ABYSS (СИ) [Нюта_Диклониус] (fb2) читать онлайн

- ABYSS (СИ) 723 Кб, 187с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - (Нюта_Диклониус)

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Пролог ==========


Голубоватый дым тоненькой струйкой поднимался к потолку от тлеющей в пальцах сигареты и расплывался в предрассветном сиянии. Мелкие горячие пылинки пепла то и дело падали на подушечки, обжигая нежную кожу. В любое другое время Йошики бы тут же затушил цигарку в пепельнице, но сейчас ему было абсолютно не до этого. Пианист ничего не видел и не слышал. Он не замечал медленно розовеющего за окном неба и того, как первые солнечные лучи мягко подсвечивают стоящий посреди залы белоснежный рояль, не обращал никакого внимания на белые цифры электронных часов, показывавшие почти четыре часа утра. Его не беспокоил даже страшный бардак, царивший в комнате — разбросанные вокруг вещи и множество порванных нот — хотя обычно Йошики даже лишней пылинке здесь осесть не позволял. Не моргая, Йошики угрюмо смотрел в одну точку перед собой остановившимся, пустым взором.

Он замечал, что, когда долго не ложишься спать, начинаешь ощущать себя так, будто то, что ты называл «завтра», так и не наступило. Будто день и не заканчивался, так и тянется, как жвачка, бесконечно. Словно ты застрял где-то между двумя этими сутками, в параллельном мире, где стрелки часов застыли под стеклом. И для него эти самые стрелки замерли больше недели назад. Йошики потерял счёт времени.

Вернувшись с кладбища днём, он долго метался по комнате. Йошики выл во весь голос и расшвыривал попадавшиеся под руку предметы, разрывал бумаги, едва не бился головой об стены — благо, от этих самых стен его оттаскивал Тоши. Он усаживал Йошики на диван, обнимал, гладил его по спутанным русым волосам, заталкивал в него успокоительное и воду. Но, несмотря на все его усилия, эта истерика окончательно стихла лишь сейчас, к рассвету, не оставив за собой ничего, кроме пустоты с лёгким привкусом горечи.

— Йо… Йо, ты как?

Заспанный Тоши появился в проёме двери, укоризненным взглядом осматривая пианиста. Увидев, что тот никак не отреагировал на его зов, он тяжело вздохнул, подошёл поближе и опустился на диванчик рядом. Тронул Йошики за острое плечо, наклонился, заглядывая в пустые глаза, и осторожно забрал сигарету.

— Хватит курить. Как ни зайду — всё время ты с сигаретой. По-моему, ты за всю жизнь столько не надымил, сколько сейчас…

— Ну и что? — пустым голосом отозвался Йошики, не делая никаких попыток забрать палочку с табаком обратно.

— Ну и то. Хватит уже, тебе надо прийти в себя, — Тоши погладил его по плечу, легонько подёргивая тонкую ткань рубашки. — И для своего же блага, и для общего.

— Для какого такого своего, для какого такого общего? Оно мне не нужно, — Йошики всхлипнул и запрокинул назад голову, явно пытаясь сделать так, чтобы слёзы вкатились обратно в глаза.

Тоши на секунду прикусил губу.

— Хиде бы не понравилось, что ты с собой такое вытворяешь, — тихо произнёс он, убирая с его лица волосы.

Произнесённое имя взорвалось в голове бомбой; Йошики подпрыгнул и уставился на него. В матовых глазах в секунду загорелась безумная ярость.

— Да откуда тебе знать, что бы ему не понравилось?!

Тоши не испугался вида взбешённого друга.

— Вот он сейчас смотрит на нас, — невозмутимо продолжил он и мельком глянул на занавешенное окно, — вон оттуда, и места себе не находит. Ты явно заставишь его нервничать такими издевательствами над собой, ты об этом не думал?

— Я не верю в эту чушь, — Йошики шмыгнул носом и опустил голову. — Слишком хорошо знаю, он умер, тело в гробу, а гроб в земле, всё! Всё, Тоши, всё, всё…

Качнувшись вперёд, он уткнулся головой в плечо друга. Плечи судорожно затряслись.

— И я не понимаю, — сдавленно, еле слышно всхлипнул Йошики, — какого чёрта ты такой спокойный?! Будто к тебе это вообще никакого отношения не имеет!

Тоши только бессильно вздохнул и опять принялся гладить его по волосам. Повисла неловкая и даже пугающая пауза.

— Просто… Знаешь, — тихо сказал Тоши наконец, — в глубине души я понимал, что Хиде скоро нас покинет. Такие яркие люди всегда очень быстро сгорают. К тому же, он выпивал… — горестно протянул он и, отстранив от себя Йошики, посмотрел в заплаканные глаза. — Зря ты думаешь, что мне его не жаль. Жаль, очень. Я его любил, не так, конечно, как ты, но всё же. Просто я понимал, что этим всё и закончится. А для тебя это, наверное, стало слишком сильным ударом…

Йошики вывернулся из его объятий, медленно встал и принялся бездумно бродить по комнате, обхватив себя за плечи и покачиваясь, как сомнабула. Яркий, такие быстро сгорают… Это ведь и вправду было именно так. Хиде был даже слишком ярким, он не излучал собой какой-то безумный огонь — он сам был этим огнём, который так хорошо грел и освещал, но если подойти слишком близко, мог и больно обжечь. Йошики обжигался не один раз. И не два. И всё равно, как мотылёк, летел обратно на этот жар. Вот только как такой огонь мог вот так просто потухнуть в момент? Он не понимал.


…О том, что Хиде погиб, Йошики узнал из выпуска мировых новостей. Примерно за неделю до трагедии Хиде, безвылазно находившийся в Калифорнии на протяжении нескольких месяцев, вдруг решил временно вернуться домой, в Японию — он собирался разгрести кое-какие оставшиеся дела и побыть с семьёй, а потом улететь обратно к Йошики в Лос-Анджелес. Они только недавно помирились после ссоры, вызванной распадом группы, поняли, что их чувства друг к другу никуда не делись, и в итоге даже съехались, точнее, Хиде после некоторых уговоров Йошики перебрался к нему. В конце концов, теперь они были взрослыми, состоявшимися, разумными людьми, они могли не опасаться особо за свои отношения и за то, что о них подумают окружающие. Впрочем, Хиде мнение этих самых окружающих вообще никогда не беспокоило. Чего нельзя было, правда, сказать о Йошики, несмотря на все его старания не обращать внимания на разговоры.

В тот вечер весело машущий рукой Хиде поцеловал возлюбленного и скрылся за стеклянными дверьми зала ожидания аэропорта, пообещав перед этим, что они скоро увидятся. Увиделись и вправду скоро, спустя всего пять дней. Только вот в следующий раз Йошики увидел его в морге.

Йошики прилетел в Токио первым же рейсом после того, как CNN сообщил о случившемся. Обычно вполне тихий и кроткий пианист впал в бешенство, он свирепствовал и так тряс полицию, занимавшуюся этим делом, что ему даже показали фотографии с места происшествия. Расплывчатые снимки явно не передавали всего ужаса, что творился в хорошо знакомой ему квартире. С этих снимков Йошики хорошо запомнил, как Хиде лежал в неудобной позе возле двери. Видел, как обвилось вокруг его длинной жилистой шеи толстое полотенце, примотанное другим концом к ручке — Йошики ещё подумал, это как же надо было постараться, чтобы оно случайно затянулось вот так? Хотя, если Хиде был пьян — а он точно был, полицейские при Йошики просматривали анализы и цокали языками: «Да у него в венах не кровь, а сакэ, как он вообще передвигался в таком состоянии?» — этому удивляться особо не приходилось: мирный Хиде, набравшись, превращался в опасное неуправляемое существо, способное на что угодно, в том числе и на нанесение вреда самому себе и окружающим. Встрёпанные розовые волосы падали ему на лоб, рука, странно длинная, безвольно свесилась вдоль тела. Странно, но его красивое лицо не искривила жуткая гримаса, как обычно бывает у жертв удушья; в первую секунду казалось, что он просто внезапно уснул. Но стоило лишь приглядеться, и становилось понятно — Хиде спит мёртвым сном, и глаза его, пустые и безжизненные, не мигая, смотрят в никуда. При жизни у Хиде были светло-карие, искрящиеся глаза; в тот же момент они показались Йошики совсем чёрными. Эти глаза принадлежали кому угодно, но не обожаемому им весёлому Хиде, первому заводиле всех закулисных проказ.

Полиция настаивала на версии самоубийства. А Йошики верил, что это была просто ужасная, трагическая случайность. Но никто так и не узнал, что же произошло в ночь на второе мая на самом деле. Кажется, официально суицид и записали причиной смерти, даже при том, что не нашли никакой предсмертной записки. Йошики же просто знал: Хиде никогда бы не покончил с собой. Он был оптимистичным человеком, слишком цеплялся за жизнь, слишком много планов строил, чтобы просто уйти вот так. Да, Хиде мог испытывать напряжение из-за своих проектов и постоянной работы, но он привык бороться с трудностями, а не опускать смиренно лапки и вешать нос; он был не из тех, кто легко сдавался и пасовал перед своими проблемами, и уж точно никогда не стал бы решать эти самые проблемы таким ужасным способом.

Слёз почему-то не было первое время. Даже всю церемонию прощания Йошики провёл, стоя прямо, как вязальная спица, пряча глаза за огромными чёрными очками. Со стороны он казался, наверное, абсолютно равнодушным, и кто-то из огромной толпы точно даже осудил его за это. Может, в том числе и бывшие коллеги по группе, за исключением Тоши, который, забыв о скандале и ссоре, постоянно маячил рядом и бережно держал помертвевшего Йошики под локоть. Уж он-то как никто понимал, что Хиде значил для пианиста. И, хорошо зная Йошики, видел, что он не равнодушный, а оцепеневший от горя и ужаса. О Йошики с Хиде шептались, подозревали, злые языки поговаривали, что больно трепетные у них отношения для обычной дружбы, но, как водится, никто ничего точно не знал. И вряд ли кто-то догадался, что внутри у Йошики всё словно выгорело в момент. Будто огромная взрывная волна прокатилась по нервной системе и спалила всё, что попалось ей на пути. Не осталось никаких чувств. Ни боли, ни жалости, ни горечи утраты. Только звенящая пустота. Бездна, в которую рухнуло его сердце, разбившись на множество острых осколков. И бьющаяся в голове единственная мысль:

«Плевать, что обо мне подумают. Если Хиде умер, гори оно всё адским пламенем!»


Все эти дни Йошики казалось, что он бродит, заблудившись, по собственным предсмертным мукам, причиняя ещё больше боли себе и окружающим. Эти мысли словно выкачивали из него подчистую все силы и эмоции. Он играл на рояле, как одержимый, почти яростно ударяя тонкими пальцами по белоснежным клавишам. Ему всё казалось: вот сейчас из темноты коридора покажется заспанный Хиде и, покачав укоризненно встрёпанной головой, устроится у него за спиной, фальшиво напевая в ухо слова песни. Но Йошики и понимал, что этого никогда больше не произойдёт. Хиде мёртв, его похоронили, то, что от него осталось, лежит на кладбище под памятником. И эти собственные противоречия заставляли кривить губы и пачками глотать успокоительные, чтобы хоть как-то забить эту жуткую пустоту. Бесполезно. От неё ведь не существует никаких лекарств.

Налетев на край рояля, Йошики бессильно рухнул на обитую бархатом скамью возле него и с силой сжал пальцами виски.

— Я… Я не знаю, что мне делать, Тоши, — Тоши, всё ещё сидевший на диване, вздрогнул и посмотрел на друга. В тёмных глазах пианиста застыл полный ужас вперемешку с тоской и смертельной усталостью. — …Просто скажи, как мне быть дальше?..

Тоши подошёл к нему и присел перед ним на корточки.

— Для начала перестань хоронить себя, — как можно твёрже произнёс он. — И живи дальше, как и прежде. Мир не рухнул со смертью Хиде. Да, тебе тяжело, я понимаю. Всем нам тяжело, все мы будем очень по нему скучать. Но эта боль утихнет со временем, вот увидишь… — он мягко обнял опять впавшего в транс Йошики за плечи. — Ну нельзя же так терзаться. Посмотри на себя, одни глаза остались.

Йошики молчал, покачиваясь из стороны в сторону — ненавязчивый жест, привычка, оставшаяся с самого детства; маленький Йошики часто так успокаивал себя, когда что-то пугало его. Или когда хотелось заплакать во весь голос, а приходилось сдерживаться.

— Ну-ка, вставай, пойдём в комнату. Ляжешь наконец, поспишь немного, и всё покажется тебе не таким ужасным, обещаю.

Тоши осторожно поднял его, обнимая за плечи, и повёл в спальню.

Кровать казалась чужой и жутко неудобной, холодной и жёсткой. Пытаясь побороть противную дрожь, не перестававшую колотить его, Йошики уткнулся лицом в подушку. И каждое прикосновение пальцев Тоши, гладившего его по волосам, как током ударяло. Так ведь всегда делал Хиде. Так же гладил, обнимал, если вдруг приснился плохой сон, тихо смеялся и шептал какую-то ерунду в ухо. Так какого же чёрта теперь его нет?..

«Не трогай меня, Тоши. Не трогай, чтоб тебя, это ты во всём виноват…»

— Я улечу в Лос-Анджелес послезавтра, — тихо выдавил Йошики, не отрывая лица от подушки. — Не могу больше оставаться здесь…

Тоши посмотрел на него с сомнением.

— Уверен? По-моему, тебе не стоит сейчас оставаться одному, Йо. А я не смогу последовать за тобой.

— Как будто я прошу тебя об этом. Ты и так уже сделал для меня достаточно, — Йошики приподнял голову и всё же слабо улыбнулся ему. Выглядело со стороны, наверное, неискренне и мерзко. Йошики не умел нормально улыбаться, когда ему этого не хотелось, мог, конечно, растянуть губы, но такая «улыбка» скорее смахивала на кривой злой оскал. И Тоши об этом прекрасно знал — пианист видел, как разом потух огонёк в его глазах. Всё верно, Йошики не простил. И не простит. — Спасибо за заботу.

Тоши посидел немного возле него, убеждаясь, что он слегка успокоился, и пошёл в гостевую. А Йошики неловко повернулся на другой бок и уставился в окно. Мягкие розовые лучи уже скользили по постели, играя бликами. В последние несколько лет Йошики просто ненавидел оставаться в своей токийской квартире, Лос-Анджелес давно стал ему куда роднее. Он даже строил планы о покупке собственной студии в Штатах и окончательном переезде туда. А теперь ещё и создавалось ощущение, что вся квартира, да что она — весь Токио бесконечно напоминал ему о Хиде. Йошики видел его силуэт в зеркалах и освещённых витринах. Слышал его смех, эхом отлетавший от стен и высоких потолков. И сам уже, как ему порой казалось, был на грани помешательства.

Не собирался Йошики возвращаться в Лос-Анджелес. Ни послезавтра, ни когда-либо ещё. Он уже всё для себя решил, ещё на похоронах. Хотел лишь, чтобы Тоши оставил его в покое и позволил осуществить задуманное.

Пианист медленно вывернулся из одеяла, поднялся и побрёл на кухню, стараясь передвигаться как можно тише. Вытащил из шкафчика пару блистеров, крутя их в подрагивающих пальцах. Снотворное, достаточно сильное. У Йошики чуть ли не с самого детства были проблемы со сном, в аптечке как раз оставалось несколько блистеров с таблетками. Они словно поджидали своего часа.

Легко ли это было, проглотить десяток этих горьких пилюль разом? Йошики не знал наверняка. Дрожащие руки всё ещё плохо слушались его, горло судорожно сжималось. Смяв блистеры и выбросив их в мусорку, Йошики влил в себя рюмку коньяка — он опасался облома и понимал, что снотворное, запитое алкоголем, свалит с ног и слона — и, пошатываясь, пополз обратно в спальню. Уснуть, просто уснуть. Лечь и провалиться в небытие. Только бы не упасть в коридоре, не потерять сознание раньше времени…

Йошики шёл по своему собственному телу, которое с каждой секундой всё сильнее схватывали судороги, следовал навстречу разбитому сердцу. В висках громко стучало, сознание становилось путанным, перед заплывшими слезами глазами тряслась красная сетка. Йошики уже не помнил, как почти в бреду добрался до постели и тяжело лёг на неё, чуть смежив веки. И в этом тумане он отчётливо видел колышущиеся розовые волосы, протянутую тонкую ладонь и мягкую улыбку.

— Ещё чуть-чуть… — Йошики выдавил слабую улыбку в ответ. — Я иду, Хиде. Я иду…


========== 1. ==========


Йошики часто снились кошмары, в которых он внезапно падал в пропасть. Он медленно шагал по ярко освещённой длинной сцене под аплодисменты и громкие восторженные выкрики огромной толпы вокруг, а потом всё вдруг исчезало, и он оказывался совершенно один в полной темноте. Там не было ничего. Вообще. Одна вот эта чернота, такая плотная, что её, казалось, можно было рукой потрогать, а потом только ножом резать с усилием. Она сковывала, опутывала по рукам и ногам, давила сверху, как тяжёлая каменная плита, душила. Пианист начинал тонуть в ней, будто в вязком глубоком болоте; он захлёбывался, колотил по воздуху руками, пытаясь выбраться. Как-то раз Йошики из-за этого случайно попал ладонью прямо по лицу Хиде, который, испугавшись криков, расталкивал его; удар был несильным, Йошики лишь слегка задел его, но Хиде всё равно долго потом фыркал на него — он не терпел лишних прикосновений к своему лицу. Даже от Йошики.

Вот и сейчас Йошики провалился в эту тёмную топь. Только барахтаться у него не было никаких сил и желания. Наоборот, так хотелось утонуть, чтобы все ощущения наконец исчезли. Но почему-то этого так и не произошло; Йошики опять показалось, что он падает, и это неприятное чувство буквально вытолкнуло его из сна. И он резко распахнул воспалённые глаза, с шумом вбирая в себя воздух и глядя в потолок.

Где это он? По-прежнему в своей квартире в Токио, и снотворные не подействовали, лишь оглушив его на какое-то время и не убив? Нет, такого просто не может быть… Йошики с кряхтением приподнялся на локтях, сонно моргая и оглядываясь по сторонам.

Просторная светлая спальня, белая мебель, хорошо различимая в розоватых предрассветных сумерках, большое панорамное окно, за которым шумят листвой деревья и проглядывается светлеющее небо с ярко-малиновыми, подсвеченными солнцем, облаками. Нет, это точно не Токио. Он дома, в Лос-Анджелесе, лежит в одиночестве в собственной постели, старательно укутанный кем-то в одеяло.

«Но… Какого хрена, как я здесь оказался? Я что, всё ещё сплю?»

Йошики с силой ущипнул себя за руку и тут же ойкнул от боли и сжал зубы; у него очень нежная кожа, и синяк начал наливаться мгновенно, угрожающе серея на глазах. Что произошло? Йошики слишком крепко заснул, и ему приснился затяжной кошмар? Но ведь всё выглядело таким реальным…

— Хиде?

Осознав, что вообще ничего не понимает, Йошики негромко, почти беспомощно произнёс имя. Никакой реакции на зов не последовало, никто ему не ответил. Пришлось вставать с постели и медленно идти в коридор, к лестнице.

— Хиде, Хиде, Хиде…

Маленький холл второго этажа был пуст, как и кухня, в музыкальной зале тоже никого не обнаружилось, пустовала и просторная гостиная, залитая розовым светом. Йошики медленно опустился на диван, утопая в мягких подушках, обхватил себя за обнажённое плечо и стал нервно кусать губы. Если ему и вправду всего лишь приснился ужасный сон, то куда же подевался Хиде? Почему он не откликается, почему его нет рядом, когда он так нужен?

Пианист сжался в комочек, подтягивая к груди колени, и тихо хлюпнул носом. Несмотря на относительно тёплую весну, по ночам и ранним утром всё ещё было прохладно, и сидеть здесь в одних только пижамных брюках оказалось неприятно, плечи и руки сразу же заледенели. Надо было вернуться в спальню и поскорее забраться под тёплое одеяло, Йошики был склонен к простуде, а только её сейчас не хватало для полного счастья. Но у Йошики словно разом пропали все силы, он не мог заставить себя даже подняться.

— Хиде! — почти из последних сил выкрикнул он и зажмурился. К глазам против воли подступали злые слёзы, они мелкими горячими крупинками скатывались по замёрзшим щекам к пересохшим губам. На Йошики опять накатило это мерзкое ощущение внутренней пустоты, словно какую-то маленькую, но очень важную частичку его самого просто-напросто вырвали и выбросили непонятно куда, и чем заполнить образовавшийся пробел — непонятно. Йошики всегда был очень чувствительным, даже чересчур, он всё пропускал через себя, как фильтр, и сейчас его эмоциональная натура уже просто не выдерживала этих пыток.

Где-то вдалеке хлопнула раздвижная дверь. Йошики дёрнулся, как от удара током, и поднял голову, прислушиваясь. До ушей донеслись лёгкие, почти невесомые шаги; они становились всё отчётливей, и спустя минуту на пороге гостиной появился Хиде, с растрёпанными ветром малиновыми волосами, в своей любимой мягкой жёлтой пижаме. В руках он крутил сигаретную пачку.

— Йо, — увидев, что пианист сидит на диване и ёжится от холода, Хиде удивлённо вскинул брови, — ты чего проснулся? Ещё рано…

Йошики отчаянно зажмурился и спустя секунду снова резко распахнул веки. Он испугался, что у него от переживаний уже начались видения, и Хиде сейчас пропадёт, растает в воздухе, как дым от сигареты. Но Хиде не исчез, он так и стоял, недоуменно хлопая глазами.

Судорожные рыдания подкатили к горлу с новой силой. Йошики бессильно всхлипнул и уткнулся лицом в колени. Он слышал, как Хиде подошёл ближе и присел рядом с ним. Вздрогнул, когда тонкие пальцы, покрытые шрамами от струн, дотронулись до плеча.

— Эй, — уже тревожно пробормотал Хиде, наклоняясь и пытаясь заглянуть ему в лицо, — ты чего, плачешь что ли?

Мягкие руки обняли дрожащего пианиста, прижимая к груди; Йошики, как слепой щенок, уткнулся носом куда-то ему в шею, громко всхлипывая. Не глюк, точно не глюк. Это Хиде, любимый, ласковый и нежный. Тёплый, живой. Пахнет, как обычно, сигаретами, лёгким, едва уловимым парфюмом и чуть-чуть шампунем от влажных волос, так успокаивающе, привычно… Но отчего-то в груди заныло ещё сильнее.

— Йо, что случилось? — Хиде принялся гладить его по растрёпанным волосам, убирая спутанные пряди с лица и пропуская их сквозь пальцы. Наклонившись, поцеловал в макушку. — Кто обидел мою принцессу?

Он явно нарочно сделал акцент на последнем слове, знал ведь, как Йошики злится, когда его называют принцессой, и пытался привести таким образом в чувство. Но Йошики было не до этого. Он с шумом втянул в себя воздух сквозь стиснутые зубы, стараясь успокоиться. Пошевелившись, он несмело обнял гитариста в ответ, чтобы убедиться, что Хиде настоящий и его никто не отнимет.

— Мне такой ужасный сон приснился, — чуть слышно прошептал Йошики наконец и нервно сглотнул. — А потом я проснулся, увидел, что тебя нет…

Голос предательски дрогнул, Йошики шмыгнул носом и вжался щекой в его шею.

— Ну всё, всё, успокойся… — Хиде сильнее прижал его к себе и зарылся в волосы носом. — Это всего лишь плохой сон, кошмар. Я здесь, с тобой.

Его тихий голос успокаивал, даже убаюкивал как-то; но Йошики всё равно продолжал нервно дрожать и кусать без того израненные губы.

— Куда ты уходил, Хиде?

— Покурить, — растерянно пояснил Хиде и указал взглядом на небрежно брошенную на журнальный столик яркую пачку. — Ты же бесишься каждый раз, когда я закуриваю в доме, вот я и ушёл на террасу.

Йошики прикусил губу. Хиде всегда дымил как паровоз, вид его без сигареты был довольно редким явлением. Ничего удивительного в том, что он проснулся на рассвете и ушёл курить в сад, пожалуй, не было. Йошики и сам курил, но застоявшийся запах сигарет терпеть не мог, поэтому никогда не вытаскивал их в доме и Хиде запретил это делать. Тот, впрочем, не возражал — только, как обычно, кивал и улыбался.

— Вот как… — собственный голос прозвучал устало и измученно, Йошики закрыл глаза, привалился головой к его плечу и всхлипнул.

— Йо, ну ты даёшь. Меня не было от силы десять минут. А ты уже успел себе нафантазировать чёрт знает чего и решить, что я тебя покинул навсегда? — Хиде приложился губами к его виску и тихо засмеялся. — Если я вздумаю от тебя свалить, молча я этого не сделаю, выскажу тебе сначала всё, что накипело. Мне есть что тебе припомнить, можешь быть уверен. А вот твоё воображение нас обоих угробит когда-нибудь.

Гитарист беззлобно посмеивался, зарываясь пальцами в его русые волосы, а у Йошики перед глазами проскакивали фотографии из полицейских отчётов, на которых задушенный Хиде безучастно лежал возле двери с полотенцем на шее. И от этого по спине бежал неприятный холодок, становилось до безумия страшно. Неужели самый обычный ночной кошмар может быть настолько подробным?

— Ты прав, Хиде, — Йошики наконец слабо улыбнулся и потёрся носом о плечо. — Я слишком много фантазирую иногда… Сам себе на нервы действую.

— Даже интересно, что это за сон такой тебе приснился, что тебя аж трясёт всего. Поделишься? — Хиде слегка прищурил глаза и наклонился к нему. — Можешь мне на ушко шепнуть, я никому не расскажу, честно-честно.

Йошики слегка пошевелил головой, глядя на его лицо. Протянув неуверенно руку, погладил по щеке самыми кончиками пальцев, вздрогнул от того, насколько холодной показалась его кожа. Может, и вправду рассказать ему? Хиде бы его понял, точно понял, не стал бы смеяться и говорить, какие это глупости… Но Йошики сейчас не готов был переживать этот ужас ещё раз. Даже на одних только словах.

— Утром расскажу, ладно?.. Боюсь, я не усну больше, если начну сейчас об этом вспоминать.

Хиде перехватил его руку, накрывая пальцы своими.

— Тогда пойдём спать. А то холодно, ты простудишься, пальцы вон уже ледяные…

— То же самое и тебе могу сказать, — Йошики улыбнулся краем рта и потянул розовую прядку. — Не выскакивай больше на улицу в пижаме.

— Когда это ты успел стать таким заботливым?

Хиде беззлобно усмехнулся и поцеловал его в самый уголок рта.


Йошики так больше и не уснул. Остаток этой беспокойной ночи пианист просто лежал на груди тихо сопящего Хиде и прислушивался к тому, как спокойно и размеренно бьётся его сердце, успокаивая таким образом себя и чуть слышно шепча, что всё хорошо.

***

Хиде никогда не любил рано вставать. Он почти всегда просыпался одновременно с Йошики, однако предпочитал сразу не вскакивать, а поваляться с закрытыми глазами ещё какое-то время. Чтобы, когда Йошики всё же попытается растолкать его, дёрнуть его за руку и затащить обратно под одеяло. Не сказать чтобы Йошики имел что-то против таких уловок, нет, ему и самому нравилось порой, если не надо было никуда торопиться, полежать с ним в обнимку; просто он удивлялся, до чего же ребячливо Хиде порой ведёт себя. Его привычки почти не изменились с самого их знакомства. А ведь прошло больше десяти лет…

Вот и сегодня Йошики, поцеловав его в пушистую макушку, выбрался из постели первым и пополз в ванную умываться.

Машинально застёгивая рубашку, пианист сонно хлопал ресницами. Пальцы подрагивали, мелкие пуговицы с трудом проскальзывали в свои петли. Глаза внимательно изучали отразившееся в зеркале бледное лицо. Хорошо, что ему сегодня вроде как никуда не надо — Йошики планировал провести день дома, за роялем — а то после полубессонной ночи, полной кошмаров, вид у него не особенно цветущий. Лучше не попадаться никому на глаза в таком.

Йошики вернулся в комнату и присел на кровать, дёргая сопящего возлюбленного за острое плечо.

— Хиде, подъём.

Розововолосая голова не оторвалась от подушки. Не раскрывая глаз, Хиде сладко зевнул, зарылся носом в одеяло и мирно засопел дальше.

— Хидето, — Йошики почти никогда не называл его полным именем, только в те редкие моменты, когда по-настоящему злился. Он попытался таким образом, голосом, показать, что не отстанет, и довольно сильно пихнул его в спину. — Просыпайся, говорю. У кого запись сегодня?

— У-у-у… — недовольно протянул из-под одеяла Хиде, поворочавшись. — Да пошло оно всё, не хочу никуда, я не выспался!

— Такой себе аргумент, — Йошики хмыкнул и, нависнув над ним, боднул носом в щёку. — Давай, поднимайся, а то опоздаешь.

Хиде резко повернул голову, и Йошики уткнулся прямо ему в губы; дёрнувшись, собрался отстраниться, но Хиде тут же обнял его обеими руками и крепко прижал к себе.

— Не раньше чем получу от принцессы полноценный утренний поцелуй, — с усмешкой прошептал он, прихватывая губы.

Светло-карие глаза весело блеснули, Хиде ловко повалил возлюбленного на спину, тут же перехватывая за хрупкие запястья и прижимая их к подушке, чтобы не дать вырваться.

— Шантажист… Знаешь ведь, что я не откажу.

Йошики вымученно улыбнулся и потянулся к нему. Поцеловал в прикрытый пушистой чёлкой лоб, в нос, высвободил из захвата одну руку и зарылся пальцами в спутанные со сна малиновые волосы… Добравшись наконец до полуоткрытого рта, он обвёл языком контур губ, слегка раздвинул их и углубил поцелуй, ощупывая кончиком зубы. Этот поцелуй был начисто лишён даже намёка на страсть, зато наполнен необычайной нежностью, которую оба невольно в него вкладывали.

— Доволен? — с некоторым ехидством спросил Йошики, отлепившись от него наконец и погладив по щеке ладонью.

— Ещё бы. Теперь мне обеспечено хорошее настроение на весь день, — Хиде чмокнул его в кончик носа напоследок и отстранился. — Хотя я не отказался бы от продолжения.

— Продолжение вечером будет, — Йошики фыркнул и шлёпнул его по руке. — Иди умывайся, чудо.

— Как скажете, лидер-сан, — шутливо отозвался Хиде, сполз с кровати и, потянувшись, исчез в ванной, откуда тут же донёсся плеск воды и довольное пофыркивание.

В другое время Йошики бы умилился, но сейчас он только нервно сглотнул. Лидер-сан. С недавних пор такое обращение заставляло его передёрнуться, хуже «принцессы». Он ведь уже никакой не лидер-сан, всё его лидерство полетело коту под хвост с распадом «X». Конечно, Хиде просто шутит или по старой привычке называет его так… Но всё равно это не радует. И почему сейчас это вдруг вызвало особое беспокойство?

Вздрагивая, Йошики быстро запахнул рубашку, прикрывая шею высоким воротником, и встал.

Он спустился на первый этаж и прошёл в кухню. На высокой стойке из чёрного дерева белел небрежно брошенный конверт — похоже, эта вещь принадлежала Хиде, он явно, приехав вечером, временно положил её здесь, а потом забыл забрать. Может, документы какие, лучше отнести это в спальню, а то потеряется. Йошики осторожно подобрал конверт, а тот оказался распечатанным, и из него выпал продолговатый бело-красный листок. Внутренний голос зашептал, что не нужно это трогать, лучше уложить обратно и отнести на место. Но Йошики всё же поднял листочек и уставился на него. И тут же почувствовал, как сердце сделало неприятный кульбит и ухнуло в пропасть.

В его дрожащих тонких пальцах оказался посадочный талон на имя Хидето Мацумото. «Japan Airlines», рейс Лос-Анджелес — Токио, вылет в семь тридцать вечера по местному времени двадцать седьмого апреля.

Перед глазами опять пронеслась опустевшая токийская квартира и мёртвый Хиде с пустыми глазами.

От ужаса Йошики выронил бумажку. Как такое может быть? Он же был уверен, что ему этот ужас лишь приснился, что злосчастное второе мая уже миновало. Что происходит?

Со стороны лестницы послышались лёгкие шаги. Пианист быстро подобрал билет, сунул его назад в конверт и опустился на высокий табурет, сжимая пальцами виски.

— Йо, ты чего? — подошедший сзади Хиде обнял его за талию и поцеловал в шею, на мгновение уткнувшись носом в мягкие волосы.

— Ничего, — Йошики натянуто улыбнулся краем рта. — Задумался немного. Завтракать будешь?

— Пожалуй, я только кофе выпью, — Хиде весело рассмеялся и потёр рукой затылок. — Мне трудно работать на полный желудок, ощущение такое, будто меня живот вместе с гитарой вниз тянет.

— Знаю, Хиде, — Йошики легонько потянул его за волосы, прикоснулся губами к скуле и попытался слезть с табурета. — Сейчас сварю.

— Сиди, я сам всё сделаю.

Хиде выпустил его из объятий и пошёл к столику напротив, на котором стояла кофемашина. Йошики, у которого в секунду отшибло аппетит, подпёр рукой голову и стал бездумно наблюдать за ним.

— Хиде…

— М? — тот обернулся.

— Слушай, по поводу твоего отлёта в Токио…

Йошики решился всё-таки заговорить с ним на эту тему. Он обычно старался особо не прислушиваться к своим дурным предчувствиям, тем более что они частенько не оправдывались, но сейчас они прямо-таки вопили ему об опасности. И пианист подумал, что ему надо сделать всё возможное, чтобы Хиде передумал и остался дома. Даже если это был всего лишь дурной сон, Йошики не хотел рисковать.

— А что с моим отлётом? — удивлённо спросил Хиде, ставя на столешницу две маленькие дымящиеся чашки и запрыгивая на табурет.

— …Может, ты отложишь его ненадолго? — Йошики нервно сглотнул и поднял на него глаза.

Хиде чуть не пролил кофе себе на колени.

— Ну ничего себе предложение! Как ты себе это представляешь? Я же уже билет купил и маму с папой предупредил, что приеду! — с возмущением воскликнул гитарист и фыркнул, сдувая с носа густую чёлку. — Вылет завтра, поздновато уже задний ход давать.

— Я знаю, — Йошики прикусил губу, ощущая быстро растущее беспокойство. — Просто я подумал, может, ты подождёшь ещё недельку? Я закончу свои дела и с удовольствием составлю тебе компанию. Неужели тебе надо обязательно вот так срываться сию секунду и бросать меня здесь одного?

Хиде растерянно захлопал ресницами и окинул возлюбленного недоуменным взглядом светло-карих глаз.

— Йо, прекрати, ты меня пугаешь. Что с тобой такое? Ты с ночи какой-то странный.

Йошики опустил глаза.

— Мы же обсуждали эту поездку, — недоуменно продолжил Хиде и отхлебнул кофе. — У меня в Японии ещё есть кое-какие дела, может, не особо серьёзные, но их надо сделать. Да и вещи некоторые там остались… Если уж мы с тобой решили переехать сюда навсегда, к этому надо основательно подойти. И потом, я родных уже почти полгода не видел, скучаю, знаешь ли, — гитарист увидел, как Йошики скривился буквально на секунду, поставил домиком брови и сжал его руку. — Ну не обижайся, мне очень хорошо с тобой, правда, я не пытаюсь от тебя удрать. Просто хочется повидать семью. И ты вроде как ещё вчера не имел ничего против!

— Я и сейчас не имею, просто удивляюсь, откуда такая спешка.

Йошики осторожно потёр пальцами ручку чашки и горько усмехнулся. А когда Хиде вообще делал что-то не в спешке, медленно и обдуманно? Он этого попросту не умеет, вечно носится, как на реактивном двигателе, и ухитряется быть везде и сразу. Человек такой, с этим ничего не поделаешь.

— А чего тянуть-то? — весело отозвался Хиде и сверкнул глазами. — Некоторые вещи и надо делать спонтанно, если есть возможность. Ну хватит, не дуйся.

Погладив его руку, он опять приложился к чашке, а Йошики, наблюдая за ним, принялся крутить пальцами прядь волос.


В последнее время такие записи, на которые Хиде убегал с утра и обычно застревал на целый день, стали вполне привычным делом. Йошики всё ещё с трудом переваривал то, что работают они теперь полностью порознь. Он невольно вспоминал последний концерт группы — Хиде тогда уж очень плохо выглядел, он словно выступал на собственных похоронах, глотал слёзы и с нескрываемой злобой косился на Тоши. Хотя это была его инициатива, это шоу в полном составе, Хиде с большим трудом уговорил на это Йошики, который от происходящего пребывал просто в бешенстве. Всем им было очень грустно, никто этого не скрывал, но Хиде, казалось, скорбел за всех. Даже поклонники явно поняли, что, как бы там ни держались Йошики, Тоши, Пата и Хис, Хиде уж точно оказался морально сломлен и не готов к распаду. Настолько, что потом в гримёрке гитарист на полном серьёзе злобно сказал, что собирается бросить музыку. Йошики даже рассердился на него. Пианист и так был жутко раздражён и зол, дело его жизни просто рушилось на глазах, и поведение Хиде, который вроде как всегда во всём поддерживал своего лидера и любовника, а тут вдруг начал считать, что его жизнь кончена, в тот момент взбесило Йошики до такой степени, что он при всех с размаху отвесил Хиде пощёчину.

Йошики не раз потом ругал себя за эту вспышку. Он не хотел больно задеть Хиде, просто не справился с эмоциями. Да и Хиде наверняка не имел в виду ничего плохого. Но нервы у всех оказались натянуты до предела. Как итог — они поссорились и разбежались в разные стороны, помирившись лишь спустя несколько месяцев. И сейчас Йошики был очень рад видеть, что Хиде не сдержал обещания, что он творит в своё удовольствие и абсолютно счастлив. Он собрал собственную группу, продолжил писать песни и играть на гитаре. Но больше всего Хиде явно воодушевляло то, что они с Йошики снова были вместе. Они даже вели разговоры о том, чтобы возродить «Х» с новым вокалистом, но это так и оставалось на уровне мечтаний. Йошики до сих пор был безумно зол на Тоши и не хотел ничего о нём слышать, однако понимал, что заменить его будет очень трудно, если вообще возможно, и неизвестно, как воспримут это их поклонники. Лучше уж им заниматься своими сольными проектами, пока скандал не утрясётся.

Порой Йошики подхватывал Хиде после работы, они вместе возвращались домой или, если было ещё не очень поздно, могли посидеть в каком-нибудь ресторанчике или баре поблизости. Здесь даже не приходилось прятаться за очками или высоким воротником, никто не обращал на них толком никакого внимания, разве что на Хиде кое-кто всё-таки поглядывал — мужчина с подведёнными глазами и ярко-малиновыми волосами, которому при этом по виду было уже далеко не двадцать и, если честно, даже не тридцать лет, явно выделялся на фоне элегантного Йошики и притягивал к себе удивлённые взгляды. Особенный интерес он вызывал у детей, вот они с любопытством разглядывали его, даже подходили ближе порой; Хиде корчил им смешные рожицы и, дразня, оттягивал волосы пальцами, а Йошики почти с умилением наблюдал за этим зрелищем. К слову, Хиде всегда удивительно хорошо ладил с малышами, именно его выпускали вперёд, если на съёмках требовалось взаимодействие с маленькими актёрами. Когда у его младшего брата, Хироши, родился сын, Хиде был просто счастлив, он обожал племянника и всегда охотно возился с ним, пару раз даже на сцену вытаскивал, когда мальчик немного подрос. Может, это было отчасти оттого, что Хиде и сам порой вёл себя как ребёнок. А ещё все эти дети, определённо, чувствовали в нём большое доброе сердце и почти всё время жались к нему.

Одно только в этих посиделках по маленьким ресторанам было плохо — Йошики не мог расслабиться ни на секунду, ему приходилось постоянно следить, чтобы Хиде не тянулся к спиртному, а то это заканчивалось, как правило, плачевно. Пианист не терял надежды слегка отучить его от излишней любви к выпивке.

— Ну хоть вино можно? — ныл каждый раз Хиде с обиженным лицом ребёнка, которому строгая мама не разрешила съесть десятую по счёту шоколадку. — Или пиво?

— Нет! — категорично отрезал Йошики, знавший, что в этом случае стоит только чуть-чуть ослабить хватку — и он мгновенно найдёт способ напиться до поросячьего визга.

— Ну Йо, ну один стаканчик… Не будь таким вредным!

— Да, я вредный, а вот ты не умеешь вовремя тормозить. Мне неохота опять заталкивать тебя в машину и потом на себе волочь в дом, — Йошики фыркал, — у меня и так уже шея и спина ни к чёрту. Так что сделай одолжение…

Чтобы ему было не так грустно соблюдать этот режим, Йошики и сам почти полностью отказался от выпивки. А Хиде дулся, но в итоге всё-таки сдавался и остаток вечера вполне мирно потягивал через трубочку газировку, молочный коктейль или обычный зелёный чай. Он не умел долго обижаться, такие конфликты, как правило, давились прямо в зародыше. Хиде вообще был лёгким на подъём человеком, добродушным, заботливым и совсем не злопамятным, и он как никто умел воздействовать на Йошики, оказывался чуть ли не единственным, кто мог успокоить и переубедить вспыльчивого лидера.

Йошики не представлял себе жизни без него. Не хотел даже думать, что случится, если Хиде вдруг исчезнет. Однако теперь эти мысли встали перед ним во всей красе. Правда ли то, что он видел, было лишь порождением слишком бурного воображения, за которое Хиде всегда над ним беззлобно посмеивался? Или же всё-таки это какое-то предупреждение о приближающейся опасности? Так или иначе, Йошики не хотел отпускать Хиде в Токио. Скользя пальцами по гладким клавишам рояля, он судорожно раздумывал о том, как бы заставить гитариста отменить поездку, но, как назло, в голову не приходило ничего хорошего — аргумент должен был быть очень весомым, Хиде при всём своём добродушии был крайне упрямым и не любил отступаться от своих планов.

На плечи словно опустилось что-то тяжёлое, пальцы замерли над клавишами. Йошики нервно прикусил губу. Красноватый свет закатного солнца мягко стелился по музыкальной зале, отражаясь от всех поверхностей, на которые попадал. Йошики, как обычно, впал почти в транс и потерял счёт времени. Из холла слышалась весёлая возня и фальшивое пение. Пианист устало моргнул, встал со скамьи, осторожно опуская крышку, и отправился к выходу из комнаты.

— Ты быстро сегодня.

Он обнял усталого Хиде, успевшего вывернуться из куртки, и так сжал его в объятиях, что тот едва на ногах устоял.

— Я старался, хотелось вернуться пораньше. Ещё скажи, что не рад, — Хиде легонько постучал пальцами по его плечу и уткнулся носом в волосы. — Ой-ой, Йо, не сжимай меня так, задушишь.

— Не могу. Я так соскучился…

Йошики потёрся носом о его шею; рука невольно потянулась к воротнику собственной рубашки и ослабила парочку верхних пуговиц.

— За несколько часов? Как это мило, — Хиде улыбнулся и поцеловал его в кончик носа. — Моя чувствительная принцесса.

— Сто раз же просил не называть меня так… — Йошики вздохнул и прикрыл глаза.

— Знаю, «лидер-сан» тебе нравится больше, — со смехом отозвался Хиде.

— Неправда!

Почувствовав, как вздрогнул в руках Йошики, Хиде осёкся и мягко погладил волосы.

— Ну ладно тебе, чего ты так передёргиваешься. Я же просто шучу.

— Дошутишься когда-нибудь, обижусь. Проголодался?

— Ещё как. Только на ужин хочу слопать тебя, — Йошики покраснел, а Хиде усмехнулся и, поцеловав его в уголок рта, осторожно отцепил от себя его пальцы.

Йошики ухмыльнулся и поднял на него блестящие глаза.

— Что, прямо тут? Какой нетерпеливый.

Ему не к месту вспомнилось, как когда-то давно у Хиде была привычка приезжать к нему на свидания поздно вечером и жадно набрасываться на него чуть ли не с самого порога; до постели они тогда обычно кое-как добирались уже в процессе, разбив по дороге пару-тройку хрупких предметов и перевернув вверх дном почти всю мебель. Но со временем этот его пыл слегка угас, может, отчасти из-за того, что Йошики во время одного из концертов сильно травмировал позвоночник, и Хиде после этого опасался неаккуратно заваливать его, боялся ещё сильнее навредить слишком большой активностью.

Хиде сощурился и, наклонившись, на секунду прижался к приоткрытым губам. Прохладные пальцы скользнули по шее вниз, к плечам, отогнули воротник, и Йошики тихо выдохнул ему в рот. А спустя пару секунд чуть не вскрикнул, ощутив, что его подхватывают и легко поднимают; он машинально вцепился руками в спину Хиде и сжал коленями его бёдра.

— Ну зачем же здесь… — шепнул ему с ухмылкой Хиде и потащил к лестнице. — На полу будет неудобно, у тебя спина заболит. Так что пойдём в кровать.

Бережно опустив пианиста на простыни и прижавшись к нему, Хиде осыпал кожу невесомыми поцелуями. Йошики дышал тихо, с надрывом, закатывая глаза и послушно приоткрывая рот, когда он прикасался к пересыхающим губам. Им обоим становилось жарко; одежда почти сразу оказалась отброшенной на пол, подальше, и Хиде медленно погладил подрагивающими ладонями узкие, почти девичьи бёдра, отстранился на секунду, любуясь эффектом. Раскрасневшийся, встрёпанный Йошики в сладком бреду, смотрящий на него таким горящим, порочным взглядом, явно заводил его и заставлял помутнеть сознание посильнее любого алкоголя.

Закусив губу, Йошики протянул к нему руку и медленно провёл ладонью по груди, широко разводя пальцы, задевая пунцовые точки сосков. Хиде всегда очень тщательно прятал от посторонних глаз своё тело; первое время он даже Йошики стеснялся, наотрез отказываясь принимать вместе ванну и снимать кофту. Виной этому, как знал Йошики, были детские комплексы, от которых Хиде так до конца и не избавился — как-то в момент опьянения Хиде жаловался Йошики на жизнь и рассказывал, как в детстве подвергался настоящему террору со стороны одноклассников из-за полноты. И он до сих пор весьма неохотно позволял возлюбленному стягивать с себя одежду, несмотря на то, что сейчас он был даже слишком худым. А Йошики льстило немного осознание того, что Хиде таким, кроме него, не увидит никто посторонний. Как и мысли, что только с ним Хиде, такой вот скромный и застенчивый, может становиться жадным и развратным; что он может глубоко целовать возлюбленного, вынимая всю душу, буквально вылизывать его, яростно толкаться в извивающееся тело, шептать непристойности, наблюдая, как Йошики заливается краской, и жарко выдыхать имя ему в самое ухо.

Он весь был острым. Шея, плечи, ключицы, рёбра — почти все кости слегка просвечивали под тонкой полупрозрачной кожей и легко прощупывались. Йошики приподнялся на локтях, травмированная спина тут же заныла от напряжения, но ему захотелось поцеловать живот возлюбленного, пройтись кончиком языка чуть вниз, к паху, вдохнуть родной аромат тела, успокаивающий и возбуждающий одновременно. В ответ на прикосновение Хиде тихонько вздохнул и опять наклонился, терзая приоткрытый рот, ловя губами бьющуюся жилку под челюстью.

Его руки привычно сжимали талию пианиста, сильно, оставляя на коже красноватые пятнышки. Прислушиваясь к шипению Йошики, Хиде утыкался лицом в его длинные волосы и с силой вжимался в него бёдрами.

— Хиде… — прошептал Йошики хрипло. Он тёрся носом о шею возлюбленного, обнимая его обеими руками, целовал влажную кожу. Жар прильнувшего к нему тела сводил с ума, опять давал понять, что Хиде живой и что он рядом. И Йошики думал, что больше ни за что не отпустит его. — Ну давай уже…

— Ш-ш-ш… — Хиде улыбнулся, прижал палец к его припухшим губам и, прикрыв глаза, упёрся лбом в лоб. Глаза — в глаза. — Сейчас, Йо… Не спеши так.

— Это не я спешу, — почти простонал Йошики, оттягивая пальцами его волосы, — а ты меня дразнишь, изверг.

И Хиде, успокаивая нервного возлюбленного, медленно поцеловал его.


— Почему ты так не хочешь, чтобы я улетал?

Хиде несмело подал голос, когда Йошики уже отдыхал у него на груди. Погладил по спутанным, влажным после душа волосам, убирая их со лба.

Йошики слегка пошевелился, поворачивая к нему голову. Вжавшись щекой в острые рёбра, он почти с печалью в глазах смотрел на возлюбленного. Йошики опять подумал о том, что, наверное, следовало бы рассказать ему о своём кошмаре. Хотя вряд ли бы это до такой степени подействовало на Хиде. Он явно всё уже решил и не хотел на ходу менять планы.

«Останься со мной. Я не хочу потерять тебя…»

— Что за идиотский вопрос, — Йошики ехидно улыбнулся краем рта. — Просто демонстрирую тебе свой эгоизм.

— Да как будто я и так не знаю, какой ты эгоист махровый, — Хиде фыркнул и потянулся к нему.

Йошики позволил ему поцеловать себя, даже прихватил легонько его губы в ответ.

— Хиде… — он приподнялся и обхватил ладонями лицо. Хиде с недоумением в глазах уставился на него. — Пообещай мне, что не будешь там пить. Пожалуйста.

— Йо, ты о чём? — Хиде округлил глаза и погладил его по щеке.

— Я не смогу за тобой присматривать и держать за руку, — Йошики прикусил губу. — Так что ты должен мне пообещать, что будешь хорошо себя вести.

— Успокойся, я не собирался никаких пьянок устраивать. Если только с ребятами чуть-чуть шампусика хлебнём после премьеры песни на телевидении, это ж святое, — Хиде поцеловал его в кончик носа. — Всего пару бокалов, обещаю, попрошу ребят меня приструнить, если что. К тому же, со мной будет Хироши, а ты же знаешь, его моё пьянство бесит не меньше, чем тебя.

Йошики тихонько вздохнул. Да, он помнил, что Хироши, младший брат Хиде и в данный момент его менеджер, даже запах алкоголя на дух не переносит. Но Йошики знал и то, что Хироши очень любит брата, восхищается им и редко осмеливается всерьёз перечить ему.

Если Хиде захочет, он напьётся. И повесится в пьяном угаре на дверной ручке в своей квартире. И никто не сможет ему в этом помешать.

***

Спустя неделю канал CNN сообщит о том, что знаменитый музыкант Хидето Мацумото обнаружен мёртвым в своей токийской квартире. И Йошики опять сорвётся туда, опять будет выслушивать жалкое блеянье полицейских, пытающихся убедить его в том, что это самоубийство. Йошики вновь будет злобно отмахиваться от отчаянно старающегося его успокоить Тоши, обвинять его во всех грехах, снова простоит всю церемонию прямо, без единой слезинки.

Адский круг замкнулся. И тут же разорвался вновь, когда через несколько дней после похорон Йошики недрогнувшей рукой полоснул себя по запястью острым перочинным ножом.


========== 2. ==========


Боль. Йошики чувствовал её сквозь сон. Она вспыхнула где-то в запястье, пульсируя под кожей, и быстро расползлась по всей руке вверх, к плечу и шее; казалось, что кто-то, схватив его за ладонь, с силой тянет и пытается утащить за собой в очередную пропасть. Или руку оторвать. Неприятные ощущения казались настолько реальными, что пианист сморщился и, поёрзав на подушке, проснулся.

Опять комната на втором этаже дома в пригороде Лос-Анджелеса, снова малиновый рассвет за окнами. И снова Йошики лежит на постели в одиночестве, а Хиде, наверное, как обычно, курит на террасе.

Йошики тихонько скрипнул зубами и закатил глаза. Очередная ночь на двадцать шестое апреля. Опять всё с самого начала.

В какой момент Йошики понял, что он каким-то невероятным образом угодил в некий закольцованный период времени? Ему хватило трёх смертей Хиде и своих собственных. Всё повторялось из раза в раз: он просыпался ночью или утром двадцать шестого апреля, позволял Хиде улететь в Токио на следующий день, в ночь на второе мая Хиде погибал, а Йошики спустя несколько дней кончал жизнь самоубийством… И опять просыпался дома.

Когда это случилось впервые, Йошики, ещё не понимая толком, что произошло, и считая это ночным кошмаром, позволил Хиде улететь — и всё повторилось в точности. Во второй раз Йошики попытался что-то изменить: он более настойчиво постарался отговорить Хиде от поездки, но тот внезапно вспылил, обиделся и всё равно умчался и погиб. В третий пианист попросил его каждый вечер звонить и сообщать о своих делах, чтобы Йошики мог убедиться, что всё в порядке и что он не пьян. Хиде недоуменно пожал плечами и согласился, и он выполнил обещание, с восторгом делился с возлюбленным хорошими новостями всю неделю, даже вечером накануне трагедии — и в ночь на второе мая, как по расписанию, повесился на всё том же полотенце.

Это походило на смертоносную карусель. Если бы у Йошики спросили, каким он представляет себе ад — он бы именно это и описал. Бесконечное повторение кошмара, жизнь на бомбе замедленного действия. И самое страшное в том, что ты знаешь, когда именно она рванёт, но не можешь предотвратить взрыв, что бы ты ни делал. Можешь только замереть в ожидании беды.

Йошики не знал, как это произошло и почему. Не хотел знать и думать. Думал он лишь о том, как же всё-таки может предотвратить смерть Хиде и что ему для этого нужно поменять.

Сегодня всё начиналось, как обычно. Вот только рука в этот раз болела по-настоящему, как после только что отыгранного концерта. Уже не так сильно, но её ощутимо тянуло и дёргало, будто она вся была покрыта огромными синяками, плечо буквально выкручивало. Кривясь, Йошики медленно сел и принялся растирать ладонью больное место, продавливать пальцами, массировать. Бесполезно, в таких случаях может помочь только обезболивающее, и то не всегда.

— Йо, ты чего вскочил?

Хиде незаметно вернулся в спальню, его голос в тишине спальни прозвучал как выстрел, Йошики подскочил и повернул к нему голову.

— Фу, напугал, — выдохнул он и мотнул головой, скрывая лицо за длинными растрёпанными волосами. — Когда ты уже избавишься от привычки подкрадываться ко мне, как маньяк?

— Ну прости, прости, я не хотел. Всё время забываю, какой ты у нас чувствительный.

Хиде кинул на прикроватный столик сигаретную пачку и забрался на постель. Йошики вздрогнул, почувствовав, как он легонько тронул спину кончиками пальцев.

— Рука опять болит?

— Немного, — покривил душой Йошики и глянул на него через плечо. — Всё в порядке, ложись.

— Врёшь, как всегда? — Хиде сузил глаза и, перехватив его пальцы, отвёл их в сторону. — Знаю я твоё «в порядке». Оно расшифровывается как «мне жутко больно, но я буду молчать, кривиться и скрипеть зубами, чтобы все видели, как я страдаю». Ну-ка, дай я.

Йошики тяжело вздохнул и слегка запрокинул голову. Прохладные пальцы лёгким прикосновением скользнули по руке вниз, осторожно перехватили тонкое запястье, переворачивая ладонью вверх, и стали бережно разминать кисть. Двигаясь обратно вверх, они ловко находили все чувствительные точки. Йошики не мог бы сказать, что боль окончательно затихала от этого, но, определённо, становилось немного легче. Продолжая массировать руку, Хиде потянулся к нему и прижался губами к впадинке под ухом, прихватывая тёплую кожу. Так нежно, мягко. Едва уловимыми поцелуями он «стёк» к больному плечу, помогая себе пальцами. Его дыхание щекотало кожу, Йошики тихонько выдохнул и прикрыл глаза.

— Всё хорошо? — тихо спросил Хиде, проведя кончиком носа по его шее и уткнувшись в волосы. — Не больно? Ты так дышишь тяжело…

— Нет-нет, уже гораздо лучше, — Йошики улыбнулся краем рта. Он почти не лукавил, рука и плечо и впрямь болели намного меньше, Хиде знал все его чувствительные точки, понимал, где надо погладить, а где слегка надавить, чтобы унять боль. — Спасибо. В следующий раз будет моя очередь тебе плечо разминать, когда оно заболит. Правда, я об этом наверняка опять узнаю последним или не узнаю вообще…

— Естественно, — Хиде усмехнулся. — Буду я тебе о болячках ещё рассказывать. Ты со своими сначала разберись, а я и сам вполне могу привести себя в чувство, в отличие от тебя.

Йошики только вздохнул. Хиде и сам очень часто мучился от болей в плечевой мышце — известный факт, что это профессиональная болезнь почти всех гитаристов из-за ремня. Но Хиде не особо-то давал о себе заботиться — он никогда никому не говорил, что у него где-то болит. Больше всего на свете Хиде боялся показать себя слабым и немощным. Даже раньше, во время туров, когда ему начинало выкручивать плечо, он просто брал полотенце, рысил в ванную, запирался там и сам разминал больной сустав. Причём проделывал это настолько тихо, что если подобное случалось посреди ночи, то Йошики, спавший с ним в одной постели, об этом узнавал только утром, когда Хиде уже был в порядке и не нуждался в его помощи.

— Я всё-таки выпью обезболивающее. А то, боюсь, завтра ты уедешь, а рука опять разболится в полную силу…

— Ну конечно, — Хиде пожал плечами, осторожно выпустил его и плюхнулся на подушку, тут же закрывая глаза.

Когда Йошики, держа в руке маленькую баночку с таблетками, вернулся в спальню, Хиде уже задремал, свернувшись в клубок на своей половине кровати. Улыбнувшись такому милому зрелищу, Йошики поставил банку на столик и улёгся, подтягивая к себе одеяло. Но не успел он закрыть глаза, как рядом началось шевеление, и на ухе опять почувствовалось горячее дыхание.

— Йо… — Хиде тихо выдохнул и легонько прихватил его мочку.

— М?

— Слушай, а я тебе говорил, что люблю тебя больше всего на свете?

— Говорил, — полусонно отозвался Йошики. — Я тоже тебя люблю, но если ты таким образом намекаешь на секс, то я немного не в настроении… Рука болит.

— Хорошо, что не голова. А то я удивился бы, что ты пользуешься такими тупыми отговорками.

Хиде осторожно потянул его за плечо, переворачивая на спину. Уселся ему на бёдра и наклонился, осыпая поцелуями лицо и шею.

— Моя принцесса, ну давай разочек, я хочу тебя…

— Хиде, четыре утра… — простонал Йошики, вяло пытаясь увернуться от него. — У тебя запись сегодня, опять будешь засыпать на ней…

— Да плевать на запись, она никуда не убежит, — Хиде прижался к нему и опять легонько прихватил губы. — Да и вообще, может, я хочу послать всё куда подальше и побыть дома, с тобой!

Это прозвучало уже странно. Йошики открыл глаза и посмотрел ему в лицо. Хиде весь трепетал, он раскраснелся, светло-карие глаза лихорадочно поблёскивали из-под длинной чёлки. Йошики усмехнулся и, протянув руку, зарылся ей в растрёпанные малиновые волосы.

— Ты так возбудился просто от того, что делал мне массаж?

— Да мне одного твоего вида без майки хватает, — в ответ Йошики саркастично поднял брови и хмыкнул, — любитель стриптиза на ровном месте. Как будто ты этого не знаешь.

— Знаю. Слишком хорошо помню, как ты постоянно прикрывал стояк гитарой.

— Не смешно, — Хиде насупился. — Попробовал бы сам поиграть в таком состоянии.

Йошики ущипнул его за щёку и ядовито сказал:

— А я и играл с зудящей задницей, после того, как ты меня зажимал в гримёрке в перерыве каждый раз. Забыл уже?

Хиде состроил обиженную гримасу и потёрся щекой о его ладонь. Казалось, что он сейчас замурлыкает, как кот. Такой Хиде всегда вызывал у Йошики какой-то внезапный укол нежности; очень хотелось обнять его, прижать к себе посильнее и больше не отпускать.

Йошики всё же улыбнулся и легонько потянул его за волосы.

— Иди ко мне, чудо.

Явно воодушевлённый гитарист с готовностью наклонился, запечатлевая на губах новый поцелуй, уже более смелый и настойчивый. Подмяв под себя хрупкого Йошики, улёгшись на него и вжавшись всем телом, Хиде буквально впился в приоткрытый рот, раздвигая языком губы, вылизывая их и углубляя прикосновение. Йошики слегка прогнулся в спине, чтобы прижаться к нему теснее, и обхватил обеими ладонями лицо, убирая защекотавшую нос длинную чёлку. Пианист так увлёкся этим поцелуем, что даже не сразу заметил, как руки возлюбленного начали лихорадочную возню внизу тела, пытаясь стянуть пижамные брюки; лишь когда Хиде стал откровенно тискать ладонями его бёдра, Йошики выдохнул и запрокинул голову на подушку. Чем Хиде тут же и воспользовался, вцепившись в так удачно подставленную шею, стремясь заклеймить каждый миллиметр. В этих движениях чувствовались отголоски какой-то ярости, они и вправду напоминали те моменты, когда в перерывах между частями концерта Хиде довольно грубо брал лидера у стены в гримёрке, просто внаглую зажимал, обцеловывал, размазывая помаду, и раздвигал коленом ноги. А Йошики сопротивлялся, но вяло, остановить Хиде в такие моменты не представлялось ему возможным. Что уж говорить, Хиде был гораздо сильнее его физически и обездвиживал одним лёгким придавливанием к стенке. И оставшуюся часть концерта Йошики сидел за барабанами как на иголках, стараясь не кривиться и надеясь, что никто не заметит его искусанную в кровь шею. Хорошо хоть у него тогда были очень длинные, почти до пояса, волосы, которые хорошо прикрывали следы страсти. Сейчас всё это вспоминалось как нечто весёлое, а вот конкретно тогда Йошики было совсем даже не весело от этого грязного секса впопыхах.

Каждое прикосновение Хиде будто оставляло на коже ожоги. Крохотные пятнышки долго оставались горячими и легонько саднили, Йошики по утрам часто казалось, что он весь буквально покрыт ими, но он лишь улыбался и запахивал рубашку. Поддаваясь ласкающим его рукам и губам, Йошики мотнул головой по подушке; чуть подрагивающими пальцами потянул мягкую жёлтую футболку с длинными рукавами. Хиде завозился, помогая её стащить, и вновь навалился на него всем телом, вдавливая в простыни. Теперь Йошики чувствовал, как соприкасаются их тела, кожей по коже, и понимал, что от всего этого и сам уже хорошенько завёлся. Тихонько фыркнув прямо в ухо возлюбленного, Йошики обнял его за шею, закинул ноги на поясницу, сжимая её коленями, и, приложив некоторые усилия, завалил его на спину. Хиде даже растерялся от такой прыти, но Йошики не дал ему ничего сказать, тут же заткнул очередным поцелуем.

— Сегодня я сверху, — томно прошептал Йошики, еле-еле отлепившись на момент от губ.

Хиде посмотрел ему в лицо лихорадочно блестящими глазами, хмыкнул и запустил пальцы в волосы, разделяя спутавшиеся русые прядки.

— По-моему, ты и так всегда сверху, даже когда я тебя сзади трахаю.

— Да что ты, — ухмыльнулся Йошики, вскидываясь, давая рассмотреть себя и окидывая его свысока хитрым взглядом. — Ещё скажи, что только что это осознал. Естественно, я всегда сверху. Зря что ли ты меня по-прежнему «лидер-сан» зовёшь?

Хиде лишь фыркнул, сдувая с носа чёлку.

— Ты уже не лидер, Йо. Сейчас ты — моя королева.

Протянув руку, он легонько провёл кончиком пальца по шее возлюбленного, по груди и вниз, к животу. Надавил слегка на ложбинку между выступающими рёбрами, и Йошики томно облизнул пересохшие губы кончиком языка. Слегка склонившись, он нарочно призывно потёрся бёдрами о его пах, тут же поймал вырвавшийся у Хиде громкий выдох, втягивая в новый медленный поцелуй. Эти прикосновения незаметно для них обоих уже приобрели более страстный оттенок; пианист зарылся пальцами в длинные малиновые волосы, он то массировал подушечками кожу головы, то довольно сильно тянул за шелковистые пряди, на что Хиде отзывался тихим порыкиванием. Уже почти озверев, Хиде кусал его за язык, прихватывал нижнюю губу, тут же зализывая ранки. Его руки скользнули вниз по худой спине, слегка надавив на выступающие позвонки, и устроились на ягодицах, в нетерпении сминая кожу.


…Йошики и вправду всегда больше нравилось быть сверху; так он мог сам изменять ритм, то ускоряться, то, наоборот, замедляться, дразня таким образом Хиде и доводя его почти до помешательства. А Хиде мог с вожделением наблюдать за всеми его движениями — за тем, как Йошики, упёршись тонкими ладонями ему в грудь, вскидывает голову, как затуманиваются его глаза, как мотаются по плечам длинные русые волосы, и как по шее скатываются мелкие капельки пота, впадая в ложбинку между острыми ключицами. И Йошики вздрагивал, когда Хиде, приподнявшись, жадно припадал к горлу губами, а его руки тем временем блуждали по телу, лаская всё, до чего могли дотянуться.

Пианист склонился ниже, припал, дрожа, ко рту очередным почти болезненным поцелуем. Собственные губы, по ощущениям, уже припухли, маленькие ранки от бесконечных покусов саднили при каждом прикосновении. Но Йошики не хотелось отлепляться от него ни на секунду; прогибаясь всем телом до боли в спине, прижавшись к Хиде, он остервенело толкался бёдрами навстречу, ударяясь пахом в его живот, вызывая у себя вспышки резкой боли, а у возлюбленного — глубокие гортанные стоны. Шепча какие-то глупости, перемежая сбивчивые слова вскриками и протяжными вздохами, они целовались как обезумевшие. Воздух в комнате, казалось, разом стал слишком горячим и вязким, дышать получалось лишь прерывисто, с хрипом.

Хиде каждый раз с усмешкой говорил, что Йошики в постели стирает его до костей. Но он явно не имел ничего против, даже наоборот, тянул его к себе при любой малейшей возможности. Такой утренний секс давно уже стал их личным маленьким безумием; а уже вечером это будет казаться просто далёким и нереальным сном.

Йошики и сейчас не до конца осознавал, происходит ли это на самом деле, или просто снится ему; Хиде хрипло дышал ему в ухо, его мокрые от пота пальцы постоянно соскальзывали с плеч, процарапывая по коже ногтями. Собственные стоны эхом откатывались от стен и стучали в висках, плавя сознание. Чувствуя уже накрывающую его сокрушительную волну оргазма, Йошики зажмурился и почти с остервенением впился зубами в его шею; пальцы мгновенно вцепились ему в волосы, больно оттягивая пряди назад, Хиде вскрикнул и, прикусив губы, уткнулся носом в его висок.

Клочок розового неба с подсвеченными солнцем облаками за окном как нельзя лучше дополнил эту картину. Обласканные бледными лучами предметы вокруг, казалось, сами по себе сейчас испускали свет, мягкий и тёплый, как плюшевый.

Говорить ни о чём не хотелось. Вжавшийся щекой в рёбра возлюбленного Йошики, слегка приведя в норму своё дыхание, приподнял взлохмаченную голову. Хиде поймал его взгляд, улыбнулся и, потянувшись вперёд, поцеловал в кончик носа.

— Йо, ты дьявол… — Йошики ухмыльнулся краем рта. — Вот как так? Я каждый раз тебя в постель тяну чуть не силой и сам каждый раз потом костей собрать не могу!

Пианист провёл кончиком пальца по его нижней губе, и Хиде слегка высунул язык, очерчивая на подушечке мокрый круг.

— Ну, а что ты хотел, Хиде? — Йошики фыркнул и посмотрел ему в глаза. — Быть моим любовником не так просто.

Хиде только вздохнул и прижал его к себе, убирая с лица волосы и целуя в лоб.

— Знаешь, вот в такие моменты я начинаю хорошо понимать, почему Тайджи от тебя удрал со всех ног…

Йошики передёрнулся. Вот про свои долгие и страстные отношения с бывшим басистом ему сейчас вспоминать точно бы не хотелось. Уж больно нехорошо расстались, когда он несколько лет назад покидал состав группы. Забавно, с Хиде ведь они сблизились как раз после той громкой ссоры Йошики с Тайджи, когда лидер и басист после очередного разногласия орали друг на друга так, что их слышал весь коллектив. Внимательный и чуткий Хиде, как обычно, решил утешить Йошики, приехал к нему поздно вечером, тот, разумеется, его впустил, они вполне мирно посидели, обсуждая ситуацию и запивая обиды вином, а потом захмелевший Хиде внезапно для себя, видимо, заметил, что у Йошики красивое лицо, роскошные рыжие волосы, и вообще он такой симпатичный… А Йошики и сам был уже настолько пьян, что даже не помнил, в какой момент и каким образом они вдруг очутились в постели, и ночь превратилась в форменное безумие. И к вечеру следующего дня, еле придя в себя после бурного секса и кое-как выбравшись из объятий Хиде, Йошики окончательно уверился в своём давнем желании послать басиста куда подальше.

— Не напоминай, изверг, — ледяным тоном произнёс Йошики. — Даже думать об этом не хочу. И это не он от меня удрал, а я его выгнал. Не говоря уж о том, что проблема была не в наших отношениях, а в том, что ему не нравился наш новый стиль. Вопрос стоял так, либо он, либо группа. И я выбрал второе, вот и всё.

— Прости, — Хиде улыбнулся, хотя в глазах у него явственно мелькнула какая-то непонятная тоска. Он опять прижался губами ко лбу сердито сопящего Йошики. — Просто… Я иногда скучаю по старым временам. Думаю о том, как здорово было бы собраться старым составом… Ты, Тоши, Пата, Тайджи и я… Иногда я просто даже не понимаю, что с нами такое случилось…

Йошики сморщил нос.

— Выросли. А некоторые, не будем пальцами показывать, это невежливо, — он фыркнул, — ещё и головой тронулись.

— Эй, а ну тихо, — Хиде обхватил его лицо ладонями и уткнулся в лоб, мягко улыбаясь. — Я и так знаю, что ты Тоши теперь до конца жизни не простишь, не надо мне опять говорить, какой он говнюк.

— У меня просто до сих пор в башке не укладывается, — Йошики отстранился от него, сел и раздражённо потёр пальцем висок, — как Тоши мог променять группу и всё, чего мы добились, на эту чёртову секту? Что его не устраивало, вот объясни?

— Не знаю, Йо. Но он так решил. И как бы то ни было, нам следует уважать его решение.

Йошики чуть не сплюнул. В этой фразе был весь Хиде, вечно пытающийся оправдать окружающих. А ведь он и сам всё последнее выступление кидал на Тоши уничтожающие взгляды и старался не подпускать его к Йошики. Пианист тогда удивлялся, он и не помнил, когда до этого видел Хиде таким злым; нет, гитарист не кривил презрительно губы, не морщил нос и явно очень старался держать себя в руках, что для импульсивного Хиде обычно было сродни каторге, в какой-то момент он даже улыбнулся подошедшему к нему Тоши. Но почти обезумевший яростный взгляд выдавал все эмоции Хиде с потрохами, и Йошики со стороны это было замечательно видно. Правда, Йошики не совсем понял тогда, чего во взгляде его любовника присутствовало больше — этой самой злобы или, скорее, полнейшего разочарования.

— Я уважаю, — Йошики фыркнул, — пусть делает что хочет. Но подальше от нас с тобой. А то мало ли, вдруг это безумие заразно. Я всё равно считаю это предательством и прощать его не собираюсь. И давай не будем больше об этом разговаривать. Всё это уже в прошлом, с ним покончено.

Хиде вздохнул и потянул его к себе. Йошики всегда был слишком гордым. Слишком злопамятным. Он неохотно прощал своих обидчиков даже из-за мелочей, а уж тут Тоши преуспел, ранил его в самое уязвимое место.

До утра оставалось пару часов. Как раз хватило бы, чтобы просто полежать и помолчать.

***

— Хиде, ты ведь не собираешься сегодня допоздна засиживаться на записи?

Йошики отхлебнул кофе и, осторожно поставив чашку на подставку, подпёр рукой голову. Он точно знал, когда Хиде освободится в этот день. Выучил уже за три его смерти. Но надо было как-то начать разговор.

— М-м-м… Если честно, без понятия, — растерянно протянул Хиде и принялся чесать затылок. — В принципе, запись уже почти готова, остались мелкие детали, может, это и не займёт много времени… А почему ты спрашиваешь?

— Да так… — скучающе протянул Йошики, похлопывая себя по щеке подушечками пальцев. — Просто хотел узнать, как ты посмотришь на то, что я подхвачу тебя после неё, и сходим куда-нибудь поужинать?

В светло-карих глазах словно загорелось множество ярких звёздочек.

— В японский ресторан? — почти счастливо воскликнул Хиде. Он выглядел, как ребёнок, которому родители пообещали купить дорогую и очень желанную игрушку.

Йошики вздрогнул и тут же усмехнулся:

— Куда захочешь, можем и в японский. Но только при условии, что ты не будешь отнимать у меня жареную рыбу и выковыривать из неё все кости до единой, как в прошлый раз.

Хиде фыркнул:

— Ну да, с удовольствием дам тебе подавиться.

Йошики покачал головой.

— Слушай, я очень ценю то, что ты так трепетно обо мне заботишься, поверь, но ты понимаешь, что это уже просто неприлично? Я и сам могу вынуть эти кости.

Хиде на секунду оттопырил губу, потом фыркнул, махнул рукой, но ничего не сказал и приложился к чашке. Весь его вид говорил только одно: притворюсь, что послушал, а сделаю всё равно по-своему. Йошики вздохнул и запустил пальцы в волосы. До чего же упрямый. Иногда — просто невыносимо.

Если бы только Хиде мог знать, чего Йошики стоит всё это напускное спокойствие и как ему на самом деле страшно. Йошики нервничал. Даже не так, он был просто чертовски нервным. Он наблюдал за Хиде, за тем, как он улыбается и смешно встряхивает головой, отбрасывая спутанные ещё с ночи волосы, и отчётливо чувствовал, как сердце подкатывается к горлу и встаёт в нём комом. Йошики предпочёл бы не знать, что для них обоих уже вовсю идёт обратный отсчёт. Непонятно было, что страшнее — внезапно узнать о трагедии, когда она уже произошла, или же быть в курсе с самого начала и осознавать, что ты ничего не сможешь с этим сделать и так и будешь начинать с начала, пока не поймёшь, почему всё так случилось. Что же ему делать? Что изменить, чтобы Хиде остался жив? Да и возможно ли это вообще, спасти его?

Хиде вдруг легонько прикоснулся к его руке, и Йошики вздрогнул, выныривая из потока мыслей и растерянно глядя на него.

— Йо… Знаешь, о чём я сейчас подумал? — Хиде прикусил губу и наклонил набок голову. — Мне очень хочется, чтобы ты поехал со мной в Токио…

— Ты же понимаешь, я не могу, — Йошики вздохнул. — У меня полно работы, я не могу всё вот так бросить.

Вообще-то у пианиста не было таких дел, которые нельзя было бы отложить; ему просто не особо хотелось срываться и лететь в Токио. Йошики, в отличие от Хиде, не любил делать что-то спонтанно, все свои поездки он обычно тщательно планировал заранее и очень злился, когда приходилось на ходу менять план. Спонтанно он вернулся в Токио лишь один раз — когда CNN сообщил о гибели Хиде. Тогда Йошики, даже не дослушав эфир, рванул в аэропорт и улетел из Лос-Анджелеса первым же попавшимся рейсом, не взяв с собой ничего, кроме паспорта, ключей и бумажника.

Йошики помнил каждую смерть Хиде и одолевавшие на тот момент его самого жуткие эмоции. Помнил пустоту, которая неприятным холодом разливалась по телу. И несмотря на то, что в нынешней петле трагедия ещё не случилась, Токио теперь прочно ассоциировался у Йошики с болью, горечью и тенью Хиде в каждой вещи.

— Да, понимаю, — Хиде покачал головой и слегка округлил глаза. — Не бойся, я не собираюсь на тебя давить, если ты не хочешь…

— Давить, ты? — Йошики фыркнул и, поднеся его ладонь к своему лицу, поцеловал кончики пальцев. — Не смеши меня…

— Всё-таки подумай над этим, ладно? — попросил Хиде, блестя глазами. — Вдруг захочешь. Я был бы счастлив, если бы ты составил мне компанию, правда.

— А как же твои дела и желание повидать родных? — Йошики хмыкнул. — Я думал, что ты, наоборот, хочешь от меня отдохнуть.

— Зачем? Ты меня не утомляешь, — Хиде улыбнулся и, потянувшись к нему через стол, поцеловал в уголок рта.

Йошики машинально погладил его по щеке и дёрнулся. А может, это не такой уж плохой вариант? Если Йошики отправится в Токио вместе с Хиде, то сможет постоянно держать его за руку и лично следить, чтобы с ним ничего не случилось. Возможно, это поможет как-то разорвать повторяющуюся петлю, которая заканчивается смертью их обоих, пережить злосчастную ночь второго мая. Ну, или Йошики, по крайней мере, поймёт, что же случилось с Хиде, была ли его смерть на самом деле случайностью или самоубийством и от чего конкретно стоит его оберегать в следующий раз. Ведь в Лос-Анджелесе Хиде не желает оставаться ни под каким предлогом, Йошики в прошлый раз попытался его убедить, получилось ещё хуже, они здорово поругались, и Хиде всё равно погиб.

— Ты знаешь, я уже передумал… — Хиде отлепился от него и с изумлением посмотрел в глаза. И Йошики постарался как можно более беззаботно улыбнуться. — Я маму давно не видел, только по телефону с ней разговариваю каждый день. Соскучился… Как раз будет повод навестить. А заодно могу морально тебя поддержать на премьере песни.

— Йо! — счастливый Хиде взметнулся с табурета и так обнял хрупкого возлюбленного, что у того затрещали косточки, и Йошики сдавленно зашипел. — Мне заказать ещё один билет?

— Я сам закажу, — Йошики улыбнулся и обхватил его лицо ладонями. — Не беспокойся об этом. Иди собирайся, а то опоздаешь на запись.

Хиде чмокнул его в нос и ускакал наверх. Йошики потёр пальцами виски, допил уже успевший остыть кофе и пошёл искать телефонный справочник.

***

Двенадцатичасовой перелёт в Токио оказался, наверное, самой спокойной частью этой недели. В самолёте Хиде почти всегда спал у Йошики на плече, а сам Йошики предпочитал смотреть в иллюминатор, предварительно заткнув уши плеером. Рука обычно затекала адски и болела потом втрое сильнее обычного, но Хиде всегда так мило спал с таким идиотским выражением лица, надвинув почти на самый нос шапку, что Йошики не хотелось его лишний раз тревожить. И он только усмехался, каждый раз ловя слегка удивлённый взгляд сновавшей по проходу бортпроводницы.

Четыре дня пролетели как один. Хиде постоянно где-то бегал, Йошики, чтобы ему не мешать, занимался своими делами — съездил в свою квартиру, забрав кое-какие вещи, навестил маму, которая долго ахала, слушая его рассказ о том, что происходило в жизни последние несколько месяцев. Впрочем, одним утром Хиде весело сказал, что свободен, и на этой радостной ноте потащил возлюбленного сначала в торговый квартал, а потом в ближайший парк поесть мороженого. Такие прогулки обычно веселили Йошики, навевали воспоминания о бурной молодости, позволяли снова почувствовать себя старшеклассником, прогуливающим уроки. Но Йошики всё равно оставался настороже.

Вечером первого мая Хиде унёсся на съёмку телевизионной передачи — вместе с группой он должен был провести премьеру новой песни, выход которой на дисках запланировал через несколько дней. Йошики пожелал ему удачи, сказал, что будет держать кулаки, и почти привычно попросил сильно не напиваться. Хиде заверил его, что после съёмок они с коллективом немного посидят в баре, выпьют по бокалу шампанского, чтобы отпраздновать успех, и разбегутся по домам. А Йошики только горестно вздохнул. Он каждый раз слышал это от Хиде, и каждый раз полицейские потом говорили, что у мёртвого Хиде в венах сплошной алкоголь вместо крови, и даже не шампанское, а сакэ. Но про себя Йошики решил, что беспокоиться особо не о чем — даже если Хиде будет пьяным, Йошики ведь поблизости, не даст ему наделать глупостей.

Сидя на постели, пианист мирно раздумывал над текстом новой песни. Шорох ключей, поворачивающихся в замочной скважине, и скрип двери он услышал около двух часов ночи. Запахивая рубашку и отводя с лица волосы, Йошики вышел в прихожую и столкнулся с Хироши, который чуть ли не на спине затаскивал в квартиру что-то бормочущего себе под нос Хиде.

Судя по всему, Хиде предупредил брата, что прилетел в Токио не один, потому что Хироши абсолютно не удивился присутствию Йошики и, торопливо кивнув в знак приветствия, даже радостно улыбнулся. Вдвоём они кое-как уложили мертвецки пьяного Хиде в кровать.

— Просил же его не напиваться… — не выдержав, вздохнул Йошики, укрывая его одеялом.

— Я тоже, — горестно ответил Хироши. — Но его ж разве остановишь… Хорошо, что вы здесь, Хаяши-сан. Если честно, я немного опасаюсь оставлять его одного в таком состоянии, а сидеть рядом тоже не могу, мне завтра на важную встречу…

— Не беспокойся, я за ним присмотрю.

Успокоенный Хироши откланялся и уехал, Йошики закрыл за ним дверь, вернулся в спальню и увидел, что Хиде ухитрился принять полувертикальное положение и совершенно ошалело крутит по сторонам головой.

— Что, лунатик, проснулся? — Йошики усмехнулся краем рта и сел рядом с ним. — Вернулся из невесомости?

Хиде оглядел его мутноватыми глазами и икнул.

— Да чего вы… Ик… Не пьяный я!

— Не пьяный, Хиде — фыркнул Йошики, убрал с его лица волосы и попытался уложить обратно, — ты просто в хлам.

— Не-а, — упрямо пробубнил Хиде, тряся головой и сопротивляясь его движениям, — всего-то чуть-чуть шампусика выпили… Ик!

— Чуть-чуть — это по бутылке на каждого? Или по две? — Йошики хмыкнул и надавил ладонями на его плечи. — Чудо ты моё в розовых перьях… Хватит руками махать, ложись давай.

— А ты-ы-ы? — капризно протянул Хиде, трясущимися пальцами хватаясь за него.

— И я лягу, куда мне деваться.

Йошики устроился на подушке рядом с ним и притянул его к себе, зарываясь носом в мягкие волосы. Хиде хрипло выдохнул куда-то ему в шею, скривил губы и всё-таки закрыл глаза.

…Йошики дремал, но время от времени приоткрывал глаза. Он боялся засыпать, не хотел упускать Хиде из виду, пока эта страшная ночь не кончится. Электронные часы тихо попискивали на тумбочке — три часа ночи, четыре, пять… Ещё совсем немного, и можно будет облегчённо выдохнуть. Йошики слегка поморщился и поцеловал спящего Хиде в макушку.

Около шести утра похрапывавший Хиде вдруг завозился в его руках, приоткрыл мутные глаза, зевнул и попытался высвободиться из объятий.

— Йо, пусти…

— Куда ты собрался? — Йошики мигом проснулся и, опустив взгляд, уставился на его лицо. Хиде явно ещё не протрезвел — его глаза влажно поблёскивали в сероватом утреннем свете, а на щеках проглядывался розовый румянец.

— Плечо очень болит, — вдруг пожаловался Хиде и, поморщившись, опять попытался откатиться от него. — Прямо выкручивает… Надо его полотенцем перетянуть…

Йошики весь похолодел; нервно сглотнув, он быстро потянул возлюбленного к себе, усаживая, и принялся разминать больное место, начиная от шеи.

— Никаких полотенец. Ты пьян, задушишься ещё. Сейчас, потерпи чуть-чуть…

— Я са-а-а-ам могу… — протянул Хиде капризно, не делая, тем не менее, никаких попыток вырваться и запрокидывая назад голову.

— Когда же ты уже переживёшь этот комплекс пятилетних детей, господи, — Йошики закатил глаза. — Не отпущу, даже не проси.

Хиде качнулся и уткнулся ему в губы; Йошики дёрнулся, но не отстранился.

— Йо, ты такая упрямая зараза иногда…

— Не хуже тебя. Замолчи, а то задушу случайно. Или не случайно.

Чувствуя, как он дышит куда-то в ключицы, Йошики медленно водил пальцами по его плечу, нащупывая источник боли. Между ним и шеей явственно проступало красное пятно, пальцы чувствовали уже загрубевшую, как старая мозоль, кожу. Она травмировалась каждый раз, когда Хиде вешал на себя гитару на ремне. И с каждым разом всё сильнее и больнее. Не будь Хиде сейчас таким пьяным, он ни за что бы не дал Йошики себя тронуть, сбросил с себя руки и ушёл в ванную. В данном случае его опьянение играло только на пользу.

— Больно, — хныкал тем временем Хиде, клацая зубами. — Больно, больно, больно…

— Я знаю, — Йошики поцеловал его в лоб, прикрытый пушистой чёлкой. — Потерпи, сейчас станет легче. И не хныкай, это начинает меня раздражать.

— Вре-е-едная принцесса… — обиженно пробубнил Хиде, но всё-таки замолчал, слышно было лишь его сердитое сопение.

Йошики вздохнул и продолжил разминать плечо. Главное — не подпускать его к полотенцам и двери ванной.

Пианисту казалось, что теперь он чётко видит картину произошедшего: скорее всего, Хироши и тогда привёз пьяного Хиде домой, запихнул его в кровать и уехал, а Хиде через какое-то время проснулся от жуткой боли в плече и, мучаясь, решил поделать упражнение с полотенцем. Как и обычно в пьяном угаре, Хиде наверняка ничего не соображал и не подумал, что может навредить себе. А в процессе он уснул или потерял сознание и удавился. Всё предельно просто и ужасно, глупая, нелепая случайность.

— Йо-о-о, я тебя так люблю… — заплетающимся языком еле выговорил Хиде, подняв на него мутные глаза.

Йошики улыбнулся краем рта, опять перевёл пальцы на шею.

— Да помолчи ты хоть минуту, пьяница.

И с этими словами пианист медленно поцеловал его.


Почти до самого рассвета Йошики пролежал с открытыми глазами, баюкая наконец успокоившегося возлюбленного. Сердце в груди стучало как одержимое. Неужели спас, неужели эта ужасная ночь наконец миновала, и Хиде спокойно спит в его объятиях? Боясь, что сейчас что-нибудь случится, Йошики сильнее прижимал его к себе, тёрся носом о макушку и целовал в лоб. Около семи утра он и сам всё-таки, не заметив даже, как, задремал. Проснулся Йошики, когда солнце уже стояло в зените, и обнаружил, что лежит в постели в одиночестве.

Думая, что Хиде в кои-то веки проснулся раньше него и, наверное, пошёл умываться, Йошики с наслаждениемпотянулся, встал с постели и побрёл в ванную. Путь лежал мимо двери, ведущей на кухню; Йошики машинально глянул туда и увидел возлюбленного, сидящего за столом. Голову Хиде уронил на столешницу, на сложенные руки, выглядело это так, будто он внезапно уснул.

Сердце мгновенно подскочило к горлу. Неужели опять?

— Хиде? — робко позвал Йошики, привалившись плечом к косяку двери и чувствуя упавшую на плечи тяжесть. — Хиде, ты что, заснул?

Тишина, Хиде даже не шевельнулся. Густо сглотнув, Йошики подошёл к нему и, протянув дрожащую руку, легонько тряханул за плечо. Хиде молча покачнулся и откинулся назад. На пианиста уставились широко раскрытые, остекленевшие глаза.

…В этот раз его смерть не вызвала никакого удивления у врачей и полицейских; у Хиде случился сердечный приступ.


Следующие несколько дней Йошики опять провёл как в прострации. Очнулся лишь через какое-то время после похорон, обнаружив себя в музыкальной зале, жмущимся к обнимающему его Тоши.

—…Знаешь, в глубине души я понимал, что Хиде скоро нас покинет… Он был таким ярким, подобные люди очень быстро сгорают, да ещё его пьянство…

Тоши говорил так спокойно, что от этого бросало в дрожь. Странно, в первый раз эта фраза не вызвала у Йошики такого гнева, как сейчас, он её даже не воспринял толком. А сейчас он почувствовал, как безумная ярость прямо-таки наполняет его от макушки до кончиков пальцев на ногах, закипая под кожей. И ему жутко захотелось ударить бывшего друга прямо в лицо.

— Да пошёл ты, Тоши. Часть его крови уж точно на твоих руках, так и знай.

Йошики злобно вырвался из объятий оторопевшего Тоши, встал и подошёл к письменному столу. Поворошил множество разорванных нот, выудил перочинный нож, которым разрезал бумаги. И полоснул себя по тонкому запястью, безучастно наблюдая, как из раны течёт кровь, заливая рукав белоснежной рубашки.

— Йо! — Тоши вскочил со своего места, явно намереваясь кинуться к нему. Но холодный, как сосулька, взгляд пианиста тут же буквально пригвоздил его обратно к дивану.

— Не подходи ко мне, — тихо и очень зло произнёс Йошики. Кровь уже капала с кончиков тонких пальцев на разорванные листы. Тоши весь побледнел, как смерть, и приоткрыл рот; он явно хотел что-то сказать, но звук не шёл. Йошики сузил глаза. Так ему и надо, авось до конца жизни теперь кошмары будут мучить.

— Боже, Йо, ты с ума сошёл!

Тоши трясущейся рукой потянулся к карману брюк, но Йошики поднёс нож к своему горлу и отчеканил:

— Только тронь телефон, и я себе башку отчекрыжу, понял? Я не шучу. Хиде умер, мне больше терять нечего.

Со стороны Йошики, наверное, и вправду выглядел натуральным сумасшедшим — в залитой кровью рубашке, с бешено сверкающими глазами и ножом в ничуть не дрожащей руке. Тоши прикусил губу и со всей силы сжал кулаки. Понял — не шутит, и вправду себя ещё и по горлу полоснёт.

Йошики слегка покачнулся и обхватил себя за плечо, опуская голову. Перепуганный Тоши всё же бросился к нему и обнял.

— Не неси чуши, сейчас вызову «скорую».

— Только попробуй, предупредил же. Дай мне просто умереть спокойно, прошу.

Йошики зло зашипел ему в плечо, вяло попытался толкнуть здоровой рукой и всё же поднял на него взгляд. Видимо, было что-то такое в его разом опустевших глазах; Тоши прикусил губу и всё же медленно разжал руки. И, шагая к двери, Йошики спиной чувствовал, как бывший друг смотрит на него, шепча про себя «сумасшедший, чокнутый».

…А несколькими минутами позже, лёжа на постели и наблюдая, как кровь из посиневшей руки стекает на белоснежные простыни, Йошики будет думать о том, что гибель Хиде — не совсем случайность, хотя и выглядит таковой. Что-то такое случилось в их общем прошлом, перечеркнувшее жизнь обоих. И если Йошики и вправду хочет остановить эту адскую карусель, ему придётся копать глубже. Возможно, до того самого дня, когда он впервые встретил Хиде.


========== 3. ==========


Очередное утро двадцать шестого апреля в этот раз отчего-то наступало просто невыносимо медленно. Казалось, что прошла целая вечность, пока расплывчатая жёлто-розовая полоска наконец разлилась у горизонта, и показались первые слабые лучи солнца. Какой-то непонятный надрыв словно ощущался даже в самом времени, заставляя его тянуться бесконечно медленно. Как будто с каждым разом в нём что-то надламывалось, повреждалось и менялось.

Сидя в плетёном кресле на террасе, Йошики хмуро мял пальцами кончик зажатой между зубов сигареты. Настроение у него было хуже некуда. Это была уже восьмая по счёту смертоносная петля, а Йошики так и не придумал, что же ему делать и как разорвать её. Все его попытки предотвратить катастрофу неизменно заканчивались провалом: что бы Йошики ни делал и как бы ни старался уберечь, Хиде каждый раз погибал. Создавалось впечатление, что ему кто-то приказывал умереть ровно в этот самый день, второго мая.

Что было странно, в отношении самого Йошики всё срабатывало точно так же. В одну из этих петель Тоши всё-таки невероятными усилиями удержал его, не дал покончить с собой, Йошики слегка пришёл в себя, решил вернуться домой в тот же день… И разбился насмерть в аварии на пути в аэропорт, после чего снова проснулся двадцать шестого апреля. На основе этой попытки Йошики сделал мрачный вывод — им с Хиде обоим просто суждено погибнуть в определённое время. Какой-то злой рок, судьба, от которой, как известно, не убежишь.

Переживая трагедию и собственную смерть раз за разом, раздумывая над этим, Йошики начинал подозревать, что дело здесь далеко не в гибели Хиде, что она, как и самоубийство самого Йошики — лишь конечные элементы цепи каких-то страшных случайностей. Непонятно вот только было, где и когда началась эта цепь, что вообще её спровоцировало.

Йошики хладнокровно перебирал собственные воспоминания, как старые фотографии в рассыпающемся от ветхости альбоме, начиная от того дня, когда он впервые встретил Хиде. Он прокручивал совместные моменты, как кино, перед глазами и пытался понять, что могло запустить петлю. Это была та ещё разминка для мозга, и пианист злился всё сильнее, осознавая, что он просто не может помнить абсолютно всё. А катализатором ведь могло послужить и самое маленькое событие, которое даже в памяти толком не отложилось… Слишком сложно. И что ему со всем этим делать?

Пальцам стало горячо, Йошики потушил начавший гореть фильтр в стеклянной пепельнице и потянулся за новой сигаретой, тут же зажимая её зубами. Лёгкое дуновение ветра разлохматило ему волосы.

Почему-то из всех этих картинок отчётливей всего вспоминался тот момент, когда Йошики впервые в жизни встретил Хиде. Это случилось на какой-то площадке на окраине Токио, где и столкнулись две группы: «X» под руководством Йошики и «SAVER TIGER», лидером которой был Хиде. Столкнулись они в буквальном смысле — в результате драки, которую в какой-то момент за кулисами устроили Тайджи и Тецу, барабанщик «SAVER TIGER». Из-за чего вспыхнул этот безобразный скандал, так и осталось невыясненным, лидеры и остальные участники примчались на вопли, когда парочка уже вовсю мутузила друг друга. Йошики вцепился в Тайджи, Хиде — в Тецу; с большим трудом, совместными усилиями озверевших драчунов удалось растащить в стороны, а в процессе пришлось и познакомиться.

«Этот парень очень странный. Но уж очень… Харизматичный».

Это была первая мысль, промелькнувшая в голове при виде Хиде. И единственная. Йошики не придал этому происшествию почти никакого значения, только потом гневно отчитал Тайджи за то, что тот так и не научился прилично себя вести и лез в драку по любому поводу, а басист вспылил и язвительно напомнил лидеру, что Йошики и сам тот ещё драчун и любитель нарушать дисциплину, несмотря на весь свой утончённый и отчасти женственный образ. Здорово они тогда поругались. А потом, как обычно, помирились.

Йошики так и забыл бы, наверное, об этой встрече, если бы через какое-то время случайно не услышал, что «SAVER TIGER» внезапно полностью распались чуть ли не на самом взлёте, а бывший лидер коллектива теперь работает в салоне красоты визажистом и, как поговаривают, собрался полностью бросить музыку. Йошики, на тот момент порядком одуревший от постоянной тасовки участников в группе, решил, что такой шанс упускать нельзя. Через общих знакомых он раздобыл телефон Хиде, позвонил ему напрямую и предложил присоединиться к «X» в качестве лид-гитариста. Йошики не особо рассчитывал на успех в тот момент, это была скорее попытка кинуть спасательный круг и самому же уцепиться за него. Хиде отреагировал довольно кисло, но попросил дать ему время подумать. Естественно, Йошики напирать не стал, понимая, что ситуация, мягко говоря, непростая. Но уже на следующий день они встретились в баре, поболтали, с удивлением обнаружили, что прекрасно понимают друг друга, и Хиде всё-таки дал своё согласие. Сказав, правда, что ему всё равно терять больше нечего и, если с «Х» не сложится, Хиде точно навсегда бросит музыку и будет дальше работать в салоне.

Сейчас уже трудно было даже представить, как развивались бы события, отклони тогда Хиде предложение Йошики. Не было бы «X», не было бы всего этого оглушительного успеха. И не было бы в каком-то плане самого Йошики — такого, какой он сейчас.

Йошики быстро понял, какой алмаз ему подкинула судьба. Хиде не только был необычайно ярким и талантливым сам по себе, он ещё и постоянно что-то выдумывал, фонтанировал невероятными идеями и подбивал лидера на смелые эксперименты, а Йошики умилялся и старался ни в чём не ограничивать такую творческую свободу. Хиде очень быстро полюбился почти всем участникам коллектива, даже сам лидер уже через пару недель оказался полностью им очарован. Но рассматривал ли Йошики его тогда как своего потенциального любовника? Нет, абсолютно. Лидер на тот момент уже несколько лет как встречался с Тайджи, они даже жили вместе, снимали квартиру на двоих. Йошики был вполне доволен этими обстоятельствами и не собирался ничего менять в своей личной жизни.

И уж точно Йошики тогда не думал, что буквально через несколько лет они с Хиде безумно влюбятся друг в друга. Настолько безумно, что Йошики не будет видеть без него жизни и даже решится на самоубийство, хотя всегда был противником подобного.

Йошики постучал пальцем по сигарете над пепельницей и поморщился. Да, Хиде полюбили все. Кроме Тайджи, который ревновал своего лидера ко всем подряд. К тому же, злопамятный Тайджи крепко запомнил ту драку и с самого начала был против затеи Йошики. Они даже чуть было не поругались перед тем, как Йошики встретился с Хиде в баре. И тот непривычно тёплый мартовский день тоже вспоминался ему более чем отчётливо.


— Тай, отвяжись уже… Мне пора вставать.

Йошики лениво приоткрыл глаза и слегка пошевелился, пытаясь выползти из-под спящего любовника, крепко прижавшего его своим телом к постели. Вечерело, тёплый оранжевый свет закатного солнца заливал спальню, в которой всё ещё было очень жарко. Разомлевшему Йошики и самому не хотелось не то что вставать, даже шевелиться лишний раз, но он понимал, что пора уже выныривать из этого безумия и приступать к работе. Только вот, похоже, по-доброму его отпускать никто не собирался…

Он предпринял ещё одну попытку выползти из-под Тайджи, на что басист недовольно, сонно заворчал и вжался носом в его шею. Горячий и расслабленный, он, казалось, буквально налип на Йошики всем телом, приварился к нему так, что отодрать получилось бы только с мясом.

— У-у-у… Хаяши, не шевелись, мне так удобно…

— Тебе удобно, а у меня всё тело затекло… Я тебе не подушка, — проворчал Йошики, запустив пальцы в его волосы и перебирая непослушные кудрявые пряди. Басист всё же приподнял голову и, сонно щурясь от света, боднул его носом в щёку, сжал ладонями узкие бёдра. И Йошики, убрав с его лба волосы, легонько поцеловал в губы. — Слезь с меня, пожалуйста.

Тайджи фыркнул и, прихватив его губы в ответ, сильнее вжался в него всем телом.

— Ни за что.

— Слушай… — Йошики устало вздохнул и погладил его по щеке. — Ну хватит, я не могу больше так валяться… Пора уже делами заняться.

— Это у тебя какие-то там дела, тайшо, — новый поцелуй огнём обжёг израненные губы, и Тайджи в отместку потянул лидера за длинные рыжие волосы, в беспорядке рассыпанные по подушкам, заставив Йошики скривиться, — а у меня законный выходной… Ты, кстати, тоже вполне можешь на всё забить и остаться со мной.

— Могу, но не хочу. Слезь с меня, сказал.

Приложив некоторое усилие, Йошики рывком сбросил его с себя набок и быстро сел, чтобы не дать опять придавить себя к простыням. Затёкшая спина тут же неприятно заныла.

Тайджи подпёр рукой голову, наблюдая, как Йошики встаёт с напоминающей поле боя постели и с громким стоном потягивается, абсолютно не смущаясь его пристального взгляда.

— Поедешь всё-таки? — он слегка сощурил глаза. — К этому парню?

— Угу. Возможно, удастся наконец заиметь ещё одного постоянного участника… Как меня достали эти тасовки, Тай, ты бы знал.

Йошики поправил волосы, отбрасывая их за спину, и глянул на басиста через плечо. И тут же слегка вскинул брови. Слишком уж разительной была перемена за эту минуту — Тайджи мгновенно напрягся, на его лицо наползло хмурое выражение, а пальцы принялись переминать простыню.

— В чём дело? Ты чем-то недоволен?

— Я тебе всё сказал по этому поводу.

Тайджи перевернулся на спину и закинул за голову украшенные татуировками руки.

— Ну-ну, — Йошики саркастично фыркнул. — А я тебе сказал, что дуйся сколько хочешь, я всё равно сделаю по-своему.

— Ну конечно. Ты же у нас тут главный, — язвительно протянул Тайджи, упорно глядя куда-то в потолок и явно не желая встречаться с ним взглядом.

Дуться он начал ещё со вчерашнего вечера, с того самого момента, как Йошики рассказал о готовящихся переговорах с бывшим лидером «SAVER TIGER». Ревновал, как обычно.

Йошики мотнул встрёпанной головой, повернулся и равнодушно бросил:

— Я в душ. А ты пока можешь остаться здесь и как следует подумать над моими словами.

Заперев на всякий случай дверь на щеколду — знал, что Тайджи вполне способен тихонько подползти сзади и зажать самым неприличным образом — Йошики, морщась, подставился под горячие водные струи. Нежное тело после стольких часов, проведённых в кровати, саднило и горело, множество засосов и царапин отзывались болью, невыносимо ломило спину. Каждый раз у них с Тайджи получалось одно и то же — пока они валялись в постели, им было хорошо, а стоило только из неё вылезти и начать что-то обсуждать, сразу же возникали всякие трения. Лидер и басист обладали слишком уж разными взглядами на вещи и зачастую просто не могли найти компромисс.

Замотавшись в полотенце, Йошики вернулся в комнату и, присев на край постели, потянулся за джинсами. Его тут же обняли за плечи, поглаживая, Тайджи прихватил губами мочку его уха, спустился поцелуями на шею, нарочно слегка прихватывая зубами кожу.

— Тай, — Йошики улыбнулся и, повернув голову, на секунду уткнулся губами ему в скулу. Их взгляды всё-таки встретились, и Тайджи прикусил губу, увидев игривый блеск в глазах лидера. — Ну тебе что, всё ещё мало? Ты с ночи только и делал, что долбил мою задницу. Оденься наконец.

Вместо ответа Тайджи мгновенно впился в приоткрытые губы почти болезненным поцелуем. Йошики не возражал, охотно отвечая ему и выгибая спину, пальцами поглаживая его руку. Только когда Тайджи потянулся к уже застёгнутому ремню, Йошики дёрнулся и всё же отлепился от него, а басист мигом крепко сжал руку на его талии и с придыханием шепнул:

— Хаяши, не отпущу одного.

— О чём ты? — Йошики недоуменно вскинул брови. — Мы же договорились, я сам с ним переговорю, а потом уже, если он согласится, будем знакомиться с остальными как следует…

Тайджи молча прижался к уголку его рта, явно не желая пояснять своих слов. Вспыхнувший в глазах демонический огонь без слов выдавал его эмоции. И Йошики разозлился:

— Слушай, я не могу вечно топтаться на одном месте из-за твоей дурацкой ревности. Я же не виноват, что ты в каждом столбе видишь соперника. Сейчас речь идёт о группе, нам нужен гитарист, а такой, как он — особенно, другого такого шанса не будет, ясно? Хватит уже быть таким эгоистичным.

— Это ещё кто из нас эгоистичный, — Тайджи вдруг перекривился, схватил его за плечи и с силой встряхнул, Йошики клацнул зубами. — Я от тебя только и слышу «группа, группа, группа». Ты вообще о чём-нибудь думаешь, кроме неё?

Пианист слегка поджал бледные, бескровные губы.

— Думаю, но она для меня всегда на первом месте. И ты прекрасно об этом знаешь. Чего ты взбесился?

— Ничего, — буркнул Тайджи и отвёл в сторону глаза, — просто не хочу, чтобы ты сгоряча наделал глупостей.

Его горячая, чуть шершавая ладонь чувствовалась на обнажённом животе; она поглаживала, слегка надавливая, пощупывала нежную кожу. Прикусив губу и чувствуя, что опять начинает заводиться от этих прикосновений, Йошики дрожащими пальцами перехватил тонкое запястье, слегка отводя руку в сторону.

— Ты так говоришь, будто я собрался с порога прыгать к нему на колени и лезть целоваться, — с усмешкой констатировал Йошики, удовлетворённо наблюдая, как любовник кривится. — Утихни уже, это обычные переговоры, не более того. Я даже не уверен, что Хиде-чан согласится, вчера по телефону мне показалось, что он не горит желанием связываться…

— Ну и вот оно тебе надо, унижаться? — Тайджи хмыкнул прямо ему в ухо. — Ползать на коленках и просить?

— Да никто тут не унижается, блин, я просто предложу. Согласится он — хорошо, не согласится — значит, буду искать другого гитариста, — не дрогнул Йошики. — Хватит, ты меня не переубедишь. Я уже всё решил. И Тоши, кстати, тоже двумя руками за.

— Ну, если Тоши за… Два дебила — это сила, понял, сваливаю в туман.

Тайджи раздражённо повёл плечом и, опять плюхнувшись на подушку, подтянул к груди колени.

— За дебила я тебе попозже всыплю, — злорадно пообещал Йошики, натянул футболку и встал, заправляя её края в джинсы.

— Боюсь-боюсь, — засмеялся Тайджи, запрокидывая за голову руки. — Не обижайся, тайшо. Я ж любя.

Йошики показал ему язык, отвернулся и, подойдя к зеркалу, старательно поправил растрёпанные волосы, после чего взял со столика рядом помаду и стал сосредоточенно красить губы. Он спиной чувствовал жадный взгляд любовника. Тайджи всегда наблюдал за ним, пока он вот так прихорашивался, и говорил потом, что Йошики со спины сходит за девочку-подростка — в узких джинсах, с длинными рыжими волосами, падающими почти до пояса, и такой худенький, что, кажется, вот-вот переломится пополам, как тростинка.

— Да и вообще, — вполне мирно, как ни в чём не бывало спросил Йошики, проведя по губам помадой и облизнув их, — чего Хиде-чан тебе так не понравился? Ты как будто с ним лично подрался, а не с его барабанщиком… А он ведь не стал мне даже скандал из-за этого закатывать, хотя мог, посмеялся только. Довольно милый парень, не находишь?

— Не нахожу! — окрысился Тайджи, задетый за живое. — Если ты в него втюрился с первого взгляда, это твои проблемы, нечего на меня свои вкусы переносить. Он мне не понравился, и точка!

И он хмуро отвернулся, потянул к себе одеяло и сердито засопел. Тайджи сейчас напоминал ребёнка, обиженного тем, что взрослые не обращают на него никакого внимания.

— Как скажешь, — пожал плечами Йошики, накинул на одно плечо куртку и встал в позу, уперев ладонь в тонкую талию. В голосе появились привычные капризные нотки. — Тай, хорош дуться.

— Да не дуюсь я. У меня уже зла на тебя не хватает.

— Правда? Тогда подними задницу и поцелуй меня.

Тайджи кинул на него злой взгляд, казалось, что ещё буквально секунда — и он зашипит нечто вроде «Хаяши, да пошёл ты со своими капризами!» Йошики уже приготовился обиженно надувать губы. Но Тайджи всё же заставил себя подняться и подошёл к любовнику; Йошики с видом скучающей великосветской дамы милостиво подставил ему щёку.

— Удачи, — тихо сказал Тайджи, обняв его за талию. — Хоть мне эта затея не нравится, я хочу, чтобы ты был счастлив. Так что пусть всё сложится.

Йошики сцепил пальцы в замок у него на затылке и упёрся лбом в лоб.

— Впрочем, если так случится, — горестно продолжил басист, — я, наверное, напьюсь.

— Я тебе напьюсь, — Йошики нехорошо улыбнулся и легонько ущипнул за щёку. — Напиться всем разрешу только в одном случае — если Хиде-чан согласится, и можно будет на всех основаниях праздновать пополнение в составе «X».


Пианист потряс головой, отгоняя яркое воспоминание, и хмуро затянулся едким дымом.

Тайджи так и не привык к присутствию Хиде до конца. Никаких серьёзных конфликтов между ними ни разу не возникало, Йошики даже порой видел, как они перед репетицией сидели рядом и вполне мирно что-то обсуждали. На поклонах и общих фотографиях Йошики держал за руки их обоих, и очень часто ему казалось, что он буквально кожей чувствует злость любовника.

Гром грянул через несколько лет, когда после очередного громкого скандала Тайджи заговорил о своём уходе. Говорил он об этом не один раз, а довольно часто, чем начал серьёзно раздражать Йошики. Их личные отношения в тот момент тоже дали трещину, они без конца ругались и порыкивали друг на друга, и все улавливали напряжение между ними. И в конце концов Йошики, которому рассуждения любовника осточертели в край, рассвирепел и сам его уволил, хотя Хиде и Тоши в два голоса уговаривали упрямого лидера не действовать сгоряча и подумать. На носу был важный тур, терять очень талантливого басиста было не с руки, тем более из-за такой, как говорил Тоши, глупости. Но Йошики не дрогнул. В итоге они временно остались вчетвером, а потом Хиде привёл Хиса, своего близкого знакомого, который тоже играл на бас-гитаре. Тайджи же после всего случившегося исчез с горизонта, он разорвал отношения с бывшими коллегами, и Йошики даже не знал, где он и чем занимается. Старательно сохраняя равнодушный вид, внутри Йошики всё-таки ощущал некоторую горечь — что уж говорить, он питал к любовнику определённую привязанность, и терять его вот так на деле оказалось гораздо тяжелее, чем думалось. Тогда же Йошики и особенно сблизился с Хиде, который, как мог, утешал его. Закончилось всё тем, что Йошики через некоторое время обрезал свои шикарные волосы и зло сказал, что не хочет больше обо всём этом вспоминать.

Потом уже Йошики не раз задавался простым вопросом — а были ли они с Тайджи на самом деле так близки, как казалось? И он был вынужден отвечать сам себе грустную правду: вряд ли. Тайджи видел в Йошики, в первую очередь, сексуального партнёра, такого же необузданного и страстного, каким был он сам. Йошики природа, видимо, в качестве компенсации за хрупкое и болезненное тело, наградила поистине бешеным темпераментом, секс для него всегда был немаловажной составляющей в отношениях, и Тайджи, темпераментный, горячий, даже похотливый временами, более чем соответствовал его высоким запросам. В этом отношении они устраивали друг друга, буквально упивались своей страстью, могли целые сутки проваляться в обнимку под одеялом, забыв обо всём на свете, молодая горячая кровь так и бурлила и толкала на невероятные эксперименты. Но из кровати рано или поздно приходилось вылезать, тут-то вся эта страсть разом куда-то улетучивалась, и они почти сразу начинали ссориться. Им мешали поладить слишком разное мировоззрение, взрывные характеры, упрямство, которого было в избытке у обоих, и сумасшедшая ревность со стороны Тайджи, который, казалось, ревновал Йошики даже к работе, к коллективу в целом. Как лидер, Йошики постоянно был в поиске новых оригинальных решений в творчестве своей группы, Тайджи это его рвение обычно не нравилось, и начиналось: вспыльчивый Йошики яростно отстаивал своё, Тайджи, в свою очередь, стоял насмерть на собственных аргументах, под конец этого «нежного воркования» они обычно уже буквально рычали друг на друга, орали, срывая голоса, или шипели, как змеи, могли даже начать толкаться. Тоши и Хиде, а порой даже и вечно спокойный Пата, скакали вокруг них как ненормальные, пытаясь успокоить обоих, но и Тайджи, и Йошики только отмахивались от них и в унисон рявкали нечто вроде: «а ну отвяжитесь, не мешайте ругаться!» После этих ссор, правда, они чаще всего с жаром мирились в кровати, безумный секс искупал собой часть обид, но Йошики всё равно понимал, что эти эмоциональные качели ни к чему в итоге не приведут и со временем начнут только ранить их обоих. Они взрослели, становились спокойнее и разумнее, и одного только такого удовлетворения для устоявшихся серьёзных отношений категорически переставало хватать. Йошики сумел бы припомнить всего пару случаев, когда они с Тайджи разговаривали по душам, делились какими-то сокровенными мыслями, желаниями, страхами. У них словно и не было почти ничего общего, кроме группы, связавшей их постели и бешеного адреналина, только сплошные взаимные подколы и споры.

С Хиде же Йошики попал в абсолютно другую, незнакомую ему реальность. Гитарист очень старался заботиться о нём, по утрам Хиде частенько с интересом расспрашивал Йошики, что ему приснилось, просил почаще говорить о том, что он чувствует, охотно рассказывал и о своих собственных ощущениях; и Йошики вскоре начал с удивлением ловить себя на том, что ему очень нравятся эти разговоры, нравится открывать перед кем-то душу и позволять раскрыть её перед собой. И делал всё это Хиде с самого начала не из желания подлизаться к лидеру и подобраться поближе к нему, нет, он был более чем искренен в своих порывах — эмоциональный и чувствительный Йошики очень отчётливо чуял ложь, он бы уловил фальшь в поведении гитариста, если бы она там присутствовала. Хиде лучше всех остальных членов «X» понимал Йошики, зачастую он оказывался единственным, кто мог переупрямить вспыльчивого пианиста, заставить его признать свои ошибки. Но главное, делать это Хиде умел, в отличие от того же Тайджи, мирно, ласково, без всяких ссор и криков — за первые полтора года отношений Йошики ни разу с ним не поругался. Помимо всех остальных достоинств у Хиде имелся удивительный талант убеждения.

Даже Тоши потом, наблюдая за ними, не раз с усмешкой говорил, что основная задача Хиде в группе — понимать Йошики и общаться с ним, а следом уже играть на гитаре.

Несмотря на то, что их отношения начались с бурной пьяной ночи, в обыденное время Хиде был не охотник до постельных приключений. Конечно, он мог стиснуть Йошики в объятиях в гримёрке или в такси по дороге с концерта, если ему приспичивало, но это случалось не так часто. В основном ему даже в голову не приходило затевать какие-то дикие эксперименты, даже наоборот, Хиде в первое время наотрез отказывался полностью раздеваться и заниматься любовью где-то кроме как в кровати. Йошики, привыкшего к бесшабашному Тайджи, немало удивляло его поведение, до этого он и не замечал, что Хиде такой стеснительный. Зато Хиде сполна компенсировал некоторую скованность в интимных отношениях заботой и нежностью. И со временем Йошики это всё-таки оценил. Он в какой-то момент осознал одну простую истину: когда тебе тридцать и ты инвалид с травмированной спиной, больными руками и астмой, ежедневный фейерверк уже не привлекает так сильно, хочется не бурных ласк со швырянием друг друга с кровати в порыве страсти, а вот этой самой нежности, поцелуев в лоб, едва уловимых прикосновений, ощущения какой-то поддержки, защищённости, и откровенных разговоров по душам — того, что Хиде давал ему в избытке. Такие вот мирные отношения, простое, настоящее счастье, как у самых обычных взрослых людей.

И оттого терять сейчас это самое счастье казалось просто невыносимым…

Йошики сломал сигарету пальцами и, сунув её в пепельницу, скучающе уставился на розовеющее небо.

Могла ли ситуация с Тайджи как-то повлиять на петлю? Была ли она первым звеном этой цепи? Сомнительно. Тайджи с Хиде не конфликтовали так уж сильно, они оба, опасаясь гнева Йошики, вели себя вполне тихо и со стороны казались добрыми приятелями, а петлю явно запустило какое-то мощное нехорошее событие, о котором Йошики никак не может вспомнить.

Глаза всё-таки уже начинали слипаться. Йошики зевнул и сжался в комочек на сидении. В полудрёме он уже почти не слышал, как скрипнула раздвижная дверь, и на террасу высунулся заспанный Хиде. Только почувствовал, как тёплые руки обняли его и подхватили, и, не открывая глаз, сонно заворчал.

— Замёрзнешь ведь, спящая красавица, — ласково послышалось над ухом, поцелуй обжёг лоб.

— А ты надорвёшься… — бормотнул Йошики, уткнувшись носом ему в плечо.

— Ты лёгкий. Характер только тяжёлый… Спи уж, я отнесу тебя в кровать.

Йошики и так знал, что он не даст замёрзнуть, уложит, закутает в одеяло, обнимет вот так. Хиде и не мог иначе. Пианист тихонько фыркнул и зарылся носом в мягкую ткань жёлтой футболки.

Оказывается, Йошики даже не осознавал, насколько сильно он замёрз, пока тонул в собственных воспоминаниях. И теперь он жался к Хиде и трясся, как осиновый лист, стараясь перехватить от него хоть немного тепла. А мягкие солнечные лучи уже вовсю скользили по просторной комнате, слышалось одуряющее чириканье птиц.

Начинался новый виток петли. И Йошики казалось, что он сходит с ума.

***

Бессонная ночь, полная тяжёлых размышлений, наконец-то дала о себе знать. Йошики проспал и выполз, зевая, на кухню, когда Хиде уже допивал кофе.

— Смотрите-ка, кто у нас проснулся, — увидев возлюбленного, Хиде улыбнулся и отставил чашку в сторону. — Доброе утро, принцесса.

— Доброе, — зевнул Йошики. Он заметил, как Хиде явно собрался сползти с табурета, и замахал руками: — Сиди, я сам кофе сделаю.

Хиде пожал плечами с видом «сам так сам», повернулся и стал наблюдать, как Йошики возится с кофемашиной. Пианист глянул на него краем глаза. Весь растрёпанный, с падающей на лицо густой малиновой чёлкой и нежным розовым румянцем на обычно бледных щеках, гитарист казался таким милым и уютным… В такие моменты Йошики всегда невольно думал о том, какой же Хиде хорошенький и что без своего жуткого макияжа он выглядит гораздо лучше. Хиде широко улыбался, и его светло-карие глаза лихорадочно сверкали из-под тонких чёрных бровей.

У Йошики в горле встал густой липкий ком. Что же делать? Как отобрать его у смерти?

— А я решил тебя не будить, — радостно сообщил Хиде, закидывая ногу на ногу и встряхивая головой. — Ты так сладко спал, я подумал, что не стоит тебя трогать. Только вот скажи мне, Йо, что тебя ночью на террасу понесло?

— Мне не спалось, — со вздохом ответил Йошики, — решил пойти подышать свежим воздухом.

— Хорошо же ты им надышался, аж уснул на холоде, — Хиде округлил глаза и легонько похлопал себя по щеке кончиками пальцев. — Простудиться ведь мог…

Пианист покачал растрёпанной головой. Мог. Вот только какой смысл беречь себя, если ему всё равно осталось жить чуть больше двух недель, после чего петля в любом случае перезапустится.

Хиде всё-таки соскользнул с табурета; Йошики дёрнулся, когда его обняли за талию со спины и притиснули к тёплому телу, и Хиде прижался щекой к его затылку.

— Но не простудился же, — спокойно отозвался Йошики. — Сделать тебе вторую порцию?

— Сделай, — ответил, смеясь, Хиде и поцеловал его в висок. — Посижу с тобой.

Йошики кивнул. Его дрожащие пальцы машинально нажимали на нужные кнопки, а в голове эхом стучала одна безумная мысль: надо рассказать всё Хиде. Может, вдвоём они смогли бы придумать, как выбраться из этой ловушки, в одиночестве Йошики явно не справляется, несмотря на все свои старания. Он чувствовал себя всё хуже с каждой петлёй. А сколько ещё таких повторений ему предстоит пережить? Непонятно. И абсолютно нет твёрдой уверенности в том, что Йошики не сойдёт с ума прежде, чем найдёт решение. С каждым самоубийством он ощущал всё большую пустоту внутри, словно всё начиналось заново, но что-то маленькое в нём всё-таки умирало.

Почему же Йошики до сих пор ни разу не попытался рассказать Хиде о том, что происходит? Пианист просто понимал, что Хиде ему не поверит, решит, что у мечтательного Йошики опять слишком разыгралось воображение. Йошики и сам бы не поверил, услышав от кого-нибудь подобный рассказ. Ведь ещё совсем недавно он был твёрдо уверен, что такие временные петли бывают только в фантастических фильмах. Но фантастика оказалась не просто реальной, а даже куда более страшной, чем её обычно показывали в кино.

А что, если попробовать прервать эту петлю раньше? В то же второе мая, а то и вовсе не дожидаясь смерти Хиде? Йошики нервно сглотнул. Давно бы попробовал. Если бы был уверен, что проснётся после этого.

— Йо… — Хиде тихо подал голос, наклонил набок голову и уткнулся носом в его волосы. — Всё в порядке? Ты какой-то задумчивый.

— В порядке, — Йошики улыбнулся ему, — просто немного не выспался.

— Тогда сделай мне одно одолжение… — Хиде перехватил его руку за запястье и вкрадчиво продолжил: — …Положи нож на место. А то ещё порежешь свои нежные музыкальные пальчики.

Тут только Йошики обнаружил, что сжимает рукоятку кухонного ножа, а указательным пальцем водит по его острию. Пианиста как ледяной водой окатили; он лишь подумал о том, чтобы прервать петлю, а рука уже сама собой схватилась за нож. Что ещё могут заставить его сделать одни только эти мысли?

Хиде, не дожидаясь ответа, отнял у него нож и отложил его подальше, тут же сплетая пальцы со своими. Поцеловал едва уловимо в макушку и обнял второй рукой за талию.

— Это не то, что ты подумал… — только и смог прошептать Йошики, чувствуя, как к щекам волной прилила кровь.

— Я ничего не думал, успокойся, — Хиде ободряюще сжал его пальцы. — Просто заметил, что ты зачем-то схватил нож. Верю, пожалуй, что ты не выспался.

Йошики медленно развернулся и уткнулся носом ему в плечо, обнимая обеими руками. Пальцы крепко сжали ткань жёлтой футболки, и он чуть слышно скрипнул зубами. А Хиде, явно даже не подозревавший о его жутких мыслях, потянул его за подбородок и прикоснулся к уголку рта.

— По-моему, тебе надо немного отдохнуть, — всё ещё тревожно протянул он. — И от музыки, и от рояля, и от всего остального.

— Я что, настолько плохо выгляжу? — Йошики криво улыбнулся.

— Не хуже обычного, — фыркнул в ответ Хиде, потираясь носом о его щёку. — Просто я сейчас подумал кое о чём… Может, как я вернусь из Токио, рванём куда-нибудь подальше, а? На какие-нибудь острова, — Йошики усмехнулся краем рта и запрокинул голову, подставляя шею его поцелуям. — Только представь, океан, солнце, пляж с белым песочком или коттедж прямо над водой… Сплошной кайф, никаких тяжёлых мыслей…

Хиде тихонько посмеивался, осыпая прикосновениями его горло, он словно уже начал уговаривать возлюбленного.

— Ты — моё ласковое солнце, Хиде… — почти простонал Йошики, чувствуя, как он прижался животом к подрагивающему телу. Поясница больно упиралась в край столешницы. Легонько лизнув мягкую кожу напоследок и расстегнув воротничок его рубашки, Хиде посмотрел ему в лицо своими сияющими глазами.

— Это не повод отказываться, — с усмешкой шепнул он, потираясь носом о щёку. — Так что скажешь?

— Давай поговорим об этом, когда ты вернёшься, — Йошики улыбнулся, очень надеясь, что Хиде не заметит печали в этой улыбке. Пианист ведь знал, что им обоим уже не суждено сюда вернуться. Если только не произойдёт чудо и Йошики не придумает, как из всего этого вывернуться. — Лучше скажи, ты не будешь против, если я подхвачу тебя после записи, и сходим поужинать?

— Только за, — обрадовался Хиде и сделал круглые глаза: — В японский ресторан?

— Пообещай не отнимать у меня жареную рыбу и не вытаскивать из неё кости… — Йошики поцеловал его в лоб, убрав с него длинную чёлку. Лицо Хиде исказила лёгкая гримаска. — Я очень ценю твою заботу, Хиде, но это уж слишком.

— Ничего не слишком. Мне нравится о тебе заботиться, — Хиде поморщил нос и прижал его к себе. — Кстати, об этом. Знаешь, мне не очень хочется бросать тебя тут одного…

— О чём ты? Я почти четыре месяца после распада жил тут один, да и до этого тоже, — Йошики фыркнул и нахмурился, картинно приложив пальцы к вискам. — Не самый приятный опыт, надо сказать…

В глазах Хиде мелькнула тень. Йошики показалось, что он случайно напомнил о чём-то очень неприятном; похоже, Хиде, как и он сам, в глубине души до сих пор переживает из-за распада группы и последовавшей за ним ссоры. Они оба скучали друг без друга. И оба боялись сделать первый шаг навстречу.

— Ну вот. Поэтому я хотел тебе предложить поехать вместе со мной в Токио, — Хиде увидел, как он нахмурился, и покачал головой. — Если откажешься, я не обижусь, честно. В конце концов, я всё равно вернусь максимум через пару недель…

— Не откажусь, — перебил его Йошики, Хиде дёрнулся и поднял на возлюбленного глаза. — Я и сам об этом подумывал. Тебе же наверняка не помешает моральная поддержка на премьере песни.

— Ты только ради этого готов лететь со мной? — счастливо прошептал Хиде и поцеловал его в скулу. — Принцесса, это так мило…

— Не только, — Йошики потянул его за волосы и усмехнулся краем рта. — Ещё ради того, чтобы за тобой присматривать. А то напьёшься на радостях и натворишь глупостей, как обычно.

Пианист обнял стиснувшего его в объятиях возлюбленного и прикусил губу. Если бы только Хиде мог знать, какие глупости он натворит, если Йошики не будет поблизости… Хотя неважно, натворит или не натворит — всё равно не выживет.

Теперь Йошики уже не отказывался от поездки в Токио, с горечью думая, что ему не хочется упускать ни одной из последних минут, которые они могут провести вместе.


Вечер в маленьком японском ресторане недалеко от студии прошёл вполне мирно. Хиде очень нравилось это местечко — всегда, когда им обоим приходило в голову пойти на свидание, гитарист пытался затащить Йошики именно туда. Самому Йошики казалось, что Хиде очень скучает по Японии, он явно так и не смог до конца привыкнуть к жизни в Лос-Анджелесе. Хотя Йошики знал, что причина любви к этому ресторанчику не совсем в этом. Вернее, совсем даже не в этом.

Хиде говорил, что эти посиделки напоминают ему о той самой встрече: о том, как десять лет назад в таком же крошечном баре на окраине Токио Хиде принял приглашение Йошики, чем круто изменил жизнь обоих.

Хиде от души веселился, радостно рассказывая о записи и ловко ковыряя палочками суши. Йошики слушал его, улыбался и потягивал красное вино из бокала. Он сегодня даже не стал чинить себе и Хиде никаких препятствий по поводу выпивки — самому захотелось расслабиться и хоть один раз провести время спокойно, а не в попытках не дать Хиде набраться. Закончилось тем, что они оба напились вусмерть, и домой пришлось возвращаться на такси.

Йошики не умел пить, его всегда уносило с нескольких бокалов. А тут он, распалившись, выхлебал целую бутылку вина, опьянел и абсолютно лишился способности соображать. В итоге Йошики, обычно не дававший себя даже за руку взять вне дома, только глупо хихикал, пока Хиде откровенно тискал его и чуть не раздевал на заднем сидении машины. Почти всю дорогу обратно они самозабвенно целовались; шофёр странно на них поглядывал через зеркало заднего вида и покашливал, но двум молодым мужчинам, окосевшим и предельно увлёкшимся только друг другом, не было до этого никакого дела. А потом наступил следующий этап весёлого приключения: еле стоящий на ногах и шатающийся Хиде с маньячной улыбкой вытаскивал любовника из такси — со стороны выглядело, наверное, безумно смешно — запирал дрожащими пальцами входную дверь, за талию поднимал окончательно потерявшего связь с реальностью Йошики, перекидывал его через плечо и волок в спальню, одновременно беспардонно тиская за задницу и пару раз чуть не навернувшись с лестницы вместе со своей драгоценной ношей. Висеть вниз головой, да ещё на такой шаткой «опоре», было не особенно приятно, но Йошики хохотал и колотил ладонями по его спине. До кровати они добрались без повреждений просто каким-то чудом.

— Йо-о-о-о… Ты такая прелесть, когда пьяный… Ик! — Хиде еле выговорил эту фразу и наугад ткнулся в любовника. В губы не попал, угодил куда-то в подбородок. — Та-а-акой распутный… Я хочу тебя трахнуть прямо сейчас!

— Я всегда прелесть… А ты грубиян!

Распалившийся Йошики только ёрзал под ним и пытался отпихнуться руками, пока его довольно грубо раздевали. Он и сам дёргал края водолазки Хиде, запуская руку под одежду, прерывисто гладил грудь и живот, зажимая пальцами соски. А Хиде и вовсе будто обезумел: он сверкал глазами, целовал и кусал возлюбленного везде, куда только мог дотянуться, терзал его губы жадными прикосновениями. Как и обычно, в пьяном виде он был неуправляем, и вся его нежность разом куда-то задевалась, превратившись в жадность. Впрочем, Йошики и сам не хотел сейчас, чтобы с ним нежничали и осторожничали — наоборот, расслабленное, разгорячённое тело требовало, чтобы его взяли грубо, отлупили до красноты и синяков, заклеймили засосами и кровоточащими укусами. И судя по тому, с каким рычанием Хиде зацеловывал его, этого следовало ожидать.

Рывком дёрнув вниз болтающиеся на бёдрах кожаные брюки, Хиде жадно поцеловал его живот, а потом широколизнул его, запустив на секунду язык в ямочку пупка и с каким-то садистским удовольствием во взгляде отметив, как Йошики выгнулся дугой от такой ласки. Гитарист похабно облизал припухшие губы и склонился чуть ниже; и Йошики охнул, когда любовник резко взял его ртом. Пальцами Йошики почти яростно вцепился ему в волосы, грубо оттягивая ярко-малиновые пряди назад. Но это был почти машинальный жест. Хиде же не обратил на это никакого внимания, он сосал страстно, почти самозабвенно, пытаясь пролезть под кожу ловким языком, обжигая дыханием и закатывая глаза. Помогая себе рукой, он тёрся щекой о живот, слегка поддаваясь пальцам возлюбленного. Йошики до крови прикусил губы и откинулся на подушку, слегка разводя бёдра и чувствуя, как Хиде царапает их ногтями. Пах буквально горел, приоткрытый рот всё никак не мог захватить достаточно воздуха. Так горячо, безумно…

— А-ах… — наверное, выпитое спиртное наконец опять с силой ударило в голову, потому что Йошики сжал пальцами пряди волос гитариста и неожиданно даже для самого себя капризно протянул: — Хиде, а ты знаешь, что сосать у тебя получается гораздо лучше, чем говорить?..

Зрачки в светло-карих глазах резко сузились, превратившись в точки. Хиде тихо фыркнул и, лизнув напоследок выступающую косточку на бедре, одним рывком перевернул его на живот и приподнял, дёргая к себе. Йошики шатался, трясущиеся руки с трудом держали его, перед глазами всё так и расплывалось в разноцветные пятна.

— Ау-у-у! — Хиде смачно ударил его ладонью по ягодице, и Йошики взвыл, наугад попытавшись лягнуть его. — Поаккуратней, пьяный… Пьяный дурак!

— Сам-то еле… Ик… Ползаешь… — прокряхтел Хиде ему в ухо. До синяков сцепив пальцы на животе, он поцеловал плечо и зарылся носом в русые волосы, а Йошики нетерпеливо зашевелился под ним.

— Да трахни ты меня уже, достал тянуть!

И уже буквально через пару секунд Йошики содрогался под мощными ударами его бёдер. Было больно, очень, пианист кривился, упираясь ладонями в подушку, и громко вскрикивал. Над ухом слышалось тяжёлое дыхание, теперь уже Хиде грубо тянул его за волосы, заставляя запрокинуть назад голову и осыпая поцелуями-укусами шею. Безумие, казалось, овладело сразу обоими, затуманив сознание целиком и полностью. Понадобилось всего пару минут, чтобы привыкнуть к такому положению: Хиде — к тому, какую неограниченную власть он получил, а Йошики — к тому, что можно наслаждаться этими грубостью и властью, целиком отдаваясь в руки возлюбленного. И в замутнённом сознании всё-таки промелькнула простая мысль: «Может, напиваться временами вот так бывает даже весело…»


…А утром Йошики, охая и кривясь от головной боли, еле-еле встал с постели и с содроганием рассматривал в ростовом зеркале собственное изувеченное тело. Его будто вампир искусал, можно было смело думать, что у Хиде острые, как бритвы, клыки вместо нормальных человеческих зубов. Бледную кожу покрывали красные пятнышки и ранки разных размеров, спина и плечи были расцарапаны, на животе проступало несколько тёмных кровоподтёков от пальцев Хиде. Впрочем, тело, как порой казалось Йошики, уже привыкло к постоянным синякам и засосам.

— Да ладно тебе, Йо, — сдавленно хрюкнул с кровати Хиде, лениво развалившийся на подушках и осоловело хлопающий мутными глазами. — Не делай лицо вселенской скорби, они тебе идут… Хоть немного внимание от твоей бледности отвлекут, а то вечно ты как смерть.

— Сам ты смерть, — простонал Йошики, трогая пальцем серые пятна на талии. — Аргх, ни за что больше не буду пить с тобой!

Глянув на возлюбленного через плечо, он увидел, как Хиде приподнялся на локте и хищно улыбнулся.

— Поздравляю, это твоё тысячное, юбилейное обещание, что ты бросишь пить… Или уже тысяча первое? Блин, не помню. Ты после каждой попойки это говоришь, трезвенник ты наш. И пить со мной ты будешь, ещё как, это не обсуждается.

Йошики швырнул в него схваченную с кресла плоскую подушку.

— А вот и не буду!

— Йо-о-о, — Хиде легко поймал «снаряд» и облизнул губы, — слушай, а кто лучше в постели, я или Тайджи?

Йошики показалось, что вся кровь разом прилила к щекам. Хиде никогда не позволял себе задавать ему такие откровенные вопросы, и сейчас, всё ещё не протрезвев, то ли случайно, то ли нарочно попал в больное место. Гневно фыркнув, пианист вздёрнул нос:

— Сам проверяй, какой он в постели, если тебе интересно!

Хиде расхохотался и обрушился на подушку, а очень довольный собой Йошики принялся поправлять встрёпанные волосы.

***

Хиде снова не пережил утро второго мая. В этот раз Йошики обнаружил его лежащим на полу в ванной, со струйкой свернувшейся крови на лице — похоже, он вылезал из душа, у него закружилась голова, и он упал, приложившись виском об край прямоугольной раковины. Опять случайность, замыкающая страшную цепочку.

Тоши бережно баюкал помертвевшего пианиста, гладил его по волосам, а Йошики даже не пытался вырваться из его рук, закрыв глаза и стараясь задушить в себе рвущийся наружу вопль. Похоже, пустота в этот раз милостиво уступила место боли, позволив той наконец кромсать душу и сердце в клочья.

«Как же я устал от всего этого, кто бы только знал…»

У него опустились руки. Йошики уже просто не знал, что ему делать. Надежда на то, что он сможет всё исправить, таяла с каждой секундой.

Он тихонько пошевелился в руках друга и тяжело вздохнул. Мелкие слезинки скатились по щекам, и Тоши бережно вытер их, задержав на секунду кончики пальцев на губах. И Йошики почувствовал, как застарелая злость опять подняла голову из глубины души. Тоши не был таким нежным и заботливым, когда уходил, в тот момент его вообще не беспокоило, что чувствовал Йошики и остальные ребята. И теперь его поведение казалось просто мерзким лицемерием.

Йошики всё-таки сбросил с себя его руки и встал. Подошёл, шатаясь, к роялю и присел на скамью, поднимая крышку. Начал было наигрывать мелодию, но тут же скривился и сжал кулаки.

— Йо… — Тоши сзади обнял его за плечи. — Не мучай себя.

Мучить… Йошики стиснул зубы. Вот уж подходящее слово. Играть не хотелось. Вообще. Руки словно не слушались пианиста, постоянно попадая не по тем клавишам и извлекая непонятные звуки. И это давало понять всю глубину собственного внутреннего слома. Рояль ведь всегда был отдушиной Йошики, в тяжёлых ситуациях срабатывая лучше любого антидепрессанта, он всегда успокаивался, когда играл. А теперь даже эта налаженная схема дала сбой. Скорей всего, из-за того, что Йошики машинально начал наигрывать мелодию «Forever Love». Некогда самая любимая из всего репертуара, сейчас она вызывала у Йошики мрачную меланхолию. Стоило лишь музыке начаться, ему сразу же виделась залитая разноцветными огнями сцена, Тоши, поющий срывающимся голосом, и плачущий Хиде с гитарой.

Только вот Тоши сейчас был рядом, а Хиде нет.

Йошики с грохотом захлопнул крышку, едва не прищемив себе пальцы, и упёрся в неё лбом, сгибаясь в три погибели. Больная спина тут же заныла, протестуя таким нагрузкам.

Этот последний лайв точно стал персональным сортом ада для каждого участника. Йошики и Тоши демонстративно отворачивались друг от друга, а остальные ребята метались между ними, не зная, что и делать. Пата и Хис держались относительно спокойно — первый вообще всегда был на редкость хладнокровным и молчаливым и никому особо не показывал, что у него на уме, а второй присоединился к группе всего несколько лет назад, после ухода Тайджи, и ещё, казалось, не успел даже толком привыкнуть к остальным. А вот Хиде сломался. Он постоянно чуть ли не со слезами спрашивал у Йошики, правда ли это, пытался примирить их с Тоши, напомнить о былой крепкой дружбе, и очень расстраивался, видя, что ничего у него не получается. Но в конце концов в этом открытом противостоянии он принял сторону Йошики, хотя и продолжал надеяться на чудо, даже подбил Йошики устроить этот последний концерт.

Пианист был почти уверен, что если даже не распад дал начало петле, то он явно сыграл в ней не последнюю роль, потому что это точно был сильный удар под дых. Как для Хиде, так и для самого Йошики.

— Оставь меня в покое, Тоши. Я не нуждаюсь в твоих утешениях, со мной всё в порядке.

Йошики произнёс это холодно, почти сквозь зубы; скосив глаза, он глянул на бывшего друга отстранённым, злым взглядом. Тот не испугался и слегка скривился, рукой взъерошив длинные чёрные волосы:

— Ты всё время молчишь, куришь и глотаешь слёзы. Это, по-твоему, порядок?

— Вполне. А ты что, ждал, что я буду с воплями кататься по полу, рвать на себе волосы и биться затылком? А ты, как само благородство, будешь поднимать меня, качать на ручках и нести хрень?

В первый раз Йошики действительно выл в голос и разнёс комнату почти на щепочки, разорвав все ноты и сломав всё, что ломалось. Но сейчас всё это стало до такой степени привычно, что вызывало раздражение.

Прежде чем оторопевший Тоши пришёл в себя, Йошики молнией метнулся к окну, почти вспрыгнул на подоконник и ударом ноги выбил стекло. Мелкие осколки со звоном полетели в стороны, ночной воздух окутал его, трепля края белой рубашки и неаккуратно швыряя в лицо волосы.

Тоши, осознавший, что он задумал, вцепился в него, пытаясь стащить с подоконника. Но Йошики дёрнулся особо сильно и шагнул в пропасть. Надоело уже каждый раз резать вены — больно и долго. Если уж ему суждено погибнуть сегодня, пусть эта смерть и пробуждение будут хотя бы быстрыми.


========== 4. ==========


Йошики упустил тот момент, когда у него появилась новая противная привычка — просыпаясь, тут же утыкаться носом в подушку и начинать тихо скулить. Не плакать, не рыдать, а именно вот бессильно скрипеть зубами и подвывать тихонько. Он уже чувствовал эту безысходность и пустоту, всё сильнее с каждым разом, ощущал их всем дрожащим телом и готов был уже просто-напросто сойти от этого с ума.

«Я не могу, я просто больше так не могу…»

Горячие слёзы застилали глаза, Йошики морщился и всхлипывал, сжимаясь в комочек. Двенадцатая петля. Он уже всё перепробовал, всё, что только мог придумать. Нервы у него сдали почти окончательно, не осталось никаких сил бороться и пытаться выплыть, он совершенно не понимал, как спастись от этого ужаса, как уберечь себя и Хиде. А уж от мысли о том, что пианист не может даже просто умереть, чтобы последовать за ним, и вовсе заставляли всё внутри похолодеть от страха и боли. Йошики не может умереть вместе с ним. Но не может и жить дальше, ведь эта чёртова петля всё равно убьёт их обоих, даже если он не будет ничего предпринимать. И, замкнувшись, пойдёт по очередному адскому кругу, конца которым, судя по всему, нет и не будет.

Йошики всё чаще начинал думать, что он сумасшедший, что этот кошмар ему всего лишь мерещится, пока он лежит в больничной палате, окружённый стенами и связанный смирительной рубашкой. Бред умирающего безумца. Может, это хоть как-то объяснило бы всё, что происходит вокруг него.

Каждая петля заставляла умирать во всех смыслах. Воскрешала потом, милостиво позволяя начать заново, но это уже казалось издёвкой, причиняло одну только боль. Йошики медленно приоткрыл глаза, скривился и сильнее обнял подушку, сердито шмыгнув носом.

— Йо, ты чего?

Одеяло рядом зашевелилось, из-под него выбрался сонный Хиде. Приподнявшись на локте, он одёрнул жёлтую кофту и уставился на возлюбленного мутноватыми глазами, встряхнув растрёпанной головой.

Йошики живо отвёл в сторону взгляд и принялся сердито вытирать слёзы кулаком. Только бы Хиде не заметил, что он опять плачет. Воспалённые, отчаянно слезящиеся глаза болели всё сильнее с каждым таким пробуждением.

— Ничего… — придать голосу бодрости не получилось, горло словно кто-то пальцами сдавил, да так сильно, что говорить было по-настоящему тяжело. — Спи, Хиде.

— Поспишь тут, когда у тебя под боком плачут, — Хиде пододвинулся поближе к нему и обнял, прижимая к себе и устраивая подбородок на макушке. Пианист чуть слышно вздохнул и прикрыл глаза. Счастливый Хиде. Понятия даже не имеет, что его ждёт совсем скоро. А если даже и узнает — не поверит. — Ой, холодный-то какой… Ты не заболел?

Йошики и сам уже чувствовал этот холод, пронизывающий насквозь и сковывающий, как кандалы. Ему всё время было холодно, хотелось укутаться во что-то тёплое. И сейчас Хиде показался ему таким горячим…

— Не знаю. Мне просто холодно…

По щеке опять невольно поползла слеза, Йошики сердито мотнул головой, и влага мазнула по шее гитариста. Хиде это почувствовал.

— Йо, не пугай меня, хватит плакать… — уже с тревогой протянул он. — Что случилось?

Его пальцы зарылись в длинные русые волосы, ласково перебирая пряди, легонько массируя кожу. Такие прикосновения обычно хорошо успокаивали, но сейчас этого не хватало, Йошики только трясся от безмолвных рыданий, буквально раздирающих его на части изнутри.

Как же больно. Как же он устал. Видеть Хиде мёртвым раз за разом, погибать потом самому, и снова, и снова, и снова… Это настоящая психологическая пытка, давящая, как тяжеленная каменная плита, на мозг. И она в разы хуже любой телесной, страшнее вогнанных под кожу раскалённых гвоздей. Словно сам рассудок уже смертельно болен и лишь отчаянно пытается не провалиться окончательно в это безумие и не утянуть своего хозяина за собой.

Хиде поцеловал дрожащего возлюбленного, сначала в лоб, потом в кончик носа.

— Принцесса, ну что с тобой такое? Плохой сон приснился? Расскажи мне, я тебя пожалею.

У самого Йошики уже не один раз возникала мысль о том, что надо и вправду рассказать ему, что происходит. Даже если Хиде не поверит, всё равно, стоит хотя бы попытаться. Просто выговориться, может, от этого уже станет немного легче. Йошики так старался пережить всё это сам, не втягивая Хиде или кого-то ещё, но сейчас уже настал тот момент, когда он чётко осознал: одному ему не справиться. Пианист медленно моргнул и, пошевелившись, поднял на встревоженного Хиде глаза. Прикусил губу и дотронулся кончиками пальцев до щеки.

— Хиде… — Йошики нервно сглотнул и запрокинул голову ему на плечо. — Ох, даже не знаю, как рассказать… Ты мне не поверишь…

— Поверю, обещаю, — с жаром прошептал Хиде, гладя его по волосам. — Обожаю твои рассказы о снах.


— То есть, ты хочешь сказать, что через пять дней я умру? И что ты переживаешь эту неделю уже в двенадцатый раз?

В голосе Хиде явственно прозвучал смешок, и Йошики дёрнулся, как от удара. Он робко кивнул и опять нервно прикусил губу.

— Это… Немного жестоко с твоей стороны, так шутить, — Хиде покачал головой, пропуская пряди его волос сквозь пальцы. — Я знаю, я не лучший человек на свете, но смерти-то зачем желать?

— Я не желаю тебе смерти, наоборот, пытаюсь её предотвратить, — Йошики всхлипнул, — уже в который раз, но ни черта не получается! Я знаю, как это дико звучит, поэтому и не хотел тебе рассказывать… И ты же обещал, что поверишь!

Хиде нахмурился.

— Обещал, я привык уже к твоим фантазиям. Но я не ожидал, что ты такую дикую историю выдумаешь и будешь пытаться меня убедить, что она реальна.

Пианист сердито задёргал губами и отвернулся. Ожидал ли он чего-то другого? Нет. Хотя где-то внутри всё-таки теплилась надежда, что Хиде поймёт его. Но нет, звучит слишком уж неправдоподобно даже для него.

— Йо, ты насмотрелся фантастики про временные петли, — вкрадчиво сказал Хиде, беря его за плечи и поворачивая обратно к себе, — и тебе приснился кошмар. Успокойся, это ерунда.

Йошики тихо захныкал куда-то ему в плечо. Стало так тоскливо, будто весь мир в секунду разлетелся на множество неаккуратных осколков. Если Хиде не поверил, то никто другой уж точно ему не поможет.

— Ой-ой… Ты обиделся? — Хиде растерянно погладил его, прислушиваясь к рыданиям, и поцеловал в макушку. — Прости, принцесса, я не думал, что тебя это так заденет… Прости, прости меня, только не плачь больше, ладно? — прижавшись щекой к его волосам, Хиде тихонько вздохнул. — Ну хватит, всё хорошо…

— Нет, не всё хорошо! — бессильно выплюнул Йошики. — Ты же обещал, обещал…

— Йо, ну это же… — Хиде опустил на него взгляд и, увидев загоревшуюся в глазах мольбу, слегка сдвинул брови. — Ладно, если тебе так будет легче, допустим, что всё так. Но мне хотелось бы всё-таки чего-то немного более убедительного… Хм, у меня даже есть идея.

— Какая? — Йошики дёрнулся.

— А по классике такой фантастики. Если ты эту неделю проживаешь уже не первый раз, — Хиде слегка прищурился, — ты наверняка уже чётко знаешь, что должно на ней произойти. Расскажи. Распиши мне во всех подробностях наш сегодняшний день, например. И если всё случится так, как ты сказал, я тебе поверю, обещаю.

Йошики прикусил губу.

— Не могу, Хиде, — он тихонько вздохнул. — Там всё каждый раз по-разному, это тебе не «День сурка»…

— Понятно, — Хиде поцеловал его в макушку и плюхнулся обратно на постель, натягивая на себя одеяло. — Отличная сказочка, принцесса, я чуть не купился. Ложись спать и забудь об этой ерунде.

Йошики прикусил губу и принялся судорожно вспоминать, что во всех этих петлях повторялось из раза в раз. Да почти ничего, в том-то и проблема. Они спокойно завтракали, болтая о разном, в основном об отлёте Хиде в Токио, потом он уезжал на запись, Йошики проводил день дома, за роялем, в районе шести вечера подхватывал Хиде у студии… Но эти события происходили не каждый раз, например, в самую первую петлю Йошики не поехал за ним, ужина в ресторанчике не получилось. В третью у него болела рука, чего не было в других. До неё же Йошики не собирался лететь с ним в Токио, ещё не осознавая, что происходит. Йошики всегда просыпался в одиночестве, потому что Хиде уходил курить, и засыпал после того, как он возвращался в спальню, а однажды не смог уснуть и сам ушёл в сад, откуда Хиде вернул его в кровать. Даже погибал Хиде каждый раз по-разному, то вешался на полотенце, то от сердечного приступа, то происходил какой-то несчастный случай. Всё было абсолютно хаотично, почти никаких закономерностей, ни малейшей ниточки, за которую можно уцепиться. Хотя нет, было кое-что, что не менялось из раза в раз…

Йошики похолодел от ужаса при одном только воспоминании. Песня. Та самая песня Хиде, которую он держал ото всех в секрете и о которой не желал ничего говорить, пока не запишет. Пианист её уже слышал, Хиде всегда в самолёте давал ему диск. Может, это подействует?

— Хиде, ты ведь собирался назвать эту новую песню «Pink Spider», верно?

Хиде резко открыл глаза. Йошики отметил, как он мгновенно напрягся, словно услышал что-то неприятное.

— У неё ещё нет названия, Йо, — растерянно протянул Хиде и округлил глаза. — Ты же знаешь, я песням названия в самый последний момент присваиваю. И при чём тут розовый паук?

— В припеве есть такие слова, — ожесточённо продолжил Йошики, — и песня сама по себе очень злая, ты явно её писал на эмоциях.

Хиде недовольно нахмурился:

— Ты что, порылся в моих вещах и нашёл текст? Это некрасиво.

Йошики разозлился. Да о чём он вообще? Хиде же прекрасно знает, что он не полезет без спроса в чужие вещи. Пианист всегда в этом плане придерживался позиции, что у каждого человека должно быть личное пространство, в которое нельзя вот так просто вторгаться.

— Хидето, — Хиде тут же дёрнулся и слегка поджал губы, — ты за кого меня принимаешь? Надо мне больно в твоих текстах ковыряться, у меня своих полно, править не успеваю. Знаешь, мне как-то фиолетово, что ты эту песню ото всех прячешь, не хочешь показывать — не надо, всё равно в записи потом услышу, никуда она не денется.

— Но тогда откуда ты узнал о словах и о том, что она злая? — Хиде приподнялся на локте и сузил глаза.

— Да потому что я слушал её! — Йошики закатил глаза. — Ты сам по пути в Токио, в самолёте, давал мне диск и просил заценить. К слову, текст просто жуткий, похож на те, что ты писал когда-то для «zilch».

Хиде стал нервно постукивать пальцами по подушке. Было видно, что он злится.

— Правильно, я её и писал не в самое приятное время, — сердито ответил он наконец. — И я вообще не собирался её кому-то показывать, это Пата месяца три назад случайно текст увидел, восхитился и стал уламывать меня её записать.

— Ну? — Йошики скривился. — Убедился, что я не могу ничего о ней знать? Три месяца назад мы с тобой даже не общались ещё, я жил здесь один! И потом, мы никогда о песнях для сольных проектов не разговаривали.

Хиде принялся чесать затылок.

— А ещё, — продолжал злиться Йошики, — очень приятно, теперь я знаю, что ты меня вруном считаешь, раз думаешь, что я нашёл текст и над тобой издеваюсь.

Хиде покраснел:

— Йо, я ничего такого не имел в виду…

— А прозвучало именно так. В общем, ты меня понял. Хочешь — верь, хочешь — не верь, а я и вправду переживаю эту неделю уже в двенадцатый раз. Песню твою я слышал уже в записи, той самой, которую ты должен закончить завтра. И назовёшь ты её «Pink Spider». Вот просто поверь на слово.

Накинув рубашку и оставив Хиде с отвисшей челюстью приходить в себя, Йошики вышел на террасу, опустился в плетёное кресло и принялся раздражённо щёлкать зажигалкой. И зачем только попытался, настроение стало ещё хуже, чем было.

Не говорить же было, что первый раз грядущую «Pink Spider» Йошики услышал даже не на записи, которую дал ему сам Хиде, а на кассете, случайно обнаруженной в музыкальном центре в одну из последних петель. Она была абсолютно безликая, подписанная коротко «демо», пианист её не помнил напрочь и, вдруг ощутив приступ любопытства, решил послушать. Качество записи оставляло желать лучшего, похоже, песню записывали где-то дома, в условиях паршивой акустики и при помощи одной гитары, но голос Хиде, родной и любимый, через треск и шум был хорошо узнаваем. И у Йошики мороз по коже пошёл, когда он услышал слова, которые он пел.

Хиде никогда не смог бы похвастаться особенно сильным и выдающимся голосом. Он обычно пел на полутонах, хрипловато и слегка приглушённо, не рискуя брать высокие ноты, к тому же, пару раз он конкретно перебарщивал с обработкой, и его голос становился каким-то механическим. Но тем не менее, даже в таких условиях было в его исполнении что-то чарующее, необычное и притягательное — по крайней мере, Йошики со своим абсолютным слухом никакого отторжения не чувствовал. Однако эту демозапись нельзя было назвать пением. Гитара звучала где-то на фоне, а Хиде шипел, хрипел и буквально плевался словами. Он словно весь сочился ядом и задыхался от ярости. А Йошики просто холодел, представляя, как Хиде при этом кривит лицо, сдвигает к переносице чёрные брови, и как сверкают его глаза из-под длинной розовой чёлки. Он видел это. И на записях, и в собственных мыслях, вспоминая их последнюю ругань в гримёрке.

Хотя, надо сказать, что были у него песни и пострашнее. Сольное творчество Хиде порой вызывало у Йошики оторопь. Ещё за пару лет до распада группы, начав параллельно сольную карьеру, Хиде записывал композиции, стилем максимально не похожие на «X». Злые, пошлые тексты, тяжёлая музыка, жуткие образы в клипах. А уж потом, окончательно вырвавшись из-под влияния Йошики, Хиде выпустил наружу всех своих внутренних демонов и ушёл в такой отрыв, что оставалось только пугаться. Теперь он сам был лидером и мог вытворять всё, что хотел, а его фантазия явно продолжала бить фонтаном и прямо по голове. И Йошики, слушая записи, нервно хватался за сигареты. Он просто не понимал, как рядом с ним Хиде может быть таким нежным, ласковым и родным, а на съёмках превращаться в дьявольское создание с жутко горящими глазами, изрыгающее в микрофон порно в стихах и готовое для зрелищности обложить полуголого себя живыми пауками. Конечно, Хиде всегда немало экспериментировал, стоило только припомнить «Scars», единственную песню, которую он полностью сам написал для группы и которую Йошики чуть было не забраковал. Он не мог сказать, что композиция ему не понравилась, нет — просто Йошики хотел, чтобы Хиде оставил эту песню для себя. Но Хиде настаивал, и пианист всё-таки сдался, её записали группой и выпустили сначала синглом, а потом и включили в альбом. Однако нынешние эксперименты уже перешли все пределы разумного.

А самое страшное было как раз в том, что Йошики уже слышал это шипение Хиде. После финального лайва. Хиде тогда точно так же кривился, тёр красную от удара щёку, зло смотрел на Йошики и говорил, что теперь уж точно бросит музыку. Он никогда не орал, никогда не накидывался с кулаками, как Тайджи — нет, Хиде просто сдвигал брови и шипел. Это всегда показывало крайнюю степень его озлобления, даже Йошики в такие моменты старался особо к нему не лезть.

Песня на диске, который потом дал ему Хиде в самолёте, здорово отличалась от этой демо. Голос звучал спокойней, уже не срывался на страшный злой хрип, чувствовалась более привычная манера, да и сама песня не казалась такой мрачной. Но слова были всё те же, хоть и потеряли часть своей жути. Несмотря на образность, в них явственно проскальзывала идея суицида. В обычное время Йошики не обратил бы на это внимания, он знал, какими кривыми путями бродят мысли и фантазии Хиде, но сейчас, в свете того, что он уже успел понять касательно петли, это очень пугало.

Йошики слегка поморщился и зажал сигарету зубами. Хиде сейчас сказал, что написал эту песню не в лучшие времена. Интересно было бы узнать, в какие, и что вдохновило его на этот кошмар… Но спрашивать, наверное, бесполезно — Хиде никогда не расскажет, что причинило ему такую боль. А если Йошики насядет на него, и вовсе разозлится и попросит не лезть в душу. Такой уж Хиде сам по себе — он вроде очень добрый и нежный, а вроде и закрытый со всех сторон, умеющий ловко скрывать за улыбкой настоящие чувства. Его не переделаешь.

Сигарета уже догорала, когда раздвижная дверь открылась, и наружу выглянул Хиде. Он неуверенно подошёл к возлюбленному, тряхнул головой, отбрасывая с лица длинную чёлку, и сдавленно сказал:

— Йо, прости меня… Я вовсе не хотел тебя вруном называть. И я знаю, что ты не стал бы без спроса рыться в моих вещах…

— Проехали, — буркнул Йошики, теребя пальцами сигарету.

— Неужели это правда? — Хиде опустился в кресло напротив и сложил ладони на коленях. — Ты действительно попал в какую-то временную петлю?

— Я же тебе сказал, — Йошики закатил глаза, — не хочешь — не верь, считай меня истериком сумасшедшим.

— Я верю, Йо, верю. Честное слово, — Хиде округлил глаза и потянулся за своими сигаретами. — Ты не мог знать текст песни, я его даже сюда-то с собой не взял, оставил черновик дома, не хотел, чтобы ты на него наткнулся случайно… Просто я пытаюсь переварить, сам понимаешь, такое не каждый день услышишь. Я… — Хиде прикусил губу. — Я правда умру через неделю?

— Да, — пианист мрачно кивнул. — А я следом за тобой.

— И тебе приходится переживать это каждый раз? Мою смерть и свою собственную? — увидев ещё один кивок, Хиде сморщился и откинулся на спинку. — Вот ужас-то, даже представить себе не могу, каково это… А ты пытался что-то с этим сделать?

— Каждый раз пытаюсь. Успех пока, как видишь, нулевой. И мне кажется, что я скоро с ума сойду, — Йошики скривился и обхватил себя за плечи, — или уже сошёл…

Он сжался в комочек и принялся шмыгать носом. К горлу опять подкатили судорожные рыдания.

— Я никогда бы не рассказал тебе об этом, понимал, что ты мне не поверишь. Но мне так плохо, Хиде, я просто не знаю, что делать… Я не могу больше выносить это в одиночестве…

Хиде быстро затушил сигарету и присел перед ним на корточки, накрыв ладони своими.

— Ну, ну, не плачь, принцесса. Мы с тобой что-нибудь придумаем, обязательно, — ласково сказал он, поднимая блестящие глаза. Даже если он испугался рассказа Йошики, когда поверил в него, вида не показывал.

— Да что придумаем, Хиде? Я уже всё перепробовал, — Йошики тяжело вздохнул, — что только смог придумать. Бесполезно, всё заканчивается одинаково. Единственное, что у меня ни разу не получилось сделать — заставить тебя остаться в Лос-Анджелесе.

— Думаешь, это могло бы помочь? — пробормотал Хиде и потёр затылок. — В принципе, билет можно поменять…

— Нет, — хмуро ответил пианист и опять затянулся едким дымом. — Это было бы слишком просто. Думаю, если ты просто останешься здесь, это ничего не решит. Проблема не в твоём отъезде в Токио, она сидит глубже. Скорей всего, она даже во мне, а не в тебе, учитывая, что только меня затянуло в петлю. Хотя я всё ещё не понимаю, как она работает… Мне просто кажется, что её запустила какая-то дрянь. Возможно, просто какое-то неосторожно брошенное слово…

— Распад группы? — задумчиво протянул Хиде. — Первым делом на ум приходит.

— Я тоже думал об этом. Но нет, нужно что-то более конкретное, — Йошики поморщился. — Распад, извини меня, полгода длился, пока Тоши выпендривался и всё висело на соплях. Подумать страшно, сколько всякой дряни тогда произошло.

Хиде вернулся в кресло и принялся крутить в руках сигаретную пачку.

— Да уж, как вспомню, так вздрогну. Вот уж не думал, что мы когда-нибудь все просто вот так возьмём и переругаемся в хлам. Мы же всегда так хорошо ладили, работали только командой… А в итоге расплевались. Даже мы с тобой…

— Ну, мы с тобой не расплевались бы, если бы ты не начал мне под руку бубнить о своём желании бросить музыку, — Хиде бросил на возлюбленного злой взгляд, Йошики поймал его и поднял руки: — Я сам виноват, признаю, не справился со злостью, но ты тоже хорош, видел же, что я вне себя, и знал, как меня это взбесит, к чему было это внезапное нытьё?

— Да это же не серьёзно тогда было, Йо… — Хиде поставил брови домиком. — Я удивился, что ты этого не понял. Я ведь нарочно громко говорил, пытался таким образом Тоши задеть, думал, он посмотрит на то, как мы всё это воспринимаем, опомнится, не захочет ломать жизнь ни себе, ни кому-то из нас…

— Глупый Хиде. Ему тогда уже Каори с сектой мозги промыли. Тоши был не в себе, плевал он и на тебя, и на меня, и на остальных. Я ведь и сам сначала его уговаривал, и плакал, и пытался убедить, что оно того не стоит. Не подействовало. Глупо было думать, что его проймут твои угрозы бросить музыку. Он хотел уйти. А ты же знаешь, — Йошики горько усмехнулся, — какой он баран упрямый.

— Следовало хоть попытаться… Я надеялся, что у него оставалась хоть капля здравого смысла и добрых чувств. Ошибся, каюсь.

Хиде покачал головой и опять взялся за сигарету. Весь его вид выражал глубокую задумчивость.

— Забавно, — протянул Йошики, слегка наклонив набок голову и убирая с лица разлохмаченные ветерком волосы, — я только сейчас понял, что мы с тобой никогда об этом не разговаривали…

Хиде раздражённо дёрнул плечом.

— А зачем? Знаешь, я бы предпочёл не вспоминать. Просто потому, что слишком грустно. Если бы я тогда потерял только группу, может, было бы не так больно, хотя тоже ничего хорошего. Но я потерял тебя. Я думал, что мы больше так и не помиримся. Правда, я не знаю, чего тогда было во мне больше, злости на тебя или страха, что если я тебе позвоню, ты меня пошлёшь далеко и надолго, — он вздохнул и потеребил тонкими пальцами сигарету. — Я бухал не просыхая недели две, не знал, что делать. А потом понял, что сдохну в таком режиме, и ушёл целиком в работу, чтобы забыть.

Йошики нервно прикусил губу и прикоснулся к его руке, чтобы успокоить. Вздохнул, когда Хиде сжал его пальцы в ответ. И тут его осенило.

— Ты и песню написал в это же самое время? — подскочил он. Хиде скривился, и Йошики предостерегающе воскликнул: — Хиде, только не ври!

— Написал, — Хиде криво улыбнулся. — Слишком уж кипел, надо было куда-то эту ярость направить. Я даже демку записал, а потом с трезвых глаз послушал, за голову схватился и понял, что лучше спрятать это чудо куда подальше и забыть. Слишком личная песня получилась.

Йошики медленно моргнул. Так вот почему демозапись звучала так устрашающе. Мало того, что Хиде выплёскивал всю накопившуюся злобу, так он ещё и был пьяный, его, как обычно, потянуло на подвиги.

— Получается, ты её мне посвятил? — тихо спросил он и нервно сглотнул. — И все эти слова ко мне относятся?

Хиде смущённо кашлянул и отвёл в сторону глаза.

— Здорово же тебя переклинило, — со вздохом продолжил Йошики. — Пата небось обо всём догадывался, глаза тайком закатывал и думал, какие же мы с тобой придурки.

— Он и так знает, что мы придурки, не переживай. Я ничего ему не рассказывал, а если он и догадывался — ты его знаешь, он рта лишний раз не раскроет. Так что можешь считать, что об этом знаем только мы с тобой, — Хиде вновь накрыл его ладони своими и посмотрел в глаза. — А почему ты вдруг про мои песни заговорил? Думаешь, моё настроение могло как-то повлиять на петлю?

— Не знаю, Хиде. Я уже просто не знаю, что думать.

Йошики затушил сигарету и, качнувшись вперёд, уткнулся носом ему в плечо, чувствуя, как Хиде обнимает его обеими руками и нежно трётся носом о щёку.

— Не бойся, — шепнул он в ухо, поглаживая дрожащего возлюбленного по спине. — Мы обязательно что-нибудь придумаем. Когда мы вместе, для нас нет ничего невозможного, помнишь?

И остатки напряжения буквально растворились в мягком поцелуе.

***

Токио в этой петле встретил затяжным проливным дождём — ни одного просвета в густых чёрных тучах несколько дней подряд. Хиде каждый раз, прибегая вечером домой, злился и скрипел зубами, говоря, что терпеть не может такую погоду и что ливень постоянно портит ему причёску. А Йошики невольно вспоминал предыдущие петли, то, что дождя в них не было ни разу, и начинал думать, что на испорченную погоду каким-то образом повлияло его унылое настроение.

У них было время поговорить о происходящем во время длинного перелёта и вечерних посиделок в гостиной. Но ничего ценного эти разговоры не дали. Йошики прислушивался к тому, как Хиде со странным спокойствием размышляет о собственной смерти, и ему упорно казалось, что, хоть он и поклялся, что верит возлюбленному, на самом деле Хиде по-прежнему не считает это чем-то серьёзным и так и ждёт, что Йошики улыбнётся во весь рот и воскликнет «Ну хватит, я пошутил!»

И всё же Йошики чувствовал, что теперь он хотя бы не один. Даже если Хиде не до конца ему верит. И это приносило некоторое облегчение.

Прогулки по торговому кварталу и парку в этот раз не получилось, однако Йошики не сильно расстроился по этому поводу. Ведь вместо этого появился полноценный ленивый выходной: они оба отсыпались, всё утро валялись в обнимку в кровати и целовались, поздно встали, пили кофе из одной чашки. Весь день, тихий и дождливый, принадлежал только им двоим. Сидя на уютном диване, Хиде с интересом наблюдал за рейтингом на каком-то музыкальном канале, а Йошики дремал, улёгшись головой ему на колени, и млел от того, как возлюбленный мягко перебирал пальцами его растрёпанные волосы. Лишь когда пианист услышал знакомую задорную музыку, он слегка приоткрыл глаза. Сердце неприятно ёкнуло, канал демонстрировал «Celebration», один из старых клипов «X». Его сняли ещё в те далёкие времена, когда всё было хорошо: Тайджи и Тоши ещё даже не раздумывали об уходе, а Йошики вместе с Хиде, который заодно придумал ему красивый костюм Золушки, написал эту песню и остервенело барабанил, не думая о своей больной спине и не подозревая, что через несколько лет врачи запретят ему садиться за барабаны без шейного корсета.

— А нас ведь до сих пор любят и ждут обратно… — вдруг тихо сказал Хиде, наклонив набок голову.

Йошики услышал знакомую тоску в его голосе. Похоже, Хиде почувствовал примерно то же самое, что и он сам.

— Мы с тобой это уже обсуждали, — полусонно протянул он, запрокидывая голову. Рука Хиде по инерции скользнула по шее вниз, к ключицам. — Было бы здорово, если бы мы могли вернуть группу, но без Тоши мне это возможным не представляется…

— Мне вообще-то тоже, — со вздохом ответил Хиде, поглаживая его. — Да и Пата с Хисом, думаю, на такое не пойдут. А одних нас с тобой для «X» маловато.

Йошики слегка пошевелился, вжимаясь головой в его колени, и вздохнул. Хотел бы он на самом деле вернуть группу? Конечно, это ведь его драгоценное дитя, то, чему он отдал почти двадцать лет жизни, здоровье, множество усилий. Раздумывая об этом, Йошики изо всех сил старался открещиваться от своей личной злости на Тоши и размышлять хладнокровно. А как профессионал и лидер он понимал, что затея по возрождению в любом случае обречена на провал. Вокалиста можно найти — если они объявят о восстановлении «Х» и устроят кастинг, от желающих отбоя не будет, возможно, при нужной сноровке можно даже выловить кого-то с голосом, похожим на Тоши, а то и лучше. Однако можно ли будет дальше называть это «Х»? Нет, это будет уже что-то совсем другое. Тоши ведь не просто вокалист, он нечто гораздо большее — они с Йошики дружили чуть ли не с детского сада, вместе стояли у истоков группы, ещё когда были подростками и занимались лишь каверами на «Kiss». Вместе взрослели, вместе сбежали в Токио в итоге. Состав коллектива за эти годы множество раз менялся, но Тоши всегда оставался константой. Именно поэтому его уход разбил Йошики сердце, поэтому Йошики воспринял такое как безмерное предательство, поэтому безболезненная замена виделась пианисту невозможной.

А примирит их с Тоши только смерть Хиде, и то не до конца, если судить по петлям. Перед Йошики уже не в первый раз вставала дилемма «группа или любимый человек». И если в случае с Тайджи он, не думая, выбрал группу и её благополучие, то сейчас терять Хиде из-за расплывчатых перспектив примирения с Тоши он не хотел категорически. И потом, без Хиде группа тоже не будет группой, он, как и Тоши, незаменим, невозможно выделить, кто из них важнее.

— Да и вообще, — вдруг продолжил Хиде, опустив на него взгляд, — я иногда думаю, что, может, оно и хорошо, что так получилось… — Йошики дёрнулся и уставился ему в лицо. — Ой-ой, не смотри на меня так убийственно, Йо. Просто признайся честно, все мы последние годы больше занимались своими сольными проектами, нам уже тогда стало трудно вместе уживаться. Вроде группа, а вроде уже каждый сам по себе. Ну сколько бы мы ещё так протянули? Год, два? А так ушли, считай, на пике. Как ни крути, уже другие дела и интересы, и возраст…

— Это у тебя, может, возраст, — фыркнул Йошики, вытягиваясь, — а я молод, прекрасен и полон сил.

Хиде усмехнулся и легонько ущипнул его за щёку.

— Я тебя всего на год старше, принцесса, не выпендривайся. И не перескакивай на другую тему. Я сейчас про группу говорю, а не про нашу старость. Ещё раз, сколько бы мы ещё протянули в таком режиме, если бы не распались?

— Я не знаю, — Йошики слегка раздражённо дёрнул плечом. — Долго.

— А я вот не думаю, что долго. Даже если бы Тоши не сделал такой финт, всё равно бы в итоге выдохлись и разбежались через пару лет.

Пианист скрипнул зубами.

— Ты сейчас заговорил прямо как Тай, — Хиде дёрнулся и прикусил губу. — Он тоже меня убеждал, что мы с новым репертуаром потеряем всю индивидуальность и долго не протянем.

— Мне радоваться этому или огорчаться? — гитарист нахмурился, сравнение явно ему не понравилось, и на секунду Йошики пожалел о своих словах, не стоило ляпать так резко.

— Понимать на его печальном примере, что меня бесят эти разговоры, — Йошики фыркнул, — и караются увольнением, как из группы, так и из моей постели. И потом, что-то я не заметил у тебя таких мыслей на последнем лайве, ты весь в слезах был.

— А тогда мыслей этих и не было. Я только сейчас это понял. Когда хорошенько так всё обдумал.

Хиде покачал головой и, наклонившись к нему, прикоснулся к самому уголку рта. Йошики запрокинул наверх руку и зарылся пальцами в его волосы.

— Я не считаю, что мы ушли на пике, Хиде, — прошептал он. — Могли бы прыгнуть гораздо выше.

Хиде улыбнулся краем рта, но ничего ему не ответил, только обхватил обеими ладонями лицо, задерживая большие пальцы на скулах. Он явно решил не педалировать дальше опасную тему, единственную, которая могла по-настоящему их поссорить. Разругались уже один раз, нельзя, чтобы это повторилось. Тем более сейчас, когда над обоими висит такая угроза.

Целоваться в такой позе оказалось не очень удобно, и Йошики, обняв возлюбленного за шею, слегка приподнялся. Прохладные пальцы, чуть подрагивая, пробежались по его затылку, оттягивая воротник белой рубашки и прощупывая позвонки. Хиде хрипло выдохнул и запрокинул голову, когда пианист, отлепившись от губ, прошёлся поцелуями по его шее.

— Йо, принцесса… — гитарист прикрыл глаза, глядя на него из-под длинных пушистых ресниц. — Знаешь, шутки шутками, а ты и вправду всё такой же красивый, как в тот вечер, когда предложил мне присоединиться к «X»…

Йошики вздрогнул. Светло-карие глаза странно заблестели, Хиде прикусил губу и коснулся его скулы, убирая с лица волосы.

— Я ведь собирался отказаться, — с печальной улыбкой продолжил он, — меня так задел распад «SAVER TIGER», что я просто не хотел заниматься музыкой. Но я решил встретиться с тобой и на месте уже соображать, что к чему. И… Знаешь, я просто влюбился в тебя. Сразу. Понял, что больше не отпущу, ни за что. Я оказался перед жуткой дилеммой. Я понимал свои чувства, осознавал, что это не похоже на обычную симпатию,нет, что-то куда более сильное. Но ты был с Тайджи и выглядел счастливым, я не хотел вмешиваться в ваши отношения… И в конце концов я решил, что раз уж мне не суждено быть тебе любовником, постараюсь стать хотя бы близким другом.

У Йошики закололо в глазах, будто под веки кто-то от души сыпанул мелкого песка. В свете того, что до второго мая оставался день, а они так и не придумали, что делать, эти неожиданные признания Хиде звучали ещё больнее. Он как будто прощался, решил напоследок облегчить душу, честно рассказав о том, что столько времени скрывал где-то внутри.

— А когда Тайджи ушёл, и мы вроде как начали встречаться… — не подозревавший о его мыслях Хиде слегка отвёл в сторону глаза. — …Я несколько раз думал, что мне хотелось бы как-нибудь побыть для тебя женщиной. Понимаешь?

Йошики секунду недоуменно хлопал глазами, переваривая, а потом резко почувствовал, как к щекам прилила кровь. Хиде предлагает ему поменяться местами? Что за очередной безумный эксперимент он затеял?

— Ты — это ты, Хиде, — пианист улыбнулся краем рта и поцеловал его, обвивая руки вокруг шеи. — Тебе не надо никем для меня быть. Только самим собой.

— Я знаю, — прошептал Хиде, гладя его по лицу. А в глазах у него по-прежнему скакали черти. — Но… Может, всё-таки попробуем? Мне хочется.

Йошики слегка сощурился и, наклонившись, медленно лизнул его горло. А потом подул на влажную дорожку, с удовольствием слыша сдавленный выдох сквозь зубы, и с усмешкой сказал:

— Хидето Мацумото сам предлагает мне его трахнуть. Вот уж не предполагал, что доживу до этого дня, — Хиде фыркнул и боднул его головой в ответ, — думал, такая честь только Таску выпала. И я, по-твоему, упущу такую возможность?


Йошики чувствовал себя непривычно разомлевшим. Просто пьяным; только вот опьянел он в этот раз не от вина, а от всего этого спокойствия, от этой нежности, от его тепла и аромата парфюма, лёгкого, почти выветрившегося, но ещё вполне ощущаемого. Не до конца отдавая себе отчёт в происходящем, пианист зацеловывал шею опрокинутого на постель возлюбленного. Приподнимал голову, когда Хиде настойчиво тянул его за волосы, желая почувствовать его губы на своих, и руками одновременно пытался стащить одежду — Хиде, как обычно, укутался, спрятался от него в два слоя ткани: водолазка, футболка… Вроде бы в квартире не было холодно, Йошики в тонкой рубашке не мёрз, а Хиде вырядился так, будто на северный полюс собрался.

— Как тебе только не жарко во всей этой сбруе, — сбивчиво шептал Йошики ему в губы, — не понимаю…

— Я мёрзну! — почти простонал Хиде. — Не все же такие горячие, как ты…

— Да? — Йошики усмехнулся, приподнявшись на локте и окинув взглядом его порозовевшее лицо. — А вот твой румянец говорит об обратном.

Хиде фыркнул и, сбросив его руки, принялся сам выворачиваться из одежды. Едва он отбросил в сторону майку с водолазкой, Йошики опять повалил его в подушки и вцепился в обнажившуюся шею. Мягкая кожа была такой приятной на ощупь… Йошики уже едва не урчал, как кот, обцеловывая, зализывая остро выпирающий на горле кадык. Не выдержав, прикусил раз, другой, сначала легонько, потом сильнее, нарочно впивая в кожу зубы и вырывая сдавленный выдох боли. Двигаясь по шее вниз, к ключицам, к груди, он гладил ладонями талию и бёдра, обводил языком контуры сосков, слегка царапая ногтями выступающие косточки, прислушиваясь к тихим вздохам, которые издавал Хиде.

— Не бойся ты так, Йо… — он вдруг улыбнулся краешком рта, когда Йошики припал на секунду к его губам, и погладил по щеке. — Я давно не девственник, знаешь ведь. И секс люблю грубый, незачем так нежничать.

— Знаю, — буркнул Йошики, ловко стягивая с него брюки и устраиваясь между раздвинутых ног. — Вспоминать только не хочу, кто тебя непорочного первым попробовал.

Хиде улыбнулся, но отчего-то сейчас эта улыбка показалась Йошики хитрой и какой-то даже недоброй. Как будто нарочно напомнил, зная, что Йошики это заденет.

— Не ревнуй, моя принцесса, — мурлыкнул Хиде и лизнул его щёку, — это было несерьёзно, я же тебе объяснял. Люблю только тебя.

— Да надо мне больно тебя ревновать, — хмыкнул Йошики, перехватывая его руку за запястье и утыкаясь носом в скулу. — Просто мы вроде договорились, что больше не будем об этом.

— Йо-о-о-о! — Хиде сощурился и показал ему язык. — Тебя что, Тай покусал?

Йошики тихо рыкнул и почти грубо поцеловал его, прикусывая губы.

— Ещё одно слово — и я тебя покусаю, Хидето!

Услышав полное имя, Хиде разом присмирел и даже, улёгшись поудобней, потянул затрясшегося от ярости Йошики к себе.

— Ну, ну, не сердись. Давай уже, — томно прошептал он и запрокинул голову, — сделай мне хорошо.

Два раза повторять не пришлось. Йошики слегка приподнял его за талию, пристраиваясь, и, навалившись на него, резким движением оказался внутри.

Крик Хиде эхом зазвенел в ушах, и пианист живо зажал ему рот ладонью. В расширенных глазах заплескалась боль, кровь, казалось, разом отхлынула от его лица. Помедлив немного, дав время привыкнуть, Йошики осторожно убрал руку и вновь качнулся, толкаясь глубже. Он мог бы быть нежным и осторожным, но воспоминания и застарелая ревность крепко ударили прямо в голову. Не стоило Хиде бередить эти раны.

— Аргх, чёрт побери… — Хиде скривился, кусая губу и цепляясь за его плечи. — Больно. Я уже и забыл, какой у тебя член здоровенный…

— Ну да, конечно, — Йошики фыркнул и потянул его за волосы, — а то ты меня голым давно не видел.

— Видеть-то видел, а теперь вот ещё и очень чувствую, задницей, — с ухмылкой сообщил Хиде. — Это разные вещи, поверь.

Он с силой дёрнул пианиста, легко опрокидывая на себя, и сжал коленями бёдра. Малиновые волосы неаккуратно рассыпались по подушке; он так призывно лизал губы, а в расширенных, почерневших глазах метались яркие искры… Всё-таки, как бы по-доброму Хиде себя ни вёл, в нём всегда было что-то дьявольское. Его взгляд, улыбка. А сейчас Хиде и вовсе выглядел настоящим демоном, до безумия манящим и развратным. Только рожек на макушке не хватало.

Йошики старался выполнять его пожелания, входить резко, ударяясь в него бёдрами, а назад подаваться медленно и дразняще. Хиде метался под ним, нетерпеливо поскуливая и царапая влажными пальцами плечи и шею. Он был таким тесным, да ещё постоянно сжимался, и это вызывало целую волну головокружительных ощущений. А его крики разлетались по квартире гулким эхом.

В какой-то момент Хиде надоело валяться на постели, он обнял пианиста обеими руками и повалил его на спину, тут же яростно насаживаясь сверху. И Йошики, успев только охнуть, слегка приподнялся, целуя его шею и подбородок. Дёрнул за волосы, запрокидывая голову назад.

— На нём ты тоже тогда так прыгал? — с ухмылкой спросил Йошики, покусывая влажную кожу.

— А то, — ядовито отозвался Хиде, явно решивший раздразнить его сегодня на полную катушку. Целый день дома в безделье так на него подействовал, что ли. — Даже посильнее, вот так! — он ударился в живот Йошики и, громко вскрикнув, упал на него сверху, увеличивая темп, до упора поднимаясь и опускаясь. Ему наверняка было больно, Йошики видел, как он кривится, но Хиде явно очень старался не обращать на это никакого внимания. Пытаясь задушить очередной крик, он сам впился в губы пианиста. Поцелуй вышел каким-то неаккуратным, смазанным и влажным, но таким сладким… Йошики сцепил пальцы в замок на его шее, не давая отстраниться, облизывая и кусая его губы в ответ, чувствуя, как настойчиво тычется ему в зубы язык.

Воздуха уже не хватало. Хиде резко вскинулся, слегка повёл узкими плечами, мотнул растрёпанной головой… Он казался почти обессилевшим, голос охрип, глаза слезились, по вытянутой жилистой шее и лицу стекали капельки пота, а тело била мелкая дрожь. Такой красивый… Боясь захлебнуться от этого поистине великолепного зрелища, Йошики протянул трясущуюся руку и коснулся пальцами уголка его рта, мазнув ими чуть вниз. Хиде прикрыл глаза и наклонил голову, целуя их, прихватывая пересохшими, израненными губами. А завтра на съёмке передачи будет говорить ведущей, что обветрил.

Уже всей кожей чувствуя подкатывающуюся к телу горячую волну, Йошики опять потянул его к себе, процарапав ногтями по спине. Хиде припал к нему так резко, что они стукнулись зубами, и пианист скользнул рукой между их тел, по животу вниз. Под яростными рывками его ладони Хиде почти задыхался, упираясь мокрым горячим лбом в плечо возлюбленного, но двигаться не переставал. Влажные разлохмаченные волосы липли к его лицу и даже забивались в рот, и Йошики трясущимися пальцами убирал их, осыпал пылающее лицо поцелуями. За этими эмоциями, захлестнувшими его мощным потоком, он упустил момент, когда Хиде вдруг со злостью вцепился в его шею и почти завыл сквозь стиснутые зубы; на руку брызнула густая тёплая влага, так неожиданно, что Йошики, собиравшийся продержаться подольше, сам сжал его в объятиях до хруста в костях, изо всех сил пытаясь бороться с сокрушительной волной оргазма, уносившей его прочь от спальни.


…Темнело, дождь по-прежнему стучал по стёклам крупными косыми каплями. Йошики не знал, сколько времени прошло, да и не хотел знать. Хиде отдыхал у него на груди, нежился, похожий на мурлыкающего котёнка; пианист, слегка прикрыв глаза, мягко перебирал пальцами малиновые волосы, гладил за ушами, касался острых скул, с которых так и не ушёл до конца розоватый румянец.

Но почему-то Йошики казалось, что в этой тишине он слышит тиканье часов, неумолимо отсчитывающих время до подбирающегося кошмара. Он всем нутром чувствовал беду. Знал, что и в этот раз ничего не получится. А ещё он смотрел на мирно сопящего Хиде и с каждой секундой всё более отчётливо понимал: Хиде ему всё-таки не поверил. Ну не может он быть таким спокойным, осознавая, что ему осталось жить меньше суток.

«Притворился, что поверил, выслушивал весь этот бред, рассуждал вместе со мной… Как же на тебя похоже…»

Подавляя судорожный вздох, Йошики поцеловал его в макушку и обнял обеими руками.

***

Снова пустота. Йошики казалось, что он начинает привыкать к ней, как к обычному своему состоянию, и почти не боится уже того, что должно произойти. Даже слёз уже не было, не шли, совсем. Пианист просто лежал на диване в музыкальной комнате, надвинув на голову наушники, и раз за разом прокручивал на плеере злосчастный диск с записью «Pink Spider», который дал ему Хиде в самолёте.

В больную голову полезли совсем уж страшные мысли. А что, если в самый первый раз смерть Хиде всё-таки была самоубийством? Что, если распад группы и ссора с Йошики привели к куда более глубокой душевной травме, чем это казалось со стороны? У Хиде явно были подобные мысли, иначе он бы и не написал такую песню… Но тогда почему он решился на это только сейчас, в мае, спустя несколько месяцев после случившегося, когда всё вроде как уже наладилось, а не сразу? Случилось что-то ещё, о чём Йошики не знает, вызвавшее новый взрыв? Просто голова кругом идёт от таких мыслей… Йошики тихонько скрипнул зубами и сжался в комок, притискивая к груди кулаки.

Он ведь сам отчаянно спорил с полицейскими и кричал, что у Хиде никогда не было суицидальных наклонностей. И Йошики был твёрдо уверен в том, что это несчастный случай. Теперь же, после разговора с Хиде о песне и о том, что происходило в первое время после распада, его уверенность ощутимо пошатнулась и заставила впервые задуматься — а знал ли на самом деле Йошики, что было на душе у Хиде в эти последние дни и о чём он думал, правда ли всё было так хорошо, как казалось?

Да ещё эта измена, о которой Хиде ему в этот раз напомнил… Ещё одна серьёзная шероховатость в их отношениях, о которой так не хотелось бы вспоминать. Они серьёзно поссорились тогда. Две недели друг с другом не разговаривали, вообще, вызывая удивление у одногруппников. Причём Хиде не считал случившееся чем-то ужасным и искренне недоумевал, из-за чего Йошики на него обозлился. Могло ли и это быть звеном цепочки?

Музыка вдруг стихла, ободок наушников сдвинули с головы, и Йошики пустым взглядом уставился на незаметно подошедшего к нему Тоши. Тот ничего не сказал, только наклонил набок голову и погладил его по волосам. А пианист невольно подумал о том, что он уже не чувствует даже злости на бывшего друга — ничего, абсолютно. Сплошное безразличие. Йошики уже столько раз переживал это, что присутствие Тоши перестало вызывать у него какие-либо эмоции. Он просто знал, что так оно и будет.

До конца оставалось несколько часов. В этот раз Йошики решил дать петле завершиться самостоятельно. А себе — время на то, чтобы подумать, что ему делать в следующей. Ну должен же быть хоть какой-то выход…


========== 5. ==========


Йошики проснулся около пяти утра от холода и шума дождя; поворочавшись немного с боку на бок, пианист слегка приоткрыл глаза, сонно моргая и привыкая к серому свету. Едва не застонал мучительно и уткнулся носом в подушку. Да сколько же можно. Одна только мысль о том, что опять наступило утро двадцать шестого апреля, вызывала изжогу, причём не только моральную, но и физическую, Йошики казалось, что он теперь будет ненавидеть этот день всю оставшуюся жизнь. Если найдёт, конечно, способ её продлить.

Завернувшись в тёплый плед, Йошики медленно поднялся и, покачиваясь, как во сне, побрёл в коридор. Хиде привычно обнаружился на террасе — сидя на маленьком плетёном диванчике и поджав под себя ноги, он курил и задумчиво наблюдал за дождём. Гитарист смешно щурился, глядя на светлеющее небо, фыркал, когда лёгкий ветерок трепал ему волосы и бросал на лицо холодные капли.

— Простудишься.

Йошики улыбнулся, присел рядом и набросил на него второй край пледа, и Хиде вздрогнул от неожиданности. Но тут же, расслабившись, слегка покачал растрёпанной головой.

— Могу сказать тебе то же самое, Йо, — свободной рукой Хиде притянул возлюбленного к себе и уткнулся носом в волосы. — Посиди со мной, раз уж проснулся…

Йошики, молча кивнув, крепко обнял его обеими руками и прижался к плечу, успокоенно прикрывая глаза.

Стоит ли сейчас рассказывать ему о петле? Похоже, это бесполезно. В прошлый раз Хиде удивился познаниям Йошики касательно ещё не вышедшей песни, но всё равно до конца не поверил, это было видно по его поведению, спокойствию, которое он демонстрировал. Хотя он в своей манере постарался сделать всё возможное, чтобы Йошики ничего не понял. Да и разговоры о том, как можно с этим справиться, ни к чему их не привели, Хиде не понимал, что делать, ровно в той же мере, что и сам запутавшийся вконец Йошики. А Йошики сделал для себя очередной вывод — ему предстоит бороться с проблемой один на один.

Понять бы хоть, в чём причина, что вызвало эту петлю… Оно явно лежит где-то перед самым носом, а Йошики бродит вокруг да около, тычется, как слепой, во все углы и никак не может наткнуться на разгадку.

Впрочем, сейчас думать, особенно о таких тяжёлых вещах, не хотелось вообще. Шум дождя и листвы убаюкивал, аромат влаги и озона щекотал ноздри, было так тепло и уютно… Йошики зевнул и опустил ресницы.

— Не выспалась, принцесса? — Хиде поцеловал его в лоб, пальцами перебирая спутанные волосы. — Сейчас, я докурю, и пойдём спать.

— Не торопись, — полусонно отозвался Йошики, потираясь носом о его плечо. — И прекрати уже называть меня принцессой…

— Ни за что, — с усмешкой шепнул ему Хиде. — Впрочем, могу вместо этого называть тебя королевой, хочешь?

— Тебе настолько не нравится моё имя?

Йошики тихонько фыркнул и боднул его головой.

— Ну что ты, нравится, — улыбнулся Хиде и потёр ладонью затылок. — Мне почти всё в тебе нравится. А что плохого ты находишь в ласковых прозвищах?

— Ничего, но почему именно принцесса? — устало спросил Йошики. — Ты не находишь это странным? Я же всё-таки мужчина…

Хиде ничуть не смутился.

— Не нахожу, абсолютно. И вообще, мне просто так хочется. Вот и всё.

Чтобы не дать ему возразить, Хиде быстро потушил начавший гореть фильтр в пепельнице и, притянув пианиста к себе, поцеловал в приоткрытые губы. Йошики вцепился было в его плечо, но передумал отталкивать и вместо этого скользнул ладонью по груди, сжав ткань футболки.

Этот разговор был одной из немногих закономерностей в этих петлях. Почти в каждой Йошики хоть раз просил Хиде не называть его принцессой, а тот смеялся и тряс головой со словами «ни за что». И Йошики про себя подумал, что это уже почти перестало его раздражать — почему-то стало казаться, что, называй его Хиде «малыш» или «крошка», это бесило бы куда сильнее своей примитивностью. А так хоть что-то оригинальное.

— А Таска ты тоже так называл?

Йошики отлепился от его рта и пальцами почувствовал, как он дёрнулся. Хиде же мигом перестал улыбаться, в светло-карих глазах появился тревожный блеск.

— Таска? — слегка растерянно переспросил он, наклонив набок голову. — Ты чего вдруг об этом вспомнил?

Йошики прищурился. Хиде сам ему об этом напомнил в прошлой петле. Может, конечно, совпадение, но стоит проверить, могло ли это как-то вклиниться в цепь событий.

— А я и не забывал.

Хиде секунду похлопал ресницами, потом тяжело вздохнул и опять потянулся за сигаретной пачкой.

— Йо, ну не заставляй меня в очередной раз оправдываться за это… Я и так тогда всего себя съел за те две недели, что мы не разговаривали. Потому что я не понимал, чего ты взъелся. И сейчас не понимаю.

— Я ничего тебе не говорю про оправдания, понял и простил уже давно, успокойся. Когда я тебя за что-то не прощал? — Йошики осторожно тронул его ладонь, поглаживая пальцы и чувствуя, как они вздрагивают. — Просто спросил ради интереса.

Это была очевидная ложь. Излишняя чувствительность Йошики, с одной стороны, делала его вполне добрым и эмоциональным, а с другой — не позволяла ему до конца прощать обидчиков. Он мог выслушать извинения, кивнуть и сказать «проехали», мог продолжать нормально общаться с задевшим его человеком, даже улыбаться ему вполне искренне, но вот нанесённая рана так и оставалась внутри на всю оставшуюся жизнь, да ещё начинала кровоточить при малейшем напоминании, и Йошики ужасно мучился от этого. Особенно — в случаях вроде того, о чём они говорят, это и вовсе было из ряда вон выходящим.

Да, Хиде ему изменил. Один-единственный раз за все их отношения, но легче от этого не становилось, потому что Хиде и вправду искренне не понимал, почему Йошики так на него разозлился.

Йошики никогда не считал себя собственником, наоборот, он вздрагивал от одной только мысли, что станет вести себя как Тайджи и кидаться чуть не с кулаками на любого, кто посмел лишний раз взглянуть на его возлюбленного. Он на себе прочувствовал, как излишняя ревность разрушает даже хорошие и крепкие отношения, и, начиная встречаться с Хиде, поклялся себе, что никогда не будет ревновать его так сильно. Сказать это самому себе было очень просто, а вот принять оказалось сложнее, Йошики невольно всё-таки приглядывался к поведению Хиде. Первые полтора года они были абсолютно счастливы вместе, даже ни разу не поссорились. А вот потом грянул взрыв.

Началось с того, что Хиде однажды радостно рассказал Йошики, что у него появилась возможность поучаствовать в создании короткометражного фильма по его же собственному сценарию — помимо песен, Хиде изредка баловался написанием рассказов на разные темы, и тут ему предложили экранизировать один из них и заодно сыграть главную роль. Йошики, разумеется, тогда улыбнулся и сказал, что это замечательно. Он вообще, видя рвение Хиде, старался всячески поощрять его, поддерживать и не ограничивать его свободу в пределах группы: он всегда с удовольствием изучал сольные наработки, которые Хиде гордо ему демонстрировал, даже давал советы, если гитарист их просил. Йошики хотел видеть Хиде счастливым и понимал, что его неуёмной фантазии и энергии и вправду очень тесно в рамках только «X». К тому же, Йошики таким поведением преследовал и свои собственные цели — он осознавал, что вместе с популярностью Хиде будет расти и интерес к группе. Окрылённый Хиде с полной самоотдачей окунулся в новый проект, доработал сценарий, написал музыку, сам её исполнил на всех инструментах. Съёмки заняли около десяти месяцев, и Йошики прекрасно помнил, как Хиде с горящими от возбуждения глазами в конце концов притащил домой кассету с надписью «Seth et Holth» и буквально всунул её в руки возлюбленного. Зрелище оказалось довольно странным и немного тяжёлым для восприятия — очень вольное и психоделичное переосмысление какой-то древней египетской легенды о двух богах, которые жили в некоем измерении, общались через кровь и слёзы и не знали никаких печалей, а потом по воле злой судьбы начали задаваться нехорошими вопросами и за неуместное любопытство оказались изгнаны в человеческий мир. Йошики просматривал эту запись дважды, сначала в присутствии Хиде, который терпеливо пояснял ему перипетии сюжета и символизм, а потом в одиночестве. И именно во второй просмотр что-то тихонько, но ощутимо кольнуло его.

Смущение у него вызвало взаимодействие Хиде с его партнёром. Этого симпатичного парня c глубоким бархатным голосом Йошики поверхностно знал — его звали Таск, он был вокалистом достаточно известной и популярной на тот момент группы «Zi:Kill»; они распались несколько лет назад, как раз вскоре после выхода фильма. Одно время Йошики довольно тесно сотрудничал с этими ребятами в рамках своего лейбла. Он знал, что Хиде очень близко дружит с Таском — Хиде, собственно, и привёл эту компанию к Йошики и попросил помочь им, когда лидер только-только, специально под «X», основал студию — и потому не особо удивился, увидев, что вторую главную роль в фильме исполняет именно он. Может, Хиде, ставший Сетом, и предложил бы Йошики роль Холта, но он явно понимал, что Йошики откажется — они оба предпочитали как можно меньше смешивать работу и личную жизнь, а сценарий при всём символизме весьма непрозрачно намекал на, мягко говоря, близкие отношения основных персонажей. К слову, Хиде не прогадал: несмотря на почти полное отсутствие диалогов, химия у этой парочки чувствовалась ого-го как. Даже слишком мощная для людей, которые вроде как просто изображали её. Йошики старательно убеждал себя, что это нормально, хорошо же, что они сыграли так правдоподобно, но червячок сомнения всё-таки не давал ему покоя. Через какое-то время он, мучаясь, решил порасспрашивать Хиде, даже выбрал для этого нужный момент, когда возлюбленный был навеселе. Так Йошики и узнал, что Хиде и Таска связывает не только близкая дружба, что в своё время у них был роман, довольно долгий и очень бурный — девятнадцать-двадцать лет, первая любовь во всей яркости, страстная, пошлая и нежная, первый секс, нежелание отрываться друг от друга, осознание, наконец, своей ориентации; всё это имело для Хиде очень большое значение, хоть и было вроде как уже в прошлом. А сейчас, чтобы всё выглядело реально, каялся пьяный Хиде, пришлось об этом вспоминать и соответствующим образом репетировать.

Это был страшный удар. Йошики очень разозлился на Хиде и две недели хмуро отворачивался от него, а сам Хиде, поняв, что по пьяни наболтал лишнего, чуть не плакал и клялся, что они с Таском давным-давно расстались, репетировали пьяными и ни черта наутро не помнили, и это было всего пару раз, ничего серьёзного, даже связью не назовёшь, обычный перепихон. Конечно, они потом всё-таки помирились, и Йошики постарался выбросить из памяти этот эпизод. Но неприятный осадок у него остался. Особенно если было учитывать то, каким образом Хиде в итоге заставил Йошики его простить.


— Ну и зачем ты приехал? Я, кажется, дал понять, что хочу побыть один.

Часы показывали десять вечера, и Йошики совершенно не обрадовался, услышав звонок в дверь и обнаружив на лестничной клетке Хиде, свалившегося, как обычно, на голову без всякого предупреждения. И пианист встал в позу, прислонившись плечом к косяку и окидывая возлюбленного делано равнодушным взглядом.

— Дал, — тихо сказал Хиде и шмыгнул носом. Глаза у него были мокрыми, мутными и покрасневшими, а кончик носа распух, он явно недавно плакал. — Но я так больше не могу, Йо… Делай что хочешь, но я не уйду, пока мы не поговорим.

Йошики фыркнул и слегка посторонился. Он знал, что Хиде не шутит, он со своим упрямством вполне способен усесться под дверью и караулить возлюбленного. А Йошики совершенно не хотелось объяснять соседям, что у них произошло.

— Входи. Уж извини, у меня слегка не прибрано, я не ждал сегодня гостей.

— Да наплевать, — устало отозвался Хиде.

Пианист провёл его в гостиную. Сев на диван, Йошики щёлкнул пультом, выключая телевизор, и аккуратно скрестил колени, указывая взглядом на место рядом с собой.

— Садись. Я тебя очень внимательно слушаю.

Йошики постарался придать голосу максимальную отстранённость. Хиде послушался его, нервно сглотнул и обхватил себя за узкие плечи, обтянутые искрящейся водолазкой.

— Ну не будь таким сердитым, прошу… — сдавленно протянул он. — Я же тебе объяснил, что произошло…

Йошики отвёл в сторону глаза и принялся скучающе крутить пальцами длинную прядь распущенных по плечам волос, всем своим видом выражая недовольство.

Пианист притворялся, что его эта вынужденная разлука совершенно не задела, но вообще-то для него самого эти две недели тоже выдались поистине ужасными. Всё валилось из рук и раздражало, Йошики не мог ни на чём сосредоточиться и плохо спал; он очень скучал без Хиде, однако никак не мог переступить через себя самого. Он всегда думал, что готов спустить возлюбленному всё, что угодно, и что никогда он не будет, как Тайджи, ревновать к каждому столбу без всяких поводов. Но от одной только мысли о том, что Хиде был с кем-то другим, внутри всё сворачивалось в колючий ком, становилось грустно и противно одновременно. И больше всего раздражало то, что Хиде не видел в этом ничего ужасного и не понимал, почему Йошики резко от него дистанцировался.

И, похоже, он решил первым сделать шаг навстречу, раз примчался к возлюбленному на ночь глядя.

— Йо, — печально продолжил Хиде, затянувшееся молчание явно ему не понравилось, — я клянусь тебе, между мной и Таском давно уже ничего нет, мы спокойно разошлись ещё до того, как я вступил в «X», и с тех пор просто дружим, всё!

Йошики скривил губы.

— Ну-ну, продолжай, очень интересно…

— Мы просто репетировали… Это было чисто для съёмок, надо же было понять, как всё будет смотреться, — жалобно протянул Хиде и отбросил за спину кое-как стянутую в хвост густую копну малиновых волос, которые спадали почти до самых колен. — И вообще, я же тебя не ревновал, когда ты в клипах с девушками целовался, хотя тоже мог бы тебе из этого скандалы устраивать каждый раз!

— Не сравнивай. Я целовался у тебя на глазах, — зло констатировал Йошики, — и ты видел, что я ничего лишнего не делал. И потом, ты прекрасно знаешь, что я не по женщинам, с чего было ревновать? А Таск парень, симпатичный, да ещё, как оказалось, у вас с ним страсть взаимная и давняя… Мне-то откуда знать, чем вы там занимались помимо того, что репетировали? Да и репетиции, судя по всему, были очень сомнительные, вы там что, напивались, заваливались в постель и лизали друг друга?

— Ну трахались мы, — устало сказал Хиде и потёр рукой лоб. — Признаюсь. Тебе от этого легче?

Йошики весь вспыхнул:

— И ты вот так спокойно мне это сообщаешь?! При том, что припёрся на ночь глядя вроде как прощения просить и говорить, что ни черта это не измена?!

Гневно фыркнув, Йошики принялся дёргать воротник своей рубашки, стараясь справиться с возмущением. Хиде в очередной раз хлюпнул распухшим носом и опустил глаза.

— Знаешь, Хиде, я и вправду могу простить тебе очень многое. Я могу закрывать глаза на твоё пьянство, на манеру подшучивать над всеми, на то, что ты иногда бываешь просто несносным, на то, что именно мне приходится объясняться с персоналом баров, когда ты напиваешься и лезешь драться ко всем, — хмуро сказал Йошики наконец. — Идеальных людей не бывает, я и сам далеко не образец для подражания, чего уж говорить, тебе тоже наверняка приходится мириться с моими недостатками, хоть ты и помалкиваешь. Но измена… Я от тебя этого просто не ожидал.

— И что же нам делать? — тихо спросил Хиде. — Расстаться? Мне уйти из группы?

Лицо его приобрело совершенно несчастное выражение ребёнка, который видит, что взрослый на него сердится, но совершенно не понимает, за что его наказывают.

— Ещё чего удумал, — разозлился Йошики. — Кто же тебя отпустит. Про группу я ничего тебе не говорю. А вот что с нашими отношениями теперь будет, я не знаю.

Он слегка раздражённо мотнул головой. Отвернувшись, пианист упустил тот момент, когда Хиде пододвинулся поближе к нему и взял ладони в свои.

— Йо. Ты же сам не хочешь дальше на меня злиться, — вкрадчиво сказал он, сжимая тонкие пальцы с аккуратно покрытыми бордовым лаком ногтями и сплетая их со своими. — Я ведь могу не послушать твои «не отпущу» и уйти из «X», исчезнуть из твоей жизни, если для тебя это настолько невыносимо. Какой мне смысл оставаться, если ты со мной даже не разговариваешь? Но ты подумай, что будет тогда с группой. Нового гитариста ты сразу не найдёшь, вся работа прахом пойдёт. И получится, что из-за наших с тобой глупостей пострадают и остальные. Это очень эгоистично, ты так не думаешь?

Поднеся тонкую ладонь к губам, Хиде легонько поцеловал выступающие костяшки и улыбнулся, явно почувствовав, как Йошики дёрнулся.

Вот ведь манипулятор. Знает, куда бить, чтобы Йошики занервничал. Хиде же явно понял, что он на правильном пути, хмыкнул и потянулся к нему, сгребая в объятия. Не успев даже охнуть, Йошики оказался прижатым к дивану; Хиде ловко уселся на него сверху, придавливая коленями бёдра, и хитро прищурился. Он в момент растерял куда-то всю свою робость и слезливость — карие глаза как-то нехорошо заблестели, губы скривились в ухмылке. И пианист густо сглотнул. Такое выражение лица Хиде ничего хорошего не сулило, с подобным он обычно красовался в своих жутких сольных клипах. Демон.

— Отвяжись, — бессильно выплюнул Йошики, свирепо сверкая глазами из-под растрепавшихся рыжих волос. — Нечего мне тут рожи корчить, не напугаешь, я тебя не прощу, ясно? И я не в настроении сейчас с тобой трахаться!

— Ой-ой, — Хиде недобро усмехнулся. — Знаешь, принцесса, твои злые глаза просто прекрасны. А если ты трахаться не хочешь, — он наклонился, лизнул щёку кончиком языка и вжался в пах, — то что это такое упирается мне в задницу, а?

Чувствуя, как пианист яростно завозился, пытаясь скинуть его с себя, Хиде заткнул ему рот поцелуем. Йошики сопротивлялся, упрямо сжимал губы и отворачивал в сторону голову, Хиде, тихо шипя, тянул его за волосы, стараясь удержать на одном месте. Свободной рукой он нащупал воротник рубашки и, сжав его, с силой рванул вниз. Тонкая полупрозрачная ткань с громким треском порвалась, мелкие пуговки рассыпались по полу и по дивану. А Хиде усмехнулся, услышав, как Йошики зло рыкнул, отлепился от губ и вцепился в шею; он то целовал, то кусал мягкую кожу, тут же зализывая языком получившиеся пятнышки.

— Слезь с меня, сказал! — в обычно спокойном голосе уже появились непривычные истерические нотки, Йошики извивался всем телом и отпихивался руками, но Хиде не обращал на это никакого внимания. — Отпусти! Придурок, ты соображаешь, что ты делаешь?! Это уже изнасилование!

— Да что ты, — прошептал ему в шею Хиде, дразняще нажимая ладонью на живот; когда он запустил руку за тугую резинку, пианист вскрикнул и прогнулся всем телом. — Йо, а как можно изнасиловать того, кто сам хочет? Я же вижу, что у тебя стояк. И мы оба знаем, как тебе без меня плохо.

Прижавшись на секунду к его шее губами, уткнувшись в горячую ложбинку под ухом, Хиде на ощупь потянул за край останки несчастной рубашки и отбросил её в сторону. Вздрогнул, увидев забинтованные локти; несколько дней назад Йошики в очередной раз травмировался на выступлении. Но замешательство продлилось всего секунду, и Хиде вновь навалился на него всем телом, сгребая под себя и тянясь к ремню брюк. Пару секунд Йошики бессильно колотил ладонями его спину, кривясь от боли, но в итоге издал протяжный стон и перестал сопротивляться. Только тихонько захныкал, уткнувшись носом в плечо Хиде.

— Ненавижу тебя.

Спустив с плеча халат, Йошики раздражённо ощупывал пальцами выпирающие под кожей рёбра. Нежное тело даже после вроде как призванной расслабить ванны отчаянно болело; травмированные локти сводило судорогой, множество мелких ранок жглись огнём.

— Это ты так в любви признаёшься? — Хиде усмехнулся, приподнялся на локтях и потянул его к себе за край одежды. — Вот же ж рыжая стерва… Иди ко мне.

Йошики фыркнул и улёгся ему на грудь, сгибая в колене ногу и забрасывая её на бедро возлюбленного. Прижавшись подбородком к острым ключицам, он слегка опустил ресницы и самыми кончиками пальцев дотронулся до уголка рта. Вспомнив сцены в фильме, которые вывели его из себя, медленно мазнул подушечками вниз, к подбородку.

— Успокоился? — Хиде улыбнулся ему.

— Да, — Йошики вздохнул и потёрся щекой о его кожу. Как же ему этого не хватало все две недели. — Я так подумал… Давай сделаем вид, что всего этого не было?

— Забавно, учитывая, что это ты скандал развёл из ерунды, — Хиде поймал его взгляд и покачал головой. — Хорошо, хорошо, я только за.

— Но… — Йошики слегка приподнялся и сощурил глаза. — Хидето, если ты ещё раз натворишь нечто подобное, я клянусь, я все твои гитары тебе об голову переколочу, по очереди. И свои барабаны следом.

Хиде лишь фыркнул и сдул с носа длинные волосы.

— Понял, будет больно. Договорились. Хотя я всё равно не понимаю, чего ты взбесился.


— Я никогда не называл Таска принцессой, — Йошики, вздрогнув, вынырнул из потока воспоминаний и посмотрел в лицо Хиде. Тот, зажав пальцами сигарету, мягко поглаживал его по волосам свободной рукой. — Только тебя. Йо, а ты помнишь, с какого момента я начал тебя так звать?

Йошики слегка наморщил лоб. И тут же, расслабившись, улыбнулся.

— Помню. После того, как придумал мне костюм Золушки для «Celebration».

— Точно, — Хиде шутливо боднул его носом в щёку и блеснул глазами. — Вот тебе и ответ на вопрос «почему именно так». Кто ты после этого, если не принцесса?

Йошики только вздохнул и обнял его обеими руками.

«Я для тебя уже готов быть кем угодно. Хоть принцессой, хоть королевой, хоть стервой, хоть шлюхой… Только останься со мной, Хиде. Останься в живых».

***

Пианист не находил себе места весь день. Хиде, как обычно, поцеловал его и, пообещав позвонить, когда освободится, убежал на запись, но если раньше Йошики это абсолютно не напрягало, то сейчас он вдруг почувствовал себя очень неуютно. Дом сразу стал пустым и каким-то холодным, тишина буквально забивалась в уши, от этого по-настоящему хотелось выть и бросаться на стены. И Йошики метался, как больной в жару. Садился за рояль, начинал играть привычно, но пальцы дрожали, соскальзывали, он не ощущал от этого ни малейшего трепета и удовольствия и в итоге захлопывал крышку. Выходил на террасу, хватался за сигареты, кашлял. Подставлял лицо холодным каплям дождя. Снова возвращался в музыкальную залу, пытался играть, чтобы привести себя в чувство. И всем телом ощущал тревогу. Ему казалось, что буквально везде, в каждой точке дома, он слышит это проклятое тиканье часов, и что никуда от него не спрячешься, как ни старайся. Потому что сам Йошики проклят.

Воображаемая цепочка случайностей рвалась раз за разом. Ссоры с Тайджи, измена Хиде, распад группы и скандалы, связанные с этим… Ни одно плохое событие из тех, что Йошики вспоминал, к ней попросту не подходило. И сейчас, как казалось Йошики, она уже сократилась из множества звеньев лишь до трёх, и первое из них никак не удавалось подобрать, оно болталось где-то глубоко в чёрной пропасти, в которую пианист и сам падал раз за разом.

Одно только Йошики теперь осознавал чётко — проблема именно в нём. И только в нём. Он запустил эту петлю, поэтому ему и приходится проходить через этот личный сорт ада, и ни Хиде, ни кто-либо другой не может на это повлиять. Но что же Йошики такого сделал, что судьба решила наказать его таким страшным образом? Он не мог вспомнить. И от этого чувствовал себя только хуже, ему словно хотелось попросить прощения у чего-то давно мёртвого.

Закончились эти метания тем, что Йошики в очередной раз с грохотом захлопнул крышку рояля и сильно прищемил руку. Кисть прострелило болью, пианист вскрикнул и, держа её на весу, пустым взглядом уставился на капающую с кончиков пальцев кровь. А на белых клавишах остались багровые отпечатки.

— Проклятье… Ну только этого ещё не хватало.

Тихо шипя от боли и кривясь, придерживая руку, Йошики побрёл на кухню искать аптечку.

Наверное, если бы подобное произошло с ним буквально неделю назад, Йошики бы обезумел. Он очень берёг свои руки; когда-то давно его учитель по музыке, пытаясь приструнить ершистого ученика, который в то время дрался направо и налево, сурово сказал Йошики, что если он хочет дальше заниматься музыкой, в особенности игрой на фортепиано, ему придётся очень тщательно заботиться о руках. Йошики крепко запомнил установку. Хотя драться не перестал — просто прекратил пускать в ход кулаки и противников стал пинать исключительно ногами. А руки и вправду оберегал, порой даже маленький порез на пальце мог привести его в панику.

Он горько усмехнулся сам себе. Вот ведь ирония — не только не уберёг руку, но ещё и поранил её крышкой от рояля.

Около шести часов вечера Йошики привычно подхватил Хиде возле звукозаписывающей студии. Гитарист, раскрасневшийся и весёлый, такой хорошенький в пушистой белой шапочке и такой же куртке, плюхнулся на переднее сидение и встряхнул головой.

— Уф, ну наконец-то. Думал, не закончим сегодня.

— Ну закончили же, — улыбнулся Йошики и позволил себе слегка осесть в кожаном кресле. — Куда ты хочешь пойти на ужин?

— М-м-м… Как я понял, сегодня мне можно немного покапризничать? — Хиде взялся за его локоть и округлил глаза.

— В пределах разумного, — предусмотрительно сказал Йошики, знавший, до чего могут доходить его капризы. Он приготовился выслушать просьбу о походе в японский ресторан и о снятии запрета на алкоголь.

И тут Хиде удивил его до остолбенения.

— Знаешь, Йо, я что-то так утомился… — вдруг со вздохом сказал он. — В ресторан идти даже и не хочется…

Йошики слегка вскинул брови.

— …Предлагаю поехать домой, заказать здоровенную пиццу и мирно её слопать под пиво и какой-нибудь хороший фильм, — весело продолжил Хиде, блестя глазами. — Как тебе такая идея?

Пианист нервно засмеялся и потрепал его по волосам. Похоже, и вправду устал, раз решил мирно посидеть один вечер дома.

— Почему-то я так и знал, что ты предложишь что-то подобное. Поехали.

Он включил поворотник и стал осторожно выкручивать руль, а Хиде глянул на его кисти, увидел окровавленный бинт и подскочил:

— А что с рукой?

— Ерунда, просто прищемил, — Йошики вздохнул. — Немного неаккуратно крышкой рояля шандарахнул.

— Боже. И ты ещё говоришь, что нельзя меня одного оставлять. А сам-то, — Хиде на секунду закатил глаза и, осторожно взяв руку в свою, поцеловал запястье. — Обработал хоть?

— Йодом залил. Ничего, пройдёт. Но от игры какое-то время придётся воздержаться.

— Надеюсь, ты не сойдёшь с ума без своего рояля, — Хиде покачал головой и улыбнулся. — Может, поедешь тогда со мной в Токио?

Йошики молча кивнул. Ему было уже всё равно. Лос-Анджелес, Токио — какая разница, где им обоим погибать? Хотя в этой петле почему-то всё идёт не так, как обычно. Дождь, ушибленная рука, Хиде, отказывающийся идти в ресторан… Что-то изменилось. Связано ли это с тем, что в прошлый раз Йошики попытался рассказать Хиде о том, что происходит? Непонятно. Да это и, собственно, неважно — всё равно очевидно уже, что пока Йошики не поймёт, что дало старт петле, он ничего не сможет сделать с этой проклятой каруселью, которая уже по миллиметру вытянула из него все силы.


Раньше такие вечерние посиделки перед телевизором были для них вполне обычным делом в перерывах между турами. Они оба отключали сотовые и прятались дома. Правда, кино смотрел в основном Хиде, Йошики почти всегда засыпал задолго до конца фильма, пригревшись на коленях возлюбленного, усталость обычно брала своё. И уже сквозь сон он слышал смех Хиде или его тихое ворчание, когда на экране происходило что-то не сильно приятное. В такие моменты пианисту казалось, что весь мир вокруг разом затаил дыхание, и в нём не осталось никого, кроме него и Хиде. И это спокойствие и ощущение тепла и ласки, пожалуй, нравились ему куда сильнее, чем привычный вроде бы бесконечный шум и гул на концертах.

И сейчас эти ощущения, уже подзабытые, казалось, заиграли новыми красками. На вопрос Хиде, какой фильм поставить, Йошики улыбнулся и ответил «любой». И теперь тихонько дремал у него на плече под «Бегущего по лезвию», время от времени приоткрывая глаза и наблюдая за приключениями Рика Декарда. А Хиде мельком разглядывал его забинтованную руку и поглаживал её пальцами. Улыбаясь, подносил кгубам очередной кусочек пиццы и смеялся, когда Йошики тянулся вперёд и хватался зубами за кусок теста.

Сам Хиде казался расслабленным и довольным, никаких следов мучительных раздумий на его лице не проглядывалось. И Йошики, наблюдая за ним краем глаза, осознавал — нет, версия его самоубийства исчерпана, не мог Хиде на него решиться, у него нет мотивов и настроение явно не то. Значит, всё-таки случайность, а песня была просто способом выместить всю злость на задевшего его Йошики.

Ещё одно звено с громким треском сломалось, отказавшись вставать в воображаемую цепь. Но тогда что остаётся?

Мягкие влажные губы возлюбленного нашли его рот, и Йошики, слегка приподняв голову, чтобы было удобней отвечать на поцелуй, опустил ресницы и зарылся пальцами в растрёпанные малиновые волосы.

Завтра вечером — самолёт в Токио, а спустя пару недель — конец. И опять всё с самого начала. Но сейчас Хиде жив и рядом. Разве может быть что-то важнее?

***

Йошики сломался. Окончательно и бесповоротно. Снова, пошатнувшись, упал в эту пропасть и в итоге наконец разбился в ней.

Кажется, он впервые плакал на похоронах. Чувствовал вытекающие из-под чёрных очков, за которыми он пытался от всех спрятаться, слёзы. Пианисту было по-настоящему плохо, немая истерика буквально душила; Йошики тихо всхлипывал, висел на руках бережно придерживающего его Тоши и в итоге не смог даже заставить себя подойти к гробу, чтобы в последний раз прикоснуться к мёртвому возлюбленному. Зачем? Йошики и так держал его на руках, обнаружив повешенным. С непонятно откуда взявшейся в руках силищей разрывал проклятое полотенце, приподнимал, встряхивал, безумно надеясь — а вдруг жив, вдруг наконец пронесло? Но нет, Хиде не просыпался. И прорезавший его шею след от удавки давал в очередной раз понять, что Йошики не может ничего изменить. Что петля гораздо сильнее, чем он.

Всё виделось как-то смутно, люди превратились в толпу безликих теней, а окружение стало каким-то серым и пустым. Одно только Йошики помнил — он сидит на полу в квартире Хиде и, рыдая, прижимает к себе ярко-жёлтую в мелких алых сердечках гитару.

Тоши привычно запихивал в него успокоительное и воду. Гладил, тормошил, уговаривал, пытался заставить прийти в себя. Опять попробовал надавить на больное словами:

— Вот Хиде бы не понравилось, что ты с собой такое творишь. Он сейчас…

— …смотрит на нас вон оттуда, — вяло перебил его Йошики и, приподняв больную руку, указал куда-то на окно, — и места себе не находит. Знаю, только я в это не верю. Ненавижу призраков.

Тоши изумлённо вскинул брови и кашлянул, а Йошики криво улыбнулся самым краем рта и согнулся, свешивая плетьми руки между колен. Дёрнулся, когда друг присел рядом на диван и обнял его за плечи.

— Не старайся, Тоши… Ты же знаешь, я без него не могу. Да и не хочу.

— Никаких мыслей о суициде, понял? — Тоши слегка поджал губы и потянул его за волосы, заставляя приподнять голову. — Если мне придётся ещё и тебя хоронить, обещаю, за волосы с того света вытащу и сам убью.

— Как эгоистично…

Йошики угрюмо уткнулся носом ему в плечо, вдыхая знакомый, почти родной аромат одеколона.

— А самоубийство, по-твоему, не эгоистично? — сердито отозвался Тоши и опустил на него глаза.

— Эгоистично. Даже очень… Я всегда осуждал подобное.

Йошики горько усмехнулся. Он ведь и вправду всегда резко отрицательно относился к самоубийцам, приговаривая, что это отвратительно хотя бы из-за того, что они убивают себя, не думая, что почувствуют друзья, родные — те, кто любит их. И до чего же свела его с ума любовь к Хиде, что заставила отказаться от собственных принципов?

— Ну вот и не думай тогда об этом. Я понимаю, что ты чувствуешь, — Тоши поцеловал его в макушку, — понимаю, правда… Но это не повод давать Хиде утянуть тебя за собой в могилу. Вот ведь… Даже и не верится, что ты когда-то на полном серьёзе сказал, что он тебе не нужен.

Йошики замер. Его как мощным разрядом тока ударило.

— Что?.. — растерянно спросил он и поднял на друга взгляд.

Тоши фыркнул:

— Что, уже забыл, как после финального концерта на нём сорвался? Мне показалось, что Хиде тогда очень на тебя разозлился.

— Это-то я как раз прекрасно помню. Да, Хиде тогда разозлился, но мы уже давно помирились… — Йошики слегка наморщил лоб. — И если честно, сама ссора как в тумане, я помню, что я его по щеке ударил и, кажется, накричал, но вот что кричал — не вспомню, хоть убей…

Тоши скривился.

— Ты ему кричал, что если он готов так легко отказаться от всего, то какой из него, к хренам, музыкант. Что ты в нём разочаровался и что раз он хочет всё бросить, то пусть катится, тебе такой слабак не нужен.

Йошики нервно сглотнул и отстранился от друга. Кровь, казалось, в секунду закипела под кожей и обжигающей волной прилила к лицу.

— Я такое сказал?..

— Ага. Слушать противно было. Понятно, что все были на взводе, но ты самого себя превзошёл. Если честно, — Тоши фыркнул, — я бы на месте Хиде тебе врезал. С размаха так. Я даже удивляюсь, что он в итоге тебя простил. Тебе повезло, что он был абсолютно не злопамятный и очень тебя любил. С Тайджи у тебя такой номер бы не прошёл, он бы тебя так отделал, что ты бы потом месяц раны зализывал.

— Это ещё вопрос, кто кого бы отделал, я тоже драться умею, — машинально отозвался Йошики. В ушах у него зазвенело, перед глазами затряслась красная сетка. Вся картина произошедшей трагедии и воображаемая цепь событий развернулись перед взглядом, и Йошики ужаснулся.

Так вот в чём всё дело, вот что запустило петлю. Йошики перебрал всё нехорошее, что мог вспомнить, углубился в свои воспоминания… Но до ссоры после лайва просто не дошёл. И он и вправду тогда был буквально вне себя и потом не мог даже вспомнить, что кричал. Вспыльчивому Йошики были свойственны такие припадки бешеной ярости, в которых он орал окружающим совершенно ужасные вещи, а потом, придя в себя, начинал мучиться угрызениями совести. Стресс из-за распада на концерте достиг максимального уровня, нытьё Хиде подлило масла в огонь, и Йошики потерял голову — он наорал на Хиде, обозвал его слабым из-за желания всё бросить и сказал, что он не нужен ни в качестве музыканта, ни самому Йошики… Наорал и забыл, а добрая судьба по-своему поняла его вопли и принялась их исполнять, да ещё и наказала его за них, заставила переживать этот кошмар раз за разом. Поэтому Хиде всё время погибал, поэтому Йошики не мог его спасти, как бы ни старался — не нужен. Вот и всё.

«Господи, неужели всё так просто?..»

— Ты прав, Тоши. Хиде следовало меня избить за такое, — мрачно протянул Йошики наконец и медленно встал, — и не подпускать больше к себе никогда… Спасибо. Теперь я понял…

Тоши ухватил его за забинтованную руку.

— Йо, ты что задумал? — дрожащим голосом спросил он.

— Не задумал, — пустым голосом бросил Йошики и высвободил руку из его хватки. — Я всё для себя решил. Ещё на похоронах… И твои слова об эгоистичности меня не остановят. Я иду к нему, Тоши, — Тоши вскочил, но Йошики кинул на него пустой, абсолютно отрешённый взгляд, и он остановился, кусая губу. — Так надо. Прошу, не мешай мне.

Впервые за все эти петли Йошики был по-настоящему благодарен Тоши. Наверное, без него пианист ещё долго бы бродил в этих едких потёмках, тонул в воспоминаниях, упорно не замечая того, что лежит на самом виду. Просто Йошики и сам не хотел замечать очевидного. Не хотел вспоминать, понимать, как сильно задел тогда Хиде.

Этот ад — его расплата за вспыльчивость. И за то, что он так неаккуратно разбрасывался злыми словами.


========== 6. ==========


Осознание полной своей виновности в творящемся вокруг кошмаре для Йошики оказалось чем-то просто неподъёмно тяжёлым. Так плохо он себя не чувствовал ещё ни в одной из петель; сидя возле ножки рояля и почти ослепнув от ярости, он расковырял ножом кожу на руках в кровавые лохмотья и ковырял бы дальше, если бы Тоши не отнял у него лезвие. И Йошики даже никакой боли при этом не ощутил, как и при очередной смерти — будто кто-то просто выключил свет и задёрнул на окнах плотные тёмные шторы.

После этого пианист погрузился в какое-то странное состояние, наполненное очень тревожными сновидениями. В ушах громко шумел дождь, длинные косые капли больно ударяли по лицу, и Йошики брёл непонятно куда в этом ливне, судорожно хватаясь трясущимися руками за края собственного кожаного плаща и пытаясь рассмотреть дорогу. Он спотыкался, падал плашмя на мокрый асфальт, разбивая в кровь колени и локти, с трудом поднимался, шагал дальше, чтобы снова рухнуть буквально на следующем же шаге… В какой-то момент перед глазами залетали яркие звёздочки, чернота рассыпалась, как стеклянная декорация, в которую швырнули камнем, и Йошики опять очутился в токийской квартире, увидел себя самого, лежащего с окровавленной рукой возле мёртвого Хиде, а электронные часы показывали семь тридцать утра и дату — второе мая. От такого зрелища стало безумно страшно, захотелось закричать во весь голос, и одновременно душу заполнило ощущение жуткой безысходности. В который раз Йошики подумал, что он не сможет ничего изменить, что так и придётся теперь ему переживать эту ужасную неделю раз за разом. Уже слишком поздно для них обоих.

Но вскоре кошмар закончился, и наступила полнейшая тишина.

На лицо упал холодный сероватый свет, скользнув по закрытым векам и разбудив. Йошики приоткрыл глаза, сонно поморгал, чтобы помочь себе проснуться, и приподнялся на локте. Опять он один в своей спальне в Лос-Анджелесе, лучи серого солнца едва-едва просачиваются внутрь через плотные занавески… Очередное двадцать шестое апреля? От одной только мысли об этом у пианиста разом заболела голова и заложило уши. Йошики со стоном рухнул обратно на подушку, прикрывая глаза согнутой рукой. Другой он потянулся за мобильным, лежащим на тумбочке, и одним глазом глянул на дисплей — девять утра. И Йошики тут же подскочил, как ужаленный.

Минуточку, если уже девять, и наступило двадцать шестое апреля, то где Хиде? Он же всегда уходил курить на рассвете, а потом, когда приходило время вставать, Йошики просыпался и обнаруживал его мирно сопящим на подушке рядом. Один раз только в этой схеме случился сбой, когда сам Йошики проспал, а Хиде решил его не будить, но тогда и время было уже около десяти, а то и позже!

— Хиде… Хиде, ты где?

Вскочив и выбежав из спальни, Йошики почти кубарем скатился по лестнице на первый этаж. На его зов никто не откликался, кухня была пуста, музыкальная зала и гостиная тоже. Нескольких минут бесполезной беготни по дому Йошики хватило, чтобы понять — в этот раз он действительно здесь совсем один, Хиде тут просто нет. Мало того — ничто даже не напоминает о его присутствии. Пианист не чувствовал запаха его парфюма и сигарет, из шкафа в холле пропали его яркие куртки и обувь, из специальной подставки в зале исчезла жёлтая в мелких сердечках гитара… Последнее окончательно добило Йошики, и он в растерянности сел на скамью возле рояля, недоуменно хлопая длинными ресницами.

Что случилось? Осознание Йошики кардинальным образом изменило ход петли, и Хиде решил его бросить? Нет, этого не может быть. Он не успел бы за пару часов собрать все вещи и уехать, не говоря уж о том, что запах одеколона и сигарет тоже так быстро бы не выветрился. И потом, Хиде ведь говорил, что если даже он вздумает уйти, он сначала от души выскажет Йошики всё, что о нём думает. Да и вообще, свалить куда подальше тихой сапой в ночи — это точно не его формат, Хиде бы хоть записку написал или и вправду сначала рассказал обо всём возлюбленному. Даже если бы он вздумал сбежать, он знает о чувствительности Йошики и явно не захотел бы причинять ему лишние страдания. Но куда же он тогда подевался вместе с вещами?

Осознав, что в дурацкой петле что-то изменилось, и теперь происходит нечто совсем уж непонятное, Йошики решил покурить, встал, дошёл до раздвижной двери, ведущей на террасу, отдёрнул в сторону занавеску и ахнул. Вместо цветущего сада и шумящих густой зелёной листвой деревьев взгляду предстали почти голые серые стволы максимум с парочкой листиков на кривых веточках и тёмное грозовое небо с какими-то рваными толстыми облаками. Вид был явно не апрельский, это походило больше на глубокую осень, чем на почти конец калифорнийской весны…

Йошики вернулся в спальню и вновь взялся за телефон. Всё верно, начало десятого, но дата… Никакое не проклятое двадцать шестое апреля, а двенадцатое марта!

— Да какого хрена, что здесь происходит?!

Пианист еле справился с желанием схватить ни в чём не повинный сотовый и с силой шандарахнуть им об столешницу и в недоумении опустился на край постели. Двенадцатое марта. Петля и вправду изменилась — отбросила его не на две недели, а разом на пару месяцев назад. И Хиде здесь нет просто потому, что они ещё не помирились… Это ведь произошло как раз где-то в начале весны, Хиде тогда прилетел в Лос-Анджелес, чтобы начать работу над первым альбомом «zilch», и они с Йошики случайно столкнулись на концерте «Kiss».

— Весело, однако… — пробормотал Йошики и нервно сглотнул. — Это что, мне придётся заново мириться с Хиде? Ну и задачка, это и в первый-то раз было довольно трудно сделать…

Мало того, что заново мириться, надо ещё подыскивать какие-то другие слова — не просто так же его швырнуло именно сюда, явный намёк на то, что именно это примирение сыграло очень большую роль. Видимо, Йошики недостаточно убедительно тогда просил прощения, Хиде смилостивился, а вот судьба так и не услышала и продолжила выполнять план под названием «не нужен».

Йошики вскоре убедился в верности своих размышлений — когда спустя несколько минут он полез в шкаф за одеждой, на полке в конверте обнаружился билет на тот самый концерт, датированный сегодняшним вечером.

Без Хиде дом казался каким-то пустым, и это даже слегка удивляло. Раньше ведь Йошики преспокойно жил тут один и не испытывал никаких неудобств, теперь же тишина попросту сводила его с ума. Чтобы слегка нарушить её, Йошики включил телевизор, но на экран не смотрел и почти не вслушивался в речь ведущей, вяло размешивал сахар в кофе и мыслями витал где-то очень далеко.

Даже сейчас это время вспоминалось с некоторым содроганием. Йошики довольно быстро раскаялся в своих словах, но что-то не позволяло ему позвонить Хиде и хотя бы попытаться откровенно поговорить с ним. Что это было — чувство стыда и отвращения к самому себе за то, что он вот так оттолкнул того единственного человека, который поддерживал его во всём? Или же страх перед тем, что Хиде впервые в жизни заорёт на него и матом пошлёт куда подальше? Йошики и сам до конца не понимал.

Они тогда впервые встретились спустя почти три месяца после распада «X». Три месяца не общались, не виделись, не созванивались. На такой срок они расставались, пожалуй, только тогда, когда ещё не были друг с другом знакомы. Йошики как раз начинал подумывать о том, что ему надо бы уже наплевать на все свои страхи и сомнения и попытаться сделать первый шаг навстречу, вдруг Хиде тоже уже остыл после случившегося и хотя бы выслушает извинения — Хиде ведь абсолютно не злопамятный, он не умеет долго сердиться и частенько сам приходит мириться первым, даже в тех случаях, когда он вроде бы ни в чём не виноват. И тут судьба буквально столкнула их нос к носу на концерте. Йошики помнил, как в первый момент растерялся от неожиданности и даже принялся судорожно раздумывать, что же ему сказать. Но придумать ничего не успел. Потому что Хиде скользнул по нему абсолютно равнодушным взглядом, сощурил глаза и прошёл мимо, чуть не толкнув плечом и явно решив сделать вид, что не узнал. Пианист тогда немало удивился. Он ожидал бы такой реакции от Тайджи, встретив его где-нибудь случайно, вот уж кто обиды годами помнил и не упустил бы возможности толкнуть или подставить подножку. Но не от Хиде. Конечно, Йошики и не рассчитывал, что Хиде, увидев его, с радостным воплем кинется со всех ног целоваться, в особенности после того, что Йошики ему наговорил, но такое откровенное раздражение и желание без слов сказать «ты для меня пустое место»… Это было весьма неприятное открытие — оказалось, что Хиде всё-таки умеет злиться и делать это долго. И в тот вечер это равнодушие окатило Йошики, как ледяной волной.

Хиде тогда не выглядел злым, нет. Он казался именно вот равнодушным, безучастным. Не только к Йошики — вообще ко всему. Хотя раньше, как думал Йошики, на концерте «Kiss» он бы прыгал до потолка от восторга. И даже его лучистые светло-карие глаза были словно затянуты матовой коркой льда и ничего толком не выражали.

По спине пополз холодок. Только сейчас Йошики пришла в голову очевидная вроде бы мысль — а ведь такое странное и непривычное поведение Хиде вполне могло быть следствием надлома и мощнейшей душевной травмы.

Увиденное тогда так сильно подействовало на Йошики, что на следующий день он, забыв обо всех своих страхах, сам примчался к бывшему лид-гитаристу даже без звонка. Хиде оказался дома, с кислой миной впустил его… Долгий у них тогда разговор получился, очень тяжёлый и неприятный, припомнили друг другу всё-всё, вплоть до взятой без спроса помады в восемьдесят девятом. Но закончилось всё примирением — домой Йошики в тот вечер так и не вернулся, былая страсть вспыхнула с новой силой, ночь и почти весь следующий день они провели вместе.

Йошики отодвинул от себя опустошённую наполовину чашку и сжал пальцами виски. Что уж говорить, далеко не сразу, но Хиде оттаял. Да, первые недели две он был очень напряжённый и словно присматривался к Йошики, ожидая от него нового удара — пианист это замечал, но ничего ему не говорил, понимал, что доверие сразу вернуть очень сложно. Но постепенно он ожил, снова стал тем задиристым и весёлым Хидето, которого Йошики так обожал и который, слава богу, не имел ничего общего с тем замученным существом с глазами-ледышками и механическим голосом. А через полтора месяца он погиб…

Пианист задумчиво посмотрел на положенный рядом конверт с билетом. Надо обдумать, что он скажет Хиде. И ни в коем случае не допустить, чтобы всё в точности повторилось. Не исключено, что петля прервалась, и теперь у него осталась одна-единственная, последняя попытка всё исправить. И если он не найдёт правильный подход к Хиде, для них обоих всё будет кончено.

***

Сказать, что Йошики нервничал, значило не сказать ничего вообще. У него ощутимо тряслись руки; он даже раздумывал о том, чтобы поехать к «Dodger Stadium» на такси, не уверен был, что сможет под таким грузом ответственности мирно вести машину. Но всё-таки не стал отступать от первоначального плана.

Пианист не без усмешки думал и о том, что скажи ему кто-нибудь лет двадцать назад, что он сможет поприсутствовать на концерте «Kiss» в Лос-Анджелесе, Йошики бы рассмеялся этому человеку в лицо. Было ведь время, когда на них почти вся Япония буквально молилась, но о том, чтобы отправиться на их концерт в Штаты, не приходилось даже мечтать. Что уж говорить, Йошики впервые задумался о собственной группе тогда, когда ему в руки попал диск «Kiss», и начинали они с Тоши и школьными друзьями именно с каверов на них. У него и так коленки бы дрожали, даже если бы он не осознавал, что от него слишком многое зависит в этот вечер.

На стадионе царила почти привычная уже суета. Фанаты в гриме, журналисты, фотографы… Огромное людское море, которое постоянно шевелилось и громко гудело. Йошики постарался слиться с толпой. Самые обычные футболка и джинсы, по которым и не скажешь, что вещи на самом деле дизайнерские и сшиты по спецзаказу, уложенные в творческом беспорядке длинные русые волосы и надвинутые на нос модные тёмные очки — в таком виде всегда элегантный Йошики абсолютно не походил на себя самого и казался лет на десять моложе, чем был на самом деле. Даже опять вспоминались слова Тайджи о том, что Йошики со спины сходит за девушку. Он и губы не стал красить, надеялся, что если случайно наткнётся на знакомых или поклонников, его никто не узнает. Но он всё-таки внимательно оглядывался по сторонам и вытягивал шею, наблюдая, не мелькнёт ли где родная розовая макушка. Йошики не собирался подходить к Хиде. Хотел просто убедиться, что всё разворачивается по тому же сценарию. Он планировал лишь случайно попасться Хиде на глаза, а потом, как и тогда, приехать к нему, чтобы спокойно поговорить.

Но всё изначально пошло не так, как в прошлый раз. Первым, на кого Йошики наткнулся, протиснувшись в переполненное фойе, был Пата. Друг, бывший ритм-гитарист «X», стоял возле дальней стены, тоже явно стараясь не привлекать к себе внимания. Йошики на секунду замешкался, думая, стоит ли к нему подходить, но почти сразу заметил, как Пата помахал ему рукой, вздохнул и направился к нему.

Последовало очень тёплое приветствие и короткий обмен новостями. Пата рассказал о создании собственной группы и работе над альбомом, Йошики про себя порадовался, что хоть кто-то из них не пал духом и не сошёл с ума, поделился своими делами. Но в конце концов Пата всё-таки спросил:

— А о Тоши что-нибудь слышно?..

Наученный горьким опытом Йошики предполагал, что может услышать подобный вопрос даже от Хиде, поэтому пожал плечами и делано раздражённо ответил:

— Нет, я с ним не общался. Даже найти его не смог, мобильный отключён, а по домашнему номеру ответили, что они с Каори продали квартиру и переехали, куда — никто не знает. Ну, я и плюнул. Всё равно я сомневаюсь, что мы сможем когда-нибудь общаться, как раньше… Сам понимаешь, эта секта, да ещё его поведение…

Пата только головой покачал и отбросил за спину свои кудрявые тёмные волосы.

— Понимаю, конечно. Я даже отчасти разделяю твои мысли, Йоши-чан… До сих пор не понимаю, зачем он это сделал. Да и ты ещё спокойно реагируешь. Хиде-чан до сих пор бесится, когда я об этом заговариваю. Первый раз в жизни вижу, чтобы он кого-то не прощал столько времени. Уж Хиде-чана так разозлить — это надо постараться…

Йошики почувствовал, как сердце подкатилось к горлу и успешно в нём застряло.

— Хиде? Ты с ним разговаривал?

— Конечно, я помогал ему с несколькими записями. А вы что, так и не помирились? — увидев, как Йошики мотнул головой, Пата вздохнул. — То-то я смотрю, что он сам не свой. Кстати говоря, — он оглянулся, — он должен быть где-то здесь, говорил, что обязательно прилетит и пойдёт на концерт.

— Вот как… — почти равнодушно протянул Йошики и поправил волосы.

Похоже, дела совсем плохи, если даже Пата заметил, что с Хиде что-то не так, и рассказал об этом бывшему лидеру. Пату и Хиде всегда связывали довольно близкие отношения, они как-то сразу подружились, когда собрался первый постоянный состав «X», но Йошики подозревал, что даже если Пата замечал что-то такое, он предпочитал особо не лезть ни с какими вопросами и подозрениями. Он вообще был очень молчаливым, показывал всем видом, что он по-своему любит коллег и ценит их, однако лезть в личную жизнь и пускать в свою собственную не хочет.

— Поговори с ним, Йоши-чан, — вдруг сказал Пата, возвращая отвлёкшегося на очередные воспоминания Йошики в реальность. — Мне не нравится его поведение… Знаешь, очень непривычно видеть Хиде-чана постоянно в плохом настроении.

— Да уж, верная примета, если Хиде в плохом настроении — обязательно жди какой-нибудь дряни вскорости, — Йошики поморщился. — Поговорить… Знаешь, я бы с удовольствием, но не уверен, что он вообще будет меня слушать. Я так его обидел… Наговорил гадостей… Ты же слышал.

— Слышал. Но это же Хиде-чан, он отходчивый. Я уверен, если ты поговоришь с ним и извинишься, он тебя простит. Наверняка он уже остыл и скучает по тебе. Иначе с чего он такой кислый?

Йошики покачал головой. Конечно, Хиде остыл. До состояния ледышки остыл. По презрительному взгляду в прошлый раз это было замечательно видно.

— Я попробую. Но обещать ничего не могу.


Весь концерт Йошики просидел как на иголках. Идти в танцпартер он не решился, больная спина могла не выдержать такого испытания на прочность. Да и происходящее на сцене не так уж сильно занимало его. Он постоянно искал глазами Хиде, но того нигде не было видно. Конечно, даже столь яркую персону выискивать в такой толпе — всё равно что разыскивать соломинку в стоге сена, однако Йошики всё-таки надеялся, что повезёт.

И в конце концов повезло. Йошики увидел его во время антракта.

Хиде, как обычно, явно особо не заморачивался тем, привлекает ли к себе внимание или нет. Он в кои-то веки изменил своим огромным свитерам и водолазкам и сейчас красовался в чёрной майке с символикой, кожаной ярко-красной куртке и штанах в облипку, ловко сидящих на его узких бёдрах и прихваченных тугим ремнём. Этот образ очень ему подходил — сразу становилось видно, что Хиде удивительно складный, пропорциональный, худой, но не костлявый. На крепкой жилистой шее поблёскивало ожерелье, талисман, который он никогда не снимал, малиновые волосы были собраны в хвост, глаза, как обычно, твёрдая рука визажиста подвела чёрным карандашом, придав откровенно хищную форму и зловещий вид. Губы его были зло поджаты, между бровями залегла глубокая складка, а глаза вновь казались будто затянутыми ледяной коркой — чужие, жестокие. Йошики видел перед собой не лид-гитариста «X», привычного, родного и любимого, а вокалиста «zilch», который, казалось, вот-вот скривится в жуткой улыбке и механическим голосом затянет слова из песни, которая всегда бросала Йошики в дрожь:


Hey baby scratch your number

On my electric cucumber…


Да, это был один и тот же Хиде, красивый, яркий, как бабочка, мгновенно притягивающий к себе все взгляды, но при этом как два абсолютно разных человека. И сейчас это его раздвоение чувствовалось особенно сильно. Йошики множество раз пытался уверять себя, что нет тут никакого разделения, это Хиде, который просто меняет маски в зависимости от ситуации, но ничего не мог поделать. Своего Хиде, из «X», Йошики очень любил, а вот это чудовище, корчащее страшные рожи с экрана, вызывало у него явное отторжение.

У Йошики опять затряслись руки, и он слегка отвёл в сторону взгляд. Нельзя, нельзя к нему подходить, вряд ли у них сейчас получится конструктивная беседа. Лучше вообще держаться как можно дальше и наблюдать издалека, не очень-то хочется получить удар в плечо.

Словно почувствовав на себе его пристальный взгляд, Хиде слегка повернул голову и прищурился. Глаза встретились. Они молча смотрели друг на друга, но ни один не делал шагов навстречу. Между ними словно стеклянная стена стояла, вроде хрупкая, а всё-таки преграда, для преодоления которой нужно, чтобы кто-нибудь запульнул в неё чем-то тяжёлым и разбил. Йошики только нервно сглотнул, чувствуя, как быстро-быстро колотится в груди сердце, ударяясь в рёбра. У него перед глазами, как слайд-шоу, проскакивали моменты той последней недели, воспоминания о том времени, когда они были по-настоящему счастливы, и Хиде был такой нежный и ласковый… И оттого эта самая стена сейчас пугала ещё сильней, чем в прошлый раз. Больно. Ужасно больно.

Как такое вообще могло произойти? Как Йошики мог не понять, что Хиде не всерьёз, принять его слова как личное оскорбление и наорать всяких ужасов? Он ведь думал, что изучил возлюбленного, что способен по одному лишь слову угадать эмоции, терзающие его. А в такой важный момент не словил мышей. И неосторожной фразой разрушил всё, что у них было и о чём они мечтали.

Скопившиеся в глазах слёзы потекли к губам, и Йошики, отвернувшись, торопливо вытер их. Ещё не хватало рассопливиться тут, чтобы кто-нибудь увидел, как он плачет.

Он краем глаза видел, как Хиде фыркнул и дразняще провёл языком по губам. Заметил небось. А ведь он всегда, едва услышав в голосе Йошики всхлипывание, первым кидался утешать его и гладить по волосам. Йошики сжал зубы и стиснул в кулак руку в кармане. Он справится. Он спасёт их обоих. И никогда больше не позволит Хиде уйти. А себе — сказать ему хоть одно грубое слово.

***

Йошики гнал машину как сумасшедший. Залитые яркими огнями вывесок вечерние улицы бежали навстречу, свет фар отражался в лужах на асфальте и множестве стеклянных витрин. Хиде жил в хорошем районе недалеко от центра — когда они впервые прилетели в Лос-Анджелес, он сразу же отвёл Йошики туда и, смеясь, рассказал, что считает эту квартиру своим маленьким укромным местечком, потому что о ней почти никто не знает. И пианист хорошо запомнил дорогу.

Кое-как приткнув свой «Aston Martin» возле тротуара, он щёлкнул брелком и почти бегом направился в здание, зябко ёжась и запахивая куртку. Поднялся на нужный этаж и остановился перед дверью, надавливая на звонок. Было слышно, как в квартире отдаётся громкая трель. В неё вклинились лёгкие шаги, створка распахнулась, и на пороге появился Хиде, облачённый в слегка помятую футболку и штаны, явно являвшиеся частью пижамы. Увидев, кто к нему явился на ночь глядя, он слегка удивлённо кашлянул, но каменного выражения лица не поменял.

— Ого. Какие люди и без охраны, — несмотря на очевидный сарказм, голос звучал устало и отстранённо. — Плохое ты время выбираешь, чтобы шататься по гостям, лидер-сан. Чему обязан этим удовольствием?

— Сбавь тон, пожалуйста, — попросил Йошики и густо сглотнул, он ждал примерно такой реакции, но всё равно стало очень некомфортно, — я не ругаться с тобой приехал…

— А что не так с моим тоном? По-моему, я разговариваю более чем вежливо, даже куда вежливее, чем ты заслуживаешь, — Хиде сузил глаза и подбоченился. — Назови мне хоть одну причину, по которой мне не следует сейчас послать тебя трёхэтажным куда подальше.

Йошики выдержал удар, посмотрел в его налитые кровью глаза и тихо ответил:

— Можешь послать, если тебе так легче станет. Но ты ведь сам этого не хочешь, Хиде. Я знаю, — и, внезапно припомнив одну очень похожую сцену, добавил: — Делай что хочешь, но я не уйду, пока мы не поговорим.

Минуту Хиде молча буравил его глазами, потом угрюмо посторонился и мотнул растрёпанной головой — входи, мол.

— Если честно, я ждал, что ты скоро ко мне притащишься, — вдруг сказал он, наблюдая, как Йошики выворачивается из куртки. — После вчерашнего понятно было, что это вопрос времени… Правда, я не думал, что такого короткого. Я помню, что ты привык действовать решительно, но мне казалось, что ты будешь размышлять гораздо дольше.

— Я давно уже всё осознал и раскаялся в том, что натворил. Не о чем тут размышлять было, — Йошики повернулся к нему и прикусил губу. — Потому я и приехал.

Хиде криво улыбнулся.

— Что, через три месяца молчания извиниться решил? Ну-ну, лучше уж поздно, чем никогда. Пойдём в комнату.

Наверное, если бы кто угодно другой попытался разговаривать с Йошики в такой манере, гордый пианист мигом бы взорвался и сам послал собеседника в далёкое пешее путешествие. Но сейчас перед Йошики стояла задача спасти их обоих, время явно не лучшее для того, чтобы ещё сильнее портить отношения из-за своей гордости. Ради своей цели он даже подставил бы Хиде щёку для удара и не поморщился.

В просторной комнате было темно, лишь на тумбочке слабо мерцал голубоватым светом экран телевизора, на сложенном диване валялась подушка и скомканный плед — похоже, Хиде мирно дремал под бормотание «ящика» и вправду не ожидал посетителей.

Отодвинув одеяло в сторону, Хиде плюхнулся на диван, закидывая ногу на ногу, и похлопал ладонью по подушке рядом. Йошики осторожно умостился на сидении, на вид удобном, а на деле оказавшемся жёстким и скользким, и шумно вздохнул, собираясь с духом.

— Кофе не предлагаю, вряд ли ты его сейчас захочешь, — равнодушно сказал Хиде, — могу баночку пива принести, хочешь?

Йошики улыбнулся.

— Спасибо, но я за рулём.

— А…Точно. Я забыл, — Хиде откинулся на спинку дивана и тяжело вздохнул. — Действительно, пьяные принцессы за рулём — это опасненько… Ну, что ты хотел сказать?

За прошедший день Йошики, как ему самому казалось, в деталях продумал всю свою пламенную речь. Но сейчас, стоило ему лишь увидеть такого раздражённого Хиде, все заготовленные слова попросту вылетели из головы. Тем более что гитарист продолжал настойчиво сверлить его злым взглядом, и от этого становилось совсем уж не по себе. Такой Хиде жутко пугал Йошики.

— Мне очень жаль, что так получилось, — чуть подрагивающим голосом проговорил Йошики наконец. Захотелось сморщиться, ну что за идиотская безликая фраза первой пришла в голову. — Я не хотел сделать тебе больно, Хиде, правда… Знаешь, я уже на следующий день осознал, что натворил, и…

— И ни разу не позвонил мне с тех самых пор? Очень смешно, — Хиде фыркнул и скривил губы. — Йо, лучше не ври, у тебя это всегда хреново получалось. Тебе просто было наплевать, вот и всё.

— Я хотел позвонить, и не один раз. Но боялся.

— Чего? — язвительно спросил Хиде, ероша рукой без того встрёпанные волосы. — Что я тебя загрызу через трубку?

— Что заорёшь и пошлёшь куда подальше, — тихо ответил Йошики. — Это для меня было бы гораздо хуже.

Хиде мучительно застонал и прикрыл глаза согнутой рукой.

— Боже, как же у тебя всё сложно… Да позвони ты мне через пару недель после распада и попроси прощения — я бы всё тебе спустил, легко! А вот сейчас знаешь — не хочется. Вообще. И ты этими идиотскими отговорками только усугубляешь всё. Повторяю, лучше просто скажи честно: «мне было плевать».

— Да нет же! — взвился Йошики.

— …Вот и мне теперь плевать. У меня было время хорошенько так подумать надо всем этим, — жёстко продолжал, не слушая его, Хиде, — и над нашими отношениями в том числе. Знаешь, в чём твоя проблема? Ты и вправду эгоист, Йо. Законченный. Корчишь из себя такого нежного и внимательного, а на деле вообще не считаешься с чувствами других. И даже если ты сейчас говоришь правду, что ты собирался мне позвонить, но боялся, всё равно это не более чем твоё обычное желание спрятать голову в песок. Я только удивляюсь, как я не замечал этого раньше, следовало это понять ещё во время ситуации с Тайджи.

Он буквально выплюнул эту фразу, потянулся за валявшейся на журнальном столике сигаретной пачкой и, выудив палочку с табаком, принялся раздражённо щёлкать зажигалкой.

— Ты понятия не имеешь, что было у меня с Тайджи, — зашипел Йошики, задетый за живое, — я сделал то, что должен был сделать.

— Нет, ты сделал то, что хотел сделать, — зло процедил Хиде, выпуская дым. — Прикрываешься словами о благе группы, а на деле Тайджи тебя просто извёл своей ревностью, и ты не упустил случая от него избавиться.

— Он сам хотел уйти, ясно? И говорил это не один раз при всех, — окончательно обозлился Йошики. — И при чём тут вообще это?

— При том, Йо, что всё повторилось. Слушай, ты ведь меня знаешь, я не злопамятный, и мне, в принципе, нетрудно простить человека, если он искренне раскаивается. Говорю же, позвони ты мне сразу — может, я бы и сказал тебе парочку ласковых слов, но орать матом бы не стал и всё равно в итоге бы простил. Но ты молчал столько времени и даже ни разу не попытался со мной поговорить, отсюда вывод — ты считал, что всё в порядке, и тебе было на меня наплевать. Обычный твой эгоизм, ты всегда делаешь то, что выгодно лично тебе, прёшь вперёд, и тебе всё равно, что чувствуют при этом другие. А если дело касается работы, ты не забываешь при этом прикрываться словами «я делаю всё во благо группы», — Хиде презрительно скривил губы. — Это-то и бесит больше всего.

Йошики только глазами хлопал. Куда подевался его нежный Хиде, который всегда смотрел на лидера снизу вверх и ни разу за всё их знакомство не повысил на него голоса? Сейчас перед ним сидел не робкий смущённый парнишка с малиновыми волосами, а взрослый, жёсткий мужчина, абсолютно уверенный в себе и своих словах.

— Если бы мне было на всех плевать, я бы планы о создании группы забросил ещё на начальных стадиях, прямо там же, где они ко мне и пришли, в больнице, когда я лежал там с нервным срывом из-за самоубийства отца, — Йошики опять зашипел, Хиде осёкся и уставился на него злыми глазами. — Я бы не гробил последнее здоровье и силы на вот это всё, не пытался бы собрать сплочённый коллектив, который можно было бы называть второй семьёй, я спокойно занимался бы только классической музыкой, как хотела моя мама. Хочешь ли знать, Хиде, если бы я не наплевал в своё время на слова Тайджи, тебя вообще бы с нами не было, он был против того, чтобы я тебя взял, отговаривал меня. Но я его не послушал, да, не посчитался с его чувствами, какой кошмар. Это тоже, по-твоему, был только мой эгоизм? А я таких случаев много могу припомнить, очень много, потому что я, в отличие от тебя, злопамятный и никогда не забываю подобных вещей!

Злые слёзы наплывали на глаза, скатывались по щекам, но Йошики не обращал на них никакого внимания.

— Не хочешь — не верь, но я и вправду не звонил тебе только потому, что боялся, что ты меня пошлёшь. Ты имел на это полное право после того, что я тебе наговорил. Я… Я боялся, что окончательно потеряю тебя вот так, — и пианист съёжился, тихо всхлипывая.

Хиде равнодушно повёл плечами и уставился куда-то перед собой, продолжая пускать клубы крепкого дыма, от которого уже начинали слезиться глаза.

— Всё, что я кричал тогда, — Йошики почти захлёбывался, — все эти ужасы, что я тебе наговорил, что ты слабый, что ты не нужен ни мне, ни в качестве музыканта… Я вовсе так не думал, Хиде, клянусь, я не пытался нарочно сделать тебе больно! Никогда я не считал тебя слабым, даже наоборот, думаю, что ты сильнее меня, не говоря уж о том, что гораздо умнее и хладнокровнее, ты ведь не сломался, несмотря ни на что. А уж как музыкант ты и вовсе недосягаем, ни для меня, ни для кого-то ещё… Второго такого, как ты, просто не может быть.

Йошики продолжал отчаянно цепляться за остатки своего спокойствия, которое таяло по секундам, как сахар в горячем чае, но ничего уже не мог с собой толком поделать. Петли, бесконечные погружения в воспоминания и переживание смерти Хиде и своей собственной окончательно расшатали его без того не особо крепкую нервную систему, он больше не был способен хладнокровно оценивать происходящее. Он знал, что будет тяжело. Но не представлял, что настолько. И сейчас нервы оказались натянуты до такой степени, что Йошики чувствовал подступающие к горлу судорожные рыдания, всхлипывал, опустив голову и не желая поднимать глаза на Хиде. От этой злости становилось так холодно и жутко…

— Ты нужен, Хиде, — последнее, самое главное, севшим голосом, хрипло, но со всей уверенностью, — нужен мне, нужен своим поклонникам, нужен всему миру, чтобы перевернуть его к хренам собачьим своей музыкой, как ты и мечтал! А я разочаровался вовсе не в тебе, а в самом себе!

Йошики показалось, что он буквально слышит, как замедляются и затихают уже порядком замучившие его воображаемые часы, отсчитывающие минуты до кошмара. Должно сработать, должно. Иначе он уже точно не знает, что с этим делать, и можно прямо сейчас ехать домой и резать вены, чтобы не мучиться больше.

Хиде молчал. Наклонившись, он затушил сигарету в пепельнице; Йошики испуганно дёрнулся, вдруг почувствовав, что его обнимают и прижимают вплотную к тёплому телу. А над ухом слышалось учащённое дыхание. Похоже, у Хиде тоже последние предохранители всё-таки сгорели. Как бы ни злился, а вида плачущего Йошики так и не переносит. Хотя, если бы Йошики сразу пустил слезу, Хиде явно бы это только разозлило.

Хиде довольно грубо приподнял его голову за подбородок. Его ледяные глаза оказались совсем близко, а ладонью он медленно вытер слёзы со щёк.

— Хватит сопли лить. А то я сам сейчас расхнычусь, и хреново будет нам обоим.

— Ты мне веришь?.. — Йошики накрыл его руку своей, слегка повернул голову, целуя кончики пальцев. — Веришь, что я не хотел тебя задеть так сильно?..

Хиде пару минут помолчал, потом устало махнул рукой и наклонился к нему, упираясь лбом в лоб.

— Верю, Йо. Конечно, верю. Я и тогда это знал, видел, что тебя понесло, как обычно. Но всё-таки сомневался, а вдруг ты всерьёз. И… Знаешь, если совсем уж по-честному, то я тоже боялся тебе звонить. По той же самой причине.

Йошики тихонько всхлипнул и опять уткнулся носом ему в плечо.

— Что с нами такое случилось, Хиде?.. — еле слышно прошептал он. — В какой момент мы стали бояться откровенно разговаривать друг с другом, почему? Никогда же такого не было, случались разногласия, но мы ведь обсуждали их, разговаривали, находили как-то общий язык, в конце концов…

— Не знаю… — Хиде тяжело вздохнул и зарылся лицом в его волосы. — Может, мы стали слишком осторожными и боимся рисковать лишний раз. Боимся, что этими разговорами только хуже сделаем…

Йошики вцепился пальцами в ткань его футболки, кусая губы и тщетно пытаясь справиться с обуревавшими его эмоциями. Да, они оба боялись одного и того же, из-за этого никто из них не мог решиться сделать первый шаг. Никогда ещё до этого Йошики не понимал так отчётливо одну простую вещь: даже если ты обидел своего партнёра, или он тебя, всё равно нельзя играть в молчанку и тихо злиться про себя, нужно хотя бы попытаться поговорить, выслушать претензии, постараться понять друг друга и прийти к какому-то компромиссу. Да, может, это окажется больно и тяжело, но хуже такими разговорами сделать невозможно. Просто потому, что в таких случаях ничто не может быть хуже, чем затаённая обида, страх и молчание.

Лёгкий поцелуй обжёг висок, Хидеслегка отстранил пианиста от себя; Йошики посмотрел в светло-карие глаза и почти с облегчением заметил, что затягивавшая их ледяная корка слегка оттаяла, и взгляд уже не кажется таким злым и отстранённым, скорее просто слегка настороженным. Но настороженность и не удивляла. Эта рана столько времени кровоточила и гноилась, приносила страдания, понятно, что сразу, с одного лишь извинения она не зарастёт.

— Прости меня, — тихо сказал он, слегка прикрывая глаза и глядя на Хиде из-под ресниц. — За то, что я тебе наговорил тогда, за то, что ударил. И за то, что не звонил… Прости, если сможешь, Хиде. Это я во всём виноват, признаю. Мне нужно что-то делать с этими вспышками гнева, это ни хрена не оправдание тому, что я натворил…

Хиде слегка наклонил голову, но ничего не ответил. Так же, молча, подался всем телом вперёд. Буквально в секунду Йошики очутился в его объятиях; и прежде чем он успел толком сообразить, что происходит, Хиде уже обнимал его обеими руками, жался щекой к щеке, касался приоткрытых губ…

Если и были какие-то сомнения в том, что он простил, то сейчас они окончательно рассыпались в пыль. Но Хиде целовал грубо, как-то очень требовательно, настойчиво — он прихватывал мягкие губы, слизывая с них остатки помады, кусался, тут же тревожил получившиеся ранки языком, гладил щёки кончиками пальцев. Йошики сцепил пальцы в замок на его шее, зажмурился, но разорвать прикосновение не позволил, жадно целуя в ответ.

Пожалуй, было в этих петлях и нечто хорошее. Бесконечное повторение этой потери позволило Йошики в полной мере осознать, как же сильно он любит Хиде и до какой степени не может без него. Но вот от мыслей о том, что для понимания этого ему пришлось пройти через столько кругов личного ада, становилось очень горько.

Впрочем, остатки этой горечи почти сразу растворялись, сменяясь безумием повторного узнавания и захлёстывающих волной чувств, которые, казалось, полыхнули с новой силой. Словно снова наступил тот вечер, когда они оба напились и в этом пьяном угаре осознали, как сильно их тянет друг к другу. Так же, как и тогда, от путанных слов к делу перешли почти мгновенно — сначала целовались, как ненормальные, на диване, пока, по ощущениям, губы не стёрлись почти в кровь, потом как-то почти незаметно переместились на кровать. Так же Йошики без малейшего сопротивления позволил Хиде придавить себя к простыням, расстегнуть рубашку и осыпать поцелуями пылающее тело. Так же обвивал руки вокруг его шеи, зарываясь дрожащими пальцами в растрёпанные малиновые волосы, тянул за них, когда хотелось почувствовать его губы на своих, покусывал за мочку уха и подбородок.

— Похудел… — чуть шершавые пальцы скользнули по выпирающим рёбрам, и Йошики глухо выдохнул, запрокинув голову на подушку. А Хиде прижался губами к его шее, гладя ладонями бока и бёдра, и усмехнулся. — Страдал от неразделённой любви, Йо?..

Йошики, изогнувшись, без лишних слов опять жадно вцепился в его губы.

— Как ты узнал? — почти простонал он прямо в рот, чувствуя, как его ладонь прошлась по впалому животу, слегка надавливая, и скользнула за уже расстёгнутый ремень брюк. Один долгий поцелуй превратился во множество рваных и обжигающих.

— Ну, а от чего же ещё? — шепнул ему Хиде в секундных перерывах. Хмыкнув, он слегка отстранился, усаживаясь на бёдра возлюбленного; пианист не отводил от него замутнённого взгляда, наблюдал, как он, тихо чертыхаясь, выпутывается из футболки. Кусая губу, Йошики протянул дрожащую руку и провёл ладонью по плечу вниз, погладил тонкое запястье, сплетая пальцы со своими. И Хиде вдруг улыбнулся краешком рта. — Всё в порядке, моя принцесса. Я тоже очень по тебе скучал.


…Йошики почему-то был уверен, что во второй раз испытать эту безумную гамму чувств ему уже не удастся; вроде бы он более чем отчётливо помнил эту ночь, вздрагивал сладко каждый раз, когда думал об этом, но сейчас ощущения не просто вспомнились, они были даже ещё более острыми, чем тогда. Хиде прижимал его своим телом к постели, тёрся об него, тихо постанывая и тяжело дыша, жмурился, пытался сдуть с носа длинную пушистую чёлку и без конца жадно прикладывался к губам. А Йошики безостановочно гладил ладонями его худую спину, скользя пальцами по нежной коже, прощупывая каждую крохотную косточку и стараясь запомнить её расположение, сильно сжимал упругие ягодицы, чувствуя, как он повторяет, словно отражение в зеркале, каждое действие.

Он глухо выдохнул в ухо гитариста, перебирая пальцами малиновые прядки на затылке. Хиде подхватил его под бёдра, слегка приподнял, чтобы было удобнее вжаться в него. Он проникал в податливое тело неспешными толчками, ловил губами вырывавшиеся у Йошики тихие всхлипы, и то, что Йошики больно кусался, пытаясь держать себя в руках, будто только ещё сильнее распаляло его. Хиде перехватывал его руки за запястья, сжимая их почти до боли, тут же мягко целовал, успокаивая. Ему явно нравилось наблюдать за Йошики в такой момент; а Йошики и сам только отдалённо мог себе представить, как выглядит — весь взмокший, растрёпанный, трясущийся, с искусанными в кровь губами. А ещё наверняка затуманенный взгляд и вместе с ним лихорадочный блеск в глазах. Пианист бился под возлюбленным, запрокидывал голову, подставляя поцелуям шею, то стонал, то тихо похныкивал, если какое-то движение получалось чересчур резким. Боль никуда не ушла и явно не собиралась это делать, но Йошики всё равно ни за что бы не позволил сейчас остановиться — ни себе, ни Хиде. Слегка опустив длинные ресницы, он теребил пальцами пряди волос на затылке, цепляясь за них сильнее, когда Хиде утыкался носом в его щёку. Его глаза сейчас казались чёрными и бездонными, лишь где-то в их глубине горел какой-то безумный демонический огонь…

Хиде явно с трудом сдерживал себя, чтобы не сорваться в откровенную грубость и не навредить. Подавшись в какой-то момент назад, он приподнял возлюбленного за талию, укладывая его на живот, и навалился на его спину; Йошики сдавленно ойкнул от боли, ему на секунду показалось, что он даже услышал треск собственных костей — хоть и худой, а всё равно тяжёлый, и травмированный позвоночник с трудом выдерживал такую нагрузку. Дыхания и так не хватало, а сейчас вбирать в себя воздух и вовсе получалось только с громким хрипом. Из последних сил Йошики вцепился зубами в край подушки, отчаянно пытаясь не кричать слишком громко, хотя этого так хотелось. Он уже извивался в сладких предоргазменных судорогах, а Хиде продолжал ускоряться, вбивая его в постель, то целуя, то кусая шею, острые плечи и выступающие лопатки, одной рукой придерживал за живот, второй ласкал в такт своим движениям. Он посильнее сжал пальцы, и пианист опять затрепыхался, пытаясь глотнуть воздуха, обиженно заскулил, судорожно хватаясь за его запястье, царапая ногтями выступающие косточки.

— Ну нет, принцесса, — притворно ласково послышалось над ухом, Хиде тихонько фыркнул и уткнулся носом в ямочку на шее, туда, где колотилась под пылающей кожей маленькая вена. — Ни за что больше не отпущу…

Йошики слегка расслабил губы в улыбке. Зовёт принцессой — значит, точно простил и остыл.

***

Который сейчас час, Йошики бы точно не смог сказать. Более того, он не знал этого даже примерно. По сероватым лучам, пробивавшимся в спальню через предусмотрительно опущенные жалюзи, можно было предположить, что уже далеко не ранее утро — ближе, наверное, к полудню, а то уже и за него перевалило. Но привыкший рано вставать Йошики нисколько не жалел, что сбился со своего графика. Довольно тяжёлый ночной разговор вполне бы сошёл за оправдание для самого себя, а уж то, что происходило потом, точно покрывало с лихвой все неудобства.

Только вот спина, кажется, немного затекла… Йошики смущённо улыбнулся и осторожно, чтобы не разбудить, пошевелился на груди безмятежно сопящего Хиде, укладываясь поудобнее. Перекинул через него руку, вжался щекой в плечо и, прикрыв глаза, уставился на лицо возлюбленного.

Сейчас, когда Хиде расслабленно спал, казалось, что он вернулся в своё обычное состояние — складка между его бровями разгладилась, губы уже не сжимались так зло. Он то и дело, даже не просыпаясь, сдувал с носа чёлку, смешно фыркал и морщился — похоже, ему что-то снилось. Длинные чёрные ресницы мелко подрагивали, и он так очаровательно сопел во сне… В голову пианиста опять пришла мысль, что Хиде и вправду почти не изменился со времён их знакомства, ни внутренне, ни внешне — разве что морщинок вокруг глаз стало гораздо больше, а из самих глаз почти пропала детская восторженность и наивность, взгляд стал более цепким, осмысленным и внимательным. Они никогда не раздумывали о том, какими станут через десять лет; тогда им, двадцатилетним, казалось, что это ещё так далеко, чуть ли не в следующей жизни. И вот, Йошики тридцать два, Хиде на год старше… Повзрослели, а почти ничего не изменилось. И лучше бы и дальше не менялось.

Хиде слегка пошевелился, накрывая его ладонь своей и сжимая пальцы, и мирно засопел дальше. А Йошики вздохнул и опустил ресницы.

Странно, но Йошики чувствовал себя как-то легко. Будто с плеч свалилась огромная неподъёмная ноша, которую он пытался тащить чёрт знает сколько времени. Смог ли он в этот раз переломить петлю? Непонятно. Но до второго мая теперь полно времени — наверное, он успеет понять, что к чему.


========== 7. ==========


Хотелось верить, что теперь наконец всё встало на свои места, и больше ничего ужасного не случится. Но Йошики всё равно нервничал. И чем ближе подступала последняя неделя, которую он переживал уже множество раз, тем быстрее росло его беспокойство. Время от времени в голову опять начинали лезть всякие страшные мысли: а что, если не получилось, что, если Хиде опять погибнет, а петля не перезапустится, и больше не будет ни малейшего шанса его спасти? Пианист не хотел даже думать об этом, но и совсем не думать тоже не мог; он постоянно дёргался, почти перестал спать, частенько почти до самого рассвета сидя на террасе с сигаретой, и чувствовал себя очень неважно, на него накатывала какая-то слабость, и всё время болела голова. С одной стороны, хотелось, чтобы вся эта карусель наконец остановилась, мучения закончились, и можно было уже успокоиться и не вздрагивать постоянно в ожидании очередной катастрофы, которая, как кирпич, свалится на голову в самый неподходящий момент. А с другой — Йошики очень боялся того, что могло произойти.

Отношения с Хиде в этой петле тоже возвращались на круги своя не особо охотно — вроде бы прошло уже достаточно времени, больше месяца, а напряжение между ними так никуда и не делось до конца, и Йошики чувствовал его. Примирение ведь вышло куда более болезненным, чем в первый раз, и казалось, что теперь между ними всё-таки что-то сломалось, что-то маленькое, но очень и очень важное. Пианист никак не мог избавиться от ощущения, что они как супруги, которые долго были вместе, потом поссорились и развелись, через какое-то время снова сошлись и теперь пытаются опять уживаться вместе. Вроде бы всё кажется до боли знакомым, всякие мелкие привычки, разговоры, а всё равно словно приходится заново, почти с нуля притираться друг к другу. Хиде куда более агрессивно отказывался от предложения съехаться, и Йошики проводил довольно много времени в его квартире, приезжал на ночные безумные свидания, потом Хиде кое-как согласился перебраться к нему, но это не особо помогло, он даже спать ложился, отворачиваясь на другой бок. А потом пианист стал чувствовать, как Хиде посреди ночи, замёрзнув, всё-таки ползёт к нему под бочок и обнимает, греется. Это и давало надежду на то, что всё возвращается, просто куда медленней, чем хотелось бы… Им обоим нужно время. Много этого времени.

Свои дурные мысли Йошики изо всех сил топил в работе. Этот месяц он писал и играл как одержимый, как для себя, так и для групп и певцов, которых продюсировал, перевёл наконец целиком штаб лейбла в Лос-Анджелес, даже посетил парочку каких-то светских мероприятий, на которых очень старался не попадаться лишний раз журналистам. Именно в такие моменты, пожалуй, Йошики радовался, что здесь он всё-таки не таких масштабов звезда, как на родине, ему хоть не приходилось постоянно прятаться за воротником и очками и воровато оглядываться. Надеясь в глубине души, что ничего плохого больше не случится, Йошики даже рискнул и написал песню, в которой постарался выразить все чувства и эмоции, вызванные гибелью Хиде и тем, что неизменно следовало за ней. В конце концов, размышлял Йошики, необязательно же всем сообщать, чему и кому он посвятил эту мелодию. Пусть все вокруг думают, что это очередные его фантазии, а правду об источнике вдохновения он, скорей всего, унесёт с собой в могилу.

И именно эта песня, что удивительно, в итоге подтолкнула их с Хиде обратно друг к другу. Одним дождливым вечером Йошики привычно сидел за роялем и, вглядываясь в ноты, наигрывал новую мелодию и напевал слова себе под нос, пытаясь понять, как всё вместе звучит; как обычно, он увлёкся и абсолютно потерял счёт времени. И потому вскрикнул и едва не подскочил от неожиданности, когда от двери вдруг послышалось сдавленное:

— Йо… А что это за чудо ты играешь?

Испугавшийся Йошики резко обернулся. Хиде незаметно появился в зале, присел на маленький диванчик у стены и внимательно слушал, приоткрыв рот и наклонив набок голову. Даже с такого расстояния было видно, как влажно поблёскивают его глаза.

— Ох, — Йошики улыбнулся и, опустив крышку, повернулся к нему, — а я и не слышал, как ты вернулся.

— Ничего удивительного. Будто я не знаю, что ты, когда играешь, вообще ничего вокруг не видишь и не слышишь, — Хиде покачал головой и сложил ладони. — Так что ты играл? Я ни разу не слышал у тебя эту мелодию.

Пианист поправил слегка растрепавшиеся длинные волосы и пояснил:

— Её никто ещё не слышал, я буквально на днях закончил её писать.

— А можешь ещё раз сыграть? — вдруг попросил Хиде. И неуверенно добавил: — Пожалуйста…

— С удовольствием. Я тебе и текст могу дать посмотреть, если хочешь. Заодно скажешь мне своё мнение. Только иди сюда, — Йошики поманил его и слегка обиженно оттопырил губу. — А то у меня ощущение, что ты меня боишься. Я тебя не укушу, обещаю.

Хиде секунду покусал губу, потом всё же встал и, одёргивая свою любимую вельветовую водолазку, которая по виду была на пару размеров ему велика и вдобавок спускалась почти до колен, как платье, приблизился к нему и опустился на скамью рядом. Пианист удовлетворённо улыбнулся, протянул ему мелко исписанный лист бумаги и поднял крышку.

Пальцы легко порхали над клавишами, Йошики в кои-то веки не чувствовал никакой скованности. А то в последнее время, едва он садился за рояль, руки как цепями сковывало, пальцы холодели, теряли гибкость и отказывались подчиняться своему хозяину, вдобавок Йошики стал хуже слышать, и его напрочь покинуло чувство восторга, упоения от собственной игры. Сейчас же такого не произошло, может, потому, что Хиде сидел рядом. Гитарист зачарованно следил за быстрыми и одновременно плавными движениями его рук, косился на медицинский бандаж на правой кисти, время от времени опускал глаза на текст и шевелил губами. А в какой-то момент вдруг склонил голову на плечо и обхватил руку своими. И Йошики даже умилился этому зрелищу — Хиде выглядел так трогательно, со встрёпанными малиновыми волосами, слегка размазанным макияжем и в этой мешковатой одежде… Мягкий такой весь, как плюшевый, просто повалить на кровать и зацеловать, заобнимать, затискать.

— Тебе нравится? — не переставая играть, пианист поцеловал его в висок.

— Да, очень красивая… — Хиде приподнял руку и потёр глаза, на пальцах остались чёрные следы. — Чёрт, до слёз прямо…

Йошики улыбнулся. Раз пробивает, значит, все чувства, что он вложил в эту музыку, легко улавливаются. А Хиде, как и всегда, очень хорошо чувствует Йошики, пропускает его музыку через себя. Всё-таки так, как понимает он, Йошики не понимал никто и никогда. И не поймёт уже, скорей всего.

— Не плачь, всю подводку размажешь.

— Да плевать на неё, всё равно смывать уже надо, я никуда уже больше сегодня не пойду, а ты, думаю, потерпишь меня без макияжа, — гитарист фыркнул и опять прижался к его плечу. Йошики чуть не ляпнул, что ему без макияжа гораздо лучше, хотя бы видно, что на самом деле он очаровательное создание, которое даже мухи не обидит, но он вовремя прикусил язык, вспомнив, как трепетно Хиде относится к этой части своего образа. — Йо, не будь врединой, дай похныкать немного. Или боишься, что я тебе очередную дорогущую рубашку косметикой измажу? — Хиде приподнял голову и легонько потянул за тонкую полупрозрачную ткань. — Чья, кстати, в этот раз?

— Армани, — вздохнул Йошики. И тут же хмыкнул: — Ничего, я уже привык. Всё равно все эти рубашки на один раз, ты каждый раз на мне их рвёшь, так что от твоих соплей хуже не станет, пачкай сколько угодно.

— Ну спасибо. И уж кто бы говорил о соплях, ты тоже последнее время взял за привычку хлюпать по ночам и вытираться об мою футболку, — беззлобно констатировал Хиде и вжался носом в его плечо. — Вот ведь… Я в своей жизни знаю только одного человека, который даже дома предпочитает одеваться как на подиум. И зовут этого человека Хаяши Йошики.

— Мне не привыкать быть единственным в каком-либо роде, — Йошики улыбнулся. — Когда я в старших классах в опросе написал, что хочу стать рок-звездой, меня все учителя хором вразумить пытались, даже маму вызвали, говорили, что это глупые фантазии, которые не имеют никакого смысла. А я отвечал, что раз никто прежде такого не делал — значит, я буду первым. Вот и всё. Если бы я боялся этого, я бы и «X» никогда в жизни не создал.

Хиде оторвался наконец от его рубашки и приподнял голову, пристально глядя в глаза.

— Я знаю, Йо, понял это, как только впервые тебя встретил. Я ведь, когда ты мне позвонил с предложением присоединиться к «X», собирался отказаться, — Йошики слегка прикусил губу, пытаясь подавить свою нервозность. Он примерно предполагал, что сейчас услышит, они уже об этом разговаривали. Хиде слегка прищурился: — А знаешь, почему я в итоге согласился? Я бы не сказал, что меня в тот момент привлекла твоя музыка, нет, абсолютно. Просто вот увидел тебя и…

Хиде на секунду запнулся, глаза у него заблестели.

— …И понял, что вот кто-кто, а ты точно позволишь мне развернуться на полную катушку и экспериментировать с тобой по-всякому, — неожиданно заявил он. Йошики, приготовившийся услышать признание в любви с первого взгляда, аж подавился от неожиданности и закашлялся. — И я не ошибся, как оказалось, ты и вправду позволял мне почти всё. Сначала только в музыке и костюмах, — Хиде ухмыльнулся, — а потом и в постели.

Пианист фыркнул и ущипнул его за щёку.

— Это я с тобой в постели экспериментировал, а не наоборот. Будь твоя воля, ты так и валялся бы на спине постоянно. Отдельным экспериментом иной раз было заставить тебя шевелиться.

— Ещё бы, ты меня стирал до костей каждый раз, — Хиде криво улыбнулся, — я после этого с утра еле с кровати вставал.

— А как ты думал? Что разок по пьяни меня трахнешь как следует, я соглашусь с тобой встречаться, а дальше будет у нас, как супружеский долг, раз в неделю под одеялом быстренько в миссионерской позе? — Йошики прыснул со смеху. — Я тебе сразу сказал, моим любовником быть непросто во всех смыслах, потому что мне в сексе нужно постоянное разнообразие. Тебя это не испугало, так что нечего теперь жаловаться.

— Да я и не жалуюсь, Йо. Я просто тогда даже не представлял себе, что ты на деле такой сексуальный маньяк…

Хиде вздохнул и опять вжался в его плечо. Йошики склонил к нему голову, прижимаясь щекой к макушке, и продолжил играть. На какое-то время в зале повисло молчание.

— Хочешь, я подарю тебе эту песню? Ты мог бы её спеть, — Йошики наконец решился нарушить паузу и сменить тему. — Хотя стиль, наверное, не твой…

Хиде покачал головой.

— Не мой, абсолютно… Я всё-таки больше к року тяготею. Знаешь, мне кажется, что тебе следует поберечь эту песню. Для Тоши.

Йошики дёрнулся и скосил на него глаза.

— Ты о чём, прости?

— Не смотри на меня как на сумасшедшего. Я всё ещё тихонько надеюсь, что он придёт в себя и пошлёт этих сектантов куда подальше, — Хиде вздохнул. — Хотя всё равно, наверное, ничего уже не будет так, как раньше…

— Хиде, я даже не знаю, где сейчас Тоши и жив ли он вообще, — устало сказал Йошики. — Я пытался его найти, но ничего не вышло, а ты мне предлагаешь песню для него беречь?

Пианист знал, конечно, что Тоши жив и что с ним, судя по всему, конкретно в данный период времени не случилось ничего такого уж страшного. Он ведь появлялся на похоронах Хиде. Но вот из секты своей он тоже так и не ушёл, просто в тяжёлый момент оказался рядом и решил побыть для Йошики плечом. А если в этот раз Хиде не погибнет, Тоши, наверное, и не появится… Только вот Хиде об этом сейчас знать совершенно незачем.

Хиде тем временем обнял его обеими руками и потёрся носом о плечо.

— Просто я слышу его голос, Йо… Прямо сейчас вот, когда ты играешь. И мне кажется, что никто, кроме него, её проникновенно не исполнит.

— Да, наверное, ты прав… — неохотно признал Йошики и накрыл его ладони своими. — Я подумаю над этим, мне не к спеху…

— Не обижайся, ладно? — Хиде поднял на него глаза. — Если бы я мог, я бы её спел. Но я чувствую, что она уж точно не для моего голоса. Ты небось и сам представлял, как Тоши поёт, когда писал…

— У меня почти все песни только с его голосом ассоциируются, — пианист тяжело вздохнул и легонько прикоснулся губами ко лбу, чувствуя, как длинная чёлка защекотала нос. — Так привык за столько лет, что просто не представляю никого другого на его месте…

— И посвятил ты эту песню тоже ему? — Хиде медленно моргнул. — Слова сами за себя говорят…

Йошики улыбнулся краем рта.

— Нет, Хиде. Посвятил я её тебе. Знаешь, это… Это своего рода моя исповедь о том, что я чувствовал эти месяцы. Так что кто бы там её ни спел в итоге, считай, что я уже подарил её тебе.

Хиде тихонько шмыгнул носом и опять уткнулся носом ему в плечо.

— Эй, что с тобой? — пианист погладил его по волосам. — Чего плачешь?

— Растрогался, — Хиде приподнял голову и улыбнулся краем рта. — Вот правда. Давно меня уже ничего так не пробивало…

— Ты такой милый, — Йошики поцеловал его в лоб. — Пойдём ужинать?

Гитарист кивнул, но рук пока не разжал; наоборот, потянул его к себе и поцеловал в уголок губ.

— Йо…

— М?

— Я тебя люблю. Ты ведь это знаешь?

Йошики глянул ему в лицо, и ему показалось, что именно в этот момент остатки льда в глазах Хиде растаяли.

— И я тебя люблю, Хиде. Больше всех на свете.


Остаток этого вечера они провели более чем мирно — ужинали, болтая, как прежде, о всякой ерунде, а потом завалились в обнимку на постель. Но когда Хиде, нехорошо улыбнувшись, крепко притиснул возлюбленного к себе и полез руками под его белую рубашку, Йошики, усмехнувшись, понял, что ночь у них мирной сегодня не будет точно. Но он не имел абсолютно ничего против.

***

В Токио двадцать седьмого апреля, как и обычно, вернулись вдвоём. Для Йошики мотаться туда в каждой петле уже стало в каком-то роде традицией. Только теперь они даже толком не обсуждали эту идею — Йошики согласился, едва Хиде заговорил, что хочет слетать домой на пару недель, чтобы закончить свои дела и повидать родных, и спросил возлюбленного, не хочет ли он составить компанию. Пианист решил, что как бы там ни было, он ни за что больше не оставит Хиде одного и глаз с него не спустит. Если Йошики останется в Лос-Анджелесе, он точно сойдёт с ума от беспокойства быстрее, чем наступит злосчастное второе мая.

Но в этот раз Йошики не собирался сидеть тихо и мирно заниматься своими делами, пока Хиде бегает по записям; нет, у него были собственные большие планы. Состояли они в том, чтобы в выходной вместо прогулки схватить возлюбленного в охапку и на пару дней увезти его в какую-нибудь маленькую гостиницу, расположенную на горячих источниках, подальше от Токио. Пианист думал, что это могло бы быть неплохим способом помочь ему успокоиться, окончательно избавиться от остатков напряжения между ними и заодно привести в порядок собственные нервы, порушенные напрочь бесконечным переживанием кошмара.

Хиде, услышав эти далекоидущие планы, вначале отказался наотрез.

— Прости, принцесса, но ни за что на свете, — слегка смущённо сказал он, почёсывая затылок. — Ты прекрасно знаешь, я не хожу по местам, где требуется раздеваться перед посторонними людьми. Даже ради тебя…

Йошики только головой покачал. Да, ни для кого из знакомых не было секретом, что у Хиде какие-то совершенно жуткие комплексы по части собственной фигуры. Из-за этого он почти никогда не показывался даже в футболках, предпочитая одежду с длинными рукавами и закрытыми воротниками. Это даже удивляло немного: он ведь давно уже не тихий закомплексованный школьник, которого обижают и дразнят сверстники, а очень привлекательный молодой мужчина, рок-звезда с огромным количеством поклонников, но воспоминания о трудном детстве и терроре со стороны одноклассников за полноту живучи и так и не дают ему покоя. И справиться с этим не получалось, не помогали никакие уверения Йошики и окружающих в том, что Хиде замечательно выглядит и что ему абсолютно нечего стесняться. Нет и всё, никакой обнажёнки на сцене и никаких купаний в горячих источниках. И не сдвинешь его никак.

— А мы с тобой поедем в такое место, где нам никто не будет мешать, — протянул Йошики, решив переупрямить его и добиться своего. — Я знаю одну хорошую гостиницу с приватными онсенами. И тебе не придётся раздеваться ни перед кем, кроме меня. Меня же ты не стесняешься?

Хиде улыбнулся и отложил в сторону гитару.

— Йо, я сам себя иногда стесняюсь, ты о чём? Знаешь, я в этом плане всегда тебе завидовал, что ты можешь преспокойно без одежды позировать и на сцену выходить. Я так не могу. Просто психологически не могу, понимаешь?

— Понимаю, поэтому я особо и не настаивал на том, чтобы ты раздевался, — пианист только вздохнул. — Но меня-то чего бояться? Мы же живём вместе, я всё равно видел тебя без одежды. И я тебе сто раз говорил, у тебя нормальное тело, красивое, стесняться тут нечего.

Хиде упрямо мотнул головой, пряча глаза за длинной чёлкой.

— Ну давай, — Йошики заискивающе улыбнулся и сложил ладони. — Полечим заодно твоё плечо, оно же наверняка болит после записей и самолёта… И просто представь, два-три дня тишины и созерцания природы, ну неужели тебе не хочется?

Он долго ещё уговаривал возлюбленного и в конце концов победил, Хиде всё-таки сдался под таким натиском. Хотя он явно всё ещё недоумевал, с чего Йошики вдруг так упёрся именно в такой вид отдыха.

— Я очень надеюсь, что ты знаешь, что делаешь… — устало пробормотал Хиде в итоге и снова взялся за гитару. Йошики погладил его по волосам и, потянувшись вперёд, поцеловал в скулу.

— Хиде, успокойся и доверься мне.


Хаконе, чуть больше часа езды на скоростном поезде из Токио — и кажется, будто в другой мир попадаешь; хоть и оживлённый курорт, а всё же вокруг ощутимо тише и спокойней, не так шумно, как в мегаполисе. Не очень яркое ещё утреннее солнце приятно пригревало, его мягкий свет стелился по небольшим торговым улочкам, разбегавшимся в разные стороны. День обещал быть ясным и тёплым, Йошики даже, выйдя из терминала станции, расстегнул кожаную куртку и краем глаза посмотрел на возлюбленного. Хиде смешно щурился, как котёнок, и каждую секунду дёргал накинутый на голову капюшон огромной белой толстовки — прятал под ним слишком приметные малиновые волосы.

— Здесь всё здорово изменилось… — поймав удивлённый взгляд Хиде, Йошики улыбнулся и поправил модные очки на носу. — Я здесь был один раз. Лет так… Двадцать назад, или даже больше. Мама как-то привезла меня сюда во время школьных каникул, хотела полечить мою астму.

— Помогло? — Хиде улыбнулся и, сжав кончики его пальцев, потянул вперёд.

Йошики слегка повёл плечом.

— Ну, как ни странно, приступов с того времени всё-таки меньше стало, и не такие они мощные теперь… Хотя до конца я, конечно, так и не вылечился.

— Да я помню, как ты задыхался и в обморок падал после некоторых песен, — Хиде покачал головой. — Жуткое было зрелище. И при этом ты ухитрялся делать всё, чтобы это выглядело очередным твоим актёрством, будто так и задумано. И тебе это удавалось.

— Нельзя же было пугать поклонников, приходилось выкручиваться.

Йошики и сам вздрагивал, когда вспоминал те времена. В обычное время его приступы удушья и кашля и вправду сошли почти на нет, а вот на концертах это случалось сплошь и рядом. Бывало такое, что после особо быстрых и ритмичных песен из репертуара он просто начинал задыхаться и падал плашмя из-за своей ударной установки, частенько ещё и обрушив на себя барабаны. Йошики почти терял сознание, ползал в полуобмороке по сцене, хрипел и хватал воздух ртом, он чувствовал себя так, будто истекает кровью из каждой точки, умирает. Но он отчаянно цеплялся за свою жизнь; в конце концов на сцену выскакивали ассистенты, поднимали его, буквально на руках тащили в гримёрку и откачивали при помощи кислородного баллона. Только тогда Йошики кое-как приходил в себя и мог играть дальше. И уж если Хиде говорит, что это была жуть, значит, зрелище и вправду было весьма и весьма неприятное.

— В детстве было ещё хуже, я задыхался от всего подряд, — Йошики покачал головой. — Не знаю уж, источники мне помогли или что-то ещё, но в любом случае, я рад, что этого больше не происходит. Может, и у тебя плечо пройдёт.

— Не пройдёт, — Хиде обречённо улыбнулся. — А если даже пройдёт, то опять травмируется на следующий же день, я ведь постоянно гитару на ремне держу. Из этого круга не вырвешься, только совсем прекращать играть, но это не мой вариант. А так можно лишь облегчать боль регулярным массажем.

— Если бы ты мне позволял, я бы тебе хоть каждый день этот массаж делал. Но ты же не даёшься, — слегка сердито протянул пианист и хитро глянул на него краем глаза. — Сегодня даже не вздумай отнекиваться.

Хиде ответил ему кривоватой улыбкой.

— Не буду. Я же помню, зачем мы сюда приехали.

До гостиницы было десять минут неспешным шагом, и даже такого короткого времени вполне хватило, чтобы надышаться влажным воздухом и полюбоваться местными красотами. Рёкан находился в стороне от улиц, на небольшом возвышении, куда вела довольно длинная лестница. На ресепшен их встретила приятная молодая женщина в чёрной юкате, она же потом проводила до номера на третьем этаже и мягким грудным голосом спросила, во сколько будет удобно завтракать и ужинать и когда следует раскладывать футон. Получив ответы на свои вопросы, кивнула, попросила, если что, тут же обращаться на стойку регистрации и, пожелав приятного отдыха, удалилась.

Номер был просторный, из двух комнат, оформленный в традиционном стиле: стены, обитые деревом, низкая светлая мебель, столик, несколько кресел и диван. Всё это было наполнено каким-то приглушённым, мягким желтоватым светом. Лёгкие раздвижные двери из гостиной вели на небольшую террасу, с которой открывался вид на гору Фуджи. Здесь тоже стоял маленький столик и пара удобных кресел, а сбоку, за полупрозрачной перегородкой, возвышалась прямоугольная деревянная ванна, в неё из маленького фонтанчика на стене с умиротворяющим журчанием текла дымящаяся вода. Высунувшись на секунду наружу, Йошики с наслаждением вдохнул свежий воздух, от которого почти сразу начинала кружиться голова.

— А здесь очень уютно, — весело сказал за спиной Хиде, осторожно опустив на пол сумку и сбросив наконец с головы явно надоевший ему капюшон толстовки. — И тихо, что самое главное…

— Ну, я же пообещал тебе, что никто нас не побеспокоит, — пианист улыбнулся и, оставив створку приоткрытой, повернулся к нему. — Ванна здесь тоже отдельная, так что можешь не волноваться, голым тебя никто, кроме меня, не увидит.

Хиде слегка порозовел, тихонько фыркнул в ответ и принялся выпутываться из куртки.

— Только вот хорошо бы эта девушка с ресепшен была далека от музыкального мира и нас не узнала, а то завтра все журналы будут обсуждать, с какими целями мы с тобой вместе поехали на курорт и чем занимались в этой самой ванне. Вот уж дадут волю фантазии…

Йошики дёрнулся. Да, вот этого бы и впрямь не хотелось, если об их отношениях кто-то прознает, мало не покажется, по костям растащат обоих и вытянут на свет все похождения. С распада «X» прошло всего несколько месяцев, тема ещё горячая, учитывая, каким громким скандалом она сопровождалась, так что таблоиды не упустят случая нагреть на ней руки. Такая потрясающая новость, как любовная связь бывшего ударника и лид-гитариста культовой группы, станет для всех СМИ настоящим подарком.

— С каких это пор тебя резко начало волновать мнение окружающих? — с усмешкой спросил Йошики и с наслаждением потянулся.

— Мнение меня ничьё и не волнует, плевать, кто там что думает. Но мне не хочется личные отношения выносить на всеобщее обозрение, — Хиде пожал плечами, — чтобы кто-то знал, с кем я трахаюсь и в каких позах. Такое никому ещё на пользу не шло. Личная жизнь на то и личная, что только двоих касается, вот!

— Всё, всё, я понял, не кипятись, — пианист примирительно приподнял руки. — Я вполне разделяю твоё мнение. Не волнуйся, думаю, местный персонал хорошо умеет язык за зубами держать, его за болтовню о клиентах по головке не погладят. Лучше подумай, какие у нас планы?

Хиде улыбнулся и через голову стянул толстовку, оставаясь в ярко-розовой футболке.

— Я предлагаю переодеться и пойти погулять по окрестностям. Посмотрим, что тут поблизости есть, пофоткаемся, даже до озера по канатной дороге можем прокатиться… К обеду как раз устанем как следует и вернёмся, будет хороший повод залезть в ванну. Как тебе такая идея?

— Одобряю, — кивнул Йошики и потянулся к своей сумке.

Гуляли они в итоге очень долго, к обеду вернуться и не получилось. Сначала бродили по маленьким торговым улочкам, рассматривая прилавки с немудреными сувенирами, многие из которых были почему-то с аниме-тематикой — Хиде даже в какой-то момент исчез из виду, а потом вернулся, держа плюшевую Рей Аянами из не так давно вышедшего и прогремевшего «Евангелиона», и с видом маленького мальчика, вручающего маме собственноручно нарисованную кривоватую открытку, протянул игрушку возлюбленному. Йошики, и так умилённо наблюдавший за ним, чуть не расплакался и всю оставшуюся прогулку таскал куклу в руках. Хиде вообще растерял куда-то всю свою апатичность и нервозность, он весело крутился рядом, то отбегал куда-то в сторону, то почти прижимался к Йошики, без конца щёлкал полароидом, радостно показывал медленно проявляющиеся фотографии и убирал их в кармашек сумки. Йошики улыбался, то, что Хиде наконец-то пришёл в хорошее расположение духа, очень радовало. Но всё равно на душе у пианиста было неспокойно.

Закончив с осмотром местных достопримечательностей и изведя на фотографии три кассеты, Хиде с готовностью потащил возлюбленного к станции фуникулёра, а потом — на канатную дорогу. Маленький вагончик слегка покачивался на тросах. Хиде прилип к окну, с вожделением рассматривая открывающийся вид на Фуджи. А Йошики тихонько цеплялся за его пальцы, нервно сглатывая и стараясь не дрожать. Он никогда не смог бы назвать себя фанатом такого времяпрепровождения, всё-таки побаивался слишком большой высоты, и даже потрясающий пейзаж за стёклами в этой ситуации не сильно его будоражил. Успокоился он только тогда, когда вагончик наконец спустился к озеру. А там был поход в гору по знаменитой аллее с многовековыми кедрами, осмотр местной гордости — старинного храма… Словом, небольшая прогулка растянулась часов на пять, в рёкан они вернулись только к шести, оба не чувствующие ног, но безмерно счастливые. До ужина ещё оставалось немного времени, как раз хватило бы, чтобы слегка перевести дух.


— Красиво…

Вечером вид на горы с террасы казался ещё более завораживающим и таинственным. Прохладный воздух, в котором витал какой-то непередаваемый, сладковатый аромат, кружил голову, от стрекота цикад можно было одуреть. Пар, поднимавшийся от горячей воды, мгновенно сделал волосы влажными и оседал крохотными капельками на коже. Хиде запрокинул голову на бортик, его ладони бездумно бродили по спине возлюбленного.

— Ну вот… И чего, спрашивается, ты упирался? — Йошики легонько зажал губами кожу на его шее. Малиновые волосы облепили её и забивались в рот, пианист то и дело отводил их в сторону и жался к груди. Он тихо выдохнул в самое ухо Хиде и обнял его за шею. — Ну что, займёмся твоим плечом? Доверишь? — Хиде неуверенно кивнул. — Тогда повернись.

Гитарист выполнил просьбу, и Йошики невольно прикусил губу. Всё-таки вид в одежде и без неё — очень разные вещи. Ткань всегда как-то сглаживала фигуру, Хиде не казался таким измождённым, а вот стоило ему снять кофту, и становилось видно, что на самом деле он очень худой и угловатый, почти на грани. Точёные плечи, узкая спина, острые локти и колени. Позвоночник угрожающе выпирал под тонкой кожей. Справившись с замешательством, Йошики потянулся вперёд и уткнулся губами ему в затылок, зарываясь носом в мягкие волосы. Пальцами он принялся осторожно мять больное плечо, массируя, поглаживая, надавливая на впадинку между ним и шеей, именно там, где и впивался всегда ремень от гитары. Страшно было вспоминать, какие порой у Хиде оставались мозоли от него после концертов. Об этом знал только Йошики — сам ведь, качая головой, промывал их, намазывал заживляющей мазью и бинтовал, на что Хиде слабо улыбался ему. Но как бы там ни было, мышцы у него болели гораздо сильнее.

— Хиде, ты слишком напряжён… — пианист ласково погладил его между острых лопаток. — Расслабься. Хочешь, я массажное масло принесу? У меня есть, в сумке лежит…

— Если тебе для этого придётся вылезти, то нет, обойдусь, — Хиде глянул на него через плечо. — Не хочу оставаться тут один.

— Это заняло бы минуту, глупый, — Йошики улыбнулся и поцеловал больное место.

— Даже на минуту, Йо.

Хиде выдохнул, опуская голову и явно стараясь максимально расслабить спину.

— Да не гнись ты, ещё хуже ведь сделаешь. Выпрямись, вот так, — Йошики обнял его обеими руками и потянул к себе, заставляя откинуться назад и прижав спиной к своей груди, — и всё, закрой глаза и представь, что ты просто лежишь на кровати и отдыхаешь.

Он опять уткнулся носом во влажные малиновые волосы и продолжил массировать плечо. Стараясь облегчить себе задачу за неимением масла, Йошики поминутно окунал ладони в горячую воду, зачерпывал её и переносил на плечи и спину. Так и вправду было удобнее; уже буквально через пару минут он чувствовал, что возлюбленный больше не вздрагивает от каждого прикосновения и не пытается зажаться. Хиде разнежился, даже тихонько постанывал, запрокинув голову на плечо Йошики. На бледных щеках проглядывался розовый румянец, светло-карие глаза замутнели.

— А-ах… Чуть повыше, Йо… — Йошики послушно сместил пальцы, и Хиде закатил глаза. — Да-а-а, вот здесь… Хорошо…

Он тихонько дышал, приоткрыв рот и хватая губами воздух, а пианист уже еле держал себя в руках. Горячая вода, пар и ощущение прижавшегося к нему разомлевшего тела Хиде напрочь сносили крышу. Пытаясь подавить некстати накатившее возбуждение, Йошики дрожащими пальцами взял возлюбленного за подбородок, приподнял его голову и поцеловал в губы; они обожгли собственные, как раскалённые угли. Хиде вздрогнул, но не отстранился и даже наоборот, потянувшись к возлюбленному, раздвинул языком его губы и жадно углубил поцелуй. Так горячо, так сладко… Именно в такой момент Йошики хотел его, хотел как сумасшедший.

В голову очень невовремя лезли воспоминания об одной из петель, когда Хиде вдруг сказал, что ему хотелось бы как-нибудь побыть для Йошики женщиной. Каким же демоном Хиде тогда был. Каким дьявольски красивым он казался, как извивался и горел в руках Йошики. Как летали в его почерневших глазах яркие искры. Как громко и развратно он стонал, сводя Йошики с ума одними только этими звуками. Как лизал губы, когда насаживался сверху, как жарко целовал… Даже лишь мысли о том, чего, в принципе, в реальности так и не произошло, безумно заводили. Йошики даже упустил момент, когда Хиде неловко повернулся в его руках, перевалившись на живот, и сам впился в приоткрытый рот. Его пах непроизвольно потёрся о разгорячённую кожу, и Йошики дёрнулся, почувствовав, как сильно Хиде возбуждён; у него стоял так, что даже в горячей воде и при одном лишь прикосновении пианиста бросило в дрожь.

— Йо-о-о-о… — простонал Хиде, на секунду подавшись назад. Сквозь туман в глазах явственно проглядывалась жадность и какой-то даже голод. Едва глотнув воздуха, Хиде опять припал ко рту жадным поцелуем, и Йошики обеими руками притиснул его к себе — самому совершенно не хотелось отрываться от таких сладких, любимых губ. Они оба уже завелись, пианист мог думать только о том, что если они прямо сейчас, сию секунду не займутся любовью, он с ума сойдёт в буквальном смысле слова. — Нам… Нам надо пойти в постель… — еле выговорил гитарист, изнывая, запрокидывая голову и подставляя шею поцелуям. — В воде больно…

— Это тебе Таск рассказал? — прошипел ему в горло Йошики и потянул его за волосы. —Ничего не больно, я пробовал…

И вправду ведь пробовал, с Тайджи. Они чего только не попробовали, пока встречались, включая секс перед зеркалом под собственную песню, льющуюся из магнитофона, и в пресловутой горячей воде. А Хиде в ванной предпочитал только расслабляться уже после, прижимая к себе и нежно целуя дрожащего лидера.

— Не-е-ет, — капризно тянул Хиде, пока Йошики покусывал его за подбородок, — я просто знаю… Пойдём на футон, пойдём, пойдём…

— Не хочу вылезать… — Йошики прижал его к себе. — Хватит капризничать. Я всё равно тебя трахну, здесь и сейчас. А потом пойдём в спальню. И до утра, Хиде, — он поцелуями прошёлся по шее к груди, прикусил возбуждённо торчащий сосок, вырывая громкий вскрик, и поднял на Хиде загоревшиеся глаза, — до утра ты только мой…

Он мягко подхватил возлюбленного под бёдра, усаживая его к себе на колени. Хиде тихонько захныкал ему в плечо, чувствуя проникающие в тело пальцы, и Йошики опять на секунду пожалел, что забыл вытащить из сумки массажное масло.

— Потерпи… — шепнул он, легонько растягивая, подготавливая.

Такую пытку изнывающий Хиде долго терпеть не смог, перехватил его руку, отводя её и перемещая к себе на талию. Прикусив губу, он обнял возлюбленного за шею, слегка приподнялся из горячей воды, пошевелился, пристраиваясь, и стал медленно опускаться на него, потихоньку впуская в себя. В расширенных зрачках без всяких слов читалась боль, лицо у него буквально горело, Йошики успокаивающе гладил его по щеке, задевая пальцами острую скулу и распухшие, горячие губы. Качнувшись вперёд, Хиде уткнулся носом ему в щёку, явно пытаясь этим жестом выразить весь охвативший его ураган эмоций, и желание, и нежность, и готовность сделать всё, что Йошики только захочет, и свою любовь… Каждое прикосновение, каждый тихий вздох словно притягивали их друг к другу всё сильней и сильней. Хиде сам двигался, ускорялся понемногу, привыкая, всё охотней принимая в себя, почти до боли сдавливая коленями бёдра. Его пальцы отчаянно цеплялись за плечи пианиста, царапали, оставляя длинные красные борозды, но Йошики этого даже не замечал, обнимал его, обцеловывал, покрывал мокрую горячую кожу мелкими красными пятнышками. Негромкие стоны и вздохи эхом разлетались в голове.

…На футоне было непривычно. Вжавшись в простыню, Хиде изо всех сил сжимал пальцами подушку и цеплялся зубами за её уголок, казалось, он окончательно выпал из реальности, остро отвечая на малейшее прикосновение новым трепетом. А Йошики уже и сам будто пьянел, вжимаясь грудью в его худую спину, наглаживая горячий живот и бёдра, задевая ладонями остро выпирающие косточки.

— Люблю тебя… — хрипло шептал он в ухо, ударяясь в трясущееся тело, буквально вбивая его в прохладные простыни. Хиде задыхался, запрокинув назад голову и похабно высунув кончик языка; его пальцы легонько царапали ладонь Йошики, то сжимали её, то гладили. Он отдавался, вправду позволял возлюбленному делать всё, что вздумается, почти яростно бросался ему навстречу, насаживаясь сильнее, наверняка вызывая этим взрывы боли в теле. И этим только подстёгивал на всё более смелые движения, хотелось любить его до этой самой безумной боли, до слёз, до сорванного от криков голоса. Жмурясь, Йошики наклонился к нему, оттягивая за волосы и по звуку дыхания находя приоткрытый рот; такой грубый, глубокий поцелуй, но прерывать его не хотелось. Хиде прикрыл замутнённые глаза, закинул руку на его шею, соскользнул на секунду, переворачиваясь на спину и вновь притягивая пианиста до невозможности близко к себе. Дрожа, он обвивался вокруг возлюбленного, как лиана, почти до крови кусал губы, краснел, дыхание стало уже совсем сиплым и рваным. А Йошики до боли терзал его губы, спускался, давая передышку, на шею, и просто дышал, дышал им, упивался…

И так до утра, до бесконечности, пока не останется сил лишь на то, чтобы прижимать его к себе и целовать в истерзанные губы, наблюдая, как рассвет заливает всё вокруг волшебным розовым сиянием. И пусть эти моменты будут казаться такими короткими, но никто не сможет их отнять.

***

Вечер первого мая начинался как обычно — едва успев вернуться домой из рёкана и переодеться, Хиде убежал на съёмки. А перед этим поцеловал возлюбленного и в очередной раз пообещал сильно не напиваться, на что Йошики, всё-таки не выдержав, криво улыбнулся краем рта. Каждый раз одно и то же: Хиде клятвенно обещает ему быть трезвым, а в итоге около двух часов ночи Хироши притаскивает его домой буквально у себя на спине, они вместе с Йошики пытаются уложить пьяного буяна спать, а Хиде отчаянно размахивает руками и заплетающимся языком вопит, что он трезвее трезвого. Проходили уже не один раз.

Йошики пересматривал свои тексты и пытался сосредоточиться на них, успокаивая себя. Он больше не слышал этого бесстрастного тиканья часов, но тревога всё равно даже не собиралась никуда уходить. И Йошики опять не мог найти себе места, где она бы его не достала, и бродил, как лунатик, по квартире, держа в руках распечатки.

Каково же было его удивление, когда всё в очередной раз пошло не по плану — Хиде вернулся домой сам, без брата, он был слегка навеселе, но не пьяный в хлам, как обычно, даже не икал и почти не шатался. Он вполне мирно рассказал возлюбленному о премьере песни и о посиделках с коллективом, а потом, сославшись на усталость, сказал, что хочет лечь спать. И пожаловался на опять начавшее ныть плечо, проклятый ремень всё-таки сделал своё дело, хотя Хиде уверял, что болит оно гораздо меньше обычного. Йошики долго возился с ним, опять массировал и разминал мышцы — угомонились они в итоге только около четырёх. И неожиданно для себя Йошики опять провалился в уже знакомую черноту, уснул, прижавшись к возлюбленному, так глубоко, что ему даже не снились никакие кошмары. Но проспал недолго, проснулся по привычке в восемь, когда солнце уже вовсю светило в окна, и снова обнаружил себя в одиночестве.

В горле тут же встал тугой липкий ком, сердце, словно холодными пальцами, охватил ужас.

— Хиде!

Йошики вскочил и вылетел из спальни, заглянул на кухню, в ванную, в прихожую — во все места, где в прошлые петли находил Хиде мёртвым. Но возлюбленного нигде не было. Боясь, что произошло нечто ещё более ужасное, Йошики на негнущихся ногах прошёл в гостиную, опустился на диван, притягивая к груди колени, и принялся нервно кусать губы. Неужели не получилось? Но если опять всё пошло по кругу, то куда Хиде подевался? Он всегда погибал в одно и то же время, в семь тридцать утра, об этом говорили приезжавшие по вызову и безрезультатно пытавшиеся откачать его врачи, так часто, что Йошики крепко это запомнил, то есть, он уже полчаса как должен лежать возле двери ванной с полотенцем на шее…

Он услышал, как громко хлопнула балконная дверь, и подскочил от неожиданности. А спустя пару секунд послышался недоуменный голос Хиде:

— Йо, ты где?

Не веря собственным ушам, Йошики почти бегом вернулся в спальню. Хиде растерянно маячил возле кровати и крутил в подрагивающих пальцах мобильник; услышав шаги, он повернул голову и улыбнулся:

— Вскочил уже? А я думал, что тебе в кои-то веки отоспаться захочется… — он пошатнулся и едва не упал, когда Йошики буквально прыгнул на него, повиснув на шее и ткнувшись носом прямо в больное плечо. — Ой-ой, осторожнее… Ты чего, принцесса?

Даже если бы Йошики хотел ему объяснить, что происходит, не смог бы. Со всей силы сжимая возлюбленного в объятиях, он едва слышно всхлипывал и жмурился, но это уже было от счастья, а не от боли. Живой, живой. Неужели проклятие всё-таки наконец отступило? А не подозревавший о его мыслях Хиде поцеловал его в макушку и принялся гладить по волосам.

— Ну-у, что случилось? Что за внезапное соревнование по обнимашкам? Плохой сон приснился?

— Приснился, — Йошики поднял на него заплаканные глаза и улыбнулся. И вправду, пусть весь этот ужас с петлями теперь будет как затяжной кошмарный сон, от которого они оба наконец пробудились, и не более того. — А ты сам-то чего вскочил, Хиде?

Хиде показал ему телефон.

— Мама внезапно позвонила, а я не хотел тебя будить, вот и пошёл на балкон. Заодно на рассвет полюбовался, пока разговаривал с ней, — он улыбнулся и кончиками пальцев дотронулся до щеки. — Ну, будем завтракать, или хочешь ещё немножко поспать?

— Пойдём завтракать, я вполне выспался…

Хиде поцеловал его в висок и мягко потянул за руку.

— Знаешь, что мне приснилось? — вдруг весело спросил он.

— Что? — Йошики качнул головой.

— Что я опять покрасил волосы в зелёный цвет, — Хиде округлил глаза и, изобразив задумчивый вид, поднял взгляд к потолку. — Теперь думаю, может, это не такая уж плохая идея?

Вопрос был риторический, потому что Хиде тут же засмеялся, а следом за ним — и Йошики.

А в Токио тем временем мирно наступало утро второго мая…


========== 8. ==========


Аэропорт — это такое место, где всегда, в любое время года и суток, очень шумно и множество людей. Йошики знал это не по наслышке, бывали у него такие времена, когда ему казалось, что он как минимум треть жизни проводит в этих просторных залах ожидания. Вот и сейчас он стоял в центре переполненного терминала, наблюдал, спрятав глаза за чёрными очками, за информацией на табло прилёта и слегка морщился от громкого гула, забивавшегося в уши.

Йошики маялся тут с восьми утра, у него почти никогда не получалось чётко рассчитать время с учётом часовых поясов. Лос-Анджелес и Токио, противоположные концы земного шара, семнадцать часов разницы! Подумать даже страшно, просто ужас. Хиде позвонил ему вчера, часов в шесть вечера, и сказал, что уже сидит в лайнере, и вылет вроде как не задерживается, так что всё в порядке, и они скоро увидятся. Вообще лететь куда-то в последние дни декабря — не очень-то хорошая идея, всем известно, что авиакомпании и аэропорты не справляются с таким наплывом пассажиров, и у них постоянно то задержки, то и вовсе отмены рейсов… Подумав об этом, Йошики даже скрепя сердце попытался отговорить возлюбленного, дрожащим голосом предложив остаться в Токио, с родителями, братом и племянником. Конечно, перспектива и дальше сидеть неопределённое время в одиночестве абсолютно его не радовала, но Йошики очень не хотел, чтобы Хиде попал в какие-нибудь неприятности. Однако Хиде, здорово обозлённый тем, что «командировка» так затянулась, и ему не удалось прилететь на свой день рождения и даже на Рождество, слушать его не стал и твёрдо сказал, что как бы там ни было, обязательно вернётся до тридцать первого — дома он уже побыл, а по Йошики очень соскучился, да и «что значит «оставайся с родными», а ты для меня кто? Живём вместе, значит, ты для меня такая же семья, как мама с папой и Хироши». Прозвучало очень трогательно, Йошики едва не прослезился и больше не пытался отговаривать его. А про себя подумал — у кого после этого лучший возлюбленный на свете?

Только вот табло с расписанием прибывающих рейсов не сулило ничего хорошего. Мелкие буковки мерцали красным и сообщали, что рейс задержан, и ориентировочное время прибытия пока неизвестно. Йошики даже несколько раз подходил к информационной стойке и слышал от тяжело вздыхающей девушки в бело-красной форме только одно: ничем не могу помочь, никакой информации не поступало, ждите. И до чего же томительным становилось это ожидание. В конце концов Йошики надоело маячить посреди терминала, и он устроился за столиком в ближайшем кафе. Динамики висят повсюду, он услышит, если что. Официантка принесла на подносе дымящуюся чашку, и Йошики улыбнулся ей. К кофе он не притронулся, несмотря на то, что почти всю ночь не спал — не хотелось. Хотелось курить. Бездумно глядя в панорамное окно, он слегка морщился и поправлял уложенные русые волосы.

В таком увлекательном рассматривании парковки за стеклом прошло ещё почти два часа. И когда из динамиков раздалось долгожданное:

— Внимание, совершил посадку самолёт компании «Japan Airlines», следующий рейсом номер… — Йошики подскочил и чуть не опрокинул на себя чашку. Но срываться с места он не стал и полез в сумку за бумажником. Ещё паспортный контроль и багаж, раньше чем через полчаса Хиде вряд ли появится. Однако телефон в кармане тёмно-синего пальто завибрировал уже спустя двадцать минут. Йошики мельком глянул на определитель и поспешил обратно в зал. Хиде он увидел почти сразу — гитарист, одетый в ярко-жёлтую куртку с пушистым капюшоном, стоял возле стойки информации, смешно насупившись и зарывшись носом в высокий воротник.

— Опаздываешь, принцесса, — без всякого недовольства протянул он и слегка сдвинул на кончик носа очки. Светло-карие глаза весело блеснули.

— Кто бы говорил, — усмехнулся Йошики, — я тут с утра торчу, между прочим. И вообще, Хидето, — он слегка оттопырил губу, — разве так надо приветствовать любимого человека, с которым не виделся пару месяцев?

— Конечно, нет. Ты прав, не с того я начал, — Хиде весело захихикал, потёр рукой затылок и быстро клюнул его в щёку. — Привет, я очень скучал. Так лучше?

Йошики быстро обнял его за шею. В зале было слишком много народу и шумно, никто не обращал на них никакого внимания, а прижать его к себе очень захотелось.

— Привет. Я тебя заждался… — он погладил возлюбленного по щеке и, отстранившись, окинул его внимательным взглядом. В руке Хиде держал небольшую дорожную сумку, за спиной у него висел чехол с гитарой, а никаких чемоданов поблизости не наблюдалось. — Решил путешествовать налегке, а?

Хиде улыбнулся.

— А я никогда не любил много вещей с собой таскать. Зачем? Только время терять, чтобы получить багаж… А гитара, естественно, летела со мной.

Пианист фыркнул, застёгивая пальто. Ну ещё бы. Хиде свою любимицу никогда в багажный отсек не сдаст, лучше будет сам сидеть на этом чехле.

— Тогда пойдём в машину. Пора домой.


— Ты даже не представляешь, что вчера произошло…

Уткнувшись в возникшую на выезде «пробку», Йошики позволил себе слегка осесть в кожаном кресле и нарушить повисшую в салоне тишину.

Хиде, мирно дремавший на своём сидении, дёрнулся и медленно снял очки.

— И что же?.. Тебе стукнуло в голову, и ты написал новую песню о любви на расстоянии? — он явно пытался пошутить в своей манере, но вышло не очень.

Йошики сжал пальцами руль и покачал головой.

— Не совсем. Вечером, как только я закончил с тобой разговаривать, мне позвонил Тоши.

— Что?! — Хиде, начавший было опять клевать носом, разом проснулся и уставился на него ошарашенным взглядом. — Ну ничего себе, что это на него нашло такое?

— Сам не знаю, — пианист бросил на торпеду очки и слегка округлил глаза. — Я уж начинал думать, что больше никогда его не услышу и не увижу… Понятия не имею, где он раздобыл мой номер телефона.

— Может, кого из наших общих знакомых потряс. Так, и? — подозрительно протянул Хиде. — Что ему было нужно? Сомневаюсь, что он позвонил тебе потрепаться о хорошей погоде.

У Йошики вырвался тяжёлый вздох.

— Конечно, нет, при чём тут погода… Он сказал, что развёлся с Каори и что с сектой покончено. Встретиться хотел, даже готов вроде как был специально для этого прилететь…

Хиде фыркнул и, пробормотав:

— Жарко стало, — стянул тёплую шапку. На плечи хлынул водопад мелко завитых малиново-чёрных кудряшек, и гитарист слегка потряс головой, окончательно растрёпывая их. — Ну, и как ты отреагировал?

— А как ты думаешь? Естественно, я согласился.

— Вот как… — Хиде зевнул и откинулся на спинку кресла. Йошики дёрнулся — ему показалось, или в голосе прозвучало явное разочарование? — А мне казалось, что ты его до конца жизни не простишь…

— Старею, видать. Сентиментальным становлюсь, — Йошики хихикнул. — И потом, если он завязал с этой дрянью и сам предложил помириться, что в этом плохого?

— Ничего, — равнодушно бросил Хиде и принялся теребить пальцами мех на своём капюшоне. — За исключением того, что ему мозги промыли, и я вовсе не уверен, что это всё тот же Тоши.

Йошики слегка нахмурился и, увидев, как погасли стоп-огни у стоящей впереди машины, осторожно придавил педаль газа.

— Слушай, я поступил так, как считал нужным. Уж извини, что я с тобой не посоветовался. Не забывай, я с Тоши общался гораздо дольше, чем ты, я почти не помню того времени, когда не знал его. Естественно, я хочу с ним помириться. Если ты не хочешь, так и скажи, я тебя заставлять не стану. А вообще, Хиде, ты медленно и верно превращаешься в ворчуна. Становишься как Тайджи.

Хиде тихонько застонал и потёр рукой лоб.

— Прости, Йо. Конечно, я рад, что он одумался… Просто я очень плохо себя чувствую. Я последнюю неделю почти не вылезал из студии, в самолёте сразу отрубился, и теперь голова трещит.

Йошики мельком взглянул на него. В терминале он не заметил, а вот сейчас, когда дневной свет бил в лобовое стекло, видел, что Хиде выглядит очень уставшим. Без привычной чёрной подводки его глаза казались какими-то потускневшими, вокруг них виднелись красные ниточки полопавшихся сосудов, а под нижними веками проглядывались сероватые синяки.

— Да по тебе видно, глаза все красные. Ты когда спал последний раз?

— Не помню, — угрюмо протянул Хиде.

Пианист только вздохнул и опять уставился на дорогу.

— Кончай уже над собой издеваться. Тебе не двадцать лет, в конце концов, чтобы торчать в студии без сна и отдыха.

— Не напоминай мне про возраст… — простонал Хиде. — Ну да, мне не двадцать, а сорок три, и что? Намекаешь, что мне пора накрываться бетонной плитой и ползти на кладбище?

— Нет, что ты. Но следует всё-таки чуть более внимательно относиться к своему здоровью… — Йошики слегка опустил уголки рта и, протянув руку, потрепал его по волосам. — Ну не дуйся. Я же за тебя волнуюсь, ты мне живым и здоровым нужен.

Его и вправду по понятным причинам очень беспокоило здоровье возлюбленного. Йошики слишком хорошо знал, что Хиде, когда работает, может легко забывать про сон и еду — за эти годы уже пару раз случалось такое, Хиде болел от усталости. А у Йошики сердце кровью обливалось при виде его страданий. Не для того Йошики с таким отчаянием его спасал из петли, чтобы сейчас позволить себя угробить усталостью.

— Как мило, — Хиде кривовато улыбнулся. — Тебе когда-то врачи тоже запретили за ударные садиться без шейного корсета и велели беречься, что, ты перестал играть? Всё нормально, меня из-за разницы во времени плющит… Знаешь, лететь вроде бы всего десять часов, а из-за этой разницы кажется, что целые сутки в самолёте проводишь. У меня такое ощущение, — он зевнул, — что я готов спать до самого конца света…

Йошики по себе знал, что после такого перелёта, даже бизнес-классом, плохое самочувствие на ближайшие два дня точно будет обеспечено. Ну да им спешить некуда — сегодня только двадцать девятое декабря, Хиде ещё успеет прийти в себя, чтобы они могли нормально встретить Новый год. И хорошо ещё, что он хотя бы научился со временем честно жаловаться Йошики на своё состояние, а то раньше он, даже когда болел, весь красный от высокой температуры, шмыгающий носом, кривящийся от боли в плече и подступающей тошноты, рвался работать и сдавленным голосом шептал, что чувствует себя великолепно и готов к свершениям, а Йошики почти силой запихивал его в кровать и кормил лекарствами.

— Ну ничего, — пианист мягко улыбнулся. — Сейчас приедем домой, залезешь в душ, а потом в кроватку. И завтра будешь как огурчик. А там уже, на свежую голову, вместе подумаем, как быть с Тоши. Он всё равно пока в Токио, и мы говорили только о том, что неплохо было бы встретиться, без всяких конкретных дат.

Хиде качнул головой и откинулся на спинку кожаного кресла. А Йошики переключил внимание на дорогу.


Наконец-то дом перестал казаться таким тихим и пустым. В последние годы Йошики всё чаще ловил себя на том, что ему очень некомфортно, когда Хиде нет рядом; вроде бы всё было как обычно, но чего-то как будто всё-таки не хватало, привязанность Йошики к возлюбленному со временем становилась только крепче. Как назло, Хиде почти постоянно мотался между Лос-Анджелесом и Токио, старался уделять внимание обоим своим главным проектам, но, к счастью, он не улетал очень надолго — обычно на неделю-две. Такое, что он улетел и застрял в Японии аж на два месяца, случилось впервые за долгое время, и Йошики весь извёлся.

Он скучал по Хиде, да, но дело было даже не совсем в этом. Основной проблемой Йошики все эти годы являлся страх. Воспоминания о петле и гибели возлюбленного всё ещё крепко сидели в голове, и пианист частенько ощущал себя как на бомбе замедленного действия, которая в любой момент может рвануть под ногами и убить. Он боялся надолго оставлять Хиде одного, боялся, что он напьётся, и с ним опять что-нибудь случится. Хотя надо сказать, что Хиде примерно с того же самого времени, когда они помирились, постепенно перестал так злоупотреблять алкоголем — организм уже был не тот, не мог так стойко сопротивляться отраве, наутро после пьянок Хиде чувствовал себя просто ужасно, мучился головной болью и изжогой. Нескольких раз хватило, чтобы он, нервно усмехаясь, стал отворачиваться от бутылок.

Йошики очень хотел верить, что всё самое жуткое позади. Но, похоже, страх этот теперь будет преследовать его до конца жизни, он невольно стал параноиком.

Висящая на окне гирлянда из мелких звёздочек мягко моргала своим беловатым светом. Хиде мирно сопел, укутанный в тёплое одеяло. Он отключился почти сразу, едва голова коснулась подушки; влажные после душа кудри рассыпались по ней и падали на лицо, а он спал так, что даже не пытался, как обычно, сдуть волосы. А Йошики жался к нему, зевал и очень старался не заснуть, ему ещё было о чём подумать.

Тоши и в самом деле позвонил ему вчера вечером; правда, разговаривал он слегка странно, заторможенно и сдавленно, будто боясь неосторожно ляпнуть что-то. Ну, или Йошики с непривычки так показалось. А перед глазами у пианиста проскакивали обрывки воспоминаний о петлях, то, как Тоши каждый раз оказывался рядом с Йошики, утешал его и пытался удержать на краю пропасти, и как именно он в итоге открыл Йошики глаза на причину. А Тоши, понятия не имевший о его мыслях, тем временем каялся в совсем уж страшных вещах: секта на самом деле — филиал ада на земле, все эти годы он жил в постоянном ужасе и мучениях, а сейчас уже не выдерживает таких психологических пыток и очень хочет вырваться, часто вспоминает об «X» и ребятах. Йошики внимательно слушал его и кусал губы, чувствуя, как откуда-то из глубины души поднимается застарелая злость — вот только уже не на Тоши, а на тех, кто промыл ему мозги. И одновременно ощущал, как внутри разливается некоторая горечь от осознания того, что у них тогда был шанс сохранить свои отношения. Ведь если бы они поговорили по душам, если бы Тоши уже тогда рассказал, в какой кошмар влип, Йошики бы нашёл способ помочь ему, подключил бы и остальных ребят, вместе они бы придумали, как вытянуть его из ямы, и настучали бы по головам этим сектантам, чтоб не повадно было. А они тогда говорили лишь о группе — вернее, Йошики орал и бесился, требуя объяснить, в чём причина ухода, а Тоши упрямо сцепил зубы и молчал, изредка бросая фразу «я так хочу, это что, не причина?»… В итоге оба посчитали друг друга за отъявленных эгоистов и окончательно разругались на этой почве.

Опять Йошики возвращался к мыслям о том, что молчать в таких ситуациях нельзя ни в коем случае.

Забыв обо всём, они проговорили несколько часов. А потом Тоши сообщил, что собирается лететь в Лос-Анджелес, хочет оказаться подальше от Токио — уж слишком болезненные воспоминания навевает. И робко спросил, могут ли они встретиться. Естественно, после такого расчувствовавшийся Йошики отказать ему не смог.

А вот Хиде, похоже, эта перспектива воссоединения «семьи» не очень-то обрадовала. Это в некотором роде удивляло: да, Хиде и сам злился на Тоши, перед распадом напрыгивал на него с воплями «какого хрена ты ведёшь себя так, будто «Х» — только твоя жизнь, а к нам это никак не относится?!» и не подпускал его к Йошики… Но ведь потом, едва Йошики начинал кипеть по этому поводу, Хиде мгновенно кидался защищать Тоши, говоря нечто вроде «Йо, он так решил, и мы ничего не можем с этим сделать. У него своя голова на плечах есть». И он не раз со вздохом признавался, что до сих пор тайком надеется, что Тоши одумается.

Йошики тихонько хлюпнул носом и уткнулся в плечо Хиде. Все они в этой истории хороши, однако — что Тоши с сектой и нежеланием рассказывать о проблемах, что сам Йошики, думавший лишь о группе и о том, что с уходом Тоши всё покатится к чертям, что Хиде со своим нытьём прямо под руку взбешённому возлюбленному и вот этой злостью. Такой клубок напутали, что теперь вообще непонятно, как его разматывать и можно ли как-то срезать эти нехорошие узлы. Но как бы то ни было, Йошики хотел помириться. Очень хотел. И думал лишь о том, что если Тоши сейчас понадобится какая-то помощь, Йошики сделает всё, чтобы окончательно выдернуть его из лап секты. С такой бедой нельзя бороться один на один — раздавит.


Перепутав день с ночью, Хиде проснулся около десяти вечера. Йошики как раз закончил раздумывать над очередным текстом и пошёл на кухню пить обезболивающее — рука, даже перетянутая медицинским бандажом, буквально изводила его после игры на рояле. Доставая с полки банку с таблетками, он почувствовал, как его резко и крепко обняли со спины, дёрнулся и от неожиданности чуть не уронил лекарство.

— Ну, ну, не пугайся. Уже так отвык от меня? — Хиде тихонько засмеялся ему в ухо.

— Вовсе нет, — пришедший в себя Йошики развернулся в его руках и хитро прищурил глаза. — Просто ты не изменяешь своей привычке подкрадываться ко мне и пугать.

— Ты уже мог бы к этому привыкнуть, между прочим, — Хиде слегка обиженно оттопырил губу. — Я же всегда тебя так обнимаю, а ты каждый раз пугаешься, как впервые, — он подался вперёд и уткнулся носом в щёку возлюбленного.

Йошики обнял его за шею и улыбнулся.

— Ты нарочно ведь это делаешь. Но знаешь, я не против. Ох, мне так этого не хватало целых два месяца…

— Я и сам не ожидал, что всё так затянется… — Хиде устало вздохнул и мотнул спутанными волосами. — Думал, до Рождества десять раз успею вернуться.

— Забудь, всё нормально, — Йошики погладил его, убирая с лица чёлку. — Я всё равно выступал двадцать четвёртого вечером, домой приехал никакой, мне уже не до Рождества было. Правда, вот ёлку мне всё-таки пришлось наряжать самому.

— Ой, ёлка!

Хиде подскочил и пулей вылетел из кухни; Йошики только глазами хлопал. А спустя пару минут на лестнице опять раздался топот, Хиде вернулся, держа в руках две маленькие звёздочки на тонких шёлковых лентах.

— Вот, — запыхаясь, сказал он и прикусил губу. — Это… Это мама передала. Сказала, они на удачу.

Йошики осторожно взял у него одну из игрушек. Стеклянная звёздочка, покрытая розовато-бежевой эмалью и обсыпанная белыми блёстками, заискрилась в свете ламп, и пианист невольно залюбовался — ему всегда нравились подобные безделушки, он с удовольствием разглядывал их на витринах магазинов и потом на ёлке.

— Такие красивые… — он поднял глаза на Хиде. — Пойдём повесим?

Хиде радостно закивал. Они переместились в гостиную, и Йошики принялся осторожно пристраивать игрушку на веточку. Хиде подал ему вторую звёздочку, обнял его за талию и устроил голову на плече, с умилением наблюдая за всеми движениями.

— Очень трогательно со стороны твоей мамы, Хиде…

— Она тебя очень любит. Иногда кажется, что даже больше, чем меня, — Хиде весело захихикал. — Даже рассердилась на меня, что я тебя не привёз. И я пообещал, что в следующий раз обязательно возьму тебя с собой. Ну, если ты сам захочешь, конечно.

Йошики покачал головой. Пару лет назад Хиде осмелился рассказать родителям о том, что на самом деле связывает его с Йошики, до этого в курсе был лишь Хироши, которому Хиде об этих отношениях сообщил почти сразу и который клятвенно пообещал старшему брату хранить секрет. И хранил все эти годы. Те восприняли такую новость на удивление спокойно, а Мацумото-сан и вовсе сказала, что Йошики ей всегда нравился и нравилось то, как Хиде изменился под его влиянием. А Йошики тайком даже позавидовал смелости возлюбленного; он по непонятным самому себе причинам так и не мог признаться маме и каждый раз вздрагивал, когда она со вздохом сетовала, что внуков ей, видимо, не дождаться, сыну сорок два, а он всё ещё не женился.

— Какое совпадение, я маме пообещал навестить её в январе. Я вообще хотел, чтобы она прилетела сюда, но ей уже тяжело, конечно… И я её понимаю, сам после этих перелётов никакой.

— Значит, будет повод слетать в Токио вместе со мной, — весело воскликнул Хиде и обнял его за спины. — Устроим каникулы.

Йошики накрыл его ладони своими, разглядывая ёлку. Звёздочки так и переливались в свете гирлянд, играли разноцветными огоньками, и из-за этого походили то на какие-то удивительные цветы, то на бабочек…

— Так что там по поводу Тоши? — вдруг спросил Хиде, нарушая установившуюся в гостиной тишину. — Ты и в самом деле хочешь с ним помириться?

— Очень, — со вздохом отозвался Йошики, протягивая руку и бездумно трогая пальцами мягкие, совсем не колючие иголочки. — Он рассказал, что секта была для него тем ещё кошмаром, и что из группы ему они велели уходить, говорили, что такая музыка злая, дьявольская…

— Такое себе оправдание, если честно, — констатировал Хиде. — Мне всегда казалось, что Тоши слишком умный, чтобы поддаваться такому влиянию.

— Его Каори втянула. Сейчас он думает, что она на момент их знакомства уже состояла в этой секте, — пояснил Йошики подрагивающим голосом, понимая, что в чём-то Хиде прав, не тянет такое на оправдание. — А ты же помнишь, как он влюбился, женился на ней очень быстро… Идеальный момент был, чтобы мозги прочистить. В любом случае, это уже неважно. Я бы сам ни за что не стал к нему лезть, я и не знал, где он, но это же он позвонил мне с повинной. Смело с его стороны, уже вполне стоит того, чтобы дать ему шанс.

Хиде медленно хлопнул ресницами.

— И потом, — продолжал Йошики, — я после его звонка поразмышлял обо всём и понял, что моя вина в этом тоже есть. Мы ведь столько времени были вместе, а я в итоге так разозлился на него, что даже не увидел, что ему на самом деле плохо и как никогда нужна помощь. Может, если бы я поговорил с ним тогда, мы вместе бы его вытащили… Что я за лидер такой после этого, а? И что за друг?

— Вот только давай без самобичевания, ладно? — Хиде поцеловал его в висок. — Что было, то было. А то я тебя знаю, как начнёшь себя грызть, в итоге мозг вынесешь и себе, и окружающим.

Йошики погладил его ладонь.

— …Я вот думаю, может, если он прилетит, предложить ему Новый год вместе встретить? — Хиде в ответ слегка вскинул брови. — Ну, а что? Можем вообще собраться всей компанией, как в старые времена, я бы этому только рад был…

— Йо, — Хиде улыбнулся и легонько потянул его за волосы, поворачивая к себе голову и целуя в уголок губ, — чтобы было как в старые времена, нам надо всей компанией Новый год встречать в «Токио Доум». Тем более, насколько я знаю, и Пата, и Хис сейчас в Японии, так что всей компанией точно не получится, раньше надо было спохватываться…

— Ну тогда на троих, — не сдался Йошики, — устроим такой междусобойчик с шампанским. По-моему, очень мило, когда у нас такое было? — он слегка изогнулся и, приподняв руку, погладил возлюбленного по щеке. — Как думаешь? Или тебе хочется обязательно идти в ресторан и сидеть там ночь напролёт?

— Нет, — Хиде повёл плечами, — ты же знаешь, я за то, чтобы такие праздники проводить дома с родными. Просто… Если честно, я не очень представляю, как мне разговаривать с Тоши и вообще себя вести в такой ситуации, вот и всё.

Йошики прикусил губу. Хиде выглядел так, будто был в серьёзном замешательстве — а учитывая то, что он всегда и ко всему ухитрялся находить правильный подход, состояние было явно странным. Пианист слегка улыбнулся, повернулся и обхватил его лицо ладонями.

— Я тоже не представляю, Хиде. Придётся импровизировать. Но мне кажется, что если хочешь с кем-то поговорить по душам и помириться, лучше варианта просто не найти.

Хиде упёрся лбом в его лоб, внимательно глядя в глаза.

— Десять лет… — вдруг пробормотал он и густо сглотнул. — Ты веришь?

— А «X» было бы уже двадцать в этом году… — Йошики тяжело вздохнул, опустив ресницы. — Время летит, да. Но, — и он шутливо боднул возлюбленного носом в щёку, — это не повод грустить.

***

Тридцатое декабря в этом году Йошики гордо назвал «днём лени». Сначала он думал, что обязательно вытащит Хиде погулять в центр, но от этих планов в итоге пришлось отказаться. Погода оставляла желать лучшего: с самого утра с серого неба сыпалась какая-то смесь дождя и снега, мелкая и противная, дул ветер, и из-за этого казалось, что очень холодно. Конечно, зима в Лос-Анджелесе, определённо, была теплее, чем в Токио, но сырость делала своё дело и отбивала охоту идти гулять. Да и Хиде всё ещё не очень хорошо себя чувствовал, он проспал почти до полудня. В итоге им обоим не захотелось вылезать из тёплого дома.

Замечательное это чувство, когда у тебя нет чётких планов, и можно долго валяться в кровати в обнимку с возлюбленным, потом всё-таки встать, потянув его за собой, позавтракать, болтая обо всём на свете, поиграть немного вместе в музыкальной зале… И всё это неспеша, даже лениво как-то, сонно. Такое времяпрепровождение для активного Йошики было непривычным, но оно ему, определённо, нравилось, думалось, что время от времени надо и полениться. А Хиде и вовсе казался абсолютно счастливым, особенно вечером, когда Йошики уже жался к нему, укутываясь в заботливо наброшенный возлюбленным край пледа, грелся и почти дремал под мирное бормотание телевизора. Верхний свет был потушен, в гостиной царил приятный желтоватый полумрак, а наряженная ёлка мерцала разноцветными огоньками, которые сливались перед глазами в одно пятно.

— Холодно, — фырчал Йошики, зарываясь носом в воротник огромного свитера возлюбленного.

— Может, тебе тоже следовало бы надеть что-нибудь потеплее? — Хиде улыбнулся и поцеловал его в лоб.

— Не-а, — упрямо протянул пианист, тряхнув головой и скрывая лицо за длинными волосами. — Не люблю я эти свитера, они кусаются. Ты в качестве грелки меня вполне устраиваешь.

Осторожно, чтобы не потревожить его, Хиде потянулся к журнальному столику, взял за ручку кружку и поднёс к губам возлюбленного.

— Тогда пей какао, — Йошики усмехнулся краем рта, но всё же осторожно погладил его пальцы и прихлебнул обжигающий напиток. А гитарист, наблюдая за ним, улыбнулся: — Чёрт, ну до чего же мило… Ты как ребёнок.

— Ага, — пианист фыркнул и поднял на него глаза, — бутылочки с соской не хватает.

Хиде засмеялся и поцеловал его в лоб.

— Ну нет, это будет уж слишком. Если ты вздумаешь чмокать из бутылочки, я точно умру от излишнего умиления.

Йошики испуганно дёрнулся при слове «умру» и, пытаясь скрыть замешательство, опять прижался губами к краю чашки. Он так и не мог ничего с собой поделать, каждый раз вздрагивал, когда Хиде говорил нечто подобное, даже в шутку. Он-то понятия не имел, что Йошики пришлось множество раз наблюдать его смерть собственными глазами. А у пианиста перед взглядом тут же вставала картинка опустевшей токийской квартиры и неподвижного возлюбленного на руках — потускневшая, но не ставшая от этого менее страшной.

— Чувствовать себя ребёнком иногда бывает так здорово, правда? — Хиде явно почувствовал его нервозность и улыбнулся.

— Правда, — качнул головой Йошики. Повисла неловкая пауза; чтобы нарушить её, он решил всё-таки задать один беспокоящий его вопрос. — Хиде, а ты… Ты жалеешь, что у тебя нет детей?

Хиде поперхнулся и уставился на него круглыми глазами:

— Это что ещё за провокационные вопросы?

— Просто так спросил. Так что, жалеешь? — Йошики слегка прикусил губу. — Я просто чего-то стал вспоминать, как ты всегда возился со своим племянником, подумал вдруг, что ты был бы чудесным папой…

— …и стал в своей манере грызть себя непонятно за что, — Хиде поморщился и притянул его к себе. — Хватит уже. Если бы я хотел семейной жизни, я бы на тебя и не запал никогда, женился бы на какой-нибудь подруге детства в итоге и жил с ней до старости счастливо. Но увы, — он ухмыльнулся, — я слишком рано понял, что меня парни привлекают гораздо сильнее. Когда Таск появился. И я принял это. Как-то даже слишком легко получилось, знаешь, я совершенно не мучился мыслями типа «о боже, у меня встал на парня, какой кошмар, меня мама убьёт». А насчёт детей… Мне вполне хватало того, что Хироши давал мне со своим сыном понянчиться. Род на мне тоже, слава богу, не прервётся, и родители могут быть спокойны. Так что я не жалею, абсолютно, мне очень хорошо с тобой. И не терзай себя такими мыслями.

Йошики улыбнулся. С племянником Хиде всегда возился с огромным удовольствием: едва тот научился ходить, даже вытаскивал его на сцену, с позволения брата, естественно. И всегда очень баловал, за что, как помнил Йошики, Хироши на него даже изредка сердился, но Хиде только отмахивался. И даже сейчас, когда племянник уже вырос, их с Хиде отношения оставались очень тёплыми. У Йошики возникали порой мысли о том, что в лице Хиде, возможно, кто-то потерял замечательного папу. И от этих раздумий становилось по-своему горько. Раньше это особо не занимало голову и не ранило, но, став старше, Йошики на многие привычные вещи начал смотреть иначе.

Ближе к ночи раздался звонок мобильного. На том конце провода ожидаемо оказался Тоши; он уже куда более бодрым голосом сообщил, что стоит на паспортном контроле в аэропорту Лос-Анджелеса. Обрадованный Йошики тут же рассказал ему о предложении встретить Новый год вместе. Тоши слегка замялся, сказал, что на всю ночь остаться, скорей всего, не сможет, а вот встретиться вечером было бы здорово. На том и порешили.

— Вот и замечательно, — зевнул Хиде, чуть-чуть разомкнув веки, когда Йошики отложил телефон. Он уже засыпал, вжавшись головой в подушку.

— Мне завтра с утра надо будет съездить на одну съёмку, — пробормотал Йошики, листая странички ежедневника, — но, надеюсь, к полудню я освобожусь, и там уже окончательно всё решим… Не хочешь, кстати, поехать со мной в качестве моральной поддержки? — он обернулся и легонько толкнул уже похрапывающего возлюбленного в бок. — Хиде, а ну не спать! Ты хоть слышишь, что я тебе говорю?

— Слы-ы-ышу, — проворчал Хиде, не открывая глаз. — Не знаю, Йо… Если я смогу с утра встать, то, может, и поеду. Вот тебе, кстати, будет и прогулка по центру, которая сегодня сорвалась…

— Да, точно. Купим на обратном пути вечно мёрзнущему тебе новый тёплый свитер… — Хиде вздрогнул, приоткрыл глаза и опустил на возлюбленного взгляд. А Йошики улыбнулся и вжался щекой в его шею. — Я видел в одном магазине очень красивый, хотел его купить, но решил, что лучше тебе самому сначала его увидеть. А то у нас с тобой вкусы в одежде не совпадают от слова вообще. И… Если честно, я всё ещё надеюсь, что ты когда-нибудь перестанешь кутаться в эти безразмерные кофты.

— А я всё ещё надеюсь, что ты покрасишься обратно в рыжий и опять отрастишь волосы до пояса, — Хиде фыркнул. — Мы оба надеемся на несбыточное, заметил?

— Это вызов? — вскинулся Йошики. — Да легко. Один поход в салон — и я рыжий. А если не буду стричься, волосы до пояса за несколько месяцев отрастут. Хочешь? — он сощурил глаза.

Хиде начал кашлять.

— Да шучу, конечно. Времена уже не те, да и мне нравится, как ты выглядишь. Впрочем, раз уж ты проявляешь такое рвение, — он перевернулся на спину и с наслаждением потянулся, — так и быть, я сделаю тебе приятное и завтра надену рубашку, а не свитер.

— И кожаные штаны не забудь, — фыркнул Йошики и легонько надавил пальцем на кончик его носа, как на кнопку.

— Договорились.

Хиде усмехнулся и, притянув его к себе, зарылся носом в волосы.

***

Утренняя запись для одного из телеканалов закончилась даже раньше, чем Йошики предполагал — около одиннадцати утра. Хиде уже чувствовал себя гораздо лучше и всё-таки согласился составить ему компанию. Всю съёмку он сидел тихонько на кожаном диванчике и, чуть прищурив глаза, слушал и наблюдал, как Йошики, весь в белом, с тщательно уложенными волосами и подкрашенными глазами, в окружении камер играет «Лунную сонату». Хиде всегда любовался им в такие моменты, смотрел, как заворожённый. Йошики даже порой думал, что именно этот восторг в глазах и привлёк его к Хиде в своё время.

На обратном пути из студии Йошики всё-таки затащил его в бутик посмотреть на свитер. Хиде засопротивлялся было, но пианист почти силой поволок его к примерочным. Свитер и вправду был очень красивый — длинный, свободного покроя с толстым воротником, такой, какие всегда и нравились Хиде, связанный из мягкого ярко-синего кашемира. И он очень шёл Хиде, удивительным образом гармонично сочетался с его светлой кожей и малиновыми мелкими кудряшками. Да и самому гитаристу он явно понравился. В итоге, конечно, уйти без вещички так и не получилось. И уже пора было возвращаться домой.

До назначенного часа оставалось не так много времени, Йошикиудовлетворённо оглядел украшенную гостиную, поднялся на второй этаж и заглянул в спальню.

— Аргх, так облипает… Как же непривычно.

Хиде ворчал перед зеркалом, придирчиво оглядывая себя со всех сторон и дрожащими пальцами пытаясь завязать галстук. Он выполнил данное вчера обещание, натянул на себя тонкую тёмно-красную рубашку и кожаные брюки. Йошики слегка прикусил губу при виде такого зрелища, подошёл к нему и перехватил руки.

— Тебе идёт. А галстук завязывать необязательно.

— А мне хочется, — Хиде улыбнулся краем рта и опять принялся дёргать узел. — Вот ведь… Я последний раз галстук надевал на конференцию по поводу роспуска группы. Вроде как серьёзное мероприятие, надо было прилично выглядеть. А теперь чего-то вот не могу, разучился…

— Дай я.

Йошики выхватил у него концы и принялся осторожно затягивать ленточку. Хиде слегка наклонил набок голову и, протянув руку, поправил его старательно уложенные русые волосы.

— Ты прямо как примерная жена, Йо, — с усмешкой констатировал он. — Поправляешь мне галстук…

— Ага, и нянчу тебя, — язвительно отозвался Йошики, оставив в покое узел и уставившись ему в лицо хитро сощуренными глазами. — Ты мне и вместо мужа, и вместо ребёнка капризного временами.

— Кто бы говорил, — Хиде потянул его за подбородок и поцеловал в губы; почувствовав, как Йошики дёрнулся, усмехнулся и обнял его за талию. — Не бойся, я аккуратненько. Я давно уже научился тебя целовать и не смазывать помаду при этом.

Пианисту на помаду было плевать, поэтому он абсолютно не возражал, вполне охотно отвечая на поцелуй и прихватывая его губы в ответ. Обоих отвлёк мелькнувший за окном свет фар. Йошики торопливо глянул на себя в зеркало, поцеловал возлюбленного и поспешил вниз. Накинув на плечи пальто, чтобы не простудиться, он выскочил на крыльцо. Тоши как раз выбирался из такси, зябко закутываясь в кожаную куртку и пряча нос в тёплом сером шарфе. Он постоянно странно оглядывался по сторонам, будто ожидал какого-то нападения, и поминутно ощупывал карман. Но, когда Йошики, запыхаясь, подскочил к нему, улыбнулся и, показалось, растерял всю напряжённость.

Пианист думал, что сможет держать свои эмоции под контролем, но от детского желания обнять друга в итоге так и не удержался. И от того, что Тоши уткнулся носом ему в плечо и так же крепко сжал в ответ, на душе разом стало как-то тепло.

— Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть, Йо…

Он пытался что-то сказать, но получалось путано, и Йошики, улыбнувшись, слегка отстранил его от себя.

— И я рад, что ты всё-таки смог приехать. Пойдём в дом, чего на улице мёрзнуть. У нас ещё будет время наговориться.

Хиде, решивший не высовываться на улицу, ждал их в гостиной. Тоши, увидев его, тихонько кашлянул, а гитарист поспешно встал с кресла. Они явно напряглись при виде друг друга, со стороны это было очень заметно. А Йошики невольно вспомнил укоризненный и сердитый взгляд Хиде на финальном лайве и прикусил губу. Впрочем, он уже выяснил, что Хиде на самом деле умеет долго обижаться; то, что ему хочется забыть, он выбрасывает из головы, но есть вещи, которые даже ему сходу простить очень сложно.

— Хиде… — слегка сдавленно протянул Тоши и тут же широко улыбнулся. — Вот чертяка, вообще не изменился!

— Это был комплимент или не очень? — Хиде рассмеялся и вытянул руки. — Иди обниму.

Йошики тихонько выдохнул с облегчением. Хотя он видел, что глаза у Хиде, несмотря на смех, остались очень напряжёнными.

Вечер пошёл своим чередом. Какое-то время они провели за столом, непринуждённо болтая о разном и старательно обходя нехорошие темы вроде секты и распада «X». В этих разговорах всё же чувствовалась некоторая натянутость, Йошики впервые за долгое время ловил себя на том, что он просто не знает, о чём разговаривать. Тем более с Тоши — сколько он помнил себя и их отношения, у них никогда такого не было, темы для обсуждения находились всегда, и им не бывало скучно во время этой болтовни. Теперь же он старательно улыбался, но чувствовал какой-то незримый барьер, прямо как тогда, с Хиде — стеклянная и хрупкая, а стена, которую надо как-то разрушить. Тоши, впрочем, тоже заметно нервничал. Один только Хиде, нахлебавшись шампанского, развеселился и то и дело дёргал их обоих, подбрасывая новые темы.

— Йо, Йо, а расскажи ему про ту музыку! — подпрыгивал гитарист, поблёскивая глазами. Йошики слегка вскинул брови, не понимая, о чём он, и Хиде округлил глаза: — Ну помнишь, ту, которую ты написал, когда мы помирились. Ты пообещал поберечь её для Тоши!

Тоши удивлённо кашлянул и посмотрел на друга:

— Ты написал для меня песню? Серьёзно?

Йошики слегка нахмурился, вспомнив тот разговор.

— Я её для себя написал, — сказал он наконец. — Собирался вообще её оставить без слов и исполнять на рояле. А потом как-то так получилось… И Хиде сказал, что никто её лучше тебя не споёт.

Тоши прикусил губу и отвёл в сторону глаза, а Йошики повернулся и принялся отнимать у Хиде десятый по счёту бокал шампанского.

— Ну-ка, дай сюда, тебе уже хватит.

Пианист уже отвык постоянно следить, чтобы Хиде не напивался — тот вроде бы сам относительно научился себя контролировать — и в итоге упустил момент, когда возлюбленный опьянел. Хиде ещё не был в хлам, но что-то слишком уж он развеселился и разболтался.

— Ну-у-у, верни, изверг! — Хиде обиженно надулся и вцепился пальцами в ножку фужера. — Это же просто шампанское, от него плохо не будет!

— Ты даже от него пьянеешь почти мгновенно, — отрезал Йошики, — и ещё как плохо будет, голова станет болеть весь день.

Хиде фыркнул, но всё-таки позволил ему забрать бокал и потянулся к бутылке с колой.

— Да ладно тебе, Йо. Сегодня есть все поводы напиться, — Тоши вдруг улыбнулся.

— Вот! — обрадованно воскликнул Хиде, уставившись на него осоловелыми глазами. — Спаситель мой, дай поцелую, — и в ту же секунду полез обниматься; Тоши даже не успел шарахнуться от него в сторону, и Хиде повис у него на шее. Йошики поймал его совершенно беспомощный и растерянный взгляд и ухмыльнулся — растерял выдержку, дорогой, скорость реакции уже не та, а Хиде по-прежнему шустрый, и от него не так-то просто увернуться, тем более когда он пьяноватый.

— Поводы-то есть, — делано спокойно произнёс он, наблюдая, как Тоши, нервно посмеиваясь, всё-таки пытается отцепить от себя гитариста, — только сейчас это чудо напьётся, а завтра весь день будет лежать, охать, жаловаться на головную боль и действовать мне на нервы. Знаю, проходили уже.

— Какой же зануда временами, а, — мученически вздохнул Хиде, отстранился и принялся прихлёбывать колу. — Постоянно меня воспитывает, представляешь, Тоши?

Пьяный и надувшийся Хиде со стороны выглядел так забавно, что Йошики невольно прыснул со смеху, а за ним и Тоши.

— Кое-какие вещи никогда не меняются, — констатировал он со смехом. И, вдруг разом посерьёзнев, опять посмотрел на раздражённо приложившегося к своему фужеру Йошики. — И всё-таки, та песня…

— Хочешь её послушать? — Йошики улыбнулся. — У меня есть запись альбома, могу поставить. Или, если хотите, — он глянул на Хиде, — можем пойти в залу, сыграю.

Гитарист чуть подрагивающими пальцами приподнял его закреплённую бандажом кисть и тревожно напомнил:

— Йо, у тебя же рука болит. Ты эти дни только и делаешь, что таблетки пьёшь…

— Ерунда, — со вздохом отозвался Йошики. — Если бы меня это волновало, я бы не играл уже давно. От одной мелодии хуже не станет.

— А что, рука так и не восстановилась? — подал голос Тоши, молча наблюдавший за ними. — Я думал, ты уже давно что-то с ней сделал…

Йошики мотнул головой.

— Как видишь, нет… Да и со спиной по-прежнему неприятности. Инвалид я, что уж говорить. Делать-то со всем этим что-то надо, даже не что-то, а операцию, серьёзную, но я всё никак не могу решиться, надеюсь тайком на чудо. Ладно, ни к чему аппетит портить разговорами о моих болячках. Пойдёмте.

Они перешли в музыкальную залу. Хиде и Тоши устроились на диванчике, а Йошики сел за рояль, одёргивая рубашку. Поднял крышку, положил пальцы на клавиши и закрыл глаза. Сколько раз он уже играл эту мелодию, как дома, так и на своих выступлениях? Он уже и не помнил. И Йошики всё ещё считал её одним из лучших своих произведений, хотя играть каждый раз было просто невыносимо тяжело. Она переполняла его воспоминаниями, по большей части пугающими и печальными — каждый раз, скользя по клавишам пальцами, Йошики вспоминал петли, вспоминал мёртвого Хиде, безвольно лежащего у него в руках, вспоминал эту пустоту внутри, в которой, делая судорожные кульбиты, затихало его собственное сердце. Но одновременно она и окутывала душу любовью, такой светлой, тёплой, и при этом такой сильной, затмевающей неприятные чувства; его собственной любовью, любовью к Хиде, которую он в полной мере осознал, лишь пройдя через весь этот ад. Может, это было ему необходимо? Кто же теперь знает…

Он играл легко и свободно, больше не чувствуя сковывающих руки кандалов. Так увлёкся, что даже не заметил, как Тоши тихонько встал и приблизился к нему. Йошики только дёрнулся, вдруг почувствовав его пальцы на своих плечах; вскинул голову и улыбнулся.

— Может, хочешь составить мне компанию? Я дам тебе слова.

— Не знаю… Я уже столько времени не пел, — Тоши покачал головой, — наверное, все навыки растерял.

— Не прибедняйся! — крикнул с дивана Хиде. — Давайте уж, раз взялись, мне надоело самому на эту тему фантазировать!

Йошики засмеялся, подобрал лежащий сбоку листок и протянул другу.

— Мы не на концерте и даже не на записи, чтобы так волноваться по этому поводу. Давай попробуем. Мне и самому интересно, я никогда не слышал её со словами. Хиде отказался её исполнять.

Тоши заколебался, но потом всё же несмело кивнул и осторожно забрал у него листок, быстро пробегая по нему глазами, а Йошики вновь положил руки на клавиши. Он видел, что друг внимательно следит за ним; кивнул легонько в нужный момент, и он запел…

Йошики даже вздрогнул: голос у Тоши ничуть не изменился с тех самых времён, несмотря на полное, как он говорит, отсутствие практики. Всё такой же сильный, высокий, эхом откатывающийся от стен и, по ощущениям, пускающий по комнате вибрацию. Только звучать он стал чуть-чуть более глухо, но это было абсолютно не критично, даже придавало какой-то особый шарм, изюминку. Он пел, а у Йошики перед глазами опять появился переполненный стадион; вновь в ушах зазвучали громкие выкрики, вновь он увидел заплаканного Хиде с гитарой, сидящего возле ножки рояля. Эмоции охватили его, как вихрем, на глазах выступила предательская влага, а руки задрожали.

Хиде отложил свою гитару в сторону и встал с дивана. Подойдя к ним, присел рядом с Йошики на скамью и прижался к его плечу. И пианист улыбнулся, быстро прикоснувшись губами к его виску. Чувствительный, понял, что что-то не так, и решил успокоить.


— Знаете, у меня есть одно желание…

Включённый телевизор демонстрировал прямую трансляцию с Таймс Сквер. Шар времени уже почти достиг нижней точки, это давало понять, что до полуночи оставалось меньше минуты — самое время загадывать желание. И Йошики с улыбкой рассматривал пузырьки в бокале.

Тоши улыбнулся, а Хиде, успевший слегка протрезветь, обнял возлюбленного за плечо и прижал к себе, утыкаясь губами в лоб.

— …правда, оно довольно большое, это желание, — продолжил пианист, покачивая головой, — но, может, если мы загадаем его все вместе, оно точно сбудется?

— И о чём же наша принцесса мечтает? — мягко спросил Хиде.

Йошики пару секунд помолчал, собираясь с духом.

— Давайте за этот год возродим «X», — Тоши распахнул глаза, а Хиде кашлянул. — Заставим её взлететь ещё выше, чем перед распадом. И следующий Новый год, — Йошики улыбнулся, — встретим всем составом на сцене «Токио Доум».

— Йо… — Тоши растерянно тронул его руку и прикусил губу. — Слушай, я помню, что ты мечтатель, но это уже какое-то безумие… Ты хоть представляешь, как это сложно? Серьёзное дело, боюсь, года на такое просто не хватит.

Пианист на секунду сжал его пальцы и тихонько фыркнул:

— Ты и тогда мне это говорил. Когда я ещё только загорелся идеей создать группу, помнишь? — Тоши медленно кивнул. — Тоже безумием казалось, причём всем, и в итоге получилось. А помнишь, что я вам говорил, как только мы собрали первый постоянный состав и твёрдо решили пробиваться?

Тоши растерянно глянул на Хиде, тот скорчил гримаску и притворно развёл руками. Хиде-то точно помнил, он тогда ловил каждое слово Йошики.

— Доверьтесь мне, — с улыбкой произнёс Йошики и приподнял бокал. — Просто доверьтесь полностью. И я сделаю всё, чтобы наши мечты воплотились. Почему бы сейчас не сделать это ещё раз?

— А почему именно сейчас? — Тоши покачал головой, в глазах всё ещё читалось замешательство. — Если ты так хочешь вернуть группу, почему было не сделать это раньше?.. Не думай, что я не хочу, хочу, даже очень, просто не понимаю…

Йошики раскрыл было рот, но Хиде его опередил.

— Потому, Тоши, — он слегка прищурился и отбросил со лба волосы, — что «X» без тебя не «X». Мы это обговаривали, не один раз. Но решили отложить до лучших времён, верили, что ты вернёшься.

Тоши улыбнулся и приподнял руку, прикрывая глаза широким рукавом чёрной рубашки.

— …Вот чёрт, — сдавленно прошептал он, — а я-то думал, что меня уже ничем не удивишь и не проймёшь… Ребята, вы самые лучшие.

Из телевизора уже слышались радостные выкрики, и звон бокалов замечательно дополнил эту картину.

— С Новым годом, — с улыбкой сказал Йошики. — Мы всё ещё «X». И пусть в этом году у нас всё получится. Ведь одно желание на троих, загаданное в новогоднюю ночь, просто обязано сбыться.