Самозванцы [Дмитрий Шидловский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Дмитрий Шидловский САМОЗВАНЦЫ

ПРОЛОГ

С яростным криком норманны ринулись в атаку. Со стен осажденной крепости на них посыпались стрелы, дротики и камни. Около десятка атакующих пали почти сразу, однако остальные, словно не заметив потерь, оседлали стены при помощи деревянных лестниц и веревок и вступили в жестокий рукопашный бой. Тем из них, кто наступал в передних рядах, пришлось сражаться сразу с несколькими противниками. Они либо были сброшены вниз, либо пали под ударами мечей и копий. Но вот здоровенный норманн со всклокоченной бородой взобрался на стену и, вращая над головой тяжеленный топор, сумел расчистить небольшую площадку, которая сразу стала заполняться атакующими. Хотя защитники крепости всё еще оказывали яростное сопротивление, участь боя была решена.

— Стоп, сняли! — крикнул режиссер в мегафон.

На съемочной площадке сразу всё изменилось. «Бойцы» побросали на землю оружие, принялись стягивать кольчуги и растирать полученные во время съемок ушибы. «Убитые» в мгновение ока ожили. Послышались добродушные шутки и гомон. Кто-то из «норманнов» двинулся к установленному в стороне столу с термосами, блюдами бутербродов и ящиком пива «Балтика».

— Ну, что скажешь? — повернулся режиссер к Басову.

— Сойдет, — поморщился Игорь.

— Что значит «сойдет»? — насупился режиссер. — Мы снимаем высокобюджетный фильм. Мне надо, чтобы там всё было снято с высшей степенью достоверности.

— Тогда размести в крепости ящик с золотом, приставь к нему для охраны саксов десятого века и пригласи настоящих викингов. Только дай им возможность убивать друг друга за добычу. Вот тогда и будет у тебя наивысшая степень достоверности, — съязвил Басов.

— Издеваешься? — Режиссер недовольно выпятил нижнюю губу. — Мы, в конце концов, платим тебе немаленькие деньги именно за то, чтобы всё было максимально приближено к правде. Скажи лучше, что у нас не так. Снимем еще пару дублей.

— Я же сказал, для кино подходит, — отмахнулся Басов. — Технику соответствующую исторической эпохе я ребятам поставил, в роли они вошли. А то, что кино всегда несет в себе большую долю условности, ты знаешь лучше меня.

— Ну, если так… — с сомнением протянул режиссер. — Но всё же хотелось бы поближе к реалиям.

— Поближе к реалиям некрасиво смотреться будет, — усмехнулся Басов, поднимаясь и застегивая куртку. Несмотря на то что уже наступил май, дул еще достаточно прохладный ветерок. — Кровь, грязь, искалеченные тела. Зачем это вам? Помнишь, я тебе, еще когда про каратистов снимали, говорил: эффектный прием не эффективен, эффективный — не эффектен. Зритель хочет, чтобы хорошие парни красиво побеждали плохих, а на войне всё не так… не красиво. Снимай лучше сказки про славных героев, которые всегда побеждают подлецов. Людям это нужно.

— Много ты знаешь, что людям нужно, — парировал режиссер, тоже поднимаясь. — Люди хотят видеть правду. Сейчас самые большие рейтинги у фильмов, которые не приукрашивают действительность. В которых…

— …черно, как безлунной ночью, — перебил его Басов. — Люди хотят видеть то, что считают правдой. А то, что им не нравится, они никогда не согласятся признать таковой. Им нравится, когда оправдывают их пороки или превозносят до небес их мнимые добродетели. Поэтому и рейтинги самые большие либо у тех, кто показывает изнанку жизни, либо у тех, кто рассказывает сладкие сказки.

— Что-то спор у нас сильно теоретический стал, — поежился режиссер. — Ты лучше скажи, есть ли возможность снять эту сцену более качественно, ближе к реалиям?

— Для этого нужны настоящие воины. Но воины в балаганах не участвуют. А кино, согласись, разновидность дорогого балагана. Те каскадеры, которых ты нанял с моей помощью, — лучшие. Сегодня они всё сделали на высоком уровне. Этого вполне достаточно. Извини, ко мне пришли.

Басов оставил режиссёра и двинулся навстречу человеку, неспешно шедшему среди толпы актеров и каскадеров. Бросив взгляд на этого человека, режиссер оторопел. Ростом незнакомец явно достигал двух метров, а размер его плеч заставлял вспомнить о косой сажени. Впрочем, наибольшее впечатление произвели на режиссёра даже не габариты, а небывалая сила, которая исходила от гиганта. Очевидно, именно эта мощь и заставляла всех присутствующих на съемочной площадке, включая звезд и звездочек российского кинематографа, почтительно расступаться перед незнакомцем. Несмотря на то что гость был одет в гражданское, его выправка и манера держаться выдавала в нем военного. Впрочем, короткая борода и усы, красовавшиеся у него на лице, чрезвычайно шли ему, придавая некую щеголеватость.

— Привет, Вадим, — улыбнулся Басов, протягивая гиганту руку.

Говорил он таким тоном, словно расстался с собеседником только вчера. Сам Басов, коренастый человек среднего роста, рядом с посетителем выглядел малышом. Впрочем, это его явно не смущало

— Здравствуй, — широко улыбнулся гость. — Ты что, ждал меня?

— С какой стати? — удивился Басов.

— Да ты вроде не удивлен. Чай без малого три года не виделись.

— Ах, Вадим, — усмехнулся Басов, — в нашем самом непредсказуемом из миров удивляться чему-то, после того как тебе стукнуло сорок, неразумно.

— Но в своем клубе ты подробную инструкцию оставил, как тебя найти. Ждал кого-то?

— Может быть, тебя.

— Так ты же говоришь, что не ждал.

— А интуиция? Идем-ка к озеру. Там никто не помешает.

Собеседники медленно двинулись от съемочной площадки.

— Ты всё там же? — спросил Басов.

— Да, — подтвердил Вадим. — Спецгруппа в личном подчинении директора ФСБ.

— А звание у тебя нынче какое?

— Подполковник.

— Растешь. Молодец!

— Когда есть в кого стрелять, люди моей профессии делают карьеру быстро… если выживают, — заметил Вадим.

— Ну, с последним у тебя, кажется, проблем не возникало.

— Благодаря тебе.

— Не переоценивай, — отмахнулся Басов.

Игорь и Вадим познакомились в 1981 году на сборах спецгрупп КГБ под Ленинградом. Туда двадцатитрехлетнего призера открытого чемпионата Ленинграда по карате Игоря Басова пригласили для того, чтобы чекисты-силовики смогли познакомиться с малоизвестным пока видом восточных единоборств. Разумеется, опытных бойцов, многие из которых к тому моменту уже прошли Вьетнам, Афганистан, Анголу и другие «горячие точки», участвовали во множестве схваток не на жизнь, а на смерть, было очень сложно убедить чем-то, кроме реального поединка. Поэтому после демонстрации ката[1] и ломания досок Игорю предложили провести свободный спарринг в полный контакт с двадцатидвухлетним лейтенантом Вадимом Крапивиным, мастером спорта по дзюдо, чемпионом училища по рукопашному бою. Когда противники вышли на помост, зрители единодушно решили, что исход боя предрешен. Уж больно внушительно выглядел двухметровый гигант Крапивин рядом с противостоящим ему щуплым, среднего роста пареньком. Тем неожиданнее оказался результат, когда Басов буквально размазал лейтенанта по татами.

Впрочем, Крапивин был не из тех, кто после поражения опускает руки. Уже через двадцать минут после окончания поединка, чуть придя в себя, он подошел к победителю и попросил разрешения заниматься у него. Так начались отношения этих двух людей, очень быстро переросшие в крепкую мужскую дружбу. Крапивин добился своего перевода в Ленинград, где и прослужил пять лет, непрерывно тренируясь у Басова. Потом его перевели в Москву, на службу в спецгруппу КГБ СССР. Но и после этого Вадим использовал любую возможность, чтобы встретиться с другом-учителем и потренироваться у него. За прошедшие годы он научился у Басова многому, что помогло ему выжить и победить в многочисленных боях. Но больше всего поражало Крапивина то, насколько стремительно менялся сам Басов.

И полугода не проходило, чтобы Игорь не объявил, что понял нечто новое, очень важное, продемонстрировал совершенно иной взгляд на вещи, иногда опровергавший его прежние воззрения, показывал принципиально новую технику. Изначальное желание Крапивина «догнать и перегнать» Басова сменилось неподдельным восхищением и пониманием, что сколь бы быстро ни совершенствовался он сам, мастерство Басова всё равно растет быстрее и догнать наставника практически невозможно. Со временем служба и житейские неурядицы не позволили друзьям встречаться часто. Свидания становились всё реже, и последние два с половиной года друзья не виделись.

Судьба самого Басова проделала множество зигзагов. После запрета на преподавание карате[2] он занятий не бросил. Собрав группу единомышленников, он продолжал тренироваться в каком-то подвале, ради конспирации именуя старинное окинавское боевое искусство рукопашным боем. А вскоре его бойцовская карьера сделала новый поворот. В 1984 году Басов вдруг пришел к выводу, что невозможно стать по-настоящему сильным бойцом, не освоив опыта воинов предыдущих столетий. Он засел за исторические книги, начал заниматься верховой ездой, научился ковать мечи и копья, освоил стрельбу из луков разных времен и народов, а однажды Крапивин, размахивая удостоверением КГБ, буквально спас Игоря от «отсидки» за ношение самодельного самурайского меча. Вначале новое увлечение доставляло Басову лишь хлопоты, но потом его стали приглашать на Ленфильм и Одесскую киностудию в качестве каскадера и постановщика боевых сцен в исторических лентах. Воспользовавшись случаем, Басов сумел вывести из подполья свою школу карате, объявив ее «группой каскадеров».

В конце перестройки Басов занялся бизнесом. Небезуспешно, благо связей среди бывших комсомольских, партийных работников и сотрудников КГБ, стремительно занимавших командные посты во властных структурах, банках и внешней торговле, у него было предостаточно. Сказалась безумная популярность карате в конце восьмидесятых, когда через зал Басова прошла добрая половина горкома ВЛКСМ и сотрудников «Большого дома». Долгое время всё было великолепно, но вот в конце 1993-го произошла какая-то некрасивая история с приватизацией одного из комбинатов в Ленинградской области. Партнер Басова был убит в собственном подъезде, а сам Игорь исчез. Тогда Крапивин уже думал, что потерял друга навсегда. Но через два года Басов объявился вновь. Сказал, что всё это время жил в Китае, занимаясь у некоего большого мастера чинна и тонкого меча, и что эти занятия открыли ему на многое глаза. Когда же Крапивин поинтересовался, что же такого нового усвоил Басов в Поднебесной, тот как-то странно усмехнулся и сказал: «Знаешь, я как собака теперь. Всё понимаю, сказать ничего не могу». Впрочем, на последовавшей затем тренировке Крапивин на своей шкуре почувствовал, насколько Басов изменился.

В большой бизнес Басов не вернулся. Открыл элитный клуб восточных единоборств, где преподавал карате, чинна[3] и кендо.[4] Сам активно занимался айкидо, для чего несколько раз в год летал в Японию. Его снова стали приглашать на съемки фильмов и, к удивлению Крапивина, Басов не отказывался. Некоторое время Игорь с удовольствием участвовал в съемках в качестве каскадера, потом стал лишь консультировать создателей фильмов. Год назад Басов съездил под Псков, как он сказал, на съемки нового фильма. Вернулся оттуда какой-то чужой, нелюдимый и совсем замкнулся в себе. Впрочем, об этом Крапивин судил уже по редким телефонным разговорам. Времени для личных встреч не осталось совсем.

И вот теперь два старых друга неспешно шагали по берегу Нахимовского озера.

— Ну, так и какое у тебя дело ко мне? — снизу вверх посмотрел на старого приятеля Басов.

— А почему ты решил, что дело?

Басов неопределенно пожал плечами.

— Ты прав, дело, — смутился Крапивин. — Ты знаешь, я к тебе с официальным предложением.

— От кого?

— Есть одно учреждение…

— При вашей конторе?

— Примерно. Но курирует ее работу лично президент.

— Ого! Так у тебя ко мне предложение от Владимира Владимировича лично?

— Примерно. По крайней мере, я настоял, чтобы тебя включили в проект.

— В какой?

— Вообще-то это государственная тайна.

— Тогда и не рассказывай, — небрежно отмахнулся Басов.

— Ты отказываешься? — чуточку обиженно спросил Крапивин.

— Я не люблю государственных тайн, — поморщился Басов. — Слишком брезглив.

Друзья остановились у самой кромки воды и повернулись друг к другу.

— Ты мне нужен, Игорь, — негромко произнес Крапивин. — Если тебя с нами не будет, могут погибнуть десятки и сотни людей. Судьба целых стран может измениться.

— Так за чем же дело стало? — спокойно ответил Басов. — Выкладывай свою государственную тайну.

Часть 1 ОКНО

ГЛАВА 1 Крапивин

Бой был коротким. Даже не бой, а скорее расстрел. Шедшие по дну оврага боевики попали под перекрестный огонь группы Крапивина и были почти сразу уничтожены. Большинство из них даже не успели сделать ни единого выстрела. Теперь Вадим стоял над распростертым на снегу телом Мухаммада. «И что же тебя занесло в эти края из твоей Саудовской Аравии? — подумал он и, посмотрев на окружавшие место боя заснеженные горы, добавил: — А меня что занесло? Я выполнял свой долг, ты тоже думал, что выполняешь долг. В итоге встретились… вот так».

— Командир, есть связь, — доложил Шаров, подавая Крапивину переговорное устройство.

— Первый, я седьмой, — проговорил Крапивин в микрофон, — Докладываю: задание выполнено, объект уничтожен. Потерь нет. Прием.

— Ты где пропадал, сучий потрох? — донесся из рации сердитый голос «первого». — Почему на связь так долго не выходил? Прием.

— Как я докладывал, у объекта была серьезная служба радиоперехвата, — с трудом скрывая раздражение, ответил Крапивин. — Возможно, поэтому он от нас и уходил раньше. Прием.

— Черт с тобой, — недовольно буркнул «первый». — Победителей не судят. Поздравляю. Думаю, можешь сверлить дырочку для ордена. Дело ведь на личном контроле у президента. Но по шапке тебе всё же влетит за то, что из эфира исчез. Два часа назад звонили из центра. Тебя с твоей группой срочно требуют в Москву. Приказывали отозвать с задания, да ты, мерзавец такой, в эфир не выходил и на позывные не отвечал. Так что быстро поднимай своих людей. Куда высылать борт? Прием.

— В точку три, — сухо ответил Крапивин. — Будем через сорок минут. Конец связи.

«Черт знает что, — думал Крапивин, сидя в транспортном самолете. — Зачем мы срочно потребовались в Москве? Может, новый «Норд-Ост»? Но почему именно мы? На такие дела лучше «Альфу» посылать, «Вымпел», на худой конец. А мы ведь сами диверсанты. Спецназ ФСБ. Разведка, уничтожение ключевых фигур противника, похищения, диверсии — вот наш профиль. В Чечне мы уже как дома. В Таджикистане работали, в Грузию ходили, в Саудовской Аравии даже операция была. А в Москве мы зачем, да еще с такой срочностью? Что за пакость там случилась? Довели страну. Двадцать лет назад, если поступала информация, что у какого-то урки видели оружие, ставили на уши и милицию, и КГБ, но треклятый предмет, который показался сексоту оружием, находили вместе с уркой. И не только в Москве, но и по всему Союзу. Активно работающие против страны диссиденты не могли спокойно чувствовать себя даже в западных странах. А уж тот, кто задумал террористический акт, не мог считать себя в безопасности ни в одной точке мира, даже изменив внешность. А теперь в столицу только что дивизии ваххабитов с тяжелой техникой не прорываются. Бардак, мать его. Все за деньги купить можно».

Посвятивший жизнь служению отечеству Крапивин очень тяжело переживал развал в стране и спецслужбах. Он никогда не был большим поклонником коммунистических идей, но с детства воспитанный отцом, кадровым военным, в традициях служения родине и жесткой дисциплины считал, что государство должно быть крепким, независимым от любого внешнего влияния, а весь его народ — дисциплинированным. Каждый человек, думал Вадим Крапивин, от рождения несет долг перед своей родиной, и этот долг много больше и куда значительнее, чем долг перед семьей или друзьями. Сам он с честью нес службу, и тем больнее ему было видеть, как многие чиновники превращают государственные посты в кормушку, живут за счет отчизны, паразитируя на теле измученной страны. Собственно, в деятельности всех этих «слуг народа» видел Крапивин источник бед России. И более всего печалило подполковника, что не было никакой возможности исправить положение.

«Что же вы, революцию новую совершать решили? — отвечал он сетующим на развал в стране сослуживцам. — В который уж раз? Сначала прогнали убийц, возвеличили воров. Прогоним воров, посадим себе на шею убийц. Честный человек у власти не удержится, свойство у нее такое. Надо службу свою честно нести. Мы люди военные, наша задача защищать родину от внешних врагов. А страна со временем сама разберется, кто из политиков ей друг, а кто враг».

И все же ему было до слез обидно за плачевное состояние некогда великой державы, служению которой он отдал четверть века.

«Опять грехи каких-то мерзавцев покрывать будем, — раздраженно думал подполковник.

— Кто-то прошляпил, кто-то за взятку «не заметил», а нам теперь спасать. Выручим, не впервой. Но все же как надоело своим телом закрывать бреши, образованные глупостью и воровством!»

На военном аэродроме под Москвой прямо к трапу подкатил «Урал» с брезентовым верхом. Крапивин дал команду отряду на погрузку.

— Куда едем? — быстро спросил он встречавшего отряд капитана.

— Объект «Тибет», — доложил тот.

— Нападение?

— Никак нет. На объекте всё спокойно. Но из Центра пришел приказ срочно доставить вас туда в полной боевой готовности. Вы поступите в распоряжение генерал-майора Селиванова.

— Тогда трогай, — бросил Крапивин и с легкостью, необычайной для своего грузного тела, отягченного вдобавок бронежилетом и целым арсеналом вооружения, запрыгнул в кузов грузовика.

Об объекте «Тибет» Крапивин слышал только однажды, на одном из совещаний. Как он понял тогда, это был закрытый институт, созданный КГБ еще в семидесятые годы для изучения и разработки новейших систем связи. Оставалось только гадать, зачем в научно-исследовательском институте, занимающемся вопросами связи, срочно потребовался элитный отряд диверсантов ФСБ. Впрочем, Вадим Крапивин прекрасно понимал, что разгадки ждать долго не придется, а годы службы в самых горячих точках приучили его быть готовым к любому повороту событий. А вот то, что он поступает в распоряжение Селиванова, его совсем не порадовало. Генерала он знал не с лучшей стороны.

Через полтора часа «Урал» въехал на территорию института, представлявшего собой комплекс кирпичных зданий, и двинулся по чисто убранной дорожке между огромных подтаявших сугробов снега. Кроме контроля на въезде «Урал» прошел еще два КПП, прежде чем машина остановилась у подъезда одного из корпусов. Спрыгнув на землю, Крапивин увидел, что навстречу ему идет Селиванов в офицерской полевой форме без знаков отличия. Полушубок на генерале был расстегнут, а руки чекист держал в карманах. Шагнув ему навстречу, Крапивин отдал честь и доложил:

— Товарищ генерал-майор, отряд специального назначения «Гранат» прибыл в ваше распоряжение. Командир отряда подполковник Крапивин.

Селиванов небрежно козырнул ему в ответ и Протянул руку для рукопожатия. Хотя генерал был среднего роста и нормального телосложения, рядом с почти двухметровым плечистым подполковником он казался хилым лилипутом.

— Здравствуй, Вадим. Давно не виделись.

— Добрый вечер, — неохотно ответил на рукопожатие Крапивин. — Что случилось? Нас сняли прямо с операции, из-под Аргуна. Люди измотаны.

— Люди отдохнут, — спокойно ответил генерал. — А зачем вас так срочно сняли, сейчас сам увидишь. Идем.

Вместе они вошли в здание института. Проходя по коридорам, где сновали сотрудники в гражданской одежде и белых халатах, Крапивин в своем бронежилете и при оружии с полным боекомплектом чувствовал себя бронтозавром в современном технопарке. Сотрудники с удивлением оглядывались и провожали его долгими взглядами.

— Другой отряд было не вызвать? — негромко спросил Крапивин. — Мы только что провели очень серьезную операцию. Все устали.

— Я хотел тебя, — отрицательно покачал головой генерал. — Я знаю тебя в деле.

«Я тоже знаю тебя в деле», — подумал Крапивин.

Вместе они поднялись на третий этаж и остановились у железной двери с электронным кодовым замком. Сунув в него пластиковую карточку, Селиванов пропустил вперед Крапивина и следом за ним вошел в напичканную электронным оборудованием лабораторию. Несмотря на то, что в помещении было оборудовано не менее дюжины рабочих мест, в нем находился только один высокий худощавый человек лет пятидесяти в белом халате, накинутом поверх гражданской одежды.

— Приехали? — спросил он.

— Приехали, — кивнул Селиванов. — Знакомьтесь: командир отряда «Гранат» подполковник Крапивин. Специалист высочайшего класса.

— Очень приятно, Виталий Петрович Алексеев, — протянул Крапивину руку человек в халате.

— Здравия желаю, — отозвался Крапивин, пожимая руку ученому.

— Пройдемте, — Алексеев жестом пригласил офицеров в дальний конец лаборатории, где располагалась еще одна металлическая дверь.

Когда они вошли в нее, глазам Крапивина открылось невероятное зрелище. В большой комнате отсутствовала противоположная двери стена. Вместо нее вплотную к помещению подступал… лес. Обычный смешанный лес, освещенный неярким солнцем. Но это был летний лес, который никак не мог возникнуть в марте месяце на третьем этаже подмосковного научно-исследовательского института.

В комнате за укрытием из мешков с песком сидели два автоматчика в полном боевом снаряжении, с оружием, направленным в лес, и капитан в общевойсковой форме с пистолетом в кобуре. Увидев вошедших, капитан вскочил, приложил Руку к козырьку и доложил:

— Товарищ генерал-майор, за время вашего отсутствия никаких происшествий не произошло. Дежурный по посту капитан Щеглов.

— Как оно там? — Селиванов обошел баррикаду из мешков и встал в метре от того места, где линолеум обрывался и переходил в покрытую мхом землю.

— Ничего нового, — ответил неотрывно следующий за ним капитан. — Вечереет только там. Похоже, то же время суток, что и у нас.

Крапивин подошел к Селиванову и посмотрел в сторону леса. Оттуда доносились крики птиц и веяло свежей листвой.

— Что это? — спросил он ровным голосом.

— Дело в следующем, — повернулся к нему Селиванов. — Недавно здесь проводилось испытание установки связи нового типа. Никакой связи не получилось. Но вот стена помещения, в котором стоял излучатель, исчезла, и за ней появился вот этот лес. Замечательное место. Обрати внимание, там лето. Химики, когда замеры делали, ахнули. Воздух там, говорят, невероятно чистый. На всей планете почти нет мест с такими показателями.

— И что, вот так просто можно выйти? — спросил Крапивин.

— Легко, — усмехнулся Селиванов и, сделав несколько шагов, вышел из комнаты прямо в неведомый лес.

— Ну и где мы, по-вашему? — спросил Крапивин, следуя за ним.

— А хрен его знает, — пожал плечами Селиванов. — Самое широкое поле для фантазии. Может, мы пробили коридор в какое-то другое место на нашей планете. Может, на другую планету, может, в параллельный мир. Я знаю только, что мы не на объекте. Нет здесь такого леса уже лет пятьдесят. Да и погода там явно не мартовская. В общем, вопрос ты, подполковник, абсолютно верно сформулировал, но ответ на него тебе придется искать самому.

— Что вы имеете в виду? — исподлобья взглянул на него Крапивин.

— Это «окно» здесь открыто уже сутки, — пояснил генерал. — Всё, что мы могли исследовать сами, мы уже исследовали. Теперь мы точно знаем, что воздух здесь нормальный. Радиация в норме. Бактерии только известные нам, гравитация нормальная. Радиоперехват не нашел ни единой волны. Эфир девственно чист. Часовые видели зайца-русака, галку, синицу. Лес он и есть лес. А вот что за ним — самый интересный вопрос. Но пока кто-то не двинется в том направлении, — он махнул рукой в сторону чащи, мы, похоже, не многое узнаем. И топать, как ты понимаешь, придется тебе. Отнесись к задаче серьезно. Неизвестно еще, что там. Может, зеленые человечки, может, наши потомки, может, предки. И самое главное, мы еще не знаем, как закрыть это «окно». А если там агрессивная, технологически развитая цивилизация? Представляешь себе, что будет, если она вторгнется в наш мир? В общем, чем больше выясним, тем лучше. А пока отдыхайте, готовьтесь. На рассвете выступаете.

ГЛАВА 2 Зеленые человечки

Уже два часа отряд двигался по лесу. Как было оговорено с Селивановым, каждые пятнадцать минут подполковник выходил на связь, но пока докладывать было нечего. Группа шла по обычному лесу Средней полосы России. Обычному ли? Крапивин оглянулся на свою группу. Семь человек. Все офицеры, проверенные в боях. Им приходилось сражаться с разными, очень разными врагами. Но никогда им не доводилось встречаться с противником, о котором они ничего не знали.

«И что за зеленые человечки ждут нас впереди?» — подумал Крапивин. Не выходить на бой с врагом, о котором знаешь мало, было его принципом. Насколько пагубными могут быть последствия такого столкновения, Крапивин узнал еще в Афганистане, задолго до того как услышал знаменитую фразу из Сунь Цзы: «Если не знаешь ни себя, ни врага, всегда проиграешь. Если знаешь себя, но не знаешь его, один раз победишь, в другой — потерпишь поражение. Если знаешь себя и знаешь его, тысячу раз выходи на бой, тысячу раз одержишь победу». В свое время это стало жизненным кредо Вадима. Какое бы высокое начальство ни руководило операцией, какие бы приказания ему ни отдавались, Крапивин никогда не вступал в бой, не уяснив себе полностью обстановку, не собрав максимум информации. Может, поэтому и выжил.

Но вот теперь Крапивин был поставлен в самые невыгодные условия. Он шел по территории, о которой не знал ничего. Он должен был быть готов встретиться с людьми или существами, о которых не было никакой информации. Что же, и такие случаи встречаются на пути воина. Помнил он японскую поговорку, которую всегда любил повторять Басов: «Где бы ты ни был, ты должен быть готов мгновенно реагировать».

«Что ж, будем действовать по обстоятельствам, — подумал подполковник. — Кстати, а почему я решил, что нас здесь ожидает противник? Вот ведь привычка, любого встречного поперечного воспринимать как врага. Может, живут здесь милейшие люди, с которыми мы наладим дружеские отношения. Может, это просто другая часть нашего мира. Хотя, увы, нет. Люди Селиванова определили, что такая растительность характерна только Для Средней полосы России и некоторых районов Канады. И там, и там сейчас ранняя весна. Значит, Другой мир. Или прошлое, или будущее. Вот выйдем сейчас к какому-нибудь совхозу, а там доклад о роли дорогого Леонида Ильича в советском сельском хозяйстве. Вот потеха-то будет.

Нет, эфир здесь чистый. Не дай боже, в какие-нибудь Средние века попадем. Или в будущее, где радио — давно забыто за ненадобностью. Это же себе представить трудно, каких дров наши политики и генералы наломать смогут. Наверняка не удержатся от соблазна подрихтовать историю или получить выгоды от информации о будущем. И ведь не ради человечества, не ради своей страны даже. Только для личной выгоды. Мозги у наших чиновников устроены так, что, получив в управление какой-то объект, они сразу начинают воспринимать его как дойную корову в личном пользовании. И что они с историей сотворить могут, страшно подумать. Ведь в той же Чечне кровавая бойня сколько идет, народу до дури погибло. И еще погибнет. Только им проблему проще вовсе не решать, чем решать так, что вместо пяти тысяч долларов в день они будут вынуждены тратить четыре. В итоге — война, которая продлится еще годы и обернется еще многими смертями русских солдат и десятками терактов. Но господам генералам и политикам это по барабану. Не они и не их дети гибнут.

И что же они здесь сотворят, если обнаружат беззащитный мир? А если, напротив, более сильный? Ведь подомнет он нас. Пусть мой мир несовершенный, но я не хочу, чтобы какие-то зеленые человечки, хотя бы и с лучшими намерениями, переустраивали нашу жизнь. С этим я буду бороться. Да, закрыть бы это «окно» поскорее к чертовой матери и не вспоминать о нем больше.

Что это меня на философию потянуло? Предположения можно строить до бесконечности. Моя задача сейчас — провести рекогносцировку. Смотреть, запоминать, анализировать. Я отвечаю сейчас не только за свою жизнь, но еще за семерых своих боевых товарищей. А еще за всех тех, кто остался там, за окном. Возможно, через эту дурацкую форточку в наш мир может проникнуть смертельная опасность. Вот ей-то я и должен поставить заслон».

И в этот момент Крапивин резко остановился. Сразу застыла, изготовившись к бою, вся его группа. Отряд стоял перед небольшой лесной тропинкой. Узкой, незначительной, но для Крапивина не было сейчас ничего серьезнее этой тропинки. Она была проложена людьми. Уж это подполковник определять умел.

— Шаров, связь, — коротко приказал он.

Через несколько секунд из переговорного устройства донесся голос Селиванова:

— Странник, я Центр. Слушаю вас. Прием.

— Обнаружена тропинка, — быстро доложил Крапивин. — Похоже, что протоптана людьми. Ходят по ней немного, но регулярно. Прием.

— Вас понял, — Селиванов явно волновался. — Обследуйте тропинку, но не выходя из зоны радиоконтакта. Прием.

— Вас понял, — ответил Крапивин. — Конец связи.

Теперь отряд двигался по тропинке. Поняв, что встреча с местными жителями неизбежна, Крапивин приказал усилить внимание. Спецназовцы держали оружие наизготовку, постоянно всматривались в близлежащие заросли. Опасаясь растяжек, капканов, волчьих ям и прочих «сюрпризов», которые могли оставить неведомые аборигены, Крапивин вел группу чрезвычайно медленно, тщательно осматривая каждый метр расстилавшейся перед ними тропинки.

Трижды он выходил на связь с генералом и сообщал ему традиционное: «ничего нового не обнаружено», прежде чем Заметил, что впереди между деревьями начинают виднеться просветы. По команде подполковника отряд рассыпался цепью и снова двинулся вперед. Вскоре бойцы залегли на опушке леса. Прямо перед ними лежало распаханное поле, за которым виднелась небольшая деревенька с бревенчатыми домами. Крапивин навел туда полевой бинокль и увидел босоногого пацаненка в балахонистой рубашонке и широких штанах, со всех ног несущегося из деревни в сторону, противоположную тому месту, где залег отряд. Вскоре парень скрылся в лесной чащобе, подступавшей к деревне.

— Черт, — негромко выругался подполковник.

— Считаешь, что засекли? — полуутвердительно спросил у него залегший рядом майор Мухин.

— Похоже, — буркнул Крапивин. — Бери Петренко и Борисова и посмотри, куда парень побежал. А я пока пойду с местным населением познакомлюсь.

— Понял, — ответил Мухин и откатился в сторону.

Крапивин знаком подозвал Шарова:

— Центр, я Странник, как слышите меня? Прием, — быстро проговорил подполковник в микрофон.

— Странник, я Центр, — донесся до него из переговорного устройства голос Селиванова. — Слышу вас хорошо. Прием.

— Обнаружен поселок, — доложил Крапивин. — Дома бревенчатые. Похожи на те, что стоят в наших селах. Насчитал восемь дворов. Судя по всему, наше присутствие заметили. Прием.

— Проклятье, — выругался Селиванов. — Что намерен делать? Прием.

— Выслал группу наблюдения, — сообщил Крапивин. — Сам сейчас пойду знакомиться с местным населением. Прием.

— Ты что, белены объелся? — рявкнул Селиванов. — Мы же говорили: только наблюдаем. Никакой самодеятельности. Прием.

— Мы договаривались наблюдать, оставаясь незамеченными, — возразил Крапивин. — А теперь представьте, товарищ генерал, что будут делать эти люди, получив информацию о нашей группе. Судя по всему, они находятся на низком уровне развития техники. Дома бревенчатые, эфир чист. Средневековье да и только. Если так, любая скрытно идущая группа будет воспринята как угроза. Они прочешут лес и найдут наше «окно». Если я вступлю с ними в контакт, то смогу убедить, что мы не враги, или хотя бы увести преследователей в сторону. Прием.

Около полуминуты в эфире царило молчание, после чего Селиванов произнес:

— Решение одобряю. Действуйте. Конец связи.

Отложив в сторону переговорное устройство, Крапивин скомандовал:

— Артеменко, со мной. Шаров, за старшего. При любом изменении обстановки докладываете Центру. Без крайней необходимости со мной на связь не выходить.

— Ясно, — недовольно буркнул Шаров. — Удачной охоты, командир.

Ничего не ответив, Крапивин двинулся вдоль кромки леса. За ним заскользил капитан Артеменко. Обогнув деревню по кругу, спецназовцы вышли из леса и зашагали к деревне. Перед тем как выйти на открытое пространство, Крапивин закинул автомат за плечо и, беззаботно улыбнувшись подчиненному, бросил:

— Ну что, пошли знакомиться с зелеными человечками.

Артеменко неопределенно хмыкнул. На его лице отразилось выражение мрачной решимости. Было видно, что капитан готов ко встрече хоть с зелеными человечками, хоть с малиновыми чертиками, лишь бы ему не мешали действовать так, как он посчитает нужным.

По мере того как офицеры приближались к деревне, Крапивин мог более детально рассмотреть поселение. Больше всего подполковника интересовало, не появится ли где-то среди домов предмет, указывающий на «наличие высокоразвитой машинной цивилизации», как называл это Селиванов. Механическая веялка, электрический провод, натянутый между домами, даже старенький ржавый велосипед могли бы свидетельствовать о том, что обитатели деревни живут в условиях, хоть сколько-нибудь приближенных к нормам двадцатого века. Однако ничего подобного Крапивину обнаружить не удалось. Он заметил две телеги с деревянными колесами без металлических ободов и шин. На одной из них лежал внушительный стог сена. Где-то в отдалении заржала лошадь, и почти сразу, очевидно заметив чужаков, залаяли собаки. Глубоко втянув ноздрями воздух, Крапивин ощутил «аромат деревни»: смесь запахов сена, навоза и дегтя. Ни намека на вонь солярки.

— Что-то не торопятся нас встречать, — одними губами проговорил двигавшийся рядом с подполковником Артеменко.

— Может, у них дальность прицельной стрельбы невысокая, — съязвил Крапивин. — В любом случае за нами наблюдают. Так что улыбочку пошире и ни одного движения, которое может быть расценено как агрессия.

— Понял, командир. Знать бы еще, что у них здесь считается агрессией. Может, тем, что мы на поляну вышли, уже табу нарушили.

— Надеюсь, нет, — буркнул подполковник.

Когда до околицы оставалось метров сорок, Крапивин увидел, что из одного, самого богатого, дома вышел старик и, подбоченясь, остановился неподалеку от крыльца. Он выжидающе глядел на непрошенных гостей. На нем была длинная рубашка, из мешковины, как показалось Крапивину, подпоясанная веревкой, широкие штаны и лапти, надетые поверх портянок. Ветер шевелил скудные седые волосенки на голове старика и играл его длинной белой бородой.

— Ну, вот и встречающие, — процедил Крапивин. — Похоже, хоть первый контакт без пальбы обойдется, и на том спасибо.

Под непрекращающийся истошный собачий лай офицеры прошли по неширокой деревенской Дороге с многочисленными коровьими лепешками и остановились у входа в подворье, на котором стоял старик. Только теперь Крапивин разглядел, что на ногах у аборигена самые настоящие лапти.

— Здорово, дед, — широко улыбнувшись, крикнул Крапивин старику.

— И ты будь здоров, — чинно ответил старец.

Говорил он медленно, чуточку растягивая «о», что сразу напомнило подполковнику манеру речи волжан.

— Что за село такое? — спросил обрадованный первым успехом Крапивин. — А то мы с приятелем заплутали.

— Село-то зовется Забойки, — важно проговорил старик. — Боярина Федора Никитича Романова мы люди. А вы кто будете, гости дорогие?

Спецназовцы быстро переглянулись. Ответ их обескуражил. «Неужели всё же в прошлое попали? — пронеслось в голове у Крапивина. — Этого еще не хватало! Ладно, пусть в центре анализируют. Мое дело — сбор информации».

— Мы-то странники, — проговорил он в ответ, лихорадочно соображая, как должен говорить человек, живущий веке в пятнадцатом. — Давно в пути. Водички не дадите ли испить?

— Отчего же не дать, — чуть помедлив, ответил старик. — Можем и ко столу пригласить, коли не побрезгуете.

— Почтем за честь, — Крапивин коротко поклонился.

Старик ответил ему низким поклоном в пояс, повернулся и зашагал в дом. Следуя за ним, офицеры взошли на деревянное крыльцо, поднялись на второй этаж по узкой деревянной лестнице, миновали сени и, согнувшись под чрезвычайно низкой притолокой (что доставило особо много неудобств великану Крапивину), втиснулись в небольшую комнатку, все убранство которой составляли иконы с лампадкой в дальнем углу, длинный дощатый стол и длинные лавки. За столом сидели четыре здоровых мужика средних лет. Все, как один, бородатые, одетые точно так же, как и встретивший разведчиков старик. Две женщины — одна совсем старая, другая лет тридцати, в сарафанах и платках — суетились у большой русской печи. С палатей на вошедших уставились не меньше семи ребятишек мал мала меньше.

«А избу-то по-черному топят», — быстро прикинул Крапивин, разглядывая многолетнюю копоть на потолке и печь без дымохода.

— Добро пожаловать, гости дорогие, — старуха вышла в центр комнаты и в пояс поклонилась вошедшим. — Угощайтесь, чем бог послал.

— Благодарствуйте, — Крапивин поклонился, приложив правую руку к сердцу.

По бегающим глазам старухи подполковник понял, что она дико боится незваных гостей, и это ему очень не понравилось.

Вместе с Артеменко они подошли к столу и хотели разместиться на краю скамьи, но подскочивший к ним дед указал на почетное место в углу, под образами.

— Туда, туда, соколики мои, — засуетился он. — Дорогому гостю — почетное место.

Снова поклонившись, Крапивин опустился на лавку в красном углу. «Что же ты так суетишься? — думал он, разглядывая деда. — То степенным старцем ходил, то холуя разыгрывать начал. Видать, недоброе у тебя на уме».

— Что же, давайте знакомиться, — как можно более бодрым голосом произнес Крапивин. — Я Вадим. А это, — он показал на Артеменко, — Сергей.

— Фрол я, — старик подобострастно улыбнулся подполковнику. — Староста я здесь. А это сыновья мои: Андрейка и Матвей, зятья: Антип и Куприян. Хозяйка моя, Настасья, — он показал на старуху, — и невестка Варвара.

Бабы, низко кланяясь, стали накрывать на стол.

— А. поведайте-ка нам, гости дорогие, кто вы и откуда путь держите? — помедлив с минуту, осведомился Фрол.

— Странники мы, — спокойно ответил Крапивин. — Воевали, а нынче новой службы ищем.

— А откель идете?

— Из Москвы, — наудачу бросил Крапивин.

— О как! — Фрол со значением покачал головой. — А на службе у кого были?

— У государя, — Крапивин лихорадочно соображал, как прервать этот разговор, который не сулил ему ничего хорошего.

— От как! Так от чего же со службы ушли?

— Договор наш закончился.

— Так, а сами-то вы сословия дворянского? — Да.

«Вот впился, — выругался про себя Крапивин. — И ведь не отвечать нельзя. Иначе законы гостеприимства нарушены. Что же делать?»

— Боярин наш, Федор Никитич, нынче многих ратных людей себе на службу собирает, — подал голос Матвей и тут же осекся под жестким взглядом отца.

— А племени вы литовского али немецкого? — продолжил свой допрос Фрол.

— Русские мы, — быстро ответил Крапивин.

— Во как! Православные значит. А ну, перекрестись.

Офицеры переглянулись. Крапивин первый осенил себя православным крестом. Его примеру последовал Артеменко. Хозяева почему-то беспокойно переглянулись. Старуха у печи перекрестилась… И тут Крапивин от досады скрипнул зубами. Баба крестилась двумя перстами, как это делалось на Руси до раскола.

Внезапно рация на поясе подполковника ожила. Быстро надев наушники Крапивин буркнул:

— Слушаю.

— Командир, — донесся до него из переговорного устройства голос ушедшего в разведку Мухина, — к вам спешно идет вооруженный отряд. Пять всадников при саблях и десять пеших. У них шесть каких-то допотопных пищалей, бердыши и топоры. Прямо «Иван Васильевич Меняет профессию». Минут через пять будут у вас. Прием.

— Понял, конец связи, — отозвался Крапивин, краем глаза наблюдая за хозяевами дома.

На лицах последних был отображен неописуемый ужас.

— Уходим, — бросил Крапивин Артеменко.

— А ну, подмогнем боярину, робятушки, — тут же вскричал неожиданно молодым голосом Фрол. — Вяжи басурманов-нехристей.

Дощатый стол с диким грохотом взлетел и перевернулся в воздухе, обрушившись на зятьев старика. Завопили бабы, захныкали дети. В мгновение ока оказавшийся на ногах Артеменко мощным ударом кулака опрокинул бросившегося на него Матвея.

— Не убивать, — отдал приказ Крапивин, бросая о стену Андрея.

Налетевшие с диким ревом на спецназовцев зятья были немедленно повержены. Фрол метнулся на грозных противников, занеся топор над головой. Легко уклонившись от удара, Артеменко скользнул за спину старику и несильно ударил его в затылок. Дед свалился на пол без чувств.

— Уходим, — снова скомандовал Крапивин.

Выскочив на улицу, Крапивин быстро показал рукой направление движения в сторону ближайшего леса.

— Там же отряд, — возразил Артеменко, тоже слышавший сообщение Мухина.

— Их надо увести от «окна», — ответил Крапивин.

Лихо перемахнув через изгородь, спецназовцы бросились к лесу. Бежать в бронежилете при полной амуниции было неудобно. Впрочем, оба офицера не в первый раз «сдавали кросс» с полной выкладкой. А вот противник теперь у них оказался совсем необычный.

Из леса вылетели всадники. Пять человек, бородатые, в кафтанах, островерхих шапках, широких штанах и сапогах. Увидев людей, бегущих по полю, они развернули коней и поскакали им наперерез.

— Не убивать, — во второй раз скомандовал Крапивин.

Когда расстояние между преследователями и разведчиками сократилось метров до пятидесяти, несущийся впереди всадник выхватил саблю и во всю глотку заорал:

— Стой!

Обнажили оружие и его товарищи.

Развернувшись,Артеменко метнул в преследователей гранату. Сзади полыхнуло и загрохотало. Не давая осколков, это оружие издавало страшный грохот и ослепляло яркой вспышкой. (Сейчас эффект превзошел все ожидания. Три коня вздыбились, сбросив седоков, один шарахнулся в сторону и понес всадника прочь, не разбирая дороги. Тот, кто скакал первым, выронил саблю и закрыл глаза руками, очевидно, ослепленый вспышкой. Его обезумевший от страха конь понёс его мимо спецназовцев.

Крапивин увидел, что справа, метрах в ста, из леса выбегают люди, вооруженные пиками, бердышами и мушкетами.

— Колдуны! Колдуны! — донеслись оттуда истошные крики.

Несколько человек воткнули в землю специальные подставки и принялись устанавливать на них мушкеты.

Крапивин оценил расстояние до леса: метров пятьдесят.

— Ходу, — скомандовал он.

Сзади захлопали выстрелы. Обернувшись, Крапивин увидел, что над стрелками поднимаются облачка сизого дыма.

— Командир, — раздался в наушниках голос Мухина. — Видим вас. Можем поддержать огнем? Прием.

— Отставить, — рявкнул на бегу Крапивин. — Встречаемся в трех километрах к югу.

Ломая ветки, старательно отпечатывая следы ботинок на влажных участках земли, Крапивин и Артеменко вели за собой преследователей два с лишним километра, а потом, резко свернув в-право, пошли по дну ручья. Через несколько сот метров осторожно, чтобы не оставлять следов, выбрались на берег и скрытно двинулись на встречу с группой Мухина.

Еще когда они почти в открытую ломились через лес, Шаров доложил, что их преследует семь человек из пехотинцев, появившихся из леса. Остальные вместе с пришедшими в себя кавалеристами двинулись в деревню. Позже, когда Крапивин с Артеменко уже скрытно шли в западном направлении, Шаров неожиданно сообщил, что оставшиеся в деревне воины с десятком вооруженных топорами и вилами мужиков движутся в его направлении. Крапивин чертыхнулся. Услышанное могло означать только то, что преследователи не купились на его уловку. Он приказал Шарову, не обнаруживая своего присутствия, отступить в глубь леса километра на три и ждать дальнейших указаний, а в случае если возникнет реальная угроза, что местные жители найдут «окно», отвлечь преследователей в сторону. Кроме того, он рассказал обо всем произошедшем с ними в деревне и приказал подробно передать эти сведения в Центр. Ответ Селиванова пришел незамедлительно. Генерал распорядился срочно свернуть операцию. Крапивин скривился. Больше всего его раздражало, когда начальство с умным видом давало очевидные указания. То, что операция провалена, Крапивин понимал прекрасно. Главное, о чем он теперь думал, это как минимизировать отрицательные последствия своих ошибок.

Примерно через двадцать минут они вышли на группу Мухина.

— Здравия желаю, — вырос перед Крапивиным словно из-под земли майор. — Ну, как знакомство с зелеными человечками?

— Хреново, — буркнул подполковник. — Быстро отходим на базу.

Сплюнув, он зашагал дальше в лесную чащу.

— Командир, — догнал его Мухин. — Так мы что, в прошлом?

— Не знаю, — недовольно процедил Крапивин. — Но если это так, не дай нам боже хоть какую-то бабочку придавить. А то еще неизвестно куда вернемся. Наша задача сейчас как можно более тихо выйти на базу. А там — лишь бы наши дорогие ученые поскорее придумали как это чертово «окно» закрыть.

Около часа отряд двигался, огибая злополучную деревню. Крапивин шел впереди. Главное, что заботило его теперь, — это как убраться отсюда, оставив как можно меньше следов. В голове крутились обрывки всевозможных фантастических романов о путешествиях во времени. В том, что они попали в прошлое, теперь никаких сомнений не оставалось. «Но вот какие могут быть последствия этого вторжения? — думал подполковник. — Вроде у Пола Андерсена в «Патруле времени» говорилось, что со временем отрицательные последствия нивелируются. А если нет? Не дай бог собственного прапрадедушку зашибить или прапрабабушку жены. Интересно, как отразятся изменения? Либо я просто исчезну, либо вернусь в мир, где обо мне никто ничего не знает. Или вернусь домой, прекрасно зная, что женат совсем на другой женщине? Голова пухнет от всех этих рассуждений. И ведь не скажешь теперь, что это отвлеченная теория. Стоп!»

Нельзя сказать, чтобы Крапивин заметил что-то подозрительное. Скорее интуиция, много раз выручавшая его в критических ситуациях, снова подсказала о грозящей опасности. Он застыл на месте, и тут же замерла вся группа. Подполковник медленно осмотрелся. С левой стороны, метрах в тридцати, располагались густые заросли орешника. Присмотревшись внимательнее, Крапивин заметил сначала неестественно отогнутую ветку… и лишь потом скрывшегося в кустарнике стрелка.

— Засада, — подал сигнал Крапивин.

И тут грянул залп. Облако сизого дыма поплыло над орешником. Подполковник почувствовал, что в его бронежилет на уровне груди с силой ударило что-то твердое. Краем глаза он заметил, что слева от него рухнул с пробитой головой капитан Петренко. Лес огласился дикими криками и треском ломающихся веток. Из орешника на спецназовцев бросились люди, вооруженные бердышами, пиками, саблями и топорами.

У бойцов сработал инстинкт самосохранения. Словно по команде, спецназовцы вскинули оружие. Четыре автомата ударили залпом, обрушив на атакующих шквал огня. Больше десятка аборигенов упали, прежде чем остальные, осознав страшную опасность, бросились наутек.

— Прекратить огонь! — скомандовал Крапивин.

Он взглянул на распростертые на земле тела и заметил, что двое из сраженных огнем были те самые кавалеристы, которые атаковали их у деревни. «Черт, — пронеслось в голове у подполковника, — вот и не раздавили бабочку».

Звук шагов за спиной заставил его обернуться. Инстинктивно подняв над головой автомат, Крапивин отразил удар сабли и, оттолкнув атакующего ногой, всадил в него короткую очередь. Мухин в упор, застрелил другого нападающего. Справа от подполковника бородатый мужик нанес удар бердышом в грудь Артеменко. Бронежилет выдержал, но, скользнув вниз, бердыш выбил из рук капитана автомат. Артёменко перехватил древко и, выполнив подсечку, бросил нападающего на землю. Противники сцепились врукопашную. Чуть в стороне мужик со всклокоченной бородой копьем ранил ногу Борисову. Падая, спецназовец сразил нападающего автоматной очередью, но подскочивший к нему сбоку мужчина в черном кафтане в мгновение ока саблей перерезал майору горло. В следующую секунду он и сам пал от очереди, выпущенной Крапивиным. Четверо из мужиков, напавших на отряд из орешника и обратившихся было в бегство, увидев, что к ним пришла помощь, развернулись и попытались атаковать спецназовцев, но Мухин скосил их несколькими очередями.

— Шаров, ко мне, — процедил Крапивин в переговорное устройство — Нужно содействие в эвакуации. И доложите в Центр: попал в засаду. Принял бой. Нападение отражено. Петренко и Борисов убиты. — Он бросил взгляд на Артеменко, заканчивавшего связывать поверженного им противника. — Взял одного пленного.

Он выключил рацию, со злобой сплюнул и процедил:

— Зеленые человечки, твою мать.

ГЛАВА 3 Чигирёв

— Таким образом, события Смутного времени не привели к коренному изменению в политической и культурной жизни России, — завершил свою лекцию Чигирев. — Страна так и осталась изолированной от внешнего мира, сохранила опору на крепостничество, что привело к ее существенному отставанию в дальнейшем. Вопросы есть?

— Сергей Станиславович, — поднялся в первом ряду один из студентов, — а вы уверены, что изоляция страны несет в себе только отрицательные моменты? Ведь Китай и Япония за период своей трехсотлетней изоляции сумели сохранить весьма самобытную и интересную культуру.

— Абсолютно уверен, что изоляция государства является сугубо негативным явлением, — убежденно ответил Чигирев. — Если мы возьмем приведенные вами примеры, то увидим, что за период изоляции, с семнадцатого по конец девятнадцатого века, Япония и Китай существенно отстали от остальных стран. Китай это привело к разделу, а Япония была вынуждена спешно нагонять западные державы в эпоху правления Мейдзё. А если возьмем Россию, то увидим, что до периода изоляции, скажем, в пятнадцатом — начале шестнадцатого веков, она не во многом отставала от западных держав. Но вот уже Петру Первому пришлось догонять Запад вприпрыжку. И сейчас, после нового периода семидесятилетней изоляции, Россия вновь вынуждена догонять Запад как в техническом, так и в социальном отношении, И это несмотря на то, что все признают неизменно высокий уровень советской научной школы. Но, увы, мир таков, что отсутствие притока свежих идей со стороны неизбежно ведет к застою, загниванию и отставанию. Что же касается самобытной культуры, я более чем убежден: лучшие традиции и обычаи народа всегда можно сохранить и в условиях открытого общества. Конечно, каждое государство сталкивалось с периодом упадка интереса к национальным традициям. Однако со временем народы неизбежно возвращались к ним. Более того, эти традиции даже становились популярными среди соседей. Посмотрите, какая мода сейчас на Западе на все китайское и японское. Безусловно, далеко не всегда открытость несет только благо народу. Но если он не в состоянии консолидироваться и противостоять тлетворным внешним влияниям, стоит задуматься, достаточно ли он жизнеспобен. Еще вопросы? — А как вы думаете, — раздался голос с «галерки», — как могла бы открыться Россия для Запада в период Смутного времени?

— История не терпит сослагательного наклонения, — мягко улыбнулся Чигирев. — Но если пофантазировать… Период с тысяча пятьсот девяносто восьмого по тысяча шестьсот тринадцатый пестрит такими возможностями. Начнем по порядку. Борис Годунов совершенно определенно проводил проевропейскую политику. Рос товарообмен. Создавались «полки иноземного строя». Была даже послана группа молодых дворян для обучение в Западной Европе. Так что если бы царь Борис удержал власть, страна вполне могла бы войти в состав европейских держав. Далее, Лжедмитрий Первый определенно проводил политику прозападных реформ. В частности, были сделаны весьма интересные шаги в направлении ослабления крепостной зависимости. Наконец, после изгнания иностранных интервентов в России возникла интересная традиция проведения Земских соборов. Тогда наиболее важные вопросы в жизни государства решались в ходе периодических собраний представителей различных земель и сословий Московского государства. Это могло бы привести к ограничению самодержавия и появлению конституционной монархии. Тогда Россия не только сблизилась бы с западным миром, но и могла оказаться в авангарде социального прогресса. К сожалению, произошло то, что произошло.

— Так вы считаете, что все беды России от изоляции? — задала вопрос полноватая студентка в очках, сидевшая в первом ряду.

— Я полагаю, что изоляция — это только следствие более глубинных причин. С моей точки зрения, русский народ один из самых талантливых. Но есть целый ряд свойств, которые упорно не позволяют ему выйти на достойные позиции в мире. Это прежде всего ксенофобия, вера в непогрешимого, как говорили когда-то, «природного» царя. Да попросту сказать, холопство. Когда человек не хочет жить своим умом, передаёт кому-то другому право распоряжаться своей жизнью в обмен на безответственность, не уважает себя — вряд ли он может рассчитывать на достойное место в социуме. Это касается и отдельных людей, и целых народов. Все это вместе я бы назвал холопством. Думаю, именно оно и не пустило Россию в лидеры в семнадцатом веке… И не пускает сейчас.

— Так холопов-то уже давно нет, — крикнул кто-то из центра аудитории.

— Зато холопства более чем достаточно, — заметил Чигирев, невольно вспомнив последнее заседание кафедры, и, словно спохватившись добавил: — Благодарю вас за внимание, господа, и до встречи через неделю.

С этими словами он поднял свой портфель и направился к двери. Однако когда историк вышел в коридор, дорогу ему преградил коренастый мужчина лет сорока пяти — пятидесяти, одетый в деловой костюм.

— Сергей Станиславович? — полуутвердительно обратился он к доценту.

— К вашим услугам, — легко поклонился Чигирев.

Незнакомец продемонстрировал ученому книжечку с двуглавым орлом и надписью «ФСБ РФ» и представился:

— Андрей Михайлович Селиванов, генерал-майор. Если я не ошибаюсь, полгода назад вы привлекались в качестве эксперта к расшифровке рукописей архива царской семьи.

— Архива дома Романовых, — уточнил Чигирев. — Документы относились к концу шестнадцатого века.

— Значит, с условиями секретности знакомы, — констатировал Селиванов. — Нам снова нужна ваша помощь. Правда, в этот раз секретность будет выше, но и гонорар побольше. Вас устроит пять тысяч рублей за полудневную консультацию?

— Вполне. А когда нужно к вам приехать?

— Немедленно. — Глаза Селиванова стали жесткими.

— Неужели есть такие исторические документы, которые не могут подождать до завтра? У меня еще дела.

— Отложите их. Вы нам нужны немедленно.

Это уже прозвучало как приказ.

— Ну что ж, — сдался Чигирев, — я к вашим услугам.

Он быстро начал набирать на мобильном телефоне номер кафедры. Селиванов жестом пригласил доцента следовать за ним.

Когда Чигирев закончил, они уже спускались по лестнице. Селиванов заговорил первый:

— Как я понял из вашей лекции, вы сторонник демократии и западник?

— Вы слушали мою лекцию? — удивился Чигирев.

— Увы, только ее окончание.

— Вообще-то да, — признался Чигирев. — Но разве успехи западных демократий не убеждают вас в том, что этот путь развития цивилизации наиболее перспективен?

— Сколько вам лет? — вопросом на вопрос ответил Селиванов.

— Тридцать два. А что?

— Вы видели только упадок советской системы, — с сожалением в голосе произнес Селиванов. — Поэтому для вас Запад ассоциируется с достатком и успехом, а СССР — с дефицитом и бытовой неустроенностью. Мы, старшее поколение, помним и лучшие времена. И вот мне, например, еще никто не доказал, что социалистическая система не имела шансов на выживание.

— Возможно, — пожал плечами Чигирев. — Но история распорядилась иначе.

— Это могла быть только трагическая ошибка. Да и ваше отношение к так называемому холопству небесспорно. Вы не думали, что это на самом деле цемент, спаивающий нацию?

— Для меня любая форма самоуничижения противна, — покачал головой Чигирев. — Человек должен прежде всего уважать себя и других. А в холопстве нет уважения. Там либо слепое повиновение, либо презрение к окружающему миру. А созидание и прогресс могут проявиться только при взаимном уважении людей друг к другу. Впрочем, мы отвлеклись, — добавил он, стараясь уйти от принявшего странный оборот разговора. — Расскажите лучше о том деле, по поводу которого вы меня пригласили.

— В машине, — сухо обрубил генерал.

У подъезда, прямо под знаком «остановка запрещена», их ожидала белая «Волга» с включенным двигателем. Впереди рядом с водителем сидел огромный мужчина в полевой военной фор-ре с погонами подполковника.

Генерал распахнул перед историком дверцу и жестом пригласил садиться в машину. Когда «Волга» тронулась, Селиванов представил подполковника:

— Знакомьтесь, это Вадим Васильевич Крапивин. Он ознакомит вас с деталями дела. Но для начала я хочу у вас кое-что уточнить. Скажите, вы допускаете возможность существования машины времени?

Чигирев удивленно посмотрел на генерала.

— По-моему, это фантастика, — пробурчал он.

— А если бы вы узнали, что в ходе научного эксперимента нам удалось открыть «окно» в прошлое, что бы вы сказали?

— Я бы сказал, что это величайшее открытие, — медленно проговорил историк. Во рту у него неожиданно пересохло. — Оно несет огромные возможности для изучения прошлого.

— И огромные опасности для настоящего, — добавил Селиванов. — Вадим Васильевич, расскажите, пожалуйста, Сергею Станиславовичу, с чем связан его вызов в наше ведомство.

Крапивин рассказал. Чигирев слушал внимательно, лишь иногда задавая уточняющие вопросы. Первое волнение улеглось, и теперь историк лишь лихорадочно соображал, каковы могут быть последствия тех событий, о которых ему рассказывал подполковник. Было ясно, что розыгрышем и шуткой происходящее назвать нельзя. Но и в услышанное верилось с трудом. Когда Крапивин, наконец, дошел до эпизода с засадой и замолчал, Чигирев откинулся на сиденье и, растягивая слова, произнес:

— Да, наломали вы дров.

— Сами знаем, — проворчал Крапивин. — Если бы я не перекрестился тремя пальцами…

— Это бы вас не спасло, — прервал его историк. — Если вы действительно попали в период правления Федора Иоанновича или Бориса Годунова, то уже отсутствие бороды делало вас чужаками для местного населения.

— Какой бороды? — не понял Крапивин.

— В допетровской Руси мужчины должны были носить бороды, — пояснил Чигирев. — Это было признаком особого достоинства. Лишиться бороды было позором. Кроме того, в это время традиция брить бороду была характерна для поляков и шведов, противников в недавней войне. Так что появиться в русской деревне без бороды означало примерно то же, что прийти в послевоенный советский колхоз в форме офицера вермахта.

Крапивин тихо присвистнул.

— А почему вы считаете, что мы попали именно в этот период? — уточнил Селиванов.

— Именно в эти годы жил Федор Никитич Романов, отец будущего царя Михаила Федоровича. При Иване Грозном он был еще слишком молод. А в тысяча шестисотом году попал в опалу и был пострижен в монахи под именем Филарета. Так что, скорее всего, вы побывали в девяностых годах шестнадцатого века. Если это действительно наш мир, а не альтернативный. Но тогда я вообще умываю руки.

— Понятно, — кивнул Селиванов. — Но вот руки умывать не надо. Вам еще с пленным предстоит побеседовать.

— С каким пленным? — опешил Чигирев.

— Мы пленного взяли, — как-то недовольно проговорил Крапивин.

У тяжелой, обитой железом двери, рядом с которой дежурил автоматчик, Селиванов остановился.

— Вадим, ты не пойдешь с нами, — приказал он. — Пленный и так отказался с тобой разговаривать. Твое присутствие может всё испортить. Жди нас здесь.

— Есть, — козырнул подполковник и отошел в сторону.

— Напоминаю, — глаза генерала впились в Чигирева, — наша задача: вытянуть как можно больше информации.

— Угу, — кивнул тот.

У историка давно уже сосало под ложечкой от ощущения важности предстоящего события. Грядущая беседа с человеком из Руси шестнадцатого века вселяла в него благоговейный трепет и страх.

Часовой распахнул дверь, и Селиванов с Чигиревым вошли в полутемную комнату с небольшим зарешеченным окном под потолком. Очевидно, это была гауптвахта секретного объекта. С деревянных нар, прикрепленных у левой стены, на них уставился здоровый бородатый детина со всклокоченной бородой, одетый в холщовую рубашку, порты и кожаные сапоги. На вид ему было лет двадцать семь — тридцать. Увидев вошедших, он истово перекрестился двумя перстами и зашептал какую-то молитву. Дверь за Селивановым и Чигиревым закрылась, и они остались наедине с пленником.

— Здрав будь, добрый человек, — стараясь выглядеть как можно радушнее, произнес Чигирев. — Меня зовут Сергеем. А это, — он показал на Селиванова, — боярин Андрей Михайлович Селиванов. А тебя как звать?

— Ивашка я. Боевой холоп боярина Федора Никитича Романова, — после небольшой паузы ответил пленник.

При словах «боевой холоп» Селиванов невольно улыбнулся, но историк еле заметным покачиванием головы дал ему понять, что ничего удивительного в этом термине нет.

— Знаем мы, что пленили тебя недобрые люди, — продолжил Чигирев, — и хотим вернуть тебя домой. Но знай, что находишься ты сейчас очень далеко от родины. И даже время здесь мерится по-другому. Потому скажи нам для начала, какой год сейчас в твоей земле.

Ивашка изумленно посмотрел на вошедших, почесал затылок и произнес:

— Дождливый год. Урожай плохой будет.

— Да нет, от сотворения мира,[5] — поправился Чигирев.

Ивашка снова почесал в затылке.

— Про то попы знают, — сказал он наконец. — А мы люди простые, грамоте не обученные.

Чигирев и Селиванов переглянулись.

— А скажи, сыночку Федора Никитича, Михаилу, сколько нынче годков? — нашелся наконец историк.

Глаза у пленника заблестели от ярости.

— Так ты супротив дитяти благодетеля нашего зло удумал, колдун! — вскричал он и медведем попер на Чигирева.

Через мгновение на горле у историка сомкнулись крепкие пальцы, а сам он под напором грузного тела рухнул на пол. Один за другим грохнули два выстрела, и хватка Ивашки ослабла. С трудом отвалив тяжелое тело, Чигирев приподнялся на локтях. Его душил кашель. Над ним стоял Селиванов с пистолетом в руках. Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату вбежал Крапивин. Наклонившись над Ивашкой, он быстро нащупал артерию и, взглянув на генерала, процедил:

— Да что же ты, не убивать уже совсем не можешь?

— Что скажете? — словно не заметив реплики подполковника, спросил генерал у Чигирева.

— Не раньше тысяча пятьсот девяносто седьмого года, — задыхаясь, проговорил тот, — не позже тысяча шестисотого.

— А что за боевые холопы такие? — чуть помедлив, спросил генерал.

Чигирев медленно поднялся на ноги и отряхнулся.

— В допетровской Руси действительно существовали так называемые боевые холопы, пояснил он. — Это были крепостные, использовавшиеся боярами в своих частных армиях и при сборе рати царем. Впрочем, в боевые холопы к знатным боярам иногда шли и разорившиеся дворяне. Боевые холопы были профессиональными воинами и ничем иным, кроме военной службы и несения стражи, не занимались. Многие из них были очень сильными бойцами, а некоторым даже удалось показать и определенные полководческие способности.

— Вот оно что, — протянул Селиванов. — Что же, учтем на будущее.

ГЛАВА 4 Группа

Крапивин стоял на прогалине среди берез. Приминая носком ботинка талый снег, он подумал: «А ведь природе безразлично всё, что мы считаем важным. Росли здесь такие же деревья четыреста лет назад и сейчас растут. И поглощены только своим фотогенезом. А мы суетимся, бегаем, режем друг другу глотки, но лучше всего себя чувствуем не когда побеждаем в бою, а когда вот так оказываемся один на один с природой, в весеннем лесу, ощущаем себя ее частью…»

За спиной подполковника раздались крадущиеся шаги. Позволив приближающемуся человеку подойти метра на два, Крапивин, не оборачиваясь, громко произнес:

— Если бы вы сумели незаметно подойти ко мне, товарищ генерал, плохо было бы не мне.

— У тебя что, глаза на затылке? — недовольно проворчал Селиванов, становясь рядом.

Крапивин усмехнулся.

— Я был в Кремле, — проговорил генерал. — Президент принял решение. Создана специальная группа по исследованию данного явления под моим руководством. Группа разделена на три подгруппы. Первая — техническая. Руководит Алексеев. Его задача выяснить природу явления, вследствие которого открылось «окно», и научиться его использовать. Вторая подгруппа — аналитическая. Состоит пока из одного Чигирева.

— Перевели его к себе?

— Да. Он, правда, хотел, чтобы преподавательский стаж сохранялся и из своего Историкоархивного института увольняться не пришлось. Ну, я договорился, чтобы он там числился. Я ему двадцать тысяч рублей в месяц положил, так он от восторга чуть не обосрался.

— Для вас-то это не деньги, — усмехнулся Крапивин.

— Ну и третья группа, — продолжил генерал, — твоя. Отряд «Гранат» переведен в мое подчинение указом президента с сегодняшнего дня. Твоя задача — разведка. Так что отращивай бороду, подполковник.

— Так вы планируете еще и вступать в контакт с местным населением?

— Разумеется. А как еще мы соберем информацию об этом мире?

— Что-то не слишком удачно у нас это получилось с первого раза, — заметил Крапивин.

— Чем меньше людей будет знать о проекте, тем лучше. Как ты понимаешь, специалистов по контакту с представителями прошлых веков у нас всё равно нет, а в вопросах разведки вы лучшие. Со временем обучитесь.

— И сколько людей мы положим за это время? Вы же видели, любая ошибка там приводит к стычке, в которой если мы не убьем, то убьют нас.

— Надеюсь, таких проколов больше не повторится. Тем более Чигирев будет вам помогать. Он хорошо знает обычаи и традиции того времени.

— Так вы что, его с нами хотите послать? — изумился Крапивин.

— Да. А что тебя удивляет?

— Не хватало мне еще гражданского на себе через леса тащить, — проворчал Крапивин. — Вы же понимаете, в пиковой ситуации один неподготовленный человек может погубить всю группу.

— Вот твоя задача и будет состоять в том, чтобы этих пиковых ситуаций не случилось. Тем более, как вы самостоятельно общаетесь с местным населением, мы уже выяснили. В следующий раз пойдешь с Чигиревым. Это приказ. Я бы не сказал, что он хлюпик. Помнишь, как он повел себя во время допроса пленного? Не сдрейфил, четко задачу выполнил. Именно поэтому я и ходатайствовал за него. Месяц вам на подготовку и разработку легенды. Всю необходимую амуницию вам предоставят. Этим сейчас занимается Чигирев. Тебе нужно подключиться к нему и сделать так, чтобы в старинные сундуки можно было набить побольше оборудования и спецсредств. Задача ясна?

— Так точно, — козырнул Крапивин. — Разрешите обратиться?

— Ну, зачем же так официально? — скривился Селиванов. — Что у тебя?

— Вы действительно убеждены, что это параллельный мир, идентичный нашему, а не наша собственная история? Вы уверены, что наше вмешательство в этот мир не приведет к изменениям здесь?

— Но ты же сам закапывал маячок, — фыркнул Селиванов. — Место мы установили точное, соответствующее положению в нашем мире. Здесь появления маячка или следов его пребывания мы не обнаружили. Ты сам знаешь, что даже если бы его нашли, то радиоактивные отметки всё равно бы остались. Кроме того, нами не зарегистрировано никаких изменений в истории села Забойки. Вряд ли фейерверк, который вы устроили, прошел бы бесследно. Так что доказательств, полагаю, достаточно. Еще вопросы есть?

— Есть. Вам не кажется что господина историка совершенно недостаточно?

— Почему? — резко спросил Селиванов.

— Ну а как вы считаете, хорошо ли будут разбираться через четыреста лет университетские историки в том, как мы воевали в Чечне? — вопросом на вопрос ответил Крапивин. — Системы оружия, может, и изучат, а вот почему мы изолентой два рожка скрепляли, ни в жизнь не поймут. Они будут знать, что в уставах было написано. В уставах этого нет, но любой боец, который этого не сделает, вызовет подозрение сослуживцев. Короче, если мы не найдем человека, который сам историческим оружием фехтовать пробовал, плохо кончится наша экспедиция.

— Да где же я тебе найду такого? — оторопел Селиванов.

— Я найду, — буркнул Крапивин. — Есть у меня знакомый, который уже лет двадцать занимается исторической реконструкцией боевых приемов разных веков. Кстати, сильный боец. Я у него сам в рукопашке многому научился. Думаю, стоит его привлечь к проекту.

Селиванов недовольно пожевал губами.

— Ладно, раз ты настаиваешь, — произнес он наконец. — Но проверить его сначала надо. Потом решим. Сам понимаешь, секретность. Как его зовут?

— Игорь Басов.

— И что, вот так и согласились на мою кандидатуру? — спросил Басов.

— Что ты, — усмехнулся Крапивин. — Еще как возражали. Особенно когда до этой истории с комбинатом добрались. Но я жестко сказал, что если тебя в проект не возьмут, то подаю в отставку.

— Круто, — Басов удивлённо покачал головой. — Зачем ты так? Строптивых не любят. А ну как действительно в отставку бы отправили? Что, радостно бы тебе было на какого-нибудь подонка, из тех что на «шестисотых» катаются, работать?

— Подонки на «Волгах» не лучше, — проворчал Крапивин. — Да и дело не в том. Ты мне нужен.

— Зачем? В вопросах разведки ты в тысячу раз грамотнее меня. Квалифицированный историк у вас есть. Если нужны специфические приемы боя, всё покажу, нет проблем. Зачем мне-то с вами через это «окно» лезть? Думаешь, там на каждом углу по великому фехтовальщику? Ты со своей подготовкой там пройдешь, как танк через строй папуасов. Одни раздавленные тушки останутся.

— Вот это меня и пугает, — со вздохом сказал Крапивин. — Убивать я умею. Но я не умею то, что умеешь ты: не убивать, оставаясь в живых. И я не хочу, чтобы мы принесли в тот мир смерть.

— А то там одни ангелы бескрылые обитают, — ухмыльнулся Басов. — Если там действительно конец шестнадцатого века, то только недавно закончилась Ливонская война. Действуют все те же люди, которые жили при Иване Грозном. Не сегодня-завтра начнется Смута. Это такая кровавая баня, друг мой, что наша Гражданская рядом с ней — детские игры.

— Не знаю, — Крапивин неопределенно пожал плечами. — Мне кажется, древность всё же чище. То, до чего дошли мы…

Басов печально улыбнулся.

— Я тоже люблю фантастику, — произнес он. — В шестидесятые годы думали в основном так: сейчас, конечно, не всё хорошо, но будущее, несомненно, светлое. В книгах люди бежали туда. Сейчас общее мнение: нынче мы в дерьме, впереди тоже ничего хорошего, но вот раньше все было о'кей. Куча фантастических романов появилось про то, как неудачники из наших дней попадают в прошлое и становятся королями и великими витязями. А на самом деле люди везде люди, кровь везде кровь. Неудачник везде неудачник, а мастер везде мастер. Не испытывай иллюзий, там то же самое, что и здесь. Только убивают не из калашей, а саблями. Не велика разница.

— Я не мастер, — вздохнул Крапивин.

— Это от самооценки, — пожал плечами Басов. — Я не знаю бойца более грозного, чем ты. Все остальное — проблемы психологии. Когда ты докажешь сам себе, что ты мастер, то и действовать будешь соответственно.

— Так ты поможешь мне? — после продолжительной паузы спросил Крапивин.

— В чем?

— Я знаю своих начальников, Игорь. Везде, куда они приходят, — смерть. Мне нужно, чтобы ты помог мне предотвратить большую бойню. Я устал нести гибель.

— Смерть приходит только туда, где к ней готовы, — отрицательно покачал головой Басов. — А то общество прямым ходом идет к бойне. С твоими генералами или без них, оно умоется кровью. Ни я, ни ты предотвратить этого не можем.

— Тогда просто помоги мне выжить, — попросил Крапивин. — Прикрой спину. Я знаю, ты способен увидеть то, что скрыто от других. Помоги мне.

— Хорошо, — с удивительной легкостью согласился Басов и, потянувшись, продолжил: — сгоняю я с тобой. А то надоели мне эти киношники… Да и вообще игры надоели. Когда там надо быть?

— Завтра.

— Тогда поехали. Здесь я закончил. Ты на электричке сюда добирался? Подкинуть?

Крапивин утвердительно кивнул, и друзья зашагали к припаркованному у обочины Басовскому «Ниссан Максима».

— Подожди, — словно вспомнил о чем-то Крапивин. — А платить-то тебе сколько надо?

— Ну, пять тонн баксов в месяц положите — и то ладно, — отмахнулся Басов.

ГЛАВА 5 Совещание

— Пять тысяч долларов в месяц, невероятно! — проворчал Селиванов. — Как я обосную такие расходы?

— Твои проблемы, — пожал плечами Крапивин. — Думаю, больших трудов это не составит. Для Кремля это не деньги. Учитывая то значение, которое они придают экспедиции, по твоим словам, тем более.

— Но пять тысяч долларов инструктору… — скривился генерал.

— Он пойдет с нами, — возразил Крапивин.

— Но ты ведь тоже идешь, — заметил Селиванов. — И не требуешь таких денег.

— Я присягал, — ответил Крапивин.

— Он тоже, — с напором произнес генерал. — Он офицер запаса. А ну-ка, призову я его указом Верховного Главнокомандующего, и пойдет он у меня, как миленький, за денежное довольствие старлея.

Крапивин тяжело посмотрел на начальника и с угрозой в голосе произнес:

— Не советую.

— А что, есть у него долг перед Родиной или нет? — с вызовом ответил Селиванов.

Подполковник поморщился, как от зубной боли.

— Интересные вы люди, — произнес он. — Всё вам мнится, что каждый вам что-то должен, притом по гроб жизни.

— Не нам, а Родине, — поправил его Селиванов.

— Когда речь идет о том, чтобы получать, вы себя от Родины не отделяете, — усмехнулся Крапивин.

Собеседники замолчали.

— Так что, берете вы его? — спросил наконец Крапивин.

— Берем, куда же деваться… Только об оплате ещё побеседуем. Сейчас проверим, что это за великий боец. Позови ко мне Артеменко. На совещание прибудешь в четырнадцать пятьдесят пять i мой кабинет. Пока свободен.

— Есть, — козырнул Крапивин.

Без пяти три Крапивин подошел к кабинету Селиванова. Дверь была открыта, и он увидел, что Селиванов, Алексеев, Чигирев, Мухин и Шаров уже сидят за длинным столом для совещаний. У всех, кроме Алексеева, появились заметные бороды. Подполковник хотел войти, однако задержался перед входом. Непонятно откуда взявшееся чувство опасности остановило его.

— Ну что же ты, Вадим, заходи, — окликнул его Селиванов.

С трудом переборов инстинктивное нежелание переступать порог, Крапивин вошел в комнату и тут же почувствовал опасность с левой стороны. Резко развернувшись и сместившись с линии атаки, он пропустил мимо себя направленную ему в голову палку и мощным движением метнул нападающего на пол. Только после этого он увидел в распростёртом на полу человеке капитана Артеменко.

— Ну, ты силен, брат, — с уважением проговорил Селиванов. — Молодец. Считай, проверку прошел. Садись.

Негромко матюгнувшись, Крапивин направился к столу.

— Ну что ж, теперь ждем нашего главного специалиста по рукопашному бою, — с ухмылкой продолжил Селиванов, и, посмотрев, как тяжело поднимается Артеменко, приказал: — Капитан, можете сесть. Мухин, бери палку и в засаду. А ты, Вадим, садись-ка спиной к двери и руки на стол. Не хочу, чтобы ты нашему высокооплачиваемому другу знаки подавал. Эксперимент должен быть честным.

Поборов в себе горячее желание сказать «пару ласковых слов» генералу, Крапивин выполнил приказание. Через минуту в коридоре послышались мягкие шаги Басова. У входа в кабинет они стихли.

— Что же вы, Игорь Петрович, — проговорил Селиванов, — заходите.

— Зайду, — донесся из коридора ровный голос Басова. — Только человечка от двери уберите. А то я нервный чего-то стал в последнее время.

Поморщившись, генерал кивком головы приказал Мухину занять место за столом, после чего Басов вошел в кабинет и уселся рядом с Крапивиным. Поймав на себе насмешливый взгляд подполковника, Селиванов отвернулся и нехотя произнес:

— Товарищи, мы собрались для того, чтобы обсудить план действий в рамках операции «Окно», проведение которой возложено на меня. Прежде всего хочу вам представить нового члена нашей команды. Это Басов Игорь Петрович, специалист по историческому фехтованию. Он войдет в группу Крапивина в качестве его помощника. Теперь о главном. Мы должны приступить к проведению активных разведывательных действий на открытой нами территории. Причин тому несколько. Во-первых, руководство страны видит серьезную угрозу для ее безопасности в возможном обнаружении «окна» жителями открытой нами территории. Для того чтобы это предотвратить, принято решение внедрить туда наших агентов. Кроме того, полученные данные позволяют предположить, что реалии территории в большой степени совпадают с теми, которые были в нашем мире в конце шестнадцатого века. Это открывает огромные перспективы для изучения нашего прошлого. Такая задача тоже поставлена перед нами. Мы должны выделить группу агентов, которые пройдут через «окно» и внедрятся в клан Романовых, существующий в том мире.

— Простите! — вскрикнул со своего места Чигирев. — Но я же докладывал, что клан Романовых не сегодня-завтра попадет в опалу. Зачем внедряться к ним? Для Руси шестнадцатого века характерна клановая круговая. В опалу попадут все люди Романовых. Возможно, меры, которые применят к ним, будут даже жестче, чем те, что обрушатся на членов семьи. При Борисе Годунове, в отличие от Ивана Грозного, представители знатных родов обладали определенным иммунитетом, а вот мелких дворян и простолюдинов карали строго. Почему бы нам не внедриться в семейство, которому в ближайшее время не грозят проблемы? К Шуйским, например.

— Насколько я помню, в итоге Романовы выиграли борьбу за власть, — заметил Селиванов.

— Только в конце Смутного времени, — возразил Чигирев. — Это через тринадцать-пятнадцать лет. А сейчас они потерпят поражение.

— Сергей Станиславович, — с мягкой улыбкой сказал генерал, — решение принято на самом верху. Не сомневаюсь, что там тщательно изучили вопрос и взвесили все «за» и «против». По крайней мере, всё, что сообщили мне вы, я там доложил. Теперь нам с вами исполнять распоряжение руководства, Чигирев заметно сник.

— Итак, — продолжил Селиванов, — план таков. Непосредственно задачу будет выполнять группа в составе: Крапивин, Чигирев, Басов. Старший — подполковник Крапивин. Группа подчиняется лично мне. Их работу будет обеспечивать группа в составе: Мухин, Шаров, Артеменко, Русаков, Павлов. Старший — Мухин. Эта группа оборудует базу в лесу в непосредственной близости от зоны действий группы Крапивина. Подчиняться она будет так же непосредственно мне.

— До сих пор весь отряд «Гранат» действовал под моим руководством, — с напором произнес Крапивин.

— Теперь в интересах дела система подчинения меняется, — парировал генерал. — Параллельно Алексеев продолжает работы по изучению обнаруженного нами феномена. Это ясно?

— Так точно, — раздраженно буркнул Крапивин.

На лицах остальных бойцов его отряда также отразилось недовольство.

— Вадим Васильевич, доложите, когда ваша группа будет готова к выходу, — потребовал Селиванов.

— Для подготовки спецсредств необходимо еще пять дней, — ответил Крапивин. — Но вот с точки зрения подготовки к агентурной работе… Определенная легенда нами уже разработана, но сама подготовка личного состава, можно сказать, и не начиналась. Я, например, даже не уверен, что господин Чигирев в состоянии достаточно натурально сыграть жителя средневековой Москвы.

— Это почему? — в голосе ученого зазвучала обида.

— А вы уверены, Сергей Станиславович, — повернулся к нему Крапивин, — что, зайдя в трактир, сделаете заказ именно так, как делали его москвичи четыреста лет назад? Разведчики проваливаются на мелочах — прописная истина. И если вы прекрасно осведомлены о жизни семьи Романовых, это вовсе не означает, что романовский конюх признает вас за своего.

— Но ведь мы договорились, что представимся людьми, вернувшимися из Сибири и долго не Жившими на Москве, — возразил Чигирев.

— Но есть общие моменты в поведении людей, занимающихся одной профессией, — с напором продолжил подполковник. — Петренко, например, вечная ему память, когда был внедрен к Бараеву, опознал бывшего английского кадрового офицера по манере носить оружие. А наше незнание элементарных обычаев той эпохи неизбежно привлечет к нам внимание. Нам это меньше всего нужно.

— Насколько я понимаю, — вновь вступил в разговор Селиванов, — за эти вопросы отвечает господин Басов. Поведайте нам, Игорь Петрович, сколько времени займет подготовка из личного состава настоящих воинов средневековой Московии.

— Сколько дадите, столько и займет, — небрежно бросил Басов.

— Я вас не понимаю, — нахмурился генерал.

— Нет предела совершенству, — спокойно ответил Басов. — Как саблю держать, я и за день показать могу. Обращение с мушкетами и пистолетами — дня три. В седле через месячишко держаться научатся. Ну, а если вам нужны мастера фехтования и вольтижировки, несколько лет надо.

— Несколькими годами мы, разумеется, не располагаем, — недовольно проговорил Селиванов. — Прежде всего меня интересует, когда бойцы группы смогут уверенно сыграть настоящих средневековых воинов.

— Когда почувствуют себя настоящими средневековыми воинами, — с улыбкой ответил Басов.

— И когда же они почувствуют? — генералу все труднее было скрывать раздражение.

— Как только захотят. Это зависит не от степени владения оружием. Это психология. Система Станиславского.

Басов посмотрел прямо в глаза генералу. В комнате повисла напряженная тишина.

— Разрешите обратиться, товарищ генерал, — произнес после небольшой паузы Крапивин. — Я думаю, что Игорь Петрович прав. Чтобы мы смотрелись более или менее уверенно на улицах средневековой Москвы, нам надо как минимум освоить основы верховой езды. Ведь что правда, то правда, представить себе пешего воина…

— Очень даже можно, — негромко прервал его Басов. — Сражались и в пешем строю. Хотя, конечно, профессиональный воин редко не знал, с какой стороны к лошади подходить. А скажите мне, Христа ради, что это вас воинами представляться потянуло? Воин всегда на виду. Крестьянин — существо подневольное и привязанное к земле. На священника никто из присутствующих не тянет. Уж больно в богословии не сильны. А вот купец, положим, передвигается где угодно. С оружием он не обязан обращаться в строгом соответствии с традицией или уставом, но имеет возможность его носить. И вообще спросу с него меньше, лишь бы взятки вовремя давал. А вот информацию можно собрать бесценную. Чем плох вариант?

— Да я вообще-то предлагал вначале представляться купцами именно из этих соображений, — смутился Чигирев. — Но Андрей Михайлович сразу заявил, что лучше представляться воинами.

— Дело в том, — сообщил Селиванов, — что в ранге воинов будет проще контактировать с представителями местной элиты. Ну, подумайте сами, будет ли Федор Никитич Романов разговаривать с каким-то купцом? А вот сильный воин, такой как Крапивин, например, вполне может оказаться одним из его доверенных лиц. Хотя бы телохранителем для начала.

— В Средние века для разведки на территории клана противника, а также для переговоров или передачи секретных донесений чаще всего использовались именно купцы или люди, которые выдавали себя за них, — заметил Чигирев. — Стоит ли отказываться от распространенной тогда практики, тем более что она доказала свою эффективность?

— Высшим командованием утверждена операция именно в данном формате, —обрубил Селиванов. — Кроме фазы разведки возможен переход и к активным действиям, в случае если создастся угроза обнаружения «окна». Разведчикам проще будет контролировать события в качестве воинов. И прошу прекратить дальнейшие дискуссии по данному вопросу. Гражданским лицам, находящимся в составе группы, напоминаю, что приказы не обсуждаются.

— Понятно. Вопросов больше нет, — Басов потянулся и зевнул. — Так когда выступаем?

— Как только вы подготовите людей, — раздраженно ответил генерал. Басов явно действовал ему на нервы своей самоуверенностью и независимостью суждений. — Я сам буду учиться у вас фехтованию на русском средневековом оружии.

— Там уже и огнестрельного достаточно, — заметил Басов. — А если сабельному бою тамошнему решили обучиться, товарищ генерал, то лучше называть его рубкой. Именно так тогда говорили.

— Ну, это терминология, — недовольно фыркнул генерал.

— Не совсем, — возразил Басов. — В допетровской Руси манера сабельного боя называлась рубкой, что, в общем, достаточно точно отражало ее суть. Противники стремились нанести друг другу как можно более мощные и быстрые удары. Как свидетельствуют большинство иностранцев, побывавших в тогдашней России, искусство фехтования со всевозможными обманными движениями, ложными выпадами, обводом оружия, характерное для Европы, русскими не применялось. Столкнувшись с европейской манерой фехтования в ходе Ливонской войны, русские стали именовать ее «литовской». Кстати, она значительно превосходила по эффективности русскую рубку. Так что если вам нужно в годуновской Москве за своего сойти, я вас обучу именно рубке. Если хотите освоить наиболее эффективный метод боя на холодном оружии, буду учить европейскому фехтованию. Выбирайте.

— Нужно и то и другое, — недовольно проворчал генерал. — Кроме того, Чигирев проведет занятия с группой по актуальным вопросам политики, экономики и религиозной жизни. Отдельное внимание языку. Не дай Бог вам использовать в обращении обороты хотя бы девятнадцатого века, я уж не говорю двадцатого. И отращивайте бороды, товарищи. На подготовку у нас всего месяц.

— Как месяц? — встрепенулся Крапивин. — Да одна подготовка к ликвидации Мухаммада заняла…

— Месяц, — жестко прервал его Селиванов, — и ни днем больше. Время не ждет. Судя по всему, в том мире уже начало сентября, а еще до снега вы должны быть в Москве… В той Москве. К занятиям приступаем сегодня же. В вашем распоряжении весь арсенал и костюмы, доставленные группой Крапивина из первой экспедиции. Пока все свободны. Сбор через тридцать минут в спортзале. Господин Басов продемонстрирует нам приемы боя на саблях. Форма одежды — полевая. К тренировкам в исторических костюмах приступим не позднее чем через неделю. У меня всё.

Крапивин нагнал Басова уже за пределами корпуса.

— Как впечатления? — поинтересовался он, поравнявшись с другом.

— Впечатлений куча, — отозвался Басов. — В интересную историю ты меня втравил. И самое забавное во всем услышанном то, что Селиванов с самого начала планировал интриговать в той Московии.

— С чего ты это взял? — опешил Крапивин.

— Он сразу хотел вступить в контакт с Романовыми или с кем-то из боярских домов. Иначе бы не отверг с порога идею представить агентов купцами. А зачем ему этот контакт, если он не хочет играть свою роль в том мире? Собственно разведка этого не требует. Ты же знаешь, что больше всего информации дают секретарши, а не боссы.

— Черт, — Крапивин скрипнул зубами, — я об этом не подумал. Извини, что втравил тебя в это. Боюсь, теперь это никакими деньгами не окупится.

— Деньги не имеют значения, — отмахнулся Басов. — Тебе нужна была помощь, ты обратился ко мне. И правильно сделал. Теперь ты понимаешь, что даже не догадывался, насколько глубоко влип? Выйти из игры нам теперь сложно будет. Не выпустит Селиванов отсюда информированных людей… живыми. Не зря он тебя за всё это время так к семье и не отпустил. И «Гранат» он не зря из твоего подчинения вывел. Мы у него нынче, считай, в плену.

— Прорвемся, — буркнул Крапивин. — Главное сейчас не дать себя подставить. Знать бы только, что у него на уме. У тебя есть версии?

— А у тебя? — вопросом ответил Басов.

— Насколько я знаю эту публику, — проворчал подполковник, — без личной выгоды они и шагу не сделают. Вот только что он хочет получить от Романовых, хотел бы я знать.

— Я тоже, — согласился Басов. — А еще господин генерал почему-то очень торопится. И я не понимаю почему. Приглядись к историку. Он давно здесь?

— Скоро месяц.

— Как я понимаю, других консультантов по истории у Селиванова не было.

Крапивин кивнул.

— Значит, так или иначе, Селиванов по всем своим планам будет советоваться с ним. Скорее всего, Чигирев уже в игре.

— Вряд ли, — Крапивин усмехнулся. — По-моему, Селиванов его презирает.

— Селиванов всех презирает, — парировал Барсов. — А еще он всех пытается использовать для своей выгоды. И нас с тобой в том числе. Только нам он напел про государственную безопасность, а историку… Знаешь, Чигирев не производит впечатление человека, готового на любую подлость ради денег. И скорее всего ему предложено что-нибудь вроде спрямить и улучшить историю России в том мире. Ведь это мы с тобой старые циники, которые только и думают, как выжить. А Чигирев — молодой интеллектуал. Этим всё время хочется живот за улучшение человечества положить. В результате, правда, вспарываются чужие животы, но это к слову. В общем, не понравилось мне, как восхищенно Чигирев на Селиванова смотрит. Наверняка между ними есть уже договоренности, в которые мы не посвящены. Но почему Селиванов так рвется в дом Романовых, Чигирев сам не понимает. Значит, его используют втемную. Как и нас.

— Ох, нарвется товарищ генерал, чую, — в голосе Крапивина зазвучала скрытая угроза.

— Нарвется, — подтвердил Басов. — Но это не наша с тобой забота. Нам с тобой для начала еще живыми из этой заварухи выйти надо.

ГЛАВА 6 Отправка

Наступил день отправки. Группа собралась в том самом зале, за которым находилось «окно». Со стороны экспедиция выглядела, должно быть, странно. Люди Мухина были одеты и вооружены, как и положено спецназовцам начала двадцать первого века. Тем резче контрастировало с камуфляжем облачение Крапивина, Басова и Чигирева. Все трое были одеты в кафтаны, широкие штаны, сапоги и островерхие шапки, сшитые в мастерской ФСБ по имеющимся в распоряжении Московской оружейной палаты образцам. А вот оружие у всей троицы было подлинное. Сабли и кинжалы — как раз те, что подобрала группа Крапивина на месте боя первой экспедиции. Под их одеждой и в дорожных мешках — смертоносные «сюрпризы» двадцать первого века. Экипировка агентов была результатом совместного творчества Чигирева и Крапивина, и если носить средневековую одежду вся троица научилась довольно быстро, то с «сюрпризами» Чигиреву и даже Басову пришлось повозиться. Провожающие были в своей обычной одежде: Селиванов в полевой форме, а Алексеев в белом халате, накинутом поверх гражданской одежды.

— Ну что, братцы, — Селиванов усиленно старался играть роль «отца-командира», — думаю, построения проводить не будем. К черту эти формальности. Задачи поставлены, цели ясны, удачи вам.

— Благодарю, товарищ генерал, — сухо ответил Крапивин.

Селиванов посмотрел на него исподлобья, после чего произнес уже более официальным тоном:

— Жду отчетов согласно утвержденному плану. В случае если вы не выйдете на связь в установленное время, группа Мухина займется поиском вас. Но, как вы помните, вступать в боевое столкновение с местным населением и вообще демонстрировать свое присутствие они не могут. Хватит нам той бойни, что вы устроили в тот раз. Всё, действуйте.

Селиванов пожал руку Крапивину, Басову, Чигиреву, чуть задержавшись и словно желая ему что-то сказать, потом Мухину, сделал шаг назад и сказал:

— В добрый час.

Басов нагнулся, поднял с пола седельную сумку и первым двинулся к двери, за которой скрывалось «окно». Следом потянулись остальные. Они вошли в обитую сталью дверь, миновали комнату с отсутствующей стеной и оказались в осеннем лесу. Листья на деревьях уже облетели. Было прохладно. С хмурого неба сыпал мелкий Противный дождик. По всему было видно, что здесь уже поздняя осень. Людей, пришедших из лета, такая погода не обрадовала. Чигирев зябко поежился. Крапивин смерил его презрительным взглядом.

Неподалеку от «окна» стояли на привязи осёдланные лошади. Их Басов с Крапивиным завели сюда из здания института ранним утром. Подполковник усмехнулся, вспомнив, с каким трудом они заводили коней в лифт. Приладив седельную сумку к седлу, Басов взял своего коня под уздцы и двинулся вперед. За ним последовал Крапивин. Чигирев чуть замешкался, затягивая упряжь, потом отвязал лошадь и, испытывая неимоверное чувство облегчения от того, что пока еще можно идти пешком, пустился вдогонку Басову. Следом потянулась группа Мухина.

Метров через сто отряд миновал страшное изваяние болотного цвета, чрезвычайно напоминавшее лешего. При приближении людей чудище повернулось в их сторону и грозно заухало и засверкало глазами. Кони тревожно заржали и попятились. Путникам с трудом удалось их успокоить.

— Что это? — удивленно спросил Чигирев, указывая на неведомое чудо-юдо.

— Да это мы месяц назад разместили, на слушай если кто из местных сюда забредет, — пояснил Крапивин. — Они же все от мала до велика в нечистую силу верят. Так что если увидят, за сто верст обходить будут. А устройство несложное, на сенсорах. Регистрирует любое движение живого существа. Мы восемь штук по периметру разместили.

— Неглупо, — похвалил Чигирев.

Дальше группа двигалась в полном молчании, Мерно постукивали копыта лошадей, скрипели по жухлой траве сапоги и десантные ботинки да изредка позвякивала амуниция века шестнадцатого и века двадцать первого.

Примерно через два часа лес расступился, и отряд вышел к размытой грунтовой дороге с узкими колеями, наполненными водой. Крапивин повернулся к Чигиреву.

— Московский тракт? — полуутвердительно спросил он.

— Похоже, — кивнул историк.

— Ну, вот и дошли, — на лице у Мухина почему-то отразилась печаль. — Удачи, командир.

— Не хорони, — буркнул Крапивин. — Всё будет в порядке.

Басов с легкостью влетел в седло.

— Будет лясы точить, — бросил он. — Ехать надо. Дорога дальняя.

Чигирев посмотрел на фехтовальщика и поразился увиденному. Перед ним на гнедом жеребце сидел настоящий русский средневековый дворянин: осанистый, надменный, грозный. Раньше историк никогда не видел Басова таким. Чигирев воспринимал его как инструктора по фехтованию и верховой езде, двум дисциплинам, которые, мягко говоря, не слишком давались историку. Надо сказать, что за весь месяц обучения, превращенный Басовым в ад для своих подопечных, он представал перед Чигиревым в разных ипостасях. Был и мягким наставником, терпеливо объяснявшим особенности старинного ратного ремесла, и холодным педантичным инструктором, сухо выдававшим информацию, и суровым старшиной, жестко распекавшим за неправильно затянутый ремешок в конской упряжи. Но ни разу, ни на секунду Басов не прекращал быть человеком начала двадцать первого века. А тут вдруг преобразился в личность из совсем иной эпохи.

Поймав на себе недовольный взгляд его колючих глаз, Чигирев неохотно полез в седло.

Крапивин уже взгромоздился на свою лошадь, специально подобранную Басовым под немалый вес подполковника. Он отсалютовал на прощание Мухину и пришпорил коня. Вскоре по правую руку от него уже ехал Басов, а по левую — Чигирев. Около четверти часа всадники двигались молча, но потом историк заговорил:

— Странно, вроде другой мир, другое время, а ничего такого не ощущается.

— А чего «такого» ты бы хотел ощутить? — передразнил его Басов.

— Не знаю, — пожал плечами Чигирев. — Всё же другая эпоха. В психологическом смысле другая. Люди здесь иначе мыслят, иначе живут.

— Да всё то же, — отмахнулся Басов. — Воздух вон чистый, это да. Изгадить еще не успели. Технических возможностей пока не хватает. По той же причине всяких смертоносных игрушек, к которым Вадим привычен, еще не напридумывали. А в остальном люди как люди.

— Не скажите, Игорь Петрович, — покачал головой Чигирев. — Я, например, хотя давно изучаю эту эпоху, многого в ней не понимаю. Вот простейший пример. Если мы действительно в каком-нибудь тысяча пятьсот девяносто девятом году, то со смерти Ивана Грозного еще двадцати лет не прошло. Считайте, нам придется встретиться с его современниками. Так вот, тридцать с небольшим лет назад Иван Грозный пришел в Новгород, обвинил новгородцев в измене и вырезал большинство населения. А потом пошел с той же целью на Псков. Резня не состоялась только потому, что царя пристыдил один юродивый. Вышел навстречу царю с куском сырого мяса во рту. Иван его спрашивает: «Ты почему мясо ешь, пост ведь?» А тогда пост был. А юродивый ему и отвечает: «А ты, царь православный, человечиной питаешься». Иван устыдился и не стал устраивать резню в Пскове. Но суть не в этом. Интересно другое. Все знали, что царь едет карать город. Но никто и не подумал сопротивляться или бежать. Все сидели и ждали. Некоторые говорят, что это от того, что у псковичей и новгородцев пассионарность была низкая, воля к сопротивлению отсутствовала. Но вот через несколько лет те же самые псковичи выдержали тяжелейшую осаду войск Стефана Батория. И сражались героически, и воля к сопротивлению откуда-то взялась. Я думаю, дело тут в том, что Иван Грозный был для псковичей «свой», православный. А Баторий «не свой», католик. И от своего, «природного» царя они были готовы любую муку терпеть и смерть принять. А от чужого их мировоззрение требовало защищаться всеми способами, пусть даже он не нес ничего дурного. Ведь, по воспоминаниям современников, Баторий был очень хорошим королем, отважным рыцарем, достойным человеком. Но Русь его не приняла и осталась верна царю-убийце. Вот этот-то психологический феномен меня и удивляет больше всего.

— Ты бы лучше «пассионарность» и «феномены» из головы выкинул до возвращения, — проворчал Басов. — Нет здесь таких слов. Забудешься, проговоришься и враз тебя колдуном и польским шпионом зачислят. А на счет рассказанной тобой истории меня только эпизод с юродивым удивляет. Если это, конечно, не легенда. Потому что я не могу себе представить реальность этой картины.

— Авторитет юродивых на Руси всегда был очень велик, — с сомнением покачал головой Чигирев. — Думаю, мы в этом вскоре убедимся. Но как вы объясняете такую покорность и безропотное ожидание расправы?

— Дурью, которой во все века достаточно, — проворчал Басов. — Если и эта история, конечно, не выдумана.

— Послушай, Сергей, — вступил в разговор Крапивин, — а что, с твоей точки зрения, история России могла сложиться по-другому, если бы русские действовали бы… э-э-э… несколько иначе в это время?

— О, да! — с жаром воскликнул историк. — Весь период правления Ивана Грозного и Смутного времени просто напичкан поворотными моментами, когда история страны могла бы пойти по-иному. Вы знаете, в истории бывают такие поворотные точки, когда судьбы целых стран висят буквально на волоске. Обычно государство, динамично развивающееся в определенном направлении, очень трудно перевести на иные экономические и политические рельсы. Но бывают времена выбора, переломные моменты, когда одно небольшое событие или его отсутствие может изменить всё. Например, гражданская война…

— И ты считаешь, что в шестнадцатом веке история пошла не по лучшему сценарию? — уточнил Крапивин.

— Безусловно. Я бы сказал, что был реализован наихудший вариант.

Крапивин многозначительно посмотрел на Басова, но тот словно не заметил этого.

— Скажи, а нет желания чуточку подправить здешнюю историю? — обратился Крапивин к Чигиреву. — Пустить страну, так сказать, по правильному маршруту.

Историк внимательно посмотрел на Крапивина.

— Нам запрещено вмешиваться… пока, — подал он наконец голос. — Но, если честно, соблазн очень велик. А скажите, если бы поступил приказ вмешаться в ход истории, что бы вы сделали?

— Я военный и всегда выполняю приказы, — недовольно отозвался подполковник.

— А ты, Игорь? — неуверенно обратился Чигирев к Басову.

Хотя еще в начале совместной работы по подготовке экспедиции Басов и Крапивин потребовали называть их на «ты», историк все время смущался, когда был вынужден обращаться к своим спутникам на «ты» и без отчеств.

— А я не военный, — буркнул тот.

— И что, не стал бы выполнять приказ? — настаивал историк.

— Я работаю в группе и решаю стоящие перед ней задачи, — уклончиво ответил Басов.

— И тебе не интересна сама возможность как-то поменять историю к лучшему? — после непродолжительной паузы спросил Чигирев.

— Конечно, здорово будет, если здесь поскорее появятся автомат Калашникова и атомная бомба, а воздух отравят химкомбинаты, — съязвил Басов.

— Да я не про это, — вздохнул Чигирев. — Я про то, чтобы было меньше крови, насилия. А если вы насчет технического прогресса, то здесь он тоже идет, и его не остановить. И новые системы оружия — неизбежное явление. Здесь тоже древний лук заменяется более совершенным мушкетом.

— Одну резню предотвратим, другую вызовем, — усмехнулся Басов, — А насчет оружия, к твоему сведению, мушкет имеет значительно меньшую скорость, дальность и прицельность стрельбы, чем критикуемый тобой лук. Да и дороже он в несколько раз. Кроме того, из лука можно стрелять при любой погоде, а мушкетер под дождем безоружен.

— Почему же мушкет получил такое распространение? — изумился Чигирев.

— Чтобы подготовить хорошего стрелка из лука, нужны годы, — пояснил Басов. — А стрелка из мушкета можно подготовить за пару месяцев. Есть шанс вовлечь значительно больше людей во всеобщую бойню.

— Логично, — после непродолжительной паузы согласился Чигирев. — Именно с момента появления огнестрельного оружия на полях сражений всё чаще появлялись призывники из гражданского населения. И все меньшую роль играли профессиональные воины. Апогея этот процесс достиг к Первой мировой войне. А вот потом, в связи с развитием техники, роль профессионалов стала снова возрастать. Интересная мысль для анализа…

— Которую лучше держать при себе, — прервал излияния историка Крапивин. — Похоже, у нас появились проблемы.

Обескураженный Чигирев замолчал и через несколько секунд услышал впереди скрежет колеса. Через минуту из-за ближайшего поворота появилась телега, на которой ехали три мужика в холщовых рубахах и портах, обутые в лапти. Историк напрягся. Рука подполковника незаметно скользнула на эфес сабли. Один лишь Басов внешне сохранил невозмутимость и прошептал одними губами:

— Не суетись, Вадим.

Ехавшие навстречу телеге три всадника почти полностью перекрывали дорогу. Чигирев подумал, что им надо перестроиться и пропустить телегу, однако Басов, казалось, не видел никакой телеги и ехал прямо на нее. Первыми среагировали мужики. Загнав телегу на обочину, они спешились и принялись низко кланяться. Путники проехали мимо.

ГЛАВА 7 Проверка

— Вот и выдержали первую проверку, — негромко произнес Басов, когда мужики скрылись за поворотом.

— Не велика проверка, — фыркнул Чигирев.

— Дорога в тысячу ли начинается с одного Шага, — проговорил Басов.

Путники замолчали. Произошедшая встреча заставила их отвлечься от теоретических рассуждений и задуматься о тех реалиях, с кото-ми им предстоит столкнуться. Теперь они ехали, погруженные в свои мысли, лишь изредка отвлекаясь на обступавший их дремучий лес. Примерно через полчаса молчание нарушил Крапивин:

— Похоже, приближаемся к населенному пункту. Кострищем повеяло.

Чигирев хотел было ответить, что ничего не чувствует, но его опередил Басов.

— Давно чую, — произнес он.

— Может, зайдем в лес и осмотрим место? — предложил Крапивин.

Басов отрицательно покачал головой:

— Раз уж вошли в роль, давай играть до конца. Ни движением, ни словом мы не должны отличаться от местных жителей. Даже наедине с собой. Только так сможем выжить. Воины, возвращающиеся из дальнего похода, никогда не стали бы делать на своей территории того, что ты предлагаешь. Значит, и нам не след. Так что вперед. И куражу побольше.

Басов легонько пришпорил своего жеребца. Остальные последовали за ним.

За поворотом дороги им открылось небольшое поселение, состоявшее из нескольких бревенчатых изб. Б глаза бросалась самая большая, огороженная высоким забором, очевидно, служившая постоялым двором. Через открытые ворота было видно, что во дворе суетятся несколько человек, стоят телеги, груженные какой-то поклажей, а у коновязи мирно жуют овес насколько расседланных лошадей.

На вновь прибывших не обратили особого внимания. Подскочивший слуга показал, куда поставить коней, и пообещал позаботиться о них, после того как Чигирев кинул ему мелкую монетку. Путники прошли в помещение трактира. Там, на лавках, за дощатыми столами в середине зала, сидели с десяток стрельцов. На поясах у них красовались сабли и внушительных размеров кинжалы. Мушкеты и бердыши были аккуратно поставлены у стен. Воины за обе щеки уплетали какое-то варево, налитое в глиняные миски, и запивали его из огромных глиняных же кружек. Они весело балагурили и хохотали. В дальнем углу обедали пять мужиков, из которых выделялся один, одетый богаче остальных и державшийся с видом важного человека. Другие явно заискивали перед ним. Впрочем, эта группа сидела тихо, и даже вожак с опаской косился на стрельцов.

Басов, Крапивин и Чигирев прошли в другой конец зала, уселись на лавки за небольшим дощатым столом и заказали себе обед. Метрах в трёх от них сидели еще двое посетителей — по виду зажиточные крестьяне. До разведчиков донеслись обрывки разговора:

— И были те демоны бриты, аки немцы, покрыты зеленой тиной, пятнисты и кукишем крестились, — говорил один, размахивая руками и явно волнуясь. — И метали они гром и молнию и разили грохочущим огнем. А на кого направлен был тот огонь, тот немедля умирал в страшных муках. И не брала тех демонов ни сабля, ни пуля. А мужиков, которых порешили, всех с собой в чащу уволокли.

— А как же от напасти той избавились? — истово крестясь, спросил второй.

— Батюшка Пантелеймон молитву прочел, иконой Забойки обнес да лес, из которого демоны пришли, святой водой окропил, — тоже перекрестившись, ответил первый. — С тех пор демоны и не появлялись.

Разведчики переглянулись. Было ясно, что речь идет о неудачном рейде группы Крапивина.

Вскоре им принесли по миске пшенной каши с кусочками мяса и по кружке хмельного меда. Путники приступили к трапезе. Над столом висела напряженная тишина. Чигирев уставился в тарелку, лишь изредка посматривая в сторону веселящихся стрельцов. Крапивин держался более уверенно, хотя было видно, что и он не ожидает ничего хорошего от представителей местных правоохранительных органов. Он расположился лицом к стрельцам и поминутно поправлял висящую на боку саблю. Казалось, один Басов чувствует себя совершенно естественно и не видит в сложившейся ситуации никакой опасности.

— Здравствуйте, добры люди.

Повернувшись на звук голоса, разведчики увидели стоящего у их стола предводителя мужиков, сидевших в дальнем углу.

— И ты будь здрав, — ответил ему Чигирев.

Еще перед отправкой было решено, что именно историк, как человек лучше всего знающий старинные обычаи и язык, должен вести переговоры за всю троицу и первым вступать в контакт с местным населением.

— Ефим я, — проговорил, обращаясь к сидящим за столом мужик. — Купец тверской. А вы, люди добрые, откель будете?

— Из Сибири мы, — ответил ему Чигирев. — Службу завершив, домой возвращаемся. Я — Сергей. Писцом при красноярском воеводе состоял. Это, — от показал на Крапивина, — сотник Владимир, а это, — историк кивнул на Басова, — десятник Игорь.

Еще при подготовке было решено, что подполковнику лучше представляться созвучным именем Владимир: в годуновской Руси имя Вадим может прозвучать слишком «по-польски».

— Садись за наш стол, Ефим, — надменно глянув на купца, произнес Крапивин.

— Благодарствуйте, — разгладив усы и проведя ладонью по бороде, Ефим уселся рядом с Чигиревым. При этом он с явным почтением скользнул взглядом по мощной фигуре Крапивина. — А что же вам, люди добрые, служба государева в тягость стала, что вы к Москве вновь подались?

Чигирев нахмурился. Учиненный купцом допрос ему явно не нравился.

— То наша забота, — строго произнес он. — Ты лучше скажи: дело у тебя к нам, али как?

— Простите, добрые люди, — засуетился купец. Глаза его забегали. — Просить вас хотел. Вы, сдалека видно, люди боевые, в ратях искушенные. А я лишь с четырьмя обозниками товар на Москву веру. А времена-то нынче непростые. Вот и хотел вас просить с обозом моим до Москвы идти. За два дня управимся. Всяко в дороге вместе веселее.

— А чего же ты так в путь-то двинулся? — спросил его Чигирев.

— Да так, думал, проскочу, — глаза купца уплыли куда-то вверх и влево.

— А нынче, стало быть, спужался, — вступил в разговор Крапивин, решивший как командир отряда взять инициативу в решении важного вопроса на себя. — Али кто сказал чего недоброе?

— Да люди говорят, будто вор Хлопоня здесь со своими робятами озорует, — признался купец. — А у меня товар. Я уж к десятнику подходил, — Ефим мотнул головой в сторону гогочущих стрельцов. — Он ведь как раз Хлопоню и ловит. Говорю ему: всё одно по дороге ходишь, так пройди со мной. А он ни в какую.

— Ну, а нам за твой товар свои головы подставлять почто? — грозно спросил Крапивин.

— Так я заплачу, — снова засуетился купец. — Алтын!

— Алтын?! — Чигирев презрительно фыркнул. — За охрану? Да ты в уме ли, купец?

— Ну, а вы сколько спросите? — жалобно осведомился купец. — Только денег у меня нынче мало. Всё на товар ушло.

— Три, — жестко произнес Крапивин.

Лицо Ефима сделалось плаксивым.

— Три — то дорого, — простонал он. — Может, за два?

— Пес с тобой. Два, — фыркнул Крапивин. — Когда выходим?

— Сейчас, миленькие мои, сейчас, — вновь засуетился купец. — Только упряжь приладим.

— Да ты не спеши, — буркнул Чигирев. — Нам самим отдохнуть еще надобно да промеж собой совет держать. Так что иди отсюда пока.

— Как скажете, государи мои, как скажете, — Ефим вскочил с лавки и, низко кланяясь, отошел в сторону.

— Зачем тебе это надо? — негромко спросил Чигирев у Крапивина, когда купец удалился. — Денег у нас достаточно, а верхами, без обоза, мы уже завтра к вечеру на Москве будем.

— Есть такой термин: «легализация», — спокойно ответил Крапивин. — Когда будем на Москве, нам совсем не помешает человек, который сможет подтвердить наши личности. А послезавтра и этот Ефим, и все его люди хоть под пыткой подтвердят, что мы из Сибири. Да и в город нам войти стоит вместе с людьми, не вызывающими подозрений. Правильно я говорю, Игорь?

Басов как-то неопределенно пожал плечами, что могло означать от «совершенно верно» и «наверное» до «решайте сами».

И снова путников окружал дремучий русский лес. Щадя утомленных долгим передвижением в седле Крапивина и Чигирева, Басов предложил всем спешиться. Теперь они вышагивали впереди обоза из четырех телег, держа коней под уздцы. Разговор не клеился. Разведчики опасались, что их слова могут подслушать возницы или Ефим. Кроме того, известие, что обоз рискует подвергнуться нападению, заставило Чигирева напряженно всматриваться в густую чащу, а Крапивина двигаться так, как он привык ходить в зоне боевых действий, медленно «сканируя» окружающее пространство всеми пятью органами чувств, плюс максимально используя необычайно развитую у него интуицию. Один Басов, казалось, был совершенно беззаботен и спокойно шагал по дороге.

Хмурое октябрьское небо всё больше темнело, явно грозя пролиться на землю противным осенним дожем. Холодный встречный ветер пронизывал до костей.

— Непогодится, — поежился Басов.

— Ничего, Ефим сказал, что через час — постоялый двор, — недовольно отозвался Крапивин.

И в этот момент лихой разбойничий свист пролетел над дорогой, заставив путников остановиться. На них прямо из лесной чащи вышли три человека и перегородили дорогу. Вид у незнакомцев был весьма угрожающий. Все, как на подбор, — здоровенные мужики со всклокоченными немытыми бородами, одетые в крестьянскую одежду. Один держал в руках саблю, другой — топор, третий — кистень. Бросив взгляд назад, Крапивин увидел, что к обочинам из зарослей вышли еще трое разбойников с топорами и рогатинами. Эти взяли обозных лошадок под уздцы, а еще двое — один с кистенем, другой — с топором перекрыли дорогу сзади.

— Будешь работать сзади. Только саблей, без пальбы, — быстро прошептал Басов, обращаясь к Крапивину.

— Ясно, — отозвался Крапивин.

— Куда путь держите, люди добрые? — неприятно ощерившись, громко произнес мужик с саблей. — И не желаете ли поделиться товаром вашим и мошной с рабом божьим Хлопоней, Христа ради?

— Не желаем, — сухо ответил Басов. — А ежели сей раб божий пути добрым людям не даст, то пострадать через это может.

Над обозом повисла мертвая тишина. Слышен был только шелест ветвей в кронах деревьев.

— Нехорошо говоришь, — промолвил после непродолжительной паузы Хлопоня и вдруг неожиданно ловким движением метнул Басову в горло выхваченный из-за пояса нож.

Мгновенно обнажив саблю, Басов отразил ею нож и ринулся вперед. Б тот же момент Крапивин рванул назад, к телегам. Замешкавшийся на мгновение Чигирев тоже выхватил саблю и поспешил за Басовым.

Разбойники тоже двинулись на своих противников. Однако, когда до Басова оставалось буквально два шага, Хлопоня неожиданно остановился, предоставив атаковать бойца идущему слева товарищу. Легко уклонившись от удара кистеня, Басов, словно играючи, срубил голову противнику и в мгновение ока оказался рядом с главарем. Хлопоня даже не успел поднять оружие, прежде чем Басов пронзил его молниеносным выпадом басовской сабли.

Б тот же момент Чигирев увидел третьего разбойника. Тот нёсся на историка, занеся над головой топор. Мгновенно сработал рефлекс, который выработал у своего ученика Басов. Отступив влево на полшага, Чигирев пропустил мимо себя смертоносное оружие и воткнул саблю в бок бандиту. Издав протяжный крик, тот повалился на дорогу. Чигирев выдернул саблю из тела разбойника и остановился в нерешительности. Его вдруг начала бить мелкая дрожь. Он впервые убил человека! Настоящего, живого. Который только секунду назад…

— Чего клювом щелкаешь… — рявкнул внезапно оказавшийся рядом с ним Басов. — Бон, у сотника беда.

Эти слова быстро вывели историка из ступора. Со всех ног он бросился следом за Басовым.

Крапивину действительно пришлось нелегко. Подскочив к первому бандиту, он мощным ударом сабли раскроил ему голову и ринулся дальше. Там его встретили уже двое. Не в силах устоять перед яростным натиском гиганта, они начали отступать, с трудом защищаясь от обрушившегося на них града сабельных ударов. Но тут им подоспели на подмогу еще двое товарищей, зашедшие Крапивину в тыл. Теперь подполковник оказался в окружении. С диким ревом вращая саблю и вертясь на месте, он отбивал непрестанные атаки осмелевших противников.

Помощь пришла незамедлительно. Б мгновение ока оказавшийся рядом с Крапивиным Басов молниеносным выпадом сразил одного из нападающих. Подоспевший за ним Чигирев атаковал второго. Неловко увернувшийся от его выпада бандит взвыл, когда сабля историка полоснула ему руке, выпустил рогатину и бросился наутек в лесную чащу. Почувствовав поддержку, Крапивин мощным движением рассек грудину третьего противника. Четвертый в ужасе метнулся прочь.

Победители застыли на месте, осматривая прилегающие заросли. Однако лишь треск ломаемых веток свидетельствовал о присутствии посторонних в этом диком лесу.

— Ловите их, ловите! — заголосил Ефим, вылезая из-под телеги. — За вора-то пойманного награда причитается!

— Сам лови, — недовольно буркнул Басов.

Он поднял с ближайшей телеги кусок холстины, вытер им саблю от крови и легким движением спрятал смертоносное оружие в ножны. Его примеру последовали и Крапивин с Чигиревым. Стоявший в нерешительности купец почему-то отступил назад, и на лице его отразился испуг. Очевидно, он решил, что столь грозные спутники после своей блестящей победы над бандой Хлопони непомерно увеличат плату за сопровождение обоза или вообще отберут товар, а его самого прикончат.

— Ну, чего встал, хозяин? — процедил Басов. — Мы на Москву-то идем, али нет? Вечереет уж. Да и дождь, того гляди, начнется.

— И то верно, соколики, — засуетился купец. — Тока воров побитых подобрать надо да в разбойном приказе предъявить.

— Подбирай, — бросил Басов. — Мы падалью не занимаемся.

Ефим жестом приказал возницам собрать трупы бандитов и тут же с ужасом уставился назад. Разведчики тоже обернулись. Из-за поворота дороги отчетливо слышался топот множества ног и бряцание оружия.

Вскоре на дороге появился бегущий изо всех сил десяток стрельцов. Путники без труда узнали в них давешних вояк, которые пировали на постоялом дворе. Добежав до места сражения, стрельцы остановились.

— Хлопоня? — полуутвердительно спросил здоровый бородатый стрелец с саблей на боку, очевидно, старший в отряде.

— Хлопоня, батюшка, он, убивец, — низко кланяясь, подтвердил Ефим. — Бона, окаянный, без жизни лежит. А двое еще вон туда побежали.

Десятник махнул рукой, и четверо стрельцов бросились вслед за убежавшими бандитами. Сам же десятник неспешно обошел тела убитых разбойников, пнул ногой безжизненное тело Хлопони, хмыкнул, увидев отрубленную голову второго бандита.

— И кто ж сотворил сие? — задал риторический вопрос десятник, глядя прямо на Крапивина.

— Они, батюшка, спутники мои, — снова поклонился Ефим.

Десятник подошел к путникам поближе.

— Кто такие? — грозно спросил он.

— Из Сибири мы, — ответил ему Чигирев. — Службу завершив, на Москву возвращаемся. Я — Сергей. Писцом при красноярском воеводе состоял. Это сотник Владимир, а это — десятник Игорь.

— Ага, — стрелец почесал в затылке. — А Хлопоню-то кто порешил?

Он в упор смотрел на Крапивина, всем видом давая понять, что уже знает ответ на вопрос.

— Я, — спокойно ответил Басов.

— Да ну? — десятник с изумлением посмотрел на скромную фигуру Басова. — А второго вора кто обезглавил?

— Тоже я, — ответил Басов.

— А ты кого погубил? — обратился десятник к Крапивину.

— Этого и этого, — показал Крапивин двух сраженных им бандитов.

— А этот? — десятник пнул лежащего перед ним разбойника.

— Это тоже мой, — пояснил Басов.

— А тот? — десятник указал на пятое тело, лежащее в отдалении.

— Этого я порешил, — сообщил Чигирев, — И еще одному правую руку поранил. Так что по этой примете сыскать его вам будет нетрудно.

— Писец, да двоих побил! — восхищенно причмокнул языком десятник. — Знатные вы рубаки, видать.

— Да то разве бойцы? — усмехнулся Басов. — Так, мужики при кистенях. Только купцам и страшны.

— Не скажи, — буркнул десятник. — Хлопоня-то боевым холопом был. Я их с полгода ищу. Людей они много погубили, да от меня сколько раз уходили.

— Но вот ты их и взял, — удовлетворенно улыбнулся Басов.

— Да то же вы их порешили, — подскочил к Басову купец.

Очевидно, он рассчитывал получить часть награды за поимку бандитов Хлопони.

— Что ты, втроем да восьмерых одолеть, виданное ли дело? — усмехнулся Басов. — Десятник, вон, и тот так просто взять не мог. Удумал на живца ловить. Пошел за твоим обозом, знал, что Хлопоня на него позарится. Прикинул, что как начнут воры обоз грабить, так он их тепленькими и возьмет. А ежели разбойники тебя порешат, так и добро промеж стрельцов поделить можно.

— Да что ты такое мелешь? — разъяренный десятник подлетел к Басову.

— Успокойся, стрелец, — положил ему руку на плечо Басов. — Супротив тебя в губной избе я и слова не скажу. Да и недосуг мне с дознавателями объясняться. Ты воров повязал, а нам дай путь свой далее держать. Идет?

Из леса донесся звук ломающихся веток. Вскоре ушедшие прежде в погоню стрельцы вывели на дорогу двоих связанных бандитов. Б глазах у плененных читалась смертная тоска и безнадега. У одного из правой руки обильно сочилась кровь.

— Ну вот, ни один не ушел, — констатировал Басов. — И все благодаря государевым людям славным. Так что, десятник, можем мы своей дорогой идти, али по приказам нас затаскаешь?

— Да ступайте вы на все четыре стороны, — недовольно сплюнул десятник.

ГЛАВА 8 Москва

В Москву обоз въехал, когда уже вечерело. Разведчики с интересом рассматривали город. По дороге им уже довелось пройти через несколько деревень, и странники смогли составить определенное впечатление о быте страны. Бревенчатые избы, большинство из которых топилось по-черному, размокшие под осенними дождями дороги, плохо одетые люди. Всё это вовсе не соответствовало бытовавшему в двадцатом веке романтическому представлению о «правильной и неиспорченной современной цивилизацией богоспасаемой Руси». Несколько раз видели они и удивительно красивые монастыри, кольцом окружавшие Москву. Впрочем, когда лесная чаща раздвинулась и глазам путников предстали московские златоглавые купола, ни один из них не сумел удержаться от возгласа восторга. Даже суетливый Ефим степенно перекрестился, поклонился в пояс московским церквям и промолвил:

— Дошли, слава богу.

— Так вот почему все путники той эпохи так восхищенно писали о средневековых городах, — негромко, чтобы не услышали люди купца, проговорил Чигирев, обращаясь к Басову. — Когда дни и недели идешь через лесную глушь, а потом перед тобой предстает вот это…

— Этой, — перебил его Басов.

— Что «этой»? — не понял Чигирев.

— Этой эпохи, — пояснил Басов. — Сейчас шестнадцатый век кончается. Живи нынешним днем, иначе худо придется.

Средневековая Москва встретила гостей непролазной грязью. Октябрьские дожди основательно размочили немощеные улицы, а многочисленные пешеходы, всадники и извозчики так основательно перемесили грунт, что местами неосторожный путник мог по колено провалиться в противную хлюпающую жижу. Высокие заборы, срубы постоялых дворов, лай собак, крики уличных торговцев, звон молотов из кузни, стойкий запах дегтя, сена и навоза — окраина столицы буквально оглушила путников.

Ефим почему-то долго мялся, прежде чем расплатиться с попутчиками, охранявшими его Добро, всячески оттягивал момент передачи денег, но потом всё-таки выплатил Чигиреву обещанную сумму и, распрощавшись, двинул свой обоз куда-то к Китай-городу. Оставшись одни, Разведчики быстро нашли постоялый двор, передали лошадей на попечение трактирному слуге, поужинали и с удовольствием растянулись на лавках в снятой на ночь комнате.

— Ну что, какие планы на завтра? — спросил Чигирев, глядя в дощатый потолок.

— Ходим, смотрим, — отозвался Крапивин. — Нам нужно собрать как можно больше информации, прежде чем приступать к активным действиям. Пока поддерживаем легенду: мы — вернувшиеся из Сибири служилые люди. Денег у нас достаточно, но новой службе будем рады. Желательно в Москве и при родовитом боярине. Потолкаемся на базаре, походим по лавкам.

— Ясно, — кивнул Чигирев. — Интересно это будет, увидеть быт настоящей средневековой Москвы.

— Ты лучше помни, что мы тут как на минном поле, — вступил в разговор Басов. — Любая ошибка — и нам хана.

— А не пройтись ли нам сейчас по той Москве? — заметил Крапивин. — Чего время терять?

— Темнеет, — подал голос из своего угла Чигирев. — Ночью здесь запрещено без дела ходить. Дозоры останавливают.

— Прямо как в зоне боевых действий, — фыркнул Крапивин. — Войны-то вроде нет.

— А здесь всегда война и вся страна — зона боевых действий, — усмехнулся Чигирев. — Это у нас, если одно государство на другое нападает — событие. А здесь набеги крымских татар такое же регулярное явление, как прилет грачей весной. Некоторые отряды до самой Москвы прорываются. А как разбойники озоруют, это вы и сами уже видели. Времена неспокойные. И это еще семечки по сравнению с тем, что вскоре начнется.

— А что начнется? — спросил Басов.

— Ну, я же рассказывал, — с легкой обидой в голосе проговорил историк. — Тысяча шестьсот первый год будет неурожайным. Но запасов зерна еще хватит. А вот уже в шестьсот втором и шестьсот третьем придет настоящий голод. Правительство будет принимать отчаянные меры, чтобы накормить людей и сбить цены. Но цена на хлеб всё равно подскочит в двадцать пять раз, а по всей стране будут свирепствовать банды разбойников. Ситуацию удастся стабилизировать только к тысяча шестьсот четвертому году. Но тут в пределы Московского государства вторгнется войско самозванца. Потом еще чуть меньше года относительно спокойной жизни — и такая кровавая баня начнется, что нашим дедам и в Гражданскую войну не снилось.

— Хочется предотвратить? — не спросил, а скорее, сказал Басов.

— Хочется, — честно признался Чигирев. — Вы же видели этих людей. Неужели у вас не возникло желание спасти их?

— А как?

— Это зависит от того года, в котором мы оказались, — ответил историк. — Жаль, что и Ефим не смог нам ничего подсказать. Хуже всего, если в шестисотом.

— Почему? — быстро спросил Басов.

Историк запнулся и замолчал, будто сказал что-то лишнее.

— Давай рассуждать логически, — словно не заметив этого, вступил в разговор Крапивин. — Ты нам говорил, что в шестисотом Романовы подверглись опале. И ты же нам говорил, что Борис Годунов, в отличие от Ивана Грозного, казнить невинных был не склонен. Значит, был заговор Романовых против Бориса.

— И если бы Романовы победили, смуты могло и не быть, — предположил Басов.

— А как? — спросил Крапивин тоном плохого актера, играющего в дрянной пьесе.

— Наверное, господин историк знает, — заключил Басов.

Чигирев сел на лавке.

— Ребята, вы о чем? — тревожно спросил он, — Я о том, что очень не люблю ходить на задание с человеком, который ведет свою игру, — поднялся во весь свой гигантский рост Крапивин.

— Пойми нас правильно, Сергей, — тоже поднялся Басов, — инструкции, которые нам дали,настолько нелогичны… Учитывая, что операцией руководит профессиональный разведчик, мы не можем предположить, что это результат глупости или ошибки. Значит, нас используют втемную. И это нам очень не нравится. Мы предполагаем, что ты каким-то образом осведомлен о планах Селиванова. Так что выкладывай начистоту. Маленькая ложь рождает большое недоверие.

— Но я обещал не разглашать… — после небольшой паузы жалобно пискнул историк.

— Придушу, — ласковым тоном пообещал Крапивин. — И ребята в лесу подтвердят, что ты героически погиб, сражаясь с разбойниками Хлопони. Мне легче идти одному, чем с человеком, которому я не доверяю.

— Пойми, Сергей, — Басов подошел к историку и положил руку ему на плечо, — здесь нет ни прокуратуры, ни милиции. Ты сам сказал, что здесь все живут по законам войны. А мы тем более. На войне свои правила. Если мы увидим, что ты обманываешь нас, то будем считать, что ты действуешь против нас.

— Поверьте, — в голосе историка появилась мольба, — против вас лично ничего не затевалось.

— Не сомневаюсь, — ответил Басов, — но всё же, в чем настоящая цель экспедиции?

Несколько минут историк молчал. Было видно, как в нем борются противоречивые чувства. Но потом он всё же заговорил:

— Селиванов сказал, что наверху принято решение: раз это не наш мир, поэкспериментировать с его историей. В частности, в качестве первой попытки предотвратить смуту. Создана группа экспериментальной истории, руководит которой Селиванов, а я являюсь его первым замом. Мы лишь хотим предотвратить смуту и усилить Россию в этом мире, больше ничего.

— Цели благородны, — заметил Басов. — Но почему их надо было скрывать от нас?

Чигирев удивленно посмотрел на него и, явно смутившись, произнес:

— Селиванов сказал, что ваша задача — обеспечивать операцию, и подробности вам не нужны.

— Хорошо, Селиванов решил поддержать переворот Романовых, — проговорил Басов. — Но как это может предотвратить смуту?

— Григорий Отрепьев был человеком князей Черкасских и Романовых, — пояснил Чигирев. — Скорее всего, Отрепьева использовали как инструмент, чтобы сокрушить власть Бориса Годунова. На освободившееся место должны были прийти Романовы. Фактически этой возможностью воспользовался Шуйский. Но получилось так, что Россия соскользнула в смуту, где все воевали против всех.

— Значит, если помочь Романовым захватить власть сейчас, то и смуты не будет? — уточнил Басов. — Они сами оставят Гришку в дворовых людях, и не будет ни Лжедмитрия, ни польской интервенции.

— Совершенно верно, — повеселел Чигирев.

— Но ведь Михаил и Федор Романовы — это застой и изоляция, с твоих же слов, — заметил Басов. — Стоит ли их поддерживать, если Борис проводит прогрессивные реформы?

— Я сам это предлагал, — вновь смутился историк. — Но потом был вынужден признать определенную правоту Селиванова. Борис обречен. Против него выступает сильное боярское лобби. Не этот заговор, так другой увенчается успехом, А Романовы смогут договориться с боярами. В нашем мире они это сделали. А насчет реформ… можно ведь внедриться в ближайшее окружение Романовых и внушить мысль об их необходимости. При нашем-то знании истории на ближайшие четыреста лет! Вы представляете, какие возможности открываются?!

— Представляю, — с печальным вздохом ответил Басов. — Значит, твоя задача — внедриться в окружение Федора Романова и стать его ближайшим советником. Мы — твое прикрытие. Так?

— Так, — почему-то потупился Чигирев.

— Ясно. Ну, вот и поставили точки над «i», — удовлетворенно покачал головой Басов. — Пойдем, пошепчемся, Вадим.

Басов вышел из комнаты, придерживая рукой саблю. Подхватив свое оружие, за ним направился Крапивин. Историк остался сидеть на лавре, обхватив голову руками.

Когда Басов и Крапивин вышли из избы, на улице уже стояла непроглядная темнота. Слуги и постояльцы разошлись, и друзьям не встретилось ни одной живой души. Ночь была безоблачной и лунной, откуда-то со стороны Москвы-реки по-осеннему веяло холодом и сыростью. На соседнем дворе заливались лаем собаки. Изредка пофыркивали находившиеся в конюшне лошади.

— Что скажешь, сотник? — опершись о коновязь, осведомился Басов.

— Телок, — фыркнул в ответ Крапивин. — Романтик, каким я и в пятнадцать лет не был.

— Это ясно, — отмахнулся Басов. — Я про Селиванова.

— А, этот, — протянул Крапивин. — Я так понял, что мы с тобой его правильно вычислили. Решил человек в местной политике поучаствовать. Приказ, конечно, сверху пришел, и он его исполняет. Ну, понятно, не без выгоды для себя. Наверняка золотишко и иконки отсюда возами повезет. Это уж как водится.

— Ну а насчет самой операции что скажешь?

— А ты знаешь, я — за, — после непродолжительной паузы ответил Крапивин. — Дело даже не в том, что я человек военный и должен выполнять приказ. Ведь с корыстью для себя или без, но они хотят помочь России. Этой России. А это ведь наша страна. И она в опасности. Здесь-то тоже политиканы еще те. Вон, иностранные войска в страну привести готовы, лишь бы власть захватить. Так пусть уж лучше наши вмешаются. Эти хоть историю на четыреста лет вперед знают. Может, действительно хоть здесь страну поднимут. Я с ними. А то, что с нами втемную сыграли, так это обычай нашей конторы. Доверие заслужить надо. Здесь обижаться не стоит.

— Ну-ну, — усмехнулся Басов.

— Ты так не считаешь? — печально посмотрел на него Крапивин.

— Я ничего не считаю, — отмахнулся Басов. — Делай свое дело, когда надо, помогу. А сейчас пошли лучше спать.

Вместе друзья поднялись в комнату, где Чигирев сидел в той же позе, в которой они его оставили.

— Значит так, Сергей, — начал Басов, усаживаясь на свою лавку, — то, что ты нам всё рассказал, это хорошо. Мы тут все на службе, и о том, чтобы не исполнить указание командования, речи быть не может. Но, кроме того, мы тут все в одной лодке. Тайн между нами быть не должно. И поэтому о том, что увидел, услышал или собираешься сделать, при первой же возможности будешь сообщать остальным. То же касается и нас. Ясно?

— Ясно, — согласился Чигирев.

— Ну, а теперь по койкам, хлопцы, — скомандовал Басов. — Завтра тяжелый день.

ГЛАВА 9 Романовы

Утром разведчики встали поздно. Очевидно, по здешним меркам день был в самом разгаре. За окном уже раздавались голоса, скрипели телеги, цокали копыта. Умывшись во дворе у колодца, путешественники заказали себе завтрак. Не успел слуга принести заказ, как к их столику подошел бородатый мужик в зеленом кафтане, широких штанах, мягких кожаных сапогах и с саблей на боку. В руках незнакомец держал кружку хмельного меда. Не спросив разрешения, мужчина бесцеремонно уселся за стол, где расположились разведчики и проговорил:

— Здравы будьте, добры люди. Из каких будете?

Крапивин сумрачно посмотрел на незваного гостя и промолчал.

— А сам-то ты кто? — обратился к незнакомцу Чигирев.

— Да я-то боярина Федора Никитича Романова человек, — ответил тот. — Петр я, Малахов, дворянин нижегородский, А вы, мыслю я, те молодцы, что второго дня на Тверском тракте вора Хлопоню с его ребятушками побили, Аль не так?

— Так, — вступил в разговор Крапивин. — А откель про дело сие слышал?

— Да Москва слухами полнится, — ответил Петр. — Сказывали еще, что пришли вы из Сибири службы на Москве искать. Так ли это?

— Положим, — склонил голову набок Крапивин. — И что же за дело у тебя к нам?

— Дело-то не хитрое, — спокойно ответил Петр. — Боярин наш нынче бойцов, в сече искусных, на службу к себе взять горазд. Таким, как вы, и золотом заплатить ему не жалко будет. Кто из вас тот десятник, что голову озорнику одним махом срубил?

При этом Петр с вызовом посмотрел на Крапивина, явно давая понять, что не сомневается: перед ним сидит именно тот лихой рубака.

— Я срубил, — вступил в разговор Басов.

Петр с сомнением посмотрел на фехтовальщика.

— По всему видно, что бойцы вы знатные, — заметил он наконец. — Оттого позвать я вас хочу в палаты боярские на службу. За вас готовы мы платить вдвое против обычая. Так идете ли вы к нам?

Разведчики переглянулись. Такого развития событий никто из них не ожидал.

— Отсядь-ка пока, мил человек, — проговорил Крапивин, сумрачно глядя на Петра. — Посоветоваться нам надо.

Тот пожал плечами, встал и спокойно отошел в дальний угол трактира.

— Что скажете? — негромко спросил, наклонившись вперед, Крапивин. — Не слишком ли всё здорово, чтобы быть правдой?

— Всё логично, — так же тихо ответил историк. — Если Федор Романов готовит переворот, то ему нужны бойцы, много бойцов. А что может быть лучше приехавших издалека безработных рубак? Родни нет, не проболтаются, наверняка не царские соглядатаи.

— Считаешь, надо соглашаться? — спросил Крапивин.

— Такой шанс упускать нельзя, — быстро ответил Чигирев.

— А ты, Игорь? — повернулся Крапивин к Басову.

— Если уж решили, то надо делать, — как-то неопределенно передернул плечами Басов.

Жестом Чигирев подозвал Петра.

— Нынче с тобой пойдем, — произнес он. — На дворе нас подожди.

Теперь разведчики шли по Москве в сопровождении Петра. Небо прояснилось, и среди расступившихся туч появилось солнце. Хотя воздух был все еще прохладным, на душе у путников словно потеплело. Снова их оглушил гомон древней столицы. Голосили торговцы, предлагая свой товар, с грохотом и скрипом катились ломовые телеги, звенели молоты в кузнях, ржали лошади, орали дети. По улице спешили приказчики, вышагивали в поисках наилучших покупок купчихи. Вот верхом пронесся во весь опор «государев человек», разбрызгивая грязь и распугивая вышедших на улицу кур. У забора примостился полуголый грязный человек, обмотанный цепями. Юродивый! Проводил насмешливым взглядом гонца, потом поднялся, зашел в ближайшую лавку, не проронив ни слова, взял самый большой калач, подвешенный на крюке над прилавком, и побрел прочь, откусывая огромные куски и жадно их пережевывая. Хозяин лавки истово перекрестился и принялся подобострастно кланяться вслед уходящему «божьему человеку».

Басов и Крапивин не были уроженцами Москвы, но даже коренной москвич Чигирев часто терял ориентацию в городе, хоть и повторявшем очертания улиц, но всё же очень отличном от той Москвы, которую он знал. Только когда они вышли на Варварку, а впереди замаячила непривычно белая, но всё же столь знакомая кремлевская стена, разведчики разобрались, где они находятся. Слева от них располагались палаты бояр Романовых. Те самые, которые сохранились до наших дней. В своем мире Чигирев часто бывал здесь, чтобы «проникнуться духом эпохи». Но теперь необходимости в «проникновении» не было. Перед странниками располагались не музейные помещения, а жилые постройки, обиталище одного из самых влиятельных боярских домов.

Петр открыл калитку и пропустил гостей во двор. Размер боярских владений поразил разведчиков. За палатами, там, где в их мире размещались корпуса гостиницы «Россия», в сторону Москвы-реки тянулись многочисленные амбары, конюшни, дома для дворовых людей. Множество народа заполняло пространство между постройками. Крапивину бросилось в глаза, что большинство из них вооружены.

— А не многовато ли здесь вооруженных людей? — тихо проговорил он, склонившись к уху Басова.

— Играют по-крупному, — негромко подтвердил фехтовальщик. — Скоро большая драка будет.

Чигирев тем временем не переставая крутил головой и старался понять, что здесь происходит.

Петр провел новобранцев в одно из зданий боярских палат и оставил на первом этаже, в небольшой комнатке со сводчатым потолком. Всё убранство помещения составляли лавки, тянувшиеся вдоль стен. Тусклый свет, проникавший через слюдяное окошко под потолком, слабо освещал беленые стены и пол из каменных плит.

Ждать пришлось долго. Из опасения, что их подслушают, разведчики хранили полное молчание. Минут через сорок дверь отворилась, и в комнату вошел статный мужчина средних лет, облаченный в богатый, расшитый золотом кафтан до пят. Его пальцы украшали многочисленные перстни с драгоценными камнями. В руках мужчина сжимал деревянный посох, покрытый затейливой резьбой. За ним следовали два молодых человека, лет восемнадцати-девятнадцати, в добротных кафтанах, широких штанах и мягких кожаных сапогах. На боку у каждого из них висела сабля. Последним в комнату вошел Петр.

Завидев знатного вельможу, который, без сомнения, угадывался в первом из вошедших, разведчики вскочили с лавок и поклонились в пояс. Боярин смерил их суровым взглядом из-под насупленных бровей. То ли поклон ему показался не слишком низким, то ли лица гостей не выражали должного подобострастия, то ли просто встал он сегодня не с той ноги, но лицо сановника выразило явное неудовольствие.

— Перед вами боярин Федор Никитич Романов, — гордо произнес вышедший вперед Петр, Разведчики вновь поклонились.

— Сказывайте, кто такие и почто на Москву пришли, — потребовал Петр.

— Люди мы служивые, — начал рассказ Чигирев. — В Красноярском остроге службу государеву несли. Я — писцом воеводы. Владимир, сотник, дозорную службу нес. А Игорь, десятник, при воеводе, в личной страже состоял. Нынче, многие дела славные во благо государя совершив, запросили мы у воеводы отставки и пришли на Москву, — Отчего же службу государеву оставить порешили? — вступил в разговор Федор Никитич. Его голос был низким, рокочущим.

— Тяжела жизнь в земле Сибирской, — пояснил Чигирев. — Морозы лютые. Нехристи-инородцы заедают, набегами мучают. Да и порешили мы, что лучше нам будет в Москву податься, службу у знатного боярина поискать.

— А воровства за вами в Сибири не числится ли?

— Да кто же, проворовавшись, на Москву бежит? — изумился Чигирев. — От гнева царевых людей аккурат в Сибири укрыться лучше. Здесь разбойный-то приказ про тебя завсегда дознается.

— Они-то ясно, воины, — боярин ткнул рукой в сторону Басова и Крапивина. — А тебе, писарю, чего надобно?

— Мечтаю я познаться с книжной премудростью, коей на Москве так много, — пояснил Чигирев.

— Так в иноки постригись, — предложил Романов. — В монастырях московских книжек, святыми отцами писанных, много.

— Грешен, батюшка, — Чигирев быстро перекрестился двумя перстами. — Выпить люблю, до девок горазд. Какой из меня инок?

Присутствующие заржали.

— Так у меня на службе чего хочешь? — грозно спросил боярин.

— Места теплого, — с поклоном ответил Чигирев. — Я и грамоту любую составлю, и записи твои старые переберу, коли надо. Могу и гонцом быть. А при нужде могу и саблей тебе послужить. Не столь искусен я в ратном деле, как товарищи мои, но с разбойниками по пути сюда рубился. Одного до смерти убил, другого поранил.

— Про сабли ваши слышал, — усмехнулся Романов. — Сказывают даже, что один из вас в сече голову разбойнику одним ударом с плеч срубил. Не ты ли, десятник?

Колючий взгляд Федора Никитича уперся в Басова.

— Я, боярин, — низко поклонился ему в ответ фехтовальщик.

— Боец ты, стало быть, знатный, — заключил боярин и вдруг скомандовал: — Проверь-ка его, Петруша.

В мгновение ока выхватив саблю, Малахов ринулся на Басова. Тот словно ждал этого. Легко сместившись в направления удара, фехтовальщик перехватил руку нападающего и повернулся вокруг оси, выкручивая кисть противника. Сделав кульбит в воздухе, Петр рухнул на каменный пол, а его сабля при этом оказалась в руках Басова. Повинуясь мановению боярской руки, один из сопровождавших Романова юношей обнажил клинок и бросился на фехтовальщика. Легко парировав его выпад захваченной у противника саблей, Басов сделал обводное движение и приставил острие к горлу нападающего. Парень застыл, понимая, что любое движение может привести к его мгновенной смерти.

— Силен, — восхищенно покачал головой Федор Никитич и, прищурившись, с явным подозрением посмотрел на Басова. — А откель тебе в Сибири сии литовские приемы известны стали?

Басов отступил на шаг, помог подняться Петру, вернул ему саблю, затем поклонился боярину:

— То не литовские приемы, боярин, а китайские. Знавал я многих бойцов того народа и много лет учил науку их боя. Оттого и воевода красноярский меня к себе в стражи взял.

В комнате повисло молчание. Все взоры устремились на боярина. Подумав с полминуты, Федор Никитич произнес:

— Ну, сотника мы проверять не будем. И так за версту видно, что боец он грозный. Отведи-ка его, Петруша, к своим людям. Втрое ему содержание положи. Писаря пусть Юшка проверит. А с тобой, мил человек, я поговорить еще желаю. Ступай-ка за мной.

С этими словами боярин повернулся и вышел из комнаты. За ним последовали Басов и незадачливый молодой противник фехтовальщика. Петр, заметно прихрамывающий после проведенного Басовым броска, знаком пригласил Крапивина следовать за ним. В комнате остались Чигирев и невысокий светловолосый юноша с большой бородавкой на шее.

— Иди за мной, Сергей, — сделал приглашающий жест парень. — Грамоты боярские читать будем да писать. Федор Никитич проверить желает, сколь ты грамоте обучен.

— Идем, — согласился Чигирев. — А звать-то тебя как?

— Юрий Богданович Отрепьев я, — ответил парень.

Историка прошиб холодный пот.

ГЛАВА 10 Царский гнев

Вечером, когда солнце, завершив свой путь по осеннему, внезапно очистившему небу, уже склонилось за горизонт, Басов нашел Крапивина. Подполковник сидел на завалинке около конюшни и сосредоточенно чистил оружие. Увидев старого друга, он повеселел.

— Здорово, Игорь, — прогудел Крапивин, — Долго же тебя боярин мурыжил.

— Любопытный он, — Басов присел рядом со спецназовцем и понизил голос: — Что думаешь по поводу всего этого?

— Хреново, — мрачно ответил подполковник. — Если уже на службу берут кого не попадя, без проверки, и сразу ставят в строй, значит, драка вот-вот начнется.

— И я так думаю, — согласился фехтовальщик. — Шпионят здесь наверняка почище нашего. До Годунова уже должно дойти, что Романовы собирают целое войско прямо под кремлёвской стеной.

— Либеральный он правитель или нет, это уж пусть Чигирев со своими товарищами решает, — поддержал друга Крапивин. — Если у Бориса есть хоть какое-то чувство самосохранения, он ударит, и очень скоро.

— И Романовы знают, что Годунов не сегодня-завтра ударит, — продолжил Басов. — Значит, постараются сыграть на опережение.

— Не успеют, — усмехнулся подполковник. — Ты же помнишь, что Чигирев говорил.

— Помню, — подтвердил Басов. — Но чего не было, того еще не было.

— Хочешь сказать, что здесь всё может пойти по-другому? — Крапивин внимательно посмотрел на друга.

— Я хочу сказать, что мне одинаково не хочется резать глотки людям Годунова во имя клана Романовых и убивать людей Романовых за ради благополучия Годуновых.

— Я свяжусь сегодня ночью с Первым, — пообещал подполковник.

— Твоя совесть всегда спокойна, когда ты слепо исполняешь приказы командования? — спросил Басов.

— Давай не будем сейчас об этом, — попросил Крапивин. — Что ты предлагаешь?

— Надо уходить. Сегодня же. Селиванову найдем что сказать.

— Ты хочешь уйти без приказа?

Басов насмешливо посмотрел в глаза другу.

— Я хочу вывести вас и себя из-под удара, — сказал он наконец.

— Я солдат и привык встречать врага лицом к лицу, — возразил подполковник. — Да и вы, уж извини, на службе.

— Как знаешь, — Басов прислонился спиной к бревенчатой стене и возвел глаза к небу.

— Игорь, о чем вы говорили с Романовым? — настойчивым голосом спросил Крапивин.

— О Китае расспрашивал, — ответил Басов.

Крапивин от злобы сжал кулаки. Всем своим нутром он чувствовал, что друг недоговаривает. Приближающиеся быстрые шаги заставили обоих товарищей обернуться. К ним почти бегом спешил Чигирев. Подойдя к завалинке, он быстро сел на нее и яростно зашептал:

— Новостей море. Во-первых, я разговаривал с самим Юрием Отрепьевым!

— Это что, родственник того самого? Григория? — уточнил Крапивин.

— Да нет, — отчаянно махнул рукой историк, — это же он и есть. Лжедмитрий Первый, в миру Юрий Богданович Отрепьев. При постриге ему дали имя Григорий. А потом уже люди смешали духовное имя и мирскую фамилию. Тот парень, который вышел к нам с боярином, с бородавкой на шее. Это он сам, представляете?!

— Ну и что? — безразлично пожал плечами Крапивин.

Историк запнулся. Он всё ещё пребывал в эйфории от того, что всего за несколько часов сумел повстречаться со столькими историческими личностями. Он не сомневался, что Басов с Крапивиным разделяют его эйфорию, но, наткнувшись на их безучастие, смутился.

— Здесь Отрепьев — один из наиболее приближенных людей Федора. Боярин с отрочества заботится о нем. Образование дал неплохое. Парня явно готовят к какой-то миссии. На мой взгляд, это доказывает, что Романовы действительно причастны к началу смуты, — собрался он, наконец, с мыслями.

— Это мы и без тебя уже поняли, — хмыкнул Басов. — Дальше-то что?

— Во-вторых, — как-то зло процедил Чигирев, — я установил сегодняшнюю дату. Сейчас двадцать пятое октября семь тысяч сто девятого года от сотворения мира. Или, по нашему летосчислению, тысяча шестисотого.[6] До опалы Романовых остались считанные дни. Может, часы. Мы уже ничего не в силах поменять. Надо немедленно связываться с Селивановым.

— И что ты предлагаешь? — поинтересовался Крапивин.

— Надо переходить на сторону Годунова. После крушения дома Романовых только он может предотвратить смуту, — быстро зашептал Чигирев. — Ведь я говорил об этом Селиванову, предупреждал. Я сразу предлагал выступить с Годуновым. Не понимаю, почему он так уперся в необходимость союза с Романовыми?

— А что он сам-то говорил? — поинтересовался Басов.

— Он сказал, что пробиться при дворе действующего царя много сложнее. А вот семейство, рвущееся к власти, более склонно к союзам. Если мы поможем прийти к власти Федору, то войдем в состав его ближайших советников, а после могли бы манипулировать им.

— Неглупо, — хмыкнул Крапивин.

— Умно, — поддержал его Басов. — Впрочем, расчет, я полагаю, здесь был куда проще. Селиванов как обычный чиновник просто сделал ставку на того, кто должен выиграть. У них, у несчастных, всегда проблема: на чью сторону встать, чтобы оказаться среди победителей. А здесь, когда всё предсказано, и голову ломать не надо. Красота. Впрочем, сейчас, как я понимаю, блестящий план господина генерала провалился.

— Да, — согласился Чигирев. — Сегодня же необходимо связаться с Селивановым…

— Боюсь, вы опоздали, — заметил Басов, указывая на возникшую у ворот, ведущих на Варварку, суету.

Крапивин и Чигирев посмотрели туда и увидели, что к воротам со всего двора быстро стекаются вооруженные люди. Лица у всех были обеспокоенными. Разведчики тоже поднялись и, смешавшись с толпой, двинулись к воротам. До их слуха донеслось бряцание оружия с противоположной стороны забора. По отсветам огня было ясно, что на улице перед боярскими палатами собралось множество людей с факелами.

— Что там? — спросил Чигирев у одного из стражников.

— Царь на боярина нашего осерчал, — явно волнуясь, ответил тот. — Стрельцов из Кремля прислал. Выдать Федора Никитича требуют.

— И что будет?

— Как боярин скажет, так и сделаем, — ответил стражник. — Повелит на милость царя отдаться — отдадимся. Повелит костьми лечь — ляжем.

Чигирев поморщился. Перспектива «лечь костьми» за Федора Романова его явно не вдохновляла.

Толпа расступилась, и в сопровождении двоих дворян к воротам вышел Федор Никитич. Про себя историк отметил, что теперь сопровождают его люди средних лет, явно опытные воины.

— Кто меня звал? — зычным голосом крикнул он, обращаясь к невидимому собеседнику за воротами.

— Петр Басманов я, — последовал оттуда ответ. — Грамота у меня от государя к тебе, боярин. Велено тебе к царскому двору под стражею немедля быть. А людям твоим велено нам помех не чинить, в палаты царевых людей впустить и оружие сложить. Если же ослушаетесь царева указа, то будешь ты, боярин Федор, изменником оглашен. А люди твои, аки воры, в железа закованы будут и перед царем на суд и расправу предстанут.

Ни один мускул не дрогнул на лице Федора Никитича.

— Государь наш нынче немощен, — громко объявил он. — Не мог грамоты сией писать. Заговор супротив меня худые бояре затеяли. А ты, Петька, сам изменник государю и есть. Прочь от ворот моих!

— Одумайся, боярин! — прокричал Басманов. — Гнев царский на себя навлекаешь. Со мною стрельцы числом многим. Силою тебя возьмем.

Не удостоив царского посланца ответом, Федор Никитич быстро обвел собравшихся глазами, ткнул пальцем, указывая на трех человек, и произнес:

— Вы, трое, со мной. Остальным оборону держать и стрельцов в палаты не пущать.

Немедленно всё пришло в движение. Выскочивший вперед Петр Малахов скомандовал:

— Кто с огненным боем, в первый ряд становись. Остальным за стрелками стоять.

Люди сорвались со своих мест, выполняя приказание. Только Басов, Крапивин и Чигирев замешкались. Это не укрылось от зоркого взгляда Федора Никитича.

— Ты, — ткнул он пальцем в Басова, — тоже со мной иди. Ты, — он указал на Чигирева, — к первому писцу моему ступай. А ты, — боярский перст потянулся к Крапивину, — при Петре стой.

Распорядившись таким образом, Романов зашагал в дом. За ним поспешили отобранные им люди. Разведчики обменялись взглядами. Всем троим хотелось обсудить ситуацию, но они понимали, что даже секунда промедления может быть воспринята окружающими как измена. Хлопнув Крапивина по плечу, Басов двинулся за боярином. За ним последовал Чигирев.

Подполковник остался один. Немедленно к нему подскочил Малахов.

— Чего рот раззявил?! — рявкнул он. — Вон, на правой руке людишки неровно встали. Поправь. Да проследи, чтобы копейщики прям за стрелками встали. Времени уж нет.

Времени явно оставалось мало. Ворота уже гудели под мощными ударами тарана. Выхватив саблю, Крапивин ринулся на правый фланг.

Совместными усилиями Крапивину и Малахову удалось выстроить стрелков, вооруженных мушкетами, в две шеренги. Следом за ними расположились воины с копьями, алебардами и бердышами. В третьем и четвертом ряду разместились бойцы с саблями. Окинув взглядом поле боя, Крапивин понял, что к отпору стрельцам готовы более сотни человек. Обернувшись назад, он увидел, что за амбарами и конюшнями спешно формируется еще несколько отрядов общей численностью не менее шестидесяти-семидесяти человек.

Под натиском тарана ворота рухнули, и в образовавшуюся брешь с яростными криками ринулись облаченные в красные кафтаны стрельцы, вооруженные саблями и бердышами.

Раздался неровный залп первой шеренги защитников. Некоторые из прорвавшихся во двор стрельцов повалились на землю. Стрелки первой шеренги быстро опустились на одно колено. Тут же захлопали выстрелы второй шеренги обороняющихся. По двору поплыл едкий пороховой дым. Разрядив свое оружие, стрелки отступили назад, под прикрытие копейщиков. Теперь строй ощетинился копьями и алебардами.

Однако атакующие явно не намеривались бросаться на противника. Те из стрельцов, кто остался в живых, быстро ретировались, а в воротах возникли стрельцы, вооруженные мушкетами. Первый ряд опустился на одно колено, второй прицелился, встав в полный рост. Грохнул залп. Несколько защитников, стоявших в первых рядах, повалились на землю. Строй дрогнул.

— На месте стоять! — взвыл находившийся на правом фланге Малахов.

«Это же самоубийство! — пронеслось в голове у Крапивина. — Стоять в полный рост, плотным строем, под огнем противника, бьющего с тридцати метров…»

Вперед снова вышли стрелки. Грохнул новый залп. Из-за густых клубов порохового дыма, плывших по двору, стрелки били почти вслепую, но в плотном строе каждый заряд находил свою жертву.

Когда дым чуть рассеялся, стало видно, что двое стрельцов лежат неподвижно. Несколько человек в задних рядах тоже пали. Однако это не помешало атакующим произвести третий залп. За ним почти сразу последовал четвертый.

Строй защитников смешался окончательно Очевидно, это и требовалось стрельцам. Теперь с бердышами наперевес они снова ринулись во двор, а навстречу им двинулась толпа боярских воинов. Последние остатки строя распались.

— Твою мать, песьи дети! — взвыл Малахов. — Строй держите!

Было уже поздно. Два отряда с грохотом сшиблись. Зазвенело оружие. Первые минуты Крапивин не мог протиснуться сквозь плотный строй соратников, но вот бившийся перед ним воин повалился на землю, закрывая руками рассеченное саблей лицо, и перед Вадимом предстал разгоряченный боем стрелец. Инстинктивно Крапивин сделал выпад и воткнул свою саблю в живот атакующему. Тот охнул, скрючился и рухнул прямо на павшего под его ударом противника.

Тут же Крапивин столкнулся с еще двумя стрельцами. Отражая выпады противников, спецназовец был вынужден попятиться. Отступал и весь отряд. Количество стрельцов во дворе всё увеличивалось, и они неумолимо теснили боярских людей. Настал момент, когда Крапивин всем нутром бывалого воина почуял, что еще минута-другая — и защитники дрогнут.

И тут на атакующих обрушился резерв. Выскочив из-за амбаров, два засадных отряда бросились в самую гущу сечи. На мгновение стрельцы дрогнули, а потом их строй распался, окончательно перемешавшись с войском Романова. Отчаянное сражение захлестнуло теперь весь двор.

Мощным ударом сразив очередного стрельца, Крапивин отступил в тень амбара. То, что бой боярскими людьми проигран, он понял уже давно. «И какого черта Романов затеял всю эту кашу, — раздраженно подумал он. — Ясно же, что его силы ограничены, а к царским людям на подмогу придет столько войск, сколько надо».

Брошенный кем-то факел упал к ногам подполковника, высветив его фигуру. И тут же на притаившегося в темноте боярского человека с бердышами наперевес бросились два стрельца. Выхватив левой рукой из-за голенища нож и выставив вперед саблю, Крапивин двинулся им навстречу. На лицах стрельцов появились глумливые улыбки. Уж больно невыразительно выглядел арсенал противника против их оружия. Однако царёвы слуги обрадовались рано. Сейчас, в пиковой ситуации, подполковник решился применить один из «сюрпризов», приготовленных накануне экспедиции. Повернув нож рукояткой вперед, Крапивин выстрелил из нее прямо в сердце одному из стрельцов. Придет время, и никого из военных не будет удивлять однозарядный пистолет, вмонтированный в рукоятку десантного ножа, но здесь и сейчас второй стрелец застыл, поражённый увиденным. Сделав молниеносный бросок, Крапивин саблей перерезал ему горло и бросился бежать.

Обогнув амбар, он убрал саблю в ножны и быстро забрался на крышу распложенной тут же конюшни.

Сверху безнадежность положения войска Романова была видна еще лучше. Бой распространился уже по всему подворью. Кое-где занимались пожары.

Быстро перезарядив свой «нож», Крапивин достал из пояса спрятанное переговорное устройство и нажал на вызов.

— Четвертый, пятый, я второй, — произнес он. — Где вы? Прием.

— Вадим, уходи оттуда. Я найду тебя, — донесся до него, словно откуда-то издалека, голос Басова.

— Второй, я пятый, — услышал он Чигирева. — Я в архиве Романовых.

— Уходите оттуда, пятый, — рявкнул Крапивин. — Жду вас у реки, перед Васильевским спуском. Конец связи.

На всякий случай прикрепив переговорное устройство на шее, Крапивин бросился прочь. Перепрыгивая с крыши на крышу, он добрался до противоположного конца подворья, перемахнул через высокий забор… и оказался в метре от четырех притаившихся там стрельцов.

— Вона, держи вора, — вскрикнул один и тут же замертво свалился под мощным ударом кулака спецназовца.

Перехватив бердыш поверженного противника, Крапивин с силой воткнул его в грудь второго стрельца, ударом ноги опрокинул третьего, выстрелил из десантного ножа в четвертого и бросился по улице. С обеих сторон его сопровождал яростный собачий лай.

— Второй, я пятый, — услышал он голос Чигирева. — Уйти не могу. Постараюсь спрятаться на подворье и переждать. Прием.

Чертыхнувшись, Крапивин бросил в микрофон:

— Я второй. Вас понял. Встречаемся завтра в точке два. Конец связи.

Несколько часов, спрятавшись под одной из перевернутых лодок, подполковник ждал Басова у Москвы-реки. Лишь поняв, что ждать дольше бесполезно и опасно для него самого, он аккуратно столкнул лодку на воду и принялся выгребать на середину реки. Еще до рассвета он должен был покинуть этот негостеприимный город.

А на берегу горели факелы и лаяли собаки. Неспокойно было в городе в эту ночь, и мало кто из москвичей сомкнул глаза. Царь Борис корчевал измену, и страшились люди еще не забывшие грозные Ивановы дни. Каждый думал: «Пронесет ли меня? Не падет ли царский гнев на мою семью?»

В отличие от подполковника Чигирев прекрасно понимал, зачем Романов затеял безнадежный и, казалось, бессмысленный бой. Войдя в здание, он сразу попал в распоряжение боярского секретаря, который велел ему уничтожить секретный романовский архив. Жарко горела в ту ночь печь в палатах боярина. Многие бумаги исчезли в ее утробе. И чуть не выл историк, украдкой заглядывая в документы, которые должны были стать пеплом. Списки дворян и боевых холопов, собранных на Варварке, письма знатнейших бояр членам дома Романовых, расчетные книги… Конечно, откажись боярин от сопротивления, многие из погибших сегодня людей остались бы живы, десятки искалеченных были бы целы. Но тогда бесценный романовский архив достался бы царевым людям, а этого Федор Никитич никак не хотел допустить. Ну а что значат жизни мелких людишек, когда великие играют в свои игры?

Как ни странно, комната, в которой они работали, была проходной и примыкала к кабинету боярина. Это место Чигирев знал. В двадцать первом веке здесь была комната неопределенного назначения, уставленная лавками. Здесь же это была комната секретаря с конторкой для работы и многочисленными сундуками, содержавшими романовский архив. Впрочем, сейчас убранство помещения настолько же отличалось от того, которое историк помнил в музее «Палаты бояр Романовых», насколько окружающая обстановка осажденного подворья разнилась с обстановкой музейного комплекса. Разные люди то и дело сновали через комнату. Однажды, почти бегом, бряцая оружием, через нее проскочила странная группа. Среди восьмерых человек, в нее входивших, Чигирев узнал двоих дворян, выбранных боярином перед началом штурма, — Юрия Отрепьева и Басова. При этом фехтовальщик будто и не заметил историка.

За окном давно уже грохотал бой, но гора документов, подлежащих сожжению, словно не убывала.

— Боже! — невольно вырвалось у историка.

Чигирев не верил своим глазам. В его руках был указ царя Федора Никитича! В это невозможно было поверить, но выведенные затейливым узором славянские буквы: «Мы, божьей милостью государь всея Руси Федор Романов…»

— Чего встал? — рявкнул на него первый писец. — Жги быстрее.

Быстро кинув в огонь первую подвернувшуюся бумагу, Чигирев украдкой спрятал за пазуху поразивший его документ. Как историк он просто не имел права уничтожать такую реликвию.

На поясе завибрировало переговорное устройство. Скрючившись у печки, чтобы не показать напарнику хитроумную машину грядущих веков, Чигирев поднес ее к уху.

— Четвертый, пятый, я второй, — услышал он голос Крапивина. — Где вы? Прием.

— Вадим, уходи оттуда. Я найду тебя, — раздался тут же, словно издалека, голос Басова.

— Второй, я пятый, — громко прошептал Чигирев. — Я в архиве Романовых.

— Уходите оттуда, пятый, — приказал Крапивин. — Жду вас у реки, перед Васильевским спуском. Конец связи.

Микрофон смолк.

— Что ты там шепчешь? — надвинулся на Чигирева первый писец.

— Живот болит. Выйти бы мне, — изобразил желудочные колики историк.

— А ну, сидеть! — зло крикнул писец. — Хоть все штаны дерьмом завали, а бумаги пожечь немедля надо.

Мощным рывком сбив писца с ног, Чигирев бросился наутек. Он пробежал несколько комнат, выскочил на лестницу и тут увидел, что снизу навстречу ему спешат царские стрельцы. Чертыхнувшись, историк бросился назад. Комнатки, переходы и лестницы замелькали, словно в калейдоскопе. По звукам голосов и бряцанию оружия Чигирев понял, что дом стремительно заполняется государевыми людьми. Метнувшись к окну, он обнаружил, что даже если бы ему и удалось пролезть через это узкое отверстие, побег всё равно не увенчался бы успехом. Там, внизу, на небольшой площадке, освещенной мерцающими факелами, разгоряченные ночным боем стрельцы уже сгоняли в кучу сдавшихся защитников дома. Метнувшись в сторону, Чигирев снова бросился по переходам боярских палат.

Теперь спасти его могло только одно. Необходимо было укрыться в каком-либо из укромных уголков, дождаться, когда стрельцы уйдут из палат, и постараться незаметно выскользнуть из Москвы. Забившись в нишу одной из комнат, Чигирев снова включил переговорное устройство.

— Второй, я пятый. Уйти не могу. Постараюсь спрятаться на подворье и переждать. Прием.

— Я второй. Вас понял. Встречаемся завтра в точке два. Конец связи, — услышал он.

Чигирев быстро спрятал переговорное устройство в голенище сапога, и, толкнув ближайшую дверь, ворвался в комнату. В тусклом свете лучины он увидел, как к стене метнулась девичья фигурка.

— Ты кто? — выдохнул историк.

— Дарья. Боярыни Ксении Ивановны сенная девка.

Теперь Чигирев лучше рассмотрел девушку. Юная, почти подросток, она была одета в просторный сарафан и кокошник. Длинная толстая коса свисала до пояса. Чигирев засмотрелся на миловидное лицо девушки, показавшееся ему в этот момент безумно красивым.

— Люди царевы уж в палатах? — взволнованно спросила девушка, поняв, что перед ней один из людей боярина.

— Да, в палатах, — автоматически подтвердил Чигирев.

— Ну, тогда хоронись, — скомандовала Дарья, открывая перед историком стоящий вдоль стены длинный узкий сундук.

За стеной раздались тяжелые шаги и бряцание оружия. Быстро отстегнув для удобства саблю, Чигирев залез в сундук. Дарья закрыла крышку. В наступившей тишине историк услышал, как удаляются шаги неизвестных воинов. Потянулись минуты ожидания. Лежа на дне сундука среди какого-то тряпья, Чигирев лихорадочно думал: «Только бы пронесло! Только бы пронесло!..»

Не пронесло. Дверь с грохотом отворилась, и Чигирев услышал грубый голос:

— Бона, смотри, какая птичка.

— И впрямь хороша, — отозвался второй, чуть более высокий.

Историк услышал звук закрывающейся двери и стук о стену: видимо, к ней прислонили бердыши.

— Отпустите меня, — донеслась робкая просьба Дарьи.

— Ить, куда? — вновь послышался первый голос.

Тут же Чигирев услышал возню и сдавленный девичий стон. Очевидно, Дарье зажимали рот.

— Ты только молчи, девка, и всё путем будет, — тихо пообещал первый мужик.

Потом послышался звук рвущейся ткани, отчаянное мычание Дарьи и голос второго мужика:

— Ох, как лепо.

Повинуясь безотчетному импульсу, Чигирев вскочил, откинув крышку, выхватил саблю и вывалился из сундука. Прямо перед ним здоровенный детина, стоя позади Дарьи, одной рукой зажимал девушке рот, а другой залез в разорванный ворот сарафана и щупал ее груди. Второй, поменьше, встав спереди на одно колено, задрал ей подол до живота и увлеченно шарил своей лапой между девичьих ног.

Увидев неожиданно появившегося противника, стрельцы отпустили жертву и схватились за сабли. Дарья мышкой юркнула в угол и забилась там, прикрывая руками разорванный ворот сарафана.

— Оставьте ее! — громко приказал Чигирев.

Он уже понял, что избежать гибели или плена ему не удастся, но надеялся привлечь на звук драки других стрельцов, а возможно, и их командиров и таким образом спасти Дарью от насилия. В конце концов, время-то не Ивана Грозного, а нападающие — не опричники. Вряд ли их погладят по головке за насилие, учиненное в доме родовитого боярина.

— Да это же Романов вор, — грозно выкрикнул тот стрелец, что был побольше. — А ну, отдай саблю, а не то убью сей же час.

— Отдам, — пообещал Чигирев. — Только девку не троньте.

— А это мы поглядим, — фыркнул стрелец.

— А ну, прочь отсюда, охальники, — что есть силы заорал Чигирев, двинувшись на своих противников.

Нe то испуганные его самоуверенностью, не то ошеломленные криком, стрельцы бросились вон из комнаты. Инстинктивно Чигирев выбежал за ними, и тут дверь в противоположной стене открылась и в комнату ввалился десяток стрельцов. Первый, судя по одежде и оружию, был командиром. Увидев вошедших, Чигирев остановился. Застыли и стрельцы.

— Вон он, Романов человек! — указывая на Чигирева, заорал младший из стрельцов, только что пытавшихся изнасиловать Дарью. — Держи его!

Стрельцы двинулись на историка, но тот поднял саблю, давая понять, что будет биться до конца. Это заставило нападающих остановиться.

— Саблю положи, — грозно приказал офицер. — Иначе до смерти убьем.

— Прости, сдался бы я царевым людям, — ответил ему Чигирев. — Да стрельцы твои насилье над невинной девкой учинить удумали. Я и вступился.

Почему-то в эту секунду он был убежден, что сейчас погибнет, и твердо решил продать свою жизнь подороже. Офицер сумрачным взглядом обвел несостоявшихся насильников и вдруг зычно крикнул:

— А ну, кто там схоронился, покажись.

Зажимая руками разорванный ворот, вся пунцовая, как рак, Дарья вышла в залу и тут же повалилась в ноги стрельцам.

— Кто такая? — спросил офицер.

— Дарья. Боярыни Ксении Ивановны сенная девка, — рыдая ответила Дарья.

— Правду ли говорит сей человек?

— Всё так и было, — ответила Дарья. — Снасильничать меня стрельцы хотели.

Офицер жестко посмотрел на провинившихся стрельцов и скомандовал:

— Вон отсюда. По утру ко мне явитесь.

Потупясь, оба стрельца вышли из зала.

— Ну, а теперь саблю отдашь? — спросил офицер, обращаясь к Чигиреву. Голос его стал явно мягче.

— Крест целуй, что насилия над ней не допустишь, — потребовал историк.

Ухмыльнувшись, офицер полез за пазуху, вытащил нательный крест, поцеловал и произнес:

— Богом клянусь, не тронем ее.

Возникла пауза. Помедлив несколько секунд, Чигирев бросил на пол саблю и произнес:

— Тогда бери меня.

— Храбрец, — не скрывая восхищения, произнес офицер. — Ты, девка, встань-то. Полюбовник твой, что ли?

Дарьяподнялась и замерла, уткнувшись в пол.

— Отвечай, — грозно приказал офицер.

— Нет, — энергично замотала головой девушка. — В первый раз его вижу.

— Вона как, — в голосе офицера снова зазвучали уважительные нотки. — Ты кто таков есть, молодец?

— При писце боярском я состоял, — ответил Чигирев. — Первый день сегодня на службе. Вчерась только с товарищами моими из Сибири прибыли да сегодня на службу к боярину взяты были.

Офицер загоготал.

— Не свезло тебе, парень, — произнес он. — Ладно. Девку к прочим бабам отведите. Да глядите, чтоб волос с ее головы не упал. А этого обыскать.

Один из стрельцов схватил Дарью за руку и потащил прочь. Однако повернулась она перед дверью и крикнула Чигиреву:

— Звать-то тебя как?

— Сергей Чигирев я, — ответил ей историк.

Тем временем два стрельца подошли к нему с двух сторон и принялись обшаривать его одежду. Первым на пол полетел нож историка. К счастью, стрельцы не заметили тщательно замаскированный однозарядный пистолет, вмонтированный в рукоять. Следующим на свет божий было извлечено переговорное устройство. Историк проклял тот момент, когда положил его в карман. Маленькие рации создавались так, что, помещённые в пояс разведчика, были незаметны при обыске. Но устройство, лежащее за голенищем сапога, само легло в руки стрельцов.

— Что это? — нахмурившись, спросил офицер, — Оберег, — соврал Чигирев.

Офицер небрежно махнул рукой и, к облегчению историка, миниатюрная рация полетела на пол. Теперь стрелец вытащил из-за пазухи пленника спрятанную им грамоту. Офицер жадно схватил ее и принялся читать:

— Мы, Божьей милостью государь Федор Романов… — Он сурово взглянул на Чигирева: — Откель бумага сия? Кто тебе ее схоронить поручил?

— Никто, — отрицательно покачал головой Чигирев и только теперь понял, перспективу какой блистательной комбинации создает этот документ и как сильно он может повлиять на историю этого мира. — В боярском сундуке нашел. Велели мне ее сжечь, но я схоронил.

— Зачем?

— Царевым людям отдать. Измена же явная боярином затевалась.

— Так боярину изменить затеял?

— Я царю верную службу сослужить думал, — ответил Чигирев.

— И почто на стрельцов с саблею ходил?

— Так ведь снасильничать они хотели.

— За чужую девку голову сложить порешил?

Помедлив несколько секунд, Чигирев произнес:

— Тошно мне, когда худые людишки над людьми добрыми бесчинства творят.

Офицер внимательно посмотрел в глаза историку, после чего распорядился:

— К Басманову его.

ГЛАВА 11 Царская милость

— Стало быть, как только грамоту сию воровскую увидел, так и к царевым людям бежать порешил, — дьяк подозрительно посмотрел на подвешенного на дыбе Чигирева.

Из всей экипировки, в которой историк прибыл в здешнюю Москву, на нем остались одни нижние порты, изрядно испачканные и потрепанные после недели пребывания в кремлевском застенке, да нательный крест, который палачи не могли снять с арестованного. Сюда, в Кремль, его доставили сразу после короткого допроса у Петра Басманова. Теперь его голое, давно не мытое тело украшали множественные рубцы от Ударов кнута и ожоги от факелов.

Не единожды за последние семь дней своды пыточной камеры оглашались истошными воплями, которые вырывались из груди Чигирева, когда к нему применяли очередную «меру воздействия». Следователи особо не церемонились и сразу начинали допросы с пыток, очевидно полагая, что признание, вырванное болью, является куда более чистосердечным. Теперь историку на своей шкуре довелось изведать «прелести» методов дознания, о которых он читал в исторических трудах. Впрочем, экзекуторы не были слишком изобретательны и ограничились традиционными кнутом, огнем и дыбой. Судя по тому, как палачи обращались со своей жертвой, умело доводя ее до иступления от боли и быстро приводя в сознание после обмороков, но не калеча и не допуская ее смерти, это были весьма искусные в своем ремесле люди. Судя по их возрасту, можно было предположить, что они еще помнят «веселое Иваново времечко». Наверное, они считали подобные пытки просто детской игрой. Да и сам Чигирев, отлеживаясь после очередного допроса на куче соломы, служившей ему постелью, понимал, что по-настоящему за него еще не взялись.

— Всё так, — подтвердил историк.

— А почто ты, песий сын, из своей Сибири на Москву подался?

— Говорил же я, на Москве жить хотел, — в десятый раз повторил Чигирев.

— Ну, а дружки твои где, десятник Игорь и сотник Владимир?

— Не знаю.

Стоявший рядом полуголый палач с силой хлестнул историка кнутом под ребра. Тот взвыл, — Мне врать не гоже, — не унимался дьяк.

— Христом Богом клянусь, не знаю, — с трудом превозмогая боль, выдавил Чигирев. — В Москве мы лишь один день были и, окромя романовских людей, ни с кем знакомства не свели. Ежели не нашли вы их ни среди мертвых, ни среди пленных, так, верно, из Москвы они уже подались.

— А куда с Москвы пойти они могли?

— Да кто ж их знает? Может, в Сибирь возвернулись. Может, на север, к Беломорью, от царева гнева подальше.

— А может, в Литву? — предположил дьяк.

— Отчего же в Литву? — не понял Чигирев.

— К хозяину вашему, королю Жигимонту.

— Да откуда же нам короля Жигимонта знать? — изумился Чигирев.

Он не без усилия над собой выговаривал имя польского короля Сигизмунда на русский лад, хотя еще перед отправкой в экспедицию долго приучивал себя говорить так, как это делали на Руси в шестнадцатом веке.

И тут же, повинуясь мановению руки дьяка, палач начал вращения колеса, вновь заставив историка орать от боли. Когда пыточный инструмент был возвращен в прежнее положение, дознаватель произнес:

— Вор Петька Малахов на той же дыбе пока-шал, что десятник Игорь литовские премудрости сабельного боя знал. Откель?

— Не литовские это приемы, а китайские! — чуть не плача выдохнул Чигирев. — Много боевой премудрости, здесь не ведомой, узнал он, Странствуя в Китайской земле.

Дверь застенка отворилась, и в пыточную, тяжело ступая, опираясь на длинный резной посох, вошел высокий, статный пожилой мужчина, одетый в богато украшенную боярскую одежду. На пальцах незнакомца сверкало множество перстней с крупными драгоценными камнями. Дьяк и палач тут же низко поклонились вошедшему.

— Здрав будь, царь батюшка, — подобострастно произнес дьяк.

Чигирев похолодел. Перед ним был сам Борис Годунов!

Не ответив на приветствие, Годунов уселся в кресло, которое только что занимал дьяк, сумрачно посмотрел на заключенного и произнес:

— Кто этот?

— Писарь Сергей Чигирев, — заискивающе пояснил дьяк. — При писаре боярина Федора состоял. При нем ту грамоту нашли, где Федор себя самозвано царем прозывает. Сказывает он, что сам с доносом к твоим слугам бежать хотел, да не поспел. Сотник, который взял его, сказывает, что сдался он по доброй воле.

— Почто пытаете? — спросил Годунов.

— Прибыл сей вор на Москву восьмого дня и ко двору боярина явился только в день, когда ты Федора под стражу взять повелел, — ответил дьяк. — А людишки романовские сказывают, что товарищ его, с которым они вместе на Москву заявились, аки литовец рубился. Вот и пытаем, не вступил ли боярин в сговор с королем Жигимонтом и не привез ли сей вор ляшскую грамоту.

— Не был Федор в сговоре с Жигимонтом, — небрежно отмахнулся Годунов. — Про то я уж ведаю. Литовскую же рубку мало ль кто ведает? А ты сам откель? — обратился он к Чигиреву.

— Из Сибири мы, — ответил тот. — В Красноярском остроге службу несли. Да порешили на Москву за службою вертаться. Не прогневайся, государь. Не со зла я против тебя встал. Как узнал, что замыслил худое против тебя боярин, в сей же час хотел к людям твоим с доносом бежать, да не поспел.

Годунов внимательно посмотрел на пленника, потом произнес:

— Будет с него. Плетей дайте, чтоб прежде знал, на чью службу идти, да гоните взашей.

Произнеся эти слова, Годунов тяжело поднялся и направился к выходу. И тут историк решился…

Нельзя сказать, что приговор царя его не устраивал. Получив наказание, он вполне мог на законных основаниях покинуть Москву, вернуться к тому месту, где было пробито «окно» в его мир, и таким образом относительно благополучно завершить свое участие в неудавшейся экспедиции. Но сейчас он хотел иного. Прекрасно понимая грозящую ему опасность, историк сказал:

— Прости, великий государь. Дозволь слово молвить.

Годунов обернулся. На лице его отразилось удивление. Дьяк от ужаса, казалось, готов был провалиться сквозь землю. Палач поднял кнут.

— Говори, — нахмурив брови, бросил царь.

— Слышал я в боярских палатах, как человек князей Черкасских, что при боярине Федоре Никитиче состоял, сказывал, будто он — чудом спасшийся царевич Дмитрий Иоаннович, — Сглотнув, произнес Чигирев.

В комнате повисла напряженная тишина. Все взгляды устремились на Годунова. Несколько секунд царь стоял неподвижно, а потом расхохотался. Тут же подобострастно захихикал и дьяк.

— Да ты разумеешь, холоп, что за околесицу несешь? — закончив смеяться, нахмурился Годунов.

— Не околесица это, великий государь! — выкрикнул Чигирев. — Все, как слышал, говорю.

Удар бича снова заставил его скорчиться от боли.

— Потешил ты меня изрядно, — промолвил Годунов. — Ладно, пес с тобой. Живи. Тока про сие услышанное более никому не сказывай. И про грамоту, что у боярина нашел, тоже. В грехе ведовства Федор уличен, за то и кару понесет. А государь на земле, аки господь на небе, един есть. Власть царская от бога дана. Не может ни один хрестьянин о скипетре царском помыслить. Когда люд московский на царство меня звал, долго я решиться не мог, много молился. Но, видать, уж в том Божья воля, и принял я крест сей. А коли кто сам о венце царском помыслит, так то грех величайший, ибо бунт есть супротив самого Господа.

Сказав это, царь собрался было уходить, но Чигирев снова остановил его:

— Если желаешь, вели смертью казнить, великий государь. Но ежели не поведаю того, о чем знаю, сам на себя руки наложу. В Сибири ведуны сказывали, что ждет Московскую землю три неурожайных года. Надобно тебе, великий государь, в закрома хлеба закупить, чтобы в голодные годы цены на него сбить да бунтов не допустить.

Годунов медленно подошел к Чигиреву.

— Ты и впрямь безумен, холоп, — проговорил он. — Ты на дыбе висишь. Я нынче же тебя, вора, помиловал. Ты же осмеливаешься мне сказывать, как государством править.

— Я тебе, великому государю, службу сослужить хочу, — ответил Чигирев. — И коли казнить меня велишь, с радостью от тебя смерть приму. Но когда на страшном суде перед Господом предстану, с чистой душой скажу, что долг перед своим государем исполнил и ничего не утаил. А если же солгу тебе нынче, то пусть еще хоть сто лет проживу. Когда узнает Господь, что правду я от государя своего утаил, то прогневается и в ад на вечные муки низвергнет.

Годунов с минуту, не моргая, смотрел в глаза историку. Тяжел был взгляд монарха, но Чигирев выдержал его.

— Смел ты, — произнес наконец Годунов. — Молви еще, какого ты роду?

— Из посадских я. Чигирев Сергей.

— Быть тебе, Сергей Чигирев, при постельном приказе писарем. Велю я тебе подробнейшую опись всего зерна в государевых закромах составить и постельничему отдать. С тем доложишь, сколько, по твоему разумению, надобно еще хлеба закупить, чтобы в неурожай голода избежать. О том я с постельничего спрошу. А вам, — повернулся он к дьяку, — нынче же его от дыбы отвязать, в бане помыть, накормить, одеть и к постельничему с моим указом отвести.

Отдав такое распоряжение, царь повернулся и вышел из пыточной.

— Ах, велика государева милость, — зацокал языком дьяк, когда в коридоре смолк звук царевых шагов. — Да что ж ты стоишь, Антип. Отвяжи его быстрее. Да бережно, сучий потрох!

Ежась под противным мелким ноябрьским дождиком, Чигирев прошел через Спасские ворота и двинулся к храму Василия Блаженного. Раны, нанесенные ему при следствии, все еще ныли, но историк старался не обращать на них внимания. Сейчас он был одет в теплый кафтан, широкие порты и мягкие кожаные сапоги, доставшиеся ему из царских кладовых. На голове у него красовалась отороченная мехом шапка. Оружие писарю постельничего приказа не полагалось, но Чигирев всё же добился права ходить с боевым ножом внушительных размеров. Нож этот, без сомнения, поверг бы в ужас любого патрульного московского милиционера начала двадцать первого века, но в Москве начала века семнадцатого оружием почему-то не считался. После своих первых успехов в сражениях Чигирев чувствовал себя без оружия каким-то незащищенным.

Тело историка всё еще болело, но на душе у него было радостно. Сбылась мечта. Он получил должность в правительстве Бориса Годунова. Пусть пока маленькую, незначительную, но ведь это только начало. Да и место службы достойное: постельный приказ. Худо-бедно, учреждение, которое, кроме дворцовых дел, ведает еще и вопросами охраны персоны государя и даже выполняет также функции министерства государственного имущества. И к тому же у него есть мощнейшее оружие: он знает историю на грядущие четыре столетия вперед. Возможную историю.

Чигирев уже в начале экспедиции понял, что привязан к этому миру даже больше, чем к своему собственному. Та Москва, оставленная за «окном», казалась неправильной, глупой, порочной. И корни пороков Чигирев видел в ее истории. Узнав об эксперименте, он твердо решил сделать всё, чтобы в этом мире история пошла по иному, «правильному», как он считал, пути. Короткое путешествие в Москву и даже последовавшие за этим заключение и пытки нисколько не отвратили его от этой затеи. Напротив, подержав в руке боевую саблю, поучаствовав в настоящих схватках, Чигирев вдруг понял, что может стать не просто «книжным червем», копающимся в старинных рукописях и трудах досужих историков, но настоящим творцом новой реальности. Он почувствовал собственную силу.

И тогда он принял решение остаться здесь и обустроить здешнюю Россию так, как ему казалось лучше. Главным сейчас было предотвратить смуту и помочь Борису Годунову провести в жизнь прогрессивные реформы. Простейший анализ событий говорил, что для этого требуются в первую очередь две вещи: устранить Отрепьева и избежать грозящего стране голода. Неизвестно, насколько подействовали на Бориса доводы писаря постельного приказа, но Чигирев не сомневался, что опытный царедворец, дошедший до вершин власти, наверняка обратит внимание на его слова. По крайней мере, на предложение увеличить запасы хлеба Годунов откликнулся сразу. Оставалось надеяться, что мимо него не пройдёт и донос на Юшку Отрепьева. И тогда… Просто дух захватывало от того, какие перспективы открывались перед Русью.

Чигирев бросил беглый взгляд на лобное место и невольно вздрогнул. Он стоял аккурат там, где в его мире размещался памятник Минину и Пожарскому. «А ведь где-то в Нижнем Новгороде сейчас живет Кузьма Минин, даже не староста еще, а простой купец, — подумал Чигирев. — И обитает где-то в своем поместье князь Дмитрий Пожарский, не ведающий пока, какую роль доведется ему сыграть в истории России. А может, и не доведется? Может, всё еще можно изменить в лучшую сторону?»

Чигирев обвел взглядом Красную площадь, совсем не ту, какую привык видеть, без Исторического музея, без ГУМа и мавзолея, заставленную многочисленными торговыми рядами и заполненную множеством народа, и подумал: «Сегодня же седьмое ноября! Через триста с небольшим лет это место как раз в этот день станет центром грандиозных празднеств бесовской, человеконенавистнической власти, которая прольет реки крови, отбросит страну на десятилетия назад. А может, и не станет. Может, я предотвращу само ее появление отсюда, из тысяча шестисотого года. Дай-то бог. Ведь не должно возникнуть этого чудовища в прогрессивной, богатой, демократической стране».

Внезапно мысли историка резко изменили свой ход, и на душе у него вдруг потеплело. «Это ведь мой мир, — вдруг подумал он. — Конечно, я знаю, что ему необходимо на четыреста лет вперед, но еще я хочу устроиться в нем так, как считаю нужным. А еще у меня здесь есть одно дело, которое, если я не совершу… то и плевать мне будет на всю эту смуту, грядущие революции и войны. Потому что там расчет, интеллектуальные выкладки, а здесь страсть».

Было еще одно событие, которое заставило его посчитать этот мир в большей степени своим, чем тот, который он оставил. Хотя Чигирев настойчиво гнал от себя эту мысль, но сердцу, как говорится, не прикажешь, и историк всё больше чувствовал, что по уши завяз в этой Москве.

Обогнув храм Василия Блаженного, он вышел на Варварку, прошел еще несколько сотен метров и оказался около палат бояр Романовых. Ворота, снесенные при штурме двенадцать дней назад, были уже восстановлены. Вход охраняли Два стрельца. Один из них перекрыл дорогу Чигиреву.

— Стой! Ты откуда и за каким делом? — грозно надвинулся он на историка.

— Чигирев Сергей, писарь постельного приказа, — ответил Чигирев.

Упоминание солидного учреждения заставило стрельца смягчиться, однако бдительности он не утратил.

— Ты с приказной грамотой али с поручением? — осведомился он.

— Не, я сам по себе, — признался Чигирев.

— Тогда извиняй, — надвинулся на него стрелец. — Пускать не велено.

— Да мне бы просто сенную девку боярыни Дарью, повидать.

— Велено до конца дознания никого с подворья не выпускать и не впускать, — прогудел стрелец и вдруг хитро, улыбнулся он: — А чего тебе до девки-то?

— Свататься хочу, — неожиданно сам для себя ответил Чигирев.

Часть 2 НЕВОЗВРАЩЕНЦЫ

ГЛАВА 12 Служилый человек

Чигирев поднялся с лавки. Дарья уже стучала деревянной посудой, накрывая на стол. Историк в очередной раз поразился, как ей удается вставать без будильника в такую рань. В люльке заплакал Иван, и Дарья бросилась к сыну.

— Садись за стол. Я уж подала, — бросила она, увидев, что муж проснулся.

Чигирев подошел к жене, нежно поцеловал ее в щечку и двинулся к столу. Их свадьба состоялась в этом году, сразу после Крещения. Для Дарьи это было спасением. Дочка разорившегося купца, сирота с малых лет, она жила в доме Романовых на положении служанки, но не была крепостной. Впрочем, ее положение и без того считалось незавидным. Бесприданница. Не зря в семнадцать лет еще не замужем сидела. По меркам семнадцатого века — считай, старая дева. После разгрома клана Романовых она рисковала вообще остаться без средств к существованию. Что ждало ее тогда? Скорее всего, продалась бы в крепостные какому-нибудь боярскому семейству. Там в лучшем случае вышла бы замуж за одного из их крепостных и дала бы начало очередной ветви бесправных русских людей, которые само право именоваться свободными смогли бы обрести через дести семьдесят лет. А вернее всего, стала бы наложницей какого-нибудь из похотливых и самовластных бояр и уже после, с прижитыми от него детьми (боярская «благодарность» и «забота») пошла бы замуж за конюха или печника. И всё одно была бы крепостная. А тут посватал ее вдруг не кто-нибудь, а служилый человек из постельного приказа. Пусть и через пыточную прошедший (а кто на Руси от чаши сей зарекаться может?), но лично царем помилованный и обласканный. Это же какое девке счастье подвалило!

Содержание Чигиреву положили щедрое. Аж тридцать рублей в год. Видно было, что сам государь его приметил. На эти деньги новоиспеченный писарь вполне мог содержать семью, снимать маленький домик с амбаром в Китай-городе и даже платить прислуге. Так что вот уже больше года бывший историк вел вполне обеспеченную жизнь средневекового государственного служащего. Нельзя сказать, что он тяжело вживался в образ. Он принял семнадцатый век со всеми его бытовыми особенностями на удивление легко. Как ни странно, историк совершенно не скучал по электрическому освещению, общественному транспорту, водопроводу и центральному отоплению, очень быстро привык умываться колодезной водой, ходить с женой в общую баню по субботам и стоять службу в церкви по воскресеньям.

Для Даши он был царь и бог. Дело даже не в ком, что по здешним традициям муж был полновластным хозяином семьи, слово которого считалось непреложным и воля — святой. Конечно, сыграло свою роль и то, что Чигирев фактически спас Дарью от рабства, взял замуж отвергнутую всеми бесприданницу. Но и это было не главным. Девушку поразило, как отважно он вступился за нее в практически безнадежной ситуации, не побоялся бросить вызов государевым людям. В Московии это практически равнялось самоубийству. Сложно сказать, как представляли себе здешние девочки своих рыцарей (скорее всего, в виде царевичей на белых конях), но когда Чигирев с саблей в руках двинулся на двух насильников, Дарья увидела в нем мужчину своей мечты. Могла ли она отказать ему, когда он посватался? И позже, уже после свадьбы, она поняла, что муж ей достался действительно необыкновенный. Мало того что он непрестанно оказывал ей всяческие знаки внимания, непрестанно говорил о своей любви к ней. Страшно сказать — за почти что год совместной жизни писарь постельного приказа Чигирев ни разу не побил свою жену! Что еще могло служить доказательством более нежной привязанности этого человека к своей супруге?

Возможно, так рассуждала Даша, а может, и нет, но не требовалось тонких познаний в психологии, чтобы понять: она обожает своего мужа. Ни с чем нельзя было сравнить тот восторг, который она испытала, когда подарила ему сына. Ну а сказать, что счастлив был Чигирев, значило не сказать ничего. Личная жизнь историка в его собственном мире не складывалась. Рано оставшись без родителей, Сергей Чигирев долго не мог найти себе спутницу жизни. Конечно, историк, сидящий на мизерной зарплате, — не слишком привлекательная кандидатура в женихи. Да и сам он был разборчив, может, даже слишком. Всё искал и не находил свой идеал. Не нашел… в своем мире. Зато нашел в этом — и был счастлив.

Но не только радости семейного быта заполняли жизнь Чигирева. У него была цель. Великая цель — преобразовать это общество, эту страну в чужом мире, куда внезапно занесла его судьба. Когда-то давно, пересчитывая скудные средства оставшиеся до очередной, не менее скудной, зарплаты, историк много ломал голову над причинами того, что он, здоровый, неглупый человек, профессионал с блестящим образованием, умеющий и желающий добросовестно работать, вынужден влачить жалкое существование. Ведь он был по обмену в Германии и видел, что люди могут жить совсем по-иному; свободно, обеспеченно, спокойно. И он нашел ответ: во всем виновата проклятая история России. Он потратил многие годы, чтобы понять, когда произошел тот трагический поворот в истории страны, который бросил ее в пучину кровавых смут, бедности, привел ее к отставанию от Запада.

Вскоре он понял, что не было одной поворотной точки, а была целая цепь событий, постоянно отталкивавших страну от сообщества западных стран. Первую такую точку он увидел в правлении Александра Невского, который избрал союз с татарами в противовес предложенного ему объединения с крестоносцами для борьбы против нашествия с востока.

Вторую — в правлении Ивана Третьего, начавшего строить авторитарное государство и уничтожившего новгородскую вольность, из которой вполне могла вырасти богатая и свободная страна.

Третью он связывал с безумием Ивана Грозного. Ведь именно Ливонская война, бессмысленная и бесперспективная, впервые заставила Россию воевать с целым союзом западных держав и делала ее ещё более далёкой от Западной Европы.

Четвертый шанс возник, когда Борис Годунов попытался реформировать Русь, начал налаживать взаимоотношения с Европой. Однако Смутное время похоронило все возможности, которые открывались в ходе этих преобразований.

Пятый шанс, по мнению Чигирева, появился у России в конце Смутного времени. Именно тогда земские соборы заложили первые основы русского парламентаризма. Именно тогда появились идеи ограничения царской власти и, страшно подумать, требование права для любого русского человека свободно выезжать за границу (права, которое жители одной шестой части суши получат только в конце двадцатого века). Из всего этого, по мнению историка, со временем должна была вырасти демократическая страна, которая неизбежно присоединилась бы к европейскому сообществу. Но тогда Русь вновь избрала самодержавного царя и изолировалась от Европы почти на девяносто лет.

Окно на Запад прорубать пришлось уже Петру Первому, но по-азиатски, авторитарно, жестко. Заложенные великим реформатором в основу империи жесткость власти, всепобеждающая бюрократическая система и крепостное право, по мнению Чигирева, привели к тому, что Россия так и осталась стоять особняком от европейских держав.

Реформаторский порыв первых лет правления Александра Первого мог исправить дело, однако либо у самодержца не хватило политической воли, либо испугала перспектива потери абсолютной власти, но и пятый шанс был упущен.

Из очередной спячки Россию вывели реформы Александра Второго, но убийство императора не позволило завершить главного — ограничить монархию конституцией. Так был упущен шестой шанс. И, наконец, седьмой. Мощный экономический рост начала двадцатого века неизбежно должен был привести к демократизации общества и вхождению страны в европейское сообщество. Но большевистская революция вновь ввергла ее в пучину террора и изоляции.

Вся эта трагическая череда событий, с точки зрения Чигирева, и привела к тому, что держава, имевшая огромный потенциал, населенная смелым и талантливым народом, влачила жалкое существование на задворках мировой цивилизации. В голове у историка рождалось множество сценариев, реализуя которые, можно было бы повернуть страну на европейский путь развития, но все это оставалось не более чем игрой разума.

И вот теперь, попав в прошлое, как раз в одну из тех поворотных точек, которые он наметил для коренного изменения жизни России, он понял, что судьба предоставляет ему невероятный шанс воплотить свои идеи. Рискнув во время допроса у Годунова, он выиграл первый раунд — он стал «государевым человеком». Вторая задача тоже была решена успешно. За год службы в постельном приказе Чигирев добился, чтобы в Москве были собраны большие запасы зерна. По его мнению, это должно было ослабить последствия голода, который надвигался на страну. В его мире этот голод существенно подорвал авторитет Годунова и подготовил приход Лжедмитрия Первого, фактически став началом смуты. В этом мире Чигирев намеревался предотвратить бунты и саму смуту.

Рвение писаря не осталось не замеченным. Всю зиму и весну по указу царя он работал в сфере государственных закупок зерновых, как сказали бы в двадцатом веке. Конечно, о прямом подчинении государю речи идти не могло. Постельничий (в терминологии двадцатого века — министр двора, начальник личной охраны государя и министр народного хозяйства в одном лице) переподчинил нового работника дьяку с забавной фамилией Смирный, а тот поставил его в подчинение подьячему. Чай, время не Петра Великого или Ивана Грозного. Администрация Бориса Годунова свято блюла иерархию. Но выполнял Чигирев личное поручение царя, и это давало ему определенный иммунитет от самодурства многочисленных начальников и интриг приказной канцелярии.

В начале приказные люди с усмешкой смотрели на непрестанные попытки новоявленного служилого человека закупать недешевое зерно прошлогоднего урожая. Много челобитных пришлось написать Чигиреву на имя государя, чтобы убедить увеличить запасы зерна. Вопреки его надеждам, Годунов не принял скромного писаря, а по бюрократической цепочке передал распоряжение не чинить тому препятствий в закупках и выделять нужные суммы.

Когда наступило лето, дождливое и холодное, всем стало ясно, что хорошего урожая ждать не придётся. Тогда уже все с особым уважением стали относиться к «писарю Сергею». А в конце сентября, когда внезапно ударивший мороз уничтожил не собранный ещё урожай и призрак голода навис над Московией, начальник Чигирева, дьяк Смирный, морщась, как от зубной боли, известил историка, что тому жалован чин подьячего. Притом произведен он сразу в средние подьячие, минуя статус младших, каковыми считались только что принятые в приказ дворянские дети. Кем жалован Чигиреву новый чин, Смирный не уточнил, но Чигирев понял: отметил его лично государь.

Отношения с прочими приказными людьми, мягко говоря, не складывались. Сказывался обычай круговой поруки, царивший среди московской бюрократии. Накрепко спаянные обетом молчания, служилые люди по-настоящему заботились только о получении взяток и «справедливом» их распределении. Разумеется, напористый писарь Сергей, более всего радевший о пополнении государственных запасов зерна, не желал и слышать о «подношениях благодарных купцов» и в чиновничий коллектив не вписывался.

Впрочем, Чигирева это не слишком волновало. Теперь, когда он успешно начал карьеру и обеспечил Москву запасами достаточными, чтобы предотвратить голод, ему предстояло перейти к третьему этапу. Он должен был, ни много ни мало, стать ближайшим советником Годунова и убедить царя провести реформы, детально продуманные историком еще «дома», в тиши институтских кабинетов. Необходимо было отменить крепостничество, разработать новое, прогрессивное торговое и гражданское законодательство, провести налоговую реформу, которая помогла бы развиться экономике страны. Безумие? Может быть, но для человека, воодушевленного великой идеей, преград не существует.

Беспокоило только то, что Годунов, похоже, так и не воспринял всерьёз предупреждения о возможном самозванстве Отрепьева. Как и в мире, из которого пришел историк, Юшка постригся в монахи и обитал в Чудовом монастыре. Чигирев видел его однажды в Кремле, когда новоиспеченный монах Григорий сопровождал патриарха, шедшего на заседание Боярской думы. Безусловно, такая близость к высшим духовным лицам для человека, менее года назад постриженного в монахи, да еще перед этим «проворовавшегося» перед государем, была вещью неординарной. Несмотря на то что, как смог заметить Чигирев, Отрепьев был человеком для своего времени великолепно образованным, столь быстрое его продвижение представлялось невозможным без высоких покровителей. Историк лишний раз убедился в существовании мощного боярского заговора против Бориса Годунова. Было ясно, что победить заговорщиков скромному среднему подьячему постельного приказа не по зубам.

Утешало, что до начала смуты оставалось еще около трех лет. За это время Чигирев надеялся занять достаточно высокое место в государственной иерархии и укрепить позиции. Во имя великой цели он был готов на многое. Активно двигаясь по карьерной лестнице, Чигирев не забывал и о том, что в этом мире большую роль играют не только интриги, связи и общественный статус, но и умение постоять за себя в бою.

Попытки отыскать учителя в ратном деле обернулись неожиданным препятствием. Коллеги по приказу на все вопросы об обучении фехтованию лишь удивленно смотрели на странного писаря и недоуменно вопрошали: «Тебе-то зачем, приказному?» Стрельцы из охраны тоже под разными предлогами уклонялись от просьб заниматься с Чигиревым, очевидно, оберегая свою корпорацию и не желая связываться с приказным. Наставника Чигирев нашел в Замоскворечье, в немецкой слободе. Пожилой вояка Ганс из Бремена, поселившийся в «варварской стране», чтобы охраной немецких купцов заработать денег на безбедную старость (а может, и скрывавшийся от правосудия на родине), за сходную плату согласился преподавать московиту премудрости европейского фехтования. Надо признать, старый ландскнехт хорошо знал свое ремесло и обучил подопечного многим приемам и хитростям европейского ратного дела: фехтованию, обращению с огнестрельным оружием, а также объяснил правила боя в строю.

Конечно, более всего Чигиреву хотелось заниматься у Басова, человека весьма успешно подтвердившего высокий уровень своего мастерства. Однако после того памятного боя на Варварке и Басов и Крапивин исчезли. Чигирев надеялся, что они целыми и невредимыми выбрались из Москвы, вернулись на базу… и больше никогда не появятся в этом мире. С точки зрения Чигирёва, эти двое под руководством Селиванова могли сильно помешать реализации его идей.

Впрочем, отсутствие вестей от бывших товарищей по экспедиции успокаивало историка. Он решил, что «окно» закрыто и ожидать вторжения оттуда более не приходится. Мысль о том, что вернуться на родину не удастся, не беспокоила его. В этом мире, в эпоху Бориса Годунова, он увидел свое место и свое предназначение. Здесь он перестал быть историком — копателем старинных и уже мало кому интересных тайн. Здесь он стал творцом. А еще Чигирев был уверен, что ему предстоит получить дворянство, а может, боярство, стать основателем знатнейшего и влиятельнейшего рода, который еще сыграет важную роль в истории здешней Руси. Что могло быть привлекательнее этого?

Чигирев отодвинул тарелку и поднялся с лавки. Дарья тут же бросилась к нему:

— Хороша ли каша? Сыт ли ты, сокол мой?

— Всё славно, душа моя, — нежно поцеловал он ее в губы. — На службу мне, однако ж, пора.

Дарья засуетилась, помогла надеть валенки, подала овчинный тулуп и шапку, но прежде чем застегнуть тяжелую и теплую одежку, Чигирев бережно, словно драгоценную вещь, закрепил на поясе кинжал. Закончив одеваться, он двинулся к выходу, но тут заметил, что жена украдкой смахивает слезу.

— Что с тобой? — спросил он.

— Сон у меня дурной был, будто коршуны тебя клюют. Не к добру это.

— Брось, — ухмыльнулся он. — Сны — это только сны.

— Береги себя, — попросила она. — Я боюсь. Он шагнул к жене, обнял ее, поцеловал и вдруг произнес:

— Знай, душа моя, дороже тебя и Ивана нет у меня никого на свете. Что бы ни случилось, я завсегда за вас стоять буду. Всё будет хорошо, — он снова поцеловал ее. — Верь мне.

Она зарделась, прижалась к нему, почему-то всхлипнула.

— Береги себя, — повторила она. — А я тебя всегда любить буду и сколько надобно ждать.

Он вышел на заснеженную улицу. Солнце еще не поднялось, противный холодный ветер гнал поземку. Подняв воротник, Чигирев зашагал к Кремлю. В столь ранний час в Москве мало кто осмеливался выйти на улицу. Впрочем, и путь его был недалек. Уже минут через пятнадцать бывший историк миновал заставу у Боровицких ворот и вскоре вошёл в здание приказа. Там весело трещал огонь в печи; огромная комната со сводчатым потолком, в которой располагались столы служащих, освещалась множеством свечей. Некоторые из писцов уже заняли свои места и негромко сплетничали между собой, раскладывая бумаги и затачивая перья. Чигирев не без удовольствия стряхнул и бросил на лавку покрытый снежинками тулуп и зашагал было к своему месту, но тут дверь в кабинет дьяка отворилась, и бывший историк услышал глухой голос начальника:

— Сергей, поди-ка сюда.

Чигирев вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь. Смирный сидел за своим столом и сумрачно глядел на подчиненного, поглаживая длинную, уже почти седую бороду.

— Зачем звал? — проговорил Чигирев, выдержав непродолжительную паузу.

Дьяк как-то зло посмотрел на него, фыркнул и проговорил:

— Ты почто, песий сын, пресветлого государя челобитными своими тревожишь?

«Ах вот оно что! — пронеслось в голове у историка, — До Годунова дошла моя последняя челобитная, и он не нашел ничего лучшего, как передать ее постельничему, а тот Смирному. Плохо, эти любое дело погубят».

— Надо было, значит, — недовольно буркнул он в ответ.

— Да кому надо? — оскалился желтыми гнилыми зубами дьяк. — Неужто ль государь сам не ведает, что его величеству делать? Тебя, помет собачий, счёт государеву зерну в закромах вести поставили, так и делай, что велено, а в дела царевы не лезь.

— Стало быть, не ведает государь всего, — резко ответил Чигирев. — Его царской светлости из белокаменного терема всех бед не разглядеть. На то мы, слуги царские, поставлены, чтобы всякую кривду и неустройство выглядывать и государю доносить.

От наглости подчиненного Смирного аж перекосило.

— Да ты, холоп, место свое забыл! — взревел он.

Словно маленькая бомбочка разорвалась в голове у Чигирева. В мгновение ока он потерял самоконтроль.

— Я не холоп! — выкрикнул он. — Я свободный человек!

Глаза у Смирного округлились, а на лице появился такой ужас, словно Чигирев произнес жуткое святотатство.

— Свободный?! — еле выдавил он. — Да ты, смерд, видать, с небес свалился, али из литовских земель прибыл. Нетути на Москве свободных людей. Все мы холопы государевы, и тем сильны!

— Я не холоп, я свободный, — с напором повторил Чигирев. — Я о благе государственном пекусь. О благе своей страны. А вы, сиворылые, от натуры своей холопской в дерьме и сидите да лаптем щи хлебаете. И дети, и внуки ваши тоже в ярме белого света не взвидят, пока вся Европа будет богатеть да свободной становиться.

— Забылся, смерд?! — взревел дьяк. — Ужо я тебе напомню!

Он вскочил из-за стола, схватил посох и бросился с ним на Чигирева. Инстинктивно историк перехватил оружие и оттолкнул Смирного ногой в живот. Тот отлетел к стене.

— Эй, кто там за дверью, вяжи вора! — что есть силы заорал ошарашенный дьяк.

По тому, как скоро открылась дверь и в кабинет посыпались служилые люди приказа, Чигирев понял, что они подслушивали под дверью. Впрочем, ему уже было все равно. Вращая посох над головой и используя его словно копье, он с полминуты сдерживал напор нападавших, но потом какой-то юркий писец, приняв на себя увесистый удар, прорвался к нему и толкнул руками в грудь. Кто-то подставил Чигиреву сзади ногу, и тот, выпустив посох, рухнул на пол. Его тут же принялись избивать ногами. Какой-то бойкий подьячий с размаху расквасил историку сапогом нос.

— Бей нехристя! — взвизгнул кто-то.

«Убьют ведь, гады», — мелькнула у Чигирева мысль. Он извернулся под градом ударов, выхватил кинжал и с силой воткнул его в ляжку ближайшего нападающего. Тот взвыл и повалился на пол, остальные бросились в стороны. Чигирев вскочил. По его лицу текла кровь, в руке тускло поблескивал кинжал.

— Скоты, — сквозь зубы прохрипел он, исподлобья разглядывая жавшихся к стенам приказных людишек. — Песья кровь, идиоты, холопы. За барина смерть принять готовы. Сапоги лизать его счастливы. Потом предадите, а потом снова в ножки падете. Смерды! За себя постоять вы не можете, честь для вас пустой звук. Да вы дерьма собачьего не стоите, подлецы, быдло.

— Стражу зовите! — неожиданно бабьим голосом вскрикнул зажавшийся в самый дальний угол Смирный. — Он же от ляшского короля засланный!

Трое из приказных тут же опрометью бросились из комнаты. Поняв, что дело плохо, Чигирев попытался вырваться из комнаты, но ему преградили дорогу. Орудуя кинжалом, он заявил противников отступить, но драгоценное время было упущено. Когда через несколько минут, прихватив для скорости под мышку тулуп, Чигирев выскочил на крыльцо, там его уже поджидали несколько стрельцов с бердышами. Вперёд вышел офицер, в котором Чигирев не без удивления узнал того, кто арестовывал его в палатах Романовых. Обнажив саблю, офицер грозно произнес:

— А ну-ка, не балуй, нож положи, — и после паузы, узнав беглеца, с явным удивлением; — Господи Иисусе, опять ты!

Чигирев в нерешительности остановился посередине лестницы, ведущей с крыльца. Бросаться вниз, на бердыши стрельцов, с одним кинжалом было самоубийством, но и отступить ему не удалось, сзади уже выбегали приказные люди. Увидев Чигирева, застывшего с кинжалом в руке, они тоже остановились, не решаясь приблизиться.

— Положи нож, — после непродолжительной паузы повторил офицер, — душу свою не губи да нас в грех не вводи.

Поняв, что положение безвыходное, Чигирев бросил кинжал на ступени крыльца. Тут же к нему подоспели два стрельца, связали руки за спиной и свели вниз. Их немедленно окружила толпа приказных. Протолкавшийся среди них Смирный с силой ударил кулаком Чигиреву в глаз и зло плюнул в лицо.

— Ужо тебе, вражья сила! — зло прошипел он.

— Остынь, — брезгливо бросил ему офицер, становясь между дьяком и арестованным. — Не твой он нынче. В чем вина его?

— Ляшский соглядатай он и смерти повинен! — выкрикнул Смирный.

— Что он соглядатай ляшский, то у него на лбу не писано, — возразил офицер. — Чем вину его докажешь?

— Злые ляшские слова он выкрикивал, государя поносил да ножом мне и людям приказным угрожал, — ответил Смирный.

Чигирев от досады прикусил губу. В перепалке он забыл, что словам «идиот», «подлец» и «быдло» еще предстоит прийти в русский язык из греческого и польского. «Надо же было так проколоться», — подумал он.

— Злые ляшские слова и я знаю и по надобности употребляю, — неспешно ответил офицер. — Не даром еще при государе Федоре Иоанновиче с ляхами в украинских[7] землях рубился. А правда ли он государя поносил, то проверить надобно. Что он, положим, худого говорил?

— Я супротив государя Бориса Федоровича и слова худого не молвил, — вступил в разговор Чигирев. — Сказал я лишь, что не холоп, а свободный и государю нашему не за страх, а за совесть служу. А дьяк с людьми его за меня на то с посохом да кулаками кинулись. Чуть до смерти не убили. Чтобы живот спасти, я нож и достал.

— Вот как? — офицер цокнул языком и, как показалось Чигиреву с уважением посмотрел на него.

— Да врет он! — выкрикнул дьяк. — Государя Бориса Федоровича он злыми словами поносил. Все это слышали.

— Слышали, слышали, — загудели вокруг приказные. — Смертью его казнить надобно.

— Ну, вину его государев суд разберет, — вынес свой вердикт офицер. — А нынче к своим делам возвращайтесь.

По приказу офицера, стрельцы повели арестованного прочь. Чигирев поежился. Прохладный ветерок пронизывал рубаху насквозь. Кровь из разбитого носа перестала сочиться, но подбитый Смирным глаз явно отекал. Один из стрельцов нагнал Чигирева и накинул тулуп прямо поверх связанных рук. Слева к арестованному подошел офицер и негромко произнес:

— Что ж ты, такой гордый да сильный, в служилые пошел? Здесь таким не место. Приказные хитростью, лестью да холопством берут. Езжал бы ты в свою Сибирь.

ГЛАВА 13 Повороты судьбы

Чигирев снова лежал на охапке соломы в кремлевском застенке. Уже два дня он провёл здесь после драки с приказными. Следы от побоев постепенно исчезали. Арестанта исправно кормилитюремной баландой, не водили ни на какие допросы, и это было удивительно. Впрочем, Чигирев знал, что означает в понимании здешних дознавателей сам термин «допрос», и в глубине души радовался отсрочке предстоящих истязаний. Хотя тяготила и неопределенность.

Больше всего Чигирева беспокоила судьба его семьи, которая всецело зависела от его собственной. Если следствие примет версию дьяка Смирного об измене, шпионаже в пользу польского короля и поношении государя, то не сносить историку головы. В прямом смысле слова. Ну, а семью обязательно лишат имущества, изгонят из Москвы и пустят по миру. Не миновать тогда им и всем потомкам государственного преступника холопского ярма на столетия вперед.

«Надо же было так попасться! — в отчаянии заскрежетал зубами Чигирев. — Обиделся, видишь ли, на оскорбление, гордость взыграла. Да «холоп» здесь вовсе не оскорбление, так, пренебрежительное обращение. Самые родовитые бояре именуют себя так, обращаясь к царю. А я-то кто? Чиновник средней руки, даже не дворянин. Дурак ты, Серега! Решил играть по правилам этого времени, а из шкуры интеллигента начала двадцать первого века так и не выбрался. Времени? Да нет. Взять хоть самого задрипанного крестьянина в Речи[8] Посполитой. Он за обращение «холоп» от любого, кроме своего пана, такое устроит — мало не покажется. А к мелкому купцу и шляхтичу уже сам король должен обращаться: «пан». Холопство — это уже российская специфика… Терпеть её не могу! Но раз уж решил что-то менять, то надо принимать условия игры, а не артачиться. Ладно бы только себя погубил, а ведь еще Дашку с сыном подставил. Идиот!»

Он поднялся и походил по камере. Конечно, он будет когтями и зубами цепляться за жизнь и пытаться спасти семью. Но зачем лгать самому себе? Шансов мало. Презумпцию невиновности здесь и знать не хотят, адвокатов нет, а судьи, скорее всего, вынесут обвинение заочно. Впрочем, есть одна лазейка для Дарьи. Если подьячего Сергея Чигирева засудят за «учиненную бузу в постельном приказе», как отрапортовал о случившемся сотник Федор Семенов, то Дарье и сыну ничего фатального не грозило. Тогда Чигиреву за необузданное поведение грозили публичное битье кнутом, изгнание со службы и, возможно, ссылка в какой-нибудь из отдаленных маленьких городков. Конечно, с мечтами о государственной карьере придется проститься, да и великую программу преобразования государства Московского надо будет забыть. Но главное — будет спасена семья.

«Впрочем, почему это «забыть»? — Чигирев резко остановился прямо посреди комнаты. — А почему я вообще решил, что преобразования можно проводить только через Годунова? Неужели год службы в приказе так ничему и не научил? Не нужна Годунову никакая свобода, прогрессивные реформы, сближение с Европой. Более того, он их боится. Его вполне устраивает холопская закабаленная страна. Дороже всего ему власть, и, как любой абсолютный правитель, он понимает, что правоспособное население — это угроза его самовластию. Поэтому и прикрепляет к земле крестьянство, притесняет казачество. Просто, в отличие от Ивана Грозного, он понимает, что одними репрессиями крепкого государства не построишь. Его реформы — это попытка укрепить державу, но державу, в которой он — всевластный самодержец. Он к царскому венцу два десятка лет шел и уж теперь его так просто не упустит. А я-то, идиот, ему писал: «Великий Государь, дабы сборы хлебные приумножить да народ православный в довольстве и богатстве держать, надобно крестьянам крепостным волю дать, да казакам привилегии жаловать».

Вот он мне и ответил. Передал грамоту Смирному, научи, мол, дурака уму разуму… по-отечески. Работник-де ценный, о грядущем голоде предупредил да хлебушек припас без мздоимства. Дьяк и выполнил поручение. По-отечески, в здешнем понимании: кулаком в зубы, плетью по спине да посохом по макушке. Потому что не «по-отечески» — это ноздри рвать да голову рубить.

Стало быть, может, и не так плохи дела мои. Ну забузил дурак подьячий, к вольности в Сибири привыкший. Так ведь если доказать удастся, что против государя ничего худого не имел, то и впрямь смогу ссылкой отделаться, а там… Ведь даже если бы не ссылали, ничего я в Московии годуновской не изменил бы. Это я уже понял. К Отрепьеву надо бежать, к Лжедмитрию. Его поддерживать, к нему в советники пробиваться. Ведь если не допустить его убийства, то уже через четыре-пять лет Россию действительно можно сделать европейской державой…»

И тут он услышал лязг отпираемого замка. В комнату вошел стрелец с факелом в руке и сумрачно посмотрел на узника:

— Ступай-ка, тебя на дознание велят.

Чигирев тяжело вздохнул. «Ну вот, началось, — подумал он. — Теперь кнутами и дыбой будут признание вырывать, что такого я супротив государя имел».

В сопровождении стрельца он прошел узкими коридорами и вошел в большой зал, освещенный светом факелов. Там, за конторкой в дальнем углу, сидел повытчик, ведший протокол допроса. Двое обнаженных по пояс палачей пытались привести в чувство висевшего на дыбе без сознания голого человека. С первого взгляда было видно, что дознаватели крепко поработали над подследственным. На несчастном не было живого места, все тело покрывали многочисленные кровавые рубцы и следы от ожогов, из растрепанной бороды палачи, должно быть, вырывали целые клоки волос. Перед пытуемым в обитом красной материей золоченом кресле понуро сидел Борис Годунов. Чигиреву показалось, что в глазах у царя застыла смертная тоска.

Историк медленно, на полусогнутых ногах подошел к государю и рухнул ниц.

— А, это ты, — услышал он примерно через полминуты усталый голос Годунова. — Опять бузу затеял?

— Прости, государь, — стараясь придать голосу как можно больше подобострастия, проговорил Чигирев, — не мыслил я супротив тебя ничего дурного. Но худыми словами облаял меня дьяк Смирный, и не смог я стерпеть позора. За себя вступился. Оговорил меня дьяк после, будто я что худое о тебе…

— Гордый значит, — печально усмехнулся Годунов. — Что же ты за слуга такой, коли государева наказания принять не желаешь да за нож хватаешься? Уж не изменник ли ты и впрямь?

— Прости, великий государь, — чуть не плача заскулил Чигирев, — не ведал я, что дьяк волю твою исполняет. Ежели бы сказал он, что по твоему указу хает меня да бьет, любую казнь с радостью принял бы.

— Смирный мной над тобою был поставлен, — проговорил Годунов, — и, стало быть, что он делает, то моя воля.

— Прости холопа дурного… — с трудом выдавил Чигирев.

— Холоп, — бесцветным голосом подтвердил царь. — Это говоришь ты так. А числишь ли себя холопом моим?

— Числю, государь, вот те крест, — Чигирев истово перекрестился.

— Пес с тобой. Сапог целуй, — Годунов выдвинул вперед ногу в красном сафьяновом сапоге.

— Ох, велика милость царская, вору ножку облобызать позволил, — услышал Чигирев шепот одного из палачей С трудом подавив в себе отвращение, он на четвереньках подполз к царю и поцеловал носок сапога.

— Гордый, — усмехнулся Годунов. — Иной боярин счастлив был бы царский сапог поцеловать, а ты вон как скривился. Холоп из тебя, как из дерьма ядро. При Иване не быть бы тебе живу. Не любил он таких. А у тебя еще дурь в башке: крестьян-де от крепости освободить надо да казакам милости дать. А сотвори такое и не останется Руси. Вся в смуте сгинет.

Чигирев чуть было не выкрикнул, что всё наоборот, что смута неизбежна, если не освободить крестьян и казаков, но вовремя прикусил язык.

Царь меж тем продолжал:

— Но службу несешь ты справно. Мне это любо. Да и нет у тебя среди бояр благодетелей… Или есть? Или же ты еще Романовым верен, а мне лишь холопом прикидываешься?

Он грозно посмотрел на Чигирева.

— Богом клянусь, не в сговоре я с Романовыми! — историк истово поцеловал нательный крест. — Верен я тебе, государь.

— Он тоже говорил, что верен, — кивнул царь в сторону висящего на дыбе человека, — ан проворовался. Как он там, Антип?

Один из палачей приподнял голову испытуемого и большим пальцем проверил пульс у него на артерии

— Сдох, государь. Ни слова не сказал, собака.

И тут Чигирев с ужасом узнал в пытуемом дьяка Смирного.

— Пес, — сплюнул в сторону Годунов и снова повернулся к Чигиреву: — Ты его признал, вижу.

— Признал, — еле ворочая языком, сказал Чигирев. — В чем же вина его, государь?

— Уж не в том, что тебя отдубасил, — усмехнулся Годунов. — Седьмого дня донесли мне, что монах Чудова монастыря Григорий врал, будто есть он чудом спасенный от смерти царевич Дмитрий. Я Смирному указал Григория того схватить и дознание провести. А второго дня, как проведал я про вашу тяжбу со Смирным, так вспомнил про наказ свой. И оказалось, что сей пес указа моего не исполнил. «Забыл», говорит. Мой царский наказ забыть! Не бывает такого. Изменники-бояре ему Григория отпустить повелели. И отпустил он и под самой жестокой пыткой не признался, кто приказал ему. Ты понимаешь, что деется? У меня в постельном приказе дьяк изменяет и за неведомого моего ворога смерть принимает! Измена в самом сердце. А теперь скажи мне, будешь мне служить верой и правдой?

— Буду, государь, — с трудом вымолвил Чигирев.

— Крест целуй, — потребовал Годунов.

Чигирев немедленно исполнил приказание, и тут же усеянная перстнями царская рука ухватила его за бороду и притянула к себе.

— Слушай, Сергей, — выдохнул ему в лицо Годунов, — Григорий этот и есть Юшка Отрепьев, про которого ты мне доносил. Я-то мыслил, что он в монастырь и впрямь от мира ушел, А он, оказалось, как гадюка под колодой притаился. Признаешь ли его?

— Признаю, государь, — быстро ответил Чигирев.

— Гришка тот сбежал, — продолжил царь, — Не иначе как изменники предупредили. Ведаешь ли, куда он мог бежать?

— В Литву, государь, там твои враги, — автоматически ответил Чигирев.

— Опаснейшие из моих врагов здесь.

— Эти таиться должны, а те открыто беглеца принять могут.

— Дурной ты холоп, но умом тебя бог наделил знатным, — проворчал Годунов. — Иным-то у меня и вовсе веры нет. Возьмешь конный десяток, в погоню пойдешь. Верхами вы его в три дня нагоните. Отправишься нынче же. К жене твоей человека пошлю сказать, что уехал ты по делу государеву. Если Гришку мне живого приведешь, дьяком станешь вместо Смирного, дворянство тебе пожалую и поместье. Если голову его принесешь, двести рублей золотом отмерю. А если изменишь, страшною смертью казню. Ступай.

Царь выпустил бороду Чигирева, да с такой силой толкнул его ногой в грудь, что историк покатился по каменному полу.

Отряд из одиннадцати всадников во весь опор несся по заснеженной дороге. От холодного встречного ветра, который заливал уши и не позволял даже слышать звук копыт, страдали все, однако больше всего доставалось Чигиреву. В отличие от спутников, с детства привычных к верховой езде, он за прошедшее время так и не научился выдерживать длительные переезды верхом и за полтора дня безумной скачки совершенно измучился. Впрочем, ломота в спине и боль в набитой пятой точке забывались, когда мысли историка вновь возвращались к недавним событиям. Судьба явно давала ему новый шанс подняться вверх по социальной лестнице здешнего общества. Историк не сомневался, что в скором будущем они настигнут и арестуют трех пеших монахов-беглецов: Варлаама, Мисаила и Григория, благо маршрут их следования был известен Чигиреву еще со студенческой скамьи, а самого Отрепьева он прекрасно знал в лицо.

Но тогда вставала дилемма. Если подьячий Сергей исполнит приказ Годунова, то, несомненно, станет одним из доверенных лиц царя. Однако чуть больше суток назад он принял решение уйти от Годунова, поскольку тот явно не намеревался исполнять задуманную историком программу реформ. Кроме того, после случая с дьяком Смирным стало ясно, что царь абсолютно лишен поддержки бояр, окружен заговорщика-ми предавшими его. Его свержение — это лишь вопрос времени. Можно было перейти на сторону Отрепьева, как и мыслилось в кремлевском застенке. Но это автоматически означало прослыть изменником и поставить семью под угрозу репрессий.

«Черт же дернул меня сказать про Литву, — раздраженно подумал Чигирев. — Хотя один черт. Если бы я не нашел Отрепьева на любом из указанных направлений, Годунов все равно решил бы, что я предал. Выбор у меня один: либо привести Отрепьева в Москву на аркане и отказаться от своих планов, либо подставить семью…»

Автоматные выстрелы раздались одновременно с двух сторон дороги. Тот, кто устраивал засаду, хорошо знал свое дело. Отряд на полном скаку попал под перекрестный огонь умелых стрелков.

— Какого черта?! — недоуменно выкрикнул Чигирев, видя, как вокруг него валятся с коней люди.

Но его собственный конь оступился, и историк полетел вниз. Последнее, что запомнил Чигирев, — это со страшной скоростью несущаяся на него мерзлая земля.

ГЛАВА 14 Развороты времени

Очнувшись, Чигирев услышал ровное гудение мощного двигателя грузовика. В нос ударил забытый запах бензина и выхлопных газов. Он открыл глаза и увидел, что лежит на дне кузова. Через маленькие окошечки в брезентовых стенах были видны мелькающие верхушки деревьев. На скамьях вдоль борта сидели спецназовцы Крапивина в полном вооружении. Сам подполковник, без бороды и усов, разместился у изголовья историка.

— А, очнулся, подьячий, — усмехнулся он.

Чигирев с трудом сел.

— Где я? — промямлил он, ощупывая себя.

На лбу он обнаружил солидных размеров шишку, очевидно, набитую при падении с лошади. На нем все еще была та же одежда, в которой он покидал Кремль. Только кинжал с пояса куда-то делся.

— Ты дома, — как ни в чем не бывало ответил ему Крапивин. — Сейчас десятое сентября две тысячи четвертого года. Мы под Москвой… Под нашей Москвой. Едем на базу.

— Как сентябрь четвертого? — не понял историк. — Мы же выходили больше года назад!

— Это ты больше года, — ответил подполковник. — А для нас два месяца прошло.

— Объясни, — не то попросил, не то потребовал Чигирев.

Несколько секунд Крапивин колебался, а потом сказал:

— После боя в усадьбе Романовых мы вернулись на базу. Выяснилось, что за это время Алексеев нашел способ закрывать «окно». Более того, он сумел открывать «окна» в другие времена. Там надо напряжение в какой-то фазе менять. Он попробовал убавить немного — и мы вышли уже в февраль тысяча шестьсот первого, в этот же мир. Свои маячки и пугала нашли. Тогда Селиванов приказал вернуться на полгода назад, чтобы предотвратить нашу первую неудачную экспедицию и ту бойню на Варварке. И тут обнаружилась интересная особенность. Машина не дает вернуться назад, а выбрасывает на то же расстояние вперед. Мы задали май шестисотого, а выскочили в августе шестьсот первого. Из него, для эксперимента, задали июль шестьсот первого, а вышли в сентябре. Как это работает, Алексеев сам до сих пор понять не может, но его вердикт окончательный: в том мире мы можем выйти хоть в тысяча семисотый, хоть в двухтысячный, но вернуться в тысяча шестисотый уже не сможем. Не имеет обратного хода эта машина. Тогда Селиванов приказал снаряжать новую экспедицию. Теперь в Москву пошли он и Артменко. Я с ребятами был в прикрытии, чтобы не узнали. Ну, они пока до Москвы добрались, пока освоились, пару недель прошло. И тут нам Селиванов по радио передает, что ты-де с отрядом на Новгород-Северский пошел, и приказ диктует: отряд ликвидировать, тебя забрать. Мы на вертолете до нужной точки дошли, там нам Алексеев новое «окно» организовал. Тут вас и встретили.

— Понятно. А Селиванов у кого на Москве обосновался?

— Передавал, что у Василия Голицына.

— А ты знаешь, зачем мы к границе ехали? — Чигирев уже с трудом сдерживал ярость.

— Нет, — покачал головой подполковник.

— Мы Отрепьева преследовали, понимаешь? Селиванов фактически дал вам приказ охранять Лжедмитрия. Того, кто скоро начнет смуту. Думаю, поэтому он вас так срочно послал на перехват. Ему не я на базе нужен был, а Отрепьев в Польше.

— О, черт! — Крапивин зло сплюнул. — Это ему зачем?

— Хочешь верь, хочешь нет, но Селиванов в боярском заговоре против Годунова. Притом это его личная инициатива. Об этом заговоре я ему рассказал еще перед отправкой. Это была моя версия. Похоже, она подтверждается. В первый раз Селиванов тоже посылал нас, чтобы установить контакт с заговорщиками. Не знаю, чего он хочет в этом мире, подозреваю, что власти. А для этого ему нужна смута. Ты понимаешь?

— Это все предположения, Сергей, — чуть помедлив, ответил Крапивин. — Селиванов — руководитель группы, он выполняет распоряжения высшего руководства страны. Я не исключаю что он получил приказ вступить в контакт с заговорщиками с какой-то целью.

— Он играет свою игру, — настойчиво повторил Чигирев. — И движут им корысть и властолюбие.

— Для таких предположений нужны серьезные основания, — отрезал Крапивин. — Я не намерен обсуждать твои версии.

Собеседники замолчали. Минут через десять Чигирев спросил:

— Вадим, а где Басов?

Подполковник помрачнел:

— Я его не видел после боя на Варварке. В месте встречи он не появлялся, знаков не оставлял, в эфир не выходил. Погиб, наверное.

— Жаль, — вздохнул историк.

Больше они не проронили ни слова. Примерно часа через полтора грузовик въехал в огромный ангар. Спецназовцы откинули борт и начали выпрыгивать на бетонный пол. Крапивин помог выбраться Чигиреву.

Вместе с подполковником Чигирев вышел из ангара в коридор, освещенный множеством ламп.

— Вадим, это ведь другой объект? — тихо спросил Чигирев.

— База перенесена, — сухо ответил подполковник.

Вскоре они вошли в небольшой кабинет. Чигиреву бросился в глаза стол, на котором размещалось несколько телефонов, настольная лампа дневного света и сабля семнадцатого века в ножнах. За столом в офисном кресле с высокой спинкой сидел Селиванов. Костюм генерала резко контрастировал с обстановкой помещения. На Андрее Михайловиче была дорожная одежда состоятельного русского дворянина начала семнадцатого века. Лицо его обрамляла изрядно отросшая за последнее время борода. Чигирев понял, что генерал прискакал на базу из годуновской Москвы специально для разговора с ним.

— А вот и наш герой, — чуточку раздраженно произнес генерал, увидев вошедшего Чигирева. — Что же вы, Сергей Станиславович, самодеятельность устраиваете?

— Какую самодеятельность? — переспросил Чигирев.

— То, что вы внедрились в царскую администрацию, — это хорошо. Но зачем вам потребовалось выдавать Отрепьева?

— Я хотел предотвратить смуту, — ответил историк.

— Вы не уполномочены предпринимать самостоятельные действия, — отрезал Селиванов. — Это моя зона ответственности. Вы должны были тихо сидеть и ждать, пока с вами выйдут на связь.

— Я думал, что экспедиция погибла, а «окно» закрыто, — попытался оправдаться Чигирев. — Ведь со мной никто не связывался больше года.

— И что же вы намеревались делать? — поинтересовался Селиванов.

— Я хотел предотвратить смуту, реформировать государство, чтобы оно было сильным и свободным.

Генерал недобро усмехнулся:

— Планы наполеоновские. Но ваша задача не проявлять самостоятельность, а исполнять утвержденную руководством программу. Ладно, я понимаю, вы утомились, у вас был стресс. Я согласовал наверху, вы можете выйти из программы. Разумеется, вы должны хранить в тайне всё, что видели и знаете о проекте, так как это является государственной тайной. Но если вы намерены вернуться к своей научной деятельности, вы имеете на это право.

— А если нет? — после непродолжительной паузы спросил Чигирев.

— Вы можете остаться. Но только если обязуетесь в точности соблюдать все указания руководства.

— А какова ваша программа? — спросил Чигирев.

Селиванов усмехнулся:

— На это я отвечу только после того, как вы сделаете выбор. Решайте, вы с нами или вы… уходите.

На несколько секунд Чигирев заколебался, но потом решительно посмотрел в глаза генералу:

— Там у меня теперь семья и дом. Я хочу вернуться.

— Хорошо, — поморщился Селиванов. — Тогда, зная текущую обстановку в стране, какую программу действий предложили бы вы?

— Вы имеете в виду ту страну?

— Разумеется.

— А чего вы хотите добиться? — склонив голову набок, спросил Чигирев.

Селиванов почему-то замялся, бросил беглый взгляд на Крапивина, потом снова взглянул на историка:

— А вы чего? Думаю, у нас одна задача: усилить страну, предотвратить иностранную интервенцию.

— Тогда бы я посоветовал поддержать Годунова, пополнить государственные запасы хлеба и… устранить Отрепьева.

— А вы не считаете что для стабильности государства целесообразным может оказаться сменить Годунова? — после непродолжительной паузы спросил Селиванов.

— Нет, — покачал головой Чигирев. — Приход к власти любого из боярских кланов вызовет недовольство остальных, которые посчитают себя обделенными. Это неизбежно приведет к гражданской войне. То есть к смуте.

— Но ведь в нашем мире появление Лжедмитрия не привело к этому, — заметил Селиванов. — Смута началась после его гибели.

— Потому что Отрепьева приняли за природного царя, законного наследника. Как только его убрали со сцены, всё пошло кувырком. Плох или хорош Годунов, он пришел к власти хоть в какой-то степени легитимно. Его свержение — это начало целой цепочки кровавых переворотов.

— Ясно, — пробурчал Селиванов. — Мы учтем ваше мнение. Сейчас мы вернем вас в Московию.

— Но как я обосную свое возвращение? — недоуменно спросил Чигирев.

— Ваш отряд перебит бандой сподвижников Отрепьева, — небрежно бросил генерал. — Вас захватили в плен, но вам удалось бежать. Наши люди обеспечат вам алиби. Подполковник Крапивин, проводите товарища Чигирёва по первому каналу. Но учтите, он выведен в резерв.

— По первому? — недоуменно переспросил Крапивин.

— По первому, — исподлобья посмотрел на него Селиванов. — И убедитесь, что объект достиг цели. Задача ясна? Исполняйте.

Каким-то неоправданно резким движением подполковник поправил на плече автомат, потом подошел к Чигиреву и положил ему руку на плечо:

— Пошли, Сергей.

Историк на несколько секунд замялся, что-то в словах Селиванова смутило его. Но потом он покорно повернулся и двинулся к выходу. За ним последовал Крапивин. Вместе они прошли в комнату в самом конце коридора. Там за ноутбуком сидел Алексеев. Чигирев отметил про себя, что со времени их последней встречи инженер осунулся и постарел.

— Виталий Петрович, — обратился к Алексееву Крапивин, — откройте, пожалуйста, первый канал.

— Первый?! — недоуменно посмотрел на него инженер. — Вы уверены?

— Да, это приказ Селиванова.

Алексеев почему-то тяжело вздохнул и забегал пальцами по клавиатуре. Через полминуты дальняя стена комнаты испарилась, и на ее месте образовался залитый солнцем лес. Чигирёв вздрогнул, однако Крапивин, очевидно, уже привыкший к подобным метаморфозам, спокойно повернулся к историку и снова произнес:

— Пошли, Сергей.

Вместе они вышли в открывшийся перед ними лес и двинулись вглубь. Когда они удалились метров на сто от «окна», Чигирев заговорил:

— Вадим, ты можешь мне не поверить, но Селиванов участвует в боярском заговоре против Годунова. Это неизбежно приведет к смуте и оккупации Руси поляками. Ты знаешь, чем кончилась смута. Но здесь, после вмешательства наших генералов и политиков, всё может кончиться ещё хуже. Может прекратить существование сама Россия. Чтобы предотвратить смуту, я пытался поддержать Годунова. Но теперь понял: Борису трон не удержать. Стране нужен сильный лидер, но не Годунов. Ни один из заговорщиков тоже не подходит. В сознании народа они не природные государи. Селиванову я сказал про поддержку царя, только чтобы проверить его реакцию…

— Ну вот и проверил, — как-то печально усмехнулся Крапивин. — Смотри, Москва вон там. Идти надо на солнце. Запомнил?

Чигирев повернулся туда, куда указывал под-полковник, и в тот же момент Крапивин легко ударил ему по шее ребром ладони.

Судя по положению солнца, Чигирёв очнулся часа через два. Рядом с собой на земле он обнаружил кинжал, который забрали у него спецназовцы, и несколько стреляных автоматных гильз. Крапивина нигде не было.

«Что происходит? — растерянно подумал Чигирев. — Почему он вырубил меня и сбежал? — И тут его внезапно осенило: — Так ведь, когда меня забрали из того мира, была зима, а здесь лето! Меня не туда закинули!»

Подхватив нож, он со всех ног кинулся к тому месту, где они с Крапивиным вошли в этот мир. Как и следовало ожидать, «окна» там больше не было.

— Подлецы, избавиться от меня решили! — застонал Чигирев.

В отчаянии он с силой ударил кулаком. Пронзившая руку боль отрезвила на мгновение, но потом эмоции снова захватили его. «Что такое «канал один»? — лихорадочно думал он. — Не было такого раньше. Может, они открыли «окна» еще в несколько миров? Меня в другое измерение забросили! Господи, неужели я больше никогда не увижу Дашу и сына? Неужели всем моим планам конец?» Он со всех ног бросился в том направлении, где, по словам Крапивина, находилась Москва. Бросился напролом, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь. Обида душила его.

Он не знал, сколько прошло времени. Он выбивался из сил, переходил с бега на шаг, восстанавливал дыхание и снова принимался бежать, перепрыгивая через поваленные деревья и форсируя ручьи. Он бежал и бежал, пока наконец внезапно возникшее чувство опасности не заставило его рухнуть в траву и притаиться. Он сам не понял, как это произошло, но когда, придя в себя, он аккуратно приподнял голову, то увидел мелькавшие впереди в просветах между деревьями силуэты людей и коней. По-пластунски Чигирев подкрался поближе и только тогда понял, от какой опасности спасла его интуиция. Перед ним татарский отряд человек из тридцати гнал русский полон. Среди пленных было и несколько взрослых мужчин, но в основном молодые женщины и дети. Все одетые в домотканую крестьянскую одежду и связанные между собой веревкой. Они понуро брели по разбитой проселочной до-роге, подхлестываемые татарскими нагайками.

«Что это? — удивленно подумал Чигирев. — Татары опять в набег пошли? Так, значит, меня всё же вернули в мой мир, во времена Бориса Годунова?»

Однако что-то в облике татар заставило историка насторожиться. За год пребывания в годуиовской Москве Чигирев несколько раз видел крымских татар: послов, торговцев, пленных. И они чем-то отличались от тех татар, которые гнали сейчас полон. Присмотревшись, историк заметил, что эти воины одеты в значительно более тяжелые кожаные доспехи, чем те, которые носили при Годунове. Впрочем, не это смутило его больше всего. Если его действительно выбросили под Москвой в начале семнадцатого века, то проникший сюда татарский отряд совершенно не мог вести себя столь беспечно. Крымские татары, ходившие в набеги до Москвы, вихрем проносились по ее окраинам, грабили окрестные села и стремительно уходили, пытаясь избежать встречи с преследовавшими их стрельцами и дворянской конницей. Эти же явно никуда не спешили и не опасались погони. Да и взять с собой из-под Москвы такой полон они не могли.

В этот момент один из пленных, мальчишка лет двенадцати, неведомым образом ухитрился распутать веревку и опрометью бросился в лес, как раз туда, где сидел в укрытии Чигирев. Немедленно один из татар выхватил из колчана лук, приладил стрелу и пустил ее вслед беглецу. Добежав до самой кромки леса, мальчишка упал сраженный выстрелом. Какая-то женщина в полоне громко закричала и забилась в истерике. Ее тут же утихомирили ударами плетей. Не обращая больше внимания на лежавшего без движения мальчишку, татары погнали полон дальше. Вскоре процессия скрылась за поворотом.

Чигирев осторожно подполз к распростертому на траве мальчику, аккуратно приподнял его на руках и перевернул лицом вверх. Парнишка был еще жив.

— Кто это был? — хриплым голосом спросил историк.

— Татары поганые, рать Батыева, — с трудом ответил мальчик, закашлялся и вдруг затих. Из уголка его рта потекла тонкая струйка крови.

«Вырубив» Чигирева, Крапивин вытащил из-за пазухи и бросил на землю изъятый им у историка кинжал, после чего сдернул с плеча автомат и дал короткую очередь по ближайшим кустам. После этого, закинув оружие за спину, он быстро зашагал назад к «окну». На душе у подполковника было погано.

Вскоре он прошел через пробитое в пространстве и измерениях «окно» и снова оказался на центральной базе эксперимента. По тому, какими широко раскрытыми, полными ужаса глазами смотрел на него Алексеев, Крапивин понял, что инженер слышал автоматную очередь и догадался о смысле задания, полученного спецназовцем от Селиванова. «Ничего, пусть Селиванову доложит, — подумал подполковник. — Мне спокойнее будет. А Серега авось там выживет. На мне, по крайней мере, его крови не будет».

Небрежно бросив инженеру: «Закрывайте «окно», Виталий Петрович», — Крапивин вышел из комнаты.

Вскоре он уже стоял в кабинете генерала. Селиванов не только не сменил свой средневековый нард, но и явно собирался вернуться в тот мир, где правил, а вернее, изо всех сил цеплялся за власть Борис Годунов. Он уже пристегнул к поясу саблю и копался в средневековом дорожном сундуке. Увидев вошедшего подполковника, он спросил:

— Сделано дело?

— Угу, — мрачно ответил Крапивин.

— Из автомата?

— Да.

— То-то там народ удивится, когда труп с огнестрельными ранениями найдут, — усмехнулся генерал.

— Не думаю, — отрицательно покачал головой Крапивин. — Там сейчас столько трупов, что вряд ли люди сильно интересуются, кто и как убит.

— Вот и славно, — генерал закрыл крышку сундука. — Надеюсь, ты понимаешь, что другого выхода не было. Если бы мы его выпустили здесь, в прессу могла просочиться нежелательная информация. Демократия, мать ее. А там он мог наломать кучу дров и спутать нам все карты. Он, видишь ли, идейный. Да и в других измерениях живой он нам не шибко нужен. Еще неизвестно, как события повернуться. Согласен?

— Согласен, — буркнул Крапивин. — Хотя жалко. Парень-то неплохой был и неглупый.

— Губа у него и впрямь была не дура, — хохотнул Селиванов. — Я его жену там видел. Справная девка.

— Помочь бы ей, — заметил Крапивин. — Она же не виновата.

— Да уж я ей займусь, — пообещал генерал, — Хотя муж у нее сволочь порядочная.

— Он, как и мы, той Руси помочь хотел.

— Хотел, только как? — скривился Селиванов. — Он же демократ, что и не скрывал. И на той Руси он, видишь ли, демократию и свободу личности хотел защищать. Бред. Какая Россия может быть при демократии? Ведь это противно самой сути русского народа. Это его гибель. Согласен?

Крапивин неопределенно передернул плечами.

— Мы сделаем ту Россию по-настоящему сильной, — продолжил генерал, внимательно глядя в глаза подполковнику, — единой, самодержавной. Так, чтобы вся власть в одном кулаке и никто бы пикнуть против не смог. Вот это истинное процветание, в этом счастье народа. Я тоже хочу принести России счастье… Хотя бы той России, раз эта под либерастов легла. Счастье по-настоящему твердого правления и крепкого государства. И пусть не рассказывают, что все равны. Есть те, кто рожден править, и те, кто рожден подчиняться. Система идеальная, как автомат Калашникова. И любые шатания только ослабляют ее. Согласен?

— Ты, как я понимаю, причисляешь себя к тем, кто создан править, — заметил Крапивин.

— Я причисляю к ним нас, — генерал вплотную подошел к Крапивину и взглянул ему снизу вверх прямо в глаза. — Если пойдешь со мной, будешь там на вершине власти. Поверь, это не хуже, чем здесь. Важно ведь не то, «мерседес» у тебя или золоченый возок. Важно, что ты имеешь абсолютную власть. Здесь у нас не получится, а там легко. Здесь народ уже развращен, а там еще готов подчиняться. Надо вначале войти в тамошнюю элиту, а потом ребята вроде тебя там такой шорох наведут, что ни один монарх не устоит. Я уже подобрал кое-кого. Будущая гвардия тамошней великой империи. Ты со мной?

— Я не политик, я солдат, — глядя куда-то в сторону, ответил Крапивин. — Я за Россию сражаюсь против ее врагов. И за ту, и за эту. И если той России грозит иностранное нашествие, я буду ему сопротивляться. Это мой долг.

— Самые опасные враги — внутренние. И одного ты только что устранил. Не останавливайся на полпути.

— Не остановлюсь, — пообещал Крапивин. — Там, между прочим, еще Отрепьев есть, который приведет поляков на Русь. Так как, охранять его будем или прикончим? Ведь только мы сейчас понимаем, какую опасность он несет.

Генерал с сожалением причмокнул губами и отошел.

— Отрепьева мы будем контролировать, — проговорил он, глядя куда-то в сторону. — Конечно, мы не допустим его прихода на Русь. Но в соответствующем раскладе он может быть сильной картой, пренебрегать которой не надо. Ты этим и займешься. Два дня тебе на сборы и экипировку. Снова придется тебе средневековую епанчу примерить. Пойдешь с Артеменко. Отряд «Гранат» в прикрытии. Когда будете готовы, спецрейс доставит вас, вместе с Алексеевым, в город Новозыбков Брянской области. Это на самой границе с Беларусью. Ни на территорию Беларуси, ни на Украину, вам, понятное дело, в этом мире проникать нельзя. Международных скандалов нам еще не хватало, что русский спецназ в чужие суверенные государства прется. В Новозыбкове Алексеев организует «окно» в январь тысяча шестьсот второго года. В это время Отрепьев будет уже в Киеве. Тайно пройдете до Гомеля, в Речь Посполитую. Это семьдесят километров по прямой. Для вас — сущий пустяк. В Гомеле вы с Артеменко легализуетесь как русские дворяне, слуги семьи Романовых, бежавшие в Польшу от преследований Годунова. Там уже открыто поедете в Киев и встретитесь с Отрепьевым. Жаль, бороду отрастить не успеешь, ну да для Речи Посполитой и бритый сойдешь. Там это не в диковинку. Постараетесь войти к Гришке в доверие. Поддержите версию, что он спасенный царевич. Об обстановке будете докладывать по спецсвязи. Дальнейшие указания получите лично от меня. Задача понятна?

— Так точно, — Крапивин вытянулся по стойке смирно. — Разрешите идти?

— Идите. Я надеюсь, вы помните, что такое приказ, и не будете проявлять самодеятельность, как этот паршивый интеллигентишка.

Крапивин бросил на генерала яростный взгляд и, ничего не сказав, вышел из кабинета.

ГЛАВА 15 Задание

Село Бровары было последней остановкой путников перед Киевом. Въехав на постоялый двор, Крапивин и Артеменко передали купленных в Гомеле лошадей гостиничному слуге. С радостью устремились в жарко натопленное помещение трактира, разместились там в дальнем углу, заказали сытный обед. Зима в этом году выдалась знатная, с трескучими морозами, и спецназовцы были рады очередной остановке. За две прошедшие недели такая удача выпадала нечасто. Конечно, двое конных путников могли проделать путь от Гомеля до Киева и быстрее, но Крапивин знал, что параллельно им по лесному бездорожью идет группа Шарова и отрываться от нее никак нельзя. Кроме того, оба спецназовца были всё же не слишком опьггными наездниками и скверно переносили длительные переезды на конях.

Надо признать, что путешествие произвело на подполковника сильное впечатление. Уже более или менее освоившись с реалиями средневековой Московии, он с удивлением наблюдал за жизнью Речи Посполитой, вернее, тех ее частей, которым впоследствии предстояло стать Украиной и Белоруссией. Раньше, изучая историю, Крапивин никогда не задавался вопросом о том, что было на этих землях до их присоединения к Московскому государству, потом, после Батыева нашествия, они просто исчезали со страниц учебников и вновь появлялись только к моменту, когда следовало их «воссоединение» со старшим братом — великорусским народом. Учебники глухо упоминали, что между двумя этими периодами земли Южной и Западной Руси подвергались «оккупации польских и литовских феодалов», Тот факт, что для обычной оккупации триста лет всё-таки слегка многовато и при столь долгом совместном проживании нескольких наций должен был сложиться свой своеобразный быт и возникнуть определенный колорит (который, собственно, и создал Украину и Белоруссию), говорить не полагалось. Так же было не принято задавать вопрос, как, собственно, дальнее, Владимирское, а позже Московское княжество оказалось «старшим братом» по отношению к древнейшим киевским, галицким и полоцким землям.

Крапивин был совершенно поражен несоответствием увиденного собственному представлению о быте «оккупированных земель». Подполковник представлял себе оккупацию как гарнизоны польско-литовских войск, затравленное местное население, скрывающиеся в лесах партизанские отряды. Здесь ничего этого не было. Дороги и постоялые дворы наполняли свободно путешествовавшие крестьяне и купцы, которые выглядели куда менее забитыми и значительно более обеспеченными, чем их собратья из Московии. На всем пути следования православные церкви встречались спецназовцам куда чаще католических костелов, а ряса православного священника или монаха неизменно вызывала уважение у представителей любых вероисповеданий. Многочисленные шляхтичи, путешествующие по дорогам Украины в поисках службы у магнатов или весело пропивающие в трактирах полученные на этой самой службе деньги, явно не опасались нападений партизан.

Но самое большое потрясение ожидало Крапивина в небольшой православной церковке под Радулем. И в этой церкви, к его изумлению, собрались не только крестьяне и мелкие лавочники, но и… шляхтичи. Оказалось, что в Речи Посполитой, по словам тех же учебников, «стране, активно продвигавшей католичество и воздвигшей гонения на православие», значительная часть дворянства исповедовала «гонимую» религию.

Впрочем, здесь, в придорожном трактире, вопросы веры, кажется, вообще никого не интересовали. Шляхтичи и купцы чревоугодничали, пили, что-то громко обсуждали. В дальнем углу, кажется, начал разгораться нешуточный спор, грозящий перетечь в потасовку.

— Не соблаговолят ли ясновельможные паны выпить с нами за здоровье нашего короля Сигизмунда?

Подошедший к столику спецназовцев невысокий щуплый шляхтич смотрел нагло, с явным вызовом.

Он говорил на украинском языке с большой примесью польских слов. Впрочем, эта речь была вполне понятна путникам.

Небольшой рост и худоба собеседника не обманули Крапивина. Судя по тому, как двигался «маленький» шляхтич, он представлял собой опытного и опасного бойца. За его спиной маячил ещё один, здоровенный, своими габаритами ничем не уступавший Крапивину.

— Отчего же, пан? — Крапивин старательно выговаривал слова на польский манер. — С радостью выпьем за короля Сигизмунда.

Он чокнулся с незваными гостями кружкой хмельного меда и отпил несколько глотков. Те тоже выпили, но уходить не спешили. Без приглашения они заняли места за столиком спецназовцев, и «маленький» шляхтич произнес:

— По говору разумею я, панове, что вы из Московии.

— Так, пан, — подтвердил Крапивин. — Мы из Москвы.

— Тогда давайте выпьем, панове, за усопшего нашего короля Стефана Батория, — предложил «маленький».

— Давайте выпьем, — согласился Крапивин.

Они снова чокнулись и выпили.

— Посмотри, Анджей, как справно пьют эти москали за Стефана, который бил их, как хотел! — неожиданно заржал «маленький». — Видно, правду говорят, что у москалей нет ни чести, ни совести.

Крапивин недовольно заиграл желваками. Шляхтичи явно нарывались на драку, но дуэли в планы подполковника не входили.

— Прошу вас, панове, идите своей дорогой, — с угрозой в голосе произнес он.

— Пойдем, — пообещал «маленький». — Только для начала хотим, чтобы вы залезли под стол и прокричали оттуда козлом. И тогда мы вас отпустим. Всем ведь известно, что москали трусы.

— Послушай, малый, иди отсюда, пока я тебе задницу не надрал!

— О, это вызов, — вскинулся «маленький». — Я принимаю его. Где будем драться, пан? Предлагаю на заднем дворе. Или пан желает, чтобы я его палкой гнал из этого местечка?

Крапивин матюгнулся про себя. Лишний раз Подтвердилась истина, что можно отказать просителю в деньгах, в поддержке, но нельзя отказать в драке. «Наверное, это обычное дело в здешней Польше, — подумал он про себя. — Сколько еще таких дуэлей предстоит? Ладно, начнем вживаться в образ европейского дворянина».

— Пошли на задний двор, — произнес он, ставя на стол кружку.

В сопровождении шляхтичей Крапивин и Артеменко вышли на задний двор таверны. Несмотря на трескучий мороз, «маленький» шляхтич скинул свою короткую куртку, отороченную мехом, обнажил саблю и откинул в сторону ножны. Крапивин тоже отдал Артеменко оружие, снял тулуп и вынул саблю.

— Пан готов? — осведомился «маленький» шляхтич.

Крапивин приготовился было дать утвердительный ответ, как вдруг справа от него зазвучал до боли знакомый голос.

— А поведайте посланцу короля, панове, что это вы здесь делать удумали?

Басов говорил по-польски весьма четко и бегло. Он был одет в щегольской наряд польского шляхтича, меховую шапку его украшала затейливая золотая кокарда с гербом польского короля, к которой крепились два орлиных пера. Лицо фехтовальщика украшала щегольская бородка — эспаньолка.

— Рубимся за честь, пан, — «маленький» почему-то нервничал.

— О, а я тебя помню, — неожиданно перешел на русский язык двадцатого века Басов. — Ты за сборную ЦСКА фехтовал. Как сейчас помню, ты мастер спорта международного класса, а сабля — твой конек.

— Как? — еле выдавил из себя «маленький» шляхтич, тоже по-русски.

— Ну, это ты подполковнику можешь очки втирать. А я тут уже скоро полтора года обитаю и всегда отличу шляхтича от дрянного актера вроде тебя. Да и напарник твой, костолом, меньше всего на поляка тянет.

Округлив глаза, «маленький шляхтич» дико закричал и сделал выпад, но Басов неожиданно легко уклонился от него и тут же пронзил противника мгновенно оказавшейся у него в руке саблей.

— Командир!

Фигура Артеменко на мгновение заслонила Крапивина, и тут же грохнул выстрел. Это был выстрел не кремневого пистолета или мушкета, а хлопок пистолета Макарова. Мгновенно оценив ситуацию, Крапивин метнулся на грузного спутника «маленького» шляхтича и проткнул его саблей. Тот тяжело повалился в сугроб, выронив на снег оружие. Подполковник повернулся к Артеменко. Пуля попала капитану в сердце. Он лежал на снегу и смотрел в небо остекленевшими глазами.

— Юра!

Крапивин упал наколени рядом с боевым товарищем.

— Он тебя уже не слышит, — бесцветным голосом сказал Басов.

— Как ты здесь оказался?

— Все расскажу. Только для начала нам надо отсюда уйти. Для тебя, кажется, спецзадание закончилось. Началось выживание.

— Так вот, когда стало окончательно ясно, что для Романова дело швах, я решил податься с Варварки, да и из всего вашего проекта, — говорил Басов. — Прикинул, что с моим неуемным характером ужиться в Московии будет непросто. Да и у Романовых на службе я засветился, а это никак не обещало блистательных перспектив. В общем, подался в Речь Посполитую. Нравы здесь вольные, языкового барьера почти нет, а верная сабля более чем где-либо ценится. Зовут меня нынче пан Басовский. Я состою на службе у короля Сигизмунда и являюсь его личным порученцем. Кроме того, я наставник по фехтованию королевича Владислава. Денег на жизнь хватает, а недавно я даже прикупил небольшое поместье под Ченстоховой.

— Так что же ты знать о себе не давал? — с обидой в голосе спросил Крапивин.

Друзья сидели с большими кружками пива в небольшой таверне в пяти верстах от Бровар, куда они спешно ретировались после боя на постоялом дворе.

— А что бы ты мне сказал, приди я в точку три? Пошли служить дальше, родина зовет. Я надеюсь, ты убедился теперь, чего стоит твой генерал, и что я поступил правильно.

— Ты уверен, что это происки Селиванова?

— Этого парня, которого я прикончил в Броварах, кажется, Василием звали. Фамилия не то Макушенко, не то Микушенко. Я его в девяностом году на сборах отрядов ГРУ встречал, — ответил Басов. — Я потому его запомнил, что он единственный по-настоящему фехтованием интересовался. Тогда он входил в отряд «Север», — Если «Север», то это отряд Генштаба, — возразил Крапивин, — а Селиванов может привлекать отряды только ФСБ. Вряд ли этот парень перешел к нам. Отношения между армейскими и чекистами, сам знаешь, не очень. Это только ты всегда умудрялся на двух стульях усидеть.

— Тогда дело еще хуже, — спокойно ответил Басов. — Значит, за Селивановым стоит кто-то покрупнее. Что они задумали, не знаю, но едва ли планируют помочь здешним людям обрести счастливую и достойную жизнь. Версии у меня две. Либо проигравшие в нашей политике генералы решили сбежать сюда и получить верховную власть хотя бы в средних веках — ты же знаешь, жажда власти, она временными рамками не ограничена — ну, или наши верховные жрецы решили из этого мира сделать свою колонию и качать для себя золото и рабов. Уж не знаю, что хуже. Короче, закрывать вашу «форточку» пора. Сквозит из нее уж больно сильно. Если затянем, в этот мир из нашего столько дерьма пролиться сможет, что и за столетия не разгрести.

— Пожалуй, — согласился Крапивин. — Только как ты ее прикроешь?

— Как я понимаю, ключевыми звеньями в этой истории являются Алексеев и его аппарат.

— Даже скорее просто аппарат. За время эксперимента Алексеев собрал с десяток машин с идентичными характеристиками, но ни один не дал такого же эффекта.

— Но только Алексеев знает все открытые «окна» и сможет закрыть их со своей машиной, — возразил Басов. — Нам надо забрать его сюда вместе с аппаратом.

— Почему сюда?

— Потому что назад нам хода нет. Нам с тобой не перебороть тех, кто стоит за Селивановым. Хотя бы потому, что мы их не знаем, а они уже приступили к нашей ликвидации. Это будет драка с предрешенным результатом. Мы не видим врага, а он преследует нас по пятам. Извини, я не участвую в сражениях, которые не выиграть.

— Приступили к ликвидации? Ты уверен, что это приказ сверху?

— А то Макушенко тебе в шахматы предложил сыграть! Или ребята из ГРУ совершенно случайно оказались здесь и потехи ради затеяли ссору? Шансов у тебя в бою с Макушенко не было. Он опытнейший фехтовальщик и поймал бы тебя на первый же финт. Ты хоть и славный боец, но с саблей в руке только силой и натиском берешь. А значит, человеку с развитой техникой бой всегда проиграешь. Да и напарник его в тебя метил. Тебе больше не верит начальство. А ты знаешь, что это означает в вашей конторе.

— Черт, ребят надо предупредить, — хрустнул костяшками пальцев Крапивин.

— Боюсь, что ты опоздал, — печально заметил Басов. — Насколько я знаю методы работы вашей братии, как раз когда Макушенко затевал с тобой ссору, спецотряд уничтожал твою группу в лесу. Они не могли допустить, чтобы ты или кто-то из вас передал другому сигнал тревоги. Не думаю даже, что те ребята знали, куда их отправляют. Их высадили в определенной точке. Они устроили засаду, расстреляли твоих и ушли, так и не узнав, что были в другом мире и другом времени. То, что они сработали четко, — очевидно. Иначе ты бы уже получил предупреждение.

Крапивин быстро вскочил из-за стола и выбежал во двор. Басов спокойно ждал его, потягивая пиво. Подполковник вернулся через четверть часа. На нем не было лица.

— Ну, что? — спросил Басов

— На позывные не отвечают, — тяжело опустившись на лавку, бросил Крапивин.

— А когда обнаружится, что Макушенко не вернулся, начнется охота за тобой, — пообещал Басов. — Так что в эфир больше не выходи.

— Я убью их, — Крапивин смотрел куда-то в сторону.

— Месть слишком незначительный повод для убийства, — пожал плечами Басов. — Ты просил научить тебя не убивать без необходимости, а теперь сам жаждешь крови. Не облегчай участь убийц, платя им той же монетой. Умрут лишь те, кто будет мешать нам закрыть «окно» и предотвратить катастрофу. Нам с тобой всё равно в тот мир пока не вернуться.

— А у меня там семья… — вздохнул Крапивин.

— Будь с собой честным, ты давно ушел из неё, — оборвал его Басов. — Вы с женой только не оформили разрыв официально. Ее устраивал статус жены героя, тебе было проще считаться женатым человеком. Выбор — семья или служба — ты сделал давно. Теперь тебе надо лишь принять его последствия. А чтобы тебе было проще, я скажу еще кое-что. Незадолго до нашей отправки я позвонил твоей жене. Это ведь ты такой правильный: дали приказ не звонить — и не звонишь.

— И что? — насторожился Крапивин.

— Твоей жене сообщили, что ты погиб. Еще при отправке Селиванов не планировал наше возвращение.

Несколько минут собеседники молчали.

— Значит, невозвращенцы, — констатировал Крапивин. — Чем займемся?

— Я уже занялся, — пожал плечами Басов. — Речь Посполитая семнадцатого века совсем не худшее место для проживания. Свободная и небедная страна. Сейчас она на пике могущества и процветает. Шляхта здесь обладает такими свободами, о которых самые родовитые бояре на Москве и мечтать не могут. Я добился высокого общественного статуса. Денег хватает. Подозреваю, что в Кракове и Ченстохове в люльках орет или скоро заорет с десяток младенцев, к появлению которых я имею самое прямое отношение. Чем не жизнь? Могу помочь пристроиться при дворе. Сигизмунд — серый, посредственный правитель, но служба при нем дает приличные дивиденды.

— Я русский, — исподлобья поглядел на приятеля Крапивин. — В моей стране сейчас начнется смута. На нее нападут интервенты. Те самые поляки, которым ты служишь.

— Мне кажется, ты несколько переоцениваешь роль Сигизмунда в грядущих событиях, — заметил Басов. — Перед врагом, уничтожив которого, можно было бы остановить смуту, я бы первым обнажил клинок. Но главный враг наших людей — они сами. Смута у них в мозгах. Они уже готовы к гражданской войне. То, что произойдет, будет лишь следствием этого раздрая в мозгах. А переделывать человеческую природу меня уволь.

— Но есть долг, — возразил Крапивин. — Долг перед родиной. Пусть это и другой мир, но здесь есть Россия, и я буду сражаться за нее.

— Смотри только, чтобы тебе в спину не ударили, — посоветовал Басов. — Хорошо участвовать в святой освободительной войне. Но в смуте все воюют со всеми и предают всех. Я в такую бойню лезть не намерен.

— Но ты ведь служишь Сигизмунду и можешь оказаться под Москвой.

— Как шляхтич я вполне смогу послать Сигизмунда подальше и уехать в свое имение, что и сделаю, — отмахнулся Басов. — Ты, наверное, не очень хорошо представляешь себе законы Речи Посполитой. Это тебе не Советский Союз, где при объявлении мобилизации все как один становятся в строй. Если король хочет поучаствовать в войне, он объявляет «посполитое рушение». Но если сейм не утверждает его указа, то король остается без денег и, соответственно, воевать не может. Впрочем, участие в войске и так является скорее привилегией шляхты, чем обязанностью. Да мало того, каждый шляхтич может объявить «рокош», то есть войну королю. Это тоже привилегия шляхты.

— Ну и бардак, — смачно сплюнул на пол Крапивин.

— Бардак жутчайший, — подтвердил Басов. — Через двести лет он погубит Польшу. Но сейчас в нём моё спасение. Поверь, я вовсе не горю желанием лить кровь за интересы очередного коронованного проходимца или претендента на престол. А в большинстве стран мне именно это и пришлось бы делать.

— Но ведь можно же сражаться за свою страну, — проговорил Крапивин. — Я понимаю, та Русь, в которую мы попали, это не совсем наша земля. Но все же это Россия.

— Я тебе уже сказал, Вадим, — покачал головой Басов, — главный враг здешней России — ее собственный народ с дурью и холопством в башке. На здоровое государство почти никто не может покуситься. А вот когда в стране разброд и шатание, достаточно самого маленького толчка, чтобы оно развалилось.

— Тогда нам придется расстаться, — отрубил Крапивин.

— Это твой выбор, — пожал плечами Басов. — Я тебя с собой звал. Вольному воля. Но не торопись прощаться. Ты забыл, что у нас есть еще одно дело. Мы должны закрыть все эти поганые «форточки», из которых сюда прет всякая нечисть из нашего мира. Вот за это мы с тобой действительно отвечаем.

Крапивин еле заметно кивнул.

— Я знаю только одно постоянно действующее «окно»: в Москве, на новой базе. Если прорвемся, то сразу выйдем на Алексеева. Он там работает.

— Возьмем Алексеева с его машиной — считай, девяносто процентов дела сделано, — проговорил Басов.

— Тогда в путь, — после непродолжительной паузы предложил Крапивин.

— Э, погоди, — улыбнулся Басов. — Ты забыл, что я на службе? У меня послание к князю Константину Острожскому от его величества короля Сигизмунда Третьего. Вот закончим это дело и двинем в Москву.

— А мне куда? — недоуменно спросил Крапивин.

— А ты со мной, — ответил Басов. — Тебе еще предстоит увидеть здешнее хлебосольство. Лишняя неделя погоды не сделает. Сейчас едем в город Острог.

ГЛАВА 16 Князь

Город Острог не произвел на Крапивина сильного впечатления. Небольшой заштатный городишко Речи Посполитой, состоявший в основном из мазанок и деревянных домов. Впрочем, было нечто в его обитателях, чего подполковник не мог не отметить. По специфике своей службы Крапивин много путешествовал, но посещал всё больше «мировые захолустья». Впрочем, и этого ему хватило, чтобы начать улавливать некий «столичный дух», царивший в некоторых городах. При этом ощущение «столичности» в жителях придавали совсем не размер их городов и статус стран. Неудивительно, что жители такого мегаполиса, как Москва, считали себя «солью земли русской», а всю остальную территорию до Калининграда и Владивостока воспринимали как периферию собственного города. Кроме того, по большей части они почему-то были убеждены что жители «остальной России» только и мечтают переехать в столицу, и относились к провинциалам с легкой снисходительностью, как к младшему брату, которому еще предстоит «дорасти» (точно так же, по наблюдениям подполковника, вели себя и жители Москвы времен Бориса Годунова).

Но полагали себя солью земли афганской и жители грязного, заштатного Кабула времён советской оккупации. А уж степень амбиции жителей Каира, в котором Крапивин побывал в порядке «обмена опытом» с египетским спецназом, вообще не поддавалась никакому описанию. Эти вообще считали себя жителями столицы всего арабского мира, который, в их представлении, был куда важнее, чем весь «западный мир», включавший Америку, Европу, Россию и почему-то Японию.

А вот горячо любимый Крапивиным Санкт-Петербург столичным городом не был, несмотря на свое значимое положение в экономике, большую численность населения и культурные традиции. Несмотря на почти официально провозглашенный статус «второй столицы», в его жителях были амбициозность, претенциозность, но никак не столичный лоск.

Так вот, Острог начала семнадцатого века был, без сомнения, городом столичным. Это читалось в поведении его жителей: купцов, ремесленников, а особенно шляхтичей. Последние, как уже успел заметить Крапивин за время своего путешествия по Речи Посполитой, вообще находили возможность гордиться всем чем ни попадя. Впрочем, когда он сказал об этом Басову, тот предупредил:

— Есть у поляков такая проблема. Заносчивы и горделивы. Но раз ты сейчас в Речи Посполитой, то веди себя соответственно. Лишку поскромничаешь — трусом сочтут. Do in Rome as Romans do.[9] Кстати, запомни на будущее: то, что перед тобой не настоящий шляхтич, ты должен был понять еще по манере вызова. Здесь, бросая перчатку, обязательно называют свое имя. Иное считается трусостью. А для шляхтича страшнее всего — выглядеть трусом.

— Острожане, по-моему, вообще заносчивы сверх меры, — проворчал Крапивин.

— Они служат князю Константину Острожскому. Это влиятельнейший во всей Речи Посполитой магнат. При желании одним мановением пальца он может собрать войско из четырех тысяч шляхтичей. В своем Остроге он живет фактически как самовластный правитель. Кстати, его земли — оплот православия в здешних краях.

— А ты? — вдруг повернулся к Басову Крапивин.

— Что я? — не понял тот.

— Православный или католик?

— Do in Rome as Romans do, — повторил Басов. — Я служу при дворе Сигизмунда Третьего. Если я не буду исправно ходить в костел, это сильно повредит моему положению.

— Ну а на самом деле, какая вера тебе ближе?

— Буддизм, — засмеялся Басов. — Послушай, Вадим, совсем недавно я отказался участвовать в войне с иностранной интервенцией. Теперь ты предлагаешь мне ввязаться в драку на предмет того, кто захватит больше паствы: папа римский или Православный собор. Уволь дорогой.

— Да я не про это, — смутился Крапивин. — Я просто считаю, что если я русский человек, то должен быть православным.

— А я считаю, что вера — это дело очень личное, — возразил Басов, — и уж точно не зависит от национальности и гражданства.

— Ты ведь сам сказал, что ходишь в костел, — буркнул Крапивин.

— Есть государственные институты с их ритуалами, а есть личное отношение к жизни. Некоторые называют это верой. То, о чем ты говоришь, Вадим, это государственный институт. Если бы я остался на Москве, ходил бы, как все, в церковь.

Дворец князя Константина возвышался в самом центре города. На Крапивина произвел впечатление своей основательностью. У ворот Басов громко выкрикнул по-польски:

— Послание к князю Константину Острожскому от его величества короля Сигизмунда Третьего Августа.

Двое сторожевых шляхтичей проводили гостей в зал для аудиенций и приемов, где их встретил сам магнат. Князь Константин Острожский был высок и непомерно толст. На его круглом добродушном лице красовались пышные, загнутые книзу усы. Одежда на князе была богатая, расшитая золотом и драгоценными камнями, на руках сияли многочисленные перстни с брильянтами, на поясе висела сабля в дорогих золоченых ножнах. Впрочем, кое-что в облике магната не позволило Крапивину сразу причислить его к разряду богатых бездельников. Внимание подполковника привлекли глаза Константина. В них читалась властность и сила, воля человека, привыкшего повелевать тысячами подданных. Увидев гостей, он распростер объятия и двинулся им навстречу.

— Пан Басовский, вот кого я по-настоящему рад видеть! — прогудел гигант, обнимая и трижды целуя Басова. — А кто это с вами?

— Мой давешний друг из Москвы, — пояснил Басов, указывая на Крапивина. — Зовут его Владимир Крапивин. Встретил его давеча в дороге. Он впал в немилость у царя Бориса и вынужден был бежать из Московии.

Быстрый изучающий взгляд магната скользнул по Крапивину.

— Что ж, друг пана Басовского — желанный гость в моем доме, — произнес князь. — Да я вижу по его стати, что и рубака он отменный. Ежели у пана Крапинского будет желание, он может поступить ко мне на службу.

— О нет, князь, Владимира я вам не отдам, — покачал головой Басов. — Но если вы не откажете нам в гостеприимстве…

— Когда это я отказывал друзьям в гостеприимстве? — фыркнул Константин. — Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

— Благодарю, это честь для меня, — произнес Крапивин, кланяясь. Он постарался сказать это по-польски, благо за время путешествия по Речи Посполитой у него была возможность усвоить азы этого языка.

— Однако что же мы стоим? Время обеденное пожалуйте в трапезную, — улыбнулся хозяин.

— Осмелюсь напомнить, ваша светлость, что у меня послание от короля, — вежливо вставил Басов.

— К черту послания, — небрежно отмахнулся князь. — Обед прежде всего.

Он повернулся и вразвалку направился к дальней двери.

— Ну, держись, Вадим, — шепнул Басов на ухо Крапивину.

Крапивин не сразу понял, почему он должен был «держаться». Но первые подозрения закрались в душу подполковника, когда он увидел богато уставленный стол. После дальней дороги по морозу в желудке у спецназовца изрядно подсасывало, и он не без удовольствия съел поданную ему утку, запивая ее прекрасно выдержанным вином из золотого кубка. Расправившись с дичью первым, князь дал сигнал слугам, и те внесли целую тушку поджаренного на вертеле поросенка. Крапивин тихо крякнул. Вообще-то он полагал, что уткой все и ограничится, но покорно подставил тарелку под увесистый кусок свинины.

Басов с князем весело балагурили, поминали прелести придворных дам, обсуждали достоинства и недостатки различных охотничьих угодий. Крапивин заметил, что Басов при этом очень умеренно потребляет пищу, время от времени понемногу отпивая из своего кубка, а вот князь ест в три горла.

— Да вы ничего и не едите, пан Владимир, — выкрикнул князь, когда заметил, что Крапивин наконец разобрался со своим куском свинины. — А ну-ка, Василь, положи нашему гостю еще кусочек.

Несмотря на энергичные протесты Крапивина, в его тарелке немедленно оказался новый кусок свинины, и, тяжело вздохнув, подполковник приступил к его поглощению. Когда он наконец справился с этой непосильной задачей, князь громко хлопнул в ладоши, и в трапезную внесли прожаренные тушки зайцев.

— Отведайте, панове, — предложил князь. — Этих зайцев я лично загнал на охоте третьего дня.

Крапивин вопросительно посмотрел на Басова, но тот знаком показал, что хозяина обижать нельзя. Смирившись, подполковник принялся ковырять серебряными ножом и вилкой в предложенном ему куске зайчатины. Съев примерно половину, он понял, что более не в состоянии впихнуть в себя ни кусочка.

— А теперь фазаны! — гордо объявил князь.

— Помилуйте, ваша светлость, — улыбнулся Басов, скользя взглядом по сникшему Крапивину, — мы съели уже достаточно. Ваше гостеприимство славится во всей Речи Посполитой, а искусство ваших поваров не имеет равных вплоть до Парижа и Мадрида, но у человеческого организма есть пределы.

— Эх, хилый вы народ, — фыркнул князь, завладевая тушкой фазана. — Ну да вином пока угощайтесь, что ли. А я птички отведаю.

С фазаном князь разобрался тоже на удивление быстро, после чего поднялся и прогудел:

— Ну, вот и потрапезничали. Идемте же, пан Басовский, в мой кабинет. Узнаем, что написал нам милый Сигизмунд. А вас, пан Владимир, прошу обождать нас в палатах для моих самых почетных гостей. Слуги проводят вас туда.

Вместе с Басовым они вышли из трапезной. Не менее полутора часов провел он в шикарно обставленной комнате, прежде чем слуга вежливо пригласил его вернуться в зал для аудиенций. Там его встретили Басов и князь.

— Нам придется задержаться здесь на недельку-другую, — объявил Басов. — Ничего не поделаешь. Служба

— Да, панове, прошу вас воспользоваться моим гостеприимством, — добавил князь, и повернувшись к двери, зычно крикнул:

— Эй, Василь, ужин скоро ли?

Нельзя сказать, что пребывание в гостях у князя было тягостным. Крапивин с Басовым получили в свое распоряжение по нескольку комнат. В первый же день подполковник обнаружил у себя в спальне весьма миловидную служанку лет семнадцати, которая якобы задержалась, застилая его постель. Крапивин правильно истолковал неспешные движения девушки и ее игривые взгляды и перешёл к активным действиям. По доносившимся из-за стены голосам подполковник понял, что его друг тоже не проводит время в одиночестве. Анна — так звали горничную — пришла скрасить досуг Крапивина и на следующий вечер, и еще через день. Участие в любовных утехах навело подполковника на мысль о том, что он столкнулся с очередным проявлением гостеприимства сиятельного князя. Это означало, что в женских ласках недостатка у него не будет.

Друзья делили время между обильными трапезами с князем и конными прогулками, на которых настаивал Басов. Он ежедневно повторял, что для настоящего воина здешней эпохи Крапивин отвратительно держится в седле. Кроме того, он дал своему другу несколько полезных уроков фехтования на саблях.

Так прошло с десяток дней, пока наконец не произошло событие, немало удивившее подполковника. Они с Басовым прогуливались по двору и переваривали очередной обильный обед, когда к фехтовальщику подошел слуга и что-то прошептал ему на ухо.

— Пойдем, что ли, познакомимся с историческими личностями, — предложил Басов Крапивину.

Друзья прошли в просторное помещение, где обычно останавливались простолюдины, и увидели там трех мужчин, облаченных в изрядно потрепанные рясы православных монахов. Один из них, пожилой и толстый, привлек внимание Крапивина лукавым выражением, которое как будто навечно запечатлелось на его лоснящемся лице. Второй, помоложе, высокий и худой, напротив, совершенно не выглядел хитрым или даже неглупым. Третий, невысокий, светловолосый, лет двадцати, с большой бородавкой на шее, показался подполковнику знакомым. Память услужливо подсказала: этот парень был в свите Федора Романова в день перед Роем на Варварке.

— Ах, Басов, милый друг, — молодой монах поднялся со скамьи и двинулся навстречу вошедшим. Крапивину показалось, что парень ведет себя с величавостью, которая была бы естественна для аристократа, но никак не вязалась со скромным одеянием монаха. — Как я рад тебя видеть! Уж более года не встречались.

— Здравствуй, Юрий, — обнял его Басов, — Познакомься, это мой друг Владимир Крапивин. Может, ты и помнишь его. Мы на Москву вместе пришли.

— Ну, как же не помнить, — монах улыбнулся Крапивину. — Меня, правда, нынче Григорием зовут. При постриге нарекли.

— Ясно, — кивнул Басов. — Разговор у меня к тебе. Пойдем-ка, поговорим с глазу на глаз. А ты, Владимир, со святыми отцами побеседуй пока. О богословии там… Ну, и про дорогу на Москву узнай. Где заставы, где досмотр.

Он взял молодого монаха за руку и повел из комнаты. Крапивин проводил их долгим взглядом. Он уже понял, что перед ним был Отрепьев, будущий Лжедмитрий.

— Ну что ж, мил человек, присядь с нами, коль не брезгуешь, — пригласил толстый монах. — Меня Варлаам зовут, а его Мисаил. Шли мы, стало быть, из Москвы в Киев…

Дальнейшие два часа для Крапивина прошли в беседе с Варлаамом, хотя непрерывный монолог монаха, лишь изредка прерываемый вопросами подполковника, назвать беседой было трудно. Варлаам правильно понял свою задачу и очень подробно описал спецназовцу путь, проделанный троицей из Москвы. Вскоре Крапивин уже чётко представлял себе все особенности маршрута и все его опасности. Единственно, чему удивлялся подполковник, так это почти профессионализму рекогносцировки, которую провел монах… а может быть, и не монах.

Вернулся Басов и знаком пригласил Крапивина следовать за ним. Когда друзья вышли во двор, фехтовальщик сообщил:

— Завтра выезжаем в Москву.

— Это был Отрепьев? — спросил его в свою очередь Крапивин.

— Да.

— Игорь, мы не можем упускать такого шанса предотвратить смуту.

— Мы не будем совершать ничего, что может поменять ход истории, — отрезал Басов. — По крайней мере сейчас. Тем более я тебе уже говорил: Лжедмитрий — это следствие, а не причина. Его убийство ничего не изменит.

— Но ты ведь пришел сюда, чтобы встретить Отрепьева?

— И это тоже. Вообще-то король послал меня с поручением, касающимся внутренних дел Речи Посполитой. Но у меня есть еще поручение от Федора Романова, пардон, Филарета. Я должен был встретить здесь Отрепьева.

— Так на кого ты работаешь? — в упор спросил Крапивин.

— Как всегда, на себя, — ответил Басов. — Правда, Романов и Сигизмунд считают, что на них. Это сильно облегчает мне жизнь в Речи Посполитой и сильно упростит наше возвращение в Московию. Раз уж вы затащили меня сюда, то дайте хоть устроиться по-человечески.

— Но ведь ты сотрудничаешь с теми, кто заварит смуту! — воскликнул Крапивин.

— Без меня это сделали бы другие, — пожал плечами Басов. — Я не нарушаю хода истории. У нас иная задача — закрыть «окно». И давай закончим этот разговор. Коней седлать пора.

ГЛАВА 17 Невозвращенцы

В Москву въехали днем. Сугробы снега, собранные на обочинах улиц, уже таяли под ласковым весенним солнцем, в ярко-голубом небе носились только что прилетевшие грачи, оглашая окрестности громкими криками. Крапивин, привыкший измерять сроки передислокации на тысячи километров часами, недовольно поморщился. Этот век подобных молниеносных перемещений не ведал. Поездка из Москвы в Тверь представляла собой многотрудное и опасное путешествие, а уж проделанный ими с Басовым путь из-под Киева вообще казался невероятным. Большинство здешних жителей никогда не предпринимали столь дальних вояжей. И уж в любом случае для перемещений на такие значительные расстояния требовались недели и месяцы.

Подполковник нервничал. Он знал, что в то время как они с Басовым тащились сначала по дорогам Речи Посполитой, а потом по разбитым трактам Московии, их противники, которые уничтожили отряд и устроили на него самого засаду в Броварах, пользовались всеми достижениями двадцатого века. Это напоминало поединок с волшебником, который внезапно возникает перед тобой и потом в мгновение ока исчезает, чтобы снова обнаружиться уже за спиной.

«Когда выезжали из Острога, была еще зима, теперь весна, — раздраженно думал Крапивин, — Бог знает, что успел Селиванов и иже с ним за это время».

Впрочем, Басов беспокойства друга не разделял.

— Не питай иллюзий, — говорил он. — Они же считают себя великими, солью земли. Мы для них исполнители, мелочь, пыль. Ну оказался ты ненужным в их раскладе. Решили они от тебя избавиться, а ты ускользнул. Думаешь, они по этому поводу сильно переживают? Посмотри на ситуацию их глазами. У них великие планы, прожекты. Они сила. И эта сила рвется к власти в таком значимом государстве как Московия. Ну затерялся в Речи Посполитой какой-то беглец с сабелькой. Это ли проблема? За тобой они ещё могли послать небольшую группу в Речь Посполитую. Но никому и в голову не придет, что ты полезешь туда, где они уже свили себе гнездо.

Сам Басов действовал с нарочитой неспешностью и обстоятельностью. Еще в Киеве он заявил, что пришла пора преображаться в русского дворянина. Его аккуратная эспаньолка постепенно превратилась в широкую бороду, а щегольской костюм придворного шляхтича Басов сменил на русский кафтан, широкие штаны и сапоги. Да и сам как-то неуловимо изменился. Вся «польскость» с её горделивостью и задиристостью исчезла. Перед Крапивиным снова был русский дворянин, немного сумрачный и надменный, но заносчивый только с теми, кто ниже рангом.

В Киеве друзья нанялись в охрану большого купеческого обоза, шедшего на Москву. Конвой в основном состоял из мелкопоместных или безземельных шляхтичей, стремившихся таким образом поправить свое финансовое положение. Купцами были и москвитяне, и киевляне. Польский, украинский и московский диалекты смешались в этом странном караване. Впрочем, никаких ссор и даже трений на национальной почве Крапивин не заметил.

Путешествие протекало спокойно. Несмотря на то что Московия сильно пострадала от неурожая прошлого года и на дорогах все чаще пошаливали разбойнички (о чем неоднократно говорили путешественникам хозяева и прислуга на постоялых дворах), никто так и не осмелился напасть на хорошо охраняемый обоз. Крапивин снова наблюдал за жизнью средневековой Руси: разбитые грунтовые дороги, пока еще покрытые снегом и потому не доставлявшие путникам много хлопот; крестьяне, везущие свой нехитрый скарб на санях-розвальнях, в которые были запряжены тощие лошаденки; стрельцы, патрулирующие тракты в поисках «воров»; купцы, опасливо продвигающиеся по дорогам в поисках барышей; монастыри, сияющие белизной стен и позолотой куполов на фоне прочей невзрачной бревенчатой архитектуры.

«Что мне так дорого в этой стране? — спрашивал себя подполковник. — Почему я вдруг решил сражаться за нее, а если надо, то и умереть? При том решил, как только попал сюда, как только понял, с чем имею дело». Он задавался этими вопросами снова и снова, пока не понял, что все дело — в отношении к той стране, откуда он был родом. Здесь он увидел возможность предотвратить те беды, которые свалились на его страну за последние четыреста лет: смуту, развал великой империи в семнадцатом, крушение страны в девяносто первом. Ему всегда было стыдно, что ни он, ни его предки не смогли этого предотвратить. И вот теперь появился шанс. «За себя и за того парня», так сказать.

— Игорь, — сказал Крапивин, — ведь мы потому зацепились за этот мир, что нам за свой стыдно.

— Не мы, а ты, — поправил его Басов. — Я на себе груз чужих ошибок не несу.

К объекту подъехали в вечерних сумерках. Спрятав коней в соседней рощице, они пробрались к нему, по колено проваливаясь в талый снег. Объект представлял из себя маленькую усадьбу, обнесенную высоким забором. Вряд ли кто-то мог подумать, что в ее глубине скрывается таинственный коридор в другой мир.

— Где мы? — негромко спросил Басов, рассматривая объект.

— У нас здесь недалеко станция метро «Юго-Западная», — пояснил Крапивин.

— Господин Селиванов решил, что так ездить ближе, — усмехнулся Басов. — Добро. Видать, серьезно за этот мир взялся.

Друзья замолчали, пристально вглядываясь в усадьбу.

— Только бы сенсоров не установили, — заметил Крапивин.

— Внешне незаметно.

— Они знаешь как спрятать могут.

— Опасно. Здесь, у Годунова и у бояр, тоже разведка еще та. А ну как начнут усадьбу по квадратному сантиметру обследовать и найдут устройство неведомое, волшебное? Надо это твоему Селиванову? Он же вроде в царедворцы нацелился. Некстати тут колдуном выставляться.

— Надеюсь, — проворчал подполковник.

Когда ночная тьма окончательно опустилась на землю, друзья начали медленно продвигаться к обнесенному забором поместью. Около изгороди они разделились. Басов пошёл к главным воротам, а Крапивин принялся закидывать на заостренный конец одного из столбов специально приготовленную веревку с петлей на конце.

Добравшись до ворот, Басов замер. С противоположной стороны не доносилось никаких звуков, только еле заметно тянуло дымом от небольшого костра. Впрочем, обмануть фехтовальщика тишина не могла. Он прислушался, и через минуту до его слуха донеслось легкое позвякивание сабли, потом еле различимый кашель. Там, за воротами, стояли два стражника. Стояли тихо, не переговариваясь, готовые встретить непрошеных гостей… Но не таких, какие пожаловали в эту ночь.

Послышался глухой звук удара, потом падающего тела. Все снова стихло. Примерно через полминуты отодвинулся засов, потом аккуратно приоткрылась одна из створок ворот, и выглянувший в образовавшуюся щель Крапивин тихо позвал:

— Игорь, ты где?

— Я здесь, — Басов быстро скользнул в проход и замер, прижавшись к стене.

В метре от него около небольшого костерка лежали двое бойцов. На поясе у каждого весела сабля. К стене было прислонено два бердыша.

— Ловко ты, — заметил Басов.

— По-моему, это не наши, — не обратив внимания на реплику друга, ответил Крапивин.

— Пес с ними, двигаемся дальше, — скомандовал Басов.

Вместе они крадучись прошли вдоль забора и оказались около небольшой бревенчатой избушки, в которой, по словам Басова, должна была располагаться внешняя охрана — три бойца спецгруппы ФСБ, экипированные, как положено воинам семнадцатого века. Басов осторожно заглянул в щель между ставнями. В тусклом свете лучины он увидел трёх мужчин, судя по одежде — русских дворян. Они неспешно пили вино из глиняных стаканов и играли в кости. До Басова донеслись обрывки разговора:

— Хитрый, как тать.

— Уймись, не тваво ума дела.

— Ой, ребятушки, что же это за хозяин такой? В доме почитай не бывает, добра своего не держит, а сторожить велит пуще ока.

— Уймись, Тимоха, платят справно, и то ладно.

— Да боязно мне. Отчего, положим, в хоромы без хозяина заходить нельзя? Я же видел, лавки там одни и ничего нет. А вон давеча гость уезжал. Так никто ведь и не видел, как он приехал. Может, хозяин с нечистой силой знается?

— Похоже, ваши ребята хорошо вошли в роль, — тихо усмехнулся Басов.

— Это не наши, — шепотом ответил ему Крапивин.

— Сам вижу. Местных взяли. Я говорю что твой Селиванов в роль вошел… местного боярина. Ладно, за дело, подполковник. Только без шума. Сам говоришь, что внутренняя охрана еще есть.

Крапивин кивнул. Друзья вместе прокрались ко входу в избушку, замерли на несколько секунд и потом по сигналу Крапивина ворвались в комнату. Стражники даже привстать не успели. Крапивин мгновенно свернул голову одному, а Басов ударом ребра ладони по шее вырубил второго. Третий только потянулся к сабле, когда фехтовальщик перехватил его руку, выкрутил и повалил на пол. Стражник взвыл от страшной боли.

— Кто еще в доме? — грозно спросил его Басов. — Говори, если жизнь дорога.

— Два стража у ворот, — простонал пленный. — Не врешь?

— Христом богом клянусь, не убивайте.

Басов аккуратно придавил артерию стражника большим пальцем, подождал, пока тот не уснет, и скомандовал:

— Давай их вязать по-быстрому, Вадим. И по кляпу в рот.

— Моему не надо, — виновато отозвался Крапивин, указывая на валяющийся под лавкой труп.

Басов недовольно поморщился и принялся связывать лежавшего перед ним стражника. Вскоре друзья вышли из избушки и по плохо утоптанной тропинке направились к барскому дому. На двери висел замок. Крапивину потребовалось минуты три, чтобы открыть его заранее припасенной отмычкой.

— Это уже наша работа, — авторитетно заявил он. — Хотя под старину здорово сделано.

Плотно прикрыв за собой дверь, Крапивин включил небольшой электрический фонарик, замаскированный под пороховницу, и медленно двинулся в глубь здания.

— Смотри под ноги, — скомандовал он Басову. — Может, еще и растяжек понаставили.

Однако никаких «сюрпризов» им так и не встретилось. Друзья миновали горницу, прошли в хозяйственную часть дома и спустились в подвал. Там им дорогу преградила еще одна окованная железом дверь. С её замком Крапивин возился уже минут пять.

— Ну, Игорь, держись, — ухмыльнулся он, взявшись за витую кованую ручку.

Дверь распахнулась. Немедленно в темном пространстве что-то заухало и загоготало нечеловеческим голосом. На стенах засверкали красные, зеленые и синие огоньки разных размеров, а навстречу незваным гостям надвинулась двухметровая фигура, покрытая какой-то тиной, с рогами на голове и огромными когтистыми лапами.

— Старые шутки, — усмехнулся Басов.

— А представляешь, как здешние ребята перепугались бы, — заметил Крапивин.

Обогнув фигуру чудища, они прошли в дальний конец комнаты. Пошарив в нише рядом со стальной дверью, Крапивин переключил рычаг. Сигнализация мгновенно стихла, и все помещение оказалось залитым ровным светом зажегшихся под потолком электрических ламп.

— Пароль, — щелкнул из-под потолка репродуктор.

— Государь, — быстро ответил Крапивин.

Наступило молчание.

— Ну что там? — нетерпеливо крикнул Крапивин.

— Подполковник Крапивин, это вы? — в голосе из репродуктора слышалось замешательство.

— Я, Андрей, открывай.

— А что это за человек с вами?

— Это тоже участник проекта, Игорь Басов. Открывай же.

— Извините, подполковник, — после небольшой паузы ответил Андрей, — пароль был изменен.

— Я получил сигнал тревоги и приказ об отзыве с задания по спецканалу, — быстро сказал Крапивин.

— Вам необходимо явится к генерал-майору Селиванову и получить новый пароль.

— Вся Президентура провалена! — прокричал Крапивин. — Селиванов схвачен. Открой, наконец!

Несколько секунд репродуктор молчал, после чего невидимый Андрей изрек:

— Я должен связаться с командованием.

— Черт побери, капитан, нас преследуют! — рявкнул Крапивин.

— Извините, я должен связаться с командованием.

Наступила тишина. Крапивин посмотрел на Басова. «Может, уйдем?» — глазами спросил подполковник. «Нет», — покачал головой Басов. Крапивин нахмурился. Его левая рука сжалась на рукояти сабли. Томительное ожидание длилось минут пять, после чего без всякого предупреждения стальная дверь вдруг отъехала в сторону, и на друзей уставились два автоматных ствола. Державшие их бойцы были в полном боевом снаряжении, бронежилетах и касках. Стоявший за их спинами офицер в камуфляже держал в руках пистолет, который наводил то на Басова, то на Крапивина.

— Руки за голову, лицом к стене, — приказал он.

Друзья подчинились, повинуясь приказу офицера, прошли в открывшееся за дверью помещение и встали там лицом к стене.

— Что за шутки, капитан? — резко спросил Крапивин.

— Подполковник Крапивин, вы арестованы, — каркающим голосом выкрикнул капитан.

Он быстро нажал кнопку, и стальная дверь, через которую только что прошли друзья, закрылась.

— По чьему приказу? — спросил Крапивин.

— Молчать. Ноги на ширину плеч, — распорядился капитан.

Крапивин инстинктивно подчинился, но Басов остался стоять, как и прежде.

— Ноги на ширину плеч! — рявкнул державший его на прицеле солдат и, подняв автомат, сделал шаг к арестованному.

В тот же миг какая-то невероятная сила толкнула его прямо на стоявшего за спиной капитана. Короткая очередь ушла в потолок, а оба спецназовца рухнули на пол. Солдат, державший на прицеле Крапивина, повернулся, целясь в Басова, но вторая очередь ушла в пол. Перехвативший его оружие подполковник локтем другой руки ударил стрелка в горло и завладел оружием. Басов быстро выбил автомат из рук первого солдата, перехватил сжимавшую пистолет руку капитана и обезоружил его. Солдат откатился в сторону и тут же застыл, увидев направленный на него ствол в руках Крапивина. Басов приставил к виску капитана его же собственное оружие.

— Кто отдал приказ? — сухо спросил он.

— Плохо ваше дело, Вадим Васильевич, — капитан смотрел на Крапивина. — С самого верха пришел приказ задержать вас, а при попытке сопротивления уничтожить. Вы понимаете, с самого верха! Уходите. Здесь вам не выжить. Может, хоть там спасетесь.

Капитан мотнул головой в сторону двери, из которой пришли Басов с Крапивиным.

— Встать, руки за голову, — сухо распорядился Крапивин.

Капитан и солдат подчинились. Басов быстро заткнул за пояс пистолет и поднял лежавший рядом автомат.

— Алексеев здесь? — спросил он.

— В соседней комнате, — понуро ответил капитан.

— Пошли, — Крапивин указал стволом автомата на дверь, ведущую в глубь объекта.

— Мы уже в нашем мире? — спросил Басов, — Да, эта дверь запирает «окно», — ответил Крапивин.

Ведя перед собой пленных, Басов и Крапивин прошли в соседнее помещение. Там, как всегда один, за столом перед своим ноутбуком сидел Алексеев. Он, безусловно, слышал звуки выстрелов и теперь изумленно смотрел на вошедших.

Крапивин в два прыжка подскочил к противоположной двери и переключил красный рычаг рядом с ней.

— К стене, на колени, — приказал Басов пленным. — Вадим, следи.

Капитан и солдат покорно встали на колени у стены. Крапивин встал за ними с автоматом. Басов решительно подошел к Алексееву.

— Вы меня узнали, Виталий Петрович? — спросил он.

— Да, — как-то рассеянно подтвердил Алексеев. — Игорь Басов. Конечно.

— Извините, но мы вынуждены вас забрать отсюда, — безапелляционным тоном произнес Басов. — Вы понимаете меня? То, что происходит, надо прекратить.

На входной двери задергалась ручка. Потом кто-то тяжело застучал в нее кулаком и прокричал:

— Немедленно откройте! Говорит дежурный офицер майор Потапов.

Ручка снова задергалась.

— Вы решили уйти? — Алексеев удивленно озирался.

— Да, но только с вами, — ответил Басов. — Вы должны понимать, что вы — ключевая фигура. Если вы останетесь здесь, от вас не отстанут.

— Товарищ майор, а может, гранатой? — послышалось за стеной.

— Вы что, сержант, белены объелись?! — грянул голос Потапова. — С двери глаз не спускать. Старший — Прохоренко. Я свяжусь с комендантом.

— Аппарат существует в единственном экземпляре. Скопировать его невозможно, — сказал Алексеев. — Я закрою постоянно действующие «окна». Забирайте аппарат.

— От вас не отстанут, — покачал головой Басов.

Из динамика под потолком донесся противный вой сирены и грянул мужской голос:

— Внимание, говорит комендант Тарасов. Боевая тревога. Повторяю, боевая тревога. Закрыть все внутренние и внешние проходы. Всей внутренней охране, кроме дежурных по постам, немедленно прибыть в блок «Д». Всему персоналу, кроме служащих охраны объекта, немедленно покинуть территорию блока «Д» в соответствии с планом эвакуации.

Алексеев колебался несколько секунд, после чего решительно произнес:

— Я с вами.

Он быстро подхватил свой ноутбук, свернул и рассовал в карманы халата провода и поднялся, всем видом показывая, что готов идти.

— Уходим, — скомандовал Басов.

Он первым вышел из комнаты. За ним — Алексеев. Последним, не спуская с прицела стоявших у стены охранников, вышел Крапивин.

— Кто за нами пойдет, буду бить на поражение, — на прощание пообещал он.

В коридоре за дверью уже слышался топот солдатскихсапог.

Беглецы выскочили в первую комнату. Крапивин быстро нашел нужную кнопку и открыл стальную дверь в подвал дворянской усадьбы.

— «Окно» надо закрыть, — повернулся Басов к Алексееву.

Инженер кивнул, опустился на колени и защелкал по клавишам ноутбука. Через несколько секунд стальная дверь словно растаяла в воздухе и на ее месте возникла бревенчатая стена.

— И все? — изумился Крапивин.

— «Окно» ликвидировано, — сообщил Алексеев.

— И все же нам надо бы поскорее убраться отсюда, — проворчал Басов.

— Согласен, — кивнул Крапивин. — Уходим.

Он сделал несколько быстрых шагов к выходу.

— Вадим, ты куда? — окликнул его Басов.

— Уходим, — повторил Крапивин, останавливаясь.

— Конечно уходим, — улыбнулся Басов, — Только зачем по снегу в темноте бегать? Вот аппарат в рабочем состоянии. Как я понял, у нас на выбор несколько миров, в которые мы можем выйти. И уж там нас точно не догонят ни люди Селиванова, ни охрана объекта.

— Точно! — Крапивин быстрыми шагами вернулся к друзьям. — Куда будем уходить?

— Предлагаю для начала вытащить нашего общего друга из изгнания, — предложил Басов. — Ты же его вроде отсюда отправлял.

— Согласен, — кивнул Крапивин. — Дайте, пожалуйста, первый канал, Виталий Петрович.

— Первый? — не понял Алексеев. — Там же…

— Что там? — удивленно посмотрел на него Крапивин.

— Вы же туда Чигирева уводили. Разве вы его не…

Алексеев запнулся.

— Нет, — покачал головой Крапивин и, помолчав, добавил: — Хотя приказ такой был.

— Так он жив? — удивился Алексеев. — Я же слышал выстрелы.

— Вы и должны были их слышать, — ухмыльнулся Крапивин. — И остальные должны были слышать. Иначе и меня бы прикончили, и его бы так просто не оставили. Так что он там теперь от татаро-монгольских захватчиков по лесам бегает. Надеюсь, выжил. Хотя не сладко ему, наверное, за эти месяцы пришлось.

— Но ведь постоянного канала не было, — заметил Алексеев.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Крапивин.

— Когда установлен постоянный канал, время в обоих соединенных им пространствах движется одинаково, — принялся объяснять Алексеев. — Так функционировал этот канал: там прошел месяц — и здесь прошел месяц. А когда я выезжал по приказам руководства открывать другие окна, этот канал закрывался. А первый канал после вашего перехода я не задействовал.

— Что вы хотите этим сказать? — уточнил Басов.

— Что я могу провести вас в тот же момент, в который вы ушли, с точностью до двух-трех часов, — торжествующе объявил Алексеев.

Сергей Чигирев сидел на опушке леса и наблюдал, как вдали горит Москва. Москва древняя, тринадцатого века, подожженная татарами Батыя. Еще не столица, еще только маленький городок Владимирского княжества. Ярость и отчаяние, которые он испытал, поняв, что заброшен в этот мир «в ссылку», уступили место усталости. Он уже не метался по лесу, не проклинал Крапивина и остальных участников эксперимента. Он тупо смотрел перед собой, а в голове крутилось только одно: «Никогда больше. Никогда больше не увижу Дарью. Никогда больше не увижу сына. Никогда больше не смогу предотвратить смуту. Никогда, никогда, никогда…»

Сзади донеслись шаги и треск веток. Чигирев инстинктивно встрепенулся и схватился за висевший у него на поясе кинжал. Обернувшись, он остолбенел. Из леса к нему приближалась странная троица. Впереди шли Басов и Крапивин в одеждах русских дворян времен Бориса Годунова и при оружии соответствующей эпохи, но за плечами у каждого болталось по автомату Калашникова, а у Басова за пояс еще был заткнут пистолет Макарова. За ними быстрыми шажочками семенил Алексеев в неизменном белом халате, накинутом поверх гражданского костюма, и со своей машиной под мышкой. Про себя Чигирев отметил, что за четыре часа, которые он не видел Крапивина, подполковник сумел обзавестись приличной бородой. Кроме того, он, как и Басов, был облачен в теплый кафтан и шапку, совсем не гармонирующие с окружавшим их летним пейзажем.

— Ну вот, наконец! — обрадовался Басов, подойдя к историку. — Мы уж с ног сбились.

— Что происходит? — спросил Чигирев и опасливо покосился на Крапивина.

— Эксперименту конец, — пояснил Басов. — А мы теперь можем направиться в любой из миров, открытый Виталием Петровичем. Но вот дорога в наш собственный нам теперь заказана.

— Объясните, что произошло за эти чертовы четыре часа! — потребовал Чигирев.

— Это для тебя прошло четыре часа, — усмехнулся Басов.

И он рассказал удивленному историку о том, что случилось с ним после боя на Варварке, о том, как он встретился с Крапивиным и как Крапивин не исполнил приказ Селиванова о ликвидации историка, и о том, что Селиванов приказал уничтожить группу «Гранат», и о том, как они вместе с подполковником закрыли «окно» между двумя мирами.

— Подождите, — воскликнул Чигирев, когда Басов закончил свой рассказ, — так значит, мы теперь обладаем возможностью путешествовать по мирам?

— Совершенно верно, — сказал Алексеев. — По всем мирам, связь с которыми мне удалось установить. Дело в том, что излучение, с кото-рым мы работаем, может изменяться не только по мощности, но и по частоте. Так вот, исследуя частотный диапазон с помощью нашего аппарата, мы открыли еще десять «окон» в различные миры.

— Только вот в наш мир возвращаться не стоит, — добавил Крапивин. — Я свою контору знаю. Там хоть из-под земли достанут. Кстати, извини, что я тебя так здесь оставил. Другого выхода на тот момент, сам понимаешь, не было.

— Невозвращенцы мы теперь, — улыбнулся Басов. — Но зато и выбор мест для пмж более чем солидный.

— А куда мы можем пойти? — поинтересовался Чигирев.

— Начнем по порядку, — вступил Крапивин. — Канал номер один — тот, который ведет в мир, где мы сейчас. Ну ты здесь, по-моему, сам определился. Аккурат время Батыева нашествия. Канал второй — царствование Ивана Третьего. Новгород там, кстати, еще самостоятельная республика. Третий — начало царствования Ивана Грозного. Казань там еще не взята. Четвертый канал — это наш с тобой. Во времена Годунова он ведет. Пятый — это начало царствования Петра Первого. Но царевна Софья там еще у власти. Шестой — это конец восемнадцатого века. Как раз на поминальный молебен по Екатерине Второй попали. Седьмой — это уже век девятнадцатый. На престоле Александр Второй. В Москве только и разговоров, что о войне с Турцией. Восьмой — это начало двадцатого века. Тысяча девятьсот восьмой год, если точно. Правление Николая Второго. Девятый — тридцать пятый год. Иосиф Виссарионович у власти. Ну, и десятый, не поверишь, — семидесятый. Только что бои за Даманский закончились. Чехи на нас все еще за август шестьдесят восьмого дуются.

— Так, так, так, — Чигирев быстро растирал себе виски. — А других каналов не открыли?

— Нет, — ответил Алексеев. — Разный диапазон пробовали. Только эти.

— Интересно, — причмокнул Чигирев, — и странно. Если бы не было девятого и десятого канала, я бы вообще мог подумать, что их специально для меня делали. Вернее, под мою теорию.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Крапивин.

— Да так, личные соображения, — отмахнулся Чигирев. — А более детально вы эти миры не исследовали? Они точно соответствуют нашей истории, или есть отклонения?

— Селиванов приказал лишь собрать первичную информацию. Все силы он бросил на четвертый канал, — ответил Крапивин.

— Теория — это, конечно, хорошо, — заметил Басов, — но нам надо все же определяться с местом проживания. Где обоснуемся? Я думаю, этот мир не рассматриваем. Я бы и сейчас из него с удовольствием побыстрее убрался. Не ровен час какой-нибудь мурза со своим отрядом нагрянет. Оно, конечно, отобьемся, с автоматическим оружием-то. Но надо ли нам это?

— Согласен, — сказал Крапивин. — Надо уходить.

— У меня в годуновской Москве семья, — неожиданно сообщил Чигирев. — Да и дела у меня там есть незаконченные. Я бы туда хотел вернутся..

— Да и я бы туда вернулся, — после небольшой паузы поддержал его Крапивин. — Там мы уже начали. Надо предотвратить смуту.

— Ну что ж, четвертый так четвертый, — хмыкнул Басов. — В конце концов, я по пани Ядвиге тоже соскучился… и по Беате, и по Мажене.

— Погодите, друзья, погодите, — подал голос Алексеев. — А мне-то что в вашем семнадцатом веке делать? Я же специалист по высокочастотным радиопередающим устройствам! Я со скуки в этой вашей годуновской Москве загнусь. Мне еще исследовать и исследовать природу открытого нами явления. Но для этого нужны соответствующие условия. Да и аппарат для перехода по мирам может работать автономно не более шести часов. А потом подзарядка нужна. Где я в семнадцатом веке источник питания найду? Или вы решили навсегда остаться в Средних веках? Не раскаетесь ли?

— Успокойтесь, Виталий Петрович, — остановил его Басов. — Условия для работы я вам создам. Терять возможность для перехода по мирам действительно бы не хотелось. Смех смехом, а элементарный аспирин или антибиотик время от времени любому может понадобиться. Нет смысла загибаться от дурной средневековой болезни.

— Это в Москве Бориса Годунова вы мне условия создавать вознамерились? — не унимался Алексеев.

— В Ченстохове Сигизмунда Третьего, — поправил его Басов.

— Игорь, так ты в свою Польшу возвращаться решил? — удивился Крапивин.

— Пока я решил помочь Сергею найти семью. Там, заметь, уже месяца четыре прошло с того момента как он пропал. Мало ли что могло случится.

— Правильно, — Чигирев вскочил на ноги. — Давайте скорее возвращаться в ту Москву.

— Давайте, — безразлично пожал плечами Басов.

ГЛАВА 18 Разборки в средневековом стиле

Внешне лес за «окном» ничем не отличался от леса, в котором стояли беглецы. Те же березки с молодой листвой, та же мягкая зеленая трава, тот же льющийся с безоблачного неба мягкий солнечный свет.

— Мы же вроде из ранней весны уходили, — заметил удивленный Крапивин.

Алексеев склонился над монитором.

— Параметры введены точно. Канал четыре. Это должен быть март тысяча шестьсот второго года. В крайнем случае апрель.

— Не похоже что-то на апрель, — заметил Басов.

— Что будем делать? — спросил Чигирев.

— Идти, — спокойно ответил Басов. — Как я понимаю, если канал открыт в определенный момент времени, то в более ранние события нам уже не попасть.

— Совершенно верно, — подтвердил Алексеев.

Беглецы переглянулись и двинулись в открытое перед ними «окно». Когда они прошли через него, Алексеев закрыл проход.

— Как я понимаю, где-то здесь мы оставляли наших лошадей, — заметил Басов.

— Точно здесь, — кивнул Крапивин. — Вон овраг. А вон дуб, который я приметил. А вон у той березы, стало быть, коней привязывали.

— Дуб почти такой же, хоть это радует, — проворчал Басов.

Вчетвером они двинулись в том направлении, где должна была находится дорога на Москву. Вскоре они вышли на нее. В отдалении виднелась церковь на холме, как раз та, мимо которой Басов с Крапивиным проезжали по дороге в усадьбу Селиванова.

— Похоже, все-таки в точку вышли, — проговорил Крапивин. — Может, только на несколько месяцев сбились. Такое бывало.

— Возможно изменение воздействия в связи с перемещением исходной точки, — пробурчал Алексеев. — Хотя программу я вроде бы настроил правильно.

— Значит так, — взял на себя командование Басов, — надо идти в Москву и выяснять обстановку. Только вот Виталию Петровичу там, пожалуй, делать нечего. Одежда — полбеды. Он совершенно не готов играть человека из Средних веков. Кроме того, не хотелось бы идти туда с этими штуками, — он тряхнул автомат на плече. — Следовательно, надо разделяться. Вадим с Виталием Петровичем остаются здесь, с автоматами. Мы с Сергеем идем в город. Вадим, отдашь Сергею свою саблю. Возражений нет?

— Возражений нет, — эхом откликнулся Крапивин.

По мере того как Басов с Чигиревым приближались к Москве, им все больше становилось ясно, что попали они именно туда, куда хотели. Одежда встречных путников, придорожные строения — все указывало на то, что перед ними Русь начала семнадцатого века. Они пообедали в придорожном трактире, и там у них с удовольствием приняли предложенный Басовым к оплате флорин, благо во всех странах принимали к оплате монеты других государств, поскольку ценился не столько денежный номинал, сколько стоимость металла, из которого они были изготовлены. Чигирев явно нервничал и озирался по сторонам. На одной из окраин города он уверенно сказал:

— Да, все так и было. Похоже, мы по адресу.

— А что ты так нервничаешь? — спросил Басов. — Ну, закинуло нас на несколько месяцев позже. Что такого? Здесь надольше люди исчезают, а потом появляются.

— Не знаю, — пожал плечами Чигирев, — У меня нехорошее предчувствие.

Увидев на обочине постоялый двор, Чигирев бросил:

— Подожди, я зайду поспрашиваю. Скажу, что долго в Москве не был.

— Поспрашивай, — безразлично откликнулся Басов. — Я тебя здесь подожду.

Чигирев тут же двинулся внутрь постоялого двора. Через четверть часа он вышел оттуда совершенно бледный.

— Что случилось? — тревожно спросил его Басов.

— Четвертый год…

— Что четвертый?

— Тысяча шестьсот четвертый. Сейчас конец июня. С того момента, как меня отсюда забрали, прошло уже два с половиной года.

— Ну дела, — присвистнул Басов.

— Пошли, надо узнать, как мои, что с ними, — схватил Чигирев за руку Басова.

— Да не беги ты, — яростно шепотом попытался утихомирить его Басов. — Не надо привлекать к себе внимания.

Но Чигирев его не слушал. Он почти летел вперед. Мимо мелькали дома, пешеходы, всадники. Он не обращал на них внимания. Басов еле поспевал за ним. Вот и дом. Чигирев с силой постучал в калитку. Из-за забора залаяла собака.

— Эй, есть кто дома?! — что есть мочи заорал Чигирев.

— Иду, касатик, иду, миленький, — проскрипел ему в ответ старушечий голос.

Вскоре калитка приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась хитрая старушечья мордочка.

— Чего тебе?

— Семья подьячего Чигирева здесь живет? — задыхаясь от волнения, выпалил Чигирев.

— Жила, — старуха пристально и с недоверием осмотрела спрашивающего. — А ты кто им будешь? Сродственник?

— Брат я Сергею, — соврал Чигирев. — Пять лет не видал.

— Сгинул брат твой года три тому, — сочувственно проговорила старуха. — Токма я того не видала. Я с женой его зналась, когда она в клетях жила.

— В клетях? — вздрогнул Чигирев. — А что с ней нынче?

— Померла.

У Чигирева подкосились ноги. Он непроизвольно ухватился за столб ворот.

— Как? Когда?

Старуха побольше высунулась из калитки и, явно гордая тем, что может поведать гостю необычную историю, сообщила:

— Как сгинул муженек-то ее, братец твой то есть, так повадился к ней дворянчик один ходить. Боярина Василия Голицына человек. В летах. Статный такой мужчина. Домогался ее явно. Все звал к себе в услужение. Только Дарья ни в какую. Я, говорит, мужняя жена, о том, что супружник мой помер, вестей-де нет, и ждать его буду до самой смерти. А дела ее плохи тем временем стали. Приказ-то за мужнину службу денег ей не платил. Дьяк ей сказал, что переметнулся ее муженек к ляхам и за измену казнен будет, ежели его схватят. А ей указал по приказам не ходить и царевым людям понапрасну не докучать. Пригрозил, что кнутом за это накажут. А у ней ребеночек тогда на руках был, совсем еще малый. Ванька, племянничек твой, значит. И стало ей, голубке, совсем тяжко. Тогда-то она в клети и перебралась, а мы с сыночком моим, невесткой и внучатами в доме тогда же и поселились. Дарья тогда чуть по миру не пошла. А дворянчик, который за ней ухлестывал, возьми и денег предложи, на прокорм дитяти значит. Раз дал, два дал. А по осени возьми да и потребуй долг. А Дарьюшке денег-то откуда взять? Вот она с сыночком в холопы к дворянчику тому и попала. Только долго там не прожила. Схоронили ее через неделю. Сказывают, — старуха понизила голос, — что дворянчик тот ее снасильничать хотел, а она его кочергой огрела, так что левый глаз выбила. Что правда, то правда. Окосел тогда дворянчик этот. А ее, голубку, после того на конюшне и запороли. Так-то.

— А сын ее, Ваня, где? — еле шевеля губами, спросил Чигирев.

— Где ж ему быть? В холопах у того боярина ходит. Мал он еще, так сказывают, в людской живет.

— У какого боярина? — вступил в разговор молчавший всё это время Басов.

— Так я же не сказала! — замахала руками старуха, — Дворянчик-то тот в большие люди вышел, боярином стал. Государь самолично ему чин окольничего в прошлое лето жаловал.

— Где этот боярин? Как звать его? — с трудом сдерживался Чигирев.

— Андрей Селиванов. Да он недалече живет, я покажу.

Рука Чигирева непроизвольно потянулась к сабле, но тяжелая длань Басова тут же легла ему на плечо, предостерегая от опрометчивых действий.

— Я пойду туда, Игорь, — с напором сказал Чигирев.

— Хорошо, навестим раба божьего Андрейку, — холодно произнес фехтовальщик, — Тока раньше времени не ори. По дороге остановят.

Дом Селиванова в Китай-городе выделялся среди остальных. За высоким бревенчатым забором возвышались богатые хоромы, украшенные затейливой резьбой. Сразу было видно, что поселившийся здесь человек не только любит жить роскошно, но и стремится продемонстрировать свое превосходство над окружающими. Басов остановился перед воротами и сделал приглашающий знак историку:

— Прошу, подьячий.

— А ты? — удивился Чигирев.

— Это не мои проблемы. Селиванов меня убивать не приказывал и мою жену не насиловал. Мне до него дела нет.

— Ладно, — с холодной решимостью сказал Чигирев, — я и сам справлюсь. Я его зубами порву.

— Твои дела, — бросил Басов. — Я тебя здесь подожду.

Чигирев хотел еще что-то сказать, но передумал, повернулся на каблуках, подошел к воротам и с силой постучал в них.

— Кого там черт принес? — донесся из-за забора недовольный голос.

— К боярину со срочным разговором дворянин Сергей Чигирев, — крикнул Чигирев.

В воротах открылось окошечко, и на Чигирева взглянула удивленная бородатая личность.

— Погодь, доложить надо, — сообщила личность и закрыла окошечко.

Чигирев оглянулся. Басова на улице уже не было. «Ну, черт с ним, — подумал историк. — Ишь, нашелся философ-одиночка. Сдрейфил, скотина. Без него справлюсь».

Ждать пришлось долго, около четверти часа. Наконец калитка рядом с воротами приоткрылась, и появившаяся в ней давешняя личность проворчала:

— Ну, проходи.

Как только Чигирев прошел во внутренний двор, его немедленно окружили пятеро вооруженных саблями стражников: руки на рукоятях сабель, лица напряженные.

— Боярин примет тебя, — сообщил привратник. — Только обыскать тебя повелел да оружие забрать.

— Бери, — надменно бросил Чигирев, отстегивая от пояса саблю.

Привратник быстро обыскал его, забрал висевший на поясе кинжал и махнул рукой:

— Пошли.

Двое из стражников двинулись следом за Чигиревым и привратником. Вместе они поднялись по лестнице, ведущей от крыльца на второй этаж, и прошли в большую комнату, очевидно, служившую приемной. Привратник положил на одну из лавок саблю и кинжал Чигирева, открыл дверь в боковой стене и спросил:

— Пускать, что ли?

— Давай, — услышал Чигирев голос Селиванова.

Привратник повернулся к историку и молча указал ему на дверь. Чигирев быстро оценил расстояние до своей сабли. Далеко. Да и один из стражников, как назло, встал на пути. Не успеть, зарубит. «Черт с ним, — подумал Чигирев, — руками порву», — и шагнул в кабинет.

Дверь за ним закрылась, на историка из-за конторки, отложив большое гусиное перо, взглянул Селиванов. Выглядел бывший генерал в полном соответствии с эпохой. На его лице была густая борода, одежда состояла из красной рубахи, шитого золотом кушака и широких бархатных портов, а на ногах красовались сафьяновые сапоги. Чигирёв обратил внимание на чёрную повязку, закрывавшую левый глаз. Она придавала внешне респектабельному боярину вид бандита с большой дороги. Не без удовольствия Чигирев отметил, что оружия у генерала нет.

— Ба, какие люди, — деланно улыбнулся генерал. — Как ты здесь?

Чигирев медленно двинулся на него. Не говоря больше ни слова, Селиванов быстро приоткрыл конторку, вытащил оттуда пистолет и прицелился в историка. Чигирев остановился.

— Ну вот, видишь, как все просто? — усмехнулся Селиванов. — Не горячись. Лучше ответь мне на два вопроса. Куда делся канал? И как ты здесь оказался?

— Ты убил мою жену, — глухо произнес Чигирев.

— Я? Нет, — в голосе у генерала появилось изумление. — Тебе сказали неправду. Я хотел спасти ее. Она умерла. Здесь совсем не умеют лечить болезни. Если бы был канал, я мог бы достать лекарства, помочь ей. Скажи, куда делся канал? Он исчез два с лишним года назад, и я остался здесь один.

— Это она тебе выбила глаз? — Чигирев указал на повязку на лице Селиванова.

— Глаз?! Ты что? Это на уроке фехтования. Я здесь фехтованием много занимаюсь. Надо соответствовать, знаешь ли. Как дурак, напоролся на саблю противника. Послушай, Сергей, как ты сюда попал?

— Зачем ты приказал убить меня?

— Убить?! С какой стати? Кто тебе это сказал? Я действительно решил депортировать тебя в другой мир, потому что ты начал свою игру. Ты должен понимать, в нашем деле такого не прощают. Я действительно должен был убить тебя. У меня были такие полномочия и соответствующий приказ. Но я решил спасти тебе жизнь. Я рассчитывал забрать тебя оттуда в ближайшее время, но сам оказался отрезанным от своего мира. Кто-то напал на охрану у «окна», и канал прервался. Эти идиоты твердят о десятке жутких разбойников, а с той стороны нет вестей. Кто тебя вытащил?

— Из сожженной татарами Москвы? Это так ты меня спасал? Под татарские сабли послал?

— Тому были причины, — спокойно ответил Селиванов. — Я не сомневался, что ты выживешь. Так все-таки, кто тебя вытащил?

— Почему ты превратил мою жену и сына в холопов? — почти прокричал Чигирев.

— Успокойся. У меня не было другого выхода. Дарья совершала глупость за глупостью. Они все равно были бы проданы в холопы, и я решил, что лучше мне взять их к себе и приберечь для тебя. Но канал был закрыт, и я не мог тебя вытащить. Так кто же все-таки вышел на тебя? Скажи, в конце концов.

— Ты приказал убить меня, не ври, — Чигирев сделал небольшой шаг к Селиванову.

— С чего это ты взял?

— Мне сказал сам Крапивин.

— Когда? — Селиванов напрягся.

— Несколько часов назад, — еще шажок.

— Так это он тебя вытащил? Где он?

— Я тебе ничего не скажу, пока ты не ответишь на все мои вопросы.

— Я ответил тебе. Это ты не хочешь мне ничего рассказывать.

— Ты все врешь. Ты убил мою жену. Ты взял в холопы моего сына! — прокричал Чигирев и сделал большой шаг вперед.

И тут же Селиванов вскинул пистолет. Теперь дуло было нацелено точно между глаз историка.

— Ты, кажется, неправильно понимаешь ситуацию, мальчик, — насмешливо произнес генерал. — Нас разделяет метра три, и прежде чем ты успеешь сделать еще шаг, я изрешечу тебя. Я не стану отвечать тебе, а вот ты у меня заговоришь, как миленький. Выкладывай немедленно, кто привел тебя сюда. Куда исчез канал? Почему Крапивин не выполнил приказ?

— Так значит был приказ убрать меня, — тихо произнес Чигирев.

— Черт, — по лицу генерала пробежала гримаса гнева. — Дурак ты, Чигирев. И жена твоя была дура и сука, — он потрогал левой рукой закрытый повязкой глаз. — Но мы теперь с тобой по-другому поговорим. А ну к стене!

Чигирев не шелохнулся.

— К стене лицом, или убью, зараза! Ителлигентишка паршивый, демократ засранный!

Почувствовав, что в случае дальнейшего неподчинения Селиванов выстрелит, Чигирев отошел к стене и повернулся к ней лицом.

— Руки за голову, — последовал приказ.

Чигирев подчинился.

Спрятав руку с пистолетом за спину, Селиванов громко позвал:

— Эй, Семен!

Никто не отозвался. Генерал тихо матюгнулся и снова гаркнул:

— Семен, Василий, уснули, что ли?

Вновь тишина была ему ответом.

Раздраженно матерясь, но не спуская глаз с Чигирева, генерал подошел к двери, распахнул ее… и лицом к лицу столкнулся с Басовым.

— Ты?! — выдохнул Селиванов, отступая в глубь комнаты.

— Я, — улыбнулся Басов, делая шаг вперед.

— Как?

Генерал отступил еще на шаг.

— Отдай оружие, — потребовал Басов, шагая следом.

Генерал поднял пистолет, но фехтовальщик неожиданно мягким и проворным движением отобрал его у генерала с легкостью, с какой взрослые мужчины отбирают игрушечный пистолет у расшалившегося восьмилетнего малыша.

— Игорь, что ты задумал? — генерал отступил ещё на два шага назад, но Басов больше не преследовал его.

Он вынул обойму, передернул затвор, удаляя патрон из патронника, щелкнул спусковым крючком и спрятал разряженное оружие в карман. Чигирев развернулся и сделал пару шагов от стены. Через открытую дверь он увидел, что в приемной на полу лежат трое стражников. Двое даже не успели вытащить оружие, и было непонятно, убиты они или нет, а вот третий лежал с обнаженной саблей в руке. У него было перерезано горло.

— Нехорошо так, Андрей, — наставительно произнес Басов, исподлобья разглядывая генерала. — К тебе человек, можно сказать, по душам поговорить пришел, а ты в него пистолетом тычешь.

— Игорь! Зачем? Как? — с трудом выговорил Селиванов.

— Я не люблю, когда совершаются подлости, Андрей, — спокойно объяснил Басов. — Ты наносишь обиду Сергею, а когда он приходит требовать сатисфакции, пользуешься своим преимуществом и зовешь охрану. Здесь это считается трусостью.

— Игорь, это все неправда! — выкрикнул Селиванов.

— Кому другому расскажи, — усмехнулся Басов.

— Игорь, я не знаю, что у тебя на уме, — сглотнув пересохшим горлом, выдавил из себя Селиванов, — но поверь, с этими, — он показал на Чигирева, — связываться глупо. Один демократию в Средние века протащить хочет. Другой до седых волос дожил, в подполковники вышел, а все в казаки-разбойники играет. Мы-то с тобой реалисты. Мы знаем, что надо брать от жизни. Я здесь многого добился. Ты, я думаю, тоже зря времени не терял. Давай объединимся. Мы знаем, как будут развиваться события. Ты — потрясающий боец. Я знаю, как работать с теми, кто у власти. Пока на троне Годунов, шансов немного. Но скоро начнется смута, во время которой откроются потрясающие возможности. Это как революция в семнадцатом, когда любой слесарь или суконщик мог стать генералом или министром. А мы-то с тобой поумнее будем. Вместе мы можем дойти до вершин власти. Потом захватить Польшу. Я выяснил, это реально. А дальше…

— Меня не интересуют твои прожекты, — прервал его Басов. — Я просто не хотел, чтобы ты зазря погубил еще одного человека. Может, он и глуп, но не подонок, это точно.

С этими словами Басов повернулся на каблуках и вышел в приемную. Взяв с лавки оружие Чигирева, отстегнул от пояса одного из стражников саблю и вернулся в кабинет.

— Раз уж залезли в Средние века, то ведите себя соответственно, — произнес он, кидая первую саблю к ногам историка, а вторую генералу. — Не буду вам мешать.

После этого он вышел из кабинета и плотно закрыл за собой дверь.

Чигирев исподлобья посмотрел на генерала.

— Сергей, это же бред, средневековье, дикость, — произнес Селиванов. — Давай поговорим как цивилизованные люди.

Историк медленно обнажил клинок и двинулся на генерала.

— Сергей, не иди на поводу у этого сдвинувшегося на самураях идиота! — взвизгнул Селиванов и упал на колени. — Мы можем договорится, мы можем сотрудничать. Клянусь, не убивал я твоей жены! Все это наветы моих врагов. Единственно, чего я хочу, это предотвратить смуту. Я знаю, ты тоже хочешь этого. Мы должны быть вместе!

Чигирев остановился в полутора метрах от противника. Еще минуту назад он готов был растерзать его, но теперь не мог нанести решающего удара, настолько был жалок и ничтожен стоявший перед ним на коленях человек.

И в этот момент Селиванов ударил. Невероятно ловким движением он поднял лежащую перед ним саблю, выхватил ее из ножен и, привстав на одном колене, сделал молниеносный выпад. Только интуиция и великолепно усвоенный на занятиях по фехтованию рефлекс позволили историку парировать выпад. А генерал уже стоял на обеих ногах и снова атаковал, отбросив в сторону ножны. Рубящий удар слева, колющий выпад в живот, рубящий сверху в голову, показ укола в пах и тут же атака в область сердца… Да, Селиванов хорошо освоил фехтование за прошедшие годы. Чигирев отступал, оборонялся, с трудом уходил от опаснейших и коварных выпадов противника. Внезапно он наткнулся на что-то твердое. Стена. Чигирев быстро присел, пропуская над собой саблю противника, нырнул влево и полоснул по животу. Генеральская сабля ударила в дерево, но и оружие историка просвистело в воздухе, не причинив противнику никакого вреда.

Теперь оба противника стояли друг напротив друга.

— Подлец, — сквозь зубы процедил Чигирев.

— Салага, — огрызнулся генерал.

Чигирев сделал выпад, генерал отразил его и контратаковал. Теперь противники кружили, обмениваясь ударами. Звон сабель заполнил комнату. Враги то сближались, то расходились. Если бы в этот момент в комнате присутствовал ценитель исторического фехтования, он заметил бы, что уровень обоих соперников примерно одинаков и лишь случай должен решить, в чью пользу склонится чаша весов.

Внезапно во время одной из атак Чигирева Селиванов как-то странно присел, отражая выпад, и тут же историк ощутил острую боль в правом боку. От неожиданности он даже выронил ножны и освободившейся рукой схватился за раненное место. Пальцы ощутили теплую жижу. Быстро отступив, Чигирев увидел, что генерал стоит, сжимая в левой руке окровавленный кинжал, который, очевидно, только что вытащил из голенища, и злорадно улыбается.

Издав яростный вопль, Чигирев снова атаковал, он все бил и бил по ускользающей, подобно тени, фигуре противника и все никак не мог дотянуться до него своим оружием. Генерал легко уклонялся, лишь парируя атаки и не предпринимая никаких попыток контратаковать. Рана в боку саднила и отдавала при каждом движении. В конце концов, утомленный безрезультатными атаками и измученный болью, Чигирев остановился. Селиванов застыл в двух метрах от него. Плотоядно оскалившись, он произнес:

— Ты скоро умрешь. Просто истечешь кровью, истратишь силы в бесполезных атаках. А потом я тебя прирежу, как теленка на бойне. И никакой Басов тебе не поможет, — он быстро скользнул к двери и задвинул засов. — Мне бы только до оружейной добраться и взять АКМ. Ни один каратист в мире не прыгнет с места на десять метров, а я с того же расстояния не промахнусь, уж поверь. Таков конец всех этих дурачков, играющих в благородство. Их просто пристреливают. Но ты… Я приготовил для тебя особый сюрприз. Ты будешь умирать в муке и бессильной злобе. Я расскажу тебе, как визжала под кнутом твоя жена. Я расскажу тебе, как я наслаждался, когда видел ее агонию, потому что никому не позволено безнаказанно противиться мне. А еще, умирая, ты будешь знать, что твой сын навеки останется моим холопом. Он будет подавать мне сапоги, и я буду пороть его на конюшне за малейшую провинность. Но он будет благодарен мне за это. Он будет боготворить меня. Все холопы с радостью целуют плеть строгого хозяина — таков их удел. Но ты этого не увидишь. Ты только умрешь, зная, что так будет. А сейчас я тебе расскажу, как умирала твоя жена. После того как она выбила мне глаз, я приказал двум конюхам привязать ее к лавке…

— Мне плевать, — процедил Чигирев. — Наверное, я умру, мне это безразлично. Но и ты не будешь жить. Потому что такие, как ты, не должны жить: ни сейчас, ни до, ни после.

Он медленно двинулся на противника. Селиванов ухмыльнулся и отступил чуть назад, готовый отражать атаки. Но удара не последовало. Чигирев просто шел вперед. Улыбка сползла с лица генерала. Он сделал выпад, но историк легко отразил его, не останавливая своего движения. Селиванов снова атаковал, сабли скрестились, родив сноп искр. Генерал снова вынужден был отступить. На его лице отразился страх. На него перло нечто, уже не имевшее ничего общего с обычным человеком, которого можно напугать, подкупить, переубедить. На него шло существо, нацеленное только на одно: уничтожать. И был лишь один способ спасти жизнь: распылить, развеять, ликвидировать это.

Теперь Селиванову отступать было уже некуда. Его спина уперлась в стену. Дико закричав, генерал сделал отчаянный выпад. И в тот же момент атаковал Чигирев. Два вопля слились в один, две сабли прошли параллельно друг другу и противники замерли. Сабля генерала скользнула мимо горла Чигирева и проткнула плечо. Клинок историка с силой вонзился в грудь Селиванова недалеко от сердца. Андрей Михайлович медленно провел глазами по всей длине убившей его сабли.

— Не-мо-жет… быть, — еле шевеля губами, произнес он.

Его левая рука разжалась, и кинжал с грохотом упал на пол. Чигирев сделал шаг назад, с противным чавкающим звуком извлек оружие из тела врага. Генерал мягко повалился к его ногам.

Чигирев обвел бессмысленным взглядом комнату, медленно повернулся и захромал к выходу. Когда он открыл дверь, то увидел, что прямо посередине комнаты стоит Басов с белобрысым малышом на руках.

— Посмотри, тятя пришел, — елейным голосом сказал Басов, указывая мальчику на Чигирева.

— Тятя, — ребенок протянул вперед ручонки.

— Игорь, я умираю, — еле прошептал Чигирев и рухнул на пол.

Басов быстро посадил начавшего хныкать ребенка на скамейку, подошел к историку, перевернул его на спину, осмотрел рану и негромко произнес:

— А вот умереть-то я тебе не дам.

ГЛАВА 19 Расставание

— Ну вот, кажется, вы и пришли в себя, голубчик.

Чигирев открыл глаза. Рядом с ним сидел мужчина в пенсне с седыми усиками и бородкой клинышком и с самым участливым видом взирал на историка. На незнакомце был белый халат, накинутый поверх костюма-тройки, на шее болтался стетоскоп. Историк быстро огляделся. Он лежал в небольшой, чисто убранной больничной палате с белыми стенами и белыми же занавесками на единственном окне. В открытую форточку доносилось пение птиц. На подоконнике в стеклянной банке стояли полевые цветы. В нос ударил резкий запах каких-то незнакомых медикаментов.

— Где я? — слабым голосом спросил Чигирев.

— Вы в больнице, голубчик. Я — заведующий этим отделением, профессор Михаил Аркадьевич Бронский. Как вы себя чувствуете?

— Неважно, — признался Чигирев, ощущая слабость во всем теле. — А где я?

— В больнице, — мягко улыбаясь, повторил Бронский.

— Нет, в каком городе?

— В первопрестольной, голубчик, — лицо Вронского просто источало радушие, — в Москве.

— А какой сейчас… год?

— У-у-у, да дело сложнее, чем я думал, — сочувственно произнес профессор и потрогал лоб больного. — Год сейчас тысяча девятьсот восьмой. Вы вообще что-нибудь помните?

— Смутно. А кто меня привез сюда?

— Ваш друг. Басов, кажется, его фамилия. Вы ему по гроб жизни должны быть благодарны. Он, в общем, очень грамотно для непрофессионала сделал вам перевязку и предотвратил большую потерю крови. И выхаживал он вас весьма неплохо. Но у вас, к сожалению, начал развиваться сепсис. Очевидно, глубоко в рану попала грязь. Слава богу, что ваш друг вовремя обратил внимание на опасные симптомы и обратился к нам. Так что жизнью своей вы обязаны ему.

— Я могу его увидеть?

— Вообще-то он здесь, — замялся Бронский. — Но я бы настоятельно не рекомендовал…

— Доктор, мне очень нужно его увидеть, — Чигирев попытался приподняться, но, обессиленный, рухнул на кровать.

— Что вы, что вы! — Бронский взволнованно замахал руками. — Лежите, я вам запрещаю подниматься. И волноваться в вашем положении категорически нельзя.

— Доктор, мне очень надо! — В голосе историка послышалась мольба.

— Ладно, если вы так настаиваете, — проговорил Бронский после секундного колебания. — Но не более пяти минут. И умоляю вас, никаких сильных эмоций. Волнение в вашем случае может чрезвычайно осложнить дело.

— Хорошо, профессор, — улыбнулся Чигирев. — Только, пожалуйста, поскорее.

Ждать, однако, пришлось долго, пока дверь палаты отворилась и перед изумленным историком предстал Басов в своем новом обличье. От удивления Чигирев даже сморгнул. Басов был одет в костюм-тройку, поверх которого накинул белый халат. В руках он держал роскошный букет из алых роз. От пуговицы к карману жилетки тянулась золотая цепочка, очевидно, заканчивавшаяся старинными часами. На ногах у фехтовальщика сияли начищенные до блеска лакированные ботинки. Рубашка поражала безукоризненной белизной. Русская борода-лопата уступила место элегантной эспаньолке, а волосы были аккуратно уложены на пробор.

Но не это больше всего произвело впечатление на Чигирева. Взгляд, походка, манера двигаться, словом, впечатление, которое производил теперь Басов, было совершенно иным, чем в последний раз, когда историк видел его. Исчез преподаватель боевых искусств, бизнесмен и каскадер конца двадцатого века, сгинул надменный и чуточку хамоватый русский дворянин времен Бориса Годунова. Что бы мог предположить проницательный наблюдатель, глядя сейчас на Басова? Разночинец, очевидно, выходец из богатого купеческого рода, получивший блестящее образование в Петербургском или Московском университете; преуспевающий деловой человек, скорее всего — приумноживший доставшийся в наследство капитал крупной оптовой торговлей или биржевой игрой, но сейчас, без сомнения, вкладывающий деньги в производство; завсегдатай роскошных ресторанов, а возможно, и игорных заведений; любитель отдыха на водах в Вейсбадене и приятного времяпрепровождения в Ницце и Монте-Карло; безусловный поклонник императорских театров, а особенно жриц этих храмов Мельпомены. Только это и ничего больше.

— Здравствуй, Сергей, — Басов присел на стул рядом с постелью Чигирева. — Как себя чувствуешь?

— Хреново. Как я здесь очутился?

— Мы пытались выходить тебя в лесу, в том мире. Но потом у тебя, кажется, началось заражение. Стало ясно, что нужны медикаменты и больничный уход, притом немедленно. Алексеев открыл восьмой канал.

— Почему именно сюда?

— А как отнеслись бы к человеку с ножевым ранением в Москве тысяча девятьсот тридцать пятого или семидесятого года? Нас бы мигом в кутузку загребли. О нашем мире не говорим. Там нас ищут очень серьезные люди. И еще долго будут искать. А здесь вполне поверили благоглупостям о пьяной драке у ресторана. Ну, то, что в более ранних эпохах ты бы такого лечения не получил, полагаю, ясно. Надеюсь, уход здесь неплохой. Я заплатил немалые деньги, чтобы тебя перевели в отдельную палату и чтобы тобой занимался сам профессор Бронский.

— Откуда у вас здешние деньги? — обескураженно посмотрел на приятеля Чигирев. — Как вы могли вообще появится в этом мире в той одежде?

— Разумеется, не могли. Появился Алексеев в своей одежде, которая хоть как-то похожа на здешнюю. Он продал местному нумизмату несколько флоринов из моего кошелька, а на вырученные деньги купил соль. С этой солью я отправился в Москву Ивана Третьего и продал ее там местному купцу со скидкой в двадцать процентов. Мы спешили, у тебя был жар. На выручку мы смогли здесь сносно приодеться. Мы и сейчас иногда совершаем такие операции. Главное — не забываться и не обрушить здесь рынок старинных монет, а там — рынок соли.

— Ясно, — Чигирев на несколько секунд запнулся. — И что теперь?

— Доктор говорит, что ты скоро пойдешь на поправку.

— Нет, я о другом. Я о нас.

— Вообще-то профессор просил говорить с тобой только о приятных вещах, — заметил Басов.

— А все же? Ведь столько всего было.

— Давай решать вопросы по мере их поступления. Сейчас тебе надо вылечиться. Задача не из легких, учитывая, что тебе нужно играть роль человека этого времени. Кстати, выброси из головы слово «хреново». Оно не здешнее.

— А все же, что вы решили? Как будете действовать дальше?

— Посмотри правде в глаза. Мы, все четверо, слишком разные люди. Нас объединяет только то, что волей судьбы мы выброшены из своего мира. Но сейчас «окно» закрыто. Кроме нас, в открытых мирах других чужаков нет. Алексеев говорит, что он неоднократно отправлял разные боевые группы, но все они возвращались… кроме Селиванова. А с ним ты разобрался. Так что теперь мы предоставлены сами себе. Как ты помнишь, каждый из нас решил что-то свое. Крапивин уже ушел. Еще тогда, в лесу. Он сказал, что пошел защищать Русь от нашествия поляков.

— Ну я же говорил ему, что войско Лжедмитрия Первого только в малой части будет состоять из поляков, — вздохнул Чигирев. — На самом деле это реальная альтернатива развития Руси…

— По-моему, ему на это плевать, — усмехнулся Басов. — Он видит армию, пришедшую из-за рубежа и финансируемую на чужие деньги, и идет с ней сражаться. Знаешь, своя правда в этом есть. Но дело в другом. Вадим — крепкий мужик, который всегда твердо стоял на земле. И когда у него из-под ног выбили опору, он нашел себе другую. Не за ту Россию против чеченцев воевать, так за эту против поляков. Ему не важно, с кем сражаться. Ему важно найти правое дело, за которое надо биться. Это наши, это не наши. Вперед, на танки. Другого мира он не принимает.

— Какая глупость! — фыркнул Чигирев.

— Не меньшая, чем твои постоянные попытки превратить Россию в западноевропейскую страну. Просто вы нашли себе идею, за которую можно держаться, как держится хромой за костыль.

— Но должны же быть какие-то жизненные принципы. Нужно ведь иметь твёрдые ориентиры!

— Необязательно, — передернул плечами Басов.

— Но что будет с человеком, если у него выбить из-под ног опору?

— В принципе, он должен научиться летать, — усмехнулся Басов.

— А по-моему, он упадет.

— Вот поэтому ты и держишься. Мало тебе потерянной семьи и кинжала в бок? Хочешь еще за переустройство мира повоевать?

— Кстати, как мой сын? — вдруг встрепенулся Чигирев.

— Румян и весел. Я ему няньку нанял. Все в порядке. Скоро увидишь его.

— Спасибо, — Чигирев немного помолчал, а потом произнес: — Игорь, почему ты меня тогда оставил?

— Я не буду решать за тебя твои задачи. Это не нужно мне и не пойдет тебе на пользу. Решил поселиться в Средних веках сам расхлебывай кашу, которую заварил. Заодно и опыт приобретешь. По крайней мере, я надеюсь, что теперь-то уж ты не будешь выяснять отношения напролом. Средневековые рыцари — они,брат, только в романах восемнадцатого века благородны все поголовно. А на самом деле пропорции подлецов, дураков и святых во все века одинаковы.

— Тогда почему ты все же пошёл в дом?

— Жалко тебя стало. Ты же на явную смерть нарывался. И отговаривать тебя смысла я не видел. У тебя глаза, как у зомби, были. Не сволочь же я, в конце концов, чтобы человека от верной смерти не спасти.

— А потом оставил меня один на один с Селивановым.

— У вас были равные шансы. Все было по-честному.

— А если бы меня все же убили?

— Твои проблемы, — усмехнулся Басов.

— Ну спасибо. А все же, что бы ты сделал, если бы Селиванов меня убил?

— Уехал бы к себе в Ченстохову. Мне в чужие дела вмешиваться нечего.

— А с Крапивиным вы зачем «окно» полезли закрывать?

— Я защищал тот мир, в котором поселился, от угрозы извне.

— А Селиванов ему не угрожал?

— Не более, чем остальные бояре, которые, как ты утверждаешь, хотят свалить Бориса Годунова. Да и в Польше своих подонков хватает. Всех не перережешь.

— Так ты все же решил вернуться туда, в семнадцатый век?

— Как только ты пойдешь на поправку.

— А я? — спросил вдруг Чигирев.

— Что ты?

— Я могу пойти с вами?

— Мы доставим тебя куда скажешь. Только в две тысячи четвертый год не советую. Уничтожат.

— Мне не надо в две тысячи четвертый. Я хочу вернуться в тот мир, где Годунов и Лжедмитрий.

— Хорошо, — кивнул Басов, Дверь палаты открылась, и на пороге возник профессор Бронский.

— Голубчик, — укоризненно произнес он, — я же просил вас, не более пяти минут.

— Ухожу, ухожу, — виновато развел руками Басов.

Следующие десять дней Чигирев провел на больничной койке. Он очень быстро шел на поправку, что вызывало неподдельное изумление Бронского. Басов заходил каждый день, но снова поговорить по душам у Чигирева так и не поручилось, потому что в палате почти все время присутствовали либо кто-то из медсестер, либо сам профессор.

Через несколько дней Чигирев уже ходил по палате, а потом и начал предпринимать небольшие экскурсии по больнице. Спокойная и доброжелательная атмосфера клиники его поразила. Не было здесь серости, безнадежности и безразличия, которые он наблюдал в российских больницах конца двадцатого века. Больные, многие в сопровождении медсестер и медбратьев, неспешно прогуливались в ухоженном, благоухающем ароматом сирени саду. Да и сами больничные коридоры, несмотря на царящие в них специфические медицинские запахи, были необычайно светлыми, радовали цветами на окнах.

Вскоре профессор Бронский объявил своему пациенту, что, по настоянию друзей, поместивших его сюда, может выписать его, хотя рекомендовал бы в ближайшие дни спокойный образ жизни, а лучше всего провести месяц-другой на водах в Швейцарии или Австро-Венгрии. Особенно рекомендовал австрийский курорт Карлсбад.[10]

Чигирев с радостью согласился. Его душа уже требовала действий. Он уже все продумал, все взвесил, наметил планы, теперь только оставалось приступить к их реализации.

В назначенный день Басов явился за Чигиревым. Он привез историку добротный английский костюм в крупную клетку — бриджи и пиджак, покроем очень напоминавший армейский френч, гольфы и английские же ботинки. Облачившись в новую одежду и взглянув на себя в зеркало, Чигирев подумал, что чрезвычайно похож на доктора Ватсона в исполнении Виталия Соломина. Единственное, что отличало историка от запавшего в память образа викторианского джентльмена, — это борода, аккуратно постриженная приглашенным парикмахером, но все же позволявшая отнести ее обладателя скорее к славянофилам, чем к западникам.

— Поехали? — спросил Басов, критически осмотрев Чигирева.

— Куда? — не понял тот.

— К сыну твоему, конечно, — улыбнулся Басов.

Они вместе вышли на мощенную булыжником московскую улочку, где их ждала пролетка.

— На Ильинку, — скомандовал Басов, залезая в экипаж.

Во время короткого пути оба хранили молчание. Басов сидел, глубоко погруженный в какие-то размышления, а Чигирев жадно рассматривал будто сошедшие с экрана исторического фильма картинки быта дореволюционной Москвы. Уличные торговцы, городовые, элегантно одетые господа, студенты, мастеровые, все они неспешно прохаживались либо спешили куда-то по необычайно зеленым и тихим улочкам. Дорогу заполняли пролетки лихачей и телеги ломовых извозчиков. Однажды они обогнали весело бренчащий по стальным рельсам допотопный трамвай. Ни одного автомобиля на всем пути им так и не встретилось.

Когда пролетка замерла у подъезда роскошного доходного дома на Ильинке, Басов небрежным движением сунул извозчику какую-то мелочь и бесцветным голосом произнес:

— Спасибо, голубчик. Езжай.

— Благодарствуйте, барин, — расцвел в улыбке извозчик, встряхивая монеты в руке. — Завсегда рады стараться.

Чигирев понял, что Басов подкинул мужику приличную сумму «на чай».

Путешественники прошли в подъезд мимо угодливо склонившегося перед ними дворника. Басов наградил мужика еле заметным кивком головы.

— Как ты ухитряешься чувствовать себя в своей тарелке в любом времени? — негромко спросил Чигирев, когда они поднимались по широкой, устланной коврами парадной лестнице дома. — Я год в семнадцатом веке прожил и все никак привыкнуть не мог. А теперь еще здесь. Господи, Столыпин еще не убит, Николай Второй у власти. Сколько людей, которых мы знаем как исторических персонажей, все еще живы и не ведают, что случится вскоре.

— А мне плевать на всех этих персонажей и персон, — фыркнул Басов. — Я просто живу, чего и тебе желаю.

Он остановился на площадке третьего этажа и решительно дернул ручку звонка одной из квартир. Через некоторое время до Чигирева донесся лязг отпираемого засова, дверь отворилась. На пороге стояла молоденькая миловидная горничная.

— Здравствуйте, Игорь Петрович, — присела она в книксене.

— Здравствуй, Глаша, — ответил ей Басов, — Знакомься, это Сергей Станиславович. Отец Вани.

— Очень приятно, — Глаша почему-то зарделась. — С выздоровлением, Сергей Станиславович.

Басов с Чигиревым прошли в невероятных размеров коридор. Глаша обогнала их, юркнула в дальнюю дверь, и вскоре Чигирев услышал ее голос: «Капа, неси скорее Ванечку. Батюшка его приехал». За дверью возникла суета, и из дверей гостиной вышла дородная женщина лет сорока с малышом на руках. Иван Чигирев был одет в длинное платьице и чепчик и сосредоточенно сосал большой палец правой руки. На мужчин он смотрел широко раскрытыми глазами, в которых читались удивление и испуг.

— Ай, посмотри кто приехал, — засюсюкала державшая его женщина. — Батюшка приехал!

Ребенок изумленно посмотрел на отца, потом на Басова и, протянув ручки к фехтовальщику, пролепетал:

— Дядя.

— Да, дядя Игорь Петрович пожаловал. А посмотри, кто с ним еще. Папенька!

Оно подошла к Чигиреву и протянула к ему малыша. Чигирев хотел взять сына на руки, но тот неожиданно прижался к няне и громко заплакал.

— Это ничего, ничего, — затараторила невесть откуда выскочившая Глаша. — Отвык. Скоро снова привыкнет, все будет хорошо.

Чигирев в полной растерянности смотрел на орущего уже благим матом ребенка. Только теперь он понял, насколько был не готов к этой встрече.

Они втроем сидели за обеденным столом и неспешно поглощали наваристый борщ и телятину с картофелем. Малолетний Иван спал в детской под бдительным присмотром няни. Глаша суетилась на кухне. За окном мирно цокали подковы извозчичьих лошадей да время от времени доносились крики мальчишек, торговавших газетами: «Последние новости! Последние новости! Загадочное убийство в доме статского советника Арефьева!»

— Хорошо, спокойно, — Басов откинулся на спинку стула. — Достаток и благоденствие. Так бы и не уезжал никуда.

— Так не уезжай, — Чигирев внимательно посмотрел на него. — Тебя-то ведь вроде там ничего не держит.

— Да как тебе сказать, — Басов пожал плеча-ми. — Во-первых, на нас с вами, ребята, тяжкий крест. Мы знаем, что будет. Мне, положим, через несколько лет пятьдесят. В семнадцатом будет под шестьдесят. Ну и зачем мне, старому хрычу, это революционное лихолетье? Я лучше обоснуюсь там, где в ближайшие лет двадцать пять никаких неприятностей не предвидится. Оно, конечно, можно бы и в Швейцарию податься или в Северо-Американские Соединенные Штаты. Но ведь Вадим сдуру там в канитель залез. Да и ты назад собираешься. Все одно его вытаскивать придется, так лучше уж базу иметь.

— Почему ты думаешь, что вытаскивать придется? — насторожился Чигирев.

— Потому что вы в политику решили полезть. Ничем хорошим это не кончится ни для тебя, ни для него.

— Ах, вот ты о чем, — протянул Чигирев. — Снова меня отговаривать решил?

— Никто тебя не отговаривает. Хочешь в годуновскую Московию, скатертью дорога. Если помощь будет нужна, как найти меня, расскажу. Но я тебя просто предупредить хочу. Если плохим политиком будешь, совесть замучает, хорошим — убьют.

— Так прямо и убьют.

— Да нет, могут и в острог сослать. Это как повезет.

— Почему?

— Потому что, если тебе удастся действительно провести прогрессивные реформы, ты как кость в горле станешь у тех, кто хорошо жил при старом порядке. Они сделают все, чтобы тебя убрать.

— Но ведь будут и те, кому новые времена принесут свободу и достаток.

— Они будут слишком заняты, Сережа, — печально сказал Басов. — Так уж мир устроен, что хорошие люди всегда по горло загружены. Они домом занимаются, творят, мыслят. А подонки только властью и деньгами озабочены. У них на это время уходит. Поверь, если ты станешь им по-настоящему опасен, тебя ничто не спасет.

— Но я чувствую долг перед тем миром, — настойчиво проговорил Чигирев. — Я знаю, как ему помочь. Я могу помочь. Я не имею права не помочь.

— Хорошо, что ты мне напомнил о долге, — звонко щелкнул пальцами Басов. — Я давеча в английском клубе Первушину пятьдесят рублей проиграл, да так и не отдал. Надо бы заехать, расплатиться.

— Игорь, о чем ты? — с укоризной проговорил Чигирев.

— О долгах. У меня, собственно, других и нет. А то, что ты на себя взвалил, твоя проблема. Действуй, если приспичило.

— А ты что мне предлагаешь? — запальчиво спросил Чигирев.

— Уютный дом где-нибудь под Стокгольмом или Лозанной. Хочешь здесь, хочешь в тридцать пятом или семидесятом. Ты будешь скупать для меня соль и перец, а я буду сбывать их в Кенигсберге и Риме века тринадцатого. Это сверхприбыльный бизнес. Будем как сыр в масле кататься. Твой сын получит хорошее образование. Даст бог, ты найдешь себе новую спутницу жизни. Чем плохо?

Чигирев на мгновение задумался.

— Вы прямо как змей искуситель, Игорь, — заметил молчавший до этого Алексеев. — Этакий демон соблазна.

— А почему нет? — усмехнулся Басов.

— Дела демонов и ангелов — не дела людей. Простите, если бы вы были таким эгоистом, каким хотите казаться…

— То что? — Басов внимательно посмотрел в глаза Алексееву.

— Вы бы действовали иначе. И вам бы не требовалось искушать Сергея… Да и Вадима. Вы ведь тоже предлагали ему безбедное существование в разных уголках мира в разные времена. Но вы прекрасно понимаете, что они не из тех, кто сделает целью жизни семейный уют и прибыльный бизнес.

— Я просто хочу, чтобы их выбор был осознанным, — возразил Басов.

— Я осознаю, через что мне предстоит пройти, — мрачно произнес Чигирев.

— Ни черта ты не осознаешь, — резко осадил его Басов. — Ты пока только в подьячих ходил, и то стонал от интриг. Ты хоть понимаешь, какая драка идет у трона, там, где делятся тонны золота и земли с тысячами крепостных? Тебе там не выжить.

— Выживу! — вспыхнул Чигирев. — Вот увидишь, я добьюсь своего.

— Чего? — Басов склонил голову набок и с интересом посмотрел на Чигирева. — Ты знаешь, как развивалась история у нас. Даже если тебе удастся где-то изменить ход событий, дальше ты будешь иметь дело с новой реальностью. У тебя больше не будет преимущества в виде знания истории. Да и чего ты вообще хочешь добиться своими потугами?

— Я хочу ускорить темпы развития Московии, — быстро проговорил Чигирев. — Я хочу сделать ее нормальным европейским государством. Я хочу предотвратить многовековое крепостничество, которое в конце концов приведет к катастрофе семнадцатого года.

— Ну-ну, — усмехнулся Басов. — Флаг в руки. Так это ты Годунова решил просвещенным политиком сделать?

— Нет, — Чигирев энергично замотал головой. — Годунов — битая карта. Мы опоздали. Да и не готова та Россия принять выборного царя. Они все ждут царя «природного», помазанника божьего. Поэтому годуновское правление столь непопулярно. Голод, разбойники — это все повод. Народ не принял Годунова как «природного» государя и будет цепляться за любую его неудачу, а его успехи так и останутся незамеченными. Теперь я сделаю ставку на Отрепьва. Я постараюсь войти к нему в доверие. Если нам удастся предотвратить его свержение, то Россия может пойти по западному пути…

— А он нужен ей, этот западный путь? — уточнил Басов.

— Игорь! — вспыхнул Чигирев. — И ты это говоришь, зная кровавую историю Руси до конца двадцатого века? Зная, чего добьются за это время западные демократии?

— Хорошо, — Басов поднял руку, словно отгораживаясь от напора историка. — Выведем мы тебя к Отрепьеву, и поступай как знаешь. Только подумай, как поступишь с сыном? Он ведь у нас на руках. Ты, как я понимаю, решил поучаствовать в предстоящей резне. Ребенок для тебя будет обузой.

— Да, в поход ему нельзя, — согласился Чигирев. — Может, пристроить в хорошую школу? Например, к иезуитам в Польше. Ведь у тебя есть связи, Игорь. Ты поможешь? У них хорошее образование. Я бы хотел, чтобы он вырос человеком с западным образованием и менталитетом.

— Я займусь этим, — вздохнул Басов.

— Спасибо. Я рад, что вы мне помогаете. Значит, возвращаемся в семнадцатый век. В тысяча шестьсот четвертый год. Когда доберемся до Речи Посполитой, я отправлюсь во Львов. Там Отрепьев формирует свое войско. Где будем делать «окно»? На Ильинке нельзя, там при Годунове…

— Зачем нам Ильинка? — усмехнулся Басов. — Что я, дурак неделями на лошадях через леса таскаться да еще границу пересекать? Сядем здесь на поезд, доедем до Варшавы, это город Российской империи. Там и откроем канал. А мне оттуда до Кракова уже верхом дня три. Ну а ты до Львова сам добирайся. В семнадцатом веке и Варшава, и Краков, и Львов — это Речь Посполитая, так что через границу тайком пробираться не придется.

Басов поднялся и зычно позвал Глашу. Когда девушка вошла, он сказал:

— Голубушка, сделайте одолжение. Закажите нам на послезавтра купе в скором до Варшавы. Уезжаем.

Часть 3 САМОЗВАНЦЫ

ГЛАВА 20 Перед битвой

Отсветы костра играли на снегу, ежесекундно образуя причудливые фигуры. Крапивин осмотрелся. Огромная армия расположилась в поле под Новгородом-Северским. Люди сидели у костров небольшими группами, негромко переговариваясь. А в отдалении горели другие костры. Там стояла армия самозванца Гришки Отрепьева, дерзнувшего провозгласить себя царевичем Дмитрием. Там, наверное, люди также сидели у костров и о чем-то разговаривали. Для офицера, привыкшего к войнам конца двадцатого века, находиться в лагере пятидесятитысячной армии и видеть перед собой пятнадцатитысячную армию противника было странно. За всю свою жизнь Крапивин ни разу не встречал такого скопления войск на небольшом пятачке.

Теоретически, конечно, все было обосновано. Оружие двадцатого века позволяло истребить всю собравшуюся здесь массу людей одним артиллерийским залпом или заходом эскадрильи штурмовиков. Крупнокалиберный пулемет и пушка простейшего БМП дала бы возможность вести убийственный по своей эффективности прицельный огонь по войскам самозванца. Но при существовавшем в семнадцатом веке оружии лучшая тактика заключалась в том, чтобы собрать как можно больше войск и максимально приблизиться с ними к противнику. И все же бывшему подполковнику, а ныне десятнику Вадиму Крапивину было непривычно наблюдать такое скопление народу.

В отдалении послышались шаги. Вскоре из темноты к костру вышел сотник Федор, непосредственный начальник Крапивина. Вадим автоматически вскочил по стойке «смирно», но потом, опомнившись, поклонился командиру в пояс. Отвесили сотнику поклон и остальные стрельцы его десятка.

— Ишь как вскочил, — усмехнулся Федор, глядя на Крапивина. — Твои бы люди столь проворны были, когда я «пли» командую!

Крапивин молчал, исподлобья глядя на командира.

— Ну, чего уставился? — фыркнул сотник. — На мне грибы не растут.

Стрельцы заржали, но сотник тут же окоротил их яростным взглядом.

— Пойдем поговорим, что ли, десятник.

Крапивин покорно двинулся за своим командиром. Вскоре они вышли на границу лагеря. Под ногами хрустел снег да слышалась в отдалении перекличка часовых. Собеседники с трудом различали друг друга в отсветах костров.

— Скоро битва, — неспешно произнес Федор. — Не боишься, десятник?

— Чего там боятся, не впервой, — усмехнулся Крапивин.

— Боец ты знатный, — спокойно подтвердил Федор. — И разведчик, каких я прежде не видывал. Эк ты в самый стан самозванца пролез да казака ихнего живого нам на допрос притащил! Хвалю. Только в большом деле, где бы такие армии сходились, ты ни разу не бывал. Сам ведь сказывал.

— Смерть везде одна. Или ты мне не про страх толкуешь?

— Верно, не про страх. Ребята-то твои все вразнобой ходят. Залп разом дать никак не могут. Ладно, сам знаю, что молодняк тебе дал. Так ты ведь строю их и не учишь совсем.

— Как же не учу? — возмутился Крапивин.

— Да маршируют-то они у тебя как немцы, спору нет. Только к бою в строю они у тебя вовсе не готовы. Не понимаешь ты, вижу, зачем строй в бою нужен. Видать, вы там у себя, в Сибири, каждый вразнобой бьетесь. С тамошней мордвой, может, так и можно. Но здесь-то ляхи.

— А что ляхи?

— А то, — с укоризной проговорил Федор, — что я уж двадцать пять годов воюю. И свеев бил, и татар. А батька мой, тот еще с ливонцем повоевать успел. Но и он говорил: нет ничего страшнее ляшской конницы в атаке.

— Ужель страшнее нашей? — спросил Крапивин. Разговор явно приобретал интересный оборот.

— Куда как страшнее. А наша конница, она тьфу, — Федор сплюнул на снег. — Завсегда, когда с ляхами и татарами бьемся, только мы, стрельцы, выручаем. А мы на поле сильны строем да единым залпом. Только так от конников отбиться можно. Одиночный выстрел супротив кавалерийской лавы — что комара укус. Отдельно стоящему стрельцу голову с плеч мигом снесут. А вот как встанет полк, аки стена, да залп единый даст, вот тут-то ляху и тяжко будет. Уразумел?

— Уразумел, — с вызовом ответил Крапивин. — Ты скажи лучше, почто стоим да на самозванца наступать боимся? Пятьдесят тысяч здесь, а у него-то только пятнадцать. Три дня друг против друга стоим и в бой не идем. Мнишек, вон, над нами потешается. Он татарский отряд, что на службе у государя, разгромил, а мы стоим как ослепли. Али так страшных ляхов испугались? Так не много их там. Тот пленный, которого я приволок, сам сказал: поляков тысячи полторы конных шляхтичей, да пехоты польской тысячи три. Остальное казаки малоросские да беглые от московского царя. Авось как справимся.

— А ты себя умнее воеводы нашего, боярина Мстиславского, числишь? — резанул Федор.

— Не числю, — огрызнулся Крапивин. — Я понять хочу. У нас более чем трое на одного. В чем дело?

— Ладно, не злись, — вдруг смягчился Федор. — Мстиславский и впрямь воевода умом не сильно крепкий. Но ты боец справный, да далеко от Москвы, видать, жил. Ты хоть башкой своей подумай, почему все города окрест самозванцу присягнули.

— Испугались, — неуверенно проговорил Крапивин.

— А раньше не боялись? Ляхи от века сюда ходят. Сколь раз бывало, что и городки штурмом брали. Но завсегда пограничные ратные люди здесь насмерть стояли. Коль города теряли, в леса шли и оттуда урон ворогу наносили. А кто изменял, тех по пальцам перечесть. Из Москвы больше люду к ляхам переметнулось, чем из Смоленска да здешних городов. А тут вдруг город за городом спужались? Сам-то помысли, могло ли так быть? Стало быть, признали они Дмитрия природным царевичем.

— Так что же, Мстиславский войску своему не верит? — удивленно спросил Крапивин. — Так тем паче стоять нельзя, а то изменники против тебя обратятся. Наступать надо или отходить.

— Может, и не верит, — негромко произнес Федор, — а может, и сам сомневается.

— В самозванце?

— Кто ведает, самозванец он или царь наш природный? Не может же господь на Русь так осерчать, что без природного государя нас оставить. Может, все же было чудо и спасся царевич Дмитрий Иоаннович.

Федор перекрестился.

— Так ведь Борис-то Годунов всем народом избран, — заметил Крапивин.

— Дурак ты, — ощерился Федор. — Это у вас, в Сибири, атаманов кругом избирают. А царь на Руси — он природный, богом данный. Власть его от господа, а не от людей. Право его на престол от рождения, а не от людского хотения.

Крапивин был изумлен. Он вдруг понял, насколько велик разрыв между его оценкой событий и тем, как смотрели на вещи люди, живущие здесь. А еще у него возникло одно неприятное чувство — ни с чем не сравнимое, которое он испытал лишь однажды, в тысяча девятьсот девяносто шестом, в Грозном. Тогда он прибыл со своим отрядом для выполнения задания в расположение грозненского гарнизона и был поражен атмосферой, царившей там. Нет, там не было какого-то особого разгильдяйства или бардака, превышавших обычные для Российской армии конца двадцатого века. Гарнизон жил своей обычной жизнью, караулы, блокпосты и части были расположены в соответствии с уставами, Но было нечто, что заставило Крапивина забеспокоиться. Он понял: никто из находившихся тогда в Грозном военных не хотел воевать. Им было плевать на бойню, в которую их втянули нефтяные короли «новой российской демократии». Они не видели смысла в войне. А чеченцы воевать хотели, и Крапивин это знал. И именно тогда подполковник понял, что если чеченцы ударят, то, несмотря на отсутствие превосходства в технике, возьмут город. И он не ошибся: все, что он предвидел, сбылось ровно через месяц. И ничего нельзя было сделать. Дело заключалось не в количестве войск и наличии техники, не в диспозиции частей. Дело было в глобальном нежелании российских солдат воевать.

«Но там хоть было четкое деление: «наши» — «не наши», — подумал Крапивин. — Перед нами были чеченцы, другой народ. Каждый знал: предать он может, но чеченцем не станет никогда. И те ненавидели русских, считали нас оккупантами, неверными. А здесь все свои, русские. Спор идет, по сути, за престол. Для этих людей решается вопрос, какой царь «природнее». Любой может перебежать к противнику и стать там «своим». Пока они колеблются. Но что будет дальше? Вот она, смута! Нет, прав Игорь, смута не в делах. Смута в головах. И она уже началась. Войско не готово сражаться. И если нас завтра атакуют, то побьют непременно».

Федор по-своему истолковал молчание подчиненного.

— Ты не тушуйся, — пробасил он. — Не нашего это ума дело. Про то пусть воеводы мыслят, идти ли на сечу, али ожидать. А самозванец тот али нет, мыслю я, знамение нам будет. Не оставит нас господь без помощи.

— Так, а пока знамения нет, что делать? — спросил Крапивин. — Мы же люди ратные. Как же воевать, если в свое дело не веришь?

— А ты воюй, — спокойно ответил Федор. — Ляхам да казакам малоросским завсегда урон нанести к пользе. Спокон веку они окраинные земли наши разоряют. А вред государю природному допустить Господь не позволит. Ладно, много слов говорим. Я тебя за одним звал. Запомни, в бою все должны действовать как один. Что я скажу, то и делайте. Тем сильна армия московская, что воевод своих слушается.

— От чего же тогда в войне Ливонской ляхам да шведам уступили? — Крапивин решился выжать из командира максимум информации. — Ужель воин русский тамошним воинам уступает?

Федор исподлобья посмотрел в глаза десятнику. Хоть Крапивин и был на голову выше своего командира, но чувствовалось, что сотник в полной мере ощущает над ним свое превосходство.

— Будь на твоем месте другой, — сухо заметил он, — били бы тебя уже батогами. И впредь укороти язык. Негоже простым воям на людях дела царей и бояр обсуждать. Но нынче я тебе скажу. Скажу, как сам мыслю. Сильны они каждый в своем. Но на их силу у нас своя сила есть. Ляхи и татары, положим, в конной атаке сильны. Так на то у нас строй и залп есть. Шведы огненным боем сильны, так мы их в сече взять завсегда можем. Духом воинским мы никому не уступаем. Только знаю я один обычай у ляхов. Ежели гетман в битве неумело рать повел, не водить ему больше войска. У татар, ежели мурза дурь на ратном поле показал, удавит его хан. Ежели свейский полководец дураком себя проявит, так король его из армии изгонит, а может, и казнит. Воевод в этих царствах по умению их и разуму назначают. А у нас по родовитости. Ты-то в Сибири воевал. У вас в атаманы тех, кто поспособнее, выкликали. А здесь, ежели еще при Иване Третьем кто из Мстиславских в каком походе верховным воеводой был, а кто из Басмановых при нем воеводой правого или левого крыла, так и нынче не бывать никому из Басмановых начальствующим над Мстиславскими. И будь нынешний правнук Мстиславского дурак дураком, а Басманов воеводой от бога, рать поведет Мстиславский. По обычаю так. Вот и бывает, что их воевода нашего проворнее да сметливее оказывается. А про Ливонскую войну, ежели знать хочешь, там и иная причина была. Грозен был царь Иван. Многих воевод, толк в битвах знающих, он в измене объявил да казнил. Не ведаю я, была ли там измена, али ошибся государь, только остались при дворе одни трусы да наветчики, — он понизил голос. — Вон, как Бориска Годунов. Тот ведь тоже к престолу не ратными подвигами, но лестью и холопством приблизился. Через дочку свою, которую за царевича Федора в жены выдал. А рать вести некому было. Сам Иван от Батория бегал, татарам на разорение Москву отдал. Не того он боялся, что слабее его воинство, а того, что свои воеводы предадут. От того и извел всех сильных. И нынче на Москве потомки не тех, кто бился, а тех, кто наветами себе мошну набивал. Служил я на Москве пять лет, видел бояр многих, люд служилый. Так я тебе скажу: нет, почитай, среди них больших и сильных. Душонки мелкие одни. Всех, кто воевать годен, на пограничье сослали, под татарские да ляшские сабли. Ты почему думаешь, украинские города, как один, ему присягнули? — Федор махнул рукой в сторону лагеря Отрепьева. — Не из страха. Просто ведают, что при Борисе им хода в чины нет. А государь природный, он, глядишь, истинных-то бойцов заметит и приблизит.

— Так Иван Четвертый сам, говоришь, знатных воевод истребил, — возразил Крапивин. — Природным ведь царем был.

— Так, видно, чары колдовские на него кто навел, — огрызнулся Федор, — али Господь за грехи нас через него покарал. Уж не знаю, за что такая напасть на Русь, что холопья душа в палатах боярских да в приказах государевых поселилась. Только одного человека я помню кто удаль молодецкую на Москве показал. Да и тот, как ты, из Сибири. Мы тогда палаты боярина Романова брали, а он среди боярских людей был. Сховался он от нас, а когда двое из моих с сенной девкой озорничать стали, из хорона-то вышел да с саблей на них пошел. Знал ведь, что на верную смерть идет. Да стрельцы мои от него побежали. Не потому утекли, что он в сабельном бою искуснее был, а потому, что силою духа он их превзошел. Великая это вещь, сила духа, в бою — главная. Я не стал убивать его тогда. Его потом царь миловал да в приказные люди произвел. Я когда про это узнал, сразу понял: пропал парень. К себе бы я его взял, среди приказных ему не место. Прям он духом, а в приказах людишки-то все с душонками лисьими. Знал, не простят они ему прямоты. Как в воду глядел. Снова брать мне его пришлось, когда он бузу в приказе затеял. Что с ним нынче, не ведаю. Казнили, видать. А больше я таких, как он, и не встречал на Москве. И скажу тебе прямо: не по нраву мне это, не по нутру. Когда в царских палатах кривда, когда люди приказные да воинские лестью да наветом, а не верной службой выдвигаются, не будет от того добра.

— Но ведь ты-то на Москве служил, — заметил Крапивин.

— Служил, — хохотнул Федор. — Потому как я до того двадцать лет в ратях бился. А кто из тех сынков опричных да детей боярских знал, как караулы в крепости ставить? Они-то только девок портить умеют. Хорошо хоть нашелся один, додумал меня в стражу забрать. Всё секреты у меня выпытывал, а нынче решил, что научился уж всему, и меня подальше отослать изготовился. Мешал я ему, потому как ведаю ратное дело более, чем он. Так бумага уже была, чтобы меня на свейскую границу в Орешек-крепость отослать. Не объявился бы у порубежья… — он запнулся, — самозванец, гнил бы я уже в болотах на Нево-реке. Не будет порядка в нашем государстве, доколе на престол природный государь не сядет. А как сядет, так мужей храбрых да мудрых привечать станет, а льстивых наветчиков от себя отдалит.

— Так может, государя по уму и отваге избирать надобно, а не по роду? — заметил Крапивин.

— Государь над прочим православным людом стоит и кого карать, а кого миловать избирает, — строго посмотрел на него Федор. — Так и Господь над государем стоит и кому на царстве быть решает. И то не людской промысел, а Божий.

— А в иных государствах королей избирают, как в Польше. А в иных парламенты, дума сиречь, власть королевскую ограничивают, чтобы мужей славных, как Иван делал, без вины не казнили.

— Так басурмане ведь, промысла божьего не ведают, — сплюнул в сторону Федор и тут же прикрикнул: — Ты, десятник, не забывайся! Не по чину тебе о делах государевых рассуждать. А завтра чтоб все твои люди, как один, в строю шли. Иначе батогов отведаешь. Уразумел?

И, не дождавшись ответа, пошел прочь, хрустя снегом и позвякивая саблей.

ГЛАВА 21 Битва

Утро выдалось пасмурным. Низкие тяжелые тучи нависли над заснеженным полем, на котором выстроилось две армии. Крапивин быстро оглянулся назад. Там, на небольшом холме, под прикрытием их стрелецкого полка, стоял золотой стяг с ликом Христа, под которым располагался шатер воеводы — боярина Мстиславского. Дородный боярин изволил завтракать. К его шатру то и дело подбегали слуги с различными блюдами.

— И что же, сегодня опять целый день простоим? — нерешительно спросил юный, еще безусый стрелец из десятки Крапивина.

По тону, которым говорил юноша, бывший подполковник понял, что парень как раз очень бы хотел целый день простоять и не вступать в битву, и приготовился было сказать нечто ободряющие и одновременно высмеивающее струхнувшего юнца, но тут заговорил пожилой стрелец из десятка, стоявшего перед ними:

— Долго стоять не будем. Если наши замешкают, так ляхи скоро в бой пойдут. Народ они такой, подолгу на месте стоять не умеют.

— Так ведь мало их, — жалобно проговорил юноша. — Нас-то втрое больше.

— Да им без разницы, — буркнул в ответ стрелец. — Им лишь бы саблей помахать.

— Кто там лясы точит? — донесся до них окрик стоявшего во главе сотни Федора.

Стрельцы затихли. И тут Крапивин услышал, как на правом фланге противника надрывно и протяжно запели боевые трубы. Сразу же правофланговая польская конница двинулась вперед. Кони медленно набирали скорость, переходя с шага на рысь, а потом в галоп. Гигантский рост позволял Крапивину прекрасно видеть завораживающую картину кавалерийской атаки. Вот уже опущены длинные пики, и сверкают над головами конных поднятые вверх сабли, а над полем катится раскатистый боевой клич, перекрывающий топот копыт. Казалось, никакая сила в мире не может остановить эту летящую во весь опор лаву.

«Эх, пулемет бы туда крупнокалиберный, — подумал вдруг Крапивин. — Всего один».

Но у стоявших на левом фланге стрельцов не было пулемета. Их строй окутался редкими дымами выстрелов, нестройных, каких-то испуганных. Ухнула пушка, и где-то в центре строя атакующих ядро вздыбило землю.

«Ядро! Почему ядро? Надо же картечью! — в отчаянии подумал Крапивин. — Почему не стреляют залпом? Почему молчит остальная артиллерия?»

Польская конница вломилась в строй обороняющихся, и атакующий клич сменился криками отчаянной рубки.

— Господи Иисусе, строй сломали! — выдохнул пожилой стрелец. — Сколько ж народу нынче погубят!

— Товсь! — взревел Федор, указывая вперед, туда, где на строй царских войск медленно наступала пехота самозванца.

Стрельцы быстро изготовились к стрельбе. С холмов грянули пушки.

Противник приближался медленно, очень медленно, маршируя, как на параде, с развернутыми знаменами и хоругвями. Немного не дойдя до дистанции, с которой они смогли бы открыть огонь, полки неожиданно остановились.

— Чего ждут? — невольно вырвалось у Крапивина.

— Вон чего, — хлопнул его по плечу невесть откуда взявшийся рядом Федор и указал назад и чуть влево.

Повернувшись, Крапивин увидел, как на холм, где располагался шатер воеводы, стремительно взлетают десятки польских кавалеристов. Очевидно, они прорвались через смешавшиеся полки левого фланга и теперь стремились захватить самого командующего царскими войсками.

— Черт, с тыла обошли! — выругался Крапивин.

— А ну, братцы, бегом на холм, воевода в беде! — рявкнул Федор.

Сотня неслась на холм со всех ног, но все же гораздо медленнее, чем требовалось. Бойцы изо всех сил пытались удержать строй, но всё-таки линия была нарушена. Впрочем, это мало беспокоило Крапивина. «Как могло такое получиться? — лихорадочно соображал он. — Пропустили удар, как дети! Это либо крайняя тупость командования, либо измена. И больше похоже на второе. Черт, что делать-то?»

Впрочем, вскоре ему стало не до размышлений. Уже через несколько минут бешеного бега в гору все поняли, что поляки достигнут шатра раньше стрельцов. Очевидно, поняли это и на холме. Было видно, как воевода подзывает к себе двух слуг и те не без труда помогают дородному боярину вскарабкаться на мощного, но явно неповоротливого коня. «Не успеет! — с необычайной отчетливостью понял Крапивин, глядя на стремительно приближающихся польских кавалеристов. Эх, была не была. Будь Мстиславский трижды идиотом и дважды предателем, нельзя допускать, чтобы главнокомандующий в плен попадал. Флаг врагу отдавать нельзя».

И резко прибавив хода, он заорал изо всех сил:

— А ну, ребятушки, у кого силы еще есть, поднажми!

Строй окончательно сломался. Следом за Крапивиным смогли поспеть еще человек двадцать. Остальные отстали безнадежно.

И все равно они опоздали. Влетевшие на холм поляки мигом опрокинули два десятка дворян, охранявших воеводу. Мстиславский попытался было спастись бегством, но один из шляхтичей настиг его и ударом копья выбил из седла. Кто-то подрубил золоченый стяг с изображением Христа, и тот повалился на землю.

В этот момент Крапивин с еле поспевавшей за ним группой взбежал на холм. Не снижая хода, он ринулся на шляхтича, развернувшего коня, чтобы добить Мстиславского, и с силой воткнул ему саблю под кирасу. Шляхтич охнул и свалился с коня. На десятника, подняв над головой саблю, уже несся другой кавалерист. Инстинктивно увернувшись от удара, Крапивин присел и подрубил коню ноги. Всадник кубарем полетел на бердыши стрельцов.

— А ну, ребятушки, не посрамим оружия русского! — взревел Крапивин, бросаясь вперед.

Под ногами что-то зашевелилось. Ах да, Мстиславский.

— Воеводу оттаскивайте, — коротко приказал Крапивин, отражая атаки наседавшего на него кавалериста.

Вокруг стало тесно. Холм стремительно заполнялся стрельцами, теснившими поляков. Те кружили, стремясь вырваться из смыкавшегося вокруг них кольца, однако было ясно, что удержать холм им не удастся. Все пространство заполнил звон оружия, храп и ржание коней, В воздух поднимался пар от разгоряченных тел. Крапивин, нанося яростные удары, прорывался к тому месту, где валялась срубленная хоругвь. Он уже видел ее, когда молодой шляхтич подъехал к лежавшему на утоптанном снегу знамени, подхватил его и принялся разворачивать коня, явно намериваясь вырваться с этим трофеем из окружения.

— Не уйдешь! — прорычал Крапивин.

Отступив чуть назад и предоставив стрельцам биться с оказавшимися на пути шляхтичами, он левой рукой выхватил кинжал, перехватил его за лезвие и изо всех сил метнул. Расстояние было метров пятнадцать, но спецназовец не промахнулся. Кинжал вонзился в горло захватившему хоругвь шляхтичу, и тот рухнул с коня.

Крапивин рванул. Он проскакивал между ошарашенными его невиданной дерзостью противниками, перекатывался под брюхами коней. Достигнув вожделенной хоругви, десятник вскочил на боярский возок и, размахивая знаменем, закричал:

— Бей врага! Господь с нами!

Какой-то шляхтич развернул коня и понесся на отважного московита. Крапивин отразил удар и тут же развернулся, ожидая новой атаки. Он не ошибся. С другой стороны на него несся второй противник. В этот раз удар польской сабли прошел вскользь по древку хоругви, которой десятник инстинктивно прикрылся. Но это позволило Крапивину нанести ответный выпад, и пожилой шляхтич с разрубленным лицом полетел в снег.

Вокруг будто что-то переменилось. Словно какая-то пружина сопротивления лопнула у захвативших холм шляхтичей. Крапивин видел, как стрельцы вяжут пленённых поляков, как безнадежно гибнет пошедшая на прорыв маленькая группа всадников, так и не сумевшая прорваться через заслон подоспевших стрельцов. Но боевой угар уже начал покидать подполковника. Он снова превратился в холодного, расчетливого офицера.

С боярского возка ему было прекрасно видно поле боя. Левый фланг царских войск был смят, и противник спешно перегруппировывался, чтобы развить успех. Колонна польской пехоты быстро маршировала к месту, где еще рубила отступавших в беспорядке стрельцов конная шляхта. На правом фланге, словно дразня царские войска, маячили запорожские казаки. Казалось, что неуверенные и испуганные выстрелы царских стрельцов не приносят им никакого вреда. В центре русская пехота самозванца вела перестрелку с царскими войсками, при этом было видно, что огонь мятежников куда эффективнее стрельбы царёвых людей. Обернувшись назад, Крапивин увидел, как слуги уносят в тыл безвольно обмякшего Мстиславского. Никого из младших воевод на холме не осталось. Очевидно, при появлении поляков они разбежались и вовсе не спешили принять на себя руководство войсками вместе с ответственностью за исход битвы.

— Молодец, десятник! — выпалил подскочивший к нему Федор. — Хоругвь спас. Воевода, почитай, благодаря тебе жив. Жди царской милости.

— Федор, — чуть не прокричал Крапивин, — войска надо отводить! Левое крыло разбито. Войско не управляемо. Через полчаса это будет уже стадо баранов: режь сколько влезет.

— Твоя правда, — сотник внимательно посмотрел на подчиненного. — Приказ отступать уж отдан. Быть тебе полковником, помяни мое слово.

ГЛАВА 22 Совет

Крапивин в сопровождении Федора прошел в шатер. Там за длинным столом сидели три воеводы, командовавшие кампанией против самозванца: Мстиславский, Голицын и Дмитрий Шуйский. Родовитые бояре, они недовольно и надменно рассматривали представших перед ними бойцов.

— Это, что ли, есть твой удалой сотник, полковник? — спросил Голицын.

— Так, боярин, — поклонился ему в пояс Фёдор. — Он хоругвь в битве при Новгород-Северском отбил да воеводу нашего, боярина Мстиславского, спас. За то в сотники был произведен, а государем нашим дворянством жалован с деревенькой под Костромой. Он разведку вел и донес, когда ляхи от самозванца ушли.[11] Его сотня в сече при Добрыничах не хуже немцев Маржетовых[12] огненным боем билась.

— Эк расхваливает, — фыркнул Шуйский, — Прям как брата родного. Я тебя в полковники-то и поставил после отхода от Новгород-Северского, чтобы огненный бой супротив ляха наладил,[13] И твой полк вместе с Маржетом черкасскую и ляшскую конницу отразил. Так, али не твоя заслуга?

— Моя, — немного смутился Федор. — Но Владимир много пособил мне. Учить он умеет и, почитай, первый помощник мне в полку.

— Хорошо, — нетерпеливо махнул рукой Шуйский. — Так почто с нами хотел говорить, да еще тайно?

— Прости, воевода, — выступил вперед с поклоном Крапивин, — с тобой я лишь говорить хотел.

— Нынче у нас совет воинский, — неспешно ответил Шуйский. — И решения мы все вместе принимаем. Ежели предложить чего желаешь, то говори немедля. Я оттого тебя принял, что Федор за тебя челом бил. Но нынче нам недосуг.

— Слушаю, воевода, — снова поклонился Крапивин. — Дошел до нас указ твой от Кром отступать и до лета с самозванцем не биться.

— Ну, — нетерпеливо бросил Шуйский. — Что с того?

— Нельзя самозванца в покое оставлять, — напирал Крапивин. — Усилится он оттого неизмеримо. Пограничные земли уже все в него уверовали. Обозу нашему без сильной стражи ни к Кромам, ни к Рыльску не пройти, пограбят. За самозванца здешние жители. А ежели отступим ныне, так еще больше земель к нему переметнуться может.

— Ты, видать, себя умнее воевод числишь, — нахмурился Шуйский. — Ну, стояли мы под Рыльском, стояли под Кромами. Что же ты настолько проворен не был, что крепости сии не взяты? Сколько штурмов было-то?! Скоро оттепель ведь. По распутице кто воюет? Вот подсохнет земля, и снова пойдем на самозванца.

— Верно говоришь, боярин, — спокойно ответил Крапивин. — А то что Рыльск мы не взяли… Сам ведаешь: пушкари самозванца меткой стрельбой осадные наши орудия к стенам подтащить не дали. Да только, думаю я, не в пушках дело. Крепко бьются люди самозванца, потому как веруют, что истинному царевичу Дмитрию служат. Оттого войска наши, даже после победы славной — аки мужик, что медведя поймал. Медведь-то уж вперед пойти не может. Но и мы его побороть не в силах. Ну, наступит лето, что с того? Опять к крепостям подступим? Опять осаду учиним? А людишки здешние вновь из лесов нам в спину стрелять зачнут. А паны пограничные, коли слабость нашу учуют, вмиг границу перейдут и в нас ударят. А коли Смоленская земля под самозванца, как Новгород-Северская, отдаться решит, помысли, что будет. Это война на годы. И война со своими же. А ляхи и свеи тем временем радоваться будут, что мы в усобице слабеем.

— И что же мыслишь делать? — усмехнулся Шуйский. — Али узрел ты, как нам самозванца в одночасье разбить?

— Сила мятежников в вере их,что служат они царевичу истинному. Убить самозванца надобно, и прекратиться тогда смута на Руси. Коли силой рать его не одолеть, так человек верный должен в стан его пройти и дело сделать.

Воеводы переглянулись.

— И кто же пойдет? — спросил Шуйский.

— Я пойду, — объявил Крапивин.

В палатке воцарилась тишина.

— Поверь ему, воевода, — снова вступил в разговор Федор. — Лазутчик он знатный. Там проходил, где другие попадались. Авось выйдет у него. Так малой кровью всю смуту окончим.

— А что, может, оно и недурно, — проговорил молчавший до этого Мстиславский. — Мы-то что теряем? Может, сотника одного.

— Обдумать надо, — недовольно проворчал Голицын. — Ступайте-ка к своему полку, стрельцы. Известим мы вас, что порешили.

— Добро, — склонил голову Крапивин. — Только прошу вас, коли надумаете меня в стан самозванца отпустить, пусть знает о том пять человек. Вы трое, Федор и я. И никто более.

Голицын метнул на него недобрый взгляд:

— Уж не хочешь ли в измене людей наших уличить?

— Нет, воевода, — отрицательно покачал головой Крапивин. — Только время смутное, а дело тайное. Надежнее оно будет.

— Будь по-твоему, — небрежно махнул рукой Голицын, отпуская стрельцов.

Крапивин и Федор вышли из шатра, где совещались воеводы, и двинулись вдоль костров охранявшего их стрелецкого полка.

— Что скажешь? — негромко спросил Крапивин у командира.

— Чего тут говорить? — удивился Федор. — Ясное дело, совет держать воеводы решили.

— А вот мне непонятно. Я один всю их работу делать взялся. Риска для них никакого. Если даже попадусь, они завсегда сказать могут, что не посылали меня. Не понимаю.

Федор неопределенно пожал плечами. В полном молчании они достигли расположения своего полка.

— Ну что, спать, что, ли пойдем? — сладко зевнул Федор.

— Можно и спать, только…

— Что только?

— Послушай, Федор, — Крапивин понизил голос, — ежели воеводы не надумают до завтрашнего вечера меня отпускать, то я сам пойду. Отпустишь меня?

Федор внимательно посмотрел на него:

— Зачем это тебе? Если в лагерь самозванца пройдешь да еще порешишь его, навряд ли голову сносишь. А ежели живым уйдешь, здесь тебя накажут за ослушание.

— Думаю я, что, если нынче же его не остановить, большие беды этот самозванец Руси принесет.

Федор замялся и вдруг тихо спросил:

— А если это не самозванец?

Крапивин несколько секунд стоял в замешательстве.

— Это самозванец, Федор, — произнес он наконец. — Головой клянусь. Я видел его в доме Романовых, перед тем как вы взяли его штурмом четыре года тому назад.

— Да ты там был?! — изумился Федор.

— Был, — признался Крапивин. — Как только из Сибири вернулся, нанял меня Федор Романов. И в бою я том против тебя стоял. Да потом с Москвы утек. А самозванец тот, Отрепьев, тогда в услужении у Романовых был. Я сам его видел.

— А уверен, что это он?

— Уверен. Я его и у князя Константина Острожского видел, когда он в Польшу побег.

— А ты что там делал? — в голосе Федора зазвучало подозрение.

— Так от гнева царского сбежал, — нашелся Крапивин. — Да не выдержал на чужбине. Вернулся, когда забыли уж меня, и на службу царскую поступил. Понимаешь, я русский и России хочу служить.

— Да, — протянул после продолжительной паузы Федор, — наделал ты дел. Мало того что за воров стоял, так еще в земли чужие ходил без царского дозволение. За то, известно, смертью покарать могут.

— Сам знаю, — огрызнулся Крапивин. — Но я хочу, чтобы ты поверил мне. Отрепьев — самозванец.

— Ну да ладно, я-то верю, что ты московскому престолу предан. Это ты в бою показал, — словно не заметил его реплики Федор. — Только другим не рассказывай, что среди воров супротив царских войск стоял. А вот царевич… Ну, может, служил он у Романовых, что с того? Может, он от убийц скрывался.

Крапивин в ярости сжал кулаки. Больше доказательств у него не было. «Может, родись я здесь, мыслил бы как Федор, — подумал он. — Но я-то родился в двадцатом веке. Я знаю, что будет… У меня нет аргументов, чтобы доказать свою правоту человеку, живущему за три с половиной столетия до меня. У него нет моего опыта, моих знаний. Его предки не видели того, что видели мои предки. Он не видел того, что видел я. Он просто не готов воспринять то, что я скажу ему. Для него я такой же, как и он сам, стрелецкий офицер. Да еще и знаю меньше, потому что из Сибири прибыл, а он всю жизнь на исконно московских землях воюет. А скажи я, что пришёл из будущего, что знаю, как трагически сложится история Руси после прихода самозванца, так и не поверит. Слишком необычно это для него. Проще меня сумасшедшим объявить. Нет, сумасшедшим мне здесь считаться никак нельзя. Своим мне надо быть. И аргументы мне надо использовать, которые здесь готовы воспринять».

— Послушай, Федор, — тихо сказал он, — А как ты сам воюешь, если вопрошаешь себя, не истинный ли царевич перед тобой?

— Так я-то супротив ляхов и черкасов воюю, — возразил Федор. — Они завсегда урон московским землям наносили. А ты-то в самого царевича нацелился… — Он запнулся. — Видано ли, чтобы человек православный себя ложно царским именем нарек?

— А еще ты говорил, что если это настоящий царевич, то Бог нам знак подаст, — напомнил Крапивин. — Так вот, если это истинный царевич, Бог не даст мне ему вреда причинить. А если убью я его, то самозванец он и есть. Туда ему и дорога.

Федор крепко задумался. Минуты через полторы он сказал:

— Опасное дело ты задумал. Ну да Бог тебе судья. Ежели к завтрашней ночи воеводы ничего не решат, уйдешь тайно. И коли Бог тебя хранит, также тайно вернешься. Я о твоей отлучке доносить не буду.

В отдалении послышались спешные шаги, и вскоре из темноты к ним вышел дворянин, в котором Крапивин узнал порученца Шуйского.

— Мне нужны полковник Федор Семенов и сотник Владимир Крапивин, — чуточку надменно объявил он, обращаясь к стрельцам.

— Я полковник, — глухо отозвался Федор (он явно недолюбливал «штабного»). — А это тот сотник. Что за дело у тебя?

— Воеводы велели сказать, что на дело десятника отпускают и отбыть поутру велели. Да что за дело, не сказали. Про то ты сам знать должен.

— Вот оно что, — Федор повернулся к Крапивину и перекрестил его: — Ну, с Богом, сотник.

ГЛАВА 23 Покушение

Городок Рыльск был небольшим захолустным поселением Московии, но, подходя к его стенам, Крапивин содрогнулся. Слишком хорошо он помнил безуспешные штурмы этих укреплений в феврале. Да и город теперь не носил никаких следов провинциальности. Еще на дальних подходах было видно, что его занимает немаленькая армия. Притом армия, ощущающая себя хоть и в зоне боевых действий, но все же дома. Не чувствовалось здесь в отношении к местным жителям ни враждебности, ни стремления покорить. Даже малоросские казаки, известные своим буйным нравом и грабительскими повадками, стояли в дозорах, как дисциплинированные кадровые военные.

Крапивина обыскали еще на подходах к городу, но ничего из оружия не изъяли, удовлетворились заявлением, что он, дворянин Костромской губернии Владимир Крапивин, идет поклониться чудом спасенному царевичу Дмитрию и встать к нему на службу. Даже выделили подростка-казачка в сопровождающие. Называться чужим именем Крапивин счел неразумным, поскольку опасался, что его узнает кто-нибудь из местных жителей или перебежавших на сторону самозванца солдат. На этот случай у него была другая легенда: о том, что он уверовал в чудом спасенного царевича и сбежал из царских войск, дабы встать на службу истинному монарху. В условиях смутного времени такое объяснение вполне могло сработать. А вот если бы выяснилось, что он назвался чужим именем, то мятежники могли вполне обоснованно заподозрить в нём лазутчика Годунова.

Разумеется, Крапивин не собирался сразу же кидаться на Отрепьева с ножом. Он предполагал, что ему удастся заколоть самозванца при первой же встрече, но полечь в бою охраной в его планы не входило. Хорошо знакомый с методикой тайных операций, спецназовец планировал войти в окружение Лжедмитрия, тихо устранить его и скрыться из лагеря мятежников. И самым сложным в этом плане был первый этап: не вызвав подозрения, войти в состав мятежников.

У ворот крепости казачок передал Крапивина местной охране. Там спецназовец повторил легенду о своем желании припасть к ногам истинного царевича и встать к нему на службу. Его снова обыскали (и снова не разоружили) и препроводили в сторожевую избу рядом с воротами. Ждать пришлось больше часа. Крапивина это не удивило. Не было никаких сомнений, что новые люди, даже дворяне, в повстанческом войске — дело обычное. И, очевидно, уполномоченные встречать вновь прибывших явно не собирались бросать из-за них все дела.

Наконец дверь в избу скрипнула, и на пороге возник пожилой малоросский казак с длинными, закрученными вниз усами.

— Крапивин ты, что ли? — осведомился он.

— Я, — поднялся с лавки подполковник.

— Выходь, — казак отступил в сторону, уступая дорогу.

Крапивин вышел из избы и остолбенел. Прямо перед ним стояли человек двадцать вооруженных казаков. Пятеро из них навели взведенные мушкеты прямо в грудь разведчику. Сзади в спину спецназовцу уперлось острие сабли.

— Не бузи, — приказал давешний казак, — иначе до смерти убьем.

Из толпы вышел другой, отстегнул от пояса Крапивина саблю и отбросил в сторону.

— Ребята, вы чего? — как можно более удивленно произнес Крапивин.

И тут же мощный удар обрушился сзади ему на голову. Свет померк в глазах у спецназовца.

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит со связанными сзади руками на дощатом полу в какой-то комнате. Свет тонкой струйкой пробивался из маленького окна под самым потолком. Перед ним на скамейке сидели двое, по виду русские дворяне.

— О, очухался, — сказал один.

— Точно, подними-ка его, — процедил другой.

Первый подошел к Крапивину и, ухватив его за веревку, заставил подняться.

— Так-то вы гостей встречаете, — проворчал Крапивин. Он все еще надеялся, что происходящее с ним всего лишь проверка, провокация с целью выявить шпиона.

— Гостей?! — усмехнулся второй дворянин и быстро подошел к пленнику. — Гости-то убивать хозяев не ходят.

— Убивать? — Крапивин опешил. — Да с чего вы взяли?

— С чего взяли? — усмехнулся второй дворянин и неожиданно с силой ударил подполковника кулаком по лицу, отчего из носа у того обильно потекла кровь. — Да уж от нас не укроешься. Сейчас перед судом царевича предстанешь, сучий потрох.

— Наветы это, — стараясь выглядеть как можно спокойнее, заявил Крапивин и тут же получил мощный удар кулаком под дых.

Из-за двери донеся зычный голос:

— Эй, вы там, ведите лазутчика! Царевич его видеть желает.

Ухватив пленника за веревки, оба стражника выволокли Крапивина во двор. Там полукругом стояла большая толпа разномастно одетых вооруженных людей. Были здесь и польские шляхтичи, и русские дворяне, и малоросские казаки. Все взгляды устремились на Крапивина. Но сам подполковник смотрел только на одного человека — Отрепьева.

— Вот он, убивец годуновский, — проговорил, обращаясь к самозванцу, один из стражников.

Отрепьев сделал несколько шагов навстречу Крапивину и остановился.

— Ба, да я тебя знаю, — сказал он. — Не ты ли с Басовым у князя Константина Острожского меня встречал?

— Я, государь, — ответил Крапивин. — Вот, нынче службу тебе пришел служить, а меня вона как встречают, — он натужился, словно силясь разорвать веревки.

— Так ведь служил ты прежде в годуновской рати, — заметил Отрепьев. — И в сотники тебя произвели за отвагу в боях супротив моих верных слуг.

«Черт, откуда он знает?», — пронеслось в голове у Крапивина. Но вслух он сказал:

— Было дело, государь. Только как проведал я, что ты и есть подлинно спасенный царевич, так и пошел к тебе. За былое прости.

— Стало быть, признаешь ты меня царевичем Дмитрием, сыном Иоанна?

— Признаю.

— Может, оно и так, — скривился Отрепьев. — Только стало мне доподлинно известно, что послал тебя Шуйский, чтобы убить меня. И еще донесли мне, что сам ты вызвался в мой стан проникнуть и меня извести. Так ли это? Правда ли, что на своего законного государя ты руку поднять посмел?

В ярости Крапивин прикусил губу. Теперь уже было абсолютно ясно, что не обошлось без измены. И предатель — кто-то из тех четырех человек, которые были в шатре, когда он излагал свой план убийства.

— Нет, государь, наветы это, — произнес Крапивин как можно громче и увереннее.

— А крест поцелуешь ли на верность мне? — поинтересовался Отрепьев.

— Поцелую, государь.

По знаку Отрепьева один из стражников полез за пазуху Крапивину, достал оттуда нательный крест и поднес к губам пленного.

— Признаю, что ты есть истинный государь, и служить тебе обещаю не за страх, а за совесть, — объявил спецназовец и приложился к кресту.

На площади воцарилась тишина.

— Да врет он! — вдруг выскочил вперед какой-то дворянчик. — Крестное целование нарушить готов, собака, лишь бы тебя, государь пресветлый, смертью погубить. Дозволь мне, я ему голову отсеку.

Отрепьев бросил на говорившего гневный взгляд, и тот осекся и отступил в толпу. Самозванец сделал еще несколько шагов навстречу пленнику.

— Ты же говорил, что от гнева царского в Речь Посполитую бежал, — произнес он. — А потом в войске годуновском средь командиров оказался. Как так?

— Простил, стало быть, меня государь, — сказал Крапивин.

— Так все же Годунов государь тебе, а не я, — зло заметил Отрепьев.

— Да кто же знал, царевич, что ты счастливо спасся?

— Вот, люди знали, — обвел Отрепьев рукой собравшихся на площади. — Басов знал еще тогда. Так и ты знал, да изменнику служил. И нынче ты крестное целование готов нарушить, лишь бы предателю Годунову услужить. Повинен смерти.

Толпа вокруг радостно загудела. В одно мгновение Крапивин почувствовал себя обманутым и преданным всеми.

— Ты, самозванец паршивый! — заорал он, рванувшись изо всех сил. — Мне трижды плевать на всех ваших Годуновых и Романовых, вместе взятых. Я Россию спасти хочу. А ты, ублюдок, ей смуту и разорение несешь. Нашествие иноземцев за тобой идет! Вот почему я тебя убить хочу. И убью, бог даст!

Отрепьев повернулся к пленнику, которого теперь уже с трудом удерживали четверо стражников, и глянул на него снизу вверх. Глянул удивленно и презрительно, но с искрой интереса, словно на болотную тварь, неожиданно уподобившуюся горному орлу, и отчетливо произнес в наступившей тишине:

— Я — природный государь Руси. Престол московский мне Господом предназначен. И коли я в пределы земли своей вступил, то не смуту, а порядок, отцами завещанный, несу. А этот, — он указал на Крапивина, — вижу я, не годуновский пес. Ратник сей государству моему служить желает и по неразумию своему лишь во мне истинного царевича не признал. За то я его милую. Отведите его в темницу и содержите, как почетного пленника. Глаз с него не спускать. Придет время, и поймет дурак сей, кто природный государь, а кто изменник. И еще службу он мне добрую сослужит. Государь Московский храбрыми воинами не разбрасывается.

ГЛАВА 24 Предложение

Около месяца провел Крапивин в тесной клетушке рыльского острога. По распоряжению Отрепьева кормили его хорошо (правда, о прогулках для заключенных здесь еще никто не слышал, и подполковник был вынужден довольствоваться пребыванием в чисто убранной, но чрезвычайно маленькой камере). Никакой информации из внешнего мира до пленника не доходило, но она ему была и не нужна. Крапивин прекрасно понимал, что события пошли по тому же пути, что и в его мире. Да и с чего им было развиваться как-то иначе? Те же люди совершали те же ошибки и подлости и уверенно вели страну к катастрофе. Три единственных человека, пришедших из другого мира и способных предотвратить надвигающийся Апокалипсис, бездействовали. Он, Крапивин — человек, поставивший себе задачу предотвратить наступление смуты, находился в плену у самозванца. Басов (если они с Чигиревым все же вернулись в этот мир) либо принципиально не вмешивался в события, либо выступал на стороне тех, кто вел к смуте. Чигирев — вот кто с самого начала встал на правильный путь, пытался поддержать Годунова и предотвратить приход самозванца. Обстоятельства сложились так, что именно Крапивин остановил Чигирева, когда тот преследовал бегущего в Польшу Отрепьева. Когда Крапивин вспоминал об этом, он в ярости сжимал кулаки.

Измена и предательство Селиванова не позволили ему вместе с Чигиревым уничтожить Отрепьева, еще когда тот не покинул пределов Московии. Глупое вмешательство Басова не позволило прихлопнуть самозванца в Остроге. Глупое или намеренное? Крапивин терялся в догадках и не находил ответа. Выходило так, будто Басов с самого начала, еще с их появления в усадьбе Романовых, поддерживал Отрепьева. И это его подозрительное путешествие к Константину Острожскому как раз в тот момент, когда туда заявился Григорий, наводило на очень нехорошие подозрения.

Крапивин мерил свою клетушку шагами и думал, думал, думал… Все складывалось хуже некуда. Получалось, что само неудавшееся покушение сыграло только на руку самозванцу. Ведь для того же Федора, честного служаки и умелого воина, и для многих сотен таких, как он, это подтвердило «богоизбранность» и «подлинность» царевича. Оставалась лишь надежда на то, что выздоровевший Чигирев все же вернется в этот мир и найдет способ помочь Годунову победить самозванца, выявить и уничтожить заговорщиков в Москве. Только на это уповал одинокий узник Рыльской крепости.

Дверь камеры скрипнула.

— Выходи-ка, — буркнул стражник. — Советник его царского величества говорить с тобой желает.

Крапивин поморщился. «Что еще за новости, — подумал он. — Советник какой-то объявился. Ясно же, что засадили меня сюда по прихоти Отрепьева, и не нужен я им ни как язык, ни для пропаганды. Или нашелся-таки умник, решил воспользоваться случаем. Нет, этого удовольствия я ему не доставлю. Не буду я под их дудочку плясать. Да и выпытать у меня что-нибудь путное вряд ли удастся. Апрель уж на дворе. С тех пор как я из лагеря выехал, диспозиция войск уже много раз поменялась. Ну да ладно, мое дело арестантское. Не я решаю, когда и с кем встречаться».

Он поднялся с лавки и двинулся в направлении, указанном стражником. Они вместе миновали двор и поднялись по широкому крыльцу в одну из изб, очевидно, служившую ранее для размещения администрации Рыльска. Стражник распахнул перед Крапивиным дверь. Тот вошел в комнату и застыл на месте. Прямо перед ним в европейском костюме с широким испанским воротником, со шпагой на боку, с аккуратно постриженной бородкой клинышком стоял Чигирев. Историк элегантным жестом приказал стражнику удалиться, и, когда дверь за спиной пленника закрылась, широко улыбнулся:

— Ну, здравствуй, Вадим.

— Как, ты здесь?! — удивлению Крапивина не было предела.

— Присаживайся, — Чигирев указал Крапивину на лавку и сам присел на краешек стола. — Я советник царевича Дмитрия. Только что вернулся из Ватикана, где обсуждались очень важные вещи касательно будущего России. Ты знаешь, пол-Европы проехал. От Львова до Рима и обратно сюда, в Рыльск.

— Что ты задумал? — Крапивин медленно опустился на указанное ему место.

— Я задумал сделать Россию богатым и свободным европейским государством. Моя задача не столь уж сложна. Надо всего лишь направить реформы Дмитрия в нужное русло и предотвратить боярский переворот.

— Так ты встал на сторону самозванца?! — воскликнул Крапивин.

— Все монархи в какой-то мере самозванцы, — философски заметил Чигирев. — Потомки тех, кто оказался сильнее и хитрее в драке за власть. Наследственные права приплели лишь позже. Да и не спасают они по-настоящему слабых монархов. Я решил, что Дмитрий ничуть не хуже старого интригана Василия Шуйского и этого властолюбца Романова. Он молод, энергичен, образован, полон желания развивать государство. Он тот, кто может на столетие предвосхитить реформы Петра и на два с половиной — преобразования Александра Второго. Право слово, это хороший шанс.

— Но с ним же поляки!

— Ошибочка, подполковник, — улыбнулся Чигирев. — Никогда поляков в его войске не было больше пятнадцати процентов. С тем же успехом можно говорить, что с Годуновым немцы. У него ведь есть немецкие и шотландские наемники даже в личной охране.

— Не говори глупостей, — возмутился Крапивин. — Он пришел из Польши. Неужели поляки поддержали его из любви к России?

— Нет, конечно. Но, если хочешь знать, король Дмитрия не поддерживает… Официально. Сейм почти единогласно отказал ему в выделении на это средств. Так что бедный Сигизмунд может лишь морально ободрить своего русского коллегу. Впрочем, и это немало. Благодаря позиции польского короля мне было легче вести переговоры с папой римским. А то, что в армии Дмитрия много поляков, так это шляхтичи частных армий. Они имеют право присоединяться к любому походу, и это вовсе не означает, что вся Речь Посполитая собирается участвовать в войне. Кстати, если хочешь знать, когда Дмитрий шел из Львова на Русь, Константин Острожский выставил заслоны и препятствовал его переправе через Днепр. Так что говорить о польской агрессии не приходится.

— А Ватикан, конечно, обещал поддержку православной Руси, — съязвил Крапивин.

— Разумеется, он потребовал поголовного окатоличивания. И я даже согласился. Но мы их обманем. Дмитрий бы сделал это и без меня, но со мной он сделает это искуснее и с большей выгодой. Как бы ни хотелось, но принести на Русь западную религию уже не получится. Да, православие создаст много проблем в будущем, при присоединении страны к общеевропейскому дому. Но, увы, сделать ничего нельзя. Насильственное изменение религии вызовет волну протестов и снижение популярности Дмитрия. Мы не можем позволить себе этого.

— Кто это «мы»? — сквозь зубы спросил Крапивин.

— Патриоты России.

— Ты и Басов?

— Басов, увы, не с нами, — заметно погрустнел Чигирев. — Я заезжал к нему в Краков на обратном пути. Он при дворе. Сильно разбогател. Пользуется влиянием. Но русскими делами заниматься принципиально отказывается. Он участвует в каких-то интригах вокруг шведского двора.

— Так уж и отказывается?..

— К сожалению, и слышать об этом не хочет, — Чигирев явно не заметил провокации в вопросе собеседника. — Говорит, что приехал сюда не исправлять историю, а жить в свое удовольствие. Шведская игра для него вроде развлечения, а русский котел кого угодно погубит. Кстати, тебе просил передать привет.

— А он знал, что я здесь сижу? — удивился Крапивин.

— Нет. Я сам о тебе узнал только через неделю после того как вернулся.

— Тогда как он мне привет передавать собирался? Он же знал, что я в войсках Годунова, а ты у самозванца!

— Не знаю, — Чигирев озадачено почесал затылок. — Сказал: «Передай привет Вадиму. Скоро его увидишь». Я и не отреагировал. Мысли другим были заняты. Наверное, он имел в виду, что война скоро кончится и мы встретимся. Я просто чуть с ума не сошел, когда услышал о том, что ты пытался убить Дмитрия. Даже не представляю, что случилось бы, если бы тебе это удалось.

— А с чего ты решил, что я хотел убить Отрепьева? — вдруг спросил Крапивин. — Может, я просто на разведку шел?

— Да заложили тебя, — снисходительно улыбнулся Чигирев. — Гонец из-под Кром еще загодя приехал с полным донесением, зачем ты идешь и от кого. Так что тебя уже ждали.

— А кто заложил?

— Василий Голицын, воевода ваш, — безразлично ответил Чигирев. — Я надеюсь, теперь ты понял, что клан Годуновых обречен. Кажется, одни только Шуйские не ждут самозванца с распростертыми объятиями. Да и те только потому, что местничали с Романовыми. Кстати, думаю именно поэтому под руководством Дмитрия Шуйского войско вдруг стало активно воевать с нами. Все остальные готовы переметнуться к нам при первой возможности. Кто-то торгуется, кто-то выжидает, вроде Мстиславского. А Голицын нам еще во время львовского стояния обещал помогать, так-то.

Крапивин крякнул. Нельзя сказать, чтобы известие его сильно поразило, но общая картина стала куда яснее.

— Ладно, зачем звал? — спросил он наконец.

— Вадим, переходи к нам, — предложил Чигирев. — Надеюсь, теперь ты понял, что это не иностранное нашествие, а гражданская война. И в наших с тобой силах закончить ее побыстрее и малой кровью. Мы с тобой знаем, как будут развиваться события на четыреста лет вперед. Мы можем сделать Россию передовой державой уже сейчас. Подумай, какие открываются перспективы. Я же знаю, ты хочешь добра этой стране. Ты и на покушение пошел во имя нее. Но ты ошибся. Ее будущее связано не с Годуновыми, а с потомками Дмитрия.

— Я не поддержу Отрепьева, — покачал головой Крапивин. — Он незаконный правитель.

— А другого нет, — развел руками Чигирев. — Сегодня пришло известие, что царь Борис умер. Федор еще молод. Власти он не удержит. Тем более что внезапная смерть Бориса для большинства населения — это явный знак божьего гнева, павшего на узурпатора. Да и не «природные» цари Годуновы, с точки зрения народа. Они наследника Ивана Грозного ждут. Пойми, Вадим, выбор сейчас не Годунов или Дмитрий Иоаннович. Выбор сейчас — Дмитрий или кровавая смута на восемь лет.

— Я не поддержу того, кто пришел с иностранными войсками, — отрезал Крапивин.

— Ну и глупо, — вздохнул Чигирев. — Ведь так просто и я тебя из заточения выпустить не могу. Приказ царевича: держать тебя под стражей, покуда не признаешь его Дмитрием и не поклянешься ему службу верно служить.

— Да хоть сгнию, — оскалился Крапивин. — Хотя скорее вы сгинете. Не примет вас русский народ.

— Очень надеюсь, что примет, — вздохнул Чигирев. — По крайней мере тогда мои труды прахом не пойдут.

ГЛАВА 25 Царедворец

Чигирев неспешно шел по Кремлю. Теперь уже «своему» Кремлю. Месяц прошел с того солнечного июньского дня, когда Москва колокольным звоном встретила царевича Дмитрия. Казалось, сама природа радуется вступлению в столицу нового государя. Только когда конь, на котором ехал Отрепьев, вступил на мост через Москву-реку, внезапно подул сильный ветер. Чигирев знал, что в будущем станут рассказывать о налетевшей буре, о том, как почернело небо и грянул гром. Нет, это был лишь короткий, неизвестно откуда налетевший порыв ветра. Но всё же историк видел, как омрачились лица людей в свите, как истово принялись креститься люди, собравшиеся приветствовать нового царя, как тень испуга пробежала по лицу самого Отрепьева. Что и говорить, дурной знак. И вряд ли кто-либо, кроме Чигирева, в этот день в Москве мог даже предполагать, насколько это зловещее предзнаменование. Но он отринул дурное предчувствие. Он верил в удачу.

Это был и его день. День триумфа самого Чигирева, человека, сумевшего достичь вершины власти. Впервые так близко к престолу встал человек не только бескорыстный и имеющий хорошо продуманную программу преобразования государства. Этому человеку даны были так же и знания об опасностях, стоящих на пути правителя, и опыт грядущих веков, и знание о событиях, которые еще только должны были произойти, и о поступках, которые люди еще только попытаются совершить. Да, в этот момент он чувствовал себя богом, одним из божеств, сошедших на землю, чтобы даровать людям свет.

С первого же дня вступления в Москву он не ведал отдыха. Он заслужил внимание Отрепьева еще год назад, когда во Львове явился к нему и изложил свой проект государственных реформ, которые должны были позволить привлечь народ на сторону нового монарха, укрепить страну, расширить её границы. Он заслужил доверие «царевича», когда в ходе своей поездки в Ватикан выторговал для него поддержку папского престола. И теперь, вернувшись ко двору, он направлял все силы на реализацию поставленной перед собой цели.

Работы было много. После нескольких удачных советов по внутренней и внешней политике (немудрено было советовать, коль скоро историк наперед знал действия всех главных героев драмы) Отрепьев жаловал Чигиреву дворянство и сделал своим ближайшим советником, а после вступления в Москву даровал боярство назло двум Адамам — Жулицкому и Дворжецкому. Оба польских полковника руководили шляхтичами и малоросскими казаками после отъезда Юрия Мнишека в Краков и были недовольны появлением нового любимца «царевича». Очевидно, с их подачи секретарь Отрепьева Ян Бучинский постоянно нашептывал самозванцу разные гадости про Чигирева. Но «Дмитрий» ничего не хотел слушать. Возможно, из-за того, что большая часть поляков во главе с Юрием Мнишеком оставила его накануне поражения под Добрыничами, а Чигирев прибыл в Рыльск из Ватикана как раз в самые тяжелые дни «сидения», когда почти все считали, что продолжение войны бесперспективно и с наступлением лета царские войска добьют самозванца.

Так или иначе, но влияние Чигирева при дворе росло, и вот сейчас он шел на очередную аудиенцию к «Дмитрию». На нем была богатая одежда польского шляхтича. Как ни тщился историк, но он не мог носить чрезвычайно сковывающий движения костюм боярина с меховой шапкой, двумя или тремя шубами (это в июньскую-то жару!) и длинными рукавами, зело мешавшими любой работе или применению оружия. В одежде простого русского дворянина он смотрелся в Грановитой палате, как бедный родственник, что было совершенно недопустимо при его новом статусе. У него не было военного чина, позволяющего носить военный кафтан. Западноевропейская одежда, пригодившаяся ему во время посольства в Ватикан, одинаково отрицательно воспринималась и поляками, и русскими. А вот богатый костюм польского магната был самое то. И главное, он позволял не расставаться с саблей, что очень радовало Чигирева, весьма пристрастившегося в последнее время к фехтованию.

С оружием у историка отношения были особые. Беря в руки саблю или шпагу, он чувствовал себя более сильным, уверенным. Сразу после возвращения в этот мир он вернулся к тренировкам. Во Львове, где собиралось войско самозванца, он постоянно проводил учебные поединки с беглыми русскими дворянами и шляхтичами. В Риме нанял себе учителя фехтования и с наслаждением осваивал искусство боя на шпагах и рапирах. Дал ему несколько полезных советов и Басов, когда они встретились в Кракове. Сложно было сказать, достиг ли он больших высот в фехтовании, но на дуэли, которую затеял один из шляхтичей (очевидно, не без наущения Бучинского), историк показал изрядное владение оружием и уже на третьей минуте, воспользовавшись перенятым у Басова приемом, ранил задиру и тем завершил поединок. Конечно, противник заставил его попотеть и даже сделал несколько весьма опасных выпадов, которые историк отразил не без труда, но все же дуэль была выиграна, а это очень подняло Чигирева в собственных глазах и в глазах шляхтичей, которые более всего уважали боевую удаль.

Вспомнив об этом эпизоде, Чигирев улыбнулся. «Вот тебе обычная жизнь средневекового вельможи, — подумал он. — Наслаждайся, историк».

Он поднялся на крыльцо Грановитой палаты и приказал немцу-стражнику доложить государю о своем прибытии. Через минуту перед ним распахнулись двери царского кабинета. Отрепьев сидел за рабочим столом в свободной «домашней» одежде. На скамье слева от него примостилась к стене зареванная Ксения Годунова. Чигирев с сожалением посмотрел на нее. Перед вступлением Лжедмитрия в Москву группа служилых людей удавила царя Федора Борисовича и его мать. Народу было объявлено, что боярыня и Федор отравили себя ядом. Однако дочь Бориса, Ксению, девушку известную на всю Европу своей красотой, заговорщики убивать не стали. Они поднесли ее новому правителю «для потехи», и Отрепьев, истинный сын своего времени, держал ее в качестве наложницы.

— Здравствуй, государь, — поклонился Отрепьеву в пояс Чигирев. — И ты, боярыня, здравствуй, — он кивнул в сторону Ксении.

— Здоров будь, — небрежно бросил в ответ Отрепьев и повернулся к Годуновой: — Ты здесь еще? Ступай. К вечеру в опочивальню придешь.

Ксения поднялась и, утирая слезы, вышла из кабинета. Дверь за ней закрылась.

— Садись, — указал Отрепьев Чигиреву на стул перед собой. — Рассказывай, что у тебя.

— С чего начать, государь, с хорошего али дурного? — осведомился Чигирев.

— Давай про доброе, — махнул рукой самозванец, — я в радости нынче.

— Хорошая ночка выдалась? — льстиво улыбнулся Чигирев.

— Хорошая.

— Оно и верно государь, девка-то справная.

— Справная, да не в том дело, — хищно улыбнулся Отрепьев. — Это полрадости, когда девку красивую в постель затащил. А вот когда дочку изменника пользуешь, а враг твой в могиле, вот где радость.

Чигирев исподлобья посмотрел на самозванца и в очередной раз подумал: «Ведь и впрямь верит, что он — чудом спасшийся Дмитрий. Бедный мальчик. Так ему и не суждено понять, что с самого начала Романовы растили из него игрушку в чужих руках. Нашли, видать, среди дворни похожего отрока и давай втемяшивать. А потом все кувырком пошло. Романовых убрали, а кукла вырвалась из-под контроля».

— Ну, что там у тебя? — нетерпеливо бросил самозванец.

— Народ твоему восшествию сильно радуется, — сообщил Чигирев. — На базарах и постоялых дворах только и разговоров, что о тебе. Говорят, царь природный на троне встал, справедливый. Ежели кто против тебя слово говорит, то, бывает, люди и сами ему бока мнут. И стрельцы тобой премного довольны. Прельстил ты их, когда из пушки вернее лучших московских пушкарей на потехе стрелял.

— Пушечному бою я у запорожцев целый год учился, на Сечи, — довольно потянулся Отрепьев. — Константин-то Острожский силою военной мне не пособил. Так я тогда на Сечь подался. Те, правда, на Москву тоже пойти отказались. Им, видать, любы только набеги на татар и турок. До природного государя православного им дела нет. Но науке ратной они меня добре обучили. И на том спасибо. А откель ведаешь ты, про что в народе говорят? Советнику-то моему, верно, льстят в глаза.

— Советнику, верно, льстят, — подтвердил Чигирев. — Да людишек я нанял, чтобы, в одежду стрельцов, купцов да дворовых людей переодевшись, разговоры выслушивали. И на будущее, государь, надобно таких людей при дворе держать. Недовольство-то, оно загодя зреет, и чем раньше его пресечь, тем лучше. Иначе весь народ против тебя встанет, а ты и знать не будешь.

— Это ты здорово удумал, — похвалил Отрепьев. — Смутьянов загодя выявлять надо. Только весь народ православный супротив меня не будет никогда. Я ж царь природный, не какой-то там Годунов.

— Заговор и немногие составить могут, — заметил Чигирев.

— И то верно. А не зреет ли заговора супротив меня? — игриво поинтересовался Отрепьев.

— Зреет, государь. И сам ты его выявил да главу его на плаху возвел. Только, вот, в толк не возьму, почто твоя царская милость, когда палач над ним топор занес, помиловать его изволила. Недобитый враг, он небитого вдесятеро опаснее.

— Это ты про Ваську-то Шуйского? — скривился Отрепьев. — Да пес с ним, с крикуном. Разговорчики он вел. Ты же сам говоришь, народ мне радуется и веру изъявляет. Не поднимется люд православный против царя своего природного. Вон, батюшка мой сколько крови христианской пролил, и не пикнул никто. Потому как царь он природный был. А я милостью править буду. Так и тем паче народ любить меня станет.

— Грозен был царь Иван, потому и молчали, — возразил Чигирев. — Милостью править — доброе царство строить. Только пока твои подданные — холопья с верху до низу, милость царскую без плети они как слабость поймут. И тогда жди бунта. Холопья, они не от ума бунтуют. Просто как дети малые, если без присмотра отеческого остаются, то набедокурить рады, просто чтобы волю почуять. Воля и вседозволенность для них одно. Только человек, который своим умом живет, по разуму действует. Но кто на барина да государя опираться привык, тот за злые деяния свои только от плети хозяйской расплаты ждет. А ты им плеть сию еще не явил. Ты вначале силу царскую покажи, чтобы боялись. А потом уж милость, чтобы любили.

— Пустое, — отмахнулся Отрепьев. — И без того любить будут, что я их от изменника Годунова освободил. А вот что воля и вседозволенность для них одно, это ты верно говоришь. И Басманов то же твердит, и Мнишек. А ты же сословью крестьянскому от дворян волю хочешь дать. Это как же будет? Сеять, жать кто будет? Они как волю получат, так и разбегутся все.

— Не разбегутся, государь. Крестьянин только трудом на земле живет. А будут они вольными хлебопашцами. И работать будут свободно, а значит усерднее. И подати в казну твою царскую платить больше будут. И главное — уйдет тогда холопство с Руси. Каждый за свою страну, как за дом родной, стоять будет. Своим умом жить научится. А коль не станет холопства, не нужен будет и кнут руке царской. Подданные тогда по разуму, ради пользы своей, а не из страха государя поддержат.

— Они государя поддержат, который им Богом дан, — возразил Отрепьев. — А коли крестьянам волю дать, то чем дворян да бояр, на службе отличившихся, жаловать? Они же опора государя и в войне, и в мире.

— Хлеб и богатство государства — опора престола. И создают их землепашцы и ремесленники…

— Пустое, — резко оборвал собеседника Отрепьев. — Сколько говорено уж. Ты мне лучше скажи, что еще твои люди выведали.

— А еще люди смущаются, что царь себя не по-царски ведет, — не без злорадства проговорил Чигирев.

— Как это не по-царски? — изумился Отрепьев.

— Стопами не ходит,[14] всё спешно да бегом. Бороду бреет. После обеда не спит, аки лях. Вся Москва православная после обеда спать укладывается и добродетелью сие почитает. А государь не спит да делами государственными занимается, может, и дьяволом наущаемый. Верхами ездит, сам из пушки палит, аки ратник простой. Смущен народ.

— Да что же за бредни? — обескураженно проговорил Отрепьев. — Ты же говорил, что они меня любят. Да и был я в Кракове. Сигизмунд стопами не ходит, верхами ездит, на балах танцует. И другие государи европейские, сказывают, так же.

— Так то европейские, а ты на Москве. Здесь ты не король, первый среди равных. Здесь ты посланец Бога на земле. И все мыслят, что божьему послу стопами ходить положено и после обеда спать да бороду растить, как дедами заведено. А если не делает этого государь, то сомнения у людишек возникают, подлинный ли это царь. У холопьев всегда так. По верхам судят. А вот коли свободные и сильные будут, то в корень смотреть начнут. Потому и говорю я тебе, освободи крестьян…

— Хватит! — крикнул Отрепьев. — Не хочу я днем спать. Не хочу стопами ходить. Хочу верхами скакать да из пушки палить, как в Речи Посполитой. А холопья обвыкнут. На то и холопья. Делом давай заниматься. Что поляки? Что папа?

— Ждут, когда латынство примешь да страну насильно в католичество приведешь. Чего же еще? Ради того тебя и поддерживали.

— Не бывать этому.

— И я мыслю, что неразумно это будет, — согласился Чигирев. — Народ не примет. Только ведь ты им обещал.

— А что мне было делать? — Отрепьев вскочил на ноги и нервно заходил по комнате. — Мне же православные отказали. И князь Острожский, и Сечь. А поляки как заладили: латынство да латынство. Престол-то отцовский должен я был вернуть!

— И то верно, — улыбнулся Чигирев. — Тока как они поймут, что мы католичество не введем, ополчатся на нас все. И Священная Римская империя свой кусок отхватить захочет. Готовым к этому быть надо.

— Вот про то я с тобой и хотел говорить. В Рим тебе снова ехать надобно.

— В Рим? — удивился Чигирев. — Зачем это?

— Папа римский опять новый на престоле, может, слышал? Он также надеется, что я латынство по всей Руси введу, школы иезуитов по городам открою. Но ныне я уж не царевич изгнанный, а царь на престоле. И надобно показать ему, что я сильнее Сигизмунда. Посули вновь, что я латынство по всей стране введу, но скажи, что сподручнее это будет, если я еще и королем польским стану. А что, батюшку-то моего на престол краковский звали. Только он денег радным панам дать поскаредничал, оттого королем и не стал. Неужто я не сдюжу? Папа за то, чтобы всю Русь в латынство обратить, Сигизмунда вполне может отдать. Я с патером Савицким, тем что миссию иезуитов на Москве возглавляет, про то уже говорил. Еще я им сказал, чтобы сговорчивее были, что у меня сто тысяч войска, которые не знаю куда послать. А еще латынянам можно обещать, что коли возьму под свою руку Речь Посполитую, то и Швецию из веры люторской обратно в латынство приведу. Радных панов подкупим. Они деньги больше всего любят. Православные в Речи Посполитой меня поддержат. Так что же мешает?

— Кесарь такого усиления Московии может не потерпеть, — задумчиво произнес Чигирев. — Да и Речь Посполитая — не одни радные паны. Есть там магнаты сильные, есть шляхта лихая, в латынстве крепкая. Они против тебя восстать могут. Война тогда будет страшная, на всю Европу.

— А мы их иной выгодой поманим, — вскинулся Отрепьев. — На Турцию поход всех христианских государств объявим. Пусть мы да поляки, да кесарь в один кулак силы соберем да по турецким нехристям ударим. Без нас-то у латынян сил недостанет султана разгромить. А вместе, глядишь, и покорим басурман. Мы себе Крым возьмем да навеки набеги татарские пресечем. Батюшка-то мой сорок годов назад сплоховал. Не в Ливонию идти надо было, в Крым. Он все, что захватил, потерял да со всей Европой рассорился. А пойди он в Крым, давно бы земля эта нашей была, да еще с Кавказом. Поляки Молдавское царство получат. Кесарь — земли хорватские. А мы греков православных освободим да крест христианский вновь в Константинополе водрузим. Вот оно, дело богоугодное. Да и купцы наши без помех до Венеции и земель гишпанских ходить смогут.

— Так-то оно так, — вздохнул Чигирев, — только не лучше ли для начала делами внутри государства заняться, чтобы народ твой был богат и свободен? А как будем крепки, тут и другие царства покорять можно. Я тебе уж челобитных написал со святое писание, что да как в государстве преобразовать надо, а ты на них и не посмотрел.

— Все я прочитал, — буркнул Отрепьев. — Дурь пишешь. Государство мое крепко и сильно. Отродясь боярство опорой государя было. Дворянство — мечом его. А крестьяне да ремесленники жили, чтобы людей государевых кормить, одевать да оружие им ковать. И не дам я воли холопьям, чтобы не разбежались и не заворовались. Нам еще Крым воевать, а там, глядишь, Речь Посполитую и Швецию. Ты при папском дворе уже бывал и справно дело свое делал. Так и нынче волю государевуисполняй, а дурь не измышляй.

— Исполню, государь, — склонился Чигирев. — И сам я тебе еще одно предложить хочу. Боярский заговор для тебя опаснее всего, но польский следом за ним. Не ведаю, сможешь ли королем польским стать, но правда твоя, поляков ослабить надо. Сигизмунд себя уж тайно хозяином всей земли русской числит. Посему смуту надобно в Речи Посполитой поселить. И то я на себя возьму. Денег мне только из казны отрядить надо. Дозволь, государь?

— Смуту? — Отрепьев ненадолго задумался. — Оно и верно. И мне в помощь, чтобы королем польским стать. Сговорчивее будут. Денег тебе дам. Казна полна.

Дверь камеры приоткрылась, и в ней возникла голова стрельца:

— Эй, сотник, — проговорил он, — тебя боярин Чигирев требует.

— Уж боярин, — усмехнулся Крапивин. — Ну, пошли.

На самом деле подполковник был рад возможности выйти на свежий воздух и прогуляться. Вот уже почти месяц он содержался в темнице московского Кремля. После ухода Отрепьева из Рыльска Крапивина взяли в обоз. Подполковник не сомневался, что это была инициатива Чигирева. Сам «государев» советник неоднократно наведывался к нему, пытаясь завести беседы о переходе на сторону самозванца во имя «процветания Московского государства», и получал неизменный отказ. Крапивин думал только о побеге, но его надеждам не суждено было сбыться. Предусмотрительные тюремщики надели ему на руки и на ноги кандалы, и хотя спецназовец понимал, что вполне в состоянии «вырубить» весь свой конвой, стало ясно, что в этих «браслетах» далеко не убежишь. Оковы с пленника были сняты только в Москве.

Здесь Крапивина тоже содержали неплохо. Чигирев больше не появлялся, из чего подполковник сделал вывод, что историк сильно занят государственными делами и потерял к несостоявшемуся союзнику всякий интерес. Теперь бывший сотник царева войска гадал, зачем он понадобился новоиспеченному боярину.

Под конвоем двух стрельцов Крапивин прошел в здание одного из кремлевских приказов и вскоре предстал перед Чигиревым.

— Здравствуй, Вадим, присаживайся, — предложил историк.

Крапивин усмехнулся и опустился на скамью, всем своим видом показывая, что считает продолжение их бесконечного спора о службе самозванцу бессмысленным.

— Ну что, Вадим, — произнес Чигирев, — вот я и нашел тебе службу, которую ты будешь рад исполнить и которая будет полезна для нас.

— Держи карман шире, — фыркнул Крапивин.

— Скажи, зачем ты вообще пошел на службу к Годунову? — словно не заметил его выпада Чигирев.

— Противодействовать польской оккупации, — отчеканил Крапивин.

— Это и наша задача. Сейчас поляки представляют серьезную угрозу режиму царя Дмитрия. Да и России в целом. Лучший способ победить врага — посеять смуту на его территории. Думаю, здесь ты возражать не будешь. Так вот, я предлагаю тебе отправиться в Польшу к пану Забжидовскому и убедить его начать рокош против короля. На самом деле этот рокош должен возникнуть в следующем году. Он будет подавлен в тысяча шестьсот седьмом гетманом Жолкевским. Я же хочу, чтобы он возник сейчас и был куда сильнее. Это нужно для моей игры и, думаю, соответствует твоим задачам. Как ни странно, но в данном случае мы будем заодно. Конечно, от имени Дмитрия я тебе действовать не дам. Ты привезешь Забжидовскому денег на рокош, но Забжидовский и все остальные должны думать, что ты частное лицо, через которого действует герцог Карл Зюдерманландский — злейший враг Сигизмунда. Легенда такая: ты бежал от Дмитрия и попал к шведам. Они наняли тебя посредничать в организации мятежа в Польше. Переписку пусть ведут только через тебя, а я уж за герцога Забжидовскому отвечу. Неплохой шанс перессорить двух будущих главных врагов России, Польшу и Швецию. А там, как знать, если рокош разрастется… может, Варшава станет русским городом на двести лет раньше. В твоем духе. Ну что, согласен?

Крапивин посмотрел на него исподлобья:

— Ну ты даешь, интриган. Настоящий царедворец. Расскажи-ка поподробнее, что вы там с вашим самозванцем удумали.

ГЛАВА 26 Рокош

— А теперь, панове, давайте выпьем за пана Крапинского, приехавшего к нам из Московии, — провозгласил пан Анджей. — Он не только привез нам денег на рокош, но и показал себя как славный рубака и хороший друг.

— Да ладно тебе, пан Анжей, — отмахнулся Крапивин. — Каким еще рубакой я себя показал? Ну, укоротил я этого наглеца, который про москалей гадости выкрикивал, так что с того?

«Вот попался бы ты мне под Новгородом-Северским или в Добрыничах, узнал бы, как я рублюсь на самом деле», — добавил он про себя.

— Э нет, пан Владимир, — улыбнулся во всю раскрасневшуюся рожу пан Анджей, — знатного бойца видно издалека. Ты не только ростом вышел, но и духом воинским. За тебя, друже.

Все сидящие за столом выпили. Крапивин тоже пригубил вина и повернулся к сидящему рядом Михаилу Линкевичу, начальнику городской стражи:

— Послушай, пан Михал, может, посты проверить?

— Зачем? — искренне удивился Линкевич.

Ему явно не хотелось выходить из-за стола, покидать теплую компанию, и отправляться в ночную темень под мелкий сентябрьский дождь.

— Так для порядку надо, — заметил Крапивин. — Мне показалось, что многие в караул пьяные пошли.

— Да пусть ребята повеселятся, — отмахнулся Линкевич.

— Нельзя так, мы на войне, — настаивал Крапивин. — Как пан Забжидовский с основным войском в поход против короля ушел, так его городок со складами и казной — лакомая добыча. Я бы, по крайней мере, на месте королевского гетмана обязательно сюда нагрянул.

— Король когда еще войско соберет! — фыркнул пан Михал.

— Если так караульную службу нести, то нас можно и с одной сотней взять, — огрызнулся Крапивин.

— Вот, хороший ты человек, пан Владимир, — усмехнулся Линкевич, — только скучный. Для тебя война — это караулы, дисциплина, провианта подвоз. Не люба шляхтичу такая война. Наше дело такое: увидел врага — так руби его. Не видишь — так мед пей и девок щупай. Жизнь коротка, а завтра еще и убить могут. Почто голову себе забивать?

Крапивин поморщился и отвернулся. Уже два с половиной месяца он жил среди шляхты и никак не мог привыкнуть к ее бесшабашности. После сражения под Новгород-Северским он не мог не признать отвагу и великолепную боевую выучку поляков. Рубились шляхтичи азартно и самозабвенно, в большинстве своем были храбрыми воинами, почитавшими трусость тягчайшим из грехов, великолепно владели саблей и пикой, на коне сидели, словно родились в седле. Весьма успешно управлялись они и с артиллерией, и с мушкетами (по крайней мере, не хуже русских ратников), однако недолюбливали огнестрельное оружие, предпочитая яростную кавалерийскую атаку перестрелке и артподготовке. Был у них боевой кураж, который очень многое значит в рукопашной схватке. Крапивин вспомнил дуэль с молодым шляхтичем, который при его появлении стал злословить о русских. Ни рост, ни солидный боевой опыт не дали тогда подполковнику решительного перевеса в дуэли. Поединок закончился через две минуты: Крапивин ранил шляхтича приемом, который показал ему когда-то Басов. Но все же Вадим отметил, что очень молодой еще шляхтич оказался для него, умудренного опытом бойца, весьма опасным противником. Подполковник вынужден был признать, что среднестатистический польский воин значительно превосходит русского в бою.

Но была в поляках невероятная безалаберность, повергавшая в шок офицера двадцатого века. Нечто подобное он наблюдал в своем мире, когда в качестве наблюдателя находился в частях египетской и афганской народной армии. Состояние противника всегда оценивалось примерно, «на глаз», вопросам обеспечения и координации действий войск уделялось минимум внимания, караульная служба была поставлена из рук вон плохо, а о дисциплине приходилось только мечтать. Но египтян и афганцев в двадцатом веке никто не воспринимал как серьезную силу.

А вот поляки в начале семнадцатого века считались одной из самых грозных армий Европы. Двести лет назад, в битве при Грюнвальде, они составляли ядро армии, нанесшей удар по немецким рыцарям, удар, который на триста лет прекратил немецкий «Drang nah Osten»[15] да и, по сути, предрешил будущую судьбу Тевтонского ордена. Потом именно польские шляхтичи сыграли огромную роль в остановке самой мощной на тот момент османской армии, двигавшейся на запад. Швеция всерьез опасалась агрессии со стороны Польши, а в конце семнадцатого века, по словам Чигирева, участие поляков в сражении на стороне Австрии должно было предотвратить захват турками Вены и остановить великий османский поход на Европу. Все это никак не вписывалось в представление о Речи Посполитой как о второсортной в военном отношении державе.

Главным стимулом для шляхтича в бою был вовсе не приказ командира, а желание блеснуть своей удалью. Единственным страхом — страх показаться трусом. Их, потомственных бойцов, заставляло действовать сообща только одно понимание того, что отсутствие согласованности непременно приведет к общей гибели. Все недостатки организации и дисциплины с лихвой окупались яростью атак и отчаянной рубкой, но Крапивин прекрасно понимал, что рано или поздно это лихое, заносчивое и недисциплинированное воинство столкнется с умелым противником, который нанесет ему серьезный урон.[16]

Застолье продолжалось. Рокошане в неисчислимых количествах поглощали всевозможную снедь и со страшной скоростью истребляли выставленные на стол хмельные меды и вина. «Господи, да как же можно так воевать? — изумлялся Крапивин. — Они же в зоне боевых действий! Или враги у них не лучше? Да нет, ведь я пришел сюда именно потому что поляки представляют опасность для моей страны, потому, что знаю о грядущей оккупации. Польской оккупации. В чем же их сила? Или, может быть, главное — это не их сила, а слабость самой России?

И тут с улицы донеслись дикие крики и хлопки выстрелов. Дверь зала распахнулась. Расхристанный шляхтич с обнаженной саблей в руке, выкатив глаза, заорал:

— Беда, Панове! Королевские войска идут!

— Пся крев! — закричал Линкевич, выхватывая саблю. — Ну, мы им сейчас покажем!

Опрокидывая столы и потрясая оружием, рокошане ринулись вон.

Выскочив на улицу, Крапивин огляделся. Слабо светила выглянувшая из-за туч луна, мелькали огни факелов, откуда-то со стороны городских ворот доносились редкие звуки мушкетных выстрелов и нарастал топот множества копыт. В мгновение ока Крапивин оценил обстановку. Было ясно, что нападающие уже ворвались в го-род, и теперь исход боя был предрешен.

Гул усилился, до рокошан донесся лязг, и вскоре на слабо освещенную факелами площадь вылетел отряд польских гусар. Их доспехи состояли из тяжелых кирас, поножей и стальных шлемов, надвинутых на глаза, а за спинами у них развевались огромные «крылья». Склоненными пиками они целились прямо в столпившихся на площади рокашан. Те подались назад, потрясая саблями, уже понимая, что сопротивление бессмысленно, но еще не до конца решив, стоит им погибнуть с гордо поднятой головой или сдаться на милость победителя.

В планы Крапивина не входило ни то ни другое. И он рванул. Перебежав площадь буквально перед самыми пиками несущихся вперед кавалеристов, он нырнул в одну из узких прилегающих к площади улиц. Двое гусар тут же повернули коней и ринулись следом.

Петляя по кривой улочке, Крапивин прекрасно понимал, что хотя кавалеристы не смогут разогнаться здесь во весь опор, но все же рано или поздно настигнут его. Сзади нарастал топот конских копыт. И тут подполковник увидел лестницу, прислоненную к одному из одноэтажных домов. Очевидно днем хозяин чинил крышу и забыл убрать лестницу. Крапивин с ходу влетел наверх. Под ногами заскрипела черепица. Во дворе отчаянно залаяла собака.

На улице появились преследователи. Первый, увидев, что жертва пытается уйти по крыше, нацелил на подполковника свою пику. Крапивин выхватил саблю и отразил удар, разрубив древко. Однако второй шляхтич, придержав коня, весьма проворно забрался на крышу прямо с седла. Пику он отбросил, в его руке сверкнула сабля. Крапивин встретил противника мощным ударом саблей сверху. Тот парировал его своим оружием, но заскользил по черепице и упал с крыши. Второй преследователь уже взбирался по лестнице. Когда он оказался наверху, Крапивин был уже тут как тут. Подполковник попытался, как и в предыдущий раз, скинуть противника на землю, но тот, отразив его выпад, контратаковал. Пытаясь уклониться, Крапивин поскользнулся и упал под ноги гусару. Немедленно сработал рефлекс спецназовца. Крапивин толкнул противника ногой в живот, и тот с отчаянным криком полетел вниз.

Теперь оба преследователя копошились внизу. Тяжесть доспехов явно обеспечила им не слишком мягкое приземление, и подполковник выиграл драгоценные секунды. Он быстро перепрыгнул на плоскую крышу соседнего амбара и только тут услышал позади шаги. Обернувшись, он увидел ещё одного преследователя с обнажённой саблей. «Крыльев» у этого шляхтича не было, из чего Крапивин заключил, что перед ним офицер. Убегать не имело смысла. Воодушевленный предыдущим успехом, Крапивин повернулся, чтобы встретить противника. Как только тот спрыгнул на крышу сарая, подполковник сделал выпад, целясь в незащищенное кирасой горло.

И тут произошло невероятное. Сабля, которая, казалось, через мгновение вопьётся в тело врага, провалилась в пустоту и выскользнула из руки Крапивина, а сам он почувствовал, что падает. Через секунду он уже лежал на спине, а в горло ему упирался наконечник гусарской сабли.

— Не двигайся, Вадим, — услышал он голос Басова. — Теперь ты мой пленник.

Сказав это, Басов отступил на несколько шагов и позволил Крапивину подняться.

— Игорь, как ты здесь оказался?!

— То, что я здесь, вполне понятно, — усмехнулся Басов. — Я дворянин на службе короля. В стране рокош. Естественно, меня послали подавлять мятеж. Вот что ты здесь делаешь? Впрочем, можешь не объяснять. Чигирев ведет себя вполне логично, да и ты тоже. Врага лучше бить на его территории. Не так ли?

— Отпусти меня, Игорь, — попросил Крапивин.

— Нет. Вы, ребята, слишком заигрались.

Басов сделал шаг в сторону, подобрал лежащую рядом саблю Крапивина и жестом приказал ему спускаться с крыши.

— А может, это ты заигрался в придворного шляхтича? — зло спросил Крапивин.

— Я не играю, я живу, — парировал Басов. — Иди. Только боже тебя упаси хоть одной живой душе проговориться о том, что ты из Московии.

— Игорь, твоя страна в опасности, — в последний раз попытался Крапивин перетянуть друга на свою сторону.

— Моя страна на данный момент — Речь Посполитая, — огрызнулся Басов. — И она действительно в опасности… из-за рокоша. Иди.

Тихо матюгнувшись, Крапивин поплелся назад. Басов следовал за ним. Внизу их встретили двое давешних гусар.

— А, пан Басовский, вы все-таки взяли его! — воскликнул один. — Поздравляю.

— Прошу прощения, панове, — Басов решил сразу расставить точки над «i», — но это мой пленник. Вы его упустили, а я взял. Не обижайтесь, но я рассчитываю получить за него немалый выкуп и делиться не намерен.

— Никаких возражений, пан Басовский, — коротко поклонился второй гусар. — Но позвольте помочь вам отконвоировать его. Уж больно он прыток и здоров. Да и руки бы не мешало связать.

— Вяжите, — бросил Басов.

Гусары быстро связали руки Крапивину и повели его к месту сбора. Басов шел сзади, помахивая трофейной саблей. Вскоре они оказались на площади, в центр которой победители уже сгоняли пленных рокошан. Те явно предпочли плен славной гибели. Ни одного трупа на площади не было. Басов нашел глазами Линкевича. Тот, поймав взгляд «скучного москаля», потупился и отвернулся.

— Сотня, стройся, — скомандовал Басов. — Уходим немедля. Неровен час, Забжидовский вернется. Всех пленных, казну и оружие с собой берем.

Услышав эти слова, Крапивин догадался, что его друг командовал этим налетом. «Оказывается, не я один про сотню подумал», — мелькнула мысль.

Их гнали целый день. Когда солнце уже начало клониться к закату, колонна вошла в небольшой городок, где квартировал отряд шляхтичей. По приблизительным оценкам Крапивина, этот отряд был раз в десять меньше, чем отряд Забжидовского, ушедший воевать с королевскими войсками.

Басов подошел к пожилому суровому шляхтичу, который гордо прохаживался по центральной площади.

— Добрый день, пан гетман, — поклонился Басов. — Дело сделано. Я взял сто семьдесят пленных и пять пушек. Девятерых убили. Остальные разбежались по лесам. В наши руки так же попала вся казна Забжидовского. У нас только трое раненых.

— Твой план великолепно сработал, пан Басовский, — улыбнулся гетман. — Кто бы мог подумать, что всего с одной сотней мы возьмем город!

— Да, пан Жолкевский,[17] — улыбнулся Басов. — Но если бы не доблесть наших славных гусар, мою идею не удалось бы воплотить.

— Не скромничай, — отмахнулся Жолкевский. — Ладно, идем. Мне надо с тобой посоветоваться.

— С вашего позволения, я хотел бы оставить себе одного пленника, — Басов, указал на Крапивина. — Я его взял в бою один на один и рассчитываю получить за него хороший выкуп.

— А что, он знатен, богат? — поднял брови Жолкевский.

— Вовсе нет, но выкуп иного рода. У него хорошие связи в Московии.

— Он московит?

— Да.

— Странно, мне казалось, что все сбежавшие от Ивана и Бориса московиты сейчас вернулись на родину с Дмитрием.

— Но я же остался, — заметил Басов.

— Ты другое дело. Ты принял католицизм. Но остальные… Что он здесь делает?

— Он бежал от гнева Дмитрия Он считает нового русского царя самозванцем.

— Бежал от гнева Дмитрия, чтобы участвовать в рокоше нашей шляхты? Странный выбор.

— Но ведь должен где-то боец применить свою саблю. Его путь лежал через Речь Посполитую. Здесь ему предложили деньги. Так, по крайней мере, он сам говорит.

— А ты уверен, что с рокошем не связаны интриги Дмитрия? Он не торопится выполнять обещания, данные нашему королю. Возможно, он даже оплатил рокош, чтобы ослабить нас.

— Все может быть, — пожал плечами Басов. — По крайней мере, мой пленник не имеет к этому отношения. Дозвольте мне отвезти его завтра в свой замок

— Король велел всем спешно к Кракову собираться, для боя с Забжидовским, — нахмурился Жолкевский. — Мне нынче каждая сотня дорога. А ты к себе в Ченстохову собрался.

— Так я и один проберусь, — ответил Басов. — Сотней моей покамест пан Владислав покомандует. Я к сбору поспею. А в пути Ясногурской божьей матери помолюсь за победу королевского войска.

— Ну езжай, — небрежно махнул рукой гетман. — Только не задерживайся нигде. Я не о воинских забавах речь веду. Ты ведь ежели всю армию Забжидовского встретишь, то со своей саблей пройдешь сквозь нее невредимым. И за молитвой тоже долго не задержишься. Но тебя иные опасности подстерегают. Знает весь Краков, как надолго ты сгинуть можешь, коли девку красивую увидишь.

Стоящие вокруг шляхтичи заржали.

На следующее утро двое всадников выехали из города на Ченстоховский тракт. Басов ехал в полном боевом облачении, с саблей на поясе и двумя заряженными пистолетами, прикрепленными к седлу. К седлу же у него был приторочен походный мешок, поверх которого он привязал отнятую у Крапивина саблю. Крапивин же ехал в той одежде, в которой захватил его Басов, без оружия, со связанными спереди руками. Долгое время спутники молчали, но потом Крапивин решился начать разговор.

— Игорь, скажи мне честно, как старому другу, кому ты служишь? — негромко спросил он.

— Себе, — лениво отозвался Басов. — Как всегда.

— Тебе нужно было громить рокош Забжидовского?

— Нужно. Как я тебе уже говорил, я живу в Речи Посполитой. Мне здесь нравится. А ваш рокош угрожал мне и моему бизнесу.

— Почему же ты не даешь нам защищать Россию, в которой поселились мы?

— Я не даю вам менять историю, — парировал Басов. — А Россия выстоит и без вас.

— Нападение на лагерь Забжидовского было твоей идеей?

— Разумеется. У Жолкевского сейчас не так много войск, так что мне удалось выпросить лишь сотню. Правда, это элита королевской армии — крылатые гусары. Забжидовский просто подставился, а я воспользовался случаем.

— Я сам ему об этом говорил, — проворчал Крапивин. — Но раз ты не хочешь менять историю, сидел бы в своей Ченстохове…

— А кто первым вмешался? — резко прервал его Басов. — Если ты помнишь, со мной остался Алексеев. Он живет у меня в поместье и часто ходит в Ченстохову тысяча девятьсот семидесятого года и заряжает аккумуляторы. Когда начался рокош, мне не составило труда сходить с ним и заглянуть в библиотеку. Забжидовскому предстояло восстать только в следующем году, и масштабы этого восстания должны были быть куда меньшими. Это означает лишь одно: кто-то подкинул Забжидовскому денег. Зная нравы шляхты, я могу делать такие предположения. Я сразу понял, что не обошлось без вмешательства Чигирева.

— Это почему? — слегка обиделся Крапивин.

— В этом мире все события до секунды повторяют нашу историю. Значит, расхождение в событиях нашего и здешнего миров связано только с последствиями действий кого-то из нас четверых. Больше менять историю здесь просто некому. Я ни во что не вмешивался. Алексеев занят лишь изучением своего аппарата. Если бы вмешался ты, то, скорее всего, поменялась бы тактика московских войск или состоялась бы попытка покушения на Отрепьева в стиле вашего «Граната». А давать деньги на мятеж в стане противника, уверяя его в искренней дружбе, это уже стиль политика, а не военного. На это способен только Чигирев.

При упоминании о попытке покушения на Отрепьева Крапивин вздрогнул:

— Так ты знал, что встретишь меня здесь?

— Предполагал. Для осуществления идей Чигирева ты подходишь лучше всего. Сейчас ваши интересы совпадают.

— Нанести урон врагу — это в интересах России.

— Вот за это я не люблю шахматы и военных, — усмехнулся Басов. — Мир чуть сложнее, чем деление на наших и не наших. В нем существует гармония, которая иногда должна поддерживаться противоборством нескольких систем. Если эту гармонию нарушить, то к черту может полететь весь мир. А вы, самозванцы проклятые, решили вдвоем всю карту Европы перекроить.

— И чем же будет плохо для мира, если мы отразим предстоящие нашествие поляков? — обозлился Крапивин.

— Абсолютно ничем. Его и так отразят. Но вы-то замахнулись погрузить Речь Посполитую в смуту, подобную той, которой охвачена Московия. Мне, в общем, плевать, я могу и в Швецию перебраться, и во Францию. Могу и в другой мир с Алексеевым уйти. Мне только тех, кто здесь останется, жалко.

— Поляков? А русских, которые в смуте погибнут, не жалко?

— Жалко. Только нынешняя смута — это исключительно русское дело. К ней Московия давно шла, кровь там прольется и без поляков. И зря вы выбираете, какого правителя поддержать. Годунов, Отрепьев, Шуйский — один хрен. Можно идеального правителя сейчас на московский престол поставить, и тот не удержится. Вера в царей и бояр подорвана, вера в себя еще не родилась. Бояре рвутся к власти и готовы глотки перегрызть друг другу. Народ хочет бунтовать и зарится на чужое добро. Никто не считается с интересами страны. Элементарный инстинкт самосохранения утрачен, чувство собственного достоинства потеряно. Смуту не остановить ни интригами, ни войной. Страна образумится не раньше чем умоется кровью и осознает, к какой пропасти подошла. Не она первая и не она последняя. А вот если в смуту погрузится еще и Речь Посполитая… Отрепьеву на троне польском не бывать. Для этого надо иметь крепкие тылы, а под ним самим трон качается. Ну и дальше… Ты здешнюю карту-то хоть смотрел?

— Да нет здесь никаких карт, — огрызнулся Крапивин.

— Есть, только у самых богатых и влиятельных, — возразил Басов. — До полевых карт у каждого десятника здесь еще не дошли. Так хоть себе нарисуй. Да еще историю попытайся вспомнить. Одна из сильнейших и самых агрессивных стран здесь — Турция. Это для тебя она заштатная страна НАТО. А здесь она — империя с одной из самых сильных армий и развитым флотом. Если Речь Посполитая рухнет, то ни австрияки, ни венецианцы оккупации не удержат. Османы в два счета захватят Украину, Польшу, Литву, Венгрию, Австрию, а возможно, и добрую часть Италии. По дороге они вместе с крымскими татарами твою любимую Московию подомнут и не поперхнутся. И это тебе будет уже не польское нашествие. Крови прольется не меньше, а турки со свободой совести, как поляки, цацкаться не будут. Либо омусульманят всех с ходу, либо в рабов привратят. В любом случае, сколько народу на невольничьи рынки отправится и подумать жутко. Как тебе такая перспектива, творец турецко-шведской границы? При таком раскладе России от нового ига еще лет триста освобождаться придется. Кстати, выдержат ли остальные европейские страны турецкое нашествие, еще вопрос. Может, и объединятся, тогда шанс есть. А если все же ввяжутся в тридцатилетнюю войну, как у нас, то для османов захват Скандинавии, Франции и Британских островов будет лишь вопросом времени. И прощай, европейская цивилизация. Нравится тебе эта перспектива?

— Ну конечно! Только от твоей Польши всё и зависит, — съехидничал Крапивин. — Сам говоришь, через двести лет ее и на карте не будет. И ничего, выживет Европа.

— Не только от Польши, — Но она — тот элемент, без которого будет нарушено равновесие. Жаль, что Чигирев этого так и не понял. А через двести лет Турция утратит своё могущество, погрязнет во внутренних проблемах и думать забудет о новых завоеваниях. Да и Россия укрепится. Войска Суворова помнишь докуда дойдут? А сейчас московские воеводы набеги крымских татар у столичных стен еле сдерживают. Так что, дружище, прежде чем нарушить равновесие, сначала продумай все последствия… А поскольку все последствия продумать невозможно, то равновесие лучше не нарушать. Не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.

— Так что же, опустить руки и ничего не делать?

— У меня очень много дел, кроме исправления истории в худшую сторону.

— Деньги, бабы, выпивка? — процедил Крапивин.

— И это тоже, — усмехнулся Басов. — А еще — пресечение попыток всяких самозванцев погрузить этот мир в хаос и всеобщую войну.

Больше на протяжении всей дороги спутники не разговаривали. Они проехали несколько небольших местечек, несколько раз останавливались на привал, для чего Басов каждый раз выбирал отдаленные полянки. При этом фехтовальщик не освобождал пленника от пут, заставляя его слезать и забираться на лошадь, принимать пищу и спать со связанными руками. Крапивин понял: Басов боится, что он сбежит. Подполковник был в ярости, хотя старательно скрывал это.

«Тоже мне, чистюля нашелся, — в бешенстве думал он. — Пристроился здесь, в Польше, при дворе и теперь только обоснования выдумывает, чтобы не сражаться за свою собственную страну. Мало того, еще и за поляков воюет, чтобы ему самому жилось богаче да вольготнее. То, что эти самые поляки на Россию зарятся, ему плевать. Не знал, что он такой. Да и что я о нём знал? Что нас вообще по жизни связывало? Увлечение боевыми искусствами, да и только. И на те мы смотрели по-разному. Для меня это всегда был метод эффективнее сражаться с врагами, а для него — жизненная философия, собственная религия. Вот и докатился, что врагов своей страны поддерживает. Ничего, пан Басовский, меня ты не удержишь. Боец ты сильный, и от тебя мне сейчас не уйти. Дай только до твоей усадьбы добраться. На следующий же день сбегу. Уж я сделаю все, чтобы твои дружки до Москвы не дошли».

Двигались они достаточно быстро и уже вечером следующего дня достигли усадьбы Басова, которая представляла собой комплекс многочисленных жилых и хозяйственных построек, обнесенных высокой деревянной изгородью. Приглядевшись, Крапивин понял, что усадьба, несмотря на свою невзрачность, неплохо подготовлена к обороне от небольших отрядов. Многочисленная челядь приветствовала Басова во дворе. Тот быстро спешился, передал поводья слуге, помог спуститься Крапивину, освободил его от пут и повел в дом.

Они долго петляли по многочисленным комнатам, обставленным примитивной, но добротной мебелью, пока не достигли самого дальнего помещения. Там за своим неизменным ноутбуком сидел Алексеев в рясе католического монаха. От несуразности увиденной картины Крапивин даже споткнулся.

— А, Вадим, здравствуйте, — приветствовал его Алексеев.

— Здравствуйте, Виталий Петрович, — отозвался Крапивин. — А вы что, в католические монахи заделались?

— Да вот, Игорь посоветовал, — пояснил Алексеев. — Так проще жить, я якобы обет молчания дал. Да и в рясе в любое время, включая двадцатый век, ходить можно. Она же тысячу лет не меняется. Да вы никак в плен попали? Что-нибудь случилось?

— Да вот, господин Басов у нас нынче польскому королю верно служит. Вот наши интересы и пересеклись, — усмехнулся Крапивин.

— Ну, раз служит, значит, так оно и надо, — заметил Алексеев.

Крапивин матюгнулся про себя. «И этого Басов успел обработать», — раздраженно подумал он.

— Виталий Петрович, мне нужно поместить Вадима в нашу камеру ненадолго, — проговорил Басов. — Не возражаете?

— Пожалуйста, к вашим услугам, — развел руками Алексеев.

Басов взял с полки на стене свечку в глиняном подсвечнике, зажег ее с помощью огнива, которое достал из мешочка на поясе, и жестом приказал Крапивину следовать за ним. Вдвоём они прошли в небольшую каморку, все убранство которой состояло из покрытой холстиной деревянной лежанки и дощатого стола. Басов поставил свечу на стол.

— Подожди здесь час-полтора. Я закончу кое-какие дела, и мы решим, что с тобой делать.

— Валяй, — равнодушно бросил Крапивин и плюхнулся на лежанку.

Басов вышел, плотно закрыв за собой дверь.

ГЛАВА 27 Царская невеста

Чигирев въехал в Краков в два пополудни. Когда колеса кареты застучали по мостовой столицы, историк вздохнул с облегчением. Второе путешествие, в отличие от первого, он проделывал уже не верхом, а в экипаже, и не в одиночку, а в сопровождении лакея, повара и кучера. И всё же ему, избалованному транспортом двадцатого века, этот способ передвижения казался не слишком комфортным. Небо хмурилось, готовясь то ли пролиться мелким ноябрьским дождичком, то ли забросать мерзлую землю снегом. Столица Речи Посполитой жила своей жизнью, самодовольной, роскошной, надменной. Казалось, бушевавший в стране рокош вовсе не беспокоит мирных обывателей Кракова. Паны дерутся… а обыватели этого даже не замечают. Из охваченных рокошем областей по-прежнему поступали в столицу продукты, а из столицы в провинцию отправлялись с изделиями краковских ремесленников купцы. Война войной, а торговля — дело святое. Да и шляхта, казалось, не была сильно обеспокоена гражданской войной. Периодические выезды на войну с мятежниками Забжидовского она рассматривала как своего рода развлечение.

«Все-таки здесь совсем иное отношение к войне, — подумал вдруг Чигирев. — Для них это часть быта, естественный фон жизни. Да и воюет-то, по сути, небольшая кучка профессионалов. Все остальные заняты своими делами. Крестьяне возделывают поля, ремесленники работают в мастерских, священники молятся. Какой-то незыблемый порядок вещей, который, кажется, может существовать веками. Собственно, то же самое и в Австрийской империи, я ведь её уже дважды проехал вдоль и поперек! И в Московии годуновской примерно то же чувствовалось. Феодализм. Все по учебнику.

Но не все передают учебники. Как рассказать про вонь узких улиц, по которым непрерывно текут нечистоты, выливаемые жителями прямо из окон? Про неизменно присутствующий на любом постоялом дворе, на большинстве улиц дикий запах, смешивающий в себе «благовония» навоза, сена, конского пота, человеческих немытых тел? Как передать надменный взгляд и гордую осанку немецкого дворянина, полностью уверенного, что он и есть соль земли и хозяин жизни, хотя он давно уже промотал все деньги и полностью зависит от еврейского банкира, суетливого, подобострастного, но богатого, как Крез? Как объяснить разгул и расточительство польских магнатов и бесшабашность шляхты, и на пир, и на сечу идущих с одинаковыми воплями восторга? Как передать помпезность здешних монарших дворов, соревнующихся друг с другом в роскоши, насаждающих абсолютизм, собирающих в единый кулак раздробленные феодальные земли? И как рассказать об амбициях уже нарождающейся буржуазии: крупных купцов, мануфактурщиков, судовладельцев, уже почувствовавших свою силу, уже желающих самим диктовать законы? Всего этого не поймешь до конца, пока не увидишь сам».

Чигирев остановился в лучшей гостинице Кракова. Посланный на разведку слуга вернулся с вестью, что русское посольство под водительством дьяка Афанасия Васильева уже давно прибыло в Краков и поселилось в королевском замке. А нынче оно в полном составе находится на приеме в честь заочного венчания и отъезда в Москву царской невесты. Чертыхнувшись, Чигирев немедленно приказал принести горячую воду в отведенную для него комнату и готовить его костюм для официальных приемов.

Уже через полтора часа он снова сидел в карете, вымытый, надушенный, облаченный в расшитый золотом камзол, штаны и высокие ботфорты, в шляпе с пером и со шпагой толедской стали на боку. Краковский замок медленно надвигался на него. «Вот уж и впрямь, с корабля на бал, — подумал Чигирев. — А ведь сегодняшний прием очень многое значит. Все-таки будущая царица. От ее расположения ко мне зависит вся дальнейшая судьба будущих реформ. Ведь Отрепьев любит эту честолюбивую панночку, обожает до безумия. И ее папаша этим активно пользуется. Можно сказать, веревки вил из самозванца до своего отъезда в Краков. Только после того как он уехал из лагеря Отрепьева, я получил хоть какое-то влияние при дворе. И сейчас, без сомнения, Мнишеки постараются оттеснить от государя всех… себе и ему на погибель. Этого допустить нельзя. Юрий мне не друг, это ясно. А вот с Мариной заключить союз было бы неплохо. Дамочка она своенравная. Игрок. Пройдет немного времени, и она гордо откажется возвращаться в Польшу. Собственному отцу откажет. Королю ответит: «Побывав в достоинстве царском, не могу возвращаться в сословие шляхетское». Предпочтет сначала отправиться к убийце и грабителю Лжедмитрию Второму, а потом со своим любовником Заруцким дойдет до самой Астрахани. Гордая, властолюбивая. Но без союза с ней меня ожидает провал».

В парадном зале замка тихо играла музыка. По надраенному до блеска паркету неспешно фланировали гости. Распорядитель сообщил, что бал уже начался, но король, открыв его, уединился со своими ближайшими советниками для срочного совещания. Поняв, что венценосец, очевидно, получил какие-то срочные сведения о действиях рокошан, Чигирев направился на поиски Афанасия Васильева. Он быстро нашел русскую делегацию. Облаченные в тяжелые одежды, члены посольства стояли у дальней стены и как-то затравленно смотрели на собравшееся общество. Во главе делегации стоял дьяк Афанасий Васильев, высокий статный мужчина. Он надменно взирал на высокородное собрание.

— Здравствуй, Афанасий, — подошел Чигирев к Васильеву. — Вот, еле поспел.

— Здравствуй, Сергей, — поклонился ему в ответ дьяк. — Рад, что ты приехал столь споро. Государыня наша скоро будет.

— Ты уж видел ее? — поинтересовался Чигирев, — Видывал, — гордо сообщил дьяк. — Нравы здесь басурманские, так что девки незамужние на всяких приемах да балах отплясывают. Тьфу, противно. Но на государыню нашу глаз не нарадуется. Красоты она неописуемой. Кожа бела, глаза как два алмаза, походка легка, голосок ангельский.

— Это хорошо, — Чигирев в замешательстве прикидывал, как может столь восторженное описание соответствовать не слишком лестным отзывам современников об этой женщине. — А ты говорил ли с ней?

— Как можно мне, холопу царскому, с его невестой беседы вести? — изумился Афанасий.

— Да ты же глава посольства?!

— Мне государь император[18] Дмитрий Иоаннович в великой милости своей дозволил его царскую невесту здесь, в Кракове, встретить да в бережении на Москву привести. А разговоры вести с ней — уж не мое холопское дело. А ты, Сергей, почто сюда прибыл? Тебя же послом в Рим отряжали.

— Да выполнил я государев наказ в Риме. Мне император наш и повелел в Краков ехать да к посольству твоему присоединяться.

— Вот оно как, — протянул Васильев, очевидно, лихорадочно соображая, должен ли он подчиняться теперь Чигиреву, или Чигирев сам поступил в его распоряжение.

— В царевой грамоте писано быть при твоем посольстве да своими делами ведать, — быстро добавил Чигирев, прекрасно зная, как надменно ведет себя дьяк по отношению к тем, кого считает ниже себя самого.

— Ну коль так, то все сделаем, как государь повелел, — развел руками дьяк.

Мысль, что рядом с ним в посольстве окажется человек, который не будет ни подчиняться ему, ни командовать им, дьяку явно не понравилась, и это отразилось на его лице. Но отразилось лишь на мгновение. Овладев собой, Васильев тут же расплылся в подобострастной улыбке. Если вновь прибывший не был отдан ему в подчинение, то есть не становился его холопом, следовало быть с ним любезным. Мало ли что…

Внезапно по толпе пробежал шорох. Все взоры обратились к входной двери. Оглянувшись, Чигирев увидел, что в зал входит сомборский воевода Юрий Мнишек с дочерью. Мнишека Чигирев видел неоднократно, еще во Львове, в период формирования войска Отрепьева. О Юрии у него сложилось впечатление, как об отъявленном прохвосте и авантюристе, не готовом, однако, рисковать по-крупному, но всегда способном подшакалить и утащить то, что плохо лежит. Он был не поляком, а чехом. Его семейство перебралось в Речь Посполитую еще при Сигизмунде Втором и активно занялось дворцовыми интригами. Самому Юрию удалось войти в ближайшее окружение короля. Нажился он при этом непомерно. Говорили, что, когда Сигизмунд Второй скончался, Мнишеки вывезли из королевского замка несколько возов разного добра. Обворовали замок так, что короля даже хоронить было не в чем.

Стефан Баторий недолюбливал Мнишеков и удалил их от двора. А вот при Сигизмунде Третьем проходимцы снова оказались в фаворе, и Юрий Мнишек часто мелькал при дворе.

Марину Чигирев увидел впервые. Облаченная в дорогое, расшитое золотом платье, она гордо ступала по паркету королевского замка. По всему было видно, что девушка уже осознала себя царицей московской, стоящей неизмеримо выше всех окружавших ее в этот момент шляхтичей и магнатов. Была она чрезвычайно мала ростом, стройна, если не сказать худа. Молодое и в общем миловидное лицо несколько портил непропорционально высокий лоб и крючковатый тонкий нос, придававший всему облику царской невесты хищное выражение. При всем желании Чигирев никогда не смог бы признать Марину красивой или просто симпатичной. Впрочем, он прекрасно понимал, как легко смогла эта опытная придворная львица вскружить голову Отрепьеву, знавшему только московских гулящих девок да разбитных запорожских жинок.

— Вот она, государыня наша! — взвизгнул Васильев и, путаясь в полах шубы, заспешил навстречу Мнишекам. Надменность и достоинство мгновенно слетели с него. Чигирев двинулся следом, но все же порядком отстал.

— А вот и посол царя Дмитрия, Афанасий Васильев, — громко произнес Юрий, завидев приближающегося к нему дьяка.

— Здравствуй, государыня, здравствуй, боярин, — поклонился Афанасий в пояс Марине и ее отцу.

— Здравствуй, Афанасий, — ответил ему Мнишек по-русски, в то время как Марина присела в реверансе. — Рад тебя видеть. Я полагаю, что как посланец московского государя ты имеешь право на первый танец с моей дочерью.

— О, негоже такому малому и незначительному человеку, как я, танцевать с будущей государыней московской, — воздел глаза к небу дьяк.

— Ну что же, тогда хоть в зал ее введи, — слегка смутился Мнишек.

— Такая честь для меня, такая честь, — засуетился Васильев. Он торопливо полез в карман, достал оттуда платок, обмотал им руку и подал Марине. Поймав на себе удивленный взгляд девушки, он громко объявил: — Негоже смерду до государыни касаться.

Марина сдержанно улыбнулась, явно польщенная таким обращением.

— Ах, матка бозка, он же посол великой страны, — вздохнул стоявший рядом с Чигиревым шляхтич. — Нельзя же так унижаться! Видно, правду говорят, что все русские — холопское племя.

Услышав эти слова, Чигирев скрипнул зубами и вышел вперед. Галантно поклонившись Мнишекам, он сказал по-польски:

— Здравствуйте, пан Юрий. Рад вас видеть.

— Ах, пан Сергей, — деланно улыбнулся Мнишек. — Я тоже рад вас видеть. Какими судьбами вы здесь?

— Дьяк Сергей Чигирев, посол его императорского величества в Риме, прибыл лишь сегодня, — пояснил Васильев, — и, по указу императора, должен отбыть на Москву вместе с моим посольством.

— Очень рад, — деланно улыбнулся Мнишек. — Марина, позволь тебе представить моего старого знакомца Сергея Чигирева. Он прибыл на службу к Дмитрию еще во время формирования войска во Львове и все это время верно служил своему государю.

— Очень приятно, — Марина сделала реверанс Чигиреву.

— Рад познакомиться с вами, пани, — поклонился ей Чигирев. — Позвольте пригласить вас на танец.

По рядам окружавших их шляхтичей пробежал легкий ропот. Васильев устремил на Чигирева испепеляющий взгляд.

— Я, право, чрезвычайно польщена, — притворно улыбнулась Марина. — Первый танец сегодня ваш, господин посланник.

Она кивнула Васильеву и прошла с ним в бальный зал. Чигирев в паре с Юрием Мнишеком направился следом.

— Вы, кажется, сделали неплохую карьеру, господин посланник, — заметил Мнишек.

— Я личный советник государя, — ответил Чигирев, — и льщу себя мыслью, что буду так же полезен государыне.

— У нас много хороших советчиков, — усмехнулся Мнишек.

— Но не много знающих настоящую Московию. Кроме того, я уже предложил государю прожекты, как сделать стану более сильной и влиятельной. Безусловно, интересы Московии — это отныне и ваши интересы.

— Ну, если предлагаемые прожекты не повредят Мнишекам персонально, — Юрий внимательно посмотрел на собеседника.

— Интересы Мнишеков будут соблюдены, — заверил его Чигирев.

— В этом случае Мнишеки только поддержат хорошего советника при царской особе, — чуть помедлив, ответил Юрий.

Чигирев улыбнулся. Он только что одержал небольшую победу.Заверив царского тестя в своей лояльности, он добился того, чтобы тот не противодействовал его начинаниям в политике. Ведь что по сути нужно Мнишеку? Деньги и влияние при дворе. Внешняя и внутренняя политика государства его не волнует. Если в первое время не задевать его интересов, то можно будет воспользоваться им как инструментом влияния на Отрепьева… а потом устранить при случае. Что же делать, такова политика. Теперь оставался еще танец с Мариной.

Чигирев подошел к Марине, предложил ей руку, и они вместе вышли в центр зала.

— Ваш чин выше, чем у пана Васильева? — тихо осведомилась девушка.

— Нет, чины у нас одинаковые, — спокойно ответил Чигирев.

— Но пан не боится касаться своей будущей государыни, — кокетливо заметила она.

— Пан — верный слуга государя и государыни, но не холоп.

— А мне говорили, что все русские — холопы, — Не все, пани. У некоторых есть честь и чувство собственного достоинства.

— Очень плохо, — злобно сверкнула глазами Марина.

Чигирев еле успел выполнить поклон, предваряющий танец, настолько он был поражен услышанным. Такого поворота он не ожидал.

Завершив менуэт, партнеры галантно раскланялись друг с другом и разошлись. Когда Чигирев приблизился к русской делегации, Васильев негромко сказал ему:

— Аки басурман ведешь себя. Стыдно.

— Чего же стыдно? — удивился Чигирев. — Это Краков, мы послы. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. А чтобы на равных быть, должны мы здешний обычай блюсти.

— Негоже нам, православным, под басурман рядиться, — проворчал Васильев. — Мы в истинной вере и православном благочестии пребываем да под природным царем ходим. А эти в латынстве погрязли, да, смешно сказать, сами царя себе избирают. Тьфу, нечистая сила! Не бывать нам равными.

— Так чего же ты перед этими басурманами так унижался?

— Да не перед басурманами я унижался, а почтение нашей государыне выказывал. А на басурман этих мне плевать. Я даже столы для нашего посольства отдельные поставить истребовал, чтобы вместе с ними не сидеть. И ты к нам садись, коли православный.

— И не подумаю, — фыркнул Чигирев.

Васильев смерил его таким взглядом, словно хотел испепелить на месте, однако сказать ничего не успел. Как раз в этот момент распахнулись двери, ведущие во внутренние покои замка, и распорядитель бала объявил:

— Его величество король Речи Посполитой Сигизмунд Третий Август.

Сразу за этим в зал вышел Сигизмунд. Его сопровождали трое сановников, среди которых Чигирев с изумлением узнал Басова.

Подойдя к Юрию Мнишеку, Чигирев негромко осведомился:

— Прошу вас, подскажите, кто эти трое, сопровождающие его величество?

— Самый старший, — начал Мнишек, — гетман Станислав Жолкевский. Один из лучших наших военачальников. Тот, что помоложе, с пышными усами, Лев Сапега, канцлер. А третий — пан Игорь Басовский, советник его величества. Он русин, говорят даже, бежал при царе Борисе из Московии и принял католичество. Он безумно разбогател на торговле солью и пряностями.

— Ах, Юрий, мой друг, — король шел прямо на Мнишека, — примите мои поздравления.

— Благодарю вас, ваше величество, — склонился в поклоне Мнишек. — Позвольте представить московского посланника при святейшем престоле пана Сергея Чигирева.

— Московит? — король с удивлением воззрился на Чигирева. — Должен признаться, европейская одежда вам к лицу, пан Чигирев. Понравился ли вам Ватикан?

— Святой престол великолепен, ваше величество, — улыбнулся Чигирев.

— Не захотели ли вы перейти в католичество? — осведомился король.

— Я с чрезвычайным уважением отношусь к католической церкви, но пока не готов, — ответил Чигирев, проклиная про себя бестактность венценосца, который, похоже, уже возомнил себя теневым правителем России. Пока теневым.

— Очень жаль, — выпятил нижнюю губу Сигизмунд. — Ну что же, господин посланник, я надеюсь, мы еще увидимся.

Он коротко поклонился, и Жолкевский не выразил никакого интереса к московскому посланнику и последовал за монархом. Сапега мельком скользнул по Чигиреву взглядом и тоже направился за королем. Чигирев нашел глазами Басова. Тот уже где-то подцепил молодую румяную и необычайно симпатичную панночку и увлеченно рассказывал ей какие-то смешные истории.

Чигирев принялся было высматривать партнершу для следующего танца, но тут подошедший к нему лакей шепотом сообщил, что с паном посланником желает поговорить советник его величества пан Басовский.

Слуга привёл Чигирева в большую комнату, украшенную искусной резьбой. Историк уселся в стул с высокой спинкой и принялся ждать. Минут через восемь дверь скрипнула, и в комнату вошел Басов. Он сел напротив Чигирева и уставился прямо в глаза историку. Было ли дело в страшной сабле и в том, насколько страшным это оружие было в руках Басова, или от самого Басова в тот момент исходила небывалая уверенность в себе, но Чигирев поежился.

— Ты преуспел, — промямлил он, чтобы как-то завязать разговор.

— А ты проиграл, — резко ответил ему Басов.

— О чем ты?

— Я о попытке заменить Сигизмунда на Отрепьева.

— Откуда ты…

— Дорогой мой, — со снисходительной улыбкой прервал его фехтовальщик, — если здесь нет КГБ, ЦРУ и Ми-6, это вовсе не означает, что здесь нет разведки. Неужели ты думал, что Сигизмунд, сделав ставку на Отрепьева, не станет следить за ним? Да и Павел Пятый тебя заложил. Пораскинул умишком понтифик и решил, что ревностный католик Сигизмунд лучше, чем Лжедмитрий, который еще неизвестно, введет у себя католичество или нет. Да и усидит ли на троне, вопрос. Иезуиты того же мнения. Они не поддержат Отрепьева. Это с самого начала была бредовая идея. Как бы то ни было, московиты всегда будут восприниматься в Европе как чужие, а шведы и поляки — как свои. Так уж распорядилась история. Ни австрийцы, ни Рим, ни католическая шляхта, ни Стокгольм не поддержали бы соединение Московии с Речью Посполитой под властью православного монарха. Для них приход Москвы на католические земли — то же, что для москалей и украинцев власть турецкого султана. Всеобщее сопротивление неизбежно. Они отложат все свои распри и объединятся против вас. Ничего у Отрепьева не вышло бы. Но твой ход был по-настоящему силен. Посеять смуту в стане противника — это умный ход. Ты правильно направил финансовые потоки, подергал за нужные струнки среди шляхты и поднял по-настоящему серьёзный рокош. Куда более серьёзный, чем тот, что должен был возникнуть в следующем году. Хорошо еще, что шведы заняты внутренними проблемами и не решились на вторжение. Поздравляю, ты был достойным противником. Но сейчас главное сделано. Я объединил наиболее влиятельных магнатов вокруг короля и нейтрализовал твои усилия. С остальным разберутся Жолкевский и его гусары.

— Так ты выступил на стороне Речи Посполитой? — исподлобья взглянул на Басова Чигирев.

— Я выступил на стороне стабильности этого мира, — возразил тот.

— Послушай, Игорь…

— Постой, — прервал его Басов. Видно было что он очень устал. — Мне, право слово, надоело исправлять последствия ваших чудачеств. А теперь и жизни вам еще постоянно спасать приходится. Мало того, что вы, не зная, броду влезли в здешнюю политику, которая не чище и не безопаснее нашей, вы еще все время норовите нарушить баланс сил.

В следующую секунду на Чигирева обрушился град аргументов и предсказаний о будущем Западной Европы и России, которые уже довелось выслушать Крапивину. Историк сидел понурясь.

— Сейчас все решено, — завершил свою речь Басов. — Изменить историю вам не удалось.

— Кому это нам?

— Тебе и Крапивину.

— А где Вадим?

— Он мой пленник. Я счел опасным его присутствие в войсках Забжидовского. Он способный военный, уже освоил особенности здешней войны, имеет солидный боевой опыт. Я устранил его.

— Надо понимать, я тоже твой пленник, — усмехнулся Чигирев.

— Отнюдь. Ты лицо официальное… поэтому я просто предлагаю тебе спасение. После бала тебя пригласит на беседу Лев Сапега. Он постарается завербовать тебя. Соглашайся. Иначе ты не выйдешь из замка живым. Поляки здраво оценивают твое влияние при дворе. Грамота Дмитрия, предписывающая тебе приехать в Краков, — результат интриг Сапеги. Он опытный политик, опасность видит за версту. Слава богу, что он не знает о твоей роли в возникшем рокоше. Иначе тебя бы отравили еще в Риме.

— А потом? — тихо спросил Чигирев.

— А потом беги. Мы можем все вчетвером уйти в любой из миров, открытых Алексеевым. Если уж вам так приспичило менять историю, попробуйте там, где это еще возможно. Если ты так привязан к этому миру, уходи в Швецию, во Францию, в Англию. Там ты сможешь попробовать применить на практике свои теории…

— Я хочу в России… — прервал его Чигирев. — Здесь и сейчас. Я спасу Отрепьва…

— Не спасешь, — покачал головой Басов.

Его растили как марионетку. Теперь, когда и бояре, и поляки убедились, что кукла пытается играть собственную партию, они постараются ее уничтожить. Как я понимаю, первыми ударят бояре под руководством Шуйских.

— Дмитрий популярен в народе, — возразил Чигирев. — Я смогу создать ему поддержку из низов.

— Не успеешь. Самозванец обречен.

Чигирев тяжело посмотрел на Басова. До сих пор он ощущал себя всезнающим божеством, повелевающим судьбами этого мира. Конечно, у него были враги, на его пути было много препятствий, но все же он думал, что знает и понимает на порядок больше, чем все окружающие. Он словно играл на невиданном компьютере в «стратегию» с невероятной графикой и сложностью сценария. И вот теперь ему встретился противник как минимум равный по силе и возможностям. Человек, не хуже него, а может, и лучше просчитавший все возможные варианты развития событий, все это время сидел по противоположную сторону экрана и делал ответные ходы с одной только целью: разрушить все начинания Чигирева. И вот теперь этот противник полностью свел на нет все усилия историка, вышел из тени и объявил: «Ты проиграл. Выходи из игры, пока не поздно». Чувство обиды и досады овладело Чигиревым. Он зло посмотрел на Басова.

— Почему ты мне не сказал этого раньше? — тихо спросил он. — Еще когда мы поездом ехали из Москвы в Варшаву и я излагал тебе весь свой план повернуть историю здешнего мира? Почему ты молчал?

— А разве ты готов был меня услышать? Кстати, об идее свержения Сигизмунда и провоцировании гражданской войны в Польше ты мне ничего не говорил. Ты собирался сохранить власть для Отрепьева. Но я тебе еще раньше сказал, что это невозможно. Зачем же было повторяться? А когда ты пролез в царские советники и пошел менять историю, мне стало уже не до бесед. Надо было срочно спасать положение. Я его и спас. Ход событий останется неизменным.

Чигирев откинулся на спинку кресла. Продолжать разговор не имело никакого смысла. Басов не намеревался спорить. Он просто ставил перед фактами и выдвигал ультиматум. Неприемлемый ультиматум.

— Где мой сын? — спросил Чигирев. — Ты говорил, что оставил его в Варшаве на воспитание надежным людям. Я могу увидеть его?

— Я оставил его в Варшаве на воспитание хорошим людям, — эхом отозвался Басов. — Как ты и хотел, он воспитывается в западной традиции. Могу даже сказать, что растет он под именем Янек Чигинский. Неплохая трансформация для Ивана Чигирева? А сможешь ли ты его увидеть, зависит от твоего ответа.

— Что за условия ты мне ставишь? — вскипел Чигирев.

— Никаких условий. Я просто хочу добра и тебе, и ему. Если ты захочешь уйти в другой мир или бежать во Францию или Англию, ты вполне сможешь забрать с собой сына. Но если ты решишь остаться в игре и вернуться в Москву, то ребенок окажется заложником у поляков. Ведь нельзя же везти его в Москву, где скоро может начаться резня. Ты слишком заметная фигура в московской политике, чтобы Сигизмунд, а вернее, Сапега не воспользовался твоим сыном в игре против тебя. В этом случае для тебя и для него лучше сохранить тайну его происхождения.

— Вот как, — протянул Чигирев. — И здесь меня обложили. Ну так знай, пан Басовский, я не отступлюсь. Я помогу Отрепьеву остаться на троне. Это будет новый шанс для России. И не смей мне мешать, а то я…

— Да валяй, — криво усмехнулся Басов. — Не буду я тебе мешать экспериментировать. Только если опять попытаешься нарушить баланс сил здешнего мира, снова получишь по ушам. В этот раз жестче. Второе предупреждение всегда болезненнее.

Он поднялся и зашагал к двери.

— Да кто ты такой, чтобы определять, как должен жить весь здешний мир? — крикнул ему вслед Чигирев.

— Сам еще не понял? — бросил Басов и вышел из комнаты.

Остаток бала прошёл как в бреду. Чигирев слонялся по залам, наблюдая за танцующими, потом пировал с остальными придворными. Люди из русского посольства во главе с Афанасием Васильевым сидели за отдельным столом, ели грязно, руками, и заслужили презрительные взгляды и колкие замечания польских придворных. Впрочем, Чигиреву было уже всё равно. Только теперь он в полной мере осознал, что разработанный им план находится под угрозой срыва. Еще несколько часов назад он полагал, что успешно довел свою интригу до середины. Рокош в Речи Посполитой разрастался, заговор по замене Сигизмунда Отрепьевым ширился, и если бы удалось убедить московских бояр, что восхождение Лжедмитрия на польский престол реально, они могли бы отложить роковое решение о свержении самозванца. Ведь объединение Московии с Речью Посполитой сулило им немалые выгоды. А потом власть Отрепьева укрепилась бы, и можно было бы начинать запланированную реформацию. Но теперь… Если Басов сказал правду, то рокошане вскоре потерпят поражение, и события пойдут по тем рельсам, с которых их так упорно пытался свернуть историк. И уже совсем немного времени оставалось до рокового мая, когда должен был расстаться с жизнью Юрий Отрепьев, монах-расстрига Григорий — последняя надежда России на прекращение еще только набиравшей обороты смуты.

Когда ужин закончился и гости начали расходиться, Чигиреву сообщили, что ясновельможный пан Лев Сапега ожидает его в охотничьем зале.

При виде Чигирёва канцлер расплылся в притворной улыбке:

— Рад приветствовать вас в замке его величества.

— Для меня большая честь быть вашим гостем, — ответил Чигирев.

— Нет, это для нас большая честь принимать персону, столь близкую к особе московского великого князя, — Сапега явно не пытался скрыть презрения к собеседнику.

— С вашего позволения, его величество Дмитрий Иоаннович изволил принять на себя титул императора, — заметил Чигирев.

— Ах, оставьте, — небрежно махнул рукой Сапега. — Дмитрий Иоаннович может называться кем угодно. Мы его посадили, мы его и уберем, когда захотим.

— Однако же позвольте…

— Не позволю, — грубо прервал гостя Сапега. — Мы спокойно смотрим на то, что какой-то монах-расстрига объявил себя царевичем, особенно если это соответствует нашим интересам. Но мы не позволим москалям покушаться на власть и трон короля Речи Посполитой.

— Уверяю вас, что это не так, — принялся оправдываться Чигирев.

— Давайте не будем притворяться друг с другом, — рявкнул Сапега. — Я прекрасно знаю, зачем вы ездили в Рим. Меня об этом известил папский нунций. Кроме того, он заверил меня в безусловной поддержке святым престолом его величества Сигизмунда Третьего. Впрочем, — канцлер неожиданно смягчился, — я бы не говорил с вами, если бы считал вас просто прихвостнем самозванца. Мой добрый друг, пан Басовский, сказал, что вы искренне симпатизируете святой католической церкви и Речи Посполитой. Так ли это?

Дверь за спиной канцлера приоткрылась, в комнату осторожно заглянул Басов. Он умоляюще смотрел на историка.

— Да, это так, пан канцлер, — ответил Чигирев. — Я мечтаю о принятии католичества Русью и о распространении законов Речи Посполитой на всю Московию.

— Так зачем же вы хотели свержения его величества Сигизмунда?

— Я полагал… Став польским королем, наш монарх легче сможет распространить законы Речи Посполитой и святую веру в Московии, — промямлил Чигирев.

— Что за бред! — всплеснул руками Сапега. — Что там может распространить беглый монах-расстрига? Вы должны понимать, что святую веру и подлинную вольность на Русь может принести только славная шляхта Речи Посполитой. Самозванец был стенобитным орудием, которое помогло нам свалить Годунова. Подождите еще несколько лет, и, окончательно утвердившись в Московии, мы уберем его. Все земли до Сибири будут управляться из Кракова. Свет католической веры засияет в самых отдаленных уголках мира до самой империи Великого Могола и Кипангу.[19] И все это произойдет благодаря нам. Речь Посполитая усилится вместе с богатствами восточных земель и станет сильнейшей державой в мире. Скажите, пан Чигирев, неужели вас не прельщает стать подданным будущей великой Речи Посполитой?

— Я почел бы за честь, — кивнул Чигирев.

— Вот и отлично, — улыбнулся Сапега. — Я верю в вас, пан Сергей. Скажите, готовы ли вы уже сейчас встать на службу нашему обожаемому королю Сигизмунду?

Басов в дверном проеме кивнул. «Скажи «да», или ты покойник», — прочел Чигирев в его глазах.

— Да, — тихо произнес он.

— Вы готовы подписать соответствующие бумаги?

— Да, пан канцлер.

ГЛАВА 28 Последняя попытка

Чигирев и Басманов вышли из царских палат и остановились так, чтобы их не могли слышать стоящие на страже немецкие наемники. Майское солнце заливало кремлевский двор, играло в куполах церквей, отражалось в золоте колокольни Ивана Великого. Вокруг еще стояли помосты, собранные для свадебного пира Марины и «Дмитрия».

— Это конец, — мрачно произнес Чигирев. — Он подписал себе смертный приговор.

— Ну почему он не хочет слушать нас? — тяжело вздохнул Басманов. — Ведь сколько ему уж говорим. Да и не мы одни. Мальчишка. Видит восторженную толпу и считает, что все на свете его обожают.

— Он просто чувствует себя природным царем, — ответил Чигирев, — и считает, что неподсуден и неуязвим.

Басманов внимательно посмотрел на собеседника:

— Ты не веришь, что он — чудом спасенный Дмитрий?

— Я верю, что это царь, которого мы должны защищать, — отрезал Чигирев. — Иначе нам всем конец.

— Верно говоришь, — вздохнул Басманов. — Только что же делать, коли сам государь в измену не верит?

— А если начать действовать самим? Под Москвой стоит великое войско, которое государь для похода на Крым созвал. Когда введем его в город, кто сопротивляться сможет?

— Что ты? — Басманов испуганно посмотрел на него. — Это же измена!

Чигирев запнулся. Продолжать разговор было бессмысленно. Царский любимец не представлял себе, как можно предпринять что-либо без воли государя. Не потому что воевода был нерешителен или глуп. Он все понимал, все видел. Он поставил на «Дмитрия» и верно служил ему, был готов умереть за него. Он просто не мог решиться на самостоятельные действия против воли государя, даже если это грозило ему смертью. Басманов являл собой типичный для Московии тип «знатного холопа», человека, претендующего на высокие государственные посты, но не мыслящего себя без хозяина, воля которого была волей бога.

А ведь весь план Чигирева строился на том, чтобы убедить воеводу выступить самостоятельно. С Басмановым Чигирев сошелся уже после своего возвращения из второго посольства в Ватикан. Царский воевода, который год назад перешел на сторону Отрепьева, был искренне предан самозванцу. Предан? Почему? Чигирев прекрасно знал историю перехода Басманова в лагерь мятежников. Был он способным и энергичным воеводой, неоднократно показавшим себя во многих боях, в том числе с войсками Лжедмитрия. Его в свое время обласкали и Борис, и Федор Годуновы. Последний, между прочим, и заменил нерешительных Голицына, Шуйского и Мстиславского на энергичного Басманова. Впрочем, когда воеводы Салтыков и Голицын призвали войско к переходу на сторону узурпатора, а сами воины усмотрели во внезапной смерти Бориса Годунова божью кару и подтверждение царской природы Лжедмитрия, отказ присягать Отрепьеву мог стоить Басманову жизни. Если бы Басманов не возглавил перешедшие на сторону «Дмитрия» войска, рать могла разбежаться, и государство московское оказалось бы беззащитным перед польским нашествием и набегами крымских татар. Как государственный муж воевода такого развития событий допустить не мог. Все это оправдывало измену, но не объясняло верного и восторженного служения. Чигирев же видел, что воевода искренне предан своему новому государю… хотя все еще сомневается в его подлинности.

Незадолго до того как вся Московия в едином порыве пала к ногам самозванца, случился один эпизод, который, возможно, объяснял поведение Басманова. Послав воеводу руководить войсками, новый царь Федор Годунов издал через несколько дней разрядную роспись, по которой Басманов — то ли по неопытности молодого государя, то ли из-за интриг приближенных к нему бояр — оказался подчинен князю Андрею Телятевскому. Тот, в свою очередь, по знатности рода уступал Басмановым. Решение царя Фёдора оборачивалось для Басманова катастрофой. Если бы впридачу к этой росписи царь, ввиду военного положения, повелел «всем без мест быть», то по окончании похода ни его участники, ни их потомки не имели бы права ссылаться на соотношение должностей в нем. Но такого повеления не было, и это означало, что Петр Басманов и все его потомки существенно понижены в статусе. Очевидно, Басманов счел себя оскорбленным своим хозяином… и тут же нашел себе нового, в лице Отрепьева. При дворе самозванца он полностью удовлетворил свои амбиции и даже сумел чужими руками и именем государя расправиться с «виновником» своего падения. Когда Лжедмитрий, совершая победное шествие на Москву, вошел в Орел, где ему присягнули донские казаки во главе с атаманом Смагой Чертенским, «неожиданно выяснилось», что именно Андрей Телятевский ответственен за все притеснения казачества. Боярин был до полусмерти избит казаками, а потом по приказу Отрепьева брошен в темницу.

Тогда, в мае и июне, Чигирев и Басманов не сошлись. Для родовитого воеводы Чигирев был лишь мелким выскочкой, худородным дворянчиком, только в силу обстоятельств приближенным к царственной персоне. Чигирев же опасался Басманова как представителя той темной, дремучей, холопской Руси, бороться с которой он пришел в этот мир. Опасался, хотя и знал, что Басманову предстоит сложить голову за Отрепьева… Возможно, предстоит.

Все изменилось после приезда в Москву Мнишеков. «Польская партия» при дворе стремительно набирала силу, что чрезвычайно беспокоило Басманова. Он представлял ту часть русского дворянства, которая перешла на сторону «подлинного царевича», но в силу вековой вражды недолюбливала ляхов. В этой ситуации дружба Чигирева, которому открыто покровительствовал «Дмитрий», оказалась для воеводы спасением.

Но и над Чигиревым сгущались тучи. Отрепьев был влюблен в свою панночку, и Марина не упускала случая воспользоваться этим. Она постоянно вмешивалась в «кадровые назначения», и Чигирев, столь неудачно представившийся новой царице в Кракове, был отдален от двора. Не спасло даже покровительство царского тестя. Историк оставался главным советчиком самозванца по вопросам внешней политики, но прежней доверительности в отношениях с Отрепьевым уже не было. Марина стремительно превращалась в «московскую теремную царицу». Она терпеть не могла людей независимых и гордых и привечала рабски преданных и готовых на любые унижения. Басманов относился к последним и потому пользовался ее благосклонностью.

Видя это, Чигирев, в попытке удержаться у власти, сделал ставку на Басманова. Среди множества групп и группочек, постоянно формировавшихся при дворе и выбивавших для себя чины и звания, Петр Басманов был один из немногих, кто обладал реальной силой и служил не за страх, а за совесть, правда, не государству, а государю. Но при дворе, где каждый думал только о том, как урвать для себя побольше власти и земли, даже это было великим достижением.

Сейчас, когда до рокового семнадцатого мая, даты гибели самозванца и крушения всех планов историка, оставались уже не дни, а часы, Чигирев уговорил Басманова пойти к государю и рассказать о готовящемся заговоре. Для Отрепьева известие не было новостью. Басманов, который прекрасно видел формирующийся боярский заговор, и сам неоднократно предупреждал о нем «Дмитрия». Но Отрепьев и слушать ничего не желал, неизменно обвиняя доносчиков в трусости и непонимании «любви народной к своему государю».

Оставался последний шанс. Нужно было убедить Басманова собрать верных людей и первым ударить по заговорщикам, списки которых Чигирев составил якобы по данным своей агентуры. Впрочем, нанятые им еще год назад агенты подтверждали, что вокруг Шуйских собралась большая часть боярства и дворянства. Никто из них, очевидно, с самого начала не верил в подлинность «Дмитрия». Их не устраивало нарушение царем дедовских традиций московской Руси и засилье поляков, присутствие которых ощущалось с каждым днем всё больше. Заговор набирал обороты и стал заметен уже невооруженным глазом. Только Отрепьев — единственный, наверное, не искушенный в борьбе за власть участник предстоящей драмы — оставался слепым. Он не понимал, как сильно задевает интересы бояр, и ему, в отличие от «отца» — Ивана Грозного, не хватало жестокости парализовать их массовыми казнями. Положение могло спасти только выступление Басманова и верных ему людей.

Для историка это была не просто борьба за власть. Он жил идеей преобразования страны и пытался реализовать её с помощью Отрепьева. Сейчас, после нескольких лет, проведенных в средневековой Московии, Чигирев видел, насколько заскорузлым и застойным обществом является эта «святая Русь». Она упорно продолжала искать себе господина даже после того, как вера в «природного» государя оказалась подорвана. Она никак не хотела становиться свободной, жить своим умом. Мягкими реформами здесь невозможно было сделать решительно ничего. Можно было действовать только по-петровски: ломать об колено, насаждать. Чигирев рассчитывал доказать Отрепьеву, что заговор, который они с Басмановым успешно подавили, действительно существовал. Тогда, думал историк, самозванец испугается, приблизит к себе своих спасителей… и наконец-то приступит к реформации. Хотя бы из чувства самосохранения. А программа реформации у Чигирева была теперь иной, совсем иной — силовой, опирающейся на опыт Петра Первого.

С крыльца царских палат к Чигирёву с Басмановым спустился молодой белокурый высоченный красавец, двацатилетний боярин Михаил Скопин-Шуйский. В свое время, пораженный статью и молодецкой выправкой этого гиганта, Отрепьев жаловал его титулом великого мечника.[20] Чигирев знал, что боярин входит в состав заговорщиков во главе с Василием Шуйским.

— Государь повелел, — произнес Скопин, растягивая слова, — тебе, Петр, с ним быть у потешного городка. Желает он опробовать новую пушку, что давеча к Кремлю привезли. А тебе, Сергей, вновь велено в Рим ехать и царское его величество перед престолом папы римского представлять. Видеть тебя государь подле себя более не желает.

— Скажи лучше, царица на меня гневается, что пол перед ее стопами языком не выметаю, — огрызнулся Чигирев.

— Тебе бы перед царским теремом язык укоротить, холоп, — зло выкрикнул Скопин.

— Я не холоп, — рыкнул Чигирев, и его рука непроизвольно легла на рукоять сабли. — А вот ты, Мишка, самый холоп и есть. Нынче с мечом у трона стоишь, а завтра своего хозяина предашь и самозванцем наречешь. Думаешь, не ведаю я, что вы там со сродственником своим Василием удумали?

— Я-то царский холоп, — не без гордости усмехнулся Скопин, — а ты пес шелудивый. Из дерьма вылез, в дерьмо и обратишься.

— Стойте! — Басманов решительно встал между ними. — Негоже перед царевыми покоями лай затевать, аки ляхи. Нам всем царев указ исполнять, поелику все мы холопья его.

— Я не холоп, — процедил Чигирев, делая шаг назад.

— А коль не холоп, так и ступай от царева двора, — прикрикнул на него Скопин. — Вольные здесь не нужны.

— Уйду, — бросил Чигирев. — Только ты, Мишка, запомни, и ты, Петр. Холоп, он что мертвец уже. Мыслей своих нет, души своей нет, одно раболепие. Или за господина помрет, когда тот им прикрыться пожелает, как тобой, Петька. Быть тебе завтра мертвому от руки изменников. Или от господина смерть примет, когда не нужен станет, как ты, Мишка. Отравит тебя твой же сродственник Василий, когда ты его из беды спасешь.

— Да ты еще пророчествовать удумал, колдун! — прокричал Скопин, которого теперь уже изо всех сил сдерживал Басманов. — Ужо я тебе дам! Сейчас стражу позову!

— Ступай отсюда, Сергей! — крикнул Басманов. — В имение свое убирайся. А лучше назад, в Сибирь, катись. Не место на Москве таким как ты. Не ведаешь ты, что холопом царевым честь быть великая. К попу сходи, в гордыне покайся лучше.

— Да пошел ты, — огрызнулся Чигирев, развернулся и быстро зашагал к Спасским воротам.

«Холопы, — твердил он про себя. — Рабские души, все до одного, сверху до низу. Я им свободу, а они за свое рабство цепляются. Веками в дерьме собственном сидеть мечтают, все хозяина ищут. Ничего, я им этого не дам. Поляков сюда приведу, шляхту. Трижды прав Басов, что в Речь Посполитую сбежал. Я республику сюда приведу, пусть и на кончиках польских сабель. Слава богу, что Сапега меня завербовал. Мне же теперь проще будет».

Выйдя из Кремля, Чигирёв прямиком направился в польскую миссию, где располагались послы Сигизмунда Николай Олесницкий и Александр Гонсевский, прибывшие в Москву на свадьбу «Дмитрия» и Марины. Он вихрем влетел на подворье, потребовал срочной аудиенции у посланников и, как только дверь посольского кабинета отворилась, бросился прямо к столу, за которым ясновельможные паны беседовали с неким богато одетым шляхтичем. Гость сидел спиной к ворвавшемуся в кабинет историку, и тот не разглядел его лица. Несколько озадаченный тем, что ему не удалось встретиться с послами наедине, Чигирев на секунду запнулся. Этой паузой и воспользовался Гонсевский.

— Я пригласил вас, пан Чигинский, для того… — начал он.

— Вы пригласили меня?! — опешил Чигирев.

— Ну да, — удивленно посмотрел на него Гонсевский. — Я вас хотел срочно видеть по одному делу. Как мне сообщили из Кракова, вы дали обязательство верно служить его величеству королю Сигизмунду. Так вот, как посол его величества я вынужден просить вас остаться в посольстве на ближайшие день-два.

— Зачем? — спросил немало удивленный Чигирев.

— Дело в том, что вам, как особе приближенной к великому князю Дмитрию, угрожает опасность.

— Опасность? От кого?

— Как нам стало известно, против Дмитрия затевается заговор.

— Заговор?! Я как раз пришёл говорить об этом! — воскликнул Чигирев.

— Об этом? — поднял брови Гонсевский. — И что же вы хотели сообщить?

— Сегодня ночью Василий Шуйский попытается свергнуть Дмитрия. Этому надо помешать.

— А зачем? — сидевший спиной к Чигирёву шляхтич обернулся. Это был… Басов.

От изумления Чигирев на секунду потерял дар речи.

— Зачем нам предотвращать свержение Дмитрия? — продолжил Басов. — Этот самозванец так много пообещал нашему королю и святому престолу… и не выполнил ничего. Какого черта нам его защищать?

— Но ведь погибнут поляки, — возразил Чигирев.

— Пара сотен шляхтичей из частных армий — небольшая потеря. В Польше рокош, и подняли его как раз те, кто сегодня состоит в свите Мнишеков. Их гибель усилит короля.

— Но какая выгода королю от того, что на московский престол сядет Шуйский? — спросил ошеломленный Чигирев.

— Шуйский не займет московский престол, — с хитрой улыбкой ответил Гонсевский. — Он всего лишь один из бояр.

— Он потомок Александра Невского и имеет немало оснований…

— Да хоть потомок самого царя Соломона, — рассмеялся Олесницкий. — В этой стране все рабы, и никто не посмеет занять престол. Это место предназначено для нашего государя.

— Совершенно верно, — поддержал послов Басов. — Еще в феврале дьяк Иван Безобразов прибыл в Краков и сообщил, что дни Дмитрия сочтены. Он сказал, что московское боярство мечтает видеть на престоле его величество. Наш обожаемый монарх соблаговолил согласиться с этим предложением.

— Не много ли вы говорите, пан Басовский? — с сомнением проговорил Гонсевский.

— Ему можно, — отмахнулся Басов.

— Вас обманут! — в ярости прокричал Чигирев. — Престол хочет занять Шуйский.

— Хитрость и вероломство москалей известны, — надменно произнес Гонсевский, — но мы считаем, что они не посмеют. В любом случае, Шуйский будет не хуже Дмитрия, который, по нашим сведениям, даже вступил в тайные переговоры со злейшим врагом Речи Посполитой — Швецией.

— Так или иначе, пан Чигинский, самозванец обречен, — сказал Басов. — По крайней мере, сохранение его престола и жизни более не в интересах нашего короля. Вам бы я посоветовал сейчас позаботиться о собственной безопасности…

Чигирев в ярости сжал кулаки. Теперь у него оставался только один выход: бежать к Юрию Мнишеку и собирать поляков из частных армий на защиту Отрепьева. Это был шанс, последний шанс.

— …и, чтобы мы были спокойны за вас, лучше всего вам будет посидеть ближайшие пару дней в нашей миссии под стражей, — завершил фразу Басов.

ГЛАВА 29 Побег

Всю ночь Чигирев не мог сомкнуть глаз. Он метался по комнатушке, куда его поместили, и лихорадочно пытался найти выход из сложившегося положения. Все было тщетно. Последняя надежда на спасение самозванца рухнула, а с ней рухнули и все планы Чигирёва на изменение истории здешней России. Когда в маленьком окошке под потолком забрезжил рассвет, а со стороны Кремля ударил набат и раздались мушкетные выстрелы, он уже совершенно обессиленный лежал и тупо смотрел в потолок.

Историк знал, что происходило в эти минуты. Немецкая стража самозванца была отведена еще затемно. Очевидно, заговорщики заранее подкупили её командира, капитана Жака Маржерета. На рассвете виднейшие московские бояре выстроились в боевых доспехах возле кремлевских ворот, и внутрь детинца хлынула вооруженная толпа сторонников Шуйского, изрядно сдобренная выпущенными из тюрьмы преступниками. Сам Василий Шуйский с золотым крестом в руках въехал в Кремль и провозгласил, что пробил час избавится от самозванца, принесшего на святую Русь иноземную ересь. Одновременно началось избиение поляков, приехавших на свадьбу «Дмитрия» и Марины. При этом мятежники, очевидно, опасаясь, что народ вступится за популярного среди черни самозванца, кричали: «Литва царя убивает!»

Лишь трое из обитателей Кремля посмели оказать сопротивление: верный до конца узурпатору Петр Басманов, преданный камергер Марины Ян Осмульский и сам Отрепьев. Выпроводив из опочивальни по потайному ходу Марину, он схватил саблю, вышел из покоев с криком: «Я вам не Годунов» и встал плечом к плечу с Басмановым. Они отчаянно рубились, сумели убить нескольких мятежников, но когда пал Басманов, Отрепьев понял, что нужно уходить. Ему удалось оторваться от преследователей. Он вылез через окно и попытался сбежать по крышам построенных к свадьбе помостов, но сорвался вниз, сломал ногу и потерял сознание. Так его нашли через несколько часов.

Как ни странно, Чигирев почувствовал, когда Отрепьев расстался с жизнью. Может, просто сыграла буйная фантазия историка, но так или иначе что-то оборвалось в его душе. Он понял: игра, которую он вел последние годы, завершена, самозванец мертв. И тут же понял другое: не все ещё потеряно, еще можно заставить огромную страну, словно зависшую между западом и востоком, свернуть на европейские рельсы… Когда в коморку вошел Басов, Чигирев уже знал, что делать дальше.

Басов был при оружии, в костюме русского дворянина. Лицо его обрамляла окладистая борода, несомненно, наклеенная поверх аккуратной европейской эспаньолки. Он поставил перед Чигиревым небольшой глиняный горшочек, из которого доносился аппетитный запах мяса и гречки, положил сверху ложку и большой ломоть хлеба, бросил на лавку кафтан и шапку и бережно положил рядом саблю, которую нес в руке.

— Ешь, — негромко велел он. — Потом переодевайся, и уходим отсюда. Костюм польского магната сейчас не лучшая одежда на Москве.

— Куда уходим? — осведомился Чигирев.

— А куда ты хочешь? — поинтересовался Басов.

— В Краков, — ответил Чигирев. — К королю Сигизмунду. Вернее, к его канцлеру, Льву Сапеге.

— Я так и думал, — с сожалением вздохнул Басов. — Что ж, вольному воля. Я, как ты понимаешь, в плену у Шуйского тоже засиживаться не собираюсь. А именно это и ожидает королевское посольство. Сейчас лучшее время уходить. Избиение поляков на улицах заканчивается, царские войска еще не взяли город под контроль.

— Ты не хочешь узнать, зачем я собираюсь к Сапеге? — спросил Чигирев.

— Я и так знаю, — усмехнулся Басов. — Решил на кончиках польских сабель принести европейское просвещение и свободу в немытую Россию. Когда человек одержим навязчивой идеей, его действия можно предсказать на пять шагов вперед.

Чигирев вздрогнул. Басов почти дословно процитировал его мысли.

— И что скажешь? — спросил он.

— Попробуй, все равно у тебя ничего не получится.

Чигирев вскипел:

— Послушай, Игорь, ну нельзя же быть таким равнодушным! Ведь тут целая страна, которую можно спасти. Я попытался раз. Ладно, у меня не получилось. Смешно было излагать монаху-расстриге экономическую теорию Смита, до которой лучшие умы на Западе дойдут только через двести лет. Надо было действовать иными методами, но я понял это слишком поздно. Да, я решил снова попробовать. Может, это утопия, но я хочу силой исцелить свою страну от холопства ксенофобии. Но ты ведь даже не пытался…

— Ешь и переодевайся, — строго прервал его Басов. — Нам еще из Москвы выбраться надо. Я не вершитель судеб. Мне бы со своими проблемами разобраться.

Чертыхнувшись, Чигирев принялся за еду, но вскоре остановился:

— Слушай, если тебе на все наплевать, зачем же арестовал меня? Ну и отпустил бы Отрепьева защищать. Тебе-то что?

— Жалко, — ответил Басов, глядя куда-то в сторону. — Убили бы там тебя.

— А народ тебе не жалко?

— Нет. Каждый народ живет так, как заслуживает. А вот отдельных людей бывает жалко… иногда. Я сам не без слабостей.

Чигирев тяжело вздохнул и снова принялся за еду. Продолжать разговор было бессмысленно. Вскоре он опустошил котелок, отставил его в сторону, быстро переоделся. Басов беззвучно поднялся, подошел к дальнему углу комнаты, отодвинул стоявший там сундук и… открыл потайной ход в подпол. Историк заскрежетал зубами. Если бы он только знал, как легко отсюда можно сбежать!

Они прошли по длинному подземному ходу и выбрались в конюшне соседнего дома. Там их уже ждали два оседланных жеребца.

— А ты неплохо подготовился, — заметил Чигирев.

— Знал, на что шел, — усмехнулся Басов.

Улица была почти пуста, только у здания польской миссии стоял в оцеплении большой отряд стрельцов. Стражники не без интереса посмотрели на всадников, но остановить их не попытались.

То здесь, то там лежали трупы поляков. Изрезанные, исколотые, обезглавленные, поодиночке и группами. Было видно, что мятежники вовсю отыгрались на «проклятых ляхах». По улице иногда пробегали вооруженные люди, присматриваясь к валявшимся телам, не выжил ли кто и нельзя ли еще что-нибудь снять с обезображенных тел.

— Давай проедем по Красной площади, — попросил Чигирев.

Басов молча пожал плечами и развернул коня.

Главная площадь российской столицы была запружена народом. Люди что-то возбужденно кричали, обсуждали последние события, спорили, ссорились, смеялись. Впрочем, путешественникам было не до них. Подъехав к лобному месту, они увидели два обнаженных человеческих тела, изрезанных и залитых кровью. В одном из них историк узнал Петра Басманова, лицо второго закрывала скоморошья маска, но это не помешало Чигиреву догадаться, что это труп Отрепьева.

— Убедился? — негромко спросил Басов.

Чигирев тяжело вздохнул и пришпорил коня. Делать в этой Москве ему действительно было больше нечего.

Они снова двигались по московским улочкам, местами просто заваленных трупами. Двери некоторых домов, очевидно, тех, где жили поляки, были сорваны с петель. Внутри виднелись следы погрома и снова трупы. От такого обилия смерти Чигирев на время потерял осознание реальности происходящего, и до него не сразу дошло, что женский крик, который внезапно раздался рядом, — это крик живого человека.

Басов остановил коня у небогатого подворья. Ворота были сломаны, и через проем спутники увидели трупы трех шляхтичей — одного пожилого и двух молодых, валявшиеся в разных позах. Посредине двора семеро вооруженных людей с удовольствием наблюдали, как их товарищ насилует молодую польку. Девушке было, наверное, лет пятнадцать, и она буквально заходилась в крике от ужаса и боли, а насильники с азартом комментировали происходящее.

— Нет, этого я перенести не могу, — решил Басов, помедлив буквально секунду.

Он спешился и быстро привязал коня к коновязи.

— Ты что, Игорь? — испугался Чигирев.

— Подожди, у меня тоже есть свои слабости, — ответил фехтовальщик и вошел во двор.

Чигирев спешился, привязал коня и последовал за товарищем. Тот уже подошел к группе насильников.

— Здорово, ребята, — бесцветно, ужасающе холодно произнес Басов. — Чего делаете?

— Не видишь, ляшку пользуем, — отозвался один из мужиков. — Обождать тебе придется. Шестым на очереди будешь.

— Не буду, — Басов положил руку на рукоять сабли. — Убирайтесь отсюда.

— Да ты белены… — начал мужик, потянувшись к оружию, но закончить не успел. Молнией сверкнувшая в воздухе сабля поразила его прямо в сердце.

Мгновенно во дворе все изменилось. Люди и сталь завертелись в едином вихре. Трое насильников расстались с жизнью, так и не успев обнажить оружия, двое погибли с саблями в руках, так и не сумев отразить смертоносных выпадов. Покатилась по двору отрубленная голова мужика, насиловавшего девушку. Он так и не успел натянуть штаны. Двое оставшихся в живых в ужасе бросились прочь. Когда они пробегали мимо Чигирева, историк успел увидеть их выпученные от страха глаза.

Девушка осталась лежать на земле. Она бессмысленными глазами смотрела на избавителей. У нее явно был шок, и она даже не пыталась прикрытьошметками платья свою наготу.

Басов молча взмахнул саблей, стряхивая с клинка кровь, загнал ее в ножны и зашагал к выходу, но остановился на полпути.

Во двор медленно входил отряд стрельцов. Было их человек тридцать, и возглавлял их уже знакомый Чигиреву Федор. Впрочем, глаза стрельца были прикованы не к историку. Мгновенно оценив обстановку, стрелецкий полковник смотрел только на Басова.

— Что здесь сталось? — тоном вершителя закона спросил Федор.

— Худые люди девку обижали, — спокойно ответил Басов. — Вступиться пришлось. Ты уж будь добр, полковник, к миссии ляшской ее отведи, может, найдет там помощь. А нам уж, прости, недосуг.

Федор медленно перевел глаза на все еще лежавшую посреди двора девушку, потом снова посмотрел на Басова.

— Добро, — произнес он. — Есть такой указ, ляхов отбивать и к их миссии отводить. А ты ступай своей дорогой.

И тут его взгляд упал на Чигирева.

— А тот самозванцу служил! — вскрикнул Федор. — Взять его.

Двое стрельцов, склонив бердыши, двинулись на Чигирева, но дорогу им преградил Басов с обнаженной саблей в руках. Было в нём что-то пугающе основательное, неколебимое и неотвратимое. Чигирев буквально кожей ощутил исходящую от него силу.

Последовала пауза. Противники смотрели друг на друга, и тут один из стрельцов поднял оружие, явно намериваясь зарубить незнакомца. Внезапно Федор закричал:

— Не смей, Парфен!

Стрелец удивленно отступил и проворчал:

— Ты че, Федор? Мы ж его сейчас…

— Не сметь, — повторил Федор. — С таким человеком рубиться, что дьяволу душу продать.

Он остановился напротив Басова и негромко произнес:

— Прости, мил человек… уж не знаю, человек ли ты. Есть у меня указ таких людей, как спутник твой, под стражу брать да на царев суд вести. Не обессудь. Позволь нам его взять.

Подчиненные с изумлением смотрели на командира. Они явно не ожидали от него ничего подобного.

— Мне ваш царь не указ, — негромко ответил Басов. — Я хочу забрать его с собой и заберу.

Федор беспомощно перевел глаза на Чигирева, потом снова посмотрел на Басова.

— Не доводи до греха, — попросил он. — Я же крест целовал. Клятву давал.

— Твои дела, — ответил Басов. — Пропусти.

— Так не обессудь, — чуть помедлив, Федор сделал резкий выпад.

Было видно, что он умелый боец, однако Басов неуловимым движением обвел оружие противника, оказался вдруг в полуметре от него и двумя пальцами левой руки ткнул ему куда-то под ребра. Не издав ни единого звука, Федор мягко упал на землю.

Вздох удивления пролетел по отряду стрельцов. Долю секунды они стояли в оцепенении, а потом ринулись вперед, все разом. Понимая, что ему будет тяжело справиться с несколькими Стрельцами, Чигирев обнажил оружие, но это оказалось излишним. Вновь замелькала впереди сабля Басова. Обрушивавшиеся на него удары непонятным образом соскальзывали в пустоту, а оружие фехтовальщика неизменно находило бреши в защите стрельцов. Несколько стрельцов упали на землю с подрубленными ногами, трое наиболее ретивых попытались зайти противнику за спину и расстались с жизнью. Это было невероятно, но Басов теснил к воротам целый отряд профессиональных воинов. Чигирев увидел, что стрельцы, стоявшие в задних рядах, украдкой крестились. Двое предпочли покинуть поле боя.

— Прекратите, стойте! — раздался со двора сдавленный голос.

Пришедший в себя Федор лежал там, где его оставил Басов. Было видно, что тело его парализовано, а дыхание причиняет жуткую боль.

Стрельцы отступили, опустив оружие, и с изумлением воззрились на командира. Басов тоже остановился.

— Пропустите их, — приказал Федор, корчась от боли. — Нет смысла всем здесь погибать. Они все равно уйдут.

Наступила пауза. Стрельцы изумленно переглянулись, но потом расступились и освободили проход. Басов жестом приказал Чигиреву следовать за ним. Историк осторожно обошел лежавшего на земле Федора и двинулся следом. Когда они подошли к воротам, полковник окликнул их:

— Почему ты меня не убил? — Он явно обращался к Басову.

— Я не убиваю людей, — ответил тот и вышел со двора.

Остаток пути Басов и Чигирев проделали в молчании. Фехтовальщик ехал угрюмый и обсуждать произошедшее определённо не намеревался. Чигирев же был настолько поражен увиденным на подворье, что ничего не мог сказать по этому поводу. Конечно, он знал, что Басов искусный фехтовальщик, но чтобы настолько! Случившееся изумляло… и пугало. Всегда страшно находиться рядом с источником огромной неведомой силы, неподконтрольной тебе и непонятной.

Отъехав на несколько километров от Москвы, спутники свернули в березовую рощу, и тут Чигирев увидел «окно», брешь в пространстве, за которой различался уже осенний лес.

— «Окно»? — полувопросительно произнёс он.

— А ты как думал? — хмыкнул Басов, слезая с коня и шлепком руки отпуская его на волю. — Я верхами до Кракова тащиться не собираюсь.

По другую сторону «окна» их ждал Алексеев.

— Все удачно? — спросил он Басова, бегая пальцами по клавиатуре своего ноутбука.

«Окно» заколебалось и исчезло.

— Почти, — недовольно проворчал Басов. — Были сложности. Сколько у нас времени до поезда?

— Два часа.

— Тогда надо поторапливаться.

Алексеев быстро открыл стоявшие рядом с ним чемоданы и принялся извлекать из них костюмы начала двадцатого века. Басов поспешно содрал с себя приклеенную бороду и принялся скидывать кафтан.

— Опять тысяча девятьсот восьмой? — осведомился Чигирев.

— Тысяча девятьсот двенадцатый, — поправил его Басов. — Мы задействовали этот мир для закупок соли и перца и несколько продвинулись во времени.

По тону, которым говорил фехтовальщик, Чигирев понял, что тот не слишком склонен к разговору, и стал переодеваться. Через четверть часа они сложили в чемоданы средневековую одежду, спрятали в большой тюк сабли и ножи и сели в спрятанную неподалеку повозку, притом Басов, к удивлению историка, сам взялся за вожжи.

Как ни странно, в этот раз Москва времен Николая Второго произвела на Чигирева совсем иное впечатление. Если раньше он видел в ней ожившие образы из прошлого, то теперь она представилась ему картиной невероятного будущего. Булыжная мостовая, весело бегущий по рельсам трамвай, допотопный, как динозавр, автомобиль, огромные витрины московских лавок — всё это представилось ему чем-то футуристическим. Он вдруг понял, что полностью погрузился в семнадцатый век, стал его частью.

Вокзальная суета совершенно оглушила несчастного Чигирева. По перрону разносился запах дыма, спешили люди, зычно кричали носильщики, раздавались свистки железнодорожных служащих, валил пар из паровозных котлов. Басов уверенно прошел мимо зеленых и желтых вагонов третьего и второго класса и остановился у синего вагона первого класса. Алексеев предъявил билеты пузатому и надменному проводнику с бакенбардами, а носильщик проворно затащил их багаж в купе.

Когда поезд, издав пронзительный свисток, тихо покатился на запад, Басов спросил:

— Сергей, ты хочешь убедить короля выступить на Москву?

— Да, — Чигирев с опаской поглядел на собеседника.

— В Польше рокош, и Сигизмунду не до тебя. Жолкевский разобьет рокошан только весной следующего года. А у меня нет резонов появляться при дворе раньше августа тысяча шестьсот седьмого. Ты не возражаешь, если мы перескачем годик с небольшим?

— Нет, — пожал плечами Чигирев.

— Тогда, пожалуй, в август тысяча шестьсот седьмого, — констатировал Басов и вопросительно поглядел на Алексеева.

— Сделаем, — согласился тот.

— А ты представишь меня при дворе? — попросил Чигирев.

— Без проблем, — неожиданно легко согласился Басов.

— Я смогу увидеть сына в Варшаве?

— Нет. Тому есть причины. Я оставлю тебя в Кракове и дам адрес, где его искать. Разыщешь сам, без меня.

Чигирев снова внимательно посмотрел на собеседника. Кем был этот человек? Чем он жил и как обрел такую силу, что стрелецкий полковник, искусный боец, явно не склонный к мистике, принял его за неведомое грозное существо, не то сошедшее с небес, не то извергнутое адом? Все это было непонятно Чигиреву… И не слишком волновало его. Он мечтал добиться своих целей и считал необходимым перетянуть столь сильного и влиятельного человека на свою сторону.

— Игорь, может, ты все же поможешь мне и дальше?

— Дальше?! — в голосе Басова зазвучало раздражение. — Ты видел, сколько смертей может принести простая попытка спасти одного ребенка! Ты представляешь, сколько крови надо пролить, чтобы изменить историю целой нации? Тебя ничему не научили трупы на московских улицах? Мы увидели сегодня столько, что нормальному человеку хватило бы по гроб жизни. А ты все про исторические пути думаешь! Хочешь новой бойни? Хочешь делать историю моими руками? Вот за это я и не люблю вас, интеллигенцию. Сидите на диванах, потягиваете кофе с коньячком и развиваете завиральные теории. А кто-то эти теории с саблей и наганом в руках воплощать за вас должен. И вы же его за негуманные методы еще и осудите… на диване, за коньячком.

— Игорь, но ты ведь знаешь, что я сам делаю все возможное, — обиженно возразил Чигирев. — Я сам сражаюсь. Я сам работаю. Я сам лезу во все эти склочные интриги ради…

— Знаю, — буркнул Басов. — Может, поэтому еще и не послал тебя к чертовой матери.

С этими словами он вышел из купе, сильно хлопнув дверью.

Часть 4 ПЕРЕВОРОТ

ГЛАВА 30 Освобождение

Басов не обманул. Судя по тому, насколько сгорела свеча, Крапивин оставался в одиночестве чуть более часа.

— Выходи, — сказал Басов, открывая дверь каморки. — Можешь считать себя условно освобожденным.

Крапивин неспешно встал и вышел. В комнате, где он оказался, ничего не изменилось. Все так же сидел за ноутбуком облаченный в монашеское одеяние Алексеев, все так же тихо жужжала его машина. Только на столе появилось большое блюдо с сыром и нарезанными колбасами, три серебряных кубка и кувшин вина.

— Быстро ты обернулся, — заметил Крапивин.

— Да, чуть меньше чем за два года, — усмехнулся Басов.

— О чем ты? — насторожился Крапивин.

— Сейчас сентябрь тысяча шестьсот седьмого года, — улыбнулся фехтовальщик. — Со времени твоего пленения прошло около двух лет. Просто последний час ты провел в специальной камере которую изобрел, находясь у меня в гостях, Виталий Петрович. Мы переместили тебя в нуль-пространство между мирами.

— Зачем? — закипая от ярости, спросил Крапивин.

— Чтобы ты не наломал дров. Да ты присаживайся. — Басов жестом указал Крапивину на стул, а сам принялся разливать вино по кубкам. — Проголодался, наверное?

— И за целостность каких же дров ты опасался? — Крапивин сел за стол напротив фехтовальщика

— Все тех же. Вы с Чигиревым так стремитесь поменять историю, что совершенно не задумываетесь о последствиях. Вам все кажется, что нет ничего хуже истории нашего мира. Есть, и еще как.

— А Чигирева ты тоже запрятал в подземелье?

— Нет, но под стражей ему посидеть пришлось, — Басов отхлебнул вина и закусил его сыром. — Он сдуру чуть не спас Отрепьева.

— Как?

— Ну, это у него великая цель была, спасти Гришку, чтобы провести прозападные реформы. Он попытался подговорить Басманова, но тот, естественно, не решился на самостоятельные действия. Потом он побежал к нам, в польское посольство, где я и посадил его под стражу.

— А потом?

Басов коротко рассказал Басову о перевороте.

— …Юрий Мнишек в своем подворье, кстати, отбился и дождался прихода стрельцов, которые взяли его под стражу, — закончил он рассказ. — Народ очень легко признал бывшего царя самозванцем, а Шуйского — новым государем. Надо сказать, я бы тоже признал, под угрозой смерти-то. Да и засилье поляков раздражало многих. Сигизмунда Шуйский, естественно, надул. Он обещал ему трон, обеспечил себе его поддержку и сам занял престол. Сейчас все оставшиеся в живых поляки, включая членов посольства, сидят под арестом в Ярославле. Им там еще до мая следующего года торчать. Вполне нормально для вероломного Шуйского. Предательство у него в крови. Настоящий государь.

— Погоди, а ты как выбрался? — спросил Крапивин.

— Я книжки исторические хорошо читаю, — усмехнулся Басов. — И сидеть два года в Ярославле в мои планы не входило. В ночь мятежа мы с Чигиревым ушли через «окно», которое нам любезно организовал Виталий Петрович. Потом мы вернулись в этот мир, правда, уже на год и четыре месяца позже. В Кракове, при дворе, я сказал, что мы бежали из Москвы во время мятежа. Нас приняли с распростертыми объятиями.

— Погоди, Чигирев при дворе Сигизмунда? — нахмурился Крапивин.

— Да, теперь пытается провести задуманные им реформы с помощью поляков, — наморщил нос Басов. — Эта интеллигенция такая настырная. Когда не получаются реформы, они всегда пытаются применить силу, притом чужую.

— Он что, хочет привести поляков в Россию?

— Ну да. Ему кажется, что это сделает ее европейской державой.

— Вот сволочь, — с чувством произнес Крапивин.

— А по-моему, просто дурак, — пожал плечами Басов.

— Погоди, ты сказал, что он чуть не спас самозванца?

— Да. Если бы я не задержал его, он бы обязательно побежал к Юрию Мнишеку. Вместе они могли бы собрать несколько сотен поляков из частных армий и разбить шваль, напавшую на Кремль. Те, кто убивают подло, всегда пасуют, когда надо вступать в открытый бой.

— И чем же тебя это не устраивало? — спросил Крапивин. — Ты ведь у нас защитник поляков.

— Тогда Отрепьев стал бы марионеткой Мнишеков и шляхты из частных армий. А этих в России интересует только грабеж. Лучше уж Шуйский. Это, по крайней мере, соответствует естественному ходу событий. Отрепьеву по-любому не удалось бы удержаться. Ведь кроме заговора Шуйских зрел еще заговор Федора Романова. Пардон, Филарета, которого Гришка сделал митрополитом Ростовским. Элита Московии отвергла самозванца. Народ там собственной политической волей еще не обладает. Удержаться Гришка мог только на иностранных саблях, это Чигирев абсолютно правильно просчитал. Он только никак не может понять, что иностранная интервенция — это всегда вред для народа оккупированной страны. Чужая земля всегда остаётся чужой, покоренный народ не уважают. Да и такую марионетку, как Отрепьев, они вскоре убрали бы за ненадобностью. Но для нашего историка все, что идет с Запада, — благо. Он так и не понял, что народ может развиваться только своими силами. Но, между прочим, Чигирев оказался серьезным противником. Не ждал от него такой прыти. Я не зря закинул его уже в август седьмого года, когда появился второй Лжедмитрий. Иначе он в скором времени сообразил бы, что целый год оппозиция Шуйскому была без лидера… и смог бы занять сие вакантное место. При его знаниях и энергии о последствиях подумать страшно. Не хватало в смутной России еще реформ по петровскому образцу. Это вполне могло доканать страну.

— И ты привел его к Сигизмунду!

— Пусть побалуется, — отмахнулся Басов. — Ничего с поляками у него не выйдет. Польский сейм решительно против похода на Московию. Канцлер Замойский заявляет, что такой поход губителен для Речи Посполитой. Большинство магнатов согласно с этим. В Москву идут мелкие авантюристы. Через два года сам король решится отхватить кусок русского пирога… и опять без поддержки сейма. Настоящая Речь Посполитая не намерена нападать на Русь.

— Но ведь и эти авантюристы нанесут России ущерб?

— Только потому что она слаба и погрязла в смуте. Здоровое государство способно справиться с любым нашествием.

— Игорь, я хочу вернуться туда и сражаться за Россию, — проговорил Крапивин.

— Не сомневался в этом, — усмехнулся Басов. — Ты как раз вовремя. Армия Болотникова уже разбита и осаждена в Туле. Она сдастся через семь дней.

— Погоди, это же вроде крестьянское восстание, — наморщил лоб Крапивин.

— Как же! — рассмеялся Басов. — То-то Болотников в Россию из Сомбора приехал. Он бывший боевой холоп князя Телятевского. Попал в плен к татарам. Те его продали туркам. Из Турции он попал в Венецию: венецианцы захватили галеру, на которой он был гребцом. Оттуда возвращался на родину через Польшу. Здесь его и завербовали. Для людей Мнишека да и для короля эта «крестьянская война», выражаясь вашим языком, — классическая операция по дестабилизации обстановки в тылах противника. И началась она примерно через месяц после переворота в Москве… а ещё точнее, после того как король понял, что Шуйский его попросту надул. Кстати, у Болотникова крестьян-то немного, а вот дворян и казаков более чем достаточно. Это обычная гражданская война. С Болотниковым покончено. Но вот как раз сейчас к походу на Московию готовится войско Лжедмитрия Второго. Это и есть нашествие польских авантюристов вкупе с запорожскими казаками, о котором я говорил. Ну, и всякая русская сволочь туда присоединится, не без этого.

— Я буду сражаться с ними, — заявил Крапивин.

— Пожалуйста, — улыбнулся Басов. — Коня подарю, саблю верну, денег на дорогу дам. Просачиваться через территорию противника ты лучше меня умеешь. Действуй.

— А ты? — вопросительно взглянул Крапивин на Басова.

— А я уезжаю в Швецию, — ответил тот. — У меня секретная миссия, которую мне поручил его величество Сигизмунд Третий.

— И все же тебе на Русь наплевать, — с сожалением произнес Крапивин.

— Не наплевать. Просто мне там пока нечего делать.

Копыта лошади мерно отбивали дробь по грунтовой дороге. Крапивин не мог не оценить подарка Басова. Бывший спецназовец, в отличие от большинства здешних жителей, плохо разбирался в лошадях. Но даже непосвященному было ясно, что лошадь Крапивину досталась великолепная. Красотка, так звали ее, прекрасно выдерживала длительную скачку, галоп имела ровный, могла развить очень приличную скорость, великолепно брала препятствия, хорошо слушалась всадника.

А всадник спешил, рвался на восток. Все его мысли сейчас были поглощены только предстоящей войной.

В голове у него уже созрел план сражения с польскими интервентами. Изучив действия поляков, он понял, что у этих отчаянных рубак в бою есть всего один, но очень мощный козырь: массированная, яростная, лихая кавалерийская атака. Московская конница ничего не могла противопоставить ей, лишь лучшие стрелецкие части иногда ухитрялись выстоять под этим натиском. Только высокая плотность огня способна была остановить атакующих шляхтичей, но ее-то и не могли обеспечить современное стрелковое оружие и артиллерия… по отдельности.

Идея бывшего подполковника была чрезвычайно проста. Он решил, что необходимо организовать сводные части из лучших стрелков и артиллерии, ведущей огонь картечью. Тогда на участке атаки польской конницы станет возможным создать убийственную, фактически пулеметную плотность огня, и это решит исход дела. Оставалось малое: убедить царских воевод принять его план.

Крапивин вовсю гнал лошадь, торопясь в Москву. Мимо мелькали города и села Речи Посполитой. Где-то около села Велейка он заметил у дороги на привале восьмерых шляхтичей. Крапивин рассчитывал проскочить мимо них, не снижая скорости, однако трое поляков преградили ему дорогу.

— Что надо? — резко бросил Крапивин, осаживая лошадь.

— Смотри, русин! — крикнул один из шляхтичей. — Ты украинец или москаль?

— Тебе что за дело? — отозвался Крапивин, с опаской наблюдая, как остальные поляки окружают его.

— Да нет дела, — усмехнулся шляхтич. — Конь у тебя справный, да кошель вон на поясе не пустой. Отдай их нам и ступай своей дорогой.

Крапивин молча выхватил саблю и пришпорил коня. Не ожидавшие этого разбойники подались в стороны. На полном скаку Крапивин рубанул одного замешкавшегося шляхтича и во весь опор понесся по дороге. Вслед ему понеслись проклятья, а через пару минут он явственно различил за спиной звуки погони.

Крапивин пришпорил Красотку. Глупее всего было погибать вот так, в дурацкой придорожной потасовке, когда в голове уже созрел план спасения отечества и задача состоит лишь в том, чтобы добраться до командования. Но и отдавать лошадь и деньги было нельзя. Без них перспектива добраться вскорости до Москвы выглядела более чем призрачной.

По обочинам мелькали деревья, а Крапивин все нахлестывал коня.

— Давай, гони Красотка, — тихо приговаривал он. — Выноси.

Но преследователи неумолимо приближались. Красотка устала за время путешествия, а поляки бросились в погоню на отдохнувших конях. Спецназовец понял, что боя не миновать.

Дождавшись, когда дорога снова вильнет, а на обочине появится очередная полянка, Крапивин резко свернул и приготовился к встрече с неприятелем. Через считанные мгновения на дороге появились преследователи. На полном скаку они выхватили сабли и ринулись на жертву.

Лучшая защита — нападение, это Крапивин выучил с детства. Он пришпорил Красотку и поскакал навстречу врагу. Мощным ударом оружия об оружие он вышиб из седла первого же шляхтича. Вокруг засверкала сталь. Крапивин с трудом отражал атаки. Пару раз оружие противника разодрало ему кафтан на рукаве и груди, нанеся неглубокие раны.

Шляхтичи существенно уступали противнику в физической силе и выносливости, но были опытными бойцами и быстро заставили спецназовца перейти к обороне. Крапивину показалось, что настала его последняя минута, но тут внезапно выручила Красотка. Увидев неожиданно образовавшуюся брешь среди нападающих, она рывком вынесла седока из эпицентра боя. Воспользовавшись этим, Крапивин резко развернул лошадь, настиг одного из поляков и сразил его быстрым выпадом. Остальные шляхтичи прыснули в стороны. Теперь они кружили вокруг Крапивина, не решаясь атаковать, но и не давая ему улизнуть.

— А ну, кто еще русской сабли отведать желает, выходи! — зычно крикнул Крапивин, привставая в стременах.

Он прекрасно понимал, что верх ему в этом бою не одержать, но чувствовал, что победа дастся противникам немалой кровью. Очевидно, это поняли и нападающие.

— А что, панове, здорово русин дерется, — выкрикнул один из шляхтичей, обращаясь к товарищам.

— Неплохо, — отозвался другой. — Эй, русин, иди к нам.

Поляки постепенно остановили коней, окружив Крапивина. Тот удивленно обвел их взглядом.

— Куда это к вам?

— Мы едем на службу к русскому самозванцу, который себя царем Дмитрием нарек, — пояснил первый поляк. — Присоединяйся к нам.

— Так я же двух ваших порешил!

— Дело ратное, — равнодушно ответил поляк. — Ты один их двоих заменишь. Поехали с нами в Московию. Там добра на всех хватит.

— Так вы служить едете или грабить? — резко спросил Крапивин.

Поляки захохотали.

— Что ж за служба без грабежа! Москали нынче чуть не каждый год царей себе меняют да промеж собой дерутся. А нам это и на руку. Их магнаты нашему брату за службу звонкой монетой платят. Да добра на Руси во сто крат больше, чем во всей Речи Посполитой. Грабить там и девок насильничать нынче безнаказанно можно. Чем не жизнь вольному пану? Присоединяйся. Вместе сподручнее. А что подрались, так считай, проверили тебя. Что скажете, панове, берем к себе русина?

— Берем! — дружно закричали шляхтичи.

Крапивин быстро оценил обстановку. Было ясно, что если он сейчас откажется, его оставят в покое. Слишком дорого досталась бы шляхтичам скромное содержимое его кошелька и Красотка. Но, с другой стороны, путешествуя с этими авантюристами, он получал возможность познакомиться с обычаями противников и собрать некоторые разведданные. По крайней мере, дорога в составе такого отряда давала определенные гарантии того, что больше никто не попытается ограбить его.

— Согласен, — громко сказал он. — Я сам московит. На службу к Дмитрию иду. А уж самозванец он али истинный царь, про то Бог ведает.

Дальнейшее путешествие протекало без особых приключений. Новые спутники Крапивина оказались людьми беспокойными, не слишком заботившимися о нравственности и порядочности своих действий, но чрезвычайно уважавшими грубую силу. А именно это и продемонстрировал им Крапивин во время скоротечного боя, сразу заслужив себе достойное место в их компании.

Все помыслы наёмников концентрировались в основном на возможности пограбить. Это был известный тип авантюристов, в той или иной пропорции встречавшийся в любом народе. Примерно такая публика уже более ста лет выезжала из Испании, Португалии, Англии и Франции, чтобы грабить заморские колонии, формировала пиратские экипажи и должна была через двести с лишним лет составить кровавую «славу» дикого Запада, а в двадцатом веке наполнить собой всевозможные иностранные легионы и отряды солдат удачи.

Сам Крапивин представился своим спутником дворянином, который скрылся от гнева Бориса Годунова в Речи Посполитой, попал за кое-какие грехи в тюрьму, сбежал оттуда и решил снова испытать судьбу на родине. Какие грехи привели его на суд Речи Посполитой, он расшифровывать не стал, но, как ни странно, это нашло понимание у спутников. Очевидно, у польской Фемиды к ним тоже имелись немалые претензии.

Вскоре они пересекли границу Московского государства. После зажиточных польских и белорусских деревень видеть разоренную войной и непрестанными грабежами русскую землю было тягостно. Поляки тоже приуныли, поняв, что поживиться в этих краях будет нечем. Согревала их лишь мысль о лежащих впереди все еще богатых землях. Из Речи Посполитой к армии Лжедмитрия спешили многочисленные отряды малорусских казаков и шляхтичей-авантюристов, в основном таких же бандитов, как и спутники Крапивина. Эти, впрочем, предпочли ехать самостоятельно, полагая украинских казаков «песьим племенем» и рассматривая соотечественников исключительно как конкурентов в предстоящем грабеже.

На одной из мельниц им удалось захватить старика-мельника. Тот сообщил, что войско «царя Дмитрия» уже несколько дней осаждает Брянск, но, по слухам, на помощь городу из Москвы уже идет Шуйский. Поляки долго пытали мельника, чтобы выяснить, куда он спрятал дочерей (благородные рыцари сильно соскучились по женскому полу). Ничего не добившись, убили старика и принялись обсуждать, стоит ли им присоединяться к войску «Дмитрия» до сражения с царскими войсками, чтобы потом потребовать с «царя» соответствующую плату, или дождаться, чем дело кончится, а дальше уж либо присоединиться к мятежникам, либо тихо убраться восвояси. К общему мнению не пришли и решили весь следующий день посвятить поиску дочерей мельника, о существовании которых догадались по содержимому сундуков в доме.

Ночью Крапивин поочередно перерезал глотки всем своим бывшим «товарищам», оседлал Красотку и, большим крюком обогнув Брянск, пустился на поиски царского войска. Уже к вечеру следующего дня он встретил разъезд царской дворянской конницы и вскоре предстал перед воеводой князем Куракиным. Там разведчик сообщил, что был послан царем (правда, не уточнил, каким) в Речь Посполитую, с тем чтобы разжигать рокош, но попал в плен, а ныне бежал и хочет воевать с ратью самозванца. Князь, судя по всему, не поверил ни одному слову перебежчика, но зачислил его простым ратником в конный отряд, чтобы тот с саблей в руках доказал свою верность государю. Собственно, это Крапивину и требовалось. Начиналась новая служба на благо отечества.

ГЛАВА 31 Командировка

Тушинцы появились внезапно. По промерзлой земле загрохотали сотни копыт, и из-за холма появилась лава польских всадников. Крапивин резко повернулся к Прошке.

— Ты куда смотрел, сучий сын?! — заорал он. — Опять в кустах отсиживался?! Почто я тебя в дозор посылал?

— А что я, дурак, башку свою под польскую саблю подставлять? — плаксивым голосом прокричал десятник Прошка, отъезжая подальше от командира. — От них-то верхами не уйдешь!

Крапивин с трудом поборол желание броситься вслед предателю и зарубить его. Трус не выполнил приказа. Вместо того чтобы со своим конным отрядом провести разведку, наверняка опять заехал в ближайшую деревню, чтобы пограбить дворы да побаловаться с девками. Теперь весь полк оказался под ударом кавалеристов Яна Сапеги.[21] Крапивин выхватил саблю, привстал в стременах и во всю мочь своих легких прокричал:

— Стройся, православные! Стрельцы, заряжай! Кто с пиками да рогатинами, становись в первый ряд! Отпор врагу всем купно дать надобно, иначе все здесь ляжем.

Первая, любимая сотня полковника, которую он специально набирал из самых боеспособных и дисциплинированных воинов, быстро начала формировать правильный квадрат, только несколько человек бросились в сторону леса. Но остальной полк «потек». Бросая оружие, ратники побежали к лесу, где им мерещилось спасение от страшных польских сабель. Пушки, двигавшиеся в арьергарде, никто даже не попытался развернуть в сторону противника.

— Куды? — пришпорив коня, Крапивин преградил дорогу одному из бегущих.

— Да не буду я за Ваську Шубника смерть принимать. Мне самому жить охота! — испуганно прокричал тот.

Вне себя от ярости, Крапивин одним мощным ударом сабли рассек его от макушки до пупа. Лошадь поднялась на дыбы, и Крапивин, воздев над собой окровавленное оружие, прогудел:

— Стой, не то сам жизни лишу! Там впереди Троицко-Сергиев монастырь. Там ваши братья и сестры второй месяц в осаде сидят, с голоду пухнут, от мора гибнут. Не за царя, так хоть за землю свою бой примите.

Может, под влиянием его слов, а скорее из страха быть зарубленными, многие из тех, кто оказался рядом с командиром, стали разворачиваться и присоединяться к формирующемуся у дороги строю. Остальные сломя голову продолжали бежать к лесу. Крапивин понимал, что уже не в состоянии остановить их и заставить сражаться. Паника овладела людьми, страх за собственную жизнь гнал их прочь, затмевая собой чувство долга, стыда, лишая возможности рассуждать. Да Крапивин и не хотел останавливать их. Он слишком хорошо знал, что с ними будет через считанные минуты. И он их не жалел.

Крапивин оценил на глаз количество оставшихся в строю. Человек сто пятьдесят, не больше. Он пришпорил коня и въехал внутрь образовавшегося каре.

— Кто готов, — скомандовал он, — цельсь, пли!

Полтора десятка разрозненных выстрелов прозвучало над строем. К небу устремилось несколько сизых облачков порохового дыма. Крапивин увидел, как один из всадников откинулся назад и вывалился из седла. Впрочем, что это могло означать для несущейся во весь опор кавалерийской лавы?

Атакующие разделились на три группы. Две начали огибать выстроившееся на дороге каре, а третья, пришпорив коней, со всего маху налетела на строй. Пространство наполнилось страшным грохотом, криками и проклятьями, храпом коней, треском ломающихся копий, лязгом оружия. Строй дрогнул, но выдержал. Несколько всадников свалились, сраженные копьями и алебардами оборонявшихся, но и четверо царских воинов пали, рассеченные польскими саблями. Теперь пехота первого ряда сражалась с напиравшими на нее кавалеристами, но главное преимущество атакующих — удар с разгона — было утеряно.

Крапивин быстро осмотрелся. Правое крыло поляков настигло бегущих и безжалостно рубило их. Отряд, зашедший слева, достиг обоза и принялся увлеченно грабить.

Внезапно небольшая группа поляков отделилась от отряда, атаковавшего каре, и ударила в правый фланг строю. Взметнулись копья и рогатины, но возглавлявший отряд молодой шляхтич сумел протиснуться вперед, ловко вращая саблю, зарубил одного из царских ратников, рассек ухо второму, пришпорив коня, сшиб следующего и прорвался внутрь каре. В образовавшуюся брешь хлынули остальные.

— За мной, ребятушки! — вскричал Крапивин, пришпоривая коня. — Строй держи, а не то всем смерть!

Пришпорив коня, он сшибся с молодым шляхтичем. Тот оказался опытным противником. Искусно отражая мощные удары полковника, он делал весьма опасные выпады, однажды даже вскользь задел острием сабли плечо Крапивина. Полковник вскипел. Давно ему уже не встречался боец, равный по силам. Кони командиров кружились на месте, сабли, встречаясь, высекали искры. Наконец, извернувшись в седле, Крапивин сумел полоснуть врага саблей по горлу. Поляк захрипел и рухнул на снег.

Очевидно, эта победа воодушевила царских воинов и обескуражила поляков. Отчаянно отбиваясь, они начали отступать, потеряв еще двоих соплеменников. Впрочем, и для московитов бой не прошел даром. Пятеро убитых русских ратников остались лежать на истоптанной копытами земле.

Строй был восстановлен, и Крапивин быстро огляделся. Что-то изменилось за это время на поле боя. Напор атакующих ослаб, уменьшилось их число… Крапивин быстро понял, в чем дело. Поляки из всех трёх отрядов стремительно стекались к захваченному обозу. Там уже начинали возникать ссоры из-за раздела добычи. Да и тех, кто еще рубился с отрядом, подстёгивал скорее не боевой кураж, а опасение, что москали попытаются отбить уже шедшую в руки победителей добычу.

О контратаке и думать было нечего. Поляки по численности превосходили крапивинский отряд раза в два. Попытайся Крапивин спасти обоз, строй царских воинов неизбежно смешался бы среди саней, а увлеченные грабежом шляхтичи снова взялись бы за сабли. Полковник понимал, что если бы его люди приняли бой дружно, в едином строю, они без труда отбили бы нападение. Но теперь изрубленные тела обратившихся в бегство ратников усеяли все пространство от дороги до соседнего леска.

— Тьфу, твою мать, — сплюнул на снег Крапивин. — Битва воров с размазнями. — Привстав в стременах, он громко приказал: — К лесу отступаем! Строй держать!

В избе было жарко натоплено, и когда Крапивин зашел в комнату, за ним ввалились целые клубы пара. Забыв перекреститься на образа, полковник в ярости сорвал шапку и швырнул ее в угол. Федор сумрачно посмотрел на него:

— Ну что, не прошел?

— Не прошел, — процедил Крапивин. — Поляки, сабель триста, внезапно напали. Лазутчики о враге не донесли. Я бы отбился, да трусы мои в бега ударились. Только полторы сотни строем вывел, обоз потерял.

— Три сотни поляков, брат, это немало, — покачал головой Федор. — Вон, под Ростовом четыре сотни польской конницы наголову разбили две тысячи ратников воеводы Третьяка Сеитова. Сами, говорят, не более десятка потеряли, а наших тьма полегла да в полон попала.

— Да наши-то воевать не хотят, — чуть не прокричал Крапивин. — Объясни мне, Федор, почему? Почему они не хотят защищать свою землю, свои дома? Сколько поляков с самозванцем сюда пришло? Сказывают, тысяч тридцать. Да наших переметнулось чуть больше того. Ну а в городах русских сколько людей живет, кому грабеж этот опостылел? Отчего же народ против воров и насильников не поднимется? Ведь если захотят, то сдюжат, не умением, так числом, не навыком, так яростью.

Федор отвел глаза.

— Не знаю, Владимир, — ответил он. — Может, оттого и не восстают и тушинскому вору присягают, что разницы между ним и царем Василием большой не видят.

За спиной Крапивина скрипнула дверь, и в комнату вошел воевода Михаил Скопин-Шуйский. Скинул шубу, надменно осмотрел присутствующих. Крапивин поклонился ему резко, сердито и отвел глаза, потупясь. Скопин посмотрел на него:

— Что скажешь, полковник?

— Не пробился, — тихо ответил Крапивин. — Разбили меня поляки. Прости, боярин, не дошел я до Троицко-Сергиевой обители. И обоз потерял.

— Знаю, — спокойно сказал воевода. — И про то, что полторы сотни строем вывел да стяг сохранил, ведаю. Хвалю.

— Да разбили же меня, — выдохнул Крапивин.

— Кабы всех, как тебя, разбивали, может, земель бы верных царю ныне чуть побольше было, — заметил Скопин. — Ладно, не о том речь. Как мыслишь, полковник, сдюжим мы войну супротив вора?

Крапивин посмотрел прямо в глаза юному воеводе.

— С таким войском — нет, — ответил он. — Духу в них боевого нет, веры нет.

— А ты, Федор? — повернулся. Скопин ко второму полковнику.

— Это как Бог даст, — неопределенно ответил тот. — Но коль велишь, воевода, все помрем за землю русскую.

— Помереть, может, и придется, — усмехнулся Скопин, — но надо еще и ворога одолеть. И верно говоришь, Владимир, не сдюжить нам без помощи. Паче того, за вора тушинского и ляхи, и татары дерутся. Государь посылает меня к свеям, чтобы совместно с их войсками землю русскую от воров очистить. И вам двоим со мной в свейский город Выборг ехать. Такой мой приказ.

Из Москвы отряд ехал верхами, пробирался тайно, малыми трактами, проезжая через разоренные, многократно разграбленные и мгновенно пустеющие при приближении любого вооруженного отряда деревни. Занятая тушинцами территория начиналась уже в нескольких верстах от города. Впрочем, избежать столкновений с малыми отрядами мародеров не получилось. Эти встречи неизменно заканчивались истреблением тушинцев, а все захваченные пленные немедленно вешались на ближайших деревьях. Скопин-Шуйский справедливо опасался, что сбежавшие воры могут донести в Тушино о скрытном продвижении царского отряда на север, и за ними будет выслана погоня.

Крапивин с интересом рассматривал своего молодого командира. Было ему чуть за двадцать. По меркам двадцатого века — лейтенант, недавний выпускник училища. Но на его счету были уже многие боевые заслуги. Крапивин знал, что именно Скопину принадлежит победа над Иваном Болотниковым, который летом прошлого года осадил Москву. Тогда бывший Великий мечник впервые показал свои полководческие таланты.

После свержения Лжедмитрия Первого Василий Шуйский совершил большую оплошность, весьма характерную для правителей, неуверенных в стабильности своего положения. Он разослал всех бывших сторонников Отрепьева воеводами и чиновниками в различные города Московии. Очевидно, новый царь пытался таким образом примириться с оппозиционной дворянской партией, но вместо этого лишь выпустил джинна из бутылки. На другой же день после казни Отрепьева по стране разнесся слух, что царь Дмитрий снова чудом спасся и вскоре придет карать изменников. Немало этому способствовал бежавший из Москвы в день переворота сподвижник Отрепьева Михаил Молчанов. По дороге в Речь Посполитую он на каждом постоялом дворе говорил о спасении своего патрона, а иногда и сам представлялся царем Дмитрием Иоанновичем.

Впрочем, гражданская война и без того была неизбежна. Смута овладевала Российским государством, подмывая основы, расшатывая все, на чем стоял прежде этот колосс. Уже гулял на юге казацкий «царевич Петр», «сын» царя Федора Иоанновича, якобы спасенный родней от злокозненного Годунова. Да и рассеянные по стране дворяне и бояре, оттесненные от двора новым кланом, рады были воспользоваться мифом о чудом спасенном царе, чтобы поднять свой общественный статус или просто нажиться.

Один за другими города, порученные бывшим сподвижникам Отрепьева, отложились «царю Дмитрию». Василий Шуйский пытался было собрать войско для карательного похода, но тут в Московии появился Иван Болотников. Прибыл он из Речи Посполитой, где встречался с Молчановым. Этот последний, очевидно, и снабдил его письмом от «царя Дмитрия» с указанием вернуть престол сыну Иоанна Грозного. С письмом Болотников явился в Путивль, куда Шуйский назначил воеводой одного из сторонников Отрепьева, князя Шаховского. Не будучи слишком искусен в военном деле, князь немедленно признал Болотникова царским воеводой и подчинил ему свой гарнизон. К повстанцам тут же примкнули «царевич Петр» со своими казаками и еще множество народа: от крестьян, мечтавших стяжать наживу и перейти в воинское сословие, и запорожских казаков, рассматривавших новую войну как очередной набег на чужие земли, до боярских детей, стремившихся продвинуться при новой власти. Войско двинулось на Москву.

Один за другим на сторону восставших перешли Елец, Тула, Рыльск и другие города. Под Кромами Болотников наголову разбил вчетверо превосходящее его отряд пятитысячное царское войско, а чуть позже, под Ельцом, обратил в бегство царскую рать под командованием князя Воротынского. В ноябре «гетман царя Дмитрия и боярин царевича Петра», как официально именовал себя Болотников, вновь одержал победу над царскими войсками и подступил к Москве.

Сложно сказать, что заставило Василия Шуйского в этот критический момент поручить руководство обороной столицы молодому князю Михаилу Скопину-Шуйскому. Скорее всего, просто разбежались стоявшие у его трона приспешники. Решили, что царю Василию, прозванному Шубником, пришел конец, и не осмелились выступать против грозной силы, имевшей все шансы захватить власть. Даже родные братья где-то «затерялись». А вот Скопин-Шуйский остался. И взялся защищать город.

Конечно, он был небесталанным военачальником, но не это оказалось главным. Была в нем уверенность человека, ощущавшего себя вправе повелевать тысячами людей, карать и миловать, посылать на смерть за святое дело, за свою страну. Именно этого не хватало терзаемой смутой стране.

Он разбил «воров», прорвавшихся в Замоскворечье, а потом нанес решающее поражение Болотникову при деревне Котлы. Как рассказывал Крапивину Федор, при Скопине войско ожило, снова поверило в себя и в командиров, опять было готово сражаться.

Разбитый Болотников заперся в Костроме, а победитель… оказался затерт спешно вернувшимися к трону знатными родственниками царя. О подвигах юного героя забыли. Во главе армии встали те, кто по родовитости и положению при дворе превосходили Скопина, а значит, им на роду было написано начальствовать над ним. Добивать Болотникова царь поручил тому, кому это было «положено по чину», — своему брату Ивану Ивановичу Шуйскому, бестолковое и неуверенное руководство которого привело к тяжелейшему поражению царских войск и позволило Болотникову вырваться из Калуги.

Так или иначе, Болотников был наконец-то разбит летом следующего года князем Голицыным и осажден в Туле, а в сентябре царские войска построили большую плотину на реке Упа, затопили город и вынудили его защитников сдаться. Скопин-Шуйский участвовал в этих событиях, но на руководящие посты его больше не допускали, опасаясь «молодого выскочки». А страна все больше погрязла в смуте.

Еще летом, на границе Речи Посполитой с Русью, в городе Пропойске шляхтичи поймали некоего человека, сказавшегося боярином Нагим, который бежал от Шуйского. Местный магнат пан Зенович не собирался ввязываться в смуту в Российском государстве и приказал выпроводить «боярина» обратно в Московию. Граничащие с Польшей северские города уже давно заявили о своей верности «царю Дмитрию», так что репатрианта никто арестовывать не стал.Бродяга перебрался в Стародуб, где объявил себя дядей царя Дмитрия и принялся набирать дружину для поддержки своего «венценосного племянника». Когда первые сторонники были завербованы, «внезапно открылось», что «боярин» сам и есть «чудом спасенный царь».

Зерно упало в подготовленную почву. Вряд ли уже кто всерьез верил в очередное чудесное спасение Дмитрия. Но великая идея и чистое знамя были нужны для формирования армии, ибо ради грабежа даже в смутное время собираются только банды. Знаменем оказался «чудом спасенный царь». И если за царя, которого никто не видел, больше года сражалось и умирало целое войско Болотникова, то «личное появление государя» произвело фурор. В Стародуб начали стекаться люди, готовые воевать за «царя Дмитрия». Движимое, очевидно, теми же чувствами, что и рать Болотникова, это войско существенно отличалось от предыдущего. Мощным потоком в него вливались жаждущие наживы польские шляхтичи.

Вадим был простым ратником в ту пору, когда самозванец был отброшен от Брянска Вместе с войсками князя Куракина Крапивин ушел на зимовку. Там его встретил Федор и порекомендовал своему начальнику Скопину-Шуйскому. Они снова служили в Москве, но когда Дмитрий Шуйский принялся собирать рать для похода на «воров», Крапивин упросил отправить его в действующую армию.

В походе сотник изложил свой план формирования сводных частей Шуйскому и добился разрешения собрать под своим началом пять сотен стрелков, усилить их четырьмя пушками. Крапивин с энтузиазмом принялся за дело, быстро сформировал и подготовил отборный батальон стрелков, который воевода приказал разместить на поле битвы под Волховом… непосредственно перед своим шатром.

В первый день битвы отряд Крапивина так и не сумел вступить в бой: противники осторожничали. Второй день начался массированной атакой польской конницы. Вновь расположенный в глубине позиции отряд Крапивина не смог воспрепятствовать разгрому правого крыла царских войск, а когда поляки развернулись в центр и Крапивин уже был готов угостить их «пулеметным» огнем, случилось постыдное. Несмотря на достаточное количество резервов и успешную оборону левого фланга, Дмитрий Шуйский счёл битву проигранной, вскочил на коня и бросился наутек с поля боя. Увидев это, все войско, включая батальон Крапивина, обратилось в бегство и было жестоко изрублено преследовавшей их польской конницей. Сам Крапивин еле спасся, оседлав пойманную лошадь.

Вовсю костеря трусость и подлость командующего, Крапивин нагнал Шуйского на ночном привале и, как прежде под Кромами, предложил проникнуть в «воровской» лагерь и убить самозванца. Вера, что смерть Лжедмитрия может остановить смуту, все еще жила в нем. Он понял, что царское войско абсолютно не готово сражаться с нашествием, и готов был пожертвовать собственной жизнью ради спасения многих тысяч людей, которым предстояло погибнуть в надвигающемся кошмаре.

Шуйскому идея очень понравилась, и он велел настырному полковнику немедленно отправляться в лагерь мятежников. Вернувшись под Волхов, Крапивин попал на коло, созванное буйной шляхтой. Паны желали получить деньги за свои боевые подвиги и вернуться на родину. Несмотря на победу, предстоящая война казалась им бесперспективной. Крапивин слышал, как кричал на пытавшегося угрожать отступникам «царя» его канцлер, пан Рожинский: «Молчи, дурак, не то сейчас голову тебе снесу!» Он видел, как плакал перед поляками самозванец, умоляя остаться: «Я без вас не могу быть паном на Москве. Я хочу, чтобы всегда поляки при мне были. Пускай все золото и серебро будет ваше, я одной лишь славой доволен буду. Если же хотите отъехать домой, то меня так не оставляйте, подождите, пока я других на ваше место не призову из Польши».

Крапивин уехал из лагеря самозванца. Изучив охрану, он понял, что прикончить мерзавца и уйти безнаказанным не получится, а жертвовать собой ради смерти второго Лжедмитрия он более не хотел. Теперь ему стало ясно, что это не изменит ровным счетом ничего.

Он пришел на Москву, прямо к Скопину-Шуйскому, и сообщил ему о своей неудавшейся попытке покушения. Князя это явно не огорчило. Будучи по натуре бойцом, он презирал методы «плаща и кинжала» и предпочитал открытый бой. А вот идея сводных полков ему очень понравилась. Он разрешил Крапивину сформировать сводный полк для участия в следующем походе на самозванца.

Вскоре навстречу мятежникам выступила новая рать, руководили которой, по московскому обычаю, два воеводы: Михаил Скопин-Шуйский и Иван Никитич Романов. Однако Крапивину снова не удалось применить свою тактическую находку. Боевые действия практически не производились, зато в царских войсках очень активно действовали провокаторы, разносившие слухи, что главой мятежников является «настоящий, чудом спасенный царь Дмитрий». Увидев, как разлагающе действует подобная пропаганда, Крапивин распорядился поймать двоих таких провокаторов и обезглавить перед строем, после чего… был немедленно арестован по приказу воеводы Ивана Романова. Полковнику вменялось в вину вынесение приговора «не по чину», то есть превышение должностных полномочий. Скопин-Шуйский с великими трудами спас своего протеже от казни.

Из-за «шатости» и разложения в смущённых противником войсках Василий Шуйский отозвал свою рать на Москву. После этого продвижение мятежников к столице больше напоминало триумфальное шествие. Вскоре самозванец подошел к воротам столицы и построил свой городок у села Тушина (за это на Москве его окрестили тушинским вором). Многие города, включая Новгород и Псков, без боя впустили отряды, посланные самозванцем для их захвата, и присягнули Лжедмитрию. Теперь под властью царя Василия находилась лишь Москва и небольшие территории к востоку от нее. Началось «Тушинское сидение», когда мятежники не могли взять столицу, а московский царь был не в силах нанести поражение мятежникам.

Боевые действия ограничивались небольшими вылазками царских войск, которые неизменно отбивала шляхта Рожинского. К сожалению, сводный полк Крапивина был расформирован по приказу Дмитрия Шуйского, чрезвычайно завидовавшего ратным успехам князя Скопина и не упустившего возможность через своего царственного брата подложить свинью более удачливому на поле брани родственнику. Теперь Крапивин командовал обычным полком. Он быстро понял, что подчиненные не желают воевать за царя Василия, хотя и не питают иллюзий насчёт «тушинского вора». Все попытки полковника восстановить дисциплину пропали втуне, а жесткие дисциплинарные взыскания лишь озлобили подчиненных. Все кончилось тем, что Крапивин сформировал сотню из лучших бойцов и силовыми методами постарался привести хоть к какому-то порядку остальную массу, заработав себе авторитет жесткого командира. Это его и спасло во время рокового похода на помощь Троицко-Сергиевскому монастырю.

Сейчас, оглядываясь на прошлое, полковник с сожалением вынужден был признать, что для победы над самозванцем не требовалось ни особой тактики, ни оружия. Нужен был просто лидер, которому верят и за которым идут. Ни Василий Шуйский, ни его вороватый и трусливый брат Дмитрий на эту роль не годились. Почти вся Москва считала братьев Шуйских подлыми и хитрыми боярами, захватившими власть ради собственной корысти. Не то что умирать, но и просто пошевелить пальцем в поддержку этих людей не хотел почти никто.

На семейство Романовых рассчитывать тоже не приходилось. После того как Иван Романов чуть не казнил Крапивина за борьбу с провокаторами, у полковника зародилось подозрение, что этот клан тайно поддерживает противника. Когда же Ростовский митрополит Филарет (в миру Федор Никитич Романов) был доставлен в лагерь самозванца и провозглашен патриархом, когда он начал рассылать по всей стране воззвания в пользу «царя Дмитрия», Крапивин окончательно укрепился в мысли о предательстве Романовых. Предательство Романовых было вполне логично в свете событий на Варварке, с которых начались скитания полковника по здешнему миру. И всё это наполняло сердце воина жгучей неприязнью к интриганам, которым предстояло занять престол и которые фактически явились зачинщиками смуты.

Впрочем, Крапивин знал, кто может объединить здешний народ. Родовитость, энергия и заслуги этого человека перед отечеством давали ему возможность стать настоящим лидером. Пришпорив коня, Крапивин поравнялся с Федором:

— Послушай, Федор, мне кажется, что наш воевода, князь Михаил, лучший из тех, какие есть сейчас на Москве.

Федор внимательно посмотрел на него.

— Пожалуй да, — согласился он.

— А не думаешь ли ты, что и царем он был бы лучшим, чем Василий?

Федор долго и внимательно смотрел в глаза сослуживцу, после чего произнес:

— Кому царем быть на Руси, то Божья воля… Но князь Михаил и по знатности не уступит, и в ратном деле превзойдет.

ГЛАВА 32 Переговоры

Крепость Орешек обогнули большим крюком по льду. Гарнизон этого русского форпоста уже несколько месяцев как присягнул самозванцу, и князь Скопин-Шуйский опасался, что отряд заметят и вышлют за ним погоню. Далее двигались устьем Невы. Для Крапивина эта часть маршрута представляла особый интерес. Эти места в своем мире он знал как окрестности Ленинграда-Петербурга. Здесь это была окраина государства, богом забытые места, слабозаселенная полоса на границе со Швецией. То здесь, то там на берегах Невы стояли небольшие деревушки.

Еще большим было удивление Крапивина, когда уже на подъездах к дельте он увидел большое, достаточно зажиточное село с православной церковью. Догнав Федора, он спросил:

— Послушай, здесь что, тоже русские живут?

— Ясное дело, — усмехнулся Федор. — Земля-то русская, хоть и окраинная.

— А я думал, что здесь все больше финны обитают.

— Кто? — наморщил лоб Федор.

— Ну, чухонцы, — быстро поправился Крапивин.

— А, так те все больше по лесам. Немало их тут, что верно, то верно.

Крапивин повернул голову направо и с изумлением увидел возвышавшийся у впадения небольшой речки в Неву крепостной вал. Даже толстый слой снега не мог скрыть явственных очертаний бывшего фортификационного сооружения.

— А это что? — указал Крапивин на вал.

— Был здесь свейский городок с крепостицей. Их новгородцы более ста лет назад пожгли, еще до того как под московский скипетр встали.[22]

— Так значит, это свейская земля? — переспросил Крапивин.

— Не-а, — энергично замотал головой Федор. — Наша. Еще князь Александр Ярославович Невский ее от свеев оборонял, потому как те завсегда на сию землю зарились. Так было-то, почитай, более трехсот лет назад.

— А жить-то здесь не пробовали?

— Так вон же, крестьяне живут.

— Ну а города ставить, крепостицы?

— Это ты здешних мест не знаешь, — скривился Федор. — Сейчас все снежком запорошено да льдом сковано. А как весна придет, так хлябь здесь одна да топь. Кому так жить охота?

— Свей, вон, хотели.

— Так басурмане же. А русскому человеку здесь жизни нет, — подвел итог дискуссии Федор.

Выйдя к Финскому заливу, отряд свернул направо и направился вдоль берега. Теперь справа от них располагался девственный карельский лес, а слева обдувала ледяными ветрами промерзшая Балтика. Путники кутались в тулупы и шубы и испытывали страстное желание укрыться от ледяного пронизывающего ветра. Но дорог на здешнем Карельском перешейке не было, и это вынуждало отряд двигаться вдоль берега. Не было здесь и столбов, ни верстовых, ни пограничных. Когда Крапивин спросил у Федора, где проходит граница со шведами, тот задумчиво почесал затылок и изрек:

— Пес ее знает. Все вокруг Нево-реки — наше, это точно. Что окрест Выборг-города — ихнее, так повелось. А что промеж, никто не делил.

— А вот на польской-то границе столбы стоят да засеки, — заметил Крапивин. — Там шаг ступил направо — в Московии, налево — в Речи Посполитой.

— Так там земля какая! Там на каждой пяди урожай собрать можно. Оттого мы с ляхами отродясь за нее деремся и каждый аршин мерим. А это, кому оно надо? — Федор махнул рукой на Карельский перешеек, туда, где, как знал Крапивин, со временем вырастут коттеджные поселки «новых русских». — Леса одни непролазные, чухонцы только и живут.

Выборгский замок возник перед утомленными путниками, как грозное видение, неколебимый символ мощи северного соседа. Крапивин помнил этот город как областной центр, приграничное селение СССР, а потом Российской Федерации. Здесь же это был форпост шведской короны на юго-восточных рубежах. Впрочем, когда Крапивин стряхнул с себя воспоминания человека новейшей эпохи и взглянул на крепость с точки зрения ратника начала семнадцатого века, он не смог не признать, что это очень зажиточный и прекрасно укрепленный город. Мощные крепостные стены хорошо защищали его улочки, теснящиеся друг к другу дома богатых купцов и ремесленников, церкви с острыми шпилями и крупный порт со складами и пирсами, стоявший сейчас в запустении по случаю холодной зимы.

Много раз виденный в двадцатом веке выборгский замок тоже произвел на Крапивина немалое впечатление. Если подполковнику спецназа ФСБ РФ Вадиму Крапивину было ясно, что взятие этого укрепленного объекта сводится, по сути, лишь к выбору между внезапной, стремительной десантной операцией и получасовым артобстрелом, то полковник войска царя Василия Шуйского Владимир Крапивин понимал, что перед ним фактически неприступная цитадель, взять которую можно только измором либо многодневным артобстрелом из осадных орудий с последующим штурмом, в котором будет потеряно огромное количество ратников.

Во внутреннем дворе замка их встретил глава русского посольства стольник Семен Головин. Он распорядился разместить отряд Скопина-Шуйского и пригласил самого князя в покои, отведенные русской миссии. Воевода властным жестом подозвал Федора и Крапивина, ответив на вопросительный взгляд стольника:

— То мои люди и советчики ближайшие. От них у меня тайн нет.

— Воля твоя, князь, — развел руками Головин.

Они скинули обсыпанные снегом шубы, потом прошли в трапезную, где смогли обогреться у камина и наскоро пообедать. При этом стольник искренне извинялся, что вынужден потчевать гостей красным вином и не в состоянии достать «человеческих» медов и кваса для недовольных «басурманским пойлом» князя и Федора и с явной опаской поглядывал на Крапивина, который с удовольствием поглощал тонкое французское вино. Когда гости обогрелись и насытились, стольник начал невеселый рассказ о ходе переговоров.

— Свеи лютуют, князь, — жаловался он. — Что государь наш велел, то мы отстояли, но не обессудь, многое уступить придется. Подписали свеи грамоту, что без согласия нашего отдельно с Жигимонтом мира не заключат. Обещали послать нам на помощь конницы две тысячи да пехоты три тысячи. Подчиняться они будут своему воеводе, а уж он — тебе. За то мы должны коннице платить пятьдесят тысяч рублей в месяц, а пехоте по тридцать пять тысяч. Да воеводе ихнему пять тысяч рублей. Офицерам же всем купно такоже пять тысяч в месяц. Да подписали мы грамоту, что государь наш и все наследники его отрекаются на веки вечные от прав своих на землю Ливонскую. Да еще должен я тайную грамоту подписать, что через три недели, как свейское войско в землю нашу придет, мы королю свейскому город Корелу с уездом передать обязаны и всех ратников своих оттуда отвести.

— Крутенько, — покачал головой Скопин-Шуйский. — Ну да снявши голову, по волосам не плачут. Мне нынче войско для обороны Москвы потребно. За Ливонию мы с ними опосля поспорим. Когда договор подписывать будем?

— Посол Моис Мартензон, с коим я переговоры уж сколько ден веду, договор тот подписывать прав не имеет, — сообщил Головин. — Должен на днях из ригсдага, думы ихней, боярин Еран Бойе приехать. Он и подпишет. Так у них, у басурман, заведено, что без думы король ни мира заключить, ни войны объявить не может. Тьфу, нехристи.

— Это ладно, — отмахнулся Скопин. — Ты мне лучше скажи, здесь ли воевода ихний. Раз уж и про деньги, и про земли все оговорено, так надо бы о том, как воевать совместно, договориться.

— Якоб Делагарди здесь уж, — подтвердил стольник. — Готов он с тобой говорить. Хочешь, сейчас приглашу?

— Зови, — мгновенно ответил Скопин, — и немедля.

Головин громко хлопнул в ладоши и приказал вошедшему слуге сообщить шведскому послу Моису Мартензону, что с ним и Якобом Делагарди желает говорить воевода московского царя князь Скопин-Шуйский. Когда слуга исчез, князь вдруг забеспокоился:

— Только ты, Семен, от меня не отходи. Толмачить будешь.

— Да я по-ихнему ни бельмеса, — смутился Головин. — А толмач наш третий день в горячке лежит. Но ты, князь, не тушуйся, добрый у них толмач, у басурман. По-нашему, как мы с тобой, говорит.

Вскоре в зал вошел слуга и сообщил, что шведы ожидают русских послов в рыцарском зале замка. По узкой винтовой лестнице члены русской делегации поднялись в огромный, зал, вдоль стен которого стояли доспехи ушедших в прошлое времен рыцарских турниров и крестовых походов.

Там, выстроившись рядком, их ожидали четверо шведских дворян, одетые в бархат и золото. Все четверо были при шпагах. У двоих на груди красовались усыпанные драгоценностями золотые ордена. Однако внимание Крапивина привлекли не они, а наиболее скромно одетый швед, стоявший справа. Полковник даже остолбенел на мгновение. Над безукоризненно белым воротником он увидел знакомое лицо, кокетливую эспаньолку и необычайно живые, излучавшие насмешку глаза. Это был Басов.

— Здравствуйте, господа, — сказал Басов, делая шаг вперед. — Рады приветствовать вас во владениях его королевского величества Карла Девятого. Позвольте представить вам посла его королевского величества господина Моиса Мартезона.

Услышав свое имя, русским послам изысканно и с достоинством поклонился один из орденоносцев.

— А также командира шведского корпуса, который его величество изволил отправить на помощь царю Василию, господина Якоба Делагарди.

Второй орденоносец тоже поклонился.

— Хочу вам представить и полковника Горна, который является помощником господина Делагарди. Я переводчик господина Мартензона Игорь Басовсон. Кроме того, его величество изволил жаловать мне чин полковника шведского войска, и я отправляюсь в московский поход в качестве второго помощника господина Делагарди, — с этими словами Басов раскланялся.

— Господа, перед вами воевода царя Василия князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, — голосом, преисполненным торжественности и раболепия, объявил Семен Головин. — А также его помощники: полковники Семенов и Крапивин.

— Перейдем к делу немедля, — Скопин-Шуйский быстрыми шагами направился к тяжелому дубовому столу. — Как я понимаю, все, касаемое денег и земли, решено. Нынче я желаю обсудить дела ратные. Я могу рассказать про воинство, кое государь отдал под моё командование, и желаю услышать о войске вашем. Сколь в нем пушек? Опытны ли ратники? Свежи ли кони? В достатке ли ядер, пуль, пороха?

Басов синхронно переводил слова князя, и Крапивин только диву давался, когда это успел его старый знакомый выучить шведский язык.

Посол Мартензон произнес в ответ несколько фраз, которые Басов тут же перевел:

— С вами очень приятно иметь дело, князь. В отличие от ваших соплеменников, вы опускаете церемонии и ставите очень конкретные вопросы.

— К псам церемонии, — резко бросил Скопин, усаживаясь за стол. — Мой народ в беде нынче. Я желаю обсудить план войны сей же час.

Он знаком приказал членам своей делегации усаживаться рядом с ним. Шведы принялись занимать места напротив. Однако когда все расселись, Крапивин допустил невероятную бестактность. Такую, что сидевший рядом с ним Головин чуть не подпрыгнул на месте и закатил глаза к потолку.

— Простите, господин Басовсон, — произнес полковник, — по вашему выговору я могу предположить, что вы уроженец Московии. Прав ли я?

— Совершенно верно, — улыбнулся ему Басов. — Я родился и провел детство и отрочество в Московии. Но потом я был вынужден покинуть отечество и скитаться по миру. Ныне я являюсь подданным и верным слугой шведского короля и принял лютеранство.

— Будет об этом, — оборвал их Скопин-Шуйский. — Приступим к делу.

Невзначай Крапивин бросил взгляд на Федора и был изумлен. Совершенно ошарашенный полковник, выкатив глаза, смотрел на Басова, словно кролик на удава, и, кажется, тихо шептал какую-то молитву.

ГЛАВА 33 Заговор

Галки во дворе новгородского кремля кричали вовсю. Очевидно, их очень радовала теплая, почти летняя погода, наконец-то наступившая после длительной прохладной весны. Молодая зелень пробивалась через стыки бревенчатой мостовой. Вышедший с молебна Крапивин оглянулся на огромную нависающую глыбу собора Святой Софии и в очередной раз подумал о том, что новгородская архитектура очень сильно отличается от московской, с ее затейливыми завитками, резьбой и игривыми росписями. Здесь, на севере, все было проще, но как-то основательнее; восторг вызывали не украшения, а гармония, мощь и светлая устремленность к небу.

— Да, красивый собор, — услышал спецназовец рядом знакомый голос.

Он резко обернулся. Уже давно никому не удавалось застать его врасплох. Впрочем, у одного человека это всегда получалось без особого труда.

— Здравствуй, Игорь, — натянуто улыбнулся Крапивин. — Решил нарушить конспирацию?

С момента своей памятной встречи в Выборге они не разговаривали, а случайно встретившись на людях, старательно изображали поверхностное знакомство.

— Какая конспирация? — удивленно поднял брови Басов. — Дел просто много было. Ну, как ты?

Басов был в костюме шведского кавалериста. С широкополой шляпы свисало пышное перо, а на перевязи висел тяжелый палаш.

— Сам знаешь, — проворчал Крапивин. — Воюем.

— Знаю, — усмехнулся Басов. — К шведам за помощью прибежали.

Крапивина аж передернуло.

— Смута, — сквозь зубы процедил он.

— Вот и я говорю, смута, — поддержал Басов. — Верхи не могут, а низам всё и все по барабану. Но к шведам зря обратились.

— Это почему еще?

— Между Швецией и Речью Посполитой война. Появление на территории Московии шведского отряда стало для Сигизмунда поводом собрать армию против Шуйского. Согласись, что и в наше время ввод войск противника в сопредельное государство является достаточным основанием для начала боевых действий. Коронное войско уже собирается под Смоленск. Теперь король получит хоть какую-то поддержку в польском обществе. Царь Василий хотел с помощью шведов разбить тушинского вора, а получил куда более серьезного противника.

— Что же ты, такой умный, любитель баланса, не предотвратил этого? — съязвил Крапивин.

— А зачем? — усмехнулся Басов. — Во-первых, и без нашего вмешательства события развивались именно так. К катастрофе это не привело. Во-вторых, я тебе дал политический расклад на ближайшую перспективу. Теперь ты знаешь, что из страха за свою шкуру Шуйский способен подставить собственную страну. На самом деле именно это и будет началом конца смуты. Теперь у страны есть внешний враг, а внешние враги лучше всего объединяют. Смута состоит в том, что общество расколото. А теперь все иначе. Для большинства русских тушинский вор мигом стал пособником поляков. Для нанятых им поляков появился выбор: грабить самостоятельно или примкнуть к королевскому войску. Сигизмунд уже послал в Тушино послов с соответствующим приглашением. Скоро тушинские поляки расколются. Часть пойдет к королю под Смоленск. Остальные, самые отпетые, типа Яна Сапеги и Лисовского, разобьются на небольшие отряды и будут гулять по стране, пока их наконец отсюда не выкинут. Опоры в лице самозванца у них больше не будет, а следовательно, закрепиться в стране они не смогут. Можешь считать, что гражданская война окончена.

— А сам Лжедмитрий? — спросил Крапивин.

— Нанятые им же поляки возьмут его под стажу. Он поймет, что его решили сделать разменной монетой в торге с Сигизмундом, и сбежит. Еще несколько месяцев с казаками и другими своими сторонниками он будет гулять по стране и даже свалит Шуйского.

— Свалит?

— Ну да. Московские бояре, которым решительно надоела смута и трусливый донельзя Шуйский, предложат его сторонникам нулевой вариант: бояре свергают Шуйского, а тушинцы низлагают Лжедмитрия. В Москве Шуйского низложат и насильно постригут в монахи, а тушинцы своего обещания не выполнят. Их послы заявят москвичам: «Вы своего царя предали, а мы за своего помереть рады». В общем, сложится ситуация, когда единственным претендентом на престол окажется тушинский вор. Но этот-то не Отрепьев. О его кровавых повадках все уже наслышаны. Так что московские бояре присягнут на верность польскому королевичу Владиславу и объявят его московским царем. За это Жолкевский разобьет тушинцев. Кстати, Василия Шуйского и его братьев Сигизмунд заберет в Краков и устроит там нечто вроде античного триумфа с выводом пленных. Низложенный царь умрет в польском плену. Лжедмитрия прирежет собственная татарская охрана. Остатки банды во главе с атаманом Заруцким и Мариной Мнишек добьют под Астраханью много позже.

— То есть русским царем станет польский королевич? — переспросил Крапивин, коря себя за то, что перед отправкой на задание изучил историю смуты только до пришествия на Москву Отрепьева.

— Номинально. Хотя, когда польское войско войдет в Москву, бояре тут же соберут ополчение для борьбы с ним. Сами, правда, при этом присягнут Владиславу. Вполне в духе этих интриганов. Делиться властью семибоярщина явно ни с кем не собирается.

— Ополчение Минина и Пожарского? — уточнил Крапивин.

— Упаси боже, — взмахнул руками Басов. — Как может такую силу собрать скопище четырехкратных предателей?

— Четырехкратных?

— Конечно! Вначале они предали Годунова и целовали крест Отрепьеву. Это раз. Заметь, целовали крест! Ты знаешь, что здесь это не пустые слова. Потом предали Отрепьева и посадили на трон Василия Шуйского. Это два. Потом предадут Василия полякам и присягнут Владиславу. Потом изменят своей клятве Владиславу и начнут тайно собирать против поляков ополчение. Разумеется, под их начало пойдут либо отпетые мерзавцы, либо дураки, которых еще ничему не научили пять лет смуты. Впрочем, те, кто силен в предательстве и интригах, всегда проигрывают в честном бою. Москву они не возьмут. И уже потом, когда польская оккупация всем осточертеет, соберется по-настоящему народное ополчение Минина и Пожарского. Они прогонят поляков и посадят себе на шею семейку Романовых. Тем смута и закончится.

— И ты будешь на все это спокойно смотреть? — исподлобья взглянул на Басова Крапивин.

— А что ты мне предлагаешь делать?

— Страна еще четыре года будет тонуть в крови. Неужели у тебя нет желания помочь?

— Есть, но я не вижу способа это сделать.

Крапивин еле удержался, чтобы не выдать созревший в среде офицеров и возглавляемый им и Федором план возведения на престол Скопина-Шуйского.

— Мы можем поднять народ, — жестко проговорил он. — Мы можем дать им настоящего лидера и прогнать воров и интервентов уже сейчас.

— Когда народу все это надоест, он поднимется сам, — возразил Басов. — И лидеры сразу найдутся. А сейчас он еще не готов. Мы можем устраивать перевороты, интриговать. Это поставит нас на одну доску с публикой вроде Голицына и Мстиславского, но не спасет страну.

— Лидеры, о которых ты говоришь, посадят на трон Романовых, — возразил Крапивин. — Ты знаешь, что именно Романовы заварили всю эту кашу.

— А что, не нравится грядущая правящая династия? — усмехнулся Басов. — Я уже говорил тебе: каждый народ живет так, как заслуживает. Раз изберут Романовых, значит, именно такие цари им нужны сейчас. За уши к счастью не притащишь.

— Тогда зачем ты здесь? — раздраженно спросил Крапивин.

— Развлекаюсь. Такие исторические события происходят. Хочется все это воочию увидеть.

— На кого ты работаешь?

— Как всегда, на себя, — улыбнулся Басов. — А все остальные думают, что на них. Филарет полагает, что я все еще работаю на него при дворе Сигизмунда. Сигизмунд — что в качестве шпиона заслал меня ко двору Карла Девятого. Карл считает, что в моем лице нашел нужного человека для русской авантюры. Мне выгоднее сейчас быть в дружбе с сильными мира сего.

— И ты не собираешься ничего делать? — уточнил у него Крапивин. — Не собираешься никак улучшить историю своей собственной страны?

— Я делаю все, чтобы ее не ухудшить.

Крапивин тяжело вздохнул. Продолжение разговора о вмешательстве в историю в который раз оказалось бессмысленным. Он уже собрался распрощаться и уходить, но мысль выведать максимум возможного у бывшего товарища остановила его.

— Послушай, — спросил он, — а что будет со Скопиным-Шуйским?

Басов неспешно повернулся к выходившим из храма воинам царской армии и ответил:

— Великое войско. Может, оно не блещет ни дисциплиной, ни подготовкой, но впервые наступает. Впервые мятежники разбиты и бегут.[23]

— Мы пока не встречали главных сил противника.

— Ничего, разобьем, — отмахнулся Басов.

— С нами шведский корпус, — автоматически добавил несколько озадаченный внезапным поворотом разговора Крапивин.

— Хорошие солдаты, — подтвердил Басов. — Но если бы русские не хотели воевать, ничего бы у них не получилось. Ты прав, Скопин сильная личность. Он умеет вести за собой. И он небесталанный полководец. Скажу даже так: я не вижу более достойного кандидата на русский престол. Пожалуй, только он может объединить нацию и вывести ее из смуты.

Крапивин вздрогнул. Возможно, сам того не подозревая, Басов раскрыл весь его тщательно взлелеянный план переворота.

— Именно так думает большинство в этой армии, — продолжил Басов. — Когда мы разгромим основные силы врага под Тулой и в начале следующего года войдем в столицу, так будет думать уже большинство москвичей… И Василий Шуйский в том числе. Он отравит Скопина. Василий безусловно испугается конкуренции популярного родственника. Он поступит так, как поступил бы любой монарх. Войско возглавит брат царя, Дмитрий Шуйский. О полководческих талантах этого «гения» ты знаешь не хуже меня. Жолкевский разгромит его играючи. Немалую роль здесь сыграет и то, что Шуйский придержит жалование шведам. Ведь после битвы мертвым платить не надо и деньги можно прикарманить. Половина шведского корпуса — немцы и голландцы, наемники. Они просто не примут участие в битве, а этнические шведы смогут лишь сохранить порядок в частях под ударами польской конницы и прорваться на родину. Но главное, русские опять не захотят сражаться. Право слово, никто не хочет класть жизнь за воров, предателей и лжецов. Кстати, этот эпизод и послужит для московских бояр последним поводом для свержения Шуйского. Начнется новый виток смуты. Так что ты весьма логичен в своём желании посадить на престол Скопина.

Крапивин вздрогнул.

— Откуда ты знаешь? — тихо спросил он.

— Это самое логичное в сложившейся ситуации, — улыбнулся Басов.

— И ты не хочешь нам помочь?

— Нет. Это ничего не изменит. Чтобы прекратить смуту, поддержки войска недостаточно. Нужна единая воля народа, которой хотя бы на минуту перестанет считать себя холопом и возьмет свою судьбу в собственные руки. Этого ждать еще четыре года.

— Не смей нам мешать, — с угрозой в голосе проговорил Крапивин. — Я уже сыт по горло твоими теориями о балансе.

— Не буду, — пообещал Басов. — Я же сказал, это ничего не изменит. Ладно, бывай. У меня дела в полку.

Он ушёл, позвякивая шпорами.

Крапивин оглянулся и вдруг увидел стоящего неподалёку Федора, который внимательно наблюдал за удаляющимся Басовым. Спохватившись, спецназовец подошел к своему боевому товарищу.

— Что скажешь, друг?

— Ты давно его знаешь? — Федор показал глазами вслед уходящему Басову.

— Встречался прежде. А что?

— Кто он?

Крапивин на несколько секунд задумался.

— Совершенный боец, — проговорил он. — Фехтовальщик. Все остальное в нем — игра.

— Пожалуй, — пробормотал Федор. — А он это… человек? Ты точно знаешь?

— То есть как это, человек или нет? Человек, как и мы с тобой.

— Э, не скажи, — отрицательно покачал головой Федор. — Мы-то православные, а он веры лютерской, так что уже не такой. Но вот сдается мне, что видел я его прежде на Москве, в день, когда первого самозванца убили. Шел он тогда с одним слугой отрепьевским. Хотели мы их схватить тогда, да не смогли. Знакомец твой тогда в одиночку с тремя десятками моих стрельцов сражался. Троих до смерти убил, двоих покалечил. Меня ударом тайным движения лишил, так что я вздохнуть не мог. Только сдается мне, что жалел он нас тогда. Коли хотел бы, всех бы там положил. Правда, одет он был тогда как дворянин московский, да борода лопатой была. Но я его по глазам признал. Скажи, могло такое быть?

— Могло, — неуверенно сказал Крапивин.

— Так он человек? — повторил свой вопрос Федор. — Не ведал я, что в людях может быть сила такая. Может, думал, адом низвергнут? Так ведь пожалел он нас. А нечистая сила к истинной вере люта, всякий знает. Может, с неба ниспослан? Так меч его в крови православной. А нынче сказывает, что веры лютерской, стало быть, точно не от Христа.

— Человек он, будь покоен, — заверил сослуживца Крапивин.

— Так а в войске свейском он почто?

— Да пес его знает, — с наигранной небрежностью бросил Крапивин. — Славы да денег ищет.

— Не скажи. Коли не видал бы я его на Москве, так, может, и поверил бы тебе. А так… Послушай, Владимир, не станет ли он супротив нас? Он ведь на Москве тогда неспроста был. Видать, зуб на кого-то имеет, а кому-то и служит.

— Не знаю…

— Послушай, — Федор понизил голос, — если опасение есть, что он супротив нас встанет, давай его нынче же убьем. В час опасности такой человек цельного полка стоить может.

Крапивин внимательно посмотрел на Федора.

— Может, и так, — произнес он после продолжительной паузы. — Только прежде я увериться должен, что он враг нам. Видишь ли, многим уж больно обязан я ему. Так что прежде чем убивать, дай мне с ним поговорить.

— Хорошо, — немного подумав, согласился Федор — Поговори. А как знак дашь, так мы и начнем. Я против него два десятка стрельцов с мушкетами выставлю. Уж против согласного залпа да с десяти шагов ему не спастись, это верное.

— Только делать это надо в канун самого выступления, — возразил Крапивин. — Иначе Делагарди со всем своим корпусом супротив нас встанет.

— И то верно. Но ты смотри за ним, следи в оба.

— Хорошо. Только прежде нам с князем говорить надо, и нынче же. А то уж сколь ден воевода в неведении, что мы заговор удумали. Воровство это.

— Твоя правда. Делать надо как уговорено. Я-то нынче на молебне за успех дела нашего только и молился. А ты просил ли господа нашего о заступничестве?

— Просил, — соврал Крапивин, который в течение всего молебна думал только о предстоящем разговоре с князем.

— Ну так пошли, — предложил Федор. — Чего время-то тянуть?

Они медленно двинулись по направлению к палатам, в которых разместился князь Михаил Скопин-Шуйский.

— Послушай, Федор, — сказал вдруг Крапивин, — а ведь может статься, что и на смерть верную идем. Как прознает князь, что мы супротив государя — сродича его мятеж удумали, так и повелит казнить нас тут же.

— Может, оно и так, — согласился Федор. — Тока я за отчизну свою рад и живот положить.

— За отчизну? — переспросил Крапивин. — Не за государя?

— Так ведь нет его, государя природного, — внезапно остановился Федор. — Как царь Федор Иоаннович помер, так и не стало. Я уж, грешный, когда Гришка-расстрига на Русь пришел, думал: вот он, государь природный, чудом спасенный. Ан нет, оказалось.

— А как оказалось?

— Так бояре крест целовали, что самозванец он. Как же тут не поверить? Я тогда за Шуйского и встал, поелику он за веру православную, супротив ляхов был.

— Так ведь ныне ты супротив государя зло умышляешь. А ведь сам ты мне сказывал, что государь Руси Богом дается. Так выходит, ты нынче против Бога?

Федор потупился, а потом неожиданно поднял на собеседника глаза, полные слез.

— Не мучь ты меня, Владимир, — тихо произнес он. — Я и сам в смятении. Да ты еще с речами лукавыми: заменить-де Шубника на Скопина надо. Вроде измена, а вроде и складно у тебя все получается. Раньше-то оно просто было. Был царь православный, Богом данный, от дедов трон получивший. Было все ясно. А ныне всяк в свою сторону гнет. И все православные, и все во имя Христа. Только вижу я, что Шубник не во славу веры истинной, а в прибыток своей мошне государством правит. Стало быть, отвернулся от нас Господь. Должны мы пока своим умом жить. Значит, надобно нам нынче избирать самим себе государя, какой о вере православной да о народе радеть будет.

— А дале как?

— А дале, — лицо Федора словно осветилось изнутри, — молиться нам надо, чтобы Господь вернул нам милость свою. И дарует он нам нового природного государя, коего семя до страшного суда нами править будет.

— Ясно, — вздохнул Крапивин. — Ну так пошли. Будем верить, что нынче нас сам Господь направляет.

«Да, ребята, не готовы вы еще своим умом жить, — добавил он про себя. — И царя вам надо поспособнее сейчас подобрать. Иначе и вправду на триста лет себя в тупик загоните. Может, в чем и прав Чигирев?»

— Дай-то Бог, — истово перекрестился Федор и снова зашагал к княжеским палатам.

Князь ждал их. Смерил грозным взглядом:

— Явились! Сколь ждать-то вас?! Коль в битве так поспешать будете, смертью тотчас казню. Нам нынче мешкать некогда. Донесли мне, что вор тушинский высылает супротив нас рать под командой пана Зборовского. Здесь его ждать не будем, навстречу выступим. Вскоре ко мне Делагарди прийти должен. А нынче хочу от вас слышать, готовы ли мы к походу.

— Готовы, князь, — ответил Федор. — Пороха и пуль запас пополнили вдосталь. Солонины да сухарей людям хватит. А лошадям много сена тащить за собой нынче не надобно. Трава уж на лугах.

— Добро, — удовлетворенно проговорил Скопин. — А ратники к битве готовы ли?

— За тебя, князь, живот положить все рады, — сказал Крапивин. — А вот царя не жалуют. Не хотим помирать за Шубника, говорят.

— Что сие означает? — грозно сверкнул на него глазами Скопин.

— А то означает, князь, что нет земле русской счастья под царем Василием, — рухнул ему в ноги Федор. — Мор один, да вороги теснят. Ты один народ православный спасти можешь. Прими скипетр царский. Мы за тебя все как один постоим, а если надобно, то и умрем. Шубника мы в монастырь сами спровадим. На тебе греха не будет. Ты, главное, не побрезгуй царский венец принять.

— Не мы одни, командиры числом сорок душ тебя на престол возвести желают, — Крапивин встал на колени рядом с боевым товарищем. — От остальных мы в тайне держим, чтобы доносов не было. Но доподлинно знаем, что желает твоего воцарения почитай каждый.

Глаза князя в ужасе округлились.

— Да как вы смели сказать мне такое, сучьи дети! — заорал он. — Да я вам за речи такие сей же час головы срублю!

— Руби! — решительно сказал Федор. — За Русь, за веру православную мы помереть рады. Да и не за себя радеем. Ведаем, что погубит Русь святую Шубник. Только ты — надежа наша.

— Пойдите прочь, — как-то необычайно нервно махнул рукой Скопин. — Более от вас я речей таких слышать не желаю. Да как вы подумать могли, что я государю нашему крестное целование нарушу?! Коль еще раз от вас подобное услышу, сей час казню.

— Воля твоя, князь, — Крапивин медленно поднялся с колен во весь свой гигантский рост. Теперь он смотрел на Скопина сверху вниз, хотя и князь был человеком немаленьким. — Не хочешь, не услышишь. Дозволь только последнее слово молвить, а дале казни, ежели пожелаешь. Прав ты про крестное целование, однако сам знаешь: на Руси нынче почти каждый трем царям крест целовал, да двух предавал. А тот, за кого ты смерть принять готов, сам сколько раз и клятвам изменял, и врал прилюдно. Кто по смерти царевича Дмитрия в Угличе прилюдно говорил, что зарезался царевич в припадке болезни падучей? Кто то же самое с лобного места повторял, когда расстрига на Москву шел? А кто по смерти Годунова с того же лобного места клялся, что спасён царевич? А ведь не было тогда еще Гришки на Москве, и можно было рать против него собрать. Кто крест самозванцу целовал, а потом нашептывал по углам, что не подлинный он царевич? И кто государем его в вечеру называл, а поутру с ножом к нему пришел? И знаешь ты, князь, что корыстен Василий и честолюбив. И ведомо тебе, что не будет Руси счастья под его рукой. И все мы знаем, что бездарен в деле ратном его брат Дмитрий, но мошну свою ставит превыше блага народного. Честен ты, вот в чем беда. Ведаешь ты, что с клятвопреступниками знаешься, но сам клятвы, данной им, преступить не можешь. Так знай вот еще что. Ведун мне иноземный наворожил, что большие победы ждут тебя в походе на вора тушинского. Но как придешь ты на Москву, отравят тебя по приказу государя. Испужается Шубник за скипетр свой и повелит извести тебя. И быть после того еще четыре года смуте на Руси. Но ежели возьмешь ты царский скипетр, так быть миру вскорости. Коли страна тебе не мила, о животе своем подумай. Коли жизнь безразлична, о государстве помысли. Но доколе же честные люди за мразь всякую костьми ложиться будут? А нынче казни, коли желаешь. Я все сказал.

Князь тяжело оперся на стол.

— Пойдите прочь, — тихим голосом не то приказал, не то попросил он.

Полковники молча поклонились в пояс и вышли из комнаты. Закрывая за собой дверь, Крапивин увидел, как рухнул перед образами молодой князь. «Значит, в точку попал», — отметил про себя Крапивин.

— А ведь я знаю, что за колдун тебе наворожил, — тихо шепнул ему на ухо Федор.

ГЛАВА 34 Победа

Сумерки стремительно спускались на поле. Прищурясь, Крапивин присматривался к кострам на противоположной стороне. Там готовилось к битве вражеское войско. «Ну что ж, померяемся силами, — подумал полковник. — Сейчас, по крайней мере, я за тыл спокоен. Скопин — не Дмитрий Шуйский. Полк в охрану не поставит. И ожидает вашу конницу, пан Зборовский, шквал огня, к которому вы не готовы. Нечего по чужой земле ходить».

— Господин полковник, вас воевода к себе требует, — склонился перед ним порученец князя.

Крапивин коротко кивнул и направился к шатру Скопина-Шуйского. Еще на подходах он заметил, как удаляются от ставки Якоб Делагарди и Басов.«Стало быть, последний инструктаж перед боем. Что ж, послушаем».

Он вошел в шатер, где за походным столом в кресле сидел Скопин-Шуйский. Перед воеводой была разложена карта предстоящего сражения. Части царского русско-шведского войска обозначались красным цветом, а тушинского, русско-польско-казацкого — синим. От синих прямоугольников к красным тянулись стрелки возможных атак, а от красных более короткими показывались направления планируемых контрударов. При этом, как сразу оценил Крапивин, на плане достаточно точно был соблюден масштаб и прорисован рельеф местности. Разумеется, с точки зрения выпускника академии Генерального штаба, лежавшая перед воеводой карта выглядела весьма примитивно, но для русской, да и для европейской армии начала семнадцатого века это было настоящим прорывом. «Что-то новое в здешнем планировании военных кампаний», — подумал Крапивин. Вслух же он, низко кланяясь, спросил:

— Звал, князь?

— Звал, — буркнул Скопин и жестом указал на лавку перед собой. — Вон, погляди какую картинку мне шведы принесли. Хитры они, басурмане. Все сражение завтрашнее как на ладони видно. Вон наши войска. Все как мы задумали поутру. А вон тушинцы: тут пехота по центру, тут казаки, а тут польская конница. Пригорки, глянь, и лес, и кустарник видны. Все это полковник Басовсон нарисовал. Складно. Впредь завсегда так бой грядущий рисовать будем.

— А откель полковник сей положение воровских полков предсказал? — поинтересовался Крапивин.

— Так ведомо же, как поляки воюют. Да и лазутчики пособили. Ворогам с биваков именно на сии места сподручнее всего выйти. Пехоту они свою в центре поставят. Супротив них свейская пехота стоит. Авось сдюжат. На правом фланге супротив нас казаки малоросские и донские выйдут. Их наша конница встретит. А вот слева польская конница пойдет. Здесь простор, чтобы развернуться, здесь легче всего по ровному полю свеям в тыл зайти. Тут ты их и встретишь огнем своего сводного полка. И Федор тебя прикроет.

— Добро, — кивнул Крапивин. — Все как и говорено было.

— Не добро, — неожиданно возразил князь. — Полковник Басовсон сказывал, что немало и с ляхами и против оных дрался. Не выстоять тебе. Сколь много картечи по полякам ни пошлешь, все одно хоть половина до тебя доскачет. Здесь Басовсон прав. А у тебя одни стрелки, ни копейщиков, ни алебардщиков. Сомнут тебя.

— Так перед строем тын установим, возы сомкнем, — возразил Крапивин. — Препятствие сие мои уж готовят.

— Тын да возы — не крепостные стены. Я тоже Басовсону сказал, так он правду рек, что ляхи ограду сию без труда перемахнут. Конники они отменные, а препятствие такое средний ездок берет.

— Так Федор меня прикроет.

— Не прикроет — поляки не дураки. Как только ты сильный огонь на них обрушишь, они прямо на тебя повернут. Вот смотри. Сколь быстр конь в галопе, сам знаешь, — князь на карте одной рукой показал возможное продвижение польской конницы, а другой — значительно более медленное продвижение полка Федора. — Не поспеет Федор тебя заслонить. А потом, гляди, ляхи твой строй сомнут, вы побежите и сами строй Федорова полка смешаете. Поляки на скаку вас порубят да в тыл свеям выйдут. Побьют нас так.

— Что же делать? — Крапивин в задумчивости склонился над картой.

Он уже понял, что князь, а вернее, Басов совершенно правильно оценил опасность, которую он в своей надежде на высокую плотность огня совершенно не учел. Конечно, план Крапивина безусловно сработал бы, будь у его стрелков хотя бы берданки. Но меч все еще не хотел уступать место пороху, и рассчитывать, что даже отборные стрелки смогут залпами из мушкетов остановить кавалерийскую лаву, не имело смысла.

— А мы сюда, — палец князя ткнул в точку на карте чуть слева и сзади крапивинского полка, — свейский конный полк Басовсона поставим. Делагарди согласен. Как ляхи приблизятся к тебе, он в них сбоку ударит. А коли стрельцы твои к тому времени ляху большой урон нанесут, так и побьет он их. Тогда уж мы воровскому войску со спины зайдем. Что скажешь, полковник?

— Неплохо, — в задумчивости кивнул Крапивин. — А можно, чтобы меня наша дворянская конница прикрывала?

— Она мне против казаков нужна, — возразил Скопин.

— Ладно, коль так, будь по-твоему, князь, — проговорил Крапивин. — Все ли ты сказал мне, что хотел? Мне бы к полку идти, завтра битва.

— О битве все, — растягивая слова, проговорил Скопин и внимательно посмотрел на полковника. — Спросил я, однако ж, у Делагарди, что делать он будет, коль царь Василий в монастырь уйдет, а на престоле родич его окажется … Ну я, положим. Сам ведаешь, слабо еще наше войско. Без шведов нам против ляхов не выстоять.

Крапивин вздрогнул.

— И что же швед изрек? — еле ворочая языком, спросил он.

— Сказал, что коли новый русский царь все статьи выборгского договора соблюдет, так им безразлично, кем он будет.

— Значит решился ты, князь, — выдохнул Крапивин.

— Скажи мне, — князь просительно посмотрел в глаза полковнику, — истину ли ты сказал про ведуна иноземного? Правду ли говорил сей колдун?

— Вот те крест, князь, все так и было,

— Знаешь, был при Гришке-расстриге один человек, — задумчиво сказал Скопин. — Его самозванец за день до своей смерти от себя отдалил. Так вот, кричал он тогда злые речи. И предрек он, что Басманов убит будет на службе самозванцу, а меня сам Василий отравит. С Басмановым все так и сталось. Где сейчас тот человек, не ведаю, погиб, верно, в другой день. Но как ты сказал про пророчество иноземного колдуна… понял я, что не лживые речи слышал.

Крапивин внимательно посмотрел на командира. Он уже понял, о каком человеке говорил Скопин, но сейчас ему было не до того.

— Решайся, князь.

Скопин резко повернулся к висящим на стене образам и истово перекрестился.

— Бог свидетель, — проговорил он, — не ради себя, но ради спасения отечества. Ежели дарует нам Господь победу над ворами да позволит Москву оборонить, кричите меня на царство. Но до того ни звука. Коли поддержат вас воины, походом пойдем на Москву и Василия низложим. В столице нет ныне войска, чтобы нам противиться. А коли не пожелает меня войско на царство, я в монастырь уйду. А вы уж как знаете. Хотите, на суд и расправу оставайтесь, хотите, в земли заморские от гнева царя бегите. Он-то вам мятежа не простит. Ну а хотите, в иноки ступайте, дело ваше. Бог вам судья.

— Вот так и сказал, — завершил свой рассказ о беседе с князем Крапивин. — А покуда к Москве не подойдем, велел в тайне все держать.

— Добро, — на лице Федора заиграла довольная улыбка. — Значит, так тому и быть. Вот только точно ли колдун свейский тебе грядущее напророчил?

— Напророчил, — эхом отозвался Крапивин. — Все так будет.

— Так значит, от колдовства у него сила великая, — нахмурился Федор. — А ныне он про заговор наш знает. Слушай, Владимир, истину тебе говорю, порешить нам его надо. Будет худо от ведуна.

— Так, может, он на нашу сторону еще встанет, — возразил Крапивин. — Тогда и нашей силы прибудет.

— С божьей помощью справимся, — перекрестился Федор. — Сам не хочешь, так я его порешу. Не можно дело царя православного ведуну заморскому поручать.

— Подожди, — ухватил его за руку Крапивин. — Дай мне с ним поговорить сперва.

— Ладно, — с сомнением протянул Федор. — Но ежели откажет, порешим.

Крапивин откинул полог басовской палатки и заглянул внутрь. Фехтовальщик словно ждал его, сидел в центре, поджав под себя ноги по-японски. Его сабля лежала слева от хозяина.

— Здоров, заговорщик! — весело приветствовал он гостя.

— Здравствуй, — Крапивин прошел в палатку и уселся напротив старого приятеля по-турецки. — Ты все знаешь о заговоре?

— В общих чертах. Князь рассказал нам. Он умный человек и понимает, что без поддержки шведского корпуса ему пока не справиться.

— Минин и Пожарский сделают все и без шведов, — заметил Крапивин.

— Через четыре года, когда нация снова объединится. А пока в стране смута. Без шведов вам не выстоять. Скопин это знает и действует соответственно. Он будет хорошим царем, Вадим.

— Так ты не будешь нам мешать? — с надеждой в голосе спросил Крапивин.

— Зачем? Это не нарушит глобального баланса. Более того, может быть, Москва не будет оккупирована поляками, а сценарий смуты кажется менее кровавым.

— Так присоединяйся к нам, — предложил Крапивин.

— Упаси боже, — усмехнулся Басов. — Вы и сами не понимаете, что затеяли! В государстве, где власть священна, вы вводите традицию военных переворотов. За сто пятьдесят лет до Елизаветы! Я надеюсь только на то, что страна устала от смуты и не войдет в штопор из серии путчей.

— Но мы ведь выкликнем его на царство. И Шуйского, и Годунова выкликал на царство народ. По крайней мере, формально было так.

— Вы — армия. Вы приведете к власти своего главнокомандующего, и вся страна будет знать об этом.

— И здесь нашел что покритиковать, — скривился Крапивин.

— А что ты хочешь? Лекарств без побочных эффектов не бывает. Особенно таких радикальных лекарств, которые применяете вы. Когда же ты поймешь, что быт людей определяется сознанием, а не условиями жизни?

— Значит, ты остаешься в стороне, — вздохнул Крапивин.

— Примерно.

— А может, тебе вообще уехать?

— Не могу, видишь. Я на службе у его величества короля Швеции.

— Зачем тебе все это надо? Сидел бы в своей Ченстохове, торговал солью, тискал барышень.

— Бесконечный покой так же надоедает, как и вечное беспокойство, — усмехнулся Басов. — У тебя свои игры, у меня — свои.

— Я пытаюсь спасти страну.

— Тебе это только кажется. На самом деле все мы лишь плывем по течению. Дай Бог каждому из нас спасти хотя бы себя.

— Кстати, Федор считает тебя колдуном, — предупредил Крапивин. — Он хочет тебя убить.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — отмахнулся Басов. — Мы уже сражались с ним. Он проиграл.

— Он хочет выставить против тебя два десятка стрелков.

— Пока они будут заряжать и целиться, я уже десять раз смоюсь, — расхохотался Басов. — Не зря я в кавалерии.

— Как знаешь. Кстати, спасибо, что заметил огрехи моего плана. Действительно мог получиться конфуз.

— Всегда пожалуйста, — расцвел в улыбке Басов. — Просто в военном деле, как и в любом другом, надо мыслить категориями текущего века. Неплохо заглянуть чуточку вперед, но и отрываться от почвы не следует.

— Что ты думаешь о завтрашнем сражении?

— Мы победим, — уверенно сказал Басов. — Скопин-Шуйский выиграл его и в нашем мире.

— Как это было?

— Поляки и казаки смяли русских на флангах. Но шведская пехота отбросила тушинцев до самой реки. Соответственно пришлось ретироваться и кавалерии. В нашем случае, полагаю, при моей поддержке твой полк выстоит. Твоя идея о соединениях с повышенной огневой мощью действительно неплоха. Так что победа будет еще более впечатляющей.

— Выходит, победу одержим за счет шведов?

— Почти. Я же говорил тебе, русские еще не созрели для настоящей войны. Главное — психологически быть готовым к сражению. Дисциплина, умение воевать, отвага появляются только там, где люди идут в бой сознательно. Смута, мой друг. Она начинается со смятения в умах и завершается только их успокоением. Ни раньше, ни позже. Московия созреет для этого только через четыре года, увы.

— И изберут Романовых, — криво усмехнулся Крапивин. — Этих властолюбцев, которые уже больше десятка лет рвутся к власти и которые заварили ради этого смуту.

— Когда народ понимает, что достойного человека избрать не может, он избирает подлеца, который хотя бы в состоянии прекратить гражданскую войну. Это тоже выбор нации, и его стоит уважать. В конце концов, ты знаешь, что дом Романовых сделает для России немало хорошего. Великой империей она станет именно под их управлением.

— Меня удивляет твой фатализм.

— Да нет, я просто принимаю мир таким, какой он есть. Как Чигирев безрезультатно читал Отрепьеву лекции по политэкономии, так и тебе не удастся построить крепкое государство во время смуты. Для некоторых вещей надо созреть. Подумай об этом. Ладно, полковник, заболтались мы с тобой. Ночь уж на дворе. Завтра битва, спать пора. А о судьбах народов после поговорим, когда времени больше будет.

— Спокойной ночи, господин Басовсон, — поднялся со своего места Крапивин.

— Бывай, Вадим.

Крапивин вышел из палатки. Федор ждал его метрах в ста.

— Ну что? — тихо спросил он Крапивина.

— Он не вмешается.

— Но он и не с нами?

— Нет, он будет в стороне.

— Ой, не верю я в это, — с сомнением покачал головой Федор. — Может, лучше порешить его, и концы в воду?

— Не смей, — строго приказал Крапивин.

Утром, как только рассеялся туман, две армии встали друг напротив друга. Из-за выстроенного бойцами тына Крапивин наблюдал за расположенной напротив его полка польской кавалерией.

— А что, господин полковник, дадим жару ляхам? — весело спросил командир первой сотни.

— Бог даст, поддадим, — отозвался Крапивин, понимая, что собеседник, как и остальные стрельцы, смертельно боится и ждёт ободрения.

«Да что говорить, — подумал он, — перед боем только дурак не боится. Просто один гонит от себя страх, делает что должен и поэтому зовется храбрецом, а другой поддается панике и получает прозвище труса. Эх, мне бы первых побольше!»

На противоположной стороне взвыли боевые трубы и ударили барабаны, и тут же польская конница медленно двинулась на русских. Вначале шляхтичи пустили коней шагом, потом перешли на рысь и лишь после сорвались в безудержный галоп. Засверкали на солнце поднятые сабли.

Крапивин в который раз залюбовался невообразимой красотой польской конной атаки, но тут же спиной ощутил страх своих бойцов. Выхватив саблю и вскочив на тын, полковник громко прокричал:

— Товсь! Без команды не стрелять.

Первый ряд стрелков придвинулся к тыну и изготовил оружие. Артиллеристы заняли свои позиции. Кавалерия неумолимо приближалась.

— Нет, еще нет, — тихо повторял про себя Крапивин. — Только заряды растратим. Эх, дальнобойность здесь ни к черту.

Видя, что через считанные секунды противник выйдет на ту роковую линию, за которой огонь его полка окажется наиболее эффективен, Крапивин поднял саблю и громко скомандовал:

— Цельсь!

Шорох и стальной лязг пробежали по рядам. Прошла секунда, другая, третья, и вот полковничья рука с саблей рухнула вниз, а из глотки вырвался отчаянный крик:

— Пли!!!

Мгновенно весь строй окутался пороховым дымом и потонул в грохоте залпа. Рявкнули пушки, выплюнув свой смертоносный заряд. Сквозь клубы порохового дыма Крапивин видел, как летят на землю сраженные шляхтичи.

— Сменяйсь! — отчаянно завопил Крапивин. — заряжай!.. цельсь!.. пли!..

Очевидно уже не слушая его приказов, стрельцы автоматически выполняли многократно отработанные на ученьях действия. На смену разрядившего оружие ряда вставал другой. Отстрелявшие быстро перезаряжали оружие и становились в очередь для нового залпа. Изрыгнули по второму заряду картечи пушки.

Полк вел практически непрерывную пальбу. Такой плотности огня в здешних войнах не применял, пожалуй, еще никто. Потери противника были, наверное, ужасны, но об этом приходилось только догадываться. Из-за плотных клубов порохового дыма стрелки вели огонь почти вслепую. Впрочем, при высокой плотности атакующих и эти выстрелы не могли не достичь цели.

Крапивин соскочил с тына и шагнул в глубь строя. Никто из подчиненных не мог больше ни слышать, ни видеть его, и командиру лишь оставалось наблюдать за ходом боя.

Прошло еще несколько минут непрерывного грохота, и Крапивин увидел, как перед тыном возникают из порохового дыма несколько всадников. Двое из них осадили коней, не решившись с ходу брать препятствие, но остальные перемахнули укрепление и ринулись рубить артиллеристов. Произошло то, о чем предупреждал Басов. Остатки сильно потрепанной огнем, но не уничтоженной до конца кавалерии доскакали до укрепленных позиций и вступили в рукопашный бой. С яростным криком Крапивин бросился в бой. Теперь его полк могли спасти только полки Федора и Басова.

Выстрелы стали реже и постепенно прекратились, все окружающее пространство наполнили звон сабель, храп коней и отчаянные людские крики… Однако поляков за линию обороны прошло чрезвычайно мало. Через десять минут все смельчаки из Речи Посполитой были перебиты, а стрельцы вновь придвинулись к тыну. Когда дым рассеялся, Крапивин увидел, что скудные уцелевшие остатки кавалерийской лавы сжимают с двух сторон стрельцы Федора и шведские кавалеристы Басова. О том, чтобы вести огонь по ведущим рукопашный бой частям, не могло быть и речи. Выскочив вперед, Крапивин закричал:

— Вперед, братцы! Не посрамим землю русскую!

Уже через несколько минут они врубились в смешавшиеся ряды польской конницы и принялись ее теснить. Попавшие в клещи поляки храбро рубились, однако их задачей теперь стало вырваться из окружения. Им это удалось. Теперь прямо перед Крапивиным были отступающие польские всадники. По правую руку восстанавливал строй стрельцов Федор, а по левую горделиво гарцевал на коне во главе шведского конного полка Басов.

«Теперь мы вместе, против одного врага, в едином строю», — удовлетворенно подумал полковник, и тут до его слуха донеслась длинная фраза-приказ, произнесенные Федором. Крапивин различил лишь два слова: «колдун» и «пли». Повернувшись, он увидел, что Федор саблей показывает на Басова.

— Нет, Федор, не надо!!! — что есть силы заорал Крапивин.

Но было поздно. Не менее пятидесяти мушкетов выстрелили в едином залпе. Крапивин видел, как Басов вместе с лошадью были буквально сметены шквалом свинца.

— Н-е-е-е-т!!!

Крапивин со всех ног бросился туда, где только что гарцевал его друг.

Он бежал, не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, и когда остановился, его глазам открылась страшная картина. На земле лежала изрешеченная пулями лошадь. Рядом валялись окровавленная сабля Басова без ножен и простреленная в двух местах шляпа. Но нигде не было ни самого фехтовальщика, ни кусочка тела, ни лоскутка одежды. Словно и не существовало никогда полковника Басовсона.

Над ухом Крапивина кто-то тяжело задышал:

— Истинно сказано, колдун.

Фёдор сплюнул в ошмётки коня и перекрестился.

ГЛАВА 35 Переворот

Проваливаясь в талый снег, Чигирев медленно шел вдоль осадной батареи. Тяжелые пушки гулко ухали, отправляя многопудовые ядра за стены осажденного города.

«Полгода безрезультатной осады, — раздраженно думал Чигирев. — Все, как и в нашем мире, но все же обидно. И это поляки — гроза! ураган! смерч! Ну и где эта гроза? Бушует в открытом поле, а в осаждённый город даже молнии не долетают. Да что и говорить, они и на войну-то пошли, как на прогулку, весело потрясая саблями и даже не помыслив об осадных орудиях. А ведь я говорил королю, что они потребуются. Сигизмунд только отмахнулся. Когда поняли, что Смоленск оказался крепким орешком, за осадной артиллерией послали в Ригу.[24] Несколько драгоценных месяцев псу под хвост. Похоже, город так и не возьмут. Он сам присягнет королевичу Владиславу, следом за Москвой, сразу после низложения Шуйского. А потом будет первое ополчение Ляпунова и второе, Минина и Пожарского. Поляков прогонят и посадят себе на шею Романовых. Эта семейка быстро пресечёт все попытки европеизировать русский быт и ввести хотя бы зачатки личных свобод граждан, укрепит крепостничество, изолирует страну. Фактически они заложат основу того, что их погубит через триста лет. А потом — ужас советской системы, порожденный теми же темными веками азиатчины… Нет, я не допущу этого».

Рядом гулко ухнула пушка, и тяжеленное каменное ядро со свистом полетело за смоленские стены. Чигирев непроизвольно поежился. Ему все же претило, что он входит в состав иностранного войска и вынужден воевать против соотечественников. Логика логикой, а попробуйте-ка даже из самых лучших побуждений нацепить вражескую форму. Как ни стремился заглушить историк голос совести, постоянно укорявшей его за союз с врагом, он все-таки не мог отделаться от неприятного ощущения, что совершает нечто гнусное.

— Пан Чигинский, вас просит к себе его величество, — склонился перед ним королевский посланец.

Тяжело вздохнув, Чигирев двинулся следом за шляхтичем.

В шатре его ожидали трое: сам король, канцлер Лев Сапега и гетман Станислав Жолкевский. Увидев Чигирева, последний демонстративно скривился и сплюнул на пол. Старый вояка недолюбливал русского, считая его изменником. Сердце солдата не переносило предательства в любой форме, даже если оно было выгодно его собственной стране. Гетман не старался скрывать своего презрения к советнику его величества пану Чигинскому.

В отличие от полководца, король и канцлер всегда демонстрировали Чигиреву дружеское расположение. Эти двое не могли не оценить пользы его советов. Хотя, как неоднократно замечал историк, все же считали его чужаком, оказавшимся в данный момент полезным для дела.

«Интересно, каким образом Басов так быстро стал здесь своим, а я и за три года не обжился? — подумал Чигирев. — Может, я играю не по правилам?»

— Слушаю вас, ваше величество, — Чигирев низко поклонился.

— Из Москвы пришли странные вести, — сообщил Лев Сапега. — Василий Шуйский низложен и насильно пострижен в монахи. Новым царем провозглашен Михаил Скопин-Шуйский. Как нам стало известно, переворот совершила вошедшая в столицу армия Скопина.

— Вот это да! — присвистнул Чигирев. — Военный переворот! Для московитов это совершенно необычно.

Он лихорадочно прикидывал, какие события могли привести к столь резкому изменению истории.

— Мне хотелось бы знать, что это может означать для нас, — нетерпеливо спросил канцлер.

— Скопин-Шуйский — сильная личность и талантливый полководец, — ответил Чигирев. — Его поддержат значительно больше русских, чем Василия Шуйского. Нам это лишь осложнит положение.

— Ты считаешь, что он сможет одолеть наше войско? — с вызовом спросил король.

— Я считаю, что за ним пойдет больше народа, чем за Василием Шуйским, — ответил Чигирев. — И он значительно лучший полководец, чем Дмитрий Шуйский. Не более и не менее.

— Но как вы считаете, долго ли он удержится у власти? — подал голос Сапега.

— Это зависит от того, какую политику он поведет.

— По нашим данным, он совершенно отстранил бояр от власти, — сообщил канцлер. — Всецело опирается на свои полки. Но он уже издал несколько указов, снижающих подати крестьянства и обязывающих выплачивать специальный налог на войну самых состоятельных бояр. Кроме того, он обязал всех дворян явиться на службу с боевыми холопами в полном военном снаряжении. Похоже, что вскоре у него будет немалое войско. В ближайших помощниках у него два безродных полковника: Федор Семенов и Владимир Крапивин. Это совершенно необычно для Московии, где все определяют знатность и родственные связи.

«Так вот откуда ветер дует, — догадался Чигирев. — Это Крапивин влез. И поступил, кстати, неглупо. Мне самому надо было понять, что лучшим выходом для России будет все же русский царь. Как я не догадался поставить на Скопина?»

— Значит, в ближайшее время возникнет боярский заговор, — констатировал он. — Но армия поддержит Скопина. Будет он популярен и у черни. Московские низы традиционно не жалуют бояр и уповают на царя. А Скопин именно такой царь, какой им нужен: решительный, успешный в битве и происходящий из знатного рода. Чем закончится противостояние, я предсказать не берусь. Но пока Скопин-Шуйский на Москве, наша война будет затяжной и кровавой.

— Ясно, — протянул король. — Что скажете, панове?

— Я сразу говорил, ваше величество, что поход на Московию безумен, — вступил в разговор Жолкевский. — Конечно, мы в состоянии разбить московитов. Но чего это будет стоить? Тушинский вор понес большой урон, и теперь все силы царя обратятся против нас. Мы оставим здесь, на полях Московии, своих лучших бойцов. Тогда с юга по нам ударит Турция, а с севера — Швеция. Московия не стоит того, чтобы рисковать Речью Посполитой, ваше величество. Да и зачем вам эта земля? Здесь не уважают ни данного слова, ни крестного целования. Здесь самые благородные ведут себя как холопы. Здесь постоянные подлые заговоры и интриги. Благородному пану нечего делать в этой Богом проклятой стране. Пока Московия еще слаба, давайте отторгнем у неё северские города и смоленские земли и заключим на этих условиях мир.

— Но все же Московия — аппетитный кусок, — с сомнением покачал головой Сапега. — Я думаю, надо перейти к обороне. Мои люди тем временем вступят в сговор с московскими боярами и помогут им составить заговор против Скопина. Когда царь Михаил будет свергнут, мы сможем снова попробовать прибрать московскую корону.

— Это справедливо, — заметил король. — Я и мысли не допускаю, что можно отказаться от Богом назначенного мне Московского царства. Да и не простит мне Всевышний, если я отступлюсь от намерения привести московитов к истинной вере.

— Хотел бы заметить, ваше величество… — произнес Чигирев.

— Ты здесь еще? — король надменно посмотрел на Чигирева. — Ступай. Я тебя после позову, когда совет закончим.

Чигирев поклонился и вышел из шатра. В голове у него царило смятение. На престоле в Москве Скопин-Шуйский — молодой, энергичный правитель. Человек, который отважился отринуть вековые обычаи и смело двинул страну к возрождению. Польской оккупации может даже не потребоваться. Крапивин, возможно, сам того не желая, осуществил намерение Чигирева. «Вот бы теперь оказаться на Москве, — думал он. — Но не простит мне Скопин службы у Отрепьева. Не простит того, что перебежал к полякам. Служба новому царю невозможна, а служба Сигизмунду теперь уже точно будет истинной изменой своей стране. Что же делать? Все планы, ради которых жил, рухнули. Жить не хочется».

Навстречу Чигиреву, понурясь, шел монах. Историк отступил в сторону, чтобы пропустить его, но с изумлением узнал в доминиканце инженера Алексеева.

— Виталий Петрович?! — воскликнул он.

— Тихо, — Алексеев приложил палец к губам. — Идем-ка в сторонку, разговор есть.

Они отошли от костров осаждающей армии и сели на поваленное бревно.

— Как вы здесь? — спросил Чигирев.

— Басов просил забрать вас отсюда, если в Москве состоится переворот Скопина.

— Почему?

— Он сказал, что если победит Скопин, вам здесь делать больше нечего. На историю вы уже повлиять не сможете. Скопин неизбежно отбросит поляков от Москвы. А вот жизнью вы будете рисковать очень сильно и, главное, бессмысленно.

— А где сам Басов?

— Его нет здесь больше, — отвел глаза Алексеев. — Он погиб в сражении под Тулой. Примерно год назад… по вашему времени.

— Как?!

— Роковая случайность, нарвался на мушкетный залп.

Они замолчали. Чигирев был буквально сражен известием о гибели фехтовальщика.

— Куда же мы пойдем? — спросил наконец историк.

— В любой из открытых нам миров. Только не в наш собственный, там нас ждет смерть. И не в этот. Басов сказал, что здесь мы сделали все возможное. Здесь неподалеку «окно» в тысяча девятьсот двенадцатый год. Игорь больше всего любил тот мир.

— Но я хочу в этот.

— Басов сказал, что это ваше право. Но тогда мы оставим вас здесь навечно.

— Но я хочу найти своего сына.

— Он в Варшаве.

— Ложь! — взбеленился Чигирев. — Я обыскал всю Варшаву за последние три года. Там нет моего сына. Там нет даже адреса, который дал мне Басов.

— И не будет еще лет триста. Мы отправили вашего сына в Варшаву тысяча девятьсот семидесятого. Игорь сказал, что выполнил все ваши требования. Ваш сын получит хорошее европейское образование и станет западным человеком. А насчет того, в каком мире и в каком времени, уговора не было.

— Почему же он мне не сказал?! — вскрикнул Чигирев.

— Он сказал, что это позволит вашему сыну больше узнать и шире смотреть на вещи, — ответил Алексеев. — Поверьте, он всегда хотел лучшего для Янека… и для вас. Сейчас я выполняю его последнюю волю. Притом Игорь сказал, что продиктована она вашими же интересами. Либо вы остаетесь здесь и не сможете увидеть сына, либо идете со мной.

— Но я хочу узнать, чем здесь все закончится.

— Басов предусмотрел и это. Он разрешил вернуть вас в этот мир, но в две тысячи четвертый год. Вы сможете точно узнать, к каким последствиям привело произведенное вами вмешательство… и не сможете ничего исправить. Как вам известно, наша машина обратного движения во времени не допускает. Решайтесь. «Окно» вон в той роще. У нас с вами не более двух часов. Потом аккумуляторы сядут, и мы навсегда застрянем в этом мире.

— А Крапивин?

— Я был у него. Он отказался уходить. Басов предусмотрел и это. Но сейчас речь о вас. Что вы решаете?

Чигирев обвел глазами стан польского войска, осадные пушки, изрыгающие пламя и ядра, твердыню смоленской крепости и мысленно попрощался с этим миром. Здесь ему действительно было нечего делать.

— Я иду с вами, — сказал он.

ГЛАВА 36 Возвращение

Сражение началось традиционно. Склонив пики, польские крылатые гусары пошли в атаку. Крапивин ждал этого. Возглавляемое им левое крыло войска было готово принять удар.

Когда кавалерийская лава вошла в зону прицельного огня, русские полки открыли огонь. Грохот стоял ужасный, плотность огня была невероятной. Посмотрев на центральные позиции, воевода[25] увидел, что там в бой вступают шведские полки.

«Эти сдюжат, — подумал Крапивин. — Да и заплачено им вовремя, так что не предадут. Нам, конечно, до них в ратном деле еще далеко. Ничего, научимся. Было бы только время. Царь Михаил еще всех за пояс заткнет».

Потери поляков были гигантскими. Смертоносный огонь выкосил первые ряды наступающих почти полностью, но оставшиеся долетели до ряда стрелков, и тут в контратаку пошла дворянская конница..

— Сейчас мы вас, — злорадно произнес Крапивин, и тут какое-то непонятное ощущение тревоги заставило его обернуться назад и чуть влево.

Из леса на левый фланг русского войска выезжал большой отряд польских кавалеристов. Опытный полководец Жолкевский не собирался губить всю свою конницу в лобовой атаке. Он послал лучшую ее часть в обход, чтобы ударить русским в тыл, когда те сцепятся с основным польским войском.

Матюгнувшись, Крапивин развернул коня, спешно отправил гонца ко вступившим в бой частям с приказом изготовиться к круговой обороне и зычным голосом призвал свой резервный полк. Сейчас у него была только одна возможность предотвратить разгром левого крыла: лично возглавить атаку последнего резервного полка.

Сшибка была жестокой. Все пространство вокруг заполнили лязг железа, отчаянные крики людей, храп коней. Боевое превосходство польской кавалерии сказалось мгновенно. Шляхтичи теснили русскую конницу, нанося ей жестокий урон. Впрочем, и сами поляки теряли немало бойцов.

Крапивину с самого начала стало ясно, что опрокинуть отряд отборной конницы ему не удастся. Максимум, на что он мог рассчитывать, это задержать атаку, чтобы стрельцы могли изготовиться к обороне от удара в тыл, а Скопин-Шуйский выслал на поддержку левому крылу резервный полк из центра. В запале рубки воевода даже не заметил, как оказался в окружении. Его люди были оттеснены назад, а сам он с трудом отражал выпады наседавших на него шляхтичей. В отчаянной попытке прорваться к своим воевода пришпорил коня. Он еще успел мощным ударом разрубить до седла попавшегося ему навстречу всадника, когда польская сабля, найдя брешь в его доспехе, вонзилась ему прямо под сердце.

Крапивин очнулся внезапно. Он лежал на краю поля, на обочине грунтовой дороги. Рядом стояли раздолбанные «Жигули» с включенным двигателем. Вышедший из них парень с простоватым лицом в потертом спортивном костюме и стоптанных кроссовках удивленно смотрел на распластавшегося на земле человека.

— Ё-мое, мужик, ты как здесь очутился? — произнес он. — Да еще в таком прикиде. Ты чё, со съемок?

Крапивин сел на земле и осмотрел себя. На нем все еще была одежда воеводы, та, в которой он повел полк в свою последнюю атаку. Кольчуга слева была пробита, а на накинутом поверх нее кафтане все еще виднелась дырка со следами свежей крови. На боку висели пустые ножны. Однако самой раны Крапивин не ощущал. В голове все еще гремели звуки битвы, но стоявшая перед ним машина и простоватый крестьянский парень в спортивном костюме не оставляли сомнений, что полк, Скопин Шуйский, король Сигизмунд, гетман Жолкевский — все они остались где-то в ином времени и пространстве.

— Мужик, ты вообще в порядке, или перебрал? — снова подал голос парень.

— Оставьте его, молодой человек, — сказал Басов выходя на дорогу.

На фехтовальщике был костюм-тройка, белая рубашка, черный галстук и лакированные ботинки. — Ну, попал сюда человек из прошлого, что тут такого? Он, может, еще минуту назад с ляхами рубился, а вы ему «перебрал».

Парень затравленно посмотрел на Басова.

— Да ну вас к черту, психи какие-то, — пробубнил он, быстро сел в машину и ретировался, извергнув сизые клубы зловонного дыма.

— Ну, каково тебе в мертвецах? — поинтересовался Басов, поворачиваясь к Крапивину.

Тот поднялся на ноги и изумленно осмотрелся.

— Игорь? Ты здесь? Каким образом? Тебя же…

— И тебя тоже, — усмехнулся Басов. — Аккурат саблей под сердце. Прикидываешь, в раю мы или в аду? Скорее второе. Мы на родине.

— Объясни, — потребовал Крапивин.

— Все просто. Когда меня снес залп стрельцов Федора, я очнулся на одном из дачных участков под Тулой, в две тысячи пятом году. Как раз в том месте, где меня сразил залп в том мире. Ну, а сейчас мы под Смоленском, тоже в нашем мире. Оказалось, что после смерти там нас просто выбрасывает в свой мир. Все ранения, полученные в том мире, исчезают. У тебя, кстати, даже шрам на брови прошел, который ты под Троице-Сергиев монастырем заработал. Вот так-то.

— Так что, мы вернулись в свой мир?

— Слава богу, не навсегда. Алексеев оказался на редкость толковым мужиком. Он следил за мной. А когда узнал, что я исчез, сразу предположил, что меня выбросило в наш мир. Впервые мы заподозрили, что так происходит, уже после того как «испарился» труп Селиванова.

— Так значит, этот подонок жив?

— Увы, такие люди бессмертны, — усмехнулся Басов. — Так вот, Алексеев нашел меня там, и мы вместе перешли в мой любимый тысяча девятьсот двенадцатый год. Попытка же вернуться в тысяча шестьсот десятый ничем хорошим не кончилась. Меня снова стали разрывать мушкетные пули, и я очутился в две тысячи пятом. Так что для того мира мы умерли. Попытайся вернуться туда — и ты снова труп. Правда, ненадолго. Но умирать — дело препохабное, это я тебе точно скажу.

— И что теперь?

— Для начала предлагаю убраться отсюда. А то, неровен час, припрется доблестное МВД и начнет требовать документы и проверять нас на предмет связей с чеченскими террористами. Вон там, на опушке леса, «окно».

Крапивин кивнул, и они зашагали прямо через распаханное весеннее поле. Однако, пройдя пару сотен метров, Крапивин вдруг встрепенулся:

— Погоди. А мои ребята, которых убили в первой экспедиции? А Артеменко? А группа прикрытия, которая шла со мной под Киев? Они все погибли в том мире, но вовсе не переместились в наш и не ожили тут.

— На тот момент действовало «окно» между нашим миром и тем, — ответил Басов. — Очевидно, это как-то объединяет миры. Все это надо еще изучать, но иного объяснения у нас нет. Вообще с этой алексеевской машиной столько чудес, что я просто счастлив, что мы закрыли эту треклятую форточку и забрали инженера у генералов и политиков. Еще неизвестно, какие фокусы она способна вытворять. Впрочем, одно мы знаем точно. При отсутствии активного «окна» с нашим родным миром процессы старения в наших телах прекращаются.

— Что?! — Крапивин даже споткнулся на подвернувшейся под ноги кочке.

— Именно. Биологически нам сейчас столько же лет, сколько было, когда мы закрывали «окно» на спецобъекте и похищали Алексеева.

Крапивин тихо присвистнул:

— Интересная картинка получается.

— Очень интересная. Выходит, что мы в любом из десяти, то есть уже из девяти открытых Алексеевым миров можем жить практически до бесконечности. Главное только — не связываться с родным миром. Если нас убьют, то мы всего лишь возрождаемся у себя на родине. Главное, чтобы нашелся кто-то, способный переместить нас в любой из оставшихся в нашем распоряжении миров. Но есть непонятные пока вещи. Сын Чигирева, которого я поместил в другой мир, растет и развивается, как и положено в его возрасте. Я ведь не знал еще об этих вещах, когда посылал его туда. То ли в младенчестве не возникает привязки к своему миру, то ли организм настойчиво требует развития и побеждает те силы, которые тормозят его. Все это надо еще изучать. Алексеев, по крайней мере, с этой работой неплохо справляется, хотя вопросов еще море.

— Он и агентурной работой овладел, — усмехнулся Крапивин. — Явился ко мне в Москве под видом православного монаха и давай уговаривать меня из того мира уйти. Твоя последняя воля, говорит.

— Действительно последняя, — согласился Басов. — Я же и впрямь в том мире умер. Чигиреву он то же самое говорил. Так парень увидел меня целого и невредимого и сразу в крик ударился, что мы его обманули. Насилу угомонили.

— Кстати, с твоих слов Алексеев напророчил мне смерть. Ты что, знал, что меня убьют в этой битве?

— Нет, — покачал головой Басов. — Я думал, тебя убьют во время переворота.

— Какого переворота?

— Когда Скопина-Шуйского будут свергать.

— Как свергать? Почему?

— Над теорией можно, конечно, смеяться, — заметил Басов. — Но если теория правильная, то она неизменно подтверждается на практике. Так вот, если моя теория верна, то смута могла закончиться не раньше двенадцатого года. Просто народ до этого момента не был готов к самостоятельным действиям. Да и после изгнания интервентов он смог только поклониться новому самодержцу. До того, чтобы отстаивать свободу и права, контролировать власть, русское общество еще не созрело. Вот и получается, что на века вперед вся политика Московии — непрерывная цепь интриг и заговоров. Скопин-Шуйский неизбежно должен был проиграть на этом поле. Он воин, а не интриган. Я послал Алексеева в тысяча шестьсот четырнадцатый год, чтобы узнать там твою судьбу. Он разыскал Федора, и тот рассказал ему, что с тобой приключилось. После этого я направился сюда.

— А как сам Федор? — поинтересовался Крапивин.

— После смерти Скопина…

— Смерти?!

— Его убили в тринадцатом, — спокойно пояснил Басов. — К власти пришел клан Романовых в лице Михаила Федоровича. Они ведь мастера подковерных интриг и сумели объединить вокруг себя боярскую партию. К тому же сложился заговор воевод из благородных семейств. Эти оказались недовольны тем, что Скопин продвигал на командные посты худородных выскочек. Состоялся банальный военный переворот, традицию которых вы с Федором, собственно, и основали в Московии. Ну, не было у Скопина готовности рубить головы налево и направо, как это делал Иван Грозный или Петр Первый. А без этого олигархическую структуру, вроде кремлевских бояр, победить невозможно.

— А как сам Федор?

— Ему повезло. В день переворота его не было на Москве, и он не погиб. Новый царь сослал его воеводой в Орешек Все вернулось на круги своя.

— Значит, все было напрасно, — вздохнул Крапивин.

— Вовсе нет. Во-первых, вы действительно пустили последние три года смуты по менее кровавому сценарию. Не было польской оккупации Москвы. Все вылилось в уничтожение остатков войска тушинского вора и разгром банд Лисовского и Яна Сапеги. Ну, и романовский переворот — последняя точка в смуте. Собственно, и в нашем-то мире они пришли к власти, подкупив казаков и некоторых дворян, когда ополчение Минина и Пожарского разошлось по домам.

— Значит, мы все же выиграли ту битву, в которой меня…

— Да. Разгромить польское войско вам не удалось, но Сигизмунд был вынужден отступить от Смоленска. После военные действия развивались в районе северских городов. Но, главное, Москва не присягала королевичу Владиславу. Следовательно, у Сигизмунда не оказалось юридического основания продолжать войну за Московское царство, как это было в нашем мире. Думаю, она закончится значительно раньше. Так что свою задачу ты выполнил. Хотел, чтобы крови было меньше, и добился. Поздравляю. Но, главное, у тебя теперь есть бесценный опыт. Ты знаешь, как не надо действовать, исправляя историю. А опыт, по сути, — самое ценное в жизни. Чигирев, надеюсь, усвоил, что национальные интересы никогда нельзя забывать, даже в угоду прогрессу. Да и я получил неплохой урок. Не стоит выглядеть колдуном перед окружающими. Можно получить залп в спину.

— И что теперь? — спросил Крапивин.

— Вот «окно», — указал Басов на возникший рядом с ними проход в пространстве. — Перед нами еще девять миров.

ЭПИЛОГ

Они сидели в столовой варшавской квартиры Басова. Сюда фехтовальщик привез друзей, чтобы передохнуть после пережитых перипетий. Кроме того, Чигиреву предстояло увидеть сына, но на семьдесят лет позже. На дворе было рождество тысяча девятьсот двенадцатого года.

Крапивин, впервые попавший в Варшаву, был совершенно покорён этим городом, который под снежным покровом казался сошедшим со страниц сказок Ганса Христиана Андерсена и Шарля Перро. Были в нем очарование, претензия на столичный шик и упорное нежелание считаться провинцией. Этот город не портили ни городовые в униформе русской полиции, ни офицеры русской армии, расквартированные в Варшаве, ни двуглавые орлы на кокардах чиновников и гимназистов: здесь во всем читалось желание «быть Европой», желание утереть нос великой восточной империи, захватившей добрый кусок Польши, но так и не сумевшей сломить ее гордый дух. Крапивин сразу ощутил эту атмосферу, еще на вокзале. Особым контрастом она выглядела после сонного, захолустного, уездного Смоленска, где они с Басовым сели в вагон первого класса скорого поезда Москва-Варшава.

Крапивин помнил, как войдя в подъезд дорогого доходного дома постройки прошлого века, он тихо сказал Басову:

— Шикарный город. Но какой-то весь не русский. Как Таллинн в Советском Союзе никогда не был советским.

— Шикарный, это точно, — подтвердил Басов. — И жить ему осталось тридцать один год и восемь месяцев.

Семикомнатнаяквартира Басова поражала своим великолепием. Массивная дорогая мебель, картины на стенах, хрусталь и фарфор в сервантах красного дерева, целая коллекция элитных вин в специальном шкафу. Прислуга состояла из трех человек: горничной, чрезвычайно миловидной женщины, которая, как понял Крапивин, питала к Басову нежные и, очевидно, не безответные чувства, кухарки и пожилого мажордома.

— Не много ли для одного любителя красивой жизни? — спросил Крапивин, осматривая квартиру. — Ты же здесь вроде почти и не жил.

— В самый раз, — заверил его Басов. — И жил я здесь достаточно. Чуть не четыре года накрутил. Я в других мирах и попутешествовал, и жильем обзавелся, и репутацию приобрёл. С аппаратом Алексеева можно год прожить в другом мире, а потом вернуться в ту же минуту, из которой ушел в этом. Главное, чтобы не было постоянного «окна». Кстати, этот мир мне пока милее всех остальных.

— Чего же ты при Сигизмунде ошивался?

— А что было делать? — развел руками Басов. — Два дурака полезли в политику семнадцатого века. Ясно было, что их придется спасать, и что если этого не сделать, то потом позору не оберешься. Вот и бегал я за вами, как мамаша за нерадивыми чадами.

Крапивин тихо матюгнулся и стал смотреть в сторону.

— Здесь я обосновался в Варшаве, потому что и там жил в Речи Посполитой. Так удобнее, — продолжил Басов. — Здесь я покупал соль и специи, которые переправлял в основном в четырнадцатый век. Там я тоже пару лет намотал. В тысяча двести сороковом году у меня свои дома были в Кракове и в Праге. Там я основал немалую торговую фирму. Через Чехию вожу специи в Германию и далее, через ганзейские города, по всей Европе. Мой Парижский филиал поставляет соль и пряности даже ко двору французского короля. Они-то думают, что я все это прямо из Индии караванами таскаю. Рентабельность — несколько тысяч процентов. На хлеб с маслом хватает. Не люблю себе отказывать в маленьких радостях жизни, знаешь ли.

— И что ты собираешься со всем этим делать?

— Переводить в другое место, — с полной серьезностью ответил Басов. — Первая мировая война — не лучшее время для ведения бизнеса.

Вскоре пришли Чигирев и Алексеев. Как выяснилось, они путешествовали в начало двадцать первого века по четвертому каналу — в тот мир, где действовали в семнадцатом веке. Увидев Крапивина, историк чрезвычайно удивился, а когда Басов поведал ему быль о героической гибели воеводы левого крыла, спасшего своей смертью войско Скопина-Шуйского, поздравил спецназовца со счастливым спасением и вознамерился было рассказать, что там случилось дальше. Но Басов решительно пресек эту попытку. Он заявил, что чрезвычайно голоден и не намерен слушать ни слова об исторических казусах и параллелях, пока ему не подадут достойный ужин. Только после того как стол был накрыт, друзья смогли выслушать рассказ историка.

Впрочем, ничего принципиально нового они не услышали. Подробнее всего Чигирев рассказывал о событиях, происходивших между воцарением и свержением Скопина-Шуйского. После этого, как выяснилось, все события развивались в полном соответствии с историческими реалиями родного мира собеседников.

— Выходит, нам не удалось ничего изменить, — грустно сказал Крапивин.

— Так вы и не меняли ничего по сути, — заметил Чигирев. — Заменили одного царя на другого, а толку-то? Менять надо в основе сам социальный уклад, образ мыслей. Вот тогда его история изменится в корне.

— А ты представляешь себе, каких затрат требует изменение социального уклада? — спросил Басов. — Одно дело, когда сам народ уже созрел для этого, и ему мешает лишь некий сдерживающий фактор. Тогда все просто: устранил неугодного политика или, напротив, предотвратил убийство реформатора — и вот тебе, пожалуйста, новое процветающее государство. Только это максимум на десяток-другой лет приближает неизбежное, не более. Ну а ты-то народ хотел об колено ломать. Когда из Гришки-расстриги реформатора сделать не получилось, пошел поляков на Русь звать. Ты хоть понимаешь, к чему бы это привело? Все равно против тебя встал бы весь народ. Сопротивление усиливается — и твои реформы воспринимают как часть оккупационного порядка. Тебя бы просто смели. А уж крови… страшно подумать.

— Неужели народ восстал бы против отмены крепостного права? — запальчиво возразил Чигирев.

— Он восстал бы против иностранной оккупации. И по праву, — возразил Басов. — На практике так и произошло. Может, я бы и не вмешался, будь ты уроженцем этого мира. Но ты-то пришелец и пытаешься установить собственные порядки. За волосы хочешь втащить людей в тот порядок, который считаешь идеальным. Это в истории бывало уже не раз и никогда ничем хорошим не заканчивалось. Одно дело помочь, когда тебя просят об этом, другое — навязывать свои идеалы. Это и называется быть самозванцем.

— Я не мог видеть, как люди холопствуют, — вздохнул Чигирев.

— Может, им нравится, — пожал плечами Басов. — Ты видел в них хоть одну попытку освободиться? Им это было не надо. Для холопа призыв перестать быть холопом означает лишь одно: надо менять хозяина. Другого он просто не поймет. А когда народ созреет до понимания важности свободы, самоуважения, научится принимать на себя ответственность за собственные поступки… Тогда наша помощь ему не потребуется. Он освободится сам. Что ты можешь сделать — это терпеливо объяснять, почему считаешь свой образ жизни лучше, чем их. И если они не услышат тебя, значит, еще не готовы. Это их выбор. По крайней мере, на тебе не будет чужой крови. Надо все же понимать ответственность за собственные поступки. Кстати, твое навязчивое желание не быть холопом — тоже холопство в своем роде. Привязка, которая не позволяет тебе непредвзято смотреть на вещи. Тебя, Вадим, касается. Конечно, хочется помочь своей стране выиграть войну. И нашествие татар отбить, и крымскую войну выиграть, и катастрофу сорок первого года предотвратить. Только глобальные поражения происходят не от силы противника, а от собственной слабости. А ты все иноплеменных врагов сокрушать тут и там пытаешься. Тащить пулеметы в семнадцатый век бессмысленно. Они или не помогут, или обратятся против своих же.

— Оно, конечно, правильно, — вздохнул Крапивин. — Только я военный человек. Дело моей жизни — родину защищать.

— А может, лучшая защита родины, — это научиться строить свой дом по уму? — предположил Басов.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Крапивин. — Так и Советский Союз из-за внутренней гнилости погиб. И годуновская Русь, как мы теперь знаем. И эта Российская империя. Кстати, я здесь всего пару дней, и ты знаешь…

— Хочешь спасти, — завершил за него фразу Басов.

— Да, хочу. Особенно если знать, что будет дальше. Революция, полный развал армии, террор. Потом все эти партийные задницы, которые снова великую страну погубят. Ведь все это сейчас еще можно предотвратить.

— Да, пожалуй, — поддержал его Чигирев. — Сложно, но можно. Ведь большевизм в какое-то время держался на волоске. Здесь как раз тот случай, о котором ты говорил, Игорь. Всего одно небольшое событие может повернуть весь ход истории. И не надо мне говорить, что здешняя Россия не готова к демократии и рыночным отношениям. Готова! Она уже двинулась в этом направлении. Просто молодой растущий организм более всего подвержен всякой заразе. Для России этой заразой оказался коммунизм. Мы можем предотвратить почти семьдесят лет изоляции и отставания.

— Да не буду я ничего говорить, — тяжело вздохнул Басов. — Поезжайте, предотвращайте, раз приспичило. По четвергам здесь проходит скорый Париж-Берлин-Варшава-Петербург. Замечательный поезд. Я обычно на нем езжу. Садитесь на него и вперед. Денег я вам дам. Легенду разработать помогу. Надеюсь, старых ошибок вы не совершите и, самое главное, наконец-то будете работать вместе над одной задачей. Хоть это приятно..

— Погоди, а ты разве с нами не поедешь? — спросил Крапивин.

— Я не любитель исправлять историю, — покачал головой Басов. — Я дождусь, пока поезд пойдет назад, и поеду в Париж. Все же последний предвоенный год лучше проводить в этом городе.

Чигирев и Крапивин переглянулись.

— Все же не хотелось бы расставаться, — вздохнул Чигирев.

— Это еще почему? — усмехнулся Басов. — Мы с вами настолько разные люди, что объединяет нас только общая проблема: мы попали в чужой мир. Любая попытка совместных действий сразу разведет нас в разные стороны, как и в прошлый раз. Вот, вас хоть объединила идея сохранить Российскую империю, вернее, предотвратить большевизм. Ну так и флаг вам в руки. Завтра я помогу тебе, Сергей, найти сына и умою руки. Что делать дальше, решайте сами.

— Ну раз так, — протянул Крапивин, — хотя мне очень жалко, Игорь.

— Жаль, конечно, — согласился Чигирев, — но раз уж ты так решил, делать нечего. В любом случае, спасибо за все, что ты сделал для нас.

Остаток ужина прошел в молчании. Когда наконец Чигирев и Крапивин разошлись по своим комнатам, Алексеев сказал:

— Я вот все думаю, Игорь, почему каналы открылись именно в эти миры и в эти отрезки времени.

— Случайность, — пожал плечами Басов и отхлебнул.

— Вот интересная вещь, — продолжал Алексеев. — Все исторические периоды, которые открываются нам, предшествуют либо смуте, либо большой войне.

— Ну а царствование Ивана Третьего? Войны были, но не столь уж глобальные. А конец царствования Александра Второго? А семидесятые годы двадцатого века? Если вы имеете в виду нашу смуту начала девяностых, то до нее тоже еще порядочно времени.

— Возможно, это точки, когда смута или война могут быть предотвращены, — предположил Алексеев. — нас всё время выводит на поворотные точки в истории России… Не знаю, как насчёт остального мира, но России — да, это так. Я хотел обсудить это с вами наедине.

— Почему, собственно?

— Потому что, мне кажется, на практике вы сыграли куда большую роль в произошедших событиях, чем хотите показать. Ведь, по сути, вы постоянно контролировали процесс и вторгались в него. Вы предотвратили множество событий, инициаторами которых были Вадим и Сергей. Фактически вы устранили Селиванова, хоть и руками Чигирева. Вы могли предотвратить бой. В конце концов, именно вы дали толчок заговору против Василия Шуйского. Вы подробно рассказали Крапивину о предстоящих событиях и сформировали программу действий, которую он потом подсказал Скопину.

Басов ничего не отвечал, спокойно наблюдая, как в камине догорают еловые поленья.

— Знаете, Игорь, — после продолжительной паузы продолжал Алексеев, — за время использования аппарата я пришел вот к какому выводу. Я думаю, только вы сможете оценить эту информацию по достоинству. — Он замялся. — Я много наблюдал, проверял, сомневался. Но теперь я уверен…

— Да, говорите, не смущайтесь, — ободрил его Басов.

— Я не управляю переходами во времени, — решился наконец Алексеев. — Открытие «окон» так же не является следствием действия аппарата. Вернее, он играет определенную роль, но скорее как средство запроса. То есть это звонок на двери, а никак не ключ. А пропустить нас или нет и куда пропустить, решает некто посторонний. Это абсолютно разумная сила. Она ведет нас по мирам и историческим эпохам, преследуя какую-то свою, абсолютно неведомую мне цель. И все феномены, связанные с переходами во времени и открытием «окон», — плод ее целенаправленного вмешательства.

Басов хитро улыбнулся:

— Понял наконец.

— Я так и думал, что вы знаете об этом, — сказал Алексеев. — Я только не понимаю, догадались ли вы уже в ходе эксперимента или… знали все с самого начала.

Басов снова промолчал.

В камине догорали дрова.

Примечания

1

Ката — комплекс формальных упражнений в карате.

(обратно)

2

Имеется в виду ввод в Уголовный кодекс печально знаменитой статьи о наказании за преподавание карате и начавшиеся следом за этим гонения на адептов восточных единоборств.

(обратно)

3

Чинна — древнее китайское искусство рукопашного боя.

(обратно)

4

Кендо — японское искусство боя на мечах.

(обратно)

5

До Петра Первого на Руси летосчисление велось «от сотворения мира». По этому календарю 2000 год от рождества Христова соответствует 7508 году от сотворения мира.

(обратно)

6

1600 году от рождества Христова соответствовал 7108 год от сотворения мира. Но не надо забывать, что Новый год на Руси в то время праздновался 1 сентября, и поэтому октябрь 1600 года относился уже к следующему, 7109 году.

(обратно)

7

В те годы в русском языке, как и в польском, «украинскими землями» или сокращенно «украиной» именовались все окраинные приграничные земли. Дословно: земли у края (государства). Только потом, когда юго-восточная окраина, или «украина», Речи Посполитой отделилась, на картах мира стала появляться территория, а позже государство под названием Украина, населенное Украинцами, а не русскими или русинами, как именовали Жителей этих земель поляки, литовцы и немцы.

(обратно)

8

Речь — по-польски «республика».

(обратно)

9

Веди себя в Риме, как римляне (англ. поговорка).

(обратно)

10

Ныне чешский курорт Карловы Вары.

(обратно)

11

После успеха в описанной выше битве под Новгород-Северским значительная часть шляхты в войске Лжедмитрия взбунтовалась и потребовала от самозванца денег.

Поскольку Отрепьев не располагал достаточными средствами, чтобы заплатить, 4 января 1605 года большинство поляков под руководством Юрия Мнишека (отца Марины Мнишек, невесты самозванца) покинуло лагерь мятежников. Формально Мнишек отправился на сейм в Краков, но на самом деле это больше походило на бегство. Вскоре на поддержку Лжедмитрию прибыли двенадцать тысяч малоросских казаков. Они с лихвой компенсировали численные потери войска, но, очевидно, не смогли восполнить потери качества. Это сказалось в состоявшейся 21 января 1605 года битве при селе Добрыничи, где самозванец был наголову разбит. После сражения победители нашли на поле сражения 11, 5 тысячи трупов, в основном «черкасов» (малоросских казаков). Самозванец бежал в маленький городок Рыльск. Царские войска попытались взять эту крепость штурмом, но потерпели неудачу. Провалом закончилась и попытка осады и штурма стратегически важной крепости Кромы, где засел верный Отрепьеву гарнизон.

(обратно)

12

Жак Маржет, капитан — командующий полком немецких наёмников в битве при Добрыничах.

(обратно)

13

После поражения под Новгород-Северским Годунов передал командование войсками Дмитрию Шуйскому, который и разгромил самозванца под Добрыничами.

(обратно)

14

Ходить стопами — обычай допетровской Руси, согласно которому всем аристократам и самодержцам полагалось передвигаться медленно, торжественно.

(обратно)

15

Бросок на восток (нем.)

(обратно)

16

Что, собственно, и произошло всего через несколько лет, когда шведская армия нанесла полякам ряд тягчайших поражений именно за счет великолепной организации и железной дисциплины. Тогда Польшу, по сути, спас лишь героизм защитников монастыря на Ясной Гуре в Ченстохове, ставшем центром сопротивления оккупации после целого ряда жестоких поражений. В этот раз, как и обычно, поляки выдержали натиск за счет своего героизма и лихости, но необходимых выводов из поражения так и не сделали. По-прежнему власть короля была весьма условной, а армия по своей структуре — феодальной и малодисциплинированной. Очевидно, прямым следствием этого и стал раздел Речи Посполитой вXpIIIвеке тремя великими государствами: Россией, Австрией и Пруссией. Кстати, ситуация повторилась уже после возрождения Польши, в начале Второй мировой войны в сентябре 1939 года, когда при невиданном героизме, проявленном польскими солдатами и офицерами, польская армия оказалась значительно хуже немецкой организована и подготовлена к войне, за что и поплатилась поражениями.

(обратно)

17

Гетман Станислав Жолкевский — выдающийся польский военачальник и один из персонажей событий Смутного времени. К моменту описываемых событий ему уже исполнилось 59 лет и он прославился победами над шведами Лифляндии и разгромом казацкого восстания Наливайко. В 1607 году в битве под Гузовым он разгромил войско рокошан под командованием Забжидовского, а в 1610 году разбил объединенное русско-шведское войско Под командованием Дмитрия Шуйского и Якоба Делагарди под Смоленском. Позже он прогнал от Москвы войско Лжедмитрия Второго.

(обратно)

18

Лжедмитрий Первый в официальных документах именовал себя Российским императором. С точки зрения его современников, это была необычайная наглость. В те годы считалось, что императоры могли быть только в Римской империи, т. е. в Древнем Риме. Императорами признавались также правители Византии как наследницы Древнего Рима. Именно поэтому императором именовался только император Священной Римской Империи (позже Австрийская империя), поскольку данная страна так же претендовала на наследие Рима.

(обратно)

19

Принятые тогда в Европе названия Китая и Японии.

(обратно)

20

Великий мечник — титул, введённый Отрепьевым в подражание традициям, существовавшим при дворах западных монархий и упразднённый после свержения самозванца. В обязанности великого мечника входил почётный караул возле царского трона во время официальных церемоний. Названием своим титул обязан оружию караульного — двуручному мечу.

(обратно)

21

Ян Сапега — родственник знаменитого польского канцлера Льва Сапеги.

(обратно)

22

В этом месте вXpвеке действительно существовал шведский город Ландскруна, впоследствии сожженный новгородцами. Позже шведы поставили в этом же месте город Ниен с крепостью Ниеншанц, которые уничтожил уже Петр Первый.

(обратно)

23

После выступления совместного русско-шведского войска под командованием Скопина-Шуйского впервые за долгое время войска тушинского вора понесли целый ряд тяжелых поражений. В ходе победоносного похода у «воров» были отбиты Торопец, Торжок, Порхов, Орешек и Новгород Великий.

(обратно)

24

На момент описываемых событий (весна 1610 года) Рига — один из городов Речи Посполитой.

(обратно)

25

Командующий левым крылом в войске в тогдашней России (воевода левого крыла) — второй заместитель командующего армией. Первым заместителем был воевода правого крыла.

(обратно)

Оглавление

  • ПРОЛОГ
  • Часть 1 ОКНО
  •   ГЛАВА 1 Крапивин
  •   ГЛАВА 2 Зеленые человечки
  •   ГЛАВА 3 Чигирёв
  •   ГЛАВА 4 Группа
  •   ГЛАВА 5 Совещание
  •   ГЛАВА 6 Отправка
  •   ГЛАВА 7 Проверка
  •   ГЛАВА 8 Москва
  •   ГЛАВА 9 Романовы
  •   ГЛАВА 10 Царский гнев
  •   ГЛАВА 11 Царская милость
  • Часть 2 НЕВОЗВРАЩЕНЦЫ
  •   ГЛАВА 12 Служилый человек
  •   ГЛАВА 13 Повороты судьбы
  •   ГЛАВА 14 Развороты времени
  •   ГЛАВА 15 Задание
  •   ГЛАВА 16 Князь
  •   ГЛАВА 17 Невозвращенцы
  •   ГЛАВА 18 Разборки в средневековом стиле
  •   ГЛАВА 19 Расставание
  • Часть 3 САМОЗВАНЦЫ
  •   ГЛАВА 20 Перед битвой
  •   ГЛАВА 21 Битва
  •   ГЛАВА 22 Совет
  •   ГЛАВА 23 Покушение
  •   ГЛАВА 24 Предложение
  •   ГЛАВА 25 Царедворец
  •   ГЛАВА 26 Рокош
  •   ГЛАВА 27 Царская невеста
  •   ГЛАВА 28 Последняя попытка
  •   ГЛАВА 29 Побег
  • Часть 4 ПЕРЕВОРОТ
  •   ГЛАВА 30 Освобождение
  •   ГЛАВА 31 Командировка
  •   ГЛАВА 32 Переговоры
  •   ГЛАВА 33 Заговор
  •   ГЛАВА 34 Победа
  •   ГЛАВА 35 Переворот
  •   ГЛАВА 36 Возвращение
  • ЭПИЛОГ
  • *** Примечания ***