Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика [Татьяна Сергеевна Ступникова] (fb2) читать постранично

Ступникова Татьяна Сергеевна Ничего кроме правды Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика

Вместо вступления

В октябре 1994 года у меня в квартире раздался телефонный звонок. В Москву приехала моя знакомая из Германии Розе-Мари Пападопулос-Киллиус. С этой энергичной женщиной я впервые встретилась на германо-российской научной конференции, посвященной пятидесятилетию национального комитета «Свободная Германия».

Первые два дня конференции, которая состоялась в сентябре 1993 года, прошли в Москве. Затем работа была продолжена в Красногорске. Выступали немецкие и российские военные и гражданские историки, юристы, философы и работники архивов. Из многообразия тем и докладов на меня особое впечатление произвело сообщение дочерей генерала Вальтера фон Зейдлица о печальной участи их отца. Он был среди тех, кто стоял у истоков антифашистского движения немецких солдат и офицеров в русском плену. Уже после войны генерала по ложному доносу обвинили в шпионаже и он канул в бездны ГУЛАГа, откуда возвратился не скоро и будучи тяжело больным человеком.

На третий день настала очередь доклада, который представила Розе-Мари. Госпожа Киллиус выступала в зале музея в Красногорске, где не было кабины и аппаратуры для синхронного перевода, и мне пришлось стоять с ней рядом и последовательно переводить ее выступление.

Тема доклада была очень необычной и весьма интересной — «Чувства, отраженные в письмах немецких солдат. Страх и надежда». Такого я еще никогда не переводила. «В моем докладе, — сказала Розе-Мари, — я рассматриваю психологическую сторону второй мировой войны, психологию ее вдохновителей и ее жертв. Этим аспектом следует наконец-то заняться историкам».

Мысли Розе-Мари удивительно совпадали с моими. И я всей душой отдалась переводу доклада, который был так близок мне по содержанию. Это редкая удача, когда идеи и мысли говорящего столь близки чувствам и мыслям его переводчика. Мы познакомились.

И вот осень 1994 года, и Розе-Мари позвонила мне. Она в Москве в составе туристической группы и приглашает меня в ресторан Центрального дома литераторов, где немецкие туристы встречаются с некоторыми из русских писателей. Я была убеждена, что мое дело — помочь в переводе, но выяснилось, что Розе-Мари задумала совсем иное. Услышав от моих коллег еще в Красногорске о том, что я была переводчиком в Нюрнберге, она попросила меня после выступления наших писателей рассказать «ein biBchen» (немножко) о моих впечатлениях о процессе.

Честно говоря, я только изредка рассказывала об этом знаменательном периоде моей жизни, да и то далеко не всё и только близким друзьям. Мои соотечественники были приучены избегать воспоминаний о прошлом в более или менее широкой и случайной аудитории. Такой рассказ был для меня слишком трудным и слишком серьезным переживанием, но энергичная Розе-Мари сумела загнать меня в угол. Я почувствовала, что не могу отказать в ее просьбе, и, хотя совершенно не готовилась, повела, как умела, свой рассказ по-немецки.

Я не помню теперь в точности, что именно я говорила. Но вот пришел час расставания, и, распрощавшись с Розе-Мари и туристами, я направилась к ожидавшей меня машине. Тут из ноябрьского тумана передо мной возник довольно приятный на вид молодой человек и вежливо спросил меня по-немецки, не буду ли я так любезна ответить на один вопрос. Это был, несомненно, один из моих сотрапезников и слушателей, немецкий турист. У меня не было никаких причин отказать ему в просьбе. И он спросил меня, сколько мне лет.

Вопрос был неожиданным. Женщину обычно не спрашивают о ее возрасте. Моя тетушка, имевшая обыкновение излагать племяннице правила хорошего тона, объясняла мне, что такой вопрос иногда задают, но только для того, чтобы сделать даме комплимент, то есть в ответ на «А сколько по-вашему?» без промедления сбросить лет десять, а то и все двадцать от истинного возраста женщины. Вспомнив тетушкины уроки, я пошла навстречу незнакомцу и предложила ему самому определить, сколько мне лет. Он посмотрел на меня пристальным взглядом и совершенно серьезно сказал: «Ах, так… Ну значит, вам восемьдесят лет…»

Это был удар. Какие уж тут правила хорошего тона, когда речь идет о добавлении к возрасту почтенной семидесятилетней старушки еще доброго десятка лет? Я была возмущена наглостью молодого человека, но согласно правилам гостеприимства сказала только, что он ошибся и что в будущем ему надо быть более осторожным в определении возраста пожилых дам. На этом мы расстались.

Только потом я сообразила, что немец не был способен поверить, что девушка двадцати двух лет отроду могла быть синхронным переводчиком на историческом процессе. И он решил прибавить мне лет десять. А ведь нам действительно было в то время всего лишь по двадцать — двадцать пять лет. Теперь, пройдя тернистый путь синхрониста, я могу утверждать,