Невеста для чудовища [Ева Туманова] (fb2) читать онлайн

Глава 1: Ошеломительный вечер

Всегда ли родители желают своим детям самого лучшего? Сейчас я не могла в это поверить, сколько бы ни уговаривала себя взглянуть на дело с другой стороны. Моя жизнь кончена — ведь они собственными руками толкают меня в пропасть.

— Это шутка ведь, правда? — молила я, словно в бреду. — Нет-нет-нет, я знаю, вы просто наказываете меня за непослушание. Вот и всё. Вы же не можете так со мной поступить на самом деле?!

— Милая, ну что ты так распереживалась, — сказала мама, несколько смутившись. Они с отцом то и дело переглядывались, будто вели телепатический разговор. — Очень драматизируешь. У меня от твоих криков уже голова разболелась. Лучше успокойся, посиди, подумай хорошенько. Ну чем тебе навредит этот брак?

Она выдавила крохотный смешок, кивнув отцу. Они сидели рядом, даже держались за руки, как в старые добрые времена. То ли нужда их сплотила, то ли решили показать мне, насколько прекрасна может быть семейная жизнь. Забыли только стереть предыдущие воспоминания.

Я крепилась изо всех сил. Пыталась быть воспитанной. Сдерживалась. Но…

— Чем навредит?! — взбеленилась я. — Да вы издеваетесь?! Мы точно говорим об одном и том же человеке?

Кровь бросилась в голову. От злости и несправедливости на глазах вскипали слёзы, но я не давала им выкатиться. Вдох-выдох. Ещё раз, вдох. Выдох. Такие сражения не выигрывают на эмоциях. Нужно быть стойкой, холодной, рациональной. Ах, если бы я всё это умела!

Родители говорят об этом, как о решённом деле, я вижу по их глазам, что любые возражения просто бьют мимо. Наскоком их не переубедить. Терпение и упорство. Но как же сложно идти этой дорогой, когда внутри настоящий Везувий вот-вот начнёт извержение. Я всегда побеждала за счёт своего напора и умения стоять на своём, но теперь все мои главные орудия вдруг оказались бесполезны. В самый главный момент жизни.

— Вы просто сошли с ума!..

— Злата! Сядь на место и закрой рот, — внезапно рявкнул отец, не привыкший, что ему так открыто перечат.

На виске у него билась жилка. Присмирев, я послушно села, опустив голову. Занавесь тёмных волос укрыла моё лицо от их осуждающих взглядов. Решив, что я раскаялась, отец смягчился, хотя тон его продолжал быть невыносимо холодным:

— Нам не понятно твоё возмущение. Мы даём тебе возможность устроить жизнь наилучшим образом, а ты воротишь нос. Я думал, ты у меня умная, уж поумнее своих расфуфыренных подружек, которые живут одним днём. Злат, послушай нас — это предложение, от которого не отказываются. Тебе всего восемнадцать, а ты уже получишь то, о чём большинство может только мечтать.

— Вот именно, — скривилась я, чувствуя, как дрожат губы. — Мне всего восемнадцать.

— И ничего, — сказал отец. — Раньше замуж и в пятнадцать выходили. И жили счастливо.

— Ну-ну.

— Ты только подумай, какая жизнь тебя ждёт. Миллиардер! Мы, конечно, никогда не бедствовали, но это совсем другой уровень. Будешь жить, как королева. Он даст тебе всё, что только пожелаешь.

Я мстительно фыркнула:

— Например, дотации для вашего бизнеса.

— Дочь, ну что ты говоришь такое! — Мама возмущённо всплеснула руками. — Да, пусть у нас сложные времена, но мы в первую очередь заботимся о тебе и твоём счастье… В конце-то концов, если мы окончательно разоримся, ты же в первую очередь от этого и пострадаешь. Мы хотим, чтобы у тебя всё было. Всё самое лучшее.

— Почему вас совсем не волнует, чего хочу я?

Вопрос повис в воздухе. Они снова переглянулись, так, что мне захотелось заорать во всю мочь, лишь бы прервать этот обмен мыслями. Отец брюзгливо пожевал губами и ответил:

— Ты слишком юна, чтобы понимать, чего хочешь на самом деле. Сейчас у тебя семь пятниц на неделе, всякие бредни в голове и…

— …и не надо выставлять нас какими-то чудовищами, — подхватила мама. — Тебя послушать, так мы какие-то кровопийцы, совсем тебя, бедную-несчастную, затиранили. А ты сама о нас подумала? Хоть секундочку? Мы жизнь положили, чтобы этот бизнес построить! Чтобы тебя вытянуть, на ноги поставить. Может, мы заслужили хоть немного благодарности?

— Но я же могу пойти работать сама… Или поступить в ВУЗ.

— А мы? — Отец был непреклонен. — Мы не в том возрасте, когда играючи находишь место. Злат, заканчивай. Твоя свадьба решит все проблемы разом.

Он враз осунулся, обмяк. Я вдруг впервые заметила, как сильно он сдал за последние три года, с тех пор, как начались серьёзные проблемы с конкурентами. Мама держалась лучше, возможно, за счёт косметологов и ботокса, но она тоже вечно была уставшая, нервная и стала чаще заглядывать в винный бар. Чувство, похожее на стыд, заворочалось внутри. Они ведь и правда старались… Моя решимость на пушечный выстрел не подходить к проклятому миллиардеру слегка просела.

Отец взял мои руки в свои.

— Злат, ты пойми — ну будь у нас другой выход, разве мы бы им не воспользовались? Для нас всё это тоже не просто.

В носу противно защипало. Чтобы не разрыдаться, я закусила губу покрепче. Мама погладила меня по плечу и сказала:

— Полгода, дочь. Всего полгода. Мы же не в рабство тебя отдаём. Побудешь фиктивной женой, знакомства заодно заведёшь в высоких кругах. И не заметишь, как срок истечёт. А может, — она хитро подмигнула, — сложится у вас всё…

— Ну мам!..

Мы помолчали. Кажется, они уже понимали, что я сдалась. Но я решила побарахтаться ещё хоть немного.

— Вы говорили, — я всё-таки шмыгнула носом, — что у меня будут какие-то обязанности…

— Да там ерунда, — засуетился отец. — Тебе Максим Игоревич сам всё объяснит.

Ого! Насколько я помнила, моему жениху нет даже двадцати пяти, а отец называет его по имени-отчеству… Вот что делает с людьми звание самого молодого миллиардера страны.

— А если я не справлюсь?

— Вряд ли от тебя потребуется вычислять интегралы, — мягко улыбнулась мама. — Просто будь собой. Красивой, яркой, грациозной девушкой, притягивающей взгляды.

— Мам…

— А что? Как будто это не так, — засмеялась она. — Тебе стоит в комнату войти, как люди тут же обращают внимание. По секрету, Катя Потанина всё спрашивала, чем мы тебе волосы мажем, что они такие бешеные растут. У её-то Алёнки три волосины…

Она так это сказала, будто мои густые волосы были её личным проектом. Пожалуй, она была права — на внешность мне жаловаться точно не приходилось. Ровная фарфоровая кожа, волосы чернее воронового крыла, прозрачные голубые глаза. Пусть меня назвали Златой, но в детстве все называли Белоснежкой. Не хватало только нежного румянца, да семи гномов.

Внешность была не только преимуществом. С тринадцати лет на меня стали обращать внимание мужчины гораздо старше. И единственное, что оберегало от них — репутация семьи и личный водитель.

— Погодите-ка, но ведь он меня ни разу не видел. Вы показывали мои фото?

— Даже этого не понадобилось, — довольно ответила мама. — Он поверил нам на слово.

— Что? — В этот момент я сильно засомневалась в умственных способностях предполагаемого жениха.

— Решил, что это будет для него сюрпризом.

— «Это»?.. Ладно, опустим. Но вы же запросто могли наврать. Приходит Максим Игоревич в ЗАГС, а там горбатая карлица с тремя ногами.

Мама укоризненно посмотрела на меня.

— Болтушка… Мы дружили с родителями Максима ещё со студенчества, бывали у них. И когда они взяли мальчика из приюта, поддерживали это решение. Это были очень, очень хорошие люди. И сами вырастили хорошего человека.

— С каких это пор, — осторожно начала я и замерла. Сделала паузу, раздумывая, но всё-таки закончила мысль: — С каких это пор убийца может считаться хорошим человеком?

— Чушь собачья! — взорвался отец.

Он вскочил с кресла и принялся нервно вышагивать из стороны в сторону.

— Это всё происки журналюг! — Он ткнул пальцем в мою сторону. — Поняла? Заказуха! Его просто пытались утопить, а мы знаем, как легко это делается… Всего-то находишь писаку посговорчивее, и дело в шляпе…

— Серёж, у тебя давление, — мама постучала по спинке кресла, привлекая внимание. — Успокойся, ради Бога. Она просто не в курсе, что ты взъелся на ребёнка? Никакого дела заведено не было, доказательств тоже никто не предоставил. Одни голословные нападки, да туманные намёки. Дочь, ты пойми — таких людей, как Максим, очень легко оболгать, обвинить в чём-то. Он всегда на виду. Да и жизнь у него была, мягко говоря, не сахар, натерпелся с самого рождения. И при этом всё равно не оскотинился. Много и сильно страдавшие люди сами порой становятся… жестоки. А он — нет.

Интересно, что она говорит про меня, когда меня нет рядом? Есть ли в её словах хотя бы десятая доля этой нежности?

— Откуда вам знать, какой он? — буркнула я под нос, но мама услышала. — Как это проверить?

— Как проверить? Просто поверить, — ответила она и легонько щёлкнула меня по носу. Её настроение улучшалось на глазах. — Ну что, мы с тобой договорились?

— Есть один кро-о-охотный нюанс.

Не такой уж и крохотный, если подумать. Не меньше 180-ти сантиметров. Нюанс звали Ильёй, мы встречались уже несколько месяцев и не планировали расставаться.

Услышав про него, мама закатила глаза.

— Никогда он мне не нравился, этот Илья твой. Какой-то несерьёзный, одни тусовки на уме. Такие парни как приходят, так и уходят, только время на них зря тратишь и молодость. Дочь, ну ты сама подумай, какое с ним будущее?

— Мне надо подумать, — сухо ответила я, оставляя последнее слово за собой.

Когда я закрыла дверь комнаты, из меня словно вынули тот стержень, что поддерживал меня всё утро. Я сползла по стене вниз, не чувствуя совершенно ничего. Внутри разверзлась пустота, которая лезла в голову и выпихивала из неё все мысли. Было понятно, что родители даже на секунду не допускают, что я могу отказаться. И сколько бы они ни толковали о заботе и любви ко мне, моё мнение они учитывать не собираются. Потому что «мы лучше знаем, что тебе нужно» — и всё тут. Откуда им знать, если они — не я?

Было во всём этом что-то паскудное и противное. У меня есть парень, который меня любят. А меня выдают замуж за нелюбимого… Нет! Даже не выдают. Надо называть всё своими именами. Меня продают замуж. За человека, которого я даже не видела.

Кстати, об этом. Я достала телефон, набрала в поисковике «Максим Дубовский» и стала листать фото. Снимки с пресс-конференций и встреч перемежались фотосессиями, но на всех Максим выглядел примерно одинаково — суровое, без намёка на улыбку, лицо. Хладнокровный, прямой взгляд, пронизывающий даже через экран. Взгляд убийцы. Он был похож на бритву, на острый клинок, которому всё равно, кого резать. Ледяная сталь, бесчувственная и равнодушная.

И при всём при этом, он был невыносимо, просто демонически, красив. Грубой, лишённой всякой поэзии красотой. Крупные черты лица, выразительные светлые глаза, твёрдый очерк губ. Очень высокий и физически развитый, на фотографиях он сильно выделялся среди рыхлых фигур других бизнесменов. Ему было всего 24 года, но выглядел он старше и значительнее. Язык не поворачивался назвать его «юношей» или «парнем», нет. Это был мужчина.

Я пролистала выдачу вниз, в поисках фотографий с девушками, но не нашла ни одной. Инстаграма у нашего миллиардера тоже не оказалось. Интересно. Может, фиктивная жена нужна ему, потому что… Ну… Потому что в настоящей он не нуждается, скажем так?

Подумав, я решила ознакомиться и с его биографией. Женат он не был. Детство провёл в детском доме. Каким-то образом очень быстро построил зонтичный бренд из сетей гостиниц, клубов, автомоек, пиццерий, ресторанов — а, да чего там только нет! Его деловая хватка поражала. Я всегда восхищалась тем, как вели дела мои родители, как принимали решения и выстраивали стратегии, но он… Дубовский был на голову выше их обоих. И в прямом, и в переносном смысле. Что закономерно отразилось на его состоянии — впервые в рейтинг Forbes Russia он попал через неделю после двадцатилетия.

Незаурядный человек, но… Что-то не давало мне покоя. Ведь новости, которые выдались по запросу его имени, содержали в себе порядочно черноты. Везде — на уровне слухов. Каких-то комментариев, формулировок вида «начата проверка». Ничего определённого, однако, заставляет задуматься.

Вдобавок, я не была тепличным цветочком. Прекрасно понимала, что настолько большие деньги в России липнут только к грязным рукам. Как парнишка без особых связей, без наследства и покровителей сумел с разгона влететь в бизнес? Куда загадочно исчезали все его конкуренты?

Вопросов было больше, чем ответов. Вздохнув, я свернула браузер и случайно перешла в галерею со своими снимками. С последнего фото во все 64 зуба счастливо улыбались мы с Ильёй, сидящие в гамаке под тенью раскидистого дерева. Я хмыкнула — до чего же яркий контраст с тем, что я чувствую сейчас.

Это был по-настоящему счастливый день, солнечный, посреди дождливого лета. Мы наконец-то помирились после серьёзной ссоры и выбрались вдвоём за город. На фото глаза Ильи казались карими, но я знала, что на самом деле они тёмно-зелёные, искрящиеся золотистыми бликами. На щеках играли задорные ямочки, брови вздёрнуты, на голове вечный беспорядок — само воплощение непосредственности. Нам никогда не было скучно вдвоём. Иногда было трудно. Даже невыносимо, если он принимался обижаться и не желал меня слушать. Но скучно — ни разу. Такой и должна быть настоящая любовь, я знаю. Пусть ей всего полгода.

И теперь мне говорят: «Знаешь, Злат, всё это неправда. Все твои чувства яйца выеденного не стоят. Давай-ка ты выбросишь их в мусорное ведро и будешь хорошей девочкой». Злость и смятение снова начали разрывать меня изнутри. Мне нужно было сделать выбор, при том, что никакого выбора-то и не было! Меня просто поставили перед фактом. Я чувствовала себя какой-то марионеткой, которую со всей силы дёрнули за верёвочку, и теперь она валяется неаккуратной кучкой, сжимая деревянные кулачки.

Чувствуя, что чем дальше думаю об этом, тем больше тону, я встряхнулась. Нет, нельзя встречать такое в одиночестве, надо срочно найти свободные уши и излить свои горести. А может, даже услышать толковый совет.

Кто поддержит в трудную минуту, как не лучшая подруга? С Лизой мы дружили чуть ли не с пелёнок, хотя более разных людей ещё поискать. Я — реалистка до мозга костей, порой слишком циничная и даже мрачноватая. Она — какой-то бесконечный заряд позитива и оптимизма, которая даже в самой чудовищной трагедии увидит повод для надежды. Мы были нужны друг другу в равной степени. Я не давала ей совершенно уж оторваться от земли, помогала решать насущные проблемы. А она снабжала меня радостью и вытаскивала из психологических ям. Мама смеялась, что не того человека назвали Златой — и то правда, златокудрой Лизаветте моё имя подошло бы куда больше, чем мне.

Я набрала её номер и стала ждать. Гудки неприятно отзывались в голове.

— Как дела? — завопила Лизка мне в ухо. — Ты куда пропала, мать?

— Пока не родила, — привычно ответила я. — И пока не пропала, но на пути к этому. Ты когда в город возвращаешься?

— Послезавтра. А что, соскучилась?

— Очень, — честно сказала я. Поколебалась и добавила: — Значит, ты как раз к моей свадьбе приедешь.

Судя по грохоту, Лизка уронила телефон на асфальт.

Спустя секунду в нём что-то зашуршало, и она совершенно спокойным голосом спросила:

— Злат, у тебя всё нормально? Мне ментам звонить? Если ты в заложницах, скажи слово «пицца».

— Что? — я растерялась. Потом поняла и захихикала: — Боже, нет. Всё нормально. Ну, насколько это возможно. Я серьёзно. Про свадьбу.

— Неужели Илюха созрел? — поразилась подруга. — Вот это пердимонокль.

— Не-не. Там… Всё гораздо сложнее. Фиктивный брак. По расчёту.

— Фу, — сказала Лизка. — А кто счастливый жених? Передай ему, что если он мою принцессу обидит, я ему все руки повыдёргиваю!

Я откровенно заржала, представив себе такую картину. Лизка, метр-с-кепкой и громадный Максим. Да уж, силы заведомо неравны.

— Ты слышала про Максима Дубовского что-нибудь?

— Конечно, — затараторила Лиза. Её родители владели парочкой крупных СМИ, так что знала она всё и про всех. — Молодой, богатый, красивый — просто отвал всего. А что ты про него вспомнила вдруг?

— Вот он и есть счастливый жених, — вздохнула я.

На том конце несуществующего провода Лизаветта подавилась и закашлялась.

— Шуточки у тебя…

— Без шуток, Лиз. И не думай, что я в восторге тут свадебные каталоги листаю.

— Да уж, не слышу радости, — сказала она. Почувствовала мою горечь в голосе. — Так ты серьёзно? Как так вышло вообще? Злат, ты хоть добровольно?

Я почувствовала, что в горле стал ком. Попыталась спрятать его, но без толку — Лизка понимала моё настроение лучше, чем я сама.

— Это родители договорились. Я не…

— Слушай, — перебила она. — Меня сейчас ногами пинать начнут, если я телефон в общую кучу не положу. Давай-ка ты там не раскисай. Хрен с ней, с дачей, я завтра прямо с утра такси вызову и приеду. И всё расскажешь. Ладно?

— Ладно. — Я кивнула, будто она могла меня видеть.

— Всё. Держись там, завтра увидимся.

Я положила трубку с чувством, что тучи немного разошлись. Ненадолго, но… Этот момент стоил своего существования.

Часы показывали ровно полночь. Самое время закончить этот день. Я улеглась, подсунула ладони под щёку и загадала — первое, что я услышу утром, определит мою дальнейшую жизнь.

***

— Жопа!

Я распахнула глаза. Секунду назад мне снилось, как я блуждала по бесконечным каменным лабиринтам, которые перестраивались, стоило мне понять, куда идти. Реальность ворвалась солнечными лучами в окно и топотом Лизкиных ног по полу. Она вскочила на мою кровать, плюхнулась рядом и повторила:

— Жопа с этими таксистами! Один заказ отменил, второй до места довозить не хотел. Я с ними поседею скоро.

Не успела я толком продрать глаза, как Лизаветта бесцеремонно стащила с меня одеяло.

— Ну ты чего-о-о-о-о… — заныла я, зарываясь головой в подушки. Утренний воздух неприятно хватал за голые ноги.

— Вставай давай. Я в семь утра подорвалась не для того, чтоб на твою спящую мордаху смотреть.

— В семь? — ужаснулась я. — А сейчас сколько?

— А сейчас десять. Так что давай, шуруй чистить зубы и рассказывай, что тут у вас такое происходит.

Спустя полчаса мы уже сидели внизу и завтракали. Мой рассказ поверг Лизаветту в глубокую задумчивость. Она похрустела тостом, потыкала ножом в яичницу, после чего уточнила:

— Я правильно понимаю, что ты какие-то полгода будешь всего лишь изображать жену сногсшибательно красивого мужика, жить в хоромах, кататься по всему миру, получишь за это кучу денег и будешь жить дальше, как жила?

— Ну… Да. — Я кивнула, хотя в такой формулировке всё звучало несколько иначе, чем ощущалось мной.

— Так. А проблема в чём? — Лизка засмеялась. — Злат, ты чего? Да любая за такую возможность убьёт, а тебе прям на блюдечке принесли, получите-распишитесь.

Вот и она туда же. Почему-то для всех вокруг это была «возможность». А я кожей, кончиками нервов чувствовала опасность.

— Ты как-то слишком оптимистично на это смотришь, — сказала я, недовольно дубася варёное яйцо ложкой. — А теперь подумай вот о чём: это полгода с совершенно незнакомым человеком. У которого далеко не безупречная репутация. Мало ли, что взбредёт ему в голову?

— Ох, — Лиза закатила глаза. — Любишь ты мрак нагонять. Давай, расслабься. Мы с Илюхой всегда будем рядом, не забывай.

— Кстати, про него, — запнулась я и почувствовала, что щёки заливает краска стыда. — Я… Я пока ему не рассказала.

— Чего? — заорала Лизка так, что в кухню заглянула Марина, наша домработница. Мы подождали, пока она уйдёт, и подруга продолжила свистящим шёпотом: — Злат, ты с ума сошла, я не понимаю? У тебя завтра, — завтра, блин! — свадьба, а ты своему парню об этом не сообщила?

— Я боюсь, что он меня бросит из-за этого, — призналась я. Впервые я сказала это вслух, и теперь страх стал гораздо острее.

— Прекрати, он себе скорее руку отгрызёт, чем от тебя откажется, — отмахнулась подруга. — Ты видела, как он на тебя смотрит? Нет, такие истории так просто не заканчиваются.

Лизкины слова приятно гладили моё самолюбие. Но здравый смысл не давал с ними согласиться.

— Вот ты представь, — я ткнула в её сторону вилкой, — что твой парень такой: «Ой, доброе утро, кстати, а я завтра женюсь на другой, пока-пока, хорошего дня». Ты бы что сделала?

— Я бы охренела, — честно призналась Лизка. — А дальше — по ситуации. Если это и правда чистая фикция, если у нас и правда любовь невозможно какая… Наверное, я бы всё поняла.

— Наверное! — Я подскочила на стуле. — Ты даже в воображаемой ситуации не уверена. Понимаешь? Нельзя предугадать такие реакции. Лиз, что мне делать, а?

— Позвони и поговори с ним.

Я ужаснулась. Но коварная подруга уже сцапала мой телефон и тыкала мне его под нос.

— Попозже… — промямлила я, но Лизка была неумолима. Она сама нажала вызов и мне не оставалось ничего, кроме как собраться с духом.

— Здравствуй, золотко! — донеслось из трубки. Я поморщилась. Ненавижу все, абсолютно все, производные своего имени. И он об этом знал, но продолжал их использовать.

— Привет.

— Случилось что-то? — неуверенно протянул Илья. Ну да, напряжением в моём голосе можно камни дробить.

— Честно говоря, да. И лучше нам встретиться, чтобы это обсудить.

Он моментально посерьёзнел, из голоса ушла смешинка.

— Когда, где?

Я прикинула, сколько времени мне нужно, чтобы собраться и морально подготовиться к самому странному разговору в моей жизни.

— Давай через полтора часа, в кофейне на углу. Тебе там ещё пирог тыквенный понравился, помнишь?

— Да, понял. Сейчас буду выходить тогда.

— Давай. Люблю тебя.

Он сбросил вызов, а я с мученическим стоном отшвырнула телефон. Лизаветта погладила меня по волосам, чмокнула в макушку.

— Молодец, горжусь тобой.

— Ты ведь пойдёшь со мной? — Я схватила её за руку, умоляюще заглядывая в серые глаза.

— Боже, Злат… Тебе не кажется, что я там буду лишней?

— Всегда можно отсесть. Ну пожалуйста, я себя не смогу заставить через порог переступить, если буду одна. Пошли со мной. Пойдёшь?

— Ну что с тобой делать, — притворно вздохнула она. — Собирайся давай.

Глава 2: Тяжёлый разговор

Он сидел за столиком у окна, на нашем любимом месте. Тёмная макушка золотилась на солнце, руки нервно сжимали высокую чашку с кофе. У меня стиснуло сердце, когда я его увидела, замерло на мгновение и внутренний голос шепнул: «Не делай этого. Ты знаешь, как сильно он тебя любит. Не причиняй ему такую боль, которую он не вынесет». Но Лиза пихнула меня в бок — мол, чего застыла? И пришлось идти дальше, чувствуя себя Русалочкой из сказки Андерсона. Каждый шаг причинял ей боль, словно раскалённые ножи вонзались в стопы. Мне было ещё хуже, ведь ножи целили прямиком в сердце.

— Я в тебя верю, — напоследок сказала подруга, звонко чмокнула меня в припудренную щёку и направилась к бару. Какой-то кудрявый парень в углу завороженно проводил её глазами.

Коленки тряслись до такой степени, что я всерьёз побаивалась, что запнусь на полдороге и растянусь прямо на деревянном полу в солнечных лужах, как кошка, которой внезапно стало лень куда-то идти. Стиснув зубы посильнее, я взяла себя в руки — если я делаю выбор, то должна нести за него ответственность. Даже если ни того, ни другого мне совсем не хочется.

Илья повернул голову на стук каблуков и мгновенно расцвёл самой обаятельной из своих улыбок. Морщинка между бровей разгладилась, из глаз ушли тяжёлые тучи. Он всегда так улыбался, когда меня видел. Словно никого в мире больше и не существует.

— Привет, — сказала я, чувствуя себя распоследней тварью. Нагнулась над ним — волосы рассыпались блестящим чёрным водопадом, скрывая нас от досужих глаз.

Он поцеловал меня, со смешком прикусив губу. Но когда я отстранилась, увидела, что в глазах его улыбки не было. Одна настороженность.

— Привет, золотко, — сказал он.

Я привычно нахмурилась, но заводить сейчас разговор о прозвищах было… не к месту. Сейчас меня занимали другие вопросы, тяжеловесные и косматые, оскаленными пастями терзающие мои нервы. Как рассказать про свадьбу, не разрушив отношения? Какие слова подобрать? Вообще, можно хоть как-то смягчить подобную новость? Я не знаю.

— Нам нужно поговорить, — глупо сказала я, выторговывая себе ещё немножко времени.

— Я понял, — ответил Илья, снова улыбаясь. Улыбка вышла кривой. — Что-то случилось?

Я села за столик, расправила подол короткого лёгкого платья, прошлась пальцами по выпуклому кружеву. Каждое ощущение удерживало меня в реальности, не давало соскользнуть в водоворот мыслей, в котором кто-то истошно кричал и звал на помощь. Вкусно пах лавандовый раф из Илюхиного стакана, от соседнего столика доносился аромат выпечки, негромкий джаз ласкал уши. Я любила это место за уют и тёплую атмосферу. Зря мы пошли сюда, вдруг поняла я. Теперь оно навсегда запачкано самыми гнусными из переживаний.

Илья поднял руку, подзывая симпатичную официантку. Я видела её не в первый раз, но всегда забывала имя, стоило выйти за дверь.

— Киш с тунцом и брокколи? — спросил он.

— Как обычно. — Я кивнула. Мои вкусы он помнил прекрасно.

— И карамельный фраппучино. А мне… — Илья на секунду прикрыл глаза, но я уже знала, что именно он скажет. Тыквенный пай и второй стакан лавандового рафа. Каждый раз, как мы оказывались здесь, брали то же, что и в тот раз, когда пришли сюда на наше первое свидание. — А мне киш с ветчиной, пожалуйста. И эспрессо.

Что? Я подумала, что ослышалась. Но нет, девушка повторила заказ, в котором не было ничего, похожего на тыкву. Не замечая моего изумления, Илья уточнял какие-то детали у официантки, машинально разлохмачивая салфетку.

Нуждаясь в срочной поддержке, я поискала глазами Лизку. Она нашлась у барной стойки, мило щебечущей с барменом за стаканом безалкогольного (надеюсь!) коктейля. Ставлю голову на отсечение, она за него не платила. Почувствовав мой взгляд спиной, подруга обернулась в полоборота и показала большой палец. Это был наш сигнал. «Я с тобой.»

Илья взял мои ладони, нежно погладил косточки запястий.

— Так что же у нас случилось? — сказал он шутливо.

— Знаешь, — занервничала я, — давай сначала заказ дождёмся. Лучше расскажи, как у тебя дела? Как сессия?

— Да нормально. Ты же знаешь, какой я у тебя умный, — сказал он и засмеялся. — Во всяком случае, достаточно умный, чтобы дать на лапу, кому надо.

Я хотела возмутиться, но он перебил:

— Слушай… Мы же с тобой за всё время ни разу никуда не выбирались вместе… Непорядок. И я подумал — а давай на выходных махнём в Милан?

— Ч-что? — Я раскрыла рот. Мы и впрямь никуда не выбирались дальше Барвихи, Илья то пропадал на учёбе, то на тусовках, надеясь сделать карьеру диджея. Мы и виделись не то чтобы очень часто, компенсируя это переписками и созвонами. А тут сразу Милан, который я обожала до потери сознания.

— Ч-что, — передразнил он. — Т-то. Что слышала. Давай, двое суток в Вечном городе.

— Вечный город — это Рим, — механически поправила я. — Это… Это очень крутое предложение, правда, но я не уверена, что…

Мой живот вдруг свела судорога, самая настоящая. Слова застряли на полдороге и не желали выходить наружу, толкались комом в горле. Чувствуя, что подступает паника, я на секунду зажмурилась.

— У тебя планы какие-то? — спросил Илья, помогая подошедшей официантке составить заказ на столик.

— Нет, — поспешила я. — То есть да. В каком-то смысле. Определённо, они и есть. Планы. Чёрт!

— Да что происходит?! — Илья в сердцах швырнул вилку на стол, она жалобно звякнула. — Ты можешь нормально сказать? Что за планы такие?

Быстро-быстро, чтобы не передумать, не испугаться и не слиться, я сказала, старательно глядя в сторону:

— Завтра я выхожу замуж.

У Илюхи натурально отвисла челюсть. Какая-то часть меня испугалась, что сейчас она вовсе отвалится и покатится под стол. Ай да я. Ай да дипломатка. Когда боги раздавали умение подбирать слова, я стояла в очереди за пончиками.

Не давая Илье времени опомниться и накинуться на меня с обвинениями, я принялась растолковывать:

— Только не спеши с выводами. Это не тот брак… Фиктивный. Абсолютно, полностью, до последней запятой, фиктивный брак. Мои родители решили, что это самый короткий путь, чтобы спасти бизнес, ты знаешь, у них очень трудные времена настали. Всего полгода в статусе фальшивой жены — и дело в шляпе. Взамен мы получим деньги.

— И за кого же ты выходишь? — сухо спросил Илья. Он словно окаменел, скрестил руки на груди и сверлил меня испытующим взглядом.

— За Максима Дубовского.

— Чего? — От неожиданности Илюха прыснул. Потом увидел моё лицо и смеяться перестал. — Злат, ты серьёзно сейчас? За Макса Дубовского, который тот самый Макс Дубовский? Мордоворот с прорвой деньжищ?

— Вижу, вы знакомы…

— Нет, пронесло, — он скривился. — Отчим мой партнёрит с ним пару клубов. Ни разу не видел, зато наслышан. Золотко, ты вообще понимаешь, что происходит? Как твои родители могут так с тобой поступать? Просто взять и использовать, против твоей воли выдать за какого-то…

— Илья. Это мой выбор. Сперва я была в ярости, конечно. И не думай, что я безмерно счастлива такому раскладу. Но если подумать, это и правда… возможность. Я могу помочь родителям, вытащить их из долговой ямы, отодвинуть банкротство. И всё станет, как раньше. Понимаешь? Это мой долг.

— Когда ж ты успела так задолжать? — зло выплюнул Илья.

— Это ради их блага.

Он треснул кулаком по столу так, что мой стакан едва не перевернулся. Отчаянными глазами впился в меня.

— Ради их блага? — свистящим страшным шёпотом простонал он. — Ради их? А о своём ты подумала? А обо мне ты подумала?!

— Прости. Но это всего лишь на полгода…

— Всего лишь. — Илья саркастически усмехнулся.

— Ладно, без «всего лишь». Но эти полгода пролетят очень быстро. Шесть месяцев. А потом — подам на развод, получу то, что мне причитается…

— Ого, так ещё и оплата по факту, ничего себе. — Он картинно захлопал в ладоши. — Узнаю почерк Дубовского. Своего не упустит.

Последние слова прозвучали зловеще.

Илья стиснул кулаки, прижал их ко лбу. Потом вдруг подался вперёд и лихорадочно забормотал:

— Не делай этого, Богом тебя молю, Злат, ты не понимаешь… Это ведь не обязательно, ты не рабыня своих родителей! Есть кредиты, есть фонды, не знаю, субсидии какие-то…

Я с жалостью погладила его по щеке.

— Они уже всё пробовали, милый. Это последний шанс.

— Я могу помочь. Не знаю, продам машину. Отца подключу, может, даже отчима.

— Перестань. — Я видела, что он говорит искренне и от этого было в сотни раз больнее. — Не надо идти на такие жертвы, когда всё уже решено. Договорённости есть, их не отменить так просто.

Он подставил стул поближе, скрипнули ножки, высоким звуком ввинчиваясь в мозг. Илья обнял меня, уткнулся губами мне в макушку, прижал к широкой груди, и я впервые заколебалась. Его тёплый запах обволакивал, успокаивал. Такой привычный. Такой родной.

— Злат.

— М?

— Я люблю тебя.

Глаза защипало. Все мои внутренние силы сосредоточились на одной цели — не разреветься в три ручья.

— И я тебя, — сказала я чуть слышно, сглатывая ком в горле.

— Выходи за меня.

— Что?!

Я резко отстранилась, заглянула в зелёные глаза. Илья смотрел непривычно серьёзно, хмуря тёмные брови. Он не шутил. Он правда верил в то, что сейчас говорил.

— Выходи за меня, — повторил он. — Мы разберёмся, придумаем что-нибудь…

— Солнце, — я заставила себя улыбнуться, — ты настолько меня любишь, что готов перейти дорогу Максиму Дубовскому?

Он опустил глаза. Я не стала продолжать пытку.

— Давай мы закроем эту тему, ладно? Всё решено. Мы не можем это остановить или отмотать назад. Через полгода ещё смеяться будем, как переживали и тряслись сейчас. Пусть я жертвую своей свободой, но это всего лишь эпизод. Который однажды закончится — и всё станет, как прежде. Мы будем вместе, счастливые, при деньгах. Уедем в Милан не на выходные, а на месяц. Давай? Я тебе всё там покажу, все свои любимые джелатерии и фонтаны. И если ты не передумаешь, не захочешь взять свои слова обратно — мы поженимся.

Илья закусил губу до крови. На лице играли желваки, выдавая внутреннюю борьбу. Он прикрыл глаза ладонью и вдруг спросил меня совершенно спокойно:

— Когда ты собиралась мне сказать?

— Я сама узнала только недавно… — прошептала я, задыхаясь от чувства вины. — И до последнего надеялась, что это какой-то розыгрыш. Или что они найдут другой выход.

— А они его вообще искали? — Тон Ильи резанул льдом.

— Я же их дочь…

— Вот именно. — Он зло раздул ноздри. — Ты их дочь. Не собственность. Не товар.

— Хватит. — Я приложила ладонь к его губам. — Мы идём по второму кругу. Я бы считала себя конченной эгоисткой, если бы бросила их в беде, понимаешь? И это не было простым решением, я много думала, взвешивала… По правде говоря, единственное, что меня по-настоящему удерживало от согласия, это страх. Страх, что ты меня бросишь.

Он снова меня обнял, порывисто, крепко.

— Дурочка какая, — сказал он тихо. Дыхание ворошило мои волосы. — Я злюсь не на тебя, а на них. И на него, считающего, что может покупать себе людей в собственность. Но ты… Ты не при чём. Бросить тебя?! Да я лучше сдохну. Я всегда буду твоим. А ты — всегда будешь моей.

Илья заставил меня поднять голову и поцеловал, сильно и грубо, почти до боли впиваясь в мои губы. Он будто говорил этим: «Я могу так делать. А он — нет». Его пальцы сдавили моё лицо, вторая рука легла на бедро и сжала. Это было слишком сильно, но мне понравилось. Скопившееся напряжение требовало мощной разрядки, чего-то чрезмерного, запредельного, сильнее обычного в тысячу раз.

— Ты с ним уже встречалась? — спросил он, на миллиметр отрываясь от моих припухших губ.

— Ещё нет. Сегодня вечером первая встреча.

— Я пойду с тобой.

— Нет! — Я отодвинулась. — Даже не думай. Он не в курсе, что у меня кто-то есть, это было условием сделки.

— Да насрать вообще. Я пойду с тобой.

— Илья. — Я влила в голос порядочно металла. — Этого не будет. И это не обсуждается.

— Господи… — Парень взъерошил волосы. — Ладно, я не буду светить рожей. Но буду рядом. Просто пронаблюдаю, чтобы всё прошло нормально.

— А это идея, — признала я.

Синхронно с моим кивком зазвонил Илюхин телефон. Он бросил взгляд на экран и скривился.

— Отчим названивает… Сейчас опять все мозги мне вынесет, я на два часа опаздываю. — Илья вынул бумажник, оставил пару купюр на столике. — Я погнал, короче. Напиши мне, куда вечером выдвигаться, не забудь только. Люблю тебя, золотко.

Он быстро поцеловал меня и ушёл.

Моментально, словно всё это время сидела на низком старте, ко мне подскочила Лизаветта.

— Ну как?

Я пожала плечами.

— Лучше, чем я думала. Но всё равно паршиво. Прикинь, он мне только что предложение сделал.

— Вот это жизнь у тебя, — хохотнула Лизка. — Тут от одного не дождёшься, а у тебя сразу два в кармане.

— И не говори, — протянула я без улыбки. На душе скребли кошки.

— Куда он помчался-то? Лимузин заказывать?

— Нет, зачем? Я же отказалась. Ну, точнее, перенесла согласие на полгода вперёд. Он к отчиму поехал.

Лизаветта присвистнула.

— Так вы правда?.. Того? Чур я сведетельница!

— Хорошо, — хмыкнула я. — Как будто кто-то может отобрать у тебя эту роль.

— Да мало ли. Может, ты за эти шесть месяцев сдружишься со всякими великосветскими львицами, которым я в подмётки не гожусь…

Лизка скорчила грустную рожицу. Я не выдержала и засмеялась.

— Это они тебе в подмётки не годятся, поняла?

— Ловлю на слове. — Она хитренько улыбнулась, придвигая к себе мой нетронутый пирог.

Я откинулась на спинке стула. Что же, на сегодня осталось ещё одно важное дело. Встреча с моим будущим мужем. А ведь я пока даже не знаю, где она пройдёт — Максим Дубовский любил сюрпризы.

Едва мы переступили порог дома, как мама сообщила новость — встреча с Дубовским назначена на девять вечера в «Турандот», украшавшем собой Тверскую. Да, по мелочам этот парень не разменивался. Несмотря на адские цены, забронировать там столик было большой проблемой. Но не для него.

Мы с Лизаветтой поднялись наверх, разлеглись на моей кровати и молча уставились друг на друга.

— Мне страшно, — наконец призналась я. — Просто до жути. Смотри.

Я протянула руку, которая меленько тряслась, выдавая степень моей тревоги.

— На твоём месте я бы уже валялась в обмороке, кверху копытами, — сказала Лиза, сочувственно гладя меня по спине. — Сам Дубовский!.. Мама дорогая. Говорю, ты ещё отлично держишься.

— Думаешь?

— А то! — Она усердно закивала, так, что волнистая прядь сползла ей на нос. — Но вообще, вряд ли тебе стоит переживать, раз Илюха будет на подхвате.

— Да, но… Это только на вечер. А как быть дальше? Он не сможет быть рядом со мной следующие полгода.

Эта мысль терзала меня железными клещами. Произнесённая вслух, она словно бы стала ещё страшнее, обрела плоть и вес, стала реальной. Шесть месяцев с незнакомым человеком. Почему-то мне казалось, что я буду двадцать четыре часа в сутки заперта в одной комнате со львом. Но Лизаветта не разделяла моих опасений.

— А вдруг он не будет настаивать на проживании? — Она сморщила лоб. — Скажет, что жить ты останешься у себя, просто будешь выходить с ним в свет, да и всё.

— Ммм… — протянула я, соображая. Это было бы идеально, но что-то в словах родителей царапало, не давало поверить, что будет именно так. Вспомнить дословно я не смогла, потому отделалась просто: — Нет. Слишком хорошо, чтобы быть правдой, не находишь?

— Побольше позитива, подруга. Ты как к похоронам готовишься, а ведь это свадьба! Пусть и фальшивая. Какая разница? — Лиза легко улыбнулась. — В конце-то концов, судя по количеству разводов, каждая вторая свадьба — такая же фальшивка. Но это не мешает людям веселиться и получать от неё удовольствие.

Мы помолчали, думая о своём. Потом она резко села, оглядывая меня с ног до головы.

— Ты так пойдёшь?

— Не уверена, что меня пустят.

Светлый льняной сарафан был дорогим и стильным, но всё же не дотягивал до планки, установленной в «Турандот», да ещё и помялся, пока я каталась по кровати. В шикарном месте должны быть только шикарно одетые люди — негласное правило, которым не стоит пренебрегать, если не хочешь оказаться в чёрном списке.

Однако, выбирать наряды, краситься и делать причёску… У меня не было на это моральных сил.

— Не хочу расфуфыриваться для этого козла, — буркнула я. — И вообще, надо Илье сообщить.

Он взял трубку так быстро, словно сидел над телефоном и ждал моего звонка.

— Да?

— Встреча с Дубовским в «Турандот», девять вечера, — сказала я, опустив приветствие.

— Ну ещё бы, — ворчливо отозвался Илья. — Лепнина и позолота. Самое то для вчерашнего детдомовца. Бабла заработал, а вкуса как не было, так и нет.

Я прервала его поток гундежа:

— Ты сможешь поехать со мной?

Илья задумался, надолго замолчав. Потом сказал:

— Сложнее, чем я рассчитывал, конечно. Но я попробую своих обзвонить, Киреев и Сю туда часто захаживают, плюс у Сю там какие-то контакты есть. Набьюсь им в компанию или выбью стол. Придумаю, короче, ты не волнуйся. Я тогда за тобой заеду в восемь, ок?

— Ок, — сказала я. — Не задерживайся только. В случае чего, я и на такси доеду, помни об этом.

— Тебя не проведёшь, — хмыкнул он и положил трубку.

Лиза, внимательно слушавшая весь разговор, только вздохнула.

— Мне тоже ехать с вами?

— Не стоит. Эдак весь ресторан забьют мои сопровождающие, — попыталась пошутить я, но вышло уныло. — Ты мне и так помогла, Лиз. Спасибо, что ты со мной.

Она хитро сощурилась.

— Подожди благодарить, пока ты не увидела, что я тебе привезла. Как знала, что тебе потребуется сегодня быть сногсшибательной.

Когда она вынула из дорожной сумки свёрток, я не поняла, что там, с любопытством наблюдая, как тонкие пальцы разворачивают шуршащую бумагу. Лиза жестом фокусницы встряхнула подарок, разворачивая длинное, в пол, невесомое платье из чёрного шифона. Я ахнула, не сдержавшись. Платье струилось, подол волновался, как живой, тончайшие слои ткани ниспадали мягкими складками. Приталенный силуэт, изящные бретели — совершенная форма, призванная подчёркивать достоинства фигуры. И декольте — заметное, но не вызывающее, скорее намёк, чем вызов.

Лизаветта наслаждалась произведённым эффектом.

— Нравится? Или себе оставить? — провокационно спросила она. И захохотала, когда я подскочила на месте.

— Конечно нравится! — возмутилась я, поглаживая шелковистую ткань. Она удивительно льнула к коже, словно обволакивала.

— Тогда меряй.

Платье село, как влитое. Я покрутилась перед зеркалом, с удовольствием поглаживая бёдра. Не знаю, кто был этот модельер, но каким-то чудом он влез в мою голову и достал оттуда представления об идеальном платье, а потом сшил его, неукоснительно следуя списку даже в мельчайших деталях. Длина подчёркивала ноги, талия казалась ещё тоньше, чем обычно. В таком платье нельзя чувствовать себя простой или грубой. Или несчастной. Спина распрямляется сама собой, появляется горделивая осанка и чувство, что весь мир готов упасть перед тобой на колени.

Когда я выплыла из гардеробной, Лизка тихонечко взвизгнула от восторга.

— Королева! — Она схватила меня за руки и закружила. — В таком платье Маргарита была на балу Воланда.

— Дубина, Маргарита была там без платья, — засмеялась я, останавливаясь.

Удивительно, как сильно влияет на нас одежда. Я уже не чувствовала себя дряхлым судёнышком, увлекаемым быстрым потоком. Пусть штурвал не у меня в руках, но я хотя бы могу грести.

— Он офигеет, — сказала Лизка, довольно потирая ладошки. — Он потеряет дар речи и всю жизнь будет только мычать, я тебе обещаю.

— Да хватит. — Я вдруг засмущалась. — Он наверняка столько красоток перевидал, что его теперь ничем не удивишь.

— Таких он точно не видел, — упрямо тряхнула волосами Лиза.

Я не стала спорить. При упоминании Дубовского моя уверенность снова начала подтаивать, как мороженое на солнцепёке. Мысли роились и жужжали пчёлами, больно жалили, не давая забыть — ты вверяешь себя незнакомцу. Ты не знаешь, чего от него ждать. Может, он самый милый парень на свете? Нет, это вряд ли. Его глаза… Я поёжилась, вспоминая, насколько равнодушным и жёстким он казался на фото. Если мы останемся наедине, чего он захочет? Могу ли я отказаться? И где предел его власти, его прав на меня? Вопросы оставались без ответа, засоряя моюголову мусорной шелухой.

Через несколько часов я выйду из дома, сяду в машину своего парня и поеду на встречу с будущим мужем. Ситуация — верх абсурда. Мне захотелось треснусь себя по лбу, укусить до крови, закричать, что есть силы, на разрыв, до хрипоты. Лишь бы выдернуть себя из этого сна. Разве это реальность? Разве она может быть такой? Я думала, что примирилась со своей участью, но… Зверь, заточённый в клетку, всегда будет жаждать свободы.

И ненавидеть того, кто держит его взаперти.

***

Солнце уже клонилось к закату, когда я проводила Лизку до двери. Она пожелала мне удачи, чмокнула в щёку и упорхнула в такси. Я невольно позавидовала — вот уж кому не о чем переживать. Летом её ждали тусовки на Гоа и в Берлине, осенью начиналась учёба в МГИМО, а будущее было совершенно безоблачным. Моё же казалось непроглядным туманом, в котором мелькают опасные огоньки, зовущие в гибельную трясину.

Я сжала кулаки, длинные ногти впились в ладони. Надо собраться. Стенания и страдания не могут длиться вечно, тем более, что я сама согласилась на всё это. Не на кого пенять. Только на себя.

С улицы донесся автомобильный сигнал. Я вздрогнула, выпадая из своих дум и посмотрела на время: двадцать ноль-ноль. Пора. Отражение в зеркале показалось прекрасным, но каким-то безжизненным. Сведя брови к переносице, я погрозила ему пальцем и улыбнулась, пытаясь выглядеть увереннее.

Илья не стал заезжать во двор. Он стоял возле своего чёрного мерса, подаренного отчимом на окончание школы, и медленно курил, пуская аккуратные сизые кольца.

— Привет. — Я махнула рукой, осторожно ступая тонкими каблуками по земле. — Отлично выглядишь.

— Ты тоже. — Илья скользнул по мне взглядом, облизнул губы. Потом галантно открыл мне дверь, чего не делал, кажется, ещё ни разу. — Прошу.

Он прикрыл дверь и сел на водительское место, мимоходом глядя в зеркало заднего вида. Потом повернулся ко мне и жарко поцеловал в губы, обхватив меня за талию. От его напора сбивалось дыхание, в машине мигом стало жарко. Я почувствовала, что его рука нащупывает моё колено, собирается забраться под подол.

— Эй, эй! — Я отстранилась, перевела дух. — Спокойнее, молодой человек. Сейчас не время.

— А когда будет время? — Он вдруг взбесился, треснул руками по рулю. — Когда этот урод потащит тебя в постель?! Тогда ты захочешь?

Я онемела. То, что я не хотела спешить с сексом, уже становилось пару раз причиной наших ссор, но никогда он не позволял себе такого тона. На контрасте с огнём его ярости я будто покрылась ледяной коркой. Илья опомнился. Он с силой выдохнул и потёр глаза рукой.

— Прости меня, золотко. Я на взводе, сама понимаешь.

— Перестань так меня называть.

— Что?

— Что слышал. Перестань так меня называть. Я же просила миллион раз, — отчеканила я, вбивая каждое слово. Это было жестоко, но я хотела быть жестокой. Единственное, что ещё оставалось под моим контролем.

— Тоже мне, проблема, — фыркнул он, заводя мотор. — Ладно-ладно, если тебе так не нравится, что я пытаюсь быть милым, договорились. Буду называть тебя Златой Сергеевной, так пойдёт?

Вместо ответа я молча пристегнулась. Повисло неловкое, колкое молчание. Воздух в салоне окаменел, ощерился ежиными иглами, царапающими кожу при малейшем движении. Мы не смотрели друг на друга, только вперёд, на дорогу. Это было так не похоже на наши обычные ссоры. Мы оба легко вспыхивали, принимались кусаться, но быстро отходили и мирились, клятвенно заверяя друг друга, что больше никогда не поссоримся. Конечно же, ссорились снова — и снова бурно мирились. Но сегодня мы были двумя мухами в смоле, которые жужжали и не могли пошевелиться, скованные вязкой тишиной.

Илья заехал на парковку у ресторана, остановился. Я нехотя щёлкнула ремнём безопасности, и только тогда парень повернулся, схватив меня за локоть неверными пальцами. У него дрожали губы, глаза были дикими, отчаянными, полными такой тоски, что хотелось выть.

— Не ходи туда, — сказал он пересохшим ртом и закашлялся. — Тебе не надо этого делать.

— Всё решено, — грустно ответила я. — Делай, что должен. И будь, что будет.

«Прости меня, — думала я, горделивой походкой вышагивая по парковке. Илья шёл рядом, низко опустив голову. — Прости меня, если когда-нибудь сможешь. Лучше бы мне вырвали душу и отправили её в Преисподнюю, чем подвергать тебя этому. Но я не могу иначе. И мы должны справиться. Мы обязаны справиться.»

Я планировала застрять возле хостес, сбивчиво объясняя, кто меня ждёт, но она сама подскочила ко мне, едва я вошла.

— Добрый вечер! — Она так мне обрадовалась, словно я была её горячо любимой сестрой, которая пропала без вести и вдруг нашлась. — Злата Сергеевна, пройдёмте со мной, Максим Игоревич уже ожидает.

Кажется, наш прекрасный план трещал по швам. Хостес повела меня не в просторные общие залы, а в один из приватных кабинетов, за дверями которых встречались сильные мира сего. Я узнала его — это был кабинет «Золотая клетка». Как иронично. Дубовскому не откажешь в чувстве чёрного юмора.

Подведя меня к двери, хостес растворилась в роскошных интерьерах ресторана. Чуть помедлив, я открыла дверь и замерла, ошеломлённая обстановкой.

Роскошь кабинета была не просто яркой. Она бросалась в глаза, оглушала, подавляла тебя. подминала и заставляла чувствовать себя ничтожеством. Всюду золото, сплошное золото, всех оттенков и граней, сверкающее и кричащее. Расписные шёлковые панели на стенах, обивка резных кресел, безделушки на каминной доске и даже ручки у столовых приборов — всё было золотым. Хрустальная люстра свисала с потолка, заливая кабинет мягким светом.

И во всём этом великолепии, по наборному паркету вышагивал он.

Максим Дубовский собственной персоной.

Смазанные петли даже не скрипнули, но он каким-то звериным чутьём почувствовал, что в комнате кто-то есть. Остановился и обернулся, пристально глядя на меня.

Я никогда не доверяла фотографиям, считала, что в наш век фотошопа и ретуши ничего не стоит сделать себя красивее, чем есть на самом деле. Максим подтвердил мою мысль — фотографиям доверять нельзя.

Но он в реальности был лучше, чем на них. При одном только взгляде на него моё сердце подскочило куда-то к горлу и заколотилось, как бешеное. Ни одна камера в мире не смогла бы передать ту ауру, что исходила от него, заполняя собой пространство.

Он был не просто хорошо или дорого одет. Каждая деталь была на своём месте, отточенная до совершенства. Тёмная рубашка оттеняла глаза, заставляла их гореть голубым огнём. Лёгкая небрежность волос была таковой лишь на первый взгляд, а на второй выдавала работу умелого стилиста. Несмотря на широкую спину и накаченные руки, всё сидело, как следует, подчёркивая контраст мощного торса и узких поджарых бёдер. Кровь бросилась мне в лицо. «Ты думаешь о его бёдрах? С ума сошла?!»

Но не красота, какой бы яркой она ни была, привлекала к нему. Что-то другое. Тяжёлый, нацеленный взгляд человека, привыкшего добиваться своего. Обманчивая расслабленность, готовая в любой момент смениться броском. Опасность, исходившая от него, была почти осязаемой. И — я не могла себе в этом признаться до конца, — чертовски горячей. Обнажённый обоюдоострый клинок. Зверь, способный разодрать надвое. Сулящий погибель всем, кто его коснётся.

Я покачнулась, не в силах справиться с обуревавшими меня чувствами. В смятении схватилась за дверной косяк. По его чувственным губам скользнула тень насмешки. Готова попорить, он прекрасно понимал, какое впечатление производит. И упивается этим. Наслаждается чужой беспомощностью, своим влиянием, своей силой. Я закусила губу. Ну уж нет. Меня тебе не победить.

— Добрый вечер, Максим Игоревич.

Глава 3: Вторая сторона

POV Максим

(За несколько месяцев до)

Звонкий женский голос дрожал от ужаса, когда его обладательница обратилась ко мне. Должно быть, себе она казалась невероятно смелой, но я чуял, как трясутся её круглые коленки, скрытые под форменной юбкой, как выступает пот над верхней губой и холодеют руки. Страх невозможно скрыть.

— Максим Игоревич, принести ещё что-нибудь?

Я отвернулся от окна отеля и покачал головой. Официантка была совсем молоденькой, с нежным пушком на округлых щеках, безжалостно измазанных тональником. Она была бы хорошенькой, если бы не этот взгляд затравленного оленёнка, который метался между мной и выходящими на улицу панорамными окнами. Прямо за ними стояли бугаи из местной охраны. Слишком заметные, чтобы быть по-настоящему эффективными.

По мощёной дорожке паркового комплекса шёл человек. Пока ещё человек. Лёгким, пружинящим шагом того, кто не отягощает свою совесть лишним грузом воспоминаний.

— Ничего не нужно, идите.

Девчонка с готовностью выскочила за дверь. Из угла донеслось недовольное цоканье — это Владислав выражал своё неудовольствие. Старый хрен не отказался бы от ещё одной порции односолодового виски. Я ценил его, как партнёра и поверенного, но с его образом жизни скоро придётся искать нового.

Игнорируя старика, я внимательно следил, как человек на дорожке ступает на круглую площадку перед журчащим фонтаном. Свет фонаря выхватил из вечернего сумрака лицо, исключая риск ошибки. Это был он, выродок и говнюк, жалкий уродливый червяк, возомнивший себя Богом. Георгий Кириченко, в узких кругах известный как Жора Клык. Достойный сын 90-х, потерявший всякий страх.

Это была общая беда всех нуворишей. Решив, что стали бессмертными, раз выжили в мясорубке перестроечных времён, они разбрасывались угрозами и давили там, где можно было договориться по-человечески. Держались за удобные им «понятия», со старпёрским апломбом презирали всех, у кого ещё стоял хер и начисто игнорировали двадцать первый век. Что же, сегодня Жора Клык познает свою истинную сущность мелкого дерьмеца. Прах к праху, пепел к пеплу. Дерьмо — к дерьму.

Я нажал кнопку вызова и сказал, не отрывая взгляда от движущейся фигуры:

— Начинайте.

Быстрыми, отработанными движениями из-за деревьев выскочили две чёрные тени. Кулаки сжались сами собой, в предвкушении я едва не протаранил лбом стекло. Но зрелище оказалось ниже всякой критики. Кириченко рухнул, как подхошенный, едва его пальцем тронули. Одна из теней бойцовским приёмом шваркнула его о каменные плиты дорожки, раскроив череп. Вторая припечатала тяжёлым ботинком в грудак и наставила оружие в лицо. Это было моим личным пожеланием. Он должен видеть свою смерть.

Жора Клык даже не пытался сопротивляться. Я помнил, как он вёл себя, прячась за спинами своих мордоворотов, как тыкал мне в лицо разорванным договором и потешался над «сопливым пацаном, которого поимели, как шмару на трассе». Ну и кто теперь пускает сопли, Жора?

Отсюда было видно, что Кириченко что-то блеет, пытаясь не то разжалобить, не то выторговать свою жалкую жизнь. Это он зря. Каждый из моих ребят знал, что проще, быстрее и безболезненнее будет пустить пулю себе в лоб, чем нарушить приказ. Пары прецедентов хватило, чтобы донести до всех — Дубовского нельзя предавать.

Вторая тень обернулась. Я равнодушно махнул рукой. Шоу не получилось, Жора Клык оказался трусливой беззубой шавкой — так собаке собачья смерть. Приглушённый глушителем и стеклопакетом выстрел был похож на звук, с которым открывают шампанское. Амбалы перед окном даже не шелохнулись. Умные ребята.

По каменным плиткам медленно расползалась тёмная лужа. Подошедший Владислав глубоко вздохнул, с отвращением отворачиваясь от окна. Кадык, покрытый старческими пятнами, дёрнулся под морщинистой кожей.

— Не одобряю я твои методы, — пожевав сухими губами, сказал он ворчливо. — Да ты и сам знаешь. Ладно эти, калеченные-перекалеченные, их перевернуло давно, там человеческого и не осталось ничего, одно звериное. Но ты-то. Молодой ещё, горячий. Что ж с тобой приключилось, Максим? Как ты дошёл до этого?

Я не стал отвечать, чувствуя, что расправа не принесла мне должного успокоения. Злость всё ещё ворочалась в глубине, спускать её на союзника не было резона. Но его слова резанули по незаживающей ране.

«Как же я дошёл до такого? — Издевательский голос в голове корчил рожи и скалился. — Даже не знаю, давай-ка подумаем, приятель.»

В двадцать четыре я — один из богатейших людей страны. К тридцати планирую выбиться в мировые топы. Не мечтаю, а планирую, просчитывая свои шаги наперёд. Меня включают в списки «30 до 30-ти», самых завидных холостяков, самых успешных молодых бизнесменов и самых влиятельных людей столицы. За мной охотятся паппарацци и безумные поклонницы. Меня приглашают спикером на международные форумы. Меня считают самым перспективным именем в HoReCa сегменте бизнеса. Моё состояние в этом году перевалило за миллиард.

Журналисты из кожи вон лезут, задавая один и тот же вопрос — как же я достиг этого? Как сумел выстроить целую империю, пока мои ровесники ковыряют в носу на парах в институте и за кассой в Макдональдсе?

Расскажи я правду, они были бы в восторге. Столько пикантных подробностей. Первые полосы таблоидов захлебнулись бы лаем. Люди любят светлые евангелические образы, но ещё больше они любят взять такой образ, вывалять в смоле и перьях, и скинуть с пьедестала под улюлюканье толпы.

Я не был ни честен, ни благороден на пути к целям. Врал, когда нужно было. Предавал тех, кто переставал быть мне нужен. Убирал с дороги любого, кто открывал в мою сторону пасть. И никогда не давал слабины.

В мире хищников нельзя быть овцой.

Реальность такова, что в ней нет места высоким порывам. Им место в плохих книжках и глупых фильмах, над которыми вздыхают прекраснодушие нищеброды. Единственное правило, которое я выучил идеально — сожри первым, если не хочешь, чтобы сожрали тебя.

За шесть лет я сбился со счёта, скольких конкурентов я убрал с дороги. Подлоги и шантаж, похищения. Убийства. Я бы мог сказать, что очерствел, постоянно применяя силу, но это не так. Самое первое решение о физическом устранении я принимал так же спокойно, как и последнее. Для меня никогда не стоял вопрос, кто важнее — я или кто-то ещё. Ответ был очевиден.

Когда мои жертвы взывали к совести или к памяти родителей, я мог только усмехаться. Мои настоящие родители погибли в автокатастрофе, едва не забрав меня с собой. Виновника аварии не нашли. Зная, как работает наша полиция — не особо и искали, ведь у них не было высокопоставленных или богатых родственников.

Я выжил чудом. Местные газеты даже публиковали заметки об этом. Трёхлетний ребёнок выкарабкался с того света. Новость подавали, как что-то прекрасное и удивительное. Всем было плевать, что с этим ребёнком будет дальше, жизнь казалась им самоцелью.

Переломы и порезы изранили тело. Но куда страшнее были травмы, искалечившие психику.

Гораздо позже, уже попав в детский дом, я каждый вечер задавался вопросом: почему я? Почему я выжил? Почему мои родители погибли? Почему с хорошими людьми происходят плохие вещи? Мне никто не давал ответов, потому что ответов не существовало.

Мои родители умерли, а двоюродный брат отца — жил. Моральный урод, игроман и запойный алкаш, который, почему-то согласился меня опекать. Как я понял потом, он надеялся на пособие, да только не учёл, что оно крошечное. С трёх до шести лет моя жизнь была нескончаемым адом. Я не знал иного обращения, кроме криков и оскорблений. Прикосновение человека значило для меня только одно — опасность. Жизнь маленького человека не имела никакого значения.

Дядя не единожды допивался до белой горячки, принимался ловить невидимых сущностей и называл меня дьяволом. А в понедельник надевал рубашку и, как ни в чём не бывало, шёл на работу. Никто, кроме меня, не был в курсе, какой он на самом деле. Благодаря знакомой врачихе в поликлинике, он выбивал себе больничный задним числом, если случалось заквасить на неделю. И благодаря ей же опека не знала, что моё тело постоянно было в кровоподтёках и ссадинах. Даже сломанные пальцы они однажды умудрились скрыть.

Но его любимым развлечением было тушить об меня сигареты. Я до сих пор не выношу сигаретный дым, запах табака. У меня не работают курящие люди, ни одного.

Когда я подрос, то перестал быть ему нужен даже в качестве груши для битья. Он пытался «забыть» меня в городе, но я возвращался. Не кормил неделями, вынуждая рыться в помойках у магазинов и выпрашивать еду у прохожих. Будь где-то поблизости цыганский табор, моя участь была бы очевидна, но такого везения дяде жизнь не приготовила. Зато подкинула сомнительных собутыльников, которые… Я не знаю. Я надеюсь ошибаться. Но то, что три взрослых мужика согласились взять в качестве карточного выигрыша ребёнка — оно наводит на мысли.

Мне удалось вырваться и сбежать, откуда только силы взялись. И впервые дядя нашёл меня сам. Он был очень недоволен. Очень разочарован. Знаешь, что делают с непослушными говнюками? Им делают очень больно.

Дядя отправился в ад, когда мне было шесть. В дом вломились несколько человек, судя по всему, каких-то бандитов или кредиторов, которым он не вернул взятое в долг. Мои рефлексы сработали безупречно — я спрятался, едва началась заваруха. И в щель между досок смотрел, как этому уроду загоняют раскалённые иглы под ногти. Как превращают его морду в кровавое месиво, мало напоминающее человеческое лицо. Как пытают паяльником, безуспешно добиваясь ответа на вопрос: «Где бабки?»

Это была чудовищная смерть. И он полностью её заслуживал.

Впервые в своей короткой жизни я был по-настоящему счастлив. Я думал, что мои мучения кончены, что теперь настанет совсем другая жизнь, в которой никто не сможет заставить меня страдать.

Меня нашли позже. Чудовищно истощённого, нелюдимого, одетого чёрти во что. Не имеющего зачатков ни чтения, ни письма. Шарахающегося от любого громкого звука. И не умеющего плакать, только воющего, как побитый волчонок.

В детском доме было лучше, чем у дяди — справедливости ради. Но тоже не курорт. Я был красивым ребёнком, но не умел ни общаться, ни дружить. Воспитательницы сперва меня выделяли, вызывая волну ненависти от других детей. Потом, убедившись, что хорошенький мальчик — такой же зверёныш, стали относиться с той же смесью равнодушия и презрения, как и к другим.

Теперь, когда моими врагами были не взрослые, я начал защищать себя. Яростно и жёстко, давая понять, что со мной шутки плохи.

В четырнадцать я уже был отпетым отморозком. Во главе компании таких же, как я. Мы чувствовали себя хозяевами положения, кошмарили весь приют и «ставили на счётчик» других подростков, получая дополнительные порции еды, вещи и даже деньги, которые присылали некоторым пытавшиеся загладить вину родители. Власть кружила голову, но я никогда не забывал подкреплять её делом. Мы не только трясли дань с мальков, но и защищали тех, кто исправно платил. Нас боялись и уважали — и я не отделял одно от другого.

Таких, как я, обычно не забирают в приёмную семью. Бездетные пары приходят за ангельскими младенчиками или весёлыми здоровыми трёхлетками, с ясными глазами и без родителей-наркоманов в анамнезе. Чем старше ребёнок, тем меньше шансов, что его выберут. Мне было пятнадцать и я уже вымахал выше любой из воспитательниц, а на лице моём было отчётливо написано — держись подальше, целее будешь.

Я не сразу смирился с тем, что никогда никому не буду нужен. Что не встречу людей, которые будут любить меня просто потому, что я есть. Смотрел, как забирают других, приветливых и светлых, не успевших хлебнуть по полной — и ненавидел их. Зависть разрывала меня части. Я срывался на других, ухудшая свою репутацию ещё больше.

Но, несмотря на это, я всё же отправился в «новый дом». Состоятельная пара придирчиво выбирала среди старших подростков, что было достаточно необычно. Кому нужен дома травмированный неуправляемый подросток? Их волновали наши оценки, то, как мы выглядим, как соображаем — и только.

Они выбрали меня, заронив в душе надежду, что уж теперь-то всё будет иначе. Иллюзия рассеялась быстро. Дубовских, взявших меня под крыло, мало заботило, насколько я буду счастлив. Я был нужен им не как сын, не как человек, которому можно подарить толику любви и заботы. Я был для них функцией.

Своего рода сделка. Они мне — условия для жизни, лучшее образование, прекрасные стартовые условия. Я же взамен взваливал на себя роль их наследника, который обязан продолжить дело. Нет, Дубовские не мучали меня. Уж, во всяком случае, им не пришло бы в голову тушить об меня бычки. Но за те два года, что я прожил с ними, ни разу в их словах или глазах не было даже проблеска любви. Я был полезным ресурсом, который ценили и оберегали. Но не ради меня самого.

Они получили, что хотели. И вовремя — через два года оба сгорели, как свечки, подхватив в тропическом раю какую-то редкую лихорадку. Смерть будто шла за мной по пятам.

Я остался один на один со взрослой жизнью. Наследник не маленького состояния и бизнеса. Тогда мне казалось, что он работает, как часы. Спустя год я поменял это мнение, как и саму бизнес-модель, безжалостно вышвыривая всех, кто замедлял и усложнял работу. У меня появилась цель — забраться так высоко, чтобы никто и никогда не смог диктовать мне условия.

Говорят, что деньги — лучший афродизиак. Вкупе с моей внешностью они работали безотказно. Я полюбил секс, как развлечение, как любят алкогольные коктейли или сомнительные вещества. Эскортницы, модели и бесталанные, но красивые актриски были к моим услугам 24 на 7. Некоторые просто получали удовольствие, с такими всегда приятно иметь дело. Другие наивно рассчитывали на нечто большее — этих приходилось быстро осаживать. Мне нужны были их тела, их рабочие рты и налитые груди, упругие задницы. Но не более того. Слова любви вызывали только недоумение. Что это? Неужели они думают, что я поверю в их сказки? Я менял любовниц, даже не пытаясь запомнить их имена. Все эти Жанны-Дарьи-Марианны слились в одну безликую куклу из секс-шопа, которой можно как следует вставить. И меня это полностью устраивало.

Всё полетело к чертям лишь недавно. После успешной сделки мы с партнёрами завалились в «Джипси», чтобы как следует отметить. Здесь всегда было море готовых на всё роскошных девиц, которых не придётся уговаривать ни на тройничок, ни на порку. Я принялся лениво перебирать, отбраковывая всех, кто имел хотя бы крошечный изъян, пока не наткнулся на ту, что выделялась среди них, как богиня среди прачек. Гибкая девушка с копной чёрных волос и изумительно тонкими щиколотками извивалась в бешеном мелькании стробоскопов в такт ритму. То, как она двигалась, как изящно откидывала волосы за спину, как двигала округлыми бёдрами — не поддавалось никакому описанию.

Не я один заметил незнакомую красотку. На неё пялились все вокруг, но сама она смотрела только на одного — высокого парня, с которым танцевала. Я моментально сравнил нас, присуждая себе честную победу. Парень был неплох, но до меня не дотягивал. Мельче, субтильнее. Смазливое, но глуповатое лицо. И вряд ли он трахался лучше, чем танцевал.

Девушка беззастенчиво прижималась к нему. Когда он положил руки ей на спину и скользнул ниже, я почувствовал, что меня обокрали. Она сияла тонкой улыбкой, манила, удивительно совмещая в себе несовместимое. Сексуальная до звона в яйцах, обольстительная, но такая хрупкая и… Невинная? Я подумал об этом и едва не засмеялся. В её лице не было желания подцепить кошелёк потолще, алчного блеска глаз, выдающего профессиональных охотниц за членами. Одно только удовольствие от танца, от себя и своего тела. Чистое наслаждение жизнью.

Незаметно для себя я провалился в фантазии. Представлял, как запущу руку в эти волосы, как заставлю изогнуться эту тонкую талию. Как буду насаживать её на член, а потом заставлю слизывать с него её же влагу. Как её пухлые губы будут шептать моё имя, прерываясь на горячие стоны. И как она будет ненавидеть меня, когда утром я выставлю её вон, насладившись сполна. Впервые мысль об этом не принесла мне должного удовольствия. Добровольно отказаться от такой девушки, свести всё к единоразовому развлечению казалось кощунством. Я хотел её всю, без остатка.

Не успел я опомниться, как они с кавалером свалили из клуба. Никто из моих знакомых её не знал. Я пытался разыскивать, подключил знакомых из ФСБ, но приметы были слишком расплывчатыми, да и камеры оказались бесполезны. Это раздражало, как камешек, застрявший в обуви. Я мог получить что угодно — но не мог найти какую-то девку?!

Пришлось отвлечься от поисков на время — на носу было заключение контракта о слиянии, который выводил меня на качественно новый уровень и открывал те двери, о которых простые смертные даже не догадываются. Я сосредоточился на новой проблеме. У второй стороны, дельца с железной хваткой и такими же нервами, вдруг оказался неприятный пунктик. Он категорически отказывался иметь дело с неженатыми. Хрен его знает, что за моча ударила ему в голову на старости лет, но факт оставался фактом — сделка не выгорит, пока я остаюсь в статусе холостяка.

Меня порядком достали выверты старой гвардии, их идиотские принципы и бессмысленные установки, но сейчас я был готов пойти на эту уступку. Один-единственный раз. Чтобы получить возможность больше никогда этих уступок не делать. Никому.

Тем более, что никто не будет проверять, насколько брак соответствует реальности. Достаточно штампа в паспорте, да сговорчивой сообразительной девицы, которая сыграет фиктивную жену. Конечно, это должно выглядеть хоть немного реалистично, так что замарашка с улицы не подойдёт. В поисках кандидатуры я наткнулся на старых приятелей моих опекунов, которые с готовностью предложили собственную дочь. Не просто так, в обмен на материальную помощь. «И это меня называют циником?» — рассмеялся я им в лицо. Но предложение меня устраивало. Судя по их словам, девушка годилась для своей роли, лишнего болтать или требовать не станет. Мне было не особо интересно, кто она, что она, лишь бы мордой и жопой вышла.

(Сейчас)

Секундная стрелка часов завершала очередной круг. Если девка опоздает хотя бы на минуту, отправлю её обратно к родителям — тратить моё время зря не позволено никому. Я был настроен в штыки, не ожидая ничего хорошего и готовый увидеть очередную пустоголовую шлюшку с накаченными губищами, но в глубине души всё-таки шевельнулось любопытство.

Справок о ней я не наводил. Даже не смотрел фото, хотя это было труднее всего. Я привык контролировать всё и всегда, так что мог позволить себе маленький каприз, отдавшись на волю случая хотя бы в этом.

Я встал, разминаясь. Телефонный звонок приглушённо прозвучал из кармана.

— Что там?

— Игорь Сергеевич, — донёсся из трубки взволнованный голос Феди, моего водителя, — вы не поверите…

В этот момент открылась дверь и я перестал слушать, оборачиваясь.

В дверях стояла Она.

Глава 4: Мелкий шрифт

Если бы я знала, что будет дальше — я бы никогда в жизни не переступила порог этого кабинета. Напротив, я бы сбежала так далеко, как только могла, прочь от золочёных интерьеров и равнодушного потребительства Москвы, от её ненасытных желаний и грязных развлечений. От людей, для которых чужая личность — всего лишь игрушка.

Но пока что всё казалось… приемлемым. Даже более того. Ведь с первой секунды, как я устроилась на изящном стуле, закинув ногу на ногу, мне стало понятно — я понравилась Дубовскому. Это внутреннее женское чутьё, которое не обманешь. По его разгоревшимся глазам, тому, как он разглядывал моё лицо, моё тело, было ясно — кот в мешке его не разочаровал.

И это сделало меня хозяйкой положения. Хотя бы ненадолго, но приподняло над ним. Осознание своей красоты и власти, которую она вручает, придало мне уверенности. Но даже она была не в силах полностью избавить от волнения.

— Добрый вечер, Максим, — повторила я, намеренно избавляясь от отчества. Он старше меня всего на пять лет, пусть не думает, что я буду смотреть ему в рот из-за его денег.

Каждое моё движение было чётким, выверенным, чтобы не дать заметить, как я дрожу. Пусть я не могу успокоиться, но кто запрещает мне это спокойствие изобразить? В искусстве примерки масок я была не последним человеком. Пусть мне всего восемнадцать, но мне часто приходилось прятать истинные чувства от родителей, учительниц и одноклассниц, приятелей и парней, досужих сплетников и гостей. Только перед Лизой я всегда могла быть собой и не получить в ответ тонну осуждения.

Он разглядывал меня молча, словно гипнотизировал своими невероятными глазами. И я всё никак не могла понять, что скрывается за его непроницаемым лицом. О, без сомнений, там было желание. Я видела это тысячи раз на лицах мужчин, красивых и не очень, знакомых и случайных прохожих. Но было там что-то ещё. Трудноопределимое. Такое, от чего моя кожа вдруг покрылась мурашками.

Я тихонько кашлянула, разрывая затянувшуюся паузу. Губы сами собой дрогнули в насмешливой улыбке. Ужасный Максим Дубовский залип на меня, как кот на сметану. Тот, перед кем все ходили на цыпочках и даже имя его произносили с благоговейным придыханием, тот, кого я сама ужасно боялась перед нашей встречей. А теперь он не может оторвать от меня взгляд — и я понятия не имею, как себя вести. Смущения я не чувствовала, одно недоумение.

Дубовский встряхнулся, словно приходя в себя. Он моментально построжел, посуровел — внутренний огонь обратился камнем. Теперь он снова напоминал того себя, которого я видела на фотографиях. Безжалостного, равнодушного человека, для которого в этом мире существуют только цели и ресурсы для их достижения.

— Злата, — кивнул он. Потом придирчиво осмотрел платье. — Прекрасный выбор.

— Спасибо, — отозвалась я без улыбки. — Надела первое попавшееся.

Он едва заметно сузил глаза, но не стал возражать. Сел напротив, пододвинул ко мне меню.

— Хочешь чего-нибудь?

— Закончить поскорее, — спокойно сказала я, выдержав прямой взгляд. Хотя внутри у меня надрывно визжала маленькая девочка, застигнутая врасплох огромным волком. Я почувствовала, что стиснутые ладони вспотели и разжала их, делая вид, что поправляю сбившийся в сторону подол.

Дубовский хмыкнул. Не уверена, что моя маскировка обманула его хоть на секунду. Мне казалось, что он чувствует страх, истекающий из моих пор, как дикий зверь, загоняющий добычу. Он протянул руку и нажал кнопку вызова официантки.

Она явилась так быстро, словно всё это время ждала за дверью. Рослая, фигуристая девица со смазливым личиком и неестественно огромными губами. Здесь работало много таких, с инстаграмной внешностью, которую в последние годы стали принимать за красоту. Но я ни разу не видела, чтобы официантки в «Турандот» были так одеты.

Микроскопическая юбка туго обтягивала круглый зад, верхние пуговицы на тугой блузке были расстёгнуты, являя миру пышный бюст, поднятый чуть ли не на нос пуш-апом. Лицо скрывалось под слоем яркого макияжа со слишком тёмным тональником. А на ногах красовались совершенно неподходящие для тяжёлой работы официантки туфли на высоченной шпильке. Девица сразу же открыла стрельбу из-под гигантских ресниц, пожирая Дубовского тёмными глазами.

Меня едва не стошнило, когда она, наигранно ойкнув и посетовав на свою неловкость, уронила блокнот для заказа и нагнулась за ним. Спиной к нам. Клянусь, я увидела её трусы — и порадовалась, что они там вообще были. Сверкая зубами-винирами, девушка тёрлась возле Дубовского. Делая вид, что не расслышала, склонялась над ним, чуть ли не тыча своей грудью в лицо. Мне от её щедрот досталась разве что порция презрения, щедро влитого в косой взгляд. Он как бы говорил: «Знаю я, чего ты тут рассиживаешь. Но я подойду ему больше». Я невольно вспыхнула. Бывало всякое, но за эскортницу меня ещё не принимали.

Стараясь стереть с лица раздражение, я отвернулась, рассматривая изумительную вышивку настенных экранов. И очень удивилась, когда Максим остановил словесный поток официантки, рассказывающей о преимуществах блюда с таким томным придыханием, словно подавалось оно на её обнажённом теле.

— Прекрати это, — сказал он с едва заметным отвращением, даже не глядя на девушку. Та недоумевающе захлопала ресничками. Тогда он протянул руку, чтобы рассмотреть бейдж, пришпиленный к нависшей над ним груди. — …Марина. Трахать таких куриц, как ты — это извращение. Я не зоофил. Так что либо ты заканчиваешь спектакль, либо окажешься на улице быстрее, чем обычно соглашаешься на отсос. Тебе всё понятно?

— Да, — ответила девушка сухо, моментально подбираясь. Она даже застегнула блузку.

В карих глазах застыли слёзы. Вместо того, чтобы торжествовать и мстительно радоваться, я почувствовала, что жалею её. Разве это жизнь? Пытаться выбиться в люди через постель, зная, что в лучшем случае тебя воспринимают как домашнюю зверюшку или аксессуар на члене. И при этом любое богатенькое чмо будет считать себя в праве вытереть о тебя ноги. Такие, как Дубовский. О, я уверена, что он сделал в своей жизни гораздо больше зла, чем эта разукрашенная девица. Но с ним так не поступают, ему почёт и уважение, ведь в его руках власть и деньги. В каком же безумном мире мы живём.

Дубовский сделал заказ, выбрав тартар из лосося и одиннадцатилетний Dom Perignon. Целую бутылку. После того, как официантка покинула кабинет с максимальной скоростью, которую позволяли развить высоченные шпильки, Максим снова обратил на меня внимание, выжидательно глядя из-под бровей, словно ждал ответа.

— Вы зря взяли так много, — сказала я. — Напиваться в мои планы не входило. Пожалуй, я и вовсе не буду пить.

— А я разве спрашивал, что там входит в твои планы? — ответил Дубовский. Он лениво склонил голову, глядя, как я наливаюсь возмущением.

— Как это понимать? — сказала я резко, напрягаясь. — Вы что…

— Прекрати выкать, — прервал он меня приказным тоном, в котором скользнуло недовольство. — Это просто смешно. Не знаю, что ты там себе придумала, но я тебе не враг. И рассчитываю, что тебе хватит мозгов это понять. Я хочу, чтобы ты расслабилась.

В ушах моментально зашумело от злости. Его тон был просто оскорбительным. Его слова были верхом неуважения. И сам он — воплощение того, что я ненавидела в людях больше всего на свете. Самодовольный, эгоистичный, привыкший помыкать людьми выскочка.

— А я вот хочу покинуть это место, — издевательски сказала я. — Кажется, наши желания не совпадают.

— Тогда почему ты ещё здесь? — Он откинулся на спинку стула. На лбу появилась крохотная морщинка между бровей.

Я закусила губу. И правда, почему?.. Разум услужливо подкинул ответ.

— Из-за моих родителей.

— Враньё, — отрезал Дубовский.

Он встал, прошёлся к камину. Я невольно залюбовалась исполненными внутренней силы движениями, но тут же одёрнула себя. Ещё чего не хватало.

— С чего вы взяли?

— С того, — он повернулся, — что ты не похожа на человека, который будет делать то, чего не хочет на самом деле. Может, ты и не осознаёшь все свои желания, но это не значит, что их нет.

Взгляд Дубовского хлестнул меня раскалённой плетью. Держать лицо. Надо держать лицо.

— Иногда приходится чем-то жертвовать, — сказала я упрямо. — Выполнять долг. Даже против своей воли. Ради благополучия и счастья моих родителей я готова вытерпеть многое. Даже ваше присутствие.

— Вот как… — протянул он. Голубые глаза вдруг блеснули. — За что ты меня ненавидишь, киса?

— Какая я вам киса? — окончательно возмутилась я. — Не смейте меня так называть.

— А ты не смей мне выкать, я же сказал уже, — парировал он и ехидно добавил: — Киса.

Дубовский вдруг улыбнулся. Меня как током дёрнуло. Это была совершенно нормальная, задорная юношеская улыбка. Не то, что ожидаешь увидеть на таком лице. Она настолько не вязалась с его образом, с его брутальной внешностью и мерзким характером, что я растерялась. Будто на поверхности показался на мгновение какой-то другой Максим Дубовский, спрятанный где-то в глубине. И тут же нырнул обратно, одни круги по воде.

В этот момент вернулась официантка Марина, уже переодетая в нормальную форму, с собранными в хвост волосами. Она хотела открыть шампанское, но Максим покачал головой, жестом отсылая её. Откупорил сам и разлил на два бокала. Я нахмурилась. Этот человек упорно не желал меня слышать.

— Ты как Юлий Цезарь, из двух рук?

— Второй для тебя.

— Нет, не думаю. — Я картинно приложила палец ко лбу. — Разве не я секунду назад говорила, что не намерена пить?

Дубовский не реагировал на попытки поддеть его или вывести из себя. Пока что. Но ведь и у него должно быть слабое место, точка, на которую нужно лишь легонько надавить, чтобы вызвать бурю. У всех она есть. Он не особенный.

— Нам предстоит не самый обычный разговор, — сказал он. — Ты напряжена. Выпустила когти. Защищаешься, хотя я ещё не нападал. Сейчас это лишнее. Так что пей. Мне не нужна тут истерика и сцены оскорблённой гордости.

— Деловой подход, — процедила я сквозь зубы.

— Разумеется.

Поколебавшись, я всё-таки протянула руку, взяла тонкий бокал за ножку. Пузырьки шампанского рвались на поверхность. Я сделала глоток — безупречно. Как и всё здесь. Терпкий на языке, слегка горчащий напиток сразу ударил в голову, окрашивая происходящую драму комедийными тонами. Что же, Дубовский был прав. Мне и правда это нужно. Сам он продублировал моё движение с микроскопическим опозданием, так что со стороны могло показаться, что мы выпили синхронно. Бокал казался игрушечным в его огромной ладони.

Убедившись, что я не собираюсь разбить бутылку о его голову или выкинуть ещё чего похлеще, Максим перешёл к главной теме вечера.

— Что именно сообщили тебе родители?

— В общих чертах, — поморщилась я. — Что от меня требуется исполнить роль жены. Штамп в паспорте, участие в светских мероприятиях. Взамен — деньги, по истечению назначенного срока.

Я слизнула с губ остатки шампанского, которое нравилось мне всё больше и больше. Дубовский тяжёлым взглядом проводил движение моего языка. Мне стало не по себе, но я отмахнулась от этих мыслей. Показалось.

— Что же, — нехорошо усмехнулся он. — Почти всё верно. В общих чертах.

— Почти?

— Они кое-что забыли. Одну небольшую деталь. Ты же знаешь, что всегда нужно читать мелкий шрифт в договоре, правда?

Мышеловка захлопнулась. Предчувствие чего-то ужасного рухнуло на меня, прижимая к полу.

— О какой детали речь? — спросила я, допивая шампанское одним махом. Голос предательски дрогнул, и я видела, как Дубовский этому обрадовался. Перед глазами запрыгали мушки, я старалась не смотреть ему в лицо, только в сторону.

— Твоё присутствие в моей жизни будет постоянным, — с садистским удовольствием медленно произнёс он, наслаждаясь моей реакцией на каждое своё слово. — Ты будешь жить в моём доме. Появляться там, где я скажу, и когда скажу. Делать то, что я прикажу. И раз уж мы вступаем в законный брак, то супружеский долг тоже входит в сделку.

— Что?! — Вне себя от гнева, я вскочила на ноги. Упавший бокал разлетелся на тысячу осколков. И в каждом было моё отражение. — Какой ещё супружеский долг?

— Ты не знаешь, что это? Требуется объяснение?

— Конечно же знаю, — буркнула я раздражённо. — Ты сейчас серьёзно? Хочешь сказать, что мне придётся с тобой… Что ты заставишь меня…

Я схватилась за щёки. Не могу поверить. Это всё какая-то чушь. Фарс. Такого не бывает. Уж со мной такого точно произойти не могло. Дубовский наблюдал за мной, как за цирковой собачкой, которая выделывает уморительные фокусы. Совершенно расслабленный, уверенный в своём праве диктовать условия. И я с ужасом понимала, что так оно и есть. Он в праве. А я не могу отказаться, если не хочу, чтобы мои родители доживали свои дни в долговой яме. Сомневаться не приходилось — если сейчас я пошлю Дубовского с его маньяческими замашками куда подальше, он этого не простит. И отвечать за это будет вся моя семья.

— Неужели тебе правдо это нужно? — спросила я тихо. — Ты же и так любую можешь получить, зачем тебе ещё одна?

Под моим горьким взглядом он вдруг смешался. Всего на секунду, на голубые глаза будто легла тень. Чтобы тут же пропасть, сменившись привычной холодной насмешкой.

— Я хочу иметь всё, — сказал он так, что в двусмысленности слова «иметь» сомневаться не приходилось.

Больше всего на свете мне хотелось исчезнуть. Или умереть и родиться в другом теле, в другой реальности. В которой тебя не ставят перед немыслимыми условиями. Дубовский постукивал пальцами по столу. Я представила, как эти руки сдавливают моё горло и душат, душат, душат, пока не выдавят жизнь. Вот, что он делал со мной. Дьявол, пришедший по мою душу.

Зазвонил телефон. Я дёрнулась на знакомый рингтон, но это звонили Дубовскому. Он ответил, раздражённо бросая отрывистые фразы.

— Что там?

— …

— Федя, ты уверен?

— …

— Нет, без меня не дёргай. Сейчас буду.

Недовольный, он снова вызвал официантку. Расплатился картой, оставил внушительные чаевые, даже не раздумывая. После чего написал что-то на салфетке, протянул мне и сказал тоном, не терпящим возражения:

— Дела зовут. Завтра в пять — и не опаздывай, киса.

Дубовский быстрым шагом вышел из кабинета, оставив меня наедине с невесёлыми мыслями. Опомнившись, я посмотрела, что же он мне дал. На салфетке чернел адрес.

POV Максим

— В офис, — коротко приказал я, садясь в просторный салон чёрного Bentley Bentayga. Любимец в моём гараже, надёжный и мощный, быстрый, как мысль. Но почему-то именно он как магнит притягивал всякую шваль, норовящую проколоть шины.

Мотор бархатно заурчал, и Федя без лишних вопросов порулил со стоянки.

Перед глазами всё ещё стоял образ Златы. С ума сойти, это и правда оказалась она, та нимфа из «Джипси», заворожившая весь танцпол. Судьба удивительно расщедрилась. Должно быть, ей наконец-то стало стыдно за всё то говно, которое она на меня вывалила.

Вблизи она была ещё красивее. Тонкие пальцы. Огромные голубые глаза, прозрачные, как небо весной. Россыпь едва заметных веснушек, которые она не замазывала, в отличие от большинства известных мне конопатых девчонок, приходивших в ужас от каждого пятнышка на лице. Пышная упругая грудь, изгибы бёдер, м-м-м… Я сжал руку на подлокотнике и хмыкнул про себя. Надо бы поаккуратнее, а то Федя может не так истолковать мою выпирающую ширинку.

Пока между нами был стол, было легче держаться. Но фантазия то и дело выдирала меня из реальности, стоило взгляду задержаться на её стройных ножках дольше двух секунд. Чёрт. Готов поклясться, что такого желания во мне не вызывала ещё ни одна тёлка. Как представлю, что эти полгода буду делать с ней всё, что захочу… Хотя характер у Златы не из простых. Может и посопротивляться.

Что же, тем интереснее. Не жертвенный агнец, а своенравная кошка. Киса. Которуюпредстоит приручить, чтобы она сама бежала тереться об ноги. С крошечными, но бритвенно-острыми когтями, готовыми драть до крови.

И при всём при этом, я не мог не почувствовать разницу между ней и другими моими постельными подружками. Злате не нужны были мои бабки — для себя лично. Только для родителей. Фантастика. Смешно, что именно из-за них она окажется в моей койке.

Женщины всегда смотрели на меня с разной степенью вожделения, желая добраться до кошелька и банковских карт, потусить на курортах, нацепить на шею брюлики подороже. Они предлагали роскошные тела в обмен на роскошную жизнь — честная сделка, как по мне. Я щедро платил, пока они мне не надоедали, пока знали своё место и не претендовали на большее. Но Злата смотрела на меня с отвращением. Как на кучу мусора, по недоразумению научившуюся ходить.

Мне вдруг захотелось влезть в её голову и взглянуть на себя её глазами. Что она видит? Кого? Стал ли я тем человеком, которым хотел быть?

Федя резко затормозил и выругался сквозь зубы. От толчка я вернулся в реальность. Сардоническая усмешка выползла наружу — ну ты даёшь, Макс. Что за сеанс рефлексии? Просто действуй. И не задавай вопросов. Самокопаниями можно вырыть себе разве что могилу. Развёл тут психотерапию, понимаешь ли, соплежуй конченный. Того и гляди, начнёшь ходить в церковь. И за ручку с законной жёнушкой, в сопровождение выводка ангелоподобных дитачек.

Чтобы избавиться от остаточных сомнений, я набрал Карине. Среди узкого круга лиц известной как «Карина-SOS». Старательная и умелая, силиконовая блонда Кариша давно переформулировала для себя известную пословицу и была хозяйкой в постели, королевой в постели и проституткой в постели. На другие локации она особо не разменивалась. И правильно, нечего такому таланту пропадать.

— Привет, милый, — чувственно раздалось из трубки с таким причмокиванием, будто Карина по привычке засунула её в рот.

— Кто? — холодно переспросил я.

— Извини, — пискнула Карина и тут же понятливо исправилась: — Привет, Максим.

— Через два часа в Four Seasons. Володя за тобой заедет через полтора часа, будь готова к его приезду.

— Всегда готова, ми… Макс, — ответила она. — Целую!

Проигнорировав последнее, я сбросил звонок и поморщился. У Кариши были свои выдающиеся достоинства, но если отбросить шелуху… Обычная туповатая бабёха, не сумевшая найти себе лучшего применения, покладистая и согласная на что угодно. Трахать её с мыслью о Злате казалось странным. Как вернуться к фаст-фуду после молекулярной кухни. Я представил, как длинные ноги Златы сходятся у меня за спиной и сжал зубы. Хочу поскорее узнать, каково это, быть в ней. Дышать ею. Вжимать её в себя.

«Терпение, друг мой, — сказал я сам себе. — Укрощение строптивой только начинается.»

Я скинул сообщение своей помощнице, чтобы та сделала бронь люкса в Four Seasons и отправила второго водителя за моим ночным развлечением. Были и другие срочные дела. За стеклом мелькала суматошная ночная Москва, которая, как известно, никогда не спит.

Громады Москва-сити казались незыблемыми. В извилистой спирали башни Эволюция находился один из моих офисов, выходящий окнами прямо на мост Багратион, Москву-реку и дальше, на необозримые просторы города. Не особо нужный, но иметь здесь помощение казалось обязательным. Иногда на меня находило мрачное раздражение ото всех этих статусных штрихов. Ни чихнуть, ни пёрнуть без известного лейбла, заветной галочки или упоминания в топ-е.

В офисе уже никого толком не было, все давно разошлись по домам. Только Лидия Николаевна, моя бессменная секретарша и поистине незаменимый человек, всё ещё бдила на своём посту. Мне нравилась западная традиция брать в секретариат только умудрённых опытом строгих тётушек, знавших всё обо всём и способных отчитать не только курьеров, но и самих владельцев, если те вдруг начинают вести себя, как глупые дети. В России же приёмные так часто были похожи на панель, что я иной раз в клубе не мог сообразить сходу, где видел эту девицу — у кого-то в офисе или на своём члене. Бизнесмены средней руки и мастодонты металлургии и оборонки удивительно сходились в этом желании превратить рабочее место в траходром. Мне такой подход был отвратителен. На работе работают. Трахаются — в специально отведённых для этого местах.

— Вечер добрый, Максим Игоревич, — солидно прогудела Лидия Николаевна, оглядывая меня из-под стёкол очков. — Припозднились вы сегодня.

— Добрый, — ответил я. — На том свете отосплюсь.

Она неодобрительно поджала губы.

— Молодёжь… — сказала секретарша сварливо. — Вот и Кирилл Григорьевич туда же. Уже третью чашку кофе выдул.

— Он там? — Я дождался малюсенького кивка. — Прекрасно. Не пускайте ко мне больше никого. И сварите ещё кофе, пожалуйста.

Послав возмущённой Лидии Николаевне обворожительную улыбку, я скрылся за дверями своего кабинета.

На кожаном диване развалился Кирилл Григорьевич Киров, он же Кикир — мой товарищ по детдомовскому беспределу в прошлом и ценный сотрудник в настоящем. Здоровенный лоб, косая сажень в плечах. Жаль, ум был обратно пропорционален мышечной массе. Но Кикиру можно было доверять. Это я ценил больше стремления читать Кафку в оригинале.

Я ткнул его в плечо, усаживаясь рядом и зевнул.

— Тяжёлый день? — покосился Кикир. Наткнулся на мой взгляд и сел нормально.

— Типа того. Бородин крутит, надо бы надавить на него по-тихому. Ещё рыба эта обосранная… Если поставки встанут, нужно будет срочно подрываться, решать вопрос. Звонил Решетин из Роспотребнадзора, намекал, что маловато занесли. Мудак убогий. Нарой на него что-нибудь, пока совсем не оборзел.

— Зафиксировал. — Кикир шутовски отдал честь. — Ещё что-то?

— Встречался с будущей женой сегодня, — протянул я, разглядывая потолок.

— И как? Горячая?

— Не то слово. Помнишь деваху из «Джипси», которую ты найти не смог?

При упоминании о провале Кикир невольно втянул голову в плечи. Спокойно. Ты прощён.

— Ага.

— Это она.

— Фига, — присвистнул приятель. — Прям точно она? Может, похожа просто?

— Точно. Такую не спутаешь.

— Мистика какая-то, — суеверно сплюнул Кикир через плечо и постучал по деревянной стойке. — Ну или тебе фартит сейчас, надо ловить момент. Поздравляю, короче!

Я сморщился. Что-то мне подсказывало, что для поздравлений пока что рановато. Злата была в моих руках… Но в то же время ускользала из них.

— Да погоди ты, — недовольно отмахнулся я. — Это не те тёлочки, к которым ты привык. Тут с наскока не завалишь. Характер, понимаешь ли.

— Ну напои её, — фыркнул Кикир. — Свяжи. Кто её спрашивать-то будет, хочет она, не хочет.

— Варвар вы, Кирилл Григорьевич. Вам шедевр дадут, а вы им жопу подотрёте. Не-е-ет. Надо, чтобы она сама под меня легла. Чтобы сама захотела. Но эта стерва такая упрямая, что будет держаться до последнего и упираться.

— Понял тебя, — почесал стриженую голову Кикир, изображая мыслительную деятельность. — Хотя не очень, если честно. Любишь ты всё усложнять. Зачем тебе несговорчивая баба, когда у тебя их столько, что можно каждый день новую тарабанить?

— Поймёшь, — сказал я, — когда половой зрелости достигнешь.

Он заржал. Потом подобрался вдруг, становясь удивительно похожим на пса бойцовской породы.

— Нашёл я мудёныша этого, который колёса тебе тыкал.

— Где?

— Во 2-м УВД сейчас торчит.

— Я же говорил, сами разберёмся, — бросил я уже на ходу. — Тебе уши прочистить?

— Да они его на херне какой-то взяли, — принялся оправдываться Кикир, вылетая вслед за мной. — У меня мусор там знакомый. Как пальцы откатали, он и просигналил.

По третьему транспортному мы домчали довольно быстро, вечерние пробки уже успели рассосаться. Вломились в УВД, досмерти напугав безусого ментёнка, сидевшего в дежурке — тот аж выронил недоеденную булку. Сперва схватился за кобуру, потом узнал меня и округлил глаза.

— Где он? — спросил я таким тоном, что ментёнок даже не подумал спорить. Просто ткнул в сторону коридора. Кикир, знающий это отделение, как свои пять пальцев, пошёл первым.

В обезьяннике я уставился на щуплого пацана лет семнадцати, то и дело шмыгающего носом. Под глазом у него наливался чудовищный фонарь. На тощих запястьях опаснейшего преступника красовались браслеты наручников.

Увидев нас, настроенных явно не дружелюбно, пацан с тихим воем вжался спиной в стенку. Мои лопатки ещё помнили, как неприятно такие стены холодят спину.

— Это что такое? — спросил я Кикира. — Хочешь сказать, этот глист мне решил нагадить?

— Ща спросим…

Нерасторопный дежурный, отставший по дороге, отпер решётку.

— Только вы это, поаккуратнее. — Он с сомнением покосился на потерявшего последнее самообладание пацана и понизил голос: — Мне жмура тут не надо.

— Не учи учёного, — фыркнул Кикир, отпихивая его в сторону и собираясь войти первым.

— Оставь, — сказал я, разминая пальцы. — Я сам.

Побледневний, как разбавленное молоко, пацан смотрел на меня дикими глазами. Я подчёркнуто аккуратно взял его за ворот замызганной рубашки и потянул на себя. Пацан зажмурился. Пришлось встряхнуть его так, что аж зубы клацнули. Я замахнулся; кулак уже летел прямо в распухшее, искажённое ужасом лицо, но замер в каком-то миллиметре от кривого носа, с которого жалко свисала капля.

— Ты знаешь, кто я?

Пацан молча таращился, синюшные губы прыгали. Пришлось встряхнуть его ещё раз и повторить.

— З-знаю, — запинаясь не то от страха, не то от дрожи выпалил он.

— Знаешь, почему я здесь?

— Д-да. — Он покаянно повесил голову и душераздирающе вздохнул. — Только не бейте меня!

— Всё зависит от тебя, — сказал я равнодушно. — Зачем ты проткнул мне колёса?

При воспоминании об этом снова полыхнула в груди ярость. Пальцы сжались сами собой, хлипкий ворот затрещал в руке. Второй кулак так и чесался приложить его к сопливой жалкой физиономии.

— Н-не бейте, дяденька, — захныкал подросток, который был младше меня максимум лет на пять. — Я не сам, м-м-меня заставили!

— Кто? — рявкнул я, притискивая его к ледяной стене.

***

Дорогие читатели! Если вам нравится история, не забывайте поддерживать автора комментариями и звёздочками. Поддержка очень мотивирует выкладывать проды каждый день:)

Глава 5: Проблемное послевкусие

Как только закрылась дверь, я наконец-то смогла нормально выдохнуть. Даже не заметила, что всё это время едва дышала, словно грудь стиснули железные обручи. Лоб и щёки полыхали, кровь тяжело стучала в висках. Я спрятала лицо в ладонях, чувствуя, что балансирую на самом краю настоящей истерики, со слезами и безумным хохотом, с расцарапыванием собственной кожи и выдиранием прядей волос. Надо бы успокоиться.

Дубовский оставил мне такую массу сложных впечатлений, что я барахталась в этой куче, запутываясь ещё больше. Его взгляд то прожигал на мне дыры, то замораживал до онемения. Его манеры и повадки внушали ужас, но в то же время… Словом, рядом с ним трудно было остаться безучастной. Напускное равнодушие шло трещинами за секунду. Я боялась, что он позволит себе лишнее — дотронется, попробует прижать или обнять, а то и поцелует. И вместе с тем меня сжирало любопытство. Как это, когда тебя касается Максим Дубовский?

Я ненавидела себя за эти мысли. Они поднимались грязными пузырями со дна души, лопались, расходились чёрными цветами на поверхности. Сами собой, безо всякого моего участия. Казалось, это встроенная программа, которая сама собой включалась, стоило мне задержать взгляд на Дубовском дольше, чем на секунду. Такой дряни со мной ещё никогда не происходило.

И при этом — я по-настоящему боялась его. Не просто трепетала, а приходила в ужас от мысли, что проведу с ним полгода. Интуиция подсказывала, что он действительно способен на всё. На самые чудовищные поступки. Просто потому, что в его мировоззрении нет такого понятия. Есть только выгодное для него. Или не выгодное.

В голове снова прозвучал его хрипловатый, низкий тембр, вызывающий дрожь в подреберье: «Ты будешь жить в моём доме. Появляться там, где я скажу, и когда скажу. Делать то, что я прикажу».

Кто знает, где границы его желаний и воображения?

«Я хочу иметь всё».

Отчаяние надвигалось на меня грозовой тучей, огромной, уродливой, в пухлом брюхе которой глухо ворчала близкая буря. Громы и молнии должны обрушиться на мою маленькую голову, стереть её с лица земли. Иначе это сделает он.

Пытаясь найти выход, я схватилась за то, что было ближе всего — и допила шампанское. Переписала телефон и адрес с салфетки в смартфон. Мстительно обозначила контакт как «Ублюдочный супруг» и немножко развеселилась. Что же, во всяком случае, он никогда не сможет купить моё уважение, мою дружбу. И мою любовь. Хотя вряд ли он во всём этом хоть немного нуждался. Он слова-то такие знает?

Постукивая телефоном по столешнице, я вдруг спохватилась, что до сих пор не написала Илье. Он же там с ума, наверное, сходит! Я подорвалась с места, усмиряя разболтавшийся после выпитого взгляд и кинулась к двери. Та распахнулась, словно только этого и дожидалась, едва не отправив меня в нокаут.

— Отойди. — Илья отодвинул меня в сторону, как какую-то помеху и заозирался. — Где он?!

Любовь всей моей жизни выглядел каким-то помятым, его нижняя губа распухала на глазах, а глаза были мутные и налитые кровью. Вдобавок, алкоголем от него разило так, что хотелось петь. Так-так. Не одна я сегодня поддала для расслабления. Но я хотя бы ни с кем не дралась.

Увидев, что я одна, он опустил сжатые кулаки. Подозрительно оглядел кабинет, будто рассчитывал, что Дубовский затаился под стулом — и сейчас-то он его оттуда выковыряет. Задержался на пустой бутылке. Глаза стали злыми.

— Развлекались? — Он подошёл, посмотрел на этикетку. — Ого, Dom Perignon. Шик. Блеск. Ты этого достойна, конечно же. Как тебе? Понравилось? Оценила подкат?

С каждым словом он распалялся всё больше, приходя в натуральное бешенство. Бескровные губы сжались в нитку, желваки челюсти вспухали и опадали.

— Не надо так, — успокаивающе сказала я. — Я выпила, когда он ушёл.

Маленькая ложь. Моя мама всегда говорила, что Маленькая ложь — это семечко, из которой вырастает Огромное враньё. Но сейчас мне показалось разумным сказать так, чтобы сгладить углы. Илюха был очень пьян. Взвинчен до предела. В том состоянии, когда люди теряют способность адекватно мыслить. Любая мелочь могла стать триггером. И мне не хотелось знать, к чему это может привести.

Он зачем-то схватил бутылку, покрутил её в руках. Понюхал горлышко. Вперился в меня покрасневшими глазами. И вдруг пошёл прямо на меня, громко и тяжело дыша, как рассвирепевший бык. Ноги рефлекторно понесли меня назад, но отступать было некуда. Илья вжал меня в стену и зацепил пальцами подбородок, приподнимая голову.

— Ну что, золотко, — сказал он с такой злобой, что я внутренне сжалась в комок. — Он лучше меня? А? Говори, дрянь!

С этими словами он резко развернулся и шарахнул бутылкой в противоположную стену. Я вскрикнула от испуга. Бутылка со звоном разлетелась вдребезги. По шёлковым обоям заструилось шампанское, пенящимися ручейками стекая вниз.

Уже знакомая мне Марина ворвалась в кабинет с перекошенным лицом. Теперь, когда здесь не было Максима, она чувствовала себя свободнее.

— Что здесь происходит? — Её красноречивый взгляд упёрся в Илююху, который беззастенчиво разглядывал официантку. — Я вынуждена позвать охрану.

— Не надо, — твёрдо сказала я. — Молодой человек раскаивается в своём поведении и больше так не будет. Посчитайте ущерб, счёт я оплачу.

Услышав заветное слово «оплачу», Марина успокоилась. Покачивая бёдрами, она вальяжно удалилась, не забыв прикрыть дверь. Сбегать я не собиралась. Здесь охрана лучше, чем в Кремле.

— Илья, — позвала я тихонько. — Илюш.

Он виновато взглянул на меня изподлобья и вдруг порывисто обнял, вжимаясь носом в моё плечо, толчком притискивая меня обратно к стене.

— Я так не могу, — прохрипел он невнятно, — я так не могу, что ты делаешь со мной?

— Посмотри на меня, — сказала я, заставляя его оторваться от меня. Зелёные глаза были мутными, напоминая бутылочное стекло, лихорадочно бегали из стороны в сторону, пытаясь сфокусироваться. Когда они остановились на моём лице, я привстала на носочки. Потянулась к его губам. И сказала, осторожно касаясь их: — Я люблю тебя. Только тебя. Никакой Дубовский не сможет этого изменить, слышишь?

Илья вздрогнул. Поймал мои губы и стал терзать их, впиваясь до боли, не заботясь ни обо мне, ни о своей разбитой губе. Он целовал меня так, будто хотел выпить досуха, жадно вбирая каждое мгновение. Прижимался и снова отстранялся, играл с моим языком, не давая себя поймать.

Кто-то вежливо кашлянул. Хватая воздух, я отдёрнула голову — в дверях с лёгким осуждением на лице застыли Марина и приведённая ею администраторша с какой-то бумагой и терминалом оплаты в руках.

— Ш-ш-ш… — Илья приложил палец к моим губам. — Я хоть и не миллиардер, но могу себе позволить выручить даму сердца.

Он сам оплатил ущерб. Впрочем, ведь это он его и нанёс…

Ночной воздух ворвался в лёгкие, кружа голову. А может, это шампанское пошло на второй круг, выжимая из себя остатки эйфории.

— Вызовем такси? — Я с сомнением посмотрела на Илью. Он был никакущий, я тоже не вполне… устойчива. Лёгкая добыча для злоумышленников.

— Не, — буркнул Илюха, махнув рукой. Вторую руку он закинул мне на плечо и больше висел, чем стоял. — Я Санька вызвонил, он нас докинет.

Что же, одной проблемой меньше. Не первый раз, когда Саня выручает своего неосмотрительного безбашенного друга. Я в шутку называла его Илюхиным ангелом-хранителем. Что было втройне комично — отец у Санька был с Кавказа и передал сыну типичнейшую дагестанскую внешность, любовь к ношению бороды и привычку наезжать на людей для профилактики.

Когда мы сели в машину, Санёк улыбался во весь рот.

— Куда едем, алкашня? — Он перегнулся через сидение, убирая в сторону какой-то хлам.

— Что ты ругаешься, — шутливо заканючил Илья, веселея на глазах, — я щуть-щуть…

— Я вижу, — загрохотал Саня. — Так что, по домам и баиньки?

— Вези нас ко мне, — скомандовал Илья, обнимая меня за талию и прижимая крепче. Он попытался поцеловать меня в губы, но промахнулся, чмокнул в нос и засмеялся. Однако, как быстро его настроение рапогодилось.

— Но я ближе…

— Тихо, тихо, золотко, — сказал он и снова сделал попытку поцеловать, на этот раз попав, куда надо. Провёл пальцем по моим губам. — Останешься сегодня со мной. Уложишь, как следует.

Они оба загоготали.

Меня грызло изнутри предчувствие беды, скребло на душе, погружало в какую-то беспросветную пучину. Я связывала это с Дубовским. Взяла своего парня за руку, пытаясь как-то отвлечься. Тот сильно сжал в ответ, сминая мои пальцы в кулаке.

— Ай! — Я выдернула руку и затрясла. — Осторожнее.

— Больно? — Илюха склонил голову. В полумраке салона его глаза казались совсем чёрными и недобро мерцали. — А если так?

Он схватил мою ногу чуть выше колена, впиваясь пальцами, пристально глядя мне в лицо. Я треснула ему по руке и попыталась сдвинуться в сторону, но места было слишком мало.

— Дурак, синяки же останутся.

Илья засмеялся, целуя меня в шею мокрыми губами. Прихватил зубами. Несильно, но я вся напряглась.

— Да расслабься ты. — Он качнул меня, как неваляшку. — Не съем.

Сегодня все с удивительным единодушием призывают меня расслабиться. И чем чаще я об этом слышу, тем сложнее становится это сделать. Я аккуратно отцепила от себя Илюхины пальцы, пока он болтал с Саньком о какой-то ерунде. Ехать к нему категорически не хотелось, но я заставила себя сидеть молча. В таком состоянии с него станется выпасть из тачки не домой, в тёплую кроватку и крепкий сон, а в приключения с плохим концом. Плавали, знаем. Пьяным Илья превращался в матёрого искателя проблем на свою голову, а я чувствовала себя его мамочкой, ответственной за жизнь и здоровье непутёвого сынка.

По крыше внедорожника забарабанил дождь. Саня включил дворники, я закрыла окно, в которое заносило холодные крупные капли. Что же, вот и фиговое окончание фигового дня. Хмурое небо темнело над головой чёрным покрывалом, луна совсем скрылась за тучами. «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город.»

Страшно хотелось спать, веки слипались сами собой. Но я встряхивала себя, напоминая — взялась следить за порядком, так следи. Либо отлично, либо никак. Илья больше не буянил, наоборот, притих, прижавшись лбом к стеклу. Я вздохнула с облегчением. Надеюсь, таким он и останется, пока не ляжет спать.

Мы подъехали к жилому комплексу. Илья жил на десятом, в квартире, подаренной не то отцом, стремившимся загладить невнимание к сыну, не то отчимом, который пытался наладить контакт с несговорчивым пасынком. Илюха охотно брал подарки. «Они всё равно не проверят, что у меня в голове», — зубоскалил он, за глаза поливая обоих дерьмом. Было, за что.

Санёк остановился, посмотрел на меня в зеркало. Потом всё-таки обернулся.

— Ну что, теперь поехали к тебе? — И засмеялся над своей двусмысленностью. Я поморщилась. На шутки обижаться было глупо, меня и так считали слишком тонкокожей в этом плане. Но приятного тоже мало.

— Эй! — Илья пихнул его сидение. — Ишак махачкалинский.

— Я москвич, вообще-то, — ответил Саня. Добавил, пародируя кавказский акцент: — Вай, такой дэвущка, да? Пэрсик! Так бы и съел всю.

— Х*й тебе. Моя.

С этими словами Илья притиснул меня к себе.

— Моя ведь? — спросил он, застыв в сантиметре от моего лица.

— Твоя, твоя. Слушай, я домой поеду, наверное…

Он поцеловал меня коротким сильным поцелуем. Потом ещё. И ещё. Обычно мне это нравилось, даже… Возбуждало. Но сейчас мне хотелось побыстрее отправить его домой, приехать к себе, уложить распухшую от переживаний голову на подушку. В доме больше никого не будет, родители свалили на какой-то форум в Питере, не то случайно, не то специально подгадав под мою первую встречу с Дубовским. Закрыть глаза. И проснуться через полгода, когда всё уже кончится. Настойчивость Ильи раздражала, он как маленький ребёнок, который хочет играть и ему плевать, как себя чувствуют все вокруг.

— В смысле, домой? — возмутился он.

— Уже поздно, спать охота…

— Вот и поспим, — мурлыкнул он, сразу становясь ласковым котом. Потёрся о мою щёку своей.

— Да я…

— Ты не хочешь побыть со мной? — Илюхин вопрос бил прямо в лоб, обвинение в голосе сразу заставило меня устыдиться. — Это последняя ночь, когда мы будем вместе, Злат. Ты хочешь сейчас оставить меня одного? Уже завтра этот урод заберёт тебя у меня. Наверное, он всё-таки тебе приглянулся, да?..

— Не говори так, — вскинулась я. — Ничего не изменится, слышишь?

Ещё одна ложь. Сколько их уже за сегодня было? Я врала не только ему, но и себе, убеждая, что так и будет. Дубовский просто придуривался. Играл. Скучно ему, может. Всё останется, как было.

— Святая наивность, — зло бросил Илья, поджимая губы. — Ты правда такая дура? Если хотя бы половина того, что я слышал про Дубовского, правда, то тебе пи*да, золотко. Не думай, что увидев такую сладкую конфетку, он ограничится фейковой свадьбой и позированием на фотках. Он захочет всё. И никто, ни одна душа в мире этому не сможет помешать. У него такие связи, что если он решит разрезать тебя на куски и скормить аквариумным рыбкам в прямом эфире на федеральном канале, то ему и это сойдёт с рук. Завтра ты поступишь в полное распоряжение этого чудовища, которого и человеком не назвать, а сегодня воротишь нос от меня?

Его слова взрывались у меня в голове сигнальными ракетами. На глазах вскипели слёзы. Самое ужасное, что он был прав, он был бесконечно прав, но мне так страшно было признать это… Я судорожно всхлипнула, горячие слёзы брызнули из глаз, прочерчивая мокрые дорожки на щеках. Илья протянула руку, стирая одну.

— Прости, любимая, — сказал он, прижимая мою голову к себе. — Не надо было этого говорить.

— Вот именно. — Я шмыгнула носом. Попыталась заставить слёзы вернуться обратно, но они продолжали течь, так что я отвернулась. Открыла окно, подставляя лицо под прохладный, пропитанный сыростью воздух. Звуки отступили, доносились словно из-под подушки.

— Ну всё, всё, — успокаивающе сказал Илья и протянул мне мою сумку. — Пойдём. Александру тоже пора домой. Правда, Александр?

— Ещё как, — кивнул Саня и помахал рукой. — Не хворай, брат.

Мы вышли из машины, которая тут же взвизгнула шинами и сорвалась с места, быстро исчезая за поворотом. Я покачала головой. Однажды Санёк встретит столб, который не отпрыгнет с дороги.

— Я побуду с тобой немножко, потом такси вызову, — сказала я Илье, пока мы шли к подъезду.

— Зачем? Оставайся.

— Говорила же, родители уехали. Они сигналку не ставили, думали, что я вернусь. Да и утром мне лучше быть там, — сказала я и осеклась. Потому что утренние сборы были предсвадебными. Чтобы скрыть замешательство, я принялась копаться в сумке, якобы проверяя ключи.

Ключей не было. Был телефон. Кошелёк. Косметичка. Даже пустая упаковка от жвачки, которую руки не доходили выкинуть. А ключей — нет. Но я точно помнила, как положила их во внешний кармашек. Наверное, выронила где-то, видимо, когда доставала телефон.

— Ты мои ключи не брал? — машинально спросила я.

— Нах*я мне твои ключи? — грубо буркнул Илья. — У меня свои есть. А что, потеряла, растяпа?

— Похоже…

— Вот видишь, сама судьба тебе предписывает остаться у меня, — просиял парень, подталкивая меня шлепком по попе к лифту.

Я была здесь тысячу раз, но никогда не оставалась на ночь.

— А зубная щётка? И спать мне не в чем.

Илья масляным взглядом окинул мою фигуру.

— Без одежды поспишь.

— Илья! Я серьёзно.

— Ладно. — Он закатил глаза. — Футболку дам какую-нибудь. Только её не потеряй, смотри.

В квартире было темно и тихо, коврик у двери сбился в угол, рядом беспорядочно валялась обувь. Илья закрыл дверь и тут же, без какого-либо перехода, прижал меня к дверце шкафа, тяжело дыша на ухо. Его руки без стеснения шарили по моему телу.

— Эй, — сказала я, перехватывая его запястья и отступая в глубину комнаты. — Милый, я и правда очень сильно хочу спать. И тебе стоит. Пошли, я тебя уложу в кровать.

— Так я и хочу лечь в кровать, — шепнул он так, что по мне пробежала волна дрожи. — С тобой.

Моё бедное сердце затрепетало, как подстреленная лань. Не так. Не сейчас. Я представляла наш первый раз, в деталях, мечтала, как это будет. Романтично и горячо одновременно, удивительно и прекрасно. С любимым человеком, который всё сделает незабываемо. А сейчас он был пьяным парнем без тормозов, который лезет пальцами мне под юбку, не слушая возражений.

— Знаешь, мне всё-таки надо идти, — сказала я, пытаясь выйти обратно в коридор.

— Не-а, — вкрадчивый шёпот Ильи обжёг кожу возле ключиц, предваряя поцелуй. — Никуда ты не пойдёшь. Ты останешься со мной.

— Я не хочу. Илья, ты слышишь меня? Я не хочу! — Паника по настоящему всколыхнула сознание. Я упёрла ладони ему в грудь, пытась оттолкнуть, выбраться из захвата, но он был намного сильнее меня. Это Дубовский смог бы отшвырнуть его одним пальцем, а мне было мало и двух рук.

Я пыталась увернуться от поцелуев, бессвязно повторяя одно и то же, но он просто игнорировал это. Схватил мои руки и поднял их над головой, сжимая запястья так, что я не могла освободиться. Вторая рука шарила по моему телу, остановилась на груди, жадно сжала в горсть. Я дёрнулась, едва не плача от унижения.

— Прекрати…

В ту же секунду Илья вжался в меня, затыкая рот поцелуем. Влез языком в мой рот и принялся хозяйничать там. Прикусывал мои распухшие губы, оттягивал, обсасывал, не давая убрать голову. Ещё никогда мне не было так противно от поцелуев с ним. Я улучила момент и сжала губы в линию. Тогда он стиснул мои щёки, больно сдавил пальцами, чтобы я открыла рот. Я протестующе замычала, чувствуя, как он вжимается в меня отвердевшим пахом, трётся о мой лобок. Вне себя от омерзения, я рванулась так, что сумела отпихнуть тушу Ильи в сторону. И тут же, не успев даже подумать, влепила ему коленом прямо между ног. Горестно взвыв, он сложился пополам, костеря меня последними словами.

Я рванулась к двери, но недооценила расстояние. Он перехватил меня у самой двери, дёрнув за руку так, что она едва не вылетела из сустава. Чудом я удержалась на ногах. Мужская рука тут же обвилась вокруг моей талии, подхватывая под живот.

— Куда собралась? — Илья потащил меня в комнату, не обращая внимания на мои отбрыкивания.

— Да пусти же меня, — крикнула я, впиваясь ногтями ему в руку, но он даже не заметил этого. — Мне же больно!

— Первый раз всегда больно, — желчно прошипел он, швыряя меня на кровать. Матрас заходил ходуном, я сильно ударилась локтем об угол тумбочки, на которой звякнули пустые бутылки от пива. Острая молния пронзила всю руку до плеча, неожиданно отрезвляя. Нужно что-то делать. Срочно. Иначе…

— Илья, — сказала я, пытаясь воззвать к его рассудку, — я ещё не готова. Я не хочу.

Но он только взбесился ещё больше, схватил моё горло и сжал. Безумные глаза пылали яростью.

— Значит, — страшным шёпотом сказал он, расплываясь в улыбке, — под него лечь ты готова, а под меня — брезгуешь?

Это было как пощёчина. Я зажмурилась. Даже ударь он меня, мне было бы не так больно, душу буквально разорвало напополам. И та часть, которая контролировала тело, захотела отомстить. Сделать ему так же больно.

Мой сжатый кулак врезался ему в скулу, отбрасывая назад. Дьявол! Я словно в бетонную стену врезалась! Вскрикнув, я схватилась за кисть, испуганно прикидывая, не сломала ли чего. Коленки подломились, я осела на смятую кровать.

— Значит, так ты со мной? — Негромкий голос Ильи прозвучал раскатами грома. — Так ты меня любишь, шл*ха? Сейчас я покажу тебе, что с вами надо делать.

Он опрокинул меня на спину, коленом притискивая к кровати. Скинул футболку и залез на меня, не давая пошевелиться.

— Будешь рыпаться — я тебя свяжу, поняла? И заткну рот. Пока он не понадобится.

Илья скользнул вниз, дёрнул надоевшее платье, обрывая тонюсенькие паутинки бретелек, припал губами к моей грузи, одновременно тиская и сжимая ягодицы. Перед моими глазами поплыл туман, я не чувствовала собственного тела, задыхаясь от ужаса. «Всё это не со мной, всё это не со мной», — повторяла я мысленно, как мантру. Убедившись, что я больше не дёргаюсь, Илья потерял бдительность, допустил одну-единственную ошибку.

Вывернувшись, я схватила одну из бутылок с тумбочки и со всей силы вломила ему по затылку. Осколки брызнули в стороны, я взвизгнула под обмякшим тяжёлым телом. Сейчас он убьёт меня…

Но Илья не реагировал. Пошевелившись, я увидела, что глаза у него закатились под веки. Он был без сознания, но живой. Трясущимися руками я спихнула его с себя. Меня била крупная дрожь, зубы стучали друг об друга и я с трудом стояла на ногах, коленки были, как мягкое масло.

Надо валить отсюда. Немедленно. Придерживая платье, я пыталась найти сумку, но тщетно. Не знаю, куда он её дел, оставаться здесь ещё хотя бы секунду было невыносимо страшно. Я выскочила за дверь, размазывая по щекам запоздавшие слёзы, которые хлынули ручьём. Свернула на пожарную лестницу, на случай, если Илья придёт в себя и кинется к лифту.

До моего дома было слишком далеко. Метро уже закрыто, да у меня не было ни денег, ни проездного. Надо найти какую-нибудь круглосуточную кафеху и попросить там позвонить. Слава Богу, что я помнила Лизкин номер наизусть, надеюсь, она возьмёт трубку посреди ночи.

Ветер швырял стихший дождь мне в лицо, издевательски завывая между домами. Через пару шагов редкие капли превратились в настоящий ливень. Я моментально промокла до последней нитки и брела по извилистой траектории, не разбирая дороги. Обида и страх рвались наружу слезами, косметика давно размазалась по лицу, волосы грустно повисли мокрыми верёвками. Как он мог? Неужели я заслужила это? Я скрипнула зубами, стискивая челюсть, чтобы не завыть в голос. Рыдания заклокотали в груди.

Ноги еле шевелились, оскальзываясь на мокром асфальте. Мимо летели машины, подсвечивая себе жёлтыми глазами фар, разбивая летящие капли на крошечные брызги. Потерянная и сломленная, я шла, обхватив себя за плечи руками. Горячка спала, и теперь холод пронизывал всё тело. Шаг за шагом, я шла вперёд, погружаясь в свою боль всё больше, забыв, что нужно искать какие-то вывески. И даже не заметила, как возле меня затормозила машина.

— Злата?

Глава 6: Нежданная помощь

Дождь лился и лился, как из дырявого ведра, вспенивая воду в лужах. За шумом трудно было разобрать слова, но я услышала.

— Злата? — Голос прорезал холодный воздух. Хрипловатый низкий тембр, который я бы узнала и в многотысячной толпе, проник в меня. Жизнь решила выплеснуть на меня всё сразу, наказать за годы расслабленного благоденствия.

Это был Дубовский. Какого дьявола он тут делал? Как вообще понял, что эта растрёпанная мокрая курица с вихляющей походкой — это я? Уверена, сейчас даже родная мать проехала бы мимо, брезгливо скривившись от такого зрелища.

Споткнувшись, я всё же не стала останавливаться. Хватит с меня на сегодня. Хватит. Я не выдержу близкого присутствия Максима, его раздевающий взгляд и мерзкую манеру решать за других. Саму мою суть надломили. И теперь слом источал кровь. Пока не затянется, не зарастёт — я буду в опасности сломаться окончательно. И Дубовский будет только счастлив переломить меня об колено. А потом выбросить, как ненужный хлам. В носу опять защипало, глаза застили слёзы. Я прибавила шаг. Это всё он. Всё его вина. Если бы не эта идиотская свадьба, ничего бы не произошло.

— Злата! — раздалось снова. Следом хлопнула дверь машины. Сердце испуганно подскочило к горлу, чтобы тут же рухнуть вниз. Отстань от меня. Отстаньте от меня все.

Стремительные шаги за спиной. Дубовский цепко схватил меня за плечо, там, где минутами раньше оставили синяки пальцы Ильи, развернул к себе. Я вскрикнула от боли, рефлекторно заслонила лицо.

— Так, — сказал он, убирая руку. — Ну-ка, посмотри на меня, киса.

Я не отвечала, просто стояла, тупо разглядывая выщербленный тротуар, сжавшись, судорожно вдыхая и выдыхая воздух сквозь зубы. На наши головы изливались треснувшие небеса. Короткая молния мелькнула вдалеке, следом раскатился отставший гром.

— Злата, — повторил он мягче. — Посмотри на меня.

Мокрые волосы облепили моё лицо по бокам, струи воды стекали по ним на шею. Капало с носа, который наверняка покраснел от холода. Мне было плевать, как я выгляжу. Но то, что он увидел меня такой… слабой — вот, что ранило больнее всего. Я вздёрнула голову, зло заглядывая прямо в глаза Дубовского. Он тут же сощурился, оглядывая меня. Как детектором обшарил каждый сантиметр, замечая разорванную одежду и уже наливавшиеся чернотой страшные синяки, темнеющие на бледной коже печатями. Дубовский протянул руку — я дёрнулась, и это он тоже заметил, — убрал влажные пряди с шеи, разглядывая её в свете фонаря. Провёл по ней кончиками пальцев.

— Отпусти меня, — хрипло пробормотала я. — Насмотрелся? Красиво?

— Кто это сделал? — Дубовский проигнорировал мой выпад. Он тяжело дышал, я видела, как натужно вздымалась его грудь. Глаза совсем потемнели, из летнего мелководья превратившись в пугающую пучину, на дне которой покоятся разбитые корабли.

— Не твоё дело.

Я отступила на шаг и попала каблуком в выбоину, едва не упав. Дубовский подхватил меня раньше, чем я испугалась. И в этом капкане из рук силы вдруг окончательно покинули меня, будто убедившись, что теперь есть, кому меня передать. Мои истерзанные нервы не желали нести боль к мозгу, задерживали её где-то там, на полпути. И вместе с тем не давали мне пошевелиться. Я прижалась к груди Дубовского, чувствуя, как аккуратно он придерживает меня. Глупая мысль мелькнула хвостом, разметала в сторону бессвязные клочки впечатлений — точно ли это он? Быть может, у него есть брат-близнец, не такой поганый урод?

— Пошли со мной, киса, — сказал Дубовский, развенчивая этот миф. Кто ещё стал бы так меня называть?

Это было не предложение и не вопрос. Он просто вскинул меня на руки, сминая подол истерзанного платья. Играючи, словно я не весила ничего. И понёс к машине. Начни я возражать, вряд ли он стал бы меня слушать. Но я не собиралась. Молчание было моим спасительным коконом, камерой с мягкими стенами. Я безучастно прикрыла глаза, ощущая мягкие толчки шагов.

«Значит, под него лечь ты готова, а под меня — брезгуешь?»

Голос Ильи вдруг так явственно раздался в голове, что я вздрогнула. Это шипение, преисполненное лютой ненавистью, я не забуду до конца жизни. Эти мутные, красные глаза, которые смотрят на меня с отвращением и похотью. Скрюченные пальцы, впившиеся в кожу, выщеренные зубы. Когда-то я любовалась им, считала самым красивым на свете. Целую жизнь назад.

Он ведь не хотел секса со мной, в том смысле, который обычно подразумевают. Хотел наказать, завладеть, как какой-то вещью, на которую предъявляют права. Отомстить. Человек, с которым я хотела провести всю свою жизнь, собирался разбить меня, чтобы я не досталась другому.

Вихрь воспоминаний кружился в голове, засасывал всё глубже, швырял меня и слепил вспышками страшных моментов, выхваченных сошедшим с ума фотографом. Кадры вставали перед глазами, запекались на них кровавыми шрамами. Я сжалась в комок, зажмурилась до боли, судорожное дыхание рвалось лёгким облачком пара. Дождь оборвался резко, точно на небесах закончились все запасы воды. И в тот же миг я расплакалась, восполняя баланс. Рыдания неудержимо рвались наружу, я захлёбывалась ими, совсем как ребёнок, которого обидели ни за что.

В машине был кто-то ещё, но мне было всё равно. На затылок легла ладонь, и я не сразу поняла, что это Дубовский гладит меня по голове, прижимает к себе, баюкает. Я плакала и не могла остановиться, какая-то преграда лопнула внутри, выпуская всё напряжение и боль, которые мне довелось испытать сегодня. Я рыдала на груди Дубовского, который — подумать только! — неуклюже меня утешал, будто и не знал толком, как это делать.

Перевёрнутый мир. Мир вверх тормашками. Люди жонглируют своими масками, прячутся в темноте, рисуют новые лица — как понять, кто есть кто? Понимание ускользало от меня. Ещё вчера я была уверена во всех, кого знаю. Что будет завтра?

Дубовский, гад и мерзавец, жестокий делец, которому нет веры, осторожно поглаживал мои волосы пальцами, прижимая к груди так бережно, словно я была величайшей драгоценностью в мире. «Нет, — подумала я, передёрнувшись от очередного сравнения с вещью. — Словно я человек. Человек, которому очень плохо.» На его груди, в ограде из тяжёлых крепких рук было тепло и удивительно спокойно. Ничто в мире сейчас не сможет мне навредить.

— *б твою мать, — изумлённо донеслось с переднего сидения. — Кто её так?

— Узнаем, — негромко сказал Дубовский, глядя на него. Сказал так, что я каким-то внутренним чутьём поняла, что так и будет. Даже если я не пророню ни слова, он всё равно узнает.

— Эй, малая. — Человек на переднем повернулся ко мне. Молодой быдловатый тип, бритый под ноль и с до смешного толстой цепью на короткой шее. — Ты только скажи, кто. Мы этим козлам яйца поотрываем. И на завтрак скормим. Яйцо-Пашок, слыхала такое? Или яйцо-Ашот, не помню.

— Кикир, отвали от неё, — отрезал Дубовский мрачно. — Не сейчас. И куртку мне дай свою.

Благодарность пролилась бальзамом на душу, немного разогнав сгустившуюся темноту. Меньше всего на свете я хотела говорить. Что-то рассказывать, снова и снова воскрешая в памяти. Называть это имя. Губы неприятно саднили, распухшие, истерзанные, как две мокрые тряпки. Ими нельзя говорить. Имя нельзя издать человеческую речь.

Дубовский закутал меня в огромную сухо шелестящую куртку, от которой пахло слишком резким одеколоном и табаком. От тепла я совсем размякла, сжимавшийся внутри кулак потихоньку отпускал. Прямо перед глазами была какая-то нашивка с необработанными кожаными краями. Я разглядывала её, уцепилась, как за якорь, который не даст мне соскользнуть в беспамятство.

— Куда теперь, Максим Игоревич? — спросил водитель. Его я не видела, для этого нужно повернуть голову, слишком сложное усилие для меня сейчас. Судя по голосу, он был куда старше остальных.

Немного помолчав, Дубовский кивнул ему:

— В Four Seasons.

***

Звук захлопнутой двери рухнул на меня и оглушил, пушечный выстрел среди полной тишины. Я увидела человеческий силуэт; казалось, что его края подрагивают и клубятся, сливаясь с темнотой вокруг. Он вошёл в комнату, вальяжно, неторопливо, походкой уверенного в себе человека. Хозяина положения.

— Золотко, ты готова? — спросил он. Низкий, глубокий голос. Мужчина застыл у шкафа, я видела отражение его лица в зеркале. Я знаю его. Не могу вспомнить.

Вспомни.

Кто это?

Назови имя.

В смятении, чувствуя, как подбирается страх, я дёрнулась — и не смогла пошевелиться. Налитое свинцом тело словно приклеилось к кровати. Тонкая простыня укрывала обнажённое тело, очерчивая изгибы. Она весила целую тонну, облепляла меня, как вторая кожа. Закинутые над головой руки прикованы к кровати. Ноги связаны, я почти их не чувствую.

Подступающая паника ускорила сердце, оно подскочило к горлу и неистово заколотилось. Я напрягла все мышцы, но они были ватными, не слушались моей воли. Судорожно хватая воздух, я всё-таки умудрилась шевельнуть рукой — и её тут же пронзил разряд тока! Мой вскрик ударился о стены и разлетелся в стороны.

— Ты можешь сопротивляться, — сказал силуэт, медленно приближаясь. — Но за каждую попытку тебя ждёт наказание. Ты же знаешь правила. Ты всё выучила.

— Что? — шепнула я, ничего не понимая. Сухие губы царапались, слово прозвучало едва слышно, слабым облачком.

— Золотко, ты сама меня вынуждаешь. Я этого не хочу. Но ты должна вести себя правильно. С правильными людьми ничего плохого не случается.

Силуэт уже стоял у края кровати, его лицо тонуло во тьме, но я видела руки. Сильные, могучие руки, в которых змеилась плеть. Это была не забавная игрушка из секс-шопа. Тяжёлый витой кнут. Блестящие кольца обманчиво-спокойно лежали в огромной ладони, шипы щерились во все стороны. Я знала, что он жаждет крови. Моей крови.

В ушах зашумело. Стук сердца заглушил мысли.

Кто он?

Вспоминай.

Как его имя?

Мужчина склонился надо мной, и я снова рванулась, преодолевая сгустившийся воздух. Разряд тока ослепил меня, прошёл молнией от запястья до ног, выгибая меня дугой! Меня выдернуло из тела, секунду я смотрела на себя состороны, а потом рухнула обратно в свой парализованный саркофаг.

— Я же предупреждал, — сказал Он. Голос заполнял мою голову, бархатными лентами обвивал тело, врезаясь в кожу. — Наказание неизбежно.

На мой лоб капнуло что-то горячее. Я в ужасе вытаращила глаза: грудь мужчины заливалась кровью из трёх глубоких порезов. Он страдальчески скривил лицо, едва не плача, прикрыл раны рукой.

— Не смотри! — зарычал он в ярости. — Ты не должна это видеть!

И я перестала видеть. На глаза упала пелена тьмы, поглотившая всё. Остались только звуки и чувства, зрение отключилось. Я не могла разобрать даже тени.

Кровать прогнулась под тяжестью тела. Моей руки коснулась чужая рука, легко и невесомо. Скользнула ниже, под край простыни. Я закричала, но звуки застряли в горле комом, мешая дышать, воздуха не хватало. Чужое дыхание обожгло лоб, висок, шею. Он тяжело и влажно дышал, как огромный волк, настигший свою добычу. Его рука стиснула моё горло. И тьма разорвалась на куски. Я увидела его глаза.

Голубые, как весеннее небо. Синие, как морская пучина. Жестокие. И горестные.

Я знаю, кто он. Я всегда это знала.

— Максим!

Женский голос выдрал меня из сна. Визгливый и недовольный, но сейчас я была ему благодарна. Не соображая спросонья, я ещё несколько секунд хлопала глазами, разбираясь, где сон, а где явь, ошмётки видений не спешили рассеиваться. Нашарила на стене тонкий шнур бра, включила свет и зашипела — резанул по глазам. Вокруг меня раскинулся респектабельный гостиничный номер, а из-за закрытой двери доносился чей-то разговор.

— Макс! — повторила женщина. Её звонкий голос легко проникал сквозь стену, отвечавший мужской глуховато рокотал, застревая в препятствиях.

Мысль заработала, завертелась. Я откинула одеяло и села на мягкой широченной кровати, машинально погладив ладонью шёлковую простынь. Телефона нет. Денег нет. Документов нет. Даже завалящей пластинки жвачки, которая болтается на дне сумки годами — и той нет. У меня ведь был какой-то план? В гостинице раздобыть телефон будет ещё проще.

Я вскочила с кровати и тут же поплатилась за излишнюю резвость. Ноги подломились, пол поехал в сторону, перед глазами запрыгали серые мухи. «Так-так, — сказала я себе. — Давай без резких движений». Я опустилась на пушистый ковёр, чувствуя себя совершенно разбитой. На плече противно пульсировал синяк. Моральное состояние было ещё хуже физического, меня словно выполоскали в реке и отбили о камни.

Часы на прикроватной тумбочке показывали пятнадцать минут второго. Глубокая ночь. Прямо передо мной стоял стул, на спинке которого жалкой тряпкой висело изуродованное платье. Моё. Моё? Стоп. Я оглядела себя, встала и поковыляла к большому зеркальному шкафу, попутно включив верхний свет.

Хотя бы бельё было на месте. Почему-то это успокаивало, хотя глупо было цепляться за этот факт, как за гарантию. Сверху на мне была чужая тёмная рубашка с закатанными рукавами. Она доходила мне до середины бедра. Подозрение вспыхнуло в голове сигнальной ракетой. Господи, надеюсь, Дубовский не переодевал меня сам. Тут же захотелось закутаться во всю одежду в мире, лишь бы избавиться от этого ощущения, что теперь я всегда буду перед ним голой.

Я тронула рукой ещё влажные после испытания ливнем волосы. Они отчётливо требовали расчёски. Зато лицо было кем-то заботливо умыто. Не хочу думать, кем.

— Ты же сам меня вызвонил! Заставил выбраться из тёпленькой постельки и чесать в такую даль! — Женщина продолжала, перейдя на ультразвук. Благодарность моя испарилась без следа, обертоны незнакомки действовали на нервы хуже бензопилы. Вдобавок, её профессионально-шлюховские интонации… Не мой термин, придумка Лизаветты. Обычно я его не использовала, но сейчас его существование впервые показалось оправданным.

— В динамичном мире всё быстро меняется, — последовал равнодушный ответ. Мужчина чуть повысил голос, и по моим рукам пробежали мурашки. Это был Дубовский. — Вопрос не обсуждается. Бери деньги и проваливай, считай, оплачиваемый выходной у тебя.

Женщина захныкала, подражая маленькой девочке. Я еле удержалась, чтоб не стукнуть себя по лбу. Она правда думает, что это сработает?

— Это из-за шалашовки, которую ты притащил сюда? — с наигранной обидой пискнула женщина. Потом добавила, сменив тон на игривый: — Что у неё есть такого, чего нет у меня? Посмотри, разве…

— Убирайся отсюда, — сказал Дубовский так, что мне тоже резко захотелось убраться, пусть даже в окно, лишь бы подальше отсюда. Его слова наводили ужас больший, чем звук взводимого курка. — Чтоб духа твоего здесь не было через секунду.

Судя по цокоту каблуков, женщина была не такая уж непроходимая дура — и жизнь свою ценила. На её месте, конец фразы я бы дослушала уже сидя в такси.

Не успела я порадоваться за чужую сообразительность, как пришлось проявлять свою. Тяжёлые шаги в коридоре приближались к моей двери. Тихо, как кошка, я на пальцах пробежалась к кровати, нырнула под одеяло и успокоила дыхание. За моей спиной скрипнула, отворяясь, дверь…

Я вырубила весь свет и натянула одеяло до самого подбородка, вслушиваясь в ровный стук шагов. Им вторил мой пульс, который я тщетно пыталась замедлить. Всплывшие в памяти навыки медитации с занятий йогой оказались бесполезны вдали от уютного зала, разноцветных ковриков и весёлых подруг. Мой разум категорически отказывался рисовать «место, в котором вы чувствуете себя комфортно и безопасно», вместо этого представляя огромный котёл, в котором вспухают и лопаются пузыри лавы. Несколько волосатых чертей торжествующе потрясали закопчёнными вилами, довершая картину.

А вот и сам дьявол. Дверь едва слышно скрипнула, открылась. Закрылась. Щёлкнул замок. Я моментально вспотела. Это что, ловушка? Тюрьма? Не верю, что Дубовский помог мне из чистого человеколюбия. Где он, а где гуманизм. В конце-концов, он только что выгнал какую-то девушку, явно наплевав на её чувства по этому поводу. Глупо думать, что со мной он станет считаться или относиться иначе. Здесь должен быть подвох, я знаю. И лучше узнать о нём сразу, ведь в манере Дубовского — оставить самое главное на потом.

Но сейчас я хотела одного — чтобы он не лез ко мне. Держался подальше. Даже не разговаривал. Я притворялась спящей так усердно, что иногда забывала дышать, активировав все свои небогатые актёрские способности. Мне даже маму не удавалось обмануть, всегда начинала смеяться, когда она наклонялась проверить. Впрочем, сейчас мне было не до смеха. Не думаю, что я вообще способна засмеяться в присутствии этого человека.

Кровать просела под ним, а мне резко поплохело — всё как в том сне… Ладно, не всё, едва ли он истекает кровью и собирается отходить меня плетьми, да и руки-ноги, слава богу, свободны. Со стороны Дубовского раздался мученический вздох, перешедший в зевок.

— Родители не научили тебя, что подслушивать плохо? — Насмешка была вялой, больше для вида. Дубовский говорил непривычно мягко. Почти как человек.

Я с трудом удержалась, что не сжаться, выдавая себя. Играть, так до конца. Но где-то внутри шевельнулся внезапный стыд. Подслушивать и впрямь нехорошо. Особенно того, кто подобрал тебя на улице, как бездомного котёнка, отмыл и уложил спать. Господи, ну за что мне это всё?..

Моё интенсивное сопение не обмануло Дубовского. Он только хмыкнул:

— Я же знаю, что ты не спишь. И ты знаешь, что я знаю. Чего ради этот спектакль?

И никаких оваций. Решив, что степень нелепости перешла все мыслимые пределы, я резко села, натянув одеяло чуть ли не до глаз. Включила бра. Дубовский развалился на второй половине кровати, спиной ко мне. Я невольно разглядывала его, подмечая недоступные раньше детали. Всегда любила рисовать, но только людей — в каждом можно открыть Вселенную. Глаз привычно цеплялся за шероховатости, манеры и странности, которые и делают нас нами: изгиб шеи, тонкая прядка волос над ухом, то, как лежит голова на согнутой в локте руке. Всё имеет значение. Смутное, ускользающее. Будто читать книгу на незнакомом языке.

— Ты сейчас дырку прожжёшь, — буркнул Дубовский, не поворачиваясь.

— Что? — От растерянности я забыла про намерение молчать. Прикусила язык и отругала себя. Ну как так, Злата! Следи за собой хоть немного.

— Говорю, я чувствую, когда мне пялятся в спину. Полезное свойство в нашем деле. Перестань, — сказал он, даже не пошевелившись.

Я покраснела.

— Можно подумать, очень надо, — выпалила я, не зная, куда деться от смущения. Лицо будто огнём полыхало, аж слёзы выступили. — Если кому и надо, то не мне точно, потому что мне точно не надо.

Короткий смешок заставил меня стушеваться ещё больше. Господи, ну что я несу? Какой-то ужас. Чем больше пытаюсь держать себя в руках и вести достойно, тем большая ерунда выходит. Я совершенно стушевалась. Судя по ощущениям, краска, заливавшая щёки, грозила захватить и всё остальное. Ладони, в которых я спряталась, показались ледяными, удивительно, что они не зашипели, испуская пар.

Хорошо ещё, что Дубовский не спешил поворачиваться, не то заметил бы мою полыхающую зарницей физиономию даже в таком тусклом свете. Даю голову на отсечение, я сейчас свечусь ярче этой лампочки. Маяк, к которому держат курс проблемы. Метафора показалась удачной — уверена, стой я сейчас посреди толпы, на которую бежит бешеная собака, роковой укус достанется именно мне.

Продолжать разговор Дубовский явно не собирался. И нет бы мне порадоваться и успокоиться! Напряжение, скопившееся за эти дни, требовало выхода. Оно как пережатая пружина внутри меня, только сдвинь крепление — выпрыгнет. И тишина гостиничного номера, густевшая с каждой секундой, потихоньку двигала этот рычаг. Я задала вопрос, который вертелся у меня в голове с самого начала. В глубине души трусливо надеясь, что Дубовский уже уснул.

— Это ты меня переодел? — быстро сказала я и поморщилась. Звучало как претензия.

— А ты видишь здесь кого-то ещё? — сказал он и наконец повернулся.

Наши глаза встретились, и меня точно дёрнуло током. Как в том сне. По коже пробежали малюсенькие разряды, игольными остриями отмечая свой путь. Я замерла, сама не зная, от чего. Всё казалось нереальным. Он так близко, что можно протянуть руку и потрогать — только захоти… Я сглотнула. Двинула головой, разрывая контакт. Словно лопнула натянутая струна, зазвенела и смолкла.

— Ты мог и попросить кого-нибудь. Горничную какую-нибудь, — только и сказала я, стараясь не смотреть в его сторону.

— Зачем? — Дубовский непонимающе нахмурил тёмные брови, потом усмехнулся углом рта. — Не доверяешь мне?

Я облизнула пересохшие губы, поискала воду. Она стояла на тумбочке с другой стороны кровати, так что я решила, что потерплю. Стоит ли говорить ему правду? Ложь показалась спасательным кругом. Дырявым.

— Не доверяю, — признала я упавшим голосом. — У тебя ужасная репутация.

— Благодарю, я долго над ней работал. — Он улыбнулся, и мне снова захотелось сбежать. Только уже не от страха, а от неясного чувства, которое шевельнулось внутри. Мне мог бы понравиться человек, который так улыбался. И теперь эта мысль будет меня преследовать. Я зажмурилась и уткнулась лбом в одеяло, испытывая страшное желание провалиться сквозь все перекрытия, землю, литосферные плиты и само ядро, чтобы выскочить на другой стороне мира. Дубовский истолковал мой жест по-своему.

— Киса, сама подумай, — в его голосе проступило раздражение, — уже сегодня вступит в силу контракт. Зачем мне портить аппетит? Хватать какие-то куски? Через несколько часов ты перейдёшь в моё полное распоряжение.

Меня покоробило. Всё снова стало на свои места. Я уж было решила, что он проявил сострадание, ха-ха. А он просто сибарит у нас. Ценитель наслаждений х*ров. Углы рта сами собой поползли вниз, внезапная обида заслонила собой остальное. Я же правда уцепилась за возможность, что он нормальный. Не такой гад, которым кажется. Получай теперь. Дура. Может, Илья тоже с самого начала показывал, какой он, а я игнорировала сигналы?..

Впервые за вечер подумав о нём, я с трудом поборола тошнотный позыв. И ведь он даже не понесёт наказание. Даже совершённое изнасилование очень трудно доказать в суде. А для попытки и статьи нет! С точки зрения права это не преступление.

Наверное, тех, кто пишет законы, никогда не пытались изнасиловать.

Я заговорила, лишь бы хоть что-то сказать. Молчание душило.

— Всё равно, это неправильно. Ты… Ты не должен был видеть меня без одежды. — Запнувшись под заинтересованным взглядом Дубовского, я продолжила менее уверенно: — Я девочка, ты мальчик. В смысле, парень. Мужчина.

С каждым моим словом лицо Дубовского всё больше вытягивалось, а на финальной ноте он запрокинул голову и зычно расхохотался, окончательно повергая меня в пучину позора. Отсмеявшись, он откинулся на подушку, потирая лоб.

— И откуда ты такая взялась, киса?..

— Мне нужно домой, — сказала я, невольно шмыгнув носом.

— Не нужно.

— А? — Я насторожилась. — В каком смысле?..

— Нет там никого. И в любом случае, как ты собралась добираться? На собаках? Ложись и спи, здесь тебя никто не обидит.

Я представила, как возвращаюсь домой. Прохожу через двор, в котором мы с Ильёй не раз устраивали пикники с грилем. Вижу беседку, в которой мы сидели по вечерам. Поднимаюсь в свою комнату, ложусь на кровать… Стены хранили его образ. Вещи кричали о том, что он был там, брал их в руки. Каждое из видений резало стеклом.

А перед этим мне ещё придётся придумать, как проникнуть внутрь без ключей.

Вздохнув, я запустила руки в волосы. Взлохматила их. Сползла обратно на подушку, равнодушно разглядывая потолок. Мне очень хотелось покоя. Ни о чём не думать. Ни о чём не волноваться. Забыться.

— Можно мне отдельный номер? — спросила я тихо.

— Нет.

— Почему?

— Потому что я так хочу, — последовал ответ. — И потому что бронь у меня только на этот. Административный ресурс я задействую только в крайних случаях, киса. Согласись, будет глупо посреди ночи выселять кого-то из номера только потому, что ты думаешь, что иначе я тебя съем.

Он придвинулся вплотную. Глаза казались совсем чёрными. Я испуганно замерла, ресницы невольно дрогнули. От него шло тепло, как от нагретого солнцем камня.

— Пока что не съем, — сказал Дубовский с удовольствием. Он перекатился на свою сторону, и я поняла, что на эту секунду забыла, как дышать. — Не мельтеши, киса. Отдыхай. Спи.

Погас неясный свет лампочки, окуная нас в темноту. Я полежала немного, вслушиваясь в дыхание совершенно незнакомого мужчины, который завтра — нет, уже сегодня, — станет моим мужем. Осознавая, что с каждой встречей он становится для меня большей загадкой, чем был до этого.

Сон подкрался незаметно, обнял мягкими лапами и утащил за собой.

Глава 7: Расплата

Более отвратительного утра мне ещё не выдавалось. Всё тело ныло, ломило кости и мышцы, я чувствовала даже те сухожилия, о существовании которых раньше и не подозревала. Прогулка под дождём, умноженная на пережитый стресс и жалкие шесть часов сна, превратила меня в развалину. Из носа беспрестанно текло, глаза были красные, больные. Голова раскалывалась, по ней словно долбили изнутри коллекторы.

— Вот это красотища, — сказала я своему отражению. — Шик. Блеск.

Мелькнула слабая надежда, что Дубовский увидит меня, испугается и отменит свадьбу. Зачем ему первая брачная ночь в инфекционке? С другой стороны, тогда моя семья потонет быстрее Титаника, и виной тому буду я.

Вчерашний день растворился в памяти, я попробовала воспроизвести какие-то куски — и не смогла. Мой разум умнее меня. Он знал, что будет слишком больно и защищал меня от этого.

Дубовского в номере не было. Я пощупала его сторону кровати — холодная. Либо он состоит изо льда, как я и подозревала, либо встал довольно давно. Ушёл вершить свои злодейские дела. Фантазия услужливо подсунула картинку: Дубовский в костюме жениха с лопатой наперевес роет могилу посреди леса. Впрочем, нет. Не царское это дело, физическим трудом заниматься, пусть сама жертва и копает.

Я подумала и всё-таки позвонила Лизаветте, хотя и знала, что наверняка разбужу её. Так и вышло. Спросонья Лизка информацию не воспринимала, и половина моих слов прошла мимо её ушей. Зато вторая половина попала точно в цель. Услышав, что я прямо сейчас в роскошном люксе, да ещё и разделила постель с Дубовским, подруга издала такой визг, что пришлось отодвинуть трубку, чтобы не оглохнуть.

— Дурында, — прервала я восторги, — ты чему радуешься? Он не отпустил меня домой.

— Да что ты там не видела, в доме этом, — сонно возмутилась Лизка. — Радуйся, мать, всё по высшему разряду. Закажи себе в номер… ВСЁ. Сгоняй в бассейн, в ресторан, в SPA. Короче, шикуй. Если жизнь подкинула тебе лимоны, делай из них лимонад.

— Ага, — сказала я. — А если жизнь подложила тебе свинью, сделай из неё свинонад…

Лизка что-то неразборчиво пробурчала мимо телефона и отключилась. Не в смысле скинула звонок. Я немножко послушала, как она похрапывает, и положила трубку. В конце-концов, чем она мне поможет? Надо разгребаться самой. Подумать, можно ли найти на Дубовского какую-то управу… У таких людей скелетов в шкафу больше, чем дней в году, но вряд ли он выдаст мне ключи от такой гардеробной. Ничего. Что-нибудь придумаем.

Преисполненная решимости, я так же решительно улеглась под одеяло и очень решительно уснула.

***

Истошный девичий визг ввинтился в мои уши сверлом. Я подскочила на кровати, проклиная всё на свете — часы показывали, что продремала я всего полтора часа, — и короткими перебежками бросилась к двери. Попутно задела бедром столик и сама едва не заорала, твёрдый край попал прямиком на синяк. Ноги выглядели ужасно, все в синеющих пятнах. Ещё хуже были продолговатые отметины на запястьях. Ссаженные костяшки на правой руке. Уже распахивая дверь я успела подумать, что гости на свадьбе будут в полном…

Но увиденная картина мигом вытряхнула посторонние мысли из головы. Я застыла с разинутым ртом, намертво приклеившись к полу.

Дубовский с абсолютно каменной рожей прижимал к стене Илью, схватив того за воротник. Придушенный Илья болтал ногами в двух сантиметрах над полом, а в глазах его отражался занесённый кулак, который медленно-медленно, как в повторе лучших моментов, приближался к его побуревшему лицу. Визжащая Лизка вцепилась в могучий торс Дубовского, пытаясь его оттащить, но легче было сдвинуть гору. Именно она заметила моё появление первая.

— Злата! — заорала она и всё вернулось к нормальным скоростям. Илья дёрнулся, кулак Дубовского впоролся в стену в миллиметре от его головы. С руганью он отпустил моего… бывшего, получается и обернулся. Лишённый поддержки Илья мешком рухнул на пол, надсадно кашляя.

Я не без удовольствия смотрела на синяк у него на скуле. Не зря я вчера кулаками махала, хоть что-то осталось на память.

Растрёпанный Илюха был жалок. Ни следа от вчерашнего монстра не осталось. Он смотрел на меня во все глаза — и в них был ужас. Конечно, кто не испугается, когда тебя собираются измолотить пудовыми кулаками?

Но потом до меня дошло — это был страх не перед Дубовским. А перед тем, что он сам натворил. Леденящий ужас. Боль. И бесконечное сожаление. Внутри меня что-то перевернулось. Безумный мир разделился на две части, и все мы вместе с ним. В одном жил весёлый и добродушный парень, который всегда приносил мне лимонную меренгу из любимой кофейни, хохотал над дурацкими анекдотами и таскал меня на плечах по всей Ибице. В другом — мразь и насильник, для которого я была меньше, чем вещь. Я не могла срастить их воедино, как ни пыталась. Как они могут жить в одном теле?

Взгляд Ильи зафиксировался на краю моей рубашки — точнее, рубашки Дубовского, — и ощутимо потемнел. Я и забыла, во что одета.

Сам Дубовский смотрел мне прямо в лицо, впервые со вчерашнего вечера рассмотрев при свете. И глаза у него были страшные. Пустые. Арктическая ледяная пустыня простёрлась передо мной, а в ней была Смерть. Он повернулся к Илье…

— Не надо! — Я схватила его под локоть. — Пожалуйста, не надо.

Мышцы под моими пальцами взбугрились и опали. Дубовский непонимающе нахмурился.

— Почему?

Я открыла рот. Закрыла. И правда, почему?.. Вместо жажды мести, которая опаляла бы и сжирала изнутри, я чувствовала только бесконечную усталость. Презрение. И жалость. И вдруг отчётливо поняла, почему.

Во мне есть сила, которая ему не доступна. Я смогу это перелистнуть. Забыть. Жить дальше. А Илья навсегда останется с этим. Будет знать, кто он на самом деле, кто скрывается у него внутри. И не сможет сбежать, как бы ни старался. Ни одна маска больше не скроет его от самого себя. Он сможет обмануть других, но сам будет помнить. И это будет для него куда худшим наказанием, чем самое жёсткое избиение. Сломанные кости срастаются. Сломанное Я остаётся таким навечно.

— Нам надо поговорить, — вдруг взмолился Илья. Его голос сорвался в конце фразы, полоснув меня прямо по сердцу. — Я всё исправлю, слышишь? Обещаю тебе, всё будет хорошо!

— Будет, — тихо ответила я, чувствуя ком в горле. Я всё ещё держала Дубовского под руку, будто надеялась помешать возможной атаке, хотя на самом деле просто нуждалась сейчас в опоре. — Будет, но без тебя.

Илья взвыл и пополз по полу ко мне, я рефлекторно шарахнулась в сторону. Дубовский молча поднял его за шкирку, как щенка, напрудившего лужу на ковёр и принялся взбалтывать.

— Ещё раз, — сказал он отчётливо, — увижу твоё рыло — и больше его не увидит никто. Доступно объясняю?

Из-за болтанки ответ прозвучал неразборчиво.

— Не слышу, — издевательски сказал Дубовский и шваркнул Илюху на пол лицом вниз. Лиза, про которую я уже и думать забыла, тихонько вскрикнула — несмотря на слой ковролина, он в кровь разбил нос. И снова встал. Хотя противник был на полголовы выше и в три раза сильнее. Пошёл вперёд, глядя только на меня, слепо наткнулся на преградившую дорогу руку. Вид у него был безумный, губы дрожали.

— Прости меня, — шептал он, как горячечный, со слезами на глазах, — прости, прости… Не знаю, что на меня нашло… Это был не я! Если бы не эта *баная свадьба, я бы никогда… Ты меня сама вынудила, понимаешь?..

У меня одревенело лицо.

— Идите в номер, дамы, — сказал Дубовский, с глубочайшим отвращением глядя на Илью. — Здесь надо прибраться.

— Только не бей его, — повторила я просьбу, впервые за всё время открыто глядя ему в лицо.

Дубовский скривился. Видно, что мои мотивы для него столь же далеки, как его — для меня. Он процедил сквозь зубы:

— Такую падаль жалеть…

— Нет. — Я мотнула головой, от чего в ней будто разорвался снаряд. — Я жалею тебя. Не марай руки в такой день.

И ушла, затащив с собой совершенно ошалевшую Лизу. Больше ни разу не повернув голову в сторону бывшего.

Мои шаги измеряли комнату, но каждый раз получалось новое число. Споткнувшись о край ковра, я разорвала молчание, повисшее плотным пологом между мной и Лизой.

— Они невыносимы! — Я пытаюсь выровнять дыхание и терплю поражение. — Оба. Оба абсолютно, совершенно, невозможно невыносимы. Кунсткамера какая-то. А ты что молчишь? — вызверилась я на подругу.

Она вздрагивает, как от пощёчины. Рассеянно смотрит на меня, будто только заметила.

— Я в шоке, — говорит Лиза и нервно неестественно смеётся. — В какой момент моя жизнь превратилась в криминальный сериал?

— ТВОЯ жизнь? — спрашиваю я без тени улыбки. Раздражение вспыхивает в груди, разбегается по телу неприятными разрядами, заставляя меня морщиться. — Серьёзно, Лиз? А как насчёт моей?

Она вскидывает руки в защитном жесте. Волосы у неё встрёпаны, на лице ни следа макияжа, кроссовки вопиюще не подходят к кофте — и я чувствую запоздалый стыд. И благодарность. Лизаветта спешила, а я придираюсь к формулировкам.

Схожее чувство обуревало меня по отношению к Дубовскому, но в него, как ручейки в реку, вливалось множество других. Это внезапное заступничество сбивало с толку. Какое ему дело? Злится, что его домашнюю собачку пнул кто-то другой? Демонстрирует силу, чтобы я усвоила урок — вот, что бывает, когда идёшь против него? Я видела в его глазах ярость, неподдельную, жгучую. Страшную. Но причины её для меня сокрыты тысячей замков.

— Как вы тут оказались? — говорю я в пространство.

Лиза вздыхает, придвигается ко мне на кровати и кладёт мою голову на плечо. Я слишком напряжена, чтобы это было приятно, но не отстраняюсь. Не хочу обижать ещё больше.

— После твоего звонка я заснула, но тут дозвонился Илья. Сказал, что вы вчера поссорились, а потом ты пропала. Ну я и помчала тебя спасать, с ним подмышкой.

Я тихонько фыркаю, как рассерженная кошка. Вот же ублюдок. Поссорились! Так это теперь называется? Тонкие пальцы Лизаветты перебирают мои волосы, успокаивают.

— Всё было не так.

— Да уж вижу, — говорит подруга. Она осматривает моё лицо с выражением тихого ужаса. Осторожно прикасается к следам на шее и сглатывает. — Это он?

— Илья, — уточняю я. — Нажрался вчера, пока мы сидели с Дубовским на переговорах. Ну и завертелось…

— Урод, — выплёвывает Лиза. — Никогда мне не нравился, паскуда.

Её голос дрожит. Я удивлённо приподнимаю голову, но она притискивает меня обратно и обнимает. На её щеке прочерчивается мокрая дорожка — и мне становится в тысячу раз больнее, чем было до этого.

— Перестань, — буркаю я, изгоняя свербящее ощущение в носу. — Сейчас администратор прибежит, решит, что мы тут потоп устроили.

Она хихикает сквозь прозрачные слёзы. Качает головой:

— Знаешь, этого стоило ожидать. Ну, то есть, ты же не думала, что он спокойно это всё воспримет? Не пойми меня неправильно, Злат, я его не оправдываю, чтоб он в аду сгорел. Но его можно понять. Любимая девушка выходит за другого, да кого — мужика, против которого ему нечего предъявить.

От моего сердца откалывается кусок и мгновенно истлевает. Рассыпается чёрными хлопьями. Они кружат в воздухе, опускаются вниз, оставляя за собой только пронзительный запах гари и тлена.

— Любимая девушка, — говорю я, и губы сами кривятся. — Любимых девушек не бьют по лицу. Не держат против их воли. Не пытаются изнасиловать.

— Я не…

— Не говоря уже о том, что это не мой выбор. Необходимость. — Я отстраняюсь, преодолевая слабые объятия. В упор смотрю на Лизу. На её бледном лице нет всегдашней улыбки, глаза потухшие и серьёзные. — Брак с этим человеком — не мой выбор. Почему все, кому я пытаюсь это объяснить, меня не слышат?!

— Я понимаю, — шепчет она. Светлые брови смешно взлетают вверх, застывают под жалостливым углом. — Просто пытаюсь найти объяснение…

В ответ я только отмахиваюсь, прерывая ненужные слова. Утыкаюсь ей носом в плечо и чувствую руку на своём. И та часть меня, что ещё способна испытывать радость, посылает тепло остальным, чёрным и сморщенным, безжизненным кускам шершавой горной породы. Я не одна. Не одна.

В тишине слышно только тиканье часов, отмеряющих секунды моей холостой жизни, да судорожные вздохи Лизы, которая не умеет подавлять эмоции так, как я. Почуяв неладное, я встрепенулась. На цыпочках прокралась к двери, прислушалась. Ни звука. Оглянувшись на встревоженную подругу, высунулась в коридор и обомлела — никого. Словно ничего и не было. Даже пятно крови на ковролине уже замыли. Я прикрыла дверь и задумалась: здесь ничего больше не происходило или все следы уже стёрты?

— Ничего, — говорю я Лизке, которая в предвкушении подалась вперёд. — И никого. Как сквозь землю провалились.

— Туда им и дорога, — говорит она с неловким смешком.

— Подозрительно. — Я не спешу радоваться, хотя передышка весьма кстати. — Что-то подсказывает, что они не чай с печеньками пить пошли.

Лиза пожимает загорелыми плечами.

— Попереубивают друг друга — тебе же проблем меньше.

Меня словно в крапиву лицом сунули. Беспечный тон подруги режет ухо. Она говорит просто так, не подумав, но я-то не сомневаюсь — Дубовский действительно способен убить. Я зла на Илью и никогда в жизни его не прощу, но… Есть пределы, которые я не хочу переходить. К которым не хочу быть причастна. Потому что после такого человек не сможет быть таким, как прежде — и я не исключение.

Ощущение шторма вдруг стало таким реальным, что на губах можно почувствовать соль. Я ещё цеплялась за прошлое обломанными ногтями, пыталась удержаться в нём, хотя с каждым ударом волны шансов на это оставалось всё меньше. В эпицентре бури нельзя удержаться за соломинку.

Пока я с опущенной головой разглядываю собственные ноги, Лиза не теряет времени зря. Она деловито отстукивает сообщение, читает с видом мрачного удовлетворения и командует мне:

— Собирайся.

— Куда? — Я непонимающе смотрю на неё. — На ретрит в Монголию?

— Домой.

Внутренне содрогнувшись, я всё-таки соглашаюсь. Зализывать раны приятнее в знакомых стенах. А вещи, связанные с Ильёй, я все до единой выброшу на помойку или отдам на благотворительность.

Думаю, Дубовский переживёт мой отъезд.

С сожалением я подцепляю край платья, которое висит на стуле. Изодранное, влажное от дождя, забрызганное по подолу грязью, оно нисколько не напоминает то великолепное одеяние, каким было вчера. Жалкая тряпка. А больше у меня ничего нет. С вопросом в глазах я поворачиваюсь к Лизаветте, надеясь, что она жестом фокусницы достанет из сумки ещё один наряд.

Подруга глубоко вздыхает — и меня снова острым коготком царапает стыд.

— Вот так ты с моими подарками, да? — говорит она. С улыбкой, но я слишком хорошо её знаю, чтобы не почувствовать тень обиды. Мимолётную, как тучка, пробежавшая по солнечной стороне. — Ла-а-адно, сейчас подгоним тебе что-нибудь.

— Ты моя фея-крёстная, — говорю я искренне. — Жалко, что сказка другая.

Курьер со шмотками прибывает довольно быстро, я даже не успела сломаться под уговорами Лизки заказать в номер шампанского с устрицами на тридцать человек. Представляю, какое лицо было бы у Дубовского при виде счёта. И меня, с гусарским шиком напившуюся уже с утра.

— Нормально, нормально, — бормочет Лиза. Она ковыряется в коробках и пакетах с небрежностью завзятой шопоголички, ногой отшвыривая ворох обёрточной бумаги. — Вот это сойдёт.

Я вижу длинное, в пол платье с высоким глухим воротом и рукавами с манжетами. Не люблю такое в обычной жизни, но сейчас готова расцеловать подругу за мудрый выбор: такая броня скроет все синяки. Только цвет вызывает сомнения — ярко-алый. Как кровь. Как языки пламени.

— Раненая, но не сломленная, — говорю я, разгадав её замысел, и касаюсь подола ладонью. Удивительно, но ткань не обжигает. Гладкий шёлк струится прохладным полотном сквозь пальцы.

Хотя мне хотелось выскочить из проклятого номера как можно скорее, я всё-таки сходила в душ, смывая тугими струями налипшую грязь с души и тела. Так бы и стояла под тёплым потоком, но Лизка принялась неистово барабанить в дверь.

— Я уже хотела дверь выбивать, — с притворным осуждением говорит она, но я вижу за ним настоящее беспокойство. И чмокаю её в щёку, не в силах выразить свою благодарность словами.

Замаскировав тёмные пятна на лице и высушив волосы, я чувствую себя немного лучше. Увереннее. Внешний лоск не лечит меня изнутри, но хотя бы позволяет сделать вид, что всё хорошо. Что всё под контролем. Лизка хлопочет вокруг меня, как курица над цыплёнком, завершает последние штрихи, укладывает складки платья и поправляет непослушно лежащие волосы. Мне хочется отпихнуть её, прикрикнуть, заставить прекратить, но я молчу. Забота, какая ни есть.

— Финальная нота, — говорит она, критически оглядывая своё творение. Лезет в сумку, извлекает полновесный флакон духов и с сомнением смотрит на этикетку, постукивая себя по кончику носа. — Не совсем твоё, но…

Я подцепляю её сумку, с интересом заглядываю в бездонное нутро.

— У тебя там Нарния? — Я почти смеюсь. Дрогнувшие в улыбке губы пока что мой максимум. — Если покопаться, можно вытащить другую жизнь?

— А ты попробуй, — отвечает Лизка, смачивая пальцы духами. Она оставляет точки у меня на шее и запястьях. Облако сладковатого плотного аромата окружает меня. Оно разбивается на отдельные части, когда я принюхиваюсь: амбра, ваниль, горькие белые цветы. Обычно я ношу лёгкие и свежие запахи, но сейчас каждый вдох наполняет меня до краёв теплом. Так пахнет сама жизнь. Смелость. Мягкая сила.

Мы выходим из гостиничного фойе под руку, странная парочка — деловитая активная Лизка в кроссовках на босу ногу, и разодетая как на светский раут я, с опущенной головой и застывшей в глазах горечью. Сторонний наблюдатель может решить, что это иллюстрация выражения «не в деньгах счастье». И он будет по-своему прав. Ведь никто ему не расскажет, что на Лизке надето целое состояние.

Возле входа нас встречают сразу две машины. Убер, который вызвала моя подруга. И уже знакомый чёрный монстр, принадлежащий моему… жениху. Я невольно дёрнулась от этой мысли, хотя пора бы уже привыкнуть. Сам Дубовский подпирал машину, щурясь от бликов солнечного света, отражённых стеклянными дверьми отеля.

— И как он всё узнаёт? — поражённо шелестит Лизка.

Я подавляю желание обернуться, как затравленный зверь. Параноидальное чувство, что за мной теперь всюду будут следить, где бы я ни находилась, мгновенно охватывает всё моё существо. Нет сомнений, что он может это организовать. Если захочет. Вялый гнев колыхается мутной водицей. В какой момент моя жизнь стала зависеть от желаний этого мужчины?

Он смотрит на меня — и я рефлекторно сглатываю. Но не прячу глаза. Вздёргиваю подбородок и посылаю взгляд в ответ, заслоняюсь им, как щитом.

Серые ступени заканчиваются возмутительно быстро. Я переступаю по ним с осторожностью, как по битому стеклу, в глубине души надеясь, что прилипну к ним намертво. А пока сотрудники отеля будут решать эту щекотливую проблему, Дубовского собьёт грузовик.

Лизкина рука змеёй выскальзывает из моей. Она смотрит на меня большими глазами, в ответ я почти незаметно качаю головой, отсылая её в такси. «Сейчас приду», — но я и сама в это толком не верю.

Дубовский с непроницаемым видом косится на меня, вкладывая в это не больше значения, чем в разглядывание асфальта и стен. Он холоден, как лёд — и я зябко повожу плечами. Огромная глыба льда, уничтожающая всё живое. Чем ближе я подхожу, чем сильнее чувствую себя Титаником. Вот-вот столкнёмся — и я пойду ко дну, пускать пузыри под замолкающую скрипку.

— Смотрю, ты пришла в себя. — У Дубовского не голос, а жидкий азот. Я жалею, что не взяла с собой куртку. — И сразу нацелилась сбежать.

Миллионы реакций взрываются в моей голове одновременно, как разноцветные вспышки от фейерверка. Осадить его. Высмеять. Огрызнуться. Показать зубы. Но на всё это нужны силы, которых у меня пока нет. Я чувствую, что где-то на дне ещё есть запас, неистребимый источник, но он ещё в спячке. И подозреваю, моя злость только доставит Дубовскому удовольствие. Вместо того, чтобы принять его игру, я веду свою.

— Где Илья? — спрашиваю я, равнодушно глядя ему в район свежевыбритого подбородка. — Ты что-нибудь ему сделал?

— Нет. Но стоило, — следует ответ. — Он уехал.

Мне чудится в этих словах двойное дно. Знакомая дрожь зарождается в недрах живота, я сдерживаю её, каменею.

— И я должна в это верить?

Рука Дубовского хватает меня за подбородок, принуждает поднять голову. Оторопев, я смотрю ему прямо в глаза, не моргая. При солнечном свете прозрачная синева его глаз до того пронзительна, что мне больно. Как смотреть на снежную пустыню или вершины гор.

— Забудь о нём, — негромко произносит Дубовский, и его зрачки пульсируют. — Он для тебя больше не существует.

***

Дорогие читатели! Не забывайте поставить звёздочку, если вам нравится книга, это очень важно для автора. Спасибо всем, кто участвует:)

Глава 8: Побег

Я отталкиваю его руку, демонстративно вытираю то место, где он касался. Смотрю исподлобья, но в ответ получаю только кривую усмешку.

— Что ты с ним сделал?! — Мой голос обрывается, и я мысленно проклинаю свою несдержанность. Это зверь, натасканный пёс, нельзя давать понять, что боишься. Иначе стальные челюсти пережмут твоё горло.

— Прекрати вопить, киса, — морщится Дубовский, как от головной боли. Под глазами у него залегают глубокие тени. — Поехали.

Мощная рука ложится на моё предплечье, по-хозяйски тянет к себе. Аккуратно, но непреклонно.

— К-куда? — Я чувствую себя лёгкой лодочкой, которую буксируют к берегу. Овечья растерянная покорность на мгновение завладевает всем моим существом, хочется закрыть глаза и просто отдаться чужой воле. Но это длится секунду, нет, тысячную долю секунды. Я выпрямляю спину, позвоночник обращается в сталь. — Хотя, не важно. Я с тобой никуда не поеду, пока ты не скажешь, что с Ильёй.

Голос в голове сух и неприятен, равнодушно выплёвывает слова, которые я не произнесу вслух: «Сдался он тебе. Что бы с ним ни было, он это заслужил». Я вздрагиваю от омерзения.

Дубовский сжимает челюсть, желваки проступают отчётливее. Он издаёт недовольный вздох, пальцы на моей руке сжимаются чуть сильнее. Если они окажутся на моей шее… Сердце подскакивает и падает в пятки, но я уже чувствую, как несусь вниз на американских горках. Здесь нет тормозов. Только бесконечное падение в пропасть.

— Упрямство должно быть в тему, — говорит Дубовский с жутким спокойствием. Взгляд устремлён в одну точку, поверх моей головы. Ему не надо повышать голос, чтобы волоски на моём затылке пришли в движение, пытаясь встать дыбом. Опасность, исходящая сейчас от него — дуновение ветерка, но в нём сверкают острые лезвия. Он лениво цедит слова, и каждое отдаётся в моей голове лёгким гулом: — Ты осознаёшь, что мне не трудно просто засунуть тебя в машину без этих уговоров?

Я смотрю на него во все глаза, огорошенная такой прямотой.

— Это нечестно. — Мой голос дрожит, как заячий хвост, кулаки сжимаются сами собой. Я скриплю зубами и мстительно добавляю: — Чем же тогда ты отличаешься от него?

Мне хочется пробиться через этот панцирь, добраться до самого нутра, которое иногда проглядывает из-под слоёв масок. Я вызываю огонь на себя, потому что от близости льда уже трудно дышать. Но Дубовский только хмыкает.

— Много чем.

Он сощуривает глаза и, раньше, чем я успеваю опомниться, закидывает меня на плечо. Мой взвизг обрывается на середине. Секунду я вишу вниз головой, а потом вижу вокруг себя салон машины. Дубовский запихнул меня на сидение, как какой-то мешок, и захлопнул дверь. Чуть сильнее, чем нужно. Я открываю и закрываю рот, как рыбёшка, выброшенная на берег. Это возмутительно! Почему все думают, что со мной можно так поступать?!

Я поворачиваю голову вбок, вижу изумлённое лицо Лизки за стеклом Убера. И выскакиваю из машины с противоположной стороны раньше, чем осознаю, зачем. От ужаса я не соображаю вообще ничего, голова пустая и гулкая, но тело действует само. Расстояние в несколько метров я покрываю двумя безумными прыжками, запрыгиваю на заднее сидение и кричу таксисту:

— Гони!

Он срывается с места так быстро, словно этого и ждал. Меня откидывает назад, прямо на Лизку, которая вцепляется в мою руку, как в спасательный круг. Подруга смотрит на меня с разинутым ртом.

— Добро пожаловать в Форсаж, — говорю я и заливаюсь хохотом. Неистовым, нездоровым. Адреналин пульсирует в венах, разгоняет сердце. Мысль о Дубовском преследует меня, но не может догнать. А я жалею, что в машине нет люка. Иначе я бы уже высунулась наружу и орала во всю глотку, празднуя своё освобождение.

Кратковременное. Но сейчас я не буду об этом думать.

— Ну ты даёшь, мать, — выдыхает Лизаветта и тоже смеётся. Она украдкой вытирает со лба пот. — Я так седой стану.

— Тебе пойдёт, — рассеянно отвечаю я, пока растекаюсь по сидению. Возбуждение резко схлынуло, как вода в отлив. На пустом берегу только мокрый песок, да обломки раковин.

Водитель пялится на нас в зеркало заднего вида, но мне всё равно. Лишь бы молчал.

— Домой? — уточняет Лиза, и я киваю. Домой. Родители уже должны быть там. При мысли о встрече с ними я теснее прижимаюсь к тёплому Лизкиному боку. Почему от родной семьи чаще всего ждёшь неприятностей?

Входная дверь распахивается передо мной, как ворота в рай. Я уже представляю, как поднимусь наверх с огромной чашкой какао, запрусь и буду сидеть там до скончания своих дней. И ни один психопат меня оттуда не выковыряет.

Но мамины сдвинутые брови отвлекают меня от прекрасного видения.

— Злата, — говорит она и поджимает подкрашенные губы. — Ты совсем с ума сошла? Мы же договаривались, что ты будешь предупреждать, если не ночуешь дома. Хорошо Илье дозвонилась, он сказал, что вы у него. Меня не жалеешь, так отца пожалей, у него сердце всё-таки.

— Что? — спрашиваю я, не веря своим ушам. — Ты Илье звонила?

— А куда мне было звонить? — Она моментально ощеривается, переходит в нападение. — Морги обзванивать сразу? Не ожидала от тебя такой безалаберности, дочь. Ну ладно телефон у тебя разрядился, но ключи забыть? Ты в последнее время такая рассеянная, не знаю, что с тобой делать.

— Ничего не делать, — огрызаюсь я. — Всё уже сделано.

Она оскорблённно замирает, но я занята другой мыслью: забыла ключи? Разрядился телефон? Значит, Илья был достаточно трезв для того, чтобы сочинить правдоподобную легенду и скормить её моей матушке.

— Как с Максимом поговорили? — Она вдруг меняет тон на приторно-медовый. — Понравился?

«Ну надо же, он для неё уже Максим.»

— Просто класс, — говорю я. Устало смотрю на неё из-под приспущенных век, которые весят целую тонну. — Лучшего и желать нельзя.

В её глазах мелькает алчный огонёк, от которого меня ощутимо тошнит. Я подхватываю юбки и иду наверх, пока меня не стали допрашивать с пристрастием. Ставлю ногу на нижнюю ступеньку и в спину прилетает долгожданное:

— Я же говорила.

Не в силах совладать с собой, я резко оборачиваюсь. Мама видит моё перекошенное от ярости лицо и замолкает, но вид у неё по-прежнему самодовольный. Никогда в жизни мне не хотелось её ударить. Никогда. До этой секунды.

— Да, — отвечаю я медленно, пробуя слова на вкус. — Ты, как всегда, права.

Наши взгляды скрещиваются и на грани сознания я слышу омерзительный скрежет, который пронзает меня до костей. Нашла коса на камень.

— К Лавровым поедешь? — спрашивает она, как ни в чём не бывало. Только суетливость, с которой она поправляет резные листки монстеры, выдаёт волнение. — Минут через двадцать выходим.

— Нет.

В иное время меня бы непременно заставили. Сейчас она просто кивает, принимая отказ. Я немножко выдыхаю, чувствую, как расслабляется грудная клетка. Рёбра побаливают.

Наверху я плашмя падаю на кровать и лежу бездвижения, уставившись в одну точку. Я сбежала, сбежала! Но радость уже сменилась отчаянием. Потому что разовые взбрыки не отменят главного — я не расторгла помолвку с Дубовским и не сделаю этого. Как бы ни бесили меня родители порой, я не брошу их. Просто не могу.

Мне придётся вернуться.

И только дьявол знает, чем мне аукнется эта глупая выходка.

Перекатившись на бок, я тупо смотрю, как дёргается жилка под кожей запястья. Мне хочется впиться в неё зубами, перегрызть и просто ждать, пока из тела истечёт всё тепло, все мои чувства и мысли, надежды, желания. Оставить пустую оболочку и пусть она живёт предначертанную мне жизнь.

Ещё свадьба эта… Я по привычке шарю вокруг, пытаюсь найти телефон. Потом вспоминаю, что он остался где-то в недрах Илюхиной квартиры. Не вернуть теперь. Ничего не вернуть. Тоска наваливается на меня давлением в несколько атмосфер, беспощадно сплющивает, и я корчусь под ней, скукоживаюсь в крошечный комок. «Посмотри на себя, — презрительно бросает уже знакомый шершавый голос. Он появляется из недр сознания и жалит в самое сердце. — Ну и зрелище. Просто соберись, прекрати ныть и делай, что должна.»

Электронные часы показывают 11:11. Дни, когда мне удавалось поймать одинаковое время, казались мне особенными, словно кто-то посылает знак — обрати внимание, сегодня тебя ждёт что-то важное. Я смотрю на заострённые единицы и представляю, что это колья, на которые можно насадить головы. Единичка для Дубовского. Единичка для Ильи. И ещё две про запас, в зависимости от того, кто достанет меня раньше.

Я слышала, как уехали родители. Отец даже не подумал ко мне зайти, справиться, как там любимая дочурка в преддверии свадьбы. Повинуясь порыву, я хватаю со стола стакан и швыряю на пол, но он только отскакивает, не разбившись. Чёртовы технологии. Я как распухшая туча, из которой всё никак не прольётся гроза.

Внизу поворачивается ключ, разрывая тишину. «А, — думаю я с гадливым, противным удовольствием, вспоминая мамину выволочку, — неужели забыли что-то?». Улыбка растягивает лицо, я вижу её в краешке зеркала, неестественную и злую. Неужели это я?..

Стук в дверь отрывает меня от созерцания. Наскоро придав себе спокойный вид, я открываю — чтобы тут же захлопнуть обратно. Холодный пот выступает над губой бисеринками.

— Что ты тут делаешь?!

Стук повторяется, осторожный и деликатный.

— Что ты тут делаешь? — повторяю я, крича через дверь.

— Давай поговорим. — Умоляющий тон Ильи не действует на меня. — Злат, пожалуйста.

— Говори. Мне и отсюда прекрасно слышно.

— Злат. — Он говорит тише, прижимается к двери. — Злат, ты должна дать мне шанс.

От возмущения у меня перехватывает горло. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я распахиваю дверь и бросаю ему прямо в лицо:

— Должна? Должна?! Ну-ка посмотри мне в глаза и скажи ещё раз, что я тебе хоть что-то должна, сраный ты кусок говна!

И он смотрит. Так, что у меня переворачивается всё внутри. Мир снова двоится, я не понимаю, кто передо мной. Чудовище. Первая любовь. Монстр. Самый близкий человек. Тот, кто причинил мне страшную боль. Тот, кто сделал меня счастливой. Слёзы вскипают на глазах, я смаргиваю их, но одна всё равно выкатывается горячей жемчужиной и ползёт по щеке.

Илья протягивает руку и стирает её. Нежно-нежно, едва касаясь кожи. Так, как делал это раньше, в совсем другой жизни. Тонкий надсадный крик звучит у меня в голове, стены рушатся и изчезают в клубах пыли. Я закусываю губу, чтобы не всхлипнуть, мотаю головой. Выбрасываю из неё странный туман.

В зелёных глазах Ильи застыла такая боль, что я чувствую её эхо, отражаю, как зеркало. Наверное, его мир тоже с той ночи стал другим. Перевёрнутым вверх тормашками. Вывернутым наизнанку. Мне кажется, что я знаю его чувства — но ведь я всегда так думала. И ошибалась. Вдруг и теперь мне всего лишь кажется, что я вижу раскаяние, а на самом деле за фарфоровой маской таится тьма?

— Мне тоже тяжело, — говорит он, и я верю. Слова весят целую тонну, они падают на пол со стуком, вместо того, чтобы взмыть в воздух, с трудом проталкиваются через сжатые губы. — Если бы я только мог всё отменить…

— Но ты не можешь. И никто не может.

Я хочу, чтобы он обнял меня. Я хочу, чтобы он сгорел заживо. Я хочу смотреть на него вечно и не видеть больше никогда. Мои веки дрожат, когда я представляю, как утыкаюсь носом в знакомое плечо, всей грудью вдыхаю родной запах и чувствую тепло ласковых рук. Картинка не складывается. Идёт трещинами, рассыпается хрупкими осколками. То, чего больше нет.

«Он для тебя больше не существует», — рокочущий голос Дубовского всплывает в моей голове. Удивительно, но он попал в точку, сам того не подозревая. И вместе с этим знанием во мне что-то отмирает, какая-то очень важная часть души.

— Пять минут, — говорю я и открываю дверь. — У тебя есть пять минут, и ни секундой больше.

Я не собираюсь прощать Илью. Просто хочу услышать, что он скажет. Может, увидеть тень того человека, которого я любила. Прощальный привет. Последняя сигарета, пирожное перед диетой. То, от чего нужно отказаться навсегда.

Он садится в кресло, поджав ногу, как всегда делал — и у меня ёкает под ложечкой. Протягивает ко мне руки, но я отстраняюсь, отхожу на пару шагов. Лучше бы мне вовсе не смотреть в его сторону, но зелень глаз гипнотизирует меня, затягивает в омут. Лицо Ильи темнеет. Он всё понимает без слов.

— Попробуй меня понять, — начинает он и осекается, видя, как ожесточается мой взгляд. — Подожди! Я не прошу снисхождения, я его не заслуживаю. Просто хочу, чтобы ты… Чтобы не думала, что я тебя не люблю.

С каменным лицом я встречаю эту тираду.

— Продолжай.

— Я даже не помню, как это вышло! — восклицает Илья. Я вижу на его месте растерянного ребёнка, который задушил хомячка слишком крепкими объятиями. — Во мне как щёлкнуло что-то, переключилось. Я словно с ума сошёл, не мог себя контролировать. Ты моя, моя, Злата. И тут тебя отнимает кто-то другой!

Он роняет голову на руки, с силой трёт лицо руками. Всякий раз, как его взгляд падает на мои синяки, он заметно бледнеет.

— Я не твоя! — вскидываюсь я в ответ, раздуваю ноздри от нахлынувшего гнева. — Ты так и не понял этого? Я не твоя, не его, вообще ничья!

Илья подрывается с места, делает шаг ко мне.

— Прости! Прости меня, придурка, идиота, мразь! Но я правда люблю тебя, так сильно, что мне крышу сносит. Я не смогу без тебя, не смогу жить, если ты уйдёшь, — он горячо шепчет, порывистый и прекрасный в своей страсти. — Я знаю, ты тоже меня любишь, несмотря ни на что.

— Кого ты из себя возомнил? — С трудом говорю я, сдерживаю дрожь в голосе изо всех сил. Его слова прожигают меня насквозь, как калёное железо, его пылающий взгляд доходит до самого сердца. И самое ужасное, что в них есть часть правды. — Ты думаешь, что знаешь мои чувства?

Он берёт мои руки в свои, осторожно, как хрупкие цветы, и я не вырываюсь.

— Знаю. — Илья смотрит на меня в упор, длинные ресницы подрагивают. Он совсем рядом, притягивает меня, как магнитом. — Знаю, что в тебе достаточно силы, чтобы простить меня. Что ты сможешь полюбить меня снова, если разрешишь себе. И я знаю, что ты не хочешь выходить за убийцу, пусть у него даже все деньги мира. Ты не такая.

Я судорожно вздыхаю, и слёзы снова ползут вниз, чертят мокрые дорожки. Мой голос глух и бесстрастен.

— Да как же ты не поймёшь, что дело уже не в нём, а в тебе.

Острая пустота в груди расширяется, поглощает всё вокруг. Мне вдруг становится до одури, до дрожащих пальцев страшно, что она останется навсегда, зияющий провал в ничто, вселенский вакуум.

Илья тихо касается моего виска пальцами, отводит прядь в сторону. Рыдания рвутся из меня, и я зажмуриваюсь изо всех сил, пытаюсь дышать через мышечный спазм. И чувствую, как он накрывает мои губы своими.

— Браво! — Медленные хлопки взрывают тишину. Я отшатываюсь и вижу то, от чего внутри меня всё обрывается. Привалившись к дверному косяку, Дубовский сверлит нас глазами. И бритвенно-острая усмешка на его лице не предвещает ничего хорошего.

Глава 16: Потеря равновесия +

Я жду, что сейчас Дубовский взорвётся, раскидает нас по углам или примется крушить мебель, но проходит мгновение, другое — и ничего такого не происходит. Его лицо обретает бесстрастность, прочную, как стальные латы. Я не знаю, что происходит под ними. Даже не уверена, что там вообще что-то есть. Глаза Дубовского — два озерца с потаёнными омутами, непроницаемые и спокойные, как вода, словно задёрнуты занавесками. Под моим испуганным взглядом из них уходит последний блеск. Он обращается в статую, совершенную и преисполненную презрения. Хотя, нет. Даже презрение — слишком сильное чувство, чтобы появиться в нём.

Мои ладони упираются Илье в грудь, я легонько отталкиваю его.

— Что ты наделал? — говорю я и кажусь себе предательницей. Мой моральный компас вращается, как бешеный, я сама не понимаю, почему хочу защищать его и выгораживать после всего, что было. Корни проросли глубоко, их не вырвать просто так. Илья не слепой, он видит мои колебания. И достаточно отважен (или глуп?), чтобы обнять меня за плечи на глазах у Дубовского. Я безуспешно дёргаюсь, пытаюсь сбросить хватку и говорю, вкладывая все смыслы разом: — Отпусти меня.

— Ты бы послушал её, — спокойно говорит Дубовский. Тоном, которым сообщают, что на улице небольшой дождь. И от него мне в тысячу раз страшнее, чем если бы он кричал и грозил всех перестрелять. Пальцы Ильи сжимают моё плечо, он хватается за меня, как за последнюю надежду.

— А то что? — Я не верю своим ушам, изумлённо задираю голову. Илья зло оскаливается, я чувствую, как потряхивает его изнутри. Он боится, несомненно, боится. Но он делает это — бросает вызов Дубовскому. Совершенно по-дурацки, как подросток, который пытается отстоять авторитет в классе.

Меня коробит. Опять эти игры, бесконечное перетягивание каната. Они же оба думают, что победитель получит приз — меня. И мнение приза ни один учитывать даже не собирается. Мне будто бы не положено иметь своей воли и желаний, только следовать за тем, кто выше прыгнет, дальше плюнет или поднимет самый тяжёлый камень. Я прижимаю руку ко лбу, прячусь за ней, как за козырьком.

— Он тебя убьёт, — говорю я Илье. Злости почти нет, так, слабые отголоски. — Ты правда не понимаешь?

— Киса дело говорит, — подтверждает Дубовский. Он не удостаивает меня даже взгляда, но я подозреваю, что проскользнуть мимо него незаметно всё равно не получится.

Илья вдруг содрогается.

— Как ты её назвал? — шипит он, как вода на сковороде.

— А что такое? — Тёмные брови Дубовского чуть приподнимаются, на лице проступает ехидная насмешка. — Киса не сообщила, что теперь я решаю, кем ей быть и что делать?

Я прожигаю Дубовского взглядом, и он наконец-то замечает моё существование. Усмешка становится совсем ядовитой, но в глаза мечут ледяные стрелы, не дают обмануться. О, как же он доволен собой. Вертит всеми вокруг, как заблагорассудится. Наслаждается, получая предсказуемые реакции. Ведь всё это — его правила, а значит, победитель возможен только один. Он сам.

Меня обуревает желание сломать его планы. Показать, что он не может контролировать всё на свете, что есть вещи, ему неподвластные. Я хочу выбить землю у него из-под ног и посмотреть, как он рухнет на колени. И тогда, быть может, я увижу его настоящего. Беззащитного. Растерянного. Открытого. Внутренне я морщусь: «Если там есть, на кого смотреть».

Я перевожу взгляд на Илью, который совершенно раскалился от напряжения и злости, вот-вот из ушей пар повалит. Касаюсь ладонью его лица, мимолётно удивляясь — какое же знакомое ощущение, — и заставляю повернуться ко мне. Краем глаза я вижу, что Дубовский всё ещё недвижим, как скала. Он не понимает. Как и Илья, который смотрит на меня растерянно, как щенок. Во мне разгорается какое-то нездоровое веселье, адреналиновая волна поднимается в пик. Сейчас я брошусь на амбразуру, спрыгну с самого высокого моста, выброшусь с парашютом — и не факт, что выживу.

— А знаешь, — мягко говорю я, проводя пальцем по краю подбородка парня, — не обращай на него внимания, милый. Он не сможет нас разлучить, правда же?

Ошарашенный Илья едва не роняет челюсть на пол. Он в изумлении таращит на меня глаза, но тут же вспыхивает такой радостью, что я чувствую укол совести. Совсем слабый, пусть, но эта игла отравлена. Илья тянется ко мне губами и я прикрываю веки, ожидая касания.

Ручища Дубовского отрывает его от меня в тот же миг. Я взвизгиваю, глядя, как Илья врезается в стену и обрушивается вниз. «Доигралась, доигралась», — в панике думаю я.

— Стой здесь, — приказывает Дубовский. Он смотрит на меня в упор, и взгляд этот не предвещает ничего хорошего. — И не думай сбежать.

От него не укрылось, как я дёрнулась в сторону двери.

Теперь же я стою посреди комнаты, застывшая, как соляной столб, и через сложенные ладони наблюдаю за дракой. Хотя сложно назвать этим словом избиение в одни ворота. Корка стального равнодушия Дубовского трещит по швам, и в прорехах я вижу то, что ввергает меня в настоящий ужас. Это не человек. Это демон во плоти.

Я не пытаюсь вмешаться, как будто приросла к полу. Не издаю ни звука, только вздрагиваю всякий раз, как кулак Дубовского соприкасается с лицом Ильи. По началу тот пытался отвечать, даже рассёк нападавшему бровь, но преимущество Дубовского в силе, весе, а главное, звериной слепой ярости, было очевидным. Он наносит удар за ударом, и кровь Ильи вдруг обагряет мой ковёр. Я смотрю на алые брызги в немом ужасе и кидаюсь к ним, в надежде прекратить это безумие, мною же порождённое. Именно этот момент выбирает Илья, чтобы провести приём и скинуть с себя Дубовского. Я вижу мелькнувший локоть, и мир взрывается болью. Резкая вспышка ослепляет меня, я падаю на пол с приглушённым вскриком. Кажется, что голова раскололась на две части, но я ощупываю лицо и понимаю — досталось по губе.

Дубовский оборачивается, видит меня и с диким рыком хватает Илью за горло. Он бьёт его затылком об пол, заносит кулак…

— Господи! — Мамин голос взвивается из-за спины. — Что здесь происходит?!

Никогда в жизни так не радовалась, что родители вернулись раньше срока.

Они с отцом стоят в проходе, в дичайшем изумлении рассматривают поле битвы. Представляю, что творится у них в головах. Дубовский сидит верхом на Илье, залитый кровью из брови, сам Илья уже мало напоминает человека, а их драгоценная дочурка прикрывает разбитую губу, по которой стекает ручеёк под цвет платья. Всё это мало похоже на девичник.

Мама видит меня и вскрикивает в ужасе. Она подскакивает ко мне, осматривает лицо и взволнованно обхватывает мою голову руками.

— Кошмар какой! Тебя били? — В её глазах настоящий страх, страх матери за ребёнка. — Кто?!

Она смотрит на парней и, — клянусь! — под её взглядом пятится даже Дубовский.

— Не очень, — говорю я и шиплю от боли. Рассаженная губа неприятно пульсирует, во рту вкус крови. — Пыталась их растащить.

Илья с огромным трудом, по стеночке, умудряется сесть. Кажется, нос у него сломан, трудно понять — всё лицо, как пачка сырого фарша. Он сплёвывает кровь на пол, вместе с выбитым зубом, от чего мама чуть ли не подскакивает на месте. Мне и жалко его, и не жалко одновременно.

— Прошу прощения за неудобства, — вдруг говорит Дубовский. Он выглядит куда лучше, но и ему прилетело неслабо. Кровь на лице засохла, кажется, бровь стоило бы зашить. Руки разбиты, воротник дорогой рубашки темнеет кровавыми пятнами. Быстрая гримаса искажает лицо, когда он поднимается с пола, должно быть, Илья съездил ему по рёбрам. — Немного перегнул.

Мама с папой переглядываются. Я знаю, что они не станут вызывать полицию. А стали бы, прикончи Дубовский моего бывшего прямо у меня в комнате? Мне кажется, они скорее собственными руками замотали бы труп в ковёр и вынесли под покровом ночи.

— Позаботьтесь о нём. — Я киваю на Илью. Один глаз у него заплыл. Почему-то отмщение не приносит мне удовольствия, только гадкое брезгливое чувство от самой себя. Я беру Дубовского под руку, и тяну за собой, как слона на верёвочке. — Идём. Надо обработать твои… ранения.

Глава 9: Вспышка пламени

Я веду Дубовского в гостевую ванную на втором этаже и сжимаю огромную ладонь в своей. Его руки в крови, и я не знаю, чья она. «Очень метафорично», — отмечает внутренний комментатор. Это точно. Нервическая усмешка проступает на моём лице.

— Надо помыть руки, — говорю я ему, как маленькому. Почему-то он не спорит, даже не отвечает в своей раздражающей манере повелителя жизни. Пинком я распахиваю дверь и затаскиваю Дубовского внутрь, в прохладное царство кафеля и фаянса.

Мельком я вижу наше отражение в зеркале и, не удержавшись, тихонько посмеиваюсь. Он выше меня на целую голову, широкоплечий, могучий. На его фоне я кажусь совсем хрупкой, гибкой, как змея. Одинаково чёрные волосы, одинаково голубые глаза. Одинаковые синяки и ссадины. Олимпийские боги после пьяной драки. Дубовский косится на меня с интересом, чуть сощурившись. Наверное, решает, не сошла ли я с ума.

Я включаю воду и хочу обойти его сбоку, но не тут-то было — длинные руки упираются в край раковины, заключая меня в ловушку. Рука слева. Рука справа. А впереди — тяжёлый пламенный взгляд. Между нашими лицами не больше трёх сантиметров. Если бы не шум воды, весь дом бы услышал, как заколотилось моё сердце в груди. Я боюсь посмотреть ему в глаза, боюсь того, что неминуемо последует дальше. Это мгновение перед расстрелом, секунда перед затяжным падением — и длится целую вечность. Он притягивает меня, как магнит, и я не знаю, сколько смогу выдержать. Я хочу поддаться этому притяжению, чувствую его дыхание на себе, но оттягиваю неминуемое, как могу, продлеваю мучение, сладкое и невыносимое одновременное.

Дубовский чуть подаётся вперёд, я изгибаюсь назад, чтобы не быть к нему прижатой. Облизываю пересохшие губы и чувствую вкус своей крови.

— Нравится выводить меня из себя? — тихий рык прокрадывается мне в голову. Он говорит мне на ухо, едва не касаясь кожи, я чувствую, как его встрёпанные волосы задевают мою шею — и вздрагиваю всем телом.

— Что? — Я хлопаю глазами, еле удерживаясь на ногах.

— Прекрати так делать, — говорит он и касается краешка моих губ. Пульс отдаётся у меня в теле, дыхание замирает. Рука Дубовского мягко ложится мне на затылок, скользит под волосы. Палец обводит контур моих губ. И я еле сдерживаюсь, чтобы не потянуться следом, когда он его отнимает. — Всё же, стоит его убить.

Я не сразу понимаю, что речь об Илье. Кажется, что кроме нас двоих в мире никого и не существует. Дубовский смотрит на мою разбитую губу и желание в его глазах мешается с гневом.

— Нет! — поспешно говорю я и хватаю его за руку. Дубовский вдруг морщится с приглушённым ругательством. Моя хватка пришлась аккурат на разбитые костяшки.

Напряжение немного спадает, я вдыхаю свободнее, чувствуя, что искры между нами рассеялись. Но мне кажется, это лишь временная передышка. И чтобы скрыть смущение, я принимаюсь хлопотать над его «ранами». Они не так серьёзны, как у Ильи, но выглядят жутко из-за обилия крови. Я смываю схватившуюся кровь водой — и Дубовский позволяет мне это сделать. Он сидит на краю ванны и наблюдает за мной, как кот за мышью, а я стараюсь сосредоточиться на деле, чтобы снова не упасть в томное предвкушение. Его бровь рассечена не так сильно, как я думала, так что я просто обрабатываю её антисептиком, с удовольствием слушая, как Дубовский шипит от боли. Она делает его человечнее. Ближе.

Я ставлю пузырёк на место, закрываю дверцу шкафчика над раковиной. Дубовский-в-отражении смотрит мне прямо в глаза, так, что я чувствую себя бабочкой на булавке, намертво пришпиленной к чёрному бархату. Дубовский-в-реальности стоит за моей спиной, так, что мои лопатки касаются его груди.

Он медленно отводит волосы с моей шеи, и я невольно наклоняю голову в сторону. Совсем чуть-чуть, незаметное движение. Но он чувствует его, и голубые глаза вспыхивают такой страстью, что меня обдаёт жаром. Я гляжу в его отражение, как завороженная. И тогда он склоняется ниже, не отрывая от меня взгляд.

— Что ты делаешь? — выдыхаю я. Мне нужна пауза, чтобы хоть немного успокоить дыхание, хотя бы самую малость вернуть себе самообладание. Всё моё тело обратилось чувствительной струной, и я боюсь, что оно зазвенит, если Дубовский дотронется до него.

Он улыбается так, что я обречённо понимаю — всё. Его больше не обмануть. Не оттолкнуть напускным равнодушием, не разыграть карту ледяной королевы. Дубовский чувствует мою тягу к нему так же отчётливо, как и я. Два разноимённых заряда должны столкнуться. И если этого не происходит, значит, сам мир прекратил существовать.

— То, что хочу, — отвечает он и легонько касается губами моей шеи. Судорожный вздох вырывается из моей груди, по коже разбегаются разряды тока. Там, где он прикасается, кожа пылает огнём, вспыхивает, как маленькие солнца. Я дышу так часто, что не могу толком вдохнуть и только надеюсь, что не задохнусь здесь, в его руках, скользящих по моей талии, стоя на холодном кафельном полу. Поцелуи становятся настойчивее, я прикрываю глаза, отдаваясь ощущениям, моя рука зарывается в волосы Дубовского, гладит его висок.

Приятная истома охватывает всё моё существо, я испытываю… нетерпение. И широко распахиваю глаза, не веря самой себе. Дубовский замечает перемену. Он разворачивает меня к себе, подцепляет подбородок пальцами и пристально смотрит мне в глаза, замерев в миллиметре от моих губ. Я дрожу в ожидании, и, когда думаю, что этого уже никогда не произойдёт, он целует меня. Сперва осторожно, жалея мою разбитую губу. Но чем дальше, тем слабее его самоконтроль, тем больше страсти в его поцелуях, доводящих меня до исступления. Я хватаю воздух украдкой и сжимаю его затылок, ласкаю, мечтая, чтобы туман в моей голове никогда не рассеивался. Рука Дубовского скользит вниз, задирает край моей юбки и я чуть ли не вскрикиваю, когда он касается моего обнажённого бедра. И вместо того, чтобы стыдливо отшатнуться, только прижимаюсь к нему сильнее.

Он издаёт такой рык, что у меня внутри что-то переворачивается. Подхватывает меня под бёдра и усаживает на стиральную машинку, широким жестом смахнув с неё всякий хлам. Дубовский вклинивается между моих ног, вжимается в меня и целует так, что мне на секунду кажется, будто моё сердце разорвалось. Внутри меня всё пылает и пульсирует, никогда раньше я не подозревала, что способна испытывать такое сильное возбуждение, что оно начисто перекрывало всё на свете. Руки Дубовского сжимают меня и мнут, мои ладони скользят по его спине, ощущая напряжённые мышцы. Цепочкой коротких сильных поцелуев он пробегает по моей шее, спускается ниже, расправляясь с надоедливыми пуговицами, касается губами ключиц.

Его ладонь накрывает мою грудь. И когда мы оба задерживаем дыхание, за дверью раздаются шаги. А затем и стук. Мы отрываемся друг от друга и таращимся, как преступники, застигнутые на месте преступления. И вдруг оба прыскаем со смеху.

— Чувствую себя школьником, — шепчет Дубовский мне на ухо и открывает дверь.

Он возвращается почти сразу, готовый к продолжению. Но я уже успела прийти в себя. Возбуждение схлынуло, оставив после себя неприятное послевкусие: немного стыда, растерянность, полнейшее замешательство. И решимость не допускать такого в будущем. Дубовский — известный бабник, понятное дело, что он умеет соблазнять и знает, как действовать, чтобы достичь своего. Но я не могу стать очередной тряпичной марионеткой. Даже если мне очень хочется, до трясущихся коленей и влажных ладоней.

И уж точно мой первый раз не должен произойти в родительской ванной. После жуткой драки. С разбитой губой. В чужом платье. С чужим человеком.

Возможно, во мне говорит наивность, какая-то почти детская романтическая сентиментальность. Но я не хочу её отпускать. Мне кажется, что с её потерей я утрачу что-то очень важное, что всегда было частью меня. Взгляну на себя со стороны и удивлюсь: кто это? Я не знаю её.

Дубовский наклоняется ко мне, но я отшатываюсь. На его лице проступает понимание.

— Вот как, — сухо говорит он, отдаляясь. — Значит, снова играем в ту же игру?

— Я не играю. Не имею привычки. — Я скрещиваю руки на груди, будто защищаясь. Хочется выстоять. — Не надо судить меня по себе.

Он слегка кривится. Мой укол достиг цели, но он слишком слаб, чтобы задеть по-настоящему. Я вижу это по расслабленному лицу Дубовского, по тому прищуру, с котором он разглядывает меня, как экзотическую зверушку или занятную головоломку.

— Ты понятия не имеешь, кто я такой, киса, и какими мерками меряю.

— Мне хватает того, что я вижу.

— Интересно послушать, — рассеянно бросает он, поглядывая на часы.

— Ты думаешь, что все на свете в восторге от того, что им приходится плясать под твою дудку, — запальчиво начинаю я. — Думаешь, что всё контролируешь и всем управляешь, что имеешь право на что угодно.

— Пока верно, — кивает Дубовский. Уголок рта дёргается намёком на улыбку.

— Но так будет не всегда, — говорю я, понижая голос до свистящего шёпота. Синие глаза напротив застывают. — Однажды ты столкнёшься с тем, что не сможешь подчинить и подмять. И оно тебя уничтожит. Потому что ты не знаешь и не можешь ничего, кроме как упиваться властью, тебе просто не знакомы другие стороны жизни, ты понятия не имеешь, как в них существовать.

Едва заметная тень растерянности пробегает по его лицу, на секунду делая его уязвимым — и моё сердце толкается в грудную клетку. Но Дубовский стискивает зубы, на его челюсти играют желваки. Он презрительно морщится, пытаясь выглядеть равнодушным:

— Психолог из тебя никудышный, киса. Паршивый, скажу я тебе.

— И в чём же я ошиблась? Расскажи. — Я вскидываю голову, твёрдо смотрю ему прямо в глаза, надеясь увидеть того человека, который на миг показался из-под брони. Но крепость снова возведена, мост поднят, а во рву плавают крокодилы.

— Узнаешь. Через три дня. — Видя моё замешательство, Дубовский поясняет: — Я перенёс свадьбу. Решил, что будет странно сегодня расписываться, если вчера тебя чуть не…

— Чуть не изнасиловали? — подсказываю я неожиданно спокойно. Вчерашний день кажется мне чем-то ненастоящим, как давнее воспоминание. Кажется, Дубовский ждёт, что я немедленно рухну на пол и зальюсь слезами или впаду в истерику, судя по тому, с какой опаской он поглядывает на меня.

— Да-а-а, — протягивает он. — Именно. Разберёмся с этим чуть позже. Надеюсь, ему понравится в колонии.

Я мотаю головой.

— Не надо. Пусть катится. Ты и так его отделал будь здоров.

Дубовский раздражённо дёргает плечом.

— Киса, я что-то и правда не понимаю. Какого хрена ты за этого мудака вписываешься? Что за идиотизм?

«Если б я сама знала!» — чуть не крикнула я, но сдержалась. Мы так давно знакомы с Ильёй, что я невольно соотносила его будущее со своим, его мечты, стремления, планы и всё остальное, что маячило впереди. Наказание, даже справедливое, разрушит всё это.

— Всем нужно право на ошибку, — медленно проговариваю я, ощущая горечь этих слов. — Возможность осознать и исправиться, понять, почему совершённое ужасно и никогда больше этого не повторять. Российская тюрьма не даёт этой возможности, она только калечит ещё больше, погружает на самое дно, с которого почти невозможно выплыть. И человек оказывается навсегда потерян. Всё то светлое, что могло прорасти и дать плоды, погибает под слоем грязи. И если заключение не пожизненное, этот искалеченный выходит на свободу, попадает к людям и снова творит что-то чудовищное. Потому что его наказали, а не исправили.

Дубовский задумчиво потирает ухо. Я вижу, что мои слова не оставили его равнодушным, однако, осознать их он не в состоянии. Уж слишком мы разные. Он не понимает — и от того злится.

— А за чей счёт ошибка? — спрашивает он резко. — За твой? Почему ты считаешь свою жизнь менее значимой, чем жизнь какого-то ссаного мудака, которому на тебя плевать?

— Всё уже свершилось. Я не могу этого отменить, он тоже. Только отпустить, жить дальше и надеяться, что он постарается стать лучше, чем был.

— Христианское всепрощение. Подставить другую щёку, — бормочет Дубовский, сжимая кулак. На руке вспухают вены. — Киса, у тебя в роду святых не было? А то от атмосферы праведности аж тошнит.

Я только пожимаю плечами. Мне и самой кажется, что я не до конца искренна. Говорила бы я то же самое, будь это не Илья, а кто-то другой? Какой-то незнакомый мужик в вечернем парке? Друг семьи, от которого не ждёшь подвоха? Сам Дубовский? Не знаю. Хочется быть объективной и беспристрастной. Идеальной. Фемидой с завязанными глазами и чистым сердцем. Но люди проникают в твою душу, хочешь ты того или нет.

Пока я размышляю, Дубовский хватает мою голову и поворачивает к свету, разглядывая пострадавшую губу. Даже не видя отражения, я понимаю, что выглядит она плачевно.

— Н-да, — говорит он. — Всего за несколько лет Ольга превратилась из роковой красотки в грязную голодную бомжиху.

Я фыркаю со смеху, корчусь от боли в губе и от этого смеюсь ещё сильнее.

— Не думала, что ты способен шутить.

— Я много на что способен, — веско говорит Дубовский, и по мне снова прокатывается дрожь. Я отвожу глаза в сторону, и жду, что сейчас он меня отпустит, но он не спешит.

— Что-то не так?

Он игнорирует мой вопрос.

— Ты меня боишься, киса? — в лоб спрашивает Дубовский.

— Сейчас? В смысле, нет.

— А если так?

Он обхватывает меня за талию и тянется к мочке уха, я рефлекторно отшатываюсь, упираясь руками в широкую грудь. Почему-то Дубовский улыбается. Его рука соскальзывает, оставляя после себя гнетущее ощущение пустоты.

— За идиота меня держишь, киса? — Улыбка становится шире, глаза хищно сощуриваются. — Думаешь, я не чувствую, как колотится твоё маленькое сердечко, когда я тебя трогаю? Не вижу твои мурашки, не понимаю, что бельё на тебе придётся менять? Ты можешь сколько угодно от меня шарахаться и делать вид, что я тебе противен, но мы оба знаем правду. Ты меня хочешь. Признайся себе в этом.

— Какая чушь, — дрожащим голосом отвечаю я.

— Три дня. — Дубовский с довольным видом отворачивается. — У тебя есть три дня, чтобы перестать себе врать.

Он уходит, оставляя меня наедине с отзвуком последних слов. Я бездумно поворачиваю кран, включаю холодную воду и сую руки под струю обжигающе-ледяной воды, чувствуя, как немеет под ней кожа. Вот бы засунуть туда голову. «И утопиться к хренам», — внезапно думаю я, недовольная собой. Перетягивание каната с Дубовским отнимает очень много сил, и я совсем не уверена, что выйду победительницей.

Хочется позвонить Лизаветте, пожаловаться и спросить совета, но я и так знаю, что она скажет, весь список по пунктам: во-первых, Злата, ты с жиру бесишься, во-вторых — во-первых. Я совру, если скажу, что мне совсем не хочется последовать чужим ожиданиям. Что не хочется поверить, будто Дубовский хорош не только внешне, но и внутренне, довериться, расслабиться и просто кайфовать от такого невероятного поворота жизни. Только запас доверия у меня иссяк, сердце разорвано на куски, и я не настолько сошла с ума, чтобы начать восторгаться убийцей.

Между бровей залегает складка, я тру её пальцем. Что, если просто повторяю чужие сплетни? Ни одного дела на Дубовского заведено не было. Я вспоминаю, с каким ожесточением он колошматил Илью, с какой безжалостной одержимостью всаживал кулаки в живое тело. Есть ли грань, которую он не может перейти?

Глава 10: Цветные вспышки

Дубовский убрался творить свои тёмные дела, перекинувшись парой слов с моим отцом. Тот выглядел бледноватым, но вполне спокойным, словно в его доме только что не человека до полусмерти избили, а уронили любимую чашку. Зная отца, чашка взволновала бы его даже больше, чем Илюха.

Когда я вошла в комнату, вся в растрёпанных чувствах и таком же виде, мама задумчиво созерцала кровь на полу.

— Твой будущий зять, — говорю я, не удержавшись от шпильки. — Прошу любить и жаловать.

Она лишь закатывает глаза и недовольно цокает, безуспешно пытаясь нахмурить обколотый ботоксом лоб.

— Что у вас тут случилось? На пять минут уйти нельзя, уже дом разносят.

— Ну, не на пять… — замечаю я. — И дом не то чтобы пострадал.

— Злат.

— Ммм… В общем, конфликт интересов.

Она заговорщицки блеснула глазами.

— А главный интерес, я так понимаю, твоя рука и сердце?

— Рука, нога и потроха. И бессмертная душа впридачу, — бормочу я. Меня довольно сильно задело, что мама не особо переживает, даже увидев зверство Дубовского вживую. Напротив, она так сияет, будто заключила лучшую сделку в жизни.

— Где Илья?

— В травму поехал. — Мама отмахивается, как от ерунды. Ну в травму, и в травму. Чего бубнить. Она вытягивает скрещённые ноги, мечтательно глядя в окно, и изрекает: — Хорош, конечно, до неприличия.

— Кто? — поразилась я. — Илья?

Никогда раньше она и слова доброго о нём не говорила, а тут такие комплименты.

Мама так возмущённо вскидывается, будто я обвинила её в работорговле китайскими детьми:

— Что? Нет! — Она качает головой, недоумевая, как мне могла прийти на ум такая мысль. — Я про Максима. Роскошный парень, рос-кош-ный. Чувствуется стержень, такой, знаешь, дух победителя.

Будь на её месте Лизка, я бы непременно съязвила насчёт того, какой именно стержень там чувствуется. Вместо этого я неопределённо дёргаю плечом.

— Ну не знаю.

— Эх ты, — говорит она с жалостью, — маленькая ещё, глупая. Ничего, ума наберёшься, разглядишь, на какую золотую жилу напала.

— Глаза у меня и сейчас на месте.

— Вот и раскрой их пошире, пока Максим не передумал. Поприветливее с ним держись, поласковее. А то уведёт какая-нибудь профурсетка, будешь знать.

Я еле сдерживаюсь, чтоб не треснуть себя по лбу.

— Что-то не сходится, мам. То ты говоришь, что у него стержень, то думаешь, что его можно увести, как козла на верёвочке. Это точно один и тот же человек?

Она не находится, что ответить, а потому делает то же, что и всегда — уходит от разговора, напоследок припечатав:

— Вырастешь — поймёшь.

Я возмущённо фыркаю. Надеюсь никогда не дорасти до той стадии, на которой люди оперируют взаимоисключающими параграфами.

— Мы свадьбу перенесли, — вспоминаю я и кричу вниз.

— Я знаю, — следует ответ. — Вот и не валяй дурака, приведи себя в порядок!

«Мы», — думаю я запоздало. Никаких «мы» там, конечно, не было. Дубовский сам назначил день свадьбы, сам перенёс, ни то, ни другое даже не подумав со мной обсудить. Есть в этом что-то обидное. Овечку не спрашивают, когда её резать.

Лизаветте я всё-таки позвонила, не выдержав давления тишины. Она примчалась со скоростью звука, свежая и энергичная, как после двух недель на морском побережье.

— Ты что принимаешь? — спрашиваю я, изумлённо разглядывая это чудное видение. — Мне тоже отсыпь.

Она заливается колокольчиком, впрочем, весьма польщённая.

— Тебе не поможет. — Лиза плюхается в кресло и закидывает идеальные ноги на подлокотник. — Называется «удовольствие от жизни».

— А, ну точно. У меня в запасе только «кислое лицо» и немножко «экзистенциального кризиса».

— О чём и речь. — Подруга наклоняется, разглядывает кровь на полу. — Так и оставишь? Пугать надоедливых кавалеров?

— Марина позже приходит, — отвечаю я. Наша домработница в 90-е держала киоск на вещевом рынке, так что ещё и не такое видала. И держать язык за зубами тоже умеет.

Лизка протяжно вздыхает, и я с ужасом замечаю те же мечтательные нотки, которые проскальзывали в речи мамы. Она закидывает руки за голову и говорит в пространство:

— А есть в нём что-то…

— Дай угадаю — стержень?

— И он тоже, — ничуть не тушуется Лизаветта. Она подмигивает: — Как там, в порядке всё?

Я краснею, как мак, моментально, до корней волос. Потому что, если верить воспоминаниям о прижимающем меня к себе Дубовском, в этом плане всё не просто в порядке, а даже и чересчур. Но делиться пикантной информацией с Лизкой я не собираюсь — иначе она покоя мне не даст своим гнусным хихиканьем.

— Понятия не имею, — буркаю я. Совершенно фальшиво, впрочем, так что Лизка буравит меня взглядом, всё больше расплываясь в улыбке. Я с писком бросаю в неё подушку.

— Ага-а! — Она уклоняется и воздевает палец вверх. — Ну, всё понятно. Наша святая невинность одной ногой на пути греха.

— Зато второй я могу пнуть тебя под зад.

— Лучше прибереги её для девичника, — говорит Лизка и швыряет подушку обратно. От неожиданности я пропускаю бросок и получаю прямо в лицо. Ну, хоть не локоть — уже неплохо.

— Какого ещё девичника? — подозрительно спрашиваю я. — Тут не такая свадьба, чтоб подруг собирать. Я никого оповещать не собираюсь, если что.

— Всё равно узнают. Из светской хроники и досужих сплетен, — философски замечает Лиза. — Но я ж не говорю, что мы всем табуном поедем громить Москву. Так, человек пятнадцать…

— Нет.

— …десять…

— Не-а. — Я скрещиваю руки на груди и принимаю максимально непоколебимый вид.

— Пять? — поражается Лизаветта. — Ну это ж ни уму, ни сердцу.

— Только мы вдвоём. Или никак.

— Боже, Злата! — Она сползает в кресле, как обиженный ребёнок. — Тебе девятнадцать через три дня, а чувство, будто все девяносто.

— Я по гороскопу дед.

Подумать только, со всей этой кутерьмой я умудрилась забыть про собственный день рождения. А Дубовский назначил на него свадьбу. Интересно — случайно или нет?

Лизка ещё поворчала и пофыркала, как огромный сердитый ёж, но в итоге смирилась — пятьдесят нас будет или двое, в целом, не так важно, если она настроена веселиться.

— Хочу в кино, — говорю я тоном капризной принцессы, выбирающей из десяти сортов трюфелей.

— А пояс из собачьей шерсти не хочешь? Ладно, ладно, будет тебе кино, — исправляется подруга, видя мой взгляд. — Ладыженский частный зал на прошлой неделе открыл, с какими-то навороченными штуками. Туда теперь весь бомонд таскается.

Мне не очень хотелось сталкиваться со всем бомондом — зная тамошние нравы, что-то венерическое можно подцепить, просто стоя рядом. Но побывать в самом крутом кинозале города, да ещё камерном, в домашнем стиле — что же, это стоит того, чтобы оказаться на одном ряду с рэпером или женой олигарха.

Смущало только моё лицо. В четыре руки мы с Лизаветтой кое-как его закрасили, но нижняя губа всё равно выглядела ненормально.

— Забей, — сказала Лизка через полчаса бессмысленных пыхтений. — Если что, скажешь, что твой муж — Марат Башаров.

Шутка вышла злой. Я поёжилась, в глубине души надеясь, что даже Дубовский — не такая мразь. Он казался очень опасным и жестоким, это верно, но меня пока что и пальцем не тронул, даже не повысил голос. Надеюсь, эта славная традиция продолжится и после свадьбы.

Ладыженский не искал лёгких путей. Зал оказался довольно далеко от центра, на подвальном этаже какого-то лофта, с замаскированным входом. Переглядываясь, мы почувствовали себя шпионками, когда металлическая полоска на двери отъехала в сторону и оттуда донеслось: «Пароль».

— Побег из Шоушенка, — с готовностью отрапортовала Лизка, разве что во фрунт не вытянулась.

За дверью был узкий коридор, освещённый красными лампочками, а дальше — широкий зал-предбанник, со всеми полагающимися кинотеатру атрибутами: поп-корном семи сортов, батареями напитков и прочей милой сердцу ерундой.

Мы с Лизкой как раз нагружались вёдрами ещё горячего карамельного поп-корна, от запаха которого подвывало в животе, когда в предбанник вошли ещё трое посетителей и сразу стало шумно. Молодые парни, где-то наши ровесники. Один из них сразу привлёк моё внимание, хотя и был самым тихим из них, даже молчаливым. Его рваная стрижка была окрашена в такой пламенно-алый цвет, что при быстром взгляде казалось, будто у него горит голова. Наверное, от природы парень был рыжим, во всяком случае, кожа у него была того молочно-белого оттенка, который обычно у них и встречается. Чёрная футболка делала контраст ослепительно ярким, почти мультяшным, он выглядел скорее нарисованным, чем настоящим. Мой взгляд художницы радовался острым и чётким линиям носа, подбородка, тонких запястий.

— Воу, — сказала Лизка мне на ухо. — Смотри, какие джентельмены пожаловали.

Она буквально сожрала глазами самого активного из троицы, загорелого накаченного блондина в обтягивающей светлой футболке. Третий был странно суетливым и каким-то дёрганым, он то и дело ерошил короткие русые пряди, но всё равно был довольно милым и большеглазым.

— Щеночек, спасатель Малибу и чувак из аниме про демонов-вампиров, — сказала я Лизаветте в ответ. — Это тиктокеры какие-то?

— Пока не знаю, но обязательно узнаю, — хихикнула она. Но тут же покаянно вздохнула: — Прости, я как всегда, только о себе и думаю.

Я едва не рухнула на пол. Это она-то?!

— Лиз, видит бог — если кто в этом мире и заботится о других больше, чем о себе, то это ты. Можешь хоть всех троих связать и в карман положить, честное слово.

— Ну того фигуристого я точно не прочь связать, — улыбнулась она. Потом положила руку мне на плечо: — Нет, правда. Сегодня у нас девичник, мужикам вход запрещён.

Однако, мужикам об этом никто не сообщил.

Тяжёлая дверь отъехала в сторону, внутрь завалилась шумная большая компания, в которой я даже узнала пару лиц, и моментально организовала живую очередь к стойке с имбирным лимонадом. Мы с Лизаветтой оказались недостаточно расторопны, так что встали в хвосте, а за нами — та разномастная троица. Блондин вдруг сунул голову между нами, весело посмотрел сперва на одну, потом на другую.

— Такие хрупкие девушки, и на такой жуткий фильм. Не страшно?

«Да?» Я даже не подумала узнать программу, просто решила положиться на удачу. А та оказалась в своём репертуаре — ужастики я не выношу на дух, потом ещё несколько дней не могу спокойно видеть темноту за окном, всё время кажется, будто там кто-то есть. Но я скорее язык себе вырву, чем признаюсь в этом каким-то сомнительным типам.

— А по нам не видно, что мы уже не в том возрасте, чтобы трястись от картинки на экране? — сухо говорю я. «Именно в том», — справедливо замечает внутренний голос.

Блондин стоит слишком близко и даже не думает отходить, так что я сама делаю шаг в сторону. От него пахнет смесью зноя, пота и слишком навязчивого парфюма. Внезапно с другого бока оказывается его суетливый товарищ, огромные глазищи которого лихорадочно блестят. Он пялится мне в лицо со странной улыбкой, которая то возникает, то пропадает, и я с содроганием замечаю, что зрачки у него неестественно расширены. Теперь понятно, почему парень не может и секунды спокойно устоять на месте, а его руки находятся вбесконечном движении, то одёргивая рубашку, то убирая назад светлые тусклые кудряшки. Вблизи он кажется совсем юным со своим полудетским, открытым лицом.

— Куда мы сядем? — спрашивает он меня с нарочитой небрежностью, поглядывая на блондина.

— Мы? — Я опешила. — В смысле?

Блондин пытается взять нас с Лизкой под руки.

— Ну мы же вместе пришли. И сможем вместе уйти, — томно говорит он, якобы не замечая возмущения, написанного на наших лицах.

— А у нас спрашивать не надо? — Подруга упёрла руки в бока. — Может, мы не хотим. Может, мы вообще замужем.

— Да вы сами не знаете, чего хотите, — фыркает тип, с каждой секундой становясь всё омерзительнее. — А мужья подвинутся, что им, жалко, что ли?

Из-за наших спин раздаётся недовольный вздох.

— Хватит, — спокойно говорит третий, обладатель пламенной шевелюры. Он берёт блондина за плечо и слегка стискивает пальцы. — Заканчивай.

— Арт как всегда, — закатывает глаза тот. — Всё веселье обламывает.

Красноволосый никак не реагирует, только продолжает увеличивать нажим, пока приятель с приглушённым ругательством не скидывает его руку, отходя подальше от нас. Я оборачиваюсь, чтобы удостовериться — парень помог нам не для того, чтобы занять место предыдущего, — и натыкаюсь на внимательный прохладный взгляд. Светло-зелёные радужки обведены тёмным по краю, прозрачные, как кристаллы кварца. Парень смотрит на меня удивительно бесстрастно, без какого-либо интереса — и это внезапно оказывается обидным. Не то чтобы я ждала какого-то преклонения от каждого встречного. Просто привыкла, что люди реагируют на меня определённым образом.

Он слегка кивает, мол, всё в порядке, явно не собираясь заводить беседу.

— Блин, Артур, — кудрявый хлопает рукой по стене и морщится. — Ну что ты начинаешь? Нормально общались, девчонки только рады.

Красноволосый чуть приподнимает брови, обозначая вопрос.

— Нет, — говорю я осторожно. — Не рады.

— Вот видишь, — всё с тем же незыблемым спокойствием говорит он кудрявому, который трёт щёки, словно пытаясь избавиться от верхнего слоя кожи. — Ты ошибся в своих оценках. Отстань от людей.

Голос парня такой же бесстрастный, как он сам, текучий и гладкий, как поверхность стекла. Ни намёка на агрессию или злость, хотя заметно, что поведение приятелей ему не нравится. Удивительно, как они вообще оказались в одной компании?

Через десять минут нас запустили в зал. Мы с Лизаветтой планировали сесть последними, чтобы точно не оказаться рука об руку с кем-нибудь неприятным, но сзади напирали другие посетители. В итоге, рядом со мной уселся молодой, но уже довольно известный блогер, который с первой секунды уткнулся в телефон, да так из него и не вылезал до конца сеанса. Проблемная компания расположилась на ряд дальше, но позади меня сидел красноволосый Артур, который, видимо, сумел приструнить своих неадекватных товарищей. По крайней мере, больше проблем они не доставляли.

Во время сеанса я то и дело чувствовала ток холодного воздуха, который касался шеи. Почему-то подумалось, что это Артур смотрит на меня своими прозрачными глазами в темноте зала.

***

После сеанса мы вышли на тонущую в сумерках улицу, и я сразу шлёпнула Лизку по руке.

— Больше никогда, — сказала я, тыча указательным пальцем ей в нос, — никогда, слышишь меня? Никогда я не доверю тебе выбор фильма.

Большую часть сеанса я тряслась, наблюдая за происходящим на экране через растопыренные ладони, в которых пряталась в особо кровавые моменты. Алые брызги и пятна больше не были для меня чем-то далёким и неизвестным, они будто стали реальнее после того, как я сама смывала кровь с рук Дубовского. Я всё ждала, что вот-вот почувствую тяжёлый металлический запах, наполняющий лёгкие при каждом вдохе. Мне было противно до омерзения. Но не страшно.

— Сама не в восторге, — призналась Лиза, обмахиваясь какой-то листовкой, прихваченной у метро. — Жути нагнали, а зачем, почему — не понятно. Я даже не просекла, кто убийца.

— Ты убийца, — сказала я в сердцах. — Убийца моего хорошего настроения.

— То, что мёртво, умереть не может, — ехидно фыркнула Лизаветта, озираясь по сторонам. Она обшаривала улицу, как лазерный поисковый луч, считывая вывески и указатели. — Знаешь, что? Тут рукой подать до «Лондона».

— Там всегда толпа народа, — заныла я, но подруга была неумолима.

— Тем лучше, — отрезала она, ловко цепляя меня под руку. — Чем больше людей, тем проще среди них потеряться.

— Ты сегодня цитатами разговариваешь?

— Всегда.

Я засмеялась. Что же, почему бы и не выпить пару коктейлей повкуснее? Натанцеваться всласть. Свободная жизнь подходит к концу, так лучше уж получить от неё максимум возможного, пока Дубовский не посадил меня на цепь. Мне казалось, что именно так он и поступит.

Через полчаса мы вовсю отжигали в «Лондоне». Сегодня фейс-контроль был непривычно благожелательным, нас с Лизой выцепили из огромной толпы на входе и пропустили внутрь вне очереди — так что самооценка моя, и без того высокая, рванула в заоблачные дали.

— У тебя тут знакомый кто-то? — спросила она, перекрикивая музыку.

— Знакомый? — не поняла я. — Нет! Я думала, у тебя.

Лизка пожала плечами, не заморачиваясь над загадкой, которая не захотела решаться за секунду.

— Двигай к бару, — заорала она, цепляясь за мою талию паровозиком. Я проложила путь к сверкающей стойке, за которой выстроились аккуратные ряды бутылок, избегая столкновений с танцующими. Здесь было потише, и прямо перед нами какая-то раскрасневшаяся парочка покинула насиженные места, освободив два высоких стула. Слева в полутёмной нише была зона с низкими диванчиками, но мне хотелось остаться здесь.

— Что будете заказывать? — спросил улыбчивый смуглолицый бармен, похожий на ожившего Алладина.

Я хотела взять то же, что и всегда — Мохито или Пина Колада, — но внезапно взбунтовалась. Пора отступать от привычного.

— Удивите меня. — Я махнула рукой и улыбнулась, смягчая приказную интонацию. — Что-нибудь вкусное, желательно, чтобы потом можно было уйти отсюда своими ногами.

— Желательно, но не обязательно, — вставила свои пять копеек Лиза. — А мне клубничный дайкири.

— Сейчас вернусь.

Когда я вернулась из уборной, Лизаветта уже вовсю прихлёбывала ярко-красную жижу из двухъярусного бокала и ведя шквальную стрельбу из-под ресниц в сторону обитателей диванчиков.

— Это вам, — сказал бармен, пододвигая ко мне слоистый коктейль. Он слегка замялся. — «Самой прекрасной девушке в клубе от самого щедрого джентельмена».

Я раскрыла рот.

— Мужчина за четвёртым столиком, — вполголоса пояснил бармен. Я повернулась посмотреть, кто же мой неожиданный благодетель, но разглядела только скрытый в тени силуэт. Подумав, я помахала рукой и отсалютовала бокалом, прежде, чем пригубить. Коктейль был чертовски вкусным, с яркой персиковой основой, сдобренной щедрой порцией мяты и лайма. Алкоголь казался деликатным, но уже через три глотка я почувствовала, что на меня начинает действовать — в голове слегка помутилось. Тогда я по-быстрому допила, отставила бокал в сторону и отправилась на танцпол, оставив Лизаветту кадрить всех кавалеров на свете, которые ещё не пали перед ней ниц.

Музыка пульсирует в воздухе мерцающим ритмом, проникает в кожу и кости, заставляет мышцы и сердце сокращаться в такт. Она поглощает меня моментально, уводит за собой и растворяет в движении. Я пробираюсь в самый центр танцпола, окружённая людьми, которые вторят этому пульсу, движутся вместе со мной, чувствуют то же, что я. Мы похожи на единый организм, свободный и полный жизни, одновременно в небе и на земле, в каждой клетке, в каждом атоме.

Лёгкая туманная дымка становится плотнее, мои движения, такие лёгкие, исполненные внутренней красоты, замедляются, теряют свою непринуждённость. Контроль над собственными конечностями вдруг покидает меня, колени предательски подкашиваются, и я едва не падаю прямо на пол. «Ничего себе, коктейльчик», — мелькает мысль, пока я пытаюсь осознать, что руки, заботливо поддерживающие меня за талию, мне не принадлежат. Я хватаюсь за них, пытаюсь сосредоточиться на узких ладонях, странно гладкой на ощупь коже. Всё кажется размытым и далёким, я с трудом различаю, где начинаюсь я и заканчивается окружающий мир. Воздух вокруг меня подёргивается рябью, дышать тяжело, как в пустыне, сердце медленно и гулко колотится в голове.

— Ты в порядке? — раздаётся над моей головой. Голос проступает через шум гладкой ледяной дорожкой. Он кажется смутно знакомым, но ассоциации ускользают от меня скользкими хвостами.

— Очень смешно, — бормочу я. Пытаюсь отцепить от себя чужие руки, но вместо этого только вцепляюсь в них ещё крепче. Мне кажется, что если я отпущу их, то сдуюсь, как воздушный шарик, и улечу в самый тёмный из углов, из которого меня никто никогда не достанет.

— Что ты пила? — спрашивает голос. На секунду я решаю, что он звучит у меня в голове, но тут меня легонько встряхивают. — Что ты пила, говори быстрее.

— Понятия не имею, — мямлю я. Язык заплетается каким-то сложным узлом, еле ворочается во рту. — Это подарок… Кто-то… Какой-то тип передал мне подарок.

Меня снова встряхивают, поднимая на ноги. Я щурюсь от стробоскопов, пытаюсь вывернуть голову, чтобы увидеть, кто это меня допрашивает, но шея повинуется мне не больше, чем язык. Я вижу острое плечо и короткий чёрный рукав. А выше — алые всполохи волос над стройной шеей.

— Зачем ты покрасился? От этого цвета голова болит, — изрекаю я прежде, чем повиснуть в его руках. Вместо связной речи из меня вырывается невнятное бульканье.

— Понятно, — доносится до меня, как из-под толщи воды.

Парень вскидывает меня на руки и куда-то тащит, пока я изо всех сил моргаю. Каждая ресница весит целую тонну, не понимаю, как я раньше могла держать глаза открытыми… Мы спускаемся по какой-то лестнице, я вижу ступеньки, которые вдруг пускаются в бесконечный пляс. Пол и потолок меняются местами. Я пугаюсь, но тут же понимаю, что просто лежу на спине, с плотно набитой кожаной подушкой под головой. Красноволосый парень хмурит тонкие брови, и мне хочется сказать ему, чтоб немедленно прекратил — а то морщины останутся. Но стены уже шатаются вокруг меня, начинают свой бешеный хоровод, изгибаются под непредсказуемыми углами. Какая-то часть меня жутко боится, что меня изломает таким же образом. Парень суёт мне какую-то таблетку, заставляет сделать глоток воды — и я вырубаюсь.

Глава 11: Находка

POV Максим

Короткий двойной стук по двери.

— Заходи, — говорю я, уже зная, что за дверью мнётся Федя. Незаменимых людей нет, но компенсировать его потерю было бы сложновато: одновременно водитель, доверенное лицо и мои глаза на затылке. А главное, говорит он ровно столько, сколько нужно для дела. Я знаю, что ребята за глаза стебутся над ним за эту молчаливую угрюмость, но без перегибов — ведь всё рано или поздно достигает его ушей.

То, что Федя поднялся в офис вместо звонка — уже событие. Я сцепил руки в замок, отодвинул ноутбук.

— Что там? — Последний взгляд на контракт, который отправил мне юротдел утром. От недосыпа песок в глазах, и мешанина терминов вызывает рвотные позывы. Я хочу нормально пожрать, а не заливаться кофе и разгребать дела, но даже мои желания иногда приходится отодвигать в сторону.

— Я не уверен…

— Ну так хер ли ты припёрся, если не уверен, — ворчу я, сжимая переносицу. Последние дни выбили меня из привычной колеи, как бы я ни хотел это скрыть. И раздражение от самого себя прёт наружу. Прекрасный немецкий автобан, по которому я катил по жизни полгода, снова покрывался колдобинами и трещинами, напоминая, что покой — штука недолговечная. Этот шкет, которого ко мне подослали гадить по мелочи. Злата с её непонятными подвывертами, её бывший, который по всем законам бытия уже должен кормить червей в лесу. И самое неприятное — слушок, что сразу в трёх моих клубах толкают вещества. Не то жирная провокация от ФСКН, ждущих внеочередную мзду в свои волосатые лапы, не то кто-то решил, что игра стоит свеч. С барыгами я дел не веду. На дух не выношу что их самих, что их клиентуру. Все это знают, но безмозглые суицидники в городе пока не перевелись. Пришлось отрядить своего человечка, прощупать поле.

Федя молчит, лупает выпуклыми рыбьими глазами.

— Не уверен, что моё дело, — поясняет он. — Ребята из «Лондона» капнули, что ваша… Что Быстрицкая там.

— С-с-сука, — выдыхаю я, прикрывая веки. «Лондон» был самой проблемной точкой. Мало того, что кто-то внаглую барыжил, так ещё пару раз были совсем неприятные случаи с передозом и подсыпанием в пойло хрен знает чего. Это был мой лучший клуб, первый из тех, что я купил сам. И сейчас он гнил изнутри. Я не хочу, чтобы Злата касалась этого хотя бы пальцем. Своим тонким трепетным пальчиком, который… — Федь, ну что ты, как маленький? Сам бы и разобрался. Там пиздец творится, я фейс-контроль третий раз за год меняю, а эти мрази всё равно как-то просачиваются.

— Ну, она же взрослая.

— На вид. А сама, как ребёнок — полезет на рожон чисто из принципа. Они же таких и ищут, чтоб помоложе, побогаче и глазки понаивнее.

— Да я не думал…

— Это ваша общая проблема, — говорю я громче, чтоб услышал Кикир, сидящий в приёмной. — Учитесь у Арта.

Кикир всовывает бритую башку в дверь.

— Да он придурок, ты чё.

— Это ты придурок. Бросай свою хуйню, едем в «Лондон».

— Ого, — Кикир мигом оживляется. — Тусим?

— А это как пойдёт.

Крышка ноута захлопывается.

***

Мы с Кикиром проходим через чёрный ход, чтобы не толочься среди толпы, алчущей попасть внутрь, и сразу же натыкаемся на Риту — администратора, умницу и святую, которую когда-то повезло прихватить вместе с клубом. Кикира она ненавидит. Подозреваю, что тот в неё тайно влюблён (в своём скотском стиле, конечно же), чем бесит её ещё больше.

— Максим Игоревич, хорошо, что вы здесь уже, — взволнованно начинает Рита, игнорируя Кикировы выделывания, — у нас ЧП.

Я едва не встаю на месте.

— Дай угадаю.

Когда мы всеми заваливаемся в випку, я замираю на секунду, парализованным неизвестным до этого момента ужасом. На диване, распластавшись по матовой чёрной коже, лежит Злата. Волосы разметались, бледная, как снег, рука бессильно свесилась вниз. А над ней склонился Артур, и пальцы его лежат у неё на шее, на хрупкой, тонкой, изящной шее, которую мне так нравилось целовать.

— Отойди от неё, — рычу я, в последний момент сдерживаясь, чтобы не отшвырнуть парня в стену. Он поворачивает голову, смотрит на меня, как дрессировщик на непослушную собаку — невозмутимо и слегка устало, — и это внезапно успокаивает. Артур отходит, освобождая мне место.

— Ничего фатального, — говорит он. Облокачивается о стену, суёт руки в карманы. Вид у него такой, словно он забрёл сюда случайно и не вполне понимает, зачем ему тут быть. Сколько я видел его в разных местах и компаниях, всегда он выглядел именно так. — Поспит до утра, да и всё. Даже голова болеть не будет.

— Она принимала что-то?

— Не сознательно. Подсыпали, думаю, вещество из класса…

— Ты видел, кто? — обрываю я лишний экскурс в химические дебри. Мне откровенно срать, что именно подсыпали моей невесте, гораздо важнее найти того, кто это сделал. И вырвать ему все ногти по одному.

Артур слегка вздыхает:

— Я был с другой стороны. И решил, что позаботиться о девушке — задача с более высоким приоритетом.

Так оно и есть, но я всё равно был недоволен. Привычка убивать двух зайцев разом брала своё.

— Надо было на плечо её, и идти гасить гада, — говорит Кикир и припечатывает кулаком о ладонь. — Делов-то.

Арт молча смотрит на него, и Кикир немного сдувается. Небось, смекнул, что опять тупит. Или нет — кто бы что ни говорил, но Арта он побаивается, хотя сам никогда не признает. Слишком странный тот, не от мира сего, что называется. А Кикир даже домовых шугается, и много чего ещё. Смех один, парень может быка голыми руками завалить, а от всякой чертовщины шарахается, как бабка деревенская.

— Так. — Я тру лоб, собирая мозги в кучу. Мне всё время хочется сжать Златино запястье, самому убедиться, что жилка пульса бьётся, упрямая и живая, но я доверяю Арту. Если тот сказал, что всё в порядке, значит, так оно и есть. И нечего лишний раз демонстрировать персоналу свою заинтересованность. — Рита. Ты идёшь на пост охраны и прогоняешь записи со всех камер за последний час. Кикир. Ты идёшь вытряхивать из бармена и официантов, какого хера они такое допускают. Разрешаю пожёстче, но бить не надо. Артур. Пойдёшь с Ритой, и когда найдёте мудака, пробей по каналам. Из-под земли мне его достань, понял?

— Хорошо. Она была не одна, кстати. — Арт отлипает от стены, всё так же держа руки в карманах. — С подругой.

— Тогда переиграем. Пока Рита занимается записями, Арт поговорит с персоналом. А Кикир сейчас пойдёт, найдёт кудрявую громкую мадам по имени Лиза, и отвезёт домой. Скорее всего, она уже домогается менеджеров в поисках подруги, так что справишься.

— Будет сделано. — Судя по радостному тону, Кикир сделал какие-то свои выводы из задания.

— Я сказал «отвезёт домой», а не «оприходует на заднем сидении», — говорю я строго. — Ты мне не это.

Рита возмущённо фыркает и уходит, стуча низкими каблуками по полу. Я вижу, как Кикир украдкой провожает её взглядом и внутренне ухмыляюсь. Нет, эта ему не по зубам, пока до человека не эволюционирует.

— А ты куда? — спрашивает он. — И невеста твоя драгоценная тут пусть проспится?

При слове «невеста» Арт слегка шевелится. Незнакомому человеку показалось бы, что ничего и не произошло, но мне было ясно — парень весьма удивлён.

— Сдурел? С собой возьму.

Я аккуратно подсовываю ладони, поднимаю лёгкое тело. Прижимаю черноволосую голову к груди. Злата в своём сне кажется совсем беззащитной, как кошка, лишённая когтей. Я спрячу её, пока не отрастит новые.

POV Злата

Утро. Мягкое одеяло под ладонью. Широкая полоса света пробивается между плотными шторами. Нос щекочет слабый запах кофе и чего-то ещё, явно очень вкусного и страшно углеводного, прокравшийся под дверь. Я потягиваюсь всем телом, переворачиваюсь на другой бок и чуть не слетаю с кровати — это же не моя комната. И не гостиничный номер.

Подскочив на широченной кровати, я спускаю ноги на гладкий прохладный пол. Вчерашние воспоминания обрывались на моменте, когда я допила коктейль, а дальше — жалкая бахрома из пятен и вспышек. Меня кто-то куда-то тащил? Или привиделось? Да нет, тут же понимаю я, наверняка тащил — иначе как я тут оказалась? Наверняка это всё Дубовский. Кажется, какая бы дикость со мной ни происходила, я теперь до конца жизни буду первым делом подозревать его.

Я отдёргиваю шторы, прогоняя густую тень. Солнце уже высоко, а за окном — незнакомый двор, зеленеющий ровным полотном газона и остриженными шариками кустов. Дорожка из песчаного цвета плиток убегает к калитке, к высокому кирпичному забору. На контрасте с зелёно-золотистой улицей комната кажется холодной и сдержанной — тёмный пол, минимум мебели, белоснежный потолок и такая же кровать. Просторно. Спокойно. И очень, очень дорого. Неожиданно я чувствую себя лучше. Здесь ничто не душит.

В стенном шкафу в ряд висят рубашки, чётко разделённые по цветам. Мужские. И, судя по размеру, я угадала — это всё Дубовский. Его дом, его гардероб. Повинуясь какому-то безотчётному порыву, я снимаю одну из рубашек и утыкаюсь носом в воротник. Его запах, грубоватый терпкий одеколон, который чувствуется даже на чистой ткани. С первого этажа доносится неясный звук, и я вздрагиваю. Воровато озираясь, вешаю рубашку на место. А если бы кто-то вошёл и увидел, как я изображаю ищейку в аэропорту? А если бы это увидел сам Дубовский? Я вспыхиваю до корней волос от стыда и прикрываю дверцу. Меня так и подмывает порыться в комнате, залезть в прикроватную тумбочку, может, найти там что-то ужасное, но усилием воли я себя останавливаю. Во-первых, это неприлично. Во-вторых, не уверена, что действительно готова к ужасным находкам. Что принято делать, если находишь коробку с отрезанными пальцами врагов?

Привычка смотреть в зеркало при любой возможности — не всегда хорошо. Я немного смахиваю на оживший труп, хотя чувствую себя вполне нормально. Круги под глазами уже даже не синие, а отчётливо фиолетовые, будто вчера я вместо кино дралась на ринге. Зато синяки на теле пожелтели местами. Скоро от них не останется ничего, только знание, что когда-то они там были. Дубовский обрядил меня в какую-то безразмерную футболку, и внутренности снова скручивает — наверняка сам. Сто процентов.

Спустя секунду до меня доходит, что живот крутит не только от стыда, но и от чудовищного голода, который взбунтовался от дразнящих ароматов, пробивающихся под дверь. Конечно, я же не ела с середины прошлого дня! Не считать же за еду один коктейль…

А что, собственно, вчера произошло? Я попыталась восстановить последовательность событий, которые путались между собой и ускользали в пелене тумана. Сделала заказ. Выпила и пошла танцевать. И там был какой-то человек… Лиза. Там точно была Лизка, это я помню — да без неё я бы и не попёрлась никуда. Но был ещё кто-то. Память услужливо подсунула воспоминание: прохладные руки с тонкими музыкальными пальцами. И это не Дубовский, у того лапищи будь здоров, и пылают, как раскалённый металл. Наморщив лоб, я кручу обрывки воспоминаний, составляю их между собой так и эдак, но результат плачевный. В голове вертится какое-то героическое имя. Геракл? Ричард? Я хихикнула. Да, Злат. Несомненно, Гераклы с Ричардами толпами шатаются по улицам Москвы и только и ждут, как бы тебя потрогать.

С этой мыслью я отправилась на поиски еды и ответов, предварительно умывшись в примыкающей к спальне ванной.

На цыпочках спустилась по деревянной лестнице и оказалась перед входом в просторную кухню, из которой доносилась негромкая приятная музыка, лязг кухонной утвари и шипение, как будто бы что-то лили на раскалённую сковороду.

Я вошла и напоролась на неприязненный взгляд сухопарой пожилой женщины со стянутыми в пучок волосами. Должно быть, ей было в районе 70-ти, но из-за подтянутой фигуры и выкрашенных в тёмный цвет волос казалась моложе. Она поджала тонкие губы, задержалась взглядом на подоле футболки — и мне сразу же захотелось прикрыть голые коленки.

— Доброе утро, — промямлила я, выдавливая неловкую улыбку.

— Доброе, — ответила она с максимально неподходящей интонацией, словно не здоровалась, а выносила обвинительный приговор в суде. Я внутренне съёжилась, как разбившая окно школьница перед строгой директрисой. И тут же себя отругала — я-то ничего плохого не сделала, чего бояться?

Перед дамой (тёткой обозвать её язык не поворачивался, а уж тем более, бабушкой) грелась на плите сковорода, а на столе уже высилась горка готовых блинчиков. «Вот, что меня разбудило», — сообразила я. Огромный кувшин с апельсиновым соком показался неправдоподобно ярким. Мой пустой желудок снова недовольно заворчал. Я собралась было что-то сказать, но дама, будто бы нарочно, подставила чашку в навороченную кофемашину, громко и сердито загудевшую на всю кухню.

«Ну и ладно. Ну и подумаешь. Не больно-то хотелось». Хотя очень хотелось, если честно. Почему она так себя ведёт?

Я прошлёпала босыми пятками по полу, выдвинула высокий барный стул и уселась на него. Пусть хоть дырку во мне проглядит, но я отсюда не сдвинусь, пока не поем. Дама едва слышно хмыкнула: «Ещё одна».

— Вам что-то нужно? — подчёркнуто вежливо спросила она. Самая грязная матерная ругань — и та звучала бы теплее. Я вцепилась в край стола и сжала руки.

— Да. Мне нужен завтрак, иначе я сейчас умру с голода, и вам придётся выносить мой труп наружу, — быстро проговорила я. — И вы, случайно, не знаете, как я здесь оказалась?

Дама окатила меня таким презрением, что выдох на секунду застрял где-то в груди.

— Это не моё дело, — сказала она так, что мне мигом расхотелось когда бы то ни было ещё открывать рот. — Но вы задумайтесь — может, пора сменить образ жизни, чтобы помнить, как и где вы оказываетесь по утрам?

Её хамство чуть не выбило из-под меня стул. Я захлопала глазами, растерянная. Никогда не могла сразу отбрить нападки, это Лизкин талант, а не мой. Вместо того, чтобы поставить наглецов на место, я ужасно терялась, задыхаясь от возмущения. А следующие несколько дней придумывала несуществующие диалоги, в которых уничтожала свои противников метко и остроумно. Жаль, они в этом поучаствовать уже не могли.

— Лариса Васильна, вы неумолимы, — пробурчал Дубовский, входя в кухню. Он выглядел сонным, и я заметила, что волосы влажно блестят после душа. — Теперь понимаю, почему мои гости бегут отсюда, как ошпаренные. Это Злата.

На высушенном лице дамы мелькнуло понимание. И — о, как приятно! — запоздалое раскаяние.

— Без бейджика с именем сложно догадаться, — не сдавалась она.

Дубовский с блуждающей улыбкой принял из её рук огромную кофейную чашку и с удовольствием отпил. Он сощурился:

— Лучше бы вам подружиться, а то следующие полгода будете сталкиваться каждый день. Я не хочу однажды проснуться и увидеть, что мой дом лежит в руинах. — Дубовский повернулся ко мне. — Это Лариса Васильевна, моя домоправительница. Она занимается всеми бытовыми делами, от списка покупок до найма садовников, так что наш с тобой комфорт всецело зависит от её трудов.

Мне показалось, что Лариса Васильевна выглядит польщённой. Она пододвинула тарелку к Дубовскому и даже поставила передо мной пустую.

— Злата, вы пьёте кофе? — спросила она так спокойно, словно не отчитывала меня секунду назад.

— Очень, — с чувством кивнула я.

Не успела я накинуться на политые смородиновым вареньем блинчики, как Дубовский принялся меня допрашивать, наскоро объяснив, что вчера мне подсыпали что-то в стакан. Что я помню? Кто дал мне коктейль? Кто его заказал? Видела ли я подозрительных людей?

— Там был один тип, — сказала я, заглатывая еду огромными кусками, чуть ли не урча от наслаждения. Блины были изумительные, нежные и бархатистые, какие никогда не удавались мне самой. — Ммм… Сперва мы столкнулись с ним в кино, а потом встретили в клубе. И он первый ко мне подошёл, когда я стала терять сознание.

Дубовский напрягся.

— Так. Как он выглядел?

— С красными волосами, высокий, худой. — Я заметила, как после первого же слова он расслабился, словно все красноволосые люди на свете не представляли никакой опасности. — Ещё имя у него необычное, только я не помню, какое именно.

— Артур, — сказал Дубовский. Он разочарованно цокнул. — Нет, тут всё чисто. Это мой человек.

Я обмерла.

— Ты нанял кого-то таскаться за мной?

— Что? Нет. — Он и бровью не повёл. — Хотя надо бы, раз ты так мастерски влипаешь в неприятности.

— Даже не вздумай. — Я отложила вилку, боясь, что могу не сдержаться и швырнуть ею в Дубовского. — Я не арабский шейх, чтоб за мной ходил эскорт охранников.

— Если я сочту нужным, — резко сказал он, — за тобой будет не только эскорт охранников ходить, но и поддержка с воздуха. И в одиночестве ты будешь только на толчке.

Лариса Васильевна сухо кашлянула, но Дубовский только покосился в её сторону, ничего не сказав. Я стиснула зубы.

— Это всё слишком.

— Тогда веди себя разумно. Что тебя туда вообще понесло?

— Нагуляться напоследок, — буркнула я. — Проводы холостой жизни.

Дубовский хрюкнул.

— Очень умно было ради этого переться в мой клуб.

— В этом городе есть хоть что-то, что тебе не принадлежит?

— Пока да, — ответил он с такой усмешкой, что меня обдало жаром. Я прижала к щеке стакан с холодным соком, внимательно разглядывая узор на столешнице. Когда я подняла глаза, Дубовский внимательно разглядывал мою реакцию, весьма довольный собой. С удивительной для таких габаритов ловкостью он выбрался из-за стола, подцепил мою руку и потянул за собой. — Пошли, будем тебя наказывать.

— Что?! — встрепенулась я, но всё-таки пошла. Сложно остаться на месте, когда тебя буксирует танк.

Лариса Васильевна осуждающе покачала головой.

Глава 12: Цитадель Зла

Максим буквально протащил меня до кабинета, заставив бежать за ним на цыпочках, а затем втолкнул внутрь. Небрежно, но в коротком движении чувствовалась злость, от которой заныли зубы. Вложи он в толчок хоть чуть силы, я бы отлетела к дальней стене и вывалилась в окно. Впрочем, нет — путь преграждал огромный письменный стол тёмного дерева, за которым в войну можно прятаться от артобстрела. На полированной поверхности в беспорядке валялись бумаги и папки, стоял открытый макбук. Остальная мебель в комнате сияла арктической белизной, холодной, как взгляд, которым я попыталась уязвить Дубовского. Вопреки моим усилиям, Дубовский не уязвился, пришлось отступить к огромному, встроенному в стену, аквариуму.

Я замерла. Снующие рыбки переливались в подсветке всеми цветами радуги, пышные яркие хвосты, похожие на брошенную в воду легчайшую ткань, развевались в движении. Мерное течение подводной жизни убаюкивало. В детстве я могла часами, не отрываясь следить за морскими гадами в океанариумах, вызывала недоумение подружек, когда зависала в гостях не у приставки или коробок с косметикой, а возле аквариума. Несмотря на слёзные просьбы, родители так и не купили мне даже крошечный, на одну рыбку — не знаю, почему. Тогда мне объяснять решения не спешили, а сейчас спрашивать уже нет смысла.

Внизу, у самого пола, сгрудились несколько рыб покрупнее. Чувствуя, как на лицо наползает восторженная улыбка, я склонилась рассмотреть, что же у них там происходит интересного. Край футболки поехал вверх, задираясь, сбоку раздался приглушённый вздох. Раздражённо одёрнув подол, я присела на одно колено — сразу несколько любопытных рыбёшек зависли возле стекла, немо раззевая рты. Представив, что они могли бы сказать, я хмыкнула. Стукнула пальцем в стекло, и рыбки порскнули в стороны, только их и видели.

— Нравится? — В голосе Дубовского проступило искреннее удивление.

— А тебе нет? — Я скосила глаз, не в силах оторваться от созерцания. Как оказалось, хозяин дома тоже знал толк в созерцании, разглядывая мои ноги и очертания под футболкой. От этого пристального взгляда некуда было скрыться. Я вдруг почувствовала себя голой. Встала, пытаясь дотянуть подол чуть ли не до пят, скрестила руки на груди.

— Не стоит волноваться, — насмешливо сказал он, даже не подумав перестать пялиться, — мне нравится твой вид.

— О, прелестно, — вспыхнула я. Самоуверенность этого человека была ядом, по капле отравляющим изнутри. — Лишь бы тебе нравилось, это же самое главное! Плевать, что мне дискомфортно или страшно, или стыдно, или всё сразу.

— Ну вот видишь, сама всё понимаешь, — сказал Дубовский, театрально похлопав моей догадливости. Придушить бы его, да пальцев не хватит, эту шею обхватить.

Я вздёрнула подбородок.

— Если тебе по вкусу такие зрелища, вызови себе шлюху, наряди хоть в это, хоть в ошейник с поводком, и любуйся, сколько влезет. Я на такое не согласна, прояви хоть каплю уважения.

— Ошейник с поводком, значит… — Задумчивый вид Дубовского мне не понравился. Очень не понравился. — Зачем мне тратиться на шлюх, если есть ты?

Вспышка ярости была похожа на молнию. Не соображая, что делаю, я отвесила ему пощёчину.

Вернее, попыталась. Максим перехватил мою руку, стиснул и дёрнул к себе. А чтобы не прилетело с другой стороны, схватил и вторую. Оба моих запястья прекрасно умещались в одной горсти. Воспоминание об Илье всплыло так резко, что я едва не потеряла равновесие и затряслась, будто наступила на высоковольтный провод. Дубовский моментально выпустил меня.

— Ты не так поняла, — сказал он, отходя в сторону. — Имел в виду, что смотреть на тебя гораздо приятнее.

— Есть такая хорошая вещь, как извинения, — пробурчала я, напряжённо следя за ходом движения Дубовского. Он задержался у стола, скомкал пару листов и бросил их в пустую корзину. — Полезная в быту.

— Зачем мне извиняться, если ты уже моя? Вернее, скоро будешь, — возразил он, усаживаясь на диван. Кожаная обивка слабо скрипнула.

Логика была настолько извращённая, что я даже растерялась. И вместо нормальных контраргументов ляпнула первое, что пришло в голову:

— Я не твоя. И твоей никогда не буду. Люди не собственность, и если ты этого не понимаешь сейчас — что же, наверное, никогда не поймёшь.

Дубовского так перекосило, что мысленно я себя уже похоронила.

— Всё можно купить. Всё можно продать. Вопрос всегда только в цене, — сказал он негромко, на глазах возвращая себе самообладание. Вокруг зверя нарастала клетка. — Оставим философские прения, ты здесь не для этого. Давай-ка лучше объясни мне, какие черти понесли тебя в «Лондон»?

Я фыркнула. Не черти, а одна конкретная чертовка. Кстати, где она?.. Господи, если Лиза не знает, куда я делась, то сейчас на уши поднята половина Москвы! А вдруг с ней случилось то же, что и со мной, но она-то не на особом счету владельца клуба! Взметавшись, я сунула пальцы в волосы.

— Где Лиза? Помнишь мою подругу, она была со мной вчера, где она?!

— В порядке твоя Лиза, Кикир позаботился, — ухмыльнулся Дубовский, заставив меня нервничать ещё больше. Он похлопал по дивану, «приглашая» сесть. — Не слезай с темы, киса. Нахрена ты туда попёрлась?

Подумав, я всё-таки села, но как можно дальше. Манёвр провалился и вышел мне же боком — Дубовский придвинулся, а я оказалась зажата между ним и подлокотником. Перейдя на проникновенный шёпот, от которого у меня зашевелились волосы на затылке, он продолжил отчитывать меня, как ребёнка:

— Ты что, совсем глупая? Ещё повезло, что это мой клуб, что Арт был на месте, что тебе не подсыпали что-то более убойное. Представляешь, киса, какая невероятная череда везения? — Он был зол. О да, он был очень зол. Но впервые меня посетила мысль, что направлена эта ярость не на меня, а на ситуацию. — Давай рассказывай, как всё было. По порядку. С самого начала. Не упуская деталей.

— Опять?!

— Ага. Давай, киса, не ерепенься.

— В начале была тьма над Бездной, и дух Божий носился над водою, — пробурчала я. Свирепое выражение лица Дубовского игнорировать не получилось. — Ладно-ладно! Так… Сначала мы решили устроить девичник…

Я помогаю не только ему, но и себе, восстанавливая по кусочкам события вчерашнего дня. Не всё вспоминается с первого раза, некоторые вещи будто спрятаны за упругой плёнкой, которую приходится расковыривать, чтобы достать нужное воспоминание. С горем пополам, но мне удаётся восстановить картину событий, последним из которых стало вынос моего тела в неизвестном направлении.

— Успела испугаться, что меня похитили, — признаюсь я, потирая лоб. — Это точно твой человек?

— Арт? — Дубовский сдавленно хмыкнул, улыбнувшись непонятно чему. — Ну, с ним на сто процентов уверенным быть нельзя ни в чём, но да, мой. И хорошо, что он там оказался, успел и антидот тебе сунуть, и утащить оттуда. Ты точно не видела, кто отправил коктейль?

— Точно, — говорю я в сотый раз за день, хотя ни в чём не уверена. Когда я пытаюсь вспомнить отправителя-отравителя, в голове возникает только тёмный силуэт, скрытый в полутьме ниши. Может, я его и не видела, а может, забыла. Подожди, он что, не говорил с барменом, чтоб заказ сделать?

— Нет. Записка и наличка. Давай, накинь хоть что-то.

— Хоть что-то? Окей. Мужчина. Вроде не толстый. Скорее всего, среднего роста.

— Скорее всего, с глазами и ушами, — передразнил Дубовский. Он сосредоточенно раздумывал, закусив большой палец. — Сучёныш-то не простой, знал, где камеры не дотягиваются.

Я вскинула брови:

— Хочешь сказать, это кто-то из ваших?

— Были ваши, стали наши… — бормочет он. — Нет, вряд ли. А вот инфу слить могли. Говорю же, киса — всё продаётся, всё покупается.

Он откинулся на спинку дивана, перестав давить на меня своим авторитетом. Задрал голову, разглядывая натяжной потолок со встроенными кругляшами светильников.

— Значит так, — сказал он сухо, — чтоб по злачным заведениям больше ни ногой. В другой раз может и не повезти. В городе творится какая-то херня, и я не хочу, чтобы ты пострадала.

Лёгкое тепло, совсем не похожее на все эти вспышки страстей и гнева, расходится от моего сердца. Забота, пусть высказанная неохотно и через силу, внезапная, как солнечный луч в пасмурном небе. Я опускаю голову, чтобы спрятать улыбку, чувствуя какое-то радостное смущение. На глаза попадается чёрный кант чужой футболки, которая до сих пор остаётся единственным предметом моей одежды.

— Мне бы переодеться, — говорю я миролюбиво.

— Нет проблем. — Дубовский возвращается из своих мыслительных путешествий и тут же становится прежним: — Но только при мне. И в ошейник с поводком.

С рычанием я пихаю его в бок, но в ответ слышу лишь смех.

— Мне нужна моя одежда, — медленно и терпеливо проговаривая слова, сообщаю я, титаническими усилиями сдерживаясь, чтоб не добавить «и мой мотоцикл». Раз изображает тупого, буду с ним, как с тупым. Жестами дублируя слова, я продолжила цирк: — Моя. Надевать. Одежда. И. Уходить. Отсюда.

— Кстати, киса, — начисто игнорируя мои телодвижения, проговорил Дубовский, — учти, что после свадьбы весь твой гардероб будет согласован со мной, от трусов до зимнего пухана.

— Чего?! — воскликнула я, всплёскивая руками. — Нет. Нет-нет-нет. Это же чушь!

— Ты куплена, как витрина. А что выставлять на неё, решаю я, — заявил этот гад, нисколько не раскаиваясь. Мне стало тошно от того, что секунду назад я почти что поверила в его человечность. Снова попалась на проблеск, только забыла, что это не солнце, а крошечный светодиод. Сверля меня синими глазищами в ожидании реакции, которую не дождётся, Дубовский добавил: — Сейчас Валера приедет, притараканит тебе свадебные шмотки на примерку. Выбирать будете вдвоём, но у твоего мнения приоритет ниже.

— Отвратительно, — сказала я без выражения. Устав от постоянной смены эмоций, чувствуя последствия вчерашних событий и стрессов всех этих дней, я оказалась в каком-то вакууме, не испытывая вообще ничего, кроме тупого равнодушия. Если мои попытки бороться наталкиваются на стену, может, умнее будет прекратить их и просто перетерпеть, пока не выйдет оговорённый срок? Умнее, но точно не проще. — Ты мне отвратителен.

Щека Дубовского дёрнулась.

— Уж какой есть, — ощерился он, сузив глаза.

Потом поднялся, пересел за стол и уставился в ноут. Если он всё сказал, что хотел, я лучше вернусь в кухню и заем печаль тонной блинов, а потом умру от обжорства прямо там, пусть потом выкручивается в полиции. Будет ему прощальный подарочек.

— Я могу идти?

— Ещё два пункта, — сказал Дубовский, не отрываясь от экрана. Он тоже знал толк в прощальных подарочках: — На нашей свадьбе не будет твоих родителей, друзей и кого ты там ещё собиралась позвать, если собиралась. Это первое. Второе — охрану к тебе всё же придётся приставить.

Меня размазало по дивану в лужу киселя. Я догадывалась, что с гостями выйдет какая-то лажа, ведь куча моих знакомых вряд ли смогут нормально отыграть легенду. Но охрана… Это ведь не только телохранитель, это ещё и шпион. Нет сомнений, что о каждом моём шаге, о каждом слове будет донесено ему. Собравшись, я стиснула кулаки.

— Мне не нужна охрана, — твёрдо сказала я. — Такие вещи она всё равно не предотвратит, а постоять за себя я могу.

— По твоим синякам заметно, — бросил Дубовский, и я окаменела.

Должно быть, лицо у меня сделалось страшное. Или он сам с опозданием понял, ЧТО ляпнул. Как бы там ни было, он подорвался с места, оказался возле меня в мгновение ока и притянул к себе, увлекая в крепкие объятия. Я не сопротивлялась, продолжая бездумно рассматривать свои руки, лежащие на коленках, чувствуя, как тепло чужого тела потихоньку просачивается через каменный саркофаг отчуждения. В голове было пусто, ни единой мысли. На сердце так же.

— Это было подло, — сказала я тихонько. Подступающие слёзы стискивали горло. проклятый Илья, от которого я так хотела избавиться, всё ещё оставался со мной, как призрак, который в любой момент может показаться в конце коридора.

— Знаю, — так же тихо ответил Дубовский. Руки вокруг меня сжались чуть сильнее. — Но если ты должна меня ненавидеть, чтобы оставаться в безопасности, пусть так и будет. Можешь поносить меня, ругаться, сжечь мои галстуки и разбить мой аквариум, решение останется прежним. После того, как о тебе узнают, опасности станет больше, на порядок больше, понимаешь? Охрана нужна. Чтобы ничего плохого с тобой больше не случилось.

Я шмыгнула носом, невольно прижимаясь ближе, подбородок Дубовского упёрся в мою макушку. Он погладил меня по голове, невесомым касанием приглаживая пряди.

— Я бы не стала разбивать аквариум, — говорю я, чтобы не разреветься. — Но про галстуки запомню.

Руки у него слегка дрожат.

Мне кажется это неправильным, ведь он совсем мне не нравится, он ужасный и скверный человек, но вылезать из его объятий совсем не хочется. Как и тогда, в машине, когда он подобрал меня на улице после… Только теперь он не в костюме, и пахнет не парфюмерными изысками, а собой, чем-то домашним и уютным, мягким теплом. И безопасностью.

Внезапный приступ стыда корёжит меня со страшной силой. Не оправдывая плохое, я корю себя за то, что полностью игнорировала хорошее, ту помощь, которая в нужный момент перекрывала собой сказанное. Поступки весят больше, чем слова.

— Прости, — говорю я, и Дубовский чуть отстраняется, чтобы меня видеть. На лице его такая ясная смесь удивления и опаски, что мне хочется его успокоить. — Я была несправедлива, это правда, но не думай, что я не ценю то, что ты для меня делаешь. Извини, что…

Оборвав мои бормотания, Дубовский запечатал мне рот поцелуем.

Глава 13: Серебро на белом

Не успела я и глазом моргнуть, как уже лежала на диване, а Дубовский придавливал меня сверху, не давая выскользнуть из его рук. К своему стыду, этого я и не хотела, только надеялась, что эти длинные, тягучие поцелуи никогда не закончатся. Мы сдвинулись, мой новый телефон шлёпнулся на пол, но я заметила это каким-то краешком сознания, который ещё продолжал подавать сигналы об окружающем мире. Рассудок отключился напрочь, остались только ощущения, заполняющие всю вселенную, всё тело, от кончиков пальцев ног до макушки. Дубовский похитил мой разум касаниями губ, которые с каждой секундой становились всё настойчивее. Я видела в его глазах то же желание, которое испытывала сама, но к моему примешивался страх, который делал всё ещё острее, выкручивал яркость на такой максимум, что скольжение его руки по обнажённому бедрувызвало приглушённый поцелуем стон. Его глаза вспыхнули, раскалились и жгли сквозь одежду. Чужая футболка — слабенькая преграда… Дубовский прижимался ко мне всем телом, я чувствовала его близость, такую неистовую, пламенную, от которой некуда скрыться, как от лесного пожара. Мои руки ласкали его спину, затылок, ероша короткие жёсткие волосы. Он судорожно выдохнул сквозь зубы, когда моя нога скользнула вдоль его, и этот короткий звук наполнил меня ликованием. Торжествующая улыбка сама зажглась на моём лице и не укрылась от Дубовского.

— Вот настоящая ты, — шепнул он мне на ухо. Спустился ниже, покрывая поцелуями нежную кожу шеи, заставляя вздрагивать от каждого прикосновения. Тянущее внизу живота томление стало таким сильным, что я уже не могла думать ни о чём, не могла больше ждать, и сдерживалась из последних сил, чтобы не начать умолять.

Дубовский, будто издеваясь, наоборот замедлился. Слабая усмешка скользила по его губам, когда он бросал на меня взгляд, рентгеном просвечивающий до нутра. Притянув его к себе, я осторожно куснула его ухо, приоткрытыми губами прошлась по шее, коснулась мочки языком — руки на моих бёдрах скользнули под ткань футболки, сжались, вминая моё тело в его. Дыхания не хватало, словно мы не здесь были, а бежали со всех ног, сломя голову, чтобы броситься с края обрыва, который стремительно надвигался. Я сунула руки под его футболку, ощущая горячую гладкую кожу, провела ногтями сверху вниз — ещё не царапая, только обозначая… Ещё? Дубовский одной рукой обнял меня под поясницу, вторая поползла по животу вверх, дрязняще медленно, вынуждая затаить дыхание и выгнуться сильнее.

Он коснулся груди, не отрывая потемневшего взгляда от моего лица, впитывая каждую деталь, каждое движение губ и ресниц, которое могло ему о чём-то рассказать. Я зажмурилась, закусила губу, но сбившееся лихорадочное дыхание и покрасневшие щёки выдавали меня с головой, как дрожь, пробежавшая волной по телу, когда он снова прильнул ко мне. В его руках я была безвольной и крохотной, податливой, мягкой, и каждая клеточка тела, каждый сантиметр кожи отзывался на его прикосновения, то едва ощутимые, как дуновение ветра, то сильные, почти до боли, пугающие, но заставляющие желать большего. Забыв о том, что презираю его, что хочу уехать отсюда и никогда больше не видеть этого грубого, ужасного, по-настоящему пугающего человека, я наслаждалась им и вместо того, чтобы оттолкнуть, терзала пряжку его ремня.

Телефон завибрировал, пополз по ковру, следом заиграла музыка. Дубовский рыкнул так, что у меня от адреналинового восторга побежали мурашки по телу. Он не успел меня перехватить — я дотянулась до телефона, успела увидеть, что названивает Илья («Какого чёрта тебе надо?!») и поставила на беззвучный.

Секундная заминка дала мне передышку, возможность очнуться, прийти в себя. И с ужасом осознать, что только что чуть не… О боже. Я же на самом деле уже была готова на всё, что придёт ему в голову, прямо здесь, на диване в кабинете, в чужом доме, чужой одежде и с чужим человеком. Дубовскому удалось раскопать какую-то животную часть меня, которая так легко подчинила себе все остальные, что даже обидно. Ты же человек разумный, Злата, а не… а не собака в течке, вот. Можешь себя контролировать.

Я поспешно села, подогнула под себя ноги. Дубовский не сразу понял, что мой порыв прогорел, потянулся ко мне и наткнулся на стену. С тяжёлым вздохом он опустил голову, с усилием сжал и разжал кулаки, оставляя вмятины на кожаной обивке. В голосе прорезалась сдерживаемая ярость:

— Опять, значит? Ты не сможешь врать себе до бесконечности, киса. Признайся уже, что хочешь меня, по-шлюшьи хочешь, грязно, и ждёшь не дождёшься, когда же я тебя отымею. А когда это произойдёт, то попросишь ещё, потому что такая ты и есть на самом деле. Ненасытная и развратная, а не та святая девочка, которой притворяешься для всех.

Он хлестнул меня взглядом и вышел из комнаты раньше, чем я придумала, что сказать. Переведя дух, я с недоумением прислушалась к себе — и вместо горечи оскорблённого достоинства почувствовала лишь сожаление. Сожаление, что не дала себе переступить черту.

«А что плохого случится, если?.. — спросил какой-то новый внутренний голос, которого я ещё не слышала. — Вы хотите одного и того же. И можете это друг другу дать. Так в чём проблема? Ты даже не можешь притянуть за уши воспитание, ведь сама знаешь, как бы счастлива была твоя мамочка, узнав, что ваши отношения настолько близки. Она бы с удовольствием подержала свечку и сделала памятные фото для потомков.»

Но ответ я уже знала. Я потеряла бы от этого самоуважение, единственное, что ещё поддерживает меня на плаву. Может, меня и правда тянет к Дубовскому, но пока он считает меня вещью, борьба продолжается. И с ним, и с самой собой.

***

Валера оказался настолько типичный стилистом, прямо карикатурным, что я еле сдерживала смех — где ещё нашли такого. Он поминутно закатывал глаза, картинно заламывал руки, называл всех дорогушами, когда злился и заями, когда был в настроении. И с неподдельным страданием вздыхал, когда я топталась по кружевным подолам, будто они были частью его организма. Двое амбалов под его руководством притащили металлическую вешалку, забитую нарядами, Валера шёл позади и подгонял их, только прутика в руке не хватало.

— Ну, ничего, — сказал он, увидев меня в первый раз. — Это мы исправим, не переживай.

Хрупкий на вид, Валера обладал железобетонной волей и способностью приводить в движение всех, кто попадал в радиус его обзора. Амбалам живо нашлось дело. Девушки-швеи, как две дрессированные собачки, по команде бросались подкалывать подолы и листать папки с референсами. Даже исполненная достоинства Лариса Васильевна не избежала общей участи — её припахали варить кофе, непременно с миндальным молоком. Дубовский, видимо, не желая стать ещё одним спутником на Валериной орбите, удрал по своим делам. Он больше не говорил со мной с той секунды, как ушёл из кабинета.

— Это всего лишь платье, — проворчала я, в сотый раз стягивая неподошедший наряд. Мне он казался идеальным, как и предыдущие девяносто девять, но кто меня спрашивал?

— Всего лишь платье! — задохнулся Валера, округляя опушённые тёмными ресницами глаза. Он всплеснул руками, обращаясь к окружающим: — Нет, вы только послушайте её! Всего лишь! Платье! Дорогуша, ты вообще не понимаешь, о чём говоришь. Платье — это всё. Это твоё имя, твоя корона и карета, в которой ты приехала на сраный бал.

В общем, к делу он относился серьёзно. И в чём-чём, а в недостатке профессионализма Валеру было не обвинить — финальный выбор и правда оказался восхитительным. Не просто красивые тряпки, которые на всех смотрятся одинаково, а что-то особенное, что подходит только тебе.

Белоснежный плотный шёлк ниспадал от талии мягкими складками, совершенный в своей простоте. Я погладила его ладонью и тут же получила от Валеры шлепок по руке. Кружева лифа и рукавов были похожи на застывший морозный иней, а искрящиеся кристаллики только усиливали впечатление. Свадебное платье для Снежной королевы.

— Волшебство… — Я покрутилась перед огромным зеркалом, которое один из амбалов, Саша, притащил с другого этажа, потому что Валере свет в этой комнате понравился больше.

Тот польщённо заулыбался, придирчиво осмотрел меня со всех сторон, сказал: «Процентов тридцать работы сделано», — после чего шугнул замерших девиц, как птичек, заставляя распаковывать украшения и аксессуары.

От блеска разбегались глаза. Гарнитуры из серебра, всех оттенков золота и платины. Половину Валера тут же забраковал, оставив только холодные оттенки металлов и камней. Подумав, отложил в сторону зелень, так что в итоге стол оказался заставлен сапфирами, аквамаринами и, разумеется, бриллиантами. Я подцепила серьгу-капельку, камнем в которой можно было бы подавиться насмерть. Валера замотал головой:

— Зая, ты чего? Брюлики — вечерний камень, он хорош только в искусственном освещении, а вы под открытым небом будете торчать на церемонии. Можешь на вечер отложить, конечно… Но твои крошечные ушки такой булыжник не потянут.

Меня разобрал смех.

— Ты с Дубовским так же общаешься? — спросила я ехидно. — Зачем ему вообще стилист?

— Я тебя умоляю, — Валера закатил глаза, — ты думаешь, он сам себе костюмы выбирает? Да если бы не я, это дитя пролетариев так бы всю жизнь в спортивках и ходил. Ты бы видела его три года назад, просто страх и ужас, мама дорогая, то ли серьёзный бизнесмен, то ли мальчик палатки крышевать приехал. Вот эти руки, — он продемонстрировал, — сделали из него человека.

А следующие несколько часов эти руки вовсю отрывались на мне, при помощи ещё двух дополнительных пар. Мне вертели причёски, подбирали макияж и всё это, не переставая суетливой трепотни обо всём на свете. Под конец дня мне уже казалось, что Валера — это какой-то член моей семьи, типа двоюродного дяди, который появляется раз в месяц, чтобы перевернуть всё с ног на голову, а потом упархивает обратно в свою безумную разноцветную жизнь. Злиться на него невозможно, но сил выдерживать такой натиск дольше суток тоже не было.

Мы закончили глубоким вечером, когда за окном уже зажглась иллюминация садового освещения. Валера подцепил помощниц под локоточки и был таков, оставив меня в окружении вещей, стоимость которых исчислялась миллионами, если не десятками миллионов. «Заберу после торжества, — заявил он легкомысленно. — Пока зая, не скучай».

Я задумчиво перебирала платья на вешалке, слушая, как шуршит ткань. Глаза слипались. Вот вроде весь день то сидела, то стояла, не двигаясь толком с места, а устала так, будто разгрузила пару вагонов с углём. Лариса Васильевна, глядя на мои титанические усилия сдержать зевок, посоветовала лечь спать пораньше, что я и сделала, вернувшись в ту комнату, в которой обнаружила себя утром.

Никакой пижамы мне не выдали, только махровый халат, спать в котором было невозможно. Поворочавшись, я скинула его на пол. Нет, так тоже не пойдёт. Пришлось встать и пошариться по вещам Дубовского, выуживая из стопки глаженной одежды очередную футболку. Надеюсь, он будет не против. А если да, то сам виноват — мне же надо в чём-то спать. Я легла, вытянулась под тяжёлым одеялом и затихла, проваливаясь в сон, положив телефон на тумбочку рядом. Экран загорелся от входящего звонка, но выпростать руку из-под одеяла показалось непосильной задачей. Мысль, что стоит завести будильник, быстро растворилась в дремотном тумане.

Сквозь сон я услышала, как хлопнула дверь, неверные сбивчивые шаги следом. Перевернулась на другой бок, думая, что мне снится, но подскочила, почувствовав тяжёлое сопение прямо над собой. Дубовский стоял у кровати, поставив одно колено возле моей ноги и лицо его, освещённое подсветкой телефона, показалось по-настоящему демоническим. Спустя один удар сердца, я поняла, что телефон в его руках — мой.

Он смотрел на меня с такой яростью, что от ужаса меня просто парализовало. Дубовский хлопнул ладонью по выключателю, откинул телефон в сторону и склонился над моим лицом, приблизившись вплотную — запах перегара пахнул прямо в нос. Чёрт, да он же пьян в дрова! Мутные покрасневшие глаза вперились в мои. Он был весь какой-то расхристанный, с закатанными рукавами и расстёгнутым воротом, развязанный галстук болтается на шее, волосы встрёпаны. Несколько секунд, за которые моё сердце не билость, Дубовский в упор разглядывал меня, словно пытаясь добраться до мыслей, роящихся в голове. Потом он рыкнул и рывком рванул одеяло, стягивая с меня. Подвывая от ужаса, я вцепилась в край и потянула его наверх с такой силой, что ткань затрещала. Меня затрясло. Это был совсем не тот парень, который мог остановиться в нужный момент или иногда даже походил на человека. Кто-то другой. И встретиться с ним ещё раз я бы не хотела.

Его рука обхватила моё горло, самую малость сдавила, просто обозначая, что может — я замерла с вытаращенными глазами, онемевшая, не способная выдавить пересохшим ртом ни единого звука. Страх затопил меня с головой, как цунами, пульс бесновался, отдаваясь в ушах. Палец Дубовского с силой прочертил по моему подбородку, потом по губе. Его грудь ходила ходуном, дыхание тяжело вырывалось изо рта. Он потянулся и снова взял телефон, показывая мне:

— Это что?

Я скосила глаз. Больше десятка пропущенных, и все от одного человека, пропади он пропадом.

— Это не то, что ты думаешь, — прошептала я. Голос дрожал и не слушался, показался странно писклявым.

Дубовский пьяно хохотнул.

— Да откуда тебе знать, что я думаю? — зашипел он мне на ухо, цепляя губами кожу. Он зарылся носом мне в волосы, глубоко вдохнул. — Нихрена ты не знаешь, киса. А может, я тоже чего-то не знаю? Почему этот утырок продолжает тебе названивать, если ты его отшила? Говори! — рявкнул Дубовский, теряя терпение.

Я сжалась, молясь, чтобы сейчас что-то произошло — не знаю, загорится пожар или вертолёт упадёт прямо в бассейн на заднем дворе — и он уйдёт отсюда.

— Дрожишь… — сказал он таким тоном, будто не верил. — Боишься меня больше, чем его? Этого козла твоего?

— Не боюсь, — соврала я.

— Тогда что? — Он тряхнул меня за плечо, через одеяло схватив так, что стало больно. — М? Что тебе не так, киса? Не нравлюсь тебе?

Он говорил и говорил, и с каждым словом пихал меня, как какую-то тряпичную куклу, которая может только моргать и безвольно болтать головой.

— Не нравишься! — крикнула я, не выдержав. Слёзы брызнули из глаз, будто переполнился сосуд. — Ты мне отвратителен. Уйди отсюда, пожалуйста, уходи, оставь меня…

Дубовский снова расхохотался, как безумный. Он смотрел, как я содрогаюсь от приглушённых рыданий, шмыгаю носом, как дрожащими руками вытираю глаза — и выражение лица его, застывшую маску, невозможно было расшифровать. Потом он будто бы принял какое-то решение. Встал и молча вышел. Я обняла скомканное одеяло, не представляя, как проведу здесь ещё сто восемьдесят ночей. Настороженно прислушиваясь к звукам в доме, как лисица, загнанная охотниками, я всё-таки смогла уснуть, дав отдых своим измученным нервам. Показалось, что кто-то приехал или уехал, стало немного спокойнее.

Но сон был отрывочный, фрагменты сыпались колючими осколками. В нём я то убегала от кого-то, то пыталась взобраться по лестнице, из которой пропадали ступени прямо под ногами. В конце-концов я оступилась на скалах, рухнула вниз — и проснулась. Поморгала, привыкая к темноте. «Бесконечная ночь, — подумала я. А может, я давно умерла и это моё наказание?»

Сахара во рту достигла той стадии, когда начинают трескаться губы. Мне чудовищно не хотелось выходить из комнаты, но стакан на тумбочке был пуст, а пересохшее горло сдавило в спазме, как при кашле. Я на цыпочках пробралась к двери, чуть приоткрыла её и замерла, вслушиваясь. Вроде тихо. Прокралась к лестнице, с трудом ориентируясь в темноте, осторожно нащупывая ступеньки, сошла вниз. И там, на последней ступени, вжалась в стену, услышав подозрительную возню. А потом и приглушённое мычание. Миллиард версий тут же промчался в голове: на нас напали, влезли в дом, убили охрану, пьяный Дубовский не смог оказать сопротивления и теперь его пытают или убивают или… Исполненная худших подозрений, я прошла мимо кухни и увидела тонкую полоску света, перечёркивающую пол в коридоре — свет падал из приоткрытой двери одной из комнат. Тихо, как мышка, я проскользнула к ней, надеясь, что паркет не скрипнет в самый неподходящий момент и заглянула внутрь. И застыла.

Нет, никто Дубовского не пытал. Либо это был какой-то изощрённый неочевидный способ. Он стоял спиной ко мне, в расстёгнутой рубашке и со спущенными штанами, а перед ним, склонившись животом на стол, извивалась полуголая девушка, стоны которой заглушались его ладонью, зажимавшей рот. Как загипнотизированная, я не могла оторваться от этого зрелища, всё смотрела и смотрела, как он толчками входит в неё, заставляя кричать всё сильнее, так, что никакой кляп бы уже не помог. Я вцепилась в дверной косяк, отшатнулась в сторону, заставляя себя уйти. Вроде я шла на кухню? Очень хочется пить. Надо набрать воды и попить. Набрать воды вот в этот стакан. Лучше из крана фильтра, не надо пить водопроводную. Вот так. Ещё пару глотков.

Я стояла посреди кухни с выключенным светом, смотрела в окно и в голове не было ни единой мысли.

Глава 14: После

— Оу… Не знала, что у Макса новая прислуга…

Свет ударил по глазам, я сощурилась. Совсем потеряла счёт времени. Сколько я здесь простояла, полчаса? Час? Раз они успели закончить.

Девушка, одетая в одну лишь длинную рубашку (ну хоть свою), разглядывала меня с пренебрежением и лёгкой брезгливостью, словно я была тараканом, не успевшим скрыться под холодильником. Она прошлёпала босыми ногами по полу, налила воды из графина. Облизнула распухшие губы. Красивая. Высокая, длинноногая, сразу видно, часами упахивается в спортзале, поддерживая форму. Загорелая кожа без единого несовершенства, светлые волосы, растрёпанные после… после хватки Дубовского.

— Я не прислуга, — сообщила я ровным тоном. И зачем-то добавила: — Я невеста.

— Тили-тили тесто, жених и невеста… — пропела девушка и рассмеялась. — Так вот ты какая. Не противно продаваться? Я без негатива, если что, не обижайся.

Она бросила взгляд из-под ресниц, вскользь.

— А тебе? — холодно спросила я, хотя внутри всё вскипело. — Не противно?

Новый смешок, уже не такой искренний.

— Ну что ты, я не из этих, — холёное лицо перечеркнула неприятная ухмылка, — я исключительно по зову души.

— И чем больше денег, тем громче зов? — теперь уже засмеялась я.

Девушка дёрнула круглым плечом, возвращая распахнутый ворот рубашки на место.

— Почему нет. Дело же не в том, что можно на них купить. А в том, каким человеком надо быть, чтобы их заработать.

Она подошла вплотную. Я улавливала запах разгорячённого тела, видела засосы на гладкой шее и внутри меня ворочалось нечто такое… Словом, я порадовалась, что ножи стоят достаточно далеко.

Полуночная гостья взяла в руку прядь моих волос, отвела от лица, с наигранным вниманием рассматривая лицо. Я схватила её запястье, едва не зарычав.

— Нет, надолго ты тут не задержишься, — протянула девушка, высвобождая руку. — Слишком скучная. Дай угадаю, в школе были одни пятёрки, никаких вечеринок, дома к десяти, как штык? С мальчиками только стыдливые поцелуи и мечты о большой и светлой? — Губы её презрительно скривились: — Максу ты не подходишь, милая. Это не значит, что ты плохая, не думай. Просто… не его тип.

— Дай угадаю, — хмыкнула я, — его тип это ты.

Она склонилась ко мне, совсем близко.

— Знаешь, как он любит? Чтобы ты вся была перед ним, как на ладони. В его власти, послушная, предугадывающая желания, готовая к любой жести, которая придёт ему в голову. Что ты вообще знаешь о желаниях? — шепнула она, отстраняясь. Карие глаза сверкнули. — Ой-ё!.. Да ты что же у нас, ещё девочка?

Кровь бросилась мне в лицо, уши горели. Я потупилась, невольно подтверждая её предположение.

Девушка заливисто расхохоталась, даже в ладоши захлопала от восторга.

— Ох, мне тебя даже жалко, малышка. — Выражение лица не вязалось со словами, оно было скорее злорадным, чем сочувствующим. — Такой первый раз точно не забудешь… Но когда ты сломаешься и отправишься на помойку, тебя сменю я.

Она подмигнула. Терпение моё лопнуло, как перетянутая струна.

— Ты пытаешься меня унизить, но унижаешь только себя, — бросила я, стискивая кулаки. Возмущение клокотало во мне так, что приходилось вдвойне контролировать голос, чтобы он не дрожал. — Понятия не имеешь, почему я тут, зачем, кто для меня Дубовский и я для него, только плюёшься ядом, в страхе потерять нагретое местечко. Я не сделала тебе ничего плохого и не заслужила такие слова. Но раз ты не понимаешь этого, лучше тебе уйти. И не появляться, пока я здесь.

Теперь она не притворялась, сбросила маску приторной сладости и сощурилась, будто беря меня на прицел. Рука её метнулась вперёд, крепко схватила меня за волосы, запрокидывая голову назад. Я дёрнулась, волосы больно натянулись, заставляя замереть. Физически она была куда сильнее.

— Не тебе мне указывать, убогая. — Девушка жёстко встряхнула меня. — Одно моё слово — и Макс выкинет тебя отсюда пинком под…

— Жанна, — долетело от двери, — какого хрена ты делаешь?

Дубовский стоял в дверном проёме, загораживая его чуть ли не полностью. К счастью, уже одетый. Он опирался на дверной косяк и не смотрел на меня, только испепелял взглядом свою… гостью. Девушка мигом отскочила от меня, делая вид, что никакого конфликта не было.

— Мы просто знакомимся, — на удивление правдоподобно щебетнула она, хлопая глазами.

— И причёски друг другу делаете, я правильно понимаю? — хмыкнул Дубовский так, что я каким-то седьмым чувством поняла — Жанне конец.

От напряжения заискрился воздух. Он протопал к холодильнику, достал пакет сока и с наслаждением присосался. Потом тщательно навинтил крышку обратно, в его руках до смешного крошечную. И всё это время Жанна весело рассказывала, как здорово мы с ней успели подружиться. Я стиснула зубы.

Не поворачиваясь, Дубовский бросил:

— Чтоб духу твоего здесь не было через пять минут. Время пошло.

Мы невольно переглянулись, не понимая, кому он это сказал.

— Это же шутка? — пытаясь звучать спокойно, спросила девушка. Теперь она не выглядела той всесильной амазонкой, что была готова оторвать мне голову. — Ты же не серьёзно, Макс? Из-за этой…

— Кого? — Он всё-таки обернулся, искоса следя за ней. Меня пробрала дрожь. — Давай, договаривай.

— Я не… — залепетала она и подпрыгнула, когда он шваркнул кулаком по столу.

— Четыре минуты, Жанна! Уматывай, пока тебя охрана не выкинула. Ты кем себя возомнила? — Он навис над ней, как гора. — Не тебе обсуждать мои решения. И уж тем более, не тебе мне указывать, убогая.

Он слово в слово повторил фразу Жанны, которой ты пыталась уесть меня. А значит, слышал гораздо больше, чем последние угрозы. Я пыталась поймать его взгляд, но он начисто игнорировал моё существование.

Даже когда Жанна, со злости толкнув меня плечом, побежала одеваться, а потом на выход, яростно хлопнув дверью, Дубовский не пытался со мной заговорить. Он стоял ко мне спиной, опёршись о столешницу и нервно выстукивал по ней. Перед моими глазами сами собой всплыли подсмотренные ранее кадры.

— Ничего не хочешь сказать? — кашлянув, спросила я, ожидая хоть какой-то реакции. Пусть наорёт на меня или извинится, или хотя бы спокойной ночи пожелает, лишь бы разрезать эту тягучую тишину и стереть у меня из памяти увиденное. Но он молчал, будто я пустое место.

И тогда я сделала то, чего ещё ни разу в жизни не делала, даже в самые эмоциональные ссоры. Взяла со стола большую узорную тарелку и со всей дури хватила ею об пол.

Глава 15: Осколки

Изумление на лице Дубовского было настолько выразительным, что я чуть не засмеялась. Он вытаращился так, словно я на его глазах превратилась в двухголовую драконицу и проглотила микроволновку.

— Так, — сказал он, выставляя ладонь вперёд, одновременно успокаивая и загораживаясь, — спокойнее, киса.

— Я тебе не киса! — заявила я, наступая. — И что вообще происходит? Почему я заснула в нормальном доме, а проснулась в каком-то борделе? Какого лешего ты вваливаешься ко мне среди ночи, пьяный, мерзкий, ведёшь себя, как какой-то урод, а потом ещё устраиваешь вот это! — Я обвела кухню ладонью, будто на стенах можно было разглядеть лучшие кадры из «вот этого».

Тень улыбки скользнула по губам Дубовского.

— Так ты злишься потому, что я к тебе пришёл, — спросил он, и в синих глазах засветилась насмешка, — или что я потом пошёл не к тебе?

Я взрыкнула. Шагнула вперёд, намереваясь всё-всё ему высказать, но ойкнула и замерла — на гладкие плитки пола закапала кровь. Резь от пораненной стопы разбежалась по всей ноге.

— Садись давай, — буркнул Дубовский, открывая боковой шкафчик. — Баффи — истребительница посуды.

— Не надо мне твоей так называемой заботы…

— Садись, сказал, — коротко бросил он, доставая пузырёк антисептика. Обернулся через плечо, светя одни глазом. — А то усажу. И привяжу вот этими бинтами.

Он потряс шуршащим пакетом.

Я села и надулась, держа порезанную ногу на весу. Дубовский тщательно сгрёб осколки в сторону, прошёл ко мне и опустился на одну ногу, как какой-то рыцарь. «Сэр Макс из ордена Мудаков прибыл». Он взял мою щиколотку и приподнял, рассматривая ступню. Странное выражение под приспущенными ресницами заставило меня промолчать. Сожаление? Жалость? Переваривая увиденное, я нетерпеливо дёрнула ногой:

— Ну что там? Жить буду?

— Лучше б ты в меня её кинула, — спокойно сказал Дубовский, имея в виду тарелку. — Я мягкий, не разбилась бы.

— Да уж, мягкий, — проворчала я и, почему-то, покраснела.

Под внимательным взглядом Дубовского стало неуютно. Немедленно захотелось шлёпнуть его здоровой ногой по лицу. Я представила, как делаю это — и закусила губу от приступа удовольствия. Какое-то садистское удовлетворение затеплилось в груди при мысли о таком.

Пока я шипела и ругалась вполголоса, он с какой-то повышенной осторожностью, словно я была фарфоровая кукла и могла треснуть от одного резкого нажатия, обрабатывал порез.

— Теперь никакой заразы. — С этими словами Дубовский легонько подул на рану, пристально глядя на меня снизу вверх.

Совершенно смутившись, я опустила голову, занавешивая волосами лицо.

— Тебе тоже не помешает, — мстительно сказала я, чтобы он перестал так таращиться. Да и злость никуда не делась, просто на время свернулась тугим комом в центре живота. — Только не на ногу. А то мало ли, какие подарки приносят твои зубные феи.

Дубовский запрокинул голову и бессовестно захохотал.

— Киса, — сказал он, всё ещё держа мою щиколотку, и от этого прикосновения немного щекотало нутро, — ты что думала, бортанёшь меня, так я разноюсь и в монастырь удалюсь? Фиктивный брак на то и фиктивный.

Я зло сощурилась, теребя длинную прядь в руке. Тарелочные осколки на полу никак не желали складываться в слово «вечность».

— Получается, — с наигранной рассудительностью сказала я, — мне тоже так можно? Днём отыгрывать твою парадную жену, а ночью фестивалить, с кем заблагорассудится?

Дубовский застыл. Пальцы его сжались, как клещи, стискивая щиколотку. Я испуганно вцепилась в края стула.

— Нет, не получается. — Он жутковато улыбнулся, и от этой улыбки мороз драл по коже. — Если ты не хочешь оставить за собой кровавый след.

— Это угроза? — Голос, что удивительно, не дрожал, хотя внутренне я тряслась, как загнанный волками зайчонок.

— Не тебе. Всякому, кто посягает на мою собственность. Кто решает забрать у меня то, что мне принадлежит.

— Ты звучишь, как психопат.

Он не обратил внимания на мои слова, только плечами пожал. Я видела, что до конца Дубовский ещё не протрезвел, поведение, жесты, речь отличались от того, что происходило обычно. Он казался одновременно человечнее и ужаснее, словно живущие в нём эмоции нашли ход на поверхность и сдержать их было нечем.

— Ты же не серьёзно? — продолжала допытываться я, встревоженная этой переменой. — Ты же не станешь на самом деле убивать людей за это? ЭЙ! Скажи хоть что-нибудь! Максим!

— Впервые назвала меня по имени, — заметил Дубовский, закручивая резко пахнувшую склянку. — Вот, что для этого нужно было, всего-то пригрозить мокрухой… — Он хитровато посмотрел на меня и прищёлкнул языком. — Не забивай свою милую головку, киса. Меньше знаешь — быстрее выйдешь.

— Откуда?

— Из СИЗО. Или ИВС. Или колонии-поселения. Я ебу, что ли, — буркнул он грубо, но беззлобно. — Не переживай, киса. Статью 51-ю знаешь? «Никто не обязан свидетельствовать против своего супруга». Запомни и воспользуйся, если вдруг что.

Я всплеснула руками. Невозможный человек!

— Да я не из-за этого волнуюсь! — воскликнула я. Дубовский сморщился, потёр висок ладонью. — Нельзя убивать людей! Невозможно!

Он хрюкнул, словно я сейчас сказала какую-то несусветную глупость.

— Невозможно спать на потолке, — сказал он, вставая на ноги. — Одеяло падает. Иди-ка ты спать, киса, и не думай, что я шутки с тобой шучу. Замечу кого-то возле тебя, последствия будут быстрыми и неприглядными.

«Кошмар какой-то, — думала я, сползая с высокого стула. — Куда я попала? Как мои родители могли на это согласиться? А может, он и им угрожал?.. Стоп, нет. Они в таком радостном ажиотаже были, что вряд ли. Гос-с-споди. Все вокруг сошли с ума. Или это я сошла с ума, и вся эта история — сон Алисы, падающей в кроличью нору».

Дубовский с непроницаемым лицом наблюдал, как я балансирую на одной ноге. С мученическим вздохом подошёл, вскинул на руки под мой протестующий писк и тяжёлой поступью отправился к лестнице. Я вцепилась в его плечо и зажмурилась, чувствуя себя песчинкой, влекомой бурей далеко от родных мест.

Глава 16: Истекающие секунды

Утром в день свадьбы (и моего девятнадцатилетия, по совместительству) я проснулась раньше будильника и тупо таращилась в потолок.

Дубовский не стал выгонять меня из своей спальни, проводя ночи в какой-то из гостевых, не являлся больше в непотребном виде и даже никого не приводил. Со мной тоже толком не пересекался. Я иногда не могла понять, дома он вообще или нет. Компанию мне составляла Лариса Васильевна, парни из домашней охраны — Женя и Серёжа, застенчивые амбалы с одинаковыми миллиметровыми стрижками, и садовник Григорий Евсеич, древний старикан, удивительно проворный для своих лет. Правда, у всех них было полно работы, так что большую часть времени я просто бултыхалась в бассейне, залипала в телефоне или бродила по участку, наблюдая за возведением шатров, столов и арок для свадебной церемонии. Распорядительница торжества из агентства тоже была здесь, но она целыми днями носилась вся в мыле, ведя бесконечные телефонные переговоры.

После ночного инцидента я наконец-то заблокировала Илью, даже не собираясь выяснять, зачем он названивал. Всё, эта глава закончена жирной точкой.

А новая начиналась сегодня, ввергая меня в такой ужас, что первым утренним импульсом стало желание сбежать через окно. Не знаю, почему — окна здесь под наблюдением ничуть не меньше, чем двери.

Я нервно комкала одеяло, с содроганием подсчитывая, сколько часов свободной жизни мне осталось. Совсем скоро припрётся Валера со своим авангардом помощниц, батареями косметики и ударной мощью высокого стиля. Начнут съезжаться гости… Из обсуждений в доме я выхватила только общее представление о том, кто будет среди приглашённых. Какие-то деловые партнёры с декоративными жёнами и мужьями, акционеры, потенциальные инвесторы, люди из политических кругов и прочие шишки, впечатлить которых было делом чести для человека масштабов Дубовского. Будут и журналисты — прикормленные, из своих, каждое слово которых пройдёт фильтр пресс-службы. Фотографы. Видеооператоры. Повара. Официанты. Прорва народа — и ни одного знакомого лица, не считая «счастливого жениха».

Мне было любопытно, что чувствовал Дубовский в эти часы. Жалел о своём ускользающем холостячестве? Радовался новой игрушке? Думал исключительно о деле? Я надеялась, что ему хоть немного страшно. Хоть капельку, самую малость. Просто чтобы не быть с этим страхом один на один.

Со двора уже доносился шум, слышно было, как то и дело открывались тяжёлые подъездные ворота, пропуская машины. Для гостей рано, значит — обслуживающий персонал.

Меня одновременно огорчало и радовало, что самой участвовать в организации не приходится. С одной стороны, дело могло бы здорово отвлечь, дать почувствовать, что я могу хоть чем-то управлять. С другой — из-за волнения, охватившего всё моё существо, вряд ли я бы могла хоть два слова связать.

Я выползла из-под одеяла, подошла к зеркалу, отстранённо разглядывая отражение.

— Согласна, — сказала я, репетируя. Отражение обхватило лицо руками, глаза лихорадочно блестели. Мне захотелось бросить ему спасательный круг. — Согласна.

Потом дверь в Зазеркалье открылась и в проёме возникла Лизаветта. Я резко обернулась, думая, что на почве тревоги начала галлюцинировать, но в реальности Лизка никуда не делась. С визгом перескочив через кровать, как заправская семиборка, я кинулась к ней.

— Ты откуда?! Ты как?! — задыхаясь, спрашивала я, не переставая душить подругу в объятиях. — Подожди, не говори, я сама угадаю. Сначала ты раздобыла отравленную помаду…

Лизка захохотала, откинув голову, всю в непоседливых кудрях.

— Твой суженый разрешил, — сказала она и снова засмеялась, видя моё изумлённое лицо.

— Подожди, что?.. Он сам тебе написал?..

— Не, ты что, — ужаснувшись такому предположению, Лизаветта аж головой замотала. — Помощница позвонила. Или ассистентка… Не помню, короче, серьёзная девушка с повадками робота. Передала, что господин Дубовский сожалеет, бла-бла, в число гостей торжественной части меня включить не можно, зато можно поучаствовать в подготовке.

— Типа как прислуга? — сморщилась я. Стыд заставил щёки порозоветь.

— Злат, ну ты чего, — зашептала Лиза, хватая мои руки. Она твёрдо посмотрела мне в глаза: — Я же знаю, что ты тут ссышься со страху, мне вообще плевать, в каком статусе поддержку оказывать. Хоть в посудомойки отрядите, какая разница?

В носу подозрительно защипало.

— Скажешь тоже, — пробурчала я, переждав приступ трогательного умиления, — в посудомойки. За тобой же перемывать придётся.

Лизка хмыкнула, с огромным интересом разглядывая комнату.

— Это здесь вы?.. — начала она явно какую-то скабрезность, но я перебила:

— Получается, Дубовский всё-таки тебя позвал. Но зачем?

Подруга обернулась и улыбнулась углом рта:

— Может, хотел сделать тебе приятное? Кстати, о приятном. — Она шлёпнулась пузом на кровать и развязно похлопала по сбившемуся одеялу. — Как у вас с этим делом?

— Каким ещё делом?

— С тем самым. — Она принялась подмигивать обоими глазами сразу.

Я сжала зубы. Призрачная Жанна явилась в мои мысли и снесла всё приливной волной.

— У нас, — подчеркнула я, — с этим делом никак. Лично я ни в каких-таких делах не участвовала. И буду очень признательна, если ты перестанешь спрашивать.

Было очень наивно пытаться обмануть искушённую Лизаветту в таких вопросах.

— У-у-у-у… — протянула она, внимательно глядя. — И с кем же он успел?

— Мне всё равно. Пусть с кем хочет, с теми и успевает, какое мне дело? Это всё глупость, Лиз, мне плевать.

Хитрая улыбка никак не желала уходить с её лица.

— Так если тебе плевать, — спросила она, склоняя голову набок, — что ж ты так бесишься?

***

Сердобольная Лидия Васильна накормила нас завтраком, хотя на кухне уже было не протолкнуться от людей и еды, над которой в двадцать рук колдовали сурового вида и генеральского нрава люди в опрятных поварских кителях. Они надменно поглядывали на наш омлет, словно подозревали, что с такими низменными вкусами оценить их усилия мы всё равно не сможем.

— На такси приехала? — спросила я с набитым ртом, наблюдая, как с нечеловеческой скоростью шинкуют сельдерей.

— Кикир привёз, — кокетливо сообщила подруга. Она проследила мой взгляд и понизила голос: — Гости будут не против пары пальцев в салатах?

— Не знаю, но я бы посмотрела. — Я спохватилась: — Что за Кикир?

— Ну Кикир! — Лиза сделала большие глаза. — Санчо Панса твоего дона Кихота. Он меня из клуба тогда домой докинул.

— Из Дубовского дон Кихот, как из картошки президент, — фыркнула я. — Он тебя не обижал?

Подруга задрала брови:

— Меня? Ты вообще представляешь себе человека, который может меня обидеть? Это каким мерзавцем надо быть, нет-нет. Вообще, — сказала она, подумав, — он ничего так. Бескультурщина страшная, но смешной.

Я шлёпнула её по руке.

— Даже не вздумай!

— А что?..

— ЛИЗА.

— А чего?..

— ЛИЗА. НЕТ.

— Да я чуть-чуть. — Она молитвенно сложила ладошки и хихикнула. — Боже, Злат, что они с тобой тут сделали? Я же шучу.

— Ну-ну. — У меня тоже была своего рода чуйка, заточенная под случаи, когда Лизаветта намечала очередную жертву любовных страстей. Сердце у неё было огромное и жертв требовало не меньше, чем кровожадные боги ацтеков. И сейчас эта чуйка подавала истошные сигналы тревоги.

***

Валера явился подобно солнцу над ледяной пустыней, осветив своим прибытием наши скорбные лица и сморщенные душонки — по-крайней мере, так он это чувствовал. Оттерев возмущённую Лизу в сторону, он принялся надо мной колдовать и ругался последними словами, стоило мне не вовремя моргнуть. В гневе Валера был так же неистов, как и во всём остальном.

Платье повергло Лизаветту в шок, восторг и лёгкую зависть, драгоценности очаровали блеском, а вот причёска стала поводом для словесной баталии с моментально вышедшим из себя Валерой — критики тот не терпел. Ещё немного, и они бы устроили дуэль парикмахерскими ножницами, но обошлось — ругань плавно перетекла в загадочное шушуканье, из которого родилось чудо на моей голове. Я примёрзла к стулу, остерегаясь двинуться хоть на миллиметр, чтобы не развалить эту хрупкую красоту.

— Зая, расслабься, а то у тебя лицо как при недельном запоре. — Валера придирчиво поправил невидимую волосинку. — Тут такая фиксация, хоть с парашютом прыгай, хоть по сеновалу катайся.

— А кто это тут у нас знаток сеновалов? — Лизка панибратски ткнула его пальцем. — Ая-яй, как безнравственно…

Новый виток пикировки прервали два лица, которых я никак не ожидала сейчас увидеть, полагая, что они должны тереться возле Дубовского.

— У вас товар, у нас купец! — радостно заорал Кикир, вваливаясь в комнату. Дорогой дизайнерский костюм сидел на нём, как на корове седло и неуловимо напоминал спортивный костюм, бабочку перекосило набок, а лёгкий алкогольный флёр смешивался с ядрёным одеколоном, от которого Валера немедленно расчихался. — Жизнь ворам, *уй мусорам! А, не, это ж не свадебное…

Он схватил мою туфлю, стоявшую среди коробок на диване, и понюхал.

— Ну не зна-а-аю, — протянул он, помахивая туфлей на манер трещотки, вращая за каблук, — традиции традициями, но гигиена какая-то должна быть. Эу, невеста, у тебя ноги сильно потеют?

— Что? — Глаза мои полезли бы на лоб, не прегради им путь тщательно выписанные брови.

— Ну ты темнота, конечно, — сокрушённо покачал головой парень. — Говорю, как я пить из этого должен? Слушайте, а нет пары запасной?

— Отстань от неё, дубина, — взвился Валера, отбирая туфлю. — Ты где, по-твоему, на сельской дискотеке? Может, тебе ещё тамаду позвать, шарики жопой лопать? Матерь божья, дай мне сил пережить этот день и не прибить никого!

Кикир сразу пошёл на попятный.

— А что я? Я ничего, — замахал он ручищами, незаметно подгребая к хохочущей Лизе. — Мне нельзя, так вон ещё кого найдите. Арт, бушь из туфли пить?

— Только если не будет другого выхода.

Ошеломлённая Кикировым выступлением, я только теперь заметила второго гостя. Артур выглядел его полной противоположностью — высокий, подтянутый, бесконечно спокойный. Костюм сидел на нём безукоризненно, ни единой лишней складки, ни пылинки, словно секунду назад снятый с магазинного манекена. Краснота волос, всё такая же яркая, изумительно контрастировала с чёрной и белой тканью. Глаз художницы отдыхал на нём, хотя бабочку, такую же, как у Кикира, я бы заменила на галстук, подчеркнув строгость черт.

Меня накрыл запоздалый прилив благодарности, когда я сообразила, что обязана этому человеку если не жизнью, то уж здоровьем-то точно. Кто знает, чем бы закончился для меня тот вечер в «Лондоне»…

Стесняясь, я кашлянула, привлекая внимание:

— Спасибо, что помог тогда.

Он помедлил и кивнул без улыбки. Потом протянул мне зажатую подмышкой коробку.

— Вроде бы на дни рождения дарят подарки, — сказал Артур, будто не вполне в этом уверенный.

— Чёрт! — воскликнула Лизка, шлёпая себя по лбу. — Совсем из головы вылетело! Прости-прости-прости, я потом что-нибудь придумаю, ты только не обижайся, а-а-а-а-а, ну это же надо было!

Я прервала её стенания, невольно улыбаясь во весь рот. Мне было и неловко, и приятно, и смешно, и все эти люди вокруг казались кем-то вроде очень странной, но любящей семьи, которая страшно волнуется и оттого несёт околесицу.

Но когда Валера сунул мои ноги в туфли, расправил фату на спине и скомандовал: «Пора!» — по спине побежал предательский холодок.

Задержавшись на пороге комнаты, я отчётливо поняла, что не вернусь сюда прежней. Желание вцепиться в дверной косяк и заголосить дурниной было настолько сильным, что я схватилась за рукав Арта, чтобы заземлиться.

— Там не опасно, — сказал он, истолковав это по-своему. — Всех проверили, периметр контролируется в реальном времени.

Я вскинула на него глаза, чувствуя, как перехватывает горло.

— Опасность не всегда идёт извне.

Глава 17: Свадебный переполох

Спускаясь с террасы, я старательно, как самая прилежная роженица в мире, дышала. С одной стороны меня поддерживала Лизаветта, с другой — Валера, хищным взглядом следивший, чтобы никто не оттоптал подол. Остальные болтались в кильватере.

Мимо на крейсерской скорости пронеслась распорядительница, не сбавляя скорости бросила Валере карточку с напечатанным текстом и умчалась вдаль так резво, словно сам Дубовский мчался за ней с садовыми ножницами наизготовку. Валера машинально сунул карточку мне.

— Это что? — спросила я.

— Это что?! — запоздало выкрикнул он.

— Клятва! — доннёсся смутный голос со стороны, в которой растворился стук каблуков.

— Клятва, — пояснил Валера, поворачиваясь ко мне.

— Какая ещё клятва, вы с ума сошли?!

— Какая ещё… — снова начал орать стилист, но захлопнул рот. — Зая, голову мне не делай. Обычная клятва, брачная. Для плезиру и повышения градуса торжественности. Ты, главное, зачитай её так, чтоб все обделались от умиления — вот и вся задача.

Где-то за спиной громко хрюкнул Кикир. Думаю, пойди свадьба по такому сценарию, он бы прям там и умер от счастья.

Я вроде особо не сопротивлялась, но ноги передвигались с трудом, и меня то и дело подталкивали, как норовистую лошадь, не желающую покидать тёплое стойло. Чтобы соответствовать, я периодически фыркала, мотала головой и дико косилась, жалея, что не могу никого лягнуть.

Наша странная процессия обогнула дом по одной из широких, изломанных в соответствии с шизой ландшафтного дизайнера, дорожек и упёрлась в подозрительно улыбчивую пару. Мужчина лет пятидесяти, с благородной сединой на висках, курил и стряхивалпепел в кусты. Подтянутая дама со следами денег на лице, его ровесница, что-то напряжённо втолковывала, пока не заметила нас. Окурок полетел всё в те же кусты, мужчина одёрнул пиджак и подставил мне локоть. Я затравленно обернулась, не зная, что и думать.

— Ну что же ты, милая, — снова заулыбался он, перебарщивая с мёдом в голосе до степени маньяка-педофила, — отца не признала?

— Надо чаще бывать дома, папуль — понятливо буркнула я, с трудом разжимая пальцы на руке Лизы, чтобы схватиться за новую опору. — Смотри, как мама изменилась, пока тебя не было.

«Мама» сдержанно хмыкнула. Взгляд у неё был жёсткий, как кровельное железо, совершенно не вязавшийся с ласковой улыбкой. Мне резко захотелось увидеть, как Дубовский будет взаимодействовать с моими новоявленными родителями. А ещё мелькнула мысль, похожая на облегчение — как славно, что здесь нет родителей настоящих. Не уверена, что сохранила бы душевное равновесие при виде их неподдельной радости.

Так, с подсадным папаней в левой руке и крошечным, собранным в идеальную сферу, букетом в правой, я вышла на финишную прямую.

— С богом, — выдохнул Валера, напутственно треснул меня между лопаток и отвалил в сторону, утягивая за собой весь эскорт. Жаль, не уточнил, с каким именно из богов.

Огромное полотно газона за цветником больше не пустовало. По бокам дорожки, застеленной голубым ковролином, рядами теснились стулья, уже насиженные гостями. А впереди, под воздушной аркой из цветов и лоз, стояли мужчина и женщина, прекрасные, как картинка из свадебного каталога. Я моргнула — и только тогда догадалась, что женщина вовсе не прыгнула в уходящий вагон замужества, заняв моё купе. Это была ведущая (или кто она там? Работница ЗАГСа? Тамада? Душеприказчица?), сияющая таким счастьем, что мне даже завидно стало.

Почему-то я думала, что Дубовского оденут в чёрный, подстать его злодейской душе. Но он стоял весь в белом, как какой-то сказочный принц, ниспосланный мне Дедом Морозом, до которого наконец дошло письмо, написанное в семь лет. Смиренно опустив голову, сложив ручки, сам на себя не похожий, он ждал. А когда поднял взгляд, я едва не споткнулась — так мог бы смотреть паук, затягивающий в паутину особо деликатесную бабочку. И нанизанная на этот взгляд, как на иглу с цианидом, я всё шла и шла по бесконечной дорожке, забыв напрочь, что вокруг есть какие-то люди.

Я встала рядом, жалея, что не накинула фату на лицо, судорожно стиснула умирающий букет обеими руками. Слова ведущей лились гладкой лентой, но я не понимала ни слова, ничего не разбирая за стуком собственного сердца.

Когда все замолчали и выжидательно уставились на меня, я очнулась, суетливо разбирая текст в карточке. Время клятв. Дубовский смотрел на меня чуть насмешливо, даже с какой-то жалостью. Я вспыхнула моментально, как порох в центре вулкана.

Смятая карточка отправилась в центр букета. Хотя бы клятва на этой свадьбе будет моей собственной.

Глава 18: Свадебный переполох, часть 2

Цепенея от собственной наглости, я открыла рот. Потом закрыла. Дубовский едва заметно кивнул, изображая безмятежность, но ноздри его раздувались, как у бешеного быка.

— Наше знакомство было таким внезапным, что чуть не сбило меня с ног, — сказала я, глядя ему прямо в глаза. Взорвись сейчас голова ведущей, упади на гостей искусственный спутник, я всё равно бы не смогла отвести взгляд. Голос с трудом выходил сквозь жёсткое, как наждак, горло. — Одно из тех событий, что делят жизнь на «до» и «после». Я до сих пор ловлю себя на мысли, что всё это сон, представляешь? Обещаю, что мои чувства к тебе никогда не изменятся. Обещаю, что всегда буду смотреть на тебя, как тогда, при нашей первой встрече. Обещаю, что бы ни происходило с нами дальше, я буду помнить и знать тебя тем человеком, которого обожают мои родители и боготворят мои друзья.

Дубовский слушал, не мигая. Лицо его застыло восковой маской. Он понял послание, без сомнений, хотя для окружающих оно звучало довольно мило. На виске его нервно дёрнулась жилка, когда я закончила свою речь. Гости сдержанно похлопали. Я думала, что он тоже выбросит свою карточку, но Дубовский решил следовать плану до конца. Кем-то написанная клятва была совершенна, красива холодной мраморной красотой, полна высокопарных слов и намёков на безоблачное счастье в будущем. Элегантная, сдержанная. Идеальная для того, чтобы вписаться в высший свет.

И совершённо мёртвая, ни намёка на настоящее чувство. В их мире не принято было чувствовать, это не вписывалось в бизнес-планы.

Ведущая, ничерта, разумеется, не понимающая, продолжала улыбаться своей блаженной идиотической улыбочкой. Кажется, она одна среди присутствующих была искренне рада происходящему. Она, да Кикир, который на заднем фоне грабил официанта с подносом шампанского.

Похожая на ангелочка девочка с золотистыми кудряшками поднесла бархатную подушечку с кольцами. Простые ободки белого золота навевали ассоциации с кандалами.

— Отныне ты принадлежишь мне, — сказал Дубовский, неторопливо надевая на мой палец кольцо. С умыслом сделал заметную паузу и добавил, как ни в чём не бывало: — А я тебе. Как одно целое.

Под платьем по мне ползли ледяные мурашки.

— Объявляю вас мужем и женой! — завопила ведущая, едва я справилась со вторым кольцом. — Жених может поцеловать невесту!

Я едва не отшатнулась в сторону, когда Дубовский склонился ко мне. Его рука обманчиво-нежно придержала меня за талию, не давая удрать в сторону забора, надавила, заставляя прогнуться и прижала. Второй он коснулся моей щеки. Я невольно затаила дыхание, дрогнули ресницы — и тогда он накрыл мои губы своими. Сознание покачнулось и рефлекторно, чтобы не потерять равновесие, я обвила шею Дубовского руками.

Это не было похоже на все прежние поцелуи. Осторожный, короткий, он нёс в себе не желание немедленно утолить страсть, а какое-то обещание. Интригующий трейлер перед целым сезоном.

Дубовский оторвался от меня, одарив взглядом, в котором читалось: «Мы ещё не закончили». Скупо улыбнулся фотографу, принял поздравления моих «родителей» и ещё пары незнакомых обрюзгших дядечек, жестом подозвал Кикира и тихо отдал какое-то распоряжение. И всё это — не выпуская из стального хвата моего плеча, на котором точно отпечатается узор кружев.

Когда поток поздравлений немного иссяк, а гости заметно сместили фокус интереса в сторону фуршетных столов, он возвестил, что скоро вернётся и с гримасой безмерного счастья потащил меня в рощицу за лужайкой. Я семенила, как японская гейша, еле поспевая на каблуках за его широким шагом.

— Что это было? — тихонько спросил он, когда мы скрылись из прямой видимости. Он чуть встряхнул меня. — М? Что это за самодеятельность?

— Ненавижу врать, — сказала я с вызовом. — И ты не можешь заставить меня давать лживые клятвы.

Дубовский потемнел лицом.

— Киса, ты даже не представляешь, что я могу заставить тебя делать. И заставлю, если ты не прекратишь откалывать номера. Это важный день, чёрт тебя дери, веди себя нормально, без фокусов. Если кто-то догадается, что мы тут шекспировскую пьесу ставим, это выйдет мне боком. А всё, что огорчает меня, теперь огорчает и тебя, если ты ещё не поняла.

— Это угроза?

— Да, — выдохнул он. — Самая что ни на есть прямая.

Он резко замолчал, глядя над моей головой. Я обернулась и подпрыгнула от неожиданности — там стоял Артур, без выражения наблюдая за нами. Как он подкрался так бесшумно?..

Между ним и Дубовским словно шёл безмолвный диалог. Мой новоиспечённый муж кивнул в сторону:

— Веди Крыгина. — И на движение Артуровой брови подтвердил: — Точно.

Тот растворился между деревьев так же тихо, как пришёл. Я украдкой щипнула себя за руку, уж слишком веяло от парня чем-то потусторонним.

— Кто такой Крыгин?

— Не твоя забота, — огрызнулся Дубовский. — Так, киса. Сейчас ты пойдёшь, мило поулыбаешься гостям, почирикаешь о какой-нибудь светской ерунде, типа кто кого еб*л, и на каком заборе об этом написали. Будь с ними вежливой, но не слишком, личные вопросы переводи в шутку. Подружайку свою предупреди, чтобы сливаться от особо настойчивых под благовидным предлогом. Они все сейчас гадают, что в тебе такого, что из всех баб мира я женился на тебе, и многие подозревают подляну. Не дай им повода зацепиться. И не переигрывай, профессиональных бл*дей они раскусывают на раз. Хорошенькая дурочка, влюблённая, но осознающая материальную выгоду — вот, кем ты должна быть сегодня.

Останься здесь Арт, мы бы сейчас могли сравнить, что краснее — его волосы или мои щёки. Я зло дёрнула руку, но проще было вытащить меч из камня, чем избавиться от хватки Дубовского. Окинув меня строгим взглядом, он отпустил сам, словно не замечая, что меня основательно трясёт.

— Это мерзко, — сказала я, стискивая кулаки до такой степени, что ногти впились в ладони. — Я что тебе, кукла в платье? Манекен ростовой? Мог бы вырезать себе невесту из картона и посадить рядом с собой за стол, никто бы и разницы не заметил.

— И я уже жалею, что так не сделал! — рявкнул он. Покосился в сторону лужайки, где лёгкая инструментальная музыка смешивалась с гомоном человеческой речи.

На меня вдруг накатил приступ бесшабашной, дерзкой смелости, граничащей с идиотизмом.

— А если я не пойду? — спросила я, язвительно улыбаясь. — Что ты сделаешь? Приставишь пистолет мне к виску?

Дубовский смерил меня взглядом. Короткое движение — и вот я уже болтаюсь на его плече вверх тормашками.

— Поставь меня, — зашипела я, стуча кулаками по необхватной спине. — Немедленно поставь, иначе я закричу!

— Если ты хоть звук издашь громче шёпота, — сказал Дубовский, неторопливо продвигаясь в сторону дома между деревьев, огибая людные места по дуге, — я запру тебя в подвале и скажу гостям, что у тебя разболелась голова из шампанского. А когда всё закончится, приду и буду разговаривать на совсем другом языке.

Его рука стиснула моё бедро через платье. От испуга я начала подвывать, и тогда он шлёпнул меня по заднице, будто я была каким-то ребёнком.

Таким унизительным способом он внёс меня в дом через боковую дверь, допёр до гостиной и сгрузил, как мешок с мукой, в кресло. Я набросила фату и сердито скрестила руки, демонстрируя, что никуда отсюда не двинусь. В дверях возникла Лариса Васильевна, на лице её застыл немой вопрос.

— Найдите Валеру и переоденьте её, — сказал Дубовский.

— А ничего, что я здесь вообще-то? — буркнула я, не меняя позы.

— Пока не возражаю. — Муж года пока сдерживался, но в голосе открыто сквозила издёвка. — С тебя танец, киса. А в этом даже ходить тяжело.

Он подцепил кончиками пальцев край подола. Кивнул вошедшему Валере и покинул нас. Надеюсь, навеки.

Чуть позже, успев немного поплакать и получить за это нагоняй от Валеры, которому пришлось подправлять макияж, я выскользнула из дома во двор, морально готовясь играть роль скверно прописанной героини, введённой в сюжет лишь потому, что продюсер захотел пропихнуть свою дочурку на экран. Я зажмурилась и тут же влетела в грудь человека, неожиданно оказавшегося на пути.

— Ох… Извините.

— Ничего, родная, — засмеялся пострадавший и тепло улыбнулся. Дядечка лет пятидесяти-шестидесяти на вид, с зачёсанными назад редеющими волосами, открытым лицом и добрым взглядом за роговой оправой очков. Я невольно улыбнулась в ответ. Что же, и в этом змеином гнезде нашлись приятные люди.

— Максиму безумно повезло, — галантно сказал дядечка. — Мы много лет с ним сотрудничаем, рад, что он наконец-то нашёл свою вторую половину.

Улыбка застыла на моём лице гипсовой маской. «Ну вот, — подумала я с грустью. — Первый в очереди хороших людей, которых мне придётся обманывать». Я покивала, как болванчик, от неловкости не зная, куда себя деть. Надо было хоть как-то поддержать беседу.

— А вы работаете вместе? — наивно спросила я.

— Можно сказать и так, — дядечка шевельнул усами, от глаз разбежались лучистые морщинки. — Но наши дела больше, чем просто работа. Представьте себе, Злата, на днях убил четыре часа, чтобы выбрать дизайн визиток — чистое безумие! Можете поверить? И я не могу. Шрифты, вензеля, айдентики-шмайдентики… Дизайнеры со своим шаманским языком кого угодно запутают. Вроде выбрал, а теперь думаю, не прогадал ли?

— Можете показать мне. Я не дизайнер, но с художественным образованием, кое-что понимаю, — предложила я от души.

Он просиял. Сунул руку в карман пиджака. Прохлопал остальные карманы и крякнул.

— Вот же старый пень… В машине оставил. Она недалеко тут…

— Так давайте сходим! — От радости я едва не захлопала в ладоши. О побеге я, понятное дело, не помышляла, но глотнуть воздуха свободы страшно хотелось. А если Дубовский будет беситься из-за опоздания на первый танец, так это всё его деловой партнёр виноват.

Аркадий Алексеевич («Просто Аркаша») не солгал, машина и впрямь оказалась недалеко, за поворотом дороги.

— Красивая у вас… — начала я и не договорила.

Чужой локоть сдавил горло, мешая дышать.

— А теперь потолкуем, как взрослые, — нежно сообщил Аркадий Алексеевич.

Спину мою холодило дуло пистолета.

Глава 19: Близкие люди

Выражение «сердце ушло в пятки» придумали люди, которым никогда не тыкали в спину оружием. Никуда оно не ушло, наоборот, разбухло в десять раз и колотилось так, что на этот оглушительный грохот должен был сбежаться весь посёлок, мэрия города и МЧС. Вместо этого улица зияла пустотой и чистотой, как операционная перед трепанацией.

Зато жизнь пролетела перед глазами в полном соответствии с традициями. Я первым делом подумала: «Что я маме скажу?» — и чуть не разрыдалась. Она очень рассердится. И Дубовский тоже рассердится. И Лизаветта останется совсем одна, а ведь она так легко влипает в передряги, как же она будет одна?.. Потом пришла бестолковая мысль, что если меня убьют, и платье запачкается кровью, то Валера спустится за мной в ад и убьёт ещё раз.

Аркадий открыл дверь машины, подтолкнул меня в спину.

— Садись, девочка, в ногах правды нет. И не дури, я белке в глаз со ста шагов попадаю, а ты уж покрупнее белочки будешь.

Самое ужасное, сюрреалистичное до степени кошмарного сна, после которого не можешь осознать, как такую наркоманию мог создать твой мозг, было то, что Аркадий продолжал говорить всё тем же дружеским тоном, располагающим и тёплым. От диссонанса у меня кругом пошла голова.

Я плюхнулась на сидение, не чувствуя ни ног, ни рук, как огромная бессмысленная картофелина — если бы у картошки могли трястись поджилки. Аркадий сел на водительское место, без суеты, словно собирался везти любимую внучку в парк аттракционов. Артритные руки лежали на руле, отстукивая пальцами дробный ритм.

Отчаяние затопило меня с головой, я еле дышала, спазмы стискивали горло. То холод, то жар накатывали волной, ледяной пот проступил на лбу. Страх проникал в самую мою суть, в кости и мозг, парализовал синапсы, разрывая нервные дуги. Я отчётливо понимала только одно — бессмысленно плакать и умолять. Люди, способные проникнуться чужими слезами, никого не похищают.

Ровно зафырчал включённый мотор.

— Что вам нужно? — спросила я, старательно контролируя голос. Вышло так тихо, что Аркадий чуть склонился, чтобы расслышать. — У меня нет денег.

Он дёрнул щекой, выруливая на дорогу.

— Деньги… — с лёгким презрением протянул Аркадий. — Всё бы вам деньгами мерять… Знаешь, девочка, как говорили древние греки? Кто владеет информацией — тот владеет миром.

— Это не греки. Это Натан Ротшильд сказал в 19-м веке, после того, как составил состояние на поражении Наполеона. Заработал сорок миллионов на акциях, так что ваш драгоценный афоризм всё ещё про деньги, — выпалила я на одном дыхании. Это всё от страха. Школьная историчка сейчас гордилась бы мной!

С лёгким смешком Аркадий покачал головой.

— Вот я уже и знаю кое-что. Что ты не такая дура, какой тебя пытается выставить Максим.

— А он пытается? — невпопад спросила я.

Мозги кипели, работая в десятикратно ускоренном режиме. Двери заблокированы. Телефон во внутреннем кармане юбки, незаметно его не достать, но можно попробовать разблокировать не глядя и надеяться, что я попаду пальцем по списку контактов, а не открою приложение с музыкой для медитаций. Хотя всем нам не помешало бы немного успокоиться. Аркадий продолжал держать меня на мушке. Если кинуться и вывернуть машину в забор или дерево, ничто не помешает ему прострелить мне ногу — и это ещё не худший расклад.

Мы въехали в лесок. Я вцепилась в свои коленки, напряжённо ожидая развязки.

— Давай телефон, — сказал вдруг Аркадий.

— Селфи на память хотите? — Зубы клацнули, прикусывая язык. Металлический вкус крови во рту неожиданно подействовал отрезвляюще. — Вы, кстати, какой маньяк — идейный или так, для удовольствия?

Белесые глаза Аркадия чуть потемнели за стёклами очков. Он требовательно вытянул руку.

— Я же в платье. Какой телефон?

Попытка провалилась.

— Не крути, девочка. Либо сама отдашь, либо найду и отберу. А я старый солдат, не знаю слов любви и с женщинами не особо нежен.

Меня передёрнуло. Телефон лёг в ладонь. Я с трудом оторвала от него взгляд, надеясь, что чудо технической мысли как-то поймёт, что мне нужна помощь и само разошлёт клич о помощи. Аркадий приоткрыл окно, зашвырнул телефон в кусты. Потом достал с заднего сидения полотняный мешок, с которого осыпался мелкий мусор.

— По грибы пойдём? — буркнула я. Ни одна история, в которой появляется мешок, ещё не заканчивалась ничем хорошим.

— По грибы, по грибы. И по ягоды.

Он нахлобучил холстину мне на голову, затянул горловину, но без давления. Внутри сильно пахло яблоками, сквозь прорехи между толстыми нитями проникал свет, но разобрать, что творится снаружи, стало невозможно. Заблокированное зрение резко усилило все остальные органы чувств, и меня немедленно затошнило. Подавив дурноту, я зачем-то ощупала мешок снаружи.

Судя по-всему, мы развернулись и поехали в новом направлении. Дорога виляла, иногда шла в горку, но представление о том, где мы находимся, составить не удавалось. Я навострила уши, однако звуки сквозь закрытые окна проходили слабо. Единственное, что я поняла — дорога совершенно пуста, что для Москвы явление невозможное. Значит, мы движемся в глухой пригород, далеко от крупных транспортных артерий.

— А если мне захочется писать?

— Придётся потерпеть, — ответил Аркадий и намертво замолчал. До конца дороги он больше не реагировал на мои реплики, и я тихо надеялась, что его просто разбил инсульт. На такой скорости можно и выжить, если врезаться в дерево.

Чувство времени изменило мне. Понятия не имею, ехали мы десять минут или целый день, ориентироваться на чувство голода тоже не выходило — желудок мой стискивала ледяная рука, отсекающая всё, что не связано с невыносимым ужасом.

— Приехали, — наконец сказал Аркадий. Я потянулась снять мешок, но он остановил меня. — Нет-нет, пока рано. Ничего без моей команды не делай. Поняла?

— Поняла, — просипела я. В горле пересохло.

Мы поднялись по низеньким ступенькам, вошли под крышу. Под мешок пробрался запах затхлого, нежилого помещения, мокрых опилок и кирпича. Подгоняя тычком пистолета, Аркадий усадил меня на стул и оперативно стянул руки за спиной, мало не вывернув плечевые суставы. Я попыталась схитрить, напрячь мышцы и поставить запястья так, чтобы петли получились шире — и тут же получила рукояткой пистолета по затылку. Мешок чуть смягчил удар.

— Наеб*ть меня решила? — зашипел мой похититель, наконец-то сбрасывая сахарную маску. — Ты хоть и не дура, но не умнее меня будешь.

Он затянул верёвку так, что я взвыла от боли. Сдёрнул мешок. Голова моя бессильно мотнулась. Страх, унижение и злость — всё смешалось в одном котле.

— Да неужели? — выпалила я, ощериваясь в каком-то зверином оскале — Тогда почему я понимаю, что Дубовский вас прикончит, а вы нет?

Аркадий присел передо мной на корточки. Глаза его лихорадочно блестели. Мы были в каком-то не то сарае, не то заброшенном складе, с заложенным кирпичами окном и хлипкой деревянной дверью. В полу зияли щели, по углам валялись ржавые детали механизмов и тёмные кучки прелых опилок. Волосы мои зашевелились на затылке, когда краем глаза я прихватила люк под окном. Здесь есть подвал.

— Пугать решила? — Он засмеялся тихим, каким-то полубезумным смехом. — Мы и так пуганные. А теперь рассказывай, девочка, как ты получила главную роль в сегодняшнем представлении.

Вот как. Значит, не всех обманула сусальная позолота роскошной свадьбы. Но я всё ещё не понимала, нафига козе баян. То есть, нафига явно слетевшему с катушек мужику моя дружеская компания.

— О чём это вы… — начала я и замолчала. Трудно играть в несознанку, когда под подбородок тебе упирается пистолетный ствол.

— Ещё раз. Теперь подумай над ответом хорошенько. Я прекрасно знаю, зачем Максим всё это затеял, какая сделка намечена, какие деньги на кону. От тебя сейчас требуется только одно. Расскажи-ка, девочка, почему он женился именно на тебе.

Чем страшнее мне становилось, тем больше наглости пёрло наружу. А сейчас мне было страшно, как никогда в жизни.

— Так может, не меня нужно было сюда тащить, а Дубовского? — хрипло сказала я, с трудом дыша. — Я что, по-вашему, могу ему в голову залезть?

— Я же сказал, подумай над ответом. — Он надавил сильнее, вынуждая меня запрокинуть голову далеко назад. Мышцы шеи отозвались болью.

— Да какая вам разница? Чего вы добиваетесь вообще?

— Сделка не должна состояться. — Аркадий встал, наклонился надо мной, заглядывая в лицо. На губах его играла жуткая ухмылка. — Ни в коем случае.

— Так всё-таки, дело в деньгах, — я не удержалась от шпильки.

Аркадия перекосило.

— Эта мразь убила моего сына, — прорычал он с такой ненавистью, что я перестала дышать и зажмурилась. Он орал мне прямо в лицо, брызжа слюной. — Единственного ребёнка, моего мальчика. Ты хоть понимаешь, что это значит, потерять ребёнка?! Ждать, что сейчас откроется дверь, и он войдёт, невредимый, и всё будет, как раньше. И не иметь даже возможности отомстить, ведь у таких зверей, как твой муженёк, нет ни родных, ни любимых, никого, чья потеря вырвала бы ему сердце, как он вырвал моё. Но ничего, недолго ему быть безнаказанным. Не бойся, девочка, сразу я тебя не убью. Есть вещи похуже, чем смерть.

Глава 20: Провал

У меня не было причин сомневаться в правдивости последней фразы. Аркадий вообще выглядел как человек, который слов на ветер не бросает. Вид у него окончательно съехал в сторону агрессивного помешательства, лицо кривило судорогой, безумие в глазах было таким, что мороз по коже драл.

Я глотала воздух и так напряжённо вслушивалась в звуки за стенами, что улавливала каждый шорох. Вот шевельнулась трава. Хрустнула ветка. Наверняка, меня уже пришли спасать и сейчас вызволят из этого кошмара…

Но в действительности, никаких звуков нет. Я придумала их себе, чтобы хоть за что-то цепляться ускользающим рассудком. Ещё немного, и тут станет двое безумцев.

Аркадий, тем временем, осматривал меня с каким-то живодёрским интересом. Я поёжилась, ойкнула — любое движение отдавалось в плечи тянущей болью, — и снова застыла. Он похлопал меня по щеке, как любимую лошадь по шее:

— Хорошая девочка. Сообразительная.

Вот, когда я впервые пожалела, что Дубовского нет рядом! Без разницы, правду сказал про него Аркадий или нет, тот бы точно вытащил меня отсюда. Размазал бы сумасшедшего дедугана по стенке. Как же отчаянно я взмолилась небесам, всем богам на свете, аду и преисподней, чему угодно, лишь бы он оказался здесь!

Но запрос в сверхъестественные канцелярии пришёл с отказом. Никто не спешил меня спасать. Я напрягала слух, ожидая, что вот-вот уловлю шум моторов и шин, дикий визг тормозов, хлопки дверей… Всё тщетно.

От бессилия горячие слёзы поползли по щекам, собираясь на подбородке. Я зажмурилась, прикусила губу, только бы не заплакать в голос. Почему-то казалась, что Аркадию это будет бальзамом на сердце, а делать для него хоть что-то приятное я была не в настроении.

Не может быть, чтобы всё закончилось вот так! Не может…

Мой похититель, заткнув пистолет за пояс, с кряхтением дёргал за кольцо рассохшуюся крышку люка. У меня в голове как будто разорвалась сигнальная ракета. Это конец!

Я дёрнулась вперёд, пытаясь перенести вес тела и встать на ноги, но не рассчитала усилие и рухнула вместе со стулом набок. Боль в придавленном плече прожгла молнией до самого черепа, я вскрикнула.

Аркадий неторопливо подошёл, тяжёлая поступь отдавалась в моих костях. Я увидела, как он заносит ногу для удара и…

Грохот! Дверь с треском слетела с петель и рухнула, рассыпая щепки. Она ещё не успела коснуться пола, когда над моей головой пролетел и врезался в стену ярко-зелёный цилиндр. Я услышала стук падения — и в ту же секунду закашлялась. Из глаз потекло ручьями и реками, но Аркадию было не до радости рот этому поводу, он рухнул возле меня, захлёбываясь кашлем. Я смутно увидела, как его рука нашаривает выроненный пистолет, и как чья-то нога отшвыривает ствол в сторону, а потом с размаха впечатывает скребущие пальцы в пол.

Моё горло жгло огнём, веки невозможно было разлепить, так что остальное я почти не видела. Содрогаясь от чавкающего звука ударов, почувствовала, как опали верёвки и со стоном попыталась вытянуть руки перед собой.

— Осторожнее, — попросил глухо, как из бочки, звучащий голос. Человек, которому он принадлежал, аккуратно подхватил меня за бока, помог подняться и повёл к выходу.

Безостановочно кашляя, заливаясь слезами и соплями, я не могла разобрать, кто это. Меня будто головой макнули в цистерну с самым ядрёным перцем в мире и единственное, что меня сейчас заботило — можно ли прекратить этот ад иначе, чем пулей в лоб.

Меня уложили, трава кольнула кожу, которая тоже зудела и горела.

— Один? — спросил кто-то над головой.

— Один, — гулко ответил мой провожатый. Должно быть, он был в какой-то защитной маске. Прошелестело, упало в траву. Теперь голос звучал нормально, и я узнала Артура. Он коротко бросил: — Обе канистры сюда. И бутылки с переднего сидения. Быстро.

Я грешным делом решила, что Аркадия будут жечь, но канистры оказались для меня.

— Не бойся, это не надолго, — сказал Арт в те несколько секунд, пока ему тащили нужное, — сейчас нужно нейтрализовать слезоточивую смесь, и боль уйдёт. Слышишь? Подай знак, если да.

Не в силах говорить, я стиснула его предплечье.

А потом меня принялись обтирать чем-то, подозрительно похожим на перекись. Придерживая затылок, Арт влил в меня полбутылки воды с ярким привкусом соды, велел прополоскать рот. Набрал из этой бутылки в ладони и заставил поочерёдно втягивать жидкость ноздрями. Возражать желания не было. Сейчас бы я послушалась его, даже прикажи он сжевать горсть песка. Вслед за перекисью пошла скользкая мыльная вода.

— Сейчас будем промывать глаза. Это неприятно. Постарайся мне не мешать.

— С удовольствием, — прохрипела я. — Чем?

Имелось в виду, что в таком состоянии помех от меня, как от моховой кочки, но парень решил, что это приступ любознательности:

— Физраствор.

По завершению всех процедур, с последующим переодеванием в какой-то халат, я вымокла, как мышь, но зато была в состоянии моргать и кашляла реже раза в секунду. Лёгкие ещё жгло, но горлу явно помогло полоскание.

Кутаясь в мягкий махровый ворот я наконец-то разглядела, где очутилась. Совсем глухая глухомань, покосившийся сарай с шиферной крышей и зарослями крапивы. За ним валялись на боку бетонные кольца и блоки, дальше зеленел совсем уж непроходимый бурьян. Готова поставить собственную удачу (ха-ха), что состоял он преимущественно из борщевика.

Вместе с Артом здесь был Кикир и Федя, водитель Дубовского. Который в эту секунду безо всякого усилия, как тряпичного зайца, выволок на улицу Аркадия. Лицо у того распухло и налилось густой синевой. Я завороженно уставилась на кровавое месиво, которое минуту назад было человеком, к горлу подкатил ком. Аркадий слабо шевельнул ногой, и мне, отчего-то, стало полегче.

Дубовский сплюнул на землю, от души вломил похитителю под рёбра и только тогда подошёл. На нём была такая же маска и защитные перчатки, как на Арте, а ещё бронежилет и кобура. Кобура была пустой. Я опустила взгляд, увидела пистолет в руке и невольно шагнула назад. Не потому что испугалась чего-то реального, больше от зловещей ауры смерти, которое несло оружие. Оно больше не казалось мне ни крутым, ни красивым.

— Ты как? — Он был возбуждён недавней дракой, глаза заблестели, показавшись из-под снятой маски. Растрёпанные волосы были влажными от пота. Дубовский наклонился ко мне с высоты своего роста, стал спрашивать, требовательно и ласково, как у ребёнка: — Он сделал тебе что-то? Больно сделал?

И эта забота после череды чудовищных переживаний стала последней каплей.

Я обхватила его обеими руками, уткнулась головой в грудь и разревелась.

— Ох… — Он покачнулся от неожиданности. Осторожно обнял меня, прижал к себе. — Всё хорошо, — раздалось над моим ухом, тихо и нежно. Те самые слова, которые мечтаешь услышать после того, как тебя собирались пытать. Дубовский что-то успокаивающе шептал мне на ухо. А потом бархат в голосе сменил скрежет металла: — Сейчас кончим ублюдка, и всё точно станет хорошо.

Глава 21: Сломленное сердце

Я в ужасе уставилась на Дубовского:

— Подожди, что?.. Ты же не… Ты же не серьёзно сейчас?

Он хмуро посмотрел на Арта, сделал не понятный мне жест, сведя вместе три пальца. Тот молча кивнул, спокойно и хладнокровно надевая перчатки, которые успел скинуть.

Я заметалась, не зная, что делать.

— Т-ты мог бы его допросить, — запинаясь, сказала я. — Узнать, зачем он…

— И так знаю, — прервал меня Дубовский. Его ладонь вернулась на мою спину и теперь давила, как бетонная плита.

— Не суетись, невеста, — осклабился Кикир и подмигнул. — Всё чики-чики, наш умелец чисто работает, никакой кровищи. А то помню, мы однажды козла одного завалили, так я в его кишках сверху донизу был, за*бался отмываться потом. Макс, помнишь? Эх-х, хорошее время было… — Он с удовольствием потянулся, словно рассуждал о сортах выпечки в кофейне, а не об убийстве. — Душе-е-е-вное.

Оторопело застыв, я таращилась на них, надеясь, что просто потеряла сознание и всё это мне снится. Но Артур уже набирал из пузырька в инсулиновый шприц какой-то состав, деловито, как медбрат в отделении.

— Так он сказал правду? — спросила я так тихо, что Дубовскому пришлось наклониться, чтобы расслышать. — Аркадий сказал, ты убил его сына. Это правда?

Я подняла глаза и посмотрела в его, прямо и требовательно, не желая верить, что увижу в них подтверждение, но точно зная, что оно там.

— Было, за что, — жёстко сказал Дубовский. Брови сдвинулись к переносице. — Не лезь в эти дела, киса, пока не запачкалась. Сама жива осталась — и ладно.

— И ладно?! — задохнулась я. Горло саднило, голос звучал, как консервная банка, которую вскрывают тупым ножом. — Что значит не лезь, если я уже тут, как соучастница? Господи, да вы себя слышите вообще? Это же человек, живой, пусть и гнида! Вы же можете сдать его в полицию!

Все трое переглянулись почти весело.

— Вот мусора обрадуются, — фыркнул Кикир. — Целая палка сама пришла. А потом как пришла, так и уйдёт. Человечек-то непростой. Эх, Злат Сергевна, тут либо мы его, либо он нас, когда оклемается.

— Ну можно же что-то придумать, — взмолилась я, хватаясь за Дубовского. — Пожалуйста, не надо…

Артур ровно сказал, выискивая место для укола:

— У него в подвале крепления, инструментарий, предположительно, пыточный и аппаратура для видеосъёмки.

Мне поплохело так, что земля поехала из-под ног. Дубовский успел подхватить.

— Всё равно. — Сказала я, мотнув головой. Зубы легонько клацали. — Ты не видел, как он говорил. Он же не в себе, обезумел от отчаяния. Смерть сына свела его с ума.

— Он собирался тебя пытать и, скорее всего, убил бы, но ты всё равно его жалеешь? — В тоне Артура появился намёк на удивление. Он даже оторвался от своих изысканий. В прозрачных зелёных глазах светился интерес учёного, на глазах которого колония бактерий вылезла из чашки Петри и предложила заказать пиццу.

Дубовский зло выщерился, притиснулся к моему лицу:

— Ты хоть понимаешь, что бы он с тобой сделал, киса? Тебя резали когда-нибудь? Обливали кислотой? Поверь моему богатому опыту, тебе бы не понравилось.

— Ты уже разрушил его жизнь, — зашептала я, обхватывая лицо Дубовского ладонями. Сама не заметила, в какой момент снова потекли слёзы, горячие капли бежали по коже, обжигали глаза. — Остановись, пока не поздно, прошу тебя, пожалуйста. Я же не его спасти пытаюсь, а тебя. Вас всех.

В лице его что-то дрогнуло.

— Слишком поздно, — сухо сказал он.

— Максим…

— Я же сказал, — рыкнул он, отдирая мои руки от себя. — Думаешь, что сделаешь жалостливые глазки, по головке погладишь, и у меня нимб отрастёт? Прости, киса, в рай меня не пустят, апостол Пётр лично достанет обрез при виде моей рожи. Ты не в сказку попала, где рыцари с горячими сердцами и каменными жопами братаются с драконом, вместо того, чтобы снести твари башку. Знаешь, что в реальности происходит с такими долбо*бами? Их сжирают, вместе со всем говном. — Дубовский говорил с жаром истово верящего в свои слова человека. Он на секунду замолк, пережидая порыв. И продолжил уже совсем другим тоном, жёстко хлещущим каждым звуком: — Ты не можешь влиять на мои решения. И душеспасением занимайся в другом месте, тут тебе не монастырь, если не заметила.

В этот момент, будто почувствовал, что решается его судьба, шевельнулся Аркадий, застонав от боли. У него были сломаны пальцы на обеих руках. Нога изогнута под неправильным углом. Веки заплыли, вокруг глаз чернели синяки — значит, сломан нос. Из разбитых губ вылетел сдавленный смешок:

— Давай, мальчик, поторопись. — Он с трудом приоткрыл один глаз, мутный, с лопнувшими сосудами, и уставился им на Артура. — Приблизь ваш конец собственными руками.

— Чё он несёт? — спросил Кикир. Он явно был недоволен заминкой, то мялся на месте, то поглядывал на просёлочную дорогу.

— Пытается выторговать ещё пару лет жалкого существования, — плюнул Дубовский. — Арт, ты там в кому впал или где? Кончай мудака.

Он отвернулся и сгорбился, сунув руки в карманы.

Медленно-медленно, как в тысячекратно замедленном дурном сне, игла двинулась к покрытой пигментными пятнами шее. Сейчас она проткнёт кожу, выпустит в кровоток яд, который разнесётся по телу, отнимая жизнь.

Я рванулась вперёд, упала на колени, схватила Арта за руку:

— Пожалуйста!..

Он чуть качнул головой, осторожно, чтобы не сделать мне больно, высвободился из захвата — я даже не поняла, как именно. Он не злился. Не пылал жаждой мести. И ни капли не сочувствовал тому, кого собирался отправить на тот свет. Просто делал свою работу, с безразличием мясника на скотобойне. Они не проливают слёзы над колбасой.

— Войцеховский, — из последних сил выдавил Аркадий и закашлялся. — Я знаю, что он задумал. Знаю все схемы. Если ты меня убьёшь, Максим, то года не пройдёт, как твоей сраной империи настанет конец.

Рука Дубовского резко взметнулась, делая знак остановиться. Затем он подошёл сам, с презрением разглядывая лежащего у его ног человека. И с размаха, с оттяжкой, пнул его в бок. Я взвизгнула, в ужасе закрываясь руками. Аркадий с воем скорчился, задыхаясь от боли.

— А вот это уже интереснее, — проворковал Дубовский, глядя на Кикира. — Тут и поговорить можно.

Глава 22: Зверинец

Мы ехали обратно в тяжёлом молчании.

— Как вы нас нашли? — спросила я, с трудом разлепив сухие губы. Адреналиновая буря улеглась, теперь меня жутко клонило в сон. Я клевала носом, изо всех сил стараясь держаться прямо и не заваливаться набок. Хотелось залезть в какую-нибудь нору и свернуться в клубочек.

— Цацки, — непонятно ответил Кикир. Он единственный из всех был в приподнятом настроении, в каком-то хмельном ажиотаже, но умудрялся держать себя в руках, только ёрзал беспокойно, да время от времени принимался чиркать зажигалкой.

Я была зажата на заднем сидении между Артуром и Дубовским. Последний протянул руку, коснулся моего уха, качнув серьгу с синим камушком:

— Маячок.

— Господь всемогущий, — сказала я, и только. Сил не было ни удивляться, ни возмущаться. Тем более, что эта предосторожность спасла мне жизнь. — Теперь идея с охраной не кажется такой ужасной.

Больше не было сказано ни слова.

Когда мы приехали, уже сгущались сумерки, в вечернем воздухе разносился стрёкот сверчков, высоко в небе носились стрижи, чёрные галочки на бледнеющей синеве. Дубовский отправил ребят «на позиции», что бы это ни значило, а сам повёл меня в дом, приобняв за плечи. Мы зашли в холл, пересекли его, оказавшись в безлюдной части дома, где даже свет не горел — и рука на моём плече сжалась чуть сильнее.

— Какого дьявола ты с ним попёрлась? — спросил Дубовский так, что мне немедленно захотелось уползти. Это не было похоже на его обычные вспышки. Гнев тихий, подспудно тлеющий в глубине.

Я прикрыла глаза.

— Он выглядел нормальным. Милый добрый дядька. Сказал, что работает с тобой, типа старый друг.

— Грррр! — Дубовский вскинул руки к вискам, словно у него внезапно разболелась голова. — Какой же ты ещё ребёнок! Добрый дядя позвал домой посмотреть на щенков — и вот ты уже несёшься во весь опор!

— Мне хотелось уйти, — сказала я честно. Дубовский прервал поток стенаний и уставился на меня во все глаза. — Немного свободы. И кроме того, разве это не твоя задача, обеспечить мою безопасность? Почему этот мужик вообще оказался здесь, да ещё с оружием? Почему нас так свободно выпустили? М? Ты так одержим контролем, но прошляпил единственное, чем можно его с натяжкой оправдать — безопасность!

Я наступала на Дубовского и тот — немыслимо! — пятился, пока не упёрся лопатками в стену. Попытка пихнуть его в грудь ни к чему не привела, проще было сдвинуть нагруженный самосвал. Он поймал мою руку, едва касаясь провёл пальцем по коже. И сказал то, что я меньше всего ожидала услышать:

— Ты права. — Дубовский поднёс мою ладонь к губам и поцеловал. Потом ещё раз. Не сводя с меня тёмных в полумраке глаз. — Это моя вина. От начала и до конца.

В этих словах было столько горечи.

В этом простом жесте столько нежности.

У меня захолонуло сердце, рвано забилось, как птичка в силках.

Мы были совсем близко. Я слышала неровное дыхание мужчины передо мной, чувствовала кожей его тепло, могла уловить запах. Ощущала, как корёжит его от беспомощности, от вины, от того, что он вдруг перестал быть всесильным, пусть всего на несколько часов. И жалела его.

Он прижался губами к моему лбу. Обнял. Без страсти и жадности, а будто пытаясь укрыть ото всех. Я выдохнула, чувствуя, как отпускает скопившееся внутри напряжение.

— Я так перепугалась.

Моё признание заставило Дубовского улыбнуться. Он немного помолчал. Потом глухо сказал:

— Я тоже.

В коридоре раздались шаги. Загорелся свет, резанув по глазам. Проморгавшись, я увидела Ларису Васильевну и нехотя отстранилась.

— Слава богу, — женщина оглядывала нас с явным облегчением. — Нашлась пропажа.

Она внимательно присмотрелась, оценивая мой помятый вид. Покачала головой, но не стала комментировать.

— Злата, вам бы отдохнуть…

— Ещё не время, — сказал Дубовский за моей спиной. — Завтра все наотдыхаемся. Сегодня работаем. Тащите сюда Валеру, пусть приведёт её в порядок.

С этими словами он достал из бара бутылку джина и плеснул себе в бокал. Выпил. Налил ещё. Лариса Васильевна неодобрительно поджала губы, перед тем, как уйти.

Подумав, я зацепила со стойки стакан с толстым дном.

— И мне.

Дубовский покосился с сомнением, но всё же налил. Жидкость пахла спиртом и ёлочкой. Я смело отхлебнула, закашлялась и допила до конца. Горло будто жидким огнём окатили, но по жилам почти сразу растеклось приятное тепло.

— Ещё.

— А потом твои родичи скажут, что я тебя спаиваю, — хмыкнул Дубовский, однако, не отказывая.

— Это далеко не худшее из того, что ты можешь сделать, как выяснилось…

Мы чокнулись.

— Разочарована? — спросил он как бы между прочим.

— Нисколько, — ответила я и сама удивилась, насколько это было правдиво. Объяснение пришло само собой: — Чтобы в ком-то разочароваться, надо было сперва очароваться.

Он весело посмотрел над краем стакана. Почему-то мой ответ ему понравился.

— И всё-таки, — мягко сказала я, — ты его пощадил.

— Только потому, что живым он принесёт больше пользы.

Валера квохтал надо мной, как наседка над самым хилым из цыплят, испуганно косился на Дубовского, засевшего в углу всё с той же бутылкой и пытался привести меня в божеский вид. Пришлось сходить в душ — волосы аж слиплись от грязи. На запястьях у меня остались следы от верёвки, скрыть которые удалось только перчатками, в доме не нашлось настолько широких браслетов.

— А где Лиза? — вспомнила я, подставляя нос под кисть с пудрой.

— Когда я уходил, флиртовала с двумя мужиками сразу. Так что скорее всего, сейчас она где-то на пути к беременности, — сообщил Валера.

Я фыркнула от смеха. Облачко пудры взвилось в воздух.

— Ей ничего не говорили?

— Ну дом же не лежит в руинах, зая, ты как думаешь? — Он критически осмотрел результат своих стараний. — Сделал всё, что мог. Скажем, что невеста от стресса дунула пару плюх?

Макияж превратил лицо в журнальную картинку, но глаза оставались красными и воспалёнными, пусть теперь это и не было очень заметно.

— Обрыдалась, пока своё девичество провожала, — буркнул Дубовский. — Не надо никому ничего говорить. Не привлекаем внимания. В крайнем случае, аллергия на морепродукты. Лобстера обожралась.

— Ужасно, — вполне искренне содрогнулся Валера. Жизнь без морепродуктов представлялась ему невыносимой.

Под руку, как образцовые молодожёны, мы с Дубовским сошли под сень шатров к гостям. Я машинально крутила на пальце обручальное кольцо.

— В нём тоже маячок?

Дубовский странно посмотрел на меня:

— Нет. У него другой смысл.

Расспросить я не успела, гости накинулись на нас, как спущенные с поводка. Дубовский вцепился в бокал шампанского, я вцепилась в него, и такой слаженной группой мы фланировали среди островков из людей, фуршетных закусок и гирлянд живых цветов, чей душистый аромат перебивал запах еды. Звучала приятная музыка, снаружи кто-то танцевал.

Расточая улыбки налево и направо, я наконец заметилаЛизку, которая воздавала должное стараниям поваров и виноделов. Она что-то увлечённо рассказывала Артуру, то и дело заливаясь хохотом. Вид у парня был озадаченный.

К нам подошёл незнакомый блондинистый тип, довольно симпатичный юноша лет 25-ти. Он смерил Дубовского насмешливым взглядом, в котором читалась открытая неприязнь. Мышцы под моей рукой напряглись, однако, внешне Дубовский был спокоен, как слон и неторопливо попивал шампанское. Ох, представляю, какая смесь у него сейчас в желудке… Лишь бы не ударила в голову.

— Поздравляю, — сказал гость. Он беззастенчиво разглядывал меня и давил тонкую ухмылочку, удивительно портившую породистое лицо. — Не всякому так везёт. Какой восхитительный цветок…

Он приложился к моей руке, задержав её в своей дольше нужного. Резко стало неуютно. На челюсти Дубовского заиграли желваки. Воздух между этими двумя едва ли не искрил от напряжения.

Вместо того, чтобы свернуть нахалу шею, мой драгоценный муж самодовольно кивнул:

— Так и есть. Но я и не всякий.

Если бы взглядом можно было убить, белобрысый уже пал бы бездыханным. Вместо этого он заулыбался совсем уж гаденько:

— Раз уж ты собрался наслаждаться этим созданием всю жизнь, позволь украсть её на один танец.

Я стиснула ладонь, обеспокоенно поглядывая на Дубовского.

— Нет, — сказал тот.

— Что? — заметно растерялся гость.

— Нет, — просто повторил Дубовский, довольный донельзя. — Не позволю.

Белобрысый задрал подбородок:

— О, да хватит тебе. Или боишься, что я окажусь куда лучше тебя в искусстве… танца? — Он сделал эту паузу сознательно, метнув в меня острый взгляд.

Полное ощущение, что я свиная грудинка на базаре, над которой спорят два покупателя.

— Послушайте, — сказала я резко, привлекая внимание, — я просто не в настроении танцевать.

— Всего раз, это что, так трудно? — Он насмешливо задрал белесые брови.

В последнее время моё терпение стало заканчиваться подозрительно быстро.

— С человеком, который не понимает слова «нет» — это не трудно, а невозможно.

Я развернулась и вошла прочь, яростно отстукивая каблуками. Сейчас пойду и лягу спать, пропади они все пропадом.

Дубовский остановил меня возле чёрного хода, скрытого от гостей стеной дикого винограда.

— Киса, твою мать, — вполголоса зарычал он, — это что сейчас было?

— Мне надо было дальше это слушать?

Он упёрся ладонью в стену.

— Да бл*ть! — Кажется шампанское всё же сыграло свою злую шутку. — Да, именно так! Надо было ждать, пока я разрулю и быть в этом уверенной, киса, так, чтоб под микроскопом ничего другого разглядеть нельзя было. Это ж еб*ный зверинец, тут иерархические игрища, как в клетках павианов!

С каждым словом он распалялся всё больше.

— Так будь выше этого. Ты же не животное!

— Уверена? — Дубовский внезапно надвинулся на меня, притискивая к стене. Его рука скользнула под юбку и больно сжала бедро, вторая обхватила талию и встряхнула. — Мне тебя трахнуть прямо здесь, чтобы перестала быть такой наивной?

Глава 23: Ожидание-реальность

Он прижался губами к моей шее и проникновенно зашептал, касаясь её каждым словом:

— Перевоспитание задумала. Укрощение строптивого. Хочешь меня кастрировать, посадить на поводок и таскать с собой подмышкой? Нет, киса, такого не будет. Люди не меняются. Вспоминай это каждый раз, когда тебе придёт в голову увидеть во мне разумное-доброе-вечное.

Он куснул меня за мочку уха, вызывая разряд по всему телу. Рука, гладившая бедро, забралась выше, царапая край белья. Меня бросило в жар, как от глотка джина, платье показалось тесным. В любой момент нас могли увидеть, кто угодно мог пройти здесь прямо сейчас.

Мои руки и ноги стали ватными, слабыми, я схватилась за Дубовского, чтобы не упасть и сжала ткань пиджака.

Рука, жадно шарящая под моей юбкой, тоже сжалась и рванула трусики вниз. Я пискнула — и Дубовский заткнул мне рот поцелуем. Он набросился на меня с жадностью, напористо орудуя языком, срывая поцелуй за поцелуем, от которых кругом пошла голова. Я невольно стиснула ноги, чувствуя, как загорается в глубине тела желание, как заставляет сладко вздрагивать от каждого прикосновения.

— Э нет, — тихонько засмеялся Дубовский мне в губы.

Он вставил колено меж моих, заставляя раздвинуть ноги. Бретелька платья, признавая поражение, сама соскользнула с плеча.

Дубовский вжимался в меня всем тело, сминал, как податливую глину, ласкал поцелуями, поглаживаниями, избегая лишь того места, которое так отчаянно жаждало наконец-то испытать чужое прикосновение. Я ответила на поцелуи с таким пылом, что он довольно заурчал, отрываясь от меня:

— Вот ты и попалась, — и прихватил нижнюю губу зубами.

Как же он хотел меня… Я чувствовала это в его дыхании, в каменной твёрдости, упиравшейся в мой живот, в судорожном движении рук, которые то блуждали по телу, заставляя меня сдерживать рвущийся стон, то пропускали через пальцы волосы на затылке, принуждая откинуть голову. Захлёбывающиеся рваные вздохи не давали наполнить лёгкие, я попыталась ускользнуть от его губ, чтобы просто подышать, но он догонял меня и находил в этой тьме, как охотник, который всегда чует добычу.

Это было похоже на наваждение. Я опомнилась, только когда сбоку громко хрустнула ветка — и застыла, как громом поражённая. Дубовский повернул голову, прислушался. От него едва ли не пар валил.

— Никого, — сказал он, собираясь продолжать.

— Не здесь, — взмолилась я, одинаково желая этого и страшась. — Прошу тебя, только не здесь.

Он провёл языком по моей шее, вызывая жаркую волну трепета, от которой подогнулись коленки.

— Значит, — шепнул он мне на ухо, — теперь тебя смущает только место? Прогресс налицо.

Я почувствовала, как краснеют и без того пылающие щёки. Потупила глаза.

Вместо того, чтобы в очередной раз разозлиться, Дубовский деловито одёрнул мою юбку, которую успел неприлично задрать. Подобрал трусики, скомкал и сунул в карман.

— Трофей, — сказал он, прищёлкнув языком.

Ровно в этот момент ко входу привалила делегация официантов, резко замолчавших при виде нас. Дубовский отвлёкся на них, успев напоследок скользнуть пальцами по моему подбородку.

— Скоро вернёмся к этому, — пообещал он с затаённым торжеством.

Первый брачный вечер плавно перетекал в первую брачную ночь, и этот естественный ход вещей повергал меня в тревогу. К ней примешивалось щемящее ожидание, от которого всё замирало внутри. Как это будет? Больно? Приятно? Я не знала, как себя вести с Дубовским, робела, прятала глаза, избегала при первой возможности, даже сама заводила разговоры с поредевшими гостями, благо, те успели достаточно накидаться и охотно болтали со «счастливой невестой».

Этот день переполнился эмоциями. Казалось, что если добавить ещё хоть немного, я просто взорвусь, не в силах справиться с этим. Плечи ещё болели, в глаза будто песка насыпали, однако мысли мои всё больше вились вокруг фигуры Дубовского.

Было бы ложью самой себе сказать, что я осталась равнодушной к его напору. К этому ощущению, когда сильный мужчина, способный поднять тебя одной рукой, прижимает к себе. Я искусала себе все губы, представляя, что будет ночью.

Но ночью он не пришёл.

Глава 24: Замужественность

Утром меня слегка пошатывало — сказывалось и выпитое, и пережитое, и то, что за весь вчерашний день я не ела ничего, кроме омлета на завтрак. Убедившись, что теперь шкаф занимают женские вещи на мой размер, я выудила из него шорты и топ, достаточно мягкие, чтобы сойти за домашние, переоделась и задумалась — что это значит? За день следы существования Д… Нет, пожалуй, теперь точно странно продолжать называть его по фамилии. Так вот, за день следы существования Максима из спальни удалили, будто и не было. И теперь она в моём полном распоряжении.

Я присела на краешек кресла у окна. Кажется, уже начинаю скучать по дому, привычной жизни, рисованию и возможности свободно перемещаться по городу. Дома я бы сбежала вниз и напала на холодильник под двухголосое ворчание домработницы и мамы. Или заказала доставку. Или выдернула Лизку и поехала в одно из уютных местечек, где видов кофе в меню больше, чем еды. А что делать тут? Боюсь, Лариса Васильевна испепелит меня на месте, если я хоть притронусь к ручке холодильника. Я потёрла виски — что же, придётся справляться и с этим. Но фоне постоянной угрозы жизни проблема выглядела ерундовой.

Я тронула пальцами ножку стола, гладкую и холодную. Сверху лежали какие-то коробки. До меня не сразу дошло, что это подарочная упаковка. «Да проснись же», — жалобно подумала я, пытаясь прогнать лёгкую муть перед глазами.

В коробках нашёлся новый телефон (какой уже по счёту?..), макбук, умные часы и прочая электронная радость, без которой трудно представить жизнь в 21 веке. Я обрадовалась, вопрос скуки частично был снят. Последнюю большую плоскую коробку я узнала, её вчера подарил Артур. Я стянула шелестящую обёрточную бумагу и взвизгнула от восторга — рисовальные принадлежности! Раскрыв рот, я перебирала подобранные со знанием дела беличьи и соболиные кисти, лайнеры разной толщины, акварель «Horadam» от Schmincke, плотную рельефную бумагу — с такими материалами руки немедленно зачесались набрать воды и немедленно засесть за рисунок. Чуть поумерив восторги, я почувствовала, как по спине пробирается холодок. Чтобы так угодить, нужно точно знать, что я люблю, чем пользуюсь, обшарить историю покупок и вещи. Это жутко само по себе. А когда вспоминаешь, что проделавший это человек без доли сомнений готов убивать людей — уровень жути начинает зашкаливать. Я погладила крышку коробки, в смятении поглядывая на неё, словно внутри свернулась ядовитая змея. Сейчас кинется и укусит.

Живот скрутил спазм, напоминая, что этические вопросы могут и подождать. Подумаю об этом завтра. Или никогда. А сейчас — чистить зубы и кого-нибудь сожрать.

Внизу уже пахло едой. Я спустилась, чувствуя себя мышью из мультика, которую ведёт за нос аромат сыра. Только роль сыра играл яркий запах свежевыпеченных булочек, ещё горячих, с тонкой хрусткой корочкой. Я вдохнула полной грудью и улыбнулась. Улыбка приобрела оттенок ехидности, когда я увидела, в каком состоянии посреди кухни восседает Максим.

Господина Дубовского мучало жесточайшее похмелье. Он морщился от каждого звука, глаза цветом соперничали с томатным соком в высоком стакане, который он пил с таким видом, будто его пытают. Возможно, так оно и было — Лариса Васильевна периодически отвлекалась от шинкования зелени, строгим взглядом измеряя количество напитка. Ко лбу Максим прижимал мокрое полотенце со льдом.

— Доброе утро! — звонко завопила я.

Он спрятал лицо в полотенце целиком и глухо застонал:

— Да потише ты. У меня сейчас башка на куски развалится.

— Сколько ты выпил вчера?

— В душе не *бу, — буркнул Максим. Поймал неодобрительный взгляд Ларисы Васильевны: — Что? Прошу пардону, слишком хреново, чтоб слова подбирать.

Мне налили кофе, обложили тарелками и вообще окружили такой заботой, что даже удивительно. После вчерашних злоключений суровая домоуправительница явно ко мне помягчела.

Я разрезала на две части булочку, с наслаждением вдохнула тёплый запах, намазала маслом. Сверху пошли ломтики слабосолёной сёмги, тончайшие кружочки огурца и немного авокадо. Я помахала бутербродом перед носом мужа.

— Будешь?

Тот заметно позеленел, с приглушённым ругательством соскочил со стула и исчез в направлении санузла.

— Мальчишки… Вроде выросли, а пить не научились, — хмыкнула Лариса Васильевна, не отрываясь от своего занятия. Я смотрела, как ровно ходит в её руках острейший нож и думала, использовала ли она его не с кулинарными целями? Мне казалось, что в этом доме только убийцы жить и могут. Даже престарелый садовник вызывал подозрения.

Я жевала вкуснейший бутерброд и жмурилась от удовольствия. Крепкий сладкий кофе с карамельным ароматом и пенкой окончательно прогнал остатки сна и некоторую заторможенность, оставленную алкоголем.

Прошло не меньше получаса, пока хозяин дома вернулся, переодетый, чисто выбритый и благоухающий парфюмом. Он залпом допил свой сок, бесцеремонно отобрал у меня бутерброд, который я как раз собиралась надкусить, заглотил в два укуса и кинул на стол файл с документами. Я сразу разглядела паспорт и загран.

— Твои. Пока меня нет, с территории не выходишь. Можешь звать свою подружайку кудлатую, только на глаза мне пусть не попадается. В пределах ограды делай, что хочешь. С этого дня Артур твоя персональная нянька, охрана и поводок. — Он искоса посмотрел на меня и чему-то непонятно усмехнулся: — Можешь не пытаться его разжалобить, дохлый номер.

— Стой, подожди. — Я подскочила. Мозг услужливо подкидывал варианты ситуаций, в которых что-то пошло не так. — А если мне нужно будет в больницу?

— Об этом позаботятся.

— А… А… А если с родителями что-то случится?

— Согласуешь в частном порядке, — отбрил Максим, глядя на часы.

— Маникюр, педикюр?

— Маникюр — медикам, педикюр —…

Комментарий Максима заглушил грохот, влетевший в открытое окно. Свадебные декорации разобрали и теперь выносили по частям, сопровождая всё какофонией из треска, шуршания и сочных оценок, от которых уши вяли.

Муж на секунду завис, почесал бровь.

— Короче, Валера тебе скинет контакты этих всех… — Он сделал неопределённый жест руками, будто говорил о чём-то воображаемом. — Все услуги на дому, только проверенные люди.

— Пиццу могу заказать?

— Зачем? — искренне удивился Максим. — У тебя тут шеф-повар мирового класса, какая пицца, киса, ты чё.

Лариса Васильевна, которая несомненно всё слышала, польщённо заулыбалась.

— Я три года жила в Палермо, Злата, — сообщила она. — Только попросите.

— Если б вы ещё три года жили в Токио, — вздохнула я.

Странное ощущение, будто двое взрослых уговаривают ребёнка съесть невкусную, но очень полезную кашу. Условия есть условия. Да и как бы я не любила роллы, жизнь дороже — мало ли, насколько изобретательные у Дубовского враги.

Меня внезапно чуть не сшибла мысль, что его самого в любой момент могут убить. Устроить засаду по дороге на работу или строящийся объект. Отравить на званом вечере. Подстеречь в сортире, в конце-то концов. Эта догадка, источающая миазмы тревоги, вцепилась в меня острыми лезвиями когтей.

И следующие пару недель не отпускала.

Каждый вечер я настороженно вслушивалась в темноту. Максим редко приезжал до полуночи, иногда заваливался под утро, быстро ел и ложился спать. Я всегда просыпалась от его возвращения. С внутренним содроганием слушала шаги, раздающиеся в коридоре.

Но они каждый раз проходили мимо. Лишь однажды он остановился у моей двери. Я затаила дыхание, схватилась за одеяло повлажневшими ладонями. Сейчас он откроет дверь и… Но шаги зазвучали снова, унося его прочь, в конец этажа.

Это ожидание, неизвестность и неясность намерений сводили меня с ума. Я точно знала, чего он хочет и не понимала, почему медлит с этим.

И с каждым днём всё яснее чувствовала, как к ожиданию примешивается толика разочарования. Воспоминания о жадных поцелуях вдруг всплывали в памяти посреди ужина, в полуночной дрёме, во время разговоров с Лизаветтой и заплывов в бассейне. Я заставила Артура позировать мне для портрета, вырисовывала изящные кисти и точёный профиль, но перед глазами у меня стояли совсем другое лицо и другие руки. Горячие, сильные до грубости пальцы, которые оставляют за собой огненный след, пробираясь по коже. Тяжёлый взгляд синих глаз, скользящий под одежду так просто, словно ткань — это лишь иллюзия.

Мы не всегда сталкивались по утрам, порой я выходила к завтраку и улавливала запах его одеколона, витающий в воздухе. Мне нравился такой парфюм, насыщенный, статусный, пахнущий дорогой кожей и табаком. Но даже он не мог сравниться с запахом тела мужчины, который сходит с ума от желания.

— Время пришло, — засмеялась Лизка, когда я поделилась с ней опасением, что «мистер муж», как она его называла, что-то подмешивает мне в еду. — А я боялась, что ты до старости не созреешь. Так оно и бывает, когда встречаешь того, кто тебе нужен. Не самого красивого. Не самого сильного или смешного, или богатого. А того, кто одним прикосновением вызывает в тебе такую бурю, что ты срываешь с себя платье раньше, чем поймёшь, что не надо этого делать посреди семейного ужина.

Я чувствовала себя монахиней, которая поддалась искушению.

И если уж ступила на путь порока, то иди по нему до конца.

Именно этим я подкрепляла свою решимость, когда, кусая губы и дрожа от волнения, постучалась в его дверь среди ночи.

Глава 25: Контрастный душ

— Открыто.

Я повернула ручку, толкнула дверь. Открыла. И тут же закрыла обратно. Из комнаты раздался хрюкающий смешок.

— Да заходи уже, чего хотела?

Максим валялся под одеялом, закинув руку за голову, экран телефона подсвечивал лицо. Он сонно щурился, пытаясь разглядеть меня в темноте.

— И как ты понял, что это я? — растерянно спросила я, мысленно завывая от ужаса.

Я примёрзла к полу, боясь продвинуться вперёд хотя бы на миллиметр. Зачем я сюда припёрлась? Господи, зачем я сюда припёрлась?! Вопли в голове достигли такой силы, что я зажмурилась.

— Крадёшься, как кошка, — фыркнул он.

— А на самом деле?

— А на самом деле все здесь в курсе, что если мешать мне спать, то до утра можно и не дожить. Так что припрутся сюда только в случае, если вокруг дома БТР-ы, гранатомётчики и пехотный взвод. А в таких ситуациях, как ты понимаешь, в двери не стучат.

— О, — сказала я и замолчала.

Ночная тишина вливалась в уши тёплой смолой, обволакивала, натягивала нервы чуткими струнами.

Я перешагнула сброшенную на пол одежду, остановилась у края кровати в нерешительности. Взгляд Максима стал испытующим. Улыбаться он перестал.

— Так зачем же ты пришла, киса? — вкрадчиво спросил он.

От этой бархатности тона по рукам побежали мурашки. Я осторожно вынула из его ладони телефон, положила девайс экраном вниз на тумбочку.

— Почему ты… — начала я и запнулась. Стыд залепил рот кляпом, ломал меня изнутри, как шоколадную плитку. — Почему ты не… Я не понимаю. В смысле, ты же… П-х-х-х…

Издав нечто среднее между пароходным гудком и хрипением утконоса, я совершенно смешалась и спрятала лицо в ладонях. Как глупо.

Дубовский явно наслаждался ситуацией и тем, как тяжело она мне даётся.

— Хочешь спросить, — начал он медленно, — почему я не исполняю свой супружеский долг?

Покраснев так, что над верхней губой выступили бисеринки пота, я кивнула, смотря куда угодно, только не на него.

— А может, ты даже решила… — Максим внезапно схватил меня за руку и дёрнул, опрокидывая на себя. — …стребовать с меня его выполнение, м-м-м?..

Он запустил руку мне в волосы, провёл носом вдоль шеи, глубоко вдыхая. Но не касаясь самой кожи.

Он ждал.

И глаза его мерцали в полутьме, как две звезды на затянутом рваными облаками небе. Я положила ладонь ему на грудь, широкую, гладкую, на которой бы уместились две меня. Максим чуть вздрогнул от этого прикосновения, задышал чаще.

— Скажи это. — Глухой хриплый шёпот ощущался кожей, зачаровывал. — Чего ты хочешь?

Я посмотрела на него в упор, не мигая.

И бросилась в этот омут.

— Тебя.

Рука на моём затылке сжалась. Максим замер в миллиметре от моих губ. Наше дыхание смешалось.

— Скажи ещё раз.

— Хочу тебя.

Его ресницы дрогнули. Ладонь оказалась на моей щеке. Он поцеловал меня так, что из головы вышибло все мысли.

Я не думала о том, что делаю — так сильно хотелось чувствовать его прикосновения. Он гладил мои плечи, шею, спину; губы касались губ то быстро, едва касаясь, то впивались почти зло, до самого дна выпивая поцелуй. Его язык, ловкий, умелый, доводил меня до исступления, до дрожи в коленях.

Воздух вокруг сгустился, тишина прерывалась лишь нашим учащённым дыханием, одним на двоих. Я не заметила, как бретельки ночной рубашки покинули плечи. Максим медленно, мучительно медленно потянул ткань вниз, заставляя скользить по разгорячённому телу. Я прикусила губу и приподнялась, освобождаясь от ставшей лишней одежды, сладко обмирая от смеси страха и желания, вспенивающей кровь в венах.

Максим с силой провёл пальцем по моим губам, заставляя открыть рот, куснул за шею так, что я ахнула. Он на мгновение отстранился, чуть мотнул головой, будто приходя в себя. И с томной улыбкой шепнул:

— Нет, не сегодня… Сегодня сделаем по-другому.

По шее скользнул язык, жалея укушенное место. Максим провёл по моему бедру, поднимаясь к талии, а сам стал спускаться ниже. Медленно. Вкрадчиво. Не пропуская ни сантиметра кожи. Он оставлял лёгкие поцелуи, сопровождаемые тихими вздохами. Это была настоящая пытка.

Я вся горела внутри и подумала на секунду, что он наслаждается тем, что дразнит меня, заставляет истомиться и начать умолять. Признаю, я была близка к этому.

Одна рука накрыла мою грудь, вырвав сдавленный стон.

— Какая же ты чувствительная, — тихо и хрипло рассмеялся Максим. Его голос стал ниже. В лунном свете, льющемся из окна, он был похож на демона с пылающим взором, явившегося забрать мою душу. Хитрая улыбка шла ему, как никогда: — А здесь?

Он коротко поцеловал мой живот, сильно вжимаясь в кожу. От удовольствия я прикрыла веки, лаская его затылок под короткими прядями волос.

— Или здесь…

Рука соскользнула с талии и коснулась внутренней стороны бедра. Я ахнула — и этот короткий звук заставил Максима ускориться. У его терпения тоже был предел. Он вернулся наверх, впился долгим поцелуем, пока внизу его пальцы осторожно проникали в меня. Я дугой выгнулась ему навстречу, застонала прямо в губы. Едва не теряя сознание от возбуждения, я раздвинула ноги, раскрываясь перед ним.

— Нравится? — Он упивался тем, как моё тело отзывалось на ласки.

— Очень, — простонала я, всхлипнув. Я взяла его лицо в ладони, прижалась лбом, отдаваясь ощущениям. И сказала то, от чего Максим рыкнул, как дикий зверь: — Но этого мало…

Он отстранился, стаскивая трусы. Я сглотнула, впервые увидев его обнажённое тело, отчаянно стесняясь, но не способная сейчас отвести взгляд. Он навис надо мной, словно идеальная статуя божества. Человек, демон, бог — сейчас он был всеми ими.

Его пальцы вырисовывали каждый изгиб. Глаза заволокло дымкой от страсти. Он наклонился ближе, чтобы оставить дорожку из поцелуев на моей шее. Когда его губы коснулись груди, я резко выдохнула.

Скользя губами по моему телу, он быстро спустился к животу, провёл по нему языком — моя кожа тут же покрылась мурашками, и Максим довольно улыбнулся, заметив.

Его голова оказалась между моих согнутых в коленях ног. Я вздрогнула всем телом, когда его язык коснулся меня там. Это… Это не было похоже ни на что другое, раньше испытанное. Вроде бы нежное, тонкое ощущение, но от него по всем нервам бежали разряды тока.

Он проводил языком снизу вверх и по кругу, проникал вглубь, сводя меня с ума. Я слышала тяжёлое, сбивчивое дыхание. Одна рука потянулась к моей груди, жадно сжала в горсть, играя твёрдым соском. Я выгнулась ему навстречу, вытягивая пальцы ног, когда к языку присоединилась свободная рука.

Напряжение стало невыносимым.

То, как он никуда не спешил, наслаждаясь процессом, заставляло меня сгорать изнутри, с безумием одержимой метаться под его ласками.

Разум затуманился. Пальцы стиснули простынь что есть силы, ноги так напряглись, что мышцы окостенели. Изнутри, из самой глубины тела, поднималась волна, предвещающая взрыв.

И тут, сквозь белый шум в голове, я услышала приказывающий голос Максима:

— Посмотри на меня.

Я с трудом открыла глаза и увидела, что он наблюдает за мной, не прекращая ласкать языком.

Это стало последней каплей. Скомканный вдох перерос во вскрик. Я забилась в его руках, стискивая ноги. Вспышка в голове, череда острых спазмов, сотрясающих тело — и я бессильно раскинулась на простыне, переживая миг, в который ничего не существовало.

Максим осыпал мои бёдра мелкими успокаивающими поцелуями, но я их толком не чувствовала, слишком сильны были отголоски пережитого наслаждения. Блаженно улыбаясь, я смотрела, как он лёг рядом, опираясь на локоть, внимательно изучая моё лицо.

Он обвёл пальцами его контур, легко коснулся век и висков. Взгляд был таким тяжёлым, что я чувствовала его с закрытыми глазами.

Мне хотелось сделать для него то же самое. Я потянулась рукой вниз, но Максим перехватил её на половине пути с грубоватым смешком:

— Не всё сразу, а то подавишься. — Двусмысленность вышла такая себе, но он сразу же исправился, целуя центр раскрытой ладони: — Сегодняшняя ночь посвящена только тебе.

Я прильнула к нему всем телом, чувствуя горячую твёрдую плоть и недоумевала, почему он не торопится. Максим обнял меня, я почти потерялась в этих медвежьих объятиях. Гладила его спину, крепкие мышцы, которые бугрились, когда он напрягался. Прижалась губами к впадинке между ключиц. В такой близости я чувствовала, как бешено колотится его сердце.

— Этого мне тоже мало, — шепнула я.

Максим подцепил мой подбородок пальцами, задрал его. Пристально посмотрел мне в глаза — и увидел там ответ. В лице его проступило что-то звериное.

Он коснулся мочки моего уха и на выдохе вошёл в меня. Осторожно, медленно и бережно, но я всё равно сперва вскрикнула лишь от боли — и только потом она сменилась удовольствием. Он заполнил меня целиком, до краёв, растягивая упругую плоть. Жар во всём теле стал нестерпимым, я вжалась в него, дрожа от переполнявших эмоций. Обхватила его талию ногами, притягивая, заставляя двигаться.

Он подался назад и снова вперёд, застонав сквозь сжатые зубы — и это подтверждение того, что ему сейчас так же хорошо, как и мне, едва не заставило меня засмеяться от радости. Я охнула, когда плавные неторопливые движения стали резче, глубже, что-то невразумительно мычала и пыталась заглушить крик, но он всё равно прорывался.

— Не сдерживайся, — горячо шепнул Максим, втискиваясь в меня. — Хочу, чтобы ты кричала.

Я извивалась, задыхалась под ним на влажных от пота простынях, царапала широкие плечи и спину от невыносимого, разрывающего напряжения, грозившего выйти из берегов.

Рука обвилась вокруг моей талии, крепко сжала. Одним движением Максим перевернул меня так, что я оказалась сверху, ошарашенная сменой позиций.

— Хочу видеть, как ты кончаешь, — сказал он, лихорадочно дыша.

Уперевшись одной рукой ему в грудь, я начала двигать бёдрами ему навстречу, контролируя темп. Губы Максима приоткрылись от удовольствия, пальцы впились в мои ягодицы до синяков. Он не отрывал от меня прожигающий насквозь взгляд.

Я вздрагивала, предчувствуя момент финала, мои движения стали порывистее, словно между кадрами исчез переход. Я откинула голову назад, не в силах совладать с собой, когда второй оргазм сотряс тело. Обессиленная, я упала на грудь Максима, больше не в состоянии держаться. Он обхватил меня, куснул за ухо и трижды резко, глубоко вонзился в меня, а потом руки стиснулись так, что едва не расплющили. Я почувствовала, как он содрогается, изливаясь внутри меня горячим потоком, услышала, как он стонет мне в волосы — и от этого едва не получила третий оргазм.

Так, млея и пытаясь отдышаться, мы лежали безмолвно, пока я не пошевелилась.

— Ох…

Затёкшие, перетруженные непривычной нагрузкой мышцы отозвались пронзительной болью. Чертыхаясь вполголоса, я легла рядом и блаженно вытянула ноги, с упоением прислушиваясь к ощущениям в организме. Он пел какую-то новую песню.

Рука Максима легла на мой живот, поглаживая. Я повернула голову и наткнулась на странный взгляд.

— Что? — Я ощупала лицо, пытаясь понять, в чём дело. — Что-то не так?

Он прижал меня, мягко поцеловал в макушку.

— Да нет, — задумчиво проронил он, даже растерянно, — всё так.

Между его бровей залегла глубокая складка.

Когда я вернулась из ванны, Максим уже спал. Я подобрала с пола упавшее одеяло, расстелила сверху, чтобы прикрыть промокшую холодную простыню, и тоже легла, обхватив его сзади.

Проснувшись утром, я сладко потянулась и обнаружила, что рядом никого нет. Не было ни в кабинете, ни на кухне. Возникший внезапно, как из тени, Артур сообщил, что Максим на встрече с кем-то из шишек.

Весь день я крутилась перед зеркалом, пыталась заметить какие-то перемены в себе, но ничего не увидела, кроме произвольно возникающей дурацкой улыбки. Поставила в телефоне напоминания, чтобы точно не забывать про таблетки, раз теперь они имели больше смысла, чем просто подправить гормональный сбой. И с замиранием сердца думала, что же принесёт эта ночь, пообещав себе не заснуть.

Максим приехал очень поздно, в каком-то мрачном настроении. Ни с кем не говоря, ушёл к себе. Я, думая, что сейчас утешу его печали, прокралась к двери на цыпочках и дёрнула ручку, но не тут-то было — закрыто. Я постучала, но в ответ не донеслось ни звука.

«Уснул, наверное», — решила я, возвращаясь в свою спальню, которая теперь казалась удивительно пустой.

Это была попытка самоуспокоения. Интуиция, которую ничем не обманешь, уже подсказывала, что здесь что-то не так.

За следующую неделю он не перемолвился со мной даже словом, уходя раньше, чем я проснусь, запираясь по ночам, а на выходных не вернувшись совсем.

Меня словно больше не существовало.

Глава 26: Самозванный вечер

Обида — не то чувство, которое воспевают поэты.

Про неё не пишут элегий, не снимают полного метра, не делают театральных постановок.

Но в жизни живого человека обида может стать настолько огромной, что ни для чего кроме неё не останется места. Громадный пульсирующий пузырь, сквозь стенки которого всё видится искажённым.

Лизаветта пыталась меня жалеть, но выходило не от всего сердца. Для неё всё это тянуло на классное приключение: жизнь в раю, приобщение к элитам, крышесносящая ночь с мужчиной, которого представляет в фантазиях треть города. Про похищение она не знала. Постоянное незримое присутствие Артура, который показывался далеко не каждый раз, воспринимала как пикантную деталь и вечно его поддразнивала.

А главное, ей было невдомёк, что прямо сейчас я разваливаюсь на части. Удавалось скрывать гнетущую тоску за флёром легкомысленного веселья.

Слишком много вопросов осталось без ответа.

Хотя все их можно свести до короткого и ёмкого: «Почему?» И те варианты, что подкидывало болезненно раздражённое сознание, мне совсем не нравились.

Однажды вечером молчание было прервано. Дубовский заявился раньше обычного, на ходу коротко стукнул в мою дверь, бросил: «В кабинет. Сейчас», — и скрылся. Я хотела из вредности запереться и не реагировать, но что-то в его тоне… Словом, спорить не стоило.

Я вошла, скрестила руки на груди. Рыбёшки в аквариуме танцевали под слышную только им музыку. Максим сидел за столом, сосредоточенно ковыряясь в ноуте.

— В пятницу ты поедешь со мной на… кхм, назовём это званым ужином. Никого лишнего, даже охраны. Будешь изображать преданную жену, греть уши и держать рот на замке.

Меня покоробило. Невыносимый цинизм в его словах был настолько густым, что едва не капал на пол.

— Что-то ещё? — холодно спросила я, не замечая, что стиснула пальцы слишком сильно.

Он на меня не смотрел.

— Нет. Иди.

Я резко повернулась, подошла к двери. Остановилась, уставившись на блестящую латунь ручки. Ещё никогда в жизни мне не хотелось одновременно ударить человека головой о стол и поцеловать. Интересное ощущение. Познавательное, я бы сказала.

— Кто там будет?

Неожиданно, но Максим ответил:

— «Чёртова дюжина». Тринадцать фамилий, на которых держится этот еб*ный город. — Сквозь равнодушие отчётливо проступило презрение, сильное, горькое, как хина. — У всех есть официальное лицо, типа строительства или министерского кресла под жопой, чин-чинарём. А под красотой этой обтяпывают очень некрасивые дела.

— И ты?

— В первую очередь я.

В этом не было позёрства и рисовки. Максим говорил об этом так же, как люди сообщают, что пишут правой рукой. Простая констатация факта.

— Что вы там будете делать? Соревноваться в стрельбе по живым мишеням? — Я обернулась. Успела заметить краешек ухмылки до того, как она исчезла за каменным выражением лица.

— Обсуждать дела. Проверять союзы. Договариваться, — быстро сказал Максим. Потом добавил резче: — Вынюхивать. Прощупывать. Если тебе будут мило улыбаться, киса, не обольщайся, ты тут вообще не при чём. Следи за каждым словом, которое говоришь. Войцеховский и Аркадий в твоей вселенной не существуют, знать не знаешь, кто такие, не видела, не слышала.

— Так зачем мне туда идти? — с внезапно вспыхнувшей злостью спросила я. — Привёл бы какую-нибудь эскортницу, та точно ничего не расскажет.

— Я бы так и сделал, — сощурился Максим, нисколько не растерявшись, — да только традиции, мать их. Жёны, мужья, совершеннолетние дети. В обязательном порядке. В знак уважения и доверия к сообществу.

— Эм… Серьёзно? Мафиозная романтика в средней полосе?

— Киса, не тупи, — буркнул Максим, снова погружаясь в монитор. — Это заложники отложенного действия. Гарантия, что никто не сыграет в крысу.

— Значит, раньше ты приходил на эти сборища один… Неуязвимый. Недосягаемый. Наверняка, страшно их бесил этим, ведь, получается, условия были не равны.

Его взгляд застыл в одной точке. Щека дёрнулась.

— Раньше было раньше, — сказал он сухо. — Всё, не мешай мне, иди спать.

Пока мы ехали, у меня в голове, почему-то, играла «Шальная императрица» Аллегровой, которую не могли перебить ритмичные басы аудиосистемы. Назойливо вертелась заклинившая строчка про вечерний экипаж, уносящий на окраины Москвы. Подходило к моменту.

Элегантные до умопомрачения, мы с Дубовским смотрелись, как отретушированная парочка из рекламы духов. Он в смокинге, я в вечернем платье-футляре, красивые, богатые, уверенные. Впрочем, как раз последнего мне не досталось. От нервов я щёлкала застёжкой клатча, открывая и закрывая, пока Максим не рассвирепел и не отобрал его. Тогда я стала щёлкать пальцами. Клатч мне вернули.

За рулём сегодня был Арт, водивший так же, как он делал всё остальное — собранно, хладнокровно и точно. Будь на дорогах все такими, количество аварий свелось бы к нулю. И агрессии в обществе поубавилось бы. Совершенно невозможно представить, чтобы он опустил стекло и начал описывать кому-то, как сношал его мамашу, которая несомненно была козой, потому как только у козы мог родиться такой козёл. Я хихикнула под нос. Скорее слон полетит.

Максим покосился на моё внезапное веселье, но ничего не сказал. Он в принципе был довольно угрюм, только привычка держать лицо прятала это от окружающих. Но я уже достаточно времени находилась рядом, чтобы замечать разницу по тому, как односложно он отвечал на звонок или как потирал горло, словно воротник сдавливал слишком туго.

Загородный дом, шикарный до безвкусицы, швейцар в ливрее, пурпурные ковры и свет позолоченных люстр. Это было похоже на сцену из фильма, а не на реальную жизнь. У меня даже дух захватило от того, насколько хорошо мы вписываемся в интерьер.

Огромная гостиная без труда вместила всех гостей, вышколенных официантов с подносами и даже одного пушистого шпица, который периодически заливался лаем, как маленький звоночек. Я присела погладить подкатившегося в ноги пса, тот любопытно ткнулся мокрым носом в ладонь.

— Смотрю, вы поладили с Ринатом? — засмеялась темноволосая молодая женщина в бордовом платье, приветливо улыбаясь.

Она была красива той немного восточной роскошной красотой, которая напоминает гречишный мёд. Пышногрудая, с оливковой кожей и крупными чертами лица, доведёнными макияжем до совершенства. Тёмные волоокие глаза лукаво блеснули.

— Необычная кличка для собаки, — удивилась я, пока Ринат облизывал мою руку.

— В честь бывшего, — многозначительно изогнула бровь дама. — Тоже тот ещё кобель.

Дубовский за моей спиной вдруг хмыкнул.

— Надеюсь, Марго, в честь меня ты назвала кота?

— Только хомяка, дорогой. Чтоб сдох побыстрее. — Она смягчила слова улыбкой, но в ней чувствовался лёд.

Потом до меня дошло, что это значило. Оу. Я даже не знала, что он с кем-то встречался.

Они приветственно обнялись, так, словно опасались, что у второго за пазухой нож, пока я делала вид, что полностью сосредоточена на салфетке, которой оттирала собачьи слюни. Марго показала глазами на меня, вопросительно подняла брови. Дубовский едва заметно качнул головой.

Глава 27: Психогеология

Вечер проходил лучше, чем можно было ожидать. Приятных лиц вокруг оказалось ничуть не меньше, чем подозрительных и устрашающих, меня никто не пытался «вывести на чистую воду» или уличить в несоответствии кругу. Общество здесь было разношёрстным, но всех объединял шлейф хозяев жизни, неосязаемый, расплывчатый, однако, хорошо уловимый даже на расстоянии. Никто здесь не сомневался в том, что достоин быть здесь. То, что я пришла с Дубовским, ставило меня в один ряд с ними.

Я старательно наблюдала со стороны, как общается он, как общаются с ним. Вот супружеская пара лет сорока, статные и величавые, похожие на портреты XVIII века; они приветливы без радушности, оценивающе скользят стеклянными глазами по лицам, мебели и картинам, не меняя выражения лица. Но обращаясь к Максиму, немного теряют в глянце, человечность проступает из-под фарфоровых масок и звучит смех. Мужчина пожимает его руку, похлопывая по плечу, как старого приятеля; женщина позволяет себя приобнять и чмокает воздух над правой щекой. Через комнату за всем этим с испытующим прищуром наблюдают два коротко стриженых мужика с лицами, до изумления похожими на мешки с картошкой. Не всех деньги сумели облагородить. Один что-то говорит соседу, тот с гаденькой усмешкой поддёргивает рукава.

Между делом я придумала себе игру — гадать, кто из гостей какой незаконной деятельностью промышляет. Низенького одуловатого дядьку с унизанными золотыми печатками пальцами, которыми он придирчиво ковырялся в подносе с закусками, я сразу определила в работорговцы. Было в нём что-то от лунных капиталистов из мультика про Незнайку.

— А, — сказал он, демонстрируя мне жирную креветку, — каково! В моей юности таких даже в спецраспределителях не достать было. — Он рассыпался дробным смешком, будто креветка его пощекотала.

Все здесь были знакомы между собой, так что я невольно чувствовала себя отделённой невидимой чертой, когда речь заходила о каких-то общих знакомых и внутренних делах. Помня наставления Максима, я усиленно слушала, но подозревала, что деятельность эта будет бесполезной — незнакомые фамилии и названия в голове задерживались ровно на три секунды. Разговоры велись вокруг бизнеса, политики и обычных, общечеловеческих, сплетен — кто с кем спит, кто кому нагадил исподтишка, чьи детишки лежат в рехабе.

Краем уха я зацепила рассказ о том, как чью-то супругу недавно похитили ради выкупа, а «убитый горем» супруг прислал похитителям денег со словами благодарности. Концовка у истории была кровавая.

Я залпом допила вино, чувствуя, как сковывает льдом внутренности. Весёлый смех рассказчика звучал у меня в ушах, как запутавшееся в горах эхо.

Вот, в чём было главное отличие этого сборища от светских раутов московской элиты. Не в деньгах, не в количестве карат у бриллиантов на запонках, не в том, насколько редкая рептилия отдала свою кожу на ботинки и ремни. А в том, с каким ужасающим спокойствием здесь говорили о смерти, и том, что ей предшествует.

Принеси кто в дом Конституцию и Уголовный кодекс РФ, они бы самовозгорелись.

Мне резко стало не по себе. Я наконец-то на уровне ощущений поняла, о какой страховке говорил Максим, и теперь каждый взгляд в мою сторону казался прицелом.

Гости неравномерно распределялись по комнатам. Кто-то остался в гостиной, кто-то — в том числе Максим, — ушёл играть в покер, иные шушукались в прилегающих комнатах, назначение которых я затруднялась определить. Малые гостиные? Чайные? Без понятия.

В одной из таких, уставленной белоснежным фарфором с прозрачными розовыми цветами, я снова наткнулась на Марго. Она смаковала бокал вина, стоя у окна и безошибочно повернулась ко мне.

В ней совсем не было враждебности, что загасило начавшую было разгораться ревность. О, в этом я себе не лгала ни секунды — чувство, которое шевельнулось при виде их встречи с Дубовским ничем иным не было.

Марго посмотрела на меня долгим изучающим взглядом.

— Угораздило же тебя, — сказала она с внезапным сочувствием и покачала головой.

— Вы… — Я запнулась, не зная, уместно ли о таком спрашивать. Но всё-таки спросила: — Вы долго встречались? — Где-то с полгода, — поморщилась она и опёрлась на спинку кресла. — Но с ним месяц за три идёт. И молоко надо выдавать за вредность. — Лицо Марго стало задумчивым. — Я тогда была совсем глупышкой, была очарована этой железобетонной оболочкой, думала, что под ней что-то человеческое есть. Она тихонько рассмеялась, заметив моё смущение. — А-а-а, — многозначительно протянула женщина, — смотрим номер и узнаём себя! Не повторяй моих ошибок. Нет там ничего. Если у мужика камень вместо сердца, тут уже ничем не поможешь. Она улыбнулась немного печально, подхватила гавкнувшего Рината и вышла, цокая головокружительно высокими каблуками.

Стоило ей пересечь порог комнаты, как из угла раздался едкий смешок. Я подпрыгнула от неожиданности и едва не свалила стойку с разномастными статуэтками пастушек, явно безумно дорогими. — Осторожнее, — донеслось всё из того же угла, скверно освещённого боковым бра. — Папуле они дороги, как память. Если их уничтожить, он может и расстроиться. А когда он расстраивается, начинают пропадать люди. Из глубины кресла показался молодой парень, одетый, как и все мужчины здесь, в смокинг. Но на нём он смотрелся небрежно, даже фривольно, словно он впопыхах накинул первое, что нашёл утром. Доходящие до середины ушей светлые волосы были в творческом беспорядке, карие глаза, умные и хитрые, без назойливости рассматривали меня. Должно быть, Марго говорила с ним до моего прихода.

Парень встал, подошёл. Белозубо улыбнулся — до того заразительно, что я не сдержала ответной улыбки. Мягкое, какое-то дружеское обаяние исходило от него, как свет от весеннего солнца, волнами расходясь по комнате. Он пожал мою руку, склонил голову набок и заговорщицки прошептал:

— Моя дорогая мачеха лукавит. По камням так убиваются только геологи.

Я чуть не подавилась.

— М-мачеха?.. — На вид они былипочти ровесниками.

— Папуля любит… новые игрушки, — сказал парень с проскользнувшим в голосе отвращением. Он коснулся загорелой рукой одной из пастушек и качнул её пальцем. Я рефлекторно схватилась за статуэтку, не давая упасть. — Пока не разобьются. Ну да чёрт с ним, — сказал с внезапной переменой настроения, и красивое лицо осветилось озорной улыбкой: — Значит, теперь я самый завидный холостяк до 30-ти? Приятно.

Он со смехом кивнул на моё кольцо.

— Так получилось, — смущённо сказала я, почему-то испытывая потребность оправдаться. И смутилась ещё больше, но всё-таки спросила, невольно чувствуя себя деревенщиной в императорском дворце. Грубость вопроса пришлось смягчить игривой интонацией: — А кто вы?

— Вот я осёл, — он хлопнул себя по лбу. — Конечно же ты тут никого не знаешь. Если хочешь, проведу экскурсию по гостям, расскажу все-е-е их ужасные тайны. — Парень сделал страшные глаза. Снова протянул руку с шутовским поклоном: — Герман Войцеховский к вашим услугам, мисс.

Моя улыбка застыла и треснула, как фарфоровая пастушка, упавшая на мрамор.

Глава 28: Смеркалось

— Что-то не так? — всполошился парень. Он с комически-серьёзным видом ощупал нос, сведя глаза в кучку. — Так и знал, надо было надеть другой, этот не подходит к костюму.

— Н-нет. — Я выдавила слабую улыбку, пытаясь совладать с бешеным пульсом. — Всё в порядке, просто… Столько новых людей, впечатлений, что совсем забыла поесть сегодня. Голова побаливает.

— Ну, это не проблема! — Он уверенно цапнул меня под локоть и повёл в гостиную.

Герману было скучно. Это бросалось в глаза так явно, что я заподозрила неискренность — уж больно демонстративно он пытался себя развлечь. Но парень был забавный, с хорошо подвешенным языком и тем типом остроумия, который беспощадно вскрывает чужие пороки. Вдобавок, он был молод, красив и хорошо пах, так что его компанию сложно назвать неприятной. Я достаточно быстро избавилась от сковывающего оцепенения, вызванного фамилией и даже начала получать от вечера истинное удовольствие. Такой себе фуршет в комнате страха.

Про своего отца он вскользь упомянул лишь пару раз, но мне врезалось в память, каким отвращением дышало лицо Германа в эти секунды, словно он обнаружил в салате таракана размером с палец.

Прогуливаясь по комнатам, мы внезапно наткнулись на Максима, который вполголоса разговаривал с сухопарым мужчиной лет 60-ти, почти таким же высоким, как он сам. Залысины и грустно повисшие усы кого другого превратили бы в комедийного персонажа, но взгляд этого человека, цепкий и бритвенно-острый, отбивал всякое желание посмеяться.

— Привет, папуль, — легкомысленно протянул Герман. Его пальцы скользнули по моему запястью. — Показываю гостье наши хоромы.

Он шутовски обвёл руками комнату. Исходящая от парня весёлость заметно отдавала нервозностью, провокацией. Не знаю, почему, но под взглядом Войцеховского-старшего мне немедленно захотелось превратиться в горошину и укатиться куда подальше.

Максим встретил наше появление с совершенно бесстрастным лицом, однако напряжение мало не трещало в воздухе. Он едва мазнул по мне глазами, словно никакого интереса я в этом мире не представляла, и собирался вернуться к прерванному разговору, но его собеседник был настроен иначе.

— Хорошая девочка, породистая, — сказал он с сухим смешком, в котором не было веселья. Голос, скрежещущий, как консервная банка, неприятно царапнул ухо. — Одобряю.

На лице Дубовского можно было гвозди выпрямлять, до того оно закаменело. Значит, снова иерархические игрища? Я испугалась, что сейчас Максим не выдержит и оторвёт жуткому деду башку, но он лишь лениво хмыкнул:

— А как иначе.

Меня будто окатили грязной водой из ведра. Над ухом тихонько фыркнул Герман.

— Два сапога… — пробормотал он так, чтоб слышала только я. Голос парня дрогнул от сдерживаемой ненависти. Он добавил громче, возвращаясь к своим интонациям конферансье: — Не будем мешать, веселье должно продолжаться!

Позже, когда я ёжилась от отвращения к себе и миру, сидя на открытой свежему ночному ветерку лоджии, Герман, опрокидывавший в себя коньяк так, будто пил воду, вдруг сказал:

— Будь он его сыном, он был бы счастлив. Идеальное продолжение.

Я запуталась в местоимениях, но догадалась, о ком речь.

— Вы не в ладах с отцом, да?

Герман развеселился. Он откинулся на спинку дивана, запрокинул голову, разглядывая чистое тёмное небо.

— Не в ладах — это когда вы созваниваетесь раз в год и избегаете острых тем, — сказал он, нервно покачивая ногой. — У нас же… Иногда я думаю, что мог бы его убить. Не смотри так. Это только звучит ужасно, а вообще мир бы только спасибо сказал. Только вот неудача, по натуре я трус и неженка, никогда на такое не решусь.

Он отсалютовал бокалом и с сардонической усмешкой опустошил его.

— Слишком откровенно, да? — Герман засмеялся, видя выражение моего лица. — Перебор с овершерингом, знаю-знаю. Но иногда хочется хоть где-то быть честным. Не притворяться, что всё хорошо.

Он пробарабанил по стакану, раздувая тонкие ноздри. От мелких суетливых движений разило беспокойством, внутренней тревогой, которая невольно заражает, если находится рядом достаточно долго. Ожидание чего-то ужасного, неминуемой беды — вот, на что это было похоже. Мне резко стало неуютно, как над обрывом.

— Кажется, я не лучший выбор для такого, — проговорила я вполне искренне, когда молчание стало невыносимым. — Слишком далека от всего этого.

— В этом и плюс, — быстро сказал Герман и повернулся ко мне. — Оставайся такой и дальше. Не дай этому монстру себя изменить.

Его ладонь легла на мою. А затем сверху упала тень.

— Хэй, Макс, — Герман помахал, — уже обсудили планы по захвату мира? Скинешь потом список стран, в которые безопасно переехать?

Дубовский сделал вид, что его здесь нет.

— Уходим, — бросил он мне.

И взгляд его не сулил ничего хорошего.

Глава 29: Игра в прятки

Тишина была настолько тяжёлой, что плечи сгибались сами собой. Я подалась вперёд, прижалась лбом к переднему сидению и с мучительным напряжением ждала, когда мы доедем. Максим хранил молчание, только частое дыхание и выдавало, что он не так спокоен, как могло бы показаться. Арт тоже молчал, и я представляла, как впитываю исходящие от него волны ледяного спокойствия через спинку сидения. Его присутствие непостижимым образом успокаивало. Хотя бы потому, что Дубовский явно не намерен раскрывать рот при свидетелях.

Когда мы приехали, стояла глубокая ночь. Глаза слипались, и только тихий тремор, дёргающий за кончики нервов, не давал задремать на ходу. Арт посмотрел в зеркало заднего вида, чуть кивнул и вышел, оставив нас наедине. Я зевнула, враждебно ожидая, в чём меня обвинят на этот раз.

Дубовский хрустнул пальцами.

— Как так вышло, — начал он, поигрывая желваками, — что из всей этой шоблы ты прицепилась именно к этому клоуну?

Меня покоробило. По многим причинам. Но главная — то, что он даже не смотрел на меня, говоря это, просто пялился в окно.

— Ни к кому я не цеплялась, — огрызнулась я, поправляя платье, собравшееся складками на коленях. Раздражение, скопившееся от непонимания происходящего в последнее время, хлынуло наружу, как океан через дыру в плотине. Я резко повернулась, тыча пальцем в лицо Максима: — И сам ты клоун!

В следующую секунду мой рот оказался зажат ладонью. Но вспышка страха показалась слабенькой петардой на фоне обуявших меня чувств. Как же я устала от этой недосказанности, от непонимания, что вообще происходит, если теперь у меня сорвало все стоп-краны!

— Это опасные люди, вся их долбаная семейка, как ты не понимаешь?! — глухо прорычал Дубовский, усиливая нажим.

Я с трудом отлепила его руку от себя и заговорила, от волнения спотыкаясь на каждом слове:

— Ты сам притащил меня туда. Ты, а не кто-то другой. И всю эту кашу заварил тоже ты, не припоминаешь? Сначала закидываешь меня к этим «опасным людям», а потом недоволен, что я кому-то больше двух слов сказала. Опасные люди! Да какая тебе вообще разница, тебе же плевать на меня!

Голос подломился. Выпалив всё это, я выскочила из машины и зашагала в дом, вбивая каблуки в плитку. На глазах вскипали злые слёзы, внутри что-то тряслось и дрожало, как под электрическим током. Мир сузился до узенького тоннеля, в конце которого белели ступеньки в дом.

Не видя и не слыша ничего вокруг, я стиснула кулаки.

Мне не должно быть больно.

Мне тоже должно быть всё равно.

Так почему я на волоске от того, чтоб позорно разрыдаться?

Дубовский возник передо мной так внезапно, будто телепортировался, я чуть не врезалась в его плечо. Я не могу посмотреть ему в лицо, шея одревенела, каждая мышца в теле забилась. Не смогла бы, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Его голос удивительно спокойный.

— Если хоть кто-нибудь из них заподозрит, на ссаную секунду предположит, что ты для меня не очередная подстилка для е*ли — на твоём лбу вырастет мишень. Тебя загородное путешествие с Аркашей ничему не научило?

— Трудно поддерживать реноме шлюхи, когда в твою спальню даже не заходят, — ядовито прошипела я.

Хмыканье Дубовского щекотно отдаётся в ушах.

— В этом дело? — спрашивает он и касается моей щеки.

— Нет, — огрызаюсь я и иду дальше.

Одного маленького прикосновения оказывается достаточно, чтобы по шее разлился жар. Даже моё тело меня предало. Очень хочется устроить скандал, безобразную истерику с выкидыванием вещей с балкона, с криками «на кого я потратила лучшие годы жизни» и обеспокоенным стуком соседей снизу.

Меня тошнит от этого.

Слишком много чувств сплелись внутри в пульсирующий клубок, который то натягивается, то отпускает, но не даёт почувствовать прежнюю свободу. Откуда это всё? Я никогда не была истеричкой. Наоборот, держала в себе то немногое, что умудрялось возникнуть.

— И чего ты злишься, киса? — спрашивает Дубовский, а мне кажется, что вопрос задаю я сама себе.

Время быть честной.

— Меня злит, — подбирать слова получается с трудом, все они острые, шершавые и никак не складываются воедино, — что ты не роль для них отыгрываешь. Тебе и правда на меня плевать, даже после того, что было.

И меня это убивает.

Потому что мне не плевать.

Потому что по ночам я вспоминаю то, как ты целовал меня. Как кружилась голова, и не хватало дыхания. Как твои руки открывали во мне что-то, что я не знала о себе раньше.

Я не говорю всего этого — и слава богу.

Потому что Дубовский с пренебрежительным недоумением спрашивает:

— А что, собственно, было?

***

Мягкое кресло обнимает с трёх сторон, чашка исходит кофейным паром, в прохладном воздухе свивающимся в спирали. На веранде свежо этим утром, можно было бы и кофту накинуть, но я наслаждаюсь холодком по голым рукам. Есть какое-то своё удовольствие в лёгком дискомфорте.

Я смотрю, как блестит выпавшая на траве роса, слушаю утреннюю птичью перекличку — и не чувствую абсолютно ничего.

Это похоже на моральный ступор; защитная реакция организма, который не вывозит происходящее и просто отключается от него. Кажется, что на мне наросла тонкая корка, скрывающая пульсирующий гнойник — если его не видно, его как будто и нет. И даже страх того, что он может прорваться, скрыт от восприятия, болтается где-то на периферии.

Иногда я специально вдыхаю глубже, чтобы напомнить, что вообще жива.

Всё это так глупо.

Я прячусь от Дубовского в его же доме, ухожу, стоит ему появиться на горизонте. Не из мести, не из злости, просто чтобы он больше не мог меня выбить из этого окаменелого спокойствия. Я держусь за него, как утопающий за последний на корабле круг.

Просто не думать о том, что тебя беспокоит — чем не выход?

Иногда мне хочется спросить у Ларисы Васильевны или Арта, с которыми я вижусь днём, справляется ли Дубовский обо мне. Ну, просто чтобы знать, что я не превратилась в мумифицированный труп и не стою где-нибудь в кладовке. Но я не спрашиваю, потому что знаю ответ.

В тёмной кофейной горечи тонет мошка. Я болтаю остатки в чашке, гоняю по кругу и уговариваю себя ни о чём не думать.

Получается плохо, но я буду стараться.

***

Я думала, в этом доме только у Арта есть пугающая способность внезапно возникать из теней. Максим, оказывается, тоже так умеет — и пугает меня до колотья в сердце.

— Избегаешь меня. — Он утверждает, не спрашивает. Как отвечать на такое?

Пару мгновений мы просто смотрим друг на друга. Коридор пуст и тёмен, как моя голова последние несколько недель. Я неопределённо дёргаю плечом. Мол, ну да. Есть такое.

— И ты думала, что я не замечу? — почему-то с улыбкой говорит он. Выглядит натужно, словно его ранили в лицо и улыбаться теперь больно.

— Думала, что так будет лучше.

— Кому?

Вспыхиваю я моментально, как тлеющий уголёк в банке с кислородом.

— Вот только не надо, — начинаю я, закатывая глаз от раздражения, неопределённо машу возле лица, — вот этого вот. Пока мы игнорируем существование друг друга, всем легко и хорошо.

— Не похоже, что тебе легко. Или хорошо.

В точку.

Я тяжело вздыхаю, понимая, что объяснить что-то словами не всегда возможно. Дубовский занимает слишком много места в пространстве, мне возле него воздуха не хватает. Он чуть склоняет голову набок — всегда так делает, когда подозревает, что ему врут, — разглядывает меня, как натуралист редкую, но кусачую зверушку, случайно забежавшую в дом. Изломанная линия шеи и плеч в полутьме кажется высеченной из камня.

И правда хочется укусить.

— Я тебе не враг, — говорит он наконец, опираясь на стену рукой.

— И не друг. — Я делаю шаг назад. — Чего ты вообще хочешь?

Слишком близко.

Ещё немного и я закричу.

Он смотрит так, что грудную клетку мне будто вспарывают. И уходит, ничего не сказав.

Я думаю об этом следующим утром, когда мы всем табором едем в аэропорт. На соседнем сидении возбуждённо подпрыгивает Лизка, радуясь, как нормальный человек, возможности понежиться на тёплом островном песочке под чистым небом.

Вместе со мной полетят набрякшие тучи и болота, на которых опять кто-то воет, Бэрримор, так что я просто пытаюсь не портить ей настроение.

С нами новый водитель и Арт, которого Лизка то и дело беззлобно дразнит, добиваясь хоть какой-то реакции. Максим едет в другой машине. В этом нет ничего необычного. Я откидываюсь на сидение, прикрываю глаза.

Осталось не так много.

Просто дотерпеть.

И выбросить его из головы навсегда, как странное, почти выдуманное, приключение.

— Снимите номер, — буркаю я, когда Лизаветта просовывает руку вперёд и щекочет бедного Арта.

Глава 30: Богатые тоже Пэ

В эти месяцы я узнаю много нового.

На яхту не пустят, если подошва не белая.

Торговые центры в Дубае похожи на город в городе.

Удовольствие от разбойного налёта на миланские бутики проходит так же быстро, как удовольствие от джелато за 4 евро.

Стесняться я перестала, трачу деньги с такой лёгкостью, словно они рождаются прямо в моём телефоне, минуя банковские системы и серые схемы.

Это похоже на запой или наркоманию.

Чем больше я поглощаю, тем больше мне нужно, чтобы достигнуть нужного эффекта.

Шёлк и лён, кожа и холодный металл, нефрит, сандал, золотая пыль — все материалы мира безмолвные свидетели того, как я разваливаюсь на части. Если закидывать вещи в дыру на месте сердца, на какое-то время помогает.

Как тут себя не презирать?

В приступе отвращения к себе я гуглю благотворительные фонды и пытаюсь направить этот поток в конструктивное русло с таким рвением, что потом имею неприятный разговор с Максимом. Меня отчитывают, как первоклассницу, тайком влезшую в папин кошелёк ради новых наклеек.

Мы часто бываем среди «бомонда», королей полусвета и просто странных людей, по щелчку судьбы вдруг оказавшихся владельцами состояний. Я ищу в сверкающих глазах отражение своей растерянности — и не нахожу. Их глаза как пуговицы, крепко пришитые к головам.

Столкновения с Германом происходят так часто, что можно перестать здороваться и прощаться.

Я подозревала, что он на чём-то сидит ещё до того, как услышала предложение попробовать. Эта вечная взвинченность, натужное веселье и цикличность настроения были громкими, как пароходная сирена. Но подозревать и получить прямое доказательство прямо в лоб — разные вещи.

Мне его жаль, потому что он не выберется.

Стоит рядом человек, живой, активный, смеётся, руками размахивает, как ветряная мельница, всё куда-то рвётся и на месте пять минут не усидит — а у тебя картинка сверху накладывается. Гроб и кладбище. И венок «от безутешных друзей».

Я отказываюсь от его щедрого предложения. Зря, что ли, в школе устрашающие плакаты рисовала? Вот так искусство спасает жизни.

Наверное, Герман просто прогуливал классные часы.

***

От Максима пахнет раскалённым песком и камнем, морским бризом, молодостью и уверенностью вожака стаи. Парфюм ложится сверху, бархатное покрывало на сундуке с сокровищами.

Когда мы возвращаемся из заграничных странствий, он кажется более уставшим, чем был до. Часто не спит по ночам. То и дело зачёсывает назад волосы, а потом смотрит на руку с лёгким недоумением — словно ожидает увидеть вылезшие пряди.

Во мне, как приблудившийся котёнок, зреет желание утешить. Это какой-то извращённый материнский инстинкт, больная жертвенность и матерьтерезианство в худшем его проявлении. Некоторые вечера мы проводим вместе — не наедине, само собой, рядом всегда свита шутов гороховых, которых нельзя не любить, — и тогда мне бывает сложно удержать руки при себе. Просто погладить. Естественный человеческий жест.

Я чувствую себя биполярницей с выслугой лет. Как в детской считалочке на ромашке: «К сердцу прижмёт? К чёрту пошлёт?». Моя тема.

Или ещё лучше.

Жениться?

Поцеловать?

Убить?

Первое уже выполнено, зато остальные два варианта существуют в суперпозиции. Не получается открыть коробку и установить определённость. Шрёдингеров кот воет и дерёт руки в кровь.

А время тает так быстро, что хочется схватить его и связать в петлю.

Мой сон крепок, но иногда кажется, что кто-то стоит по ту сторону двери. Я выбираюсь из постели, пробегаю на цыпочках и приникаю к ней, вслушиваясь в будущее.

***

— Жалко, — говорит Лизка, разглядывая потолок над собой, разморённая после девяти кругов SPA, от которых Данте пришёл бы в ужас.

Я поворачиваю голову на один градус, такая же ленивая и мягкая, как ромовая баба, утонувшая в пропитке.

— Жалко, что вы с ним не срослись, — поясняет она, едва ворочая языком. — Прикинь, каждый день так. До конца жизни.

— Который может наступить очень рано. И ты не выдержишь такое каждый день, через неделю переродишься в кисель, — я фыркаю, а сама обкатываю мысль про «не срослись».

Кажется, всё наоборот.

Я уж точно вросла куда-то, куда не должна была.

— Я выносливая, — заявляет куча из полотенец, когда-то бывшая Лизкой. — Ты меня недооцениваешь.

— Тогда сходи за водой, — коварно говорю я, и Лизаветта горестно стонет.

***

На горизонте уже маячит подписание долгожданного контракта, того, с которого всё началось и которым закончится. Вздымается шёлковая белая пыль, задувает корёжащий ветер и грохочет, грохочет неслышимый миру гром.

Мне хочется быть настолько драматичной, чтобы реальность начала казаться фильмом.

И тогда у неё, непременно, будет счастливый конец.

Глава 31: Трещины за стеклом

Октябрь создан для расставаний. Всё умирает вокруг, заканчивает очередной круг жизненного цикла, приглашает уснуть с ним до весны — коварный до мозга костей. Ведь в марте, когда сойдёт снег и ручьи побегут с холмов, проснётся уже кто-то другой. Не мы.

Сегодня спросонья я споткнулась во дворе и рассадила коленку о камень, не очень больно, но обидно. Уселась на газон, разглядывая стёсанную ранку и мгновенно перенеслась в детские воспоминания. Почему-то мама никогда меня не жалела, когда я прибегала с такими травмами. Только недоумевала, в кого я такая неуклюжая. Прибегать я в итоге перестала, а неуклюжесть всё ещё со мной.

Шестилетняя я стоит перед глазами. Она знает о жизни всё — нельзя не позавидовать этой непрошибаемой уверенности. Когда твой мир размером с почтовую марку, в нём трудно запутаться.

Например, она точно знает, что такое любовь. Любовь — это когда тебя жалеют, если больно, покупают два мороженых сразу и не ругают за разбитую чашку. Это цветные леденцы в прозрачном пакетике, носки со смешными котами и столько наклеек, что хватит обклеить весь дом. Это быстрый поцелуй в макушку перед сном и гордость в голосе, когда речь заходит о тебе.

Это то, чего катастрофически мало, с бисеринку.

Тут мы с ней сходимся во мнениях.

Я дёргаю плечом, прогоняя зрак прошлого, откидываю голову назад и смотрю в прозрачное чистое небо, пока совсем по-летнему горячее солнце ползёт по земле и плечам. В такую погоду грешно страдать о чём-то большем, чем порванный ремешок босоножки.

Лариса Васильевна мелькает в окне, вроде бы занятая своими бесчисленными делами, но я знаю — приглядывает. С ней так запросто обо всём не поговоришь, шутки не пошутишь, но в её присутствии жизнь перестаёт быть запутанной и неустойчивой. Мне нравится это чувство.

Во дворе и доме всё как-то притихло, затаилось. Даже ветер колышет ветки беззвучно.

Мы ждём вечера.

С каждым часом узел в моём животе стягивается всё сильнее.

***

— Едет?

— Едет!

Все на ушах, даже Арт перебирает сцепленные в замок пальцы — видать, сходит с ума от беспокойства. Казалось бы, ну мне какое дело, чужая компания, чужие заботы, ан нет. Тоже заразилась бациллой тревожности и сползла на самый краешек кресла, прислушиваясь к разговорам.

Полночь давно минула. Макса ждали двумя часами ранее, но переговоры затянулись, и теперь все наперебой высказывали мнения, почему. Сам он ничего сообщать не пожелал, лишь скинул Кикиру короткое: «Скоро будем», имея в виду себя и Федю-водителя, единственного сопровождающего из числа ближнего круга. Лизка, которая здесь уже прописалась, хватает меня за плечи и раскачивает из стороны в сторону, от волнения похожая на ребёнка перед утренником. В стороне заламывает руки Валера, которому пришлось отослать помощниц и тащить непосильный груз ответственности за мой презентабельный вид самостоятельно.

Внезапно появляется ещё одно растерянное лицо в деловом костюме, Рита, которую я смутно припоминаю по «Лондону» — а скорее не припоминаю, а просто догадываюсь, что это она, по чужим приветствиям и вопросам. Холёная девушка со строгим лицом и плотно сжатыми губами, в которых читается характер. Кикир немедленно начинает вокруг неё увиваться, и я мысленно фыркаю — не в этой жизни, дружок. Моё недоумение по поводу её присутствия немного рассеивается, когда выясняется, что штатный фотограф на прошлой неделе неудачно съехал по чёрной трассе в Красной поляне. Цветовой каламбур приводит Кикира в бешеный восторг. «Небось, ещё и синий был», — говорит он, крайне довольный собой и немедленно косится в сторону Риты, ждёт реакции. Та вздыхает с такой мукой, что я сочувственно подливаю ей в стакан с тающим льдом.

Странно понимать, что прямо сейчас завершается история, ради которой я здесь. Единственная причина, по которой я не дома в собственной кроватке, ощущения от которой уже забыла. Все присутствующие пытаются вести себя, как обычно, но то и дело замирают, прислушиваясь к звукам снаружи дома. От этого контракта зависит так много, его вынашивали и выглаживали, вон, даже супругу организовали для подмасливания принципиального партнёра. И сегодня всё решится. Скорее всего, уже решилось — и от этого накрывает чувство нереальности, будто наша комната и люди в ней существует в отдельном измерении, непроницаемом для обычного мира и его новостей.

Кикир столь ожесточённо щёлкает суставами, что получает по рукам от Арта. Я не могу сдержать хохота при виде выпученных глаз Лизаветты, не ждавшей такой активности от нашего мистера Невозмутимость. Рита прыскает в кулак и неожиданно похлопывает Кикира по плечу, вроде бы утешая. Мы переглядываемся с Валерой, тот подмигивает и стекает по спинке дивана, чтобы тут же вскочить, неспособный и секунды провести в покое.

Я пытаюсь представить, что произойдёт, если контракт сорвался. Это не будет историей краха, активов Дубовского хватит на десять жизней, но их преумножения, а главное — повышения статуса, — ждали с таким воодушевлением, что пара инфарктов нам обеспечена.

Что будет со мной, я особо не думала. Моя роль сыграна в любом случае, финита ля комедия. Пыльный занавес падает на голову, тело выносят на склад реквизита.

Но мне всё равно хочется, чтобы получилось. Даже не потому, что это подогреет чувство своей значимости, а потому что я месяцами могла видеть, как важно всё это для Макса. Как он не спал ночами и всё больше терял человеческий облик, двигаясь к этой вехе. Если столько усилий пропадут зря — в мире что-то сломается.

— Тихо! — вдруг вопит Валера, замирая с поднятым стаканом. Лицо у него такое, будто сел на ежа.

Все навострили уши. Притаись здесь в тёмном углу паук, мы бы и его услышали, не то что звук открывающихся ворот. Лизка от избытка чувств вцепляется в мою руку, в глазах у неё смесь восторга и ужаса. Она здесь самое незаинтересованное лицо, но эмоцию даёт за троих, заражая даже Ларису Васильевну, скромно притулившуюся на краешек дивана.

Мы все затихаем, даже Кикир, которого обычно не заткнуть.

Когда Дубовский заглядывает в комнату, он слегка спотыкается, наткнувшись на семь обращённых к нему лиц, в каждом из которых читается вопрос.

— А, — говорит он с непонятным выражением, — ждёте? Ну ждите. Мне в душ надо.

И уходит.

— *б вашу мать, — выдыхает Валера, растирая лоб, и даже строгая Лариса Васильевна не делает ему замечания.

Кикир выглядит так, словно сейчас сиганёт из окна.

— Это хорошо? — щекотно шепчет мне Лизка прямо в ухо. — Это плохо? Я не понимаю.

— Никто не понимает, — огрызаюсь я. Тревога всегда скверно на меня влияла.

От всеобщего тремора должны дрожать стёкла.

К моменту, когда посвежевший и переодевшийся в свежий костюм Макс возвращается, атмосфера в комнате становится похоронной.

Под прицелом глаз он проходит вперёд, осторожно разжимает мои пальцы и забирает стакан. Болтает виски, гремя льдом, от души глотает.

— Бухаете, значит? — говорит он с оттенком неодобрения, осматривая нас. Хмурится.

— Ну?! — не выдерживает Кикир. — Подписал?!

Макс тяжело вздыхает, разглядывая ледяные грани. Если он промедлит ещё секунду, я схвачу его голову и вытрясу из неё ответ, клянусь!

Наша омерзительная великолепная семёрка замирает, как спринтеры на старте.

Звучит выстрел.

— Подписал, — говорит Макс в оглушительной тишине и вскидывает руки. — Подписал, чёрт возьми!

Что тут началось!..

Вопль Кикира всколыхнул шторы, Валера кинулся обнимать ошарашенного Арта, Рита и Лизка отплясывали, взявшись за руки, Лариса Васильевна утирала уголки глаз платочком, а я, взвизгнув, оказалась между полом и потолком, подброшенная Максом.

— Ну ты и актёр, — смеясь, говорю ему в ухо и радостно жмурюсь, получив поцелуй в щёку.

Концентрация счастья в этой точке мира настолько огромная, что должна регистрироваться спутниками.

— А как иначе? — говорит он, улыбаясь во весь рот. — Без хорошего шоу никуда.

Ещё ни разу в жизни я не чувствовала такого единения с людьми. Кажется, все мы сейчас чувствовали себя одинаково, как пережившие чудовищное сжатие пружины, наконец-то отпущенные на волю. Хотелось прыгать, кричать что-то бессодержательное, обниматься со всеми подряд и водить хороводы, пока ноги не отвалятся. Мне вдруг стало казаться, что это и есть моя семья — настоящая, в которой я понимаю других, а другие понимают меня.

Радость на чужих лицах дублировалась где-то внутри, как в огромном зеркале, пока душа ликовала от ощущения знакомых рук вокруг талии. Макс усадил меня себе на колени, вручил отобранный стакан и теперь просто обнимал, прижимая, как маленький мальчик плюшевого медведя.

— Так, — сказала Рита, когда восторги чуть поулеглись, а детали переговоров пошли обсасывать по второму кругу, — господа и дамы, вечер поздний, а работа ещё не сделана.

— Трудяга… — пьяная нежность в голосе Кикира могла бы растопить льды Арктики. Валера хихикнул, булькая непонятно откуда взявшимся шапманским. — Лоша-а-адка моя, ломовая.

Кто-то хрюкнул. Лицо Риты удивительным образом стало напоминать каменных истуканов с острова Пасхи.

— Если не можешь держать рот закрытым, займи его чем-нибудь, — спокойно сказала она, запихивая брускетту в распахнутую Кикирову пасть. По глазам было видно, что тот намерен ляпнуть какую-то скабрезность, но бутерброд отлично сыграл роль кляпа.

Пока выставляли свет и убирали с фона разные неприглядные элементы, вроде початой бутылки вискаря и почавшего её Кикира, я пригрелась в объятиях Макса, разморённая алкоголем, переживаниями и чувством, будто нахожусь в том единственно-правильном месте, где должна быть.

Жаль, что оно пришло слишком поздно.

Мы изображали на камеру настоящую семью, людей, которых связывает нечто большее, чем простая договорённость. Счастливых влюблённых, перед которыми открыт весь мир, но они нашли куда большее друг в друге. Пару, в которой радости и горести делят напополам, преумножая первые и уменьшая вторые. Под чутким руководством Риты я держала тяжёлую горячую руку, улыбалась непроизнесённым шуткам, чокалась тонкостенным бокалом и понимала, что больше всего на свете хотела бы, чтобы всё это перестало быть фото-сюжетом, придуманным для СМИ, партнёров, врагов, союзников и просто зевак, листающих от нечего делать светскую хронику.

Шампанское сегодня горчит.

Валера проходится по моим скулам кистью с минеральной пудрой, критически осматривает результат и прищёлкивает языком.

— Красота, — говорит он с удовольствием. Всматривается внимательнее, вдруг похожий на мудрого старца, и я с удивлением понимаю, что понятия не имею, сколько ему лет. — А глаза грустные-грустные. — Он легонько шлёпает меня пушистой кистью по носу. — Рано печалиться, пока можно что-то исправить, поверь мне. А исправить можно всё, пока мы дышим.

Я невольно смотрю на Макса, сидящего на кресле. Он ловит мой взгляд и улыбается краем рта, похожий на большого ленивого кота. Не могу поверить, что когда-то считала его неприятным или жутким. И хотя в сознании есть папка, в которой хранится знание о том, на что он способен, её будто отключили от сети — мои чувства существуют отдельно от неё. Всё, что меня волнует на самом деле, это трепет, с которым сердце выстукивает свои послания всякий раз, как наши руки соприкасаются. Мне хочется забраться к нему подмышку и заснуть до самой весны, как маленький зверёк, охраняемый кем-то большим и сильным.

— Спасибо, — сказал он тихонько, играя моим завитым локоном, когда дотошный перфекционизм Риты наконец сыто взрыкнул и отстал от нас.

— Что? — вскинулась я. — За что?

— Без тебя не справились бы.

Я только хмыкнула, недоверчиво кривясь.

— Ты же знаешь, что это не так, — сказала я, пытаясь сдержать печаль в голосе, которая всё равно растекалась, как из треснувшего кувшина. Опёрлась на крепкое плечо головой. — Я просто функция, которую нужно было исполнить. Кто угодно справился бы.

Улыбка, появившаяся на лице Макса, сделала бы честь сфинксу.

— Должен открыть тебе секрет, — проговорил он, всё ещё не повышая голос, отчего казалось, что разговор предназначен лишь нам двоим, — человек, который сегодня наконец разродился подписью, дотошнее самой еврейской из всех еврейских мамаш. Он был на нашей свадьбе. И сказал мне сегодня, что возникни у него хотя бы мизерное подозрение, что его пытаются провести, то никакой сделки бы не состоялось. Не любит мужик, когда его натягивают, короче. Но он ничего не заметил. Никакой фальши. Поздравил с началом семейной жизни и нажелал там всякого, — Макс прикусил губу, хитро посматривая из-под ресниц. — Так что не преуменьшай свои заслуги. Так сыграть не каждая смогла бы.

Воздух с трудом проходит сквозь одревеневшее горло.

— А если это не было игрой?

Я зажмуриваюсь, чтобы не напороться на острые колья изумления или отвращения в чужих глазах. И чуть дёргаюсь, почувствовав осторожное касание к лицу. Макс нежно проводит по моей щеке большим пальцем, и от этого жеста в носу противно щиплет.

— Посмотри на меня, — говорит он терпеливо. — Злат, посмотри на меня.

Кто-то внутри меня невольно ухмыляется: кажется, он впервые не назвал меня кисой. К этому оказалось легко привыкнуть. Я смотрю на него, пока грудную клетку стискивают железные обручи, пока синева глаз заслоняет собой весь мир. Моего лба касаются губы, и я чувствую, как их жар навеки оставляет невидимый след.

— Я плохой человек. Правда, урод полный, это не какая-то фигура речи. Если бы ты знала, что я сделал в своей жизни, ты бы ко мне и на пушечный выстрел не подошла, если бы ты знала, с кем я сижу за одним столом и кому жму руку… Знаешь, как говорят? С волками жить, по-волчьи выть. Тут иначе не выживешь, сожрут, причём, сожрут те, кто вчера в дружбе клялся. И я такой же, как они. Не отмоюсь. Запачкаешься, просто рядом стоя. — Я не вижу его лица, но слышу неподдельную горечь. — Мои грехи всегда со мной, стать другим не получится. Уже поздно что-то менять.

Правда на вкус как битое стекло. Всё моё существо бунтует, не желая соглашаться с тем, чему нельзя возразить. Я нахожу глазами Валеру, который рисует совершенно размякшему Кикиру завитые усы карандашом для глаз, и повторяю его слова, почти беззвучно шевеля губами:

— Исправить можно всё, пока мы дышим.

Празнество само собой сходит на нет, шутки и смех сменяются откровенными зевками. Лизка, напузырившаяся дармового шампанского, прикорнула на плече у Арта, который иногда искоса поглядывает на сопящую девчонку, но не пытается спихнуть её в сторону, хотя ему явно не удобно так сидеть. Лариса Васильевна и вовсе удалилась, пожелав всем спокойной ночи и наказав вести себя хорошо. Даже несгибаемая Рита моргала так медленно, словно удерживалась ото сна исключительно из чувства долга.

Такое чувство, что весь мой запас сна ушёл на других, либо переработался где-то в таинственных недрах организма в эссенцию чистейшей бодрости. Никто не говорил о том, что будет завтра, ни словом не коснулся моей участи, но всё и так ясно — фиктивная жена больше не нужна, мои родители получат причитающиеся им деньги, а я буду отпущена на волю или, вернее, выпнута под хвост.

Разве не об этом мы договаривались? Разве не этого все хотели?

Максим кажется спокойным и задумчивым, в то время как я места себе не нахожу, копается в телефоне, кому-то пишет. Простые и понятные действия человека, чья жизнь завтра не закончится. Сунув телефон в карман, поджимает губы.

— Никогда не могу понять, о чём ты думаешь, — жалуется он вдруг. Обвивает рукой за плечи, притягивает ближе. — Сплошные загадки.

— Правда? — Удивление вполне искреннее. — А мне казалось, ты меня насквозь видишь.

Моя рука сама находит его, гладит сбитые костяшки, широкое запястье. Кожа на подушечках пальцев неожиданно мягкая.

— Только иногда, — говорит он и склоняется чуть ближе. От него пышет жаром, глаза нехорошо поблёскивают. — В некоторых ситуациях.

***

Это становится традицией, думаю я, прикрывая дверь своей спальни и выходя в коридор. Очень короткой, но всё-таки традицией. Кажется, что дом спит, но я быстро понимаю, что ошиблась: в кабинете Макса горит свет. Надо же, я-то думала, придётся его будить — и заранее сгорала от стыда. Приключения похотливой монашки, думаю я. Нервный смешок вылетает помимо воли. Анжелика, маркиза жён с истекающим сроком годности.

Макс сидит на столе в домашней одежде, глотает минералку прямо из стеклянной бутылки и кажется ужасно уставшим. У него под боком какая-то подарочная корзина, оплетённая золотистой соломкой, от вида которой у меня под ложечкой непонятно ноет. Где я в последний раз видела настоящую солому?

По углам того сарая, в котором меня чуть не прикончили.

— Что с… Аркадием? — спросила я, охваченная неприятными воспоминаниями.

— Он тебя больше не побеспокоит.

— Он?..

— Живой, — бурчит Макс, явно недовольный этим фактом. Он с силой трёт лицо, лохматит волосы на макушке, в искусственном свете кажущиеся графитово-серыми. — Совсем размяк, старею, наверное. Это ты на меня плохо влияешь.

Рыбки в аквариуме спрятались в свои рыбьи замки.

— А может, — говорю я, подходя ближе, — всё наоборот? И это хорошее влияние?

— Фея добра, несущая исцеление нам, грешным, — саркастично хмыкает он, почёсывая подбородок. — Вон и сопляк Войцеховского согласился лечь в рехаб твоими стараниями, хотя даже папаша уже махнул рукой.

— Я тут не при чём.

— Ты всегда при чём, — возражает он. Скользит взглядом по моим ногам, но быстро возвращается к лицу, словно это интереснее. — Рядом с тобой пытаешься стать лучше. Типа как в церкви не материшься, даже если ни в какого Иисуса не веришь.

Пока я краснею от такого сравнения, он посмеивается сам над собой:

— Ну, попёрла сентиментальность! Точно, старость пришла.

— Думаю, это мудрость. — Я встаю прямо перед ним, подол короткой сорочки касается его коленей. Смахиваю в сторону жёсткую чёлку. — Говорят, высокий лоб — признак ума.

— Кто говорит? — спрашивает он и смотрит в упор. Внутри меня что-то развинчивается, и все внутренние опоры начинают дрожать. Тонкая преграда меж нами сделана из стекла, и треск его оглушает.

— Те, у кого он выше среднего, — успеваю выдохнуть я, прежде, чем поцелуй обрушивается тысячью чувств.

Взахлёб, так, словно завтра никогда не наступит. Чувствовать друг друга до предела, до слияния каждой клеткой — я хватаю воздух, пытаюсь устоять на ногах. Но зачем? Сильные руки подхватывают, ласкают по всему телу, разжигая и без того взвившийся до небес огонь.

Он касается моих губ своими, проводит по шее, заставляет плавиться. Похоже на первый раз — и одновременно по-другому. Как будто отчаяннее, больнее, до самой души.

— Зачем ты такая? — спрашивает он едва не обиженно, греет моё лицо в ладонях, крадёт дыхание. Срывает поцелуи, как последние осенние цветы, за которыми только холод и снежная пустота.

Мышцы под моими ладонями напрягаются, вспухают твёрдыми буграми — и я тяну его майку наверх в желании стать ещё ближе. Низ живота тянет сладкой истомой, я готова настолько, что едва не рычу, но ни один из нас не спешит — если этой ночи суждено стать последней, то пусть она длится вечно.

Стол издаёт жалобный скрип — невинная жертва чужих страстей. Щедрые, смелые ласки выжимают из меня стоны. И хочется отплатить тем же, но руки и ноги будто из ваты: тряпичная куколка, потерявшая разум. Я цепляюсь за горячую шею и вскидываю бёдра, чувствуя, как жар становится невыносимым.

— Мы сгорим, — бормочу я меж рваными вздохами, и Макс смеётся мне в ухо.

— Пускай, — говорит он, заглядывая в мои глаза.

***

Я всегда собираюсь быстро. Складываю вещи заранее, намечаю путь, составляю мысленный чек-лист.

Сегодня мне хочется опоздать на свою жизнь. И потому в полдень я всё ещё ничком лежу в кровати, в которую не вернусь никогда.

От соседней подушки приятно пахнет парфюмом. Я подгребаю её поближе и утыкаюсь лицом, стеснительно улыбаясь в наволочку — от истомы во всём теле воспоминания тут же ожили. Вдыхаю поглубже, надеясь, что запах впитается в мои лёгкие, прорастёт там крошечным бонсаем и останется навсегда.

Макс ушёл рано, оставив два трепетных поцелуя на закрытых веках. А я сделала вид, что сплю. Иначе бы так разревелась, что утопила весь дом.

Попытки понять себя давно остались позади. Моя рациональная часть оказалась бессильна перед чувствами, внезапно опрокинувшими на лопатки.

Мне было хорошо с ним и плохо без него — вот, что я знала. И это великое знание только давило громадным валуном, сплющивая в лепёшку.

О первом нужно забыть. Ко второму готовиться, как к неизбежному. Такая программа, всё утверждено и подписано.

Я смогу с этим справиться. Правда ведь?

Глава 32: Мосты

Лет пять назад мне попался рассказ, героиня которого одним туманным утром вдруг замечает, что люди вокруг неё какие-то странные. И соседи странные, и муж, и даже собственные дети вдруг обрели неправильность, вселявшую ледяной ужас. Не помню, в чём там было дело — то ли тётка сошла с ума, то ли попала в эксперимент с андроидами.

А может, никакого рассказа и не было. Сама выдумала, когда переступила порог родного дома и увидела натянутые улыбки.

Встречали меня с помпой, как героиню, но почему-то само геройство никак не обсуждалось. Словно я из Сорбонны вернулась с дипломом подмышкой, а не из чужой постели за приятную сумму.

Мама всё расписывала, как здорово они провели две недели в Хорватии, какое там прозрачное море и чистенькие пляжи. Я выковыривала малинки из любимой «Павловой» и думала — рассказать им сейчас про похищение с собственной свадьбы или подождать, пока вино допьют?

— Мы ещё были в этом… Как же… Серёж, ну этот, в котором «Игру престолов» снимали, помнишь?

— Дубровник, — кивнул отец. Он вообще толком ничего не говорил. От радости, наверное.

— Да-да-да, точно. Вот вертелось в голове, что с дубами связано. Дубровник. Красота такая…

— У меня ничего спросить не хотите? — не выдержала я.

Они переглядываются, как застигнутые врасплох воришки. Мама отводит глаза, ломает меренгу ложечкой.

— Как тебе дом, понравился? — натужно кашлянув, поинтересовался отец.

Господи, думаю я. Ну какой дом? Серьёзно?

— Да, неплохой. Лучше, чем я думала, не какой-то пошлый особняк с башенками. А то были мы в гостях у одного криминального авторитета, так там среди фарфора не протолкнуться. — Я сощурилась, поочерёдно глядя им в глаза. — Авторитет, кстати, знаете, чем известен? Одного из конкурентов сжёг заживо вместе с семьёй.

В густой, как кисель, тишине только скрежет ложки по блюдцу.

— Ужас какой. — Мама передёрнула плечами. Налила себе воды. — Хорошо, что сейчас не как в девяностых.

— Это было три года назад, — любезно подсказала я.

Рука дрогнула, лужа разлилась по столу. Суетливые поиски салфетки тянули время.

— Вот и хорошо, что ты теперь снова дома. — Мама не была бы собой, если б не нашла, как выкрутиться. — Чем меньше с такими людьми знаешься, тем спокойнее. Максим, конечно, человек достойный, ноесли честно… Не нравился он мне никогда.

— Да ладно?! — вскинулась я с весёлым изумлением. — Что ж ты меня к нему под венец пихнула?

— Злата, не начинай, ради бога. — Она прижала руку ко лбу, словно от моих претензий у неё начиналась мигрень. — И что это за слово такое — «пихнула»? Никто тебя никуда не пихал.

Я скрестила руки на груди.

— Кстати, хотите новость? Меня пытались убить. Похитили и…

— Не придумывай, — отрезал отец. Он строго посмотрел исподлобья, сверля меня глазами, как крошечными буравчиками. — Мы уже поняли, что тебе не понравилось. Дело вчерашнего дня. Давай-ка драму не разводи, вон, к поступлению готовься лучше, пока совсем не обленилась.

— Я только приехала.

— Ну ты ж там не дрова полгода колола. Небось, вся школьная наука из головы усвистела, пока ты по Миланам и Дубаям каталась.

— Выберем ВУЗ получше, — деловито подхватила мама. — Деньги-то теперь есть.

Я молча рассматривала блик на золотистой кайме стакана. Было интересно — что бы они делали, приведи я доказательства? Огнестрельное ранение, например. Или живого Аркадия с очным признанием.

Наверное, и тут бы нашли способ избежать угрызений совести.

Как всегда.

Я вдруг выдохнула и обмякла, позволяя злости растечься талым снегом. Она больше не жалила меня, обессилела, как лишённая зубов кобра. В детстве родители кажутся непогрешимыми и всезнающими, почти как боги. Ты очень пугаешься, если они вдруг отходят от этого образа, ведь всё твоё представление о мире оказывается под угрозой. А страх тянет за собой ярость.

Но всё это время они были обычными людьми, далёкими от совершенства — вот, какая штука.

Может, я просто выросла, раз могу с этим смириться.

С этим, и с чувством, что последняя ниточка, что удерживала меня здесь, наконец лопнула.

***

Развод прошёл без моего участия. Один курьер забрал паспорт, другой привёз обратно — вот и всё приключение. Втайне я надеялась, что придётся ехать самой.

Увидеть Макса.

Хотя бы увидеть.

Интернет услужливо подсовывал фотографии, по которым я в точности могла определить, выспался он или опять до утра торчал в кабинете. Я не писала и не звонила, но иногда открывала чат контакта и набирала сообщение, чтобы тут же стереть.

«Ты скучаешь? Я — да».

Вечерами, выключив свет и забравшись под одеяло, я пыталась представить, что он сейчас делает. Может, тоже смотрит на эту луну. А может, занимается сексом с какой-нибудь длинноногой моделью, даже не вспоминая обо мне.

Или встретил кого-то и полюбил.

От таких мыслей хотелось спрятать голову в подушки и никогда больше не дышать. Я будто сама себя пытала, заставляя думать об этом.

И было так больно, что сон приносил облегчение.

Один раз, когда он был в сети, я снова набрала текст. Но стёрла поспешно, ругая себя за слабость. Написала другое — и тоже стёрла. Такие вещи пишутся, чтобы в себе не держать, а не чтобы их кто-то прочёл. Так я себе сказала.

А потом подскочила от булькнувшего уведомления.

«Я вижу, что ты пишешь».

Отвечать я не стала. Закрыла чат, но уснуть не смогла. Всё ждала, что вот-вот придёт продолжение. Но его так и не случилось.

***

Насущные заботы — плохое лекарство от сердечной муки, но симптомы немного сглаживают. Им бы добавить вкус лимона с имбирём, расфасовать по синим пакетикам — и можно в аптеках продавать.

Поступать я решила в Корее, в приличный, хоть и не самый известный, университет. Мне хотелось уехать отсюда так далеко, как только можно — а что может быть дальше Дальнего Востока?

Всё перевернуть. Не давать себе отвлекаться на глупые страдания, загрузиться так, чтобы на них просто времени не было.

Штудировала незнакомый язык, поражаясь логичности корейского алфавита и путаясь с очерёдностью слов в предложении. Увязала в причудливой культуре, плюсы и минусы которой были в равной степени удивительны. Прилетела в Сеул на католическое Рождество, поглазеть на город с высоты башни Намсан и убедиться лично, что другие верования или их отсутствие никому не мешают получать удовольствие от праздника. Завела знакомства в группах экспатов, пристрастилась к маринованному дайкону и научилась сносно жарить свинину на маленьких ресторанных жаровнях. По возвращению домой первое время рефлекторно кланялась, вызывая смешки.

Почти сразу потянуло обратно. Новизна впечатлений давала надежду, что однажды дыра в моей груди зарастёт.

Сказать, что Лизка была в шоке от такого поворота — значит, не сказать ничего.

— Я с тобой облысею скоро, — заявила она, дёргая волнистые прядки. — То понос, блин, то золотуха. То переезд на край света, то замуж за… — Она осеклась и виновато смолкла. Потянулась обнимать. — Извини.

— Всё в порядке, — соврала я. — Он же не Волан-де-морт, чтоб нельзя называть было.

— Кому-нибудь другому мозги пудри, — сердито сказала Лизка, заглядывая мне в лицо. Я клацнула зубами, пугая. — Кусайся, сколько влезет, хоть всю съешь. Но я ж вижу, ты о нём думаешь.

— Я вроде отключала твою подписку от своей головы.

— У меня особый доступ, — сказала она и подмигнула. Потом посерьёзнела: — Ты не думала встретиться с ним? Поговорить.

— А зачем? — Я уставилась в окно, за которым снежинки золотились в фонарном свете. — Он знает, где я живу. У него есть мой номер. Если бы было, что обсуждать, давно бы это сделал.

Лизаветта закусила губу, но контраргументов у неё не нашлось.

***

Учёба выжимала все соки. Оказалось, между тем, чтобы учить язык и жить на нём огромная разница. Но экстремальное погружение в среду делало своё дело, и в бытовых ситуациях мне уже не требовалась помощь гугл-переводчика. А ещё в учебной группе оказалось полно китаянок и китайцев, которые с корейским были в таких же сложных отношениях, как и я, зато на английском болтали свободно. Когда я приноровилась к их трескучему акценту, стало попроще.

Родители прилетали один раз, посмотреть, как я устроилась. Сеул им понравился, особенно дворцы и традиционные рестораны, но больше они сюда не рвались. Сказали, не те годы, чтобы многочасовые перелёты выносить — а поесть вкусно можно и в Москве.

Общение с прежними знакомыми разладилось. Трудно поддерживать дружбу, если у тебя рассвет наступает на шесть часов раньше. Только одна Лизаветта и осталась, клятвенно обещавшая приехать на каникулах. У неё всё было здорово — учёба и тусовки в равной пропорции. Пару раз она вскольз упоминала Арта, и эта отсылка к прошлому кололась крошечной булавкой.

Сидя на выходных у реки Хан, я мыслями то и дело уносилась далеко на запад. Туда, где жил свою жизнь человек, которого я не смогла забыть.

***

— Это что? — спросила я сонно, когда Лизаветта взяла трубку.

— В смысле? Там же написано! — возмутилась она.

— Я сплю. Когда я сплю, ничего не написано, — пробурчала я, устраиваясь щекой на телефоне.

— О-о-о, — понимающе раздалось из динамика, — я тебя разбудила, что ли?

— У меня пять утра, ты как думаешь?

— Пардон, никак не привыкну. Мне очень стыдно! — Судя по голосу, стыдно ей не было нисколечки. Я всхрапнула в трубку. — Эй, не спать!

— Уснёшь тут… Так что это?

— Вип-приглашение на закрытую вечеринку, мой тебе подарок на окончание семестра. Хоть немного повеселишься, а то смотреть страшно.

— Это всё камера.

— Это всё твоя учёба. Давай, сходи. Поснимай там всяких знаменитостей, потом продадим их бухие фотки таблоидам.

— А-а-а, коварная ты женщина, — я перевернулась на живот, — так ты не мне помочь решила, а нажиться на частной жизни селебрити?

— Пфф, — фыркнула Лизка, — почему бы не совместить приятное с полезным.

Идти никуда не хотелось. День выдался полностью свободным и провести я его собиралась как положено только что вышедшему на каникулы студенту — в горизонтальном положении за просмотром сериалов. А если и шевелиться, то только чтоб доставку еды заказать.

Электронное приглашение было именное. Забыла спросить, как она его вообще достала — на селебу-то я не тяну. На дочку главы Самсунга тоже. Вряд ли корейцам-организаторам достаточно просто иностранного имени, чтобы посчитать кого-то звездой.

Половину дня я просто косилась в сторону телефона. Потом плюнула и стала собираться — любопытно было взглянуть на местный бомонд изнутри. И новое платье выгулять, а то как купила, так и лежит.

Вызвала такси, чтоб доехать из своего района до Хондэ. Пока ждала, от нечего делать ковырялась в переписках. Долистала до Макса, хотела удалить — да рука дрогнула.

Не смогла.

Разозлилась на себя и решила, что сегодня точно подцеплю какого-нибудь чоболя (прим.: наследник богатой семьи). Или айдола. Ничего хорошего из этого не выйдет, но хоть какая-то личная жизнь обозначится. На Макса я разозлилась тоже. Живёт там себе, в ус не дует, империю свою распрекрасную строит.

Даже не позвонил ни разу.

Арт вон с Лизкой общается, а этот… Короче говоря, в машину я села в воинственном настроении.

И пребывала в нём до тех пор, пока не оказалась в клубе. Я слегка переживала на входе — мало ли, вдруг у Лизки проснулась любовь к тупым розыгрышам? — но в списках меня нашли быстро. Из вежливости даже говорили на английском. Наверное, мой акцент сильно резал ухо.

Внутри, по славной корейской традиции, вовсю трудились кондиционеры, так что после душной улицы я даже слегка подмёрзла. Людей набралось прилично. Одни сидели за столиками с видом хозяев жизни, другие между этими столиками фланировала, кланяясь и улыбаясь. Компания молодых парней в расстёгнутых пиджаках весело гомонила у барной стойки, перекрикивая музыкальный фон. Они были молоды, очевидно симпатичны и у самого громкого волосы были выкрашены в розовый, так что я решила, что это и есть айдолы. Только из какой группы — понятия не имею, а подходить спрашивать было неловко.

Публика здесь была до изумления контрастная. Возрастные дядечки с распирающим рубашку брюшком, которые обсуждали что-то с настолько серьёзными лицами, будто решают судьбу мира. Молоденькие девушки, подозрительно смахивающие на школьниц, но на шпильках и в опасно коротких юбках. Красивые парни с неестественно белыми лицами. Женщины с ласковыми улыбками и острыми, как стилеты, взглядами. И все, поголовно — азиаты.

Я тут была как чернокожий в деревне под Рязанью. В том смысле, что на меня в открытую пялились, а некоторые даже не стеснялись пальцем тыкать. Внимание такого рода было привычным, но одно дело, когда так ведут себя прохожие, исчезающие из поля зрения за пару секунд, и другое — соседи по столику или танцполу. При этом, знакомиться никто не спешил. Меня тут не знали, представить было некому. Вот и продолжали таращиться, как на обезьяну в зоопарке.

Чувствуя тоскливое разочарование, я отошла в сторону уборных, стыдливо спрятанных за угол. В плохом настроении всё начинает идти не так: я споткнулась, едва не расквасив нос, и чуть не свернула каблук.

— Бл*ть!

— О, всегда приятно слышать земляка, — низкий мужской голос раздался со стороны утопленных в нише диванчиков.

Мне показалось…

«Прекрати жить прошлым, — строго одёрнул внутренний голос. — Хотела интрижку? Вот тебе интрижка. Вперёд и с песней».

— А вдруг я из Казахстана? — улыбнулась я, выжидая. Мужчина встал, оказавшись довольно высоким. Вышел на свет.

Я онемела.

И Макс онемел тоже.

— Ты что здесь делаешь? — спросили мы одновременно.

— Стой, — сказал Макс тут же. Он сунулся в коридор, затормозив на мгновение, чтобы выпалить: — Никуда не уходи, поняла? Жди здесь. Если хоть шаг сделаешь, я весь город срою, но найду.

Сообщив это, он буквальным образом убежал.

Звучит, как угроза, подумала я. Шок от неожиданной встречи заморозил все мои чувства, так что я только растерянно поглядывала в сторону коридора, даже с ноги на ногу не переступая.

Потихоньку начинало доходить.

Здесь!

Он здесь!

Но как?! Впрочем, его появление здесь куда логичнее, чем моё — бизнес, все дела. Он вечно по каким-то суаре и клубам таскается, налаживая связи. А вот меня здесь быть не должно.

И не было бы, не придумай Лизка такой неожиданный подарок.

В душу мою закрались самые чёрные подозрения. Но позвонить подруге и устроить ей головомойку я не успела.

Макс строевым шагом возник из коридорной полутьмы, посмотрел дикими глазами и вдруг грохнулся на одно колено:

— Вот. — Он протянул мне чипсину, луковое колечко. — Пока такое.

— Спасибо, я не голодная…

— Киса, не тупи! — Макс закатил глаза. — Выходи за меня. Нормально. По-настоящему. Только учти, если ты откажешься…

Я засмеялась. Забрала у него чипсину и захрустела.

— Поняла, поняла, — сказала я, обнимая его за шею и вдыхая родной запах. — Ты весь город сроешь. — Отстранилась, заглядывая в глаза, которые хотела видеть перед собой всю жизнь. — Пусть Сеул ещё постоит.

Оглавление

Глава 1: Ошеломительный вечер

Глава 2: Тяжёлый разговор

Глава 3: Вторая сторона

Глава 4: Мелкий шрифт

Глава 5: Проблемное послевкусие

Глава 6: Нежданная помощь

Глава 7: Расплата

Глава 8: Побег

Глава 9: Вспышка пламени

Глава 10: Цветные вспышки

Глава 11: Находка

Глава 12: Цитадель Зла

Глава 13: Серебро на белом

Глава 14: После

Глава 15: Осколки

Глава 16: Истекающие секунды

Глава 17: Свадебный переполох

Глава 18: Свадебный переполох, часть 2

Глава 19: Близкие люди

Глава 20: Провал

Глава 21: Сломленное сердце

Глава 22: Зверинец

Глава 23: Ожидание-реальность

Глава 24: Замужественность

Глава 25: Контрастный душ

Глава 26: Самозванный вечер

Глава 27: Психогеология

Глава 28: Смеркалось

Глава 29: Игра в прятки

Глава 30: Богатые тоже Пэ

Глава 31: Трещины за стеклом

Глава 32: Мосты