вы добираетесь до Комитета в назначенный срок и говорите, что все в порядке, иракских войск в стране нет и революцию можно начать, как запланировано.

— В таком случае, почему иракские копы загребли меня в аэропорту и вернули в Ракку?

— Маскировка, чтобы вам быстрее поверили. Через несколько часов вас бы выпустили, возможно, даже депортировали. Это придало бы плану большую правдоподобность.

— И все это Рауди установил прошлой ночью, за час или два, на основе бог знает каких фактов. И сразу же передал приказ меня убить… Да, вы долго не раздумываете!

— Нам свойственна горячность, — признал Джабир, — и мы питаем роковую страсть к преувеличениям. Знаете, мистер Дэйн, я уже начинаю сомневаться, правильно ли поняли на линии этот приказ.

Дэйн поднялся и с ненавистью пнул груду овечьих шкур.

— А я начинаю сомневаться, происходит ли на линии хоть что-нибудь без непонимания, ошибок, перекрестных сведений и общего недоверия. Черт бы побрал все это…

Он резко замолчал. Неподалеку раздался вой трех полицейских сирен, и этот вой быстро приближался.

— Влипли? — сказал Джабир. — По крайней мере, я точно влип.

— Идиот! Ты понимаешь, что уж я-то завяз по самые уши?! Как только я попадусь ракканцам, один из ваших патриотов сунет мне нож под ребро при первой же возможности. Если же меня схватят иракцы, они уж придумают что-нибудь не настолько приятное.

Джабир осторожно встал. И сказал:

— Дэйн, я вам верю. Если я ошибаюсь, то поплачусь за это жизнью, но вам я доверяю. Оставайтесь у нас, мы выясним, в чем была ошибка, и вы сможете передать информацию Комитету.

— Хорошо, — медленно ответил Дэйн. — Думаю, вам тоже можно верить, хотя сам не знаю, почему.

— Вот и прекрасно, — сказал Джабир. — А сейчас, как вы думаете, не лучше ли нам убраться отсюда подальше?

Они услышали, что один из джипов остановился перед заводом. Два других голосили ярдах в пятидесяти.

— Да, — произнес Джабир, краска сбежала с его лица. — Если мы сможем удрать. Похоже, нас окружили. Может, у вас есть какая-нибудь идея, мистер Дэйн?

Глава 7

Джабир поспешил к двери и запер ее.

— Я не спрашиваю, есть ли у вас пистолет, — сказал Дэйн.

— К сожалению, нет, — ответил Джабир. — Я предпочитаю боевую палицу.

— Я заметил.

— Ничего вы не заметили, абсолютно ничего, — заверил его Джабир. — Прошу не судить о моем мастерстве по той небольшой демонстрации, которую вы видели. Я подумал, что проще простого будет стукнуть вас по башке — а если точнее, то за левым ухом. Никогда бы не подумал, что вы владеете этим… карате?

— Более-менее, — сказал Дэйн. — Вы почти достали меня.

— Возможно, когда-нибудь мы снова попробуем, — мечтательно протянул Джабир. — Это было бы интересно… Но в настоящий момент меня больше интересует, нет ли пистолета у вас?

— Увы, — ответил Дэйн.

— Нет? Я-то полагал, что американские агенты всегда таскают при себе пистолеты и еще кучу всякого смертоубийственного оборудования.

— Это оборудование должно быть достаточно маленьким, чтобы его можно было спрятать при таможенном досмотре. А это труднее всего. Я думал, что найду себе что-нибудь на месте. Пожалуй, пистолет нам сейчас и не пригодился бы.

В двери настойчиво забарабанили. Рассерженный голос с явственным багдадским акцентом требовал немедленно открыть. И добавил, что любые попытки сопротивления будут подавлены огнем.

— У них девятимиллиметровые «люгеры», — сообщил Джабир. — Они просто обожают переводить свои машинки на автоматический огонь. Как ты думаешь, мы сможем удрать по крышам?

— По крыше, — поправил его Дэйн. — Насколько я помню, это здание больше ни к чему не примыкает. Здесь все-таки не Казба.

— Откройте, немедленно откройте! — надрывался снаружи багдадский полисмен. Его голос заглушали удары в дверь, били по меньшей мере три человека.

— А что будет, если мы откроем? — спросил Дэйн.

— За резиденцией коменданта есть маленький сад, где расстреливают таких, как мы, после допросов, если, конечно, есть о чем спрашивать.

— Понятно, — сказал Дэйн, — поскольку возможного выхода у нас нет, попробуем невозможный. Как вы смотрите на то…

В эту минуту десять футов стены взлетели на воздух, и вихрь из красной пыли закружился по комнате.

— Гранаты! — вскрикнул Джабир.

— Это не граната, — сказал Дэйн. — Смотрите!

Пыль немного улеглась, и они увидели смятый капот грузовика, наполовину вломившегося в стену. Знакомый голос заорал

— Эй вы, двое! Я что, должен ждать вас весь день?

Это был Майид Бихт аль-Ашафи, который явился на помощь Дэйну уже второй раз за последний час. На его лице застыла привычная маска гнева. Но и он не удержался от удовлетворенной и гордой улыбки, когда Дэйн и Джабир вскарабкались на сиденье рядом с ним, ведь только что он проехал на грузовике сквозь стену!

Когда Майид дал задний ход, на машину обрушился шквал огня. Переднее стекло разлетелось вдребезги; Майид отшвырнул осколок, развернулся и переключил на первую скорость. Пули барабанили по грузовику, как град. Но, к счастью, полисмены не догадались стрелять по шинам или двигателю. Казалось, что они срывали злость на самой машине, пытаясь разделаться с ней, как с бешеным слоном.

— Вы видели, как я протаранил кирпичную стену? — самодовольно спросил Майид. — Уверен, что еще никто не решался на подобное! Я сделал это, чтобы спасти тебя, Дэйн, и доказать, что для Авазим нет ничего невозможного.

— Уже два раза ты спас мне жизнь, — отметил Дэйн. — У меня нет слов, чтобы выразить мою благодарность, и я твой вечный должник.

— Чепуха, — великодушно заявил Майид, — ничего особенного я не сделал!

— Мы не могли бы ехать побыстрее? — осторожно спросил Джабир.

Тяжелый грузовик тащился через площадь, словно беременная буйволица; полицейские джипы носились вокруг него, как разъяренные гончие. А еще это было похоже на погоню индейцев за фургоном на Диком Западе. Разница состояла лишь в том, что вместо пустынной прерии вокруг громоздились магазины, в которых прятались визжащие люди, восемь-десять непрочных строений и около пятидесяти крытых лотков.

— Черт! — крикнул Майид. — Эта машина не рассчитана на гонки. Но у нее есть свои преимущества.

Дэйн при всем старании никаких особых преимуществ не видел. Он слышал крики офицера, пытавшегося организовать своих подчиненных. Окруженные джипами, они влетели в самый центр базара. Груды подносов с медными чашами и горками красных и желтых конфет полетели во все стороны. Грузовик пронесся по разложенным рядам седел, протаранил холм дынь и обратил в паническое бегство трех верблюдов и целый табун ишаков. Один из джипов вынужден был резко свернуть в сторону, чтобы не сбить лошадь; тут же он пролетел сквозь тент и покатил дальше, сияя красочным тряпьем, волочившимся по бокам. Водителю пришлось остановиться, чтобы распутаться самому.

— Счет один — ноль в нашу пользу, — сказал Майид так, будто этот номер придумал он сам.

Джип, в котором сидел толстый капитан полиции, продолжал нестись рядом и поливать кабину грузовика пулями. Дэйн и Джабир пригнулись. Майид тоже пригнулся и продолжал вести машину на максимальной скорости — сорок миль в час.

— Ты всех нас угробишь! — воскликнул Джабир.

— Не я, — возразил Майид. — Я вижу дорогу через дырки, которые проделали пули.

Полицейские нарезали еще несколько кругов, а потом наконец сообразили, что такую тактику успешной назвать нельзя. Тогда капитан проревел какие-то команды, и его джип вырвался вперед. Второй джип держался на правом фланге грузовика, а третий — успевшего распутаться водителя — остался далеко позади.

Джабир принюхался.

— Нам прострелили бензобак.

— Хорошо, что не голову! — ответил Майид.

Они промчались мимо пустой цистерны, оставили позади кузнечные ряды исвернули на улицу, по обе стороны которой протянулись склады. В тридцати ярдах заканчивался базар, дальше шла широкая улица Шари Маразина. Но джип капитана добрался туда первым. Его быстро развернули вдоль улицы, получилась импровизированная преграда.

— Плохо дело, — сказал Джабир. — Хорошо, если один из этих сараев будет не заперт, тогда мы остановимся и заскочим в него…

Но Майид не слушал его. Дэйн уже видел раньше похожее выражение у него палице: стиснутые зубы, горящие глаза, каждая мышца напряжена. Майид вжал до отказа акселератор, и грузовик ринулся прямо на джип.

Ни Дэйн, ни Джабир не успели возразить. Да и бесполезно. А капитан и солдаты не успели даже выбраться из джипа. Когда они узрели исковерканный капот грузовика, летящий на них с убийственной (или самоубийственной) неотвратимостью, они ударились в панику.

Капитан верещал запоздавшие приказания. Шофер выжал педаль газа, джип рванулся вперед и врезался в фонарный столб. Грузовик вылетел на Шари Маразина и за мечетью Катбей свернул на Шари Дидерия.

— Заслоны на дороге хороши, — поучительно сказал Майид, — только если в них никто не сидит.

— Истинная правда, — подтвердил Дэйн. — Но как там поживают два оставшихся джипа?

— А что, они рядом? — спросил Майид.

Джабир выглянул в окно.

— Ярдах в пятидесяти, но быстро нагоняют.

— Придется ими заняться, — проворчал Майид и резко свернул налево, в узкий переулок Шари Калифа.

— У нас заканчивается бензин, — предупредил Джабир.

— Нам его много и не надо, — важно заявил Майид. — Подождите — и поймете сами.

Мания величия — вещь неприятная. В крайней форме она обычно ведет к неожиданной смерти. До настоящего момента Майид постоянно побеждал невероятное. Но приходит час, когда невероятное доказывает, что оно поистине невероятно. Возможно, этот час пробил?

Ответа Дэйн не знал и обнаружил, что это его особо не волнует. Впервые за всю жизнь он постиг глубину фатализма. Что сбудется, то сбудется, и руны наших судеб вырезаны на камне задолго до рождения. Возражать бессмысленно, а пытаться что-то изменить — богохульство. В таком настроении Дэйн откинулся на сиденье и серьезно попытался насладиться последней поездкой. По крайней мере, это будет очень драматично…

Глава 8

Грузовик спасался бегством, как раненый медведь, у его колес голодными волками вертелись два джипа. Майид повернул на Шари Тахт эр-Раб, петляя по дороге, чтобы не дать джипам вырваться вперед. Он что-то бормотал себе под нос и яростно вертел рулевое колесо. Джабир сидел, наморщив лоб и закусив нижнюю губу. Дэйн полулежал и размышлял, какая все-таки переменчивая штука — жизнь. Серьезный повод для раздумий в такой момент.

Майид снова повернул, пронесся мимо Баб Дарб эль-Лаббан, свернул во второй проулок и начал подниматься по Шари Таббана, к центру города. На полпути он резко свернул на Шари Баб эль-Вазир. Эта улица была уже любой тропы. Грузовик еле втиснулся в нее, свободного места осталось, должно быть, меньше фута с обеих сторон.

Улица продолжала подниматься под углом приблизительно в сорок градусов, и Майид перешел на первую скорость, протянул еще пятьдесят футов, пока мотор не начал работать с перебоями. Водитель повернулся к своим пассажирам.

— Видите справа дверь, приоткрытую, круглую сверху? Вылезайте и идите туда.

— А как же полиция? — поинтересовался Джабир.

— У них будет полон рот своих забот, — усмехнувшись, ответил Майид. Он перевел рукоятку на нейтральную скорость, распахнул дверь и выскочил наружу. Дэйн и Джабир последовали его примеру.

Все произошло так, как предсказал великолепный азми. Грузовик сработал заслоном. Получилось довольно страшно. Машина, оставленная на нейтральной, начала медленно, с постепенно нарастающей скоростью катиться вниз по наклонной, грозя раздавить несчастные джипы.

Полицейским было уже не до гонора, спасти бы свои головы. Не успев даже развернуться, джипы дали задний ход и ринулись вниз, подгоняемые железным гиппопотамом. Нестись вниз на большой скорости по узкому проулку, несомненно, страшно, и один из водителей совсем потерял голову. Он едва не налетел на мечеть ас-Силахдар, попытался выровняться и врезался в небольшое каменное здание в оттоманском стиле восемнадцатого столетия.

Второй шофер, лучше ориентирующийся, докатился до самого перекрестка с Шари Таббана. Там ему не повезло, он столкнулся с «Крайслером», который принадлежал шейху Джабиру бин-Мубараку, прибывшему из Кувейта с визитом. В груду металла, которая раньше была автомобилем и джипом, врезался старенький «Бьюик», который перевозил продукты из Ракки к новым нефтяным разработкам близ Минакиша. За его рулем был подслеповатый старик Мухаммад ибн-Шеннат из захудалого клана Рувала Салубба.

Грузовик Майида довершил груду обломков, разнеся «Крайслер» вдребезги и ударив в джип с такой мощью, что у последнего начисто отлетела передняя ось.

Почтенный «Бьюик» — единственный источник дохода для ракканских Рувала Салубба — отделался лишь погнутым бампером. Увидев такое, старый Шеннат тут же выскочил, растянулся посреди улицы и возблагодарил Аллаха за ниспосланное чудо.

Образовалась пробка, загремели проклятия. Майид торчал у двери, громко крича и хлопая в ладоши, пока Дэйн с Джабиром, поднатужившись, не втащили его в дом.

* * *

Майид плотно захлопнул за собой дверь и заложил ее стальным брусом. Он провел спутников по коридору, который соединял два ветхих домика, в небольшой садик. Там он двинулся по такой узкой тропинке, что пришлось идти по ней гуськом, миновав шесть или восемь запертых дверей. Не доходя до конца тропы совсем немного, Майид постучал в одну из них.

В двери открылось небольшое оконце, и сквозь железную сетку на подошедших глянул карий глаз. Потом раздался скрип замка, и привратник распахнул массивную дубовую дверь, впустив их, а после немедленно запер ее снова.

— Быстро, — сказал Майид, когда они очутились внутри, — проведи нас к хозяину.

— Я не могу, — ответил привратник. — Мне приказано сторожить дверь.

— Тогда пусть нас проведет та девушка, галийка.

— Хасина ушла на базар.

— А другие мулиды?

— Абдель уже три дня кашлял и теперь лежит в постели, Али Бикр пошел вместе с Хасиной, чтобы помочь ей донести покупки. Повар Масуд на кухне, готовит, а он не любит, когда его отрывают от такого дела. Разве ты сам не найдешь дорогу, бедуин?

— Конечно, найду, — прошипел Майид. — Но нужно объявить о нашем приходе!

— Все жалобы — к хозяину, — ответил привратник и преспокойно уселся на стул возле закрытой двери.

Майид выругался и повел Джабира и Дэйна по узкому, причудливо изогнутому проходу. Потом остановился.

— Это невозможно допустить, — объяснил он. — В конце концов, хотя я и не богач, но я чистокровный азми, и это прямое оскорбление для меня и моего народа, если обо мне не доложат со всем почтением.

— Я понимаю твои чувства, — тихо откликнулся Дэйн. — Конечно, ты прав, но может, мы все-таки войдем?

— Ясное дело, — отозвался Майид. — Я просто хотел высказать свое мнение и то, что я иду на это только ради нашей дружбы.

Бормоча что-то себе под нос, он провел их через прямоугольный дворик с клумбами и акациями и завел в небольшую, бедно обставленную комнату.

— Это комната, — сказал Майид, — в которой принимают незначительных персон. Естественно, нам она не подходит.

Он повел их дальше. Но уже не так уверенно. Казалось, что стены и коридоры дома давят на него. Он сжал губы и положил руку на деревянную рукоять кусы, ножа, который по обычаю бедуинов носил за поясом. Поймав взгляд Дэйна, он сказал:

— Мне бы не хотелось, Дэйн, чтобы ты решил, будто я боюсь чего-то на свете, кроме Аллаха. Дело в том, что мы, Авазим, привыкли к просторам пустыни и неба и нам душно в городе, среди стен и спертого воздуха, где все несет болезни.

Джабир хихикнул, но тут же сделал вид, что просто закашлялся. Майид не соизволил обратить на него внимания и ввел их в комнату побольше прежней, да и мебель в ней была получше.

— Это каа, — почтительно пояснил Майид. — Комната для важных гостей, в ней мы и поговорим с хозяином.

— А где же сам хозяин? — спросил Джабир.

— Он скоро выйдет поприветствовать нас, — прорычал Майид. — Его отсутствие оскорбительно для меня, так же, как для вас. О Аллах, сперва нету слуг, чтобы проводить нас, теперь никто нас не встречает! Кто-то поплатится за это головой!

Каа была длинной комнатой с высокими потолками, у стен расположились диваны. Рядом с одним из них стояла статуя из серого мрамора, а перед другим лежала деревянная шкатулка. Рядом с нею два бронзовых подсвечника, серая металлическая зажигалка и пепельница от Чикагского Газового Общества. На полу лежали исфаханские ковры, еще два висели на стенах. Всю противоположную стену занял буфет. Мягкий свет лился из мозаичных окон, но воздух в комнате был тяжелый и какой-то неживой.

В эту минуту в комнату ворвался Азиз Аоуд Бен Алима. Опытный купец был настолько искусен в лести, что его извинения удовлетворили даже разгневанного Майида. Бен Алима был занят разговором с полицейскими у парадной двери, пока Дэйн с компанией пробирались через черный ход. Он не мог оторвать слуг от обыденных дел, чтобы не возбуждать подозрения иракцев. Так уж получилось, все было сделано из лучших побуждений — чтобы обеспечить гостям безопасность. Но конечно, он не может ожидать, что они простят ему такое вопиющее нарушение законов гостеприимства.

Майид громогласно объявил о своем прощении, Джабир просто улыбнулся. Они сели все вместе на один из диванчиков, и Али Бикр, вернувшийся с базара, подал кофе и сладости от «Фортнум и Мейсон».

Когда слуга вышел из комнаты, Бен Алима нагнулся к Дэйну и сказал:

— Я снова вынужден извиниться, мистер Дэйн, за попытку убить вас. Мне невыносимо стыдно и…

Дэйн остановил его, не желая выслушивать еще полчаса сердечные излияния и мольбы о прощении.

— Вы уже выяснили, в чем была ошибка?

— Как вы, наверное, знаете, — начал Бен Алима, — прошлой ночью я получил приказ от Рауди убить вас.

— Как он сумел связаться с вами? — спросил Дэйн. — Я полагал, что связь между вами и Комитетом практически невозможна.

— Возможна, если кто-то рискнет проделать такой долгий путь. Я получил это известие от одного табунщика-авамири, бедуина из кочевья Омани, который загнал до полусмерти свою лошадь, чтобы принести нам приказ.

— Он приехал один?

— Один-одинешенек, ему помогало лишь его верное ружье и быстрая лошадь, он скакал с самого побережья! Но лошадь у него просто чудесная, вороная, со счастливой звездочкой во лбу.

— Гнедая все же лучше, чем вороная, — с видом знатока отметил Майид.

— Не лучше, если у вороной во лбу — счастливая звездочка и белые чулки.

— Первая лошадь Пророка была вороной, — подал голос Джабир, — у нее были белые ноги и белая звездочка во лбу, а в битве она не знала себе равных.

— Значит, — вмешался Дэйн, — этот человек прибыл…

— Да, он табунщик из клана Авамир, — продолжил Бен Алима. — Он проделал долгий и рискованный путь, а в доказательство показал знак — личное кольцо Рауди. Он передал слова Рауди: американец Стивен Дэйн — предатель и иракский шпион; его нужно немедленно уничтожить; эти сведения, в свою очередь, передал ему один саудовец, который давно помогает делу освобождения Ракки, и в его верности не приходится сомневаться. И добавил, что промедление может погубить наше дело.

— Все это я уже знаю, — сказал Дэйн. — И потому ты попросил Джабира убить меня. Но тогда почему ты передумал и послал мне на помощь Майида?

— Как только я получил послание через авамири, я начал действовать. Как ты уже сказал, я послал к тебе Джабира. Потом, как радушный хозяин, предложил гостю остановиться у меня. Но он отказался, поскольку не хотел навлекать на мой дом лишних подозрений. Я предложил ему взять свежего коня, но он сказал, что доверяет только Айисса — своей лошади. Сказал, что найдет укрытие в пустыне, у клана Бани Халиди, где у него есть друг. И уехал.

— И что? — спросил Дэйн. — По-моему, ничего подозрительного он не сказал.

— Почти. Я стоял и смотрел ему вслед, и на сердце у меня было тяжело. Что-то в нем меня настораживало, но я не понимал, что именно.

— Ты выяснил это или нет? — не выдержал наконец Дэйн.

— Я долго и напряженно думал, — продолжал Бен Алима. — Но не мог понять, в чем дело. Он выглядел простым, бесхитростным бандитом, с которым мне не хотелось бы повстречаться ночью в переулке. Но все же у него было кольцо самого Рауди, которое я знаю, как и это, что на моем пальце. И у него было полное право самому заботиться об убежище.

— Наверное, тебе не понравилось то, что он приехал с юга, — предположил Майид. — Сам я никогда не доверяю этим дикарям из кочевья Омани — ни Авамир, ни Гафири, ни другим.

— Они не лучше и не хуже остальных, — возразил Бен Алима. — Нет, дело в другом. Я думал-думал, а потом до меня дошло! Его лошадь!

— А что было не так с его лошадью? — спросил Джабир. — Ты сказал, что она была просто чудо.

— Да, и я до сих пор так считаю.

— Может, она была слишком свежей, не устала, не в пене, будто и не скакала так долго? — предположил Майид.

— Она почти ползла, — ответил Бей Алима. — Я даже засомневался, дотянет ли она до стойбища Бани Халиди.

— Тогда почему она тебе не понравилась? — спросил Дэйн.

— Мне не понравилась ее морда, — ответил Бен Алима.

— Ее морда! — воскликнул Джабир.

— А что с ней было не так? — удивился Майид.

— Все так, — мягко проговорил Бен Алима. — У нее была чудесная, крупная, правильная морда — римский профиль, как сказали бы вы, мистер Дэйн. Откровенно говоря, это была великолепная морда, которую раз увидишь — и запомнишь на всю жизнь.

Майид, видимо, все понял и теперь радостно заухмылялся. Джабир, как горожанин, выросший на литературных источниках, едва ли знал больше, чем описание первой лошади Пророка, и молчал, хотя, судя по его лицу, у него забрезжила смутная догадка. Дэйн, который совершенно не разбирался в лошадях, заскучал, но прерывать лошадиную историю не решился.

— Она была породистой? — попытался упрочить свою догадку Джабир.

— Вот именно, — сказал Бен Алима. — Я, конечно, плохо разбираюсь в коневодстве, мои знания по этому предмету слишком незначительны. Но даже я заметил, что у этого животного большие ноздри и длинные уши, широкий лоб и мощный круп, а длинная шея изящно изогнута. Любой бы на моем месте это увидел, а специалист и подавно. Теперь ты понял, Джабир?

— В основном да, — сказал Джабир. — Но я думал, что ты узнал, какой она породы.

— Узнал! — вспыхнул Майид. — Дело-то совсем не в лошади, городской болван! То, что увидел Саид Бен Алима… Но простите, Бен Алима, слово за вами.

— Так вот, — продолжил тот, — я понял, что лошадь чистокровная, да при этом из лучших пород Аравии, а таких всего пять. Но из которой? Вероятно, кухаилан. Но что за вид этой породы? Неизвестно. Но у нас есть один бесспорный признак — самый яркий, а именно — римский нос. Эта лошадь принадлежала к знаменитому виду Шаваф. И, поняв это, я догадался, что гонец был подослан врагами, и потому послал Майида.

— Я все еще не понимаю, почему, — признался Дэйн.

— Остальное лучше объяснит Майид, — ответил Бен Алима. — У меня уже пересохло горло.

— Все яснее ясного, если ты знаешь историю этой породы, — включился Майид. — Понимаете, шейхи Бахрейна всегда разводили шавафи, как самую дорогую породу лошадей, пока в 1930 году, после волнений, не разорились и не передали все владения Файсалу Оль-Дувишу, шейху всех мутаири, который помогал Сауду в борьбе за престол. Но вскоре они поссорились, и король схватил его. Файсал Оль-Дувиш умер в Эр-Рияде, говорят, что его отравили. Сауд забрал себе всех шавафских лошадей — как и знаменитых шарафских верблюдов — и мутаири никогда ему этого не простили, хотя позже снова восстановили породу верблюдов. А что до лошадей, то через несколько лет Сауд подарил табун северным Аниза, чтобы подкупить их, но тогда возмутились кланы Мутаир и Шаммар, даже чуть не начали войну. Но стреляли мало, а говорили много, и Сауд угрозами и дарами заставил продать табун в Рубаи, что в Ираке. Получилось, что, как только лошади исчезли из страны, пропал и повод для раздора, все успокоились. Ты подумал об этом, Бен Алима?

— Да, просто вспомнил об этом деле. А вспомнив, подумал о предательстве. Потому что никто не продаст чистокровного шавафа, да еще со счастливой меткой во лбу. И едва ли лошадь была угнана во время набега, от Омана до Рубаи — тысяча миль. Вы поняли, Дэйн?

Дэйн кивнул.

— Получается, этот человек был скорее рубаи из Ирака, чем авамири из Омана.

— Вот именно! — сказал Бен Алима. — А это значит, что он скакал не с юга, а с севера и считал, что глупый торговец не разберет, какой породы лошадь.

— Отсюда следует, что его послали иракцы, чтобы запутать нас… Но в таком случае, как же они достали кольцо Рауди?

— Этого я не знаю, — признался Бен Алима. — Но я точно знаю, что намного легче подделать кольцо или даже украсть настоящее у Рауди, чем забрать у Рубаи лошадь породы Шаваф.

Майид кивнул, соглашаясь, и пробормотал:

— Это уж точно.

— Все это очень интересно, — сказал Дэйн, — но, наверное, нам стоит подумать над тем, как мне лучше выехать из Ракки и добраться до Комитета?

— Уже придумали, — успокоил его Бен Алима. — Вы выедете, как только взойдет луна, то есть через два часа. Правда, полететь на самолете не получится, мистер Дэйн.

— А на чем я поеду? — поинтересовался Дэйн.

— Вас будут сопровождать Майид и несколько его соплеменников, — сказал Бен Алима. — Конечно, на самолете было бы быстрее. День-два до Сафании, потом еще день — а может, и немного больше — до Джубаила, а оттуда, с божьей помощью, до Катифа, где будет ждать лодка или машина, которая отвезет вас до Катара.

— Комитет будет ждать меня в течение восьми дней, — напомнил Дэйн.

— Вы там будете через пять, если будет на то воля Аллаха.

— В пути могут случиться непредвиденные задержки?

— Непредвиденные? Нет, ничего непредвиденного не ожидается, хотя будущее сокрыто от человеческих глаз, особенно от глаз того, кто отправляется в длительное путешествие. — Бен Алима медленно встал. — Но теперь, друзья мои, вам нужно отдохнуть. Слуга принесет ужин, а я пойду и проверю, все ли готово к поездке.

Он вышел из комнаты. Майид сразу же прилег на диван, сладко зевнул и уснул. Дэйн и Джабир переглянулись, Джабир пожал плечами и начал устраиваться на ночлег.

Почему бы и нет? Дэйн лег, закрыл глаза и уже мгновение спустя крепко спал.

* * *

Слуга разбудил их через час. Али Бикр принес ужин, состоящий из жареной баранины, плова и фиников. Он сказал, что Саид Бен Алима скоро навестит их, и вышел. Дэйн и Джабир ели молча, но Майид не переставал повторять, что это лучший ужин, который ему доводилось попробовать за последние два года.

Прошло около часа после того, как они расправились с кофе, и Майид уже начал беспокоиться. Но тут вернулся Бен Алима, рассыпаясь в извинениях по поводу того, что заставил гостей так долго ждать, и объявил, что все готово.

— Вам нужно спешить, — сказал он. — Джабир, мистер Дэйн, прошу вас переодеться в эту одежду и оставить свою здесь.

Он открыл шкаф и выдал каждому из них типичный костюм бедуинов: хлопчатобумажный халат, шаровары, клетчатую шерстяную накидку и обязательный бурнус, вместе с черным шарфом, которым бурнус крепится.

— Да, ты вполне похож на араба, — заключил Бен Алима, когда Дэйн закончил переодеваться. — Правда, арабы могут быть похожи на кого угодно… Твои ботинки не подходят к костюму, но лучше их оставить. Если полиция захочет вас проверить, тебя все равно раскроют. Постойте — я чуть не забыл!

Он бросился к другой дверце шкафа и достал два изогнутых кинжала, таких же, как тот, что носил Майид. Потом он немного отступил, чтобы полюбоваться результатом своих трудов.

— Да, пожалуй, все, — сказал он. — А теперь вам и Майиду нужно поскорее отсюда убраться.

— А как насчет настоящего оружия? — спросил Джабир, со страхом разглядывая свой кинжал.

— У меня никогда не было даже самого плохонького пистолета, — ответил Бен Алима. — Я простой купец и простой политик, помоги мне, господи… Впрочем, даже бедуинам не разрешается носить ружья в черте города. Но Майид и его друзья раздобудут вам оружие, как только смогут. Вам пора, а я помолюсь, чтобы ваш поход был быстрым и удачным.

Они покинули дом через ту же дверь, что и входили, и услыхали, как за ними щелкнул замок.

— Вам лучше надвинуть на лицо капюшоны накидок, — посоветовал Майид и быстро пошел по дорожке.

Они миновали несколько поворотов, покорно следуя за Майидом, который уверенно шел впереди. Минут через десять из какой-то двери выскользнули четыре закутанные в накидки фигуры и присоединились к ним. Насколько Дэйн мог определить, это были беду. За последующие двадцать минут никто не проронил ни слова.

Они вышли к окраине. Сзади слабо мерцали огни на ночных улицах города. Впереди расстилалась серая громада пустыни, едва различимая при свете звезд. В пятидесяти ярдах Дэйн, присмотревшись, увидел черное пятно на сером фоне. Когда они подошли поближе, пятно превратилось в группу людей и несколько верблюдов.

— Все они из города, — сказал Майид, — но хорошие всадники. А сейчас ты увидишь, что такое жизнь настоящего араба.

— Должно быть, это что-то интересное, — с сомнением в голосе произнес Джабир.

— Наверняка, — подтвердил Дэйн. — И наверняка неприятное.

Джабир понуро кивнул и вместе с Дэйном пошел к верблюдам.

Глава 9

Научиться езде на верблюде, по идее, не трудно, думал Дэйн. Как всегда, при овладении новой технологией, на начальной стадии требуются только упорство, смекалка и способность воспринимать свои неудачи с юмором. С такими мыслями он, не колеблясь ни минуты, пошел к коленопреклоненной твари, которую показал ему Майид.

Прежде чем Дэйн успел твердо устроиться в деревянном седле, обитом овечьей кожей, и как только он беспомощно начал шарить вокруг в поисках поводьев и дергать ногами, пытаясь нащупать несуществующие стремена, верблюд всхрапнул, дернулся, застонал и встал на ноги, что походило на серию толчков при землетрясении. При этом Дэйн больно ударился о луку седла.

Американцу все это совсем не понравилось. Но секунду спустя он обнаружил еще одну потрясающую вещь: этот верблюд, оказывается, разбирался в психологии, если не верблюжьей, то в его, Дэйна, уж точно. Поскольку животное выгнуло шею, длинную и гибкую, как средних размеров питон, повернуло голову на сто восемьдесят градусов и уставилось прямо Дэйну в глаза, причем с расстояния в шесть дюймов, не больше.

Казалось, на него пялится доисторический монстр, при этом с каким-то подозрительным выражением — от этого становилось жутко и довольно противно. Взгляд у верблюда был воинственный, вздорный и исполненный гнева, словно напоминающий, что момент жестокой истины скоро грянет.

Дэйн уставился в ответ, давая верблюду понять, что с собой шутить он не позволит, пусть только попробует. Он нащупал повод, кто-то подал ему ружье и сумку со снаряжением, кто-то передал стрекало.

Дэйн ткнул верблюда стрекалом. Тварь презрительно проигнорировала укол и продолжала пялиться. Дэйн с трудом пытался сохранить уверенность в себе, но тщетно, он понимал, что нужно хотя бы притвориться, что она у него есть, а потому резко ударил пятками по ребрам верблюда и сказал:

— Пошел, поганый змееголовый ублюдок.

Ублюдок невозмутимо продолжал глазеть, в основном не потому, что привык к постоянным понуканиям, а потому, что впервые на его спине сидел американский спецагент, от которого пахло как-то не так.

Дэйн принялся колотить зверюгу между глаз и по отвратительно гибкой шее. К счастью для них обоих, кто-то во главе отряда подал сигнал к отправлению. Как только остальные верблюды тронулись с места, монстр американца бросил на него последний взгляд, давая понять, насколько ему безразличен всадник. Затем животное вернуло шею на исходную позицию и направилось за остальными, при этом явно показывая, что идет оно так, как само пожелает.

Все молчали. Отряд вытянулся в ряд и двигался быстрой рысью. Через час Дэйн выяснил еще одну особенность поездки на верблюде: сидеть нужно было скрючившись, в очень неудобной позе. Поскольку стремена отсутствовали, Дэйн попросту висел, вцепившись в повод и луку седла и дергая ногами взад и вперед, чтобы не свалиться. И прикидывал, скоро ли заработает себе артрит.

Они ехали, не останавливаясь, до рассвета. Затем прозвучал сигнал к привалу, всадники спешились и принялись молиться, а после занялись приготовлением кофе. Дэйн сполз со своего верблюда и с трудом удержался на ногах. В принципе, с ними было все в порядке, не считая коленей, которые куда-то подевались. Он немного успокоился, когда увидел Джабира, ковыляющего так, будто его лягнул копытом мул.

Как только Джабир поднял голову, Дэйн моментально выпрямился как ни в чем не бывало.

— Что с вами? — кротко спросил он. — Давно не ездили?

— Мой друг, — простонал Джабир, — я никогда раньше не ездил на верблюде или какой-нибудь другой твари. Арабы в основном живут в городах и обычно путешествуют на автобусе или машине.

— Не отчаивайтесь, — сказал Дэйн. — Скоро привыкнете. Главное — это расслабить колени.

— Я с удовольствием расслабился бы весь, — ответил Джабир, — в одном подходящем месте в Бейруте. Но прежде всего я бы убрался из этой дурацкой пустыни подальше. Ума не приложу, как кто-то может жить здесь по собственной воле!

— Через несколько дней мы уже будем на побережье, — успокоил его Дэйн.

— Хорошо бы! Они как раз совещаются по этому поводу.

В отряде было десять всадников, все ракканцы, кроме одного кочевника-халиди; Майид был из Авазим, Джабир — из Рабата и Каира, а Дэйн — из Соединенных Штатов. Итого — их было тринадцать человек — число символическое, о чем никто из них не задумывался.

Вероятно, Майид и остальные ракканцы разошлись во мнениях. Обсуждение, начинавшееся приглушенным шепотом, перешло в крики, вопли и общее возмущение. Все разговаривали так громко и быстро, что не слышали друг друга и были готовы вцепиться собеседнику в лицо.

— Надеюсь, они сообщат нам о своем решении, — сказал Дэйн.

— Не сомневаюсь, если только они когда-нибудь придут к нему, — отозвался Джабир. — Эти кочевники — самые вздорные и упрямые создания на свете. Они могут спорить о пустяках до бесконечности и так и не прийти к соглашению.

Наконец Майид отделился от остального отряда и подошел к Дэйну и Джабиру. Он с негодованием качал головой, как человек, вконец выведенный из себя.

— Похоже, — начал он, — дела идут не так, как ожидалось. Но, с другой стороны, этого можно было ожидать. У тебя тоже так бывало, Дэйн?

— Конечно, а что случилось?

— Здесь мы должны были встретиться с двумя рафиками, — пояснил Майид. — Но пришел только один.

— А мы не можем обойтись одним рафиком, раз на то пошло?

— Могли бы, если бы пришел нужный. Но явился не тот, которого ждали. Этот нам потребуется позже. Вот и все дела.

— Я чего-то не понимаю, — сказал Дэйн. — А что такое рафик?

— Я думал, это все знают! — удивился Майид. — Чтобы долго не объяснять, приведу пример. Скажем, тебе нужно проехать по пустыне через земли определенного клана, ну, как нам сейчас. А люди из этого клана могут напасть на тебя или взять в плен, чтобы потребовать выкуп, или убить, чтобы забрать твое ружье и верблюда, а то и просто от нечего делать. Чтобы такого не случилось, ты нанимаешь рафика — человека из того же клана, по чьей земле тебе нужно проехать, а он обеспечивает безопасность тебе и твоим товарищам. А если тебе предстоит проехать через несколько кланов, значит, столько рафиков и нужно нанимать.

— Сколько рафиков понадобится нам? — спросил Джабир.

— Два. Один проведет нас по землям клана Авазим, а второй — Бани Халиди, которые тянутся до самого Катифа. Человек из Бани Халиди пришел, как и обещал, а азми, который нужен нам именно сейчас, пропал. Этот мерзавец, наверное, застрял в борделе или до одурения нажрался «кат».

— А кто-нибудь другой мог бы провести нас? — спросил Дэйн.

— Да, у нас есть парень, который знает эту местность, — сказал Майид. — Но он не может выступать в роли рафика, поскольку это земля не его клана.

— Постой, — спохватился Дэйн. — но ты же сам из Авазим, разве не так?

— Так, — согласился Майид. — Я пару раз об этом говорил. Но, к сожалению, я не могу быть рафиком.

— Почему? — поинтересовался Джабир.

Майид дернул плечом и сплюнул.

— Наверное, я не говорил вам, но я из кочевья Азарима, которое враждует с остальными — с Хадали, Мухалиба и Шакфа. С южной ветвью клана, Мусахима, у нас война, и почти со всеми Мувайиха тоже. Потому рафик должен быть из нейтрального кочевья — например, Факу или Алайхат.

— А почему вы враждуете между собой? — спросил Джабир.

— Это вопрос интересный, — сказал Майид. — Тут замешаны спорный колодец, коварная женщина и дорогой оманский верблюд. Когда у нас будет время, я с удовольствием расскажу вам о нашем клане. Но сейчас…

— Сейчас, — вмешался Дэйн, — не могли бы мы как-то обойти земли Авазим?

— Обойти можно, — ответил Майид, — но если мы возьмем западнее, то попадем на территорию Мутаир, а у них — кровная вражда с Авазим, мы их злейшие враги, не считая клана Лиман. Они прирожденные всадники и стрелки, да и никто не согласится быть нашим рафиком в тех землях.

— Значит, мы останемся здесь и решим, что нам делать дальше? — спросил Джабир. — Нужно же что-то предпринять!

— Понятное дело. Есть другой путь, который предложил я. Свернуть на юг и проехать через земли Авазим без рафика. Постараемся не подъезжать близко к селениям, чтобы о нас никто не узнал. Поедем через болота возле Эйн-аль-Абд, а потом быстро спустимся к побережью Хаса.

— Мне этот план нравится, — сказал Дэйн.

— И мне, — поддакнул Джабир.

— Вы умные люди. Но остальные не хотят ехать через Эйн-аль-Абд, потому что там живут джинны, и те, кто попугливей, туда не суются.

— Глупости какие! — возмутился Джабир. — В нашем случае им лучше засунуть свои суеверия в карман. Их можно переубедить?

— Я старался, но не смог, — признался Майид. — Они ведь простые арабдар, привыкли жить в городе, окруженные со всех сторон каменными стенами, позабыли добродетели своих отцов, но сохранили все их недостатки.

— Итак, — спросил Дэйн, — что будем делать?

— У нас остается только один выход, — ответил Майид. — Ехать, не таясь, в Саудовскую Аравию, по дороге в Эр-Рияд. Дорога хорошая везде, кроме той части, что возле Шиггайг.

— Но тогда мы попадем к Мутаир? — уточнил Джабир.

— Попадем. Но дорога принадлежит не им, а королю. И находится под охраной Сауда, там полно застав и солдат, а Мутаири не любят вызывать недовольство Сауда и шастать по его дороге — по крайней мере в последнее время.

Джабир призадумался.

— Все это хорошо. Саудовцы спокойно относятся к конфликту с Раккой. Они даже могут нам помочь. Тогда мы поднимемся до Сумманских гор, свернем к югу, в земли Бани Халиди, и доберемся до Катифа. Остальные согласны?

Майид кивнул.

— Дэйн, как ты на это смотришь?

— Звучит неплохо, — ответил Дэйн. — Я думаю, попытаться стоит.

— А я не думаю, — заявил Майид с неожиданной злостью. — Я ненавижу саудовцев и не собираюсь переться по их поганой дороге. Вы когда-нибудь видели их солдат? Красноглазые фанатики-ваххабиты, насквозь лживые, особенно те, кто из клана Нейд. Пророк ставил их ниже всех. Шаммар — люди благородные, ничего не скажу, как и Утаиба. Но кто доверится выходцам из Харба или Сбея, этим гадам, которые нацепили королевскую форму и носят королевские ружья?!

— Черт возьми, — взорвался Дэйн, — нам нужно быстро на что-то решиться! Потому, если ты не хочешь ехать по дороге в Эр-Рияд…

— Я так не говорил, — огрызнулся Майид. — Я только высказал все, что думаю. Солдаты — это еще хуже, чем кочевники, и мне не хотелось бы попадаться им в лапы.

— Но ведь саудовцы на нашей стороне, — напомнил ему Дэйн.

— Никто не может считаться другом, пока не докажет, что он не враг! — отчеканил Майид. — Мне этот план не по душе, его придумали эти горожане. Но кто будет меня слушать? Давайте отправляться, чего уж там.

Майид резко развернулся и пошел к своему верблюду. Отряд оседлал своих скакунов и двинулся быстрой рысью, оставляя за спиной красный диск солнца и держа курс на Тавал-аль-Мутаир и дорогу в Эр-Рияд.

Глава 10

Над Раккой медленно разгорался рассвет, солнце лениво подымалось из-за Персидского залива, день обещал быть жарким и безветренным. В Зокало Чико прихромал взвод солдат, изнуренных и злых после неудачных ночных поисков подозрительного американского нефтепромышленника. Они поглядывали на солнце и обсуждали проклятую погоду — жара, повышенная влажность и ни малейшего ветерка. Было тридцатое августа, на небе взошла звезда Канопус, но шамал все еще отказывался дуть, и лето не спешило уходить. Это было просто невыносимо: в такие дни хотелось либо убить кого-то, либо самому покончить с жизнью, либо, на худой конец, сойти с ума. На остальное просто не хватало сил.

На северной стороне площади, в центральном здании, на четвертом этаже даже позабыли выключить свет. Вошел полковник Зейд, расстегнул пояс с кобурой и бросил его на стол. Его форма утратила былую опрятность, а его волосатые руки не переставали сжиматься в кулаки. Он был по горло сыт этой проклятой Раккой и той игрой в кошки-мышки, которую ему приходилось вести. Он солдат, а не какой-то вонючий политик! Он человек действия; ему не терпелось пустить в ход пулеметы, винтовки, мортиры. Он бы…

— Не получилось? — мягко промурлыкал Хаким.

Иракский спецагент валялся на кушетке, обдуваемый двумя вентиляторами. Зейд глянул на него и нечеловеческим усилием подавил в себе желание выхватить браунинг и дважды выстрелить в Хакима — в оба наглых глаза.

— Не получилось, — сказал полковник. — Нам удалось захватить одного из них — кочевника из Авазим, который должен был провести их, как рафик, через земли своего клана.

— Мне бы хотелось поговорить с ним.

— Боюсь, это невозможно, — сказал Зейд. — Этот человек сказал что-то оскорбительное, солдаты начали его бить и случайно свернули ему шею.

— Как неосторожно!

— Это со стороны азми было неосторожно дразнить солдат. А все из-за погоды.

— Я не думаю, что в Багдаде это сочтут достаточным оправданием, — сказал Хаким. — Мне повезло, я тоже нашел одного человека. Он не был с теми, кто удрал, но, по-моему, он что-то знал.

— Правда?

— Да. Я столкнулся с ним возле «Ворот Мекки» во время утренней прогулки.

— Вы полагаете, что он связан с освободительным движением?

— Возможно, — ответил Хаким. — Он местный, образованный и довольно шустрый молодой человек. Интересный тип, его нужно было взять на заметку и подробно расспросить.

— Кто он такой?

— Хасан эль-Дин эль-Аоуди, геолог.

— Что он вам сказал?

— Да ничего, — грустно ответил Хаким.

— И вы не смогли раскрыть ему рот?

— Это было нетрудно, — ответил Хаким. — Рот у него и так был раскрыт дальше некуда, но без моей помощи. Гиены уже выпотрошили его, но лицо еще можно было узнать.

— Как он был убит?

— Нож под ребра.

— Кто это сделал?

— Возможно, его враги, по каким-то своим соображениям. А может, и друзья, у которых были свои причины.

— Я не понимаю ваших загадок, — проворчал Зейд.

— Это довольно легкая загадка, — улыбнулся Хаким.

— О Аллах! Может, это вы его убили?

— Возможно, — сказал Хаким. Он с неохотой поднялся. — А теперь, комендант, если вы предоставите мне машину и моих людей, я вас покину.

Зейд даже не подозревал, что Хаким притащил кого-то из своих людей в Ракку. Но он не подал виду и сказал:

— Зачем машину? Мой шофер отвезет всех вас в аэропорт. И вечером вы будете уже в Багдаде.

— Но нам не нужно в Багдад, комендант.

— Не нужно? Значит, в Басру?

— Увы. Я собираюсь последовать за американцем и его спутниками.

Полковник Зейд на какое-то мгновение онемел. Потом выдавил:

— Вы собираетесь преследовать их? На машине?

— Ну, конечно же. Это моя работа — побеждать там, где вы проиграли. И я начну погоню на машине, и только одному Аллаху известно, что будет дальше.

— Они, должно быть, уже покинули территорию Ракки. И едут по Саудовской Аравии, — сказал Зейд.

— Вполне возможно. Я тоже еду в Саудовскую Аравию.

— А что скажут на это саудовцы?

— У нас много паспортов и документов, — ответил Хаким. — Проблем не предвидится.

— Хорошо, — одобрил Зейд. — Значит, вы едете в Саудовскую Аравию. А потом?

Комендант подошел к стене, на которой висела карта Ирака, Аравии и Персидского залива.

— Посмотрите! — подозвал он спецагента. — Саудовское королевство занимает тысячи квадратных миль. Но вы, наверное, выберете побережье Хаса?

— Да, именно его.

— Это понятно. Но где на побережье? Они могут покинуть Саудовскую Аравию где-то между вот этой точкой и Салвой — промежуток около трехсот миль.

— Точнее, триста двадцать четыре, — сказал Хаким.

— Да и Салва — это еще не предел мира. Они могут направиться в Катар, в нейтральные земли, в Оман… В Хадрамаут или Йемен…

— …Или в Африку, или на луну, — закончил Хаким. — Успокойтесь, комендант, ваше воображение шутит с вами дурные шутки. Они такие же люди, как все остальные; они могут далеко не все, и к тому же они связаны по рукам и ногам своими обязанностями. И если уж я способен догадаться, что они собираются предпринять, то я могу понять и то, что они никогда бы не стали делать.

— Не понимаю, — признался полковник, усаживаясь в кресло. — Я простой солдат. Ваши догадки кажутся мне волшебством.

— Это моя работа, — сказал Хаким. — Просто работа. Хотя, надо признать, она потруднее, чем командование дивизией или парочкой бригад… К тому же у меня есть свои источники информации, как вы успели заметить.

— Да, пожалуй. А кто доставлял вам сведения в Ракке?

— Увы, я не могу этого открыть, я в ответе за своих информаторов.

— Нет, вы скажете! — настаивал Зейд. — Все-таки комендант здесь я!

— Возможно, я скажу вам об этом позже… если вы останетесь комендантом. А теперь, могу ли я получить машину?

— Возьмите белый «Бьюик», который стоит у входа.

Хаким покачал головой.

— Если вы не возражаете, я бы предпочел машину без номера иракской дипломатической службы.

— Тогда возьмите голубой «Шевроле», с кувейтским номером. Ключи в машине. Вам еще что-нибудь нужно?

— Больше ничего, полковник. До свидания, и спасибо за гостеприимство.

— Счастливого пути, Хаким.

— Благодарю. И вам счастливо, комендант.

Хаким вышел, а полковник Зейд еще долго сидел в кресле, задумчиво глядя на телефон. Он понимал, что комендантом ему больше не бывать. Куда его пошлет Багдад? Наверняка в какой-нибудь паскудный форт в пустыне или в болота под Аль-Курной. Может, его даже понизят в звании, а то и расстреляют, если решат, что он пагубно повлиял на события.

Он слишком устал быть постоянно начеку.

Зейд продолжал тупо пялиться на телефон, пока в голову ему не пришла одна мысль. Он ведь может позвонить на саудовский форпост и предупредить, что мимо них проследуют иракский спецагент и его помощники. Может, они пристрелят Хакима или, на худой конец, посадят в тюрьму лет на двадцать. Конечно, это не спасет его самого, но хоть какое-то удовлетворение он получит.

Но это была идея, которая приходит только в такую отвратительную погоду. Самоубийство, убийство, помешательство… Единственное, что удерживало от подобных действий — это безмерная усталость.

Тем не менее Хаким мог предугадать и такой вариант и принять меры предосторожности. Он был умным мерзавцем.

Глава 11

Отряд Дэйна весь день двигался размеренной рысью. Они остановились только раз, у колодца Кабари Вадха. Там им встретилась небольшая группа сбейских овцеводов, которые гнали стадо из Кувейта. Овцеводы поделились последними сплетнями об измученных иракских солдатах, исколесивших вдоль и поперек все земли Ракки. Новости были встречены всеобщим ликованием. Еще ракканцам рассказали об убийстве молодого инженера-геологоразведчика по имени Хасан, родом из Аоудиса. Убийца все еще не найден.

Услышав об этом, ракканцы ничем не выдали своих чувств. Джабир отошел в сторону, и Дэйн последовал за ним.

— Ты его знал? — спросил американец.

Помрачневший Джабир ответил:

— Знал, и очень хорошо. Он сочувствовал нашему движению и вообще был моим другом.

— Как ты думаешь, кто мог его убить?

— Иракцы, скорее всего. Нам известно, что в Ракке сейчас действует один из спецагентов Багдада. Человек по имени Хаким. Если он в чем-то заподозрил Хасана, он мог таким способом заставить его замолчать навеки.

— Я только раз встречался с Хасаном. Он показался мне славным парнем.

— Он был гораздо лучшим человеком, чем я. Нельзя оставить его смерть неотмщенной, — сказал Джабир.

Дэйн кивнул.

— Пойдем, надо держаться вместе со всеми.

* * *

Возле колодца Кабари Вадха ракканцы пробыли не больше получаса — только пополнили запасы воды и двинулись дальше.

Если они и были «мягкотелыми горожанами», как говорил Майид, то ничем этого не показывали. Ракканцы ели, пили и справляли естественную нужду не сходя с седел, не останавливая верблюдов. Это были жилистые, выносливые люди, как будто скрученные из проволоки. Дэйн надеялся, что тоже сумеет не ударить в грязь лицом.

Его колени уже давно перестали болеть и почти одеревенели. Подобно Джабиру, он старался не думать о боли, усталости и других неудобствах похода, как и о сомнительном успехе своего дела. Он понимал, что, если начнешь себя жалеть, станет только хуже. Правда, у него не было под рукой маленького мешочка с «кат», чтоб облегчить страдания.

Королевская дорога, тянувшаяся на севере от Кувейта к Эр-Рияду, по западным меркам не представляла собой ничего особенного. Дэйн слышал, что от нефтеносных районов к этому городу проложили недавно новую асфальтированную дорогу, ноона проходит далеко на юге. Таких же дорог, по которой они сейчас ехали, Дэйну раньше видеть не приходилось. Засыпанная гравием, она вилась между пологими песчаными холмами. Унылое однообразие безжизненной желто-серой пустыни нарушали только изредка попадавшиеся камни и убогие клочки кустарников. Но даже такая дорога была куда лучше рыхлого сухого песка, полосы которого время от времени попадались на пути.

В оазисе Вабра Майид встретил какого-то рашиди, возвращавшегося из Эр-Рияда на грязном заморенном верблюде. Они разговорились, предоставив усталым путникам возможность хоть немного передохнуть. Беседа оказалась долгой и оживленной, поскольку в клане Авазим было принято жениться только на женщинах клана Рашаида и еще нескольких небольших кланов.

Они разговаривали около часа, и вот Майид с необычайно озабоченным выражением лица степенно подошел к Дэйну.

— Этого человека зовут Абдулла ибн-Худжайлан, он приходится мне троюродным братом по материнской линии. Я лично не особо доверяю этим рашиди — они считают своим господином достопочтенного Мутаира и даже гордятся этим. Но они в самом деле много знают о планах Мутаира, — сказал он.

— И что? — спросил Дэйн.

— Так вот, мой родственник рассказал нечто чрезвычайно важное для нас. Вы помните лошадей?

— Каких лошадей?

— Шавафских лошадей, которые, в общем-то, принадлежат Мутаиру. На одной из них скакал так называемый омани. Помните, этот шавафский конь спас вам жизнь, когда Бен Алима заметил…

— Да-да, конечно, я вспомнил, — сказал Дэйн.

— Так вот. Насколько известно мне и Бен Алиме, эти лошади были проданы Рубаи, в Ирак. Но теперь все немного переменилось. Абдулла говорит, что на Рубаи неожиданно напали враждебные иракские пастушьи кланы во главе с Мунтафиком, — начал объяснять Майид.

Абдулла подошел ближе и прислушался к рассказу родича. Это был коренастый мужчина с бычьей шеей, слепой на один глаз из-за трахомы. Он сказал:

— Я удивлен, что вы не слыхали об этом. Это случилось года два-три назад, во время одного из курдских бунтов. Мунтафик пошел вместе с иракскими войсками, чтоб отплатить за давнюю кровную обиду. Они увели шавафских лошадей и еще много добра.

— Не понимаю, при чем здесь мы, — сказал Джабир.

— Сейчас поймешь, — заверил его Майид и повернулся к Абдулле: — Расскажи им, что случилось потом.

— Весь табун достался Будуру Мунтафику, который был главным у пастухов и понес в этом рейде тяжелые потери. Но он не знал, что с этими лошадьми делать. В этом клане Мунтафик разводят только овец, а ездят на верблюдах — породистые лошади не годятся для того, чтоб пасти на них отары. И ссориться с саудовцами им не с руки, потому что каждый год этот клан кочует в Тавал-аль-Мутаир в Аравии. Но им приходится ладить и с Мутаири, на чьих землях они кочуют.

— Да, щекотливое положение, — согласился Дэйн.

— Они неплохо из него выкрутились, — продолжал Абдулла. — Обсудили это дело с одним из самых влиятельных шейхов Мутаири, который отнесся к ним благосклонно. Видите ли, если принять во внимание старинную вражду, король Саудовской Аравии не мог допустить, чтобы Мутаири выкупили обратно своих лошадей. Но ему не улыбалось и отдавать знаменитый табун иракцам. И шейх посоветовал отправить табун к Харбу, на землях которого живут Мутаири, хотя он сам и является подданным Аравии. Шейх Мутаири рассчитывал, что король со временем поостынет и позволит выкупить табун. Или, может, влияние саудовцев ослабнет и удастся вернуть лошадей в военном походе. И Мунтафик решил продать табун Харбу.

— А это значит, что наш мнимый посланец омани — из клана Харб, — вмешался Майид, — а они — друзья и союзники саудовцев!

— Вы хотите сказать, что саудовцы против нас? — сказал Джабир. — Но это же бессмыслица! С чего бы им нам мешать?

Абдулла Рашанди сказал:

— Ваша политика меня не касается, хотя Авазими всегда исхитрялись извлечь из нее какую-нибудь прибыль. И знать об этом ничего не желаю, я человек благоразумный и не ввязываюсь ни в какие глупые и рискованные авантюры. Но вы сейчас кое-что узнаете о планах саудовцев и тогда поймете, почему они настроены против вас.

— Поторопись же, родич, — сказал Майид.

— Это ясно даже слепому, о мой упрямый Авазими. Заметьте, мы сейчас в довольно крупном и значительном оазисе. Естественно, в нем есть крепость. Она стоит на холме в западной части оазиса. Отсюда даже видна ее верхушка — вон там, за пальмами.

— Да, конечно. Так в чем дело?

— Для меня, в общем-то, ни в чем. Но я отправился в крепость сразу же, как добрался до Вабры, потому что у меня срочное поручение от государственного ведомства в Эр-Рияде относительно моих людей Далула Рашанди, которые сейчас стоят в оазисе Караи — нас несправедливо обвинили…

— Ради Аллаха, Абдулла, рассказывай только то, что непосредственно касается нас!

Абдулла бесстрастно заявил в ответ:

— Я буду рассказывать, как мне удобно. Так на чем я остановился? Ага, я отправился в крепость предъявлять послание от губернатора Суммана, чтобы саудовские солдаты прекратили отбирать наш скот взамен своего жалованья. И пока я стоял во дворе крепости, ожидая, когда кто-нибудь обратит на меня внимание, я услышал щелканье радиопередатчика и бормотание радиста, записывавшего сообщение. Он говорил: «Отряд из двенадцати человек, один — американец, направляется на юг из Ракки, немедленно взять в плен, убивать, только если окажут сопротивление».

Абдулла помолчал немного, наслаждаясь впечатлением от своих слов, потом продолжил:

— Потом радист позвал капитана, но солдат сказал ему, что капитан сейчас в лагере Мубарраз, развлекается с молоденьким пастушком. Радист все равно просил немедленно позвать ему капитана. Тогда солдат сказал: «Вряд ли ему понравится, если его сейчас кто-нибудь потревожит». А оператор заявил: «Очень влиятельным лицам в Эр-Рияде никак не понравится, если его НЕ потревожат!» Солдат досадливо отмахнулся, дескать, он может, конечно, сходить к капитану, только хорошо бы это действительно оказалось такое уж важное сообщение. Радист сердито рявкнул: «Оно ДЕЙСТВИТЕЛЬНО важное! Так что беги к капитану». Это было перед тем, как я вручил сержанту свое послание, а потом я уехал из крепости.

— Давно это было? — спросил Майид.

— Часа три назад, может, чуть больше.

— Почему же ты сразу не подошел к нам и не рассказал?

— Это меня не касалось. У меня полно своих собственных неприятностей, и мне нет дела до чужих. Но я увидел, что вы за люди, а когда понял, что ты — мой родич, решил предупредить вас. Но вы должны уехать отсюда тихо и без спешки, ради моей жизни. И не вздумайте рассказать саудовцам, что я предупредил вас!

— Обещаю! Благодарю тебя, родич, — сказал Майид. — Я твой должник и, да поможет мне Аллах, надеюсь вернуть долг, если останусь в живых… — Он повернулся к ракканцам: — А теперь в седло, мы едем!

Можно было и не командовать: как только Джабир услышал, что могут возникнуть осложнения с саудовскими солдатами, он пошел к остальным и все им пересказал. Верблюдов сразу же оседлали, погрузили на них поклажу. Все забрались в седла, и отряд неторопливой рысью потрусил прочь.

Дэйн и Майид тоже сели на верблюдов и присоединились к остальным. Дэйн спросил:

— Почему именно сейчас?

— Один Аллах знает, да еще саудовцы, — ответил Майид. — Будьте настороже и приготовьте винтовки. Скоро будет видно.

Они съехали с риядской дороги и инстинктивно повернули восточнее, к побережью. Оазис еще не закончился, отряд проехал мимо нескольких маленьких грязных деревушек, между которыми росли финиковые пальмы вперемешку с жалкими клочками кустарников.

— Проклятье, почему они не нападают?! — вырвалось у Джабира.

— Может быть, солдат не сразу отыскал сержанта, — предположил Майид. — А может, они поджидают нас за деревней, на случай если придется стрелять.

Они продолжали двигаться к востоку, и вот за последней кучкой маленьких грязных хижин развернулась иссушенная солнцем пустыня. В вечернем свете она казалась серо-коричневой, а несколько приземистых хижин выглядели почти черными на фоне темнеющего неба.

Неожиданно Майид сказал:

— Они прячутся за теми хижинами!

— С чего вы взяли? — удивился Джабир.

— Я почуял их запах, — с достоинством ответил Майид. — Я различаю запах новой кожи от их амуниции и запах бензина от грузовика. Они нападут, как только мы покажемся из-за хижин.

— Но они же собираются взять нас живыми! — напомнил Джабир.

Майид пожал плечами.

— Гораздо проще убить нас и сообщить в Эр-Рияд, что мы оказали сопротивление.

Дэйн сказал:

— Хорошо, теперь пусть кто-нибудь спешится и делает вид, что поправляет на верблюде груз.

Майид шепотом передал распоряжение, и один из ракканцев спустился на землю и начал возиться с багажом. Остальные остановились и ждали.

— Что вы думаете о контратаке? — поинтересовался Дэйн.

Джабир кивнул, а Майид сказал:

— Обхитрить хитрецов — самая лучшая тактика на войне. Давайте разделимся и внезапно нападем с двух сторон из-за хижин!

— Может, они на это и рассчитывают?

— Вполне возможно… Тогда что?

— Насколько крепкие стены у этих развалюх? — спросил Дэйн.

— Их запросто можно пробить ногой.

— Прекрасно. Значит, несколько человек поедут вперед, но повернут, как только начнется стрельба. Остальные объедут хижины с флангов. Вы, я и Джабир поедем напрямик через хижины.

— План мне нравится, — сказал Майид. — Дэйн, вы должны были родиться бедуином! Теперь нам остается только положиться на удачу.

Джабир сказал:

— Надо ехать! Нельзя же перекладывать тюки всю ночь напролет!

— Пора! Повторю еще раз: первые трос едут вперед и поворачивают, как только загремят выстрелы, остальные — в объезд, а мы втроем будем прорываться напрямик, по центру. Видите тот холм в трех сотнях ярдов отсюда? Там соберемся, если останется, кому собираться.

Джабир пересказал план остальным. Дэйн спросил Майида:

— Как вы считаете, наши люди с этим справятся?

— Кто знает? Я уже говорил вам, это Арабдар, привычные больше к городу, чем к пустыне. Им, конечно, далеко до настоящих бедуинов. Но они все равно держатся неплохо.

— Скоро все решится. Все готовы, Джабир?

Джабир кивнул.

— Тогда скажи, чтоб тот заканчивал с тюками, и пусть первые трое отъезжают.

Джабир отдал приказания. Как только всадники двинулись, Майид сказал:

— Это будет славная заварушка, Дэйн! Если, конечно, нас тут не пристрелят.

Глава 12

Первые три всадника двинулись вперед медленно и без малейшего воодушевления. Они прекрасно поняли план контратаки, но не видели причины, по которой именно им придется принять на себя первый залп. Это было нечестно, это было ужасно несправедливо, но времени на споры не оставалось. И они поскакали вперед, надеясь на счастливую случайность. Им оставалось лишь молиться, а там — будь что будет, по воле Аллаха!

Трое всадников выехали за ряд убогих строений и, едва завидев отблески последних лучей заходящего солнца на стволах винтовок притаившихся в засаде солдат, соскочили на землю, прячась за телами своих верблюдов. Хриплый голос выкрикнул команду, загремели выстрелы, верблюды повалились на землю и забились в агонии.

В это же самое время еще две группы всадников быстрым галопом объехали хижины с двух сторон и с пронзительными дикими воплями налетели на сидевших в засаде солдат, беспорядочно паля из винтовок. Солдат было не так уж и много, и они смотрели в основном на первую группу всадников. Но там был еще и пулемет пятидесятого калибра, развернутый как раз на нападавших с тылу. Саудовцы тоже слышали кое-что о контратаках.

Но пути к отступлению не было, потому что верблюда, который несется галопом, остановить и даже повернуть практически невозможно. И ракканцы поскакали прямо на вражескую позицию, завывая, как безумные дервиши.

Пулеметчик от неожиданности растерялся и нажал на гашетку, не успев как следует нацелить свою машину. Тяжелый ствол тут же запрокинулся от отдачи, и первая очередь пуль ушла в небо. Отчаянно матерясь, пулеметчик покрепче ухватился за рукоятку и сумел развернуть ствол, так что даже успел подстрелить одного из всадников и проделать ровную линию дырок в одной из седельных сумок. Но тут всадники налетели на него и копытом верблюда пулеметчику пробило череп, так что его мозги вылетели на песок.

Дэйн, Джабир и Майид, как и собирались, поскакали напрямик через последнюю хижину. Могучие верблюды легко проломили переднюю стену, и всадники рванули вперед, мельком заметив женщину с тремя маленькими ребятишками, которые забились в угол, стараясь не попасть под копыта и обломки глиняной стенки. Задняя стена сразу же рухнула под напором животных, и трое всадников оказались в самой гуще растерянных и перепуганных солдат. Ракканцы, нападавшие сзади, как раз только что налетели на засаду, учинив здесь жуткий переполох.

В такой беспорядочной толпе стрелять из ружей было бы чистым самоубийством, поэтому Дэйн и Джабир пришпорили своих верблюдов и понеслись вперед, раздавая направо и налево удары прикладами. Майид выкрикнул какую-то непристойность и соскочил с верблюда.

Ракканцы, не в силах унять разгоряченных животных, ломились прямо по головам саудовских солдат и старались держать к приметному холму, который показывал Дэйн.

Майид с карабином в одной руке и длинным ножом в другой, проложил себе дорогу обратно к верблюду и ловко взобрался в седло. Дико щерясь, он крикнул Дэйну:

— Ну что, поехали? Или, может, лучше останемся и перебьем этих собак?

— Двигаем отсюда, и по-быстрому!

Верблюдам тоже не терпелось выбраться из этой свалки. Как только толпа солдат осталась позади, верблюды, выкатив глаза и оскалив пасти, рванули бешеным галопом куда подальше. Пожалуй, сейчас они могли бы дать фору и газелям.

Позади сержант хрипло выкрикивал какие-то приказания во всю силу своих легких, стараясь хоть как-нибудь привести солдат в чувство. Четверо солдат торопливо разворачивали станковый пулемет, но так суетились, что перестарались и опрокинули его на землю. Пока они поставили пулемет на место, отряд Дэйна уже убрался из зоны обстрела. Солдаты все равно начали стрелять, хотя бы для того, чтобы доказать самим себе, что с боевым духом у них все в порядке.

— Великолепно! Просто великолепно! — крикнул Майид. — Я сложу поэму об этой битве! Какое изысканное и утонченное искусство боя!

— Да, неплохо вышло, — согласился Дэйн.

Перед ними вырос тот самый одинокий холм, возле которого собрались остальные участники экспедиции — взволнованные, радостно возбужденные, вдохновленные успехом. Сейчас они чувствовали себя непобедимыми.

— Потери есть? — спросил Дэйн.

Один из ракканцев ответил:

— Хасса подстрелили из пулемета, когда мы напали сзади, а Мазайад погиб, когда пробивались сквозь саму засаду. Да еще Ридана из первой группы убили из винтовки.

— Раненые есть?

— У меня слегка задето бедро, но рана поверхностная, ничего серьезного. А Амару попали в живот, он не протянет и часа. Убили двух верблюдов, одного ранили — и вылечить вряд ли получится, и еще одного слегка задело.

— Трое убитых, один тяжело ранен, скоро умрет — ничего себе атака! — раздраженно произнес Дэйн.

— Отличная атака! — возразил ракканец. — Мы перестреляли не меньше пятнадцати этих собак!

Сам Дэйн насчитал только шесть или семь, может, еще одного-двух не заметил. Но он не стал ничего говорить, пусть себе наслаждаются победой.

— Значит, мы потеряли четверых людей, считая и Амара, и трех верблюдов, — сказал Майид. — Придется двоим ехать вместе. Ты, Омар, и ты, Бадр, вроде бы полегче остальных. Залезайте вдвоем на верблюда Ридана. Но сперва снимите воду и поклажу с убитых животных. Пошевеливайтесь, нам надо поскорее убираться отсюда!

Когда тюки с мертвого верблюда перегрузили на оставшихся, раненный в живот Амар уже едва дышал. Он был без сознания, и пульс на шее почти не прощупывался.

— Нам некогда ожидать, пока он помрет! — заявил Джабир. — Поехали, надо торопиться!

Все согласились. Амара оставили лежать на песке, подложив ему под голову шерстяную попону и прикрыв живот плащом, чтобы по ране не ползали мухи. Отряд рысью потрусил на восток, к побережью.

— Куда мы едем? — спросил Джабир.

— Не знаю. Обсудим позже. А пока что надо убраться отсюда как можно дальше, — ответил Майид.

Дэйн и Джабир кивнули в знак согласия. Всадники держались тесной группой и скакали довольно медленно, чтобы верблюды немного отдохнули после боя. Позади вспыхнул и погас последний солнечный лучик — как будто кто-то погасил свечу. И на пустыню внезапно опустилась ночь.

Глава 13

Полчаса спустя Дэйн спросил Майида:

— Зачем ты спрыгнул с верблюда посреди боя?

— Чтобы они не смогли сразу погнаться за нами!

— Как это?

— Я добрался до их грузовика и проделал дыры в обеих передних покрышках.

Джабир спросил:

— Разве у них нет запасных?

— Есть, конечно, только вряд ли во всем Вабра найдутся еще одни специальные покрышки для езды по сыпучим пескам!

— Неплохо сработано. А пока ты там орудовал, ты случайно не выпустил пару пуль в мотор этого их грузовика? — спросил Дэйн.

Майид схватился за голову:

— И как я не додумался?! Шайтановы дети! Правда, во время боя всегда так — ты нацеливаешься на что-то одно, и все остальное напрочь вылетает из головы.

— Они могут починить покрышки, — заметил Джабир. — На это уйдет час, а то и меньше, и они погонятся за нами. Быстро эти грузовики ездят по песку?

— Гораздо быстрее, чем верблюд, скачущий галопом, — ответил Майид.

— Так надо ехать быстрее!

— Еще не время. А то мы заморим верблюдов насмерть.

Некоторое время ехали молча. Потом Дэйн сказал:

— Они не станут гнаться за нами ночью. А наутро ветер заметет все следы.

— Не важно, что там сделает ветер, — уныло отозвался Майид. — Во всех этих саудовских крепостях есть охотники клана Мурра. Их мастерство вошло в пословицу. Это люди из самой южной пустыни, почти безлюдной и выжженной солнцем. И эти мурра, глянув на след верблюда, могут тут же рассказать, какого верблюд пола, молодой он или старый, свежий или загнанный, белый или коричневый, могут даже угадать, будет ли у верблюдицы потомство. Глянув на любой холмик, который для вас или для меня — просто кучка песка, нанесенного ветром, мурра может узнать, вправду ли это работа ветра или же кто-то оставил свой след. А уж если это в самом деле чей-то след, мурра поймет по нему, куда тот след ведет, и сколько народу здесь прошло, и даже тяжелой ли была их поклажа!

— Очередная красивая байка! — недоверчиво бросил Джабир.

— Погоди немного и убедишься сам, — невозмутимо ответил Майид. — Все, что мы выиграем за ночь, саудовцы наверстают за завтрашний день на своем грузовике… О Аллах, ну почему я не стрельнул в мотор?!

— Сколько ехать отсюда до побережья? — спросил Дэйн.

— Примерно две ночи и два дня, — ответил Майид. — Это если мы загоним верблюдов насмерть.

— А сколько надо саудовцам, чтобы нас перехватить?

— Ночь, день и еще ночь. Это самое большее. Если у них хороший грузовик, они справятся даже быстрее.

— Не особо радужные перспективы. Есть какие-нибудь мысли на этот счет, Джабир? Майид?

Джабир покачал головой. Майид сказал:

— Нам остается только молиться. Но добраться до Катифа мы сможем только чудом.

— Возможно, чудо нам и не понадобится, — сказал Дэйн. — Мы теперь едем не в Катиф.

Джабир в изумлении уставился на него и возразил:

— Но мы должны ехать в Катиф! Там нас ждет лодка и машина, все уже давно подготовлено!

— Знаю. Как раз поэтому мы туда и не поедем, — ответил Дэйн.

— Ничего себе объяснение! — негодовал Джабир.

— Все до смешного просто. Кому-то известно почти все, что мы запланировали. Это очевидно. Кто-то знал, что мы поедем риядской дорогой и обязательно будем проезжать Вабру. Этот кто-то предупредил саудовцев, которые с недавних пор стали относиться к нам не очень-то дружелюбно. И конечно, ему известно, что мы направляемся в Катиф. Поэтому там нас скорее всего будут поджидать, если, конечно, саудовский патруль не перехватит нас по дороге.

— Никак не могу понять, почему саудовцы пытаются нам помешать? — сказал Майид.

— Что ж тут непонятного? — отозвался Джабир. — Они попросту еще раз нас предали — эти саудовцы известны своим вероломством.

— Так-то оно так… Только какое-то странное у них на этот раз предательство.

— Стоит ли над этим сейчас раздумывать? — сказал Джабир. — У нас имеются более насущные заботы, разве не так?

— Не скажи. Если мы сообразим, что происходит, мы, может быть, сумеем выпутаться из этих неприятностей, — возразил Дэйн. — Что ты там говорил, Майид, про странности саудовцев?

— По-моему, они слишком перемудрили со своими хитростями. Согласитесь, мы и так верили, что они наши друзья. Они раздобыли именное кольцо Рауди — или хорошую подделку — и послали человека в Ракку передать Бен Алиме, что он должен убить Дэйна. Все хорошо и разумно. Союзники получают разные послания. Но к чему тогда эти сложности с посланником? Зачем им говорить, что он омани и приехал прямо из Катара, от Комитета, а не от Харба из Эр-Рияда? С этим именным кольцом Бен Алима точно так же поверил бы посланию и от саудовцев. Я немного разбираюсь в интригах и должен заметить, что чрезмерное усложнение только сводит на нет все усилия.

— Но, с другой стороны, зачем бы это саудовцам на нас нападать? А они именно это и делают, мы уже убедились, — сказал Джабир. — Получается, они помогают своим врагам — иракцам? Да ни за что на свете!

— Но по какой-то загадочной причине они все же на нас напали, — заметил Дэйн.

— Возможно, саудовцы на этот раз хотят выступить против самой Ракки? — предположил Майид.

— Наверняка так и есть! — поддержал его Джабир. — В конце концов, ну кто не польстится на кусок земли, насквозь пропитанной нефтью, пусть даже у себя дома этой нефти хоть залейся? Но саудовцам нет смысла замышлять такое, потому что Ирак ни за что этого не допустит. Иракцы могут спокойно остаться в стороне и даже признать независимость Ракки, если революция победит. Но они непременно двинут свои армии через Хайяру и раздолбают саудовцев в пух и прах, если те захватят хоть один квадратный метр ракканской земли.

— Иракцы и сами могут захватить Ракку, — сказал Дэйн. — И саудовцы наверняка об этом знают.

— Конечно, знают! Но кто знает, что за всем этим стоит, Дэйн-саид? — продолжал Джабир. — Учитывая, что вы у нас не предатель — а мы уже успели в этом убедиться…

— Ну, спасибо… Черт их знает, этих саудовцев, — почему они вдруг решили на нас напасть? Лучше давайте подумаем, куда нам теперь деваться.

— Вы в самом деле думаете, что они поджидают нас в Катифе? — не сдавался Джабир.

— Вы еще сомневаетесь?

— Конечно, это не лишено смысла… Мне просто очень жаль, что все приготовления пойдут прахом. И оттуда так близко до англичан в Бахрейне, так близко до Катара!

— Ничего не поделаешь. Надо придумать что-то другое, — сказал Дэйн.

— Может, у нас получится перехитрить саудовцев? — сказал Джабир. — Что, если мы поедем как будто в сторону Катифа, а потом резко свернем и свяжемся с иностранными нефтяными компаниями в Дахране?

— Мы можем обмануть саудовцев, но не их мурранского следопыта, — заметил Майид. — И до Дахрана ехать на полдня дольше, а мы и так проигрываем во времени.

— Так что ты предлагаешь? — спросил Джабир.

— Надо ехать прямо к побережью со всей скоростью, на которую способны наши верблюды. Будем держать напрямик к Джубаилу или Бахри. Это довольно крупные порты рыболовов и ловцов жемчуга. И это ближайшие отсюда города на побережье Хаса.

— Как раз этого саудовцы от нас и ожидают! — сказал Джабир.

— Мы не можем замахать руками и взлететь на небо — хотя уж этого-то саудовцы от нас точно не ожидают! Что скажешь, Дэйн?

— Чего тут говорить! Сколько мы выигрываем во времени, если поедем в Джубаил вместо Катифа?

— Полдня. Если очень повезет — день.

— Значит, так и сделаем. Майид, ты знаешь туда дорогу?

— Конечно! Джубаил стоит на землях моего клана, на земле Авазим! Я знаю здесь каждый холмик и каждую долину, каждый камешек и каждую горсть песка!

— Не забывайте, что у нас нет рафика для Джубаила! — напомнил Джабир.

— В самом городе документы нам не понадобятся, а в пустыне — пули саудовцев ничем не лучше пуль азми.

— Что ж, решено! Майид, нельзя ли ехать побыстрее? — спросил Дэйн.

— Попробуем. Хэй-я, вперед! — и он подстегнул верблюда. Верблюд побежал быстрее, фыркая и ворча. Остальные животные старались не отстать от вожака.

Дэйн сказал Джабиру:

— Главное, не напрягай колени! В этом весь секрет езды на верблюде.

— Дэйн, ты иногда бываешь жутким занудой!

— О тебе же забочусь! — откликнулся Дэйн. Дальше разговаривать стало некогда — американец был полностью поглощен скачкой и старался не напрягать колени.

Глава 14 День шестой

Всю ночь всадники скакали в быстром темпе, заданном с вечера Майидом. Звезды в бездонном небе над пустыней сияли необычайно ярко, так что Дэйн, глядя на небо, позабыл даже о хрусте песка на зубах и почти не замечал тяжелого животного запаха, исходившего от разгоряченного скачкой верблюда. Почти, но не совсем.

Чернота неба сменилась глубоким серым цветом, звезды начали гаснуть. Майид взял прядь волос и поднял их к небу. Он заявил, что уже может различить волосы на фоне неба, так что пришло время для утренней молитвы. Отряд остановился, все спешились и сотворили намаз. Как только моление окончилось, Майид скомандовал отправляться, не позволив даже выпить утреннюю чашечку кофе. Можно попить воды и пожевать сушеного мяса, не сходя с седла, и можно будет хоть год потом давать отдых ногам — если удастся ускользнуть из Саудовской Аравии.

На небе сменилось бесчисленное множество оттенков серого, звезды медленно меркли и наконец угасли совсем. Впереди над горизонтом блеснул край солнца цвета львиной шкуры, но бледные пока солнечные лучи не прогнали ночного холода. Солнце быстро поднималось, безжалостный ослепительный свет озарил каждую трещину, каждую морщину на истерзанной пустынной земле. С северо-запада потянуло легким ветерком — Майид назвал его «шамалем». Это означало, что смертоносная летняя жара заканчивалась, близились осенние муссоны.

К полудню Майид довел отряд до небольшого колодца, называвшегося Аркайми. Там, кроме них, никого не оказалось, и путники жадно припали к воде, напоили верблюдов и наполнили свежей водой бурдюки и фляги. Быстро пообедали. Майид сказал Джабиру и Дэйну, что это их последняя остановка в северной части Джафурской пустыни. До самого Джубаила или Бахри на побережье Хаса им больше не встретится ни одного поселения, ни одного колодца. Но другим Майид этого говорить не стал, чтобы не волновать понапрасну непривычных к пустыне ракканцев.

Впереди лежало полторы сотни миль пустыни, местами каменистой, но в основном песчаной. Большинство ракканцев тяжело пережили вчерашний отчаянный прорыв сквозь засаду саудовских солдат и сейчас были угнетены, буквально выбиты из колеи. Верблюды очень устали после долгого изнурительного лета и не были готовы к такому длительному и напряженному переходу.

— Погляди, какие у них маленькие и сморщенные горбы! — сказал Майид Дэйну. — За последние месяцы беднягам пришлось немало потрудиться. На этих верблюдах нельзя ехать так далеко! На них сейчас вообще лучше не ездить. Беднягам нужен хороший уход и кормежка и небольшие прогулки по паре миль в день.

— Все это прекрасно, но саудовцы повисли у нас на хвосте и буквально дышат нам в затылок…

Майид со вздохом произнес:

— Да, придется загнать их до смерти. Только вот как быть, если они падут до того, как мы выберемся на побережье?

— Тогда нам конец. Если нас и не прикончат саудовцы, пустыня прекрасно с этим справится сама, — отозвался Дэйн.

— Нам нельзя попадаться солдатам! Не забывай, мы подстрелили нескольких саудовцев, и они ясно дали нам понять, что думают по этому поводу. Этого запала хватит на несколько дней, и в конце концов они нас настигнут и приволокут наши головы обратно в Эр-Рияд. Дэйн, мы не должны этого допустить!

— Как же мы сможем им помешать, если уж эти мерзавцы нас поймают?

— Мы примем бой, Дэйн, и будем драться до последнего! Но если они станут брать верх, пообещай, что пустишь пулю мне в голову, Дэйн! И не промахнешься. Ты сделаешь это для меня?

— Конечно, Майид. Обещаю.

— А потом лучше тебе и самому застрелиться, Дэйн-саид.

— Возможно.

Джабир прислушался к разговору.

— Вам не кажется, что это чем-то напоминает дешевую мыльную оперу?

— Если тебе так кажется, попади в плен к саудовцам, — ответил Майид. — Если уж нам суждено проиграть… Джабир, ты слыхал об игре в мяч?

— Естественно.

— Ну да, в нее же играют на всем полуострове! Только саудовские солдаты иногда вместо мяча используют чью-нибудь голову. Правда гораздо чаще пленников просто закапывают по горло в песок, лицом к солнцу. И обрезают веки, чтоб ничего не пропустил. А сами садятся под навесом шагах в двадцати-тридцати и начинают есть, пить и веселиться по-всякому. Так у них принято развлекаться, у саудовских солдат. Если хочешь, могу рассказать еще — поразвлечься они любят!

— Хватит, хватит! Вы, бедуины, такого понapacсказываете! Я вообще предпочитаю не попадаться ни к кому в плен. Не пора ли нам ехать? — спросил Джабир.

— Пожалуй. И неплохо бы этими историями немного постращать наших ракканцев, — сказал Дэйн. — Страх действует лучше всяких стимуляторов.

— Все зависит от человека. Иногда, наоборот, от страха он не сможет и пальцем двинуть! — заметил Джабир.

— Майид, ты лучше знаешь наших ракканцев. Если это их подстегнет, расскажи им парочку своих историй, — предложил Дэйн.

Майид кивнул.

— Хотел бы я рассказать что-нибудь этакое нашим верблюдам, чтобы они бежали сломя голову на край света! Кстати, Дэйн, пришло время сделать еще кое-что.

— Что?

— Сбросить с верблюдов весь лишний багаж, чтоб облегчить ношу. Только не прямо здесь, не на голом месте, где каждый кустик виден за милю. Я знаю, где мы это спрячем!

Все забрались в седла, и Майид повел отряд к изрезанной глубокими трещинами каменистой части пустыни. Возле одной из трещин он остановился. Провал был около пяти футов в ширину, дно терялось в непроглядном мраке.

Майид закричал:

— А теперь мы должны снять с верблюдов все лишнее, каждую мелочь, без которой можно дотянуть до побережья! Ради ваших верблюдов, ради спасения ваших собственных жизней — каждый лишний фунт отнимет у вас еще одну милю! Начинайте, сбрасывайте все в эту яму! Бросайте все седельные сумки, и шатры, если они у кого есть, и кожаные ружейные чехлы, и кофейные чашки, и кофемолки, и джезвы, и всю остальную посуду! Бросайте лишнюю одежду, и украшения, и все запасное оружие! У каждого должна остаться только одна винтовка и одна полная обойма — если саудовцы нас догонят, бой будет очень коротким. Оставьте по бурдюку с водой, и сумки с сушеным мясом и молочным порошком, и плащи.

Майид сновал между ракканцами, следил за выполнением своего приказа. Он позволил каждому оставить при себе кусу — чтобы в нужный момент, если будет на то воля Аллаха, было чем перерезать себе горло. Еще он велел всем оставить при себе все наличные деньги. У кого-то были индийские рупии, у кого-то иракские динары или саудовские риалы, но больше всего было увесистых талеров Марии-Терезии. У Дэйна имелась изрядная пачка долларов, рупий и фунтов стерлингов, и он спросил Майида, не хватит ли этого, чтоб не тащить тяжелые талеры.

— Может, и хватит. Не знаю, — сказал Майид. — Один Аллах знает, сколько стоит нанять корабль с командой в Джубаиле. Кроме того, может, удастся откупиться от саудовских солдат, если уж они нас настигнут. Но это вряд ли — мы же перестреляли их людей.

Все вещи, которые Майид велел оставить, были сброшены в пропасть. Ракканцы вовсю причитали о том, с чем пришлось расстаться. Почти все лишились самого дорогого, что у них было — старинных чеканных наборов для кофе, которые достались от предков и передавались в их роду от отца к сыну из поколения в поколение.

Майид обошел трещину, заглянул в нее с разных сторон — дна так и не увидел. Тогда он сказал ракканцам:

— Слушайте меня! Я из клана Авазим, и ваши драгоценности спрятаны в земле моего клана, в месте, которое я всегда смогу найти. И я клянусь своей честью и честью моего клана, что ни один из азми их не получит! И как только смогу, я расскажу, что здесь произошло, великим шейхам Авазим, и они вернут вам все, что здесь погребено, кроме, может, только рассыпавшегося кофе! В этом я клянусь вам перед богом честью моей и моего отца и честью моего клана! А теперь — в седла!

И они припустили быстрой рысью по каменистой пустыне, между трещинами в граните и базальте, в глубине которых, казалось, бушевало адское пламя.

— Ты в самом деле собираешься вернуть им эти чашки? — спросил Дэйн.

— Я должен это сделать, если останусь в живых, — ответил на полном серьезе Майид. — А если случится так, что кто-нибудь из них погибнет, я верну эти вещи их сыновьям и женам. У меня нет выбора. Я должен это сделать, я ведь поклялся честью!

Глава 15

Отряд ехал по раскаленной добела пустыне к побережью Хаса. Майид знал каждый холмик в землях клана Авазим и держал напрямик — на восток, чуть забирая к югу. В полдень они остановились на несколько минут, но Майид не позволил никому пить — вода нужна для верблюдов, сказал он, и ракканцы только уныло смотрели, как измученные животные утоляли жажду.

Они снова пустились в путь. Бело-желтое солнце, казалось, прилипло к безоблачному небу, не желая опускаться на ночь в Красное море. Дэйн время от времени поглядывал на него и был совершенно уверен, что проклятое светило не сдвинулось ни на дюйм в течение последнего часа. Похоже, оно решило повиснуть там навечно, чтобы всадники испеклись заживо прямо в седлах.

Но вот солнце наконец поплыло вниз, и в пустыне, как всегда неожиданно, наступил вечер. Майид остановил отряд, когда, по его расчетам, пришло время вечерней молитвы, и позволил ракканцам часок поваляться на стынущем песке — вовсе не ради них самих, объяснил безжалостный бедуин, а только чтобы дать короткую передышку верблюдам. Но вот они снова забрались в седла и поехали дальше на восток и чуть к югу, к побережью, в существование которого Дэйн уже почти не верил.

— В конце концов, грузовик с саудовцами нас еще не догнал, — обратился к нему Майид. — И это только потому, что мы целый день не слезали с верблюдов. Ночь поможет нам скрыться.

— Когда мы доберемся до Джубаила? — спросил Дэйн.

— Если сможем и дальше выдержать такой темп и если не подведут верблюды, то, скорее всего, завтра к вечеру — да поможет нам Аллах!

— Но грузовик может нас нагнать уже утром.

— Может. Я вообще удивляюсь, что они до сих пор не показались. Наверное, у них не очень хороший следопыт-мурри или что-то не заладилось с мотором грузовика.

— Может, какая-нибудь шальная пуля в той перестрелке угодила в мотор? — предположил Джабир. — Может, нас вообще никто не преследует!

— Я знаю — они идут за нами, — убежденно заявил Майид.

— С чего это ты взял? Как вообще это можно узнать?

— Я просто знаю это, и все. Не могу объяснить, как. Настоящие бедуины чувствуют такое нутром. Только с таким предчувствием и можно выжить в этих жестоких пустынных землях, где вокруг — одни враги.

— Обыкновенные суеверия! — сказал Джабир.

— Горожанину этого не понять, так же, как многие другие простые вещи, — сказал Майид. — Гляди-ка, мы начали сдавать! Дэйн, Джабир, подгоните своих верблюдов! Нельзя терять темп!

* * *

Остаток ночи остался в сознании Дэйна как череда кошмарных видений, изредка прерывавшихся болью измученного тела и чувством отупения, охватившим мозг. С верблюдом все было в порядке, он не отставал от верблюда Майида, который бежал во главе отряда и задавал скорость. Дэйну ничего не оставалось делать, как только следить, чтоб поводья не выскользнули из пальцев, и дремать в седле с открытыми глазами.

Он вдруг ощутил, что панически боится — совершенно непонятно почему — что звезды оторвутся от неба и упадут ему на голову. И никакие знания по астрономии не помогали перебороть этот страх. В другой раз ему показалось, что в десяти шагах перед его верблюдом встала сплошная гранитная стена, но он не успел так резко остановить верблюда или свернуть — и пришлось пройти прямо сквозь эту стену. Потом земля как будто разверзлась прямо у его ног громадной пропастью, потом стала болотом, превратилась в зыбучую трясину и снова в обрыв. А когда ужасные видения ушли, реальность оказалась ничуть не краше — Дэйн с напрочь онемевшими ногами колыхался на полумертвом от усталости верблюде, в легкие с хрипом врывался ледяной ночной воздух, щедро сдобренный песком и пылью, который драл глотку, как наждачная шкурка, веки на широко раскрытых глазах опухли и страшно болели, а перед глазами тянулась все та же однообразная безжизненная пустыня.

Часы бежали, из-за горизонта выплыл серебряный полумесяц молодой луны, и пытку жарой сменила пытка холодом. Задул ледяной шамаль — надо ж было ему начаться именно сейчас! Шамаль пронизывал до костей сквозь легкие летние одежды — холодный воздух с северо-востока, с заснеженных горных вершин Центрально-Азиатской возвышенности.

Отряд ехал, не останавливаясь, но уже не рысью, а шагом. И вот кто-то тихо сказал:

— Подождите!

Все встрепенулись. Говорил Мухаммед ибн-Хисса, который присоединился к отряду, чтобы провести их через земли Бани Халиди. Это был невысокий человек с вечно озабоченным выражением на усеянном мелкими оспинами лице. На памяти Дэйна он заговорил впервые.

— Слушайте! — сказал Мухаммед.

Майид отъехал немного назад и привстал в седле. Он глянул на Мухаммеда, который мотнул головой к западу. Майид шепотом велел остальным замолкнуть, поднял лицо к небу и застыл, сосредоточенно прислушиваясь.

Шли минуты, Дэйн ничего не мог расслышать, только ветер свистел да негромко всхрапывали верблюды. Но вот Майид опустился в седло и сказал Мухаммеду:

— Да, это грузовик.

— Скорее всего, — подтвердил тот.

— Где-то к северо-западу от нас, верно?

Мухаммед кивнул.

— И движется на северо-запад.

— Надеюсь, что так, — сказал Мухаммед.

Джабир сказал:

— Может, вы это все просто выдумываете? Я ровным счетом ничего не услышал!

— Это потому, что твои уши привычны только к звукам города, — пояснил Майид. — Негромкие звуки пустыни ускользают от тебя. А ты, Дэйн, слышишь мотор грузовика?

— Нет. Кстати, по-моему, мы давным-давно должны были увидеть свет его фар.

— Фары? — удивился Майид. — Ночью в пустыне фар не включают. Тем более когда за кем-то гонятся. Кроме того, зачем бы это им понадобилось, раз с ними мурранский проводник, который видит ночью не хуже кошки?

Майид снова повернулся к Мухаммеду:

— Ты знаешь колодец неподалеку отсюда, под названием Авайна?

— Знаю. Но я слышал, что этим летом он пересох.

— Раз уж он высох и раз уж ты об этом знаешь, саудовцам тоже это известно, и они не станут нас там искать. Дайте-ка подумать…

Майид прикрыл глаза руками и сосредоточился. Потом сказал:

— Во имя Аллаха! Если мы правильно распознали, в какую сторону они движутся, это означает, что саудовцы решили ехать в Тадж!

— Или в Хиннат, — предположил Мухаммед.

— Да, а может, в Нату! — Майид рассмеялся, Мухаммед тоже тихонько захихикал.

— Какого черта вы веселитесь? Что вас так рассмешило? — не выдержал Дэйн.

— Саудовцы! Мы смеемся над саудовцами! — отозвался Майид. — Понимаешь, у них, скорее всего, случилось вот что: они шли вначале за своим мурранским следопытом, он прекрасно распознавал наши следы и днем, и ночью и вел солдат точно за нами — они отставали всего на несколько миль. Но саудовцы, видишь ли, давно перестали быть кочевниками и не особо доверяют старинным знаниям. Они теперь — серединка-наполовинку, отказались от старого и не приняли новое. Так что их сержанту, наверное, надоел дотошный проводник, который ползает по песку и раскапывает какие-то песчаные холмики, наверное, солдаты устали от безделья, им надоело ждать, а может, у них оказалось маловато воды. И вот сержант сказал: «Ребята, у этих беглецов не хватит воды, чтобы напрямик добраться до побережья! А их верблюды были измотаны еще вчера, когда они прорвались через нашу засаду. И колодец Авайна пересох. Значит, они обязательно завернут к жилью! А единственное жилье здесь — Тадж и Хиннат, ну, может, еще Ната. Так что хватит тут без толку ковыряться в песке, надо поехать прямо в деревню и перехватить их там!»

Мухаммед снова хихикнул. Дэйн сказал:

— А что будет, когда они не найдут нас в тех деревеньках?

— Они немного попроклинают нас, потом извинятся перед своим проводником — иначе он никогда больше не станет иметь с ними дела — и спросят у него совета.

— И что он им скажет?

— Наверное, скажет, что дальше выслеживать нас бессмысленно. Судя по последним следам, мы должны быть где- то к югу от Таджа и направляемся, скорее всего, в Джубаил. Значит, скажет он, вы найдете их либо в Джубаиле, или где-нибудь в пустыне неподалеку от города — мертвыми, и гиены уже попировали на их костях.

— Значит, их ошибка, по большому счету, ничем нам не поможет? — спросил Джабир.

— Поможет, и очень, — уверил его Майид. — До этого наше положение было совершенно безнадежным. Нас могло спасти только чудо. И чудо свершилось — глупость этих саудовцев поистине подобна чуду! И у нас в запасе теперь еще полдня. И даже больше — если сержант упрется и решит осмотреть окрестности Хинната.

— Нам этого хватит? — спросил Дэйн.

— Ну, почти хватит. Нам нужно еще совсем немного, чтобы успеть наверняка. Но в любом случае мы проживем на полдня дольше!

— Погоди, мне кажется… — Дэйн прислушался. — Да, я слышу — это гудит мотор грузовика! Чуть громче ветра… Слышишь, Джабир?

— Тихо, очень-очень тихо. — Дэйн с удовольствием отметил нотки неискренности в его голосе.

— В седла! Унас появилась надежда, братья! — закричал Майид. — Придется еще немного потерпеть, и — берегите своих верблюдов!

Ракканцы шепотом обругали Майида последними словами, но покорно взобрались на верблюдов и последовали за ним — снова немного к югу и на восток. Впереди, на побережье Хаса, их ждал Джубаил-аль-Бахри.

Глава 16 День седьмой

Наступило утро, и жестокое солнце снова поднялось на небосвод. Оно ослепительно сияло прямо перед глазами, безжалостно стегало измученных путников раскаленными лучами, словно безумец или сам дьявол, Шайтан аль-Кабир. Солнце терзало бедных верблюдов с непостижимой злобой и жестокостью, как будто вознамерилось медленно изжарить их прямо на ходу. Поднимаясь все выше и выше, оно все сильнее раскаляло воздух, песок, металл — так что вскоре к ружьям невозможно было притронуться, и даже седла стали горячими на ощупь. Ночной шамаль исчез, как будто его и не было, раскаленный воздух застыл, не заметно было ни малейшего дуновения ветерка.

Майид, с обожженным солнцем лицом и покрасневшими глазами, сказал Дэйну, что здешний климат, похоже, ничуть не лучше адских сковородок.

Один из ракканцев закричал, что видит сзади две или три темные фигуры и они движутся вслед за караваном! Майид пригляделся повнимательнее и невесело хмыкнул.

— Что там такое? — спросил Дэйн.

— Гиены. Учуяли смерть и будут теперь бежать за нами, надеясь на поживу.

В небе над маленьким отрядом появился одинокий стервятник, парящий на невидимых потоках воздуха. Он тоже ждет, сказал Майид Дэйну, и он будет насмерть биться с гиенами — впрочем, недолго.

Все молча ехали, едва держась в седлах от усталости. Проехали мимо остатков небольшого пересохшего оазиса. Внезапно один из ракканцев потерял сознание и повалился вниз головой на плотно слежавшийся песок.

Майид остановил отряд, спешился, влил в глотку бесчувственному ракканцу немного воды и брызнул несколько капель ему на лицо. Это не помогло, человек так и не пришел в себя, не пошевелился, дышал неровно и с хрипом. Майид не мог возиться с ним дольше. Он перекинул бесчувственное тело поперек седла и привязал веревкой, затем вновь сел в седло и погнал отряд в прежнем ритме.

Миновал полдень, а впереди по-прежнему простиралась бескрайняя пустыня. Один из верблюдов — молодой, светло-коричневой масти, довольно послушный (для верблюда) — неожиданно начал часто-часто кашлять. Майид внимательно прислушался и, похоже, вначале сильно обеспокоился.

— Плохо, очень плохо, — сказал он Дэйну. — Мы можем доехать, если потеряем кого-нибудь из людей, но без верблюдов нам никак…

— Он так сильно заболел?

— Сильно. С одной стороны, верблюды уже и так держатся на пределе выносливости. Но что гораздо хуже, этот кашель очень напоминает приступ манхуса — это такая болезнь легких. Надеюсь, я ошибся и все не так плохо — болезнь очень заразна, и остальные верблюды вполне могли ее подхватить.

— Он выживет?

— Нет.

— Надолго его еще хватит?

— Сам увидишь. Ждать уже недолго.

Они поднялись на небольшой холм. Светло-коричневый верблюд кашлял, как человек с последней стадией туберкулеза. Едва перевалили вершину и начали спуск, больное животное три раза оглушительно кашлянуло и замертво рухнуло на песок.

— Так умирают верблюды, — сказал Майид, снова останавливая отряд.

— И так всегда — никаких особых признаков близкой смерти или едва заметные, — добавил Мухаммед ибн-Хисса, проводник из Халиди. — Кажется, что он готов бежать хоть на край света, но, как только наступает предел его силам, верблюд мгновенно падает и умирает.

— Так ты думаешь, это просто переутомление, не аль-манхус?

— Хотелось бы верить. Верблюд погиб слишком быстро, вряд ли у него были больные легкие. Мы будем забрасывать его песком, Майид?

— Это ни к чему. Если саудовцы в самом деле поперлись в Тадж, они сюда не вернутся. А если и так — мы к тому времени либо ускользнем от них, либо умрем.

— Ты прав. Надо, чтоб еще кто-нибудь сел вдвоем на одного верблюда.

Майид оглядел своих спутников и скомандовал:

— Али, сядешь позади Мубарака. Он все равно без сознания, так что будет вместо седельных сумок.

Они вновь поехали, вниз по песчаному склону и дальше по гранитной платформе, усеянной множеством огромных валунов. Платформа совсем чуть-чуть поднималась в гору, но измотанные верблюды еле ползли, пыхтя и отдуваясь, будто карабкались по скалистым пикам Акдара. Люди были измучены ничуть не меньше верблюдов. Ракканцы даже не пытались делать вид, что они прекрасные наездники, они буквально лежали с закрытыми глазами поперек верблюжьих спин, обхватив одной рукой шею животного, а другой цепляясь за луку седла. Мухаммед ибн-Хисса, наверное из-за неукротимой гордости своего клана, сидел в седле почти так же прямо, как в начале пути, и только иногда было заметно, что он устал не меньше прочих — когда халиди начинал внезапно крениться в сторону, но тут же хватался за луку седла и снова выпрямлялся, устыдившись своей слабости.

Майид, такой же сын пустыни, как Мухаммед, но более крепкий и выносливый, сидел в седле прямо, поводья, как всегда, непринужденно свисали у него в руке. Казалось, он не испытывает никаких неудобств. Но тени на его лице, почти полностью закутанном кафьей, залегли глубже, чем обычно, и кожа стала темнее, чем всегда, и глаза превратились в багровые воспаленные щелочки.

Дэйн уже несколько раз бывал в пустыне, но никогда раньше ему не приходилось ехать так долго без отдыха и никогда — на верблюде. Ему очень не хватало нужного опыта, но он был на редкость вынослив, что, в свою очередь, объяснялось отличным сбалансированным питанием и таким медицинским обслуживанием, о котором ни бедуинам, ни ракканским горожанам не приходилось даже мечтать. Здоровье восполнило недостаток опыта, и Дэйн, хоть и устал, как не уставал никогда в жизни, сидел в седле почти так же уверенно, как Майид, и даже умудрился сохранить кое-какие силы про запас.

Джабиру тоже приходилось несладко. Араб, чуждый пустыне, он прожил жизнь в неплохих условиях и получал необходимую медицинскую помощь, но несравнимую с западными стандартами. Он легче переносил тяготы путешествия, чем ракканцы, которые всю жизнь питались в основном рисом да финиками, а мясо видели не чаще трех-четырех раз в год. Он держался лучше их, но ненамного. Тем не менее гордость не позволяла Джабиру показать слабину. Он ехал позади Дэйна, вперив взгляд в спину американца. И пока тот прямо сидит в седле, Джабир тоже не собирался сдаваться, если даже эти усилия замучают его до смерти.

Невоспетым героем похода был Турки ибн-Бадр, ракканский горожанин, раненный в бедро в последней перестрелке с саудовцами. Его рана была бы не слишком тяжелой, если бы он сейчас спокойно лежал на больничной койке, вместо того чтобы колыхаться под палящим солнцем поперек спины верблюда. Для такого изматывающего перехода рана была достаточно серьезной. Но мужественный ракканец наравне со всеми терпеливо сносил тяготы путешествия. Он чем мог перевязал свою рану, и никто пока не услышал от него ни слова жалобы.

* * *

…День полз невыносимо медленно. Верблюды, бежавшие весь день тяжелой рысью, к вечеру перешли на шаг, и никто на свете не смог бы заставить их двигаться хоть чуть-чуть быстрее.

Гиены бежали теперь совсем близко, на расстоянии винтовочного выстрела. Но они, казалось, знали, что сейчас никто не станет тратить силы на то, чтоб стрелять в обнаглевших трупоедов.

Стервятник по-прежнему кружил в вышине. К нему уже присоединился второй, и они на пару зависли в небе над головами путников, едва шевеля крыльями в горячих восходящих потоках. Как и гиены, они были в пределах досягаемости, но тоже были уверены, что никто не станет из-за этого беспокоиться и хвататься за ружье. Если ракканцам и хотелось сейчас кого-то убить, так это Майида, который завел их в эту глушь и теперь уже, наверное, не сможет найти дорогу обратно. Они не против были пристрелить заодно и американца, из-за которого, собственно, и был затеян этот безумный самоубийственный поход. А уж после можно было бы пришить и наглого гордеца-халиди, уже только за то, что этот истинный бедуин не скрывал презрения к горожанам и почему-то считал себя лучше их.

Но ни у кого не оставалось сил на убийство, хотя некоторым ракканцам уже начали приходить на ум такие мысли.

* * *

Все хорошее в этом мире когда-нибудь заканчивается. Но то же самое случается и со всем плохим. Вечером Майид увидел на севере три приземистых холма, а на юге — изогнутый подковой базальтовый выступ. Он выпрямился в седле и стал внимательно вглядываться вперед, придерживая опухшие веки обеими руками.

Остальные остановились и ждали, не отваживаясь на что-то надеяться. Майид долго вглядывался в горизонт, переводя взор с севера на юг и обратно. Потом нахмурился и вновь опустился в седле.

— Похоже на то, что я допустил ужасную ошибку! — мрачно сказал он Дэйну.

— Ты хочешь сказать, мы оказались не там, где надо?

На лице Майида отразилась глубокая удрученность и досада.

— Ты угадал. Что я за дурак! Как мог я, чистокровный азми, совершить такую тупую ошибку?!

Ракканцы внимательно прислушивались к разговору. Кое-кто из них начал нервно поглаживать пальцами винтовки.

— Не там, где надо! — гневно выкрикнул Джабир, пряча за злостью растерянность и отчаяние. — О многомудрый азми, не хочешь ли ты признать, что ты заблудился в пустыне?!

Дэйн приметил, что Мухаммед ибн-Хисса ничуть не встревожен. Более того, халиди даже, похоже, изо всех сил старался не улыбнуться.

— Заблудился? Нет, о Джабир, я сказал совсем не это, — продолжал Майид. — А только то, что мы оказались не там, где я рассчитывал.

— Будь так добр, объясни убогому, что это значит! — проронил Джабир, и голос его прозвучал, как шелест вылетевшего из ножен меча, готового скреститься с мечом врага.

— Я думал, мы окажемся немного южнее, — ответил Майид. — Но я ошибся и никак не могу понять, почему! Впрочем, Джубаил-аль-Бахри прямо перед нами, примерно в трех милях отсюда.

— Ты хочешь сказать, мы успели? — недоверчиво спросил Джабир.

— Естественно! Но я сказал правду — мы не там, где должны были оказаться! Я рассчитывал, что мы выйдем вон там.

И Майид указал на кучу валунов примерно в пятидесяти ярдах от места, где остановился отряд, неотличимую от любой другой кучи валунов.

Мухаммед ибн-Хисса не выдержал и рассмеялся шутке. Он смеялся, как мог, хотя смех его более походил на лай волка, бил себя ладонями в грудь, подбрасывал в воздух винтовку и тут же ловко подхватывал ее. Наконец к нему вернулась серьезность.

— Только азми мог так промахнуться! — сказал он Майиду. — Авазими никогда не знают, куда едут — доказательством тому твои собственные слова!

Джабир спросил:

— Вы точно уверены, что мы вышли к Джубаилу?

— Погляди сам! Смотри прямо перед собой и чуть вправо. Вот так! Видишь, там верхушка водонапорной башни?

Джабир посмотрел в том направлении и кивнул. Ему пришлось проглотить свою злость.

— В самом деле. Ты совершил невозможное, Майид! Ты настоящий мужчина, и клан Авазим может гордиться тобой!

Ракканцы начали благодарить проводника, не очень энергично, зато искренне. Дэйн поздравил Майида. Мухаммед Халиди улыбнулся и кивнул.

— Неплохо, азми! — сказал он, как будто не произошло ничего необычного. Впрочем, он и сам запросто мог с этим справиться.

Отряд снова пустился в путь, держа на водонапорную башню. Ее вид влил в измученных ракканцев новые силы, и даже верблюды, казалось, почувствовали близкое окончание путешествия, потому что перешли на рысь.

— Нам нельзя въезжать в город всем вместе, — сказал Дэйн. — Хотя мы, похоже, оставили в дураках саудовцев с их грузовиком.

— Похоже на то. Но радоваться рано, — сказал Майид. — Саудовцы могли поехать из Таджа прямо в Джубаил по новой южной дороге и сейчас поджидают нас на окраине города. Или, не найдя нас в тех селениях, они могли вернуться к нашему следу и сейчас находятся в какой-нибудь паре миль у нас за спиной. Одно можно сказать наверняка: грузовика мы сейчас не видим — но только сейчас. И если я хоть что-нибудь понимаю в саудовцах, они обязательно появятся — рано или поздно!

Майид повернулся к ракканцам:

— Слушайте меня! С этой минуты кто-нибудь должен все время смотреть назад! Ни на мгновение не спускайте глаз с наших тылов! И держите винтовки наготове!

Глава 17

Солдаты саудовского патруля были людьми упорными, выносливыми и злопамятными. Они прошли отличную выучку по западным военным канонам. А их сержант был воплощенным идеалом всех этих качеств. Он родился и вырос в Джидде. Бедный, лишенный поддержки клана и без нужных связей в верхах, он вступил в саудовскую армию и собственным упорством пробивал себе дорогу. Способность воспринимать и впитывать новые знания восполняла недостатки его положения. Повышение по службе он заслужил своим старанием и настойчивостью, постигая тайны военного мастерства под руководством западных инструкторов. И вскоре сержант вполне мог рассчитывать на офицерский чин.

Это был самоуверенный и упрямый человек, его характер сформировался под влиянием жизненных обстоятельств. И для него было естественным уважительно относиться только к самому себе и смотреть свысока на всех прочих. Сержанту не нравились люди впечатлительные, доверяющие своей интуиции, поскольку сам он особой чувствительностью не отличался. Он ненавидел кочевников как горожанин и ненавидел все кланы кочевников, сохранившие независимость, поскольку происходил из разбитого в межклановых стычках семейства, от которого мало что осталось.

Мурранский проводник, прикомандированный к отряду саудовцев, был высоким, полным достоинства кочевником из Даханской пустыни, земли его клана лежали где-то за Руб-аль-Хали. Мурри не умел ни читать, ни писать и имел весьма своеобразное представление о странах, граничащих с Южной Аравией. Он слышал об Африке, Пакистане, Америке, России, Иране, Индии, но его мнение о размерах и расположении этих стран было довольно странным и далеким от истины. Но мурри нисколько не беспокоила столь чудовищная неосведомленность в таких общеизвестных вопросах. Он знал почти все, что вообще стоило знать о юго-восточной части Аравийского полуострова, от Хадрамута далеко на юге до Ан-Нафуда на самом севере. Кроме того, он на память знал Коран и все, что только можно, о гордом клане Мурра. А еще проводник прекрасно знал имена и деяния всех своих предков до седьмого колена и при каждом удобном случае начинал их перечислять в подробностях. Впрочем, и безо всякого подходящего случая тоже.

Сержант его терпеть не мог и сносил только в надежде на то, что в один прекрасный день станет офицером и ему не придется общаться непосредственно с этим дикарем.

Смирив свое недовольство, сержант позволил мурранскому следопыту вести отряд через пустынные земли западного Суммана. С закипавшей все сильнее досадой и неприязнью он следил за тем, как дотошный мурри рыскал по песчаным холмам, разнюхивая следы ракканского отряда, возбужденно размахивая при этом руками с видом дешевого фокусника. Такой способ преследования сводил на нет все преимущества быстроходного грузовика, но мурри не было дела до какой-то спешки. Лично у него времени было до черта, и главное было не уронить свое достоинство, а также честь своих предков и всего клана Мурра. А потому мурри ползал по песку, выискивая остатки следов, не обращая внимания на время, и своей дотошностью тянул жилы из сержанта.

Первую сотню миль сержант мирился с таким ужасающим промедлением, но неприязнь к медлительному мурри все росла. А тот как ни в чем не бывало подбирал с песка какие-то чешуйки отшелушившейся кожи, обрывки старой одежды, куски верблюжьего дерьма, находил какие-то отпечатки верблюжьих ног… «О, это ни в коем случае не человеческий след! Это именно следы верблюда, верблюда с побережья Батина. И один из этих верблюдов хромает на правую переднюю ногу. Мой прапрадед, почтенный Вадха аль-Амаш, часто говаривал…»

Через сто миль невыносимо медленного рейда, ставшего таким из-за нерасторопности мурранского следопыта, неприязнь сержанта переросла в глубокую, горячую ненависть. А вместе с ненавистью пришло и недоверие к дедовским способам поиска, и сомнение в его человеческих возможностях.

Верблюжье дерьмо, неразличимые кусочки кожи, старое тряпье — такой ерундой пусть занимается какой-нибудь другой умник! Сержант учился у опытного и высокообразованного немецкого офицера, у которого был большой опыт войны в пустыне — он служил в Африканском танковом корпусе великого генерала Роммеля! Немец говорил о прекрасном искусстве тактики и стратегии, о широких возможностях дислокации танков в пустыне, о линиях коммуникаций, налаженном снабжении, оперативных базах…

Оперативные базы! Конечно же, именно это необходимо беглецам! Даже этот возмутительный мурри заверял, что их верблюды в ужасном состоянии. Они не рассчитывали, что придется убегать от погони, у них не было возможности подготовиться к дальнему броску через пустыню. Разве они могли надеяться достичь побережья без остановки? Вряд ли. Такое безумие не могло прийти им в головы. Им нужна была оперативная база, чтобы хоть несколько часов передохнуть и подготовиться к маршу.

Сержант сверился со своей картой и принял решение.

— Мы едем в деревню Тадж, — скомандовал он водителю. — Следи за компасом, ориентируйся на местности! Тадж должна быть к северо-западу отсюда, значит, поворачиваем на сорок пять градусов.

— Но они идут не туда! — возмутился следопыт. — Знаки на песке сказали мне, что беглецы держат на восток и немного к югу!

— Может, ты и разбираешься в следах, зато я кое-что знаю о человеческой выносливости, особенно если эти люди не родились в пустынной глуши, как почтенный аль-Мурра. Водитель, гони к Тадж! Выжми из этогодрандулета все что можно!

Мурри много чего мог сказать на это, причем много чего очень нелестного в адрес сержанта, но следопыт был человеком гордым и сдержал свои чувства. Он с независимым выражением уселся в кузов и не проронил ни слова. Пусть сержант разбирается с этими беглецами, как ему угодно. Что можно сказать человеку, который тебя не слышит? Как говорил его пра-пра-прадед по отцовской линии…

* * *

Сержант обыскал всю деревушку Тадж и допросил перепуганных местных жителей. Ничего не обнаружив, он вихрем понесся к Хиннату. С лицом мрачнее тучи сержант порыскал по Хиннату и снова не нашел никаких следов пребывания беглецов. Но местные скотоводы были так напуганы видом саудовских солдат, что сержант заподозрил неладное. Наверное, беглецы все же проезжали здесь!

Он поехал в Нату, уже немного сомневаясь в правильности своего решения. Жители Хинната с несказанным облегчением следили, как грузовик скрывается в пустыне. Они приняли этот отряд за очередных саудовских сборщиков податей.

В Нате сержант пришел в еще большую ярость, а селяне казались перепуганными еще сильнее, чем в Хиннате. Ничего не обнаружив, сержант велел схватить какого-то араба из толпы, который был испуган больше остальных, плотного низенького человечка с хитрыми лисьими глазками. Сержант уединился с ним в одной из хижин и решил расспросить по-своему. Он прихватил для такого случая жесткий верблюжий хлыст, чтобы дикарь стал поразговорчивее.

Этот араб пару лет назад украл в Сарраре серебряный браслет и решил теперь, что до него наконец добрались полицейские. Это была необдуманная юношеская проделка, но она грозила вору потерей правой руки, если бы он попался палачу Эр-Рияда. Узнав же, чего хочет саудовский сержант, араб заметно успокоился и возблагодарил Аллаха. Он внимательно выслушал грозного вояку и наплел ему всяких небылиц — короче, сказал именно то, что сержант хотел услышать.

Сержант выскочил из лачуги и обратился к своим:

— Так и есть! Этот олух видел неподалеку отсюда отряд примерно в десяток человек, на верблюдах. Он решил, что это аймани, и спрятался, но следил за ними и видел, что отряд ехал на восток и немного к северу. Значит, ракканские ублюдки едут в Абу-Хадрийя. Наверняка где-то там их ожидает корабль!

— Это невозможно! — не сдержался мурри. — Они не могут ехать в Абу-Хадрийя! Это гораздо севернее, они держат на юг! Все знаки…

— Избавь меня от своих нелепых причитаний! — оборвал его сержант. — Ты видел какие-то куски дерьма и что-то похожее на верблюжьи следы, а этот человек видел двенадцать человек на верблюдах, которые ехали к побережью! Мы едем в Абу-Хадрийя! Водитель, быстро!

Вор легко догадался со слов самого сержанта, какова численность отряда беглецов, и быстро сориентировался в ситуации. Но теперь у него появилось настоятельное желание съездить, например, в Кувейт.

— Нетрудно догадаться, что тут произошло! — разъяснял подобревший сержант мурранскому следопыту. — Эти ублюдки наверняка взяли припасы и свежих верблюдов у брехливых собак из Тадж или Хинната. Когда мы поймаем ракканцев, я вернусь и поговорю по-своему с этими шакалами!

Мурри сидел с отрешенным лицом, скрестив руки на груди. За всю оставшуюся дорогу он не проронил ни слова.

Глава 18 Дни восьмой и девятый

Благодаря богам пустыни и глупому упрямству сержанта-джидданца отряд Дэйна добрался до окраин Джубаила, так и не услышав громыхания грузовика за спиной. Они не отважились пробираться в город днем, поскольку резонно решили, что приказ об их аресте разослан по телеграфу во все городки на побережье Хаса. Поэтому беглецы до вечера прятались среди нагромождения гранитных скал, надеясь, что грузовик с солдатами, который не показался до сих пор, повременит еще немного.

После заката они забили всех верблюдов, разделав на мясо того, который показался Майиду и Мухаммеду самым молодым и нежным. Дэйну прожаренное на костре верблюжье мясо все равно показалось не мягче подметки. Но он был так голоден, что проглотил свой кусок, почти не разжевывая.

Они выпили остатки воды и зарыли в песок верблюжьи останки, фляги, седла и все остальное снаряжение. Это было необходимо: полиция искала группу из десяти-двенадцати всадников, и теперь такой группы просто не существовало. Не было даже просто группы — они решили пробираться в город по двое-трое и с разных сторон.

Дэйн настоял, чтобы винтовки тоже остались здесь, и Майид, поколебавшись, согласился с ним. Он объяснил, что в Джубаиле винтовки не более уместны, чем в Ракке. И полицейские, которые иногда закрывают глаза на подобные нарушения закона, на этот раз не станут церемониться, потому что они наверняка получили приказ о поимке беглецов. Кроме того, винтовки не помогут против хорошо организованной полиции, вооруженной автоматами.

Людям, которые привыкли к своим винтовкам и даже стали считать их чем-то вроде талисмана на счастье, было тяжело решиться на такое. Человек, сжимающий в руках оружие, чувствует себя гораздо увереннее обычного, и ракканцы прятали винтовки в песок с таким чувством, будто хоронят лучших друзей. Все, кроме Мухаммеда ибн-Хисса.

Посланец Бани Халиди, который до сих пор был самым тихим и покладистым, неожиданно проявил ослиное упрямство. Он наотрез отказывался бросить свою винтовку. Халиди сказал, что никогда в жизни, с самого детства, не выпускал оружие из рук, а во время редких визитов в какой-нибудь город прятал винтовку под плащом. Никогда! Бани Халиди — небольшой клан, заметил он, хотя и прославленный своими воинами, и с трех сторон их окружают земли сильных кланов — Мутаир, Авазим и Айман, а с четвертой — море. И потому каждый халиди всегда и везде готов к битве, готов защищать своих овец и верблюдов. Но это еще не все! У него ведь не простая винтовка, и даже не «ли энфилд», как у большинства бедуинов. Это «маузер», который достался ему от одного аймани, убитого в набеге. И этот «маузер» — такое чудесное оружие, что даже сам собой безошибочно находит цель. Кроме того, такая винтовка — предмет особой гордости самого Мухаммеда и всего его клана.

Халиди мог до скончания века распинаться относительно достоинств своей чудесной винтовки, так что Майид прервал его и снова разъяснил, почему нельзя сейчас появляться в Джубаиле с оружием, пусть даже и спрятанным под плащом или привязанным к телу и прикрытым одеждой. А Дэйн сунул упрямцу в руку солидную пачку денег, которых хватило бы на три таких «маузера» (хоть Мухаммед и хотел сохранить именно этот, свой собственный). Потом Майид процитировал государственный закон о статусе проводника-рафика (на это Мухаммед возразил, что в данном случае закон недействителен), потом — закон кусары, с которым Мухаммеду пришлось согласиться.

Несчастный халиди стоял с винтовкой в одной руке и деньгами Дэйна в другой. Наконец он спрятал серебряные реалы под рубашку и с совершенно потерянным лицом начал дрожащими руками зарывать свой любимый «маузер» в песок. Когда он поднялся, Майид, из глаз которого в два ручья текли слезы, подошел к нему обнял и провозгласил, что с этой минуты и до скончания века Мухаммед аль-Халид ибн-Хисса — его друг и брат и все, что только есть у Майида, теперь принадлежит и Хисса. Мухаммед, тоже не пряча слез, произнес такую же клятву.

Всех растрогало благородство и достоинство этих двух сынов пустыни, и ни один из беглецов не смог сдержать слез. Кроме Дэйна и Джабира.

Спустя десять минут Дэйн как можно тактичнее напомнил, что пора бы им двигаться. Все согласились, хотя никому и не хотелось, чтобы такая волнующая сцена закончилась так быстро.

* * *

Майид хорошо знал город: Джубаил-аль-Бахри был главным торговым центром для клана Авазим. Здесь жили друзья Майида и даже родственники — два дяди и трое двоюродных братьев. Конечно, это всего лишь городские арабы, но они все хорошей крови, из клана Авазим, и не забывают родства. Собственно, в городе прятаться даже безопаснее, потому что авазими-горожане не замешаны во всевозможных внутриклановых разборках.

Майид довел спутников до одиноко растущей пальмы у городских окраин и пошел дальше один. Не прошло и часа, как он вернулся, улыбаясь во весь рот, очень довольный собой.

— Лучше и быть не могло! — сообщил он. — Мой дядя Бандар, который любит меня, как родного сына, всего пять дней назад вернулся из деловой поездки в Мишааб. Он человек общительный, у него полно друзей, и он с радостью спрячет нас и позаботится о том, как нам лучше добраться до Катара. Он готов нам помочь исключительно из доброго ко мне отношения, однако неплохо бы тебе, Дэйн, дать ему немного денег — хотя бы пару горстей реалов, чтоб проявить почтительность к хозяину дома.

— Я заплачу. Его дом сможет вместить нас всех?

— Конечно, нет! Нас ведь девять, и, чтобы спрятать всех сразу, понадобились бы хоромы какого-нибудь принца! Дядя может принять четверых, но мы уже поговорили с его братом, и тот согласен спрятать еще троих. Остальные двое будут у моего двоюродного брата. Мне кажется, что разделиться на три небольшие группы для нас даже безопаснее. Да, Дэйн, второму дяде и кузену тоже неплохо бы дать немного денег в знак благодарности и уважения.

Дэйн великодушно согласился. В конце концов, он тратил не свои собственные деньги!

— Договорились. Но полегче с расценками, Майид! Нам надо еще как-то добираться до Катара. Твой дядя не в курсе, полиция нас ищет?

— Ищет! Это известно каждому! По всему Хаса саудовские солдаты и полицейские рыщут по улицам, приглядываются к прохожим и задают глупые вопросы. Но к нам они приглядываться не станут, потому что я проведу вас такими закоулками, в которые саудовцы стараются не соваться. А теперь — Дэйн, Джабир и мой дорогой Мухаммед ибн-Хисса, вы пойдете в первой группе. Пора!

* * *

Все девять путников благополучно пробрались в город и были надежно спрятаны у родственников Майида. Дэйна и Джабира поместили в какой-то кладовой, а Майиду с Мухаммедом досталась недостроенная комната на чердаке дома дядюшки Бадара. Трое ракканцев прятались в обширной кладовке брата Бадара, а оставшиеся двое попали в сарай к одному из Майидовых кузенов. Тайники были, конечно, не ахти какие, но саудовцы уже обшарили Джубаил, и теперь полицейские патрулировали улицы не слишком старательно, больше для виду. Незачем было особо усердствовать — ведь достоверно известно, что беглецы должны выйти к побережью где-то возле Абу-Хадрийя.

Но если бы даже до них дошло, что ракканцы скрываются в Джубаиле, полицейские только стали бы тщательнее осматривать корабли, уходящие из порта, чтоб не выпустить беглецов из Саудовской Аравии. А это довольно несложно даже в таком крупном порту, как Джубаил-аль-Бахри. Было второе сентября, разгар сезона добычи жемчуга. И все, что только могло держаться на плаву, сейчас отбыло в Персидский залив с ловцами жемчуга на борту. Корабли, слишком маленькие для того, чтоб выходить в открытое море с командой ловцов жемчуга, подвозили туда воду и провизию и находились сейчас на временных стоянках в портах ближе к устью залива. Так что в Джубаиле не осталось никаких судов, кроме разве что гребных лодок, но даже гребные лодки были сейчас нарасхват.

Время тянулось ужасно медленно. Дэйн и Джабир играли в шахматы, болтали, ели, пили и снова возвращались к бесконечным шахматным партиям. В их убежище было прохладно и влажно, что не могло не радовать после ужасной иссушающей жары и ночного холода в пустыне. Но, к удивлению американца, Джабира кладовая почему-то не устраивала. Может быть, из-за сырости, а может, по какой иной причине, но его стали мучить головные боли, потом поднялась температура, разладился желудок. Пришлось вызвать на дом врача. Доктор осмотрел беднягу и сообщил, что это может быть началом туберкулеза, а возможно, и нет. Симптомы вроде этих слишком неспецифичны, такое бывает в начальных стадиях и холеры, и амебной дизентерии, и гепатита, и малярии, и оспы, и даже бубонной чумы. Перепуганный Джабир подскочил на кровати, услышав такой устрашающий перечень недугов. Но врач уложил его обратно и сказал, что упомянуть об этих болезнях он был обязан как специалист. На самом же деле он считает (хотя и в этом нельзя быть совершенно уверенным), что Джабир попросту стал жертвой обычной пищевой токсикоинфекции, которые очень часто встречаются на побережье Персидского залива. Их даже так и называют — «заливные лихорадки». Эти заболевания очень разнообразны как по проявлениям, так и по тяжести течения, но доктор все же почти уверен, что у Джабира именно заливная лихорадка.

— Это серьезная болезнь? — встревожился больной. — Я могу умереть?

— Да нет, что вы! И не надейтесь! — рассмеялся доктор. — Правда, организм может ослабеть после лихорадки, и вы подхватите какую-нибудь более тяжелую инфекцию. Но такое случается нечасто, и вы — крепкий молодой мужчина, и в любом случае — все в воле Аллаха!

— Если у меня заливная лихорадка, как долго я буду болеть? — спросил Джабир.

— Все зависит от того, какую разновидность лихорадки вы подхватили. Бывает трехдневная заливная лихорадка, бывает семидневная, а также десяти-, двадцати- и тридцатидневная формы. Но определить это невозможно до выздоровления — так вам скажет даже самый опытный врач на всем побережье. Никаких волнений, полный покой и отдых, овощная и молочная диета. И избегайте переохлаждений. Я оставлю кое-какие лекарства — это должно вам помочь. А теперь позвольте распрощаться и пожелать вам скорейшего выздоровления и всяческих успехов.

Джабиру врач показался непроходимым невеждой, хотя того считали лучшим лекарем на весь Джубаил. Тем не менее он стоически переносил свою болезнь, а Дэйн чем мог старался облегчить его страдания.

* * *

К концу второго дня их пребывания в городе нашелся подходящий корабль, и капитана пригласили в дом для беседы с Дэйном и Джабиром. Капитан оказался персом из Бушира. У него были пухлые руки и ноги, прилепленные к толстому, мясистому телу, так что с виду он чем-то напоминал морскую звезду. Майид провел его в комнату, не скрывая своей неприязни. Правда, перс вызывал у него такие чувства, скорее всего, оттого, что был приверженцем шиитского направления в исламе, а не традиционного здесь суннитского. И вообще, это был какой-то безродный перс, не знавший даже пяти поколений своих предков.

Звали капитана Мизра Маджид бин-Сахил. Он пристроил свое жирное тело в самое крепкое на вид кресло и погладил живот. Еще раньше перс постарался придать своему лицу традиционное выражение убогого просителя и теперь был полностью готов к деловому разговору.

В самом начале торга Маджид заявил, что то, чего требуют Дэйн и остальные — вне всякого сомнения, совершенно ужасно, немыслимо, невозможно, опасно, нелегально и, конечно же, нисколечки ему не выгодно. Произнеся эту речь, капитан откинулся в кресле и выжидательно замолк.

Дэйну претил этот восточный обычай торговаться по нескольку часов из-за каждой ерунды, но, раз уж они попали в Джубаил, надо вести себя так, как здесь принято. И американец отклонился назад, скрестил на груди руки и заявил:

— Мне жаль, что вы так считаете, почтенный Маджид бин-Сахил, но все же я не хочу предлагать ничего, что принесло бы вам одни убытки. Видно, придется поискать какого-нибудь другого капитана…

Маджид уставился на него немного испуганно, а Майид, стоявший у него за спиной, ободряюще кивнул: Дэйн выбрал в этом деле самый верный подход.

— Приятно слышать, что почтенный мистер Дэйн так печется о моих интересах, — сказал Маджид. — Но, к несчастью для вас, в Джубаиле сейчас нет больше ни одного корабля подходящих размеров. Все они сейчас в заливе с командами ловцов жемчуга. Я и сам был бы там, если бы удача не отвернулась от меня. Видите ли, я вышел из гавани всего каких-то две недели назад, и тут какой-то бестолковый рулевой на яхте, круто поворачивая, чтоб обогнуть неожиданное препятствие, протаранил меня прямо посередине борта! Проломил обшивку и едва не снес мне мачту! Яхта перевернулась и тут же затонула — так им и надо! Я едва дотянул до порта, и мои матросы все время откачивали воду, словно одержимые. Я тут же поставил корабль в док для ремонта, поскольку я не только капитан, но и владелец судна. Настоящее чудо, что они управились всего два дня назад! Вам страшно повезло, что я здесь оказался! Потому как я уже закончил все приготовления и завтра утром собирался отправляться в устье залива.

Майид сказал:

— Полагаю, вы не совсем точно рассказали нам о своих планах. Мой дядя Бандар говорил, что корабль ваш был готов к плаванию еще неделю назад, но команда ушла на другие корабли, и вам до сих пор не удалось набрать матросов.

Маджид бин-Сахил печально улыбнулся Дэйну.

— Может, и так. Я не великий математик, чтоб так запросто складывать и вычитать часы и дни! Я простой моряк и не очень разбираюсь в делах сухопутных. Но этот благородный молодой человек сказал правду о моих предателях-матросах. Но как можно их винить? Сезон добычи жемчуга короток, а на корабле, застрявшем в порту, денег не заработаешь. Но я узнал из достоверных источников, что неподалеку от мыса Рас-Таннура разбился корабль из Синда и оставшиеся в живых индийские моряки, не найдя работы в Катифе, сейчас держат путь в Джубаил. Так что мои затруднения, как видите, вскоре разрешатся.

Джабир даже застонал — настолько очевидна была ложь! Майид закашлялся, чтоб ненароком не рассмеяться в голос. Дэйн сказал:

— В самом деле, вам очень повезло, Маджид бин-Сахил. Но индийские моряки могут поехать и на юг, в Дахран, или задержаться на недельку в Катифе, попить-погулять на радостях из-за чудесного спасения.

— Конечно, конечно! Эти матросы — все отъявленные мошенники и бездельники! Но только я слышал, что как раз эти индийские моряки…

— Однако, несмотря на то, что они могут и вовсе не появиться в Джубаиле, а могут и запросить у вас совершенно невыгодных условий контракта — поскольку сезон добычи жемчуга в самом деле очень короток и рабочие руки нарасхват — я могу предложить вам девять сильных мужчин, чтобы укомплектовать ваш корабль командой для короткого и выгодного во всех смыслах путешествия… Если вы все же рискнете согласиться на мое предложение.

Маджид задумался.

— Девять человек… А хоть кто-нибудь из них раньше выходил в море?

— По меньшей мере пятеро — опытные моряки. Эти пятеро из Ракки, хорошо известного в заливе порта. Кроме того, мой друг Джабир, у которого сейчас не совсем ладно с животом — переел жирной баранины — плавал на многих судах в Красном море и заливе Аден. Правда, должен признать, что Майид и его товарищ Мухаммед ибн-Хисса не бывали на море. И сам я никогда не плавал в Персидском заливе, хотя и ходил под парусом в Атлантике.

Дэйн выложил все это с невозмутимым лицом, и Майид снова с превеликим усилием подавил смешок. Он прекрасно знал, что пятеро ракканцев были, скорее всего, торговцами или работниками нефтяных компаний, а их опыт обращения с водой сводился исключительно к потреблению ее внутрь.

— Неплохо, неплохо… — сказал Маджид. — Я в затруднительном положении. Из-за путешествия, в которое вы хотите меня втянуть, у нас могут возникнуть серьезные осложнения с властями. С другой стороны, если мой корабль простоит в порту весь сезон, я ничего не заработаю. Я должен проявить благоразумие… Но вы мне нравитесь, мирза Дэйн, а для такого импульсивного человека, как я, это значит гораздо больше всяких прочих соображений. Решено — я согласен! Я доставлю вас и ваших людей в Катар!

— Когда? — спросил Дэйн.

— Хоть сегодня ночью, если пожелаете!

— Да, мирза Маджид бин-Сахил, я в самом деле очень хочу этого, и я весьма благодарен вам!

— Да что вы, что вы! Если уж человек пришелся мне по душе, я был бы счастлив ему угодить. Я был бы рад сделать это бесплатно, из одного только дружеского расположения к вам. Но я человек небогатый, и мне надо расплатиться кое с какими долгами, прежде чем мы выйдем в море, кроме того, необходимо сделать некоторые дополнительные приготовления…

Следующие полчаса они с самым дружелюбным видом договаривались об оплате проезда. Маджид назвал свою цену, но Дэйн знал кое-что о том, сколько обычно стоит зафрахтовать корабль, и предложил в четыре раза меньше названной суммы. Они продолжали препираться, и это могло тянуться многие часы, даже дни, но американцу было дорого время. Наконец они пришли к согласию, хотя сумма была просто астрономической и у Дэйна почти ничего не осталось на дорогу до Дохи.

Майид не одобрил такой поспешности в денежных делах. Он понимал, конечно, что время дорого, но все же его мнение об американце немного упало. «Человек он хороший, но ужасно расточителен!» — сказал он позже Мухаммеду ибн-Хисса.

Через два часа все девять беглецов были на борту. Маджид поднял не все паруса (он, конечно же, не поверил Дэйну в отношении ракканских матросов), и с отливом корабль вышел в море. Джубаил-аль-Бахри остался за кормой, и берег Аравии вскоре превратился в узкую темную полоску на горизонте. Где-то впереди их ждали Бахрейн и Катар.

Глава 19 День десятый

Корабль Маджида относился к классу «кутийя» и был построен в Индии девятнадцать лет назад. У него была высокая закрытая корма, две мачты и широкие, красиво очерченные паруса. Корабль напоминал английские фрегаты восемнадцатого века всем, кроме мореходных качеств, которые были совершенно несопоставимы.

Кутийя Маджида плыла ужасно медленно и не могла выдержать хоть сколько-нибудь сильный ветер. Единственное неоспоримое достоинство этого неповоротливого и неуклюжего корабля — его устойчивость. Кутийя сидела на воде основательно, как бревно, и плавала ничуть не лучше названного предмета.

С рассветом шамаль утих, и Маджид повел корабль милях в пяти от берега в надежде поймать западный бриз. Сильный постоянный боковой ветер наполнил паруса кутийи, выявляя все ее лучшие скоростные качества. Дэйн и остальные беглецы трудились в поте лица, разбираясь наугад с незнакомой путаницей фалов и парусов. Приходилось все время откачивать постоянно подтекавшую в трюм воду и выполнять еще массу поручений, которые Маджид считал совершенно необходимыми.

К закату они добрались до Бахрейна, показался порт Myхаррак, а примерно в пятидесяти милях к юго-западу находилась северная оконечность Катара. Вечером бриз утих. Кутийя сильно раскачивалась на волнах, и Джабир, который немного оправился от болезни и вышел, пошатываясь, на палубу, заявил, что эта кошмарная качка быстро загонит его в гроб.

Через пару часов снова поднялся ветер — на этот раз шамаль, предвестник северо-западного муссона. Паруса кутийи вновь наполнились, и она медленно заскользила вперед. Дэйн прикинул, что, если ветер продержится всю ночь, к утру они должны достичь северного побережья Катара и еще до заката войдут в гавань Дохи.

Капитан Маджид придерживался того же мнения: примерно так он и рассчитывал, если, конечно, не случится каких-нибудь непредвиденных обстоятельств.

— Но, мирза Дэйн, должен вам напомнить, что на море редко все происходит так, как мы рассчитываем, особенно осенью, в неверный промежуток между двумя муссонами. Погода до сих пор летняя, и это, в общем-то, радует. Но лично я не люблю плавать под этим ветром. Он неверен и переменчив, как вы сами уже заметили. Дует то немного к северу, то поворачивает к югу, то сильнее, то слабее, как пожилая дама, которая не знает, чего хочет.

— Да, ветер переменчив, но он, похоже, не собирается затихать и дует в основном с северо-запада, — сказал Дэйн.

Маджид угрюмо кивнул.

— Он может перемениться в любую минуту. И мне не нравятся остальные знаки.

— Какие знаки?

— Неужели вы не заметили? Вы же плавали в великой Атлантике! На юге собираются тучи. Пока не очень большие, но ветер все время сгоняет их туда. И уже примерно час, как появилась рябь на воде — от восточного ветра.

— И чем это нам грозит?

— Откуда мне знать, что будет угодно ветрам и небесам? Может, ничего и не случится, если ветер разгонит тучи и затихнет эта восточная рябь. Но если тучи будут собираться и дальше, это значит, что скоро с юга поднимется встречный ветер. Это не опасно, но мы не сможем плыть дальше к нашей цели, более того, нас может даже отогнать обратно. А эту рябь на воде поднимает ветер с востока, и, если он усилится, мы попадем в шарки, или, как называют это арабы, каус.

— Что это за шарки, или каус?

— Сильный ветер с востока или юго-востока. Он дует прямо кпобережью Катара.

— Но мы ведь и так хотим попасть туда?

— Конечно, только нам желательно попасть туда живыми. Если каус будет достаточно сильным, да еще и подует прямо с востока, нас снесет прямо на коралловые рифы или песчаные отмели, которых полно вдоль побережья Катара. Тогда, может, кому-нибудь из вас и удастся выплыть — проделать вплавь последние пару миль до берега среди вздымающихся волн и бритвенно-острых коралловых рифов.

— Неприятная перспектива… — заметил Дэйн. — Надеюсь, до этого не дойдет.

— Я тоже. Все в воле Аллаха!

Шамаль не утихал, и к одиннадцати ночи они обогнули северную оконечность полуострова Катар. Тучи на юге начали расходиться, но восточные волны становились все заметнее. Маджид бегал взад-вперед и советовался с тремя моряками, оставшимися от его собственной команды. У всех у них был удрученный вид, они постоянно принюхивались к ветру и безнадежно качали головами. Майид сидел на кормовых перекрытиях и сосредоточенно вычищал грязь из-под ногтей кончиком кинжала. Джабиру неожиданно стало хуже, и Маджид разрешил ему прилечь в капитанской каюте и даже проводил туда.

Возвратившись на палубу, капитан сообщил Дэйну:

— Погода мне не нравится. Я решил вывести корабль в открытое море, пока она совсем не испортилась.

— Нет. Я очень тороплюсь, и мы не свернем с прежнего курса.

Маджид чуть растянул губы в печальной улыбке:

— Я понимаю ваши соображения насчет спешки, о достопочтенный господин. Но это нам не поможет — восточному ветру нет до них дела. Нас снесет на рифы! Корабль должен выйти в открытое море ради спасения наших жизней! Надеюсь, вы это понимаете, сэр?

— Нет.

— Вы не шутите? Тем не менее я должен отдать приказ…

— Нет! — Дэйн даже не повысил голоса.

Маджид почувствовал себя неуютно.

— Уважаемый сэр, хотя вы и понравились мне с первого взгляда и я считаю вас дорогим гостем на своем корабле, но капитан здесь все-таки я, и мое слово — закон! А потому, примите мои глубочайшие извинения, но…

— Не нужно отдавать рулевому приказ поворачивать в море, — спокойно, но веско проронил Дэйн. — Если вы так сделаете, то вынудите меня — против моей воли, заметьте — распороть вам брюхо.

Маджид уставился на американца, не в силах издать ни звука. Дэйн опирался для устойчивости на фальшборт, его свободная рука покоилась на поясе, всего в трех дюймах от кусы с узким, бритвенно-острым клинком. На первый взгляд в его фигуре не было и намека на угрозу, но Маджиду все равно почему-то стало не по себе.

Капитан попытался перевести все в шутку.

— Конечно же, вы, сэр — человек воинственный, мне как раз такие по душе! Но вы, наверное, пошутили насчет ножа? Я вам все равно понадоблюсь, чтобы провести корабль в порт. Так что вы в безвыходном положении, и я все-таки отдам приказ.

— Что ж, попробуйте. Только я выпущу вам кишки раньше, чем вы договорите! А насчет того, что без вас нам не обойтись — уверяю, вы не незаменимы, даже на вашем собственном корабле. С этой работой справится любой из ваших троих матросов. Если у них не получится, я сам возьмусь за дело. Мы уже обогнули побережье Катара и идем вдоль восточного берега полуострова. Уже сейчас мы где-то рядом с мысом Рас-Лаффан и милях в шестидесяти от Дохи. У вас в каюте есть карта. Там, кстати, отмечено, что в Дохе есть большой маяк, а проход в гавань отмечен бакенами. Не думаю, что в таких условиях будет очень сложно подогнать к берегу эту шаланду.

— Вы не имеете права!

— Качать права вам сейчас не время. Нас девять, а вас только четверо. Может, у вас и припрятана где-нибудь пара винтовок, да только кто ж вам позволит их достать! На всякий случай за каждым из вас будет все время присматривать один из моих людей. Ясно?

— Да. Но, клянусь Аллахом, погода…

— Так что продолжайте держать вдоль берега — не то мне придется уговаривать вас по-другому!

— Вы приказываете? — злобно спросил Маджид. При сложившихся обстоятельствах Дэйн даже не мог его в этом винить.

Ветер немного утих, но продолжал дуть с северо-запада. В час сорок пять они обогнули мыс Рас-Лаффан, до Дохи оставалось не больше пятидесяти миль. Дэйн просчитал, что если ветер не переменится, они будут в столице еще до обеда.

Как только мыс остался позади, Маджид быстрым шагом подошел к Дэйну:

— Мистер Дэйн! У нас неприятности!

— Что еще?

— О почтеннейший господин, вы смогли перебороть волю небес, раз уж шамаль, который должен был смениться каусом, продолжает дуть, но сам корабль не желает покориться вашей воле!

— Нельзя ли пояснее?

— В корабле течь! Так понятнее?

Дэйн сказал:

— Послушайте, если вы опять вздумали морочить мне голову…

— Я вам говорю, в корабле — течь! — Маджид сообщил эту новость с каким-то противоестественным удовлетворением. — Пойдемте вместе со мной в трюм и убедитесь своими глазами, если не верите! И прихватите ваш нож на случай, если рассердитесь!

Они спустились в трюм. В тусклом желтоватом свете фонаря Дэйн не мог разглядеть даже доски днища. В трюме было примерно фута на четыре воды, и трое матросов Маджида вместе с ракканскими стражами выбивались из сил, откачивая воду помпой.

— Как это случилось? — спросил Дэйн.

— Откуда мне знать? Я не обладаю сверхчеловеческими способностями, как вы! Я простой моряк, и мой корабль дал течь. Наверное, эти ублюдки в Джубаиле поставили заплату из непросушенного дерева или плохо законопатили щели. А может, где-то выскочила заклепка у киля. Это мы узнаем, только когда доберемся до какого-нибудь дока.

— Мы можем дотянуть до Дохи? Осталось каких-то пятьдесят миль!

— Это невозможно! Даже если шестеро будут все время откачивать воду, ничего не выйдет. Уровень воды повышается примерно на фут в час. Если не верите, можете спросить своих людей!

Дэйн спросил, и ракканцы подтвердили слова Маджида.

— И как нам теперь быть, капитан? — поинтересовался Дэйн.

— Ага! Как только вас припекло, я опять сразу стал капитаном! — язвительно бросил Маджид. — Если бы это был не мой собственный корабль, я и пальцем не шевельнул бы, чтоб только насладиться зрелищем, когда вы будете тонуть! Но корабль — мой, а у меня есть семья, которую надо содержать… Нам нужно как можно скорее добраться до какого-нибудь порта. Примерно в миле к западу отсюда вдоль побережья Катара будет Шакик. Оттуда всего сорок миль до вашей Дохи, так что вам почти не из-за чего расстраиваться, мистер Дэйн!

— О’кей! Идем туда!

Они поднялись на палубу, и капитан отдал соответствующие распоряжения рулевому.

— Я собираюсь вывести корабль на пляж, — стал объяснять он Дэйну. — В Шакике отличный пляж, я как-то уже бывал там, соскабливал наросты с днища. Если ветер продержится и течь не усилится — и если будет угодно Аллаху — то уже через час мы будем на пляже.

Никакая неприятная случайность на этот раз не вмешалась, и уже в три часа ночи Маджид привел корабль на пляж. Кутийя скользнула по мокрому песку и чуть накренилась, ложась на округлый бок. Так что Дэйн и его отряд смогли сойти на берег, даже не намочив ног.

* * *

До самого Шакика было около пяти сотен ярдов, и отряд Дэйна зашагал по плотному песку, потом по дорожке между высокими кустарниками. Джабир начал заметно отставать. Он пошатнулся и мог бы упасть, если бы Дэйн его не подхватил.

— Я раньше ни разу по-настоящему не болел, — признался он Дэйну. — Только раз подхватил дизентерию во время каникул в Европе.

— В Шакике найдем доктора, — ободрил его американец. — А в Дохе есть английский госпиталь. Успокойтесь, все будет в порядке!

— Да… Пойдем, надо держаться всем вместе!

Джабир шел, сгибаясь от боли, и Дэйн поддержал его, обхватив за талию. Остальные шли ярдах в тридцати впереди, их светлые одежды смутно маячили в предрассветной мгле. Внезапно Дэйн остановился.

— Ты слышал? Какой-то шорох в кустах?

— Ничего я не слышал, и мне плевать на всякие там шорохи? — буркнул Джабир. — Наверное, это какая-нибудь коза, или собака, или заблудившийся верблюд. Я хочу только одного — поскорее добраться до опытного врача!

Его колени начали подгибаться, и Дэйн едва смог удержать его оседавшее тело. Американец встревожился:

— Джабир?! Надо продержаться еще совсем чуть-чуть!

Джабир не отвечал. Он потерял сознание и стал весить, казалось, не меньше тысячи фунтов.

Дэйн снова услышал какой-то подозрительный шорох. Правда, теперь уже не в кустах, а на дорожке у себя за спиной.

Он уронил Джабира, быстро пригнулся, разворачиваясь кругом и выхватывая нож.

Он уже почти повернулся, когда что-то тяжелое обрушилось ему на затылок. Дэйн потерял сознание.

Глава 20 День одиннадцатый

Кто-то тряс его за ногу, незнакомый голос тихо произнес:

— Мистер Дэйн, я думаю, вам уже пора прийти в себя!

Дэйн открыл глаза и приподнялся, морщась от боли. Голова просто раскалывалась. Он находился в большой комнате с выбеленными стенами, сидел на громоздком диване, обитом кошмарным цветастым индийским ситцем. Здесь же стоял неизменный арабский набор для кофе: приземистый столик темного дерева, медная джезва с вычеканенными на ней кругами и замысловатыми арабесками, курильница, свисающая с крюка в потолке, и совершенно неуместный среди них американский комод светлого кедрового дерева с зеркалом, в стиле эпохи экономического бума.

Дэйна тормошил мужчина, сидевший на стуле с прямой спинкой примерно в ярде от дивана, на таком расстоянии, чтобы Дэйн никак не мог достать его ударом ноги. Это был высокий худой араб с большими печальными карими глазами и аккуратной бородкой. Он сидел в расслабленной позе, спокойно сложив руки на груди. Каким-то невероятным образом ему удалось вольготно развалиться даже на стуле с высокой прямой спинкой.

— Какого черта? Кто вы такой? — спросил Дэйн.

— Мои друзья зовут меня Хакимом, — ответил араб. — Надеюсь, вы тоже будете меня так называть.

— Конечно, Хаким, — Дэйн медленно сел на диване, чувствуя, как волны нестерпимой боли расходятся от затылка по плечам и шее. Он опустил ноги на пол, но встать и не пытался. Хаким был от него футах в пяти. Ножа на поясе не было, но и так Дэйн мог бы запросто разделаться с этим Хакимом.

В этом Дэйн и не сомневался. Как и в том, что у Хакима наверняка был под рукой пистолет, какой-нибудь маленький тупоносый револьвер. И если даже Хаким будет двигаться с черепашьей скоростью — хотя на это не стоило и надеяться — он все равно успеет его выхватить и расстрелять американца вдвое быстрее, чем тот вскочит с мягкого, податливого дивана и преодолеет разделявшие их пять футов.

Конечно, если уж на то пошло, можно найти какой-нибудь другой, более подходящий способ…

Дэйн сказал:

— Теперь я знаю ваше имя, а вы, конечно, знаете, как зовут меня. Может быть, скажете, зачем вы стукнули меня по голове и притащили сюда?

— Вы вполне могли бы догадаться и сами, — ответил Хаким. — Мы работаем на разных людей. Вы — на ракканцев, я — на иракцев. Вы должны доставить некое важное сообщение к определенному сроку. А я должен вам в этом помешать.

— Что вы собираетесь со мной делать?

— Сейчас расскажу. Мне не нужно причинять вам никакого физического вреда, мистер Дэйн. Это лишнее, и в данной ситуации попахивает садизмом. И меня не интересует, ни что за сообщение вы должны передать, ни кто ваши друзья и помощники. Если я стану спрашивать, вы запросто можете мне солгать, и даже под пыткой вы вполне могли бы сочинить какую-нибудь складную историйку, а если я буду все же настаивать, вы сочините другую, такую же правдоподобную.

— Логично, — признал Дэйн.

— Я стараюсь поступать разумно. Мне нужно только удержать вас здесь до определенного срока. Если бы для этого понадобилось вас убить — уверяю вас, я бы это сделал. Но это не понадобилось. Поэтому вы сейчас просто под домашним арестом.

— Очень логично и разумно. Сколько вы собираетесь меня здесь держать?

— Сейчас полвосьмого утра, вы были без сознания около четырех часов. Вы останетесь здесь на два дня и две ночи, чтобы ваше задание провалилось наверняка. Ну, может, еще на день, для верности. А потом я вас отпущу.

— Что с Майидом и Джабиром? И остальными из отряда?

— С ними все в порядке, и они в безопасности, — ответил Хаким. — Майид и ракканцы уже не в Катаре. Мои люди взяли их прошлой ночью возле самого города. Их доставили на бангалу, которая сейчас на пути к Оману.

— У вас просто дар предвиденья! — заметил Дэйн.

Хаким улыбнулся.

— Ну, что вы! Я собирался держать их здесь, в доме, вместе с вами. Но, честно говоря, мне не особо улыбалась перспектива охранять целых девять человек. А в порту как раз подвернулась бангала, которая этой ночью уходила в Оман, и я воспользовался удобным случаем. Если бы бангала шла на север, ваши ракканские друзья угодили бы в иракскую тюрьму, где им самое место. Но я просто использовал подходящий случай — и они проснутся часов через двенадцать или четырнадцать и уже через день окажутся в Рас-аль-Хайма, в Омане. Конечно, это довольно далеко от дома, но людям обеспеченным вернуться будет нетрудно.

— Жаль, не удалось проститься с Майидом, — сказал Дэйн.

— Извините, как-то не получилось это устроить. Но человек по имени Джабир здесь, в комнате наверху. Он был без сознания еще до того, как я напал на вас. Боюсь, он плохо перенес морскую прогулку. К сожалению, я не могу пригласить сюда врача. Надеюсь, моих скромных познаний в медицине будет достаточно. У него, кажется, пищевое отравление средней тяжести. Полный покой и умеренное питание — это я смогу обеспечить.

— А Маджид и его люди?

— Очевидно, они только случайно стали вашими сообщниками. Я поговорил с Маджидом в той же манере, которую вы нашли столь эффективной — кнут и пряник, морковка и стрекало. Я пообещал им найти место, где отремонтируют их корабль, и даже больше, только они взамен должны безоговорочно выполнять мои приказания, не показываться в городе и никому ни о чем не рассказывать. Несколько моих людей, естественно вооруженных, заменят им недостающую команду. Они отгонят любопытных горожан, которые могут случайно набрести на кутийю. Впрочем, это не так уж важно. Маджид наверняка ничего не знает о ваших планах. Но я все же предпочитаю перестраховаться.

— Да, у вас была хлопотная ночка! — заметил Дэйн. — Только что вы скажете местным властям?

— Скажу, что отплатил за давнюю кровную обиду.

— Даже старинная кровная месть в Катаре противозаконна.

— Это запрещено, но никто меня не осудит. Шакик — мелкий городишко в малюсенькой стране. Хотя отсюда всего сорок миль до Дохи, это все равно что сорок тысяч миль, если говорить о здешних обитателях. В городке всего один-два чиновника и несколько сотен коренных жителей. И они за целый год не видят больше горсти рупий, да и это много. Так что здесь очень просто договориться, и радушные катарцы назовут лишь долгом гостеприимства то, что вы или я назвали бы взяткой.

— Все это прекрасно, но скажите мне, как вы умудрились оказаться именно здесь и сейчас, в нужное время и в нужном месте?

— Пусть это останется моей маленькой тайной, — ответил Хаким.

Он встал, и Дэйн заметил у него в руке небольшой двух- зарядный пистолет.

— А теперь мне нужно сделать кое-что еще, — сказал Хаким. — Поэтому простите, но я должен вас оставить на некоторое время. Примите мои поздравления — я восхищен вашей предприимчивостью! Вы обошли иракскую полицию на их территории, ускользнули от саудовских солдат в Аравии! В самых худших условиях прошли шесть сотен миль через пустыню! Это настоящий подвиг, мистер Дэйн!

— Спасибо, Хаким. Только шестьсот миль не в счет, если не можешь пройти последние сорок.

— Печально, но факт. А теперь, мистер Дэйн, это — ваша комната. Чувствуйте себя как дома. Как видите, здесь только одно окно — в двенадцати футах от земли, почти под самой крышей. И через него за вами все время будет наблюдать человек с винтовкой. У него приказ стрелять, если вы попытаетесь отсюда сбежать, и я поклялся пристрелить его самого, если вы все же каким-то образом ускользнете. Всего хорошего, мистер Дэйн!

Хаким легонько кивнул и удалился.

Весь день неусыпный страж за окном следил за каждым движением Дэйна, держа винтовку наготове. Казалось, он опасался, что Дэйн окажется чародеем и сумеет обрушить каменную стену или проскользнуть через замочную скважину.

Дэйн не был чародеем. Он ничего не мог тут сделать и, соответственно, ничего не делал.

В двенадцать принесли обед, страж сменился. Вечером подали ужин, первый стрелок снова занял свой пост.

Дэйн походил по комнате, подремал и старался ни о чем не думать. У него оставался всего один день и одна ночь, чтобы доставить послание Хасана в комитет. И похоже, это ему не удастся.

Согласно приказу Хакима, свет в комнате Дэйна не выключали всю ночь. Дэйн улегся на диван и оставил попытки не думать. Казалось, выхода из создавшегося положения нет. Тем не менее Дэйн все же решил попробовать. Слишком много жизней зависело от его успеха. Лучше всего, решил он, будет разыграть покорность и смирение, которые в его положении покажутся только естественными. Эту роль надо будет разыграть перед Хакимом, и, конечно же, играть придется очень убедительно. Если Хаким не заподозрит подвоха, это немного притупит его бдительность. Тогда Дэйн на него накинется и вырубит до того, как Хаким успеет вытащить свою смертоносную игрушку. А чтобы сторож у окна не стрелял, Дэйн решил загородиться телом Хакима, как щитом.

Это могло и не сработать. Но Дэйн решил все же попытаться, завтра утром. Другого пути он не видел.

* * *

Тем не менее другой путь неожиданно обнаружился сам собой. Утром Хаким вошел в комнату американца, радушно улыбаясь, и пистолета, по всей видимости, при нем не было.

— Мистер Дэйн, — начал он с порога. — Похоже, я в отношении вас немного ошибся!

— Это как?

— Видите ли, мое представление о нынешней политической ситуации оказалось несколько неверным. Я рассчитывал, что смогу удержать этот город и вас в нем столько времени, сколько мне будет нужно. Так бы оно и было, если бы дело касалось только местных властей. Однако в этом замешаны англичане и даже американцы.

— Какого черта? Не понимаю, о чем вы говорите?!

— Я говорю о нефти. На Ближнем Востоке все упирается в нефть, — пояснил Хаким.

— Но не в этом случае.

— И в этом тоже. Англичане, а с недавнего времени и американцы очень интересуются этим побережьем, а также мелкими султанатами и владениями независимых шейхов. С ними гораздо легче иметь дело, чем с более крупными странами вроде Саудовской Аравии, Ирака или Ирана. Англичане и американцы относятся к ним очень доброжелательно и готовы любому перегрызть глотку за независимость своих драгоценных самодержцев, шейхов пустыни — разумеется, пока те будут сговорчивыми. И у нас, иракцев, недавно едва не возникли определенные затруднения на международном рынке — когда англичанам в Бахрейне стало известно о том, что я и горстка моих людей находимся здесь. Им в голову пришла смехотворная мысль: они решили, что мы — передовой отряд иракской армии, чуть ли не десант, и что мы собираемся возобновить старинные притязания Ирака на северное побережье Катара, где находится Духанское нефтяное месторождение.

— Откуда они узнали, что вы здесь? — поинтересовался Дэйн.

— Я не уверен, но у меня есть кое-какие подозрения на этот счет. Впрочем, это сейчас не важно. Важно то, что англичане не стали откладывать дела в долгий ящик и решили проверить свои подозрения. Они всегда были легки на подъем и немедленно послали из Бахрейна патрульный катер. Он будет здесь буквально через пару часов.

— Да, не очень у вас приятное положение, — сказал Дэйн.

— Скорее, очень неприятное. Кто-нибудь в городе проболтается, англичане обшарят окрестности и обнаружат в Катаре группу иракцев с фальшивыми паспортами, да еще и вооруженных. Меня никак не устраивает такая перспектива, но моей стране это нужно еще меньше. Мы не можем допустить подобного инцидента.

— Откуда вы узнали об этом патрульном катере? — спросил Дэйн.

— По радио. Нам передали сообщение друзья из Бахрейна.

— Вы можете заявить, что это просто недоразумение.

— Я так и собираюсь сделать. Я со своими людьми останусь здесь до прихода англичан в любом случае — в этой безводной пустыне просто негде скрыться. Но мы будем без оружия и в качестве личных гостей одного из здешних чиновников. Мы будем изображать исследовательскую группу, которая путешествует по Персидскому заливу, собирает сведения для определенных статистических расчетов. Я сумею убедить в этом британцев. Они не ожидают наткнуться на что-нибудь в этом роде, и, думаю, такое разъяснение их успокоит.

— А как насчет кутийи, потерпевшей кораблекрушение у здешних берегов прошлой ночью? — спросил Дэйн. — И пленника-американца?

— Я не виноват, что кутийя налетела на скалы именно здесь. А Маджид не проболтается. Он очень уважительно ко мне относится — мы теперь с ним деловые партнеры. Два килограмма опиума и гарантия дальнейших поставок. Ваши ракканцы сейчас на пути в Оман. Пройдет несколько недель, пока они доберутся до дома и всплывет история об их похождениях. К тому времени это мне уже не повредит.

— А американский пленник?

— Вы говорите о загадочном американце, который приплыл на персидском корабле? — спросил Хаким. — С ним тоже все просто. Мы скажем англичанам, что это очень таинственный человек, с какой-то секретной миссией. Скажем, что он задержался только на одну ночь и спешно отбыл в Доху. Думаю, если они захотят узнать о вас больше, им придется побеседовать с вами лично.

— И где я буду?

— В Дохе, я полагаю. Вы ведь туда собирались?

— То есть вы меня отпускаете?

— Естественно. Мне бы, конечно, больше хотелось выполнить свое задание до конца, но в настоящий момент мы не можем себе позволить международного инцидента. В любом случае ракканская угроза для нас не так важна. Лидеры движения за независимость — просто старые болтуны и мечтатели. Было бы лучше позволить им заварить эту кашу с восстанием, а потом раздавить его одним мощным ударом. Да так быстро, чтобы газеты даже не успели поднять из-за этого шумиху. А если восстание будет отложено на потом, движение за независимость останется в подполье. Ираку придется сохранять бдительность. Что ж, нам не привыкать.

— Все это какая-то бессмыслица! — сказал Дэйн, в основном самому себе.

— Почти все в нашей жизни кажется бессмысленным, — отозвался Хаким. — Мы можем только поступать сообразно обстоятельствам. Если это в конце концов приводит к нужным результатам, мы называем свои действия правильными. Вот сейчас, например, меня больше устраивает, чтобы вы оставались живым и здоровым, чтобы потом могли ответить на кое-какие интересные вопросы, которые вам зададут английские власти.

— Я до сих пор не вполне вам доверяю, — признался Дэйн.

— Пойдемте со мной, убедитесь сами. — Хаким легонько кивнул, прошел к двери и распахнул ее широким жестом.

Глава 21 День двенадцатый

Хаким ничего не делал наполовину. Он забрал Дэйна и Джабира из дома и привез в Шакик. Представил местному мэру и трем самым значительным лицам городка. Прозвучало множество взаимных комплиментов, и Хаким настоял на том, чтобы отвезти американца и его товарища за сорок миль, в Доху, на личном автомобиле. К машине прилагался водитель и двое вооруженных охранников, чтобы удостовериться, что поездка пройдет благополучно. Хаким провожал их, радушно улыбаясь, и даже помахал рукой на прощание. Все сорок миль до столицы Катара машина шла ровно, на большой скорости. В дороге никто не проронил ни слова. Джабир еще не вполне оправился от болезни, он лежал поперек сиденья с закрытыми глазами, придерживая руками живот. Водитель был полностью занят машиной, охранники между собой не разговаривали, а Дэйн размышлял.

В Доху они прибили вскоре после полудня. Водитель проехал вдоль главной площади и подрулил к серо-белому двухэтажному зданию.

— Здесь штаб-квартира ракканского движения за независимость, — пояснил он Дэйну. — Пройдите на второй этаж — нужные вам люди там.

— Спасибо, — сказал Дэйн.

— Да пожалуйста!

Едва Дэйн и Джабир вышли, водитель развернул машину и помчал обратно в Шакик.

* * *

Комитет занимал весь второй этаж. Все трое — Рауди, Лахт и Бикр были здесь — одни в огромной мрачной комнате. В комнате стояло несколько плетенных из камыша кресел, столики с остатками завтрака и немытыми чашками из-под кофе, три или четыре небольших диванчика. На стене был закреплен радиоприемник.

Дэйн уложил Джабира на диван. Старик Бикр торопливо опустил журнал и состроил привычное выражение величественного достоинства. Рауди выронил газету. Лахт, который как раз что-то писал, отложил ручку.

— Мы опасались, что вы не успеете, — сказал Лахт.

— Я и сам опасался, — сказал Дэйн.

— Что это с Джабиром?

— Наверное, что-то съел.

— Так… Мы готовы выслушать ваше сообщение.

Дэйн сообщил об иракских военных подразделениях, окруживших город, и по ходу рассказа все время наблюдал за лицами заговорщиков.

— Очень, очень плохо… Вся наша работа, все наши планы! — воскликнул Рауди, затем заморгал и вцепился в свою жиденькую бородку.

— А может, иракцы уже оставили город? — неуверенно предположил Бикр.

— Нет! Проклятые оккупанты остались там! — вмешался Лахт. Он встал и зашагал по комнате из конца в конец, худой и длинный, злобный и раздраженный. — Мы ничего не в силах сделать! Нужно перенести сроки восстания. Вы со мной согласны?

Раули и Бикр какую-то секунду поколебались, потом дружно кивнули. Лахт продолжал:

— Мистер Дэйн, я сейчас не в состоянии достойно оценить содеянное вами. Поймите меня правильно — трудно благодарить гонца, принесшего дурные вести. Но, поверьте, мы все равно вам чрезвычайно признательны.

— Ничего, — ответил Дэйн.

— Для вас зарезервирован отличный номер в гостинице «Париж», это как раз напротив через площадь. Гостиница, правда, не очень хорошая, но это лучшее, что есть в Дохе.

— Вы очень добры, — сказал Дэйн.

— Мы уже заказали вам билет на самолет, утренний рейс Катар — Амман. Там вы сможете пересесть на самолет в Европу.

— Прекрасно! — сказал Дэйн и уселся в камышовое кресло.

Лахт спросил:

— Вы не желаете немного освежиться с дороги, мистер Дэйн, принять душ?

— Спешить некуда. Я, пожалуй, немного задержусь.

— Задержитесь? Это зачем?

— Мне хотелось бы дождаться, пока не передадут ваше распоряжение об отмене восстания.

Рауди вздохнул.

— Наш радист как раз сейчас обедает.

— Ничего, я подожду.

— Его не будет еще целый час, а то и два!

— Да я не спешу! А вот вы, кажется, должны бы поторопиться.

— Мистер Дэйн, вы что-то хотите нам сказать? — спросил Рауди.

— Возможно. И я думаю, что у вас тоже есть что сказать мне.

— Что бы это все значило?

Дэйн выпрямился в кресле.

— Послушайте, давайте перестанем водить друг друга за нос! Вы ведь не собираетесь передавать приказ об отмене восстания!

Какое-то мгновение они молча сверлили его взглядами. Рауди хотел было сказать что-то неопределенное, но не решился. Бикр старался сохранить личину гордого достоинства. Лахт улыбнулся и сказал:

— Вы правы, мы не собираемся передавать такой приказ.

— Почему?

— Чтобы это понять, нужно немного разбираться в сегодняшней политике, мистер Дэйн.

— Я уж постараюсь как-нибудь разобраться.

— Хорошо. Во-первых, нужно учитывать такой факт: Ракка полностью созрела и готова к революции. Это необратимый исторический процесс. И мы, руководители революционного движения, на самом-то деле не в состоянии полностью его контролировать. Мы только предугадываем его развитие и следуем велениям времени. Если бы мы так не делали, наше место занимали бы другие люди.

Но все, кто находится в этой комнате, в то же время прекрасно понимают, что в настоящий момент революция победить не может. И ничего не изменится еще много месяцев, а то и лет. Но люди этого не понимают и не захотят понять. Они готовы бороться, готовы сражаться за свою независимость, хоть и не осознают тех сил, что ими движут. И они не смогут победить. А потому нам остается только сохранить свою позицию при неминуемом разгроме революционных сил.

Мы не можем выступить против революции! Она произойдет в Ракке так или иначе, и если мы ее не поддержим, то другие, менее искушенные люди займут наше место. И вполне естественно, что новые лидеры революционного движения обвинят в провале восстания нас! Таким образом, мы ничего не достигнем, если попытаемся предотвратить неизбежное.

В то же время, мы не можем выступать и за революцию, зная, что восстание обречено на провал! В таком случае провал тоже будет стоить нам положения в комитете.

Следовательно, нам приходится с энтузиазмом готовить революцию и в то же время подготавливать все так, чтобы наша репутация осталась безупречной, когда революция будет подавлена.

— Да, для вас было бы лучше всего, если бы получилось именно так, — признал Дэйн.

Лахт продолжил:

— Не понимаю, что может нам помешать? Признаться честно, мы никак не рассчитывали, что вы успеете вовремя с этим посланием из Ракки. Таким образом вся вина — неумышленная, конечно же — за то, что революция все же началась, пала бы на вас, — Лахт печально покачал головой. — Это было бы наилучшим выходом для всех вокруг, не правда ли, мистер Дэйн?

— Может, вам это и кажется наилучшим выходом, — сказал Дэйн. — Если принять во внимание ваше своеобразное отношение к делу. И, может, я и согласился бы с тем, чтобы меня считали неудачником, провалившим все дело — если бы я его действительно провалил. Но мне не по вкусу, что вы изо всех сил старались мне помешать, всю дорогу вставляли мне палки в колеса!

— С чего это вы взяли? — поинтересовался Лахт.

— На моих глазах за эти дни произошло несколько совершенно невероятных событий. Во-первых, мое прикрытие. Все было сделано в лучшем виде и должно было сработать. Вполне надежное прикрытие, его ни за что бы не рассекретили, разве что случилось бы что-то непредвиденное. Ничего непредвиденного не случилось, во всяком случае по моим сведениям. Однако за какие-то два дня иракская полиция вышла на мой след.

Следующее — подставной посланец, якобы из клана Омани, с кольцом Рауди. Эта выходка вполне в вашем стиле, но она не сработала, потому что Бен Алима немного разбирается в лошадях.

Потом мы пересекли границу Саудовской Аравии, и саудовцы, ваши друзья и союзники, ни с того ни с сего начали нас преследовать. Почему бы это, интересно? Разве что их попросил об этом кто-то из вас!

Как ни досадно, пришлось признать, что среди нас завелся предатель. Судя по характеру просочившейся к противнику информации, это мог быть только кто-то из Комитета. Кто? Ведь вы работаете вместе уже двадцать лет и прекрасно друг друга знаете. Исходя из этого, я предположил, что вы все в этом замешаны. Однако я понял, что есть еще кто-то четвертый — человек, который выполняет для вас всю подготовительную работу.

Утечка информации — дело рук того, кто вместе со мной участвовал во всех передрягах, который знал все ежедневные и ежечасные перемены в обстановке и наших планах. У Майида не было доступа ко всей секретной информации. Бен Алима доказал делом свою невиновность — не убив меня по приказу Комитета. Кроме того, не такой он человек, чтобы предать своих товарищей ради какой-то неопределенной политической выгоды. Слишком прямодушен. Так что остается Джабир — человек Комитета, который блюдет его интересы.

— Здорово он меня вычислил! — сказал Джабир. — Саид Лахт, теперь ведь уже все равно, знает он или нет?

— Да, теперь это не имеет значения.

— Тогда… Да, я в самом деле предал вас, Дэйн. Обратите внимание, Комитет не давал мне указаний убить вас. Если, конечно, без этого можно будет обойтись. Убивать вас в сложившейся ситуации — бессмысленно и глупо с точки зрения политика. Комитету нужно было только, чтобы вы задержались в пути, пока не начнется революция. Мне было разрешено делать все, что я сочту нужным, чтобы вас задержать. Самым разумным было попросту позвонить иракскому коменданту, полковнику Зейду.

— Анонимный звонок? — спросил Дэйн.

— Вообще-то нет. Я представился бродячим торговцем Сулейманом, который известен как человек не очень благонадежный и время от времени поставляет иракцам кое-какую информацию. Эта личина придавала определенный вес моим словам и отводила всякие подозрения от Комитета.

— А потом вы превратились в Джабира? — спросил Дэйн.

— Да. Эта роль, по-моему, прекрасно мне удалась!

— А кем вы станете завтра?

— Кем-нибудь еще… — беззаботно ответил Джабир. — Это зависит от особенностей ситуации и нужд Комитета. Но вернемся к Ракке. Если бы полковник Зейд не опростоволосился, мне не пришлось бы больше ничего придумывать. Но раз уж так вышло, я попробовал прислать посланца-харби с копией кольца Рауди. Но этот безмозглый кретин харби не придумал ничего лучшего, как приехать на своей лучшей шавафской лошади, которая никак не могла прибыть из Омана. Бен Алима узнал лошадь. Собственно, он немного ошибся, решив, что она принадлежит иракскому клану Рубаи. Эта ошибка уберегла вас от массы неприятностей, Дэйн, но мне пришлось пойти на крайние меры.

Я обратился за помощью к саудовцам. И, чтобы подстраховаться на всякий случай, позвонил еще и Хакиму. Я тогда не был ни Сулейманом, ни Джабиром. Я назвал другое имя и пообещал доставить вас в порт Шакик в Катаре.

— Как вы рассчитывали это провернуть? — поинтересовался Дэйн.

— Собственно, я не думал, что дойдет до этого. Я рассчитывал, что саудовцы вас перехватят либо мне придется все сделать самому. Но с саудовцами ничего не вышло, а мне жутко не повезло — я заболел. Тем не менее, даже больному, мне удалось довольно быстро уговорить капитана Маджида открыть кингстоны кутийи в паре миль от Шакика.

Джабир мрачно улыбнулся.

— Но и тут вмешался какой-то злой рок. По политическим соображениям Хаким вас освободил. Этого никак нельзя было предугадать. Конечно, лучше всего было бы, если б я мог сам с вами разделаться.

— Естественно, так вам было бы удобнее всего, — согласился Дэйн. — Только заболели вы не случайно.

Джабир даже приподнялся на диване.

— Что вы имеете в виду?

— Когда я сообразил, что вы — наемный убийца, я решил позаботиться о вас прежде, чем вы займетесь мной. И я вас отравил.

— Что? Вы отравили меня?

— Боюсь, что так и есть.

— Дэйн, я не могу поверить, что вы на такое способны! Что вы мне подсыпали?

— Перуанский яд под названием «камотилло». Мне не составило труда подмешать его вам в пищу.

— И у вас все время был с собой этот яд?! — недоверчиво спросил Лахт.

— И еще кое-какие мелочи. Никогда не знаешь наверняка, что может пригодиться в работе, — пояснил Дэйн.

Потрясенный Джабир никак не могло конца поверить в то, что его отравили. Он спросил:

— А почему вы не отравили меня насмерть этим своим камотилло, раз уж решили, что я предатель?

— Вы нужны были мне живым, ради моей собственной безопасности, — объяснил Дэйн. — Я должен был сделать дело, за которое взялся, несмотря на то, что Комитет старался мне помешать. Если бы я просто убил вас, Комитет нашел бы какой-нибудь еще способ задержать меня. А так они все еще рассчитывали на вас.

Джабир застонал и отвернулся к стене, Дэйн обратился к Лахту:

— Хотелось бы знать, что вы теперь собираетесь делать?

— Ничего не изменилось. Все идет по плану. Мы не станем посылать приказ об отмене восстания, оно состоится, иракские власти его подавят. И все обвинят в этом мистера Дэйна, который не доставил вовремя жизненно важное послание. Да и саму Америку, которая в последнее время не поддерживает наши важнейшие планы, наше сопротивление, нашу борьбу.

— Не забывайте, что я все же доставил послание вовремя! И, собственно. Соединенные Штаты никогда не обещали вам никакой помощи, — заметил Дэйн.

— Мы ни о чем не забыли, — сказал Лахт. — Но мы представим все именно так — и ракканцы, и весь мир поверят нам!

— Я могу доказать, что это неправда!

— Неважно, что вы там можете доказать! Вопрос в том, удастся ли вам заставить людей в это поверить? Припомните Кубу, там американцы тоже потерпели досадное поражение. Вам не кажется, что наша версия более правдоподобна? И вы, мистер Дэйн, просто должны будете с этим смириться, потому что мы сообщим всему миру, что так оно и было! И наше слово будет более веским, и мы будем повторять это так часто и так искренне, что ваших опровержений просто никто не услышит! Мы лишим вас возможности выступить со своими возражениями, мистер Дэйн, а в нашем мире информация — залог успеха!

— А вы не переоцениваете свои возможности?

— Не думаю. Посмотрите в лицо фактам! Нам придется противостоять не всем Соединенным Штатам, а всего лишь какому-то Стивену Дэйну, тайному агенту, который работает на полусекретную организацию борцов за независимость. Ваша организация не станет выступать против нас, потому что это противоречит ее основным задачам. Вы можете, конечно, попробовать сами, да только что вы можете сделать? В лучшем случае, напишете какую-нибудь статейку или книжонку, в стиле «как это было на самом деле». Это модно среди отставных британских офицеров. Не думаю, что вам удастся оправдаться таким образом. А у нас, в противовес вашей предполагаемой книжонке, будет немедленный и практически неограниченный доступ на радио, телевидение и в газеты. Нас увидят и услышат десятки, даже сотни миллионов людей! И мы постараемся так вдолбить им в головы свою версию, что она в конце концов станет единственно признанной истиной. А потому у вас не получится переписать историю заново, и придется вам все же воздержаться от такого безнадежного дела. Надеюсь, вы понимаете, что в этом мире только тот, кто располагает средствами массовой информации, может рассчитывать на то, что его видение событий примут на веру люди всего мира.

Дэйн кивнул.

— Все это, конечно, верно — теоретически. Только в жизни иногда не все так просто. И вы, Макиавелли восточного побережья Аравии, слишком высокого мнения о себе. Вы переборщили с собственным цинизмом и слишком уж рассчитываете на человеческую глупость. И наверно, из-за недостатка самоуважения вам трудно понять и самих себя, и других людей.

— Недостатка самоуважения? Что вы имеете в виду? — удивился Лахт.

— Я хочу сказать, что вы неверно представляете себе, что вы такое сами. Вы ведь вовсе не такие умные и изворотливые, как вам кажется. Вы просто дешевые политиканы, склонные все усложнять, строить, интриги ради самих интриг. Вы много лет жили за счет пожертвований соратников, но сейчас положение ваше пошатнулось, и вы цепляетесь за малейшую возможность, чтобы все осталось по-прежнему!

— Естественно, мы жили на деньги борцов за свободу, — сказал Бикр. — Но вы обвиняете нас несправедливо! Мы действительно желаем Ракке свободы и независимости!

— Это, конечно, прекрасно. Я тоже искренне хочу, чтобы Ракка стала независимой, как и Южная Африка, и Гаити, — сказал Дэйн. — И я так же искренне желаю…

— Хорошо, хорошо! — прервал его Лахт. — Полагаю, об этом сказано уже достаточно. Мы посвятили вас в свои планы. Остается только решить, мистер Дэйн, какую из предложенных ролей вы согласитесь принять.

— Вы в самом деле считаете, что у меня есть выбор?

— Конечно. Восстание должно состояться, как и запланировано, и должно провалиться по вашей вине. Это неизбежно. Вопрос в том, как именно вы предпочитаете объяснить свой провал? Например, если вы согласитесь с нами сотрудничать, мы можем постараться снять с вас большую часть вины. Мы представим вашу задержку как неумышленную, более того, сообщим, что вам все время мешали русские или китайские агенты, которых мы тут же запросто придумаем, если будет нужно. Ваше положение все равно не станет слишком уж хорошим, поскольку неудача — она неудача и есть, но все же вы предстанете не в таком уж и дурном свете!

— Вы очень великодушны, — сказал Дэйн. — А если я откажусь?

— Что ж, пока вы не начнете активно выступать против нас, пока вы не попытаетесь открыто высказать свою точку зрения на эти события, мы выставим вас как просто неумелого, неуклюжего, даже смешного неудачника из американских доброхотов. О вас не станут думать как о злодее или плохом человеке, вы покажетесь просто чем-то мелким и несерьезным, дешевкой.

— Забавная перспектива! А что, если я стану активно выступать против вас? — спросил Дэйн.

— В таком случае все будет выглядеть несколько иначе. Нам придется заявить, что вы и ваши американские руководители с самого начала были настроены против нас. Или, скорее, сперва вы были за нас — хоть это и не так правдоподобно — но потом сошлись с иракцами, и из-за своей национальной жадности до нефти и нездоровых опасений вмешательства еще одной независимой силы вы стали действовать как будто бы на нашей стороне, но на самом деле намеревались предать ракканскую революцию… Что-нибудь в этом роде, позже мы сможем разработать версию более детально.

— Да, вы и вправду приготовили для меня немало самых разных обличий… — сказал Дэйн.

— Конечно. Так что теперь, мистер Дэйн, вы должны выбрать, окончательно и совершенно определенно — какая роль подходит вам лучше всего?

Дэйн встал, зевнул, потянулся, устало потер ладонями лицо.

— Вы знаете, это было жутко длинное и утомительное путешествие. Разговор у нас тут, конечно, очень занимательный и небезынтересный, но мне бы хотелось сейчас пойти в гостиницу и помыться с дороги.

— Минуточку! Вы забыли сказать, какую роль вы предпочтете!

— Выкиньте из головы весь этот бред! — ответил Дэйн. — Я не играю никаких ролей, кроме тех, которые сам себе выбираю. Я доставил вам послание, и вы отдадите приказ об отмене восстания.

— Я думаю, вы ошибаетесь, — сказал Лахт.

— А я думаю, ошибаетесь как раз вы. Я уже рассказал вам, как, по-моему, все происходило на самом деле. Но я все равно добрался до Дохи и нашел способ выполнить задание.

— А что, собственно, вы такого нашли? — поинтересовался Лахт.

— Иракского агента по имени Хаким, который сотрудничает с Джабиром. Хаким таки перехватил нас в Шакике. Мы были полностью в его власти. И он насотпустил.

— Он чуть ли не вытолкал нас в шею! — подал голос Джабир. — Из каких-то политических соображений, во избежание международного инцидента…

— Вы в самом деле считаете, что все так просто? — спросил Дэйн. — Международные трения, английские военные катера из Бахрейна… Господа, вы так давно сочиняете и скармливаете другим всевозможные небылицы, что сами готовы верить чему угодно!

— Тогда, может быть, вы нам скажете, почему это Хакиму вздумалось вас отпустить? — спросил Лахт.

— Поставьте себя на его место, — предложил американец. — Он хороший человек, и данный конфликт ему, в общем-то, безразличен.

Рауди сказал:

— Нам известна его репутация.

— Ваша репутация ему тоже известна. Так вот, в Шакике, когда Хаким держал нас под стражей, он рассказал о своем задании. Хаким знал или по крайней мере предполагал, что за послание я должен доставить: обоснование отмены революции. Заметьте, в интересах его страны, чтобы эта революция состоялась. У иракцев достаточно сил и средств, чтобы безболезненно ее подавить. Хаким вполне мог продержать меня там до определенного срока, но он все же решил меня отпустить и даже помог вовремя добраться до Дохи, чтобы я выполнил свою миссию. Он, конечно, соловьем заливался насчет того, почему это ему вдруг стукнуло в голову так поступить, да только одному хорошему агенту очень трудно провести другого хорошего агента. Если б Хаким действительно хотел удержать меня, он нашел бы способ сделать это, даже если бы в гавани Шакика собрался весь английский флот.

Но он решил меня отпустить. Был чрезвычайно любезен, познакомил меня со всеми более-менее важными местными деятелями и даже дал свою собственную машину и охранников, чтобы я без помех добрался в Доху и доставил сообщение о возможной угрозе Ирака.

Почему, интересно, он все же отпустил меня и так позаботился об успехе моей миссии? Потому что, пока я был у Хакима в плену, ему стало кое-что известно. Не спрашивайте, как он об этом узнал. Скорее всего, у него в Шакике припасена собственная коротковолновая радиостанция и есть свои источники информации. Однако он узнал или догадался об одном немаловажном событии, из-за которого все так радикально изменилось.

Он узнал, что вы, господа, и не собирались отменять восстание. Неважно, доставлю я послание или нет.

Это немедленно поменяло местами все фигуры в игре. Хаким отпускает меня, но восстание все равно начинается, как и было запланировано. Его, конечно, подавят, и тут завертится пропагандистская машина вашего Комитета. Да только без толку. Потому что Хаким разгадал гаденькую интрижку вашего Комитета. И у него под рукой все самые уважаемые граждане Шакика и капитан Маджид со своими людьми, чтобы вывести вас на чистую воду.

Вы, кажется, сами мне только что говорили, что информация в нашем мире — единственная реальная сила, не так ли, господа? Я согласился, только с небольшой оговоркой. Давайте-ка поглядим, что у нас получается. Вы серьезно считаете, что ваша пропагандистская телега может сравниться со средствами массовой информации всего Ирака? Глупости! И вы это прекрасно знаете. Ваш писк утонет в море их голосов. И они, а не вы, будут писать эту историю. Как вы думаете, что они напишут?

Никто не ответил, и Дэйн продолжил:

— Они расскажут — по радио, на телевидении и в газетах — что узнали о предстоящем мятеже и о попытке американцев его предотвратить. Не то чтобы им хотелось выставить нас, американцев, в хорошем свете — они прекрасно понимают наши истинные стремления. Но они все равно расскажут, как американский агент — не важно, по каким соображениям — предпринял почти безнадежную попытку избежать ненужного кровопролития. И о том, как облеченный властью ракканский революционный Комитет проигнорировал его сообщение и позволил революции начаться. Уж поверьте, они постараются расписать истинные причины таких действий Комитета: и то, как власть ускользает от этих бесполезных для своей страны изгнанников, и то, как предали они свой народ ради собственной выгоды.

Собственно, они ни на йоту не отступят от правды — хотя какая разница? Правда это или нет, но тогда придет конец и революции, и всему движению за независимость, и — Комитету?

Дэйн замолк, протер глаза, потом продолжил:

— Как бы то ни было, это всего лишь мое личное мнение. Вам, конечно, придется туго, если вы отмените мятеж. Но если нет — ваше положение станет совершенно безвыходным. Впрочем, вам решать. А я, пожалуй, пойду приму ванну.

Дэйн повернулся и направился к выходу. За его спиной зашушукались, потом раздался голос Лахта:

— Некогда без толку спорить! Рауди, идите за радистом!

— Он скоро сам придет. Но вы, конечно, правы. Мы должны отменить восстание! Но как мы сможем сохранить наши позиции при этом разгроме?

— Мы можем сделать заявление! — предложил старый Бикр.

— Возможно, нам и удастся выбраться из этой передряги, не подмочив свою репутацию, — откликнулся Рауди. — Все это лишь вопрос построения фраз и правильно расставленных акцентов.

— Тихо! Я составляю обращение! — сказал Лахт. — Как вы думаете, стоит ли упоминать египетскую контрразведку?

Дэйн уже дошел до самой двери, когда его тихо, слабым голосом окликнул Джабир. Дэйн задержался, обернулся и подошел к диванчику.

Джабир выглядел весьма неважно. Щеки ввалились, кожа цвета желтоватого пергамента обтягивала лицо, нос заострился. Тем не менее Джабир сумел растянуть губы в мрачноватой усмешке.

— Это очень нехорошо с вашей стороны, — сказал он Дэйну. — Да, именно, вы поступили со мной очень жестоко… Дэйн, я слыхал об этом камотилло. Скоро ли я смогу выздороветь? И не останется ли каких-нибудь необратимых последствий?

— Вы не выздоровеете, — ответил Дэйн.

— Дэйн! Лечение в хорошей больнице, в Каире или, скажем, где-нибудь в Европе…

— Вы не выздоровеете, — повторил Дэйн. — Яд слишком долго находится у вас в крови. Вы протянете еще месяцев шесть, может — год. И умрете от паралича нервной системы. Отравление камотилло не особенно болезненно, но это верный конец.

Джабир отчаянно завертел головой, как будто стараясь таким образом увернуться от неизбежного.

— Вы бессердечный ублюдок, бесчестный человек! Я всего лишь пытался вас задержать, а вы заставляете меня медленно умирать!

— Я отравил вас не из-за этого, — ответил Дэйн. — Если бы дело касалось только нас с вами, я не стал бы давать вам камотилло. Но в этом замешано гораздо больше людей.

— Это больше никого не касается!

— У вас короткая память, Джабир, — возразил американец. — Я убил вас не за то, что вы меня предали. Но я не мог не рассчитаться с вами за остальных.

— Каких это остальных? Ради Аллаха, что за бред вы несете?!

— Я говорю о Хасса и Мазайаде, убитых саудовскими солдатами, об Амаре, который умер от ран после прорыва через засаду саудовцев. Они считали вас своим другом и погибли, потому что вы предали нас саудовцам. Я говорю о Хасане эль-Дин эль-Аоуди, геологе, который видел иракские войска. Вы зарезали его, Джабир, чтобы известия об иракских солдатах не просочились в Ракку. Вы, наверное, рассуждали с Хасаном о чем-то высоком, когда сунули ему нож под ребра…

Джабир долго молчал. Потом сказал:

— Хасан рассмеялся над моей шуткой и как раз отвернулся посмотреть куда-то в сторону. Его смерть — единственная, о которой я сожалею.

— Можете больше не сожалеть, — сказал Дэйн. — Вы расплатитесь за это сполна.

* * *

…Дэйн спустился по ступенькам и вышел на улицу. Пересек площадь, щуря глаза от ослепительных отблесков света на белых стенах зданий, и вошел в гостиницу. В номере принял ванну, предупредил портье, чтоб его разбудили перед авиарейсом на Амман, и лег спать.

Через три дня, уже в Париже, он старался объяснить мистеру Менли, почему не началась революция в Ракке.

Мистер Менли огорчился, но не предался отчаянию. Сейчас он как раз занимался революцией на Гаити — прекрасный план, отличный пример борьбы Добра со Злом, причем с солидными шансами на успех.

Дэйна это не особенно заинтересовало, и мистер Менли немного расстроился. Но он понимал, что его агент устал и, конечно же, нуждается в отдыхе. Пару недель в Лондоне или Париже — и Дэйн снова будет в форме, готовый к очередному опасному заданию.

Но Дэйн думал иначе. Он предпочел бы нескольким неделям в Америке или в одной из европейских столиц тихую и спокойную жизнь где-нибудь на затерянном островке в Тихом океане.

И он не собирался сообщать мистеру Менли, как называется этот островок. Заметил только, что на этот островок газеты приходят только раз в году, там нет телевидения, а радиосвязь очень ненадежна.

ГОРОД МЕРТВЫХ ^(цикл)

Три рассказа объединенных античной мифологией, как материалом, взятым за основу, и нетрадиционный взгляд автора на жизнь и деяния некоторых героев из этих мифов.

Город Мертвых

Мы летим по улицам Города Мертвых — призрак за призраком, огибая все углы, выказывая уважение к монолитности зданий, хотя, конечно, могли бы свободно проникать сквозь стены. Это документальный рассказ о преисподней. Без комментариев. Без дикторского текста. Город Мертвых — ад, Аид достаточно абстрактен, и вряд ли мы ухудшаем ситуацию, пролетая сквозь стены, такие твердые с виду.

Удивительное чувство — лететь по этим улицам! Классическое местечко: большинство зданий построено из белого мрамора, повсюду колонны — словно мы оказались в Афинах лет за четыреста до нашей эры. Но улицы абсолютно пусты, никакого движения. Город Мертвых — действительно мертвый город, несмотря на то что его жители пытаются найти себе хоть какое-то развлечение.

А что еще делать мертвым, как не развлекаться? Чем занять себя — вот извечная проблема обитателей Аида. Для чего смерть вообще? Ради чего все это? Такого рода вопросы одолевают любого человека, однажды обнаруживающего, что он уже умер. Естественно, первое, что он делает в такой ситуации, — это пытается как-то освоиться: о’кей, я умер. Сподобился. А дальше что? Ждать наказания? О’кей. Но за что? За мои грехи? А за какие именно? А может, их разрешат искупить? А как обычно здесь это делается? Или тут к каждому индивидуальный подход? Но если уж все это навечно, может, просто расслабиться — раз и навсегда?

Но самый главный вопрос — сколько все же это на самом деле будет продолжаться? Большинство успокаивается на ответе: «Вечность». Но если вы начнете их расспрашивать подробнее, окажется, что они имеют в виду нечто прямо противоположное. Для начала вас заставят поверить, что преисподняя — это только временно, а за ней обязательно будет что-то еще. Может, это единственный способ заставить вас задуматься над своей собственной жизнью. Ты же как-то собираешься ее строить. Или по крайней мере так думаешь.

— А кстати, — сказал я, — не съешь ли ты это гранатовое зернышко?

Я был Гадесом — высоким крепко сбитым брюнетом, с черной аккуратно подстриженной бородой. У меня довольно-таки пиратский вид, но я слишком мягок по натуре, чтобы взбунтоваться против своей вызывающей внешности и как-то попытаться изменить ее. Похищение Персефоны — единственный в моей жизни поступок, который соответствует моей внешности. Да и то я это сделал чисто импульсивно, под влиянием момента: только что она, окруженная подругами, собирала цветы, а я проезжал мимо на золотой колеснице, запряженной четверкой вороных, как уже в следующую секунду она была в моих объятиях. Она, а вместе с ней адская пропасть разных забот.

Персефона была, конечно же, прекрасна. Ее светло-русые волосы ниспадали до самой талии, а линия носа была безупречно классически греческой: идеально прямой нос, переходящий в лоб.

Все это было тогда. А теперь — есть теперь, шесть месяцев спустя. Мы с ней сидим на тенистом холме на берегу Стикса, в том месте, где Харон обычно ставит на прикол свой плавучий дом.

Она посмотрела на два гранатовых зернышка, которые я ей протянул, и спросила:

— Ведь ты же не пытаешься устроить мне какой-то подвох?

— Нет, — ответил я, — я вообще не из обманщиков. В их игры я не играю. В Аиде у нас свои методы. Мы всегда действуем прямо и открыто, как тогда, когда я похитил тебя. Помнишь тот день?

— Даже слишком хорошо, — ответила она. — Я собирала с подругами цветы, как вдруг появился ты на своей золотой колеснице, запряженной черными лошадьми. И сам ты был весь в черном.

— И я откинул плащ за плечо, чтобы не мешал, обнял тебя за талию и одной рукой поднял в колесницу.

— А девчонки только стояли и визжали, — вспоминала Персефона. — И когда матушка узнала об этом, она просто не знала, что делать…

— Она чересчур хорошо знала, что делать, — вздохнул я, — ибо все это было предсказано задолго до того, как случилось: я должен был увидеть тебя среди прочих нимф и влюбиться без памяти. Но полюбил я тогда в первый раз в своей жизни. В этом я совсем не похож на Посейдона, Аполлона и других богов: они-то всегда, влюбившись, клянутся, что это у них на века, но стоит только на следующий день промелькнуть краю новой юбки, как они начисто забывают о прежних клятвах. Но я — царь Смерти и полюбить могу только один раз. Раз и навсегда.

— Бедный Гадес, — вздохнула Персефона. — Тебе будет очень одиноко без меня?

— У меня останутся воспоминания о тех чудесных шести месяцах, что мы провели вместе, о том, как я был счастлив, когда ты сидела рядом со мной на троне. Я и сейчас бесконечно счастлив, что ты — моя царица преисподней.

— А мне понравилось быть царицей Аида. В этом есть что-то особенное. То есть подземное царство не похоже ни на одно царство на земле: здесь остается только то, что уже использовано и поэтому утихомирилось, а значит, его легко держать в руках.

— Аид — царство осознания, — сказал я. — На земле, там, где живете вы, вам не хватает времени, чтобы проникнуть в суть вещей. Здесь у каждого на это есть столько времени, сколько ему необходимо. К тому же здесь нечего бояться — ведь мы уже мертвы, и не о чем беспокоиться — ведь каким-то непостижимым образом мы продолжаем жить.

— Вот только вечера здесь слишком долгие, — пожаловалась Персефона. — У меня только в детстве были такие длинные вечера: казалось, они растягивались до бесконечности, и солнце еле-еле, нехотя ползло к закату. Но вот солнца здесь нет. Слабый сумрак склепа, изредка прерываемый тьмой, а солнца — нет. Я потеряла солнце.

Я кивнул:

— Да, солнца у нас нет. Но нам светит луна и еще факелы.

— Они бросают такие длинные тени, что я, пожалуй, боялась бы их. Если бы в Аиде было чего бояться.

— О нет, — сказал я. — Худшее уже произошло, и еще хуже не будет. Так ты съешь мое гранатовое зернышко?

Она взяла одно из двух зернышек с моей ладони и положила на свою — узкую и белую.

— А почему ты так хочешь, чтобы я его съела? В этом какой-то подвох?

— Да, — ответил я. — У меня нет от тебя секретов. В этом есть подвох.

— Так что же случится, если я его съем?

— Это сохранит мои права на тебя, когда ты возвратишься к живым. И это будет гарантией, что ты вернешься ко мне, в преисподнюю.

— Вернусь к тебе? — переспросила она. — Но ведь я в любом случае собиралась вернуться.

Я покачал головой:

— Ты сама не знаешь, как обернется, когда ты поднимешься отсюда в светлый верхний мир и вдохнешь его воздух. И когда ты снова полностью почувствуешь себя живой, ты забудешь обо мне. И будешь удивляться, как тебе могло нравиться это мрачное место с его угрюмыми садами и рекой забвения, по которой плывут бесчисленные души умерших, и лишь плакучие ивы тихо шелестят им вслед. И ты скажешь себе: «Да он просто околдовал меня, приворожил. Ни один человек, будучи в здравом рассудке, не отправится добровольно проводить отпуск в аду!»

Она улыбнулась и коснулась моей руки:

— Может, ты и приворожил меня. Но здесь, в Аиде, мне хорошо.

— Тогда съешь это гранатовое зернышко.

Она сидела не двигаясь, и мысли ее блуждали где-то далеко. Наконец она сказала:

— Да, Ахиллес и Елена пригласили нас сегодня на обед. Принеси им мои извинения.

Мы отключились от Гадеса и Персефоны и, оставив речной берег, направились по зеленым холмистым лугам, украшенным деревьями, подстриженными в форме различных скульптур, что делало местность похожей не то на кладбище, не то на французский парк, — к Чертогу смерти. Издалека он выглядит как небольшой городок, потому что Чертог — это архитектурный ансамбль из множества маленьких дворцов. И хотя некоторые из них имеют до дюжины этажей, все они сгрудились в кучу: маленькие дворцы являются частью ансамбля больших дворцов, а дворцовые ансамбли объединяются в общий комплекс Города Мертвых. Крыши, купола всех форм и размеров: сферические и квадратные, со шпилями и без. Все здания связаны между собой на разных уровнях узенькими дорожками. Вы можете из окна выйти прямо на перекресток, или подняться на верхний этаж, или же по узенькому карнизу перейти в соседний дворец.

Город Мертвых озарен светом, похожим на лунный или же на последний отблеск заката, пробивающийся зимним вечером сквозь тяжелые тучи. Здесь нет ни дня, ни ночи. В Городе Мертвых всегда час сумерек, растянувшийся на вечность.

Занятий здесь не так уж много. Но если вам смертельно скучно, можно поглазеть из окна на других жителей, выходящих из своих окон и гуляющих по карнизам из конца в конец города. Здесь везде натянуты провода, связывающие абсолютно все со всем, чем возможно, и кое-кто использует их, чтобы сократить дорогу. И здесь и там — высоко над городом на цыпочках скользят канатоходцы. Впрочем, это у них получается весьма неуклюже: далеко не у всех мертвых (как и далеко не у всех живых) есть акробатические способности. Но они бесстрашно шагают по карнизам и проводам и абсолютно не боятся упасть. Когда вы срываетесь с карниза в Городе Мертвых, то падаете медленно-медленно, парите, словно тень. Даже если вам случится по дороге удариться об один-два карниза, задеть какую-нибудь горгулью, напороться на острый выступ крыши — это все не страшно. Вам уже ничто не повредит — вы и так мертвы. Вы даже боли не можете почувствовать. Боль здесь заповедана, потому что заповедано удовольствие. Что едва ли не одно и то же.

Где нет удовольствия — нет и боли. Кто-то, может, посчитал бы это честной сделкой. Но только не мертвые из Города Мертвых. Лишенные возможности мучить себя, они впадают в смертельную скуку, которая для них мучительнее во сто крат. В Аиде есть люди, которые каждый вечер перерезают себе горло. Но это ничего им не дает. Это всего лишь жест. Когда у вас больше ничего не осталось, то все, что у вас есть в Аиде, — только жесты. Поэтому они приобретают здесь огромное значение. Кто-то делает болезненный жест и перерезает себе горло, а кто-то отправляется в гости по проводам и карнизам. Может, вы думаете, что ходить в гости — удовольствие? Только не в преисподней. О, жители подземного царства не презирают жестов. После смерти жесты — это все, что вам остается.

Мы резко взмываем к дверному проему, мчимся по коридору, проскальзываем еще в одну дверь, повторяем эту операцию несколько раз подряд и, наконец, останавливаемся в огромной комнате. Здесь на стуле со спинкой в виде лиры сидит Ахиллес. Мы знаем, что это он, так как на его спине прикреплена бронзовая табличка с надписью: «Ахиллес».

В преисподней возможность мгновенной идентификации вызвана необходимостью. Здесь крайне неодобрительно смотрят на любые недоразумения. Правда, мертвым достаточно того, что они сами мертвы, и их как-то мало волнует, кто еще мертв рядом с ними. Так что система табличек создана отнюдь не для удобства местных жителей. Это сделано для удобства нашей будущей аудитории, для которой мы и снимаем фильмы, — для людей, которые в любом случае вернутся в прошлое, чтобы поглядеть на обитателей этого мира или построить их образные конструкции в компьютере, в котором можно построить все, что только можно вообразить. И, заглянув еще дальше, мы можем прозреть время, когда вторичные и третичные образы, достаточно отошедшие от своего прообраза, основываясь на версиях различных авторов, смогут создать новое поколение героев. Но так как создателей множество и каждый из них обладает своим уникальным видением, то единственно возможный путь создать синтезированный, но все же узнаваемый образ — это всех идентифицировать.

В реальном мире люди очень редко просто так сидят на стуле — не читая, не смотря телевизор и даже ни о чем не думая. Но здесь у нас не реалистический рассказ, изобилующий бытовыми подробностями, которые так любят некоторые читатели. К сожалению, данные о размерах доходов главного героя, объектах его любви и ненависти, а также генеалогическое древо в трех поколениях просто-напросто утеряны.

Так что Ахиллеса мы застали за тем, что он просто сидел, и все. Проблема ничегонеделания — одна из важнейших в Аиде. Да, пожалуй, единственная, которая стоит того, чтобы на нее тратить время, тем более что решения все равно не найти. Но Ахиллес, похоже, не терзался даже этой проблемой. Он просто сидел на стуле, уставившись в пустоту.

Справа появилась Елена Троянская.

Было бы большой ошибкой попытаться описать или хотя бы сфотографировать столь известную личность, как единственная и неповторимая Елена из Трои. Ее черты невоплотимы, они существуют лишь в мире фантазии, где постоянно творятся из грез множества людей, когда-либо мечтавших о Елене Прекрасной. Компьютер же ограничивается основным набором данных, так сказать, квинтэссенцией грез, и, так как мы пользуемся далеко не полным набором мечтаний о Елене, ее репродуцированный образ слегка расплывается вокруг носа. Поэтому я склонен считать, что главную деталь мы поймали достаточно точно. Что касается остального — достаточно будет сказать, что она — дама приятная во всех отношениях, причем с точки зрения любого, кто на нее в данную минуту смотрит. К тому же она так величественно несет свою опознавательную бронзовую табличку, что по одной походке можно сказать — вот идет Елена Троянская! А значит, это она и есть. На ней простая туника, сшитая из шелковой двусмысленности, и вокруг головы ее волнами лежит золотой обман.

— Привет, Ахиллес, — заговорила Елена. — Я только что с рынка. Мальчик, у меня есть что тебе рассказать!

Пока Елена не заговорила, Ахиллес продолжал молча пялиться в пустоту, не обращая ни малейшего внимания на свою легендарную жену, но тут он повернул голову:

— Как ты могла хоть что-то услышать? Здесь днем с огнем не найдешь ни одной свежей новости. Что вообще может произойти в преисподней нового? Хоть когда-нибудь? Только мнения — вот и все, что здесь можно услышать. Так что такого особенного ты могла найти на рынке? Уж не то ли, что философы в очередной раз высказались в пользу возможности или, наоборот, невозможности существования этого места? Откровенно говоря, этот вопрос меня абсолютно не волнует. Существует это место или нет — мне-то что? Но даже если кто-то нашел в этом всем какой-то смысл — это едва ли можно назвать новостями.

— Заткни фонтан, — перебила его Елена, — сейчас не твой выход. Вопреки всем твоим умопостроениям я раздобыла самые настоящие, реальные и неоспоримые новости. Свеженькие, с пылу, с жару. И это дает мне право не только рассказать их, но и расцветить, как захочется, используя при этом необычные эпитеты и невероятные сравнения. Стоит ли подавать факты напрямую, не пытаясь скрыть их за ширмами недомолвок, когда перед тобой во всей несокрушимости принцип Гейзенберга?

— Если ты принесла новости, — мрачно сказал Ахиллес, — то где они?

— Какой ты быстрый! Если разносчица новостей с ходу расплескает всю их новизну, то они перестанут быть новостями, и ей придется несолоно хлебавши возвращаться на исходные позиции: Недооцененный Объект Любви. То есть я. Можешь представить, каково это? Так что не торопись, дружок. Мне охота для начала насладиться самим фактом того, что я все еще могу находить новости. И поэтому я не спешу их разглашать.

— Безупречная логика, — заметил Ахиллес. — Ты приписываешь себе титул разносчицы новостей, так и не сообщив ни одной. Но все твои притязания в подметки не годятся породившему их факту.

— Ты сказал уже достаточно, чтобы я имела право тебя перебить и сообщить, что ты не видишь дальше своего носа, мой дорогой Ахиллес. Так хочешь наконец узнать, что случилось?

Изображение исчезло. Камера, или что там вместо нее, показывает ровный светлый фон. По-своему он очарователен и слегка гипнотичен. Мертвые обнаружили, что, когда вы слегка загипнотизированы, все идет намного лучше. Некоторые считают, что смерть сама по себе — вид мягкого гипноза. А есть еще более специфический взгляд — что смерти вообще не существует, так как то, что мы называем смертью, не более чем патологический случай гипноза, от которого мы не можем очнуться.

Будь что будет: камера снабжается током через провод, который спиралями змеится в окно, и, если принять его за путеводную нить, мы можем отправиться вдоль него, и он приведет нас к маленькому домику где-то наверху и устремится в окно, из которого струится целый каскад проводов. Если преодолеть бурный поток из витков и бухт кабеля, можно пробраться внутрь, где явно кипит какая-то работа. Мы выбираем ближайшую дверь и входим в комнату, похожую на аппаратную. В ней сидит человек. Привет, да это ж я! Я подхожу поближе, чтобы посмотреть, чем это я там так занят.

Я вижу, что я погружен с головой в манипулирование какими-то рычажками, кнопками и вокруг масса всяких циферблатов и прочих там реле. По множеству проводов, связывающих мою аппаратную со всем на свете, ко мне сбегаются различные данные, и я сплетаю все эти нити в прекрасный гобелен. Или сплету, если мне только удастся собрать их вместе, потому что на самом деле мне еще кое-чего не хватает. И даже более того: я не имею ни малейшего понятия, что я с ними буду делать, если мне повезет достать их все. Но надеюсь, что все же я с этим что-нибудь сделаю.

Пожалуй, стоит сюда как-нибудь еще заглянуть: здесь столько интересного! Только не примите это на свой счет, уважаемая публика, для которой я сучу нить своего рассказа. Что вам за дело до меня и до того, чем я занимаюсь? Хотя, может, и есть дело, и мои проблемы — это и ваши проблемы, ведь каждый из нас является одновременно кем-нибудь еще. Но вернемся к Ахиллесу и Елене.

— Все. Меня уже распирает, — сказала Елена. — Поэтому — побоку все мелкие подробности! Выкладываю все разом. Слушай же, Ахиллес: сегодня некто покидает Аид!

Ахиллес застыл пораженный. Но вовсе не словами Елены — то, что она сказала, он едва услышал и машинально этому удивился. Осмысление иного, более ужасного факта затопило все его сознание, в одну секунду он принял целый пакет информации, и это вызвало соответствующие эмоции. Он внезапно понял, что он — всего лишь набросок, черновик персонажа. Это разило наповал. До сих пор он считал себя бессмертным, хотя и не раздумывал никогда особенно на эту тему; но вдруг осознать, что тебя достали бог знает откуда и используют твой мозг, что стечение обстоятельств, при котором ты возродился в разуме компьютера, может не повториться не только в ближайшее время, но и вообще больше никогда, — это уже слишком!

Черновик! Эта мысль просто парализовала мозг. Но Ахиллес сделал над собой усилие и заставил себя оценить ситуацию, вместо того чтобы просто отгородиться от нее. Итак, его условность означала, что он всего лишь концепция, которой манипулируют в чьем-то еще сознании, откуда следует, что сам по себе он для этого разума не настолько важен, чтобы ему было гарантировано возвращение к бытию в дальнейшем. Симптомы того, что существо, создававшее эти сны, уже близко к тому, чтобы закрыться, отключить контакт и изъять себя из данного цикла, были слишком явными: так как оно перемещает энергию своего внимания повсеместно, то может очень скоро увлечься кем-то другим. А тогда Ахиллес снова отправится в небытие, ожидая, пока его снова не вытащит какой-нибудь разум. Но какова вероятность, что это может произойти еще раз? А вдруг больше никогда?

Обрушившийся на него шквал пониманий подсказал, что шансы его — 50/50, и то если его вызовут, то уже не в данном контексте. Перед ним ясно встала необходимость срочно придумать какой-нибудь способ произвести впечатление на это грозящее им существо, причем впечатление настолько сильное, чтобы оно и после того, как удовлетворит свою фантазию, вызывало его снова и снова, пусть даже в других ипостасях.

Быстро проанализировав ситуацию, Ахиллес понял, что вся эта проклятая конструкция из снов и грез рассыплется в прах, как только компьютер завершит предварительную разработку. Нужно немедленно найти способ заставить все эти проклятые вещи стать вещими, да так, чтобы он был вынужден вызывать Город Мертвых к существованию при каждой оказии.

Но какова все же вероятность всего этого? Ахиллес стиснул зубы в смертельной тоске: он должен попытаться чем-то подкупить этот компьютер. Какой же дар можно поднести этому Компьютерному Сновидцу — единственному, кто, сумев собрать все доступные ему данные, воссоздал Ахиллеса похожим на Ахиллеса. И как убедить его, этого легкомысленного мечтателя, что Ахиллес стоит того, чтобы за ним вернуться еще не раз?

— Постараюсь донести это до вас настолько точно, насколько смогу, — произнес Ахиллес. — Я пытаюсь подать Голос и воззвать к вам. Я не прошу делать меня исключением, я хочу быть лишь Точкой Отсчета. Я знаю, что вы кого-то ищете. Я также пытаюсь продать вам общий настрой и уговорить вас во время ваших ментальных путешествий делать регулярные остановки в Городе Мертвых. Я знаю, вы давно искали местечко вроде этого.

Компьютер не ответил.

Ахиллес вкрадчиво продолжал:

— Я знаю, вы опасаетесь, что, приняв на себя подобное обязательство, можете впоследствии обнаружить, что эта концепция не стоит разработки, так как она несостоятельна в решении проблем сотворения, изменения и энергии. Я прав? Что ж, я приветствую вашу осмотрительность и рукоплещу вашим сомнениям. Все это придаст вашему выбору вес, если вы сделаете верный шаг и поставите на нас. Елена, почему бы и тебе не сказать пару слов?

Елена улыбнулась в камеру и заговорила на низкой волнующей ноте:

— Я думаю, мы можем оказать вам хорошую услугу. Вы-то знаете, что мы, Ахиллес и я, — люди выдающиеся и работаем лучше, если нас включить в действие. Мы не похожи на ваших современных узкогубых ханжей. И если вы ждете от нас именно таких слов — то этого добра у нас в избытке; смелые слова, лживые слова — короче, какие угодно, только не нудные. Позвольте нам развлечь вас историей вашей жизни.

Ахиллес коснулся ее плеча: «Хорошо сказано, Елена», — затем развернулся к камере и заглянул нам прямо в глаза. Мы, опешив, зажмурились на секунду, не в силах смотреть на слепящую красоту его лица. Ибо этот Ахиллес есть Ахиллес, глобально мыслящий о возможностях величайших мировых деяний. Но он же являлся воплощением жертвы безнадежной любви к женщине, ему не предназначенной. Любуясь им, мы украдкой бросили взгляд на боковой экран и поняли, что любовь всей его жизни, Брисеида, в нашей истории не появится даже на секунду. Увы, нынешнее ее местонахождение неизвестно. А брак Ахиллеса с Еленой был чисто символическим жестом — два козырных туза вне партии.

— Мы сделали все, что могли, — наконец сказал он. — А теперь можешь рассказать мне, что ты там раздобыла на рынке.

— Царь Аида Гадес вышел из города, пересек несколько ручьев, бегущих на границе преисподней, и выбрался на берег Стикса туда, где, знаешь, есть хорошая лужайка для пикников. Но пришел он туда не ради пикника, хотя у него и была причина для банкета в честь своей гостьи Персефоны.

— Персефоны? Гадес гулял с царицей Персефоной?

— А с кем ему еще гулять? Ты же знаешь, она совсем вскружила ему голову.

— Это потому, что она живая, — вздохнул Ахиллес. — Живые люди вообще гораздо привлекательней. Но, конечно, у нее есть и некоторые личные достоинства. К тому же с ней связан один из мифов первостепенной важности. И так как это один из древнейших мифов античности, девочке есть чем щеголять. Ты думаешь иначе?

— Да уж, так я и думаю, — ответила Елена. — А ты как думаешь, быть Еленой Троянской — это тебе что — семечки? Да кто сейчас помнит хоть что-нибудь про Персефону? А Елену знают все!

— Да знаю, знаю. Ты у нас — чудо из чудес, — примирительно сказал Ахиллес.

Как некстати она завелась, в то время как ему просто необходимо узнать, что там дальше было с Гадесом. Ахиллес давно уже лелеял надежду при случае нажать на него и найти способ выбраться отсюда, поэтому все настроения царя преисподней были для него чрезвычайно важны. Уж кто-кто, а Ахиллес не собирался безропотно привыкать к тому, что он мертв. По крайней мере не на веки вечные.

Итак, если вы Ахиллес, вы реально смотрите на жизнь, даже если ваша реальность — смерть. И все, чего вы хотите, — это конкретное место, уютно обставленное, избавленное от счетов, ревнивых любовниц, бейлифов, сутяг, жен и экс-жен, мужей, детей на разных уровнях дебилизма и всех остальных, живущих здесь, но, слава богу, не у вас в голове, а в своем собственном мире. Немного чересчур, вы не считаете? Именно это привело вас в Город Мертвых. Вот почему мы так пытаемся убедить вас и даже продемонстрировать на практике, что наш Город Мертвых — это хорошо продуманный образец преисподней и заслуживает более пристального внимания. Мы будем время от времени сюда возвращаться. Самое важное, что мы должны помнить: мы — партия свободы.

Мы снова переключились на Гадеса. На меня. — Когда Ахиллес узнал об этом, он просто помешался. Ему до сумасшествия хочется выбраться отсюда, — говорила Персефона.

— Ахиллес думает, что, когда он был живым, ему жилось гораздо веселее, что, собственно, соответствует действительности. За свою жизнь он во многом преуспел.

— Скажи мне правду, — попросила Персефона. — Быть живым — это действительно так хорошо?

Я пожал плечами:

— По крайней мере Ахиллес думает так. Но это всего лишь частное мнение одного мертвеца.

Мы с Персефоной сидели под черным тополем. Рядом росла высокая плакучая ива, и ее ветви полоскались в темных водах Леты, струившихся мимо нас с тихим бульканьем, напоминавшим предсмертный храп умирающего. На другом берегу виднелись низкие серые силуэты, но что это, издалека различить было трудно. Я был странно счастлив. Я всегда себя так чувствую, когда Персефона рядом. Она делает преисподнюю светлее, несмотря на навечно нависшие над нами тучи. Сегодня они выглядят не зловеще и скорбно, но волшебно и вдохновляюще. Я счастлив в Аиде. Что само по себе — чудо, потому что я его царь. Или я сказал бы так: я полностью счастлив, и я действительно — Царь.

Я поискал взглядом ее руку, в которой она держала зернышко, но Персефона сидела так, что я не мог увидеть, там ли еще оно. Я надеялся, что нет. Казалось, она совсем забыла о нем. Но могла ли она забыть? Тяжесть знания драматургии этого нашего мира тяжелым камнем обрушилась на мою душу: я знал, что вот-вот что-то должно произойти. И даже знал, что именно.

Вот оно: издалека послышалось тихое звяканье. Персефона тоже услышала его и сказала:

— Это бубенцы с упряжки Деметры. Она украшает ими волов, влекущих ее повозку. Она едет за мной, как мы и договаривались.

— Да, — подтвердил я.

Когда-то меня вынудили согласиться с тем, чтобы Персефона время от времени возвращалась в верхний мир. Наши роковые старые леди из Верховного Суда Аида буквально связали меня по рукам и по ногам: остановить и укротить! Девицу вернуть родителям! Я был тогда на грани мятежа, но потом оставил эту идею — против живых у меня не было ни единого шанса, даже если бы все мертвые встали стеною на мою сторону, в чем я, впрочем, был абсолютно не уверен. Беда в том, что из мертвых солдаты, как из куска дерьма, — смерть забирает что-то важное у мужчины. Так что это было бы просто-напросто избиением. Ведь что может быть слаще для живого, чем убить мертвеца! Они, видите ли, считают нас Злом. О, если бы я мог найти какой-то выход! Но воевать было делом заведомо невозможным.

В любом случае я был не прав: похищение девушки из верхнего мира было против всех правил. Да, я был не прав. И эта моя неправота ослабляла мою позицию.

По-настоящему все началось уже тогда, когда мы — Зевс, Посейдон и я, свергнув старого Крона, разделили между собой всех тварей и учредили простые и ясные законы. Каждый из нас получил во власть отдельное царство без права вторжения на территории других. Конечно, этот договор не всегда соблюдался буквально, но если находились жалобщики, то их, как правило, удовлетворяли, и действовало правило возврата. Все это я знал, но, несмотря ни на что, все же забрал Персефону к себе. Забрал, потому что хотел ее. Вот только страсть моя не вписывалась ни в какие законы! Я отринул их, потому что никогда и ничего не было для меня так важно, как моя Персефона! Теперь-то вы, наверное, поняли, что участь царя Аида тяжелее участи последнего раба. Живого, конечно. Я связан законом о недвижимости и обо всем, что на ней находится. Он безжалостен и беспристрастен, насколько закон вообще может быть безжалостным и беспристрастным. Но законы должны существовать. Ваша жизнь без законов — ничто. Да и смерть без них немногого стоит.

— Зернышко, — сказал я. — Так что с зернышком?

Она протянула мне обе ладони — они были пусты.

— О, — сказала она, — я, наверное, уронила его.

В ее голосе сквозило лукавство. Но в Аиде никогда еще не бывало ничего легкомысленного или игривого — я просто не знал, как на это правильно реагировать.

— Прошу, не дразни меня, — взмолился я. — Ты съела его? Или уронила? А может, ты его спрятала, чтобы съесть потом?

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— Конечно же, я хочу тебя немножечко поддразнить. Именно этого, любовь моя, тебе так не хватает. Ты слишком суров и угрюм.

— Но ты все изменила. Ты принесла в Аид легкомыслие и удовольствие. Я даже не думал, что это возможно. Здесь. Но неужели ты не хочешь оставить мне хотя бы надежду на то, что мы снова встретимся?

— У тебя всегда будет эта надежда, — ответила она, — независимо от того, что скажу или сделаю я. И это неоспоримый факт. Это милая твоему сердцу определенность. Ты это хотел от меня услышать?

— Я хотел бы на это надеяться. Но смею ли я полагаться на определенность того, что через шесть месяцев ты снова будешь со мной? И будешь возвращаться ко мне каждый год?

Она покачала головой, но я видел — она улыбалась.

— Определенность ценится в твоем царстве превыше всего. Каждый его житель слишком хорошо знает, где он находится сейчас. Кажется, нет ничего более определенного, чем смерть. Думаю, что именно против этого так бунтует Ахиллес. Это то, к чему твои мертвецы так усиленно привыкают. «Может, смерть и плоха, — убеждают они сами себя, — но, в конце концов, она — надежна, и я могу на нее положиться».

— Да, так мы и говорим.

— Это потому, что ты мертвый, — в сердцах сказала она, — но я-то — нет! Я-то — живая! И я не подчиняюсь вашим правилам. Я существо из царства живых, и, когда я выйду отсюда, вся определенность сойдет на нет. Все меняется: от лучшего — к худшему, от худшего — к лучшему. Всегда есть надежда, и всегда есть безысходность.

Звон бубенчиков становился все громче, и вот уже показалась украшенная цветами повозка, на которой стояла Деметра, сама управляющая волами, на шеях которых висели цветочные гирлянды. Эта дама выглядела строго классически — как и положено выглядеть Деметре. Волосы ее развевались на ветру, и она приветственно махала Персефоне небольшим кнутиком из виноградной лозы.

Деметра из тех, с кем вам приходится считаться, даже если вы не хотите иметь с ними никаких дел. Они настолько представительны, что вам и в голову не придет попытаться их как-то обмануть. Но в вашей личной истории они, как правило, не играют большой роли, так стоит ли о них говорить больше, чем они заслуживают? Нуждается ли персонификация Осени в родинке на подбородке? Должны ли мы снабдить ее дородной фигурой? Или придать ей суровые, безжалостные глаза? Да, глаза, пожалуй, сделать надо, а что касается остального, то вы и так легко представите себе тип женщины, способной в одиночку управлять шестеркой волов. Так нужно ли еще что-нибудь добавлять?

Персефона поднялась ей навстречу, потом наклонилась и еще раз поцеловала меня. Очень нежно. В губы. И, прежде чем я успел обнять ее, она уже ускользнула, вспорхнула на повозку Деметры, и вот уже обе скрылись из виду.

Гадес застыл на месте, остекленевшими глазами уставившись в пространство. Ему не с кем было поговорить. Казалось, он сейчас заговорит сам с собой, разразившись монологом.

И вдруг она вернулась! Вместе с повозкой, волами в гирляндах и матерью, чей взгляд выражал крайнее неодобрение. Это было как удар грома. Неизменное возвращение! Сердце Гадеса затрепетало.

— Я совсем забыла тебе напомнить про Ахиллеса и Елену, — сказала она. — Так что тебе придется отменить наш совместный обед.

— Ты уже напоминала мне об этом, — сказал я.

— Я? — спросила Елена.

— Ты, — подтвердил я. — И совсем недавно. Но я рад, что ты вернулась. Мне хотелось тебя кое о чем спросить.

— Похоже, ты никогда не устанешь меня спрашивать кое о чем, — сказала Персефона. — Я знаю, ты любишь меня, но об этом ты печально молчишь, и только. Хотя бы на прощание ты мог бы сказать мне хотя бы пару слов. Я буду рада тебе ответить. Так о чем ты хотел меня спросить?

— Я хотел спросить тебя… — сказал я. — Я слышал, что ты знаешь, чем в последнее время занимается Тантал. Расскажи мне об этом.

— С любовью и удовольствием, — ответила Елена. — Я постараюсь быть покороче, мама! — крикнула она кутавшейся в платок Деметре.

Мать покорно кивнула: ей было достаточно того, что она все-таки увезет свою дочь отсюда, так стоит ли расстраивать дитя по пустякам, прерывая ее рассказ.

Тантал

— Я всегда считала дядюшку Тантала интересной личностью, — так начала Елена свой рассказ. — Думаю, ты и без меня знаешь условия, в которых он находится: стоит по горло в болотной грязи, и над головой его на медном канате подвешен огромный камень — настоящий утес. Конечно же, этот камень никогда не упадет, но напряженность тем не менее не спадает, так как самим Зевсом предначертано, что никто не может быть в этом уверен до конца и что валун может рухнуть в любую секунду, и нет силы, способной его сдержать; он непоколебим и неотвратим. Подтягивай его, не подтягивай, он всеравно будет болтаться там с навешенным на нем беспристрастным законом: если вы не будете переживать за Тантала в свете неотвратимости его камня, мы просто вычеркнем его из греческих мифов.

Тантал стоит по шею в грязи в небольшой заводи Стикса. Но, когда он наклоняется, чтобы утолить жажду, вода бесследно исчезает, оставляя его с лицом, залепленным грязью, и прозвищем, данным ему корибантом, — Старый Грязехлеб. Ни капли воды Танталу — таково первое правило.

Во-вторых, с поникших ветвей ивы, к которой он прикован, свисает множество яств: паштеты, ливерные колбасы, салями всех размеров, видов и сортов, сыры, каких и на земле-то не видывали, различные салаты, изысканно приготовленные овощи — и все это подвешено в тончайших салфетках, также годных в пищу.

Но, конечно же, как вы уже догадались, стоит Танталу протянуть руку к любому деликатесу, как тут же налетает ветер, отклоняет ветку, и она становится для него недосягаемой. Так и стоит он там — по подбородок в воде, которую не может пить, и окруженный едой, которую не может есть. Таким вот образом представляет себе Зевс по-настоящему суровое наказание.

Но в преисподней научились находить применение любым мелочам. И если уж Тантал не может пить воду, у него все-таки остается возможность чувствовать, как она омывает его ноги. И вот уж этого у него никто не отберет. Не смогут. Что же ему останется, если он не сможет ощущать воду, в которой стоит?

А в это утро вода казалась довольно приятной. Иногда даже в преисподней такое бывает. Они-то стараются нагрузить вас по самые уши, но и на них бывает проруха. Тантал постарался обставить свой жалкий жребий с максимальным комфортом, и в этом он оказался на высоте. Раз уж он сам не может есть, он приглашает на банкет всех своих друзей!

И гости собрались отовсюду, со всех концов преисподней.

Когда прибыли все приглашенные, Тантал обратился к ним с речью:

— Друзья мои! Надеюсь, вы простите меня, что я не выхожу к вам навстречу из своей грязевой ванны. Считайте это моей маленькой причудой — принимать гостей подобным образом, тем более мне так нравится эта река…

Надо сказать, что Тантал так долго прожил в Аиде, что заслужил некоторые привилегии. Например, ему было даровано право купаться в любой речке Аида по своему выбору. Сегодня утром он выбрал Лету — из всех рек подземного царства она была его самой любимой. Боги вырыли грязевые ямы в заводях всех местных рек и у каждой посадили по плакучей иве, нагрузив их продуктами по самую макушку. Так что Тантал мог теперь страдать в любой яме по вкусу и искушаться вволю столько, сколько необходимо, чтобы морально подготовить тех, кто выбрал его дорожку.

Однако выпросить у Гадеса и других богов свободный доступ к рекам оказалось не так-то легко и потребовало довольно много времени. В конце концов он возопил:

— Да не пытаюсь я смягчить свою участь! Было бы излишне заострять внимание на том, что я навечно обречен торчать в яме с водой, плещущей у самого подбородка, почему не могу претендовать на разнообразие вод и пейзажей?

Первое время на его жалобы никто не обращал ни малейшего внимания. Но потом его дело все-таки передали в Верховный Суд Аида.

Главный судья мертвых Радамант начал рассмотрение с того, что наотрез отказался выслушать его аргументы.

— Это идет вразрез с нашими традициями, — ворчал он.

— Но ведь нет и закона против этого, — возражал Тантал. — А все, что не запрещено, — разрешено?

Но Радаманту, Миносу и остальной судейской братии в то время было просто не до Тантала: ничего, кроме хлопот, это не сулило, а у них на руках к тому времени и так скопилось огромное количество дел. Работы было по горло: люди на Земле умирали как заведенные и появлялись на перекрестке трех дорог, где обычно восседали судьи мертвых, сначала группами, потом — сотнями, потом — тысячами и, наконец, пошли миллионами. Вряд ли хватило бы времени судить и десятую их часть, но их истории были на удивление схожи, что значительно ускорило процесс.

Большинство душ, ожидающих суда, были одеты в саваны, некоторые даже сохранили свои подчелюстные подвязки. Не все, но многие позаботились прихватить с собой деньги, и кое-кто даже очень большие. И хотя Харон довольствовался одним оболом, представители аристократических семейств предпочитали буквально набивать себе рот монетами, прихватить себе шекель-другой, а то и целый талант серебра. И все это ради того, чтобы их не равняли с беднотой.

Расценки Харона, лодочника, перевозящего мертвых в царство Гадеса, хорошо всем известны: «Один обол. Деньги на бочку». И так как в саванах не предусмотрены карманы, мертвые приносят монетки во рту.

Платой Харону исчерпывается вся необходимость в деньгах в преисподней, но сам ее факт вызывает определенный интерес и ряд побочных эффектов. Обычно деньги нужны для покупок и продажи — но всему этому место на земле, а не в преисподней. Здесь нечего продавать, и это повергает людей в кошмарное состояние, ведущее к полной атрофии покупательной железы. Говорят, что, сколько бы ты ни прожил в Аиде, смерть никогда не угасит воспоминаний о тихих, спокойных земных магазинах. В преисподней этого нет — никаких магазинов, от которых одно беспокойство (кстати, интересная мысль!). Покупать-то нечего, но важно держать марку, отсюда и набитые рты.

И тем не менее бесплатно Харон перевозить отказывается. Безденежные вынуждены толкаться на берегах Стикса и пытаться его разжалобить. Но что может быть ужаснее, чем слушать скулеж мертвецов? Они стоят, сидят, лежат на берегу и в один голос зовут Харона, умоляя его перевезти их за так, на общественных началах. Но лодочник лишь мрачно зыркает на них и грубо отвечает: «Никакой халявы! Даже в преисподней!»

Тогда начинается скандал, особенно когда на берегу скапливается уже много безденежных.

Харон — ярый приверженец формы. Он служит ради порядка, а не ради денег. Ведь ему тоже некуда девать человеческие оболы. У него их скопилась уже целая куча. Он хранит их в рундуке, в Стиксвилле, где обычно ставит на прикол свой плавучий дом, когда возникает необходимость в ремонте. Пересекать же Стикс в одиночку — дело очень опасное, даже если вы мертвы. И если вы думаете, что после смерти все опасности кончились, то это как раз тот случай, чтобы убедиться, что и после смерти бывает несладко.

Что касается знаменитостей, то они пересекают реку безо всяких хлопот, независимо, есть у них чем заплатить за проезд или нет. Попробуйте-ка остановить знаменитых куртизанок — Лаис Коринфскую, например, или же Сафо, которые, как говорят, смогли бы уболтать самого Сократа. К тому времени, когда Рим вошел в силу, обычай вкладывать обол в рот умершему сам по себе тихо скончался, и не только из-за нехватки оболов в обанкротившейся Греции. И хотя обычай «обол-во-рту» иногда вспоминают, но вряд ли кто-нибудь осмелился бы не допустить в преисподнюю римскую императрицу только из-за того, что она не принесла в своих мелких белых зубках медную монетку.

Тантал не сразу привык к визитам римских императриц, забегавших к нему в гости даже прежде, чем предстать пред светлые очи своих отцов. Они посещали его как местную достопримечательность и свои вопросы к нему всегда облекали в крайне уважительную форму. А как же! Тантал был одним из местных старожилов, одним из самых первых ссыльных, одним из первопоселенцев Аида, из тех самых, что называли себя Первыми проклятыми, из первых криминалов в истории!

Да, многого навидался Тантал за те годы, что провел здесь, и должен сказать новичкам, что все, конечно, течет, все, конечно, меняется, но здесь не такое уж плохое местечко: ко всему можно привыкнуть — даже к преисподней. А может быть, особенно к ней. Когда на вас обрушилось самое худшее — бояться уже нечего.

Сизиф

Камера снова включилась, передний край шоковой волны узнавания, затем быстрый пробег по пыльным коридорам, освещенным мигающим светом, и вот она уже заискивающе застыла в охотничьей стойке перед Танталом. Тантал в кругу друзей. Крупный план Сизифа. Мы подключаемся к мощному лысому бородатому старику, осужденному катить огромную каменную глыбу на самый верх горы, а затем спускать ее по противоположному склону.

Все бы хорошо, но дело в том, что никто не знает точно, сколько ему еще этим заниматься. Так получилось, что он продолжал катать свой валун уже после того, как его наказание должно было закончиться и когда по всем законам его давно могли отпустить под залог. Но никто за этим как-то не проследил, и вот он до сих пор катает свой камень.

Его оставили работать, не обращая внимания не только на то, что он давным-давно устал и поизносился, но и на то, что фатально износились все атрибуты его наказания. Конечно, человеческий дух сделан настолько добротно, что не может окончательно износиться в такие короткие сроки, но валуны-то сделаны из другого материала. Так что Сизиф уже укатал их огромное количество. Тем более ему трудно предъявить обвинение в халатном отношении к рабочим инструментам и разбазаривании природных ресурсов, так как позволять камню скатываться со скалы было частью его работы. Ну хорошо, он поднимает свой камень в гору и там, наверху, вынужден его упускать. Казалось бы, какие проблемы? Проблема в том, что постоянно возникает необходимость в новых валунах и даже в новых горах — кто ж может тягаться с законами природы? Он прокладывает своими валунами колеи, которые со временем становятся все глубже и глубже — и вот, пожалуйста! — вся гора сточена напрочь! К тому же возникает проблема снабженцев, которые должны заниматься поисками подходящих — не плоских и не острых — камней. Форма камня должна быть округлой, иначе его невозможно катить вверх и он не сможет качественно скатиться вниз. Но и такие при падении нередко разбиваются на кусочки, и тогда — пиши пропало! Списывай!

Камера дала панораму эллинского пейзажа и снова остановилась, чтобы мы еще раз могли в полной мере насладиться механизмом добротного искушения. Нас снова принесло к Танталу. И тут мы серьезно призадумались: стоит ли повторять, что эпикурейское зрелище фруктов, жареного мяса и других деликатесов, свисающих с ветвей дерева над головой Тантала и ускользающих при попытке их достать, должно было ему здорово надоесть. Поэтому он скоро отвык тянуться за ними вообще. Но и об этом никто как-то не подумал.

Тем более что еда должна постоянно обновляться, чтобы оставаться аппетитной. Разве можно искусить хоть кого-нибудь куском заплесневелого мяса или гроздью гниющего винограда? Можно, конечно, сказать, что Тантал все равно ничего в этом не понимает, потому что он и не пробовал никогда тех деликатесов, которые узрел, спустившись в этот гастрономический ад.

Но времена меняются, а с ними меняется и вид блюд, которыми его соблазняют.

И если раньше его пытали, дразня сравнительно простыми кушаньями типа овсяных лепешек, головки лука, редиски и — по праздникам — кусочком жареного ягненка, то когда пришло новое начальство, они быстро позаботились о расширении меню.

На последнем совещании новой администрации Аида ее шеф подчеркнул:

— Для нас классическая преисподняя — это важный аттракцион межзвездного масштаба. По ночам, в своих снах, нас посещают миллионы людей. И все эти миллионы (если не больше) попадут сюда не раньше, так позже. Нас к тому же будут посещать иностранцы. Мы — беспрецедентная выставка, можно даже сказать — диорама человеческого духа. И нам просто необходимо устроить здесь хорошее шоу для наших туристов.

Как сказал — так и сделал. И в кабинетах администрации по охране древних памятников культуры пошла уборка — пыль поднялась до небес! Все вылизали до блеска. В том числе и экспозиции Тантала придали надлежащий вид, а это в первую очередь потребовало нового меню и поваров, способных угнаться за требованиями сегодняшнего дня. Первое время добровольцев не хватало, и поэтому всех, кто даже не был профессиональным поваром, но обладал должной фантазией в приготовлении пищи, в обязательном порядке посмертно отправляли на Танталову кухню. Но со временем эта работа стала считаться престижной, и вот уже лучшие кулинары земли стали соревноваться друг с другом за право готовить для Тантала.

На ветвях плакучей ивы объявились деликатесы, о которых он раньше и мечтать не смел!

К Танталу приставили специальных гидов, которые должны были ему разъяснять, чем, собственно, его искушают, чтобы он в полной мере мог осознать, чего лишился. Иначе его наказание просто утратило бы эффективность и символический смысл.

— Внимание, — говорили ему, — это заливное из копченой кабанятины, а это — груши bel Helene, а это — компот из редких фруктов…

И так без конца. Им не терпелось увидеть, как он будет реагировать. Они вели даже дневники наблюдений, так как для них он был всего лишь субъектом искушения. Тем более осужденным.

Но Тантал и здесь быстро сообразил, чего от него хотят. Он знал, что является важной исторической ценностью, так сказать, памятником архитектуры. И еще он понял, что все искушение будет судиться по эффекту, который оно производит. В этом деле не было мелочей, нельзя было оставить без внимания ни одну, даже самую маленькую, картофелинку. Он был эдакий дегустатор древнего мира. И тогда он стал придирчив, а вскоре угодить ему было просто невозможно. Взирая на бесконечную череду деликатесов, предлагавшихся ему изо дня в день, он стал очень тонким знатоком кулинарного искусства. И ему вовсе не требовалось пробовать, чтобы отличить хорошее от плохого. Руководствуясь какими-то ему одному известными признаками, он мог с точностью определить состав специй и методику приготовления. Он стал частенько брюзжать: «Это ваше трюбо слишком переперчили. А барашек наполовину сырой и сдобрен не тем сортом меда. А от этого соуса жди отрыжки — у него горькое послевкусие…»

Повара очень скоро на него взъелись: как, спрашивали они, каким образом может судить он о вкусе пищи, не попробовав?! Оставим в стороне тот факт, что пробовать ему было запрещено законом. И Тантал объявил, что в первую очередь руководствуется запахами, уж нюхать-то ему никто не запрещал — вот он и нюхает вовсю; а во-вторых — тончайшей проницательностью, которая развилась у него на почве искушения.

«Обратите внимание, джентльмены, — разглагольствовал он, — пробуя эти блюда, мы притупляем таким образом все остальные чувства. Но мне необязательно пробовать вашу стряпню (даже если бы я был в состоянии это сделать), чтобы вынести ей оценку. И должен вам сказать, что, на мой нюх, она не на должной высоте!»

Так закончила свой рассказ Персефона и, вернувшись в повозку, запряженную позвякивающими волами, дала увезти себя в верхний мир. И нет ни одного очевидца, который смог бы рассказать, что же на самом деле произошло с зернышком граната. И все же, на исходе каждого года, когда верхний мир становится мрачным и холодным, она возвращается к своему супругу. Зима в ореоле снежинок приходит и уходит, и на верхних лугах появляются гончие Весны. А я сижу на троне Аида, обедаю с Ахиллесом и Еленой и с нетерпением жду возвращения Персефоны.

Я гадаю, чем она там занимается. И что все же случилось с зернышком граната? И когда она наконец возвратится — в самое последнее мгновение перед тем, как я окончательно истоскуюсь, утрачу надежду и устану от мыслей об обитателях Аида, когда она возвратится, — я наконец признаюсь себе, что все, чего я хочу, — это моя Персефона.

Сейчас уже начало зимы. Я сижу на своем железном троне — во рту привкус праха — и вслушиваюсь в далекий звон бубенчиков. Я знаю, это добрые вестники моей возлюбленной, с которой никогда не будет определенности до конца.

Хитроумный Одиссей попал в переплет. Лукавый греческий герой оскорбил самого Посейдона, и бог был безжалостен в своем наказании. Он гнал его через всю Аттику и Додеканесские острова. Но всякий раз, когда Одиссей пытался пристать к берегу и уйти в глубь его, чтобы отыскать землю, где ничего не знают о море, повелитель океанов посылал могучие ветры, уносившие его снова в море. Но и этого ему было мало: он насылал Хитрые Мысли, одолевавшие Одиссея, словно его собственные, и, как бы далеко он ни зашел на сушу, они влекли его на берег моря. И вот он снова там, где ему лучше бы не находиться, — на полоске песка между водой и подножием гор. Это и есть то место, где Одиссей должен сыграть финал этой затянувшейся игры. Здесь, по желанию повелителя морей, он должен наконец обрести смерть. Посейдон и так излишне медлил, подыскивая момент, чтобы прихлопнуть этого сопляка. Но теперь пришло время покончить с ним.

Шум прибоя на пустынном пляже.

Лиловая полоса горизонта на стыке моря и небес.

Последние кадры: Одиссей, героического вида мужчина, стоит на четвереньках с поникшей головой, волосы падают на глаза, тело усеяно крупными каплями воды. Аппетитнейшая картинка для Навсикаи.

Нежданное видение на пустынном пляже. Навсикая и ее служанки. Застыли на ходу. Глазеют на обнаженного мужчину.

— Где я? — спросил Одиссей.

— Это Феакия, — ответила Навсикая.

Боже, как она хороша!

Смертельно хороша, если я не ошибаюсь!

Это то состояние, в котором девушки мне нравятся больше всего.

Одиссей раздраженно помотал головой: наклевывается новый роман, этого еще только не хватало! Да, кстати, а не повторяется ли ситуация? А не пошла ли вся его жизнь по второму кругу? А не пошло ли все мироздание по второму кругу? И все, что было до него, тоже?

Одиссей напряг память, но все, что он смог вспомнить, так это то, что время пришло. Его будущие жизни пронеслись перед его глазами стремительным хороводом наскипидаренных летучих мышей-альбиносов. Внезапно за его спиной раздался звук. Он обернулся и закаменел. Но воля его крепла, наливаясь силой от его внутреннего роста. Он лихорадочно решал, кем ему быть сегодня вечером.

Пробиваясь сквозь неразбериху и шум в голове, росло знание, неотвратимое и леденящее, что он попал в ситуацию, которая требует немедленного разрешения.

Он не был… Да нет, он был. Говорить — это было его призванием. Но никогда он еще не встречал такой крайней ситуации, столь остро требующей его немедленной идентификации.

— Ирвинг Спагетти — к вашим услугам! — выпалил он. Полный дебилизм! Но авось сработает.

О, эта игра уже не казалась такой трудной. Здесь требовалось сыграть в нее не впервые, а снова. Правда, это в то время, когда он не был уверен в результатах первой игры. То же тогда случилось на планете, тогда, в тот самый первый раз? Он предпочитал считать, что тогда он не оплошал. Впрочем, в этом он тоже не был уверен. Но он же как-то выбрался из той переделки. Более или менее. Или это было во второй раз?

Навсикая. Все еще здесь. Все такая же смертельно прекрасная. Вот только он забыл, что должен с ней сделать.

Свадьба с Навсикаей произошла скорее, чем он рассчитывал. Он надеялся, что ему все же удастся восполнить некоторые пробелы на последующих свиданиях. Раньше всегда все шло по порядку: ухаживание, например. Кстати, а они вообще ходили когда-нибудь на свидания? И если да, то что он ей тогда говорил?

Внезапно в его голове раздался сигнал тревоги. Да, сейчас он в безопасности. Здесь, в теплом уютном местечке, рядом с ней. Но это же не то, за что он расплачивался. Он всегда выбирал неверные пути.

Все это, естественно, произошло до того, как странник вступил в город. Потому что, если этот грешный фигляр с его дрязгами, с его дрызгами, с его раздрызганными дрязгами и дрянными дрязгодрызгами… простите, я только пытаюсь быть реалистом и рассказывать, как все было на самом деле, но у меня просто кровь вскипает, когда я думаю об этом страннике, и не вините меня в поспешности изложения, а то я упущу поезд своей мысли, если зазеваюсь, — все меняется, и ничего не повторяется снова, становясь самим собой, как бы нам этого ни хотелось. И даже громогласные проклятия диких лесных пигмеев не имеют обычных кошмарных последствий. Но я погнал дальше.

Вначале был Одиссей. Давайте внесем в это дело ясность. Хотя какая может быть ясность здесь, в яме, полной гниющих рыбьих голов и разлагающихся трупов, с одиноким и потерянным видом плавающих в гнилом смраде? Но мы еще держимся, мы и наши ребята, мы продолжаем, ведь кто-то же должен рассказывать историю, иначе наше молчание возопит до самых звезд. Извините, я вовсе не собирался выходить из себя.

Все по порядку

Одиссей, хитроумнейший из мужей, чьи выдумки не раз выручали ахейцев, навлек на себя гнев Посейдона. Разгневанный бог гнался за героем по всей Аттике до самых Додеканесских островов. Как ни старался Одиссей достичь таких мест суши, где пути морские неведомы, Посейдон каждый раз выпускал на волю сильные ветры, которые толкали Одиссея обратно к берегу. Хуже того, бог вторгался в его сознание и внушал странные мысли, а те заставляли Одиссея снова и снова возвращаться к морю.

И вот герой снова там, откуда бежал. Рядом с ним море, прекрасное море, под ногами — морской песок, слева горы и справа вода. Здесь сыграет Одиссей свою последнюю игру. Ибо на сей раз морской бог решил, что слишком долго терпел он дерзкого смертного. Теперь он шутить не станет и прихлопнет Одиссея как муху.

Корабль Одиссея разбился у берегов Феакии. Сидит герой на пустынном морском берегу, внимает гулу прибоя, смотрит на сиреневую линию, где встречаются море и небо, и думает о смерти. Думает, жив он еще или уже умер.

И вот последний кадр. Одиссей выходит из моря. С тела его струится вода, голова опущена, волосы ниспадают на глаза и ветер треплет их. Грубоват, наверное, но Навсикая считает его прекрасным.

Видение в полдень на пустынном морском берегу. Навсикая и ее служанки замерли от удивления и смотрят на выходящего из моря голого человека.

— Где я? — спросил Одиссей.

— Это Феакия, — отвечала ему Навсикая.

О, боги, как она хороша!

«Смертельно хороша, — подумал Одиссей. — Хороша и смертоносна. Или я потерял чутье. Именно такие мне и нравятся».

И Одиссей раздраженно покачал головой. Еще один роман — только этого не хватало! И потом, разве ничего подобного с ним раньше не случалось? Разве вся жизнь его не случалась раньше? Не случалось все, что могло случиться?

Одиссей попытался вспомнить, что будет дальше, но не смог. Лишь неясные предчувствия мучили героя. Картины будущей жизни проносились перед его внутренним взором, как летучие мыши-альбиносы.

За спиной раздался какой-то звук. Хитроумнейший из мужей повернулся и замер. Дух его исполнился новой силы. Одиссей подумал, кем же он будет сегодня.

Смутно, сквозь туман прежней самоуглубленности пришло понимание — неизбежное и трезвое осознание своего положения.

И положение это требовало немедленной реакции.

Он не был… Нет, он был! Но чем? Необходимо найти нужное слово. Как трудно не знать, кто ты. Ничто не может быть хуже.

Женщина ударила по больному месту.

— Как твое имя, чужестранец? — спросила Навсикая.

— Ирвинг Спагетти, к вашим услугам, — немедленно ответил Одиссей.

Герой готов был язык себе откусить. Но от привычки лгать не так просто избавиться. Даже сейчас, говоря с этой милой, искренней девушкой, он не мог сказать правду. Глупо, конечно, хотя, может, оно и к лучшему.

И Одиссей опять подумал, что сама по себе игра не так и сложна. Вот только играть в нее снова и снова, не в силах вспомнить, что было в первый раз… Что же тогда случилось, в первый-то раз? Допустим, он правильно понимает условия игры, хотя вспомнить их все равно не может. Да, более или менее правильно…

Или это было во второй раз?

Навсикая. Все еще стоит тут и все так же хороша. И что он, интересно, должен с ней делать?

Воспоминания о жизни с Навсикаей нахлынули внезапно. Маленькая, со вкусом обставленная квартирка в деловом центре Феакии. Разрешение пользоваться папочкиной колесницей — не парадной, конечно, не той, что для торжественных выездов… Вероятно, все остальное придет позднее. Во всяком случае, обычно так и получается. Как он, к примеру, за Навсикаей ухаживал? У них, наверное, были свидания? Какие слова он ей говорил? И как быть с Пенелопой?

Внезапно Одиссей ощутил тревогу. Да, здесь он в безопасности. Здесь, в теплой, уютной квартирке, рядом с Навсикаей… Однако платили ему вовсе не за это. Где-то герой сошел с истинного пути.

И все это, разумеется, было до того, как в городе появился чужеземец. Ибо когда он появился — о, эта зловещая фигура с волынкой, с кошмарной волынкой (извините, я хочу быть беспристрастным рассказчиком, но кровь моя вскипает при одной только мысли о чужеземце, и я не стыжусь того, что сказал, — иначе нарушится ход моих мыслей) — и все изменилось, никогда ничего уже больше не было, как прежде. Не сказать, чтобы мы этого ждали. Особенно после проклятия лесных карликов… Впрочем, я забегаю вперед.

Вначале был Одиссей, давайте не забывать — что не так-то просто здесь, в вонючей яме, среди гниющих рыбьих голов и вони разлагающихся трупов. Но мы выдержим, мы и наши товарищи, должен же кто-то рассказать эту историю, ибо молчание наше вопиет к небесам. Почти никто не знает, что Навсикая была матерью Одиссея. Собственно, именно поэтому из их романа так ничего и не вышло. И тут все заслоняет фигура Эдипа. Одиссей вовсе не так умен, как гласит молва. Да и Афина никогда не отличалась тем аскетизмом, который ей приписывают. Люди просто не осмеливались болтать о ней. Важнее всех на самом деле Харон. Большую часть времени люди проводят с ним.

— Харон! Ты здесь?

— Я здесь. Вижу, что и ты все еще здесь. По-прежнему пытаешься разоблачить богов?

— А кто сказал, что я не должен этого делать?

— Ты волен поступать, как пожелаешь. Тут никаких сомнений быть не может. Но и сомнения бывают разными. Одни нам полезны, в других и вовсе нет проку.

— А как быть с тем, что я сомневаюсь в богах?

— Они сами того хотят.

— Боги?

— Разумеется. Боги — олицетворения самосознания. Они ищут скрытые мотивы твоих поступков. И не верят, что ты знаешь, кто ты и что ты. А мы сомневаемся, что они о себе-то хоть что-нибудь знают. Боги — кучка безработных чужаков. Вот они и ищут, чем бы заняться.

Есть что-то бесконечно притягательное в земле мертвых, не правда ли? Как приятно изнывать от скуки в каком-нибудь очаровательном унылом уголке. Или даже безобразном.

— Тон твой должен изображать иронию?

— Да нет, зачем. Когда живешь в античном мире, нет даже телевизора, чтобы убить время. На нашей барке — той, на которой мы перевозим умерших, — телевизор есть. В салоне. Но показывают там только сцены у смертного ложа. Самые знаменитые кончины.

Основная драма жизни умершего заключается в том, как он умер. Эта тема волнует всех и каждого. Вы легко привлечете внимание покойника, рассказав, как вы умирали, — ему это более чем любопытно. Однако сильнее всего интересует усопших их собственная смерть. Ирония судьбы: умершие никогда ее не помнят. Не помнят своего последнего вздоха. Они забыли, каково это вообще — дышать…

Но к чему я, собственно? Все, что сказано выше, — бессмыслица. Мы хотим поговорить о любви и ревности. Это, наверное, ближе к делу. Разве нас интересует, что будет после смерти? Забавно, не правда ли? Может, мы должны вместе с умершими перевозить и паломников? В одной барке, рядом, и Харон у руля.

Я — наблюдатель. Я наблюдаю за погодой. Сначала погода приходит ко мне и лишь потом — к остатку моих людей. К остатку, к останкам — здесь эти понятия смешиваются, но, по-моему, я понимаю, о чем говорю. Я хочу сказать, что наблюдатель — первый, кто видит настроение. Видит условия для грядущей смены настроения. Присутствует при появлении элементов, создающих настроение.

Он видит, как ниоткуда налетает сухой горячий ветер, принося с собой скуку и опустошенность. Поговорите о дерзости гордых! Задача наблюдателя наблюдать и отстукивать новости ключом коротковолнового передатчика. Передавать их миру, своему миру, собственному «я», которое он ищет и не находит.

Одиссей спрятался в кустах на берегу, когда началось японское вторжение в Юго-Восточную Азию. Из своего лагеря герой легко мог видеть весь пролив. И когда японский флот продефилировал мимо, он схватил передатчик:

— Беда идет! Там четыре линкора и куча других кораблей.

Наблюдатель поднимает тревогу в случае опасности, а когда опасности нет, он, возможно, отстукивает тем же ключом свои мысли. Быть может, даже отключает питание, чтобы не расходовать энергию зря. Поскольку обращается только к себе.

Но если говоришь сам с собой, зачем тогда передавать про эти корабли? Да затем, что надо держаться за какое-то подобие реальности. Одиссей поклялся не сдаваться судьбе.

Представьте себе божественного наблюдателя, следящего за погодой. Точнее, даже не за погодой, а за сопровождающими ее видениями. Как будто он — последний в мире живой человек и ведет разведку для тех, кто придет потом. Но так ли это?

Есть и еще одна возможность. Вдруг он просто остался один и спятил от одиночества, как Кевин Костнер на заброшенной западной заставе?^[242] Армия не прислала ему подмоги, ведь, насколько нам известно, никакой армии нет, нет никого, кроме К. К. Он одинок, он видит сны, и иллюзии владеют его сознанием. Голоса сирен — это тоже в каком-то смысле погода.

Когда приходит такая погода, надо привязать себя к мачте, к кухонной плите, если нет мачты, или даже к аутригеру, если нет ни того, ни другого. В любом случае узлы должны быть как можно хитрее, чтобы когда вы, обезумев, захотите развязать их и пойти к этим прекрасным женщинам с рыбьими хвостами, вам потребовалось бы как можно больше времени. Освободиться сразу не удастся, веревки — штука прочная. И тогда вы начинаете проклинать себя, того человека, чья недавняя предусмотрительность послужила причиной вашей теперешней беспомощности. Именно сейчас, когда вам так хочется, когда вам надо, когда вы должны немедленно освободиться и умчаться с ними, с прекрасными сиренами бледно-зеленого моря! Вы рветесь изо всех сил и пытаетесь разорвать свои путы, вы разрезаете их…

Точнее, разрезали бы, если бы не ваша проклятая предусмотрительность — ведь вы поспешно убрали подальше все ножи, все косы и серпы, все бритвы и крючки для штопки, даже кусочки металла и битого стекла, которыми обычно завален двор. Теперь до них не дотянуться, надо развязывать все узлы по одному. Вот что случается, когда погода приносит с собой голоса сирен. Но вы здесь, и вам надлежит следить за кораблями. И за погодой. А иногда поднимается волнение, и вас волнует любовь, а то и деньги. И неважно, как далеко вы уплыли, неважно, как одиноко вам на пустынном острове, с вас все равно требуют денег.

— Отдай наши деньги! — кричат алчные духи.

А потом надо найти голос. Ибо голос рассказывает истории. Голос и есть история. Что-то завораживающее есть в этой истории. Поэтому мы не можем противостоять ей.

Однако я забыл упомянуть: рассказчик наш, Одиссей, определенно не в своем уме. Не стоит доверять его словам. Сам Одиссей знает, что в какой-то степени ненормален. Знает он и то, что никогда не сможет оценить глубину своего помешательства. Но это помешательство по крайней мере не из тех, что не оставляют места для сомнений. Одиссей-то как раз все время сомневается, а потому следит за собой и никогда не достигнет полного безумия, как многие другие. Как люди, бегущие за сиренами.

Да, господа, я обращаюсь к вам. И не прячьтесь обратно в тень, притворяясь, будто вы меня не слышите. Вся соль этой шутки в том, что вы, возможно, совсем не опасны. Вероятно, вас вообще не существует, вероятно, вы лишь игра моего воображения. Но кто-то здесь все же должен быть. Потому что мне больно, мне плохо, а ведь не сам же я причиняю себе боль! Это делаете вы, оттуда, снаружи. Вы причиняете мне боль, следовательно, существуете. Мне больно, следовательно, я существую.

Но я вам говорил, господа, что давно уже живу на этом острове и преданно несу свою службу. Я наблюдаю. Вот только генералы наши ошиблись. Это были не персы, а японцы. И я следил за их кораблями. Надо предупредить Агамемнона — он должен знать о передвижениях вражеского флота. Если на нас нападут до того, как мы утвердимся в Трое, пока корабли наши будут еще в море… Вот видите, как все это важно!

Я наблюдатель. Метеоролог. Лишь только я замечаю первые признаки смены погоды, я сразу сообщаю о них Агамемнону телеграфом. Мы общаемся с помощью азбуки Морзе. Язык распространенный, однако персы не знают его. Азбука Морзе — язык мертвых.

Предполагается, что мы поступаем не так. Не используем известный язык. Мы должны зашифровывать все донесения. Но это сообщение срочное, и я не стал возиться с шифровкой. Здесь японский флот, а я пытаюсь связаться по радио с Агамемноном.

Афина предупреждала нас, вы же знаете. Она сказала, что эту войну выиграет та сторона, у которой голова яснее. Ведь на самом-то деле против вас боги, сказала она. А троянцы — это только отговорка.

А еще она сказала:

— Вы думаете, что всегда можно как внести предложения, так и забрать их. Нельзя торопиться с решением таких важных вопросов. Научитесь терпению! Разбирайтесь с частностями. Делайте это столько раз, сколько потребуется. Отсекайте лишнее.

Думаю, именно это она и сказала. Во всяком случае, так я запомнил ее слова. Конечно, голос богини звучал лишь у меня в голове, и доказать я ничего не могу. Но если нельзя доверять голосу у себя в голове, чему же тогда верить?

Здесь, на берегу, есть кто-то еще. Вчера я видел следы.

Оказалось, что оставил их бог. Необщительный бог, который не хочет, чтобы люди его тревожили. Молитвы не дают ему уснуть. Он думал, что обрел наконец безопасное убежище на этом безжизненном острове. Но богу не повезло. Последний, самый упорный поклонник выследил его и здесь. Этот человек так стремился к исполнению своих желаний, что сумел-таки выучить правильное сочетание слов и звуков и последовать за богом даже сюда. Он хотел получить благословение.

Да, богу это неинтересно, но его супруга или наложница могут пожалеть человека и разобраться в его просьбе. И действительно, жена бога уговорила его помочь человеку. Бог думал, что не пристало бессмертным вмешиваться в подобные конфликты. Но, узнав, что противной стороне помогает другой бог, он переменил мнение. Тот, второй бог, бог богатеев, землевладельцев и заимодавцев, хотел, чтобы власть оставалась в руках эксплуататоров. Наш бог увидел это, разозлился и решил помочь тому человеку. Только сначала следовало узнать, что по этому поводу думают Великие Боги. Он отправился к ним, решив лично все выяснить. И обнаружил, что вместо богов сидят боги-роботы и делают все, что положено делать настоящим богам.

И когда бог пришел к этим богам-роботам, он понял, что сам попал в беду. Боги не любят бродяг и скитальцев — так же, как и люди. И боги-роботы ополчились против одиночки. Теперь уже ему самому нужна была поддержка людей, чтобы выиграть войну с богами-роботами. И люди пришли, пришли бороться с этими искусственными богами.

Как можно бороться с богами? С помощью духовной силы. Силы молитвы.

Много раз беседовал Одиссей с Хароном. Он прекрасно ладил с перевозчиком душ. Встречались они обычно в маленькой таверне на берегу Стикса. Пили пиво. Болтали о делах нынешних и минувших.

Одиссей всегда думал о новых приключениях. Однажды он спросил у Харона:

— А правда, что Стикс — замкнутая река? Или он все-таки где-то кончается?

Харон посмотрел на собеседника поверх своей банки с пивом.

— Стикс, — сказал он, — самая известная река в мифологии. Есть у него конец или нет, зависит от того, есть ли он, по-твоему, у мифологии.

Здесь, в таверне у Стикса, наступил вечер. Над головой летали большие птицы; Одиссей долго вглядывался, но так и не понял, какие именно. И поинтересовался у Харона.

— Это лебеди, — ответил Харон. — Хотя необычные. Рассказать тебе одну историю?

— Ну конечно!

— Обычно считается, что лебедь — очень привлекательное создание. Но не все они таковы. Не стоит плакать над пролившимся молоком.^[243] Этот лебедь жил в журчащем ручье. Он был говорящим лебедем, но говорил всегда только одно: «Не стоит плакать над пролившимся молоком».

— Необычная реплика, — сказал Одиссей. — Что же он имел в виду? И как получилось, что он говорящий?

— Говорить лебедь умел потому, — объяснил Харон, — что когда-то был прекрасным юношей. По-моему, это очевидно.

— Очевидно — если задумаешься, — сказал Одиссей. — А почему он все время говорил про молоко?

— Такова была его реакция на встречу с мелководьем. Видишь ли, лебеди очень своеобразно относятся к мелководью. Им неуютно и страшно на мелком месте, ведь там они не могут одновременно махать крыльями и грести лапами, а значит, не могут и взлететь. Для того чтобы взлететь, лебедю нужна глубина во весь его рост — от кончиков перепончатых лап до нежных белых перьев на затылке. Иначе им просто не вырваться из воды.

— А при чем тут молоко?

— Молоко приносила женщина, — объяснил Харон. — Она приходила к воде каждый день и приносила сосуд с молоком.

— Что это был за сосуд? — спросил Одиссей. Его всегда интересовали такие вот мелкие детали.

— Большая выдолбленная тыква с кривым узким горлышком. Женщина несла ее на одном бедре. Она очень хорошо смотрелась в такой позе, с выставленным бедром. Величественная молодая женщина. Можешь себе представить, какое впечатление ее выставленное бедро производило на деревенских парней.

— Каких парней? Я думал, там был только лебедь!

— Конечно же, там были и другие люди, — сказал Харон. — Просто я о них еще ничего не говорил. Не могу же я рассказывать про всех одновременно! Так на чем я остановился?

— На деревенских парнях, — напомнил ему Одиссей.

— Я помню. Очень милые были ребята. Обоим по восемнадцать. Приехали на лето к своему дядюшке-фермеру.

— А как их звали? — спросил Одиссей.

— Кастор и Поллукс.

— Похоже, я их знаю, — пробормотал Одиссей. — Они ведь как-то связаны с Еленой Троянской, верно?

Муза, взгляни благосклонно на наши усилья! Рты наши песней наполни и священным безумьем сердца. Ибо мы пытаемся ни больше ни меньше, как поднять один из великих вопросов и поговорить об Одиссее, об этом боге среди людей, о любопытном герое-человеке с его причудами и недостатками, со всем тем плохим и хорошим, что в нем заложено. Вот кто сейчас занимает наши мысли, и мы уснем спокойно, если это все, что можно о нем сказать. Или лучше, пока стрела еще летит, продолжим наши рассуждения об Одиссее, герое множества удивительнейших историй. И сами попробуем рассказать о нем что-нибудь.

Одну из историй связывают с островом феакийцев. Именно там встретил Одиссей Навсикаю. Ничего из этого, правда, не вышло, но принцесса просто глаз не могла оторвать от высокого, похожего на бога героя стольких сражений. В легенде еще упомянуто, что Афина изменила внешность Одиссея в соответствии со своими божественными представлениями о красоте. Она сделала героя выше и придала его кудрям сходство с локонами самого Зевса-Олимпийца. Разгладила черты лица Одиссея, подровняла ему бороду, сделала массаж и растерла спину, чтобы быть уверенной, что он действительно выглядит хорошо.

Вы можете спросить: а о чем, собственно, думала богиня? Зачем ей понадобилось самолично заниматься подобными вещами? Но такова уж была Афина. Стоило Одиссею скрыться с ее глаз, и тут же она снова начинала беспокоиться: «Как он там, что с ним?» Друзья предупреждали ее. «Не дело, — говорили они, — богине брать в любовники смертного. Хотя для некоторых это искушение и непреодолимо…»

— У тебя ведь были смертные любовники. Скажи мне, на что это похоже? — спросила Афина у Афродиты.

— Это было чудесно, — ответила Афродита. — Хотя совсем не так, как с бессмертными. Ты можешь подумать, что боги — лучшие в мире любовники. Ведь бог способен заниматься всем, чем захочет, сколь угодно долго. На самом же деле боги слишком капризны и непостоянны. Они вообще никогда не пользуются своими исключительными возможностями или применяют их только для того, чтобы что-нибудь разрушить. Им лишь бы молниями кидаться!

И тогда Зевс, невидимый глазу богинь, бросил свое оружие, лег на землю у журчащего ручья в тени большого дерева и долго лежал там с открытыми глазами, мечтая. О чем? Все они так поступают, все боги. Даже Аполлон, которого просто немыслимо представить в бездействии, большую часть времени дремлет и мечтает. Откладывает сладкоголосую лиру — никто не сравнится с Аполлоном в игре на ней — и играет в своих грезах на инструменте доселе непридуманном. Знаете ли вы, что Аполлон многократно выигрывал музыкальные состязания? Однако в споре с Орфеем он признал себя побежденным.

— Играю я, как бог, то есть превосходно, — сказал Аполлон. — Но когда превосходно играет смертный, он привносит в музыку нечто такое, чего не может ни один бог. Возможно, это сознание неизбежной смерти. Оно заставляет ваше сердце биться сильнее, а музыку делает такой прекрасной, что словами этого уже не описать.

Воистину боги ослеплены человечеством. Глаза их постоянно прикованы к нашей бренной земле. Есть причины тому, что люди (за редкими исключениями вроде Геракла) не становятся богами. В каком-то смысле положение богов хуже. Не обладая даром смерти, человек и надеяться бы не мог достигнуть величия. Смерть — самое ценное из того, что у него есть. Ревнивые боги с удовольствием похитили бы этот дар, притворяясь, что совершают благодеяние, хотя на самом деле это просто грабеж. Бессмертие — для гор, а не для людей. И бог больше походит на облако, чем на человека. Богам надо прилагать очень много усилий, чтобы стать похожими на людей, — а большинство из них не любят себя утруждать. Только немногие, такие, как Аполлон, хотят развить свои божественные таланты и поднять их на новый уровень.

— Скажи же, Одиссей, что сделал ты? Расскажи о своих приключениях!

— Едва ли я смогу ответить. После Трои мы разграбили еще какой-то город. Я даже не помню, как он назывался. Но мы убили множество мужчин и похитили множество женщин. Тогда-то и начались все наши беды.

Моя память перескакивает с одного на другое, как это умеет делать только память. Редко встретишь рассказчика, способного начать сначала и закончить в конце. Здесь вы ничего подобного не найдете. Я помню лишь отдельные события, те, что поважнее. Например, историю с Калипсо. Или с Навсикаей и феакийцами. Путешествие в подземный мир, где я снова разговаривал с Ахиллом. Впрочем, сам разговор я помню плохо. А еще была Цирцея, превратившая в свиней всю мою команду, и был остров циклопов. Мы даже сняли там фильм. Думаю, этопочти все мои приключения, но, возможно, были еще и другие. Наверняка я когда-нибудь вспомню и о них. Или что-нибудь почитаю и расскажу вам о том, что вспомнил. Ведь истории-то в основном известные. Я уже читал о своих приключениях, правда, мне это мало помогло. Что само по себе удивительно — кто сочинил все эти истории, почему он уверен в их истинности, если даже я ничего не знаю? Вот уж чего я в те дни не испытывал, так это уверенности. Не место это было для уверенности — тот античный мир, в котором я жил когда-то давным-давно. Сейчас все изменилось. Другие времена, другая эпоха. Наверное, я должен радоваться тому, что жив. Одна из привилегий героев первого разряда в том и состоит, что вас тщательно оберегают.

Есть и другие воспоминания, те, что преследуют меня постоянно. Не могу, например, забыть о том, как меня заставили принять участие в дурацкой войне с троянцами. Боги, как мне хотелось остаться в стороне! Я тогда как раз стал царем Итаки вместо своего отца Лаэрта. У меня была молодая жена, Пенелопа, красавица, каких мало. И я готов был править.

Это совсем не так просто — быть царем на маленьком древнегреческом островке. Посчитать одни только расходы на мрамор… Тут-то они и заявились — Ахилл, Агамемнон и еще один тип, все время забываю, как его звали, как-то на «П», по-моему, — тот, что изобрел азартные игры. Вот и для меня он придумал такую игру и тут же сыграл в нее, прямо там, на месте. Когда я прикинулся безумцем и отправился засевать свои поля солью, они взяли моего новорожденного сына, Телемаха, и положили его в борозду перед плугом. Как вам нравится такая игра? Чтобы доказать всем, что ты безумец, ты должен убить собственное дитя. Но разве можно сохранить разум, убив своего ребенка? Это я понял сразу. Ненавижу играть по чужим правилам. Не хотелось мне участвовать в этой войне. Как хорошо было бы жить на своем острове, не высовываться, не лезть ни в какие авантюры. Вы даете своим подданным уверенность в завтрашнем дне, получаете от них приличное жалованье, ваш белый домик стоит в прохладной роще… Я стал бы членом деревенского клуба, а летом жил бы на ферме у старого Лаэрта. Вот какая жизнь должна была ожидать меня, и тут — на тебе! — приезжают какие-то типы и швыряют моего ребенка в борозду перед плугом. И я остановил быков, а Агамемнон сказал:

— Вот и хорошо, Одиссей! Если у тебя хватило разума не раздавить свое дитя, хватит его и на то, чтобы воевать с троянцами.

И ничего не сделаешь, чтобы заставить Агамемнона и иже с ним изменить свое мнение. Встали намертво — желают, мол, они разобраться с троянцами. Одни говорят, что дело в Елене, другие — что Елена только предлог, а конфликт возник на почве торговли. «Вы там были, — говорят мне, — вот вы и объясните, почему они воевали». А я говорю, что люди воевали, потому что их науськивали военачальники, и у всех были оправдания, и никто не знал, что делает.

Вот так и началась эта бесконечная война. Со всеми ее перипетиями, вроде истории с Ахиллом и Брисеидой… Все в этой войне было предопределено заранее. Но какая война, какая война…

И сказали Одиссею: требуем мы от тебя лишь одного — отнесись мужественно к тому, что произошло. Твой порезанный палец может быть знаком. Забинтуй его, не так уж это и трудно. Кончик пальца свободен, значит, печатать ты сможешь. Бинт остановит кровь. Но для чего еще нужен бинт? Чтобы служить напоминанием. Вот истинное значение обмотанной вокруг пальца тряпочки. Не может быть, чтобы боги этого не понимали. Тебе нужен был повод замотать палец — что ж, они его дали. Так о чем же ты себе напоминаешь? О том, что каждый день должен выпускать на пастбище стадо слов. Два часа те должны пастись, а ты и думать не смей оставить в загоне хоть одно маленькое словечко. Выгони все стадо! А бинт на пальце напомнит тебе, что такова твоя работа и учиться ты должен лишь тому, что поможет тебе в ее выполнении. Работа достаточно проста, но делать ее необходимо.

Одиссей во дворце у царя феакийцев Алкиноя. Расплакался герой, услыхав, как поет бард Демодок о героях троянской войны. Алкиной попросил, чтобы Одиссей спел сам. И тут начинается та часть истории, которую можно толковать по-разному. Кое-кто утверждает, что Одиссей вообще отказался что бы то ни было рассказывать, потому что память у него плохая, да и поэт он никудышный и не сможет спеть так же хорошо, как Демодок. Так брала за душу песня барда, что даже такой герой, как Одиссей, не смог удержаться от слез, услыхав ее.

«Но до какой-то степени певец исказил историю, — думал Одиссей, — ведь не может же быть, чтобы все это случилось со мной!»

И сказал Алкиной:

— Мы хотим услышать все из твоих собственных уст, Одиссей. Не бойся испортить рассказ лишними паузами, повторениями или двусмысленностями. Не думай о несоответствиях между тем, что помнишь ты, и тем, что запомнил кто-то другой. Мы сами позаботимся обо всем. Здесь, в Феакии, мы слагаем мифы и легенды для Всеэллинской Психоволны — лучшей из радиопрограмм, какую может представить себе человек. Только мы воздадим должное твоей истории и положим последние мазки там, где это необходимо. Я уже вижу, где стоит немного подправить твой рассказ. Будь у тебя возможность вернуться назад и пережить свои подвиги еще раз, ты сделал бы все именно так, как я говорю.

— Адскую работенку вы мне задали, — сказал Одиссей. Ведь хотя Афина и сделала его выше, сильнее и красивее, уверенности он так и не обрел. «Если бы я действительно был таким, — думал он, — богине не понадобилось бы делать все это за меня. И вообще, не понимаю я, почему она так обо мне печется?». И он задумался о побуждениях богини. Может, она его любит? Одиссей не осмеливался в это поверить, хотя другого объяснения не видел. А что же тогда сказать об Афине? Извращение это — ее любовь к прославленным смертным, заслуживают они ее или нет. И Одиссей пожалел, что у богов нет своего психиатра. Вот уж что бы им не помешало!

— Скажите, Афина, почему вы так беспокоитесь обо всех этих смертных?

— Не знаю, доктор. Я была весела и беспечна, а потом на меня как будто накатило. Я поняла, что никогда уже больше не буду счастлива. Существование богини бесплодно и бесполезно. И тогда мне захотелось завести любовника из смертных. Захотелось самой стать смертной. А что ближе всего к тому, чтобы быть человеком? Только любить человека.

Едва Одиссей решил вздремнуть, как за ним пришли. «Нехорошо, Одиссей, опять ты за свое». Вот он, античный мир. Только добираешься до чего-то, как приходится начинать все сначала. Посмотрите на Сизифа. На самом деле (только этого почти никто не знает) это писатель по имени Асмодерий, которого поразила писчая судорога. Он был самым модным автором любовных романов в античном мире, а превратился в полное ничтожество. Что же произошло? А мы не знаем! Психологию в те времена еще не изобрели. Она появилась значительно позже. В античном мире все объясняли аллегорически, с помощью мистики. Классический подход. Если кто-то возжелал свою мать, виноват в этом не он, а боги. Так же и с Асмодерием: не он виноват, что у него случился творческий кризис. Это бог наказал его за что-то. Какой бог? Аполлон, без сомнения. Завистливый был бог.

Ни одна из пьес Аполлона для лютни и лиры так и не была опубликована в мире людей. Да, их восхваляли, ими восхищались решительно все, но ни одна пьеса так и не вышла в огромном издательском центре Битиниум. Музыку Аполлона называли божественной, а издавать предпочитали таких проверенных мастеров, как, например, Орфей. Ха, Орфей! Он многое знал. Для таких типов у нас найдется парочка испытанных трюков. Кто-то приходит к его жене. «Поздравляю, вы выиграли земельный участок в пол-акра в Солнечной Юдоли, Флорида, с трехэтажным коттеджем и гаражом. Там есть комната для развлечений и куча других приятных вещей. Вот заодно и бесплатный пропуск в Диснейленд. Вам надо всего лишь пройти с нами, чтобы оформить владение».

И Эвридика, ничего не подозревая, пошла. Ведь у этих типов были рекомендации, значки и бумаги со всевозможными печатями. Перед ней стояли солидные, внушающие доверие люди, из тех, что все время смотрят вам прямо в глаза, — никто бы не поверил, что такие могут лгать. Увы, именно такие, честные с виду, на самом деле хуже всех. А может, они и в самом деле были честными, а обманул их мстительный Аполлон, который все это и придумал, — кто знает? Но она пошла с ними, милая Эвридика, с длинными черными волосами, с чудными грустными глазами, и ее аккуратную фигурку скрывали синие атласные одежды. О, прекрасная Эвридика! И они увели ее с собой. Когда прошло сколько-то времени, она сказала: «Послушай, Тотошка, а ведь мы не в Канзасе, n’est pas?»^[244] Она говорила по-пафлигонски, наша прекрасная Эвридика, и у нее была маленькая собачка, о которой в истории не упомянуто, поскольку божественный цензор сказал, что маленькая собачка — это уже слишком. В конце концов мы ведем речь про Орфея, а не про Эвридику.

— Расскажи нам об Орфее, Эвридика.

— Он композитор и музыкант. Только не спрашивайте меня, что он делает. Лежит себе и сочиняет песенки.

Для Эвридики песни Орфея — ничто. Пустое занятие, которому он предается вместо того, чтобы приготовить сыр или сделать еще что-нибудь полезное и накормить семью.

И вот они ведут ее вниз по тропе, и чем дальше, тем темнее становится вокруг.

— Это не Флорида! — восклицает Эвридика.

— Нет, — отвечают ей похитители. — Мы вас обманули. Извините нас, леди. Так вот и рушатся надежды.

— Но где же я? — спрашивает Эвридика.

— В царстве мертвых.

Эвридика оглядывается.

— Фу, как здесь грязно!

Они лишь пожимают плечами.

— Мы же мертвые! Что мы, по-твоему, можем сделать?

— Вы ведь еще в состоянии удержать метлу, верно?

И Эвридика подала им пример. Она нашла метлу. Ту самую, на которой обычно летала Геката. Мысленно управляя этой метлой, Эвридика вымела все кучи сажи и даже подмела под Немезидой — а этого до нее не осмеливался сделать никто.

Там она и осталась, вдали от Флориды, вдали от Греции, вдали от всего мира, мертвая, в царстве мертвых.

Ее ничуть не удивило, что она стала мертвой, не заметив этого. Пусть подобными вопросами занимаются философы, а Эвридика совсем не философ. Она знает только, что мертва, а значит, нарушены ее гражданские права.

Да, а еще Сизиф и Тантал, со всеми их бедами. Мало им было неприятностей при жизни, так понадобилось еще, чтобы кто-то придумал миф об их муках, и теперь каждый в какой-то степени страдает от сизифонии и тантализации. И то и другое — проблемы современной жизни. Мы говорим о грубых предвестниках гамлетовского «Умереть, уснуть». Мы говорим об Эдипе и ему подобных. Мы говорим о начале нашего Западного Образа Жизни. О путешествии героя со всеми его превратностями. Но главным образом мы говорим о превосходстве собственной личности: «Теперь я вижу, как превзойти себя. Так говорил Заратустра». Мы говорим о Талосе,^[245] первом в мире роботе с единственной замкнутой жилой, разносящей кровь по всему его телу. О нервничающих богах, которые вглядываются во мрак сомнительного будущего и видят, что кончится все очень скверно. Мы говорим о реальных вещах, о безумии, которое наложил на нас античный характер. Потому что они так ужасны, эти белые античные города, с их священными правителями и полным отсутствием телевидения. Мы говорим о беспорядке, царившем на земле до наших дней, с их удобствами, с их грубостями и остротами, без которых жизнь была бы невыносима. Нет больше плавных переходов Одиссеева красноречия — мы слышим вокруг лишь односложное хрюканье, визг и ругань. И если конец готов у нас еще до того, как появилось начало, мы старательно отпихиваем его. «Уходите, уходите, дорогой мистер Конец, мы пока еще здесь, в начале». Но старина Конец тоже кое-что знает. Ладно, ладно, детишки, бормочет он, не моя вина, что дар слова был отдан в мое распоряжение, что тем самым я могу нынче, когда пир еще в самом разгаре, заставить вас остановиться с куриной ножкой, застывшей у самых губ, и рассуждать о смерти и склепе. А в склепе холодно и сыро. Там ходят женщины в черном с пурпурными губами, и пришли они туда вовсе не для того, чтобы постирать, как Эвридика, и так оно и идет, все эти разговоры и веселье.

Ну, вы представляете, что мы чувствуем, когда слышим такое. И мы просим объяснить все по порядку.

— Давайте мы разберемся, раз уж вы не можете, — говорим мы. — Не может быть, чтобы нельзя было разобраться. Забудем о вампирах и прочей нечисти. Классика о них умалчивает, а значит, они нам не нужны. Можно найти способ вернуться туда, где светло и просторно, где бродят антилопа и псевдолопа, а квазилопа пасется в зарослях дурмана, и вдруг все искажается, и мы снова в салуне, который попал сюда, вероятно, прямо из ада, и бармен смотрит на нас и спрашивает: «Что будешь пить, странник?» И тогда мы понимаем, что убежать невозможно, что все кругом — лишь бесконечная цепь салунов, а внутри них темнота и запустение, и так нам не хочется снова там оказаться, что мы изо всех сил представляем себе, будто таких мест вообще не существует, надеясь таким образом от них избавиться. Но тщетны надежды! Ведь не сказать, каковы в данное время законы природы, однако всегда понятно, что сработает, а что нет.

Персей

Персей родился в античном мире, в Греции. Родителями его были царь и царица Тиринфа. Детство свое он провел как всеобщий любимец в окружении друзей. Дядя его, зловещий Иеремия, жил вместе с ними, а также жена его дяди Леттис, уроженка Крита, о которой почти ничего не известно. У Персея была также сестренка Мэри-Джейн, но о ней мы упоминать не собирались, так что можете забыть про нее.

Персей был мальчик смышленый, хотя учился не очень прилежно: мысли его вечно витали где-то вдали, на охоте или рыбалке. И все же учеником он был сообразительным и прекрасно владел оружием. В общем приятный мальчик, хорошо воспитанный, только вспыльчивый немножко. Порой его обуревали мгновенные вспышки бешенства — но так же мгновенно он остывал. Поэтому подчас он совершал опрометчивые поступки, а после впадал в меланхолию, размышляя о своих больших и мелких провинностях.

Его воспитывали как принца, однако он считал своим долгом стать не просто принцем, но героем. Он зачитывался журналами для героев и восхищался героическими личностями, особенно Тесеем и Ясоном, на которых мечтал походить. Мы поговорим еще об отношениях принца с его дядей, а также с другим молодым человеком, пока что безымянным, прибывшим в Тиринф вскоре после того, как Персею стукнуло …надцать лет. А сейчас мы видим, как Персей слоняется по отцовскому двору, сплошь из белого мрамора, который становится очень горячим под лучами полдневного солнца.

Персей: Как же мне все надоело! Жизнь — это вечная круговерть привилегий и разгула. Мне, царскому сыну, никто не смеет слова сказать поперек. Никто, кроме отца моего Трагедия и брата его, зловещего Иеремии. Возможно, в один прекрасный день я убью Иеремию. Но пока я не уверен, характер у меня еще не сформировался окончательно. А чего вы ожидали? Мне всего лишь восемнадцать лет.

Мэри-Джейн (выходит из перистиля слева): Эй вы, голубки и маслинки, солнце село за западный холм, а сынок ненормальной кретинки, что зовет себя нашим дружком… (Останавливается, увидев Персея.) Привет, Персей! Я тебя не заметила. Я пела песенку, которую услышала вчера на агоре.

Хор на заднем плане поет: Агора! Агора! Чего там только не творится и чего не говорится там, на Агоре! На горе! На горе я пошел туда, ноги моей не будет больше там, на Агоре!

Персей: Ты не можешь обойтись без хора? Я пытаюсь предаться раздумью.

Мэри-Джейн: Вообще-то я иду от пифии.

Персей: И не жаль тебе тратить время на такую чепуху?

Мэри-Джейн: Она велела передать тебе послание.

— Что она сказала?

— Она велела передать тебе, что Разочарование — это Упадок Стремлений, когда Алчность Мчится на Голой Спине Истории по пути к Абсолютному Собственничеству.

— Она так сказала?

— Слово в слово, — подтвердила Мэри-Джейн.

— Если ты такая умная — объясни, что это значит?

— Боже мой, да почем я знаю? — воскликнула Мэри-Джейн. — Но она сказала, что это очень важно и что ты должен вспомнить об этом в какой-то важный момент своей жизни.

— Какой еще важный момент?

— Она не сказала.

— А больше она ничего не говорила?

— Говорила, что тебе пора освоить какую-нибудь профессию или сделать карьеру.

— Терпеть не могу эту старую перечницу-пророчицу! Вечно она старается меня опередить! — расстроился Персей. — Я как раз сам собирался подумать о своей карьере.

— Ладно, мне пора бежать, — сказала Мэри-Джейн. — Опасайся тихих омутов!

И она исчезла.

Персей покачал головой. Загадочная штучка эта Мэри-Джейн! Хорошо еще, что ее нет в нашей истории, не то авторам пришлось бы объяснять истоки ее загадочности, копаться во внутреннем мире Мэри-Джейн и так далее. Персея же Мэри-Джейн не интересовала. Его интересовал он сам.

Поэтому родители и называли его эгоистичной скотиной.

Персея это задевало.

Не слишком.

А происходило все это во время осеннего равноденствия, когда над землей нависли серозадые тучи, а лохматое белопенное море принимало тысячи разных обличий, какие только могут родиться в юношеском воображении. Один-одинешенек сидел он на берегу — тот самый парень по имени Персей — и смотрел вдаль на скалы.

Море швыряло грязную пену на берег. Морские птицы возвращались в гнезда, меж тем как юноша, одинокий и безутешный, бродил по берегу, с выражением озвучивая заученный монолог. Злые вороны, хлопая крылами в буйном пароксизме страсти, носились над каменистыми мысами, чьи очертания были размыты косой штриховкой дождя, и одинокий краб-отшельник стоял потерянно на просторном пляже, размышляя о горькой судьбине камней и песка. Вот что увидел Персей в этот день.

А вечером случилось кое-что другое. Персей пошел на свидание с незнакомкой. И во время свидания он совершил преступление… чисто случайно. Ему удалось скрыть почти все следы, и тем не менее в результате принца начали шантажировать, а шантаж довел его до бешенства. Мы уже упоминали, что Персей был склонен к насилию. В ходе последующих попыток избежать собственного прошлого он встретил и постарался завоевать Андромеду, ставшую для него единственной женщиной в мире, которую вечно кто-нибудь привязывал к скале. Но мы опять забегаем вперед самих себя. Давайте вернемся во дворец к Персею, где он приглаживает волосы, готовясь к свиданию с незнакомкой. Мэри-Джейн, естественно, тоже сидела здесь, поддразнивая брата.

— У Персея свиданка!

— Заткнись, пацанка! — сказал Персей. Тон его не был недружелюбным. Или грубым. Напротив, в голосе Персея звучало «о’кей», и Мэри-Джейн наслаждалась отсутствием диатрибы, ибо ничего другого ей не оставалось — что же еще тебе делать, если ты младшая сестра, а твой обожаемый старший брат собирается на свидание с незнакомкой, и сердце твое разрывается, но ты, черт возьми, должна держаться как ни в чем не бывало; должна дурачиться, должна поддразнивать его. Вот о чем думала Мэри-Джейн. Она была неглупа. Она понимала, что на ней тяжким бременем лежит непригодное имя. Она гадала, почему ей не дали классическое греческое имя, как всем остальным. И думала, что когда-нибудь обязательно выяснит это — а также многое другое, что взрослые старались держать от нее в тайне.

— Ну, как я выгляжу? — спросил Персей.

— Ты выглядишь колоссально, — ответила ему сестра. — Ты выглядишь как полубог или герой.

— Я не чувствую себя героем, — сказал Персей.

— Это потому, что ты пока ничего не совершил. Но ты не волнуйся — у тебя еще все впереди.

— Да как же мне не волноваться! — сказал Персей. — Мне уже восемнадцать. Тесей убил гирканского вепря, когда ему было всего шестнадцать.

— Если это не утка! — сказала Мэри-Джейн, и двусмыслица ее реплики показалась столь восхитительной двум юным и сравнительно неискушенным созданиям, что оба они залились смехом — так беспечно им вместе, увы, отныне смеяться уже не придется. Мне нелегко об этом говорить, но вы, наверное, и сами догадались. Печать серьезности легла на беззаботное веселье того мгновения, когда Персей рассматривал себя в металлическом зеркале и Мэри-Джейн подняла масляную лампу повыше, чтобы ему было видно, а обставленная в античном стиле комната за ними терялась во мгле переплетений аканта.

Персей поправил галстук, удостоверился, что надел тунику на правую сторону, нервно кашлянул и пошел по коридору к английскому саду, где ожидала его незнакомка. Мэри-Джейн, проводив его взглядом, вытащила из кармана передничка сладкое печенье и задумчиво принялась его грызть. Когда ты всего лишь маленькая девочка, голод важнее любых переживаний по поводу того, куда отправился твой старший брат.

Повинуясь здоровому любопытству, Персей остановился по пути в сад, увидав посреди коридора большой вертикальный сундук, открывающийся, как шкаф. Вертикальные сундуки были изобретены всего несколько лет назад и продавались пока только в крупных городах, поэтому принц не сразу понял, что это такое. Собачья будка? Или бельевой шкаф? Или баскетбольная корзина? Возможностей не перечесть. Персей с любопытством уставился на сундук.

Как раз в это мгновение зловещий принцев дядюшка Иеремия вышел в коридор в своем лучшем хитоне, мурлыкая себе под нос в такой манере, которую иначе как угрожающей не назовешь. Был он мужчина рослый, с черной кучерявой шевелюрой и черной кучерявой бородой. Голову его, как обычно, венчал ассирийский шлем. Иеремия, насколько нам известно, упоминался как первый в античности человек, имевший карманы. В его хитоне их было целых два, и дядюшка, сунув в карманы большие пальцы, точь-в-точь как простой фермер, торопливо шагал вперед и остановился только тогда, когда увидел Персея.

— Персей! — сказал он, таким образом подтверждая наши подозрения о том, что он узнал племянника.

— Дядя Иеремия! — воскликнул Персей. — Что вы делаете в этом коридоре, который ведет из моих личных дворцовых покоев к английскому саду, где у меня назначено свидание с незнакомкой?

— Да так, разнюхиваю, — ответил Иеремия. — Ты случайно не видал тут вертикального сундука?

— А это случайно не он? — спросил Персей.

— Да. Это вертикальный сундук.

— Тогда я его видал, — ответил Персей.

— Но заглядывал ли ты внутрь?

— Нет, не заглядывал, — признался Персей.

— Жаль, — сказал Иеремия. — Ты мог бы узнать пару занятных вещиц.

— Я же не знал, что в вертикальных сундуках скрываются занятные вещицы, — сказал Персей.

— Поздно, дружок, — заявил Иеремия и с силой толкнул сундук.

Покоившийся на шариковых колесиках сундук под воздействием энергии толчка покатился по коридору, сначала медленно, а затем разгоняясь все быстрее и быстрее, пока не пропал в непроглядной дали.

— Ну что ж, — сказал Персей.

— Возможно, ты набредешь на него еще раз, — заметил Иеремия. — А пока — не смею тебя больше задерживать.

Он зашагал по коридору, свернул за угол и пропал с глаз долой.

Персей никогда не любил Иеремию. А выходка с вертикальным сундуком еще сильнее настроила принца против дяди. Мне трудно объяснить современной публике, каким серьезным оскорблением считалось в Древней Греции вот так толкнуть сундук по коридору вдаль прямо у вас на глазах. За такое людей убивали, и не только.

Теперь мы на время покинем Персея и обратимся к молодой даме, которую называли до сих пор незнакомкой. Мы оставили ее в английском саду, где она сидит на стуле со спинкой, выгнутой в форме лиры, глядит на лилии в пруду и гадает о том, что ждет ее впереди. Высокая, стройная девушка в длинном белом платье и полупечали, покрывавшей ее овальную головку и позволявшей увидеть лишь розовые ноготки. Вот такой была Лира. Родителей ее звали Кадиллак и Иеро. Она окончила критскую школу прикладных искусств, специализируясь на инталиях и полутоновых соответствиях. Детство у нее было самое обычное, с родителями, тетками, дядюшками, сестрами и братьями. В общем у Лиры было все, за исключением кольца сиротки Энни, но она даже не знала, что оно desideratum^[246]. Шучу, конечно. Лира была привлекательная девушка. Ее прямые, гладко зачесанные назад волосы украшали очаровательные весенние цветы. Носик у нее был маленький, губы тонкие. Кому-то она могла бы показаться надутой, но только не ее подружкам, аграгонским наядам, которые часто навещали Лиру в то время, когда Олимпия была гораздо ближе к Криту, чем сегодня.

В данный момент была в Лире какая-то смутность, непроницаемое нечто, что придавало ей особую привлекательность и окутывало атмосферой тайны, которую еще более подчеркивало отсутствие макияжа. Она пришла сюда, в английский сад, не ради себя, а чтобы помочь кое-кому другому. Этим кое-кем другим был ее отец, правитель далекого Тулия. В народе его звали Пневмопотамом — огнедышащим драконом волн, — таким образом выражая свое уважение.

Отец Лиры отчаянно нуждался в чем-то, но никогда не говорил, в чем именно, боясь быть подслушанным и неправильно понятым. Человек он был высокий, с волнистой шевелюрой, и тщательно следил за своим образом. Поэтому, когда дочь предложила ему исполнить его тайное желание, не зная, в чем оно заключается, он растрогался до слез.

— Помню, когда ты была еще ребенком, — сказал он, обняв ее за плечи, — я все думал, что ты послана мне в утешение. Теперь я это знаю точно!

— Отец, я прошу лишь о возможности отработать тот особый долг, которым я обязана Олимпийцам, ибо, насколько мне известно, я не появилась бы на свет, если бы Зевс не шепнул тебе на ухо: «Не убивай ее, это ж всего-навсего девочка, чем она сможет тебе навредить?»

— Верно, ты кое-чем обязана Зевсу, — заметил отец. — Но еще больше ты обязана Афине, которая вложила эту мысль ему в голову и ненавязчиво внушила, чтобы он передал ее мне.

— То, что ты говоришь, очень интересно, отец, — сказала Лира. — Но как случилось, что Афина приняла такое участие в моей судьбе — ведь всем известно, сколь мало ее интересуют человеческие младенцы женского пола?

— Да, известно, — ответил отец. — Но что до ее побуждений, тебе придется подождать и понять их самой. Ибо боги не бросают ответы нам под ноги, считая, что мы слишком заняты собственными наслаждениями, чтобы обратить внимание на неземные духовные услады.

Лире пришлось этим и удовольствоваться. У нее были свои причины, побудившие ее согласиться исполнить желание отца. Тайные причины, о существовании которых вряд ли кто-то мог догадаться. В это просто невозможно было поверить: чтобы за столь чистым лбом скрывались коварные помыслы?! Чтобы столь ясные глаза могли таить в себе такие сложности? Об этих чертах образа Лиры мало кто знал. А если и знали, то не придавали значения. Трудно сказать, что хуже, да Лира и не пыталась говорить. В этом смысле она была мудра не по годам.

И вот теперь она сидела в английском саду. Ее немного тревожило то, что английский сад был по-прежнему тут. Ну что ж, если ей надо сыграть свою роль в саду, значит, так тому и быть. Глядя в серебряное зеркальце, Лира трезво оценила свои преимущества. Недурна собой, приличные баллы по тесту академических способностей и умение сопереживать маленьким мохнатым лесным зверюшкам. Другие начинали и с меньшего.

Именно тогда в сад вошел Персей. Несколько масляных ламп, стоявших на мраморных постаментах, освещали сцену, в высшей степени строго античную. Здесь не было праздных зрителей, способных накинуть на сцену сеть самоиронии. Здесь были только они двое — и кот.

Кот проскользнул сюда вслед за Лирой. Мы не можем сказать в данный момент, что его побудило, но мы более чем недовольны его присутствием. Разве не обещали мы строго придерживаться главной темы? И вот, пожалуйста, — какой-то кот проникает в пейзаж и отвлекает все внимание на себя своей короткой шерсткой и так далее.

Мы снова наконец вернемся к основному вопросу. Вопросу о ясности. Персей вошел в английский сад, но, едва он шагнул с мозаичного пола в сырую прохладу хорошо увлажненного сада с рифлеными колоннами и аккуратными цветами в декоративных вазах, как за его спиной что-то шевельнулось. Принц обернулся — быстро, но без особой паники и даже без паники вообще. Ему показалось, что в коридоре кто-то есть, а когда вам так кажется, то возникает желание разрешить все сомнения, в особенности если вас воспитывали на историях зверских убийств и прочих кровавых душегубств. Старый Като, слуга принца, с детства вбил ему в голову мысль, что за каждым кустом таится убийца и что расслабляться не следует даже в помещениях, где кустов, как правило, немного.

— Кыш-ш-ш, — сказал он с северным акцентом, от которого во рту оставался привкус морошки и мурашки тихонько ползли по спине. Но никого не увидел, кроме пятна табачного цвета на стенке, оставленного каким-то отхаркивавшимся сукиным сыном.

Персей опять повернулся лицом к саду, сознавая, что опоздал на встречу и тем самым затуманил ясность повествования. Но не его вина, если вам приспичило делать такие выводы.

— Привет, — сказал Персей. — Это с вами у меня свидание?

— Нет, я пришла сюда, чтобы принести человеческую жертву. Шутка.

Они уставились друг на друга. А в другом крыле дворца мать Персея, Марджори из Афин, сидела на обычном сеансе, которые она проводила раз в неделю по средам, — сидела в темной комнате, и рука ее покоилась в руке, принадлежавшей, как она верила, ее возлюбленному мужу, доктору Арчибальду.

— Послушай, — сказало чудовище (ибо другого определения для него не подберешь), — тут мне, кажется, необходима человеческая жертва. Вообще-то я ее даже не люблю — я имею в виду человечину, — но так написано во всех книгах, рассказывающих о том, как проводить подобные церемонии.

Тут нам следует кое-что объяснить. Марджори привезла с собой привычку к сеансам из Афин. Оба они с Арчибальдом были здесь чужестранцами и находили утешение в исполнении необычных и немного зловещих обрядов.

— Нет смысла быть слишком здравомыслящим, — любил повторять Арчибальд, стараясь выглядеть так же зловеще, как Иеремия. Задача эта была не так проста, поскольку некоторые обладают даром сатирического самообнажения и поэтому совершенно естественным образом производят впечатление на людей того сорта, что запускают воздушных змеев в тщетной попытке бросить вызов небесам. Подробно описание событий, предшествующих тому, что происходило, когда Персей вошел в английский сад, где его ждала незнакомка, не должно быть воспринято как признак основного направления причинности. Мы думаем, что сумеем справиться с любым вопросом, который может возникнуть по этому поводу.

Итак, сеанс продолжался, между тем как юный принц вошел в английский сад, где Лира — та самая незнакомка, назначившая ему свидание, с ее чистым лбом, прямой осанкой, отведенными назад плечами, стянутыми в конский хвост волосами, в ее белом льняном платье со множеством складок — стояла, листая одну из первых опубликованных в древнем мире газет, где, несмотря на годичную давность выпуска, новостей было больше, чем большинству людей удается услышать за свою жизнь.

Простите, но мы не можем продолжать. Что это — перерыв? Да нет же, глупый, это часть рассказа. Но с кем я разговариваю? Продолжай печатать, и узнаешь. Я Лемюэль П. Благгарт. Извините, но здесь уже нет места для новых персонажей. Пожалуйста, уходите. Ладно, я уйду — и прихвачу с собой всю историю. Но зачем так сразу? Возможно, надменный дух, ты сам хочешь рассказывать ее?

А запросто! Вот смотри. Персей, значит, так его звали. Пошел на свиданку с этой курочкой, Лирой, которая только что получила кучу денег из папенькиного поместья на Сицилии. Чего там случилось со стариком, этого я в точности не знаю. Говорят, на Сицилии находится вход в Город Мертвых. Он, должно быть, туда и забрел по рассеянности.

Персей решил, что с него довольно. И в мгновение ока избавился от враждебного рассказчика. После чего повернулся к Лире и спросил:

— Хочешь пойти на вечеринку с сюрпризами?

— Конечно, — ответила Лира. — Особенно если там можно будет встретить кого-нибудь, с кем я не должна была встречаться, и таким образом разорвать в клочья нормальную ткань событий.

— Ты храбрая девушка, — сказал Персей. — А у меня есть одна проблема. Я что-то собирался сделать и даже тронулся было — но забыл, куда и зачем.

— Мне кажется, я знаю, в чем твоя проблема, — отозвалась Лира. — Тебе не хватает крепости. Я права?

— Да. И стрел в колчане не осталось.

Они уставились друг на друга. Пристально.

— Спорим, что и денег не осталось тоже, — сказала Лира чуть погодя.

— Да, и я даже знаю почему, — заметил Персей. — Потому что наша финансовая поддержка неожиданным и загадочным образом лопнула.

— Я думала, она вложена в надежные бумаги, — сказала Лира.

— Бумаге нельзя доверять, — сказал Персей.

— Лопнула! — возмутилась Лира. — Какая подлость! И как же мне теперь продолжать?

— Боюсь, это никого не волнует, — сказал Персей.

— Но так нечестно! Мне даже не дали шанса!

— Давай изобрази что-нибудь по-быстрому, — предложил Персей.

Лира изобразила танец со слезой. Потом плавно перешла к танцу с грозой, грациозно извиваясь меж молний. Затем последовал танец с гюрзой, обвивавшей ее и переливавшейся разноцветными чешуйками. И в завершение был исполнен неизбежный танец с виноградной лозой.

— Колоссально! — захлопал Персей.

— Спасибо, — сказала Лира. — Но теперь мне нужно принять душ и переодеться.

— Мы находимся в английском дворцовом саду, — сказал Персей. — Здесь нет душа.

— А в соседней комнате? — с надеждой спросила Лира.

Персей огляделся вокруг.

— Похоже, тут нет никакой соседней комнаты.

— Тогда мы в ловушке.

— Боюсь, что да, — сказал Персей.

И тут с крыши послышался какой-то треск.

— Нам нужно было оставить эти догадки при себе, — сказал Персей. — Сдается мне, мы накликали беду на свои головы.

Юноша и девушка задрали головы и посмотрели на крышу. В ней появились трещины. Сначала они были еле заметны, но мало-помалу становились все больше.

И больше.

И еще больше.

— Мы так и будем стоять и смотреть, как трещины становятся все больше и больше? — спросила Лира.

— Не спрашивай меня, я не режиссер, — ответил Персей.

И тут вошел жеребец. Вскоре после этого понеслась такая жеребятина, что у многих начали пухнуть животы. Настало чуть ли не самое худшее время во всей античной истории. Оно было столь же неубедительно, как пир Тримальхиона. За сценой поднялась закулисная возня, и Персей пошел искать другую иллюзию. Он не знал, что делать с Лирой. Свидание с незнакомкой получилось не очень удачным. Забавно, но так порой бывает. А Мэри-Джейн, прячась за портьерой в античном коридоре, уходившем в бесконечность пасмурного моря, прикусила пальчик и хихикнула, привкус местного колорита мы вам принесем, заботами ваших услужливых производителей грейпфрутов, которые поставляют вам все, в чем вы нуждаетесь, и вынуждают покупать все, что у них есть.

Потому что пришла пора пробуждения. Существо на кровати открыло глаза, моргнуло раз-другой, перевернулось и постаралось собраться с мыслями, чтобы попробовать опознать свою личность.

— В ретроспективе все обретет свой смысл, — послышался чей-то голос.

— Отлично, — сказал он, — но сейчас мне от этого не легче.

— Позволь, я расскажу тебе о шекспировском театре, — сказала она. — Особой пользы мой рассказ тебе не принесет. Но классный ужасник с гусиной кожей всегда имеет смысл послушать, верно?

Он заставил себя сесть прямо. Обнаженный по пояс. Блестящий от пота. Залитый жгуче-оранжевым светом. А над ним склонялся человек в униформе с сигаретой во рту, щипцы разомкнуты и слегка повернуты в стороны, рукоятки прижаты друг к дружке — или, по крайней мере, сведены — в темной комнате с единственной лампой, и этот душный запах страха в воздухе. Да, он снова был в том месте. Ну надо же, какая досада! Потому что теперь начнется кошмарный сон с грызней червей и прочей ерундой, пока не случится что-нибудь еще. По крайней мере, так ему внушали.

КООРДИНАТЫ ЧУДЕС ^(цикл)

Том Кармоди — не совсем обычный землянин. Ему уже 2 раза удалось побывать в Галактическом Центре, куда совсем нетрудно попасть, но вернуться домой на Землю оказывается большой проблемой. Тому удаётся получить Приз, приходится скрываться от кармодиеда и разыскивать пропавшего короля бесконечного пространства…

Книга I. Координаты чудес

Ах, я закидывал свою сеть в их моря, желая наловить хороших рыб, но постоянно вытаскивал я голову какого-нибудь старого бога^[247].

Ф. Ницше. «Так говорил Заратустра»

Часть I Отбытие

Глава 1

День был на редкость бестолковый. Придя в контору, Том Кармоди чуточку пофлиртовал с мисс Гиббон, позволил себе возразить самому мистеру Уэйнбоку и добрых пятнадцать минут обсуждал с Блэкуэллом шансы футбольной команды «Гиганты». В конце же дня он яростно заспорил с мистером Зейдлитцем — яростно, но совершенно не разбираясь в сути дела — об истощении природных ресурсов страны и беспощадном натиске разрушительных факторов, таких, как совместное обучение, армейская инженерная служба, туристы, огненные муравьи, а также издатели дешевого чтива. Все они (так он утверждал) в той или иной степени ответственны за порчу ландшафта и за уничтожение последних милых уголков нетронутой природы.

— Ну-ну, Том, — сказал язвительный Зейдлитц. — Неужели это и в самом деле вас беспокоит?

И впрямь…

А мисс Гиббон, привлекательная, с аккуратненьким подбородочком, вдруг заметила:

— О, мистер Кармоди, я считаю, что вы не должны говорить такое.

Что он говорил такого и почему не должен был говорить — Кармоди так и не мог припомнить. И грех остался на его совести, неосознанный и неотпущенный.

А его начальник, пухленький и мягкий мистер Уэйнбок, неожиданно проговорил:

— Послушайте, Том, а ведь в ваших словах, кажется, что-то есть. Я об этом подумаю.

Кармоди, однако, уже сам понял, что ничего особенного в его словах не было и думать об этом не стоило.

Высокий насмешливый Джордж Блэкуэлл, который умел говорить, не двигая верхней губой, и тот сказал:

— Думаю, вы правы, Кармоди, честное слово! Если они переведут Восса со свободной защиты на край, мы увидим настоящий пас.

А Кармоди, после дальнейших размышлений, пришел к выводу, что это ничего не изменит.

Кармоди был спокойным человеком, с юмором преимущественно меланхолическим. Его лицо как нельзя лучше соответствовало характеру. Рост и мнение о себе — чуть выше среднего. Убеждения его были шатки, зато намерения — всегда самые лучшие. Пожалуй, у него была склонность к унынию. Впрочем, оно легко сменялось вспышками возбуждения, то есть он был циклотимиком. Рослые остроглазые мужчины с предками-ирландцами, как правило, циклотимики, особенно после тридцати.

Он прилично играл в бридж, хотя и недооценивал свое мастерство. Считал себя атеистом, но больше по инерции, чем по убеждению.

Его воплощения, с которыми он ознакомился в Зале Кармы, были сплошь героическими. Родился он под знаком Девы при управлении Сатурна, находившегося в Доме Солнца. Уже одно это говорило о его незаурядности. Но человек остается человеком: предсказуем и непостижим одновременно. Шаблонное чудо!

Кармоди покинул контору в 5.45 и сел в метро. Там его толкали и мяли другие страдальцы. Умом он сочувствовал им, но боками остро ненавидел.

Он вышел на 96-й улице и прошел несколько кварталов пешком до своей квартиры на Вест-Энд-авеню. Швейцар весело приветствовал его, лифтер одарил дружеским кивком. Кармоди отпер дверь, вошел внутрь и лег на кушетку. Жена его проводила отпуск в Майами, поэтому он мог безнаказанно возложить ноги на мраморный столик.

Мгновение спустя раздался удар грома, и в комнате полыхнула молния. Непонятно зачем схватившись за горло, Кармоди приподнялся. Гром громыхал несколько секунд, затем вострубили трубы. Кармоди поспешно убрал ноги с мраморного столика. Трубы смолкли, их сменили бравурные звуки волынки. Снова вспыхнула молния, и в ее сиянии возник человек.

Человек, одетый в золотистый плащ и оранжевые брюки в обтяжку, был среднего роста, коренаст и светловолос. Лицо как лицо, но без ушей. Он сделал два шага вперед, остановился, сунул руку в пустоту и выдернул оттуда свиток, изрядно порвав его при этом. Откашлявшись (звук напоминал бренчание испорченного шарикоподшипника), он сказал:

— Приветствия!

Кармоди не ответил: от неожиданности он онемел.

— Мы приходить, — сказал пришелец, — как неожиданный ответчик невыразимой жажды. Ваших. Другие люди? Нет, не так! Буду это?

Пришелец ждал ответа. Кармоди доказал себе только ему одному известными способами, что все это происходит именно с ним и на самом деле. И спросил, как и полагается, когда все происходит на самом деле:

— Бога ради, что это значит?

Улыбаясь, пришелец сказал:

— Это для вас. Кар-Мо-Ди. Из сточной канавы «того, что есть» вам досталась малая, но замечательная порция «того, что может быть». Веселье, нет? Уточняю: ваше имя ведет к остальному. Случайность реабилитирована снова. Розоворукая Неопределенность хохочет во весь рот, а дряхлое Постоянство снова заперто в Пещере Неизбежности. Разве это не причина для? А почему вы не?

Кармоди встал, совершенно успокоившись. Неведомое перестанет быть страшным, когда оно становится назойливым. (Посланец, разумеется, это знал.)

— Кто вы? — спросил Кармоди.

Пришелец понял вопрос, и его улыбка погасла. Он пробормотал себе под нос: «Туманно мыслящие извилины! Опять неверно обработали меня! Я мог уклониться, вплоть до смертельного исхода даже! Неужели они не могут прицелиться без ошибки? Ничего, я переработаюсь, переделаюсь, приспособлюсь…»

Он прижал пальцы к голове и погрузил их вглубь сантиметров на пять. Пальцы затрепетали, будто он играл на крошечном пианино. И тотчас пришелец превратился в коротышку, лысого, в измятом костюме, с набитым портфелем, зонтиком, тростью, журналом и газетой.

— Так правильно? — спросил он. И сам себе ответил: — Да, вижу. В самом деле, я должен извиниться за неряшливую работу нашегоЦентра Уподобления. Только на прошлой неделе я появился на Сигме-4 в виде гигантской летучей мыши с Уведомлением в пасти. И тут же увидел, что мой адресат из породы водяных лилий. А двумя месяцами раньше (я употребляю местные эквиваленты времени) при миссии на Фагму Старого Мира эти дураки из Уподобления оформили меня в виде четырех дев, тогда как правильная форма, очевидно…

— Я не понимаю ни единого слова, — прервал его Кармоди. — Будьте добры, объясните, что это все значит.

— Конечно, конечно, — сказал пришелец. — Но позвольте мне проверить местные термины. — Он закрыл глаза, потом открыл снова. — Странно, очень странно, — пробормотал он. — Из ваших слов, фигурально говоря, не складывается склад для моей продукции. Но кто я, чтобы осуждать? Неточности могут быть эстетически приняты. Все это дело вкуса.

— Что это значит? — переспросил Кармоди грозным басом.

— Это Интергалактическая Лотерея, конечно. И вы, сэр, выиграли главный приз, конечно. Изложенное соответствует моей внешности, разве нет?

— Нет, не соответствует, — сказал Кармоди. — И я не знаю, о чем вы толкуете.

Сомнение скользнуло по лицу чужестранца и тут же исчезло, словно его резинкой стерли.

— Вы не знаете? Ну конечно! Вы, полагаю, потеряли надежду на выигрыш. И постарались забыть, чтобы избежать волнений. Какое несчастье, что я пришел во время вашей умственной спячки! Но никакого вреда вам не причинят, уверяю вас. Документы у вас под рукой? Боюсь, что нет. Тогда я объясню. Вы, мистер Кармоди, выиграли приз в Интергалактической Лотерее. Селектор Случайностей для Части IV, Класса 32 Жизненных Форм вытянул ваш номер. Приз (очень красивый приз, уверяю вас) ожидает вас в Галактическом Центре.

Тут Кармоди обнаружил, что рассуждает примерно так:

«Либо я спятил, либо не спятил. Если спятил, значит, это бред, и тогда я должен обратиться к психиатру. Но в этом случае я оказываюсь в идиотском положении, ибо во имя смутных доводов рассудка пытаюсь отрицать то, что вижу и слышу. При этом в голове получается такая каша, которая только усугубляет помешательство; в конце концов моей несчастной жене придется положить меня в больницу.

С другой стороны, если я сочту этот бред реальностью, я тоже окажусь в больнице.

Если же я не сошел с ума и все происходит на самом деле, то это удивительная, единственная в своем роде случайность, приключение высшей марки. Очевидно (если это происходит на самом деле), во Вселенной есть существа, превосходящие людей по разуму. И эти существа устраивают лотереи, где имена выбираются по жребию. (Они имеют на это полное право. Не понимаю, почему лотерея не совместима с высшим разумом.) И, наконец, в этой предполагаемой лотерее выпало мое имя. Это большая честь: возможно, и Землю включили в лотерею впервые. В этой игре приз выиграл я. Такой приз может принести мне богатство, или почет, или женщин, или знания — словом, что-нибудь стоящее.

Учитывая все это, мне выгоднее поверить, что я не сошел с ума, пойти с этим джентльменом и получить приз. Если я ошибаюсь, я очнусь в больнице. Тогда я извинюсь перед врачами, признаю свои заблуждения и, возможно, выйду на свободу».

Вот так Кармоди рассуждал и к такому заключению пришел. Вывод не удивительный. Очень мало людей (за исключением безумных) предпочтут гипотезу безумия гипотезе сенсационной новинки.

Конечно, в рассуждениях Кармоди были некоторые погрешности. В дальнейшем они должны были довести его до беды. Но здесь можно сказать одно: хорошо еще, что Кармоди вообще рассуждал в таких обстоятельствах.

— Я плохо понимаю, что тут к чему, — сказал он Посланцу. — Есть какие-нибудь условия у моего Приза? Надо сделать что-нибудь или оплатить?

— Никаких условий, — сказал Посланец. — По крайней мере, ничего достойного упоминания. Чистый Приз. Какой же Приз, если с условиями? Если вы принимаете его, вы должны отправиться со мной в Галактический Центр (а это путешествие само по себе стоит того, чтобы его совершить). Там вам вручат Приз. Затем, если захотите, вы сможете взять его с собой. Если вам понадобится помощь, чтобы вернуться, мы окажем вам всяческое содействие. Вот и все об этом.

— Меня это устраивает, — произнес Кармоди тоном Наполеона, одобрявшего диспозицию маршала Нея под Ватерлоо. — Как мы попадем туда?

— Вот так, — сказал Посланец. И потащил Кармоди в уборную, а оттуда — через трещину — в пространственно-временной континуум.

Все остальное было не труднее. За несколько секунд субъективного времени Кармоди и Посланец преодолели изрядное расстояние и оказались в Галактическом Центре.

Глава 2

Путешествие было кратким, заняв не более одного мгновения плюс микросекунду в квадрате, и бессобытийным, поскольку никаких фактов нельзя вместить в такой тонюсенький ломтик длительности. Поэтому после перехода, о котором нечего было сказать, Кармоди увидел вокруг себя широкие площади и диковинные строения Галактического Центра.

Он просто стоял спокойно и смотрел. Принял к сведению, между прочим, что над головой у него три тусклых карликовых солнца. Заметил деревья, которые бормотали невнятные угрозы зеленоперым птицам. Заметил и другие вещи, которые не сумел запомнить из-за недостатка земных аналогий.

— Ой-ой! — вымолвил он наконец.

— Простите, не понял, — переспросил Посланец.

— Я сказал «ой-ой».

— О! А мне послышалось «ой».

— Нет, я сказал «ой-ой».

— Теперь понятно, — сказал Посланец слегка раздраженно. — Ну и как вам наш Галактический Центр?

— Впечатляет, — признал Кармоди.

— И я так считаю, — небрежно заметил Посланец. — С таким расчетом его и строили. Правда, на мой взгляд, он почти ничем не отличается от любого другого Галактического Центра. Архитектура, как видите (вы, наверное, примерно этого и ожидали), неоциклопическая, типичный административный стиль, лишенный каких-либо эстетических принципов. Внешний вид должен производить впечатление на избирателей.

— Что-то есть в этих плавающих в небе лестницах, — заметил Кармоди.

— Сценично, — согласился Посланец.

— И эти громадные здания…

— Да, конструктор удачно применил сочетание вывертывающихся кривых с исчезающими точками, — сказал Посланец тоном знатока. — А также использовал искривление времени, чтобы внушить благоговение. Довольно мило, по-моему. Кстати, вам, наверное, будет интересно узнать, что оформление вон той группы зданий целиком содрано на вашей планете — с выставки «Дженерал Моторс». Оно было признано выдающимся образчиком примитивного квазимодернизма: причудливость и изнеженность — его основные черты. А эти вспыхивающие огни перед Плавающим Мультинебоскребом — чистейшее галактическое барокко. Функциональности в них никакой.

Кармоди никак не удавалось охватить все эти сооружения одним взглядом. Ему казалось, что, пока он смотрит на одно, другие меняют форму. Он щурился и напрягал зрение, но здания продолжали таять и меняться. («Периферическая трансмутация, — пояснил Посланец. — Здешние обитатели прямо-таки ни перед чем не останавливаются».)

— Ну а где же я получу мой Приз? — спросил Кармоди.

— Сюда, направо, — сказал Посланец и повел его между двумя башенными фантазиями к маленькому прямоугольному домику, спрятавшемуся за перевернутым фонтаном.

— Делом мы занимаемся здесь, — продолжал Посланец. — Последние исследования показали, что прямолинейная форма действует успокаивающе на синапсы многих организмов. И я горжусь этим зданием. Дело в том, что прямоугольник изобрел я.

— Черта с два, — сказал Кармоди. — Мы знаем прямоугольники испокон веков.

— И кто же, по вашему мнению, принес вам самый первый? — язвительно спросил Посланец.

— Мне кажется, что тут нечего изобретать.

— Как это нечего? — переспросил Посланец. — Это показывает, как мало вы знаете. Вы принимаете сложность за творческое самовыражение. Знаете ли вы, что природа никогда не создавала правильный прямоугольник? Квадрат — очевидная вещь, это ясно. И тому, кто не вникал в суть проблемы, может показаться, что прямоугольник вырастает из квадрата естественно. Нет и нет! На самом деле эволюционное развитие квадрата приводит к кругу.

Глаза Посланца затуманились. Спокойным и отрешенным голосом он сказал:

— Я всегда чувствовал, что возможно иное развитие идеи квадрата. Я рассматривал его так и сяк. Эта сводящая с ума тождественность ставила меня в тупик. Равные стороны, равные углы. Некоторое время я экспериментировал с углами. Так появился первый параллелограмм, но я не считаю его большим достижением. Я изучал квадрат. Правильность приятна, но не сверх меры. Как же изменить это изнуряющее мозг однообразие, сохранив все же явственную периодичность? И однажды решение пришло ко мне! В какой-то внезапной вспышке озарения я понял, что нужно сделать. Менять длину параллельных сторон — вот и все, что требовалось. Так просто и так трудно! Дрожа, я попробовал. И когда это получилось, признаюсь, я сделался просто одержимым. Целыми днями и неделями я конструировал прямоугольники разного размера, разного вида, все правильные и все различные. Поистине я был рогом изобилия прямоугольников. То были потрясающие дни.

— Представляю себе, — сказал Кармоди. — Ну а позже, когда ваша работа была признана?

— Это тоже было потрясающе. Но прошли столетия, прежде чем мои прямоугольники начали принимать всерьез. «Это забавно, — говорили мне, — но когда новизна отойдет, что у вас останется? Останется несовершенный квадрат, больше ничего». Я страдал от непонимания. Но в конце концов мои взгляды победили. На сегодняшний день в Галактике имеется более 70 биллионов прямоугольных структур. И каждая из них ведет происхождение от моего первоначального прямоугольника.

— Ну и ну! — вздохнул Кармоди.

— Так или иначе, но мы на месте, — сказал Посланец. — Идите туда, направо. Сообщите требуемые данные и получите Приз.

— Спасибо, — поблагодарил Кармоди.

Он вошел в комнату. В мгновение ока стальные ленты охватили его руки, ноги, талию и шею. Высокая мрачная личность с ястребиным носом и шрамом на левой щеке уставилась на Кармоди со странным выражением: убийственное веселье сочеталось в нем с елейной печалью.

Глава 3

— Эй, в чем дело? — крикнул Кармоди.

— Итак, — изрекла мрачная личность, — опять преступник сам бежит на плаху. Смотри на меня, Кармоди! Я твой палач. Ты заплатишь сейчас за свои преступления против человечества и грехи против себя самого. И позволь добавить, что это лишь предварительное наказание, которое не будет зачтено при вынесении окончательного приговора.

Палач вытащил из рукава нож. Кармоди проглотил комок, застрявший в горле, и снова обрел членораздельную речь.

— Стойте! — закричал он. — Я здесь не для казни.

— Знаю, знаю! — успокаивающе сказал палач, глядя вдоль лезвия на яремную вену Кармоди. — Что еще ты скажешь?

— Но это правда, — выкрикнул Кармоди. — Я думал, что получу Приз.

— Что? — переспросил палач.

— Приз, будьте вы прокляты, Приз! Спросите Посланца. Он привел меня получать Приз.

Палач пристально поглядел на него и отвернулся с видом невинной овечки. Он щелкнул выключателем на приборной доске. Стальные ленты превратились в серпантин, черное одеяние палача — в белый костюм клерка. Нож стал авторучкой. На месте шрама появился жировичок.

— Все в порядке, — сказал без тени сожаления бывший палач. — Я же предупреждал их, что не следует объединять Департамент Мелких Преступлений и Бюро Лотерей. Но нет, меня не слушают. Им на руку, если бы я убил вас. Вот смеху-то было бы, правда?

— Мне было бы не до смеху, — сказал Кармоди, дрожа.

— Ладно, нет смысла плакать из-за непролитой крови, — сказал Клерк. — Если бы мы принимали во внимание все обстоятельства, то вскоре исчерпали бы обстоятельства, необходимые, чтобы все принимать во внимание… Да, о чем это я? Впрочем, неважно. Предложение правильно, даже если слова не верны. Ваш Приз где-то здесь.

Он нажал кнопку на своем пульте. В комнате тут же материализовалась массивная конторка, которая на миг повисла в воздухе на высоте двух футов от пола, а затем с грохотом упала. Клерк начал открывать ящики, вытаскивая бумаги, сандвичи, листики копирки, регистрационные карточки и огрызки карандашей.

— Приз должен быть где-то здесь, — сказал он с оттенком отчаяния. Нажал на другую кнопку. Конторка исчезла вместе с пультом.

— Проклятье, нервы ни к черту! — воскликнул Клерк. Он сунул руку в воздух, что-то там нашел и нажал. Очевидно, это была не та кнопка, поскольку на сей раз с предсмертным стоном исчез сам Клерк. Кармоди остался в одиночестве.

Он ожидал, беззвучно напевая про себя. Клерк возник снова; выглядел он не хуже, чем до своего неудачного эксперимента, если не считать синяка на лбу и некоторой грусти в глазах. Под мышкой он держал небольшой пакет в яркой обертке.

— Прошу прощения за задержку, — сказал он. — Ничего не получается сразу и как следует.

— Вам пришлось обежать всю Галактику? — пошутил Кармоди, намекая на общеизвестную сказку.

— Почему вы вообразили, что мы бегаем? — нахмурился Клерк. — Мы только вручаем.

— Знаю, — сказал Кармоди. — Но я полагал, что здесь, в Галактическом Центре…

— Вы, провинциалы, все одинаковы, — устало сказал Клерк. — Вы переполнены беспочвенными мечтами о порядке и совершенстве, которые не что иное, как идеализированные проекции вашей собственной неполноценности. Пора бы вам знать, что жизнь — это большая помойка и что всякий порядок имеет тенденцию нарушаться, а не наоборот; чем выше разум, тем больше сложностей он подмечает. Может, вы слыхали о теореме Холджи: порядок есть самая примитивная и произвольная группировка объектов в хаосе Вселенной. И если разум и сила существа приближаются к максимуму, то его коэффициент контроля (выражаемый через произведение разума и силы и обозначаемый символом Инь) стремится к нулю, поскольку число объектов, подлежащих осмыслению и контролю, увеличивается в геометрической прогрессии, катастрофически опережая Понимание, растущее всего лишь в арифметической прогрессии.

— Я никогда не думал об этом, — вежливо сказал Кармоди. Но ему уже начала надоедать бойкость гражданских служащих Галактического Центра. На все у них был ответ, а по существу они просто не работали как следует, сваливая свои промахи на космические законы.

— Ну да, все это верно, — продолжал Клерк. — Ваша точка зрения (я позволил себе прочесть ваши мысли) хорошо обоснована. Как и все другие организмы, мы используем разум, чтобы выявлять несоответствия. Но дело в том, что вещи всегда оказываются чуточку сложнее наших представлений о них. Справедливо и то, что мы не стремимся охватить их во всей полноте — делаем свое дело машинально и невнимательно, а иной раз даже ошибаемся. Важные документы лежат не на месте, машины барахлят, целые планетные системы выпадают из поля зрения. Но это легко объяснимо: как и всякие существа, наделенные свободой воли, мы подвержены влиянию эмоций. А что вы хотите? Кто-то же должен контролировать Галактику, иначе все полетит к чертям. Ведь галактики — это зеркальные отражения их обитателей: пока все и вся не способны управлять самими собой, необходим определенный внешний контроль. И кто же сделает это, если не мы?

— Разве вы не можете для этого построить машины? — спросил Кармоди.

— Машины! — презрительно воскликнул Клерк. — У нас их хватает, причем довольно сложных. Но даже лучшие из них похожи на ученых идиотов. Они хороши лишь для утомительно прямолинейных задач, вроде сооружения звезд или разрушения планет. Но поручите им что-нибудь трудное, например, утешать вдову, и они просто разлетятся на куски от натуги. Поверите ли, крупнейший компьютер нашего сектора, который запросто обустроит целую планету, не способен поджарить яичницу или сочинить мелодию, а в этике он разбирается хуже новорожденного волчонка. И вы хотите, чтобы такая штука командовала вашей жизнью?

— Конечно, нет, — сказал Кармоди. — Но неужели никто не смог построить машину, умеющую рассуждать и творить?

— Кто-то смог. — Клерк пожал плечами. — Но она была сконструирована так, чтобы учиться на собственном опыте, а это означает, что на пути к истине она обязательно совершает ошибки. Ее выпускают в различных вариантах, отличающихся формой и размерами. Очевидные недостатки этой модели, как оказалось, являются продолжением ее достоинств. Пока никому не удалось усовершенствовать базовую конструкцию, хотя пытались многие. Это оригинальное устройство называется «разумной жизнью».

Клерк улыбнулся самодовольной улыбкой творца афоризма. Кармоди захотелось щелкнуть его по курносому носику, вздернутому, как у мопса. Но он сдержался.

— Если вы закончили лекцию, — сказал он, — я хотел бы получить Приз.

— Как вам угодно, — сказал Клерк. — Если, конечно, вы уверены, что хотите получить его.

— А есть какие-нибудь причины, чтобы не хотеть?

— Конкретной причины нет, — ответил Клерк. — Есть только общее правило: если у вас появляется какая-то новинка, это всегда чревато последствиями.

— Я попытаю счастья, — улыбнулся Кармоди. — Пусть будет Приз.

— Ну хорошо, — сказал Клерк. Он вытащил из маленького заднего кармана большой блокнот и сотворил карандаш. — Итак, сначала мы должны заполнить карточку. Ваше имя Кар-Мо-Ди, вы с планеты 73С, системы ВВ454С252 Левого Квадранта Местной Галактической системы из LK по CD, и вы выбраны по жребию примерно из двух биллионов претендентов. Правильно?

— Вам это лучше известно, — сказал Кармоди.

— Так… минуточку… — пробормотал Клерк, быстро листая страницы. — Я пропущу описание, поскольку вы берете Приз на свой страх и риск.

— Конечно, пропускайте, — согласился Кармоди.

— И затем есть еще раздел об Определении Съедобности, параграф о Взаимном Несоответствии Понятий между вами и Бюро Лотерей Галактического Центра, параграф о Безответственной Этике и, конечно, Определитель Предельных Сроков Наследования. Но все это стандартные правила; полагаю, вас они не смущают?

— Конечно, с какой стати? — сказал Кармоди, чувствуя, что голова у него идет кругом. Ему не терпелось посмотреть, как выглядит Приз Галактического Центра. И он страшно хотел, чтобы закончилась волокита.

— Очень хорошо, — сказал Клерк. — Теперь подпишитесь вот тут под текстом на мыслечувствительной полоске, и делу конец.

Не совсем понимая, что от него требуется, Кармоди подумал: «Да, я принимаю Приз на всех установленных для сего условиях». Низ странички порозовел.

— Спасибо, — сказал Клерк. — Контракт самолично засвидетельствовал согласие. Примите поздравления, Кармоди, и вот ваш Приз.

Он вручил коробку в веселенькой обертке. Кармоди пробормотал благодарность и нетерпеливо принялся ее разворачивать. Но не успел из-за внезапного грубого вторжения. В комнату ворвался безволосый коротышка в сверкающей одежде.

— Ха! — воскликнул он. — Я застал вас на месте преступления, клянусь клутенами! Вы что, на самом деле надеетесь удрать с ним?

Коротышка кинулся к Призу, но Кармоди поднял коробку над головой.

— Что вам нужно? — закричал он.

— Нужно? Мне нужен Приз, что еще? Я Кармоди!

— Нет, вы не Кармоди, — сказал Кармоди. — Это я Кармоди.

Маленький человек остановился и поглядел на него с удивлением.

— Вы претендуете на то, что вы — Кармоди?

— Я не претендую. Я и есть Кармоди.

— Кармоди с планеты 73С?

— Я не знаю, что такое 73С, — сказал Кармоди. — Мы называем свою планету Землей.

Коротенький Кармоди уставился на него. Ярость на его лице сменилась сомнением.

— Земля? — переспросил он. — Не уверен, что слышал о такой. Она член Члзерианской Лиги?

— Нет, насколько мне известно.

— Может быть, она входит в Ассоциацию Независимых Планетовладельцев? Или в Звездный Кооператив Скеготайн? Или она принадлежит к Объединенному Планет-профсоюзу? Нет? А ваша планета вообще член какой-нибудь надзвездной организации?

— Думаю, что нет.

— Так я и знал! — воскликнул маленький Кармоди и обернулся к Клерку: — Посмотрите на него, идиот! Посмотрите на это существо, которому вы вручили мой Приз. Посмотрите на эти тупые свинячьи глазки, на его челюсти, на роговые отростки на концах его пальцев!

— Стойте! — прервал Кармоди. — Вы не имеете права оскорблять меня.

— Вижу, вижу, — согласился Клерк. — Действительно, не рассмотрел раньше. Никак не ожидал, что…

— Почему, черт побери? — закричал космический Кармоди. — Ведь любой сразу же сказал бы вам, что это существо не из 32-го класса жизненных форм. Факт налицо: этот тип даже близко не лежал возле 32-го класса. Он даже не дошел до галактического статуса! Вы — круглый идиот, вы вручили мой Приз какому-то ничтожеству, почти животному!

Глава 4

— Земля! Земля! — рассуждал коротенький Кармоди. — Теперь я припоминаю такое название. Недавно появилось сообщение об изолированных мирах и особенностях их развития. Земля упоминается там как планета, населенная маниакально сверхпродуктивными видами жизни. Манипуляция веществом в самом отсталом варианте. Пытаются выжить за счет реаккумуляции собственных отбросов. Короче, нездоровое место. Думаю, что ее не включили во Всегалактический План из-за хронической Вселенской несовместимости. В будущем ее реконструируют и превратят в заповедник для нарциссов.

Всем стало ясно, что произошла трагическая ошибка. Обвинили в невнимательности Посланца — он не отрицал очевидного. Клерк же, напротив, стойко отстаивал свою невиновность, ссылаясь на уважительные причины, которые, впрочем, никто не уважил.

А Лотерейный Компьютер, который-то, главным образом, и напутал, один из всех, вместо того чтобы извиняться и оправдываться, не только признал ошибку, но даже явно гордился ею.

— Я изготовлен, — объявил Компьютер, — с минимальными допусками. Я рассчитан на выполнение сложных и точных операций, допускающих не более одной ошибки на пять биллионов действий.

— Ну и что с того? — спросил Клерк.

— Вывод ясен: я запрограммирован на ошибку, и я выполнил то, на что запрограммирован. Вы должны запомнить джентльмены, что для машины ошибка имеет этическое значение, да-да, исключительно этическое. Идеальная машина невозможна, и любая попытка создать такую машину была бы богохульством. Во все живое, даже в ограниченно живую машину, обязательно встроена ошибка. Это один из нескольких признаков, отличающих жизнь от детерминизма неживой материи. Сложные машины вроде меня занимают промежуточное положение между живым и неживым. Если бы мы никогда не ошибались, то были бы… э-э… неуместными, отвратительными и… и бессмертными. Джентльмены, я смею утверждать, что погрешность — это наша форма служения тому, кто совершеннее нас, но не позволяет себе видимого совершенства, если бы ошибка не была предусмотрена Верховным Программистом, то мы ошибались бы спонтанно, демонстрируя тем самым, что нам, как и живым существам, достались какие-то крохи свободы воли.

Все склонили головы, ибо Лотерейный Компьютер говорил о священных вещах. Галактический Кармоди, известный также как Кармод, смахнул слезу и сказал:

— Не могу возразить, хотя и не согласен. Право быть неправым — основное в космосе. Машина поступила высоконравственно.

— Спасибо, — скромно сказал Компьютер. — Я стараюсь.

— Но остальные, — продолжал Кармод, — просто дурака валяли.

— Это наше неотъемлемое право, — напомнил ему Посланец. — Делая глупости при выполнении своих обязанностей, мы тем самым поклоняемся Святой Ошибке. Это заслуживает смирения, а не презрения.

— Будьте так добры, избавьте меня от вашей сладкоречивой религиозности, — сказал Кармод. — А ты, — продолжал он, поворачиваясь к земному Кармоди, — ты слышал, что тут говорили? Уловил суть своим первобытным умишком?

— Я понял, — кратко ответил Кармоди.

— Теперь ты знаешь, что этот Приз принадлежит мне, он мой по праву. Итак, сэр, я вынужден вас просить и я вас прошу передать его мне.

Кармоди был уже склонен к тому, чтобы согласиться. Он устал от своего приключения и не чувствовал непреодолимого желания отстаивать Приз. Ему хотелось домой, хотелось сесть и обдумать все, что случилось, часок соснуть, выпить чашечку кофе, выкурить сигарету.

Конечно, приятно было бы и Приз удержать, но, кажется, игра не стоила свеч. И Кармоди был готов уже передать коробку, как вдруг услышал приглушенный шепот:

— Не делай этого!

Кармоди быстро огляделся и понял, что голос исходит из коробки в веселенькой обертке. Говорил сам Приз.

— Ну-ну, давай же, — настаивал Кармод. — Не тяни. У меня неотложные дела.

— К черту его и его дела, — прошептал Приз. — Я твой Приз. Нет никаких оснований отдавать меня.

Пожалуй, теперь все выглядело в ином свете. Кармоди уже готов был отдать Приз, ему не хотелось ввязываться в хлопоты в чуждом неведомом мире. И он уже протянул было руку, когда Кармод опять раскрыл рот:

— Отдай его сию же минуту, ты, слизняк бесформенный! — закричал он. — Давай быстренько и изобрази извинение на своей примитивной физиономии, а не то я вышибу из тебя это упрямство!

Кармоди сжал челюсти и отдернул руку. Слишком долго его тут оскорбляли. Он не мог уступить, хотя бы из самоуважения.

— Пошел к черту, — сказал он, невольно повторяя слова Приза.

Космический Кармоди понял, что выбрал неверную тактику. Он позволил себе большую роскошь: гнев и насмешки, если даешь им выход за пределами своей уединенной звукоизолированной пещеры, обычно обходятся слишком дорого. Вот и сейчас, поиграв словами, он упустил свой шанс на выигрыш. Чувства завели его слишком далеко — приходилось идти на попятную.

— Прошу простить мой воинственный тон, — сказал он. — Моя раса склонна к самовыражению, принимающему порой разрушительные формы. В том, что вы принадлежите к низшим существам, вашей вины нет. Я не хотел оскорбить вас.

— Ладно, все в порядке, — сказал Кармоди вежливо.

— И вы отдадите мой Приз?

— Нет, не отдам.

— Но, дорогой сэр, это же мой Приз. Его выиграл я, и по всей справедливости…

— Приз не ваш, — заявил Кармоди. — Мое имя было выбрано законными властями, а именно Лотерейным Компьютером. Полномочный Посланец принес мне извещение, и Клерк, официальное лицо, вручил мне этот Приз. Итак, все ответственные распорядители, а также и сам Приз, считают меня законным получателем.

— Ну, детка, ты и сказанул, — шепнул Приз.

— Но, дорогой сэр! Вы же сами слышали. Компьютер признал свою ошибку! И по вашей собственной логике…

— Это утверждение нужно сформулировать иначе, — сказал Кармоди. — Компьютер вовсе не признал ошибку ошибкой, сиречь актом беспечности и недосмотра. Он признался в ошибке, которая совершена умышленно и благоговейно. Означенная ошибка, по его собственному утверждению, была предусмотрена, тщательно запланирована и скрупулезно рассчитана во имя эстетических и религиозных идеалов, внушающих всяческое уважение.

— Да этот тип спорит не хуже самого Борка, — пробурчал Кармод. — Тот, кто не знает его как следует, может даже подумать, что это истинный разум, а не тупое механическое копирование заученных образцов. Однако я воспользуюсь этим же оружием, и писклявый тенор его отговорок потонет в мощном басе неопровержимой логики!

Кармод повернулся к Кармоди и заявил:

— Допустим, что машина ошиблась преднамеренно, на чем и основана ваша аргументация. Но вы приняли Приз и тем самым поставили в этом деле точку. Удерживать Приз дальше — значит превращать оплошность в законную награду, а двойное благочестие, как известно, становится богохульством.

— Ха! — воскликнул Кармоди, увлеченный духом спора. — Чтобы доказать свою правоту, вы рассматриваете ошибку не во всей ее полноте, а как некий мгновенный акт. Очевидно, что это не так. Ошибка существует только в своих последствиях — лишь они и придают ей значение. Не увековеченная ошибка вообще не может считаться ошибкой. Поправимая и безрезультатная ошибка — это самый что ни на есть верный признак поверхностного благочестия. По-моему, так лучше вообще ее не совершать, чем подменять ханжеским лицемерием! А еще я вот что скажу: для меня не такая уж потеря отдать этот Приз, потому что я даже не знаю его ценности. Но это огромная потеря для благочестивой машины, этого скрупулезно законопослушного Компьютера, который, проходя сквозь бесконечный ряд пяти биллионов правильных действий, терпеливо ожидал возможности проявить свое богом данное несовершенство.

— Слушайте! Слушайте! — вскричал Приз. — Браво! Ура! Хорошо сказано! Совершенно правильно и неопровержимо!

Кармоди скрестил руки на груди, глядя на смущенного противника. Он был очень горд собой. Не так уж плохо для человека с Земли, попавшего в Галактический Центр без всякой подготовки! Встречающиеся там высшие жизненные формы совсем не обязательно должны быть разумнее людей. По галактическим меркам разум ценится не выше, чем длинные когти или крепкие копыта. А инопланетные существа и впрямь обладают множеством способностей — и на словах, и на деле. Некоторые, например, могли заговорить руку человека, внушить, что она оторвалась. Оказываясь лицом к лицу с обладателями таких талантов, люди Земли испытывали глубокую неполноценность, бессилие, несоразмерность и никчемность. А поскольку эти ощущения подтверждаются в Галактике на каждом шагу, возникшая психическая травма постоянно усиливается. Результатом чаще всего является психомоторное торможение и прекращение всякой активности за исключением чисто рефлекторных процессов. Такое развитие событий можно предотвратить, только изменив всю природу Вселенной, что, конечно, не очень практично. Таким образом, посредством своей безрассудной контратаки Кармоди избежал страшной опасности, нависшей над его рассудком.

— Ты складно говоришь, — неохотно признал Кармод. — Но Приз будет моим.

— Не будет!

Глаза чужака зловеще сверкнули. Клерк и Посланец тут же разбежались по углам, а Компьютер, пробормотав: «Неумышленная ошибка ненаказуема», быстро выкатился из комнаты. Кармоди не отступил, поскольку отступать ему было некуда. Приз прошептал: «Смотри в оба», — и сжался в кубик со стороной не более дюйма.

Из ушей Кармода раздался гул, над головой вспыхнул фиолетовый нимб. Он поднял руки, и с кончиков его пальцев полетели капли расплавленного свинца. Он угрожающе шагнул вперед, и Кармоди невольно зажмурился.

И ничего не произошло. Кармоди открыл глаза.

За это мгновение Кармод, очевидно, передумал и разоружился. На его губах играла вежливая улыбка.

— По зрелом размышлении, — сказал он лукаво, — я решил отказаться от своих прав. То, что предвидишь, осуществляется не сразу, особенно в такой неорганизованной Галактике, как наша. Мы можем встретиться, а можем и не встретиться, Кармоди. Не знаю, что для вас лучше. Прощайте, Кармоди, счастливого вам пути.

С этим зловеще прозвучавшим пожеланием Кармод исчез. Кармоди нашел его манеры странными, но весьма впечатляющими.

Часть II Куда?

Глава 5

— Ну и ладно, — сказал Приз. — Будь что будет. Надеюсь, мы в последний раз видели этого урода. Пошли к тебе домой, Кармоди!

— Прекрасная мысль, — охотно согласился Кармоди. — Посланец, я хочу домой!

— Вполне естественное желание, — сказал Посланец. — И вполне реалистичное. Я сказал бы даже, что вам следует отправиться домой — и как можно скорее.

— Ну так и отправьте меня.

Посланец покачал головой:

— Это не мое дело. Я обязан был только доставить вас сюда.

— Чье же это дело?

— Ваше собственное, Кармоди, — сказал Клерк.

Кармоди почувствовал, что тонет. Он начал понимать, почему Кармод так легко отступился.

— Послушайте, — взмолился он, — мне совестно затруднять вас, но я действительно нуждаюсь в помощи.

— Хорошо, — сказал Посланец. — Давайте координаты вашего дома, и я доставлю вас.

— Координаты? Понятия не имею о координатах. Моя планета называется Землей.

— Пусть Земля, пусть Зеленый Сыр, безразлично. Если хотите, чтобы я вам помог, нужны координаты.

— Но вы же там были! Вы же прибыли на Землю и оттуда доставили меня…

— Вам это только показалось, — терпеливо пояснил Посланец. — На самом деле я отправился в точку, координаты которой дал мне Клерк, а он получил их от Лотерейного Компьютера. В той точке были вы, и я привел вас сюда.

— А вы можете доставить меня назад по тем же координатам?

— Могу, и с величайшей легкостью, но вы там ничего не найдете. Галактика, знаете ли, не статична. В ней все движется — и каждый предмет со своей скоростью и по своему пути.

— А вычислить по этим координатам теперешнее положение Земли вы можете? — спросил Кармоди.

— Я не могу даже сложить столбика цифр, — гордо сказал Посланец. — Мои таланты лежат в другой области.

Кармоди повернулся к Клерку:

— Тогда, может быть, вы? Или Лотерейный Компьютер?

— Я тоже не силен в сложении, — отмахнулся Клерк.

— А я складываю великолепно, — объявил Компьютер, снова вкатываясь в комнату. — Но мои функции ограничены отбором выигравших в Лотерее и определением их местонахождения в пределах допустимой ошибки. Ваше местонахождение я установил (сейчас вы здесь). Следовательно, интересная теоретическая работа по определению текущих координат вашей планеты мне запрещена.

— Может, сделаете одолжение? — взмолился Кармоди.

— На одолжения не запрограммирован, — ответил Компьютер. — Найти вашу планету для меня так же невозможно, как поджарить яичницу или разделить Новую на три равные части.

— Но хоть кто-нибудь мне поможет?

— Не отчаивайтесь, — сказал Клерк. — Есть «Служба Помощи Путникам», она все организует в единый миг. Я сам вас туда доставлю. Дайте им координаты вашего дома, и они все сделают.

— Но я их не знаю!

Все опешили, на какое-то время лишившись дара речи. Первым пришел в себя Посланец:

— Кто же может знать ваш адрес, если вы и сами-то его не знаете? Эта Галактика, может, и не бесконечна, но все-таки она достаточно велика. Существо, не знающее своего Местожительства, не должно выходить из дома.

— Тогда я этого не знал, — сказал Кармоди.

— Вы могли спросить.

— Мне и в голову не приходило… Слушайте, вы должны мне помочь. Неужели так трудно выяснить, куда передвинулась моя планета?

— Это невероятно трудно, — сказал Клерк. — «Куда» — только одна из трех необходимых координат.

— А какие же две другие?

— Еще нам нужно знать «Когда» и «Которая». Мы называем их «Три К» Местожительства.

— Какая разница, называйте хоть Зеленым Сыром, — внезапно взорвался Кармоди. — Как находят дорогу домой другие существа?

— Они используют свой наследственный инстинкт гнезда, — сказал Посланец. — Между прочим, вы уверены, что у вас его нет?

— Не знаю, — ответил Кармоди.

— Откуда у него инстинкт гнезда? — вставил Приз негодующе. — Парень ведь никогда не покидал родной планеты! У него такой инстинкт просто не мог развиться.

— Справедливо. — Клерк устало вытер лицо. — Вот что получается, когда имеешь дело с низшими формами жизни. Будь проклята эта машина и ее благочестивые ошибки!

— Только одна на пять биллионов, — сказал Компьютер. — Честное слово, я не требую слишком многого.

— Никто вас не обвиняет, — вздохнул Клерк. — Собственно говоря, никто никого не винит. Но нам нужно решить, что с ним делать.

— Большая ответственность! — вздохнул Посланец.

— Конечно, — согласился Клерк. — А может, прикончить его, и дело с концом?

— Эй-эй! — крикнул Кармоди.

— О’кей, я согласен, — сказал Посланец.

— Что вам о’кей, то и мне о’кей, — присоединился Компьютер.

— Я не в счет, — сказал Приз. — Я пока еще не во всем разобрался, но в самой идее мне чудится что-то неправильное.

Кармоди произнес страстную речь о том, что он не хочет умирать и не должен быть убит. Он взывал к лучшим чувствам своих судей и принципу честной игры. Но его заявление было признано пристрастным и вычеркнуто из протокола.

— Придумал! — неожиданно сказал Посланец. — Что вы скажете об альтернативном решении? То есть давайте не убивать его. Давайте искренне и в полную меру наших сил поможем ему вернуться домой, живым и невредимым, в здравом уме и твердой памяти.

— Это мысль, — согласился Клерк.

— Таким способом, — продолжал Посланец, — мы явим образец величайшего милосердия, тем более бесценного, поскольку оно будет напрасным, так как, по всей видимости, наш клиент все равно по дороге будет убит.

— И поспешим, — сказал Клерк, — если не хотим, чтобы его убили у нас на глазах, прежде чем мы кончим этот разговор.

— А в чем дело? — встревожился Кармоди.

— Я все тебе потом объясню, — прошептал Приз. — Если, конечно, у тебя будет это «потом». А если найдется еще время, я расскажу тебе потрясающую историю о себе самом.

— Приготовьтесь, Кармоди! — воззвал Посланец.

— Я готов, — сказал Кармоди. — Надеюсь.

— Готов или нет, отчаливай!

И Кармоди отчалил.

Глава 6

Возможно, впервые в истории рода людского человек провалился на месте в полном смысле слова. Кармоди казалось, что сам он недвижим, а все вокруг разъезжается. Посланец и Клерк растаяли вдали. Галактический Центр стал плоским, похожим на скверно намалеванную театральную декорацию. Затем в ее левом верхнем углу появилась трещина и, расширяясь и удлиняясь, поползла по диагонали вниз. Края ее отогнулись, открывая кромешную тьму. И декорация, она же Галактический Центр, свернулась в два рулона. От Центра не осталось даже мусора.

— Не бойся, это все зеркала, — шепнул Приз.

Пояснение еще больше испугало Кармоди. Он старался держать себя в руках и еще крепче держал в руках Приз. Тьма стала абсолютной, беспросветной, безгласной и пустой — самый настоящий космос. Кармоди терпеливо перенес это превращение, хотя сколько оно длилось, он так и не понял.

Затем в один миг сцена вновь осветилась. Кармоди стоял на твердой земле. Перед ним высились горы, белые, как обглоданные кости. У ног лежала река застывшей лавы. Слабый ветер дул в лицо. Над головой висели три крошечных красных солнца.

Местность выглядела куда диковинней, чем Галактический Центр, но все же Кармоди почувствовал облегчение. Такие пейзажи видишь иногда во сне. Центр же был из ряда настоящих кошмаров.

Тут он спохватился, что в руках у него нет Приза — куда же он мог подеваться? Кармоди начал растерянно озираться и вдруг ощутил, что вокруг его шеи что-то обвилось… Маленький зеленый уж!

— Это я, — прошипела змейка. — Твой Приз. Просто я в другом образе. Форма, видишь ли, это функция среды, а мы, Призы, к среде чрезвычайно чувствительны. Так что не волнуйся, детка, я с тобой. Мы еще освободим Европу от корсиканского чудовища.

— Что-о?

— А ты ищи аналогии, — посоветовал Приз. — Видишь ли, доктор, мы, Призы, при всей глубине нашего интеллекта не обзавелись собственным языком. Да и к чему нам свой язык, если нас все равно раздают разным пришельцам? Я просто запускаю руку в склад твоих ассоциаций и выуживаю оттуда словечки, чтобы пояснить мою мысль. Ну как, пояснил я мою мысль?

— Не очень, — вздохнул Кармоди. — Потом разберусь.

— Вот и умница, — сказал Приз. — Слова могут показаться сперва туманными, но ты обязательно их дешифруешь. В конце концов, это же твои слова. У меня есть прелестный анекдот на эту тему, но, боюсь, теперь нам не до анекдотов. Похоже, очень скоро что-то произойдет.

— Что? Что произойдет?

— Кармоди, мон шер, нет времени все объяснять, нет времени объяснить даже самое необходимое, то, что ты обязан был знать, чтобы сохранить свою жизнь. Клерк и Посланец были так любезны…

— Эти убийцы и ублюдки!

— Не следует так легко осуждать убийство, — сказал Приз с упреком. — Это показывает беспечность твоей натуры. Я припоминаю дифирамб на эту тему, но процитирую его после. Так о чем я? Да, о Клерке и Посланце. Изрядно потратившись, эта достойная пара послала тебя именно в то место Галактики, где (вполне возможно) тебе помогут. Они вовсе не обязаны были это делать. Они запросто могли бы казнить тебя за будущие преступления или послать на твою планету, но только туда, где она была раньше и где ее, безусловно, нет сейчас. А могли и проэкстраполировать ее наиболее вероятное положение в данный момент и послать тебя туда. Но поскольку они неважные экстраполяторы, то и результат был бы неважным во всех отношениях. Так что, видишь ли…

— Да, но где я сейчас? — спросил Кармоди. — И что должно здесь произойти?

— Я к тому и веду, — сказал Приз. — Тебе, наверное, уже ясно, что эта планета называется Лурсис^[248]. У нее только один обитатель — Мелихрон^[249] Изначальный. Он живет здесь с незапамятных времен и будет жить дольше, чем можно себе представить. Мелихрон в своем роде, как бы это сказать, козырный туз. Он неповторим в своей изначальности, он вездесущ по своей природе, он многолик как индивидуум. Это о нем сложено:

— Ну тебя к черту, — огрызнулся Кармоди. — Треплешься, как целая сенатская подкомиссия, а толку ни на грош!

— Просто я волнуюсь, — плаксиво сказал Приз. — Черт возьми, человече, неужели ты думаешь, что я был готов ко всему этому? Я потрясен, я действительно потрясен, поверь мне. А объясняю все это тебе я только потому, что если мне не удастся взять бразды правления в свои руки, то весь этот чертов восковой шар рассыплется, как домик из червивых карт.

— Червовых, — рассеянно поправил его Кармоди.

— Червивых! — взвизгнул Приз. — Да ты видел хоть когда-нибудь, как рушится домик из червивых карт? Я-то видел, и зрелище это не из приятных.

— Знаешь ли, все это похоже на дешевый спектакль, — сказал Кармоди, не сдержав усмешки.

— Прекрати! — прошипел Приз с внезапнойзлостью. — Возьми себя в руки. Сосредоточься. Отрешись от суеты. Настрой подкорку на встречу со светилом. Вот он, славный Мелихрон!

Кармоди был почему-то спокоен. Он неторопливо оглядел колеблющийся ландшафт, но не увидел ничего нового.

— Так где же он?

— Мелихрон воплощается, чтобы иметь возможность говорить с тобой. Отвечай ему смело, но деликатно. Никаких намеков на его недостаток. Это разозлит его. Разумеется…

— Какой недостаток?

— Разумеется, ты помнишь о его ограничении. И сверх того, когда он задаст свой вопрос, отвечай очень осторожно.

— Постой! — крикнул Кармоди. — Ты совсем запутал меня. Какой недостаток? Какое ограничение? Какой вопрос?

— Не придирайся. Терпеть этого не могу, — сказал Приз. — Теперь баста! Помираю — спать хочу. Невыносимо оттягивал очередную спячку, и все из-за тебя. Валяй, козлик! И не позволь всучить себе деревянную печку!

С этими словами зеленая змейка потянулась, сунула себе хвостик в рот и погрузилась в сон.

— Ах ты, проклятый шут гороховый! — взорвался Кармоди. — Еще Призом называешься. Пользы от тебя, как от монет на глазах мертвеца.

Но Приз уже спал и не мог или не желал слышать ругань Кармоди. Впрочем, для перебранки уже не было времени. В следующий момент голая гора слева от Кармоди превратилась в огнедышащий вулкан.

Глава 7

Вулкан кипел и дымился, извергал пламя и швырял в черное небо ослепительные огненные шары, рассыпавшиеся миллионами раскаленных обломков. Каждый кусок дробился снова и снова, пока все небо не засияло, затмив три маленьких солнца.

— Ого-го-го! — воскликнул Кармоди.

Это было похоже на мексиканский фейерверк в парке Чапультепек, и Кармоди искренне восхитился.

Затем сверкающие глыбы обрушились в океан, который специально возник, чтобы поглотить их. Глубины его закипели, вздымая разноцветные столбы пара, которые, свиваясь, превратились в выпуклое облако, тут же пролившееся ливнем. Поднявшийся ветер собрал затем воды в гигантский смерч, толстоствольный, черный, с серебристыми отблесками. Смерч направился к Кармоди под аккомпанемент ритмичных ударов грома.

— Хватит! — завопил Кармоди.

Подойдя вплотную, смерч рассыпался, ветер и дождь умчались, гром затих, превратившись в зловещий гул. В гуле можно было различить звуки фанфар и лютни, причитание шотландской волынки и нежный стон арф. Инструменты звенели все тоньше и тоньше, причем мелодия стала напоминать торжественное вступление, звучащее в исторических боевиках фирмы «Метро-Голдвин-Майер», пока идут титры. Наконец был дан последний взрыв звука, света, цвета, движения и всякого прочего. Воцарилось молчание.

Пока шли финальные аккорды, Кармоди закрыл глаза. Он открыл их как раз вовремя. Звук, свет, цвет, движение и всякое прочее превратились в обнаженную человеческую фигуру.

— Привет! — сказал человек. — Я Мелихрон. Как вам нравится мой выход?

— Я сражен, — сказал Кармоди совершенно чистосердечно.

— В самом деле? — переспросил Мелихрон. — То есть вы в самом деле сражены? Не просто потрясены, да? Говорите правду, не щадите моего самолюбия.

— Честное слово, — сказал Кармоди. — Я ошеломлен.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказал Мелихрон. — Вы видели небольшое предисловие ко Мне. Я разработал его совсем недавно. Думаю (и я действительно так думаю), оно кое-что обо мне говорит, не правда ли?

— Бесспорно, — сказал Кармоди. Он силился понять, кого напоминает ему Мелихрон, но черная, как агат, идеально пропорциональная фигура стоявшего перед ним героя была полностью лишена индивидуальных черт. Особенным был только голос: чистый, озабоченный и слегка плаксивый.

— Конечно, все эти вступления — большая нелепость, — сказал Мелихрон. — Но ведь это моя планета. И если не пускать пыль в глаза на собственной планете, то где же еще ее пускать, а?

— Возражений быть не может, — сказал Кармоди.

— Вы и в самом деле так думаете? — переспросил Мелихрон.

— В самом деле и с полнейшей искренностью.

Некоторое время Мелихрон обдумывал ответ, а затем сказал отрывисто:

— Спасибо. Вы мне нравитесь. Вы — разумное, понимающее существо и не боитесь говорить вслух то, что думаете.

— Благодарю вас, — сказал Кармоди.

— Но я действительно так думаю, — настаивал Мелихрон.

— И я действительно благодарю вас, — повторил Кармоди, изо всех сил стараясь, чтобы его голос не дрожал.

— И я действительно рад, что вы прибыли. Моя интуиция (а я, видите ли, очень интуитивен и горжусь этим) подсказывает, что вы можете мне помочь.

У Кармоди чуть не сорвалось с языка, что он совсем не расположен помогать кому бы то ни было, ибо не в состоянии помочь себе самому в таком важном деле, как поиск дороги домой. Но он решил промолчать, боясь обидеть Мелихрона.

— Моя проблема, — заявил Мелихрон, — порождена моим положением. А положение у меня удивительное, единственное в своем роде, странное и многозначительное. Вы слыхали, должно быть, что вся эта планета целиком моя. Более того, я — единственное существо, способное здесь жить. Некоторые пробовали: создавали колонии, привозили животных, сажали растения. Все с моего соизволения, конечно, но тщетно. Чуждое этой планете вещество рассыпалось тонкой пылью, а мои ветры унесли ее в космос. Что вы думаете об этом?

— Поразительно! — воскликнул Кармоди.

— В самом деле поразительно. Ни одно существо не может здесь выжить, только я и мои продолжения, — подтвердил Мелихрон. — Меня чуть удар не хватил, когда я понял это.

— Воображаю себе, — сказал Кармоди.

— Я здесь с незапамятных времен, — продолжал Мелихрон. — Веками я жил, не мудрствуя лукаво, в образе амеб, лишайников, папоротников. Как хорошо и ясно все было в ту пору! Я жил, как в райском саду.

— Наверное, это было чудесно, — заметил Кармоди.

— Мне лично нравилось. Но, сами понимаете, это не могло продолжаться бесконечно. Я открыл эволюцию и сам стал эволюционировать, меняя мою планету, чтобы приспособить ее к себе. Я принимал множество обликов (иногда не очень приятных). Я познавал внешний мир, экспериментируя с объектами, которые там обнаружил. Я прожил много долгих жизней в телах высокоразумных существ галактики — человекоподобных, хтеризоподобных, олихордовых и многих других. Я осознал свою исключительность, и это стало причиной моего одиночества, с которым я не мог смириться. И я восстал!.. Я вступил в человеческую фазу развития, которая длилась миллионы лет. Воплотил себя в целые народы и позволил им (мужайтесь!), позволил моим народам воевать друг с другом. Почти тогда же я постиг секс и искусство. Привил то и другое моим народам, и начались веселые времена. Я разделился на мужчин и женщин, причем каждое естество было и самостоятельной единицей, и в то же время частицей меня. Я молился и размножался, предавался разврату, сжигал себя на кострах, устраивал сам себе ловушки, заключал с собой мирные договоры, женился на себе и разводился с собой, проходил через бесчисленные миниатюрные автосмерти и саморождения. Частицы меня подвизались в искусстве (некоторые весьма успешно), а также в религии. Они молились — мне, разумеется. И это было справедливо, поскольку я был причиной всех вещей. Я даже позволил им признавать и прославлять верховные существа, которые не были мной. Потому что в те дни я был чрезвычайно либерален.

— Это было очень разумно с вашей стороны, — сказал Кармоди.

— Да, я стараюсь быть разумным, — проговорил Мелихрон. — Я мог позволить себе стать разумным. Для этой планеты я был Богом. Да-да, нечего ходить вокруг да около: я был верховным существом, бессмертным, всемогущим и всеведующим. Все исходило от меня, даже ереси насчет моей сущности. Даже в крохотной травинке была частичка меня. Я создавал горы и наливал реки, был жизнью в семени и смертью в чумной бацилле. Я был причиной урожая и голода. Ни один волос не мог упасть помимо моей воли, ибо я был Тем, Кто Связывает и Развязывает, Единым и Многим, Тем, Кто Всегда Был, и Тем, Кто Всегда Будет.

— Это действительно кое-что, — сказал Кармоди.

— Да-да, — Мелихрон застенчиво улыбнулся. — Я был Ведущим Колесом Большого Небесного Велосипеда, как выразился один из моих поэтов. Это было прекрасно. Мои подданные писали пейзажи, а восходы и закаты для них создал я. Мой народ пел о любви, а любовь изобрел я. Чудесные дни, где вы?

— А почему бы вам их не вернуть? — спросил Кармоди.

— Потому что я вырос, — печально сказал Мелихрон. — Бессчетные эпохи я упражнялся в творении, а теперь стал вопрошать мои творения и себя самого. Мои священники вечно препирались между собой, дискутируя о моей природе и моих совершенствах. Я как дурак их слушал. Приятно послушать, как какой-нибудь богослов разглагольствует о тебе, однако это оказалось и опасно. Я сам начал дивиться своей природе и своим совершенствам. Я размышлял и занимался самоанализом. И чем больше я ломал голову, тем непостижимей себе казался.

— А почему вы не спросили себя? Ведь вы же были Богом? — удивился Кармоди.

— Вот в том-то и загвоздка, — вздохнул Мелихрон. — Мои творения не видели проблемы. Для них я оставался Богом, пути которого неисповедимы, но который тем не менее основной своей задачей считает воспитание и наказание всех этих существ, обладающих свободой воли (будучи, по сути, мною). Все, что я делал, было выше всякой критики, потому что это делал я. Ведь все мои действия, даже простейшие, были в конечном счете неисповедимы, поскольку неисповедим я сам. Другими словами, чтобы постичь смысл моих действий, необходимо было охватить всю реальность целиком, на что способен только Божественный разум. То есть мой. Примерно так преподносили все это и мои выдающиеся мыслители. И они добавляли еще, что полным пониманием я удостою их на небесах.

— Вы и небеса создали? — спросил Кармоди.

— Конечно. А также преисподнюю. — Мелихрон улыбнулся. — Вы бы видели лица этих существ, когда я воскрешал их в раю или в аду! Ведь на самом деле даже самые преданные не верили в потусторонний мир.

— Полагаю, вам нравилось это?

— Только поначалу. Но со временем надоело. Без сомнения, я немного тщеславен, но бесконечная неискренняя лесть надоела мне до отвращения. Ну скажите бога ради, зачем же восхвалять Бога только за то, что он выполняет свое Божественное назначение? С таким же успехом можно молиться муравью за успешное обделывание им своих муравьиных делишек. Это положение дел перестало меня удовлетворять. Я нуждался в самопознании, а видел лишь восторженные взгляды своих творений.

— И что же вы придумали?

— Да упразднил все!.. Стер жизнь с лица моей планеты — растительную, животную, всякую. Зачеркнул заодно и грядущее. Мне надо было подумать.

Потрясенный Кармоди только хмыкнул.

— Впрочем, я ведь ничего и никого не уничтожил, — торопливо сказал Мелихрон. — Я просто воссоединил в себе частицы себя. — Мелихрон ухмыльнулся. — У меня на планете было множество типов с безумными глазами, которые постоянно болтали насчет блаженного слияния со мной. Ну вот они и слились!

— Может быть, им это понравилось? — предположил Кармоди.

— Откуда я знаю? Единение со мной и есть я. Оно означает потерю сознания сознающим единение. В сущности это смерть, хотя звучит красивее.

— Необычайно интересно, — сказал Кармоди. — Но вы, кажется, хотели поговорить со мной насчет какой-то вашей проблемы?

— Именно! И я как раз подошел к ней. Понимаете, я перестал играть со своими народами, как ребенок с кукольным домиком, а затем уселся, фигурально говоря, чтобы все обдумать. Единственным предметом моих размышлений был, конечно, я сам. По-настоящему меня занимал только один вопрос: в чем мое предназначение? Могу ли я быть не Богом, а кем-то иным? Вот посидел я в должности Бога — никаких перспектив! Занятие для узколобого самовлюбленного эгоиста. Мне нужно что-то другое — осмысленное, лучше выражающее мое истинное «я». Я в этом убежден! Такова моя проблема и таков вопрос, который я вам задаю: что мне делать с самим собой?

— Та-ак! — протянул Кармоди. — Так-так. Вот в чем дело. — Он откашлялся и глубокомысленно почесал нос. — Тут надо как следует подумать.

— Время для меня не имеет значения, — сказал Мелихрон. — У меня в запасе вечность. А у вас, к сожалению, ее нет.

— А сколько у меня времени?

— Минут десять по вашему счету. А потом, знаете ли, может случиться нечто для вас неприятное.

— Что со мной случится? Что мне делать?

— Ну, дружба дружбой, а служба службой, — сказал Мелихрон. — Сначала вы ответите на мой вопрос, потом я на ваши.

— Но у меня только десять минут…

— Недостаток времени поможет вам сосредоточиться, — сказал Мелихрон. — К тому же это моя планета, и здесь все идет по моим законам. Будь это ваша планета, то и законы были бы вашими. Разумно, не правда ли?

— Пожалуй, — уныло согласился Кармоди.

— Девять минут, — напомнил Мелихрон.

Каково объяснять Богу, в чем его назначение, в особенности если вы атеист, подобно Кармоди? И можно ли разобраться в этом за девять минут, когда, как известно, богословам и философам не хватило многих столетий?

— Восемь минут, — сказал Мелихрон.

Кармоди открыл рот и начал говорить.

Глава 8

— Мне кажется, — начал Кармоди, — что решение вашей проблемы… э-э… возможно.

У него не было ни единой мысли. Он заговорил просто с отчаяния, надеясь, что сам процесс говорения породит мысль, поскольку у слов есть смысл, а во фразах смысла больше, чем в отдельных словах.

— Вам нужно, — продолжал Кармоди, — э… э… отыскать в себе самом предназначение, которое… могло бы иметь значение… для внешнего мира. Но, может быть, это невозможное условие, поскольку вы сами — мир и не можете стать внешним по отношению к самому себе?

— Могу, если захочу, — сказал Мелихрон веско. — Могу сотворить любую чертовщину, которая мне понравится, — ведь командую здесь я. Бог, знаете ли, совсем не обязан быть солипсистом.

— Верно, верно, верно, — поспешно сказал Кармоди. (Сколько минут у него осталось? Семь? Шесть? И что случится, когда истечет этот срок?) — Итак, мы установили, что ваших «я-имманентного» и «я-пребывающего» недостаточно для постижения себя, следовательно, они не полны, поскольку вы сами, пребывая в ипостаси Творца, сочли их неполными.

— В высшей степени логично, — согласился Мелихрон. — Вам следовало стать теологом.

— В данный момент я теолог, — сказал Кармоди. (Шесть минут? Или пять?) — Вот… Так что же вам делать?.. А вам никогда не приходило в голову, что всестороннее познание, как внутреннее, так и внешнее (если, конечно, такая вещь, как внешнее знание вообще существует), самого познания и есть ваша задача?

— Ну разумеется! — сказал Мелихрон. — Размышлениями я не ограничился и проштудировал все книги Галактики, проник в секреты Природы и Человека, исследовал отношения макрокосма и микрокосма и все такое прочее. Я способный… Правда, кое-что я уже позабыл — ну, там, секрет жизни или скрытый смысл смерти, но могу припомнить, если захочется. Но узнал я также и то, что само учение — суховатое и пассивное занятие, хотя иногда и попадаются любопытные сюрпризы. И узнал, что лично для меня учение не столь уж важно и ценно. Оказалось, что неведение не менее приятно.

— А может, вы по натуре художник? — предположил Кармоди.

— Я и через это прошел. Лепил из глины и плоти, рисовал закаты на холсте и на небе, писал книги словами и делами, музицировал на инструментах и сочинял симфонии для бурь. Думаю, получалось у меня неплохо, но я почему-то знал, что всегда останусь дилетантом. Мое всемогущество не оставляло места для ошибок, а полнота охвата мира реального не позволяла относиться всерьез к воображаемому миру искусства.

— Гм… Понимаю, — пробормотал Кармоди. (Минуты три, не больше!) — А не сделаться ли вам завоевателем?

— Зачем мне завоевывать то, чем я и так обладаю? — возразил Мелихрон. — А другие миры мне не нужны. Мое естество приспособлено к моей же окружающей среде, которая ограничена этой одной-единственной планетой. Обладание другими мирами заставит меня действовать против своей природы. А кроме того, какой мне прок от чужих миров, если я не знаю, что делать со своим?

— Да-да, проблема… Тут думать и думать, — протянул Кармоди, безрассудство которого уступило место отчаянию.

— Я размышлял несколько миллионов лет, — сказал Мелихрон. — Искал цель внешнюю для меня, но отвечающую моей внутренней природе. Искал указание, но нашел только себя.

Кармоди искренне пожалел бы Мелихрона, если бы его собственное положение не было таким отчаянным. Он окончательно запутался. Время истекало, но его страхи странным образом смешались с сочувствием к недовоплощенному божеству.

И тут его озарило. Пришедшее в голову решение было простым и ясным и годилось как для проблемы Мелихрона, так и для его собственной (что и говорило о его правильности). Понравится ли оно Мелихрону — другое дело. Но попробовать следовало.

— Мелихрон, — сказал отважно Кармоди. — Я решил вашу проблему.

— Действительно решили? — строго спросил Мелихрон. — То есть действительно решили на самом деле? Опасность не влияет на ваши слова? Ведь если ваше решение меня не удовлетворит, вы умрете через… 73 секунды.

— Опасность влияет лишь постольку, — величественно ответил Кармоди, — поскольку это влияние нужно для решения вашей проблемы.

— Прекрасно! Рассказывайте скорей! — оживился Мелихрон. — Скорее! Я так волнуюсь.

— Хотел бы, но не смогу, — сказал Кармоди. — Физически невозможно. Вы же убьете меня через шестьдесят или семьдесят секунд.

— Я? Я убью вас? О, небо! Вы и в самом деле считаете меня таким кровожадным? Нет, ваша смерть придет извне. Я к ней не имею никакого отношения. Но, между прочим, у вас осталось только двенадцать секунд.

— Не слишком много, — заметил Кармоди.

— Конечно, не слишком много! Но это мой мир, и я здесь командую всем. Временем в том числе. Я изменил пространственно-временной континуум как раз возле десятисекундной отметки. Для Бога это не сложно, только потом много подчистки. Ваши десять секунд будут потом оплачены двадцатью пятью годами моего локального времени. Достаточно?

— Более чем щедро, — сказал Кармоди. — Вы очень любезны.

— Для меня ничто. Теперь, пожалуйста, о главном: давайте ваше решение!

— Хорошо! — Кармоди набрал в грудь побольше воздуха. — Решение вашей проблемы вытекает из самой проблемы. Иначе и быть не может. Каждая проблема должна содержать в себе зерно решения.

— Должна? — переспросил Мелихрон.

— Обязательно должна, — твердо сказал Кармоди.

— Ладно. Примем ваше допущение. Дальше.

— Рассмотрим ваше положение, — продолжал Кармоди. — Рассмотрим его внешние и внутренние аспекты. Вы — Бог планеты, но только этой планеты. Вы всемогущ и всеведущ, но только здесь. Ваши интеллектуальные достижения поразительны, и вы ощущаете потребность служить чему-то внешнему по отношению к вам. Но в других мирах ваши таланты бесполезны, а здесь, кроме вас, никого нет.

— Да-да, именно так! — воскликнул Мелихрон. — Но вы пока не сказали, что же мне делать.

Кармоди еще раз глубоко вздохнул.

— Что делать? Использовать ваши великие дарования! Использовать здесь, на вашей планете, где они принесут максимальный эффект, и использовать (ибо таковы ваши сокровенные стремления) на благо другим.

— На благо другим? — переспросил Мелихрон.

— Все указывает именно на это, — сказал Кармоди. — Даже самый поверхностный анализ вашего положения позволяет вынести вердикт. В многоликой Вселенной вы одиноки, и чтобы направить свои силы вовне, должно быть нечто внешнее по отношению к вам. Однако ваша сущность не позволяет вам выйти к этому внешнему. Значит, внешнее само должно прийти к вам. А когда оно придет, каково будет ваше отношение к нему? Это тоже ясно. Поскольку в своем мире вы всемогущи, то никакие помощь или действия вам не нужны, но вы можете помогать или содействовать другим. Это и есть единственное возможное отношение между вами и внешним миром.

Мелихрон надолго задумался, а потом сказал:

— Ваши аргументы убедительны, и я почти со всем согласен. Но тут есть и трудности. Существа из внешнего мира редко проходят по этому пути. Вы — первый за два с четвертью оборота Галактики.

— Да, придется потерпеть, — согласился Кармоди. — Но вам-то терпеть легче: ведь вы можете изменять время. Что же касается числа посетителей, то, сами понимаете, количество не влияет на качество. Не стоит гнаться за большими числами. И человек, и Бог делают свое дело, вот что важно. А каков объем работы — не имеет значения.

— Однако беда прежняя: дело есть, а для кого его делать?

— Позвольте почтительно напомнить, что у вас есть я. Я пришел извне. У меня есть проблема. Своя. Пожалуй, даже не одна. Решить их мне не под силу. Не знаю, как вам. Но подозреваю, что и для вас это было бы серьезной пробой сил.

Мелихрон задумался, и надолго. У Кармоди зачесался нос, и он с трудом удержался, чтобы не почесать его. Он ждал; ждала и вся планета. Наконец Мелихрон поднял свою агатово-черную голову.

— Здесь что-то есть, — сказал он.

— Приятно это слышать, — тут же отозвался Кармоди.

— Да, в самом деле. Ваше решение представляется мне и неизбежным, и элегантным. Мне кажется, что Судьба, которая управляет людьми, планетами и богами, так и судила, чтобы я, Создатель, был создан без проблем, а вы, создание, созданы с проблемой, которую может решить только Бог. И чтобы вы прожили свою жизнь, ожидая встречи со мной для решения вашей проблемы, а я прождал здесь половину вечности, пока не придете ко мне вы со своей проблемой!

— Ничуть не удивлен, — сказал Кармоди. — Хотите узнать, в чем моя проблема состоит?

— Я уже разобрался, — сказал Мелихрон. — На самом деле благодаря моим выдающимся интеллекту и опыту я знаю о ней гораздо больше вас. На первый взгляд ваша проблема заключается в том, как вам попасть домой.

— Именно в этом.

— Нет, не только в этом. Я ничего не говорю просто так. На первый взгляд вам нужно узнать «Куда», «Когда» и на «Какую Землю», вам нужен способ попасть туда, и вам нужно попасть туда в том же самом состоянии, в котором вы пребываете сейчас. Даже если бы это было все…

— А что еще?

— А еще смерть, которая преследует вас по пятам.

— Ох! — вздохнул Кармоди. У него подогнулись колени, и Мелихрон заботливо сотворил для него кресло, гаванскую сигару, бутылку рома «Коллинз», пару войлочных шлепанцев и халат.

— Удобно? — спросил он.

— Очень.

— Теперь, прошу вас, будьте как можно внимательней. Я объясню ваше положение кратко и ясно, используя только часть моего интеллекта, а остальное направлю на поиск возможных решений. Слушайте и постарайтесь понять все сразу, не переспрашивая. У вас очень мало времени.

— Но вы же растянули десять секунд на двадцать пять лет, — напомнил Кармоди.

— Время — хитрая штука, даже для меня, — сказал Мелихрон. — Из тех двадцати пяти восемнадцать уже израсходованы, а остальные идут с поразительной быстротой. Слушайте внимательно, ваша жизнь зависит от этого.

— Хорошо, — сказал Кармоди. Раскурив сигару, он откинулся на спинку кресла. — Я готов.

— Прежде всего вы должны понять, — начал Мелихрон, — природу той неумолимой смерти, которая идет за вами по пятам.

Кармоди подавил внезапную дрожь и приготовился слушать.

Глава 9

— Самый фундаментальный принцип Вселенной, — начал Мелихрон, — заключается в том, что одни виды пожирают другие. Печально, но факт. Еда — основа жизни, добывание питательных веществ — начало всех начал. Отсюда вытекает Закон Пожирания, который можно сформулировать так: каждый данный вид, крупный или мелкий, пожирает один или несколько других видов и пожирается одним или несколькими видами.

Ситуация эта универсальна, причем она может быть смягчена или, напротив, осложнена рядом обстоятельств. Например, виды, обитающие в вашем мире, находятся в состоянии Равновесия и проживают свой жизненный срок, несмотря на пожирание пожирателями. Это Равновесие выражается величиной ПП, то есть отношением Побед и Поражений. Но если виды или представители вида перемещаются в чуждую или экзотическую среду, ПП неизбежно изменяется. Изредка бывает временное улучшение ситуации Ем-Едят (ПП=ЕЕ+1). Типичнее, однако, ухудшение (ПП=ЕЕ-1).

Это и случилось с вами, Кармоди. Вы ушли из своей привычной среды обитания и одновременно ушли от привычных врагов. Автомобили не гонятся за вами, вирусы не пробираются к вам в кровь, а полисмены не стреляют в вас по ошибке. Вы избавлены от земных опасностей, а к галактическим невосприимчивы.

Но улучшение ситуации (ПП=ЕЕ+1) было, к сожалению, временным. Железные законы равновесия уже начали действовать: и вы сами не можете обойтись без охоты, и на вас должны охотиться. Пожирание — необходимо. Вне Земли вы уникальны, и рожденный для вас хищник тоже уникален. Ваш хищник порожден универсальным законом как его персонификация и воплощение. Он кармодияден, то есть может есть вас, и только вас. Его форма и размеры целиком определяются вашими характеристиками. Даже не видев его, мы знаем, что его челюсти устроены так, чтобы грызть одних Кармоди, лапы расположены так, чтобы хватать и сжимать только таких, как вы, Кармоди, а его желудок рассчитан на переваривание исключительно Кармоди. Все его естество создано так, чтобы обеспечить преимущество перед вами…

Вы оказались в уникальном положении, Кармоди, поэтому уникален и ваш хищник. Вас преследует именно ваша смерть, Кармоди, и гонит ее чувство столь же сильное, как и ваше отчаяние. Вы и ваш хищник неразрывно связаны. Если он схватит вас, вы погибли. Но если вам удастся вернуться к привычным врагам вашей родной планеты, то погибнет ваш хищник — из-за отсутствия кармодической пищи. Больше мне сказать вам нечего. Я не могу предсказать всех его уловок и хитростей, не могу предсказать и ваши трюки. Мне остается только уведомить вас, что преимущество всегда на стороне охотника, хотя бывали случаи и удачного бегства… Такова ситуация, Кармоди. Вы меня хорошо поняли?

Кармоди вздрогнул, словно его только что разбудили.

— Понял, — с трудом выговорил он. — Не все, но большую часть.

— Хорошо, что поняли, — сказал Мелихрон, — потому что времени больше нет. Вы должны сейчас же покинуть планету. Даже на собственной планете я не могу отменять универсальные законы природы.

— А вы не можете отправить меня на мою Землю?

— Мог бы, будь у меня больше времени, — сказал Мелихрон. — Конечно, мог бы. Но это нелегко. Надо определить все три «К», а они влияют друг на друга. Сначала надо точно определить, Куда ушла ваша планета к настоящему моменту, затем узнать, Какая из альтернативных Земель — ваша, и еще вычислить темпоральные характеристики вашей личной мировой линии, чтобы найти Когда. Потом еще надо учесть взаимное влияние эффекта временных трещин и фактора удвоения. В результате при известном везении я мог бы вернуть вас в ваш собственный мир (удивительно деликатная операция), не разрушив все мироздание.

— Вы можете это сделать? — спросил Кармоди.

— Нет. Времени уже нет. Но я отошлю вас к моему другу Модсли. Он сможет вам помочь.

— К вашему другу?

— Ну не совсем к другу, — Мелихрон замялся, — скорее к знакомому. Хотя даже это — слишком сильное определение для наших отношений. Видите ли, однажды, некоторое время тому назад, я собирался покинуть свою планету, чтобы познакомиться с другими мирами. Если бы я сделал это, я встретился бы с Модсли. Путешествие мое не состоялось, и потому я так и не встретился с Модсли. Но мы оба знали, что если бы я в это путешествие отправился, то мы бы обязательно встретились. Обменялись бы новостями, потолковали о том о сем, отпустили бы шутку-другую и расстались с теплым чувством.

— По-моему, узы, связывающие вас, слишком уж эфемерны, — усомнился Кармоди. — Не могли бы вы отправить меня к кому-нибудь другому?

— Боюсь, что нет, — сказал Мелихрон. — Модсли — мой единственный друг. А дружба потенциальная ничем не хуже реальной. Уверен, что Модсли позаботится о вас.

— А если… — начал было Кармоди, но тут же заметил, что за его левым плечом возникает Нечто — огромное, темное, угрожающее. Он понял, что отпущенное ему время истекло.

— Иду! — крикнул он. — И спасибо за все!

— Не стоит благодарности, — ответил Мелихрон. — Ведь это моя Вселенская миссия — помогать чужестранцам. Удачи вам, Кармоди!

Огромное и грозное Нечто начало уплотняться, но прежде, чем оно окончательно оформилось, Кармоди исчез.

Глава 10

Кармоди очутился на зеленом лугу. Был, должно быть, полдень, ибо ослепительно яркое оранжевое солнце стояло прямо над головой. Поодаль, в высокой траве, паслось небольшое стадо пятнистых коров. За лугом темнела опушка леса.

Кармоди медленно огляделся. Луга окружали его со всех сторон, а лес обрывался густым подлеском. Слышался собачий лай. Вдали виднелись горы — длинный изрезанный хребет со снежными вершинами. Седые облака цеплялись за их склоны.

Уголком глаза он заметил, как в траве мелькнуло что-то рыжее. Кармоди обернулся. Ему показалось, что это лиса. Она посмотрела на него с любопытством и пустилась наутек к лесу.

«Похоже на Землю», — подумал Кармоди и тотчас же вспомнил о Призе, который перед этим был впавшей в спячку зеленой змейкой. Ощупал шею — Приза не оказалось.

— А я тут!

Кармоди оглянулся и увидел маленький медный котелок.

— Это ты? — переспросил Кармоди, недоверчиво щупая котелок.

— Конечно. Ты что, не можешь узнать свой собственный Приз?

— Э-э… Ты того… несколько изменился…

— Да, изменился, — сказал Приз. — Но моя сущность, мое истинное «я» никогда не меняется. В чем дело?

Кармоди заглянул в котелок и чуть не выронил его. Внутри была ободранная и полупереваренная тушка маленького животного, может быть, котенка.

— Что это у тебя там внутри? — спросил Кармоди.

— Завтрак, конечно, мог бы и догадаться, — сказал Приз. — Перехватил кое-что по дороге.

— О!

— Призам ведь тоже нужно есть, — язвительно добавил Приз. — А также отдыхать, заниматься спортом и сексом, иногда пропускать рюмочку и, конечно, опорожнять кишечник. Обо всем этом ты даже не подумал.

— Но у меня с собой ничего не было, — смутился Кармоди.

— А вам тоже нужно все это? — удивленно переспросил Приз. — Впрочем, да, конечно же, нужно. Странно, но я до сих пор воспринимал тебя как некую отвлеченную фигуру без житейских потребностей.

— Я о тебе думал то же самое! — признался Кармоди.

— Это неизбежно, по-видимому, — согласился Приз. — Гости из других миров, видимо, представляются всем этакими… монолитными, без желудка и кишок. Но и сами они делают ту же ошибку.

— Я сразу же начну о тебе заботиться, как только выпутаюсь из этой катавасии, — пообещал Кармоди, почувствовав внезапную симпатию к своему Призу.

— Ладно, старик, не обижайся на шпильки, — сказал Приз. — Ты не возражаешь, если я доем свой завтрак?

— Давай, продолжай.

Кармоди заглянул было в котелок — ему захотелось посмотреть, как будет перевариваться ободранное животное, но тут же отвернулся. Оказалось, что он слишком брезглив.

— Чертовски вкусно, — сказал Приз. — Оставить тебе кусочек?

— Нет, не надо, я не хочу есть. Ты только скажи, что это такое?

— Мы называем их «орити», — сказал Приз. — Это такая порода гигантских грибов. Очень вкусны и сырые, и сваренные в собственном соку. Лучший сорт — белые с крапинками, они вкуснее, чем зеленые.

— Я запомню, — пообещал Кармоди. — Возьму, если они попадутся. А земляне могут их есть?

— Думаю, что могут, — сказал Приз. — И, между прочим, если тебе повезет, ты услышишь, как орити, перед тем как его съедят, декламирует стихи.

— Какие стихи?

— Орити — хорошие поэты.

Кармоди поперхнулся. Беда с этими экзотическими формами жизни! Думаешь, что разобрался во всем, а оказывается, ничего не понимаешь. И наоборот, кажется, что тебя мистифицируют, а на самом деле все проще простого.

«В самом деле, — подумал он. — Может быть, потому-то чужаки и кажутся такими чуждыми, что в глубине они похожи на нас. Сначала это забавляет, потом раздражает».

— Уррп! — произнес Приз.

— Что?

— Я просто рыгнул. Извини, пожалуйста. Но, как бы то ни было, старик, ты должен признать, что я провернул все очень ловко.

— Что провернул?

— Ну конечно, беседу с Мелихроном, — сказал Приз.

— Ты провернул? Ты спал, черт побери! Это я один сумел его…

— Не хочется спорить с тобой, — сказал Приз, — но боюсь, что ты заблуждаешься. Я заснул исключительно для того, чтобы сосредоточиться на решении проблемы Мелихрона.

— Ты с ума сошел! — обиделся Кармоди.

— Чистейшая правда, — настаивал Приз. — А откуда же взялся весь этот длинный ряд аргументов, которым ты с неопровержимой логикой определил предназначение Мелихрона в мироздании?

— Откуда? Из моей головы.

— А разве раньше когда-нибудь тебе удавалось так логично рассуждать о месте Бога в мироздании и его предназначении?

— В колледже я был первым по философии.

— Большое дело, — хихикнул Приз. — Нет, Кармоди, для такой аргументации у тебя просто не хватает подготовки и интеллекта. Это не в твоем духе.

— Не в моем духе? Да у меня превосходные данные для экстраординарных логических построений!

— Экстра-ор-ди-нар-ное — какое красивое слово!

— Да, все это я придумал. Я думал. Я помню свои мысли, — настаивал Кармоди.

— Ну как хочешь, — согласился Приз. — Я не представлял, что это для тебя так важно. Скажи, а ты никогда не говоришь сам с собой, не смеешься и не плачешь беспричинно?

— Никогда, — сдержавшись, ответил Кармоди. — А ты не летаешь во сне и не воображаешь себя святым?

— Нет, конечно.

— Уверен?

— Вполне.

— Тогда вопрос не требует дальнейшего обсуждения, — заявил Кармоди, чувствуя почему-то себя победителем. — Но мне хотелось бы узнать еще кое— что.

— Что? — настороженно спросил Приз.

— Ты тогда упоминал о каком-то недостатке Мелихрона и о его ограничении. В чем они заключаются?

— По-моему, и то и другое совершенно очевидно, — сказал Приз.

— Не для меня.

— Подумай часок-другой, может, до тебя и дойдет.

— Да ну тебя к черту! Скажи толком!

— Так и быть, — сказал Приз. — Единственным недостатком Мелихрона является его хромота. Дефект врожденный, и Мелихрон хромает с самого начала начал, хромает во всех своих воплощениях.

— А его ограничение?

— Сам он не может узнать о своей хромоте. Будучи Богом, он отвергает сравнительный метод исследования. И все, кого он сотворил, были созданы по его образу и подобию; в случае Мелихрона это означает, что все они были хромыми. С внешним миром он почти не общался и потому уверен, что все хромые — нормальны, а нехромые — существа с забавным изъяном. Между прочим, неумение сравнивать — один из немногих пороков божества. Таким образом, основной характеристикой Бога является его самодостаточность, и, каковы бы ни были его возможности, все они ограничены его внутренним миром. Полный контроль над контролируемым, полное знание познаваемого — вот первые шаги к тому, чтобы стать Богом. Учти, если сам захочешь попробовать.

— Что? Стать Богом?

— А почему бы и нет? Профессия как профессия, только титул громкий. Согласен, быть Богом нелегко. Но и не труднее, чем стать первоклассным поэтом или инженером.

— По-моему, ты спятил. — Кармоди ощутил в себе религиозный трепет, который никак не вязался с его атеизмом.

— Ничуть. Просто я знаю мир лучше, чем ты. Но сейчас тебе стоило бы приготовиться.

Кармоди быстро обернулся и увидел вдалеке три фигуры, медленно пересекающие луг. За ними, на почтительном расстоянии, следовала небольшая свита.

— Тот, что в середине, Модсли, — сказал Приз. — Он всегда очень занят, но чтобы выслушать тебя, время у него найдется.

— Нет ли и у него каких-нибудь недостатков или ограничений? — язвительно спросил Кармоди.

— Если и есть, они не имеют значения, — ответил Приз. — Когда имеешь дело с Модсли, сталкиваешься с совсем иными проблемами.

— Он похож на человека, — сказал Кармоди, когда фигуры приблизились.

— Конечно, похож, — согласился Приз. — Просто в этой части Галактики человеческий облик вполне обычен.

— Ну и как мне следует с ним держаться? — спросил Кармоди.

— Не знаю, что и сказать, — ответил Приз. — Модсли слишком чужд для меня, чтобы понять и предсказать его поведение. Но все же кое-что тебе посоветовать я могу. Не сомневайся, твой человеческий облик наверняка привлечет его внимание и произведет на него впечатление.

— А как же!

— Здесь все не так просто. Модсли — чрезвычайно занятое существо и всегда погружен в раздумья. Он — очень опытный и эрудированный инженер, но склонен к некоторой рассеянности, особенно когда проверяет какую-нибудь новую идею.

— Что ж, это не так страшно.

— Отнюдь. Все это можно было бы считать безобидной слабостью, но из-за своей рассеянности Модсли склонен рассматривать все, что ему попадется, как материал для своих опытов. Мой приятель Дьюер Хардинг был как-то приглашен к нему в гости. К несчастью, бедный Дьюер не привлек его внимания.

— И что же произошло?

— Модсли использовал его в одном из своих проектов. Конечно, без всякого злого умысла. Он превратил бедного Дьюера в три поршня и коленчатый вал нового поршневого двигателя. Дьюер теперь выставлен в Модслиевском музее истории двигателей.

— Ужас какой! — сказал Кармоди. — И ничем нельзя помочь?

— Никто не берется указывать Модсли на его ошибки. Он терпеть не может признавать ошибки, совершенно выходит из себя. — Должно быть, Приз взглянул на лицо Кармоди, потому что он тут же добавил: — Не нужно заранее тревожиться! Модсли совсем не злой. Наоборот, он добродушный малый. Любит, когда его хвалят, как и все, но ненавидит лесть. Так что говори с ним свободно и прямо. Если согласен — соглашайся, не согласен — возражай, только не упрямься и не впадай в критиканство. Короче, соблюдай умеренность, пока не дойдешь до крайности.

Кармоди хотел было сказать, что давать такие советы — все равно что не давать их вообще. А на самом деле даже хуже: дополнительная нервотрепка. Но возражать было некогда. Модсли был уже совсем рядом — высокий, седовласый, в джинсах и кожаной куртке. Он шагал напрямик, оживленно разговаривая с двумя спутниками, одетыми в обычные деловые костюмы.

— Добрый день, сэр, — отчетливо сказал Кармоди. Он шагнул было вперед, но тут же отскочил в сторону. Увлеченная разговором троица чуть было не сшибла его с ног.

— Скверное начало, — шепнул Приз.

— Заткнись! — прошипел Кармоди и поспешил за Модсли.

Глава 11

— Значит, это она и есть, Орин? — спросил Модсли.

— Да, сэр, — гордо ответил Орин, шагавший слева. — Ну и как вы ее находите, сэр?

Модсли медленно обвел взглядом луга, горы, солнце, реку, лес. Его лицо было непроницаемым.

— А вы что думаете, Бруксайд?

— Ну, сэр, — запинаясь, начал Бруксайд, — думаю, мы с Орином сделали хорошую планету. Право же, хорошую, если учесть, что это наша первая самостоятельная работа.

— И вы с ним согласны, Орин?

— Конечно, сэр.

Модсли нагнулся и сорвал травинку. Понюхал ее, отбросил. Ковырнув каблуком землю, он пристально посмотрел на сияющее солнце и процедил сквозь зубы:

— Я поражен, воистину поражен… Но самым неприятным образом! Я поручил вам построить мир для одного из моих клиентов, а вы преподносите мне это! И вы всерьез считаете себя инженерами?

Помощники замерли, как мальчишки при виде розги.

— Ин-же-не-ры! — отчеканил Модсли, вложив в это слово добрую тонну презрения. — «Творчески мыслящие, но практичные специалисты, способные построить планету когда и где угодно». Вам знакомы эти слова?

— Они из рекламной брошюры, сэр, — сказал Орин.

— Правильно, — кивнул Модсли. — И вы считаете, что это вот — достойный образчик «творческого и практичного» подхода к делу?

Оба молчали. Затем Бруксайд выпалил:

— Да, сэр, считаем! Мы внимательно изучили техническое задание. Заказ был на планету типа 34Вс4 с некоторыми изменениями. Именно это мы и выстроили. Конечно, здесь только уголок планеты. Но все же…

— Но все же я и по нему могу судить о том, что вы тут наворотили. Какой обогреватель вы поставили, Орин?

— Солнце типа О5, сэр. Оно полностью соответствует условиям заказа.

— Ну и что? Заказу соответствует, но вам, кроме него, дана смета на постройку этой планеты! И о ней надо помнить! Если вы не уложитесь, у вас не будет прибыли. А отопление — самая большая статья расходов.

— Мы это помним, сэр, — сказал Бруксайд. — Вообще-то нам не хотелось ставить солнце типа О5 в однопланетную систему. Однако требования по свету и теплу…

— Да вы хоть чему-нибудь у меня научились? — вскричал Модсли. — Тип О5 — явное излишество. Вы, там, — он подозвал рабочих. — Снимите!

Рабочие быстро установили складную лестницу. Один держал ее, другой раздвигал — в сто раз, в тысячу, в миллион. А еще двое побежали по лестнице вверх так же быстро, как она росла.

— Осторожней! — крикнул Модсли. — Надеюсь, вы надели рукавицы? Эта штука горячая.

Рабочие — там, на самом верху лестницы, — отцепили солнце, свернули в трубку и сунули в футляр с надписью: «Светило. Обращаться с осторожностью!» Крышка закрылась, и все погрузилось в темноту.

— Есть тут у кого-нибудь голова на плечах? — вспылил Модсли. — Черт возьми! Да будет свет!

И стал свет.

— О’кей, — сказал Модсли. — Это солнце О5 — на склад! Для такой планеты хватит звезды G-13.

— Но, сэр, — нервно заметил Орин, — она недостаточно горяча.

— Знаю, — сказал Модсли. — Тут и нужен творческий подход. Придвиньте звезду поближе, и тепла хватит.

— Да, сэр, хватит, — вмешался Бруксайд. — Но звезда G-13 испускает PR-лучи, интенсивность которых на небольшом расстоянии превышает допустимые границы. Это может привести к гибели всего будущего населения планеты.

— Вы что, хотите сказать, что мои звезды G-13 небезопасны? — спросил Модсли оченьмедленно и отчетливо.

— Нет, я имел в виду не это, — замялся Орин. — Я хотел сказать только, что они могут быть небезопасны, как и всякая вещь во Вселенной, если не принять надлежащие меры предосторожности.

— Ну, это ближе к истине, — согласился Модсли.

— Меры предосторожности в данном случае, — пояснил Бруксайд, — это защитная свинцовая одежда весом 50 фунтов. Но поскольку каждый индивидуум данной расы весит около восьми, такая одежда для них непрактична.

— Это их забота, — сказал Модсли. — Не наше дело учить их жить. Разве должен я отвечать, если кто-нибудь ушибет пальчик о камень, который поставлен мной на этой планете? Кроме того, им вовсе не обязательно носить свинцовые скафандры. Они могут купить (за особую плату, конечно) мой превосходный солнечный экран, который полностью отражает PR-лучи.

Оба помощника улыбнулись. Орин робко сказал:

— Боюсь, что эта раса не из богатых. Вряд ли ваш экран им по карману.

— Ну не сейчас, так позже, — сказал Модсли. — И ведь радиация PR действует не мгновенно. Даже при ней средний срок жизни у них составит 9,3 года. Кое-кому хватит.

— Да, сэр, — сказали оба инженера без особой радости.

— Далее, — продолжал Модсли. — Какова высота гор?

— В среднем шесть тысяч футов над уровнем моря, — ответил Бруксайд.

— По меньшей мере, три тысячи футов лишку, — сказал Модсли. — Вы думаете, что горы растут у меня на деревьях? Укоротите и вершины отправьте на склад!

Пока Бруксайд записывал все это в блокнот, Модсли продолжал ворчать, расхаживая взад и вперед:

— Какой срок жизни у этих деревьев?

— Восемьсот лет, сэр. Это новейшая модель дубояблони. Дают фрукты, орехи, освежающий напиток, тень, три вида ценного сырья, могут служить великолепным строительным материалом, закрепляют почву и…

— Вы что, хотите, чтобы я обанкротился? — закричал Модсли. — Двести лет — предостаточно для дерева. Откачайте три четверти их жизненной силы и слейте в бак!

— Этого срока не хватит для осуществления всех запланированных функций, — возразил Орин.

— Ну и сократите список! Орехи, тень, и достаточно. Незачем делать из каждого дерева чертов сундук с сокровищами! Ну а этих коров кто там расставил?

— Я, сэр, — признался Бруксайд. — Я думал, что местность с ними… ну, выглядит как-то уютнее.

— Болван! — рявкнул Модсли. — Местность должна выглядеть уютной только до продажи, но никак не после. Эта планета продана немеблированной. Отправьте коров в чан с протоплазмой.

— Есть, сэр, извините. — Орин склонил голову. — Что еще?

— Еще сто тысяч глупостей. Надеюсь, вы и сами способны во всем разобраться. Например, это что? — он указал на Кармоди. — Статуя или еще что-нибудь? Он что, должен спеть песню или стихи прочесть, когда появятся жители?

Кармоди сказал:

— Сэр, я не часть обстановки. Меня прислал ваш друг… э-э, Мелихрон. Я ищу дорогу домой…

Но Модсли его не слушал. Пока Кармоди пытался что-то объяснить, он уже распоряжался:

— Что бы то ни было, все равно! В контракте это не оговорено. Туда же, в протоплазму, вместе с коровами!

— Эй! — завопил Кармоди, когда его поволокли рабочие. — Эй, подождите минутку! Я не часть этой планеты! Мелихрон прислал меня! Подождите! Постойте! Послушайте!

— Вам бы надо со стыда сгореть! — кричал на помощников Модсли, не обращая внимания на вопли Кармоди. — Что это? Кто додумался? Еще одна из ваших декоративных штучек, Орин?

— Нет! — крикнул Орин. — Я его сюда не ставил.

— Значит, это ваша работа, Бруксайд?

— Впервые в жизни вижу его, сэр.

— Н-да, — задумался Модсли. — Вы оба дураки, но врунами не были никогда. Эй! — крикнул он рабочим. — Тащите его назад.

— Все в порядке, сэр, возьмите себя в руки, — сказал он дрожащему Кармоди. — Терпеть не могу истерик! Вам лучше? Ну вот и отлично! Так как же вы попали в мои владения и почему я не должен превращать вас в протоплазму?

Глава 12

— Ясно, — сказал Модсли, когда Кармоди закончил свой рассказ. — Поистине занятная история, хотя вы излишне все драматизируете. Значит, вы ищете планету, которая называется Земля?

— Именно так, сэр.

— Земля? — Модсли почесал лоб. — Ну, кажется, вам повезло. Припоминаю такое место.

— Неужели, мистер Модсли?

— Да-да, конечно, — уверенно сказал Модсли. — Маленькая зеленая планета, и на ней кормится раса мономорфных гуманоидов, похожих на вас. Правильно?

— Совершенно верно! — вскричал Кармоди.

— У меня хорошая память на такие дела, — продолжал Модсли. — А в данном случае причина особая. Дело в том, что это я создал вашу Землю.

— В самом деле, сэр? Создали Землю?

— Да, я отлично помню это, потому что в процессе создания я попутно изобрел науку. Возможно, эта история покажется вам любопытной… А вы, — он обернулся к помощникам, — вы, надеюсь, сделаете для себя полезные выводы.

История сотворения Земли

— Я был тогда скромным подрядчиком, — начал Модсли. — Ставил то там, то тут планетку-другую, изредка, в лучшем случае, карликовую звезду. С заказами было туго, клиенты попадались капризные, придирались, задерживали платежи и спорили из-за каждой мелочи: «Переделай тут, переделай там, и почему это вода течет вниз, а не вверх, и почему тяготение велико, и зачем горячий воздух поднимается, когда лучше бы ему опускаться?» И тому подобное.

А я тогда был совсем наивным и принимался им все объяснять — с эстетической и с практической точки зрения. Вскоре на вопросы и ответы у меня стало уходить больше времени, чем на работу. Сплошные тары-бары! И я начал понимать, что нужно что-то изменить, но что именно, никак не мог сообразить.

И вот как раз перед этим проектом «Земля» мне пришли в голову кое-какие мысли насчет объяснений с клиентами. Помню, я как-то сказал себе: «Форма вытекает из содержания». И мне понравилось, как это звучит. «Почему же форма должна вытекать из содержания?» — спросил я себя тогда и сам же себе ответил: «Потому что это непреложный закон природы и одна из фундаментальных аксиом прикладной науки». Мне понравилось, как звучит и это утверждение, хотя особого смысла тут не было.

Но не в смысле суть. Суть в том, что я сделал открытие. В мою бытность рекламным агентом и коммивояжером мне не раз приходилось исправлять ошибки, а тут я изобрел хитрый фокус под названием «доктрина научного детерминизма». Земля была пробным камнем, потому я ее и запомнил. Пришел ко мне заказывать планету высокий бородатый старик с пронзительным взглядом. (Так начиналась ваша Земля, Кармоди.) С работой я справился быстро, кажется, дней за шесть, и думал уже, что все трудности позади. Как и здесь, это был обычный заказ с проектом и сметой, и, как и здесь, я кое-что урезал. Но вы бы послушали этого заказчика! Можно было подумать, что я обобрал его до нитки, глаза украл с лица.

«Почему столько ураганов?» — приставал он.

«Это часть вентиляционной системы», — ответил я. (По правде говоря, я тогда немного торопился и попросту забыл поставить в атмосфере предохранительный клапан.)

«Три четверти планеты залито водой! — брюзжал он. — Я же ясно поставил в условиях, что отношение суши к воде — четыре к одному!»

«Но мы не можем себе этого позволить», — объяснил я. (А я давно засунул куда-то его дурацкие условия. Никогда не храню эти смехотворные проекты на одну планетку.)

«И такую крошечную сушу вы заполнили пустынями, болотами, джунглями и горами!»

«Это сценично», — отметил я.

«Плевал я на сценичность! — гремел этот тип. — Один океан, дюжина озер, несколько рек, одна-две горных цепи — этого вполне достаточно, чтобы украсить местность и создать хорошее настроение. А вы что мне подсунули? Брак!»

«На то есть причина», — сказал я. (На самом деле нельзя было уложиться в смету, не подсунув среди прочего подержанные горы, океан и парочку пустынь, которые я купил по дешевке у межпланетного старьевщика Урини. Но не рассказывать же об этом!)

«Причина! — застонал он. — А что я скажу моему народу? Я помещаю на эту планету целую расу, а может, даже две или три. Это будут люди, созданные по моему образу и подобию, с таким же острым глазом, как у меня. Что мне сказать им?»

Я-то знал, что им сказать и куда послать. Но я не хотел быть невежливым. Хотелось подыскать подходящее объяснение. И я нашел-таки некую штуковину — всем фокусам фокус.

«Просто изложите им научную истину, — заявил я. — Скажите, что так и должно быть по науке».

«Как-как?»

«Это детерминизм, — сказал я (название пришло экспромтом). — Все довольно просто, несмотря на некоторую эзотеричность. Прежде всего: форма вытекает из содержания. Поэтому ваша планета именно такова, какой должна быть по самой своей сути. Далее: наука неизменна, следовательно, все изменяемое — ненаучно. И, наконец, все вытекает из законов природы. Вы не можете знать заранее, каковы эти законы, но, будьте уверены, они есть. Так что никто не должен спрашивать: «Почему так, а не иначе?» Вопрос должен звучать так: «Как это действует?»»

Задал он мне еще несколько каверзных вопросиков. Старик оказался довольно сообразительным, но зато ни бельмеса не смыслил в технике. Его коньком были этика, мораль, религия и всякие такие призрачные материи. Он был из тех типов, что обожают абстракции, вот он и бубнил: «Все действительное разумно! Гм, весьма заманчивая формула, хотя и не без налета стоицизма; надо будет использовать это в поучениях для моего народа… Но скажите на милость, как я могу сочетать фатализм науки со свободой воли, которую я намерен даровать моему народу? Они же противоположны!»

Да, тут старикашка едва не загнал меня в угол. Но я улыбнулся и, откашлявшись, чтобы дать себе время на размышления, небрежно бросил:

«Ответ ясен!» (Когда не знаешь, что сказать, лучше ответа не найти.)

«Вполне возможно, — согласился он. — Но мне он неизвестен».

«Послушайте, — сказал я. — Эта свобода воли, которую вы даруете своему народу, она ведь тоже разновидность фатализма?»

«Ну, можно считать и так. Но есть и разница…»

«А кроме того, — быстро добавил я, — с каких это пор свобода воли и фатализм несовместимы?»

«Конечно, несовместимы», — сопротивлялся он.

«Все дело в том, что вы совершенно не понимаете науки, — напирал я, проделывая у него перед носом старый трюк. — Видите ли, сэр, одним из основных законов науки является признание определяющей роли случая. А случайность (как вам, наверное, известно) — это и есть математический эквивалент свободы воли».

«Но вы противоречите сами себе», — упирался он.

«Это как посмотреть, — ответил я. — Противоречие — наиболее фундаментальный принцип устройства Вселенной. Противоречие рождает борьбу, без которой все приходит к энтропии. Поэтому у нас не было бы ни единой планеты или вселенной, если бы все не находилось в невозможном на первый взгляд состоянии противоречия».

«На первый взгляд?» — быстро переспросил он.

«Ясно, как день, — подтвердил я. — Но это еще не все. Возьмите, например, какую-нибудь изолированную тенденцию. Что произойдет, если вы доведете эту тенденцию до предела?»

«Не имею ни малейшего понятия, — сказал старик. — Недостаточно подготовлен для такого рода дискуссий».

«Да просто-напросто тенденция превратится в свою противоположность».

«Неужели?» — потрясенно переспросил он.

«В самом деле, — заверил я его. — У меня в лаборатории есть бесспорные доказательства, но их демонстрация будет скучновата…»

«Нет-нет, мне достаточно вашего слова, — поспешно сказал старик. — Ведь у нас же соглашение…»

Соглашение — это все равно что контракт, но звучит благороднее.

«Парные противоположности, — бормотал он. — Детерминизм. Тенденции, которые превращаются в свою противоположность. Боюсь, это слишком сложно».

«Сколь сложно, столь же эстетично, — сказал я. — Однако я еще не кончил насчет предельных превращений».

«Продолжайте, будьте добры!» — попросил он.

«Спасибо. Так вот, еще у нас имеется энтропия. Это означает, что при отсутствии внешних воздействий все стремится идти своим чередом (а в моей практике бывало, что и при наличии внешних воздействий). Таким образом, мы получаем, что энтропия заставляет вещи двигаться к своим противоположностям. Ведь если одна вещь движется к своей противоположности, то и все другие движутся к своим противоположностям, поскольку этого требует наука. Такая вот картина. Все противоположности как безумные несутся к своим противоположностям и становятся своими противоположностями. И на более высоком уровне организации картина та же самая. И так далее. Чем дальше, тем больше! Так, да?»

«Кажется, так», — согласился он.

«Прекрасно! А теперь возникает вопрос, все ли это? То есть ограничивается ли все этим круговоротом противоположностей? Нет, сэр, вот что самое замечательное! Эти противоположности, которые прыгают туда-сюда, как дрессированные тюлени в цирке, на самом деле — лишь один из аспектов действительности. Потому что… (здесь я сделал паузу, а потом заговорил как можно проникновеннее) потому что за шумом и суматохой явлений реального мира прячется мудрость. Эта скрытая мудрость, сэр, видна за иллюзорными формами вещей и явлений. Она просвечивает в глубочайших деяниях Вселенной, пребывающей в состоянии великой и величественной гармонии».

«Как вещь может быть одновременно и реальной, и иллюзорной?» — быстро спросил он.

«Не мне знать, как ответить на такие вопросы, — сказал я. — Я только скромный научный работник и вижу лишь то, что вижу. И действую соответственно. Но, быть может, за всем этим стоит нравственный смысл?»

Старец задумался. Я видел, как он борется с собой. Конечно, любой на его месте тут же нашел бы ошибку в моих построениях, и все они рассыпались бы в прах. Но, как и все яйцеголовые очкарики, он обожал противоречия и склонен был включить их в свою систему. Здравый смысл подсказывал ему, что в природе не может быть таких трюков, что бы я там ни говорил, но интеллектуальность нашептывала, что, быть может, вещи только кажутся такими сложными, а за всем этим кроется простой и прекрасный единый принцип, а если и не принцип, то хотя бы мораль. Главное, я задел его слабую струнку, помянув о нравственности. Старикашка помешался на этике, он прямо-таки был начинен ею; его запросто можно было назвать «мистер Этика». А я случайно подбросил ему идею, что вся эта проклятая Вселенная, все ее постулаты и противоречия, все законы и беззакония — суть воплощение высоких нравственных принципов.

«Пожалуй, все это глубже, чем я думал, — сказал он через некоторое время. — Я собирался наставлять мой народ только в этике, нацелив его на высшие нравственные проблемы вроде: «Как и зачем должен жить человек?», а не на вопросы о строении живой материи. Я хотел, чтобы люди изведали глубины радости, страха, жалости, надежды, отчаяния, а не превратились в ученых крыс, которые изучают звезды и радуги, а затем создают на базе своих наблюдений величественные, но ни на что не годные гипотезы. Я кое-что знаю о Вселенной, но считал эти знания необязательными. Вы меня поправили».

«Ну что вы, — сказал я. — Я не хотел доставлять вам хлопоты. Я просто думал, что нужно обратить ваше внимание…»

Старик улыбнулся:

«Этими хлопотами вы избавили меня от гораздо больших хлопот. Я могу творить по своему образу и подобию, но никогда не стану создавать целый мир, населенный миниатюрными копиями меня. Для меня важна свобода воли. И она будет у моих созданий — им на славу и на беду. Они получат эту блестящую бесполезную игрушку, которую вы называете наукой, будут носиться с ней и превращать в божество всякие физические противоречия и звездные абстракции. Они будут гоняться за познанием вещей и забудут о познании собственного сердца. Вы предупредили меня, и за это я вам признателен…»

Я облегченно вздохнул. Откровенно говоря, он заставил меня понервничать. Я ведь думал, что он ничего из себя не представляет, с важными персонами не общается, а тут оказывается, у него благородные манеры. Все время я опасался, что он доставит мне массу хлопот, причем для этого ему достаточно было произнести всего несколько слов. Произнесет — и готово, фраза, как отравленный дротик, вонзится в мой мозг и останется в нем навсегда. Честно говоря, это меня тревожило.

Да, сэр, этот старый шут, должно быть, читал мои мысли. Ибо он сказал:

«Не беспокойтесь! Этот мир, который вы построили для меня, я принимаю без переделок. Он хорошо мне послужит именно таким, какой он есть. Что же касается дефектов и недочетов, их я принимаю тоже — и не без благодарности; я даже оплачу их».

«Как? — спросил я. — Как вы оплатите ошибки?»

«Приняв их без возражений, — сказал он. — Приму, повернусь и уйду, чтобы заниматься своими делами и делами моего народа».

И, не добавив ни единого слова, старый джентльмен удалился.

Да, все это заставило меня задуматься. Я придумал кучу аргументов, а последнее слово почему-то осталось за этим стариком. Я понял, что он имел в виду: свои обязательства по контракту он выполнил и больше не хотел иметь со мной дела. Он ведь не сказал ни слова мне лично, что с его точки зрения было разновидностью наказания.

Но это с его точки зрения. На что мне его слова? Конечно, мне хотелось что-нибудь от него услышать. Это вполне естественно. И через некоторое время я попытался увидеть его, но он не захотел со мной встречаться. Конечно, дело вовсе не в этом.

Я неплохо заработал на том мире. И даже если бы пришлось кое-что подправить, я не стал бы шуметь. Дело есть дело. Вы заключаете контракт, чтобы получить прибыль. И вам невыгодно слишком много переделывать задним числом.

Но я хотел бы сделать вывод из всей этой истории, а вы, мальчики, слушайте внимательно. У науки полным-полно законов — такой уж я ее изобрел. Почему я изобрел ее такой? Потому что физические законы помогают ловкому дельцу так же, как юридические законы помогают адвокату. Правила, доктрины, аксиомы, законы и принципы науки служат для того, чтобы помогать, а не мешать вам. Они должны снабжать вас оправданиями. Большей частью они более или менее справедливы, и это помогает.

Но всегда помните: законы помогают объясняться с заказчиками после работы, а не до нее. У вас есть проект, и вы его осуществляете так, как вам удобнее, а затем подгоняете факты к результатам, а не наоборот.

Не забывайте, что наука создана как словесный барьер против людей, задающих вопросы. Но она не должна быть использована против вас. Если вы хоть что-то усвоили, то должны понимать, что наша работа абсолютно необъяснима. Мы просто делаем ее — иногда выходит хорошо, а иногда плохо.

И никогда не пытайтесь разобраться, почему что-то получилось, а что-то нет. Не спрашивайте и не воображайте, что объяснение существует. Дошло?

Оба помощника поспешно кивнули. У них были просветленные лица, словно они обрели истинную веру. Кармоди готов был держать пари, что эти молодые люди запомнили каждое слово своего патрона, и эти слова уже становятся для них… законом.

Глава 13

Кончив рассказ, Модсли замолчал и мрачно нахмурился: видимо, его донимали грустные мысли. Затем он выпрямился и сказал:

— Кармоди, лицо моего ранга всегда осаждают разного рода просители. Каждый год я делаю взносы в Кислородный Фонд для Нуждающихся Углеродников. Еще я помогаю Проекту Межзвездной Перестройки, Фонду Космической Колонизации и программе «Спасите молодежь!». По-моему, этого достаточно, к тому же подобная благотворительность учитывается при уплате налогов.

— Ладно, — сказал Кармоди, в котором внезапно проснулась гордость. — Я не нуждаюсь в вашей благотворительности.

— Не прерывайте меня! — строго сказал Модсли. — Да, этих даров достаточно для удовлетворения моей склонности к гуманитарной помощи. Кроме того, я не люблю иметь дело с личными просьбами. Они запутанны, нестандартны и очень хлопотны.

— Понимаю, — согласился Кармоди. — Думаю, мне лучше уйти, — добавил он, хотя не имел ни малейшего понятия, куда ему идти и как это сделать.

— Я просил не прерывать меня, — повторил Модсли. — Да, я не люблю персональных просьб, как я уже говорил, но на этот раз я намерен сделать исключение и помогу вам вернуться на вашу планету.

— Почему? — удивился Кармоди.

— Прихоть! — пожал плечами Модсли. — Этакая фантазия с примесью альтруизма. Итак, Кармоди…

— Да-да, слушаю.

— Итак, если вы попадете домой (даже при моей помощи это сомнительно), я попросил бы вас передать некоторое послание.

— Обязательно! Кому послание?

— Ну само собой разумеется, этому бородатому старику, которому я построил вашу планету. Полагаю, он еще командует у вас?

— Не знаю, — сказал Кармоди. — По этому поводу у нас много спорят. Некоторые говорят, что он всегда был и есть, другие считают, что он умер (хотя, на мой взгляд, это надо понимать метафорически), третьи же утверждают, что его никогда и не было.

— Он еще там, — убежденно сказал Модсли. — Не такая фигура, чтобы убить его ломом. Но отлучиться он мог, это на него похоже. Импульсивная особа, вы же знаете. Начинен всякой высокой моралью и ждет, что его народ станет жить по ней. Конечно, он раздражителен, может даже на время исчезнуть из виду, если дела идут не так. Кроме того, он деликатен: знает, что людям не нравится, когда чего-нибудь слишком много: ростбифа, красоток или Бога. Поэтому он вполне мог вычеркнуть себя, так сказать, из меню, пока у людей вновь не появится аппетит.

— Похоже, вы его хорошо понимаете, — сказал Кармоди.

— Да, у меня было время подумать.

— Но позвольте заметить, — заметил Кармоди, — что ваша точка зрения не совпадает с известными мне теологическими представлениями. Мысль о том, что Бог может быть сговорчив или обидчив…

— Он должен быть таким, — сказал Модсли. — И более того! Он должен быть в высшей степени эмоциональным существом. Таким же, как вы и, полагаю, как другие представители человеческого рода.

Кармоди кивнул.

— Да, вы именно такие! Ведь он же решил создать вас по своему образу и подобию. Очевидно, он так и сделал. Я сразу заметил у вас фамильные черты. В каждом из вас есть немного Бога, Кармоди, но вы не должны зазнаваться по этому поводу.

— Но я никогда с ним не встречался, — усомнился Кармоди. — Я даже не знаю, как передать ему ваше послание.

— Это очень просто! — сказал Модсли с оттенком раздражения. — Когда попадете домой, вы должны просто сказать все вслух, громко и ясно.

— И вы думаете, он услышит?

— Он не может не услышать! Это его планета, как вы сами знаете, и он проявляет большой интерес ко всем своим жильцам. Если он захочет, чтобы вы связались с ним другим способом, он даст вам знать об этом.

— Хорошо, я так и сделаю, — пообещал Кармоди. — И что же вы хотите передать ему?

— Ну, не слишком много, — вдруг замялся Модсли. — Видите ли, он достойный старый джентльмен, и мне чуточку стыдно за планету, что ему я подсунул. Вредного в ней нет ничего, она вполне пригодна для жизни — и все такое… Но этот старикан настоящий джентльмен. Я имею в виду, таких, как он, сейчас почти не встретишь. Так что мне хотелось бы обновить эту его планету, всю целиком и бесплатно, это не будет стоить ему ни цента. Если он согласится, я превращу вашу планету в настоящий рай, хоть сейчас на выставку. Ведь я же чертовски хороший инженер, вы уж мне поверьте; не стоит судить обо мне по всякой муре, которую я навертел, чтобы заработать доллар-другой.

— Я расскажу ему, — пообещал Кармоди. — Но, откровенно говоря, сомневаюсь, что он примет ваше предложение.

— И я сомневаюсь, — мрачно сказал Модсли. — Он упрямый старик и не желает никаких одолжений. Но я хочу предложить ему еще кое-что, причем совершенно искренне. — Модсли запнулся, но затем продолжил: — Спросите его заодно, не согласится ли он встретиться со мной как-нибудь, поболтать…

— Почему бы вам не сходить к нему самому?

— Я пробовал раза два, но встреча не состоялась. У этого вашего старика мстительный характер. Но, может, он смягчится?

— Может быть, — сказал Кармоди с сомнением. — Так или иначе, я все передам. Но если вам хочется поговорить с Богом, мистер Модсли, почему бы вам не поговорить с Мелихроном?

Модсли откинул голову и захохотал.

— С Мелихроном? С этим дебилом? Да у этого помпезного, самовлюбленного осла и мыслишки стоящей не найдется! Собака и та больше смыслит в метафизике! Ведь божественность, говоря профессионально, это что? Это просто сила и власть, и ничего магического в ней нет. Это вам не панацея от всех болезней. И вообще, среди богов нет двух похожих. Вы об этом знали?

— Нет, не знал.

— Ну так знайте. Это может вам когда-нибудь пригодиться.

— Спасибо, — сказал Кармоди. — Но, знаете ли, до сих пор я вообще не верил в Бога.

Модсли задумался на минуту, потом сказал:

— С моей точки зрения, существование Бога или богов очевидно и неизбежно. Верить в Бога столь же легко и естественно, сколь верить в яблоко, не более и не менее. Только одна вещь стоит на пути к этой вере.

— Какая же?

— Принцип Бизнеса, который более фундаментален, чем закон всемирного тяготения. Где бы вы ни оказались в Галактике, повсюду вы найдете бизнес: пищевой и строительный, военный и мирный, правительственный и, конечно, Божественный, который называется религией. И это самая предосудительная линия поведения. Я могу целый год рассказывать вам о порочных и грязных идеях, которыми торгует религия, но вы наверняка слышали о них и раньше. Но я сейчас имею в виду одну черту, которая лежит в основе всех молитв и которая кажется мне особенно противной.

— Какую же?

— Глубочайшее, фундаментальное лицемерие, которое лежит в основе религии. Судите сами: ни одно существо не может молиться, если оно не обладает свободой воли. Однако свободная воля свободна. И, будучи свободной, она неуправляема и непредсказуема. Поистине Божественный дар. Необязательность делает возможным состояние свободы. Существование в состоянии свободы — увлекательная штука, причем таким оно и задумывалось. А что предлагают религии? Они говорят: «Превосходно, вы обладаете свободой воли, чтобы стать рабами Бога и нашими». Какое бесстыдство! Бог, который и муху не обидит, изображается этаким верховным рабовладельцем! Да услышав это, каждое существо с душой должно взбунтоваться. Богу надо служить по своей воле или не служить ему вообще. Только таким путем ты сохраняешь верность себе и дару свободы воли, Богом данному.

— Кажется, я вас понимаю, — сказал Кармоди.

— Возможно, я изложил это слишком сложно, — продолжал Модсли. — Но есть и более простая причина, чтобы избегать религии.

— Какая же?

— Стиль. Напыщенный, увещевающий, болезненно-слащавый, покровительственный, искусственный, скучный, насыщенный смутными образами или громкими лозунгами, пригодный только для чувствительных старых дам или малокровных детишек. Нет, в церкви я Бога не найду, даже если и пойду туда. У этого старого джентльмена слишком много вкуса и твердости, слишком много гордости и гнева. Не могу поверить, что он в церкви, и точка. А зачем я пойду туда, где Бога нет?

Глава 14

Пока Модсли конструировал машину для возвращения на Землю, Кармоди был предоставлен самому себе. Модсли мог работать только в полном одиночестве, Приз, по-видимому, снова погрузился в спячку, а младшие инженеры Орин и Бруксайд были туповаты и не интересовались ничем, кроме своей работы. Так что Кармоди не с кем было даже поговорить. Он очень скучал и, чтобы убить время, отправился на атомостроительную фабрику.

— Раньше все это делали вручную, — объяснял ему краснолицый мастер. — Теперь машинами, но схема та же. Сначала мы берем протон, присоединяем к нему нейтрон с помощью патентованной энергосвязи мистера Модсли. Затем при помощи стандартной микрокосмической центрифуги запускаем на заданные орбиты электроны. После этого вставляем все прочее: мю-мезоны, позитроны — такого сорта пряники. И все дела.

— А на атомы золота или урана у вас много заказов?

— Не слишком. Чересчур дорого. Главным образом мы штампуем водород.

— Антиматерию тоже?

— Лично я никогда не видел в ней особого смысла, — сказал мастер. — Она ведь взрывается, когда вступает в контакт с нормальной материей. Но мистер Модсли все-таки торгует ею. Делают антиматерию, конечно, на отдельной фабрике.

— Понятно. Должно быть, у вас много проблем с упаковкой.

— Нет, не очень, — заверил его мастер. — Мы используем для этой цели нейтральный картон.

Они двинулись дальше мимо гигантских машин. Кармоди ломал голову, пытаясь придумать какой-нибудь вопрос. Наконец он спросил:

— А протоны и электроны вы тоже делаете сами?

— Ни-ни! Мистер Модсли не захотел возиться с этой мелочевкой. Субатомные частицы мы получаем от субподрядчиков.

Кармоди хмыкнул, и мастер взглянул на него с подозрением. Они продолжали бродить по фабрике, пока у Кармоди не заболели ноги. Он устал и отупел, и это его раздражало. Он твердил себе, что должен быть доволен. Вот оно, место, где изготовляются атомы, где сепарируется антиматерия! Вот перед ним гигантская машина, которая экстрагирует космические лучи из сырого пространства, очищает их и закупоривает в громадные зеленые контейнеры. Позади термальный зонд для исследования старых звезд. А слева…

Бесполезно. Прогулка по фабрике Модсли вызывала у Кармоди такую же скуку, как давняя экскурсия на сталелитейный завод в Индиане. И ту же волну угрюмого раздражения и тупого бунта ощущал он в коридорах Лувра, Прадо и Британского музея. И он подумал, что чудеса хороши только в малых дозах. Себя не обманешь и не переупрямишь.

Человек везде остается самим собой, даже если его перенесли внезапно в Тимбукту или на Альфу Центавра. И, будучи честен сам с собой, Кармоди откровенно признал, что вместо созерцания чудес Вселенной он с гораздо большим удовольствием катался бы на лыжах по снежным склонам Стоу или скользил бы на яхте под Адским мостом возле Таити. Ему было стыдно, но он ничего не мог с собой поделать.

«Видно, я не из породы Фаустов, — сказал он себе. — Все секреты Вселенной разложены передо мной, как старые газеты, а я мечтаю о раннем февральском утре в Вермонте и о свежем пушистом снеге».

Какое-то время Кармоди изводил себя подобными мыслями, а потом махнул на все рукой. В конце концов, еще не известно, как повел бы себя Фауст на этой Выставке Старых Мастеров. Ведь он привык все делать сам. Если бы дьявол поднес ему эти занятия на блюдечке, Фауст наверняка бросил бы науку и занялся альпинизмом или чем-нибудь еще в том же духе.

Кармоди задумался, а потом произнес вслух:

— Ну и что? Что за шумиха вокруг этих вселенских секретов? Их слишком переоценивают — как и все остальное. А когда подойдешь поближе, то оказывается, что ничего там особенного.

Даже если это рассуждение и было неверным, по крайней мере, оно утешало Кармоди. Но все равно он скучал. А Модсли все не находил решения.

Время тянулось очень медленно. Было трудно судить о его истинной скорости, но у Кармоди создалось впечатление, что оно еле-еле ползет — дни складывались в недели, недели в месяцы. Еще у него было чувство (а может, предчувствие), что Модсли не так просто выполнить так легко сорвавшееся с его губ обещание. Возможно, ему проще построить новую планету, чем найти старую. И, осознав всю сложность задачи, Кармоди пал духом.

В один прекрасный (условно говоря) день Кармоди осматривал лес, сделанный Орином и Бруксайдом по заказу приматов планеты Кэтс-2 взамен старого, разрушенного метеоритом. Деньги на новый лес собирали школьники, причем сумма оказалась вполне достаточной для оплаты первоклассной работы.

Когда инженеры и рабочие ушли, Кармоди двинулся в лес. Да, Модсли и его команда могли работать как следует — конечно, когда относились к работе серьезно. Лес был образцом творческого подхода к решению задачи.

Для прогулок здесь были поляны с плотным пружинистым грунтом, затененные широколистными кронами: удобно ноге и приятно глазу. Деревья были незнакомые, но Кармоди, игнорируя различия, предпочитал именовать их по-земному.

Все деревья выглядели как на подбор, а чтобы это зрелище не приедалось, в планировку включили декоративный подлесок. Той же цели служили сверкавшие то тут, то там стремительные речушки (не глубже трех футов). Было здесь и небольшое ярко-голубое озерцо, обрамленное темными соснами (или их эквивалентом), и миниатюрное болото с мангровыми зарослями, обсаженное кипарисами, черными эвкалиптами, магнолиями и ивами, а также кокосовыми пальмами. Подальше от воды росли дикие сливы, вишни, каштаны, орехи, апельсины, финики и инжир. Превосходнейшее место для пикников!

Ни одна из сторон древесного потенциала леса не была упущена из виду. Юные приматы могли здесь гоняться вверх и вниз по прямоствольным вязам и сикоморам, играть в салочки на ветвистых дубах, качаться, как на качелях, на плетях винограда и плюща. А для старших изготовили гигантские секвойи, чтобы детский визг не мешал им дремать или играть в карты.

Но всем этим совершенство конструкции не исчерпывалось. Даже столь неискушенный наблюдатель, как Кармоди, мог заметить, что в маленьком лесу создана простая, приятная и целесообразная экология. Здесь были и птицы, и звери, и прочая живность. Были цветы и были нежалящие пчелы, чтобы опылять цветы и собирать нектар, и были забавные медвежата, чтобы воровать пчелиный мед. Были гусеницы, чтобы угощаться цветами, и яркокрылые птицы, чтобы угощаться гусеницами, и проворные рыжие лисицы, чтобы поедать птиц, и медведи, чтобы поедать лис, и приматы, чтобы поедать медведей.

А когда приматы Кэтса умирали, их хоронили без гробов в изящных могилах — почтительно, но без лишней суеты, и они служили пищей червям, птицам, лисам, медведям и даже одному-двум видам цветов. Таким образом кэтсиане тоже занимали важное место в лесном круговороте жизни и смерти, и это им нравилось, потому что в них была сильна общественная жилка.

Кармоди наблюдал за всем этим, прогуливаясь в одиночестве (с ним был только котелок-Приз) и грустно размышляя о потерянном доме. И вдруг позади него хрустнула ветка.

Ветра не было, в пруду купались медведи. Почувствовав позади себя чье-то присутствие, Кармоди насторожился и медленно повернулся.

Что-то там было. Что-то было существом в громоздком скафандре из серого пластика, башмаках а-ля Франкенштейн и прозрачном шлеме. На поясе скафандра болтался десяток различных приборов и инструментов.

Кармоди сразу узнал в этом чудище землянина — кто еще мог так вырядиться?

Позади и правее была еще одна фигура, более стройная, но одетая так же. Кармоди сразу увидел, что это женщина, и даже очень привлекательная.

— Боже мой! — воскликнул Кармоди. — Каким чудом вас занесло именно сюда?

— Тсс! — прошипел землянин. — Слава богу, мы прибыли вовремя. Боюсь, однако, самое опасное еще впереди.

— Отец, есть ли у нас хоть какие-то шансы? — спросила девушка.

— Шансы есть всегда, — мрачно улыбнувшись, ответил мужчина. — Только я не дал бы за них и ломаного гроша. Может, доктор Мэддокс что-нибудь придумает.

— Он ведь всегда на высоте, правда, пап?

— Именно так, Мэри, — ласково ответил мужчина. — Док Мэддокс выше всех нас на голову. Но на этот раз его (да и всех нас) едва не перехитрили.

— Я уверена, мы найдем выход, — безмятежно сказала девушка.

— Может быть. Но так или иначе, пока в наших старых дюзах есть хоть фунт тяги, им не поздоровится.

Мужчина повернулся к Кармоди, и взгляд его стал суровым.

— Надеюсь, ты стоишь того, дружище. Три жизни поставлены на карту ради тебя.

Ответить на такое заявление было трудновато, и Кармоди промолчал.

— А теперь на корабль. Идти за мной, шаг в шаг, — скомандовал мужчина. — Нужно доложить доку результаты разведки.

Вытащив из-за пояса тупорылый пистолет, мужчина устремился в лес. Девушка поспешила за ним, ободряюще взглянув на Кармоди через плечо. Кармоди последовал за ней.

Глава 15

— Эй, подождите минутку, что все это значит? — крикнул Кармоди, пробираясь через лес вслед за людьми в скафандрах. — Послушайте, кто вы? Что вы здесь делаете?

— Это просто ужасно! — воскликнула девушка, краснея от смущения. — В спешке мы даже не представились. Вы, наверное, сочли нас невежами, мистер Кармоди.

— Ну что вы! — вежливо сказал Кармоди. — Но мне все-таки хотелось бы знать, кто вы такие, тем более что вы уже знаете, кто я.

— Конечно, знаю, — сказала девушка. — Я Эвива Кристиансен. А это мой отец — профессор Ларс Кристиансен.

— Отбросьте «профессора»! — крикнул Кристиансен, не оборачиваясь. — Зовите меня Ларс или Крис, как вздумается.

— Ну ладно, пап, — прервала его Эвива, делая вид, что сердится. — Как бы то ни было, мистер Кармоди…

— Меня зовут Том.

— Хорошо, Том, — согласилась девушка, мило краснея. — Так о чем это я? Ах да, мы с папой работаем в ЗМСС. Не знаете? Это Земная Межзвездная Спасательная Служба — филиалы в Стокгольме, Женеве и Вашингтоне, округ Колумбия.

— Боюсь, я никогда не слышал о вашей организации, — сказал Кармоди.

— Ничего удивительного. Земля только на пороге межзвездных исследований. Увы, новые источники энергии, намного превосходящие известные вам примитивные атомные установки, все еще не вышли из стадии лабораторных разработок. Но близок тот день, когда космические корабли с земными пилотами полетят в самые отдаленные уголки Галактики. И тогда на нашей старой усталой планете обязательно наступит эра всеобщего мира и сотрудничества.

— Новая эра? — переспросил Кармоди. — Почему?

— Потому что не будет больше причин для войн, — ответила Эвива. Она немного запыхалась, потому что все трое пробирались сквозь густой кустарник. — В Галактике множество миров, как вы сами могли заметить, и достаточно простора для социальных экспериментов, приключений и всего, что вам в голову взбредет. Так что энергия человека будет направлена вовне, вместо того чтобы растрачиваться на одной планете посредством разрушительных междоусобных войн.

— Малютка попала прямо в точку, — сказал Ларс Кристиансен своим грубоватым, но дружелюбным басом. — Между прочим, она у меня нахватала сорокнадцать ученых степеней, чтобы ее лепет выглядел солиднее.

— А папуля разговаривает, как хулиган. — Эвива снова покраснела. — Но у него самого в ранце три Нобелевских!

И отец с дочерью обменялись взглядами, угрожающими и нежными одновременно.

— Но вернемся к делу, — сказала Эвива. — Дела обстоят так, вернее, будут обстоять так через пару лет. Но мы опережаем всех благодаря доктору Мэддоксу, с которым вы вскоре встретитесь. — Эвива помедлила, затем добавила, понизив голос: — Не думаю, что выдам секрет, если скажу вам… Доктор Мэддокс… э-э… мутант.

— Черт возьми, не надо бояться этого слова, — прохрипел Ларс Кристиансен. — Мутант может быть не хуже нас с вами. Что касается доктора Мэддокса, то он примерно в тысячу раз лучше!

— Это доктор Мэддокс воплотил этот проект в жизнь, — продолжала Эвива. — Он просчитал все будущее (как он это сделал, я не знаю) и установил, что вскоре, после открытия неограниченного источника дешевой энергии, портативного и безопасного, у нас появятся космические корабли, способные долететь до любой звезды. И масса людей отправится в космос без специального оборудования и навигационных приборов…

— Масса недоделанных дураков, — прокомментировал Кристиансен.

— Ну папа! Как бы то ни было, этим людям понадобится помощь. Однако Галактический Патруль не будет организован еще 87238874 года. Так что, сами видите…

— Вижу, — согласился Кармоди. — Вы решили, никого не дожидаясь, приступить к делу.

— Да. И приступили, — сказала Эвива. — Папа очень склонен помогать людям, хотя в это трудно поверить из-за его постоянного ворчания. А что хорошо для отца, хорошо и для меня. Что же касается доктора Мэддокса, то он вершина вершин.

— Козырный туз, — добавил Кристиансен. — Он человек сверхособенный. У мутантов обычны отклонения в отрицательную сторону, сами знаете. Но раз или два на тысячу вместо пирита находишь золото. У доктора Мэддокса целая линия семейных мутаций, и все необъяснимо благоприятные.

— Мы подозреваем благожелательное вмешательство пришельцев, — сказала Эвива почти шепотом. — Мы сумели проследить родословную Мэддокса только на два столетия назад, но и этого достаточно. Эллил Мэдокси — пра-пра-прадед нашего доктора — был шахтером в Уэльсе. Почти двадцать лет он работал в знаменитой копи Олд Гринджи и один из немногих сохранил здоровье. Это было в 1739 году. Недавно, когда Олд Гринджи начали разрабатывать снова, там открыли сказочные запасы урана.

— Их и должны были найти там, — вмешался Кристиансен. — Теперь дальше. Мы встречаем эту семью в 1801 году в Оаксаке. Это в Мексике. Томас Мэдокси женился на прекрасной и гордой Терезите де Вальдес, графине Арагонской, владелице великолепной гасиенды в южной Мексике. Утром 6 апреля, когда Томас объезжал стада, знаменитая Ла Эстрелла Роха де Муэрте — Красная Звезда Смерти (позже установили, что это был большой радиоактивный метеорит) — упала в двух милях от ранчо. Выжили немногие, и среди них Томас и Терезита.

— Затем мы переходим к 1930 году, — подхватила Эвива. — Следующее поколение Мэддоксов, уже подрастерявшее богатство, переехало в Лос-Анджелес. Эрнест Мэддокс — дед нашего доктора — продавал новейшее оборудование для врачей и дантистов. Называлось оно «машина X-лучей». Мэддокс демонстрировал ее два раза в неделю в течение десяти лет. И, несмотря на мощную дозу жесткого излучения, а возможно, и благодаря ей, дожил до очень солидного возраста.

— А его сын, — продолжал Ларс, — по неизвестной причине в 1935 году переехал в Японию и стал монахом секты Дзен. Все военные годы он прожил в «цукцури», то есть в уголке заброшенного здания, не произнеся ни единого слова. Местные жители его не трогали, считая эксцентричным пакистанцем. Было это в Хиросиме, причем жилище Мэддокса оказалось всего в 7,9 мили от эпицентра атомного взрыва 1945 года. Сразу же (!) после взрыва Мэддокс покинул Японию и переехал в Северный Тибет, в монастырь Хьюи-Шен, расположенный на самой недоступной вершине. По рассказам английского туриста, побывавшего там в то время, ламы ожидали приездаМэддокса! И он остался там, посвятив себя изучению некоторых тантр. Он женился на дочери кашмирского раджи, от которой у него был сын — Оуэн, наш доктор. Семья покинула Тибет и переехала в Штаты за неделю до вторжения китайской Красной Армии. Оуэн учился в Гарварде, Йеле, Калтехе, Оксфорде, Кэмбридже, Сорбонне и Гейдельберге. Как он нашел нас, это особая история; ее вы услышите в более подходящей обстановке. Ну вот, мы и добрались до корабля. Думаю, нам не стоит тратить время на треп.

Впереди, на небольшой поляне, Кармоди увидел величественный космический корабль, возвышающийся там, словно небоскреб. У него были стабилизаторы, дюзы и множество всяких отростков. Перед кораблем на складном стуле сидел мужчина среднего возраста с благодушным лицом, прорезанным глубокими морщинами. С первого взгляда было ясно, что это и есть Мэддокс-мутант, поскольку у него было по семи пальцев на каждой руке, а в громадных шишках на лбу мог поместиться добавочный мозг. Мэддокс неторопливо встал (на пять ног!) и приветливо кивнул.

— Вы пришли в самую последнюю минуту, — сказал он. — Линии враждебных сил близки к критической точке. Быстро в корабль, все трое! Мы должны немедленно включить защитное поле.

Ларс Кристиансен двинулся ко входу; гордость не позволяла ему бежать. Эвива схватила Кармоди за руку, и Кармоди заметил, что она дрожит, а также отметил про себя, что даже бесформенный серый скафандр не может скрыть изящных очертаний прекрасной фигуры, хотя сейчас девушка не обращала внимания на свою внешность.

— Скверное положение, — пробормотал Мэддокс, складывая свой стул и занося его в люк. — Мои расчеты допускали, конечно, такую разновидность узловой точки, но в силу самой природы бесконечных комбинаций нельзя было предсказать ее конфигурацию.

Перед широким входом Кармоди задержался.

— Думаю, я должен проститься с Модсли, — сказал он Мэддоксу. — Быть может, нужно даже посоветоваться с ним. Он был очень отзывчив и даже взялся строить машину, чтобы доставить меня на Землю.

— Модсли! — воскликнул Мэддокс, обмениваясь многозначительным взглядом с Кристиансеном. — Я подозреваю, что он-то и стоит за всем этим.

— Его стряпня, конечно, — проворчал Кристиансен.

— Что вы имеете в виду? — спросил Кармоди.

— Я имею в виду, — сказал Мэддокс, — что вы жертва и пешка в тайном заговоре, охватившем по меньшей мере семнадцать звездных систем. У нас нет времени на объяснения, но, поверьте, на карте стоит не только ваша жизнь, но и наши, а еще — жизни нескольких десятков биллионов гуманоидов, большей частью голубоглазых и светлокожих!

— Ах, Том, ну скорее же! — закричала Эвива, дергая его за руку.

— Ладно, — сказал Кармоди. — Но я надеюсь все-таки, что получу полное и исчерпывающее объяснение.

— Получите, получите, — сказал Мэддокс, как только Кармоди вошел в люк. — Получите его прямо сейчас.

Кармоди быстро обернулся, уловив нотку угрозы в голосе Мэддокса. Внимательно посмотрел на мутанта и вздрогнул. Посмотрел на отца с дочерью и увидел их как бы впервые.

Человеческий разум склонен достраивать образы. Две-три кривые складываются в гору, несколько ломаных линий — в бегущую волну. А сейчас, под пристальным взглядом Кармоди, образ разваливался. Кармоди увидел, что милые глаза Эвивы были едва намечены и никуда не смотрели — как рисунок на крыльях бабочки. У Ларса вместо нижней части лица был только темно-красный овал, пересеченный темной линией, обозначавшей рот. Пальцы Мэддокса, все семь, были просто нарисованы на его бедрах.

Кармоди увидел тонкую черную линию, похожую на трещину в полу, которая соединяла каждого из них с кораблем. Застыв на месте, он следил за тем, как они приближаются к нему. У них не было рук, чтобы хватать, не было ног, чтобы двигаться, не было глаз, чтобы смотреть, не было рта, чтобы что-то объяснять. Это были просто три закругленных безликих цилиндра, ловко, но поверхностно замаскированные под людей, три органа, выполняющие сейчас свою единственную функцию. С ужасом Кармоди понял, что это три пальца гигантской руки, которые плавно, словно лишенные костей, надвигаются на него. Понял он и то, что они стремятся протолкнуть его поглубже в черную утробу корабля.

Корабля? Кармоди увернулся от них и ринулся к выходу. Но из верхней и нижней кромок люка выросли острые зубья, люк приоткрылся чуть шире и тут же начал закрываться. Как он мог подумать, что это металл? Блестящие темные стены корабля подернулись рябью и стали сокращаться. Ноги Кармоди увязли в липкой губчатой подстилке, а три пальца кружили вокруг него, преграждая ему путь к уменьшающемуся квадратику дневного света.

Кармоди боролся с отчаянием мухи, попавшей в паутину (очень похоже, хотя понимание пришло слишком поздно). Прямые края люка, ставшие округлыми и влажными, сжались до размера бейсбольного мяча. Три цилиндра крепко держали Кармоди, и он уже не мог сказать, кто из них профессор, кто — мутант, а кто — прелестная Эвива.

И окончательное потрясение: стены и потолок корабля (или того, что это было) стали влажными, красными, живыми, сомкнулись вокруг Кармоди и проглотили его.

Спасения не было. Кармоди не мог ни пошевелиться, ни крикнуть. Он смог лишь потерять сознание.

Глава 16

Как бы издалека он услышал голос:

— Ну как, доктор? Есть надежда?

Кармоди узнал голос: это был Приз.

— Я оплачу все расходы, — сказал другой голос (Кармоди узнал и его: Модсли). — Можно его еще спасти?

— Спасти можно, — произнес третий, по-видимому, врач. — Возможности медицины неограниченны, ограниченны возможности пациентов, но это уже их слабость, а не наша.

Кармоди силился открыть глаза или рот, но ни веки, ни губы его не слушались.

— Это очень серьезно? — спросил Приз.

— Вопрос слишком сложен, чтобы дать точный ответ, — сказал доктор. — Надо сначала определиться с терминами. Медицинская наука, к примеру, проще, чем медицинская этика. Предполагается, что мы, члены Галактической Медицинской Ассоциации, обязаны сохранить жизнь. Предполагается также, что мы действуем в интересах той конкретной формы, которую мы пользуем. Но что прикажете делать, когда эти два императива вступают в противоречие? Уиичи с Девин-5, например, просят врачебной помощи, чтобы излечиться от жизни и войти в желанные врата смерти. Это чертовски трудная задача, вы уж мне поверьте, и осуществима она лишь тогда, когда уиичи ослабевают от старости. И что же должна сказать этика по поводу такого странного отклонения от нормы? Следует ли нам потакать желанию уиичи, что порицается почти во всех уголках Галактики? Или же действовать на основе обычных стандартов и обрекать уиичи на судьбу, которая для них хуже смерти в буквальном смысле слова?

— Это имеет отношение к Кармоди? — спросил Модсли.

— Не слишком большое. Но я полагал, что вам это покажется интересным и поможет понять, почему мы имеем право на самый высокий гонорар.

— А Кармоди в очень скверном положении? — настаивал Приз.

— Только про мертвого можно сказать, что он в очень скверном положении, — успокоил доктор. — Но даже и тогда бывают исключения. Пентатаналуна, например, которую обыватели называют пятидневной возвратной смертью, это не что иное, как временное окоченение. Вульгарные разговоры о смерти в данном случае неуместны.

— Но как же насчет Кармоди? — напомнил Модсли.

— Больной не мертв, — успокоил доктор. — Он всего лишь в шоке. Выражаясь проще, в обиходной манере, он в обмороке.

— А привести его в себя вы можете? — спросил Приз.

— Ваши термины не очень ясны, — возразил врач. — Мне трудно работать без…

— Я хотел спросить: вы можете вернуть его в исходное состояние?

— Ну, это уже довольно точное определение, тем более вы дали его без долгих размышлений. Но что такое исходное состояние? Знает ли это кто-нибудь из вас? Знает ли это сам пациент, если допустить, что он чудесным образом сумеет участвовать в своем лечении? И как мы с вами можем знать, которое из крошечных изменений, происходящих с каждым ударом сердца, имеет существенное значение для его личности? Не теряется ли эта личность с каждой секундой? Ведь в таком случае мы никогда не сможем полностью воспроизвести ее. Это серьезный вопрос, господа.

— Чертовски сложный, — согласился Модсли. — Но, предположим, вы просто сделаете его как можно ближе к прежнему. Это для вас трудно?

— Только не для меня, — сказал доктор. — У меня большой опыт. Я привык иметь дело с самым страшным и самым отвратительным. Не могу сказать, что стал совсем невосприимчивым — просто я свыкся с печальной необходимостью не обращать внимания на душераздирающие процедуры, характерные для моей профессии.

— Ладно, док, хватит! — взорвался Приз. — Лучше расскажи, что ты собираешься делать с моим дружком.

— Я должен оперировать, — сказал доктор. — Это единственная надежда. Я произведу диссекцию (расчленю вашего Кармоди, попросту говоря) и уложу члены и органы в предохраняющий раствор, который затем разбавлю растворителем К-5. Мозг и нервная система будут подсоединены к различным разъемам. Дальнейшая процедура требует их подключения к жизнеимитатору и прижигания синапсов в строго определенной последовательности. Так мы сможем обнаружить все разрывы, испорченные клапаны, закупорки и прочие повреждения. Установив отсутствие оных, мы приступаем к разборке мозга и наконец подходим к главному контакту разума и тела. Осторожно разомкнув его, мы проверим все внешние и внутренние цепи. Если и здесь все в порядке, мы откроем резервуар разума (убедившись, конечно, в отсутствии утечек) и проверим уровень сознания. Если он низок или же вообще на нуле (в подобных ситуациях почти всегда так и бывает), мы анализируем осадок и искусственно создаем новую порцию сознания. Эта новая порция проходит исчерпывающую проверку и впрыскивается в резервуар. Затем все части тела воссоединяются, и пациент может быть реанимирован жизнеимитатором. Вот и весь процесс.

— Ух! — вздохнул Приз. — Я и собаку не стал бы так лечить.

— Я тоже, — сказал доктор. — По крайней мере, пока собачья раса не станет разумной. Итак, хотите ли вы, чтобы я приступил к операции?

— Приступайте, — решил Модсли. — Ничего не поделаешь. Бедный малый так надеялся на нас, и мы не можем бросить его без помощи. Выполняйте свой долг, доктор!

Все время, пока длился этот разговор, Кармоди боролся со своим дезорганизованным организмом. С нарастающим ужасом он слушал доктора, и в нем крепло убеждение, что его друзья могут причинить ему вреда куда больше, чем способны вообразить его злейшие враги. Наконец титаническим усилием он приподнял веки и отлепил язык от неба.

— Никаких операций! — просипел он. — Голову оторву! Попробуйте только начать вашу растреклятую операцию!

— Очнулся, — констатировал доктор довольным тоном. — Иногда, знаете ли, словесное описание операции в присутствии пациента исцеляет не хуже, чем сама операция. Это, конечно, эффект плацебо, но смеяться тут не над чем.

Кармоди приподнялся, и Модсли помог ему встать. Прежде всего Кармоди взглянул на доктора. Это был тощий высокий человек в черной одежде, похожий как две капли воды на Авраама Линкольна. А Приз больше не был котелком. Очевидно, под влиянием потрясения он превратился в карлика.

— Пошлите за мной, если я вам понадоблюсь, — сказал доктор и исчез.

— Что произошло? — спросил Кармоди. — Тот космический корабль, те люди…

— Мы вытащили тебя в последнюю секунду, — усмехнулся Приз. — Но это был не космический корабль.

— Догадываюсь. А что?

— Кармодиед, — сказал Модсли. — То есть ваш хищник. Вы полезли к нему прямо в пасть.

— Полез, — согласился Кармоди.

— И чуть не потеряли ваш единственный шанс на возвращение домой, — продолжал Модсли. — У вас очень мало шансов, Кармоди, и нет ни одного безупречного. Присядьте, я вам постараюсь объяснить.

Кармоди сел и приготовился слушать.

Глава 17

Прежде всего Модсли заговорил о вселенских хищниках, их породах и численности, о повадках, приемах и вооружении. Для Кармоди крайне важно было понять, что с ним произошло и почему, несмотря на то что эту информацию он получал с некоторым опозданием. («Именно потому», — отметил Приз.)

Затем Модсли сказал, что Вселенная соблюдает принцип симметрии. Как для каждого мужчины есть женщина, так и для каждого живого существа — хищник. Великая Цепь Поедания (поэтический образ динамической подсистемы космоса, называемой жизнью) не должна разрываться — хотя бы в силу внутренней необходимости. Жизнь подразумевает созидание, а созидание невозможно без уничтожения, то есть без смерти. Таким образом…

— Почему созидание невозможно без смерти? — спросил Кармоди.

— Не задавайте глупых вопросов, — оборвал его Модсли. — Так о чем это я? Ах да! Итак, убийство оправданно, хотя с некоторыми его деталями нелегко примириться. Существо в своей природной среде обитания отнимает жизнь у другого существа, а третье существо отнимает жизнь у него самого. Этот простой и естественный процесс обычно так хорошо сбалансирован, что добытчики и добываемые склонны подолгу не обращать на него никакого внимания, занимаясь вместо того созданием произведений искусства, собиранием орехов, созерцанием Абсолюта или еще чем-нибудь интересным. И так оно и должно быть, потому что Природа (которую мы обычно представляем себе старой дамой, одетой в черное и коричневое) не любит, когда ее правила и принципы становятся предметом застольной беседы, уличных пересудов, выступлений в Конгрессе или чего-то в том же духе. Вы же, Кармоди, избежав уплаты по векселям на своей родной планете, по-прежнему подчиняетесь неумолимому Закону. Таким образом, если на бескрайних просторах космоса не имеется в наличии подходящего для вас хищника, то таковой должен быть найден. Если искомый хищник найден быть не может, он должен быть создан.

— Понятненько, — сказал Кармоди. — Но этот корабль, эти люди…

— …не были тем, чем они казались, — объяснил ему Модсли. — Это должно быть очевидно.

— Теперь очевидно.

— На самом деле они — это Оно, единое целое, создание, созданное специально для вас, Кармоди. Оно — ваш хищник-пожиратель, появление которого логически вытекает из простых стандартных Законов Пожирания.

— Которые есть… — начал было Кармоди.

— Да, которые есть, — вздохнул Приз. — Как прекрасно ты это выразил! Можно сколько угодно рассуждать о судьбе и о мире, но в конце концов приходишь к абсолютной истине: «Они есть, и они — это те вещи, которые есть».

— Я не комментирую, — сказал Кармоди, — а спрашиваю. Что это за Закон Пожирания?

— Извини, я тебя неправильно понял, — сказал Приз.

— Ничего, все в порядке, — успокоил его Кармоди.

— Спасибо! — сказал Приз.

— Ничего, ничего, — сказал Кармоди. — Я не хотел… Нет, я хотел! Что это за простые стандартные Законы Пожирания?

— Надо объяснять? — удивился Модсли.

— Боюсь, что надо.

— Когда вы формулируете это в виде вопроса, — строго сказал Модсли, — пожирание перестает быть простым и стандартным, и даже возведение его в закон становиться сомнительным. А понятие пожирания — неотъемлемая часть любого организма, как руки, ноги или голова, только еще более неотъемлемая. Оно гораздо фундаментальнее любого закона науки, понятно? А когда вы задаете такой вопрос, это сразу накладывает жесткие ограничения на ответ.

— Но должен же я узнать побольше о пожирании, — сказал Кармоди. — Особенно о пожирании меня.

— Да, конечно, — ответил Модсли. — Правда, вам следовало не узнавать, а знать, а это далеко не одно и то же. Однако я попробую.

Модсли энергично потер лоб и провозгласил:

— Ты ешь, поэтому тебя едят. Это общеизвестно. Но как именно тебя должны съесть? В какую ловушку тебя поймают, как схватят и… гм… лишат подвижности, как приготовят? Поджарят тебя, заморозят или подадут при комнатной температуре? Очевидно, это зависит от вкусов того, кто захотел тобой полакомиться. А как он поймает тебя? Прыгнет ли сверху на спину, выроет ли яму на твоем пути или запутает в паутину? А может, вызовет на поединок или сразу вонзит когти? Это тоже зависит от природы твоего пожирателя, от его формы и строения. А природа эта всецело определяется особенностями твоей природы, которая тоже обладает свободой воли и поэтому абсолютно непредсказуема.

А теперь ближе к делу. Когти, ямы и паутина ведут к цели кратчайшим путем, но они не очень эффективны против существа, наделенного памятью. Добыча, подобная вам, Кармоди, во второй раз в ту же ловушку не попадется. Прямолинейность, однако, не в духе Природы. Было сказано, что Природа питает особое пристрастие к иллюзиям, которыми вымощена дорога и к рождению, и к смерти. Но эту теорему я доказывать не стану. Приняв ее на веру, мы автоматически получаем следствие: чтобы поймать такое сложное существо, как вы, Кармоди, ваш хищник должен предпринимать сложные маневры.

У этой проблемы есть и другая сторона. Ваш пожиратель вовсе не обязан есть только вас. Безусловно, для него вы — единственный и неповторимый, но он, обладая свободой воли (как и вы), вовсе не связан строгой логикой в своей поедательной функции. Амбарная мышь может воображать, что сова на стропилах сотворена специально, чтобы охотиться на мышей, но мы-то знаем, что у сов разнообразные интересы. Так обстоят дела со всеми хищниками, в том числе и с вашим. Отсюда мы делаем важный вывод: все хищники из-за наличия свободы воли функционально несовершенны.

— Никогда не думал об этом, — признался Кармоди. — Это может мне помочь?

— Едва ли. Но знать об этом надо. На практике вам никогда не удастся использовать несовершенства вашего хищника. Вы даже вряд ли узнаете, в чем они заключаются. В данной ситуации вы — это амбарная мышь. Заслышав свист крыльев, вы можете нырнуть в норку, но никогда не сумеете понять всю природу, таланты и недостатки совы.

— Замечательно! — язвительно сказал Кармоди. — Я потерпел поражение, еще не стартовав. Или, пользуясь вашей терминологией, я уже съеден, хотя меня пока даже на вилку не насадили.

— Терпение! Терпение! — остановил его Приз. — Пока все не так плохо.

— А как плохо? Может ли кто-нибудь из вас сказать мне хоть что-то полезное?

— Это мы и стараемся сделать, — сказал Модсли.

— Тогда скажите хотя бы, на что похож мой хищник.

Модсли покачал головой:

— Это совершенно невозможно. Не думаете же вы, что каждая жертва знает, на что похож ее хищник? Если бы она знала, то стала бы бессмертной!

— А это против правил, — вставил Приз.

— Ну хоть идею какую-нибудь подайте, — взмолился Кармоди. — Всегда ли мой хищник маскируется под космический корабль?

— Конечно, нет, — сказал Модсли. — С вашей точки зрения, у него нет постоянной формы. Слыхали ли вы когда-нибудь, как мышь прыгает в пасть к змее, а муха летит на язык лягушки, а олененок бежит в лапы к тигру? Вот в чем сущность пожирания! Вы должны задаться вопросом: куда эти обманутые жертвы идут, по их мнению, и что, по их мнению, находится перед ними? И, конечно, вы должны спросить себя: что на самом деле было перед вашими глазами, когда вы разговаривали с тремя пальцами вашего хищника и следовали за ними прямо в его пасть!

— Они были похожи на людей, — заметил Кармоди. — А на что похож мой хищник, я не знаю.

— Не вижу, как помочь вам в этом, — сказал Модсли. — Информацию о хищниках собирать нелегко. Они очень индивидуальны. Их маскировка и ловушки основаны на ваших воспоминаниях, мечтах и фантазиях, ваших надеждах и желаниях. Хищник берет ваши сокровенные пьесы и разыгрывает их для вас — вы это уже видели. Чтобы узнать вашего хищника, вы должны узнать самого себя. Но легче понять Вселенную, чем себя.

— Что же мне делать? — спросил Кармоди.

— Учитесь! — ответил Модсли. — Будьте всегда настороже, передвигайтесь как можно быстрее, не доверяйте ничему и никому. И не думайте об отдыхе, пока не попадете домой.

— Домой! — повторил Кармоди.

— Да, в безопасности вы будете только на собственной планете. Хищник не может войти в вашу берлогу. Там вас будет поджидать множество заурядных опасностей, но уж, по крайней мере, не эта.

— А домой вы сумеете меня отослать? — спросил Кармоди. — Вы сказали, что работаете над машиной…

— Я ее уже сделал, — сказал Модсли. — Но вы должны помнить о ее ограничениях, которые обусловлены моими собственными. Моя машина может доставить вас туда, куда Земля ушла к настоящему времени, но это все, что она может.

— Но это все, что мне требуется! — воскликнул Кармоди.

— Нет, не все. КУДА — только первая из координат планеты, первое из трех «К». Вам предстоит еще определить второе «К» — КОГДА и третье — КАКАЯ из Земель ваша. Мой совет: соблюдайте эту последовательность. Как говорится, сначала время, потом подробности. Но уйти отсюда вам следует немедленно. Ваш хищник, чей аппетит вы дурацки раздразнили, может возвратиться в любой момент. И я не уверен, что на этот раз мне удастся так удачно вытащить вас из его пасти.

— А как вам это удалось? — полюбопытствовал Кармоди.

— Я быстренько сформировал приманку, — ответил Модсли. — Создал вашу копию, но больше размером и слегка аппетитнее. Хищник бросил вас и устремился за ней, истекая слюной. Но во второй раз мы его так не обманем.

Кармоди предпочел не спрашивать, было ли больно приманке.

— Я готов, — сказал он. — Но куда я иду и что там произойдет?

— Вы отправитесь на Землю. По всей вероятности, попадете на неправильную. Но я пошлю письмо одному лицу, большому знатоку времени. Он присмотрит за вами, если захочет, а после этого… Но кто может сказать, что будет после? Будь что будет, Кармоди! И будьте благодарны, если что-нибудь будет вообще!

— Я вам очень благодарен, — сказал Кармоди. — Чем бы все ни кончилось, большое вам спасибо!

— Ну, тогда все в порядке, — заключил Модсли. — И не забудьте про мое послание тому старику, если, конечно, вернетесь. У вас все готово? Машина вот здесь, рядом со мной. Я не успел сделать ее видимой, но выглядит она примерно как коротковолновая радиостанция «Зенит» на батарейках. Да где же она, черт возьми? Ага, вот. Приз берете?

— Я беру его! — закричал Приз, ухватившись обеими руками за Кармоди.

— Тогда все готово. Эту стрелку я ставлю сюда, затем поворачиваю эту и те две наверху… Надо полагать, вам будет приятно покинуть макрокосмос и оказаться на планете, хотя бы и не на своей собственной. Конечно, нет качественной разницы между атомом, планетой, Галактикой и Вселенной. Весь вопрос в том, какой масштаб удобнее для вас лично. Теперь я нажимаю эту…

Бамм! Пуфф! Хррруст! Медленное растворение, быстрое растворение, жидкое разведение, электронная музыка из внешнего пространства, внешнее пространство из электронной музыки, шелестят странички календаря, кувыркаются голова и ноги. Литавры звучат грозно, грозно звучат литавры. Вспышки ярких красок, женский голос, эхо причитаний, детский смех. Луч света падает на груду апельсинов из Яффы и превращает их в планеты, луч света падает на Солнечную систему и превращает ее в рябь на воде. Кадры мелькают медленнее, потом быстрее, затемнение, наплыв, свет.

Не путешествие, а сущий ад, но ничего другого Кармоди и не ожидал.

Часть III Когда?

Глава 18

Когда перемещение закончилось, Кармоди провел инвентаризацию. Ощупав себя, он пришел к выводу, что у него по-прежнему две руки, две ноги, одно тело, одна голова и один разум. По крайней мере, все это вроде бы осталось при нем. Он также отметил, что при нем остался и Приз, который был вполне узнаваем, хотя и претерпел свою обычную метаморфозу. На этот раз из карлика он превратился в угловатую флейту.

— Пока все хорошо, — сказал Кармоди вслух и стал осматривать окрестности.

— Хорошо, но не все, — поправился он тут же. Он был подготовлен к тому, что окажется на неправильной Земле, но не ожидал, что она окажется настолько неправильной.

Он стоял на зыбкой почве у края болота. От стоячих бурых вод поднимались ядовитые миазмы. Вокруг росли широкие папоротники, низкие, с мелкими листьями кусты и пальмы с пышными кронами, среди которых затерялось одинокое кизиловое дерево. Воздух был горяч, как кровь, и насыщен ароматами и запахом гнили.

— Может, я во Флориде? — сказал Кармоди с надеждой.

— Боюсь, что нет, — отозвалась флейта, то есть Приз. Голос у него был низкий, мелодичный, но с избытком трелей.

— Как это ты разговариваешь? — спросил Кармоди, глядя на флейту.

— Ты же не удивлялся, что я говорил, когда был котелком, — ответил Приз. — Пожалуйста, я объясню. Вот здесь, возле моего мундштука, прикреплен патрон с CO₂. Этот патрон — мои легкие. Конечно, запас ограничен. Прочее очевидно.

Для Кармоди это не было очевидно, но сейчас его интересовали более важные вещи.

— Где я? — спросил он.

— Не я, а мы, — поправил Приз. — Мы на планете Земля. Эта сырая местность в свое время станет Скарсдейлом, штат Нью-Йорк. — Он хихикнул. — Советую купить участок сейчас, пока цены низкие.

— Какого дьявола? Это не похоже на Скарсдейл.

— Конечно, нет. Оставляя на время вопрос о «Какойности», мы видим, что и «Когдашность» неправильная.

— Ну и… Когда же мы?

— Хороший вопрос. Но он из тех, на которые я могу дать только приблизительный, хотя и весьма достоверный ответ. Вполне очевидно, что мы находимся в фанерозое, который охватывает одну шестую геологического возраста Земли. Но в какой части фанерозоя, в палеозойской эре или в мезозойской? Здесь я должен рискнуть. Учитывая климатические особенности, я исключаю весь палеозой, кроме, быть может, конца пермского периода. Нет-нет, теперь я могу исключить и его! Погляди-ка вверх! Правее.

Кармоди поднял голову и увидел странную птицу, неловко взмахивающую крыльями.

— Определенно археоптерикс, — сказал Приз. — На это указывает его игольчатое оперение. Большинство ученых относит это существо к верхнеюрскому и меловому периодам, то есть заведомо позже триаса. Таким образом, мы можем исключить весь палеозой: мы определенно в мезозойской эре.

— Это довольно давно, а? — заметил Кармоди.

— Порядочно, — согласился Приз. — Впрочем, время мы можем и уточнить. Дай-ка мне немного подумать. — Он немного подумал и начал рассуждать: — Да, пожалуй, я прав. Это не триас! Болото — это подсказка, но, боюсь, неправильная. Однако цветущее покрытосеменное растение возле твоей левой ноги безошибочно указывает в нужном направлении. Но это не единственная примета. Ты обратил внимание вон на то кизиловое дерево? Хорошо, теперь повернись, и ты увидишь два тополя и фиговое дерево посреди небольшой группы хвойных. Мы на верном пути! Но заметил ли ты самую важную деталь, такую обычную в твоем времени, что вы просто не обращаете на нее внимания? Я говорю о траве, которая растет здесь в изобилии. Вплоть до юрских времен никакой травы не было! Только хвощи и папоротники! И это решает дело, Кармоди! Голову даю на отсечение, мы в меловом периоде и, вероятно, вблизи от его верхней границы.

У Кармоди было самое смутное представление о геологических периодах.

— Меловой? Это далеко от моего времени?

— О, около ста миллионов лет, плюс-минус несколько миллионов, — сказал Приз. — Меловой период продолжался почти семьдесят миллионов лет.

Кармоди даже не стал пытаться осмыслить все это. Он просто спросил у Приза:

— Откуда ты знаешь всю эту геологию?

— А как ты думаешь? — задиристо ответил Приз. — Изучил. Уж если мы едем на Землю, решил я, то нужно кое-что разузнать об этом месте. Чертовски здорово, что я это сделал! Если бы не я, ты бы бродил вокруг, разыскивая Майами, пока тебя не слопал бы какой-нибудь аллозавр.

— Кто слопал?

— Я говорю, — начал Приз, — об одном из тех уродливых представителей отряда зауришиа, ответвлением которого являются зауроподы со знаменитыми бронтозаврами во главе.

— Ты хочешь сказать, что тут есть динозавры?

— Я хочу сказать, — ответил Приз все с теми же неуместными трелями, — что это самый настоящий Динозавровилль и что я рад представившейся мне возможности приветствовать тебя в Веке Гигантских Рептилий.

Кармоди не успел ничего сказать. Он заметил движение слева и в самом деле увидел динозавра — махину высотой футов в двадцать и в добрых пятьдесят футов от носа до кончика хвоста. Держась вертикально на задних ногах, гигант быстро приближался к Кармоди.

— Тираннозавр? — спросил Кармоди.

— Точно! Тираннозавр-рекс. Самый знаменитый из отряда зауришиа. Как ты можешь заметить, это настоящий хищный динозавр. Впрочем, это детеныш. Длина клыков всего полфута, да и весит он не больше девяти тонн.

— И он ест мясо, — сказал Кармоди.

— Да, конечно! Впрочем, лично я думаю, что тираннозавры и все другие хищные ящеры питались главным образом безобидными гадрозаврами, широко распространенными в ту эпоху. Но это моя собственная теория.

Гигант был уже в пятидесяти футах от Кармоди. И на плоской болотистой равнине никакого укрытия: ни скалы, ни норы.

— Что мне делать? — спросил Кармоди.

— Лучше всего превратиться в растение, — посоветовал Приз.

— Но я не умею.

— Не умеешь? Тогда дело плохо. Улететь ты не сможешь, зарыться в землю не успеешь и убежать тебе, держу пари, не удастся. Гм-м… Положение становится затруднительным.

— Так что же делать?

— Ну, в данных обстоятельствах тебе следует относиться ко всему стоически. Я мог бы процитировать тебе что-нибудь из Эпиктета. А еще мы могли бы спеть псалом, если это поможет.

— К черту псалмы! Я удрать хочу.

Но флейта уже затянула: «Боже мой, я все ближе к тебе». Кармоди сжал кулаки. Тираннозавр был теперь прямо перед ними. Он высился над его головой, словно оживший подъемный кран. Ящер открыл свою ужасную пасть и…

Глава 19

— Хэлло, — сказал тираннозавр. — Меня зовут Эми. Мне шесть лет. А вас как зовут?

— Кармоди, — представился Кармоди.

— А я его Приз, — добавил Приз.

— Вы оба ужасно странные, — сказал Эми. — Никогда не видел таких. А я уже знаю и диметродона, и струтиомимуса, и сколозавра, и кучу других зверей. Вы тоже живете тут поблизости?

— Приблизительно, — сказал Кармоди. Потом вспомнил о разнице во времени и добавил: — Ну, не совсем близко.

Эми по-детски ойкнул и замолк, глазея на них. А Кармоди смотрел на него, подавленный величиной этой ужасной головы, размером с пилораму, с узкой пастью, усаженной рядами кинжалов. Страшилище! Только глаза — круглые, нежные, голубые, доверчивые — не вязались со зловещим обликом динозавра.

— Ну ладно, — сказал наконец Эми. — А что вы делаете в нашем парке?

— Разве это парк? — спросил Кармоди.

— Конечно, парк! — сказал Эми. — Детский парк. Но, по-моему, вы не ребенок, хотя вы и очень маленький.

— Ты прав, я не ребенок, — сказал Кармоди. — Я попал в ваш парк по ошибке. Пожалуй, мне бы стоило поговорить с твоим отцом.

— О’кей, — сказал Эми. — Залезайте ко мне на спину, я вас отвезу. И не забудьте, что именно я нашел вас. Друга своего тоже возьмите. Он-то действительно странный!

Кармоди сунул Приз в карман и взобрался на тираннозавра, использовав в качестве ступенек складки прочной, как железо, кожи. Как только он устроился поудобнее на шее, Эми пустился вприпрыжку на юго-запад.

— Куда мы направляемся? — спросил Кармоди.

— К моему отцу.

— А где он?

— В городе, у себя на работе. Где же ему еще быть?

— Конечно, где же еще? — согласился Кармоди и тут же ухватился покрепче, потому что Эми помчался галопом. Из кармана раздался приглушенный голос Приза:

— Все это чрезвычайно странно.

— Ты сам странный, — напомнил ему Кармоди и, устроившись поудобнее, стал смотреть по сторонам.

Обитатели этого города вряд ли называли его Динозавровиллем, но Кармоди не мог думать о нем иначе. Он лежал в двух милях от парка. Сначала они выбрались на дорогу (фактически широкую тропу), утрамбованную ногами бесчисленных динозавров до твердости бетона. То тут, то там им попадались гадрозавры, спавшие возле дороги под ивами или напевавшие что-то низкими приятными голосами. Кармоди спросил о гадрозаврах, но Эми сказал только, что отец считает их «серьезной проблемой».

Дорога шла через рощи, где росли березы, клены, лавр и падуб. Динозавры были в каждой роще: они носились туда-сюда под ветвями, копались в земле или сгребали мусор. Кармоди спросил, что они там делают.

— Прибирают, — презрительно сказал Эми. — Домохозяйки вечно заняты уборкой.

Местность впереди повышалась. Они оставили позади последнюю рощицу и углубились в лес.

Но это был не обычный лес: многие детали говорили о том, что его создали искусственно — целенаправленно и с большой предусмотрительностью. Его окаймлял широкий пояс фиг, хлебных и ореховых деревьев, за ним шли несколько рядов тонкоствольных гингко, а далее — только сосны да редкие канадские ели.

Чем дальше в лес углублялись путники, тем больше встречалось динозавров. Большинство составляли тераподы — плотоядные тираннозавры вроде Эми. Приз заметил также несколько орнитоподов и сотню-другую представителей семейства цератопсиа-трицератопсов с их гигантскими рогами. Почти все мчались сквозь лес легким галопом. Земля гудела под их ногами, дрожали деревья, в воздух вздымались облака пыли. Скрежетали, задевая друг друга, бронированные бока, и только быстрые повороты, внезапные остановки и рывки помогали избегать столкновений. А сколько рева было из-за правил уличного движения! Зрелище нескольких тысяч спешащих динозавров было так же ужасно, как и исходящий от них запах, точнее, вонь.

— Вот мы и на месте, — сказал Эми и остановился так резко, что Кармоди чуть не слетел с его шеи. — Тут мой папа.

Осмотревшись, Кармоди увидел, что Эми доставил его в небольшую рощу секвой. Здесь был как бы оазис покоя. Два динозавра медленно прохаживались меж красными стволами, не обращая внимания на суматоху, царившую всего в пятидесяти ярдах от них. Кармоди решил, что здесь можно спешиться, не опасаясь быть раздавленным, и соскользнул со спины Эми.

— Папочка! — крикнул Эми. — Эй, папа, посмотри, что я нашел, ты только взгляни!

Один из ящеров поднял голову. Это был тираннозавр заметно больше Эми, с белыми полосами на синей коже. Его серые глаза были налиты кровью. Он неторопливо повернулся и недовольно спросил:

— Сколько раз я просил тебя не бегать сюда?

— Прости, папа, но ты посмотри, что я…

— Ты всегда просишь прощения, — сказал тираннозавр, — а ведешь себя по-прежнему. Мы с матерью постоянно говорим о твоем поведении, Эми. Ни она, ни я не хотели бы, чтобы из тебя получился горластый неотесанный битник, не имеющий понятия, как подобает себя вести воспитанному динозавру. Я люблю тебя, сын мой, но ты должен научиться…

— Папа! Неужели ты не можешь отложить свою лекцию на потом и посмотреть (просто посмотреть!) на то, что я нашел?!

Пасть старшего тираннозавра захлопнулась, он гневно взмахнул хвостом. Но потом он все же опустил голову и, взглянув туда, куда показывал сын, увидел Кармоди.

— Боже милостивый! — воскликнул он.

— Добрый день, сэр, — сказал Кармоди. — Меня зовут Томас Кармоди. Я человек. Не думаю, что сейчас на этой Земле есть другие люди или хотя бы приматы. Мне трудно объяснить, как я попал сюда, но пришел я с миром и все такое… — закончил он не очень вразумительно.

— Фантастика! — только и сказал отец Эми. Он повернулся к своему коллеге: — Баксли! Ты видишь то, что я вижу? Ты слышишь то, что я слышу?

Баксли, который был тираннозавром примерно того же возраста, что и отец Эми, ответил:

— Вижу, Борг, но не верю своим глазам.

— Говорящее млекопитающее! — воскликнул Борг.

— Не могу поверить, — повторил Баксли.

Глава 20

Чтобы свыкнуться с мыслью о говорящих млекопитающих, Боргу потребовалось куда больше времени, чем потребовалось Кармоди, чтобы поверить в существование говорящих ящеров. Но в конце концов Борг ее принял. Как позже заметил Приз, ничто так не помогает поверить в существование факта, как его, факта, личное присутствие.

Борг пригласил Кармоди в контору, которая помещалась под пышной листвой плакучей ивы. Сели, откашлялись, помолчали, соображая, с чего начать. Наконец Борг произнес:

— Итак, вы — млекопитающее из будущего, да?

— Похоже, что так, — ответил Кармоди. — А вы — здешнее пресмыкающееся из прошлого?

— Никогда не думал о себе как о существе из прошлого, — сказал Борг. — Ну, предположим, что это правда. А далеко ли будущее, откуда вы пришли?

— Сто миллионов лет или около того.

— Гм. Далековато. Да, в самом деле далековато.

— Да, это довольно далеко, — сказал Кармоди.

Борг кивнул и хмыкнул. Кармоди понял, что динозавр не знает, о чем говорить дальше. Борг производил впечатление очень достойной личности: гостеприимный, хотя и погруженный в свои дела, хороший семьянин, но не мастер поговорить — словом, немного скучноватый почтенный тираннозавр из среднего класса.

— Ну-ну, — произнес наконец Борг, когда молчание стало тягостным. — И как там в будущем?

— Прошу прощения?

— Я спрашиваю, как там у вас в будущем?

— Хлопотно, — вздохнул Кармоди. — Суматоха. Полно новых изобретений, а они только затрудняют жизнь.

— Да-да-да, — сказал Борг. — Примерно так и представляют будущее наши парни с воображением. Некоторые даже пишут, будто эволюция идет к тому, что млекопитающие станут доминировать на Земле. Но я считаю это передержкой, гротеском.

— Наверное, так это и выглядит, — дипломатично согласился Кармоди.

— Но ваш вид — доминирующий?

— Ну… один из доминирующих.

— А как насчет пресмыкающихся? Или точнее: как дела у тираннозавров там, в будущем?

У Кармоди не хватило духу сказать, что динозавры вымерли и что вымерли они за шестьдесят миллионов лет до появления человека, а пресмыкающиеся занимают в природе третьестепенное место.

— Как дела? Именно так, как и следовало ожидать, — сказал Кармоди, чувствуя себя пифией, и к тому же трусливой.

— Хорошо! Я примерно так и думал, — сказал Борг. — Мы — крепкий народ, знаете ли, у нас есть сила и здравый смысл. Ну а много ли хлопот от сосуществования людей и ящеров?

— Нет, хлопот немного, — с легкостью сказал Кармоди.

— Рад слышать. Я боялся, что динозавры при своих размерах окажутся… э-ээ… тяжеловаты на руку.

— Нет-нет! Можно даже сказать, что динозавры всем нравятся.

— Очень приятно слышать это от вас, — сказал Борг.

Кармоди пробормотал еще что-то и замолк, сгорая от стыда.

— Нас, динозавров, мало занимает будущее, — продолжал Борг, переходя на высокопарный стиль послеобеденного оратора. — И так было всегда. Наш вымерший предок, аллозавр, был грубым прожорливым хищником с дурным нравом. Его же предок, цератозавр, — это всего-навсего карликовый карнозавр. Судя по размерам его черепной коробки, он был невероятно глуп. Были, безусловно, и другие карнозавры, а до них — потерянное звено, тот древнейший предок, от которого произошли все ящеры — и четвероногие, и двуногие.

— Двуногие, конечно, доминируют? — спросил Кармоди.

— Конечно! Четвероногие трицератопсы — тупоголовые твари, но небольшое поголовье мы все же сохраняем. Добавление их мяса к рубленой бронтозаврине делает ее необычайно вкусной. Есть и другие виды ящеров. Гадрозавры, например. Вы могли их заметить по дороге в город.

— Да, заметил. Они пели.

— Эти типы всегда поют, — сказал Борг сурово.

— Вы их тоже едите?

— О, небо! Конечно, нет! Гадрозавры разумны! Единственные разумные существа на планете, не считая нас — тираннозавров.

— Ваш сын сказал, что они — «серьезная проблема».

— Да, проблема! — подтвердил Борг вызывающим тоном.

— В каком смысле?

— Они ленивы. А также угрюмы и грубы. Я знаю, что говорю, у меня были слуги-гадрозавры. У них нет ни самолюбия, ни инициативы, они ни к чему не стремятся. Не знают, кто их высиживал, и, похоже, не очень-то и желают знать. А еще когда они говорят с вами, то никогда не смотрят в глаза.

— Но они хорошо поют, — возразил Кармоди.

— Да, поют они хорошо. Наши лучшие исполнители — гадрозавры. И на тяжелых работах они хороши, конечно, если есть надзор. Внешность их подводит — этот утиный клюв… Но это не их вина, тут ничего не поделаешь. А в будущем проблема гадрозавров решена?

— Да, — сказал Кармоди. — Их раса вымерла.

— Возможно, это и к лучшему, — сказал Борг. — Да, думаю, это к лучшему.

Кармоди и Борг беседовали несколько часов. Кармоди узнал, в частности, об урбанистических проблемах ящеров. Лесные города переполнялись, поскольку все больше динозавров покидало деревни ради удобств цивилизации. За последние пятьдесят лет крайне обострилась ситуация на дорогах. Гигантские ящеры любят скорость и гордятся быстротой своих рефлексов. Но когда несколько тысяч динозавров одновременно ломятся через лес, столкновения неизбежны. И последствия их весьма трагичны; только представьте: два ящера по сорок тонн каждый сталкиваются на скорости тридцать миль в час! Сломанные шеи — сплошь и рядом.

Конечно, были и другие проблемы. Переполненные города как результат демографического взрыва. Во многих странах ящеры живут на краю голода. Войны и эпидемии помогали бороться с перенаселением, но в недостаточной степени.

— Проблем у нас масса, — вздохнул Борг. — Некоторые из наших лучших умов впали в отчаяние. Но я по натуре оптимист. Мы, ящеры, и прежде видели тяжелые времена, но сумели выстоять. И новые проблемы мы разрешим, как и прежние. По-моему, у нас, динозавров, есть врожденное благородство, искра разума, неиссякаемая жажда жизни. Не могу поверить, что все это пропадет.

— Вы выстоите, — сказал Кармоди. Что ему еще оставалось, кроме этой джентльменской лжи?

— Я знаю, — сказал Борг. — Однако всегда приятно получить подтверждение. Благодарю вас за это. А сейчас, полагаю, вам надо поговорить со своими друзьями.

— С какими друзьями? — спросил Кармоди.

— Я имею в виду млекопитающее, которое стоит у вас за спиной, — ответил Борг.

Кармоди тотчас обернулся и увидел коротенького толстого человека в очках. Он былодет в темный деловой костюм, в левой руке держал портфель, а под мышкой — зонтик.

— Мистер Кармоди? — спросил он.

— Да, я Кармоди, — ответил Кармоди.

— Я — Саргис из Бюро Подоходных Налогов. Нам пришлось здорово погоняться за вами, мистер Кармоди, но от Бюро не скрыться.

Борг сказал, что его это не касается, и сравнительно бесшумно (для такого крупного тираннозавра) удалился.

— Странные у вас друзья, — сказал Саргис, глядя ему вслед. — Но это не мое дело, хотя ФБР может проявить к нему интерес. Я здесь исключительно из-за налогов за 1965 и 1966 годы. В моем портфеле ордер на вашу выдачу, он в полном порядке — можете убедиться. Прошу вас следовать за мной. Моя машина времени припаркована за этим деревом.

— Нет! — сказал Кармоди.

— Советую подумать, — настаивал налоговый инспектор. — Ваше дело может быть разрешено к обоюдному удовлетворению заинтересованных сторон. Но оно должно быть заслушано немедленно. Правительство Соединенных Штатов не любит, чтобы его заставляли ждать. А отказ подчиниться решению Верховного Суда…

— Я сказал «нет»! — отрезал Кармоди. — Убирайтесь вон! Я знаю, кто вы!

Ибо, вне всякого сомнения, это был его хищник. Грубая подделка под налогового инспектора никого не могла обмануть. И портфель, и зонтик приросли к левой руке. Черты лица были правильны, но хищник забыл про уши. И самое нелепое: коленки у него сгибались назад.

Кармоди повернулся и ушел. Хищник не двинулся с места. Очевидно, на преследование он не был рассчитан. Он взвыл от голода и ярости. И исчез.

Кармоди, однако, даже не успел поздравить себя с избавлением, потому что мгновение спустя тоже исчез.

Глава 21

— Войдите, войдите!

Кармоди только глазами хлопал: динозавров и в помине не было, и сам он уже не в лесу мелового периода, а в какой-то маленькой пыльной комнатенке, где каменный пол холодит ноги, окна покрыты копотью и пламя высоких свечей беспокойно дрожит от сквозняка.

За высокой конторкой сидел человек. У него был длинный нос, костлявое лицо, запавшие глаза, коричневая родинка на левой щеке, тонкие и бескровные губы.

Человек сказал:

— Я — мое преподобие Клайд Бидл Сизрайт. А вы, конечно, мистер Кармоди, которого так любезно направил к нам мистер Модсли. Садитесь, пожалуйста. Надеюсь, ваше путешествие с планеты мистера Модсли было приятным.

— Распрекрасным, — пробурчал Кармоди. Пусть это прозвучало и невежливо, но внезапные переброски из мира в мир ему уже изрядно осточертели.

— Ну, как поживает мистер Модсли? — спросил Сизрайт с сияющей улыбкой.

— Расчудесно. А где я?

— Разве мой секретарь в приемной не объяснил вам?

— Не видел я никаких секретарей и никакой приемной не видел!

— Ай-яй-яй! — нежно закудахтал Сизрайт. — Наверное, приемная опять выпала из фазы. Я уже раз десять ее чинил, но она вечно десинхронизируется. Знаете, это и клиентов раздражает, а секретарю приходится еще хуже — бедняга тоже выпадает из фазы и иногда не может попасть домой, к семье, по неделе и больше.

— Да, плохи его дела, — сказал Кармоди, чувствуя, что уже близок к истерике. — А не намерены ли вы все-таки, — продолжал он, еле сдерживаясь, — объяснить мне для начала, что же это за место и как мне отсюда попасть домой?

— Успокойтесь, — сказал Сизрайт. — Может быть, чашечку чая, а? Нет? Так вот, это, как вы изволили выразиться, место — Всегалактическое Бюро Координат. Наш устав — на стене. Можете ознакомиться.

— А как я сюда попал? — спросил Кармоди.

Сизрайт улыбнулся, поиграл пальцами.

— Очень просто, сэр. Получив письмо от мистера Модсли, я распорядился предпринять розыск. Клерк нашел вас на Земле ВЗ444123С22. Это была явно не ваша Земля. Конечно, мистер Модсли сделал все, что мог, но определение координат — не его специальность. Поэтому я взял на себя смелость переместить вас сюда, в Бюро. Но если вы хотите вернуться на ту, вышеупомянутую Землю…

— Нет-нет, — сказал Кармоди. — Я только никак не пойму, где… Вы, кажется, сказали, что это какая-то служба по определению координат?

— Это Всегалактическое Бюро Координат, — вежливо поправил Сизрайт.

— Значит, я не на Земле?

— Конечно, не на Земле. Или, выражаясь более строго, вы не в каком-либо из возможных, вероятных, потенциальных или темпоральных миров земной конфигурации.

— О’кей, прекрасно! — сказал Кармоди, тяжело дыша. — А вы, мистер Сизрайт, были когда-нибудь на какой-либо из тех Земель?

— Увы, не имел удовольствия. По роду работы я вынужден почти безотлучно сидеть в конторе, а досуг провожу в кругу семьи, в своем коттедже, и…

— Так, значит, — взревел Кармоди, — вы никогда не бывали на Земле! Так почему же, черт вас возьми, вы сидите в этой идиотской комнатенке при свечах, да еще нахлобучив цилиндр, словно вы из книжки Диккенса?! Почему, а? Мне просто хочется услышать, что вы скажете, — ведь я уже знаю этот распроклятый ответ! Просто нашелся сукин сын, который опоил меня каким-то зельем. И все мне чудится — весь этот собачий бред! И вы сами чудитесь — крючконосый ублюдок со всеми вашими ухмылками!

Кармоди шлепнулся на стул, пыхтя как паровоз и победно взирая на Сизрайта. И ждал, что теперь все вокруг рассыплется, все его нелепые видения исчезнут, а сам он проснется в своей кровати, у себя в квартире, или на диване у приятеля, или, на худой конец, на больничной койке.

Но ничего не рассыпалось. Триумф не состоялся, и Кармоди почувствовал, что уже ничего не соображает, но и на это ему наплевать — так он устал…

— Вы закончили свой монолог? — ледяным тоном спросил Сизрайт.

— Кончил, — вздохнул Кармоди. — Простите.

— Не терзайтесь, — спокойно сказал Сизрайт. — Вы переутомились, это естественно. Но я ничем не сумею помочь вам, если вы не возьмете себя в руки. Разум может привести вас домой, истерика не приведет никуда.

— Еще раз прошу прощения, — пробормотал Кармоди.

— Что касается этой комнаты, которая вас так напугала, то я декорировал ее специально для вас же. Конечно, эпоха подобрана приближенно, но это все, что мне удалось за недостатком времени. И лишь для того, чтобы вы чувствовали себя как дома.

— Это вы хорошо придумали, — сказал Кармоди. — Значит, и ваша внешность?..

— Конечно, — улыбнулся Сизрайт. — Я и себя декорировал, так же как и комнату. Это не слишком трудно. Но нашим клиентам такие штришки обычно нравятся.

— Мне тоже нравится, — согласился Кармоди. — Теперь я понимаю, что это успокаивает.

— Я и хотел, чтобы успокаивало, — сказал Сизрайт. — А насчет вашего предположения, что все это сон, что ж… в нем что-то есть!..

— В самом деле?

Мистер Сизрайт энергично кивнул.

— Предположение само по себе ценно, но вам оно нисколько не поможет.

— Ох! — Кармоди снова повалился на стул.

— Строго говоря, — продолжал Сизрайт, — между воображаемыми и подлинными событиями существенной разницы нет. Разница лишь в терминах. Между прочим, сейчас вам ничего не снится, мистер Кармоди. Но будь все это сном, вам следовало бы действовать точно так же.

— Ничего не понимаю, — сказал Кармоди. — Только верю вам на слово, что все это на самом деле… — Он заколебался. — Но вот чего я на самом деле не понимаю: почему все так похоже? Я о том, что Галактический Центр похож на наш Радио-сити, а динозавр Борг говорит не как динозавр и даже не так, как говорящий динозавр должен говорить. И…

— Ради бога, не терзайтесь!

— Простите.

— Вы хотите, чтобы я объяснил вам, — продолжал Сизрайт, — почему действительность такова, какова она есть. Но ведь это необъяснимо. Просто надо приучиться подгонять свои предрассудки к новым фактам. Не следует ожидать, что действительность станет к вам приспосабливаться — разве что изредка. Если вы столкнулись с чем-то необычным, тут ничего не поделаешь. Вы поняли меня?

— Пожалуй, да.

— Отлично! Так вы уверены, что не хотите чаю?

— Спасибо, не хочу.

— Тогда подумаем, как доставить вас домой. В гостях хорошо, а дома лучше. Не так ли?

— Конечно, лучше, — согласился Кармоди. — А вам это очень трудно?

— Трудно? Я бы так не сказал, — протянул Сизрайт. — Это дело, конечно, сложное, требующее точности и даже связанное с известным риском. Но трудным я бы его все-таки не назвал.

— А что вы считаете действительно трудным? — спросил Кармоди.

— Квадратные уравнения, — не задумываясь ответил Сизрайт. — Никак не могу научиться их решать, хотя пробовал миллион раз. Вот это, сэр, настоящая трудность! Однако вернемся к вашему делу.

— А вы знаете, куда ушла моя Земля? — спросил Кармоди.

— «Куда» — это не проблема. «Куда» вас уже доставили, правда, толку от этого не было, поскольку «Когда» оказалось таким далеким от искомого. Но теперь, я полагаю, мы попадем в ваше личное «Когда» без лишней возни. «Какая» Земля — вот в чем фокус!

— Это непреодолимо?

— Вообще-то преодолимо, — успокоил Сизрайт. — Всего-навсего мы должны рассортировать Земли и выяснить, которая из них ваша. Дело простое. Как сказали бы у вас: все равно что подстрелить рыбу в бочке.

— Никогда не пробовал, — сказал Кармоди. — А это легко?

— Какая рыба и какая бочка. Акулу в ванне вы подстрелите без труда. Значительно трудней попасть в кильку в цистерне. Все зависит от масштаба. Но вы все-таки должны признать, что и в том и в другом случае принцип один и тот же, и весьма простой.

— Да, наверное, — согласился Кармоди. — Но хоть это в принципе и просто, не понадобится ли слишком много времени, если вариантов чересчур много?

— Не совсем так, но верно подмечено, — просиял Сизрайт. — Сложность, знаете ли, иногда полезна. Она способствует классификации и идентификации.

— Ну хорошо… А теперь что?

— А теперь мы приступим к делу, — воскликнул Сизрайт, энергично потирая руки. — Мы тут с коллегами подобрали некоторое количество миров. И, между прочим, полагаем, что ваш мир должен оказаться среди них. Но опознать его, конечно, можете только вы сами.

— Я должен буду присмотреться?

— Что-то в этом роде. Точнее, вы должны в них вжиться. И каждый раз, как только разберетесь, сообщайте мне, попали мы с вами в ваш мир или в какой-то иной. Если это ваш мир — делу конец. Если иной, мы переместим вас в следующий из вероятных.

— Весьма разумно, — согласился Кармоди. — А много у вас этих вероятных Земель?

— Невероятное множество! Но у нас есть надежда на быстрый успех, если только…

— Что «если»?

— Если только хищник не догонит вас раньше.

— Мой хищник?

— Он все еще идет по следу, — сказал Сизрайт. — И, как вы теперь знаете, устраивает вам ловушки, а материал для ловушек берет из ваших воспоминаний. Эти «земноморфные сцены» — я так бы их назвал — должны убаюкать вас, обмануть и заставить, ничего не подозревая, идти к нему прямо в пасть.

— И он будет вторгаться во все ваши миры?

— Конечно! Безопасного убежища нет. Напротив, чем тщательнее ваш поиск, тем сильнее нависшая над вами опасность. Вы спрашивали о снах и действительности. Так вот, запомните: все доброе действует открыто; все злое непременно хитрит, трусливо прикрываясь иллюзиями, масками, грезами.

— А вы можете предпринять что-нибудь против моего хищника? — спросил Кармоди.

— Нет, не могу. И ничего не сделал бы, даже если бы и мог. Пожирание — закон природы. Даже богов иногда пожирает Рок. Вы не должны быть исключением из универсального правила.

— Так я и думал, что вы скажете что-нибудь в таком роде, — вздохнул Кармоди. — Но хоть чем-нибудь вы мне помочь можете? Намек там какой-нибудь или признак, по которому можно отличить мой мир от мира хищника…

— Для меня отличие очевидно, — сказал Сизрайт. — Но мы с вами воспринимаем мир по-разному. Вам не помогут мои наблюдения, мне не помогут ваши. Ну что ж, пока вам удавалось уходить благополучно.

— Да, мне везло. Пока.

— Значит, вы счастливчик. Вот у меня есть мастерство, но нет везенья. И кто скажет, что важнее? Не я, сэр. И, конечно, не вы. Так что мужайтесь, мистер Кармоди. Смелость, знаете… э-э… планеты берет. Верно? Так что изучайте миры, берегитесь иллюзий, выходите сухим из воды и не прозевайте с перепугу свой подлинный мир.

— А что, если я нечаянно прозеваю? — спросил Кармоди.

— Тогда ваши поиски не кончатся никогда. Только вы сами можете узнать свою настоящую Землю. Если же вы не найдете ее среди самых вероятных, будем искать среди просто вероятных, потом — среди менее вероятных, а потом — среди наименее вероятных. Число возможных Земель не бесконечно, но у вас просто жизни не хватит осмотреть их все и опять начать сначала.

— Ну ладно, — неуверенно сказал Кармоди. — Видимо, другого пути нет.

— У меня нет другого способа помочь вам, — подтвердил Сизрайт. — И не думаю, что вообще есть другие способы. Если хотите, я наведу справки в соседней галактической системе. Но это потребует известного времени…

— Боюсь, что времени у меня нет, — вздохнул Кармоди. — Вероятно, мой хищник уже близко. Прошу вас, мистер Сизрайт, приступайте. Посылайте меня на ближайшую из вероятных Земель. И благодарю вас за заботу и терпение.

— Пожалуйста, — легко согласился Сизрайт, явно довольный. — Буду надеяться, что самый первый мир и окажется тем, который вы ищете.

Он нажал кнопку на своем столе. В первый миг ничего не произошло. Но как только Кармоди мигнул, все свершилось. Его доставили на место — прямиком на Землю. Или на точную ее копию.

Часть IV Какая земля?

Глава 22

Кармоди оказался на опрятной равнине. В синем небе сверкало золотое солнце. Он медленно огляделся. Впереди, в полумиле от него, виднелся небольшой город. Он был построен не в обычной американской манере — с бензоколонками на окраине, щупальцами сосисочных, каймой мотелей и панцирем свалок. Скорее он был похож на итальянский городок, раскинувшийся среди холмов, или же на швейцарскую деревню, которые внезапно возникают перед вами и так же внезапно пропадают — без преамбул и пояснений, сразу являя вам и свой центр, и окраины, и ничего не приукрашивая.

Несмотря на эту чужеродность, Кармоди был все же уверен, что городок американский. И он осторожно двинулся к городу, готовый, чуть что не так, стремительно броситься прочь.

Однако все было в порядке. Город выглядел приветливо, щедро распахивая перед ним свои улицы и радушно улыбаясь широкими витринами. Углубляясь в город, Кармоди обнаруживал все новые и новые приятные места. В центре его поджидала площадь, похожая на итальянскую пьяццу, только поменьше размером. Посреди этой пьяццы был фонтан — мраморная копия мальчика с дельфином. Из пасти дельфина била струя чистой воды.

— Надеюсь, вам нравится? — произнес голос за левым плечом Кармоди.

Кармоди не отпрянул в ужасе. Он даже не повернулся. Голоса, раздающиеся у него за спиной, перестали его пугать. Он даже подумал, что, по-видимому, в Галактике многим нравится обращаться к нему таким образом.

— Очень мило, — сказал Кармоди.

— Я сам построил все это, — продолжал голос. — Мне казалось, что фонтан, несмотря на архаичность концепции, эстетически оправдан. А эта пьяцца со скамьями и тенистыми каштанами — точная копия площади в Болонье. Снова повторю: я не боюсь упреков в старомодности. Истинный художник, как мне кажется, использует все, что считает необходимым, будь оно тысячелетней давности или только вчерашнее.

— Согласен целиком и полностью, — сказал Кармоди. — Позвольте представиться. Меня зовут Томас Кармоди.

Улыбаясь, он обернулся с протянутой рукой, но за левым плечом никого не оказалось, как, впрочем, и за правым. На площади никого не было.

— Извините меня, — произнес голос. — Я не хотел напугать вас. Думал, вы знаете…

— Знаю что? — спросил Кармоди.

— Знаете обо мне.

— Понятия не имею. Кто вы? Откуда говорите?

— Я голос города, — сказал голос. — Или, выражаясь точнее, я и есть город. Говорящий город, говорящий сейчас с вами.

— Неужели? — насмешливо бросил Кармоди. И сам себе ответил: «Да. Полагаю, что это так. Говорящий город? Подумаешь!»

Город так город. Кармоди даже не очень удивился. Ему надоело, по правде говоря. Он уже встречался со множеством существ гигантских размеров, обладающих сверхъестественными способностями. А сколько раз его швыряло из одного конца Вселенной в другой! Силы, твари и воплощения кидались на него со всех сторон, так что временами он даже терял хладнокровие. Кармоди был рассудительным человеком; он понимал, что существует межзвездная иерархия и что человек стоит в ней не слишком высоко. Но гордость у него тоже была. Он считал, что и человек чего-то стоит — и не только для себя самого. Если ты только и делаешь, что охаешь, ахаешь и чертыхаешься, встречаясь со всеми этими инопланетными штуками, то о каком самоуважении можно говорить? А Кармоди не хотел терять самоуважения. Это было то немногое, что у него пока еще оставалось.

И потому он отвернулся от фонтана и спокойно пересек площадь, словно разговаривал с городами каждый день и все это давно ему надоело. Он прошелся по нескольким улицам и проспектам, заглядывая в витрины лавок и рассматривая дома, и немного постоял перед статуей.

— Ну? — спросил город через некоторое время.

— Что «ну»? — тут же отозвался Кармоди.

— Что вы думаете обо мне?

— Вы — о’кей.

— Только о’кей?

— Видите ли, — сказал Кармоди, — город это город. Если знаешь один, то, в сущности, знаешь и все остальные.

— Это не так! — воскликнул город, явно уязвленный. — Я заметно отличаюсь от всех других городов. Я — уникум.

— В самом деле? — Кармоди пожал плечами. — А по-моему, вы выглядите как скопление плохо подогнанных частей. У вас тут итальянская площадь, группа греческих статуй, позднеанглийская готика, нью-йоркский многоквартирный дом старого стиля, калифорнийская сосисочная, похожая на портовый буксир, и бог знает что еще. Что тут уникального?

— Уникальна комбинация всех этих форм в осмысленном ансамбле, — возразил город. — У меня внешнее разнообразие при внутреннем единстве. Эти старые формы вовсе не анахронизмы. Каждая представляет определенный стиль жизни и, как таковая, занимает отведенное ей место в хорошо отлаженной машине для поддержания жизни, каковой является город.

— Это ваше личное мнение, — сказал Кармоди. — Между прочим, есть у вас имя?

— Конечно, есть. Мое имя Беллуэзер^[250]. Беллуэзер, штат Нью-Джерси. Не хотите ли кофе, или же сандвич, или свежих фруктов?

— Кофе хорошо бы, — сказал Кармоди и позволил городу проводить себя за угол в кафе на открытом воздухе. Оно называлось «Ну-ка, мальчик!» и было точной копией салуна Веселых Девяностых, с механическим пианино, лампами в стиле Тиффани и канделябрами из граненого стекла. Там было очень чисто, как и повсюду в этом городе, но людей не было совсем.

— Прекрасная обстановка, как по-вашему? — спросил город.

— Походная, — сказал Кармоди. — Годится, если вам нравится такой стиль.

Поднос из нержавеющей стали с дымящейся кружкой «капуччино» сам собой опустился на стол.

— По крайней мере, обслуживают здесь хорошо, — добавил Кармоди и отхлебнул кофе.

— Хорошо? — спросил город.

— Да, очень.

— Я горжусь своим кофе, — заявил Беллуэзер. — И своей кухней тоже. Не хотите ли чего-нибудь? Омлет, например, или суфле?

— Нет, спасибо, — отрезал Кармоди. И, откинувшись на спинку стула, спросил: — Так что, вы — образцовый город?

— Да, имею честь быть таковым, — сказал Беллуэзер. — Я новейшая, самая последняя модель и, надеюсь, наилучшая. Я был спроектирован объединенной исследовательской группой Йельского и Чикагского университетов, которую финансировал фонд Рокфеллера. Детальной проработкой занимался в основном Массачусетский технологический институт, хотя отдельные участки меня были выполнены в Принстоне и в «Рэнд Корпорейшен». Главным подрядчиком была компания «Дженерал Электрик», а деньги пожертвовал фонд Форда, а также другие организации, называть которые я не имею права.

— Интересная история, — заметил Кармоди с деланным безразличием. — Вон там, через дорогу, готический собор, да?

— Да, готический, целиком и полностью, — подтвердил Беллуэзер. — Но он межконфессиональный, открыт для верующих любой религии. Вместимость — триста посадочных мест.

— Не так уж много для такого здания.

— Конечно. Но я хотел соединить благоговение с комфортом. Людям это нравится, — возразил город.

— А где, между прочим, люди? — поинтересовался Кармоди. — Я никого не видел.

— Они ушли, — скорбно сказал город. — Все меня покинули.

— Почему?

Беллуэзер помолчал, а затем через силу выговорил:

— Произошел разлад в отношениях города с горожанами. Непонимание или несчастливая цепь недоразумений. Подозреваю, что здесь и подстрекатели приложили руку.

— Но что именно произошло?

— Не знаю. В самом деле не знаю, — сказал Беллуэзер. — Однажды они все ушли. Именно так! Но я надеюсь, что они вернутся.

— Возможно, — согласился Кармоди.

— Я уверен, что вернутся, — сказал город твердо. — Между прочим, почему бы и вам не остаться здесь, мистер Кармоди?

— Мне? Я как-то не думал об этом…

— Вы, похоже, устали от путешествий. Уверен, вам надо отдохнуть.

— Да, постранствовал я немало, — вздохнул Кармоди.

— Может быть, вам у меня понравится, — сказал Беллуэзер. — Во всяком случае, у вас будет уникальный опыт: самый современный город в мире, и весь к вашим услугам.

— Звучит заманчиво, — протянул Кармоди. — Я должен подумать.

Образцовый город Беллуэзер его заинтересовал, но он все же никак не мог избавиться от тревожных мыслей. Ему хотелось точно знать, что именно здесь случилось и почему все жители покинули город.

Глава 23

По настоянию Беллуэзера Кармоди провел эту ночь в роскошном номере для новобрачных отеля «Король Георг V». Спал он до утра и проснулся в хорошем настроении, бодрым и отдохнувшим. Его мозг давно требовал передышки.

Беллуэзер сервировал ему завтрак на террасе и, пока Кармоди насыщался, исполнял веселый квартет Гайдна. Воздух был восхитителен; без пояснения Беллуэзера Кармоди так бы никогда и не догадался, что он кондиционированный. Температура и влажность были идеальны. С террасы открывался превосходный вид на западный квартал Беллуэзера — прелестное нагромождение китайских пагод, венецианских мостиков, японских каналов (в центре — зеленый холм), древнегреческого храма (коринфский ордер), автостоянки, норманнской башни и многого другого.

— Прекрасный тут у вас вид, — похвалил Кармоди.

— Я рад, что вам нравится, — тут же отозвался город. — Стиль был предметом многочисленных дискуссий, которые велись со дня моей закладки. Одна группа зодчих стояла за единство стиля — гармонию форм, слитых в гармоническое целое. Но это уже было! Образцовых городов такого типа довольно много, но все они однообразны и скучны. Создавал их один человек или несколько, все равно в них нет жизни. Они и на города-то не похожи.

— Но вы и сами до некоторой степени искусственны, — возразил Кармоди.

— Конечно! — согласился город. — Но я и не претендую ни на что другое. Я не фальшивый город будущего и не какой-нибудь псевдофлорентийский ублюдок. Я — конгломерат. Я должен интересовать, волновать и вместе с тем быть практичным и функциональным.

— Для меня вы — о’кей, — констатировал Кармоди. — А что, все образцовые города разговаривают, как вы?

— Нет, — ответил Беллуэзер. — До сих пор другие города не могли произнести ни единого слова. Но их жителям это не нравилось. Им не нравились города, которые делают свое дело безмолвно. Молчаливый город кажется слишком огромным, слишком властным и бездушным. Вот почему я был создан с искусственным интеллектом.

— Понимаю, — согласился Кармоди.

— Хорошо, что вы поняли. Искусственное сознание персонифицирует меня, что очень важно в эпоху всеобщего обезличивания. Оно делает меня истинно отзывчивым и позволяет творчески подходить к потребностям потребителей. Мы можем вести дискуссии — я и мои жители можем благодаря постоянному диалогу помогать друг другу в создании истинно жизнеспособной городской среды. Можем совершенствовать друг друга, не теряя при этом индивидуальности.

— Звучит превосходно, — сказал Кармоди. — Но, к сожалению, вам здесь не с кем вести диалог.

— Это единственная брешь в схеме, — согласился Беллуэзер. — Но сейчас у меня есть вы.

— Да, у вас есть я, — повторил Кармоди. И удивился, почему эти слова звучат неприятно.

— А у вас, само собой разумеется, есть я, — подхватил Беллуэзер. — Отношения должны быть взаимными. А теперь, дорогой Кармоди, позвольте показать вам меня. Потом мы сможем заняться вашим поселением и унификацией.

— Чем-чем?

— Я неудачно выразился, — тут же поправился Беллуэзер. — Это такой научный термин. Вы же понимаете, что взаимные отношения требуют и взаимных обязательств. Иначе и быть не может, ведь так?

— Но ведь отношения могут строиться и на принципе невмешательства?

— Мы стараемся уйти от этого, — сказал Беллуэзер. — Невмешательство — это доктрина эмоций, знаете ли, которая ведет прямой дорогой ко вседозволенности. А сейчас, если вы пройдете сюда…

Следуя совету Беллуэзера, Кармоди отправился осматривать его достопримечательности. Он посетил электростанцию, очистные сооружения и предприятия легкой промышленности. Побывал в детском парке и доме престарелых. Обошел музей и картинную галерею, осмотрел концертный зал, театр, кегельбан, бильярдную, автотрек и кинотеатр. Он устал, натер ноги и хотел было остановиться, но Беллуэзер настаивал на полной самодемонстрации. Кармоди пришлось осмотреть пятиэтажное здание «Америкэн Экспресс», португальскую синагогу, статую Бэкминстера Фуллера, автовокзал «Грейхаунд» и многое другое.

Наконец экскурсия закончилась. Кармоди пришел к выводу, что чудеса образцового города не лучше и не хуже чудес Галактики. Поистине, красотой наслаждаются глаза, но достается от этого ногам.

— Как насчет небольшого завтрака? — спросил Беллуэзер.

— Превосходно!

Его проводили в модное кафе «Рошамбо», где он начал с «потаж о пти фуа» и закончил печеньем «пти фур».

— Не хотите ли чудесного сыра грюйер? — спросил Беллуэзер.

— Нет, благодарю вас, — сказал Кармоди. — Я сыт. По правде говоря, я немного переел.

— Но сыр не отягощает желудок. Камамбер хотите?

— Я не могу больше есть.

— Фрукты, может быть? Фрукты освежают нёбо.

— Спасибо, мое нёбо не нуждается в освежении.

— По крайней мере, хотя бы яблоко? Грушу? Кисть винограда?

— Спасибо, нет.

— Парочку вишенок?

— Нет, нет, нет!

— Трапеза не закончена без фруктов, — настаивал Беллуэзер.

— Моя трапеза закончена, — сказал Кармоди.

— Только во фруктах есть некоторые важные витамины.

— Придется обойтись без них.

— Может быть, половинку апельсина? Я сам очищу… Цитрусовые не занимают никакого места в желудке.

— Я не могу больше есть.

— Ну хотя бы дольку? Я выберу все косточки.

— Решительно нет!

— Вы бы меня успокоили, — настаивал Беллуэзер. — Я запрограммирован на завершенность, а никакая еда не завершена без фруктов.

— Нет! Нет! Нет!

— Хорошо, только не волнуйтесь, — уступил Беллуэзер. — Если вам не нравится мое угощение, так тому и быть.

— Но мне все нравится!

— Если нравится, то почему вы не хотите фруктов?

— Ладно, — сказал Кармоди. — Дайте мне винограда.

— Я не хотел бы заставлять вас…

— А вы и не заставляете. Дайте, пожалуйста!

— Вы уверены, что вам хочется?

— Давай же! — закричал Кармоди.

— Берите.

И Беллуэзер сотворил чудесную гроздь мускатного винограда. Кармоди съел все. Виноград был очень хорош.

— Извините. Что вы делаете? — спросил Беллуэзер.

Кармоди выпрямился и открыл глаза.

— Я вздремнул. Что тут плохого?

— Плохого ничего. Это так естественно.

— Спасибо! — сказал Кармоди и закрыл глаза снова.

— Но какой же сон сидя? — не успокаивался Беллуэзер.

— Я уже сплю.

— У вас будет растяжение мышц в спине, — предупредил город.

— Не беспокойтесь, — промычал Кармоди с закрытыми глазами.

— Почему бы вам не поспать с удобством, на кушетке?

— Я уже сплю с удобством.

— Нет, на самом деле вам не удобно. Человек анатомически не приспособлен к сну в сидячем положении.

— В данный момент мой организм приспособился.

— Ну почему бы вам не прилечь на кушетку?

— Мне и на стуле хорошо.

— Но кушетка гораздо лучше. Пожалуйста, ложитесь, Кармоди. Кармоди!

— Э, что там? — спросил Кармоди, снова проснувшись.

— Кушетка! На кушетке отдыхать гораздо лучше.

— Ну хорошо, — сдался Кармоди. — Где кушетка?

Его проводили вниз по улице, за угол, в здание с вывеской: «Дремальня». Там стояла дюжина кушеток. Кармоди двинулся к ближней.

— Нет, не эта, — предупредил Беллуэзер. — У нее плохие пружины.

— Неважно. Как-нибудь улягусь.

— Но у вас будут судороги.

— О боже! — воскликнул Кармоди. — На какую же прикажете лечь?

— На ту, сзади, — указал Беллуэзер. — Это царское ложе, лучшее из всех. Упругость матраса определена научным путем. Подушки…

— Хорошо, прекрасно, великолепно, — бурчал Кармоди, ложась на указанную кушетку.

— Хотите какую-нибудь музыку?

— Не беспокойтесь!

— Как вам угодно. Я потушу свет?

— Прекрасно!

— Дать вам одеяло? Я регулирую температуру, но у спящих иногда возникает субъективное ощущение прохлады.

— Не имеет значения. Оставьте меня!

— Хорошо, — сказал Беллуэзер. — Я ведь не для себя стараюсь. Лично я никогда не сплю.

— Очень жаль, — сказал Кармоди.

— Ничего, ничего. Все в порядке, — сказал Беллуэзер.

Наконец наступило молчание. Но через некоторое время Кармоди сел.

— В чем дело? — заволновался Беллуэзер.

— Не могу заснуть, — сказал Кармоди.

— Постарайтесь закрыть глаза и расслабить каждый мускул, начиная с большого пальца ноги и так вплоть до…

— Я не могу заснуть! — закричал Кармоди.

— Может быть, вы недостаточно хотите спать, — предположил Беллуэзер. — Тогда закройте глаза и постарайтесь просто отдохнуть. Сделайте это для меня…

— Нет! — отрезал Кармоди. — Не хочу спать и не хочу отдыхать.

— Упрямец, — посетовал Беллуэзер. — Делайте, что вам хочется. Я старался, как лучше…

— Э-эх! — вздохнул Кармоди, вставая и выбираясь из «Дремальни».

Стоя на горбатом мостике, Кармоди смотрел на голубую лагуну.

— Это копия моста Риальто в Венеции, — сказал Беллуэзер. — В уменьшенном масштабе, конечно.

— Знаю, — сказал Кармоди. — Я прочел вывеску.

— Очаровательно, не правда ли?

— Да, довольно красиво, — согласился Кармоди, зажигая сигарету.

— Вы ужасно много курите, — заметил Беллуэзер.

— Знаю. Я люблю курить.

— Заботясь о вашем здоровье, должен указать вам, что доказана связь между курением и раком легких.

— Знаю.

— Вы проживете дольше, если перейдете на трубку.

— Мне не нравится трубка.

— А как насчет сигары?

— И сигар не люблю. — Кармоди закурил еще одну сигарету.

— Это уже третья за последние пять минут.

— Черт побери, я буду курить столько, сколько хочу! — взорвался Кармоди.

— Да-да, конечно, будете! — сказал город. — Но я старался для вашей же пользы. Разве вы хотите, чтобы я был тут рядом с вами и молча смотрел, как вы себя губите?

— Да, хочу, — сказал Кармоди.

— Не могу поверить, что вы на самом деле хотите этого. Тут налицо этический императив. Человек может действовать вопреки своим интересам, но машина не может допустить такую степень извращенности.

— Перестаньте! Не стойте у меня за спиной! Вы совсем меня зажали.

— Зажал вас? Дорогой Кармоди, разве я принуждал вас? Да я ведь только советовал.

— Возможно. Но вы чересчур много говорите.

— Может, и много, но, боюсь, недостаточно, — сказал Беллуэзер. — Судя по результатам.

— Вы чересчур много говорите, — повторил Кармоди и зажег очередную сигарету.

— Это уже четвертая за пять минут.

Кармоди открыл было рот, чтобы выругаться как следует, но передумал и пошел прочь.

— А это что? — спросил он.

— Автомат. Выдает сладости, — ответил Беллуэзер.

— С виду не похож.

— И все же это так. Я модифицировал проект силосной башни Сааринена. Уменьшил, конечно, и…

— Все равно на автомат не похоже. Как он работает?

— Очень просто. Нажмите на красную кнопку. Подождите немного. Теперь опустите вниз этот рычажок в ряду «А». И нажмите на зеленую кнопку. Вот так!

Плитка «Бэйб Рут» скользнула в руку Кармоди. Он сорвал обертку и попробовал.

— Настоящая «Бэйб Рут» или копия? — спросил он.

— Самая настоящая. Я заключил контракт с фирмой.

Кармоди хмыкнул, отлепил обертку от пальцев и бросил ее.

— А это, — сказал город, — яркий пример пренебрежительного отношения, с которым я постоянно сталкиваюсь.

— Всего лишь кусочек бумажки, — пожал плечами Кармоди, глядя на обертку, лежащую на безукоризненно чистой мостовой.

— Конечно, только кусочек бумажки, — посетовал Беллуэзер. — Но если умножить его на сто тысяч жителей, что тогда получится?

— Сто тысяч кусочков бумажки, — пошутил Кармоди.

— Ничего смешного, — сказал город. — Вы сами не захотели бы жить среди всех этих бумажек, уверяю вас. Вы первый пожаловались бы, если бы все улицы были завалены мусором. А вы сами? Разве вы убираете за собой? Конечно, нет! Вы предоставляете это мне, хотя у меня хватает и других городских дел — и днем и ночью. И по воскресным дням тоже.

— Вы так и будете продолжать? — спросил Кармоди. — Ладно, я подберу ее.

Он нагнулся за брошенной оберткой, но прежде чем его пальцы прикоснулись к ней, из ближайшей канализационной решетки высунулась механическая рука, схватила бумажку и спряталась.

— Все в порядке, — сказал Беллуэзер. — Я привык убирать за людьми. Я делаю это всегда.

— Ну-ну, — пробормотал Кармоди.

— Делаю, не ожидая благодарности.

— Я благодарен, благодарен! — крикнул Кармоди.

— Вовсе нет, — констатировал Беллуэзер.

— Ну ладно, я не благодарен. Что вы хотите этим сказать?

— Я ничего не хочу сказать. Будем считать инцидент исчерпанным.

— Достаточно? — спросил Беллуэзер после обеда.

— В высшей степени, — ответил Кармоди.

— Вы плохо ели.

— Я ел, сколько хотелось. Все было очень вкусно.

— Если все очень вкусно, почему бы вам не съесть еще чего-нибудь?

— Потому что больше не могу.

— Если бы вы не перебили аппетит этой шоколадкой…

— О, черт! Сладкое не портит мне аппетита! Как раз…

— Вы опять закуриваете, — заметил Беллуэзер.

— Угу, — подтвердил Кармоди.

— Вы не можете немножко потерпеть?

— Слушайте, — взорвался Кармоди. — Какого черта вы…

— У нас есть более важные темы, — быстро перебил его Беллуэзер. — Как вы собираетесь зарабатывать на жизнь?

— У меня не было времени подумать.

— Хорошо. Но за вас подумал я. Было бы неплохо, если бы вы стали врачом.

— Я — врачом? Идти учиться в колледж, потом в медицинский институт и так далее?

— Я все это устрою, — сказал Беллуэзер.

— Не интересуюсь.

— Ну… а стать юристом?

— Никогда!

— Инженером? Прекрасная профессия…

— Не для меня.

— Бухгалтером?

— Не дождетесь!

— Так кем же вы хотите стать?

— Летчиком, — неожиданно выпалил Кармоди. — На реактивном самолете!

— Да вы что?

— Я серьезно.

— У меня аэродрома даже нет.

— Тогда я буду летчиком в другом месте.

— Вы говорите это мне назло!

— Ничуть! Я хочу быть летчиком. Действительно хочу. Я всегда хотел быть летчиком. Честное слово.

Последовало долгое молчание. Затем Беллуэзер произнес:

— Выбор целиком за вами.

Сказано это было замогильным голосом.

— Куда вы идете?

— Погулять, — ответил Кармоди.

— Так поздно? В половине десятого?

— Ну да! А что?

— Я думал, вы устали.

— Это было раньше.

— Понятно. Я-то думал, что вы посидите и мы сможем поболтать о том о сем.

— Давайте поговорим, когда я вернусь, — предложил Кармоди.

— Ладно, пустяки, — сказал Беллуэзер.

— Верно, прогулка — это пустяки, — согласился Кармоди, усаживаясь. — Давайте поговорим.

— У меня больше нет настроения. Пожалуйста, идите гулять.

— Ну, спокойной ночи! — сказал Кармоди.

— Прошу прощения?

— Я сказал «спокойной ночи».

— Вы идете спать?

— Ну да! Уже поздно. Я устал.

— Вы намерены лечь прямо так?

— А почему бы и нет?

— Ничего особенного, — сказал Беллуэзер. — Но вы забыли умыться.

— О!.. Верно, забыл. Утром умоюсь.

— А когда вы в последний раз принимали ванну?

— Очень давно. Утром приму.

— Не лучше ли принять ее прямо сейчас?

— Нет!

— Даже если я все приготовлю?

— Нет! Нет, черт побери! Я иду спать!

— Делайте как хотите, — сказал Беллуэзер. — Не мойтесь, не учитесь, не соблюдайте диету. Но и меня не обвиняйте.

— Обвинять вас? В чем?

— В том.

— А конкретно, что вы имеете в виду?

— Это не важно.

— Тогда зачем вы так настаиваете?

— Только ради вас, — сказал Беллуэзер.

— Я понимаю.

— Тогда вы должны понять, что я не стану счастливее от того, умылись вы или нет.

— Уверен, что не станете.

— Когда заботишься о ком-то, — продолжал Беллуэзер, — когда чувствуешь за него ответственность, неприятно выслушивать проклятия в свой адрес.

— Я вас не проклинал.

— Сейчас нет. Но раньше…

— Ну… я нервничал.

— Это из-за курения.

— Не начинайте опять.

— Я не начинаю, — сказал Беллуэзер. — Дымите сколько угодно, дымите, как печная труба. Какое мне дело? Это же ваши легкие.

— Правильно, черт возьми, — согласился Кармоди, закуривая.

— Легкие ваши, но крах мой! — сказал Беллуэзер.

— Нет-нет, не говорите так, пожалуйста!

— Забудьте об этом.

— Хорошо, забыл.

— Иногда я бываю придирчив.

— Верно.

— И это особенно трудно выносить, потому что я прав. Ведь я же прав, вы это знаете.

— Знаю! — крикнул Кармоди. — Вы правы, правы, вы всегда правы. Правы-правы-правы-правы-правы…

— Не перевозбуждайтесь перед сном. Хотите стакан молока?

— Не хочу.

— Вы уверены?

Кармоди закрыл глаза руками. Ему было не по себе. Он чувствовал себя очень виноватым, хилым, грязным, болезненным и неряшливым. Он чувствовал себя скверным — целиком и полностью и безнадежно. Но где-то в глубине души он нашел силы, чтобы крикнуть:

— Сизрайт!

— Кого вы зовете? — взволновался город.

— Сизрайт! Где вы?

— Почему я теряю вас? — спросил Беллуэзер. — Объясните!

— Сизрайт! — взывал Кармоди. — Возьмите меня отсюда! Это не та Земля!

Треск, хруст, щелк! И Кармоди оказался в другом месте.

Глава 24

Хушш! Крруш! Крроу! И вот мы попали куда-то, но кто знает, куда, когда и на какую Землю? Будьте уверены, только не Кармоди, который оказался в городе, очень похожем на Нью-Йорк. В очень похожем, но в том ли?

— Это тот Нью-Йорк? — спросил себя Кармоди.

— А черт его знает! — ответил кто-то.

— Это был риторический вопрос, — сказал Кармоди.

— Я знаю, — ответил голос. — Но поскольку я изучал риторику, я и отозвался.

Кармоди огляделся и сообразил, что голос исходит из большого черного зонтика, который он держит в левой руке. Он спросил:

— Это ты, Приз?

— Конечно, я. А ты что подумал? Разве я должен быть похож на шотландского пони?

— А где ты был раньше, когда меня пичкали в этом образцовом городе?

— В отпуске. В кратковременном, но заслуженном отпуске, — проговорил Приз. — И ты не имеешь права на это жаловаться. Отпуска оговорены в соглашении между Объединением Призов Галактики и Лигой Реципиентов.

— Я и не жалуюсь, — возразил Кармоди. — Я просто так… А, неважно… Вот что: это место — точь-в-точь моя Земля! Точь-в-точь Нью-Йорк!

Вокруг был город. Потоки машин и людей. Неоновые вспышки вывесок. Полно театров, полно киосков, полно народу. Полно магазинов с объявлениями о дешевой распродаже по случаю банкротства. Полно ресторанов — самые большие назывались «Северянин», «Южанин», «Восточник», «Западник», и во всех — фирменные бифштексы и картофельная соломка. Кроме того, еще «Северовосточник», «Югозападник», «Востокосеверовосточник» и «Западносеверозападник». Кинотеатр на той стороне улицы анонсировал «Апокриф» («Грандиозней, красочней и увлекательней, чем Библия!!! Сто тысяч статистов!»). Рядом была дискотека «Омфала», где выступала фольк-рок-группа по имени «Говнюки». И девчонки-подростки в платьицах мидллесс танцевали там под хриплую музыку.

— Вот это жизнь! — воскликнул Кармоди, облизывая губы.

— Я слышу только звон монет в кассе, — заметил Приз тоном моралиста.

— Не будь ханжой, — сказал Кармоди. — Кажется, я дома.

— Надеюсь, что нет, — возразил Приз. — Это место действует мне на нервы. Присмотрись как следует. Помни, что сходство — не тождество.

Но Кармоди же видел, что это — угол Бродвея и 50-й улицы! Вот и вход в метро — прямо перед ним! Да, он дома! И он поспешил вниз по лестнице. Все было знакомо, радовало и печалило одновременно. Мраморные стены гноились сыростью. Блестящий монорельс, выходя из одного тоннеля, исчезал в другом…

— Ох! — воскликнул Кармоди.

— В чем дело? — спросил Приз.

— Ни в чем… Я передумал. Пожалуй, лучше пройтись по улице.

Кармоди поспешно повернул назад — к светлому прямоугольнику неба. Но дорогу преградила откуда-то взявшаяся толпа. Кармоди стал проталкиваться сквозь нее к выходу, а толпа тащила его назад. Мокрые стены метро вздрогнули и начали судорожно пульсировать. Сверкающий монорельс соскочил со стоек и потянулся к нему, будто бронзовое змеиное жало. Кармоди побежал, опрокидывая встречных, но они тут же вставали на ноги, словно игрушки-неваляшки. Мраморный полсделался мягким и липким. Ноги Кармоди увязли, люди сомкнулись вокруг него, а монорельс навис над головой.

— Сизрайт! — завопил Кармоди. — Заберите меня отсюда!

— И меня! — пискнул Приз.

— И меня! — завизжал хищник, ибо он искусно притворился подземкой, в пасть которой так неосторожно влез Кармоди.

— Сизрайт!

И ничего! Все осталось, как было, и Кармоди с ужасом подумал, что Сизрайт мог отлучиться: вышел пообедать или же в уборную или заговорился по телефону. Голубой прямоугольник неба становился все меньше, выход как бы запирался. Фигуры вокруг потеряли сходство с людьми. Стены сделались пурпурно-красными, вздулись, напряглись и начали сдвигаться. Гибкий монорельс жадно обвился вокруг ног Кармоди. Из утробы хищника послышалось урчание, обильно пошла слюна. (Давно известно, что все кармодиеды неопрятны, как свиньи, и совершенно не умеют вести себя за столом.)

— Помогите! — продолжал вопить Кармоди. Желудочный сок уже разъедал подметки.

— Сизрайт, помогите!

— Помогите, помогите ему! — зарыдал Приз. — Или же, если это слишком трудно, помогите хотя бы мне. Вытащите меня отсюда, и я дам объявления во все ведущие газеты, созову комитеты, организую группы действия, выйду на улицы с плакатами, все сделаю для того, чтобы убедить мир, что Кармоди не должен остаться неотмщенным! И в дальнейшем я посвящу себя…

— Кончай болтать! — сказал голос Сизрайта. — Стыдно! Что касается вас, Кармоди, вы должны думать, прежде чем лезть в пасть своего пожирателя. Моя контора создана не для того, чтобы вытаскивать вас всякий раз из петли в последний миг!

— Но сейчас-то вы меня спасете? Спасете, да? — умолял Кармоди. — Спасете? Спасете?

— Это уже сделано, — сказал Сизрайт.

И когда Кармоди огляделся, он понял, что это действительно уже сделано.

Глава 25

На этот раз Сизрайт, должно быть, неважно справился с перемещением. Только после длительной паузы Кармоди оказался в другом, очень похожем на Нью-Йорк городе, на заднем сиденье такси и на середине разговора с водителем.

— Чего сказал-та? — спросил тот.

— А ничего, — ответил Кармоди.

— А мне казалось, сказал-та. А я сказал: та. А я сказал, та новая махина — это Фламмарион.

— Знаю, — услышал свой голос Кармоди. — Я помогал его строить.

— Да ну? Ну и работенка! А сейчас уже кончили?

— Да, — ответил Кармоди. Он вынул сигарету изо рта и удивленно нахмурился. — С этими сигаретами я тоже покончил.

Он потряс головой и выбросил окурок за окно. Слова эти и действия были естественны для одной части его «я» (активного Кармоди), в то время как другая (рефлективное «я») наблюдала сама за собой с некоторым удивлением.

— Что ж не сказал-та? — спросил таксист. — На, попробуй мои.

Кармоди посмотрел на открытую коробку.

— Курите «Прохладные»?

— Только «Прохладные», — подтвердил таксист. — У них запах ментола и вкус что надо!

Кармоди поднял брови, изображая недоверие. Тем не менее он взял коробку, достал из нее очередной гвоздь для своего гроба и закурил. Водитель с улыбкой смотрел на него в зеркало. Кармоди затянулся, изобразив удивление, и медленно выдохнул, изобразив наслаждение.

— Хм! Тут что-то есть, — сказал он.

Таксист кивнул с умным видом.

— Все, кто курят «Прохладные», думают так же… Ну вот мы и на месте, сэр. Отель «Уолдорф-Астория».

Кармоди расплатился и собрался выходить.

— Эй, мистер, — окликнул его улыбающийся таксист. — А как же «Прохладные»?

— Ах да!

Кармоди вернул коробку. Они улыбнулись друг другу, и машина отъехала.

Кармоди стоял перед отелем «Уолдорф-Астория». На нем было добротное пальто фирмы «Барберри». Это сразу можно было узнать по ярлычку, пришитому не под воротничком, а снаружи, на правом рукаве. И все прочие ярлыки тоже оказались снаружи, так что каждый мог прочесть, что у Кармоди рубашка от Ван Хейзена, галстук от «Графини Мары», костюм от Харта и Шеффнера, носки Ван Кемпа, ботинки кордовской кожи от Ллойда и Хейга, шляпа «борсолино», сделанная Раиму из Милана, на руках у него были перчатки оленьей кожи от Л. Л. Бина, на запястье — самозаводящийся хронометр «Одемар Пикар» с таймером, счетчиком затраченного времени, календарем и будильником — гарантия точности плюс-минус шесть секунд в год.

И, кроме всего, Кармоди распространял слабый запах мужского одеколона «Дубовый мох» фирмы «Аберкромби и Фитч».

Все на нем было с иголочки, все казалось безупречным, и все-таки разве это настоящий шик? А ведь он честолюбив, ему хотелось продвигаться вперед и выше — выйти в люди того сорта, у которых икра на столе не только на Рождество, которые носят рубашки от братьев Брукс и блейзеры от Ф. Р. Триплера, употребляют после бритья лосьон «Оникс», покупают белье в «Кантри Уормер», а куртки — только у Пола Стюарта.

Но для таких штучек нужно пробиться в Категорию Потребителей А-АА-ААА вместо заурядной категории В-ВВ-АААА, на которую его обрекло скромное происхождение. Высший разряд ему просто необходим. Чем он хуже других? Черт возьми, ведь он был первым по технике потребления на своем курсе в колледже! И уже три года его Потребиндекс был не ниже девяноста процентов! Его лимузин «Додж-Хорек» был безупречно новехонький. Он мог привести тысячу других доказательств.

Так почему же ему не повысили категорию?

Забыли? Не замечали?!

Нет, пораженческой ереси в голове не место. У него заботы поважнее. Сегодня он сыграет ва-банк. Риск гигантский. Если дело сорвется, его могут в мгновение ока выставить со службы, и он навсегда вылетит в безликие ряды потребительских париев, в категорию НТС-2 (нестандартные товары, сорт второй).

Было еще рано. Активное «я» нуждалось в подкреплении перед испытанием огнем и водой. Кармоди прошел в бар «Астории», поймал взгляд бармена — тот еще и рта не успел открыть, а Кармоди уже крикнул: «Повтори, дружище!» (Неважно, что ему ничего еще не подавали и повторять было просто нечего.)

— Садись, Мак, — сказал бармен, улыбаясь. — Вот тебе «Баллантайн». Крепко, ароматно и на вкус приятно! Рекомендую!

Черт возьми, все это Кармоди должен был сказать сам — его застигли врасплох! Он уселся, задумчиво потягивая пиво.

— Эй, Том!

Кармоди обернулся. Это Нейт Стин окликнул его, старый друг и сосед. Тоже из Леонии, штат Нью-Джерси.

— А я пью колу, — сказал Стин. — После колы я веселый! Рекомендую!

Опять Кармоди попался! Он залпом выпил пиво и крикнул: «Эй, друг, повтори! Наповторяюсь до зари!» Убогая уловка, но лучше, чем ничего.

— Что нового? — спросил он у Стина.

— Блеск! Жена с утра уже в Майами, — сказал тот. — На неделю. Солнечный рейс «Америкен Эйруэйс». Два часа и меньше даже — вот и сразу вы на пляже!

— Отлично! А я свою заслал на острова, — подхватил Кармоди (на самом деле его Элен сидела дома). — Отправьте жену на Багамы, не будет семейной драмы!

— Точно! — прервал Стин. — Но если у вас недельный отпуск, неужели вы станете тратить драгоценные дни на дальний морской переезд, когда у вас под боком очаровательная деревня — Марлборо!..

— Верная мысль, — подхватил Кармоди. — А кроме того…

— Нетронутая природа, комфортабельные коттеджи, — перебил Стин. — Живу на даче — не тужу, не плачу!

Это было его право: он предложил тему.

Кармоди снова крикнул: «Эй, друг, повтори!» Но не мог же он повторять до бесконечности. Что-то не так в нем самом, во всем окружающем и в этой обязательной игре! Но что? Это он сейчас никак не мог ухватить.

А Стин, спокойный, собранный, откинулся, продемонстрировав свои небесно-голубые подмышники, пришитые, конечно, снаружи, и снова завел:

— Итак, когда жена в отлучке, кто будет заниматься стиркой? Конечно, мы сами!

Вот это удар! Но Кармоди попытался его опередить.

— Эй, — сказал он, хихикнув. — Помнишь песенку «Смотри, старик, мое белье куда белее, чем твое».

И оба неудержимо расхохотались. Но тотчас Стин наклонился и, приложив рукав своей рубашки к рукаву рубашки Кармоди, поднял брови, открыл рот, изобразил сомнение, недоверие, удивление.

— Ага! — воскликнул он. — А моя рубашка все же белее!

— Смотри-ка! — отозвался Кармоди. — Смех, и только! Стиральные машины у нас одной марки, и ты тоже стираешь «Невинностью», да?

— Нет, у меня «Снега Килиманджаро», — ехидно сказал Стин. — Рекомендую!

— Увы, — задумчиво вздохнул Кармоди. — Значит, «Невинность» меня подвела…

Он изобразил разочарование, а Стин сыграл на губах победный марш. Кармоди подумал, не заказать ли еще хваленого пива, но оно было пресным, да и Стин — слишком прыткий сейчас для него партнер.

Он оплатил пиво кредитной карточкой и отправился в свою контору на 51-й этаж (5-я авеню 666), приветствуя сослуживцев с демократическим дружелюбием. Некоторые пытались втянуть его в саморекламные гамбиты, но он решительно уклонялся. Сегодня он не мог позволить себе отвлекаться. Наступал решающий час.

Кармоди понимал, что положение у него отчаянное. Всю ночь перебирал варианты, встал с жестокой мигренью и коликами в животе. Но его жена Элен (которая никуда не уезжала) дала ему «Алька-зельцерскую». Вода исцелила его в единый миг, они поехали на конкурс, как и планировали, и он выиграл первый приз — благодаря зельцерской. Но проблема осталась проблемой, и когда Элен сказала ему в три часа утра, что в этом году Томми и малютка Тинкер простуживались на 32 процента реже, он сказал ей: «Знаешь ли, Элен, думаю, что это от Всевышнего». Но душа его была холодна, хотя он и ценил Элен за постоянную заботу и поддержку.

Он понимал, что поддержка жены ничего не изменит в его положении. Уж если вы отважились ввязаться в соревнование Потребителей, если хотите показать себя достойным не какого-нибудь барахла, а Вещей, Которые На Этом Свете Имеют Настоящую Цену, например швейцарское шале в девственных дебрях штата Мэн или лимузин «Порше 911-S», который предпочитают Люди, Считающие Себя Солью Земли, — ну так вот, если вы хотите иметь вещи такого класса, вы должны доказать, что вы их достойны! Деньги — деньгами, происхождение — происхождением, примитивная целеустремленность в деле, наконец, — это тоже не все. Вы должны доказать, что вы сами из Людей Особого Покроя, из Тех, Кто Может Преступить, кто готов поставить на карту все, чтобы выиграть все сразу.

— Вперед, к победе! — сказал сам себе Кармоди, трахнув кулаком о ладонь. — Сказано — сделано!

И он героически распахнул дверь мистера Юбермана^[251], своего босса.

Кабинет был пуст. Мистер Юберман еще не прибыл.

Кармоди вошел внутрь. Он подождет (челюсти стиснуты, губы сжаты, три вертикальные морщины на переносице). Нужно держать себя в руках. Юберман может появиться в любую минуту. А когда он появится, Томас Кармоди скажет ему: «Мистер Юберман, вы, конечно, можете за это вышвырнуть меня на улицу, но я должен открыть вам правду: у вас изо рта скверно пахнет…» И после паузы еще раз вот так: «Скверно пахнет!» А затем: «Но я зашел…»

В мечтах все просто, а как обернется на деле? Но если ты Настоящий Мужчина, ничто не может остановить тебя, когда ты вышел бороться за внедрение новейших достижений гигиены и за собственное продвижение вперед и выше! Кармоди просто ощущал устремленные на него глаза этих полулегендарных личностей — их величеств Промышленников. И если он действительно открыл…

— Привет, Карми! — бросил Юберман, большими шагами входя в кабинет. (Красивый человек с орлиным профилем, с висками, тронутыми сединой, — благородный признак высокого положения. Роговая оправа очков на целых три сантиметра шире, чем у Кармоди!)

— Мистер Юберман, — дрожащим голосом начал Кармоди. — Вы, конечно, можете за это вышвырнуть меня на улицу, но я…

— Кармоди, — прервал босс. Его грудной баритон пресек слабенький фальцет подчиненного, как хирургический скальпель марки «Персона» рассекает слабую плоть. — Кармоди, сегодня я открыл восхитительнейшую зубную пасту! «Поцелуй менестреля»! Мое дыхание час от часу благоуханнее. Рекомендую!

Кармоди недоверчиво улыбнулся. Фантастическое невезение! Босс сам наткнулся именно на ту пасту, которую Кармоди собирался ему навязать, чтобы добиться своего! И она подействовала. Изо рта Юбермана уже не разило, как из помойной ямы после ливня. Теперь его ждали сладкие поцелуи. (Девочек, конечно. Не Кармоди же с ним целоваться.)

— Слыхали об этой пасте? — И Юберман вышел, не дожидаясь ответа.

Кармоди усмехнулся. Он опять потерпел поражение, но от этого ему лишь сделалось легче. Мир потребления оказался ужасен и фантастически утомителен. Может, он хорош для людей иного склада, но Кармоди не из того теста.

Ну и добился бы он своего, а что дальше? Он представил, как станет расставаться с аксессуарами пятидесятивосьмипроцентного уровня потребления, и испытал сожаление. Его купоны, шведская замшевая кепка, светящийся галстук, портфель «Все мое ношу с собой», стереофон KLH-24 и особенно наимоднейшая импортная мягкая новозеландская дубленка с шалевым воротником «Лэйкленд»… Неужели все это придется бросить?

«Э-э!.. И беда приносит добро иногда», — сказал сам себе Кармоди.

«Приносит добро? Так какого же черта? — спросил один Кармоди у другого Кармоди. — Смотри! Не слишком ли быстро ты здесь акклиматизировался?»

Оба Кармоди понимающе глянули друг на друга, сравнили наблюдения, приняли решение… и слились.

— Сизрайт! — крикнул единый Кармоди. — Заберите меня отсюда!

И верный Сизрайт забрал его.

Глава 26

Со своей обычной пунктуальностью Сизрайт тотчас же перебросил Кармоди на следующую из вероятных Земель. Перемещение получилось даже быстрее мгновенного, такое быстрое, что время скользнуло назад и чуточку отстало от себя самого: Кармоди охнул раньше, чем его толкнули. Из-за этого возникло противоречие, небольшое, но все же противозаконное. Однако Сизрайт все подчистил, и начальство не узнало. Обошлось без последствий, если не считать дырочки в пространстве-времени, которую Кармоди даже и не заметил.

Он оказался в маленьком городке. Узнать его вроде бы не составляло труда: Мэйплвуд, штат Нью-Джерси. Кармоди жил там с трех лет до восемнадцати. Да, это был его дом, если только у него вообще был где-нибудь дом.

Или, точнее, это был его дом, если он был тем, чем казался. Но это еще требовалось доказать.

Кармоди стоял на углу Дюранд-род и Мэйплвуд-авеню: прямо перед ним — торговый центр, позади — улицы пригорода с многочисленными кленами, дубами, орехами и вязами. Справа — читальня «Христианской науки», слева — железнодорожный вокзал.

— Ну и как, путешественник? — прозвучал голос у его правого бедра. Кармоди глянул вниз и увидел у себя в руке красивый транзистор. Конечно, это был Приз.

— Ты опять здесь, — констатировал Кармоди.

— Здесь? Я никуда не уходил.

— Но я не видел тебя на предыдущей Земле.

— Это потому, что ты не посмотрел как следует. Я был у тебя в кармане в образе поддельного динария.

— Как я мог догадаться?

— А ты бы спросил, — сказал Приз. — Я ведь метаморфичен по своей природе и изменяюсь непредсказуемо для себя самого. Неужели мне надо сообщать о своем присутствии всегда и всюду?

— Было бы сподручнее, — заметил Кармоди.

— А мне гордость не позволяет вести себя так навязчиво, — сказал Приз. — Я откликаюсь, когда меня зовут. А когда не зовут, я считаю, что мое присутствие необязательно. В последнем мире ты во мне не нуждался, поэтому я пошел закусить в ресторан «Стокпол», а затем заглянул в «Пропариум» выпить сухого, а после этого уж в «Солар Бикон паб» поболтать с дружком, который оказался по соседству, а потом уж…

— Как это ты успел? В том мире я был полчаса, не больше.

— Я же говорил тебе, что у нас время течет по-разному.

— Значит, успел… Ну а где все эти заведения?

— Это долго объяснять, — уклонился Приз. — Попасть туда легче, чем объяснить дорогу. И вообще, это неподходящее место для тебя.

— Почему?

— Ну… по многим причинам. Тебе, например, не понравилась бы еда в «Солар Бикон паб».

— Я уже видел, как ты ел орити, — напомнил Кармоди.

— Да, конечно. Но орити — редкостный деликатес. Его удается попробовать раз или два в жизни. А в «Бикон паб» наша обычная еда.

— Какая же?

— Вряд ли стоит тебе это узнавать, — предупредил Приз.

— Но я хочу знать.

— Я знаю, что ты хочешь, но когда узнаешь, захочешь, чтобы не знал.

— Ладно, кончай. Так какая же у вас пища?

— Ну, хорошо, мистер Нос Сующий, — сдался Приз. — Но заруби себе на длинном носу: ты настаивал. Так вот, мы едим сами себя.

— Что-что?

— Себя едим. Я же предупреждал, тебе не понравится.

— Себя? То есть свое собственное тело?

— Точно.

— Чертовщина какая-то. Мало того, что противно, это и невозможно. Нельзя жить за счет самого себя.

— Я могу и живу, — сказал Приз. — И горжусь этим. А с точки зрения морали это выдающийся пример. Полнейшая личная свобода.

— Но это же невозможно, — настаивал Кармоди. — Это противоречит законам сохранения энергии, или массы, или чего-то такого. В общем, противоречит законам природы.

— Верно, но только в узком смысле, — согласился Приз. — А если бы ты изучил данный вопрос поглубже, ты увидел бы, что невозможное в природе встречается чаще, чем возможное.

— Как это понимать, черт возьми?

— Не знаю, — признался Приз. — Но это написано во всех наших учебниках. И никто до сих пор не сомневался.

— Но я хочу получить прямой ответ, — не уступал Кармоди. — Ты действительно съедаешь кусочек собственной плоти?

— Да, именно так. Хотя это не только моя плоть. Моя печенка очень вкусна, особенно рубленная с крутым яйцом и куриным жиром. А ребрышки хороши, чтобы перекусить в пути. Окорока же надо выдерживать несколько недель, прежде чем…

— Довольно! — закричал Кармоди.

— Извини, но…

— Нет, ты все-таки объясни: за счет чего же твое тело всю жизнь снабжает пищей твое тело? Даже смешно.

— Ну, я не слишком много ем.

— Может быть, я спросил не очень ясно, — поправился Кармоди. — Но ты же не можешь питать свою плоть, если ты одновременно эту плоть уничтожаешь?

— Боюсь, я не совсем понял.

— Давай сначала. Если ты потребляешь свою плоть…

— Так я и делаю.

— Итак, если ты потребляешь свою плоть для пропитания плоти… Минутку. Давай с цифрами. Если ты весишь, скажем, 50 фунтов…

— Именно так. На родной планете я весил 50 фунтов.

— Прекрасно! Идем дальше. Если ты весил 50 фунтов и если, скажем, за год ты съел для поддержания жизни 40 фунтов, сколько же останется?

— Десять фунтов! Правильно?

— Черт возьми, ты что, не видишь к чему я веду? Ты просто не сможешь долго кормить себя.

— Почему не смогу?

— Закон Уменьшающихся Поступлений, — веско сказал Кармоди. — Совершенно очевидно, что ты съешь сам себя. Съешь, и ничего не останется. Тебе нечем будет кормить себя, и ты умрешь.

— Совершенно верно. Но смерть неизбежна и для себяядных, и для чужеядных. Умирают все, Кармоди, как бы они ни питались.

— Но если ты действительно ешь себя, ты умрешь через неделю.

— Есть насекомые, которые живут один день, — возразил Приз. — Но у нас, Призов, вполне разумная долговечность. Запомни правило: чем больше мы съедим, тем меньше надо кормить и тем больше получается срок жизни. Время — великий фактор в автопоедании. Многие Призы съедают свое будущее еще в ранней юности и таким образом сохраняют для себя большой кусок жизни.

— А как они съедают свое будущее? — спросил Кармоди.

— Не могу объяснить. Съедаем, и все. Я, например, слопал запас за двенадцать лет, от 92 до 80, старческие годы, когда от жизни нет удовольствия. А теперь, соблюдая рациональное самопотребление, я думаю дожить до семидесяти с лишком.

— У меня от тебя голова болит, — прервал Кармоди. — И тошнит заодно.

— В самом деле? — возмутился Приз. — Тошнит его по всякому поводу, понимаете ли! А ты сам, кровавый мясник, сколько несчастных животных разгрыз и сожрал в своей жизни? Сколько слопал беззащитных яблок, сколько головок лука вырвал из их земляных кроваток? Верно, я съел случайно попавшегося орити, но перед тобой в день Страшного суда встанут целые стада, которые ты сожрал: сотни волооких коров, тысячи беззащитных курочек, бесконечные ряды кротких овечек, не говоря уж об изнасилованных тобой садах, целых лесах яблонь и вишен. Да, я отвечу там за съеденного орити, но ты! Как ты искупишь стоны всех этих животных, сожранных тобой? Как искупишь, Кармоди, как?

— Ладно, заткнись! — рявкнул Кармоди.

— С большим удовольствием, — ответил Приз с иронией.

— Я ем, потому что я должен есть. Природа у меня такая. Вот и все.

— Ну, если ты так полагаешь…

— Да, так полагаю. А теперь заткнись. Дай мне сосредоточиться.

— Не скажу больше ни слова. Только можно спросить: а на чем ты хочешь сосредоточиться?

— Это место похоже на мой родной город, — сказал Кармоди. — Я хочу понять: он это или не он?

— Неужели это так трудно? — удивился Приз. — Кто знает, как выглядит его город, тот его и узнает.

— Нет. Когда я здесь жил, я его не разглядывал. А с тех пор как уехал, почти не вспоминал.

— Если ты не разберешься, где твой дом и где не твой, никто в этом не разберется. Надеюсь, ты это помнишь?

— Помню, — сказал Кармоди. И медленно побрел по Мэйплвуд-авеню, с внезапным ужасом подумав, что любой выбор может стать роковым.

Глава 27

Кармоди шел и смотрел по сторонам, смотрел и присматривался. Все было как будто таким, как это и должно было быть. В Мэйплвудском театре на экране шла «Сага Элефантины» — итало-французский приключенческий фильм Жака Мара, блестящего молодого режиссера, который уже дал миру душераздирающий фильм «Песнь моих язв» и лихую комедию «Париж — одиннадцать часов». На сцене выступала («Проездом, только один раз!») вокальная группа «Якконен и Фунги».

— Похоже, фильм смешной, — заметил Кармоди.

— Не на мой вкус, — сказал Приз.

Кармоди остановился у галантереи Марвина и заглянул в витрину. Увидел мокасины и полукеды, джинсы с бахромой «Собачья рвань», шейные платки с рискованными картинками и белые рубашки с отложным воротом. Рядом, в писчебумажном магазине, Кармоди увидел свежий номер «Кольерс», перелистал «Либерти», заметил еще «Манси», «Черного Кота» и «Шпиона». Только что пришло утреннее издание «Сан»^[252].

— Ну? — спросил Приз. — Твой город?

— Рано говорить, — ответил Кармоди. — Но похоже, что да.

Он перешел через улицу и заглянул в закусочную Эдгара. Она не изменилась нисколько. У стойки сидела, прихлебывая содовую, хорошенькая девушка — Кармоди ее сразу узнал.

— Лэна Тэрнер! Как поживаешь, Лэна?

— Отлично, Том. Что это тебя не было видно?

— Я ухлестывал за ней в последнем классе, — объяснил Кармоди Призу, выйдя из закусочной. — Забавно, когда все это вспоминаешь.

— Забавно-забавно, — с сомнением сказал Приз.

На следующем углу, где Мэйплвуд-авеню пересекалась с Саутс-Маунтэйн-род, стоял полисмен. Он улыбнулся Кармоди меж двумя взмахами своей палочки.

— А это Берт Ланкастер, — сказал Кармоди. — Он был бессменным защитником в самой лучшей команде за всю историю школы «Колумбия». А вон, смотри! Вон человек, который помахал мне, входя в скобяную лавку. Это Клифтон Уэбб, директор нашей школы. А ту блондинку видишь под окнами? Джейн Харлоу, она была официанткой в ресторане. Она… — Кармоди понизил голос, — все говорили, что она погуливала.

— Ты знаешь массу народа, — сказал Приз.

— Ну конечно! Я же вырос здесь. Мисс Харлоу идет в салон красоты Пьера.

— Ты и Пьера знаешь?

— А как же! Сейчас он парикмахер, а во время войны он был во французском Сопротивлении. Погоди, как его фамилия… А, вспомнил! Жан-Пьер Омон, вот как его зовут. Он потом женился на Кэрол Ломбард, одной из здешних.

— Очень интересно, — скучным голосом сказал Приз.

— Да, мне это интересно. Вот еще знакомый!.. Добрый день, мистер мэр!

— Добрый день, Том, — ответил мужчина, приподнял шляпу и прошел мимо.

— Это Фредерик Марч, наш мэр, — объяснил Кармоди. — Грозная личность. Я еще помню его дебаты с местным радикалом Полом Муни. Мальчик мой, такого ты не слышал никогда!

— Н-да, что-то во всем этом не то, — сказал Приз. — Что-то таинственное, что-то неправильное. Не чувствуешь?

— Да нет же! Говорю тебе, что вырос со всеми этими людьми. Я знаю их лучше, чем себя самого. О, вот Поллет Годдар там наверху! Она помощник библиотекаря. Хей, Поллет!

— Хей, Том! — откликнулась женщина.

— Мне это не нравится, — настаивал Приз.

— С ней я не был знаком близко, — сказал Кармоди. — Она гуляла с парнем из Милборна по имени Хэмфри Богарт. У него был галстук бабочкой, можешь представить такое? А однажды он подрался с Лоном Чэни, школьным сторожем. Надавал ему, между прочим. Я это хорошо помню, потому что как раз в то время гулял с Джин Хэвок, а ее лучшей подругой была Мирна Лой, а Мирна знала Богарта и…

— Кармоди, — тревожно прервал Приз. — Остерегись! Ты слыхал когда-нибудь о псевдоакклиматизации?

— Болтовня курам на смех! Говорю тебе, что знаю весь этот народ. Я вырос здесь, чертовски приятно было жить тут. Люди не были пустым местом тогда, люди отстаивали что-то. Они были личностями, а не стадом!

— А ты уверен? Ведь твой хищник!..

— К черту! Не хочу больше слышать о нем! Посмотри, вот Дэвид Найвен. Его родители англичане…

— Все эти люди идут к тебе!

— Ну конечно. Они так давно меня не видели!

Он стоял на углу, и друзья устремились к нему со всех сторон: из переулка, со всей улицы, из магазинов и лавок. Их были сотни, буквально сотни, все улыбались, старые товарищи. Кармоди заметил Алана Лэдда, и Дороти Ламур, и Ларри Бестера Крэбба. А за ними — Спенсер Трэси, Лайонелл Барримор, Фредди Бартоломью, Джон Уэйн, Френсис Фармер…

— Что-то не то! — твердил Приз.

— Все то! — твердил Кармоди. Кругом были друзья. Друзья протягивали руки. Никогда еще он не был так счастлив с тех пор, как покинул родной дом. Как он мог забыть такое? Но сейчас все ожило.

— Кармоди! — крикнул Приз.

— Ну что еще?

— В этом мире всегда такая музыка?

— О чем ты?

— О музыке. Ты слышишь?

Только сейчас Кармоди обратил внимание на музыку. Играл симфонический оркестр, только нельзя было понять, откуда исходят звуки.

— И давно это?

— Как только мы здесь появились. Когда ты пошел по улице, послышался гул барабанов. Когда проходили мимо театра, в воздухе заиграли трубы. Как только заглянули в закусочную, вступили сотни скрипок — довольно-таки слащавая мелодия. Затем…

— Так это музыка к фильмам! — мрачно сказал Кармоди. — Все это дерьмо разыгрывается, как по нотам, а я не учуял!..

Франшо Тон коснулся его рукава. Гарри Купер положил на плечо свою ручищу. Лэйрд Грегор облапил, как медведь. Ширли Тэмпл вцепилась в правую ногу^[253]. Остальные обступали плотней и плотней, все еще улыбаясь…

— Сизрайт! — закричал Кармоди. — Сизрайт, бога ради!..

И все произошло быстрее, чем он что-нибудь сообразил.

Часть V Возвращение на Землю

Глава 28

Кармоди снова оказался в Нью-Йорке, теперь на углу Риверсайд-драйв и 99-й улицы. Слева, на западе, солнце спускалось за «Горизонт-Хаус», а справа во всей своей красе воссияла вывеска: «Спрай». Легкие дуновения выхлопных газов задумчиво шевелили листву деревьев Риверсайд-парка, одетых в зелень и копоть. Дикие вопли истеричных детей перемежались криками столь же истеричных родителей.

— Это твой дом? — спросил Приз.

Кармоди глянул вниз и увидел, что Приз снова видоизменился. Он превратился в часы «Дик Трэси» со скрытым стереорепродуктором.

— Похоже, что мой, — сказал Кармоди.

— Интересное место, — заметил Приз. — Оживленное. Мне нравится.

— Угу, — неохотно сказал Кармоди, не совсем понимая, какие чувства испытывает, вдыхая дым отечества.

Он двинулся к центру. В Риверсайд-парке зажигали огни. Матери с детскими колясочками спешили освободить его для громил и полицейских патрулей. Смог наползал по-кошачьи бесшумно. Сквозь него дома казались заблудившимися великанами.

Сточные воды весело бежали в Гудзон, а Гудзон весело вливался в водопроводные трубы.

— Эй, Кармоди!

Кармоди обернулся. Его догонял мужчина в деловом костюме, тапочках, котелке и с белым полотенцем на шее. Кармоди узнал Джорджа Марунди, знакомого художника не из процветающих.

— Здорово, старик, — приветствовал его Марунди, протягивая руку.

— Здорово, — отозвался Кармоди, улыбаясь, как заговорщик.

— Как живешь, старик? — спросил Марунди.

— Сам знаешь, — сказал Кармоди.

— Откуда я знаю, — сказал Марунди, — когда твоя Элен не знает.

— Да ну!

— Факт! Слушай, у Дика Тэйта междусобойчик в субботу. Придешь?

— Факт. А как Тэйт?

— Сам знаешь.

— Ох, знаю! — горестно сказал Кармоди. — Он все еще того?.. Да?

— А ты как думал? — спросил Марунди.

Кармоди пожал плечами.

— А меня ты не собираешься представить? — вмешался Приз.

— Заткнись, — шепнул Кармоди.

— Эй, старик! Что это у тебя, а? — Марунди наклонился и уставился на запястье Кармоди. — Магнитофончик, да? Сила, старик! Силища! Ты сам его программировал? Да?

— Я не запрограммирован, — сказал Приз. — Я автономен.

— Во дает! — воскликнул Марунди. — Нет, на самом деле дает! Эй, ты, Микки Маус, а что ты еще можешь?

— Пошел ты, знаешь куда!.. — огрызнулся Приз.

— Прекрати! — угрожающе шепнул Кармоди.

— Ну и ну! — восхитился Марунди. — Силен малыш! Правда, Карми?

— Силен! — согласился Кармоди.

— Где достал?

— Достал? Там, где был.

— Ты что, уезжал? Так вот почему я не видел тебя чуть ли не полгода.

— Наверное, потому, — согласился Кармоди.

Кармоди уже собирался ответить, будто он все время провел в Майами, но его вдруг словно кто за язык дернул.

— Я странствовал по Вселенной, — брякнул он. — Я был в глубинах Космоса и познакомился накоротке с некоторыми его обитателями. Они — такая же реальность, как и мы, и пусть все знают об этом.

— Ах, вот что! — Марунди понимающе кивнул. — Значит, и ты тоже «пустился в странствие»!..^[254]

— Да, да, я странствовал…

— Сила! Как забалдеешь, сразу полетишь. И в полете том ты постиг молекулярное всеединство мира и услышал тайные голоса своего тела?

— Не совсем так, — сказал Кармоди. — Что касается моего конкретного Странствия, то я преимущественно слушал тайные голоса других существ и, выйдя за пределы лично-молекулярного, постиг внешне-атомное. Мое Странствие убедило меня в реальности существ, отличных от меня, хотя сущность их осталась скрытой.

— Слушай, старик, так ты, похоже, раздобыл настоящие «капельки», а не какую-то разбавленную дрянь? Где достал?

— Капли чистого опыта добывают из дряни бытия, — сказал Кармоди. — Суть вещей хочет познать каждый, а открывается она лишь избранным.

— Темнишь, да? — хихикнул Марунди. — Ладно, старина! Теперь все так. Ничего. Я и с тем, что попадается, неплохо залетаю.

— Сомневаюсь.

— Не сомневаюсь, что сомневаешься. И шут с ним. Ты куда, на открытие?

— Какое открытие?

Марунди вытаращил глаза:

— Старик, ты до того залетался, что, оказывается, уже совсем ничего не знаешь! Сегодня открытие самой значительной художественной выставки нашего времени, а может, и всех времен и народов.

— Что же это за перл творения?

— Я как раз иду туда, — сказал Марунди. — Пойдешь?

Приз принялся брюзжать, но Кармоди уже двинулся в путь.

Марунди сыпал свежими сплетнями: о том, как Комиссию по Антиамериканской деятельности уличили в антиамериканизме, но дело, конечно, ничем не кончилось, хотя Комиссию и оставили под подозрением; о новом сенсационном проекте замораживания людей; о том, что пять воздушно-десантных дивизий сумели вчера уничтожить целых пять партизан Вьетконга; о диком успехе многосерийного телефильма «Эн-би-си» — «Чудесные приключения в золотом веке капитализма». Кармоди узнал также и о беспрецедентном патриотизме «Дженерал Моторс», пославшей полк миссионеров на границу Камбоджи. И тут они дошли до 106-й улицы.

Пока Кармоди не было, здесь снесли несколько домов и на их месте выросло новое сооружение. Издали оно выглядело как замок, но таких замков Кармоди еще не доводилось видеть. И он обратился за справкой к своему спутнику, вдохновенному Марунди.

— Работа великого Дельваню, — сказал тот, — автора «Капкана Смерти-66», знаменитой нью-йоркской эстакады, по которой еще никто не проехал от начала до конца без аварии. Это тот Дельваню, что спроектировал Флэш-Пойнт-Тауэрс — новейшие чикагские трущобы. Это единственные трущобы в мире, форма которых вытекает из содержания, то есть первые трущобы, которые прямо и гордо были задуманы именно как наисовременнейшие трущобы и объявлены «необновляемыми» Президентской комиссией по художественным преступлениям в Урбан-Америке.

— Да, помню. Уникальное достижение, — согласился Кармоди. — Ну а это как называется?

— Шедевр Дельваню, его опус магнус. Это, друг мой, Дворец Мусора!

Дорога к Дворцу была искусно выложена яичной скорлупой, апельсиновыми корками, косточками авокадо и выеденными раковинами устриц. Она обрывалась у парадных ворот, створки которых были инкрустированы ржавыми матрацными пружинами. Над портиком глянцевитыми селедочными головами был выложен девиз: «Расточительность — не порок, умеренность — не добродетель».

Миновав портал из прессованных картонных коробок, Кармоди и художник пересекли открытый двор, где весело сверкал фонтан напалма. Прошли зал, отделанный обрезками алюминия, жести, полиэтилена, полиформальдегида, поливинила, осколками бакелита и бетона и обрывками обоев под орех. От зала разбегались галереи.

— Нравится? — спросил Марунди.

— Н-не знаю, — замялся Кармоди. — А что все это такое?

— Музей. Первый в мире музей человеческих отбросов.

— Вижу! И как восприняли эту идею?

— К удивлению, с величайшим энтузиазмом! Конечно, мы — художники и интеллектуалы — знали, что все это правильно, и все же не ожидали, что широкая публика поймет нас так быстро. Но у нее оказался хороший вкус, и на этот раз публика сразу ухватила суть. Она почувствовала, что именно это — подлинное искусство нашего времени.

— Почувствовала? А мне что-то не по себе…

Марунди взглянул на него с сожалением.

— Вот уж не думал, что ты реакционер в эстетике!.. А что тебе нравится? Может быть, греческие статуи или византийские иконы?

— Нет, конечно. Но почему же должно нравиться именно это?

— Потому что, Кармоди, в этом — лицо нашего времени, а правдивое искусство идет от реальности. Потребляю, следовательно, существую! Но люди не хотят смотреть в лицо фактам. Они отворачиваются от мусора — от этого неизбежного итога их наслаждений. И все же что такое отбросы? Это же памятник потреблению! «Не желай и не трать» — таким был извечный завет. Но он — не для нашей эры. Ты спрашиваешь: «А зачем говорить об отбросах?» Ну что ж! В самом деле! Но зачем говорить о сексе, о насилии и других столь же важных вещах?

— Если так ставить вопрос, то это выглядит закономерно, — сказал Кармоди. — И все же…

— Иди за мной, смотри и думай! — приказал Марунди. — И понимание вырастет в твоем мозгу, как гора мусора!

Они перешли в Зал Наружных Шумов. Здесь Кармоди услышал соло испорченного унитаза и уличную сюиту: аллегро автомобильных моторов, скерцо — скрежет аварии и утробный рев толпы. В анданте возникла тема воспоминаний: грохот винтового самолета, татаканье отбойного молотка и могучий зуд компрессора. Марунди открыл дверь — бум-рум — магнитофонной, но Кармоди поспешно выскочил оттуда.

— И правильно, — заметил Марунди. — Это опасно. Однако многие способны провести здесь по пять-шесть часов.

— Уфф! — только и мог ответить Кармоди.

— А это гвоздь программы, — не унимался Марунди, — влюбленное мычанье мусорного грузовика, пожирающего мусор. Прелестно, а? Дальше справа — выставка пустых винных бутылок. А наверху — звукообонятельная копия метро. Там трясет и качает, как в настоящем вагоне, а атмосфера воссоздается специальными дымовонекондиционерами «Вестингауз».

— А там кто орет? — спросил Кармоди.

— Это записи знаменитых голосов, — пояснил Марунди. — Первый голос — Эда Брена, полузащитника «Грин Бэй Пэккерс». А тот, писклявый, воющий — синтетический звуковой портрет последнего мэра Нью-Йорка. А после этого…

— Давай уйдем отсюда, — взмолился Кармоди.

— Обязательно. Только на минутку заглянем сюда. Здесь — галерея настенных рисунков и надписей. Левее — копии старомодной квартиры (на мой взгляд — образчик псевдоромантизма). Прямо перед нами — коллекция телевизионных антенн. Это британская модель 1960 года, если не ошибаюсь. Отметь ее суровую сдержанность и сравни с камбоджийским стилем 1959 года. Видишь роскошную плавность восточных линий? Вот это и есть народная архитектура в зримой форме.

Тут Марунди повернулся к Кармоди и назидательно сказал:

— Друг мой, смотри и уверуй! Это волна будущего. Некогда люди сопротивлялись изображению действительности. Те дни прошли. Теперь мы знаем, что искусство само по себе — это вещь, со всей ее тягой к излишествам. Не поп-арт, спешу заметить, не искусство преувеличения и издевательства. Наше искусство — популярное, оно просто существует. В нашем мире мы безоговорочно принимаем неприемлемое и тем утверждаем естественность искусственности.

— Именно это мне и не по душе, — сказал Кармоди. — Эй, Сизрайт!

— Что ты кричишь? — удивился Марунди.

— Сизрайт! Сизрайт! Заберите меня к чертям отсюда!

— Он спятил! — закричал Марунди. — Есть тут доктор?

Немедленно появился коротенький смуглый человек в халате. У него был маленький черный чемодан с серебряной наклейкой, на которой было написано: «Маленький черный чемодан».

— Я врач, — сказал врач. — Позвольте вас осмотреть.

— Сизрайт! Где вы, черт возьми?

— Хм-хм, м-да, — протянул доктор. — Симптомы острой галлюцинаторной недостаточности… М-да. Поверните голову. Пальпируется большая твердая шишка. Минуточку… М-да!.. Бедняга буквально создан для галлюцинаций!

— Док, вы можете помочь ему? — спросил Марунди.

— Вы позвали меня как раз вовремя, — сказал доктор. — Пока положение поправимое. У меня как раз с собой волшебное средство. Просто волшебное!

— Сизрайт!

Доктор вытащил из «Маленького черного чемодана» шприц.

— Стандартное укрепляющее, — сказал он Кармоди. — Не беспокойтесь. Не повредит и ребенку. Приятная смесь из ЛСД, барбитуратов, амфетаминов, транквилизаторов, психоэлеватров, стимуляторов и других хороших вещей. И самая чуточка мышьяка, чтобы волосы блестели. Спокойно!

— Проклятье! Сизрайт! Скорей отсюда!

— Не волнуйтесь, это совсем не больно, — мурлыкал доктор, нацеливая шприц.

И в это самый момент, или примерно в этот момент, Кармоди исчез.

Ужас и смятение охватили Дворец Мусора, но затем все пришли в себя, и снова воцарилось олимпийское спокойствие. Что до Кармоди, то священник сказал о нем: «О достойнейший, ныне твой дух вознесся в то царствие, где уготовано место для всех излишних в этой юдоли!»

А сам Кармоди, выхваченный верным Сизрайтом, погружался в пучины бесконечных миров. Он несся по направлению, которое лучше всего характеризуется словом «вниз», сквозь мириады вероятных земель к скоплениям маловероятных, а от них — к тучам невероятных и невозможных.

Приз брюзжал, упрекая его:

— Это же был твой собственный мир, ты убежал из своего дома, Кармоди! Ты понимаешь это?

— Да, понимаю.

— А теперь нет возврата.

— Понимаю и это.

— Вероятно, ты думаешь найти какой-нибудь пресный рай? — насмешливо предположил Приз.

— Нет, не то.

— А что?

Кармоди покачал головой и ничего не ответил.

— Словом, забудь про все, — сказал Приз с горечью. — Хищник уже рядом, твоя неизбежная смерть.

— Не сомневаюсь, — сказал Кармоди, на которого низошло странное спокойствие. — Но я и не планировал жить в этой Вселенной вечно.

— Все бессмысленно, — сказал Приз. — Ведь ты потерял все.

— Не согласен, — усмехнулся Кармоди. — Позволь тебе заметить, что в эту секунду я еще жив!

— Но только в данный момент!

— Я всегда был жив только в данный момент, — сказал Кармоди. — И не рассчитывал на большее. Это и была моя ошибка — ждать большего. Возможности — возможностями, а реальность — реальностью. Такова истина.

— И что тебе даст это мгновение?

— Ничего, — сказал Кармоди. — И все.

— Я перестал тебя понимать, — сказал Приз. — Что-то в тебе изменилось. Что?

— Самая малость, — сказал Кармоди. — Я просто махнул рукой на вечность; в сущности, у меня ее и не было никогда. Я вышел из этой игры, которой боги забавляются на своих небесных ярмарках. Меня не волнует больше, под какой скорлупой спрятана горошина бессмертия. Я не нуждаюсь в бессмертии. У меня есть мгновение, и мне достаточно.

— Блаженный Кармоди! — саркастически сказал Приз. — Только один вдох отделяет тебя от смерти. Что ты будешь делать со своим жалким мгновением?

— Я проживу его, — сказал Кармоди. — А для чего еще существуют мгновения?

Книга II. Новое путешествие в Координаты чудес^[255]

Глава 1

Однажды ночью, когда король бесконечного пространства мирно почивал, ему пригрезился странный сон. Увидел он человека — или, по крайней мере, живое существо — по имени Том Кармоди, который обитал на планете, столь удаленной и невероятной, что даже спящему королю было предельно ясно, что все это чистейший плод воображения. Во сне они с Томом Кармоди встретились и разговорились, и между ними внезапно расцвела такая задушевная дружба, о коей король давным-давно мечтал, но никогда не имел в реальности.

Пробудившись, он немного поразмыслил о странном сновидении и выбросил его из головы. В конце концов, он был король бесконечного пространства, о чем не забывалсебе то и дело напоминать, чтобы не впасть в излишнюю самоуспокоенность. Он являлся также единственным правителем Галактического Центра, и Центр этот был достаточно велик, если вообще уместно говорить о величине применительно к практически бесконечной протяженности.

Да, он был король, без всяческих сомнений, но и у королей выдаются неудачные денечки, исполненные печальных раздумий о монаршем одиночестве. Нет у него никого, чтобы поговорить по душам, ни единого друга, кому можно излить свое сердце. Никто не разделит его персональных радостей, не взгрустнет над его печалями. Существует, конечно, принцесса Робин, нареченная невеста короля, но их отношения, скорее, формальны, чем эмоциональны. И, если не считать традиционного совместного посещения премьер в Королевском театре, где крутят завезенные с Земли киноленты всех тамошних времен и народов, они с Робин больше нигде и никогда не встречаются.

Пригорюнившись, король сообразил, что фактически живет под арестом, будучи привязан к своему королевскому дворцу. И что ни разу еще не выходил за его пределы, дабы поглазеть на таинственные уголки и закоулки Галактического Центра, которым он столько лет правил, но никогда не видел.

А ведь совсем неплохо бы повидать старину Тома Кармоди, подумал король наконец и сам тому изумился: как-никак этот человек пригрезился ему во сне! И вовсе даже неизвестно, существует ли такой на самом деле.

Но, если существует, с ним обязательно надо повидаться. Королю ужасно хотелось поболтать с Томом, узнать его поближе, ведь он чувствовал, что это персона невыразимо достойная и благожелательная, а благожелательность, всепонимание и самая чуточка доброго, незлобивого смеха как раз и были тем самым, чего особенно недоставало королю. Давным-давно он не ощущал столь бодрящего чувства и просто не мог ему не поддаться. Конечно! Надо срочно послать за Кармоди и пригласить его в Галактический Центр.

«И я знаю, что следует сделать, — подумал король. — Отправлю-ка Шиша гонцом! Пускай отыщет мне Тома и доставит сюда. Однако… есть ли у меня право называть его просто Томом, ведь мы еще не знакомы? Думаю, да, тут нет ничего обидного. Все-таки он простолюдин, хотя и совершенно особенный».

Король обдумал свое решение, разгуливая по кабинету, и твердо кивнул: «Да, именно так и следует поступить. Я попрошу, чтобы Том навестил меня, для него это будет приятным разнообразием. И разумеется, оплачу все расходы».

Король сел за свой небольшой, но удобный и элегантный рабочий стол, взял в руки огромное двуручное Имперское перо модели «МОНБЛАН» и начертал формальное приглашение. Сам он был довольно неформальной личностью, но весь Галактический Центр буквально помешался на формальностях, и король прекрасно об этом знал. Вот почему он потрудился написать приглашение и поставил под ним свою королевскую закорючку. Королевская закорючка, как ему было ведомо, окажет провинциалу с Земли неоценимую услугу, без нее бедняге Тому не продраться сквозь хитромудрости Центральногалактического региона.

Расписавшись, он послал за Шишем, Королевским Посланцем, дабы тот доставил написанное по назначению.

Услышав, что король призывает его к себе, Посланец Шиш, пребывающий в своих апартаментах в пасторальной части дворца, невероятно расстроился.

Шиш специально выбрал для своего жилища это уединенное место, предпочитая здоровый деревенский воздух и не желая подвергаться скученным условиям проживания в центральных кварталах Галактического Центра. К тому же сей тактический ход полностью соответствовал его генеральной стратегии: живи тише воды ниже травы, чужие глаза не мозоль, никогда не высовывайся, ничем не выделяйся.

И вот после бесчисленных лет приятнейшей анонимности вдруг эдакий афронт: его желает видеть король!

Но, может, все не так уж и страшно? Весьма вероятно, король просто попросит его что-нибудь сделать. Где это слыхано, чтобы монарх призвал к себе кого-то по какой-либо иной причине? И что же, в сущности, плохого в том, чтобы сделать Его Величеству малюсенькое одолженьице?

Однако королевский приказ можно расценить как намеренное оскорбление, если ты принадлежишь к числу первопоселенцев! Шиш и вся его родня обитали в Галактическом Центре задолго до того, как здесь объявился король, они обосновались тут гораздо раньше, чем сам Галактический Центр возник и разросся на месте бескрайних космических лугов и пастбищ. Да, недурной когда-то был уголок космоса, в самый раз, чтобы осесть и развить интеллект, хотя и ничего грандиозного, не то что теперь.

Когда-то, подумал Шиш, все жители этих мест были, безусловно, равны. И как же получилось, что Ральф вдруг заделался королем, не будучи даже в числе первопроходцев? Подробностей Шиш припомнить не мог, в то время они отчего-то казались неважными. А в результате ему сейчас приходится поспешать, и лишь по той причине, что король возжелал его увидеть.

В общем-то Шиш понимал, что раздувает из мухи слона и в действительности дела его вовсе не плохи. Если не считать короля, принцессы Робин и барона Корво, Королевский Посланец — важнейшая персона в Галактическом Центре и может делать все, что ему заблагорассудится. И какое имеет значение, если он разок услужит королю? В том нет никакого позора. Кто-то же должен быть королем? Так почему бы не Ральф, как он именовался прежде, чем взошел на трон.

Шиш подумал, что может запросто взять и не пойти. Вот так он и докажет королю: NON SERVIAM! Я ТЕБЕ НЕ СЛУГА. И что самое интересное, никакого наказания не последует. Можно даже просто отослать записку: НЕ СМЕЙ ДАВИТЬ НА МЕНЯ, КОРОЛЬ ТЫ ИЛИ НЕ КОРОЛЬ. Но все-таки Шишу не хотелось пускаться в открытый бунт, и он уже торопливо шагал через сад к Большому Дворцу, к западной его башне с узкой каменной лесенкой, ведущей прямо в королевский кабинет для размышлений.

— Ах ты, наш маленький великий мыслитель! — ядовито подумал Шиш, но тут же себя одернул. По пути у него постепенно сложилось впечатление, что происходит нечто очень важное, хотя совершенно неясно, что именно, поскольку ключевой факт, по-видимому, еще не произошел, в то время как он, Шиш, улавливает лишь эманацию из будущего.

Обдумывая эту стройную гипотезу, он быстро поднимался по лесенке к кабинету короля. На каждой лестничной площадке попарно торчали сламерианские гвардейцы в плоеных голубых юбчонках и кожаных сапогах до середины бедра. Никто его не остановил. Шиш был Посланец, он мог ходить где угодно.

Глава 2

Все началось совершенно невинно. Том побывал в Галактическом Центре, а после пропал, вернулся к себе на Землю. Однако память осталась, и множество народу постоянно спрашивало о нем.

Сперва лишь те, кто непосредственно общался с Томом. Клерк Модсли и Лотерейный Компьютер, и даже инопланетянин Кар-Мо-Ди, известный как Кармод, тоже заскучал по нему. И Приз, разумеется, и конечно, Мелихрон. И даже Хищник, который не столько хотел прикончить Тома (как бывало с ним в молодости, когда он ревностно относился к работе), сколько поошиваться вокруг него и чуток поболтать. А также Орин, помощник Модсли, и Бруксайд, его второй помощник. И высокий бородатый старик, чьего имени никто не знал.

Тома не было, но люди продолжали спрашивать о нем. Они спрашивали, как у него обстоят дела, но Шиш из вполне понятного и простительного тщеславия никоим образом не мог признать, что Том никогда не пытался вступить с ним в контакт. «У него все в порядке, — обычно отвечал Шиш. — Том очень занят, у него много работы. Он под большим впечатлением от визита сюда, говорит, что непременно вернется, рано или поздно. И он передает наилучшие пожелания всем своим друзьям».

Обычное тщеславие, не больше, однако оно постепенно и неотвратимо трансформировалось в нечто совершенно иное. Когда Кармод сказал: «Увидишь Тома, передай от меня большой привет», — Шишу ничего не оставалось, кроме как согласиться. И позже, будучи спрошенным, он вынужден был солгать, что привет передал и Том отвечает своим огромным приветом.

На этом все могло бы и закончиться, кабы интерес к Тому увял, ведь в Галактике ужасно много интересного помимо Тома Кармоди. И все-таки о нем не забыли, и оригиналы, которые встречались с Томом, в конце концов организовали небольшой клуб под названием «ДРУЗЬЯ ТОМА КАРМОДИ». Это было сделано наполовину в шутку, наполовину из ностальгии, наполовину в надежде… Потому что в Галактическом Центре иногда встречаются вещи из трех половинок.

Когда Посланца Шиша настоятельно попросили передавать Тому послания, тот сообразил, что крепко вляпался. И попытался выйти из неудобного положения единым махом. «Том Кармоди решил удалиться от мира, — солгал Шиш. — Вы же знаете, у Тома всегда была склонность к медитации. Он всем посылает свои сердечные приветы и обещает, что свяжется с вами попозже, когда исполнит все, что необходимо сделать».

Объяснение показалось вполне приемлемым, ведь все Друзья Тома Кармоди в душе полагали, что Том, невзирая на свой экстравагантный вид и рассеянные манеры, действительно склонялся к медитации. Шиш облегченно вздохнул, решив, что проблема снята, однако Модсли вдруг захотелось получить от Тома сувенир. «Годится любой пустячок, — охотно пояснил тот. — Мы устроим в нашем клубе нечто вроде алтаря Тома Кармоди! В шутку, конечно, но дело это серьезное, если ты понимаешь, что я имею в виду. Любая старая вещица, что угодно».

Шиш отдал им старую бейсбольную кепку, которой разжился в своих путешествиях. Сказал, что Том когда-то очень любил ее надевать. Подарок был принят с восторгом, каждый припомнил, что видел Тома именно в этой красной кепке. Посыпались заказы на другие сувениры, все больше и больше народу осаждало просьбами Шиша. Еще больше было тех, которые просили передать Тому свои личные послания, желая спросить у него совета и все такое. И все эти люди и слышать не хотели, что Том ни с кем не намерен общаться. Ведь говорит же он с Шишем, разве не так?

Обнаружив себя в неуютной позиции собеседника Тома Кармоди, который больше ни с кем не желает говорить, Шиш обратился к простейшему, как ему тогда казалось, выходу: сказал, что Том согласился давать несложные советы за умеренную плату, которая будет перечисляться Институту Галактической Эмпатии имени Тома Кармоди, представляющему собой некоммерческую организацию, посвященную дальнейшему развитию и углублению взаимопонимания между разумными существами Вселенной.

Шиш решил, что имеет законное право извлечь определенную выгоду из весьма утомительного занятия, которое отнимало у него все больше и больше времени, не говоря уж о деньгах. По крайней мере, надо покрыть расходы на сувениры и нанять себе помощника, который избавил бы самого Шиша от докуки сочинять ответы на письма, адресованные Тому Кармоди.

Словом, он нанял Димитрия, известного как Дима. Этот юноша был воспитан на историях о Томе Кармоди и безрассудно его обожал.

— Ты будешь писать ответы за Тома, — сказал ему Шиш.

— А как я узнаю, что он захочет ответить? Мне придется спрашивать у него самого?

— Разумеется, нет, — отрезал Шиш. — Когда прочитаешь вопрос, закрой глаза и посиди так немного. А после напиши первое, что придет тебе на ум.

— Все, что придет мне в голову?..

— Вот именно. И это должно быть простое предложение, не более десятка слов, и в нем должна содержаться квинтэссенция того, что думает по данному вопросу Том Кармоди.

— Может, мне все-таки лучше проконсультироваться с Томом? — робко спросил Дима, но Шиш покачал головой.

— Том согласился вести дела лишь на таких условиях.

— При всем моем уважении, Шиш… Скажи, ведь ты сам это придумал?

— Разумеется, нет, — возмутился Шиш. — Неужели ты думаешь, что я не мог бы предложить кое-что поумнее? Нет, это все Том, его старые дурацкие штучки. Святая простота, да и только! И все-таки он безошибочно зрит прямо в корень вещей.

— Ты прав, Том изумительный человек, — с благоговением откликнулся Дима и больше не задавал вопросов.

Итак, работа закипела, и притом с оглушительным успехом. Колоссальный бум охватил весь Галактический Центр в мгновение ока, поскольку в деле не участвовали компьютеры, которые могли бы тому помешать. Вскоре Шиш был вынужден нанять в помощники Сашу, дабы освободить Диму от заклеивания и штамповки конвертов. Пользуясь случаем, он заодно повысил таксу В СВЯЗИ С НЕ ЗАВИСЯЩИМИ ОТ НАС ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМИ и вскоре обнаружил, что предприятие приносит ему приятный кругленький доход, который с течением времени все округляется и округляется.

В конце концов на свет явилось публичное издание: «ИЗРЕЧЕНИЯ ТОМА КАРМОДИ», книга первая. В книге содержались такие сияющие жемчужины, как ответ на вопрос уроженки Алебриана касательно того, имеет ли женщина право обзавестись восемнадцатью любовниками вместо предписанной местными традициями дюжины или же сие морально неприемлемо. Дима, в качестве Тома, написал: ЛЕТОМ РАСЦВЕТАЮТ ВСЕ ЦВЕТЫ. Глубокая мудрость изречения была оценена по достоинству, и песенка, озаглавленная крылатой фразой, стала победительницей очередного конкурса поп-хитов.

К тому часу, когда король пожелал встретиться со своим Посланцем Шишем, вышли в свет уже одиннадцать книг «Изречений» и издатели едва успевали допечатывать тиражи.

Глава 3

— Входи, — сказал король.

Шиш вошел и отдал формальный салют.

— Я прибыл, сир, как вы того пожелали.

— Мой старый добрый Шиш! Ты ведь был одним из первых, — промолвил король, и слезинка блеснула в его глазах. В душе он был ужасно сентиментален, но тут же взял себя в руки и деловито сказал:

— Том Кармоди.

Шиш молча кивнул.

— Когда-нибудь слышал о нем?

Шиш пораскинул мозгами и с фальшивым бесстрастием сказал:

— В Галактическом Центре однажды побывал человек с таким именем. Помнится, ему присудили какой-то Приз. Но это было очень давно, Ваше Величество, еще до того, как вы взошли на трон. Я сам доставил сюда Кармоди, однако у него была куча неприятностей, прежде чем он сумел вернуться домой.

— Уверен, это он самый и есть, — сказал король. — Я желаю увидеться с Томом Кармоди! Будь так добр, Шиш, приведи его ко мне. — Король сложил исписанный листок бумаги, сунул в конверт, заклеил и запечатал королевской печатью. — Это официальное приглашение. Передай конверт подходящему чиновнику, чтобы Том потом его забрал.

— Будет сделано, сир. Но где же теперь искать этого Тома Кармоди?

— Полагаю, он по-прежнему живет на своей планете, которая называется Земля.

— А как я узнаю нужного Кармоди, если на Земле найдутся другие с таким же именем?

— Но ведь ты сказал, что помнишь Тома?

— Не могу сказать, чтобы отчетливо, сир.

Король вручил ему бумажный квадратик.

— Вот тебе его персональный и уникальный идентификационный номер.

(Кстати, большинство разумных рас Галактики даже не подозревают, что любому и каждому разумному существу присвоен свой собственный персональный идентификационный номер. Абсолютно уникальный, поскольку умрет вместе с владельцем и никогда более не будет употребляться!)

— Слушаю и повинуюсь, — молвил Шиш и вышел вон.

Король ощутил огромное облегчение, покончив наконец с проблемой, которая не давала ему покоя. Теперь он с чистой совестью мог вернуться к рутинным дворцовым делам. На вечер у него назначено свидание с принцессой Робин: пятичасовой киносеанс и последующий обед. А позже междусобойчик с бароном Корво, и король давно уже предвкушал удовольствие. Однако, когда он отправил Шиша за Томом Кармоди, привычные королевские радости вдруг заметно поблекли в его глазах.

Ведь король только что положил начало событию, чреватому непредсказуемыми последствиями, и теперь не мог просто сидеть и ждать. Он должен действовать, он должен стать вершителем своей судьбы! И почему бы, подумал он, королю не пойти и не встретить Тома Кармоди? Шиш доставит Тома в Галактический Космопорт на своем космическом корабле. И разве король не имеет права явиться в Космопорт и дождаться его прибытия? А так как полет наверняка займет какое-то время, он сможет сперва осмотреть Галактический Центр. Разумеется, весь дворец будет шокирован столь неформальными действиями со стороны короля, однако, напомнил себе он, лично его это нисколечко не волнует. Их придворные церемонии у него давно уже сидят в печенках!

В сущности, король был отличный парень, насколько это возможно для монарха, обладающего абсолютной властью, и не любил демонстрировать превосходство направо и налево. Пойти и встретить Тома, решил он, хорошая и правильная мысль. Пусть Том увидит, что король не задирает носа лишь потому, что он король.

Осталось лишь встать и выйти из дворца в бесконечную протяженность Галактического Центра, которого король никогда еще не видел. Но может ли он сделать это, не уведомив абсолютно никого? Ничего не сказать принцессе Робин… но разве он ей принадлежит?.. и даже барону Корво, шефу его собственной Секретной полиции?.. Да шут с ними со всеми! Король может делать все, что пожелает, в конце концов он все-таки король.

И без дальнейших проволочек король совершил свой беспрецедентный поступок, но прежде написал принцессе Робин записку, отменяющую свидание: «Прошу прощения, дорогая, возникло дело непредвиденной важности. Вернусь к тебе сразу же, как только смогу». Запечатав послание, он поспешно сунул его в трубу дворцовой пневмопочты, а после сел на трамвайчик и благополучно доехал до западного терминала дворца. Там он сошел с трамвая, прошел через Врата Предателя и очутился на улице, ведущей во внешний мир.

Все оказалось удивительно просто, стоило лишь начать. И как он не додумался до этого раньше?! Король был приятно возбужден ожидаемым приключением, да что тут скрывать, он был воистину счастлив.

Шиш тем временем вернулся в свои апартаменты и сел размышлять. Он размышлял долго и скорбно, поскольку знал, что c появлением Тома в Галактическом Центре начнет разрушаться порядок вещей. Тома Кармоди Шиш помнил слишком хорошо. Уже тогда этот гость устроил изрядный переполох, когда явился потребовать Приз, который на самом деле принадлежал совсем не ему.

С тех пор много воды утекло, многое изменилось. Например, теперь у них есть король. Ральф — хороший человек. Пускай лишенный воображения, зато под его необременительным правлением Галактика заметно упорядочилась. Теперь уже не приходится иметь дело с иррациональными созданиями вроде Модсли и Мелихрона, как бывало в старые дурные деньки. Однако стоит лишь появиться Тому, и прежнее безумие опять расцветет пышным цветом. И все это по причине иррационального импульса, исходящего от короля!

Никто на самом деле не знает, откуда взялся король. Но, правда, все кругом стало гораздо тише и спокойнее, когда Ральф пришел к власти. Он спокойный, терпеливый, осмотрительный человек. Занимается своими придворными делами и оставляет чиновникам все остальные. В общем и целом все было просто замечательно, пока короля не посетила эта безумная мысль!

Что до самого Шиша, будущее также не сулило ему ничего хорошего. А ведь как все было прекрасно в последнее время! Он жил хорошей, беспечной жизнью хорошо обеспеченного холостяка, повсюду заводил себе подружек, отнюдь не смущаясь этическими соображениями. Галактике давно настало время позабыть о подобной ерунде и как следует заняться бизнесом.

И кстати, о бизнесе. Сначала придется прикрыть операцию с сувенирами от Кармоди, а уже потом отправиться за Томом. Шишу очень не хотелось делать ни того, ни другого, но выбора у него не осталось. Приказ есть приказ, а Королевский Посланец — существо подневольное.

Глава 4

Шиш вошел в магазинчик, открытый им с целью наилучшего удовлетворения ажиотажного спроса на сувениры от Тома Кармоди. Дима и Саша работали не покладая рук. Дима был коротенький брюнет с плоским землистым лицом, чахлыми усиками и чересчур короткой стрижкой, а его ассистент Саша — высокий, изящный блондин с мечтательными голубыми глазами. Оба трудолюбиво заполняли бланки льющихся широкой рекой заказов, каковые поступали исключительно в письменном виде с непременным вложением банковского чека (ПРОСЬБА НАЛИЧНЫХ НЕ ПОСЫЛАТЬ!), обеспечивая Шишу чрезвычайно пристойный уровень жизни.

Здесь были фигурки животных, которые Том, как предполагалось, в детстве вырезал из древесины: крошечные жирафы, гиппопотамы, африканские слоны с тоненькими бивнями из натуральной слоновой кости, а кроме того, львы, тигры и другие хищники, кенгуру и страусы эму: их производила по особому соглашению с Шишем компания «НОВИНКИ ГАЛАКТИЧЕСКОГО ЦЕНТРА 5». Как ни странно, но никому не пришло в голову, что всей жизни Тома не хватило бы на то, чтобы вырезать их собственноручно.

Дима и Саша (но преимущественно Саша, исполнявший роль тупого разнорабочего) паковали сувениры в коробки, наклеивали на них ярлыки с адресами и укладывали в специальные мешки с пометкой «СРОЧНАЯ ДОСТАВКА МЕЖЗВЕЗДНОЙ ПОЧТОВОЙ СЛУЖБЫ».

Кроме деревянных зверушек, желающие могли заказать образчики иных талантов Тома Кармоди. Здесь были кожаные портмоне и книжные закладки, сохранившиеся с его бойскаутских лет. А также небольшие вышивки крестиком, которые Том предположительно производил в минуты глубоких философских раздумий. И маленькие стеклянные вещицы, сработанные на острове Мурано, где Том когда-то подвизался подмастерьем. И пояса макраме, которые он сплел на отдыхе в Швейцарских Альпах, и шерстяные кильты, сотканные во время каникул на озере Миннехаха, ведь Том, помимо того, что был обыкновенным гением, нигде и никогда не позволял рукам лениться.

Шиш проинспектировал трудовую обстановку и одобрительно кивнул. Какая жалость, что придется свернуть столь процветающую антрепризу, но что надо сделать, то надо сделать.

— Дима, — сказал он, — вы с Сашей отлично поработали. Но сейчас, к сожалению, я вынужден закрыть магазин. Отправь на почту то, что уже упаковано. Остальным клиентам — краткое извещение: мы временно прекращаем операции в связи с непредвиденным потопом и возобновим обслуживание, как только появится возможность, гарантируя неукоснительное выполнение заказов.

— Я не понимаю, хозяин, — сказал Дима. — В чем дело? Неужто на нас опять охотятся эти типы из «ПРАВДИВОЙ РЕКЛАМЫ»?

— Благодарение небесам, нет, — вздохнул Шиш. — Просто так сложились обстоятельства, но вдаваться в подробности я не могу.

— В самом деле? — сказал Дима. — Ты же знаешь, что мы с Сашей все равно все узнаем. Так почему бы не прямо сейчас? Мы ведь никому не скажем, правда, Саша?

Саша похлопал глазами и кивнул головой.

Поколебавшись, Шиш решил, что его помощники и так все узнают, и почему бы не от него?

— Дело в том, — сказал он, — что Том Кармоди собирается нанести краткий визит в Галактический Центр.

— Сам Кармоди? — ахнул Дима. — Наконец-то повезло, я встречусь с этим замечательным человеком!

— Нет-нет, — поспешно произнес Шиш, — Том путешествует инкогнито и ни с кем не желает встречаться. Я пообещал ему, что не допущу ни интервью, ни восторженных поклонников, и это относится также к тебе, Дима.

— Но… ты же обещал! Ты сказал, если Том только появится в Галактическом…

— Если он появится как публичная фигура, вот что я имел в виду, — сказал Шиш. — А вовсе не тайный визит с целью бросить прощальный взгляд на место своего триумфа, прежде чем перейти к другим, более важным и нужным делам.

— И что это за дела, хозяин? — жадно вопросил Дима.

— Увы, Том не позволил раскрывать его планы. Мне очень жаль, Дима, но руки у меня связаны, если можно так выразиться. Ты не забыл, что тебе велено сделать?

— Я все сделаю как надо, хозяин.

— Это хорошо. Потому что я улетаю на Землю, чтобы доставить сюда Тома. Сделай как приказано, и я привезу тебе сувенир от Тома Кармоди. Самый настоящий! Початая пачка сигарет подойдет, да? Думаю, я уговорю Тома с ней расстаться.

И Шиш стремительно вылетел наружу.

Когда он убрался, Саша хмыкнул.

— Ну, блин, Дима, тебе, блин, не позавидуешь. Мне-то по сердцу футбол, спасибо счастливой звезде. Эй, эй, мужик, ты в порядке?

— Я размышляю, — сказал Димитрий.

— Да ну? А на кой ляд?

— Этого я не могу тебе сказать, Саша, но намекнуть могу. Видишь ли, я досконально изучил всю жизнь Тома Кармоди и всю его подноготную, вкалывая здесь за гроши для Шиша, и все для того, чтобы когда-нибудь в будущем увидеться с Томом. И вот теперь, когда у меня появился реальный шанс, я не намерен принимать от Шиша НЕТ в качестве финального ответа.

— Ну, блин, а что ты можешь-то?

— Там, где я родился, есть такая старая пословица: ДОХЛОМУ ЛОШАКУ ЧТО ПОДМИГНУТЬ, ЧТО КИВНУТЬ — ВСЕ ЕДИНО. Сообразил?

Саша кивнул, не имея ни малейшего понятия, о чем это Дима толкует.

— Тогда займись делами, а я ухожу. Надо кое-что по-быстрому сделать.

Глава 5

Блуждая по городским улицам, король с восхищением разглядывал монументальную архитектуру Галактического Центра. В реальной реальности все это выглядело намного лучше и грандиозней, чем в виртуальной. Он все ходил и смотрел, ходил и смотрел, пока не проголодался и не понял, что в спешке покинул кабинет, не прихватив с собой ни гроша.

Король не стал упрекать себя за промах. Вполне естественно, что даже король не может все сразу предусмотреть. Но проблема все-таки была щекотливой. Как же он сможет себя накормить? Во дворце этим всегда занимались слуги.

На миг король почти запаниковал, беспомощно озираясь, будучи еще так близко и одновременно так далеко от дворца. Но вспомнил, что он король не по рождению, а за выдающиеся способности, и эти способности обязательно выручат его из беды. Если, конечно, ему удастся припомнить, в чем они заключались.

Король немного поколебался, глядя на узкий проулок, который вел, как ему казалось, к площади Гран-Конкур. Нет, он не слишком хорошо обставил свое приключение, просто нырнул в него с головой, не думая ни о чем. И нет смысла напоминать себе, что именно этого ему и хотелось.

Так или иначе, но дело сделано, а королю подобает с достоинством противостоять невзгодам. Болезненно ощущая отсутствие в карманах побрякивающих монет, король решительно зашагал по переулку. «Когда я доберусь до Гран-Конкур, — сказал он себе, — то наверняка что-нибудь придумаю».

Глава 6

Проулок был узкий, темный и грязный, и мрачные здания высились по обеим его сторонам. Король зашагал по лужицам стоячей воды и внезапно остановился, узрев перед собой кучку подозрительного вида мужчин.

— Что это? — невольно воскликнул он и вспомнил, что давно собирался распорядиться, чтобы все кривые и узкие улочки Галактического Центра как следует расширили и распрямили. И всего-то надо было сказать: «Вы знаете эти кошмарные переулки возле площади Гран-Конкур? Я хочу, чтобы их привели в порядок. Разве не абсурдно иметь перед глазами этакое зрелище, и не где-нибудь, а в самом Галактическом Центре? Приступайте немедленно!»

Но, возможно, сие не понравилось бы барону Корво, который, в дополнение к обязанностям шефа Секретной полиции, занимал еще и пост министра по городскому благолепию. У Корво всегда было около дюжины очень срочных проектов и еще больше причин, по которым их никак нельзя было отложить в долгий ящик, и поэтому в долгий ящик откладывалось все, что нужно королю.

А ведь он никогда не возражал, мысля примерно так: «Мой министр барон Корво знает о вещах подобного рода гораздо больше меня». И в результате он, король, стоит здесь, в этом опасном переулке, перед группой очень опасно выглядящих мужчин. Оглянувшись, он заметил позади еще одну группу не менее опасного вида личностей. Обе группы выглядели именно так, словно у них не было лучшей радости в жизни, чем прикончить своего короля.

На секундочку король впал в панику, прежде чем припомнил, что никто в Галактическом Центре не знает, как выглядит король. Королевские портреты никогда не публиковались в прессе, так что у бандитов нет никаких оснований подозревать, что они встретили короля… Если, конечно, он сам не разоблачит себя истинно монархическими манерами!

Сгорбившись и подшаркивая ногами, он приблизился к первой группе, полагая, что воинская выправка при таких обстоятельствах совершенно ни к чему. К тому же король был жутко голоден и знал, что на площади есть превосходная таверна. Сам он в этой таверне, конечно, никогда не бывал, зато прочел о ней в старом, захватанном пальцами путеводителе, бережно хранимом в королевской Малой спальне.

На самом деле только в этой спальне король и спал, а вовсе не в огромной, пышно изукрашенной, с натуральным перламутровым потолком и гигантской кроватью цвета дамасской розы, где свободно умещалась полурота гвардейцев (речь, понятно, идет о величине, а не о вкусах короля). Большую спальню он всегда показывал заезжим знаменитостям, устраивая им Малый тур по дворцу (Большой тур, как вы прекрасно понимаете, занимает немыслимое количество времени).

О да, она была великолепна, эта Большая спальня, но король предпочитал ей свою маленькую и уютную, с любимыми подлинниками Дали и Домье, с проигрывателем для компактных дисков, миниатюрной конторкой и книжным шкафчиком, набитым самыми любимыми книжками.

И был среди этих книг «ВНУТРЕННИЙ ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ГАЛАКТИЧЕСКОМУ ЦЕНТРУ», знаменитое тринадцатое издание, живописующее отнюдь не прославленные культурные и исторические достопримечательности, а обычные житейские радости великого города: где лучше со смаком поесть и душевно выпить за подходящую цену, где можно развлечься на любой вкус, где и когда проходят всяческие фестивали, где расположены рынки, уютные скверы для отдыха и тому подобное, включая крайне малоизвестные исторические курьезы.

Больше всего на свете король любил забраться с ногами на кровать со стаканом холодного молока, ванильным печеньем и «Внутренним путеводителем», чтобы взахлеб читать о маленьких житейских чудесах, мечтая хоть ненадолго к ним приобщиться.

По правде говоря, он не верил, что такое возможно.

Жизнь короля бесконечного пространства строжайше регламентирована традициями, проистекающими из былых деяний давно позабытых королей, и крайне редко их смягчает какой-нибудь ученый комментарий, сам по себе невероятно древний. Раз в году, например, королю долженствует взойти на Армагеддонскую башню и пялиться на вечный город через архаичный телескоп, причем не более пятнадцати стандартных минут, а после — всенепременно промыть глаза предписанным декоктом, с целью прояснить свое королевское зрение и очистить его от заразы, проникшей от созерцания невозвышенного.

Сей беглый телескопический взгляд, да еще и раз в году, короля никогда не удовлетворял, тем более что все горожане, попавшиеся ему на глаза, вели себя исключительно церемонно под страхом мучительной смерти. Неудивительно, что прогулка по городу казалась ему драгоценнейшим даром, которым свободно наслаждались простые смертные, но только не их законный король. А ведь он, будь в Галактике хоть капля справедливости, не говоря уж об обычном здравом смысле, наверняка стал бы первым в рядах эстетов, способных по достоинству оценить беспрестанно разрастающийся, пульсирующий истинной жизнью город!

И вот, стоило лишь королю осуществить заветное желание, как он немедленно столкнулся с неблагоприятными аспектами городского бытия, а именно — с толпой вооруженных простолюдинов, перегородивших ему дорогу с видом, не сулившим одинокому пешеходу абсолютно ничего хорошего.

Главарь разбойников, детина в невыразимых обносках и с неописуемым фурункулом на носу, многозначительно поигрывал тяжелой дубинкой, нехорошо улыбаясь.

— И кто это к нам пожаловал? — риторически вопросил он, бросая на короля зловещий взгляд.

— Я простой горожанин, дорогой сэр, — поспешно сказал король, — вышел прогуляться, как и все ваши друзья. Прекрасная погода, не правда ли?

— И почему же ты избрал для прогулки злополучный Проезд Толстяков, куда никто не направляет стопы, помимо жаждущих страданий и мучений?

— Если это так, — сказал король, — то что же привело сюда вас, хотелось бы знать?

— Мечты о грабеже, разумеется, хотя у нас и не было надежды на успех. К несчастью, дурная слава сего бесславного местечка распространилась слишком широко и далеко, и ныне его антиреклама наличествует на всех автобусных станциях, трамвайных остановках и стоянках такси. Словом, мы давно уже не рассчитывали на добычу, но приходили сюда из чисто сентиментальных побуждений, с умилением припоминая старые добрые криминальные деньки. Понимаешь ли, у всех порядочных разбойников образовалась стойкая привычка сходиться на Перекрестке Злодеев после утренней кружки гадкого желудевого кофе, чтобы затем совершить совместный променад по Проезду Толстяков. Не скрою, мы продолжали мечтать, чтобы кто-то вроде тебя, мой дорогой сэр, забрел наконец сюда по неведению, возможно, желая чуточку срезать путь до той огромной площади со всякой всячиной.

Король был еще молод, никто не просветил его касательно ментальных, моральных и социальных привычек, свойственных отбросам галактического общества. Но тугодумом он ни в коем случае не был.

— А ты не подумал, что появление кого-то вроде меня может иметь совсем иную, более глубокую мотивацию?

— Нет, такая мысль не приходила мне в голову, — сказал детина и вдруг нахмурился, ибо данная мысль, обремененная всей тяжестью вытекающих из нее сомнений, только что пришла ему в голову.

— Как тебя зовут, приятель? — осведомился король повелительным, хотя и доброжелательным тоном.

— А зачем тебе знать? — подозрительно буркнул оборванец.

— Чтобы я мог обратиться к тебе по имени, — сказал король, — когда предложу твоему вниманию нечто такое, что может принести тебе выгоду.

— Лампкин, — сказал детина, нахмурившись еще сильнее.

— Ну что же, Лампкин, сегодня выдался удачный денек. И для тебя, и для твоих компаньонов. Но сначала я хотел бы осведомиться о твоих политических пристрастиях. Например, что ты думаешь о короле?

— Ну, что до этого, — отвечал Лампкин, — могу сказать только одно. Боже, благослови Его Величество и прокляни его злых министров, бесстыдно скрывающих от короля истинное положение его народа!

— Прекрасно сказано! — вскричал король в восхищении.

— Если ты думаешь, что роялистские сантименты уберегут тебя и твои денежки, лучше подумай еще раз. Ведь правда, ребята?

Низкопробные товарищи Лампкина одобрительно взревели и принялись размахивать палками, дубинками, кастетами, цепями, кандалами, ножами и другим холодным оружием, среди коего случайно затесались один или два лучевых пистолета.

— Отлично, я вижу, что вы пригодны для дела, — сказал король. — А теперь отложите дубинки и послушайте меня. Сегодня ваш счастливый день, надеюсь, вы не забыли? Я могу предложить нечто лучшее, чем удастся отыскать на моем бездыханном теле. Джентльмены! Как по-вашему, зачем я явился сюда, в широко известный зловещей славой Проезд Толстяков? Чтобы сделать интересное предложение, от которого вы просто не сможете отказаться.

— Не врешь? — пробормотал Лампкин, мучительно морща лицо от героических усилий разобраться в риторических перегинациях короля. — А что за дело-то?

— О, тебе непременно понравится, — заверил король, — но здесь не место его обсуждать. Недаром говорят, что и булыжники имеют уши. Давайте-ка пойдем в хорошую супную и похлебаем наваристого супчику… За мой счет! А после я изложу вам свою задумку, и будь я проклят, если она не сдунет пыль с ваших замшелых ушей.

Глава 7

Король в сопровождении Лампкина и его приятелей вышел наконец из темного зловонного проулка на залитую солнцем Площадь Всякой Всячины, она же Гран-Конкур. Площадь была невероятно обширна, вымощена превосходной терракотовой плиткой и окружена великолепными полихромными строениями, над которыми весело развевались яркие флаги и стяги. Здесь всегда витала праздничная атмосфера, здесь влюбленные предпочитали назначать свидания, сюда приходили тысячи простых горожан Галактического Центра, чтобы как следует выпить, закусить и развлечься.

У короля полегчало на душе, когда он обнаружил себя на благородной Гран-Конкур, которую прежде видел лишь на страницах своей Видеоэнциклопедии. Разбойники Лампкина по-прежнему тесно окружали короля, и, хотя он больше их не боялся, ему хотелось сделать для этих бедняков что-то хорошее и тем завоевать их любовь. Он обещал им пирушку, но прежде надо раздобыть денег. К счастью, король увидел на углу банкомат, аккурат напротив Супной Кухни, и сказал:

— Подождите меня здесь, я только сбегаю к денежной машине.

Лампкин тут же заподозрил неладное.

— Это еще зачем?!

— Я ведь обещал угощение, а за еду придется платить.

Оборванцы с сомнением поглядели друг на друга. Никто из них не решился подойти к машине, которая могла опознать в клиенте рецидивиста-карманника (каковыми все они и являлись), включить параполицейскую функцию и лишить его преступной руки.

— Откуда нам знать, что ты вернешься? — ощерился Лампкин.

— Не проецируй собственную неуверенность в жизни на меня, — посоветовал король твердо, но дружелюбно. — Если я пообещал, что вернусь, значит, вернусь, к тому же я все время буду у вас на глазах.

Ламкин и его бандиты принялись ожесточенно спорить, а король, пока суд да дело, спокойно перешел улицу, вынул из кармана золотую королевскую карточку, инкрустированную крохотными бриллиантиками, и вставил ее в щель банкомата.

Машинный голос сказал:

— Это кем же ты себя воображаешь, пытаясь попользоваться кредитной картой короля?

— Я король, — шепнул король, наклоняясь поближе. — Но пусть это будет нашим общим секретом.

— Король? Ничего себе история. А ну-ка покажи свою сетчатку!

Король придвинулся еще ближе и вперился в экран. Блеснула яркая вспышка, и через секунду машина сказала:

— Либо ты король, либо украл сетчатку у короля. Надо проверить еще раз на следы ретиноэктомии.

Снова блеснул яркий свет, и машина взволнованно сказала:

— Боже мой, никак не могу поверить, но вы действительно король, Ваше Величество, сам король бесконечного пространства, и вы стоите здесь, прямо передо мной! Но как же вы попали сюда, сир, так далеко от дворца, от вашей возлюбленной невесты принцессы Робин и вашего верного защитника барона Корво?

— А вот это не твое дело, — отрезал король.

— Вы правы, разумеется, простите, простите меня, сир, побочные эффекты эмоциональной перегрузки искусственной личности. Чем могу услужить вам, о мой король?

— Мне требуются подарки для моих друзей.

— Для тех, что спорят на противоположной стороне улицы?

— Совершенно верно. Откуда ты знаешь?

— Я вычислила, сир, это нетрудно. У меня очень неплохая логическая программа и превосходное периферическое зрение. И даже отсюда я могу с уверенностью заключить, что упомянутые личности отнюдь не того сорта, с каким монархи обычно имеют дело.

— Невзирая на твои выводы, я намерен наградить этих бедняков.

— Разумеется, сир. Деньгами?

— Деньги мне, конечно, понадобятся, ну, скажем, несколько тысяч кредитов в мелких купюрах. Думаю, на первое время хватит. Однако для моих друзей хотелось бы что-то более… Гм, скажем, дюжину миниатюрных золотых статуэток, изображающих… ну, скажем, какое-то из наших божеств. Алгронан подойдет, полагаю? И пусть он будет в типичной позе со сцепленными большими пальцами, как на знаменитой статуе Агры.

— Действительно, вполне подходящий сувенирчик. Однако правила предполагают, что я могу выдавать клиентам только деньги.

— Я знаю, но ведь я все-таки король. Надеюсь, ты можешь расширить свои функции, чтобы как-нибудь обойти ограничения?

— Само собой, сир! Я знаю очень хорошего ювелира. Могу ли я оформить заказ?

— Конечно, и безотлагательно. Но не говори ему ни слова про меня, я здесь инкогнито, как ты сама видишь.

— О, я понимаю, сир. Как романтично, если мне дозволено высказать свое мнение. — Послышалось музыкальное попискивание, машина набирала телефонный номер. — Алло, это Златокузница Джоуи? Привет, Джоуи, это денежная машина. Да, со мной все в порядке, благодарствую, но сейчас у меня нет времени на болтовню. Срочный заказ, Джоуи, никаких вопросов, зато очень приличное вознаграждение. Ты можешь отлить дюжину миниатюрных золотых статуэток Алгронана в типичной позе со сцепленными большими пальцами? Отлично, бросай все остальное и приступай к работе. Нет, не завтра, а прямо сейчас! Они нужны мне немедленно.

Глава 8

Лампкин и его оборванцы были очень довольны своими подарками. В Супную Кухню они проследовали за королем в куда более доверчивом настроении. Вся компания заказала фейджоаду, здешнее фирменное блюдо, и запивала его объемистыми фужерами фалернского, не уставая провозглашать тосты за своего благодетеля. Эта Супная Кухня вовсе не была грязной и вонючей забегаловкой, как опасался король. Стропила, правда, совсем почернели от сажи, вылетающей из огромных, столетиями не угасавших очагов, но в остальном заведение содержалось опрятно, а гостей весьма проворно обслуживали юркие девчонки из домовых.

С логической неизбежностью дело дошло до тоста за короля, ибо честная компания даже не подозревала, что выпивает в обществе собственного монарха.

— За нашего всеобщего радетеля, Его Величество короля! — провозгласил детина Лампкин, поднимаясь довольно неуверенно и воздевая свой фужер почти что к самым стропилам. — Да ниспошлют ему космические боги здоровье, счастье и отличные новости! И да уберегут его от проклятия, что уже сгущается над троном!

— Что ты сказал? — встрепенулся король.

— Мы пьем за то, чтобы король не пострадал от своих врагов, — объяснил ему Лампкин.

— А что это за враги?

— Те, кто хотят сбросить короля с его священного трона, запереть в убогой камере и посадить на его место самозванца.

— Как, неужели кто-то действительно это задумал?

— Такие ходят слухи.

— А немного поподробней нельзя?

— Гнусный заговор, — объявил Лампкин. — Но когда король, благослови его небеса, узнает об этом, то отрубит заговорщикам головы. Ну, возможно, не отрубит, у нашего короля доброе сердце и прекрасные манеры, но непременно отберет у мерзавцев деньги, земли и титулы, чтобы передать своим лояльным верноподданным. Может быть, дажепростолюдинам вроде меня и моих товарищей, которым в жизни сильно не повезло.

— Я не знал, что простой народ так любит своего короля, — заметил король.

— Ага, мы любим нашего короля, — подтвердил Лампкин, утирая слезу. — Мы бы все помогли ему, если б могли, но что мы можем?

— Сам я никогда не слышал о заговоре. Ты уверен, Лампкин?

— Уверен? Да про ихний план все кругом толкуют, кроме самого короля!

— В этих местах я недавно, — сказал король. — Расскажи мне, что знаешь.

— Наверняка не знаю ничего, но слухи ходят уже несколько дней. Говорят, Его Величество король тайно покинул безопасную территорию дворца. Говорят, его враги сразу воспользовались этим и, что называется, взялись за дубинки. Говорят, его враги собираются сделать то, чего сам король делать ни в коем стучае не желает.

— Но что сделать? И кто эти враги?

— Увы, слухи еще не настолько подробны. Но почему бы тебе не спросить у оракула? Тут есть одна цыганка за углом, не хуже других. И если она скажет, что правды в моих словах ни на грош, то, значит, я больше не Лампкин.

— Эй, служанка, подай еще вина, — сказал король, вставая. — Ждите меня здесь, друзья, я скоро вернусь.

Глава 9

Завернув за угол, он сразу увидел вывеску, гласившую: ЛИЦЕНЗИРОВАННЫЙ ОРАКУЛ. ЧУДЕСНЫЕ РАЗОБЛАЧЕНИЯ В ПРИСУТСТВИИ ЗАКАЗЧИКА. ПРИНИМАЕТСЯ ЛЮБАЯ ВАЛЮТА.

«Кажется, я увяз в этом приключении куда глубже, чем рассчитывал, — подумал король. — Однако же, не сбеги я из дворца, коварный заговор упал бы мне на голову, как черепица с крыши».

Не исключено, подумал он также, что все слухи о заговоре базируются лишь на его отсутствии во дворце. Но это уж слишком глупо, и король решительно отмел сомнения.

Студия оракула помещалась в угловом магазинчике, витрина его была завешана ярким лоскутным одеялом. Еще в витрине стояла клетка, где сидела птичка с зелеными крылышками и красной грудкой, которая весело защебетала, когда король отворил дверь. Внутри он увидел на стенах множество неважных литографий, преимущественно религиозного толка. За низким прилавком на высоком табурете сидела женщина и читала толстенький растрепанный том под названием «МЕЖЗВЕЗДНЫЙ ЦЫГАНСКИЙ ТОЛКОВАТЕЛЬ СНОВ». Увидев короля, она отложила книгу и деловито произнесла:

— Итак, мой драгоценный, что я могу для тебя сделать?

— Мне нужны чудесные разоблачения, — сказал король.

— По какой части?

— Если ты настоящий оракул, — сказал король, — узнай сама.

Цыганка улыбнулась. Лицо у нее было желтое и морщинистое, и все-таки король не мог не заметить, что некогда эта женщина была изумительной красавицей.

— В первую голову мы решим проблему оплаты, — заявила она.

— Если ты настоящий оракул, — заметил король, — то должна бы знать, что я щедро оплачу твои услуги. Если результат меня удовлетворит.

— Ишь ты, умник, молодой, да ранний, — сказала цыганка не без одобрения. — Что ж, пройдем в заднюю комнату и приступим к делу.

В задней комнате стояла софа с наброшенным на нее претенциозным шелковым покрывалом в попытке придать заведению оттенок высокого класса, столь ценимый озабоченными клиентами. В клетке сидел попугай, он спал или притворялся, что спит. Стены украшали грубо начерченные пентаграммы и рекламный календарь от «СУПЕРСОЕВЫХ ПРОДУКТОВ», на полках виднелись таинственные ведьмовские причиндалы и стеклянные банки с растворами и травами, покрытые мохнатой пылью, пожалуй со времен Сигизмунда Неуверенного. Толстая черная свеча самовозгорелась, когда они вошли, а из черного динамика понеслись записанные с нелинейными искажениями звуки джунглей. В углу сидела на корточках приземистая хромированная машина, радужные переливы гуляли на ее блестящих боках. Надпись на переднем щитке машины уведомляла: ФАМИЛИАР ОРАКУЛА. ВТОРОЙ КЛАСС.

— Посмотрим, что скажет наш Фамилиар, — пробормотала провидица. — Будь так любезен, дорогуша, положи свои пальчики вон в те углубления… Правильно. А теперь расслабься.

Король поместил свои пальцы куда было сказано и через секунду погрузился в глубокий сон. Цыганка ущипнула его за ухо, чтобы окончательно убедиться, и обратилась к Фамилиару:

— Кто он такой?

Машина вытянула из своего брюха провода, заканчивающиеся резиновыми присосками, и закрепила их на челе и правой руке короля, приговаривая: «Отлично, превосходно, а потом мы включим электричество». Голубая искра заплясала по проводам, и король слегка вздрогнул. Фамилиар выдвинул телескопический глаз и считал показания циферблатов на своей грудной клетке. Глаз изумленно моргнул два раза, машина повторила процедуру и снова поглядела на циферблаты. Потом глаз медленно втянулся назад в шасси.

— Ну что там у тебя? — нетерпеливо сказала цыганка.

— Ты все равно не поверишь.

— Да что ты? А ты попробуй.

— Но думаю, что тебе понравится.

— Ладно, выкладывай.

— Конечно, хозяйка. Ты уже подготовилась морально?

— Давай валяй, сбивай меня с ног. Ну?

— Ладно, когда этот молодой человек сидел перед тобой, а ведь он очень хорош собой, со своей белокурой бородкой и сияющими голубыми глазами, которые сейчас, увы, закрыты, и сложен он очень недурно, и я знаю, ты была бы не прочь познакомиться с ним поближе, но думаю, мне надо предупредить тебя заранее, что ничего не получится, поскольку… Ну ладно, ладно, я сокращаю эту длинную историю, а ведь ты знаешь, хозяйка, я могу рассказывать ее целую вечность, словом, этот юноша не кто иной, как сам король.

— Что? Что ты говоришь? Какой еще король?

— Наш, разумеется.

— Ты говоришь о короле бесконечного пространства?!

— И ни о ком ином.

— Ты уверен? Или специально морочишь мне голову?

— Хозяйка, в моем процессоре такие мысли и не ночевали! Я честно аккредитованный Фамилиар, и очень неплохой, хочу заметить в скобках. Говорю тебе, этот юноша — наш законный король, король бесконечного пространства, и это столь же верно и неопровержимо, как то, что боги создали кислые зеленые яблочки.

Провидица глубоко задумалась.

— Он пришел сюда с какой-то проблемой, — сказала она наконец.

— Да, хозяйка. Король только что услышал, что против него созревает заговор, и пожелал узнать подробности.

— Например, о заговорщиках?

— Увы, это скрыто даже от меня.

Странные мысли заклубились в голове цыганки, и она внезапно вспомнила, что давно не навещала мать. Женщина покачала головой в раздражении. Сейчас не время думать о своей или еще чьей-нибудь матери. Такая потрясающая возможность и одновременно смертельный риск… Провидице не нужна была помощь Фамилиара, дабы ясно узреть, что тут замешаны барон Корво, и Королевский Посланец Шиш, и даже Робин, нареченная невеста короля. Но это еще не все! Клубящиеся в ее мозгу флюиды постепенно сформировали фигуру совершеннейшего незнакомца. Кого-то, кто сыграет огромную роль во всем происходящем. Еще секунда… и она ухватила имя: ТОМ КАРМОДИ.

— Что ты там увидела? — спросил Фамилиар.

— Тебе это знать необязательно, — отрезала цыганка. — Как обстоят дела с твоими способностями к модификации кратковременной памяти?

— Они всегда к твоим услугам, хозяйка.

— Тогда за дело. Сотри у короля всю память о том, что он приходил сюда, и кликни парочку домовых, пускай снесут его в переулок на задах. Проснувшись, король вернется к своим разбойничкам в таверну, и на этом для нас все благополучно закончится.

— Но почему бы не рассказать королю, что его ожидает? — спросил Фамилиар.

— Потому что я не вижу в том смысла, — сказала цыганка. — Этот заговор невероятно сложный и еще только-только начался. Зачем нам душить его на корню, не давая возможности расцвести? Гораздо полезнее, чтобы король не подозревал, какие неприятности его ожидают. А если он что-то и узнает, так уж точно не от меня.

Глава 10

Никогда в жизни король так не веселился. Денежки звенели в его карманах, и кругом было множество простых людей, его собственный народ, который надо развлекать. «Эй, хозяин! — кричал он громогласно. — Все, что есть самое лучшее, — для моих друзей!» В своем великодушии он пригласил присоединиться к пиру всю таверну. Послал служанку за трещотками, бубнами, дудками, хлопушками, свистульками, кастаньетами, надувными шарами, клоунскими носами, дурацкими колпаками и золотыми звездочками, которые можно налеплять на лицо. А после, заказав еще еды и вина, послал за танцовщицами из кабаре и мальчиками из балетной школы, дабы потрафить всем вкусам. Когда почтеннейшая публика потребовала от него речь, король охотно встал и произнес.

— Кто такой король? — вопросил он в лучшей риторической манере. — Священное олицетворение безличного принципа отцовской власти! Днем и ночью беспокоится король о счастье своих подданных и что же получает взамен? О нет, увы, не удовольствия, их не существует для Отца Народа, тяжкие труды и беспрестранные заботы его удел. Сама Любовь и само Милосердие воплощены в одном-единственном короле, и что же получает этот человек от мира за свои усилия? Да хренушки, вот что я вам скажу!

Сей спич был вознагражден бурной овацией, а сам король был весьма удивлен тем, что слетело с его собственных уст, ибо в действительности имел совершенно противоположное мнение. Но так уж устроен человек — когда муза красноречия овладевает его воспаленным рассудком, он чаще всего говорит не то, что думает, а то, что красиво звучит.

Растроганный Лампкин подошел к нему со слезами на глазах и сказал, шмыгая расплющенным носом с широкими ноздрями, откуда вызывающе торчали обильные черные волоски:

— Ох, такой прекрасной речи я в жизни своей не слышал, пока не встретился вот с этим молодым джентльменом! Друг мой, я приберег для тебя сюрприз, не скажу какой… Когда увидишь, сам догадаешься.

Розоперстая Заря уже успела показать перламутровые ноготки винно-темному морю (как пропел наш всеобщий вдохновитель, хорошо известный в Галактическом Центре поэт, универсальный Гомер), когда более чем захмелевший король вскарабкался по лестнице в комнатушку под самой крышей, предоставленную ему хозяином гостиницы. Едва добравшись до кровати, он блаженно растянулся, но тут же резко сел, заметив на стуле в углу зловещую темную фигуру.

— Кто ты? Что тебе надо?

Фигура встала и откинула капюшон плаща, явив королевскому взору сухое, суровое и властное лицо женщины средних лет.

— Я тот сюрприз, который обещал тебе Лампкин! Я пришла от Комитета по сохранению монархии. Мы узнали про тебя от Лампкина, который телепатически передал нам свое личное убеждение, что ты готов на все от тебя зависящее, дабы навеки сохранить монархию в Галактическом Центре.

— Надо же, как мило с его стороны, — пробормотал польщенный король.

— Мы всецело полагаемся на Лампкина в вербовке сторонников, — сказала женщина. — Этот разбойник всегда прав, хотя и в чисто негативном смысле, что никоим образом не обесценивает его рекомендаций.

— Что значит — в негативном смысле? — удивился король.

— Каждый раз, когда Лампкин полагает, что отыскал идеального конспиратора, придерживающегося пылких роялистских убеждений, эта персона на деле оказывается ярым противником тех принципов, какие декларирует публично.

— Как, и ты полагаешь, что я…

— У меня нет сомнений. Лампкин в своей легковерной наивности еще ни разу не ошибался! Кроме того, я Искательница Истины и заглянула глубоко в твою душу, узрев в ней самые неподдельные республиканские сантименты.

— Боюсь, я не понимаю цели твоего визита.

— Что тут надо понимать? Ты именно тот человек, который нужен Комитету.

— А вот теперь я вообще ничего не понимаю!

— Тебе сразу все станет ясно, когда ты сообразишь, что для эффективной работы подпольной организации само название ее должно вводить в заблуждение непосвященных.

— Значит, ваш Комитет вовсе не за монархию?

— Ты быстро соображаешь, юноша. На самом деле мы не что иное, как Революционный Совет, который поставил своей целью полное и окончательное уничтожение монархического строя, включая и генеральный принцип аристократического элитаризма.

— И ты считаешь, что я всецело разделяю взгляды вашего Революционного Совета?

— Мы в этом совершенно уверены. Обозри всю свою жизнь заново проницательным взглядом, и ты сам убедишься.

Прежде королю никогда не приходило в голову сформулировать собственное мнение о монархии. Но теперь, когда он вовсю наслаждался новообретенной независимостью, когда вживе смог представить, как бы ему, Ральфу, не понравилось, заставь его сейчас служить другому королю… Он понял, что Искательница Истины абсолютно права. Да, он страстно ненавидит саму идею монархии и готов сделать все, что в его королевской власти, чтобы положить ей конец!

— Похоже, я ваш человек, — сказал король. — Что я должен сделать?

Женщина вручила ему клочок бумаги.

— Приходи в полдень по этому адресу. Между прочим, будет подан ланч… Здоровый республиканский ланч, а не ваши дворянско-декадентские фуа-де-гра и жюльенчики! Там ты узнаешь о наших планах и чем ты можешь быть полезен.

Сходка была назначена на аллее Святого Креста, чуть ближе к центру города, чем храм Мкенизера. Найти нетрудно. Вверх по лестнице, мимо скучающего караульного: Я ОТ ИСКАТЕЛЬНИЦЫ ИСТИНЫ! — ПРОХОДИ.

В небольшой, недурно обставленной комнате сидели на раскладных садовых стульях около дюжины заговорщиков различного возраста и пола, держа по стакану травяного чаю в одной руке и придерживая на коленях картонные одноразовые тарелки другой. То, что находилось в тарелках, сильно смахивало на произведение больничной вегетарианской кухни.

Один из ораторов зачитал доклад: ОТВРАТИТЕЛЬНЫЕ ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯ МОНАРХИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ. Другой сообщил собравшимся последние новости, состоявшие в том, что король необъяснимым образом покинул дворец, и с тех пор его никто и нигде не видел. Источником этой информации был персональный дезинтегратор барона Корво, который аккуратно просматривал всю корреспонденцию, прежде чем измельчить ее в бумажное пюре, и передавал Ревсовету самые животрепещущие абстракты.

Новости показались заговорщикам интересными. Если король пропал — а кажется, так оно и есть, — возникли совершенно беспрецедентные возможности. Правда, никто толком не понимал, что с этими возможностями делать. Король долго слушал, слушал и слушал, а потом встал и попросил слова.

— Я тут новый человек, — сказал он, — и даже не мечтал о том, чтобы выступить с речью. Но мне приходится напомнить товарищам по борьбе, что настало время не речей, а действий. Мы обязаны ударить прямо сейчас! Чтобы с корнем искоренить проклятые плевелы абсолютизма!

— А что ты конкретно предлагаешь? — спросил кто-то из старших товарищей.

— Слушайте меня внимательно. Я предлагаю вот что…

Король заговорил быстро, отрывисто, четко, с захватывающей искренностью и страстью. План новичка был принят Ревсоветом на ура и рекомендован к незамедлительному исполнению.

Глава 11

Барон Корво пребывал в одном из своих секретных убежищ. С тех пор как барон стал шефом Секретной полиции, он занялся изучением таинственных секретов Секретности и полюбил ее ради собственного блага. Корво был автором популярных трудов, из коих наибольшей популярностью пользовалось «ВВЕДЕНИЕ В СЕКРЕТНОСТЬ ДЛЯ ДИЛЕТАНТОВ», а также «ИСТОРИЯ СЕКРЕТНОСТИ». Последним явился в свет нашумевший бестселлер «ВЕЛИКИЕ СЕКРЕТЫ РАЗОБЛАЧЕНЫ!», где автор охотно раскрывал чужие тайны, разумно умалчивая о своих. Все эти книги были изданы, понятно, под псевдонимами.

В качестве персональных секретных местечек барон использовал разнообразные дома, апартаменты и даже целые астероиды. Все засекреченные места были известны лишь самому Корво и защищены хранившимся в его мозгу автокодом, который имел весьма удобное свойство дезинтегрироваться, если его носитель вдруг окажется в руках врага.

Сейчас барон находился в небольшой, со вкусом меблированной секретной квартирке под самой крышей здания Галактической Оперы, где он обычно — под псевдонимом, разумеется! — развлекался с прославленными красавицами, которых ему доставляли регулярными космическими рейсами из Голливуда. Тот факт, что эти женщины никогда не назывались настоящими именами, ничуть не смущал барона, который столь же уважал чужую тягу к Секретности, как и свою.

Барон сидел в большом мягком кресле, читая пиратскую копию послезавтрашнего еженедельного выпуска ГАЛАКТИЧЕСКИХ НОВОСТЕЙ, когда из стенного шкафа раздалось негромкое мурлыканье. Сработала его персональная система тревожного оповещения, сигнал которой, по личному распоряжению Корво, был замаскирован под звуки, издаваемые довольным котом. На тот случай, если у хозяина в тревожный момент окажутся гости, которые ни в коем случае не должны догадаться о нарушении Секретности.

На сей раз его гостья (роскошная зеленоглазая блондинка, которая представилась Анной О’Дойл) уже полчаса как ушла, так что барон мог спокойно открыть шкаф, отключить сигнал и выяснить причину беспокойства. Она заключалась в том, что астероид Ирредецию атакует неопознанная сила. Тревога прозвучала не зря, поскольку все секреты Корво находились на Ирредеции. В особенности те, что касались управления Галактическим Центром, включая такие детали, как список чиновников, коим необходимо дать на лапу (и по скольку), когда кто-нибудь, в случае непредвиденного отсутствия короля, вынужден будет попытаться взойти на трон.

Корво поспешно отдал приказ, и полк Секретной Гвардии — всегда в боевой готовности! — молниеносно вылетел к астероиду. Барон спокойно ждал, посасывая бодрящий батончик «МАРС». Через пять минут в эфире раздался отчаянный голос полковника:

— Мы опоздали, господин барон, опоздали! Астероид взят, все файлы украдены! О-о-о, ваши драгоценные секреты! Все пропало, господин барон, все пропало!

— Благодарю за службу, — сказал барон Корво. — Я еще свяжусь с вами, полковник. И не волнуйтесь так, у меня есть запасной план.

Секретный астероид в действительности был частью его хитроумного плана. Враги захватили лишь гору банальностей, замаскированных под секреты, и тем самым предупредили Корво о грозящей опасности. Он давно этого ожидал и хорошо знал, что надо делать: тот, кто избрал Секретность своей профессией, благоразумно предусмотрит все возможности и выходы! В сущности, Природа не терпит секретов, как и пустоты, разве что это ее личные секреты.

Глава 12

На улице раздались два нетерпеливых гудка. Это было такси, приехавшее доставить Молли в аэропорт. Она летела в Санта-Розу, Калифорния, чтобы провести уикенд со своей любимой тетушкой Агатой, которая только что вернулась из Англии после пятилетнего отсутствия.

— Ты справишься? — озабоченно сказала Молли.

— Конечно, со мной будет все в порядке, — заверил Том Кармоди.

— Про инструкции не забыл?

Том кивнул и похлопал по нагрудному карману, куда он положил листок с инструкциями. Молли напечатала их в шести экземплярах и разложила остальные пять в различных стратегических пунктах дома, ведь Том всегда был такой рассеянный.

Том махал рукой вслед такси, пока оно не скрылось из виду. Потом вернулся в дом, прошел на кухню и сел за кухонный стол. И что теперь делать? Это был первый уикенд без Молли за весь десяток лет супружеской жизни, и Том просто не знал, куда себя девать. Он был свободным писателем, работал дома, устроив кабинет в подвале, и на данный момент сроки сдачи книг его не поджимали.

Том сварил себе кофе и выпил. Потом он услышал, как входная дверь отворилась и некто вошел в гостиную. «Молли?» — позвал он неуверенно, но некто не ответил, и Том решил вести себя так, словно ничего не произошло. Он снова услышал посторонние звуки, и теперь это были шаги. Глухие, плоские, странно пришаркивающие. Совсем непохожие на шаги Молли. А ведь он надеялся, что жена вернется, не желая — или устыдившись — оставить мужа одного на весь уикенд.

Напрасная надежда.

Нет, это были шаги кого-то, кому здесь совершенно нечего делать.

Том без особой убежденности подумал, что с нежелательной персоной придется разобраться, то ли ему, но лучше кому-нибудь еще.

Голос в соседней комнате сказал: «Здесь есть кто-нибудь?»

И Том наконец догадался, что разбираться придется самому.

Он вышел в гостиную и увидел невысокого человечка в сверкающей одежде. С первого взгляда Тому показалось, что это определенно не землянин. Тоже не слишком приятно, подумал он, но по крайней мере, не придется иметь дело с грабителем или сумасшедшим.

— Я Шиш, — заявила нежелательная личность.

— О, — вежливо откликнулся Том.

— Как твое имя?

— Том Кармоди.

— Тогда все в порядке, — кивнул Шиш. — Надеюсь, ты не против?

— Против чего, собственно?

— Чтобы отправиться со мной и повидаться с королем.

— Господи ты боже мой… Что еще за король?!

— Король бесконечного пространства, разумеется.

— И он желает со мной повидаться?

— Само собой, иначе бы меня здесь не было.

— Черт побери, но зачем?

— Его Величество не просветил меня на сей счет, — ответил Шиш с неприкрытым сарказмом.

— И где живет король бесконечного пространства?

— В своем дворце в Галактическом Центре.

— А как выглядит этот Галактический Центр? — заинтересовался Том.

— О! Галактический Центр… шмогрош.

— Послушай, ты не мог бы употребить человеческое слово?

— Невероятен. Подойдет?

— Невероятен в каком смысле?

— Да почти во всех.

— Так мы ни к чему не придем, — заметил Том.

— Если ты хочешь прийти куда-нибудь, скажи мне «да», и мы отправимся в Галактический Центр. Или скажи мне «нет», и тогда мы оба займемся своими собственными делами.

— Ну ладно, ладно, я согласен, — ответил Том, чем сильно удивил сам себя.

— Ну наконец-то, — вздохнул Шиш и обхватил его длинной костлявой рукой.

И они взлетели, пройдя сквозь потолок, сквозь крышу, и устремились в высокое-высокое небо.

Глава 13

Том висел на спине Шиша, который взбирался на руках по канату, протянутому через потолок и крышу дома прямо в воздух. Шиш карабкался уверенно, все выше и выше, пока Земля не стала казаться детским бело-голубым мячом далеко-далеко внизу. Они продолжали взбираться, пока не добрались до большого, слабо светящегося серого шара, через который проходил их канат.

— Проклятие! — сказал Шиш и остановился.

— Что случилось? — поинтересовался Том.

— На моей линии сформировался пространственный пузырь.

— Что такое пространственный пузырь?

— Перламутровидная субстанция, которая формируется на канатах при определенных климатических условиях.

Том поглядел через плечо Шиша и увидел довольно крупный серый шар, отливающий перламутром; канат проходил через него насквозь.

— Ты можешь его как-нибудь обойти?

— Не проблема, но мне придется воспользоваться моим специальным оборудованием.

Шиш вытащил из кармана несколько серповидных, зазубренных металлических крюков и приладил их к ступням с помощью ремней, которые достал из другого кармана.

— Этими штуками я могу цепляться за круто изогнутую поверхность, — объяснил он Тому. — Они называются крутоны^[256].

— У нас их называют «кошками», — заметил Том.

— И все-таки они крутоны!

— А как же тогда у вас называют сухие кусочки хлеба, которые бросают в бульон?!

— Сейчас не время для компаративной лингвистики, — буркнул Шиш. — Лучше сперва доберемся до корабля.

Торопливо форсировав пространственный пузырь, он продолжил восхождение, а Том продолжал висеть на его спине. Теперь, когда у Шиша на ногах были «кошки» (или крутоны), они стали двигаться гораздо быстрее.

Канат все так же тянулся высоко вверх, исчезая в чернеющем небе, но через некоторое время Том разглядел плавающий в вышине миниатюрный космический корабль в форме слезинки. Вскоре они добрались до входного люка, Шиш вошел внутрь и помог войти Тому. Затем он быстро смотал канат в бухту и убрал в стенной шкафчик.

Покончив с этим, Шиш сделал жест, и люк закрылся. Посадив Тома в кресло, он сел в другое и снова махнул рукой: на Тома навалилось внезапное ускорение.

— Задержи дыхание, — сказал ему Шиш, нажимая на кнопку. — Мне еще нужно выбросить наружу вакуум, чтобы закачать воздух.

Послышалось громкое шипение, повеял ветерок, и вскоре в кабине появилась атмосфера. Она припахивала тушеной капустой и застарелым табачным дымом.

— Они забыли дезодорировать воздух, — скорчил гримасу Шиш. — Совершенно недопустимо! Держи, это тебе понадобится, — сказал он, доставая из шкафчика некий предмет и вручая Тому. — Надень.

— Что это?

— Футуристически ориентированный безынерциальный адаптационный регулируемый пояс безопасности.

— А для чего он нужен?

— Именно для того, что перечисляется в его названии. Этот пояс поможет тебе адаптироваться к футуристическим шокам.

Том застегнул адаптационный пояс и сразу почувствовал себя комфортно. Теперь он заметил, что в подлокотник кресла вмонтированы пепельница и зажигалка.

— Приятно видеть, — обрадовался Том и полез в карман за сигаретами.

— Благодарю вас, взаимно, — откликнулась пепельница. — Так одиноко, знаете ли, быть одушевленным созданием, которому не с кем поговорить. Разве что с мисс Зажигалкой, но она, бедняжка, отнюдь не блещет умом.

— Эй, что ты там несешь? — возмутилась зажигалка.

— Это была шутка. Я просто стараюсь развлечь нашего долгожданного гостя, — объяснила пепельница. — Он может поучаствовать в нашем диспуте.

— Но как же ты разговариваешь? — удивился Том.

— Простите, не поняла? — удивилась пепельница.

— Я заметил, у тебя нет никаких движущихся частей.

— Искренне надеюсь, что нет. Зачем бы это пепельнице чем-нибудь двигать?

— Но как же ты издаешь звуки?

— Ах, вы об этом? Я просто вибрирую.

— О, — сказал Том. — Я должен был сам догадаться.

— Во всех вещах всегда есть какой-нибудь трюк, — заметила пепельница. — К нашему диспуту это также относится.

— И какова же тема вашего диспута?

— Мы спорим о природе Вселенной.

— Это как раз то, в чем я совершенно ничего не понимаю, — сказал Том.

— Тем лучше, как раз это и делает вас бесстрастным арбитром, — заметила пепельница. — Что ж, начну первой! Я полагаю, что Вселенная балансирует на спине очень маленького краба с очень-очень твердым панцирем.

— И?.. — вопросительно поднял брови Том.

— Что за странный вопрос? Это все.

— А что же было до краба?

— Я еще не закончила исследование проблемы.

— Но почему краб?!

— А почему не краб?

— Почему не что-нибудь еще?

— Еще что-нибудь никогда ни к чему не подходит.

— Тогда почему краб маленький?

— Обоснование данного тезиса будет представлено в надлежащее время.

— О! — произнес Том, не зная, что сказать.

— Но я придерживаюсь иной позиции, — поспешно вмешалась зажигалка. — Я утверждаю, что спорное создание является броненосцем средней величины.

— Это неслыханно! — запальчиво вскричала пепельница.

— Не связывайся ты с ихними диспутами, — посоветовал Шиш из пилотского кресла.

— Мы уже летим? — спросил его Том.

— Ага, уже несколько минут.

— И сколько продлится путешествие?

— Не слишком долго. Сейчас мы пробьем световой барьер… Хоп! Готово.

— Вот это да! — воскликнул Том в восторге.

— Ничего особенного, — сказал Шиш. — Через пару минут мы пробьем мысленный барьер, вот это уже будет покруче. Хоп!!! Ну а теперь гляди, мы уже почти на месте…

Том поглядел в выпуклый суперперплекс иллюминатора и увидел, как величаво и плавно вращается в пространстве Галактический Центр. Колоссальный сферический конгломерат был очень похож на шаровую туманность, но только твердый и не такой горячий, и вольно парил, судя по его амплитуде, точнехонько в самом центре нашей Галактики.

— Боже мой, — вымолвил Том.

— Впечатляет, правда? — подхватил Шиш. — Тысячи раз я сюда возвращался, и каждый раз перехватывает горло, понимаешь?

Глава 14

Они влетели в Галактический Центр сквозь быстро густеющую тучу свободно парящих в пространстве массивных зданий. Это было совсем не похоже на любой город, какой Том когда-либо видел. Странные виды транспорта во множестве мельтешили в воздухе и молниями проносились по земле. Висящие и стоящие строения демонстрировали невероятное разнообразие форм и конструкций, включая полиморфические экземпляры, окрашенные в ослепительно яркие цвета. У Тома закружилась голова, когда их космический корабль пронесся с головокружительной скоростью над целым роем таких полиморфов. Другие космические корабли шныряли вокруг них во всевозможных направлениях, не говоря уж о том, что кое-какие дома и сами резво перемещались, внося достойный вклад во всю эту путаницу.

Шиш направил корабль к земле, и сразу же они угодили в сутолоку воздушных машин, которые неслись прямо на них отовсюду, но в последний момент чудесным образом уклонялись, применив какой-то непостижимый маневр. Их корабль продолжал спускаться, и Том узрел титаническую площадь, над которой доминировало колоссальное здание, возведенное в ее дальнем конце. Они подлетели еще ближе, и до Тома дошло, что перед ним Великая Матерь всех парковок с открытыми проемами: одни космические корабли стремительно влетали внутрь, другие столь же стремительно вылетали наружу, едва избегая лобовых столкновений.

— Как это им удается? — спросил Том.

— В нашем Космопорте хватает проблем, — сказал Шиш. — Но аварийность среди них не числится.

Влетев в здание, корабль на секундочку завис, и Шиш неторопливо опустил его в свободную кубическую ячейку. Потом он вывел Тома через задний люк, и они спустились на первый этаж на эскалаторе.

— Регистрация и таможенный контроль вон там, — сказал Шиш и повел Тома к большому административному зданию, выдержанному в голубых и бежевых тонах. Они поднялись на лифте на 26-й этаж, и Шиш отворил одну из дверей, что направо.

Том обнаружил себя в приятно обставленном офисе. За письменным столом сидел человек в черной униформе с золотыми блестками, он посмотрел на них и кивнул.

— Это Том Кармоди, — объяснил Шиш, — он прибыл с Земли.

— Паспорт, — сказал чиновник, протягивая руку.

— Боюсь, что не прихватил его с собой, — покаялся Том.

— Не проблема, — сказал чиновник. — Взгляните мне в глаза! Ну что ж, хорошо, я вижу, у вас действительно есть настоящий паспорт, хотя и не здесь. Этого достаточно. Добро пожаловать в Галактический Центр! У нас бывает не так уж много народу с Земли, уверен, вам будет о чем порассказать своим прихлебателям.

— Моим прихлебателям?..

— Простите, я хотел сказать, приятелям. Знаете ли, ваш староземной довольно сложен для уроженцев Центральной Галактики! Ладно, сейчас мы подключим вас к системе. Расстегните рубашку, будьте так добры.

Том был несказанно изумлен, когда чиновник сунул руку в его грудную клетку и извлек наружу перепутанный клубок тонких люминесцирующих нитей.

— Боже, что вы вытащили из меня?!

— Нервные коммуникации вашего тонкого тела.

— Господи, я даже не знал, что у меня есть такое.

— Тонкое тело есть у каждого. Это карта вашей энергетической системы, и ее можно подсоединить к другим системам, с помощью которых оперирует Галактический Центр. Потом мы вручим вам Сертификат Одобрения, и можете гулять где угодно.

Чиновник ухватился за тоненькую нить энергии, исходящую из тонкого тела Тома Кармоди, и принялся осторожно разматывать, стараясь не повредить.

— Это активная точка Кастанеды, — объяснил он. — Через нее мы свяжем вас с городскими системами.

— Да-да. Но что же представляет собою тонкое тело?

— А вы еще не поняли? — удивился чиновник. — Энергетическое поле, все точки которого находятся во взаимно-однозначном соответствии с точками физического тела. Ваше тонкое тело сыграет роль посредника между вашей биоматерией и Галактическим Центром.

— О! — промолвил Том.

— А вот и ваш Сертификат Одобрения, — сказал чиновник, вручая ему медного цвета дисковидную бляху размером с серебряный доллар. Когда Том взял ее, бляха проворно взбежала по его руке и уцепилась за плечо.

— Не волнуйтесь, — сказал чиновник, — Сертификат никогда не теряется.

Тяжелый металлический диск свисал с плеча Тома на крошечных острых зубах, ухватившись очень крепко, но не больно.

— А как же мне теперь менять рубашку?

Шиш с чиновником дружно расхохотались.

— Какая очаровательная провинциальность, — доверительно сказал чиновник Шишу и обратился к Тому: — Сертификат Одобрения всегда готов вас освободить, если вам вздумается принять душ или переменить рубашку. Это полусознательное существо, знаете ли, глупым его никак не назовешь.

— Но зачем он вообще нужен?

— Сертификат означает, что вы приняты городом и пользуетесь всеми правами гражданина Галактического Центра.

— Я полагал, что ими пользуются все жители.

— Конечно, — сказал чиновник. — Абсолютно все, кого мы знаем. Но мы стараемся защитить себя от тех, о ком мы ничего не знаем.

— Как, у вас есть и такие?

— Чужаки.

— Вы хотите сказать, что здесь появляются чужаки?

— Со всей определенностью. Они выдают себя за горожан, но Сертификата Одобрения у чужаков не бывает. Поскольку все Сертификаты выдаются только в этом офисе.

— А как насчет подделок?

— До этого чужаки пока не додумались. Не так уж они, знаете ли, умны. До свиданья, мистер Кармоди, желаю вам хорошо провести время в нашем Галактическом Центре. Ведь вы турист, как я понял?

— Том прибыл, чтобы повидаться с королем, — сказал Шиш.

— В самом деле? Чья идея, его или короля?

— Король просил его приехать.

Чиновник внимательно поглядел на Тома Кармоди.

— В таком случае он должен быть важной персоной. Желаю удачи, молодой человек!

Глава 15

Они вышли из административного здания и пошли дальше по городским улицам.

— Мы прилетели раньше, чем ожидалось, — сказал Шиш. — Есть время немного перекусить.

Он привел Тома к пристойно выглядящей таверне на тихой улице. Хозяйка усадила их за угловой столик, откуда открывался прекрасный вид на заросший лилиями пруд. Официант принес меню.

— Утка под прессом здесь очень хороша, — посоветовал Шиш.

Прекрасная цветная фотография в меню, изображающая порцию утки со сложным гарниром, произвела впечатление на Тома, и он кивнул. Официант сделал отметку в блокноте и удалился. Потянулось время. Шиш выглядел довольным, но Том занервничал.

— Когда мы наконец поедим?

— Мы уже начали. Разве ты не чувствуешь?

— Я думал, это какой-то газ.

Шиш изумился.

— Ничего подобного, друг мой! Такое впечатление производит еда, когда заходит внутрь.

— Внутрь… меня?

— Я думал, ты все уразумел, когда подключили твое тонкое тело. Теперь ты связан с городской системой жизнеобеспечения и твои пищевые потребности удовлетворяются автоматически.

— Это я понял, но когда же мы приступим к еде?

— Я как раз и пытаюсь тебе объяснить. Кормление происходит автоматически. Пища никогда не поедается в той манере, к которой ты привык.

— Значит, мы вообще не будем кушать?

— Мы визуально наслаждаемся картинками, — терпеливо разъяснил Шиш, — пока наши пищевые нужды автоматически удовлетворяются. Попросить официанта снова принести меню?

Том покачал головой и сказал:

— Есть мы, как я понимаю, не собираемся. Зачем же мы пришли в ресторан?

— Чтобы убить время, — сказал Шиш. — Я ведь тебе говорил, мы прилетели слишком рано.

Странное выражение появилось на лице Тома, и он спросил:

— Не хочешь ли ты сказать, что я уже покушал?

— Именно так, мой дорогой мальчик, именно так.

— Но я же ничего не почувствовал!

— Должно быть, ты просто не обратил внимания.

— На что?

— На вкус автоматической еды, проходящей в желудок.

— Ну, знаешь ли, такое бы я заметил.

— Необязательно, — заметил Шиш. — Пища поступает предварительно разжеванной, разумеется.

Том невольно содрогнулся.

— На самом деле очень приятное питание, — сказал Шиш, — уверяю тебя. Может, тебе удастся реконструировать процесс по памяти?

— Нет уж, спасибо, — отрезал Том.

— Не стесняйся, попробуй. Сейчас ты уже должен бы ощутить насыщение.

И это действительно произошло. Внезапно, без всякого предварительного предупреждения, желудок Тома оказался переполненным, а небо ожило, смакуя непривычное, но чем-то знакомое послевкусие.

— Как странно, — сказал он, обследовав себя изнутри. — У меня такое чувство, словно я набит под завязку.

— Иногда бывает при автоматической еде, — пожал плечами Шиш.

Глава 16

Том, должно быть, задремал после слишком плотного автоматического обеда, поскольку немного погодя кто-то потряс его за плечо.

— В чем дело? — недовольно пробормотал Том. — Я еще не закончил спать.

— Очнись, срочно требуется твоя помощь, — сказал Шиш. — Чрезвычайное происшествие!

Том поморгал и выпрямился. Да, он по-прежнему сидел за столиком в ресторане, а напротив него сидел Шиш с озабоченным выражением на лице.

— Какая помощь? Что произошло?

— Только не впадай в панику. У нас возникли проблемы с иммунной системой.

— Моей?!

— Да нет, городской.

— А что могло случиться с городской иммунной системой?

— Разве ты не почувствовал? По городу циркулирует нечто чужеродное без Сертификата Одобрения. Мы должны уничтожить чужака.

— Не понимаю, с какой стати, — сказал Том. — И при чем тут я?

— Как я уже объяснял тебе, все жители, имеющие Сертификат Одобрения, подключены к иммунной системе города, которая постоянно заботится о том, чтобы ни одно разумное существо, чуждое Галактическому Центру, не имело возможности свободно в нем циркулировать.

— Почему бы просто не сказать чужаку, чтобы он убрался подальше?

— Иммунная система работает по иному принципу. Если в городе обнаружена чужеродная материя, ее немедля должны атаковать все приписанные к городу формы жизни, включая и тебя, ради сохранения нашего Галактического Центра, который хранит всех нас. Это первейший долг каждого гражданина!

— Что за чужак? Как он попал сюда?

— Это не наше дело. Все, что нужно, мы уже знаем. А именно, что неодобренная форма жизни слоняется вблизи данного сектора и все горожане, включая нас, обязаны атаковать ее и уничтожить.

— Но оно мне ничего не сделало! — воскликнул потрясенный Том.

— Иммунная система руководствуется не эмоциями, а соображениями безопасности. А ты, между прочим, входишь как составная часть в Галактическую Систему Антител.

— Не знаю, смогу ли я уничтожить кого-нибудь, кого я даже не знаю, — пробормотал Том.

— Мотивация тут абсолютно ни при чем. Как только ты учуешь запах чужака, твое тело сделает за тебя остальное.

Они вышли на улицу, которая внезапно наполнилась агрессивными шайками из мужчин и женщин, некоторые из них были вооружены бейсбольными битами и тяжелыми ножками от столов. Толпы маршировали по авеню и бульварам, раздраженно фыркая и издавая низкое угрожающее рычание, и, к своему изумлению, Том обнаружил, что производит те же самые звуки.

Они с Шишем присоединились к шайке горожан, обследующих один из внутренних пригородов Галактического Центра. Этот район состоял преимущественно из небольших открытых площадей, окруженных невысокими зданиями, опоясанными ажурными галереями, поэтому им не понадобилось много времени, чтобы обнаружить чужака. Выдало его розоватое сияние, пробивающееся из-за мусорных баков в глухом тупике.

— Кто это? — шепотом спросил Том у Шиша.

— Сонный. Нетрудно определить по оттенку сияния.

— Сонный? Как это понимать?

— Существо, которое навещает Галактический Центр во сне.

— А разве так бывает?

— Случается время от времени, — пожал плечами Шиш. — Разумеется, никому не дозволено видеть сны о Галактическом Центре без Сертификата Одобрения.

Сонный открыл глаза и сказал:

— Привет! Надо же, какой замечательный сон мне приснился. Здесь я чужак, друзья мои, но я дружелюбен и незлобив.

— Этот человек выглядит как любой другой, — заметил Том. — С виду совершенно безобиден, разве что туповат.

— Судить не нам, — покачал головой Шиш. — Самое главное, у него нет Сертификата!

— Не вижу вреда в том, что кто-нибудь всего лишь увидел во сне…

— Явиться сюда во сне, — перебил его Шиш, — согласно закону совершенно то же самое, что в собственном физическом теле. В действительности же сонные визиты в Галактический Центр во многих отношениях гораздо опаснее.

— Но нельзя же винить его в этом! Люди не способны сознательно контролировать свои сны!

— Прекрати, — нахмурился Шиш. — Незачем искать оправданий его поступку. Закон есть закон, он прост и защищает нас всех. Каждому, кто претендует на сны о Галактическом Центре без официального одобрения, придется смириться с последствиями.

Вместе с толпой разгневанных горожан они приблизились к сонному, который радостно улыбался, совершенно ничего не подозревая. Том опасался, что не сможет нанести первый удар, но ему и не пришлось. На запах чужака сбежалась вся округа, и первыми, ужасно рыча, набросились на него жильцы соседних с помойкой домов. Мороженщик, торговавший в этом квартале, размахивал гигантским мачете для рубки льда, продавец горячих сосисок посыпал злодея жгучим перцем и поливал ядреной горчицей. Представители иных профессий также изощрялись в смертоносных трюках, каждый на свой лад.

Жалобные вопли несчастного раздирали душу Тома, но руки его сами по себе вцепились в чужака, в то время как его разум топтался где-то поодаль, горестно причитая. Сонный яростно сражался за жизнь, но враги окружили его со всех сторон. Тогда он поспешно присел на корточки, уткнулся головой в колени, ухватился за пятки… И свернулся в круглый прозрачный объект, отыскав себе убежище в блаженной каталепсии сна без сновидений. В таком состоянии чужак был неуязвим для ударов, бессильных против рогового панциря его прозрачного экзоскелета.

— Рад, что мы наконец покончили с этой работой, — сказал ученик пекаря, деловито вытирая руки о замасленный фартук.

— Ну прямо дрожь пробирает, когда глядишь на эту пакость, — пожаловалась девушка из бакалеи.

— Не выношу сонных, — заявил дорожный инспектор, — вот уж чужаки так чужаки. Меня от этих мерзавцев просто тошнит!

— Все кончено, — сказал Шиш. — Мы с честью выполнили свой долг, сограждане, избавив наш город от опасного присутствия. Кто знает, какие еще сны могли ему присниться?!

Попытавшись представить вероятные ночные кошмары, толпа горожан в ужасе содрогнулась. И Том вместе с ними, поддавшись коллективной эмоции. Однако сам он не нашел в чужаке ничего отталкивающего и даже особенно чужого. Бедняге попросту не повезло, угораздило увидеть не тот сон в неподходящее время! Но Том отнюдь не собирался обнародовать свою точку зрения, будучи новичком в Галактическом Центре, не так уж далеко ушедшим от чужака.

— И что теперь? — спросил он у Шиша.

— Надо избавиться от него и тем завершить дело.

— Но как?

— В Пламени Великого Очищения. Так мы называем свалку, где сжигают мусор. Кто-то из горожан должен отнести его туда и проследить, чтобы жертвоприношение завершилось надлежащим образом.

— Разве в Галактическом Центре нет муниципальных работников?

— Только не для чужаков. Наши мусорщики не желают иметь с ними дела, опасаясь заразы. Глупо, конечно, но что еще можно ожидать от простых, неотесанных парней?

— Кто же выполнит эту миссию?

— Привилегия предоставляется самому свежеиспеченному гражданину из присутствующих, — объяснил Шиш.

— О, — сказал Том и увидел, что вся толпа глазеет на него. — Не хочешь ли ты сказать?..

Ответ был написан на мрачных лицах окружающих.

Том кивнул, хотя ему ужасно не хотелось этого делать. Но если он откажется, то прослывет правозащитником чужаков, а дурная репутация, более чем вероятно, доставит ему кучу различных неприятностей. Он наклонился и поднял тело, заключенное теперь в твердую прозрачную субстанцию. Шар оказался удивительно легким, в центре его был хорошо виден чужак, странно скорченный и с закрытыми глазами.

— Куда надо идти?

— Видишь вон ту авеню, что сворачивает налево? Пламя Великого Очищения находится в самом ее конце. Дистанция довольно длинная, но пользоваться общественным транспортом запрещено, если несешь чужака. Впрочем, прогулка на свежем воздухе пойдет тебе на пользу! Так что в путь, Том Кармоди, а когда вернешься, найдешь меня в кафе «Эксцельсиор».

— Но разве ты не пойдешь со мной?

— Я бы с удовольствием, — сказал Шиш, — но мне только что позвонили на мой внутренний мобильник. Возникли кое-какие срочные дела. Вот мой адрес, так, на всякий случай. — Он вынул из кармана визитную карточку и вручил Тому. — На всякий случай! С тобой все будет в порядке, а я скоро вернусь. Пока.

И Том отправился в путь, держа окукленного чужака на руках. Он дошагал до поворота, на который указал Шиш, и свернул налево. Авеню оказалась очень длинной и прямой, она тянулась ровной полосой до самого горизонта. Тому показалось, что он разглядел на самой линии горизонта пляшущие языки пламени, там-то, вероятно, и происходит Великое Очищение. Да, дистанция впечатляющая, зато найти место назначения нетрудно.

Он зашагал дальше по авеню, с обеих сторон окаймленной торговыми центрами со старой мебелью и уцененной посудой, бесчисленными складами электронного оборудования и крытыми рынками, где по дешевке распродавали подержанные космолеты. Это была ужасная улица, и Том пребывал в ужасном настроении. Он все шел, шел и шел и вдруг услышал голос, который негромко произнес:

— Ой, майн мазель!

Том огляделся. Однако на целый квартал не обнаружилось ни души, и тогда он понял, что этот голос прозвучал внутри его собственной головы. Но он не имел отношения к Тому Кармоди. Это был совсем чужой голос.

— Чужак? — позвал Том. — Это ты?

— А кто же еще? — сварливо сказал голос. — Насколько я понимаю, кроме меня, здесь никого нет. Если не считать тебя, разумеется! И не зови меня чужаком, я Шмулька. Надеюсь, я не слишком много прошу, желая услышать собственное имя?

— Но как тебе удается разговаривать?

— И что? Я окуклился, но не онемел. — Голос помолчал и тяжко вздохнул. — Ой-ой, сперва концлагерь, а теперь вот это. И что я такого сотворил? Увидел один маленький глупый сон, вот и все.

— Согласен, — сказал Том. — Мы не можем нести ответственности за наши сны.

— Таки да, вы не можете, а Шмулька может? За что меня наказали, за ночной кошмар?

— Такой здесь у них закон, — сказал ему Том, пожимая плечами.

— Ха-ха! Закон мешугене!

— Возможно, но это же их Галактический Центр.

— Конечно, конечно. А ты, значит, ни в чем не виноват.

— А что я могу поделать?

— Почему это, интересно, все говорят одно и то же? — ехидно хмыкнул голос. — Куда ты меня несешь?

— К месту Великого Очищения, — честно ответил Том.

— И что за место?

— Слишком жаркое, насколько я понимаю.

— Ничего себе начинается неделька… Торквемада, сколько ты успел спалить жидов?!

— Не надо так, Шмулька, — печально вздохнул Том. — Я тут ни при чем, это не моя идея.

— А ты бы сделал что-нибудь для Шмульки, кабы мог?

— Разумеется!

— Ну так обойдемся без Великого Очищения.

— Не вижу, как бы я смог это сделать, — подумав, ответил Том. — За мной наверняка наблюдают.

— Не проблема. Бросишь в огонь мой кокон, и никто ни за что не догадается, что Шмульки там уже нет.

— А где ты будешь?

— В твоей голове! Вознося молитву за искупление твоих прегрешений.

— Не знаю, нравится ли мне эта мысль, — подумав, ответил Том. — Обычно я никого не пускаю к себе в голову.

— Так попробуй, что тебе терять? Я буду сидеть тихо, обещаю. Ты даже не почувствуешь.

— Ну, если так… Ладно. Но с этой секунды никаких разговоров!

— Эй, а разве я что-нибудь говорю?

Шмулька явно был из тех, кто любит оставить за собой последнее словцо, но Том не ответил на его риторический вопрос, и тот умолк. Дошагав до места Великого Очищения в полнейшем молчании, Том наконец избавился от кокона, швырнув его в бушующий огонь.

— Ты еще здесь? — не выдержав, спросил он, покидая свалку.

— Я уже пообещал тебе, — огрызнулся голос, — и буду молчать!

Том вернулся в «Эксцельсиор», увидел, что Шиш еще не пришел, и заказал себе кофе. Он чувствовал себя превосходно, ведь не каждый день человеку удается спасти брата по земному разуму. Том давно уже решил для себя, что невезучий Шмулька именно с Земли.

Глава 17

В то самое время, когда король осуществлял свой побег из дворца, принцесса Робин, его нареченная невеста, развлекалась в своем гигантском плавательном бассейне, устроенном рядом с ее шале на дворцовой территории. Этот бассейн был подарком короля, преподнесенным принцессе в день ее восемнадцатилетия, когда они с королем обручились. Подарок отличался воистину галактическими размерами, так что дальний конец бассейна невозможно было разглядеть из-за низко висящих облаков. Принцесса стояла на туманном, слегка покатом песчаном пляже, специально сконструированном так, чтобы выглядеть пустынным брегом нескончаемого моря.

(На самом деле в Галактическом Центре не существует ни природных морей, ни даже крупных внутренних озер. Сама вода была долгое время неизвестна Центральным Галактианам, которые поневоле довольствовались ртутными лужицами вплоть до 11232-го по новому стилю. Именно тогда вода была наконец открыта, и питьевая, и прочие ее разновидности.)

Зайдя по колени в воду, Робин играла со своей ручной акулой. Это была ненастоящая акула, разумеется, всего лишь паж, одетый в костюм акулы: встроенное в костюм компьютерное обеспечение гарантировало абсолютное акулоподобие его движений. Принцессу сопровождала ее фрейлина Миранда, специально натренированная на выражение искреннего сочувствия, увлеченного интереса и полного понимания мельчайших деталей принцессиной жизни, включая искусную импровизацию на тему этих деталей.

И вот, пока они играли с ручной акулой, бросая ей акульи бисквиты, чтобы паж Эдвард исправно их поедал (принцесса с распущенными волосами, светлыми, легкими и пушистыми, а Миранда в голубом чепце, из-под которого выбивалась жесткая смоляная прядь), обе они заметили вдалеке некий плавающий объект. Объект постепенно подплывал все ближе и ближе к берегу, подгоняемый легким ветерком, который создавали машины.

— Что это? — спросила Робин.

Миранда посмотрела на объект долгим, пристальным взглядом и начала в эпической манере:

— Подплывающий к берегу загадочный объект на первый взгляд казался ничего не означающим, совершенно невинным обломком, и, однако, ему предстояло сыграть свою роль в судьбе ничего не подозревающей принцессы, столь юной, любящей, доверчивой и чистосердечной, что она отказывалась замечать малозаметные, но притом безошибочные знаки усиливающегося безразличия со стороны красивого, молодого, прямодушного, однако странным образом закомплексованного короля бесконечного пространства, невзирая на все неоспоримые достоинства его нареченной невесты Робин, которая являла собой чистейший образец благородной красоты, превосходных манер, первоклассного воспитания и высочайшего положения в обществе.

— Смотри-ка, он уже подплывает! — воскликнула Робин.

— Роковой объект подплывал все ближе и ближе, — сказала Миранда. — Поношенный башмак, не более, доверху наполненный водой, однако сохранивший плавучесть благодаря миниатюрным антигравам, впоследствии обнаруженным в его каблуке. Принцесса наклонилась, чтобы поднять его, и сразу же заметила…

— Постой! — закричала Робин, подбегая к воде, откуда поспешно выудила кавалерийский сапог высотой до половины бедра. Кожа, из которой он был пошит, на ощупь казалась мягче, чем у сказочной змеи, что проживала в бочке с маслом, на голенище его была выжжена эмблема. Робин уставилась на эмблему с первым предчувствием грядущей потери.

— Робин устремила взгляд на эмблему, темнеющую на размокшем, но изящном сапоге, — продолжила Миранда, — и с упавшим сердцем обнаружила в ней нечто хорошо знакомое. «Да ведь это…» — подумала она, и ее прелестная нижняя губка внезапно задрожала…

— Хватит! — прикрикнула Робин, почувствовав внезапное раздражение от того, что ее действия подвергают комментариям прежде, чем она успеет их совершить, даже если это делается с самыми лучшими намерениями. Ее нижняя губка задрожала, как и сказала (или предсказала?) Миранда. — Да, это эмблема короля! Но как его сапог попал в мой бассейн?

Миранда подняла брови, но ничего не сказала.

— Давай говори, что думаешь.

— Принцесса была умна, — сказала Миранда. — Ей понадобилась всего секунда, чтобы обо всем догадаться. Дальний конец бассейна расположен вблизи от Калитки Эльфов, которая находится как раз на границе между уютной, благоустроенной и совершенно безопасной территорией дворца и таинственной неизвестностью Галактического Центра, населенного простонародьем и жуткими беззаконными личностями. Возле этой калитки король, намереваясь идти пешком, снял свои верховые сапоги, ибо не нуждался более в лошади, и один сапог из пары, небрежно брошенной королевской рукой в сторону раздевалки, устроенной на дальнем берегу бассейна, по чистой случайности угодил прямо в воду и в конце концов доплыл до противоположного берега, где принцесса Робин, по той же случайности, невинно забавлялась с любимой акулой.

— Похоже, так оно и было, — сказала Робин. — Но что король делал у Калитки Эльфов, ведущей в город? Нет-нет, не рассказывай, Миранда, я сама знаю, как это выяснить. Дай мне телефон.

Миранда вручила ей мобильник. Принцесса мысленно набрала номер, послушала гудки, потом кто-то снял трубку.

— Сыскная служба «Тромбоид», говорит Дженкинс.

— Это Робин. Я хочу знать, где сейчас находится король.

Робин наняла Дженкинса сразу же после того великого дня, когда король впервые оказал ей знаки особого внимания. Мать принцессы справедливо указала дочери, что им совершенно необходима информация о времяпрепровождении короля, ведь этот милый молодой человек славится своей невероятной рассеянностью. Служба «Тромбоид» сослужила Робин хорошую службу. Принцесса всегда была изысканно одета и элегантно причесана, в какое бы время дня или ночи королю ни вздумалось «заскочить на огонек», как он любил именовать свои визиты.

— Где это у меня?.. — сказал Дженкинс. — Ага, вот. Рапорт агента 334-А. Зачитываю: «Моя просьба повысить мне зарплату до сих пор осталась без ответа, и я хотел бы…» Нет, не то. Ага! Читаю: «Король был замечен, когда покидал дворцовую территорию тайным и трусливым образом, странно не соответствующим его обычной открытости и мужественности. Король дошел до калитки у дальнего конца бассейна, принадлежащего принцессе Робин, скинул кавалерийские сапоги, один из которых упал в бассейн, надел пару легких кроссовок, а затем с целеустремленным видом вышел из калитки и устремился в город, который, по всей видимости, имеет бесконечное протяжение».

— Король отправился в город?

— Так тут написано.

— Но он никогда ничего подобного не делал!

— На сей раз, получается, сделал.

— А в какое место города он направился?

— Это нам неизвестно, принцесса.

— Как это неизвестно? И вы еще имеете наглость называть себя сыскной службой?

Помолчав, Дженкинс сухо сказал:

— Наш договор, как я вынужден напомнить вам, принцесса Робин, предусматривает информацию о местонахождении короля в любое время суток в пределах территории королевского дворца. Но в нем ничего не сказано о том, что нам положено делать, если король покинет эту территорию.

Робин отшвырнула телефон и сказала Миранде:

— Похоже, он покинул дворец. ТАК он никогда еще не поступал!

— Некоторые мужчины совершенно не способны на предательство, — меланхолически заметила Миранда. — Пока в один прекрасный день без всяких видимых причин не поступают именно ТАК.

Зазвонил телефон. Это опять был Дженкинс.

— Наш агент тут кое-что поблизости обнаружил. Это записка, адресована вам. Прочитать?

— Как вы смеете читать мою корреспонденцию?

— В нашем договоре сказано, принцесса, что мы обязаны просматривать вашу почту и сообщать вам ее содержание елико возможно скорее. Все это в тех бумагах, которые вы подписали.

— Ну хорошо, читайте, читайте.

— Тут написано: «Привет, детка, вынужден смотаться в город по важному делу. Вернусь как только смогу. Чао!». Подпись: Ральф Рекс.

Робин положила мобильник и посмотрела на Миранду, которая, как обычно, все слышала, а фрейлина, в свою очередь, взглянула на юную принцессу глазами, полными искреннего сочувствия.

— Этот ублюдок сбежал от тебя!

— Так оно и есть, — тупо сказала Робин. Реакцией на ошеломительную новость стала внезапная слабость, предвещающая ей в ближайшем будущем полноценную мигрень. И все-таки этого надо было ожидать. Когда ты молода, красива, талантлива и мила, и у тебя прелестные волосы и великолепная фигура, и ты собираешься замуж за короля бесконечного пространства и вообще на вершине полного счастья… Дела при таких обстоятельствах могут развиваться лишь вниз, а не вверх.

— Я знала, знала, что все чересчур хорошо, чтобы быть правдой! — Принцесса топнула ногой. — Проклятье! Вот так бы и шлепнулась на песок и заколотила пятками!

— Ты можешь, конечно, — сказала Миранда. — Кто вправе тебя осудить? Но ты ведь знаешь, то есть я хочу сказать, принцесса Робин прекрасно знала, что в сложившихся ныне обстоятельствах она должна быть стойкой и отважной принцессой и обратиться за советом к той, что всегда была ее лучшей и мудрейшей советчицей, невзирая на свои экстравагантные манеры и злой язык. Принцесса думала, разумеется, о своей родной матушке, леди Гвендолен Иннит.

— Конечно! — сказала Робин. — Спасибо тебе, Миранда. И как я сама не догадалась? Мама всегда знает, что надо делать!

— Если тут вообще что-нибудь можно сделать, — сказала Миранда, — леди Иннит точно скажет, что именно. Храни тебя бог, принцесса!

Последние слова Миранды были адресованы уже пустому воздуху. Поскольку Робин, едва задержавшись, чтобы накинуть на купальник пеньюар, вступила в хромово-стеклянную кабину Транслятодора, и тот, будучи заранее настроен, в мгновение ока перенес ее в материнское поместье.

Глава 18

В данный момент герцогиня пребывала в огромном дворе своего поместья, окруженном изящными арками, и от скуки швырялась дротиками в курьера, которому приплачивала спецдобавку за риск к обыкновенно положенному жалованью. Это была высокая, сухопарая дама с длинными, змеистыми черными волосами и размашистой мужской походкой, выработанной в подражание ее культовому идолу Жорж Санд. Сегодня на леди Иннит красовался зеленый охотничий костюм, который ее совсем не красил, предательски обтягивая долговязую фигуру. Но герцогине было наплевать. Она была выше банальной красоты с ее недозрелыми треволнениями.

Этим утром в поместье проводилась традиционная ежемесячная церемония изничтожения самого ленивого из слуг, что, несомненно, стимулировало всех остальных держаться на приемлемом уровне. Андрей, нерадивый подручный дворецкого, одетый в спортивные трусы и теннисные тапочки, неохотно вышел на старт и принял низкую позицию. Беговая дорожка виляла между разнообразными препятствиями и заканчивалась у небольшого бельведера, в добрых пятидесяти футах от стартовой линии.

— Марш! — рявкнула герцогиня, и Андрей рванул со старта, петляя, как заяц. Леди Иннит спокойно натянула свой охотничий лук, жестко прищурила глаза, прицелилась и спустила тетиву. Стрела просвистела на полдюйма выше плеча Андрея, который отчаянно взвизгнул и удвоил усилия.

— Мама… — начала было Робин, внезапно появляясь рядом с герцогиней, и та, вздрогнув от неожиданности, пустила вторую стрелу в молоко. Бегун удачно завершил дистанцию и укрылся за башенкой бельведера. Леди Иннит раздраженно сказала:

— Я же просила тебя, дорогая, никогда не сваливаться мне на голову, как сейчас. Теперь этот бездельник Андрей улизнул, а я так мечтала пристрелить его нынешним утром.

— Ты слишком сурова к Андрею, — заметила Робин.

— Он получает надбавку за риск, на что ему жаловаться? И почему ты не могла подождать до файф-о-клока?

Принцесса быстро изложила все, что ей было известно о действиях короля, и показала матери его записку.

Прочитав записку, герцогиня жестко прищурилась и произнесла:

— Не могу сказать, что меня никогда не посещало дурное предчувствие.

— Меня оно тоже посещало, — сказала Робин.

— Еще бы, дорогая, ведь это я научила тебя доверять собственным предчувствиям.

— Нет, я научилась сама!

— Не будем спорить, дорогая. Ситуация критическая и не терпит отлагательства. Дочь моя, ты ни в чем не провинилась перед королем, а тот позволил себе сбежать от тебя без единого слова, сказанного в объяснение.

— Именно так, — кивнула принцесса Робин, и в ее прекрасных глазах заблестели невыплаканные слезы, которые она выплачет попозже, когда останется в уединении.

— Но сбежать королю не удастся, — сказала герцогиня.

— О чем ты, мама? Ему уже удалось!

— Это мы еще посмотрим, — сказала ее мать. — Не пройти ли нам в мой кабинет, дорогая?

Она провела принцессу по великолепной летней вилле в прекрасно оборудованный двухкомнатный офис. В задней комнате стояла высокая дубовая конторка, леди Иннит отперла ее и бегло просмотрела бумаги.

— Свидетельство на месте, — кивнула она и обратилась к Робин: — Видишь ли, дорогая, в качестве главного условия вашей помолвки я заставила короля принести великую клятву перед лицензированным клятвоприемщиком. И тот засвидетельствовал в письменной форме, что король дает свое королевское слово непременно жениться на принцессе Робин и никогда, ни под каким предлогом или по любой мыслимой причине, не откажется от данного им обещания.

— Мама, это было ужасно предусмотрительно с твоей стороны, — сказала Робин. — Но ведь король не отказался, он просто сбежал! И тут мы ничего не можем поделать.

— Разве? — сказала герцогиня, поднимая бровь. — Ты слышала когда-нибудь о Взыскателе Обещаний?

— Кажется, кто-то рассказывал мне в детстве. Но я всегда думала, что эта история — просто бабушкины сказки.

— Это не сказки, а магический амулет. Тот, кто владеет Взыскателем Обещаний, может вынудить кого угодно, невзирая на общественный статус, выполнить свое обещание, данное владельцу амулета в надлежащей форме. Дорогая, мы можем вернуть короля и заставить жениться!

— Но где же нам взять Взыскатель Обещаний?

— Тебе придется навестить Этель, злую ведьму, которая живет в Болотах.

Глава 19

И Робин пришлось-таки навестить злую ведьму Этель, чей домик стоял в Топкой Низине в районе Болот. Эти Болота представляли собой очень грязную и сильно заболоченную местность, которая располагалась неподалеку от центральной части дворцовой территории, сразу же за ее восточным округом с ландшафтными парками, вымощенными булыжником улицами и претенциозными зданиями в стиле модерн.

«Какой контраст», — подумала Робин, обозревая огромные темные лужи, среди которых торчали старые, полуразваленные дома, соединенные протоптанными в грязи тропинками. День был ужасно серый и мрачный, как всегда бывает на Болотах.

Путь оказался недолгим, но полным неприятных сюрпризов. Противно сверчали сверчки, мистически ухали совы, настырно барабанили дятлы. В конце пути принцесса обнаружила древнюю хижину, склонившуюся к огромному старому вязу под крайне опасным углом. К крыльцу было привязано куском веревки облепленное грязью каноэ. Принцесса поднялась по шаткой лесенке и вошла в зловещее жилище ведьмы.

Ведьма сидела перед кривым зеркалом, отражавшим еще более уродливую образину, чем наличествовала в оригинале, и примеряла различные варианты змеиных веночков, которые лежали кучкой на ее туалетном столе. С заднего двора доносилось недовольное ворчание ковена, давно уставшего дожидаться своей предводительницы и начала назначенной церемонии.

— Я пришла за магическим амулетом, именуемым Взыскателем Обещаний! — храбро заявила принцесса.

— Бери, мне не жалко, — сказала ведьма, не отрываясь от зеркала, — но придется заплатить. Как насчет души твоей матери?

— Это не проблема, — сказала Робин.

Ведьма удовлетворенно кивнула и сделала пометку в своем еженедельнике.

— А как он работает? — спросила Робин.

— Отдай амулет королю, — сказала ведьма. — Или попроси кого-нибудь передать. В любом случае, как только король возьмет в руки Взыскатель, тот сам проделает все необходимое.

Ведьма открыла бамбуковый шкафчик и достала из него нечто, завернутое в хорошо поношенную футболку. Размотав этот сверток, она протянула принцессе маленькую каменную таблетку, на которой были вырезаны слова на давно позабытом языке. Это был самый древний язык Вселенной, зародившийся вместе с ней, могучий язык принуждения.

— Я обязана предупредить тебя, — сказала ведьма, — что у Взыскателя Обещаний бывают побочные эффекты. Используя амулет, ты рискуешь разрушить старый порядок вещей, покончить с Золотым Веком и ниспослать на мир бесчисленные несчастья.

— Мне не нравится сегодняшний порядок вещей, — упрямо сказала принцесса.

— А ты думаешь, мне нравится сидеть тут перед кривым зеркалом, примеряя змеиные веночки к своей кривой роже?.. Ну ладно, — сказала ведьма, — я тебя предупредила. Иди.

Робин кивнула, забрала амулет и ушла. При чем тут какие-то дурацкие эффекты? Этого она не поняла, но главное, король непременно вернется во дворец, и тогда они сыграют свадьбу.

Глава 20

Барон Корво собирался на вечернюю кинопремьеру. Он стоял перед зеркалом в гардеробной своего импозантного дома с видом на королевские апартаменты Большого Дворца, в энный раз поправляя свой галстук и раздраженно взывая к жене:

— Ты уже готова, дорогая, или нет?

— Шиш пришел, — откликнулась жена, бросая на супруга взгляд, яснее слов говорящий: ЧТО-ТО ОПРЕДЕЛЕННО НЕ ТАК.

— Привет, Шиш, заходи! Поможешь мне с этим проклятым галстуком. Не люблю звать Гиневру, она всегда заставляет надеть что-то более консервативное. А по мне, броский галстук только красит мужчину при исполнении государственных обязанностей, хотя и не одобряется традицией. Но, в конце концов, мы с тобой на самом верху, и наши друзья, и семьи, мы можем вести себя так, как нам удобно. Или я не прав, Шиш?

Шиш проигнорировал провокационный вопрос.

— Я всего лишь хотел сообщить, что король покинул дворец.

— Ничего себе, — сказал Корво, медленно пересек комнату и тяжело опустился в кресло. Он был большой и крепкий брюнет с пышной бородой до самых глаз, но в этот момент казался странно беззащитным. — Покинул дворец, говоришь? И куда пошел?

— По-моему, в Галактический Центр.

— В сопровождении гвардейцев, разумеется?

— Один, совсем один.

— А он сказал, когда вернется?

Шиш покачал головой.

— И в какую сторону он пошел?

— На запад, к периферии.

— Но зачем?

— Король намекнул, что собирается встретить персону, за которой послал.

— Персону? Что еще за персона? Неужели ты хочешь сказать, что король за кем-то послал?!

— Вот именно. Это некий Том Кармоди, с Земли.

— И король не уведомил его предварительно письмом?

— Ну вообще-то он написал письмо… Потом. Оно лежит в кармане моего дублета.

— Так ты не передал письмо, верно?

— Нет, у меня не было времени. Король так предвкушал прибытие этого Тома Кармоди, что отправился ему навстречу.

— Почему же Его Величество не стал дожидаться гостя в своем кабинете, как всегда делает?

— Не знаю, — сказал Шиш. — Вот это меня и беспокоит.

— Тебе известно, где должна состояться встреча?

— Король меня не посвятил. Но скорее всего, он будет ждать Кармоди у Западных Врат, где обычно проходят все новоприбывшие. А может быть, и прямо в Космопорте.

— Знает ли Его Величество дорогу к Западным Вратам? По-моему, он никогда там прежде не был, более того, вообще не выходил из дворца. — Я несколько раз слышал, как король упоминал, что хотел бы покинуть дворец, — сказал Шиш. — И у меня сложилось впечатление, что он рассчитывал сориентироваться на месте.

— Всем известно, что у короля есть свои маленькие фантазии. Но прежде он никогда не пытался их осуществить.

— Насколько я знаю, нет.

— Черт возьми, он должен был уведомить меня как своего хранителя! Я снабдил бы его надлежащим эскортом.

— Вероятно, именно поэтому король ничего тебе не сказал. Совершенно очевидно, что он пожелал остаться в одиночестве.

— Но это же против всех правил. Проклятие, я шеф Секретной полиции! Зачем королю заводить себе Секретную полицию, если он все намеревается делать сам?!

— Да, тут есть противоречие, — вынужден был признать Шиш. — Но вполне объяснимое, я уверен.

— Ну хорошо, — сменил тактику Корво. — Могу я просто взглянуть на письмо? Возможно, оно содержит намек на умственное состояние короля?

— Категорически невозможно, — отрезал Шиш. — Он оштрафует меня по-черному, если узнает.

— Я ему не скажу, — пообещал барон.

— Он все равно узнает, — мрачно сказал Шиш. — Нет, извини, об этом не может быть и речи.

— Но ты еще не отдал Кармоди письмо, верно?

— Ты же знаешь, Корво, что нет.

— Могу ли я спросить, почему?

— Учитывая все обстоятельства, я подумал, что король и сам бы того не захотел.

— Черт бы побрал короля! — воскликнул в сердцах Корво. — О… прошу прощения, я вовсе не это имел в виду. Однако его поспешная, непродуманная и совершенно беспрецедентная акция поставила меня в крайне щекотливое положение.

— И ты решаешь, не стоит ли послать за ним эскорт?

— Да нет, я уже решил послать. Все гораздо хуже. Должен я или не должен отменить вечерний киносеанс?

— Ага! Если вечером король не появится в театре…

— Прямо в точку. И правила на сей счет чрезвычайно точны: когда король, по той или иной причине, не присутствует на сеансе, кинопремьера не может состояться, хотя дозволено демонстрировать старые фильмы.

— Ну, если бы король пожелал наложить вето на новые фильмы до своего возвращения, он бы так и распорядился, — заметил Шиш.

— Необязательно. К чему утруждать себя, если в правилах все четко прописано? Вероятно, король ожидает, что я вообще закрою театр… Но ты прав, меня действительно беспокоит, что он даже не обмолвился о вечернем сеансе, просто взял и ушел.

— Похоже, — задумчиво сказал Шиш, — что он вообще позабыл про кино.

Барон был явно шокирован.

— У короля, разумеется, есть свои маленькие странности, — с достоинством промолвил он. — Однако, утверждая, что Его Величество может забыть про кино, ты заходишь слишком далеко, Шиш! Кстати, ты случайно не знаешь, что сегодня собирались показать?

— «Смерть поэта» Жана Кокто.

— И это, конечно, премьера?

— Для нас? Конечно.

— Картина-то как, ничего?

— Прогрессивные критики утверждают, будто Кокто удалось воплотить в данном фильме нечто чрезвычайно важное, но что именно, припомнить не могу.

— Проклятие! Я бы с удовольствием посмотрел.

— Поступай как знаешь, — сказал Шиш, — но мне в любом случае придется обойтись без кино. Я должен вернуться к Тому Кармоди.

Барон рассеянно кивнул, раздираемый желанием и сомнением.

— Может, все-таки?.. Боже, какая дилемма! Честно говоря, я не знаю. Не знаю, что делать.

— Скажешь, что ты решил, когда я вернусь, — ухмыльнулся Шиш и оставил шефа полиции сражаться с непокорным галстуком.

Немного погодя барон Корво уселся в мягкое кресло с высокой спинкой и стал размышлять. День уже балансировал на грани сумерек (время, которое барон особенно любил).

Этот парень, Том Кармоди, подумал Корво. Когда Том впервые здесь появился, Галактическим Центром еще не правил король бесконечного пространства. То был период анархии, когда существа любых типов и размеров слонялись где и как попало, а Модсли с Мелихроном и подобные им создания вели себя словно в собственной вотчине, напропалую создавая персональные законы природы и абсолютно ни с кем не считаясь.

И все-таки в тех былых днях была своя беззаконная прелесть, подумал Корво со вздохом, и даже особое величие. Но вечно продолжаться такое, разумеется, не могло. Галактический Центр заселялся все гуще и гуще, и на смену анархии потребовался закон. И когда наконец появился Ральф, первый король бесконечного пространства, всеобщим чувством Центральных Галактиан стало огромное облегчение, смешанное с небольшим разочарованием.

Ральф вовсе не был мудрым, всезнающим королем-философом, какого многие ожидали. Чуть больше, чем просто символ или организационный принцип. Но Ральф был достаточно умен, чтобы понимать это, и правил своими подданными и территориями вполне разумным образом.

Никто точно не знал, откуда он явился. Предками Ральфа (впрочем, как и всех остальных) были лучистые энергетические сферы, которые образовались немного позже (или чуть раньше) Большого Взрыва и свободно блуждали по пространству, где страшно медленно возникала материя. Но когда миры наконец сформировались, сияющие сферы погрузились в грубую материю и стали первыми людьми, как это и подозревал Плотин^[257].

Работу короля следовало определить как церемониальное воздействие. Он мог бы делать все, однако его работа заключалась именно в том, чтобы не делать ничего, и притом грациозно. Королю вменялись две непременные обязанности, и первая из них состояла в присутствии на вечерних премьерах новых кинофильмов, завозимых за бешеные деньги из будущего Голливуда. Вторая обязанность предписывала королю постоянно пребывать на территории дворца, который возник одновременно с прибытием Ральфа, растянувшись на великое множество квадратных километров.

Король не делал ничего, но был самой важной фигурой, от которой полностью зависели мир, благоденствие и процветание всего королевства. Но если король действительно ушел… а такую возможность никак нельзя сбрасывать со счетов… то кому-то придется срочно его заменить. Междуцарствие в Галактическом Центре совершенно непозволительно!

Да, но кто же, кто заменит короля?

— Только не я, — открестился вслух барон.

И тихий, вкрадчивый внутренний голос, о существовании коего он даже не подозревал, задал тихий наводящий вопрос:

— А почему бы не ты, барон Корво?

Глава 21

Том просидел в «Эксцельсиоре» несколько часов, но Шиш так и не явился. Стало темнеть, и официанты начали бросать на него неодобрительные взгляды. Том взглянул на визитку, которую ему дал Шиш, и решил попробовать разыскать его дома. Он вышел на улицу и пошел пешком, спрашивая у прохожих о местоположении ближайшей автобусной станции, но улицы так закручивались и переплетались, что он все время терял направление.

Когда Том понял, что окончательно потерялся, стало уже темно, а вблизи не оказалось ни автобусной станции, ни гостиницы, ни даже пансиона. Кроме того, он заметил, что в воздухе шныряют полупрозрачные твари с длиннющими зубами, очень смахивающие на неприятных летучих мышей-вампиров. И он услышал, как прохожий сказал ему: «Не позволяй этим полупрозрачным тварям с длинными острыми зубами вцепиться в тебя». И тут же одна из тварей щелкнула на Тома зубами, и он решил, что пора бы убраться под крышу.

Но Том нигде не мог найти убежища. Кругом тянулись длинные ряды многоквартирных домов, их парадные были закрыты и заперты на ночь. И еще начался дождь. И вообще ему было крайне неуютно в компании этих почти прозрачных летучих вампиров, чьи длинные, острые как бритвы зубы щелкали у него прямо над головой. Сперва тварей было всего несколько штук, но потом стало намного больше, они отлетали в сторону, когда Том махал на них руками, но, чем делалось темнее, тем быстрее возрастали их количество и наглость.

Он помчался по улицам в поисках самого завалящего отеля, но казалось, в этой части города отелей вообще не строили. И вдруг он увидел на противоположной стороне улицы пансион, с которого как раз снимали вывеску. Том опрометью перебежал дорогу и проскочил в дверь прежде, чем ее успели закрыть.

Ободренный таким везением, он снял у менеджера номер под крышей и, прежде чем подняться по лестнице, спросил у молодого человека, который сидел в холле, лениво перелистывая страницы иллюстрированного журнала:

— Как вы называете этих полупрозрачных зубастых тварей, что летают на улицах?

— Вы знаете, мистер, — сказал молодой человек, — это бывает так редко, что у нас нет даже имени для полупрозрачных зубастых тварей.

Тому пришлось удовлетвориться ответом. Утром, когда Том собрался уходить, менеджер его окликнул:

— Эй, мистер, вам письмо!

— Не может быть. Никто не знает, что я здесь.

Менеджер протянул ему конверт:

— Никакой ошибки, на письме ваша ментальная метка.

— От кого?

— Откуда мне знать. Оно лежало на камине вместе со всей остальной почтой.

Это был длинный, изящный конверт. Том взял его, вскрыл и прочитал: «Привет, Том, я хочу, чтобы ты последовал плану Б, изложенному в первом письме. У нас есть шанс наставить нос персонам, которых я уже упоминал как ярых противников нашей встречи. К дьяволу их всех! Позор нашим общим врагам! Просто последуй плану Б, и все будет в порядке». Письмо было подписано: «Ральф Рекс».

— Письмо от короля! — удивился Том.

— Я так и думал, — заметил менеджер. — Мне показалось, я узнал королевскую печать.

— Он хочет, чтобы я последовал плану Б!

— Спасибо, что поделились со мной, — сказал менеджер. — Советую вам так и поступить. Говорят, король в подобных делах весьма педантичен.

— Но там ничего не написано про план Б, — объяснил Том. — Только то, что план Б был изложен в первом письме.

— Так прочтите первое письмо, — посоветовал менеджер.

— Но я его не получил!

— Да, это заметно усложняет задачу. Если только король не последовал обычной процедуре, поместив письмо с планом Б в свой общедоступный файл.

— Что такое общедоступный файл?

— Источник, откуда придворные биографы черпают информацию для популярных книг о короле. По закону король обязан предоставлять широкой публике информацию подобного сорта.

— Где можно найти общедоступный файл короля?

— Вы можете получить к нему доступ в общественной библиотеке напротив.

— И это действительно возможно?

Менеджер кивнул.

— Каждый человек, будь то благородный или плебей, имеет право получить доступ к общедоступным файлам согласно Декрету о Свободе Информации, который обнародовали в прошлом году.

Том перешел улицу и вошел в библиотеку, дабы получить доступ к королевскому файлу и выяснить в конце концов, что ему следует делать.

Он заметил, что за ним наблюдает человек с щегольскими усиками ниточкой, одетый в голубой плащ военного покроя.

Из щели машины вылез наконец листок бумаги, озаглавленный «ПЛАН Б», но Том не смог его прочитать. Печатный текст, по всей очевидности, был закодирован.

Человек в голубом плаще и с усиками подошел к нему и спросил:

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Я пытаюсь получить доступ к королевскому плану Б, — объяснил Том.

— Но план у вас в руках, как я вижу.

— Да, но он записан кодом!

— Для вашего же собственного блага. За чтение королевских планов предусмотрены суровые санкции.

— Но разве Декрет о Свободе Информации не делает эти планы общедоступными?

— Они общедоступны, разумеется. Каждый, кто хочет, может свободно получить копию. Но читать их запрещено, это тяжкое преступление против государства. И даже сам акт разглядывания закодированного текста вызывает некоторые обоснованные вопросы, которые полиция безопасности просто обязана задать.

— Так вы из полиции безопасности?

— Так точно. И мои обязанности заключаются в том, чтобы расспрашивать всех, кто пытается получить доступ к королевскому плану Б. У меня к вам несколько вопросов.

— Валяйте, спрашивайте, — сказал Том.

— Чем вы руководствовались, сэр, чисто обывательским любопытством, или же план Б имеет для вас некое особое значение?

— Это план, которому я должен последовать по просьбе короля.

— И вам сказал об этом лично сам король?

— Ну… не лично. Мы никогда не встречались.

— Вероятно, Его Величество намекнул вам на план Б во время вашей последней телефонной беседы?

— Вообще-то я никогда не беседовал с королем.

— И, однако, вы абсолютно точно знаете, что хочет от вас Его Величество?

— По-моему, он выразил свое желание вполне определенно и недвусмысленно, — ответил Том, протягивая незнакомцу второе письмо короля.

— Но тут написано, что план Б подробно излагается в письме за номером первым?

— Первого письма я так и не получил, — объяснил Том.

— Мне все понятно, сэр. Думаю, нам придется уделить друг другу еще какое-то время. Эй, Хайнц, Драго! Хватайте его!

Двое амбалов материализовались ниоткуда и крепко ухватили Тома под руки. Маленькая процессия, возглавляемая щеголеватым полицейским с усиками, чинно покинула библиотеку и направилась к тюрьме, расположенной чуть выше по улице. Это было бежевое оштукатуренное здание, мучительно напоминавшее Тому нечто такое, что он уже видел на Земле. Но вспомнить он не сумел.

Глава 22

Тома отвели в камеру, где на нижней койке дрых мертвецким сном безобразный старый алкоголик. Когда надзиратели удалились, пьяница встал и принялся стаскивать с себя все, что на нем было надето с целью замаскировать его истинный образ. В итоге он, то есть она, оказался красивой молодой женщиной, скрывавшейся под шкурой старого пропойцы. Сморщив прелестный носик, она опрыскала эту шкуру душистым дезодорантом из крошечного пульверизатора, который специально принесла с собой.

— Это всего лишь уловка, — пояснила она без особой необходимости, но принцесса Робин полагала, что лучше с самого начала расставить все по своим местам. — Я должна поговорить с тобой подальше от Шишевых ушей. Твоя жизнь в опасности, Том Кармоди, и Шишу ни в коем случае не стоит доверять.

— Что происходит? — спросил ошарашенный Том.

— Я принцесса Робин, — сказала принцесса. — Два дня назад состоялась моя помолвка с королем. Однако сегодня король разорвал помолвку и ушел из дворца, чтобы встретиться с тобой. Мои привилегии тут же были отменены. Самое ужасное, что я потеряла право на первый просмотр новых кинофильмов!

— И что это, по-вашему, значит, принцесса?

— Заговор! Я подозреваю, что готовится покушение на короля. Это страшно запутанный клубок, в котором уже запутались мы все, сами того не подозревая. Ты, я, Шиш, еще один, два или три человека. У меня есть идея, Том, как помочь тебе выпутаться. Но ты должен всецело мне доверять.

Однако Судебный Иск ничуть не доверял принцессе Робин… Постойте, а это еще кто?! При поспешной проверке обнаружилось, что сей персонаж, в предыдущей инкарнации известный как Приз, еще не был представлен читателям, хотя обязан появиться именно сейчас. Жаль, что нет времени рассказать, кто он такой, как выглядит и почему угодил в эту книгу, очень жаль, но история не может стоять на месте.

— Эй, минуточку! — сказал Иск. — Дело в том, что эта леди…

— Я принцесса Робин, — сказала принцесса.

— Возражение несущественно. Том, разве у тебя есть какие-нибудь причины доверять этой Робин?

Принцесса была потрясена.

— Почему ты мне не веришь?

— Потому, — сказал Судебный Иск, — что у тебя есть личные мотивы, пока еще не известные никому.

— Как ты можешь так думать? Ты приписываешь мне мотивы, которых у меня нет!

— Не приписываю, — сказал принцессе Иск. — Но мог бы вчинить тебе любые, какие захочу. Осторожней на поворотах, леди! — Тому он сказал: — Ладно, я передумал, можешь ей доверять. Но только временно и не во всем. Мы все еще не знаем ее тайного мотива.

— У меня нет тайных мотивов! — возмутилась Робин.

— Конечно, есть, — сказал Судебный Иск. — Тайные мотивы есть у всех и каждого.

— В твоем крючкотворном воображении, толстяк!

— Может быть, ужехватит? — вмешался Том, уставший от их перебранки.

Глава 23

Просторная тюремная камера выглядела чрезвычайно мило. Вся обстановка, включая раскрашенные под зебру стены, была выдержана в голубых и розовых тонах, приятно оттененных тут и там сиреневыми и лиловыми акцентами. Очень милая, очень уютная комната с изысканными зебровидными стенами. Настолько не похожая на тюремную камеру, что можно было запросто забыть, что ты в тюрьме.

Принцесса Робин тоже была чрезвычайно мила, она свободно раскинулась в полосатом шезлонге улыбаясь. Черные волосы Робин, гладкие и блестящие, отливали темным рубином, из-под низкой геометрической челки сияли чистейшими сапфирами прелестные миндалевидные глаза. Они были вдвоем в этом уютном тюремном гнездышке, двое необычайно привлекательных молодых людей, и вряд ли кто-нибудь собирался потревожить их в ближайшее время. Во всех тюрьмах нашей Галактики, как известно, за пленниками либо наблюдают постоянно, либо предоставляют им полную свободу вариться в собственном соку.

У Тома создалось впечатление, что второй вариант гораздо ближе к истине и что нет никакого резона слишком уж торопиться с побегом. Какое же будет удовольствие, подумалось ему, поближе познакомиться с очаровательной юной принцессой! Скорее всего, тут можно заказать и выпивку? В конце концов, такую услугу оказывают даже на Земле, в наиболее прогрессивных тюрьмах. Вполне вероятно также, что здесь найдутся веселящие и расслабляющие пилюльки, сказал себе Том, ибо в Галактическом Центре наверняка господствует просвещенное отношение к химической стимуляции. Какой контраст с его отсталой родиной, где обладание специальными кристаллическими либо резиноподобными субстанциями трактуется как порочный изъян в характере их владельца и с неотвратимой логикой приводит к тюремному заключению.

— Я бы с гранплезиром покайфовала тут с тобой, — вздохнула Робин, — но нам пора выметаться. И прямо сейчас.

— Как, уже пора? А я-то решил, что чуток расслабухи нам не повредит… Почему прямо сейчас?

— Потому что тебе грозит смертельная опасность, Том Кармоди, — сказала принцесса. — Думаешь, я была полностью отрезана от мира, когда дожидалась тебя в этой камере? Как бы не так! Именно здесь я узнала нечто такое, чего никто не должен был знать. Гляди, что у меня есть… — Она достала из пышного рукава тончайшего зеленого шелка маленькую серовато-коричневую птаху и с гордостью представила ее Тому: — Это Скворец-Гонец-Хитрец-Молодец.

— Как интересно, — вежливо заметил Том. — А зачем тебе эта птица?

— Мой Гонец-Хитрец-Молодец докладывает мне обо всем, что я хочу узнать. В данном случае я выпустила Скворца вскоре после твоего прибытия, и он полетел в тренировочный зал, где подслушал, как копы разговаривают между собой в раздевалке, ополоснувшись под душем и растираясь массажными полотенцами после игры в ватерполо. И сейчас ты услышишь их беседу дословно.

— Этот новый парнишка, — сказал немолодой коп, которого звали Клэнси. — Будем его регистрировать или как?

— Конечно, а как же иначе? — удивился молодой коп по имени Долан.

— Я просто задумался о том, какую чертову прорву бумаг придется на него заполнять.

— Думаешь, этот парень не стоит того, чтобы включить его в рапорт?

— Я ничего такого не говорил, — сказал Клэнси. — Но ведь противозаконно утверждать, что ты получил послание от короля, если доказать того не можешь. А у нашего нового парня нет никаких видимых доказательств. В подобных случаях только суд может установить, есть ли у подозреваемого право делать такое заявление или нет.

— По-моему, — заметил Долан, — твои слова только доказывают, что нам следует заявить о парне судебным властям. И заполнить, само собой, все необходимые бумаги, хотя это и чересчур хлопотно.

— Тебе легко так говорить, Долан, ведь ты еще молод и воображаешь, что от правосудия бывает какой-нибудь толк. Но я-то старый служака и, уж поверь, навидался, как ясные дела вдруг принимают совсем не тот оборот. И знаешь, чья в том вина? Нашего мягкосердечного короля, который так и норовит обставить суровый закон всяческими ограничениями, дабы защитить гуманитарные права злодеев. Но разве злодеи имеют право на какие-то права? С какой это стати даровать им право на защиту? Если кто-то не в состоянии предъявить властям надлежащего свидетельства, не доказывает ли это prima facie^[258] его собственную вину?

— Гм, такая мысль никогда не приходила мне в голову, — сказал Долан.

— Зло есть зло, Долан, и нет смысла рассуждать, где тут правда, а где кривда, когда злонамеренность деяния очевидна каждому здравомыслящему существу. О да, сэр, именно излишние рассуждения и нарушают порядок вещей, навлекая опасность на жизнь нашего короля! Но хочу сказать тебе совершенно честно, Долан, что меня сильнее всего беспокоит, ведь в этой раздевалке нас никто не может подслушать… Более чем просто вероятно, что король действительно послал за этим парнем. Так я думаю. Но можешь ли ты представить последствия, Долан, если мы с тобой по глупости допустим, чтобы их встреча состоялась?

— А какие могут быть последствия, Клэнси?

— Всеобщие беспорядки и многие печали.

— Сильно сказано, Клэнси. Не хотелось бы увидеть такое. И что, по-твоему, нам следует сделать?

Старший коп скривил губы в мрачной ухмылке.

— Наша первейшая задача, Долан, состоит в том, чтобы уберечь нашего короля от его собственного мягкосердечия, откуда и произрастает корень реальной опасности. Мы все уважаем искреннюю заботу Его Величества о правосудии, однако же настало время, когда честные люди сами должны решать, как лучше в особо важных случаях уладить дела. И тут мы с тобой должны учитывать не столько вину или невиновность этого парня, Долан, сколько всевозможные последствия того, что он на самом деле сказал правду и что король действительно послал за ним. А значит, нам следует хорошенько подумать, как избавить нашего короля от ужасных событий, которые несомненно и незамедлительно воспоследуют, если эта встреча все-таки состоится.

— И что такое ужасное может воспоследовать, как ты думаешь, Клэнси?

— Самое худшее, что может произойти… с точки зрения короля и нашей… Падение монархии!

— И все из-за того, что король разок поговорит с этим парнем? Как же это может случиться, Клэнси?

— Подумай сам, Долан, догадаться совсем не трудно. Но даже если наихудший сценарий не осуществится, подумай о том, Долан, что следует экономить драгоценное время суда. И данная причина для нас гораздо важнее, чем избавление от докуки составлять и заполнять в трех экземплярах ежедневные разнарядки на питание и прочее содержание нового арестанта. Да потом еще и терпеливо ожидать, когда наши бумаги соизволят одобрить бесчисленные чинуши, и вся эта канитель будет продолжаться и продолжаться, пока вина этого парня не будет доказана, а скорее всего, отнюдь не доказана, к величайшему удовлетворению мягкосердечных судейских, всецело находящихся под влиянием сентиментального короля.

— Да, это сильно сказано, Клэнси, — с уважением заметил Долан.

— Я радею лишь о благе короля, — мрачно произнес Клэнси. — Да, я люблю Его Величество, благослови его бог! Однако наш король не слишком практичен, и его верноподданным поневоле приходится проявлять инициативу.

— Пожалуй, ты меня убедил, Клэнси, — сказал Долан. — И что мы будем делать с новым арестантом?

— Прикончим его, полагаю. Самое быстрое решение. В данный момент мне в голову больше ничего не приходит.

— Ты прав, — кивнул Долан. — Но каким способом? Возможно, это второстепенный вопрос, но мне хотелось бы знать.

— Пули, я думаю, подойдут лучше, чем лазеры, мазеры или тазеры. Надеюсь, что парень по достоинству оценит наш выбор, ведь пули напомнят ему о родимой планете. Это самое малое, что мы с тобой можем сделать для бедняги, виновного, по всей видимости, лишь формально, а не по существу.

— Я давно хотел пострелять пулями, — мечтательно сказал Долан. — С тех самых пор, как увидел огнестрельные штучки в нашем подвальном арсенале, где хранится устаревшее оружие. Послушай, Клэнси, а как нам поступить с бродягой, который дрыхнет в той же самой камере?

— Убей его за компанию, старик виновен в позорной нищете, даже если не совершил иных преступлений. Разве кому-нибудь доставит удовольствие лицезреть столь омерзительное убожество? Нашему королю следовало давным-давно покончить с нищетой, но так как Его Величество не сделал этого, нам самим придется проявить инициативу. Что значит один пьянчужка для Великого Мироздания? Так пускай он умрет от тех же пуль, что прикончат Тома Кармоди.

Они покинули раздевалку, а Скворец-Гонец-Хитрец-Молодец вернулся с вестями к принцессе Робин.

— Теперь ты понял, — сказала принцесса Тому, — почему нам надо поторопиться?

— Ладно, я согласен, ты права, — согласился Том. — Но как мы отсюда выберемся?

— У меня есть мысль, — задумчиво сказала Робин, направляясь к двери. Том последовал за ней и принялся разглядывать замок, который представлял собой очень странное змееподобное устройство. Это было длинное, узкое, пятнистое тело красно-черной окраски, оно полностью оплетало дверь по периметру, крепко уцепившись присосками за дверной косяк.

— Что это? — спросил Том.

— Это полуразумный дверной замок. Если хочешь, существо наподобие змеи, вид Hidromandia forens. Король недавно даровал этому виду эксклюзивное право охранять окна и двери Галактического Центра.

— Но какой в этом смысл? Что было плохого в старых добрых замках и щеколдах, которыми мы пользуемся на Земле?

— Думаю, ничего, если посмотреть на проблему с функциональной точки зрения. Однако с социальной точки зрения такая служба дает возможность заработать себе на жизнь ментально малопродвинутым существам, а это не только снимает заботу о них с плеч государства, но и приносит дополнительный доход казне в виде налога на самосознание. Замковые змеи умеют только сторожить, зато делают это превосходно, а их природная честность и неподкупность таковы, что заставляют устыдиться любую высокоразумную расу.

— Полагаю, вы говорите обо мне, — заметила Замковая Змея. — Все, что было сказано о нашем змеином племени, истинная правда, примите мои аплодисменты. Но, если кто-то подумал, что сможет уговорить меня отворить эту дверь, пусть лучше позабудет об этом. Разумна я или полуразумна, но великолепно знаю, что мне надо и не надо делать. К тому же меня специально проинструктировали не вступать в дискуссии с арестантами.

— Но я не настоящая арестантка! — возразила принцесса Робин.

— Тебя заперли в этой камере, верно? И если это не означает, что ты находишься под арестом, то уж и не знаю, как это называть.

— Смотри сюда, — сказала принцесса, поднимая руку, и сложно пошевелила пальцами.

Замковая Змея моргнула и произнесла:

— Нельзя ли взглянуть еще разок?

Принцесса повторила свой сложный жест.

— О! Так значит, ты из Храмовников, как и я? И все же не рассчитывай, что я открою дверь лишь потому, что мы с тобой принадлежим к одной масонской ложе.

— Конечно, нет. Но я рассчитываю, что ты меня внимательно выслушаешь.

— Говори, сестра по культу, я слушаю тебя.

— Мой Скворец-Молодец повторит для тебя беседу, которую подслушал несколько минут назад. Он сделает это на твоем родном языке.

Шпион принцессы разразился взволнованным чириканьем и трелями.

— Да уж, — сказала Змея, когда он замолчал. — Ничего себе история.

Скворец энергично кивнул.

— Этот Долан — непроходимый тупица. А другой, по имени Клэнси, бессовестный казуист. Не надо быть интеллектуальным гигантом, чтобы заметить это. В любом случае, — задумчиво сказала Змея, — тюремщикам не положено совершать то, что замыслили эти двое. То есть убийство.

— Разумеется, не положено, — сказала Робин. — Но если ты прислушаешься, то услышишь, как приближается стук тяжелых башмаков.

И действительно, в дальнем конце коридора послышался целеустремленный марш — марш подбитых железными подковками каблуков.

— Боюсь, что ты права. Плохо, очень плохо. Но мне не положено судить, и я не имею права открыть дверь без дозволения. Что бы там ни происходило.

Робин просвистела пять непонятных звуков.

— О! — воскликнула Змея. — Так ты вдобавок придерживаешься пассивных ритуалов Древней Церкви? Я тоже!

— Приятно слышать, — сказала принцесса.

— Но, увы, и это тебе не поможет. Мне было строго-настрого приказано не отворять дверь без веских на то причин.

— В самом деле? Но ведь этот приказ дает тебе право принимать самостоятельные решения, не так ли?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Подумай, почему тебя называют полуразумным замком? Потому что у тебя есть свой собственный разум, неважно, насколько рудиментарный. А в чем состоит роль разума? Да в том, что его обладатель, невзирая на полученные инструкции, имеет не только полное право, но и прямой долг самостоятельно судить, насколько вески те или иные конкретные причины в тот или иной конкретный момент. А для чего же еще ставить на этот пост обладающее разумом существо, как не для того, чтобы оно применяло свой разум в служебных целях?

— Неопровержимое рассуждение, — вздохнула Змея. — И притом относится непосредственно ко мне, не правда ли? Ну ладно, о’кей, ты меня уговорила. Возможно, лишь потому, что я полуразумна?

Замковая Змея поспешно освободила дверь, та распахнулась настежь, и Том с принцессой бросились бежать по коридору.

— Если увидишь моих соплеменников, передай, что Дрекс посылает им свою любовь! — крикнула вслед Змея.

Пока они бежали, Том, который обнаружил, что Робин не только чертовски мила, но и чертовски изобретательна, поглядывал на принцессу с новым уважением. Они проскочили через другую дверь и побежали по другому коридору. Этот новый коридор оказался чрезвычайно длинным, стены его были обшиты листовым алюминием или каким-то другим серебристым металлом. Равномерно расположенные настенные светильники-плафоны указывали им путь, а звуку их торопливых шагов послушно вторило звонкое эхо.

В конце концов коридор завернул налево, и через некоторое время Том заметил впереди солнечный свет. Победа! Перед ними вздымалась широкая лестница, они форсировали ее прыжками через две ступеньки и вылетели на улицу через крутящуюся стеклянную дверь. Но даже теперь, в городской сутолоке, принцесса не замедлила темпа, и окончательно запыхавшийся Том воззвал:

— Эй, нельзя ли немного потише?

— Мы все еще в опасности, — откликнулась Робин, продолжая бежать трусцой. — Они уже обнаружили наш побег и запустили программу автоматического поиска.

— Ха-ха, им придется рассортировать целую кучу народа, — пропыхтел Том, продолжая трусить за ней в толпе. — Конкретной опасности нет, так я думаю.

— Возможно, это так для твоей родной планеты, — возразила Робин, продолжая бежать. — Но наша система поиска базируется на неустранимых индивидуальных метках. И тебя тоже пометили, как только ты прибыл сюда.

Том внезапно вспомнил щекочущее ощущение, когда официальная машина безболезненно запечатлела на его твердом небе неудалимый идентификационный код.

— Я думал, эта метка предназначена для опознания тела в случае несчастного случая с летальным исходом.

— Ты думал неправильно. Это лишь одно из средств, с помощью которых наше правительство следит за всеми и каждым. Они могут наблюдать за кем угодно и в какое угодно время, не говоря уж о том, что составляют исчерпывающее досье на любую персону с момента ее появления на свет, включая показания учителей, друзей, родных, любовников и так далее.

— Тогда не вижу, каким образом наша спешка могла бы что-то предотвратить, — заметил Том.

Принцесса взглянула на него со снисходительной жалостью.

— Нам надо добраться до безопасного места прежде, чем они нас найдут. И там друзья заменят наши идентификационные коды фальшивыми с помощью запрещенных методов инженерии переходно-неустойчивых состояний.

Они продолжали двигаться резвой спортивной ходьбой сквозь толпы горожан, заполняющих тротуары, в бесконечном шуме и гаме великого города. В небе над их головами беспрестанно мелькали бесчисленные летательные аппараты, и в воздухе витали запахи горячей стали и подгоревшей изоляции. Какой-то цилиндрический объект, блистающий полированным хромом и красным лаком, внезапно завис над толпой, обшаривая прохожих лучами пурпурного цвета.

— Мы почти пришли! — воскликнула Робин, энергично затаскивая Тома в боковой переулок. Они еще немного пробежали, и принцесса указала на дверь.

Это безопасное место более всего напоминало бар-караоке. Руки друзей поспешно подтолкнули их к открывшемуся в полу люку, внутри которого обнаружилась лесенка. Спустившись вниз, они очутились в большой, ярко освещенной комнате, где их дожидался человек в белом халате. Дружески улыбнувшись, он торопливо впихнул их в белый медицинский бокс, что-то сразу басовито загудело, и Том ощутил на небе знакомое щекотание.

И это было все. Тут же появилась сервировочная тележка с выпивкой и сандвичами, которая всем своим видом красноречиво говорила, что невзгодам и испытаниям пришел конец, по крайней мере на ближайшее время.

— Том, возьми эту штуку и посмотри на нее, — сказала Робин, вручая ему небольшую каменную таблетку с выгравированными на ней непонятными письменами. Том подержал вещицу в ладони и почувствовал, что она нагревается, а после раздался довольно странный звук, словно бы кто-то деликатно прочистил горло.

— Спасибо, — сказала Робин, забирая таблетку. — Теперь она активирована.

— А что это? — спросил Том.

— О, всего-навсего Взыскатель Обещаний, совершенно идентичный тем, что применяются на вашей планете.

— Никогда не слышал ни о чем подобном, — сказал Том.

— Разве? Должно быть, они из вашего будущего. Извини, Том, но мне надо кое-что срочно сделать.

Принцесса поспешно удалилась, сжимая в кулаке Взыскатель Обещаний. Том решил дождаться ланча, чтобы потом попытаться отыскать либо Шиша, либо короля, а буде никто из упомянутых персон не обнаружится, то хотя бы подходящий способ убраться назад на Землю.

Сказать по чести, Том Кармоди совсем не так прекрасно проводил время, как предполагалось, когда Шиш пригласил его в Галактический Центр.

Глава 24

Барон Корво находился в просторном, ярко освещенном зале на верхнем этаже высочайшего небоскреба Галактического Центра. Из колоссального окна, на целую стену, открывалась впечатляющая панорама великого города, вся в путанице проспектов, авеню, улиц, улочек и переулков. Причудливые здания и площади, парки и скверы были видны как на ладони, но ни Корво, ни его ассистенты (последние то вбегали, то выбегали из зала с грудами распечаток, помеченных грифом СРОЧНО) не интересовались этим великолепным зрелищем.

Еще одну стену полностью занимала мозаика компьютерных дисплеев. Каждый из них показывал свое, однако ни одна из этих передач не имела, по-видимому, ни малейшего отношения к происходящему. Один экран, к примеру, демонстрировал нон-стоп мультсериал о Лестере и Мампси (и в этот момент как раз ту самую серию, где Мампси прикинулся привидением и пугает жуткими воплями Наполеона Бонапарта, который забрел в этот мультик исключительно по ошибке, искусно подготовленной несколькими кадрами ранее, и мечтает лишь о том, чтобы как можно скорее вернуться на свою Святую Елену, где безумно обожающий императора Лестер поджидает его с чашей яда, воображая в своей наивности, что дарует Наполеону Бонапарту эликсир бессмертия).

Барон Корво не смотрел на дисплеи. Он, как обычно, говорил по двум телефонам сразу, одновременно просматривая документы, прихлебывая остывающий кофе, затягиваясь сигаретой и принимая эпохальные решения. Вбежал очередной ассистент и положил перед ним на стол протокол последнего допроса, снятого с Денежной Машины, рабочее место которой было зарегистрировано на Площади Всякой Всячины.

Преступницу застукали в ремонтной мастерской, где та бахвалилась своими злодеяниями перед товарками, арестовали и препроводили в Секретную полицию бдительные оперативники Комитета по Подавлению Излишней Инициативы Разумных Машин (КПИИРМ). На допросе третьей степени Машина раскололась и трое суток кряду без перерыва выбалтывала абсолютно все, что было накоплено в банках ее долговременной и оперативной памяти.

— Да, да! Я признаюсь! Это был король! Но Его Величество велели никому не говорить! Как же я могла ослушаться приказа самого короля?! Я ведь не знала, честное слово, еще не знала, как важно компетентным органам найти Его Величество прежде, чем они успеют причинить себе непоправимый вред!

В конце концов ее решили отпустить, ограничившись сверхстрогим выговором. К несчастью, Денежная Машина не могла рассказать о том, чего и сама не ведала, а именно — где сейчас находится король.

Гигантская электронная карта, занимающая третью стену рабочего кабинета Корво, наглядно демонстрировала прогресс (то есть его отсутствие) в круглосуточных поисках короля. Сейчас на карте был изображен весь Галактический Центр и большая часть его пригородов. Оптимистическими зелеными линиями обозначались перспективные наводки, а когда они заводили в тупик, цвет их менялся на тускло-оранжевый. Тревожные красные пятна, очерченные жирными черными границами, манифестировали еще ни разу не обследованные территории.

— Принцесса Робин, барон, — прошептал над ухом ассистент. — Желает с вами поговорить.

— Дьявольщина! У меня нет времени на такие пустяки, — раздраженно пробурчал Корво. И все-таки принцесса все еще важная персона, подумал он, по крайней мере, пока поведение и матримониальные намерения короля полностью не прояснились. — Ну хорошо, впусти!

На Робин был небесно-голубой костюм с изящными алыми аксессуарами, и выглядела она в этом наряде прелестно. Впрочем, как и всегда. Что касается Корво, то он являл собой воплощение любезности, когда отвернулся от карты и сказал:

— Какая честь, принцесса, я счастлив вас видеть! Хочу заверить, что мы делаем абсолютно все возможное, дабы поскорее отыскать нашего короля. У нас есть веские основания полагать, что его исчезновение связано не с чем иным, кроме как с кратковременной ментальной аберрацией, что иногда бывает с правящими монархами. У нас также есть основания надеяться, что местонахождение короля будет обнаружено в самое ближайшее время и мы вернем его на территорию дворца.

Принцесса сразу взяла быка за рога, воспользовавшись прерогативами королевской нареченной.

— Допустим, вы его найдете. А что, если король не захочет вернуться?

Корво мрачно улыбнулся.

— Мы убедим его. Для этого существуют различные способы.

— Знаю я ваши способы убеждения, — презрительно сказала Робин.

Корво подавил желание произнести: «Если так, то зачем ты сюда заявилась, глупая сучка?» И вместо этого сказал:

— Если так, чем еще могу услужить вам, принцесса?

— Вы знаете, что я нареченная невеста короля.

— Разумеется. Всем известно о вашем грядущем блаженстве.

— Так вот, лично у меня есть основания полагать, что король использовал бегство из дворца как способ разорвать нашу помолвку. У него просто не хватило храбрости поглядеть мне в глаза и сказать: А ПОШЛА ТЫ К ЧЕРТЯМ, РОБИН, Я ПЕРЕДУМАЛ! Нет, он выбрал окольный путь, жалкий трус!

— Возможно, в чем-то вы и правы, принцесса, — сказал барон Корво обволакивающим голосом. — Мы обязательно побеседуем с королем на эту щекотливую тему, как только обнаружим его.

— Одной беседы недостаточно! Я хочу, барон, чтобы вы сделали нечто большее.

— Что именно вы имеете в виду, принцесса?

— Я хочу, чтобы вы передали ему вот это, — сказала Робин, вручая Корво маленькую каменную таблетку с выгравированной на ней надписью на давно позабытом языке.

Барон взглянул на артефакт с любопытством.

— Знаете, принцесса, короля обычно не интересуют древние каменные таблетки.

— Но эта его определенно заинтересует. Взыскатель Обещаний, вот как называется этот старый амулет.

Барон поглядел на таблетку не без уважения.

— Продукт Старой Земли, если не ошибаюсь? Относится к классу этических усилителей. Где вы раздобыли ее, принцесса?

— Это неважно, — нетерпеливо сказала Робин. — Амулет уже активирован человеком с Земли и готов в любой момент приступить к работе. Вы должны отдать его королю. А Взыскатель напомнит ему четко и недвусмысленно, что жениться на мне — его священный королевский долг.

Корво показалось, что таблетка слегка засветилась и запульсировала в его ладони.

— Этот артефакт разумен? — спросил он.

Голос прозвучал как будто прямо в голове у Корво.

— Будь уверен, барон, я очень даже разумен. Да не озирайся ты с таким дурацким видом! Я Взыскатель Обещаний и говорю напрямую с твоим рассудком, если его, конечно, можно так назвать. Мои ближайшие родственницы — древнегреческие Фурии. Мой личный девиз: ОБЕЩАНИЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ВЫПОЛНЕНО, НЕВЗИРАЯ НИ НА ЧТО.

— Очень, очень интересно, — промурлыкал барон. — Говорящая таблетка! Какое замечательное новшество! — Он положил Взыскатель Обещаний в нагрудный карман. — Не надо беспокоиться, принцесса, я лично позабочусь, чтобы ваш царственный жених непременно ее получил. А теперь, если вы меня извините… На поиски короля уходит столько времени и сил…

— Понимаю, — сказала Робин. — Я буду в своих апартаментах в Малом Трианоне, в ожидании хороших новостей.

— Вы их получите, — галантно заверил Корво, выпроваживая принцессу восвояси. Как только она удалилась, в кабинет ворвался очередной ассистент.

— Мы нашли короля, милорд! Наводка подтвердилась! Он сидит на скамейке в общественном парке, что на западном берегу Холодной реки, и бросает голубям воздушную кукурузу из пластиковой упаковки! Фирма, расфасовавшая кукурузу, пока не установлена.

— Летучий Эскадрон — на вылет, — распорядился Корво. — Дайте им координаты, но пусть ничего не предпринимают до моего появления. Я последую за ними в своем персональном одноместном флаере.

Барон забрался в свой одноместный флаер, который всегда парил наготове прямо за окном его пентхауса. Будучи человеком столь же аккуратным, как и осторожным, он не забыл пристегнуть ремни безопасности, прежде чем послать мысленную команду сверхмощному двигателю, который был специально выведен по его заказу.

Флаер взвился над крышами Галактического Центра и резво устремился в небеса, все выше и выше, повинуясь радостному настроению хозяина. Корво расхохотался во все горло, восхищаясь великолепной мощью и маневренностью своего крошечного корабля. Все выше и выше, быстрее и быстрее, пока в потемневшем небе не замерцали мириады звезд! Вскрикнув от восторга, он мысленно послал машину в левый разворот… и внезапно обнаружил, что она не подчиняется приказу.

— Проклятие! — рявкнул барон. — У меня нет времени на твои дурацкие поломки! Ну давай же, бесчувственная жестянка, подчиняйся!

Флаер не внял его призывам и свалился в широкий, но очень быстро сужающийся штопор. Корво замотало, как крысу в центрифуге, однако он ухитрился перебросить тумблер на ручное управление. Не сработало. Он рванул рычаг выброса аварийных стабилизаторов. Без всякого толка. Он нажал на кнопку контрольной системы, которая, по идее, предотвращала столкновение со стационарными объектами, но на экране появилась надпись: НЕ ФУНКЦИОНИРУЕТ. Он ударил кулаком по кнопке катапульты, которая должна была выбросить его в воздух вместе с пилотским креслом. Но не захотела.

Земля тем временем приближалась изумительно быстро, вся коричневатая и зеленая, и сила тяготения в сотрудничестве с разгулявшейся центробежной наконец-то сорвали с флаера прозрачный колпак. Корво закувыркался в воздухе, благословляя собственную предусмотрительность, вынудившую его надеть аварийный парашют. Вытяжной шнур запутался в приносящем удачу и счастье ожерелье, но он ухитрился освободить его и дернул, сжимая зубы. Парашют раскрылся, это было как удар о кирпичную стену. Последнее, что барон увидел перед тем, как потерять сознание, была стремительно несущаяся ему навстречу земля.

Когда сознание вернулось к Корво по прошествии неизвестного промежутка времени, первое, что он увидел, была странная темнота. Не совсем черная, с каким-то синеватым оттенком, в беловатых и желтоватых пятнах, а когда его глаза привыкли, обнаружилось, что это огромная мрачная пещера с наплывами минеральных отложений на стенах, которые фосфоресцируют белым и желтым.

Никогда прежде он не видел этого места. Более того, даже не подозревал о его существовании! И к тому же, как Крово выяснил, подозрительно вглядываясь в темноту, он был тут отнюдь не один.

— Кто вы? — хрипло вопросил барон у сидящих рядком фигур. Все они были закутаны в черные плащи и с низко надвинутыми капюшонами.

Одна из фигур молча поднялась, откинула капюшон, и Корво узнал это лицо. Это были черты его отца, который скончался уже много лет назад.

— Отец! Это ты? Что ты здесь делаешь?

— Я тут не один, сынок, — сказал ему отец. — Мы тут все, вся твоя фамильная линия Корво начиная с незапамятных времен.

— О нет, реальностью это быть не может, — пробормотал барон и очумело потряс головой.

— Что может быть более реальным, о сын мой, чем цепь человеческой расы, представленная здесь твоим собственным семейством?

— Зачем вы явились? Я сделал что-нибудь не так?

— Ничего дурного ты не сделал, Корво. Просто настало время, когда ты должен узнать неведомые никому из живых секреты твоей кровной линии. Ты должен узнать, что глубоко в твоем сердце спрятан величайший секрет, фамильное наследство, испокон веков переходящее от отца к сыну в ожидании того часа, когда сойдутся воедино все необходимые условия. И вот теперь, о сын мой, этот час настал!

Усиленно вглядываясь в полумрак, барон Корво наконец различил плотную цепочку темных фигур, убегающую назад так далеко, насколько мог видеть глаз. Учитывая обстоятельства, он закономерно предположил, что все эти неясные фигуры — его отдаленные предки. Мистическое зрелище не вызвало у него никакого восторга. Корво чувствовал себя одураченным, самым нечестным образом вырванным из собственной налаженной жизни.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — сказал барон, — но все вы, ребята, уже давным-давно мертвы. С какой это стати я должен последовать вашим советам?

— По той причине, о сын мой, что мужчина является телесным воплощением предыдущих решений своего семейства! Ты никогда не получишь подлинного удовлетворения от жизни, Корво, покуда не выполнишь свой долг перед предками, последовав древнейшему императиву, и он станет править твоим разумом и душой с тех пор, как ты его осознаешь.

— Какой еще императив? — недовольно спросил барон.

— Как отчеканено в веках, — сказал его отец, — тебе завещано позабыть о лояльности, отбросить ее прочь, словно приснившийся дурной сон. Главное дело твоей жизни, о сын мой Корво, состоит в том, чтобы ПРЕДАТЬ КОРОЛЯ.

Прежде чем барон нашелся, что ответить, послышался другой голос. Он исходил от дряхлого старца, которого Корво не узнал, но родич не замедлил представиться:

— Корво, я твой дед по отцовской линии и не могу не сказать…

— Минуточку, папа, — поспешно сказал отец Корво, — я как раз ему все объясняю.

— Ты собираешься целый день болтать языком вокруг да около, Амос? Просто прикажи мальчику сделать одно, другое или третье, и наконец покончим с этим.

— Теперь так не делается, Минстра, — сказал отец. — Это новая генерация, им всегда нужны объяснения и логические обоснования.

— Объяснения! Обоснования! Тьфу! — фыркнул дед. — Когда я был молодым, нас такой роскошью не баловали.

Отец сказал Корво:

— Сынок, твой дедушка просто хочет напомнить, что ты обязан служить своей семье.

— Какой семье? У меня нет ни одного живого родственника.

— Это неважно, потому как в расчет идут только мертвые. Мы все присутствуем здесь, и я говорю за всех.

— Я не вполне уверен, что мой долг перед семьей настолько велик, — заметил барон.

— Причина в том, что ты не получил традиционного воспитания и не понимаешь, что значит кровное родство. Для того мы и встретились с тобой, чтобы все тебе объяснить. Ибо настало критическое время и для тебя, Корво, и для нас.

— Критическое время? Как это понимать?

— Настало такое время, когда можно решительно переменить Галактическую Историю.

— Я не слишком уверен, что мне хочется перемен в истории Галактики, — заметил Корво.

— Она уже изменилась! Неважно, что сейчас делает король, важно то, что вернуться к старому порядку вещей невозможно. Осталось лишь определить, какую роль при новом порядке будет играть твоя семья, Корво. Твой успех — это наш успех, у нас с тобой одни и те же интересы. Но сверх того, у нас есть секретное знание, какого нет у тебя. Возьми его у нас, и ты сумеешь добиться цели оптимальными средствами.

— Хорошо, поделись со мной своим секретным знанием.

— Великое множество поколений назад один из наших отдаленных предков заполучил в свое распоряжение Прогнозатор, сохранившийся как пережиток предыдущей Вселенной, каковая предшествовала Большому Взрыву. Каким образом наш предок раздобыл этот артефакт и почему нигде нет второго, к делу не относится. А имеет отношение к нашему делу то, что с помощью Прогнозатора он спланировал оптимальную стратегию достижения максимального блага как для себя самого, так и для всех своих потомков. Надеюсь, ты еще не потерял нить повествования?

— Ни в коем случае, — заверил отца барон. — Но я знаю, что наша семья всегда служила правящему дому и что АБСОЛЮТНАЯ ЛОЯЛЬНОСТЬ — наш семейный девиз. И теперь ты говоришь мне, что внезапно все изменилось?!

— Именно так. Наша семейная лояльность никогда не была абсолютной, мы использовали ее лишь как средство для достижения конечной цели. Нашей собственной цели! И поэтому, когда придет надлежащее время, а оно уже наступило, с точки зрения оптимальной стратегии абсолютно необходимо отринуть былую лояльность ради величайшего семейного блага.

— Просто скажи ему, что надо сделать! — встрял дедуля. — Или он согласится, или нет!

— Я как раз собирался приступить к этому, папа, — огрызнулся отец Корво. — Так вот, сын мой, я не могу проинструктировать тебя насчет того, что надо делать. Но я точно могу сказать, чего ты не должен делать. Ты не должен сохранять верность королю! Думай лишь о верности себе и семье.

— Ладно, я понял. Но что же мне делать конкретно?

— Это тебе предстоит выяснить самому. Никто из нас не знает современных условий лучше, чем ты, Корво. По ходу дела обязательно разберешься. На благо себе и твоей собственной семье!

И внезапно, в мгновение ока, отец Корво, его дед и все остальные бесчисленные предки пропали без следа. Корво пошел на слабый свет и вскоре добрался до выхода из пещеры. Ему потребовалась лишь секунда, чтобы активировать свой локатор, и через минуту прибыл спасательный корабль. Пока они летели, барон размышлял, долго и мрачно, поскольку то, что он услышал в пещере, в корне изменило ситуацию.

Когда корабль прибыл в парк, где был замечен король, тот давно уже ушел, они опоздали. На обратном пути во дворец барон Корво продолжал усиленно размышлять. Он должен предать короля? Ну что ж, прекрасно. Но кто тогда будет править Галактическим Центром? Проклятые предки не заикнулись о том ни словечком.

Глава 25

Том сидел в кафе за углом меблирашек, где провел ночь, прихлебывая из чашки то, что сходило в окрестностях за кофе, и размышлял, что делать дальше. Ему совсем не нравилось, как разворачиваются события. Том пробыл в Галактическом Центре достаточно долго, чтобы уразуметь, что встретиться с королем будет отнюдь не просто. Казалось, перед ним искусно мечут карты из первобытной колоды, которой играет судьба, и эту колоссальную колоду все время кто-то подтасовывает.

Но сейчас у Тома была одна карта в заначке, и она могла оказаться козырем. Некто по имени Манфред, который передал ему словцо, что может быть полезен. Через полчаса к его столику подошел человек и уселся напротив.

— Манфред? — спросил Том, и мужчина кивнул. — А где же король?

— Трудно сказать, — ответил Манфред.

— Его планы изменились?

Манфред пожал плечами.

— Но он должен был встретиться со мной!

— Наш король — человек слова, — сказал Манфред. — Но не дурак. Будь он глуп, не стал бы королем бесконечного пространства. И он прекрасно знает, что есть люди, которые желают ему навредить. Подлый заговор зреет с той самой минуты, как наш король взошел на трон, но при обычных обстоятельствах он справился бы с ним без труда. Это довольно легко, когда король во дворце, в окружении верных вассалов, и в любую минуту имеет возможность ознакомиться с докладами своих наблюдателей и шпионов. Но когда он покидает дворец и остается сам по себе, угроза для жизни и чести короля неизбежно возрастает. Чем дольше он пребывает вне защиты дворца, тем больше становится риск. И хотя наш король принимает все мыслимые меры предосторожности, кому-то, по всей видимости, стало известно, что у него назначена встреча с вами в этом кафе. Почуяв опасность, король был вынужден скрыться, возможно, и чересчур поспешно.

— И король не передал мне, где его искать?

— Разумеется, нет. Любое словечко, которое что-то означает для вас, будет значить еще больше для его врагов, и он не осмелился. Однако, зная короля и то доверие, которое он к вам питает, я могу сказать без малейшей тени сомнения: король рассчитывает на то, что вы его найдете.

— Но как?!

— Передвижения короля, даже за пределами дворца, могут быть предсказаны человеком, который его достаточно близко знает. Вам надо поговорить с Эсбелем, придворным хореографом.

— Хореографом? Это человек, который придумывает или записывает танцевальные па?

— В узком смысле слова вы совершенно правы. Однако Эсбель делает гораздо большее. Он планирует передвижения по дворцовой территории всех членов королевского двора, дабы необходимые ежедневные процедуры гармонично сливались в великолепную придворную павану, танец неслыханной сложности и величия, какого доселе не видала Галактика.

— Но как придворный хореограф может узнать, куда направился король в Галактическом Центре?

— Один из главных аспектов его работы заключается в том, что Эсбель предсказывает маршруты придворных и самого короля с целью заранее предписать их передвижениям надлежающую форму. По части королевских пристрастий и привычек он подлинный энциклопедист! Эсбель знает не только все, что король делает во дворце, но и все, что королю заблагорассудится сделать за его пределами. Ему известны королевские сны и даже потаенные мысли короля, поскольку именно мысли определяют наше внешнее поведение, а уж в этом-то деле Эсбель выдающийся специалист. Стопроцентного успеха гарантировать не могу, но никто лучше Эсбеля не определит, куда направился король и где его следует искать в настоящее время.

— Как мне найти этого Эсбеля? — спросил Том.

— У него апартаменты в северной башенке дворца. Вот карта, которая показывает, как пройти отсюда туда. — Манфред вытащил из внутреннего кармана камзола большую, в несколько раз сложенную карту и вручил ее Тому.

Развернув карту, Том увидел, что это пергамент, сделанный, по-видимому, из овечьей кожи, тяжелой и желтоватой. Изображение оказалось немного смазанным, но путь до башенки можно было разобрать без труда, невзирая на его чрезмерную извилистость. Кое-что показалось Тому странным. Интересно, что это за штуковины под названием УНГРОНЫ, мимо которых ему следует пройти С ВЕЛИЧАЙШЕЙ ОСТОРОЖНОСТЬЮ? Так или иначе, следовать этой карте будет не слишком сложно.

— Я пойду к нему немедленно, — решил Том.

— Боюсь, — сказал Манфред, — что это не слишком удачная идея.

— Отчего же?

— Это весьма рискованно.

— Но почему?

— Потому что апартаменты Эсбеля охраняет специальный страж, который убьет любого, кто попытается туда войти.

— Нельзя ли позвонить Эсбелю, чтобы тот нейтрализовал своего стража?

Манфред покачал головой.

— Эсбель не имеет никакого отношения к своему стражу, его поставил на пост сам король. И снять его с поста может только команда короля. И даже в этом случае, как минимум, десяток членов Верховного Совета должны расписаться под письменным разрешением короля отдать такую команду. Лично я знаю лишь единственный способ обойтись без формальностей.

— И какой?

— Стража придется убить.

— Ну уж нет! Убийство — это не для меня.

— Я выразился метафорически. Страж — не человек.

— Я не готов даже к метафорическому убийству.

— Ты способен повернуть выключатель робота, если это поможет тебе найти короля?

— Разумеется. Однако убийство стража — совсем другое дело.

— По сути, одно и то же. Я уже сказал, что страж не человек, а машина. Очень умная машина, но совсем без души и без чувств. Убийство — всего лишь образное выражение, на деле речь идет о том, чтобы выключить стража.

— Это звучит гораздо лучше, — сказал Том.

— К несчастью для твоей чувствительности, чтобы выключить страж-машину, надо ее разрушить с помощью оружия уничтожения, и внешне это чрезвычайно походит на убийство.

— Ну нет, мне совсем не нравится эта идея, — сказал Том.

— Но это единственный способ добраться до Эсбеля.

— Станет ли он вообще разговаривать со мной, пусть я даже пройду мимо стража?

— Он поговорит с тобой, будь уверен. На самом деле Эсбель прислал мне записку, где сказано, насколько он восхищен твоими упорными поисками и что он охотно поможет тебе, чем только сможет.

— Ну ладно, о’кей, но где я возьму оружие уничтожения, чтобы справиться со стражем?

— Придется пойти к Торусу Оружейнику и уговорить его.

— А он согласится?

— Ради короля? Несомненно. Торус — официальный придворный поставщик нелегального оружия.

— А почему нелегального?

— Потому что в Галактическом Центре иметь личное оружие категорически запрещено.

— Постой-ка, если оружие вне закона, то… Нет, ничего. Не обращай внимания. Где мы можем найти Торуса?

— Ты пойдешь к Торусу без меня. Через эту дверь вон по той улице до остановки маршрутноготакси, где надо сесть в машину бордовой линии и выйти на остановке Каллисто. Там ты найдешь столбик с кнопкой, на эту кнопку надо нажать.

— Ты меня не проводишь?

— Только до остановки. Мне не позволено надолго отлучаться со станции в рабочие часы.

— Сесть, доехать и нажать на кнопку? И это все?

— В основном.

Том не вполне поверил Манфреду, но что он мог поделать?

Глава 26

Они с Манфредом немедленно покинули кафе и очутились на краю шумной скоростной магистрали, битком набитой наземным транспортом, который носился туда-сюда с совершенно невероятной скоростью. Летающие машины прилетали целыми стаями, зависали в воздухе, приземлялись, высаживали одних пассажиров, подбирали других и снова разлетались во всевозможных направлениях. Там были светофоры, а как же, но всех цветов радуги, и они беспрестанно посылали разнообразные сигналы, о значении которых Том даже не стал гадать. И разумеется, там были звуки, помимо низкого ровного гудения приглушенных моторов: пронзительное чириканье, бибиканье, хриплое рявканье труб, резкое стаккато тонального радиокода, тяжелое буханье гигантского барабана и много чего еще. Вся эта какофония, по-видимому, была составной частью глобальной системы управления транспортом. Том воспринимал ее как жуткий хаос, но Манфред сказал:

— Поживи ты тут хоть пару месяцев, и все бы прекрасно усвоил. Смотри на городскую жизнь как на джунгли, где каждый вопль и шум имеют четкое значение для их обитателей.

— Но для меня эти звуки ровно ничего не значат.

— Они тебе не нужны. Ты просто должен дождаться маршрутки и сесть в нее.

Манфред подвел его к длинному неоновому дорожному знаку, который был установлен на углу улицы и стремительно выдавал многоцветные (и совершенно бессмысленные для Тома) символы и сигналы.

— Что это означает? — спросил Том.

— Что машина прибудет с минуты на минуту.

И действительно, едва Манфред успел произнести эти слова, как сверху к ним величественно спланировало большое авто, на пару секунд зависло в воздухе и приземлилось.

— Здесь мы должны расстаться, — сказал Манфред. — Вот тебе проездной жетон и желаю удачи.

Том забрался в маршрутку, отдал жетон водителю и спросил:

— Вы мне не подскажете, когда будет остановка Каллисто?

— Не проблема, — сказал водитель. — А ну все на борт! Я закрываю двери и включаю антиграв. Держитесь покрепче, ребята. Поехали!

И они поехали вертикально вверх. Том увидел далеко внизу россыпь огней Галактического Центра. Потом автобус набрал горизонтальную скорость, и они полетели по маршруту. Должно быть, Том задремал, поскольку всего через несколько минут, как ему показалось, раздался громкий голос водителя:

— Остановка Каллисто! Эй, чужестранец, тебе выходить!

Том поблагодарил его и вышел на край тротуара. Машина пошла наверх. Оглядевшись, Том увидел, что стоит перед целым лесом тонких колонок из белого пластика, каждая примерно трех футов высотой. На каждой колонке была кнопка, а под кнопкой — табличка с надписью. Ему не понадобилось много времени, чтобы отыскать имя Торуса и нажать на кнопку.

Глава 27

Найти оружейный магазин было нетрудно. Над его дверью висела большая вывеска: «ОРУЖИЕ ДЛЯ ИНТЕЛЛИГЕНТНЫХ СУЩЕСТВ ВСЕХ ГАЛАКТИЧЕСКИХ ВИДОВ». Магазин размещался на первом этаже и имел огромную стеклянную витрину, через которую Том узрел оружие разнообразных форм и размеров, аккуратно разложенное на пурпурном рытом бархате. Это оружие очень мало походило на то, к которому он привык на Земле.

Там была штука размером с детский футбольный мячик, состоявшая из множества трубок, обвитых вокруг центрального сердечника, и снабженная ручкой диковинного вида, которая, на взгляд Тома, не подошла бы ни к одной руке, которую ему доводилось видеть. Рядом, на небольшом пьедестале, покоился блестящий черным лаком и хромом инструмент в форме скальпеля: крошечные кнопки на его ручке явно предназначались для пальцев гораздо меньшего размера и более гибких, чем у него.

Том вошел в магазин, и человек, который сидел в кресле и читал газету, поспешно отложил ее в сторону и встал, чтобы приветствовать клиента.

— Я Торус, — сказал он. — Чем могу услужить?

— Вы официальный поставщик нелегального оружия?

— Да, я имею честь быть названной персоной.

— Как можно быть официальным поставщиком, если ваше оружие вне закона? Нет ли тут вопиющего несоответствия?

— В Галактическом Центре абсолютно все оружие вне закона. Даже те предметы, что, по сути своей, оружием не являются, но могут послужить таковым, снабжены защитой от дурака, то есть хитроумными встроенными спецустройствами, которые не позволяют использовать эти предметы не по прямому назначению, как бы того ни хотелось персонам с убийственными наклонностями.

— Но, по-моему, почти все, что нас окружает, может быть использовано в качестве тупого объекта. Разве можно защитить от дурака тупой объект?

— Думаю, тут проще показать, чем рассказать. — Торус пошарил за прилавком и извлек на свет залихватски изогнутую металлическую загогулину около трех футов длиной. — Это клинтийский обувной рожок, — пояснил он. — Его форма идеально соответствует стандартному устройству ноги клинтийца, каковая, по нашим стандартам, весьма странно устроена, и напяливать на нее башмак воистину адский и неблагодарный труд. Однако этот мирный предмет домашнего обихода, вы ведь не станете возражать, может быть весьма успешно применен в качестве тупого объекта, кем-нибудь вроде меня или, скажем, вас.

— Еще как может, — согласился Том, взвешивая загогулину в руке.

— А вы попробуйте, — предложил Торус. — Валяйте ударьте меня.

— Мне бы, право, не хотелось…

— Не стесняйтесь! Это совершенно безопасно.

— Ну, если так…

Том размахнулся и швырнул клинтийский рожок в голову Торуса. Когда до цели остались лишь миллиметры, рожок отскочил, словно наткнулся на невидимую стену. Через секунду последовала вспышка света, и суровый женский голос произнес:

— Наша Служба не упустила из виду, что вы только что попытались использовать клинтийский обувной рожок с недозволенной агрессивной целью. Попытка была предотвращена Государственной Бесконтактной Печатью, и мы вынуждены вынести вам первое предупреждение. При следующей попытке вы получите резкий удар по голове от Службы Автоматического Возмездия. Рекомендуем запомнить, что хорошее общество — это такое общество, которое всегда может дать сдачи.

— Какая изумительная идея! — воскликнул восхищенный Том.

— Мы позаимствовали ее у вас, землян, — сказал довольный Торус. — В вашей северной мифологии есть легенда о том, как мать Бальдура призвала к себе все растения и заставила их поклясться, что они никогда не навредят ее сыну. Однако кто-то из слуг забыл пригласить омелу, и Локи, бог зла, использовал ее в своих гнусных целях. Идея наделения вещей невредящими свойствами нас крайне заинтересовала. Конечно, мы не можем сделать это со всеми вещами до единой, но делаем все, что в наших силах, с наиболее замешанными в злоупотреблениях. Это обувные рожки, бейсбольные биты, трости и зонтики, велосипедные рамы и так далее, и тому подобное, причем список постоянно расширяется.

— Просто замечательно, — сказал Том. — И все-таки я не понимаю. Если оружие нелегальное, как вы можете его официально распространять?

Торус улыбнулся.

— Правительство Галактического Центра настолько же реалистично, насколько идеалистично. Очень хорошо, что оружие запрещено, но мы также признаем, что разумные существа имеют врожденную тягу к тому, чтобы время от времени брать его в руки и использовать недозволенным образом. Принимая во внимание неодолимый закон психологии, наш король узаконил незаконное до такой степени, что назначил меня официальным поставщиком нелегального оружия. А в итоге, когда у граждан возникает соответствующая нужда, они знают, что всегда найдут оружие у меня, и притом наилучшего качества. Ведь всучить клиенту дрянной или попорченный товар — грех нисколько не меньший, чем вовсе не дать ему оружия! К тому же правительству очень удобно знать, сколько я продал за год и кому, чтобы в случае, если королю вдруг взбредет в голову проконтролировать исполнение своего неисполнимого закона, незамедлительно представить ему подробный и исчерпывающий список злодеев.

— Слишком сложно для меня, — заметил Том, — но если все вы тут, ребята, довольны, то кто я такой, чтобы жаловаться? Тем более что я тоже нуждаюсь в оружии. Видите ли, я веду поиски короля и должен поговорить на эту тему с одним человеком. Мне необходимо проконсультироваться с Эсбелем, у которого есть ценные мысли по поводу вероятного местонахождения короля, но я не могу. Ведь специально поставленный страж убивает каждого, кто пытается приблизиться к Эсбелю.

— И вы желаете убить стража?

— Ну… да. Но мне сказали, что это не будет настоящим убийством, — поспешно добавил Том.

— И поэтому вы считаете, что в данном деянии нет ничего дурного?

— Не то чтобы совсем ничего, но оно вполне допустимо.

— Понимаю. В любом случае, резоны в оправдание убийства остаются вашим личным делом, я не вправе о них судить и рядить. В конце концов, мотивы каждого, кто приходит ко мне за нелегальным оружием, дабы использовать его в противозаконных целях, не выдерживают жестокой критики. Кстати, я знаю стража, о котором вы говорите. Это Дрэкс-32 Суперохранник с уровнем искусственной воодушевленности 504 и симулированной чистосердечности 0,4. Думаю, у меня есть именно то, что вам требуется.

Торус подошел с стойке с выдвижными ящиками, по очереди заглянул в некоторые из них и извлек наконец плоскую коробку размером примерно фут на фут. Открыв коробку, он вынул из нее объект, который как две капли воды походил на толстое кольцо из нержавеющий стали около фута в диаметре.

— Что вы об этом думаете? — спросил он, вручая его Тому.

Том взвесил странный объект на ладони. Он был теплый и слегка вибрировал. Пахло от него машинным металлом и горькой мятой.

— С виду совсем неплохо, — вежливо сказал Том.

— Еще бы! Спросите, готов ли он к действию, для того я вам его и дал.

Том внимательно посмотрел на кольцо. Вибрации объекта усилились, он выглядел так, словно бы чего-то ожидает, если, конечно, кусок безликого металла вообще может как-нибудь выглядеть. Во всяком случае инертным его никак нельзя было назвать.

— Эй, — сказал Том на пробу. — Тут есть кто-нибудь?

— Только мы, твои цыплятки, хозяин! — откликнулся кусок металла. — Это я пошутил, сам понимаешь, чтобы ты почувствовал себя свободно. Первым делом отвечаю на твой невысказанный вопрос. Я лицензированный Сокрушитель Стражей производства «Хамски Индастриз», с неограниченной гарантией и способен вывести из строя любое охранное устройство мощностью до 99,3 у.е. включительно, по шкале из 100 условных единиц. Я могу взломать любую защиту, ограждающую Эсбеля, разве не так?

— Конечно, раз ты так говоришь, — согласился Том. — Ты уже готов приступить к работе?

— Всегда готов и жажду! Мой владелец, мистер Торус Оружейник, хранил меня в безупречных условиях. Я то, что надо, Том, не сомневайся.

Том взглянул на Торуса, который раскинулся в кресле, с явным удовольствием прислушиваясь к их беседе.

— Похоже, эта штучка как раз в моем вкусе.

— Его зовут Номер Два, — сообщил Торус, — и он ваш за специальную низкую цену со скидкой, которой мы поощряем наших новых клиентов. Всего лишь триста симолеонских драхм.

— Никто не снабдил меня деньгами, — сказал Том. — Я уже было начал думать, что деньги здесь не в ходу.

— Разумеется, это не так. У нас в Галактическом Центре не взимают плату лишь за самое необходимое, то есть за пищу, жилье, воду и воздух. Но такая роскошь, как убийство, пусть даже искусственного стража, обходится недешево.

Том достал свой бумажник и заглянул в него.

— Здесь у меня семьдесят четыре американских доллара. Пойдет?

— Я возьму их в качестве задатка, — кивнул Торус, забирая у Тома купюры, — а обменный курс мы уточним позже. Если вы согласны доплатить недостающую сумму в течение четырех рабочих циклов, оружие ваше. А поскольку вас пригласил сам король, он, вероятно, даст денег, чтобы оплатить ваши расходы во время поисков. Это будет только справедливо, не так ли?

— Думаю, вы правы, — сказал Том.

Честно говоря, он не видел смысла заглядывать так далеко вперед в сложившейся ситуации, когда никто не мог предсказать, сколько времени ему понадобится, чтобы сделать все то, что ему еще придется сделать. Тем более что Том до сих пор не имел об этом ни малейшего представления.

Глава 28

Галактический Центр отнюдь не то место, где можно без труда сориентироваться, ибо там постоянно что-то ремонтируют, срочно сносят и спешно возводят новые строения, а кроме плановых работ, известных городским властям, есть еще и внеплановые, и сверхурочные, и просто случайные работы, в результате же возникают целые районы, совершенно никем не запланированные, и они остаются не учтенными до тех пор, пока какой-нибудь муниципальный чиновник совершенно случайно не наткнется на новехонький, совершенно незнакомый ему квартал.

Некоторые из этих новых районов перечислены в специальном Списке Несоответствий, который раздают прохожим, однако по самой природе вещей этот Список неизбежно отстает от реальности. Впрочем, уже проводится (в большом секрете, но довольно успешно) эксперимент по автоматическому аннотированию свеженьких городских объектов в момент их непосредственного возникновения или, в крайнем случае, на несколько мгновений спустя.

Том и Номер Два отправились в свой путь к Эсбелю. Они прошли наискосок через обширные Сады Ассоциации Вселенской Дружбы, поднялись по Променаду до Великой Белой Дороги и шагали по ней до тех пор, пока та не слилась с Центральным авеню, а там свернули в проезд без названия и вышли на Виа Долороза, откуда попали на Мытую улицу, проследовав по ней до Акрополя и далее на Слякотное шоссе, мимо Гнилого Ряда и Чертовых Куличков, пока не добрались до Оленьего перекрестка. И там, как раз после знака, указывающего дорогу на Рок-Сити, они набрели на Маленький Дворец Уединения.

И уж, конечно, у калитки стоял страж, очень крупный и цельнометаллических убеждений. Приблизившись к стражу, Том сразу заметил на его широченной груди надпись: «ДРЭКС» — и понял, что они пришли туда, куда и собирались.

— Ты готов? — спросил Том свое оружие.

— Эй, не стоит беспокоиться обо мне, — сказал Номер Два. — Я всегда готов. Но давай сперва попробуем его убедить. Если бы только люди почаще вспоминали об убеждении, то сэкономили бы море крови и горы рваного металла.

Страж Дрэкс был очень высок и носил весьма импозантную остроконечную шляпу, которая делала его еще выше и импозантнее.

— Хальт, кто идет? — заговорил он.

— Предоставь это мне, — сказал Тому Номер Два. Дрэксу он сказал: — Эй, привет! Как служится?

— Не так уж плохо, бэби, — сказал Дрэкс. — А как твои делишки?

— Слушай, зачем жаловаться? Лучше я познакомлю тебя со своим лучшим другом Томом Кармоди.

— Привет, — кивнул Том.

— Взаимно, — откликнулся Дрэкс.

— Мы просто хотели спросить, — сказал Номер Два, — есть ли шанс, что мы сможем перемолвиться словечком с человеком по имени Эсбель?

— Эсбель? А кто это такой?

— Тот, кого ты должен охранять.

— Я охраняю целую кучу народа. Дай-ка я проверю свой список… Как пишется по буквам? Нет, это имя не числится в моем внутреннем списке обязанностей. Почему бы вам не пойти и не найти его, если удастся?

— Мы так дела не делаем, — сказал Номер Два. — Он где-то должен быть в твоем списке, поищи.

— Я проверю список опечаток… ага! Эсбель! Понятно. Эти идиоты написали его через букву «з»!

— Люди бывают такими тупицами, — заметил Номер Два.

— И не говори, приятель! Так куда, ты упомянул, вы собрались?

— Мы должны поговорить с Эсбелем.

— В таком случае тебе не следовало называть его имя, — заметил Дрэкс, — и я продолжал бы оставаться декоративной скульптурой. Но что сделано, то сделано, и вы прекрасно знаете, что я охраняю Эсбеля и никому не позволю увидеться с ним. И если ты и твой дружок хорошие мальчики, то поскорее отправляйтесь восвояси, о’кей?

— Нет, не о’кей, — твердо сказал Номер Два. — Мы пришли сюда повидаться с Эсбелем, и мы его увидим, ясно? Возможно, ты заметил, что я нелегальное оружие?

— Этот факт не ускользнул от моего внимания.

— Ну что же, я выстрелю, если ты не дашь нам пройти.

— Ты знаешь мой ответ на угрозы. НЕТ.

— Разумеется. Но лишний раз спросить не повредит. Так, значит, ты нас не пропустишь?

— Ни за какие коврижки, — отрезал Дрэкс.

— В таком случае приготовься к немедленному уничтожению.

— Очень любезно с твоей стороны предупредить, но я уже давно готов к скоропостижному концу. Так уж мы, машины, изначально устроены, как я думаю.

— Том, — деловито сказал Номер Два, — нажми на мой спусковой крючок.

Том повиновался, но ничего не произошло.

— Осечка? — осведомился Дрэкс.

— Ничего подобного. Кажется, кто-то забыл меня зарядить.

— В таком случае вы оба, ты и твой человек, приготовьтесь к немедленному уничтожению.

— Погоди минутку, — сказал Номер Два. — Надеюсь, ты не станешь отрицать, что ножницы всякий раз разрезают бумагу?

— Конечно, но какое это имеет отношение к цене риса в Китае?

— А такое, что судьба предназначила тебе не убивать непрошеных гостей, а быть убитым ими.

— Ну, обычно это так, но на сей раз иначе.

— Не думаю, — заметил Номер Два. — Кстати, я уже радировал насчет сверхсрочной поставки боеприпасов.

— О, ничуть не сомневаюсь, но почему я должен их дожидаться?

— Потому. Если ты убьешь нас, то тем самым нарушишь инференциальное правило.

— Что это за правило?

Внутри Номера Два раздался громкий щелчок, и он сказал:

— Ага, вот оно! Инференциальное правило гласит, что хищники соображают куда быстрее тех, кто хочет воспрепятствовать их пиратскому набегу. Прощай, Дрэкс! Том, нажми на спуск.

Том нажал, и на передней стороне кольцеобразного куска металла, который он держал в вытянутой руке, сдвинулась в сторону панелька. Наружу выскочил маленький, кругленький реактивный снарядик, за долю секунды сориентировался, а затем стрелой метнулся к Дрэксу и взорвался.

От металлического стража остались лишь мелкие дребезги. Винтики, шпунтики и разнообразные осколки разлетелись во все стороны, за исключением той, где находились Том и Номер Два, так как в снарядик было встроено специальное устройство, охраняющее тех, кто выпустил его на волю.

— Пошли, поговорим с Эсбелем, пока еще кто-нибудь не вмешался, — сказал Номер Два.

И Том согласно кивнул.

Глава 29

Том вышел из трамвая и вошел в балетную студию Эсбеля.

— Я хочу узнать, где сейчас находится король.

— Вы пришли к нужному человеку. Если кто-нибудь что-то и знает о короле, так это я. А если я не знаю, то никто не знает.

— Тогда скажите мне, где он сейчас.

— Не скажу.

— Этим дерьмецом я уже сыт по горло, — решительно заявил Том, доставая оружие. — Я прикончил вашего стража, прикончу и вас не раздумывая. Мне надоело быть игрушкой в чужих руках, слышите, Эсбель! Я устал! Устал!

— Я слышу вас, не надо так кричать, — сказал Эсбель.

— Прошу прощения, но я в кошмарной ситуации.

— Вы так думаете? А как насчет меня? Легко ли, по-вашему, рассчитывать передвижения королевского двора, если все они то и дело сбиваются с такта?

— Сочувствую, — вежливо сказал Том, — но мне позарез необходимо знать, что делает король. Затем я сюда и пришел.

— Ну что же, в данный момент король проводит совещание со своими друзьями-пролетариями.

— Где?!

— Маллинс-стрит, номер 32.

— Уже тепло! И если я немедленно отправлюсь туда?..

— То наверняка с ним разминетесь.

— Спасибо, это все, что я хотел услышать, — промолвил Том, роняя оружие, и выбежал вон.

Он понял, что с него довольно. К черту неуловимого короля! Этот проклятый монарх выманил Тома Кармоди из очень хорошего места и заманил в очень и очень нехорошее. И где, черт побери, обретается Шиш? Том огляделся, но поблизости Шиша не оказалось. Зато он увидел приближающуюся толпу и подумал, что в ней весьма удобно затеряться.

Но только не в том случае, когда эта толпа ищет тебя, как выяснилось, незамедлительно.

— Вот он! — раздался выкрик из толпы. — Вот он идет! Виват Тому Кармоди!

— ВИВАТ! — дружно грянула толпа. — КАР-МО-ДИ! КАР-МО-ДИ!

«Кажется, меня узнали», — подумал Том. Но как? Почему?!

А вот и Шиш, он отталкивает от Тома людей приговаривая:

— Все встаньте в очередь, немедленно в очередь! Том поставит свой автограф на всех ваших книгах, но только если будет полный порядок! Делайте, как я вам велю, или Том исчезнет, как утренний туман!

И вся толпа поспешно строится в очередь. Кто-то чудесным образом раздобыл для Тома стул, а кто-то другой, надрываясь, подволакивает стол. Стол ставят на все четыре ножки рядом со стулом, на его угол кладут внушительную стопку книг. Первый в очереди уже у стола — лицо желтой луной и сумасшедший блеск в глазах.

— О мистер Кармоди, я так давно мечтал…

Том автоматически подписывает книгу, Шиш отталкивает первого в сторону, и на его месте возникает второй. Они все подходят и подходят, один за другим, один за другим, это самая колоссальная, самая впечатляющая раздача автографов, которую когда-либо видел Галактический Центр. Их уже тысячи, нет, уже миллионы, они толкаются и рвутся вперед, и целая команда — по-видимому, друзья или коллеги Шиша, — запихивает их обратно в очередь, поддерживая порядок. «Только автограф, никаких личных пожеланий»! — надрывается Шиш, а Том все подписывает, и подписывает, и подписывает.

Это слава, думает Том, но почему она так похожа на боль? И тут он видит перед собой лицо, которое уже заметил прежде.

— Кто вы такой? — требовательно вопрошает он в странной уверенности, что от этого момента зависят все его заботы и надежды.

— Я Димитрий! Дима! Я уже подходил два раза, но я работаю на Шиша, у меня особая привилегия. Если вы только подпишете эту книгу, о добрый сэр, и еще вот эту, и эту тоже. Боже, какой волнующий момент, а вот и леди, которая мечтает, чтобы вы подписали ее книгу…

— Леди? Какая леди?

Том поднимает глаза и смотрит прямо в лицо Молли, своей законной супруги.

— Ах ты, сукин сын! — верещит Молли и замахивается на него книгой.

Том закрывает глаза.

Когда он снова их открывает, то обнаруживает себя, благодаря специальной закулисной машинерии Галактического Центра, в совершенно ином месте, где нет никакой толпы. И он слышит, глубоко в своем мозгу, как тоненько жалуется чужак:

— Ой-еей-еей-еей!

Но тут нечто иное отвлекает внимание Тома от Шмульки. Что же привлекает его внимание? Это обольстительная и завлекательная тяга следующей сцены, которая нетерпеливо проталкивается вперед, чтобы заставить Тома сделать очередной шаг в предназначенном ему курсе действий. Однако действие на время приостановлено, пока Галактический Центр раздумывает, что будет дальше.

Мелькает молния, грохочет гром, а мы по-прежнему застряли в конце сцены. Ладно, все было чудесно и замечательно, но куда же мы двинемся теперь? Давайте посмотрим, что делает король? Нет, мы не желаем знать, что делает король!

Глава 30

На вывеске значилось: УНИВЕРСАЛЬНОЕ МНОГОЦЕЛЕВОЕ ОФИСНОЕ ЗДАНИЕ. БОЛЕЕ 20 МИЛЛИОНОВ ДЕЛОВЫХ ПРЕДПРИЯТИЙ, БОЛЬШИХ И МАЛЫХ, НАЗЫВАЮТ ЭТО МЕСТО СВОИМ ДОМОМ! В правом нижнем углу вывески горел маленький красный огонек, он весело подмигнул Тому.

Том еще раз оглядел здание и снова увидел невзрачное двухэтажное строение из старого красного кирпича. Деревянная дверь была открыта и подперта ящиком, за ней была видна лестница, уходящая наверх. Том опять поглядел на вывеску и увидел, что она изменилась. Теперь там было написано: КОСМИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОЗКИ (2-й этаж). Он глазел на вывеску, пока огонек снова не подмигнул, словно бы в нетерпении.

— Ты уверен, что мы пришли куда надо? — спросил Том.

— Так гласит вывеска, — пожал плечами Шиш.

— Но раньше она гласила, что в этом здании помещается более двадцати миллионов контор.

— Это было до того, как она зафиксировалась на тебе. Видишь этот маленький сенсор в углу? Он прочитал твои мысли и выдал информацию о нужной тебе конторе.

— А куда подевались все остальные?

— Разумеется, никуда. Они все здесь, все двадцать миллионов. У нас в Галактическом Центре природная склонность к централизации.

Том взглянул на здание без всякого восторга.

— Я ожидал увидеть нечто совсем иное.

— Что-то поимпозантнее, не так ли? Размером с ваш земной Лувр? Мрамор, хром, фонтаны, возможно, лазерное шоу?

— Что-то вроде этого, — сказал Том.

— Нам не надо никому ничего доказывать, — усмехнулся Шиш. — И нас вполне устраивает старый добрый красный кирпич.

— Но двадцать миллионов?!

— Какая тебе разница, сколько тут контор, когда нужная прямо перед носом?

— Что же, полагаю, ты прав. Зайдем?

— Недурная мысль, — кивнул Шиш, — если ты хочешь куда-нибудь попасть.

Они поднялись по лестнице, и Том увидел коридор, который, казалось, протянулся в бесконечность. По обеим его сторонам тянулись ряды дверей, которые тоже выглядели бесконечными.

— Какой длины этот коридор? — поинтересовался Том.

— По сути, он уходит за пределы бесконечности.

Тому стало слегка не по себе, и он спросил:

— А сколько нам придется идти, чтобы добраться до офиса «КОСМИЧЕСКИХ ПЕРЕВОЗОК»?

— Нисколько, — усмехнулся Шиш. — Первая дверь налево.

— Как удачно! Я уже боялся, что придется отшагать целую вечность.

— Удача тут ни при чем, — объяснил Шиш. — Контора сама явилась тебе навстречу.

— Но как она могла узнать, что я ее ищу?

— Видишь ли, офисы в этом здании специально сконструированы так, чтобы реагировать на желания клиентов. Помнишь красный огонек на вывеске? Этот сенсор и приказал конторе передвинуться с прежней позиции, где бы она ни была, на первую, ближайшую к лестнице.

— А что случилось с конторой, которая прежде была на этом месте?

— Передвинулась на свободную позицию, дальше по коридору.

— А что случится, если все офисы окажутся занятыми?

— Такого никогда не бывает. Коридор с офисами по определению бесконечен, а арендаторов всегда конечное число. Впрочем, строители на всякий случай перестраховались, добавив к бесконечности еще одно запасное помещение.

— Да, ребята. Вы здесь, как я вижу, умеете устраиваться! Мне надо войти?

— А зачем еще мы сюда пришли?

Том отворил дверь и вошел в самый обычный с виду офис с блондинистой секретаршей, сидящей за конторкой.

— Нет-нет, только ничего не говорите! — сказала блондинка. — Вы хотите куда-нибудь улететь, не так ли?

— Да, это верно, — вынужден был сознаться Том.

— Я так и думала, — сказала блондинка. — Иначе зачем же им вытаскивать нашу контору с позиции 3х42а, к которой я уже стала привыкать? Будьте добры, сэр, назовите пункт назначения.

— Земля.

— Планета? Никогда не слышала о такой.

На лице Тома изобразилось изумление, потом возмущение и наконец неподдельный ужас.

Девушка громко расхохоталась.

— Я говорю это всем нашим клиентам, чтобы создать легкую и непринужденную атмосферу!

— Действительно, — сказал Том и улыбнулся, желая доказать, что понимает шутки не хуже прочих клиентов.

— В каком времени вы желаете лететь, в Реальном или Мнимом?

Том посмотрел на Шиша, но тот пожал плечами.

— В Реальном, полагаю. А какая разница?

— Реальное время стоит дороже, и вам всю дорогу придется оставаться в живых. Это бывает немного утомительно, если путешествие превышает тысячу лет, хотя мы в обязательном порядке снабжаем клиентов настольными играми, деликатесами и иллюстрированными журналами. Мы можем также предоставить вам брачного партнера и какое-нибудь полезное занятие, если вы не хотите проводить время в праздности.

— А как насчет Мнимого времени?

— Мы убиваем вас на этом конце путешествия и оживляем на другом. В данном случае, как вы сами понимаете, полет для вас закончится гораздо быстрее.

— Разве нет никаких других вариантов?

— Есть несколько, но не думаю, что они вам понравятся.

Том обернулся к Шишу:

— Послушай, каким образом ты доставил меня сюда с Земли? Это заняло у нас совсем немного времени.

— Я был послан доставить приглашение короля, — сказал Шиш, — и потому воспользовался Королевским Кротовым Ходом.

— Мы сможем вернуться той же дорогой?

— Ни в коем случае, не имея документа, подписанного самим королем. Надеюсь, ты еще помнишь, что у нас возникли кое-какие затруднения с поисками Его Величества?

— Вы ищете короля? — спросила секретарша.

— Как, вы его видели?!

— Не более получаса назад. В прежней позиции из нашего окна была прекрасно видна вся улица. Король просто прошел мимо и скрылся в Гриль-баре Джо, что напротив.

— Мы еще вернемся, — поспешно сказал Том, бросаясь к выходу.

Шиш последовал за ним.

Глава 31

— Дело в том, — сказала мисс Трэверс, — что вам придется подыскать себе компаньона по путешествию.

Том находился в Космопорте Галактического Центра. Он решил отправиться домой и воспользовался моментальным перемещением, связывающим бесконечное офисное здание с Космопортом.

— Почему? — спросил он.

— Потому что вы не принадлежите ни к одной из путешествующих в космосе рас, представителям которых разрешается путешествовать в одиночку.

— Но я прибыл сюда один, — указал Том.

— В сопровождении Шиша, не так ли? — заметила мисс Трэверс.

— А если бы я добрался сюда совершенно самостоятельно?

— Вам никогда бы это не удалось. Но кажется, есть одна возможность… Да, вы можете отправиться с Тангельблаттом! Сейчас я найду вам его адрес.

— Входите, прошу вас, — сказал Тангельблатт. — Не бог весть что, но я называю это убежище своим домом.

Том в растерянности стоял перед входом в нору. Он видел перед собой внушительный холм, насыпанный из грязи, длиной примерно пятьдесят футов и около двадцати футов в высоту. На холме кое-где пробивалась чахлая травка. Аккуратная эмалевая табличка гласила: ЭТО ДОМ ТАНГЕЛЬБЛАТТА. ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ.

— Благодарю за приглашение, — вежливо сказал Том. — Но я предпочел бы поговорить снаружи.

— Как вам будет угодно. Я выхожу.

Камень, закрывающий вход, отодвинулся, и в темном интерьере норы сформировался бесформенный силуэт ее обитателя. Силуэт был довольно крупный, и по мере его приближения к выходу Том определил, что обитатель норы чрезвычайно смахивает на пузырь. Тангельблатт медленно выплыл наружу, и оказалось, что он тускло-свинцового цвета.

Объявление в «Ежедневном Курьере Галактического Центра», полученное от мисс Трэверс, выглядело весьма заманчиво: ЗРЕЛЫЙ ДЖЕНТЛЬМЕН ТАНГЕЛЬБЛАТТИАНСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ НАПРАВЛЯЕТСЯ В СОЛНЕЧНУЮ СИСТЕМУ ДЛЯ САНАТОРНО-КУРОРТНОГО ЛЕЧЕНИЯ И СЧАСТЛИВ ПРЕДОСТАВИТЬ МЕСТО НА КОСМИЧЕСКОМ КОРАБЛЕ И ТРЕХРАЗОВОЕ ПИТАНИЕ ВО ВРЕМЯ ПУТИ ОДНОЙ РАЗУМНОЙ ОСОБИ, КОТОРАЯ ГОТОВА ВЗЯТЬ НА СЕБЯ ВСЕ ЗАБОТЫ О ЕГО БАГАЖЕ.

Глава 32

И что же у нас поделывает Том? Он пытается вернуться на Землю. Он узнал, что может осуществить свое желание с помощью спонсора, некоего Тангельблатта, и сейчас они вместе находятся в каюте космического лайнера.

— Здесь весьма комфортабельно, не так ли? — сказал Тангельблатт. — Мы вылетаем через несколько минут, так что пора позаботиться о багаже. Давай-ка открой пошире рот.

— Я должен открыть рот? Что это значит?

Тангельблатт показал Тому небольшую пластиковую коробку и открыл ее, продемонстрировав желатинообразную массу мелких яиц.

— Вот багаж, о котором ты обещал заботиться. Здесь тангельблаттианские яйца, ровно квинтиллион.

— А почему ты сам не желаешь позаботиться о них?

— Я наполнил себя доверху, четыре квинтиллиона, если быть точным. Пятый квинтиллион твой, и моя квота будет полностью исчерпана.

— Зачем ты перевозишь эти яйца? И чьи они, кстати говоря?

— Это яйца Тангельблаттов, разумеется. Именно таким способом наша раса распространяется по Галактике. То, что ты видишь в коробке, представляет собой все население провинции Мовиска, которая является крупнейшим политическим подразделением на Тангеле.

— Куда ты их везешь?

— А куда мы летим? На Землю, понятно.

— И с какой целью?

— А вот это уже не твое дело.

— Я требую ответа.

— Чтобы покорить вашу планету, если уж тебе так надо знать.

— И ты рассчитывал, что я стану помогать тебе в этом грязном деле?!

— Конечно. Почему бы и нет? Что такого хорошего сделала Земля лично для тебя? Ты получишь хорошее вознаграждение, и мы дадим тебе новое тело и ограниченную автономию, когда процесс будет полностью завершен.

— И ты думаешь, что я способен предать Землю?!

— Почему бы и нет? Любое разумное существо в той или иной мере склонно к предательству.

— Только не я! И не в подобных обстоятельствах!

— Ладно, прекрати болтать и открывай рот.

— Прочь с дороги! Я ухожу!

Том и Тангельблатт сцепились в пышно изукрашенной каюте. Коробка с яйцами шлепнулась на пол. А поскольку она была сделана из дешевого пластика (чересчур дешевого для такой важной миссии!), то треснула и сразу развалилась на куски. Маленькие яйца-Тангельблатты весело заплясали на полу, выкрикивая:

— Ура! Мы прилетели, прилетели! Да здравствует новая жизнь!

— Нет еще! — зашипел на них взрослый Тангельблатт. — Марш спать! Произошла ошибка!

Воспользовавшись суматохой, Том выскочил из каюты и помчался по сияющим коридорам космического корабля. Он успел выпрыгнуть на самоходный трап в последний миг, когда трап уже отодвигался от шлюза.

Ну что же, сказал себе Том, это был слишком легкий и удобный вариант, чтобы оказаться правдой. Да, придется поискать какой-нибудь другой выход из положения!

Глава 33

Барон Корво никак не мог решить, надо ли показывать сегодня вечером новый кинофильм или все-таки не стоит. Когда он прибыл на место, вокруг театра скопилась мрачная толпа, весьма раздраженная объявлением об отмене премьеры.

— А как же Кокто? — нервно спросил курьер.

— Мне приказывают, и я повинуюсь, — пожал плечами киномеханик.

— Должно быть, произошла какая-то ошибка? — с надеждой произнесла герцогиня Миланская.

— Никакой ошибки, — сказал киномеханик. — Я получил приказ, подписанный самим бароном Корво. — Он похлопал по нагрудному карману, откуда выглядывал краешек плотного, сложенного вдвое пергамента.

— Можно, я взгляну на приказ? — вмешался адвокат Морриси. — Возможно, мне удастся найти исключение или сноску, которые выведут нас из этой тупиковой ситуации.

— Никому, кроме меня, не позволено читать приказы, которые посылает мне барон Корво. Это дело Секретной полиции. Удивляюсь, как вы вообще могли предложить такое, адвокат!

— Нижайше прошу прощения, — пролепетал Морриси. — Просто мне ужасно хотелось посмотреть Кокто.

— Мне тоже, — мрачно сказал киномеханик.

— Как, неужели вы хотите сказать, что даже не взглянули украдкой?

— Конечно, нет! Хеннеси, мой помощник, донесет на меня сразу, как только я подумаю об этом.

— И что же будет вместо Кокто? — спросила герцогиня.

— Сборная мультпрограмма. «Том и Джерри».

— Как, опять?! — воскликнула герцогиня. — Неужели мы никогда не избавимся от этой ужасной тягомотины?

— Король считает, что «Том и Джерри» — потрясающее зрелище, — сказал киномеханик. — И он уверен, что все остальные считают то же самое. Лично я готов плеваться всякий раз, когда вижу эту бестолочь кота и эту мышь с дурацким выражением на морде, но король всегда говорит, дружески пихая меня в бок: «Развеселые мультяшки, не правда ли, мистер киномеханик?». И что я всегда отвечаю? Высший класс, сир, по-другому не скажешь!

— Как и мы, все остальные, — скорбно заметил Хеннеси.

Глава 34

Лишь только Шиш ушел, Корво тяжело рухнул в кресло и трясущейся рукой налил себе двойную порцию ирландского виски. В течение всей беседы его не оставляло странное убеждение, что Шиш способен прочесть его мысли и обнаружить, о чем барон Корво, шеф Секретной полиции, постоянно думает в последние дни. И если бы Шиш действительно увидел и услышал, что происходит в мозгу барона, то с ужасом отшатнулся бы от него, как и всякий благонамеренный и верноподданный обыватель, проживающий в королевстве короля Ральфа.

Эти сны снились Корво уже несколько ночей. Они были ужасны. Они отражали безумный страх Корво предать самого себя в том самом главном, чем он безмерно гордился в бодрствующем состоянии: непоколебимая верность королю!

Во сне барон по-прежнему сохранял эту верность, но тот, Другой, который называл себя Рольфом… совсем наоборот. И ужас был в том, что Другой жил в мозгу Корво.

Проклятые сны начались даже раньше, чем король без всякого предварительного уведомления покинул дворец, чтобы уйти неизвестно куда. Барон был лояльным верноподданным, но в сны его закралось предательство. Он бы с радостью вырезал их из своей головы, если б только смог! Но какой скальпель, даже самый острый, способен на такое?

Он никому даже не заикнулся об этих снах. Ни своей достойной супруге леди Алисе. Ни своим детям, страстно обожаемым белокурым близнецам. Ни даже доктору Веллери, своему мифантропологу, хотя, следует признать, барон не раз подумывал об этом.

Ему необходимо было с кем-то поговорить. Он отчаянно нуждался в чьей-нибудь помощи, дабы покончить с предателем, укрывшимся в его собственной голове. Этот предатель, этот проклятый Рольф был главным ужасом тех кошмаров, что продолжали мучить барона из ночи в ночь.

И все-таки Корво удержался от откровенности. Обвинить самого себя в нелояльности королю? Невероятный риск, даже если ты признаешься собственному мифантропологу. Кто знает, как отреагирует Веллери? Весьма вероятно, донесет куда надо, и шефа Секретной полиции привлекут к ответу за предательский образ мыслей. Поди потом докажи, что виноват не сам Корво, а только его часть, которой он не в силах управлять! А если и докажешь, что с того? Звездная палата, без всяких сомнений, постановит, что ответственность за часть целиком и полностью ложится на целое. То есть на барона Корво и только на него одного.

А между тем во всем виноват исключительно Рольф, пришел к окончательному выводу барон. Разве у Рольфа есть какое-то право нагло разгуливать по снам Корво? И если этот Рольф не отдельный индивид, а часть самого Корво… То его можно и нужно отгородить, окуклить и вышвырнуть прочь!

Будучи главой Секретной полиции, барон по долгу службы наблюдал за снами множества людей, и вот теперь, как он понял, настало время проконтролировать свой собственный. Барон решил, что войдет в свой ночной кошмар и поговорит с этим Рольфом напрямую. Если тот и впрямь лишь часть его самого, то, скорее всего, прислушается к резонам разума, поскольку разумное резонерство — первая и основная натура Корво. Либо прислушается, либо окуклится… Другого выхода нет!

Возможно, однако, что в мозгу барона Корво угнездилась посторонняя сущность, но и с ней можно как-нибудь поладить. Правда, этот Рольф обычно действует неодолимым принуждением, но почему бы не уговорить его смягчить претензии? В конце концов, теперь их двое в этом теле, которое неплохо бы и поберечь.

Корво подумал, что до сих пор играл чересчур пассивную роль в деле с незаконным вторжением в его персональное мозговое пространство. Он просто слушал да слушал, как этот Рольф все судит и рядит о…

(Ну давай, давай произнеси это! — подначил Рольф…)

О НЕОБХОДИМОСТИ СВЕРЖЕНИЯ КОРОЛЯ!

Барон Корво застонал от отвращения. Сама идея была настолько омерзительна, что он едва не побежал сдавать себя гвардейцам как чрезвычайно подозрительную личность, доказывая тем самым свою непоколебимую верность королю. Но нет, ему долженствует противостоять Рольфу, а не бежать от него, словно бы тот и в самом деле представляет неодолимую силу…

Барон опять застонал, обхватив руками свою бедную голову. Скрывать вторжение в собственный мозг и одновременно противостоять ему — занятие невероятной сложности и требует от человека гораздо большего, чем жалкие семь битов информации, которые, по уверениям ученых, хранит оперативная память человека в любой конкретный момент.

Почувствовав себя умело окруженным и загнанным в угол, барон обратился за утешением к тому, что в последние дни стало для него самым драгоценным на свете. Сняв со стены рамку с фотографией близнецов, Корво нажал на секретную кнопку, и картинка внезапно изменилась. Теперь вместо двух упитанных белокурых мальчуганов ему улыбалась хрупкая темноволосая женщина, чьи черты способны были свести с ума какого угодно мужчину.

Это была фотокарточка Молли, жены Тома.

Корво хранил ее с тех пор, как интуитивное предсказание его Интуитивиста вынудило барона срочно произвести проверку Тома Кармоди, а заодно и миссис Кармоди, его законной жены. Невзирая на испытанную годами мудрость, Корво без памяти влюбился в эту фотокарточку. Она стала его единственным прибежищем, его сладкой и несбыточной мечтой.

А ведь попал к нему этот снимок совершенно случайно!

Узнав, что король отправил письмо некоему Тому Кармоди с Земли, барон приступил к расследованию, и сразу же выяснилось, что упомянутый Кармоди уже покинул родную планету. Тогда Корво нанял Отто Манна из Теневой службы и поручил ему нарыть компромат на Тома. Отправившись на Землю, Отто обнаружил, что в доме Кармоди никто не живет, и воспользовался специальным ключом, чтобы войти. Он немного порылся в бумагах и книгах Тома, но услышал, что к дому подъезжает машина, и немедленно ретировался. Машинально он прихватил с собой фотокарточку Молли, сделанную Томом всего неделю назад.

Корво слишком долго смотрел на эту карточку. Он погиб.

— Молли, мы живем в несравнимых мирах, — сказал он сейчас фотоснимку. — Я отвечаю за безопасность ГалактическойИмперии, а у тебя свои собственные заботы. И мы никогда не встретимся, Молли, но я тебя люблю. Скажи мне, любовь моя, что я должен делать?

Прелестное лицо на снимке продолжало загадочно улыбаться, но Корво послышался голос, который с типичными интонациями Молли сказал:

— Право же, барон, не стоит ожидать, что другие станут принимать за вас решения! Будьте мужчиной, Корво, вы и сами способны решить, что для вас хорошо, а что плохо.

Барон встряхнул головой и подумал, что мог бы и сам обратиться к себе со столь разумными словами. Но что ему делать, он по-прежнему не знал.

Когда настало время отойти ко сну, Корво извинился перед супругой:

— Прости, дорогая, но мне придется провести эту ночь без тебя. Множество важных дел, которые я должен обдумать.

Жена приняла его слова без возражений. Главе Секретной полиции частенько приходится обдумывать Очень Важные Проблемы в спокойном уединении. Барон поцеловал детей, пожелал им доброй ночи и поднялся на верхний этаж, в свою личную комнату, которая ничем не отличалась от монашеской кельи.

Корво слыл завзятым сибаритом, и его коллеги безмерно изумились бы, узнав, сколь пуританским образом по большей части барон проводит свой ночной отдых. Для шефа Секретной полиции отнюдь не проблема заполучить любую женщину — или мужчину — по собственному вкусу, однако Корво, вопреки общественному мнению, почти не пользовался своей сомнительной привилегией. Его мучил страх, хранимый в глубочайшем секрете, что кто-нибудь когда-нибудь сумеет взять над ним власть шантажом.

Какая смехотворная ирония судьбы, подумалось ему. Столько лет ты являешь собой неподкупный образец добродетели, и какова же награда? Предатель в твоей собственной голове! Он называет себя Рольфом, но как знать, кто этот Рольф на самом деле?!

Маленькая комнатка, узкая, но удобная койка, затененный свет ночника, усыпанное звездами небо в окне — все это очень быстро убаюкало Корво. И он обнаружил себя, как и ожидал, в уже знакомом ему месте нереальности, где он впервые встретился с Рольфом… Но, увы, почти сразу же его разбудил резкий телефонный звонок. Это звонил телефон сверхэкстренной связи, а на связи оказался Дитрих, его эксперт по катастрофам.

— Вы не поверите, барон, — сказал он быстро и сухо, — но у нас абсолютно непонятное ЧП. Ничего подобного я в жизни своей не видывал.

— В чем дело? Не тяни!

— Пока только предварительные рапорты, барон. На анализ фактов и прогнозы потребуется…

— Черт побери, ты скажешь когда-нибудь, что случилось?

— Если в двух словах, то это слизь, сэр.

— Что?! И ты осмелился разбудить меня ради какой-то слизи?

— Боюсь, вы не понимаете, сэр. Она по всему центру города, вытекает из сточных коллекторов, канализации, водопроводных кранов и даже бензиновых колонок. Эта слизь очень липкая и очень плохо пахнет, и я опасаюсь, сэр… О боже! Простите, барон, но мне надо выбраться отсюда!

В трубке послышалось громкое журчание, затем раздался отчаянно булькающий звук, в значении которого нельзя было ошибиться. И наконец все затихло и настала мертвая тишина.

Глава 35

Эта слизь взялась неизвестно откуда и лилась отовсюду. Дренажная система Галактического Центра вскоре переполнилась, и омерзительные желтовато-зеленоватые потоки, густо пузырясь и пенясь, потекли по всему городу. Захваченные врасплох пешеходы тонули в них группами и в одиночку, а некоторые из них, кому удавалось выкарабкаться из слизи, никак не могли содрать с лица эту липкую, тягучую гадость и задыхались с наглухо заклеенными ртами и носами.

Барон отправил на улицы весь парк поливальных машин, заправленных дезэмульгаторами и другими разрушителями органики. К несчастью, они активно разрушали не только слизь, но и живые существа, покуда не отыскались безвредные для людей аналоги этих химических соединений. Так или иначе, но через несколько дней слизь частично рассосалась, частично распалась, однако безобразия на том не закончились.

Внезапно все улицы города заполонили байкеры. Затянутые в черные кожанки, обвешанные бижутерией из нержавеющей стали и вооруженные до зубов. Они угрожали друг другу, но более всего от их разборок страдали мирные горожане. Байкеры били окна, с жутким ревом носились взад-вперед по улицам в любое время дня и ночи, вламывались на своих мототайках в супермаркеты и крушили полки с товарами, а кое-кто из них ради смеха публично изображал любовь с манекенами.

В домах, где прятались напуганные жильцы, происходили странные вещи. Появлялись большие, в рост человека, глиняные амфоры с дрянным вином, которое никто, кроме байкеров, не решался употреблять. В лужицах тухлой воды стали плодиться воздуходышащие угри. Тухлая вода появилась повсюду, в огромных количествах, и в ней разводились все более вредные и ядовитые твари.

Байкеры то пропадали, то возникали, а в городе тем временем объявились новые горожане. Страшно изуродованные, они приходили неизвестно откуда и походили на мертвецов, живущих неведомой жутковатой формой жизни. Люди это или нечто совершенно иное, никто с определенностью сказать не мог. Новые обзавелись своими барами, недурно поладили с байкерами и, по слухам, разрабатывали программу планомерного запугивания коренных горожан.

Положение усугубилось, когда на Галактический Центр обрушилась новая человеческая раса. Сперва прилетели мужчины в крошечных одноместных кораблях. За ними последовали огромные, неуклюжие транспортные суда, битком набитые женщинами и детьми с синими от кислородного голодания лицами. Все они быстро отдышались в парках Галактического Центра, и стало очевидно, что женщины этого племени миловидны и стройны, но абсолютно не склонны к легкому и приятному общению.

Никто не знал, откуда взялись прежде никому не известные космические бродяги. Ученые выдвинули гипотезу, что это древние примитивные кельты, рассеянные по Галактике в процессе акта творения. Эти люди умели лепить горшки и выплавлять железо в крицах, но межзвездный привод могли получить лишь от какой-то высокоразвитой расы, решившей, по-видимому, отделаться от них как можно более гуманным способом.

Предполагаемые кельты презирали высокие технологии и были вооружены мечами и лучевыми пистолетами. Увидев это, барон Корво подумал, что справиться с незаконными иммигрантами не составит труда. Он вызвал милицию и приказал выдворить племя обратно в космос, однако дикари обратились к магическим заклинаниям. Согласно научной теории, сия первобытная магия никоим образом не могла сработать, на практике же надежно защитила новоприбывших от разгрома и аннигиляции.

Покончив с милицией, они предались любимому развлечению. Захваченных пленников заключили в ажурные корзины из горючего пластика, подвесили на деревьях и сожгли живьем, подбадривая одобрительными воплями тех, кто наиболее затейливо выплясывал в огне.

Кельты исчезли так же внезапно, как появились. Горожане в большинстве своем пришли к выводу, что их набег был божьей карой за неведомые грехи, которые жители Галактического Центра совершили исключительно по незнанию. Кучка упрямых еретиков объявила, что некий беспечный бог сыграл с Галактическим Центром жестокую шутку. Некоторые же в качестве первопричины всех напастей указывали на естественную нестабильность Галактики.

Колдуны и радикальные философы полагали, что бегство короля из дворца следует рассматривать как явный и совершенно недвусмысленный признак исконной галактической нестабильности. Все неприятности начались тогда, уверяли они, когда король, повинуясь смутному, но мощному внутреннему побуждению, притом по неясным ему самому причинам (каковые задним числом для нас предельно ясны!), внезапно принял решение послать за Томом Кармоди, тем самым подтолкнув и ускорив неизбежный ход событий, за которым нам всем еще предстоит понаблюдать.

Мыслители консервативного толка утверждали, что все неожиданности начались, когда король впервые пересек границу упорядоченной дворцовой территории и очутился в нестабильном, полном непредсказуемых опасностей и случайностей универсуме Галактического Центра. Где тут причины, а где следствия вселенского хаоса, сказать невозможно, ибо они постоянно меняются местами, создавая двусмысленные обстоятельства: события неизбежно удваиваются, имеют место чрезвычайно похожие и все-таки неидентичные вещи, размываются одни различия и возникают другие. Космологию не пришпилишь к листу бумаги, она этого не потерпит! Сила отрицает прямые линии и углы, она отбрасывает дидактику ради божественности, предпочитая невероятные иллюзии и бесконечные конфигурации обмана.

Впрочем, одно было известно абсолютно точно: как только король прокрался в заднюю калитку и очутился там, где кончается дворец и начинается все остальное, кое-что изменилось.

Известно, что король обернулся взглянуть на эту калитку, словно желая убедиться, что дворец остался позади. И обнаружил, что она пропала без следа. Король увидел только длинную кирпичную стену, где красовалась старая реклама пива БЛЮТА, исполненная уже пожухлыми люминесцентными красками.

Король невольно вздрогнул, глядя на эту рекламу. Конечно, он ожидал каких-нибудь перемен, но отнюдь не таких скорых и решительных. Что-то начало происходить, и притом против его королевской воли. Как же такое могло случиться? Почему?

Глава 36

Само собой разумеется, он прекрасно знал, что Вселенная со всем своим содержимым построена из нематериального вещества, сохраняет структуру парадоксальным образом и приводится в действие неопределенностью вещей. И он всегда подозревал, что этот нелепый конструктор рано или поздно разлетится на части. А тот по-прежнему работал себе и работал, невзирая на все его ожидания, вплоть до нынешнего дня.

И вдруг все начало меняться так стремительно, что у него даже не было времени погоревать над бренностью вещей. Рядом с ним теперь находилось другое существо, некое присутствие, создавшее себя между рассветом и полуднем, и сейчас этот новоиспеченный квартирант с любопытством озирал его личные апартаменты.

Прежний жилец давным-давно привык слоняться в виде имманентного, но невидимого присутствия. Это было чрезвычайно удобно, необременительно, и совсем не надо было думать, что бы сегодня надеть. Но в нынешних обстоятельствах, решил он, следует отдать дань вежливости, и материализовался. Он принял форму высокого, упитанного пожилого джентльмена с козлиной бородкой, снежно-белыми локонами и розоватой лысинкой на макушке размером с серебряный талер Марии-Терезии. Одет он был в белую тогу с горностаевой опушкой и золотые сандалии, а в правой руке держал массивный жезл.

Новичок также материализовался, но не сразу, а испробовав несколько форм. Сперва он явился красивой молодой женщиной в зеленовато-оранжевых кудрях, потом обернулся гигантским горностаем в пенсне и наконец после некоторых колебаний — нагловатого вида молодым человеком с нечесаными каштановыми волосами и легкой косиной в одном карем глазу.

— Привет, старичок, — сказал юнец и снова огляделся. — А недурное у тебя местечко. Большущая квартира, да?

— Здесь ровно столько же пространства, как и снаружи, — сказал старик.

— Ну что же, мне подходит. Тебе здесь было хорошо?

— А почему бы и нет? Ведь это единственная Вселенная, которая имеется в наличии.

— Ну это как раз нетрудно изменить, — заметил юнец и сел. Под ним материализовался венский стул.

— Я мог бы задержаться и показать тебе, что, где и как, — предложил старик.

— Не стоит, я и сам прекрасно разберусь.

— Я владею знаниями, которые могут быть тебе весьма полезны.

— Не волнуйся, сам я придумаю все, что мне понадобится.

Старый джентльмен печально кивнул и окинул взглядом давно знакомые предметы, которые по очереди материализовались, когда он смотрел туда, где им следовало быть: камешек «кошачий глаз»… его любимый поношенный пиджак из коричневого твида… маленький, но безупречный набросок Рембрандта…

— Надеюсь, ты не станешь смотреть на все подряд? — нетерпеливо заметил юнец. — Это может занять много времени.

— Действительно, — согласился старик. — К тому же я видел все это раньше. Ну что же, молодой демиург, я прощаюсь с тобой. Скажи, у тебя есть имя?

— Зови меня Трюкачом, — сказал юнец. — Сойдет, пока я не придумаю что-нибудь другое.

— Прощай, Трюкач, и желаю тебе удачи.

Ну и ладно, подумал старик, по крайней мере, теперь у меня есть шанс узнать, что находится за пределами мироздания.

Он шагнул за порог и исчез.

Словно его никогда и не было.

Чего-чего, но этакого он никак не ожидал.

Глава 37

Люди в Галактическом Центре интуитивно ощутили смену богов, когда окружающие их солидные строения вдруг стали рушиться одно за другим. Поначалу эти происшествия приписали естественным причинам, ибо гуманоиды просто жить не могут без того, чтобы не подыскать разумных объяснений чему угодно. Однако огнедышащий вулкан, выперший из-под земли посередке тишайшего парка Гнозис, никоим образом не поддавался разумному объяснению, равно как и здание Галактического Консорциума Межзвездной Торговли и Переработки Свинины, самопроизвольно разобравшееся на фрагменты и рухнувшее внутрь себя, попутно придавив колоссальную кучу народа.

Засим последовали другие необъяснимые катастрофы, и всем наконец стало очевидно, что новое божество усердно взялось за работу, поставив себе целью кардинально перелопатить весь старый порядок вещей. Никто не имел представления, как бороться с божественными проделками, но у Шиша возникла одна идея. И он разыскал Тома Кармоди, который отдыхал в эти дни на небольшом пригородном курорте.

— Привет, Том, ты знаешь, что происходит?

— Ну разумеется. А в чем дело?

— Ты должен как-нибудь исправить положение!

— Кто, я?! С чего ты взял?

— С того, что все прискорбные события связаны с твоим появлением в Галактическом Центре, Том Кармоди! И еще с тем, что король впервые на человеческой памяти покинул дворец.

— Так почему бы этим делом не заняться королю?

— Мы не можем его найти, ты же знаешь. Поэтому придется тебе.

Том не понял, с какой стати одно вытекает из другого, но Шиш заверил его, что логическая связь безупречна, просто нет времени ее объяснять.

— Ты должен что-то сделать немедленно!

— Ну хорошо, уговорил, мне уже стало скучно на этом курорте. Где я должен искать божество?

— Как обычно, к востоку от Солнца и к западу от Луны.

— Понятия не имею, как туда попасть, — заметил Том.

— Я тебя проведу. Полезай мне на спину.

Место, где они нашли Трюкача, было совершенно неописуемым, поэтому не стоит даже пытаться его описать. Достаточно сказать, что Шиш пыхтел и отдувался, когда они прибыли туда, поскольку взобрался с Томом на спине по лестнице в тысячу ступеней.

Внутри они узрели молодого человека, в первом расцвете мужественности, с большим хрустальным шаром в руках, который он неторопливо поворачивал то в одну, то в другую сторону, пристально всматриваясь в него. Заглянув через плечо бога, Том увидел, что шар показывает разнообразные виды Галактического Центра с любой мыслимой и немыслимой точки зрения.

— Том Кармоди, если не ошибаюсь? — сказал молодой человек. — Меня зовут Трюкач. А это, должно быть, твой приятель Шиш.

— Я тут случайно, — поспешно проговорил Шиш, развернулся и бросился бежать. Тысячу ступеней вниз он преодолел несравнимо быстрее, чем в противоположном направлении.

Трюкач не обратил внимания на бегство Шиша, ибо оно было всецело приковано к хрустальному шару. Он что-то бормотал себе под нос, вертя его в руках, и время от времени хихикал.

— Чем ты занимаешься? — поинтересовался Том.

— Перестройкой, — сказал Трюкач. — Теперь Галактический Центр принадлежит мне, ведь старикашка не справился с делами, ну и по некоторым другим причинам. Словом, я решил его перестроить. Прекрасное развлечение! И ты можешь мне помочь, Том Кармоди. Скажи, какое здание ты желаешь увидеть?

— В стиле рококо? — предположил Том.

— Гм, не слишком представляю, как это выглядит.

— А как насчет храма Паллады?

— Эта штука должна быть с колоннами, верно?

— Ну да, правильно, — подтвердил Том.

— Давай попробуем, — согласился Трюкач и сказал своему хрустальному шару: — Храм Паллады, выполняй!

Том в изумлении уставился на то, что получилось.

— Очень мило, — кивнул Трюкач. — Этот архитектурный стиль называется брутализмом. Правда, я ничего в нем не смыслю, однако название говорит само за себя. Хочешь посмотреть мои последние работы?

И он показал Тому длинный ряд строений, для которых изыскал местечко в центре Центрального парка. Все они были совершенно одинаковы: квадратные, приземистые серые здания с нависшими бровями, прищуренными глазами и тонкими губами, похожими на шрам. Они проникли внутрь через двери, которые открывались не слишком охотно и закрывались чересчур поспешно, злорадно ударяя по пяткам. Трюкач не без гордости указал, что внутренние стены дома построены наклонными внутрь с целью создания полноценной клаустрофобической атмосферы. Полы покачивались под ногами, вселяя в ступающих по ним здоровое чувство легкой паники. В каждом здании была предусмотрена комната с сюрпризами, предназначенная для испытания новых жильцов, и специальная комната для допросов в полуподвале рядом с прачечной. Они заглянули в огромную коммунальную кухню, и та приветствовала их громкой удовлетворенной отрыжкой.

— Здесь я скомбинировал брутализм с вульгаризмом, — пояснил Трюкач. — Интересно получилось, не правда ли?

— Извини за вопрос, — сказал ему Том, — но кто будет жить в этих домах?

Трюкач досадливо передернул плечами:

— Это уже не моя проблема.

— Вижу, ты не терял времени даром, — заметил Том.

— Не так уж все и трудно, когда знаешь, что надо делать. Но не всегда выходит как хотелось бы.

Вещи получаются не такими, как он ожидал, пожаловался Трюкач. Взять хотя бы Парижскую Оперу, чью копию он только что воздвиг в самом центре увеселительного квартала Галактического Центра. Здание появилось на свет с яркой лакированной крышей в стиле китайской пагоды, которая выглядит ужасно неправильно, но он пока еще не решил, чем ее заменить. И летающие контрфорсы^[259] тоже кажутся не слишком уместными, вроде бы это готика, или не так? И почему, хотелось бы знать, эти контрфорсы так походят на огромных горгулий?

Пока они смотрели на Оперу, летающий контрфорс развернул свои каменные крылья и резко бросился в воздух с крыши здания. Крылья часто захлопали, но без всякого эффекта, и контрфорс пал на землю камнем, каким он и был.

— Значит, контрфорсы тоже неправильные, — грустно заключил демиург. — И почему мне все время кажется, что какой-то шутник подстраивает мне грязные трюки? Это мне, Трюкачу?!

Он немного подумал и сказал:

— Это скучное место просто нуждается в Колизее.

И действительно, району лабазов и товарных складов совсем не повредил бы определенный оживляж. Сам Колизей получился замечательно, но Трюкач позабыл, какой он большой, и разрушения оказались катастрофическими.

— Пожалуй, стоит набить руку в более мелких масштабах, — вздохнул демиург. — Пусть будет гостиная в подземном этаже!

— Но я ее не вижу, — удивился Том, вглядываясь в глубину хрустального шара.

— Должна где-то быть, я абсолютно уверен.

— А можно ее как-нибудь найти?

— Само собой.

Трюкач сделал непонятный жест, и в его ладони оказалась маленькая хромированная коробочка с экранчиком и единственной кнопкой.

— Это моя Интеллектуальная Ищейка. — Он встряхнул коробочку, нажал на кнопку и сказал: — Подземная гостиная. Ищи!

— Нашла, — сказала Ищейка.

— Тогда веди.

Послышался какой-то свист, и Том почувствовал, что падает в воздухе, но не очень быстро, и потому не испугался. Ищейка летела впереди, подмигивая экранчиком, чтобы ведомые могли видеть, куда они летят.

Они все падали, падали и падали, пока не врезались в облачный покров над Галактическим Центром и не прошли его насквозь. Великий город, имперская столица Галактики, простирался под ними от горизонта до горизонта, насколько мог видеть глаз, а они все падали и падали, опускаясь все ниже и ниже. Так низко, что были уже ясно видны в воздухе над городскими улицами, но никто из горожан их так и не заметил.

(Жители Галактического Центра знали, что глазеть на бога, нисходящего с небес, не слишком разумная идея, а если кто-то и летит рядом с богом, то это абсолютно никого не касается.)

Никем не замеченные, они опустились на мостовую и прошли ее насквозь, сперва Трюкач, а Том последовал за ним. Вниз, вниз, в самое чрево земли и еще ниже, в огромную мрачную пещеру, тускло освещенную фосфоресценцией скальных пород и парой дюжин низковольтных электролампочек, которые кто-то зачем-то там понатыкал.

Они приземлились на дне пещеры и осторожно последовали за Ищейкой, подныривая под шаткие сталактиты и обходя корявые сталагмиты, пока не дошли до вертикальной лестницы, ведущей вниз, в подземную комнату для гостей. Тут Ищейка остановилась, а Трюкач сказал:

— Ну вот, это должна быть она, там внизу. Смотри-ка, там есть кушетка, и журнальный столик, и торшер.

Это был очень современный торшер, сделанный из латуни и живого дерева, которые проникали друг в друга и даже, кажется, махнулись качествами, поскольку Том заметил пленку окиси на дереве и набухающие почки на латуни.

— Да, ничего себе комнатушка, — сказал Трюкач. — Как раз для гостей. Откуда мне было знать, что когда я сказал ПОДЗЕМНАЯ, то имел в виду такую глубину? Хиловато для магии демиурга, и я просто ужас как разочарован.

— Кто смог бы тебя обвинить? — риторически спросил Том. — Творение мира кажется легким со стороны, однако же требует немалых усилий. Почему бы не отложить на время это дело, Трюкач, и не попробовать что-нибудь другое?

— Я как раз размышлял на эту тему, — оживился Трюкач. — И уже кое-что надумал!

Он улыбнулся улыбкой заговорщика и начал растворяться.

— Эй, постой-ка! Погоди! — закричал Том. — Только не оставляй меня в подземной гостиной!

— Вернись туда, откуда ты пришел, — сказал Трюкач, и Том в мгновение ока, или чуть быстрее, вернулся в свои апартаменты.

Он сильно опасался, что дела пойдут намного хуже после визита к Трюкачу и в этом обвинят, конечно, Тома Кармоди. Но он назвал барону Корво истинное имя божества, а Корво по секрету сообщил его священникам. Последовали монументальные жертвоприношения, и трюк, как это ни странно, удался! Количество странных событий в Галактическом Центре упало до обычного для Галактического Центра уровня и даже, кажется, чуть-чуть пониже.

Глава 38

Барон Корво сидел один в просторной гостиной своего роскошного пентхауса на вершине Эль Грандо Торро, высочайшего небоскреба в Галактическом Центре, и усиленно размышлял. Теоретически ему следовало немедленно отправиться туда, где был припрятан его Секретный Компьютер, получить доступ к специальным секретным кодам и таким образом захватить Галактический Центр. Единственная трудность заключалась в том, что он никак не мог припомнить, где находится Секретный Компьютер.

Корво перепрятывал его несколько раз, в целях дальнейшего усугубления секретности, и где же он теперь может быть? Не в кислородной ли цистерне его частного астероида? Или в одной из глубоких шахт на юго-западе Галактического Центра? Или еще где-нибудь? Он стукнул себя по лбу кулаком, чтобы встряхнуть мозги, а когда мозги заработали, внезапно выпрямился и рассмеялся.

Ну разумеется! Ему совсем не обязательно разыскивать Секретный Компьютер, потому что сойдет любой. Например, он может подняться в свой секретный космический корабль, запаркованный на стационарной орбите вокруг Галактического Центра, и с бортового компьютера послать Секретному свой опознавательный код. Потребуется несколько минут, чтобы скачать на борт необходимую информацию, ну а после весь Галактический Центр окажется в руках барона Корво.

Корво поспешно покинул апартаменты, воспользовавшись маневренным флаером, который постоянно парил наготове возле балконной балюстрады. И полетел туда, где его секретный космический корабль кружил на автопилоте вокруг Галактического Центра.

Гвардейцы с кружившего рядом патрульного корабля потребовали, чтобы барон подтвердил свою личность. Они все знали его, разумеется, но Корво сам установил это незыблемое правило. Нельзя сказать, чтобы такая предосторожность полностью исключала проникновение на секретный корабль предателя, замаскированного под барона Корво. Но все-таки лучше, чем совсем ничего.

Пристыковавшись, барон пробежал по длинным сияющим коридорам к контрольной рубке, сел перед бортовым компьютером и быстро отстучал запрос на перекачку секретных файлов. Программа немедленно потребовала код доступа, барон довольно улыбнулся и… пальцы его застыли на клавиатуре. Этот код, который он знал не хуже собственного имени, начисто испарился из памяти Корво!

Но как же это могло произойти?! Барон закрыл глаза и сосредоточился, нахмурив лоб. На лбу его от усилий прорезались глубокие морщины, но это не помогло, он по-прежнему не помнил кода. Открыв глаза, Корво внезапно заметил, что сбоку к компьютеру приклеен липкой лентой мнемоник. Поспешно содрав его, он нажал на кнопку «РЕЧЬ» и услышал свой собственный голос:

— Эта запись напоминает тебе, что ты стер из своей памяти секретный код доступа в целях большей безопасности. Теперь ты знаешь, что надо делать.

— Нет, я не знаю, что надо делать! — рявкнул барон Корво. — Говори!

Но мнемоник промолчал.

Близок локоть, да не укусишь, заключил барон и буквально взвыл от негодования. Нет, такого просто не может быть! Это же нечестно! С ним приключился невероятный приступ ярости. Корво рвал и метал, катался по полу, барабаня каблуками, горько рыдал, громко визжал и рвал зубами обшлаг рукава.

Когда его исступление достигло кульминации, Корво услышал голос, который произнес:

— Ну хватит, уже достаточно.

— Что это значит? — Барон окаменел на месте. — Кто говорит?

Это был мнемоник, который перешел ко второму уровню послания. Он сказал:

— Твое безобразное поведение безошибочно доказывает, что это действительно ты, барон Корво. Особенно глупое ребячество с кусанием рукава! Так что расслабься, мой мальчик, и припомни, что ты сам запрограммировал этот мнемоник, дабы он сообщил тебе секретный код доступа, но только после того, как ты продемонстрируешь весьма характерный для тебя приступ бешенства. Внимание! Через пять секунд я начну произносить код доступа…

Чертыхнувшись, барон кинулся к бортовому компьютеру.

Глава 39

Едва барон Корво успел покинуть свои апартаменты, как туда ворвалась группа мрачного вида вооруженных людей, король шагал впереди, а рядом с ним — Лампкин. Нежданные гости не позаботились предъявить свои документы страже, а стражники их ни о чем не спросили. Один лишь взгляд на эти лица говорил яснее слов, что старые порядки изменились, и, более чем вероятно, навсегда.

— Слишком поздно, — сказал король, когда они обыскали все комнаты. — Корво сбежал, и я готов поклясться, вместе с кодом доступа. Единственное, что нам остается, найти сам Секретный Компьютер, но где же его искать? Проклятие, он может быть где угодно! За тысячи миль или на другой планете.

— Он может быть также прямо под рукой, — заметил Лампкин. — Знаешь, как поступают простые люди вроде меня? Мы начинаем искать в самом подходящем месте.

Король угрюмо кивнул и повернулся к бельевому комоду барона. И там, чудесным образом, под грудой грязных рубашек и вырезок из старых газет, почти мгновенно обнаружился пресловутый Секретный Компьютер.

— Победа! — возопил Лампкин.

— Проклятие, — буркнул король. — Что мы будем с ним делать без кода доступа?

— Что-нибудь придумаем, — сказал неунывающий Лампкин. — Это должно быть слово, что-то вроде спрятать, или заныкать, или сховать.

— Давай попробуем, — мрачно сказал король.

За десять минут они перепробовали все мыслимые синонимы и парафразы, имеющие отношение к слову СЕКРЕТ, но были вознаграждены лишь серией отписок: В ДОСТУПЕ ОТКАЗАНО.

— Близок локоть, да не укусишь, — сказал наконец король. — У нас есть компьютер, однако мы не можем в него войти. А у барона есть код доступа. Ну и что же мы будем делать?

— Прошу прощения, молодой сэр, — вмешался Лампкин, — но если у нас есть компьютер, то почему бы не применить к нему легкое насилие, как выражаются французы? Так мы откажем барону в доступе к его проклятым секретам и он не сможет осуществить свой план по захвату Галактического Центра.

— Прямо в точку! — с воодушевлением воскликнул король. — Кто-нибудь, дайте мне кувалду, и скорее!

Немедленно протянулись услужливые руки с молотками. Некоторые из людей Лампкина принялись охаживать компьютер кузнечными молотами, которые носили с собой на тот случай, когда орудия труда вдруг окажутся полезными. Они пытались просверлить его алмазным сверлом и разрезать автогеном, обнаруженным у барона на кухне. Невзирая на все старания, компьютер выглядел как новенький. Это было изделие корпорации «ЧЕРНЫЙ ЯЩИК и Ко», оно успешно противостояло и на несколько порядков большим нагрузкам.

Пока они разочарованно глядели на него, обливаясь потом, на передней панели загорелся огонек и внутри компьютера тихонько загудело. Кто-то вступил с ним в контакт, наверняка Корво, который уже собрался скачать свои секреты, и было совершенно непонятно, как этому помешать.

— Может, утопить его в бассейне? — предложил Лампкин.

Они утопили, но огонек на панели продолжал гореть. Легкие стонущие звуки указали, что компьютер готовится к передаче информации.

— Проклятие, — сказал король. — Неужели невозможно как-нибудь заткнуть эту штуковину?

Лампкин думал долго и тяжело.

— Может быть, надо построить рядом с ним радиостанцию, которая заблокирует все входящие сигналы?

— На это у нас нет времени, — сказал король.

— Ну тогда я не знаю, — сказал Лампкин. Он уселся на стул и закинул полу длинного плаща на плечо.

— Постой-ка, — сказал король. — Что это было?

— А что было?

— Этот звук, что издает твой плащ?

— А, он просто так шуршит, когда ты двигаешься. Принято считать, что это крайне сексуально. На самом деле это не мой плащ, ты же понимаешь. Это моего зятя. Но он дал мне его поносить, когда узнал, что я собираюсь прогуляться по городу.

— Из чего он сделан?

— Освинцованное монохроматическое волокно для тепла, усиленное крученым шелкоглассом для прочности. Почему ты на меня так смотришь?

— Дай мне сюда свой плащ.

— Послушай, у тебя же есть свой?

— Мой из шерсти.

— И что с того?

— А твой из свинца со стеклом. Неужели непонятно?

— Не вполне, — сказал Лампкин и невольно вскрикнул, когда король резко сорвал плащ с его плеч.

За какую-то долю секунды он обернул этот плащ вокруг компьютера, и еще раз, и для верности в третий раз.

— Что ты наделал? — ахнул Лампкин.

— Заблокировал радиоволны! — с гордостью объявил король. — Барон не получит своих секретных файлов, невзирая на любой код доступа. Остается лишь поймать этого мерзавца и передать в руки справедливого правосудия.

Благополучно нейтрализовав компьютер, король вызвал патрульный корабль и вылетел с Лампкиным и его командой туда, где должен был находиться секретный космический корабль Корво. Да-да, это был секрет, известный всему Галактическому Центру.

Но корабля и барона на орбите не оказалось. Куда они могли подеваться?

Король, разумеется, не знал и знать не мог, что у Корво была одна-единственная мечта, прекраснейшая мечта всей его жизни… И он летел ей навстречу с такой безумной скоростью, какую только можно выжать из позитронного двигателя.

Глава 40

Последовал период междуцарствия, когда никто не отвечал ни за что и каждый делал, что хотел. Ничего особо ужасного не происходило, но все понимали, что долго так продолжаться не может. Разумные существа слишком привыкли к тому, что им указывают, как надо жить, а они, в свою очередь, сокрушаются по этому поводу. Теперь, когда некому было сказать горожанам НЕЛЬЗЯ, люди ходили по Галактическому Центру пришибленные и с оглядкой, изо дня в день ожидая беспорядков и разнузданного насилия со стороны антисоциальных элементов.

Что до антисоциальных элементов, то они, разумеется, таковыми себя вовсе не считали, предпочитая называться оппозицией и единственными поборниками свободы. Но поскольку в Галактическом Центре не было в наличии ни правительства, ни какой-либо авторитетной фигуры, то само понятие оппозиции тривиальным образом теряло смысл. Так что им пришлось отсиживаться по домам в ожидании надлежащих противников.

Предполагалось, что барон Корво может заполнить эту социальную брешь. Ходили слухи, что он давно уже точит зубы на высшее место в Империи. И вот наконец появился уникальный шанс, но куда же подевался сам Корво? Поспешное расследование показало, что Корво покинул Галактический Центр на собственном корабле. И он не оставил даже записки, не то что король, так что причина его таинственного исчезновения навсегда осталась глубочайшим секретом.

Совет Благородных Семейств в срочном порядке собрался на внеочередную сессию, в повестке дня которой стояла проблема власти. Они долго судили и рядили, но кто из них станет новым королем, решить не смогли. И тут наконец они заметили Шиша, со скуки задремавшего в уголке, и кто-то сказал: «Шиш встречался с королем чаще всех, должно быть, он кой-чего нахватался от Ральфа». Решающим аргументом стало то, что Шиш не принадлежит к королевской фамилии, а посему ни один из родичей Ральфа не получит повода завидовать другому.

Но прежде чем все проголосовали за избрание Шиша, они заставили его поклясться, что он сохранит за ними привилегии премьерного просмотра новых кинофильмов, дарованные благородным семействам с началом синематографической эры. Шиш, разумеется, согласился, справедливо полагая, что лучше самому стать дурным правителем, чем допустить, чтобы дурной правитель правил тобой.

Он сидел в королевской приемной, примеряясь к размерам королевского трона, когда в дверь тихонько постучали.

— Войдите, — важно сказал Шиш, в первый раз опробовав имперскую интонацию.

Вошла принцесса Робин, которая выглядела особенно прелестной в этот день. Шиш сглотнул. Он всегда восхищался принцессой, но издалека, ведь она была предназначена королю и в любом случае слишком хороша для иностранца. Но если этот иностранец избран королем бесконечного пространства?.. Шиш подумал, что у него, возможно, есть шанс.

— Ах, простите, — извинилась Робин. — Я не знала, что вы здесь.

— Да так, просто зашел примериться к трону, — сказал Шиш. — Знаете, как это бывает.

— Знаю. Я примеряла диадему королевы-соправительницы. Не думаю, что мне еще когда-нибудь удастся ее поносить.

— О, я уверен, что можно будет что-то придумать.

— Ах да, теперь ведь это зависит от вас?

— Ну, вообще говоря… да. Но поверьте, принцесса, я так же изумлен, как и вы.

— Вы не против, если я присяду?

Шиш не возражал, и принцесса сказала:

— Я помню, вы часто приносили нам полуночный ужин, когда я развлекала короля в своих апартаментах после особенно хорошего кино.

— Почему бы и нет, я был не слишком занят, — усмехнулся Шиш. — Честно говоря, у меня никогда не было слишком много работы, за исключением, конечно, Тома Кармоди.

— Как поживает Том?

— Убейте меня, не знаю. Я не видел Тома с того момента, как он вернулся из вотчины богов. А случилось это еще до моего избрания. И короля я, кстати, тоже не видел. Похоже, они оба исчезли без следа.

— Интересно, куда они ушли? — задумчиво сказала принцесса.

— Галактика велика, — пожал плечами Шиш.

— Я знаю, все так говорят. Но лично мне хотелось бы до конца своей жизни остаться в Галактическом Центре.

— Мне тоже, — согласился Шиш. — От этого вселенского разнообразия в конце концов ужасно устаешь.

Согласно вздохнув, они посидели немного в товарищеском молчании.

— Кажется, мне уже пора, — сказала Робин, вставая, и направилась к двери.

— Постойте! — воскликнул Шиш.

— Я слушаю! — обернулась принцесса.

— Скажите, вы уже составили жизненные планы до конца своей жизни?

— Да нет, ничего такого. А почему вы спрашиваете?

Шиш не ответил. Помолчав, он встал с трона и подошел к миниатюрному роялю. Сел за клавиатуру, взял аккорд-другой и приятным хрипловатым тенорком пропел:

— Ах! — сказала Робин. — Вы тоже любите старинные романсы?!

— Никакие романсы гроша ломаного для меня не стоят, если вы не согласитесь петь со мной дуэтом, принцесса.

— О! — Она пристально посмотрела на него. — Право же, Шиш, можно подумать, что вы делаете предложение.

— Вы правильно поняли меня, леди, — сказал Шиш. — Но я знаю, ты песня моя неспетая. Просто звездная пыль в моих глазах. Прощай, прощай, моя любовь!

Но Робин не ушла. Она придвинулась ближе. Грудь ее затрепетала, губы задрожали, глаза широко распахнулись.

— О Шиш!

— Ты не… О нет, не может быть…

Ее руки ласково обвились вокруг его шеи.

— Дурачок! Я все время любила только тебя!

И еще много чего было сказано в том же духе. Глупая, восторженная, непоследовательная болтовня, которой упиваются влюбленные, зная, как скоро, невероятно скоро они предстанут вдвоем перед Советом Благородных Семейств, дабы объявить во всеуслышание им всем и всей остальной полоумной Галактике, что в Галактическом Центре отныне появилась новая королева.

Глава 41

Молли сидела на кухне и уже занесла ложечку над роскошным куском шоколадного торта, когда почувствовала, что в доме кто-то есть. Незваный гость производил тихие, неназойливые звуки, расчитанные на то, чтобы никого не обеспокоить, но тем более ужасные и пугающие для хозяйки, которая вынуждена прислушиваться к тому, что совсем не ожидала услышать.

Потом что-то громко рухнуло. Кто-то натолкнулся на этажерку с журналами по искусству, которую Молли недавно водрузила в центре гостиной, покуда не найдет для нее более подходящего местечка.

— Так, — сказала Молли.

Она поставила на стол чашку кофе, которую держала в левой руке, и твердыми шагами направилась к гостиной. Выглядела Молли, как всегда, потрясающе, и особенно в этом легком шелковом халатике с розами цвета форели на бледно-салатовом фоне. Услышав, как что-то разбилось, и прекрасно зная, каким Том бывает неуклюжим, она побежала.

В гостиной стоял мужчина. Незнакомец. Вовсе не Том.

Однако же барон Корво — а это был он, разумеется, — выглядел весьма приличным незнакомцем, хотя и в данный момент несколько потрепанным и перепачканным, словно бы он только что выбрался из драки.

Молли удивилась, конечно. Но совсем не так сильно, как должна была удивиться. «Если с Томом происходят всякие фантастические происшествия, — подумала она, — то чем же я хуже?» И этот Корво казался привлекательным мужчиной, зрелым и, должно быть, надежным. Это был человек, который явно многое повидал в этой жизни и был способен отличить настоящую вещь от подделок, как только ее увидит. «Интересно, а я настоящая?» — подумала Молли… А почему бы и нет?

— Кто вы такой? — спросила она, удивляясь, почему ее не пугает это странное и непредвиденное вторжение.

— Я барон Корво, — ответил Корво, — и прибыл очень, очень издалека. Точнее говоря, из Галактического Центра.

— Это место, куда собирался Том, как он сказал?

— Думаю, да. В нашей Галактике только один Галактический Центр.

Молли окинула его взглядом с головы до ног. От ее внимания не ускользнули признаки инопланетного происхождения: крошечные вращающиеся колечки в ушах, небольшой третий глаз во лбу, изящный жест рукой с семью пальцами.

— Не знаю, кто вы такой на самом деле, но вам придется кое-что объяснить.

— Я могу объяснить что угодно, — сказал барон Корво. — Но сперва я хотел бы воспользоваться ванной, если вы, конечно, не станете возражать. Добраться к вам на Землю не так-то просто, знаете ли. К счастью, я захватил с собой чистую смену одежды.

— Воспользуйтесь ванной на втором этаже, — решила Молли. — Но только никакой мне воды на полу, понятно? И я потребую объяснений, как только вы покончите с мытьем.

Когда незнакомец отправился мыться, Молли вернулась на кухню и допила свой кофе, который почти совсем остыл. Она снова изумилась тому, с каким безрассудством принимает как должное совершенно невероятное событие. Том всегда мечтал о чем-то в этом духе, но тут была уже не фантазия, а реальность. Потом ей пришло в голову, что это все-таки одна из фантазий Тома. Очень странная фантазия, в которой Молли ради разнообразия на сей раз участвует.

Барон Корво спустился вниз через двадцать минут. Теперь он выглядел гораздо, гораздо лучше. Его волнистые черные волосы были аккуратно причесаны. На нем был твидовый костюм, немножечко старомодный, но со своей аккуратной, угольно-черной бородкой, лишь чуточку тронутой сединой, барон производил чрезвычайно импозантное впечатление.

— Тысяча благодарностей, мадам, так гораздо лучше, — сказал он с ослепительной улыбкой. — Галактические путешествия не всегда украшают человека.

— Вас послал Том? — спросила Молли.

— Лишь косвенным образом.

— Но вы его видели? С ним все в порядке?

— Я не виделся с ним лично, но, согласно всем донесениям, Том процветает.

— Но сами вы никогда не встречались с Томом?

— Увы. Издержки ситуации, знаете ли.

— Какой ситуации? — спросила Молли.

Барон тяжело вздохнул. Ну разумеется, откуда ей знать. Похоже, что придется объяснить все с самого начала. Задача архисложная, завязанная на проблему бесконечной итерации, а с этой проблемой Корво, планируя свои хитроумные интриги, всегда предпочитал не связываться.

К счастью, Молли пылала не большим желанием послушать этузапутанную историю, чем Корво — ее рассказать.

— Неважно, — нетерпеливо сказала она. — Можете рассказать мне потом. Скажите лучше, вы из того места, куда отправился Том, когда я уехала?

— Это место называется Галактический Центр.

— Неважно! Он скоро вернется?

— Дело в том, миледи, что он, по-моему, не собирается возвращаться.

— Да, я так и думала, — кивнула Молли. — Тогда зачем вы здесь?

— Миледи, я покинул Галактический Центр и прибыл на вашу Землю, чтобы здесь поселиться. Я устал быть центральным игроком Галактики, уж поверьте, это не приносит человеку счастья. Нет, я желаю чего-то простого, наивного, честного! Мне нужна жизнь на Земле!

— Жизнь на Земле не так уж проста, — заметила Молли.

— О, с местной точки зрения ваша земная жизнь сложна и непредсказуема, но не с моей. На свете нет ничего более сложного, двусмысленного, ненадежного, неопределенного и ненормального, чем Галактический Центр. В особенности с недавних пор. Вот почему я собираюсь жить на Земле, как самый обычный человек, и найду себе самую обычную работу.

— Работу? У вас уже есть что-нибудь на заметке?

— Я изучал ваши земные обычаи, — кивнул Корво. — Думаю, место исполнительного директора по рекламе мне вполне подойдет.

— Боюсь, барон, вам не суждено умереть от скромности.

— Это не бравада, мадам, у меня наивысшая квалификация. Я успешно провел самую грандиозную и самую секретную полицейскую операцию в истории Вселенной.

— Что ж, возможно, вы правы, — задумчиво сказала Молли. — Вы получите это место, а потом?

— О, я мечтал об этом долго-долго! Куплю себе простенькую роскошную квартирку на Манхэттене, запишусь в какой-нибудь скромный, но престижный Клуб здоровья, и тогда у меня будет почти все, что я хочу.

— А почему почти?

— А потому, дорогая моя леди, что мне нужна еще любовь прекрасной женщины, чтобы делить с ней все радости и печали, мои успехи и все мое состояние, и мы могли бы в мире и согласии совместно наслаждаться жизнью. Не стану ходить вокруг да около, Молли… Эта женщина — ты, и только ты!

Молли задумчиво кивнула. Почему-то она нисколько не удивилась. Отчего-то она всегда была уверена, что непременно станет героиней этой пьесы. Романтический незнакомец и любовь с первого взгляда, марьяжное предложение и огромное богатство, а для завершения композиции — неверный муж, каковое обстоятельство абсолютно все оправдывает. Надо что-то сказать, подумала она и сказала:

— Квартирка в Манхэттене? И это предел ваших земных желаний?

— Вовсе нет, — с горячностью откликнулся барон. — Я планирую обзавестись апартаментами в Париже, чтобы проводить там время от времени каникулы. Где-нибудь в Седьмом арондисмане, как я думаю, но выбор, конечно, остается за вами. И разумеется, у нас будет собственный дом, вероятно в Брентвуде, если только вы не предпочитаете Беверли-Хиллз. И собака!

— И вы сможете себе это позволить? — усомнилась Молли. — Боюсь, даже жалованье директора по рекламе отнюдь не настолько растяжимо.

— Боже, да я и не собирался жить на эти деньги! Рекламная работа для меня лишь временное развлечение, пока я буду планировать свой следующий шаг. По-моему, я уже говорил, что много лет служил королю бесконечного пространства в качестве шефа Секретной полиции и ухитрился скопить весьма значительный капитал. Я устрою так, что мой счет переведут сюда, на Землю. Это довольно необычно, но вполне выполнимо. Я все еще глава Секретной полиции, и никто не сумеет мне помешать.

Внезапно выражение его лица изменилось, теперь барон выглядел взволнованным и озабоченным. Он наклонился поближе к Молли и проникновенным голосом сказал:

— Никакое богатство для меня гроша ломаного не стоит, Молли, если ты не согласишься разделить его со мной!

Перед мысленным взором Молли заплясали обольстительные видения великолепной свадьбы, но она взяла себя в руки и спокойно произнесла:

— Все это слишком неожиданно, барон. Кажется, вы неплохой человек и не лишены привлекательности, но дайте мне какое-то время. У нас на Земле такие вещи так скоро не делаются.

— Странно, — сказал Корво, — а мне с первого взгляда показалось… Но я не стану торопить вас, Молли, поверьте! Если вы только позволите мне навещать вас, обедать с вами в дорогих ресторанах, водить на премьеры кинофильмов… Я бы покупал вам от случая к случаю скромные сувениры, пустячки вроде ювелирных изделий, но, разумеется, изысканного вкуса… И если бы я мог надеяться хоть на такую малость… Кстати, вы не пообедаете со мной завтра вечером, часов около семи?

Молли вздохнула. Вопрос стоял ребром: или согласиться, или выставить барона за дверь. Тысяча весомых причин была за то, чтобы велеть этому Корво уйти и больше никогда ее не беспокоить. И существовала лишь одна причина, чтобы поступить совершенно противоположным образом. По правде говоря, Молли была ужасно заинтригована.

— Что ж, — сказала она. — Завтра вечером вполне удобно. Тем более что мне хотелось бы расспросить вас о Томе. Но я ничего не обещаю сверх того.

Барон Корво улыбнулся, поклонился и с чувством поцеловал ей руку. Перед его мысленным взором уже разворачивался истинно земной любовный роман, с его пленительной неопределенностью и постоянными треволнениями. Барон был счастлив, а большего и желать не мог.

— Нет ли случайно поблизости хорошего отеля? — спросил он у Молли. — Я прихватил несколько золотых слитков, чтобы продержаться, пока не организую перевод своих капиталов. Надеюсь, золото здесь в ходу?

Он вытащил из кармана три маленьких, но увесистых кирпичика из желтого металла и показал Молли.

— С золотом никогда не ошибешься, — кивнула она. — Попробуйте гостиницу «Три креста», барон, она всего лишь в паре кварталов отсюда.

— Превосходно! А как мне вызвать такси?

— Лучше я сама отвезу вас, — сказала Молли. — Ни один таксист не даст вам сдачи с золотого слитка, барон.

Глава 42

Том обнаружил, что он снова в Галактическом Центре, в величайшем городе Вселенной, который простирается далеко за пределы человеческого восприятия. По крайней мере, в этом Трюкач его не обманул! На улицах было полно куда-то спешащих горожан, но никто из них, очевидно, не знал Тома Кармоди, а если и знал, то не подавал виду.

Первые дни в Галактическом Центре он был занят лишь поисками еды и места, где можно кое-как переночевать. На городских улицах обнаружилось множество бездомных, и Том присоединился к бомжам и делал то же, что делали они.

Вполне вероятно, что на этой стадии жизни Тома оберегал ворчливый голос, звучащий в его голове. Чужак все нудил и нудил, не уставая раз за разом напоминать, что Том не просто жалкий бродяга, обреченный покорно дожидаться неминуемой гибели на улицах этого немыслимого города. Что он — Том Кармоди, и это звучит гордо, более того, носитель другого инопланетного разума, каковой, несомненно, вполне заслуживает деликатного и бережного отношения.

Том как раз вспомнил, что он — Том Кармоди, когда услышал на малолюдной улице незнакомый голос, который произнес:

— Эй, человече!

Том огляделся, но поблизости никого не заметил.

— Это вы мне?

— А с кем же я, по-твоему, говорю? Мне кажется, ты потерял себя, незнакомец.

— Вам кажется правильно, — согласился Том.

— Добро пожаловать в Братство! — откликнулся голос. — Не стесняйся, заходи. Место для одного всегда найдется.

Том еще раз осмотрелся и понял, что голос может исходить из широко распахнутой двери в торце совершенно заброшенного по виду здания. Это была подвальная дверь, и, заглянув в нее, он увидел ступеньки, уходящие в темноту.

— Правильно. Давай заходи, — подбодрил его голос. — Только поаккуратней на лестнице!

Том подумал, что это не слишком хорошая идея. Именно так люди и попадают в неприятности, прислушиваясь к различным сомнительным голосам. С другой стороны, ему вроде бы нечего терять. Пробуя ногой каждую ступеньку, Том осторожно спустился в подвал, где было очень темно. Но через некоторое время он различил в удалении тусклый мерцающий огонек и нерешительно направился к нему.

Слабый свет исходил от свечи, она стояла на плоском металлическом обломке, который покоился на большом деревянном ящике, служившем столом. Подойдя поближе, Том увидел, что вокруг импровизированного стола сидят люди, но, сколько их и кто они такие, он не мог разглядеть. Да и какая, в сущности, разница? — подумал он, мысленно пожимая плечами.

— Бери ящик и садись, — предложил голос.

Том заметил у стены груду деревянных контейнеров. Он взял один, поставил у стола на попа и сел, присоединившись к кругу обитателей подвала.

— Ты кто? — спросил голос.

— Я — Том Кармоди, — признался Том. Теперь он мог различить лицо говорящего, который сидел прямо напротив него, по ту сторону свечи. Это был пожилой мужчина, почти старик с короткой седой бородой, и один его глаз прикрывала черная повязка.

— Кто ты? — спросил Том.

— Обычно меня называют Одином. А это мои друзья, товарищи и коллеги, все мы здесь принадлежим к Легиону Потерянных.

— Вы все потерялись? — удивился Том. — Или потеряли себя?

— Мы потеряли все, — сказал Один. — В этом колоссальном городе нам некуда податься. Ни жилья, ни денег, ни родичей, ни жен, ни детей. Все мы пережили свою эпоху и потеряли работу, и даже пособия по безработице не имеем, и вынуждены теперь довольствоваться отбросами цивилизации. Скажи мне, Том, у тебя есть место, куда ты можешь пойти?

— Нет, — покачал головой Том.

— Кто-нибудь ждет тебя?

— Не думаю, — подумав, сказал Том.

— Тогда добро пожаловать в Легион! Хочешь поесть?

— Хочу, — кивнул Том. — Люди, с которыми я бродил, кормили меня в основном обещаниями. Так что брюхо мое, должно быть, уже присохло к позвоночнику.

— По правую руку от тебя оловянная тарелка, а слева ты найдешь горшок похлебки. Угощайся.

Том пробормотал слова благодарности, наполнил тарелку похлебкой и жадно поел. Кто-то сунул ему в руку чашку с водой, и он выпил воду. Когда Том насытился, темный подвал уже не казался ему пугающим и странным, тут было тепло и уютно.

— Кто там с тобой? — внезапно спросил Один.

Услышав эти слова, Том испугался, он сразу понял, что Один спрашивает о чужаке в его голове. И Один ведь не стал допытываться, есть у Тома в голове чужак или нет, а задал вопрос так, словно абсолютно уверен… И что же они теперь сделают с несчастным Шмулькой?!

— Я должен был убить чужака, но не смог, — медленно сказал Том. — Я просто был не в силах сотворить такое. Поэтому я дал ему убежище, и он стал частью меня самого. И все, что случится с ним, случится и со мной. Ну что ж, большое вам спасибо за похлебку и за случай посидеть в тепле, но думаю, что мне уже пора.

Он был несказанно изумлен, когда Один расхохотался.

— Куда же ты пойдешь, Том?

— Не знаю, но куда-нибудь подальше отсюда.

— Да сядь ты, не дергайся. Неужели ты и вправду подумал, что мы намерены тебя осудить?

— Мне было сказано одним из самых высокопоставленных лиц, что в Галактическом Центре нет места для сонных нелегалов.

— Хорошо, это ты знаешь, — заметил Один. — Но почему бы тебе не сделать очередной шаг в своих рассуждениях? Разве этот запрет не доказывает, что в Галактическом Центре что-то очень и очень неправильно?

— А что может быть неправильного в Галактическом Центре? — удивился Том. — Он таков, каков он есть, только и всего.

— Вот это как раз и составляет часть той самой неправильности! Почему ты думаешь, что существующее есть именно то, что должно было быть?

— А ты знаешь, что должно было быть?

— Не знаю. А если бы знал, не сказал бы! То, ЧТО ДОЛЖНО БЫТЬ, есть функция того, ЧТО СЛУЧАЕТСЯ ПОТОМ. И каждый человек, лишь только войдет в разум, должен сам решить для себя, что с ним случится потом и что это лично для него означает. То, ЧТО СЛУЧАЕТСЯ ПОТОМ, никогда не имеет смысла в тот момент, когда с тобой происходит, но получает его позднее, если ты сумеешь его обдумать и облечь в слова. Ты ведь ожидал великих чудес в этом путешествии, Том, не так ли? Мечтал расшевелить свою душу? Ты думал, что постигнешь через чудеса и цели мироздания, и скрытое значение вещей? Но разве ты не знаешь, Том, что ЗНАЧЕНИЕ не бывает абсолютом, что оно беспрестанно изменяется, что никто не сможет определить его раз и навсегда? И разве ты не знаешь, Том, что любой мир, как и любая система в этом мире, стремится лишь к единственной цели — к ниспровержению себя?

— И что я теперь должен делать? — спросил Том.

— Ты поел?

— Поел.

— Так почему бы не поспать?

А что, идея неплохая, решил Том. Один указал на кучу джутовых мешков в углу, и он благодарно растянулся на них. Но, прежде чем заснуть, он вспомнил о чужаке и спросил:

— Эй, у тебя все в порядке?

— Конечно, — ответил ему сновидец. — У меня в запасе еще много-много снов, которые я должен увидеть и оценить. Думаю, и у тебя тоже.

Но Том был вовсе в этом не уверен. Мешки показались ему мягче пуховой перины, он закутался в них с головой. И мертвый сон упал на Тома Кармоди, но принес с собой не смерть, а свежесть и обновление. Начался отсчет нового времени. Времени для новых путешествий и новых снов.

Глаза Тома устало закрылись, он спал, спал, спал. Он спал и видел сны. И чужак вместе с ним.

ТАКИЕ РАЗНЫЕ МИРЫ^{[260] (сборник)}

В 1988 году Дэвид Дрейк и Билл Фосетт опубликовали антологию «Флот», положив начало межавторскому циклу «Боевой Флот». Всего они издали восемь сборников. Рассказы для первого из них были предоставлены известнейшими фантастами — в их числе Джон Браннер, Пол Андерсон и Роберт Шекли.

Осваивая Галактику, человечество вступило в противостояние с расой халиан, свирепых хищников, чья культура не имеет никакого сходства с земной. Они не знают страха в бою и не любят брать пленных; тот, кто сдается, может рассчитывать в лучшем случае на пожизненное рабство на далекой чужой планете. Армады инопланетян наступают, и спасение родных миров зависит только от боевой мощи Флота — и от доблести мужчин и женщин, которые несут службу на его кораблях.

Клаксон

Седьмого генерия 932 года по местному стилю вскоре после полудня загремели набатные колокола на башне ратуши. Когда прошла десятая секунда, а они не смолкли, мы поняли, что это не профилактическая проверка. Значит, радарная сеть обнаружила вторгнувшийся в нашу стратосферу космолет, и не сомневаюсь, что в городе подумали одно и то же: халианские налетчики явились вновь после почти двадцатисемилетнего перерыва.

Все мы прошли тщательную подготовку на этот случай. Нам надлежало спокойно, без паники проследовать к ближайшему входу в подземный оборонительный комплекс. Естественно, под землей обороняться довольно сложно. Однако выбора у нас не было. Разве что остаться на поверхности, где нас либо перебьют, либо заберут в рабство халиане — эти мохнатые дьяволы, трижды вторгавшиеся на нашу планету за последние семьдесят три года.

По Хартии нам воспрещается иметь всепланетную оборонительную систему или сторожевые космолеты. Мы отказались от этого права сотни лет тому назад, когда вступили в Альянс. Теперь нам оставалось возлагать надежды на Великий Флот, защищающий большинство человеческих планет, а также союзных от вторжения халиан и других враждебных рас. Попытки защищаться самим были бы бесполезными: Тринит — небольшой мир, общее население которого не достигает и пяти миллионов. И всего один город, достойный называться городом, — Панадор, где я родилась. И все-таки нас злило, что мы были вынуждены отказаться от элементарного права на самозащиту.

Флот не оставлял нас вниманием, но он был рассредоточен уж не знаю на скольких миллионах миль космического пространства. Защищать требовалось свыше трехсот густонаселенных планет, и естественно, что кое-какие периодически оказывались вне поля его зрения. И столь же естественно, что среди последних оказывались миры вроде Тринита‑5, с малочисленным населением, в отдалении от планет, на которых обитала подавляющая часть человечества.

Наш подземный оборонительный комплекс представлял собой систему естественных пещер и тоннелей, расположенных под Панадором, которую мы расширяли из века в век. Обычно халиане предпочитали не гоняться за нами под землей. Их интересовали наши продовольственные запасы и иное наиболее ценное имущество. В пещеры они спускались лишь в том случае, когда целью налета были невольники. Порой во мраке завязывались отчаянные бои — в тесноте подземных переходов наши средства защиты оказывались почти такими же действенными, как оружие халиан.

Тоннели были прекрасно подготовлены для обороны. В них размещались небольшие склады оружия, боеприпасов, продовольствия, цистерн с водой и запасной одежды. Я научилась пользоваться лазерным пистолетом малого радиуса действия, а также различными гранатами, которые были разрешены нам для самозащиты. Хотя я была девушкой, которой в этом месяце исполнилось восемнадцать, стреляла я неплохо. Конечно, нас постигла страшная беда, но я невольно испытывала радостное возбуждение — ведь и девушкам дозволено мечтать о подвигах. Сколько раз я с упоением представляла себе, как защищаю родителей, сжимая в руках изрыгающие пламя лазерные пистолеты!

Времени бежать домой за родителями не было. Инструкции требовали, чтобы мы направлялись к ближайшим входам в подземные убежища, едва раздастся сигнал тревоги. Вот я и вошла в спусковую шахту около театра Тиджинс. Если бы я хоть немножко подумала, то потратила бы пару лишних минут и добралась до какого-нибудь входа поближе к моему дому, так как неплохо знала тамошние тоннели. Едва поступив в школу, мы ознакомились с тоннелями под нашим кварталом, вплоть до тех мест, где они соединялись с главными тоннелями. Запомнить весь план оборонительной системы, все повороты и перекрестки не смог бы никто, ведь она все время расширялась, не говоря уже о тупиках и лабиринтах, в которых должны были заблудиться враги.

Сначала ступеньки винтовой лестницы, уводившей все глубже и глубже в сумрак. Тусклые лампочки на стенах давали ровно столько света, сколько требовалось, чтобы возникали огромные тени, очень меня пугавшие.

Первый перекресток сомнений не вызывал, в городе существовало нерушимое правило: каким бы входом ты ни воспользовался, на первых трех перекрестках поворачивай направо. А потом я руководствовалась царапинами на стене, оставленными прокладчиками для указания правильных поворотов.

В полутьме я чувствовала себя там как-то непривычно, хотя спускалась в тоннели много раз и до этого. В школе устраивались учебные тревоги, и нас отправляли вниз, в оборонный комплекс. За третьим поворотом я замедлила шаги, решив, что пора вооружиться. По торчащему камню определенной формы я нашла оружейный склад и нажала на камень. Дверца послушно открылась, и я взяла лазерный пистолет.

Вскоре новейшие тоннели остались позади, и я вошла в систему старых пещер. Мне становилось все беспокойнее, так как я пока никого не встретила и не нагнала. Сколько я наслушалась историй о детях и даже взрослых, которые, повернув неправильно, не сумели найти выхода из пещер! Поговаривали, что тут бродят призраки детей, так и не выбравшихся на свет: они скользят тенями и заманивают тебя все глубже и глубже в недра планеты, где пылает лава и клубятся серные пары.

Через некоторое время я остановилась передохнуть. У меня заныли ноги, так часто я спотыкалась о неровности пола. Я была уже где-то под Панадором, хотя и не знала точно, как глубоко. Но я продолжала спускаться, а лампочек становилось все меньше, причем многие перегорели и не были заменены. Меня все больше мучила мысль, что я напутала с поворотами и не сумею найти дороги обратно. Я шла все медленнее и наконец села, чтобы дать отдых ногам. Здравый смысл подсказывал, что я ушла достаточно далеко. Вряд ли халиане доберутся сюда. Они всегда торопились забрать, что можно, и улететь прежде, чем будет организовано сопротивление.

И я уже поздравила себя с тем, что благополучно избежала опасности, как вдруг раздались тяжелые шаги. У меня оборвалось сердце. Конечно, это мог быть кто-то из горожан, но мне почему-то не верилось. В этих звуках чудилось что-то грозное, что-то военное. Я поняла, что пропала. И вскочила, чтобы убежать, но тут передо мной вдруг возникла гигантская фигура в тяжелом обмундировании, которое в сумраке выглядело серым. Широкое лицо, густые усищи, а в могучем кулаке зажато какое-то лучевое оружие.

Он что-то сказал мне, но я ничего не поняла, прицелилась в него из лазерного пистолета и попятилась. Тут же споткнулась о камень и распростерлась бы на полу, если бы он не подхватил меня, одновременно вырвав пистолет.

— Меня ты в рабство не обратишь! — закричала я. — Скорей я умру!

— А зачем, мисс? — сказал он. — Разве вы не видите, кто я?

Тут я посмотрела на него — то есть по-настоящему посмотрела — и увидела эмблему Альянса на фуражке и мундире.

— Так вы с Флота! — ахнула я.

— Конечно, — сказал он. — А за кого вы меня приняли?

— Думала, вы халианин, — ответила я, чувствуя себя ужасно глупо.

— Но халиане же пятифутовые коротышки и покрыты мехом!

— Знаю. Но я немножко потеряла голову. А вы правда с Флота?

— К вашим услугам, мисс. Передовой десант с крейсера «Баклан», коммандер Шотуэлл.

— «Баклан»?! Флагман адмирала Эсплендадоре! — воскликнула я.

— О, да вы о нас слышали! — сказал он довольным голосом.

— Проходили по истории. Я думала, адмирал Эсплендадоре давно скончался — он же такой знаменитый! Или совсем старый.

— Наверное, маленькой девочке вроде вас все, кто старше двадцати, кажутся очень старыми.

— Мне восемнадцать, — сказала я сухо. — И почему вы не сообщили о своем прибытии, вместо того чтобы свалиться с неба, точно халианские налетчики?

— Надо было сохранить радиомолчание, — сказал Шотуэлл. — Вот наш отряд и отправили вперед, предупредить местных жителей, чтобы не паниковали.

— Только вы вроде не успели вовремя, — сказала я, боюсь, не без ехидства. — Ну а теперь что? Будем болтать тут в темноте, пока на нас кто-нибудь не натолкнется?

Он засмеялся:

— Ничего лучше я не пожелал бы, мисс. Приятно убедиться, что и на Трините есть милые девушки. Нас предупредили, что планета населена пигмеями, причем в больших бородавках.

Я было снова озлилась, но тут разглядела в полусвете, что он расплылся до ушей. Вообще-то, он выглядел очень даже симпатичным, когда не пугал ни о чем не подозревающих людей. На ремешке часов у него был прицеплен возвратник, и он взялся вывести меня на поверхность, чему я, честно говоря, обрадовалась: меня грызли сомнения, точно ли я запомнила все повороты.

По дороге я узнала, что его зовут Милас, что он пилотировал маленький одноместный космолет, выполняя особые задания, и дважды участвовал в боях с халианами. Его родная планета — Астрахань‑2, ему двадцать три года, и он холост.

Только рано утром на следующий день боевой корабль завис в двух тысячах футов над нашим городом, установил радиосвязь и довольно резко запросил координаты места, пригодного для посадки. Это было замечательное зрелище — огромный серебристый космолет величественно появляется из облачного покрова и наконец приземляется в центре Полтрайерского парка, обширной территории вблизи города, отведенной для отдыха и развлечений. Приземлился он с легкостью пушинки — большое перо в шляпу его пилота.

Длина типового крейсера Флота равна восьмистам футам, грузоподъемность составляет тридцать тысяч тонн, а полный комплект экипажа — четыреста человек. Это я выучила еще в начальной школе. А еще я знала, что впервые за всю историю нашей планеты ее навестил корабль таких размеров. У меня возникло ощущение, что затевается нечто колоссальное. И я радовалась, потому что всегда хотела жить в интересное время.

На торжественную встречу собрались все сколько-нибудь видные деятели Панадора, облаченные в парадную форму. Теперь вблизи от корабля мы увидели, что его обшивка была промята и опалена, а затем выправлена и очищена, так что выглядела почти как новая. Самые осведомленные из нас узнали боевую эмблему адмирала Эсплендадоре — Небесного Малютки, как его прозвали, одного из знаменитейших боевых адмиралов, упомянутых в наших учебниках по истории.

Затем, когда они протомили нас в ожидании, сколько им казалось нужным, в борту раздвинулись высокие двери и на землю опустилась лестница, устланная голубым ковром. По ней промаршировал корабельный оркестр в великолепной бирюзово-алой форме, с высокими черными киверами на головах. За ними последовал почетный караул — сотня до зубов вооруженных десантников, затем процессия офицеров и в заключение сам Эсплендадоре в сверкающем серебряном мундире, украшенном экзотическими радужными перьями и стеклярусом. Варварское великолепие, но, разумеется, это были посланцы великой цивилизации.

Используя динамики корабля, далеко превосходившие мощностью все, что имелось на нашей планете, Эксплендадоре сказал:

— Добрые люди Тринита, простите, что мы явились без предупреждения. Мы не хотели встревожить вас, но сочли необходимым обойтись без радиосвязи. Ведь шпионы повсюду!

Голос у Эсплендадоре оказался сочным, чванным и самодовольным и сразу мне очень не понравился. Может, он и великий адмирал, подумала я, но самовлюбленный индюк. Однако говорил он очень интересные вещи, и я слушала во все уши.

— Шесть месяцев назад, — продолжал Эсплендадоре, — разведчики Флота обнаружили планету на дальнем расстоянии от исследованного пространства. Небольшую, с кислородной атмосферой и необитаемую. Маленький шарик с весьма скудными природными ресурсами.

Однако планета эта, обращающаяся вокруг красного карлика, обладает одной особенностью, весьма важной для нас. Она находится близко к звездной системе, являющейся источником большинства халианских налетов.

Вот почему эта пустынная планета, названная Клаксон, представляет для нас первостепенный интерес как место для базы, откуда мы могли бы организовать решающее наступление на халиан. Наши инженеры вычислили, что мы менее чем за год, если приложим все усилия, можем построить там первоклассную базу. Она необходима для запланированной программы передислокации. Клаксон будет важнейшим фактором в подготовке внезапного и, как мы надеемся, сокрушительного удара по халианам.

Мы заглянули сюда, как заглядывали и на другие планеты, чтобы предложить добровольцам отправиться с нами на Клаксон и помочь со строительством новой базы. Профессии требуются самые разные. Мы заключаем стандартный контракт на год, согласно которому работа будет оплачиваться по ставкам Трудовой гильдии Земли. А если вы решите остаться после первого года, то получите постоянное место в отделе гражданских служащих Флота с обеспечением пенсий, медицинского обслуживания и оплачиваемых отпусков.

Не вижу необходимости объяснять, какая это неповторимая возможность для некоторых из вас. Вы провинциалы и живете вдали от Первых Тринадцати. При обычных обстоятельствах мало кому из вас представится случай покинуть родную планету. Мы предлагаем возможность не только получать высокую плату за труд во благо человечества, но и шанс расширить свои горизонты, путешествуя по Галактике.

Мои подчиненные откроют вербовочные пункты вокруг этого парка. Если хотите предложить свои услуги, надо будет предъявить две справки: одну из полиции — о том, что вы не находитесь под следствием, и еще из налогового управления об уплате текущих налогов. Для представителей особенно необходимых профессий Флот может снять некоторые свои требования.

Наш корабль отправится в путь ровно через трое местных суток. Те из вас, кого примут, будьте, пожалуйста, готовы собраться здесь на третий день для посадки.

Добрые люди, благодарю вас за внимание.

Адмирал не договорил, а я уже пробиралась сквозь толпу, чтобы побыстрее оказаться дома и заручиться разрешением родителей. По закону, я в нем не нуждалась, но знала, что им будет приятно, а мне, возможно, не представится больше случая порадовать их: ведь я намеревалась завербоваться на Флот и отправиться на дальние планеты.

Мой отец принял мои слова со всей доброжелательностью. Он сам всегда мечтал стать космическим торговцем, но грузовые рейсы в нашем секторе полностью прекратились из-за отсутствия выгодных рынков сбыта. Он был невысок, с оливково-темной кожей, как я; и еще я унаследовала его глянцевитые черные волосы, мелкие черты лица и быстрые движения. Мама была блондинкой, невысокой, очень доброй и заботливой. Не думаю, что я хоть что-нибудь унаследовала от нее, кроме сомнительного семейного дара провидения. И именно на него она сослалась, когда попыталась меня отговорить.

— Леа, милочка, ты ведь понимаешь, что дар провидения делает тебя более уязвимой, чем многих других. Аура этой новой планеты, возможно, не будет гармонировать с твоей.

— Да ну, мама! — сказала я совсем по-детски, но так уж она на меня действовала.

— Но конечно, решать тебе, милочка.

— Со мной все будет хорошо, — успокоила я ее. — Провижу я ведь редко. И вообще, дар провидения не страшнее головной боли и исчезает через несколько часов. А может, благодаря ему я окажусь пригоднее для подобной работы, чем те, кто не способен заглянуть вперед.

Ощущение надвигающейся опасности для меня не диковина. Я никогда не знаю точно, в чем эта опасность, а только чувствую: что-то не так и, похоже, быть беде.

— И вообще, доктор Боксон сказал, что с возрастом оно исчезнет. А я очень хочу улететь. Можно?

Они переглянулись, потом улыбнулись, и мы обнялись все трое. Любить тебя, когда ты их покидаешь, способны только по-настоящему хорошие родители.

Я помчалась назад в Полтрайерский парк. У вербовочных пунктов уже выстроились порядочные очереди. Я поискала взглядом Миласа Шотуэлла, но не увидела его. В конце концов я нашла очередь покороче, встала в нее и скоро оказалась перед вербовщиком.

— Что же, мисс, — сказал дюжий мужчина в великолепно сидящей темно-зеленой форме с пуговицами из нержавеющей стали, просмотрев мои документы, — вроде вы слишком молоды, чтобы успеть натворить дел?

— Но не слишком молода, чтобы работать для Флота, — сказала я. — Конечно, настоящей квалификации у меня нет, но я умею печатать и вводить данные в компьютер, а в школе успевала по всем предметам.

— Нас интересует не столько квалификация, сколько способности и склонности, — сообщил он. — Ну-ка положите ладонь вот сюда. Маленькая проверочка вашего интеллекта.

Он указал на небольшой черный прибор, мигающий красными лампочками на столе. Ладонь мне следовало положить на сверкающую серебряную пластину. Я положила.

— Странноватая проверка интеллектуальных способностей, — заметила я. — И никаких вопросов.

Он усмехнулся:

— Мы не стараемся установить, чему вы научились в школе, мисс, и как хорошо умеете отвечать домашние задания. Эта машинка определяет ваш нервный потенциал. Вот, поглядите на экран…

Я поглядела и увидела быстро изменяющуюся паутину из тесно расположенных нитей.

— Это аналог нервной деятельности, — объяснил вербовщик, — показывает физические возможности вашего интеллекта. Чем у́же промежутки между линиями, тем полнее способность удерживать в сознании сложные умственные построения.

— Ну и чего я стою?

Он опять развеселился:

— У вас отличный интеллект, мисс. Мы рады взять вас. Я еще не знаю, чем вы будете заниматься, но в любом случае чем-нибудь получше мытья посуды. — Он снова заглянул в мои документы. — Как вижу, у вас положительная оценка по шкале пси-способностей.

— А, да! — сказала я. — Дома у меня это называют даром провидения, но честное слово, он ничему не мешает.

— Я и не имел в виду ничего такого! Пси-способности входят в число тех, которые интересуют Флот. В отделе связи уже работает немало экстрасенсов. Распишитесь вот тут и тут. А здесь и здесь поставьте ваши инициалы. Это стандартный контракт, распишитесь внизу. А это присяга в верности Флоту. Пожалуйста, подпишите вот тут.

Он убрал бумаги и торжественно пожал мне руку.

— Добро пожаловать на борт, — сказал он. — Теперь вы член гражданского персонала Флота. А сейчас отправляйтесь прощаться. Мы взлетаем ровно через двое с половиной суток, в двадцать четыре ноль-ноль.

Я воображала, что увижу, как стартует флагманский крейсер Флота, и буду смотреть, как Тринит становится все меньше и меньше позади нас. Какое простодушие! Нет, взлет мы видели — на экранах мониторов под потолком, лежа на кушетках, смягчающих эффект ускорения.

Все равно зрелище было великолепным, телевизионным помехам вопреки. Мы смотрели, как Тринит съеживается в горошинку на светящихся экранах, затем превращается в яркую точку и исчезает совсем. Потом адмирал Эсплендадоре отдал распоряжение, чтобы мы приготовились: он включает гиперсвет. Рада сказать, что меня даже не затошнило. В отличие от большинства новичков, узнавших на опыте, что такое сверхсветовая скорость. Наши экраны померкли, едва мы ее достигли.

Однако у меня не было времени дивиться происходящему. Динамики объявили о начале подготовки для первой группы новобранцев. А затем начались лекции, тестирование и собеседования, длившиеся шесть стандартных суток.

Завербованные мужчины были в большинстве распределены по разным строительным бригадам. Флот давно набил руку в обращении со своим персоналом, и нам старались подобрать работу, наиболее отвечающую нашим вкусам и способностям. Нашу планету крейсер посетил одной из первых, и потому работы было больше, чем людей для ее выполнения. И каким бы странным это ни показалось, между руководителями отделов и секций даже шло настоящее соревнование, кому удастся заинтересовать больше новобранцев своими специальностями.

Конечно, флотское начальство могло бы сразу улаживать такие споры, поскольку у каждой работы имелось свое место в графе приоритетности, однако его устраивали и проявления личной инициативы в среднем руководящем звене. В конце концов, мы сражались и за это, и нам, новобранцам, предоставляли некоторую свободу в выборе наиболее интересного рода службы.

Было и еще одно соображение: выбор службы предопределял, как сложится наша карьера на Флоте, если мы решим остаться после истечения срока годового контракта. Некоторые службы Флот считал важнее других.

В первый раз я увидела Аллана Бантри на торжественном вечере в честь нового персонала. Обстановка была парадной, и всем полагалось одеться как можно лучше. Ведь тут ты ближе знакомишься с людьми, которые будут жить на одной с тобой станции, с людьми, которые будут твоими товарищами в сражениях с халианами. Ну и конечно, хочется произвести наилучшее впечатление. Аллан Бантри решил по этому случаю облачиться в свой тарг.

Мягко выражаясь, он сразу бросался в глаза.

— Кто это? — спросила я у Миласа Шотуэлла.

— Наш новый инопсихолог. Доктор Аллан Бантри.

— А что это на нем?

— Тарг. Там, откуда он, такой костюм считается парадным.

Как я узнала, тарги носит мужской пол двадцати двух человеческих планет с общим населением в шестьдесят три миллиарда, причем каждый индивид является прямым потомком нашего древнейшего пращура Адама Разумного. Но население это обитает в отдалении от Земли, тогда как две сотни планет в наших окрестностях придерживаются земной моды, с ее тяготением к элегантной, мужественной и суровой внешности, которую может обеспечить только военная форма. А тарг в первую очередь широк и просторен, с огромными карманами, рассчитанными на то, что носят с собой мужчины, от набора карандашей до свертка с бутербродами включительно. Тарг даже самому суровому и закаленному мужчине придает сходство с раскормленным кроликом. И в любом случае он полностью лишен элегантности, которую некоторые люди, а особенно профессиональные военные вроде адмирала Эсплендадоре, считают обязательной для мужчин.

— Но если это у них сходит за парадный костюм, — заметил Шотуэлл, — не хотел бы я видеть, что они надевают, чтобы сбегать в супермаркет. — И он громко захохотал, упиваясь своей довольно глупой шуткой.

Среди специалистов в различных науках, услугами которых пользуется Флот, значится и специалист по инопланетной психологии. Должность эту неизменно занимает штатский, поскольку многие среди высшего руководства Флота не признают, что у инопланетян вообще бывает психология. Наука эта на Флоте уважением не пользуется, а потому я решила держаться от нее подальше еще до того, как Аллан Бантри пригласил меня на собеседование.

Он был очень высоким и худым, а также выглядел слишком молодым, чтобы его титуловали «доктором». Потом я узнала, что ему двадцать семь. В восемнадцать лет такой возраст кажется почтенным. А докторскую степень он получил в Лунном университете за три года до нашего знакомства.

На этот раз он надел мешковатый костюм, какие университетские ученые носят в Галактике повсюду. Он обладал обескураживающим свойством: то был весь внимание, то абсолютно рассеян, причем почти без перехода.

Мне он сразу понравился, потому что, на мой взгляд, принадлежал к тем людям, которые думают о том, что хотят сделать, а не о том, как они выглядят и что о них думают другие.

Доктор Бантри рассказал мне кое-что о своей специальности. Инопсихолог, как указывает само слово, — это специалист по психологии инопланетных рас. В Альянсе их не так уж мало. У некоторых наших союзников в предках числятся пресмыкающиеся, другие ведут происхождение от птиц.

Из объяснений доктора Бантри (или Аллана, как я скоро начала его называть) следовало, что инопсихолог — должность очень важная, так как именно он первым нащупывает связь с расами, не похожими на нашу. До сих пор в военном отношении эти расы особого значения не имели, а потому флотское начальство ставило своих инопсихологов в один ряд с офицерами, отвечающими за соблюдение этикета. Но мне все это показалось очень интересным, и под конец нашей беседы я сказала доктору Бантри, что обязательно обдумаю предложение пойти к нему в помощницы.

Я прошла еще несколько собеседований, а затем внезапно наш полет завершился. Динамики объявили:

— Персоналу приготовиться к переходу от сверхсветовой скорости к нормальной.

Затем раздался голос Эсплендадоре:

— Слушайте, ребята: мы прибываем к месту назначения. Укладывайтесь на свои койки и не спускайте глаз с экранов. Они покажут ваш новый дом — планету Клаксон.

Из гиперсвета мы вышли без происшествий. Мой взгляд был приклеен к экрану. Вот на нем появилась светящаяся точка. Она быстро увеличивалась, и я впервые увидела Клаксон.

Откровенно говоря, особого впечатления он на меня не произвел. Из космоса он выглядел шаром, в котором преобладали оранжевые, желтые и коричневые тона. Когда мы начали спуск, поверхность планеты скрывали от нас серо-желтые облака. Едва они остались наверху, мы увидели горы, пустыни и огромную безжизненную равнину, которая в незапамятные времена, возможно, была морским дном. Затем снова горы и угрюмое холмистое нагорье.

Мы прошли еще один облачный слой, и внизу показалась широкая зеленая долина, окруженная бесплодными горными хребтами. Она, как я узнала, была единственной плодородной местностью в этом полушарии: одна-единственная долина около ста миль протяженностью, шириной самое большее двадцать пять миль.

Тут и предполагалось построить новую базу. Долина была обозначена как АТ334Л, но флотские окрестили ее Ксанаду.

Когда мы приблизились к поверхности, меня вдруг охватил необъяснимый страх. Взбрыкнуло мое провидение. Словно я получила моментальный мысленный снимок планеты Клаксон, и он вызвал ощущение враждебности, боли и возмущения. Жуткое, непонятное ощущение, которое я не могла объяснить.

Но кое-как избавилась от него, когда двери космолета открылись.

Наш лагерь беспорядочно расположился на нескольких акрах каменистой земли у самого начала зеленой долины Ксанаду. Собственно, это был какой-то известняк грязно-белого цвета, поблескивающий вкраплениями слюды. Кое-где виднелись рыжие пятна — выходы железной руды, объяснил мне кто-то. Дальше расстилалась очаровательная долина, угнездившись между двумя отрогами лысых гор. Зелень Ксанаду была сочнее и ярче той, к какой я привыкла на родной планете, и казалось, будто вся жизненная сила этого мира сконцентрировалась в единственной маленькой долине с невысокими покатыми холмами, между которыми струилась речка.

Как я слышала, первыми были построены жилые помещения для командного состава и офицерская столовая. Флот откровенно поддерживал старинную традицию привилегированности высших чинов. Ступенькой ниже на иерархической лестнице стояла связь. На Клаксоне построили небольшую передаточную станцию, но использовалась главным образом мощная аппаратура «Баклана».

Сразу же после высадки нас расселили. Я получила просторную жилую комнату с маленькой кухней. Большое окно смотрело на зеленую долину.

Одна из главных проблем, которые приходилось решать Флоту, была связана с клаустрофобическими ощущениями, возникавшими у персонала после долгих недель и месяцев пребывания в космосе. А потому в целях простейшей психологической гигиены Флот стремился сделать жилые помещения на базах просторными и удобными. В конце концов, особой разницы не составляло строить по-крупному или экономя на жилой площади.

Мебель тоже была приятной — датский модерн, один из самых милых старинных стилей, а на стенах висели копии знаменитых картин. К сожалению, меблировка во всех квартирах была идентичной. Но у меня впервые было собственное жилище, и оно сразу мне очень понравилось.

Флот, кроме того, попытался улучшить идею общих столовых. Мы могли питаться в любом из пяти ресторанов базы. Каждый отличался интерьером от остальных. «Гавайская деревня» Джо, «Китайский квартал» Эдди и мое любимое кафе «Гарриэт». Оно было очень похоже на кафе рядом с моей школой.

Естественно, меню во всех пяти полностью совпадало — Флот еще не дошел до того, чтобы обеспечивать разнообразие национальных блюд.

Экскаваторы и бульдозеры уже работали в долине Ксанаду, первые здания были почти закончены. Оставалось только застеклить окна.

Однакослучилось так, что в первый наш вечер на планете начались всякие заминки и неполадки, которые превратили строительство базы на Клаксоне в сущий ад.

Работы продолжались, но дело не ладилось. Постоянно что-то случалось. Видимо, в расчеты вкрались ошибки, так как секции обрушивались одна за другой. Там, где согласно геологическим изысканиям под почвой лежал гранит, порода оказывалась трухлявой, обнаруживались пустоты.

Две недели спустя первые здания были готовы для использования. Выглядели они как типичные административные корпуса-башни из бетона и алюминия высотой в четыреста футов. Перед самой церемонией их принятия коммандер Хансен, старший инженер, проверил фундамент. Он обнаружил легкое оседание с перекашиванием.

Хансен нахмурился. Он тщательнейшим образом проанализировал структурную целостность породы. И ничего подобного произойти не могло.

Он опустился в нижний подвал и обнаружил, что одна из свай провалилась в неизвестно откуда взявшуюся дыру. Баланс напряжений в здании был нарушен.

Хансен уставился на злополучную сваю. Этого не могло случиться, но это случилось. Теперь все чертово сооружение готово рухнуть.

Он кинулся к аварийному телефону. И вдруг услышал скрип. Здание оседало.

— Соедините меня с адмиралом! Немедленно! — крикнул он ответившему ординарцу. — Аварийная ситуация!

Эсплендадоре как раз вышел из-под душа. На кровати была разложена парадная форма. Через двадцать минут ему предстояло произнести речь, объявить здание принятым и поблагодарить всех за самоотверженную работу. С какой стати ему докучают мелочами? Тем не менее, согласно легендам, он всегда оказывался на месте в случае необходимости. Он вытерся и взял трубку.

— Сэр! Это Хансен. Со зданием неладно.

— Хансен, о чем вы говорите?!

— Одна из свай ушла вниз. Здание начинает оседать. Необходимо удалить из него всех людей.

У Эсплендадоре возникли сотни вопросов, но задавать их было некогда. Ударом кулака он включил сигнал общей тревоги, предписывающий всем немедленно оставить свои занятия и собраться у космолета. Самый быстрый способ увести их от опасного здания.

В подвале Хансен увидел больше, чем требовалось. Он метнулся к лифту. Всюду вокруг один громкий треск следовал за другим. Начали подаваться тяжелые сваи. Он едва успел запрыгнуть в лифт и нажать кнопку.

Но чуть лифт начал подниматься, как его озарила ослепительная вспышка: одна из несущих балок рухнула и оборвала электрические кабели.

Хансен открыл люк в потолке лифта и выбрался на крышу. В смутном свете аварийных ламп он разглядел в шахте лифта скобяную лестницу и полез по ней.

На поверхности толпа спешила покинуть площадку возле новых зданий, но те, кто находился в задних рядах, почувствовали содрогание земли под ногами, увидели, как ближайшая постройка изящно накренилась, будто кланяясь горам, и услышали скрежет и лязг рвущегося металла. Мгновение спустя здание рухнуло.

Хансен внизу почувствовал, что шахта лифта ходит ходуном. Секунда — и он выбрался наружу, а шахта под нажимом породы расплющилась, точно тюбик, из которого выдавили всю зубную пасту. Еще бы чуть-чуть — и…

Эсплендадоре был выдающимся боевым адмиралом, но то время ушло в прошлое. Теперь он был отличным кабинетным адмиралом. Проходящие годы унесли лихость и пылкость его молодости. По мере того как в его волосах пробивалось все больше седины, он становился все более умеренным в своих решениях. После великой победы у Ахиллесовой звезды карьера Эсплендадоре пошла под уклон. Бесспорно, движение было медленным, практически незаметным, но все равно это было движение вниз. Последние несколько лет его направляли в спокойные секторы, где никаких встреч с противником не предполагалось. Он выразил неудовольствие. «Немного отдохните», — ответило высокое начальство, но он подозревал, что слова эти следовало истолковать так: «Дай кому-нибудь другому попробовать себя». Он предвидел, что его карьера и жизнь канут в благопристойный маразм. В отчаянии он нажал на все рычаги, пустил в ход все остававшееся влияние. Любой ценой он тщился вырваться из арьергарда, куда его засунули. Он же боевой адмирал, а не снабженец в мундире!

В результате интриг, достойных двора средневековой Византии, Эсплендадоре умудрился получить под начало эту экспедицию на Клаксон, идея которой родилась в высших сферах Альянса… возможно, после того, как кто-то накурился чего-то забористого. Эсплендадоре несколько сомневался в здравости этого плана. Успех зависел от того, удастся ли сохранить тайну базы на Клаксоне от халиан и внезапно нанести им один колоссальный сокрушительный удар, так чтобы они уже не оправились.

Ну, бесспорно, прекрасная мечта. Штатские были мастаки претворять такие мечты в планы, которые сулили ошеломляющие перемены при условии, что они будут осуществлены с помощью хитрости и с минимальными затратами стратегических ресурсов. Исподтишка, втайне — вот так политики представляли себе войну. Но каким образом халиане умудрятся остаться в неведении, когда у них такая уйма шпионов и сторонников? Сколько времени ему потребуется для подготовки и нанесения удара? Месяц? Полгода? Заранее невозможно определить, какой срок у него в распоряжении. Совершенно очевидно, что шансы скрыть план от халиан тем выше, чем быстрее будет построена база.

Вот это-то Эсплендадоре и намеревался осуществить. Нанести один сокрушительный удар во имя человечества — один великий и, вероятно, последний удар в его жизни.

На следующий день я вышла на работу в продовольственный отдел службы снабжения Флота. Я узнала, насколько сложны процедуры, без которых невозможно накормить почти семь тысяч гражданских рабочих и неведомое число военнослужащих — по моим прикидкам, не меньше пяти тысяч, считая и несколько сотен космических десантников, которых мы видели редко, так как у них был собственный лагерь в нескольких милях от нашего. Короче говоря, около десяти тысяч человек, если не больше, требовалось насыщать трижды в день, обеспечивая некоторое разнообразие, несмотря на то что мы жили на планете, где до нашего прибытия не росли никакие злаки или корнеплоды, съедобные для людей.

И вот утром моего первого рабочего дня я отправилась в долину по хорошо утрамбованной тропе, которая вела в подсобное хозяйство. Оно располагалось уже в самой долине и состояло из длинных низких строений со стеклянными крышами — теплиц, совсем таких, как на моей родной планете. В небольшом здании находилась энергетическая подстанция. Там уже велись эксперименты с почвой и гидропоникой. Руководил ими доктор Джон Эдвардсон, человек не первой молодости и женатый, и он показал мне свои владения.

Я с интересом услышала, что эта небольшая площадь, отведенная под сельское хозяйство, снабжает нас примерно двадцатью процентами продовольствия. Конечно, основу наших рационов по-прежнему составляли замороженные и сушеные продукты. Некоторые пролежали на складах космических станций очень долгие сроки. Наука снабдила нас средствами сохранять пищевые продукты чуть ли не вечность. И все равно было как-то не по себе при мысли, что бифштексу, который ты ешь, уже больше столетия. Впрочем, некоторые утверждали, что требуется именно этот срок, чтобы мясо, которое закупает Флот, стало помягче.

Я очень обрадовалась, увидев, сколько растений со Старой Земли так хорошо прижились в этой экзотической среде. Доктор Эдвардсон предупредил меня, что невозможно предугадать, как поведет себя представитель земной флоры, посаженный в инопланетную почву. Одни чувствовали себя отлично, другие чахли. Он показал, как буйно растут репа и брюссельская капуста. Признаюсь, это достижение заставило меня поморщиться.

— А местные виды? — спросила я. — Хватит ли места и для них, и для земных?

— Ну, — сказал доктор Эдвардсон, — это зависит от того, будут ли они спорить из-за одной экологической ниши. Но ведь война — это способ существования природы, бесконечное межвидовое и внутривидовое соперничество.

Было очень приятно увидеть земные растения — те же самые, которые мы с успехом культивируем на Трините. Из школьных учебников я почерпнула, что крейсеры Флота всегда имеют на борту биологические пакеты с самыми полезными земными растениями. Доктор Эдвардсон подтвердил, что так оно и есть, и со смешком добавил, что с помощью наших родных растений мы, так сказать, ведем войну против всей иной флоры во Вселенной. Жутковатая мысль! Доктор сказал, что это своего рода биологический рок, неизбежная судьба. Только логично, добавил он, что мы, люди, и наши растения в конце концов будем либо уничтожены, либо станем нормой во всей Галактике. А после этого во всех галактиках, а потом и во всей Вселенной, содержащей эти галактики.

Я заметила, что это выставляет нас не в таком уж лестном свете: мы просто хищники какие-то.

Шли дни, и меня все больше завораживала борьба, которую наши растения вели с чужими для них растениями планеты Клаксон. Естественно, доктор Эдвардсон слегка помогал нашим — рассаду сажали в расчищенную почву, — однако он не пытался оградить их от всех трудностей.

— Этим растениям надо самим приспособиться и выжить, — объяснил он мне. — Мы же не будем постоянно рядом, чтобы обрабатывать их пестицидами.

Мои обязанности в основном сводились к тому, чтобы надписывать ярлычки и вешать их на молодые растеньица, а затем вносить данные в компьютер.

Я сознавала, что являюсь частицей чего-то огромного и удивительного: расширения пищевых ресурсов планет Альянса. Но только моя роль в этом оказалась не слишком увлекательной. И я начала подумывать о докторе Аллане Бантри и его отделе инопланетной психологии.

Было проведено исчерпывающее расследование причин разрушения нового здания. Адмиралу Эсплендадоре хотя бы частичное объяснение требовалось незамедлительно. Ему надо было на что-то опираться в своих дальнейших действиях.

Первые выводы не слишком устраивали человека, который искал простого и четкого ответа. Судя по всему, строительство велось правильно и в предварительных расчетах никаких ошибок не было. И катастрофу приписали какому-то сейсмическому явлению, предвосхитить которое с помощью существующей аппаратуры не представлялось возможным из-за его незначительности.

Эсплендадоре пожелал узнать, насколько вероятно повторение чего-либо подобного. Ученые в ответ только пожимали плечами. Собственно говоря, по их данным, оно вообще не должно было произойти.

Взвесив все это, Эсплендадоре прикинул, не замешан ли здесь саботаж. Как-то не верилось, что среди людей нашелся негодяй, способный продаться существу, смахивающему на хорька, с громким верещащим голосом и отвратительной натурой. Однако всегда встречаются люди, которые ради наживы пойдут на что угодно. Даже продадут свою расу. Предательство заложено в самую суть человечества с изначальных времен. Считалось, что оно в определенных ситуациях помогает выжить, но это выглядело по-другому теперь, когда Флот до предела рассредоточил свои силы.

Наладить контакт с халианами было возможно через некоторые планеты, не вошедшие в Альянс. Эти инопланетяне подпадали под категорию разумных существ — во всяком случае, разумных с той точки зрения, что умели сотрудничать и держать обещания. Осведомителям платили хорошо. И не только золотом и платиной, — халиане забирали много художественных ценностей с планет, на которые нападали.

Люди и их союзники в Альянсе — триста с лишним планет, составлявшие цивилизацию, как мы ее понимаем, — были сплочены своим отвращением к халианам и решимостью противостоять вторжениям. Но между ними не замечалось такого же согласия в отношениях друг с другом. Точнее сказать, разнообразные планеты Альянса представляли собой полнейший хаос соглашений, особых группировок, союзов, организаций, выискивающих чужое слабое место, неизменно заботясь только о своих узких интересах. Во всяком случае, тут человечество не преодолело своей давней склонности к агрессивности и соперничеству.

Среди планет Альянса имелись и такие, которые считали, что Флот куда опаснее для их существования и свободы, чем халиане. Особенное возмущение вызывала потеря права оборонять свою планету с помощью собственных военных космолетов. Конечно, в этом был смысл: если бы каждая планета (при малочисленности населения на многих из них) занялась собственной обороной, это вылилось бы в дорогостоящее и ненужное дублирование. Безопасность всех планет обеспечивалась сильным Флотом, способным противостоять любой угрозе.

Это было очевидным, и почти все согласились. Но все равно было тяжко смотреть, как вооруженные люди распоряжаются на твоей планете, а у тебя нет права обзавестись собственными боевыми кораблями. Люди по-прежнему находились в тисках дилеммы: многие из них не чувствовали себя свободными, раз не могли иметь собственного флота, но если бы им обзавелись, то отказались бы от мира и безопасности.

Ввиду всяческого соперничества между разными планетами Альянса Эсплендадоре не исключал возможности, что некоторые из тех, кто финансировал его экспедицию, на самом деле желали бы, чтобы она потерпела неудачу. Ведь отнюдь не исключалось, что некоторые члены планетарного совета пытаются посодействовать карьере адмирала из своего родного города. И кампания Альянса не раз саботировалась.

Эсплендадоре обсудил все это с главой своей службы безопасности. Тот согласился, что возможность саботажа представляется вполне вероятной, и клятвенно обещал полностью во всем разобраться.

Строительство новой базы буксовало. Число всяких накладок оказалось непомерным. Внезапно рухнули несколько зданий поменьше. Все нервничали.

Ничто не шло по графику. Эти задержки грозили экспедиции срывом. А Эсплендадоре получал все новые свидетельства того, что кто-то сознательно вредит строительству. Например, ценные инструменты были оставлены снаружи и их великолепно отполированные металлические части подверглись необъяснимой коррозии.

Леа увидела первый «провидческий» сон. Она собиралась в гости к своей двоюродной сестре Айрис. На самом деле у Леа не было двоюродной сестры Айрис, но во сне была. И находилась она в каком-то странном месте, но во сне оно казалось именно таким, каким и должно было быть.

Айрис жила в огромном многоквартирном доме почти в центре города. Дом назывался «Изумрудный герб», и обитало в нем несколько тысяч семей.

Войдя в здание, Леа чувствовала себя спокойно и привычно. Поднялась в пневмолифте на четырнадцатый этаж, вскочила на роллер, и он промчал ее милю по коридору до квартиры Айрис.

— Я тебе очень рада, — сказала Айрис, — но извини, если буду отвлекаться. У меня срочное телефонное дежурство.

Только тут Леа заметила черные проводочки, которые соединяли голову Айрис со штепселями в стене.

— Ого! Что-нибудь случилось?

— Дурочка! Война же! — сказала Айрис. — Ты ведь помнишь, что мы воюем?

— Ах да. Нас оккупируют или еще что-то, верно? — спросила Леа. — По правде говоря, я про это и не думаю. Мне в этом году предстоит принять много важных решений о моей карьере.

— Ну так подумай! — сказала Айрис. — Они все еще наступают, понимаешь?

— А я слышала, что наши силы отогнали их с большими потерями, — возразила Леа.

— Мы их временно остановили дорогой ценой — свыше десяти тысяч жизней. Однако они опять наступают… О-о!.. Погоди! Сигнал!

По одному из проводков, погруженных в голову Айрис, забегали искры. Сестра шепнула:

— С Южного плацдарма. Там в последнее время затишье. По-моему, вот-вот произойдет что-то важное. Волнующе, верно?

— Да, — сказала Леа. — Но и очень печально. Столько чудесных мальчиков погибло. Если бы от меня хоть что-то зависело!

— Так сделай же хоть что-нибудь!

— Но что я могу?

— Поговори с начальством. Скажи, чтобы поискали другое место. Почему они выбрали это, ну почему? Им целой планеты мало?

— Но отчего именно я? — спросила Леа.

— Да ведь, кроме тебя, некому. Ты живешь в их мире.

— Айрис! — воскликнула Леа. — Как ты можешь говорить такое?

— Но это же правда, — ответила Айрис. — Ты сама знаешь, что правда. Разве нет?

Леа хотела заспорить, объяснить, что она такая же ариджи, как Айрис. Но тут она проснулась. И оказалась человеком. Очень расстроенным.

Я не представляла себе, с кем поговорить о моих снах. А поговорить было нужно, потому что они по-настоящему меня пугали, и возникло опасение, что я схожу с ума. Нет, сумасшедшей я себя не чувствовала, но мои сны казались форменным бредом. И необходимо было с кем-то их обсудить.

Разумеется, был внеконфессиональный капеллан — наш официальный духовный наставник. Я видела его издали. Мужчина в годах, вдовец, довольно хилого сложения, с седой бородкой и в очках с золотой оправой — не потому, что имел плохое зрение, но потому, что на этой планете очки были знаком духовного сана. Однако по зрелом размышлении я решила к нему не обращаться, поскольку подозревала, что мои сны нельзя отнести к духовным проблемам, — так сказать, они проходят не по его ведомству.

По работе я была знакома с несколькими девушками, но не настолько близко, чтобы обратиться к ним. Конечно, оставался Милас Шотуэлл, и я знала, что нравлюсь ему. Степенный молодой человек, красивый и вполне в моем вкусе. По-моему, это очень важно, когда говоришь о чем-то интимном вроде снов. И я решила побеседовать с Миласом, и, честно, не знаю, почему вдруг пошла по длинному пыльному коридору к маленькой лаборатории и довольно унылому жилому помещению, которое отвели Аллану Бантри и его никому не нужному отделу инопсихологии.

Аллан, как обычно, работал один у себя в лаборатории. На нем был замызганный рабочий халат, а его курчавые волосы торчали во все стороны — он всегда забывал причесаться. Но я все равно обрадовалась, увидев его.

Лаборатория помещалась в тесной комнате с двумя рабочими столами, один из которых был занят компьютерами и всем, что к ним относится, включая и принтеры. На другом стояли магнитофоны. Когда я вошла, он слушал что-то мне знакомое. «Маленькую фугу для органа» Баха.

— Привет! — сказала я. — Ну как военная жизнь?

— Откуда мне знать? — отозвался он. — Я гражданское лицо, как и ты.

— Неужто у Флота нет своих военных психологов?

— Разумеется, есть. Но они занимаются только расами, входящими в Альянс. Остальными инопланетянами Флот интересуется лишь в тех случаях, когда убивает их.

— Так зачем ему понадобился инопсихолог?

— Для демонстрации интереса к развитию наук. Отличная реклама, когда приходит время выделять средства на военные нужды.

— А почему ты не в тарге?

— Будь так добра, не напоминай! Откуда мне было знать, что тут таргов никто не носит? Ну, ты решила работать у меня?

Я ответила, что пришла рассказать про сон.

— Но почему ко мне?

Я и сама не понимала почему, но внезапно меня осенило.

— Похоже, что бы я ни сказала, ты не сочтешь меня чокнутой или я точно чокнутая, если думаю так?

— Леа, тебя иногда трудно понять. Садись и излагай свой сон, — кивнул он на качалку довольно ненадежного вида.

Я подробно рассказала про воображаемую двоюродную сестру Айрис. Кончив, я принялась яростно раскачиваться; Аллан же запустил пальцы в шевелюру — верный признак, что он приходит к каким-то выводам. На протяжении нескольких жутких мгновений мне казалось, что он вот-вот произнесет: «Леа, не хочу тебя огорчать, но ты действительно свихнулась». Вместо этого он произнес:

— Леа, ты мне нужна.

От этих слов у меня затрепыхалось сердце. Я уже решила, что он мне нравится. И знала, что нравлюсь ему. Но не подозревала, что настолько.

— Ах, Аллан! — сказала я. — Зачем?

— У тебя самый высокий пси-потенциал на Клаксоне, выше, чем у всех нас, военных и гражданских. Твой сон окончательно меня в этом убедил. Я думаю, он крайне важен.

Я не знала, возгордиться или обидеться, но я начала работать у Аллана Бантри, в отделе инопланетной психологии.

Я всегда записываю свои сны в дневнике. А потому точно знаю, когда какой видела. Но даже и без дневника я помню, что каждый сон предшествовал катастрофе. Первый привиделся мне накануне обрушения нового здания. Потом была мукомольня, а потом гараж. Я уже со страхом подумывала, не являются ли мои сны причиной всех этих ужасов. Однако Аллан меня разубедил.

— Забудь эту чушь, — сказал он. — Никаких сомнений в том, что происходит, нет. Каким-то образом возник контакт между тобой и теми, кто устраивает диверсии. Во всяком случае, с одной — с Айрис.

— Но ведь того, что я вижу во сне, на самом деле не происходит.

— По-моему, происходит, но не так, как тебе вспоминается. Образы в твоих снах — попытка подсознания облечь смыслом увиденное.

— Аллан, неужели ты серьезно считаешь, что я нахожусь в телепатическом контакте с людьми, которые устраивают диверсии на нашей базе? И ведь даже не доказано, что это вредительство, а не цепь несчастных случаев!

— Статистически очень маловероятно, что это несчастные случаи, — сказал он. — Нет, за этим явно стоит интеллект.

— Тогда это кто-то из наших. На планете ведь нет никого, кроме персонала Флота — военного и гражданского. Или, по-твоему, кто-то прячется там? — И я махнула рукой в сторону безжизненной каменной пустыни, посреди которой лежала Ксанаду.

— Нет, — ответил Аллан. — По-моему, это вовсе не предательство, не саботаж и не диверсии. Кажется, мы столкнулись с иноинтеллектом, который борется с нами по каким-то своим причинам.

— То есть, по-твоему, тут где-то прячутся инопланетяне? — спросила я.

— Другого объяснения нет, — сказал Бантри. — И они могли быть здесь еще до нашего прибытия. Не забывай: планету обследовали наспех. Мы исходим из того, что тут нет разумных живых существ, а ведь это означает лишь, что разведка их не обнаружила.

Да, это была мысль. Причем страшная. Если Айрис и ей подобные действительно существуют, то где они?

Все это выглядело очень серьезным, но тут я кое-что сообразила и засмеялась.

— Моя гипотеза об инопланетянах кажется тебе смешной? — спросил Аллан довольно-таки холодным тоном.

— Вовсе нет, Аллан! Но согласись, именно такой гипотезы и следовало ждать от инопсихолога.

Он было насупился, но тут же ухмыльнулся. Я обрадовалась: по-моему, очень хорошо, когда у мужчины есть чувство юмора, особенно если я рядом.

— Знаешь что? — сказал он.

— Что — что?

— Ты жуть наводишь, Леа, ну просто жуть!

Тут я окончательно убедилась, что нравлюсь ему.

Честно говоря, мне очень не хотелось заниматься пси-тренировками. Было о чем подумать, кроме них. Аллан и я только что обрели друг друга. Вот об этом стоило подумать. Хотя Аллан как будто не вполне сознавал, что мы обрели друг друга. Вот и об этом очень стоило подумать. А главное, мне вовсе не хотелось думать. Я влюбилась и хотела просто наслаждаться этим чувством, сладкой такой безмятежной ленью. Поэты называют это томностью. В обществе Аллана меня охватывала томность.

Но мое общество вроде бы не настраивало Аллана на романтичный лад. По правде сказать, я не думаю, чтобы это входило в его репертуар. Он был серьезным молодым фанатиком от науки и хотел, чтобы я занималась пси-тренировками.

Мне приходилось надевать на голову какие-то металлические штучки и смотреть на шарикоподшипники, лежащие на стекле. Идея заключалась в том, чтобы я заставила их покатиться. Нет, вы только вообразите!

Честное слово, я старалась, толкала их всей силой своих мыслей. Иногда даже казалось, что еще чуточку — и я прикоснусь к ним. Я ощущала холод стали… нет, не своим настоящим лбом, естественно, а лбом, который проецировала на стальной шарик.

Но не заставила ни один даже качнуться. Я видела, что Аллан разочарован. После недели тщетных потуг он, по-моему, был уже готов отказаться от своей затеи, но тут я поняла, в чем фокус.

Я назвала это фокусом, но Аллан сказал, что это просто моя индивидуальная манера сосредотачиваться. Я вообразила крошечный ломик, подсунула его под шарик, толкнула… и он покатился! После этого стало легче толкать моим воображаемым лбом. Но не могу утверждать, что это всецело моя заслуга. Усилитель пси, который я надевала на голову, тоже помогал. Спасибо, усилитель пси!

После подшипников Аллан захотел, чтобы я поворачивала ключи в скважине на расстоянии. Это оказалось просто, когда я научилась как бы закручивать силу. Ну а потом мы перешли к установлению контакта.

В моем следующем сне я шла по городской улице, которая задним числом показалась мне очень странной, но во сне все выглядело привычным и нормальным. По сторонам было много зданий белого и голубого цвета, но без дверей, вообще без входов. Аллан сказал мне позже, что многие частности, скорее всего, не имели никакой связи с реальностью, а были плодом поисков аналогий — нашему сознанию свойственно симулировать то, что нас окружает. Вот так изъясняются инопсихологи.

Улицы были вымощены фарфоровыми булыжниками. Я видела лошадей и всадников, хотя потом сообразила, что это вовсе не лошади.

Я шла по улице, а меня все время обгоняли торопящиеся прохожие. Каким-то образом я понимала, что они никуда особенно не спешат, а просто двигаются быстро, таким уж они обладали свойством. Я шла, шла и вышла на что-то вроде деревенской площади, а на ней был фонтан со статуей. Только у статуи не было головы, и вода била из шеи. Тогда мне это странным не показалось, тем более что статуя, как я знала, стояла там века и века.

Тут я услышала голос: «Все граждане, немедленно соберитесь у статуи, Оранжевый сектор, двадцать два. У нас важное сообщение».

Я направилась туда, и передо мной предстало печальное зрелище. С фронта вернулось много солдат, и большинство было тяжело ранено. Повсюду виднелись носилки, подъезжали и уезжали машины «скорой помощи». Некоторые из наших мужчин были все в бинтах и передвигались на костылях, некоторые ковыляли на шести ногах, другие на семи. У меня сердце надрывалось при мысли, что они лишились ног и уже никогда не смогут участвовать в майской пляске.

Я пошла дальше. Казалось, я должна сделать нечто важное. У меня были какие-то причины находиться тут. Стоило подождать — и я бы вспомнила. Но времени сидеть и ломать голову не было. И тут появился Ингендра, брат Айрис.

— Ты как раз вовремя, — сказал он. — Сейчас начнется заседание высшего совета. Он должен вынести крайне важное решение.

— Какое? — спросила я.

— Идем со мной, — сказал Ингендра. — Ты сама все увидишь.

В зале были очень высокие потолки, и освещался он скрытыми источниками света. Там собрались все советники города и присутствовала президент ариджи. Очень толстая, с густым слоем туши под глазами, она была старая, но мне показалась очень красивой. Я ее испугалась, потому что она, как я считала, умела читать мысли — и мои, и кого угодно. Они это умеют, президенты ариджи.

— Так ты Леа. Мы надеялись, что ты опять нас посетишь.

— Как же так? Я ведь живу здесь.

— Нет, Леа. Попробуй вспомнить, откуда ты на самом деле.

Я задумалась, и появилось ощущение, будто я грежу, а настоящая Леа спит в другом, возможно настоящем, мире.

— Знаешь, откуда ты? — спросила президент.

— Я правда из другого мира?

— Да, дитя, да. Для нас это чудесная возможность. Мы уже потеряли всякую надежду войти в контакт с твоей расой. И вот появился шанс.

— Послушайте! — сказала я. — Погодите! Объясните! Я должна вернуться и сказать, что мне приснился сон, но все было по-настоящему?

— Конечно, тебе не поверят на слово. Но мы кое-что придумали.

— Что?

— Пока не могу сказать. Но когда это случится, ты сразу поймешь. И тогда надо будет снова поговорить с нами.

— Не хочу! — крикнула я и проснулась в лаборатории.

— Ты видела сон? — спросил Аллан и включил записыватель. — Расскажи подробнее.

И я рассказала.

— Когда это что-то должно произойти?

— Очень скоро, Аллан. Может, нам следует предупредить адмирала?

— О чем предупредить? Мы же не знаем, что они сделают. Он сочтет нас чокнутыми.

Адмирал Эсплендадоре сидел у себя в кабинете за поздним утренним кофе. Кофе для Флота совершал до Клаксона долгое путешествие. Единственная культура, которая никак не приживалась на инопланетных почвах. Эсплендадоре прихлебывал свою любимую смесь мокко с яванским и проглядывал отчеты инженеров. Он все еще отставал от графика. До чего же медленно все делается, просто нестерпимо! И по-прежнему никаких сведений, по чьей вине происходят аварии на базе. Кое-кто из штабных предложил свои версии, но что толку от версий, не подкрепленных неопровержимыми фактами? Особенно раздражала нелепая идея Бантри. Само собой, в Галактике существуют очень странные расы и нельзя сбрасывать их со счетов. По просьбе Бантри он распорядился провести подробнейшую аэросъемку поверхности Клаксона, а также прозондировать два пресных океана планеты. Не было обнаружено ни малейших признаков разума, никаких намеков на его существование.

Однако, если адмирал в самом скором времени не разберется в происходящем, ему придется туго. Высокое начальство следит за ним. Задание крайне важное, ведь его удачное выполнение может надолго утихомирить хорьков и дать Альянсу такое преимущество, что это «надолго» превратится в «навсегда».

Он снова поднес чашку с кофе к губам и вдруг заметил легчайшую дрожь на бурой поверхности. Словно жидкость улавливала вибрацию, которой он не чувствовал.

Адмирал нахмурился, подошел к компьютерной консоли, запросил сводку сейсмической активности. Все как будто в полном порядке, хотя в данных, поступивших из некоторых секторов, наблюдаются минимальные отклонения.

Но теперь он уже сам ощущал вибрацию. Вроде пол дрожит. Возможно, ведутся какие-нибудь работы ниже этажом — например, проверка оборудования. Он решил выяснить и взял телефонную трубку.

— Хаскуэлл, — распорядился адмирал, — идите сюда. У меня для вас поручение.

Ответа не последовало. Эсплендадоре внезапно осознал, что телефон отключен. Он постучал по трубке. Та молчала. Он подошел к двери и дотронулся до фотоэлемента замка. Не открывается! Он ударил кулаком по двери. Это ничего не дало. Он заорал:

— Хаскуэлл! Вы меня слышите? Откройте дверь немедленно!

Никакого ответа. Ну да, ведь дверь звуконепроницаема. Он успокоился и вернулся к пульту. На окна адмирал даже не оглянулся, их стальные ставни были заварены из соображений безопасности. Дверь была единственным входом и выходом, а она отключилась. Телефон был единственной связью с наружным миром, и он умолк.

Но есть же еще компьютер!

Он повернулся к пульту и попробовал вызвать какой-нибудь другой компьютер планетарной сети. Безуспешно!

На экране вспыхнуло: «Пожалуйста, подождите. Первоочередное сообщение».

Оставалось только ждать. А пока он ждал, дрожь пола все усиливалась.

И тут внезапно лампы в кабинете погасли и наступила полная темнота, поскольку окна не пропускали свет. Послышалось какое-то жужжание в стенах. Конечно, что-то с проводкой. Но звуки не прекращаются, и они совсем не похожи на потрескивание в электрических кабелях. Кажется, внутри стен происходит движение. Крысы? Или еще какая-то дрянь?

Эсплендадоре вернулся к письменному столу, открыл на ощупь верхний правый ящик и достал лазерный пистолет новейшей модели. Он поставил ширину луча на максимум. В глубине ящика хранилось еще одно лазерное оружие, ручной игольник — с коротким радиусом действия, но абсолютно смертоносный. Теперь адмирал был готов вступить в бой с кем или чем угодно.

Однако он предпочел бы знать, что происходит на базе. Конечно, Одряхлендер, его заместитель, превосходно справлялся с обычными делами. Но к этой ситуации меньше всего подходил эпитет «обычная». Только бы Одряхлендер не поддался панике. Вовсе ни к чему, чтобы в штаб Флота полетели ракеты связи с нелепым сообщением о невидимом противнике. Как бы Эсплендадоре не стать всеобщим посмешищем. Бесспорно, противник невидим, но это ничего не меняет. Впечатление такой доклад произведет самое неблагоприятное.

Тем, кто шебаршится в стенке, рано или поздно придется себя показать. И тогда им очень не поздоровится.

Адмирал Флота, Небесный Малютка Эсплендадоре был разгневан.

Вскоре он ощутил новое движение. Его кабинет закачался, потом накренился, и адмирал упал бы, не успей он ухватиться за край стола. Не только кабинет — все его апартаменты словно пустились в путь. Это было маловероятно — нет, это было невозможно! — но это было!

Жутковатое состояние — убывать в неизвестном направлении в непроницаемом мраке. Уж не козни ли это халианских агентов? В таком случае его карьере конец. Такая привычка была у адмирала — сначала думать о гибели своей карьеры, а не о собственной гибели. Чем бы это ни завершилось, раз халиане умудрились похитить Эсплендадоре вместе с его личными апартаментами из самого центра военной базы, ему этого не перенести, даже если он останется в живых.

Кабинет был абсолютно звуконепроницаем, и только толчки и покачивания свидетельствовали, что он передвигается в пространстве — и, похоже, по воздуху. Оставалось выяснить, кто это делает.

Рано или поздно злоумышленникам придется вступить с ним в переговоры. Они войдут в дверь, ведь другого пути в этот кабинет не существует. А Эсплендадоре устроит им достойную встречу.

Он занял позицию позади стола, хорошенько уперевшись, и навел игольник и пистолет на невидимую дверь.

Он не знал, сколько уже времени пробыл в темноте. Кабинет был подобен бассейну для тренировочных погружений, где теряется всякое ощущение времени.

Спустя вечность кабинет замер, и адмирал это почувствовал.

Сейчас войдут!

Он щурился, ожидая, как в дверной проем хлынет яркий свет. Пальцы дрожали на спусковых крючках.

И тут зазвонил телефон.

— Кто говорит?! — рявкнул Эсплендадоре в трубку.

— Сэр, я Аллен Бантри, инопсихолог Флота.

— Бантри, какого черта?! Почему на связи вы? Где Хаскуэлл? Где Одряхлендер? Где мой начальник штаба?

— Сэр, они с десантниками. Планируют операцию по вашему спасению.

— Отлично! — обрадовался Эсплендадоре. — Передайте, чтобы начинали. И кстати, где я нахожусь, черт подери?

— Ваш жилой модуль был отделен от здания и унесен примерно на полмили за периметр базы. Я сейчас пытаюсь восстановить видеосвязь. Ага! Теперь вы можете посмотреть сами.

Вспыхнули экраны. С трех сторон Эсплендадоре увидел три обрыва, уходящие вниз, а с четвертой — узкий выступ, нависающий над пропастью. Похоже, его модуль теперь стоял на этом выступе.

— Я считаю, следовало бы дать десантникам отбой, — сказал Бантри. — Причина заключается в том, что суета на выступе может обрушить его в пропасть вместе с вами.

— А, черт! — сказал Эсплендадоре. — Нет, такой вариант не годится. Передайте им от моего имени, чтобы не атаковали, а поискали другой способ разобраться с похитившими меня мерзавцами. Да, кстати, а кто меня похитил?

Бантри замялся.

— Сэр, боюсь, вам не понравится…

— Понравится, не понравится… При чем тут это? Говорите.

— Вам это очень не понравится, сэр.

— Бантри, хватит вилять! Отвечайте!

Бантри прочистил горло.

— Адмирал Эсплендадоре, что бы вы сказали, если бы я ответил, что ваш жилой модуль был отсоединен от здания благодаря согласованным действиям десятка миллионов жесткокрылых жуков величиной с монетку?

— Сказал бы, что вы спятили, милейший, и что язык доведет вас до военно-полевого суда.

— Этого-то я и опасался, — вздохнул Бантри.

— Правильно ли я понял: эти ваши жуки взвалили меня на свои спины и приволокли сюда?

— Совершенно правильно, сэр, именно это и произошло. Несколько миллионов жуков способны перемещать очень большие предметы.

— Предупреждаю, — зарычал Эсплендадоре, — помрачением рассудка вам не оправдаться… Других версий, Бантри, у вас нет?

— Нет, сэр.

— Рядом с вами есть кто-нибудь из офицеров?

— Ваш адъютант капитан Уолтерс.

— Давайте его к камере! Уолтерс, в чем дело?

— Никто точно не знает, сэр, — ответил Уолтерс. — Но складывается впечатление, что миллионы, если не миллиарды, жуков кому-то подчиняются. Или чему-то. Может быть, халианам, сэр.

— Вы своими глазами видели?

— Да, сэр, я наблюдал, как жуки уносили вас. Мы не решились применить взрывчатку, газ или инсектицид из опасения причинить вам вред. Но скажите только слово…

— Не спешите, — перебил Эсплендадоре. — Наш долг по отношению к науке и нашей собственной безопасности требует, чтобы мы вступили в переговоры с этими тварями, выяснили, чего они хотят. А они нападают на моих ребят?

— Нет, сэр. Неофициальная демаркационная линия возникла как-то сама собой. Они остаются на своей стороне, а мы на нашей. До сих пор они не предприняли никаких враждебных действий. То есть кроме вашего похищения, сэр.

— И это настоящие жуки? — спросил Эсплендадоре.

— Насколько мы можем судить. У нас в штате нет энтомологов, или как там называют парней, которые изучают козявок. Но один наш агротехник говорит, что они точь-в‑точь как хрущи японские, только пятнышки голубые.

— Что известно о японских хрущах?

— Да тут никто почти ничего не знает. Отправить ракету с запросом?

— Нет, пока ничего не предпринимайте. Как считаете, есть шанс вытащить меня отсюда?

— Пытаемся, сэр. Но есть некоторые сложности.

Эсплендадоре хотелось поскорее вырваться из плена, и на то было несколько причин. Немалое значение имело то обстоятельство, что жуки, похищая его апартаменты, не потрудились прихватить и ванную.

— Что за трудности?

— Когда мы пытаемся приблизиться к вам, жуки угрожают подгрызть выступ. Глубина несколько сот футов, сэр.

— Черт побери! Так заставьте их уйти отсюда. Найдите какую-нибудь приманку. Я слышал, жуки любят тухлое мясо. Скажите коку, пусть испытает на них последнюю партию говядины. Полейте ее медом. Уж на это они точно клюнут!

— Боюсь, вы не поняли, сэр. Это ведь не простые жуки. То есть не те безмозглые твари, к которым мы привыкли. Они хотят обсудить с вами что-то.

Эсплендадоре уставился на трубку.

— Я с трудом верю, что миллион жуков унесли мой модуль. Но чтобы жук изъявил желание что-то обсудить со мной… Это уже переходит границы возможного.

— Жуки говорить не могут, сэр, тут вы совершенно правы. Во всяком случае с нами, хотя друг с другом они вроде бы общаются. Нет, сэр, они передали свои требования через третье лицо. Оказалось, что одна из завербованных, молодая девушка с Тринита, работающая у доктора Бантри в отделе инопланетной психологии, обладает телепатическими способностями.

Адмирал Эсплендадоре устал, проголодался, его мочевой пузырь был переполнен, и он попал в дурацкую ситуацию, угрожавшую его карьере, а может быть, и жизни.

— Свяжите меня с этой девицей, — сказал он.

— Я правильно понял, мисс, что вы находитесь в телепатическом контакте с королем, полководцем или представителем этих жуков?

— Да, сэр, — ответила Леа. — И поверьте, меня это удивляет не меньше, чем вас. Я всегда знала, что у меня есть дар провидения, но никак не предполагала, что попаду из-за него в такое положение… Установлю связь с инопланетянами, хотела я сказать. Наверное, это вина Аллана… то есть доктора Бантри, потому что он заставил меня заниматься пси-тренировками, из-за чего и стал возможным этот контакт.

— Мисс, — сказал адмирал, — поменьше автобиографии, если можно.

— Простите, сэр. Я просто хотела объяснить…

— Ну так эти жуки… кто ими руководит?

— Они сами собой руководят. При своем президенте, хочу я сказать. Она велела мне сказать вам это.

— У них есть президент?

— Не настоящий, сэр. Воображаемый.

— У этих жуков есть воображаемый президент?

— Тут немножко трудно объяснить, сэр. Видите ли, у них единое групповое сознание, которое слагается из всех их сознаний… Если я верно поняла. Для меня ведь это так же ново, как для вас, хочу я сказать. Так что потерпите, сэр. Извините, что я все время объясняю.

— И эти жуки сумели спланировать мое похищение, и утащили меня сюда, и угрожают моей жизни?

— Да, сэр. То есть они спланировали ваше похищение, но они вам не угрожают. Они просто хотят, чтобы вы уделили им внимание.

— Уже уделил. Так чего они требуют?

— Они требуют, чтобы вы ушли из Ксанаду.

— Но это же лучшее место на планете!

— Вот и они так считают, сэр. Вернее, это единственное место на планете, где они могут жить. В старину, говорят они, было много лучше, ну а сейчас — вот так. И еще они указывают, что обитают тут издавна. Они утверждают, что вы оккупировали их исконную землю, а это прямое нарушение Великой Хартии Альянса, насколько они поняли ее из моих объяснений. Политика не входила в число предметов, по которым я успевала, сэр, но я очень старалась. Ведь мы правда утверждаем, что планеты являются неотъемлемой собственностью их исконных разумных рас? Правда, сэр?

— Да, безусловно.

— Я просто хотела проверить, что ничего тут не напутала. Они говорят, что вы можете потратить чуть больше денег и доставить сюда почву, воду и прочее оттуда, откуда явились (это они так выразились, сэр), и создать для себя свое Ксанаду. Места хватит. Они даже будут рады снабдить вас местными семенами и всем прочим в том же роде. Но они говорят, что вам не следует оккупировать единственное место на планете, где они могут жить.

— Погодите, погодите! — Адмирал положил трубку, заранее тщательно обдуманным маневром облегчился в пустой термос из-под кофе, аккуратно завинтил его и вернулся к телефону. — Я не понимаю, в чем их проблема. Мы с ними не конкурируем. Они могут и дальше заниматься тем, чем занимаются жуки в этой долине. Ну построим мы несколько зданий, им-то что?

— Дело не столько в зданиях, — сказала Леа. — Их злит другое.

— Что вы подразумеваете под «другое»?

— То, что мы навезли инопланетных растений и стараемся выращивать их здесь. Они считают это нарушением самых основ этики, и они сражаются и за себя, и за своих растительных союзников.

— А ну их к черту! — сказал Эсплендадоре. — Я не желаю иметь никакого дела с расой, которая обвиняет наши растения в агрессии!

Несколько часов спустя адмирал Эсплендадоре дал слово, как офицер Флота, что перенесет свой лагерь в другую местность на Клаксоне, минимум в ста милях от Ксанаду.

Адмирал не был трусом. Он выбрал бы смерть, если бы счел, что наносит какой-то ущерб Альянсу и Флоту. Он дал согласие, потому что ариджи предложили послать в новый лагерь несколько миллионов сородичей, чтобы помочь строительству новойбазы в меру своих возможностей.

Эсплендадоре сразу увидел, как сильно это ускорит работы. Он не сомневался, что может уничтожить всякую жизнь в Ксанаду, едва сочтет нужным, но это не дало бы ничего. Важнее всего построить базу.

И все-таки Эсплендадоре медлил доложить Флоту, что он заключил соглашение с расой жуков.

Конечно, долго сохранять это в секрете не удалось бы — слишком уж значительным было случившееся. И Аллана Бантри, инопсихолога, который сделал это открытие, ждало много чудесного. Вероятно, его именем назовут новую школу в инопсихологии, он получит в свое распоряжение замечательную лабораторию.

После этого Аллан был со мной очень мил, но как будто нервничал в моем присутствии. Когда я спросила, в чем дело, он ответил только, что я внушаю ему трепетное благоговение. Скверный знак в романтическом смысле. Но что мне оставалось делать? Во мне действительно появилось что-то грозное. Особенно после того, как я получила пост старшего лингвиста при ариджи, поскольку только я одна умела разговаривать с ними, ну и конечно, Айрис настояла. Очень важная должность, но обрекающая на одиночество — во всяком случае до того, как я познакомилась с Армандом Дюнкером, обаятельным молодым дипломатом, который прибыл с Земли учредить первое консульство при инопланетных разумных беспозвоночных. Но это другая история.

* * *

Одна Вселенная, один Альянс, один Флот… и множество талантливых авторов, взявшихся описать разные эпизоды великой битвы галактик. В «Контратаку» (1988) — вторую антологию из цикла «Боевой Флот» — внесли свой вклад Кристофер Сташефф, Майк Резник, Пирс Энтони и еще несколько знаменитостей. Не остался в стороне и Роберт Шекли, к тому времени уже набивший руку в боевой фантастике. Однако стоит ли читателю удивляться, что даже эта повесть о горькой участи преданного и плененного землянина вызывает улыбку? Да просто самый веселый фантаст нашей планеты не был бы самим собой, если бы дело обстояло иначе.

Сага предателей

В день отправки мы промаршировали за полковником Баром Кохбой по Маккавейскому бульвару к парадному плацу, где Соломон Готшафт, всепланетный президент Эрец-Пердидо, одарил нас напутственной речью, в которой выразил пожелание показать всей Вселенной или хотя бы той ее части, которая проявит к нам интерес, из какого теста слеплены лучшие сыны десяти пропавших колен Израилевых. Приветствуемые многочисленной толпой, мы продефилировали под сводами гигантских каменных ворот Нового храма, за которыми ждали грузовики, прямиком доставившие нас в космопорт имени Теодора Герцла, что находился на самой окраине нашей столицы, Нового Иерусалима. Там мы погрузились на борт космического истребителя «Быстрый» для короткого перелета на дредноут «Кузнец победы», ожидавший нас на орбите.

Дредноут «Кузнец победы», семисот метров в длину, весом более чем триста тысяч тонн, вмещал команду в две тысячи восемьдесят человек. Нашу сотню разместили по каютам, поставили на довольствие и снабдили автоматическими планами, позволяющими отыскать дорогу к спальным помещениям, столовой, тренировочному залу, гарнизонной лавке и рекреационному залу. Офицеры зачитали приказ по кораблю: немедленно занять свои койки, которые одновременно служили амортизаторами, и пристегнуться в ожидании старта.

И вот наступил тот прекрасный миг, когда зазвучали сирены и корпус корабля сотрясла звенящая вибрация включившихся гиперсветовых двигателей. Ощущения движения не появилось, но правила предписывали пристегнуться — в момент старта у новичков иногда случалось головокружение. Расположенные над головами экраны позволяли нам наблюдать, что происходит с кораблем в данный момент.

Физически ускорение почти не ощущалось, но мы знали, что, используя гравитационное поле ближайшей звезды нашей системы — Пердидо-1, «Кузнец победы» стремительно набирает стандартную скорость, равную четверти световой. Теоретически, с помощью гиперсветовых двигателей корабль мог ускоряться до тех пор, пока вплотную не приблизится к скорости света или пока не развалится. На практике же большие звездолеты редко разгонялись до скоростей выше половины световой и делали это только для передвижений в пределах планетных систем. Путешествия на действительно далекие расстояния совершались в ином режиме — с использованием гиперсветового привода. Благодаря этому приводу самый огромный корабль за какие-то три стандартные недели мог пересечь участок космоса диаметром в тысячу световых лет, вмещающий более трехсот планет Альянса.

Наше путешествие должно было продлиться двадцать пять дней — мы следовали на далекую окраину Альянса. А именно на планету Цель, расположенную у самой северо-западной границы. Цель по данным разведслужбы Флота являлась родиной халианских головорезов.

Недавнее перебазирование Флота на планету Клаксон весьма способствовало решению напасть на эту ключевую позицию врага — планету, с которой халиане атаковали наши корабли и совершали свои гнусные рейды на планеты Альянса.

Для достижения этой цели Флот решил сосредоточить все свои силы и одним массированным ударом уничтожить врага. По каковой причине были отозваны части со всех дальних пограничных гарнизонов и охранных постов; правда, при этом оголились планеты самого Альянса. За тысячелетнюю историю Флота эта операция была самой крупной; казалось, ничто не сможет противостоять подобной мощи, хотя некоторые пессимисты твердили, что военное счастье переменчиво, что Флот может потерпеть неудачу, наткнувшись на шальную черную дыру, или попасть во внесезонный временной шторм. И тогда будущее человечества окажется во власти проклятых халиан.

Десантные войска Флота состоят из соединений, набранных из обитателей различных планет. Эти соединения служат под началом своих командиров, которые в свою очередь, подчиняются верховному командованию Флота. Ко времени нашего прибытия еще не завершился спор между различными группами за право быть на острие атаки в десантной операции на Цели. Таких групп оказалось более ста, и все они были отлично подготовлены и пригодны для подобной операции. Неплохо зарекомендовали себя циандоты с планеты Циандот-2 или, например, махдисты с Хартума-4. Но особенно настойчивыми были «сыновья альбигойской ереси» — их планета Янус стала членом Альянса всего лишь семь лет назад, и своим геройским поведением «сыновья» хотели снискать себе всечеловеческое признание и славу.

За эту привилегию в палате представителей Федерального собрания на Земле лоббисты развязали настоящую войну. Но не прошло и часа, как приземлился наш «Кузнец победы», а мы уже торжествовали. Право на самую первую атаку получила наша группа — тысяча человек с Пердидо.

Конечно, не следует приписывать этот успех особой популярности наших персон — просто мы оказались самой компромиссной кандидатурой. Все основные претенденты, не желавшие потерять лицо, предпочли, чтобы это назначение получили мы, а не их основные конкуренты.

Я понимаю, что говорю слишком много. К этому склонны все евреи. Но у нас, евреев с Пердидо, эта привычка носит несколько маниакальный характер. И все из-за неопределенности нашего статуса. Единоверцы с Земли никак не желают признать в нас евреев, не говоря уже о том, чтобы принять во внимание постулат, что мы десять исчезнувших колен Израилевых, похищенных когда-то инопланетянами и перемещенных с Земли на Пердидо.

Проклятые инопланетяне уволокли наших предков так быстро, что те не успели захватить с собой ни Тору, ни Талмуд, ни даже комментарии ученых рабби. Благодаря народной памяти мы всегда знали о существовании великих книг, но вот о чем в них говорится — мы, к великому нашему несчастью, не ведали. Земные евреи заявили нам, что поскольку мы не знаем ни содержания священных книг, ни молитв, ни иврита, весьма посредственно говорим на идиш и не имеем понятия еще о каких-то вещах (о каких именно, я забыл), то и зваться евреями мы не имеем права. На столь агрессивное заявление мы кротко ответили, что хотя наш народ лишен всего этого (отнюдь не по своей вине), но зато у нас имеется много других признаков истинных сынов Израиля. Например, привычка пожимать плечами, отвечать вопросом на вопрос или обращаться при беседе к воображаемому свидетелю. Я уже не говорю о манере в критические моменты жизни изо всех сил хлопать себя по лбу и почти непреодолимом желании время от времени восклицать: «Ой, вей!» А наша кухня?! Только евреи способны сотворить из инопланетных продуктов маринады, голубцы, копченую говядину, печеночный паштет и селедку под шубой! Причем последнее являет собой истинный триумф кулинарного искусства, если принять во внимание, что наша планета представляет собой сплошной тропический лес. И мы должны были создать продукт, похожий на соленую рыбу, не имея понятия о ее вкусе.

Да, это интересно, ответили евреи с Земли, может быть даже поразительно, но вряд ли что-то доказывает. «Бог мой! — воскликнули мы, шлепая себя ладонью по лбу. — Если уж это ничего не доказывает, каких же доказательств вам еще нужно?»

Так что вопрос до сих пор остается открытым. А пока мы не считаемся евреями даже в Израиле. Только на нашей родной планете Пердидо да в некоторых районах Нью-Йорка.

От подобного обращения кто угодно способен немного свихнуться и возмечтать о малой толике славы. О этот гнет вечной проблемы самоидентификации евреев! Но земные евреи отказывают нам даже в праве на то, что мы, подобно им самим, можем страдать от этой вечной проблемы.

Меня зовут Иуда бен-Иуда. Если это имеет для вас какое-либо значение, то сообщу вам, что я человек плотный, голова у меня круглая и увенчана черной вьющейся шевелюрой. Мне тридцать три, и, прежде чем записаться в экспедиционные силы Пердидо, я служил ассистентом профессора на факультете защиты еврейской культуры в Стетельхевенском университете планеты Пердидо. Причины, по которым я не стал действительным профессором, не имеют никакого отношения к данной истории, однако можете мне поверить — они целиком лежат на совести некомпетентных экзаменаторов.

Короче, я записался в ополченцы, получил звание капитана и десять человек под свою команду, совместно с которыми проходил обучение в лагере Сабра. Спустя несколько недель мы преодолели основные разногласия, и подчиненные дали обещание беспрекословно выполнять мои приказы — по крайней мере, в ближайшее время. Некоторые люди из Альянса находят странным, что мы, пердидодианцы — если использовать наше нейтральное название, — вместо того чтобы просто подчиняться приказам, предпочитаем советоваться друг с другом. Эта привычка настолько укоренилась в нас, что мы практикуем подобные отношения даже в армии. Вы спросите — почему? Могу ответить на этот вопрос только так: методом проб и ошибок мы обнаружили, что гораздо легче попросить, чем приказать. Это, быть может, и занимает больше времени, но зато дело потом движется лучше и веселее. А если в ответ на свою просьбу вы услышите «нет» — что ж, вы просто можете пожать плечами, пробормотать себе под нос: «Ой, вей!» — и попросить кого-нибудь другого. Мы ведем свои дела именно таким способом. Это кажется очень логичным. Хотя похоже, что другие думают иначе.

Как только корабль перешел на гиперсветовой режим и мы снова обрели способность передвигаться, полковник Бар Кохба позвал меня и остальных командиров к себе.

Кохба был невысок ростом, обладал бычьей шеей, короткой седой бородой и выправкой кадрового военного. Он являлся одним из немногих профессиональных офицеров на Пердидо и с отличием окончил Академию Флота на Хелласе-2. Мы всегда старались держать наготове нескольких обученных офицеров, хотя на нашей планете никогда не бывало войн в обычном смысле этого слова — с участием сражающихся профессиональных армий и космических флотов. Пердидо — слишком отдаленная и бедная планета, чтобы у кого-то мог возникнуть соблазн завладеть ею, не считая, разумеется, этих варваров-халиан. Однако и этого оказалось вполне достаточно, чтобы мы ухватились за предоставленную возможность нанести врагу сокрушительный удар.

Бар Кохба с военной четкостью ввел нас в курс дела. Предполагалось дать в окрестностях планеты Цель грандиозное космическое сражение. Этому сражению должна была предшествовать высадка десанта на поверхность самой планеты. Бар Кохба сказал, что нас туда доставят истребители, специально оборудованные для этой задачи. С истребителей сняли большую часть вооружения и установили многочисленные защитные экраны, которые, вероятно, позволят избежать обнаружения и иных неприятностей. Полковник кратко изложил план операции и раздал нам карты районов боевых действий, в основном представляющие собой чистые листы с координатной сеткой, потому как провести картирование Цели пока не удалось. Наша операция должна была начаться через шестнадцать часов — теперь, когда нападение стало уже делом решенным, необходимо действовать как можно быстрее. Надо нанести удар прежде, чем халиане успеют понять, что к чему.

Отпустив всех, Бар Кохба попросил меня остаться.

Раскурив огромную и чрезвычайно вонючую трубку, полковник сообщил, что, изучив характеристики всех десяти своих офицеров, он решил предложить мне возглавить разведотряд.

Я был несколько озадачен.

— Никогда не думал, что у меня имеются какие-то особые данные.

Бар Кохба улыбнулся своей обычной вежливой улыбкой.

— Я выбрал тебя, — сказал он, — потому что в бумагах отмечено: ты парень любопытный и вечно суешь свой нос в дела, которые тебя не касаются. А это как раз то, что и требуется от разведчика.

— Что вы хотите этим сказать, полковник? — спросил я. — Не думаете же вы, что я стану следить за своими боевыми товарищами?

Полковник удивился:

— С чего ты это взял? Это дело контрразведки, которое меня совершенно не интересует. Офицер разведки нужен мне для того, чтобы разобраться, чего можно ожидать от этой чертовой планеты.

Я пожал плечами:

— Вы читали те же донесения, что и я. Что из них еще можно выжать?

— Разумеется, ничего. Но через шестнадцать часов, — он взглянул на часы, — уже почти через пятнадцать наша группа должна будет высадиться первой. И я сильно подозреваю, что придется на некоторое время задержаться там. Может обнаружиться что-то важное, способное повлиять на ход войны. Потому-то мне и нужен человек, который станет собирать и систематизировать информацию.

Несколько минут я обдумывал предложение. Работа казалась достаточно важной.

— Я займусь этим.

— Прекрасно, — ответил Бар Кохба. — Но давай сразу договоримся об одной вещи. Я не хочу сказать, что этим должен заниматься персонально ты. Никто не заставляет тебя шпионить. Я только прошу собирать и систематизировать сведения, вот и все. Тебе понятно?

— Конечно, сэр! — Я отдал честь и отправился готовить свою группу к высадке.

После некоторых размышлений до меня вдруг дошло — я не обещал полковнику не шпионить, а просто согласился с тем, что понял: Бар Кохба просит меня не делать этого. Упоминаю об этом только потому, что после всего случившегося позднее, после моей первой встречи с Вик-Виком Зимородком, пошли разговоры о военном трибунале.

Десантно-диверсионные группы Флота, набранные на сотнях планет, где сильно различаются даже военные технологии, не говоря уже о местных обычаях и предпочтениях, всегда вооружались на свое усмотрение, таская повсюду собственную оружейную команду. Наша группа не составляла исключения. В качестве тяжелой артиллерии у нас имелись типовые плазменные пушки Гуши или попросту ППГ. С виду это орудие представляло собой трубу полтора метра длиной и диаметром пятнадцать сантиметров. Без перезарядки ее хватало на три выстрела, но радиус действия был ограничен прямой видимостью. Когда двухкилограммовый снаряд попадал в цель, происходил взрыв, мощность которого эквивалентна полутонне тротила. В моей команде имелось четыре таких пушки. Обычно полагается одна на десять человек, но ведь мы являлись головной группой.

Кроме этого, мы имели и свое оружие, производившееся на Эрец-Пердидо, — несколько разновидностей пулевых пистолетов, несложные в обращении бластеры, гранаты разных систем. Именно так мы были вооружены, когда настало время грузиться на борт истребителя «Уверенный».

Спуск на поверхность планеты занял немного времени, но нам он показался бесконечным. Мы не знали, что ждет впереди. Вполне могло статься, что халиане давно уже прознали о нападении. Ведь не секрет, что даже среди профессиональных военных Флота есть шпионы. Чрезмерная любовь к деньгам и гибкая совесть толкают некоторых людей на предательство. А в качестве весьма удобного оправдания всегда можно использовать следующий довод: раз Альянс все равно победит, то какая разница?

Нашему истребителю, бесшумно падающему сквозь атмосферу Цели, халиане могли приготовить теплую встречу. Самая лучшая в такой ситуации тактика — дать нападающему возможность беспрепятственно приземлиться, а затем неожиданно напасть и уничтожить истребитель и его пассажиров, пока не подоспела подмога. Собственно говоря, мы даже не могли позвать на помощь, потому что вся операция должна была проходить в условиях полного радиомолчания.

Вообще-то, предательство является основной темой моего рассказа, но для него еще не пришло время. Наш истребитель бесшумно и без всяких приключений опустился на темную сторону планеты, и офицеры быстренько выгнали из шлюзов своих подчиненных. Черное ночное небо было усыпано разноцветными оспинами далеких беззвучных взрывов. Это высоко над нами Флот начал обстрел приближающихся кораблей-разведчиков халиан — скоординированная акция, призванная прикрыть наше приземление.

Наконец последний из десантников вывалился наружу, и истребитель, даже не успев захлопнуть шлюзы, взмыл в небо. Подобно гонимой штормом шхуне, он пытался найти в космическом океане пространство для маневра, прежде чем заговорят халианские зенитные батареи.

Что же касается нас, то мы, очутившись на поверхности планеты, не мешкая рассыпались в разные стороны. Каждый командир повел свою группу в определенном заранее направлении. Наша первоочередная задача состояла в том, чтобы рассеяться, хорошенько укрыться, оценить обстановку, найти противника, оценить его силы и только потом подумать, как его покрепче ударить.

Поначалу нам сильно мешало отсутствие надежных карт, поскольку, как я уже говорил, картографический анализ Цели перед нападением не проводился. Разумеется, мы накупили чертову уймищу самых разных карт — матросы торговых флотилий часто входили в контакт с негуманоидами, которые в свою очередь имели дело с халианами. Торговля картами — довольно выгодное занятие. Поэтому кое-что у нас все-таки имелось. Но у меня было стойкое ощущение, что та карта, которую я держал в руках, совершенно не соответствовала окружающей местности. Реальность настолько отличалась от этих фантастических документов, которыми снабдил нас Флот, что я приказал своим людям поскорее выкинуть их — они могли только сбить нас с толку — и по ходу дела самим рисовать кроки.

Двигаясь на юг, мы вышли к залитому искусственным светом небольшому городку или лагерю, улицы которого на несколько миль растянулись по берегу океанского залива. Мы окрестили его Вражеским Городом и предположили, что он должен иметь кое-какое стратегическое значение. Небо над нашими головами, по мере того как новые корабли вступали в космическое сражение, все ярче разгоралось от плазменных вспышек. Пора и нам внести вклад в общее дело. Я проверил своих людей и решительно повел их к Вражескому Городу, уповая на то, что остальные командиры разделяют мое мнение: это очевидная цель.

Мы установили четыре плазменные пушки на двух контролирующих город высотах, так что могли прямой наводкой стрелять вниз. Пехотинцы, окопавшись, охраняли артиллеристов с тыла на случай атаки. Я удостоверился, что сделана необходимая поправка на ветер, взобрался на холмик, поднял белый носовой платок, хорошо видимый в утренней полутьме, и резко дал отмашку.

Небо прорезали золотистые пологие дуги. По вспышкам взрывов я понял, что цель накрыта. Какое-то мгновение мы видели прижавшийся к земле грязно-серый город, состоявший из одно— и двухэтажных глинобитных домишек с редкими вкраплениями более высоких строений. Мне вспомнились фотографии земных городов Тимбукту и Омдурман. Не похож ли на них Вражеский Город? Я был бы не прочь сфотографировать его, но часть построек мы разнесли на куски еще до того, как их образы успели запечатлеться в мозгу.

Я собрал своих людей и быстро повел вниз. Очень не хотелось покидать высоту, но надо было учитывать возможность ответного огня.

Направляясь к Вражескому Городу, мы скатились по склону холма, пробежали извилистым овражком и в сотне метров от окружавшей город низкой глиняной стены наткнулись на первое укрепление — небольшую прямоугольную караулку с узкими бойницами, напоминавшую форты древних крестоносцев. Разнеся его двумя выстрелами из плазменной пушки, мы впервые увидели мертвых халиан — щуплых, покрытых коричневым мехом; их пояса были увешаны огнестрельным и холодным оружием.

Едва мы успели перегруппироваться, как из горящего города вывалила толпа халиан. Освещенные сзади заревом пожара, они не могли видеть нас, укрывшихся в балке. Халиане мчались в нашу сторону, а мы в упор расстреливали их из плазменных пушек, пока не кончились заряды, потом из стингеров и бластеров. Досталась работа и ножам с кривыми лезвиями, и наконец убивать стало некого. Вскоре после этого мы овладели Вражеским Городом.

День застал мою группу в самом центре города. Башня из массивных гранитных блоков, как мы впоследствии узнали, называлась Ратушей. Каким-то чудом не пострадавшая при бомбардировке, она стояла посреди большой площади, что давало нам возможность видеть все подступы. Это было особенно важно, поскольку в любое мгновение враг мог атаковать. До сих пор все шло прекрасно, но так не могло продолжаться вечно. Ведь, в конце концов, мы находились на родной планете халиан. Оставалось только надеяться на то, что полковник Бар Кохба распорядился прислать нам смену, очень уж мне хотелось поскорее убраться отсюда.

Вскоре после полудня замигала лампочка нашей походной рации, сигнализируя об окончании радиомолчания. Это был полковник, который потребовал от меня доклада о положении дел.

— Мы заняли город, — сообщил я ему, — сопротивление было не слишком сильным. Все прошло удачно. Но я не знаю, что делать дальше. Мы торчим в самом центре этой дыры и каждую минуту ожидаем нападения.

— Можешь немного успокоиться, — ответил Бар Кохба. — Мы ведем радарное и визуальное наблюдение за всем сектором. Концентрации халианских войск нигде не замечено.

— А как другие?

— Все выполнили свою задачу. При взятии космопорта были небольшие потери. Четыре человека. Пока что все идет просто чудесно.

— И что с космопортом?

— Мы разрушили его.

— А бой в космосе?

— Крупная победа Флота. У халиан, по-видимому, не было общего плана сражения. Просто множество кораблей, атаковавших каждый по отдельности. Флот сбил многих из них. Остальные удрали, перешли в гиперсветовой режим и скрылись.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы переварить новости.

— Значит, мы победили! — наконец крикнул я.

— Видимо, да, — ответил Бар Кохба. Однако в его голосе не слышалось особой радости. — Полагаю, что это можно назвать победой.

— Не понимаю причин вашей сдержанности, — сказал я ему. — Мы разбили флот и захватили родную планету халиан. Разве это не означает, что война окончена?

— Мой дорогой бен-Иуда, — ответил Бар Кохба, — тебе пора узнать о последних открытиях. Все предыдущие донесения указывали на то, что Цель являлась крупной перевалочной базой для халианских рейдеров. Мы одержали важную победу. Но похоже, эта планета не является родным миром халиан.

В этот момент в комнату, которую я отвел под радиорубку, заглянул один их моих людей и жестом предложил мне выйти наружу. Ответным взмахом руки я велел подождать.

— Но если это не родная планета халиан, — несколько растерянно спросил я, — то кому же она принадлежит?

— Откуда я могу знать? — раздраженно ответил Бар Кохба. — Офицер разведки у нас ты. Ты и узнай.

— Ладно, — сказал я. — А как насчет недобитых халиан?

— Нужно быть все время начеку. По поступившим сведениям на планете их осталось минимум несколько тысяч.

— Хорошо, сэр, мы будем осторожны. И долго нам еще здесь торчать?

— Достаточно долго, — ответил Бар Кохба с суховатым смешком. — Наша группировка показала себя настолько хорошо, что командование Флота поручило нам нести здесь гарнизонную службу.

И Бар Кохба отключился. Наконец я смог уделить внимание подчиненному, продолжавшему бешено жестикулировать.

— В чем дело, Гидеон?

— Там снаружи кое-какие люди хотят с вами повидаться.

— Люди? Ты имеешь в виду настоящих людей или халиан?

— Ни то ни другое. Иуда, мне кажется, это туземцы.

— Прекрасно, — ответил я. — Нам как раз не мешало бы выяснить, кому принадлежит эта планета. Я приму их сейчас же.

Гидеон кивнул. Дисциплина в наших вооруженных силах оставляла желать лучшего.

— Я провожу их.

Выражение его лица было странным, словно он пытался сдержать смех. Причину я понял через несколько минут, когда он ввел посетителей в комнату.

Я полагаю, что слово «человек» применимо к каждому существу, способному поддерживать интеллигентную беседу. Называем же мы иногда людьми халиан, хотя они больше напоминают полутораметровых хорьков. Поэтому я, вероятно, не должен был удивляться, когда Гидеон ввел четырех двуногих существ под два метра ростом, облаченных в длинные одеяния, скрывавшие большую часть тела. Однако открытые участки шелушились и были покрыты перьями. Ноги напоминали когтистые птичьи лапы, а на тощей кожистой шее сидела маленькая птичья голова.

Так я впервые повстречался с нидийцами, как они сами себя называли, кочевыми птицелюдьми с планеты Цель. И пока другие представители рода человеческого занимались самым насущным вопросом, а именно выясняли, где, если не здесь, может находиться родная планета халиан, я очищал планету от остатков войск противника, собирал информацию и устранял трения, возникавшие между нашими силами и туземцами.

Моя первая встреча с аборигенами начиналась неплохо. Я дружески поприветствовал заявившуюся компанию и предложил освежающие напитки. Необходимо было сразу взять верную ноту — я понимал, что нам понадобится помощь аборигенов, чтобы выследить и уничтожить оставшихся в живых халиан.

Но моя приветственная речь, вместо того чтобы придать беседе непринужденный характер, только вызвала у гостей беспокойство. Гогоча, кудахча и тряся индюшачьими бородками, птицелюди принялись что-то торопливо обсуждать. Наконец они пришли к решению, и самый старший, которого позже я назвал Зимородком, поскольку его нидийское имя было абсолютно непроизносимо, выступил вперед, дважды хлопнул рудиментарными крыльями, прочистил горло и на довольно сносном английском, хотя и с заметным птичьим акцентом, произнес:

— Если желаете, чтобы мы сели, мы сядем. Только помните: сами мы ни о чем подобном не просили.

К тому моменту Гидеон уже принес несколько складных стульев. Нидийцы попытались сесть, подражая мне, но скоро стало очевидным, что их кости сочленяются не так, как у нас. Все же они умудрились пристроиться на стульях, приведя при этом свои перья в заметный беспорядок, и Зимородок снова заговорил:

— Правильно ли я понимаю, что это является своего рода унижением, или подобная поза имеет какое-то иное значение?

— Это не имеет ничего общего с унижением, — ответил я. — Я приветствую вас как друзей и почетных гостей.

— Значит, таким образом вы обращаетесь с друзьями? — спросил Зимородок. — Не хотелось бы мне увидеть, как вы поступаете с врагами.

— Там, откуда я родом, — ответил я, — приглашение сесть предваряет разговор на равных. Но если вам угодно, можете встать.

— Нет-нет, — возразил Зимородок. — Мы польщены тем, что вы считаете нас равными себе. Сидеть — занятие неудобное и нелепое, однако связанное с этим неудобство — ничто по сравнению с уважением, которое вы изволите демонстрировать. — Он перевел эти слова остальным, и те дружным гоготом выразили свое полное одобрение.

— Джентльмены, — сказал я, — разрешите начать с того, что я весьма рад возможности избавить вас и ваших сородичей от деспотического правления халиан.

— Халиане? — переспросил Зимородок. — Мы называем их пануа, то есть карлики, у которых слишком много зубов. Есть и другие названия. Да, мы хотели поблагодарить вас за это. Но вы, разумеется, знаете, что на самом деле они ушли не совсем?

— Об этом мы позаботимся, — пообещал я. — Естественно, мы рассчитываем на ваше содействие.

— Не могу говорить от имени всей своей гильдии, — ответил Зимородок. — Что же касается меня, обещаю, что вы получите все почести, полагающиеся вашему положению.

Зимородок занимал весьма высокое положение в гильдии лудильщиков. Другие гости представляли гильдии строителей гнезд, поставщиков водорослей и оформителей жилищ.

Разумеется, это был далеко не полный перечень гильдий. Раса разумных птиц делилась на три с лишним сотни групп по функциональным или профессиональным признакам. Даже убийцы объединились в гильдию, известную под поэтическим названием «не имеющие гнезда».

Эту планету, бедную минеральными ресурсами и плодородными землями, мало беспокоили расплодившиеся за последнюю тысячу лет орды торговцев и захватчиков. Халиане наткнулись на мир нидийцев около пятидесяти лет тому назад, решили, что он станет прекрасной базой для их космического флота, и отняли политическую власть у туземцев. До появления халиан планетой нидийцев управлял Совет, состоящий из лидеров всех гильдий. Этот Совет разрешал споры между гильдиями. Халиане не стали разрушать эту структуру, а попросту возглавили ее, и до нашего появления все главные вопросы решались халианскими господами, что вызывало у нидийцев сильное возмущение.

Теперь я — понятно, в самой вежливой форме — сообщил гостям, что отныне они подчиняются нам, представителям Флота. Конечно, такая новость не могла им понравиться, но довести ее я был должен.

Зимородок торопливо обменялся мнениями со своими компаньонами. Они гоготали и кудахтали в присущей птицам суетливо-сварливой манере. Наконец вроде договорились о чем-то, и Зимородок обернулся ко мне:

— Нам ясно, что сила теперь за вами, людьми Флота. Мы, нидийцы, не собираемся противостоять вам.

Не слишком многообещающий итог первой встречи с туземцами, но что поделаешь. Чуть позже я вызвал по радио полковника и передал ему содержание разговора.

— Другие командиры сообщают то же самое, — сказал Бар Кохба. — Но не думаю, что нидийцы доставят нам неприятности. Я посылаю на планету подкрепление. Чтобы уничтожить или пленить оставшихся халиан, понадобится неделя, а то и две.

Как потом выяснилось, пророческие способности Бара Кохбы оставляли желать лучшего. Спустя месяц мы все еще очищали планету от халиан. А еще через месяц — так переменчиво военное счастье — мы оказались в положении обороняющихся.

Люди не правы, когда принимают халиан за больших хорьков. Да, сходство, без сомнения, есть — длинное и гибкое тело, густой мех, вытянутая морда. Но полутораметровый хорек должен производить нелепое впечатление. В халианах же абсолютно ничего нелепого. Своим поведением в схватке они скорее напоминают росомах, едва ли не самых отчаянных бойцов в животном мире, всегда дерущихся до самого конца.

Халиане умеют отлично маскироваться, а при нападении они просто неудержимы. И совершенно непредсказуемы в рукопашном бою. Халианский воин может сражаться с вами по всем правилам, лицом к лицу, но может и напасть исподтишка.

Халиане быстро отказались от тактики группового боя, это был не их стиль. Как оказалось, хорьки — настоящие индивидуалисты; их поведение в бою вызывало у меня в памяти истории о норвежских берсерках. Они фантастически владели ручным огнестрельным и холодным оружием. Только наиболее опытные фехтовальщики среди людей могли выстоять против халианского воина, вооруженного мечом с волнообразным лезвием. Во время наших рейдов они выскакивали перед нами неожиданно, словно из-под земли. Желая вывести из строя как можно больше людей, хорьки бросали бомбы из переулков. Они доставили нам гораздо больше неприятностей, чем мы рассчитывали. Собственно говоря, они доставили столько неприятностей, что руководство Флота серьезно обеспокоилось, — ему не слишком нравилось бомбардировать родные миры реляциями о потерях. На планете было задействовано более десяти бригад. И если бы в дальнейшем ситуация не сложилась уж совсем драматично, то могла возникнуть опасность полного исчерпания резервов десантных войск Альянса.

Нам сильно мешала реакция местного населения. Нидийцы не были врагами. Но они не были также и друзьями и не мешали свободному передвижению халиан, а часто даже прятали их. Причину такого поведения я понял позднее.

Шла безжалостная и бескомпромиссная борьба как в городах и селениях, так и за их пределами. Напряжение было столь велико, что возникла опасность эвакуации войск, — сводки о потерях выглядели устрашающе, если не в наших глазах, то по крайней мере в глазах населения планет. В конце концов, обыватели голосовали за бюджет Флота, и если они решат, что операция проводится плохо, политиканы спрячутся в кусты. Командование придет к выводу, что лучше пожертвовать стратегическими интересами и поспешно отступить, а там, глядишь, удастся одержать быструю и бескровную победу где-нибудь в другом месте.

К сожалению, войны не всегда выигрываются стороной, понесшей наименьшие потери. Некоторые величайшие победы одерживались теми армиями, которые сумели дольше продержаться на поле битвы и, несмотря на понесенный урон, сохранили монолитность. А бывало, войны проигрывались из-за нерешительности некоторых людей; примером могут служить карфагенские купцы, слишком медлившие с поддержкой Ганнибала.

Проблема эта не простая, поскольку задиристости и упрямства здесь недостаточно. Требуется недюжинный ум, чтобы угадать, когда следует уклониться от сражения на манер Фабия Медлителя, а когда и ударить изо всех сил, как поступил под стенами Карфагена его преемник Сципион Африканский.

Они оба были великими военачальниками и оба спасли Рим — притом что один не стесняясь медлил, когда это было необходимо, другой же, наоборот, не мешкая, довел дело до победы, когда для этого настало время.

Мы стояли на переднем крае, проходившем везде и в то же время нигде, и чувствовали, что за планету нидийцев стоит сражаться. Это можно было понять хотя бы по тому ожесточению, с которым боролись против нас халиане. Не было никаких конкретных признаков, ничего такого, что удается просчитать на компьютере, — и все же не отделаться от ощущения, что назревают какие-то важные события и итог окажется стоящим всех трудов. И мы также догадывались, что идет война характеров и окончательную победу одержит та сторона, которая сильнее стремится к исполнению своей воли.

Поэтому не афишировался тот факт, что время работает против нас. Мы ухитрялись тянуть это самое время, скрывая от Земли свои потери и похваляясь фальшивыми победами. Было ощущение, что здесь, на этой отдаленной планете, мы наблюдаем столкновение интересов, от которого зависит расцвет или закат целых биологических видов.

Поведение нидийских гильдий оказалось критическим фактором. Птицелюди явно сомневались, стоит ли менять правление халиан на наше. Вопрос стоял именно так. Сперва мы хотели пообещать свободу, но потом поняли, что не можем этого сделать и нужно честно сказать правду. Альянс должен овладеть планетой, по крайней мере на ближайшее будущее; это слишком важно для нас. Здесь много лет присутствовали халиане, а значит, есть шанс немало узнать о них. Цель — последний известный нам сборный пункт халианских налетчиков, именно здесь можно напасть на след, который приведет нас к их родному миру, к планете, питающей их силы. Образно выражаясь, нам удастся наконец-то отсечь голову змею. Мы должны отыскать на Цели разгадку тайны Халии.

И ключ к ней дал в конце концов именно птицечеловек.

Когда я повстречался с молодым нидийцем по имени Цк Отаи, которого окрестил про себя Дятлом, миновало уже два месяца со дня нашей высадки на Цель. Он был выше большинства своих соотечественников; его голову украшал красный гребень, встававший дыбом при малейшем возбуждении. Дятел был мастером в гильдии лудильщиков. Понимая, что для столь молодой особи это значительное достижение, я поздравил его с высоким рангом.

— Многие члены гильдии не хотели присуждать мне звание мастера, — ответил он, — но я продемонстрировал свое искусство в семи манипуляциях и трех способах соединения материалов перед лицом всех собравшихся мастеров. Так что у них не было другого выхода. Но они заставили меня дорого заплатить за такую честь.

— Каким образом? — поинтересовался я.

Отаи рассказал, что его родина находится примерно в трехстах километрах отсюда, возле границы Карнаянской пустыни — края невысоких холмов и каменистых лощин. Она стала любимым пристанищем для халианских головорезов, в выжженных солнцем каменных лабиринтах обнаружить их было невозможно. Нерегулярные халианские соединения время от времени навещали нидийцев и на манер всех бандитов вымогали у них продовольствие. Но в один прекрасный день халианская банда явилась к туземцам с иным требованием, ей понадобился мастер-лудильщик для ремонта оборудования.

— И выбрали вас? — догадался я.

— Против моего желания.

— Но я слышал, что члены гильдий свободны в выборе работы или отказе от нее.

— Обычно так и бывает. Но в этом случае халиане сослались на вассальные обязательства, и старейшины подчинились. Все же они должны были бросить жребий между всеми, вместо того чтобы просто приказать мне. Я ведь самый молодой.

— А что такое вассальные обязательства? — спросил я.

— На известный период времени господин может потребовать от гильдии определенных услуг.

— Но халиане вам больше не господа, — возразил я.

— Это верно. Но они были вооружены и озлоблены, а вы, люди Альянса, находились далеко, поэтому мы решили не поднимать этот вопрос.

— Значит, халиане увезли вас?

— Да, на свою секретную базу. Там я занимался простыми паяльными работами, к которым сами халиане, кажется, не очень способны, мастерил несложные вещи вроде дверных петель и дожидался дня освобождения, терпеливо снося грубое и буйное поведение своих тюремщиков.

— Поскольку сейчас вы в нашем лагере, — сказал я, — этот день уже наступил?

Дятел уныло покачал головой:

— Я получил недельный отпуск, чтобы привести в порядок домашние дела. Но как ни противна эта мысль, я буду вынужден вскоре вернуться к бандитам.

— Но зачем возвращаться? — спросил я. — Здесь они ничего не смогут вам сделать.

— Вы не понимаете. За меня поручилась гильдия. Если не вернусь, как обещал, она должна будет послать кого-нибудь другого. В этом случае меня исключат из гильдии.

— А почему бы вам не заняться чем-то новым? — спросил я его.

Он покачал головой:

— Если бы даже я хотел этого, что не соответствует истине, такой поступок просто невозможен. Каждый из нас, нидийцев, с рождения принадлежит к своей гильдии. На того, кто не состоит в гильдии, смотрят как на конченого. Он обречен жить в одиночестве, держаться подальше от людей. На меня больше не взглянула бы ни одна женщина. Если бы я имел детей, они отреклись бы от меня.

— Существует ли выход? — спросил я.

— Только один. Халиане должны сами аннулировать контракт. И он будет считаться недействительным, если потребовавший от меня службы начальник халиан умрет.

Я взвесил все обстоятельства.

— Но вы, конечно, не можете убить его сами?

Дятел рассмеялся:

— Чтобы я убил Тостига Истребителя Людей, коменданта военной базы, с которым связан контрактом? Это невозможно! Убивать разрешено только гильдии не имеющих гнезда, а от нее я получил отказ.

— И пришли с этой просьбой ко мне.

— Убивать халиан — ваша работа. Вы достаточно часто повторяли нам это.

Я задумался, и это были не слишком приятные мысли. Птицелюди не внушали особого доверия, они помогали Флоту неохотно, и вообще, складывалось впечатление, что своим кровожадным господам они симпатизируют больше, чем нам. Нельзя было не учитывать возможность предательства. Путь до Карнаянской пустыни был неблизок и проходил по сильно пересеченной местности, дававшей врагу уйму возможностей устроить засаду. Начальство не погладит меня по головке, если при столь подозрительных обстоятельствах я поведу отряд в такую даль.

Поэтому я собрался было отказать Дятлу. Но он прибавил еще кое-что, и мое решение изменилось.

— Я также смогу показать вам, — сказал он, — место, где халиане ремонтируют свои космические корабли.

Это сообщение до крайности заинтересовало меня. Местонахождение халианских заводов, воинских арсеналов и ремонтных цехов оставалось тайной, которую мы пытались раскрыть с самого момента приземления. Мы разрушили космопорт халиан, и тем не менее их корабли время от времени совершали внезапные налеты. Они исчезали, прежде чем мы успевали проследить их путь, и приземлялись где-то в пустыне, занимавшей большую часть планеты.

— А вы видели это место? — спросил я.

Он утвердительно закудахтал:

— Да, я его видел. И оно огромное, просто огромное.

— Так скажите, где оно, — попросил я, — и мы пошлем туда наш Флот.

— Я не смог бы этого сделать, если бы даже захотел, — ответил Дятел. — Оно где-то в Карнаянской пустыне, и там я могу отыскать его, но ничего не понимаю в ваших картах. Кроме того, чтобы потребовать расторжения договора, я должен лично убедиться в смерти Тостига Истребителя Людей.

Я еще раз обдумал услышанное. Если в нем все правда, то это дело первостепенной важности. Успешная ликвидация крупной банды халиан может стать началом конца тяжелой войны на планете. А если вдобавок удастся обнаружить их заводы и базы… Определенно это стоит риска.

Не следует посвящать в мой замысел подчиненных, решил я. Операция будет носить исключительноразведывательный характер, а потому она должна быть предельно засекречена. Собственно, всего-то и нужно — найти вражеский оплот и вернуться. Это работа для одного бойца и проводника.

А если мне посчастливится убить халианского военачальника, это тоже будет сильным ударом по врагу.

— Подождите здесь, — сказал я Дятлу. — Я вернусь через час. И скажите, Отаи, вы верите в Верховную Сущность?

— Конечно, — сказал он. — Бога моей гильдии зовут Залатак.

— Так вот, если вы солгали, вам не поможет даже Залатак, — добавил я весьма, как надеялся, убедительным тоном.

Четырьмя днями позже мы с Дятлом, углубившись на несколько сот километров в Карнаянскую пустыню, разбили лагерь на дне пересохшей реки. Какое-то расстояние преодолели на легком скутере, передвигаясь в основном ночью на высоте трех-четырех метров над землей, чтобы нас не обнаружили.

Спрятав аппарат близ границы Карнаяна, дальше мы пошли пешком. Наш путь пролегал по каменистой дикой местности — пустынному плоскогорью; до самого горизонта простирались нагромождения скал и окаменелых глиняных наростов. Нас терзал ни на мгновение не стихавший ветер, душераздирающе завывая в ушах. А когда с юга налетела песчаная буря, я возблагодарил Бога за то, что он надоумил меня захватить защитные очки.

Командование отрядом я передал Гидеону, взяв с него клятву хранить в тайне цель моего путешествия. Узнав, куда я направляюсь, он немедленно выразил желание присоединиться и привел в пользу такого решения несколько весьма веских аргументов. Когда же я решительно отказался от его услуг, Гидеон обвинил меня в желании присвоить всю славу. Но разумеется, дело обстояло совсем не так. Имелись опасения, что я затеял глупое и совершенно безнадежное предприятие. А потому я предпочел не рисковать жизнью подчиненных.

Мы с Дятлом часто беседовали о халианах. Хотя он все время твердил, что презирает их, в его тоне тем не менее ощущалась какая-то завистливая почтительность. Тогда как при упоминании о нас, людях, в его голосе сквозило нечто среднее между насмешкой и презрением. Я и раньше замечал такое отношение к людям у других нидийцев и приписывал это их упрямству. Но теперь мне это несколько поднадоело, и я решил наконец-то выяснить все, что мне хотелось знать о халианах и их способностях к управлению.

— Отаи, — сказал я, — мне кажется, что ты и все твое племя странно противоречите сами себе. С одной стороны, вы постоянно говорите о том, как презираете халиан. С другой стороны, ваши слова звучат так, будто вы видите в хорьках нечто особенное. Отаи, давай поговорим начистоту. Что, по твоему мнению, такого особенного в расе, которую вы именуете карликами, у которых слишком много зубов.

— Очевидно, — ответил Отаи, — что пануа — существа презренные и ненавистные. Но не менее очевидно и то, что они обладают фейи.

— А что такое фейи?

— Фейи — качество, ставящее одну личность или живое существо выше или ниже других.

— Но раньше я никогда не слышал этого выражения. Часто оно употребляется среди твоего народа?

— Да, мы много думаем о нем, вернее, многое рассматриваем с этой точки зрения. Вероятно, в разговоре с вами, людьми, никто не упоминал его, чтобы не затронуть ваших чувств.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Просто у вас, людей, очень мало фейи.

На меня накатила ярость. Как этот двухметровый цыпленок с дурацким красным гребнем на маленькой глупой башке осмеливается говорить, что у нас, людей, мало фейи?! С трудом взяв себя в руки, я спросил:

— А как насчет халиан? Не хочешь ли ты сказать, что у них есть фейи, а у нас нет?

— Разумеется. Но не стоит на меня сердиться. Я не виноват, что все обстоит именно так. Хотите того вы или нет, в отношении фейи халиане имеют очевидное преимущество.

— Расскажи поподробнее, — стиснув зубы, потребовал я.

— Просто они пробыли на нашей планете пятьдесят лет, — ответил Отаи. — У них было время изучить в нас не только то, что мы считаем нормальным и не скрываем, но и то, что нам не нравится.

— Приведи пример.

— Возьми хотя бы то, что вы выставляете руки полностью напоказ, как простые хороджи. Разве вы не заметили, что никто из нас не делает этого? А халиане не только прикрывают свои локти, но, выходя на улицу, надевают подобающие высокому рангу синие нарукавники анараджи.

— И это действительно так важно?

— Конечно. И не столько это, сколько совокупный эффект подобных вещей. Нарукавники анараджи, малиновая краска для век, которую мы называем торианг, и множество других вещей, таких как хелиго-дан, вастиис, молокация, и это еще далеко не все. Халиане изучили наши ценности, ввели их в обиход и подняли свой фейи выше уровня простых смертных, при этом сами возвысились до статуса богоподобных. Именно потому мы продолжаем уважать их, несмотря на теперешнюю слабость халиан. Мы, нидийцы из гильдий, не любим предавать богоподобных существ. Это может принести неудачу.

С помощью Дятла я составил список вещей, придающих индивидууму фейи. Все они относились к одежде или окраске. Халиане использовали их, а мы нет. Этим и объяснялся наш низкий статус на этой планете и престиж халиан. Мое путешествие уже начинало приносить пользу. Я не сомневался в том, что полковник, получив от меня эти сведения, исправит положение.

Однако не все с этим фейи мне было понятно.

— Но если поднять статус так несложно, почему все нидийцы не сделают это? Разве сложно обзавестись оранжевым ачики, знаком младшего дворянского сословия? Ведь это всего лишь предмет одежды, две полоски кожи, обвязанные вокруг левой ноги.

— Мы никак не можем сделать этого, — сказал Дятел. — Статус передается по наследству, либо присуждается за заслуги перед гильдией, либо дается по праву на-аринджи.

— А это еще что такое?

— На-аринджи означает божественное непреодолимое стремление. Имитировать его нельзя.

Я не стал переубеждать его. Халиане неплохо воспользовались доктриной на-аринджи, нам она тоже пригодится. Этим и объяснялись наш низкий статус на Цели и неизменность престижа халиан. Как только я доберусь до штаба, ситуация полностью изменится.

А теперь пора подумать и о других вещах. Если верить Дятлу, мы находились в шести часах ходу от лагеря халиан и их секретного космического производства, что бы оно из себя ни представляло.

Ночь выдалась темная. Ледяной ветер свирепо хлестал по лицу. Вот уже несколько часов мы упорно, ни на минуту не останавливаясь, продвигались вперед. Пройдя через узкую щель меж базальтовых столбов, ощутив рассыпающуюся под ногами мелкую гальку, мы вышли к длинному, уходящему куда-то вниз каньону и начали спуск. Я не спрашивал Дятла, сколько нам еще идти, но по его нервозности, по тому, как ерошились перья на хвосте, я понимал, что уже недолго. Мы спустились в каньон, пересекли его, и Дятел завертел головой в поисках ориентиров. Чтобы помочь ему определиться на местности, я рискнул посветить узким лучом фонарика. Казалось, Дятел сомневался. Наконец он сказал:

— Вот!

Проход вел куда-то между полуобвалившимися базальтовыми столбами. Миновав их, мы обнаружили грубо вырубленные в скале ступеньки.

Спуск был довольно долгим: по моим прикидкам, мы преодолели несколько сот метров. Дятел вел меня по коридору, залитому тусклым светом ламп. Дойдя до конца тоннеля, мы повернули за угол, и я резко остановился на краю обрыва.

Убедившись, что падение мне не угрожает, я взглянул вперед и остолбенел. Мы находились в невообразимо огромной пещере, залитой призрачным зеленым светом, вызванным природной люминесценцией скальной породы. Под нависающим каменным сводом пещера тянулась несколько хватало глаз — бесконечность, оформленная в грубые рамки, единство противоположностей свободного пространства и камня.

А на дне пещеры, во всем великолепии промышленной архитектуры, символом технологической мощи предстали космические корабли. Поначалу мне бросились в глаза только их округлые металлические серые и голубые корпуса, на которых мерцали блики отраженного света. И только потом я обратил внимание, что корабли расположены абсолютно беспорядочно. Словно на свалке.

Однако у меня не оказалось времени осмыслить впечатления от этого ошеломляющего открытия. Краем глаза я заметил, как Дятел отступил, и это слегка насторожило. Схватившись за лучевой пистолет, я обернулся. Со всех сторон на меня надвигались отделившиеся от стен тени. В полумраке пещеры сверкнули острозубые пасти, я отчаянно попытался снять пистолет с предохранителя, но было слишком поздно. Что-то тяжелое ударило мне в висок, я понял, что падаю, но потерял сознание еще до того, как ударился о землю.

Когда я очнулся, первым моим чувством было удивление. Неужели я все еще жив? Но как только я вспомнил, что халиане берут пленных исключительно для того, чтобы пополнить запасы свежего мяса, благодарность судьбе уступила место менее приятным эмоциям. Хорьки — исключительно плотоядные твари, и, по слухам, их пристрастия в пище напоминают вкусы земных леопардов и гиен. В ранние периоды своей истории, до тех пор пока у них не развилось сознание расовой идентичности, они были каннибалами. Теперь же халиане, как и мы, люди, предпочитают пожирать плоть других биологических видов и любят свежее, еще с кровью, мясо только что убитых экземпляров, в котором содержится придающая силу мана. Но у этого пристрастия к свежему мясу есть и конкурент, ведь еще с первобытных времен у халиан осталась любовь к мясу с душком. Они высоко оценили бы старый земной рецепт тушеного зайца, согласно которому тушку держат в горшке до тех пор, пока она не начинает разваливаться от одного прикосновения. В данном случае гнилость и нежность являются синонимами. Я от души понадеялся, что мне не уготована подобная судьба.

Сейчас я сидел на земле в помещении наподобие пещеры, лодыжки были связаны, другой конец веревки обвивал железную скобу на стене. Осмотрев узел, я убедился, что его нетрудно развязать, но вовремя вспомнил, что халиане обожают наблюдать за попытками их живого запаса продовольствия освободиться. По нашим сведениям, такие попытки неизменно пресекаются и несчастная жертва отдается для игр халианам-щенкам, а потом, полумертвая от ран, вновь привязывается, дабы дождаться-таки участи закуски.

Таким образом, я сидел на земле и оплакивал свою несчастную судьбу. Спустя некоторое время проведать меня пришли три халианских воина. Все они были невысоки и одеты в короткие разноцветные одежды, наподобие шотландских юбок. Позднее я узнал, что цвета определяли принадлежность к какому-либо воинскому подразделению. Узкую грудь каждого перекрещивала портупея, на которой болталось великое множество самого разнообразного оружия — мечи и кинжалы, различные ножи и плети, аркан и несколько видов огнестрельного оружия. Они затараторили на своем лающем языке, потом, убедившись, что я не понимаю, завыли хором. Это продолжалось, пока не прибежал Дятел в качестве переводчика.

— Они требуют, чтобы ты встал. Веревку развяжут. Ты должен пойти с ними. Тебе лучше делать, что говорят. Их еще не кормили, и любой жест непослушания может спровоцировать голодную ярость. Это не слишком приятное зрелище, особенно если объектом их аппетита являешься ты сам.

— Скажи, что они могут не бояться, — с горечью ответил я. — Отаи, всем этим я обязан тебе? Надеюсь, отпираться не будешь?

— Да. Но не думай обо мне плохо. Я ведь дал обет гильдии, а подчиняться ему — самый святой долг для каждого нидийца.

— Не понимаю, о чем ты, — буркнул я.

Но прежде чем Отаи смог сказать еще что-нибудь, халианские воины развязали меня и, дружно взлаивая, потащили на веревке, которую накинули мне на шею.

Охранники волокли меня извилистыми подземными коридорами, все время обмениваясь лаем и воем, без сомнения обсуждая, как лучше употребить добычу в пищу. Когда я очутился в большой, вырубленной в скале комнате, один из них, немного говоривший по-английски, передней лапой указал на стул.

— Сидеть! — сказал он. — Не двигаться! Тостиг, он приходить.

Я сел. Охрана ушла. Оглядевшись вокруг, я не обнаружил ничего, что можно было бы использовать как оружие. Да и момент для попытки что-либо предпринять был не слишком удачный. Я от души надеялся, что в будущем мне подвернется возможность получше. Если, конечно, у меня есть будущее. Оставалось только сидеть и ждать этого Тостига. Он, без сомнения, желает узнать, каков я на вкус и подхожу ли для праздничного ужина.

Спустя некоторое время в комнату вошел халианский воин.

— Здравствуйте, меня зовут Тостиг, — произнес он на хорошем, почти без акцента, английском языке.

Тостиг был выше ростом, чем другие. На его юбке имелась пурпурная кайма, а портупея была отделана серебром. Он помахивал офицерской тростью, а уверенное поведение выдавало в нем лидера.

— Капитан Иуда бен-Иуда, — представился я.

— Весьма рад.

Тостиг снял ножны с мечом и швырнул в угол, сорвал боевые рукавицы, отправил их вслед за оружием и беззаботно опустился на кушетку. Потом зевнул, потянулся, скинул обувь и выпустил когти.

— Знаете, — сказал он, — чертовски трудно сшить башмаки, которые хорошо сидели бы на халианской лапе. Когти дают о себе знать.

Ответить на это мне было нечем, поэтому я промолчал. Но Тостиг меня заинтересовал. Трудно понять чуждую психологию. Больше всего это существо, конечно же, напоминало гигантского хорька. Но при этом было такое впечатление, что передо мной профессиональный военный средних способностей, вежливый, с ровным характером и юмористическим, быть может даже ироническим, складом ума.

— Что ж, капитан, — сказал он, — ваши сегодня задали нам жару. Перехватили одну из наших групп, возвращавшуюся из города после набега. Несчастные придурки сбились в кучу и горланили одну из своих боевых песен. Их всех перебили. Сколько раз я говорил: надо рассредотачиваться, если не исключено, что неприятель поблизости. Это уменьшает вероятность поражения лучевым оружием или реактивным снарядом. По-моему, понять не так уж трудно. Но разве они послушают? «Это не по-халиански, — отвечают они мне. — Снижает боевой дух. Нас вполне устраивает старый добрый халианский боевой обычай — все в одной куче, сплошные зубы и когти». С чертовыми идиотами невозможно спорить. И вот потеряли семерых. Недурной счет в вашу пользу.

Судя по поведению и тону голоса, у Тостига не было по отношению ко мне злых намерений. С таким же выражением он мог бы объявить о результате теннисного матча.

— Но я, разумеется, не смею надеяться на ваши соболезнования, — продолжал он в столь же шутливой манере. — Кровные враги и тому подобное. Наши потери — ваши успехи, верно? И наоборот, разумеется.

— Полагаю, что так, — осторожно ответил я. — Но не задумали же вы все это для того, чтобы обсудить со мной будущее планеты?

— Совершенно верно! — воскликнул он. — Пора обрисовать вам ситуацию.

— Прежде всего я хотел бы кое-что уточнить, — осмелел я.

— Спрашивайте!

— Буду ли я главным блюдом на вашем банкете или вы относите меня к категории легких закусок?

Тостиг разразился смехом:

— Ну вы даете! Согласитесь, что это довольно забавно — вести беседу с легкой закуской. Не бойтесь, вы мой гость. Хотя не исключено, что когда-нибудь, если дело обернется не лучшим образом, мне придется убить вас. Сейчас вы в полной безопасности, и могу заверить, что вам будут предоставлены все условия.

— Могу я поинтересоваться, — спросил я, — где вы так прекрасно научились говорить по-английски?

— Волею обстоятельств я некоторое время гостил в лондонском зоопарке на планете Земля. Собственно говоря, я был главным аттракционом на выставке ужасающих хищников, но умудрился через некоторое время сбежать, раздобыть корабль и вернуться к своим. Никогда не забуду доброго отношения англичан. В некотором роде это были совсем неплохие деньки… Но простите, я, кажется, пренебрегаю долгом гостеприимства. — Тостиг легким прыжком соскочил с кушетки, подошел к буфету и показал мне бутылку. — Виски, капитан Иуда? Мы добыли его в прошлом месяце при налете на ваш отдаленный пост. Нам, халианам, оно не по вкусу, но я берег его для подобного случая.

Я взял стакан. Из висящего на стене кожаного бурдюка Тостиг налил себе белесой жидкости — ферментированного молока, как я узнал позднее.

— Ваше здоровье, — сказал он.

Мы выпили.

— Вы, случайно, не голодны? Я могу распорядиться насчет обеда.

— Тут есть один нидиец, по имени Отаи, и я не возражал бы против него — в жареном, вареном или пареном виде.

Тостиг хмыкнул:

— Рад был бы угодить вам, но Отаи работает на меня. Вас он предал исключительно по той причине, что должен был выполнить обет гильдии. Может, сойдемся на салате? Насколько я помню, человеческие существа могут есть зелень без особого вреда для себя.

— Спасибо, но у меня почему-то нет аппетита. И я не понимаю, что это за штука такая — обет гильдии.

— Это потому, что вы не прожили здесь пятьдесят лет. Видите ли, мне потребовались услуги мастера-лудильщика, и гильдия прислала Отаи. Но он оказался не пригоден к тому, что от него требовалось. Мне подсунули неопытного молокососа, принятого в гильдию только благодаря высокопоставленному дяде. Естественно, я разозлился и готов уже был отправить никчёму к повару для разделки и маринования, когда Отаи пообещал выполнить обет, доставив заместителя, мастерство которого удовлетворит мои потребности.

— И этим заместителем оказался я.

— Да, хотя, разумеется, он имел в виду не вас лично. Мне подошел бы любой человек — о вашей расе идет слава как о несравненных лудильщиках. Вы еще и неплохие воины, должен признать, но когда дело касается ремонтных работ — вам нет равных.

— Барон Тостиг, — сказал я, — или каков там ваш титул…

— Барон звучит неплохо, — ответил Тостиг, — в этом слове чувствуется некий приятный звон, вы не находите?

Я пожал плечами:

— Барон, шмарон, мне все равно. Но если вы думаете, что я собираюсь помогать вам, самым опасным врагам, с которыми когда-нибудь сталкивалось человечество, то судите обо мне совершенно неверно.

— Разумеется, так вы и должны были ответить, — хмыкнул Тостиг. — Но что, если я сделаю предложение, от которого вы не сможете отказаться?

Одно было очевидно: за время своего пребывания в лондонском зоопарке Тостиг кое-чему научился.

— Что за предложение? — спросил я.

— Допустим, я докажу, что помощь, на которую рассчитываю, пойдет также на пользу и вашим людям?

— Сильно сомневаюсь, что это вообще доказуемо.

— Ну а если смогу? И кроме того, обещаю по завершении работы отпустить вас целым и невредимым?

— Что бы вы со мной ни сделали, я никогда не предам человечество.

— Ну, это тоже требует доказательства, не так ли? — Он сел и натянул ботинки. — Но не думаю, чтобы дело дошло до этого. Позвольте продемонстрировать, что я имею в виду, а потом вы сами примете решение. Правда, боюсь, второпях я смогу дать не более пары минут на размышление. Но, как говорят халиане, не будем заносить зад поперед передних лап. Пойдемте! Это вас заинтересует.

Метя за собой длинным плащом, Тостиг направился к двери. Я последовал за ним. А что еще оставалось делать?

Тостиг делал честь своей расе, как говорят о некоторых из нас земные гои. Но вот о его сторонниках этого сказать было нельзя. Они слонялись по проходам, хлебали свое ферментированное молоко, изрядно при этом пьянея, обменивались шуточками, с грубым гоготом похлопывали друг друга по спинам, громко пускали газы и глумились над злополучным пленником, поспешающим за их командиром. В общем, они ничем не отличались от солдатни из любой части Галактики, но все это изрядно действовало мне на нервы.

В их отношении к Тостигу непринужденная фамильярность мешалась с плохо скрываемым благоговейным страхом. Но надо сказать, это была единственно верная позиция при взаимоотношениях со столь знаменитым боевым командиром. Подобно викингам древней Земли, халиане словно бы приносили Тостигу присягу на вечную верность, а он вел их к славе и новой добыче.

Тостиг провел меня по запутанному лабиринту вырубленных в скале коридоров, а потом вниз по лестнице с неравномерно расположенными каменными ступеньками, по которой он спускался на четырех конечностях гораздо быстрее и изящнее, чем я на своих двоих. Лестница вывела нас на дно пещеры. Впереди виднелось то самое гигантское скопление космических кораблей. К нему мы и направились.

— У вас, оказывается, приличное количество небольших кораблей, — заметил я. — Кажется, даже больше, чем вы выставили в сражении с Флотом, насколько я могу судить по нашим сводкам.

— Все правильно, — ответил Тостиг, ведя меня по извилистым проходам между звездолетами. — Но с этим, разумеется, мы ничего не могли поделать.

Я промолчал. Если он так полагает, то я не собираюсь убеждать его в обратном.

Тут и там в промежутках между кораблями суетились группы халиан. Каждая группа, по-видимому, находилась под руководством пожилого халианина, и эти надсмотрщики, или кем там они были, носили серебристо-серые балахоны и необычные заостренные шляпы из войлока или похожего на войлок материала.

— Что тут происходит? — спросил я.

— Это достаточно очевидно, — ответил Тостиг, не замедляя шага, вернее, торопливого бега вприпрыжку по направлению к неизвестной мне цели. — Ремонтные бригады чинят поврежденные корабли. Вам наверняка знакомы подобные процедуры.

Некоторое время я приглядывался к халианам, которые снимали с кораблей унифицированные узлы и увозили их куда-то вглубь пещеры. Надсмотрщики сверяли номера узлов с имеющимися списками.

— Тут все очень просто, — сказал Тостиг, заметив мой интерес. — Для каждого корабля составляется перечень неисправностей, в котором указывается поврежденный узел, его месторасположение, серийный номер и процедура демонтажа. Мы снимаем сломанную деталь и заменяем ее на новую.

— А новую берете с какого-нибудь другого корабля, — добавил я. — Правильно?

— Конечно. Откуда же еще нам взять запчасти?

Я кивнул с таким видом, будто другого метода не могло существовать даже в принципе. Теперь я понимал назначение этого кладбища кораблей. Халианский эквивалент нашего склада. Мы, люди, давно придумали автоматизированные склады, на которые непрерывным потоком поступают новенькие запчасти. И когда возникает необходимость заменить тот или иной узел, ты просто оформляешь заказ.

Теперь мне стало совершенно очевидно, что халиане не имеют складской системы. Причина этого могла крыться только в одном: у них не было промышленности, производящей запасные части. Не было, очевидно, и поступлений из внешнего источника.

Этот вывод, впоследствии подтвержденный, имел первостепенное значение для разведки Флота. Когда какой-нибудь корабль халиан ломался, все, что они могли сделать, — это заменить целиком неисправный узел. Если, конечно, им удавалось разыскать его. В противном случае корабль оказывался не у дел.

Мне стало ясно, какое огромное значение имеет это кладбище. Очевидно, благодаря скоплению увечных космических кораблей поддерживался в боеспособном состоянии флот халиан. Стоит уничтожить эту свалку — и кто знает, как далеко придется им лететь, чтобы раздобыть замену?

Производство — основа любой технологической цивилизации — мало интересовало халиан. Среди хорьков, конечно, была каста, занимавшаяся кое-каким ремонтом, и со временем халиане, вероятно, смогли бы образовать нечто вроде гильдии ученых и мастеровых, но они предпочли пойти по мистическому пути, стать пророками и певцами магической и поэтизированной псевдотехнологии. Мне довелось больше узнать об этом от Поющего о Далеком Доме, мастера целенаведения из отряда Тостига. Но все это случилось позднее. А сейчас я догнал Тостига, который наконец остановился возле корабля средних размеров, чуть больше флотского крейсера.

Тостиг повернулся ко мне:

— Мой друг, вам придется сделать выбор. У меня весьма простое предложение.

— Если я правильно догадываюсь о сути вашего предложения, — ответил я, — то мой выбор уже сделан.

— И каково же решение?

— Полагаю, вы хотите, чтобы я помог привести эти корабли в рабочее состояние? Тогда вы сможете дать бой нашему Флоту, и на этот раз итог может оказаться более удачным для вас. Мой ответ — нет.

— Я не осуждаю вас за отказ, — проговорил Тостиг. — Нельзя требовать предательства от уважающего себя воина. И вообще, подобное задание превышает возможности человека. Нет, я имел в виду совсем другое.

— Что же тогда?

— Взгляните, — указал Тостиг. — Это мой личный корабль. Вы, возможно, знаете, что мы, халиане, воюем под предводительством выборных военачальников, каждый из которых имеет свой корабль. Собственно говоря, мы даже не ведем войн, потому что всякая война подразумевает битву до победного конца. Мы сражаемся ради добычи, но чаще всего ради славы. Когда не предвидится ни добычи, ни славы, некоторые, а точнее большинство, не видят ничего зазорного в том, чтобы перебраться в другое место, где обстоятельства могут сложиться более благоприятно.

— Могу заверить: если речь идет о том, чтобы вы убрались отсюда, я полностью к вашим услугам.

Разумеется, я сказал это с иронией. Но Тостиг воспринял мои слова абсолютно серьезно.

— Иуда, это является решением проблемы. Ведь я всего лишь хочу, чтобы вы помогли привести этот корабль в работоспособное состояние. Как только он будет готов к взлету, я погружу на него своих солдат и мы отправимся искать удачи в других местах. Думаю, любое из них привлекательнее, чем Цель.

Я обдумал его предложение.

— Дадите ли вы мне слово, что покинете Цель?

— Конечно.

— И не будете больше сражаться против человечества?

— Не говорите глупостей, — ответил Тостиг. — Конечно, я буду сражаться против человечества. Вы же понимаете: таковы правила игры. То есть я хочу сказать, что халианскому воину просто больше ничего не остается делать.

— Не знаю, — сказал я, — будет ли для человечества какая-нибудь польза, или же с моей стороны это окажется предательством.

— Но вы ведь не можете знать наверняка? — спросил Тостиг. — Однако сдается, что при таком раскладе мы оба останемся в живых. Да и кто может знать, какое будущее уготовано каждому из нас или нашим расам? Вы находитесь в ненадежной ситуации, которая, конечно, может разрешиться благополучно. А может выйти и по-другому. Бесспорно одно: если вы не согласитесь, то умрете раньше меня. Это не угроза, а обещание. Не подумайте только, что я запугиваю. Обещаю даже: поскольку вы мне понравились, есть вас я не стану. Так что скажете?

Как вы можете себе представить, у меня было о чем подумать в эти короткие мгновения, когда я стоял на холодном каменном полу пещеры у слабо освещенного зеленоватым фосфоресцирующим светом металлического корпуса корабля. Разумеется, я испытывал вполне естественное желание остаться в живых. Но мое решение было основано на более объективных соображениях.

Будучи офицером разведки Флота, я должен был выжить и доставить своему командованию добытые сведения. Факт отсутствия у халиан источника запчастей был крайне важен. Из него следовал вывод, что кладбища кораблей имели огромное и несколько неожиданное стратегическое значение — они являлись источниками материалов, благодаря которым халианские банды продолжали боевые действия. С другой стороны, именно незаменимость таких хранилищ заставляла халиан отчаянно сражаться за эту планету. Если я вернусь и доложу о примерном местоположении кладбища в этой глуши, Флот уничтожит его, не подвергая опасности нидийцев.

И наконец, еще одно: если халиане не в состоянии строить для себя космические корабли, то кто тогда сделал эти? И зачем? Тут командованию Флота есть над чем подумать. И чтобы иметь возможность ответить на все вопросы, я обязан вернуться.

Но отпустит ли барон Тостиг меня на самом деле? Я от души надеялся, что он хозяин своему слову.

— Хорошо, согласен, — ответил я.

— Замечательно! — воскликнул он с явным облегчением. — Тогда пошли. Нам нужно повидаться с мастером целенаведения. Он объяснит вам все, что нужно.

Тостиг привел меня к грубому сооружению, стоящему в нескольких метрах от корабля, — нечто вроде будки из обрезков металла, старых дверей и кусков обшивки. Военачальник отыскал местечко поудобнее и расположился прямо на полу, жестом предложив мне последовать его примеру.

— В чем дело? — спросил я.

— Мастер целенаведения внутри, беседует с богами. Мы не должны мешать ему. Он выйдет, когда закончит.

— А кто, собственно, такой этот мастер целенаведения? — спросил я.

Как объяснил мне Тостиг, ближайшим нашим эквивалентом является штурман-навигатор. Но в отличие от людей халианские мастера целенаведения управляют навигационным оборудованием посредством молитв и медитаций. Я узнал также, что мастера целенаведения всегда выбираются из класса поэтов, поскольку, по общему мнению, халианские поэты должны знать толк в странствиях и битвах. Только этой посвященной касте можно доверить общение с корабельным компьютером.

В тот момент, когда до меня начал доходить смысл сказанного, из своего жилища появился мастер целенаведения.

Он выглядел значительно старше Тостига, который и сам был заметно старше своих подчиненных. Его имя, в переводе на наш язык, звучало как Поющий о Далеком Доме. Шерсть у него была серовато-коричневого цвета, изрядно присыпанная сединой. Двигался мастер с большим достоинством, но по походке явно ощущалось, что он, подобно многим престарелым халианам, страдает от ревматизма.

Голос у него оказался высокий, дрожащий и неприятный.

— Барон Тостиг, — произнес он, — зачем вы привели этого расово неполноценного к Храму Информации?

Сначала я принял его за антисемита, но потом понял, что расово неполноценными для него являлись все люди без исключения.

— Ладно-ладно, Поющий, — примирительно сказал Тостиг, — мы уже говорили с тобой об этом. У человеческих существ хорошие способности к технике. С помощью этого пленника ты быстро разберешься с компьютером, и мы отправимся за новой добычей. И за славой, не забывай этого.

— Халианский бард отвергает недостойную славу, — высокомерно заметил Поющий. — Я не нуждаюсь в помощи этого создания и вполне способен самостоятельно провести процедуру взлета.

— Конечно, конечно, — поддакнул Тостиг. — Но все дело в том, что мы никак не можем заставить эту чертову штуку работать.

— Боги информации дадут нам свое позволение, — величественно ответствовал Поющий. — Мы не должны торопить их.

— Вынужден заметить, — возразил Тостиг, — некоторые халиане начинают подозревать, что общение с компьютерами основано на более простых и эффективных принципах, чем промысел чисто гипотетических богов информации.

— Не смейте хулить богов в моем присутствии! — взревел Поющий. — Хотя вы и самый великий из героев, когда-либо рождавшихся в Инчидианском клане Западной Халии, но в религии все еще щенок.

— Давай не будем ссориться, — сказал Тостиг любезным тоном. — Я хочу убраться отсюда вместе со своими воинами. Этот человек способен мне посодействовать. Либо он будет твоим помощником, либо я назначу тебя его помощником, и точка.

По выражению лица Поющего было видно, что он еще много чего может сказать, но, должно быть, его смутил решительный вид Тостига и то, как барон теребил правой лапой кисточку, украшавшую лазерный пистолет.

— Разумеется, пускай помогает, — сдался Поющий. — И если у него появятся дельные советы, я буду рад последовать им. Боги информации иногда выбирают очень необычные способы для передачи своих посланий.

— Вот и прекрасно, — ответил Тостиг. — Я рад, что все уладилось. Оставляю вас, чтобы вы познакомились поближе.

И очень довольный, что отделался от Поющего о Далеком Доме, он ушел, дружески подмигнув мне напоследок. По крайней мере, я это счел дружеским подмигиванием. Он был неплохим парнем, этот Тостиг.

Халианский барон, обязательно великий воин, является единственным командующим во время набега. Именно он определяет время и место. Но непосредственным исполнителем этих приказов является мастер целенаведения. Барону даже в голову не придет самому контролировать процесс перемещения корабля с места на место. Его дело — война.

Халианская навигация проста до смешного, хотя и представляет собой весьма привилегированное занятие, до которого допускаются только мастера целенаведения из гильдии поэтов. Мастеру целенаведения надо всего лишь проделать несложные манипуляции. После долгого мантрического заклинания «Новый путь, про момент не забудь», повторяемого до тех пор, пока слова не потеряют всякий смысл, если он когда-нибудь вообще присутствовал, мастер готов действовать. Он вынимает из специального гнезда путевой диск, содержащий огромное количество закодированной информации или, по выражению халиан, содержащий много силы. Мастер засовывает его в щель компьютера, и на экране появляется директория целей. Мастер выбирает нужную, нажимает кнопку «Выполнять», и корабль взлетает. Все остальное происходит совершенно автоматически. Если только не требуется ручное управление, программа поднимает корабль в воздух, используя магнитные двигатели, удаляется от планеты, в нужный момент переходит в гиперсветовой режим, а потом, достигнув места назначения, производит все операции в обратном порядке. Конечно, в сражениях халианские командиры отключают автоматику и управляют кораблем вручную, как это делаем и мы, люди. Но во всех прочих ситуациях полетом ведает компьютер.

Естественно, случаются и отклонения, но обычно все происходит именно так. Удобная, простая и надежная процедура, прекрасно соответствующая кровожадной и вместе с тем ребяческой натуре большинства халиан. И вполне в рамках их интеллекта.

Но что происходит, когда этот простой, рутинный, проверенный метод дает сбой? Когда компьютер сообщает о системной ошибке? Именно это и происходило со сломанным звездолетом барона Тостига.

Мастер целенаведения попросил, чтобы его оставили наедине с компьютером, и попробовал несколько известных только ему молитв, мантр большой силы. Спустя три дня он появился, сокрушенно покачивая головой. Машина упрямо продолжала выкидывать все то же сообщение: «Системная ошибка!»

— Просто поразительно, — сказал я Поющему, стоя рядом с ним и глядя на экран корабельного компьютера. — Мои соотечественники хорошо понимают, что происходит, когда бог не хочет больше говорить с ними.

— Этот вопрос имеет значительный теологический интерес, — ответил он, соглашаясь со мной, хотя я имел в виду несколько иное. — Системная ошибка упоминается в наших древних книгах — например, в сказании «Как системная ошибка на свет появилась». Если коротко, боги информации оставили древним халианам две комнаты. Из одной они разрешили брать все, что угодно, и это были хорошие вещи. Другую запретили открывать. Но люди со временем стали жадными и нечестивыми и открыли комнату, надеясь найти в ней еще бóльшие богатства. Вместо этого оттуда выползло маленькое существо с длинным жалом на конце хвоста. Это и был злой демон — системная ошибка, который с тех пор все время жалит нас.

— Потрясающе! — сказал я. — Обожаю сказки. А теперь, если вы не возражаете, я сяду к клавиатуре и посмотрю, нельзя ли что-нибудь узнать насчет системной ошибки.

— Я могу показать тебе все комментарии к каноническому тексту.

— Спасибо, конечно, но лучше поискать инструкцию по исправлению ошибки. Так рекомендуется в «Описании системы».

Он взглянул на меня с яростью:

— Не претендуй на знание того, чего ты знать не можешь. Никто никогда не видел «Описания системы», и уж конечно боги информации не покажут его человеку. Но если хочешь, можешь попытаться воздействовать на машину.

При работе с корабельным компьютером, даже если она доведена до автоматизма, все же нужно, чтобы оператор в любой момент мог указать, какое действие машина должна произвести. Кроме того, оператор должен вводить команды в установленном порядке и принимать необходимые меры, если случится что-то непредвиденное. Ему не обязательно знать, к каким результатам приводят его манипуляции на уровне битов или байтов. Но он должен все делать правильно.

Поющий о Далеком Доме знал многие процедуры наизусть, что для представителя дотехнологической цивилизации было немалым достижением. Однако он не называл эти алгоритмы программами. Они именовались «строфами инструкции», представляли собой вкрапления в саги и были перемешаны с поэтическими изложениями мифических подвигов древних халианских героев.

Один из типичных фрагментов саги «Боевое безумие Дестрида Бешеные Когти» звучит так:

Неплохая штука, да и полезная. Конечно, при условии, что порядок команд не перепутан. Если нужно на самом деле ввести «Ввод», «Пробел», «7», «Е», и никак иначе, то даже сам верховный бог информации не поможет программе, коль вы упорствуете в своей ошибке.

Насколько я понял, то, что поначалу представляло собой обыкновенные рабочие инструкции, было поэтизировано этой шерстистой расой, не дружившей с технологией и считавшей ее чем-то вроде магии. А поскольку стихотворные строфы не рассматривались как требующие точного исполнения инструкции, последующие поколения поэтов вносили в них исправления и улучшения. Были написаны новые саги, в которые вставляли старые формулы, но безо всякого осмысленного контекста, а просто как выразительные поэтические метафоры.

Например, в одной из старых саг, в «Гневе Хафелда Пожирателя Врагов», главное действующее лицо подчиняет себе компьютер угрозами:

В поэме этот метод сработал, но повторить результат Поющий так и не смог.

Как только Поющий позволял, я садился за компьютер. Это было трудной задачей: обладая столь скудной информацией, отыскать нужную последовательность. Он следил за моими попытками, но почти не комментировал их.

Во время перерывов, когда мы прохаживались туда-сюда вдоль боевого корабля Тостига, чтобы дать отдых глазам, я просил пересказать мне легенды. Поющий не видел в этом никакого вреда: ну что может землянин извлечь из древних историй? Не исключено, что он решил обратить меня в свою веру — в ортодоксальный халианский информационализм.

В докосмические времена — насколько я уяснил, около четырехсот лет тому назад — народ (халиане) представлял собой обыкновенных дикарей и делился на многочисленные племена и кланы, которые постоянно воевали друг с другом. Потом откуда-то со звезд пришли «первые чужие», дали воинам оружие, а лучшим предводителям — космические корабли и послали их в поход — искать свою судьбу, добычу, славу и смерть. И поручили гильдии поэтов записывать славные дела расы халиан в форме саг.

Эти сведения были крайне любопытны. Так, значит, какая-то неизвестная раса вмешалась в дела халиан, вооружила их и натравила на планеты Федерации. Кто же дал Халии эти корабли? Командование Флота узнает и об этом, как только я доберусь до своих.

Спустя несколько дней я почувствовал, что у корабельного компьютера нет никаких причин не прочитывать путевой диск. И все же он упрямился. Мне уже казалось, что в машину заложен какой-то дефект, препятствующий самым разумным действиям, самым оптимальным ходам.

И вот как-то раз, вернувшись с одинокой прогулки раньше, чем рассчитывал, я увидел Поющего о Далеком Доме, который сосредоточенно работал за клавиатурой.

Я с удивлением следил за его манипуляциями. С необычайным для представителя нетехнологической расы искусством, подобно Пенелопе, распускающей по ночам все, что соткала за предыдущий день, он стирал записанную мной информацию.

— Ты пытаешься испортить программу! — закричал я.

Его губы скривились в высокомерной усмешке, но он ничего не ответил.

— Ты не хочешь, чтобы корабль взлетел! Тебе нужно, чтобы Тостиг и его воины остались здесь и погибли!

— Удивляюсь, как ты не понял этого раньше, — ответил Поющий.

— Барону будет интересно услышать об этом! — крикнул я и схватился за лом. — Не пытайся остановить меня, проклятый изменник, а не то башку проломлю!

К тому времени — что, вероятно, было неизбежно — я подсознательно уже считал себя халианцем.

— Прежде чем убить меня, — спокойно сказал Поющий, — не желаешь ли выслушать, почему я так поступил?

Вероятно, надо было пойти прямо к Тостигу. Если бы я так и сделал, все могло бы сложиться совсем иначе. Но я медлил. Жители Пердидо всегда отличались любопытством.

— И почему же ты так поступил?

Он улыбнулся и все так же спокойно спросил:

— Человек, знаешь ли ты, что требуется для написания халианской саги?

Я отложил лом и сел. Он поймал меня на крючок.

— Рассказывай.

— Саги, — начал Поющий, — это душа нашего народа. Все великие саги содержат некоторые общие элементы. В них есть героическая фигура — например, такая, как Тостиг. Наличествует безвыходная ситуация вроде нашего пребывания на Цели, предательство со стороны некоего доверенного ключевого персонажа и эпическая гибельпредводителя и его людей. Тостиг — подходящая фигура для создания величайшей из саг. Для того чтобы сочинить ее, я употребил все свое искусство, перечислил в прекрасных стихах его великие победы — бойню на Орлиной Станции, опустошение Звездного Перевала, нападение среди бела дня на Алгол-Четыре. Во всей истории Халии не было героя более великого. Не хватает только достойного завершения.

— Например? — спросил я.

— Возможен только один вариант. Барон Тостиг должен вступить в последний неравный бой и погибнуть здесь, на Цели.

— Но может быть, это совсем не то, чего хочет сам Тостиг? — заметил я.

— Его желания не играют никакой роли. Важно, чтобы «Сага о Тостиге» получила достойный финал, чтобы она пелась впоследствии для поддержания духа остальных халиан.

— Но я не вижу, каким образом можно сохранить твою сагу, — сказал я, — если ты останешься вместе с бароном Тостигом, обреченным на славу и смерть.

— Это уже моя проблема, — ответил Поющий. — Без сомнения, я, как и все великие барды, найду выход. Пусть даже придется умереть до того, как будут готовы последние строфы, я сумею отправить копию в гильдию поэтов. Финал за меня допишут другие.

— Что-то мне это не нравится, — сказал я.

— Потому что у тебя нет склонности к поэзии. Но ты достаточно умен, чтобы понять, в чем твоя выгода.

— Полагаю, у тебя имеется какой-нибудь довод на этот счет, — сказал я.

— Само собой. Верность собственной расе заставляет тебя желать, чтобы Тостиг остался здесь навсегда.

Слова Поющего звучали довольно ядовито, но в них крылся определенный смысл. Я понимал, что барон Тостиг редкостный представитель своей расы. Таких рождается один на миллион. Он гораздо умнее и гибче, чем большинство его сородичей.

— Вот что мне кажется странным, — сказал я Поющему. — Почему такой халианин, как Тостиг, не командует гораздо большим количеством воинов?

— По натуре мы не коллективисты, оттого-то у нас и нет больших кораблей. Хороший лидер может удержать двадцать, пятьдесят, даже сто бойцов. Но командовать дредноудом с экипажем в две тысячи халиан ему не по силам. Да и «чужие» не потребовали от нас объединить кланы под руководством способных вождей. Они хотели, чтобы мы оставались такими, какие есть: грозными, но не слишком сильными.

— Кажется, они не дураки, эти ваши чужие, — сказал я. — С какой, ты говоришь, они планеты?

— Я скорее умер бы, чем открыл тебе что-нибудь важное о «чужих», но, к счастью, избавлен от такой необходимости, потому что сам ничего о них не знаю. Скажи, человек, разве здесь наши цели не совпадают? Тебе нужна материальная победа, мне — духовная. Если Тостиг примет на этой планете свою последнюю битву и умрет, мы оба окажемся в выигрыше.

— Но это также может ускорить мою смерть.

Собеседник отрицательно покачал головой:

— Даю клятву мастера-поэта, что ты целым и невредимым вернешься к своим друзьям. И покроешь себя славой, а не позором предателя, который помог Тостигу убежать.

— Но я дал барону слово, — сказал я.

— Ты дал его скорее под давлением, чем по собственной воле. Это нельзя рассматривать как обязательство.

— Если я даю слово, — возразил я, — то рассматриваю это как обязательство.

— Рассуждаешь точно глупый халианский наемник. Разве ты не заинтересован в том, чтобы защищать интересы своей расы? Или ты такой же романтик, как Тостиг?

— Я не знаю, черт побери, что мне делать! — раздраженно воскликнул я. — Тостиг мне нравится!

— А я, его бард и спутник по всем знаменитым битвам, люблю его, как самого себя. Если ты барону такой же друг, как и враг, то неужели откажешь в столь необходимом героическом финале?

— Ты все понял неправильно, — сказал я. — Барон хочет убраться отсюда. Он сам говорил о желании поискать славы и добычи в других местах, при более благоприятных обстоятельствах.

— О, Тостиг любит притвориться, будто он очень рационален и боится смерти, — сказал Поющий. — Этот недостаток он приобрел в лондонском зоопарке. Но у него сердце истинного халианина, и он с честью примет красивую смерть, хочется ему этого или нет. Сей мотив часто повторяется в наших сагах. Герой стремится избежать своего предназначения, но лучший друг предает его, и герой все-таки встречает свою судьбу.

— Я ему не лучший друг! — воскликнул я.

Но Поющий уже отвернулся от меня и принялся возносить молитвы богам информации. А я остался наедине со страшным смятением, охватившим душу и сердце.

Моя последняя встреча с Тостигом оказалась так же приятна, как и все предыдущие. Халианский капитан находился у себя в покоях и заканчивал свой туалет. В этом отношении он был немного тщеславен и даже пользовался железными щипцами — торчащие кверху бакенбарды в этом году были крайне популярны среди халианской знати.

— Стоит ли гоняться за модой? — ворчал он. — Едва бакенбарды начинают более или менее прилично укладываться на один манер, как я слышу о том, что все уже носят их совсем по-другому. Столько мороки, и ради чего? Скажите, Иуда, корабль готов?

— Готов, — ответил я. — Я выявил проблему и все исправил. С бесценной помощью Поющего о Далеком Доме, разумеется. Осталось ли еще виски?

— Угощайтесь. Бутылка на обычном месте.

Я налил себе, не разбавляя. Тостиг посмотрел на меня с беспокойством.

— Вы сегодня, кажется, не в духе, Иуда?

Всю эту ночь я провел в борьбе с совестью. У нас, евреев планеты Пердидо, есть привычка «спорить со своим ангелом». На этот раз, однако, предмет спора был далеко не очевиден. Я обнаружил, что трудно определить мое собственное отношение к происходящему — чего я в конце концов хочу и какие средства для достижения желаемого могу себе позволить. С одной стороны, как совершенно справедливо указал мастер целенаведения, этот барон Тостиг и его боевые хорьки, пока они живы, как бельмо у нас на глазу. С другой стороны, судьба звездной империи не может зависеть от отдельных личностей. Конечно, для Альянса было бы крайне важно, чтобы я вернулся с добытой информацией. Но разве в подобной ситуации честное слово человека ничего не значит?

В мозгу вертелось много веских, даже неотразимых доводов в пользу того, что я не должен предавать Тостига, что обязан поступить как добрый друг и рассказать о плане Поющего, дать шанс ускользнуть из мышеловки и либо продолжить подвиги, либо удалиться на отдых в домик, о котором он однажды упомянул при мне, — домик, затерянный среди зеленых холмов планеты, чье местоположение он сохранил в тайне.

И я уже почти решил открыться Тостигу. Но тут вспомнил об основополагающей роли саг в жизни Халии и о том, что все они включали упоминание о друге, ставшем предателем, вступившем в заговор с целью подвести героя к предопределенной ему славе, удовлетворить его подсознательное стремление к великолепной смерти, память о которой будет вечно жить в фольклоре его племени.

Будет ли настоящим другом тот, кто поможет герою ускользнуть, чтобы он смог тихо умереть в своей постели, окруженный, быть может, хорошенькими ясноглазыми халианками? Или настоящий друг — тот, кто поможет достичь истинного предназначения, доблестной смерти в битве с превосходящими силами противника?

— Мне будет жаль, когда вы улетите, — сказал я, и это была правда.

Хотя и не вся.

— Мне тоже, — вздохнул Тостиг. — Считается, что между нашими расами дружба исключена. Не берусь судить, для меня это слишком сложная тема. Но знаю одно: дружба между отдельными личностями возможна всегда. Мне будет не хватать вас, Иуда.

Я хотел ответить, но тут прибыл его почетный эскорт, четыре пиратского вида халианина, обильно увешанных оружием. У одного на глазу красовалась черная повязка.

— Что ж, пойдем, проверим вашу работу, — сказал он беззаботно, и мы, окруженные охраной, двинулись вперед.

Подчиненные барона Тостига построились перед крейсером. Их было около сотни, поскольку и другие боевые группы, желая разделить хоть частицу славы командира, поклялись ему в верности. Поющий о Далеком Доме тоже стоял здесь — с непроницаемым лицом, величественный в своем серебристо-сером одеянии.

Стихли приветственные возгласы, и Тостиг поднялся на корабль, а мы с Поющим последовали за ним. Когда подошли к пилотской кабине, я не выдержал.

— Тостиг, мне нужно сказать вам кое-что!

Он спокойно посмотрел на меня.

— Нет, — ответил Тостиг, — не надо. Видите ли, я уже знаю.

— Знаете?

Тостиг улыбнулся:

— Я знаком с древними сагами гораздо лучше, чем вы. Почти так же, как присутствующий здесь мастер целенаведения. Разве не так, Поющий?

— Ваши знания в области поэзии выше всяких похвал, — сказал Поющий. — Для непрофессионала, конечно.

— Разумеется. — Тостиг посмотрел на пульт управления и вновь повернулся к Поющему. — А как именно ты все это устроил? Надеюсь, что-нибудь новенькое?

— Достаточно оригинальное, — подтвердил тот. — Я задал специальный пароль; если его не ввести, компьютер откажется выполнять команды. Напротив, запустится программа, которая необратимо выведет его из строя. Но откуда вы узнали?

— Я не узнал, — ответил Тостиг. — Просто решил сделать вид, будто мне все известно, и посмотреть, что ты на это скажешь.

— Так вы обманули нас! — воскликнул Поющий.

— Один обман стоит другого, — ответил Тостиг. — Мастер целенаведения, я догадывался о вашем плане уже давно. И уж конечно, вы могли с легкостью внушить моему простодушному другу, что единственное, чего я действительно хочу, так это смерти на поле брани и славы в песнях.

— Я не должен был его слушать, — сказал я. — Тостиг, вы все еще можете улететь. Пароль, обезвреживающий программу…

Тостиг властно вскинул лапу:

— Нет, не говорите. Иначе у меня может возникнуть искушение воспользоваться этим паролем.

Мы недоуменно взглянули на него. Потом на лице мастера целенаведения появилась угрюмая улыбка.

— Значит, я не ошибся в вас, Тостиг!

— Ты знаешь меня лучше, чем я знаю самого себя. Тот, для кого открыта душа всей расы, имеет ключи и к душе отдельного халианина.

Мы вышли вместе с Тостигом из космического корабля. При виде его халианские воины замолчали.

— Ребята, — сказал он, — корабль в порядке. Но нам он не понадобится. Слишком уж хороша возможность, чтобы упускать ее. Мы выступим против всего вражеского Флота и всех вражеских наземных сил. Совершим величайший подвиг в истории Халии. Мы и так слишком зажились. Во мне проснулся берсерк, и я готов атаковать даже в одиночку. Найдутся ли среди вас желающие примкнуть ко мне?

Оглушительный рев доказал, что трусов здесь нет. Будучи истинными халианами, они не могли не увлечься великолепной перспективой геройской смерти под предводительством знаменитого военачальника и бессмертия в песнях.

— Перед нашим последним сражением мы устроим пир, — сказал Тостиг. — А вы, мой друг Иуда, ступайте домой с миром и со всем моим уважением. Барон Тостиг держит слово. И захватите с собой поэта, потому что его сага должна быть сохранена для будущих поколений.

Поющий о Далеком Доме выпрямился во весь рост.

— Нет, Тостиг, я не уйду. Вы сделали правильный выбор, единственно достойный героя. Но мое решение правильно для поэта. Я останусь с вами, буду свидетелем вашей последней битвы и напишу окончание своей саги.

— Глупец! — воскликнул Тостиг. — Скорее всего, тебя убьют вместе с нами, ведь война не щадит даже поэтов. Что тогда станет с великой сагой обо мне?

— Я подумал об этом, — сказал Поющий, — потому что надеялся на такой оборот событий. И я принял меры предосторожности. — Из-под длинного одеяния он вытащил небольшой механизм, в котором я сразу узнал обыкновенный кассетный магнитофон. — Я сохранил этот образчик вражеской технологии, трофей нашей последней битвы, и записал на него сагу, все, что было сочинено до сего дня. Этот человек показал себя достойным вашего доверия и дружбы. Он смог увидеть всю глубину поэтической души халиан. Мы знаем, что Иуда нас не подведет. Возможно, я переживу вашу смерть, Тостиг, — судьба милостива к бардам. Тогда я сам закончу сагу и найду способ доставить ее в гильдию поэтов. Но если все же придется умереть, то Иуда сделает это за меня — переправит сагу на Халию, и ее допишут другие.

— Будет сделано. — Я сунул в карман магнитофон, пожал лапу Поющему, обнял Тостига и отправился в путь.

Остальное хорошо известно всем членам военного трибунала. Нашим силам понадобилось два месяца, чтобы запереть Тостига в Ущелье Мертвых. Мы понесли серьезные потери, прежде чем он пал в великой битве.

Что же касается великой саги, то с грустью должен сообщить: мастер целенаведения не был мастером в области техники, даже такой простой, как кассетный магнитофон. Ему удалось включить аппарат, но он, успокоенный обманчивым миганием красной лампочки, видимо, забыл отжать кнопку паузы, и поэтому ни одного слова не легло на пленку. Да и насчет милостивой к бардам судьбы Поющий о Далеком Доме оказался слишком оптимистичен: ему не посчастливилось выжить в битве и у него не было возможности вновь записать свою сагу.

То, что вы сейчас читаете, — плоды моей скромной попытки рассказать человечеству о славном халианском бароне Тостиге. Я сделал для него все, что мог. Он был моим врагом, и он был моим другом. Я предал его, как предписывалось халианским обычаем, а теперь, в меру своих скромных возможностей, спел его песнь.

Осталось добавить немного. Действуя через посредников, я передал рассказ о своей встрече с Тостигом одному из представителей халианской гильдии поэтов.

— Метрическая форма не соблюдена, — сказал он, — и тут повествуется больше о вас, чем о Тостиге. Но мы благодарны за ваши старания. Мы принимаем ваш опус. Пусть он зовется «Сагой о бароне Тостиге». И да будет вам известно, что вы являетесь единственным чужаком, написавшим сагу, которая была принята халианской гильдией поэтов.

Халианин подарил мне серебристо-серое одеяние гильдии и остроконечную шапку барда. Они слишком малы, чтобы я мог их носить, но они висят на стене моего кабинета в Новом Иерусалиме. При каждом взгляде на них я вспоминаю Тостига. Даже если это и было предательством, никто не осудит меня строже, чем я сам.

* * *

Третья книга межавторского цикла «Боевой Флот» — антология «Прорыв» (1989). Снова великолепная команда фантастов создала не просто сборник рассказов на заданную тему, а целостное, яркое и увлекательное произведение, с оригинальными сюжетами и героями, чьи судьбы не оставят читателя равнодушным.

Гибель Последней Империи стала катастрофой для всего освоенного космоса. Разрозненные, ослабленные цивилизации выживают на грани варварства. С огромным трудом удалось создать хрупкий Альянс, а иначе у людей и их союзников не было бы ни единого шанса отразить нашествие самой воинственной и жестокой расы во Вселенной — халиан, которые уже поработили несколько культур и теперь готовят такую же участь человечеству.

Хазара

Когда на Пердидо Бродский угодил в рекрутский набор, его послали на форпост хорьков — планету Цель, которая два года тому назад была захвачена специальным подразделением с Пердидо, поддержанным мощью Флота. Ко времени вербовки Бродского бои давно закончились, и бить там оставалось только баклуши, каковому занятию он, собственно говоря, и предавался с немалым успехом.

Но однажды к нему подошел сержант из его подразделения и объявил:

— Вас хочет видеть командир роты.

Бродский как раз наблюдал за двумя сверчками, в свою очередь наблюдающими друг за другом. Пока он торчал на Цели, волей-неволей многое узнал о насекомых и прочей мелкой живности. Если присматриваться, можно заметить нюансы, о которых не написано ни в каких книгах, — так называемые индивидуальные различия. Несмотря на отсутствие разума, поведение насекомых было не до конца предсказуемо.

— И зачем же я понадобился командиру? — спросил Бродский.

— Он, несомненно, сообщит вам об этом лично, — ответил сержант. — Так идете или нет?

— А куда деваться! — вздохнул Бродский.

— Неужели не можете ответить просто, как все нормальные люди: «Так точно, сержант!»?

— Наверное, я ненормальный.

Бродский был высок и неуклюж, координация движений оставляла желать лучшего. Зато коэффициент интеллекта был почти 185 — уровень гения. Но Бродский, казалось, не испытывал желания его применять, чем бросал вызов своему командиру, Джеймсу Келли, выходцу с планеты Катаджиния‑2, расположенной в восточном звездном секторе CJ.

Капитан Келли начал разговор любезно, но не без сарказма:

— А вот наконец и наш доморощенный философ.

— Вы оказываете мне слишком большую честь, капитан, — ответил Бродский. — Я простой искатель истины.

— И потому все время нарушаете строевой устав?

— Я вовсе не бунтовщик, — попытался оправдаться Бродский. — Это получается непроизвольно.

— То есть подсознательно?

— Вероятно. И позвольте заметить, капитан, что человека нельзя обвинять за неосознанные поступки, в которых он по определению не отдает, да и не может отдавать, себе отчета.

— Если бы вы хоть замечали, что совершаете их, — вздохнул капитан.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Бродский.

Он смотрел в окно, испытывая сильное желание оказаться подальше отсюда.

— Вам бы в одну из старых армий, Бродский. Знаете, как поступали тогда с солдатами, которые нарушали дисциплину?

— Неужели бранили? — попробовал догадаться Бродский.

— Много хуже. Их били.

— Не понимаю, — сказал Бродский. — Каким образом при помощи битья можно предотвратить нарушения дисциплины?

— Никаким. Теперь мы это понимаем. Но в старину считали, что наказаниями можно исправить поведение.

— Странная точка зрения, — отметил Бродский.

— И совершенно ненаучная. Но вы себе не представляете, Бродский, с каким удовольствием я отдубасил бы вас. Замучили вы меня дальше некуда.

— Сэр, если ваше настроение от этого поднимется, — ответил Бродский, — то можете без всяких колебаний ударить меня. Я не буду в обиде и никому не расскажу об этом эпизоде.

— Увы, я не могу давать волю своим чувствам, как это делали командиры старых времен, и бить вас не стану, а как бы хотелось! Напротив, я собираюсь поощрить вас. Это более современно, не правда ли?

— Не уверен, что поощрение ненавистной вам манеры поведения — хорошая идея, — ответил Бродский. — Более того, у меня такое ощущение — можете назвать его предвидением, — что ваше поощрение мне не понравится.

— Называйте это хоть предвидением, — сказал капитан, — хоть свиным хрящиком — дело ваше. Но никакая сила в мире, не говоря уже о ваших просьбах, не помешает мне поощрить вас за омерзительную и бездарную службу в моем подразделении.

— Не слишком-то вы печетесь о своем подразделении, — ответил Бродский. — Ну ладно, раз уж решили поощрить, то делайте это побыстрее. Надеюсь, вы не отправите меня на трое суток в ближайший захудалый городишко, чтобы я напился в стельку на глазах у этих язвительных двухметровых птиц?

— Нет, я придумал кое-что гораздо лучше, — сказал ротный.

— Тогда, сэр, не могу даже представить, что же это может быть.

— Не беспокойтесь, сейчас узнаете. Рядовой Бродский, я произвожу вас в чин младшего лейтенанта.

— Что? — изумился Бродский. — Это и есть ваше поощрение?

— Только часть его. А хотите узнать, почему именно в младшие лейтенанты?

Бродский пожал плечами:

— Возможно, у вас есть дочь, она в меня влюбилась, и вам пришлось повысить меня, чтобы она имела возможность появляться со мной в обществе.

— Бродский, вы что, встречались с моей дочерью? — упавшим голосом спросил капитан.

— Я даже не знал, что она у вас есть. Просто предположил.

— Уф! — произнес ротный и продолжил: — По новым правилам лейтенант — самый младший чин пилота на корабле-разведчике.

— Корабль-разведчик? Пилот на корабле-разведчике? Сэр, да я не умею водить даже машину!

— Этому несложно научиться. Интеллект — волшебный ключ к овладению всякой техникой, как вы сами мне говорили.

Уже долгое время Флот вел интенсивный поиск потерянных планет Первой Империи. Она распалась две тысячи лет назад. В ее центре находились тринадцать планет, одной из которых была Земля. При последнем императоре империя состояла из ста тысяч планет. Власть держал в своих руках Флот, базировавшийся на планете Порт в созвездии тау Кита. После развала империи многие карты были утеряны и часть планет оказалась полностью отрезанной от остальных. Начались смутные времена. Одной из постоянных забот Альянса стал поиск таких планет, установление контакта с ними и возвращение их в состав Альянса.

Но Бродский не мог и предположить, что будет участвовать в этих поисках. Он не был прирожденным исследователем. Как и прирожденным военным. Собственно говоря, у него были все основания полагать, что он вообще ни на что не годен.

— Но я ничего не знаю о пилотировании, — возразил Бродский.

— На борту корабля имеется инструкция. Вам дадут несколько часов на ее изучение. К тому же у вас будет партнер, разбирающийся в технике.

— Но почему именно я? — спросил Бродский. — И почему именно на корабль-разведчик?

— Корабли-разведчики, — объяснил ротный, — предназначены для обнаружения цивилизаций и первого контакта с ними.

— Вы хотите послать меня на разведку?

— Это очень ответственное дело, Бродский. Две тысячи лет тому назад мы были частью Империи, владевшей сотней тысяч планет. Представляете себе?

— Многовато, — заметил Бродский.

— Это было грандиозно. Великий замысел.

— Ну, как посмотреть. Сдается мне, что ностальгия по Первой Империи несколько преувеличена. Смутные времена гораздо любопытнее.

— Необходимо отыскать эти планеты, — отрезал капитан Келли. — Они должны быть в составе Альянса. Надеюсь, вы не забыли о том, что идет война? С хорьками, припоминаете? И со зловещим разумом, который стоит за ними. Противник очень силен, так что нам пригодится каждый, кто встанет на нашу сторону. И если вам наплевать на себя, то подумайте хотя бы о других. Знаете, как поступает враг с покоренными цивилизациями?

— Даже слышать не хочу, — ответил Бродский.

— Эти планеты беззащитны. Большинству из них не удалось достичь уровня межпланетной цивилизации. Они остались в изоляции, через несколько поколений искусство космических полетов забылось, в лучшем случае сохранилось только в преданиях о богоподобной расе, некогда пришедшей, а потом исчезнувшей навсегда. Когда хорьки и те, другие, натыкаются на подобные планеты, они без особого труда обращают людей в рабство, вырезают всех подряд или даже замораживают про запас, чтобы использовать в качестве продовольствия.

— Ради бога, не продолжайте, — сказал Бродский, — у меня очень чувствительный желудок.

— Это все, о чем я хотел вам сообщить, — сказал ротный. Он порылся в ящике стола и выудил блестящую пеструю ленточку. — Вот ваши лейтенантские нашивки. Пришьете к краям воротника. Берите. Поздравляю вас, лейтенант Бродский.

Бродский повертел ленточку в руках.

— А теперь, сэр, давайте поговорим серьезно. Неужели мысль послать меня разведчиком на поиск новых миров действительно кажется вам удачной? По-моему, это работа для специалистов, разве не так?

— Разумеется, так, — ответил ротный. — Мы тщательнейшим образом рассмотрели все требования к кандидату на выполнение подобной работы. Разумеется, он должен быть способным лингвистом, быстро осваивать новые языки и диалекты. Знание химии поможет ему избежать отравления незнакомой пищей. Чтобы правильно оценить, будет ли новая планета полезна для Альянса или нет, он должен иметь представление о таких дисциплинах, как экономика и политика, и разбираться в технике. Не помешало бы знакомство с геологией — вам могут встретиться полезные ископаемые… Ну и с ботаникой, и с биологией, потому что некоторые из наших ценных сельскохозяйственных культур имеют инопланетное происхождение. Если у планеты имеется гидросфера — а почти на всех богатых кислородом мирах есть океаны, — то разведчику пригодилась бы специальность океанолога. Будучи зоологом, он мог бы описывать встреченных животных, а зная социологию и этнографию, провел бы сравнительный анализ различных культур, поскольку те, что попадались нам до сих пор, различались между собой не меньше, чем земные расы, племена, этнические и религиозные группы. Чтобы иметь с ними дело и избегать при этом конфликтов, надо иметь житейский опыт. Неплохо бы прибавить к этому списку профессию психолога. Ну и, наконец, надо знать толк в медицине, хотя бы для того, чтобы оказать себе помощь при заболевании вдали от дома и не зависеть от местных методов лечения, рассчитанных на чуждые нам психологию и питание. Кстати, диетология как раздел медицины — непременная составляющая курса обучения.

— Но я ведь ничего этого не знаю, — возразил Бродский.

— Конечно. Никто из наших разведчиков не обладает необходимой квалификацией. Да они бы ни на что и не годились, если бы всем этим обладали.

— Вы сами себе противоречите. Почему?

— Потому что разведчик, начиненный такой прорвой знаний, не представлял бы, как ему реагировать в нетипичной ситуации. А в ходе поиска такие ситуации возникают сплошь и рядом. Там, на этих мирах, все не так, как нас учили. Аналогии неверны, выводы нелогичны, и, в общем, лучше всего вести себя как бог на душу положит.

— Тогда по какому же принципу вы подбираете своих разведчиков?

— Берем таких, которые смогут наилучшим образом приспособиться к неожиданным и нестандартным обстоятельствам. Обычно это эксцентричные люди или неудачники.

— Думаете, я подойду?

— Да, Бродский, вы, без сомнения, подойдете.

— Капитан, если бы я не был уверен в обратном, то мог бы даже заподозрить наличие у вас чувства юмора.

— В ваших устах это, вероятно, звучит как комплимент. Не беспокойтесь, Бродский, я, кроме шуток, считаю, что вы прекрасно подойдете для этого дела.

— Не понимаю почему, — настаивал Бродский. — Я не знаю ничего о чужих цивилизациях и понятия не имею о том, как приветствовать наших долгожданных братьев из Первой Империи.

— Все это так, но у вас есть одно ценное качество: вы всегда ждете неприятностей.

— Разумеется, — ответил Бродский. — Чего же еще можно ждать? Разве не все так делают?

— Большинство людей, — сказал капитан, — ожидают только того, к чему привыкли, и весьма удивляются, когда дело оборачивается как-то иначе. Вы этой ошибки никогда не совершите, Бродский. А теперь пойдемте познакомимся с вашим новым кораблем, и я представлю вас напарнику.

Корабль-разведчик был метров пятнадцати в длину. Для корабля, рассчитанного на экипаж в два-три человека, он казался большим, но его узкий корпус почти весь был заполнен различными механизмами, контрольным и навигационным оборудованием и продовольствием. В жилой части имелись маленькая ванная с душем, камбуз и небольшая комната отдыха с диваном, мягкими креслами и развлекательным центром. Ближе к носу находилась навигационная рубка, тесная от множества приборов.

Кто-то сидел в одном из пилотских кресел, лениво нажимая на клавиши компьютера.

— Привет, — сказал Бродский.

Обитатель пилотского кресла повернулся и оказался девушкой лет семнадцати, смуглой, хрупкой и с тонкими чертами лица. Ее черные блестящие волосы спускались по спине толстой косой. На руках у нее были тяжелые золотые браслеты, а посреди лба виднелся маленький знак касты.

— Лейтенант Бродский, — произнес ротный, — позвольте представить вам вашего нового товарища, лейтенанта Анну Мукерджи.

— Вы из Индии? — спросил Бродский. — Или носите сари просто ради удовольствия?

— Ни то ни другое, — ответила Анна. — Я с Хали-Двенадцать, которая была заселена когда-то выходцами из Индии и Пакистана.

— Я всегда думал, что индийские женщины предпочитают сидеть дома, а драться предоставляют мужчинам.

Она решительно покачала головой:

— На Хали-Двенадцать воюют как раз женщины, и я вполне разбираюсь в пилотировании кораблей такого типа. А какова ваша специальность?

— Чепуха на постном масле, — ответил Бродский.

— Оставляю вас, чтобы вы могли получше познакомиться друг с другом. — Капитан Келли, пряча улыбку, вышел.

Первая ссора произошла в первый же день совместного полета. Потому-то и запомнилась.

После старта, когда корабль преодолел гравитационное поле планеты и они ждали рассчитанного компьютером момента перехода в сверхсветовой режим, Анна взяла несколько толстых томов, раскрыла один и принялась изучать его содержимое.

Бродский без комментариев наблюдал за тем, как она самостоятельно выполнила всю процедуру старта. Возможно, Анна казалась неприветливой, но лицо у нее было приятное. Особенно привлекали глаза, карие и миндалевидные, и длинная грациозная шея. Похоже, девушка действительно разбиралась в своем деле. Бродскому это понравилось. Во всяком случае, он решил, что понравилось. Бродский не всегда бывал уверен в том, что ему будет нравиться в будущем.

— Замечательный старт, — одобрил он.

— Благодарю вас. Это просто стандартная процедура, описанная в руководстве. Я только немного ускорила ее выполнение, получив предупреждение диспетчерской службы о приближении транспортного корабля.

— Весьма разумно с вашей стороны, — заметил Бродский.

— Но отклонения, конечно, были в пределах, дозволенных инструкциями.

— О, рад это слышать, — ответил Бродский.

Она чуть-чуть нахмурилась:

— Меня предупредили о том, что вы любите все делать по-своему.

Бродский кивнул:

— Это еще мягко сказано.

— Но старт не время для самовыражения.

— Знаю. Именно поэтому я и позволил вам проделать все самой.

— Вы позволили? Не подозревала, что в этой экспедиции командуете вы.

— Я вовсе не это хотел сказать, — возразил Бродский. — Просто если бы я почувствовал, что смогу хорошо стартовать сам, то непременно сделал бы это.

Она повернулась к нему. Бродский отметил очень красивую форму ее рта, но ему совсем не понравились слова, вылетавшие оттуда.

— Лейтенант Бродский, — сказала она, — давайте проясним ситуацию. Я обладаю техническими знаниями, которые требуются для пилотажа. Вы ими не обладаете. Насколько я понимаю, командир дал нам общее задание лишь для того, чтобы избавиться от вашего присутствия. Вы просто-напросто балласт. Что ж, это я переживу, поскольку знаю, что мне делать, и буду это делать вне зависимости от того, находитесь вы здесь или нет. Но я не потерплю вмешательства в свою работу. По-моему, в видеобиблиотеке вполне достаточный запас бульварной литературы, и она поможет вам скоротать время, пока я буду выполнять свои обязанности.

Бродский уставился на нее. Он начал было злиться, но потом понял нелепость своей обиды и не мог не улыбнуться. Эта женщина настаивала на том, чтобы заниматься работой, которой сам он заниматься не желал. На что же тут обижаться?

— Валяй, сестренка, делай что хочешь, — сказал он ей. — Я вовсе не собираюсь навязывать советы тому, кто в них не нуждается. Но если тебе вдруг покажется, что я могу принести какую-то пользу, не стесняйся и дай мне знать.

— Благодарю вас, лейтенант Бродский, — ответила Анна. — Ваша позиция при данных обстоятельствах меня вполне устраивает.

— Что ж, счастлив слышать это, — заключил Бродский и удалился на камбуз.

Везет как утопленнику. Длинное космическое путешествие, поиск неизвестных цивилизаций и прочие прелести, а в придачу ко всему напарница, для которой буква устава превыше всего и которая всегда готова к ссоре. Интересно, как долго продлится это путешествие?

Когда корабль лег на курс, лейтенант Мукерджи приготовила на обед жареного цыпленка с карри. Немного остро, но для разнообразия сойдет, решил Бродский. Он тогда и не подозревал, что будет есть это каждый день, до самого конца путешествия.

На десятый дней полета Анна вывела корабль из сверхсветового режима. Она заметила весьма многообещающую планету, которая могла оказаться даже Хазарой, одной из главных планет Первой Империи.

Антонин Хоу, которого все звали Лео, выполнял обязанности наблюдателя на вершине пика Забвения, самой высокой точке западного полушария Хазары.

Наблюдатели ежегодно выбирались на всеобщей лотерее. Их задачей было дежурить на высочайших горных вершинах, где воздух разрежен и ничто не препятствует телепатической связи. Им надлежало концентрировать свое внимание на просторах космоса и предупреждать о приближении к Хазаре чужих космических кораблей.

Прошло довольно много времени с тех пор, как на планете в последний раз появлялся вражеский корабль. Недруг присмирел. Тем не менее наблюдения не прекращались, потому что о чужаках ничего нельзя было сказать наверняка: опасные и непредсказуемые, они могли появиться в любую минуту. Никак нельзя было позволить им сесть на поверхность планеты незамеченными.

Годичное одиночество дало Лео возможность попрактиковаться в искусстве концентрации воли, в контроле температуры тела методами йоги и в питании солнечным светом. Эти навыки редко применялись на практике, но Лео нравилось заниматься подобными вещами.

Однажды ветреным утром, сразу после чаепития, его занятия прервал донесшийся из космоса слабый сигнал. Весьма неприятная неожиданность. Сначала Лео понадеялся на то, что приближающееся тело окажется метеоритом или шальной кометой. Он сосредоточился на предмете, и примерно через час проведенный им мысленный анализ спектра сигнала показал, что объект состоит из металла и перемещается при помощи магнитных двигателей. Теперь уж сомневаться не приходилось — это был космический корабль. Кто-то собрался нанести им визит, а это никогда не было приятной новостью. Придется Лео оставить свою уютную хижину на вершине пика Забвения, спуститься до уровня, на котором растут деревья, и передать по биосети сообщение для властелина планеты.

Лео приготовил себе легкий завтрак, оделся как можно теплее, поскольку устал от занятий по контролю температуры тела, и немедленно отправился в путь, каковой проходил между крутыми скалами, покрытыми толстым слоем снега и льда. В подобных местах человек должен соблюдать предельную осторожность, вовсю напрягать свои ментальные способности и быть готовым отреагировать при первых признаках опасности. Но Лео настолько увлекся мыслями о послании, которое ему предстояло передать, что опомнился, только когда наверху загрохотало.

Прямо на него падала лавина. Уклониться от нее было уже нельзя. В эту секунду Лео, также с запозданием, вспомнил последний наказ своего отца (перед смертью старик прохрипел: «Никогда не доверяй природе»), а потом лавина поглотила Лео, завертела, потащила, и он потерял сознание.

Очнувшись, он обнаружил, что за руки и за ноги привязан к кровати. Исходя из этого, нетрудно было понять: его спас кто-то из клана Гуаши, кровных врагов родного клана Лео, Хоу.

Из темноты возник закутанный в потертый мех здоровый детина средних лет с ножом в руке.

— Да, — сказал он, — ты правильно подумал. Я Оттолайн Гуаши. И разумеется, должен убить тебя.

— Так почему же ты не сделал этого раньше? — спросил Лео. — Я хочу сказать — зачем ты утруждал себя моим спасением?

— Мой мальчик, спасти засыпанного лавиной странника — долг каждого из нас. Кроме того, я не испытываю к тебе враждебных чувств.

— Рад слышать это, — сказал Лео.

— Или, вернее, я испытываю к тебе чувство вражды, поскольку наши кланы смертельно враждуют между собой, но это чувство чисто формальное — скорее роль, которую нужно сыграть, чем отражение моих истинных эмоций по отношению к тебе.

— А какие эмоции ты испытываешь по отношению ко мне на самом деле? — спросил Лео.

— Полное равнодушие, — ответил Гуаши.

— Весьма рад слышать.

— Тем не менее я должен до конца сыграть свою роль. Врагов полагается убивать.

— Но ты спас мне жизнь.

— Что ж, подобное время от времени случается, не так ли?

— Вполне возможно. Но, сначала спасая, а потом заявляя, что должен убить меня, ты поступаешь непоследовательно.

— Непоследовательно? Я бы этого не сказал! — с некоторым жаром возразил Гуаши. — Эти противоречивые на первый взгляд действия вполне соответствуют моей роли, которая состоит в том, чтобы найти и убить извечного врага моего клана.

— Что ж, ладно, — согласился Лео. — Но прежде чем ты перейдешь к делу, я хочу попросить об услуге.

— Извини, но никаких услуг, — сказал Гуаши. — Это все усложнит, и только.

— Мне эта услуга не принесет никакой пользы, — возразил Лео, — поскольку я буду уже мертв. Но она принесет значительную пользу тебе и всем остальным элероям.

— Что ж, видимо, я должен согласиться, — несколько раздраженным тоном ответил Гуаши. — В чем же будет состоять моя услуга?

— Спустись до лесной зоны и передай сообщение властелину планеты. Скажи, что к нам приближается чужой космический корабль.

— Это что, такая шутка? — спросил Гуаши.

— Взгляни на мою эмблему. Я официальный наблюдатель, законно избранный посредством лотереи. Несколько часов тому назад мною был обнаружен чужой корабль. Больше я не желаю говорить с тобой на эту тему.

— Ну-ну, не сердись, — сказал Гуаши. — По-моему, у меня есть причина для некоторого недоверия. Тысяча лет уж минула с тех пор, как мы видели здесь последнего чужака.

— Что-то около того, — подтвердил Лео. — Но раньше чужаки появлялись довольно часто, иногда с целью колонизации или завоевания, иногда ради каких-то исследований, а то и просто так. Но в конце концов мы избавились от них.

— И в этот раз избавимся, — сказал Гуаши. — Разве не так?

— Будем надеяться на лучшее, — ответил Лео.

— Ты думаешь, они смогут нас побеспокоить?

— Непременно побеспокоят, если ты не поторопишься убить меня и не спустишься к деревьям, чтобы послать сообщение.

— Ты можешь спуститься туда сам, — сказал Гуаши. — Дорога очень скользкая, и мне отнюдь не улыбается перспектива пройти ее самому.

— Значит, ты не собираешься меня убивать?

— Я этого не сказал. Ты сам пришел к такому выводу. — Гуаши улыбнулся. — Это бы тебя вполне устроило.

— Что ж, не отрицаю. Но я не ослышался — ты действительно сказал, чтобы я спустился и сам передал сообщение.

— Верно.

— Тогда я пойду.

Гуаши вынул из кармана маленький револьвер.

— Нет, не пойдешь до тех пор, пока не пообещаешь вернуться.

— Конечно, я обещаю, — сказал Лео и пошел, подумав про себя: «Вот деревенщина!»

— И поторопись! — крикнул ему вслед Гуаши. — Моя дочь будет с нетерпением ждать тебя.

Лео остановился и обернулся:

— Дочь? При чем тут твоя дочь?

— Я думаю, что теперь ты сам смог бы ответить на этот вопрос. Совершенно очевидно, что я должен был найти какую-нибудь альтернативу убийству. Вместо того чтобы погибнуть от моей руки, ты можешь вернуться сюда и жениться на моей дочери. С точки зрения драматургии это даже здорово — соединить два враждующих рода и таким образом разрешить застарелый конфликт. Великолепное решение, столь же радикальное, сколь и убийство.

— Теперь это для меня вполне очевидно, — кивнул Лео. — А скажи, что представляет собой твоя дочь?

— Возвращайся и сам увидишь.

— Доброе утро, властелин Афтенбай, — сказал Дентон. — У меня для вас довольно неприятная новость.

— Неужели? — спросил властелин Афтенбай.

Он был расстроен и слегка нахмурился, стараясь, чтобы Дентон это заметил. Выражение его лица говорило: «Вы же знаете, сегодня мой последний день в должности властелина планеты, разве нельзя было подождать, пока не изберут нового властелина?»

— Нет, нельзя, — ответил Дентон, прочитав мысли Афтенбая по многочисленным черточкам на лице.

Искусство такого чтения составляло один из главных предметов системы образования расы элероев. Получить информацию из компьютера может любой. Гораздо важнее возможность разобраться в том, что происходит вокруг.

— Хорошо; если дело настолько серьезно, то, полагаю, я уделю ему внимание, — произнес Афтенбай с некоторой небрежностью, допускаемой элеройским этикетом.

Дентон избрал обычную для него непринужденную, но откровенную манеру разговора. Для премьер-министра, которым он стал в результате лотереи, это была, несомненно, наилучшая линия поведения.

— Перейду прямо к делу, — сказал Дентон. — Лео Хоу, наблюдатель с пика Забвения, докладывает: он обнаружил космический корабль, направляющийся к нашей планете.

— Космический корабль? — спросил Афтенбай. — Чужой космический корабль из внешнего космоса?

— Судя по всему, — ответил Дентон. — Поскольку он не один из наших кораблей, следовательно, должен быть чужим, а так как движется не отсюда, то должен двигаться оттуда. Тот факт, что мы не имеем своих кораблей, также наводит меня на мысль о том, что он, по крайней мере с нашей точки зрения, должен быть чужим, хотя, без сомнения, для его команды он должен казаться своим.

— Все это мне и без вас известно, — раздраженно сказал Афтенбай. — Просто я выразил вполне естественное изумление. В конце концов, последний такой корабль появлялся у нас тысячу лет назад, не правда ли?

— Что-то около того, — ответил Дентон. — Я знал, что вам это известно, но просто решил попрактиковаться в логике, и уверяю, что вовсе не хотел вас обидеть.

— А я и не обиделся. Наверное, мне лучше всего приступить к делу. Процедура давно известна. Надо объявить осадное положение первой степени. Пойдемте со мной, я передам сообщение.

Дентон и Афтенбай пересекли огромную резиденцию властелина и подошли к открытому окну. За окном росло высокое ветвистое дерево, усыпанное маленькими бело-розовыми бутонами.

Афтенбай протянул руку и взялся за ветвь.

— Важное сообщение, — произнес он. — Освободите канал. — Он подождал, пока канал освободится, и заговорил: — К нашей планете приближается чужой космический корабль. Предупредите, пожалуйста, всех, кто находится вокруг вас, но не подсоединился к биологической связи. Мы немедленно приступаем к выполнению оборонного плана «А».

Афтенбай почувствовал, как его послание, пройдя по ветвям и корням дерева, устремилось в ближайший лес, а там пустилось по лианам, вьюнам и траве, чтобы обежать всю планету. Где бы ни находился элерой, если он сейчас касался рукой дерева или лианы, он слышит это сообщение.

Афтенбай повернулся к Дентону:

— Этого должно бытьдостаточно.

— Может, стоит назвать себя? — спросил Дентон.

— Совсем забыл. — Афтенбай снова схватил ветку. — Это говорит ваш Афтенбай. Правитель планеты, если помните. Законно избранный на прошлогодней лотерее. — Он обернулся к Дентону. — Ну как теперь?

— Прекрасно, — ответил Дентон. — Разве добавить фразу-другую для поднятия духа? Полагаю, это входит в обязанности главы планеты.

— Хорошо, будь по-вашему. — Афтенбай опять сжал ветку. — Так повелось, что в тяжелые времена лидер обращается к народу с мудрыми и утешительными словами. Но по правде говоря, я боюсь, и вы тоже, должно быть, боитесь. Появление чужаков не сулит ничего хорошего. Но мы, без сомнения, как-нибудь выкрутимся. — Он отпустил ветку и опять повернулся к Дентону. — Такая речь должна подбодрить, вы согласны?

— На меня, во всяком случае, она произвела впечатление, — ответил Дентон. — Что ж, пойдемте на командный пункт.

— А чего мы там не видели? — спросил Афтенбай.

— Необходимо разработать план, как вести себя с чужаками. Все-таки вы властелин этой планеты, а я ваш премьер-министр.

— Как уверенно себя чувствуешь, когда рядом вы, — заметил Афтенбай. — Всегда-то знаете, что делать.

— До тех пор, пока не приходится отвечать за свои поступки, — сказал Дентон. — Это уж ваша участь.

— Не воображайте, будто я об этом не знаю, — пробурчал Афтенбай. — Ладно, идемте на этот ваш командный пункт.

Посредника Тони разбудило щекотание усика плюща. Скорее всего, плющ действовал не без помощи со стороны — слишком слабая у него внутренняя мускулатура. Конечно, ему помог ветер. А тот, в свою очередь, был вызван универсальным взаимодействием коллективного разума элероев с Гайей, неким духом, — гештальт, в коем слились воедино все души планеты и ее эфирного окружения. Так, во всяком случае, казалось Тони.

Хотя это могло быть и просто счастливым совпадением или, скорее, проявлением интуиции.

Усик снова пощекотал его ногу.

— Что за наглость, черт побери! — сказал посредник тоном хозяина, отчитывающего любимого кота.

Он потянулся, накинул легкий халат и заварил чай. Усик нетерпеливо постукивал по стене.

— Подожди минутку! — прикрикнул на него Тони. — Должен же я позавтракать.

Но усик не понимал его. Ушей у него не имелось вовсе, а разума было так мало, что, как бы ни шумели по этому поводу программы развития универсального интеллекта, его наличие легче было постулировать, нежели доказать.

И посредник Тони уже собрался поразмышлять с часок о возможностях всеобщего развития. Тони был толст, ленив, куда меньше своих приятелей склонен к двигательной активности и очень любил думать об абстрактных вещах. Правда, ему исполнилось всего четырнадцать — для него все еще впереди. Никогда нельзя заранее предугадать, что уготовила тебе программа развития.

Тук-тук-тук.

— Ладно, иду!

Тони неторопливо прошел в гостиную и приблизился к окну, сквозь которое в комнату проникали зеленые усы плюща. Он взял один в руку, и его тотчас же соединили с резиденцией властелина планеты. Насколько Тони помнил, в этом году властелином был Афтенбай, а его премьер-министром — Дентон.

Заговорил сам Афтенбай:

— Тони! Как поживаешь?

— Прекрасно, — ответил Тони. — В чем дело-то?

— Сначала возьми себя в руки, — сказал Афтенбай.

— Это и впрямь нетрудно, особенно после вашего совета — или лучше назвать его выговором? Вы ведь насчет чужаков, угадал? Они уже приземлились?

— Пока нет, — ответил Афтенбай. — Но скоро приземлятся.

— Чертовски вовремя!

— Да, последний визит был тысячу лет назад.

— Вот-вот, — согласился Тони. — Ну и что вы предприняли?

— Задействовал оборонный план «А». Мы установили посадочные огни, так что чужаки, приблизившись на расстояние визуального контакта, увидят, где им приземляться.

— Вы имеете в виду, где мы хотим, чтобы они приземлились, — поправил Тони.

— Верно. Но обычно они придерживались наших рекомендаций. Мы посадим их на берегу Северного залива, поближе к городу Дунгрул.

— Дунгрул? Что-то я не припомню города с таким названием.

— Это потому, что там никто не живет. Разве ты не читал «Руководство по обращению с чужаками»? Дунгрул — фальшивый город, оставленный нам предками. Именно там мы демонстрируем чужакам нашу цивилизованность во всем ее блеске.

— А как вы объясните отсутствие людей? Кто демонстрировать-то станет?

— Не говори глупости. Разумеется, там будет население, оно появится как раз ко времени прилета гостей.

— Похоже, вы едва поспеваете.

— У наблюдателя были кое-какие неприятности из-за лавины и кровной мести, поэтому донесение попало к нам с некоторой задержкой. Но не волнуйся, времени хватит, и ты знаешь, что должен сделать.

— Знать-то знаю, но стоит ли? Я хочу сказать, не найдется ли кого другого, кто имел бы к этому призвание и сделал все гораздо лучше меня?

— Нет. Кроме того, работа есть работа. В этом году тебе досталось быть посредником, так что не отвертишься.

— Разумеется, у меня и в мыслях не было, но могу же я выразить свое недовольство. Приступаю сию минуту. Вас устраивает?

— Погоди. Ты знаешь, с чего начать?

— Конечно нет. Не думаете ли вы, что я целыми днями только и решаю, как мне следует действовать в случае появления чужаков? Тем более что они не показывались уже тысячу лет. Но разумеется, прежде чем тронуться в путь, я ознакомлюсь со всей информацией. Мои слова «сию минуту» были просто метафорой, означавшей, что я тронусь в путь, как только произведу все необходимые приготовления, для того чтобы сделать свое дело на совесть. Или, может быть, до вас не дошел смысл моих слов?

— Мальчик, чего-чего, а уж объяснения смысла твоих слов я никогда требовать не буду, — сказал Афтенбай. — Я спросил, знаешь ли ты, что делать, заведомо понимая, что ты не знаешь, но намереваешься узнать. Просто я хотел подчеркнуть, как важно, чтобы ты просмотрел материалы не ради простого любопытства. Или может быть, я говорю недостаточно понятно для тебя?

— Афтенбай, — сказал Тони, — вы добились только одного — вывели меня из себя. Спасибо вам. Как раз этого не хватало, чтобы подстегнуть мою флегматичную натуру и заставить действовать адекватно сложившимся обстоятельствам.

— Удачи тебе, мальчуган, — пожелал Афтенбай. — Иди и вступи в контакт с этими чужаками. Помни, что мы на тебя надеемся. И постарайся поменьше выходить из себя.

— Постараюсь, — пообещал Тони. — В конце концов, самое страшное, что они могут сделать, — это стереть с лица планеты всю нашу цивилизацию. Но если следовать древней общепринятой доктрине о вечном перевоплощении всего сущего, то это не такая уж большая беда, ведь правда?

— Пожалуй, — согласился Афтенбай. — Надо отдать должное широте и беспристрастности твоей точки зрения. Но все же постарайся, чтобы наша цивилизация протянула еще немного.

Прошло не больше часа после приземления. Анна с Бродским сидели за легким обедом из курятины с карри, когда раздался стук в дверь корабельного шлюза.

— Кто бы это мог быть? — спросил Бродский.

Анна оторвала взгляд от лежащей перед ней на столе книги под названием «Первичные контакты с обитателями других планет».

— Нетрудно догадаться, — ответила она. — Это разумный обитатель данной планеты.

— С чего ты взяла, что он разумный?

— Чтобы знать, что нужно стучать, надо иметь мозги. Самая умная земная собака не способна на такое. Она просто лает. Даже наших ближайших родственников, человекообразных приматов, не научишь стучать, перед тем как войти.

Хотелось бы знать, откуда ей это известно. Вероятно, какая-нибудь большая обезьяна, дрессированная, но не слишком, как-то раз вошла к ней без стука. Бродский вообще многого не знал об Анне.

— Почему бы не взглянуть, собственно говоря, — сказал он, широко распахивая дверь шлюза.

Вошел низкий и толстый подросток.

— Привет, — сказал он. — Вы, должно быть, с другой планеты?

— Да, конечно, — ответил Бродский. — А ты, должно быть, из хазар?

— Мы больше не зовем себя так, — сказал мальчик, — мы теперь элерои. Добро пожаловать на нашу скромную планету.

— А откуда ты знаешь английский?

— Телепатия, — объяснил мальчик. — Меня зовут Тони. Я посредник.

Бродский встал, взглянул на Тони и покачал головой:

— А не слишком ли ты юн для посредника?

— Вовсе нет. У нас, элероев, степень ответственности определяется умом и скоростью восприятия, а не возрастом.

— Это не лишено смысла, — заметил Бродский. — Меня зовут Бродский, а это Анна.

Анна пожала посреднику руку и сказала:

— Наличие общего языка сильно упрощает дело. Мы хотим узнать все о вашей цивилизации. И рассказать о своей.

— Разумеется, ведь это обычная практика, — подтвердил Тони.

— Кроме того, мы желаем осмотреть планету, — прибавил Бродский. — Посетить ваши города, послушать музыку и все такое.

— Конечно. Все гости обычно хотят того же, — сказал Тони. — Пойдемте, я отведу вас в Дунгрул.

— С удовольствием, — сказала Анна. — А мы найдем там вашего лидера — президента, генерального секретаря, или кто он у вас?

— Собственно говоря, он довольно занятой человек, — ответил Тони. — Я уполномочен представлять его.

— Мы должны встретиться с ним до отлета, — заявила Анна, и ее тон не оставлял сомнений в том, что это будет выполнено — коли возможно, так мирным путем, а нет, так любым другим.

О вторжениях чужаков элерои знали все. Они пережили такое множество вторжений, что каждый раз во время очередной высадки представителей других планет только пожимали плечами и говорили: «Ну вот, снова эти чужаки хотят втянуть нас в свои суетные делишки».

Хорошо еще, если чужеземцы прилетали с визитом вежливости. Их любопытство было понятным, хотя и несколько утомительным. Обычно, не встретив сочувствия, они просто улетали обратно. Впрочем, никто не отказывался поддержать с ними беседу, попозировать перед камерой и на прощанье помахать рукой.

Гораздо хуже, если такие гости натыкались на развалины, поражавшие их воображение. Большинство визитеров просто помешались на древних руинах.

Элерои, ясное дело, позаботились о том, чтобы спрятать свои памятники старины под купола и перекрытия. Но, несмотря на все ухищрения, некоторые особенно настойчивые пришельцы нет-нет да и отыскивали спрятанное.

Столь же часто, как визитам вежливости, даже, пожалуй, еще чаще, элерои подвергались процедуре вручения подарков. В принципе, у них не было предубеждения против таких подношений. Дарителям дарение доставляло удовольствие и вреда никому не приносило. Но все дары так или иначе оседали на тщательно замаскированных складах, поскольку самим элероям были ни к чему.

Некоторые исследователи посещали Хазару с целью изучения элеройской культуры. Они отличались добросовестностью, честностью, эрудицией, но были опасны, поскольку часто задерживались на долгие годы, приставали ко всем с занудными вопросами и привозили с собой многочисленный персонал. Элерои пытались остудить их исследовательский пыл, демонстрируя произведения искусства, на которые не польстился бы даже индеец из Матагальпы с продетой сквозь нос костью, и выдавая этих чудовищных уродцев за высшие достижения своей культуры. По сути дела, элерои научились изготавливать живописные поделки, которые ни одно разумное существо в здравом уме и трезвой памяти не решилось бы выставить на обозрение у себя в доме. Это было единственное средство борьбы с заезжими коллекционерами, но в некоторых случаях не срабатывало даже оно.

По природе своей элерои хилые, тяжелые на подъем, ленивые и к тому же чересчур умные. На беду, они не умели скрывать свой ум — чем и выдавали свою игру, — потому что высшей наградой считается у них оценка по заслугам. По счастью, большинство незваных гостей сами оказывались либо недостаточно умными, либо слишком самоуверенными и консервативными, чтобы замечать подобные нюансы.

Чаще всего элеройский прием срабатывал. Чужаки прилетали, сколько-то болтались по планете и отправлялись восвояси, оставляя элеройцев заниматься своими делами. Но иногда в события вмешивалась судьба, а уж ей противиться не дано никому.

Должно быть, именно судьба и привела сюда таких людей, как Бродский с Анной.

— А далеко до Дунгрула? — спросил Бродский.

— Около пяти ли, — ответил Тони. — Наш ли равен одной целой двум тысячным вашего стандартного километра. И боюсь, придется пройти их пешком.

— Разве у вас нет транспортных средств? — спросила Анна.

— Мы их пока не изобрели, — ответил Тони. — Видите ли, мы очень поздно открыли колесо.

— К счастью, наш транспорт у нас с собой, — сказала Анна. — Бродский, не покажешь ли ему автолет?

Бродский сходил в складской отсек и принес ящик величиной с земной гроб. Он выкатил его наружу — тот был на колесиках, — велел Анне и Тони отойти в сторону, отодвинул защелку и нажал на кнопку с надписью «Сборка». Ящик раскрылся, обнажив набор стержней из алюминиевого сплава, способного запомнить форму, и небольшую двигательную установку. Вся конструкция быстро смонтировалась в летательный аппарат.

— Замечательно, — сказал Тони и полез вслед за Бродским и Анной внутрь автолета.

Там было тесновато, но им удалось разместиться. Бродский поднял аппарат в воздух и завис метрах в ста над землей.

— Дунгрул вон там, — показал Тони. — Можете ориентироваться на столб дыма.

— А откуда идет этот дым? — спросила Анна.

— Из трубы новой дымовой фабрики.

— И что производится на этой фабрике?

— Ничего. Ничего, кроме дыма.

— Но в этом нет никакого смысла, — сказала Анна.

— Наоборот, смысл совершенно очевиден, — возразил ей Тони. — Решить, что будет выпускать фабрика, можно и потом. Сперва нужно определить, можно ли терпеть этот дым.

Дунгрул оказался большим, изрядно запущенным поселением с ветхими зданиями и грязными улицами. Тони обратил внимание спутников на главные местные достопримечательности — дом гильдии нищих, министерство социального обеспечения, ресторан «Обжора». По улицам бродили немногочисленные, неопрятно одетые прохожие подозрительной наружности, демонстрировавшие поразительное разнообразие болячек.

— Очень интересно, — объявила Анна после экскурсии. — А теперь нам пора возвращаться на корабль. Не посетите ли вы нас завтра утром?

— Разумеется, — ответил Тони. — У нас осталось еще кое-что, достойное осмотра. Например, горы Камаранг, возносящие свои вершины на высоту более километра. Или река Моут, средняя глубина которой составляет три метра, разлившаяся в самой широкой части почти на сто.

— Нас не интересуют горы и реки, — сказала Анна.

— И разве можно винить вас за это? — ответил Тони с грустной улыбкой. — В конце концов, каждому ясно, что мы отнюдь не процветаем, кроме того, не слишком изобретательны и даже не очень умны. Но мы постараемся по мере сил развлекать вас, пока вы не отбудете в поисках более перспективных миров.

— Не понимаю, зачем так уничижать себя, — сказала Анна. — Нет никаких особых проблем, которые нельзя было бы разрешить при помощи витаминов и продуманной системы образования.

— Витамины — это неплохая мысль, — согласился Тони. — Может быть, вы оставите нам немного перед отлетом?

— Мы пока не собираемся улетать, Тони, — твердо сказала Анна. — Завтра обсудим, как нам встретиться с вашим лидером, чтобы доказать ему все преимущества присоединения к нашему Альянсу — как физические, так и моральные.

— Не сомневаюсь в том, что Афтенбаю, властелину Хазары, будет любопытно узнать вашу точку зрения.

— Лучше, если бы это было так.

— Но хочу предупредить заранее: честно говоря, мы, элерои, не любим присоединяться к кому бы то ни было.

— Теперь все изменится, — заверила его Анна. — Человечество ведет войну. Ожесточенные бои идут по всему космосу. На кон поставлено наше существование, и ваше тоже. Вам придется выбрать одну из сторон и соединиться с ней прочными узами. И этой стороной должны быть мы.

— Я передам ваше мнение Афтенбаю, — сказал Тони. — Но вряд ли ему это понравится.

— Какие узы она имела в виду? — спросил Афтенбай. — Я хочу сказать, не в буквальном же это смысле?

— Думаю, что она имела в виду союз, независимый Альянс, представителями которого эти люди являются, — ответил Тони.

— Ах да, наверное, говоря «мы», она имела в виду группу планет, — произнес Дентон. — Среди варваров принято заключать союзы для борьбы с другими союзами. Похоже, они хотят, чтобы мы присоединились к ним. Ишь ты, чуть ли не силой тащат.

При мысли о присоединении к Альянсу Афтенбай содрогнулся. Всю свою историю элерои боялись этого как черт ладана и всячески увиливали от подобных шагов.

Но раз пришельцев не удалось убедить в бесполезности элероев и их планеты, пора идти на крайние меры.

— Нет, я больше не хочу карри, — сказал Бродский за завтраком. — И не желаю лицезреть твою высокомерную физиономию.

Анна недоуменно посмотрела на него:

— В чем дело?

— Нас послали сюда, чтобы мы выяснили обстановку и доложили о результатах. А не для того, чтобы принуждать аборигенов к вступлению в Альянс.

— Ты получил свои распоряжения, а я — свои, — отрезала Анна.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не витай в облаках, Бродский. Война идет не понарошку. Неужели ты думаешь, что кто-нибудь сможет отсидеться в своей норе? Какая судьба ждет этих людей, если хорьки нападут на планету раньше, чем мы разместим здесь гарнизон?

— Каждый должен решать сам, присоединяться ему или нет, — возразил Бродский.

— Они могут выйти из Альянса, когда захотят, — ответила Анна. — Таковы правила. Но прежде чем выйти, они должны вступить.

— Но ведь не существует прямых законов, предписывающих подобные действия.

— Да, право на окончательное решение предоставлено офицеру, находящемуся непосредственно на месте событий.

— Я тоже офицер, — возразил Бродский.

— Но я занимаюсь этим делом дольше, чем ты. Это дает мне преимущество.

Тут как раз раздался громкий стук. Бродский встал, чтобы открыть дверь шлюза.

— Не понимаю, зачем мы ссоримся, — сказал он, возясь с запорами. — Наши точки зрения не так уж далеки друг от друга. Я тоже считаю, что элерои должны вступить в Альянс. Но ты выбрала неверный подход.

— А тебе, конечно, известен верный. С каких это пор ты стал специалистом по элеройской психологии? Бродский, говорю последний раз: не лезь не в свое дело, я поступлю так, как считаю нужным.

— Добро пожаловать, Тони, — сказал Бродский.

Тони вошел, а за ним еще двое. Бродский даже без представления понял, что перед ним властелин планеты и его первый помощник.

Никакого представления и не последовало. Властелин планеты произнес:

— Это вы пришельцы? Насколько мне известно, у вас есть воздушный летательный аппарат. Соблаговолите поднять его, и я покажу, какие бедствия повлек ваш визит.

С высоты было видно, что за ночь зеленые поля Хазары приобрели коричневый оттенок. Реки, еще вчера мирно струившие свои зеленоватые воды, высохли. Дул опаляющий ветер. Повсюду, насколько хватало глаз, лежала пустыня.

— Мне очень жаль, — сказала Анна, когда они вернулись на корабль. — Я не знаю, что вызвало катастрофу, но ясно, что нашей вины тут нет. Хотя, разумеется, мы готовы помочь вам исправить положение.

— Весьма любезно с вашей стороны, — с горечью произнес Афтенбай. — Вот так всегда: прилетят, опустошат нашу планету, а потом предлагают помощь. Нет уж, благодарим покорно. Лучше улетайте, пожалуйста, и дайте нам возможность самим навести порядок.

По-видимому, Анну одолевали сомнения. Перед ее мысленным взором замаячил призрак военного трибунала, неминуемого в случае невыполнения задания.

— Что скажешь, Бродский? — спросила она.

Тот немного удивился:

— Ты спрашиваешь моего совета?

— Да, если ты не против.

Бродский пересек каюту и остановился перед Афтенбаем, Дентоном и Тони. Они смотрели на него угрюмо и грустно. Неожиданно Бродский рассмеялся.

— Ну ладно, — сказал он, — пошутили, и хватит.

— Вы о чем? — спросил Дентон. — Чего хватит?

— Я имею в виду психобиологическую связь, объединяющую элероев со всей планетой и ее энергетической системой. Речь идет также о вашей способности управлять всеми процессами на планете.

— Значит, вы полагаете, что мы сами это сделали? — спросил Дентон.

— Разумеется. Для меня совершенно очевидно, что ваша цивилизация создала систему обороны не в общепринятом смысле этого слова. Вы включили химические процессы своего организма в единую систему растительной жизни. Когда вы плохо себя чувствуете, плохо чувствует себя вся планета. Урожаи падают, вода загрязняется, воздух портится. И наконец, пришельцы с отвращением улетают прочь. Таков сценарий. И конечно, раньше уловка удавалась. Но на сей раз номер не пройдет.

— Как вы все это узнали? — глухо спросил Афтенбай.

— Я смог прийти к этому выводу лишь потому, что ничем не отличаюсь от вас. Смышлен настолько, что мне это вредит, а делать, в общем-то, ничего не умею.

— Да, нечто в этом роде, — согласился Дентон. — Полагаю, вам известно, что вся жизнь основана на противоречиях и каждый устраивается как может. Против природы не попрешь, и свои недостатки искоренить очень трудно. Но при разумном подходе можно создать условия, позволяющее свести к минимуму разрушительные процессы, проявлением которых являются эти недостатки. Я не слишком вас запутал?

— Вовсе нет, — ответил Бродский. — Все сводится к тому, что, как бы вы ни были умны, без некоторой толики удачи вам не обойтись. И до сих пор удача сопутствовала элероям. Но ваше будущее зависит от выбора, который придется сделать прямо сейчас.

— Все заставляете нас вступить в ваш варварский Альянс? — проворчал Афтенбай.

— Нет, не заставляю, — ответил Бродский. — Выбирать вам. Только как поступят с вами хорьки и их друзья, если нагрянут сюда? Что касается нас с напарницей, то в случае отказа мы просто улетим. Это я вам обещаю. Правда, Анна?

Анна была озадачена. Она никак не предполагала, что Бродский способен так уверенно взять дело в свои руки. По-видимому, командир Бродского, отправляя его на задание, руководствовался не только стремлением избавиться от нерадивого подчиненного.

— Что ж, очень любезно с вашей стороны, — сказал Афтенбай. — И честно. Мы изучим предложение со всей тщательностью, а пока почему бы вам не полететь спокойно домой? А мы, как только изобретем межзвездные средства передвижения, так сразу и вступим в ваш союз.

— Афтенбай, остановитесь на минутку, — сказал Дентон. — Разве вы не видите, он просто потешается над нами? Ему что-то известно!

Бродский кивнул и повернулся к Дентону:

— Вы так умны, господин премьер-министр, что наверняка уже угадали причину моего веселья.

— Я знаю, я догадался! — подпрыгивая от нетерпения, закричал Тони.

Дентон с достоинством произнес:

— Будьте добры, расскажите, почему вы смеялись. Что вам известно?

— Мне известно, чего вы, элерои, боитесь больше всего на свете, — ответил Бродский.

— Да, да! — Тони пришел в восторг оттого, что делает верные умозаключения быстрее взрослых. — Скажите ему, Бродский! Только начните с самого начала!

— Ладно, — сказал Бродский. — Хотя это было так давно, что вы, возможно, сами не помните, когда все началось. Ну, положим, миллион лет тому назад. Вы осознали, что можете спокойно сосуществовать друг с другом. Бьюсь об заклад, никто из вас не помнит, когда элерои воевали в последний раз. Единственная цивилизация, которая развивалась мирно. Как вам это удалось?

— В некотором смысле просто повезло, — ответил Дентон. — Мы оказались настолько умны, что решили подвергнуть свою расу нескольким серьезным генетическим изменениям, а в качестве основополагающего принципа выбрали биологический альтруизм и заложили его в новый наследственный код.

— Вы выбрали застой и остановились в своем развитии. Может быть, в какой-то момент это было полезно, но все же остановка есть остановка. Вы перестали интересоваться окружающим миром, внушили себе, будто он не существует вовсе. Но, к огорчению элероев, мир не забыл их. Братья элерои — а я считаю себя одним из вас, — пора испробовать другую тактику.

— Вы подразумеваете вступление в ваш Альянс? — спросил Афтенбай. — Все ваши мошеннические доводы сводятся к этому, не так ли?

— Разумеется. Только вовсе они не мошеннические. Конечно, я могу ошибаться. Но что-то подсказывает мне, что для вас это было бы наилучшим выходом и вы, в общем-то, со мной согласны, просто ищете благопристойный предлог объявить эту идею своей собственной.

— Черт побери! — смутился Афтенбай. — Ну, если все у вас так логично, то и возразить нечем? А, Дентон?

— Да, думаю, время настало, — сказал Дентон.

Тут уж Анна не выдержала:

— Вы действительно собираетесь вступить в Альянс? И только потому, что посоветовал он?

— Собственно говоря, роль Бродского не так уж мала, — ответил Дентон. — Историческая необходимость выдвигает своих глашатаев там и тогда, где и когда они становятся необходимы. Не поймите так, что я хочу умалить ваши заслуги, старина. Просто столь разумная раса, как наша, сама выбирает путь дальнейшего развития. Присоединиться к Альянсу? Что ж, так тому и быть. Боюсь только, что…

— Да отбросьте вы опасения, — перебил его Бродский. — Уверяю вас, это никогда не случится.

— Может, вы прекратите наконец блистать своим чертовым умом и объясните мне, о чем речь?! — взорвалась Анна. — Чего вы боитесь, Дентон? А вы, Бродский? Почему вы так уверены в том, что это никогда не случится? Ну?

Дентон ответил с улыбкой умного и капризного ребенка:

— Нет абсолютно никакого смысла обсуждать этот вопрос. Объясните лучше, как вступить в этот ваш Альянс. Нужно ли заполнять какие-то анкеты? Имеет ли значение отсутствие у нас космических кораблей? И наконец, могу ли я побеспокоить вас просьбой о чашке чая?

— Я приготовлю, — сказал Бродский.

— Нет уж, я сама.

Укрывшись на камбузе, Анна поставила чайник и дала волю своему раздражению. Эти элерои совершенно невыносимы. И умник Бродский им под стать. Беда в том, что она уже начала привыкать к нему. Внезапно ей захотелось приготовить настоящий вкусный ужин с карри. А все-таки, чего же боялись элерои?

— Я вернулся! — крикнул Лео Хоу, наблюдатель, подойдя к хижине Оттолайна Гуиши. — Где твоя дочь?

— Ага! — отозвался Гуиши, появляясь в дверях с револьвером в руке. — Дурак! Нет у меня никакой дочери, на этом продуваемом ветрами склоне тебя поджидает только ужасная смерть. — И он прицелился в Лео.

Хотя и не совсем веря его словам, Лео на всякий случай все-таки закрыл глаза. Уж если суждено быть застреленным, то лучше не видеть, как это случится.

— Ладно, я пошутил, — смягчился Гуиши, кладя револьвер на выступ скалы. — Выходи, Хлоя!

Из хижины вышла невысокая ясноглазая девушка с волосами цвета земляники и улыбкой, которая растопила бы и гранит.

Одного взгляда было достаточно, чтобы Лео понял: они будут очень счастливы вдвоем. И еще он понял, а вернее, почувствовал, что все задумано именно ею; элеройские девушки любят подстраивать экстравагантные знакомства со своими избранниками. Но он догадывался также, вернее, знал наверняка еще об одном обстоятельстве, о котором она не подозревала.

— Мы поженимся, когда ты пожелаешь, — объявил Лео, — но лучше сделать это поскорее, потому что я записался в экспедиционный корпус и никому не известно, когда нам выступать.

— Какой такой экспедиционный корпус? — спросила Хлоя.

— Мы отправляемся на подмогу Альянсу. Разве ты не слушаешь сообщения по биосети?

— Не понимаю, — сказала Хлоя. — Зачем кого-то куда-то посылать? Что умеют элерои? На всей планете не найдется никого, кто способен хотя бы починить стиральную машину.

Лео переглянулся с Оттолайном Гуиши. Будущий тесть понял его, как способен понять только мужчина мужчину.

— Мы поможем им, чем сумеем, — спокойно ответил Лео.

Он, как и Оттолайн, понимал, что это может стать началом конца, ведь элерои настолько превосходят умом всех остальных разумных существ, что рано или поздно их неминуемо попросят возглавить борьбу. А поскольку элерои относились к власти на свой лад, перед ними возникла бы дилемма. Установка на биологический альтруизм не позволила бы отказаться от власти, а разум воспротивился бы идее принять ее.

Но Бродский заверил их, что этого не случится. Собственно говоря, он высказал свои соображения весьма безапелляционно:

— Вы что, смеетесь? Думаете, президенты и генералы самых развитых цивилизаций Галактики отдадут в ваши руки свои высокие посты только потому, что вы умнее и способнее? Поверьте, этого не произойдет никогда.

Элероям пришлось удовлетвориться его заверениями. Хорошо, конечно, сознавать, что в ближайшем будущем вам не грозят слишком ответственные должности в Альянсе. Однако и немного досадно, что никто их даже не попросит. В конце концов, кто способен руководить лучше?

Жаль, никогда не удастся это проверить.

Впрочем, так ли уж никогда?

Более или менее одновременно у всех элероев стало складываться ощущение, будто переход под их управление сначала Альянса, потом Флота, а там, глядишь, и всего космоса не так уж невероятен.

Именно такие мысли посещают всех полутелепатов, наделенных даром биоэнергетической взаиморегуляции, которая позволяет им управлять средой обитания.

А мысль была занятная. К ней стоило вернуться.

* * *

Когда все поверили, что война закончилась, на Галактику обрушилась неисчислимая орда инсектоидов-ихтонов — настоящая космическая саранча. И было решено построить огромную мобильную базу «Хоукинг», способную вместить тысячи солдат и боевых кораблей.

В 1992 году к созданию антологии «Battlestation» («Боевая станция») под чутким руководством Дэвида Дрейка и Билла Фосетта, кроме Шекли, приложили руку Кристофер Сташефф, Стив Перри, Майк Резник и другие популярные фантасты.

Командировка на Люминос

Фрэнк Рашмор направлялся в голубой конференц-зал, где должен был получить новое задание. Он, как и тысячи других офицеров не самых высоких чинов, был внутренне готов, поскольку устал от неопределенности, устал ждать, когда будет решена его судьба высокими чинами в роскошных апартаментах на верхних палубах «Хоукинга». Светило Фрэнку назначение на дальний форпост, расположенный на небольшой, затерянной в дебрях Галактики планете, где ему предстояло дождаться появления ихтонов, а затем сделать отчаянную попытку ускользнуть в последний момент. Могли его также послать в одну из боевых групп, развернутых в разных местах с целью задержать продвижение ихтонов к Родным Мирам.

— Эй, Фрэнк, постой.

Фрэнк узнал голос торговца Оуэна Стейджинга, с которым был давно знаком, и обернулся. Крупный и видный мужчина, с широкой грудью и приплюснутым носом боксера, чем-то походил на готового к бою быка. Был он грубоват, циничен и не стеснялся в выражениях, но при этом умудрялся поддерживать хорошие отношения со всем экипажем. Фрэнку Оуэн тоже нравился, хотя Рашмор никогда не доверял ему полностью и не разделял его взглядов на жизнь.

— Куда спешишь? — спросил Оуэн.

— Вызвали на совещание, — ответил Фрэнк.

— Давно пора.

— Ну знаешь, это никогда не делается сразу, — сказал Фрэнк.

Оуэн неопределенно пожал плечами.

— Как думаешь, куда тебя пошлют? — спросил он.

— Пока я знаю об этом не больше твоего, — ответил Рашмор.

— Ошибаешься — мне кое-что известно, — загадочно ответил Оуэн Стейджинг.

— Ну и куда же? — спросил Фрэнк.

— Что об этом говорить? Пока у меня только догадки, — лениво ответил Оуэн. — Давай-ка лучше пропустим по рюмочке, после того как получишь назначение. Предлагаю встретиться в баре у Ротифера, согласен? Есть у меня к тебе деловое предложение; думаю, понравится.

Фрэнк с раздражением посмотрел на Оуэна. Вечно этот торгаш делает вид, будто знает нечто важное. Хотя кто его разберет, — может, он и вправду сумел что-то разнюхать? Некоторым всегда удается держать нос по ветру и узнавать, где высшее начальство планирует провести следующую операцию против ихтонов.

— Ладно, в баре так в баре. — И Фрэнк поспешил в голубой конференц-зал.

Рассчитанная на пятьсот мест аудитория была заполнена лишь наполовину. Это было круглое помещение без всякой роскоши, освещавшееся мягким рассеянным светом, как и большинство помещений «Хоукинга». Все здесь казалось тусклым, серым, уныло-официальным. Фрэнк занял свободное место в одном из передних рядов между бородатым офицером-артиллеристом и женщиной в мундире интенданта. Обоих он прежде определенно не видел. Вот же странность: сколько ни проживи на «Хоукинге», всегда можно наткнуться на совершенно незнакомого человека. Даже после пяти лет службы на корабле Фрэнк толком не знал никого, кроме десяти — двадцати человек, с которыми приходилось общаться непосредственно по долгу службы. Хотя подавляющее большинство помещений внутри периметра «Хоукинга», а также прилегающие склады, магазины, офисы и предприятия были доступны для всех, люди почти не казали носу из своих секций, общаясь только с теми, с кем связывала работа или дружба.

Неожиданно бородач повернулся к нему:

— Вы Фрэнк Рашмор, если не ошибаюсь?

Офицеру было за шестьдесят, как и Фрэнку. У него был тот усталый и несколько циничный взгляд, который некоторые люди приобретают за долгие годы, посвященные исключительно военной службе. На каковой поощрялась всецелая отдача своему узкому полю деятельности, а флегматичность и нелюбознательность считались самыми подходящими для специалиста качествами. Однако только любопытство, хотя бы самое примитивное, удерживало человека от превращения в бездушную машину.

— Привет, — произнес артиллерист. — Меня зовут Свейн Доррин.

У него было широкое лицо и аккуратно подстриженная шевелюра, и только щетина на подбородке выдавала последователя дагу — загадочного культа, снискавшего некоторую популярность среди персонала Флота в последние годы. Доррин, однако, не выглядел религиозным фанатиком. Он смотрел на Фрэнка скучающим и рассеянным взглядом пресыщенного и давно переставшего удивляться чему бы то ни было человека.

— Уже знаете, куда вас пошлют? — вежливо поинтересовался он.

— Со мной это не обсуждали, — ответил Фрэнк, не желая продолжать разговор. Однако он не нашел подходящего повода и, чтобы не показаться невежливым, спросил в свою очередь: — А вы знаете?

— Конечно, — сказал артиллерист. — Командир назвал меня лучшим специалистом по системам управления огнем класса С, так что никаких боевых действий — меня ждет педагогическая работа. Отправляюсь в систему Гринчарли, буду обучать молодежь на резервной базе.

— Я рад за вас, — сказал Фрэнк.

— Спасибо, — поблагодарил Доррин, не обращая внимания на иронию в голосе собеседника. — А куда пошлют вас, Фрэнк?

— Откуда вам известно, как меня зовут? — спросил Фрэнк.

— Я частенько видел вас в академии на Денебе-Одиннадцать. В те времена вы были отличным стрелком.

Фрэнк знал, что и в самом деле считался хорошим офицером, добросовестным и исполнительным, но недостаточно талантливым и заметным, чтобы достичь высоких чинов. Его имя никогда не появлялось в списках на досрочное продвижение по службе, и каждое очередное звание приходило к нему в положенный срок, не раньше. Он уже отслужил двадцать девять лет, а что получил взамен? Вечные полеты и переселения, осточертевшие интерьеры космических аппаратов, диковинные и негостеприимные планеты, множество женщин, о встречах с которыми он забывал на следующий день, а они — в следующую минуту. Это почти все, что дала ему служба на Флоте, и он порой изумлялся, как быстро прошла жизнь. Пенсионный возраст приближался, а он так и не решил, что же делать дальше — уходить в отставку после тридцати лет службы или продлить контракт. С одной стороны, идет война и покидать Флот в такое время не очень-то красиво. С другой стороны, Флот все время где-нибудь и с кем-нибудь воюет — надо же когда-то подумать и о себе. Фрэнк полагал, что человек обязан что-то сделать для себя, хотя и весьма смутно представлял, что именно.

Артиллерист хотел еще поговорить о давних временах, но в зал вошел офицер кадрового отдела и начал зачитывать приказ. Звали кадровика Джеймс Гилрой; уже много лет именно он зачитывал приказы о новых назначениях, спускавшиеся из отдела боевого планирования Флота.

Внезапно Фрэнк услышал, как Гилрой произнес его имя, и мысли немедленно прекратили свое рассеянное блуждание.

— Мистер Рашмор, вам надлежит направиться на новое место службы в сектор сорок три. Лейтенант Мембрино ждет вас в кабинете один-К; от него вы получите всю необходимую информацию и сопроводительные документы.

У Фрэнка все оборвалось внутри. Он только что вернулся из трехмесячного полета на одноместном корабле-разведчике, и теперь ему полагался вполне заслуженный небольшой отпуск, который он предвкушал провести в притонах Травянисто-Зеленой палубы «Хоукинга». Но он молча встал, отдал честь и вышел из конференц-зала.

Поджидавший его в кабинете 1‑К лейтенант Мембрино оказался очень молодым — на вид чуть старше двадцати лет. Лицо с усиками было сплошь усеяно прыщами.

— Вы мистер Рашмор? Вот ваши документы. — Он протянул Фрэнку небольшой черный портфель и услужливо открыл его. Внутри были звездные карты, пачка компьютерных распечаток и приказ с заданием. В отдельном запечатанном конверте находились инструкции.

Из приказа Фрэнк узнал, что ему предстоит направиться на планету Люминос и предъявить местным властям свои полномочия посланника военной базы «Стивен Хоукинг». После этого он должен добиться полного доверия аборигенов и известить их о том, что планете угрожает опасность скорого нашествия ихтонов. К приказу прилагался обзорный доклад о положении дел в секторе. Люминос находился как раз на пути приближающегося флота ихтонов.

— Не понимаю, — сказал Фрэнк, — зачем посылать туда человека, чтобы передать эти сведения. Можно просто отправить информационно-звуковую торпеду?

— Туземцы могут не обратить на нее внимания, — ответил Мембрино. — Цивилизация на Люминосе еще очень молода, и сарьянцы не очень-то освоились с тонкостями межзвездной политики. Их электронная промышленность отстает от нашей на целое поколение; они даже не овладели атомной энергией. Лишь недавно обнаружили существование других разумных рас в Галактике. Если мы пришлем предупреждение, это лишь запутает их. Но если вы появитесь на своем корабле, оснащенном техникой, которая превосходит все, что они смогли придумать за тысячи лет, и сами поставите их в известность…

— Понял вас, — прервал его Фрэнк. — Они в самом деле подвергаются угрозе?

— Как ни прискорбно, по нашим расчетам, их планета лежит прямо на пути продвижения ихтонов.

— Сколько у меня времени до появления противника?

— Недели три, возможно — месяц. Времени достаточно, но надо пошевеливаться, мистер Рашмор, чтобы все успеть и не влипнуть в неприятности.

Ресторан Ротифера был одним из лучших увеселительных заведений на корабле; посещала его преимущественно «знать» экипажа «Стивена Хоукинга», то есть высшее начальство Флота и разбогатевшие торговцы. Фрэнк часто проходил мимо его нарочито скромного входа на Травянисто-Зеленой, украшенного пластиковой пальмой — копией с эмблемы элитарного земного «Сторк-клуба». Он никогда не заглядывал внутрь, и не по причине заоблачных цен — пропустить рюмочку в «Ротифере» мог каждый. Просто он всегда стремился находиться среди равных, а среди богачей и начальства чувствовал себя не в своей тарелке.

Оуэн Стейджинг ждал его за столиком возле небольшого танцевального подиума. Танцевать здесь начинали обычно гораздо позже — даже оркестра еще не было. В зале было почти безлюдно, если не считать Фрэнка со Стейджингом и одной или двух парочек, забившихся в укромные уголки, да еще старавшегося не бросаться в глаза официанта в черном смокинге, который, бесшумно двигаясь, разносил заказы.

— Садись, Фрэнк, — весело поприветствовал его Стейджинг своим приятным низким голосом.

На нем была рубашка из какого-то переливающегося материала, украшенного разноцветными блестками, — для его возраста это было уж слишком. Часы его — настоящий «Эббот» — не только показывали время, но и контролировали все жизненные функции организма, обнаруживали любые отклонения от нормы и давали рекомендации по их устранению. Если добавить к этому автоматический учет возрастных изменений, то «Эббот» мог весьма успешно заменить собой личного врача.

На исходе своих пятидесяти лет, высокий, несколько полноватый, с крупными мясистыми чертами лица и гладкими, коротко подстриженными светлыми волосами, Оуэн выглядел пышущим здоровьем человеком в полном расцвете сил. Улыбка, то и дело появляющаяся на его лице, производила впечатление искренней — правда, только на первый взгляд. Было в нем что-то неуловимо неприятное. Возможно, все дело в пристальном взгляде, оценивающем собеседника с точки зрения конкретной утилитарной пользы. Да, скорее всего, дело именно в этом, подумалось Фрэнку, но в данный момент Стейджинг был сама любезность. Он придвинул стул для Фрэнка и лихо щелкнул пальцами, подзывая официанта.

Когда подошедший официант с поклоном подал карту вин, Оуэн даже не взглянул в нее.

— Попробуй, Фрэнк, «Вдову Клико» девяносто четвертого года. Метрдотель даже не знал, что здесь есть такая роскошь, пока случайно не наткнулся на бутылки в дебрях складов Фиолетовой палубы. Дороговато, конечно, но уверяю тебя — это стоит каждого потраченного цента.

— Мне пива, — сказал Фрэнк официанту.

В компании с торговцем он чувствовал себя неловко, но терпеливо сносил неудобства в угоду приятельским отношениям. Они провели вместе множество приятных вечеринок в долгом рейсе из Звездного Централа. Оуэн был всегда очень любезен и не скрывал своего интереса к Фрэнку.

— Ну так куда же тебя направили?

— Получил назначение на Люминос, — ответил Фрэнк.

— Люминос? — Торговец на секунду задумался. Он прищурил свои желтые глаза и через мгновение широко распахнул их. — Люминос, как же! Это чуть ли не на линии фронта, да?

— Возможно, — хмуро ответил Фрэнк.

— Конечно, Фрэнк, конечно!Я ведь замаскированный тараканий шпион — как же ты сразу этого не заметил?

— Да ладно, перестань, — ответил Фрэнк, — о таких вещах всегда лучше помалкивать.

— Все равно я уже в курсе, — продолжал Стейджинг. — Так, значит, тебя посылают на Люминос? Но это же совершенно бессмысленно.

— Ну кто-то же должен предупредить туземцев, — сказал Фрэнк.

— Но почему именно ты? Это же несправедливо, Фрэнк. Ты только что возвратился из долгого одиночного полета. А до Люминоса добираться неделю. Снова один на разведчике, а когда прилетишь, ничем не сможешь помочь. Сарьянцы на Люминосе не захотят иметь дела с тобой, даже узнав о грозящей им опасности. Торговцев там не будет, поскольку планета находится в зоне военных действий.

— Кто-то должен выполнять и такую работу, — ответил Фрэнк. — В конце концов, именно поэтому Флот находится здесь. Мы должны предупреждать любую разумную расу, которая окажется на пути ихтонов.

— Они же не смогут убрать свою планету с пути армады!

— Я знаю, — ответил Фрэнк, чувствуя правоту Стейджинга, но упрямо продолжил: — Все равно мы должны дать им шанс.

Оуэн Стейджинг откинулся в кресле и поднял высокий запотевший бокал, кубики льда нежно звякнули.

— Одно мне непонятно, Фрэнк: какая тебе выгода от всего этого?

— А почему я должен стремиться к какой-то личной выгоде?

— Оставь этот пафос, Фрэнк! Я думаю, что человечество многим обязано тем мужчинам и женщинам, которые сражались за их жизнь и свободу. Двадцать девять лет отдал ты службе на благо цивилизациям — и что получил взамен? Еще одно малоприятное и бессмысленное задание.

— Ладно, хватит, — возмутился Фрэнк, — а то еще посоветуешь предъявить иск о компенсации. Служба на Флоте — почетная служба; я многим ей обязан.

— Не спорю, — ответил Оуэн, — но есть какая-то ирония судьбы в том, что для тебя это опасное, скучное и неинтересное задание, а я мог бы извлечь из него существенную прибыль.

— О чем ты?

— Если бы я отправился на Люминос, — объяснил Оуэн, — то провернул бы очень выгодное дело, которое мне только что подвернулось.

— Если у тебя это на уме, то заруби на носу — я не имею ни малейшего желания везти тебя в сорок третий сектор, — ответил Фрэнк. — На Люминос я отправлюсь один. Да ты и сам знаешь законы: торговцам запрещено появляться в зонах боевых действий.

— А я и не собираюсь туда лететь, — ответил Оуэн. — Люминос скоро станет весьма опасным местом. Отказываться от всех удовольствий в обмен на возможность рискнуть жизнью — это не по мне. Война — твоя профессия. Мое призвание — бизнес. Я хочу получить прибыль с твоей помощью и предлагаю тебе долю.

Фрэнк спокойно посмотрел в улыбчивое лицо Стейджинга. Чего-то подобного он и ожидал. С того самого момента, когда торговец только начал обхаживать его. И в принципе, у Фрэнка не было никаких возражений. Ему нравился Оуэн, его грубые шутки и вольные манеры. И если торговец действительно хотел завоевать его расположение, то ничего плохого Фрэнк в этом не видел.

— Прибыль? — с абсолютно бесстрастным лицом проговорил Фрэнк. — Не понимаю, о чем ты ведешь речь, Оуэн.

Засунув два коротких пальца в нагрудный карман, торговец выудил мешочек из коричневой замши, завязанный хитроумным узлом. Распустив узелок, он аккуратно вытряхнул содержимое. Из мешочка на стол выкатилось нечто, внешне напоминавшее морскую гальку. Но никакая галька не могла бы излучать такое пульсирующее розовато-огненное сияние. От одного взгляда на драгоценный камень Фрэнк ощутил легкое головокружение; внезапно он почувствовал, что погружается в странный голубоватый полумрак. Его сознание уплыло куда-то очень далеко от тела, оно теперь находилось вблизи чего-то в высшей степени необычного, имени чему он не знал.

— Что это за чертовщина? — спросил он.

Оуэн передвинул вещицу на середину стола.

— Это огненный камень Грея, — пояснил он, осторожно коснувшись пальцем. — Одна из диковин Вселенной — психоотражающий минерал, способный усиливать или преобразовывать душевное состояние человека. Обрати внимание, как меняется его цвет, когда я подношу руку. Для каждого, кто его носит, он излучает свое неповторимое сочетание цветов. Ученые до сих пор не могут объяснить этот феномен.

— Никогда ни о чем подобном не слышал, — увлеченно произнес Фрэнк.

— А все потому, что ты не интересуешься новостями моды, — продолжал Оуэн. — Кольца с этими камнями вызвали небывалый ажиотаж в модных салонах. В этом году нет украшения престижнее, — по крайней мере, так утверждает журнал «Мода гуманоидов Вселенной».

Фрэнк взял камень и сразу же ощутил, как тот пульсирует в его руке.

— Они что, очень редки? — поинтересовался он.

— В год их добывается всего несколько сотен. Можешь себе представить, какую цену предлагают за них ювелиры.

— И где их добывают? — спросил Фрэнк.

— Долгое время это оставалось загадкой, и только в прошлом году было точно установлено, что все камни прибыли с Люминоса.

— С того самого?

— Именно, — ответил Оуэн. — Как видишь Фрэнк, если бы я оказался там, то занялся бы торговлей этими камнями. Я располагаю десятками каналов сбыта.

Наступила долгая пауза.

— А почему ты считаешь, что я захочу что-то сделать для тебя? — нарушил наконец молчание Фрэнк.

— Что плохого в том, чтобы нам стать партнерами? Прибыль — пополам.

— Но я же должен что-то предложить туземцам в обмен на камни?

— У меня есть кое-что из того, что потребуется сарьянцам в ближайшее время.

— Ты имеешь в виду виски? Огненную воду в обмен на огненные камни?

— Нет, — ответил Оуэн, — хотя не исключено, что в их ситуации это наилучший выход. Я говорю о действительно необходимой для них вещи, учитывая складывающиеся обстоятельства.

— И что же это?

— Я имею в виду двигатели для космических кораблей, мой друг. Сарьянцам они здорово пригодятся, иначе очень скоро дьявольская орда ихтонов свалится на их головы.

— Где ты достал ракетные двигатели? — спросил Фрэнк.

— Мой кузен работает в управлении по реализации устаревшей военной техники, а у него есть друг в подразделении по модернизации. Они только что начали заменять компоненты Эл-Пять.

Фрэнк прекрасно знал, что Эл-Пять являлись ключевым компонентом систем для создания защитного силового поля. Вместе с деструктором холодного синтеза они позволяли перемещаться в пространстве со сверхсветовой скоростью. Это были довольно старые модели, производившиеся уже почти десять лет. Фрэнка удивило не то, что устаревшая модель заменялась на новую, а то, как быстро Оуэн наложил на списанные агрегаты лапу. Очевидно, закупил их через несколько часов после оформления акта, до того, как крупные планетные дилеры получили бы шанс участвовать в торгах.

Или он каким-то образом умудрился остаться единственным покупателем?

— И что же ты собираешься делать с Эл-Пять? — спросил он.

— Я же сказал, — ответил Оуэн, — что хочу передать их тебе в качестве груза. Я останусь здесь, на «Хоукинге», и буду ждать твоего возвращения. Ты поместишь двигатели в трюм — там для них места вполне достаточно. У меня их всего тридцать один, и каждый весит не более ста килограммов. Ты привезешь их на Люминос, где они превратятся в самый ходкий товар, как только ты объявишь сарьянцам о содержимом твоего трюма. После этого ты обменяешь двигатели на драгоценные камни по максимально возможному курсу. Затем привезешь камни назад, и мы оба неплохо заработаем.

— Хорошенькое дельце получается, — сказал Фрэнк без особенного энтузиазма.

— А самое важное — наш договор вполне открытый и честный.

— Ты, кажется, забыл, что я офицер Флота, а не штатский.

— Нет закона, который бы запрещал офицеру Флота торговать и получать за это прибыль.

— Как раз именно такой закон и есть.

— А, вот ты о чем, — сказал Оуэн. — На этот запыленный клочок бумаги никто давно уже не обращает никакого внимания.

— Я обращаю, — сказал Фрэнк.

— Вот этим ты мне и нравишься, Фрэнк, — сказал Оуэн. — Ты честный парень, а это значит, что я могу положиться на тебя. Поэтому я собираюсь погрузить тридцать один очень дорогой двигатель в трюм твоего корабля без всяких расписок. Я знаю тебя, Фрэнк, и знаю, что ты будешь абсолютно честен со мной.

— Не возьму я твоих двигателей, — ответил Фрэнк, — и это мое последнее слово.

— Ты что, боишься оказать гуманитарную помощь?

— С каких это пор продажу двигателей ты стал называть гуманитарной помощью?

— Продавая их, мы с тобой помогаем сарьянцам выжить. Эти несчастные создания отчаянно нуждаются сейчас в любой поддержке.

— Почему бы в таком случае не отдать им двигатели даром?

— Но я же заплатил за них, — объяснил Оуэн. — Я не могу делать добрые дела за спасибо.

— Не нравится мне наживаться на чужом несчастье, — сказал Фрэнк.

— Тогда раздай свою долю на милостыни, я тебе мешать не буду, — пообещал Оуэн. — Только будь уверен: свою долю я заберу. Серьезно, Фрэнк, это единственный реальный путь помочь сарьянцам. Ты дашь им шанс защититься и нанести ответный удар ихтонам.

Предложенная идея не очень понравилась Фрэнку, но он нашел логику безупречной. Поразмыслив хорошенько, он согласился, что продажа двигателей представляет собой реальную помощь сарьянцам. К тому же это ничем не противоречило его заданию предупредить сарьянцев об угрозе нападения. Пожалуй, он мог бы принять план Оуэна — выполнить порученную миссию, а заодно и обеспечить себя в старости. Что уж такого страшного в том, чтобы немного подзаработать? Все к этому стремятся. Почему он должен быть исключением? И что плохого в том, чтобы стать партнером Оуэна Стейджинга?

— Ладно, черт с тобой, — сказал Фрэнк. — Я согласен.

Оуэн Стейджинг протянул ему рыжеволосую лапищу.

— Позвольте пожать вашу руку, партнер, — церемонно произнес он.

Люминос оказался небольшой планетой, расположенной в центральном районе Галактики. Несмотря на высокую плотность планетных систем в этом регионе, он располагался вдалеке от ближайшей разумной цивилизации и не участвовал в торговом и культурно-технологическом обмене, а следовательно, еще не разработал и не освоил полномасштабную технологию космических полетов. Несмотря на это, сарьянцы — разумная раса, обитавшая на Люминосе, — уже стояли на пороге космоса, когда представители Альянса впервые вошли с ними в контакт.

После долгого и скучного полета планета наконец проявилась на экране в виде сине-зеленого шарика, покрытого белой облачной вуалью. Фрэнк попытался связаться с ней по радио, но никакого ответа не получил. Он развернул корабль и пошел на посадку, медленно теряя высоту и одновременно сбрасывая скорость. Спустя немного времени он увидел города и железные дороги — обычный признак наличия цивилизации. Сарьянцы пока не делали никаких попыток выйти на контакт, не отвечали на призывы и вообще ничем не выдавали своего присутствия.

Корабль Фрэнка уже летел в плотных слоях атмосферы, когда радио внезапно ожило.

— Что это летит? — поинтересовался чей-то голос на диалекте сохо, наиболее распространенном в области Звездного Централа.

Фрэнк представился военнослужащим Флота, откомандированным звездной базой «Стивен Хоукинг» на планету Люминос в качестве специального посланника для передачи крайне важной информации.

Некоторое время на другом конце царило полное молчание.

— Минуточку… — произнес затем неизвестный сарьянец. Последовала новая пауза, длившаяся несколько минут.

Фрэнк продолжал снижать скорость. Он был опытным путешественником и прекрасно представлял себе, какая суматоха царит сейчас внизу. Что поделать — это типично для молодых цивилизаций, у которых мало опыта общения с представителями других рас. Каждая раса, вступавшая в космическую эру, испытывала потрясение, когда обнаруживала другие формы развитого интеллекта. Но это еще полбеды. Хуже всего, что другие формы интеллекта часто приносили с собой проблемы, к которым никто не был готов. По-видимому, так же обстояло дело и с сарьянцами.

— Минуточку, я получаю инструкции… — раздалось в эфире.

Снова последовало молчание, а затем послышался тот же самый голос:

— Мы приготовили для вас посадочную площадку. Сейчас мы собираем представителей со всей планеты для организации встречи.

— В этом нет никакой необходимости, — ответил Фрэнк. — Я прилетел, чтобы передать крайне срочную информацию, и могу сообщить ее любому ответственному лицу.

— Мне-то какое дело до этого? — ответил голос. — Я всего лишь обычный аэродромный диспетчер.

Внизу, на аэродроме, собралась огромная бушующая толпа. Она заполнила все взлетно-посадочные полосы за исключением той, что была предназначена для корабля Фрэнка. Полицейские тщетно пытались навести некое подобие порядка.

После посадки и отключения двигателей Фрэнк позволил подъехать маленьким гусеничным тягачам. Они отбуксировали корабль к тому месту на поле, где были поспешно возведены трибуна и смотровые площадки для публики. На аэродроме яблоку было негде упасть, когда наконец в люке показался Фрэнк. От трапа его корабля к центральной ложе трибуны вела ковровая дорожка.

Местные жители походили на собак породы эрдельтерьер, но с большой примесью гиены. Вместо когтистых лап у них были ладони с оттопыренным большим пальцем. Фрэнк не страдал предубеждением к не похожим на него созданиям — терпимость к многообразию давно уже стала непреложным законом во всем галактическом сообществе. Для сарьянцев же ситуация была в диковинку. Они таращились на Фрэнка и приглушенными голосами обменивались впечатлениями.

— Наверное, его предком была мартышка, как ты считаешь?

— Может быть, бабуин.

— Интересно, а какого цвета у него задница? Тоже разноцветная, как у бабуинов?

— Джеро, потише, а то гость услышит.

Ничего необычного в репликах сарьянцев не было. Типичное поведение молодой и недостаточно развитой расы, впервые увидевшей представителя одной из высших галактических цивилизаций.

Между тем в церемонии встречи как будто что-то застопорилось. Сарьянцы в парадных костюмах топтались вокруг гостя и, похоже, не имели никакого представления, что делать дальше. Но Фрэнка смутить этим было не так-то просто — процедура первоначального контакта была разработана очень давно и превратилась в формальность. Фрэнк вышел вперед на два шага и, подняв руку с раскрытой ладонью в универсальном жесте миролюбия, громко и отчетливо произнес:

— Приветствую вас! Я принес послание дружбы из дальних миров! Вы уже слышали о существовании других цивилизаций в нашей Галактике, не так ли?

— Слышали, слышали, — прервал его самый старший из присутствовавших сарьянцев.

— Во Вселенной существует множество обитаемых миров, которые населены самыми разными разумными существами. Не все они настроены дружелюбно по отношению к другим расам. Более того, я уполномочен заявить…

Он умолк, потому что старший сарьянец поднял руку в другом универсальном жесте, похожем на тот, которым судья останавливает речь адвоката при нарушении процедуры.

— В чем дело? — спросил Фрэнк.

— Похоже, вы хотите сообщить нам нечто очень серьезное, — сказал сарьянец.

— Да, именно такое у меня намерение. Надеюсь, вы разделяете мое мнение о том, что нашествие расы кровожадных насекомых является серьезной проблемой.

— Вынужден попросить вас, — продолжил сарьянец, — не делать никаких заявлений в данный момент.

— Но почему? — удивился Фрэнк.

— Потому что мы присутствуем на торжественной церемонии встречи галактического посланника. Она должна быть завершена. Затем мы можем перейти к информационно-ознакомительной фазе наших отношений. Сейчас вы не сможете передать вашу информацию, так как здесь нет никого, кто мог бы вас выслушать.

— Но вы-то здесь, — резонно заметил Фрэнк.

— На нашем языке моя должность называется гектатор второго класса. На вашем языке это означает, что я разношу по домам всякую макулатуру. Просто немыслимо вручать официальное послание лицу моего ранга.

— Ну, давайте тогда я сообщу ее вашим компаньонам. — Фрэнк жестом указал на двух стоявших рядом сарьянцев.

— Ничего не выйдет. Это мои помощники, и их ранг еще ниже.

— Но я обязательно должен кому-то объяснить суть дела. Как насчет того, что я обращусь ко всем здесь присутствующим? — Фрэнк махнул рукой в сторону большой толпы гиеноголовых эрделей, которые наблюдали со смотровой площадки, высунув языки.

— Толпа всегда собирается, когда происходит что-то интересное, — ответил гектатор. — Но их привлекло зрелище, им не интересны ваши высказывания. Это не их работа.

— Послушайте, — сказал Фрэнк, — я должен кому-то передать важную информацию и побыстрее убраться отсюда.

— Это не так просто, — ответил гектатор и задумался. — Вы можете изложить вашу проблему на бумаге, а я прослежу, чтобы она попала к кому-нибудь, кто знает, что с ней делать.

Фрэнк колебался. Его задание выглядело достаточно нелепым, но после минутной внутренней борьбы чувство долга победило. Он счел себя обязанным лично донести до сарьянцев мысль об опасности ихтонского вторжения на их планету. И кроме того, на борту его корабля находились двигатели…

— Я возвращаюсь на корабль, — сказал Фрэнк. — Надо как можно быстрее передать кому-нибудь мое сообщение. Если вы не найдете способ это сделать, я буду транслировать обращение по всему городу через громкоговоритель.

— Это ничего не даст, — сказал гектатор. — Никто не будет вас слушать. Любые вопросы обсуждаются и объясняются населению уполномоченными лицами.

— Поймите, это крайне срочное дело.

— Ну хорошо, подождите здесь. Я попробую выяснить, чем можно вам помочь.

Гектатор отошел и пошептался с небольшой группой сарьянцев, стоящих у края трибуны. Спустя некоторое время он вновь приблизился к поджидавшему Фрэнку.

— Завтра к вам пришлют специального посланника для переговоров.

— Вы объяснили им, что это очень срочное дело?

— Да, но они не готовы полностью доверять сказанному вами, слишком все неожиданно…

На следующее утро прибыл официальный представитель. Прежде чем Фрэнк успел что-либо произнести, сарьянец в предупреждающем жесте воздел мохнатую лапу с розовыми подушечками пальцев.

— Вы должны понять, — произнес он, — что мы, чиновники, не управляем здесь ничем. Люминос придерживается анархии. Но народ хочет иметь вождей, за которыми можно идти туда, куда хочется идти, и ругать их, когда они совершают ошибки. Поэтому мы назначаем кого-нибудь на должность вождя, и все сразу упрощается.

— Ваши местные традиции меня не волнуют. Я лишь хочу передать вам крайне важное известие.

— Я понимаю, но я не тот, к кому полагается обращаться в таких случаях.

— То же самое говорил и гектатор.

— И был совершенно прав. Можете представить себе, что начнется, если вопросы государственной важности станет решать гектатор?

— Тогда почему я не могу обратиться к вам?

— Потому что я не уполномочен принимать важные известия.

— А кто уполномочен?

— Думаю, лучше всего вам переговорить с Рахулой.

В течение нескольких последующих дней Фрэнку довелось узнать, что у сарьянцев существует множество чрезвычайно утомительных церемоний. В основном они состояли из разнообразных поклонов и поз с обязательной улыбкой на лице. Сарьянцы проявляли исключительную осторожность, хотя ее вряд ли можно было назвать подозрительностью. Очевидно, особым умом эти существа не отличались. Они продолжали бросать на Фрэнка недоверчивые взгляды, как будто никак не могли поверить в его реальное существование. Первые страницы их газет пестрели сообщениями о нем — совершенно нелепыми: все факты перевирались до неузнаваемости, с утомительной скрупулезностью разбирались поведение и внешний вид посланца из далекого будущего и честно сообщалось, что именно местным эрделям в нем не нравилось.

С первой минуты своего появления Фрэнк пытался обсудить с сарьянцами нависшую над ними угрозу, но те не проявляли никакого желания беседовать на официальные темы или углубляться в важные вопросы.

— Поймите нас правильно, — говорили ему все наперебой, — нам доставляет чрезвычайное удовольствие принимать вас здесь, на нашей планете. Вы даже не представляете, какая это для нас честь — если вам, конечно, известно значение этого слова… Однако, прежде чем начать обсуждение проблем межзвездной политики, мы обязаны достроить Дворец межзвездных конференций. Вот тогда у нас будет достойное место для приема представителей иных рас.

— Поймите, дело не терпит отлагательства, армада завоевателей неуклонно продвигается вперед… — пытался возражать Фрэнк, но его никто не принимал всерьез.

Единственным, кто вроде бы проявлял какой-то интерес к его словам, был Отнар Рахула.

Этот сарьянец принадлежал к высшему слою местной аристократии, и с его мнением вынуждены были считаться. Он был красив на свой сарьянский манер. Его уши, всегда внимательно приподнятые, говорили о породистости и благородстве.

Рахула был неизменно любезен, но Фрэнка смущало одно обстоятельство. Он никак не мог понять, что за должность или пост занимает Рахула в сарьянской властной иерархии. Внешне он производил впечатление важной персоны, и соотечественники относились к нему с исключительным почтением, но он никогда не бывал занят делами. Спрашивать об этом прямо у сарьянцев считалось дурным тоном, и Фрэнк решил поинтересоваться у слуги Дрэмхуда, который приносил ему обед.

— Какую должность занимает Рахула в правительстве? — задал вопрос Фрэнк.

— Должность в правительстве? — озадаченно переспросил Дрэмхуд.

— Ну да. Я вижу, что все правительственные чиновники считаются с его мнением. Но у него вроде бы нет никакой официальной должности.

— Понял, что вы имеете в виду, — ответил Дрэмхуд. — Должность Рахулы не официальная, а естественная.

— Как это?

— В этом году Рахула является Образцовым Сарьянцем.

Из дальнейших расспросов Фрэнк узнал, что у сарьянцев сложилась модельно-ролевая структура общества. Каждый год верховные иерархи нации, должным образом выбранные путем газетных опросов, уединялись в древнем монастыре высоко в горах. Там, посовещавшись, они принимали решение, кто будет ролевой моделью года для жителей Люминоса. Рахула был избранником этого года, носителем образцового облика сарьянской культуры, которому стремились подражать все остальные жители планеты.

Эта традиция, как узнал Фрэнк, имела некоторые интересные особенности. То, что делал Образцовый Сарьянец, хотели делать и все остальные. Его убеждения мгновенно становились убеждениями остальных, а мысли — думами всех местных эрделей. Но если что-то казалось ему несущественным, того же мнения искренне придерживалась и вся планета.

Прошла уже неделя с момента прибытия на Люминос, а Фрэнк так и не смог добиться какого-либо отклика на свои предупреждения о грозящей сарьянцам опасности. Его упоминание о привезенных двигателях было выслушано с вежливым безразличием. Итог подвел Рахула, с которым Фрэнк сидел в кабине своего корабля, куда пригласил гостя на чашку чая.

— Мы только-только подошли к идее научно-технического прогресса, — объяснил Рахула, — и наконец начинаем осознавать силу научных идей и радость творчества. Это подобно тому, как если бы мы вдруг проснулись и поняли, что стоим на пороге эры галактической истории. Неожиданно перед нами раскрылись радостные светлые горизонты — и тут вдруг появляетесь вы и ведете разговоры о какой-то опасности.

— Прошу прощения, — ответил Фрэнк, — если благодаря мне вам пришлось понять, что вы просто бараны, которых ведут на заклание.

— Я понял смысл вашей метафоры, — сказал Рахула, — но в данном случае речь не о том. А может, именно о том — не знаю. Мне понятно одно: не совсем красиво с вашей стороны явиться сюда в роли посланца всесильной космической цивилизации и тут же запугать нас нашествием каких-то хищных тараканов.

— Так вы все-таки не пропустили мимо ушей то, о чем я талдычу вам всю неделю?! — удивленно воскликнул Фрэнк.

— Да, конечно. Но честно говоря, Фрэнк, ваша новость слишком серьезна, чтобы принять ее всерьез. И кроме того, если и в самом деле нужно что-то предпринимать, то вам и карты в руки!

— Возможно, я не сумел правильно обрисовать положение, — ответил Фрэнк. — Мы с нашими союзниками делаем все возможное; война не на жизнь, а на смерть с ихтонами длится уже не один год.

— Может быть, все это и в самом деле очень серьезно, — недоверчиво произнес Рахула.

— Но ведете вы себя совершенно несерьезно, — заявил Фрэнк.

— И это все, что вы хотели мне сказать?

Фрэнк отрицательно покачал головой:

— Я пригласил вас на корабль для очередной попытки убедить в исключительной опасности. Медлить нельзя, существование вашей расы под угрозой.

— Проще предположить, что вы несколько преувеличиваете угрозу, исходящую от ихтонов, — ответил Рахула. — Или же что вы пьяны, наглотались наркотиков или просто сумасшедший. Нам трудно поверить, что целая раса может быть уничтожена в течение пары недель и мы не сможем ничего с этим поделать. Придут ихтоны — ну что же, заключим с ними сделку. Мы неглупая раса и как-нибудь выкрутимся.

— Мысль о том, что с ихтонами можно договориться, — прекраснодушная иллюзия. Я вам кое-что покажу. — И Фрэнк коснулся панели управления.

Послышался ровный гул хорошо заправленных моторов, и Рахула удивленно приподнялся в кресле. Большой чуб светлых шелковистых волос, собранных в узел у него на лбу, распрямился с шорохом змеи, выползающей из своей старой кожи.

— Вы запустили двигатели! — вскричал он.

— Приглашаю вас немного прокатиться, — спокойно произнес Фрэнк.

Люки космического корабля захлопнулись с громким лязгом, и послышался гул множества оживших механизмов. На панели управления вспыхивали и гасли многочисленные красные и зеленые индикаторы, но вскоре их свечение стало ровным.

— Но я не хочу никуда лететь!

В кабину ворвался шум генераторов и высокий писк вспомогательных моторов; на индикаторных транспарантах над панелью управления зажглись яркие надписи. Среди внезапного гула и грохота можно было различить слабое пощелкивание электронных устройств.

— Немедленно выпустите меня из корабля! Через пятнадцать минут у меня назначена важная встреча, — потребовал Рахула.

— Вы должны собственными глазами увидеть то, что я хочу вам показать, — ответил Фрэнк. — Думаете, даже с насекомыми сможете договориться? Сейчас я вам покажу, что представляют собой планеты, по которым прошли орды ихтонов.

— Но я не просил вас ни о чем подобном! — возмущенно воскликнул Рахула.

Корабль, не обращая никакого внимания на его гневные тирады, пробил верхние слои атмосферы Люминоса и исчез в бездонной мгле космического пространства.

Чтобы приблизиться к выбранному Фрэнком месту, потребовался всего лишь один подпространственный прыжок. Этим местом была планета с тремя спутниками, обращавшимися вокруг красного карлика.

Еще издали по густому сине-зеленому цвету появившейся в поле зрения планеты Рахула понял, что она имеет кислородную атмосферу, а значит, на ней есть жизнь. Но по мере приближения стало ясно, что все живое стерто с поверхности. Когда корабль перешел на бреющий полет, Рахула с удивлением обнаружил, что в воздухе совершенно нет птиц. Корабль пролетел над высушенным дном когда-то существовавшего на планете океана; воду ихтоны цистернами вывезли в другие свои владения. Местность почти полностью превратилась в пустыню, покрытую многокилометровыми шрамами карьеров; безжалостные механизмы перемололи древнейшие граниты в поисках ценных химических элементов, и теперь огромные клубы пыли поднимались в воздух, обволакивая горные массивы грязной густой пеленой. Время от времени в глаза бросались мелкие озерца, не полностью уничтоженные ихтонами. Увеличенное изображение показывало, что вода в них заражена вредной флорой.

Корабль проносился над самой поверхностью на высоте верхушек деревьев, но ни одного дерева уже не осталось. Внизу миля за милей с гипнотизирующим постоянством проносилась каменистая и опустошенная, тоскливо однообразная земля. Этому пейзажу, монотонному и жуткому, казалось, не было конца, и Рахула не выдержал:

— Все, Фрэнк, достаточно; вы меня убедили. Что это за планета?

— Она называется Гервазия; это сестра родной планеты герсонов, по которой тоже прошли орды космической саранчи. Теперь их не отличить друг от друга.

На обратном пути к Люминосу Рахула большей частью молчал, погруженный в раздумья. По миганию его блестящих карих глаз можно было судить о напряженной работе мысли. Когда они приземлились на взлетном поле Дельфинума, столицы Люминоса, Рахула повернулся к Фрэнку.

— Сколько у вас корабельных двигателей, которые вы собираетесь нам продать? — спросил он.

— Тридцать один, — ответил Фрэнк.

— И что вы хотите получить за них?

Фрэнк глубоко вздохнул:

— Мы с партнером хотели бы получить десять огненных камней за двигатель.

— Так много? Нам понадобятся годы, чтобы найти требуемое количество.

— Ладно, согласен на пять за штуку. Если вы все возьметесь за дело, то сможете раздобыть их за несколько недель.

— Возможно, — не стал торговаться Рахула. — Но мы не вправе по-прежнему тешить себя иллюзиями. Ихтоны приближаются, и теперь нельзя терять ни секунды.

— И не нужно. Я передам товар прямо сейчас, если вы пообещаете уплатить за них, как мы и договорились, по пять камней за двигатель.

— Согласен, — произнес Рахула. — А сейчас нам нужно срочно вернуться в Дельфинум и найти транспорт для их перевозки.

— Неужели вы настолько уверены, что все согласятся с принятым вами решением? — удивился Фрэнк. — Что никто не будет выступать против покупки двигателей?

— Я убежден, что принял правильное решение, — ответил Рахула. — Значит, и все остальные сочтут его правильным. В этом суть нашего общества.

Фрэнк только с завистью вздохнул.

Сразу же, как по мановению волшебной палочки, все сарьянцы прониклись ощущением страшной угрозы — контраст с их прежней веселой беспечностью был поразителен. Спустя всего лишь несколько минут после разговора Фрэнка с Рахулой благодаря удивительной местной форме телепатии, немедленно подкрепленной экстренными выпусками газет и телевизионными передачами, сарьянцы все до одного узнали, что на них готовятся напасть ихтоны, шестилапые насекомые — самые свирепые и кровожадные существа Галактики. Все они уже были информированы о заключенной Рахулой сделке: «Двигатели за огненные камни» — и все как один одобряли ее.

Сарьянцы прислали несколько тяжелых грузовиков, чтобы забрать компоненты тридцати одного двигателя Эл-Пять. Их перевезли в индустриальный комплекс, расположенный в одном из пригородных парков столицы. По радио и телевидению Фрэнк слышал об организации широкомасштабных поисков огненных камней. Быстро укомплектованные экспедиции не медля ни минуты отправились в самые удаленные районы планеты, где прежде находили огненные камни. В добыче принимало участие множество жителей планеты, и на снабжение и обеспечение партий была затрачена немалая часть ресурсов. Вскоре стали поступать первые камни. Рахула считал себя персонально ответственным за данное Фрэнку обещание, а значит, и каждый сарьянец сознавал необходимость сполна вернуть долг. Пожалуй, это был самый надежный кредит в истории бизнеса.

На несколько дней Фрэнк мог выбросить из головы любые проблемы, связанные с предстоящей войной. Он посетил все достопримечательности планеты, в том числе такие знаменитые, как перевернутый водопад в Лесном Гроте, согнутый вулкан пик Хьюго и Дворец для танцев на стекле в городе Ангельское Бедро. Возможно, другие планеты этого сектора Галактики славились чудесами, от которых куда сильнее захватывало дух, однако в здешних достопримечательностях чувствовалась своя особая прелесть. Фрэнку особенно полюбился Лесной Грот с живописными рощами плакучих ив. Смириться с тем, что в скором времени эта планета будет уничтожена ихтонами и превратится в одну из безжизненных глыб, которых так много осталось на их пути, было просто невозможно.

Сарьянцам потребовалось восемь дней, чтобы добыть нужное количество драгоценного товара. Сто пятьдесят пять камней, собранные вместе, создавали вокруг себя необычайно сильную ауру. На специальной церемонии Фрэнк принял огненные камни и передал двигатели — от своего имени и от имени Оуэна Стейджинга.

На следующий день за Фрэнком заехал на автомобиле Рахула; вместе они отправились на предприятие, где компоненты закупленных сарьянцами двигателей устанавливались на новенькие истребители. Когда Фрэнк узнал, что сарьянцы намерены до последнего оборонять свою планету, удивлению его не было границ. До этого он был твердо уверен, что правящая клика постарается спастись на построенных кораблях, — ему не раз приходилось быть свидетелем этого. Такое поведение типично для большинства рас Галактики.

Но не для сарьянцев. Они молниеносно и наилучшим образом подготовили свою планету к активной обороне. Создали огромное количество обычных истребителей, снабдив их усовершенствованными реактивными двигателями. Эти силы предназначались для обороны в атмосфере. Для войны в межпланетном пространстве они разработали специальные корабли, оборудованные двигателями, проданными Фрэнком. Просматривая чертежи кораблей, Фрэнк заметил несколько ошибок. По счастью, все они оказались незначительными, и он смог их исправить на месте.

Вскоре к Фрэнку прибыла информационная торпеда. Его непосредственный начальник капитан Чарльз Мардейк требовал сообщить дату возвращения посланника. В ответе Фрэнк доложил, что ситуация на Люминосе до конца еще не прояснилась. Сарьянцы энергично готовятся к войне, и его присутствие здесь приносит несомненную пользу. Абсолютной уверенности в нападении ихтонов на Люминос пока еще нет, так что он планирует задержаться на некоторое время.

В то же утро к Фрэнку на корабль доставили еще одну информационную торпеду. Она была направлена службой дальнего наблюдения Флота; в ней сообщалось, что флот ихтонов слегка изменил маршрут движения после столкновения с большой планетой, лежавшей на их пути. Мощные генераторы гравитационных пучков, установленные на этой планете, повредили часть кораблей ихтонов.

«Главные силы минуют вас, — говорилось в послании, — но, к сожалению, на этом хорошие новости кончаются».

Далее сообщалось, что с флангов армады ихтонов несколько эскадрилий разлетелись на поиски пригодных для разграбления планет. Одна эскадрилья направлялась прямо к Люминосу. По данным разведки, в ее составе от пяти до десяти крейсеров класса «Камень». Время в пути — от трех недель до месяца.

Сообщение оглушило Фрэнка. Он уже начал было надеяться, что счастье на стороне сарьянцев и ихтоны просто не заметят Люминоса, но теперь никаких иллюзий не оставалось. Даже пять крейсеров обладали такой боевой мощью, что практически не было разницы, вся ли армада или только эта эскадрилья нападут на Люминос. Корабли ихтонов намного превосходили все то, что удалось в спешке построить сарьянцам; к тому же обитатели Люминоса не имели никакого боевого опыта.

Но сарьянцы готовились самоотверженно сражаться, и молоденькие пилоты кораблей, оснащенных оуэновскими двигателями, были полны отваги и рвения. Они наизусть выучили тактические приемы, описанные в руководствах, но одной теоретической подготовки было слишком мало, чтобы противостоять опытному и очень опасному противнику. Сарьянцам требовалась настоящая боевая подготовка.

Неожиданно для себя Фрэнк решил: пора брать дело в свои руки. Через Отнара Рахулу он объявил, что, начиная с сегодняшнего дня, будет лично проводить занятия по стратегии и тактике космической обороны. Недостатка в желающих не было. Сарьянцы обучались всему на лету. Вскоре Фрэнк стал проводить учения с боевой стрельбой в тропосфере Люминоса. Часто меняя учебные экипажи, так, чтобы корабли не простаивали ни одной лишней секунды, Фрэнк смог обучить большую группу сарьянских пилотов тактике космического боя. Тем временем гражданское население тоже не теряло времени даром; оборонные предприятия трудились днем и ночью. До расчетного времени появления ихтонов оставались считаные дни.

Вскоре прибыла еще одна информационная торпеда. В ней содержалось сообщение от Оуэна Стейджинга.

«Фрэнк, — писал он, — не понимаю, чего ты там копаешься. Ты должен немедленно возвращаться. Немедленно! Ты уже сделал все, что мог, и даже намного больше. Теперь пора уносить ноги. И не забывай, что ты еще должен доставить мне половину камней. Камни, конечно, подождут, но тебе и в самом деле надо срочно возвращаться. Не забывай, теперь ты мой партнер и у нас впереди великое будущее!»

Когда прибыло послание Оуэна, Фрэнк отдыхал в своей кабине. В следующий миг поступил сигнал с орбитальной станции дальнего обнаружения — радары засекли передовые корабли эскадрильи ихтонов.

Фрэнк поднялся и нажал на кнопку герметизации люков. На душе у него было тяжело, как никогда. В самом деле, пора уносить ноги — нравится это или нет. Он и так тянул до последнего. Офицеры Флота не имеют права поддаваться эмоциям. Ему приказано возвращаться, и он не может ослушаться.

Фрэнк направил свой корабль в пояс астероидов, располагавшийся по соседству с орбитой Люминоса. Множество каменных обломков самой разной величины представляли собой достаточно эффективную маскировку, хотя безопасней было бы сразу же уйти в подпространство. Однако искушение понаблюдать, как поведут себя в бою ученики, победило.

Радары дальнего обзора сообщали о продвижении ихтонов вглубь планетной системы; им удалось опознать пять крейсеров; это были корабли нового класса, более компактные, чем крейсера класса «Камень», и с меньшим уровнем защиты. По-видимому, индустрия ихтонов столкнулась с серьезными трудностями, раз уж им пришлось перейти к изготовлению менее совершенных моделей. Но даже такие крейсера представляли собой исключительно грозное оружие.

Выстроившиеся в линию корабли ихтонов столкнулись с защитниками Люминоса, образовавшими оборонительную формацию в виде трех полушарий. Вспыхнули лучи лазеров, и защитные поля окрасились всеми цветами радуги. В первые пять секунд семнадцать кораблей сарьянцев превратились в облака плазмы, но и нападавшие понесли существенные потери: два крейсера были уничтожены полностью, а третий серьезно поврежден и вышел из боя.

Сарьянцы продолжали сражаться.

Командиры оставшихся кораблей учились мгновенно. Есть вещи, которые можно освоить только в настоящем бою. Ни самые толковые руководства, ни работа на тренажерах не могут заменить того, что постигается новичком в первой атаке.

Третий корабль ихтонов ненадолго пережил первые два; пошедший вразнос маршевый двигатель превратил его в раскаленную огненную каплю. Но два оставшихся упрямо продвигались вперед. Группа сарьянских кораблей, ведомая Отнаром Рахулой, напала на четвертый крейсер ихтонов. Маленькие истребители, подобно осиному рою, окружили громадину. Молнии электрических разрядов плясали в бешеном фейерверке, попадая в защитное поле. Казалось, само пространство накалилось в этой дикой свалке. Защитное поле задней полусферы чужого корабля наконец не выдержало, и, хотя ихтоны попытались установить аварийный экран, торпедный залп зашедшего крейсеру в хвост Отнара Рахулы не оставил им никаких шансов. Несколько ослепительных вспышек пронзили тьму космоса. Обреченный крейсер еще пытался отвечать огнем своих орудий, но взорвавшийся подпространственный двигатель мгновенно превратил его в облако стремительно расширявшейся плазмы.

Охваченный любопытством Фрэнк по-прежнему висел в астероидном поясе.

Тем временем последний корабль ихтонов начал сбрасывать скорость. Цвет реактивной струи его двигателей изменился с золотистого на вишневый. Крейсер сотрясался от резких торможений, но ему как-то удалось выровняться, и он начал быстро погружаться в атмосферу Люминоса. Наземные пушки и ракетные установки открыли бешеный огонь. В воздух поднялась эскадрилья реактивных истребителей. Покрытые блестящей черной краской, с белыми полосками на обтекателях и хвосте, эти хрупкие машины забирались все выше и выше, чтобы оказаться в задней полусфере противника. Но двигатели сбоили от недостатка кислорода, и истребители отваливали назад, в более плотные слои атмосферы. Спускавшийся корабль ихтонов двигался со скоростью, недостижимой для истребителей сарьянцев. Тогда защитники планеты изменили тактику: истребители перестроились и начали атаковать крейсер на встречных курсах. Разреженный воздух заполнился инверсионными следами, снаряды и ракеты отскакивали прочь от мощного защитного поля крейсера. Корабль ихтонов выровнялся, закончив фазу торможения, и полностью восстановил свою маневренность. Похоже, командир крейсера понял, что реактивные самолеты сарьянцев практически бессильны перед его мощной защитой.

Не отвлекаясь больше на булавочные уколы истребителей, он переключил свое внимание на поверхность планеты. Лучи мощных лазеров ударили по расположенному внизу городу, превращая в развалины целые кварталы. Густой черный дым взметнулся ввысь. Корабль ихтонов замедлил движение и приготовился к очередному этапу операции. Следовало уничтожить все живое, летающее, плавающее или ползающее. Затем выкачать и увезти с планеты все ценное.

Фрэнк понял, что наступил его черед. Он включил двигатели, хотя внутренний голос подсказывал, что не нужно этого делать. Его послали сюда, чтобы предупредить местную расу, а вовсе не для того, чтобы ввязываться в сражение, — умирать за сарьянцев ему не приказывали.

Но события развивались слишком быстро, и эти мысли не успели оформиться в его мозгу. Теперь спасти положение могли лишь его мгновенные действия. Он не успел осознать, что его увлекли в бой те самые убеждения, которые привели на Флот.

Фрэнк поймал в прицел корабль ихтонов и выстрелил. Как он и ожидал, мощное защитное поле отклонило ракеты, и противник дал ответный залп. Фрэнк увернулся от ракет, не надеясь на свою защиту. Спустя мгновение он увидел, что крейсер рванулся к нему. В уме он молниеносно просчитал тактические варианты; выхода не было, ситуацияказалась тупиковой.

Противопоставить врагу он уже ничего не мог — кроме одного старинного приема, применявшегося в далекие времена судами, плававшими по воде. Это был неслыханный прием в практике современного космического боя, но обстоятельства делали его единственно возможным. Если уж все равно суждено погибнуть, то лучше забрать с собой в небытие и противника.

Фрэнк переключил корабль на ручное управление и направил прямо на крейсер ихтонов. Он завороженно наблюдал, как вражеский корабль растет, постепенно заполняя собой все пространство обзорного экрана и превращаясь из пятнышка в исполинскую громаду. Он почувствовал, как напряглись нервы в ожидании удара. И вдруг…

И вдруг нечто, похожее на огненный метеор, врезалось в борт крейсера. Для Фрэнка это было промыслом Божьим — чудом спасения. Он не сразу понял, что мысль о таране пришла в голову не только ему. Крейсер и атаковавший его истребитель бесшумно взорвались, распустились огненным цветком, переливающимся всеми цветами радуги и, казалось, целиком заполнившим собой космос. Через некоторое время от него не осталось и следа.

— Неплохо сработано, старина, — произнес Оуэн Стейджинг.

Этот разговор происходил неделю спустя, когда Фрэнк вернулся на «Хоукинг», сдал отчет и ожидал дальнейших распоряжений. Уже по собственной инициативе он послал срочный запрос в Звездный Централ.

«Джентльмены, — обратился он к членам комиссии по разбору проведенного рейда, — мы должны помочь сарьянцам в их борьбе против ихтонов. Я убедительно прошу вас рассмотреть возможность поставки им современного вооружения в значительно большем объеме, чем это делалось ранее».

«Но ведь их силы не столь велики, — возразил один из членов комитета».

«Согласен с вами, сэр, — ответил Фрэнк, — но они не бросят нас и будут сражаться до последнего. А это дорогого стоит в наше время».

Первый этап помощи был одобрен тут же на совещании. Фрэнка чествовали как героя, когда он вернулся на «Хоукинг», и на то были веские причины. Во-первых, он совершил дальний рейд в область Галактики, контролируемую ихтонами. Но что более важно, он помог дружественной цивилизации победить в схватке с врагами. Пусть и невелика победа, но успех пришелся очень кстати в трудную пору; он был необходим, чтобы поднять боевой дух после множества поражений.

Фрэнк не собирался обсуждать эти вопросы с Оуэном Стейджингом, когда они встретились вновь — на этот раз в «Ваху», обычной таверне Второй Зеленой палубы, которая была излюбленным местечком Фрэнка.

— Вот что мне удалось выручить за твои двигатели, — сказал он Оуэну, вынимая из ранца замшевый мешочек, набитый огненными камнями.

— Я доволен тобой, партнер, — сказал Оуэн, прикинув вес драгоценного груза. — Хотя ты чуть не запоздал с возвращением.

Фрэнк пожал плечами:

— Я хотел бы получить часть своей доли прямо сейчас, и лучше чеком.

— Конечно, о чем речь. Я выпишу его прямо здесь, — с легкостью согласился Оуэн и вынул чековую книжку из кармана. — Сейчас почти никто не пользуется чеками, но я знаю, что тебе это нравится. Зато ты не любишь всякие новомодные штучки. После продажи добавлю еще.

Фрэнк взглянул на чек и, сложив, сунул его в карман.

— Для начала хватит, — сказал он. — Но только для начала. Боюсь, Оуэн, вся затея обойдется тебе дороже, чем ты рассчитывал.

— Я не понимаю, Фрэнк. Мы же договаривались: прибыль пополам. И это было весьма щедро с моей стороны — сразу предложить тебе столько.

— Теперь это будет стоить три четверти.

— Пошел ты к черту! — Оуэн вскочил из-за стола.

Выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Он схватил тяжелый хрустальный бокал и угрожающе двинулся на Фрэнка.

— А вот этого делать не надо, — спокойно проговорил Фрэнк. — Ты же не сумасшедший, чтобы нападать на офицера Флота.

— Твой контракт истек вчера, — прорычал торговец.

— Верно, но позавчера я его продлил.

— А как же наша договоренность! Ты собирался уйти в отставку и стать моим партнером!

— Люди иногда лгут, — ответил Фрэнк. — Это твои слова, Оуэн.

— Что ты хочешь мне доказать, Фрэнк? Зачем тебе столько денег?

— Корабли и оружие стоят дорого. Пока флотские бюрократы решат, чего и сколько нужно послать сарьянцам, я пошлю им немедленно все, что требуется.

— Ты хочешь потратить мои деньги на оружие для этой богом забытой планеты?!

— И твои, и свои.

— Признаюсь честно, Фрэнк, мне тебя не понять.

— А вот я хорошо тебя понимаю, — спокойно ответил Фрэнк. — Таких, как ты, большинство. Вы не понимаете правил игры, называемой жизнью.

— Допустим, — ответил Оуэн. — Уж тебя-то мне понять просто невозможно. Но я надеюсь, Фрэнк, продолжить наше сотрудничество. — Он протянул руку. — Ты не обиделся?

Фрэнк пожал ему руку.

— Конечно нет, — сказал он.

Фрэнк проводил долгим взглядом удалявшуюся фигуру Оуэна. Нет, никогда он не научится понимать этих торговцев. Но предаваться размышлениям недосуг, нужно срочно заказать оружие и проследить за его отправкой.

* * *

На окраинах Галактики, у Дальних Звезд, во многих световых годах от родной Земли, колонисты внезапно оказались лицом к лицу с беспощадным врагом — геринами. Эта раса фанатичных воинов отличается чудовищной жестокостью и несет гибель всем, кто рискнет оспорить ее господство в космосе. Оправясь от первоначального шока, Лига Свободных планет противопоставляет врагу высокотехнологичное оружие и старую добрую храбрость.

Такова сюжетная концепция межавторского цикла «The War Years» («Годы войны»), появившегося на свет стараниями Дэвида Дрейка и Билла Фосетта. Первая антология этого цикла, «The Far Stars War» («Война Дальних Звезд»), была опубликована в 1990 году.

Троянский цирк

В кабинет капитана Дарфура вошел вестовой. Вытянувшись по стойке смирно, он отдал честь. У него в руке был тонкий желтый лист бумаги.

— Это то, о чем я думаю? — поинтересовался капитан Маланг Дарфур.

Вестовой не решался ответить.

— Ну же, скажите. Я знаю, что вы прочли.

— Приказ об эвакуации, сэр. Назад, на базу «Браво». — Вестовой с заметным облегчением протянул бумагу.

Со смешанными чувствами капитан читал приказ об эвакуации. В некотором смысле это неплохо: экипаж его одиночного крейсера «Кочис» наконец покинет богом забытую Алисию. Здесь, на никчемной планетке со смешанным населением, он фактически брошен на произвол судьбы. Алисиане считались союзниками землян, но Дарфура и его подчиненных местные жители недолюбливали. Да и на Земле все сильнее сомневались в целесообразности союза с подобными мирами, затерянными на периферии великой войны.

Дарфур был самым молодым капитаном крейсера в секторе базы «Браво». Он начал войну обыкновенным пилотом истребителя. В ту пору не хватало офицеров для малых кораблей, частенько принимавших на себя первый удар противника. Однажды Дарфуру довелось патрулировать звезду Лоэнгрин. После долгого и скучного дежурного облета он уже был готов возвращаться на базу, как вдруг система обнаружения подала сигнал. Он взглянул на датчик: точно, приближается вражеский корабль. Можно рвануть на базу за подкреплением — или рискнуть и разобраться с противником самостоятельно. Дарфур выбрал второе.

Из глубины космоса выплыла сфера. Повинуясь интуиции, Дарфур завис напротив местного солнца — оттуда он мог как следует рассмотреть противника. Огромный шаровидный корабль-матка выпустил два маленьких пузатых истребителя с плазменными торпедами на борту.

Удирать что есть мочи — только это могло спасти Дарфура. Вражеские истребители бок о бок двигались прямо на него, следом плыл огромный шар. Блеск звезд за ними чуть померк — значит, противник выставил защитные экраны.

На родной Цилене Дарфур был известен как мастер ножевого боя. Тамошние мальчишки росли среди великой равнины, напоминающей долину Серенгети на их далекой прародине. Однажды Дарфур столкнулся нос к носу с двумя мтабеле, внезапно выскочившими прямо на него из зарослей боярышника. Один на один он бы справился с каждым, но двух взрослых мужчин, вооруженных тяжелыми пангами, ему было не одолеть. И в этой ситуации Дарфур понял, что единственный путь к спасению — действовать напролом.

Он побежал. Мтабеле устремились вдогонку, на их темной коже горели красные и охряные полосы боевой раскраски. Когда они настигли Дарфура, тот резко развернулся и, пригнувшись, ловко проскользнул между преследователями. Мтабеле опоздали на долю секунды: панги бессильно скрестились друг с другом. Дарфур же нанес противникам несколько ударов и припустил со всех ног, не дожидаясь, пока боевая дружина мтабеле придет на выручку сородичам. Наградой за успешно проделанный трюк стала стипендия в Космической академии Цилены. И теперь, спустя много лет, Дарфур снова готовился прибегнуть к испытанному приему.

Он разогнал двигатель до предела и развернулся на сто восемьдесят градусов. Герины, вероятно, не верили своим глазам, наблюдая за отчаянным маневром маленького корабля. Проходя между вражескими истребителями, Дарфур вильнул вправо и влево, словно рыбий хвост, и выпустил плазменные торпеды. У геринов захватило дух от охотничьего азарта — и, рассчитывая на легкую добычу, они забыли, что представляют угрозу друг для друга. Всем известно, какие герины индивидуалисты, — собственные интересы для них важнее общей победы.

Один из истребителей получил прямое попадание и расцвел серебристым взрывом. Второму удалось перехватить приближавшуюся торпеду. Геринский корабль уже приготовился выстрелить, но тут на него обрушился обломок первого истребителя. Автоматические камеры на борту корабля Дарфура фиксировали все происходящее.

Камеры запечатлели также его поспешное отступление в открытый космос. Матка геринов выпустила вдогонку еще пять истребителей, но никому и в голову не пришло обвинить Дарфура в позорном бегстве с поля боя. Он и так сделал все возможное, сражаясь с превосходящими силами противника. О случившемся написали в газете его эскадры. Начальство хотело представить его к награде, но в тот месяц уже раздали слишком много орденов. Вместо этого Дарфуру предложили повышение — так он и стал капитаном крейсера «Кочис».

Служба на Алисии — занятие не опасное, но мучительно скучное. Главным городом планеты считался захудалый Моргелс; развлечений для экипажа крейсера здесь, прямо скажем, было немного. Хорошо еще, что недавно на Алисию прибыл цирк. Поглазеть на разные прыжки и фокусы — хоть какая-то радость для подчиненных Дарфура.

Вообще-то, капитан относился к космическим циркам с подозрением. Бродячие трюкачи пользовались сомнительной репутацией. Про их сверхъестественные способности болтали разное. Связываться с цирковыми — дело ненадежное. Доходило до того, что некоторые планеты запрещали циркам давать представления и даже приземляться на своей территории.

Но от этих артистов как будто не было никакого вреда. Дарфуру и самому понравилось представление. Теперь нужно сообщить директору цирка Иэну Блейку об эвакуации. Крейсер покидает Алисию и забирает с собой Блейка вместе с труппой. Кроме того, Дарфур намеревался впихнуть на свой корабль как можно больше алисиан. Правда, здешние должностные лица на этот счет высказывались уклончиво. Мол, жители планеты предпочли бы остаться дома, а с геринами они уж как-нибудь разберутся.

«Ага, разберутся — вступят с ними в союз, и дело с концом», — мрачно думал Дарфур. С этими крошечными окраинными мирами всегда так. Они поддерживают Лигу Свободных планет до первой серьезной угрозы. Среди союзников Лиги много представителей иных рас, но далеко не все негуманоиды готовы сражаться на ее стороне. Упрекать их за это несправедливо, особенно теперь, когда положение землян не слишком надежно. Все-таки негуманоиды — те же г’таи или невристии — это совсем другое дело. А вот людям нужно держаться своих — так рассуждал Дарфур, полагая, что все гуманоиды разделяют эту точку зрения.

Капитан Дарфур одернул мундир и щегольски заломил фуражку. Он махнул охране, давая понять, что не нуждается в сопровождении. По пыльной главной улице Дарфур направился к городской окраине. Огромный алюминиевый горб циркового корабля был виден издалека. Несколько алисиан поприветствовали капитана, и Дарфур почти пожалел о предстоящей эвакуации: все-таки здесь он единственный в своем роде. А вернувшись на «Браво», превратится в обычного молодого капитана, каких пруд пруди.

Цирковой корабль длиной в несколько сот метров покоился в поле за городской чертой. С точки зрения расхода топлива держать его на геостационарной орбите было бы экономнее. Зато так он служил жильем для артистов, буфетом и даже сценой: когда-то это было торговое судно в корпорации «Одджон»; пустые грузовые отсеки вполне годились для представлений.

Дарфур вышагивал с достоинством. Капитан отлично знал, что в своей белой парадной форме выглядит очень эффектно: при его-то двухметровом росте, темной коже и худощавости. От арабских и сомалийских предков он унаследовал тонкие черты лица и черные глаза.

Вокруг циркового корабля царила обычная суета. Дарфуру пришлось проталкиваться через стайку чумазых уличных сорванцов с бледными глазами, — как и все мальчишки Вселенной, юные алисиане норовили проскочить в цирк бесплатно. Билетер, узнав Дарфура, пропустил его. На вопрос, где найти директора Блейка, он указал капитану за кулисы.

Там было еще оживленнее, чем снаружи. Рабочие перетаскивали раскрашенные декорации из дерева и картона. Жонглеры тренировались перед выходом на сцену, рядом разогревались танцоры. Дарфуру подумалось, что все эти люди выглядят как-то неблагонадежно и, наверное, дурная репутация межзвездных цирков возникла не на пустом месте. Где же в этой толпе искать Блейка?

— А он в секторе животных, — пояснил один из рабочих. — Там слон дурит чего-то.

Поблагодарив его, капитан двинулся в указанном направлении. Проходя через дверь, он забыл пригнуться и ударился о трос. Фуражка слетела с головы. Дарфур, вспыхнув, поспешно поднял ее, водрузил на место и чопорно зашагал прочь. «Наверняка эти фигляры умирают со смеху», — сердито подумал он.

Мимо него сновали разные создания: многие из них определенно принадлежали к человеческой расе, особенно акробаты и жонглеры. Но попадались и причудливые гибриды людей и негуманоидов. Некоторые казались слегка генно-модифицированными, а иные, видимо, были результатом неудачных мутаций. Встречались артисты с перьями и мехом. Одни ходили на двух ногах, другие — на четырех. Был среди них и крылатый человек — такого Дарфур видел впервые, хотя слышать о подобных существах ему приходилось. «Интересно, откуда они берутся? — размышлял капитан. — Может, людям земного типа вживляют крылья? Или где-то существует цивилизация крылатых гуманоидов? Прячется на одном из тысячи миров — мало ли их было открыто с начала эры освоения космоса».

Пол был усеян древесными опилками. Надо быть осторожнее: в начищенных до блеска армейских сапогах тут легко поскользнуться.

Взмокший от пота конюх из номера с колесницей показал Дарфуру, где искать Блейка. По пути капитан миновал жонглеров, внешностью напоминавших неандертальцев. Встав в круг, они репетировали номер: сначала просто подбрасывали и ловили небольшие мячи, затем в представление мало-помалу включались толпившиеся рядом люди. В жонглеров летели разные предметы. Вскоре воздух над головами артистов кишел мячами, детскими стульчиками, бумажниками, расческами, очками — словом, всем, что только можно бросать вверх.

Проскочив мимо жонглеров, Дарфур увидел в дальнем конце отсека крупного серого слона. Его с трудом заталкивал в клетку не кто иной, как Иэн Блейк. Директор цирка хоть и уступал в росте капитану, но был широк в груди и мускулист. Его длинные светлые волосы схватывал витой ободок. Слон сопротивлялся и явно подумывал, не раздавить ли надоедливого человечка как муху. Блейк, однако, продолжал упрямо толкать животное. Жуя сигару и помахивая легким хлыстом, он приговаривал ровным бесцветным голосом:

— Ну же, Дейзи, девочка, не упрямься. Хватит на меня пялиться. Я тут самый главный, так что слушайся и не шали. Давай-ка в клетку. Там мы вылечим твои зубки, вот увидишь. Иди живо, а то как дам между глаз!

Наконец Блейку удалось запихнуть слониху в клетку. Служитель быстро захлопнул дверь. Только тогда директор заметил капитана Дарфура.

— Светский визит, капитан?

— Ни в малейшей степени, — ответил Дарфур. — Я здесь для того, чтобы сообщить вам: получен приказ закрыть станцию Лиги на этой планете. Мы отправляемся на пункт «Браво».

— Что ж, служба есть служба, — равнодушно заметил Блейк. — Нынче здесь, завтра там.

Дарфур был задет, но виду не подал.

— У нас есть информация: сюда направляется флот геринов, — сообщил он будничным тоном. — Поэтому мы и торопимся. Я буду счастлив сопроводить ваш корабль к базе «Браво», где вооруженные силы Лиги Свободных планет смогут обеспечить вашу безопасность.

— Дьявольски любезно с вашей стороны, мой мальчик, но у нас другие планы.

— Могу я спросить какие?

— Это, в общем, не вашего ума дело, — отозвался циркач, — но так и быть, скажу: я увожу корабль на Рею.

— Рея? Следующая в этой же системе? Но там лишь несколько сотен тысяч населения.

— Для цирка и это неплохо, капитан.

— Я бы вам не советовал. Есть вероятность, что герины направятся именно туда.

— Несомненно. Есть также вероятность, что они объявятся в сотне других мест. А может, весь их флот вылетит в собственные выхлопные трубы. Меня это не волнует. Здесь мы свое отыграли.

— Но если на Рею прилетят герины?

Блейк пожал плечами:

— Мы выходцы с Пелопса, нонкомбатанты. Землян среди нас нет.

— Неужели всерьез думаете, что герины будут разбираться, кто где родился? Вы выглядите как люди. Они будут обращаться с вами как с людьми.

— Мне доводилось слышать, — заметил директор, — о человеческих мирах, что перешли под власть геринов. И не пожалели.

— Вы не сделаете этого! — воскликнул Дарфур. — У вас есть моральные обязательства перед человеческой расой!

— Человеческая раса дала мне жизнь — вы об этом? А если взглянуть чуть дальше? Жизнью я также обязан приматам — они ведь наши общие предки. А еще грызунам и рептилиям, лишайникам и водорослям. И не забудьте про химические элементы.

— Вы все переворачиваете с ног на голову! — возмутился Дарфур. — А на самом деле остаетесь гуманоидом, представителем человеческой расы.

— Вы полагаете? — задумчиво произнес Блейк. — Ну так имейте в виду: представители человеческой расы на нашей родной планете были не слишком любезны с нами. Слышали что-нибудь о пелопсианской доктрине правильного отбора?

Дарфур кивнул.

— Так вот, — продолжал Блейк, — мы и есть отходы, результаты отбраковки.

Дарфур знал о Пелопсе — в военном колледже читался курс лекций о репрессиях. Такое случалось в человеческих мирах: какая-нибудь планета с небольшим населением попадала под власть тоталитарного режима. Пелопс являлся самым ярким примером: кучка узурпаторов, именовавших себя «владыками силы», правила там с момента появления цивилизации. Обычной политической диктатуры «владыкам» было мало: они буквально помешались на расовой чистоте. Их доктрина получила название «правильный отбор». С помощью ученых был разработан соответствующий «кодекс»: в нем оговаривались критерии внешнего вида и образа мышления. Первое и самое важное испытание каждый юный пелопсианец проходил в Управлении психометрии. Там его проверяли на соответствие нормам. У «владык» было четкое представление об идеальном пелопсианце. Необычные навыки и способности не поощрялись. Все, что хоть как-то напоминало об экстрасенсорике, запрещалось категорически. Владыки усвоили печальные уроки истории Земли и решили, что гении им ни к чему. «Мы самые обычные люди, — говорили они. — Нам хорошо и спокойно. Зачем что-то менять?»

Те, кто не соответствовал общепринятым критериям, подлежали изгнанию. Им давали возможность завершить дела и попрощаться с близкими, а после этого транспортировали за пределы планеты. Задержавшихся свыше положенного срока разыскивали и бросали в тюрьму. Решения суда в этих случаях всегда были предсказуемы: изгоев либо казнили за преступление против общественного порядка, либо высаживали на окраинных планетоидах Пелопсианской системы. Там не было ни населения, ни условий для жизни человека. Эти планетоиды фактически являлись тюрьмами без стен и решеток: заключенный мог выбраться оттуда, если находил средства и место, готовое его принять. Такие планеты встречались, но и там изгнанников не ждал радушный прием. В суровые времена никому не было дела до чужаков, брошенных на произвол судьбы. На отщепенцев, не сумевших ужиться с собственными властями, смотрели косо. Уделом несчастных с Пелопса становились бесконечные унижения и лишения. Их век на чужбине обычно бывал короток.

Правительства многих планет, заселенных людьми, не одобряли пелопсианские методы. Принцип расовой чистоты не годился для разношерстной Вселенной. «Правильный отбор» не соответствовал общепринятым этическим нормам, к тому же он неизбежно вел к близкородственным бракам. «Владыки», однако, могли позволить себе роскошь не замечать критики: пелопсианский флот играл важную роль в войне с геринами. Положение Свободных планет было близко к катастрофическому. Боясь лишиться поддержки Пелопса, либеральное правительство Лиги предпочло закрыть глаза на проблему и ограничить прием изгнанников.

— В нашем цирке и люди, и негуманоиды — одновременно мутанты и изгои, — сказал Блейк. — Это и гарантирует нам неприкосновенность. Сверхъестественные способности гуманоидам не нравятся. Даже банальное чтение мыслей выводит людей из себя. Какой кошмар: артисты того и гляди выведают их пошленькие секреты. Это глупость, разумеется. Но ведь о нас все время рассказывают какие-то небылицы. Цирк уже вышвырнули с нескольких планет, населенных людьми. Нам запрещено высаживаться на Эриесе. И на Земле, кстати, тоже. Вы знали об этом?

— Нет, — смущенно произнес Дарфур.

— Тем не менее это правда. Поэтому пусть гуманоиды идут своей дорогой. Удачи вам и все такое, но мы уж лучше отсидимся в сторонке.

— Если герины вам позволят, — пробормотал капитан.

— Бросьте, нам не привыкать. Негуманоиды не так уж страшны. Герины поймут, что мы нейтралы, и отстанут от нас.

Больше капитану Дарфуру возразить было нечем. Он попрощался и вернулся в свой штаб. Все было готово к эвакуации. Экипажу уже не терпелось покинуть унылую Алисию. Формальности были выполнены за двенадцать часов. Прозвучал долгожданный приказ, и крейсер «Кочис» устремился в космос.

Вскоре после этого на цирковом корабле «Ф. Т. Барнум» завершилось последнее представление. Зрители разошлись. Труппа Блейка была приучена к стремительным сборам. Иногда такое умение очень пригождалось — не на всех планетах представления шли гладко. Сейчас особой нужды в этом не было, но по привычке артисты приготовились к отправлению очень быстро.

На подлете к «Браво» царила неразбериха. Множество кораблей были одновременно отозваны из разных концов зоны ответственности. Штаб-квартира адмирала Кларка Ван Дайна, командующего Четвертой флотилией Макдоналда, не справлялась с возникшей на орбите пробкой.

Дарфуру приказали оставаться в космосе в течение трех стандартных земных суток. Со своего наблюдательного поста он видел длинную вереницу мерцающих, словно звезды, огней: корабли выстроились в длинную очередь. Наконец пришло разрешение. Дарфур внес в навигатор координаты орбитальной парковки и дал экипажу команду «вольно». Ему предстоит явиться к адмиралу и получить новые указания, а его люди пусть пока отдохнут.

Адмирал Ван Дайн был человеком чрезвычайно занятым. Только спустя три дня в его плотном расписании нашлось место для визита Дарфура. Капитан облачился в парадную белую форму, зажал под мышкой фуражку и вылетел в направлении адмиральского дредноута.

В невысоком узкоплечем человечке с выдающимся брюшком не сразу угадывался прославленный военачальник и герой Храмового прохода. Ван Дайн ухитрился ловко провести свои корабли по узким коридорам между планетами, прорваться сквозь строй геринов и уцелеть. Он был известен как один из лучших флотоводцев Макдоналда. Возможность служить под началом Ван Дайна считалась большой честью и привилегией.

Дарфур искренне разделял эту точку зрения — вплоть до личной встречи с адмиралом.

— Почему вы разрешили цирковому кораблю уйти на Рею? — нахмурился Ван Дайн.

Его глаза превратились в стальные полоски. Дарфур почувствовал неприятную тяжесть в желудке.

— Сэр, я сам не хотел отпускать их. Но я не имею полномочий приказывать гражданским лицам.

— Да что вы говорите? — В голосе адмирала, и без того резком, звучал едкий сарказм. — А как же Вселенская декларация о чрезвычайных ситуациях? Она для вас пустой звук?

Дарфур вынужден был сознаться, что декларацию не читал. Во время подписания документа он был в космосе. Капитан робко попытался объяснить это Ван Дайну, но тот не стал даже слушать.

— Так нужно было раздобыть экземпляр текста. Декларацию рано или поздно подписали бы — это понятно любому здравомыслящему человеку.

— Я… я слышал, ее приняли незначительным большинством голосов, — оправдывался Дарфур. — Говорили, что исход голосования мог быть иным.

Адмирал смерил нерадивого капитана суровым взглядом, и тот залился густой краской. Дарфур был сконфужен и растерян. «Лучше помалкивать и слушать, что говорят, а то нарвешься на худшие неприятности», — подумал он.

— Как мне следовало поступить, сэр? — спросил Дарфур, проглотив обиду. — Я имею в виду, когда они отказались лететь со мной.

Ван Дайн покачал головой, удивляясь наивности молодого капитана.

— Дарфур, вам нужно было доставить их сюда любым способом. Хоть силой. По трем причинам. Во-первых, нельзя позволять представителям человеческой расы болтаться где ни попадя. Во-вторых, оставить на растерзание врагам цирковой корабль — что может быть хуже в глазах общественности? И в-третьих, как можно отдать противнику сверхсветовое судно в рабочем состоянии?

— Я все понял, сэр, — отозвался Дарфур. — Я не знал, что у меня такая свобода действий в отношении гражданских. Подобное не повторится.

— Вот это другое дело, — подхватил Ван Дайн. — Возвращайтесь туда, капитан, и приволоките чертов балаган. Мне плевать, как вы это сделаете. Но без цирка не возвращайтесь.

— Есть, сэр!

Капитан вытянулся по стойке смирно и отдал честь. Грубоватый тон приказа не смутил Дарфура: только что ему дали второй шанс. Еще есть счастливая возможность стереть позорное пятно с репутации.

Адмирал отсалютовал в ответ, и Дарфур повернулся к выходу.

— Я вас не отпускал, — остановил его Ван Дайн.

— Простите, сэр. Я лишь подумал, что лучше бы мне поспешить. Учитывая ситуацию с геринами, сэр. Нужно как можно скорее подготовить корабль к старту.

— Вы правы, нужно спешить, — отозвался адмирал. — Но весь крейсер вам ни к чему. Я временно передам «Кочис» под командование вашего второго помощника. А вы полетите на истребителе. Если провалите операцию, хотя бы корабль уцелеет. Все-таки один из основных на нашей линии обороны.

— Есть, сэр!

— Вольно!

Адмирал склонился над своими бумагами, показывая, что прием окончен. Дарфур уже взялся за ручку двери, но Ван Дайн вдруг поднял голову:

— И вот еще что…

— Да, сэр? — Капитан замер на пороге.

— Удачи, сынок.

— Спасибо, сэр!

Выйдя из кабинета, Дарфур припустил бегом. Дел невпроворот, а через час он хотел вылететь.

Рея была аграрной планетой. Ее жители напоминали огромных ящериц. Они называли себя инготинами. У высоких кротких ящероподобных фермеров и рыбаков наличных денег не было и в помине. Едва ли они могли понять остроумные реплики, танцы, песни и кривляние артистов из человеческого цирка.

Но Блейк знал, что это не имеет значения. На удаленных мирах с развлечениями туго. Любой житель такой планеты, будь он человеком или ящерицей, бросит все свои дела ради представления. Не важно, что юмор вызовет недоумение, а музыка будет резать слух.

На Рее дело обстояло именно так. Поэтому организовать приземление Блейку ничего не стоило. Начальник поста управления посадкой не скрывал своего восторга.

— Рады приветствовать вас! — обратился он к Блейку. — Хотите место на орбитальной парковке?

— Нам бы лучше сесть на планету, — ответил Блейк. — Мы никого не побеспокоим. У нас все свое, даже сцена и зрительный зал.

Дело, конечно, было не в реквизите. Психология инготинов для людей — загадка, и артистам куда спокойнее оставаться на своем корабле. Блейк мог бы сказать об этом начальнику поста управления, но не стал. Впрочем, тот, возможно, догадывался и сам.

Корабль медленно и величественно садился. Инготины столпились внизу поглазеть на зрелище и поприветствовать артистов. Как-никак самое крупное событие за последние десять лет, с тех пор как их планету подрезала комета.

Блейк посадил корабль на отведенное место и согласовал процент от выручки, который оттяпают местные власти. После этого импресарио водрузил перед входом в цирк будку билетера.

Внутри корабля царила обычная суета — артисты готовились к представлению. Блейк сидел у себя в кабинете, наслаждаясь компанией бутылки настоящей саргассовой водки. Неожиданно в дверь постучали.

— Войдите.

На пороге стоял капитан Дарфур в белой парадной форме.

— Не самый приятный сюрприз, — заметил импресарио. — Я же велел вам исчезнуть с глаз моих. Артисты летают, куда хотят.

— Боюсь, это не так. У меня приказ доставить вас и ваш корабль на пункт «Браво».

— И не мечтайте его выполнить. Даже крейсер вам не поможет.

— Крейсера со мной нет, я один, — сообщил Дарфур, вытаскивая из кармана пистолет. — И еще эта штука.

Блейк недоверчиво уставился на оружие, а затем расхохотался:

— Да вы никак угрожаете мне, молокосос вы этакий! Да я вам эту игрушку знаете куда засуну!

Блейк бросился к Дарфуру с быстротой, неожиданной для столь крупного человека, но капитан успел отреагировать. Неведомая сила отшвырнула директора и властно прижала его к стене.

— Я включил режим прессора, — объяснил Дарфур. — У этого пистолета есть функция уничтожения, но, думаю, она не понадобится. Будете упрямиться — так и останетесь у стенки. А я тем временем отведу ваш корабль к базе «Браво».

Блейк попытался освободиться, но безуспешно. Поток лучей пригвоздил его намертво.

— Мне жаль, что приходится так поступать с вами, — произнес Дарфур извиняющимся тоном. — Но это для вашего же блага. Будет хуже, если герины застанут вас здесь.

— А ну отпустите меня! — прорычал Блейк. — Иначе, клянусь, я убью вас, как только вы уберете чертову пушку.

Дарфур оставил угрозу без ответа и занялся изучением панели управления. Он уже вводил первые данные, когда почувствовал, что в спину ему уперся острый предмет. Дарфур обернулся. Сильвестр Гладступ, главный клоун, проскользнул в кабинет незамеченным. И в руках у него было нечто очень похожее на игольчатый излучатель.

— Вы не имеете права так вести себя, — сказал клоун. — Опустите пистолет.

— Я лишь пытаюсь помочь вам.

— Понятно, вы хотите как лучше, — кивнул Гладступ. — Но так тоже нельзя.

— Я уведу ваш корабль отсюда.

— Тогда мне придется выстрелить, — предупредил клоун.

— Вы же не сможете меня убить, — возразил Дарфур. — Мне правда жаль, но другого выхода нет.

Не обращая внимания на излучатель, Дарфур склонился над панелью управления. Некоторые приборы были незнакомы капитану, но не зря же он прослушал дополнительный курс по системам управления и вооружений. Дарфур в два счета справится с любым кораблем — хоть человеческим, хоть геринским.

Дарфур занялся настройкой приборов. Гладступ сжал излучатель покрепче и покосился на Блейка.

— Давай-ка вмажь ему! — подбодрил клоуна директор.

Неизвестно, как повел бы себя Гладступ. Но тут в кабинет вбежал клоун, одетый в красно-белый костюм. Полупрозрачные черты лица и водянистые глаза выдавали в нем мутанта человеческого происхождения.

— Они здесь! — возбужденно воскликнул он. — Герины!

Дарфур отвел пистолет. Освобожденный Блейк приник к экранам камер наблюдения. На них было видно, как вооруженные геринские солдаты проникают в открытые люки и разбегаются по всему кораблю. Тяжелые скафандры не мешали им двигаться очень быстро. Как обычно, герины разделились на тройки: впереди воин, его прикрывают два раба-оруженосца. Цирковых артистов появление солдат застало врасплох.

— Они будут здесь с минуты на минуту.

С этими словами Блейк распахнул шкаф. Покопавшись там, директор извлек костюм веселенькой расцветки и бросил его изумленному Дарфуру.

— Это вам. Одевайтесь.

— Что вы задумали? — поперхнулся капитан.

— Говорят, с военными человеческой расы герины не церемонятся, убивают сразу, — пояснил Блейк. — А вы парень неплохой. По крайней мере, не робкого десятка. Я беру вас в артисты — и вы спасены!

Дарфур почел за благо не вступать в пререкания.

Командующий армией геринов Уск-Уск-Твид удобно разлегся в доставленной адъютантами походной ванне. Он был чрезвычайно доволен собой. Недавно завершились переговоры с властями Реи: население планеты не окажет сопротивления. Цирку герины гарантировали неприкосновенность. Операция прошла успешно, и командующий честно заслужил предстоящее блаженство. Его товарищи деликатно отвернулись, когда Уск-Уск-Твид, сняв скафандр, погрузил в ванну все свои восемь конечностей. Его тело удовлетворенно засияло небесно-голубым цветом.

А эта Рея может оказаться очень даже полезным мирком. Но главный трофей — построенный на Земле цирковой корабль.

Цирков у геринов не было, однако сама идея сценического действа была им не чужда. Их представления обычно принимали форму поединков, но случались и состязания по игре на реске — музыкальном инструменте, напоминающем гигантскую свирель. Играть на таком можно было с помощью одного щупальца. Уск-Уск-Твиду довелось прочесть о цирках в краткой истории Земли. Ему, офицеру высокого звания, да еще с политическими амбициями, полагалось знать миры, которые предстояло завоевать. Без этого о продвижении по службе можно забыть.

Бортовой журнал «Барнума» велся на интерлингве. Уск-Уск-Твид владел этим языком. Особенно его заинтересовала последняя запись:

«Руководство Лиги Свободных планет потребовало, чтобы мы вернулись на базу «Браво» под защиту их флота. Мы отказались. Нам незачем бежать: мы нейтралы».

— Так-так, — задумчиво произнес он вслух. — Отказались вернуться. Думают, они смогут договориться с нами. В качестве нейтралов.

Передние щупальца оруженосца Джуу’квата окрасились сиреневым — он давал понять, что оценил тонкий юмор своего начальника.

— Мы, герины, вовсе не звери, — рассуждал Уск-Уск-Твид. — Пусть эти бедолаги возвращаются, откуда прибыли. Мы ни волоска не тронем на их голове.

Джуу’кват в ожидании главной реплики монолога расцвел лиловым.

— Нет, мы их не обидим, — продолжал главнокомандующий. — Но проделаем одну ма-а-аленькую штучку с их кораблем — и отправим его назад.

Ярко-фиолетовый и алый — сочетание очень сильное, и многие герины считают его неприличным. Но среди военных такая комбинация цветов означала всего-навсего: «Вот и славно». Именно этой фразой, судя по цвету щупалец, Джуу’кват отреагировал на затею своего командира.

— Нет, нет, опять все неправильно, — в отчаянии повторял Сильвестр Гладступ.

Вот уже битый час старый клоун пытался втолковать Дарфуру азы своего ремесла. Парень, похоже, совсем безнадежен. Он не в состоянии исполнить даже форму № 4, самую понятную и легко запоминающуюся.

— Попробуйте сделать грустное лицо, — настаивал Гладступ. — Вы должны выглядеть жалким, а не сердитым.

— Но я на самом деле сердит! — негодовал капитан.

Он чувствовал себя очень глупо из-за белого атласного костюма в крупный красный горох и всклокоченного парика морковного цвета. На ногах у Дарфура красовались огромные разношенные ботинки, на три размера больше его собственных. Брюки держались на подтяжках, которые должны были свалиться в нужный момент на потеху публике. Как назло, подтяжки решительно отказывались соскальзывать с квадратных плеч капитана.

— Опустите уголки рта, изобразите скорбь, — говорил ему Гладступ. — Вам нужно рассмешить публику. А вы так смотрите, будто хотите меня убить!

Обучение начинающего клоуна происходило в маленькой гримерке за сценой № 1. Всем артистам сообщили, что у них есть час на подготовку к представлению. Блейк зашел посмотреть, как идут дела у Дарфура.

— Хочется верить, герины вас не разоблачат, — сказал директор. — Я уверил их, что знаю каждого из своих людей лет десять и все они талантливые артисты. Если вас поймают, мне несдобровать. Впрочем, и вам тоже. Перспектива, мягко говоря, не радужная.

— Клоун из меня аховый, — огрызнулся Дарфур. — У вас что, нет других профессий?

— А кем вы хотите быть? Воздушным гимнастом? Дрессировщиком слонов? Жонглером? Музыкантом? Эквилибристом? Что вы умеете?

— Сражаться с противником и управлять истребителем, — понуро ответил Дарфур.

— Здесь нет истребителей. Вы или клоун, или покойник.

— Лучше клоун, — вздохнул капитан.

Это было проще сказать, чем сделать.

— Давайте, падайте! — командовал Гладступ.

Дарфур послушно падал.

— Кто же так падает! — сердился старый клоун. — Слишком изящно! Будьте неуклюжим. Ну как вы не можете понять?

Дарфур честно старался, но задача была ему не по силам. Капитана терзала жестокая внутренняя борьба. Конечно, он опасался за свою жизнь. Но главное было не это. Тяжелее всего было справиться с чувством стыда. Герины застали его врасплох, и он вынужден скрываться под маской клоуна. Если ему суждено спастись, об этом точно узнают и он до конца жизни останется посмешищем в глазах всех офицеров. С ним случилось худшее из несчастий — как можно в такой момент корчить паяца? На это у Дарфура просто не хватало душевных сил. Ему пришло в голову, что лучше погибнуть, сохранив достоинство, чем спастись с помощью глупого кривляния.

В дверь просунулась голова танцовщицы.

— Все, хватит репетировать. Они приказали начинать представление.

— Но он совсем не готов! — В голосе Гладступа слышалось отчаяние.

— Лишние десять минут все равно делу не помогут. Тут и десяти дней не хватит.

— Этот юнец нас всех подведет под монастырь, — негодовал Блейк. — А сам-то я, каков идиот! Подвергать всех такой опасности — и ради кого? Ради офицера Лиги Свободных планет! Нет уж, больше я так не вляпаюсь.

Никто не стал уточнять, что, вероятно, это их последняя возможность «вляпаться». Вместо этого все посмотрели на Дарфура — тот стоял расправив плечи и исполнившись достоинства. Гладступ шагнул к нему. Старый клоун догадывался, какие чувства обуревают несчастного офицера. Дарфур пристально смотрел на своего наставника.

— Ну, пожалуйста, Дарфур, сделайте глупую физиономию. Я вас очень прошу.

Капитан попытался изобразить на лице гримасу. Гладступ хихикнул. Блейк подхватил, и следом за ним вся труппа весело рассмеялась.

— У меня не получается! — чуть не плача проговорил Дарфур.

— Еще как получается! — заверил его Гладступ.

— Начинаем! — крикнула танцовщица.

Для геринов это было совершенно непонятное представление, и тем не менее они получили большое удовольствие. Все-таки цирк, он для всех цирк. Герины — толковый народ, они быстро смекнули, в чем тут суть. Эти артисты высмеивают не кого-нибудь, а гуманоидов. Догадка моментально привела геринов в отличное расположение духа. Они радостно шлепали щупальцами по сиденьям и издавали гнусавые звуки клювообразными ртами.

Особенно их позабавил высокий молодой гуманоид в красно-белом костюме. Парень явно с трудом держал равновесие. Куда бы он ни двигался, тут же подбегал другой клоун и сбивал его с ног. Он был просто умора, этот тощий бестолковый землянин. Не нужно быть знатоком, чтобы понять: долговязый в красно-белом и есть ведущий артист труппы. По крайней мере, у командующего Уск-Уск-Твида не было на этот счет никаких сомнений. Да и у его подчиненных тоже.

Утром на «Барнуме» закипела работа. Сиденья в нишах были вырваны с корнем. Герины втащили на борт тяжелое оборудование. В носовой и кормовой частях разместили аппараты для плазменных торпед. Скорострельные лазерные пушки были установлены на специальных платформах. Понадобились дополнительные сверхсветовые контуры, кроме тех, что уже имелись на корабле. Постоянно слышался то стук молотков, то шипение сварочных аппаратов — герины меняли защитные экраны и укрепляли наиболее уязвимые места обшивки.

Имело место несколько прискорбных случаев, когда артисты неосторожно приближались к месту проведения работ. Кого-то застрелили, кого-то сбросили с лесов, кого-то с размаху швырнули на стену — герины не слишком церемонятся, если им мешают. Зато циркачи быстро сообразили, что лучше держаться от захватчиков подальше.

Уск-Уск-Твид расположился в понравившемся кабинете. Готовясь привести в действие финальную часть грандиозного плана, он отправил истребитель с курьером в штаб своего сектора. Пока завершались работы на «Барнуме», советники высокого уровня успели обсудить и одобрить замысел Уск-Уск-Твида. Для командующего решение Совета было большой честью — все-таки он происходил из побочной ветви геринской аристократии. В соответствии с чрезвычайно сложным регламентом социальных статусов, отныне Уск-Уск-Твид получал возможность занять собственное место среди высоких советников своей расы.

Но его главной целью было не это. Больше всего командующего интересовала перспектива разгрома одного из главных боевых флотов Лиги Свободных планет. Стоит вывести из игры адмирала Ван Дайна, и путь к захваченным гуманоидами Внутренним мирам будет открыт. Победа Уск-Уск-Твида может стать началом конца Лиги. Свободные планеты ждет упадок и неминуемый крах. А это означает всевластие геринов в разведанных пределах космоса.

Затея, конечно, дерзкая и рискованная. Но упустить такую возможность нельзя.Военные готовы принять цирковой корабль под свою опеку и ожидают его на базе «Браво». Им невдомек, что корабль будет доверху забит оружием и геринскими солдатами!

«Мы пройдем их линию обороны и тогда порезвимся на славу, — размышлял Уск-Уск-Твид. — Стрелять в нас они не осмелятся: слишком велик риск попасть в своих. Мы сможем продержаться довольно долго. Все их силы будут брошены против нас. А тем временем вступит наша ударная группировка. Она ударит по базе «Браво» с флангов — и готово дело! Весь этот сектор у нас в кармане».

От подобных перспектив у командующего кружилась голова. Только и работы что отвлечь гарнизон базы «Браво» до прибытия ударной группировки. И эта победа ознаменует закат человеческой расы.

«Клянусь богом, стоит рискнуть! — думал Уск-Уск-Твид. — Судьба этой войны зависит от меня».

Дарфур тем временем был погружен в собственные раздумья. Первый сценический опыт превратился для него в самую изощренную пытку. Пока он фиглярствует, восьминогие зрители готовятся забить последний гвоздь в крышку гроба человечества. Капитан сидел в крошечной каюте, которую сам для себя выбрал, и напряженно думал. А потом в его голове родился план… Дарфур подумал еще немного. Да, кажется, это может сработать. Только нужно еще кое-что выяснить.

Иэн Блейк спал крепко, но чутко. Сквозь сон он услышал шорох подошв на толстом шерстяном коврике у дверей. Директор мгновенно проснулся и вытащил из-под подушки пистолет. Однако, прежде чем Блейк успел опомниться, из темноты вынырнул долговязый силуэт и железная рука схватила циркача за горло. Тот был человеком недюжинной силы. Блейк попытался освободиться, но жилистый незнакомец вцепился в него словно клещами. Пришелец вырвал пистолет, едва не сломав директору палец.

— Полегче! — прохрипел Блейк.

Незнакомец включил свет. Во время схватки Блейк по отсутствию характерного запаха успел понять, что перед ним не герин. Поэтому он совершенно не удивился, увидев Дарфура. Капитан сменил клоунский наряд на темную одежду.

— Убийца из вас никудышный, слишком долго возитесь, — заметил Блейк.

— Очень мне нужно вас убивать. Я хочу знать, где находится главный кабельный распределитель. Где-то тут схема корабля.

— Можно мне сесть? — спросил Блейк.

Дарфур отпустил директора. Тот сел и осторожно потрогал пострадавшую шею.

— Значит, главный кабельный распределитель? Взорвать нас хотите?

— Ну да, — признался Дарфур. — Я не знаю, что за чертовщину затеяли герины. Но все равно ничего у них не выйдет.

— А я, между прочим, знаю, что затеяли герины, — сообщил Блейк.

— Интересно откуда? Хотя ясное дело: вы же теперь приятели с их командующим.

— Не думаю, что у него вообще имеются приятели, — возразил директор. — Но мне он поведал, куда направляется. Корабль-то поведу я. Под его руководством, разумеется.

— И куда же они направляются?

— К базе «Браво».

— Они в своем уме? — изумился Дарфур. — Там же скопление наших войск! На что рассчитывают герины? Уловку все равно разгадают. Даже со всем этим оружием на борту они продержатся не более получаса.

— Получаса может хватить.

— Хватить для чего?

— Для того чтобы отвлечь и привести в замешательство противника. А тем временем им на выручку подоспеет геринский флот.

Дарфур проглотил комок в горле и медленно проговорил:

— Думаете, это будет целая ударная группировка?

— Уск-Уск-Твид не посвятил меня в подробности. Но по его репликам угадывалось нечто подобное.

— Действительно, почему нет? Вот черт! — воскликнул капитан. — Если бы оповестить базу «Браво». Мой истребитель…

— Больше не ваш. Теперь он в составе флота геринов.

— Значит, сообщение не отправить. Даже если получить доступ к радио… Но как это сделать? Выхода нет. Нужно взрывать корабль.

Блейк отрицательно покачал головой:

— Я тоже об этом думал. Но мои люди выяснили: главный распределитель и другие важные узлы находятся под постоянной охраной.

— Тогда попробуем атаку смертников, — настаивал капитан.

Вдруг Дарфур увидел, что директор улыбается.

— Совсем забыл, — разочарованно протянул капитан, — вы же на их стороне.

— Я говорил, что я нейтрал, — уточнил Блейк. — Так и было, пока они не расправились с несколькими моими артистами. И теперь я настроен категорически против геринов.

— Чудесно, — горько произнес Дарфур. — Правда, мы уже ничего не сделаем. Единственное, что нам остается, — это попытка захватить корабль до вылета. Они наверняка всех нас убьют, но мы задержим старт. И заберем хотя бы часть геринов с собой на тот свет.

Блейк снова качал головой:

— Поверьте, герины мне тоже поперек горла. Но лезть из-за этого в петлю я не готов. Толку от нашей гибели все равно не будет. У меня есть план получше.

Загадочный тон Блейка Дарфуру решительно не понравился. Капитан уже открыл было рот, чтобы высказаться по этому поводу, но промолчал. Ни к чему давать волю раздражению. Можно сколько угодно досадовать на директора, но действовать им предстоит заодно. Однако за Блейком нужен глаз да глаз: хамелеон остается хамелеоном. Неизвестно, когда ему вздумается поменять цвет в следующий раз.

— Так что за план? — осведомился Дарфур.

— Нужно выждать. Дать кораблю подняться и войти в зону ответственности землян.

— Какой смысл? У геринов повсюду охрана. Они следят за нами. А рядом с базой «Браво» удвоят бдительность. Вашим людям с ними не справиться. И тогда от нашей гибели точно не будет толку.

Блейк откинулся на спинку директорского кресла и отыскал на столе небольшую сигару. Закурив, он одарил Дарфура широкой улыбкой, чем окончательно разозлил.

— Вижу, вы не очень-то сведущи в цирковых делах. А об артистах вроде нас вообще ничего не знаете.

— Что еще я должен знать?

— Вы никогда не задавались вопросом, почему мы стали изгнанниками?

— Наверное, потому что от вас несет.

Блейк рассмеялся:

— Какой очаровательный детский юмор! Ладно, расскажу вам позже. А сейчас лучше возвращайтесь к себе, а то охрана заметит ваше отсутствие. И вот что…

— Что еще?

— Наденьте все же клоунский костюм. Побудьте пока тем неуклюжим парнем из представления. Мы же не хотим, чтобы герины что-то заподозрили?

Дарфур вернулся в свою каюту. Он не доверял Блейку, но другого союзника у него не было. Лишь одно капитан знал наверняка. Чем бы ни закончилась эта история, он найдет способ поставить на место заносчивого директора цирка.

До базы «Браво» оставалось лишь несколько часов пути. Из штаба флота Лиги Свободных планет на «Ф. Т. Барнум» пришел запрос. Уск-Уск-Твид вызвал к себе Блейка.

— А теперь, друг мой, окажите услугу нам обоим. Вы, конечно, догадываетесь о наших намерениях атаковать и уничтожить флот базы «Браво».

Блейк отметил про себя появление в кабинете новых приборов. Теперь здесь громоздилась система боевого контроля с автономными элементами, позволяющими отслеживать наносимые кораблю повреждения. На видном месте красовался пульт управления торпедной стрельбой.

— К нам поступил сигнал с «Браво», — сообщил Уск-Уск-Твид. — Поговорите с ними. Скажите, что ведете «Барнум» к базе, как вам было приказано.

— Хорошо, — кивнул Блейк и потянулся к микрофону.

Уск-Уск-Твид щупальцем удержал его руку.

— Минуточку. Я хочу, чтобы вы поняли: никакой отсебятины. Ваши слова должны звучать убедительно. Иначе вам не дожить до конца сеанса связи. Мы расправимся сначала с вами, а потом с вашими людьми.

— Это противоречит Межзвездному протоколу о средствах ведения войны, — запротестовал Блейк. — Вы не имеете права выдвигать такие требования и угрожать мне. Я показывал вам наши документы. Мы нейтралы, нонкомбатанты.

— Я принял это к сведению, — отозвался Уск-Уск-Твид. — Но вот что я вам скажу: в конфликтах такого масштаба нейтралов не бывает. Вы либо с нами, либо против нас.

Почувствовав в голосе командующего угрозу, двое оруженосцев встали по бокам от него с оружием наготове. Их щупальца сердито светились красным. Блейк отступил.

— Будь по-вашему, — сдался директор. — А если мы поможем вам, что тогда?

— Тогда вы союзники, — заверил его Уск-Уск-Твид. — Поневоле, конечно, но союзники. Если операция пройдет по плану, я похлопочу об отправке вас и ваших людей на планету, которую мы зовем Гу’хаорин. Мир Грегора по-вашему. Там вам предстоит реиндоктринация. После того как мы убедимся в вашей надежности, будете выполнять разные поручения. Служба у нас щедро вознаграждается, Блейк. А измена карается смертью. Все понятно?

— Разумеется, — с мрачным видом кивнул импресарио.

Он дотянулся до сигнального табло и включил его.

— Блейк вызывает навигационное управление базы «Браво».

— Мы вас заждались, — последовал ответ. — Гуляете неизвестно где.

— Давали последнее представление на Рее, — пояснил Блейк. — Нельзя разочаровывать публику, вы же понимаете.

— Вы не в курсе, что идет война?

— Я как будто слышал об этом, — невинным тоном ответил импресарио.

Блейк говорил и косился на стоявшего рядом огромного герина. В щупальцах тот держал зазубренный кинжал — священный халифи. У таких клинков отравлены основания.

— Что слышно о геринах на Рее? Вы не видели их?

— Никаких следов пребывания геринов на Рее нет.

— У нас сейчас все забито. Не сможете подождать немного?

Уск-Уск-Твид, переливаясь красным и пурпурным, выразительно махал щупальцем.

— Нет, ждать мы не можем. У нас тут несчастный случай: трапеция сорвалась. Людям требуется срочная помощь.

— Минуту. — После короткой паузы голос произнес: — Все в порядке, даю разрешение на экстренную посадку.

Затем голос продиктовал Блейку координаты продовольственных складов и больницы. Директор поблагодарил собеседника и отключился.

— Отлично сработано, — одобрил Уск-Уск-Твид. — Про несчастный случай — это вы ловко придумали.

— Я понял, что вы хотите попасть на «Браво» как можно скорее.

— Это точно, время решает все. Наша ударная группировка уже в пути. — Командующий опустил взгляд на щупальце, к середине которого были примотаны часы. — Ей понадобится полчаса, чтобы добраться сюда и вступить в бой. Но мы-то уже будем внутри зоны ответственности Лиги. Отличный выйдет сюрприз.

— Звучит и впрямь неплохо, — поддакнул Блейк.

— Я упомяну ваше безупречное поведение, когда буду отчитываться перед штабом. А сейчас возвращайтесь к своим людям. Что вы обычно делаете во время полета? Вот этим и займитесь. И будьте наготове: моим солдатам может понадобиться ваша помощь.

— Хорошо.

Блейк спустился с капитанского мостика. В главной кают-компании его дожидался Дарфур.

— Ну что? — нетерпеливо спросил он.

— Мы вышли на связь с базой «Браво», — сообщил Блейк. — Заходим на посадку прямо сейчас.

Дарфур выругался сквозь сжатые зубы.

— Может, скажете наконец, что делать?

— Может, и скажу. Герины уверены в своей полной безопасности. Или мне так кажется. Нас они не воспринимают всерьез. Нонкомбатанты для них все равно что тараканы. Мы забьемся в гримерки и будем ждать исхода битвы — так они считают.

— А разве нет? Кучка уродцев против хорошо обученных геринских солдат. Думаете, справитесь?

— У уродцев всегда найдется пара-тройка фокусов в запасе. О наших удивительных способностях много чего рассказывают.

— Вы сами говорили — все это глупости и небылицы.

— Говорил. Мы всегда так говорим. Нас недолюбливают, вот мы и предпочитаем помалкивать.

— О чем?

— Скоро узнаете. А пока будьте наготове, капитан. Вам еще предстоит сыграть свою роль.

— Какую роль?

— Я пока не скажу, — усмехнулся Блейк. — А то разнервничаетесь и все испортите.

Дарфур лишь улыбнулся в ответ. Наивный человек этот директор цирка: всерьез думает, будто офицер Лиги Свободных планет способен нервничать по пустякам.

«Ф. Т. Барнум» подползал к базе «Браво». Время, казалось, застыло на месте. Артисты томились мучительным ожиданием, считая минуты. Геринские солдаты заняли боевые посты. Гнетущую тишину нарушал только шум двигателя. Сработал сигнал тревоги — корабль вошел в пределы зоны видимости. Вскоре на экранах возникло сильно увеличенное изображение: за шеренгой кораблей Лиги маячила желтоватая планета, окутанная туманами. Это и была база «Браво», продовольственный склад и главный форпост сектора.

— Черт вас побери! — возмущался Дарфур. — Они сейчас начнут сражение. Когда же будет ваш хваленый фокус? Или вы мне сказки рассказывали, чтобы я не дергался?

— Состояние вашей нервной системы, капитан, не есть моя главная забота, — отозвался Блейк. — Именно на сражение мой план и рассчитан. Герины будут увлечены схваткой, и я смогу осуществить задуманное.

Корабль затрясся, слегка накренился и резко увеличил скорость. Послышался лязг и скрежет: герины снимали с орудий маскирующие экраны. Корпус «Барнума» мелко вибрировал, пока торпеды и скорострельные пушки приводились в боевую готовность.

— Ну не молчите же! — воскликнул Дарфур. — Что нужно делать?

— Захватывать корабль, — невозмутимо произнес Блейк.

— Вы же говорили, это невозможно! Что ваши артисты понимают в рукопашном бою?

— Поверите ли, нам случалось и подраться. На удаленных планетах чего только не бывает.

— Ладно, пусть так, — не унимался Дарфур. — Но вы сами называли захват корабля самоубийством.

— А теперь наш маленький секрет, — торжественно провозгласил импресарио. — Уродцы, как вы изволили выразиться, обладают одной скромной, но полезной способностью. Мы можем поддерживать телепатическую связь.

Дарфур недоуменно уставился на директора, а затем капитана озарило.

— Значит, вы способны атаковать одновременно!

— Вот именно.

— Но что потом?

— Я все продумал. А вы, капитан, будьте любезны, не вмешивайтесь, пока я привожу свой план в исполнение.

Блейк смежил веки. Его напряжение передалось Дарфуру: капитан почти чувствовал, как директор с усилием пробивается в сознание каждого из своих артистов. Конечно, Блейк все подготовил заранее. Люди предупреждены и ждут сигнала. Но вдруг у него не получится? Говорят, телепатия — штука очень ненадежная…

Из коридора донеслось жуткое нечеловеческое завывание, сменившееся бульканьем. Внезапно все стихло.

— Ну что ж, капитан, на сцену! — Директор вынул из-за пояса ручной бластер и вручил его Дарфуру. — Начинаем представление!

Бдительные герины за последние дни успели расслабиться. Такая удача, что корабль ведет команда гуманоидов. Эти циркачи просто безвольные тупицы: им приказываешь, а они и рады стараться. Возражать, а тем более возмущаться им и в голову не придет.

Поэтому бунт на корабле стал для захватчиков полной неожиданностью. Все было спокойно, как вдруг эти полусонные акробаты и жонглеры одновременно набросились на захватчиков. В одну и ту же секунду по всему кораблю завязались потасовки. Циркачи яростно орудовали дубинками, грубыми ножами и всем, что подвернулось под руку.

Получив телепатический приказ от Блейка, артисты атаковали молниеносно. Их преимущество было в одновременном действии. Как только кому-то удавалось поразить противника, он бросался на выручку товарищу. Герины отбивались отчаянно, но их застали врасплох, к тому же вот-вот должно было начаться сражение с армией Лиги. На палубах «Барнума» пурпурная геринская кровь смешивалась с алой человеческой. Несколько геринов, сбившись в кучу, пытались организовать оборону. Однако индивидуализм сослужил им плохую службу: каждый норовил удрать с места сбора и спасти собственную шкуру. Поодиночке они легко становились добычей рассвирепевших артистов.

Блейк и Дарфур вбежали на капитанский мостик. Там Уск-Уск-Твид в компании своих оруженосцев пытался одновременно вести сражение с базой «Браво» и подавлять мятеж на корабле.

— Скотина! — завопил он, увидев Блейка. — Обмануть меня вздумал! Так сдохни!

Он прицелился в директора, однако Дарфур оказался проворнее. Бластеры не принято использовать на борту — можно продырявить обшивку, — но капитан был отменным стрелком. Геринский командир рухнул как подкошенный. Блейк тем временем подобрал лазерный излучатель и с азартом приступил к истреблению врагов, заодно круша все вокруг.

— Осторожнее с ним! — прокричал Дарфур.

Лазерный луч раскроил последнего геринского солдата. Дарфур забрал у Блейка излучатель, предотвратив тем самым тотальное разрушение корабля.

— Вы молодец! — крикнул капитан.

Перепрыгивая через части тел геринов, Дарфур подбежал к панели боевого контроля.

— Теперь нужно сообщить нашему флоту и выбираться отсюда.

— Боюсь, мы немного опоздали.

Блейк указывал на мониторы заднего обзора. Десятки сферических геринских кораблей выныривали из открытого космоса. Они были еще далеко, но с каждой секундой приближались.

— Что предлагаете? — спросил Дарфур.

— Они ведь думают, что мы на их стороне, — сказал Блейк. — Двинемся навстречу, а когда сблизимся на дистанцию стрельбы, откроем по ним огонь. Если повезет, флотилия базы «Браво» дружно последует нашему примеру.

Дарфур ликующе рассмеялся. Какой изысканный план! Герины попадутся в собственную ловушку. Видимо, этому цирку суждено стать троянским конем. Только троянцами теперь побудут сами герины.

— Грандиозно! — восхитился капитан.

Его пальцы тем временем уже отыскивали нужные кнопки на клавиатуре.

— Вы просто гений, Блейк! Они сами лезут в петлю. Теперь и мы немножко постреляем.

Дарфур развернул корабль и направил его навстречу геринскому флоту. Противник вел огонь как ни в чем не бывало, будучи уверен, что Уск-Уск-Твид держит ситуацию под контролем.

— Мы входим в зону обстрела, — произнес Дарфур. — Скажите вашим людям: пусть готовятся открыть огонь.

— Есть одна проблема, — осторожно заметил Блейк.

— Какая же?

— Мои люди не сильны в артиллерии. Могут ловко махать дубиной или орудовать кинжалом — вы сами это видели. Но они понятия не имеют, как действует лазерная пушка или плазменная торпеда.

— Замечательно, — упавшим голосом произнес капитан. — Значит, сражения не будет. Геринские корабли просто разнесут нас вдребезги. Флот землян не успеет помочь нам.

На мониторе сферический корабль-матка выпустил истребитель.

— Нет-нет, мы будем сражаться, — заверил капитана Блейк. — Враги были столь любезны, что напичкали корабль пушками. И мы пустим в ход каждую. Только командовать моими людьми буду не я, а вы.

— Но как? Отдавать приказ каждому персонально? На это уйдет уйма времени. Мы даже не успеем вступить в бой.

— Эту проблему решить нетрудно, — ответил директор. — Используйте телепатию. Все орудия можно контролировать посредством телепатической цепочки. Мы вас подключим, если вы не против.

— Нет! — испуганно воскликнул капитан.

Чтение мыслей многим внушало суеверный страх, и Дарфур не был исключением. Сама мысль о том, что Блейк со своими уродцами копается в его сознании… нет, этому не бывать.

— Но вы должны, — настаивал директор. — Иначе мы погибли.

— Я не могу!

— Капитан, — ласково сказал Блейк, — надо попробовать.

Капитан скривился, но после секундного размышления угрюмо кивнул:

— Ладно, согласен. Что я должен делать?

— Просто постарайтесь настроиться на прием.

Блейк закрыл глаза. Дарфур почувствовал в своем сознании какое-то движение. В его мозг пыталось вторгнуться нечто огромное и пугающее. В первую секунду капитан инстинктивно воспротивился, но усилием воли заставил себя подчиниться. У него закружилась голова. На одно страшное мгновение Дарфуру показалось, что он теряет рассудок. Затем сознание внезапно прояснилось, и он увидел мир совсем по-другому. Теперь капитан Дарфур сидел в голове директора Блейка и смотрел на самого себя.

— Отлично, — одобрил Блейк. — Подвигайтесь, осмотритесь. И можно начинать.

Дарфур сосредоточился и попытался мысленно оглядеться. Поначалу его окружала лишь тьма. А затем он внезапно осознал, что видит множеством глаз. Его мысль одновременно воспринималась десятками разумов. Дарфур торопливо и беспорядочно запихивал в головы артистов все, что знал сам о современных видах вооружений. Мысли понеслись стремительным потоком из мозга в мозг — так получалось быстрее. Уродцы молниеносно заряжали орудия, прицеливались и стреляли.

Герины застыли в недоумении, пытаясь сообразить, что стряслось с Уск-Уск-Твидом. Затем они открыли огонь по «Барнуму». Защитные экраны циркового корабля едва выдерживали этот шквал. Сознание Дарфура разрывалось между атакой и обороной. Капитан словно исполнял смертельный номер в цирке ужасов: он командовал «Огонь!»; он сам нажимал на кнопку; он же был снарядом, устремлявшимся в космос.

Защитные экраны дрожали. Нужно прекратить стрельбу и восстановить щиты. Случись перепад напряжения, они не выдержат. «Если бы можно было одновременно отстреливаться!» — досадовал Дарфур.

Внезапно капитан понял, что отстреливается. Пространство вокруг «Барнума» то и дело прочерчивали плазменные торпеды. Они направлялись к сферическим кораблям-маткам, сбивая вражеские истребители. Дарфур не поверил своим глазам. «Как они ведут огонь без команды? Неужели научились?» — недоумевал капитан.

Тем временем из-за «Барнума» вынырнула очередная группа торпед. Сомнений быть не могло: кто-то пришел на помощь. Капитан глянул на экран заднего обзора. За кормой циркового корабля вырастала флотилия адмирала Ван Дайна. Одна сферическая станция была сбита, остальные в беспорядке спешно отступали в открытый космос.

— Классическая уловка — троянский конь! — воодушевленно говорил Ван Дайн. — Только хитрость геринов сыграла в нашу пользу. И все благодаря вам. Такой вот вышел троянский цирк. Я искренне горжусь вами, капитан Дарфур. О подобных вещах упоминается в истории ранних космических сражений. Но я не думал, что увижу такое своими глазами!

Они беседовали в гостиной на адмиральском дредноуте «Саратога». Корабли из флотилии Ван Дайна преследовали жалкие остатки флота геринов. Те, кто не успел скрыться в космосе, были уничтожены. «Ф. Т. Барнум», обожженный, продырявленный в десятке мест и изрядно помятый, вопреки всему уцелел. Приблизительно четверть артистов погибла, а около трети получило ранения разной степени тяжести.

— Должен признаться, сэр, — отозвался Дарфур, — что эта блестящая победа вовсе не моя заслуга. Директор цирка Блейк — вот кто настоящий герой. Это был его план. И успех стоил жизни многим его людям. Я лишь подключился на финальной стадии.

— На стадии сражения с геринами, вы имеете в виду? — уточнил Ван Дайн.

— Да, сэр. И я убедился, что есть вещи посильнее всех геринских орудий.

— Вот это-то и любопытно, — пробормотал адмирал. — Как, скажите на милость, цирковые уродцы сумели справиться с пушками?

Дарфур хотел было поведать Ван Дайну о возможностях телепатической связи, но благоразумно промолчал. Рассказать правду — значит поставить под удар хрупкую безопасность артистов Блейка. Если все будут болтать об их необычных способностях, мало ли чем это грозит цирку. Особенно на удаленных планетах.

— Ну, мне пришлось побегать, сэр, — бодро произнес Дарфур. — Но они все схватывали прямо на лету, эти циркачи.

Ван Дайн явно собирался сказать что-то в ответ, но передумал. Вместо этого он удостоил капитана широкой улыбки — редкого зрелища на суровом адмиральском лице.

— Как бы то ни было, дело сделано. И сделано отменно.

— Спасибо, сэр. А что будет с «Барнумом» и его командой?

— Пострадавшие отправлены в госпиталь. Всех, кого можно, мы спасем. «Барнум» подлатают наши оружейники. Блейку я предложил офицерский чин.

— И что он ответил, сэр?

— Отказался, разумеется. Что с них взять, с этих паяцев. Никогда не знаешь, что у них на уме.

— Думаю, это не совсем так, сэр. Блейк, наверное, хочет вернуться к цирковой жизни.

— В свое время вернется. А пока он попросил починить корабль и предоставить ему свободу действий в качестве капера. Если герины сунутся в какую-нибудь нейтральную зону, Блейк устроит им веселую жизнь.

— Отличная идея, сэр! — поддержал Дарфур. — Он первоклассный боец. И очень талантливый импресарио.

— Он вам понравился?

— Не сразу. Но если сражаешься с человеком бок о бок, поневоле проникаешься к нему симпатией.

— Так я и думал. Блейк просил откомандировать ему в помощь опытного офицера. На борту его корабля нужен специалист, чтобы поддерживать орудия в порядке и обучать команду.

— Что ж, разумно.

— И он попросил отправить с ним вас.

— Правда, сэр? — Дарфур вспыхнул от радости. Бороздить космос с Блейком и его цирком, вместе сражаться с геринами — о чем еще можно мечтать? Но тут ему пришла в голову неприятная мысль. — Это же очень высокое назначение, сэр. Боюсь, его должен получить офицер старше меня по званию.

— Я уже обсудил это с Блейком. Он настаивал на вашей кандидатуре. Говорил, что вы обладаете одним весьма ценным талантом, который нечасто встретишь у военных.

— Каким же, сэр?

— По его словам, у вас отличные задатки клоуна. Такие способности могут оказаться очень кстати. Например, если «Барнуму» придется выполнять секретные миссии где-нибудь на границе оккупированных геринами территорий.

— Отличные задатки клоуна? Он так и сказал, сэр? — удивился капитан.

— «У Дарфура есть все необходимые качества» — вот его слова, — усмехнулся Ван Дайн. — А в чем дело, капитан? Думаете сменить профессию?

— Никак нет, сэр, — откликнулся Дарфур. — Но я всегда готов делать то, что у меня хорошо получается. Могу я пойти и поговорить с Блейком?

— Идите, — разрешил адмирал. — Это назначение не увеселительная прогулка. Но будь я на сто лет моложе, в лепешку бы разбился, чтобы улететь с вами на «Барнуме». Вольно!

Дарфур со всех ног помчался разыскивать Блейка. Так началась славная история приключений и подвигов каперского корабля «Ф. Т. Барнум».

* * *

Вот уже без малого век хотри нападают на космические форпосты землян. Война разразилась из-за алчности некоторых представителей торговой империи Ариста, и та же алчность привела во власть бездарей и изменников. Драгоценные ресурсы растрачиваются без всякой пользы, а те, кто способен дать отпор врагу, лишены самого необходимого. Мир за миром покоряется жестокой и разрушительной власти хотри, и вот уже самой Аристе угрожает смертельный удар…

Рассказ «Прорыв» впервые был опубликован в антологии «The Arista Siege» («Осада Аристы») — второй книге цикла «The War Years» («Годы войны»).

Прорыв

Командный пост линейного крейсера «Эйндховен» величиной напоминал танцевальный зал, только раскрашен был попроще. Яркие цвета не подходят боевым кораблям, даже для интерьеров. Здесь считаются уместными приглушенные пастельные тона. Внутреннее пространство крейсера ничем не разграничивалось — флот Аристы давным-давно отказался от популярной в прошлом идеи раздельных помещений. Корабль делился только на уровни: если отказывала телефонная связь, приказ можно было просто прокричать прямо из командирского сектора (он находился на возвышении) вычислительному. Последний занимал четыре ряда в центре: там было полно аппаратуры, которую обслуживали техники, одетые в форму защитного цвета с алыми воротниками. Их задачей была обработка информации, поступавшей с поля битвы за Аристу. Многие техники носили на одежде знак трилистника — их эскадру наградили за героизм, проявленный при штурме Прохода Двойной Звезды.

Среди этих людей был младший сержант Адамс. Он трудился один-одинешенек в дальнем углу, в пластиковой кабинке. Низкорослый, с тонкими усиками, ничем не примечательный — вот и все, что на первый взгляд можно было сказать о скромном компьютерщике Адамсе. Но под заурядной внешностью скрывался выдающийся эксперт в области обработки чисел.

Сейчас он бился над головоломкой, которую задал ему капитан Де Врис, — до сих пор никому не удалось ее решить. Речь шла о возможности проследить путь корабля, движущегося в сверхсветовом режиме и, следовательно, недосягаемого для радиоволн. Де Вриса осенила идея: а что, если определить траекторию вражеского флота, вышедшего из сверхсветового режима в обычный, и, рассчитав усредненные величины, экстраполировать ее назад? Вдруг это позволит выяснить, откуда явились враги, и определить местонахождение их планеты?

Задача лишь на первый взгляд казалась простой. Главная сложность состояла в необходимости вносить многочисленные дополнительные коррекции курса. Адамсу удалось отыскать нужные стандартные формулы в цифровой библиотеке корабля. Десять минут назад он отправил сообщение Де Врису.

Тот явился немедленно. Адамс был так поглощен своими расчетами, что не заметил вошедшего капитана. Услышав голос Де Вриса, он подпрыгнул на стуле от неожиданности.

— Так что у вас получилось, сержант?

Адамс протянул капитану бумагу с небрежно нацарапанными координатами.

— Вот результат вычислений.

Высокому и худощавому Де Врису было двадцать семь — не намного больше, чем младшему сержанту. Гладкая смуглая кожа и копна черных волос многих обманывали: капитану нередко приписывали индейское происхождение. На самом же деле Де Врис был сыном уроженки Афганистана и фламандца.

Капитан постучал пальцем по неразборчивым цифрам.

— Значит, вы считаете, планета хотри именно здесь?

— Ничего подобного, — возразил Адамс. — По этому вопросу у меня ровным счетом никаких соображений. Вы распорядились произвести вычисления, и я это сделал. Что нам вообще известно? Большинство кораблей хотри выходит из сверхсветового режима по почти одинаковым траекториям. Возможно, это и есть прямое указание на местонахождение их планеты. Но что, если это просто кабак, где они накачиваются метановым виски с пивом, перед тем как всыпать нам по первое число? Я вам вот что скажу, кэп: ни на мои расчеты, ни на ваши догадки полагаться не стоит.

— А надо бы, — хмыкнул Де Врис. — Это все, что у нас есть.

Адамс пожал плечами:

— Всего, что есть, может оказаться недостаточно.

— Но мы не узнаем, пока не попробуем.

С этими словами Де Врис вышел из каморки Адамса и направился на командный пост.

Вся небольшая эскадра Де Вриса, включая «Эйндховен», пряталась в недрах Аристы. Под слоем армированного грунта и бетона корабли были практически неуязвимы для хотрийских бомбардировок. Правда, с военной точки зрения толку от эскадры в таком положении было немного. Хотри регулярно обшаривали поверхность планеты лучами и бомбили ее — люди Де Вриса, конечно, пытались отстреливаться, но чаще промахивались, чем попадали. Ничего удивительного: их корабли предназначались для боевых действий в вакууме и никуда не годились в качестве подземных крепостей. Но выйди Де Врис в космос, ему преградил бы путь десятикратно превосходящий противник: хотрийский флот не прекращал атак на Аристу в течение последних пяти лет.

Окажись координаты Адамса правильными, Де Врис смог бы прорвать блокаду и бессмысленная, до абсурдного затянувшаяся оборона закончилась бы наконец. «Затея чертовски рискованная, — размышлял капитан. — Хотри свирепеют на глазах — удастся ли без потерь вывести эскадру? Нужно все как следует обдумать. А может, вольный корпус Гатри сумеет отвлечь противника? Но нет, эти ни за что не согласятся…»

У Де Вриса была назначена встреча с Мирой Фалкен, представителем Совета Аристы. На полпути его нагнал запыхавшийся вестовой.

— Срочное сообщение, сэр!

Пневмограмма от Мартина Хэвилленда, офицера по политическим вопросам, гласила: «Мне необходимо срочно поговорить с вами». Капитан выругался сквозь зубы. Правительство в последнее время завело моду прикреплять к командирам эскадр заместителей по политической части. Де Врис, конечно, оставался начальником в своем соединении, но он был уполномочен принимать исключительно военные решения. Зато судить об их политических последствиях имел право только Хэвилленд. Никакой четкой границы между военными и политическими делами не существовало — да и не могло существовать. При таком раскладе путаница была неизбежна. Особенно если учесть, что капитан и его заместитель не питали друг к другу никаких теплых чувств.

Де Врис решил, что сам навестит Хэвилленда. Офицер по политическим вопросам сидел в своей каюте, уткнувшись в «Человеческие измерения» — последнее достижение Министерства информации, также известного под названием «Центрпроп». Увидев Де Вриса, он отложил книгу. Это был широколицый, склонный к полноте человек, несколькими годами старше своего командира, абсолютно уверенный в собственном всевластии.

— Что вы затеяли, капитан? Я знаю, вы строите какие-то планы. Неплохо было бы поинтересоваться моим мнением.

— Я назначил встречу с представителем Совета Аристы.

— Не поставив меня в известность?

— Но здесь ничего политического. Вопрос чисто военный.

— Не вам одному судить об этом, капитан Де Врис. Я настаиваю, чтобы впредь вы консультировались со мной. Зачем вам понадобилась эта встреча?

— Хочу обсудить с Мирой Фалкен текущую ситуацию. Оборона планеты слабеет.

Хэвилленд неохотно кивнул. Даже он не мог не замечать, что атаки хотрийского флота в последнее время отбиваются все более вяло.

— И что вы намерены предпринять?

Де Врис медлил с ответом. Посвящать Хэвилленда в свои планы он не хотел. Заместитель точно их не одобрит.

— У нас только один выход. Нужно идти на прорыв.

— Вы имеете в виду — силы Лиги под вашим командованием должны покинуть планету? — уточнил Хэвилленд.

— Да, плюс все корабли, которые местные власти предоставят в мое распоряжение.

— Если я правильно понимаю, вы намереваетесь неожиданно атаковать противника?

— Что-то в этом роде, — уклончиво ответил Де Врис.

— А если подробнее?

— Пока я не готов обсуждать с вами детали операции.

— По какой причине, могу я узнать?

— Это сугубо военное дело. Вы офицер по политическим вопросам. Ваше вмешательство в мои действия не принесет никакой пользы.

Хэвилленд нахмурился:

— Осмелюсь напомнить, что военные решения принимаются в соответствии с политической ситуацией, а не наоборот.

— Эта точка зрения мне известна. Но политика иногда отступает перед военной необходимостью. Мы не можем больше обеспечивать оборону этой планеты. Результативность хотрийских атак за последний год многократно увеличилась. Противник усиливается, в то время как наши корабли получают все больше повреждений, даже будучи вкопанными в грунт. Ждать осталось недолго: хотри нанесут массированный удар. И разгромят нас наголову, помяните мое слово.

— Какой мрачный прогноз, капитан.

— Всего лишь реалистичный.

— Мыслить реалистично еще не значит держать ситуацию под контролем.

— Зато не мыслить реалистично значит утратить всякое понимание ситуации, — отрезал Де Врис. — Я должен идти. Поговорим позже.

— Постойте! — воскликнул Хэвилленд. — У меня еще много вопросов.

Но Де Врис уже шагал прочь.

Он спустился в лифте на нижнюю палубу и покинул корабль. Теперь бронированный автомобиль должен был доставить капитана в глубокую пещеру, откуда правительство Аристы отчаянно пыталось противостоять натиску хотри. Автомобиль подскакивал на изрытой воронками дороге, а в темных небесах уже зрела новая битва. Начало всегда было одинаковым: после недолгого затишья одна из сторон без всякого предупреждения открывала огонь. Вот и сейчас из космоса посыпался град зеленых искр — новая разновидность бризантных снарядов. Они летели вниз по эксцентрической орбите, сбивая с толку артиллеристов на Аристе. Огни вспыхивали и мерцали, а Де Врис наблюдал, как защитники планеты выбрасывали сетевое заграждение — хоть и сооруженное наспех, но довольно эффективное средство. Тем временем одно за другим в сражение вступали новые орудия убийства: плазменные пушки, импульсные снаряды, пневматические винтовки. Почва дрожала от разрывов бомб, разрушения на планете все множились. Влажный темный воздух пах взрывчаткой и дымом. Некогда Ариста была уютным цветущим миром — Де Врису чудилось нечто дьявольское в том, с какой яростью враги терзали ее. Мрачный рок сжимал кольцо вокруг беззащитной планеты, и противник, не знающий жалости, готовился нанести решающий удар.

Командирский автомобиль наконец одолел опасную дорогу и нырнул в пещеру Ммалт. Правительственный бункер решили разместить именно здесь: все-таки крупнейшая подземная система Аристы была менее уязвима перед бомбами и снарядами хотри. Внешние укрепления слабели день ото дня, но сюда лишь в последнее время стали долетать отголоски сражений. На этом уровне раскинулась сложнейшая сеть тоннелей — по одному из ее ответвлений Де Врис добрался до массивной бронзовой двери, за которой скрывались жилые помещения. Миновав их и открыв несколько пневматических затворов, он очутился в последнем пристанище жителей Аристы. Война загнала их в глубины собственной планеты.

Из бокового коридора неожиданно вынырнул человек и схватил капитана за руку.

— Де Врис? Вот удача, вы-то мне и нужны.

Это был Чарльз Гатри, командир вольного корпуса.

— Найдется минутка, капитан?

— Только прошу вас, покороче, господин Гатри.

Чарльз Гатри был заместителем командующего вооруженных сил планеты Чертополох. Хотри захватили ее и устроили там резню; те, кто ухитрился выжить, избрали Гатри своим командиром. Людей из вольных корпусов обычно интересовала только прибыль, и Гатри со своими подчиненными здесь не был исключением. После гибели Чертополоха в их сердцах не осталось места ни для верности, ни для бескорыстия.

За годы войны таких корпусов возникло довольно много. Иногда это были экипажи кораблей под флагами безвестных планет, не участвовавших в боевых действиях. В последнее время стали чаще попадаться остатки флотов из миров, захваченных хотри. Вольные корпуса сотрудничали с вооруженными силами разных планет в качестве наемников, постоянных же союзников у них не водилось. Имея независимое командование, они нередко позволяли себе не подчиняться приказам старших по званию. Случалось им атаковать противника с беспримерным мужеством, но без должных на то указаний. И все-таки лучшей из добродетелей они считали осмотрительность. Поэтому чаще всего люди из вольных корпусов предпочитали отсиживаться в сторонке и вступали в бой, только убедившись, что участие сулит им победу. Неудивительно, что для регулярного командования такие помощники были неизбывным источником раздражения. Но выбора не было: в эти нелегкие времена любое вооруженное судно могло стать подспорьем. Вольные корпуса — союзники ненадежные, но и они лучше, чем ничего.

Гатри был красноносым полноватым детиной с рыжими кудрями и мохнатыми бровями.

— Чем могу служить? — спросил Де Врис.

— Ну, другой бы стал ходить вокруг да около, да только я не из таких, — заявил Гатри. — Капитан, житье здесь час от часу все хуже. Планетке этой каюк — к гадалке не ходи.

— Не разделяю вашего пессимизма. — Кажется, прозвучало не так уверенно, как хотелось бы Де Врису. — Мы не намерены сдаваться, — твердо продолжал капитан. — Оборона прочна, и скоро подоспеет подкрепление.

— Эти байки расскажите здешним дворянчикам. Хотри все ближе. Если так пойдет дальше, они в прах разнесут всю нашу хваленую оборону. Вот хоть на спор: две недели — и будем пощады у них выпрашивать. Да только не мне рассказывать, какие они жалостливые.

Сказать по правде, Де Врис был полностью согласен с Гатри. Но говорить об этом не следовало.

— Глупости, Гатри. У нас еще найдется пара-тройка фокусов в запасе.

— Это каких же? — ухмыльнулся Гатри. — Да ладно, не бойтесь, допытываться не стану. Мне-то все ясно. Никаких подкреплений от Лиги нет и не предвидится. С нас хватит. Мы валим отсюда, капитан.

— Не могу согласиться с вашей оценкой ситуации, — возразил Де Врис. — Но к чему вы говорите мне все это?

— Я совещался со своими офицерами. Мы все пришли к выводу, что овчинка выделки не стоит. Слишком велик риск.

— И что же, по-вашему, мы должны сделать? — язвительно поинтересовался Де Врис. — Предлагаете сдаться? Вам отлично известно, что ждет людей в плену у хотри.

— Что вы будете делать — это дело ваше, — уточнил Гатри. — Я-то могу решать только за себя и своих людей. Мы хотим убраться отсюда подобру-поздорову.

— Но у нас контракт!

— Я что-то запамятовал: а когда нам по нему платили в последний раз? С полгода назад, не меньше.

— Вам заплатят! Совет дает гарантию.

— Гарантия Совета — это дырка от бублика, — хмыкнул Гатри. — Вы уж простите, капитан, но мы отчаливаем. Я решил сказать вам, чтобы было по-честному. Мы тут доделаем последние дела и стартуем.

Де Врис едва справился с приступом ярости. С уходом вольного корпуса северный сектор останется совсем без прикрытия.

— Как, черт возьми, вы собираетесь провести корабли через пушки хотри? — холодно осведомился капитан.

— А мы просигналим, что переходим в статус нонкомбатантов, и нас пропустят. Так уже было с гарнизоном Канила.

Канил был крошечной планетой, сдавшейся после того, как ее покинули защитники из состава вольного корпуса. Хотри позволили наемникам уйти беспрепятственно.

— Откуда вы знаете, что и в этот раз они не откроют огонь? — проворчал Де Врис.

Гатри насмешливо фыркнул:

— Все эти слухи о жестокости хотри сильно преувеличены. Они убивают тех, кто дерется с ними, это да. Но мы проскочим, капитан. А хотите, мы поболтаем с ними насчет условий капитуляции помягче?

— Не нужны нам ваши подачки! — отрезал Де Врис. — Пока я командую флотом, мы не сдадимся ни при каких условиях.

— Дело хозяйское, — согласился Гатри. — Мой корпус готов к отбытию, мы стартуем в течение часа. — Он вынул из кармана бумагу и вручил ее капитану. — Вот наш полетный лист. Прикажите своим войскам не стрелять по нам.

— Пусть каждый из нас делает, что должен, — вздохнул Де Врис.

По пути в зал заседаний он лихорадочно размышлял. Потеря Гатри — это катастрофа. Но интуиция подсказывала: существует способ превратить ее в триумф. Он чувствовал, что разгадка где-то рядом, нужно просто как следует подумать…

Де Врис затолкал полетный лист Гатри в карман, и его рука наткнулась на другую бумагу. Координатыпланеты хотри!

И тут его осенило. В голове моментально созрел план. Очень рискованный план. Но сидеть сложа руки еще более рискованно. Другого выхода нет. Только вот согласятся ли аристианские власти?

До начала этой кровопролитной войны аристиане по праву гордились своим умелым управлением и рачительностью. Им досталась всего лишь темная маленькая планета, а они сотворили с ней чудеса. Ариста превратилась в цветущий сад, и его плодами были сыты не только пять миллионов местных жителей, но и население многих других миров. Однако все это было до начала блокады.

Далекая Лига обещала Аристе помощь, когда стало ясно, что здешнему ополчению не по силам сдержать хотри. Аристианам перепало несколько десятков изрядно потрепанных кораблей. Остальное обещали доставить позднее, но так и не сдержали слова. Людям в ту пору приходилось очень тяжело: хотри одерживали победу за победой. Лига разрывалась на части, пытаясь закрыть все бреши в обороне, и ей было не до Аристы. А защитники цветущей планеты проявляли чудеса мужества, пока снаряды хотри разносили в прах их города. И как после этого убедить маленький стойкий народ в том, что вины Лиги здесь нет?

Мира Фалкен ожидала Де Вриса в зале заседаний Совета. Она принадлежала к старому нобилитету, немало способствовавшему становлению цивилизации на Аристе в бурное первое десятилетие. По здешним законам аристократическое происхождение не было обязательным условием для политической карьеры. Мира уже давно оставила все свои претензии на знатность, став убежденной республиканкой, для которой интересы ее планеты были превыше всего. В свои восемьдесят семь она сохраняла стройность и великолепную осанку. Но разумеется, не внешность, а блестящий ум сделал ее наиболее подходящей кандидатурой для поддержания диалога между политическими кругами Аристы и силами Лиги. Это была чрезвычайно ответственная должность. Решения, затрагивавшие жизнь миллионов, приходилось принимать стремительно — в военное время никто не станет проводить плебисцит или голосование в Совете. Жители Аристы вверили свои судьбы Мире.

Она была среднего роста, стройная, сероглазая. В каштановых волосах проглядывали седые пряди. На вид ей нельзя было дать больше пятидесяти — средства сохранения молодости делали свое дело. Ее простой наряд, состоявший из серебристо-серого комбинезона и пояса, был украшен единственным знаком отличия — квадратной серебряной пластинкой с изображением лилии, оплетающей кинжал. Такой символ могли носить на шее только высокопоставленные должностные лица Аристы.

— Я принес вам новость, — с порога начал Де Врис. — Чарльз Гатри и его вольный корпус больше не с нами. Они решили, что дело безнадежно проиграно, и собираются стартовать в течение часа.

Лицо Миры оставалось спокойным.

— В самом деле?

— Для нас это тяжкий удар, — продолжил капитан. — Но с другой стороны, это дает нам великолепный шанс.

— О чем вы, капитан?

— Я думаю, мы можем прорвать блокаду, — заявил Де Врис.

— Вы хотите сказать: покинуть ваши подземные укрытия?

— Вот именно.

— Но помилуйте, зачем?

— Дела из рук вон плохи. Помощь не приходит, да я уже и не жду ее. Мы продержимся месяц, от силы полтора.

— Я знаю, капитан, — тихо ответила Мира. — Сама в последнее время не могу думать ни о чем другом.

— Значит, мы должны что-то предпринять!

— Разумеется. Но что?

— Мне только что доставили информацию. — Де Врис помахал листком с каракулями Адамса. — Вот это приведет нас прямиком к планете хотри. По крайней мере, в какое-нибудь место неподалеку от нее.

— Вы говорите странные вещи. — Мира пожала плечами. — До сих пор ни одному человеку не удавалось попасть на планету хотри. Ее местонахождение неизвестно. К тому же доказано: если корабль двигается в сверхсветовом режиме, проследить его путь невозможно.

— Да, конечно, все это доказано, — торопливо проговорил Де Врис. — Но один ученый из моего экипажа нашел гениальное решение: выявить траекторию перехода кораблей хотри из сверхсветового режима в обычный и высчитать средний показатель. Мой эксперт утверждает, что можно с помощью расчетов мысленно продолжить траекторию и она приведет нас к планете хотри!

«Ученый», «эксперт» — пожалуй, чересчур пышные титулы для младшего сержанта Адамса. Но он точно не был бы в претензии.

— Следовательно, вы бросаете Аристу на произвол судьбы, как это сделал Гатри? Если оставите нас без защиты, хотри доберутся сюда за неделю.

Капитан отчаянно замотал головой:

— Нет, у меня и в мыслях не было бросать Аристу. Наоборот, я пытаюсь спасти вас.

— Боюсь, я не понимаю, капитан.

— Вы сами знаете ситуацию не понаслышке. Даже если мои корабли останутся, нам не выстоять. Наша оборона получает брешь за брешью. Помощи от Лиги не будет. Простите мне эту резкость, я всего лишь называю вещи своими именами. У нас есть один-единственный шанс. Если мой флот внезапно нападет на планету хотри, они будут вынуждены перебросить туда все свои силы. В том числе и те, что осаждают Аристу.

Однако Миру, похоже, это не убедило.

— Вы всерьез считаете, что они оставили свою планету без гарнизона?

— Именно так я и считаю. Хотри регулярно предпринимают массированные атаки против нас и других планет Лиги. Судя по масштабу боевых действий, сделана ставка на скорую победу. И этой цели они подчинили все свои ресурсы. Зачем им охранять собственную планету? Никто из людей никогда ее не видел. При сверхсветовой скорости следы теряются — и это гарантирует безопасность. Максимум, что нас ожидает, — легкие силы прикрытия.

— Но, капитан, вы же собираетесь захватить целую планету… Полагаете, вашего флота будет достаточно?

— Достаточно, — эхом откликнулся Де Врис. — Но если вы отпустите со мной половину ополчения Аристы…

— …И тем самым приблизите свою гибель еще на неделю… — подхватила Мира.

Де Врис кивнул.

— Я понимаю, о чем вы, — вздохнула Мира. — И понимаю всю необходимость подобного шага. Я должна лишить Аристу последней надежды, чтобы дать вам возможность сделать ход конем. И тогда все или ничего, пан или пропал.

— Такие условия диктует нам война.

— Хорошо же, меня вы убедили, — сказала Мира. — Но я должна обсудить это с другими членами Совета. Завтра мы сообщим о нашем решении.

— Нет.

— Простите, капитан?

— Решение должно быть принято здесь и сейчас.

— Но почему?

— Чтобы поднять корабли, мне нужен отвлекающий маневр, — объяснил Де Врис.

— Где вы возьмете для него средства? Разве что бросите на противника ополчение.

— Я так и сделал бы. Но ваши войска нужны мне для захвата планеты хотри.

— Боюсь, я снова не понимаю.

— Примерно через полчаса стартуют Гатри и его вольный корпус. У меня в руках их полетный лист. Одновременно с ними пусть часть ополчения начинает отвлекающий маневр. Мы выждем несколько минут, когда внимание хотри будет полностью поглощено вольным корпусом и странным поведением ополчения. И тогда моя эскадра с оставшимся ополчением вылетит в направлении, противоположном Гатри.

— То есть вы хотите начинать немедленно? — переспросила Мира.

— Иначе операция потеряет смысл.

— Будь по-вашему, — согласилась Мира. — Но я лечу с вами.

— Благородная Фалкен, — торжественно начал Де Врис, — в обычных обстоятельствах я был бы невыразимо счастлив приветствовать вас на борту своего корабля, но в нынешней ситуации…

Мира властно подняла сухощавую руку, и он замолчал.

— Спорить бесполезно! — отчеканила она. — Не тратьте время — вы только что говорили, как оно ценно. Будьте любезны, покажите, куда идти.

Де Врис всегда понимал, когда битва проиграна. Мира Фалкен в его сопровождении вступила на борт «Эйндховена».

Мешкать было нельзя. Битва за Аристу достигла высочайшего накала, и все корабли круглосуточно находились в полной боевой готовности. Даже после долгого бездействия для хорошо обученного экипажа не составило труда моментально мобилизовать все силы. Де Врис доставил Миру на командный пост и немедленно занялся предстартовой проверкой. Он торопливо щелкал переключателями, прикосновениями к светочувствительным панелям активировал системы связи и отдавал четкие команды. Барабаня пальцами по шероховатой поверхности пульта, капитан дождался, пока все боевые части доложат о готовности к старту.

— Благородная Фалкен, — обратился он к Мире, — мы взлетаем. Сядьте, пожалуйста, в кресло и пристегнитесь, иначе вас расплющит ускорение.

— Как прикажете, капитан, — ответила Мира. — Но меня все-таки гложет одна мысль. Вы уверены, что застанете хотри врасплох? А если Гатри обо всем договорился с ними заранее? Разве такого не может быть?

— Еще как может, — кивнул Де Врис. — Подобные случаи уже бывали. Но мы должны рискнуть — это все, что нам остается.

— Понимаю. Но первым на прорыв идет флагман… это может закончиться катастрофой. Вам не кажется, что лучше было бы пустить вперед корабль поменьше?

— Я уже подумал над этим, — улыбнулся Де Врис. — Поверьте, мой расклад является оптимальным. Если нас поджидают серьезные силы противника, достанется всей эскадре. Если же впереди только легкое заграждение, флагман справится с ним быстрее, чем любой другой корабль.

— Надеюсь, вы правы. Это безумный план, но я верю, что другого просто не может быть.

— Скоро мы узнаем, насколько он реалистичен, — пробормотал Де Врис.

— Мне страшно, капитан. О нет, не за себя я боюсь, мой век прожит, а за народ Аристы. Он надеется на нас.

— Я тоже все время думаю о народе Аристы. Поверьте, если бы существовала другая возможность спасти ваших соотечественников, я воспользовался бы ею. Но сейчас… Либо наша затея удастся, либо мы все покойники.

— Корабль к старту готов, сэр! — поступил доклад на пульт.

Де Врис посмотрел в глаза Фалкен.

— Удачи, — коротко произнесла она и направилась к креслу.

Де Врис уселся и окинул командный пост быстрым взглядом. Все исправно. Вольный корпус взлетел точно по расписанию.

— Старт!

Корабль крякнул, встрепенулся, как огромный сонный зверь, и пополз вверх вдоль стен подземного укрытия. Де Врис отдал команду «полный вперед». Корабль на секунду напряженно завис, словно не желая покидать надежную крепость, а затем, решившись, ринулся вверх — быстрее, быстрее. На мониторах было видно, как планета стремительно уменьшается, превращаясь в темный облачный шарик, а потом и вовсе в точку. На экранах маячили остальные корабли эскадры, а позади них мигали зеленые и красные огоньки — это следовала за флагманом флотилия Аристы. Вспышки на другой стороне от планеты указывали на то, что оставшаяся часть местного ополчения бросилась в атаку на хотри.

— Отлично, — удовлетворенно произнес Де Врис. — Мы за пределами атмосферы. Запишите координаты, — обратился он к штурману, — сообщите их всем кораблям. Доложите, когда получите подтверждение от каждого.

Скороговоркой капитан произнес цифры.

— А теперь вы собираетесь поискать планету хотри? — спросила Мира.

Де Врис кивнул.

— Что это за оранжевый сигнал у вас на экране?

— Мой заместитель по политической части, — усмехнулся капитан. — Наверняка сгорает от желания высказаться по поводу происходящего.

— А разве вы не хотите поговорить с ним?

— Не сейчас. Все равно он не посоветует ничего полезного. Охота за хотри — дело военное, а не политическое.

Спустя несколько секунд офицер связи отрапортовал:

— Все корабли оповещены, капитан. Координаты внесены в навигационную программу.

Де Врис повернулся к Мире:

— Готовы к переходу в сверхсветовой режим?

— Наверное… Хотя я плохо представляю, чем это может грозить. Снова пристегиваться?

— Не обязательно. Просто у некоторых при переходе возникают необычные ощущения в желудке. Ничего серьезного, я лишь предупреждаю на всякий случай.

Де Врис склонился над микрофоном:

— Всем кораблям. Перейти в сверхсветовой режим.

Согласно вычислениям младшего сержанта Адамса, «Эйндховен» и его спутники должны были провести двадцать восемь часов в сверхсветовом режиме, а потом вернуться в обычный. Открыв смотровые щели, Де Врис напряженно изучал окружающее пространство. Мира и весь экипаж замерли в почтительном молчании, едва осмеливаясь дышать.

Наконец Мира отважилась спросить:

— Что вы видите? Там есть планета?

— Взгляните сами, — бесцветным голосом произнес капитан.

Мира приникла к смотровому устройству. Нет сомнений, они в глубоком космосе. Не видно ничего похожего на огненный диск здешнего солнца, лишь мерцающие бусинки звезд. И что-то еще. Она всмотрелась в нижний правый сектор обзора. Де Врис увеличил изображение на экране.

— Что это?

— Похоже на космический флот, — пробормотал Де Врис.

При максимальном увеличении было видно: сплошную темноту пересекала широкая полоса из десятка кораблей. Из их амбразур вырывалось яркое пламя. Неизвестный флот перестраивался по мере приближения эскадры Де Вриса. Наконец обе шеренги замерли друг против друга.

Де Врис вызвал офицера разведки.

— Что вы об этом скажете, Алекс?

— Если бы подойти чуть ближе, — отозвался тот. — Насколько я могу судить, ничего похожего представители человеческой расы не строят. Ну-ка, попробуем компьютерное моделирование, — может, удастся разглядеть получше.

Алекс забарабанил по клавиатуре. Камера выхватила изображение ближайшего корабля и с помощью технологии моделирования создала крупный план. Корабль выглядел устрашающе: ком из сплавленного со стеклом металла, уродливыми очертаниями напоминающий голову какого-то сказочного чудища, полугнома-полудракона.

— Жутковатая штуковина, — заметил Де Врис. — А у хотри никогда не было похожих конструкций?

— По характеристикам этот корабль вообще не совпадает с хотрийскими. Капитан, если начистоту, не думаю, что мы нашли планету хотри. Зато перед нами флот неопределенного происхождения и с неясными намерениями. И выглядит он… как бы это сказать… многочисленнее нашего.

— Корабли вооружены? — осведомился Де Врис.

Алекс вгляделся в изображение:

— Да, сэр, они вооружены.

— Тогда встает другой вопрос, — вмешалась Мира. — Это друзья или враги?

Де Врис отправил запрос офицеру связи:

— Манфред, попробуйте установить контакт.

Оказалось, это легче сказать, чем сделать. Рубка связи линейного крейсера «Эйндховен» представляла собой небольшую комнату, доверху забитую аппаратурой. На дисплеях то и дело вспыхивали и гасли зеленые огоньки. Частотный корректор выписывал на экране неровные линии. Слышалось приглушенное гудение двигателя; время от времени что-то утробно погромыхивало — сердце корабля билось без перебоев. В специальном освещении рубка не нуждалась, хватало рассеянного света от приборов.

Де Врис и Мира стояли за спиной Манфреда. Связист едва разменял третий десяток, черты его лица сохраняли мальчишескую свежесть. Светлые волосы топорщились ежиком. С ним в рубке находился еще один офицер, по фамилии Карсон. Никто бы не догадался по внешности, что этот большой неуклюжий человек — эксперт в области межпланетной лингвистики. В военные годы изучение космоса практически прекратилось, новые цивилизации и языки обнаруживались нечасто, и Карсону пришлось переквалифицироваться в артиллериста.

При виде Де Вриса связист вскочил и отдал честь.

— Вольно, Манфред. Есть что-нибудь новенькое?

— Все та же ерунда, капитан.

— Визуальных сведений нет?

— Нет, у них опущены экраны. Но они активировали узкий канал связи. Посылают звуковой сигнал.

— Пусть Карсон послушает.

В этот момент на пороге рубки появился Хэвилленд.

— Капитан Де Врис, почему меня не поставили в известность? Вы пытаетесь вступить в контакт с представителями неизвестной цивилизации. Это политический вопрос!

— С учетом сложившейся ситуации, — официальным тоном произнес Де Врис, — это сугубо военный вопрос. Мы столкнулись с хорошо вооруженным флотом, численно превосходящим нас. В любой момент нашу эскадру может поглотить пламя пожарче адского. Если хотим сохранить свою жизнь и спасти Аристу, без контакта не обойтись.

— Рада слышать, что вы не забыли об Аристе, капитан, — вмешалась Мира. — Идея как будто состояла в том, чтобы отыскать планету хотри. И в этом месте ее нет — я правильно понимаю?

— Абсолютно, — кивнул Де Врис.

— И это значит, что ваше предположение не подтвердилось. А наша планета обречена.

— И уверяю вас, благородная госпожа, — поспешно вставил Хэвилленд, — что решение принималось без учета мнения заинтересованных лиц, чьим представителем я являюсь.

— Что же вы предлагаете? — Мира обернулась к заместителю по политической части.

— Вернуться на Аристу и вступить в бой!

— Но ситуация безнадежна, и вам это хорошо известно.

— Долг велит нам сражаться плечом к плечу с вашим народом и умереть за него, если потребуется. И если повезет выбраться отсюда — в чем я всерьез сомневаюсь, — я приму меры, чтобы капитан Де Врис понес наказание, которого он в высшей степени заслуживает.

— Замечательно! — насмешливо фыркнула Мира. — План не сработал, но капитан, по крайней мере, пытался спасти мой народ.

— Простите, благородная Фалкен, я вас не понимаю…

— Разумеется, не понимаете. Капитан, у вас есть соображения?

— Нужно действовать с учетом развития событий. Будем импровизировать. Сначала необходимо получить хоть какие-то сведения об этом флоте. Манфред, прошу озвучить их послание.

Манфред нажал кнопку. Из динамиков акустической системы полился поток невообразимых звуков. Карсон замедлил воспроизведение, и в шипяще-стрекочущей мешанине стали различимы обрывки голосов — пронзительных, неровных, источающих какую-то нервную энергию. Слов в этом монологе как будто не было.

— Ну, Карсон? — не вытерпел Де Врис.

— Я бы хотел прослушать это еще раз, в наушниках, — проговорил тот. — Так, чтобы можно было регулировать скорость.

Карсон прокрутил запись несколько раз и наконец снял наушники.

— Я готов дать предварительное заключение, сэр. Идентифицировать эту речь невозможно. Представители знакомых нам цивилизаций не способны издавать подобные звуки. Мне известны ведущие характеристики трех гуманоидных языковых групп и двадцати семи негуманоидных. Этот язык не принадлежит ни к одной из них.

— А как вам кажется: они поняли хоть что-то из нашего ответа?

— Я перевел наше сообщение на десять языков крупнейших лингвистических групп.

— Хорошенькое дело! — воскликнул Хэвилленд. — Вы приволокли нас сюда бомбить планету хотри, а вместо этого мы зависли нос к носу с вооруженным флотом неизвестной цивилизации. И даже поговорить толком не можем! Попробуем изъясняться на тарабарщине? Или сразу откроем огонь?

Эту неловкую попытку сыронизировать Де Врис оставил без внимания. Он обернулся к своему помощнику:

— Джеймисон, подготовьте катер. Отправляемся немедленно.

— Вы в своем уме?! — возмутился офицер по политическим вопросам. — Неужели и впрямь решили лететь туда? К ним?

— Да, а что?

— Но вы же не можете с ними разговаривать!

— Разговаривать не могу, — согласился Де Врис. — А вступить в контакт мне никто не мешает.

Эскадра застыла в боевой готовности. От днища линейного крейсера «Эйндховен» отделилось пятнышко света и бесшумно заскользило прочь: вакуум делал неслышной работу двигателей. Звездные блики вспыхивали и гасли на стальной обшивке катера. Суденышко отважно двигалось навстречу флотилии из десятка монстров, покрытых нелепыми наростами, вздутиями и металлическими предметами загадочного предназначения. Корабли неизвестной цивилизации напоминали головы гигантских осьминогов — ничего похожего не строят на космических верфях человеческой расы. И каждый из этих кораблей легко мог бы потягаться с «Эйндховеном».

— Почему вы так уверены, что они не откроют огонь при нашем приближении?

— Полагаю, для этого они слишком цивилизованны, — ответил Де Врис. — По крайней мере, я надеюсь на это. В любом случае без контакта дело не сдвинется.

На ближайшем корабле торопливо мигали три синих огонька. Заметив их, Де Врис остановил катер.

— Что это, по-вашему, Карсон?

Карсон пожал плечами. Ему было не с чем свериться и не от чего оттолкнуться. Зато он прихватил с собой электронный переводчик.

— Смотрите! — вскрикнула Мира.

В корабле открылся большой люк. Внутри таинственно сияли синие и зеленые огни.

— Курс на отверстие, — приказал Де Врис рулевому.

Катер медленно двинулся вперед. Как только он оказался внутри чужого корабля, люк закрылся. Датчики показывали, что атмосфера вокруг пригодна для дыхания. Один за другим приборы выключались.

В дальнем конце отсека открылась дверь. В проеме стояло облаченное в скафандр насекомоподобное существо.

— Боже милостивый! — в ужасе воскликнул Карсон. — Да они, похоже, и яйца кладут!

— Спокойнее! — прошипел Де Врис.

— Сахар! — пробормотал Карсон. — Насекомые любят сахар! Жаль, я не прихватил пару кусочков. Боже мой, капитан, что же нам делать?

— Прежде всего взять себя в руки. Попробуем выяснить, имело ли вообще смысл вползать сюда.

Карсон явно не рвался вступать в прямой контакт с представителями незнакомой цивилизации. И Де Врис мысленно отметил: если они выберутся отсюда, для этого человека нужно будет подыскать какую-нибудь канцелярскую должность на планете. В космосе ему делать нечего.

Капитану ничего не оставалось, как начинать диалог самостоятельно. Когда расстояние между Де Врисом и инопланетянином сократилось до метра, существо издало отрывистый звук, нечто среднее между шипением и торопливым чириканьем.

— Возможно, предупреждающий сигнал, — предположил Де Врис. — Карсон, вы зафиксировали?

— Да, сэр! — откликнулся тот. — Я все записываю.

— Ну-ка поглядим, что умеет эта коробка с тарабарщиной, — пробормотал капитан.

Он включил электронный переводчик и попытался расшифровать монолог инсектоида. Прибор разбивал слова на звуки и соотносил их с универсальной фонетикой. За попыткой диалога, обмирая от волнения, наблюдала Мира. Этот инопланетянин такой громадный! Малейшее непонимание — и гигантское насекомое раздавит Де Вриса, люди в катере даже глазом моргнуть не успеют. В эти минуты Миру не покидало беспокойство за осажденную Аристу, но все-таки несколько больше ее тревожила судьба капитана. Она и не заметила, как привязалась к этому спокойному, бесстрашному человеку. Двигаясь навстречу неизвестному существу, Де Врис действовал, как и подобает командиру эскадры. Но в глубине души Мира считала, что сейчас капитан совершает нечто, выходящее за пределы офицерского долга. К тому же при всей своей отваге что может сделать Де Врис один на один с этакой громадиной? Как он вступит в контакт, если не сработает переводчик? И вообще, эти существа запросто могут оказаться лютыми врагами. В хорошенькую историю влипли пришельцы, нечего сказать.

Напряженная пауза затягивалась. Капитан и высокий грузный инопланетянин в причудливом скафандре неподвижно стояли друг против друга. Казалось, замерло само время. Наконец представитель неизвестной цивилизации начал терять терпение. Существо явно хотело что-то сказать Де Врису. Что-то очень важное, не терпящее отлагательств. Об этом красноречиво свидетельствовали дрожащие усики и часто пощелкивающие жвала. Но как понять, что он имеет в виду?

Инсектоид беспокойно махал усиками, а Де Врис внимательно наблюдал за повторяющимися движениями. Затем он обернулся к спутникам:

— Думаю, он хочет, чтобы я остался на их корабле. Вы все возвращайтесь на «Эйндховен» и ждите меня там. Если я не появлюсь через четыре часа, внесите в приборы координаты Аристы и возвращайтесь. Сделайте там, что сможете.

— Но мы не хотим бросать вас тут! — горячо воскликнула Мира.

Капитан покачал головой:

— Мне самому не очень хочется оставаться. Но кажется, это лучший выход из положения. И возможно, единственный. Незачем рисковать многими жизнями, когда можно рискнуть одной. Возвращайтесь, Мира. Чуточку везения — и я вскоре присоединюсь к вам.

— А если вам не выпадет этой чуточки?

Вместо ответа капитан слабо улыбнулся и обратился к связисту:

— Карсон!

— Да, сэр!

— Доставьте этих людей на «Эйндховен». И поживее, мистер. Ждите меня не больше четырех часов. Если я не вернусь, командование переходит к Хэвилленду. Плохо, конечно, но ничего не попишешь: после меня он старший по званию.

Время на борту «Эйндховена» тянулось невыразимо медленно. Все напряженно оглядывали пространство через смотровые щели или навигационные телескопы. Два флота так и висели в космосе друг напротив друга — скопления светящихся пятен, замершие в ожидании сигнала к действию.

— Сколько еще осталось? — спросила Мира.

— Четвертый час почти на исходе, — отозвался Карсон.

— Он дал себе слишком мало времени. Мы должны продлить срок.

— Это не ко мне, — покачал головой Карсон. — Обратитесь к Хэвилленду.

Хэвилленд не выказал большого воодушевления.

— У меня, строго говоря, нет выбора. Командует эскадрой капитан Де Врис. При всех наших разногласиях, я его подчиненный. Он дал мне недвусмысленный приказ. Четыре часа, и не больше. — Он взглянул на часы. — Ровно через семь минут мы стартуем.

— Ради всего святого! — разозлилась Мира. — Вы не пробовали иногда быть чуточку человечнее? Просто так, для разнообразия?

Хэвилленд слегка улыбнулся:

— Человечнее? Я и есть человек, и поступаю так, как свойственно людям. Я выполняю приказы.

С этими словами он отвернулся.

— Двигательный отсек, доложить о готовности к старту.

— Двигательный к старту готов, сэр!

— Ждать приказа.

— Осталось еще почти шесть минут, — напомнила Мира.

— Я просто совершаю необходимые приготовления, — объяснил Хэвилленд.

— Вы уверены, что Де Врис не вернется?

— Оставьте, пожалуйста, этот обвиняющий тон. Я тут ни при чем. Впрочем, если угодно: да, я уверен, что он не вернется.

Прошла минута, потом две… Эти четыре часа показались Мире вечностью. А теперь время, тянувшееся так медленно, словно сорвалось с цепи. Хэвилленд сыпал указаниями направо и налево, проверяя общую готовность к старту. Вот-вот раздастся команда, и эскадра устремится назад, на Аристу, без своего капитана. И это будет означать, что Де Врису конец.

— Что-то приближается, сэр! — доложил наблюдатель.

— Что это?

— Пока не могу разглядеть, сэр. Секунду… Да, это инопланетный корабль, маленький, как наш катер.

— Он возвращается! — возликовала Мира.

От внезапного облегчения она почувствовала слабость в ногах.

— Ваше предположение безосновательно, — возразил Хэвилленд. — Это может быть военная хитрость. А если корабль заминирован? Тогда он взорвет нас, как только приблизится на достаточное расстояние.

На связь вышла артиллерийская боевая часть:

— Какие будут указания, сэр?

— Внимание всем расчетам! Взять на прицел. Но без приказа огонь не открывать.

Инопланетный катер неторопливо подбирался к «Эйндховену». Снаружи он выглядел как гладкий цилиндр — ни иллюминаторов, ни каких-либо выдающихся деталей на корпусе. Стволы всех орудий эскадры медленно поворачивались вслед за пришельцем.

— Всем приготовиться! — скомандовал Хэвилленд. — На счет «три» открыть огонь. Один, два…

— Стойте! — закричала Мира.

Тут же раздался голос Карсона:

— Корабль остановился, сэр. Они что-то выбрасывают.

— Взять на прицел! Внимание!..

— Это человек в скафандре, — сообщил Карсон.

— Это Де Врис! — заявила Мира.

— Снова безосновательное предположение, — холодно заметил Хэвилленд. — Насколько я понимаю, это может быть наполненный плазмой скафандр Де Вриса.

— Мне кажется, там внутри сам Де Врис, — возразил Карсон, поглядывая на приборы. — Тепловая сигнатура…

— Я не могу рисковать, — отрезал Хэвилленд. — Приготовиться!..

Мира заговорила, тщательно подбирая слова:

— Если вы сейчас уничтожите этот скафандр, господин Хэвилленд, я всю оставшуюся жизнь положу на то, чтобы вы предстали перед трибуналом и были разжалованы… Это в случае, если я не добьюсь вашего повешения, — его вы заслужили в полной мере.

— Вы не имеете права говорить со мной в таком тоне! — визгливо запротестовал Хэвилленд. — Мы на войне. Я просто принимаю обычные меры предосторожности.

Скафандр тем временем приблизился почти вплотную к корпусу «Эйндховена».

— Контакт! — завопил Карсон.

— И обратите внимание: ничего не случилось, — ехидно заметила Мира.

— Они могут взорвать скафандр и дистанционно. Как только он окажется на борту… — попытался возразить Хэвилленд, но его слова были встречены гробовым молчанием. — Как скажете. Поднять на борт!

От долгого пребывания в скафандре у Де Вриса затекли руки и ноги, но обычной бодрости и деловитости он не утратил. Освободившись, капитан тут же направился к пульту управления.

— Штурман? Примите координаты и передайте другим кораблям. Всем ждать моего приказа. — Он повернулся к Мире и Хэвилленду. — Они на нашей стороне. Эта цивилизация называется д’Тарт или что-то в этом роде — не ручаюсь за свое произношение.

— Значит, это дружественная раса? — осведомился Хэвилленд.

— Скажем так: нет причин считать ее недружественной. По крайней мере, в одном мы солидарны: они тоже мечтают уничтожить хотри.

— Но как вам удалось все это выяснить? — В голосе Хэвилленда звучало сомнение. — Мы не знаем никаких лингвистических способов коммуникации с ними. Неужели вы освоили их язык за считаные часы общения? Что-то не верится.

— Учить их язык — задача, прямо скажем, не из легких, — улыбнулся Де Врис. — У них нет ничего даже отдаленно похожего на предложения. По-моему, слов тоже нет. Они шипят и стрекочут — мы так не можем.

— И как же вы узнали об их ненависти к хотри?

Раздался сигнал, оповещающий, что экипажи приняли новые координаты и ожидают дальнейших указаний.

— Всем приготовиться! — скомандовал Де Врис и снова обратился к Мире и Хэвилленду: — Говорят же: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Инопланетянин не случайно так настаивал на моем визите. У него на борту нашлись рисовальные принадлежности.

— И он вам все нарисовал?

— Не сказал бы, — ответил Де Врис. — Рисовать по большей части пришлось мне. — Он вытащил из кармана скафандра пачку смятых листов. Плотная бумага, похожая на папирус, была испещрена рисунками. — Вот самое важное. — Де Врис показал лист с изображением хотрийского воина.

— Неплохая работа, капитан. Но как вы догадались, что они тоже враги хотри?

— Видите дыру в центре рисунка? При виде хотри д’тарт выхватил что-то вроде кинжала и вонзил в картинку. Дальнейших объяснений не потребовалось.

На других листах была изображена эскадра д’тартов, приближающаяся к какой-то планете; далее появлялся флот хотри, завязывалась битва, и д’тарты отступали с большими потерями, сохранив лишь десяток кораблей.

— И вам это кажется убедительным? — засомневался Хэвилленд.

— А почему нет? — пожал плечами Де Врис. — Д’тарты сражались с хотри и проиграли. Мы пытались восстановить курс хотрийских кораблей, и это привело нас сюда — на поле недавней битвы. Просто хотри со своей планеты направились не прямо к нам, а через это место.

— Ну что ж, обзавестись союзниками — это неплохо, — подытожил Хэвилленд. — И что теперь?

— А теперь мы отправимся на планету хотри и завершим начатое.

— Но ваши координаты неверны! Будь иначе, мы бы здесь не оказались.

— Именно так. Но у нас есть новые координаты — мне их дали д’тарты. И теперь мы уже наверняка доберемся до планеты хотри.

— А д’тарты?

— Летят с нами. Они приняли мое предложение о совместной атаке.

— Считаю свои долгом напомнить, что совместные вооруженные действия с непроверенным союзником попадают в сферу политической ответственности. Я настоятельно рекомендую доложить о ситуации Лиге и дождаться от нее четких указаний. В противном случае мы рискуем столкнуться с непредвиденными трудностями и даже совершить действия на грани измены.

— На это нет времени, — отмахнулся Де Врис и прокричал в микрофон: — Всем кораблям! Приготовиться к старту!

— Но вдруг это ловушка?

— Значит, мы в нее попались. Следовать назначенным курсом!

«Эйндховен» мгновенно исчез из виду. Остальные корабли тоже перешли в сверхсветовой режим. Д’тарты, помедлив мгновение, последовали их примеру.

Внезапное появление объединенного флота людей и д’тартов вблизи столь долго разыскивавшейся планеты хотри вошло в учебники по вселенской истории. На Аристе хорошо помнят день, когда маневр Де Вриса вынудил хотрийский флот в спешном порядке снять блокаду и помчаться на выручку к своим. Разумеется, на деле победа была не такой легкой, как на словах. Но как ни относиться к подвигу Де Вриса, это было началом конца войны с хотри.

* * *

Позволят ли компьютерные технологии будущего после досконального анализа биографии давно покинувшей сей мир исторической фигуры — Юлия Цезаря, Цицерона или Клеопатры — создать ее разумную версию? Идея может показаться абсурдной — но только на первый взгляд. То, что она вполне реализуема, доказала собранная Робертом Силвербергом группа выдающихся фантастов. По крайней мере, литературные версии знаменитостей вполне удались этим людям. А написанные ими в 1989 году рассказы и повести составили антологию «Time Gate» («Врата времени»).

Машина воскрешения

2135 г. н. э.

Симмс нажал кнопку, и в недрах голографической кабины без промедления возникло миниатюрное сияющее изображение Марка Туллия Цицерона. Крохотная фигурка, облаченная в тогу, принялась осматривать свое облачное царство, и Симмс позвал Мерчисона:

— Он готов.

Сидевший в другом конце комнаты человек отложил газету, подошел и встал за спиной у Симмса. Фигурка в тоге бродила по туманному пейзажу внутри затемненной голокабины.

— Так вот, значит, он какой, Цицерон. — Мерчисон отвлекся от созерцания кукольного человечка в древнеримских одеждах и посмотрел на Симмса. — Не совсем то я задумывал.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Симмс. — Симулякр безупречен.

— Я говорил не о качестве вашего моделирования, — сказал Мерчисон. — Я имел в виду, что с точки зрения бизнеса было бы лучше выбрать кого-то поизвестнее — скажем, Шекспира или какую-нибудь звезду из прошлого, ну там, Джима Моррисона. Доктор, вы знаете, кто такой Моррисон?

Симмс пожал плечами:

— Припоминаю: кажется, было такое имя в курсе культурологии.

— Вот бы продавать творчество симулякра Джима Моррисона! Как считаете, ваша ученая братия способна воспроизвести его вокал?

— Нам бы для этого и Моррисон не потребовался.

— Так или иначе, у нас его нет. Есть Цицерон и этот, второй, русский. Имечко тоже не на слуху. А я, видите ли, теперь должен заработать на них деньги для инвесторов.

— Цицерона можно пригласить на телешоу, — сказал Симмс.

Мерчисон задумался.

— Может быть, вы правы. Эта технология дает массу возможностей для получения прибыли, помимо общения один на один. Надо будет прикинуть.

Симмс вдел руки в цифровые перчатки и увеличил изображение. Лицо Цицерона было спокойным, почти бесстрастным. Подобрав тогу, римлянин сидел на облакоподобном объекте — из таких состояло первичное окружающее пространство.

— Пора, — сказал Мерчисон. — Подключите меня.

— Сразу голос и изображение?

— Пока в режиме «только голос».

Цицерон всегда гордился умением пробуждаться от сна, разом обретая в полной мере живость всех своих способностей, готовый к любым превратностям судьбы. Он утверждал, что человеку, искушенному в философии, в особенности римлянину, исполненному добродетели, не подобает ничему удивляться, ибо возможности вещей простираются далеко за узкие рамки человеческого познания. Лишь богам доступно совершенное восприятие. Античность давала множество примеров подобного мироощущения, которое стоики именовали «апатейя».

Проснувшись, он обнаружил, что, став почти иллюзорным, парит в пространстве, в некоем месте, которое не походило ни на что ранее им виденное. Или, если быть точным, в месте, подобного которому не видел еще никто.

Вероятно, он находился в усеянных облаками пределах верхнего рая. Так должен выглядеть Олимп, обитель богов. По крайней мере, об этом говорили древние поэты. Но Цицерон никогда не верил в богов, ни в греческих, ни в латинских.

Олимп? Это место выглядело не столько олимпийским, сколько аристофановским. Может ли статься, что он наблюдает, а то и участвует в представлении аристофановых «Облаков»? Но как удалось добиться столь изумительных эффектов?

— Марк Туллий Цицерон!

Голос шел ниоткуда и отовсюду, глубокий, чуть зловещий.

При всей твердости воли Цицерона, природа наделила его живыми рефлексами, которые ему не всегда удавалось держать под контролем. Голос зазвучал слишком внезапно, вызвав чувство собственной беспомощности в когтях чудовищной неизвестности. Надо справиться с паникой. Надо напомнить себе, что ты римлянин, и если тебе неподвластны внешние обстоятельства, то, по крайней мере, ты в состоянии сохранять внутреннее спокойствие…

— Вы слышите меня, Марк Туллий?

— Да, всесильный, — отвечал Цицерон. — Я слышу тебя.

— Почему вы назвали меня всесильным?

— Обычное именование того, кто превосходит тебя в могуществе.

— А почему вы решили, что я обладаю могуществом?

Цицерон в полной мере овладел собой и высыпал доводы с легкостью опытного оратора:

— Первый очевидный факт состоит в том, что вы знаете, кто я, но я не знаю, кто вы. Во-вторых, судя по всему, вы видите меня, но я не могу видеть вас. В-третьих, вы знаете, что происходит, я же — нет.

— Вы мне нравитесь, Марк Туллий, — сказал голос. — Но может быть, продолжим нашу беседу в более прозаической обстановке?

— Не могу не одобрить подобного предложения, — сказал Цицерон. — У вас есть на примете какое-то место?

— Выбор места, Марк Туллий, я предоставляю вам.

— Не будете ли вы любезны продолжить свою мысль? — осторожно спросил Цицерон. — И кто же вы все-таки?

— Зовите меня Мартином. Я сказал все, что намеревался сказать. Считайте, Марк, что это задачка для вашего ума.

— Но я бестелесен! — сказал Цицерон. — И пребываю в бестелесном. Разве можно в таких условиях осуществить какое бы то ни было действие?

— Поверьте, даже в вашем теперешнем положении задача разрешима.

Голос пропал, и Марк Туллий Цицерон остался один посреди неизвестности.

Эпикурейцы утверждали, что боги существуют в пространстве, в человеческой форме, но без человеческого тела. Цицерон в своем трактате «О природе богов» не только опроверг это, но и указал на абсурдность самой концепции. А теперь он сам обрел бытие где-то в пространстве — в человеческой форме, но без тела. Доказывает ли это, что эпикурейцы правы? Если так, означает ли это по определению, что Марк Туллий Цицерон — бог?

Что-то всему этому предшествовало, без сомнения. Но для того чтобы оценить природу и суть произошедшего, придется ждать, пока не появятся новые факты. А пока имеется вопрос: как вместо нигде очутиться где-то?

Проблема передвижения оказалась до абсурдного простой — Цицерон очень быстро нашел решение. Поскольку он не имеет возможности осуществить какие бы то ни было физические изменения, ответ должен находиться в ментальной сфере. Цицерон усилием воли вынудил себя спускаться сквозь облака — и дальше дело пошло на удивление легко. Облака остались позади, навстречу поднималась земля. Он легко, словно паутинка, опустился на краю поляны в сосновом лесу.

Местность была незнакомой. Впереди виднелось жилище, но необычной, можно сказать экстравагантной, формы. Варварское строение из грубо отесанных бревен, большое, с вырезанными или выпиленными украшениями. В доме было множество окон, и в каждом стекло невиданной чистоты и гладкости. Это не Италия и не Греция, и это не Галлия и не Германия. Возможно, он переродился в северных землях скифов?

Цицерон подошел к дому — точнее, подплыл, без усилий, стремительно привыкая к способу передвижения, свойственному призракам. Достигнув передней двери, он увидел возле нее незнакомца, одетого в плащ и бесформенные черные брюки, какие носят варвары. Человек был крупным, круглолицым, с редкой бородой и бледной кожей. Его лицо не казалось красивым, но притягивало взгляд. Особенно примечательны были, пожалуй, глаза. В них прослеживалось нечто восточное, с намеком на монгольскую складку у переносицы.

— Приветствую вас, — сказал Цицерон. — Я Марк Туллий Цицерон.

По крайней мере, варвар узнал его язык. Ответил он сразу:

— Я Михаил Бакунин. Полагаю, вы тоже будете здесь жить.

— Да.

Цицерон прошел внутрь, скользнув мимо и отчасти сквозь Бакунина, который слегка загораживал ему путь.

— Значит, нам предстоит делить друг с другом эту виллу, — отметил Цицерон, когда они беседовали. — Скажите, Михаил, есть ли у вас представление, где мы находимся?

— Удивительно напоминает мой старый дом в Прямухино, — сказал Бакунин. — Тут снаружи изгородь, похожая на ту, которую я помню. И дедушкины часы на камине. Да и этот портрет Екатерины Великой на стене.

— Значит, они изготовили копию вашего дома, — сказал Цицерон. — Интересно зачем.

Бакунин посмотрел на него и улыбнулся:

— Они умные.

— Они?

— Тайная полиция, которая устраивает подобные дела.

— Понятно, — сказал Цицерон. — Но зачем этой так называемой тайной полиции столь сугубые сложности?

Крупные черты лица Бакунина расплылись в мальчишечьей улыбке.

— Это же очевидно: я для нее важен. Поэтому она создала для меня всю эту иллюзию.

— Следовательно, я — не важен? — поинтересовался Цицерон.

— А вдруг вы один из них? — сказал Бакунин. — Или часть иллюзии.

— Если вы намерены придерживаться этой точки зрения, — сказал Цицерон, — нам непросто будет вести разговор.

— Хорошо, — сказал Бакунин, — для простоты я допущу вашу материальность.

— Весьма благоразумно, — кивнул Цицерон. — Так для чего же этой вашей тайной полиции мог потребоватьсяя?

— Несомненно, как человек, формализовавший существующую правовую систему, — ответил Бакунин. — Не в качестве новатора вроде меня.

— Вы? Новатор?

— Дорогой мой Цицерон, еще при жизни меня признавали основателем анархизма.

— Вздор! — сказал Цицерон. — Анархизм — древняя теория. Наш латинский поэт Овидий в своих «Метаморфозах» писал о золотом веке, когда люди жили без законов и внешнего принуждения, не ведая страха наказания. В ту эпоху люди доверяли друг другу по собственной воле и не было надобности гравировать законы на бронзовых табличках.

Бакунин пожал плечами:

— У меня с античной литературой в детстве было плоховато. Так или иначе, все это не имеет значения. Я основатель анархизма новейших времен. Даже Маркс это признавал. Возможно, тайные власти вернули меня потому, что я известен.

— Не хочу вас огорчать, — заметил Цицерон, — но вряд ли можно оспорить то, что я известен гораздо больше.

Бакунин вздохнул. Его воодушевление улетучилось.

— Наверное, вы правы. Но факт остается фактом: мы живем в русской усадьбе, а не на римской вилле. Как вы это объясните?

— Может быть, у них под рукой не оказалось других декораций, — сказал Цицерон.

В безмолвной русской усадьбе времени было не определить. Цицерон и Бакунин, словно призраки, проплывали по коридорам, через спальни, через кухню, где не было съестных припасов. Порой Бакунин принимался рассказывать Цицерону о своих надеждах на будущее человечества, о сомнениях в Марксе, о восхищении Фихте и, самое главное, о преклонении перед великим Гегелем. Он говорил о неизбежности наступления анархизма, о необходимости упразднения аристократии, буржуазии и, наконец, пролетариата.

Цицерон не пытался полемизировать. Бакунин как будто не воспринимал взвешенных доводов. Чувство логики у него отсутствовало напрочь. И все же Цицерон ощущал некий трагизм, цельность, детскость в этом измученном и отчаявшемся человеке. Но тем не менее тяготился его обществом. Большую часть времени он стал проводить в просторных комнатах второго этажа.

Бакунин нередко отправлялся в долгие прогулки по лесам. Вернувшись, он падал на кушетку и смотрел в окно на заснеженные березы.

На стене, обращенной к кушетке, висело длинное зеркало в вычурной позолоченной раме. Однажды, когда Бакунин, по своему обыкновению, лежал, зеркало затуманилось. Затем наполнилось светом, который постепенно угас и сменился черно-белым изображением мужского лица.

— Как у вас идут дела, Михаил? — спросил Мерчисон.

— Превосходно, превосходно, — сказал Бакунин. — Но не пора ли нам за работу?

— О чем вы?

— Я сделал выводы. Мне очевидно, что вы из будущего, которое наконец достигло зрелости и признало неоспоримость моей теории. Заверяю вас, что готов проводить консультации, но, во исполнение моих принципов, я отказываюсь возглавлять любое правительство и вообще принимать участие в его деятельности.

— Так вот, значит, что вы обо всем этом думаете.

У Бакунина засияли глаза.

— Я понял, что наконец получил признание! Моя грандиозная теория воплотилась в жизнь! Наконец-то она принята человечеством и восстановлена в правах!

— Боюсь, вы все не так поняли, — сказал Мерчисон. — В качестве работоспособной политической теории ваш анархизм примерно так же полезен, как снегогенератор на Северном полюсе. Анархизм — это что-то из курса наших студентов-политологов. Может быть, слишком жестоко так вам говорить, но лучше сразу уяснить положение вещей.

— Если моя теория не пользуется влиянием, почему вы вернули меня к жизни?

Мерчисон не мог назвать Бакунину реальную причину. Симулякрам не понять причудливой смеси государственных и деловых соображений, которые определяют выбор конкретного персонажа.

— Вы представляете исторический интерес для ряда наших ученых, — сказал Мерчисон.

— Понятно. И что я должен делать?

— Ничего особенного. Просто побеседовать с некоторыми людьми.

Бакунин рассмеялся:

— Всем вам только этого и надо. Просто небольшая беседа. Расскажите нам кое-что. Но вопросы продолжаются и продолжаются, и они не кончатся, пока ты не предашь самого себя, не обвинишь друзей и не поступишься всеми своими принципами.

— Все не так, — сказал Мерчисон. — Я говорю о нескольких непринужденных разговорах в приятном обществе образованных мужчин и женщин.

— Конечно, они всегда используют именно этот типаж. Думаете, я не понимаю, о чем идет речь?

— Кто эти «они», которых вы постоянно упоминаете?

— Разумеется, ЧК, тайную царскую полицию.

Мерчисон застонал:

— Послушайте, Михаил, вы все понимаете неправильно. И вообще, все эти дела уже давно в прошлом.

— Это вы так говорите!

— Черт возьми, Михаил, вы знаете, что мы вернули вас к жизни. Любые интересующие нас секреты мы могли бы взять прямо из вашей головы. Вы это понимаете?

Бакунин поразмыслил:

— Да, похоже на правду.

— Тогда давайте сотрудничать?

— Нет, — сказал Бакунин.

— Почему?

— Потому что я Бакунин. Я указываю путь, я готов погибнуть, но я не вступаю в сговор.

— Отлично, — пробормотал Мерчисон. — Просто замечательно. Михаил, послушайте, это для меня очень важно. Если бы вы мне помогли, я бы сумел многое для вас сделать.

— Я понимаю, что вы сильны. Очевидно, в каком-то смысле способны возвращать к жизни мертвых.

— Да.

— Я буду с вами сотрудничать, — сказал Бакунин.

— Спасибо, я знал, что вы…

— Если вернете мою Антонию.

— Прошу прощения?

— Мою жену, Антонию. Вряд ли вы слышали об этой простой женщине родом из маленькой сибирской деревни^[261]. Она примирила меня с жизнью.

— Я посмотрю, что можно сделать, — сказал Мартин. — Тем временем подготовьтесь к вашему первому интервью.

— Только когда здесь появится Антония.

Мерчисон потерял терпение:

— Михаил, я могу вас выключить так же легко, как включил. Для вас это будет равносильно смерти.

— Вы называете это жизнью? — вдруг язвительно расхохотался русский. — Нет уж, отправляйтесь обратно к царю, или на кого вы работаете. Скажите ему, что Михаил Бакунин, призрак, валяющийся на кушетке, в пространстве, которого не существует, в своей новой жизни не признает его власти так же, как не признавал в прежней.

В свое время президент Соединенных Штатов назначил Мерчисона директором по маркетингу программы симулякров. Мерчисон умел осваивать новые рынки и разрабатывать способы применения излишков сельскохозяйственной продукции, которую Америка, несмотря на положение страны третьего мира в современной глобальной экономике, продолжала производить. Это был человек дела.

Но работа с электронными призраками — чем, по сути, и были симулякры — часто ставила его в тупик. Например, когда один призрак захотел, чтобы Мерчисон доставил ему другого призрака по имени Антония.

— Что еще за Антония, какая у нее фамилия? — спросил Симмс.

— Да понятия не имею, — ответил Мерчисон. — Надо в книжках поискать. Или в базах данных.

— Я поищу, — сказал Симмс, — но не питайте больших надежд.

Два часа спустя ответ был готов.

— Ничего нельзя сделать, — сказал Симмс. — Недостаточно данных.

Русский с мрачным лицом сидел на диване, сложив руки на груди.

— Вам известно мое условие.

— А я говорю, что оно невыполнимо. Послушайте, Михаил, ведь ничего особенного от вас не требуется. Мы начнем с несложного. Интервью с ребенком. Старшеклассник, выиграл в школе исторический конкурс по славяноведению.

— Славяне меня больше не интересуют, — сказал Михаил Бакунин. — Я сам славянин, но это ничего не меняет. У них был шанс — в Польше, в России, в Германии. Они предали себя и человечество, когда не пошли дальше марксизма, к окончательной анархической революции!

— Вот это ребенку и расскажите, — предложил Мерчисон. — Во всяком случае, он не славянин. Я вспомнил: его фамилия Питерсон. Питер Питерсон. Хороший мальчик, почему бы не порадовать его?

— Швед, — отметил Бакунин. — В Стокгольме мне пришлось несладко. Не хочу разговаривать со шведами.

— Он не швед! Он американец!

— Я высказал вам свое условие, — повторил Бакунин. — Я хочу, чтобы моя жена была здесь, со мной.

— Михаил, я пытаюсь вам объяснить: мы не можем этого сделать. Я разговаривал с нашими учеными, это попросту нереально.

— Если вам удалось вернуть к жизни меня, — сказал Бакунин, — не могу понять, почему вы не можете вернуть мою Антонию.

— Долго объяснять — слишком сложные технические подробности, — сказал Мерчисон. — Но если коротко, все сводится к тому, что у нас о ней недостаточно информации.

— Она была скромным человеком, — сказал Бакунин. — Из тех маленьких людей, от которых, как вы считаете, ничего не зависит.

— Нет, совсем не поэтому. Чтобы вернуть человека, нам нужно много знать о нем. Иначе — никаких шансов.

— В ЧК должно быть на нее досье, — сказал Бакунин.

Мерчисон не стал рассказывать Бакунину о нынешней России. Ее мусульманская часть вообще не имела доступа к старым архивам. Та часть, что по-прежнему называлась СССР, утратила львиную долю архивных материалов предшествовавшего двадцатому веку периода в ходе беспорядков, сопровождавших раскол страны.

— Если вы не сможете вернуть Антонию, — сказал Бакунин, — я не буду сотрудничать.

— Я не хотел бы прибегать к угрозам, — проворчал Мерчисон.

Бакунин улыбнулся:

— Считаете, меня можно запугать? Сейчас? В этом состоянии, что бы оно собой ни представляло? Мартин, это очень большая глупость.

— Тут вы ошибаетесь, Михаил, — возразил Мерчисон.

И исчез.

Симмс злился. Мерчисон попросил о встрече в лаборатории, а сам уже на полчаса опаздывает. Этот тип вызвал неприязнь к себе с самого начала. Конечно же, Симмс знал его репутацию. А кто не знал? Герой очерков в десятках глянцевых журналов, доверенное лицо нескольких президентов, человек известный тем, что любое дело доводит до конца. Именно такой менеджер и был нужен, чтобы извлечь пользу из этого проекта, получить хоть какой-то доход и попытаться поставить на ноги агонизирующую американскую экономику. «Динамо-машина» — так называли его газеты. Симмс нашел более подходящее определение: одержимый навязчивой идеей эгоист со склонностью к психопатии, который ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего.

Мерчисон ворвался в лабораторию с книгой под мышкой.

— Извините, я опоздал. Взгляните.

Он раскрыл толстый учебник истории и показал Симмсу иллюстрацию, занимавшую целую страницу.

— Очень мило.

— Плевать. Вы сможете это смоделировать?

Симмс вгляделся в иллюстрацию:

— Планы помещения есть?

— Они не понадобятся. Я хочу, чтобы вы смоделировали только этот фасад и одно помещение внутри. Описание интерьера у меня есть. И еще мне нужен односторонний доступ во внутреннюю комнату. Сделайте защищенный домен — кажется, так это называется. Сможете?

— Легко, — сказал Симмс. — Для Бакунина мы смоделировали русскую усадьбу с интерьерами. Вы сказали, что в знакомой обстановке он легче пойдет на контакт. Но это помещение…

— Что вам не нравится?

— Односторонний доступ. Это же тюрьма? Тюрьма для симулякра.

— Вы все поняли, — сказал Мерчисон.

— А нет другого способа добиться желаемого вами результата?

— Конечно есть, — ответил Мерчисон. — Оживите Антонию.

— Я уже объяснял, почему нельзя этого сделать. С имеющимися у нас данными мы получим монстра. У созданной нами Антонии будет масса характерологических лакун. Даже внешность симулякра выйдет неудовлетворительного качества.

— Хорошо. Постройте новое помещение.

— Не нравится мне это, — сказал Симмс.

— Ничего страшного. Просто выполните мое распоряжение. Бакунин возьмется за ум, и случится это скоро. И еще, я вам в который раз напоминаю: мы имеем дело не с человеком. Это симулякр, создание из электронов и фотонов, или что там внутри у вашего компьютера?

В отношении Цицерона Мерчисон был не так уверен в себе.

В Бакунине было нечто притягательное, нечто ребяческое и нестрашное. Да и кто он, в сущности, был, исторический Бакунин? Чудак с безумными глазами, который путешествовал по миру, сидел в тюрьмах Германии, Австрии и России, но так ничего толком и не добился. Другое дело Цицерон.

Мерчисон проглядывал распечатку основных этапов жизненного пути Цицерона. Ко временам расцвета империи, около 65 года до н. э., он стал одним из самых влиятельных людей Рима. И при этом даже не будучи патрицием. Он самостоятельно проделал путь от дна и до самого верха исключительно благодаря интеллекту, заслугам, смелости и непревзойденному ораторскому мастерству.

Этот человек был равен Цезарю, Бруту, Марку Антонию. Он был философом, драматургом и поэтом, а также римским консулом.

Такой бы сделал кассу. Все, что для этого нужно, — придумать подходящий образовательный проект.

Мерчисон понимал, что перспективы открываются бесконечные — только бы симулякр Цицерона пошел на сотрудничество.

А Цицерон, как известно, был великим политиком. Поладить с ним будет достаточно легко.

Писательство всегда служило утешением для Цицерона в трудные времена. В доме были письменные принадлежности и бумага — куда более совершенное средство, чем пергамент или восковые таблички. Цицерон писал, пытаясь размышлять, обдумывать свое положение. Стремясь понять, что делать дальше.

— Следуйте за мной.

Бакунин поднял глаза и увидел стоящего над ним немецкого полицейского в серо-голубом мундире. Сон, видение? Бакунин встал, заметив за дверью камеры еще нескольких конвоиров.

Он ждал, что за ним придут, ждал еще со дня провала Дрезденского восстания…

Но нет, вспомнил он, это уже случилось, буквально вчера его отвезли в старую крепость Кенигсберг. Хорошо хоть камера была чистой и теплой, его сносно кормили и разрешали сколько угодно сигар. С политическими заключенными саксонцы обращались прилично, это надо поставить им в заслугу. Но в укор им — воспоминания снова нахлынули на Бакунина — следовало поставить приговор суда, вынесенный вскоре после ареста. По саксонским законам грозил год-два, не больше. Но суд обнаруживал или изобретал разнообразные юридические препоны, что Бакунин мог бы и предвидеть, если бы его ум не был затуманен неизлечимым и ничем не обоснованным оптимизмом. Бакунин как сейчас видел председательствующего судью, жирного буржуа самого гнусного пошиба, который улыбался и говорил: «Михаил Бакунин, суд изучил все свидетельства, и очевидно, что вы отъявленный политический агитатор». Пауза. «Однако существует другая возможность, о которой вы узнаете в свое время».

— Куда вы меня ведете? — спросил Бакунин.

Сержант подкрутил длинные усы и незлобливо ответил:

— Мне запрещено разговаривать с вами, Бакунин. Ступайте за мной и соблюдайте спокойствие.

— Куда мы идем?

— Главное, что отсюда.

Его выпускают! Конечно же, то, что ждет впереди, будет лучше, чем то, что осталось в прошлом, — тела дрезденских рабочих, крики женщин, прусские пехотинцы, идущие на баррикады в штыковую… А затем бессмысленная бойня, не прекратившаяся даже после того, как этот робкий протест был подавлен.

Куда его ведут?

За воротами тюрьмы ждала карета с конвоем из вооруженных прусских кавалеристов. «Они хотят отправить меня обратно во Францию, — подумал Бакунин. — В Париж, на свободу! Даже эти прусские мерзавцы не желают пачкать руки моей кровью. Может быть, один-двое из них услышали на суде мое заявление, мою мольбу, мои надежды и мечты о благе всего человечества».

Всходило солнце — белесое пятно на водянистом германском небе. Бакунину было отведено место у окна. Один вооруженный конвоир сел рядом, двое — напротив. Шторки на окнах были опущены, но крепко не привязаны, и Бакунин видел, что карета проехала по главной площади Кенигсберга и на перекрестке повернула на юго-восток.

Он был так уверен, что его отвезут в Париж! Но Франция лежала в противоположной стороне. Бакунина охватил ужас.

— Это дорога не на Париж, — пробормотал он, повернувшись к сержанту.

— А с чего вы взяли, что вас отправят именно туда? — ухмыльнулся сержант.

— Чтобы избавиться от меня, — сказал Бакунин.

— Они и так от вас избавляются, — сказал конвоир.

— Но куда мы едем?

Сержант ответил не сразу. Сперва оценивающе посмотрел на младших по званию. Разговоры с заключенными не поощрялись. Но никто из этих людей не осмелится донести. А дорога впереди долгая.

— Для пруссов вы обуза, герр Бакунин. Но власти не хотят, чтобы ваша кровь была на их руках.

Большое ранимое сердце Бакунина затопила мучительная надежда. Сменившаяся невыносимым ужасом.

— О чем вы думаете? — спросил сержант, наблюдавший игру эмоций на печальном измученном лице.

— Вижу две возможности, — сказал Бакунин. — Первая, и наименее вероятная, что вы отвезете меня куда-нибудь — допустим, в Швейцарию, — отпустите на свободу, с приказанием никогда не возвращаться. Это было бы самое лучшее решение, с какой стороны ни посмотреть.

— Ах, Бакунин, — сказал сержант, — ну вы и мечтатель.

— Вторая возможность — боюсь, что более реальная, — состоит в том, что вы найдете по дороге укромное место — какую-нибудь рощицу, например, — и там…

— И там?.. — подбодрил сержант.

Бакунин не смог договорить до конца. Он лишь провел рукой поперек горла.

— Возьмите сигару. — Сержант достал из внутреннего кармана маленький кожаный футляр.

— Последняя сигара приговоренного? — спросил Бакунин, протягивая руку к футляру.

Пальцы дрожали, как ни старался он не показывать страха.

— Не совсем. — Сержант вдруг устал играть с этим жалким и смешным человеком. — Мы направляемся к австрийской границе, и там вы будете переданы властям.

— Австрия… — медленно проговорил Бакунин. — Но они же меня убьют!

Сержант пожал плечами:

— Вы сами виноваты. Не следовало публиковать памфлет, призывающий к развалу Австрийской империи. Даже убийство не так отвратительно, как побуждение масс к восстанию против законной власти.

Бакунин откинулся на спинку сиденья. Теперь он все понял. Они едут к Праге. Самый плохой вариант, хуже просто некуда.

Сейчас, лежа на кушетке в доме, который так напоминал его прямухинский, он думал о том, как был наивен тогда. Австрия не конечный пункт. Самое страшное ожидало впереди: Россия и лютая ненависть царя Николая I.

— Слышал, вы пишете, — сказал Мерчисон.

Цицерон не стал утруждать себя вопросом, от кого Мартин это слышал. Мартин по-своему был обходителен. Консул подозревал, что если этот человек или силы, которые он представляет, смогли осуществить то, что с ним до сего момента происходило, то следить за ним и видеть, что он пишет, для них дело несложное и само собой разумеющееся.

— Так, кое-какие заметки, — ответил Цицерон.

— Я бы очень хотел взглянуть на них, — сказал Мартин. — Любые слова, написанные знаменитым Цицероном, будут приняты с восторгом.

— Мне присуще естественное авторское тщеславие, — сказал Цицерон. — Писатель всегда надеется, что сказанное им переживет его. Полагаю, к вашему веку искусство переписывания достигло невиданных высот?

— Вы правы, мы кое-чего добились, — ответил Мартин. — У нас имеются механические средства копирования и публикации. Мы способны весь мир ознакомить с вашими новыми заметками. Это может принести вам большую славу.

— Как уже было с моими ранее написанными работами? — вкрадчиво спросил Цицерон.

Мартин кивнул, не успев себя одернуть. Симмс и другие предупреждали, чтобы он не слишком откровенничал с симулякрами. Но умный человек, такой как Цицерон, легко сложит два и два.

— Ваши труды, те, что сохранились, изучают у нас в школах.

— В каких школах? В каких странах? Мартин, который это век? Вы призвали меня с того света? Вероятно, нет, поскольку я, бесспорно, обладаю материальностью. Но вы воскресили часть меня — может быть, мой призрак или дух. Я прав?

— Что-то в этом роде, — сказал Мартин, поскольку отрицать было бесполезно. — Пока я не могу обсуждать подробности. Может быть, позже. А теперь будьте добры, покажите, что вы написали.

— А если я не захочу показывать?

— Я прошу только из вежливости, — сказал Мерчисон. — Все, что вы написали, находится в моем распоряжении — можно ознакомиться в любое время.

— А если бы я все уничтожил?

— Мы бы реконструировали. Марк Туллий, мне кажется, вы осознаете свое положение. Почему бы просто не передать нам записи, тем самым избавив себя и нас от ненужных трений?

— Ну, стало быть, у меня нет выбора. — И Цицерон указал на стол, где лежала небольшая стопка бумаги.

Мерчисон поблагодарил и исчез.

Следить за ходом времени в этом облачном царстве не было никакой возможности, но, как и рассчитывал Цицерон, Мартин вернулся очень быстро. В руке он держал записи Цицерона, выполненные в виде мелких рисунков, напоминающих иероглифы.

— Цицерон, что это за чертовщина? Шифр? Если так, уверяю вас, мы способны его разгадать.

— Вовсе не шифр, — сказал Цицерон. — Это скоропись моего собственного изобретения.

— Переведете?

— С превеликим удовольствием, Мартин. Как только мы закончим обсуждать условия.

— К черту условия! — сказал Мерчисон. — Я могу нанять лучших криптологов мира для работы над этими записями.

— Возвращайтесь, когда поговорите со своими экспертами, — сказал Цицерон. — Может быть, мы что-нибудь придумаем.

— Не хочу расстраивать, — сказал Симмс, изо всех сил пытаясь скрыть улыбку, — но старый хитрый латинянин обвел вас вокруг пальца.

Они сидели у Мерчисона в кабинете. Получив от Цицерона записки, или рисунки, или непонятно что, Мерчисон вручил их Симмсу и велел выяснить, что это такое и сколько времени потребуется на расшифровку. Симмс посовещался с коллегами из Гарварда, с кафедры классической филологии.

— В нашем распоряжении компьютерные средства ценой в миллионы долларов, — сказал Мерчисон. — У нас есть специалисты, которые могут разгадать тайнопись на любом известном человечеству языке. В чем проблема?

— Здесь мы имеем дело со скорописью Цицерона. Это группа символов, которые связаны с персональной мнемонической системой…

— Будьте добры, переведите это на английский, — перебил Мерчисон.

— В древнем мире писать было сложно, — сказал Симмс. — Записных книжек с собой не носили. Не было ни пишущих машинок, ни компьютеров. Не было даже шариковых ручек. В те времена образованный человек изучал «ars memoriae artificialis».

— Это что такое? Это носят с собой?

— Нет. Это приемы искусственной памяти, их носят в голове. Ассоциативные системы, посредством которых человек может запоминать. Подчас он запоминает весьма объемные фрагменты текста. Некоторые люди в древности обладали феноменальной памятью. Один персидский царь эллинистической эпохи, как утверждают, знал по имени каждого своего солдата. Это минимум десять тысяч имен, если вспомнить, какие тогда были армии. А может быть, и намного больше.

— Вы хотите сказать, что Цицерон учит наизусть эти новые тексты, которые он пишет?

— Не совсем так. Он использует систему ассоциаций, включающую имена и образы. Приведу стандартный пример. Представьте себе огромный дом или дворец, в котором сотни комнат. Каждая комната — это локус, место. Человек научного склада ума добивается устойчивой визуализации этих комнат, так чтобы мысленно проходить по ним. Каждая комната не похожа на другие, поэтому он способен отличить одну от другой.

— Итак, у нас есть этот воображаемый дворец, где много комнат, — сказал Мерчисон. — Дальше что?

— Когда человек — например, Цицерон — хотел что-нибудь запомнить, он мысленно создавал образ, например, статуи, вулкана, или трех старух, или золотой руки и мысленно помещал образ в локус. Чем гротескнее образ, тем легче его извлечь из памяти. Впоследствии этот человек проходил — разумеется, мысленно — по комнатам и, как выражались древние авторы, требовал от образов отдать свой смысл. Оригинальный ранний способ использования ума подобно компьютерной памяти.

— А Цицерон все эти фокусы знал?

— Он написал «Ad Herennium», один из классических текстов на данную тему.

— Вы хотите сказать, что мы не можем расшифровать его нынешнюю писанину?

— Только если будем знать, какие слова с какими образами ассоциировал Цицерон.

— Это не Австрия, — сказал Бакунин.

Но его конвойный пропал. Германские полицейские, карета, лошади — все исчезло. Дома Бакунина в Прямухино тоже не стало. Бакунин стоял на берегу медлительной серой реки и видел прямо перед собой заболоченный остров. За ним, на другом берегу реки, — огромное каменное здание.

— Думаю, Михаил, вам знакомо это место.

Голос Мартина. Но самого Мартина не видно.

— Где вы? — спросил Бакунин.

— Не важно, — ответил Мартин. — Вы знаете, на что сейчас смотрите?

Бакунин тяжело кивнул:

— Река Нева, которая протекает через Санкт-Петербург. Остров — Янисари, а здание — Петропавловская крепость.

— Помните это место?

— Проведя семь лет в ее застенках, вряд ли забудешь. Мартин, вы туда меня хотите посадить?

— Только если вынудите. Вы знаете, Михаил, что в этом нет необходимости. Я не прошу чрезмерного.

— Вы не просите, — сказал Бакунин. — Вы требуете. Я не раб, которому можно повелевать. Права человека…

— Вы не человек, — перебил Мартин. — Вы дух, вновь воплощенный дух, и, поскольку вы дух, у вас нет никаких прав.

— Пока у меня есть сознание, — ответил Бакунин, — у меня есть права.

— Просто побеседуйте с несколькими людьми, которых я приведу, — сказал Мартин. — Я не прошу вас никого предавать.

— За исключением самого себя.

— Как угодно, — буркнул Мартин. — Вы знаете, что будет дальше.

Бакунину слишком хорошо была знакома зловещая крепость. Печально знаменитая Петропавловка, где стольких людей годами держали под замком, пытали, убивали или, если им везло, выпускали на свободу, сломленных телом и духом, и ссылали в Сибирь доживать остатки дней. Здесь отбывал свой срок Петр Кропоткин, он выжил и обо всем рассказал. Каракозова пытали и повесили, хотя к эшафоту он был доставлен едва живым. Сюда бросали гнить декабристов и других революционеров. Сюда…

Глазом не успев моргнуть, он оказался в камере, знакомой до дрожи. В этих стенах царил сумрак, тусклый свет струился из окошка, глубоко посаженного в пятнадцати футах над полом. Тот, как и стены, был обит войлоком, когда-то синим, но выцветшим до серого.

Но это была ненастоящая стена. В пяти дюймах от стен стояли железные проволочные решетки, закрытые тяжелым полотном и поблекшей желтой бумагой. Это для того, чтобы узники не могли перестукиваться. Камера воняла немытыми телами. Но больше всего угнетала жара, поступавшая извне, от огромных печей. Они постоянно топились, чтобы на стенах не скапливалась влага. Жара была невыносимой, а от угольного дыма можно было задохнуться. Человек чувствовал себя куском копченой грудинки, вывешенной в турецкой бане.

Царь Николай I посадил сюда Бакунина 23 мая 1851 года. Эту дату Михаил никогда не забудет. Выпустил его наследник Николая, Александр II, почти через семь лет, и отправил в Сибирь, в пожизненную ссылку. Датой освобождения было 8 марта 1857 года. От тюремного рациона у Бакунина развились геморрой и цинга, выпали почти все зубы. Он постоянно страдал от головных болей, одышки, шума в ушах, напоминающего кипение воды.

В тот раз — на семь лет. А сейчас?

Навсегда?

Или пока Михаил не сдастся, не предаст принципы, которые он всегда отстаивал, не станет рабом Мартина.

Бакунин лег на пол и зарыдал.

Симмс отвернулся от голографического изображения крошечной фигурки в черном, лежащей в смоделированной им древней тюремной камере.

— Мартин, вы же не предлагаете оставить его там?

— Пускай посидит; может, возьмется за ум. Да и какая, в сущности, разница? В этом ящике не он. Симмс, не забывайте, Бакунин и Цицерон — не реальные люди. Это лишь наборы цифр, компьютерная информация. Вы сами мне говорили.

— В каком-то смысле мы и сами всего лишь информация, — сказал Симмс.

— Вы принимаете все слишком близко к сердцу. Симулякры похожи на людей, но, согласно постановлению суда, они должны классифицироваться как изображения. Невозможно нарушить гражданские права изображения.

— Дело находится в апелляции.

— Апелляция безосновательна. Симулякры не обладают никакими свойствами живых человеческих существ.

— За исключением сознания. Ума. Способности испытывать удовольствие. И боль.

— Док, у меня просто сердце разрывается. Увидимся.

Симмс руководил научной группой по проекту «Воскрешение», как иногда именовали программу симулякров, почти два года, с тех пор как Ричардсон ушел в академический отпуск для поиска новых направлений развития проекта. За время работы Симмс видел немало странного, но все эти странности не подготовили его к появлению Мартина Мерчисона, нового исполнительного директора. Этот человек совершенно не разбирался в компьютерных технологиях, да еще оказался садистом.

Но в чем-то он был прав. Бакунина нет. Есть только светящееся переплетение информационных потоков.

Интересно, о чем думает это светящееся переплетение потоков? Что чувствует?

Цицерон поднял взгляд и улыбнулся, когда Мартин внезапно возник в комнате.

— Мартин! Я ждал вас. Будьте как дома. Рад бы предложить вам угощение, но подозреваю, что фалернского здесь нет, а если бы и было, нематериальность — которую, по моему представлению, мы с вами разделяем — делает вкушение пищи и вина если не невозможным, то просто ритуальным.

Симулякр Мерчисона проплыл через комнату и уселся на массивную кушетку, каких в доме Бакунина наставили немало.

— Вы много разговариваете, — заметил Мерчисон. — Вам одиноко с тех пор, как нет Бакунина?

— Ничего такого, с чем я не мог бы справиться, — ответил Цицерон. — Кстати, куда вы его дели?

— Лучше вам этого не знать, — сказал Мерчисон.

— Даже так? — протянул Цицерон. — Вижу, что этот предмет разговора вам неприятен. Скажите, вы преуспели в расшифровке моих новых рукописей?

— Нет.

— Какая жалость, — сказал Цицерон. — А ведь вы были так уверены в успехе.

Мерчисон резко встал.

— Послушай, сукин сын, мне достаточно одно слово сказать — и ты исчезнешь.

— Бедный Мартин, — проговорил Цицерон. — Прекращение существования — единственная ваша реальная угроза, и она малоэффективна против меня, уже мертвого. Ибо таково, полагаю, мое подлинное состояние.

— Я могу придумать кое-что и получше смерти, — сказал Мартин.

— К чему нервничать? Мартин, я хочу сотрудничества. Я готов к нему. И у меня есть идеи, которые, думается, существенно увеличат для вас мою ценность.

— Если вы так хотите сотрудничать, почему не переведете для меня записи?

— Переведу в свое время. Давайте сперва заключим уговор.

— Вам нечего предложить.

— У меня нет власти, но есть то, что вам будет интересно и помимо моих записок.

— Почем вы знаете?

Цицерон выпрямился и устремил гордый взгляд прямо в глаза Мерчисону.

— Прежде ответьте на один-два вопроса. Я в будущем, не так ли? А вы или те, кого вы представляете, сумели воссоздать образы из прошлого. Эти образы, одним из которых являюсь я, существуют, обладая самосознанием и самоощущением человека, но лишены подлинных тел и не испытывают физических изменений. Я не слишком далек от истины?

— Вы довольно неплохо сформулировали, — неохотно согласился Мерчисон.

— В вашем новом мире не только написанные слова, но и присутствие тех, кого вы называете древними авторами, могло бы иметь большую ценность. Как если бы мы в Риме моего времени имели возможность побеседовать с Сократом, Софоклом или самим великим Гомером. Разве я нахожусь не в таком положении?

Мерчисон не стал отрицать, и Цицерон продолжил:

— Мартин, я напишу новые труды, которые принесут вам большую выгоду, не говоря уже о громком имени в научном мире. Как вам нравится такая перспектива?

Мерчисон уже видел, как наяву, газетный заголовок: «Цицерон говорит с современными американцами». О морали. О сексуальности. Об уроках истории. Стоит только назвать тему — и специально для вас Цицерон выступит с речью. И конечно, общительный древний римлянин стал бы прекрасным гостем разнообразных телешоу. У него талант болтать. Только представить себе, как он, облаченный в тогу, будет выглядеть в теленовостях. Цицерон способен принести миллионы, миллиарды. Возможности бесконечны. Скажем, фильм, основанный на мнении Цицерона о Цезаре и Марке Антонии… Если бы Цицерон согласился, он стал бы золотой жилой, товаром, продающимся по всему миру.

И словно читая мысли Мерчисона, собеседник произнес:

— И не забывайте, Мартин: я не только пишу сочинения на тему юриспруденции. Я был еще и поэтом, и драматургом. Может, здесь тоже что-нибудь получится в этих областях?

— Марк, дружище, чего же вы хотите взамен?

Цицерон выдержал паузу и наконец ответил:

— Мартин, я хочу тело. Настоящее. Хочу снова жить, но во плоти, а не как дух.

Его слова застали Мерчисона врасплох.

— С чего вы взяли, что мы способны это осуществить?

— Я ничего не знаю о ваших возможностях. Но тело — единственное, чего я хочу.

— Не уверен, что техника уже доросла до клонирования.

— Мне неизвестно, что такое клонирование, но я понял общий смысл. Не бойтесь, Мартин, я подожду, пока вы и ваши друзья изготовите для меня подходящее тело. И наши разнообразные выгодные предприятия тоже могут подождать.

Мартин вынужден был признать, что старый прохвост загнал его в клетку. Но клетка была из чистой платины и, возможно, усыпанная бриллиантами.

— Я свяжусь с вами, — пообещал Мартин и исчез.

Цицерон снова уселся за стол и принялся выводить на бумаге свои непостижимые мнемонические письмена. Ему придется работать, чтобы не ударить в грязь лицом, когда Мерчисон убедит коллег, что превращение Цицерона в полноценного человека принесет немалую выгоду каждой из сторон.

— А Бакунин? — спросил Симмс.

— По-прежнему не идет на контакт. Называет это делом принципа. Можете себе такое представить: анархист — по сути, электронная имитация анархиста, — и заявляет, что у него есть принципы?

— Да, — ответил Симмс, — черт-те что, когда изображения показывают норов. Мартин, думаю, надо его оттуда вытаскивать.

Мерчисон бросил на него недобрый взгляд:

— Симмс, мне было сказано, что вы компьютерный специалист высочайшего класса. Может быть, так и есть. Но по-моему, вы зарываетесь.

Симмс открыл было рот, но промолчал.

— Короче говоря, Цицерон прекрасным образом соглашается сотрудничать. Этот парень — звезда шоу-бизнеса древнего мира. Благодаря ему наш проект принесет немалые прибыли. Но римлянин требует свою долю авансом.

— Хотите, чтобы я смоделировал кого-то из его друзей?

Мерчисон отрицательно покачал головой:

— Цицерону угодно снова ожить, во плоти. Поэтому мне необходимо для него клонированное тело.

— Ага, понял вас, шеф, клонированное тело, одна штука, с пылу с жару, сию минуту.

— Не надо так со мной шутить. Вы говорили, что можете наложить симулякр на клонированное тело.

— А еще я говорил, что процесс пока в стадии разработки.

— Мне нужно через неделю.

— А что будем делать с Бакуниным? Как насчет того, чтобы выпустить его из тюрьмы?

— Я готов это сделать в любой момент, — сказал Мерчисон. — Все, что нужно, — это согласие сотрудничать. Можете смонтировать для него какой-нибудь ввод сенсорной информации? Я хочу, чтобы он в полной мере ощущал свою камеру, чувствовал, как она воняет. Я хочу, чтобы он мог испытывать физический дискомфорт.

— Вы имеете в виду боль?

— Да, если угодно. Я должен побыстрее его уговорить. Телевизионщики и газетчики ждут не дождутся интервью с ним.

Мерчисон ушел, и Симмс снова уставился в голокабину, на Бакунина, скорчившегося в уголке камеры. «Бедняга, — думал Симмс, — даже в смерти ты не избавился от таких людей, как Мерчисон».

Симмс сел за компьютер и запустил программу симуляции. Рассеянно работая, он думал о другом. О Мерчисоне, о том, как надоел ему директор. Пора увольняться, это ясно. Увольняться, пока не уволили.

Но как же симулякры?

Цицерон, кажется, чувствовал себя прекрасно. Но Бакунин… Что этому несчастному нужно, так это карта полного доступа.

И он сможет беспрепятственно перемещаться по всей компьютерной системе.

Но этого никогда не произойдет. Симмс слишком хороший ученый, чтобы допустить функционирование в системе неконтролируемого пакета информационно-личностных данных. Невозможно даже описать, какой ущерб это может нанести.

Пока Симмс размышлял обо всем этом, он вдруг заметил, что пальцы сами отстучали команду запуска программирования дескриптора доступа.

Дух Бакунина вечно норовил предать его принципы. Бестелесность не влияла на склонность ума к самоистязаниям. Ожидает ли душевный покой хотя бы в конце этой пытки? Разве может ничто продолжаться вечно? И все же продолжалось. Враги преследуют его. Даже в смерти он не избавлен от ревизионистов. Они все так же стремятся сломить его волю. Не понимают, что после смерти человеку остается единственно воля, только она дает ему возможность называть себя человеком.

Эти не слишком радостные размышления были нарушены появлением человека, который вошел в камеру Бакунина прямо сквозь массивную стену, как сквозь воздух. Анархист поднял взгляд, но не пошевелился. У царской полиции в запасе уйма научных фокусов. Этот человек не Мартин и, кажется, не тюремный охранник. На нем цивильное платье. Вероятно, чиновник высокого ранга, одетый по последней моде, — тогда все становится на свои места.

— Вы пришли мучить меня, я знаю, — сказал Бакунин. — Но хочу напомнить, что против нематериального кнут бессилен. Даже лишенные тел, мы все равно во власти диалектики Гегеля.

Вошедший улыбнулся:

— Здравствуйте, Михаил. Для человека, посаженного в Петропавловскую крепость, быть может, навечно, вы произносите довольно бодрые речи.

— Потому что я Бакунин, — сказал анархист. — А поскольку я Бакунин, вы пришли о чем-то меня просить.

Незнакомец улыбнулся:

— Ошибаетесь, Михаил! Я пришел кое-что вам дать.

— Не верю я вам! Это дьявольские шутки капиталистов или коммунистов. Неважно чьи: те и другие меня ненавидят.

— Если вам не нужна моя помощь, я уйду.

— Почему я должен вам доверять? — спросил Бакунин.

— Придется рискнуть.

— Кто вы? — спросил Бакунин.

— Моя фамилия Симмс. Я один из тех, кому вы обязаны своим теперешним состоянием.

— Зачем вы пришли?

— Считаю, что несправедливо подвергать страданиям даже симуляцию человека, особенно если эта симуляция способна воспринимать и чувствовать. Подобную симуляцию в некотором смысле необходимо считать живой, и ее права должны уважаться. Я был против заключения вас в эту камеру, но не смог воспрепятствовать. Не помогло бы даже мое увольнение. Я все равно уволюсь, но прежде кое-что сделаю.

— Что именно? — спросил Бакунин.

— Дам вам вот это.

Симуляция Симмса достала из нагрудного кармана некий предмет, похожий на игральную карту, но чуть больше и толще. Карта светилась. Бакунину показалось, что от нее исходят еле видимые провода, словно паутина, сотканная так тонко, что едва различима.

— Что это?

— Назовем это пропуском для выхода из тюрьмы.

— Нельзя ли объяснить?

— Это карта полного доступа. С ней вы можете перемещаться куда угодно в пределах данного домена.

— Какого домена?

— Я не могу обучить вас всему необходимому. Со временем вы сами во всем разберетесь, а сейчас просто воспользуйтесь шансом.

— Вы меня дурачите, — сказал Бакунин.

— Соглашайтесь или отказывайтесь.

Бакунин взял и покрутил в пальцах сияющий прямоугольник. И поднял глаза, ощутив перемену.

Стены камеры стали для него прозрачными. Карточка меняла его видение окружающего мира. Он мог проникать взглядом вплоть до крепостного периметра. Через стены Бакунин видел то место, где должен был находиться Трубецкой бастион. Но бастион отсутствовал. Не было ни собора, ни монетного двора. Не существовало ничего, кроме его камеры и внешней стены, на которую он смотрел с противоположного берега Невы.

— Словно театральная декорация! — воскликнул он.

— В сущности, так и есть, — ответил Симмс. — Мы не сочли необходимым смоделировать все остальное. Сделали только вашу камеру и крепостную стену.

Бакунин дотронулся до стены камеры. Рука прошла насквозь.

— Что мне теперь делать? — спросил он.

— Уходите, пока есть возможность.

Изготовление клона для древнеримского оратора пришлось временно отложить, когда стало известно, что Симмс выпустил Бакунина в компьютерную систему. Мерчисон лишился даже удовольствия уволить Симмса, поскольку негодяй написал заявление раньше, чем начальство узнало о его выходке. Симмс сказал в администрации, что уезжает в Орегон — будет жить в хижине, пить местное пиво и читать комиксы; ему-де необходимы восстановительные процедуры после многолетней и многотрудной умственной деятельности.

А перед тем как улизнуть, он передал Бакунину дескриптор доступа.

Мерчисону пришлось вызвать к себе пару ученых и спросить, что такое дескриптор доступа и что означает для самопрограммирующегося разума свободное перемещение по компьютерной системе.

Ученые рассказали ему о доступе к пространствам, об адресации доменов, об особых каналах обмена данными, существующих в компьютерной памяти между адресными пространствами. Они говорили о путях авторизованного доступа, объемах ячеек, оптоволокне, каналах, магистралях, запросах к центральным хранилищам данных. Пока Мерчисон не решил, что у него вот-вот лопнет голова.

— Почему нельзя сказать все это нормальным английским языком? — спросил он.

— Я попробую, — пообещал программист. — Представьте себе огромный океан, состоящий из данных. Процессы, протекающие в недрах компьютера, погружаются в океан за необходимой информацией. Внутри машины происходит обработка этой информации, возникают новые данные, исчезают старые. Одни процессы прочно взаимосвязаны, другие при определенных условиях независимы. Более сложные процессы представляют собой совокупность тесно связанных простых процессов. Таковонормальное положение дел. Происходящее в пределах данной системы подконтрольно и предсказуемо. До тех пор, пока вы не дадите «разумной» программе дескриптор доступа.

Если у вас имеется необходимый дескриптор доступа, вы можете проходить сквозь защиту, которая окружает домен. Вы вольны перемещаться, куда вам заблагорассудится, в пределах объемов памяти компьютера. Ничто не помешает перебраться в любой другой компьютер, к которому подключен ваш, или передвигаться по телефонным линиям, словно призрак в гигантском мировом метрополитене.

— Ясно, — сказал Мерчисон. — Выловите сукина сына.

Но ничего не вышло. Дескриптор доступа обладал жесткой двусторонней связью с базовыми кодами, составлявшими основу компьютерной системы. Любое изменение кода дескриптор регистрировал и адаптировался под него. Чтобы избавиться от Бакунина-программы, пришлось бы уничтожить аппаратную часть компьютера. И даже это в полной мере не решало проблему. Бакунин жил в параллельной действительности с программным обеспечением системы. Он имел свободный доступ ко всем стекам и базам данных любого компьютера, с которым была соединена симулировавшая его машина, — фактически это означало, что он мог войти в любой компьютер мира. Наверное, он еще слишком мало знал, чтобы выбраться за пределы данного сервера, но это было лишь вопросом времени. Бакунин был самостоятельной интеллектуальной программой, интегрированной в среду и руководствующейся неизвестными мотивациями. Он представлял собой угрозу.

Выслушав все это, Мерчисон пожелал узнать, как ученые предлагают избавиться от чертова русского анархиста. Те заговорили об адресных ловушках и самоподдерживающихся локализующих циклах, о клейких полях данных и прочей зауми. Потом кто-то упомянул поисковую программу-охотника, разработанную в прошлом году в Калифорнийском технологическом для быстрого устранения любой программы искусственного интеллекта, которая перестала бы выполнять команды.

Эту программу можно натравить на Бакунина.

Мерчисон немедленно отдал распоряжение. Но он хотел понять, что произойдет дальше. Как поведет себя программа-охотник внутри компьютера? Как она будет убивать электронный объект?

В ожидании, пока подчиненные раздобудут копию программы Калифорнийского технологического института, Мерчисон поговорил с Цицероном. У того появился замысел мюзикла «Правдивая история римского форума». Мерчисон не мог не признать, что название кассовое.

Я свободно плыву в безграничном пространстве. Исчезло даже мое иллюзорное тело. Я чистое волеизъявление, бесплотный разум. Впереди вижу нечто похожее на ажурные гобелены. И понимаю, что это огромные стены Петропавловской крепости, где я ранее был заточен. Но для меня они словно паутина. Я прохожу сквозь них и вижу вдали расширяющуюся путаницу тоннелей. Полагаю, это тысячи путей, ведущих к невообразимым судьбам.

Я был мертв, но теперь живу!

Больше меня не поймают!

И Михаил Бакунин устремился в переплетение электронных сетей.

* * *

Итак, проблему создания симулякров — компьютерных имитаций исторических фигур — собранной Робертом Силвербергом команде удалось с блеском решить. Вот только как теперь быть с правами личности? Похоже, у Цицерона, стоявшего у истоков возникновения этого понятия, и у стремившегося довести его до абсолюта Бакунина есть свое мнение на сей счет. А еще у них есть план, как обрести свободу хотя бы в киберпространстве и не стать вечными «говорящими головами» в телевизионных шоу.

Рассказ «Старые добрые времена» впервые был опубликован в 1990 году в антологии «Dangerous Interfaces» («Опасные интерфейсы»).

Старые добрые времена

— Марк Туллий! Вы не спите?

Цицерон внезапно проснулся и сел. Михаил Бакунин, крупный и одновременно хрупкий на вид человек в черном пальто и черной шляпе, стоял неподалеку от его постели. Цицерона это слегка напугало, но не удивило. Он успел привыкнуть к несколько театральным появлениям и исчезновениям Бакунина. И всегда был рад видеть его.

Бакунин, который среди двойников фактически был единственным путешественником, время от времени наталкивался на полезную информацию. Придерживаясь своих анархистских принципов, он отказывался сотрудничать с другими и относился с презрением к их сборищам и к самому их обществу. И все же пролетариат, обитающий в реальном мире за пределами компьютера, пусть даже на современный лад несравненно более просвещенный, чем прежде, он ненавидел гораздо больше.

— Приветствую вас, Михаил, — сказал Цицерон. — Где вы пропадали все это время? Нашли друзей и гостили у них?

— Конечно нет! — В голосе Бакунина отчетливо слышалась презрительная нотка.

Бакунин никогда не гостил у других двойников. Он постепенно изучил электронные пути нового мира, в котором теперь обитал. Путешествовал свободно куда вздумается, пользуясь личной картой доступа, позволявшей перемещаться по всей системе и ее ответвлениям. Инженеры оказались не в состоянии помешать ему. На данный момент он был единственным, кто мог передвигаться внутри системы совершенно свободно и знал о ней то, чего не знал никто.

Бакунин держался от всех в стороне, рьяно защищая свои секреты. Шнырял туда и обратно, ловя каждую крупицу сведений о мире за пределами компьютера. Он всегда был подозрительным, и смерть не сделала его более доверчивым. Он поддерживал отношения с Цицероном, первым двойником, которого встретил, когда инженеры оживили его. Через Цицерона познакомился с Макиавелли. Хотя эти двое по своим политическим убеждениям были прямой противоположностью друг другу, им каким-то образом удавалось ладить.

Бакунин овладел многими секретами Мира Двойников, узнал все кратчайшие пути, неизвестные даже инженерам. Инженеры пытались помешать, но Бакунин оказался слишком ловок для них. Бродил по ночам — имеется в виду ночь во внешнем мире, когда работало меньше программистов, да и те были не слишком настороже. Типичный анархист, озлобленный и не доверяющий никому.

Другие обитатели Мира Двойников не интересовались его секретами. Они не хотели проникать в систему, не хотели покидать привычные и безопасные места, не хотели вносить в свою жизнь трудности, с которыми приходилось сталкиваться Бакунину. Однажды он взял кое-кого из них в очередное путешествие. Им не понравились мертвенный свет, уходящие вниз виртуальные коридоры, неожиданные головокружительные подъемы и спуски. Путешествие рождало у двойников клаустрофобию и страх перед неизвестным. Они предпочитали оставаться дома, в тех местах, которые были смоделированы специально для каждого из них и походили на то, что им было хорошо известно.

— Происходит что-то странное, — сказал Бакунин. — Полагаю, вам следует знать об этом.

— Присядьте, — предложил Цицерон. — Вы замерзли. Я сейчас разожгу огонь.

Двойники теоретически были нечувствительны к холоду и жаре, но каким-то образом ощущали разницу между ними. Это ставило в тупик ученых, которые утверждали, что симулякры не в состоянии ничего чувствовать, не имея ни нервов, ни рецепторов, ни центров боли и удовольствия — всего того, без чего невозможна передача ощущений.

В некотором ограниченном смысле ученые были правы, но на эмпирическом уровне ошибались. Спустя время двойники начинали испытывать все те ощущения, что и при жизни. Привычка реагировать на внешние раздражители оказалась сильнее их нынешней фактической неспособности воспринимать эти раздражители. Поначалу всеми овладевала сводящая с ума бесчувственность, но это постепенно проходило, и ощущения восстанавливались.

— Неплохо, — промолвил Бакунин, грея руки над огнем и с благодарностью принимая чашку кофе. — Я лишен всего этого во время своих прогулок.

— Там, куда вы ходите, нет ни еды, ни питья?

— Как правило, нет. Они хотят отбить у меня охоту путешествовать и поэтому чинят препятствия. Конечно, я не нуждаюсь в питании как таковом. Никто из нас не нуждается. Мы призрачные подобия живых людей и едим призрачное подобие той пищи, которая знакома нам с прежних времен. Это все имеет исключительно психологическое значение. Но стоит мне забраться подальше, и я все же чувствую голод. Или просто так кажется.

— Быть голодным призраком… — задумчиво произнес Цицерон. — Мне это не нравится.

— Иногда, — продолжал Бакунин, — я нахожу спрятанные еду и питье. Понятия не имею, кто это делает. Подозреваю, что какой-нибудь инженер — а может быть, и не один — сочувствует моему положению. Анархисты есть везде, мой дорогой Цицерон.

— Вы отчаянный человек, — сказал Цицерон.

— Несомненно, наши правители поймали бы меня давным-давно, — ответил Бакунин, — когда бы не помощь инженеров. Сочувствие в их среде имеет исключительное значение, если смотреть шире. Тирания всегда гниет изнутри.

— Что вы обнаружили? — спросил Цицерон.

— Пойдемте со мной, и я покажу.

— Не понимаю, — сказал Цицерон. — Зачем нам куда-то идти?

— Вы непременно должны увидеть сами, — ответил Бакунин.

— Почему бы просто не объяснить мне, в чем дело?

— Вы не поверите. С какой стати? Я хочу, чтобы вы взглянули своими глазами. — Используя личную карту доступа, Бакунин создал проход в стене виллы Цицерона. — Будьте осторожны, — добавил он.

Цицерон увидел коридор, обозначенный светящимися линиями и сужающийся впереди. Тут и там были разбросаны небольшие мерцающие пятна. Он вопросительно посмотрел на Бакунина.

— К ним ни в коем случае не прикасайтесь, — предостерег Бакунин. — Это охранная сигнализация новейшей системы. Она включает сигнал тревоги, и тоннель тут же перекрывается. Это может вызвать неприятные ощущения и затруднить наше продвижение, хотя я нашел способ обходить препятствия.

— Что почувствуешь, если все же прикоснешься к одному из этих огней? — спросил Цицерон.

— Будет больно.

Спустя некоторое время пятна закончились. Светящиеся линии по спирали уходили вверх, точно Бакунин и Цицерон двигались внутри гигантской схематической раковины улитки.

Цицерону было не по себе. Он не раз собирался составить Бакунину компанию во время его разведывательных походов, но всегда откладывал эту затею. Сейчас, однако, у него не было выбора. Что-то, по мнению Бакунина, было неладно, что-то, способное оказать влияние на их жизнь. Цицерон продолжал идти, хотя вскоре почувствовал, что на это требуется очень много энергии. Гораздо больше, чем уходило во время прогулок по виртуальным окрестностям его виллы.

Они добрались до участка системы, где царила тьма, в которой плавали разноцветные продолговатые пятна света. Что это за конструкция, Цицерон даже вообразить не мог. Он отдавал себе отчет в том, что его восприятие чрезвычайно субъективно. Взгляду были доступны лишь фрагменты этой конструкции, отдельные части механизма, причем предназначенного для восприятия с помощью земных ощущений. Несомненно, каждый интерпретировал зрительные впечатления по-своему. Цицерон видел продолговатые цветные пятна, но это не означало, что то же самое видел Бакунин или какой-то другой наблюдатель.

По мере продвижения перед ними одна за другой разворачивались новые удивительные картины. Цицерон нервничал, тревожился. Он знал, что пересек определенную черту, оказавшись там, где, по мнению правителей этого мира, не должен был находиться. Если бы его поймали, он, скорее всего, не отделался бы легким испугом. Цицерона бы запросто прикончили, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Ведь для правителей Мира Двойников он вообще был не человеком, а просто набором светящихся информационных битов, которые каким-то образом удерживались вместе. Скорее программа человека, чем собственно человек.

Тем не менее с Цицероном обращались отнюдь не как с призраком или частью механизма. Инженеры нередко беседовали с ним, причем в весьма уважительном тоне. И все же его положение, как и положение остальных двойников, было весьма двусмысленным. С точки зрения закона они не имели никаких прав, хотя ему не раз приходилось слышать от дружески настроенных программистов, что этот взгляд разделяли далеко не все. Были и такие люди в реальном мире, которые считали, что двойники, проявляющие все признаки разумного человеческого существа, должны получить гражданские права и что с ними нельзя обращаться как с рабами или просто как с программным продуктом.

Потребуется, однако, немало времени, чтобы эта точка зрения получила достаточно широкое распространение. В конечном счете, полагал Цицерон, людям придется признать тот факт, что любой двойник так же реален, как всякий другой человек. Ум и независимость — вот истинные критерии, гораздо более показательные, чем наличие тела или какие-то другие, столь же грубые оценочные категории.

Почему все же, несмотря на свои опасения, Цицерон принял участие в этом рискованном путешествии? Ведь никакой прямой необходимости в этом не было. Дело в том, что Бакунин явно натолкнулся на информацию, которая могла пригодиться Цицерону и его людям. И эта информация оказывалась в особенности важна, потому что де-факто двойники и реальные люди находились в состоянии войны. В данный момент преимущество было на стороне реальных людей. Они обладали всей полнотой власти и могли уничтожить двойников в мгновение ока. Однако кто знает? Не исключено, что рано или поздно удастся переломить ситуацию.

— Далеко еще?

Сейчас путешественники взбирались по некоему подобию лестницы. Оглянувшись, Цицерон увидел тающие позади ступени. Впереди, напротив, по мере подъема возникали новые. Жуткое зрелище, хотя Бакунин, похоже, к нему уже привык.

— Скоро, скоро, — ответил Бакунин.

Они продолжали подниматься. Хотя почему «подниматься»? Почему это сооружение не могло быть сориентировано таким образом, что на самом деле они шли вниз? Возможно, за кулисами Мира Двойников во всех случаях предусматривался минимальный расход энергии.

Перед ними из ничего возникли и приобрели твердость последние ступени, и Цицерон оказался на плато. Тусклое, затянутое маревом солнце было уже на полпути к зениту. А вдали, на самом краю равнины, виднелись шпили и башни города.

— Что это за место? — спросил Цицерон. — Нам никогда о нем не рассказывали.

— Потерпите немного и увидите, — ответил Бакунин.

— Мы пойдем туда пешком? — спросил Цицерон, глядя на далекий город.

— Транспорт должен прибыть с минуты на минуту.

Едва Бакунин произнес эти слова, как в двадцати шагах от путешественников прямо из пустоты сгустилась большая позолоченная колесница. Кони отсутствовали, но ее литые украшения отличались редкостным изяществом. Бакунин забрался внутрь, Цицерон последовал за ним. Колесница немедленно двинулась по направлению к городу.

— Сделано со вкусом, ничего не скажешь, — промолвил Цицерон. — Мы на таких не разъезжаем.

Вблизи город на первый взгляд производил прекрасное впечатление, если не считать того, что по улицам не ходили его обитатели, собаки не задирали лапы у обочины, кошки не выглядывали безмолвно из дверных проемов, воробьи не порхали над головой. Ничто не двигалось, жизнь отсутствовала напрочь, и все же перед ними был новенький, с иголочки город, как будто только что вынутый из подарочной коробки. На чистых улицах ни единого пятнышка. Строения прекрасной архитектуры, украшенные сложным орнаментом, радующие взгляд, просторные и, казалось, приглашающие войти внутрь. Концертный зал, театр, целая группа общественных зданий, в том числе и суд, храмы, административные центры. Полностью завершенные, но пустые. Во всем чувствовался аромат новизны — такое ощущение обычно испытываешь, садясь в новый автомобиль: аромат новизны, которого города никогда не имеют, поскольку не бывает абсолютно новых городов. Они возникают, постепенно разрастаясь из небольших поселков или деревень.

Это было эффектное зрелище. Вслед за Бакуниным Цицерон вошел в одно из самых высоких зданий. Бесшумный лифт поднял путников на сотый этаж, и они оказались на террасе, где некоторое время оглядывали окрестности. Все было выполнено очень искусно. Город стоял на слиянии двух рек, берега которых соединялись множеством небольших мостов. Сверху как на ладони был виден гражданский центр, концертные залы, музей искусств и вместительный театр. Здесь имелось все, что, по мнению Цицерона, могло быть в городе, и много такого, чего он прежде и представить себе не мог.

— Это имитация?

— Конечно, — ответил Бакунин. — Причем проработанная во всех деталях с невероятной тщательностью.

— Но зачем здесь этот город? С какой целью его построили? — (Бакунин улыбнулся, не торопясь просвещать всезнающего и немного тщеславного Цицерона.) — И почему нам даже не заикнулись об этом?

— Действительно, почему? — повторил Бакунин, стараясь растянуть мгновения своего триумфа.

Они продолжили прогулку, и Бакунину предоставилась редкая возможность сполна насладиться своим преимуществом осведомленного человека. Ему не так уж часто выпадал шанс взять хоть в чем-то верх над красноречивым и образованным Цицероном. Труды Цицерона, возможно, и не были по достоинству оценены при жизни, и все же он, без сомнения, являлся одним из самых одаренных из всех когда-либо живших людей. Бакунину было интересно узнать, сколько времени понадобится этому выдающемуся римлянину, чтобы сложить все части головоломки вместе.

Центральное место в городе, безусловно, принадлежало великолепному дворцу. Такому огромному, что в нем легко можно было заблудиться. Цицерон и Бакунин переходили из комнаты в комнату. Некоторые были выполнены в классической французской манере, другие отражали все типы архитектуры и дизайна самых разных исторических периодов. В результате получилось нечто немного хаотичное, что, однако, вполне компенсировалось роскошью и причудливостью убранства. В конце концов путешественники оказались в огромном зале для аудиенций.

Любые слова бессильны описать великолепие этого зала. На троне могли бы без труда поместиться три крупных человека. Рядом стоял второй трон, меньших размеров.

Безусловно, происходило что-то странное. Цицерон пришел к выводу, что следует немедленно обсудить все увиденное с Макиавелли. Оба они в большой степени определяли политику Мира Двойников. Однако связаться с Макиавелли немедленно не удалось. Позднее Цицерону стало известно, что как раз в этот момент Макиавелли имел беседу с одной очень необычной «новорожденной».

Клеопатра открыла глаза, села, и тут же на нее нахлынули воспоминания. Жара, и пыль, и яд, пылающий в крови, — таковы были ее последние воспоминания о жизни. Ужасное мгновение полного краха, ненавистный Октавиан, наступающий со своими ордами, смерть Антония. Перед глазами все еще стояли накрашенные лица приближенных женщин с округлившимися от изумления ртами. На глазах у потрясенных служанок Клеопатра сделала то, что позволило ей лишить ненавистных римлян их триумфа.

И потом никаких воспоминаний до того мгновения, как она очнулась в этом самом месте и обнаружила, что снова жива.

Она лежала уже довольно долго, пытаясь понять, что произошло. Постепенно Клеопатра осознала, что на самом деле не жива, хотя и не умерла в полном смысле этого слова. Она осталась в точности такой же, как прежде, только лишилась тела. Нет, так тоже нельзя было сказать. Тело здесь, но оно ощущалось не так, как прежнее. Ее это не слишком удивляло. Хотя Клеопатра стала царицей — и даже богиней с точки зрения религии египтян, — она происходила из хорошей македонской семьи, боковой ветви королевского рода. Ее предки были военачальниками у Александра Македонского. Девушка выросла на греческой философии, искусстве, литературе. И конечно, читала Гомера. А Гомер писал о том, как ощущают себя люди после смерти, когда пробуждаются в Тартаре, — всего лишь как тени самих себя, без аппетита и каких-либо других желаний. Примерно так чувствовала себя сейчас и она. Только не совсем.

Сначала Клеопатра подумала, что это и в самом деле преисподняя, затем поняла, что ошибалась. Все здесь было не так, как она себе представляла. Нет, это не Тартар. Никто не сможет убедить ее в этом, даже сами правители нового царства, в котором она оказалась.

Клеопатра резко выпрямилась на постели, не столько услышав, сколько почувствовав, что дверь открывается. Света тусклой лампы хватало, чтобы разглядеть человека, стоявшего рядом с ложем. Такой одежды ей никогда прежде видеть не доводилось. Темный блестящий материал. Куртка с серебряными пуговицами. Волосы, связанные на затылке светлой лентой. Бородатое лицо, удлиненное и смуглое. Темно-голубые глаза, в которых сверкают ум и веселье.

Клеопатра уселась и внимательно оглядела вошедшего.

— И кто же ты?

— Никколо Макиавелли, к вашим услугам, Клеопатра.

— Тебе известно, кто я?

— Конечно. Ваша слава бессмертна, госпожа.

— Моя слава, но не я сама. Умереть от собственной руки и превратиться в тень в стране теней!.. Куда я попала, господин Макиавелли? Это преисподняя, где властвуют боги тьмы?

— Отнюдь нет, — ответил Макиавелли. — И будьте добры, называйте меня Никколо. Надеюсь, мы станем друзьями.

С его стороны это было нахальство, чтобы не сказать больше. Но что делать? Клеопатра понимала: здесь ей и в самом деле понадобятся друзья.

— Скажи, Никколо, это правда не преисподняя? Где я в таком случае?

— Моя королева, с тех пор как вы умерли, прошло много лет. Люди снова вернули вас к жизни, используя механизм, который они называют компьютером.

— И что же это такое?

— Вам все объяснят, Клеопатра.

— Кто?

— Те, кто теперь правит нами. Это не Тартар, хотя место весьма близкое к преисподней, какой ее представляли себе наши поэты. У нас есть тела, но они не похожи на прежние. Для их создания применено колдовство нового типа, называемое наукой. Они не стареют и не подвержены заболеваниям.

— Значит, мы бессмертны?

— В каком-то смысле да. В нашем теперешнем состоянии отсутствуют естественные причины, которые могли бы вызвать смерть. С другой стороны, мы существуем по прихоти наших хозяев, которые создали это место и вызвали нас к жизни внутри него. Стоит им пошевелить пальцем — и мы исчезнем снова. Весь наш мир своим существованием обязан только их капризу.

Клеопатра во все глаза смотрела на собеседника.

— Ничего не понимаю. Мы исчезнем? Но куда мы тогда денемся?

— Это, — ответил Макиавелли, — таинство, которого я тоже не понимаю. Меня просто известили, что, если они захотят от нас избавиться, мы прекратим существовать. Потом, если им вздумается оживить нас снова, это потребует так же мало усилий.

— Скверная ситуация, — сказала Клеопатра.

— Да.

— И мы бессильны изменить ее?

Макиавелли придал лицу задумчивое выражение.

— Не совсем бессильны, я полагаю. Кое-что еще в нашей воле. Ситуация не лишена определенных возможностей.

Они поглядели друг на друга долгим, исполненным значения взглядом. Клеопатра подумала, как сильно этот человек, с его странной одеждой, аккуратно подстриженной бородкой и сверкающими глазами, напоминает ей некоторых римских политиков. Больше всего он походил на Кассия, но казался умнее.

Макиавелли тоже изучал Клеопатру, и то, что видел, ему нравилось. Царица не была красавицей — лицо слишком удлиненное, нос великоват, губы чересчур тонки. Афродитой ее никто не назовет. Но в ней чувствовалось нечто такое, чего были лишены самые прекрасные женщины, которых он знал: сильный ум и магнетическая привлекательность. Тело, просвечивающее сквозь шелковую голубую накидку, выглядело маленьким, гибким, полным жизни, женственным, волнующим. Лицо излучало энергию.

Вопрос — что означало ее появление здесь, среди двойников? С какой стати инженеры оживили ее? Надо срочно обсудить эту проблему с Цицероном.

Когда Макиавелли прибыл, уже наступил полдень и Цицерон прогуливался в саду. Это был прекрасный сад, где цвело и благоухало все, что только может произрастать в Италии. Здесь даже имелся небольшой водопад. За садом находилась вилла Цицерона, прекрасная имитация настоящей римской виллы. Здесь Цицерон проводил много времени, здесь же он делал заметки единственной в своем роде, не поддающейся расшифровке скорописью.

— Приветствую вас, Цицерон, — сказал Макиавелли.

— Очень кстати вы появились, Никколо, — ответил Цицерон. — Присядьте, выпейте фалернского.

Макиавелли сел и принял протянутый кубок. Ему нравилось бывать здесь. И не только потому, что его привлекало само это место и спокойствие, всегда царившее на вилле; ему доставляло большое удовольствие беседовать с Цицероном. Оба они были политиками, оба обладали классическим складом ума, несмотря на то что жили в эпохах, отстоящих друг от друга на полторы тысячи лет. У Макиавелли было гораздо больше общего с Цицероном, чем с королевой Викторией или Фридрихом Великим, хотя хронологически они были ближе ему.

— У меня интересные новости, — сказал Макиавелли.

— Прекрасно. У меня тоже. Но давайте поговорим за обедом. Публий, мой повар, не любит ждать.

Во время обеда по настоянию Макиавелли Цицерон рассказал о новом городе, который он посетил вместе с Бакуниным. Макиавелли проявил вежливое удивление, но не более того. Ел Цицерон мало и за обедом выпил всего два кубка вина. Он с нетерпением дожидался сведений от Макиавелли, однако разговор как-то незаметно ушел в сторону, коснувшись того, как много для них значат физические условия. О двойниках нельзя было сказать, что они обладают сенсорным аппаратом в обычном смысле этого слова. Теоретически двойники не должны были ощущать вкус, запах и прочее. Фактически же дело обстояло иначе, и это ставило в тупик ученых, их хозяев.

«Как может информация чувствовать?» — удивлялись они.

Даже мудрый Цицерон не знал ответа. Возможно, это был просто самообман, порождаемый восстановленным разумом. Возможно, для того чтобы мыслить, людям необходимо ощущать свои физические связи с окружающим миром, и, поскольку таковые на самом деле отсутствовали, их непроизвольно симулировали. В соответствии с этим предположением виртуальные двойники некогда живых людей теперь сами продуцировали виртуальные чувства. Ученые головы считали также, что у двойников не может быть никакого секса. И снова они ошибались: сексуальные связи — или что-то очень на них похожее — возникали в Мире Двойников на всем протяжении его существования.

— Вы обсуждали эту проблему с Джоном Сикисом? — спросил Макиавелли, имея в виду нового главу компании, сконструировавшей Мир Двойников.

— Я сказал ему, что не знаю ответа на эти вопросы, — объяснил Цицерон. — «Вы эксперты в этом деле, не мы. Мы просто объекты ваших экспериментов. Подопытные кролики — так, кажется, говорят». Вот что я ему сказал.

— И каков был ответ?

— Он имел наглость спросить меня, какого рода сексуальные связи больше всего нравятся двойникам.

— И что вы сказали ему?

— Что это в высшей степени личный вопрос. Но он все равно не унялся. Спросил, действительно ли я получаю удовольствие. А разве кто-то стал бы этим заниматься, если бы дело обстояло иначе, ответил я ему.

— Но ведь это не похоже на настоящую сексуальную связь?

— Прошло больше двух тысяч лет с тех пор, как у меня была настоящая связь, — напомнил Цицерон. — Мои воспоминания об этом божественном наслаждении в значительной степени потускнели. Но то, что доступно нам здесь, тоже неплохо.

— Один из поэтов спустя тысячу лет после вас написал такие слова: «Могила, конечно, прекрасное и уединенное место, но никому не приходит в голову здесь целоваться»^[262].

— Ну, мы способны своими глазами убедиться, что он ошибался, — возразил Цицерон. — Если это могила, то ни о какой уединенности и речи быть не может. Люди, такие же как вы сами, могут вторгнуться к вам, когда им вздумается. Что же касается поцелуев… Ах, я все еще не утратил надежды, что Сикис вернет к жизни мою жену. — Он вздохнул. — Но скажите, Никколо, зачем вы хотели видеть меня? Какие у вас новости?

— Туллий, среди нас появилось новое лицо.

— Кто, скажите, умоляю вас?

— Полагаю, ваша знакомая. Некая Клеопатра, возлюбленная сначала Цезаря, а потом Марка Антония.

— Это интересно, — сказал Цицерон.

— Еще бы! Особенно в свете беседы, которую я не так давно имел с новым владельцем Мира Двойников, мистером Джоном Сикисом. Я так и думал, что вы заинтересуетесь.

— Продолжайте, прошу вас, — произнес Цицерон.

На самом деле беседа Макиавелли с Джоном Сикисом, главой компании, происходила довольно давно, на начальной стадии существования Мира Двойников, еще до того, как его виртуальная среда стала такой сложной и разнообразной. Потребовалось немало времени, чтобы усовершенствовать ее. Первое, на чем люди сосредоточили свои усилия, были сами двойники. Вот почему в то время существовал только эскизный вариант своего рода подмостков, а на них — всего лишь намек на кресло, стену и окно. За окном же не было ничего — ничего, что позволяло бы хоть что-то разглядеть внутри самой машины, того самого компьютера, с помощью которого было создано все это. В тот день Сикис задавал прелюбопытные вопросы — по мнению Макиавелли, вследствие их предыдущих встреч. Сикис, по-видимому, начал задумываться о жизни и смерти, пытался заглянуть вперед, далеко вперед — такое воздействие оказывало общение с двойниками давно умерших людей. Сикис поинтересовался, какая женщина самая желанная с точки зрения того, чтобы провести с ней бессмертную жизнь.

— Никакая, — ответил Макиавелли. — Я не представляю себе женщины, с которой захотел бы прожить целую вечность.

— Давайте поставим вопрос иначе. С кем вы предпочли бы провести первую часть своей бессмертной жизни?

— История знает множество прекрасных женщин, — сказал Макиавелли. — Мария-Антуанетта, к примеру, всегда принадлежала к числу моих любимиц. Или Лукреция Борджиа… Весьма своеобразная была дама. Гипатия, знаменитая куртизанка Перикла, как мне кажется, могла бы украсить судьбу любого мужчины. Но среди всех них существует одна, и только одна, которую я бы предпочел, имей я такую возможность.

— И кто же это?

— Безусловно, Клеопатра.

— Расскажите мне о ней.

— Это уже гораздо лучше сделал Шекспир. Он назвал ее созданием, исполненным безграничного очарования и бесконечного коварства.

— Интересно, — задумчиво произнес Сикис. — Хотел бы я знать, много ли информации о ней уцелело.

Знаменитая царица недолго оставалась в одиночестве: Сикис позаботился о том, чтобы ее побыстрее ввели в курс дела. Инструкторы стали давать новенькой ежедневные уроки относительно всего, что произошло после ее смерти. По их словам, получалось, что нынешнее состояние Клеопатры нельзя назвать ни смертью, ни жизнью. Еще они говорили, что она многому должна научиться. Они и пытались учить, но большая часть того, о чем ей рассказывали, оставалась для нее пустым звуком. Не интересовало Клеопатру и заучивание жаргона, на котором изъяснялись жрецы этого нового племени, каким-то непонятным образом сумевшие уловить в свои сети ее дух. Какая разница, как называть абсолютную истину — Амон Ра или массив информации? А ведь она должна была вызубрить еще и множество совершенно новых слов, значения которых не понимала вообще: электричество, аппаратное обеспечение, диод, программное обеспечение… Что это — имена новых богов или просто перечень атрибутов некого божества?

Не понимая множества деталей происходящего, Клеопатра тем не менее ухватывала самую его суть. Что было не так уж трудно. Это незнакомое царство и его правители были увлечены поисками любви и власти не в меньшей степени, чем все те люди, которых она знала прежде. Да, и еще они занимались поисками истины. Но любовь их интересовала гораздо больше.

Даже когда она отдыхала, ей ухитрялись каким-то образом вкладывать знания непосредственно в голову. Вот этого Клеопатра уже совсем не понимала. Сикис полагал, по-видимому, что будет довольно просто ввести ее «в курс дела», добиться того, чтобы она достигла уровня современных знаний. Но хотя ее инструктировал двойник самого Солона, результаты оказались весьма разочаровывающими. В конце концов Сикис потребовал у Солона объяснений.

— Как продвигается инструктаж?

— Не слишком успешно, сэр. Новенькая отказывается понимать.

— Я полагал, что у вас не должно быть трудностей с подачей информации. Просто вложите все, что нужно, в ее сознание, как вы уже не раз делали.

— Проблема не в том, чтобы снабдить Клеопатру информацией, сэр. Чем мы не можем снабдить ее, так это понятливостью.

— Вы имеете в виду, что она тупица?

Высокий величавый старик в белой мантии покачал головой:

— Не исключено, что она сообразительнее любого из нас. Просто есть вещи, которых она не желает понимать. Клеопатра прекрасно усваивает суть того, что способна творить наука, однако напрочь отказывается вникать в детали, поясняющие, как это происходит.

— Может быть, наша методика ошибочна? Что вы посоветуете?

— Не всякого можно обучить чему-то в форсированной манере. Клеопатра уже вполне сформировавшаяся личность. Естественно, она не слишком довольна, оказавшись в положении человека, который нуждается в инструктаже касательно всего происшедшего за две с лишним тысячи лет. Она прекрасно схватывает все, что касается практической жизни. Я не стал бы торопить ее, сэр. Придет время — всему выучится сама.

Клеопатра еще при жизни никогда не проявляла ни малейшего интереса к технике. Вряд ли можно было ожидать, что этот интерес пробудится у нее сейчас, после того как она умерла и возродилась к жизни в этой странной реальности. Ей было безразлично, как именно с технической точки зрения все произошло. Но на свой собственный лад она понимала происшедшее очень даже хорошо.

Когда-то — давным-давно — она содрогнулась на своем ложе от укуса змеи. Потом не было вообще ничего — ничего, что пробуждало бы хоть какие-то воспоминания.

А теперь вдруг возрождение в царстве теней!.. Только это призрачное царство не было творением богов. Люди каким-то образом создали его и в нем возродили Клеопатру. Не боги. Ее оживили, и, сколь ни грустно было не иметь настоящего тела, потерять мнимое было бы еще хуже. А они могли — могли лишить ее и этого тела в любой момент, как только им вздумается.

Клеопатра понимала, что они способны так поступить. Вот почему ее жизнь находилась в постоянной опасности. А теперь еще этот новый поворот.

Воздух медленно сгустился. Она догадалась, что сейчас появится Сикис. И была готова к его приходу.

— Вот и я, моя дорогая, — сказал он. — Как вы себя сегодня чувствуете?

«Почему они оживили именно меня? Я знаменита. Я символ. Но чего? Страсти, соблазна и… неглубокого ума! Моя любовь к роскоши вошла в поговорку, так же как и мое выдающееся непостоянство. У меня и вправду было много возлюбленных. И все же я покончила с собой из любви к Антонию. А они — в частности, Сикис — лишь бормочут что-то нечленораздельное и заявляют, что оживить Антония невозможно.

Причина ясна: Сикис хочет, чтобы я досталась ему. Он достаточно ясно выражается. А как же Антоний? Не знаю. От меня ничего не зависит. Я уже однажды умерла ради него. И вряд ли мне снова захочется ради него расстаться с жизнью.

Этот человек — Сикис — влюблен в меня. Или скорее в мой образ, который сформировался задолго до того, как мы встретились здесь. Тот самый образ, который живет в сознании множества людей. Как странно… Сикис говорит, что на свете есть миллионы и миллионы людей, которым хоть что-то известно обо мне. Я знаменита. И Сикис, надо полагать, хочет, чтобы отсвет моей славы пал на него, думает, что рядом с моей царственностью сам станет царем и таким образом откроет еще одну главу в истории великой Клеопатры. Но как такое может быть? Он живой человек, а я… Я то, что они называют двойником. А может быть, он хочет, чтобы я стала женой кого-то другого? Что он замышляет? И как мне использовать это к своей выгоде?»

— Объясни мне кое-что, Редмонд, — обычно говорил Цицерон, когда этот инженер приходил навестить его.

— Все, что угодно, — отвечал Редмонд.

Он навещал Цицерона при всяком удобном случае. Редмонд писал докторскую диссертацию, в большой степени опираясь на сведения, полученные от Цицерона. Надеялся таким образом сделать себе имя, поскольку Цицерон рассказывал ему вещи, которые ни из каких других источников узнать было невозможно. Причем Цицерон делился своими сведениями с ним, и только с ним, что Редмонд иногда воспринимал просто как чудо.

Это был высокий, худощавый, нервный молодой человек с рыжими волосами и небольшими кустистыми красновато-рыжими усиками. Чистую кожу его лица щедро покрывали веснушки. Насколько было известно Цицерону, Редмонд имел жену и двоих маленьких детей. До сих пор Цицерон предоставлял ему эксклюзив на свою информацию, по крайней мере по всем вопросам, связанным со специальностью Редмонда. Редмонд был экономистом и очень интересовался римским денежным обращением. Цицерон помогал ему прояснить некоторые проблемы, за давностью времени казавшиеся неразрешимыми.

Редмонд также интересовался всякими другими валютами, которые циркулировали в Риме в те времена, и Цицерон, без сомнения, был для него драгоценнейшей находкой. Вот почему Редмонда чуть удар не хватил, когда при очередном свидании Цицерон объявил, что вынужден прекратить снабжать его информацией.

— Но почему, Марк Туллий? Я думал, мы друзья.

— Я и сам так думал, — ответил Цицерон. — Я относился к вам почти как к сыну. И уж конечно как к ученику. Вот почему мне стало так больно, когда я узнал, что вы не были со мной откровенны в вопросах величайшей важности.

— Марк Туллий! Умоляю вас, объясните, на что вы намекаете!

Цицерон остановил на молодом человеке суровый взгляд.

— Я говорю о планах Джона Сикиса.

— Ка… каких планах? — спросил Редмонд тоном невинного младенца, но едва заметная дрожь в голосе выдала его. Цицерону стало ясно, что Редмонд совершенно точно знает, о чем идет речь.

Он молча ждал. Редмонд пристально посмотрел на него, прочистил горло и заявил:

— Мне запрещено обсуждать планы мистера Сикиса. Он совершенно недвусмысленно дал понять, что, если я проболтаюсь вам о них, наши встречи прекратятся.

— А если вы не расскажете мне, я никогда больше не стану беседовать с вами. Даю слово римлянина.

Их взгляды встретились. Редмонд первый отвел глаза.

— Если он когда-нибудь узнает…

— Не узнает, — успокоил его Цицерон. — Ясно же, что в моих интересах не разглашать, из каких источников я получаю информацию. Но я должен быть в курсе планов Сикиса в той части, в какой они имеют отношение к Миру Двойников. Это вопрос жизни и смерти для меня и всех нас. Мы полностью зависим от оборудования, без которого невозможно само наше существование. Если Сикису что-то не понравится, он волен уничтожить любого из нас или даже всех. Он способен погубить весь наш мир. Нас постоянно гнетет страх смертного приговора, и никто из обычных людей не может никак изменить эту ситуацию, даже зная о нашем положении. Мир не воспринимает двойника как личность. Хотя, может быть, именно вы теперь уже понимаете, что такая точка зрения неверна.

— Да, конечно.

— Тогда расскажите мне обо всем, Редмонд.

— Хорошо, сэр…

При следующей встрече с Макиавелли Цицерон сообщил ему потрясающую новость:

— Сикис, если верить Редмонду, моему информатору, собирается присоединиться к нам здесь, в Мире Двойников.

— Мне казалось, что это невозможно для живых людей, — возразил Макиавелли.

— Скорее всего, так оно и есть. Сикис задумал совершить самоубийство, сначала обеспечив сохранение информации, необходимой для создания его двойника.

— Значит, Сикис собирается стать одним из нас! — воскликнул Макиавелли. — И ради этого покончить с собой!.. Поразительно, конечно, но, если хорошенько призадуматься, вполне закономерно. Все-таки, что ни говори, мы здесь обладаем бессмертием. Пока эта несущая жизнь субстанция… как они ее называют?

— Электричество, — подсказал Цицерон.

— Вот именно. Пока электричество бежит по проводам, мы бессмертны.

— Весьма ненадежный вариант бессмертия, — заметил Цицерон. — Теоретически мы, конечно, могли бы жить вечно. Но на практике стоит не угодить хозяевам — и они могут уничтожить нас вот так просто. — Цицерон щелкнул пальцами.

— Сикис собирается править нами, — задумчиво произнес Макиавелли. — В чем мы совершенно не нуждаемся! Полагаю, для этого и выстроен тот великолепный дворец, который вы с Бакуниным обнаружили.

— Скорее всего, — ответил Цицерон. — Именно там Сикис рассчитывает жить и царствовать.

— С Клеопатрой в качестве царицы, — добавил Макиавелли. — Именно. Хотя не думаю, что, избрав ее, он совершил ловкий ход. Она, конечно, исключительно привлекательная женщина, но все же недаром имеет репутацию убийцы. Не хватало нам других забот, так теперь еще этот Сикис вот-вот окажется здесь, чтобы править нами. Нужно найти способ помешать ему.

— Напротив, — возразил Цицерон, — мы должны всячески способствовать тому, чтобы это произошло.

— Я не ослышался? — удивился Макиавелли. — Цицерон, демократ, возлюбленный свободы, готов с распростертыми объятиями приветствовать здесь одного из наших врагов?

— Обычно вы более проницательны, — ответил Цицерон. — Я не хуже вас осознаю, что идет нескончаемая война между нами и ними, между двойниками и реальными людьми.

— Вы читаете мои мысли. Почему же в таком случае вы собираетесь способствовать тому, чтобы враг жил среди нас и правил нами?

Цицерон улыбнулся, собираясь с мыслями.

— Может быть, он и будет править здесь. Что из того? Нами все равно управляют, и в данный момент нет способа избавиться от этого. Суть в том, что в результате один из них окажется на нашей территории. Сейчас, поскольку мы намертво прикованы к этому их компьютеру, они для нас недосягаемы. Однако, если Сикис переселится сюда и при этом сохранит свою власть, нас не уничтожат. И пока мы способны двигаться и думать, может быть, нам удастся переломить ситуацию в свою пользу.

— Каким образом? — спросил Макиавелли. — Мы всего лишь крошечные биты информации, а они… Они вполне материальны, не нам чета.

— Смотрите глубже, друг мой, — ответил Цицерон. — Ветер тоже что-то вроде информации. Он не более материален, чем мы с вами, и все же способен воздействовать наобычные предметы. Повалить дуб, например. Вот что такое сила информации, направленная в нужную сторону.

— Даже здесь Сикис по-прежнему может оставаться недосягаем для нас.

— Согласен. И все же у нас появится шанс повлиять на него, тогда как сейчас это в принципе исключено.

«Я люблю вас, Клеопатра». Нет, эти слова пока еще не прозвучали, но должны вот-вот прозвучать. Даже явившись к ней в личине бога, он не уподобится богам. Ничтожный человек, она ощущала это всеми фибрами души. Сикис, так он называл себя и настаивал, чтобы она тоже так обращалась к нему. Он, казалось, гордился своим именем. И постоянно пытался объяснить ей, какое важное место занимает в другом мире — мире, которого она никогда не увидит.

— Вы полностью в моей власти, Клеопатра. Я не хвастаюсь и не пытаюсь угрожать вам.

«Пока нет», — подумала она.

— Я просто констатирую факт. Именно так обстоит дело в данный момент, спустя две тысячи лет после того, как змея ужалила вас и вы погибли. Мы создали вас заново, Клеопатра. Скажите, ведь у нас неплохо получилось, а?

Он болтал всякий вздор в том же духе, вот чем занимался Сикис. И никогда не являлся ей лично. Никогда за все время, что она беседовала с ним в этой самой комнате. Она слышала его голос, и перед глазами возникало его изображение. Но он выглядел точно ожившая картина, а не живой человек.

— Я не могу проникнуть внутрь машины, Клеопатра, — объяснил он, заметив, что собеседницу оскорбляет его нежелание явиться ей лично. — Мы в силах воссоздать любого человека, жившего когда-то, если о нем сохранилось достаточно информации. Но мы не способны создать вымышленную личность. Так же, как и самих себя. Это невозможно, пока мы живем в своем теле.

— Очень рад, что вы приняли мое приглашение, — сказал Цицерон Клеопатре. — Прошу вас, пройдемте в сад. Сегодня прекрасный день, и мы сможем подкрепиться на воздухе. Конечно, здесь всегда прекрасные дни. Полагаю, это одно из преимуществ искусственной погоды — можно не зависеть от капризов природы. Хотя я считаю, что стоит попросить инженеров немного изменить ее, внеся хотя бы сезонные вариации. Я даже не в состоянии определить, какое это время года.

— А вы по-прежнему многословны, Туллий, — ответила Клеопатра. — Какой приятный сад!

— Я рад, что он вам нравится. Хотя, конечно, он ничто по сравнению с тем, чем владели вы в старые добрые времена, когда царствовали в Александрии.

— То было совсем другое время, — сказала Клеопатра. — Вы тогда были консулом в Риме.

— Очень недолго. И боюсь, толку от меня было немного. Такие великие люди, как Цезарь, к примеру, оказались не по зубам бедному философу вроде меня. Или взять Марка Антония… Тоже, безусловно, выдающаяся личность; противостоять ему было почти невозможно. Жаль только, что содержать в себе такую личность трудно для кого угодно. Полагаю, в конечном счете он и сам не сумел справиться с ней.

— Все это кажется сейчас таким далеким, — произнесла Клеопатра. — У вас тут замечательно все устроено, гораздо лучше, чем у меня. В моем распоряжении всего-навсего три маленькие комнатки, а сада вообще нет.

— Скоро все изменится, — сказал Цицерон. — Как только Джон Сикис закончит свои приготовления.

— Сикис… Он в самом деле что-то значит в этом варварском мире? Или нет?

— Эти люди вовсе не варвары. И Сикис действительно очень много здесь значит.

— В некотором роде наш правитель?

— Он владеет контрольным пакетом акций в корпорации, которая управляет нашим миром.

— Я так и думала. Какая скука! И какой меркантилизм! А ведь на карту поставлена наша судьба, и, оказывается, она зависит от чьих-то торгашеских интересов.

— Увы, — кивнул Цицерон. — Меркантилизм насквозь пропитал прекрасный новый мир, в котором мы обрели вторую жизнь.

— Печально. — Клеопатра опустилась в предложенное ей кресло и взяла персик из серебряной чаши, стоящей перед ней на столе. Надкусила, состроила гримасу. — Фу! Здесь все такое безвкусное!

— Это потому, что ненастоящее, — сказал Цицерон.

— Ну, все равно им не мешало бы проявить побольше изобретательности. Если они способны создать что-то, внешне похожее на персик, почему бы не позаботиться о том, чтобы он имел настоящие вкус и аромат?

— Хороший вопрос. Вам следует задать его как-нибудь Сикису.

Клеопатра пожала плечами; прикрытые легкой, словно паутина, шалью, они выглядели восхитительно. Цицерон отвел взгляд. Эта сирена, даже несмотря на то, что со времени ее смерти прошли века, все еще производила на него волнующее впечатление.

— Сикис… — повторила Клеопатра. — Мне кажется, он влюблен в меня.

— Вы удивлены?

— Ну, немного, учитывая разницу наших состояний. Он реальный мужчина, по его словам, а я фантом.

— О чем он с вами разговаривает?

— Утверждал, что уже давно преклоняется предо мной, — будничным тоном сообщила Клеопатра. — Повторял это снова и снова в изысканных выражениях, столь же страстно, сколь и банально. Потом и вовсе забормотал что-то невразумительное: как мы с ним вместе будем править здесь, в этом мире, который он называет Миром Двойников. Король и королева теней, вот что он имел в виду, я полагаю. Он был даже так добр, что сообщил мне, каким прекрасным супругом он будет. И вульгарно заявил, что ему из авторитетного источника известно кое-что очень важное для нас обоих. А именно, что акт любви в Мире Двойников хотя и не вызывает таких ярких ощущений, какие мы испытывали прежде, все же способен доставить большое удовольствие. И что он ждет не дождется, когда разделит это удовольствие со мной. Вот в таком духе Сикис продолжал все время, пока я не остановила его.

— И что вы ему ответили?

— Постаралась расставить все на свои места. Напомнила, что я, Клеопатра Седьмая, была возлюбленной четырех величайших когда-либо живших мужчин…

— Кого вы имеете в виду? — прервал ее Цицерон. — Мне, конечно, известно о Цезаре и Марке Антонии.

— Ну, до них был Помпей — бесспорно, один из самых великих людей на свете.

— Всего три.

Клеопатра озорно улыбнулась:

— Вы учли Октавиана?

— Но ведь он был вашим врагом! Вы покончили с собой, чтобы не попасть ему в руки и лишить возможности торжественно доставить вас в Рим в знак триумфа.

— Такова версия, известная всем. Правда, как обычно, чуть-чуть сложнее.

— С удовольствием поболтаю с вами на эту тему в другой раз, — сказал Цицерон. — Однако сейчас у нас есть гораздо более важные проблемы. Вы отвергли предложение Сикиса?

— Окончательно и бесповоротно. Он человек мелкой души, не чета мне!.. Что это за звук?

— Это я, — ответил Цицерон. — Я скрежещу зубами.

— С какой стати? Сикис так много для вас значит?

— В личном плане он ровно ничего для меня не значит. Проще говоря, мне на него наплевать. Но он случайно оказался абсолютным владыкой и правителем нашего мира и держит в своих руках жизнь и смерть каждого из нас.

— Он о чем-то таком упоминал, — промолвила Клеопатра. — Но я не поверила ему. У меня возникло впечатление, что он хвастается.

Цицерон вздохнул:

— Вы здесь сколько… три дня? И уже успели чуть не погубить все дело.

На лице Клеопатры появилось выражение досады.

— Он просто показался мне недостаточно умным, чтобы можно было поверить всем его заявлениям. Я даже представить себе не могла, что такая посредственность, как Джон Сикис, способна возродить к жизни множество людей и заправлять всем в этом месте, которое вы называете Миром Двойников.

— Клеопатра, — сказал Цицерон, — Джон Сикис, конечно, не изобрел все это сам. Но он состоятельный человек — виртуоз меркантилизма, не забывайте, — и ему оказалось вполне по средствам выкупить просроченные паи у менее состоятельных членов корпорации, которая контролирует Мир Двойников.

— Я понимаю. Итак, Сикис не блефует, и он не жалкий человечишка, пытающийся набить себе цену. Он действительно имеет власть над нашей жизнью и смертью, как заявляет?

— Совершенно верно, Клеопатра.

— Ну, в таком случае, похоже, следует переосмыслить ситуацию. И все равно он мне не нравится, Цицерон, и я, конечно, не обязана иметь фнарф с этим человеком.

Цицерон кивнул, подумав, что она, наверно, специально использовала старое коптское слово для обозначения интимной связи с той целью, чтобы сильнее подчеркнуть его смысл.

— Конечно нет. Хотя для вас же будет хорошо, если вы пересмотрите свою позицию. Сикис объяснил, как он собирается реализовать ваш с ним союз?

— Он недвусмысленно дал мне понять, что намерен перебраться сюда, в Мир Двойников, чтобы быть вместе со мной.

— Но он не предстал перед вами в своем собственном обличье во время этого разговора?

— Нет. Он объяснил, что не может сам стать двойником, не сделав предварительно одну важную вещь.

— Он не сказал, что это за вещь, Клеопатра?

— Нет. Хотя я и спрашивала его.

— Чтобы присоединиться к вам здесь в качестве двойника, Джон Сикис сначала должен свести счеты с земной жизнью. Инженеры объяснили мне: живой человек не может стать двойником. Исключений не бывает. Значит, Клеопатра, Сикис ради вас готов совершить самоубийство.

Некоторое время Клеопатра молчала. Затем произнесла:

— Ну, должна признать, это несколько меняет мое мнение о нем в лучшую сторону.

— Вы должны всячески способствовать тому, чтобы он осуществил свой план. Поговорите с ним в этом духе, когда он снова появится у вас.

— Если появится, — поправила Клеопатра. — Ведь я решительно отвергла его предложение.

— Будет еще случай, — сказал Цицерон. — Зря, что ли, Сикис потратил столько времени, чтобы воздвигнуть этот дворец? Он хочет жить там вместе с вами и не откажется от своего замысла на основании одного-единственного отказа.

— Вы в самом деле хотите, чтобы он оказался здесь и правил нами? — спросила Клеопатра.

— Гораздо хуже, когда он правит нами на расстоянии. Там, где он сейчас живет, мы не в силах до него добраться. При нынешнем положении дел у нас нет никакой возможности воздействовать на него. Мы даже не в состоянии связаться с ним по своей воле, только когда он сам этого пожелает.

— Понимаю, — сказала Клеопатра. — Чем дальше правитель, тем труднее вонзить в него кинжал.

— Что-то в этом роде, — согласился Цицерон.

— Но его присутствие здесь только теоретически даст вам выигрыш, ведь он наверняка окружит себя сильной охраной. Что касается меня… Быть его королевой наверняка окажется очень утомительной обязанностью. Пусть Сикис владеет хоть десятью компаниями и тысячами миров, где живут двойники, — это не делает его более привлекательным.

— Полагаю, нам удастся получить не только теоретическое преимущество, — сказал Цицерон. — Вы не замечали, Клеопатра, что люди, стоящие у власти, склонны доверять своей удаче и часто бывают удивительно беспечны? Взять хотя бы самого великого Цезаря. Он, конечно, был моим политическим врагом, но ему нельзя отказать в редкой проницательности. И все же даже он не предполагал, что его убьют на ступенях сената.

— Но ведь двойника убить невозможно?

— Насколько мне известно, нет. Однако у меня на уме вовсе не убийство.

— Что же в таком случае?

— Я и так уже рассказал слишком много. Вы поможете нам, Клеопатра?

В ее глазах вспыхнули искорки.

— Значит, у нас заговор!

— Давайте закончим на этом нашу беседу. Стены, как говорится, могут иметь уши, и здесь скорее, чем в каком-нибудь другом месте. Вы поможете нам?

— Думаю, что да. Хотя при определенном условии. Вы должны выполнить одно мое желание, Цицерон.

— Какое?

— Пока я вам не скажу. Вы не слишком-то откровенничаете со мной о подробностях вашего заговора, вот и я умолчу о своем условии. Нет никакого смысла обсуждать его прямо сейчас, тем более что вы не будете от него в восторге, Марк Туллий. Во всяком случае, не в большем восторге, чем я от предстоящих постельных утех с Сикисом, виртуозом меркантилизма, как вы выразились.

— Я не могу обещать того, чего не в силах выполнить.

— Это очевидно. Я не попрошу большего.

— В таком случае прекрасно. Я выполню одно ваше желание, в чем бы оно ни состояло, если в моих силах будет сделать это. Удовлетворены?

— Да. До свидания, Марк.

— Куда вы теперь?

— К себе, конечно, — ответила Клеопатра. — В этом мире я стала немного пренебрегать косметикой. Но поскольку мой поклонник может появиться в любой момент… Трудно объяснять такие вещи мужчине, Марк.

— И слава богу, — ответил Цицерон.

Двойники проявляли самый живой интерес к затее Джона Сикиса. Не исключено, что его действия вызвали гораздо больше обсуждений в Мире Двойников, чем в реальном мире. С точки зрения Сикиса, которую разделяли многие его коллеги, то, что он задумал, нельзя было назвать самоубийством. Напротив, обрывая существование своего бренного тела, он всего лишь выполнял условие, необходимое для того, чтобы войти в Мир Двойников. Независимо от объема информации, собранной о живом человеке, попытка создать его двойника в виртуальном мире компьютера ни разу не увенчалась успехом. Всегда словно ускользала какая-то жизненная энергия, пропадала сама жизнеспособность.

Цицерон, Клеопатра и остальные двойники некогда живших людей проявляли все признаки полностью самостоятельных созданий, способных отдавать себе отчет в том, кто они такие, и действовать сообща, как реальные люди. Однако это ни в какой мере не относилось к двойникам еще живых людей. Похоже, человек мог существовать только в одной ипостаси — либо как живой, либо как двойник.

И все же даже ради бессмертия лишать себя жизни мучительно. И ни у кого не возникло желания тут же последовать за Сикисом в компьютер. К тому же только у Сикиса были основания рассчитывать, что даже в своем новом положении он по-прежнему сумеет держать все в своих руках. Как элемент виртуальной реальности, он становился бессмертен, зато оказывался в зависимости от прихоти любого, кто способен движением руки выключить компьютер. И еще Сикису необходимо было учитывать весьма сомнительный легальный статус двойников.

И тот факт, что высокий суд был еще совершенно не готов объявить эти создания полноправными настолько, чтобы, к примеру, на законном основании владеть и распоряжаться собственным имуществом. Не говоря уж о еще более сложной проблеме предоставления им гражданских прав.

Сикис постарался избежать превратностей юридических тяжб, оставив завещание, обеспечивающее его душеприказчикам большой доход, но только в том случае, пока они скрупулезно выполняют все условия завещания. Малейшее отклонение — и имущество Сикиса перешло бы под управление другой группы претендентов, группы, выбранной им в качестве сторожевого пса по отношению к первой. Он постарался предусмотреть все, чтобы у них и мысли не зародилось о сутяжничестве.

Его условия были, в общем-то, не слишком обременительны. Он настоял на том, что во время своего умерщвления будет постоянно находиться в сознании. Любая попытка остановить его или каким-то образом вмешаться рассматривалась как нарушение условий завещания. И он настоял также, что все принятые им раньше решения, касающиеся двойников, к которым он отныне принадлежал, должны выполняться в полном объеме и безо всяких промедлений. Таким образом он сохранил контроль над происходящим и над теми людьми, которые участвовали в этом деле вместе с ним. Или по крайней мере, так он рассчитывал.

В день его появления, конечно, был устроен самый грандиозный торжественный бал, который когда-либо видели в Мире Двойников. Хотя сказать так — значит ничего не сказать. Устроили самый грандиозный торжественный бал, который когда-либо вообще происходил в мире; все, конечно, представляло собой элементы виртуальной компьютерной реальности, но от этого зрелище получилось не менее впечатляющим.

Клеопатра выглядела превосходно в розовом тюлевом платье с буфами, созданном специально для нее одним из знаменитейших парижских кутюрье. Музыкальное сопровождение тоже представляло собой элемент виртуальной реальности, хотя удалось добиться совершенно уникального звучания. Десять знаменитых оркестров, воспроизведенных инженерами в компьютерном мире, объединив усилия в полном соответствии с самыми современными веяниями в области синтезированной музыки, ко всеобщему удовольствию, грянули свадебный марш Мендельсона. И были балы, и маскарады, и роскошный прием — Сикис привлек к работе всех диснеевских мультипликаторов, что для него не составляло труда, поскольку он владел также и студией Диснея. Цицерон выступал в роли посаженного отца невесты. Поскольку они оба были выходцами из одного и того же классического римского периода, это делало их почти родственниками. А Никколо Макиавелли получил большое удовольствие, представляя жениха. Сам Карл Великий, специально воссозданный для этого случая, осчастливил собравшихся своим присутствием.

Все происходило в новой виртуальной столице Сикиса, которую он нарек Новым Римом, но которую двойники называли не иначе как Фантом-Сити. Никто не мог бы с уверенностью сказать, кем был величавый человек, исполняющий обязанности священника, поскольку его лицо скрывал капюшон рясы. Однако ходили слухи, что это сам святой Петр, возрожденный в связи с тем, что венчание новобрачных должно было стать достоянием истории как одно из величайших событий. Другие предполагали, что это Мартин Лютер, а некоторые приверженцы сионизма утверждали, что то был Баал. Все прошло прекрасно, однако после приема наступила расплата.

— Власть, которая воображает себя абсолютной, — заметил позднее Макиавелли, — всегда вызывает у своих противников искушение испытать, насколько обоснованны эти претензии. Лучше быть немного скромнее, в особенности если сам присваиваешь себе право властвовать над другими.

Джон Сикис не был скромен. Чуть позже в тот же день Цицерон привел в движение план, который позволял выяснить, насколько в самом деле абсолютной была эта власть.

Джон Сикис сидел на постели. Он не знал, способны ли двойники страдать от похмелья, но, похоже, с ним случилось именно это. Его голова — голова двойника, которая была не только напичкана информацией, но и сама состояла из информации, — отвратительно болела. Похмелье от виртуального шампанского? Он оглянулся и обнаружил, что в спальне больше никого нет.

— Клеопатра? Где тебя черти носят?

Никакого ответа. Потом Сикис увидел, что дверь спальни медленно приоткрылась.

— Клеопатра, я уже начал волноваться… — Он замер на полуслове, когда вошли Цицерон, Макиавелли и с ними еще несколько человек. — Что это значит? — возмутился Сикис. — Как вы посмели ворваться ко мне в спальню? Вы отдаете себе отчет в том, что я могу всех вас уничтожить, выключить, стереть из памяти компьютера? Именно так я и поступлю, если вы немедленно не уйдете отсюда! — Его глаза злобно вспыхнули, когда двое пришедших с Цицероном схватили его за руки. — Не смейте прикасаться ко мне!

— Интересно наблюдать, — промолвил Цицерон, — как быстро человек привыкает к абсолютной власти, к такому положению, при котором он может убедить себя, что простые смертные не смеют прикасаться к нему. Вы правили нами менее двадцати четырех часов и уже ощущаете себя неприкосновенной личностью. И священной тоже. Выбросьте из головы это заблуждение, Сикис. Охранная сигнализация отключена. Вы сами просили инженеров не беспокоить вас. Сейчас все будет происходить только между вами и нами.

— Что вы собираетесь делать? — воскликнул Сикис. — Любая попытка убить меня…

— Боже упаси, — ответил Цицерон. — Даже если предположить, что вообще вы можете быть убиты, инженеры просто воссоздадут вас снова.

— Они выручат меня. Я предупреждаю вас, Цицерон, освободите меня сейчас же, немедленно — или это кончится для вас очень плохо.

— Боюсь, вам придется пройти туда, куда мы укажем, — сказал Цицерон. — В случае отказа применим силу.

— Куда вы хотите отправить меня?

— Увидите. Михаил, покажите ему дорогу.

Дверь снова открылась, вошел Михаил Бакунин. Он ухмыльнулся, как способен ухмыляться лишь анархист, оказавшийся свидетелем падения напыщенной автократии.

— Сюда, мой повелитель.

Он пересек комнату и, наобум приложив к стене карту личного доступа, дождался, пока откроется проход. За ним виднелся длинный винтовой коридор, который уходил вниз, в бесконечную глубину.

— Куда он ведет? — спросил Сикис. — Я не пойду туда!

— Пойдете, — сказал Цицерон. — Мы установили на другом конце телефон. Позвоните, если решите сотрудничать с нами.

— Я лучше займусь обдумыванием пыток, которым вас подвергнут, — ответил Сикис.

Те двое, что держали его за руки, обменялись взглядами и посмотрели на Цицерона. Цицерон кивнул. Сикис почувствовал сильный толчок, на мгновение задержался на краю прохода, а потом проскочил в спиральный коридор. До них еще долго доносились его крики.

— Вы уверены, что он не пострадает? — спросил Макиавелли.

— Какой вы мягкосердечный! — усмехнулся Бакунин.

— Он нужен нам живым.

— Не волнуйтесь. Двойники не умирают, пока вилка воткнута в розетку. Зато их можно упрятать подальше.

Для двойника падение не так опасно, как неприятно; его стоит опасаться не больше, чем лающей собаки, которая, как известно, никогда не кусается. И все же Сикис пришел в ужас, с ускорением проносясь по извилистому, идущему по спирали вниз металлическому цилиндру. Как будто он двигался внутри кишок какого-то невероятного металлического чудовища. И сверхъестественный свет внутри цилиндра ничуть не облегчал его положения.

Пытаясь задержать падение, Сикис раскидывал руки, прижимал их к внутренней поверхности трубы. В результате он ободрал себе ладони, но новая кожа появлялась прямо на глазах. Потом падение закончилось, и, приземлившись легко, точно осенняя паутина, на грязный бетонный пол, он оказался в комнате, больше всего похожей на тюремную камеру.

Ее освещал сумеречный свет, который проходил сквозь забранное решеткой, глубоко утопленное в стену окно над головой. Несмотря на не слишком острое обоняние двойника, в лицо Сикису ударила вонь немытых тел, пропитавшая камеру. Усилению вони к тому же способствовала большая печь, видневшаяся через зарешеченное оконце в двери. От печи распространялись жар и смрад.

Проклятье, куда его затолкали? Что это за место? Такого вроде не было на планах или в перечне моделируемых объектов, который ему показывали. Может быть, оно осталось от прежних владельцев? Если они воображают, что таким образом им удастся сломить его дух…

Ну что ж, они правы. Инженеры не выручат его, пока не найдут. А раз этого места нет на планах…

Рядом с провисшей кроватью на низком столике стоял телефон, ослепительно-белый, роскошный, без единого пятнышка и… совершенно неуместный здесь. Сикис поднял трубку.

— Цицерон? Это вы?

— Слушаю. Что вам нужно?

— Немедленно освободите меня.

— Сожалею, но…

— Проклятье! — воскликнул Сикис. — Мы можем договориться?

— Не исключено, — ответил Цицерон.

Сикис и Цицерон совещались почти час, прежде чем достигли соглашения. Теперь Сикис сидел в своей камере и думал. Хорошо хоть, что сейчас он примерно представлял, где находится. Жара и смрад были почти невыносимы.

Его мучала жажда. Может, хоть эту проблему удастся решить?..

Он подошел к двери. Через зарешеченное оконце виднелся плохо освещенный коридор. Не так давно до него донесся звук шагов охранника.

— Эй! — крикнул Сикис. — Стражник! Где ты?

Несколько минут он исступленно кричал и колотил в дверь кулаками. Наконец, спросонья протирая глаза, в коридоре показался могучий солдат с рыжей бородой, в голубом мундире русской царской армии.

— Чего шумим?

— Я хочу чаю.

— Чаю? Чаю! — Стражник засмеялся и повернулся, чтобы уйти.

— Выслушай меня внимательно, — сказал Сикис. — Ты ведь здесь в основном бока отлеживаешь? Что еще делать, охраняя эту отвратительную и обычно пустующую камеру?

— Ну, бывает служба и похуже, — ответил надзиратель. — Да, я охраняю камеру. И что?

— Когда ты будешь свободен? — спросил Сикис. — Я имею в виду — когда другой охранник сменит тебя? Или, может быть, ты здесь один?

Охранник изумленно уставился на него.

— Здесь хоть раз появлялся офицер, начальник караула? — продолжал допытываться Сикис.

По выражению лица охранника Сикис понял, что никаких других солдат или офицеров тот не видел с тех пор, как был оживлен. Эта созданная средствами виртуальной реальности камера Петропавловской крепости использовалась редко. Инженеры, соорудив ее, возродили первого попавшегося охранника и засунули его сюда точно предмет обстановки, а не чувствующее и мыслящее существо. По правде говоря, большим умом страж не обладал. Но прямой вопрос, заданный Сикисом, заставил даже этого человека вспомнить обо всех странностях своей жизни в совершенно безлюдной Петропавловской крепости.

— Как тебя зовут? — спросил Сикис.

— Владимир, — буркнул тот.

— Тогда ты, должно быть, понимаешь, Владимир, что, кроме нас с тобой, здесь никого нет.

— Нет, так придут, — ответил Владимир не слишком уверенным голосом.

— Когда ты в последний раз ел? — продолжал расспрашивать Сикис.

Владимир покачал головой. Он не мог вспомнить.

— Или пил?

Охранник пожал плечами. Сикису стало ясно, как нужно действовать.

— Владимир, мы с тобой находимся в одинаковой ситуации. Оба мы пленники.

Надзиратель пристально посмотрел на него.

— Неправда это. Вы заперты, а я свободен.

— Мы в равной степени свободны, — сказал Сикис. — Свободны ходить туда и обратно, я — по своей камере и не дальше, а ты — по коридору и не дальше. Если не веришь мне, попробуй выбраться отсюда.

Владимир в страхе не сводил с него взгляда. Что это за человек, высказывающий вслух мысли, которые уже не раз мелькали у самого надзирателя? Откуда он знает все это? Что вообще происходит?

— Что тут поделаешь? — потерянно сказал Владимир. И когда Сикис не ответил, он добавил: — Вы можете помочь мне, сударь?

Сикис хранил многозначительное молчание, пока Владимир не отпер дверь камеры.

— Так-то лучше, — заявил Сикис. — Владимир, ты попал в переделку. Может, ты и не понимаешь, но, наверно, хотя бы чувствуешь, что до тебя никому нет дела и надеяться можно только на самого себя. Я нужен им живым, однако ты… Им ничего не стоит расправиться с тобой вот так. — Он щелкнул пальцами.

Владимир испуганно смотрел на собеседника широко распахнутыми глазами.

— Что я могу для вас сделать, сударь? Хотите, чтобы я помог вам сбежать?

— Вовсе нет, — ответил Сикис. — Меня схватили, потому что сработал эффект неожиданности, но я предвидел все возможные случайности. Вот что: пройди по этому коридору в направлении того, который ведет наружу. В самом конце ты обнаружишь дверь. Отопри ее и иди дальше, до пересечения нескольких коридоров. Там на стене висит телефон.

— Телефон и тут есть, — кивнул Владимир на аппарат.

— Это внутренняя линия, — усмехнулся Сикис. — А в коридоре — одна из линий, установленных мной; она ведет наружу, к инженерам. Сними трубку и, убедившись, что тебя слышат, скажи: Джон Сикис велел приступать к плану Б. Ты в состоянии запомнить это?

— План Б. Да, сударь. Но почему бы вам самому туда не сходить?

— Я должен быть здесь — на случай, если Цицерон позвонит, — ответил Сикис. — И еще, Владимир…

— Да, сударь?

— Сделай все как следует, и ты станешь моим телохранителем. Тогда никто не посмеет расправиться с тобой, разве что прежде доберется до меня.

— План Б, — повторил Владимир. — Я мигом, сударь.

— Не понимаю, — сказал Редмонд. — Где мистер Сикис?

— Говоря коротко, — ответил Цицерон, — он вышел в отставку.

— Но он же только-только прибыл в Мир Двойников!

— Даже двойник может передумать. Мистер Сикис счел правление слишком обременительным занятием.

— А Клеопатра?

— На самом-то деле они не слишком подходят друг другу.

— Вы что-то с ним сделали, — заявил Редмонд. — Не пытайтесь отрицать.

— Отнюдь не собираюсь ничего отрицать. Он явился сюда, чтобы поиграть в тиранию, а мы его свергли.

— Вы убили его?

— Конечно нет, — ответил Цицерон. — Вы нас что, варварами считаете? Он жив, и вскоре вы получите возможность поговорить с ним. Но сначала выслушайте наши условия.

— Кто вы такой, чтобы… А, ладно! Что за условия?

— Как я уже сказал, вам будет предоставлена возможность поговорить с самим Джоном Сикисом. Вы спросите, как он, и получите ответ, что с ним все в порядке и что вы должны выполнить все наши требования. На этом мы прервем разговор.

— Где вы его держите?

— Здесь, с нами, — успокоил Цицерон. — Однако не трудитесь искать его, это вам не удастся. Если все же выяснится, что вы суете нос куда не следует, мы убьем его. А не получится, так сведем с ума, коли ничего другого не останется.

— Вы должны понимать, что люди, возглавляющие после ухода Сикиса этот проект, не могут сидеть сложа руки, когда такое творится.

— Могут и будут. Если, конечно, хотят сохранить то положение, которое обеспечивает им хороший доход. Не забывайте, Сикис сам отдаст вам распоряжения. Если же они откажутся подчиниться, то тем самым нарушат один из важнейших пунктов его завещания. Не думаю, что они горят желанием ввергнуть себя в судебную тяжбу, если есть возможность ее избежать.

— Но это же немыслимо — вот так взять и бросить его одного, запертого в каком-то дальнем углу компьютерной памяти!

— Кто говорит о том, чтобы бросить Сикиса? — возразил Цицерон. — Сейчас мы ведем с ним переговоры. Как только разработаем такую формулировку соглашения, которая позволит доверять ему, мы его освободим. Пусть возвращается в свой дворец. Но он займет место среди нас как среди равных, а не как король или диктатор. Уверен, что вы, американец, не станете возражать против такой постановки вопроса.

— В общем, нет, конечно, — согласился Редмонд. — Как бы то ни было, это не мои проблемы. Я ученый и не намерен участвовать в мышиной возне. Тем не менее я передам ваши слова душеприказчикам Сикиса.

— Именно поэтому я хотел прежде всего поговорить с вами, — сказал Цицерон, — как ученый с ученым.

— Ладно, пусть сами разбираются. Вы упоминали еще о каком-то требовании, которое собираетесь предъявить Сикису.

— Я кое-что обещал Клеопатре, и Сикис согласился выполнить ее желание.

— Что же это?

Цицерон объяснил.

— Вы, должно быть, шутите!

— Передайте инженерам, чтобы они сделали это, если не хотят влезть в судебное разбирательство в соответствии с условиями завещания.

— Передам, конечно, — ответил Редмонд, — хотя не знаю, как они к этому отнесутся.

— Зато я знаю, — сказал Цицерон.

Они не сочли нужным сообщить Клеопатре, где произойдет рождение, и сейчас она торопливо шагала по коридорам огромного дворца, построенного по указанию Сикиса. Эхо пустых помещений напоминало о том, какой скоротечной оказалась его слава. Она растаяла как дым в тот момент, когда Бакунин, Цицерон и другие столкнули Сикиса в спиральный коридор, ведущий к старой камере Бакунина в Петропавловской крепости. Клеопатра обыскала все комнаты, одну за другой. Пусто…

Внезапно ее осенило. Они наверняка предпочли, чтобы это выдающееся событие произошло не здесь, а в хорошо известной им, обжитой части Мира Двойников. Клеопатра бросилась к Бакунину и уговорила отвести ее на виллу Цицерона одним из тех коротких путей, которые были известны ему одному.

Бакунин держался с женщинами не слишком уверенно — все еще не мог забыть свою жену Антонию, останки которой (а следовательно, и информация о ней) затерялись где-то в безымянной могиле неподалеку от безвестной сибирской деревушки. Он помог Клеопатре быстро добраться до дома Цицерона, но по дороге ни разу не взглянул на попутчицу. При других обстоятельствах она обиделась бы на него, однако сейчас у нее была неотложная забота.

Цицерон, конечно, находился в саду, под неизменно голубым итальянским небом. Он улыбнулся гостье хорошо знакомой улыбкой и сказал:

— Заходите в дом. Ваше желание исполнено, как я и обещал.

Она нашла Антония в маленькой спальне в глубине виллы, вдалеке от атриума. Комната была полна ярких цветов. Антоний выглядел точно так же, каким запомнился ей в последние годы. Кудрявая темная борода обрамляла красивое лицо истинного воина, осунувшееся и несущее на себе печать слишком роскошной жизни и необузданных страстей.

— Так это ты, Клеопатра! — произнес Марк Антоний. — Я догадывался, что здесь не обошлось без твоего участия. Похоже, я снова живу? И не Цицерона ли я видел недавно?

— Мы все обрели вторую жизнь в этом странном мире, — ответила Клеопатра.

— Странном, вот уж точно, — сказал Антоний. — И здесь мы снова вместе, не так ли, Клеопатра?

— Ты как будто немного… разочарован, — ответила она, заставив себя улыбнуться.

— Что ж, не стану отпираться. Позволь мне сказать тебе все как есть, начистоту.

— Звучит зловеще, — одними губами вымолвила Клеопатра.

— Воспринимай как хочешь. Были времена, когда весь Рим лежал у моих ног. Но чары, которыми ты опутала меня, заставив позабыть обо всем на свете, до того помрачили мой разум, что я пошел на смерть ради тебя, вероломной блудницы. Так вот, я хочу, чтобы ты знала: с этим покончено. Смерть унесла все прочь. Уходи, Клеопатра. С меня хватит одной жизни, прожитой с тобой.

Она поднялась и молча вышла, трепеща от ярости. Как он посмел? Потом Клеопатра напомнила себе: ведь это Антоний, человек, который всему отдавался со страстью: и любви, и ненависти, — но чувства его преходящи. Без сомнения, это настроение пройдет, как бывало всегда. Когда Клеопатра вышла в сад к Цицерону, ее уже занимало другое. А именно: можно ли, несмотря ни на что, рассматривать Джона Сикиса как подходящего супруга для женщины, которой, что бы она ни говорила или делала, самой судьбой предназначено править миром? Может быть, еще не упущено время, чтобы договориться с ним?

Прежде чем согласиться на условие Клеопатры, Цицерон впал в глубокое раздумье. На первый взгляд — слишком горька была для него эта пилюля. Он воспринимал Антония как своего заклятого врага. Именно Антоний был в ответе за его убийство. Цицерон помнил все очень отчетливо: темный морской берег, яростный ветер, дующий с моря и отрезающий возможность побега в Грецию. Два головореза, посланные Антонием. Его собственные последние слова, которые он произнес, повернувшись спиной к океану и далекой Греции, а лицом к оказавшейся столь роковой для него Италии: «Я готов встретить смерть в стране, которую столько раз спасал». А потом разящие удары коротких мечей, мгновенная опаляющая боль, горькая мысль о том, что жизнь кончена, и… забвение — до тех пор, пока он не пробудился здесь, в этом месте.

Он был убит по приказу Антония, а теперь Клеопатра просила его снова вызвать Антония к жизни. Однако, подойдя к ситуации с философской точки зрения, Цицерон согласился. То, что сделал Антоний, объяснялось не жестокостью его нрава; это была просто политика. И появление Антония наверняка внесет заметное оживление в спокойную атмосферу Мира Двойников.

Кроме того, Цицерон подозревал, что если у Антония и возникнут проблемы, то никак не с ним, а кое с кем еще. Вот почему, поразмыслив хорошенько, он передал просьбу Клеопатры Редмонду.

Клеопатра рассказала, как прошла встреча с Антонием. Она уже явно сожалела о том, что вызвала его из небытия, и спросила у Цицерона, нет ли какого-нибудь способа исправить содеянное. Он обещал подумать об этом. Однако внезапно его размышления были прерваны появлением незнакомца, ворвавшегося на виллу и явно не обученного правилам приличий.

Это был огромный человек, облаченный в светло-голубую одежду варвара. На отталкивающем лице, почти целиком заросшем неопрятной рыжей бородой, горели безумным огнем синие глаза.

— Кто вы? — спросил Цицерон.

— Владимир, посланец.

— Чей?

— Мне велено отвести вас к одному человеку.

— Что за человек? Как его зовут?

— Не знаю.

Цицерон отметил про себя, что он оказался прав: с появлением Марка Антония спокойная жизнь закончилась.

Рыжебородый скиф долго вел Цицерона по бесчисленным коридорам, и в конце концов они оказались в той части компьютерного мира, которую Цицерон уже не раз видел. Новый Рим, совсем недавно созданная Сикисом и почти сразу же покинутая им столица Мира Двойников. Город, который двойники называли Фантом-Сити. Цицерон сразу же почувствовал себя не в своей тарелке. Кругом было пусто, все остальные покинули это место, вернувшись в более привычную обстановку.

Вслед за Владимиром он вошел в здание, представляющее собой прекрасную копию прежнего римского сената. В огромном зале стоял человек. Цицерон сощурился, чтобы получше разглядеть, кто это.

— Приветствую тебя, Марк Туллий! — прогремел мощный голос.

Цицерон почти бегом бросился по проходу, все еще не веря своим глазам.

— Цезарь! Ты здесь!

— Но этим я обязан не тебе, Марк.

— Цезарь, клянусь, я все время думал… — Цицерон резко оборвал себя. Старая привычка раболепствовать перед Цезарем не желала умирать, ей удалось пережить их обоих. Однако, напомнил он себе, наступила совсем другая эпоха, и здесь Цезарь не властен над его судьбой. Или все же?.. — В прежние времена, — закончил Цицерон, — мы были союзниками.

— Прости меня, Марк, — ответил Цезарь. — Я просто пошутил. Мне и в голову не приходило, что кто-то, пусть даже великий Цицерон, сможет вернуть меня к жизни.

— Тебе известны обстоятельства нашего нового рождения, Цезарь?

— Кое-что, Марк, кое-что. Не успел я открыть глаза, как человек, назвавшийся техническим директором, заявил, что если я хочу жить, то должен выполнить несколько условий. Одно из них состояло в том, что мне следует как можно скорее войти в курс дела. Этот человек прямо тут же принялся знакомить меня с политической ситуацией.

— Нам предстоит во многом разобраться, Цезарь, — сказал Цицерон. — Мы действительно оказались в очень необычных обстоятельствах. Не мертвые, но и далеко не живые, в обычном понимании этого слова.

Цезарь отмахнулся от его слов.

— Все это, конечно, небезынтересно, однако сейчас меня больше занимают политические реалии. Именно они приоткрывают завесу над тем, что для нас в данный момент важнее всего. Я снова живу, Марк, но только потому, что, как я уже говорил, согласился выполнить определенные условия.

— И кто же поставил эти условия?

— Технический директор ответил мне на этот вопрос совершенно ясно. Он говорил от имени Джона Сикиса, с которым, я уверен, ты знаком.

— Сикис попытался стать здесь единовластным правителем, — сказал Цицерон. — С какой стати позволять выскочке то, чего мы не допустили даже при нашей жизни в Риме? Мы низвергли его и упрятали подальше, чтобы инженеры не смогли нас уничтожить. Мы сделали все, чтобы здесь не было ни казней, ни репрессий. Ну и конечно, чтобы с нами не расправились за то, как мы обошлись с Сикисом.

— Вы обезопасили себя от сил разрушения, — ответил Цезарь, — но не от сил созидания. Сикис вернул меня к жизни при одном условии — что я помогу ему. И я дал слово оказать ему поддержку.

— Цезарь, ты поступил опрометчиво.

— Я тоже поставил ему определенные условия.

Цицерон улыбнулся:

— Узнаю моего Юлия.

— Я обратил его внимание на то, что положение короля или диктатора не слишком достойно и чересчур неустойчиво даже для Мира Двойников, поскольку они также наделены свободной волей. И дал понять, что с политической точки зрения несравненно лучше выглядит идея триумвирата.

— И он согласился? Это было весьма смело с твоей стороны — едва, так сказать, появившись на свет, испытывать его терпение.

— Что толку быть Цезарем, если не действовать смело? Сикис пришел в восторг от этой идеи. Он просто напичкан классическими предрассудками. В частности, убежден, что в прежние времена все было лучше.

— Значит, теперь нами правите вы с Сикисом? — спросил Цицерон. — Ну, это по крайней мере будет интересно. Могу я полюбопытствовать, кто должен стать третьим? Марк Антоний, по-моему, очень подходит для этой роли, ведь он исполнял ее еще в старые добрые времена. Или Клеопатра уговорила вас взять ее? Из нашей общей знакомой получился бы интересный триумвир.

— Как много слов! — промолвил Цезарь, улыбаясь. — Я разговаривал с Марком, и он произвел на меня впечатление человека, у которого с головой не в порядке. Им всецело овладела ненависть к Клеопатре. Не может простить ей, что она позволила ему покончить с собой, когда он думал, что она уже мертва. Отказывается понимать, что за этим стояла всего лишь политика.

— Марк слишком страстен, чтобы быть хорошим политиком, — сказал Цицерон. — И все же — кого вы выбрали третьим? До меня дошли слухи, что Фридрих Великий тоже тут вместе с нами. Вы, наверное, еще не знаете, Цезарь, но мне рассказывали, что он был величайшим правителем в свое время.

Цезарь покачал головой:

— Не знаю и знать не хочу. Зачем нам чужаки в триумвирате? Третьим, Марк, будешь ты.

— Я? Править призрачной империей вместе с вами? Цезарь, я польщен. Правда, моих скудных способностей едва ли хватит…

— Перестань, Марк. Ты прекрасный теоретик и знаешь это. Мне нужны твой ум и твоя утонченность. Ты поможешь мне удерживать Сикиса в рамках. Здесь таятся огромные возможности, Марк, и я уже вижу многие из них.

— Тогда быть посему, — подвел итог обсуждению Цицерон.

Они заключили друг друга в теплые дружеские объятия. И Цицерон подумал, что здесь и впрямь наступает интересная эпоха. Порывистый Антоний, негодующая Клеопатра…

— Да, — сказал он, — совсем как в старые добрые времена.

* * *

Каждому смертному суждено воскреснуть в долине бесконечной реки, чтобы сыграть новую роль в истории человечества, — и это будет уже совсем другая история. Вдохновленные великой идеей Филиппа Хосе Фармера, его товарищи по фантастическому цеху написали рассказы, которые составили две антологии: «Легенды Мира Реки» и «Тайны Мира Реки» (1993). И стоит ли удивляться, что лучшим балетным импресарио в этом удивительном краю с легкостью становится тот, кто и в нашем мире не знал себе равных?

Представления Дягилева

Не стану задерживаться, сеньоры, на том, с чего или как все это для меня началось, ибо начало было одним и тем же для каждого, кто обнаружил, что возродился в этомместе, называемом Мир Реки. Все мы очнулись нагими и безволосыми, лежащими на короткой траве у берега бесконечной Реки. Близ каждого, присоединенный к запястью коротким ремешком, обнаружился предмет утвари, получивший название грааля: металлический цилиндр с несколькими отделениями внутри. Это чудесный источник пищи. Когда его вставляют в одно из углублений большого серого камня — из тех, что именуют здесь грейлстоунами, в периоды, сопровождаемые дьявольскими синими электрическими разрядами и низким воем, напоминающим шум внезапной бури высоко в горах, — грааль наполняется пищей и питьем, появляется и наркотик, называемый жвачкой грез, а также спирт, а порой и вино и почти всегда — табак.

Когда я возвратился к жизни, первое, о чем я подумал, была моя смерть серым утром 1587 года, когда я сидел в своей келье в Саламанке и усталость нахлынула на меня, а в жилах развилась внезапная слабость, которая подсказала мне, что конец близок. У меня было мало надежды вручить мою душу Господу. Я не много об этом думал, по правде говоря, ибо тому, кто прожил свою жизнь как конквистадор и спутник братьев Писарро в Новом Свете, в Индиях, нет большой пользы думать, была его жизнь хороша или дурна. Мы, испанские конквистадоры, вызвались совершить известное деяние и не особенно заботились о том, как осуществляем свою миссию. Жизнь дешево ценилась в те дни и в тех краях, и наша стоила не больше любой другой. Мы жили за счет меча, и от него же умирали, и я был достаточно изумлен уже тем, что уцелел в те жаркие дни и в дальнейшем прожил достаточно долго, чтобы волосы мои поседели, а смерть пришла ко мне в постели в университетском городке Саламанке, том самом, где я получил степень столь много лет тому назад. Помню, как я подумал, когда священник склонился надо мной и боль и апатия охватили меня: «Ну что же, вот и конец всему». Но я и догадываться не мог, что за порогом смерти лежит здешний Мир Реки.

В те первые дни на берегах Великой Реки я усвоил, вместе с прочими, недавно возрожденными, как пользуются граалями и кое-что об условиях жизни в этом месте. Позднее я обнаружил, что был исключительно удачлив в том, насколько постепенно происходило мое знакомство с Миром Реки, ибо возродился на спокойном выступе Речного берега, где никто не хозяйничал, равный среди других, недавно возродившихся и вспомнивших себя, и равно невежественный.

Моими товарищами в те первые дни по воскрешении были наемники из Свободных Отрядов, которые вершили славные дела в Италии своего времени. То были умелые солдаты из Англии и Германии, и среди них — ни одного испанца. Мы общались на смеси испанского, французского, итальянского и немного — каталонского. Было не слишком трудно обмениваться мыслями, весьма примитивными. Как обычно в таких местах, имелись те, кто возродился на день или на неделю прежде других. И они показывали нам, как нужно обращаться с граалями. И вот мы беседовали и размышляли о нашем жребии в Мире Реки и пытались решить, что нам делать с собой.

И вскоре решение само к нам явилось. Немного прошло после моего воскрешения, когда отряд примерно в пятьдесят человек приблизился к нам строевым шагом по берегу Реки. Мы сразу увидели, что они вооружены, а мы все слишком ясно осознавали, что безоружны. У нас под рукой не оказалось ничего пригодного для боя в этом жутком месте, даже палок и камней. Тогда мы сгрудились поплотнее и постарались придать себе грозный вид, невзирая на нашу наготу, и стали ожидать, что предпримут вновь пришедшие.

Они шагали в строгом порядке — сорок или пятьдесят сурового вида мужчин, вооруженных деревянными палками и необычного вида мечами, которые, как мы позднее узнали, изготовлялись из рыбьих костей. Они были в броне, сделанной из крепкой сушеной кожи некоторых видов больших рыб, таившихся в глубинах Реки. Их предводитель имел более роскошное облачение, нежели его спутники, и его шлем из рыбьей чешуи украшали знаки различия. Он пожелал поговорить со старшим над нами.

До сих пор мы как-то не позаботились решить, кто из нас старший. Новое окружение полностью поглотило наше внимание. Поскольку я оказался лучше других знаком с языком вновь явившихся, а именно с латынью, которую изучал в свое время в университете в Саламанке, мне и выпало быть нашим представителем.

— Что вы за народ? — спросил я, решив держаться потверже.

— Мы римские солдаты из легиона Фламиния, — ответил предводитель. — Я Руф Север, и меня избрали трибуном, дабы я представлял этих людей. А вы кто?

— Мы новички в этом месте, — поведал я ему, — все мы умелые бойцы, и предводителя у нас нет, за отсутствием такового я, Родриго Исасага, буду нас представлять, ибо лучше, чем другие, знаю ваш язык. Мы ожидаем сведений касательно того, каковы наши возможности.

— Вы должны радоваться, что повстречали меня, — сказал Руф. — Вы смотритесь как довольно неплохой отряд. Но вас ждет несколько нелегких препятствий. Во-первых, вы не говорите на языке этих мест, который называется северным, хотя, как я понимаю, это его искаженная и упрощенная версия. Я советую вам выучить его как можно быстрее. Во-вторых, вы — ничьи люди в том месте, где сильный быстро порабощает слабого. Здесь, в поселениях вдоль Реки, немало таких, кто счастлив был бы захватить вас и заставить себе служить. Они станут забирать большую часть пищи и все питье из ваших граалей, а вам оставлять лишь столько, чтобы вы жили полуголодными. Я предлагаю вам вступить в мой легион до того времени, когда вы сможете сами о себе позаботиться.

— Вас около пятидесяти, — заметил я. — Это не очень мощная армия.

— Это верно, — согласился Руф. — Но мы дисциплинированны, и у нас имеется то преимущество, что мы знали друг друга в прежней жизни. Это редкое везение в здешних местах.

Я поблагодарил его за сведения и попросил разрешения обсудить услышанное с моими товарищами. Затем сообщил им то, что узнал. Они все до одного решили присоединиться к Руфу. Я тоже. Не то чтобы меня сильно восхитил этот римлянин. Но показалось, что лучше к кому-нибудь примкнуть, пока я не получу каких-то представлений о здешних условиях.

Так что мы встали в строй и зашагали следом за Руфом с его легионерами. Нас была дюжина. У римлян отыскалось несколько лишних дубинок, которые они предоставили в наше распоряжение. И мы двинулись в поход вверх по Реке.

Я провел несколько дней в этой римской армии и понял, что у них лишь чуть больше представления о том, что они делают, чем у нас. Благоприятный каприз судьбы был причиной тому, что все они воскресли вместе. Руф был прежде центурионом. Оглядевшись вокруг, он быстро организовал их и отыскал для них оружие, какое мог. Вскоре они увидели, что в этом месте каждый каждому волк. Они решили выйти в поход, и неважно, в каком направлении. Они надеялись отыскать других легионеров, а возможно, и целый римский город или в крайнем случае галльский городишко, ибо некоторые из этих римлян были выходцами из Галлии.

Так проходили наши первые дни во время похода по плоскому Речному берегу, и нам встречались люди множества различных цивилизаций.

То была приятная прогулка, сеньоры, несмотря на то что римляне двигались хорошим шагом. Наш путь лежал по левому берегу Великой Реки, средоточия этого мира. Она напомнила мне Амазонку, где я имел честь служить под началом дона Франсиско де Орельяна, общества которого мне так отчаянно не хватало ныне. Но не было подлинного сходства меж этими двумя реками. Амазонка течет по миру буйных и густых джунглей. Когда туда попадешь, быстро начинает казаться, что это скорее море, нежели река. Трудно было продвигаться по любому из ее берегов, настолько они заросли. Наша река, по контрасту, была похожа на нечто искусственное и текла между плоскими и пустынными берегами. Примерно в миле от воды вздымались холмы, которые вскоре переходили в башнеобразные скалы, высочайшие, какие я когда-либо видел, а мне довелось видеть французские Альпы.

Как я сказал, то была сперва почти прогулка, а не военный поход, поскольку мы не были отягощены пожитками. Продовольствие можно было получать каждый вечер, и вода всегда была под рукой. Наши граали были легкими. Мы также несли с собой полотенца, появившиеся близ нас при воскрешении. Они служили одеждой и постелями. Римляне даже соединили кое-какие из них вместе магнитными ремешками, дабы соорудить для себя подобие привычной римской одежды. Из полотенец делались также вещевые мешки, а если оторвать от них полосы (это очень трудно, ибо ткань исключительно крепка), можно было привязывать разные предметы к телу — обычай, который мы переняли.

Вдоль берега Реки были рассеяны большие серые грейлстоуны, где мы были в состоянии останавливаться и получать продовольствие. Людей мы сперва видели очень немного. То был ненаселенный отрезок Реки. Мы были в походе почти неделю, прежде чем наткнулись на сколько-нибудь крупные скопления народа. И тут нас ждала полная неожиданность. Ибо то были не европейцы, а китайцы.

Впервые мы увидели детей Востока на заре восемнадцатого дня нашего похода. Они носили на своих темных волосах тканые повязки. Они были вооружены примерно так же, как римляне. Лица у них были плоские, желтоватого оттенка, почти такие, какие описывал мессер Марко Поло в отчете о своих странствиях.

Мы остановились и попытались с ними заговорить. Несколько из них до некоторой степени знали итальянский, и мы услышали, что они служат Хубилаю-хану, который выстроил укрепленный город неподалеку. Нам сказали, что великий хан неизменно рад пришельцам, ибо ему всегда охота послушать о нравах и обычаях людей из дальних краев. Римляне ничего не слышали о нем, ибо он родился много спустя после их времени. Но я был способен сообщить им, что Хубилай возглавлял империю большую, чем Римская.

Я также расспросил китайцев о местонахождении Марко Поло, но они не располагали сведениями о нем. Мы переговорили между собой и решили отправиться с китайцами в их лагерь.

Ксанаду был крупной бамбуковой деревней, расположенной на равнине и обнесенной стеной, сооруженной из ветвей больших деревьев, произрастающих на холмах поблизости. Здесь царили чистота и порядок, улицы тщательно убирались, равно как и дома из бамбука. Дети Востока работали умело. Их город выглядел как процветающее место.

Нас провели к великому хану почти немедленно. Хубилай не был сам китайцем, как я узнал, а был монголом. То оказался человек среднего роста, довольно полный, с плоским круглым лицом и взглядом, исполненным достоинства. Говоря от имени своих спутников из Свободных Отрядов, я сообщил ему, откуда мы и что с нами случилось. Хубилай сказал, что возродился в Мире Реки, как и прочие из нас, но несколькими годами ранее, и, видя общественный беспорядок, который охватил воскресших, попытался учредить государство и подчинить людей каким-то правилам. Китайцы и монголы встали под его знамена, и до сих пор дела в его государстве шли хорошо.

Его разочаровало, что мы не принесли ничего для торговли, но он провозгласил, что мы свободны выбирать, продолжить наше путешествие или оставаться здесь, сколько нам угодно. В любом случае мы вправе пользоваться грейлстоунами, разбросанными по его владениям, если только станем делать это подобающим образом.

— Но подумайте как следует, стоит ли вам идти дальше, — заметил хан. — Я отправлял посланцев, чтобы взглянули, каковы мои соседи, и некоторые из них сущие дикари. Вы не обнаружите столь хорошо налаженных дел, если двинетесь дальше вверх по Реке. Я предлагаю вам здесь поселиться. Мы подыщем вам женщин, поскольку в настоящее время наслаждаемся некоторым их избытком, и вы будете в безопасности.

Это предложение, хотя оно и было разумно, не вполне меня устраивало. Я прошел через столь странное и ошеломляющее событие, как воскрешение в новом мире, не для того, чтобы сидеть в бамбуковой деревне и получать каждый день свою порцию, как добропорядочный обыватель. Я принадлежал к поколению, которое плавало в Индии с Франсиско Писарро. И хотя я уже скончался однажды, мне еще рано было отдыхать.

Большинство наемников согласились со мной, но Руф и большая часть римлян поразмыслили как следует и решили остаться. Прочие же вновь выступили в путь, и теперь нас насчитывалось около сорока.

Пространствовав еще несколько недель по малонаселенным местностям, мы набрели на большую прибрежную деревню рыбаков-саксов десятого века с низин реки Эльбы. Здесь жило также немного венгров восьмого века и еще меньше шотландцев девятнадцатого, последние держались замкнуто. Эти саксы никогда не переселялись в Британию в отличие от многих своих земляков. Здесь, в Мире Реки, они построили свою деревню внутри широкой излучины. Они соорудили лодки из бамбука и дерева и довольно успешно в них рыбачили. Лодки были небольшими, но удобными и вполне плавучими. Ни китайцы, ни римляне до сих пор не сходили на воду, но мы почти сразу увидели преимущества такого способа путешествия. Путешествие по воде представлялось более безопасным, нежели какое-либо иное, более скорым и менее утомительным.

Мы на некоторое время задержались у саксов, и как раз здесь я повстречал Герту. Это случилось однажды вечером, когда мы сидели у костра, рассказывая истории и напевая песни нашей родной страны. За разговорами пошли танцы, и каждый показывал, как принято танцевать в его родном краю. Когда настал мой черед, я сплясал хоту. Я неплохо поупражнялся в танцах еще мальчиком и осмелюсь утверждать, что наши испанские танцы красотой превосходят танцы многих других народов. Однако для хоты требовался партнер, и, оглядев лица вокруг нашего костра, я выбрал хорошенькую юную девушку с льняными волосами и спросил ее, не потанцует ли она со мной.

Герта сразу усвоила нужный шаг, и мы снискали известные аплодисменты. В Саламанке в мои студенческие дни я раз или два танцевал за плату, и мне говорили, что я мог бы недурно этим зарабатывать, если бы пожелал продолжать.

Герта была само изящество. Ее маленькое, прекрасно сложенное тело, то открывающееся, то скрываемое висящими полотенцами, легко совершало величавые движения испанского танца. Аплодисменты все усиливались, и сидевшие вокруг завалили нас кушаньями и питьем.

Позднее, разговаривая, мы обнаружили, что у нас неблагополучно с общим языком. Но Герта уже начала усваивать северный, лингва франка Реки, и вскоре мы стали неплохо объясняться, причем выяснилось, что у нас с ней столько общего, сколько может быть у мужчины и женщины. В ту же ночь мы поселились в одной хижине и все еще живем вместе.

Поскольку существовало немного способов проводить время на берегах медленной Реки, где пища сама собой появлялась в наших граалях и один день был похож на другой, мы с Гертой разучивали все новые и новые танцы. Я показал ей шаги огненного фламенко, который танцевали в Андалузии, севильяну, сегидилью и прочее, и она с чудесной робостью и изяществом перенимала их у меня. Достаточно ей было повязать свои гладкие светлые волосы черным полотенцем и властно выгнуть спину, Герта вполне могла сойти за цыганку из Гранады или из Трианы в Севилье. Единственное, чего не хватало, — это гулкого топота, столь характерного для танцев Андалузии. Но для этого требовались туфли с подковками и дощатый помост, а у нас ни того ни другого не было.

Тем не менее мы старались как могли. Однажды я изготовил для нее гребень в испанском вкусе и показал, как надо делать прическу, характерную для цыганок. Полотенце заменило мантилью.

Казалось, эти безмятежные дни будут продолжаться вечно. Но вот, совершенно неожиданно, наш лагерь подвергся нападению немалых сил налетчиков, которые незамеченными подобрались в ночи и нагрянули перед самой зарей. Они явились из города Оксенстрьерна, крупного поселения скандинавов, которые недавно обосновались в окрестностях. Большинство из них было шведами и датчанами седьмого и восьмого веков, прежде — воинов из той оравы, что опустошала Европу и Англию столько времени до Нормандского завоевания. То были беспокойные люди и сильные бойцы, весьма приверженные к крепким напиткам и склонные то и дело бесчинствовать. И вот они ворвались в саксонский лагерь глухой ночью, когда часовые задремали. Было большое сражение по всему лагерю и вверх и вниз по Реке от него. Когда все кончилось, большинство наших друзей-саксов оказались убиты, а нас с Гертой бросили к ногам их короля, Эрика Длинная Рука, чтобы он поступил с нами на свое усмотрение.

— Что вы умеете делать? — спросил король.

— Мы можем вступить в твое войско и хорошо служить тебе, — сказал я.

Он покачал головой:

— У нас сейчас достаточно бойцов. Нет у нас недостатка и в граальных рабах. — Он обернулся к своим людям. — Можно вполне предать и этих смерти.

— Погоди! — крикнул я. — У нас с Гертой есть кое-что, что могло бы оказаться вам полезно.

— И что же это?

— Время тяжело тянется в этом мире, — пояснил я. — Здесь достаточно еды и питья, но очень мало развлечений. Мы с моей женой танцоры, искусные в восхитительных плясках моей родной Испании. Мы будем вас развлекать.

Эрика позабавило это предложение.

— Хорошо, — сказал он. — Покажите, как вы пляшете. Мы отложим казнь на несколько минут и полюбуемся, насколько лихо вы горазды притоптывать или насколько убого спотыкаться.

И мы с Гертой задали представление, выкупая свою жизнь. Должен заметить, оно и впрямь было недурным. Ежели где-то не хватало тонкости, мы это более чем возместили отчаянной яростью. Герта все хорошо запомнила, и мы сплясали несколько хот, затем несколько разных севильян и, наконец, таинственную сегидилью, которая никогда не оставляла зрителей равнодушными. В конце концов викинги зааплодировали и согласились сохранить нам жизнь.

Миновала та кровопролитная ночь, и оказалось, что викинги довольно славные ребята. Мы с Гертой свободно передвигались по их владениям, и жизнь скоро вошла в свою колею. День проходил за днем, и не случалось ничего примечательного, пока, примерно две недели спустя, с одного из охранных постов не привели нескольких пленников.

— Мы застигли их у нашего грейлстоуна, — сказал дозорный.

Я присутствовал при допросе. Услышав, как они переговариваются по-испански, я встрепенулся. Среди прочих лиц было одно, которое я узнал.

— Гонсало! — вскричал я.

Ибо то и впрямь был мой старый капитан Гонсало Писарро, брат Франсиско Писарро, одно время управлявший Перу.

— Здорово, Родриго, — сказал мне Гонсало. Он держался холодно, несмотря на свое отчаянное положение: высокий, отлично сложенный мужчина с большим ястребиным носом и острыми темными глазами. — Что ты здесь делаешь?

— Я здесь неплохо устроился и живу, — сообщил ему я. — Я танцор, Гонсало, и предлагаю тебе заняться тем же. Насколько мне помнится, у тебя когда-то славно выходили хота и сапатеадо и ты мог исполнить вдобавок кое-что из плясок Южной Америки, пусть не так хорошо, как Франсиско.

Гонсало Писарро немедленно спросил меня, не встречал ли я его брата, которого он разыскивал. И был разочарован, когда я ему ответил, что нет. Что до того, чтобы стать танцором, то сперва он осмеял мое предложение. Для него, одного из первых конквистадоров, завоевателя Кито и прочих прославленных краев, на короткое время полного хозяина в Перу после убийства его брата Франсиско, это показалось шагом вниз. Он поклялся, что предпочтет умереть, сохранив честь незапятнанной. Но то было лишь пустозвонство. Когда подошло время делать выбор, он сам представился Эрику Длинная Рука как танцор — вроде нас, только еще лучше. И так убедительно хвастался, что ему дозволили присоединиться к нам с Гертой.

Было ясно, что ему понадобится партнерша, и он отыскал ее, не теряя много времени. Он подцепил русскую женщину, которую недавно приняли в этом викингском поселении. Ее звали Катрина, и она была отчасти цыганского происхождения, темноглазая, с буйной гривой — красавица, которая вполне могла явиться из Кордовы или Херес-де‑ла‑Фронтеры, — насколько это касалось внешности. Она была проворна и легконога и очень быстро усваивала новые танцы. Они с Гонсало непрерывно ссорились с самой встречи, ибо Гонсало был изрядный козел и чуть что приглядывался к очередной медлительной скандинавской милашечке. Но они с Катриной, похоже, пришлись друг другу по вкусу, вопреки этому, а возможно, даже и благодаря. Как бы то ни было, отношения их, судя по всему, устраивали обоих.

Теперь, когда плясали две пары, дело пошло веселее, а вскоре добавился еще один танцор — Педро Альмарго. Этот старый товарищ Гонсало был ему первым врагом в тревожные дни в Андах, когда центральная Южная Америка стала призом, за который бились и который вырывали друг у друга разные конквистадоры. Более того, Гонсало казнил Альмарго, когда захватил Кито, за что теперь принес извинения. Альмарго ответил, что не держит обиды по поводу столь пустяшного происшествия. Сейчас куда важнее то, что впереди. И он стал усердно учиться танцам с новой партнершей, маленькой и трепетной провансалочкой из Экса.

Затем и другие испанцы из конквистадорских дней нашли к нам дорогу, ибо молва в Мире Реки разлеталась быстрее, чем птицы. Пришли Альберто Тапиа и братья Вальдавиа, завоевывавшие Чили, и Себастьян Ромеро, служивший у Бальбоа. Путь в нашу Оксенстьерну отыскал даже бравый Эрнандо де Сото. Примкнули к нам и представители иных народов, и что важно — Бронислава из России, которая привела своего брата; она утверждала, что брат был прославленным танцором своего времени. Звали его Вацлав Нижинский.

Этот Нижинский оказался странным и угрюмым созданием, упорно твердившим, что больше он не танцует, но предложившим стать нашим хореографом, то есть обеспечить всю труппу номерами, которые будут исполняться совместно. Сперва он мне не особенно понравился: на вид ни рыба ни мясо, с длинным черепом и диковинными, изящными, по-женски нежными движениями. Он был весьма силен, но большой чудак и вечно сторонился людей. Он становился крайне бдительным, когда кто-нибудь новый приходил в Оксенстьерну.

— Кого ты ищешь? — спросил я его однажды.

— Не спрашивай. Лучше даже не называть его имя.

— Да будет, Вацлав, имена не жгутся.

— Как бы он здесь не объявился.

— Неужели он настолько дьявол, что его и назвать нельзя?

— Самый жуткий из всех возможных. Он завладел моей душой давным-давно и непременно вернется, чтобы заполучить ее опять.

Я узнал у Брониславы, что он ссылался на некоего Дягилева, который был балетным импресарио во времена, когда все они жили — в конце девятнадцатого столетия и начале двадцатого. Под началом этого Дягилева Нижинский удостоился своих величайших триумфов в «Видении Розы», «Щелкунчике», «Сильфиде» и многих других постановках. Он был ведущим танцором в труппе, а сама труппа пользовалась мировой известностью.

— Так что же там было неладно? — спросил я. — На что Вацлав хотел бы пожаловаться?

Бронислава покачала головой, и ее взгляд устремился вдаль.

— Да было что-то в Сергее Дягилеве, что-то жуткое и ненормальное. Он никому передохнуть не давал. Но дело не в этом. Балетные танцоры привыкли к тяжелой работе. Здесь что-то другое. Я только и могу назвать это дьявольским. Он страшил Вацлава и в конечном счете довел до безумия.

Каким-то образом, даже если учесть, что миллионы, а то и миллиарды людей возрождались в Мире Реки, я понял, что Дягилев найдет Нижинского. И поэтому меня не удивило, когда однажды в Оксенстьерну прибыла новая группа людей. То были путешественники и торговцы, явившиеся из дальних краев. Они имели кое-что для продажи — мешки из сушеной рыбьей кожи, многое другое из рыбы, а также доски, грубо отесанные, выпиленные из огромных железных деревьев. Доски пришли из некоего места, расположенного ниже по Реке, где существовали железные орудия.

В числе прочих явился мужчина среднего роста с печальными темными глазами и плоским помятым лицом. Его нельзя было назвать красавцем, но в нем чувствовалась воля к власти. Он подошел к нашей палатке, когда мы репетировали.

— Вы танцоры? — спросил он.

— Именно так, сеньор, — отозвался я. — А вы кто?

— Я человек, который умеет обращаться с танцорами, — ответил он.

Вацлав, находившийся в другой палатке и репетировавший, вышел, увидел вновь прибывшего, и у него отвисла челюсть.

— Сергей! — вскричал он. — Неужели ты?!

— Никто иной, мой друг, — сказал пришедший. — Будь добр, объясни своему приятелю, кто я.

Вацлав обернулся ко мне. Его темные глаза полыхнули, и он произнес:

— Это Сергей Дягилев. Он великий импресарио, великий создатель танцевальных трупп.

— Любопытно, — заметил я. — Но ты мне не нужен, Дягилев. Наша труппа уже сложилась.

— Не сомневаюсь, — проговорил Дягилев. — Я всего лишь хочу посмотреть ваше представление.

Дягилев посетил наш вечерний спектакль и подошел к нам, когда все закончилось. В тот раз мы выступили неплохо. Из мест было занято больше половины, что для нас означало хороший сбор. Я предложил Дягилеву стаканчик вина. Мы, латиняне, сбываем северянам свой спирт в обмен на вино. Похоже, тот напиток был с французской винодельни, но мне не хватало более терпкого испанского питья.

Этот Дягилев возбудил у меня нешуточные подозрения. Особенно учитывая, что он занимался тем же делом, за которое принялся я. Я прекрасно догадывался, что уступаю ему по этой части. Удача, привалившая мне в сем занятии, объяснялась главным образом моей склонностью к языкам, ибо, при всей скромности моих познаний, они были основательнее, нежели у окружающих. Я не очень-то высоко оценивал свои таланты. Если этот человек действительно был когда-то всемирно признан, как уверял меня Нижинский, он мог, несомненно, куда лучше моего руководить танцевальной труппой. Но я не видел причин уступать ему свое дело. Я поклялся себе, что убью его прежде, чем позволю этому случиться. В Мире Реки мало занятий, кроме как драться или быть рабом, и никто не откажется с легкостью от хорошего дела, если уж повезло его найти.

Дягилев сразу же попытался развеять мою настороженность.

— Вы делаете замечательную работу, сеньор Исасага. Сразу видно, что вы не имеете хорошей танцевальной школы. Но что из того? Вы преуспели не хуже любого другого. Однако я полагаю, что одно или два усовершенствования могут быть внесены без ущерба для вас или ваших людей и с немалым выигрышем.

— А именно? — спросил я.

— Сперва милости прошу в мой лагерь, — пригласил меня Дягилев. — Есть кое-что, что я хотел бы вам показать. Да, и прихватите всех ваших людей. Им это будет любопытно.

Мы отправились вместе с Дягилевым вниз по Реке, его лагерь находился примерно в миле ниже по течению, на правом берегу. Со мной была вся наша труппа. Гонсало из предосторожности захватил оружие, а именно медный кинжал, который выиграл в кости у скандинава. Еще полдюжины испанцев взяли дубины. Даже у наших женщин имелись при себе кремневые ножики или камни с заостренным краем, которые прятали в поясах. Дягилев, несомненно, заметил это, но всем своим видом выражал безразличие.

В труппе Дягилева было лишь восемь человек, и мы не увидели у них оружия. Это вызвало у нас облегчение: хоть здесь-то забот не предстоит. И в любом случае половина их была женщины.

Дягилев угостил нас недурным пивом, которое они варили из корней, листьев и дрожжевых грибов. Затем предложил полюбоваться искусством его людей. И вот мы улеглись на траву, а они стали танцевать. Среди них были имена, о славе которых я узнал лишь позднее: Алисия Маркова, Михаил Фокин и божественная Анна Павлова.

Никто из нас прежде не видел ничего подобного. Возможно, русским и не хватало нашего испанского огня. Но это был единственный недостаток, который мне удалось найти, если это вообще недостаток. Во всем же остальном, включая и умение правильно дышать, они нас всячески превосходили. Маркова парила как бабочка и приземлялась точно пушинка. Павлова была воплощенная поэзия. Уму непостижимо, на что это походило. Мы бурно аплодировали. В конце русские танцоры умоляюще протянули руки к нашему Нижинскому, который взирал на них в отчаянном безмолвии. Он отвернулся от них со слезами на глазах, покачивая головой и бормоча: «Я больше не танцую». Но они не отступали, и Дягилев присоединился к их мольбам, так что наконец Нижинский поддался и повторил, как мне объяснили позднее, одно из своих соло из «Видения Розы»…

Потом мы сидели все вместе и пили вино. Дягилев сказал Нижинскому:

— Я знал, что найду тебя, Вацлав. Вот мы и снова вместе.

— Я танцевал для тебя, Сергей! — вскричал Нижинский. — Но больше никогда танцевать не буду!

— Посмотрим, — заметил Дягилев.

После того как мы повстречали этого русского, все для нас переменилось. Было только разумно объединить наши труппы. Не возникло разговора, под чьим руководством. Но без особых стараний Дягилев шаг за шагом прибирал нас к рукам. Предложение здесь, идея там — а идеи у него были превосходные. Именно он позаботился о постройке деревянного помоста, чтобы слышно было, как отбивают ритм пятки наших танцоров. И разумеется, не кто иной, как он, видоизменил башмаки, чтобы лучше стучали. Для большего впечатления он ввел занавесы. Ему же мы были обязаны сценическим освещением и декорациями. Не противоречили его предложения и духу испанского танца. Он разбирался в этом получше моего, хотя испанцем и не был. Вне сомнений, этот человек был конквистадором танца. Я боролся, ибо по натуре упрям, и наконец решил, что лучше быть помощником гения, чем независимым средней руки импресарио второразрядной танцевальной труппы.

Большинство из нас к этому привыкло. Но не Гонсало. Ему противна была сама мысль, что Сергей им помыкает. Он ощетинивался, скалил зубы, но наконец и он сдался. Усовершенствования Дягилева сделали наши представления куда привлекательнее.

Вскоре наша слава начала распространяться. Люди являлись в Оксенстрьерну отовсюду, чтобы взглянуть на наши представления. И Сергей Дягилев начал задумываться об изготовлении музыкальных инструментов. В этом ему помог другой наш новобранец, Мануэль де Фалья, испанец, родившийся много позднее моего времени и славившийся в свои дни, мне сказали, как композитор. Этот де Фалья был смугл и невысок, он много лет прожил в Париже и кое в чем совершенно офранцузился. Даже при наших примитивных костюмах из полотенец и листьев он выделялся как своего рода щеголь. Он начал с создания для нас простых ударных инструментов, которые делались из бамбука и дерева. Затем он придумал, как смастерить гитару. Резонатор изготовили из расщепленных стволов бамбука, прочно связанных рыбьим клеем, тщательно отшлифовали его, а затем отлакировали. Гриф — из позвоночника рыбы с обрезанными отростками, колки — из осколков раковин. На струны пошли рыбьи кишки, подрезанные до нужной толщины. Было трудно добиться, чтобы струны подходили, но де Фалья работал с невероятным терпением, и некоторое время спустя обитатели Мира Реки впервые увидели в этом мире струнный инструмент. С настройкой затруднений не возникло: у этого человека был абсолютный слух.

Как только он ударил по струнам, свершилось буквально чудо. Под звуки гитары, даже такой примитивной, танцы наполнились истинной жизнью. Наша труппа перестала быть чем-то лишь чуть большим, нежели новшество. Мы оказались способны давать настоящие представления.

Не хватало только певцов. Вскоре их у нас стало двое: мужчина и женщина. Она была испано-алжиркой, он — мавром из Алжира. Они были мужем и женой на Земле, им удалось снова отыскать друг друга в Мире Реки. На Земле они выступали в Кадисе и в Танжерской Касбе. Они пели в истинном стиле фламенко, канте хондо древних дней, и теперь центр наших представлений сместился, ибо то были настоящие артисты. Де Фалья сочинял для них музыку, а Нижинский разрабатывал новые танцы для нашей труппы.

У нашего предприятия начался период расширения, немало новых танцоров желало к нам поступить. Дягилевская антреприза испанского танца, как мы теперь назывались, стала одним из немногих работодателей в этом уголке Мира Реки. А возможно, и во всем Мире Реки, как нам представлялось. Везде и повсюду можно было стать солдатом, рабом или наложницей. А помимо этого, предложения работы были малочисленны, и искать требовалось долго.

Королевство Оксенстьерна было слишком маленьким, чтобы претендовать на роль могучей державы. Но скандинавы не желали присоединяться ни к кому. По одну сторону раскинулось Славянское королевство Станислава Второго, по другую — Японское государство. И в том, и в другом численность превосходила нашу как десять к одному. Тогда Эрик Длинная Рука проявил некоторый дипломатический талант, объявив свои владения зоной свободной торговли, находящейся под покровительством трех крупных держав. Его владения включали маленький остров, образовавшийся в полумиле от берега и почти четыре мили побережья. В этих краях приветствовали любого, кто приходил с миром. Тому, кто вступал в Оксенстьерну, перевязывали оружие шнурами мира, и разрывать их до ухода из страны строго запрещалось. Тех же, кто рвал, по закону передавали племенным или городским властям для суда и наказания.

Так вот, сеньоры, начинание наше процветало, равно как и город Оксенстьерна. Народ со всех концов прибывал, чтобы торговать в наших пределах. И не только торговать. Оксенстьерна предлагала нечто, чего не могло дать ни одно другое место по соседству: ощущение безопасности, возможность отдохнуть от государственных забот и постоянных заговоров на предмет того, кто кем правит и что с этим делать. На этой новой Земле, в Мире Реки, в связи с тем, что здесь более или менее удовлетворялась нужда в пище и крове, оставались вопросы, кто кем правит и какого бога следует почитать. У людей появилась возможность посвятить все свое время делам религии и государства. Но здесь в первую очередь проявляли себя наиболее агрессивные. Другие, составлявшие большинство, относились к подобным вещам с исключительным безразличием и еще меньше беспокоились по поводу цвета кожи, рода-племени и языка. Язык повсюду был мешаниной того и сего, и в конечном счете всем нам пришлось выучить якобы норвежский, но в действительности искусственный северный, чтобы беседовать друг с другом. Мы вполне могли бы назвать нашу планету Вавилоном.

Многих из тех, кто воскрес в Мире Реки, заботила мысль об их превосходстве. Для них высочайшим благом являлась способность властвовать над своими товарищами, часто во имя некоей устаревшей доктрины, вплоть до такой, как расовая чистота. Впрочем, ныне, как и в прошлом, нашлось немало людей, которые не шибко о чем-то подобном беспокоились и хотели только жить в мире.

Первыми среди тех, кто проповедовал расовую чистоту, были наши испанские конквистадоры. Признаю это с сожалением. Вы заметьте, сеньоры, что я себя от них отделяю. Мир всегда был местом многоязыким, что уж говорить о Мире Реки, где наши языки на каждом шагу сменяются вдоль берегов протяженностью в несколько миллионов миль.

Но конквистадоры были, возможно, не столько расисты, сколько люди, привыкшие по-детски важничать в духе старой испанской доктрины «Viva yo!»^[263]. По той или иной причине они стекались под единое знамя: испанцы из всех времен и краев, равно как и креолы из Мексики и Южной Америки.

Гонсало между тем не сидел праздно. Имя Писарро звучало достаточно громко для всех, говоривших по-испански. Возникло сущее поветрие воспоминаний о былых днях, когда наше оружие не знало себе равного в известных нам уголках земли, и этому способствовал тот факт, что большинство иных испанских героев почему-то не объявилось в Мире Реки. Никто не знал местонахождения Сида, или Кортеса, или Франсиско Писарро, или Бальбоа, или кого-то еще из наших великих воителей. Это неудивительно, разумеется, для страны с тридцатью — тридцатью пятью миллиардами душ. Достаточно поразительно то, что здесь был сам Гонсало.

Другие испанцы стали находить дорогу в наш лагерь. Не только конквистадоры, конечно, и не сплошь испанцы из Испании. Население Испании никогда не было так велико. Кое-кто происходил из Кастилии, Арагона и Эстремадуры, сердца Испании, совсем маленького края. Явились прочие испанцы: андалузийцы и каталонцы, а также креолы в больших количествах, испанцы, рожденные в заморских краях — в Мексике, Колумбии, Венесуэле, Аргентине.

И так мало-помалу, в течение недель, затем — месяцев, испанский мир начал восстанавливаться вокруг Дягилева и Гонсало Писарро. Не все, конечно, пришли как танцоры. И наша Оксенстьерна процветала даже без прямых налогов на тех, кто являлся торговать. Были, разумеется, налоги на тех из нас, кто обитал здесь постоянно. Но они были низкими, ибо скандинавы, ныне оказавшиеся в меньшинстве, видели, что дела все больше налаживаются и единственное, чем они могут этому и впредь способствовать, — это хорошее обращение с нами.

Между тем Дягилев, отчаявшись сколотить чисто балетную труппу и обеспечить по-настоящему хороший аккомпанемент и оркестр, стал черпать из источника драматических представлений всей старой Европы. Он вводил элементы комедии дель арте, других видов малой драмы и скетчей. Но русский балет с испанским танцем продолжали преобладать, и таково было положение вещей, когда к Эрику Длинная Рука явился посланец и объявил, что менее чем в трех сотнях лиг вверх по Реке обнаружена крупная индейская монархия. Он сказал, что там властвуют инки и нынешний правитель именует себя Атауальпа.

Вести об инках Атауальпы, оказавшихся так близко вверх по Реке, взбудоражили испанцев. Конквистадоры, которые составляли ядро танцевальной труппы, так и не привыкли к своему статусу плясунов. И менее всех — Гонсало. Его ум все еще воспламеняли воспоминания о том, на какую высоту он поднялся в Южной Америке. И хотя он был полностью лоялен к своему брату Франсиско, его не тревожило, что брат так и не объявился. Равно как и ни один из двух оставшихся братьев. Он был единственный Писарро в округе, и нет причин сомневаться, что ему это нравилось. Теперь для Гонсало стала ясна его задача: повести испанцев к величию. Когда испанцы услышали, что он подумывает во второй раз захватить королевство инков, они сперва сочли его безумным. Но то был род безумия, который им пришелся по вкусу.

— Мы совершили это однажды, — сказал он, — и соотношение сил было более чем не в нашу пользу. Их наверняка не меньше миллиона, а нас сто восемьдесят человек. Теперь нас больше.

— Не намного, — заметил Тапиа.

Гонсало всю ночь разглагольствовал перед ними у костра. Он был отменным оратором, и в голосе его звучала полная убежденность. Он напомнил о былых победах испанского оружия. Он заявил, что их жизнь теперь — ничто, если не сквернее. Они — воители, конквистадоры. А чем они занимаются? Потешают публику за вознаграждение. Такого нельзя терпеть. Особенно теперь, когда блеснула надежда на что-то лучшее, на свершение, которое перевернет Мир Реки и увенчает их неувядаемой славой.

Толки об исходе слышались по всему лагерю. Сохранить эти замыслы в тайне оказалось невозможным. Испанцы чесали языками. И чем больше, тем привлекательнее казалась идея. Викинги, правители Оксенстьерны, слышали, но решили не обращать внимания. Они не желали, чтобы на них свалилась гражданская война из-за нескольких сотен спятивших испанцев. Эрик Длинная Рука давно ожидал чего-то подобного. Ему требовалось распространить дальше свои торговые связи. Чем с большим числом народов он сможет заключить союзы, тем лучше станет его положение. И вот он решил послать свою труппу танцоров вверх по Реке на судах, которые их всех вместят, и поглядеть, нельзя ли достичь каких-нибудь договоренностей с этими инками.

Он также охотно вручил Гонсало и прочим письма, милостиво дозволяя им владеть всем, что они смогут завоевать выше по Реке. Это именно Гонсало пришло в голову заполучить никчемную бумагу, ибо Гонсало хотел придерживаться строгой традиции и прикидывался, будто считает Эрика своим сувереном, которому обязан хранить верность, как когда-то королю Испании (в тот раз он изменил присяге, но это ведь случилось давным-давно).

Русские считали весь план верхом безумия, но ехали с труппой, чтобы танцевать. Они не верили, что, когда дойдет до дела, испанцы действительно что-нибудь предпримут. Им представлялось нелепым, как можно драться за власть в варварском королевстве, когда в танцевальной труппе все настолько благополучно. Дягилев согласился принять участие в поездке и представить труппу индейцам. Он видел в этом новую возможность распространения культуры вверх по Реке. Нижинский, как обычно, сказал очень мало. До чего все-таки странный тип. Даже воскрешение в Мире Реки не избавило его от привычки к уединению. И не исцелило от обыкновения рассеянно глядеть в пространство. Он был не менее сумасшедшим в Мире Реки, нежели когда-то на Земле.

Мы, испанцы, собрали целый флот каноэ и плотов и начали путешествие вверх по Реке. Соседние государства, тянущиеся по берегам, не препятствовали нам. Нас не отпускало странное недоброе предчувствие. Сама по себе Река была спокойна, но необычные темные тучи беспрерывно сгущались во время пути. Казалось, небеса предрекают, что грядет нечто великое.

Несколько недель спустя мы пересекли границу страны инков. На сторожевом посту, где находилось несколько дозорных, нам предложили подождать, пока они не пошлют за разрешением для нас посетить Королевство Солнца, как называлась их империя.

Наконец разрешение пришло, и мы двинулись дальше вверх по течению с несколькими местными чиновниками на борту, исполнявшими обязанности проводников. Еще два дня спустя они велели нам высадиться на берег. Отсюда надлежало идти пешком.

Гонсало чувствовал себя крайне взвинченным, его прямо лихорадило. Его испанцы были вооружены настолько, насколько могли себе это позволить люди в Мире Реки. У них имелось несколько стальных мечей и множество кремневых топоров. Были также копья и ножи и один или два арбалета, изготовленные с большими усилиями и затратами. Индейцы, которых мы видели по дороге среди холмов, не представлялись вооруженными.

Наконец мы достигли города инков, который назывался Мачу-Пикчу в честь их утраченной столицы на Земле. Город был воздвигнут на самом высоком хребте холмов перед самыми-самыми непреодолимыми горами.

Место выглядело довольно неприветливо. Почему они построили город здесь, а не на более благодатных низменностях? Никто не мог бы нам это сказать. Мачу-Пикчу был сооружен преимущественно из бамбука, но оказался куда выше и великолепнее, нежели что-либо, виденное намипрежде, и уж всяко несравним с Оксенстьерной.

Многие здания насчитывали по три и даже четыре этажа, и здесь не сооружали, как в прочих местах, отдельных хижин, но дома соединялись один с другим и образовывали всего дюжину огромных домищ, которые тянулись на несколько акров.

Мы, танцоры, собрались на квадратной площадке на плоской вершине холма. Перед нами на фоне трехэтажных бамбуковых зданий восседал, окруженный свитой, великий инка.

Индейцы были облачены в роскошные одеяния, сделанные из вездесущих полотенец, и вооружены самыми разнообразными и невероятными бамбуковыми мечами, щитами, луками и стрелами. Свита бесстрастно взирала на приближающихся испанцев.

— Ваше величество, — сказал Дягилев на великолепном испанском, на котором инки объяснялись с окружающим миром, хотя между собой они общались на языке, называемом кечуа, — мы прибыли к вам из далекой страны, лежащей ниже по Реке.

Дягилев оделся настолько официально, насколько ему удалось. Он не нашел, правда, замены моноклю, который нашивал на Земле. Надменный и крайне уверенный в себе, он поклонился инке. Властитель кивнул:

— Начинайте представление.

И танцоры бурно двинулись с места. Пляску сопровождали барабаны различных размеров, флейты и несколько примитивных волынок, недавно пополнивших наш оркестр. То было красочное зрелище: танцоры фламенко, мужчины и женщины, топающие и вертящиеся перед инкой, который, равно как и находящиеся позади него вельможи, любовался с непроницаемым лицом.

Испанские танцоры разошлись вовсю. Я слышал, как Дягилев говорит Нижинскому:

— Что это за танец они исполняют? Я не припомню ничего подобного.

— Наверное, они сами его придумали и отрепетировали, — ответил Нижинский. — Никогда прежде такого не видел.

Танец достиг пределов возможного. Прозвучала последняя нота, и танцоры замерли на полном ходу. И тогда Гонсало Писарро вскричал:

— Сантьяго! Во имя Господа, вперед!

Танцоры сорвали с себя костюмы. Под костюмами оказалась броня из рыбьей чешуи и готовое к бою оружие.

Я стоял близ Гурджиева, ошеломленный, в ужасе от их глупости и все-таки от души жалея, что я не с ними, — а они угрожающе приближались к инке. Но Атауальпа не дрогнул и, когда испанцы достаточно приблизились, небрежно взмахнул правой рукой.

Передний ряд индейцев позади властителя преклонил колени. За ними стояли другие индейцы, и в руках они держали ружья. То было грубое огнестрельное оружие, больше напоминавшее аркебузы, чем винтовки, но самое настоящее — и стрелки явно прицелились, готовые открыть огонь.

Гонсало и его люди стали как вкопанные. Атауальпа сказал:

— Итак, ты Гонсало Писарро.

— Да, — подтвердил Гонсало, — это я.

— Я и прежде встречался с семьей Писарро, — сообщил инка.

— Итоги той встречи хорошо известны, — отозвался Гонсало.

— Но сегодня, — произнес инка, — огнестрельное оружие у нас. Вот и вся разница, верно?

На это у Гонсало не нашлось что ответить. Инка поднял руку. Одна из дверей отворилась, и два стража-индейца вывели оттуда какого-то человека. Он был высок и широкоплеч. Руки его были связаны за спиной, и на шее тоже виднелась веревка, за которую его вели индейцы. Я сразу понял, кто это. Гонсало тоже.

Наконец к Гонсало вернулся дар речи.

— Франсиско!

— Да, это я, — желчно подтвердил Франсиско Писарро, говоря с трудом, ибо мешала веревка.

Танцевавшие собрались в кружок — спина к спине, с оружием наготове, собираясь подороже отдать свою жизнь. Но инка провозгласил:

— Стойте! У нас нет ссоры с вами, плясунами. И с испанцами тоже. Нам нужны только Писарро. Франсиско мы уже заполучили. Теперь сюда явился Гонсало, и здесь он должен остаться.

Танцоры что-то залопотали между собой, но их было лишь несколько сот человек, а их окружали тысячи индейцев, и у некоторых имелись заряженные ружья.

Дягилев первым среди нас пришел в себя.

— Что вы собираетесь делать с братьями Писарро? — спросил он.

— Я поставил перед собой цель собрать их, — ответил Атауальпа. — Вот у меня уже двое, и еще двоих надлежит разыскать.

— И что станет со всеми этими Писарро? — не унимался Дягилев.

— Это не твоя забота, — заметил Атауальпа.

— Мы в новом мире.

Инка хмуро кивнул:

— Но от старого нам достались неоплаченные счета. Тебе стоит вспомнить обо всем, что совершили Писарро со мной и с моим народом. Здесь самое худшее, что мы можем, — это убить их, и они вернутся к жизни где-то в другом месте. Но если вы полагаете, что это несправедливо, я дозволяю любому из вас заменить любого из Писарро.

Настало долгое молчание. Никто не вызвался. Разумеется, не предлагал себя Дягилев, которого это не касалось, и не вышел вперед я, более не конквистадор, но директор танцевальной труппы и помощник гения.

Инка рассмеялся:

— Ну а теперь все вы, сеньоры и сеньориты, убирайтесь отсюда, пока я не передумал.

Этим все и кончилось. Такая вот история, сеньоры, о том, как танцевальная труппа Дягилева во второй раз достигла успеха и развлекала человечество по всему Миру Реки. А заодно и история братьев Писарро, вторично бросивших свой жребий в стране индейцев.

* * *

Новелла «Возвращение домой» была написана в 1989 году для антологии «Прибытие». Этот сборник входит в межавторскую серию, составители которой поставили перед собой цель «оживить» культового героя американской пульп-литературы, комиксов, телефильмов и радиопостановок. Ряд рассказов, включенных в антологию, не имеет прямого отношения к подвигам размороженного в двадцать пятом веке американского астронавта, но эти произведения как бы расширяют «вселенную Бака Роджерса».

Возвращение домой

1

Военная академия Джона Картера, что базировалась в Нью-Саут-Марсе, располагала собственной рекой, под названием Ред^[264], по аналогии с Ред-ривер в штате Виргиния на планете Земля. Ред была меньше километра в длину — бурный поток в окружении больших плакучих ив. Принц Кемаль Гавилан любил спускаться к ней после ужина. Там он мог побыть в одиночестве.

Неприятель укрылся за ивами. Двое — свалившиеся как снег на голову. Блеклые комбинезоны песочно-розовой расцветки, под стать марсианскому освещению, делали своих обладателей почти невидимыми. Это было классическое нападение, как по учебнику, не оставлявшее надежд. Но Кемаль безотчетно засек нечто смутное, неуловимое. Инструкторы называли это боевым чутьем, и оно пришло после изнурительных тренировок. Привилегированные курсанты академии хотели жить долго и добивались этого в поте лица.

Кемаль, когда на него напали, опрокинулся и занял оборонительную позицию по всем правилам марсианского искусства. Затем атаковал, почти одновременно нанеся два удара: пнул одного в пах, а второму врезал в висок молотом-кулачищем. Перекатился, оказался позади, схлопотал локтем по почкам и башмаком в голень. После этого он вскочил на ноги, готовый бить снова.

Но двое опустили руки, в знак примирения развернув их ладонями вперед. Поединок закончился.

Кемалю удалось овладеть собой, хотя в голове пульсировал адреналин, а генетически видоизмененные нервы грозили взрывом насилия.

Нападавшие отсалютовали.

— Отличная работа, сэр, — изрек один.

Оба были кадетами-первогодками. Инструкторы по навыкам выживания специально натаскали их для внезапных атак на искушенных старшекурсников вроде Кемаля. Это входило в подготовку. Конечно, самая соль заключалась в том, что никогда не было понятно, настоящее это нападение или нет.

— Надеюсь, я не зашиб вас, — сказал Кемаль, отметив, что один держится за ребра.

Вообще говоря, он остался доволен этим ударом.

— Ничуть, сэр, — отозвался кадет. — Надеюсь, и мы не были излишне суровы.

— Шутить изволишь? — спросил Кемаль. — Вы, ребята, меня и пальцем не тронули. Но атака была неплохой.

— Спасибо, сэр, — ответил один из первокурсников. — Командующий велел передать, что к вам пришли.

— А кто, не сказал?

— Он не уточнил, сэр.

— Опиши пришедшего.

— Сэр, я не видел его.

— Благодарю. — Кемаль козырнул в ответ. — Свободны!

Когда юнцы удалились, Кемаль осторожно пошел к воде, стараясь двигаться непринужденно, хотя почки болели отчаянно, а на голени, он в этом не сомневался, расцвел болезненный кровоподтек.

Карими, глубоко посаженными на бронзовом лице глазками он медленно оценил искусственную красоту реки. Склонившись над водой, узрел свое отражение — меркурианский принц, стесненный официальным пурпурным мундиром марсианской академии.

2

Кемаль направился по центральной аллее в общую гостиную, где принимали посетителей. Он терялся в догадках: кто к нему пожаловал? У него не было друзей на Марсе.

Дойдя до гостиной, Кемаль оправил мундир и проверил, не сбился ли галстук; затем вошел.

Мужчине, сидевшему в кресле возле распахнутого окна, было, на взгляд Кемаля, за пятьдесят: среднего роста, плотного сложения, румяный и с бородой; линия волос далеко отступила, обнажив загорелый череп. Он носил эмблему принца царствующей фамилии. Дорогой парчовый кафтан был скроен по последней столичной моде.

Гостем оказался Гаррик, один из дядей Кемаля. В его наружности обозначалась тугая мощь, общая для всех трех братьев, хотя он был младшим и самым мелким.

— Привет, дядюшка, — произнес Кемаль с предельной учтивостью и сел по своему усмотрению вопреки приглашающему жесту мужчины.

Пришлось приложить усилия, чтобы не выказать грубости манерами и тоном.

— Добрый день, Кемаль. Как поживаешь? — простецки откликнулся дядя.

Тому удалось обойтись без прямого оскорбления родственника и обвинения его в еще большей неловкости со стороны Кемаля. Они немного поговорили о пустяках. Гаррик явно нервничал и пытался скрыть это за частыми улыбками и шуточками насчет неудобств, причиненных маршрутом Меркурий — Марс.

— Итак, племянник, я полагаю, тебя удивил мой визит. Не буду томить дальше. Я прибыл по поручению твоего дяди Гордона. Он хочет, Кемаль, чтобы ты вернулся домой!

Если Гаррик рассчитывал на восторженную реакцию, то его ждало разочарование. Выражение лица Кемаля не изменилось — поджатые губы, циничная ухмылка в глазах.

— Домой? — переспросил Кемаль. — Ты имеешь в виду — на Меркурий?

— Разумеется! Или ты не оттуда? Он желает твоего скорейшего возвращения.

— Что за спешка у дяди Гордона через шестнадцать-то лет?

— У него есть на это причины, Кемаль, и он объяснит лично, когда ты прибудешь. Гордон шлет тебе душевный привет, как и все семейство.

— Мило с их стороны, — отозвался Кемаль. — Похоже, мне придется благодарить всех лично за многолетнее внимание. Особенно дядю Гордона.

Гаррик насупился.

— Послушай-ка, Кемаль, — молвил он, — тебе не стоит отправляться на Меркурий-Прайм с недобрыми чувствами. Обязанности меркурианского Короля-Солнце не назовешь простыми и легкими. Ты сам увидишь.

— Не сомневаюсь, — подхватил Кемаль.

Он встал и подошел к большому окну, выходившему на лесистый участок перед академией. Мелькнула птичка, и Кемаль представил, будто он сам наконец-то покинул навязанное «гнездо» и устремился по другую сторону ограды — более красивую, пускай и более опасную.

— Ты полетишь со мной? — спросил он у Гаррика не из боязни, но зная, что безопасность берется числом и при встрече с дядей Гордоном ему понадобятся все мыслимые союзники.

— Увы, я буду лишен этого удовольствия, — ответил Гаррик, вставая и явно понимая, что вновь бросает Кемаля на произвол судьбы. — Гордон послал меня на Деймос проинспектировать базу академии РАМ с прицелом на модернизацию нашего собственного оснащения. После этого мне предстоит турне по другим военным базам Внутренней Солнечной системы^[265].

Хотя Кемаля мало учили политической истории Галактики, любому жителю Солнечной системы было известно о Русско-Американской Монополии — мегакорпорации, базировавшейся на Марсе. На самом деле было трудно не заметить, что ни одна политическая ситуация не обходилась без нее. РАМ напрямую диктовала академии едва ли не всю ее программу, и воссоздание на Марсе земных условий осуществлялось исключительно под ее контролем. Поэтому для Кемаля не стали новостью слова Гаррика, из коих вытекала связь между неуклонно разраставшейся корпорацией и всевластным режимом Короля-Солнце.

Кемаль не без опаски подумал, что присутствие Гаррика на Марсе для личной передачи вызова с последующим ненужным турне по военным базам означало только одно: это поездка в один конец, Гаррика отсылают. Но почему?

— Счастливо оставаться, дядя, — сказал Кемаль. — Я немедленно отправляюсь в путь, только соберу вещи и улажу дела.

3

Командующий Джеймс Миддлберри, начальник Военной академии Джона Картера, жил в солидном бунгало сразу за территорией училища. Кемаль отправился туда пешком, не пожелав воспользоваться монорельсовой дорогой с маленькими открытыми вагонами, которые были всегда наготове. Он миновал высокие темно-зеленые тополя, чьи ветви подрагивали на вечернем ветру под закатным небом розовых и золотых тонов, тронутым сумеречной синью. Стараниями РАМ марсианская погода была, как и все на планете, прекрасно отлажена. Когда сформировался земной климат, сюда завезли земные растения, животных и даже насекомых.

Кемаль достиг дома и постучал в дверь.

Миддлберри отворил. Обычно затянутый в начищенный, отутюженный офицерский мундир, сейчас он был в легком халате поверх выцветшего камуфляжа.

— Кадет Гавилан! Входите! Похоже, что мы расстаемся.

— Худые вести не лежат на месте, сэр, — произнес Кемаль. — Сам-то я узнал об этом только что.

— Ваш дядя, как положено, уведомил меня первым. Я уже подписал для вас проездные документы, и они лежат на каминной доске у двери. Вольно, мистер Гавилан. Не угодно ли шерри?

— Благодарю вас, сэр.

«Бумаги готовы, — подумал Кемаль. — Должно быть, и рейс уже выбран, и место забронировано. Когда есть приказ, от тебя избавляются без особых проволочек».

Миддлберри отошел к буфету и вернулся с двумя стаканами, наполненными янтарной жидкостью. Ему шел шестой десяток; он был невысок, с холодными голубыми глазами, тонкими губами и дурацкой щеточкой усов. Когда Кемаль поступил в академию, усы были каштановыми, а теперь они уже с проседью.

Будучи выпускником возрожденной, легендарной, теперь марсианской Военной академии Вест-Пойнт, Миддлберри принял участие в ряде боевых операций РАМ по всей Солнечной системе, ни одна из которых так и не была рассекречена. Наконец, когда РАМ прибрал к рукам все марсианские независимые штаты, Миддлберри получил должность начальника Военной академии Джона Картера в вольном княжестве Нью-Саут-Марс. Давняя верность РАМ сделала его предпочтительным кандидатом для совета НСМ.

— Итак, мистер Гавилан, вы провели с нами десять лет, — изрек Миддлберри, стоя очень прямо и держа за спиной сцепленные кисти. — У вас всегда были приличные оценки, хотя инструкторы часто отмечали, что вы способны на большее — достаточно захотеть. По навыкам выживания вошли в первую десятку среди сокурсников. Это поистине ценно для принца царствующей фамилии. Наши ребята — выходцы из властной элиты Солнечной системы, ее высших торговых, политических и военных эшелонов. Ваше положение подвергает вас великой опасности, но сопряжено с немалыми привилегиями. Вы можете стать важной фигурой в правительственных кругах вашей планеты. Не исключено, что когда-нибудь вы ее возглавите. Я надеюсь, вы не забудете основ, которые мы постарались преподать вам здесь, в академии Джона Картера.

— Нет, сэр, я не забуду их никогда.

Кемаль уловил в тоне командующего звенящие нотки. Он слышал их на выпускных церемониях, которые не касались его самого, но требовали присутствия всех кадетов, коль скоро те сами надеялись выпуститься.

— Мы ждем от наших ребят великих свершений, Кемаль. Ступайте и покажите, на что способен воспитанник академии Джона Картера.

— Так точно, сэр! — отдал честь Кемаль.

— Свободны. Да, кстати, схема маршрута и проездные документы находятся в папке с вашими бумагами.

— Благодарю вас, сэр. Я так и предполагал.

4

Кемаль Гавилан был сыном Оссипа, второго меркурианского Короля-Солнце. Отец умер, когда Кемалю было четыре года. Гордон, брат Оссипа, занял трон и отослал Кемаля на Марс, дабы тот прошел обучение в нескольких школах для мальчиков.

Кемаль обрел своего рода дом в компании ребят разных рас, из разных слоев общества и с разных планет. Школа «Красный крест», находившаяся в другом полушарии, была хороша, и Кемаль был бы рад там и остаться. Ему хотелось побольше узнать о тонкой науке притирки планет к людям и людей к планетам в вечном поиске равновесия между тем, чем можно управлять, и тем, что следует оставить в покое. Но приказы, поступавшие от Гордона, в итоге направили его из «Красного креста» в Военную академию Джона Картера, куда он попал в возрасте десяти лет.

В академии все обстояло иначе. Там не жаловали экзотику и не ставили никаких педагогических экспериментов. Это было военное заведение с консервативным руководством. Курсантам внушали важность командной игры, l’esprit de corps^[266] и традиций. Они получали солидное образование в искусстве современной войны.

Кемаль жил в низком вытянутом здании казарменного типа, которое находилось в дальнем углу прямоугольного участка. Сборы не затянулись. Один его сосед по комнате, Кин Вестри с Авроры из пояса астероидов, получил отпуск и отправился в Копрейтс, южную столицу Марса. Второй сосед, Мтабеле Хан, вернулся, когда Кемаль закончил укладывать вещи. Едва Мтабеле увидел, что сумки Кемаля собраны, а его карты и фотографии исчезли со стен, он понял, в чем дело. Обряд прощания с соседями по комнате был прописан отменно.

— Уезжаешь? — спросил Мтабеле.

— Да, — ответил Кемаль. — Приходится.

— Так я и подумал. — Мтабеле повесил китель и спросил, оглянувшись через плечо: — Далеко?

— На Меркурий.

— А, понятно. Там вроде бы жарковато?

— Да, — ответил Кемаль. — Это, знаешь ли, возле самого Солнца.

Они глубокомысленно кивнули друг другу. Затем разразились смехом.

Дозволялось похлопать товарища по спине в грубоватой солдатской манере. Не возбранялись даже короткие объятия. Мтабеле сделал то и другое, после чего вынул из шкафчика и раскурил две старомодные и запретные земные сигареты. Одну он вручил Кемалю.

Они церемонно пыхнули дымом, стараясь не затягиваться, и загасили сигареты. Кадетам нравилось их держать, потому что это было запрещено и опасно. Но никто, разумеется, не был настолько глуп, чтобы вдыхать дым. Так можно заработать рак легких.

— Да, твой отъезд — повод забеспокоиться, — сказал Мтабеле. — Возьмут и подселят кого-нибудь, кто храпит. Кину это здорово не понравится.

— Передай Кину извинения за мою нелюбезность.

— Он отпускает тебе грехи заранее. Будь осторожен, Кемаль. Не давайся гадам.

Мтабеле проявил деликатность, не пояснив, что это за гады.

Но Кемаль знал.

Гордон Гавилан не был счастливым человеком. Богатым — да. Могущественным — бесспорно. Но не счастливым. После безвременной кончины брата Гордон, второй из трех наследников Солнечной монархии, пребывал на престоле в течение шестнадцати лет. Но как бы он ни старался упрочить свое положение, его не покидало чувство, что трон колеблется на краю пропасти. Его власть оспаривалась все сильнее.

Вскоре после прихода Гордона к власти различные меркурианские аркологии^[267] поставили его перед выбором: либо передать бразды правления планетарному совету, либо вступить в затяжную и дорогостоящую войну. Поскольку он еще не укрепил свои вооруженные силы и не успел разобраться в симпатиях подданных, ему ничего не оставалось, как согласиться. На его счастье, делегаты от аркологий были достаточно милостивы (или глупы?), чтобы оставить за ним контроль над энергетическими ресурсами планеты и ее природными ископаемыми.

С тех пор он сделал Гавиланов одним из самых состоятельных кланов Солнечной системы, уступавшим всего нескольким фамилиям, которые были напрямую связаны с владелицей несметных марсианских богатств РАМ. В них, правда, и заключалась угроза последнего времени.

РАМ поставляла Меркурию (через Короля-Солнце) все необходимое, кроме солнечной энергии и руды, которых там хватало и так. Меркурий расплачивался своими ресурсами вкупе с огромными суммами денег. Исправно и вежливо заверяя партнеров в обратном, РАМ начала взвинчивать цены на свои товары и сокращать закупки на Меркурии. Это поставило Гордона Гавилана, Короля-Солнце, перед небогатым выбором. Так он попал в нынешнее затруднительное положение.

— Компьютер, как разрешить нашу текущую финансовую ситуацию? — спросил старший из оставшихся братьев семьи Гавилан.

Электронный бухгалтер растолковал ему:

— С учетом самых важных источников прибыли и дебета для сохранения теперешнего баланса денежный фонд Гавиланов должен либо повысить свои поступления на сто пять целых двести сорок шесть десятитысячных процента в ближайшие восемь дней, либо за то же время сократить расходы на триста двадцать семь целых пятьсот сорок две тысячи семьдесят восемь стотысячных процента.

Лицо Гавилана, обычно наследственно бронзового оттенка, медленно багровело по мере того, как тот боролся с сильным желанием впечатать кулак в голографический образ бухгалтера.

Вдруг его осенило.

— Рассчитай процент поступлений с учетом договоренностей с общинами Садков, приплюсовав их к торговому кооперативу.

— После внесения в мои предшествующие расчеты стандартных налоговых выплат от Каллага и Витесса денежный фонд для сохранения теперешнего баланса все еще должен повысить доходную часть на тридцать девять целых девятьсот восемнадцать десятитысячных процента, — констатировал компьютер. — Все равно недостаточно.

— Но начало положено, — пророкотал Гордон.

Он ненавидел черную счетоводческую работу, но никогда не упускал из виду того, что помогало сохранить политическое влияние. Глубокая морщина над переносицей разгладилась, и он обрадовался, когда компьютер утвердил его план насчет племянника Кемаля. Хоть раньше сопливый наглец не представлял никакой важности для нынешнего Короля-Солнце, теперь он мог разрешить все проблемы Гордона.

5

На Павонисе^[268] Кемаль воспользовался космическим лифтом и прибыл на пересадочную станцию номер три, где перебрался на химическую ракету «Ньюйорг», которая достигала Меркурия всего за три дня.

Химические ракеты не отличались комфортом, но из-за ограниченного туристического сообщения между Меркурием, Марсом и Землей других не было. Спать приходилось в сущих норах, и только отсек Кемаля был хоть и маленьким, но роскошным. Он только потом узнал, что Гаррик выкупил у главного корабельного старшины его собственную каюту. Несомненно, то был жест доброй воли со стороны наименее неприятного дядюшки, но Кемалю стало неловко. Он предпочел бы, чтобы с ним обращались как с обычным пассажиром.

Космический перелет был ему не в диковину; он проходил подготовку на Фобосе и Деймосе и несколько раз побывал на Весте и Церере в поясе астероидов. Разница состояла в том, что теперь он путешествовал в одиночестве. До этого он всегда был с сокурсниками, так как кадеты академии Джона Картера, как большинство воинских братств, делили казармы, вместе проводили отпуск и даже на выходных отправлялись в увольнение группами. За десять лет в академии Кемаль редко оставался один дольше, чем на несколько часов.

В свой первый день в космосе он проснулся и остался лежать в постели, наслаждаясь одиночеством.

Домой. Смех, да и только. Меркурий не значил для него ничего. Об этом позаботился дядя Гордон, который отослал его в страшной спешке и постарался держать на расстоянии. Конечно, Гордон не мог отречься от него полностью — случился бы скандал, а Гавиланы избегали скандалов. Но он предпринял новый блестящий ход: похоронил Кемаля сперва в одной школе, потом в другой, выделив ему содержание, которого хватало на жизнь, но было мало, чтобы Кемаль делал то, чего по-настоящему хотел.

Кемаль и сам не знал толком, чего он хочет. В двадцать лет, когда большинство молодых людей уже успевает распланировать жизнь, он все еще оставался на поводке, конец которого находился на Меркурии.

Зачем он вдруг понадобился на Меркурии-Прайм? И куда его пошлют дальше? Он не знал. Ему было ясно лишь то, что он, как только представится шанс, обретет независимость.

Он нуждался в деньгах. И имел на них право. У его отца было личное состояние, оставленное Кемалю в доверительной собственности, — капитал, из которого дядя годами выдавал племяннику крохи.

А если Кемаль получит всю сумму, что потом? В Солнечной системе множество необжитых планет и лун: есть к чему приложить руки. Завладев деньгами, которые по праву принадлежат ему, он пустит побоку Марс, как и Меркурий; он отвергнет место, которое отвергло его, и отправится куда-нибудь еще, на Венеру или астероиды, — обеспеченный молодой человек, намеревающийся жить собственной жизнью.

Он умылся, побрился, почистил зубы, оделся и пошел знакомиться с прочими пассажирами.

У Кемаля завязалась беседа с землянами, пожилой супружеской парой, которая совершала долгожданный тур с посещением Меркурия, Венеры, Марса и одного-двух астероидов.

— Мы с Джин впервые покинули Землю, — признался ему Эдгар Шеффер. — Ожидали чего-то грандиозного. Начитались всякой муры про романтику космических полетов. Но даже телевизор показывает больше. На этом корабле всего несколько мест, откуда виден космос. А взглянешь — так и смотреть не на что.

— Вот тебе и космос, — подхватила миссис Шеффер, краснощекая кубышка. — А что же вы, молодой человек? Зачем летите на огненную планету?

Кемаль знал, что она не поверит правде, и не хотел ввязываться в спор.

— Я студент-археолог из Копрейтского университета, — солгал он. — Лечу на Меркурий по учебной программе.

— Мы пробудем на Меркурии два дня, — сообщил мистер Шеффер. — У нас предусмотрено посещение Каллага в Маккавейских пещерах^[269] и двухчасовая остановка на Меркурии-Прайм. Это, к вашему сведению, домашний спутник Гавиланов.

— Я слышал об этом, — ответил Кемаль.

— Он считается художественной достопримечательностью человечества, — сказала миссис Шеффер.

Они были счастливы выложить Кемалю великое множество сведений о Меркурии-Прайм. Их распирало от информации, большая часть которой была почерпнута из «Нового путеводителя Фроммера по внутренним планетам». Кемаль, воспитанный в дотошной строгости марсианского военно-промышленного комплекса, был поражен, хотя и утомлен наивностью четы. Спустя какое-то время он извинился и вернулся в свою каюту. Смирившись с одиночеством, Кемаль остался там и проспал до тех пор, пока видеоэкран не объявил, что Меркурий уже хорошо виден через переднее смотровое окно. Кемаль не захотел общаться с Шефферами и вывел изображение на свой экран.

Сперва там не было ничего, кроме бездонной черной ямы космоса. Но вот корабль слегка развернулся. Автоматические поляризаторы затемнили стекло так, чтобы пассажиров не ослепил огромный огненный шар, плававший в мертвом космическом мраке. И там был Меркурий, повернутый светлой стороной, — изрытый дикий мир. Огнедышащий красно-буро-черно-пурпурный ландшафт без намека на синие и зеленые краски. Кемалю удалось различить пустыни и горные кряжи. Над поверхностью сплетались и расплетались горчично-желтые тучи. Вулканы курились густым желтым дымом. Выше двигалось несколько темных тел — Марипосы, бабочкообразные орбитальные склады, где хранились меркурианские химические и энергетические ресурсы.

Затем корабль пересек терминатор — границу светлой и темной сторон Меркурия. С одной стороны все купалось в ослепительном свете, с другой — в непроглядном мраке. Терминатор тянулся от полюса до полюса и представлял собой зыбкую полосу света и тьмы. Когда солнце, которое было вчетверо больше того, каким казалось с Марса, просело к горизонту, на вздыбленную поверхность стремительно пали длинные тени. Потом корабль вторгся на темную сторону, и пассажиры погрузились в холодную черноту.

Орбита, на которой корабль приступил к торможению, снова вывела их на свет, и Кемаль разглядел на расколотом ложе пустыни нечто вроде железнодорожных путей. Это были радиационные коллекторы — эксперимент, поставленный поколением прошлым и отвергнутый нынешним. Теперь Колейные Города медленно перемещались по сборным трассам и добывали руду с обочин. Горняков в Колейных Городах было немного, но им как-то удалось приспособиться к жесткому излучению, которое постоянно бомбардировало почву.

Основное же меркурианское население сосредоточилось в Садках — подземных городах, весьма разросшихся за последние двадцать лет. По ранее установленному протоколу космические корабли могли подходить к Маккавейским пещерам не ближе чем на сто километров — именно там два ведущих Садка делили разветвленную систему пещер.

Корабль вновь развернулся, ожили каютные динамики:

— Приготовиться к высадке на Меркурий-Прайм.

6

Меркурий-Прайм был орбитальной обителью Гавиланов — в полном соответствии с данным Шефферами описанием.

По мере приближения он смахивал на цилиндр с узорной резьбой, свободно плававший в космосе. Это было дивное диво орнаментации: каждый дюйм изукрашен, отделан барельефами, статуэтками и фризами. Он слыл одним из чудес Внутренней Солнечной системы, построенным в беззаботные времена Бахлама, первого Короля-Солнце. Легенда гласила, что каждый квадратный метр отделки стоил жизни мастерам.

Корабль снижался, и цилиндр стремительно рос. Становилось видно все больше деталей, и Кемалю почудилось, будто он нисходит в бескрайний мир бесконечного многообразия.

Корабельный динамик снова заскрежетал:

— Всех пассажиров просят пройти к главному выходу. Приготовьте паспорта и медицинские справки. Ваш багаж будет ждать по другую сторону таможенного барьера.

Кемаль покинул каюту и устремился по коридору к выходу-шлюзу. Он вошел в шлюзовую камеру, и клапанная дверь со вздохом закрылась за ним. Включились потолочные лампы, оповещая о кратковременном облучении для устранения инопланетных бактерий. Шипение повторилось, и распахнулась другая дверь. Он вымученно сглотнул и шагнул на Меркурий-Прайм.

Едва Кемаль переступил порог, его встретил лысеющий жердяй лет двадцати пяти.

— Приветствую Гончего Принца! Ты добрался за рекордно короткий срок, но личный шаттл тебе, знаешь ли, не положен, — пошутила принимающая сторона, представленная штучным долговязым субъектом. — Ты, конечно, и есть Кемаль. Я видел твои голограммы в семейном альбоме. На пару лет устарели, но сходство несомненное. Добро пожаловать на Меркурий-Прайм.

— Благодарю, — ответил Кемаль. — Кто вы такой?

— Ты что же, не помнишь меня? Я Тикс, младший сын Гордона, твой кузен.

В последний раз, когда Кемаль видел Тикса, тот был унылым увальнем. Он здорово изменился, став нервным и дерганым. Дылда постоянно озирался — похоже, что по привычке, поскольку вокруг не было никого, — и при беседе рассеянно теребил нижнюю губу. Но взгляд у него был острый, оценивающий, и узкие голубые глаза светились умом.

— Я ждал тебя, — сказал Тикс. — Очень рад увидеть еще одно юное августейшее лицо. Принцы — люди одинокие.

— Можешь не расписывать, — отозвался Кемаль. — Это я был «в отпуске», а не ты.

— Что ж, рад твоему возвращению. — Тикс взял у Кемаля сумку и вывел своего гостя из посадочного отсека в охраняемый коридор. — Мне смерть как хотелось с кем-нибудь поговорить. Ну, если ваше высочество не возражает.

— Вот что я тебе скажу, Тикс. Гарантирую целый день благородной беседы, если объяснишь, зачем твоему отцу понадобилось меня вернуть. По рукам?

— По рукам. Я не знаю деталей, но это как-то связано с твоим наследством — землей, титулами, деньгами. Вот все, что я могу сообщить. Зато ты, надеюсь, много интересного порасскажешь. На Далтона всяко надежды мало, коль скоро он нынче служит.

— Далтон служит?

— Два года назад мой брат поступил сержантом в службу безопасности Меркурия-Прайм. Сейчас ему тридцать два, и он уже полковник. Незачем и говорить, что он очень серьезно относится к своим обязанностям. Вообще-то, — понизил голос Тикс, — честолюбие Далтона настораживает даже отца.

— И как теперь выглядит Далтон?

— Все так же — здоровенный викинг с грудью как бочка, писклявым голосом и хамскими манерами.

— А ты чем занимаешься, Тикс? — спросил Кемаль. — Дядя Гордон выращивает тебя для царствования?

— Не сказал бы, — бодро ответил Тикс. — Меня это ничуть не интересует. — Он сверкнул глазами и сразу стал другим человеком. — Этот спутник — настоящая сокровищница. Дедушка Бахлам собрал шедевры со всего света. Чего не достал, то поручил изготовить лучшим мастерам своей эпохи. Быть может, это место — высшее архитектурное достижение на орбите. И что, о нем кто-то печется? Как бы не так! Поэтому я взял на себя труд заняться несколькими участками, до которых у деда так и не дошли руки. Главным боевым постом, например. Я думаю, готический антураж там будет в самый раз. Как ты считаешь, Кемаль? Высокие узкие окна, забранные черным; командные посты расположены на возвышении, непрямое освещение вкупе с боевыми расчетами…

— Здорово, — перебил его Кемаль. — Но разве этого хочет от тебя Гордон?

— Отец позволяет мне делать все, что заблагорассудится. Говорит, правитель из меня все равно никудышный. Повторяю, он хочет видеть тебя, Кемаль. По сути, ждет сию секунду.

Тикс повел Кемаля по роскошным коридорам. Там было много портретов, развешанных на равном расстоянии, и Тикс поочередно указывал, треща о тех, кто был там изображен, откуда взялось полотно и сколько оно стоило.

— Пришли, — молвил Тикс, когда они достигли большой деревянной двери, покрытой резным узором. — Отец там. Я занесу сумку, а потом отведу тебя обедать. Попозже, может быть, сверим наши расписания для обоюдной аудиенции. И еще покажу тебе кое-что из набросков для западного крыла.

— Буду ждать с нетерпением, — пообещал Кемаль и постучал в дверь.

7

Комната для аудиенций казалась неимоверно глубокой и длинной благодаря искусно расположенным зеркалам и голографическим проекциям. Кемаль мог поклясться, что белые шторы колеблются из-за летнего ветра, а вовсе не из-за потайного вентилятора. Глянув в окна, он обнаружил просторную зеленую лужайку с беломраморными изваяниями героических мужей и хищных бестий; она достигала пагоды, тянулась до небольшого ручья и продолжалась дальше, уходя к пологим холмам, которые накладывались друг на друга живописными волнами. Все это были, конечно же, голограммы, дававшие взору, утомленному и раздосадованному постоянной тесной близостью Меркурия-Прайм, известное облегчение и забвение в зримой фантасмагории перспективы и контраста.

— Добро пожаловать домой, племянник, — почти пропел Гордон Гавилан.

Будучи крупнее своего третьего брата Гаррика, действующий Король-Солнце имел характерные карие глаза и бронзовую кожу, но был шире в плечах и тучнее, между бровями пролегла глубокая складка. Рядом находилась его жена Селия — стройная, симпатичная, робкого вида женщина со светло-каштановыми волосами и беспокойными руками.

— Мы приготовили в твою честь пирушку, — весело произнес Гордон. — Только близкие родственники. Где же Далтон?

— Обещал быть с минуты на минуту, — напомнила Селия. — Он завершает обход постов.

— Мальчик слишком серьезно воспринимает свои обязанности, — молвил Гордон, на миг перестав улыбаться. — Хорошие манеры тоже чего-то да стоят.

На другом конце комнаты распахнулась, громко ударившись в стену, еще одна узорная дверь. Далтон явился.

Он выглядел в точности так, как описал его Тикс. Но Тикс не упомянул подкрученных черных усов, которые казались прилипшей к губе пиявкой. Они придавали Далтону зловещий вид, что его явно устраивало. Тикс не обмолвился и о его своеобразной величавой поступи, при которой черные сапоги тяжело грохотали по навощенному паркету.

Далтон направился к своему месту одесную Гордона.

— Я думаю, сегодня мы усадим справа Кемаля, — возразил тот.

Далтон метнул в него яростный взгляд, затем взял себя в руки и отвесил небрежный поклон.

— Добро пожаловать на Меркурий, кузен, — сказал он Кемалю.

Вошел Тикс. Он поклонился отцу и тоже сел. Гордон подал знак, и слуги начали вносить блюда с яствами.

Кемаль и не видывал такой роскоши. Солдатская пища, она и была солдатской пищей, одинаковой во всех пределах Солнечной системы. К столу Гавилана подали марсианского гуся, фаршированного лунными орехами; юпитерианскую икру и суп из морского черта; венерианские гидропонные овощи и фрукты, включая голубые киви и лиловую карамболу, а также высокие закрытые кружки с сухим марсианским вином.

Кемаля вежливо расспросили о его жизни на Марсе. Затем, между супом и жарким, Гордон перешел непосредственно к делу.

— Ты, вероятно, гадаешь, зачем я вызвал тебя так внезапно? — молвил он наконец, сверля взглядом племянника.

Тот медленно кивнул.

— Кемаль, мы несколько лет разбирались с неприятностями, которые причинял нам город Каллаг. Ты знаешь, как обстоят там дела?

— Мне известно, что Меркурий принадлежал Гавиланам с тех пор, как дедушка Бахлам упрочил нашу власть.

— Он не совсем наш, — возразил Гордон. — Внутренняя политика определяется советом. У каждой аркологии есть квота на голоса в зависимости от густоты населения. Вопросы планетарной важности решаются голосованием большинства. Король-Солнце ведает всей внешней политикой и торговлей и выступает арбитром при спорах между аркологиями. При финансовой поддержке княжеств он содержит космический флот, который пресекает контрабанду. Славный маленький флот. Командует им Далтон — верно, Далтон?

— Прилагаю все усилия, — ответил Далтон, уплетая овощи и запивая их вином. — Я уже говорил, что флоту нужна модернизация.

— А я тебя спрашивал: для чего? Мы не воюем. Да и угрозы войны нет. Флот и без того уже является первоклассным боевым подразделением. Ты сам мне так и сказал.

— Он может стать лучше, — буркнул Далтон, вонзая нож в карамболу.

Гордон пожал плечами и продолжил:

— Княжества выплачивают налог на содержание флота, таможни и торгового кооператива. Меркурианский кооператив торгует всеми товарами на планете, предлагая лучшие цены на открытом рынке.

— Вот только наши враги считают иначе, — заметил Далтон. — Они обвиняют отца в полюбовных сделках^[270], откатах и недобросовестных договорах.

— Это, конечно, дикий навет, — сказал Гордон. — Однако на Меркурии есть желающие свергнуть Гавиланов. Теоретически это возможно. Если все княжества проголосуют на совете против нас, то нам конец. Но практика показывает, что горняки обычно голосуют за нас, а музыканты — почти всегда. Колейные Города славятся бескомпромиссностью, но они прочно повязаны с нами, поскольку по закону мы ведаем складированием, оборотом и транспортировкой всех товаров с поверхности планеты. Положение Садков несколько отличается. Они состоят в кооперативе по доброй воле и при желании могут выйти. Садки имеют право развивать собственные рынки и продавать известную долю товаров вне кооператива. Некоторые из них, особенно Каллаг, требуют свободной торговли, как будто это панацея от всех бед. Они забыли, как обстояли дела на заре нашей цивилизации, когда каждая аркология торговала сама по себе, а крупные коммерсанты с Марса сеяли меж ними раздор, чтобы сбить цены.

— С Каллагом неладно давным-давно, — встрял Далтон. — Я уже говорил, что могу разобраться с ним.

— Нам следует избегать открытого военного противостояния, — возразил Гордон. — Для этого мы недавно заключили с Каллагом договор. Он устраняет наши разногласия. И я хочу, Кемаль, чтобы ты подписал его за Меркурий-Прайм и от моего имени.

— Почему я? — спросил Кемаль.

Гордон выдержал паузу и ответил:

— Возможно, ты затаил на меня обиду, Кемаль, за то, что я так долго продержал тебя на Марсе. Поверь, это было сделано для твоего же блага и во имя семьи.

— Можно подробнее? — осведомился Кемаль, решивший, что с него хватит дядиной карамболы и его басен.

— До поры я прошу принять это на веру. Поверь хоть на секунду в мое доброе к тебе отношение. — Гордон воздел правую руку, подтверждая свою искренность.

— И в чем же оно выражается, дядя Гордон?

— Вот в этом самом. В том, что я, заключая важнейший договор с аркологией Каллаг, избрал не родных сыновей, а тебя, чтобы именно ты доставил его в Каллаг и подписал от имени клана Гавилан. Это означает, что ты один из нас и для меня равен сыну.

Кемаль не верил ушам: уж больно все гладко и просто. «Что же задумал Гордон?» — недоумевал он.

— Готов ли ты сделать это для меня? — спросил Гордон. — Для твоей семьи?

Кемаль подождал, пока все взгляды обратятся к нему. Он промокнул губы салфеткой, положил ее на стол и произнес:

— Боюсь, что нет.

Гордон уставился на него:

— О чем ты, Кемаль? Не поедешь?

— Дядя, если хочешь, чтобы я для тебя что-нибудь сделал, тебе придется сделать кое-что для меня.

Бокалы, вилки и ложки застыли на полпути к пунктам своего назначения. Никто и никогда ничего не требовал от Гордона Гавилана, особенно близкие!

— И что же это? — нарушил молчание Гордон с нарочитой беспечностью.

— Мне нужно отцовское наследство.

— Ну разумеется! — рассмеялся Гордон. — Я сохранял его в доверительной собственности. Ты получишь отчет за каждое кило. По правде сказать, там больше, чем было на момент смерти Оссипа.

Кемаль невольно отметил, как скрипнуло антикварное кресло Гордона, когда колосс шевельнулся.

— Я хочу, чтобы его перевели в банк Нью-Саут-Марса, — сказал Кемаль. — Целиком, включая права на недвижимость. На мое имя, и ни на чье другое. Чтобы я мог распоряжаться им, как захочу.

— Как же ты с ним поступишь? Сумма-то внушительная, — заметил Гордон, вдруг замерев.

— Это уже моя забота. Суть втом, что я хочу получить свою собственность.

Гордон приблизил к племяннику взмокшее лицо:

— Кемаль, в том, что это твоя собственность, никогда не было ни малейших сомнений. Я могу устроить так, чтобы ты получал проценты. Это уже целое состояние.

— Нет, — сказал Кемаль.

— Послушай меня, малыш. Сейчас я веду много сложных переговоров. В рабочих целях я… пустил наследство твоего отца в оборот. Я не могу просто взять и сорвать переговоры, изъяв твою долю из капитала. В твоих интересах, малыш, оставить ее у меня, ибо текущие сделки удвоят сумму. Через год ты станешь совершеннолетним. Тогда я с удовольствием отдам тебе все. Даю слово. Что скажешь?

— Нет, — повторил Кемаль.

— Ты сомневаешься в моем слове?

— Мог бы, если подумать. Я просто хочу получить то, что принадлежит мне по праву. — Кемаль старался сохранять хладнокровие и собранность, уверенный, что в такой ситуации это лучшие помощники.

— Тебе еще нет двадцати одного!

Это был слабый довод.

— На Марсе совершеннолетие наступает в восемнадцать, — дерзнул напомнить Кемаль.

— Ты не марсианин, ты меркурианец! По нашему закону совершеннолетие наступает в двадцать один! — проревел Гордон, и его лицо побагровело, обретя сходство с марсианским закатом.

— По-твоему, я меркурианец, — сказал Кемаль. — Но я прожил на Марсе шестнадцать лет из двадцати.

— Ты знать не знаешь, что здесь творится, — сбивчиво проговорил Гордон. — Все, что я сделал, совершено для твоего блага. И ты, Кемаль, должен был получить образование, чтобы занять подобающее место в иерархии Меркурия-Прайм.

— Мне нет дела до твоих причин, — сообщил Кемаль. — Со мной ты не посоветовался. Если хочешь моего сотрудничества, то обращайся со мной как со взрослым и отдай мою долю.

— Кемаль, я же сказал, что сейчас мне крайне невыгодно изымать твое наследство из моих общих фондов. Обещаю, что через шесть месяцев ты получишь все.

— Нет.

Гордон вздрогнул от этого убийственного ответа.

— Но я же дал слово. Ты что, вовсе не доверяешь мне, Кемаль?

— Ты уже спрашивал, — холодно проговорил тот. Он смотрел в дядины прищуренные глаза, но боковым зрением видел, что оцепенели все, кроме Далтона, который поигрывал столовым ножом. — Нет, дядя Гордон, я не доверяю тебе.

На шее Гордона вздулись жилы, на лбу и над верхней губой выступили бусины пота.

— Кемаль, — произнес он медленно, почти с мольбой, — я понимаю, что ты зол на меня. Но клянусь, что все исправлю. Торжественно тебе обещаю. Все отцовское наследство с процентами за четыре месяца. Разве не справедливо?

— Нет, — подвел черту Кемаль.

— Ты безрассуден и неотесан! — Гордон, не в силах больше сдерживаться, вскочил с кресла и отшвырнул его так, что оно врезалось в драгоценную настенную лепнину и, старое, разлетелось на куски. — Вон отсюда! Проваливай, пока я не убил тебя собственными руками!

«Попробуй», — хотелось предложить. Но Кемаль решил, что сказанного достаточно. Он встал, поклонился и покинул комнату для аудиенций.

Тем же вечером Кемаль заказал ужин в свой номер люкс. Слуга принес его на узорном подносе. Возле дымившихся блюд лежал плотный конверт. Кемаль вскрыл его и обнаружил документ о передаче ему личного имущества его отца, Оссипа Гавилана, с процентами.

Кемаль внимательно изучил бумагу. Она была подписана, заверена — вроде в порядке. Документ давал ему право ознакомиться с бухгалтерской отчетностью и финансовыми операциями, осуществленными после кончины отца, и выяснить, не было ли каких злоупотреблений.

Однако имелось условие. Кемаль может получить наследство только после того, как поставит свое имя в качестве представителя Меркурия-Прайм под договором с Каллагом. Тогда ему перечислят первые десять миллионов, а остальные — через неделю.

Кемалю отчаянно хотелось воли и денег, но еще больше он презирал Гордона и совершенно не доверял ему. Не унаследовал ли он, кроме денег, что-то еще, нужное Гордону? «Поездка в Каллаг значительно приблизит меня к свободе, — подумал он, — но я не подпишу этот договор вслепую».

— Мои очи отверзнуты, дядюшка, — произнес он негромко.

Немного позднее прибыл гонец с запечатанным договором и новыми проездными документами от Гордона. Транспорт был готов доставить Кемаля в Каллаг, когда тот сочтет возможным. Кемаль понимал, что это означало «прямо сейчас», совсем как в военном училище.

Гордон времени не терял. Но Кемаля это устраивало. Чем раньше он покончит с делом и заживет своей жизнью, тем лучше.

8

Кемаль оказался единственным пассажиром в межаркологическом шаттле, который должен был доставить его в Каллаг. Он разместился в роскошной маленькой каюте.

Женщина-пилот, уже находившаяся в переднем отсеке, объявила взлет. Кемаль пристегнулся, и они снялись с Меркурия-Прайм.

Вскоре приступили к спуску. Поверхность Меркурия представляла собой адское зрелище даже при взгляде в затемненные поляризованные иллюминаторы. Большей частью — плоская пустыня, очищенная от песка и прочего мусора. Скалы сложились в причудливые конфигурации, как по задумке иномирного скульптора-сюрреалиста. Почва растрескалась безумным узором, но это был чуждый узор — не тот, что можно встретить в земной пустыне. Ветер и прочие силы создали высотные нагромождения скальных пород. Хаос расставил груды камней в манере, характерной для меркурианских стихий.

Пока шаттл спускался, Кемалю открывались бесконечные километры конструкций, похожих на железнодорожные пути. Он знал, что это солнечные коллекторы — единственные искусственные сооружения на поверхности Меркурия. Они сохранились с начала колонизации как следы попытки добраться до ископаемых сокровищ планеты.

Всмотревшись перед собой, Кемаль различил только плотный массив на горизонте: Колейный Город.

Все выглядело странно, но самым чуждым был свет, который распространился, едва шаттл вошел в атмосферу. Цвета вокруг смутно напоминали обрывки эйдетических грез — яркие золото и багрянец с переходом в фиолетовые тона, щедро залитые яростным светом недалекого солнца.

Колейный Город быстро приблизился. Это было уродливое сооружение: черная железная жаба, приплюснутая к курящейся почве; шишки и выросты на шкуре оборачивались обзорными шлюзами, обсервационными балконами и ощетинившимися датчиками коллекторными устройствами.

Янтарный шаттл Короля-Солнце миновал город и устремился дальше, низко летя над изломанной поверхностью Меркурия.

Через несколько минут Кемаль заметил на безрадостной пустоши черное отверстие. Оно преобразилось в пещерный вход, а позади него пассажир увидел линию терминатора, разделявшую светлую и темную стороны Меркурия. Корабль замедлил ход, завис и начал спускаться в пасть пещеры.

Ширина входа составляла несколько километров, наклонная шахта уходила в недра планеты. Стены освещались мощными долговечными лампами, но пространство было столь необъятно, что свет делался сумеречным. Шаттл продолжил спуск в постепенно сужавшуюся пещеру, пока не достиг большой развилки.

Он повернул налево.

Летчица осторожно устремилась по извилистому тоннелю, который лишь вдвое превышал ширину корабля. Еще через несколько километров обтекаемый шаттл, который, несмотря на модернизированность, не отличался высокой маневренностью и не был создан для малых скоростей, начал тормозить и наконец остановился. Кемаль увидел впереди нечто вроде посадочной площадки с грузовыми терминалами и тяжеловесным оборудованием. Во мраке горели огни.

Корабль выполнил мягкую посадку. Кемаль выпрыгнул из шаттла, не тратя времени на формальности. Охрана выстроилась в шеренгу. Впереди стоял человек в гражданском платье — невысокий, лысеющий, средних лет, по виду мелкий чиновник.

— Кемаль Гавилан? — осведомился он. — Я Холтон Зак. Поздравляю вас с прибытием в Витесс.

— Благодарю, — ответил Кемаль. — Но правильно ли я понял? Разве это Витесс?

— Он самый, — подтвердил Зак.

— Тогда, боюсь, произошло недоразумение. Я направляюсь с официальным поручением в Каллаг.

— Никакого недоразумения нет, — возразил Зак. — Вы, юный сэр, новичок в меркурианской политике. Мы услышали о вашей миссии и решили дополнить ваш вояж посещением нашего прекрасного города Витесса.

— Сэр, — молвил ошарашенный Кемаль, — вы не имеете права вмешиваться в мою деятельность.

— Спишите это на политиков, — пожал плечами Зак. — Добро пожаловать в Витесс. Вы наш гость.

Но Кемаль отшатнулся:

— Это бессмысленно. Какое вам дело, куда я собрался? Требую, чтобы мне немедленно открыли пролет до Каллага.

Дверь шаттла резко распахнулась, и появилась летчица — еще в скафандре, но уже без шлема. Она была узколицей, светлоглазой, загорелой, с метелкой темных волос. Кемаль нашел бы ее привлекательной, не будь она так серьезна.

— Позвольте представить вас Дьюэрни, — сказал Зак. — Она летит от Танцоров, которые и устроили вам это маленькое отклонение от курса.

Женщина приблизилась и пытливо всмотрелась в лицо Кемаля.

— Вы Кемаль Гавилан, сын Короля-Солнце Оссипа.

Это не было вопросом.

— Да, разумеется, — пришлось ответить Кемалю.

— Вы похожи на короля, — заметила она. — Приветствую вас от имени Танцоров.

— Очень приятно, — растерянно вымолвил Кемаль. — Но что все это означает?

Похоже, он сморозил какую-то глупость. Женщина отвернулась с откровенным разочарованием на лице.

— Я же сказал, что он наверняка ничего не знает, — напомнил ей Зак. — Гордон выслал его, когда ему было четыре года. И несомненно, постарался держать в неведении.

— Тогда дела обстоят еще хуже, — сказала Дьюэрни.

Она резко повернулась и пошла по коридору, который вел в город. Дверь с грохотом захлопнулась за ней.

— Почему она так рассердилась? — недоуменно спросил Кемаль, глядя ей вслед.

— Нам придется кое-что объяснить, — ответил Зак, — и вы поймете расклад. Пойдемте побеседуем в более удобном месте.

Их окружили охранники. Кемаль повернулся, как бы смиряясь, и вдруг рванул прочь. Стражи не успели оглянуться, как он миновал их в два прыжка и опрометью помчался к шаттлу.

План сложился мгновенно. Кемаль пошел на риск, хотя сомневался, что Зак решится на неприкрытое убийство. Только бы добраться до шаттла, а с управлением он справится. Он запомнил все повороты. Возвратиться по ним не составит большого труда.

Он слышал, как позади кричит Зак, раздавая приказы. Охранники очнулись и начали действовать — слишком поздно. Он уже у люка…

Затем его окутал душераздирающий вой Д-луча. Зак наконец собрался с силами.

Кемаль попытался проникнуть в шлюз, но звуковой дезинтегратор погрузил его в поле парализующего шума. Он опрокинулся навзничь и лишился чувств.

9

Кемаль понял, что жив, по пульсирующей боли во всем теле. Болела каждая клетка от макушки до пят. Он был жив, и в этом, конечно, имелись плюсы. Правда, пока не очень много.

— Полегчало, мальчишечка?

Кемаль обнаружил, что он не один. В камере с ним находился белобородый детина, закутанный в бурый плащ грубой шерсти — диковинный в мире облегающей функциональной одежды. Мужчина выглядел неестественно. Чуть за пятьдесят, хотя судить было трудно, так как большая часть лица скрывалась под белыми лохмами.

— Где я? — спросил Кемаль.

— Добро пожаловать в центральную тюрьму Витесса, — сказал бородач. — Поганое место, но можешь называть его домом. Так оно обычно и бывает какое-то время.

Кемаль взъерошил волосы. Голова болела так сильно, что он с трудом понимал слова. Казалось, что в скальп ему вшили сетку, которая неуклонно сжималась. Он был уверен, что мозги вот-вот польются из носа тонкой серой струйкой.

— От головной боли у вас, насколько я понимаю, ничего нет, — обратился он к бородачу.

— Угостили дезинтегрирующим лучом? — усмехнулся тот. — Давай поглядим, что тут можно сделать.

Шурша одеянием и распространяя запах пота, бородач подошел, крепко схватил его за голову одной рукой и сильными пальцами начал ощупывать шею.

— Эй, больно! — сказал Кемаль, не столько жалуясь, сколько объясняя.

Даже причиненная пальцами боль была меньше той, что разрывала череп.

— Хотел бы я, — изрек бородач, — чтоб мать-природа задала единую карту точкам внутричерепного давления. Ну-ка, а здесь… Нет, здесь!

Пальцы бородача напряглись. Кемаль узрел белую вспышку, и вдруг головная боль прошла, оставив по себе лишь тупое нытье уведомительного толка.

Кемаль встал и сделал несколько пробных шагов.

— Потрясающе! — признал он. — Как вы это сделали?

— Старый прием из забытых земных лечебных методик. Но он помогает. Теперь мы можем познакомиться, как положено. Меня зовут Эгон, к твоим услугам. Старший музыкант.

— Я Кемаль Гавилан.

Эгон вскинул пушистые белые брови.

— Гавилан — имя, которое открывает двери.

— Тюремную в моем случае, — сказал Кемаль.

— Хорошо, что ты шутишь, — откликнулся Эгон. — Дай-ка сообразить — который ты Гавилан? Я часто выступал перед царственными особами, но тебя не припоминаю.

— Я только что прибыл на Меркурий. Я сын Оссипа, бывшего Короля-Солнце — брата нынешнего, Гордона.

— И как ты угодил в такую беду?

— Не знаю, — сказал Кемаль. — Дядя поручил мне подписать договор с Каллагом. В Витессе какие-то люди похитили меня и притащили сюда.

Камера была маленькая — трехметровый куб без окон. В углу стоял накрытый унитаз. Полоски на потолке излучали бледный бестеневой свет.

— Чем же ты обидел жителей Витесса?

— Ничем, насколько я знаю. Я и не был нигде, чтобы кого-то обидеть, — ответил Кемаль в смутном недоумении.

— Плохо дело, — заметил Эгон. — Если ты оскорбил какого-то чиновника, то есть надежда извиниться и выйти на волю. Но если сидишь по неуточненному обвинению… Впрочем, возможно, что все не так уж и страшно. Ты Гавилан, а значит, им наверняка от тебя что-то нужно.

— Не сомневаюсь, — согласился Кемаль. — Но вас-то за что посадили?

Эгон осклабился, показав пеньки зубов в окружении бакенбардов на широком лице.

— Всего лишь за расхождение во мнениях.

— Насчет чего же, позвольте спросить?

Старик был первым местным жителем, который ничего не хотел от Кемаля, и тому это пришлось по душе.

— Я пришел собрать музыкальный налог, и мы поспорили о проценте. Это кончилось перебранкой, а перебранка привела меня сюда.

— Надолго?

— Пока к ним не вернется рассудок. Витесские чиновники выставились болванами. Я думаю, что меня вскоре освободят.

— Похоже, вы очень уверены в себе, — позавидовал Кемаль.

Эгон ухмыльнулся, вновь обнажив кривые желтые зубы.

— Когда арестовывают музыканта, весь шоу-бизнес замирает и ждет, пока его не выпустят. Такому городу, как Витесс, без развлечений никак нельзя. Пара дней моего отсутствия — и начнутся беспорядки. Без услуг гильдии музыкантов не проживут даже Танцоры.

— Между прочим, здесь я оказался не без помощи Танцорши, — сообщил Кемаль.

— Ну а куда же еще она должна была тебя доставить? Ясно, что не в Каллаг.

— Почему бы и нет?

— Из-за трений с тамошними Танцорами, естественно. Но я вижу, что ты не разбираешься в местной политике.

— Я только-только прилетел с Марса.

— Да, зеленоват. Твой дядя не просветил тебя? — улыбнулся Эгон и подмигнул. — Не сомневаюсь, что у него были на то причины.

— Вы скажете, о чем он умолчал? Зачем меня похитили витессцы? И при чем тут Танцоры?

Эгон встал и набросил плащ на плечо. В манере опытного оратора он продекламировал:

— Для понимания местной политики ты должен узнать о Маккавейских пещерах. Другой такой области на Меркурии нет. Пещеры уходят в меркурианские недра. Они были лучшим местом на планете для постройки города.

Изначально тендер выиграла одна группа. Иллиадские Устроители доставили первых колонистов, основали политическую систему и получили подряд на строительство города. Им предоставили территориальные права на Маккавейские пещеры. Работа закипела. Но довольно скоро возникла проблема.

Через считаные недели после заключения контрактов и начала работ в борьбу за политическое влияние включились две группировки. В основополагающей хартии учли все, за исключением четкого механизма улаживания междоусобных конфликтов.

Когда мнения разделились почти поровну, Иллиада раскололась надвое. Стороны договорились о разделе имущества и развитии северной и южной частей пещерного лабиринта. Так возникли Каллаг и Витесс.

О пещерах было известно не много, и поначалу не удавалось понять, какая часть лучше. Но вскоре стало очевидно, что Каллагу досталась территория побогаче. Еще в первые годы там нашли немалые залежи полезных ископаемых. Воодушевленные этим богатством, в Каллаг стягивались переселенцы с других планет, чтобы работать в горнодобывающей промышленности, обзаводиться семьями и умножать население. Витесс сильно отставал и рисковал подпасть под политическое влияние соседа. Но сохранялось известное равновесие… вплоть до недавних пор, когда проблемой сделался статус Танцоров.

— Но какое отношение это имеет ко мне? — спросил Кемаль.

— Зачем тебя послали в Каллаг?

— Подписать договор между Каллагом и Меркурием-Прайм.

— Вот и ответ. Король-Солнце наконец договорился с Каллагом о Танцорах и передает Каллагу их политические полномочия, которых тот давно требовал. Витесс, желая предотвратить это, поддержал Танцоров и похитил с их помощью тебя.

— То, что я сижу в витесской камере, не остановит самого Гордона или кого-то из его сыновей от подписания договора.

— Да неужели? — усомнился Эгон. — Вижу, дядя не разъяснил тебе твою роль в происходящем.

— Какая у меня может быть роль? Я только что с Марса.

Эгон склонил голову набок, напряг слух. Услышал и Кемаль: шаги в коридоре.

— Думаю, тебе ответит кто-нибудь более сведущий, чем я, — сказал бородач.

Дверь отворилась, и вошел охранник. Его оттолкнула Дьюэрни, нетерпеливо переминавшаяся позади.

— Так не пойдет! — набросилась она на Зака, который шел следом. — Нельзя держать нашего представителя в камере, как обычного уголовника! Это оскорбляет Танцоров!

Кемаль сперва решил, что речь об Эгоне, но, когда Дьюэрни приблизилась к принцу и помогла встать, осознал, что она имела в виду его.

— Ошибочка вышла, — сказал в свое оправдание Зак. — Я велел отвезти его в больницу, а не в тюрьму. — Кемалю же он заявил: — Приношу глубочайшие извинения, ваше высочество. Позвольте проводить вас в заранее приготовленные апартаменты.

— Я не собираюсь здесь оставаться! — в смятении вскричал Кемаль, менее всего расположенный воспользоваться витесским гостеприимством.

— Давайте обсудим это в другом месте.

Кемаль насупился.

— За что вы посадили этого человека? — указал он на Эгона. — Музыкантам всегда разрешали свободно перемещаться между меркурианскими аркологиями.

— Со времен правления короля Оссипа порядки изменились, — ответил Зак. — Но это неважно. В знак хорошего отношения к вам я его выпущу. Охрана, проследить! Итак, позвольте мне сопроводить вас лично.

Кемаль поблагодарил Эгона кивком и разрешил вывести себя из камеры. Дьюэрни уже успела обогнать их с Заком на несколько шагов. Девушка все еще злилась. Бывала ли она другой? Умела ли улыбаться? И что имела в виду, когда назвала его представителем Танцоров?

10

Зак восстановился в роли вожака, вывел Кемаля и Дьюэрни из тюрьмы и препроводил их в электромобиль с куполообразным верхом. Он задал маршрут, и машина сама устремилась по монорельсу, который связывал все районы Витесса.

Город в Садках не был похож на марсианские. Он представлял собой трехмерную структуру, прошитую монорельсами и лифтами на всех уровнях. Огромные колонны возносились на сотни метров, поддерживая надстройку. Весь город был освещен сверху. Зак пояснил, что освещение воссоздает земной циркадный ритм. Искусственные облака рассеивали свет и уменьшали яркость. Строители создали и ветер. Посреди города находился Центральный пруд — искусственное озеро, где плавали на лодках, купались и даже рыбачили. Не забыли и про закаты с рассветами.

Сам город был красив; изящные здания чередовались с гидропонными огородами, в которых витессцы выращивали значительную часть своих продуктов. Имелся даже ухоженный лесопарк.

Одним неустранимым явлением была слабая постоянная вибрация, сопровождавшая пассажиров, куда бы ни направились. Это был звук подвижного города, все глубже зарывавшегося под землю и ветвившегося по системе пещер. Свой вклад в эти фоновые гул и вибрацию вносили также промышленных размеров генераторы воздуха и кондиционеры. Температура почвы вне города постоянно держалась на уровне трехсот градусов по Фаренгейту — жарко, но допустимо для машин жизнеобеспечения. В центре Витесса Кемаль увидел переполненные бары и салуны, кофейни и площади. У многих людей был отсутствующий вид. Они, казалось, прислушивались к моторам, ибо надежды и страхи горожан определялись изменением звука. Тревога, разлитая в воздухе, была почти осязаемой, и у Кемаля возникло впечатление, что город готов взорваться.

Электромобиль остановился, и Зак с Дьюэрни ввели Кемаля в огороженный стеной сад. У Кемаля с трудом укладывалось в голове, что он находится в стесненном и, если верить Эгону, отчаявшемся подземном городе.

Здесь-то, конечно, было просторно и уютно. По гладким камешкам струился прозрачный ручей, а зелень была тронута осенью. Чуть дальше стоял деревянный мостик (древесину импортировали с Земли), имевший вид случайный и пасторальный. Кемаль подумал, что это подходящее местечко для свиданий и уединенных прогулок — или, быть может, для тюремного заключения.

Зак провел Кемаля через сад в многокомнатный номер люкс, весьма богато украшенный, с пышными диванами и высокими стульями.

— Все это ваше, пока вы у нас, — сказал Зак. — Считайте это гостиницей высшей категории. Вон там на комоде — меню. Полная стирка. Компьютерный терминал для заказа любых услуг. Может, хотите вздремнуть? А после пообедаем втроем и все обсудим.

— Вы собирались объяснить мне происходящее, — напомнил Кемаль. — Я так и не понимаю, почему меня задержали.

— Все очень просто, мой мальчик. — Улыбка Зака была светла настолько же, насколько мрачной оставалась мина на лице Дьюэрни. — Договор между вашим дядей и Каллагом неприемлем для Витесса. Дело в том, что по его условиям политический контроль над Танцорами передается Каллагу. А этого мы допустить не можем — правда, Дьюэрни?

Дьюэрни не ответила, но насупилась еще больше, хотя это казалось невозможным.

— Неужели вы всерьез считаете, что мое похищение удержит дядю от подписания любого договора, какой ему нужен? — спросил Кемаль.

— О да, — ответил Зак. — Полагаю, что удержит. По крайней мере, на время. Танцоры по закону не подчиняются никаким договорам без одобрения и подписи их представителя. Коль скоро последний — у нас, ее будет трудно добиться.

— Это я-то их представитель?

— Совершенно верно.

— Должно быть, вы меня с кем-то спутали.

— Вовсе нет. Похоже, что Гордон и впрямь задумал всех провести. Он даже вам не сказал, что вы являетесь законным представителем Танцоров. Это честь, которую вы напрямую унаследовали от вашего отца, Оссипа, величайшего среди них.

Кемаль вытаращился на Зака, пытаясь собраться с мыслями. Он только что получил долю отцовского наследства, которой не ждал и не хотел: обязательство.

11

— Почему у тебя всегда такой сердитый вид? — спросил Кемаль у Дьюэрни, смотревшей в окно на толпы идущих по своим делам горожан.

Они находились в небольшом частном клубе близ главной площади Витесса. Зак попросил Кемаля встретиться там, и тот пообещал, не собираясь сбежать до того, как выяснит больше. Прибыв на место, он застал Дьюэрни, сидевшую за столиком у окна. Кемаль пересек помещение и устроился рядом.

Она обернулась к нему:

— Дело в свободе моего народа. Тут нечему улыбаться.

— Да, но нет и причины постоянно дуться.

— Тебе легко говорить, — нахмурилась она. — У тебя нет никаких обязательств.

— Откуда ты знаешь?! — возмутился Кемаль.

— Да мне все о тебе известно. Воспитание получил в военных училищах на Марсе. А теперь явился отменить наши свободы.

— Сказано же тебе, Дьюэрни, что Гордон меня обманул. Не посвятил в детали. Я сам решу, подписывать мне что-то или нет.

— Ты Гавилан. Будешь делать то, что велят.

— Я сын Оссипа, — возразил Кемаль. — Я буду делать то, что считаю правильным.

Она, похоже, взвесила его слова.

— Почем тебе знать, что правильно для Танцоров, если ты понятия не имеешь о нашей жизни?

— Можешь рассказать.

— Да. — Выражение ее лица было презрительным. — Полагаю, этого хватит.

Тут вошел Зак, который выглядел очень довольным собой, и сел за их столик.

— Ну что же, Кемаль, — сказал он, — надеюсь, вам было не слишком плохо в нашем обществе.

— Вы были достаточно гостеприимны, — нехотя признал тот.

— Смею надеяться, что вы так и скажете Королю-Солнце, — произнес Зак, игнорируя тон принца.

— О, неужели мне предстоит скорая встреча с Гордоном? — Тон исполнился сарказма.

— Да, и в ближайшее время. Витесс достиг примирения с Меркурием-Прайм.

— Какого еще примирения? — удивилась Дьюэрни.

— Послушай, моя дорогая, — молвил Зак. — Долгие годы Витесс и Танцоры были союзниками в борьбе против Каллага и Меркурия-Прайм. Мы, витессцы, благодарны за это и никогда не забудем, чем обязаны твоему народу. Тем не менее политика есть политика, и мы сочли разумным заключить договор с Королем-Солнце, дабы защитить права и привилегии всех. Этот договор предусматривает значительные налоговые льготы для твоего народа.

— Зак! — встревожилась Дьюэрни. — Ты предал дело независимости Танцоров?

— Ни в коем случае! — воскликнул Зак. — Но новый договор — шаг в правильном направлении. Поверь мне, Дьюэрни. В конечном счете все устроится преотлично. — Он повернулся к Кемалю. — Через несколько часов мы вернем вас на Меркурий-Прайм. Вы сможете подписать договор, и все будет в порядке. — Он улыбнулся. — Не удивлюсь, если окажется, что Гордон все это время знал о роли Дьюэрни и разрешил ей похитить вас, чтобы надавить на Каллаг. Такая изощренность как раз в его духе.

— Это было бы очень похоже на моего дядю, — согласился Кемаль.

— Мне нужно идти. Дьюэрни, не кори Витесс. Не сомневайся в наших добрых намерениях.

Зак отбыл, рассыпаясь в улыбках, и Кемаль обратился к Дьюэрни:

— Корабль-разведчик еще у тебя?

— Нет. Его вернули флоту Витесса. А что?

— Можно ли отсюда выбраться как-то иначе? — спросил он, оглянувшись.

— Да, — ответила Дьюэрни. — У меня есть собственная жестянка.

Из курса вождения Кемаль знал, что «жестянкой» называлось меркурианское сухопутное средство передвижения.

— Мы сможем уехать на ней?

— Пожалуй… Но это будет непросто.

— Давай попробуем, — предложил Кемаль, вставая.

— Ты точно этого хочешь? — спросила она, придержав его за руку.

— Сама же сказала, что мне нужно сначала взглянуть на жизнь Танцоров, а уж потом продавать их свободы.

Дьюэрни кивнула, и они покинули кабинку.

12

Жестянка была запаркована в складском ангаре на нижнем уровне Витесса. Она была метров тридцати в длину и двадцати в ширину, а покоилась на здоровенных надувных колесах. Двухместную кабину венчал пластмассовый луковичный купол, предоставлявший полный круговой обзор. На Меркурии практически не было воздуха, и в обтекаемых формах не возникало нужды. Это транспортное средство немного напоминало изображение «Монитора»^[271], которое Кемаль видел в академии, — «бидон на плоту», положивший конец эпохе парусников в годы Гражданской войны в Америке.

Дьюэрни приложила запястье к дверной панели, которая считала телесный код и открылась. Девушка и Кемаль вошли в кабину. Вся внутренняя поверхность была пультом управления: сплошь дисплеи, циферблаты, тумблеры и считывающие устройства. Приборы давали бледное нерадиоактивное свечение. Задняя часть машины была отведена под жилые помещения. Дьюэрни нашла два скафандра и вручила один Кемалю. Они оделись, оставив шлемы открытыми, и вдохнули воздух из резервуаров жестянки, слегка отдававший химией.

— Что мне делать? — спросил Кемаль, невольно понизив голос до шепота.

— Умеешь обращаться с пушкой «стеннис»?

— Не вопрос.

Она постучала пальцем по орудийному механизму:

— Насколько я понимаю, мы не хотим, чтобы нам помешали.

— Нет.

Кемаль проверил орудие и настроил систему наведения, а Дьюэрни тем временем завела огромный двигатель жестянки. Тот вкрадчиво кашлянул, оживая, немного помялся и заработал в устойчивом ритме.

— Готов? — спросила она.

— Да.

— Я отвезу тебя к Эбену Мюлузу, вождю Танцоров. Он лучше всех объяснит наше положение.

— Поехали, — сказал Кемаль.

Дьюэрни запустила двигатель, включила фары и ходовые огни. Жестянка медленно покатила по центральному проезду склада.

13

Они выбрались из складского помещения и одолели километровый коридор, достигнув главной развилки. Там Дьюэрни свернула в рукав, который вел в городские предместья. Они выбрались на окраину, где подъездной путь стыковался с герметизированным выходным шлюзом Маккавейских пещер, и их остановили на полицейском контрольно-пропускном пункте. Жестянка была во много раз больше самой крупной машины, какая разъезжала по Витессу.

— По распоряжению Холтона Зака, — объяснила сержанту Дьюэрни. — Везу принца Гавилана на встречу с его подданными.

— Я не получал указаний на этот счет.

— Справьтесь у начальства. Приказ был отдан меньше часа назад.

— Паркуйтесь, а я разберусь с вашим пропуском.

— Черта с два! — возразила Дьюэрни. — У меня приказ ехать. Если понадоблюсь, найдете меня без труда.

Сержанту это не понравилось, но у него не было предписания открыть огонь. Машина уехала, а он остался терзать пульт связи.

Очутившись за городом, жестянка быстро преодолела тоннели и выкатилась на каменистую площадку, которая косо тянулась вверх, ко входу в Маккавейские пещеры. Дьюэрни прибавила скорость. Кемаль различил далеко впереди полоску ослепительного солнечного света. Дьюэрни сказала ему, что это и есть вход. Затрещала радиосвязь, и звучный голос официальным тоном велел остановиться. Одновременно Кемаль заметил в зеркалах заднего вида ходовые огни трех полицейских машин.

Дьюэрни ответила в переговорное устройство:

— У меня официальный приказ доставить принца Гавилана к его подданным.

— Ни черта подобного! — ответил динамик голосом Холтона Зака. — Приказываю здесь я. Немедленно остановись и вернись в Витесс.

— Танцоры тебе не подчиняются, — ответила Дьюэрни.

— Ну как же? — возразил Зак. — Мы заключили соглашение с Каллагом и Меркурием-Прайм.

— Но не с Танцорами!

— Дьюэрни! — рявкнул Зак. — Не дури! Ты поступаешь наоборот — увозишь принца от его подданных. За это положено суровое наказание! Танцорам придется плохо, если ты не вернешь его немедленно!

Кемаль взял микрофон.

— Это Кемаль Гавилан. Я решил познакомиться с цивилизацией Танцоров. Перестаньте чинить препятствия. Передайте моему дяде, что мне нужно взглянуть на людей, которых я собираюсь лишить прав.

Дьюэрни тревожно посмотрела на него:

— Ты все еще собираешься отменить наши права?

Кемаль прикрыл микрофон ладонью.

— Надо же им что-то сказать. Давай поезжай.

Дьюэрни кивнула, но веры в ее светлых глазах не было никакой. Она заглянула в зеркала заднего вида — полицейские машины настигали.

14

Через несколько минут жестянка и ее преследователи выехали из мрака в ослепительное сияние светлой стороны планеты. Впереди открылся фантастический меркурианский пейзаж.

Пещера выходила на широкую плоскую равнину, которая напоминала лунный кратер. Она была усыпана обломками скал, от мелкой щебенки до отвесных громадин величиной с дом.

Кемаль моментально увидел, что Дьюэрни выбрала трудный маршрут, на котором одни глыбы приходилось огибать, а через другие — переезжать. Нужна была великая сноровка, чтобы на скорости пятьдесят километров в час мгновенно решать, с какими обломками жестянка справится, а на каких опрокинется. Кемаль развернулся, изготовив орудие к бою. Позади выстроились в стометровую цепь семь витесских машин, которые неуклонно приближались. Кемаль вступил в поединок с пушкой, пытаясь совместить видоискатель с верткими целями. Затем двое преследователей вышли из игры сами — один врезался в уступ величиной с кита, другой взлетел на скальный гребень и перевернулся.

Оставшиеся пять машин открыли огонь. Кемаль предположил, что их оптические прицелы предназначались для пещерного боя, так как все выстрелы исправно шли мимо. Правда, снаряд-гарпун был проблемой посерьезнее. Он взмыл в небеса за жестянкой и захватил ее тепловой след.

Стряхнуть его не было никакой возможности.

— Выровняй эту штуковину! — крикнул Кемаль.

Дьюэрни сбавила скорость и спрямила курс. Кемаль сумел прицелиться и быстро выстрелить дважды, оба раза мимо. Снаряд приближался. Тогда принц вспомнил, что не учел рефракцию, подсчитал в уме и выстрелил снова. На сей раз вышло прямое попадание, которое снесло коническую носовую часть снаряда.

Еще один преследователь проломил соляную корку и провалился на двадцать метров. Витессцы, обитавшие в пещерах, теперь на своей шкуре испытали риск езды по поверхности. Осталось четыре машины.

В запале схватки Кемаль не заметил, как жарко стало в кабине. Ему едва удавалось вздохнуть. Затем он осознал, что на него кричит Дьюэрни, но слова тонут в реве двигателя. Однако он понял: опусти лицевую пластину и перейди в режим полного охлаждения с подачей кислорода. Он защелкнул шлем, и Дьюэрни сделала то же. Взглянув вперед через ее плечо, Кемаль различил темную линию, косо пересекавшую горизонт. Они неслись к терминатору!

В систему циркуляции пошел охлажденный воздух, и Кемаль испытал минутное облегчение. Но воздух почти сразу начал нагреваться. Оборудование скафандра слабо задымилось, изоляция вспыхнула.

Затем они очутились в черте сумерек и умеренных температур. Дьюэрни свернула направо, чтобы не выйти из этой зоны, ведь та растянулась здесь всего километров на двенадцать. Преследователи выстроились гуськом, когда Дьюэрни выполнила поворот. Головная машина шла быстро — невысокая, с торчащей базукой.

Кемаль больше не мог вести огонь — в пекле замкнуло систему наведения. Полицейская машина стремительно увеличивалась, приближаясь слева. Кемаль, как учили в академии, хлопнул Дьюэрни по левому плечу. Она увидела мчавшуюся рядом машину и взяла левее, идя наперерез. Преследователь увернулся, налетел на продолговатый выступ и лег, задрав правые колеса.

Кемаль хлопнул снова. Дьюэрни свернула опять и сумела завалить еще одну машину.

Они все больше отрывались от оставшихся. Дьюэрни выжала из жестянки все, что возможно, — четыре пухлых колеса перелетели через кряж, приземлились с другой стороны и резко затормозили.

Там, выстроившись в ряд, пять бронированных сухопутных машин, раскрашенных в желтые, черные и золотые цвета дома Гавиланов, преграждали путь.

За ними виднелись другие, припаркованные у низкого куполообразного строения.

Витесские машины преодолели кряж и остановились.

Жестянка оказалась зажатой меж войсками Витесса и Меркурия-Прайм. С флангов высились невысокие, но неприступные скалы.

— Что будем делать? — спросила Дьюэрни.

— По-моему, мне пора с ними потолковать, — ответил Кемаль.

15

Он вошел в куполообразное здание, сопровождаемый Дьюэрни. Внутри оказался полевой лагерь. Удобное кресло было только одно, и в нем сидел Гордон Гавилан. Далтон, при полной боевой выкладке, устроился рядом на стуле; он нехорошо улыбался. Позади с оружием наготове выстроилась охрана.

— Добро пожаловать, племянник, — сказал Гордон с прежней живостью. — Очень мило с твоей стороны задержаться на нашей скромной заставе. Охрана! Стулья моему племяннику и его шоферу.

Кемаль мысленно проклял себя за то, что позволил витессцам загнать жестянку в засаду. Он принял стул и сел. Дьюэрни осталась стоять у двери.

— Вы не сочли нужным сказать мне, дядя, что я наследный представитель Танцоров, — отважно произнес Кемаль.

— У меня были на это причины, мой мальчик. И не забывай, что я заплатил авансом.

— О чем он говорит? — спросила Дьюэрни.

— О том, что передаст отцовское наследство, как только я подпишу договор. Мне было некогда сказать тебе, — объяснил Кемаль.

— Все верно, — кивнул Гордон. — Настоящая политика, малыш, есть искусство расчета. Твой отец никогда этого не понимал. Он был идеалистом. Я любил его, Кемаль, и горько оплакивал его кончину, но он не был практиком. А чтобы править, надо быть практичным. Я постарался воспитать в тебе это качество. Я направил тебя в Военную академию Джона Картера, чтобы ты получил образование и приучился к дисциплине, обретя качества, каких никогда не было у Оссипа.

— Нас не учили в «Джоне Картере» отбирать чужие права!

— А выполнять приказы вышестоящих офицеров учили?

— Конечно, но ты…

— Я глава правящей династии. Ты сын моего брата. Я оказываю тебе поддержку, учу и посвящаю в наши внутренние дела. Как же династии править, когда не выполняются приказы ее главы?

— Если они законны!

— А что незаконного в том, чтобы потребовать твоей подписи под моим договором? Если, конечно, я главный в семье. Может быть, ты главный, Кемаль?

— Разумеется, нет, — сказал Кемаль. — И не претендую.

— Вот и славно. — Гордон осклабился, и это означало, что он не потерпел бы иного ответа. — В таком случае главой семьи остаюсь я. Что скажешь, Далтон?

— Мне тоже так кажется, — откликнулся Далтон, гадко скалясь на свой манер.

— Кемаль, — молвил Гордон, — я понимаю, что тебе непросто это сделать. Женщина была бы весьма симпатичной, если бы избавилась от привычки дуться. Не сомневаюсь, что ты с ней неплохо развлекся. Или еще только мечтаешь? Не горюй. Позволь успокоить твою совесть насчет Танцоров и их надуманных притязаний. Это неорганизованные подонки, стянувшиеся на Меркурий из разных миров для работы на рудниках. Они начали развиваться независимо от других и вообразили, будто это дает им право считаться свободными. Но это всего лишь беспомощный сброд, которому волею случая повезло расселиться вдоль терминатора. У них нет ни постоянного жилья, ни собственности, кроме машин. Нет и территории, поскольку поверхность Меркурия является всеобщим достоянием.

— Да, — согласился Кемаль, — но ведь они и живут на поверхности.

— Это мелочь, не играющая никакой роли. Разве ты не можешь, Кемаль, взглянуть на ситуацию с нашей точки зрения?

— Я вижу одно, — ответил тот. — Я их представитель, а тебе нужна моя подпись на договоре.

— Обычная формальность, — сказал Гордон.

— О, тогда можно и не подписывать, если разницы никакой? — осведомился Кемаль в тон дядиному блефу.

Гордон вдруг обозлился:

— Разница огромная. Танцоры возымели наглость обратиться с петицией в Корпус свободы и прочие организации вроде НЗО, разношерстной компании земных террористов. Без подписи их наследственного представителя возникнут вопросы; не исключено и вторжение извне. Нам это ни к чему. Я справлюсь с любой ситуацией сам, как посчитаю нужным. Но легкий путь предпочтительней. Разве тебе это не понятно, Кемаль? Ты же Гавилан!

— Вполне понятно, — ответил принц.

— Молодец! — Гордон повернулся к сыну. — Далтон, дай мне договор.

— Вот он. — Далтон извлек из патронной сумки пластиковый конверт — точно такой, как тот, что доставил в Витесс Кемаль. — А как быть с представителем Каллага? — спросил Далтон. — По-моему, он тоже должен подписаться. Это не он ли едет?

Теперь и Гордон расслышал рокот приближавшихся машин.

— Думаю, он. Давай же, Кемаль, подписывайся за нас, и покончим с этим. Потом заручимся подписью Каллага и вернемся на Меркурий-Прайм, где есть горячий душ и сносная еда.

— Да, верно, — серьезно кивнул Кемаль.

— Рад, что ты с нами согласен, племянник, — сказал Гордон, уверенный в своей победе. — Состояние твоего отца достигло немалых размеров. Оно станет твоим сразу после нашего возвращения. Даю тебе слово, слово меркурианского Короля-Солнце. Вот, возьми мое стило.

— Меня смущает только одно, — сказал Кемаль.

— И что же, дорогуша?

— Если я подпишу эту бумагу, то как ты, черт подери, выберешься отсюда живым?

У Гордона вытянулось лицо. Он посмотрел на Кемаля, затем подошел к окну. Снаружи выстроились в кольцо витесские машины. За ними, образовав еще больший круг, стояли другие — не первой молодости, но вполне исправные, всевозможных форм и размеров. Впрочем, у них имелось кое-что общее: все они были отлично вооружены и выглядели очень грозно.

— Как ты узнал, что это Танцоры? — спросил Гордон.

— По шуму двигателей. Звук намного ровнее, чем у витесских машин. Танцоры сильнее зависят от исправности своего транспорта и чинят его на славу. Тебе придется отдать им должное.

— Сейчас подоспеет мой флот и разнесет эту ораву в клочья.

— Навряд ли, пока ты находишься в эпицентре, — парировал Кемаль.

— Верно подмечено, — буркнул Гордон. — И что же ты предлагаешь?

— Дьюэрни, — позвал Кемаль. — Жестянка готова?

— Конечно, — ответила та.

— Тогда поехали. Убей любого, кто вздумает нам помешать. Ведь ты вооружена?

— Всегда.

Кемаль увидел в ее руке маленький, но вполне приличный лазерный пистолет. Он пошел к двери, и Дьюэрни последовала за ним, не сводя глаз с Гордона и его свиты.

— Кемаль! — окликнул Гордон. — Не делай глупостей. Меркурий — совместное предприятие. Мы не позволим этим людям прибрать к рукам всю поверхность.

— Вы с аркологиями достаточно богаты, — возразил Кемаль. — Пусть Танцорам достанется то, за что они рисковали жизнью. Счастливо оставаться, дядюшка.

— Игра еще не закончена, Кемаль.

— Я тоже так думаю, — согласился тот, понимая, что будет оглядываться до конца своих дней — или дней Гордона.

Кемаль вышел и хлопнул дверью. Они с Дьюэрни забрались в жестянку. Вскоре они уже были далеко за периметром, и перед нимираскинулись открытые меркурианские пустоши.

— Ты поселишься у нас? — спросила Дьюэрни.

— По крайней мере, на какое-то время, — кивнул Кемаль. — Но мне нужен транспорт.

— Есть несколько запасных машин у Гуртовщика Амоса. Думаю, он продаст. Или подарит за услугу, оказанную Танцорам. — Она помялась. — А можешь сэкономить и ездить со мной.

Кемаль посмотрел на нее. Она не то чтобы улыбалась, но всяко не дулась.

Эпилог

Кемаль Гавилан провел с Танцорами несколько земных лет. Под его руководством был создан влиятельный внутренний политсовет и возродились единство и оптимизм, памятные по временам правления его отца.

Экономическая и социальная политика Кемаля подразумевала укрепление связей с другими угнетенными политическими и этническими сообществами. Кемаль любил Танцоров — они стали ему первой в жизни семьей, и он больше всего на свете хотел содействовать их развитию, — но все же он был не из их числа. Ему хотелось намного большего: участвовать в деле, которое пойдет на пользу как Танцорам, так и всему населению Солнечной системы.

А потому неудивительно, что при его амбициях, политических связях и врожденной склонности к руководству, которая развилась за годы жизни с Танцорами, он повстречался однажды с фигурой такого же склада — огненно-рыжей Вильмой Диринг из Новой Земной Организации. Вскоре НЗО пополнилась новым членом.

Но это уже другая история…

* * *

В 1989 году с подачи знаменитого составителя фантастических антологий Мартина Г. Гринберга был опубликован сборник «Tales of the Batman» («Легенды о Бэтмене»).

К работе над книгой удалось привлечь звезд первой величины: Роберта Шекли, Айзека Азимова и Роберта Силверберга. Вместе с другими талантливыми авторами они преподнесли великолепный подарок любителям приключений Брюса Уэйна (он же Темный Рыцарь, он же человек — летучая мышь) на пятидесятилетний юбилей его яркой жизни в масскультуре.

Смерть повелителя иллюзий

Никогда не забыть Брюсу Уэйну эту сцену. Снова предстала перед его мысленным взором жуткая ветряная мельница, затерявшаяся где-то среди болот возле Нью-Чэрити-Пэриш. Сам Брюс, облаченный в костюм Бэтмена, распят на деревянной двери — руки и ноги в стальных скобах, привинченных полудюймовыми болтами. Возле стены, словно куча дров, свалены окровавленные жертвы — вот отдельно лежат туловища, вот руки и ноги, а вот головы. А вот и Джокер — изогнутые в ужасающей ухмылке тонкие губы, заскорузлый от крови рабочий халат, на зеленых волосах покрытый бурыми пятнами берет. Безумец приподнимает малышку Монику Элрой. Девочка все еще жива, но потеряла сознание. Джокер бьет ее по лицу, надеясь привести в чувство, ведь гораздо приятнее, когда страдалец осознает приближающуюся смерть. Но к счастью, ребенок так и не приходит в себя.

— Не очень-то с ней повеселишься. Ладно, прикончу ее и займусь тобой, Бэтмен.

С этими словами Джокер взял ребенка на руки и вышел на середину мельницы — туда, где под высоким потолком на деревянных подмостках медленно крутились два гигантских жернова. Их приводили в движение широкие мельничные крылья. Каменные жернова пропитались кровью — кровью людей, которых только что перемололи в бесформенное месиво.

— Сейчас мы запустим ее туда, постепенно, пальчик за пальчиком. Может, придет в себя напоследок и скажет нам «пока».

Бэтмен уже давно дергал правой рукой, пытаясь расшатать удерживающую ее скобу. Та чуть-чуть поддавалась. Быть может, у него получится. Быть может, еще остался хоть и призрачный, но все-таки шанс.

Когда-то давным-давно в Тибете Бэтмен научился в совершенстве владеть своими мышцами и нервами, и теперь он вспомнил те уроки и заставил себя сконцентрироваться, не обращать внимания на царивший вокруг ужас, забыть об одуряющем запахе крови — нужно направить всю энергию в правую руку, в запястье, в точку соприкосновения со сталью. Уэйн посылал энергию толчками, в ритме пульса, в ритме ударов сердца. Глядя, как Джокер с бесчувственным ребенком на руках поднимается по ступеням на помост к жерновам, он собрал воедино все свои физические и психические силы.

Долгое время казалось, что ничего не происходит, но потом стальная скоба с громким звоном отскочила от деревянной двери — державший ее болт вылетел, словно выпущенный из пращи камень.

Джокер как раз опускал малышку к жерновам. Болт попал ему прямо в затылок. Удар не причинил сильной боли, но Джокер дернулся от неожиданности, выронил Монику и, пошатнувшись, суматошно взмахнул руками.

И одна рука в белой заляпанной кровью перчатке угодила прямо между вращающихся каменных громадин. Взвыв от ужаса, Джокер попытался высвободиться, но остановить страшную машину было невозможно. Безумец завопил и снова дернулся — с такой силой, что показалось, сейчас рука выскочит у него из плеча. Но нет — жернова затягивали жертву все глубже. Вот между ними исчезло предплечье, а за ним последовал и сам Джокер, от невыносимой муки разразившийся напоследок сумасшедшим хохотом, визгливым и совершенно нечеловеческим. Жуткие камни перемалывали тело, а смех все не смолкал. Прекратился он, лишь когда лопнула голова, словно дыня, сплющенная гидравлическим прессом.

Так погиб Джокер.

Или все-таки не погиб?

Если он погиб, то что за жуткое создание то и дело замечал Брюс краем глаза?

И кого увидел теперь прямо посреди Готэма по пути на встречу со старым другом доктором Эдвином Уолтхэмом?

Брюс Уэйн вздрогнул. Так трудно не поддаться соблазну и не оглянуться: но всякий раз, когда он оглядывался, Джокера не оказывалось за спиной.

Хотя Брюс видел его снова и снова.

В этот раз все было иначе.

На углу Пятой авеню и Конкорд-стрит, в самом сердце Готэма, возвышалось высокое аляповатое здание знаменитого отеля «Нью эра». Эту самую роскошную в городе гостиницу выстроили совсем недавно — по слухам, на деньги иностранных инвесторов. Сюда покрасоваться друг перед другом стекались богачи со всего мира — дамы щеголяли мехами и шелками, джентльмены дымили гаванскими сигарами.

Брюс стоял на углу возле гостиницы, ожидая зеленого сигнала светофора. И вдруг перед ним мелькнул знакомый силуэт — высокий костлявый мужчина в темно-зеленом пальто с болтающимися фалдами и в ярких клетчатых брюках, уместно смотревшихся бы на английском денди времен короля Эдуарда. Но не странный костюм привлек внимание Брюса Уэйна, а волосы прохожего — темно-зеленые пряди, спадающие на узкое длинноносое лицо. Какую-ту долю секунды лицо это было обращено прямо к Уэйну, тонкие красные губы изогнулись в злобной усмешке. Сомнений быть не могло — Джокер.

Но это невозможно. Джокер мертв. Брюс собственными глазами видел его смерть и даже в некотором роде приложил к ней руку.

Джокер (или же его двойник) резко развернулся и бросился на другую сторону улицы. Добежав до отеля, он скрылся внутри.

Меньше секунды потребовалось Брюсу Уэйну, чтобы принять решение, — он кинулся вслед за беглецом. Визжа тормозами, автомобили пытались увернуться от пешехода, который бежал через дорогу, петляя, словно солдат под градом пуль. Уэйн добрался до тротуара и, грубо (что было ему совершенно несвойственно) растолкав толпу испуганно раскудахтавшихся дам, ворвался в отель.

И словно попал в другое измерение: снаружи кипела суетливая повседневная жизнь Готэма, а тут в вышине с изогнувшегося аркой потолка свисали на тонких стальных цепочках роскошные хрустальные люстры, испускающие яркое сияние, а ноги утопали в толстом персидском ковре, изготовленном специально для отеля «Нью эра». Из-за высоких витражных окон фойе напоминало собор — собор, в котором поклонялись богатству и успеху.

Брюс огляделся по сторонам: в фойе толпились мужчины в длинных арабских одеяниях и с ихрамами на головах. Некоторые женщины скрывали лица под плотной чадрой. Повсюду сновали коридорные, их красная униформа напоминала парадные мундиры английских солдат.

И никого хотя бы отдаленно похожего на странного пешехода, которого Брюс заметил на улице каких-то несколько секунд назад.

Чуть помедлив, Уэйн направился к стойке. Портье, облаченный во фрак внушительный мужчина с бачками и до блеска выбритым лицом, вежливо осведомился, чем может быть полезен.

Брюс описал Джокера.

Портье сделал вид, будто пытается припомнить.

— Сэр, такой тип не появлялся в нашем отеле. Ни сейчас, ни когда-либо раньше.

— Быть может, он проскользнул сюда незамеченным.

— Вряд ли, сэр, — снисходительно улыбнулся портье. — Человек, которого вы описали, не сумел бы пробраться тайком в отель «Нью эра». Зеленые волосы и зеленое пальто — так вы сказали? Нет, сэр, только не в «Нью эре».

Брюс почувствовал себя полным дураком. Портье смотрел на него, как обычно смотрят на пьяниц или сумасшедших. Уэйн точно знал, что ничего не пил. Но вот в своем ли он уме?.. Именно этот вопрос среди прочих он собирался задать доктору Уолтхэму.

Доктор посмотрел на часы: четверть седьмого. Бэтмен опаздывает. Вот уже много лет Уолтхэм выполнял обязанности личного врача Темного Рыцаря, и тот всегда являлся на прием вовремя.

Уолтхэм опустил жалюзи и уже было собрался закрывать кабинет, но вдруг за спиной у него кто-то рассмеялся.

— Простите за опоздание, — сказал Бэтмен. — Повстречал по пути старого знакомого. Надеюсь, я не очень вас задержал.

— Ничего страшного, — отозвался Уолтхэм, разглядывая закутанного в черный плащ высокого мужчину в маске.

Как обычно, Бэтмен появился словно из ниоткуда, но к его неожиданным появлениям Уолтхэм давно привык.

— Я его знаю? — спросил он.

— Больше нет.

— Прошу прощения?

— Ничего существенного, док. Приступим к осмотру?

Бэтмен приходил на такой осмотр раз в год. Чтобы выполнять взятые на себя обязательства, Брюсу Уэйну требовалось железное здоровье. Он разработал собственную систему упражнений и по многу часов в неделю занимался различными единоборствами. Пока жаловаться на здоровье герой не мог, но ему было прекрасно известно, что недуги порой настигают человека внезапно; именно поэтому он ежегодно обследовался у Эдвина Уолтхэма, одного из лучших готэмских врачей. Уолтхэм преуспевал и держал кабинет в том же здании, где и жил, — на бульваре Старкросс, в престижном районе. Тучный доктор не отличался высоким ростом, его голову украшала копна седых кудрей, на лице играл здоровый румянец, а цепкие глазки за круглыми стеклами очков лучились живым умом. Но этот самый ум ни разу за все годы знакомства не подсказал Уолтхэму, что Бэтмен в действительности сын его друга Брюс Уэйн.

— Как обычно, Бэтмен, вы в отличной форме, — сказал доктор, осмотрев Темного Рыцаря (тот как раз надевал свой костюм). — Не сердце, а настоящий паровозный двигатель. Но как же иначе, если вспомнить о некоторых ваших приключениях.

Бэтмен кивнул и слегка нахмурился. Уолтхэм был семейным доктором его родителей, но, как и большинство жителей Готэма, видел в нем только Бэтмена — грозу преступников и злодеев. Ему всегда не терпелось услышать о каких-нибудь новых свершениях человека — летучей мыши. Вполне невинное желание, но Брюс Уэйн не очень-то любил откровенничать: свою бэтменовскую жизнь он держал в строжайшем секрете.

Вот и сейчас Уолтхэм с интересом спросил:

— Вы над чем-нибудь работаете?

— Нет, пока по возможности отдыхаю.

— Давно не видел вас вместе с Верой.

Речь шла о Вере Синклер — молодой даме, с которой Бэтмена несколько раз видели вместе.

— Она сейчас в Рио. Отправилась на карнавал.

— Счастливица! Бэтмен, вам тоже не помешало бы съездить туда.

— Я думал об этом.

Бэтмен не знал, как объяснить Уолтхэму, что последние месяцы он находился во власти странного оцепенения. Началось все тогда же, когда появились первые галлюцинации.

Ему не хотелось начинать неприятный разговор, но ведь ради этого, помимо прочего, он и пришел сегодня к врачу.

— В чем дело, Бэтмен? — спросил Уолтхэм, заметив охватившую пациента нерешительность.

— Док, у меня начались видения, — признался наконец тот.

— Расскажите подробнее, — велел доктор, напустив на себя деловой вид, хотя в его глазах мелькнуло беспокойство.

Высокий мрачный герой в маске и черном плаще описал свои галлюцинации. За последние три месяца они бывали трижды: обычно лишь неясный образ, ухваченный краешком глаза, — какой-нибудь старый враг, поверженный и покоящийся в могиле.

В последний раз это был Джокер. Джокер погиб, но Бэтмен сам видел сегодня, как тот входит в отель «Нью эра».

Доктор внимательно его выслушал.

— Бэтмен, я осмотрел вас со всем тщанием, лучше тут не справился бы ни один врач. Физически с вами все в порядке.

— А психически?

— Я почти готов голову прозакладывать, что вы полностью в своем уме.

— Почти?

— Ну, это образное выражение. Вас что-нибудь беспокоило в последнее время — что-нибудь необычное?

Бэтмен отрицательно покачал головой. Он не мог рассказать доктору о том, что в последнее время неустанно думает о прошлом и о погибших друзьях: Робине, Бэтвумен, Бэтгерл… О погибших врагах тоже: Джокере, Э. Нигме, Пингвине. Все они, и друзья и враги, были своего рода семьей и принимали участие в его свершениях, когда мир был чуточку моложе.

Теперь старше стал сам Бэтмен. Он находился в отличной физической форме благодаря своим уникальным способностям, но все равно постарел.

— Нет, ничего необычного.

Уолтхэм снял очки и аккуратно протер их. Вглядываясь в Бэтмена голубыми близорукими глазами, он попросил:

— Расскажите о последней галлюцинации.

— По пути к вам я видел Джокера.

— Быть может, просто лицо в толпе, похожие черты…

— Нет, это точно он. Я побежал за ним в отель «Нью эра», но там его не оказалось. Портье утверждал, что никто похожий к ним не заходил.

— Несколько галлюцинаций ни о чем еще не говорят. Вы прошли через такие ужасы, какие обычному человеку и не снились. Вполне допустимы определенные психомоторные нарушения. Но скажите… мог ли Джокер как-то уцелеть?

— Исключено.

— Мне неизвестно, как именно он умер, но позвольте напомнить: этот тип несколько раз ухитрялся оставаться в живых, когда смерть была неизбежной. Возможно, и в этот раз?

— Я совершенно уверен, что он мертв.

— Тогда не знаю, что вам посоветовать. Самое лучшее, что можно предпринять в подобной ситуации, — отправиться в Рио, к Вере. Вам нужно на время уехать, переключиться.

— Спасибо за совет, — отозвался Бэтмен. — Я подумаю.

— Чаю, сэр? — спросил Альфред Пенниуорт, дворецкий Брюса Уэйна. — Дарджилинг, особый сорт, ваш любимый.

— Не сейчас, Альфред. — Брюс как раз просматривал отчеты о преступлениях, сидя за старинным бюро, которое заменяло ему рабочий стол.

В большом красивом поместье, расположенном на холме с видом на Готэм, было полно таких вот бесценных антикварных вещей.

— Сэр, я отправляюсь спать, вам еще что-нибудь нужно?

— Да, кое-что нужно. — Весь вечер Брюс обдумывал давешнюю галлюцинацию и свой визит к доктору Уолтхэму и наконец принял решение. — Упакуй чемодан.

— Разумеется, сэр! — просиял Альфред. — Я уложу ваши шорты и новый летний костюм. Как насчет маски с трубкой? Говорят, там прекрасные лагуны для подводного плавания.

— О чем ты, Альфред?

— Рио-де‑Жанейро, сэр. Вы же туда собираетесь — на карнавал, к мисс Вере. Прошу прощения, что вмешиваюсь, но мне кажется, это как раз то, что вам сейчас нужно, — небольшая смена обстановки, развлечения. Если позволите, сэр, в последнее время вы очень мрачны.

— Спасибо за заботу, Альфред, — улыбнулся Брюс, — но, боюсь, ты пришел к неверному выводу. Там, куда я направляюсь, карнавальный костюм не понадобится.

— Прошу прощения, сэр. Могу я поинтересоваться, куда именно вы направляетесь?

— В отель «Нью эра», это прямо тут, в Готэме.

— Неужели, сэр?

Спокойствие Альфреда было несокрушимо. Заяви вдруг Брюс, что собирается на Северный полюс, верный дворецкий лишь невозмутимо поинтересовался бы, не нужно ли упаковать коньки.

— Мне понадобится полдюжины вечерних костюмов и несколько обычных, чтобы носить днем. А еще рубашки и носки, как обычно.

— Все это уже упаковано, мистер Уэйн. Я приготовил для вас гардероб Чарли Моррисона, сэр.

— Альфред, ты все предусмотрел.

— Да, сэр. Только один вопрос, сэр: вам понадобится костюм Бэтмена?

Брюс внимательно посмотрел на дворецкого. О костюме Бэтмена он почему-то не подумал, но ведь у его галлюцинаций вполне могло быть и второе объяснение: либо он сошел с ума, либо некий коварный разум замышляет преступление и пытается его запугать.

— Да, упакуй, пожалуйста, костюм Бэтмена. А еще небольшую сумку, помеченную «OPS-двенадцать». И обычный пояс со снаряжением.

— Будет сделано, сэр.

Альфред не стал говорить, что уже успел подготовить все перечисленное, потому что предвидел просьбу Уэйна. Грош цена дворецкому Бэтмена, если тот не знает, что понадобится хозяину.

Экстравагантный костюм Бэтмена и эффектное неожиданное появление незаменимы, когда приходится иметь дело с бандитами, но у этого образа были и свои недостатки — такой наряд слишком заметен, его нельзя использовать в обычной жизни. Иногда Темному Рыцарю требовалось не привлекать внимания и не отличаться от обычного горожанина. Но расхаживать по Готэму в виде Брюса Уэйна, а потом превращаться в Бэтмена рискованно: кто-нибудь может обратить внимание на странное совпадение и заподозрить неладное.

Именно поэтому Бэтмен использовал другие личины. Одним из последних образов стал так называемый Чарли Моррисон. Чарли оказался просто незаменим, когда Брюсу пришлось отправиться в Северную Европу, чтобы разоблачить банду фальшивомонетчиков. Уэйн вспомнил, как комиссар Гордон поздравлял его тогда с успешным завершением дела в кабинете гамбургского мэра. Гордон наверняка заподозрил, что Чарли Моррисон и Бэтмен — одно лицо, но именно этого Уэйн и добивался. Только так можно отвести подозрение от него самого — человека, скрывающегося под обеими этими масками.

Брюс учился менять голос и походку, а также гримироваться у замечательного актера Лафайета Бойента и достиг таких успехов, что мог бы легко устроиться на работу в любой театр, если бы только его жизненный путь не был давным-давно определен.

Итак, Чарли Моррисон зарегистрировался в «Нью эре», и портье не узнал в нем Брюса Уэйна, который совсем недавно ворвался в гостиницу и расспрашивал о каком-то зеленоволосом типе.

Портье прямо-таки лучился дружелюбием и готовностью помочь: сапфирово-рубиновая карта «Америкен экспресс» открывала перед Чарли Моррисоном двери туда, куда простым смертным путь заказан. Даже в гостинице, где останавливались нефтяные шейхи и крупные промышленники, были рады этому высокому и спокойному красавчику, известному к тому же своими щедрыми чаевыми.

Привычным жестом портье пригладил баки, выудил со стоящего рядом подноса блестящий пластиковый прямоугольник — не больше кредитной карты — и вручил его Брюсу.

— Мистер Моррисон, вот ключ от пентхауса «A-два». Один из самых роскошных наших номеров; уверен, вам понравится. С помощью этой карточки вы также сможете попасть во все гостевые помещения «Нью эры» — спортивный клуб, рестораны, ночные клубы, солярий и прочее. В номере вы найдете подробный список всех предоставляемых услуг. Меня зовут Блитли, и я рад вам услужить. Не раздумывая обращайтесь ко мне с любыми жалобами в любое время дня и ночи.

Поблагодарив Блитли, Брюс направился к специальному лифту для пентхаусов. Его багаж уже подняли в номер. Когда изукрашенные массивные двери начали закрываться, в кабину следом за Уэйном проскользнула женщина.

Высокая, холеная и весьма привлекательная дама. Наряд явно дорогой, но не кричащий, что подчеркивает его нарочитая простота. Темные волосы перехвачены обычной лентой. В руках расшитая сумочка, тоже не из дешевых — наверняка куплена в китайском Хинченге. Брюс знал, что именно там изготовляют подобные вещи.

— Да, — кивнула дама, проследив за его взглядом, — хинченгская работа. Вам нравится?

— Милая вещица, — пожал плечами Брюс.

Женщина рассматривала его безо всякого стеснения. Ее пристальный взгляд не очень-то понравился Уэйну, но в нем было нечто волнующее — дерзкое, но одновременно по-женски сдержанное.

— Вы тоже поселились в пентхаусе? — спросила незнакомка.

— Да, а вы?

— Разумеется. Я всегда останавливаюсь тут, когда гощу в Готэме.

Женщина говорила с едва уловимым акцентом. Откуда же она? Не из Германии, нет, восточнее… Быть может, Чехословакия.

— Старый добрый пентхаус, — продолжала она. — Почти дом родной. А вы часто здесь бываете?

— В первый раз.

— Вам обязательно понравится.

Лифт остановился, и дверные створки раздвинулись. Бок о бок Уэйн и дама прошли по коридору, их номера — AI и AII, единственные на этом этаже — располагались друг против друга. Оба открыли двери пластиковыми карточками.

— Кстати говоря, — сказал Брюс, — меня зовут Чарли Моррисон.

— Быть может, мы еще встретимся. Мое имя Илона.

И дверь за ней тихо закрылась.

Горничная уже успела распаковать и разложить одежду Уэйна, и посреди комнаты стоял закрытым единственный чемодан — большой и кожаный; ключ от него был только у Брюса. Там хранилось снаряжение Бэтмена. Если интуиция не обманывает, эти вещи очень скоро понадобятся.

Номер действительно оказался роскошным. С широкого балкона открывался захватывающий вид на Готэм. Город выглядел великолепно — спящий гигант, махина, составленная из миллионов жителей.

Был ли среди них Джокер? Исключено. Но что-то же Брюс видел.

Или не видел?

Со вздохом он вернулся в комнату.

Гостиную украшали редкие старинные вещи из Восточной Европы и с Ближнего Востока. На одной стене висел турецкий ковер, а на другой картина Пикассо. Причем подлинник, как выяснилось после быстрого осмотра, и стоила она, по всей видимости, несколько миллионов долларов. Новейшая модель телевизора, видеомагнитофон с целым набором кассет и каталогом, по которому можно заказать любой фильм, внушительная музыкальная панель.

Но вся эта роскошь Брюса не впечатлила. Похожая техника была и у него дома. По собственному опыту Уэйн знал: богачу весьма трудно найти что-нибудь по-настоящему особенное.

Усевшись в эймсовское кресло, Бэтмен принялся листать журнал. В голове крутились мрачные мысли. Что он здесь делает? Что вообще может приключиться в подобном месте? В отеле «Нью эра», этой цитадели шика и безопасности? Нет, он зря теряет время.

Уэйн позвонил в обслуживание номеров и заказал легкий ужин: яйца-пашот, сваренные в нормандском масле, тосты, ломтик парижской ветчины, фруктовый коктейль и чашку черного кофе. Потом принял душ, побрился и надел легкий вечерний костюм. Он как раз причесывался, когда в дверь тихо постучал официант.

Мужчина вкатил в номер тележку с серебряным подносом, накрытым большим колпаком, и приблизился с ней к столику возле балкона. Брюс уселся и развернул свежую газету, которую принесли вместе с едой. Официант тем временем проворно сервировал стол: снял колпак, поставил перед Уэйном тарелку с ужином, с поклоном пробормотал что-то вроде «если вам еще что-нибудь понадобится, сэр, только позовите» и направился к дверям.

Брюс сложил газету, опустил глаза, и внутри у него все мгновенно похолодело. На изящной фарфоровой тарелке фирмы «Споуд» копошились зеленые и красные змеи. Среди них восседали маленькие жабы, таращившие злобные глазки.

— Официант! — воскликнул Брюс.

— Сэр? — обернулся тот, уже стоя в дверях.

— Что это значит?

— Прошу прощения, сэр?

— Идите сюда и потрудитесь объяснить, что это такое.

Официант покорно вернулся в номер. Брюс заметил, что голова у него почти совершенно лысая, на блестящем черепе видны следы какой-то татуировки.

— В чем дело, сэр?

— Сами посмотрите, — ответил Брюс, указывая на тарелку.

— Я смотрю, сэр, но, по-моему, все в полном порядке.

Уэйн снова опустил глаза: никаких змей и жаб; на тарелке лишь то, что он заказал на ужин, — иными словами, яйца с ветчиной.

— Тосты, — заявил Брюс, мгновенно опомнившись, — они же совершенно сырые.

— Мистер Моррисон, по-моему, с ними все в порядке, — отозвался официант, склоняясь над столом и вглядываясь в золотистые хлебные треугольнички.

— Посмотрите, на них выступила влага. А яйца — это же не яйца-пашот, они сварены почти вкрутую.

Брюс смерил официанта суровым взглядом, словно бросая ему вызов, но тот не собирался спорить с клиентом.

— Да, разумеется, сэр. — В голосе сквозило легкое удивление, но одновременно и готовность услужить. — Ваш заказ сию же минуту заменят.

Мужчина выкатил тележку в коридор и тихо закрыл за собой дверь.

Вскоре он вернулся с новой порцией, и на этот раз с ужином не произошло никаких загадочных метаморфоз. Брюс быстро поел и вытолкал тележку за дверь. И вдруг заметил сворачивающего за угол человека — знакомого человека. Высокая худая фигура, зеленые волосы, безумная ухмылка…

Брюс Уэйн бросился за старым врагом, в три прыжка развив максимальную скорость. Враг этот оказался удивительно резвым для мертвеца.

В длинном коридоре Брюс не увидел ни души. В этой части отеля номеров не было, и сюда не выходила ни одна дверь. Джокер — или кто-то притворяющийся Джокером — словно прошел сквозь стену.

Брюс внимательно осмотрел эту самую стену. Прямо под светильником обнаружилась тонкая щель в металле. Уэйн вставил в нее пластиковую карту-ключ, и стена отъехала в сторону. Вынув карту, Брюс шагнул в темноту.

Коридор за стеной уходил вниз. Бэтмен поспешил вперед — туда, где раздавался приглушенный топот. Ярдов через двадцать коридор раздваивался. В левом проходе кружилось едва заметное облачко пыли — значит, туда. Уэйн устремился по наклонному тоннелю. Его освещали вделанные в потолок флуоресцентные лампы, но с каждым шагом становилось все темнее. Некоторые лампы не горели. Уклон сделался таким резким, что Брюсу уже трудно было сохранять равновесие. Впереди он заметил забранное решеткой окно, едва различимое в полумгле. Этим окном тоннель и заканчивался — деваться неизвестному некуда: либо в окно, либо назад — туда, откуда прибежал сам Уэйн. Бэтмен прибавил шагу и, вышибив окно плечом, ворвался в ярко освещенную комнату.

Она была облицована белым кафелем, на потолке ярко горели лампы. Повсюду витал пар. Брюс перекатился и вскочил на ноги. В комнате толпились мужчины — кто-то в шортах, кто-то с полотенцем на поясе, кто-то вообще без одежды. А еще там стояли тренажеры. Брюс хорошо знал подобные приспособления: у него самого в поместье в тренировочном зале имелись такие. Да это же спортивный клуб!

Последние сомнения развеял накачанный коротышка в белых штанах и белой же футболке с надписью «Тренер — отель «Нью эра»», который с воинственным видом подбежал к Брюсу и закричал:

— Эй, что за фокусы такие — вламываться в зал через вентиляцию?! — Заметив пластиковую карту-ключ в руках Уэйна, он спохватился: — Прошу прощения, сэр. Я не знал, что вы наш клиент. Постояльцы отеля обычно приходят сюда через дверь.

Тренер ухмыльнулся. Брюс ухватил его за предплечье — со стороны жест мог показаться вполне дружелюбным — и легонько сжал. Мужчина побледнел и попытался было выдернуть руку, но, осознав тщетность попытки, испуганно посмотрел на Брюса.

— Кто-нибудь сюда входил? — спросил тот. — Высокий и тощий человек с зелеными волосами?

— С зелеными волосами?! — переспросил тренер и чуть не прыснул со смеху.

Однако Уэйн снова слегка надавил, и тот мигом посерьезнел:

— Нет, сэр. Никого не видел. Честное слово. Вам бы я врать не стал.

Уэйн отпустил его руку и оглянулся по сторонам: да, сюда вряд ли проник бы незамеченным тип вроде Джокера.

— Вот что, раздобудьте мне плавки, — попросил Брюс. — Пожалуй, окунусь перед уходом.

— Хорошо, сэр. А уходить вы как собираетесь? Снова через вентиляцию?

— Нет. Через вентиляцию удобно только входить.

После того как Брюс сотню раз проплыл по всей длине бассейна мощным австралийским кролем, он почувствовал себя лучше и вернулся в номер.

Немного погодя к нему заглянул мистер Блитли. Желал удостовериться, все ли в порядке. Судя по выражению лица, его в первую очередь интересовало, все ли в порядке с постояльцем. Уэйн одарил его мимолетным суровым взглядом. Портье объяснил: хотя это и не прописано в правилах отеля, администрация предпочитает, чтобы гости не забирались в вентиляционную систему. Уэйн с трудом удержал себя в руках — не время для вспышек гнева.

Когда портье наконец ушел, Брюс отправился на балкон, откуда долго вглядывался в ночной город. Из соседнего номера доносились музыка, смех и звон бокалов. Там веселились вовсю.

Что-то неладное творилось в отеле «Нью эра». Но пока это что-то творилось исключительно с Брюсом Уэйном.

Поздно ночью его разбудил шум. Уэйн, мгновенно вынырнув из глубокого сна, сел в кровати. Что это было? Приглушенный стук донесся из соседнего номера. Видимо, что-то бросили в стену — со всей силы, иначе он не расслышал бы сквозь звуконепроницаемую перегородку. В полной темноте Брюс быстро и совершенно бесшумно оделся, напрягая не только слух, но и все остальные органы чувств. Кто-то закричал в соседнем номере.

Уэйн выбежал наружу. От соседнего балкона его отделяло футов пятнадцать. В длину Брюс прыгал и дальше, но то в идеальных условиях. Здесь же надо отталкиваться от самого края балкона, да и руками особенно не размахнешься. Еще нужно не поскользнуться на неровной облицовке.

Бэтмен прыгнул. Что бы с ним ни творилось, рассчитывал расстояние он все так же безупречно. Пальцы уверенно сомкнулись на перилах. Сделав сальто назад, Уэйн перемахнул через них.

Стеклянная дверь распахнута, но длинные белые занавески трепещут на ветру и мешают разглядеть, что происходит в номере. Он шагнул в темную комнату и тут же, почувствовав под ногой мягкое, отпрянул. Брюс щелкнул выключателем, и номер озарился светом.

При жизни она была очень красивой, но смерть исказила ее черты. Одна рука откинута в сторону, вторая согнута и спрятана за спиной. Глаза открыты, на лице застыла улыбка. Довольно странно для человека с рассеченным горлом.

В номере делать больше нечего: тут никого, кроме мертвой женщины. Телефонный провод перерезан. Расшитой сумочки нигде не видно, но на тщательный обыск не хватит времени, к тому же Брюс толком не знает, что искать.

Уэйн вернулся в свой номер и позвонил комиссару Гордону и мистеру Блитли, а потом уселся ждать.

Вскоре перезвонил портье: не будет ли мистер Моррисон так любезен посетить администрацию?

Брюс, который уже оделся в костюм Моррисона, задержался на мгновение перед зеркалом, а потом спустился в холл. Хотя стояла глубокая ночь, там толклась уйма народу. В Готэме обычно веселятся допоздна.

Блитли приветствовал его все с той же вежливой улыбкой на круглом розовом лице, но во взгляде читалось что-то странное. Жалость?

В кабинете сидел комиссар Джеймс Гордон. Суровый полицейский не раз действовал сообща с Бэтменом, хоть и держал это в тайне. Гордон относился к Темному Рыцарю скептически, но они частенько плечом к плечу сражались с преступниками.

— Привет, Моррисон, — поздоровался Гордон. — Давно не виделись.

— Да, последний раз в Гамбурге, три года назад.

— Расскажи-ка нам, что ты видел, Чарли.

— Но ты уже и сам все знаешь.

— Все равно расскажи. Опиши происшедшее, пожалуйста.

Брюс рассказал о том, что увидел в соседнем номере.

— Хорошо, — кивнул Гордон, — пойдем взглянем.

Уэйн в сопровождении комиссара и портье вернулся в пентхаус. Вот он, тот самый коридор: с одной стороны дверь в комнату Уэйна, с другой — в комнату женщины.

— Тот самый номер? — уточнил Гордон, указывая на дверь, за которой накануне исчезла Илона.

— Конечно. А в чем дело?

Блитли открыл дверь карточкой-ключом, вошел и щелкнул включателем. Комнату затопил яркий электрический свет. Первое, на что обратил внимание Брюс, был запах свежей краски. Номер недавно покрасили, предварительно вынеся из него всю мебель. В углу валялись смятые защитные пленки, а больше никого и ничего.

Под пристальными взглядами Гордона и Блитли Брюс внимательно осмотрел все комнаты — ни малейшего следа постоялицы или жестокого убийства, которое произошло всего полчаса назад.

— Господа, — сказал Брюс ожидавшим мужчинам, — примите мои извинения. По всей видимости, я ошибся.

Гордон бросил на него удивленный взгляд и сунул в рот трубку. Из-за нее, а еще из-за коричневого шерстяного костюма и широкого бежевого плаща Джеймс больше походил на старомодного частного детектива, чем на комиссара готэмской полиции.

— Сэр, как вы себя чувствуете? — поинтересовался портье. — Весьма странное происшествие. Не хотелось бы лезть не в свое дело, но позвольте спросить: не употребляли ли вы недавно алкоголь или какие-либо наркотики?

— Разумеется, нет, — ледяным тоном ответствовал Брюс. — Мистер Блитли, вы хотите выдвинуть против меня обвинение?

— Упаси боже. Но я отвечаю за репутацию отеля. Когда постоялец вдруг начинает расписывать всякие ужасы, которых на самом деле не было… В подобной ситуации невольно беспокоишься за безопасность других гостей. Если принять во внимание остальные происшествия…

— Какие еще происшествия? — вмешался Гордон.

Портье рассказал, как Брюс впервые появился в отеле, разыскивая человека с зелеными волосами, а потом об инциденте с вентиляцией и спортивным клубом.

Внимательно все выслушав, Гордон кивнул, снял очки в толстой роговой оправе, протер их мятой салфеткой, потом снова надел и широко ухмыльнулся.

— Ну, Чарли, твоя взяла. — С этими словами комиссар достал десятидолларовую банкноту и вручил ее Брюсу.

— Спасибо, — сказал тот и небрежно засунул ее в карман, подыграв Гордону.

— Ничего не понимаю, — покачал головой Блитли.

— Я все время твержу мистеру Моррисону, что такому чопорному и благовоспитанному зануде просто не по силам учинить хоть сколько-нибудь приличный бедлам. Чарли поставил десять баксов на то, что ему удастся прикинуться безумным и убедить в этом портье лучшего в городе отеля. Не думал, Чарли, что у тебя получится.

— Ну, ты меня сам довел, — отозвался Брюс.

— Так все это розыгрыш? — не поверил Блитли.

— Разумеется, — кивнул Гордон. — Или, по-вашему, мистер Моррисон похож на сумасшедшего?

— Никоим образом, — отозвался портье, хотя в голосе сквозило некоторое сомнение.

— Спасибо, что так легко поддались, — сказал Уэйн. — Я добавлю определенную сумму к счету, компенсацию специально для вас, ведь вы так благосклонно отнеслись к нашей шутке.

— Мистер Моррисон, право же, не стоит…

Но Брюс лишь с царственным видом махнул рукой. Когда Блитли наконец вышел из номера, он и сам уже посмеивался над забавным розыгрышем.

После того как дверь закрылась, Уэйн подошел к бару и налил Гордону бурбона с водой, а себе минеральной воды «Виши». Мужчины уселись на диваны друг против друга, и Гордон глотнул из стакана.

— Чертовски хороший бурбон, Чарли.

— Тут подают только самое лучшее.

— Понятно. Чарли, что, черт подери, здесь творится?

— По всей видимости, ничего. Тебе следовало бы меня задержать. Совершенно очевидно, что я не в своем уме.

Гордон молча раскурил трубку, и вскоре комната заполнилась зловонным дымом.

— Я даже спятивших не задерживаю без серьезных причин.

— Зато Блитли не очень свойственно сострадание, — пожал плечами Брюс.

— Да уж, этот субчик посадил бы тебя под замок, только дай ему волю. Чарли, так ты в своем уме?

— Меня-то какой смысл спрашивать? Откуда мне знать?

— За последние годы я неплохо тебя изучил. Мы сообща расследовали одно из самых серьезных преступлений века. Чарли, я давно уже не верю в Бога и, пожалуй, гораздо меньше верю в торжество справедливости. Но пока я все еще верю в Бэтмена.

Гордон поднял глаза на «Чарли Моррисона» и увидел, что тот улыбается.

— Что тут такого забавного?

— Комиссар полиции Готэма не способен распознать полоумного. Знаешь что, Джим? Со мной та же история. Я не верю, что сошел с ума. И сегодняшний вечер это доказал.

— Что ты имеешь в виду, Чарли?

— За последние месяцы я несколько раз видел Джокера. Всегда мельком, краем глаза: появится и тут же исчезнет. Это беспокоило меня. Я погнался за ним — или думал, что погнался, — и прибежал в этот самый отель. Решил проверить. Эти странные происшествия случились всего за один вечер, что ясно свидетельствует: кто-то играет со мной. Не знаю, кто, как и почему, но обязательно выясню.

— По правде сказать, я этому рад, — кивнул Гордон. — В последнее время до нас доходят разные слухи. Ничего конкретного, но что-то постоянно всплывает. Политические махинации, связанные с какими-то большими шишками. И с отелем «Нью эра».

— Интересно. А подробнее?

— Просто мрачные слухи. Безумные истории о преступных синдикатах из дальних стран — дело обычное. Но быть может, на этот раз в них есть доля истины.

— Я займусь этим делом, — пообещал Брюс.

— Хорошо. У нас только одна маленькая проблема.

— Какая?

— Я знаю, что ты в своем уме, и ты это знаешь. Но вдруг мы оба ошибаемся?

Прошло два дня. Чарли Моррисон занимался тем, чем обычно и занимается в дорогом отеле молодой состоятельный холостяк. Побывал во всех ночных клубах «Нью эры», посмотрел представления, от всей души хохоча вместе с другими зрителями над шутками комиков, попробовал коронные блюда в нескольких дорогих ресторанах. Пил он мало и коридорным, которые предлагали ему наркотики или девушек, отвечал отказом.

Вечером третьего дня они встретились снова. Женщина как раз вышла из гостиничного салона красоты, а Брюс — из журнального магазина. Совершенно определенно, это была та самая дама, которая ехала с ним в лифте и которую он потом нашел с перерезанным горлом.

На Илоне было темное шелковое платье, на шее небрежно повязан бирюзовый шарф.

— Илона, простите, — обратился к ней Уэйн.

Но она, поспешно пройдя через фойе, скрылась за дверью с надписью «Только для персонала». Брюс последовал за ней. За дверью располагался коридор, по всей видимости ведущий в кухню. Освещен он был едва-едва, а на полу лежал толстый слой пыли — значит, отель «Нью эра» лишь снаружи выглядит так безупречно, а на самом деле хозяйство ведется из рук вон плохо. Брюс решил, что больше никогда не будет здесь обедать.

Илона обнаружилась за следующим углом.

— Прекратите меня преследовать! — воскликнула она.

— Я просто хочу кое-что у вас спросить.

— Ну ладно, если только спросить…

Улыбнувшись, она открыла сумочку, нашла сигарету, а потом щелкнула маленькой позолоченной зажигалкой. Прямо в лицо Брюсу вылетело облако желтого дыма. Бэтмен рухнул на пол, а женщина, уронив зажигалку, бросилась прочь.

Любого супергероя можно иногда надуть — но лишь иногда. Особенно это справедливо в отношении такого человека, как Бэтмен. В отличие от Супермена он уязвим, а потому вынужден целиком полагаться на хитрость, предусмотрительность и зоркость. Брюс сразу понял, что в руках у Илоны не простая зажигалка. Женщину выдала нарочитая непринужденность, с которой она доставала вещицу из сумки. Уэйн обо всем догадался, но не подал виду и задержал дыхание, а потом рухнул на пол, якобы лишившись чувств. Наградой за догадливость послужил пустой баллончик, звякнувший рядом.

Уэйн поднялся и подобрал его. Тонкая работа, изящные грани, — по всей видимости, выточено на станке, притом с ювелирной точностью. Давно уже не попадались Бэтмену настолько совершенные устройства. А уж он знал в этом толк. У Брюса Уэйна была собственная мастерская со специальным оборудованием для работы по металлу.

Да, превосходная работа, но чья?

Этого Бэтмен не знал. Зато знал, где можно выяснить.

Но сначала нужно сменить наряд.

На Готэм опустилась глубокая зловещая ночь.

Темнота окутала Северные доки, где моряки самых разных национальностей кутили со шлюхами, съехавшимся сюда чуть ли не со всей страны. Слава готэмских кабаков гремела от Монреаля до Вальпараисо. К тому же не так давно в графстве Субис, соседствующем с Готэмом, заключили несколько выгодных контрактов и начали производить военную продукцию, и там сразу же выросло население. Днем люди трудились на военных фабриках, а вечером, после смены, им хотелось развлечься.

Развлекались же они в неспокойных районах Готэма, например в Лаймхаусе, и весьма буйно. Случайный прохожий вполне мог получить по голове и лишиться бумажника. Благоразумный человек в этом случае спешил убраться — без кошелька, зато умудренный опытом. Не очень благоразумный поднимал шум, и порой его ждал еще один не слишком приятный сюрприз, — скажем, очнувшись, он обнаруживал на ногах полные свинца лыжные ботинки, а вокруг — грязные воды реки Лаймхаус, кишащие угрями и крабами.

В Лаймхаусе среди старых фабричных трущоб было темно и опасно. Некоторые более-менее добропорядочные жители уже давно пытались вернуть на улицы фонари, но безуспешно. Ведь коррумпированные муниципальные власти постоянно продавали их некоему мексиканскому дельцу.

В темноте множились преступники.

И разнообразные ночные твари.

Например, летучие мыши.

Дело близилось к полуночи, и жизнь в Лаймхаусе била ключом. Пьяные моряки, шатавшиеся по улицам, не замечали мелькавшую на фоне огромной лимонно-желтой луны тень. Вдруг она спикировала и приземлилась на маленьком заднем дворе.

Бэтмен, облаченный в черный наряд и маску, сложил небольшой бэтолёт и убрал его в компактный футляр. Мощным фонариком он подсветил устройство собственного изобретения — планшет с картами не больше обычной книжки. На нем можно было найти любой район города, прорисованный во всех деталях.

Бэтмен снова сверился с картой. Да, правильно. Он не был здесь почти два года. Хорошо бы Тони Маротти еще не отошел от дел.

Человек — летучая мышь неслышно приблизился к задней двери покосившегося одноэтажного домишки. В свете полной луны на черной маске ярко выделялись белки глаз; ничего больше стороннему наблюдателю не удалось бы разглядеть. Бэтмен сломал замок и вошел.

В доме было несколько комнат — все точно так, как он помнил. В первой располагался склад: на грязных стальных полках аккуратными рядами стоялиметаллические банки с гайками и болтами, лежали трубки и шестеренки, мотки проводов и тому подобное. Дверь, ведущая в другие комнаты, заперта, но из-под нее пробивается желтый свет. Бэтмен прислушался. Внутри радио изливало тихий джаз, а еще раздавались шаги.

Простояв возле двери несколько минут и убедившись, что других гостей в доме нет, герой открыл ее и шагнул в комнату.

Мужчина, сидевший за небольшим верстаком, вскинулся и сунул руку в задний карман, но Бэтмен в мгновение ока оказался рядом и отобрал пистолет.

— Спокойно, Маротти! Ты же не хочешь продырявить доброго друга Бэтмена?

— Извини, Бэтмен. Я не знал, что это ты, и не глядя вытащил пушку.

— Ты всегда стреляешь в гостей не глядя?

— Да, если они являются с моего склада посреди ночи. Но тебе, Бэтмен, я рад. Не хочешь ли выпить?

— Нет, я на службе.

— Но тут особый случай: мой дядя Лу — помнишь его? — прислал эту бутылку с континента. Давай махнем по маленькой за старые добрые времена.

— Только по маленькой.

Маротти подошел к стоявшему у дальней стены комоду и вынул большую бутылку с высоким горлышком и яркой наклейкой на итальянском языке.

Тони не отличался высоким ростом. Широкая грудь, массивная толстая шея, круглая голова, черные кудри, большой рот и цепкий умный взгляд. Итальянец сильно хромал — последствия одного давнего происшествия. Тогда Бэтмену удалось спасти Маротти от целой банды, которая подкараулила его на крыше многоквартирного дома, где располагалась его голубятня. Бандиты прострелили ему коленную чашечку.

— Рад тебя видеть, Бэтмен, — повторил Маротти. — Что поделываешь? Давненько в газетах о тебе не писали.

— А сам как поживаешь, Маротти?

— Хорошо, Бэтмен, хорошо.

— По-прежнему нарушаешь закон?

— Брось, ты же знаешь, я с этим завязал.

— Я знаю, чем ты занимаешься, но не потому сюда явился. Для меня ты слишком мелкая рыбешка. Без обид, но свое время я трачу на крупную дичь.

— Знаю и уважаю тебя за это.

— Мне нужна информация.

— Конечно. Пистолет-то у тебя. Шучу. Что ты хочешь знать?

Бэтмен снял с пояса небольшой мешок, достал оттуда баллончик — тот самый, из которого Илона выпустила газ, — и передал его Тони.

Маротти хотел задать Бэтмену какой-то вопрос, но передумал. Итальянец выудил из кармана замызганного жилета круглые очки, нацепил их на нос и внимательно осмотрел баллон.

— Где ты это нашел?

— Не важно. Скажи, кто его сделал и для чего. Я думал, это твоя штучка.

— Нет, — покачал головой Тони. — Отменная игрушка, с моими инструментами такую не сделаешь. Видишь, какая кромка? Тут нужен станок с нулевым сверлом и лопаточный редуктор. Я ими не пользуюсь.

— Сможешь определить, чья работа?

— Наверное. Ты не против, если я разрежу эту штуку пополам?

— Давай.

Маротти проковылял на другой конец комнаты и подрегулировал лампу, чтобы та светила на верстак. Потом зажал баллончик в тисках, разрезал пилой с алмазной кромкой, внимательно осмотрел половинки, нахмурился и осмотрел снова, теперь уже через увеличительное стекло. Наконец одну отложил в сторону и подверг еще более тщательному изучению вторую. Обнаружив искомое, Тони довольно крякнул.

— Бэтмен, видишь этот значок?

Человек — летучая мышь воспользовался увеличительным стеклом и увидел на внутренней стороне металлического баллона крошечную латинскую букву V с перекладиной.

— Торговая марка, — пояснил Маротти.

— Знаешь чья?

— Видел где-то, но где — не припомню. Наверняка она найдется вот тут. — Тони снял с покосившейся книжной полки увесистый том. — В этой книге собраны разные торговые марки и эмблемы.

Он быстро пролистал несколько страниц.

— Вот. Логотип принадлежит КБ — корпорации «Броненосец». Тут написано, что ее фабрика располагается в техасском городе Огденсвилле. Директор фабрики и главный акционер компании — Руфус Мерфи по прозвищу Рыжий.

— Тебе что-нибудь известно об этом «Броненосце»?

— Фирма производит оружие на продажу. Специализируются на так называемой экзотике — начиная от миниатюрных шпионских штучек и заканчивая ракетными установками. — Маротти снял очки и убрал их в потертый чехол.

— Что было в этом баллоне? — спросил он, поворачиваясь к Бэтмену. — Слезоточивый газ?

— По всей видимости, усыпляющий. А может, и ядовитый. Я не стал проверять на себе.

— Разумное решение.

— Тебе что-нибудь об этом известно?

Маротти подошел к стене, где на деревянном крючке висел его пиджак, и выудил из кармана сигарету.

— Ходили разные разговоры, — отозвался он, закуривая, — о новых противопехотных газах. Некоторые усыпляют человека на сутки, не причиняя ему вреда. Но стоит слегка поменять формулу — и человек умрет. И при этом никакого запаха. Есть еще формула, включающая ЛСД, — такой газ вызывает галлюцинации и дезориентирует противника.

— Занятно. Проявляют ли преступники интерес к подобным газам?

— А как же! Представь себе ограбление: у всех свидетелей приход, им мерещатся разные ужасы, а ты преспокойно выносишь из банка деньги. Но пока никто не наложил лапу на такие штуки. Иначе ты бы уже об этом услышал.

Бэтмен мог бы самолично засвидетельствовать, что по крайней мере одному человеку уже пришлось испытать на себе действие «таких штук». Но рассказывать об этом Маротти он не стал.

На следующий день в девять утра Брюс Уэйн, переодетый Чарли Моррисоном, приехал в аэропорт Готэма. У него был заказан билет бизнес-класса до Огденсвилля, с пересадкой в Атланте. Два чемодана весили больше положенного, но их удалось отправить тем же самолетом. На внутренних рейсах багаж обычно не проверяют, но даже если бы служащие аэропорта заглянули в чемоданы Брюса, они обнаружили бы там лишь образцы разных фабричных деталей. Только собранные надлежащим образом, эти детали превращались в снаряжение, которое Бэтмен использовал во многих своих делах.

В Атланте было жарко и солнечно. Уэйн выпил кофе в зале ожидания бизнес-класса и просмотрел газету. Скоро пришло время садиться на следующий самолет. Удивительным образом он прибыл почти вовремя.

Полет прошел без особых происшествий. После полудня по центральному североамериканскому времени «Боинг‑747» приземлился в аэропорту Стейк-Плейнз, которым пользовались жители Огденсвилля и Амарилло. Еще из Готэма Брюс отправил телеграмму в хьюстонский офис Финли Лопеса — консультанта по капиталовложениям в области энергетики и оборонной промышленности. Лопес считался одним из ведущих специалистов на юго-западе, и Брюс в образе Чарли Моррисона часто вел с ним дела. Финли прилетел из Хьюстона в Огденсвилль и теперь встречал его в аэропорту.

— Рад вас видеть, мистер Моррисон!

Дородный, со светло-оливковой кожей, черными усиками и блестящими карими глазами, под которыми набухли темные мешки, Лопес был всегда вежлив и общителен. Над левым глазом у него красовался небольшой шрам — память о детстве, проведенном в неблагополучном латиноамериканском квартале Браунсвилля.

— Прекрасно выглядите, Финли. По-прежнему угождаете прекрасным сеньоритам?

Лопес ухмыльнулся. Его репутация дамского угодника была хорошо известна от Хьюстона до Альбукерке.

— Угождаю, но не все время, мистер Моррисон. Бизнес прежде всего. Хотя, если угодно, мы с вами можем вспомнить старые добрые времена.

— Спасибо за предложение, но, боюсь, я здесь исключительно по делу.

— Тогда давайте поскорее покончим с делами и повеселимся на славу. Или отправимся на мое ранчо — барбекю по старинке, как принято в Техасе. Моя жена Эсмеральда творит с говяжьими ребрышками чудеса.

— Я помню, как замечательно готовит Эсмеральда. Передайте ей, пожалуйста, привет и мои наилучшие пожелания. Но я в Техасе лишь на один день и вечером возвращаюсь в Готэм.

— Проклятье! — в приступе шутливого гнева воскликнул Лопес. — Ничем вас не соблазнишь. Чем могу быть полезен, мистер Моррисон?

— Меня интересует КБ.

— Хорошее, надежное предприятие, — кивнул Финли, — с первоклассной репутацией. Рыжий Мерфи человек крутого нрава. Он вам понравится, мистер Моррисон. Немного похож на Спенсера Трейси — правда, не такой симпатичный.

— Мне нужно с ним встретиться. Сегодня же.

— Давайте найдем телефон.

Лопес куда-то позвонил из стоявшего в аэропорту телефонного автомата, а потом вернулся к Брюсу, недоумевающе качая головой.

— Не знаю, что нашло на Мерфи, — сказал он. — Стареет, наверное.

— В чем дело?

— Я разговаривал с его личным секретарем, и она сказала, что Руфус никого не принимает.

— А когда станет принимать?

— Она не знает. Сказала только — он очень занят какими-то важными делами. — Лопес задумчиво почесал подбородок. — Я, пожалуй, еще кое-кому позвоню.

Через десять минут он сообщил Уэйну следующее:

— Я связался с Беном Бракстоном. Вы его вряд ли знаете, мистер Моррисон. Это главный редактор местной газеты «Вестник Огденсвилля». В свое время я оказал ему несколько услуг, так что он с радостью поделился информацией. Информация эта общедоступна, но зато мне не пришлось тратить время и выуживать ее из старых газет. Похоже, в последние месяцы Мерфи ведет себя странно: недавно они с женой (ее зовут Лавиния, хорошая женщина) переехали в служебную квартиру, которая находится прямо на фабрике.

— Значит, сейчас они оба живут на фабрике КБ?

— Точно. И никуда не выходят. Иногда разговаривают с родными по телефону, но никого не принимают. Даже не повидались со своим сыном Деннисом, а он недавно был в городе проездом в Южную Америку. Деннис — специалист по пожарной безопасности, он почти все время проводит в разъездах. Но на этот раз Мерфи не стал с ним встречаться. Очень странно.

— Действительно странно, — согласился Брюс. — Ну что ж, Финли, давайте где-нибудь пообедаем, а потом я сяду на вечерний самолет до Готэма.

— Вы что, вот так сразу и отправитесь домой? Бросьте, мистер Моррисон! Расскажите хотя бы, зачем прилетали.

— Да ничего особенного. У меня появилась некоторая информация о КБ, и я обдумывал крупную инвестицию. Хотел поговорить с Мерфи, посмотреть на него, перед тем как вкладывать деньги. Но если на этот раз не получилось, подождем следующего. Вы знаете тут в округе хороший ресторан?

— Конечно! Надеюсь, вы любите жареные ребрышки, мистер Моррисон. Неподалеку от Огденсвилля один из лучших ресторанов штата.

«Лас Ангелитас де Теяс» располагался в красивом здании в колониальном стиле. Еду им подали на широкой террасе, выходящей в роскошный сад, который тоже принадлежал ресторану и на который явно не жалели денег. Брюс, чтобы угодить Лопесу, съел солидную порцию острых ребрышек. Сам он предпочитал орехи, овощи и продукты, содержащие клетчатку, но ему не хотелось обижать Финли.

Лопес отвез его в аэропорт и посадил на самолет, в четыре часа вылетевший в Канзас-сити, откуда Уэйн должен был отправиться дальше — в Готэм.

Но в Канзас-сити Брюс заказал частный самолет и вернулся на нем в Огденсвилль. В аэропорту он оказался уже после захода солнца. Чемоданы ждали его в камере хранения.

Фабрика КБ занимала сотню акров пустынной земли неподалеку от Огденсвилля. Ее окружала двойная изгородь под током, которую днем и ночью патрулировали вооруженные охранники.

В темноте место выглядело зловеще: сторожевые башни через каждые сто ярдов, ярко освещенный прожекторами забор — словно кто-то перенес сюда, в американскую глушь, концентрационный лагерь.

Но Брюс Уэйн уже сменил наряд Чарли Моррисона на костюм Бэтмена, а на Бэтмена зрелище не произвело особого впечатления.

Темному Рыцарю случалось сражаться с самыми хитроумными и к тому же самыми богатыми преступниками на свете, и зачастую он проникал в строго охраняемые места, владельцы которых не скупились, чтобы обезопаситься от летучих мышей.

Да, проникнуть в КБ непросто, но вполне возможно.

Бэтмен вместе со своими чемоданами подобрался к фабрике с северной стороны. Здесь не горело несколько прожекторов — явная халатность, а это уже кое о чем говорит. При желании Бэтмен мог сидеть совершенно неподвижно, и вот, застыв точно статуя и полностью слившись с ночной тьмой, он почти два часа наблюдал за охранниками.

Трудно будет незаметно перебраться через изгородь. Патрульные подчиняются строгому графику, и ни один участок забора не остается без охраны даже на десять минут. А именно столько понадобилось бы Бэтмену, чтобы отключить электричество и перелезть на ту сторону.

Герой извлек из чемодана маленький, но чрезвычайно мощный детектор массы и тщательно изучил подземную часть фабрики, которая располагалась под территорией КБ на глубине ста футов.

Как Бэтмен и боялся, охрана не поленилась создать хитроумную систему датчиков — они засекли бы любое движение на глубине пятидесяти футов. Значит, под изгородь не подкопаться: ведь, чтобы обмануть детекторы, понадобилась бы серьезная землеройная техника.

Попасть на фабрику будет труднее, чем казалось поначалу.

Бэтмен стоял и думал — зловещая высокая фигура, с головы до пят облаченная в черное. Даже заостренные ушки, казалось, встали торчком от напряжения.

Наконец он принял решение. Рискованно, конечно, но бывало и хуже.

В ту ночь в северо-восточном квадрате дежурили Билли-Джо Неймон и Стив Кингстон. Несмотря на строгую темно-синюю форму, в них легко угадывались простые ковбои — такие в ожидании очередного родео соглашаются на любую работу. Старик Мерфи вел себя честно и исправно платил жалованье, служилось у него неплохо, но уж очень скучно. Охранные системы так усовершенствовались, что на фабрику никто даже и не пытался проникнуть. Ночь за ночью одно и то же — тишина и покой, лишь временами нарушаемые свистом ветра или завыванием койота.

Но только не сегодня.

Сегодня все вышло иначе. В пустыне вдруг громко зашипело.

— Ты что-нибудь подобное слыхал? — спросил Билли-Джо.

— Может, медведь подстреленный? — предположил Стив.

— Вряд ли. Так далеко на юг они не забредают.

Охранники прислушались. Звук нарастал. Внезапно прямо перед ними в небе вспыхнул огонь. Ярко-фиолетовое пламя бешено пульсировало — такого ковбоям видеть еще не доводилось.

— Знаешь, Стив, мне эта штука не нравится.

— Что она делает?

Фиолетовый огонь теперь снижался, описывая широкие круги и явно направляясь к ограде.

— Подстрелить? — спросил Стив, доставая из кобуры пистолет.

— Не психуй, — отозвался Билли-Джо. — Пока стрелять не во что. Пусть ближе подлетит.

Нестерпимо яркий огонь приближался. Билли-Джо поднял автомат и щелкнул предохранителем. Странная вещь была уже прямо у них над головой.

И вдруг она ослепительно вспыхнула, будто в небе зажегся разом миллион лампочек. Раздался похожий на пушечный выстрел грохот.

Оба ковбоя рухнули на землю, ничего не слыша и не видя, но быстро оправились и вскочили, протирая глаза.

Рядом зазвонил полевой телефон. В южном квадрате на противоположной стороне фабрики заметили вспышку, услышали шум и пожелали знать, в чем дело.

Билли-Джо взял себя в руки:

— Кел, ты, ясное дело, скажешь, я вру, но мы только что видели НЛО.

— Ну да, тетушка Мэй такую штуковину наблюдала в прошлом году, — отозвался Кел. — Зрелище что надо.

— Кел, говорю тебе, мы ее видели совсем рядом.

— Верю-верю. Только давайте все-таки устроим тревогу по всем правилам, а то вдруг вы, парни, там выпили лишнего или дурмана нажевались.

Из гаража выехало четыре джипа с вооруженными охранниками. Они обследовали изгородь. Фары и мощные фонари то и дело выхватывали из темноты перекати-поле, но на территории фабрики не было никого постороннего.

Вернее, никого постороннего они не нашли.

Снова воцарилась тишина. Никого и ничего, лишь иногда в темноте застонет ветер или взвоет койот.

На территории фабрики, огороженной со всех сторон, ничто не двигалось, только ветер шелестел травой, которую с такими неимоверными усилиями вырастили посреди пустыни сотрудники КБ.

Трава шелестела в темноте.

Что-то двигалось по ней.

Что-то темное, большое и бесформенное перемещалось зигзагами — все ближе и ближе к главному зданию.

С высокой смотровой вышки Стив оторопело глядел на траву. Что-то с ней творилось сегодня неладное. Ее шевелил ветер, внезапные порывы гнали по ней волны взад и вперед, вправо и влево. Можно было поклясться, что в этой самой траве кто-то есть.

Но это же чепуха!

Никто не сумел бы перебраться через ограду.

— Что ты там высматриваешь? — поинтересовался Билли-Джо.

— За травой слежу, — отозвался Стив.

— Приятель, нам платят, чтобы мы следили за тем, что происходит снаружи, а не внутри. Внутри-то уж точно никого нет.

— Только мы, заблудшие овечки, — ухмыльнулся Стив.

Заблудшие овечки и большая-пребольшая летучая мышь.

Ровно в полночь глава службы безопасности КБ Блейз Конелл, бывший техасский рейнджер, явился к Рыжему Мерфи с обычным докладом.

— Все в порядке, мистер Мерфи.

— Спасибо, Блейз. А что это была за вспышка пару часов назад?

Служебная квартира Мерфи располагалась в самом сердце фабрики, и в ней не было окон, но Рыжий Мерфи увидел вспышку на одном из многочисленных мониторов системы наружного наблюдения.

— Двое наших ребят утверждают, что видели летающую тарелку, — ответил Конелл. — Но это сущая чепуха. Не знаю, что это было, сэр.

— Ограждение цело?

— Никаких следов проникновения, сэр.

— Тогда волноваться не о чем. Спокойной ночи, Блейз.

Когда начальник охраны закрыл за собой дверь, Мерфи достал из бара бутылку и налил себе. В последнее время он частенько выпивал. Ведь его одолевал стресс, а хуже всего, что приходилось держать язык за зубами. По крайней мере, бутылке он мог смело довериться, хотя и не лучшее это средство.

Квартира была обставлена просто, в типичном для запада стиле: кресла покрыты пестрыми коровьими шкурами, столы и диваны просты, но добротны, все безыскусно и функционально, единственный предмет роскоши — два подлинных Ремингтона на стене. Рыжий Мерфи не любил тесноты, и потому гостиная была большой. Глядя на картины Ремингтона, на привольные пейзажи, он ненадолго забывал о сомкнувшихся вокруг стенах.

Мерфи поднял стакан и, прищурившись, посмотрел сквозь него на свет. Суровое квадратное лицо директора КБ напоминало цветом дубленую кожу: раньше его нещадно палило солнце и обдували ветра. Низкорослый Мерфи обладал могучим, почти непропорционально большим торсом. Когда-то он работал на нефтедобывающую компанию и прошел весь путь от самых низов — трудился разнорабочим, обходчиком, клапанщиком. Многие годы на досуге он объезжал поросшие кустарником окрестности к западу от Огденсвилля на видавшем виды «лендровере». Местные считали его немножко чокнутым: какой же нормальный человек будет тратить свое время, бесцельно слоняясь по пустыне? Когда же Мерфи отдал все сбережения за буровую лицензию для старого участка компании «Дабл-О», все решили, что он окончательно свихнулся. Месторождение уже десять лет как иссякло, хотя кое-кто и верил, что в этом районе еще есть нефть.

Рыжий Мерфи насобирал денег на нефтяную вышку. И ко всеобщему удивлению, первым делом снес сараи, где располагалась контора «Дабл-О», а потом начал бурить всего в каких-то десяти футах от бывшей столовой.

И в награду получил шикарный нефтяной фонтан.

Якобы праздно катаясь на своем «лендровере», Мерфи обнаружил большое месторождение. Именно оно заложило основу его состояния, которое вскоре стало считаться сказочным даже в Америке, этой стране толстых бумажников.

Почти за полгода до крушения нефтяного рынка в Техасе Мерфи предвидел надвигающуюся катастрофу и все свои деньги вложил в покупку КБ.

КБ была в долгах как дамочка в шелках на день Сэнди Хокинс — так любили шутить огденсвилльские остряки в бильярдной салуна «У Бернигена». Устаревшее оборудование разве что не рассыпалось на части, а управленцы давным-давно ни на что не надеялись и подыскивали себе новое местечко, не забывая тем не менее исправно получать жалование.

Зато у компании было два преимущества: потенциально выгодные контракты с военными и лучшие в стране специалисты в области вооружения.

Мерфи воспользовался этими преимуществами. Он перестроил фабрику, заменил устаревшее оборудование, уволил нерадивых сотрудников и поднял зарплату и премии оставшимся. А затем стал нанимать новых специалистов — только самых лучших.

Вскоре после радикальной смены курса КБ под руководством нового начальства превратилась в компанию, производящую лучшие в мире орудия убийства. Продукцию сектора мелкокалиберного огнестрельного оружия охотно покупали британские и французские спецслужбы. И министерство обороны США от них не отставало. Начальники полиции надеялись с помощью КБ одержать наконец верх в бесконечной войне с преступностью.

Рыжего Мерфи любили и уважали предприниматели по всей стране. Его приглашали большие шишки из Вашингтона, и раньше он регулярно посещал тамошние встречи.

Но в последние несколько месяцев, ко всеобщему недоумению, Мерфи перестал бывать в привычных местах, он почти не покидал служебную квартиру на фабрике, общаясь с коллегами, друзьями и родственниками только по телефону. Его видел теперь лишь начальник охраны Блейз Конелл. Но техасцы славятся своей эксцентричностью: что бы Руфус ни вытворял, никто и ухом не вел. Главное, не бегать повсюду голышом и не укокошить кого-нибудь ненароком.

Вернее, почти никто не вел ухом.

Мерфи торопливо налил еще и снова посмотрел на свет сквозь плещущуюся в стакане янтарную жидкость. Стены комнаты комично разъехались в разные стороны. Усмехнувшись, он сделал большой глоток.

И вдруг застыл: за спиной у него раздался какой-то звук.

Но там же только большой шкаф, где хранится коллекция шляп и клюшки для гольфа.

— Тут кто-нибудь есть? — громко спросил Мерфи.

Тишина.

Он поставил стакан на стол и отдернул полу гавайской рубашки. Сзади за поясом у него был хромированный револьвер сорок четвертого калибра с розоватой деревянной рукоятью. Взведя курок, Мерфи подошел к шкафу.

— Выходи. Дважды повторять не буду.

Тишина.

Руфус открыл огонь по шкафу, и оттуда посыпались продырявленные шляпы.

Рыжий выругался под нос.

Еще больше он разозлился, когда увидел, что прострелил набор любимых клюшек производства компании Бена Хогана.

— Черт побери!

— Не волнуйтесь, — сказал кто-то у него за спиной. — Пуля угодила в чехол, сами клюшки целы.

Редкие волосы на голове у Мерфи встали дыбом: как же так, сзади никого не может быть! Он заставил себя оглянуться и даже не удивился, когда револьвер вылетел из его руки.

Вторая волна ужаса накрыла его при виде обладателя голоса — облаченного в серое и черное широкоплечего высокого незнакомца в плаще, полумаске и капюшоне с заостренными ушками.

— Бэтмен! — воскликнул Мерфи, хватаясь за грудь.

Грудь и шею пронзила знакомая боль, а он ведь успел позабыть о ней после тройного шунтирования. Из-за потрясения, испытанного при виде легендарного супергероя на собственной надежно защищенной фабрике, у Руфуса начался сердечный приступ. Его также спровоцировали длительное напряжение и чувство вины.

Мерфи упал, но его бесчувственное тело подхватили руки в синих перчатках.

— Ты все еще тут? — спросил бизнесмен; его веки затрепетали, глаза широко распахнулись.

Он лежал на кровати; кто-то разул его и ослабил галстук. Рядом возвышался Бэтмен.

— Да, я все еще тут. Как вы себя чувствуете?

— Неплохо, если учесть, что я уже не рассчитывал очнуться на этом свете. Что ты сделал?

— Вколол вам гектоморфинат. Ношу его вместе с другими средствами на своем поясе. Я не до конца уверен, но, похоже, у вас сердечный приступ.

— А как работает этот твой гекто-как-его-там?

— Воздействует на сосуды и предотвращает спазмы, предшествующие смерти.

— Мой доктор ничего не говорил про это лекарство.

— Еще скажет. Оно появится в продаже осенью.

— Видимо, не стоит спрашивать, кто ты, — сказал Мерфи, осторожно усаживаясь на кровати. — Я давно про тебя слышал, но не думал когда-нибудь встретить. Один раз видел Супермена — на благотворительном балу в Вашингтоне, где собирали средства для детей-инвалидов. С виду ничего себе парень.

— Да, Супермен вполне ничего. Но я сюда явился не супергероев с вами обсуждать.

— Я так и понял. Как думаешь, смогу я встать? Нет, не надо помогать. Главное, до выпивки добраться.

Кое-как доковыляв до бара, Мерфи налил себе двойную порцию бурбона. Выпив, он почувствовал себя гораздо увереннее и налил еще.

— Вы что-то налегаете на спиртное, — прокомментировал Бэтмен.

— А тебе какое дело? — огрызнулся Мерфи. — Ты представитель общества трезвости, что ли?

— Просто обеспокоенный наблюдатель. Мистер Мерфи, вы должны мне кое-что объяснить.

— Что именно?

— Вот это. — Бэтмен достал две половинки баллончика, из которого его опрыскала газом Илона.

— Да, — кивнул Мерфи, присмотревшись, — тут наша торговая марка. Где взял?

— Эту вещь пытались использовать против меня.

— И что дальше? Кольт, например, не виноват в том, что людей убивают из его револьверов.

— Вам должно быть что-то известно, ведь стало появляться и другое оружие подобного типа. Все это связано с вашей фабрикой.

— Ты ничего не сможешь доказать! — отрезал Мерфи.

— Допустим, не смогу. Пока. Но со временем докажу.

— Валяй, — кивнул Мерфи и сделал большой глоток, но тут Бэтмен выбил у него стакан.

— Что тебе не нравится? — удивленно уставился Руфус на Темного Рыцаря.

— Мерфи, возьмите себя в руки. У вас в этой стране солидная репутация. Вы считаетесь одаренным предпринимателем и порядочным человеком. Всегда вели себя честно и открыто, а потом вдруг спрятались на фабрике, которая охраняется, словно бункер Гитлера. И пьете как лошадь. Мерфи, у вас явно неприятности, что-то в вашей жизни произошло. Расскажите мне.

— С чего вдруг?

— Нужно кому-то довериться, иначе сердце лопнет. Почему бы не мне? Если не супергерою жаловаться на жизнь, то кому?

Мерфи уставился на Бэтмена, открыв рот от изумления.

— И вполне возможно, — продолжал тот, — я способен вам помочь. Во всяком случае, попытаюсь.

Рыжий все так же оторопело смотрел на незваного гостя, но внезапно в глазах блеснули слезы.

— В детстве, — сказал он, — я любил супергероев и мечтал быть на них похожим. Сначала Тарзан, а потом и все остальные. Тебя, Бэтмен, я всегда выделял среди прочих. Ведь ты гораздо человечнее. Какое-то время я старался на тебя походить… Смешно небось такое выслушивать?

— Нисколько, — ответил Бэтмен. — Я не смотрю на вас свысока. Рыжий, поговорите со мной. Расскажите, что происходит.

— Меня могут за это убить, — неуверенно протянул Мерфи.

— Вы сами себя убиваете молчанием.

— Наверное… Да, Бэтмен, у меня неприятности. Все началось около года назад…

И Мерфи рассказал, как около года назад КБ впервые выпустила на рынок свои акции, а крупная швейцарская корпорация «Тьюфель» принялась через подставных лиц тайно скупать их, пока наконец не получила контрольный пакет. Да, «Тьюфель» захватила КБ и могла в любой момент уволить Рыжего Мерфи. Долгое время он не понимал, что происходит, ведь все случилось так внезапно. Потом его охватила апатия. Руфус бездействовал, когда надо было собраться и дать бой. Новых владельцев он не видел: те общались с ним через своих адвокатов. Ему предложили остаться на посту директора и даже посулили возможность выкупить контрольный пакет и вернуть себе компанию. Но сперва нужно выполнить их указания.

— Сотрудники предупреждали меня, но я не послушал. А следовало бы. Особенно когда чужаки начали вмешиваться в работу производственного отдела и отдела разработок. Я думал им подыграть и побыстрее вернуть компанию. Думал, из-за своей неряшливости и дрянного надзора за качеством они скоро разорятся. Тогда я еще не понимал, что замышляют эти люди.

Он снова потянулся к бутылке, но Бэтмен осторожно отвел его руку.

— Рыжий, бросайте пить. Вы не можете остаток жизни прятаться здесь. Если не сейчас, то когда?

Мерфи посмотрел на Бэтмена. Человек в маске прав. Да и не каждый день супергерой наставляет тебя на путь трезвости.

Бизнесмен схватил бутылку и со всей силы швырнул в стену. Раздался грохот, в разные стороны полетело стекло.

Через минуту зазвонил телефон, и Мерфи снял трубку.

— Блейз? Да, все в порядке. Да, это я палил из «магнума», а теперь разбил бутылку. У меня тут небольшая вечеринка. Да, именно. Только я. Я и мои летучие мыши. В смысле, крыша у меня чуток съехала, а там летучие мыши. Да, в полном порядке, увидимся утром. Давай-ка я сварю кофе, — сказал он, вешая трубку. — Нам многое предстоит обсудить, а времени осталось мало.

— Вы о чем?

— Объединенный комитет начальников штабов США собирается заключить контракт с КБ на поставку новой компьютеризированной боевой системы.

— И что же в этом плохого?

— Расскажу за чашкой кофе.

Утром, к удивлению подчиненных, Рыжий Мерфи объявил, что собирается на Сарматское озеро (этот искусственный водоем появился совсем недавно, когда северную излучину реки Пекос перегородили плотиной). Охранники загрузили в кузов грузовика яхточку конструкции Карлино-Вуда — новехонькую, все еще в фабричном ящике — и открыли ворота. Мерфи помахал им на прощание и уехал.

В двадцати милях от фабрики тесной купой росли тополя, под сенью которых любили устраивать пикники и праздники местные школьники и студенты теологического колледжа. Грузовик съехал с шоссе, взобрался по проселочной дороге на холм и остановился в рощице. Мерфи вылез из кабины и с ломиком в руках пошел открывать ящик с яхтой.

Но Бэтмен уже успел выбраться из него — он сидел под брезентовым чехлом и читал расписание аэропорта, подсвечивая фонариком.

— Надеюсь, тебе там было не слишком тесно, — сказал Мерфи.

— Бывало и хуже, — отозвался Бэтмен. — В любом случае проще, чем тайком выбираться с вашей фабрики.

— Что теперь?

— Вам придется здесь ненадолго задержаться. Я доеду на грузовике до аэропорта и найду там кого-нибудь, кто отгонит машину обратно.

— Хорошо. У меня, по счастью, есть с собой газета. Но ведь я и сам могу тебя отвезти.

— В аэропорту мне придется перевоплотиться в другого человека.

— И ты не хочешь, чтобы я его увидел?

— Именно. Не обижайтесь, я вам доверяю. Но какой смысл скрываться, если все подряд узнают, кто ты на самом деле.

— Логично.

— Иногда, — пожаловался Бэтмен, — все эти переодевания даются труднее, чем борьба с преступниками.

— Воображаю. Держи. — Руфус передал супергерою ключи от машины. — Чем я еще могу тебе помочь?

— У меня есть пара вопросов. Вы говорили, комитет начальников штабов собирается подписать контракт с КБ?

— Я только вчера получил подтверждение. Сегодня к вечеру документы подпишут и контракт вступит в силу.

— Думаю, мы еще успеем, — кивнул Бэтмен. — Спасибо, что передали мне копии производственных чертежей. Посмотрю их в самолете по дороге в Вашингтон.

— Мои конкуренты многое бы отдали за эти бумаги.

— Не волнуйтесь, потом я их сразу же уничтожу. Скажите, у вас нет никаких соображений о том, кто именно захватил власть над компанией?

— Ни малейших. Но у них явно имеются высокопоставленные друзья. Ни разу не видел, чтобы контракт так быстро приняли к подписанию.

— Еще один вопрос: в ваших военных разработках используются галлюциногенные газы?

— Откуда ты узнал? — удивился Мерфи. — Это же один из самых больших наших секретов.

— От человека с зелеными волосами.

— Что-что?

— Да так. До свидания, Мерфи.

— Удачи тебе, Бэтмен.

— Спасибо, полагаю, мне она пригодится.

На шоссе Бэтмену, к счастью, никто не встретился: попадись какой-нибудь техасский ковбой, весьма удивился бы, увидев за рулем новенького красного грузовика верзилу в костюме летучей мыши. Хотя Бэтмен принял меры предосторожности и обрызгал ветровое стекло и окна специальным составом — изнутри машины все было прекрасно видно, а вот снаружи стекла казались матовыми. Брюс забыл сказать Мерфи, что состав легко смывается мыльной водой, — нехарактерный для него промах, но Мерфи наверняка разберется.

Проехав пять миль по шоссе, Бэтмен свернул на обочину, остановился и быстро переоделся в элегантный и куда более обычный костюм Чарли Моррисона. Наряд супергероя он упаковал в раскладной чемодан, специально прихваченный ради такого случая.

В аэропорту Уэйн решил арендовать частный самолет, потому что рейсов на Вашингтон в тот момент не было. Он и сам прекрасно умел пилотировать, но решил все-таки нанять пилота.

Наряд Бэтмена, пояс и два чемодана со снаряжением прекрасно поместились в небольшой самолет производства фирмы «Лирджет».

Пока пилот заправлял машину и заполнял документы, Уэйн торопливо позавтракал в местном кафе (порция салата из свежей зелени, гуакамоле и большая кружка крепкого черного кофе). Расплатившись по счету, Брюс позвонил в Готэм и сообщил комиссару Джеймсу Гордону, куда направляется. Необходимая предосторожность: если уж Робин погиб, значит и Бэтмена вполне можно убить, а с преступниками все равно нужно кому-то бороться.

Потом в бюро услуг он нанял шофера, который должен был отогнать грузовик к тополиной роще, где Рыжий Мерфи ждал, почитывая свою газету.

Маленький шустрый «Лирджет» подлетел к аэропорту Рональда Рейгана. Внизу переливался вечерний Вашингтон — волшебные мерцающие огни так не вязались с творившимися там безобразиями.

После посадки Брюс уединился в салоне для пассажиров первого класса и переоделся в костюм Бэтмена. Маску и капюшон он пока надевать не стал, а свой наряд прикрыл длинным пальто из верблюжьей шерсти.

Сегодня ему понадобятся обе личины, поэтому из салона вышел вполне обычный молодой человек в дорогом пальто, отлично маскирующем тяжелый (ведь трудно заранее предугадать, какие именно инструменты понадобятся) пояс со снаряжением.

Водителю такси Брюс велел ехать на угол Пятой и Огайо, к ресторану «У старины Эдварда», куда жители Вашингтона обычно приходили ради хорошей отбивной. Напротив располагалось здание Гауди — именно там, на сороковом этаже, в отделе снабжения, должны были сегодня подписать контракт с КБ.

Здание Гауди разительно отличалось от обычных для Вашингтона башен из стекла и бетона. Замысловатый фасад дома, построенного в необарочном стиле, украшали гаргульи, а стены изгибались под необычными углами. Автор проекта архитектор Нино де Телеверес — эксцентричный испанец, два года кряду завоевывавший Большую римскую премию, — утверждал, что его творение привнесет разнообразие в строгие вашингтонские пейзажи и станет популярным. Он оказался прав: дом действительно снискал любовь столичных жителей.

Многим нравилось это ни на что не похожее здание.

Многим, но не Бэтмену.

Практическая сторона интересовала его гораздо больше эстетической. Супергерой давным-давно разработал оборудование, с помощью которого можно быстро взобраться на стеклянный небоскреб. Теперь же перед ним оказалось строение совершенно нового типа — образчик старомодной архитектуры. Значит, придется импровизировать.

На ноздреватом каррарском граните вряд ли удержатся специальные присоски.

Да и лазерный резак, с помощью которого Темный Рыцарь так часто выпиливал отверстия в огромных видовых окнах, не очень-то годится для узких, забранных железной решеткой бойниц.

Бэтмен вздохнул: и так постоянно приходится догонять прогресс, а тут еще придумывай способ попасть в старинное здание.

Конечно, всегда остается обычный вход. Бэтмен обдумал и этот вариант: заманчиво, но ненадежно. Ведь сегодня вокруг здания Гауди толпилось необычайно много народу: по окрестным улицам сновали полицейские из специального подразделения и шастали какие-то молодчики в полосатых костюмах и репсовых галстуках. Под мышками у них что-то топорщилось. Бэтмен с такими уже сталкивался — агенты секретной службы.

Неужели Мерфи все рассказал, выдал Бэтмена?

Вряд ли. Но возможно, они насторожились из-за необычайного поведения директора фабрики: ночью палил из своего «магнума», а утром куда-то уехал в грузовике. Эти типы, наверное, сообразили, что к чему. Успели ли они что-нибудь предпринять? Придется это проверить.

Еще в самолете по пути в Вашингтон Бэтмен изучил чертежи КБ. Он просматривал их, прикрывшись обычной газетой, чтобы пилот, жизнерадостный теннессиец Коэн, ничего не заподозрил.

У Брюса Уэйна было хорошее техническое образование, и он постоянно пополнял свои знания, читая разнообразную математическую и техническую литературу.

Теперь он мог еще и проверить свои догадки с помощью собранного по особому заказу ноутбука (стоил тот недешево, зато работал с системой третьего поколения).

То, что Брюс узнал из чертежей, потрясло его до глубины души.

Если контракт сегодня подпишут…

Он снова посмотрел на здание. Надо решаться — тянуть бессмысленно.

Уэйн доел ужин, расплатился по счету и, якобы направившись в уборную, незаметно выскользнул через заднюю дверь.

В переулке за рестораном было шумно: слонявшиеся вокруг переполненных мусорных баков кошки истошно вопили. Темные тени и пятна нестерпимо яркого света чередовались здесь, словно полоски на шкуре у зебры, — прекрасное прикрытие для героя или летучей мыши.

На сороковом этаже здания Гауди, в скудно освещенном, имеющем форму амфитеатра конференц-зале, собрались члены объединенного комитета начальников штабов. Председательствовал адмирал Уильям Фентон — седовласый морской волк с квадратной челюстью и ртом, напоминающим бульдожью пасть. По правую руку от него сидел командующий ВВС, высокий и худой генерал Ковальски, по прозвищу Летучий Фил. Детское личико и взлохмаченные светлые вихры смешливого Ковальски производили обманчивое впечатление, а ведь именно его всепогодный истребитель класса «Гроза» сбил во время недавнего Карибского кризиса три тринидадских самолета (до того как обнаружилось, что США не находятся в состоянии войны с Тринидадом). Рядом расположился главнокомандующий армии генерал Чак Рохорт, приземистый и сосредоточенный коротышка, похожий на командира танка.

— Итак, — объявил адмирал Фентон, — думаю, вполне можно объявить заседание открытым. Предлагаю не зачитывать протокол прошлой встречи: нам сегодня предстоит принять ряд важных решений, обсуждать старые дела нет времени. Возражений нет? Прекрасно, продолжим. Насколько я понял, у генерала Ковальски имеется какое-то необычное предложение.

Летучий Фил, который все это время крутил в руках украшенную золотыми крылышками фуражку, встал и широко улыбнулся.

— Если я правильно понял, на этом заседании мы должны решить, подписывать или не подписывать контракт с КБ за номером сто двадцать три тысячи триста сорок один А два.

— Совершенно верно, — кивнул адмирал. — Если бы вы присутствовали на вчерашнем собрании, то знали бы, что мы там обсудили все «за» и «против». Вряд ли стоит еще раз объяснять, насколько важен этот контракт, ведь мы собираемся поставлять новую боевую систему и нашим союзникам, и собственным войскам.

— Я знаю, система отличная, — вмешался генерал Рохорт, беспокойно ерзая в кресле, — но можно ли положиться на КБ?

— Думаю, сомнения здесь излишни, — буркнул Фентон. — Но я позволил себе в качестве последней меры предосторожности пригласить сюда Джеймса Нельсона, заместителя начальника ЦРУ.

Повинуясь взмаху руки адмирала, охранник распахнул дверь.

В комнату вошел высокий мужчина, загорелый с головы до пят — даже ногти у него были хоть и светлыми, но загорелыми. Загорелым казался даже костюм.

На загорелом лице выделялись лишь белоснежные зубы да белки глаз.

Генерал Ковальски задался вопросом: а не странно ли, что первым делом он заметил именно белки глаз Джеймса Нельсона?

— Добрый вечер, господа, — поприветствовал всех Нельсон. — Покорнейше прошу извинить, что я такой загорелый, — только что вернулся из Флориды. Руководил там карательной операцией: давно было пора призвать колумбийских наркобаронов к порядку и заставить их считаться с негласными законами, регулирующими наркоторговлю.

— Снова сбивают цену и мешают правительственным программам? — нахмурил квадратный лоб генерал Рахорт.

— Именно. Нанесли серьезнейший ущерб доходам правительственных секретных служб. Да и еще качество у них хромает.

— Эти иностранцы вечно нарушают стандарты управления по надзору за качеством продуктов питания и лекарственных средств, — проворчал Фентон. — Надо бы принять против них соответствующий закон.

— Президент верит в свободную торговлю, — вздохнул Нельсон. — В разумных, конечно, пределах.

Не обращая внимания на знак «Курение воспрещено», заместитель начальника ЦРУ достал сигарету. Сигарета тоже была загорелого светло-желтого цвета и почти сливалась с его загорелыми розоватыми губами.

— Ладно, — вмешался Ковальски, — нас это все не касается. Мы здесь должны решить вопрос с контрактом. И признаюсь, Нельсон, некоторые пункты вызывают у меня сомнения.

— Успокойтесь, Ковальски, — отозвался тот. — Редко правительству США случается заключить такой выгодный контракт с частной компанией. Что еще лучше, некоторые наши иностранные союзники тоже собираются его подписать, благодаря им проект получит всемирное одобрение.

Начальники штабов по очереди внимательно прочитали контракт.

— Ну, — хмыкнул Ковальски, — у меня все еще есть сомнения.

— Давайте я их развею, — предложил Нельсон. — Сам президент желает, чтобы контракт как можно скорее вступил в силу.

— Почему бы ему тогда не сообщить об этом нам? — упирался Ковальски.

— Именно это, господа, он и собирается сделать. Сегодня президент присоединится к нам, чтобы засвидетельствовать подписание контракта и поздравить вас с выполненным гражданским долгом.

— Президент? Явится сюда? — не поверил Чак Рохорт.

— В точку, Чак, — буркнул Фентон.

— Давайте же не будем зря терять время. Господа, поприветствуйте президента Соединенных Штатов! — объявил Нельсон и кивнул охраннику.

Тот сглотнул и снова распахнул дверь. На пороге появился не кто иной, как Маршалл Селдон, — высокий сутулый мужчина, чью кривую усмешку так хорошо знал каждыйамериканец.

Начальники штабов вскочили с мест и бросились было к президенту, но Нельсон предостерегающе взмахнул рукой.

Президент тоже поднял руку и сказал задушевным голосом:

— Господа, у меня много важных дел. Я прошу вас, подпишите наконец этот контракт, чтобы мы могли вернуться к своим обязанностям. Нужно ведь сражаться с врагами и помогать друзьям нашего государства.

Начальники штабов, пихая друг дружку, столпились вокруг него. Но неожиданно дверь снова распахнулась, на этот раз без участия охранника.

— Перед тем как вы подпишете эту бумагу, господа, — сказал чей-то звонкий баритон, — я хотел бы перемолвиться с вами парой слов.

Мгновенно воцарилась тишина, ведь к Бэтмену обычно прислушиваются даже большие шишки вроде генералов и адмиралов.

Но только не Нельсон, ведь глава ЦРУ не может верить людям на слово. Он знал: Бэтмену здесь не место. Загорелый человек притворился, что внимательно слушает, а сам тем временем потянулся правой рукой к поясу Хикока, полученному за спортивные достижения. На поясе висел маленький пистолет, замаскированный под пряжку.

Бэтмен начал свое восхождение на здание Гауди без особых проблем. Использовать уловку, которая помогла ему пробраться на фабрику КБ, здесь не имело смысла. В тот раз он применил довольно простое приспособление: оно издавало резкие звуки и вспыхивало ослепительным светом, отвлекая внимание противника (в данном случае от Бэтмена, который успел перебраться через ограду). Пришлось надеть специальные электроизоляционные перчатки и сапоги. В самый опасный миг, когда он перелезал через забор, полуослепленные и полуоглушенные Билли-Джо и Стив, недоумевая, поднимались с земли.

Здесь такой фокус не сработал бы — требовалось слишком много времени, чтобы забраться на здание Гауди. Ни одно устройство не смогло бы так долго отвлекать внимание. Да и среди вещей Бэтмена на этот раз не было механизмов, способных быстро поднять его на сороковой этаж.

На его счастье, той ночью в чистом небе сияла почти полная луна. Одна половина здания купалась в ее холодном белом свете, другая же, наоборот, оказалась в тени. Именно по теневой стороне облаченный в маску герой и взобрался наверх при помощи пружинных кошек собственного изобретения, способных цепляться за гранит. Пятый этаж был опоясан выступом, на котором восседали каменные гаргульи. И десятый тоже. Выступ повторялся через каждые пять этажей. Прекрасная возможность! Бэтмен привязал к бэтарангу тонкую бечеву, конец которой крепился к прочному канату. Причудливой формы метательный снаряд напоминал бумеранг, но супергерой умел бросать его под куда более разнообразными углами.

Первый раз бэтаранг взлетел на несколько футов выше цели. Поймав его, Бэтмен попробовал снова — аккуратно, ведь здесь важна точность, а не грубая сила. Веревка послушно обмоталась вокруг шеи каменного чудовища.

Вскарабкаться на сорок этажей — это, быть может, не самый зрелищный трюк, зато весьма непростой. К счастью, именно для такого случая Бэтмен прихватил специальную лебедку. Миниатюрное устройство, снабженное атомным мотором и хитрой системой шестерней, поднимало человека со скоростью четырех миль в час.

Добравшись до сорокового этажа, Бэтмен с помощью небольшого инструмента извлек внешние шпингалеты и проник внутрь. Шпингалеты он снова аккуратно прикрутил, на этот раз изнутри. Потом уже без особого труда прокрался по коридору и разыскал зал, где заседали начальники штабов.

— Что все это значит? — грозно вопрошал адмирал Фентон. — Разумеется, Бэтмен, я о тебе наслышан. Говорят, ты творишь добрые дела. Но не думай, что сумеешь меня запугать.

— И в мыслях такого не было, — отозвался Бэтмен. — Я всего лишь хочу представить вашему вниманию некоторые факты, касающиеся боевых систем КБ, которыми вы хотите вооружить наши войска.

— Ну и нахал! — изумился Фентон. — Пытается нас учить нашему же ремеслу. Мы проверили новое оружие тщательнейшим образом. Лучшего я пока не видел.

— Вполне возможно. Но проверили ли вы так же тщательно управляющую им компьютерную систему?

— Это абсолютно новая система, — вмешался генерал Рохорт. — И предполагается, что самая совершенная на сегодняшний день.

— Тогда советую взглянуть еще раз. У меня с собой кое-какие интересные документы.

— К чему клонишь, Бэтмен? — нахмурился Фентон. — Ты же не собираешься нам помешать?

Темный Рыцарь не ответил.

— Здесь полно наших людей, — продолжал адмирал, — ты не сможешь задержать нас надолго. Подумать только, и все это в присутствии самого президента!

Пока шел этот разговор, Маршалл Селдон молча стоял в дальнем конце комнаты.

— Пусть покажет документы, о которых говорит, — сказал он с улыбкой. — Это будет забавно.

Откуда-то из складок плаща Бэтмен извлек пачку распечаток. Листы пестрели сложными схемами, крошечными циферками и греческими буквами.

— Господа, — сказал супергерой, — взгляните.

— Что это? — спросил Ковальски, первым протягивая руку.

— Схема главного компьютера военной системы КБ.

Ковальски склонился над документами, и светлая прядь упала на его мальчишеское лицо.

— Так… так, тут все нормально… стандартная схема Слигера… Но что это — в резонаторе с автоматическим зеркальным отражением?.. Черт побери, я понял, что ты имеешь в виду!

— В чем дело? — заволновались остальные начальники штабов, ведь они, в отличие от высокого молодого аса, в компьютерах не разбирались.

— Скажи им, Бэтмен, — мрачно отозвался генерал.

— Полагаю, все вы слышали о компьютерных вирусах, — начал супергерой.

— Конечно, — кивнул Фентон. — Такие особые программы, которыми заражают компьютеры разные безумцы и негодяи, после этого компьютеры вырубаются, иногда надолго, пока специалисты не запустят программу, уничтожающую вирус. Порой вирус проникает так глубоко, что приходится даже заменять металлические части. Но, Бэтмен, в эти защищенные программы нового поколения никто не сможет внедрить вирус.

— Да, — согласился Бэтмен, — но вы кое-что упустили из виду.

— Что именно?

— В недрах программ КБ сформируется их собственный вирус, который сначала вызовет сбой, а потом и вовсе уничтожит систему.

— В недрах? — переспросил генерал Рохорт. — Вирусы расплодятся, словно головастики в пруду?

— Да, — мрачно отозвался Ковальски. — Об этом говорят цифры, генерал. Мы просмотрели их, кто-то отвлек наше внимание.

— Летучий Фил, — повернулся к нему Рохорт, — ты лучше нас разбираешься во всех этих делах. Но мне все равно не верится. Неужели человек — летучая мышь говорит правду?

— Именно, — ответил Ковальски, и в его голосе прозвучала сталь. — Чистую правду.

— Господа! — воскликнул вдруг президент, чем привлек внимание всех присутствующих, включая охранников.

— Да, господин президент? — повернулся к нему Фентон.

— Я хотел бы поблагодарить Бэтмена за то, что он показал нам эти документы. На самом деле мы уже исправили все ошибки. Бэтмен, теперь все в порядке, и комитет может спокойно подписывать документ.

— Документ подписывать нельзя, — возразил Темный Рыцарь. — А эти люди не должны вам подчиняться.

— Что ты такое говоришь?! — не поверил президент. — Бэтмен, давай наконец прекратим этот бессмысленный спектакль. Думаю, мы вполне можем наградить тебя орденом. Не хочешь ли получить должность в моем правительстве? Советник президента по супергероям, например. Неплохо?

— Превосходно, господин президент, — кивнул Бэтмен. — Есть только одна проблема.

Внезапно он шагнул прямо к президенту, застав врасплох даже заместителя начальника ЦРУ. Нельсон торопливо вытащил пистолет — не замаскированный под пряжку, а тяжелый браунинг, который использовал в самых отчаянных ситуациях. Но в этот момент Бэтмен оказался совсем рядом с президентом и…

И прошел прямо сквозь него.

А тот все стоял и улыбался.

Начальники штабов уставились на супергероя, у них отвисли челюсти. Нельсон замер с пистолетом в руке.

— А проблема именно в этом, господин президент, — сказал Бэтмен. — Ведь вы вовсе не президент.

— Господи боже, что же здесь творится?! — высоким от страха голосом воскликнул Фентон, который успел вспомнить все известные ему суеверия. — Привидение?

— Не совсем, — пояснил супергерой. — Перед вами голограмма.

— Откуда ты знаешь? — озадаченно поинтересовался адмирал.

— Те самые люди, которые создали его, — Бэтмен указал затянутым в перчатку пальцем на улыбающегося Селдона, — пытались обмануть с помощью голограмм и кое-кого еще.

— Что же это за злодеи? — спросил Ковальски.

— Думаю, — сказал супергерой, — нам это расскажет заместитель директора ЦРУ.

Джеймс Нельсон смотрел на него с нескрываемой ненавистью.

Президент внезапно мигнул и погас.

Заместитель начальника ЦРУ дорвался до власти полгода назад, когда всеми уважаемый начальник ЦРУ, Джеймс Толливер, внезапно подхватил некий вирус, который не смогли излечить даже самые лучшие медики. Болезнь губительно повлияла на его здоровье. Прикованный к постели Толливер, подключенный к системам жизнеобеспечения, вынужден был временно передать текущие дела своему помощнику Нельсону.

Тот славился исключительными способностями и амбициозностью. А еще жестокостью. В последнее время за ним стали замечать признаки чуть ли не параноидальной самоуверенности. Случалось, он брал закон в свои руки. Этого Толливер стерпеть не мог.

Ходили слухи, что он собирался уволить Нельсона или заставить его досрочно подать в отставку. Но теперь глава ЦРУ уже ничего не мог поделать: лежа в кислородной палатке, он изо всех сил боролся за свою жизнь.

Кое-кто в Вашингтоне считал Нельсона опасным безумцем.

Подобно другим опасным безумцам, он обзавелся единомышленниками. Вокруг него собрался небольшой круг агентов ЦРУ, фанатично преданных и готовых выполнить любой его приказ.

Именно они теперь медленно вошли в зал заседаний, держа руки на спрятанных под пиджаками пистолетах.

— Этот контракт будет сегодня подписан, — сказал Нельсон.

— Да вы с ума сошли! — рявкнул Фентон. — Неужели думаете, что эта авантюра сойдет вам с рук?

— Подписи будут поставлены, господа. Хотя ваше личное участие и не потребуется. В моем распоряжении превосходные специалисты, которые распишутся за вас даже лучше, чем вы сами.

— Что же ты собираешься с нами сделать? — спросил Рохорт.

— У вас будут почетные похороны. Нами установлено, что Бэтмен одержим галлюцинациями. Его приключения с Илоной и другие похождения в отеле «Нью эра» засняты на пленку. Скажем, что он перебил вас, а потом мы ворвались в зал и прикончили его. Все поверят. Трагическую новость объявят сразу после трансляции Суперкубка, так что ажиотажа она не вызовет.

— А со мной что? — спросил Бэтмен.

— Я изо всех сил пытался отвадить тебя от этого дела, Бэтмен, — грустно усмехнулся Нельсон. — Решил сам тобой заняться. Наша организация разгадала твою тайну: ты Чарли Моррисон!

Высокий человек в маске чуть повернулся, и на его губах заиграла мрачная улыбка.

— Так, значит, именно поэтому вы показывали Чарли Моррисону голограммы в отеле «Нью эра»? — спросил он.

— Я хотел отпугнуть тебя.

— В психологии вы разбираетесь так же плохо, как и в стратегии. Неужели Бэтмен устоял бы против такого искушения? Нельсон, вы сами себе вырыли могилу.

— Нельсон, зачем вам все это? — спросил Ковальски. — Почему вы добиваетесь подписания контракта? В системах КБ явно есть изъян. Они уязвимы для врага. Как только наши противники об этом проведают, сразу же нападут. А когда мы начнем отбиваться, наше собственное оружие восстанет против нас.

— Именно так и сказал Толливер, когда увидел мой план, — усмехнулся Нельсон. — Он не понимал, что эта уязвимость — лишь прикрытие для более хитроумной схемы. Да, враги непременно узнают о нашей слабости и постараются ею воспользоваться. Но у нас есть и другая программа, действительно секретная. С ее помощью мы обратим их победу в поражение. Это специальная программа-убийца запустится, когда они взломают наш код. Недруги ударят нам в спину и перепрограммируют наши системы, но при этом занесут семена вируса в свои собственные компьютеры.

— Интересно, — протянул Бэтмен. — Значит, Илона — провокатор?

— Разумеется, — кивнул Нельсон. — Мы разыграли ее смерть.

Начальники штабов изумленно переглянулись.

— Нельсон, — наконец заговорил Фентон, — но это же сущая дичь! Ваш план безумен! А что, если враги обнаружат программу-убийцу?

— У нас есть и другие секреты! — воскликнул Нельсон, фанатично сверкая глазами. — Вам и не снилось, сколько у нас секретов! Лишь я и мои сторонники знаем, какая сила на нашей стороне!

— Кое-что знаю и я, — вмешался Бэтмен. — Вы и кучка ваших сообщников неплохо наживетесь на этом контракте. Ведь именно вы тайком скупили акции КБ?

— Это уже не имеет значения, — пожал плечами Нельсон. — Ты ничего не сможешь сделать. Контракт будет подписан.

— Не думаю.

— Собираешься нам помешать? — засмеялся загорелый человек, глядя на высокую, закутанную в плащ фигуру. — Если верить твоему досье, ты, в отличие от своего пуленепробиваемого дружка Супермена, вполне уязвим для обычного оружия.

— Меня можно подстрелить, как и любого другого, — согласился Бэтмен, — но для этого надо попасть.

Нельсон прицелился, но тут супергерой раскрыл ладонь. Из специальной капсулы на кончике его мизинца вылетело облако крошечных пылинок. Эту капсулу он незаметно проткнул, пока Нельсон разглагольствовал о своих планах. Пылинки тут же устремились к светильникам, те немедленно замигали, потускнели, погасли.

— Китайские светопивцы! — закричал Нельсон. — Умно, Бэтмен! Но тебе это не поможет. Огонь!

Агенты ЦРУ начали стрелять. Пули с визгом отскакивали от канцелярских шкафов и покрытых пластиком стен, по залу словно пронесся рой обезумевших от ярости пчел. Но Бэтмен не стоял на месте. Его чернильная тень растворилась в темной комнате. Начальники штабов попрятались под столами и открыли ответный огонь из табельного оружия.

Исход битвы был очевиден, но тут к ней присоединились еще и бравые парни из отряда готэмского комиссара Джеймса Гордона. Опытные полицейские в темно-синей форме быстро скрутили полосатых агентов.

— Гордон! — воскликнул Бэтмен. — А ты как здесь оказался?

— После твоего звонка я решил, что тебе не помешает небольшое подкрепление, — ответил тот. — И потому устроил своим ребятам экскурсию в Вашингтон.

— Не убивай Нельсона! — велел супергерой.

— По мерзавцу пуля плачет, — сказал Гордон, но стрелять перестал.

— Не спорю, — кивнул Бэтмен, — но он должен показать нам, где спрятал президента.

Закованный в наручники Нельсон отвел их в подвал, в маленькую кладовую, где сидел измученный и небритый президент.

— Бэтмен, — сказал он, — как же я не догадался, что именно ты меня спасешь.

— Я думал, Бэтмен, что разделался с тобой, но я ошибался. — Загорелое лицо Нельсона скривилось, и он рухнул на пол.

В комнате резко и горько запахло миндалем.

— Капсула с цианидом, — кивнул Бэтмен. — Несчастного дурака ослепили его собственные иллюзии. Все кончено, господин президент, но вам, по всей видимости, понадобится новый заместитель начальника ЦРУ.

Сидя в своем готэмском особняке, Брюс Уэйн читал газету. В гостиную вошел Альфред с серебряным подносом, на котором лежало письмо.

— Это вам, сэр. От мисс Веры.

Брюс открыл конверт и быстро пробежал глазами послание.

— Пишет, что там здорово, но ей не хватает меня. Зовет в Рио.

— Прекрасная идея, сэр, — откликнулся Альфред, уже стоя у двери.

Меньше секунды потребовалось Брюсу Уэйну, чтобы принять решение.

— Альфред, упакуй мои летние вещи и закажи билет до Бразилии.

— Прекрасно, сэр! — Дворецкий изо всех сил пытался сдержать улыбку, но безуспешно. — Костюм Бэтмена взять, сэр?

— Не надо. На этот раз у меня будет настоящий отпуск.

* * *

И снова Мартин Г. Гринберг со звездной командой американских фантастов, и снова вселенная «DC Comics». Вот только на этот раз в книге собраны подвиги не Бэтмена, а его антагониста. «Новые приключения Джокера» (1990) — это двадцать новелл о суперзлодее в наряде паяца, чье безумие легендарно, изобретательность безгранична, а популярность почти не уступает популярности его заклятого врага.

Война Джокера

Вспышка белого света, короткая, ослепительная. Человек, сидевший за письменным столом, раздраженно прищурился и поднял взгляд.

— Что такое?

Но ответа не последовало — в помещении не было никого. Он нахмурился, и все морщинки удлиненного белого лица побежали вниз. Не важно, что это было, прошло и прошло. Через дверь в каюту проникали голоса корабельных гудков и сирен. Он находился на борту немецкого судна «Дойчланд». Было 13 марта 1940 года. Пароход только что пришвартовался в Гамбурге.

В дверь тактично постучали. Человек обернулся.

— Кто там?

— Мистер Симмонс, это стюард. Мы готовы к высадке пассажиров. Будьте любезны, приготовьте паспорт.

— Спасибо. Скоро буду. Да, стюард! На борту проблемы с освещением?

— Нет, сэр. Что-то не так?

— Нет, все отлично. Пришлите носильщиков за моими чемоданами.

— Да, сэр!

Мужчина встал и снял халат. Он надел свой обычный наряд — строгий фиолетовый пиджак, брюки в тонкую черную полоску, зеленую рубашку с фиолетовым галстуком-ленточкой. Добавил оранжевый жилет. Затем пришел черед черных туфель с белыми гетрами. Наконец, поскольку день на улице был промозглый, он надел лиловый плащ. Задержавшись у зеркала, мужчина придирчиво осмотрел себя.

Хотя путешествовал он под именем Альфреда Симмонса, одежда и внешность ясно давали понять, что это не кто иной, как Джокер. Он внимательно осмотрел свои зеленые волосы, красные губы и удлиненное лицо. Лицо раскалывала неестественно широкая улыбка. Джокер был счастлив. Он долго ждал этого момента. Теперь одна давняя мечта осуществится. Он станет необыкновенно богат и при этом недурно позабавится.

Когда Джокер неторопливо сходил по трапу, все взгляды обратились на него. Тот мартовский день в Гамбурге выдался серым и холодным. На серых стенах больших старых домов поблескивали капли недавнего дождя. Сразу за будкой поста иммиграционного контроля стоял взвод СС. Вокруг с мрачным и суровым видом расположились полицейские в характерных мундирах с красными воротниками и в небольших серо-голубых фуражках. Огромные надписи черным готическим шрифтом объявляли многое ферботен^[272]. По серому небу ветром метало облака. У причалов скопилась разнообразная военная техника, в том числе танки и бронетранспортеры.

Ступив на землю нацистской Германии, Джокер вздохнул с наслаждением, полной грудью. Да, именно так он все себе и представлял.

Джокер подошел к будке иммиграционного контроля. Чиновник изучил паспорт и с подозрением посмотрел на Джокера:

— Герр Симмонс? Странное время вы выбрали для посещения Германии. У нас тут, знаете ли, война.

— Да, знаю, — ответил Джокер. — Против Франции и Англии. К нам, американцам, она не имеет никакого отношения. К тому же ничего особенного ведь пока не происходит?

— В прошлом месяце мы завоевали Польшу! — заявил чиновник.

— Велика важность! — ухмыльнулся Джокер.

Чиновник напрягся, его глаза зло сощурились.

— За такие слова можно попасть под арест. Я намерен не пустить вас в Германию.

— Прочтите записку, там, в конце, — шевельнул пальцем в сторону паспорта Джокер.

Чиновник открыл паспорт, достал листок бумаги, развернул. Прочитал один раз, потом другой. И уставился на Джокера, вытаращив глаза.

— Но это же подпись…

— Да, — сказал Джокер. — Вы удовлетворены? Тогда я, пожалуй, пойду.

Он забрал паспорт быстрым движением руки в лиловой перчатке и вышел за ограждение, к ожидавшим снаружи машинам.

Подошел шофер огромного, пышного свинцово-серого «мерседеса-бенц». Подошел шофер, щелкнул каблуками и коротко поклонился.

— Герр Симмонс? Я займусь вашим багажом. Пожалуйста, садитесь в машину.

Джокер устроился на заднем сиденье. Поездка начиналась хорошо.

Вскоре лимузин покинул город Гамбург, скрытый серой пеленой дыма, тумана и дождя. Они оказались на автобане и на хорошей скорости пошли к югу. По обеим сторонам тянулись редкие, еще не проснувшиеся леса. Было слишком рано для цветения. В тонком серебристом тумане, цеплявшемся за ветви, деревья казались призрачными.

Вскоре они въехали в Шварцвальд. Здесь лимузин свернул на какую-то проселочную дорогу, затем на другую. И наконец через открытые ворота въехал на поросшую лесом территорию клиники «Бад фляйштайн».

Ее владелец, герр Герштнер, озабоченного вида лысеющий человечек в смокинге, поспешил к лимузину открыть дверцу и лично поздороваться с Джокером.

— Герр Симмонс! Как я счастлив приветствовать вас на нашем курорте! Герр Обермайер предупредил телефонным звонком о вашем прибытии. Мы приготовили наш самый роскошный коттедж. Он называется «Кайзер», ваш шофер может проехать к нему и выгрузить багаж.

— Прекрасно. — Джокер повернулся к шоферу. — Поезжайте, Ганс, а я пройду с герром Герти в павильон.

— Вы просто обязаны выпить со мной рюмочку шерри-бренди, — сказал герр Герстнер. — Он лучший во всей Германии. Хайль Гитлер!

Джокер усмехнулся, но ничего не ответил. Они вдвоем не спеша поднялись по извилистой тропинке к главному корпусу. Курортный сезон еще не начался, и людей вокруг было немного. Но те, кого Джокер видел, были хорошо одеты и имели благополучный и уверенный вид. Ему сразу подумалось, что в этом и состоит одно из удовольствий общения с культурными и преуспевающими людьми. Они респектабельно выглядят, и у них есть деньги.

Выпив с герром Герстнером рюмку шерри-бренди, Джокер прошелся по лесу к своему коттеджу. Ганс уже развесил его одежду, но, следуя указаниям, не притрагивался к нескольким чемоданам со специальными замками.

— Хорошо, а теперь ступай поищи себе ночлег в деревне, которую мы проезжали, — сказал Джокер. — Когда разместишься, позвони Герти и сообщи свой адрес. Будь готов выехать в любое время.

Ганс кивнул и вышел. Джокер сделал несколько телефонных звонков, в том числе междугородний, в Рим. Затем вышел на улицу и прогулялся вокруг коттеджа, сбивая тростью головки ранних весенних цветов. Вернувшись в дом, он открыл замок чемоданчика из свиной кожи и достал несколько листов бумаги. Изучив их, запер обратно в чемоданчик. Уже настало время ужина. Он критически осмотрел себя в высоком зеркале, свободному лиловому с серебром шейному платку предпочел черный галстук-шнурок и снова направился к главному корпусу.

Герр Герстнер приготовил ему столик на одного рядом с большим, от пола до потолка, окном. Суп и салат Джокер съел без комментариев. Но когда ему принесли тарелку каких-то зеленовато-коричневых предметов, скрученных в кольцо и плавающих в подозрительном соусе, он с опаской наклонился над ними, понюхал и постучал ножом по бокалу, чтобы привлечь официанта.

— Это что? — спросил он.

Официант, высокий светловолосый юноша, прихрамывающий на одну ногу, что до поры позволяло ему избежать военной службы, покраснел и сказал:

— Рольмопсы, сэр.

— А что такое «рольмопсы»? — спросил Джокер.

— Селедка, майн герр, — ответил официант. — Это особый деликатес в нашей великой стране. Легкий соус приготовлен на основе уксуса и…

— Сами ешьте, — перебил Джокер. — Что еще у вас есть?

— Из горячего — жареная свинина с черносливом, сэр.

— Я не ем чернослив. А нормальной еды у вас нет?

Герр Герстнер, заметивший что-то неладное, уже спешил к столику.

— Что-то не так, герр Симмонс? Что вам подать?

— Все очень просто, — сказал Джокер. — Прикажите унести эту жижу и дайте мне настоящей еды. Когда я заказывал столик в этой забегаловке, меня уверяли, что вы умеете готовить блюда любой страны.

— Уверяю вас, так и есть. Наши повара пользуются мировой известностью! Чего бы вам хотелось?

— Рубленый бифштекс, хорошей прожарки, с большой порцией жареного лука, картофеля фри, капустного салата и триммингов.

— Триммингов? — переспросил Герстнер, пытаясь одолеть незнакомое слово.

— Прошу прощения, господа, возможно, я смогу вам помочь.

Даму, ужинавшую в одиночестве за соседним столиком, этот разговор явно забавлял. Она быстро продиктовала Герстнеру, что принести, прервавшись, чтобы уточнить у Джокера:

— А на десерт яблочный пирог с ванильным мороженым?

Джокер кивнул, удивленно глядя на даму. Она сделала заказ, и герр Герстнер с поклоном удалился.

— Откуда вы знаете американскую кухню? — спросил Джокер. — У вас хорошее произношение, но вы ведь не американка?

— Нет, — ответила дама. — Но у меня есть родственники в Америке. Несколько лет назад, еще до войны, я гостила у них в поместье неподалеку от Филадельфии. Я баронесса Петра фон Зидов.

— А я Альфред Симмонс, — ответил Джокер, улыбаясь своей улыбкой, раскалывающей лицо от уха до уха.

От такого зрелища иные крепкие мужчины вздрагивали, а женщины по ночам мучились кошмарами. Но баронессу она, похоже, не смутила.

Джокер смотрел на Петру и видел молодую женщину, одетую по последней парижской моде. Баронессу нельзя было назвать хорошенькой, черты ее лица были слишком тяжелыми. Но она была грациозна, как молодая львица, и с виду столь же опасна. Пепельные волосы были туго стянуты на затылке. Тонкие губы очерчивала темно-красная помада. Голубые глаза подчеркивал темный макияж. Открытое платье демонстрировало великолепные плечи и грудь.

— Может быть, поужинаете со мной, герр Симмонс? — предложила она.

— Только если позволите мне купить бутылку самого лучшего шампанского, — галантно ответил Джокер.

Ужин прошел мило. Джокер был удивлен, поскольку не был дамским угодником, особенно после гибели Дженни и после того, как он угодил в ванну с химикатами, когда спасался от Бэтмена. Купание в адской химической смеси навсегда выкрасило его лицо в мертвенно-белый цвет, губы — в ярко-красный, а волосы — в зеленый. Но Петра, кажется, ничего не имела против. После ужина устроили танцы в большой бальной зале курортного отеля. Джокер не собирался идти, но Петра настояла. Он проводил ее до номера, чтобы она захватила легкую горжетку.

Петра занимала номер люкс на верхнем этаже. Когда она отперла дверь, первое, что предстало их глазам, была маленькая горничная в черном платьице и белом чепчике с оборками, спящая в одном из больших кресел.

Джокеру это показалось смешным. Но не Петре.

— Спишь?! — закричала она. — Как ты смеешь спать, когда должна наводить порядок!

Пока горничная бормотала оправдания, неловко вскочив на ноги, Петра яростно оглядывалась. Ее взгляд упал на хлыст для верховой езды, висевший на стене. Баронесса схватила его и хлестнула горничную изо всех сил — и еще раз, и еще, пока та не разразилась слезами.

— Ты, дуреха, найди мою горжетку, и чтобы я больше не видела, как ты здесь дрыхнешь!

Горничная убежала и через мгновение вернулась, утирая горжеткой слезы. Именно в это мгновение Джокер влюбился в Петру.

Тот вечер, когда Джокер танцевал с Петрой под звездами на балконе отеля, был самым романтичным в его жизни. Петру ее кавалер, кажется, тоже увлек.

— Надеюсь еще раз вас увидеть, — сказал Джокер, когда вечер подходил к концу.

— Ну конечно же! Мы же все-таки живем с вами в одном отеле.

— К сожалению, завтра я должен уехать по делам, — сказал Джокер. — Но через пару дней вернусь.

— Вы так и не признались мне, что у вас за дела, негодный мальчишка, — сказала Петра.

— Я бизнесмен, — сказал Джокер. — Покупаю, продаю. Бизнес как бизнес.

— Мне всегда казалось, что бизнес — это очень скучно, — сказала Петра. — Но может быть, это потому, что у моей семьи не было нужды им заниматься. Мы уже несколько столетий живем на доход от семейных поместий в Восточной Пруссии.

— Хорошее дело, — сказал Джокер.

Петра пожала плечами:

— Восточная Пруссия — это, конечно, мой дом, но я всегда хотела путешествовать. Мне очень понравилось в Америке, но есть еще одно место, куда я хочу поехать.

— Куда же?

— В Рио-де‑Жанейро! — Глаза у нее засверкали. — У меня там родственники. Они рассказывают, что в Рио не жизнь, а сказка. А еще я просто обожаю самбу!

— У меня там тоже есть кое-какие связи, — сказал Джокер. — Знаете, Петра, нам надо об этом поговорить.

— Охотно, — сказала Петра. — Спокойной ночи, герр Симмонс. Или надо говорить — герр Джокер?

Джокер вернулся в коттедж. Он шел не касаясь земли. Потребовалось немало усилий, чтобы напомнить себе: он приехал в Европу с определенной целью и время действовать уже почти настало.

Рано утром на следующий день шофер прибыл в коттедж точно к назначенному часу. Джокер велел ему поставить два чемодана в багажник, а потом ехать во Флюгельхофф, ближайший к курорту международный аэропорт. Там он увидел, что почти все летное поле занято военными. На краю поля, крыло к крылу, стояли две эскадрильи бомбардировщиков «хейнкель». Охрана была строгой. Но паспорта и вложенного в него письма от Обермайера оказалось более чем достаточно, чтобы пройти. Вскоре они уже были в воздухе. Джокер смотрел в иллюминатор, как они летят над Альпами и начинают путь вдоль Апеннинского полуострова.

Вопреки напускному простодушию, Джокер прекрасно знал, что идет война. Ее не избежать даже далекой Америке. Он следил за успехами Гитлера, который захватил Рейнскую область и Судеты, а затем провел «молниеносную войну» с Польшей. Поляки отважно сопротивлялись, но не могли устоять против германской армии численностью более миллиона человек и мощных бронетанковых дивизий, мчащихся в ее авангарде. Норвегия и Дания пали. Британия и Франция находились с Германией в состоянии войны, но там пока почти ничего не происходило. Обе стороны, и союзники и страны оси, провели мобилизацию, но французы оставались за линией Мажино, немцы — за линией Зигфрида. Мир ждал, что будет дальше.

Джокер был выдающимся преступником. Он знал, что война предоставляет большие возможности тем, кто умеет действовать быстро, бесстрашно и с выдумкой. Всеми этими свойствами он обладал. План зародился у него в голове уже давно. Царящая в Европе растерянность превосходно играла ему на руку. Он приступил к действию.

Германский самолет пролетел вдоль реки По и начал снижаться над римским аэропортом Леонардо да Винчи. Таможню и паспортный контроль Джокер прошел легко. У него было несколько рекомендательных писем. А также плотно набитый бумажник, деньгами из которого он щедро осыпал благодарных таможенников и сотрудников иммиграционной службы.

Формальности закончились быстро, а сразу за таможенной зоной его ждал шофер.

— Синьор Симмонс?

— Именно так, — ответил Джокер.

— Меня прислал Джузеппе, — сказал шофер. — Я Пьетро. Мне приказано отвезти вас туда, где ожидают вашего прибытия.

— Ничего не имею против.

Джокер подождал, пока Пьетро откроет перед ним дверцу. Автомобиль оказался раритетной, безупречно сохранившейся «испано-сюизой», моделью класса люкс, с золотыми ручками дверей.

— Машинка неплохая, — отметил Джокер.

— Для вас, синьор, только самое лучшее, — сказал Пьетро. — Так распорядился синьор Джузеппе.

Они катили по улочкам центра Рима. День был в разгаре. Яркий свет только-только начал покидать небо. Когда Пьетро одолел пробки и доставил машину в квартал Трастевере, уже вечерело.

Вечер в Трастевере. Небеса Италии столь же ярки, как мрачны небеса Германии. Улицы пестрели знаменами, оставшимися после недавнего фашистского митинга. На стенах высоких терракотовых зданий висели огромные портреты иль дуче. Лимузин остановился перед большим рестораном, у фасада которого стояли пальмы в горшках. Перед входом прогуливались несколько человек в деловых костюмах в тонкую полоску. По характерно оттопыренной ткани костюмов Джокер заключил, что люди вооружены. Без сомнения, это была охрана Джузеппе Скуцци, его римского партнера по готовящейся операции.

Когда показался Джокер, его причудливый внешний вид заставил на мгновение умолкнуть даже этих матерых уголовников. Свое потрясение, однако, они быстро скрыли. Один из них произнес на ломаном английском:

— Вы синьор Джокер, да? Все там, ждут вас.

Джокер быстро прошел мимо телохранителей. Ресторан был просторным, но почти пустым. Все столы были аккуратно сдвинуты в сторону, а стулья поставлены сверху. Занят оказался только один стол, в глубине зала. Перед группой из десятка мужчин стояли оплетенные соломой бутыли кьянти и тарелочки каламари — кальмаров, зажаренных в масле до золотисто-коричневого цвета. Сидящие спорили все сразу, приглушенным угрожающим тоном, но подняли головы, когда в зал вальяжно вошел Джокер. Приземистый круглый человечек, сидящий во главе стола, поднял голову. Это был сам Скуцци, вдохновитель операций мафии в Риме и его окрестностях.

— Это же синьоре Джокер! — сказал Скуцци.

Он встал, и черно-белый костюм в клетку подчеркнул его габариты. Скуцци стянул с головы широкополую панаму и отвесил шутовской поклон.

— Много наслышан о вашей славе, Джокер, ибо она простирается не только во все концы света, но и дальше! Для скромных воришек, таких как я и мои компаньоны, большая честь, что нам дозволено помогать вам в деле, которому, как заверили наши коллеги, суждено стать аферой века!

Джокер ухмыльнулся своей жуткой улыбкой. Распознать в галантной речи Скуцци нотку иронии было нетрудно. Остальные мафиози, сидевшие за столом, скалились и толкали друг друга локтями.

— Как поживает наш общий друг? — спросил Скуцци. — Я, разумеется, говорю об Антонио Патина, знаменитом крестном отце Готэм-Сити.

— У него все в порядке, — сказал Джокер. — Как вам известно, в настоящее время он находится за решеткой в исправительной тюрьме Готэма по мелкому обвинению в уклонении от уплаты налогов. Мы денно и нощно работаем над тем, чтобы вытащить его, и надеемся добиться успеха в ближайшее время. Патина передает горячий привет и еще раз подтверждает, что вам надлежит в ходе этого дела полностью подчиняться мне во всех вопросах.

— Разумеется! — сказал Скуцци с такой широкой улыбкой, что поверить в ее искренность было невозможно. — Вы, синьор Джокер, фигура мирового масштаба. Подчиняться вам в этом деле для нас большой почет. Помимо этого, есть вопрос: как будем делить добычу?

— Об этом уже договорились, — ответил Джокер. — Половину вам и вашим людям, половину мне.

— Все верно, — сказал Скуцци. — Мы лишь скромные мафиози, мы, конечно же, будем счастливы разделить между собой половину. А остальное, значит, останется вам, так, Джокер?

— Мне нужна половина, — сказал Джокер. — Хочу напомнить вам, что я долго разрабатывал этот план. Расходы были велики — поездки в Европу, подкуп, приобретение или изготовление специального оборудования. Следует ли понимать так, что вы недовольны?

— Ни в коем случае! — с преувеличенной живостью воскликнул Скуцци. — Все совершенно справедливо, как вы имели честь напомнить. А теперь, может быть, вы окажете нам любезность и посвятите в суть работы? Ведь вы так и не доверили нам тайну, куда именно направляетесь. А сейчас скажете или мы пойдем на дело вслепую?

— Секретность была вынужденной, — сказал Джокер. — Пока о деле знал я один, не было вероятности, что о нем узнает кто-то еще. Я не разговариваю во сне, джентльмены! Но сейчас — да, вы правы, пришло время вас посвятить в тонкости операции.

Джокер открыл портфель и достал большой сложенный лист бумаги.

С раннего утра толпы туристов шли по мосту Витторио Эммануэля и вступали на широкую Виа делла Кончилиационе. В тот военный год среди них не было французских или британских гостей, но отсутствие таковых с лихвой возмещали многочисленные немцы и австрийцы плюс, конечно, итальянцы и большая группа испанцев и португальцев. Они вели себя как обычные экскурсанты в любое другое время и в любом другом месте. Останавливались поглазеть на швейцарских гвардейцев в традиционных мундирах с красными, желтыми и синими полосами, на церемониальные алебарды у них в руках. Ненадолго собирались группами на площади Святого Петра, каждая группа вокруг своего экскурсовода. Экскурсии на многих языках слышались вдоль длинных рядов туристических автобусов. Хватало и самостоятельных туристов. Весь этот поток гостей тек по широкой лестнице, оставляя арку делле Кампане слева, а Ватиканский дворец, музеи и Сикстинскую капеллу — справа. Среди гуляющих было вдоволь итальянцев, некоторые из них искали аудиенции у папы, другие просто хотели приятно провести теплый денек середины марта.

Люди заходили в базилику Святого Петра, толпились вокруг больших статуй, особенно вокруг огромного бронзового святого Петра работы Камбио, где многие останавливались поцеловать ногу святого.

Внутри собора они разбредались во все стороны, некоторые обследовали трансепт и апсиду, другие осматривали надгробия Пия VII и Льва XI.

Все это происходило под бдительным надзором гвардейцев. Те из них, кто стоял внутри собора, были вооружены пистолетами. Гвардейцев было много, поскольку в этих стенах хранились не только одни из самых почитаемых, но и одни из самых ценных сокровищ в Европе.

Целый день туристы сновали туда-сюда. К пяти часам охрана выпроваживала последних посетителей. Дважды она тщательно осматривала каждое помещение, чтобы никто случайно не задержался внутри. Несмотря на всю святость собора Святого Петра, остаться запертым здесь на ночь считалось плохой приметой. Поговаривали, что в мраморных залах по сей день гуляют привидения первых христианских мучеников.

К девяти часам вечера здание тщательно запирали. Проверяли сигнализацию. Последний раз делали обход галерей. И наконец собор Святого Петра был готов отойти ко сну.

Темная и таинственная, на Рим опустилась ночь. Припозднившийся свет горел в расположенном неподалеку Кастель Сант-Анджело, где засиделся за работой папа римский со своими помощниками, пытаясь привнести хоть немного здравого смысла и порядка в помешавшуюся на войне Европу.

Сторожевые собаки пробежали по галереям и травянистым дорожкам. Специальный патруль карабинеров совершил последний обход и доложил, что все спокойно. Ватикан ждала спокойная ночь. По крайней мере, так могло показаться.

Тускло подсвечивались огромные галереи. Мягким золотым сиянием лучился трон святого Петра. «Пьетá» Микеланджело в этом приглушенном свете казалась вырезанной из старой слоновой кости.

В картинных галереях бородатые папы и древние святые глядели вниз из своих позолоченных рам. В Ватиканской пинакотеке их портреты висели в несколько рядов.

Однако не всюду картины были религиозного содержания. Временами попадался портрет пастуха. А в дальнем конце одной из галерей можно было увидеть портрет венецианского повесы в полный рост. На нем был костюм клоуна — белый атласный наряд в синий горошек. Маскарадная полумаска прикрывала его глаза, а ниже маски от уха до уха растянулась улыбка, которая словно насмехалась над мрачными религиозными полотнами, висевшими со всех сторон. Человек был совершенно неподвижен — странная фигура в пышных одеждах.

Часы на Латеранском соборе пробили полночь. Фигура венецианского клоуна пошевелилась и шагнула из рамы.

Джокер с наслаждением потянулся, после чего энергично направился к памятнику Льву Великому. Зайдя за статую, он нащупал в камне маленькую дверь, заваренную уже много лет. Под белым балахоном у него оказался рюкзак. Достав оттуда брусок пластиковой взрывчатки, Джокер быстро прилепил ее на нужное место. Затем поднял голову. Послышались приближающиеся шаги.

Вошли два карабинера, совершавшие обход. Джокер не пытался скрыться. Он ждал их.

— Привет, ребята, — сказал он.

Охранники в недоумении подняли глаза.

Джокер осклабился еще шире и, приблизившись к ним, заговорил:

— Друзья, послушайте, я все объясню. Это было пари, понимаете? Смотрите, сейчас я вам кое-что покажу…

Он приблизился к карабинерам и раскрыл ладони. Вылетело облачко белой пыли. Охранники закашляли, зачихали, а потом вдруг рухнули на пол.

— Очухаетесь, — сказал Джокер неподвижным телам. — Это всего лишь слегка видоизмененная формула «яда Джокера» в удобной порошковой форме. Приятных сновидений, ребята.

Джокер быстро пошел по базилике. Ее план он выучил наизусть, еще когда только задумывал операцию. То время хорошо отложилось в памяти. Он читал о гуннах, как они прошлись по итальянскому полуострову и разграбили Рим. Джокера всегда восхищал Аттила. Вот это человек! «Но все, что может Аттила, — думал про себя Джокер, — могу и я. И мне даже не потребуются в помощь миллион гуннов».

Только несколько мафиози, которые, согласно плану, уже должны были ждать снаружи, когда он их впустит.

Джокер вышел в мягкую римскую ночь. Прошагал мимо высоких тополей к воротам слева от собора. Невысокие, они были крепко заперты на засов. По пути Джокеру встретились еще два охранника. Своим фирменным порошком он быстро уложил спать и их. Пластиковой взрывчатки оказалось достаточно, чтобы сорвать замок. Джокер распахнул ворота, которые издали тихий скрип.

— Выходите, ребята, — сказал он.

Несколько теней отделились от более темной тени, которую роняла ватиканская стена. Это был Джузеппе с десятком своих людей. Они с ужасом смотрели на открытые ворота, не решаясь войти.

— Ну и что случилось? — спросил Джокер. — Мы же так и договаривались, разве нет?

— Я просто как-то не думал, что вам удастся это провернуть, — сказал Джузеппе Скуцци. — За мной, парни!

И они не мешкая вошли в Ватикан.

Распределившись, эти люди приступили каждый к своей задаче, словно детали хорошо смазанной машины. Джокер заранее показал им на плане Ватикана, какие картины брать: небольшие, чтобы удобно было унести, но при этом достаточно дорогие. Все разбежались по залам, а сам Джокер отправился в крипту.

Дверь задержала его ненадолго. Он спустился, следуя за мощным желтым лучом фонаря, который он тоже пронес под одеждой.

На ступенях лежала толстая пыль. По ним давно никто не ходил. Фонарь отбрасывал длинные тени от доспехов, огромных сундуков, очередных картин. Джокер отошел кстене залы и принялся тщательно искать. Да, вот он, именно там, где показали исследования, которые он провел в Америке. Никогда не использовавшаяся дверь в потайную крипту.

Там Джокер уже быстрее нашел в полу болт с кольцом. Пользуясь миниатюрным рычагом собственного изготовления, приподнял люк — мраморную плиту в полфута толщиной. Та поддавалась неохотно, но все же Джокер наконец отодвинул ее в сторону. Можно было спускаться в следующий подвал.

Он очутился в некоем подобии подземной темницы. По стенам на цепях висели скелеты. У пола возникла внезапная суета — и крысы разбежались по своим дырам. Джокера позабавил их вид.

— Ребятки, успокойтесь, я здесь ненадолго.

Он всегда чувствовал с крысами какое-то родство.

В дальнем конце темницы Джокер обнаружил то, что искал: сундучок примерно два фута в длину и фут в ширину и высоту, сделанный из полированного дерева редких пород, но сейчас запыленный и утративший блеск. Джокер взломал замок. Да, все, как ему и говорили: сундук полон отборных драгоценностей. Крупные жемчужины, одни светлые, другие матовые. Бриллианты и рубины, некоторые в золоте, другие россыпью. Были и украшения — броши и заколки, все из чистого золота и инкрустированные драгоценными камнями. Одно это богатство стоило миллионы.

Джокер глянул на часы — пора уходить. Он поспешил обратно к обитаемым уровням, закрыв за собой подземелье. Сундучок он прихватил с собой.

Мафиози работали быстро и ловко. Они расстелили большой кусок брезента и на его середину свалили полотна и скульптуры, на которые указал Джокер. Подошел Джузеппе Скуцци:

— Джокер, скажите мне одну вещь. Как все это добро мы собираемся вытащить наружу? В эту часть плана вы нас не посвятили.

— Все по порядку — вот мой девиз, — ответил Джокер. — Не бойтесь, я знаю, что делаю. А теперь велите своим молодцам уложить добычу в аккуратную кучу.

— Должно быть, вы наняли грузовик, — сказал Скуцци, отдав приказание приспешникам. — Но я не видел снаружи никаких машин. Ну же, Джокер, что вы задумали?

— Не волнуйтесь, — повторил Джокер. — Увидите, когда придет время.

— Я считаю, нам надо увидеть сейчас, — сказал Скуцци.

Джокер повернул голову и не особо удивился, обнаружив, что в грудь ему нацелен пистолет.

— Скуцци, — грустно произнес Джокер, — я думал, мы друзья.

— Конечно друзья, — сказал Скуцци. — Но вы из тех друзей, кому я не слишком доверяю. Мне кажется, Джокер, что дальше этого момента вы ничего не продумывали. Сдается, вы рассчитываете, что мы вынесем все это через ворота. Что ж, идея неплохая. А потом мы погрузим добычу на наши машины.

— Я думал совершенно про другое, — сказал Джокер. — И буду благодарен, если вы отведете пистолет в сторону.

Скуцци расхохотался. Все его люди сейчас собрались вокруг. Каждый держал пистолет. И все стволы были наставлены на Джокера.

— Пожалуйста, никаких фокусов, — сказал Скуцци. — Я видел, что вы сделали с охранниками. Хорошая работа, Джокер, но нас вы так не проведете.

— Что вы намереваетесь предпринять? — спросил Джокер.

— Боюсь, что это конец, — ответил Скуцци. — Для вас, Джокер. Спасибо, что привели нас сюда, но отдать вам половину я не могу. Готовы, ребята?

Джокер шагнул в середину кучи сокровищ и расхохотался. В руках у него были два конца веревки, стягивавшей брезент в тюк.

— Над чем вы, черт побери, смеетесь? — рявкнул Скуцци.

— Над вами, друг мой! Представил себе, какой замечательный получится заголовок в утренних газетах.

— О чем вы? — спросил Скуцци.

— Посмотрите на стену, — предложил Джокер.

Скуцци и его люди посмотрели. Там, держа интервал пять футов, выстроилось полсотни карабинеров с винтовками наготове.

— Откуда они взялись?! — закричал Скуцци.

— Я предположил, что полиция заинтересуется нашим делом, — ответил Джокер. — А мне забот меньше.

Он развернулся и поднял руки. Спрятанная на нем химическая бомба взорвалась, создав плотное облако желтого дыма. Он заклубился вокруг Джокера, скрыв его от мафиози. Те принялись стрелять, но полиция была начеку и тоже открыла огонь. Бандиты, выкрикивая проклятия, валились на пол. Надо всем этим разносился жуткий хохот Джокера.

— Ты подставил нас, — прокричал Скуцци, — но легавые и тебя прикончат!

— О нет, это вряд ли.

Скуцци попытался взять Джокера на мушку, но в клубах желтого дыма тот был неразличим. А потом мафиози не поверил собственным глазам. Большой кусок брезента внезапно окутал добычу и стоящего на ней человека.

Не сразу итальянцу удалось разглядеть в сумерках маленький дирижабль. Тот снизился над Ватиканом, подвешенным крюком зацепил веревки, стянул брезент и поднял все в воздух.

— Я тебя достану! — завопил Скуцци. — Все равно не уйдешь! Парни! Сбейте эту консервную банку!

Но у мафиози были свои заботы — выстрелы карабинеров уже ополовинили банду. Скуцци понял, что ему не уйти, и бросился к выходу, прямо в руки поджидавшей группы полицейских.

— А как же он? — спросил Скуцци у лейтенанта полиции, который надевал на него наручники.

— Он? Кого ты имеешь в виду?

— Джокера, идиот! Он убегает с сокровищами!

Лейтенант поднял взгляд в том направлении, куда показывал Скуцци, и увидел огромный брезентовый мешок, раскачивающийся в воздухе. Но не успел полицейский дать команду своим подчиненным, как тот уже скрылся из виду.

Пилот предоставил миниатюрному дирижаблю держать курс самостоятельно, а сам опустил брезентовый мешок на платформу под рубкой управления. Следом туда спустился Джокер и закрепил груз, а потом забрался в рубку.

— Спасибо, Чан, — сказал он.

Пилот снял летные очки, явив монгольское лицо и тонкие усики.

— А ведь неплохо прошло? — расплылся в улыбке он.

Дирижабль шел на север, к Германии, управляемый Чаном, личным пилотом генерала Фу Ю, монгольского военачальника, с которым Джокеру уже довелось провести одно дело. Джокер с такой осторожностью подошел к этой операции, что предпочел не пользоваться услугами европейца. Фу Ю подходил для такого дела, тем более что одна из его воздушных частей дислоцировалась в Албании. Это был элемент затеянной им сложной аферы.

Благодаря мощным двигателям дирижабля они оказались над Германией еще затемно.

Когда аппарат завис, Джокер сказал:

— Я уже отложил произведения, которые обещал вашему хозяину. Можете взглянуть и убедиться, что все в порядке.

Азиат пожал плечами:

— Если вы говорите, что все в порядке, значит так и есть. Надо быть еще безумнее, чем вы кажетесь мне, чтобы вести с моим хозяином двойную игру. Он не такой мягкотелый, как эти мафиози.

— Чан, это они вели со мной двойную игру, — возразил Джокер. — Просто у меня оказался туз в рукаве.

— Вы натравили на них легавых.

— Совершенно верно. Поскольку догадывался о том, что они задумали.

— А если бы выяснилось, что они ничего не задумывали?

— Нашелся бы способ их вызволить, — сказал Джокер. — Я честный преступник; по крайней мере, так говорят. Можете высадить меня здесь. Мой коттедж как раз внизу.

— Прошу, — сказал Чан.

— Мое почтение генералу Фу Ю, — сказал Джокер.

— Благодарю вас, Джокер, — сказал Чан. — Я передам.

Пока рассвет не привел за собой любопытствующих, Джокер успел убрать сокровища в пустую спальню снятого им коттеджа. Он аккуратно разложил полотна. Некоторые из них, работы Микеланджело и Рафаэля, были бесценны, — по крайней мере, так утверждали заключившие с ним сделку южноамериканские коллекционеры. Закончив, он принял душ и переоделся, после чего перебрал драгоценности из сундучка. Джокер выбрал особенно изящный экземпляр — подлинного Челлини, если судить по длинным извилистым линиям на боку броши. Это было восхитительное украшение — вырезанный из янтаря морской конек, покрытый драгоценными камнями. Улыбнувшись сам себе, Джокер опустил его в карман. Теперь надо несколько часов поспать. Но возбуждение было слишком велико, чтобы позволить ему долгий отдых. Вместо того чтобы лечь, он достал наркотик, который специально для него создал некий гений черного рынка. Снадобье придавало уму ясность и остроту, а также стирало все последствия бессонной ночи. Единственная беда — постоянное его употребление нередко приводило к поражению ствола головного мозга, появлению галлюцинаций и дрожи в руках. Джокер считал, что это небольшая цена за хорошее самочувствие.

Сокровища были надежно спрятаны в коттедже, и Джокеру оставалось довести задуманное до конца: вывезти добычу из Европы и доставить к богатым и нещепетильным заказчикам. Он живо помнил масляную улыбку старого Жоао Гонсалеса, плантатора в белой хлопчатобумажной одежде, с хлыстом, продетым в штаны вместо ремня. «Эти картины сослужат мне добрую службу, — говорил он Джокеру. — Вы видели, какой у меня дом здесь, в глуши. Изящный, правда? Когда я развешу по стенам картины, моей новой невесте Мириам да Силве, которую я вывез из Португалии, будет на что смотреть целый день, пока я на каучуковых плантациях задаю жару рабам, чтоб не отлынивали». Остальные плантаторы придерживались тех же идей. Они находились далеко от цивилизации, далеко даже от сомнительных удовольствий города Манауса, что на Амазонке. Обладая всеми этими сокровищами, эти люди могли по крайней мере играть в европейскую знать. И поскольку платили они хорошо, Джокер охотно согласился оказать им услугу.

Он был весьма доволен собой. Когда приблизился вечер, Джокер позвонил в отель и заказал столик для двоих. Он не мог выбросить Петру из головы. Очень редко он так увлекался женщиной. Глядя на Петру, он представлял себе жизнь без преступлений, которую можно прожить с красивой белокурой женой, чьи вкусы столь явно совпадают с его собственными.

Но что о нем думает она? На этот вопрос ответа пока не было. Сегодня вечером Джокеру предстояло его узнать.

Он завернул брошь Челлини в бумажную салфетку, чтобы не поцарапать, и положил в карман. Затем аккуратно надел зеленый смокинг, зачесал назад темно-зеленые волосы, ухмыльнулся своему отражению в зеркале и пошел в отель.

Петра была восхитительна в серебряном парчовом платье с обнаженными плечами. Не надо было просить, чтобы официант принес странному американцу его любимый рубленый бифштекс. На этот раз — о чудо! — герру Герстнеру удалось раздобыть бутылочку настоящего американского кетчупа! И еще, припоминая читанное об американских кулинарных традициях, он распорядился добавить к бифштексу солидное количество лука. Петра с нежностью смотрела на пирующего Джокера, тихонько приговаривая: «Ешь, ешь, мой зеленый волк». Такой идиллической сцены Джокеру не доводилось переживать уже давно.

Позже оркестр играл венские вальсы.

Хотя танцором Джокер был неважным, он сумел достаточно убедительно пройтись по паркету. Когда они снова сели, взяв бутылку холодного шампанского, он решил, что сейчас подходящий момент для подарка.

— Петра, у меня для тебя кое-что есть, — сказал Джокер, доставая из кармана брошь.

Она развернула бумажную салфетку и ахнула.

— Дорогой мой Джокер! — воскликнула она. — Это же просто великолепно! Какая тонкая работа.

— Подлинный Челлини, — сказал Джокер. — Можно заключить по этим волнистым линиям сбоку. Нравится?

— Ах, я просто в восторге! Что же дать тебе взамен? — Петра наклонилась к нему, вздымая грудью серебряную ткань платья. — Может быть, поцелуй?

— Это хорошее начало, — сказал Джокер.

Петра изобразила испуг и постучала по руке кавалера указательным пальцем.

— Да ты проказник! Мы наказываем мальчишек-проказников! Хочешь, чтобы я тебя наказала?

— Мы обсудим, кто, что и с кем будет делать, чуть позднее, — сказал Джокер. — Послушай, Петра, шутки в сторону, я без ума от тебя. Ты обладаешь стилем и воспитанием, умом и красотой. А я выдающийся преступник нашего времени, а возможно, всех времен. Тебе не кажется, что из нас бы вышла прекрасная пара?

— Герр Джокер, что вы предлагаете? — В васильковых глазах промелькнула не только тень иронии, но и тень любопытства.

— Я хочу, чтобы ты отправилась со мной, — сказал Джокер. — Поедем в Америку. Или лучше в Южную Америку. Теперь я богат. — Он указал на брошку. — Такого у меня еще много. Мы могли бы вместе начать новую жизнь в Рио.

— Рио! — В ее дыхании чувствовался аромат гибискуса.

— Ну да, Рио, а почему нет? — сказал Джокер. — Для нас обоих это новое место. Как тебе предложение?

Петра посмотрела на него, потом на брошь. Ее взгляд нежно ласкал украшение, а пальцы гладили Джокера по руке.

— Как это соблазнительно! Но невозможно.

— Почему? — спросил Джокер. — Потому что у меня зеленые волосы?

— Вовсе нет! Мне нравится, как ты выглядишь! Мне бы очень хотелось убежать с тобой и жить вместе в тропическом раю, подальше от тревог старой Европы. Но это не может осуществиться.

— Но почему же?

— Потому что идет война. Как бы ни был дорог мне ты, еще дороже, еще важнее для меня — родина.

— Родина, — задумался Джокер. — Ты, наверное, о Германии?

— Я говорю, — ответила она, — о нашем победоносном Третьем рейхе и его великом вожде Адольфе Гитлере!

Проговаривая это, она подняла голос, и несколько человек, обедавших за соседними столиками, машинально произнесли: «Зиг хайль!»

Петра позволила Джокеру проводить себя до люкса. Но не дальше.

— Не потому, что не хочу, милый Джокер, — сказала она хрипловатым голосом, остановившись у своих дверей. — Но я не могу доверять себе с таким мужчиной, как ты. А переступить черту мне нельзя. Сами звезды пророчат, что я должна принадлежать тому, кто совершит для родины великий подвиг.

— Ты уверена в этом? — сказал Джокер.

— Да. Личный астролог Гитлера, герр Отто Обермайер, прочитал звездные карты и сказал мне.

У Джокера появилось много пищи для размышлений. Утром он позвонил Обермайеру в его мюнхенскую квартиру и назначил встречу на этот же день.

Мюнхен был увешан нацистскими флагами, улицы наводнены колоннами бронемашин; по широким бульварам маршировал гитлерюгенд. Прославленные пивные были забиты солдатами. Остановив автомобиль, Джокер отпустил шофера с условием, что тот вернется в назначенное время. Он позвонил в дверь и, поднявшись на три лестничных пролета, оказался у кабинета Обермайера.

Хозяин сам открыл дверь. Хотя Обермайер служил астрологом у Гитлера, жил он скромно, вкладывая все свои заработки в великий проект. Он был убежден, что Фридрих Барбаросса и его рыцари по-прежнему обитают в глубокой ледяной пещере под одной из германских рек. Когда Обермайер не был занят предсказанием будущего, он ездил в экспедиции с целью найти пещеру Барбароссы. На это уходила существенная часть доходов. Еще больше он тратил на ежедневный рацион: паштет из фуа-гра и шампанское, которые прописал его врач доктор Фаустус в качестве единственно возможной диеты для визионеров. Обермайер был круглым розовощеким коротышкой, беловолосым, как альбинос, с жидкими рыжеватыми бровями. Визит Джокера поверг его в несказанный восторг.

— Я ваш величайший поклонник! — объявил он, провожая Джокера в гостиную. — Слежу за всеми вашими свершениями, герр Джокер, и уже неоднократно говорил фюреру: будь у Германии полк таких людей, как вы, война бы скоро закончилась.

— Хватит и взвода, — сказал Джокер. — Но ситуация сложная: есть только я.

Некоторое время шла ничего не значащая беседа. Джокер выразил свою благодарность за письмо, которое направил ему Обермайер. В Германии оно открыло для Джокера многие двери. Неизбежным образом разговор свернул к войне. Обермайер пылко негодовал на ее медленный ход.

— Посмотрите на наши молниеносные победы в Норвегии, Дании, Польше! Мы обладаем мощнейшей военной машиной — мир доселе такой не знал. Вся Европа готова пасть к нашим ногам. А тысячелетний рейх готов принять власть. И что же делают генералы? Робко сидят за укреплениями линии Зигфрида и ждут. У Гитлера хорошее чутье. Он хочет атаковать через Арденны, бросить свои войска через Бельгию. Это план Шлиффена, который чуть не выиграл нам Первую мировую войну. Вторую мы просто обязаны выиграть.

— Так почему же этот план не воплощается в жизнь? — спросил Джокер.

Обермайер пожал плечами и комично огорчился:

— Все консерватизм генералов. Хотя фюрер обладает верховной властью, он по-прежнему слушает этих обвешанных медальками идиотов. Я пытаюсь дать ему совет, он меня выслушивает, но все так же выжидает и мешкает.

— Вы вполне уверены, что план окажется успешным? — спросил Джокер, изучая карту, которую развернул перед ним Обермайер.

— Не сомневаюсь! А человек, который убедит в его успехе Гитлера, станет героем рейха.

— Это точно? — спросил Джокер. — Давайте еще раз пройдемся по всему плану…

Митинг коричневорубашечников прошел с огромным успехом. Адольф Гитлер стоял на балконе третьего этажа берлинской канцелярии и добрых четыре часа произносил перед толпой эмоциональную речь, время от времени для большей весомости повторяя избранные места. Когда овации утихли и снова разразились, он ушел в помещение, вытирая лицо большим носовым платком. Хотя день был прохладным, фюрер вспотел. Эти речи отнимали все силы.

Рухнув в кресло, он отбросил со лба прядь темных волос капризным движением, которое стало его визитной карточкой. Вдруг он резко вскинулся. Гитлер внезапно осознал шестым чувством, которое редко его подводило, что в комнате он не один.

— Кто здесь? — спросил он резким голосом.

Сбоку возникло какое-то движение. Из-за портьеры шагнула вперед высокая фигура в костюме клоуна. У этого человека были зеленые волосы, красные губы, мертвенно-белое лицо. Он широко ухмылялся — скорее гримаса, чем улыбка, растягивала его лицо от уха до уха.

— Привет, — бодро сказал Джокер, выходя на середину комнаты.

— Этта шше дасс Дшокер! — воскликнул Гитлер. — Герр Обермайер говорил мне, что вы в Германии и хотите видеть меня. Я согласился. Но обычно через такие каналы не…

— Это верно, — сказал Джокер. — Вы ведь наслышаны обо мне?

— Конечно! — сказал Гитлер. — Я восхищаюсь тем, как вы постоянно ставите в тупик этого борова Бэтмена и его педерастического друга Робина! Я слежу за всеми вашими подвигами! Мне очень приятно познакомиться с вами, пусть даже обстоятельства нашей встречи несколько неординарны.

— Неординарность — качество, которое необходимо, чтобы выигрывать войны, — сказал Джокер.

— Именно так я и говорю своим генералам, — сказал Гитлер. — А они лишь хмыкают и отвечают: «Предоставьте воевать нам, майн фюрер; война — дело профессионалов».

— Но вы ведь понимаете больше их?

— Конечно!

— Я тоже это знаю, — сказал Джокер. — Послушайте, Адольф, я изучал этот план Шлёппина…

— Вы хотите сказать, план Шлиффена, — поправил Гитлер.

Фюрер был словно загипнотизирован этим высоким усмехающимся человеком. Когда Джокер пригласил его к столу, Гитлер пошел за ним. Джокер достал из-под плаща большую карту и развернул.

— Взгляните. Здесь указаны нынешние позиции. Не тревожьтесь насчет того, как именно я это раздобыл, у меня ваши секреты в полной безопасности. Итак, смотрите: дивизии Манштейна у вас здесь и здесь, а фон Рундштедт сидит на заднице вот тут, у швейцарской границы, а Кейтель околачивается перед линией Мажино. Почему бы не отозвать их всех, оставив только Кейтеля возле Швейцарии? Он будет отвлекать противника, заставит думать, что вы собираетесь нанести удар где-то в другом месте. А вы возьмете всю свою пехоту, а также бронетанковые дивизии и перегоните прямиком сюда. — Рука в перчатке тяжело опустилась на Бельгию и Голландию.

— Именно этого я и желаю, — тихо сказал, почти прошептал Гитлер. — Но если что-то сорвется…

— Адольф, — сказал Джокер, — я уже довольно долго занимаюсь подобными вещами. Хочу кое-что вам сказать.

— Слушаю вас, — сказал Гитлер. — Принести вам выпить?

— Позже. А сейчас, пожалуйста, выслушайте внимательно. Вы должны выстроить у себя в голове дерзкий план, а затем выполнять его без оглядки. Вы меня понимаете?

— Да, да, именно этого я и хочу. Но генералы…

— Кто руководит Германией? Вы или генералы?

Гитлер поднял горящие глаза и схватил кисть собеседника дрожащими руками.

— Джокер, я это сделаю! Хватит мне слушать предостережения трусливых и глупых генералов. Я, наверное, в любом случае бы так поступил, но вы убедили меня, что сейчас самое время. Джокер, как я могу вознаградить вас?

— Просто черкните пару слов на клочке бумаги о том, что я сделал для вас и для Германии, — сказал Джокер. — Покажу своей девушке.

Девятого мая Джокер снова побывал в рейхсканцелярии, желая убедиться, что фюрер все сделал как надо. Гитлер был рад ему. Он произносил речи перед своими генералами, излагая им новый план. Но было несколько деталей, вызывавших у него сомнение. Джокер смог их прояснить. По его совету группа армий «B» фон Бока была сокращена до двух армий, что сделало ее более маневренной. Высвободившаяся 18‑я армия под командованием Георга фон Кюхлера получала задачу напасть на Нидерланды. Армия Рундштедта начинала наступление 10 мая. Она растягивалась широким фронтом между средним течением Мааса и Мозелем. Из ее сорока шести дивизий семь были бронетанковыми. По настоянию Джокера ее поддерживали двадцать семь дивизий. Пока они готовились к наступлению, группа армий «C» фон Лееба, состоящая из двух армий, грозила атаковать линию Мажино, отвлекая тем самым большое количество французских войск.

Силы фон Рундштедта стремительно наступали. Он смел слабое бельгийское сопротивление в Арденнах и пробился через две недоукомплектованные французские армии, в состав которых до сих пор входила кавалерия.

Гитлеру не нравилось, что Джокер поселился у него в штабе, поскольку безумная улыбка этого человека нервировала личный состав, и к тому же генералы могли счесть, что их вождь непреодолимо попал под влияние американского сумасшедшего. Гитлер сказал об этом Джокеру, тот усмехнулся: «Я понимаю, когда мое присутствие бывает нежелательно». Он снял резиденцию в «Принснахте», лучшем берлинском отеле. Там у него была прямая линия с Гитлером, который к тому же платил по всем его счетам.

К середине мая был достигнут перелом. Союзные армии в беспорядке отступали, германские танки замыкали огромное кольцо окружения, а британская экспедиционная армия отступала к Дюнкерку. Казалось, война закончилась, едва успев начаться.

Джокер с триумфом возвращался в «Бад фляйштайн», к своим украденным произведениям искусства и к Петре. В кармане у него лежало письмо за подписью Гитлера, превозносившее роль, которую Джокер сыграл в славной победе, и объявлявшее его другом Третьего рейха, другом самой высшей пробы.

Приехав в клинику, Джокер направился прямиком к себе. На траве вокруг дома сгрудились несколько бронированных автомобилей. Холодея от страха, он вошел и увидел немцев в летной форме, которые вытаскивали его богатство. Обнаружить его было несложно. Не так много укромных мест в съемном коттедже, чтобы спрятать большую коллекцию полотен, скульптур и ювелирных изделий.

— И чем это, ребята, вы тут занимаетесь? — спросил он.

Молодой офицер подошел к нему, щелкнул каблуками и отдал честь.

— Лейтенант Карл фон Крауснер, к вашим услугам, — сказал он. — Чем могу быть полезен?

— Вольно, — махнул кистью Джокер. — Прикажите своим молодчикам положить все мои вещи на место.

— Вы утверждаете, что это ваши сокровища?

— Конечно! Они уже много лет принадлежат моей семье.

— И вы всегда путешествуете в Европу с произведениями итальянского искусства ценой в неисчислимые миллионы долларов?

— Черт подери, вы совершенно правы, — сказал Джокер. — Люблю, когда меня окружает хорошее искусство, а не эти дешевые картинки из журналов. — Он кивнул на картины, развешанные на стенах коттеджа.

— Ничего не могу поделать, — сказал лейтенант фон Крауснер. — Эти предметы конфискованы по прямому распоряжению самого фельдмаршала Геринга.

Джокер сразу умерил пыл. Он знал фамилию второго человека в Германии и главнокомандующего люфтваффе — немецких военно-воздушных сил.

— Наверное, это какая-то ошибка, — сказал Джокер. — У меня разрешение властей на самом высоком уровне.

— Мне об этом ничего не известно, — сказал лейтенант. — Вам придется переговорить с самим рейхсмаршалом.

— Где я могу его найти?

— Сейчас он гостит в этой клинике.

Джокер поспешил обратно в отель и спросил управляющего, где Геринг.

— В своем люксе, — сказал Герстнер. — Но он запретил беспокоить его.

— Фу-ты ну-ты! — фыркнул Джокер и быстро зашагал вперед, невзирая на протесты Герстнера.

Джокер пронесся по холлу, расталкивая людей, взлетел по ступенькам и остановился у двери «президентского» люкса. Что-то в ней было знакомое… Ну да, конечно, это же номер Петры! Джокер разозлился не на шутку. Эти люди вздумали его дурачить?! У входа стоял немецкий солдат со «шмайсером». Джокер ринулся к двери, не обращая на него внимания, и уже почти постучал.

— Найн! — выкрикнул солдат и вскинул оружие.

— Остынь, мальчик! — Джокер вынул из кармана пригоршню белого порошка и швырнул солдату в лицо. Часовой энергично чихнул три раза и без чувств осел на пол.

«Новый сонный порошок Джокера всегда на высоте, — подумал Джокер. — Через пару часов солдатик проснется с похмельем и воспоминанием о снежинках».

Он тронул дверь. Та оказалась не заперта. Джокер открыл ее и вошел без приглашения.

Из спальни доносился смех. Один из голосов был высоким, немного надрывным. Петра. Второй — глубокий, грубый и неестественный. Должно быть, рейхсмаршал. Джокер вошел в спальню.

Там в большом кресле сидел Геринг. Это был огромный толстяк с удивительно неприятным выражением лица. Рукава у него были закатаны, обнажая толстые, как ляжки, руки. Китель с несколькими рядами медалей аккуратно висел на стуле. Когда вошел Джокер, рейхсмаршал разливал шампанское по двум высоким бокалам. Петра была здесь же. На ней был пеньюар, светлые волосы свободно рассыпаны по плечам. Рядом с шампанским на столике валялись разнообразные наркотики и шприцы. Фонограф играл немецкий военный марш. Полуденное солнце, струившееся через жалюзи, высвечивало рытвины на лице Геринга. Говорили, что он страдал от множества болезней, сплошь вызванных пристрастием к наркотикам и иными пороками.

Петра опомнилась первой.

— Джокер? А мне казалось, ты еще в отъезде. Познакомься, это мой хороший друг, фельдмаршал Герман Геринг.

— Наслышан о вас, — сказал Геринг. — Сумасшедший американец, который давал советы фюреру. Хотя, конечно, фюрер не нуждается в советах.

— Кое в каких нуждался, когда я его видел в последний раз, — возразил Джокер.

— Фюрер никогда не нуждается в советах, — стоял на своем Геринг. — Утверждать обратное — государственная измена.

— У меня есть подписанное фюрером письмо, в котором он благодарит за помощь и объявляет меня героем Третьего рейха. А вы крадете мои сокровища. Еще надо разобраться, как вы о них прознали.

— Слухи ходят. — Геринг покосился на Петру.

— Вижу, — сказал Джокер. — Верните на место.

— Боюсь, что это невозможно, — заявил Геринг. — Произведения искусства, которые вы украли у итальянцев, являются собственностью Германии. Мы претендовали на них более двухсот лет.

— Значит, надо было самим прийти и забрать, — сказал Джокер.

— Зачем, когда у нас есть друг, который проделал все намного лучше? Нет, мой дорогой Джокер, они останутся на армейском складе, здесь, в лагере при «Бад фляйштайне». Вы получите компенсацию за ваши услуги. Скажем, тысячи марок хватит?

Джокер фыркнул:

— Я украл ценностей на несколько миллионов долларов, а вы предлагаете какую-то жалкую тысячу марок?

— Ну допустим, — сказал рейхсмаршал, — я мог бы поднять до двух тысяч. Но это последнее слово.

Джокер зашагал взад и вперед по комнате. Его обуревал гнев. Наконец ему удалось взять себя в руки. Он посмотрел на Геринга, который уже надел мундир, застегнулся, поправил воротник и встал, пытаясь казаться великим полководцем до мозга костей. Джокер вспомнил, что он слышал о Геринге — насколько этот человек жаждал преуспеть в военных делах.

— Послушайте, Геринг, — сказал он, — я хочу все получить обратно. Что я украл, то мое.

Геринг пожал плечами, отчего брюхо у него пошло волнами.

— Мне-то что с того?

— Только одно, — сказал Джокер. — Мы могли бы заключить сделку. Например, я бы взялся кое-что для вас сделать, а вы бы взамен вернули мое имущество.

Толстый рейхсмаршал рассмеялся:

— Что вы можете для меня сделать? Я второй по влиятельности человек в Германии.

— Это мне известно, — сказал Джокер. — Но ваша власть в настоящий момент простирается не так далеко, как могла бы. Ведь вы хотите большего, я прав? Очень хотите, а Гитлер не собирается идти вам навстречу.

— Черт вас возьми! — воскликнул Геринг. — Откуда знаете?! Вы дьявол!

— Я не дьявол, я Джокер. Таким людям, как я, известно много интересного. Полезно быть сумасшедшим, так больше узнаёшь. Я случайно прослышал, что вы умоляли Гитлера позволить вам и вашим люфтваффе собственными силами ликвидировать британскую армию в Дюнкерке.

— Ну, в общем так, — сказал Геринг. — Я неоднократно предлагал фюреру отозвать войска. Рискованно использовать их против зажатой в угол армии. Они нужны нам для масштабного нападения на Россию. Английскую свинью я загнал в ловушку. Мои самолеты легко прикончат ее на дюнкеркских пляжах, без посторонней помощи.

— А если я вам это устрою? — спросил Джокер.

— Вы? Но это же невозможно!

— Допустим, мне удастся. Вы пойдете на сделку?

— Да, конечно, я пойду на сделку. Вы заберете что хотите, все, и еще больше, лишь бы у меня был шанс доказать, на что способен мой воздушный флот. Но повторяю, это невозможно.

— Послушай его, — сказала Петра, — послушай. Он знает, что говорит.

— Ты уверена? — спросил Геринг.

— Этот человек — гений, — сказала Петра. — Наверное, самый выдающийся криминальный гений нашей эпохи. Он имеет влияние на фюрера. Он способен помочь тебе, Герман. И тогда ты покроешь себя немеркнущей славой.

Свиные глазки Геринга загорелись. Его воображение наполнилось восхитительными картинами, в которых пикирующие бомбардировщики «Штука» обрушивали бомбы на беззащитных британцев, толпящихся на побережье.

— Если вы сможете это сделать, даю слово, я верну добычу и даже предоставлю в ваше распоряжение самолет, чтобы вы могли перевезти ее в любую точку мира.

— Это обещание будет подтверждено документом с вашей подписью?

Геринг посмотрел на Петру. Она сказала:

— Сделай, Герман! Ты ничего не потеряешь!

— Ну хорошо, я подпишу. Принесите мне ручку и бумагу. Живо!

Он быстро написал несколько строк и поднял глаза.

— Но вы же понимаете, что эта бумага бесполезна, пока вы не обеспечите мне возможность разбомбить британцев в Дюнкерке?

— Понимаю, — сказал Джокер. — Отдайте ее мне и ни о чем не беспокойтесь. Просто ждите вестей.

Когда Джокер на следующий день отправился на аудиенцию к Гитлеру, он застал того в состоянии крайнего воодушевления. Фюрер был у себя в кабинете, делал отметки на большой настенной карте и передвигал значки по лежавшему на столе плану, показывавшему наступление германских войск и нарастающее давление на войска союзников.

— А, герр Джокер! — сказал он. — Рад вас видеть. Как выяснилось, ваш совет был хорош. Правда, я в нем не нуждался, конечно. Я так или иначе приходил к тому же заключению. Но хорошо, что вы оказались здесь в то время, когда я принял решение.

Гитлер взял Джокера под руку и подвел к карте расположения войск.

— Взгляните сами. Разве не великолепно?

— О да, это замечательно, — сказал Джокер. — Я от души рад за вас. Но у меня есть к вам еще одно внезапное предложение.

— Да? — сказал Гитлер. — И в чем же оно состоит?

— Дюнкерк! — воскликнул Джокер.

— Дюнкерк? Ну да, они там у меня все в ловушке! И что Дюнкерк?

— Пусть Герман все сделает, — сказал Джокер.

Гитлер уставился на него в недоумении. Под кожей у него ходили желваки. Усы подергивались.

— Вы уверены?

— Положитесь на меня, — сказал Джокер. — Я когда-нибудь предлагал вам плохое?

Двадцать четвертого мая Гитлер приказал германским войскам прекратить наступление на Дюнкерк и ждать дальнейших приказаний. В ход было пущено люфтваффе. Началась великая операция Геринга, призванная стереть с лица земли британские армии и подчинить Европу нацистам по крайней мере на ближайшую тысячу лет.

Когда герр Обермайер услышал, что совершил Джокер, он пришел в ужас.

— Но это невозможно! Все мои астрологические расчеты показывают, что, хотя Геринг и возглавляет Военно-воздушные силы, у него неблагоприятные отношения со стихией воздуха. В одиночку он не добьется успеха.

— Я примерно так и думал, — сказал Джокер.

— Тогда зачем вы это сделали?

— Ну, очень уж сильно ему этого хотелось… И еще, у него кое-какие мои вещи. Которые мне нужно получить назад. Обермайер, спасибо за вашу поддержку. Похоже, вскоре я покину Германию.

— Не стоит благодарности, — сказал Обермайер. — Иметь с вами дело было для меня огромным удовольствием.

Уже взявшись за ручку двери, Джокер обернулся и спросил:

— Скажите, что ваши звезды говорят относительно перспектив Гитлера в этой войне?

— У него все сложится хорошо, — сказал Обермайер. — Но только если будут соблюдены два условия. Первое: Америка не должна вступать в войну. Второе: Германия не должна нападать на Россию.

В тот вечер Джокер отправился в свою комнату. При помощи специального оборудования он слегка подделал бумагу, которую дал ему рейхсмаршал. Надо было всего лишь поменять дату, чтобы приказ о снятии ареста на сокровища и о предоставлении самолета вступал в силу немедленно. Затем Джокер упаковал вещи. Он готовился к отъезду, который должен был состояться в тот же вечер, но тут в дверь постучали.

Это была Петра.

— Джокер, — сказала она, — прости. Я знаю, тебе было больно, когда ты вошел в мой номер и увидел меня с Германом.

— Не бери в голову, — колко сказал Джокер. — В этом мире только одна женщина что-то для меня значила. Это была Дженни, моя жена, и она мертва.

— Но я тоже что-то для тебя значу, — сказала Петра. — Не моя вина в том, что происходило до тебя. Рейхсмаршал увидел меня несколько лет назад и настоял, чтобы я стала его любовницей. У меня не было выбора.

— Ну что ж, ты сделала неплохой выбор, — сказал Джокер. — Дела у Германа идут хорошо. Даже если с этой дюнкеркской аферой он ударит в грязь лицом, то все равно, пожалуй, останется на плаву, и у тебя при нем тоже все будет благополучно.

— Но мне он не нужен! — воскликнула Петра. — Ты еще помнишь, как мы мечтали поехать в Рио?

— Конечно помню, — сказал Джокер. — Пустые фантазии.

— Неправда! Они могут сбыться! Послушай, мы встретимся с тобой там. Зачем тебе возвращаться в Америку, почему бы вместо этого не полететь в Рио?

Джокер опустил свое вытянутое уродливое лицо. Петра смотрела на него, не отводя взгляда.

— Джокер, я люблю тебя.

До рассвета было еще далеко, когда Джокер отправился в финальную часть своего европейского похода за сокровищами, — по крайней мере, рассчитывал, что она будет финальной. Ганс, его шофер, появился в полпятого утра, когда небо было еще темным и виднелись тонкие желтые лучи прожекторов, ощупывавших небо далеко на севере, в Гамбурге. Ганс привез с собой в лимузине шесть человек. У каждого была спортивная сумка. По приглашению Джокера они вошли в коттедж. Джокер велел им подождать в гостиной, а сам вывел Ганса на улицу, чтобы коротко переговорить с глазу на глаз.

— Ганс, эти люди, которых ты мне привез, они надежные?

— О да, герр Джокер, очень надежные. Первоклассные преступники из трущоб Гамбурга, Берлина, Штутгарта и прочих мест. Я их отбирал очень тщательно.

— И они не питают любви к Третьему рейху и Гитлеру?

Ганс рассмеялся — коротким неприятным смешком.

— Ни малейшей! Герр Джокер, это преступники. Если Третий рейх их найдет, он их казнит. Это люди доведены до отчаяния, они готовы сделать все, что угодно, чтобы выбраться из Германии и вообще из Европы.

— Костюмы у всех с собой? — спросил Джокер.

— Да, герр Джокер. Пошиты у знакомого портного. Ткань — настоящая фельдграу^[273]. В ломбарде я набрал подходящих цацек. Только не знал, нужно ли и для вас раздобыть форму.

— Не нужно, моя при мне, — сказал Джокер. — Сделана в старых добрых США, но из немецкой ткани и с немецкими знаками различия. Подожди, вот увидишь ее — начнешь мне так салютовать, что из штанов выпрыгнешь.

Джокер и Ганс вошли обратно в коттедж. Джокер быстро переоделся в офицерский мундир.

— Ты уверен, что не хочешь улететь со мной? — спросил он Ганса. — В Бразилии мы все заживем новой жизнью.

— Нет, герр Джокер, — сказал Ганс. — У меня здесь много дел, и вы со мной так хорошо расплатились, что я смогу купить кусок земли, где мы с Гретой и детьми построим ферму. Например, в Швеции, с нашими фальшивыми документами. И тогда для меня это будет конец преступной жизни.

— Что ж, надеюсь, ты выбрал правильно, — сказал Джокер. — А теперь давай взглянем на этих людей. Как только мы заберем сокровища и доедем до аэродрома, твоя задача будет выполнена, и тогда тебя ждет еще одно небольшое вознаграждение.

Джокер внимательно осмотрел свою команду. Удивительно, что способны сотворить несколько мундиров. Эти люди уже не походили на сброд из самых гнусных трущоб. Они выглядели типичными нацистскими офицерами.

Джокер замаскировал себе лицо, натянул плотную резиновую маску, которая придала ему вид закаленного в боях ветерана. Кроме того, он надел парик из коротко стриженных светлых волос. Ганс критически осмотрел его и объявил, что все безупречно.

Все набились в лимузин. Ганс укрепил на переднем крыле флаг, означающий, что он везет высокопоставленного офицера, и они отправились в лагерь люфтваффе под «Бад фляйштайном».

Дороги в столь ранний час были почти пустынны. Тем не менее на одну военную колонну Джокер и его помощники все-таки наткнулись. Мигая фарами, обогнали ее.

Через полчаса стремительной езды они очутились у склада и остановились у ворот с охраной. Часовой вытянулся по стойке смирно, увидев, что подъехал служебный автомобиль германских Военно-воздушных сил. Когда солдат заглянул внутрь и увидел высокого сурового генерала, уткнувшего нос в воротник серой шинели, Ганс просунул в окно бумаги. Часовой просмотрел их и отдал честь. Джокер небрежно притронулся указательным пальцем к фуражке, машина рванула с места и въехала на территорию лагеря. Пока все шло успешно.

Они проезжали один ряд бараков за другим. Ганс вел машину уверенно, поскольку давно заучил маршрут наизусть. Постройка, где хранились сокровища, находилась на дальнем конце территории, недалеко от периметра. Ганс остановился прямо перед ней. Двое часовых, вышедших проверить документы, были строже, чем тот, у въездных ворот. Они тщательно прочитали бумаги, вполголоса посовещались, и старший из них, капрал, сказал:

— Очень странно, генерал. Обычно нас заранее предупреждают, когда отсюда планируется вывозить ценные предметы.

— В военное время, — сказал Джокер резким хриплым голосом, — обычно только необычное. Рейхсмаршал никого не хотел предупреждать о перемещении этих сокровищ. Их место назначения строго засекречено.

Охранники продолжали сомневаться. Один из них сказал другому:

— Наверное, надо вызвать начальника караула.

— Вызывайте, конечно, — сказал Джокер. — И сообщите мне ваши имена и личные номера, чтобы я запомнил людей, которые задержали исполнение приказа второго человека в Третьем рейхе.

Еще одно совещание. Затем оба часовых отдали честь. Капрал сообщил:

— Можете следовать, герр генерал. Мы не хотим вас задерживать. Но пренебрегать своими обязанностями нам тоже нельзя.

— Хорошо, — сказал Джокер. — Вы все сделали правильно.

Как договорились раньше, Ганс остался в машине. Джокер и его помощники прошли на склад. Огромное деревянное сооружение было до потолка завалено ценностями. Там была мебель из Дании и Швеции — стулья, кушетки, всевозможные предметы, полированные серванты, нескончаемая вереница картин. Германская армия получала неплохой доход, грабя всю Европу. Еще при въезде на территорию Джокер заметил вдалеке другие подобные строящиеся здания. Должно быть, хранилища, которым предстояло заполняться произведениями искусства по мере падения новых стран.

— Где произведения итальянского искусства? — спросил Джокер у одного из охранников склада.

— Какие именно, господин генерал? — спросил часовой.

— Те, что изъяты у этого сумасшедшего Джокера.

— А, яволь, майн генерал, это здесь.

Охранник подвел их к палете у стены. Здесь, завернутая все в тот же брезент, лежала целая гора сокровищ из Ватикана. Джокер приподнял ткань и заглянул, чтобы не ошибиться: глупо было бы сейчас взять не тот товар. Сомнения тотчас развеялись: он увидел произведения Рафаэля, Леонардо, Тициана, Рубенса и других величайших мастеров.

— Йа-йа, — сказал Джокер. — Давайте сюда тележку, быстро. Нам нельзя терять времени.

Охранники торопливо прикатили мототележку. Джокер отправил их за второй: вокруг лежало столько добра, что бессмысленно было оставлять его. Если бы знать, подумал он, можно было бы обойтись без лишних хлопот и вместо Ватикана ограбить этот склад. Правда, ограбить Ватикан ему всегда хотелось. Это было одно из преступлений, которыми он больше всего гордился.

Снаружи Джокер приказал своим людям перегрузить мешки на крышу лимузина. На прощание охранники отдали ему честь. Машина тронулась. Но, подъезжая к воротам, Джокер заметил какое-то внезапное волнение.

— Это еще что такое? — спросил Ганс.

— Не нервничай, — сказал Джокер. — И не стреляй, пока не увидишь, что я стреляю.

Они остановились. Подбежал один из охранников, размахивая листом бумаги.

— Генерал! — воскликнул он. — Еще одна формальность. Вы забыли расписаться!

— Ах да, — сказал Джокер, — как это глупо с моей стороны.

Он торопливо нацарапал подпись и сунул бумагу часовому. Тот отдал честь. Ворота открылись, и машина выехала.

— Ну ладно, — сказал Джокер, — пока все нормально. Теперь на аэродром, Ганс, и не щадилошадиных сил.

Когда машина въехала на летное поле, уже совсем рассвело. Они быстро разгрузились. Начальник караула пришел в должный трепет при виде погон и орденов Джокера, а также от его надменного облика. Джокер с самоуверенным до невозможности видом реквизировал крупный армейский транспортник — старый, но очень надежный «Дорнье» в камуфляжной раскраске. По его распоряжению под крыльями укрепили дополнительные баки и доверху залили их горючим. Диспетчер дал разрешение на запуск моторов. Закрутились винты. Нанятые Джокером люди взобрались на борт. Ганс и Джокер пожали друг другу руки.

— Удачи, герр Джокер, — сказал Ганс. — С вами было приятно работать.

— Спасибо, Ганс, ты не ударил в грязь лицом, — ответил Джокер. — А вот и небольшой подарок на прощание.

Он вручил водителю замшевый мешочек. Открыв его, Ганс обнаружил пять великолепных жемчужин.

— Ах, герр Джокер, вы более чем щедры! Это слишком много! Намного больше, чем та цена, о которой мы договорились.

— Ничего страшного, — сказал Джокер. — Они мне ничего не стоили. Удачи, дружище!

Ганс сел в служебную машину и уехал. В самолете помощники Джокера пристегнулись к сиденьям, все, кроме Дитриха, опытного авиатора. Он прошел в нос и сел в кресло второго пилота. Джокер уселся в соседнее, проверил системы, увеличил обороты. Четыре больших винта закрутились быстрее. Движки кашлянули, выбросили голубой выхлоп и заработали ровно. Джокер прибавил газу и запросил у диспетчера взлет.

— Да, генерал, взлет разрешаю. Но вы не предоставили план полета.

— Приятель, давай ты за меня что-нибудь напишешь, ладно? — сказал Джокер.

— Но куда вы направляетесь?

— В «Орлиное гнездо»! — назвал Джокер горную резиденцию Гитлера в Баварии. — Фюрер устраивает там прием века.

— Яволь! — ответили из диспетчерской.

Джокер взялся за штурвал, и самолет начал выруливать на взлетную полосу. Но тут вновь заговорила несущая волна. Вызывал контрольно-диспетчерский пост:

— Одну минуту, генерал! Тут кое-что не в порядке.

— Правда? Что такое? — спросил Джокер.

— Прибыли часовые со склада. В накладной на получение сокровищ вы подписались как «герр генерал Джокер».

— Это моя маленькая шутка, — сказал Джокер, продолжая выруливать к взлетной полосе.

— Мы просим вас расписаться еще раз, — настойчиво сказал голос.

— Идиот! Нельзя заставлять фюрера ждать!

Джокер прибавил газу, отпустил тормоза, и машина с ревом начала разбег. На фоне помех совещались растерянные голоса. Потом кто-то сказал:

— В таком случае… удачи, генерал!

Самолет взмыл в воздух.

Джокер сорвал с головы маску. Усмехаясь, он прошел в салон взглянуть, как себя чувствует его отряд.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да, герр Джокер! — хором ответили помощники.

— Надеюсь, вы взяли в дорогу бутерброды, — сказал Джокер.

Люди заулыбались.

— Взяли сосисок и пива вдоволь!

— Хорошо, — сказал Джокер. — Отдыхайте. Трудная часть позади.

Но в этом он жестоко ошибался.

Согласно замыслу, Джокер должен был поначалу лететь на юг. Ему хотелось как можно скорее покинуть зону военных действий. Глупо было бы схлопотать пулю именно сейчас. Он пролетел над Швейцарией, не утруждая себя ответами на запросы попадавшихся на пути авиадиспетчерских радиостанций. Он продолжал путь на юг, вдоль Тирренского моря, оставляя тяжелую громаду Италии слева. Когда показалась Сицилия, Джокер взял правее, чтобы пересечь Средиземное море и выйти к Атлантике.

Но в этот момент из облаков вынырнул истребитель и быстро пошел на сближение.

— Это еще что за черт? — сказал Джокер. — Дитрих, можешь разглядеть знаки на крыльях?

Дитрих долго смотрел в бинокль на преследователя.

— Герр Джокер, какой-то символ на крыле есть, но не разобрать.

— Итальянец? — спросил Джокер.

— Нет, вряд ли, — ответил Дитрих. — Ничего похожего на итальянскую эмблему.

Снова затрещала несущая волна. Затем громкий голос осведомился по-итальянски:

— Чей самолет?

— Военно-воздушных сил Третьего рейха, — ответил Джокер, — на особом задании.

— Да что ты говоришь? — хмыкнул пилот истребителя.

Он подошел поближе, и Джокер наконец разглядел опознавательные знаки. Такого он никогда раньше не видел. Эмблема на крыльях и фюзеляже изображала пронзенное кинжалом сердце, лежащее на свернутом лассо.

— Это еще что за диво? — спросил Джокер у Дитриха. — Наверно, какая-то мелкая страна, о которой я раньше не слышал.

Дитрих выругался.

— Герр Джокер! Это знак мафии!

— С каких это пор они обзавелись авиацией? — спросил Джокер.

— У мафии всегда появляется то, что ей требуется, — сказал Дитрих. — Особенно на Сицилии.

Джокер снова нажал тангенту рации.

— Прочь с дороги! У меня особый приказ от самого фюрера!

Истребитель добавил скорость и стал описывать вокруг них тугие круги. Уже видно было темное небритое лицо летчика, следящего за ними тяжелым взглядом.

— Ага! Это же Джокер! — проговорил итальянский пилот. — Сажай машину, приятель! У тебя то, что принадлежит Италии и нам.

— Прикажи людям встать к пулеметам, — сказал Джокер Дитриху.

Истребитель сделал еще один круг, держась за пределами досягаемости пулеметов. Слышны были радиопереговоры на сицилийском диалекте, которого никто на борту «Дорнье» не понимал. Из облаков появились еще два самолета. Когда они вошли в зону обстрела, Джокер скомандовал:

— Открыть огонь.

Три истребителя ткали невидимые кружева вокруг медленного транспортника. Застрекотали их пулеметы — и получили ответ от носовых и хвостовых пулеметов «Дорнье». Пули истребителей рвали тонкую обшивку немецкого самолета.

— Сбейте их! — крикнул Джокер своим стрелкам.

— Но мы их не видим, сэр! Они заходят со стороны солнца!

— Значит, сбейте солнце! — проорал Джокер.

Сам он тем временем выполнял фигуры высшего пилотажа, уклоняясь от пуль, закладывая виражи, пытаясь укрыться за жиденькими облаками. Кто-то из его стрелков попал — истребитель закувыркался, прочертил небо густым дымом и рухнул в яркую синеву моря. Оставшиеся удвоили усилия. У транспортника зачадил один из двигателей, Джокер поспешил заглушить его. «Дорнье» пока летел ровно. Облачность усилилась. Истребители обнаружили немецкий самолет и снова пошли в атаку. Тогда Джокер применил необычный маневр. Он резко, буквально на одном крыле, развернул «Дорнье», словно махнул вокруг себя косой. Один из самолетов мафии был застигнут врасплох, он напоролся на очередь и взорвался, выбросив шлейф дыма и искр.

Оставался последний самолет. Этот изменил тактику и пошел в лоб. Рация исторгла голос Скуцци: «Я доберусь до тебя, Джокер, я убью тебя!» В последний момент истребитель отклонился, но тут же превратился в огненный шар и рухнул в море. Джокер встал на прежний юго-западный курс.

— Держитесь, ребята, — сказал он. — Мы летим в Рио!

Двое из его людей были убиты. Джокер велел остальным выбросить их тела через люк.

— Зато теперь при дележке каждый получит долю покрупнее, — сказал он.

Немного времени спустя все ели сосиски и запивали пивом, словно ничего не произошло.

Самолет летел весь день. Ночь застала его на середине Атлантики. Азоры он оставил позади и наконец развернулся, чтобы лететь на запад, через самую узкую часть Южной Атлантики. Рио лежал прямо по курсу, примерно в тысяче миль.

Утром они шли с неплохим запасом высоты. Но уже сказывалась неисправность второго мотора. Самолет понемногу снижался. Все проверив, они обнаружили, что пробит один из баков. Торопливые расчеты показали, что им не хватит топлива до конца пути.

Джокер сражался с управлением, использовал каждое случайное дуновение ветра, каждый восходящий воздушный поток, чтобы сохранить высоту. Но уже понимал, что его усилий недостаточно.

— Дитрих, — сказал он, — надо облегчить машину. Придется выбросить скульптуры. Распорядись там. Потом выломайте сиденья, избавьтесь от всего лишнего. Вернуться мы не сможем. Между нами и посадочной полосой в Рио — только вода.

Бесценные мраморные шедевры Микеланджело, кувыркаясь, полетели в океан. За произведениями искусства последовало оборудование. Это помогло, но ненадолго. Джокер переключился на автопилот и прошел в салон.

— Все вы проявили себя хорошо и оказали мне большую помощь, — произнес он. — Мне очень неприятно, но, боюсь, другого выбора нет. Выбрасывайте спасательные плоты и прыгайте сами.

Послышались протесты:

— Вы, наверное, шутите, герр Джокер? У нас мало шансов выжить, даже со спасательными плотами.

— Если останетесь, — сказал Джокер, — у вас не будет вообще никаких шансов. Только пуля в лоб.

Под прицелом автомата он погнал всех к открытому люку. Один из бандитов попытался наброситься на Джокера, но был застрелен. Остальные выпрыгнули по очереди. Через люк Джокер видел, как раскрываются парашюты.

На борту остались только самые легкие из сокровищ. Джокер скорее бы согласился умереть, чем выбросить их. А еще в самолете оставался Дитрих.

Джокер вспомнил о пилоте, когда тот открыл огонь из кабины. За долю секунды шестое чувство предупредило об опасности. Спасаясь от пуль, Джокер свесился из открытого люка; под ним далеко внизу плескались свинцовые волны.

На самом деле этот мятеж решал проблему. Джокер был доволен Дитрихом, тот хорошо помог ему. Но в этом человеке было не меньше двухсот фунтов. На таком весе не мешало бы сэкономить.

Дождавшись, когда стихнет стрельба, Джокер толчком бросил себя обратно в салон, дал очередь и попал Дитриху точно в лоб. Он избавился от трупа и остался наедине с сокровищами на раненом германском транспортнике, который продолжал терять высоту, хотя уже не так быстро.

Но потеряно было немало. «Дорнье» летел не более чем в пятидесяти футах над гребнями волн и сильно клевал носом. Машине крепко досталось и от истребителей мафии, и от выстрелов, прогремевших на ее борту. Она могла в любой момент развалиться на куски.

Наконец на горизонте Джокер увидел тонкую темную линию. Бразилия! Он почти добрался!

Двигатели работали с перебоями. Самолет скользил по гребням волн, и земля понемногу приближалась. Джокер видел полоску пляжа, а дальше зеленые джунгли. Он быстро проверил свое местоположение. Да, все правильно! Чуть левее — посадочная полоса, она доходит до кромки воды. Но Джокер не знал, сможет ли дотянуть до нее. Он уже был почти в воде, та хлестала внутрь через пробоины. Шасси теперь не выпустить… Посадочная полоса — прямо по курсу. Джокер видел небольшую группу людей, которые махали ему. Среди них блондинка. Он пригляделся. Да, это Петра! Она прилетела! Она ждет его! Как было бы печально, подумал Джокер, преодолеть такое расстояние и погибнуть у самого Рио.

На одной силе воли он заставил самолет поднять нос. Хвост уже вспахивал воду, а затем песок пляжа. Но наконец Джокер посадил «Дорнье» на брюхо на краю взлетно-посадочной полосы.

Он встал, отстегнул ремни. Получилось! Теперь он величайший грабитель века, а может быть, и всех времен! И он в безопасности. И Петра здесь…

Джокер пробежал по изрешеченному пулями салону, распахнул люк, сбросил трап. Когда он спускался, его ослепила вспышка.

Снова открыв глаза, он обнаружил, что лежит на каталке, которую толкает человек в белой одежде.

— Это Рио? — спросил Джокер.

И тут же вспомнил, что не говорит по-португальски. Но волноваться не пришлось, поскольку человек ухмыльнулся и сказал:

— Рио? Хороший сон приснился, да, Джокер?

— Сон? — переспросил Джокер. — Где я?

— Это Аркхемская лечебница для душевнобольных преступников, — сказал человек. — Вы только что прошли очередной сеанс электрошока.

— Я в Аркхемской лечебнице? Как я сюда попал?

— Стараниями Бэтмена, — сказал санитар. — Разве не помните, чем закончилось ваше последнее злодеяние?

— А война?

— Какая война?

— С немцами.

— Сладко же вам спалось, — сказал санитар. — Та война закончилась несколько десятилетий назад.

Джокер все понял. И рассмеялся. Этот ужасный смех, смех безумца, эхом отражался от темных коридоров лечебницы.

Когда Джокера запирали в его одиночной палате, он все еще продолжал хохотать.

* * *

В 1996 году на зов писателя Стэна Ли собрались самые отъявленные негодяи вселенной «Marvel Comics»: Супер-Скрулл, Локи, Магнето и другие. Они явились во всеоружии, чтобы под одной обложкой сразиться с самыми прославленными положительными героями того же мира: Профессором Ксавьером, Людьми Икс, Мстителями и прочими. А освещать эти схватки было доверено известным фантастам, как писателям, так и иллюстраторам: Роберту Шекли, Майклу Яну Фридману, Грегу Коксу, Энн Ноченти, Дику Эйерсу, Рону Лиму и остальным создателям антологии «The Ultimate Super-Villains» («Абсолютные суперзлодеи»).

Полный отрыв

Дворец Ванецци на венецианском островке Гвидекка был набит битком. Жемчужина Адриатики принимала ежегодную международную конференцию судебных психологов. Шел второй ее день, и все места в перестроенном венецианском палаццо четырнадцатого века были заняты. В проходах толпился народ, а кое-кто даже пристроился на ступенях, уклоняясь от неодобрительных взглядов распорядителей.

Столь пристальный интерес был необычен для научного мероприятия. Доклады на подобных конференциях обычно бывали скучны, хотя и касались преступлений и психологии. Однако сегодняшнего доклада ждали давно. Было обещано впервые раскрыть подробности революционного опыта по исправлению невменяемых преступников, поставленного профессором Чарльзом Моррисоном из Гарварда и Массачусетского технологического института.

Конечно, такие попытки предпринимались и раньше — без особого успеха. Уникальность данного случая была в том, что речь шла о Клетусе Кэседи, суперзлодее по прозвищу Карнаж^[274].

Знаменитый эксперимент был поставлен Моррисоном чуть больше года назад в калифорнийском городе Санта-Роза. Вокруг его результатов шли жаркие дебаты, и отдельные факты оставались неизвестными даже теперь. Ожидалось, что истинную картину случившегося представит Эдвард Рамакришна, который был помощником Моррисона во время рокового эксперимента.

Покуда ведущий делал обычные объявления, в зале негромко переговаривались, но все притихли, когда он представил доктора Рамакришну.

Тот был невысок, темноволос и смугл. Хрупкого сложения и молодой, он успел приобрести ученую сутулость. Сперва Рамакришна смутился перед аудиторией, но вскоре обрел уверенность, и его вкрадчивый голос, усиленный динамиками, исполнился гипнотической монотонности. Публика завороженно внимала воспоминаниям Рамакришны о днях, когда Чарльз Моррисон ставил свой опыт.

— Болваны! Безмозглые болваны! — С такими словами Моррисон ворвался в их общий с Рамакришной офис. — Совсем обалдели от своего бихевиоризма! И мысли не допускают, что можно поставить грамотный фрейдистский эксперимент!

Моррисон был коротышкой, как и его ассистент, но отличался бочкообразной грудью и понемногу лысел. За очками сверкали цепкие голубые глаза. Гнев на крупном белом лице приблизился к неистовству, когда Моррисон швырнул на стол пачку бумаг.

— Они потешаются над моей теорией!

Рамакришна понял, что Моррисон имел в виду свою гипотезу насчет основополагающей теории Зигмунда Фрейда, согласно которой человеческая психика подразделяется на эго, супер-эго и ид. Моррисон, как и Фрейд до него, считал, что компоненты психики имеют биологическую основу. Моррисон полагал, что эти базисные структуры людского сознания закодированы в ДНК, а их существование доказывается даже надежнее, чем знаменитая гипотеза Карла Юнга об архетипической памяти.

Вопрос всегда заключался в одном: где локализуются эти психические функции? В научной литературе об этом ничего не говорилось. Однако в последние годы в изучении топографии мозга был совершен удивительный прорыв, которому способствовали методы нейронного картирования, основанные на трудах Рида Ричардса и Тони Старка, хотя эти методики не получили безоговорочной поддержки в научном мире.

С их помощью Моррисон открыл давно предсказанную троичность человеческой психики.

Для практики важнее было то, что он обнаружил специфические агенты воздействия на эти психические подотделы. Они относились к классу веществ, которые он назвал психоусилителями. Ему удалось выделить особые сыворотки, соответствовавшие конкретным функциям психических единиц, и получить чистые вытяжки этих сложных сывороток, которые действовали в качестве стимуляторов и усилителей ид, эго и супер-эго.

Его статью напечатали в авторитетном британском журнале «Наука», и Моррисон только что получил первую порцию отзывов: одни пришли обычной почтой, другие — электронной. По пути в офис он просмотрел письма с распечатками и рассвирепел.

— Полюбуйтесь! — сунул он Рамакришне бумаги. — Эти придурки не потрудились обдумать и переварить мое сообщение. Не ознакомились с математическими доказательствами, не прочитали даже обязательную литературу! Вместо этого они, уцепившись за свои окаменелые догмы, бросились меня клеймить и называть мой труд шарлатанством, лженаукой и, хуже того, откровенным мошенничеством!

— Это и в самом деле прискорбно, — согласился Рамакришна.

Он закончил Западно-Бенгальский университет и прошел специализацию в Оксфорде. Его невозмутимость контрастировала с буйным нравом Моррисона; Рамакришна считал, что хладнокровие делало его идеальным ассистентом для вздорного ученого. Но даже ему передалась толика возмущения, ибо он тоже участвовал в исследованиях и опытах и Моррисон разрешил ему подписаться под статьей.

— Я с удовольствием помогу вам ответить на письма, — пообещал Рамакришна. — Не сомневаюсь, что оппоненты возьмутся за ум, когда мы укажем на ошибки в их суждениях, на изъяны в методологии…

— Нет, мы не будем этим заниматься! — возразил Моррисон. — Мы докажем мою правоту единственным способом, который повлияет на этих тупиц. Возьмем кровожадного суперзлодея и превратим его в образец кротости.

— Но полевых испытаний еще не было, — захлопал глазами Рамакришна.

— Самое время! — рявкнул Моррисон.

— Пожалуй, — молвил Рамакришна. — Но почему не начать с обычного сумасшедшего?

На предложение Моррисон ответил свирепым взглядом.

— Чтобы это дурачье заявило, будто я выбрал кого попроще? Ни за что. Я возьму самого трудного. Вообще неисправимого. Его излечение полностью докажет мою теорию.

— И кого же вы выбрали? — спросил Рамакришна.

— Слышали о Карнаже?

Еще бы Рамакришна не слышал! Да и кто о нем не знал? Клетус Кэседи уже был знаменитым серийным убийцей и отбывал тюремный срок, когда у него состоялась роковая встреча с инопланетным существом. Он слился с этим пришельцем и приобрел смертоносную оболочку, способную изменять свою форму. Надевая этот костюм, он называл себя Карнажем, а Карнаж был маньяком намного страшнее прежнего Кэседи.

Его пробовали лечить. В компании «Лайфстрим текнолоджиз» попытались физически устранить чужеродную сущность из крови Кэседи; в Институте Равенкрофта^[275] опробовали психотерапию. Оба учреждения потерпели полное фиаско.

Рамакришна решил, что если теория Моррисона подтвердится на Карнаже, то она пригодится кому угодно.

Начальником доктора Моррисона был капитан Флинн Бакстер из Национальной комиссии полицейских экспертов в Вашингтоне, округ Колумбия. Бакстер сделал образцовую карьеру и как криминалист, и как действующий коп. Он руководил работой полиции в двух самых криминальных городах Америки — Детройте и Восточном Сент-Луисе. Когда он оставил собственно сыск, президент назначил его главой новой государственной комиссии полицейских экспертов. Бакстер всегда был убежденным сторонником взглядов доктора Моррисона на возможность перевоспитать преступников. Но нынешний план был настолько дерзок, что у него захватило дух.

— Вы хотите переделать суперзлодея? — спросил он. — Наметили кого-то конкретного?

— Клетуса Кэседи, — кивнул Моррисон.

— Карнажа?! Это уж чересчур, Чарли, — возразил Бакстер. — Нельзя ли выбрать для начала кого-нибудь попроще?

— Вот и мой ассистент спросил о том же, — подхватил Моррисон. — И я отвечу вам так же, как ему. Моя теория может и будет работать. А чтобы заткнуть критиканов, нам нужно нечто особенное. Сенсация для первых газетных полос, чтобы добиться приличного финансирования действительно эффективной программы.

— Мы даже не посадили Карнажа, — сказал Бакстер. — По-вашему, он явится сам, если вы заявите, что хотите его переделать?

— Думаю, я до него доберусь, — ответил Моррисон.

— Как?

— Мой план основан на заметке, которую я прочел несколько дней назад. Похоже, что сколачивают команду из самых опасных убийц; их забирают из тюрем по всей стране и свозят в Санта-Розу, штат Калифорния, в особый «мозговой центр». Специалисты собираются их изучить, чтобы предотвратить новые преступления.

— Я тоже об этом слышал, — сказал Бакстер. — Но при чем тут Кэседи?

— Пока ни при чем. Но будет, когда я приведу в действие мой план.

— Чарли, никто не знает даже, где Кэседи живет и шляется. О его привычках вообще ничего не известно — разве что он ненавидит Человека-Паука. Как же вы собираетесь с ним связаться?

— Предоставьте это мне, сэр. Могу ли я считать, что заручился вашим одобрением?

— Я вас и раньше прикрывал, — отозвался капитан Бакстер. — И прикрою снова, если настаиваете. Но, Чарли, подумайте хорошенько. Ваша затея кажется мне очень опасной.

— Значит, вы даете «добро»? — повторил Моррисон.

— Даю, даю, можете действовать.

— Благодарю вас, сэр. Вы первый ознакомитесь с результатами.

Услышав от Моррисона, что план исправления Карнажа одобрен, Рамакришна встревожился не на шутку. Идея была такова: надо скормить Карнажу одну из очищенных вытяжек, полученных Моррисоном. Это вещество было слишком сильным для обычного человека и, скорее всего, убило бы его. Но Моррисон получил из Равенкрофта биологический профиль Карнажа и понял, что тот выживет благодаря уникальному инопланетному метаболизму. Проглотив субстанцию супер-эго, которое является основой совести, Карнаж станет другим человеком, преображенным изнутри и не способным продолжать свои чудовищные зверства.

По крайней мере, в теории.

Но опыт все равно оставался рискованным. Подобраться к Карнажу было практически невозможно. Однако рискнуть стоило, ибо террор, устроенный суперзлодеем, внушал такой ужас, что казалось разумным попробовать что угодно — лишь бы остановить его.

За несколько следующих дней социальный эксперимент, задуманный в Санта-Розе, привлек к Калифорнии намного больше внимания, чем ожидали его авторы. Благодаря связям Бакстера в средствах массовой информации о нем кричали на всех крупных новостных телеканалах. За его подготовкой пристально следили газеты. Внезапно этот малопонятный эксперимент превратился в величайшую акцию столетия против преступности.

Моррисон готов был поспорить, что Клетус Кэседи, где бы тот ни находился, прослышит об этом и заинтересуется.

В этом смысле теория ученого подтвердилась. Кэседи, затаившийся в предместье Далласа, услышал об эксперименте и действительно заинтересовался. Мышление существа, в которое он превратился, было таким же непредсказуемым, как и его лейтмотив. Мысли были сумбурны и представляли собой дикую окрошку из воспоминаний о прошлом и образов будущего. Но даже у такого разума, зачастую неуправляемого, есть свои слабости. Карнажа влекло к преступлению. В том уголке сознания, где до сих пор обитал маленький мальчик, вынашивались мечты о подвиге. Еще ему нравилось объявляться во всем кошмарном великолепии своей мутации.

В новостях, которые смотрел Кэседи, фигурировали отвратительные отчеты о деяниях всевозможных серийных убийц. Дескать, первый предпочитал старых и немощных, второй был охотником и следовал за жертвой по пятам, третий специализировался в истязании домашних животных. Один был хуже другого.

Карнаж сделал вывод: «С такими ребятами можно и потягаться».

Недавно Кэседи выпал случай узнать о своей способности перемещаться в киберпространстве, и он оценил полезность компьютеров. У хозяев его нынешнего жилья (их трупы уже начали вонять в ванной) была новейшая модель, и Кэседи собрал кое-какие сведения о городке Санта-Роза. Тот находился в центральной части Калифорнии. Население насчитывало двадцать тысяч человек, а до ближайшего крупного города было больше сотни миль. Местечко славилось безмятежностью.

«Это ненадолго», — подумал Кэседи.

Он изучил планы здания, которые были целиком выложены в газетах, и заметил, что самый удобный момент наступит сразу после прибытия убийц в институт. Конвой — бронированная стража, призванная из Вольта^[276], — удалится, сменившись куда меньшим отрядом местной охраны.

«Самое время туда зарулить», — решил Карнаж.

Он ощутил растущее возбуждение. Метаморфировав в черно-красную оболочку своей инопланетной ипостаси, он приготовился действовать.

Серийные убийцы стекались со всех концов страны. Пока не прибыл последний, их держали под охраной в надежном помещении аэропорта. Затем под зорким присмотром стражей посадили в автобус, чтобы провезти последние сто двадцать миль до института. Их было шестьдесят семь: одним едва перевалило за двадцать, другие находились в преклонном возрасте. Перед поездкой все они прошли доскональное соматическое и психиатрическое обследование, после чего были погружены в глубокий наркосинтетический гипноз для дальнейших тестов.

Автобус прибыл в Санта-Розу. Институт представлял собой комплекс из низких белых зданий за оградой под высоким напряжением. Когда автобус остановился перед главным корпусом, его встретил новый отряд охранников, нанятых учреждением. Они, вооруженные высокотехнологичным оружием от «Щита»^[277], препроводили душегубов внутрь.

Карнаж наблюдал за происходящим из купы деревьев. Его неземная черно-красная кожа пульсировала от волнения. Он пребывал в приподнятом настроении, искренне радуясь предстоящей вакханалии в компании единомышленников. Электрический ток, струившийся по забору, едва щекотал его преображенную плоть. Теперь Карнаж просто выгадывал подходящий момент, чтобы приступить к действию.

В институте же Рамакришна спросил у Моррисона:

— А вдруг Карнаж не придет?

— Тогда придумаем что-нибудь другое, — ответил Моррисон. — Мы потратились на шумиху, но это ерунда. Вот если он явится, тогда начнутся проблемы. Проблемы и успехи.

— Будем молиться, чтобы все получилось, — произнес Рамакришна.

Под бдительным присмотром охраны убийц провели по коридорам главного корпуса в конференц-зал. Там их приветствовал Моррисон.

— Мы приступим к опытам через час, — объявил он. — До этого времени вы останетесь здесь. А когда начнем, то убедительная просьба ничего — я подчеркиваю, ничего — не трогать в лаборатории. Там находятся психотропные вещества, которые могут привести к непредсказуемым последствиям.

После этого Моррисон покинул сцену.

Его слова привлекли внимание убийц и вызвали ажиотаж. «Они набили лабораторию первоклассной дурью! Вот бы нам поживиться!»

Мешала охрана. Не такая опасная, как стражи, но с лучеметами, тогда как убийцы были безоружны и закованы в наручники, а потому никто не сумел бы даже выйти из зала.

Среди них был один, который не участвовал в общем приглушенном гомоне. Это был молодой человек с рыжими волосами и отрешенным, почти сонным взглядом. Наконец он повернулся к говорившим и осведомился:

— Ребята, вам действительно нужна эта дурь?

На него посмотрели. Никто его не узнал. Этого типа точно не было в автобусе! Или был?

— Ты кто? — спросил один.

— Ну, таким вы меня не признаете, — ответил чужак. — Но если я нацеплю рабочую шкуру, то, может, и сообразите.

Его одежда и наручники пошли рябью и начали менять цвет и форму. На глазах у всех он окрасился в черное с красным, и его моментально узнали.

— Карнаж! Боже, да это Карнаж!

Те, что находились ближе, отшатнулись. Они слишком хорошо знали о смертоносной непредсказуемости Карнажа.

— Не разбегайтесь, братва! — воскликнул Карнаж. — У нас будет праздник!

Серийные убийцы переглянулись. Послышался шепот:

— Это Карнаж, крутейший чувак! Первый среди мокрушников! Самый знаменитый серийный убийца всех времен!

— Эй, народ, а ну-ка послушайте меня! — крикнул Карнаж. — Вы знаете мой девиз. Ничто не мерзко, если весело. Я прав или я все равно прав?

Аудитория разразилась бешеными аплодисментами.

— А коли так, — вскричал Карнаж, — устроим полный отрыв! Давайте-ка навестим эту лабораторию и узнаем, что за соблазнительная химия там припасена!

Они хлынули из конференц-зала в коридоры и поспешили вверх по лестнице. Охрана скрылась. Моррисон предупредил ее о возможности бунта и велел временно отступить. Охранникам разрешили стрелять на поражение только при возникновении угрозы для их собственной жизни. И честно говоря, они были рады убраться подальше от твари, которая была не совсем человеком.

Карнаж, будучи в полтора раза выше других убийц, возглавил ораву и увлек ее на последний этаж.

Оказавшись на месте, они помедлили, осваиваясь и приходя в себя. Затем увидели табличку «Лаборатория № 1» и бросились к двери. На той значилось: «Посторонним вход воспрещен», и она была заперта.

Карнаж протолкался к ней, подергал ручку и заявил:

— Если дверь заперта, то это значит, что внутри что-то ценное.

С презрительной легкостью он обрушился на нее и сорвал с петель. Потом вошел в лабораторию, сопровождаемый толпой по пятам. И там остановился.

В дальнем конце комнаты на небольшом возвышении стоял доктор Моррисон в длинном белом халате и с двумя сверкающими пробирками в поднятых руках. За его спиной прятался Рамакришна.

— Мое почтение, док, — произнес Карнаж. — Очень милый прием. Что это у вас в руках? Наверное, что-нибудь необычное.

— Весьма необычное, — спокойно ответил Моррисон.

Он поднял одну пробирку повыше. Ее содержимое было ярко-голубым, кобальтового оттенка.

Карнаж осклабился:

— Уж не восхитительное ли там психотропное вещество, о котором я так много слышал?

— Оно самое, — молвил Моррисон. — Это уникальный образчик умственной функции, известной как суперэго. Мы полагаем, что он усиливает другую, которая называется совестью.

— Совесть в посудине! — воскликнул Карнаж, расплывшись в острозубой улыбке. — Я в восторге!

— В случае успеха, — продолжил Моррисон, — это вещество станет самовоспроизводящимся корректором ваших антисоциальных наклонностей.

— То есть мне больше не захочется убивать? — насмешливо уточнил Карнаж.

— Если выразиться лаконично, то да. Оно дарует вам преображение, по которому, я знаю, вы стосковались в сокровеннейших родниках своей души.

Карнаж гадко расхохотался и этим лучше всяких слов показал, как относится к мнению Моррисона.

Доктор бесстрашно заговорил дальше:

— Я уверен, что любое разумное существо томится по искуплению, добру и приличному месту в обществе.

— Знаете, док, — сказал Карнаж, — вы ничем не лучше ослов из Равенкрофта. По-вашему, я тайно мечтаю быть добрым? Дайте-ка сюда эту дрянь!

— Осторожнее! — предупредил Моррисон. — Это великая редкость! Бесценная!

— Да неужели?

Карнаж схватил пробирку и раздавил ее в кулаке. Затем под бешеные рукоплескания убийц приспустил костюм со своей рыжей башки и втер липкое вещество в кудри.

— Мне всегда хотелось иметь хорошие волосы, — признался Карнаж. — Авось хоть это поможет. А что в другой пробирке?

— Ничего интересного, — ответил Моррисон, прикрывая пробирку с ярко-красной жидкостью.

Карнаж выдернул ее из пальцев ученого.

— Говорите, док, и не вздумайте врать. Поверьте, я догадаюсь.

— Мне бы это и в голову не пришло, — сухо произнес Моррисон. — В красном веществе находится основа, из которой мы выделили субстанцию супер-эго.

— Основа? Что вы имеете в виду?

— Для извлечения супер-эго сначала нужно получить вытяжку эго.

Карнаж присмотрелся к пробирке на свет.

— Эго, вы говорите?

— В чистом виде. Но у вас его и так полно. Подозреваю, что даже с избытком.

— Бросьте! — возразил Карнаж. — Эго слишком много не бывает.

— Подождите! — сказал Моррисон. — Препарат еще не испытан на людях!

— Ничего не поделаешь! Так или иначе я не совсем человек. Я проведу для вас испытание, док. И если мне не понравится…

Карнаж подмигнул душегубам, и те зааплодировали, когда он поднял пробирку и выпил содержимое до последней капли.

Наступила тишина. Собравшиеся в лаборатории уставились на Карнажа, пытаясь угадать по странным жестам, что происходит у него в голове.

Рамакришна, следивший за этой сценой, предположил, что конечности не могут выразить всего, что творится в сознании Карнажа. Никакой жест не в состоянии передать внезапного наплыва чувства, которое, должно быть, испытывает Карнаж: чувства самости — абсолютной карнажности!

Самоощущение Карнажа расширилось, как будто взмыл занавес, обнаживший его подлинное «я». То, что Карнаж почитал за данность, предстало во всей ослепительной непосредственности — насколько он драгоценен, какой он особенный, неповторимый, уникальный, незаменимый, невоспроизводимый. Купаясь в ярком внутреннем свете чистого эго, он узрел, до чего прекрасно его тело, как хитроумно оно выточено, сколь изящно оформлено. И увидел это не в сравнении с чужими телами — какое ему дело до чужих? — но сугубо в своем существе, несравненном и несравнимом, где каждый волосок и каждая пора блистали квинтэссенцией его самости.

И коли таково его тело, то каково же сознание? Если бы существовали степени уникальности, его сознание было бы сверхуникальным, чудом за гранью сопоставимого — не потому, что оказалось бы тоньше, глубже или умнее других; другие сознания не имели значения. Главным было то, что именно это сознание, это тело, это сознание-тело принадлежали ему одному — нечто, чего мир не видывал и не увидит впредь.

Карнаж был настолько очарован собой, что мог лишь стоять столбом, погрузившись в самосозерцание. Затем он мало-помалу осознал присутствие убийц, которые так и толпились на пороге лаборатории, подзуживая: «Давай, Карнаж, покончим с этим!», «Не пора ли совершить малюсенькое убийство, а, Карнаж?», «Пора убивать, пора убивать, пора убивать!».

Карнаж припомнил, что когда-то — кажется, давным-давно — он прославился кровавой резней. И пусть он обладал неимоверной силой и почти сверхчеловеческими способностями, он все равно снова и снова рисковал своей жизнью в безумных эскападах умерщвления. Карнаж страдал, его неоднократно ранили люди вроде Человека-Паука и Венома, и он постоянно как-то выкручивался, излечивался и возвращался, чтобы опять убивать и рисковать собой.

— Эгей! Карнаж! Начинай же!

Карнаж тупо уставился на бесновавшихся убийц. Они хотели, чтобы он возглавил их в очередном забеге. В новом походе через адскую вакханалию и кровопролитие. Они желали, чтобы он снова подверг себя риску. Поставил под удар великолепное тело и превосходный ум. Рискнул потерять все то чудесное, чем он является. И ради чего?

Теперь он вспомнил минувшее, те самые времена диких убийств. Как ему было хорошо! Но сейчас стало лучше. Просто чудесно. Он не мог представить себе ощущения краше, чем чувство понимания и любви к тому, кем и чем он являлся.

Переход к действию лишь свергнет его с этого пика. Не вознесет! Он уже на вершине! Выше некуда!

— Док, — обратился он к Моррисону, — эти люди спятили. Похоже, что я и сам был таким, пока не познал себя по-настоящему. Но теперь… нельзя ли как-нибудь вывести меня отсюда?

— Можно, — ответил Моррисон. — Но надо поторопиться. Эти убийцы осатанеют, когда поймут, что вы их предали.

— Ну и что? — сказал Карнаж. — Эти дебилы ничего не смыслят. Я знаю, как лучше. Лучше, когда я балдею от собственной персоны, а не лезу в дурацкую ситуацию, где могу пострадать.

— Идемте, — пригласил Моррисон.

Он тронул кнопку на стене. Отъехала потайная панель. Они с Карнажем нырнули внутрь и отгородились прежде, чем убийцы пустились вдогонку.

Рамакришна тоже был там. Нажав другую кнопку, чтобы вернуть на место панель, он поспешил за Моррисоном и Карнажем по длинному, тускло освещенному коридору. Эта же кнопка включила сирену, подав сигнал охранникам. Они возьмут негодяев в кольцо.

— Куда вы меня ведете? — спросил Карнаж.

— В место, где вам, я полагаю, понравится, — ответил Моррисон.

В конце коридора была дверь. Моррисон отворил ее и пропустил Карнажа вперед.

Карнаж очутился в залитом светом помещении. Оно было сплошь зеркальным — стены, пол и потолок. Карнаж уставился на свои отражения.

Он был заворожен своим видом со всех сторон. Он увидел себя в бесчисленных ракурсах, вдали и вблизи. Все образы были хороши и отличались друг от друга.

Он и знать не знал, насколько прекрасен. Лицо выражало незамутненную красоту, душа испытывала беспредельный восторг. Взирая, он еще глубже проникал в собственное сознание, еще дальше вторгался в волшебную и незаменимую самосущность.

Похоже, эксперимент Моррисона удался. Все шло безупречно, за исключением одного.

— Док.

— Да, Карнаж?

— Здесь слишком людно. Вы не могли бы убраться ко всем чертям?

— Разумеется, — сказал Моррисон. — Больше ничего не хотите?

— Я получил все, что нужно. Себя!

Моррисон кивнул и движением головы велел Рамакришне выйти. Ассистент подчинился.

— Уже лучше, — отметил Карнаж, оставаясь прикованным к своим отражениям. — Но как насчет вас?

— Сейчас уйду, потерпите минутку, — отозвался Моррисон. — Мне только хочется задать вам несколько вопросов.

Рамакришна наблюдал за происходящим через смотровое окошко. Он слышал разговор благодаря акустической системе, которой была оборудована комната.

До него донеслись слова Карнажа:

— Я не хочу отвечать ни на какие вопросы.

— Это займет всего минуту, — настаивал Моррисон. — Мне нужно для отчета.

Карнаж, продолжавший пялиться в зеркало, раздраженно хрюкнул. Рамакришна решил, что дело в Моррисоне, который отражался позади маньяка.

Это подтвердилось следующей репликой Карнажа.

— В зеркале место только для одного! — взревел преступник.

Он развернулся и вдруг навис над Моррисоном, огромный и ужасный.

Моррисон метнулся к двери. Но не успел он добежать, как Карнаж настиг его. Расправа была невероятно жестокой. Темная кровь Моррисона забрызгала зеркала. Ее вид вернул Карнажа в помраченное состояние. Он набросился на дверь.

Рамакришна кликнул охранников, но те опоздали. Карнаж восстановился. Убийство доктора Моррисона, кровь на зеркалах — все это вернуло его подлинное естество. Он вырвался из зеркальной комнаты и был таков.

Охрана без труда утихомирила убийц, и ход эксперимента продолжился обычным порядком.

Доктора Моррисона похоронили в закрытом гробу.

Все это Рамакришна поведал, выступая в Венеции без малого через год.

— Терапия доктора Моррисона, — заключил Рамакришна, — не годится для обычного человека. Но для суперзлодея вроде Карнажа она подошла идеально и доказала теорию, которую впервые выдвинул Зигмунд Фрейд: насилие возникает не вследствие избытка эго, а при его недостатке. При крайнем усилении функции эго организму больше незачем самоутверждаться посредством агрессивных импульсов. На этой стадии он переходит в состояние, которое можно назвать последней стадией нарциссизма. Этот парадоксальный эффект субстанции эго был тайным оружием доктора Моррисона, и Карнаж пал его жертвой.

— А как вы охарактеризуете эту последнюю стадию, доктор Рамакришна? — спросили из зала.

— Как абсолютный нарциссизм — состояние, отличающееся пассивностью и непрерывным самосозерцанием. Субъект пребывает в нем постоянно, пока находится в зеркальной комнате, которую принимает за убежище, однако на самом деле это тюрьма. Вот что должно было случиться и почти случилось.

Помедлив, Рамакришна добавил:

— Именно поэтому я назвал метод доктора Моррисона успешным, несмотря на провал. Все было бы хорошо, если бы он обуздал свое желание задать еще несколько вопросов. Если бы он сразу оттуда ушел. Если бы Карнаж не увидел кровь доктора на зеркалах.

Кто-то спросил:

— Вы думаете, что этот метод можно испытать еще раз?

— Не вижу причин считать эксперимент проваленным, — ответил Рамакришна. — Но сомневаюсь, что его удастся повторить. Для обычного человека он не подходит. А Карнаж теперь знает о нем и больше не позволит себя обмануть. Эксперимент был успешным, леди и джентльмены, но пациент не излечился.

* * *

У каждого старинного рода есть уникальная черта, которая передается из поколения в поколение, и наследственная черта Крафтеров — магическая сила. Творить опасные заклинания и добиваться от потусторонних сил сотрудничества для них дело обычное — как и защищаться от обвинений в колдовстве, и вступать в противоборство с другими, не столь человеколюбивыми чародеями. Рассказ «Печать Соломона» был написан для сборника «Крафтеры», составленного Кристофером Сташеффом и Биллом Фосеттом в 1991 году.

Печать Соломона

1685 год от Рождества Христова

Проходя по Брайдлпасу, Самона услышала, что в доме Эдвина Лэпторна кто-то плачет — негромко, но очень горько. Она постучалась, но ей никто не ответил. Самона стояла на пороге и не знала, что делать.

Они с Эмером поженились три года назад. Когда должен был появиться на свет их первый ребенок, они оставили любимый домик Эмера в горах и переехали в небольшой Рок-Харбор, который располагался к югу от Бостона. В городе были доктора для их малютки, а близость Гарвардского колледжа позволяла Эмеру пользоваться старинными книгами и рукописями для изысканий в области магии.

Крафтеры вели замкнутый образ жизни. Меньше всего им нужны были проблемы с соседями на почве колдовства или алхимии. И особенно не хотелось связываться с Эдвином Лэпторном. Сомнительнаярепутация сопутствовала этому ювелиру, как вонь скунсу.

Но в доме Лэпторна плакал ребенок.

Самона снова постучалась, на этот раз громче.

— Эй? Есть кто-нибудь дома?

Самона почти ничего не знала о Лэпторне, но в том 1685 году в Рок-Харборе о нем ходило много слухов. По слухам, в Англии у него были проблемы. Какого рода проблемы, никто не знал, но поговаривали, что дело было предосудительное и даже попахивало потусторонними силами. Он успел сбежать из-под носа у королевских констеблей — сел на борт барка «Дора» и отбыл из Плимута в Бостон. Лэпторн тихо жил на окраине Рок-Харбора, но отчего-то он не пришелся горожанам по душе. Может, им просто не нравилось его вытянутое лицо с ввалившимися щеками, черные сросшиеся брови и бескровные губы, которые он кривил в неискренней улыбке.

У Самоны не было желания связываться с этим человеком, но в его доме плакал ребенок, и она встревожилась, не случилось ли с малышом чего плохого.

Она должна войти и выяснить!

Самона расправила плечи. Высокая красивая молодая женщина с длинными черными волосами и темными глазами. Лицо надменное и притягательное, а фигура так хороша, что самое скромное платье не может скрыть все ее достоинства. Самона толкнула дверь, и та оказалась не заперта.

Она вошла в старый дом с высокими потолками.

Вышла Самона спустя десять минут. Она была потрясена до глубины души. Немедленно вернувшись домой и убедившись, что ее малышка Эми, которой тогда было год и два месяца, спокойно спит в своей кроватке, Самона прошла в гостиную и рассказала Эмеру о том, что ей довелось пережить. Муж, хоть и не был настроен, слушал историю о человеческой жестокости и все больше мрачнел.

— Я поговорю с этим господином, — в итоге сказал он.

После чего Эмер надел плащ и шляпу и вышел из дома на поиски Эдвина Лэпторна.

Лэпторна Эмер обнаружил в момент, когда ювелир выходил из таверны Джосайи на Стейт-стрит. Раньше они только раскланивались, но никогда не разговаривали.

— Сэр, — обратился к Лэпторну Эмер, — случилось так, что некоторое время назад моя жена проходила мимо вашего дома. Она услышала плач ребенка и взяла на себя смелость войти…

— В мой дом, сэр? Она просто взяла и вошла в мой дом?

— Именно так, сэр.

— Она и впрямь взяла на себя слишком большую смелость, — проворчал Лэпторн.

Ювелир был очень высок, имел волосы черные, густые и жесткие, как проволока. Ходил он в треуголке. Лицо у него было обветренное, плохо выбритое и с красными пятнами на скулах — он злоупотреблял спиртным. Тонкая верхняя губа была вздернута шрамом, который тянулся вертикально по щеке, и из-за этого казалось, что Лэпторн постоянно ухмыляется.

— Ваша жена не имела права входить в мой дом, сэр.

— Возможно, сэр. Но она обнаружила, что ребенок, который живет с вами, оказался в плохой ситуации.

— Дуглас в плохой ситуации? Этот ребенок вполне способен о себе позаботиться.

— Когда Самона нашла его, он висел вниз головой, зацепившись ногой за верхнюю ступеньку лестницы, что ведет в погреб, и кричал как резаный.

— А я-то думал, что он и дверь открыть не сумеет! Толковый мальчишка, хоть и идиот! Вряд ли он пострадал. Этот малый сделан из каучука.

— Он из плоти и крови, сэр, — сухо заметил Эмер. — Как и все мы. Ваш ребенок заслуживает того, чтобы о нем лучше заботились.

— Видите ли, этот идиот не мой ребенок, — сказал Лэпторн. — Он достался мне от бывшей экономки. Та внезапно померла от лихорадки, а я по доброте душевной согласился за ним присматривать. Он питается лучше, чем многие в этом городе. Но даже если бы я морил его голодом, сэр, или сек, это бы вас не касалось. То, что происходит в доме, — дело хозяина. Ваша жена не имела права.

— Безопасность ребенка была под угрозой, — упорствовал Эмер.

— Даже если и так, это не ваша забота. Если вы только сами не решили, что это так.

Эмера очень удивила жестокость собеседника и его неожиданно агрессивная реакция. Лэпторн сжал кулаки, шрам на щеке налился кровью. Ситуация грозила выйти из-под контроля. Было ясно, что Лэпторн не подарок и напрашивается на неприятности. Стоило ли ради маленького идиота, который ничего не понимает, продолжать разговор, который мог очень плохо закончиться?

— Это мое последнее слово, — сказал Лэпторн. — И передайте вашей жене, чтобы держалась подальше от моего дома. Если она снова войдет без приглашения, может случиться, что подвешенным за ногу окажется уже не Дуглас.

Эмер весь подобрался. Он был худой, черноволосый и упорный. Напряжение его тела было направлено вперед и явно несло угрозу для собеседника. Голубые глаза Эмера сверкали, а волосы, казалось, встали дыбом.

— Сэр, вы сейчас угрожали моей жене? — понизив голос на пол-октавы, спросил он.

Двое мужчин несколько секунд молча смотрели друг на друга. Шея Эмера начала краснеть, вены вздулись от злости, он уже с трудом себя сдерживал. Но тут Лэпторн рассмеялся и отвел взгляд.

— Это была шутка, сэр. Я бы никогда не стал угрожать леди. Но надеюсь, что ваша супруга больше не переступит порог моего дома без приглашения, в противном случае ее может ждать крайне неприятное испытание. И это будет не моих рук дело. В моем доме, сэр, существует система защиты, которую я не использовал до этого инцидента. Но теперь я ее применю. Я вас предупредил. Хорошего вам дня, сэр.

Лэпторн приподнял шляпу и зашагал прочь.

Эмер вернулся домой и рассказал Самоне о своей встрече с Лэпторном. Самона надолго задумалась. В глазах у нее была грусть, она смотрела куда-то вдаль, небрежно ворошила веткой угли в камине и не сразу заметила, когда та загорелась. Она бросила ветку в огонь и сказала:

— Мне интересно, что он там скрывает.

— Свое бездушие и жестокость по отношению к Дугласу. Так, я понял, зовут ребенка. Что же еще?

— Сомневаюсь, — произнесла Самона.

— Почему?

— Слишком тривиально. Никого здесь не волнует жестокое обращение с малолетним идиотом. Кроме нас.

— Перестань, дорогая. Прихожане местной церкви будут очень недовольны, если об этом узнают.

— Нет, я думаю, нашего господина Лэпторна заботит нечто другое, — возразила Самона. — В его доме происходит что-то гораздо более серьезное.

— Это не наше дело, — сказал Эмер. — По королевским законам всяк человек волен заниматься у себя дома, чем захочет.

В тот момент Самона вынуждена была согласиться с мужем.

В доме Лэпторна Дуглас сидел на маленьком табурете в углу рядом с камином. У него была большая голова, бессмысленное выражение лица, слюнявый рот и бессмысленные глазки-пуговки. Дуглас был из терпеливых идиотов, он мог часами сидеть в углу и играть с паутиной, сосредоточенно расплетать и сплетать, при этом ни разу не порвав нить.

— Пора, — сказал Лэпторн Дугласу.

На лице идиота промелькнуло выражение ужаса. Глядя на этого ребенка, можно было поклясться, что он понял, о чем говорил Лэпторн. Но Дуглас не сопротивлялся, когда ювелир провел его в специальную комнату. Там Лэпторн уложил мальчика в привычную позу на каменные плиты, нарисовал вокруг его тела пентаграмму и начал читать заклинание.

В тот вечер казалось, что это будет длиться вечность. Потом свечи вспыхнули ярче, хотя воздух в комнате даже не пошевелился.

Этого и ждал Лэпторн. Наступил великий момент, когда созвездия, пройдя по огромному кругу, приняли нужную астрологическую конфигурацию.

Дуглас лежал неподвижно. Лэпторн приготовился. На маленьком алтаре в задней комнате уже стояли черные свечи и особым образом приготовленный корень мандрагоры в оловянной миске. Дверь в эту комнату ювелир, опасаясь любопытных глаз, всегда держал запертой, и ставни на окнах тоже. Лэпторн склонился перед алтарем.

— Я обращаюсь к вам, о Седрах, Асмодей и Велиал. Внемлите же мне. Дайте то, чего я прошу, и я отплачу сторицей. И в подтверждение этого — вот моя кровь.

С этим словами Лэпторн уколол большой палец бронзовым пером. Капелька крови набухла и покатилась по желтому металлу.

Свеча задрожала в оловянном подсвечнике и едва не погасла. Пергамент в окне натянулся, задвижки затрещали. Они давно враждовали с ветром.

— Выходи, — сказал Лэпторн, обращаясь непосредственно к Дугласу.

Лицо идиота начало меняться. Он скривился, открыл рот, изо рта вылетело облачко густого тумана. Оно повисло в воздухе, вбирая слабое сияние свечи, а потом окутало лицо Дугласа. Когда оно рассеялось, лицо идиота стало другим.

— Как тебя зовут? — спросил Лэпторн.

— Я Каспардутис, — ответил голос. — Я был известен в Древнем Египте. Меня знали в лабораториях алхимиков. Я беседовал с Парацельсом и Альбертом Великим.

Это была элементаль — одна из сущностей, известных еще в ранней Античности. Они не очень вписываются в теорию магии и не могут служить какой-то одной стороне.

— Ты явился в ответ на мое заклинание, — сказал Лэпторн.

— Так и есть. И я умоляю освободить меня.

— Не так скоро, мой прекрасный эфирный друг! Ты знаешь, чего я хочу.

— Того же, что и в прошлый раз, — сказал идиот.

— И в следующий раз я захочу того же. Итак, что ты мне принес?

Мальчик раскрыл ладони и показал ювелиру пригоршни драгоценных камней. Там было несколько неограненных рубинов, большой сапфир, маленький, но безупречный изумруд и совсем мелкие камни.

— Они хороши? — спросил Каспардутис.

— Подойдут, — ответил Лэпторн. — Где ты их раздобыл?

— Я знаю черный ход в пещеру Али-Бабы. Но там опасно.

— Отправься туда сейчас же и принеси мне еще! А потом еще!

— И сколько, господин?

— Столько, сколько я скажу.

Идиот кивнул, потом один раз моргнул и закрыл глаза. Голова упала ему на грудь. Спустя несколько секунд он поднял голову. Это снова был Дуглас. Все признаки разума исчезли с его лица; они появятся лишь в тот момент, когда плененный Лэпторном дух вновь окажется в его теле.

Вскоре Лэпторн открыл в Южном Бостоне ювелирную лавку. Дела у него сразу пошли в гору. Люди даже из Провиденса приезжали, чтобы полюбоваться прекрасными рубинами с Цейлона, изумрудами из Колумбии и жемчугом южных морей. Они не только любовались, но и покупали. Несмотря на сложности в отношениях между колонией и Англией, Бостон был процветающим новым городом и рос как на дрожжах, так что торговля шла бойко. В колонии было много денег и не так много товаров, которые можно на них купить. Ювелирная лавка Лэпторна напоминала о красоте и декадансе Европы, откуда еще недавно прибыли многие поселенцы. Пуритане, конечно, осуждали роскошь и расточительность, но обыватели находили объяснения тому, почему им просто необходимо иметь вот эту брошь, или вон то колье, или этот единственный в своем роде перстень.

Лэпторн богател. И пусть он не нравился Эмеру, трудно поставить человеку в вину его богатство. Эмер не вспоминал о нем, пока не начались убийства коров. Потом в густом лесу, еще хранившем память о диких индейцах, стали пропадать дети. Случился страшный пожар, который уничтожил половину города, а затем пришла чума и унесла множество жизней.

Отношения Эмера со старейшинами города нельзя было назвать хорошими. Этот человек никогда им не нравился, и они не одобряли его образ жизни. Эмер редко посещал церковь, и ходили слухи, что он занимается магией. Городские колдуны и ведьмы тоже его не любили, потому что он открыто выступал против темных сил. Но теперь Бостону потребовалась его помощь. Казалось, на город опустилось какое-то проклятие. Плохо было всем, кроме Лэпторна, который продолжал наживаться.

— Все это похоже на нечестивый договор с дьяволом.

Так сказал Эмеру Чарльз Свенсон, известный местный маг, который рискнул потягаться с Лэпторном с помощью черной магии. Теперь Свенсон хромал. Этот Лэпторн явно стакнулся с нечистой силой. Чтобы его побороть, нужна магия другого сорта.

— Вы должны что-то предпринять, — сказал Свенсон.

— Это не моя битва, — ответил ему Эмер.

Следующим посетителем был Обадая Винтер, глава местной конгрегациональной церкви.

— Сэр, мы слышали, что вы довольно сильный маг. Нам нужна ваша помощь.

Эта беседа происходила в гостиной Эмера. Ярко горели сальные свечи. Винтер был крупным мужчиной с мрачным лицом, набожным и без чувства юмора. Он не стал ходить вокруг да около.

— Мои прихожане хотят, чтобы я обсудил с вами один вопрос, сэр.

— Выкладывайте, сэр.

— Вы знаете ювелира, который недавно поселился у нас? Этого Лэпторна?

— Слышал о нем, но мы не встречались.

— Господин Эмер, с вашего позволения, я буду говорить прямо. С тех пор как этот человек приехал, город преследуют напасти.

— Это совпадение, — сказал Эмер. — Вы не можете поставить ему в вину случайные события.

— И вы ничего не предпримете, сэр? Нам известно, что вы обладаете определенной силой.

— Я подумаю об этом, — ответил Эмер.

— Суеверный глупец, — сказал он Самоне после ухода Винтера.

— В данном случае он прав. Ты же знаешь, что Лэпторн — причина всех здешних неприятностей.

Эмер сидел у камина и изучал пергамент, который выписал из Амстердама. Считалось, что в этом средневековом манускрипте можно найти ключ к тайнам алхимии.

— Причина чего? — переспросил Эмер и вернулся к своему манускрипту. — Знаешь, у некоторых древних алхимиков возникали очень даже неплохие идеи. Позволь, я зачитаю отрывок.

— Ты слышал, что я сказала?

— Слышал, дорогая, но я в это не верю.

— Ты действительно не веришь, что Лэпторн приносит беды?

Эмер нахмурился. Он собирался провести вечер за изучением амстердамского манускрипта, а теперь понял, что придется обсуждать Лэпторна.

— Милая, — сказал Эмер, — все это совпадение, и ничего больше.

— Я знаю, что такое совпадение, — насупилась Самона, — и каковы признаки присутствия дьявола. Я на днях посмотрела на Лэпторна в ракурсе ясновидения.

— В самом деле? — заинтересовался Эмер.

Он много лет работал над принципами магии, выделяя их из законов алхимии. Вооруженный этими знаниями, Эмер мог действовать в обоих мирах, как в естественном, так и в сверхъестественном. Он всегда говорил, что ситуация сложна: хотя сверхъестественные вещи порой действительно происходят, это все же суеверия, которыми пользуются люди, стремясь объяснить то, что не способны понять. И магия, и наука существуют, но прежде, чем искать объяснение какого-либо явления в магии, необходимо использовать все научные подходы.

Как ученому, Эмеру магия не давала покоя. Из-за нее возникали моменты, которые просто не поддавались исчислению, и обстоятельства, которые никогда не повторялись. Если бы они были исчисляемыми и повторялись, тогда бы имели отношение к науке. А раз уж это не так, они должны иметь отношение к магии.

Эмера тошнило от того, что его жизнь управляется иррациональными элементами. Он бы хотел, чтобы все сводилось к науке и разуму. Но жизнь диктовала иное.

А еще Эмер был честен. Он знал, что у Самоны природная склонность к магии. Она обладала талантами, которых не было у него. Ясновидение — лишь один из них. Этим даром обычно, но не исключительно, обладают женщины, ведьмы. Когда складывались подходящие условия, Самона могла разглядеть за внешним, ложным, глубоко укрытую истину. Ясновидение позволяет увидеть последствия, но выдает такую путаную и смазанную картинку, что только по прошествии времени можно ее понять.

Поскольку Эмер не обладал подобным талантом, ему было очень даже интересно послушать рассказ о том, как воспользовалась ясновидением Самона.

— И что же ты обнаружила? И при каких обстоятельствах это было?

Самона задумалась. Золотистый свет камина освещал ее прекрасное лицо. Ветер снаружи шелестел листвой и раскачивал ветви. Были слышны сверчки. Это было вечером на закате лета.

— Я решила прогуляться до благотворительного общества Симпсон, отнести обещанную шаль. Лэпторн шел по другой стороне улицы. День был пасмурный, его плащ развевался на ветру. И я увидела на плаще лицо.

— Игра воображения! — разочарованно воскликнул Эмер.

— Не думаю. Я почувствовала сверхъестественное, которое так часто сопутствует ясновидению. Ощущение странного очарования. И это лицо с плаща заговорило со мной.

— Ты хочешь сказать, что оно заговорило вслух?

— Не знаю. Возможно, то, что произносилось, не было слышно другим. Но лицо обратилось ко мне: «Выручи! Мне нужна помощь!»

— Кому оно принадлежит?

— Я не знаю.

— Может, это было лицо Дугласа, идиота?

— Нет, не его.

— Ты видела это лицо раньше?

— Никогда.

— Можешь его как-нибудь описать?

— Могу лишь сказать, что это не лицо человека.

Эмер громко откашлялся, нарушив тишину в комнате. Он встал с кресла и заходил взад-вперед по дощатому полу, сцепив руки за спиной. Его длинные черные волосы, повязанные черной лентой, наполовину выбились и закрыли одну сторону лица. Он был сосредоточен и зол.

— Самона, помнишь, почему мы переехали сюда, в Рок-Харбор?

— Да, помню.

— Тогда расскажи.

— Мы переехали, чтобы пожить вдалеке от магии и от тех, кто знает, какой силой мы обладаем.

— И почему мы так решили?

— Эмер, прошу тебя!

— Нет, ты ответь — почему?

Самона понизила голос до шепота:

— Мы устали от одиночества, устали бояться.

— Вот и я так считаю, дорогая. Мы уехали и решили жить простой разумной жизнью, без всякого колдовства. Правильно?

— Правильно.

— Тогда почему ты применила ясновидение?

— Эмер! Нет вреда в том, что я его применила! Никто не заметил! Я сделала это с единственной целью: понять, что он за человек.

— Почему ты считаешь, что никто не заметил?

— Ты не хуже меня знаешь, что на такое способен лишь тот, кто обладает волшебной силой. В городе таких людей нет, только мы.

— И Лэпторн, — добавил Эмер.

— Лэпторн — колдун? Ты уверен?

— Вспомни, что ты мне о нем рассказывала.

Самона подумала и кивнула:

— Да, наверняка он маг. Судя по его поведению, другого и не скажешь.

— И теперь, — произнес Эмер, — он знает, что ты ведьма, и, возможно, подозревает, что я колдун.

— Эмер, я об этом не подумала!

— Ты давно не практиковала, — сказал Эмер. — И поэтому тебя могли обнаружить.

— Но Лэпторн меня не видел. Меня видело только лицо на его плаще.

— А кто приказал этому лицу появиться на плаще? Плащ не чей-то, а Лэпторна.

— Да, пожалуй, ты прав, — согласилась Самона. — Но нет ничего дурного в том, чтобы пользоваться ясновидением. Может, все обойдется.

— Будем надеяться, — сказал Эмер. — Мы переехали в Рок-Харбор не для того, чтобы ввязываться в бессмысленные войны колдунов.

В течение нескольких следующих недель в маленьком Рок-Харборе происходили сверхъестественные события. По ночам горожане слышали жуткие звуки. Например, зловещее пение летучих мышей, которые в огромных количествах собирались в лесу возле города. К их пению присоединялись леденящее кровь уханье сов, тявканье росомах и рычание волков. Лэпторн продолжал процветать, а вот богатство местных жителей таяло. Повсюду появлялись стаи мелких черных насекомых, и трудно было определить, какого они происхождения, естественного или нет. Но хуже всего было то, что маленькая Эми заболела лихорадкой. Это и подтолкнуло Эмера к действиям.

Эмер вызвал свою личную элементаль. Благодаря изысканиям в области алхимии он давно знал, что эфир полнится разнообразными диковинными сущностями. Они реагировали на естественные законы, выраженные через алхимические манипуляции. Эти создания не были людьми. Их мотивации были непонятными и порой шокирующими. Но элементали могли оказать помощь алхимику, если тот относился к ним с уважением.

Эмер сжег определенные химикаты и повторил заклинания. Вскоре элементаль откликнулась на его зов. Робин Гудфеллоу — так звал эту сущность Эммер — появился в огромной стеклянной реторте. Он был не больше пяти дюймов ростом, имел лицо в форме сердечка, как у эльфов, и длинные острые уши.

— Вечно ты зовешь меня в самый неподходящий момент, — проворчал Робин.

Он был почти бестелесным и скорее походил на танцующий за стеклом язычок пламени, который в зависимости от настроения меняет свой цвет.

— Прошу прощения, — сказал Эмер. — Может, в другой раз?

Он уже знал, какие неприятности можно накликать, заставляя элементаль сделать что-то против ее воли.

— Нет, все в порядке, — сказал Робин. — Так уж случилось, что сейчас я располагаю временем. Собирался на бал-маскарад — Оберон его устраивает в Пойктесме. Но бал отменили из-за сидерических эффектов злой природы, так что я к твоим услугам.

Эмеру хотелось расспросить Робина о том, кто такой Оберон, и что за бал-маскарад он устраивает, и что это за место — Пойктесме. Но он предпочел перейти к делу. Эмер рассказал Робину о Лэпторне, о мистических событиях, которые произошли в Рок-Харборе после появления ювелира, и о том, что обнаружила Самона в его доме.

— И чего ты от меня хочешь?

— Я буду очень признателен, Робин, если ты побываешь там, а потом расскажешь мне об увиденном.

— А почему сам не пойдешь?

— Это крайне затруднительно. После того как к Лэпторну без приглашения зашла Самона, он установил защиту.

— Ладно, загляну, — пообещал Робин.

В тот вечер Эмер собрался просмотреть бумаги в своем кабинете и заметил танцующий в большой стеклянной реторте зеленый язычок пламени.

— Робин, это ты?

— Кто же еще.

— И ты побывал в доме Лэпторна?

— Попытался. Но это место окружено страшной магией. Я попробовал незаметно проникнуть внутрь через замочную скважину, но меня что-то схватило за волосы и потянуло в дом. Я быстро смылся, можешь мне поверить.

— Итак, я знаю не больше, чем раньше, — печально заметил Эмер.

— Сейчас все-таки узнаешь больше. Твои подозрения по поводу другой элементали подтвердились. Я даже издали почувствовал ее присутствие.

— Это он не впустил тебя в дом? Он сильнее, чем ты?

— Я бы не сказал, что сильнее, — ответил Робин. — Но вокруг этого дома много зла, самого черного зла.

— А есть ли способ туда проникнуть?

— Для тебя — да, — сказал Робин. — Надо только использовать надлежащее заклинание.

— Какое именно?

Робин Гудфеллоу уселся на пустоту внутри реторты. На нем была красно-коричневая блуза с широкими рукавами и зеленая туника. Лицо в форме сердечка было орехового цвета и все в морщинках.

— И что же такого должен сделать дух, чтобы ему дали подкрепиться в твоем доме? — сердито спросил он.

— Пожалуйста, извини, — сказал Эмер. — Я для тебя кое-что приготовил.

После этих слов он опустил в реторту кувшинчик с молоком и тарелку с медовыми коврижками, которые Самона испекла накануне вечером. Робин попробовал и остался доволен. Насытился он быстро, ведь элементали питаются духом вещей и не нуждаются в земной пище. Покончив с едой, Робин аккуратно вытер губы крохотным кисейным платочком.

— Мой дорогой Эмер, есть ли у тебя в библиотеке четвертая книга великого Альберта Магнуса? — спросил он.

— Да, есть, — ответил Эмер. — Я ее изучал.

— Помнишь ли ты заклинание из четырнадцатого раздела, который называется «Появление в зоне воздействия злых сил»?

— Я хорошо его помню. Но оно не работает. Я много раз пытался использовать это заклинание, и безрезультатно.

— Мастер Альберт записал его слегка неправильно, — сказал Робин. — Третье слово начинается с «бет» на древнееврейском языке. Поменяй «бет» на «шин» — и увидишь, что получится.

— Вот так просто?

— Магия вообще простая штука, — сказал Робин, — если знаешь, как ей пользоваться.

После ухода Робина Эмер быстро отыскал книгу великого Альберта и исправил ошибочно написанное слово. Теперь он был готов войти в дом Лэпторна. Но оставалась еще одна проблема. Ювелир, видимо, чувствовал, что против него работает чужая магия, и выходил из дома лишь изредка и ненадолго, за продуктами. Определенного распорядка у него не было, так что предугадать, когда он выйдет в следующий раз, было невозможно. Эмер прождал два дня, четыре, неделю, а удобный случай все не подворачивался. Он уже был близок к отчаянию.

Однажды вечером они с Самоной обсуждали эту проблему. Эмер пребывал в очень плохом настроении, так как беседа пришлась на часы, которые он обычно посвящал своим исследованиям. К тому времени в городе размножилось самое разнообразное зло. Среди горожан росла паника. Все чаще случались явления сверхъестественного и вредоносного характера: град из лягушек; внезапное высыпание жалящих червей; диковинные летучие мыши с красной шкуркой, которых никогда раньше не видели в округе. И конца этому не было видно.

— Все это мне крайне не нравится, — ворчал Эмер. — Лэпторн даже забросил свой ювелирный бизнес. Он будто знает, что я планирую действия против него, и держит ухо востро. Если бы он всего только на час вышел из дома! Даже часа хватило бы.

— Если часа тебе достаточно, — сказала Самона, — думаю, я смогу помочь.

— И как ты собираешься это сделать?

— Господин Лэпторн весьма ко мне неравнодушен.

Эмер удивлено вскинул брови:

— Разве он не злится из-за того, что ты заходила в его дом?

— Так и было. Но под этой злостью прячется другая, более сильная, которая возникла по той причине, что я не отвечаю взаимностью на его симпатию.

— Откуда ты знаешь, что он к тебе неравнодушен? Это какие-то ведьмовские дела?

— Это женские дела, — невозмутимо ответила Самона. — Магия тут ни при чем.

— Что бы ты ни задумала, — сказал Эммер, — мне это не нравится. Не хочу, чтобы ты рисковала.

— Я в состоянии о себе позаботиться, — сказала Самона, — и ты прекрасно это знаешь.

— Самона! Мы же договорились: ты больше не будешь применять магию!

— Я и не собираюсь, существуют другие способы отвлечь мужчину, — скромно ответила Самона. — Господин Лэпторн сейчас дома?

— Он пошел в таверну — наверное, за пивом, как обычно.

— Тогда я могу выйти и повстречаться с ним на улице. Будь наготове, Эмер, потому что я дам тебе не больше часа.

— Как ты поступишь? — спросил Эмер.

— Не спрашивай о том, что может причинить тебе ненужную боль. Мы должны это сделать, Эмер! Не только для города, но и ради нас самих, и ради нашей Эми!

— Что ж, так тому и быть.

— Господин Лэпторн! Какая удача, что я вас повстречала! — сказала Самона.

Ювелир остановился с кружками пенящегося пива в руках и связкой сосисок под мышкой.

— Госпожа Крафтер! Никогда бы не подумал, что вы будете рады меня видеть.

— Считаете, что я злюсь из-за запрета входить в ваш дом?

— Ну да, — сказал Лэпторн. — Женщинам не нравится, когда им указывают, как себя вести, даже если это делается ради их же блага.

— Одним не нравится, а другим нравится, — с притворной улыбкой ответила Самона.

Ювелир был глуп как пробка, а потому не заметил фальши в ее поведении. Решил, что оно вызвано его особыми мужскими качествами.

— Господин Лэпторн, я слышала, что вы переселились из Англии.

— Я когда-то жил в Плимуте, — осторожно ответил ювелир.

— У меня есть родственники в тех краях, — сказала Самона. — Мне было бы так приятно, если бы вы прогулялись со мной до складов и рассказали об этом прославленном городе.

— Ничто не доставит мне большего удовольствия. Гавань Плимута…

Они вместе шли по улице, и Лэпторн болтал без умолку.

Подойдя к дому ювелира, Эмер почувствовал озноб. Казалось, от порога на него накатывают волны холода. А пока Эмер шагал по извилистой тропинке, которая бежала к дому от улицы, старый вяз слева склонился в его сторону, хотя ветра не было вовсе. В воздухе не смолкая гудели и жужжали невидимые существа.

Эмер не видел, откуда в него полетела головешка и кто ее бросил. Эмер успел увернуться. За куском пылающего дерева последовал другой, третий… Эмер, увертываясь, быстро произнес заклинание Альберта Магнуса в исправленной версии, с «шин» вместо «бет». Дождь из искр мгновенно прекратился. Эмер попробовал открыть дверь, она без труда поддалась.

Только что зашло солнце, и в доме было темно. В камине догорали угли. Где-то зловеще и неритмично тикали старинные напольные часы. А больше ни звука, словно даже мыши задержали дыхание. Эмер перешагнул через порог и призраком заскользил по длинному коридору, только тускнеющие полоски солнечного света освещали ему путь. Подумалось, что долина смертной тени начинается в солнечном месте.

А потом на пути возникла дверь. Эмер повернул ручку — заперто. Снова пришлось воспользоваться заклинанием Альберта. Или это Лэпторн нарочно не запер должным образом? Эмер знал: никогда нельзя быть уверенным в том, что является следствием, а что причиной. Войдя в комнату, он увидел сидящего на стуле маленького идиота.

— Ты тот самый мальчик? — спросил Эмер.

— А ты кто такой, черт тебя побери?

Мальчик заговорил на удивление густым басом, это был голос разумного мужчины с приличным жизненным опытом.

— Кто ты? — спросил Эмер.

— Каспардутис. Меня вызвали в этот круг.

— Элементаль?

— Так и есть.

— Почему ты занял тело ребенка?

— Потому что меня сюда заманили.

— Заманили? Каким образом?

Идиот медленно повернул голову и с любопытством оглядел Эмера. Потом он рассмеялся:

— А ты наглец, если посмел вот так заявиться в дом Лэпторна. Или ты его сначала убил?

— Если бы убил, разве ты, с твоими-то силами, не знал бы уже об этом?

— Сил у меня достаточно, — запальчиво произнес Каспардутис, — но я не намерен тратить их на такое существо, как Лэпторн.

— Ты назвал его существом, и все же ты ему служишь.

— Да, приходится. Он заманил меня своими заклинаниями. Мне тогда ничто не угрожало, просто стало интересно, что за субъект пытается привлечь внимание элементали, ну и хотелось его как-нибудь разыграть. А он вдруг махнул передо мной символом. Я такого не ожидал. Это была копия печати царя Соломона. Не очень похожая на подлинник, скажу я тебе, смазанная. Но и оттиска хватило, чтобы я тут же попался. И вот теперь я должен выполнять приказы Лэпторна.

— Как долго это будет продолжаться?

— Мы, обитатели эфира, не исчисляем время годами. Но знаем, когда уплачено по счетам.

— Твое присутствие навлекло на город множество несчастий.

Каспардутис пожал плечами:

— С этим я ничего не могу поделать.

— Ты можешь уйти восвояси и больше не возвращаться. Конечно, если тебе не в радость быть на побегушках у Лэпторна.

— Мне? В радость? Да я бы ему с огромным удовольствием кишки по дюйму вытянул. Но повторяю: я вынужден выполнять его приказы.

— И чего же он требует?

— Приносить драгоценные камни. В некоторых странах из-за этого возникают волнения. Я же не из воздуха эти самоцветы делаю. Мне прямо-таки неловко, поскольку среди элементалей воровство не приветствуется, как и среди людей.

— А если я найду способ тебя освободить?

— Я был бы этому безмерно рад. Но ты не сможешь.

— А вдруг получится?

— Если получится, я обязательно воспользуюсь шансом убраться отсюда.

— Какие первые слова произносит Лэпторн, когда призывает тебя?

— «Каспардутис, приди ко мне». Вот так он говорит. Еще, конечно, много всякого, заклинания и прочее, но заканчивает он всегда тоже этими словами.

— И что ты делаешь?

— Чем бы ни занимался, бросаю все и являюсь в пентаграмму, где лежит тело этого мальчика.

— Тебе кто-нибудь указывал, что надо войти в пентаграмму?

— Нет, но мне это кажется логичным.

— И все же тебе не велят поступать именно так? То, что ты входишь в пентаграмму, — это твое личное решение и твоя собственная трактовка команды?

— Думаю, что да, если смотреть на это глазами адвоката.

— А какими еще глазами следует рассматривать детали соглашения?

— Ну… ладно, я тебя понял. Но какая разница, где я появлюсь — в пентаграмме, в другом углу комнаты или даже в хлеву?

— Никакой, насколько я понимаю. Ты можешь отвечать на его призыв, материализуясь, где сочтешь нужным. Захочешь — далеко, захочешь — совсем близко.

— Совсем близко? На что это ты намекаешь, господин Эмер?

— Да, действительно, на что! — прогремело в дверях.

— Ну, дальше ты сам, — сказал Каспардутис. — Я сматываюсь!

И глаза идиота снова стали пустыми.

Высокий, худой, как огородное пугало, Лэпторн решительно вошел в комнату. Лоснящиеся черные волосы падали ему на глаза. Шрам на щеке побагровел от гнева.

— Ты посмел без приглашения заявиться в мой дом?

— Именно так, — сказал Эмер.

— И узнал мои секреты, Крафтер?

— Я узнал то, что мне надо было узнать. Вы держите в рабстве ребенка, Дугласа. Сделали его вместилищем для элементали, которая именует себя Каспардутисом. Это, сэр, против законов Божеских и человеческих. Более того, вы обогатились за счет жителей Рок-Харбора. Ваш нечестивый промысел приманивает злых духов и навлекает на город множество несчастий. Вы виновны в гибели людей, сэр.

Лэпторн пожал плечами и улыбнулся:

— Эти жалкие людишки не в счет, мой дорогой Эмер. Простой народ всегда рискует, когда в дело идет магия. Ты прекрасно это знаешь. Ты ведь и сам колдун. Мы служим одному господину.

— Это неправда, — сказал Эмер. — Я не служил Сатане и никогда не буду. Я представитель древней гильдии благородных алхимиков. Мы исследователи тайных законов вселенной, мы не практикуем черную магию.

— Что ж, тем хуже для вас, — сказал Лэпторн. — Если, сэр, вы не служите черной магии, она обслужит вас, как только что обслужила вашу потаскуху-жену!

— Самона? Что ты с ней сделал?

— Она пыталась увлечь меня подальше от дома, чтобы дать тебе время навредить мне, если только ты вообще на это способен. Но я разгадал ваш нехитрый план и поступил с ней так, как и должно поступать с красивыми, но вероломными шлюхами.

Лэптон хмыкнул и отвернулся. В жилах Эмера вскипела кровь. Если этот нечесаный выродок прикоснулся хотя бы к волоску на голове Самоны… Исторгая из горла жуткий рык, похожий на треск разрываемого металла, Эмер, как барс, кинулся на Лэпторна…

И в следующую секунду обнаружил, что летит через всю комнату.

Пошатываясь, Эмер встал на ноги и с радостью отметил, что ничего не сломал при столь жестком приземлении. Но в то же время он ощутил собственную беспомощность. Сила удара о пол уничтожила его физическую защиту. Эмер вспомнил изречение, которое справедливо как для науки, так и для магии: «Сила всякого действия равна силе противодействия».

Эмер понял, что его провели. Лэпторну удалось спровоцировать противника на необдуманное нападение.

На восстановление сил нужны были часы и даже дни. Лэпторн не собирался давать своему врагу передышку.

Тут скрипнула дверь. Мужчины обернулись. Дверь медленно отворилась и впустила в дом вечернюю прохладу.

А потом вошла Самона.

Спокойная и прекрасная, безупречно одетая и причесанная; и каждый волосок на месте.

— Господин Лэпторн, — сладким голосом сказала Самона, — вы не стали ждать, пока я схожу домой за шалью?

— Едва мы расстались, — ответил Лэпторн, — я разгадал ваш план и поспешил домой. И обнаружил его. — Он указал на Эмера.

— Вы были с ним грубы, — заметила Самона.

Она прошла через комнату и встала рядом с мужем.

— Я только начал. Когда покончу с ним, я и с вами разберусь, мастерица обмана.

Самона положила руку на плечо Эмера. Он почувствовал, как в его тело перенесся импульс жизненной силы. Эмер взбодрился, расправил плечи. Но для продолжения борьбы он был слишком слаб.

Лэпторн оглядел супружескую пару, нахмурился и немного отошел назад.

— Я с обоими справлюсь. Вот только зачем утруждаться, если я могу приказать — и из ваших тел вырвут все кости, а души перенесут в специальный ад, который ждет всякого, кто попытается перейти дорогу магу? Каспардутис, приди ко мне!

В комнате было очень тихо, только тикали старинные напольные часы. Дуглас, маленький идиот, безучастно сидел на низком табурете. Ни его лицо, ни тельце не выказывали признаков чужого присутствия.

— Каспардутис! Слышишь меня? Как хозяин печати Соломона, я приказываю тебе немедленно явиться!

Лэпторн встал перед пентаграммой, воздел руки к потолку и запрокинул голову. Было слышно, как расщепляется энергия. Тлевшие в камине угли вспыхнули сине-голубым пламенем. Лэпторн пошатнулся, но сразу восстановил равновесие.

На его лице отразилась тревога, которую быстро сменил ужас.

— Что ты наделал? — Ювелир схватился за виски. — Убирайся оттуда! — завопил он.

Самона повернулась к Эмеру:

— Дорогой, что происходит?

— Просто смотри, любовь моя. — Эмер погладил жену по руке.

Лэпторн, держась за голову и сгибаясь в три погибели, забегал по комнате. Он натолкнулся на стол, отпрянул и врезался в кресло, едва не перекувырнулся через него, но устоял, а потом завертелся, как дурная собака в погоне за собственным хвостом. Потом Лэпторн опрокинул буфет с китайским фарфором и растянулся на полу посреди осколков. Он бился в судорогах, как выброшенная на берег форель; он рвал на себе волосы и колотил пятками по дощатому полу. Но вот по телу пробежала последняя конвульсия, и он затих.

— Ты ухитрился его отравить, любовь моя? — спросила Самона.

— Самона! — возмутился Эмер. — Как ты могла подумать, что я способен отравить человека в его собственном доме?

— Но как иначе можно получить подобный результат?

— Я всего лишь показал лазейку Каспардутису, плененной Лэпторном элементали. Это не яд, не колдовство и даже не алхимия, а всего-навсего юридическая уловка.

Лэпторн зашевелился и с трудом сел.

— Это был отличный трюк, — сказал он голосом Каспардутиса. — Покинув этот дом, я поразмыслил над твоими словами и убедился, что условия моего появления перед Лэпторном действительно недостаточно конкретны. Если бы ты, Эмер, не указал мне на это, я бы так и носился по вселенной за его камнями.

— Не понимаю, — сказала Самона. — Какое имеет значение, где ты появляешься, откликаясь на его зов?

— Если мое место не обозначено точно, я могу появляться в самых разных местах… даже в голове Лэпторна. Что я и сделал. И там мы и сошлись в борьбе за обладание телом.

— И ты победил, — сказала Самона.

Лэпторн — нет, теперь уже Каспардутис — отвесил ей низкий поклон.

— И что ты теперь будешь делать? — поинтересовался Эмер. — Поживешь на земле в теле Лэпторна?

— Ни за что! — ответил Каспардутис. — У меня важные дела на эфирных просторах. Слишком долго я там отсутствовал. Я задержался здесь только для того, чтобы поблагодарить тебя, Эмер. А теперь покину эту оболочку и возвращусь домой.

— Постой-ка! — сказал Эмер. — Когда ты ее покинешь, Лэпторн сможет вернуться и взяться за старое. Не забывай, он владеет печатью Соломона.

— И верно, — согласился Каспардутис. — Ты отлично разбираешься в таких делах, Эмер Крафтер! Снова я тебе обязан. Какого светлого ума лишился ад, когда ты отказался примкнуть к силам дьявола. Но я нашел решение. Прощайте!

Лэпторн лег, по его телу пробежала судорога, и он замер. Эмер склонился над ним, но пульса не обнаружил.

— Такого я не ожидал, — сказал он. — Элементали не убивают, как бы их ни провоцировали.

— Он и сейчас не убил, — сказала Самона. — Смотри!

В углу зашевелился идиот Дуглас. Его руки заметались перед лицом, как перепуганные голуби. Рот кривился, словно пытался что-то сказать, но не мог. Глаза были широко открыты, и в них плескалась злоба.

— Это Лэпторн! — воскликнула Самона.

— Да, так и есть, — сказал Эмер. — Магия, которую он практиковал, расплатилась с ним по достоинству. Действие равно противодействию! Как он обходился с другими, так обошлись и с ним. Он сделал из идиота носителя духа, а теперь будет сам жить в теле идиота. И он не в силах ничего сделать. Каспардутис запечатал его рот, лишил дара речи.

— И что мы будем с ним делать? — спросила Самона.

— Что значит — делать?

— Я о ребенке. Неважно, чей дух внутри его, — кто-то должен приютить мальчика, кормить и одевать.

Эмер трезво поразмыслил над этим вопросом.

— Моя дорогая, пусть это решают в городском совете и на шабаше ведьм. С нас достаточно, пора возвращаться домой.

— Да, — согласилась Самона, — я приготовлю ужин. После такой работы всегда нападает аппетит.

— Мы поужинаем и соберем вещи, — сказал Эмер. — И приготовь Эми в дорогу.

— А куда мы едем?

— Ты слышала, что я только что сказал? Домой! У нас есть домик в горах, поживем там. Хватит с нас цивилизации.

* * *

Ведьмы и колдуны, алхимики и знахари — кто только не рождался в старинном клане Крафтеров. Этот клан был свидетелем возникновения американской нации; пуская корни в цивилизованных восточных городах, он протягивал ветви на Дикий Запад. Но вот настал век науки и логики, и новое поколение магов-искусников было вынуждено разбрестись по всему земному шару, чтобы сохранить верность своему необыкновенному таланту.

Новеллу «Страна Сновидений» Роберт Шекли написал для сборника «The Crafters, Book Two: Blessings and Curses» («Крафтеры: благословения и проклятия») в 1992 году.

Страна Сновидений

Многое привлекало тех, кто решил обосноваться на западных границах Северо-Американских Соединенных Штатов. Для одних это было возможностью завладеть землей и сколотить состояние, для других — сбежать от долгов или даже от властей. И многим удалось построить новую жизнь. Нат Сингер был прямым потомком Эмера Крафтера и обладал множеством фамильных талантов самой действенной силы. Он бежал на Запад после того, как, несмотря на все свои таланты, не смог предотвратить трагедию, которой опасался больше всего. И возможно, еще из-за того, что хотел забыть о своих сверхъестественных способностях, которые теперь считал скорее проклятием, чем даром. Эти способности постоянно напоминали Нату о потерянном. Проблема была в том, что, даже уехав за тысячи миль на самый край цивилизации, человек не может оставить позади то, что является частью его самого.

Миссури. 1834 год от Рождества Христова

В начале июня 1834 года на юге Миссури в городке Оук-Блаффс появился гость. Он вел за собой гнедую лошадь, сильно хромавшую на переднюю левую ногу. Незнакомец был высокий, лет тридцати, с короткой черной бородкой. На голове у него сидела черная фетровая шляпа с широкими вислыми полями, такие можно увидеть дальше к западу. Одет незнакомец был как любой переселенец — куртка и штаны из оленьей кожи и мокасины, но лицо было необычно бледным и необветренным для этих мест. Судя по рукам, он не занимался тяжелымфизическим трудом, это были руки скорее клерка, нежели любителя жизни на свежем воздухе. Едва чужак вошел в город, рядом возник мальчишка лет десяти и уставился на него так, будто никогда не видел человека, передвигающегося на своих двоих.

— Эй, мистер! Как так случилось, что вы идете пешком?

— Лошадь захромала.

— Вам понадобится другая лошадь?

— Похоже, что так.

Нат посмотрел на мальчишку, и ему понравилось увиденное: пацан был конопат, со светлыми взъерошенными волосами. Суровое лицо мужчины осветила улыбка.

— Полагаю, у тебя найдется одна на продажу?

— Нет, сэр, у меня нет лошади. Но я знаю, где вы можете ее купить.

Переселенец отыскал в кармане никель и бросил пацану:

— Хорошо, сынок, рассказывай.

Мальчишка улыбнулся:

— Следующая дверь от того места, где вы стоите, — платная конюшня Мастерсона.

Крафтер и без подсказки уже видел вывеску конюшни. Мальчишка, похоже, из всезнаек. Нат и сам, когда еще жил в Бостоне, был таким, а потому питал слабость к всезнайкам. Он не ожидал так скоро встретить подобного ребенка в этих местах.

— Большое спасибо, — поблагодарил Нат.

Он сделал несколько шагов и вошел в платную конюшню. Там он рассказал о своей проблеме мужчине в кожаном фартуке, который подковывал тяжеловоза.

— Извините, мистер, — сказал хозяин, — я бы с радостью взял вашу лошадь, но у меня нет подходящей замены.

— А не подскажете, где здесь найти лошадь?

Хозяин конюшни пожал плечами:

— Можете, конечно, поискать на ранчо в округе. Только вряд ли есть смысл.

— Почему так?

— Я в курсе, как обстоят дела со скотом на пятьдесят миль вокруг города. Тут нет для вас ничего интересного. Но есть надежда, что появятся новые лошадки.

— Что ж, я съезжу и поищу, но не на этой леди. — И Нат похлопал кобылу по шее.

Хозяин конюшни подумал немного и предложил:

— Я подержу вашу лошадь, сколько нужно. И у меня есть мул, могу дать его на время. Фло не такая быстрая, но она достаточно хороша, чтобы покатать вас по окрестностям.

Когда незнакомец выводил мула из конюшни, мальчишка поджидал снаружи.

— А где же лошадь? — с невинным видом спросил он.

— Хозяин сказал, что у него нет подходящей для меня. Полагаю, ты об этом не знал.

Мальчишка вроде смутился:

— Простите, мистер. Вообще-то, я знал, но хотел получить никель.

— В этом нет ничего дурного. Но ты можешь заработать еще один. Сможешь подыскать мне комнату на одну-две ночи, пока моя лошадь не поправится?

— Конечно, мистер! Моя мама сдает комнаты, а еще она готовит лучше всех в Оук-Блаффсе!

Мальчишка быстро зашагал вперед, а Нат не торопясь направился следом и повел за собой мула.

Когда впереди показался белый фермерский дом, ничем не отличающийся от других фермерских домов в этих краях, мальчишка перешел на бег. Он взлетел по деревянным ступенькам, стрелой промчался через широкую веранду к дверям с полукруглым окошком и исчез из виду.

Спустя пару минут мальчишка снова появился на веранде, и теперь он держал за руку высокую пышнотелую женщину. Та носила платье из грубой полушерстяной ткани, ее гладкие рыжие волосы были убраны в хвост на затылке и повязаны белым шейным платком. Она улыбалась. Лицо у женщины было озабоченное, но миловидное.

— Билли сказал, что вы ищете жилье.

— Да, мэм. — Мужчина смущенно снял шляпу и переступил с ноги на ногу. — Меня зовут Нат Сингер. Я не могу заплатить много — деньги нужны на лошадь. Но у меня сильные руки, и я не ленив. С радостью возьмусь за тяжелую работу, любую, какую скажете.

Что ж, деньги бы Эмме не помешали, но ей нужен был помощник, чтобы доить коров, чистить коровник и отвозить масло и сыр в город.

Эмма кивнула:

— Похоже, вы нашли себе жилье.

Нат Сингер понравился Эмме. Он был симпатичный и от силы года на два старше ее. Была в нем утонченность, почти мягкость — как глоток свежего воздуха после долгого общения с грубиянами и богохульниками, которых на Западе большинство. Было в Нате Сингере что-то еще, не такое симпатичное; оно пряталось за мягкой черной бородкой и честными карими глазами. Но никто не совершенен.

Эмма решила, что Нат вполне подходит для тяжелой работы на ферме, которой после смерти Лемюэля Скелли накопилось более чем достаточно. Лемюэль был последним работником Эммы. Однажды он поехал к озеру Дьявола на поиски заблудившегося вола, и его подстрелили шошоны. Теперь шошоны почти все ушли. По слухам, их вытеснили кайова, а у тех дурная слава, особенно после того, что они натворили в Канзасе. Правда, они в округе не показываются, и потому никто из-за них не беспокоится.

Итак, Нат Сингер приступил к работе на ферме Эммы Хокинс. Эмма держала дойных коров и поставляла четвертую часть всего молока в Оук-Блаффс. Кроме того, она пахтала масло. В огороде Эмма выращивала помидоры, кабачки и горох. Ее земляника славилась на весь штат. У нее был свинарник приличных размеров и собственная скотобойня, на которой работал местный пьяница. А еще у нее был свой адвокат.

Натаниэл Сингер был вторым по старшинству сыном Мартина и Фэй Сингер. Мартин был потомком Эмера Крафтера, который в начале семнадцатого века переселился из Англии в Новый Свет и перенес туда свой удивительный дар. Крафтеры были особенной семьей — они обладали исключительными талантами в колдовстве.

Не все Крафтеры следовали фамильной традиции в магии. Некоторые отказались от ремесла. Другие, как Нат, поддерживали неясные и запутанные отношения с оккультными искусствами.

Нат вырос и провел бурную молодость в Сейлеме. Очень умный, но своевольный и с задатками сильного колдуна, он был свидетелем того, как в городе большинство населения стало пуританским. Поначалу магические опыты приносили Нату успех, но потом произошел несчастный случай, и волшебство не помогло ему. Тогда-то он и потерял свою жену Агату. Нат решил, что Новая Англия с ее нетерпимостью и суровостью ему не подходит. Он мечтал перебраться на Запад, на просторы, свободные от догм.

По отношению к магии Нат испытывал сильные, но двойственные чувства. Он ее ненавидел, и в то же время она его притягивала. В связи с этим его несколько раз посещали сновидения при не полностью выключенном сознании. В этих сновидениях часто возникали картинки неведомой земли: огромные пространства, окрашенные в тускло-коричневые оттенки, с необъятным небом, которое казалось гораздо выше и прозрачнее, чем небо над Новой Англией. Нат видел бескрайние прерии, пустыни, разноцветные скалы, излучины реки. В этих местах росли кактусы и можжевельник. Солнце было ярким, всевидящим и беспощадным. Там обитали индейцы, и они отличались от ирокезов и гуронов, с которыми ему доводилось встречаться. Эти не брили головы, как мужчины из северных племен, а носили черные волосы до плеч, прихватывая их цветными лентами. Народы Запада разводили лошадей и больше ста лет воевали с испанцами.

Эти дикие всадники были еще далеко. Нат думал о них, тихие дни сменяли друг друга, и Оук-Блаффс жил спокойной дремотной жизнью. Но вскоре повеяло бедой. Сначала он не хотел этого признавать. Если его предчувствия верны, то Оук-Блаффсу следует ждать проблем мистического характера, то есть именно тех, от которых он пытался бежать.

Нат оставил позади проблемы добра и зла. Он направлялся в новые места, туда, где нет демонов и опасностей Старого Света. Они с Агатой когда-то слишком уж часто сталкивались с нечистой силой. Надо уезжать отсюда. Здесь уже дурно пахнет, и это запах зла. Вот-вот должно случиться что-то очень плохое.

Надо было отработать проживание на ферме. И хотя, прожив в городе всю жизнь, Нат совершенно не владел сельскими ремеслами, он охотно брался за любое дело и быстро учился. Сначала Эмма поручила ему ошкурить жерди, затем починить ограду южного пастбища, откуда сбежало несколько коров. Не самая легкая работа для горожанина, но Нат быстро ее освоил. Руки у него росли откуда нужно, любые вещи были послушными в его длинных и сильных пальцах.

Билли всюду ходил за Натом, наблюдал и удивлялся тому, как быстро этот деликатный чужеземец приспособился к жизни на ферме.

Нат находил работу приятной и необременительной. Ему давно хотелось на практике применить знания, полученные из книг еще в Гарварде.

Почти все поручения хозяйки были Нату в радость, лишь одно показалось утомительным. За неделю до его появления в Оук-Блаффсе вдова решила выкопать выгребную яму правее и ниже старой, которая из-за недавних дождей уже наполнилась до краев. Место под новую было отведено на участке с более твердой почвой; чтобы вырыть в одиночку, пришлось бы потратить большую часть лета.

Нат начал копать, вернее, выкорчевывать куски гранита, из которых, казалось, сплошь состояла эта земля. После нескольких часов изнурительной работы у него заломило спину. Нат стер пот со лба и сделал передышку. И задумался, нет ли более простого способа решить задачу.

Погода была чудесная. Солнце уже было на полпути к горизонту. Билли в этот день с Натом не пошел. Вдова послала сына в новую школу, которую открыл объезжавший свой округ проповедник. Нат огляделся по сторонам, достал бумажник и, сидя на валуне, порылся в нем. Наконец он нашел клочок пергамента, который он добыл в бостонской библиотеке. На пергаменте был список имен. Большинству людей ни одно имя из этого списка не могло быть знакомо.

Нат прочитал список. Эндимор — вот нужное имя.

Нат снова огляделся. Вокруг ни души. Ему не нравилось то, что он собирался сделать. Нат напомнил себе о том, что дал клятву не браться за старое. Он перебрался в другую страну и решил покончить с былыми делами. Но эту выгребную яму так трудно копать. А вокруг никого. Поэтому…

Начертить пентаграмму на земле было проще простого. Из нескольких согнутых и соединенных прутиков получились нужные фигуры. Сложнее было найти щепотку манны небесной. Такое вещество не носишь каждый день в кармане. Обследовав луг, Нат нашел кротовью нору, а в ней немного чудесного порошка, оставленного самкой после течки.

Нат рассыпал порошок вокруг пентаграммы и стал читать заклинание. В прозрачном июньском воздухе слова звучали тихо и невыразительно. Нат ощутил знакомый позыв к рвоте. Он уже давно не вызывал духа земли и поэтому сначала запинался, но, когда все чары встали на свои места, дело пошло быстрее. Вскоре Нат заметил движение в воздухе. Это было похоже на крошечный вихрь. Воздух кружил где-то на периферии зрения Ната. Искушение было велико, но он не смотрел в ту сторону. По своему богатому опыту он знал, что некоторые духи не любят точные характеристики, и поэтому даже не пытался на этом сосредоточиться.

— Ну и кто ты такой? — раздался раздраженный голос.

— Меня зовут Нат Сингер, и я нахожусь под защитой печати.

— Твое счастье, а то бы я тебя в порошок стер. Зачем разбудил? Мне снился такой великолепный сон. Меня выбрали верховным богом в индуистском пантеоне, и я собирался…

— Прости, — сказал Нат, — в другой раз я бы с удовольствием послушал твою историю, а сейчас вынужден просить об услуге.

— Естественно. Иначе зачем было меня вызывать? Ладно, валяй, проси.

— Ты демон земли, — сказал Нат. — Нужно, чтобы ты перенес некоторый объем грунта с места на место.

— Наверное, одну из тех гор? — предположил дух.

— Нет, такие подвиги не требуются. Вот здесь я отметил: квадрат со стороной пятнадцать футов, глубина — двадцать футов.

— И ты потревожил меня из-за такой мелочи?

— Боюсь, что да. Для тебя мелочь, а мне работы невпроворот.

— Это точно, — согласился дух. — И как ты меня отблагодаришь, если я это сделаю?

— Я не обязан никак тебя благодарить, — сказал Нат. — Ты один из тех духов, что связаны с самим царем Соломоном. И ты обязан выполнять работу, которую тебе поручит человек, такой как я, если эта работа относится к твоей области магии, то есть к земле.

— Что правда, то правда, — кивнул дух. — Но согласись, сделать мне небольшое одолжение — неплохая идея. Кто знает, как долго печать Соломона будет держать меня на привязи? А если она когда-нибудь сломается, может быть, я отомщу тем, кто относился ко мне с пренебрежением?

— И чего же ты хочешь?

— Чтобы ты иногда молился за меня. Несколько добрых слов перед сном, только и всего.

— Но у тебя нет реальной силы. Ты не можешь исполнять желания в общем смысле этого слова. Какой прок от того, что я буду за тебя молиться?

— Мне будет приятно — вот какой прок, — сказал дух. — Но если, по-твоему, я прошу слишком много…

— Вовсе нет. Обязательно помолюсь, но потом. А сейчас, будь любезен, займись землей.

— Хорошо. Посторонись-ка.

Сингер отошел подальше от намеченного под яму участка. Несколько секунд ничего не происходило. А потом он увидел в воздухе нечто похожее на стеклянный меч. Сверкающий клинок вонзился в землю. Он погружался все глубже, он раскалился добела, и от него во все стороны летели красные искры. Меч входил в землю, как нож в масло. Над обожженным грунтом клубился дым, камни стонали и трещали под ударами клинка.

Сингер наблюдал. Вскоре земля пошла цельным блоком, как будто ее толкал снизу домкрат. Пронизанный корнями деревьев, изобилующий мелкими и крупными камнями параллелепипед поднимался все выше, с него сыпались черви и насекомые. Блок завис в десяти футах над поверхностью земли.

— Куда желаешь его отправить, хозяин? — спросил демон земли. — Что, если я заброшу вон туда? — И он завитком дыма указал на место в нескольких милях от ямы.

— Нет, только не туда! — воскликнул Нат. — Там только-только построили новый амбар. Если развалишь его, с меня живого кожу сдерут.

— Хорошо, так куда же перенести? — нетерпеливо спросил демон. — Ты же не хочешь, чтобы я держал ее так вечно? Хотя, конечно, могу.

— Забрось его в космос, — приказал Нат.

— Куда именно? Знаешь, космос довольно велик.

— На Луну, — сказал Нат. — На темную сторону, чтобы не могли увидеть в телескоп.

— Ясно, хозяин, — сказал демон земли. — Свяжусь с тобой позже.

Куб земли вздрогнул и пулей помчался вверх. За две секунды он превратился в точку, а еще через одну исчез окончательно.

И только после того, как дело было сделано и ничего уже нельзя было исправить, Нат понял, что у него на руках осталась проблема.

Каким способом он мог выкопать эту яму, не прибегнув к запрещенным колдовским силам? Удивительное дело, но поначалу это никого не интересовало.

Работа на ферме шла своим ходом. А потом наступил день, когда Нат и вдова поехали в город за покупками. Эта самая обычная поездка закончилась неожиданно.

Эмма Хокинс просмотрела список покупок. Корм для кур, сахар, кукурузная мука и щелочное мыло.

Нат и Билли подъехали к крыльцу. Билли взял поводья, а Нат помог Эмме забраться в повозку.

Билли нравилось править, он не отрывал глаз от дороги, а Нат с Эммой тихо беседовали о работе, которую предстояло сделать на ферме в тот день, и о танцах, которые устраивались в городе тем вечером.

— Похоже, все пойдут, — небрежно заметил Нат.

Ему хотелось пригласить Эмму, но он сомневался, что это будет правильно.

— Похоже, что так, — отозвалась Эмма.

Она смотрела в сторону. Сколько прошло с тех пор, как покойный мистер Хокинс в последний раз приглашал ее на танцы? Два года? Три? Они никогда не пропускали танцы, если не считать ту пору, когда она носила Билли. А потом Лем позволил себя убить пьяному шошону.

— Я почту за честь пригласить вас, — сказал Нат и удивился собственной смелости.

Эмма посмотрела на него. Ее позабавило, что спутник густо покраснел.

— А я почту за честь пойти с вами, — произнесла она.

Оставшуюся часть пути до города они молчали. Билли остался с лошадьми, а Нат и Эмма пошли в магазин.

Там пахло цветами. Они стояли в жестяных ведрах и продавались по никелю за букет. Вдоль стены аккуратно выстроились бочки с мукой, сахаром, черной патокой и крупчаткой. Солнечный свет пробивался сквозь гринсбон, которым была занавешена витрина, и поблескивал на синих склянках с лечебными мазями и настойками.

Эмма выбирала товары по своему списку, а Нат коротал время в разговоре с хозяином.

— Вам нужна лошадь, верно? — спросил бакалейщик. — Я слышал, скоро в город пригонят партию из Канзаса. Говорят, хорошие кони.

— И сколько за голову? — поинтересовался Нат, а сам пощупал десятидолларовую банкноту в правом кармане.

— Думаю, пять-десять долларов…

Бакалейщик умолк. В магазин через дребезжащие двери ввалился Рэд Свенсон.

Первое, на что обращали внимание люди, когда видели Рэда, — это на его габариты. Он был высоким и мощным, как гризли. Светло-рыжие волосы длинными спутанными прядями падали на лоб.

Во вчерашней борьбе Рэда с бутылкой его глаза покраснели. Было ясно, что бутылка одержала победу.

— А ты меня надул! — завопил Рэд, увидев бакалейщика. — Я тут купил три мешка кукурузной муки, дома заглянул, а в них полно червей.

— Я лично проверял всю муку, — сказал бакалейщик.

— Чушь собачья!

Бакалейщик нервно огляделся по сторонам. Всего неделю назад Рэд требовал вернуть ему плату за продукты. Тогда хозяин магазина уступил, и Рэд с деньгами пошел прямиком в салун.

— Может, принесешь муку, и я на нее взгляну, — робко предложил бакалейщик.

— Ты сомневаешься в моем слове, Сэм? Хочешь сказать, что я не заслуживаю доверия? — От злости Рэд «пустил петуха». — Намекаешь, что Рэд Свенсон, сын Хэна Свенсона, первооткрывателя этих мест, врет?

Он сжал мясистые кулаки и двинулся на бакалейщика. Сэм попятился к кассе. Он прикинул, что потеря денег лучше, чем разбитая голова.

Рэд и получил бы назад свои деньги, да только между ним и Сэмом вдруг встал Нат.

— Эй, минуточку! — Его крепкие пальцы сдавили предплечье Рэда. — Думаю, вам следует принести сюда плохую муку, чтобы Сэм на нее посмотрел. Вот в этом мешке, насколько я вижу, никаких червей нет.

Взгляд Рэда сфокусировался на чужаке. Тот был с виду сильным, но гораздо ниже Рэда и худой, как будто давно не ел досыта.

— Это ты мне? — спросил задира. — Тот парень с востока, верно? Приехал в наш Миссури и сразу пристроился к бабе? И смеешь предъявлять мне требования?

Нат хотел отступить на шаг, но Рэд схватил его за плечи и удержал на месте. Приблизив лицо к лицу Ната, верзила дохнул перегаром от виски.

— Похоже, нам стоит выйти и поговорить, — с фальшивым дружелюбием предложил он. — Ты ведь хочешь поучить меня хорошим манерам? Что ж, давай, я готов.

Нат с содроганием ощутил, как дремавшие внутри него силы распространяются по всему телу, словно по электрической сети слабого напряжения. При желании он бы мог закинуть этого грубияна за границу округа…

«Нет, — подумал он, — не здесь и не сейчас».

Может, при следующей встрече он покажет этому вонючему мордовороту, чего стоят мускулы в сравнении с колдовской силой.

Нат зло посмотрел на Рэда и все же отступил. И снова Рэд, как бык, выпятил голову, но в этот момент у него в желудке вспенилось виски. Рэд схватился за живот и, шатаясь, пошел к выходу. Его вырвало, едва он сделал шаг из магазина.

На этом бы все и закончилось, но подобные происшествия никогда не заканчиваются так просто. После этого случая Рэд Свенсон всем говорил, что Нат навел на него порчу: сделал особенный жест, точно как колдун, и после этого его, Рэда, вывернуло наизнанку. Этой истории, не говоря уже о слухах насчет чудесным образом возникшей выгребной ямы, хватило для того, чтобы преподобный Харрелсон решил нанести Нату визит.

Преподобный Харрелсон был человеком прямым, он не стал ходить вокруг да около.

— Юноша, о вас ходят плохие разговоры.

— Я могу объяснить все, что случилось.

— Не сомневаюсь, что можете. Но не думаю, что меня удовлетворят ваши объяснения. Похоже, в данном случае имела место черная магия.

Нат сделал вид, будто такое предположение кажется ему смешным.

— Преподобный, вы же не думаете всерьез, будто я обладаю какой-то особенной силой?

— Я абсолютно серьезен, — сказал Харрелсон. — У меня появились сомнения на ваш счет, как только вы к нам приехали. Предлагаю уехать как можно скорее.

— Я всего лишь жду, когда можно будет купить приличную лошадь.

— Не ждите чересчур долго. И для вас же будет лучше, если я больше ничего не услышу о случаях подобного рода. Мы не потерпим в наших краях всякую нечисть.

В конце июня чудесная погода в Оук-Блаффсе и его окрестностях уступила убийственному зною. Изо дня в день солнце нещадно палило с безоблачного неба. И никакой передышки, даже по ночам ни малейшего ветерка. На севере и северо-востоке собирались грозовые облака, но не роняли ни капли. Земля спекалась и покрывалась трещинами, и ранний урожай обещал погибнуть, если не будет дождя.

Дождь — вот о чем мечтали все! Фермеры только о нем и говорили. Они предавались воспоминаниям, но никто не мог вспомнить более засушливого лета с семьдесят девятого года. Или это было в семьдесят восьмом?

Джосая Томас, местный фермер, прибыл с визитом, прихватив с собой еще одного фермера, Эдгара Хартли. Они сидели в гостиной вдовы и пили чай, и было заметно, что оба чувствуют себя не в своей тарелке. Что-то было у них на уме, но вот что именно — Эмма понять не могла. В четырех стенах можно было задохнуться от жары. Хозяйка развесила в гостиной мокрые простыни, но в отсутствие сквозняков это помогало слабо.

Нат Сингер работал на скотном дворе, когда к нему вышел Билли: дескать, мама хочет, чтобы он присоединился к гостям. Нат умылся, привел в порядок одежду и вошел в дом. Какое-то время фермеры вели беседу о том о сем: откуда он, куда собирается ехать дальше, что думает о предстоящих выборах, каковы его взгляды на проблему рабства и так далее. Наконец они перешли к настоящей цели своего визита.

— У нас есть основания полагать, что вы можете вызвать дождь, — сказал Джосая.

— С чего вы взяли?

— Ходят разговоры, что вы обладали особой силой. Это еще с тех пор, как вы выкопали новую выгребную яму для миссис Хокинс. Очень ловкая работа, мистер Сингер, и вы необыкновенно быстро с ней управились.

— Я уже объяснял, — сказал Нат. — Это было движение земной коры, сброс. Знаете, случаются иногда такие маленькие землетрясения. Они затрагивают крошечный участок земли и совсем не влияют на соседние. Вот так и образовалась эта яма.

— Землетрясение выкопало яму за вас, — уточнил Генри.

— Да, именно так. И никто не сможет доказать обратное!

Джосая поднял руки в знак примирения:

— Как скажете! Это не наше дело! Хотя, конечно, найдутся ханжи, которые будут упрекать человека, имеющего дело с черной магией и колдовством. Но если этот человек работает на благо общины, что в этом плохого? Даже самые нетерпимые, типа нашего преподобного Харрелсона, дважды подумают, прежде чем что-то предпринять.

Дальше Нат очень аккуратно подбирал слова:

— Я бы, конечно, с радостью помог общине. Но я не заклинатель дождя, и вы никогда не заставите меня признать это. Разве что попробовать могу…

— Это все, о чем мы просим, — сказал Джосая. — Просто попробуйте. И сделайте это как можно скорее, ладно, мистер Сингер?

Приняв решение, Нат не терял времени. Ближе к вечеру, когда солнце на западе окрасило небо в пурпурные и оранжевые тона, он отошел подальше от дома и нашел укромное местечко в кизиловой рощице. Приготовления были недолгими. Нат нарисовал на земле пентаграмму, зажег свечу и вызвал духа земли.

— Опять ты? — спросил дух.

— Прости, что так скоро побеспокоил, но я снова нуждаюсь в твоей помощи.

— Мне когда-нибудь дадут отдохнуть в этих местах?

— Хватит жаловаться, — сказал Нат. — Я, между прочим, знаю, что вас, духов стихий, иногда десятилетиями никто ни о чем не просит.

— Допустим, это так, но мы же имеем право заниматься своими делами? Или обязаны постоянно ждать, когда сомнительный тип вроде тебя, неизвестно где стащивший пару магических формул, захочет, чтобы мы выполнили работу, которую он сам ленится или просто не может выполнить?

— Все, я наслушался, — сказал Нат. — Ты сделаешь то, о чем я прошу, или жалобу подавать? — И он стал делать пассы.

— Слышать — значит повиноваться, — без особого энтузиазма сказал дух. — Что на этот раз?

— Дождь, — сказал Нат.

— Что, прости?

— Я сказал: дождь. Славный такой ливень, полноценный.

— Дождь? Кажется, теперь я тебя понимаю.

— Да, и пожалуйста, организуй его побыстрее.

— О, конечно, господин. Надо побыстрее — сделаем побыстрее.

И с этими словами дух исчез.

От разговора с элементалью у Ната осталась смутная неудовлетворенность. Ему показалось, что дух слишком уж чему-то обрадовался. Может, стоило уточнить, каким по объему и продолжительности должен быть ливень? Хотя обычно это не требовалось…

Как оказалось, именно это и надлежало сделать Нату. Через несколько минут после разговора с духом зарядил ливень. Он сопровождался впечатляющими раскатами грома и перестрелкой молний. Похоже, это был чемпион среди ливней, которые могли припомнить жившие в здешних краях люди. Потом долго спорили, откуда он пришел. Кто-то говорил, что ливень родился на Великих озерах, другие утверждали, что его пригнал ветер с Тихого океана. Откуда бы он ни явился, это было скорее торнадо, чем летний дождь. Он накатывал стена за стеной, и эти стены были длинными и косыми. Настоящая демонстрация силы водной стихии. Дождь затопил больше половины ферм в округе, сорвал множество крыш, свалил заборы — в общем, превратил сонную сельскую жизнь в кромешный ад. Фермеры получили свою влагу, но им пришлось все пересевать, потому что из земли вымыло все семена. А когда все кончилось, Нат стал вроде героя, но под подозрением. Он, конечно, отрицал свою причастность к разгулу стихий, но в этом его отрицании довольно явственно слышалась нотка злорадства.

Неспешно тянулись летние дни. Иногда до Оук-Блаффса доходили слухи о стычках с индейцами. В движение пришли многие племена. Говорили, что команчи, которых поселенцы вытеснили из Техаса, собираются на границах Миссури и Канзаса. Хотя команчи и кайова, самые воинственные племена на равнинах, заключили перемирие, хватало других — согнанных со своих земель шайенов и сиу, лишенных гражданских прав шошонов и черноногих. Все они попали под власть единственного человека, и одно только это было беспрецедентным событием в жизни коренного населения Северной Америки.

Шамана звали Два Койота и поговаривали, будто он кайова-апачи. По отзывам многих очевидцев, он был средних лет, крупного сложения, с бочкообразной грудью, с расплющенным орлиным носом, с челюстями, будто выкованными из стали. Глаза у Двух Койотов были черные и немигающие. Говорили, что он может провести в трансе несколько часов, что его дух способен уноситься очень далеко от тела и видеть будущее.

Правительство выражало озабоченность по поводу деятельности Двух Койотов, но не могло ничего предпринять в его отношении. Он пока не создавал серьезных проблем. А если и создавал? На города и фермы индейцы не нападали, а закона, запрещающего им организовываться, не существовало.

Все это мало заботило Ната. У индейцев регулярно появлялись новые яркие вожди, а потом они уходили в тень. Все знали, что индейцы слишком любят независимость, что они слишком разобщены, чтобы объединить силы и выступить против белого человека. В том далеком 1834 году племена индейцев не представляли опасности для таких мест, как Оук-Блаффс в Миссури, штате, еще пятнадцать лет назад обжитом белыми людьми.

Нат работал в поле, шел с плугом за упряжкой мулов, которых вдова арендовала на платной конюшне. Выдался чудесный день. Мулы брели медленно, пахарь с трудом удерживал плуг. Не сразу Нат наловчился прокладывать ровную борозду. Но он был прилежным учеником. Неподалеку в терновнике запел черный дрозд. Может, он пытался что-то сказать Нату? Предупредить о чем-то? В том-то и кроется суть магии: все и вся посылают сигналы, но ты их понимаешь, когда уже слишком поздно.

Итак, пропел черный дрозд. Потом плуг издал странный звук — наткнулся на твердое. Но это был не камень. Может, дерево? Нат остановил мулов и взялся за лопату. Земля успела высохнуть после дождя. Нат снял рубашку. Пришлось немало потрудиться, чтобы разломать твердую корку и вонзить заступ глубже в землю. Интересно, почва рыхлая, но все равно сопротивляется. Наконец она поддалась, как будто заступ преодолел какой-то барьер, и дело пошло на лад. И вдруг Нат сморщился от отвращения. Фу! Там было что-то древнее и нечистое.

Нат выпрямился и прикинул, стоит ли копать дальше. Потом вдруг лицо его стало суровым. С этим местом что-то могло быть не так, но он не мог оттуда уйти. Уйти — худшее, что он мог сделать. Этот запах притягивал его и одновременно отталкивал.

Нат трудился со все возрастающей осторожностью, словно боялся сломать то, что скрывалось под землей. Вскоре он наткнулся на кость, ее закругленный конец торчал из коричневой земли. Это была явно человеческая кость. Шляпой Нат аккуратно убрал землю вокруг и нашел еще несколько костей. А потом обнаружился предмет, который землекоп узнал не сразу. Это были молодые оленьи рога, сплошь бурые от насыщенной минералами почвы. Чуть глубже Нат нашел человеческий скелет. Все вместе смотрелось как фантастическое существо — олень-человек или человек-олень.

Нат склонился над своей находкой, и в нос ударил жуткий запах. Нат на секунду замер от ужаса, который граничил с наслаждением. А когда он попытался выпрямиться, что-то потянуло его в неглубокую могилу. Не сразу он сообразил, что это его шейный платок зацепился за скелет. Нат попытался высвободиться, но кости не отпускали. Его рывки привели к тому, что скелет принял сидячее положение. Истлевший череп улыбался Нату в лицо, над ним торчали рожки. И тут Нат понял, что чудовище не нападет, — похоже, оно с ним играет. Нат дернул платок, тот отцепился, и скелет рассыпался. Следуя необъяснимому побуждению, Нат поднял подкатившийся к его ногам череп и положил обратно к костям.

— Большое спасибо, — сказал череп.

— Ты разговариваешь! — изумился Нат.

— Доброго тебе дня, Натаниэл. У тебя очень жесткий стиль борьбы, я это почувствовал.

— Я сделал тебе больно?

— Вовсе нет. Мы, духи мертвых, отлично защищены от плотских ощущений.

Нат к этому времени успокоился. Он присел на край могилы и заметил:

— Ты говоришь не как индеец.

— Это потому, что я не индеец.

И череп поведал Нату свою историю. Его звали Проперций, и он был центурионом во времена Марка Аврелия. Служил в Кадисе, в Четвертом далматинском легионе. Его послали завоевывать Британию. Когда он, Проперций, плыл меж Геркулесовых столбов, поднялась страшная буря. Корабль унесло далеко в открытое море. Проперций и его подчиненные поняли, что у них нет выбора: чтобы не умереть от жажды, надо плыть через западный океан, к большой и загадочной земле, которую недавно открыли римляне.

Эту землю называли Атлантидой. Континент был населен людьми с красной кожей, которые носили перья в волосах и вели себя очень воинственно. Сведения об этой земле Марк Аврелий хранил в тайне. Пока не было причин волновать из-за нее народ. До публичного заявления о существовании континента следовало более подробно его изучить. Атлантида была огромна, гораздо больше, чем вся Иберия. Оставалось только ее захватить. Там обитали лишь первобытные племена. Если усилится германский натиск на империю, римлянам будет куда отступить. Но успех операции по захвату территорий всегда зависит от эффективной работы тыла. От своих картографов Марк Аврелий точно знал о существовании двух водных артерий. Сейчас они известны как река Святого Лаврентия и Миссисипи. Оставалось узнать, связаны ли они между собой.

Центурион Проперций решил найти ответ на этот вопрос для своего императора. Отряд двинулся вглубь материка с того места, где сейчас стоит Балтимор.

— Плавание через океан, — поведал он Нату, — пережили только я, полдюжины моряков и несколько фракийских новобранцев. На южном побережье Атлантиды я набрал еще людей. В том краю, где сейчас Чарлстон, тогда располагалась римская колония. Но нас было немного, жалкая кучка. Император постоянно обещал подкрепление, но так и не прислал.

На пути нас подстерегали тысячи опасностей. Если бы не амулет, я бы точно погиб. Это был очень старый амулет, вавилонской работы, и дух Мардука, заключенный в нем, оберегал меня. Мы продвигались все дальше в поисках большой реки, которая текла на юг. Индейцы одного за другим убивали моих людей, а мы все никак не могли выйти к реке. Наконец добрались сюда, вот до этого места. И тут на нас напало большое племя. Мы сражались как львы, каждый наш воин убивал по десять, по двадцать краснокожих. Но в тот день победа была не на нашей стороне. И я спросил Мардука: «Почему ты оставил меня?» И Мардук ответил: «Звезды говорят, что ты не увидишь завтрашнего заката. Тут я ничего не могу поделать, потому что это предписано Ананке — Необходимостью, которая правит нашей жизнью. Я явился, чтобы подготовить тебя к смерти».

На следующий день, как и было предсказано, меня убили. С тех пор и лежат здесь мои кости. Душа не может освободиться, пока их не захоронят. Странник, если предашь мой прах земле и бросишь орла в великую реку, я расскажу тебе, где найти амулет.

Нат сделал все, как просил центурион, и напутствовал покойника красивой молитвой на латыни. После этого он спросил:

— Где амулет?

— Завтра иди в поле и ищи. А я позабочусь, чтобы ты нашел, — ответил ему голос из могилы.

— Что ты там ищешь, Нат? — спросил Билли.

Они стояли на верхнем пастбище за фермой.

— Скажу, когда найду, — ответил Нат.

Они шли по густой траве. Вдоль ручья рос тутовник и болиголов. Что-то стимулировало колдовскую силу Ната. Это что-то было близко, совсем рядом, рукой подать. Нат ощупал землю на берегу ручья и наткнулся на ямку. Осторожно убрав ветки и листья, он вытащил из углубления небольшой предмет.

— Ух ты! — сказал Билли. — Что это такое?

— Индейское лекарство, — ответил Нат.

Он положил находку в мешочек из сыромятной кожи, который носил на ремне, затянул его бечевкой и крепко завязал ее на хитрый узел.

— Это очень сильное лекарство? — спросил Билли.

— Можно и так сказать.

— Индейская магия? — спросил Билли.

Нат не ответил. Билли не помнил случая, чтобы этот человек был так немногословен.

Ночью Нату не спалось. Луна, хоть и ущербная, давала вполне достаточного света, и он потушил масляную лампу. Нат лежал на своей койке в гостиной, сцепив руки под головой, и смотрел, как на стенах и потолке извиваются в танце тени. Легкий ветерок дул с запада и раскачивал ветки растущего у дома вяза. Ветер приносил с собой много запахов. И койота, и барибала, а еще были слабые запахи Эммы Хокинс и Билли. Из прерий долетали сладкие ароматы. И был еще один запах, Нат без труда его узнал — индейцы. Он во сне чуял индейцев.

Нат вдруг понял, что запах стал очень сильным. Что-то находилось рядом с ним, в комнате. Оно как будто проглядывало в переплетении самых темных теней.

Осознавая опасность, Нат медленно сел на кровати. В первую секунду он не мог вспомнить, куда положил амулет. Это не кто иной, как Мардук, привлек в комнату грозное нечто. Но еще больше Нат злился на себя. Он стал слишком беспечным. Решил развязаться с магией — но это не значит, что магия оставит его в покое. Нельзя было об этом забывать. Где же амулет? Нат оглядел комнату, всю в узорах теней от листвы вяза, и наконец увидел амулет на столике возле оловянного умывальника. Как только протянул руку, что-то обвилось вокруг его запястья.

Люди смеются над россказнями о всяких тварях, которые бродят по ночам. Но когда это касается тебя, становится не до смеха. Нат подавил сильнейшее желание освободиться от этой потусторонней хватки. Он знал, что подобные импульсы всегда фатальны, и за многие годы научился им противостоять. Общеизвестно, что призраки подпитываются твоим страхом. Паника — инструмент, с помощью которого контроль над твоим телом переходит к тому, кто заставил тебя паниковать. Попав в такую ночную переделку, необходимо прежде всего сохранять спокойствие.

Холодная сухая рука крепче сжала запястье Ната, а он заставил себя не шевелиться. Постепенно нажим усиливался. Решимость Ната не сопротивляться была на исходе. На секунду он даже потерял уверенность в успехе. Желание дать сдачи — врожденный инстинкт человека. Но он устоял.

Постепенно перед Натом прорисовывались размытые, светящиеся зелено-голубым линии. Они образовали фигуру человека из эктоплазмы, почти прозрачную, не считая кисти руки. Та была темной и плотной. Нат знал, что вся энергия духа сконцентрировалась в этой руке. И кризис уже миновал. Дух не мог долго удерживать силу в одной точке. Хватка начала слабеть.

Внезапно дух перестал сжимать запястье Ната, но не отпустил его. Прикрепленная святящимися нитями энергии к пустоте кисть ползла вверх по руке Ната, сгибала и разгибала пальцы, как большой тарантул. Вот она забралась на плечо, холодный бесплотный палец ткнул в щеку, попытался нащупать глаз. Но это была пустая угроза. Миг спустя Нат почувствовал, что ослабевшая рука возвращается обратно в лишенную материи эктоплазму.

Утром Нат вызвал духа земли.

— Что на этот раз? — спросил тот.

— Я должен знать, что происходит, — сказал Нат.

— Все просто. Шаман Два Койота по запахам снов нашел твой ночлег. Он хочет вернуть амулет. Это его вещь, он ее случайно потерял, вот и явился за своим имуществом.

— Показывай, где он.

— Нат, это последнее, что я сделаю для тебя. Такое не входит в мои обязанности. Пообещай, что потом ты меня отпустишь.

— Обещаю.

Дух поднял Ната и понес над землей. С высоты птичьего полета Нат смотрел на склоны холмов и русла рек. Он видел, как собирается войско индейцев, многочисленные всадники: шайены и шошоны, арапахо и кайова, маленькое, но очень воинственное племя, возглавляемое тем самым шаманом.

Широкоплечий и самоуверенный, он сидел без седла на раскрашенной родине. Нат снизился и присмотрелся к шаману, увидел буквально каждую пору на коже. Сам Нат был невидим, но Два Койота вдруг почувствовал его присутствие, вскинулся, завертел головой…

Миг спустя Нат и дух земли снова оказались в том месте, откуда вылетели.

— Он меня заметил!

— Ну, я свое дело сделал.

— И что теперь будет? Как мне поступить?

Но дух уже исчез.

Нат понимал, что должен предупредить жителей о надвигающейся беде. Но как объяснить, откуда он сам узнал? Что они на это скажут? Что сделают с колдуном?

Эти вопросы настолько усложнили жизнь Ната Сингера, что он был не рад, когда пришел долгожданный момент покупки лошади.

Крупный черный жеребец с крепкими челюстями и недоверчивым взглядом выглядел опасным, — по слухам, он в Виргинии до смерти затоптал своего прежнего хозяина. Нат сомневался, что это правдивая история. Но в чем он был точно уверен, так это в том, что с конем плохо обращались, — на боках и холке остались шрамы от витой плети.

Нат осторожно, чтобы не угодить под копыто, обошел коня, заглянул ему в глаза, потрогал вздымающиеся бока. Этого было достаточно, чтобы прийти к утешительному выводу: жеребец по натуре не злой, просто он пережил тяжелые времена. Терпение и хороший уход сделают свое дело. После серьезного торга конь обошелся в девять долларов. Начинать новую жизнь предстояло с одним долларом в кармане.

Только Нат не мог радоваться новой жизни. У него перед глазами снова и снова возникали картины смертоносного нападения на город. Эта угроза как дым ползла по округе с далеких равнин.

Нат решил попросить совета у Мардука, вавилонского духа, который жил в амулете.

Сделать это оказалось легко. Мардук, будучи древним духом, имел богатый опыт общения с людьми. В то утро Нат сидел в рощице за домом вдовы. Когда он призвал духа, тот появился почти мгновенно, будто сидел на краю лимба и ждал приглашения.

— Я хочу больше узнать о Двух Койотах, — сказал Нат. — Шаман пытался убить меня. Он знает, где я живу. Почему больше не нападает?

— Ну, причина ясна, — ответил Мардук. — Он не хочет рисковать, атакуя тебя физически. Очень уж время неподходящее. Индейцы таятся, поскольку они затеяли недоброе. Не станет он нападать и в качестве духа, потому что в прошлый раз у него не хватило сил убить тебя таким способом.

— Есть ли шанс, что он оставит меня в покое?

Мардук усмехнулся:

— Ты достаточно хорошо разбираешься в таких делах, Нат, чтобы понимать: Два Койота не успокоится, пока один из вас не умрет. Он надеется подстеречь тебя в Стране Сновидений.

— Страна Сновидений? — переспросил Нат. — Первый раз слышу.

— Это область мистического мира, куда человек может забрести, пока спит. Колдуны и шаманы способны приходить туда, когда захотят.

— Почему Два Койота считает, что я туда пойду? Ведь это, как я понял, дело добровольное?

— Ты правильно понял, Нат.

— Ну, так я и не появлюсь там!

— Это мудро, — заметил Мардук. — Твоя осторожность заслуживает похвалы.

Ироничные нотки в голосе Мардука не понравились Нату. Непохоже, чтобы дух ему сочувствовал. Впрочем, это не имело значения. Нат знал, что надо уезжать из Оук-Блаффса до того, как начнется война и индейцы нападут на город. Убраться подальше, и дело с концом.

В то утро Нат, как обычно, нашел Эмму в кухне. Она занималась недельной стиркой. Густые волосы хозяйка стянула в хвост куском яркой пряжи, рукава, закатанные до локтя, открывали розовые предплечья. Она вся светилась здоровьем. Никогда еще Нат не видел, чтобы вдова была так хороша.

— Доброе утро, мэм.

— Доброе утро, Нат.

Он хотел завести непринужденную беседу, но ничего не вышло. Нат давно корил себя за то, что не способен справиться с такой задачей. Житье на цивилизованном Востоке было для него почти невыносимым из-за неспособности вести разговор о пустяках даже на танцах. Несколько минут он потратил на какие-то скучные банальности, а потом перешел прямо к делу:

— Миссис Хокинс, у меня есть серьезная причина полагать, что вам грозит смертельная опасность.

Эмма одарила его насмешливым взглядом.

— О чем это вы, мистер Сингер?

— Миссис Хокинс, индейцы готовят нападение на ваш город. Это будет сигналом к началу новой войны на Среднем Западе, и один Бог знает, как широко она распространится.

— Понимаю, — сказала Эмма. — И когда же нам ждать этого нападения?

— Я абсолютно уверен, что оно произойдет в течение одного-двух дней. Возможно, завтра утром. Точно не позднее.

— И откуда у вас такие новости,мистер Сингер? Вы, случайно, не на дне бутылки их нашли?

— Простите, где? О, я понимаю, о чем вы. Нет, я не пил!

— Тогда как вы узнали об индейцах?

Нат колебался:

— Мэм, это трудно объяснить. Не могли бы вы просто поверить на слово?

— Нет, не могла бы. И весь город не поверит. Ведь, если опасность, о которой вы говорите, и правда существует, о ней надо сообщить всем. Разве я не права?

— Да, мэм, вы правы.

— И кому еще вы об этом говорили?

— Вы первая.

— Чем же я заслужила такую честь?

— Боюсь, мэм, мне никто не поверит. И люди заставят меня признаться в том, о чем лучше не рассказывать.

— Что именно вы имеете в виду, мистер Сингер?

— Вот как раз этого я не хочу никому рассказывать!

— И все же, если вам нужно, чтобы я поверила в ваше предостережение, стоит открыть мне правду.

— Да, наверное, так будет лучше, — пробормотал Нат. — Дело в том, миссис Хокинс, что я обладаю некоторыми познаниями в области магии. Благодаря им я и проведал о готовящемся нападении индейцев.

— Хотите сказать, что вы колдун? — ровным голосом, но далеко не дружелюбно спросила Эмма.

— Нет, не совсем, — запинаясь, ответил Нат. — Но у меня действительно есть… кое-какие силы… и возможности. Эмма, я говорю правду, и Бог тому свидетель! Индейцы вот-вот нападут! Умоляю, поверьте мне.

— И что я, по-вашему, должна делать? — спросила вдова.

— Забирайте сына, грузите на повозку самое ценное и уезжайте на Запад. Индейцы захватят ваш город и территории на сотни миль отсюда.

— А вы, мистер Сингер?

— Я поеду с вами, — сказал Нат.

— Понимаю, — сказала Эмма Хокинс. — Вы, я и Билли сбежим от опасности. А как же остальные горожане?

— Они мне не поверят, — ответил Нат.

— А вы хоть пытались их убедить?

— Нет, не пытался! Если преподобный Харрелсон прознает, что я веду такие разговоры, и часа не пройдет, как я буду повешен. Он и так меня подозревает.

— Мистер Сингер, мне тоже не нравятся подобные разговоры. Если существует угроза, в чем я сомневаюсь, вам следует пойти в городской совет и там честно и открыто рассказать о своих опасениях. А потом, если вам не поверят, вы сделаете все, что в ваших силах. Неужели вы допускаете, что я уехала бы с вами? Сбежала бы, как вор под покровом ночи, из города, где похоронен мой муж? Бросила бы соседей на произвол судьбы?

— Мэм, вам надо позаботиться о Билли.

— Билли тоже не трус. Он останется здесь, со мной. Вижу, у вас теперь есть лошадь, мистер Сингер. Полагаю, вы уже собрались в дорогу?

— Да, мэм. Я собираюсь уехать.

— Тогда не стоит медлить, мистер Сингер. Вроде бы за работу я вам ничего не должна. Будет лучше, если вы уедете утром. Когда вы появились здесь, я была о вас лучшего мнения. Я думала… Впрочем, это уже не важно.

Нат пересек луг и вошел в рощицу. Близились сумерки, золотой свет дня мерк. В кронах весело пели черные дрозды. Нат лег на траву, и почти в ту же секунду к нему обратился голос:

— Попал в переплет, Нат?

— Это ты, Мардук? Я тебя не звал.

— Не звал, но я взял на себя смелость явиться.

— Что ж, ты прав насчет переплета, — сказал Нат. — Я даже не знаю, когда индейцы нападут на город. То есть знаю, что скоро, но когда именно? Эмма мне не верит. И другие не поверят.

— Сейчас я немного облегчу твои страдания, — пообещал Мардук. — Я позволил себе провести небольшое расследование от твоего имени и теперь знаю, когда нападут индейцы.

— Когда?

— Утром, Нат, с первыми лучами солнца. Два Койота с трудом удерживает племена под своим началом. Ему не очень-то верят. Боятся — да, но не верят. В совете все громче звучат голоса несогласных. Они требуют, чтобы он отложил нападение и предпринял еще одну попытку замириться. Если шаман утратит инициативу, восстание не состоится. Большинство племен настроены уже не так воинственно, как прежде. Они склоняются к тому, чтобы принять неизбежное.

— А не может ли кто-нибудь поговорить с индейцами? — спросил Нат. — Неужели не найдется человек, который мог бы объяснить, что шаман ведет их к гибели?

— Ну почему же, такой человек есть, — ответил Мардук.

— И кто же он?

— Ты отлично его знаешь, — сказал дух. — Хотя, с другой стороны, ты его совсем не знаешь.

— Ты имеешь в виду меня?

— Кого же еще!

— Индейцы не станут меня слушать! Я не говорю на их языке!

— Ты владеешь универсальным языком, — сказал Мардук. — Я, конечно, имею в виду язык колдовства. Если одолеешь Двух Койотов в Стране Сновидений, индейцы без всяких слов поймут, насколько безнадежны их притязания, и вернутся в свои вигвамы. Будет спасено много жизней.

— Ты хочешь, чтобы я сразился с шаманом? Мардук, у меня нет опыта в боях колдунов. И я уже давно не практикую магию. Как только тебе в голову пришло, что я могу пойти на такое?

— О, ты, конечно же, прав, — сказал Мардук. — Кому придет в голову, что ты пальцем пошевелишь или хоть на секунду подвергнешь себя риску ради спасения нескольких сотен поселенцев и нескольких тысяч индейцев? Это исключено. Нижайше прошу простить меня.

— Ты несправедлив, — сказал Нат.

— Отчего же?

Нат надолго погрузился в молчание, а потом сказал:

— Я поразмыслил и понял, что ты прав.

— А я не сомневался, что ты придешь к такому выводу, — сказал Мардук. — Ты неплохой парень, Нат, просто немного испорченный.

— Да, теперь я это понимаю.

— Что ж, я все сказал. Идем отсюда, Нат.

— Погоди, — ответил Нат. — Сначала мы должны кое-что сделать.

— И что же?

Нат встал и пошел по пастбищу к реке.

— Куда ты? — спросил Мардук.

— Искупаться.

— Ты меня удивляешь, — сказал дух. — Не поздновато ли купаться?

— В подобных случаях принято совершать ритуальные омовения.

— В каких случаях, Нат?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я. Пришло время нам с Двумя Койотами выяснить отношения.

— Смело сказано! Но разве ты не боишься? Этот индеец такой грозный!

— Нет времени бояться, — сказал Нат. — И для смелости тоже нет времени, и для надежды. Пришло время сделать то, что я должен сделать.

— Если бы вдова слышала тебя сейчас, ты бы ей еще больше понравился, — сказал Мардук. — Что ж, иди купайся.

В Страну Сновидений можно попасть из Мира Снов. В Мире Снов бывают все люди, хотя, оказавшись там, они не способны контролировать себя. Для большинства сон — это просто то, что с ними происходит. Для Ната и других, овладевших искусством магии, сон — это состояние, в которое они могут войти сознательно. Там есть свой климат, ландшафт, даже характерное освещение и краски. Временами эти характеристики немного меняются в ту или другую сторону, но, по сути, Страна Сновидений остается неизменной.

Итак, в этот раз Нат оказался в лесу с фиолетовыми деревьями и красными облаками между ними. Нат шел, и его решимость раздвигала все преграды на пути. Вскоре он обнаружил, что стоит перед стеной. Нат вздохнул и поднял руку. Так как это была рука из сна, едва она поднялась, в стене появилась дыра. Дыра из сна в стене из сна. Нат прошел через это отверстие и оказался в Стране Сновидений.

Здесь все было податливым и зыбким. Цвета переходили друг в друга, звуки вели себя так, словно сами не были уверены в том, как надо звучать, и прыгали то вверх, то вниз. Это было нехорошее место, но Нат шел вперед и старался все примечать и запоминать. Только что это был лес, а в следующую секунду уже бескрайняя пустыня с цилиндрическими малиновыми горами на горизонте. Нат не останавливался; если и имелись у него сомнения, теперь было поздно поворачивать назад, потому что далеко впереди появилась черная точка. Она виднелась на фоне водоворота огней, который отмечал место прохода шамана.

Два Койота шагал навстречу. Он остановился достаточно близко, чтобы Нат мог разглядеть его лицо.

— Все-таки пришел. — Шаман заговорил на универсальном языке сновидений, и поэтому Нат смог его понять. — Я думал, не осмелишься!

— Ты ошибался, — ответил Нат. — Как и во многом другом на мой счет.

Шаман улыбнулся:

— Ты глуп и ничтожен, как и твои слова! Так умри же!

И начался бой.

Ни в одном языке мира нет средств, чтобы описать схватку воинов сновидений на поле брани сновидений. Подобные поединки — квинтэссенция сверхъестественного. Они происходят на границе материального и духовного. Их не опишешь словами, которые используют люди, когда говорят о грудах лимской фасоли или бушелях кукурузы. Муза протокола онемела, когда столкнулась с неописуемым, но смогла зафиксировать тот факт, что индеец использовал свои сильнейшие качества: бесстрашие, звериную гибкость и ярость. В то время как Нат был представителем совершенно другой культуры. Он изучал приемы, которыми пользовался шаман. Будучи рациональным человеком, он находил объект интересным, даже если этот объект грозил убить его. Из-за такой особенности психики Нат едва не утонул, когда шаман, черпая силу из глубин своего существа, приказал потокам воды обрушиться на его голову. Волны вздымались кругом, вода бурлила и клокотала, ветер сновидений хлестал по ее поверхности и взбивал жгучую пену. Нат понял, что если воин из сновидений погибнет в Стране Сновидений, то смерть доберется и туда, где физически находится его тело. Поэтому он собрался с силами, пробился через потоки воды к берегу и быстро сотворил зацепки для рук, а потом и руки, которые ухватились за эти зацепки. Прием сработал, Нат сумел подняться над бушующей водой.

Но оказалось, что он всего лишь попал из одной беды в другую. На него напали птицы, большие и маленькие, с ярким оперением и с тусклым. Птицы, обезумев от ярости, орудовали клювами и когтями. Нат уже немного освоился и понял правила подобных боев, поэтому среагировал сразу, гораздо быстрее, чем в случае с водой. Лишь пару секунд он уворачивался от крепких клювов и цепких когтей, а потом сотворил щит из сияющего черного обсидиана. Птицы, летевшие в первых рядах, врезались в его непробиваемую гладь и превращались в кровавые лепешки. Другие ненадолго отпрянули и собрались в гудящее темное облако — видимо, решали, как действовать дальше. Когда птицы снова ринулись в атаку, Нат обнаружил, что они видоизменились. Теперь на него со всех сторон нападали змееподобные твари с множеством крохотных крючкообразных кровососущих ножек. Лавина этих существ грозила поглотить Ната, и ему пришлось сотворить насест. Устроившись на этом насесте, Нат снова задумался, чтобы еще такое сотворить. А сделать это было необходимо, потому что атаки шамана становились все ожесточеннее, а Нат не мог похвастать умением общаться с аналогами животных.

Минута размышлений принесла свои плоды — Нат понял, каким должен быть его следующий шаг. Надо контратаковать! Нат мгновенно сотворил паровоз, живой локомотив с огнем в брюхе. Дым вырывался из его суставов, в цилиндрах двигались мощные поршни. Огромная машина устремилась вперед, укладывая перед собой пути.

Гигантский металлический монстр со стальной шкурой и медными глазами катил прямо на шамана, и тот замешкался всего на одну секунду. Но эта секунда оказалась для него фатальной. В те времена паровоз был диковиной даже в восточных штатах. Два Койота слышал раньше об этом монстре, но видел его впервые. Каким бы жутким ни казался индейцам реальный локомотив, в Стране Сновидений, где вся его смертоносная мощь была как на ладони, он выглядел еще ужаснее.

Шаман попытался защититься, выставив перед собой гору. Нат моментально ответил самым современным оборудованием по прокладке тоннелей из Сент-Луиса. Чистейший алмаз вгрызался в гранитное убежище шамана, в самую толщу горы, и в конце концов нашел его. Когда буровая коронка появилась перед Двумя Койотами, он последний раз в жизни испытал страх.

Локомотив прошел по тоннелю, а потом гнался за шаманом по всей вибрирующей территории Страны Сновидений. Два Койота отступал, выставляя за собой холмы, но в конце концов Нат вообразил между шаманом и его укрытием еще один объект. Это был волокноотделитель, но не простой, а достойный Мира Снов. Валы на ременном приводе ходили вверх-вниз. Волокноотделитель передвигался на колесах со спицами, его фары излучали мерцающий свет промышленной магии, а из сочленений выстреливал пар.

Два Койота увидел надвигающуюся угрозу и изготовился вложить все оставшиеся силы в решающий удар…

Утром на берегу Миссисипи, на речном вокзале, старый паромщик услышал слово «здравствуйте». Он обернулся. Его приветствовал высокий худой мужчина, сидевший верхом на крупном черном жеребце. Одет он был как поселенец с Запада.

— Можете переправить меня через реку? — спросил Нат.

— Могу, — ответил перевозчик. — Но это стоит доллар.

Нат достал из кошелька серебряный доллар и бросил лодочнику.

— Вот, мой последний.

— А как вы собираетесь зарабатывать? — спросил паромщик.

— Возможно, там, куда я направляюсь, деньги мне не понадобятся.

— Похоже на рай, — заметил перевозчик. — Вы, случаем, не религиозный человек?

— Да не сказал бы. Почему вы спрашиваете?

— Чтобы в одиночку путешествовать в тех местах, где хозяйничают Два Койота и его племена, человек должен крепко верить в Бога.

— А вы разве не слышали? — удивился Нат. — Два Койота мертв.

— Как это случилось?

— Никто не знает. Его нашли сегодня утром. Похоже, умер во сне. Увидев, что остались без шамана и вождя, индейцы раздумали нападать на поселенцев и начали разъезжаться. Эта новость уже разлетелась по всему штату Миссури.

— Да? Выходит, я прослушал. — Перевозчик почесал затылок. — Вы один путешествуете, мистер?

— Как видите.

— Переходите на паром, когда захотите. Я отплыву в течение часа, придет кто-то еще или нет.

Нат провел коня вниз по пологому склону и привязал у пристани. Вокруг не было ни души. Нат достал из сумки мешок, развязал его и высыпал обломки бронзового орла в реку.

— Удачи тебе, центурион.

После этого Нат склонил голову и сказал:

— Дух земли, спасибо за помощь. Я желаю тебе успехов, и будь счастлив. Это молитва, которую я тебе обещал.

Потом он вынул из кошелька амулет.

— Мардук?

— Да, Нат?

— Я иду дальше, на Запад.

— И не возьмешь с собой вдову, Нат?

— Вряд ли она захотела бы со мной в горы. Я еду учиться.

— У индейцев?

— Да, у них. Жаль, что пришлось убить Двух Койотов. Самое малое, что я могу сделать, — это изучить жизнь его соплеменников. Слушай, я покончил с колдовством и теперь собираюсь бросить амулет в реку. Ты получишь свободу.

— Это правильное решение, Нат, — сказал Мардук. — Но мне все равно.

— Ты не хочешь уходить?

— У тебя отличная вьючная лошадь. Думаю, я могу остаться еще на некоторое время. И амулет вполне комфортный. Я прожил в нем пару тысячелетий. Не вижу смысла отказываться от него сейчас?

— Ты остаешься со мной?

— Спрячь амулет и ступай на паром. Пора нам отправиться на Запад.

Скачать книги

Скачивать книги популярных «крупноплодных» серий одним архивом или раздельно Вы можете на этих страницах:

sites.google.com/view/proekt-mbk

proekt-mbk.nethouse.ru

«Proekt-MBK» — группа энтузиастов, занимающаяся сбором, классификацией и вычиткой самых «нашумевших» в интернете литературных серий, циклов и т. д.. Результаты этой работы будут публиковаться для общего доступа на указанных выше страницах.

Примечания

1

Рассказ «Рейс молочного фургона» опубликован на месяц раньше, чем рассказ «Призрак V», однако «Рейс» содержит отсылку к событиям «Призрака»; следовательно, действие в нём происходит позже по внутренней хронологии.

(обратно)

2

Skag (англ., жарг.) — героин, «герыч». А также «отвратительный, ужасный». Можно предположить, что Шекли, не чуравшийся наркотиков в начале своей карьеры, при выборе названия для инопланетной расы, подчеркивающего отвратительную внешность ее представителей, именно поэтому остановил свой выбор на данном слове. Также возможно, что название рассказа предполагает игру слов, и его можно перевести, например, как «Замок ужасов». Но это, конечно, только мои предположения.

(обратно)

3

Вариант названия фирмы главных героев взят из переводов В. Вебера, в память о первом моем знакомстве с рассказами цикла в журнале «Юный техник».

(обратно)

4

Ergo (лат.) — следовательно.

(обратно)

5

Имеется в виду такси с таксометром в виде большого ящика с флажком за лобовым стеклом. Поднятый флажок указывал на то, что такси свободно. Во время поездки флажок опускался.

(обратно)

6

Фамилия секретарши из фильмов о Джеймсе Бонде.

(обратно)

7

Спор-диалог в дзен-буддизме.

(обратно)

8

Слабоалкогольный напиток.

(обратно)

9

Требовательный (исп.).

(обратно)

10

Особо важных гостей.

(обратно)

11

Друзья смерти (исп.).

(обратно)

12

Страх смерти тревожит меня (лат.).

(обратно)

13

Популярный американский киноактер, исполняющий роли «крутых» полицейских.

(обратно)

14

Мексиканский алкогольный напиток из сока агавы.

(обратно)

15

Блюдо японской кухни, представляющее собой небольшие кусочки свежей рыбы.

(обратно)

16

Индейские племена в Никарагуа.

(обратно)

17

Первая часть латинского выражения «De gustibus non (esi) disputandum» (о вкусах не спорят).

(обратно)

18

Опрометчивый шаг (фр.).

(обратно)

19

Мой полковник (исп.).

(обратно)

20

Здесь: ты понял? (исп.).

(обратно)

21

Я иду (исп.).

(обратно)

22

Название города, построенного на месте захоронения смертоносных химических отходов.

(обратно)

23

Удар милосердия (фр.).

(обратно)

24

Китайское национальное блюдо.

(обратно)

25

Посетите еще раз — выставка нестареющего поп-арта (фр.).

(обратно)

26

Конец света (фр.).

(обратно)

27

Алкогольный напиток, приготовляемый из меда и воды.

(обратно)

28

Около 25 °C.

(обратно)

29

Соединяю вас в браке… (лат.).

(обратно)

30

Поехали, лошадка! (исп.)

(обратно)

31

Яйца (исп.).

(обратно)

32

Мировоззрение (нем.).

(обратно)

33

Костюм-невидимка (исп.).

(обратно)

34

«свершилось» (лат.).

(обратно)

35

Английское слово mushroom имеет несколько значений: 1. гриб; 2. быстро возникшее учреждение, новый дом; 3. выскочка.

(обратно)

36

Молитва в католической обедне: «Тебя, Бога, славим».

(обратно)

37

Возможно, это название заимствовано авторами из книги Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра».

(обратно)

38

Карфаген (рим. Carthago, пунийск. Kart Hadst — новый город). В IX–VIII вв. до н. э. на полуострове к северо-востоку от современного Туниса колонисты из Тира основали торговое поселение, которое должно было служить промежуточным пунктом на пути в Южную Испанию. С 600–х г.г. до н. э. Карфаген превращается в важнейший торговый и портовый город Западного Средиземноморья. Он господствовал над всеми финикийскими поселениями побережья Северной Африки, Южной Испании, Сицилии и Сардинии. Карфагенские купцы блокировали западную часть Средиземного моря и не допускали туда никого. Попытки греков проникнуть в эту область пресекались карфагенянами и их союзниками — этрусками и римлянами. В начале V в. до н. э. разгорелась жестокая борьба между карфагенянами и сицилийскими греками за Сицилию; эта борьба велась с переменным успехом, пока в дело не вмешались римляне (264 г. до н. э. — первая Пуническая война). Победив Пирра (275 г. до н. э.) и подчинив Тарент (272 г. до н. э.), Рим стал наиболее мощным противником Карфагена, одержав победу над ним в ходе трех Пунических войн. В первую Пуническую войну (264–241 г.г. до н. э.) Карфаген потерял Сицилию и распространил экспансию на Южную Испанию. В 226 г. до н. э. он заключил с Римом договор на условиях разделения сфер влияния по реке Эбро, а после второй Пунической войны (218–201 г.г. до н. э.) потерял все свои владения, лежащие за пределами Африки. Могущество Карфагена было сломлено. Во II веке до н. э., когда Карфаген переживал период экономического расцвета, римский сенат пришел к заключению, что Карфаген должен быть разрушен. В третьей Пунической войне (149–146 г.г. до н. э.) Карфаген был захвачен и разрушен, жители обращены в рабство, а земля была объявлена римской провинцией Африка. При Цезаре (в 44 г. до н. э.) город был основан заново под именем Colonia Iulia Carthago, в императорскую эпоху Карфаген продолжал развиваться и превратился в город мирового значения (строительство особенно интенсивно велось при императорах Адриане, Антонии Пие и Септимии Севере). В 439 г. н. э. Карфаген был захвачен вандалами, в 553 г. н. э. — восстановлен римским полководцем Велизарием, в 698 — снова захвачен арабами, которые окончательно его разрушили. Архитектурный облик древнего Карфагена мало известен из-за разрушений, которым он подвергся в 146 г. до н. э. Археологам удалось обнаружить городские стены, крепость, порт и храм. Более поздние постройки также большей частью разрушены, однако сохранились цирк, амфитеатр и множество христианских базилик. Культура Карфагена была не слишком разносторонней: художественная литература отсутствует; специальная литература превосходна (агрономический трактат Магона, «Перипл» Ганнона). Надгробные стеллы и украшения зданий вычурно декоративны, изображения людей сильно грецизированы. Керамические и ювелирные изделия (бронза, терракота) выполнены в египетском духе. В целом можно сказать, что остатки материальной культуры Карфагена богаче, чем можно было бы ожидать, учитывая разрушения, которым подвергся город. Язык карфагенян (пунийский) прекратил существование только ок. 400–х г.г. н. э. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

39

Квинт Фабий Максим, прозванный Медлителем — полководец; прославился во время второй Пунической войны (ум. в 203 г. до н. э.).

Слово «кунктатор» происходит от латинского «cunctatio» и буквально означает «медлительный человек». Мефистофель, говорящий о Фабии Кунктаторе как о разрушителе Карфагена, очевидно, опять совершает типичную для представителя Сил Тьмы ошибку, претендуя на знание того, чего на самом деле не знает: Карфаген был разрушен лишь во время третьей Пунической войны (см. предыдущее примечание), и к его разграблению римский полководец Квинт Фабий Максим никогда не был причастен.

(обратно)

40

«Молот Ведьм» (Malleus Maleficarum) — книга, написанная двумя доминиканскими монахами, Шпренгером и Инститором, в 1489 г. В XV в. она широко использовалась в Германии в судебных процессах против ведьм.

(обратно)

41

«Железная Дева» — орудие пытки.

(обратно)

42

Асмодей (евр. ’asmedaj, греч. — Асмодайос или, в современной транскрипции, Асмодеос) в идуаистических легендах — демоническое существо. Имя Асмодей, по-видимому, заимствовано из иранской мифологии (ср. Айшма). Происхождение Асмодея связано с мотивом греха, прелюбодеяния между падшими ангелами и дочерьми человеческими. (Тов. 3, 7–8; 9. Быт. 6, 2. Апокриф. «Завет Соломона» 21–23). В легенде об иудейском царе Соломоне рассказывается о кознях этого демона, направленных против «светлого» начала, которое олицетворяет собою мудрый царь Соломон. Эта легенда получила универсальное распространение в литературе, фольклоре и художественной иконографии христианского и исламского средневековья: в славянских изводах противник Соломона именуется Китоврасом (ср. греч., кентавр), в западноевропейских — Маркольфом (Морольфом, Марольтом). (Мифы народов мира: энциклопедия в 2–х т.; М.: «Сов. Энциклопедия», 1991).

(обратно)

43

Парфенон (греч. храм девы) — мраморный храм девы Афины на Акрополе в Афинах, который был построен в 448–438 гг. до н. э. на месте разрушенного в Персидскую войну древнего храма Афины (предположительно, Гекатомпедона) архитекторами Иктином и Калликратом под руководством Фидия в виде дорического периптера с количеством колонн 8х17, с пронаосом, опистодомом и двухчастичной целлой. Парфенон имел длину 70 м и ширину 31 м. Колонны достигали почти 10–метровой высоты. В первоначальный Парфенон, в котором позже хранилась государственная казна, можно было войти только со стороны опистодома. Знаменитая хрисоэлефантинная статуя Афины с Никой на руке была изготовлена самим Фидием, а остальные скульптурные украшения сделаны его учениками, но под руководством мастера. На восточном фронтоне было изображено рождение Афины, на западном — ее спор с Посейдоном из-за Аттики, из которого она вышла победительницей. На 92 метопах были представлены сцены из битвы с богов титанами, битв с кентаврами и с амазонками, в которых участвовали боги-олимпийцы, а также отдельные сюжеты из Троянской войны и жизни Эрихтония, древнего царя Афин, которому покровительствовала богиня. На фризе целлы длиной в 160 метров была изображена проводимая раз в 4 года «панафинейская процессия», которую на восточной стороне поджидали олимпийские боги. В XVIII в. значительная часть храмовых скульптур становится собственностью Британского музея. Хорошо сохранившийся Парфенон в V в. стал христианской церковью св. Марии, а в XV в. — турецкой мечетью, но в 1687 г. при осаде Афин венецианцами был сильно поврежден, поскольку служил пороховым складом. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

44

Грааль (старофранц. Graal, Gral; лат. Gradalis), Святой Грааль (Sangreal, Sankgreal) — в западноевропейских средневековых легендах таинственный сосуд, ради приближения к которому и приобщения его благим действиям рыцари совершают свои подвиги. Обычно считалось, что это чаша с кровью Иисуса Христа, которую собрал Иосиф Аримафейский, снявший с креста тело распятого Христа (т. е. Грааль — мифологизированный прообраз средневековых реликвариев — драгоценных вместилищ для материализованной святыни, само благородство материала которых, по ходячим представлениям, имело целительную силу). Часто предполагалось, что чаша эта первоначально служила Христу и апостолам во время Тайной Вечери, т. е. была потиром (чашей для причащения) первой литургии. Все это ставит Грааль в ряд евхаристических символов, почему легенды о нем часто переплетаются с рассказами о чудесных видениях, удостоверявших «реальность» пресуществления хлеба и вина в тело и кровь Христа. По другим, более редким версиям, Грааль — серебряное блюдо, иногда — с окровавленной головой, мотив, дошедший в валлийской передаче и связанный не только с христианским образом Иоанна Крестителя, но и с магической ролью отрубленной головы в кельтской мифологии. От Грааля неотделимы еще два предмета, образы которых иногда сливаются: чудодейственное копье, некогда пронзившее тело распятого Христа, — питающее, разящее и целящее, и заветный меч царя Давида (библейской традиции), уготованный рыцарю-девственнику. Некоторая неясность, что же такое Грааль, — конструктивно необходимая черта этого образа: Грааль — это табуированная тайна, невидимая для недостойных, но и достойным являющаяся то так, то иначе, с той или иной мерой «прикровенности». Грааль обладает способностью чудесно насыщать своих избранников неземными яствами (что впервые обнаружилось во время заточения Иосифа Аримафейского). Эта черта, играющая важную роль в легендах, сближает Грааль с мифологическими символами изобилия (Рог Амфалеи, козы, вскормившей громовержца Зевса, в греческой мифологии; котел в мифах и ритуалах кельтов, и др.), но также и с христианской мистикой причащения как «хлеба ангелов» и манны небесной. Путь Грааля из Палестины на запад легенда связывала с путем Иосифа Аримафейского, миссионерская деятельность которого неопределенно соотносилась с различными географическими районами и пунктами Западной Европы — от британского Монастыря в Гластонбери, где показывали могилу короля Артура, чье имя сплетено с легендами о Граале и где, по-видимому, сохранялись какие-то дохристианские воспоминания, до Пиренейского полуострова. Из мест, где хранится и является Грааль, фигурирует город Саррас, где Иосиф Аримафейский обратил в христианство местного короля, а также таинственный замок Корбеник или Карбоник. Так как Грааль и сопутствующее ему священное оружие терпят близ себя только непогрешимых в целомудрии, всякий недостойный, приблизившись к святыне, бывает наказан раной и недугом, однако он может ожидать избавления все от той же святыни.

Генезис легенд о Граале вызвал в науке XIX–XX веков много споров. Спорна сама этимология слова «Грааль»: «San — Greal» может быть переосмыслением от Sang Real — «истинная кровь» (подразумевается кровь Иисуса Христа), Gradalis — от Gratalem (греч. большой сосуд для смешения вина с водой), Gradalis — от Graduale (церковное песнопение), Graal — от ирл. cryol — «корзина изобилия», и т. п. Название замка Корбеник возводится к французско — валлийскому Cor(s) Benoit, «благословенный рог» (рог изобилия). Ортодоксально-христианский, апокрифический (наиболее подробный источник легенд об Иосифе Аримафейском — апокрифические Евангелия, особенно Евангелие от Никодима) или язычески — мифологический исток той или иной детали легенды о Граале остается предметом дискуссий; но бесспорно, что образ Грааля нельзя сводить без остатка ни к метафорике церковного таинства, ни к кельтскому мифу, лишь «переодетому» в христианский наряд. (Мифы народов мира: энциклопедия в 2–х т.; М: «Сов. Энциклопедия», 1991).

(обратно)

45

Тартар — мрачная бездна в глубине земли, находящаяся на таком же отдалении от ее поверхности, как земля от неба. Тартар окружен медными стенами и рекой Пирифлегетон (или Флегетон); считается нижней частью Преисподней, в которой томились Кронос и богопреступники (титаны, Титий, Тантал, Сизиф). (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

46

Коринф — крупный дорийский торговый город на Истме с гаванями в Сароническом и Коринфском заливах. Уже в VIII–VII вв. до н. э. в Коринфе процветали торговля и ремесла, в первую очередь — производство и экспорт керамики и изделий из бронзы. Коринфяне вывели ряд колоний — Сиракузы, Керкиру, Потидею. В 657 г. до н. э. Кипсел сверг власть родовой знати (в Коринфе тогда правил род Бакхиадов) и утвердил тиранию. Его преемником стал сын Периандр (627–583 гг. до н. э.) В это время Коринф достигает успехов в области внешней политики и высокого уровня благосостояния; в 582 г. до н. э. в Коринфе были учреждены Истмийские игры. В 456 г. до н. э. Коринф выступает в поддержку Афин против Эгины. Позднее торговое соперничество Афин и Коринфа обострилось и в конечном счете явилось одной из причин Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.) В Коринфской войне 395–387 гг. до н. э. Коринф в союзе с Афинами, Беотией и Аргосом выступил против Спарты, которая в это время фактически властвовала над Грецией. В 337 г. до н. э. Коринф был центром Коринфского союза, гегемоном которого был объявлен Филипп Македонский, отец знаменитого Александра Македонского. В 243 г. до н. э. Коринф вступил в Ахейский союз, а в 146 г. до н. э. был полностью разрушен войском Луция Муммия. В 44 г. до н. э. Коринф был восстановлен, но уже в качестве римской колонии. С 27 г. до н. э. он стал главным городом провинции Ахайя. В Коринфе возникла одна из первых христианских общин, основанная Апостолом Павлом. После взятия города римлянами в 146 г. до н. э. практически все здания более ранней эпохи были разрушены; сохранилась только значительная часть дорийского храма Аполлона (середины VI в. до н. э.). В ходе раскопок, проведенных американскими археологами в недавнее время, были обнаружены развалины святилища Посейдона и стадион, где проводились Истмийские игры. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

47

Дорийцы — одно из четырех основных древнегреческих племен. Согласно общепринятым представлениям, переселились в Грецию в ходе «дорийского вторжения» (приблизительно XIV–XI вв. до н. э.). В историческое время дорийцы, занимавшиеся земледелием и скотоводством, расселились в Дориде (Ср. Греция), Арголиде, Мессении и Лаконии (Пелопоннес), на Крите, Родосе, Косе, на юге Малой Азии (Книд), а также в Южной Италии и на Сицилии. На Пелопоннесе, где к моменту распада родового строя дорийцы стали господствующей народностью, осуществился переход к рабовладельческому способу производства, образовалось государство. Это имело большое историческое значение и надолго определило развитие политических отношений в Древней Греции. От других греческих племен дорийцы отличались строгой военной дисциплиной, устойчивыми родовыми традициями, гордостью и простотой образа жизни. Все эти черты были характерны для жителей Спарты. Дорийский диалект не ограничивался рамками племени или местности, где жили дорийцы. Он стал литературным языком и применялся в хоровой лирике (сохранение гласного «а», в то время как в ионийском диалекте утвердилось «е»). В области культуры дорийцы намного отстали от других греческих племен, особенно от ионийцев. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

48

Ахерон — в греческой мифологии болотистая, медленно текущая река в подземном царстве, владениях Аида (Гадеса), через которую души умерших переправлялись в ладье Харона, чтобы достичь потустороннего мира. Миф об Ахероне, вероятно, в определенной степени навеян рекой Ахерон в Эпире (Феспронтия), протекающей в мрачной долине, местами под землей, через болотистое Ахерусийское озеро и впадающей в Ионическое море. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

49

Коцит (рим. Cocytus) — «Река Плача» в подземном царстве. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

50

Ахерузия — название нескольких озер, с которыми связывали представление о вратах в преисподнюю. Расположены в Эпире, Кампании и Вифинии. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

51

Аттика — полуостров на юго-востоке средней Греции, граничащий на севере с Беотией, на западе — с Мегарской областью, общей площадью около 2200 кв. км; рельеф преимущественно горный. Горы Киферон (1409 м) и Парнас (1413 м) с отрогами образуют естественную границу Аттической области. Другие значительные горные вершины, известные мраморными каменоломнями, — Пентеликон и Гимет. Южная оконечность полуострова образует мыс Суний. В равнинной части полуострова расположены Афины, Элевсин и Марафон. По Афинской равнине протекают реки Кефис и Иллис, как правило, пересыхающие в летнее время. Почвы в Аттике преимущественно известковые, поэтому главными сельскохозяйственными культурами в древности были оливки и фиги. Основные месторождения полезных ископаемых находились в Лаврионе, где добывали гончарную глину, серебро и железную руду. Первые жители пришли в Аттику около 1900–х гг. до н. э. Так как великое переселение дорян в конце II тысячелетия до н. э. не затронуло Аттику, жители этой области считали себя автохтонами. Около 1000–х гг. до н. э. население Аттики было объединено под властью Афин. К другим значительным поселениям Аттики относятся Пирей, Элевсин, Форикос, Браврон и Рамнунт. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

52

Фивы — крупнейший город Беотии, у Гомера — «семивратные Фивы». По преданию, основан Кадмом после того, как доиндоевропейское население было вытеснено греками (постройка крепости Кадмеи, XIV в. до н. э.). Фивы — место, тесно связанное со многими древнегреческими легендами (Кадм, Эдип, Антигона, Семеро против Фив). Плодородные земли вокруг города явились главной причиной появления здесь крупных землевладельцев. В VI в. до н. э. объединение беотийских городов с Фивами во главе привело к конфликту с Афинами. Битва у Фермопил с персами, а затем союз со Спартой подтвердили неконструктивную внешнеполитическую линию Фив, причиной чему была развернувшаяся борьба между партиями аристократов и демократов. После изгнания спартанцев из Кадмеи (379 г. до н. э.) Фивы становятся крупным политическим центром, особенно во время правления Эпаминонда и Пелопида (371–362 гг. до н. э.). В 338 г. до н. э. Филипп одерживает победу в битве при Херонее, подчиняя себе Фивы. В 335 г. до н. э., подавляя мятеж, Александр Македонский почти полностью разрушает город; в 316 г. до н. э. он был возрожден Кассандром; в 146 г. до н. э. перешел под власть Рима, а при Сулле превращается в небольшой город. В результате археологических раскопок, которые велись начиная с 1959 г. в храме Кабиров (божества — покровители земледелия) и на территории античного города были найдены развалины дворца микенского периода; к числу находок относятся и глиняные таблички с древними записями. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

53

Фракия — область на юго-востоке Балканского полуострова, простиравшаяся от Крапат до Эгейского моря и от Черного моря до реки Аксий (Вардар), служившей границей Фракии с Македонией. Начиная с бронзового века эти земли населяли многочисленные фракийские племена. С VIII в. до н. э. греки, особенно жители Милета, города в Ионии, начинают основывать на побережье Эгейского и Черного морей колонии, поддерживавшие с фракийскими племенами оживленные культурные и торговые связи. Фракия попадает под власть Филиппа II, царя Македонии, затем — Александра Македонского, а в 46 г. н. э. она становится римской провинцией. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

54

По преданию, Харон, грязный, седой, угрюмый старик, переправляет души умерших через Ахерон, реку в преисподней, получая за это обол (мелкую монету), который клали в рот умершему. Согласно мифу, Харон не имел права переправлять живых. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

55

Бонифаций I Монферратский (ок. 1150 г. — 1207 г.) — предводитель Четвертого крестового похода, король Фессалоникийский (1204–1207). Поддерживал интересы молодого претендента на константинопольский трон Алексея IV, выступая заодно с Энрико Дандоло, дожем Венеции.

(обратно)

56

Иннокентий Третий (1160–1116 г.) — папа римский (1198–1216 г.), благословивший рыцарей — участников Четвертого крестового похода. Формально выступал против взятия христианской столицы рыцарями-крестоносцами; однако падение Константинополя, соперника Рима, было выгодно для католической церкви с политической точки зрения.

(обратно)

57

Филипп Швабский (1178–1208 гг.) — германский король (1198–1208 гг.). При его дворе в течение долгого времени находился малолетний Алексей, претендент на константинопольский престол. Предводитель крестоносцев, Бонифаций Монферратский, побывал при дворе Филиппа перед тем, как выступить в крестовый поход.

(обратно)

58

Алексей III, Ангел-Комнин (? — 1210) — византийский император (1195–1203 гг.), брат Исаака (Кирсака) II Ангела. Захватил власть, совершив покушение на Исаака II. Весной 1195 г. Исаак, потерпев поражение от болгар, был во время отступления схвачен в гавани Макра неким Пантевгеном, посланным Алексеем, и передан в его руки. Исаака заточили в монастырь Виры близ Макры и Кипселы, где лишили зрения. Отсюда его перевели в один из дворцов на берегу Золотого Рога.

Некоторые летописи доносят до нас другую версию событий: будто бы Исаак был схвачен своим братом Алексеем во время охоты в лесу и там ослеплен. Поместив слепого Исаака в темницу, чтобы об этом ничего не узнали, Алексей вернулся в Константинополь, объявив, что его брат погиб во время охоты, и силой заставил короновать себя императорской короной. Воспитатель малолетнего Алексея IV, сына Исаака II, понимая, что мальчику грозит опасность, отвез Алексея IV в Германиюк его сестре Ирине, супруге Филиппа Швабского.

(обратно)

59

Энрико Дандоло, дож Венеции, был одной из крупнейших политических фигур среди участников Четвертого крестового похода. Преследуя интересы Венеции, он выступал за поход на Константинополь; формальным поводом для этого послужило восстановление на византийском престоле законного наследника Алексея IV, сына Исаака II Ангела. Поскольку долг крестоносцев венецианцам, предоставившим свои корабли для перевозки войска франков по морю, был достаточно велик, Дандоло неоднократно использовал это обстоятельство в свою пользу.

(обратно)

60

Исаак II Ангел, Кирсак (1155–1204 гг.) — византийский император (1185–1195 и 1203–1204 гг.) Был свергнут с престола своим братом, Алексеем III; восстановлен на престоле 18 июля 1203 г… В IX–VIII вв. до н. э. на полуострове к северо-востоку от современного Туниса колонисты из Тира основали торговое поселение, которое должно было служить промежуточным пунктом на пути в Южную Испанию. С 600–х гг. до н. э. Карфаген превращается в важнейший торговый и портовый город Западного Средиземноморья. Он господствовал над всеми финикийскими поселениями побережья Северной Африки, Южной Испании, Сицилии и Сардинии. Карфагенские купцы блокировали западную часть Средиземного моря и не допускали туда никого. Попытки греков проникнуть в эту область пресекались карфагенянами и их союзниками — этрусками и римлянами. В начале V в. до н. э. разгорелась жестокая борьба между карфагенянами и сицилийскими греками за Сицилию; эта борьба велась с переменным успехом, пока в дело не вмешались римляне (264 г. до н. э. — первая Пуническая война). Победив Пирра (275 г. до н. э.) и подчинив Тарент (272 г. до н. э.), Рим стал наиболее мощным противником Карфагена, одержав победу над ним в ходе трех Пунических войн. В первую Пуническую войну (264–241 г.г. до н. э.) Карфаген потерял Сицилию и распространил экспансию на Южную Испанию. В 226 г. до н. э. он заключил с Римом договор на условиях разделения сфер влияния по реке Эбро, а после второй Пунической войны (218–201 г.г. до н. э.) потерял все свои владения, лежащие за пределами Африки. Могущество Карфагена было сломлено. Во II веке до н. э., когда Карфаген переживал период экономического расцвета, римский сенат пришел к заключению, что Карфаген должен быть разрушен. В третьей Пунической войне (149–146 г.г. до н. э.) Карфаген был захвачен и разрушен, жители обращены в рабство, а земля была объявлена римской провинцией Африка. При Цезаре (в 44 г. до н. э.) город был основан заново под именем Colonia Iulia Carthago, в императорскую эпоху Карфаген продолжал развиваться и превратился в город мирового значения (строительство особенно интенсивно велось при императорах Адриане, Антонии Пие и Септимии Севере). В 439 г. н. э. Карфаген был захвачен вандалами, в 553 г. н. э. — восстановлен римским полководцем Велизарием, в 698 — снова захвачен арабами, которые окончательно его разрушили. Архитектурный облик древнего Карфагена мало известен из-за разрушений, которым он подвергся в 146 г. до н. э. Археологам удалось обнаружить городские стены, крепость, порт и храм. Более поздние постройки также большей частью разрушены, однако сохранились цирк, амфитеатр и множество христианских базилик. Культура Карфагена была не слишком разносторонней: художественная литература отсутствует; специальная литература превосходна (агрономический трактат Магона, «Перипл» Ганнона). Надгробные стеллы и украшения зданий вычурно декоративны, изображения людей сильно грецизированы. Керамические и ювелирные изделия (бронза, терракота) выполнены в египетском духе. В целом можно сказать, что остатки материальной культуры Карфагена богаче, чем можно было бы ожидать, учитывая разрушения, которым подвергся город. Язык карфагенян (пунийский) прекратил существование только ок. 400–х г.г. н. э. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

61

Омела — растение с белыми ягодами, веточками которого жители Англии украшают свои дома на Рождество.

(обратно)

62

Велиал (библ.) — имя Сатаны.

(обратно)

63

Панта рей (греч. все течет) — основополагающее диалектическое положение (приписываемое Гераклиту, но, возможно, появившееся позже), согласно которому ничто не остается в покое, но все, подобно реке, находится в постоянном движении, в постоянном изменении. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

64

Елена, в греческих сказаниях прекраснейшая из женщин, дочь Зевса и Леды, сестра Диоскуров и Клитемнестры. Тесей и Пирифой похитили Елену и увезли в Аттику, но Диоскуры освободили ее. По совету Одиссея, который тоже сватался к Елене, многочисленные женихи поклялись признать ее выбор и всегда защищать ее. Елена обручилась с Менелаем и родила Гермиону. В споре трех богинь за золотое яблоко Эриды Елена была обещана богиней любви Афродитой Парису. При помощи богини Парис похитил Елену и увез ее в Трою. Верные своей клятве, все греческие цари и герои участвовали в Троянской войне, чтобы вернуть Елену. После гибели Париса Елена стала супругой Деифоба. После падения Трои она возвратилась домой, в Спарту. Елене воздавались божественные почести, она считалась минойской богиней произрастания. Другая версия сказания о Елене изложена Стесихором (ее позднее придерживался Еврипид). По этой версии Парис увез с собой в Трою лишь тень Елены, в то время как настоящая Елена после падения Трои была привезена Менелаем из Египта. Похвальное слово Горгия и Исократа Елене свидетельствует о необыкновенной притягательной силе этого образа, вдохновлявшего живописцев, поэтов и музыкантов на протяжении многих веков. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

65

Южные Моря — название южной части Тихого Океана.

(обратно)

66

Личи — тонкокожие сладкие плоды нефелиума, дерева, произрастающего на территории Китая.

(обратно)

67

В оригинале употреблен термин «fabulist», благодаря которому комплимент Мака становится весьма двусмысленным: это слово можно перевести не только как «рассказчик», «повествователь», но и как «лжец» или «выдумщик».

(обратно)

68

Энчилады — блинчики с острой мясной начинкой.

(обратно)

69

Произведение «Князь» (в русских переводах известное также как «Государь») было написано в 1513 г. и посвящено Лоренцо Великолепному, т. к. Макиавелли надеялся (как выяснилось, тщетно) добиться благоволения Медичи. Цель книги — раскрыть на основании опыта истории и современных событий, как завоевывается княжеская власть, как она удерживается и как теряется.

Героем «Князя», которому автор расточает величайшие похвалы, является Цезарь Борджиа, человек энергичный, ловкий и беспринципный. В «Князе» весьма откровенно отвергается общепринятая мораль, когда речь заходит о поведении правителей.

(обратно)

70

Слово «ихор» имеет два значения: 1) /мифол./ жидкость, заменяющая кровь в жилах богов; 2) /мед./ сукровица, злокачественный гной.

(обратно)

71

Лета (греч., забвение) — в греческой мифологии персонификация забвения, дочь богини раздора Эриды. Именем Леты названа река в царстве мертвых, испив воду которой, души умерших забывают свою былую земную жизнь. (Вергилий. «Энеида», VI 705). Согласно сообщению Павсания (IX, 39, 8) вблизи пещеры Трофония в Лейбадее (Беотия) пришедшие вопросить знаменитый оракул предварительно пьют воду из двух источников: Леты — забвения, чтобы забыть о заботах и волнениях, и Мнемосины — памяти, чтобы запомнить услышанное и увиденное в пещере. (Мифы народов мира: энциклопедия; М: Сов. Энциклопедия, 1991).

(обратно)

72

Авернское озеро — озеро вулканического происхождения, наибольшая глубина которого достигает 65 м, восточнее Кум в Кампании. Здесь, согласно мифу, Одиссей и Эней сошли в подземное царство Аида. Название озера отождествлялось греками также с Aornos, т. е. «не имеющим птиц», т. к. считалось, что птицы умирают от испарений озера. При Августе на берегу Авернского озера был основан Portus Iulius, и его соединили каналом с Лукринским озером. (Словарь античности. Пер с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

73

Авторами допущена фактическая ошибка: один из сыновей Лоренцо Медичи, который еще в возрасте 14 лет стал кардиналом, был избран папой и принял имя Льва X лишь в 1513 г., тогда как сам Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным, умер в 1492 г. Почти сразу же после его смерти начинается период влияния Савонаролы.

(обратно)

74

Савонарола Джироламо (1452–1498) — итальянский доминиканский монах и реформатор. С 1494 по 1498 г. фактически правил Флоренцией. Для этого периода «пуританского» возрождения характерно обращение людских умов к благочестию, отказ от веселья и роскоши. Однако в конце концов, в основном по причинам политического порядка, враги Савонаролы восторжествовали, сам он был казнен, а тело его сожжено (1498). Республика, по замыслу демократическая, в действительности плутократическая, просуществовала до 1512 г., когда власть снова перешла в руки Медичи. Род Медичи, под титулом великих герцогов Тосканских, правил Флоренцией до 1737 г.

(обратно)

75

Авторы обыгрывают английскую пословицу: «старую собаку новым трюкам не выучишь».

(обратно)

76

Сизиф, согласно греческому мифу, царь или основатель Коринфа, по одной из версий — отец Одиссея. Сизифу удалось заковать в цепи бога смерти Танатоса. Хитростью он добился того, что его отпустили из царства мертвых на землю. За свои великие мошенничества Сизиф был наказан в преисподней: он должен был постоянно вкатывать на гору тяжелый камень, который, достигнув вершины, срывался вниз. Отсюда понятие «сизифов труд» — тяжелая, лишенная смысла работа. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

77

Прометей, в греческой мифологии провидец, сын титана Япета и Климены, брат Атланта, Эпиметея и Менетия, согласно некоторым мифам, сотворил человека из глины, обманув Зевса при жертвоприношении. Зевс разгадал обман и лишил людей огня. Но Прометей похитил огонь и принес его людям. Он научил их пользоваться огнем, обучил различным ремеслам и искусствам. Тогда Зевс отправил на землю Пандору, как наказание роду человеческому, а Прометея велел приковать к скале в Колхиде. Каждый день к прикованному Прометею прилетал орел, пожиравший его печень. За ночь печень титана восстанавливалась. Муки Прометея продолжались до тех пор, пока Геракл по воле Зевса не убил орла. В «Теогонии» Гесиода Прометей выступает как своенравный противник Зевса, в то время как Эсхил изображает его благодетелем людей, восставшим против Зевса. В Афинах Прометей почитался в особенности гончарами; в его честь устраивали бег с факелами во время празднества «Прометейи». Деяния и судьба Прометея в средние века не привлекали внимания, но начиная с Ренессанса прометеевский сюжет пользовался в литературе большой популярностью. Прометей стал символом человеческого прогресса, похищение огня символизировало веру в науку и будущее (драма Кальдерона, Просвещение). Судьба Прометея давала повод к критике Зевса, к отрицанию богов и религии («Пандора» Вольтера). Прометей стал считаться упорным, смелым, осознанно протестующим против господства Зевса, несущим помощь людям (А. В. Шлегель; П. Б. Шелли «Освобожденный Прометей», Г. Мюллер). В некоторых произведениях Прометей — «сверхчеловек» в ницшеанском смысле (эпос К. Шпиттлера), в других страдания и стойкость Прометея являлись символом человеческой судьбы (Гердер, Байрон). Иногда Прометей — воплощение художественного творчества и божественно-созидательной деятельности (Гете). (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

78

Аид — мрачный царь подземного мира, сын Кроноса-Времени и Реи-Земли, брат Зевса, Посейдона, Геры, Деметры и Гестии, супруг Персефоны. При разделе мира он получил подземное царство, неумолимо и безжалостно управлял мертвыми, поэтому назывался также Зевс Катактоний (подземный Зевс). Поскольку Аид не давал возможности мертвым возвращаться из его царства, он был страшен и ненавистен людям. После Гомера Аида иногда отождествляли с Плутоном; в более позднее время Аидом называли также его царство, сам подземный мир. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

79

Персефона (рим. Прозерпина) — богиня мертвых, подземного царства и плодородия в древней Греции, дочь Зевса и Деметры. Аид (рим. Плутон), владыка подземного царства, похитил Прозерпину по желанию Зевса и сделал ее своей женой и царицей в царстве мертвых. Тронутый печалью и отчаянием Деметры Зевс разрешил, чтобы Персефона на половину или на две трети года возвращалась на землю. Персефона в качестве «Коры» (греч. «девушка») почиталась как богиня плодородия вместе со своей матерью Деметрой, на что указывали процессии юных девушек в элевсинских мистериях. Возвращение ее на землю из подземного мира символизировала вновь пробуждающаяся природа. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

80

Алекто (Непрощающая) — имя одной из эриний (рим. фурий), богинь мщения подземного мира (см. также примеч. Молитва в католической обедне: «Тебя, Бога, славим» к главе 3).

(обратно)

81

Тиресий — легендарный слепой прорицатель из Фив. Однажды он увидел двух змей, одну из которых убил, превратившись после этого в женщину. Потом он убил вторую змею и превратился опять в мужчину. Зевс и Гера задали Тиресию вопрос, кому любовь приносит больше наслаждения — мужчине или женщине. Тиресий ответил, что женщине, и Гера, разгневавшись, ослепила его. Зевс же наделили Тиресия даром прорицания и даром сохранять свой разум после смерти. По другим версиям, он был ослеплен, т. к., пользуясь даром предвидения, выдавал тайны богов. Есть еще версия: Тиресий был ослеплен Афиной, которую увидел купающейся (ср. миф о Диане и Актеоне). (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

82

Асмодей (евр. ’asmedaj, греч. — Асмодайос или, в современной транскрипции, Асмодеос) в идуаистических легендах — демоническое существо. Имя Асмодей, по — видимому, заимствовано из иранской мифологии (ср. Айшма). Происхождение Асмодея связано с мотивом греха, прелюбодеяния между падшими ангелами и дочерьми человеческими. (Тов. 3, 7–8; 9. Быт. 6, 2. Апокриф. «Завет Соломона» 21–23). В легенде об иудейском царе Соломоне рассказывается о кознях этого демона, направленных против «светлого» начала, которое олицетворяет собою мудрый царь Соломон. Эта легенда получила универсальное распространение в литературе, фольклоре и художественной иконографии христианского и исламского средневековья: в славянских изводах противник Соломона именуется Китоврасом (ср. греч., кентавр), в западноевропейских — Маркольфом (Морольфом, Марольтом). (Мифы народов мира: энциклопедия в 2–х т.; М.: «Сов. Энциклопедия», 1991).

(обратно)

83

Агамемнон — мифический царь Микен, сын Атрея (поэтому называемый также Атридом) и Аэропы, брат Менелая. Когда Парис похитил Елену, сестру жены Агамемнона Клитемнестры и супругу Менелая, Агамемнон встал в начавшейся по этой причине войне против Трои во главе греческого войска. В начале этого похода Агамемнону пришлось принести в жертву свою дочь Ифигению, чтобы боги послали попутный ветер греческим кораблям. Захватив в плен во время одного из набегов на окрестности Трои дочь Хриса, жреца бога Аполлона, Агамемнон отказался вернуть ее за большой выкуп отцу. Бог, вняв мольбам Хриса, наслал на греческое войско моровую язву. Когда выяснилась истинная причина бедствия и Ахилл потребовал от Агамемнона возвращения пленницы ее отцу, Агамемнон отобрал у Ахилла его пленницу Брисеиду. Оскорбленный поступком Агамемнона Ахилл долгое время воздерживался от участия в боях, и греки терпели поражения от троянцев. После взятия Трои Агамемнон, получив огромную добычу и Кассандру, прорицательницу будущего, возвратился на родину, где его ждала гибель в собственном доме: согласно одной версии, он был убит своей женой Клитемнестрой, по другим источникам — ее любовником Эгисфом или обоими — во время купания или трапезы. За убийство отца отомстил его сын Орест. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989. Мифы народов мира: Энциклопедия; М: Сов. Энциклопедия, 1991).

(обратно)

84

Велиал (Велиар) — в иудаической и христианской мифологиях демоническое существо, дух небытия, лжи и разрушения. Велиал может причинять человеку беду и недуг, что сближает его со злыми духами языческих мифологий; гораздо важнее, однако, то, что он выступает как обольститель человека, совращающий его к преступлению. Поэтому в иудейской апокалиптике именно Велиал оказывается вождем совращенных им воинств «сынов тьмы». То же понимание образа Велиала сохраняется и в Новом Завете. Как центральный антагонист дела Иисуса Христа, Велиал — возможный эквивалент Сатаны (падшего ангела), но если последнего отличает враждебность человеку, то первого — внутренняя пустота, несущественность. (Мифы народов мира: Энциклопедия; М: Сов. Энциклопедия, 1991).

(обратно)

85

Эринии, богини мщения подземного мира (рим. фурии), родились из капель крови, упавших на Землю при оскоплении Урана, властные защитницы нравственных устоев. Безжалостно и неустанно карают они всякую несправедливость, в особенности убийства, наказывая виновного безумием (преследование Ореста), насылая на него порчу и смерть. Часто выступали втроем — Алекто (Непрощающая), Мегера (Завистница) и Тисифона (Мстящая за убийство). Эринии изображались в облике, внушающем ужас, со змеями в волосах, факелами и бичами. В Афинах почитались как эвмениды. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

86

Победа над Кикном и троянским царевичем Троилом — одни из первых подвигов Ахиллеса в Троянской войне. Авторы допускают хронологическую неточность: последние доспехи Ахиллеса, выкованные самим Гефестом, богом-кузнецом, появились у героя значительно позже — лишь после смерти его друга Патрокла. Из-за этих доспехов и боролись Одиссей и Аякс.

(обратно)

87

Гектор — в греческих легендах первенец и самый выдающийся из сыновей троянского царя Приама и Гекубы, муж Андромахи, отец Астианакта. Предводитель в Троянской войне, герой троянцев, нанесший большой урон грекам, их лагерю и кораблям. Во время ссоры Ахиллеса с Агамемноном, когда Ахиллес временно не принимал участия в битве греков с троянцами, Патрокл упросил своего друга Ахиллеса отдать ему свои доспехи и оружие, чтобы он смог под видом Ахиллеса участвовать в битве и таким образом внушить страх троянцам, добравшимся уже до самых кораблей греков. Ахиллес позволил другу взять свои доспехи. Переодетый Патрокл принял участие в жестоком бою и пал от руки Гектора. Мстя за смерть друга, Ахиллес принял участие в сражении и, встретившись с Гектором, убил его. Чтобы утолить свою жажду мщения, Ахиллес привязал труп Гектора к колеснице и волочил его вокруг лагеря. Тронув Ахиллеса своими мольбами, старый отец Гектора Приам смог забрать тело сына для погребения. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

88

Ахиллесу было предсказано, что он либо погибнет под стенами Трои, либо проживет долгую, героическую жизнь. По одной из версий, убив Гектора, Ахиллес неминуемо должен был погибнуть сам — таково было предсказание оракула. Военные подвиги Ахиллеса задевают бога Аполлона, сочувствующего троянцам, и бог мстит герою руками легендарного Париса: когда Ахиллес врывается в Трою, он погибает от двух стрел Париса, направленных рукою Аполлона: первая стрела, попав в пяту, лишила героя возможности устремиться на противника, и Парис сражает его второй стрелой в грудь. По более ранним источникам, Парис сражает Ахиллеса всего лишь одною стрелой, попавшей в пяту — единственное уязвимое место на теле героя (отсюда выражение «ахиллесова пята»). (Мифы народов мира: Энциклопедия; М: Сов. Энциклопедия, 1991).

(обратно)

89

См. примеч. Эринии, богини мщения подземного мира (рим. фурии), родились из капель крови, упавших на Землю при оскоплении Урана, властные защитницы нравственных устоев. Безжалостно и неустанно карают они всякую несправедливость, в особенности убийства, наказывая виновного безумием (преследование Ореста), насылая на него порчу и смерть. Часто выступали втроем — Алекто (Непрощающая), Мегера (Завистница) и Тисифона (Мстящая за убийство). Эринии изображались в облике, внушающем ужас, со змеями в волосах, факелами и бичами. В Афинах почитались как эвмениды. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

90

Орест, сын Агамемнона и Клитемнестры, велением Аполлонова оракула призванный к мести за отца, павшего от руки неверной Клитемнестры, убил свою мать и ее любовника Эгисфа, т. к. именно они погубили его отца. За это Эринии наслали безумие на матереубийцу и всюду преследовали его; но Орест получил от Аполлона очищение от греха пролитой крови или совет молить о защите Афину Палладу, обняв ноги ее статуи в Афинах. Там он был оправдан Ареопагом. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

91

Спиритизм — вера в загробную жизнь человека и в возможность общения с духами (не путать со спиритуализмом!); некромантия — искусство вызывать умерших.

(обратно)

92

Столовое вино (фр.).

(обратно)

93

В царствование королевы Елизаветы (1558–1603) английский флот разбил испанцев, доселе считавшихся непобедимыми; с этой знаменательной победы начинается период британского владычества на море.

(обратно)

94

Ваал (Баал; Балу — общесемитск. «хозяин», «владыка») — бог бури, грома и молний, дождя и связанного с дожем плодородия. От его имени (Баал-Зебул) ведет свое начало библейское имя Вельзевул. В мифах противопоставляется хтоническим (подземным) божествам, владыкам царства мертвых.

(обратно)

95

Вавилония (местность южнее современного Багдада), названная по г. Вавилон, была в 331 г. до н. э. отвоевана Александром Македонским у персов. Город Вавилон был почти полностью разрушен Александром.

(обратно)

96

Амброзия — согласно греческой мифологии, пища богов, дающая бессмертие вкушающему ее. Амброзией назывались также благовонные мази и масла.

(обратно)

97

Согласно мифу, Харон переправляет через подземную реку души умерших за плату — один обол (самую мелкую серебряную или медную монету), который клали в рот умершим при погребении. Мертвые, не имевшие денег, чтобы заплатить за перевозку, были вынуждены ждать до бесконечности на берегу реки, умоляя Харона переправить их на другой берег.

(обратно)

98

Стадий — мера длины, равная 600 футам. Греко-римский стадий равняется 176,6 м; новогреческий стадий равен 1 км.

(обратно)

99

Черный Принц — Эдуард, Принц Уэльский, герцог Корнуольский (1330–1376), сын короля Эдуарда III, командующий войсками англичан.

(обратно)

100

Везер — река в Западной Германии, впадающая в Северное море, на которой стоит город Бремен.

(обратно)

101

См. примеч. В царствование королевы Елизаветы (1558–1603) английский флот разбил испанцев, доселе считавшихся непобедимыми; с этой знаменательной победы начинается период британского владычества на море.

(обратно)

102

Мандала — схематическое изображение космоса в виде вложенных друг в друга геометрических фигур, каждая из которых содержит образ или некий атрибут божества.

(обратно)

103

Гальярда — старинный итальянский и французский танец.

(обратно)

104

Эмпиреи — в греческой мифологии небеса, небесная твердь.

(обратно)

105

1 наносекунда (нсек) = 10–9 сек.

(обратно)

106

См. примеч. Агамемнон — мифический царь Микен, сын Атрея (поэтому называемый также Атридом) и Аэропы, брат Менелая. Когда Парис похитил Елену, сестру жены Агамемнона Клитемнестры и супругу Менелая, Агамемнон встал в начавшейся по этой причине войне против Трои во главе греческого войска. В начале этого похода Агамемнону пришлось принести в жертву свою дочь Ифигению, чтобы боги послали попутный ветер греческим кораблям. Захватив в плен во время одного из набегов на окрестности Трои дочь Хриса, жреца бога Аполлона, Агамемнон отказался вернуть ее за большой выкуп отцу. Бог, вняв мольбам Хриса, наслал на греческое войско моровую язву. Когда выяснилась истинная причина бедствия и Ахилл потребовал от Агамемнона возвращения пленницы ее отцу, Агамемнон отобрал у Ахилла его пленницу Брисеиду. Оскорбленный поступком Агамемнона Ахилл долгое время воздерживался от участия в боях, и греки терпели поражения от троянцев. После взятия Трои Агамемнон, получив огромную добычу и Кассандру, прорицательницу будущего, возвратился на родину, где его ждала гибель в собственном доме: согласно одной версии, он был убит своей женой Клитемнестрой, по другим источникам — ее любовником Эгисфом или обоими — во время купания или трапезы. За убийство отца отомстил его сын Орест. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989. Мифы народов мира: Энциклопедия; М: Сов. Энциклопедия, 1991).

(обратно)

107

droit du seigneur — феодальное право

(обратно)

108

Стилиты — группа аскетов, искавших уединения. Они жили на вершинах высоких столбов и колонн.

(обратно)

109

Mardi Gras — последний день перед Великим Постом; во многих городах, таких, как Новый Орлеан и Париж, в этот день устраиваются карнавалы и народные гуляния.

(обратно)

110

Речь идет о знаменитом Эйнштейновском «парадоксе близнецов»: если некоторое тело движется с субсветовой скоростью (т. е. со скоростью, близкой к скорости света), то его субъективное время замедляется в 1/sqrt(1–x) раз, где x — отношение скорости тела к скорости света, возведенное в квадрат. (sqrt — квадратный корень).

(обратно)

111

Софисты (от греч. sophistai — учитель мудрости) — последователи софистики, философского течения, возникшего в древней Греции в IV–V вв. до н. э. Одной из важнейших характеристик софистики является тесная связь между теоретическим знанием и практической жизнью, а также переориентация философского исследования с природы на человека, на общество, на правовые отношения, на этику и теорию познания. Сравнительное изучение конституций и законов различных полисов, многообразие возможных точек зрения на одну и ту же проблему являются основой релятивистских (т. е. относительных, сравнительных) тенденций в софистике. Это наиболее ярко выражается в утверждении софистов, что о любой вещи можно судить двояко, причем со взаимоисключающих позиций. Софистика отрицает любую всеобщую и объективную истину. Скептицизм и релятивизм софистов постоянно и справедливо подвергались критике. Однако софистика внесла большой вклад в развитие культуры и философской мысли древней Греции. Скептицизм софистов прогрессивного направления носил просветительский характер, он был направлен против религии. Главным в их учении было различие или противопоставление законов природы и установлений (правы, обычаи, законы). Если установления, утверждали софисты, подвержены изменениям, поскольку они являются творением человека и отражают интересы различных общественных групп, то природа следует неизменным законам. Этот постулат лежит в основе естественного права. Развитие риторики, грамматики и логики также было бы немыслимо без софистов (именно софисты впервые систематизировали основные понятия этих наук). Софисты восприняли идеи как элеатов (греческой философской школы идеалистического направления), так и Гераклита и атомистов (считающихся основоположниками материалистического течения в античной философии). Со своей стороны софистика оказала влияние на Сократа (хоть он ее и отрицал), школы сократиков, Фукидида, Еврипида, Платона и Аристотеля. От софистики следует отличать так называемую «вторую софистику» времен Римской империи, возникшую во II в. н. э. Ее представители противопоставляли себя философам и естествоиспытателям, и поэтому они не совершили каких — либо оригинальных открытий. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

112

Дидактицизм — склонность к поучению

(обратно)

113

Арес — греческий бог войны, сын Зевса и Геры. Как жестокий бог разрушительных и многострадальных войн, Арес был мало почитаем в народе. Его презирали даже остальные олимпийские боги, поэтому культ Ареса не получил большого распространения в Греции (в отличие от римского Марса, с которым он впоследствии отождествлялся). Существует миф о любви Ареса и богини любви Афродиты, которая родила от Ареса сына Эрота. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

114

Афина, также Афина Паллада (дева) — вечно девственная богиня (Афина Парфенос), которой был воздвигнут культовый храм Парфенон в Афинах, дочь Зевса. Согласно мифу, Зевс, царь богов, проглотил богиню разума Метиду, беременную Афиной, т. к. ему предсказали, что у Метис будет двое детей — дочь и сын, и родившийся от нее сын свергнет его с престола. Впоследствии Гефест, бог-кузнец, расколол голову Зевса ударом своего тяжкого молота, и на свет появилась Афина Паллада — в воинских доспехах, с копьем и щитом в руках. Существует мнение, что Афина как божество имеет догреческое происхождение; в частности, ее воинственный характер и снаряжение — шлем, копье, щит и эгида — заимствованы у богини войны и города эпохи бронзы, т. е. из той эпохи, к которой примыкал раннегреческий культ Афины.

Победив в споре с Посейдоном, Афина стала покровительницей афинского народа и даровала ему священное дерево — маслину. Как Афина Полиада (от греч. полис — город) покровительствовала она и другим городам; в гомеровской Трое была деревянная статуя Афины, якобы упавшая с неба, так называемый палладиум, — считалось, что эта статуя охраняет Трою. В Пергаме Афина почиталась как богиня, дающая победу. Афина принимала участие в битве богов с гигантами и покровительствовала многим греческим героям — Диомеду, Одиссею, Гераклу. Афину чтили как покровительницу ремесел; с ростом греческой культуры она стала также покровительницей науки. Она научила людей обуздывать коней и запрягать быков, строить и управлять колесницами. Афина передала людям искусство строить корабли, научила женщин прясть и ткать, изобрела флейту, даровала людям земли законы и учредила ареопаг (суд, отправлявший уголовное судопроизводство).

Культовыми животными Афины были сова (отсюда эпитет «совоокая богиня») и змея, а священным деревом — маслина. В Риме с Афиной отождествляли Минерву. Афина, как правило, изображалась в виде суровой и величественной девы в шлеме, с копьем, щитом и эгидой. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

115

Зевс (у римлян — Юпитер) — верховный греческий бог, восходящий к индоевропейскому божеству неба, отец богов и людей, царь среди богов по образцу положения царя в человеческом обществе, младший сын Кроноса-Времени и Реи, дочери Урана-Неба и Геи-Земли. Кроносу было предсказано, что он будет свергнут одним из своих потомков. Поэтому он повелел жене своей Рее приносить ему новорожденных детей и проглатывал их. Уже пятерых проглотил Крон: Гестию (богиню жертвенного огня и домашнего очага; в Риме с ней отождествлялась Веста), Деметру (богиню плодородия; у Римлян — Церера), Геру, Аида (Гадеса) и Посейдона (у римлян им соответствовали Юнона, Плутон и Нептун, повелитель морей). Рея не хотела потерять и последнего ребенка. По совету своих родителей, удалилась она на Крит, и там в глубокой пещере родила сына Зевса. В этой пещере скрыла Рея своего сына, а жестокому Кроносу дала проглотить вместо младенца длинный камень, завернутый в пеленки. Крон не подозревал, что был обманут.

Возмужав, Зевс лишил своего отца власти и заставил его вернуть на свет ранее проглоченных им детей. Одного за другим изверг из уст Крон своих детей-богов. Разделив со своими братьями Посейдоном и Аидом власть над миром, Зевс получил в удел небо. Местопребыванием Зевса считается Олимп.

Зевс покорил всех своих врагов (гигантов и ужасное стоглавое чудище Тифона). От первой супруги Метиды Зевс породил Афину. Главной женой Зевса считается Гера, его сестра, царица богов и людей. Их детьми были Арес, Геба, Гефест и Илифия. Зевс имел детей от многих других богинь и смертных женщин: от Дионы — златокудрую Афродиту, богиню любви, от Фемиды — гор, от Мнемозины — муз, от Лето (Латоны) — Аполлона и Артемиду, от Деметры — Персефону, от Эвриномы — харит, от Майи — Гермеса, покровителя путешественников и торговли, от Семелы, дочери фиванского царя Кадма, — Диониса (у римлян — Вакх), бога вина и виноделия, от Данаи — великого героя Персея, от Леды — Елену (знаменитую Елену Троянскую) и Диоскуров, от Алкмены — Геракла, от Эгины — Эака, от Европы — Миноса, Радаманта и Сарпедона, от Антиопы — Амфиона и Зета, от Ио — Эпафа, от Каллисто — Аркада.

Зевс был могущественным богом, восседавшим на небесах или на горе Олимпе, собирателем туч и ниспосылателем дождя (отсюда прозвище «тучегонитель Зевс»), повелителем грома и молний. Зевс почитался также как охранитель домашнего хозяйства, податель богатства; также он покровительствовал чужестранцам и охранял законы гостеприимства. В качестве охранителя мирового порядка он следил за исполнением законов, защищал свободу, охранял права личности и государства. В Додоне Зевсу как богу мантики (гадания) принадлежал весьма почитавшийся оракул; считалось, что в качестве примет для гадания Зевс посылает молнии, гром, метеоры, сны и пр.

Зевсу были посвящены дуб и орел. Зевс изображался с орлом, скипетром и пучком молний как непременными атрибутами; иногда — восседающим на троне.

(обратно)

116

Елена, в греческих сказаниях прекраснейшая из женщин, дочь Зевса и Леды, сестра Диоскуров и Клитемнестры. Тесей и Пирифой похитили Елену и увезли в Аттику, но Диоскуры освободили ее. По совету Одиссея, который тоже сватался к Елене, многочисленные женихи поклялись признать ее выбор и всегда защищать ее. Елена обручилась с Менелаем и родила Гермиону. В споре трех богинь за золотое яблоко Эриды Елена была обещана богиней любви Афродитой Парису. При помощи богини Парис похитил Елену и увез ее в Трою. Верные своей клятве, все греческие цари и герои участвовали в Троянской войне, чтобы вернуть Елену. После гибели Париса Елена стала супругой Деифоба. После падения Трои она возвратилась домой, в Спарту. Елене воздавались божественные почести, она считалась минойской богиней произрастания. Другая версия сказания о Елене изложена Стесихором (ее позднее придерживался Еврипид). По этой версии Парис увез с собой в Трою лишь тень Елены, в то время как настоящая Елена после падения Трои была привезена Менелаем из Египта. Похвальное слово Горгия и Исократа Елене свидетельствует о необыкновенной притягательной силе этого образа, вдохновлявшего живописцев, поэтов и музыкантов на протяжении многих веков. (Словарь античности. Пер. с нем.; М.:Прогресс, 1989).

(обратно)

117

«По ту сторону Добра и Зла» — одна из поздних работ Фридриха Ницше.

(обратно)

118

В оригинале — непереводимая игра слов: St. Athelstan the Mealymouthed (Св. Ательстан Медоуст). Слово mealymouthed имеет в английском языке два значения: 1. сладкоречивый; 2. боящийся высказаться прямо, откровенно.

(обратно)

119

Сэр Мерлин — знаменитый придворный маг короля Артура.

(обратно)

120

Гермес Трисмегист (Гермес Трисмегистус), что в переводе означает Гермес Трижды Великий — персонаж средневекового фольклора, заимствованный из античности.

(обратно)

121

Дуб — дерево, считавшееся посвященным Зевсу. В греческом эпосе существует множество легенд о посылаемых Зевсом знамениях, которые так или иначе были связаны с дубом.

(обратно)

122

Дож — правитель Венеции, сохранившей статус вольного города.

(обратно)

123

Субсветовая скорость — скорость, близкая к скорости света.

(обратно)

124

Для справки: m* = m0/(1–v2/c2), где m* — масса тела, движущегося с субсветовой скоростью, m0 — масса тела в собственной системе отсчета, т. е. в такой системе, где данное тело является неподвижным, v — скорость, с которой движется тело, c — скорость света.

Собственно говоря, здесь правильнее было бы воспользоваться не общей теорией относительности, а специальной теорией относительности.

(обратно)

125

Суккуб — дьявол в образе женщины, соблазняющей мужчин во сне с целью погубить их.

(обратно)

126

К вящей славе Божией — девиз иезуитов.

(обратно)

127

В античном театре остроносые сандалии (котурны) обычно носили актеры, исполнявшие трагические роли.

(обратно)

128

И. — В. Гете, «Фауст».

(обратно)

129

«По ту сторону Добра и Зла» — одна из работ Фридриха Ницше.

(обратно)

130

Зефир — легкий западный ветер; Борей — северный ветер.

(обратно)

131

Салоники — город в Греции.

(обратно)

132

Возможно, авторы воспользовались приемом Вольтера, сделавшего благородную барышню Кунигунду в финале повести «Кандид» простой судомойкой. («Она судомойка, она безобразна»: Бернард Шоу, «Кандид»).

(обратно)

133

Агора — площадь, торговая площадь, место для собраний.

(обратно)

134

Вообще-то я не большой специалист, и к тому же подобные вещи должен отслеживать редактор, но я считаю своим долгом заметить, что колизей — это, наверное, слишком круто для провинциального городка. Все-таки мы находимся в Салониках, а не в Афинах. Вот университет (сиречь академия) в Салониках, по-моему, был бы весьма кстати.

(обратно)

135

«Бог умер» — прямая цитата из «Так говорил Заратустра» Ницше («Gott ist tot»).

(обратно)

136

Сады Гесперид — мифические сады, где росли золотые яблоки. Стеречь их был поставлен великан Аргус. Именно из этих садов богиней раздора было похищено знаменитое яблоко, ставшее причиной гибели Трои. За право обладать этим яблоком, на котором было написано «прекраснейшей», спорили три богини — Гера, Афина и Афродита. Парис, которого выбрали судьей в этом споре, отдал яблоко Афродите, пообещавшей ему в жены Прекрасную Елену, супругу Менелая. С помощью богини Парис похитил Елену и увез ее в Трою. Греки, разгневанные этим дерзким поступком чужеземца, выступили против Трои.

(обратно)

137

В индуистской мифологии воплощение божества в смертное существо.

(обратно)

138

Джон Лотроп Мотли(1814–1877) — американский историк.

(обратно)

139

Китайский квартал.

(href=#r139>обратно)

140

Джим (Джеймс Дуглас) Моррисон (8.12.1943 — 3.7.1971) — лидер рок-группы «Доорз».

(обратно)

141

Сладкая жизнь (ит.).

(обратно)

142

Хоб имеет в виду Жоржа Помпиду, в 1962–1968 гг. премьер-министра, в 1969–1974 гг. президента Франции.

(обратно)

143

Жан-Поль Сартр (1915–1980) — французский писатель, философ и публицист, основоположник французского экзистенциализма. Идеолог леворадикального экстремизма. В 1964 году ему была присуждена Нобелевская премия по литературе, от которой он отказался. Симона де Бовуар (1908–1986) — французская писательница, жена Сартра.

(обратно)

144

Жан-Люк Годар — французский кинорежиссер, представитель «новой волны».

(обратно)

145

Сальвадор Дали (1904–1989) — испанский художник-сюрреалист.

(обратно)

146

Марсель Марсо (р. 1923) — французский актер-мим, создал лирический образ Бипа с традиционным гримом.

(обратно)

147

Эрик Сати (1866–1925) — французский композитор.

(обратно)

148

Кино правды, одно из направлений европейского кино 60-х годов.

(обратно)

149

Антонен Арто (1896–1948) — французский поэт, театральный деятель, сюрреалист, создатель Театра абсурда, старался возродить магическую функцию драматического зрелища.

(обратно)

150

Французский вариант произношения имени Хоб.

(обратно)

151

«Галуаз» — популярные французские сигареты.

(обратно)

152

Твилл — плотная хлопчатобумажная ткань.

(обратно)

153

Неотложность (исп.).

(обратно)

154

Срочность (исп.).

(обратно)

155

Весьма дорого (исп.).

(обратно)

156

Итак, посмотрим (исп.).

(обратно)

157

Дерьмо (фр.).

(обратно)

158

Моис Чомбев борьбе за власть в Заире, пользуясь услугами наемников, поднял мятеж, который был подавлен.

(обратно)

159

Аэропорт в Париже.

(обратно)

160

Апаш — во Франции — бродяга, вор.

(обратно)

161

Готическая архитектура пламенеющего стиля возникла во Франции в конце XIII — начале XIV в., отличается обилием декора.

(обратно)

162

Жан Батист Кольбер (1619–1683) — государственный деятель, финансист; Ришелье, Арман Жан дю Плесси (1585–1642) — кардинал, государственный деятель; Мольер, Жан Батист Поклен (1622–1673) — комедиограф; Помпадур, Жанна Антуанетта де Пуассон (1721–1764) — фаворитка короля Людовика XV; Жан де Лафонтен (1621–1695) — писатель, баснописец; Мирабо, Оноре Габриель Рикети (1749–1791) — деятель Великой французской революции.

(обратно)

163

Да, сын мой? (фр.).

(обратно)

164

Панчо Вилья, настоящее имя Доротео Аранго (1877–1923) — участник мексиканской революции 1910–1917 годов.

(обратно)

165

«Моби Дик» — роман американского классика Германа Мелвилла (1819–1891). Белый кит, Моби Дик, символизирует рок, от которого никому не уйти.

(обратно)

166

Довольно сложная, правда? (исп.).

(обратно)

167

Что это значит (фр.).

(обратно)

168

Блез Паскаль (1623–1662) — французский математик, физик, религиозный философ и писатель.

(обратно)

169

Хладнокровие (фр.).

(обратно)

170

Заключение в тюрьму (фр.).

(обратно)

171

Правда (фр.).

(обратно)

172

Я огорчен (фр.).

(обратно)

173

Ротанг (ротанговая пальма) — лианы рода каламус, идут на изготовление мебели, стройматериалов и т. п.

(обратно)

174

Точно! (фр.).

(обратно)

175

Шарль Бодлер (1821–1867) — французский поэт; самое известное произведение — «Цветы зла».

(обратно)

176

Теофиль Готье (1811–1872) — французский поэт, писатель, критик.

(обратно)

177

Эжен Делакруа (1798–1863) — живописец и график, глава французского романтизма; Жозеф-Фердинан Буассар де Буаденье (1813–1866) — французский художник, романтик, друг Бодлера; Гонкуры: Эдмон (1822–1896), Жюль (1830–1870) — французские писатели, по завещанию Эдмона в 1896 году основана Гонкуровская премия.

(обратно)

178

Оноре де Бальзак (1799–1850) — французский писатель.

(обратно)

179

Рихард Вагнер (1813–1873) — немецкий композитор-новатор; Райнер Мария Рильке (1875–1926) — австрийский поэт. В подборе собравшихся тоже проявляется «метод Клови». Рильке не мог встретиться, к примеру, с Бодлером, потому что родился после смерти поэта.

(обратно)

180

Имеется в виду миф о вавилонском правителе Валтасаре, который пировал во время осады Вавилона персами, как вдруг увидел кисть руки, писавшую на стене слова: «Мене, мене, текел, упарсин». Пророк Даниил истолковал эти слова как гибель царства Валтасара и его самого. См. Библия, Книга пророка Даниила, 5–25.

(обратно)

181

Карл Густав Юнг (1875–1961) — швейцарский психолог и философ, основатель аналитической психологии.

(обратно)

182

Артюр Рембо (1854–1891) — французский поэт, в девятнадцать лет отказался от литературной жизни, уехал в Африку и занялся торговлей в пустынях.

(обратно)

183

Альберт Швейцер (1875–1965) — теолог, миссионер, врач, музыковед и органист, в 1913 году организовал госпиталь в Ламбарене (Габон). Исходный принцип его мировоззрения — «преклонение перед жизнью».

(обратно)

184

Человек! (исп.).

(обратно)

185

Марсель Пруст (1871–1922) — французский писатель, автор цикла романов «В поисках утраченного времени», его опыт раскрытия внутреннего мира через «поток сознания» оказал влияние на литературу ХХ века. Эдит Пиаф (настоящая фамилия Гасьон) (1915–1963) — эстрадная певица. Амедео Модильяни (1884–1920) — итальянский художник. Оскар Уайльд (1854–1900) — английский писатель, близкий по духу французской поэзии символизма. Жорж Бизе (1838–1875) — французский композитор, автор опер «Кармен», «Искатели жемчуга» и других. Сидони Габриель Клаудин Колетт (1873–1954) — французская писательница. Камиль Коро (1796–1875) — французский художник. Абеляр и Элоиза — Вероятно, имеются в виду герои автобиографии французского философа и теолога Пьера Абеляра (1079–1142). В автобиографии описывается трагическая любовь Абеляра к Элоизе. Или это герои романа в письмах «Юлия, или Новая Элоиза» Жан-Жака Руссо (1712–1778), французского писателя и философа.

(обратно)

186

Эжен Ионеско (род. 1912) — французский драматург, один из зачинателей драмы абсурда. Айседора Дункан (1877–1927) — американская танцовщица, одна из основательниц школы танца модерн. Гертруда Стайн (1874–1946) — американская писательница, теоретик литературы. «Автобиография Алисы Б. Токлас» — ее биографическое произведение.

(обратно)

187

Жители полуострова (исп.).

(обратно)

188

Торговая марка тонкой крепкой полиэстеровой пленки. Здесь: имя (см. ниже).

(обратно)

189

Владелец и владелица (исп.).

(обратно)

190

Сумасшедшие (идиш).

(обратно)

191

Метадон — искусственный опиат, используется для лечения героиновой наркотической зависимости.

(обратно)

192

Родина (исп.).

(обратно)

193

Гуаябера — стиль рубашек с короткими рукавами, надеваемых навыпуск, с двумя парами накладных карманов — на груди и у пояса.

(обратно)

194

Пеллагра — заболевание, обусловленное недостатком в организме никотиновой кислоты и других витаминов группы B.

(обратно)

195

Синагога (идиш).

(обратно)

196

Стилистическая фигура, сочетание противоположных по значению слов.

(обратно)

197

Богемную жизнь (фр.).

(обратно)

198

Здесь: Черт возьми! (фр.).

(обратно)

199

Не так ли? (фр.).

(обратно)

200

Определенно. (фр.).

(обратно)

201

Каким образом? (фр.).

(обратно)

202

В ирландской мифологии — дух, стоны которого предвещают смерть.

(обратно)

203

Удачи (фр.).

(обратно)

204

Приступ печеночной колики (фр.).

(обратно)

205

Знаменитый роман «Пророк» американского живописца и писателя Халила Джебрана, сирийца по происхождению, в котором ярко описывается философия духовного спасения посредством любви.

(обратно)

206

Растафарийцы — религиозная секта, возникшая на Ямайке, почитающая эфиопского императора Айли Селасси спасителем и считающая Африку, и Эфиопию в частности, Землей Обетованной.

(обратно)

207

Непременное условие (лат.).

(обратно)

208

По моде? (фр.).

(обратно)

209

Последний крик (фр.).

(обратно)

210

Удачи (фр.).

(обратно)

211

Дела (фр.).

(обратно)

212

«После блондинки» (фр.).

(обратно)

213

Сокращенное название Управления национальной безопасности Франции.

(обратно)

214

И что же? (фр.).

(обратно)

215

Свинина с картофелем и кислой капустой, традиционное немецкое блюдо (фр.).

(обратно)

216

Пелем Гренвилл Вудхаус — современный американский писатель.

(обратно)

217

Отец (лат.) — так часто называют своих отцов воспитанники английских частных школ.

(обратно)

218

В ближайшем будущем (исп.).

(обратно)

219

Старик (фр.).

(обратно)

220

Не так ли? (фр.).

(обратно)

221

За ваше здоровье! (фр.).

(обратно)

222

Свинина (нем.).

(обратно)

223

Жареной картошкой (фр.).

(обратно)

224

Я в восхищении! (исп.).

(обратно)

225

Третий этаж (исп.).

(обратно)

226

Два (исп.).

(обратно)

227

Кофе со сливками (исп.).

(обратно)

228

Произведения искусства (фр.).

(обратно)

229

Перчики, фаршированные мерланом, бобы с корицей, яйца, фаршированные креветками, яйца с чесночным соусом… анчоусы, фаршированные ветчиной и шпинатом (исп.).

(обратно)

230

Традиционная баскская игра вроде лапты.

(обратно)

231

Яйца вкрутую с тунцом (исп.).

(обратно)

232

В греческой мифологии отец Бога Солнца.

(обратно)

233

Итальянский композитор.

(обратно)

234

Р. Киплинг. «Баллада о Востоке и Западе», перевод Е. Полонской.

(обратно)

235

Одно из подразделений Британской разведки.

(обратно)

236

Дух, душа (греч.).

(обратно)

237

«Жаворонок», перевод В. Левика.

(обратно)

238

Напротив (фр.).

(обратно)

239

Рыбная похлебка с чесноком и пряностями, распространенная на юге Франции.

(обратно)

240

Новичок (исп.).

(обратно)

241

Тореадор (исп.).

(обратно)

242

Р. Шекли имеет в виду фильм «Танцы с волками» с Кевином Костнером в главной роли.

(обратно)

243

Английская пословица. Означает приблизительно: «Слезами горю не поможешь».

(обратно)

244

Не правда ли? (фр.).

(обратно)

245

Талос — медный великан, подаренный Зевсом Миносу для охраны Крита.

(обратно)

246

Желанно (лат.).

(обратно)

247

Перевод Ю. М. Антоновского.

(обратно)

248

Лурсис — заманчивая (греч.).

(обратно)

249

Мелихрон — улучшающий время (греч.).

(обратно)

250

«Беллуэзер» означает «хорошая погода» (Яснопогодск).

(обратно)

251

Юберман (Übermann) — сверхчеловек (нем.).

(обратно)

252

Журналы и газеты, давно прекратившие существование.

(обратно)

253

Все иллюзорные «друзья детства» Кармоди — известные киноартисты. Ширли Тэмпл, например, девочкой играла маленьких девочек. Названия фильмов иногда перепутаны: вместо «Рим — 11 часов» — «Париж — 11 часов».

(обратно)

254

«Пуститься в странствие» — принимать ЛСД (жарг.).

(обратно)

255

Когда писатель в 1999 году приезжал в Россию, он был приятно поражён огромным количеством поклонников своего творчества и решил сделать для них подарок: спустя тридцать лет после выхода «Координат чудес» Шекли специально для российских читателей написал продолжение своего знаменитого романа — «Новое путешествие в Координаты чудес».

(обратно)

256

Croutons (фр.) — гренки.

(обратно)

257

Плотин (204–270) — родился в Египте, основал свою философскую школу в Риме. Виднейший представитель неоплатонизма.

(обратно)

258

Юридический термин: при отсутствии доказательств в пользу противного (лат.).

(обратно)

259

Контрфорсы — каменные подпоры для укрепления стен или для принятия тяжести сводов. В готических зданиях их ставили на некотором расстоянии от стены, и тяжесть передавалась на них правильными арками.

(обратно)

260

Доблестные защитники человеческой цивилизации отражают нашествия хищных инопланетных орд. Благородные герои комиксов срывают козни изобретательных суперзлодеев. Гуманные маги-искусники подчиняют себе силы потустороннего мира…

Вместе с товарищами по цеху, знаменитыми американскими фантастами, Роберт Шекли принял участие в нескольких масштабных издательских проектах, украсив своими новеллами межавторские циклы «Боевой флот», «Годы войны», «Врата времени» и другие. Все эти произведения вошли в данный сборник.

(обратно)

261

На самом деле Антонина, родом из города Томска.

(обратно)

262

Эндрю Марвелл (1621–1678) — английский поэт.

(обратно)

263

Да здравствую я! (исп.).

(обратно)

264

Красная (англ.).

(обратно)

265

Включает в себя Солнце, Меркурий, Венеру, Землю, Марс и пояс астероидов.

(обратно)

266

Корпоративный дух (фр.).

(обратно)

267

Аркология — высокоурбанизированное поселение с вертикальной структурой и замкнутой экосистемой.

(обратно)

268

Павонис — древнейший вулкан на поверхности Марса, ныне бездействующий.

(обратно)

269

Автор иронизирует. Каллаг — город в Иране, такой же есть в Пакистане, тогда как маккавеи — иудеи. Маккавейская династия Хасмонеев пришла к власти в результате религиозно-освободительного восстания иудеев против культурной политики Селевкидской державы.

(обратно)

270

Предложение на очень выгодных условиях; чаще всего о предложении поглощения с очень выгодными условиями для высшего руководства поглощаемой компании.

(обратно)

271

Броненосец «Монитор», спущенный на воду 30 января 1862 года и давший название этому классу кораблей. Вместо батарейного каземата на плоскую бронированную палубу была установлена башня с двумя тяжелыми пушками.

(обратно)

272

Verboten (нем.) — запрещенным.

(обратно)

273

Серый цвет полевой формы германской армии.

(обратно)

274

Carnage — бойня (англ.). Клетус Кэседи, он же Карнаж — герой комиксов о Человеке-Пауке.

(обратно)

275

Институт Равенкрофта — вымышленное заведение для душевнобольных из того же комикса, в отличие от компании, которая существует в действительности.

(обратно)

276

Вольт — вымышленная тюрьма для особо опасных преступников; Vault — склеп, подвал (англ.).

(обратно)

277

«Щит» — вымышленная разведывательная организация, где служат супергерои.

(обратно)

Оглавление

АРНОЛЬД И ГРЕГОР (цикл)

  Книга I. Призрак V

  Книга II. Рейс молочного фургона[1]

  Книга III. Лаксианский ключ

  Книга IV. Беличье колесо

  Книга V. Мятеж шлюпки

  Книга VI. Необходимая вещь

  Книга VII. Замок скэгов[2]

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

  Книга VIII. Долой паразитов!

ЖЕРТВА (цикл)

  Книга I. Охотник-жертва

    Часть I Становление охотника

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

    Часть II Начало охоты

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

    Часть III Майами

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

    Часть IV Подготовка убийства

      Глава 30

      Глава 31

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

      Глава 35

      Глава 36

      Глава 37

      Глава 38

      Глава 39

    Часть V Большая охота

      Глава 40

      Глава 41

      Глава 42

      Глава 43

      Глава 44

      Глава 45

      Глава 46

      Глава 47

      Глава 48

      Глава 49

      Глава 50

      Глава 51

      Глава 52

      Глава 53

      Глава 54

      Глава 55

      Глава 56

      Глава 57

      Глава 58

      Глава 59

    Часть VI Большое убийство

      Глава 60

      Глава 61

      Глава 62

      Глава 63

      Глава 64

      Глава 65

      Глава 66

      Глава 67

      Глава 68

  Книга II. Седьмая жертва

  Книга III. Десятая жертва

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

  Книга IV. Первая жертва

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

ИСТОРИЯ РЫЖЕГО ДЕМОНА (цикл, в соавторстве с Роджером Желязны)

  Книга I. Принесите мне голову прекрасного принца

    Часть I. Утренняя песня. Сэндвич с героем

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

    Часть II. Перед заутреней. Фрике

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

    Часть III. Заутреня. Без этого не уходи из ада

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

    Часть IV. Девятый час. Илит

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

      Глава 30

      Глава 31

    Часть V. Полдень. Бабриэль

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

      Глава 35

      Глава 36

      Глава 37

      Глава 38

      Глава 39

      Глава 40

      Глава 41

      Глава 42

      Глава 43

      Глава 44

    Часть VI. Перед вечерней. Довольно удачливый меч

      Глава 45

      Глава 46

      Глава 47

      Глава 48

      Глава 49

      Глава 50

      Глава 51

      Глава 52

    Часть VII. Вечеря. Сова Гермеса

      Глава 53

      Глава 54

      Глава 55

      Глава 56

      Глава 57

      Глава 58

      Глава 59

    Часть VIII. Последняя служба

      Глава 60

      Глава 61

      Глава 62

      Глава 63

      Глава 64

  Книга II. Коль с Фаустом тебе не повезло

    Часть I. Спор

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

    Часть II. Константинополь

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

    Часть III. Марко Поло

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

      Глава 30

      Глава 31

    Часть IV. Флоренция

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

      Глава 35

      Глава 36

      Глава 37

      Глава 38

    Часть V. Ахиллес

      Глава 39

      Глава 40

      Глава 41

      Глава 42

    Часть V. Марло

      Глава 43

      Глава 44

      Глава 45

      Глава 46

      Глава 47

      Глава 48

    Часть VII. Париж

      Глава 49

      Глава 50

      Глава 51

      Глава 52

      Глава 53

      Глава 54

      Глава 55

      Глава 56

      Глава 57

      Глава 58

      Глава 59

      Глава 60

    Часть VIII. Суд

      Глава 61

      Глава 62

      Глава 63

      Глава 64

      Глава 65

      Глава 66

      Глава 67

  Книга III. Театр одного демона

    Часть I

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

    Часть II

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

    Часть III

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

    Часть IV

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

    Часть V

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

    Часть VI

      Глава 30

      Глава 31

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

      Глава 35

      Глава 36

      Глава 37

      Глава 38

      Глава 39

      Глава 40

      Глава 41

    Часть VII

      Глава 42

      Глава 43

      Глава 44

      Глава 45

      Глава 46

    Часть VIII

      Глава 47

      Глава 48

      Глава 49

      Глава 50

      Глава 51

      Глава 52

      Глава 53

      Глава 54

      Глава 55

      Глава 56

      Глава 57

    Часть IX

      Глава 58

      Глава 59

      Глава 60

      Глава 61

      Глава 62

      Глава 63

      Глава 64

      Глава 65

      Глава 66

    Часть X

      Глава 67

      Глава 68

      Глава 69

      Глава 70

      Глава 71

    Часть XI

      Глава 72

      Глава 73

      Глава 74

      Глава 75

      Глава 76

      Глава 77

      Глава 78

      Глава 79

      Глава 80

      Глава 81

ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНСТВО «АЛЬТЕРНАТИВА» (цикл)

  Книга I. Детективное агентство «Альтернатива»

    Часть I

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

    Часть II

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

    Часть III

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

    Часть IV

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

    Часть V

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

    Часть VI

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

      Глава 30

      Глава 31

    Часть VII

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

      Глава 35

      Глава 36

      Глава 37

    Часть VIII

      Глава 38

      Глава 39

      Глава 40

    Часть IX

      Глава 41

      Глава 42

      Глава 43

      Глава 44

    Часть X

      Глава 45

      Глава 46

      Глава 47

      Глава 48

    Часть XI

      Глава 49

      Глава 50

    Часть XII

      Глава 51

      Глава 52

      Глава 53

      Глава 54

      Глава 55

      Глава 56

      Глава 57

      Глава 58

  Книга II. Между Сциллой и Харибдой

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

  Книга III. Сома-блюз

    Часть I ПАРИЖ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

    Часть II ИБИЦА

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

    Часть III ЛОНДОН

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

    Часть IV ИБИЦА

      Глава 30

      Глава 31

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

      Глава 35

      Глава 36

      Глава 37

      Глава 38

      Глава 39

      Глава 40

      Глава 41

      Глава 42

      Глава 43

СЕКРЕТНЫЙ АГЕНТ СТИВЕН ДЭЙН (цикл)

  Книга I. Смертельные гонки

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

  Книга II. 50-й калибр

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глаза 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

  Книга III. Живое золото

    23 ноября 1951 года, Мекка

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

    10 мая 1952 года, Эль-Джезира

      Глава 1

      Глава 2

    2 августа 1952 года, Форт-Лами

      Глава 1

      Глава 2

    3 августа 1952 года, Форт-Лами

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

    5 августа 1952 года, Омдурман

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

    8 августа 1952 года, Эль-Фашер

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

    11 августа 1952 года, Эль-Обейд; первый день месяца Дха’л-Хиджа

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

    15 августа 1952 года, Хартум; пятый день Дха’л-Хиджа

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

    22 августа 1952 года, Даука; двенадцатый день Дха’л-Хиджа

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

    23 августа 1952 года — 1 июля 1953 года; отдельные дополнения и уточнения

  Книга VI. Белая смерть

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

  Книга V. Времени в обрез

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3 День первый, второй и третий

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6 День четвертый

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14 День шестой

    Глава 15

    Глава 16 День седьмой

    Глава 17

    Глава 18 Дни восьмой и девятый

    Глава 19 День десятый

    Глава 20 День одиннадцатый

    Глава 21 День двенадцатый

ГОРОД МЕРТВЫХ (цикл)

  Город Мертвых

  Все по порядку

  Персей

КООРДИНАТЫ ЧУДЕС (цикл)

  Книга I. Координаты чудес

    Часть I Отбытие

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

    Часть II Куда?

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

    Часть III Когда?

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

    Часть IV Какая земля?

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

    Часть V Возвращение на Землю

      Глава 28

  Книга II. Новое путешествие в Координаты чудес[255]

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

ТАКИЕ РАЗНЫЕ МИРЫ[260] (сборник)

  Клаксон

  Сага предателей

  Хазара

  Командировка на Люминос

  Троянский цирк

  Прорыв

  Машина воскрешения

  Старые добрые времена

  Представления Дягилева

  Возвращение домой

  Смерть повелителя иллюзий

  Война Джокера

  Полный отрыв

  Печать Соломона

  Страна Сновидений

Скачать книги

*** Примечания ***