Тополь на камне [Иван Приблудный] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Иван Приблудный Тополь на камне
СТИХИ
(1923–1925)
I. У РОДНЫХ ВЕРБ
О, чернобровая Украйна
О, чернобровая Украйна,
Мой край премудрый и простой,
Какая сказочная тайна
Твой затуманенный простор.
Зеленых рек таемный клекот,
Все те же грядки, тот же стог…
Далече, далеко́, дале́ко
Уйти бы в омуты дорог.
Поля да степь, куда ни глянешь,
За каждым выгоном курган;
Прощайте ж рощи и поляны,
Прощайте вербы и луга.
Покину кручи и байраки,
Покину хаты в рамках нив,
И кто-то долго будет плакать,
Косою очи заслонив.
И чей-то взор, летя в туманы,
Слезой застынет у окна
И будет рот больнее раны,
Лицо белее полотна.
Орлу в лесу темно и душно;
Не плачь сестра, утешься мать,
От вас мне ничего не нужно,
Как только помнить и желать.
И только песни, что подслушал
В лугах, на нивах и в лесу,
Как эту тронутую душу,
С собой надолго унесу.
………………………………
Голубкой утро, галкой вечер,
Прощальный вздох долин и вод…
Дале́ко, далеко́, далече
Зовет багряный небосвод.
Детство
У нас, как и в каждой семье,
У печки дрова да лоханки,
Кувшин молока на скамье
И кот на высокой лежанке.
У стенки большая кровать,
С которой при всякой погоде
Всех раньше поднимется мать —
Топить, иль копать в огороде.
А мы, для которых живут,
Которым так много прощают,
Мы утром выходим на пруд,
И гуси нас криком встречают.
Отец каменеет в труде,
Скучает на пасеке дедко,
А мы, бултыхаясь в воде, —
Счастливей цыплят под наседкой.
Погоним, покормим коров,
Повынесем яблок из сада,
И каждый румян и здоров,
И каждому больше не надо.
А в сумерки мать за столом
Нам теплую сказку расскажет,
Накормит лапшой с молоком
И медом пампушки намажет.
И так, от ворот до ворот,
Полями взращенные дети —
Мы самый беспечный народ
На этом измученном свете.
За хутором тихая речка
За хутором тихая речка
И там, где вздымается гать,
Такого, как я, человечка
Лягушки привыкли встречать.
Над сонно-шуршащей осокой
Три вербы, уставшие цвесть,
И самой большой и высокой —
Лет двести наверное есть.
У нас на закате прохладно,
У нас вечерами темно,
И с неба бегущие пятна
Глядятся в зеленое дно.
Я выйду из дремлющей хаты,
Когда по молочному мху —
Такой молодой и мохнатый —
Заплавает месяц вверху.
Путь к речке протоптан и ровен,
И вот за последним углом —
Сажусь на скучающий човен
С одним обветшалым веслом.
И словно земными обижен,
Тревожа речную траву,
Плыву к середине поближе,
Подальше от мира плыву.
Но речка водой небогата,
Но берег другой не далек,
А берегом — хата за хатой
И пахнущий хлебом дымок.
И вкруг, то упрямей, то глуше
Струятся в покой синевы —
Стозвонные песни лягушек
И жуткие вздохи совы.
Поле… поле, за небом вдогонку
Поле… поле, за небом вдогонку — межа,
На душе ни тревог, ни боли,
Хорошо по росе босиком пробежать,
Занырять по ухабам поля.
Солнце еле на выгон взметнуло рога,
Ухмыльнулись кресты на кладбище,
Впереди, по бокам — ширь, как мир широка,
Сзади речка меж селами рыщет.
Прозвенел соловей в лозняках на лугу,
Вон стада зарябили по скатам,
Поиграть в чехарду к пастухам забегу,
Поиграть в перегонку — к телятам.
Стаей чаек туман в засиневший простор
Уносился далече… далече…
— Ой, телята, бычки, как и вы, я простой,
Только лик да язык человечьи;
Как и вы, я люблю эту ширь, эту высь,
Эту буйную майскую волю…
Облака по углам на покой разбрелись,
Как бараны по знойному полю;
Кое-где по долине мелькнет хуторок,
Разольется собачьим лаем…
И несется… несется буян-ветерок,
По дарам загостившего мая.
Дедко
Я б хотел поведать вам об этом —
Как когда-то был я глуп и мал,
Не мечтал, что вырасту поэтом,
И в поэтах мало понимал.
Как в слободке, в пасеке садовой,
Взборожден сохой десятков лет,
Долговязый, мудрый и бедовый
У меня был старый, старый дед.
Как весной с восхода до обеда,
А потом с полночи до зари —
Я любил в прохладной будке деда
Слушать сказки, спать и говорить.
— Дедко, дедко! Жив ли ты еще?
Помнишь ли ты маленького внука,
Что за вишен лиственным плющем
По ночам судьбу тебе ку-ку-кал;
— Кто, с котом играясь у овина,
Огурцы безжалостно губил,
Кто твои декабрьские седины
Больше солнца майского любил;
Кто, живя мерцающим грядущим,
Необъятный путь себе вещал,
И тебе, как нищему имущий,
Золотую будку обещал…
Это было где-то и когда-то,
Где меня не видят восемь лет;
Где для бед растили меня хаты
И от бед хранил меня мой дед.
А теперь, когда я стал поэтом,
Стал умней, чем восемь лет назад,
Я хочу вам рассказать об этом
О далеком дедке рассказать.
Ой-ты, старая песня-погудка
Ой-ты, старая песня-погудка,
Где вы радости ранних лет:
На баштане поникшая будка
И у будки столетний дед.
Был мой дедко бедовый и мудрый,
Был мой дед этих нив — старожил
И подсолнечник — страж рыжекудрый,
Его детский покой сторожил.
Выйдет солнце — и дедко приляжет,
За спиной его дремлет кот,
Дед мне правду о чорте расскажет,
О лихом Запорожья споет.
Что ж поделаешь, всякий под старость,
Что изведал, о том и поешь,—
До сих пор у седого осталось
Две бандуры и люлька и нож.
В поле вечер пахучий и синий,
В небе летом жара от луны,
Золотыми ягнятками дыни
И гурьбой пастухов кавуны.
Дедко встав, поплетется межами
Завершить свой недолгий обход;
Сзади я… и собачкой за нами
Полосатый и ловкий кот.
Славный кот, я не знал ему равных
Как он в травах бессилен и мал,
А ведь тоже печется забавник,
Чтоб никто, ничего не клевал…
Ой-ты, старая песня-погудка,
Вот где радости ранних лет:
На баштане поникшая будка
И у будки столетний дед.
Луг венком покрыли лозы
Луг венком покрыли лозы,
К лозам льнут бородки коз,
Под откос ныряют косы,
Над откосом сенокос.
Сено жалобно и густо
Полегло за рядом ряд,
А вокруг сквозь пот и усталь
Напевают, говорят.
Древним чудищем былинным
Дремлет желтая гора,
И дымятся по долинам
Села, речки, хутора.
— Ой-вы села, рощи, долы,
Вечно-солнечный уют;
В эту пору где-то пчелы
Деду думать не дают;
В эту пору над рекою
Плеск и говор на мосту
И от лени и от зноя
В рощу прячется пастух.
Скрип телег, волы и косы,
Жаркий полдень, звон и гам —
Гимн стогрудый, стоголосый
Солнцу, воле и лугам.
— Мы родились в этих долах,
В этих долах мы умрем,
Неустанных и веселых
Помяните нас добром!!!
Солнце — влево, солнце — вправо,
Ливни пламени — в плечо…
— Ой, как жарко телу в травах,
Ой, как сердцу горячо…
Возвращение
Мир велик и широк,
Рой дорог запутан,
У одной из дорог
Задремал мой хутор.
Отгремел ураган,
Пошатнулись хаты,
Лишь за речкой курган
Как и встарь — мохнатый.
Как потерянный сын
Возвращаюсь в гости:
Где ж мой тын, мой овин
Хата на помосте?
И встречать не бегут,
И не спросят толком,
Во дворе там и тут
Тишина… и только.
Облака — корабли
В небосклонах тонут,
На хлевах воробьи
Не смеются — стонут;
Отощал огород,
Двор полынью скован,
У дверей, у ворот —
Ни души, ни слова.
А давно ль со двора
Гам знакомый несся,
По углам детвора,
На току колосья;
Грядок пестрый наряд,
Сада гомон звонкий,
Частый кашель ягнят,
Жалобы теленка.
А теперь… никого,
Двор, как осень, хмурый,
Только берест кривой
Да чужие куры.
Без руля, без весла,
По гребням прибоя,
Знать, и их унесла
Буря за собою.
Над оврагами, кручами, долами
Оле Адамец
Над оврагами, кручами, долами,
Сторож-месяц лениво побрел,
Реют зори веселыми пчелами
Над зелеными сотами сел.
Дремлют вербы — гадалки понурые,
Соловей затихает в гаю,
Я один с моей древней бандурой,
Напевая, у ставен стою.
Эту песню призывно-медовую,
Я напрасно ль так долго берег…
— Выходи ж, выходи, чернобровая,
На высокий и светлый порог.
Выходи… Вон за дальнею нивой
Развернулся прадедовский шлях…
Расскажу тебе сказку красивую
О покинутых мною краях.
Как чужими, кривыми тропинками
Я набрел на родную межу;
Перевью тебе косы барвинками
И на косы венок положу.
Над пройденными мною дорогами
Ветер, спутник мой, скорбно поник;
Для тебя я простился со многими,
Для тебя я забуду о них.
Для тебя только нес издалека я
Этой песни невянущий звон…
— Выходи ж, выходи, черноокая,
Встретить солнце, как прежде — вдвоем.
Встало солнце, сохнут росы
Встало солнце, сохнут росы,
Тени верб длинны,
Я бреду по травам босый,
Засучив штаны;
Даль туманами объята,
Чуть шуршат кусты,
И бегут мои телята,
Распустив хвосты.
* * *
Я вернул мой век пастуший,
Мой покой вернул,
Говор птиц мне щиплет уши,
Будоражит гул.
И прощая все потери
Дням хлопот и дел,
Я залез на первый берест
И как встарь запел.
И как встарь, забыв тревоги,
Счастлив, глуп и рад;
Перепутал все дороги,
Растерял телят.
И бродя окрестным гаем,
Не хотел искать,
Чтоб хоть прежним нагоняем
Наказала мать.
* * *
Но испив из горькой чаши
Гордых городов,
Стал я пугалом для наших
Добрых стариков.
Мать родная не посмела
Ни ругать, ни бить…
Что ж мне думать, что мне делать,
Как теперь мне быть?..
Ой, беги, дорога
Оле Адамец
Ой, беги, дорога, по буграм, по скатам,
По над яром, через луг, —
К позабытым хатам.
Там, над тихой речкой, в хижине у леса,
Зажурилась у окна
Дивчына Олеся.
Залети певучий, чернокрылый вечер,
Черноокой прошепчи,
Прожурчи о встрече.
— Ой, над яром — явор, над водой — левада,
Сколько весен был дале́ко,
Ты ль теперь не рада?
Не по мне ль грустила, выплакала очи?
А теперь не подойдешь —
Приласкать не хочешь…
— Ой, мой любый хлопче, окаянный друже,
Я такая ж, как была,
Ни лучше, ни хуже.
Только больно сердцу, давит очи жалость,
Не похож ты на того,
Кого так заждалась.
Помнишь, как росли мы, как играли в прятки,
Заливались соловьи,
Зацветали грядки.
Ты любил наш хутор и сады и нивы,
А теперь ты стал другим, —
Важным и кичливым.
Говоришь чужими, умными словами,
Не поймешь теперь ты нас,
Не поймем тебя мы…
— Уноси ж, дорога, грусть, напевом лейся,
Затужила над рекой
Дивчына Олеся.
Край мой знойный
Край мой знойный, зеленый, лесной,
Буераки, курганы, откосы,
Вспоминай меня каждую осень,
Ожидай меня с каждой весной.
На закате к тебе я приду,
Чтоб не знали ни камни, ни травы,
Чтоб не плакала мать у заставы,
Не вздыхали черешни в саду.
И когда, выходя на порог,
Ты меня не узнаешь при встрече, —
Я отчалю далече, далече,
В вечно розовый сумрак дорог.
Теплой ночью ночуя в лесу,
Иль ютясь по закутам с быками, —
Как пастушью суму за плечами,
В люди песню твою понесу.
А когда в непогоду и дождь,
Сизый голубь забьется у крыши,
Обо мне ты уже не услышишь
И могилы моей не найдешь.
Те же будут прохлада и зной,
Те же будут луга и покосы…
— Помяни ж меня в первую осень
И забудь меня с первой весной…
Заключение
Мне стыдно за мои стихи,
Что в эти дни разрух и брани —
В них вместо маршей иль воззваний,
Так много всякой чепухи.
Кругом пожар, кругом война,
Окопы, танки, баррикады,
А у меня… холмы да хаты
И всюду мир и тишина.
Да, стыдно мне!
Но что же вы,
Увенчанные и большие,
Гремящие на всю Россию
В страницах грамотной Москвы,
Что дали вы?..
Плакаты, крики,
Сезонных молний вывих дикий,
Нарядность ритма, рифмы зык
И деревяннейший язык.
И это все, и только это.
И трудно, трудно без конца —
Искать в болтающем поэта,
Иль в завывающем певца.
И счастлив я, что я не стар,
Что еле-еле расцветаю,
Что шелест мая рассыпаю,
Как первый, чуть созревший дар.
— О край мой, — выгон и овин,
Есть у меня отрад отрада, —
Что этих строк немудрым складом
Холодным, каменным громадам
Несу тепло твоих долин.
И я не сам, за мною — рать
Детей затей, сынов событий…
— Не трогайте ж нас, не травите
И не спешите признавать!
II. ГДЕ И ТУЧА НИКНЕТ К ЭТАЖУ
Вступление
Я пришел из розовой деревни,
Из отчизны дальней и глухой,
Как обычай сказочный и древний,
Я принес вам песни пастухов.
Я любил, что видел и что слышал
По полям, по селам и садам,
Золотые стриженые крыши,
Соловья, лежанку и стада.
А у вас бульвары да машины,
Площадей бурливая тоска,
И домов железные вершины —
Только солнце может приласкать.
В магазинах блещущих и модных,
Драгоценный — хоть ненужный хлам, —
Поднимает злобу у голодных
И разводит нищих по углам.
Пусть устал я песню эту слушать,
Пусть она мертва и холодна,
Но во всем дано мне видеть душу,
Чтобы песней выплеснуть до дна.
Даже здесь, в окованном просторе,
Где и туча никнет к этажу,
Пропою вам самое простое,
Самое земное расскажу.
Дума по поводу
Как в Париже — по-парижски говорят,
Как в Швейцарии — швейцары только водятся,
И над каждым златолобые царят
И у каждого божок и богородица.
Только наше, только наши, только мы,
По-иному приобщаемся и веруем,
Все обычаи, языки и умы,
Зацвели в переродившейся империи.
С вихрем песен — ураганом стар и мал —
Где ни глянь идут со знаменем по улицам,
Чтобы каждый, даже глупый, понимал,
Чтобы всякий, даже дикий, призадумался.
В море мира наши чудо-корабли,
Рулевые наши зоркие и верные;
Эх, Россия, пряха вещей конопли!
Гой ты девушка, Саратовской губернии!
У тебя такой диковинный наряд,
Вкруг тебя уже другие хороводятся…
А в Париже — по-парижски говорят,
А в Швейцарии — швейцары только водятся.
Сергею Есенину
Любимому учителю моему Сергею Есенину.
Город кирпичный, грозный, огромный,
Кто не причалит к твоим берегам…
Толпами скал от Москвы до Коломны —
Камень на камне, рокот и гам.
В этом саду соловья не услышишь,
И каменный сад соловья не поймет…
С балкона любуюсь на тучи, на крыши,
На вечно немолчный людской хоровод.
И вот у ворот стооконного дома:
Зеленые крылья, высокий лик,
Буйная песня с детства знакома,
До боли знаком шелестящий язык.
Снились мне пастбища, снились луга мне,
Этот же сон — на сон не похож…
— Тополь на севере! Тополь на камне!
Ты ли шумишь здесь и ты ль поешь?
В этих трущобах я рад тебя встретить,
Рад отдохнуть под зеленым крылом;
Мы ли теперь одиноки на свете!
Нам ли теперь вздыхать о былом!
Тесно тебе под железною крышей,
Жутко и мне у железных перил;
— Так запевай же! Ты ростом повыше,
Раньше расцвел здесь и больше жил.
Я еще слаб, мне едва — восемнадцать,
Окрепну — и песней поспорим с тобой,
Будем как дома, — шуметь, смеяться,
Мой стройный, кудрявый, хороший мой…
Эта ли встреча так дорога мне,
Шелест ли тронул так душу мою…
— Тополь на севере! тополь на камне!
Ты ли шумишь и тебе ль пою!!!
Я прилягу на низкий диван
Я прилягу на низкий диван,
Там за окнами темень и тишь…
— Молодец ты, Приблудный Иван,
Только много чего-й-то грустишь.
Так давай же хоть раз по душам,
Потолкуем о том и о сем:
Почему — если жизнь хороша —
Мы с тобой так неважно живем?
Я беспечен, я светел как день,
Не терплю ни раздумий, ни слез,
Из окраин степных деревень
Я воловье здоровье принес.
Потеряв безутешную мать,
Изнуряясь тоской городов,
Я не прочь под луной обнимать
Стройных девушек, мужних и вдов.
Все, что есть — принимаю, как есть,
Все, что ждет меня — пусть подождет,
Лишь бы дали с годами расцвесть.
Остальное со мной расцветет.
Даже в жути пронесшихся бурь
Никогда я не ник головой…
Ты же вечно задумчив и хмур
И ни в чем не согласен со мной.
Так давай же хоть раз по душам
Потолкуем о том и о сем,
Почему ж — если жизнь хороша —
Мы с тобой так нескладно живем.
Почему в славословьи своем
Стройной песней ты трогаешь люд,
И когда завздыхаешь о чем,
За тобой и другие вздохнут.
Даже я — безмятежный, как май,
На щемящую песню твою —
Даже я иногда невзначай
Под улыбкою печаль затаю.
Даже мне теплый вздох твоих ран
Навевает унынье и боль…
— Молодец ты, Приблудный Иван,
Только… как же мне сжиться с тобой?
Я живу на свете где попало
Я живу на свете где попало
И нигде, пожалуй, не живу:
То трава мне служит покрывалом,
То я сам собой примну траву.
Но пройдя дорогу травяную
И попав на первый тротуар…
— У тебя ли разве заночую,
Никогда не дремлющий бульвар?
Так-то ты взяла меня, столица,
И не спросишь и не хочешь знать,
Как мне спится, что мне ночью снится,
Где я буду завтра ночевать.
Что ж поделать, где-нибудь прилягу,
Все равно на утро, как на суд,
Поведут бездомного бродягу,
В протоколы имя занесут.
А кому-то горницы и спальни,
Кресла для себя и для гостей
И рояль, и чистый умывальник,
И седая нянька для детей.
Кто-то, уважаемый и гордый,
Не желая прочих понимать,
Может летом ездить на курорты,
На аборты деньги выдавать.
И в потемках эдаких условий
Как понять всю мудрость бытия?..
— Помоги ж мне разобраться в нови,
Жисть моя, любовь моя.
Снова крыши инеем одеты
Варваре Васильевне Курячевой, моей первой учительнице.
Снова крыши инеем одеты
И стеклом подернулась вода,
Скучные, как ветхие заветы,
За годами тянутся года.
Сколько лет — не помню и не знаю —
Я в пути, как брошенный корабль,
Мне в лугах затерянного края
Отдохнуть давно уже пора б.
Но… весь мир постигшему бродяге, —
Мне родных причалов не найти,
Слишком часты горы и овраги
На моем запутанном пути.
И уже покинутых не жалко,
Все, что снилось, выведаю сам,
Все равно теперь с пастушьей палкой
Не пройтись мне больше по межам.
Знаю, там, за этой темной цепью.
Вечно-синих сосен, скал и гор,
Ветер — брат мой, с родиною — степью,
Обо мне кончают разговор.
Может быть приду еще, пристану,
Отдохну на скошенных полях,
Кто ж согреет утреннюю рану,
Что созрела в северных краях.
Там отец над речкой чинит сети,
Дед у пчел выманивает мед,
И никто пришельца не приметит,
Даже бык любимый не поймет.
Не поймут… О, рощи и курганы,
Знойных рек цветные берега…
Впереди овраги, да туманы,
Да — пути покрывшие — снега.
Хорошо этот город построен
Хорошо этот город построен
И высок этот каменный дом,
Только я не всегда так спокоен,
Как сейчас вот, над этим листом.
Но не надо ни вздохов, ни жалоб,
Все понятно, как бег этих дней,
Если рыба в песке полежала б,
Посудите, что сталось бы с ней.
Отпустите ж меня на побывку,
От Москвы семьсот семьдесят верст,
Докормить одряхлевшую сивку,
Обойти потемневший погост.
И подняв этих лет покрывало,
В колыбель моих нег заглянуть, —
Там, наверное, многих не стало,
У кого б я хотел отдохнуть.
Но зато там попрежнему в долах
Теплый ветер полощет пути,
И как счастье, заботу о пчелах,
Дед годами хоронит в груди.
Там, под ветками верб и черешен,
Где река камышами шумит,
Буду говором ближних утешен,
Буду хлебом и зеленью сыт.
Отдохну от идей и событий,
Стану снова и весел и прост…
— Отпустите ж меня… отпустите
От Москвы семьсот семьдесят верст.
III. О ТВАРЯХ, О ЛЮДЯХ И О СЕБЕ
О чем писать, Восток и Юг Давно описаны, воспеты; Толпу ругали все поэты, Хвалили все семейный круг; Все в небеса неслись душою, Взывали с тайною мольбою К N N, неведомой красе, — И страшно надоели все.М. Ю. Лермонтов.
Эти строчки, игривые строчки
Эти строчки, игривые строчки,
Как игривую юности кровь,
Запрягу в запятые и точки
И отдам под надзор пастухов.
Знаю, многими буду я понят,
Буду многими даже любим,
По обычаю лишь похоронят
И зароют меня молодым.
Но скрывая смертельную рану,
Как всегда неразгадан и прост, —
Для спасенья из мертвых восстану,
Как в славянской легенде Христос.
И внимая слепому злословью,
За обиды, что вынесу тут,
Заплачу им огромной любовью,
О которой лишь в книгах не лгут.
Неоконченный пейзаж
Поле. Полдень. Пыльной лентой меж зелеными коврами
Передернулась дорога от заката на восход;
Здесь прохладу пить в июле, можно только вечерами,
А у полдня только усталь, только тени от высот.
Неокрепший летний ветер, искушая тополь гибкий,
Убеждает стаю листьев — по ветвям пуститься в пляс…
В общем все, что я пишу здесь, вам напомнит без ошибки
Все, что вы читали в детстве и читаете сейчас.
Стих мой глупый, мой жеребчик, необузданно-игривый,
Кто сказал тебе, что в этом наше счастье и права?
Ведь давно уже другими межевались эти нивы,
И давно тропа пробита и протоптана трава.
Нам ведь нужно — если в поле пригорюнилась могила —
Чтобы в ней уснул наш ближний, иль покоился герой,
Нужно — если горной шапкой людям солнце заслонило, —
Чтобы кто-то кувыркался иль хоть плакал под горой.
Разве можно в наши годы просвещенного тупенья
Любоваться на закаты, волноваться при луне;
Разве можно слушать пенье — кроме каменного пенья,
Иль под злобный вой трамваев — напевать о тишине.
Пусть под этим старым небом горы станут солнца выше,
Пусть леса шумят как бури, и ревмя-ревет река; —
Я с моей земной любовью ко всему, что только дышит
Не могу без человека, без живого языка.
Юность
Ой, как много чудес на свете,
А и всех их, пожалуй, не счесть,
Даже здесь, на зеленой планете,
Чудеса настоящие есть.
И одно из таких, настоящих,
О котором нельзя позабыть —
Всех, как радостных, так и скорбящих,
Заставляет одинаковыми быть.
Это чудо совсем не ново,
С покон-веку миры им живут,
Только боязно вымолвить слово —
То — которым его зовут.
Потому, что в словесном прибое
Истрепали его так давно,—
Что хоть я оставлю в покое,
Ведь не так уже и важно оно.
Есть у нас, в нашем будничном быте
Бездны всяких идей и затей:
И Марксизм… и… вообще, что хотите
Для великих и малых людей.
Тот — устой перестроить затеяв —
Застилает пожаром края,
Тот — никак не постигнув хореев —
Анапестами жарит, как я;
Словом, — всячески разно и всяко
Человек коротает свой путь,
А спросите… и даже собака
После лая не прочь отдохнуть.
Всем, как радостным, так и скорбящим,
Та же участь, как тот же хлеб —
Деревянный дешевый ящик,
Или темный, почетный склеп.
Почему же мы стыдимся сознаться
В том, что всякий, велик он, иль мал,
Чтоб хоть в маленьком вновь зарождаться —
— Не идею в ночи обнимал,
А такого же как сам, человека,
Будь Елена он, или Тарас…
— Чудаки же мы двадцатого века,
Даже грустно как-то за нас.
Распахни на улицу окно
Распахни на улицу окно,
Подойди и стань ко мне поближе;
Мне сегодня грустно и темно
И не знаю, чем я так обижен.
С твоего высокого окна
Будет видно, как с высокой кручи,
Как большая улица тесна
Для убогих маленьких ползучих;
Как у хмурых зданий там и тут,
Убегают в сумрак тротуары,
Как зевают, бродят и бегут
Одиночки, толпища и пары.
Наша жизнь — борьба и вечный труд,
И любовь и песни средь усилий;
Мы умрем как многие умрут,
А живем как многие не жили.
Тем заботы непосильна кладь,
Те законов тяжестью гонимы,
Мы же можем думать и вздыхать
О глубинах, вряд ли постижимых…
Подойди ж к раскрытому окну,
Глянь, как город тянется на отдых,
А пока я песню затяну
О тебе и о тебе подобных…
Я жениться никогда не стану
Я жениться никогда не стану,
Этой петли сам не затяну,
Потому что мне не по карману
Прокормить любимую жену.
Чтобы быть счастливым в наши годы,
Нужны деньги, угольки и мел,
Я же, кроме песен и свободы,
Никогда другого не имел.
Пусть же я в любви людьми обижен,
Пусть грущу любимый и любя;
Я принес из тьмы поникших хижин
Веру неподкупную в себя.
Люди, от которых я зависим,
Пусть забудут кроткие слова;
Я не стану перед носом лисьим
Восторгаться благородством льва;
Я в дворняжки верные не мечу
И мои искания не в том,
Чтоб бежать хозяевам навстречу,
Лая и приветствуя хвостом.
Да простит меня моя невеста,
Что еще не в силах я пролезть
Ни в Правленье сахарного Треста,
Ни в Госбанк, где тоже деньги есть.
Пусть простит, что песнями богатый
Не могу ей предложить в одном —
Ни руки большой и узловатой,
Ни любви под кровлей и с окном.
Белый дом с резными ставнями
Евгении Монастырской.
Белый дом с резными ставнями,
Серый — с этажами…
Мы, как прежде, будем давними,
Верными друзьями.
Не спрошу: была ли счастлива?
Берегла ли встречу?
Обо всем поверю на-слово
И на все отвечу.
Расскажу, как в март безлиственный,
Темных башен возле —
Я открыл немые истины,
О которых… после.
Как в садах, увитых змеями,
Соловья не слышно,
Как из храмов, мной лелеяных,
Ничего не вышло.
Дай же руку, дай мне белую,
Отдых не далече,
Скоро вербой пожелтелой
Замаячит вечер.
И когда стопой нескорой
Повернем к закату —
Спой мне песню ту, которую
Я любил когда-то…
Белый дом с резными ставнями,
Серый — с этажами…
Вот когда мы будем давними,
Вечными друзьями.
Испытал я рано и случайно
Испытал я рано и случайно
И любовь, и дружбу, и вражду.
Кто же ты, взывающая тайно,
Где же ты, которую я жду?
Надоела пудренная стая,
Хитрые припадки что ни день;
Снилось мне: ты девушка простая,
Из родных, вишневых деревень.
Крепкий стан, бряцающие бусы:
Друг, жена и будущая мать,
Я не Блок, не Бальмонт и не Брюсов,
Чтоб тебя богиней величать.
Стройная, волнующего роста,
Как и та, что Данте потерял, —
Подойдешь ты ласково и просто,
Как подходят дети к матерям.
Подойдешь, коснешься… и впервые
Я пойму: — каким я был слепым,
Как ничтожны яства дорогие —
Перед хлебом черным и густым.
Я пойму, о чем я вечерами
Тосковал и думал, притаясь,
Почему с больными этажами
Не хотел мириться ни на час.
Теплая, здоровая, крутая,
Ты, как нива, вспаханная мной, —
Будешь в ожиданьи урожая
Шелестеть мне свежестью земной.
И не надо вздохов, ни намеков,
Ни обид, что разно расцвели,
Все без нас продумано глубоко
Мудрыми законами земли.
Песнь о перепеле
Солнца и месяца около,
С ветром, под кровлей небес,
Рею я облачным соколом —
Добрый, блуждающий бес.
Соколу с ветром не справиться,
Путь безотрадно тяжел,
Ваша земля мне не нравится,
Лучшей же я не нашел.
Так, не судя и не трогая —
Жизни подоблачных бездн,
Вижу я многое, многое,
Добрый, блуждающий бес.
Все, что сейчас вы узнаете,
С песен, что ветер донес:
Все мне шептали поля эти,
Села и заросли лоз…
Серый, распевшийся перепел,
Вечно и всеми гоним, —
Спрячься хотя бы на дереве,
Только не в зарослях нив.
Гром… и заслышишь ты в черепе
Острую дроби иглу…
— Перепел, серенький перепел,
Как ты доверчив и глуп.
Вздрогнули сонные заросли,
Гром по кустам разнесло…
Яблоко с ветки сорвалось ли?
В волны скользнуло ль весло?
Злобны охотники к осени,
Жуток призывный рожок;
Взяли, связали и бросили
В темный, холодный мешок.
А в перепуганном тереме
Маленьких пестует мать;
Верная с серыми перьями
Будет кружиться и ждать.
Горе ж вам серые, горе вам,
Больше в живых его нет,
Только на блюде фарфоровом
Черный дымится скелет.
Глупый, убитый, замученный,
Вечно и всеми гоним,—
Долго ж ты был неприрученным
К тяжким законам земным.
Чувствами, разумом спаяны
И не стесняясь детей, —
Весело, весело каины,
Пели над смертью твоей.
Люди красивые, белые,
Пенист багровый бокал…
Пьяным, — какое же дело им,
Кто там кого потерял.
Жаль, что не скрылся на дереве,
Жаль, что родился в траве…
— Перепел, серенький перепел,
Вечная память тебе…
Собаке — собачья смерть
Я помню, когда-то… когда-то…
В пятнадцатом что ли году…
За хмелем увенчаной хатой
Издохла собака в саду.
И люди, не зная печали,
Едва пожелав посмотреть,
Спокойно, спокойно ворчали:
«Собаке — собачья смерть…»
И помню: как раз, втихомолку,
В забаву, без тени угроз,
Я в хлебе шальную иголку
Голодной собаке поднес.
И та с благодарностью съела,
Но верен был злобный клинок,
И долго и горько хрипела
Пока не скончалась у ног.
И тут же, как многие дети,
Стараясь под старших уметь,
Я также спокойно заметил:
— Собаке — собачья смерть.
Потом, когда взял меня город,
Я помню: в одном уголке,
Поймали неловкого вора,
С чужим чемоданом в руке.
В те дни, когда стали шататься
Законы богов и царей, —
В судах не могли разбираться…
И чтобы покончить скорей, —
Взмахнули злосчастного вора,
Хватили о камни раз-два —
И вот… только кровь у забора,
Да жуть, где была голова.
И судьи, от этой печали,
Еще продолжая шуметь,
Я помню: зловеще кричали:
— Собаке — собачья смерть!
Я в жизни и лучшее вижу,
Но тем, что так горько пишу,
Я многих при жизни обижу,
Быть может, и жизни лишу.
За это у всякого лона,
Хотя бы положим и тут,
Объявят меня внезакона
И жить у себя не дадут.
У вас будут кровля и дети,
За вас и законы и знать,
Меня же на всем белом свете
Не пустят к себе ночевать.
Такой-то, ненастной порою,
В ничем неотмеченный год,
Навек я себя успокою,
У вечно спокойных ворот.
И голос мой, все еще ранний,
Замрет среди прочих могил,
С обидой таких обещаний,
Каких вам никто не сулил.
И все ж, вспоминая пропажу,
Глядя на последний портрет,
Я знаю, что многие скажут:
— Собаке — собачья смерть.
Иван-да-Тамара
Исходил я много в эти годы
Всяких стран, губерний и дорог;
Но Кавказа всходы и восходы
Я сравнить ни с чем еще не мог.
То ли дело, — голосу обидно
В щелях и ущельях пропадать…
Ни черта вокруг тебя не видно,
Только гор немая благодать.
И стоишь безвольный, и немеешь,
И молчишь, готовый на скандал,
Потому, что говорить не смеешь
О краях, которых не видал.
Дело даже, собственно, не в этом,
Дело в том, что за последний год,
Только тот считается поэтом,
Кто до слез художественно врет.
Впрочем, я ведь начал о Кавказе,
Ну, так вот: — Безвольный и немой,
Что же я прибавлю к этой фразе,
Кроме дымной сакли под горой;
Кроме слов, что Днепр, Дунай и Неман
Тереку возможная родня…
— Помоги ж мне Лермонтовский «Демон»
Лермонтов, не дуйся на меня:
Начинаю…
…Горы — словно тучи,
Неподвижно — темные пруды,
В облаках ныряющие кручи,
А на кручах сакли и сады.
Заходи в любое из селений, —
И любой хозяин будет рад
Показать плоды своих владений
И подать вино и виноград;
Наведет на лучшую дорогу,
Ни гроша не спросит за труды,
И как мулла — путнику в подмогу —
Теплое пошлет — алла-верды…
Хорошо все это, всякий знает,
Но отведав дружбы и тепла,
Все-таки, чего-то не хватает,
Чтоб душа полнехонька была.
Вот по этим, хитростным причинам,
Разобравшись в благостьях моих
Я спасибо шлю — своим грузинам,
А моей грузинке — целый стих…
Спят ущелья, непробудны горы,
Лик луны так нежно наклонен;
В низких саклях крепкие запоры,
Но не крепче, чем хозяйский сон.
Всюду тихо. Люди все уснули;
Ночь сошла прохладна и бела,
Но хотя темно в твоем ауле,
Я не верю, чтобы ты спала.
Выходи ж, — чуть слышная, как ветер,
Покажись, — чуть зримая, как шаль,
Я сейчас один на целом свете,
И тебе наверно будет жаль.
На душе моей большая рана;
Наклонись и взглядом исцели;
Ты мудра, как целый том Корана,
И свежа, как зелень у земли.
Друг мой смуглый, свет мой полуночный,
Как я рад назвать тебя своей!
Только… к чорту этот стиль восточный,
Где я — словно бык среди коней.
Я ведь цвел и вырос в русской зыбке,
И привык по-русски говорить…
Но не думай будто по ошибке
Мог тебя я в скуке полюбить.
Нет, я все продумал ход, за ходом,
Все различья климатов и рас
И подумай только… — мимоходом
Полюбил с тобой и твой Кавказ.
Ты — туземка, я — всегда прохожий,
И с тобой, хорошая моя,
Друг на дружку также мы похожи,
Как похож индюк на соловья.
И еще ко всей такой печали, —
Ты наверно помнишь старину,
Как упорно предки воевали
За свою высокую страну.
И мой дед, казак, не знавший страху
Разгулявшись в праздник боевой, —
Не одну косматую папаху
Смахивал на землю с головой.
Но послушав сердца ли, ума ли,
Разберись… и ты, поймешь сама,
Что, — коль деды кое в чем хромали,
Не должны ж и мы сходить с ума.
Нет. Я нашу полюсную встречу
По иным веленьям освящу
На тепло — теплом тебе отвечу,
За любовь — любовью отплачу.
Выходи ж… Туманными ночами
Под луной так сказочен Дарьял,
Мы взойдем меж темными камнями
На одну из самых светлых скал.
Там, вверху, в намеченной пещере,
У костра присядем на песок…
И расскажет миру буйный Терек,
Как роднятся Север и Восток.
Когда тебя спросят: откуда ты родом
Когда тебя спросят: откуда ты родом,
Не хвастайся тем, что ты города сын,
Не лги, что ты любишь гудки по заводам,
Не верь, что ты веришь в отраду машин.
Калугам и Тулам — века до Нью-Йорка,
Телегам до Форда не хватит колес,
В заводах от копоти дышится горько
И дом твой недавно леса перерос.
Скажи лучше просто, что ты из России,
Где рядом с мостами — навозная гать,
Где крепкие зимы, где степи большие,
Где можно устать и легко отдыхать;
Где можно смеяться и плакать от песен,
Где в грусти есть радость и в шопоте — гам,
Где город, как сад Зоологический тесен,
Привыкший к раздолью, медведям и львам;
Где лучшее средство от нечести — деготь,
Где верят улыбкам и лучшего ждут,
Где люди, как дети, но… страшно их трогать,
Не то — подожмут и как сноп разотрут…
Леса по оврагам, холмы по равнинам,
Воскресные спевки, мычанье коров…
Да разве же в силу каким-то машинам
Убить эту песню и высосать кровь?
Здесь Волга и Лена — Италии шире,
Дорог не объехать, наречий не счесть;
Баштаны Украйны и копи Сибири
И хлеб, и арбузы, и золото есть.
Здесь русские тракты, по-русски кривые,
На горы и в море открыты пути..
— Скажи ж лучше просто, что ты из России,
Прекрасной России, — каких не найти.
И всякий поверит, что ты что-то значишь,
Что с детства упрямым огнем одержим,
От бурь — не погнешься, от бед — не заплачешь
И что ни захочешь — все будет твоим!
А. Яковлев. — «В родных местах» — книга рассказов. С. Федорченко. — Сказки. С. Федорченко. — «Война на войне». Том II. Революция. П. Романов. — Собрание сочинений том I. Рассказы. П. Романов. — Собрание сочинений том IV. «Детство». П. Романов. — Собрание сочинений том V. «Пьесы». П. Романов. — Собрание сочинений том VI. «Вопросы пола». (Рассказы.) Жан Кокто. — «Самозванец Тома» — с предисловием А. Луначарского. А. Яковлев. — «Октябрь». Издание 3-е. А. Соболь. — «Паноптикум». Рассказы. И. Новиков. — «Товарищ из Тулы». Д. Честертон. — «Человек, который знал слишком много». К. Липскеров. — «Морская горошина». И. Розанов. — «Есенин о себе и других». A. Луначарский. — «Концерт» (рисунки художника Гетманского). B. Инбер. — «Его животные» (рисунки художника Ватагина). И. Н. Розанов. — Есенин о себе и других. Свиток № 4. Сборник литературного О-ва «Никитинские Субботники».КООПЕРАТИВНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ПИСАТЕЛЕЙ
«НИКИТИНСКИЕ СУББОТНИКИ».
Москва, ул. Огарева (Газетный пер.), д. № 3, кв. № 7.
Последние комментарии
9 часов 36 минут назад
18 часов 28 минут назад
18 часов 31 минут назад
3 дней 54 минут назад
3 дней 5 часов назад
3 дней 7 часов назад