По затерянному следу [Григорий Осипович Набатов] (fb2) читать онлайн

Г. Набатов По затерянному следу Документальная повесть (сокращенный вариант)

...Капитан Юрьев задумчиво шагал по коридору. Вчера утром его вызвал полковник Семашко и вручил измятый листок бумаги с коротким адресом:

Рига.

Проспект Виестура, 2.

Гарлевский Н. А.

Больше на листке не было ничего. Даже подписи. И на конверте, в который был вложен листок, ни почтового штемпеля, ни адреса отправителя...

К вечеру Юрьев выяснил, что ни по указанному адресу, ни по какому-либо другому Гарлевский в Риге не проживает.

И вот теперь, какой-то час назад, с трудом сдерживая улыбку, полковник передал капитану новый листок. На нем стоял знакомый адрес:

Рига.

Проспект Виестура, 2.

Гарлевский Н. А.

И снова — ничего больше.

Правда, приглядевшись повнимательней, он обратил внимание на тонкую линию, перечеркивающую фамилию «Гарлевский». Рядом карандашом еле видна была новая: «Экерт».

Экерт... Экерт... Это было уже что-то знакомое. Его искали, но безрезультатно. И решили, что он бежал вместе с фашистскими войсками в Германию. Но полученный сегодня анонимный документ свидетельствует, что Экерт, пожалуй, скрывается в Советском Союзе. И кто-то сигнализирует об этом.

Что ж, выходит, надо ехать в Ригу.

* * *

...В Риге, в домовых книгах на проспекте Виестура, 2, Гарлевский Н. А. не числился.

— А что было на этой территории раньше?

— Я работаю здесь недавно, — ответил управляющий домами. — Но слыхал от жильцов, что прежде тут находилось строительно-монтажное управление 148. Были бараки. Кто в них жил — не знаю: домовые книги у нас не сохранились.

— А где сейчас СМУ-148?

— Тоже не знаю.

Несколько дней Юрьев и его спутник лейтенант Бушуев провели на стройках Риги в поисках прежних работников СМУ-148. Вначале нашелся бывший инспектор кадров строительства.

Он подтвердил, что на проспекте Виестура, 2 некогда размещалось строительно-монтажное управление, но с окончанием работ его ликвидировали.

— Но не все же уехали отсюда?

— Конечно. У нас и сейчас работает Лупенков. Он тогда был начальником жилищно-коммунального отдела. Поговорите с ним.

Лупенков оказался общительным и доброжелательным человеком. Он поехал с Юрьевым на проспект Виестура и рассказал на месте, что здесь было раньше.

— Вот тут у входа стояла небольшая избенка, — объяснял Лупенков. — Жил в ней Экерт. Вот здесь баня. А в этом общежитии находились истопники. Одного из них я помню. Муратов — фамилия его. С Муратовым была знакома женщина.

— Фамилию не помните?

— Кажется, Федорова... Я недавно встретил ее случайно на стройке. На улице Дзирнаву. Ходила к нему еще одна женщина. Но фамилию не знаю. Работала она, кажется, продавщицей в магазине.

Лейтенант Бушуев познакомился на стройке с десятком женщин, но Федоровой среди них не оказалось.

— У нас такой нет, — заверил его бригадир. — Можете не искать.

Бушуев уже собрался было уходить, как неожиданно кто-то крикнул сверху:

— Э-эй, молодой человек, береги-и-сь!.. Если жизнь не надоела...

Лейтенант едва успел отскочить в сторону, мимо проплыл тяжелый груз.

Крановщица в синем берете держалась заигрывающе:

— Кого ищешь? Не меня ли?

— Нет, не тебя. Приятеля ищу.

— А может, приятельниц?

— Может, и их...

— А кто твои приятели?

— Да их перевели сюда со стройки на Виестура.

— На Виестура? — переспросила женщина удивленно... — Я сама оттуда. Только давно перешла. Лет восемь назад... Фамилии знакомых назови. Может, кого-нибудь я знаю.

— Ну, вот Степанова, например...

Крановщица покачала головой.

— А Гарлевского?

— Нет.

— Экерта?..

Женщина ответила не сразу, сделав вид, что не расслышала.

— Нет... Но фамилию слыхала. Давно это было... — Она постояла, минуту раздумывая, и вдруг оживилась: — Постойте, вспомнила. С ним дружила моя знакомая Велта Будрис. Работала в продмаге продавщицей. Где она сейчас — не знаю.

— А как ваша фамилия?

— Зачем тебе?

— Раз спрашиваю, значит, надо, — сказал лейтенант и добавил: — Я сотрудник госбезопасности.

— Мария Федотова.

Бушуев случайно столкнулся именно с той женщиной, о которой рассказывал Лупенков, ошибочно назвав ее Федоровой.

* * *

Лейтенант передал капитану свой разговор с Федотовой. Им без труда удалось установить адрес Велты Будрис. И вот Юрьев и Бушуев уже подходят к домику, окруженному соснами.

Их встретила хозяйка — светловолосая женщина лет тридцати пяти.

— Вы работали в продмаге СМУ-148? — спросил Юрьев, поздоровавшись и назвав себя.

— Да.

На вопрос, знает ли Велта Экерта, она ответила утвердительно.

— Откуда?

Лицо Велты покрылось румянцем.

— Ну... — замялась она на секунду. — Меня познакомил с ним его товарищ Витольд. Они вместе жили в Западной Германии в лагере для перемещенных лиц и вместе вернулись на родину.

— Где теперь Витольд?

— В Риге. Работает на заводе ВЭФ.

Юрьев черкнул в блокноте.

— Где работал Экерт?

— На стройке.

— Вы не могли бы сообщить о его прошлом?

— О прошлом я ничего не знаю. Он ничего не говорил и о своих планах на будущее. Кто его знал, какой он человек... Все таился, боялся чего-то... — продолжила вдруг она уже было законченный разговор. — Обманул меня... Сошелся с ненормальной... Все звали ее Аннушкой...

— А куда делся Экерт?

— Витольд рассказывал, что Николай внезапно куда-то уехал из Риги. Может быть, это случайное совпадение, но Аннушка тоже исчезла. Одновременно с Экертом.

* * *

Вернувшись в Минск, Юрьев торопливо поднялся к себе, подошел к несгораемому шкафу, вынул желтую папку и начал медленно перелистывать документы.

...Был на исходе июнь сорок первого года.

На Витебщине отцвели сады. Пошли в рост хлеба, обещая богатый урожай. Но людям было не до урожая.

Через Белоруссию отходили на Восток советские войска. Тягачи, надрываясь, тащили орудия, ползли танки. По обочине устало шагала пехота.

Где-то за лесом шли жаркие бои. В Оболь доносился гул артиллерийской канонады.

Фронт подкатывался к Сиротинскому району.

В это тревожное время, как-то под вечер, Николай Экерт отправился из деревни Зуи в станционный поселок Оболь и на пригорке у кладбища повстречал председателя колхоза Егора Егоровича Барсукова.

— Домой? — спросил Барсуков. Экерт приволакивал ногу, с усилием опираясь на суковатую палку. — Что у тебя с ногой?

— Ненароком наскочил на пень... А ты что здесь торчишь?

— Тебя подстерегаю. Делать-то что, Николаша, собираешься? В армию пойдешь, или подашься в лес?

— Какой из меня солдат. Хворый я. Потому, сам знаешь, и не призывался. А насчет леса... — Экерт заковырял палкой землю. — Подскажи, Егорыч, с кем связаться. А то, вроде, ищи ветра в поле.

Барсуков хотел было назвать адрес явки, но постоял с минуту и сказал:

— Мне, Николаша, надобно только выяснить твои планы. Что и как. А дорогу в лес найдешь сам...

— Верно, Егорыч. Найду, ежели потребуется.

— Только раздумывать-то некогда, — вздохнул председатель.

— А я не спешу.

Экерт вытащил кисет, протянул председателю, но тот, словно не замечая, отвернулся и зашагал по шоссе.

В Оболи прошло детство Николая. Здесь он закончил шесть классов, здесь стал работать в колхозе. Сначала в полевой бригаде, потом прицепщиком, а затем на тракторе.

Но никто не знал, что творится у него на душе. «Работает честно — и ладно», — говорили про него.

Все в Оболи знали, что немец Артур Экерт, отец Николая, был когда-то богатым хозяином, но все пропил и умер. Жена его с горя повесилась. И скрытный характер Николая колхозники объясняли его тяжелым детством: рос, дескать, сиротою.

Никто почти не знал, что Николай переписывается с тетушкой, живущей в буржуазной Латвии. Нет-нет, да где-то между строк она писала племяннику, что «крепким хозяевам живется вольготно, никто их не притесняет».

Злоба, зародившаяся у Экерта против тех, кто мешал ему стать таким же, каким был когда-то его отец, все время подогревалась письмами тетушки. Он ненавидел все советское, но умело прятал свои мысли.

...Захватив Сиротинский район, гитлеровцы оставили в Оболи гарнизон. Вокруг — заводы, нужные фронту, электростанция, железная дорога и автострада, связывающие Восточную Пруссию через Прибалтику и Белоруссию с группами армий «Центр» и «Север».

Надо было все это охранять от партизан. В помощь войскам фашисты стали формировать полицию. Вербовали уголовников, людей, затаивших злобу против Советской власти, карьеристов и тех, кто готов был служить любому хозяину, лишь бы сытно кормили, одевали и платили жалованье.

И Экерт добровольно поступил в полицию. Он решил, что это откроет ему дорогу к власти, к богатству. Предатель принес новым хозяевам толстую тетрадь, в которой перечислялись коммунисты, советские работники, передовые рабочие и колхозники. Отдельно были указаны те, кто ушел в Красную Армию и в партизаны, или поддерживал с ними связь.

По заданию гитлеровцев Экерт лично расстрелял председателя колхоза Егора Барсукова, председателя сельского совета Владимира Алексеева с женой, коммуниста Павла Акуционка с женой и девятимесячным ребенком.

За усердие фашисты назначили Экерта начальником Обольской полиции, и он вместе с другими полицаями, эсэсовцами и жандармами стал арестовывать, пытать и расстреливать патриотов.

Километрах в четырех от Оболи находилась деревня, которую называли по-разному: то Барсуки, от Елисеенки, потому что большинство жителей носило фамилию Елисеенко. Деревня небольшая — сорок дворов. Добротные рубленые дома с ладными крылечками и палисадниками утопали в зелени...

Гитлеровцы заподозрили нескольких жителей в связях с партизанами. Экерт и эсэсовец Криванек разработали «операцию» по уничтожению «партизанского центра». Каратели, неожиданно окружив Барсуки, врывались в дома и забирали белье, обувь.

Когда обоз с награбленным добром отъехал к лесу, они подожгли деревню. Уцелела лишь одна изба на поляне. Сюда были согнаны сорок человек — мужчин, женщин, стариков и детей. Экерт закрыл дверь избы на засов, для прочности сунул в скобу вилы, поджег крышу, отошел и швырнул в окно гранату. Стены вздрогнули.

Обезумевшие люди сорвали дверь с петель, но попали под огонь автомата Экерта.

Так была стерта с лица земли тихая деревенька Барсуки. Так погибли ее жители.

Фашисты оценили преданность своего подручного: Экерту был присвоен чин унтер-офицера немецкой армии.

После этого предатель совсем осатанел. Во главе карательного отряда он, как голодный хищник, днем и ночью рыскал по деревням.

На станции Оболь комсомольцы-школьники создали подпольную организацию «Юные мстители».

За два года ребята нанесли оккупантам большой урон. По заданию комитета «Юных мстителей» молодой стрелочник Коля Алексеев следил за движением воинских эшелонов. На чердаке у него был оборудовав наблюдательный пункт. Однажды он заметил, что один за другим через Оболь проскочили несколько эшелонов с тюками прессованного сена. Поздно вечером, когда состав с сеном задержался на станции, Коля пробрался к эшелону и обнаружил на платформе, под сеном, замаскированный танк «Тигр».

«Так вот что они прячут!».

Перед рассветом нарочный «Юных мстителей» доставил в партизанский отряд подробное донесение о фашистских танках. А днем советская авиация уже бомбила эшелоны.

Вскоре юная подпольщица Нина Азолина взорвала обольскую водокачку, единственную водокачку, уцелевшую на большом участке железной дороги Двинск—Витебск. Взрыв ее на неделю приостановил движение воинских эшелонов. В Оболи и на промежуточных станциях застряли десятки составов, которыми занялась наша штурмовая авиация.

«Юные мстители» были хорошо законспирированы. Да и откуда было немцам знать, что в диверсиях участвуют дети, школьники.

Стремясь оправдать доверие своих хозяев, Экерт лез вон из кожи, чтобы разыскать подпольщиков. Ему-таки удалось заслать к ребятам провокатора. Напав на след юных патриотов, Экерт стал проводить обыски и аресты. Экерт — главный организатор их расстрела...

* * *

Юрьев захлопнул папку.

«Подумать только — Экерт живет среди нас и, может быть, продолжает вредить... Разве можно быть спокойным, пока этот оборотень ходит по нашей земле?».

Юрьев достал из сейфа листки с адресом Экерта, присланные неизвестным автором.

Кто же все-таки этот человек? Откуда он знает Экерта и его родственника Гарлевского?

Капитан стал пристально изучать листки. На обратной стороне измятой бумажки при ярком свете лампы он вдруг обнаружил едва-едва приметный полуистершийся отрывочный текст:

«Дир... Обольс... кирпич... от прос...»

«Обольс?.. Так это же Обольский кирпичный завод! Там есть такой». — Дальше мелкие буквы стерлись.

«Значит, автор анонимки может оказаться в Оболи, — рассуждал про себя Юрьев. — Понятно теперь, почему он знаком с Экертом и с его родственниками».

* * *

За год на имя директора Обольского кирпичного завода поступили сотни заявлений. Юрьев и эксперт по графике тщательно просматривали толстые папки. Внезапно эксперт насторожился: в одном деле был подшит интересовавший их документ:

«Директору Обольского кирпичного завода от просителя...»

Местный житель Прохор Иванович Епифанов просил отпустить ему для хозяйственных нужд битый кирпич за наличный расчет. Почерк письма и заявления принадлежал одному и тому же лицу.

...Епифанова, семидесятилетнего колхозника, Юрьев застал в постели: старик был болен.

Побеседовали о видах на урожай, о колхозе, затем капитан незаметно перешел к хозяйственным нуждам Епифанова.

— Зачем вам, Прохор Иванович, понадобился кирпич, да еще битый?

— Печь поправлял, — отозвался старик, — дымила сильно...

Он лежал неподвижно, только большие узловатые руки его беспокойно шевелились на одеяле. По-видимому, Епифанов почувствовал, что дело не в кирпиче.

Юрьев осторожно спросил про письмо, про Экерта, руки старика замерли на одеяле, лицо сделалось каменным.

— Не знаю, о чем вы, — хрипло сказал он.

— Как же, Прохор Иванович... Вы же при немцах были бургомистром в Оболи.

— Не по своей воле был...

— Да не о том разговор. Экерт ведь числился при вас. Правда, формально. А все-таки вы его знали.

— Сбежал он с немцами...

— Жаль, — сказал Юрьев. — Я думал, вы поможете нам до конца. Уж если написали письмо... Ваша должность бургомистра для нас не секрет. Знаем и то, что ваша племянница была замужем за Экертом...

— Замужем?! — Старик попытался приподняться и прошептал: — Обманул он ее, соблазнил... Погубил, гадина, девку... Сначала душу растоптал, а потом и жизни лишил... И людей столько поубивал, что не мог я молчать. Вот и послал письмо. Одно, второе... Боялся раньше-то...

— А откуда адрес узнали?

— Приезжал он как-то. А где сейчас хоронится, не знаю. Правду говорю, не знаю.

Капитан поднялся. Значит, надо было продолжать розыск по документам ликвидированного СМУ-148, надо было ехать в Ленинград.

* * *

Найти документы любого учреждения совсем не трудно, если они сданы в Государственный архив. Однако, там документов СМУ-148 не оказалось. Случайно их удалось обнаружить в учреждении, которое не имело никакого отношения к строительству. Перелистывая списки личного состава, Юрьев задержался на знакомой фамилии: Федотова М. Ф., а затем в конце обнаружил строку: «960. Экерт Н. А.».

В книге приказов фамилия Экерта упоминалась осенью сорок шестого года. Он зачислялся на стройку рабочим-плотником. Месяца через два его перевели в истопники. А в конце года Экерт получил повышение: его назначили заведующим складом.

В книге имелась еще одна запись. Заведующий складом Экерт исключался из списков сотрудников СМУ, как дезертир. Он самовольно покинул стройку.

Значит, Мария Федотова и Велта Будрис говорили правду. Но придется еще раз побеспокоить их.

* * *

...И Мария Федотова рассказала все, что ей было известно об Экерте и его друзьях.

— Самым закадычным его другом был Муратов. Одно время они жили вместе. Потом Муратова внезапно арестовали... Я жила в женском общежитии вместе с уборщицей Анной.

— Фамилию знаете?

— Нет, не запомнила. Очень она длинная. Анна была в близких отношениях с Экертом.

— А где она сейчас?

— Я слышала, что уехала. А куда — не знаю. Правда, ее видели после этого в Риге.

— Кто видел?

— Моя соседка, Зинаида Степановна Михайлова. Она живет в этом же доме. Этажом выше.

* * *

— Да, я была знакома с Аннушкой, — сказала Зинаида Степановна. — Она служила домработницей в семье коммерческого директора бисквитной фабрики Оскара Петровича Берзиньш. Но еще в 1945 году его перевели в Москву, в министерство...

Поздно вечером капитан Юрьев получил разрешение выехать в Москву.

* * *

...Оскар Петрович Берзиньш, тучный мужчина лет под пятьдесят, сгорал от нетерпения узнать, что привело к нему капитана. Юрьев коротко изложил суть дела и спросил:

— Как фамилия Аннушки? Это очень важно.

— Рад бы, товарищ капитан, помочь, но ей-богу не помню. Может быть, Алина знает? — Берзиньш обратился к жене: — Алина, тебе известна фамилия Аннушки?

— Видите ли, — замялась та, — Анна работала у нас недолго. Я ее почти не знала.

— Она прожила у вас около года. И без прописки, — заметил Юрьев. — Вы, Алина Генриховна, держали ее паспорт у себя, чтобы она не ушла от вас.

Хозяйка слегка покраснела.

— То есть я знаю ее... Фамилию не помню. Длинная-предлинная.

Капитан показал супругам Берзиньш список работниц СМУ-148, имена которых начинались с буквы «А». Тут же были указаны их фамилии.

Алина Генриховна задержалась на фамилии Хижняк-Стефановская.

— Она...

Юрьев поблагодарил. Прощаясь, он обратил внимание на семейную фотографию, висевшую на стене.

— Дети? — спросил он.

Алина Генриховна объяснила:

— Справа стоит наша Алма, слева — Мартин. В центре — Аннушка.

— Где она работала после вас?

— Домработницей у военнослужащего в Риге. Адреса не знаю, не спросила...

И вновь в Риге. В адресном бюро Юрьеву дали справку, что в 1954 году в Риге, на улице Ленина, 62, в квартире 18 проживала гражданка Хижняк-Стефановская Анна Ивановна, 1906 года рождения, что Хижняк-Стефановская сменила свою фамилию на Ткаченко. Она уроженка деревни Бережок, Порховского района, Псковской области.

По указанному адресу Юрьев отыскал квартиру инженер-полковника Лившица.

Жена полковника в ответ на вопрос Юрьева достала из письменного стола блокнот и, перелистав несколько страничек, прочитала:

— Анна Ивановна Ткаченко. Договор оформлен с 15 октября 1954 года. Уволилась 10 августа 1955 года. Расчет произведен полностью. Вас такие данные устраивают?

— Вполне...

Юрьев показал фотокарточку.

— Она, — подтвердила хозяйка.

— Вы не знаете, куда уехала ваша домработница? — спросил капитан.

— Могу уточнить и это. — Зашелестели страницы блокнота. — Аннушка выехала в... Псковскую область, Порховский район, деревня Бережок.

Юрьев взглянул на часы и, пожелав хозяйке всего доброго, не вышел, а выскочил из квартиры.

Он еще надеялся успеть на минский поезд.

Размышляя о предстоящем свидании с Анной Ткаченко, капитан перебирал в памяти все, что знал о ней: «Под фамилией Хижняк-Стефановская Анна пришла на стройку одновременно с Экертом. Заболела, лечилась в психиатрической больнице. Затем вернулась и, как заявляют Федотова и Будрис, стала часто навещать Экерта. И, наконец, дезертировала со стройки тогда же, когда и Экерт. После этого вернулась в Ригу и служила домработницей, но уже под фамилией Ткаченко».

Юрьев не сомневался, что между этими фактами есть прямая связь.

Точку зрения капитана разделял и полковник Семашко.

— Сергей Петрович, вы установили, когда Анна вернулась в Ригу? — спросил он при встрече у капитана.

— В 1949 году. До этого она жила некоторое время у себя в деревне. Затем опять лежала в больнице. Шизофрения...

И показал полковнику фотографию Анны.

— Болезненная и старовата...

— На восемь лет старше Экерта. Он умеет обольщать женщин, этот Экерт. Соблазнил племянницу Епифанова, бывшего при гитлеровцах бургомистром Оболи, затем Велта Будрис, Анна Ткаченко... — пояснил Юрьев и добавил: — Между прочим, Анатолий Викторович, в Риге обнаружен солагерник Экерта — некий Кузьмичев. Он пытался направить розыск по ложному пути... Интересно, почему Экерт сблизился с Анной? Она намного старше его, да еще больная. А бросил он молодую, красивую — Велту Будрис. В то время Велта работала в продмаге и имела состоятельных родителей. Мне думается, что у Экерта была не любовная, а какая-то другая, далеко идущая цель.

* * *

В Бережок Юрьев поехал с лейтенантом Бушуевым. Деревня раскинулась вдоль озера, лежавшего у подножья пологого холма. Вокруг — холмы, поросшие кустарником. Берег, что напротив деревни, покрыт лесом. Ветки берез низко склонялись к воде, словно хотели пить.

В конце улицы размещался сельсовет. Юрьев застал там председателя Никиту Федоровича Круглова.

Из его рассказа он узнал, что Анна Ивановна Хижняк-Стефановская (Ткаченко — ее девичья фамилия) родилась в этой деревне. Здесь она училась, а после окончания школы работала счетоводом в сельпо. В тридцать третьем году вышла замуж за техника-лесовода Хижняк-Стефановского и прожила с ним в дружбе и согласии до сорок первого года.

В первые же дни войны Хижняк-Стефановский добровольно ушел на фронт, участвовал в обороне Ленинграда, сражался на Ораниенбаумском пятачке, был тяжело контужен и после освобождения Псковщины вернулся в Бережок.

Но это уже был не тот Казимир Станиславович, каким его помнили в округе. Он часто болел, стал пить. Не выдержала Анна, в сорок шестом году завербовалась и уехала на строительство в Ригу. Вскоре Казимир Станиславович умер. Похоронила Анна мужа и опять надолго покинула Бережок.

— А чем она сейчас занимается? — поинтересовался Юрьев.

— Пенсионерка, по инвалидности. Живет затворницей. Ни во что не вмешивается... С головой у нее не совсем...

* * *

Дом Анны Ткаченко стоял у самой околицы. Одну половину его занимала семья младшего брата, колхозного зоотехника, в другой, что поменьше, жила с матерью-старухой Анна.

Прежде чем нанести ей визит, Юрьев с Бушуевым узнали, что Анна себя чувствует хорошо, бывает в гостях у знакомых, ходит в сельскую библиотеку. В погожие дни любит копаться на огороде.

Анна встретила гостей встревоженно, поднялась из-за стола.

— Мы сотрудники госбезопасности, — представился Юрьев. — Нас интересует Экерт. При каких обстоятельствах вы познакомились с ним?

— Когда он был истопником, — после длительной паузы тихо ответила Анна.

— Вы бывали вместе с Федотовой в компании Экерта и Муратова?

— Иногда. Но я с Экертом ничего общего не имела... Хотите верьте, хотите нет, — на глазах Анны показались слезы.

Юрьев понял, что она боится быть искренней.

— Экерт что-нибудь рассказывал вам о себе?

— Ничего не рассказывал. Муратов как-то проговорился, что служил вместе с ним у немцев...

—  Анна Ивановна, — мягко спросил Юрьев, — что заставило вас уехать из Риги вместе с Экертом? Велта Будрис говорила нам о вашем отъезде.

— Я уезжала в Куйбышев. К брату.

— Я понимаю вас, Анна Ивановна. Вы боитесь сказать правду. Не бойтесь. Вас мы ни в чем не подозреваем. Экерт вас обманул. Он рассказывал вам о том, как убивал советских людей?

— Убивал?

— Да! Он — каратель.

Анна вспыхнула. Губы ее задрожали.

— Каратель?

— Если мы найдем Экерта, то вы сами убедитесь в этом. Он палач. Экерт изменил Родине...

Юрьев поднялся и отошел к окну.

— Я понимаю вас, — продолжал он, стараясь говорить как можно мягче. — Трудно поверить вот так, сразу... Он был близок вам. Может быть, и сейчас...

— Нет! Нет! — И, положив на колени руки, перевитые узловатыми венами, Анна заговорила:

— Тяжело было работать на стройке. Кирпичи я таскала, бревна, доски... Здоровые и те кряхтели. Ну, я и слегла, заболела. А на ноги поднялась — позаботились обо мне добрые люди: уборщицей в баню определили. Там я и повстречалась с Николаем. Спросила как-то: «Где твоя семья?» — «Нет у меня семьи, — отвечает, — расстреляли...»

Мой покойный муж не был чутким, а Николай... Почти каждый день виделись мы, и он спрашивал, как я себя чувствую.

Однажды Николай говорит: «Отчего это, Аннушка, другой раз на меня находит такое, что хочется волком завыть? У тебя так бывает?» И потом все чаще стал на нервы жаловаться, об отъезде намекать: «Вижу, что и тебе здесь не сладко. Надо убираться отсюда». Узнав, что в Оренбурге живут мои знакомые, он предложил поехать туда. Я согласилась.

— Экерт не говорил, почему он хочет покинуть Ригу?

— Говорил. Это было под Витебском. Мы проехали небольшую станцию, не помню точно ее названия. Кажется, Оболь. Николай побледнел как-то. «Знаешь, Аннушка, хорошо, что я уезжаю. Здесь много моих врагов. Увидят — не пощадят. Но я их бил и буду бить...»

Двое суток мы были в пути, и Николай чувствовал себя хорошо. Но вот поезд стал приближаться к Оренбургу, и его будто подменили. Он позеленел, начал трястись, бредить... У него случился припадок. Когда поезд прибыл в Оренбург, я отправилась с Экертом в больницу. Регистраторша спросила у него документы, а он в ответ: «Украли в поезде во время приступа». — «Как фамилия?» — «Неведомский Николай Иванович». Я удивилась, но промолчала.

— Значит, Экерт лежал в больнице не под своей фамилией? — переспросил Юрьев. — А почему вы уехали из Оренбурга?

— Это он велел. Он сказал мне, что плохо себя чувствует. Очень много пережил. Ему нужно некоторое время побыть одному, чтобы восстановить здоровье. Обещал прислать мне вызов.

— И, конечно, не вызвал?

— Нет.

— Значит, он в Оренбурге... — тихо проговорил Юрьев, как бы подводя итог беседы.

— А то где же... — с неожиданной злостью сказала Анна. — Тут и ищите его, гадюку. Фамилию-то сменить можно, а вот фотокарточку не сменишь.

* * *

В Оренбурге был прописан только один Неведомский — Николай Степанович. Год рождения — 1890. Пенсионер.

Это был не тот, кого искали. Экерт родился в 1914 году. Оренбург запросили снова: «Когда Н. И. Неведомский находился на излечении в областной психиатрической больнице и по какому адресу выписался?».

Ответ был такой: «Неведомский Н. И. лежал в больнице с 5 по 13 мая 1947 года. Выписался в город Новосибирск, Советская тридцать, квартира шесть...».

«Опять двадцать пять, — подумал с досадой Юрьев. — Ищем в Оренбурге, а он в Новосибирске. Ну и ловкач!».

Ночью в Новосибирск полетела телеграмма, а утром на столе Юрьева лежал ответ: «Указан-му адресу Неведомский не проживает. Новосибирске не прописан».

* * *

Главный врач психиатрической больницы Оренбурга в ответ на вопрос Юрьева развел руками.

— О Неведомском я ничего не знаю. Работаю здесь всего полгода. Можно разыскать историю болезни.

В истории болезни Неведомского рядом с диагнозом «эпилепсия» красовался огромный вопросительный знак. Внизу была отметка «Выписался в Новосибирск». И указан фиктивный адрес.

— Не смогу ли я побеседовать с кем-либо из старых работников больницы?

Главный врач задумался.

— Постойте, постойте... Кто же у нас здесь давно работает? — Он стал вслух перечислять: — Орлова Ксения Никаноровна... Так! Тетя Поля... Как говорится, раз, два и обчелся. Орлова еще не пришла на работу. А тетя Поля...

Тетю Полю Юрьев нашел в коридоре. Он несколько минут наблюдал, как невысокая, щупленькая женщина с заостренным подбородком старательно вытирала мокрой тряпкой светлые, покрытые масляной краской стены.

— Тетя Поля, — Юрьев подошел к санитарке. — Извините, что я так вас называю.

— Ничего, ничего, я привыкла, — тетя Поля взглянула на него добрыми глазами. — Меня все так зовут. Что надобно-то?

— Вы работали здесь в сорок седьмом году?

— Еще раньше, милый, работала. При госпитале.

— Не лежал ли здесь Неведомский?

— Не помню...

— Плотный такой, видный. Блондин...

— Много лежало у нас и плотных, и видных, и блондинов...

— У него на правой руке пальца не хватает.

Санитарка оживилась.

— Батюшки! Да ты бы с этого и начал. Зовут его Николай. А фамилию, хоть убей, не скажу.

— Вы не знаете, куда он девался?

— Никуда... Работает в нашем подсобном хозяйстве. Кузнецом.

* * *

Ксения Никаноровна, старшая медсестра Оренбургской областной психиатрической больницы, вернулась с работы раньше обычного и пригласила мужа в кино.

Николай Иванович Неведомский поморщился. Он не любил бывать на людях. Ксения Никаноровна знала это и не удивилась тому, что даже в кино приходилось тащить мужа чуть ли не силком. Поэтому, воспользовавшись минутной его заминкой, схватила мужа под руку и потащила к двери.

Во Дворец культуры пришли за десять минут до начала сеанса. Военный фильм не интересовал Николая Ивановича. Он видел настоящую войну и пережил такое, что, пожалуй, никому не расскажешь...

Сидя рядом с женой, он думал о своем... Здесь могла бы сидеть не она, а... А что, если Аннушка неожиданно заявится в Оренбург?.. Николай Иванович беспокойно заерзал на стуле.

Скосив глаза, Ксения Никаноровна взглянула на профиль мужа. Худощавое лицо с ямочкой на подбородке. Задумчивый, немного грустный взгляд. Она знала со слов Неведомского, что он, подобно героям фильма, воевал, был ранен. «Переживает, вероятно...»

Ксения Никаноровна жалела мужа и в то же время чувствовала смутную тревогу из-за того, что он редко делится с ней своими мыслями, молчит. «Впрочем, — рассуждала она про себя, — Николай всегда был неразговорчивым».

Ей вспомнилось, как она выходила замуж. Прежде чем дать ответ Николаю, посоветовалась с матерью.

— Понимаешь, мама, он сильный, ласковый. А иногда как будто чужой мне. Скрытный, беспокойный, молчаливый...

— Стерпится-слюбится, — сказала мать.

И вот уже тринадцать лет Ксения Никаноровна живет с Николаем. А он все такой же скрытный и не любит вспоминать о прошлом. Он неплохо работал кузнецом в подсобном хозяйстве психиатрической больницы. Был подтянут, исполнителен, никому не перечил. Скажут — сделает. И сделает на совесть, не придерешься.

Друзьями Николай Иванович не обзаводился, но ходить в гости не отказывался, чтобы не обидеть. Придет, выпьет две-три рюмки и просидит весь вечер молча. «Хлебнул, видать, браток, горя, вот и угрюмый», — говорили о нем знакомые.

Ксения Никаноровна не решалась надоедать мужу расспросами. Она любила Николая и не мешала ему жить в собственном мире раздумий и переживаний.

Лишь однажды она попыталась узнать, где Николай работал раньше.

— В колхозе, — ответил муж. И, словно боясь, что жена захочет выяснить подробности, поспешил добавить: — Немцы разорили его начисто. Народ, должно быть, разбрелся, кто куда. Написал на родину, да не отвечают.

* * *

...В подсобное хозяйство психиатрической больницы приехали под вечер. Не доезжая метров ста до поселка, Юрьев приказал шоферу остановиться. Дальше пошли пешком.

Кроме Юрьева, было еще двое понятых: Григорий Николаевич Зайцев, приехавший из Оболи опознать преступника, и председатель поселкового Совета Никулин.

Миновали шестой домик на левой стороне, и Никулин сказал:

— Здесь!

В одном окне горел свет.

Никулин постучал, прислушался, но никто не появлялся. Он постучал сильней. За дверью раздались шаги.

— Кто там?

— Это я. — Председателя Совета знали здесь в каждом доме. — Николай Иванович пришел?

— Нет еще, Василий Иванович. Задержался на собрании.

— Ладно. Я скоро загляну.

— А что за собрание? — тихо осведомился Юрьев у Никулина.

— Перевыборы рабочкома. Неведомский ведь заместитель председателя...

Они перешли дорогу и сели на скамейке в палисаднике. Минут через двадцать послышались голоса. По улице шла группа людей. От них отделился Неведомский. Он уверенно вошел во двор, поднялся на крыльцо и настойчиво, по-хозяйски постучал.

Едва он скрылся за дверью, как Юрьев и его спутники зашагали к дому. Дверь снова открыла старушка — это была теща Экерта.

— Добрый вечер, — поздоровался Никулин, войдя в комнату.

— Здравствуйте, — тихо сказали Юрьев с Зайцевым.

— Вечер добрый, Василий Иванович, — отозвался Экерт и оглядел незнакомцев. Вдруг он вздрогнул, лицо его побледнело. Метнул злобный взгляд в сторону Зайцева. Должно быть, узнал.

Юрьев сразу заметил в нем перемену.

— Садитесь, — твердо произнес он. — Я работник госбезопасности Юрьев. — Ваша фамилия?

Несмотря на сковавший его ужас, Экерт казался спокойным. Слишком долго готовился он к этой встрече.

— Неведомский.

— Имя и отчество?

— Николай Иванович.

Юрьев указал на Зайцева:

— Вы этого гражданина знаете?

— Нет, не знаю. Первый раз вижу.

— А вы, товарищ Зайцев, знаете его?

— Как же! Сколько лет рядом жили. Работали в одном колхозе. Это — Экерт! Начальник обольской полиции.

— Ух, сволочь! — побагровел Экерт. Он затрясся, как припадочный, стал закатывать глаза.

Капитан встал и резко произнес:

— Хватит, Экерт, играть... Вы арестованы!

* * *

ОБОЛЬ. 12 сентября 1961 года (ТАСС).

Выездная сессия Верховного суда Белорусской ССР закончила сегодня слушание дела бывшего начальника фашистской полиции в Оболи, Витебской области, Николая Артуровича Экерта (он же Николай Иванович Неведомский).

Изобличенный неопровержимыми доказательствами и свидетельскими показаниями, Экерт вынужден был признать себя виновным в совершении тягчайших государственных преступлений.

Предатель и палач приговорен к расстрелу.

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Оглавление

Г. Набатов По затерянному следу Документальная повесть (сокращенный вариант)