Für Elise (СИ) [Coffeeborn] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

Элиза Циммерман ненавидела много вещей. Репу, Альтштадт, слякоть, жёлтый цвет, брата, ныне покойного, но сильнее всего она ненавидела своего отца. В обычные дни, серые, до ужаса однообразные, ее ненависть была растекшейся внутри лужей, в которую можно было только бросить камень, вызвав на поверхности волнистые круги. Вот отец снова кричит на младшую — в лужу падает тяжелый булыжник, со всплеском, и круги от него разбегаются быстро и далеко. Потом — бубнит из-за якобы грязного пола, который она только подмела, и камушек злости почти не оставляет после себя следов.

В день, когда умер Фридрих, Элиза знала, что одним булыжником она не отделается. Мать убивалась над гробом. Маргарет сидела рядом, бледная и запуганная. С утра она уже получила оплеуху, а Элиза — растянутое плечо. Герр Циммерман так выражал собственную скорбь.

В церкви стояла знойная, тяжелая атмосфера: пахло благовониями и сыростью. Капеллан, часто запинаясь, читал молитвы, и его голос, похожий на шуршание старой бумаги, сопровождался редкими всхлипами. Элиза оглядывала постные лица друзей Фридриха с мрачным весельем. Никому тебя не жалко, кроме матери, но на то она и мать, чтобы жалеть даже самую отъявленную сволочь, когда она будет лежать в гробу, сожранная тифом.

Когда гроб спустили в яму и засыпали сырой землей, Элиза поняла, что времени у нее не так много. Такого человека, как отец, горе делало только хуже, что бы в церкви не говорили об «очищении через страдания». Услышав, что умереть должны были они, но никак не Фридрих, Маргарет тихонько заплакала, уткнувшись в юбку матери. Она была совсем маленькой, и ей вовсе не хотелось умирать, тем более так, как брат, и ей не хотелось, чтобы умирала Элиза, которая вдруг поняла, что ненависть внутри нее стала другой.

Мутная водная гладь превратилась в патоку и облепила все ее внутренности, наполнила отвращением, словно вместо отца она смотрела на кусок гниющего мяса, изъеденный гадкими белыми червяками, который ходил среди людей, принимал соболезнования и как будто бы наслаждался своим положением скорбящего отца, чью семью постигло такое несчастье.

Время — обратный отсчет, тикающий, как старинные часы в их спальне, неслось вперед, приближая ее к моменту, когда отец решит отыграться на ней по полной, и Элизе меньше всего на свете хотелось знать, что он тогда сделает. Обойдется ли всё очередными побоями, или герр Циммерман наконец вспомнит, что он человек слова, и раз пообещал когда-то отрубить ей голову, за непослушание, то пора обещание исполнить. Топор всегда стоял в прихожей, скалясь наточенной до блеска улыбкой.

Но ни отец, ни его топор не знали, что под кроватью у Элизы давным-давно был собран мешок с теплой одеждой и несколькими утаенными грошами. Они и представить себе не могли, что сегодня вечером, когда народ уйдет с улицы, у городских ворот ее будет ждать Габриэль, чтобы отвезти по извилистой дороге через лес, к воротам замка. До вечера же Элиза будет примерной дочерью, о которой герр Циммерман мог бы только мечтать.

Она просидит за столом достаточно долго, ковыряя вилкой перемёрзший картофель и слушая, как соседи жалуются, что тиф всегда уносит молодых и сильных, а жалеет либо немощных, либо женщин, и неважно, что у герра Шнайдера жена умерла двумя месяцами раньше, в отличие от непутёвых сыновей. Элиза стерпит то, как ее и Маргарет будут тыкать, рассматривая, как лошадей на продажу родители дружков Фридриха. Их сыновья двух слов связать не могут, но у них всегда будут виноваты невестки, которых сейчас уже не учат следить за домом так, как тридцать лет назад. И у такой плохой хозяйки, как Элиза, весь быт развалится в первый же месяц. Потом отец, пахнущий дешевым шнапсом, хлопнет по столу тяжелой рукой и отправит женщин «заниматься делами», потому что им с дорогими гостями, раз уж они собрались, нужно обсудить важные вещи, для бабских ушей не предназначенные. Он сделает вид, что не видит, как герр Шнайдер пытается ее облапать, и только мать хлопнет ему по руке полотенцем и грозно глянет исподлобья.

За восемнадцать лет жизни с отцом Элиза научилась ждать. Под хохот и звон начищенных до блеска, но все равно кажущихся грязными рюмок, день тянулся долго и неторопливо. Они с матерью ходили по столовой туда-сюда, и Элиза сбилась со счета, сколько блюд и тарелок она успела перемыть, и было ли у них вообще столько посуды в доме. Но чем ближе подкрадывался вечер, тем сильнее у нее дрожали руки и громче становился пьяный голос отца, не предвещавший ничего хорошего.

Когда дом опустел и стало непривычно тихо, Элиза наконец вернулась к себе. Малышка Маргарет сидела на ее кровати, поджав колени, как делала всегда, когда ей было страшно. В больших темно-синих глазах Элиза видела свое отражение — бледное, с дрожащими губами и растрепанными волосами.

— Ну чего ты, лисёнок? — она села рядом с сестрой и приобняла. Маргарет молча прильнула к ней и взяла за руки. — Всё грустишь?

— Я боюсь. — Конечно, она боится. Элиза и сама боялась много чего: отца; его топора; леса; протянувшегося за городскими стенами; и в особенности того, что её ждало за лесом.

Когда она уйдет, у Маргарет останется только мать. Отец сойдет с ума от злости, но никогда не ударит ее сильнее, чем старшую. В конце концов, она была еще совсем ребенком, его отрадой, а Элиза уже несколько лет как стала неподъемным грузом, который он мечтал выдать кому-нибудь побогаче. «Я вернусь за тобой, — она гладила сестру по светлым кудряшкам. — Обязательно, как только у меня появится возможность».

Часы пробили десять. На улице совсем стемнело. Элиза уложила младшую сестру в постель вместе с ее любимой застиранной игрушкой и накрыла одеялом. Маргарет заснула быстро — давал о себе знать тяжелый, слишком тяжелый для десятилетней девочки день. Глядя на то, как она во сне крепче прижимает к себе тряпичную куклу, Элиза чувствовала, как ее руки наливаются тяжестью и не позволяют вытащить из-под кровати мешок. Но дороги назад у нее не было. Габриэль ждал у ворот.

Она тенью выскользнула из комнаты, избегая скрипящих половиц. Отец и мать уже заснули, они всегда ложились рано. Все должно пройти так, как Элиза представляла много ночей до этого: она прокралась в сени, надела башмаки, не издав ни одного лишнего стука, и, в последний раз взглянув в темноту дома, где ее не держало больше ничего, кроме спящей беспокойным сном сестры, вышла на улицу, навстречу холодной летней ночи.

Фонарь над входной дверью освещал дорогу, достаточно, чтобы она пробралась во двор, но его света не хватило, чтобы выхватить тень, склонившуюся над бахчой. Отец, окруженный поспевающими тыквами, словно король — подданными, ждал ее, держа на коленях топор.

— Куда это ты собралась? — он вышел на свет. Элиза попятилась назад, в темноте пытаясь разглядеть тропинку, которая вывела бы ее из западни. — Что, дома тебе уже не нравится?!

Ей хотелось сказать что-то колючее, гадкое, только чтобы не умирать молча, чтобы герр Циммерман запомнил это на всю оставшуюся жизнь. Чтобы когда он протрезвел бы и вспомнил момент, когда он шел на собственную дочь с топором, то захотел бы провалиться под землю.

— Это ты во всем виновата! — заорал он. Сбоку с карканьем взлетела стайка ворон. — Ты убила моего сына!

Лучше бы действительно убила. Элиза бросилась в сторону, надеясь, что отец не успеет перерезать ей путь к отходу, но тяжелая рука схватила ее за запястье и повалила на землю. Лезвие топора сверкнуло прямо над ней. Ударив отца каблуком по ноге, она только и успела, что перекатиться, перед тем как топор обрушился на грядку и зацепился за стебли. В стойле пронзительно замычала корова. Не разбирая дороги, Элиза бросилась бежать, но снова упала. На этот раз отец навис прямо над ней, весь красный и измазанный в земле. Элиза загородилась рукой, ожидая, когда на нее обрушится удар, но его не последовало. Топор с глухим стуком упал на землю рядом. Отец выглядел растерянным, точно человек, которого только что подняли с постели.

— Что же я творю? — спросил он, глядя на дочь и не узнавая ее. — Это же я хотел…

Она попятилась назад, подбирая растрепавшийся мешок. Герр Циммерман сидел на коленях, провожая ее взглядом.

— Дочка! — позвал он ее знакомым голосом. Он всегда говорил таким тоном, когда начинал просить прощения. — Дочка, прости меня!

В детстве Элиза ему верила, прощала и называла любимым папочкой. Сейчас, глядя на человека, который мгновения назад проклинал ее и собирался убить, она испытывала только стойкое отвращение и тошноту. Снова хотелось сказать что-то, чтобы ранить его, пока он уязвим настолько, насколько возможно, но слова не шли в голову. Единственное, что она могла, это развернуться и побежать настолько быстро, насколько позволяли дрожащие от страха ноги.

Огибая дом, Элиза заметила, что в их с Маргарет спальне горела лампа.

Габриэль, верный своему слову, ждал у городских ворот, то и дело беспокойно оглядываясь на лес. Его конь, видавший столько же, сколько и его хозяин, переминался с ноги на ногу и, похрапывая, ковырял копытом землю. Пусть верховой и был не намного старше Элизы, в своей шляпе и потертом плаще, с усталым и напряженным лицом, он казался чуть ли не стариком. Завидев спешащий к нему силуэт, он напрягся сильнее.

— Всё нормально? — спросил он, сажая Элизу в седло. — За нами не гонятся?

— Нет, — ответила она, чувствуя, как осипло от бега горло. — Надеюсь, нет.

— Поверить не могу, что я это делаю.

Он запрыгнул на коня и тронул поводья. Грому вся эта затея нравилась еще меньше, чем его всаднику — он то и дело крутил головой, и Элиза боялась, как бы он не скинул их посреди узкой тропы. Лес, который днём казался ей страшным чудовищем, сейчас выглядел не страшнее, чем выкрашенная черной краской театральная сцена — силуэты деревьев скользили на фоне, безразличные и слепые. Габриэль же, полностью уверенный в своем коне, наоборот оглядывался по сторонам со страхом и недоверием. Он пересекал лес чаще, чем все остальные, и лучше остальных знал, что в нем могло таиться, кроме стаи худых волков.

— Ты даже не представляешь, чего мне стоило уговорить барона нас дождаться, — сказал он, когда на тёмном небе начали проявляться еще более темные очертания замка, среди которых, точно звезды, теплели желтые огоньки окон. — Он, в конце концов, уже старый. Наверное, спать ложится ещё до заката.

— Я наоборот слышала, что старые люди спят очень мало, — хмыкнула Элиза. Страх, сковавший ее во дворе, отступал, уступая место мерзкому чувству волнения. — А может, он и вовсе упырь и на закате только просыпается.

— Чур тебя! — выругался верховой. — У нас свои чудовища есть, не хватало нам еще упырей.

— А что ты думаешь, у упыря не должно быть его упыриной свиты? Наоборот. Ему как раз удобно, чтобы кто-нибудь ему ловил в лесу жертв.

— Замолчи, девочка! — Габриэль по-настоящему побледнел. — В таверне я такие речи еще могу понять, но здесь — здесь не наше царство, понимаешь? В лесу свои законы.

— Конечно, свои, — Элиза, неожиданно для себя, развеселилась. — Зайцы едят траву, волки едят зайцев, волков должны есть люди — хотя, конечно, не едят, — а людей хватают Собиратели и приводят упырю, который их ест!

Элиза представила себе барона — в красном камзоле, чтобы не было видно, если он вдруг прольет кровь из своего кубка в виде черепа, с торчащими клыками, ужасно морщинистым лицом и заостренными ушами. Маргарет, если ей описать такого, завернулась бы в одеяло и побоялась бы носа высунуть, но Элизе впервые за долгое время было по-настоящему весело.

Под неодобрительные вздохи Габриэля и шелест листвы, они добрались до замка. Каменная громада, которую Элиза до этого видела только издалека, когда поднималась на холм на другой части Альтштадта, возвышалась над ними во всём своем грубом величии. Тяжелые створки ворот были приоткрыты, приглашая их в освещенный факелами внутренний дворик. После леса, где то и дело раздавались непонятные шорохи и завывания, здесь было оглушительно тихо. О том, что в замке есть жизнь, говорили только горящие факелы и свежее сено в кормушке, заготовленное специально для Грома. Габриэль говорил, что у барона нет слуг, но Элиза представить не могла, чтобы знатный человек лично заботился о таких мелочах.

Габриэль поставил Грома в стойло и остановился перед тяжелыми внутренними дверями, отряхивая плащ от пыли и зацепившихся по дороге веток и репьёв. Элиза последовала его примеру, хотя её внешнему виду помочь было трудно: вся измазалась в земле; растрепалась; так ещё и тащила за собой пыльный мешок из-под картошки. От мысли, сколько всего ей придется перестирать, после сегодняшней ночи, становилось жутко. Верховой оглядел ее и весело подмигнул. Здесь ему было куда спокойнее, чем в лесу, но Элиза не разделяла его настроя. Волнение, притаившееся до поры до времени, накатило с новой силой. Она представить толком не могла, что ее ждало внутри.

Габриэль толкнул дверь и зашел первым. Элиза проскользнула следом и вздрогнула от скрипа и грохота, раздавшегося за ее спиной. Внутри замка было светло, но пыльно. Конечно, мусора здесь не валялось, но сразу было видно, что не убирались здесь давно.

Барон Александр фон Бренненбург сидел на стуле, откинувшись на спинку и опираясь на дорогую трость с костяным набалдашником. Увидев его, Элиза почувствовала некое разочарование, смешанное с облегчением. Лицо у него было не такое уж и морщинистое, хотя Габриэль описывал его чуть ли не как живую мумию, бледное, но с живыми глазами разных цветов. Не было ни кубка в виде черепа, ни клыков, ни кроваво-красного камзола — одет он был только в белую рубаху с кружевными рукавами и жилет.

— Вы приехали позже, чем мы договаривались, — он поднялся и подошел к ним. Элиза опустила глаза. Она слышала, что благородные не любят, когда на них долго смотрят. — Что-то вас задержало?

— Да, милсдарь, — извинился Габриэль, прижимая к груди свою потрепанную шляпу. — Непредвиденные… обстоятельства.

Барон критическим взглядом оглядел сначала уставшего до смерти верхового, а затем переключился на нее. Элиза смутилась, разглядывая носки туфель. Что-то физически не давало ей поднять голову. «Не мумия, — подумала она, считая пятна от воска на ковре. — Мартышка. Седая, богатая мартышка».

— Вы должны учесть, фройляйн Циммерман, что работать Вам придется много, — произнес барон, отходя на несколько шагов, и она наконец смогла взглянуть на него. — Пусть в замке и куда меньше жилых комнат, чем может показаться, они не в самом лучшем состоянии.

«Точно не хуже, чем дома», — хмыкнула Элиза, но вслух ничего не сказала. Габриэль дернул ее за рукав, намекая, что она должна наконец открыть рот. Он все хвалился в городе, что с бароном они чуть ли не друзья, а оказалось, еле-еле мямлит, когда его спрашивают. Хвастун!

— Я умею работать, господин, — произнесла она хрипло. — Так значит, Вы меня берете?

— Габриэль рассказал мне о вашей ситуации, — ответил Александр холодно. Элиза прикусила щеку изнутри. — Вам повезло, что я как раз собирался искать горничную.

Верховой с облегчением выдохнул. В конце концов, Элиза была ему почти что как младшая сестра, и он бы просто не смог привезти ее обратно домой, хотя он до последнего не верил, что её авантюра удастся. Даже когда барон дал добро на то, чтобы он привез Элизу в замок, Габриэль думал, что он вышлет ее, как только увидит, но он даже ничего не сказал про ее внешний вид.

— Габриэль, вы свободны, — Александр коротко кивнул ему. — Другие дела мы с вами обсудим позже. Благодарю Вас.

— Это вам спасибо, милсдарь, — он поклонился и повернулся к Элизе. — А ты смотри, не позорь нас обоих, понятно?

— Понятно, — хихикнула Элиза. — Спасибо тебе. Я не знаю, что бы я без тебя делала.

Они тепло обнялись. Габриэль, еще раз поклонившись барону, вышел во двор, оставляя их наедине. Элиза покрепче перехватила свой мешок, ожидая приказаний. Александр снова осмотрел ее с головы до ног и махнул рукой.

— Завтра я познакомлю Вас с замком, и Вы приступите к своим обязанностям. Сейчас же советую хорошо отдохнуть. Судя по всему, день у Вас был не из легких. Я покажу Вашу комнату.

— Благодарю, господин, — она пошла за ним вверх по лестнице. Несмотря на почтенный возраст, Александр вовсе не выглядел немощным и ходил быстро, и трость ему нужна была скорее для вида, чем для пользы.

Глядя на ровную спину перед собой, Элиза думала, всегда ли он жил один. Скорее всего, когда-то у него была баронесса, а может и дети. Скорее всего, их скосила какая-нибудь чахотка, а может и оспа — она не думала, что богатые болели тифом, как Фридрих.

— Также, хочу предупредить, что ночью здесь бывает достаточно шумно. Сам замок старый, а в подземельях находится тюрьма. Не пугайтесь.

Она кивнула. На смену веселью, охватившему ее в дороге, пришла нечеловеческая усталость. Через еще несколько коридоров и лестниц ей казалось, что она упадет прямо на грязный ковер, прежде чем доберется до спальни.

— Прошу. — Александр остановился у крепкой двери. — Ваша спальня.

Он пропустил ее в небольшую, но хорошо обставленную комнату, в которой даже был растоплен камин. Может, для барона это и было бедно, но Элиза о таком могла только мечтать. Несколько обитых тканью стульев, умывальник, собственный крепкий стол с масляной лампой, и, что поразило ее больше всего, шкаф, заполненный книгами, — для нее это казалось самым настоящим подарком.

— Мои покои — дальше по коридору, — ей показалось даже, что барон слегка улыбнулся. — Спокойной ночи, фройляйн Циммерман.

— Спокойной ночи, господин, — она присела в неуклюжем реверансе. Александр кивнул и оставил ее одну.

Стянув с себя испорченную одежду и наскоро умывшись, Элиза скользнула под теплое одеяло. Ей показалось, что она тонет в перине, оказавшейся куда мягче, чем можно было ожидать. Перед тем, как провалиться в глубокий сон, она вспомнила одну-единственную мелочь — разве преступников уже несколько лет как не отвозили в Нойберг?

========== Часть 2 ==========

Элизу разбудила тишина.

Навалившись, словно тяжелое пуховое одеяло, тишина украла царивший в доме по утрам привычный звук шагов, скрип половиц и мычание скота. Только прислушавшись, она различила тиканье часов, но он звучал совсем по-другому: тяжелее и медленнее. Кроме часов, она услышала и шорох ветра, где-то снаружи, за плотно закрытым окном, и негромкий стук где-то вдалеке.

С недоверием высунув голову из-под одеяла, она оглядела комнату. Ночью она показалась ей намного больше и роскошнее, чем было на самом деле. Стол в углу комнаты оказался грубым и ободранным, обивка на стуле местами разодралась. Пусть она и знала, что все это мелочи, но мелочи бросались в глаза слишком сильно. Конечно, барон мог и вовсе не взять её к себе, а мог и выделить чулан под лестницей, как в сказках, которые она читала Маргарет.

Вспомнив о бароне, Элиза вздрогнула и, прищурившись, взглянула на часы. Стрелки показывали половину десятого. Будь она дома, отец бы давным-давно выдернул ее из постели, а, может быть, и устроил бы трёпку, но Александр не дал ей никаких указаний, во сколько она должна проснуться. Она вспомнила слова Габриэля о том, что раз барон очень стар, то и спит много. Возможно, он и вовсе еще не проснулся, и у нее была возможность проявить себя, приготовив все к его пробуждению.

Умывшись и переодевшись в платье, которое вынесло ночь в мешке и даже не сильно пострадало, Элиза взглянула на свое отражение в мутном зеркале, с громадной потрескавшейся от времени рамой. Залегшие под глазами синяки напоминали о кошмаре последних нескольких дней, который начался со смерти Фридриха и закончились побегом, чуть не стоившим ей жизни. Элизе хотелось верить, что теперь начнется новая жизнь, о которой она так долго мечтала, но сомнения, поселившиеся глубоко внутри, то и дело вылезали на поверхность, как черви после дождя.

— Все будет хорошо, — подмигнула она своему размытому отражению и вышла из комнаты.

Ее комната располагалась в длинном коридоре, который вёл в зал. Кроме того, было еще несколько запертых дверей, за исключением одной — баронской спальни. Элиза остановилась посреди залитого дневным светом коридора, не зная, стоит ли ей постучаться. Возможно, Александр еще спал, а возможно, его там и вовсе не было. В любом случае она выставит себя глупой, если ворвется в чужие покои.

— Доброе утро, Элиза, — раздавшийся за спиной глубокий голос заставил девушку подскочить на месте. Александр пришел из гостиной, и, судя по всему, проснулся уже давно. Теперь на его плечи был накинут красный камзол с золотой отделкой, и Элизе пришлось постараться, чтобы сдержать смешок. — Я вижу, вы в хорошем настроении.

— Доброе утро, господин. — Она присела в неловком поклоне. — Простите меня. Я, наверное, проспала.

— Вчера у вас был тяжелый день, и официально вы еще не приступили к своим обязанностям, поэтому я решил дать вам выспаться. В дальнейшем такого не повторится, учтите.

— Хорошо. Спасибо, господин.

— Следуйте за мной. Я покажу, где что находится.

Зал, в котором Элиза вчера не была, поразил ее. Он казался будто бы вырванным из остального интерьера замка, выполненного в теплых красно-коричневых тонах. Свет здесь почему-то был холодным и отдавал неестественной голубизной, как будто вместо солнца в окна светила луна. Две лестницы поднимались на огороженный балкон, где были еще две жилые комнаты. Еще одна лестница вела вниз. Но больше всего Элизу напугал жуткого вида фонтан. Из неглубокой чаши, похожей на ракушку, поднималась уродливая металлическая сороконожка, увенчанная лицом младенца из бледного мрамора, изо рта которого текла мутная вода. По бокам ракушку поддерживали два проржавевших крыла, а спереди высовывались мраморные женские ноги. «Бледные, как у утопленницы». Зрелище было настолько неприятным, что Элиза спряталась за спину барона, лишь бы не чувствовать на себе тяжелый взгляд каменного младенца.

— Что это такое?

— Фонтан, — ответил Александр, пожав плечами. — Мне он тоже не очень нравится, но он остался здесь от прошлых хозяев замка. Я не смею его выкидывать.

— Гадость какая! — вздохнула она с облегчением. Было бы неловко, окажись фонтан любимой баронской диковинкой, а она бы обругала его.

— Вы скоро к нему привыкнете, — на лице Александра промелькнула улыбка. — А теперь слушайте. Внизу — хранилище. Кроме хлама и крыс в нем ничего нет, поэтому делать вам там нечего. Вверх по лестнице справа — мой рабочий кабинет, туда я тоже настоятельно прошу не заходить. Слева — гостевая комната. Мне нужно, чтобы вы привели ее в порядок, поскольку через несколько недель ко мне прибудет гость. Понятно?

— Да, господин, — кивнула Элиза. Александр быстрым шагом пошел дальше, в следующий коридор. Каменные львы сторожили клетку, подвешенную на металлическом тросе, и еле заметную железную дверь слева.

— Там — машинное отделение, — барон указал на дверь. — В него вы тоже не заходите. А это — лифт. Вы знаете, что такое лифт?

— Нет.

— Это клетка, которая едет вниз, но к ней вы без моего присутствия даже подходить не должны, не говоря уж о том, чтобы зайти внутрь.

Элиза послушно кивнула, но про себя подумала, можно ли ей в замке вообще куда-нибудь, кроме собственной комнаты и гостевой. Дверь в машинное отделение ее, возможно, и пугала своей массивностью, а вот хранилище и тем более личный кабинет барона — манили и разжигали любопытство. Когда они шли обратно, Александр заметил, как внимательно она смотрит на запертые двери, и неодобрительно покачал головой. Он провел ее через уже знакомый коридор, затем — через длинные архивы, где почти не было окон и было очень пыльно, жуткую камеру переработки, которую Элиза пообещала в будущем пробегать как можно быстрее, а затем они вернулись в холл, где вчера барон встретил ее и Габриэля.

— В целом, на данный момент основная ваша работа — это архивы и гостевая комната. Естественно, зал с фонтаном и коридоры также необходимо поддерживать в порядке. Напомните еще раз, куда вам нельзя?

— Хранилище, потому что там пусто, ваш кабинет, потому что он ваш, машинное отделение, потому что там меня задавит шестернёй, лифт, лаборатория, потому что там много «веществ», и винный погреб со старыми архивами, потому что там может обвалиться потолок.

Александр также показал ей ещё несколько залов, пустых и однообразных, узкую кухню, больше похожую на коптёрку, где толком не было продуктов, и столовую. По словам барона, сам он ей давно не пользовался, так как не с кем было делить трапезу, но теперь, раз уж их двое, столовую тоже нужно привести в порядок.

Больше всего в замке Элизе понравился задний двор. Окруженный со всех сторон стенами, он напоминал собой колодец, на дне которого расцвел неожиданно пышный для такого бедного места сад. Проведя всю жизнь в Альтштадте, где вершиной садоводства были яблони, мелкие кислые сливы да мальвы вдоль заборов, Элиза даже представить не могла, что на свете есть столько цветов.

— Если хотите, можете собрать фрукты и сварить варенье, — барон выглядел гордым за свое детище. — Вы умеете?

— Да, господин. Я… Я могу и пирог испечь.

— Было бы прекрасно, — кивнул Александр. — Что же, основную часть замка я вам показал. Можете приступать к работе.

Элиза в очередной раз поклонилась и задумалась, не зная, с чего начать. Когда барон показывал ей комнаты, она делала мысленные пометки: тут нужно выбить ковры, там — постирать занавески и скатерть, и она даже представить не могла, что творилось в гостевой комнате, которую нужно приготовить как можно скорее.

— Для начала, я думаю, вам стоит посетить кухню, — намекнул Александр, видя ее замешательство. — К двум часам дня обед должен быть готов.

— Хорошо, — Элиза тут же поняла, что опоздания барон не примет. — Тогда я пойду.

— Габриэль привезет продукты через три дня. Но, я думаю, того, что осталось, нам пока хватит.

Упоминание верхового воодушевило ее. Возвращаясь по петляющим коридорам, Элиза представила, как через три дня Габриэль зайдет в сверкающий чистотой замок, который не узнает с первого взгляда, и первым делом получит от нее щелбан. Во-первых, потому, что не верил в нее, а во-вторых за то, что в городе он громче всех хвалился, что с бароном на короткой ноге, а на самом деле два слова еле связал, и те оказались «спасибо» и «благодарю». И еще, конечно, за дурацкую привычку звать ее «девочкой».

Только зайдя в узкую, наполовину заброшенную, кухню, где царил беспорядок, Элиза вдруг вспомнила, что не спросила у барона, что именно он хочет на обед. Вряд ли такому человеку понравится крестьянская еда, которую она готовила дома. Оглядев запасы — не скудные, но и далеко не богатые, она задумалась. Картофель почти весь сгнил и до завтра не долежит, даже если выбросить испорченный. Мяса в кладовке хватит на несколько дней, а вот копченого бекона, хлеба и муки — хоть отбавляй. Барон, судя по всему, редко сюда заходил. Элиза представить не могла, чем тогда он питался — не сырой же морковью?

— Хотя, если он все же упырь, — пробормотала она себе под нос. — Положу побольше чеснока.

Большого труда ей стоило отчистить котел и сковороду до более-менее приличного состояния, а в буфете нашелся чистый, почти нетронутый, набор посуды. Кухня наполнялась разнообразными запахами и звуками. Под аккомпанемент шипения, бульканья, звона и веселого пения варились овощи, жарилось мясо. Про обещанный пирог Элиза тоже не забыла — сходила в сад и собрала опавшие тёмно-красные сливы. Матушкин рецепт пришлось немного изменить, но тем лучше: Элизе не хотелось в первый же день вспоминать о доме. Её дом теперь — замок, и она должна постараться, чтобы он выглядел достойно, даже если придется работать день и ночь.

В шкафу нашлась чистая скатерть на смену старой, заляпанной воском и кое-где — винными пятнами. Стол здесь стоял длинный, занимая собой почти все пространство столовой. Расставляя чистую посуду и раскладывая приборы, начищенные до какого-никакого, но блеска, Элиза задумалась, не одиноко ли Александру каждый день сидеть здесь одному, в компании одних только стульев, расставленных вдоль. Не одиноко ли смотреть на место на противоположном конце стола, которое когда-то кто-то занимал и переглядывался с ним во время какого-нибудь важного обеда? Или…

— Будьте осторожны, фройляйн Циммерман, — произнес голос у нее над ухом перед тем, как она наткнулась на стоящего рядом человека.

— Простите, господин! — она отряхнулась и отошла на два шага назад. Уже второй раз барон появился прямо у нее за спиной, не издав ни единого звука.

— Я вижу, вы многое успели сделать, — Александр оглядел столовую. — Похвально.

«Многим» были только новая скатерть и отчищенные от пыли стулья и буфеты, стоящие вдоль стен, но Элизе было приятно слышать похвалу. Дома ее работу принимали за нечто само собой разумеющееся и вечно искали одни только недостатки. Она взглянула на часы, тикающие в углу. Большая стрелка почти подползла к двум — значит, она всё же успела, хоть и совсем не следила за временем.

Пока Элиза была занята делом, она ни о чем не думала, но закончив поняла, что волнуется еще сильнее, чем перед прибытием в замок. Пока барон садился за стол, она пошла обратно на кухню. Живот скрутило от сильной рези. Руки и ноги похолодели и задрожали, и в воображении тут же возникла картина, как она идет и спотыкается на самом последнем шаге, обливая супом и барона, и новую скатерть, и чистый пол. Элиза затрясла головой, прогоняя незваные мысли. «Все будет хорошо», — шепнула она себе.

На обед она приготовила картофельный суп, густой, украшенный зеленью, сухарями и мелко нарезанным беконом, жаркое из свинины, к которому тоже шел картофель и зеленый горошек, и — Элизина гордость — сливовый пирог по рецепту фрау Циммерман под редакцией ее дочери. Пусть в Альтштадте Циммерманов и не считали бедными, позволить себе такой обед они могли не чаще, чем по праздникам. Элиза взглянула барона, стараясь понять, нравится ему или нет. Не надел ей тарелку на голову, как несколько раз делал отец, когда суп оказывался пересоленным — и уже хорошо, но ей хотелось бы услышать, что он думает. Наконец, когда она поставила перед ним тарелки и отошла, Александр поднял на нее глаза. «Почему вы не едите сами?» — спросил он. Элиза опешила. Она даже не подумала, что за столом есть место и для нее. В конце концов, какой барон будет обедать в компании прислуги?

— Простите, — она поклонилась. — Я не думала, что…

— Нас тут всего двое. Формальности ни к чему. Садитесь и ешьте. — Он указал на стул слева от себя. Элиза, спохватившись, принесла для себя миску и приборы, и села рядом. Барон кивнул.

— Простите, господин, — робко произнесла она. — Вы не молитесь?

В его взгляде проскочило недоумение. Элиза слышала, что сейчас у богатых людей модно отказываться от веры, но Александр казался человеком далёким от столичных веяний. Хотя, и набожным его тоже нельзя было назвать, ведь во всем замке не было даже часовни.

— Прошу прощения. Я совсем забыл.

Сложив руки, он пробормотал короткую молитву. Элиза помолилась про себя, поняв, что ни слова не разобрала из того, что он произнес. Впрочем, даже если барон — безбожник, её это не волновало, пока он относился к ней хорошо. Отец не пропускал ни одной мессы и требовал, чтобы они молились утром и вечером.

Они ели в молчании. Украдкой Элиза смотрела, как Александр держал приборы и пыталась повторить за ним, но, чуть не выронив вилку, оставила эту затею. Дома она привыкла есть быстро, чуть ли не забрасывая в себя еду. Герр Циммерман был уверен, что раз он — хозяин стола, то раз он закончил есть, значит и все должны, даже если не успели. Именно из-за этого, считала Элиза, Маргарет в свои десять была замухрышкой. Она то отвлекалась, то задумывалась о чём-нибудь, то долго возилась с костями в рыбе, поэтому часто оставалась без ужина. Несколько раз отец ловил сестёр, когда они пробирались на кухню поздно вечером, и ставил коленями на горох. Маргарет с тех пор перестала так делать, а Элиза — начала прятаться лучше.

Если дома привычка съедать все за мгновения помогала, то сейчас мешала как никогда сильно. Александр сидел ровно, как палка, и никуда не торопился. Элизе пришлось здорово замедлиться, чтобы не выглядеть глупо, хотя и в ее голове промелькнула мысль, что, растягивая каждую ложку, она выглядит еще глупее, чем могла.

Спустя время, показавшееся вечностью, она наконец унесла тарелки. Под зорким взглядом барона она заварила чай в фарфоровом чайнике со свечным подогревом — который показался ей необычайно дорогим, ведь дома похожий стоял в буфете и доставался только по самым большим праздникам, — и разлила по аккуратным чашкам с рифлеными краями. Александр сам положил себе несколько крупных кусков сахара. Элиза слышала, что богатые еще добавляют в чай сливки, но в Бренненбурге сливки водились, наверное, только раз в месяц, а то и реже.

— Этот сервиз привез мне брат из Китая, — сказал он. — Это родина фарфора, находится очень далеко на востоке.

— У Вас есть брат? — удивилась Элиза. Александр кивнул в ответ. — Это он должен приехать?

— Нет. Он был здесь незадолго до вашего прибытия. Впрочем, человек, которого мы ждем, тоже из Англии.

Иногда через Альтштадт проезжали путешественники, ехавшие в Россию или Голландию. Среди них могли быть и англичане, но отец и матушка запрещали Элизе подходить к ним близко, а разговаривать — тем более. Только по вечерам, сидя в дальнем углу таверны, они с Джейкобом слушали россказни Габриэля, которые он слышал. Однажды он рассказал, что офицер, пробывший в Альтштадте несколько дней, на самом деле участвовал в восстании в Петербурге и еле успел избежать казни. Джейкоб ругался, что такой поступок для дворянина — позор, а Элиза вспоминала его жену, очень бледную и худую, которая всегда сидела молча и ничего не ела, и представляла, каково это — быть женой преступника. Перед сном она представляла, что и за ней однажды явится такой удалой офицер, бегущий из ниоткуда в никуда, заберет её с собой, и они будут скитаться, пока не осядут где-нибудь на берегу моря, где их не найдет ни царское правосудие, ни отцовский гнев.

— Благодарю за столь вкусный обед, — произнес Александр, вытерев рот салфеткой. — Вы очень хорошо готовите, Элиза.

Она почувствовала, как краснеет. Принимать похвалу от кого-то, а тем более, от барона, было для нее ново и непривычно. Она неловко улыбнулась и встала, чтобы убрать со стола. Забирая у Александра пустую чашку, она обратила внимание на его пальцы и заметила, что обручального кольца он не носил ни на правой, ни на левой руке. Такое открытие ее опечалило — правы оказались городские сплетники, говорившие, что у барона не было наследников. Поговаривали, что после его смерти замок должен перейти в собственность казны, и к ним пришлют какого-нибудь избалованного столичного дворянчика, который тут же поднимет налоги до небес и установит здесь свои порядки.

Нельзя было сказать, что Александра любили в Альтштадте, наоборот, скорее побаивались. Но пока барон не лез в городские дела, горожане не лезли в его. Габриэль ездил в замок, отвозя продукты и передавая просьбы, которые барон, в свою очередь, доносил королю. Элиза всего несколько раз видела карету с орлом, проезжавшую по улицам, и никогда до прибытия в замок не видела Александра вживую. Во всем Альтштадте похвастаться тем, что они лично с ним говорили, могли разве что Габриэль и, наверное, градоначальник, поэтому личность барона обросла множеством легенд. Элизе больше всего нравилась легенда про упыря, но были и те, кто верил в то, что барон — вечный жид, или демон во плоти, или что его род вовсе проклят вечным уродством. Габриэль сначала пытался переубедить сплетников, утверждая, что он просто отшельник и вовсе не уродливый, но ему одному было не тягаться с людскими фантазиями.

— Я буду в своем кабинете, — сказал ей Александр. — Прошу не беспокоить меня.

— Хорошо, господин. Мне… позвать Вас к ужину?

— Нет. Оставьте его на столе в начале кабинета и дальше не заходите.

— А чем Вы занимаетесь? — спросила Элиза, не в силах подавить любопытство.

— Ставлю эксперименты, — объяснил он лаконично. — Не думаю, что девушке вашего возраста понравится такое зрелище. Сразу предупреждаю: запах из рабочих комнат может распространяться до самой двери, поэтому будьте готовы.

— Хорошо. Я приберусь здесь и пойду в архивы… Если вы не против.

— Конечно. Занимайтесь своей работой, Элиза.

Барон удалился, оставив ее наедине с грязной посудой и мыслями о том, что слово «эксперименты» может подразумевать под собой всё, что угодно. Можно просто смешивать разные растворы, которые стояли на полках в полузаброшенной лаборатории, а можно делать вещи, от которых у нормальных людей мороз по коже. Элиза понимала, что Александр ни в жизнь не поделится с ней своими секретами, которые прятались за тяжелой дверью машинного отделения или теми, которые выдавал неприятный запах в кабинете. С одной стороны, она уважала его право хранить тайны, но с другой, неприятная мысль пробраться в кабинет, когда он будет работать в саду, посетила ее голову уже несколько раз.

Закончив с посудой, Элиза, захватив ведро и швабру, направилась в архивы. По дороге она остановилась у фонтана и, подумав немного, решила назвать его Гертрудой и попросила плеснуть ей немного воды — фонтан вежливо согласился, наполнив ведро почти до краев. Детская привычка давать жутким вещам имена, чтобы перестать их бояться, подействовала и на этот раз. Младенческое лицо перестало быть пустой каменной маской — теперь можно было взглянуть на Гертруду и понять, что она, в общем-то, довольна своим положением. Даже ноги скрестила, чтобы было удобнее сидеть.

Библиотека встретила ее облаками пыли, поднимавшимися от каждого движения. Александр сразу предупредил её, что яркий свет и холодный уличный воздух вредны для книг, поэтому, как Элизе ни хотелось, распахнуть и без того крохотные окна она не могла. Она собрала с пола книги, помыла его, несколько раз возвратившись к Гертруде за водой, и даже успела оттереть от многолетнего слоя грязи таблички на шкафах, прежде чем с ужасом осознать, что она не понимала ни единой надписи. Наугад она открыла около десятка книг, и одна из них даже оказалась на немецком, но таких слов Элиза все равно не знала. Таблички, старательно вычищенные до тусклого блеска, оказались нагромождением черточек, крестиков и даже букв, и для барона они что-то да значили, только ей они не говорили ни о чём.

Направляясь в архивы, Элиза рассчитывала просто расставить книги по местам, да подмести пыль, но чем дольше она здесь находилась, тем сильнее ее охватывал ужас. Сначала — куча непонятных надписей и значков, потом — жуткая комната, с табличкой на латинском языке, где обнаружились еще полки и мольберты с непонятными чертежами. Чем дольше она находилась в архивах, тем сильнее ей казалось, что вот-вот она откроет какую-нибудь книгу, и вместе с пылью из нее выпрыгнет какое-нибудь чудовище пострашнее огромных пауков, засевших по углам на паутинах, похожих больше на кружевные салфетки.

Кульминация кошмара не заставила себя долго ждать. Выставляя книги на полку, Элиза попыталась вытащить одну из них, которая была светлее остальных и выбивалась из общей картины, как вдруг прямо над ее головой что-то затрещало и затикало, как часы. Выронив из рук тряпку, Элиза оцепенела от страха. В голове ее проносились десятки картин. За полминуты, что ходили невидимые глазу шестеренки, она успела придумать и механизм обрушения замка, и мысленно извинилась перед бароном, которому суждено погибнуть по ее вине, и вспомнила сказки, в которых незадачливых воров засыпало песком. Она чуть не простила отца, как вдруг механизм остановился, и ничего не произошло.

Крадучись, Элиза прошлась по всему помещению архивов и выглянула в коридор. Замок стоял на месте. Не появилось новых дверей, и старые тоже никуда не исчезли. Внимательно осмотрев все полки, Элиза заметила еще несколько таких светлых книг, и зареклась прикасаться к ним под страхом смерти. Даже навязчивое любопытство не могло пересилить того ужаса, который она испытала только что, и который не хотела испытывать больше никогда.

Закончив с книгами, которые вызывали теперь стойкое отвращение, Элиза вернулась в свою комнату. Перед тем, как взглянуть в зеркало, она уже приготовилась увидеть там старуху, один-в-один похожую на барона, и выдохнула с облегчением, не обнаружив на голове седых волос. Время близилось к вечеру. Она рассчитывала передохнуть после архивов, но тогда пришлось бы заставить барона голодать лишний час.

Утренний запал прошёл быстрее, чем ей хотелось, поэтому ужин она приготовила до безобразия простой —жареные яйца, найденные в кладовой, колбаски, и всё тот же горошек, что был на обед. Если Александр будет недоволен, она сможет сослаться на то, что продукты закончились, и всё изменится, как только Габриэль привезет новые, но судя по тому, как барон вел себя во время обеда, он не был привередлив в еде так же, как герр Циммерман.

Управившись с готовкой, она впервые отправилась в кабинет, манивший ее целый день. Стоило ей только открыть в дверь, в нос тут же ударил запах соли, железа и чего-то еще, незнакомого и резкого. Кабинет оказался целым крылом с длинным коридором и несколькими комнатами с закрытыми дверями. В углу, на повороте, стоял стол, на который она поставила поднос. Коридор, украшенный картинами, продолжался дальше, оканчиваясь двумя тяжелыми закрытыми дверями.

— Господин барон! — позвала Элиза, надеясь, что он слышит. — Ужин готов. Я оставила его на столе.

Звук, похожий на пилу, что доносился из-за дверей, на мгновение прекратился, чтобы продолжиться снова. Она восприняла это как хороший знак и поспешила удалиться, даже не взглянув на закрытые двери. Может быть, в следующий раз. Сегодня она насмотрелась на секреты Бренненбурга сполна и хотела только поесть и наконец отдохнуть. На здоровье Элиза никогда не жаловалась, но целый день, проведенный за работой, дал о себе знать. Рухнув на перину, которая показалась еще мягче, чем вчера, она вытянулась и застонала от боли в спине и руках. Габриэль обойдётся смотреть на идеальную чистоту, решила она. Или посмотрит на неё, когда приедет в следующий раз.

Среди ночи, когда совсем стемнело, её разбудил звук играющего пианино. Не помня, как она заснула и когда успела накрыться одеялом, Элиза встала с постели. Она даже не переоделась и толком не убралась после ужина. Будь на месте барона отец, она бы давно проснулась от того, что грязная посуда оказалась на ее кровати, но Александр пожалел ее — возможно потому, что работала она только первый день. Накинув на плечи тонкую шаль, местами изъеденную молью, Элиза вышла в коридор, двигаясь на звуки.

Она нашла барона в одной из комнат дальше по коридору. Дверь была чуть приоткрыта, и она замерла в нерешительности, не смея зайти. Александр сидел спиной, повесив камзол на спинку стула. На столике рядом с инструментом она заметила открытую бутылку вина и полупустой бокал. Музыка то лилась плавно, то вдруг превращалась в яростные удары по клавиатуре, и Элиза замечала, как с каждым ударом плечи Александра вздрагивают. Раньше ей доводилось слышать только кабацкие песенки, которые обычно играл на своей старой скрипке Джейкоб, и новая мелодия — незнакомая, то дикая, то спокойная, заворожила её так сильно, что она не заметила, как музыка прекратилась.

— Проходите, — произнес Александр, повернувшись. — Не нужно стоять на пороге.

Вздрогнув, Элиза зашла внутрь и села в кресло, на которое кивнул барон. Он отпил из бокала и огляделся по сторонам в поисках чего-то. Левой рукой он перебирал по клавиатуре, как обычно люди, задумавшись, стучат по столу. Наконец он встал и достал из шкафа еще один бокал, стоявший среди хрустального набора. Он оглядел его в свете свечей и протер салфеткой.

— Не пейте слишком много, — сказал он, наливая ей вино. — Не хватало Вам еще похмелья.

— Спасибо, — произнесла Элиза почти неслышно. — Простите, я…

— Перетрудились, — закончил за нее Александр, снова садясь за пианино. — Похвально, что вы так любите работать, но перегружать себя я вам запрещаю.

Он снова заиграл, но уже другую мелодию. Элиза пригляделась к нотам, но ничего не разобрала. Новая пьеса больше напоминала то ли романс, то ли колыбельную, под которую ей хотелось крепче завернуться в шаль и утонуть в кресле. Вино слегка горчило на языке и первые несколько глотков било в нос резким запахом алкоголя, но вскоре принесло за собой приятно разливающееся по телу тепло. Она смотрела на профиль Александра, который расплывался в одно светлое пятно, и хотела бы думать о чем-то, но в голову не приходило ни одной мысли.

Перед тем, как снова провалиться в приятную тяжесть сна, ей послышалось, как кто-то тихим голосом подпевает мелодии на незнакомом языке.

Комментарий к Часть 2

Человек, тыкнувший “Жду продолжения”, спасибо. Кто бы ты ни был, ты спас меня от полного менталбрейкданса.

========== Часть 3 ==========

Комментарий к Часть 3

Из-за технических затупов фикбука пришлось выложить главу заново. Простите :(

Дни до прибытия Габриэля проходили быстро и однообразно. Днем Элиза работала, вычищала гостевую комнату от многолетнего слоя пыли, стирала шторы и одежду, даже вернулась в архивы, чтобы закончить начатое. Она нашла в себе смелости спросить у барона, что означают знаки на табличках и надпись на латыни на двери одной из комнат. Александр рассказал ей про римские цифры и даже написал на листке бумаги шпаргалку, чтобы она смогла разложить книги по году написания.

— Это — комната для старых фолиантов, — перевел он надпись. Недоумение на лице Элизы, слышавшей слово «фолиант» впервые, говорило само за себя. — Для очень, очень старых книг.

Но, конечно, не все шло гладко. Услышав о злополучной книге, напугавшей Элизу в ее первый визит в архивы, барон вдруг сделался мрачнее тучи и строго-настрого запретил ей прикасаться к ним. Не то чтобы она хотела, но неожиданная строгость напугала ее и вновь взбудоражила любопытство.

— Учтите, что если вы заберетесь куда-нибудь, я непременно об этом узнаю, — предупредил Александр. — И я советую Вам избавиться от привычки кусать губы, когда вы что-то замышляете. Вы точно так же смотрели на мой кабинет вчера.

Элиза прикрыла рот рукой и с удивлением осознала, что барон прав. Отец раскрывал ее замыслы очень редко, а Александру стоило один раз заметить ее привычку, чтобы после прочитать, как открытую книгу. Наверное, не менее дурацкую, чем те, которые служили рычагами для неведомого механизма.

Но даже несмотря на плохое первое впечатление, архивы сумели ее удивить. За закрытыми дверями, которые она не заметила поначалу, скрывалось целое крыло с широкой галереей, устланной дорогими, но пыльными коврами и увешанной картинами, комнатой для хранения каталогов, которые оказалось сортировать куда легче, чем научные труды, и даже с отдельными комнатами для хранения карт и книг об истории Альтштадта.

В большинстве из них язык был слишком тяжелым и замысловатым, чтобы она могла понять прочитанное, но местные легенды Элиза узнавала с первых слов. Сказки о Собирателях оказались не просто страшилками для детей, а настоящими легендами, о которых писали в серьезных книгах. Человек, изучавший их края, даже упомянул род фон Бренненбургов, и Элиза обнаружила, что слухи, которые так раздражали Габриэля, ходили по Альтштадту уже много поколений.

Архивы интересовали и пугали ее одновременно. Убирая с пола разбросанные листы, Элиза находила и непонятные списки на латыни, и выпавшие страницы из книг, которые уже не вернуть на место, и старинные карты, но самой удивительной находкой стал контракт некого Вильгельма фон Гериха, который заключил его с предком барона. Так, кроме своего нынешнего хозяина, она насчитала в его роду еще двух Александров — основателя и этого, взявшего к себе на службу Гериха. Возможно, в том, что у нынешнего барона Бренненбургского не было наследников, было и что-то хорошее. На четвертом Александре она бы запуталась.

Элиза надеялась найти в архивах какую-нибудь семейную летопись, но, сколько она ни пролистала книг, все было тщетно. Кроме сборника легенд и контракта предыдущие хозяева замка не упоминались нигде — впору было поверить, что барон действительно жил почти триста лет. Сам он ни единым словом не обмолвился о своей семье, кроме брата, который путешествовал по свету и присылал ему в подарок диковины, вроде фарфорового сервиза или жутких деревянных масок из далекой Африки.

Временами замок то казался ей наполовину пустым, со своими голыми стенами и ободранными гобеленами с изображениями орлов, то, убираясь в какой-нибудь отдаленной комнате, Элиза вдруг понимала, сколько забавных вещей можно было найти среди хлама. Так же, как с фонтаном, она подружилась с проржавевшими рыцарскими доспехами, что несли свою стражу в неиспользуемых коридорах, и с позволения Александра и под его руководством пересадила в цветочные горшки новые растения.

Александр обожал цветы. Увидев сад в первый раз, Элиза подумать не могла, что все это — заслуга барона. Она слышала, что богатые люди нанимают к себе садовников, но Александр работал в саду самостоятельно. Его безусловными любимицами были аккуратно подстриженные кусты роз с особенным сладким запахом. Пока Элиза помогала обрезать их, он рассказывал о далеком знойном Дамаске, откуда они родом и где их добавляют в сладости и чай.

Александр любил рассказывать, а Элиза — слушать. Но иногда, упоминая какие-то вещи или имена, он сталкивался с недоумением в ее взгляде и вспоминал, насколько велика пропасть между ними. Элиза не знала ни поэтов, ни художников, а ее знания о стихах ограничивались только пошлыми романсами и частушками, которые она слышала по вечерам в «Мельнице». В некоторых упоминался и сам барон, но их она предпочитала даже не вспоминать. Он постоянно обещал серьезно заняться ее образованием, но каждый раз занятия откладывались и откладывались, пока однажды Александр не выловил ее в зале с фонтаном.

— Человек, который должен будет приехать — очень уважаемый ученый, профессор, — сказал он, оглядывая Элизу придирчивым взглядом. — Если вы предстанете перед ним в таком виде, он поднимет меня на смех.

— В каком — таком? — Элиза недоуменно огляделась. Платье, конечно, запылилось, но оно и понятно — она только что подметала пол. — Я умываюсь по утрам и…

— Дело не в этом. Вы выглядите, как крестьянка.

— Я ведь и есть крестьянка.

— Ошибаетесь. Находясь в этом замке, вы — моя горничная, и должны соответствовать своей должности. Выпрямьтесь.

Александр не сильно, но ощутимо хлопнул ее тростью по спине. Элиза выпрямилась, но барон снова остался недоволен и набалдашником трости надавил ей на плечи, заставляя опустить их и выпрямить шею. Затем он отошел на шаг назад и оглядел ее со стороны. Может, теперь она и выглядела как образцовая горничная, но смогла простоять так только несколько минут.

— Привыкайте ходить так, — сказал Александр, когда ссутулилась обратно. — И, когда приедет гость, вам придется забыть о привычке бегать по коридорам и вальсировать с метлой.

— Откуда вы знаете? — спросила Элиза, чувствуя, как лицо краснеет. — Вы же почти всегда в кабинете.

— «Даже самый малый облак на твоем девичьем небе не укрыть от глаз моих»{?}[Александр цитирует трагедию “Праматерь” Франца Грильпарцера], — нараспев прочитал барон, усмехаясь. — Конечно, когда мы одни, вы можете позволять себе некоторые вольности, но в присутствии посторонних слуга — лицо своего господина. Кстати говоря, о посторонних, — он взглянул на часы с золотой цепочкой. — Через пару часов должен прибыть Габриэль. Я буду занят, поэтому доверяю его вам. Считайте это своим первым заданием в новой роли.

— Хорошо. А… Что мне надо сделать?

— Принять у него продукты, проверить, не привез ли он гниль. Отдать ему деньги. Габриэль все знает, поэтому не думаю, что он попытается вас обмануть.

— Пусть только попробует! — Элиза улыбнулась, чувствуя приятное предвкушение.

Александр дал ей увесистый кошель, в котором весело звенели монеты, и, перехватив трость, удалился в свой кабинет. Упоминание верхового снова придало ей сил. Она помнила и об обещанных щелбанах, и хотела как можно скорее рассказать обо всем, что видела: о саде, расцветшей в нем дикой орхидее, Гертруде, даже о глупых механических книгах, напугавших ее до чёртиков.

Время пролетело незаметно. Конское ржание раздалось во дворе, когда она как раз подметала широкий коридор перед главным входом. На мгновение растерявшись, Элиза сунула метлу между двумя книжными шкафами. Габриэль все равно не заметил бы, а она вернула бы ее на место после. Протяжный скрип тяжелой двери заставил ее задрожать от волнения. Прошло всего несколько дней, но казалось, будто бы они не виделись вечность. Когда фигура в плаще и с потертой шляпой в руках зашла внутрь, Элиза уже сделала несколько шагов навстречу, но что-то неощутимое вдруг заставило ее остановиться.

Неощутимое — пригляделась она — оказалось отпечатанным на лице Габриэля испугом, досадой и чем-то еще, что не позволяло ему даже поднять на нее глаз. В голове Элизы мгновенно пронеслись десятки мыслей. Что-то случилось в городе или дома? Кто-то заболел, а может быть и умер? Она не решалась спросить, пока огромная створка вдруг не заскрипела снова и она не услышала голос, заставивший ее отпрянуть назад.

— Ну здравствуй, дочка.

Оглядываясь по сторонам, в замок вальяжно зашел герр Циммерман. Габриэль крепче прижал шляпу к груди, все так же не поднимая головы. Элиза с силой закусила губу. Первой ее мыслью было убежать вглубь замка, но она усилием воли остановилась и вспомнила слова барона. Слуга — лицо своего господина, а ее господин не стал бы убегать. Элиза выпрямилась, расправила плечи и сложила руки. Постаравшись придать лицу невозмутимое выражение, она взглянула на всадника сверху вниз, так, как смотрел на нее барон в первую их встречу.

— Ишь, грязища какая! — Циммерман огляделся по сторонам. — Плохо работаешь. За косу тебя оттаскать надо.

— Габриэль, — произнесла она, стараясь говорить медленно и с расстановкой, но голос все равно предательски дрожал в конце фразы. — Мы не обсуждали, что ты приедешь не один.

— Элиза, прости… — Что бы он ни говорил, ей все было понятно. Трус. Мямля, трус, так еще и предатель.

— Я с тобой разговариваю! — гаркнул отец. Элиза медленно повернулась к нему, безуспешно пытаясь справиться с дрожью во всем теле. Дикий, нечеловеческий страх медленно сменялся яростью, грозившей захлестнуть ее с головой.

— Не нужно кричать, — ответила она. Сделать шаг назад и влево, и она сможет дотянуться до метлы. — Я тебя прекрасно слышу.

Она молилась, чтобы их слышал и барон тоже. Эхо отскакивало от высоких сводов коридора и сквозь широкий проем доходило до приемной, но она знала, что Александр всегда плотно закрывает все двери. Он не придет, но он должен, обязан вот-вот появиться и защитить ее, потому что больше некому.

— Раз слышишь, то собирай свои тряпки и возвращайся домой немедленно. — Отец сделал шаг, Элиза тоже. Еще один, чтобы дотянуться до метлы и защититься. Ударить, если повезет.

— Я никуда не пойду.

пожалуйста, умоляю, спасите меня

Отец кинулся на нее. Элиза рванула влево, схватила метлу и тут же отскочила, не давая зажать себя в угол. За спиной она почувствовала движение, но отец не дал ей оглянуться, снова бросившись в атаку. Дома ей никогда не хватало места, чтобы уйти от удара, но в просторном коридоре она чувствовала себя, как в бальном зале.

Места для маневра хватало ровно до тех пор, пока отец, водя ее по кругу, не зажал ее у противоположной стены. Элиза успела только выставить перед собой метлу. Циммерман схватился за нее и навалился всем телом. Воздух в груди заканчивался. В глазах поплыли темные пятна, но вдруг чужая хватка ослабла. Габриэль повис на отцовских плечах, утягивая его назад. Воспользовавшись моментом, Элиза оттолкнула его и ткнула шваброй в живот. Стон боли, который издал отец, отозвался чем-то горячим в ее груди, незнакомым чувством, которое разогнало пелену в глазах, наполнило ее руки силой, которую она никогда не чувствовала раньше. Раньше она никогда не дралась по-настоящему.

— Убирайся отсюда! — заорала она, срывая горло. — Убью!

Воспоминания о побеге промелькнули в голове. Элиза, как копьем, еще раз ударила отца, которого крепко держал Габриэль и что-то говорил, со страхом глядя то на одного, то на другого. Циммерман был похож на быка, бешеного, но пораженного тем, что ему посмели дать отпор. Элиза же — как маленькая, тощая, но до ужаса злая собака, продолжала кричать, пока верховой не встал перед ней и не тряхнул за плечи.

— Все с тобой ясно, — сказал отец негромко, вытирая текущую изо рта струйку крови. — Я еще вернусь, дрянь. Запомни это и передай своему уроду.

— Если ты еще раз здесь появишься, — слова давались тяжело, — клянусь, я лично тебя прикончу.

Отхаркнув на пол кровавый сгусток, герр Циммерман, переваливаясь, вышел из замка. Элиза со злобой взглянула на Габриэля, державшего ее за плечи, и вырвалась из его хватки. Несчастная метла, чудом не сломавшаяся, все еще была в ее руках, и бог знает сколько сил ей требовалось, чтобы не избить еще и верхового.

— Ты должен был привезти еду, — проговорила она, пытаясь выпрямиться и вернуть себе достоинство.

— Я… Да. Все в повозке. Сейчас принесу.

— Ты должен был просто привезти еду! — ее голос сорвался на крик. — А ты что сделал?! Что ты сделал, Габриэль?!

— Послушай, я не…

— Ты трус, ясно тебе?! Трус и ничтожество, забирай деньги и проваливай отсюда! Глаза бы мои тебя не видели!

Она выбежала во двор и стала скидывать на землю тяжелые мешки, лежавшие в телеге. Габриэль подошел и неловко принялся помогать ей, но Элиза не видела ничего, кроме пелены слез, застлавшей глаза. Ей не хотелось плакать сейчас. Не при нем. Когда последний мешок оказался на земле, она впихнула ему кошелек. Гром, чуявший напряжение, громко заржал и ударил копытом по земле.

— Уходи отсюда, — повторила она снова, когда Габриэль сел в повозку. — Уходи и не появляйся здесь больше!

Габриэль уехал, ни разу не оглянувшись. Элиза накрепко заперла тяжелые створки ворот и взглянула на мешки, которые ей теперь надо было как-то перетащить на кухню. Прилив сил прошел так же резко, как появился, и она почувствовала себя еще хуже, чем после первого рабочего дня. Хотелось упасть прямо на холодную землю и реветь в голос, пока ее не найдет барон, но такой роскоши она себе позволить не могла. Взяв мешки, которые были тяжелее остальных, она, волоча их по полу, побрела на кухню. Таким способом она перетащила почти всё, пока, когда оставались последние два мешка, самые легкие, в коридоре она не налетела на Александра. Глядя на нее, всю в грязи, взъерошенную и изможденную, он не сразу нашел что сказать.

— Что произошло? — спросил барон. — Этим должен был заниматься Габриэль. Что случилось, Элиза?

Элиза с огромным трудом подняла глаза. Он ничего не слышал. Он положился на нее, доверил такую мелочь, а она даже с ней не справилась, умудрившись подраться с родным отцом и наговорив гадостей Габриэлю. Она могла лежать мертвой с разбитой головой, а могла быть уже в Альтштадте, куда ее утащили бы силой, и Александр узнал бы об этом, только когда соизволил бы выйти из своего проклятого кабинета.

— Отвечайте, — повторил он настойчиво. — Это приказ.

— Я… — стоило ей заговорить, как в горле встал ком. — Габриэль…

предал меня, бросил, и вы вместе с ним

Александр терпеливо ждал ответа. Элиза взглянула в разноцветные глаза, раньше пугавшие ее своим контрастом. Ей снова хотелось кричать и драться, но если тогда ей двигал страх, то сейчас — только горечь и обида, сгрызающие ее изнутри и оставляющие после себя только ноющую пустоту. Она чувствовала себя слабой и одинокой настолько, будто не осталось даже «ее» — Элизы Циммерман, которая смеялась, задавала глупые вопросы и танцевала в коридоре с метлой, когда думала, что никто не видел. Было только что-то жалкое, тяжелое и покрытое слоем пыли от грязных мешков.

— Он привел сюда моего отца, — ответила она спустя время, показавшееся ей вечностью. — Он хотел, чтобы я вернулась домой, и мы подрались.

— Вы ранены?

Элиза посмотрела на свои ладони. Она чувствовала, как сильно они горели и пыталась не обращать внимание, но зрелище покрытых грязью кровоподтеков сделало боль в несколько раз сильнее. Хотелось плакать, как в детстве, когда она разбивала колени и бежала к матери, чтобы та утешила ее и после отчитала, ведь девочки не бегают. Девочки еще не дерутся, тем более с родными отцами. Хотелось разрыдаться, чтобы хотя бы слезы заполнили появившуюся внутри дыру, но слез, как назло, больше не было.

Александр беглым взглядом осмотрел ее, не было ли кровоточащих ран, и приобнял за плечи. Чужое прикосновение заставило ее содрогнуться всем телом. Александр повел Элизу за собой по коридору, обратно в прихожую. Его ладонь крепко сжимала ее плечо, почти что причиняя боль, но когда он отпустил ее и усадил за стол, Элиза почувствовала разочарование.

— Сидите здесь. Я принесу бинты.

Он ушел. Наверное, в свой кабинет. Элиза пустым взглядом смотрела перед собой и держалась за плечо, все еще чувствуя чужое тепло. Единственным, кто обнимал ее вот так, был Габриэль, и то изредка. Фрау Циммерман обнимала ее только когда Элиза была маленькой, а с появлением Маргарет все внимание ушло ей. Элиза стала слишком взрослой, чтобы ее кто-то защищал. Это она в восемь лет стала «сильной», к ней бежала сестра, когда ее пугали раскаты грома или отцовские крики.

Она не заметила, как Александр вернулся и поставил на стол поднос с кувшином воды, бинтами и стеклянным пузырьком с биркой, на которой почти нельзя было различить надпись. Сначала он заставил Элизу вымыть руки в воде, а затем откупорил пузырек, из которого запахло водкой, и смочил в прозрачной жидкости платок. От запаха, слишком знакомого, ее затошнило.

— Давайте сюда, — Александр взял ее за запястье. Он, может, и старался быть осторожным, но Элизе все равно было больно. Еще больнее стало, когда он протер содранную ладонь платком, и ее защипало сильнее, чем раньше. — Потерпите. Раны нужно обработать, чтобы не было заражения.

Элиза пережила пытку с достоинством, только несколько раз сдавленно вскрикнув. Она чувствовала, что должна была что-то сказать, но не знала, что. Возможно, она должна была поблагодарить его за заботу, или наоборот извиниться. Как бы там ни было, Элиза могла только сидеть молча, сверля невидящим взглядом поверхность стола.

— Почему вы не позвали меня? — спросил он, перевязывая ее ладони. Элиза подняла голову и задумалась.

Почему? Потому что не успела бы. Жизнь научила ее не поворачиваться к животным спиной, особенно когда они вот-вот готовы напасть. Хотя, конечно, она знала замок куда лучше, чем отец, и ей не стоило труда добраться до зала с фонтаном и ворваться в кабинет, колотя в запертые двери. Еще потому, что надеялась, что Александр придет сам. Это была надежда маленького ребенка, глупая, почти что сродни вере в сказки. Если прийти на конец радуги, найдешь там горшочек с золотом. Если тебе угрожает опасность, обязательно придет кто-нибудь сильный и защитит тебя.

— Потому что это касается только меня, — ответила Элиза, и это тоже было правдой. Она сама сбежала из дома, подговорив Габриэля, хотя знала, что он выдаст ее, стоит отцу хоть немного надавить.

— Вы, должно быть, забыли, о чем мы говорили утром, — серьезный тон Александра напугал ее. Ей казалось, что он одновременно зол и расстроен. — Вы больше не крестьянская дочь. Вы горничная дома Бренненбург, и вы не можете позволять себе ввязываться в драки с деревенским мужичьём.

— То есть, если бы я убежала, то это было бы лучше?

— Это было бы благоразумнее, — ответил барон с раздражением. — Вы не имеете права подвергать свою жизнь опасности, работая здесь. Знаете что, фройляйн Циммерман? Следуйте за мной.

Он встал, опершись на трость, и быстрым шагом пошел по коридору. Элизе пришлось срываться на бег, чтобы не отставать. Она представить не могла, что барон задумал, но наверняка это было какое-нибудь наказание. Может быть, не болезненное, но точно унизительное, чтобы она усвоила урок навсегда. В конце концов, она действительно позволяла себе слишком много. Он был знатным человеком, а она — всего лишь фермерской девчонкой, которая решила, что к ней можно относиться как-то по-особенному.

Она ждала, что он запрет ее где-нибудь в темноте или поставит коленями на горох, как в детстве, но барон всего лишь привел ее в одну из комнат и усадил за стол. С полки он взял чистый лист бумаги, поставил рядом чернильницу и положил перо. Даже зажег сгоревшую наполовину свечу.

— Пишите, — приказал он. Элиза повиновалась. — «Настоящим я предоставляю себя в полное распоряжение барона Александра фон Бренненбурга.»

Она взяла перо, дрожащей от напряжения рукой обмакнула в чернильницу и поднесла к листу. Медленно, оставляя потеки чернил и кляксы, она выводила сложные, даже слишком сложные для нее, слова. Барон терпеливо ждал. Любой другой на его месте давно отнял бы перо и написал сам, но ему было важно, чтобы она писала все своей рукой, пусть грязно и с ошибками.

— «Сей контракт действителен год…»

— Год? — переспросила она, не понимая, был ли срок слишком большим или слишком маленьким.

— Пишите! — прикрикнул барон. — «Сей контракт действителен год, по истечению которого я вновь буду свободна. Да не разрушит ни один человек печати сей». Пишите в нижнем углу: «Элиза Циммерман. 8 июня 1839 года».

Она старательно выводила слова, казавшиеся ей смутно знакомыми, но от волнения не могла вспомнить, где она могла их услышать или прочитать. Когда она закончила, барон еще раз перечитал договор и, дождавшись, когда он высохнет, положил к себе во внутренний карман камзола. Элиза чувствовала себя пристыженной, хотя в глубине души понимала, что теперь-то все встало на свои места. Она действительно слуга, а он действительно ее хозяин, чьей воли она больше никогда не посмеет ослушаться.

— Идите отдыхать. — Александр все еще казался раздраженным, но теперь он успокаивался. — Ужин можете сегодня не готовить.

Элиза хотела возразить, но смогла только вопросительно взглянуть в ответ.

— Я не голоден, — ответил он. — Если вы проголодаетесь, сделаете себе что-нибудь сами.

— Хорошо, господин.

— И не забудьте, что повязку без моего ведома снимать нельзя.

— Хорошо.

Неуклюже поклонившись, она побрела в свою комнату. Остатков сил хватило только на то, чтобы переодеться в более-менее чистую одежду и не испачкать постель. Элиза надеялась заснуть. Может быть, все произошедшее окажется просто кошмарным сном, и она проснется с утра, как ни в чем не бывало, и все снова будет хорошо. Не будет ни контракта, тяготившего ее, как петля на шее, ни бинтов на ладонях. А может ей суждено наконец уснуть и не проснуться больше никогда. Александр найдет ее следующим утром, когда заметит ее отсутствие, и похоронит где-нибудь в саду. Элизе хотелось бы, чтобы на ее могиле росли розы.

Она лежала в полусне, не шевелясь, краем уха слушая скрип оконной рамы и шелест деревьев. Мерные, спокойные звуки убаюкивали, но не давали провалиться в сон окончательно. Когда к ним прибавились чужие голоса, напряженные и злые, она услышала их сразу же. Ее окно выходило во двор, а не на ворота, поэтому она не различала самих слов, но это и не было нужно. Отец выполнил свое обещание. Собрал своих дружков, таких же злобных, как он сам, напоил их шнапсом, оставшимся с похорон Фридриха, а Габриэль, которому не тягаться с толпой пьяных мужиков, провел их через лес. И все это — только по ее вине.

Накинув на плечи широкую шаль, она вышла из комнаты. Александра она нашла в коридоре, смотрящим в окно на собравшуюся у входа в замок небольшую толпу. На улице уже стемнело. Внизу мелькали огни факелов. Их дюжина, не больше, и никто даже не взял с собой вилы. Возглавлял толпу герр Циммерман, стучавший кулаком в ворота. Он кричал что-то, но слышно было только отзвуки.

— Господин…

— Я разберусь, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Послушайте меня внимательно, Элиза.

Александр повернулся к ней. Еще никогда Элиза не видела барона настолько уставшим и одновременно решительным. Но каким бы уверенным в себе он ни был, он не должен туда идти, не должен выходить из замка вообще. Это Элиза заварила всю эту кашу, значит, ей и расхлебывать.

— Ничего не бойтесь, — начал он, смотря ей прямо в глаза. — Там, внизу — не больше, чем толпа трусливых деревенщин. Будьте уверены, половина из них испугалась идти через лес, а эти разбегутся при первой же возможности. Но на случай, если что-то пойдет не так…

Александр вложил в ее руки связку ключей. Элиза неосознанно сжала чужие ладони, сухие и горячие. Они убьют его. Захотят припугнуть, но не рассчитают силы и опомнятся, когда станет уже слишком поздно.

— Идите в мой кабинет. За двойными дверями найдете книжный шкаф. В нем — книга, такая же, как в архивах. Спрячьтесь внутри, пока все не утихнет, возьмите деньги и отправляйтесь в Лондон. В нижнем ящике письменного стола, вот ключ от него, найдете мою печать, кольцо и письмо моему брату, там написан его адрес. Но это на самый крайний случай. Все обойдется.

— Пожалуйста, не идите, — проговорила Элиза еле слышно и всхлипнула. — Позвольте мне. Это все из-за меня.

— Эти люди пришли в мой замок, — отрезал барон. — Раз вы обязались служить, вы — такая же его часть. И я не позволю никому покушаться на то, что принадлежит мне. А теперь отправляйтесь в свою комнату и ждите моего возвращения. Это приказ. Исполняйте.

Александр развернулся и пошел к выходу. Элиза долго смотрела ему вслед, не двигаясь с места, и только когда увидела темно-красный силуэт во внутреннем дворе, ушла в свою комнату. Она не хотела видеть, как это произойдет. Если толпа ворвется в замок, она услышит их издалека и успеет убежать в кабинет. Стараясь не прислушиваться к звукам с улицы, она обняла себя за плечи и начала раскачиваться, сидя на кровати, пытаясь, как в детстве, успокоить себя. Александр сказал, что все будет хорошо. Он — хозяин этих земель вот уже много лет, его боятся и уважают, они не посмеют ничего ему сделать. Их казнят, если хоть один из отцовых дружков войдет во внутренний двор.

Раздался громкий хлопок.

Сердце Элизы пропустило удар.

Кто-то из них принес ружье. Значит, все кончено.

Сквозь пелену она слышала голоса на улице. Наверное, надо было спасаться, прятаться в потайной комнате за книжным шкафом, но она не могла. То ли не верила, что все закончилось так, то ли хотела отправиться следом, ведь отец точно убьет ее, как только увидит. Пристрелит из того же ружья, и кошмар наконец прекратится.

Настойчивый стук в дверь заставил ее вскочить с кровати и оглянуться по сторонам. Она была готова умереть, но не собиралась сдаваться просто так. Единственным, что попалось ей на глаза, был перочинный ножик, которым она еще ни разу не воспользовалась. Стук повторился.

— Элиза, это я, — произнес знакомый голос. — Все хорошо.

На негнущихся ногах она подошла к двери и открыла. Александр стоял перед ней, живой и невредимый. Он не был ранен, даже не был напуган, разве что слегка выдохся от быстрой ходьбы. Элиза пробормотала про себя молитву, боясь поверить своим глазам.

— Вы…

Она закрыла лицо руками и разрыдалась. Весь страх, который она вытерпела, начиная с самого побега, вся усталость, боль и обида, наконец-то выходили наружу вместе с плачем. Дрожащие колени подкосились, и она чуть не упала, но теплые руки вдруг обняли ее и прижали к себе. В нос ударил запах пороха, спирта и чего-то сладковатого.

— Все хорошо, — вздохнул Александр, проводя ладонью по ее волосам. — Они больше не вернутся.

— Я слышала выстрел, — всхлипнула Элиза. На глазах снова навернулись слезы. — Я думала, что…

— Стрелял я, — объяснил он. — В воздух. Они разбежались, как только увидели пистолет. Ну, успокойтесь. Все закончилось.

Александр отпустил ее и улыбнулся. Элиза вытерла тыльной стороной ладони слезы и попыталась улыбнуться в ответ, но не смогла. Она все еще дрожала, но наконец-то чувствовала, словно с души упал очень тяжелый камень, не дававший ей спокойно дышать. Спохватившись вдруг, она сняла с пояса связку ключей от кабинета.

— Оставьте пока у себя. На всякий случай.

— Хорошо.

— Знаете, — в разноцветных глазах промелькнула теплая искра. — Я нашел в архивах несколько партитур. Думаю, они бы вам понравились. Пока приведите себя в порядок, а я захвачу их и заварю чай.

— Я могу…

— Элиза, это…

— Приказ, — закончила она и неловко улыбнулась. — Я поняла.

Она снова сидела в кресле, слушая плавные звуки пианино. Только изредка Александр останавливался и, недовольно бормоча себе под нос, перелистывал ноты и начинал не с того места, где остановился. Элиза взяла в руки дымящуюся чашку, на дне которой плавали чаинки и бледные высушенные лепестки. Запах был знакомым.

— Это дамасские розы, да? — спросила она, когда Александр в очередной раз остановился, чтобы перелистнуть страницу.

— Да. Чай с ними обладает успокаивающим эффектом. Вам это сейчас нужно.

========== Часть 4 ==========

— Сестренка, смотри!

Маргарет трясла сестру за рукав. Элиза отвернулась от окна, за которым непроглядной стеной шел снег, и взглянула на сложенный из листа нот бумажный кораблик, который Маргарет держала на ладонях.

— Это господин барон сделал. Пойдем его запускать!

Она потащила сестру в зал, где царила суматоха. Габриэль и Джейкоб с трудом устанавливали посреди гостиной огромную ель, заполнившую помещение запахом хвои и мороза. Александр стоял неподалеку, изредка давая молодым людям указания. Заметив сестер, он сказал что-то и улыбнулся. Маргарет побежала к фонтану, на шею которого они повесили венок из омелы. Она спустила промасленный кораблик на воду подальше от места, где падала струя воды, грозившая потопить его в ту же минуту, и оттолкнула от края.

— Элиза, — расслышала она сквозь ругань Габриэля и смех Маргарет голос. — Элиза!

— Подождите, — она оттянула сестру, чуть не свалившуюся в фонтан. — Маргарет, не балуйся!

— Элиза!

Она открыла глаза. Барон, держа в руке подсвечник, тряс ее за плечо. Сбоку шумела вода. Не понимая, где находится, Элиза с трудом поднялась и огляделась по сторонам. Почему-то она сидела у сложенных ног Гертруды и только чудом не упала в воду и не захлебнулась. Попытки вспомнить, как она здесь оказалась, ни к чему не приводили, как будто в голове появилась стена, не пускающая ее дальше.

— Я жду объяснений, — напомнил о себе Александр. Элиза виновато опустила голову.

— Простите, — начала она. — Я… Я не помню, как так случилось. Я легла спать в своей комнате, честно!

— Очень на это надеюсь. Гертруда не переживет, если вы в ней утонете.

Элиза густо покраснела. Конечно, Александр сам сказал, что знает обо всем, что происходит в замке, но она надеялась, что на ее маленькие глупости это не распространяется. Хотя, то, что барон шутил, должно было быть хорошим знаком: по крайней мере, он не зол на нее. Да и смысл на нее злиться, если она сама не понимает, что случилось?

Элиза снова нахмурилась. Она помнила, как сидела в архивах, разглядывая карты. Потом пошла в спальню, быстро помолилась на ночь и легла спать. А потом… Элиза не помнила ничего четкого, но чувство страха, появившееся из ниоткуда, заставило ее вздрогнуть и обнять себя за плечи.

— Мне приснился кошмар, — объяснила она. — Я проснулась и решила выйти подышать воздухом. И заснула здесь.

— Такое у вас часто или это первый раз?

— Мне снится всякое с того дня, — ответила Элиза, опустив голову еще ниже. — Но это мелочи.

— Я дам вам снотворное, — сказал Александр. Элиза отрицательно замотала головой.

— Не надо! — выпалила она и испугалась эха от собственного голоса. — То есть… Я даже после чая с розами весь день ходила как в тумане и потом ничего о нем не помнила, а тут снотворное.

Лицо барона приобрело странное выражение, от которого Элизе сделалось неуютно. Что-то во всей ситуации ощущалось неправильным, будь то неестественный свет луны, заливавший пустой зал, или журчание воды, или что-то не то было в самом бароне. В слабом свете его лицо казалось сделанным из камня с бледно-голубым отливом, какого не существует на земле. Чем дольше Элиза смотрела, тем сильнее он напоминал ей жуткую хищную птицу, как та орлиная морда на набалдашнике его трости.

— Сейчас от снотворного не будет никакого толка, — сказал Александр. — Но на ночь — будьте добры выпить. Я не собираюсь каждую ночь вылавливать вас из фонтана.

— Как прикажете, — пробормотала Элиза. — А сколько сейчас времени?

— Четыре часа после полуночи.

Она задумалась. Спать ей оставалось меньше двух часов, поэтому особого смысла ложиться сейчас не было. Она или проспала бы, или проснулась еще более разбитой, чем сейчас. Заниматься какими-либо делами тоже было еще слишком рано. Элиза взглянула на барона. Пусть он и был одет в ночной халат, тоже красный, как дневная одежда, он вовсе не выглядел сонным. Ей хотелось спросить, почему он сам в такое время ходит по замку, но что-то подсказывало, что ответ ей не понравится.

— Если позволите, — она присела в поклоне. — Я пойду обратно к себе.

— Идите.

Александр проводил ее взглядом. Элиза проскользнула в свою комнату и первым делом распахнула окно. Может быть, ей стало плохо из-за духоты. Она никогда раньше не жаловалась на свою голову, но сейчас чувствовала себя так, будто сходила с ума. И жуткие кошмары, — разные, но в то же время одинаковые, — и сам замок, нависающий сверху тяжелой каменной глыбой, где все было неправильным, и барон, который то целый проводил в кабинете и выходил мрачнее тучи, то, смеясь, читал наизусть стихи, все это, как сумасшедший хоровод, кружилось вокруг и грозилось утянуть ее за собой, если уже не утянуло.

Дни, словно подернутые дымкой, проходили скучно и однообразно. С утра до вечера Элиза, как неприкаянное привидение, бродила по замку, выполняя работу, вызывавшую только усталость и раздражение, а когда темнело — не знала, куда себя деть. Неясная тревога, преследовавшая ее с самой встречи с отцом, с наступлением вечера превращалась в настоящую панику, заставляя ее прятаться то в библиотеке, то в саду. Барон, которого она видела теперь всего несколько раз в день, ничего не имел против, но и вмешиваться не спешил.

Часы, издав громкое шипение, пробили шесть, вырвав ее из короткого тяжелого сна. Она не заметила, как задремала сидя. Начинался очередной день, который должен быть таким же, как предыдущие, и закончиться точно так же. Уже не задумываясь, она занималась утренней рутиной: приводила в порядок себя и замок, готовила завтрак, а затем — будила Александра, который, вопреки своей привычке опережать ее во всем, последние дни спал допоздна. Сам он оправдывался, что дело в пасмурной погоде, но после сегодняшней ночи Элиза начала понимать, в чем дело.

— Вы не заболели? — осведомился он после завтрака, когда Элиза убирала со стола. — С каждым днем вы выглядите все хуже и хуже.

— Нет, господин, — ответила Элиза. У нее ничего не болело и не было жара, а назвать усталость болезнью не поворачивался язык, но Александра такой ответ не устроил. Приподняв бровь, он смотрел на нее тяжелым взглядом, требуя честного ответа. — Мне… Нездоровится с того дня, но я не знаю, в чем дело. Все как будто… Я не знаю, как описать.

— Вы пережили несколько больших потрясений друг за другом, — заключил Александр тоном, как у врача. — Причина может быть в этом.

— И что мне делать?

— Не пренебрегать снотворным, — напомнил он о ночном разговоре. — Может быть, развеяться. Я бы предложил вам съездить в город вместе с Габриэлем. Он как раз должен приехать через пару дней.

Что-то подсказывало Элизе, что дело здесь не только в желании барона о ней позаботиться, но вслух говорить она об этом не стала. Небольшая прогулка действительно бы ей не повредила. Сколько бы она ни пыталась убедить себя, что теперь ее дом — замок Бренненбург, она все равно скучала по Альтштадту с его шумными грязными улицами, «Мельницей», и больше всего она скучала по семье и друзьям. Она даже не успела спросить у Габриэля, что происходило после ее побега и в порядке ли сестра и мать.

— Подумайте. Время еще есть.

— Я согласна, — кивнула она неуверенно. — Знаете, у меня еще давно появилась одна мысль, но я постоянно забывала вам сказать, да и не знала, согласитесь ли вы…

— Слушаю.

— Я видела во дворе заброшенные сараи, — начала Элиза издалека. — И, если бы вы разрешили, я бы могла завести там несколько куриц. Я умею за ними ухаживать, и… Еще давно я слышала, как Габриэль жалуется, что постоянно разбивает яйца по дороге,а в тот раз я еще и разозлилась и выкидывала все из повозки, и…

— Я понял, Элиза, — вздохнул барон. — Если считаете, что справитесь — пожалуйста. Возьмете с собой деньги и купите у кого-нибудь.

— Хорошо, — она закусила губу и тут же исправилась, но Александр все понял.

— Нет, вы не можете украсть их со своего двора, — он рассмеялся. — И я не читаю ваши мысли. Даже если бы я умел, у вас и без того все написано на лице.

Элиза, гневно покраснев, схватила грязные тарелки. Она не могла понять, почему, но от разговора с Александром ей как будто бы стало легче. Тревога пусть и не пропала полностью, но хотя бы притупилась, и Элиза могла погрузиться в размышления о предстоящей поездке. Ей хотелось сделать так много всего. И навестить семью, каким-то чудом не столкнувшись с отцом, и рассказать о замке, и, конечно же, узнать, что происходило после ее побега и что случилось тогда у ворот. Про поручение барона она тоже помнила и уже придумала, что по пути заедет к герру Бауэру. Он никогда не любил ее отца, а значит, будет только рад, если в замке будут жить куры с его двора.

— Я расскажу всем, что ты очень красивая, — шепнула Элиза Гертруде, когда набирала воды, чтобы полить цветы на подоконниках. — А если кто-нибудь будет спорить, то получит в лоб.

Замок как будто бы снова наполнился яркими красками, и даже оборванные гобелены с черными орлами смотрели на нее приветливо и казались не такими уж и жуткими. Элиза знала, что такой орел красуется и на гербе короля, и краем уха слышала о том, что барон состоит в ордене, названном в его честь, но никакого благоговения перед символом Пруссии она не испытывала. Для нее гобелены были не больше, чем грязными тряпками, которые она никак не возьмется постирать, а орел на них до ужаса напоминал петуха, который клевал ее в детстве. В одной из комнат, где ничего не было, кроме нескольких картин, камина и стола со стульями, Элиза заметила, что герб выложен тёмной плиткой прямо на полу. С тех пор, подметая, она старалась наступать только на него.

— Вы не уважаете Его Величество? — услышала она за спиной насмешливый голос, в котором звучала напускная строгость. — Или, может быть, Орден?

Элиза вздрогнула и остановилась. Взглянув под ноги, она увидела, что стоит прямо на орлиной голове. Александр стоял в дверном проеме, сложив руки за спиной. Не зная, куда деться, она перепрыгнула на светлую плитку и торопливо убрала метлу в сторону. На груди орла, где должен был быть вензель короля Фридриха, осталась лежать куча мусора.

— Будь мы в Кёнигсберге, вас бы уже назвали изменницей, — барон покачал головой. — А там и казнили бы.

— Я просто… — Элиза растерялась, думая, что ответить. — Между прочим, это в вашем замке герб Его Величества лежит на полу. Значит, вы тоже изменник?

— Конечно. Какие слуги, такой и хозяин. — Александр сделал несколько шагов и встал перед мусором. — Но в Кёнигсберге о нашей маленькой шутке никто не узнает, значит, можно и побыть изменниками.

— Вы правда не любите короля? — спросила Элиза тихо, вдруг испугавшись, что ее услышит кто-нибудь посторонний, хотя она и знала, что в замке никого больше нет. Она с трудом осознавала, что Александр на самом деле — один из приближенных к трону людей, настоящий рыцарь, и в городе она когда-то слышала, что во время войны с Наполеоном он вовсе не отсиживался в замке. Но сейчас, когда он позволял себе такие шутки, Элизу не покидало чувство, что он поступает неправильно — не так, как должны поступать люди его статуса. Ей было одновременно страшно и интересно, как будто бы ее посвятили в тайный заговор.

— Нет, и король точно так же не любит меня. Но давайте оставим этот разговор до лучших времен. У меня есть для вас кое-что.

Александр достал из-за спины отрез синей ткани и протянул ей. Элиза ахнула от неожиданности, не зная, что удивило ее больше: то, что барон в принципе дарит ей что-то, или то, сколько такой подарок мог стоить и где он его достал. Дрожащими руками Элиза взяла ткань, оказавшуюся наощупь льном, но на порядок лучше того, что был у них дома.

— Вы больше не крестьянка и выглядеть должны соответствующе, — объяснил Александр. — Сшейте себе что-нибудь для выхода в город — думаю, вы умеете. Если нет…

— Я умею! — выпалила Элиза и тут же спохватилась, поняв, что перебила его. — Простите…

— Вижу, вы рады, — барон слабо улыбнулся. Элизе показалось, что он про себя отметил ее оплошность.

— Спасибо, — пробормотала она, растерявшись. — Спасибо большое, господин…

Элиза почувствовала, как на глаза навернулись слезы, и тряхнула головой. Как же плохо до этого она жила, раз даже подарок, который для Александра, наверное, был мелочью, заставил ее вот так растрогаться? Она попыталась вспомнить, что подарили ей на Рождество, но вспомнила только браслет, который ей подарила мать, и самодельную куклу, которую сшила Маргарет. Отец же… «Пил, — напомнила Элиза сама себе. — А потом всучил какой-то пряник и сказал, что на следующее Рождество наконец найдет мне мужа».

— Все хорошо?

— Да, — кивнула она, прижимая отрез к груди, как самое дорогое, что у нее когда-либо было. — Я… Я просто не ожидала, и… Спасибо вам большое, я обязательно что-нибудь…

Она быстро вытерла слезы и улыбнулась дрожащими губами. Александр вздохнул, собираясь что-то сказать, но после передумал, и, взглянув еще раз с усмешкой на орла на полу, ушел. Элиза испугалась поначалу, что обидела его, чуть не расплакавшись, но потом решила, что он дал бы ей понять, если бы остался недоволен. Осторожно, точно ребенка, она положила ткань на стол и закончила с уборкой, а после — бросилась к себе. В ее голове уже появились мысли, и она хотела начать работать как можно быстрее, чтобы закончить к приезду Габриэля.

Шить одежду самостоятельно не было для Элизы чем-то новым, но сейчас ее руки дрожали, как никогда сильно, и она больше всего боялась испортить ткань даже одним неудачным стежком. Может быть, сначала ей следовало как следует успокоиться и обдумать, что она вообще собралась делать, но терпением и благоразумием Элиза не отличалась никогда. Ей хотелось всего и сразу, хотелось кружиться по замку хоть с метлой, хоть со ржавыми доспехами. После тоски, длившейся почти неделю, неожиданный прилив сил почти что пугал ее, но Элизе некогда было об этом думать: она должна была и заниматься шитьем, и работой по дому, и не забывать заходить в архивы. Александр требовал, чтобы она хоть немного, но читала каждый день, чтобы к приезду профессора не ударить в грязь лицом. Часто ей приходилось спрашивать у него значение тех или иных слов, но Александр еще ни разу не назвал ее необразованной дурой и понятным языком объяснял ей замысловатые термины или фигуры речи, которые мог понять только человек, уже прочитавший за свою жизнь достаточно книг.

Габриэль приехал через три дня, в субботу. На этот раз Элиза встречала его вместе с бароном: стояла за его спиной, как настоящая служанка. Дожидаясь, пока откроются тяжелые двери, она представляла, как будет встречать вот так профессора из Англии. Несмотря на все ее расспросы, Александр говорил о нем очень мало, обмолвившись только, что сейчас профессор в экспедиции в Алжире и он должен привезти что-то особенное. В голове Элизы возник образ невысокого, полноватого человечка с пенсне на крючковатом носу, у которого в аккуратном саквояже были бы уложены страшные маски, похожие на те, что висели в одном из залов. Может быть, — впрочем, это были уже самые смелые мечты, — он привез бы с собой и коробочку рахат-лукума с розовыми лепестками.

— Вы задержались, — Элиза не заметила, как дверь открылась, и в замок прошел Габриэль. В руках он держал конверт с большой восковой печатью.

— Простите, господин барон, — он испуганно поклонился. Увидев его бледное лицо, Элиза почувствовала злорадство.

— Вы стали опаздывать с завидной частотой. — Александр забрал из его рук конверт и убрал в карман. — Впрочем, об этом мы поговорим позже. Сейчас у меня есть к вам небольшая просьба.

— Да?

— Я хотел бы, чтобы вы взяли с собой фройляйн Циммерман в город до вечера. — Элиза не сдержала улыбки и неосознанно расправила несуществующие складки на новой юбке. — Это будет полезно и для нее, и для… всех остальных.

Габриэль открыл рот и посмотрел на нее стыдливым взглядом. Как и он, Элиза прекрасно помнила, что он толком не извинился за тот случай с отцом, и вряд ли ему хотелось теперь ехать с ней через лес, а после и присматривать в городе. Как никто другой он знал, что если Элиза и что и умела, так это находить неприятности. К тому же, его сильно смутили слова барона обо «всех остальных».

— Естественно, если вы не заняты, — продолжил Александр, — я хотел бы также, чтобы вы позаботились о ее безопасности.

— Как прикажете, — согласился наконец Габриэль, еще недолго помявшись. — Это, получается… Нам к вечеру вернуться?

— К девяти часам фройляйн Циммерман должна стоять здесь, — барон строго посмотрел на нее. — Без опозданий.

— Как прикажете, — повторила Элиза, поклонившись. В ее распоряжении было полдня и почти целый вечер — куда больше, чем ей «разрешал» гулять отец.

— Господин барон, — заговорил Габриэль сбивчиво, подняв руку. — А письмо… Вы будете отвечать?

— Нет. — Александр махнул рукой. — Вы свободны.

Он отдал Элизе кошель, в котором было куда больше денег, чем стоил бы целый курятник. Она пообещала самой себе, что не потратит ни единой лишнего пфеннига, а в «Мельнице» за нее пусть платит Габриэль в качестве извинений. Конечно, на всякий случай она прихватила с собой и гроши, которые скопила перед побегом, но спускать их так просто ей не хотелось. Попрощавшись с бароном, Элиза и Габриэль вышли из замка и, не говоря друг другу ни слова, вдвоем забрались на Грома. Только спустившись к лесу, верховой наконец решил заговорить.

— Ты на меня еще сердишься? — спросил он неуверенно. Обида на самом деле давно прошла, но ей не хотелось, чтобы Габриэль отделался так легко.

— Конечно, — ответила она беззлобно. — Ты сначала чуть не угробил меня, а потом и господина барона.

— Я не виноват! Представь, если бы к тебе домой пришла толпа…

— Ко мне домой и так пришла толпа.

— К тебе пришла только половина! — он нервно дернул поводья, и Гром недовольно зафыркал. — Я нескольких человек отговорил, а остальные разбежались, как только в лесу волки завыли. И вообще…

— Что — вообще?

— Ты не представляешь вообще, что в городе потом творилось! — воскликнул Габриэль. — Барон чуть твоего папашу не пристрелил, он тебе не сказал?

— Нет.

«А жаль», — подумала Элиза про себя. Она думала, что Александр просто стрельнул в воздух, а оказывается…

— Интересно, что отец такого ляпнул, раз даже его вывел.

— Я не знаю, сам он это придумал или кто ему подсказал, но он выдал барону, будто бы он тебя держит насильно и вообще ты… Ну… — Габриэль замялся. Элиза почувствовала, как в груди собрался тяжелый комок.

— Что?

— Любовница его, — сказал верховой очень тихо. Элиза с силой сжала кулаки, чувствуя, как заливается краской. Ей одновременно сделалось и смешно, и мерзко.

— И что дальше?

— Барон выстрелил, — продолжил Габриэль. — Пуля у твоего папаши почти над головой пролетела, представляешь? Чуть след не остался. Остальные сразу испугались и побежали, а барон ему сказал, что в следующий раз ему такое с рук не сойдет. Я слышал, вообще, что когда он вернулся, фрау ему такую трепку задала, еще хуже чем после того, как ты сбежала!

— Я бы ему добавила, — пробормотала Элиза. — А потом что было?

— По городу поползли слухи. Всякие, не только про это. Градоначальник отправил меня к барону, чтобы он объяснился, а барон потребовал, чтобы он разобрался со сплетниками, и нескольких — кто особо много болтал, даже посадили в клетку на несколько дней. Видела, я письмо привез? Это от градоначальника, что он все сделал. Представляешь, какой дурак? Решил, что барон перед ним будет объясняться!

— И правда, дурак.

Элиза тряхнула головой. Все наконец встало на свои места. Она должна была появиться в городе, чтобы все наконец убедились, что она жива и здорова, и прекратили разговоры. Естественно, Александр отправил ее не потому, что его волновало ее самочувствие или честь — он хотел обезопасить в первую очередь себя. Кёнигсберг не так далеко, как казалось на первый взгляд, и пусть там не узнают о надругательстве над гербом, то обо всем остальном — вполне. Габриэль говорил еще о каких-то сплетнях, рассказывал что-то про Джейкоба, но все мысли Элизы были теперь заняты бароном и их разговором в комнате с орлом. Он сам сказал, что при дворе его не любят, и это слишком хорошо ложилось на слухи о том, что в столице мечтают, чтобы хозяин Бренненбурга умер поскорее и его имение отошло кому-нибудь помоложе.

Альтштадт встретил их пылью и несколькими удивленными взглядами, проводившими их до самой «Мельницы». Элизе было интересно, как быстро кто-нибудь добежит до фермы Циммерманов, чтобы доложить отцу. На улице было не так людно, значит, у них в запасе несколько часов точно, а там — как получится.

— Я вам клянусь! — услышала она с порога гостиницы громкий голос. — Я бегу по лесу, оглядываюсь — стоит девка, вся в белом, подол в крови, волосы вот так свисают. Я приглядываюсь, а это дочка Циммермана!

— Как же она тебя отпустила?

— Я стою, — продолжил рассказчик, — не шелохнусь, а она руки ко мне тянет и сказать что-то пытается, я как побегу… А потом раз — и выстрел! Тут я и понял, что барон сначала ее застрелил, а теперь и отца к ней отправил!

— А тебя — следом отправит! — выкрикнула Элиза, подобравшись как можно ближе к столу, на котором стоял низкий худой человек. — Тебе кто дал меня хоронить?!

— Сгинь, нечистая! — заорал он и отпрянул назад, чуть не упав со стола.

Со всех сторон раздался громкий хохот. Кто-то хлопнул Элизу по плечу. Оглядевшись по сторонам, она неуверенно улыбнулась — ей казалось, что здесь ее встретят как предательницу, но смутно знакомые лица смотрели приветливо. Только в углу она заметила несколько недовольных взглядов — наверное, те, кто пошел с отцом к воротам замка. Откуда-то сбоку на Элизу навалился кто-то невысокий, крепко обняв. Она рассмеялась и растрепала Джейкобу волосы.

— Ты ее задушишь! — Габриэль с трудом отцепил от нее паренька и оттащил их к свободному столу. — Я что барону скажу?

— Так и скажешь! — выпалил Джейкоб. — Элизе место здесь, а не в замке.

— Это еще почему? — спросила она, подперев голову рукой.

— Я еще не придумал, почему. Да хоть потому, что барон — старая засушенная изюмина и помрет скоро, и что ты потом будешь делать?

— Он еще тебя переживет, — буркнул Габриэль. — Ты давай, кричи погромче, как раз клетки освободились.

Джейкобу было всего четырнадцать, и он всю жизнь провел в гостинице, слушая разных людей с разными мнениями, и Элиза как никто другой знала, как быстро он умел занимать то одну, то другую сторону. Сегодня он ругал барона и вопил вместе с остальными дурацкие частушки, а завтра, стоит кому-то начать ругать Альтштадт, говорил, как при Александре эти земли преобразились. Сам он этого, конечно, не видел, но слышал ото всех, что Наполеон не оставил здесь ничего, а как барон вернулся с войны — все появилось. На самом же деле его не волновали ни войны, ни то, кто управляет городом. Если Джейкоб видел возможность поспорить, он ею пользовался, вот и все.

Габриэль принес три стакана и бутылку вина. Пусть они сели и достаточно далеко, Элиза все равно чувствовала на себе заинтересованные взгляды, от которых становилось неуютно. Казалось, что со времени, когда она могла плясать весь вечер напролет и не бояться никого, кроме отца, прошла целая вечность, и она стала совсем другим человеком. С того самого момента, как барон предложил ей выбраться в город, она представляла, как будет весело болтать с Габриэлем и Джейкобом, может быть, выпьет совсем немного, но на самом деле же она сидела как на иголках, беспокойно оглядываясь по сторонам и почти не слушая, что говорят ее друзья.

— А вдруг он какой-нибудь шпион? — донесся до нее обрывок фразы, заставивший прислушаться к болтовне. — А ты ему такие вещи рассказываешь!

— Никакие это не вещи, — ответил Габриэль. — А если и шпион, какая ему разница? Что он, будет докладывать, сколько у нас в городе коров, а сколько свиней?

— О чем вы?

— В город недавно приехал какой-то ученый, — объяснил Джейкоб. — Говорит, что историк и изучает наш край. Снял комнату на месяц, а теперь ходит и расспрашивает у местных всякую ерунду: про барона, про местные страшилки, про тебя…

— Про меня?

— Ну, он услышал эту сказку, будто бы ты в лесу ходишь мёртвая, — хихикнул он. — Мы ему объяснили, что ерунда это все, а то он собирался к твоему папаше идти.

— Сходил бы, — Элиза пожала плечами. — Узнал бы много интересного.

— Ты из-за этого переживаешь? — спросил Габриэль сочувственно. — Все ведь уже прошло. Фриц с дружками посидел недельку за решеткой, так и успокоился.

— Дело не в этом.

Элиза мрачно взглянула на нетронутый стакан и залпом выпила. Вино оказалось маслянистым и неприятно горчило, не идя в сравнение с тем, что она пила после своего первого рабочего дня, хотя раньше оно казалось Элизе неплохим. Она надеялась, что хотя бы вино отгонит странное чувство, поселившееся в груди, будто бы все вокруг живы, а она нет. Как будто между ней и Габриэлем и Джейкобом, и остальными посетителями «Мельницы», которые смеялись, ругались и опрокидывали кружки с дешевым пойлом, выросла стена, которую она не могла преодолеть, как бы ни хотела. Элизе тоже хотелось разговаривать о чепухе, веселиться и может даже творить глупости, но она не могла — и не понимала, почему. Как будто бы за неделю, проведенную в замке, она стала здесь чужой.

Элиза выпила еще один стакан, а затем еще один, слушая визгливые завывания скрипки и посмеиваясь над шутками Джейкоба, которые становились смешнее по мере того, как тяжелела ее голова. В голове промелькнули воспоминания об отце, который сидел точно так же, обняв бутылку шнапса, но она тут же прогнала их. В конце концов, она не такая, и пила не шнапс, и тем более не в одиночестве. Отец, напившись, становился буйным, а Элиза наоборот хотела веселиться и танцевать, но сейчас вместо привычного веселья она чувствовала только что-то тянущее и тоскливое.

— Когда фрау Кох тебя отпустит, приходи в замок, — сказала Джейкобу Элиза, стараясь отвлечься от тяжелых мыслей. — Я тебя кое с кем познакомлю.

— С кем? Барона я и без тебя знаю, только он меня — нет.

— Не с бароном. На самом деле в замке живет одна красавица, его дальняя родственница, — хихикнула она. — Она никогда не выходит на улицу и никогда не видела юношу, представляешь? Ее зовут Гертруда. Я ей пообещала, что найду в Альтштадте ей жениха.

— Врешь.

— Вот и посмотрим, вру я или нет, когда ты ее увидишь. У Габриэля даже не думай спрашивать — он дальше холла никогда не был.

Натянуто рассмеявшись над собственной байкой, она вновь огляделась по сторонам. Трактир наполнился людьми под завязку. Фрау Кох и ее дочери еле успевали сновать между столами, разнося еду и выпивку, хотя для них такие вечера были уже привычными. В честь приезда Элизы она даже разрешила Джейкобу сидеть с ними, а не заставила, как обычно, работать в конюшне или на кухне. Будучи давней подругой фрау Циммерман, хозяйка гостиницы всегда относилась к ней по-особенному, то продавая бутылку вина получше, то прикрывая перед отцом.

— Сестренка!

Голос, раздавшийся сбоку, заставил Элизу оцепенеть. Обернувшись, она увидела запыхавшуюся Маргарет, которая, судя по растрепанным волосам и запылившемуся платью, бежала от самой фермы за городом. В глаза Элизе тут же бросился уже пожелтевший синяк на руке. Раньше отец себе такого не позволял.

— Папа идет сюда, — выдала она на одном дыхании, — мама сказала, чтобы я бежала тебя предупредить!

— Давно он вышел из дома? — спросил Габриэль, казавшийся спокойным, как скала.

— Пришел какой-то дядя, сказал, что Элиза здесь, и мама тут же сказала мне бежать, — объяснила Маргарет. — Я бежала, как могла, но через огороды, чтобы он меня не увидел.

— Значит, так, — верховой поднялся из-за стола. — Джейкоб, приведи Грома к заднему выходу. Мы поедем окружной дорогой, отвезем Маргарет на ферму, а потом — в замок. Идет?

— Идет, — Элиза кивнула и наконец-то крепко обняла сестру. Она так и не придумала, как повидаться с ней, и теперь не могла даже слова ей сказать. — Спасибо тебе, лисёнок.

— Еще успеете! Пойдем.

Крепко держа Маргарет за руку, Элиза вместе с Габриэлем протискивалась через полупьяную толпу, не обращавшую на них внимания. Она уже успела обрадоваться, что никто их не задерживает, как вдруг у лестницы кто-то положил руку ей на плечо.

— Простите, — услышала Элиза над ухом приятный мужской голос. — Вы — служанка барона Александра?

— Да, — бросила она, вырываясь из чужой хватки. — Пропустите!

— Я вас и ищу, — не отставал незнакомец. — Мне нужно спросить у вас…

— Не видите, мне не до вас! — она резко обернулась и увидела перед собой нездешнего молодого человека. — Если что-то нужно, так у барона и спрашивайте!

Он опешил и отпустил ее. Элиза протолкнула вперед Маргарет и пробралась сначала на кухню, а затем и к запасной двери, где их уже ждал Джейкоб, державший под уздцы оседланного Грома. Холодный вечерний воздух и чувство страха немного прояснили голову, но все вокруг до сих пор выглядело расплывчатым. Пока Габриэль сажал их на коня и садился сам, Джейкоб обошел здание и знаком показал им, что на улице пока что чисто. Элиза представила, как отец идет по улице, чеканя шаг и покачивая в руках свой проклятый топор. Он зайдет в «Мельницу», спросит, где она, и фрау Кох скажет, что никакой Элизы здесь и в помине не было, и он, поругавшись, уйдет восвояси ни с чем.

— Сестренка, — спросила Маргарет, повернувшись к ней. — А правда, что в замке тебя обижают?

— Конечно нет, — Элиза улыбнулась. — Господин барон очень хороший, и мне там нравится. Как только я получу первое жалование, я тебя туда заберу, хочешь?

— Хочу. Папа очень злился, когда ты убежала. Он грозился, что пойдет и зарубит и тебя, и барона топором.

— Пусть только попробует. У господина есть пистолет — я его сама видела. Отец своим топором размахнуться даже не успеет.

— Нет! Не нужно его убивать, — у Маргарет заслезились глаза, и Элиза пожалела о сказанном. — Он говорит, что очень нас любит и переживает.

— Лисёнок, ты… Ты просто не понимаешь. Когда ты любишь кого-то, ты никогда его не ударишь, — она крепче обняла сестру. — Например, господин барон за меня переживает, и когда я чуть не залезла туда, куда не надо, он отругал меня, но не стал бить. Он вообще ни разу меня не ударил за все это время, хотя если бы на его месте был отец, я бы уже ходить не могла. Это сейчас ты маленькая и всегда защищаешь его, потому что он твой папа, но когда ты подрастешь, тебе будет очень плохо из-за этого.

Никем не замеченные, они пересекли городскую черту. Элиза постоянно оглядывалась по сторонам, боясь хоть мельком увидеть отца. Даже то, что однажды она смогла дать ему отпор, не избавило ее от ужаса при мысли, что он может в любой момент нагнать их и отомстить ей за все: и за побег, и за швабру, и за просвистевший над его головой выстрел. Но больше всего Элиза боялась за сестру: Маргарет была невероятно сильной и смелой, раз смогла незаметно пересечь почти весь город, только чтобы предупредить ее, хотя прекрасно знала, что если попадется, то легко не отделается.

К их счастью, на ферме их встретила только взволнованная фрау Циммерман. Увидев обеих дочерей невредимыми, она подбежала к ним и крепко обняла. Элиза обняла мать в ответ. За неделю, что они не виделись, Агата, казалось, постарела на несколько лет: стали заметнее морщины в уголках глаз и ярче седина в волосах.

— Элиза! — она оглядела дочь с ног до головы. — Ты цела? Все хорошо?

— Все хорошо. Спасибо, что предупредили нас.

— Еще бы, — Агата всплеснула руками. — Густав как с цепи сорвался, когда про тебя услышал. Я так за тебя переживала, а ты даже весточки не прислала!

— Я думала, Габриэль сказал…

— Сказать-то он может все, что угодно, а откуда мне знать, правду или нет? Ну, посмотри на меня.

Агата убрала ей за ухо выбившуюся прядь волос и погладила по лицу. Пусть фрау Циммерман обычно и была скупой на чувства женщиной, она всегда стояла за обеих дочерей горой, когда могла. Элиза вспомнила слова Габриэля о том, что отцу сильно досталось после похода в замок, и не сдержала улыбки. Пусть она и была уже взрослой, рядом с матерью она чувствовала себя намного спокойнее.

— Расскажи мне хоть, как у тебя дела? Чем ты там занимаешься?

— Тем же, чем и дома, — объяснила Элиза, улыбаясь. — Убираюсь, стираю, готовлю. Барон очень хорошо со мной обращается. Посмотри, он даже подарил мне ткань, чтобы я сшила себе одежду для выхода.

Она покрутилась вокруг, показывая матери юбку, которая, к ее ужасу, успела испачкаться, пока они бежали из «Мельницы». Фрау Циммерман кивнула, довольная ее работой. Она успела рассказать и про сливовый пирог, и про книги, которые читала, пока Габриэль не напомнил о том, что они торопятся. Он взглянул на часы в гостиной через окно и потянул Элизу за руку.

— Осталось меньше часа, — сказал он. — Нам еще нужно проехать через лес.

— Да, нам пора, — Элиза пошла за ним, но вдруг остановилась у забора. — Проклятье!

— Что?

— Я совсем забыла, — она схватилась за голову. — Почему ты мне не напомнил?!

— О чем?

— Барон приказал купить в городе кур, — выдала она и поняла, насколько смешно и глупо это звучало. — Мы ведь уже не успеем…

— Горе ты мое луковое, — фрау Циммерман тяжело вздохнула. — Подождите.

Она ушла на задний двор. Элиза нащупала в кармане кошель, теперь казавшийся ей слишком тяжелым. Она прекрасно понимала, что мать ни за что не возьмет с нее денег, но и нарушать приказ барона не брать ничего со своего двора ей не хотелось. Габриэль нервно стучал пальцами по забору. Маргарет крутилась рядом, не отходя от сестры далеко.

— Вот, — Агата вернулась с беспокойно шевелящимся мешком. — На первое время вам, наверное, хватит. Больше дать не могу, а то Густав заметит.

— Спасибо, — Элиза взяла мешок и потянулась к карману. — Мам, я…

— Не вздумай! — Мать взяла ее за руку. — Скажешь барону, это я ему отплачиваю за то, что он тебя взял. Еще чего не хватало…

— Сестренка, ты еще приедешь?

— Обязательно, — она поцеловала сестру и мать в щеки. — Спасибо вам большое, я… Я вас очень люблю.

— Мы тебя тоже любим, — Агата улыбнулась. — Ну, давайте, а то еще опоздаете. Габриэль, береги ее!

— Хорошо, фрау Циммерман. Еще увидимся!

Он усадил Элизу на коня и сел сам. Гром, громко заржав, пустился вперед. Прижимая к груди трепыхающийся мешок, Элиза оглянулась назад и увидела, как мать и сестра машут ей рукой, а затем уходят в дом, чтобы, когда вернется отец, не выдать себя. Вскоре ферма исчезла из виду, и они снова вошли в лес, казавшийся Элизе знакомым и почти что родным. Стоило ей избавиться от проблемы в лице герра Циммермана, так появилась новая: она совсем не знала, сколько времени им осталось. Габриэль, как назло, молчал, да и спрашивать его было бесполезно: верховой не носил с собой часов.

— Мы можем ехать быстрее? — спросила она, чувствуя, как голова тяжелеет от усталости и медленно выветривающегося вина. — Мы же опоздаем.

— Не должны, — пробурчал Габриэль. — А быстрее нельзя. Тропа плохая, Гром может споткнуться.

— Не споткнется. Он здесь почти каждый день ходит!

— Я сказал, нельзя. Как приедем, так приедем.

— Тебе легко говорить, — не унималась Элиза. — Ты уедешь, а я останусь!

— Уж не думаю, что барон тебя накажет. Скорее мне больше достанется.

— Ничего подобного!

Не придумав, что еще сказать, Элиза устроила голову ему на плечо. Куры в мешке продолжали квохтать и дергаться, но они волновали ее меньше всего на свете. Конечно, соврать барону о том, что она купила их у герра Бауэра, она не сможет, но зато объяснит, что ничего не воровала, а мать отдала их сама. Глядя на мешок, мерно покачивающийся в такт шагам, она чуть не задремала, и очнулась, когда дорога пошла в гору.

— Приехали, — сказал Габриэль, когда они наконец прошли через ворота. — Просыпайся.

Он помог Элизе слезть. Она протерла рукой глаза, не узнавая в темноте внутренний двор замка. Мешок выпал из ее рук, и две не самые большие курицы наконец вырвались на свободу и побежали куда-то в сторону конюшни. Элизу тошнило и у нее кружилась голова так, будто она выпила не пять стаканов, а пять бутылок, и все — залпом. Пришлось опереться на Габриэля, чтобы дойти до дверей, заскрипевших так громко, что она чуть не закричала от боли в ушах. Как и в прошлый раз, Александр встретил их в холле, сидя на стуле и крутя в руках трость. Увидев Габриэля и Элизу, он поднялся и взглянул на карманные часы.

— Без пяти девять, — сказал он, усмехаясь. — Похвально.

Услышав знакомый голос, Элиза отпустила руку верхового и выпрямилась. Ей казалось, что она рухнет прямо здесь, и вместо барона вовсе видела красно-белое расплывчатое пятно, но старалась не подавать вида. Габриэль сказал что-то, то ли извиняясь, то ли благодаря его за терпение.

— Это я должен вас благодарить, — услышала она. — Вы свободны, Габриэль.

Сбоку проплыла коричневая тень. Элиза продолжала упрямо стоять, сложив руки впереди и следя за тем, чтобы не ссутулиться. Александр подошел ближе, и она смогла с трудом различить черты его лица. Вопреки всем ее страхам, барон выглядел удивленным и даже весёлым.

— Вы пьяны, — произнес он утвердительно. Элиза опустила голову.

— Простите, господин. Я не хотела.

— Вряд ли вас заставляли пить. Однако, судя по всему, вам уже не так весело, как несколько часов назад. Я прав?

— Да.

— Пойдемте. Могу представить, насколько вам сейчас плохо.

Он развернулся и пошел вверх по лестнице, Элиза пошла следом. Она вцепилась в перила так, что заболели пальцы, но все равно споткнулась на третьей же ступеньке. Когда она чуть не упала еще два раза подряд, Александр сжалился над ней и взял под руку, быстрым шагом ведя за собой по смутно знакомым коридорам. Он остановился, подведя ее к фонтану, и усадил на каменные колени.

— Умойтесь, — приказал он, стоя рядом. Элиза послушно умыла лицо в ледяной воде, и это действительно помогло: голова прояснилась, и в глазах перестало плыть. Она вытерла лицо платком и виновато взглянула на барона. — Так-то лучше.

— Простите.

— За что конкретно вы извиняетесь? — спросил Александр, устало вздохнув. — То, что я могу угадать некоторые ваши замыслы, не значит, что я знаю о вас абсолютно всё.

— Я напилась и испачкала юбку, и… — начала перечислять она, не смея поднять взгляд. — Вы запретили мне брать куриц с нашего двора, а я…

— Вы их украли?

— Нет. Мы… Мы с Габриэлем заехали на ферму, и я поняла, что уже слишком поздно, чтобы ехать обратно, и их отдала моя мама.

— Я отправлю ей деньги, — отмахнулся Александр. — Насколько я понимаю, вы не совершили ничего серьезного, что действительно стоило бы извинений.

— Нет, я… — Элиза замялась. — Я нагрубила ученому, про которого рассказал Джейкоб. Он хотел что-то у меня спросить, а я торопилась, и…

— Ученому? — Она подняла голову. При упоминании чужака Александр заметно помрачнел.

— В город приехал какой-то историк, — пересказала она то, что слышала. — Джейкоб сказал, он остановился здесь на месяц и расспрашивал местных про историю Альтштадта, про вас, даже… Даже про меня. В городе какой-то пьяница начал говорить, будто видел меня в лесу всю в крови, как чудовище, и учёный в это чуть не поверил.

— Что он у вас спрашивал? — он как будто бы проигнорировал все подробности. От внимательного, даже слишком внимательного, взгляда разноцветных глаз Элизе стало по-настоящему жутко.

— Он просто спросил, я ли ваша служанка, — ответила она честно. — Я сказала, что мне не до него, и всё. Я правда не знаю, что он хотел.

Элиза видела, как Александр хотел спросить что-то еще, но заставил себя остановиться. Перед ней как будто бы стоял другой человек: напряженный, как зверь, готовый броситься на жертву, и Элизе меньше всего хотелось думать, что жертвой была она. Она смутно вспомнила их разговор о короле и измене, и о том, что Джейкоб назвал учёного шпионом. Она искренне надеялась, что не сказала ничего лишнего, что могло бы подвергнуть барона опасности. Она просто служанка, не знающая ни о чем, кроме выложенного на полу Черного Орла.

— Выпейте, — сказал Александр, протягивая ей маленький пузырек. — И отправляйтесь спать.

— Это снотворное?

— Да. Если вы уснете вот так, то проснетесь посреди ночи с ужасным похмельем.

— Я поняла, — кивнула Элиза. — Мне выпить прямо сейчас?

Александр кивнул. Она откупорила пузырек и, выдохнув, залпом выпила его содержимое, оказавшееся густой жидкостью с горьковатым привкусом трав и чего-то приторно-сладкого, оставшегося на языке неприятным послевкусием. Поморщившись, Элиза отдала ему пузырек и встала на ноги.

— А я из-за него не просплю? — спросила она неуверенно. Барон усмехнулся.

— Вряд ли. Но, если что, я так уж и быть прощу вам это.

— Спасибо, господин, — она неловко улыбнулась. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Элиза.

Вопреки своим страхам, она уснула быстро и проснулась не позже обычного. Впервые за долгое время, лежа в постели, Элиза чувствовала себя по-настоящему отдохнувшей: у нее почти не болела голова после вчерашнего, и наконец-то не снились кошмары. Даже погода, будто бы подражая ей, обещала быть хорошей: на ясном небе, без единого облачка, весело светило тёплое солнце. За утро она успела пристроить птиц в наскоро сооруженный курятник в сарае, который развалился меньше всего. Разобравшись с курицами, которым осталось только дать имена, она собиралась наконец постирать гобелены с их царственным родственником, как вдруг услышала во дворе знакомое конское ржание.

Выйдя навстречу гостям, она захотела провалиться под землю со стыда. Габриэль привез с собой высокого молодого мужчину, одетого в небогатую, но ухоженную одежду. Увидев Элизу, он поправил пенсне и улыбнулся.

— Здравствуйте, — сказал он с легким акцентом. — Мы так и не познакомились вчера, госпожа. Меня зовут Клаас Винке. Я историк из Кёнигсбергского университета.

========== Часть 5 ==========

Думать Элизе надо было быстро.

— Простите, господин Винке, — заговорила она неуверенно, придумывая на ходу. — Господин барон не говорил, что приглашал вас в замок.

Будь она на родной ферме, то быстро бы взяла в руки веник и прогнала бы незваного гостя, но в Бренненбурге так, наверное, не делали. К тому же, ученого привез Габриэль, и выгонять пришлось бы их двоих. Клаас в ответ на ее неловкие попытки выпроводить его по-доброму улыбнулся, и Элиза отметила, что улыбка у него была красивой, да и сам он не был уродом — светлые волосы были причесаны и собраны в высокий хвост, и пенсне на прямом носу добавляло ему важности.

— К моему большому сожалению, это так, — согласился Клаас. — Но мой проводник сказал, что вы могли бы помочь мне попасть на аудиенцию к его светлости, фройляйн Циммерман.

Элиза бросила на Габриэля полный недовольства взгляд. Ученый говорил много и складно, и ей казалось, что своей многословностью он пытается запутать ее, чтобы она просто соглашалась, не пытаясь даже вникнуть в смысл сказанного. У нее не оставалось другого выбора, кроме как пустить визитёров в замок и посадить в холле.

— Господин барон сейчас занят, — сказала Элиза. — Я спрошу, может ли он уделить вам время, но не обещаю, что он согласится. Что мне сказать о вас?

— Вы очень добры, — снова улыбнулся историк. — Скажите, что я хотел бы просить барона о помощи в моем исследовании. Я пишу работу об истории этих земель и слышал, что в Бренненбурге собрана обширная библиотека. И, естественно, я хотел бы и лично побеседовать побеседовать с его светлостью.

— Хорошо. Ждите здесь.

С каждым шагом, приближавшим ее к двери кабинета, Элиза чувствовала, как все ее внутренности холодеют от страха. Она не знала, правильно ли поступила, вообще впустив гостей в замок, а мысль о том, что ей придется постучаться в двойные двери, ведущие в рабочие комнаты, приводила ее в настоящий ужас. Еще никогда ей не приходилось вот так бесцеремонно отвлекать барона от работы.

Она зашла в знакомый коридор, где обычно оставляла ужин, и замерла перед дверьми. Оставалось просто постучаться, но Элиза и представить не могла, насколько большим был кабинет на самом деле и услышит ли Александр ее вообще. Не зная, что делать, она глубоко вздохнула и прислушалась. Стояла гробовая тишина, как будто бы внутри никого не было. Но как только Элиза приготовилась стучать, раздался звук, похожий то ли на скулеж, то ли на вой, заставивший ее отпрянуть назад.

— Господи боже, — вздохнула она, вздрогнув, когда звук повторился. — Что там…

Собравшись с силами, она подошла обратно. Снова наступила тишина, еще более гнетущая, чем раньше. Элиза задумалась, сколько времени прошло, пока она тут мнется. Может быть, гости устали ждать и ушли, и ей не придется ничего делать. Натянуто улыбнувшись собственным мыслям, она сделала несколько глубоких вдохов и наконец-то несколько раз ударила по двери.

Элизе казалось, прошла целая вечность. Услышав по ту сторону быстрые тяжелые шаги, ей захотелось броситься наутек, но двери перед ней распахнулись, и она увидела Александра. Одетый в грязный рабочий фартук, он вытирал руки платком и был очень, очень зол.

— Фройляйн Циммерман, — за это утро Элиза уже возненавидела свою фамилию и слово «фройляйн», — я просил меня не беспокоить и, помнится, запрещал вам заходить сюда. Вы забыли?

— Я знаю, господин барон, простите, — затараторила она, боясь, что Александр не захочет слушать и выпроводит ее, не дав договорить. — Габриэль привез того историка, о котором я говорила, и он хочет вашей единицы…

— Аудиенции, — поправил Александр раздраженно. Элиза закивала. — Зачем вы его пустили?

— Я не знала, как его прогнать, — она втянула голову в плечи. — Он сказал, что из Кёнигсберга, и пишет какую-то работу и хочет…

— Скажите, что я освобожусь и встречусь с ним, а пока как-нибудь развлеките. Предложите вина, чаю, придумайте что-нибудь.

— Как прикажете.

Она мельком взглянула на Александра и комнату позади него. Прежде, чем двери захлопнулись перед ее носом, она успела увидеть только огромный стол, стоявший посередине, и выставленные вдоль стены витрины. На стенах висели какие-то изображения, похожие то ли на рисунки, то ли на чертежи, но их нужно было разглядывать вблизи. Элиза надеялась увидеть, что издало тот жуткий вой, но единственной зацепкой была только окровавленная тряпка в руках барона. Возможно, лучше ей действительно не знать, в чьей она крови.

— Это не мое дело, — сказала Элиза сама себе, возвращаясь в холл. — Не людей же он там убивает. Даже если бы убивал, это все равно было бы не мое дело.

Ей хотелось убежать в свою комнату, только бы не видеть ни гостей, ни Александра, чтобы они разбирались друг с другом сами, но усилием воли Элиза заставила себя пойти в другую сторону. Проходя мимо Гертруды, она подмигнула ей, надеясь получить поддержку хоть от каменного лица. Гертруда ответила ей веселым журчанием воды — Элиза приняла это за добрый знак. Она было размечталась, что и гости решили ее не дожидаться и уехать, но ее надежды не оправдались. Клаас и Габриэль сидели в холле, непринужденно разговаривая.

— Господин барон сейчас занят, — сказала она, надеясь, что выглядит не слишком бледно. — Он освободится и побеседует с вами.

— Благодарю, фройляйн Циммерман, — улыбнулся Клаас. — Могу я поинтересоваться, чем занят его светлость?

— Я не знаю. И называйте меня Элиза.

— Как скажете.

— Может быть, вы хотите вина? — предложила она, лихорадочно вспоминая, где барон держал бутылки помимо запертого погреба. — Или, может быть, чай?

— Я бы не отказался от вина. Габриэль?

— Я тоже.

— Хорошо. Я сейчас приду.

Она закрыла за собойдверь, ведущую в коридор, прошла несколько шагов и выругалась. Страх и волнение уступали место растущему с каждой секундой раздражению — и на ученого, и на Габриэля, который за каким-то чертом сюда его привез, и на барона, заставившего ее разбираться со всем самостоятельно. Из принципа ей хотелось снова заявиться в кабинет, чтобы поторопить его или хотя бы спросить, где он прятал вино, потому что меньше всего ей хотелось, вдобавок ко всему, спускаться еще и в погреб, от которых у нее даже не было ключей.

Александра спасло только то, что она нашла неоткрытую бутылку в буфете в столовой, а на кухне отыскался и штопор. Открывая вино, она представила на секунду, что держит не штопор, а нож, и вспомнила вой из-за дверей кабинета. Похожие звуки она слышала, когда Фридрих убил собаку, покусавшую Маргарет — единственный раз, когда она была полностью согласна с братом. Может, барон тоже терпеть не мог собак. Его можно было понять.

— Вы не присоединитесь к нам? — спросил ученый, увидев, что она вернулась всего с двумя бокалами. Габриэль на его фразу прыснул со смеху, и Элизе пришлось постараться, чтобы не выплеснуть вино ему в лицо. Сейчас ему смешно, конечно, зато когда они ехали из Альтштадта, трясся от страха сильнее, чем она.

— Нет, — ответила она, тяжело улыбнувшись. — В конце концов, я работаю.

— Конечно, — Клаас взял хрустальный бокал из ее рук и посмотрел сквозь него на окно. — Оно не отравлено, Элиза?

— В Бренненбурге не принято травить гостей в первый же день, — раздался голос прежде, чем она успела придумать ответ. Элиза с облегчением выдохнула и пихнула бокал Габриэлю.

Александр, опираясь на трость, спустился со ступенек и оглядел гостей, задержавшись сначала на бутылке, — Элиза решила, что ей плевать, если он будет недоволен ее выбором, — а затем на Клаасе. Ученый, как только появился барон, поднялся с места и поклонился, и даже вынес тяжелый изучающий взгляд разноцветных глаз.

— Добро пожаловать, господин…

— Меня зовут Клаас Винке, ваша светлость. — представился он, незаметно подмигнув Элизе.

— Господин Винке, — закончил Александр. — Вы из Кёнигсберга, верно?

— Да. Я очень заинтересован историей Альтштадта, — ученый улыбнулся. — Несмотря на близость к столице, этот край полон загадок, Вы так не считаете?

Элизе хотелось то ли рассмеяться, то ли расплакаться. Габриэль стоял с лицом деревенского дурачка, сжимая в руках бокал, а эти двое, или, как минимум, один Александр, прятали за вежливыми словами глубокую неприязнь. Ей хотелось, чтобы Клаас честно признался наконец, что он королевский шпион, и они разошлись бы по-хорошему, но он продолжал сыпать любезностями. Элиза, стоявшая за плечом хозяина, как ей и положено, не видела его лица, но ей хотелось верить, что он с таким же выражением разделывал несчастную собачку, с каким предлагал Клаасу остаться в Бренненбурге, чтобы изучить архивы и сделать записи и о самом замке.

— Фройляйн Циммерман, — Элизе хотелось закричать, что у нее вообще-то было имя, — покажите господину Винке гостевую комнату.

— Да, господин, — она взглянула на ученого, выглядевшего воодушевленным.

— Благодарю, ваша светлость, — сказал он вслед Александру. Элизе стало смешно от того, как он по-настоящему опирался на трость при каждом шаге, но вида она не подала. Когда барон ушел, Клаас, не желавший терять ни минуты, попросил Габриэля привезти его вещи из «Мельницы». Всадник хотел было возразить, что он не нанимался к нему слугой, но Клаас незаметно сунул ему в карман кошель с монетами, достаточно увесистый, судя по тому, как округлились его глаза.

— Вы приготовились, — сказала ученому Элиза, когда они шли по одному из коридоров. — Вряд ли вы отдали Габриэлю все свои деньги.

— Я мечтал, что барон окажется столь любезен, — ответил он с улыбкой. — Хотя и не смел на это рассчитывать. Даже если бы пришлось уехать обратно в Альтштадт, я бы все равно расплатился.

Через час или чуть больше Габриэль привез его вещи — саквояж и пару небольших сундуков. За это время ученый успел освоиться в своей комнате, на уборку которой Элиза в свое время потратила добрые четыре дня. Когда она зашла в нее впервые, там творился самый настоящий ужас: из комодов были вывернуты ящики, по полу разбросана одежда, принадлежавшая неизвестно кому, и новыми ее поселенцами стали пауки всевозможных цветов и размеров. Барон говорил, что до этого в ней жил его брат, уехавший незадолго до прибытия Элизы, и ей было интересно, что он подразумевал под словом «незадолго». Если бы он не сказал, Элиза считала бы, что прошло несколько лет, как в гостевую никто не заходил. Для Клааса же она постелила свежие накрахмаленные простыни и даже принесла новые подсвечники заместо почерневших старых. Иным словом, сделала все, чтобы ни барон, ни его гость не смогли к ней придраться.

— Отдохните, — сказала она, когда Габриэль принес все в комнату. — Я позову вас к обеду, а после, если господин барон позволит, покажу замок.

— Благодарю вас, Элиза. Вы очень добры.

Улыбнувшись на прощание, Элиза вышла из гостевой и с облегчением выдохнула. Оставшиеся несколько часов она планировала провести за приготовлением обеда и чтением и молилась, чтобы никому в этом замке она больше не понадобилась. Утренняя беготня вывела ее из себя сильнее, чем она могла представить. Ее раздражало и то, что кто-то посмел вторгнуться в ее ежедневную рутину, и то, что она оказалась к этому не готова, а Александр даже и не вздумал ей помочь, только отчитав за то, что она постучалась к нему в кабинет.

— Еще и собака эта дурацкая, — шепнула она Гертруде, когда набирала воду. — Нашел время, с самого утра резать кого-то. Тогда уж Клааса зарезал бы, и то толку больше.

Гертруда, хотелось верить Элизе, прожурчала что-то понимающее. Нарезая мясо для руладенов,{?}[немецкие мясные рулеты] — ей хотелось удивить гостя чем-то особенным, — она наконец почувствовала умиротворение. Может, она еще и не умела принимать гостей, но умение готовить у нее не мог отнять никто. Среди кипящих кастрюль и сковород Элиза чувствовала себя как в своем царстве, и в него-то вторгнуться не мог никто, даже барон. За все то время, что она провела в замке, Александр ни разу не остался недоволен тем, что она готовила и, как она успела понять, он не был из тех людей, которые молчат о чем-то исключительно из вежливости. Он всегда напоминал ей, если она забывала о какой-нибудь из многочисленных пустующих, но требующих уборки комнат, и строго относился к вопросу ее обучения, иногда устраивая ей чуть ли не экзамены по прочитанным книгам. Элиза думала, что будет намного хуже и она не запоминала вообще ничего, но выяснялось, что какие-то вещи у нее в голове все-таки откладывались.

— Фройляйн Циммерман, — как в первый день, Александр возник у нее за спиной, когда она накрывала на стол, не издав ни звука. — Я должен провести вам небольшой инструктаж.

— Да, господин, — она повернулась, стараясь не подавать виду, что испугалась до чертиков. По крайней мере, слово «инструктаж» уже было ей знакомым, и не пришлось с глупым видом переспрашивать.

— Раз уж у нас гость, вы не можете, как раньше, сидеть за столом, — сказал Александр, грустно улыбнувшись. — Ваше место теперь здесь. Вы должны будете подавать блюда, уносить посуду и по просьбе наливать вино. Я думаю, вы справитесь.

— Как прикажете, — кивнула она, слабо улыбнувшись. — А что мне делать после?

— После обеда я хотел показать ему сад. Вы мне пока не понадобитесь.

— Хорошо. Я поняла.

Она закончила с сервировкой и позвала Клааса к обеду. Она не знала, выходил ли он из своей комнаты все это время, но надеялась, что он пока не успел залезть, куда не следовало. Когда они проходили мимо Гертруды, он назвал ее «неожиданным, но интересным архитектурным решением», и Элиза решила смягчить свое к нему отношение — ей все еще было немного стыдно за то, как она отнеслась к фонтану в их первую встречу. Обед проходил спокойно и тихо: она подливала вино, приносила и уносила пустые тарелки, а за чаем Александр и Клаас разговорились о последних новостях из столицы.

— Говорят, Его Величество болен, — сказал историк, и Элиза вспомнила об орле на полу. — Он почти не появляется на людях.

— Вы меня не удивили, — Александр рассмеялся. — Король всегда был слаб здоровьем.

— О, вы, наверное, хорошо помните его отца, — он улыбнулся в ответ. — Не сочтите за дерзость, ваша светлость, но сколько же вам лет?

— Я родился во время Семилетней войны, — ответил Александр коротко. Таким же тоном он когда-то сказал ей, что будет «ставить эксперименты». — Мой отец был военным и сделал все, чтобы я пошел по его стопам.

— О ваших заслугах ходят легенды, ваша светлость. Вы ведь вместе с генералом Йорком были первыми, кто перешел на сторону императора Александра, верно?

— Верно.

Элиза незаметно улыбнулась. Клаас был похож на мальчишку, встретившего героя своего детства. Таким же воодушевленным выглядел Джейкоб, когда в «Мельницу» заезжали бывалые солдаты, но если ему было пятнадцать, то историку — все двадцать пять, но оба с одинаковым блеском в глазах расспрашивали собеседников о войнах, оружии и военных стратегиях. Элиза не понимала, что в этом интересного. Конечно, по вечерам она разглядывала карты, но только потому, что ей нравилось разбираться в разноцветных стрелках и обозначениях, а не потому, что ее так волновало, что такого сделал Кутузов, чтобы разгромить Наполеона. Если бы кто-нибудь спросил ее, о чем она мечтала, то раньше она сказала бы, что хочет отправиться в дальнее плавание, а сейчас — поехать на раскопки в африканские гробницы под началом того профессора.

— Благодарю вас, Элиза, — сказал ей Клаас после. — Вы готовите, как моя матушка.

— Спасибо, господин… — она смутилась, и смутилась еще сильнее, заметив, как усмехнулся Александр. — Я просто делаю то, что должна.

Они разошлись по своим комнатам, и Элиза снова осталась наедине с собой. Закончив прибираться в столовой и на кухне, она вернулась к себе, чтобы закончить начатую несколько дней назад книгу, но не смогла прочитать и десяти страниц. С появлением Клааса в замке, да и в ней самой, что-то незаметно переменилось. Все, начиная от ободранных гобеленов и заканчивая тем, как она ходила по коридору, покрылось неприятным ощущением торжественности, и Элизе казалось, будто за ней постоянно наблюдают. Она чувствовала себя больше не девочкой-служанкой, по мере сил отмывающей заброшенный замок, а настоящей слугой, которая несла ответственность за свои слова и поступки. Еще и то, что ученый приехал не откуда-то, а именно из столицы, заставляло ее прокручивать в голове самые мрачные мысли. Одно дело, когда Джейкоб и Габриэль в таверне шутили, что он может быть шпионом, и совсем другое — когда этот возможный шпион оказался в замке, до отвращения полном секретов.

Именно эти мысли заставили ее, увидев, как Александр и Клаас прогуливаются по дорожкам в саду, застыть у окна. Элиза поняла вдруг, что ей страшно, почти так же, как когда у ворот собралась толпа. Она хотела сделать что угодно, лишь бы не оставлять барона с ним наедине, хоть самой пойти в сад, сделав вид, что она тоже решила прогуляться. Ей казалось, что как только они исчезнут из виду, случится непоправимое. Элиза, конечно, тут же обругала себя за такие мысли и заставила отойти от окна, снова взявшись за книгу, но в итоге просто просидела около получаса, даже не перевернув страницу. Только услышав в коридоре голоса и смех, она смогла с облегчением выдохнуть.

До самого вечера ее никто не трогал, позволив углубиться в чтение и попутно — в собственные размышления. Никаких доказательств у нее не было, да и сам Клаас не казался опасным человеком. Он выглядел ровно так, как должны выглядеть молодые ученые — не высокий, но и не низкий, с узкими ладонями и улыбчивым, располагающим к себе лицом. Может быть, для городских леди он был хорош, но Элизе, выросшей в деревне, он казался тщедушным, да и к тому же слишком болтливым. Хотя для барона, наверное, в самый раз — он-то за столько лет точно истосковался по хорошему собеседнику, которого Элиза, как бы ни старалась, заменить не могла.

За ужином тоже не было никаких происшествий. Клаас, видимо, порядком уставший за день, говорил намного меньше, хотя после все равно поблагодарил Элизу. Ее подмывало спросить, о чем они разговаривали в саду, хотя она прекрасно знала, что вряд ли ей расскажут что-нибудь действительно важное. Барон тоже выглядел на удивление спокойным, хотя еще утром ей казалось, что он вот-вот пристрелит незваного гостя или сделает что похуже, но, видимо, прогулка по саду успокоила его. Она убедилась, что Клаас добрался до своей комнаты, не заблудившись, зажгла в замке свечи и факелы, проверила окна и двери: в общем, сделала все, что от нее требовалось.

Элиза думала, что и остаток вечера проведет в одиночестве, когда вдруг уже ближе к полуночи в ее комнату постучались. Она не спала, и стук в дверь заставил ее запаниковать, как в детстве: сунув книгу под подушку и загасив свечу, она подошла к двери и осторожно приоткрыла. Перед ней стоял Александр, державший в руках охапку нот.

— Вы еще не спите, Элиза? — спросил он, сразу раскусив ее притворство.

— Нет, господин. Вы… хотели что-то?

— Да. Может быть, вы составите мне компанию?

— Конечно, — она с облегчением улыбнулась. — Но разве…

— Мы достаточно далеко от гостиной, — ответил Александр. — Так что это останется только между нами.

Она завернулась в шаль и пришла в уже знакомую комнату в конце коридора, где уже были зажжены свечи и стояли две чашки и чайник. Александр, помня о предыдущем опыте, больше не позволял ей напиваться — Элиза, впрочем, не имела ничего против. Ей и самой не особо нравилось чувствовать себя пьяной, когда она не могла контролировать ни себя, ни то, что происходило вокруг. Да и на трезвую голову она могла по-настоящему насладиться музыкой, а не пропустить ее мимо, заснув, как в первый день. Пусть то, что играл Александр, казалось ей слишком отчужденным и немым, она не могла не отметить, что сами мелодии звучали приятно на слух. Но все равно, наблюдая за ним, Элизе казалось, что она упускает слишком многое: барон как будто бы проживал каждую пьесу, пока она могла только сидеть и слушать.

— Господин барон, — начала она неуверенно, когда Александр сел за инструмент, — можно спросить у вас?

— Да?

— Для чего вы играете? То есть… Я хочу сказать, для чего, если никто этого не слышал?

Вопрос рассмешил Александра, но Элизе действительно хотелось знать ответ. То, что она услышала в первый день, было случайностью, значит, барон привык проводить вечера вот так. Но в замке не было никого, кто мог бы составить ему компанию и послушать его игру, и он мог вообще не смотреть на ноты, а просто стучать по клавишам, но он ведь все равно много лет собирал эти партитуры и разучивал.

— Для себя, конечно же. Музыка — тоже один из способов выразить чувства, которые того требуют, неважно, слушаешь ты или играешь, — ответил он. — Естественно, после того, как сюда заявился ваш отец, я делал это для того, чтобы подбодрить вас. Сейчас — и для того, и для другого.

— Что вы имеете в виду?

— Я понимаю ваше беспокойство, Элиза, и не могу сказать, что не взволнован сам. Сегодня был тяжелый день, и хотелось бы закончить его на хорошей ноте.

Элиза прыснула от смеха. Злость, которую она испытала утром, казалась совсем мелкой и незначительной, и теперь, после слов барона, она почувствовала лёгкий укол вины за свои мысли. Тот факт, что Александр делал что-то для нее, по-прежнему удивлял ее и заставлял по-глупому улыбаться. Здесь, в замке, именно в этой небольшой комнате, Элиза чувствовала себя по-настоящему дома, и эта мысль наполняла ее сердце теплотой и одновременно с этим — грустью по своему «настоящему» дому, где такого она не испытывала никогда.

— Я все равно не до конца понимаю, как можно… чувствовать что-то, когда просто слушаешь музыку. То есть, — она развела руками. — Мне нравится, как она звучит, и вообще то, что я нахожусь вот здесь, с вами, тоже…

— Может быть, через много лет вы услышите ту же самую мелодию, — сказал Александр, почти бездумно нажимая на клавиши и играя случайные аккорды, — и вспомните сегодняшнюю ночь.

— Получается, все, что вы играете, связано с какими-то воспоминаниями?

— Почти. Я знаю, например, что эта вещь понравилась бы…

Не договорив, он отвернулся и молча начал играть. Элиза решила не спрашивать, кому именно это должно было понравиться — в момент, когда Александр заиграл, ей все стало понятно, хоть она и не могла при всем желании выразить свою мысль словами. Музыка, звучавшая легкой и почти что воздушной, на самом отдавала невероятной тоской, длившейся многие, многие годы. Элиза могла находиться слушать, находиться рядом — но никак не разделить ее. Ей действительно нужно было прожить еще много лет, чтобы понять все в полной мере.

Она вернулась к себе глубоко за полночь, напевая под нос то, что услышала. Ей было одновременно счастливо и грустно, и хотелось только остаться в сегодняшней ночи как можно дольше, лишь бы только не начиналось завтра. Первые солнечные лучи разогнали все волшебство, вернув ее на свое законное место служанки, а Александра снова сделав бароном, обещавшим заспанному Клаасу наконец-то показать остальной замок и в особенности — библиотеку. Уже по его взгляду Элиза понимала, что проводить экскурсию ей придется в одиночестве.

— Постойте, Элиза, — улыбаясь в спину выходящему из комнаты историку, Александр схватил ее за локоть с такой силой, что она чуть не вскрикнула от боли. — Мне надо вам кое-что сказать.

— Что?

— Не спускайте с него глаз, — сказал барон, наклонившись к ее уху. — И не сболтните лишнего.

========== Часть 6 ==========

Несмотря на все усилия Элизы, в архивах было по-прежнему пыльно.

Зажигая на ходу свечи, она провела гостя мимо закрытых дверей в отделения для каталогов и редких книг, а затем вывела в широкий длинный коридор, соединявший между собой два библиотечных крыла. В начале и в конце горели два камина, хотя Элиза могла поклясться, что не разжигала их сама, но такие странности, будто кто-то делал работу за нее, происходили постоянно, с самого ее прибытия в замок: будь то приготовленное сено для Грома, которое она заметила еще в самый первый день, то тяжелые ящики, которые двигались по замку сами по себе туда, куда Элиза собиралась их передвинуть, то зажженные кем-то свечи на люстрах почти под самым потолком. Александр на ее расспросы отнекивался и переводил тему, поэтому она решила оставить этот разговор, пока не поймает его за руку.

Как Элиза и думала, Клаас не мог остаться равнодушным к баронской коллекции картин, и, прямо как она и представляла, замер напротив огромного полотна, изображавшего площадь перед собором. Вглядываясь в лица людей, мелкие, но все равно различимые и отличающиеся друг от друга, ученый улыбался и что-то шептал одними губами.

— У его светлости действительно великолепный вкус, — сказал он наконец, оторвавшись от картины. — Я видел картины Лингельбаха всего однажды и уже не надеялся встретить его снова.

— Это какой-то известный художник, да? — Элиза взглянула на полотно, не вызывавшее в ней ничего, кроме трепета перед его размахом.

— Не такой известный, каким мог стать, — пожал плечами Клаас. — Но, знаете, я считаю, что художника определяет не число людей, которое о нем знает, а то, какой отклик вызывает его творчество и вызывает ли вообще. Разве вы, глядя на эту картину, не слышите шума толпы, не чувствуете запахов оживленной городской улицы? Ведь…

— Нет, — оборвала Элиза. — По мне так, картина и картина. Большая, конечно, мне такую за всю жизнь не нарисовать, да и все.

Клаас открыл и закрыл рот, как выброшенная на сушу рыба, но так ничего и не сказал. Он ужасно сильно напомнил ей Александра, когда тот начинал говорить об искусстве. Одно дело, когда он просто читал стихи, и некоторые даже откладывались у Элизы в памяти, и совсем другое, когда разглагольствовал об их смысле. Как он ни бился, она все равно не понимала, как можно заложить, а главное — углядеть глубокий смысл в каких-то совсем незначительных мелочах вроде пожелтевших деревьев или плохой погоды. Для Элизы мир выглядел намного проще и состоял не из метафор, а самое большее — из дурных примет вроде разбитого зеркала.

— Господин барон решил, что вам лучше начать отсюда, — сказала она, останавливаясь перед дверью.

— «История края», — прочитал Клаас надпись на отчищенной табличке. — За этим я сюда и приехал, не так ли?

Элиза зашла в комнату и зажгла несколько висевших под потолком светильников. Только то, что за ее спиной стоял Клаас, не позволило ей выругаться в голос: на полках, ненавязчиво выделяясь среди остальных книг, стояли несколько фальшивок, запускавших механизм. Если ученый заметит их, то обязательно заинтересуется, и тогда не жить ни ему, ни Элизе. К ее счастью, внимание Клааса было приковано к витринам, где лежали раскрытыми несколько старых книг. Они лежали здесь еще до ее прихода, и Элиза только иногда стирала пыль со стекол.

— Удивительно! — воскликнул Клаас. — Элиза, вы знали? Здесь бывал сам Агриппа Неттесгеймский!

— Кто? — переспросила она. На его лице, освещенном только светом лампы, промелькнуло еле заметное замешательство.

— Это великий человек. Его знают как врача, юриста, астролога, но самое главное — Агриппа был одним из величайших магов своего времени. Тот факт, что он просто посещал Бренненбург, уже много говорит об этом месте и его тогдашнем хозяине.

— Магии ведь не существует.

— Для нас с вами — возможно, но люди того времени так изучали мир вокруг себя, а Агриппа был в этом первопроходцем. Хотя, конечно…

Он задумался о чем-то, глядя на картину перед собой, где были изображены гуляющие во дворе женщины. Элиза тяжело вздохнула, стараясь прикрыть собой поддельные книги. Ей не нравилась ни эта комната, ни весь этот разговор, и сам Клаас, выглядевший сейчас как обыкновенный столичный студентик, рассуждающий о вещах, в которых сам разбирался чуть лучше, чем она.

— Тут написано, что Агриппа посетил некую пещеру, а затем его никто не видел. Хотя всем известно, что он умер спустя 10 лет в Гренобле и отрицал, что когда-то был здесь. Занятно. Знаете, Элиза, — Клаас повернулся к ней, — я читал, что после этой поездки Агриппа сильно изменился и не узнавал даже своих друзей. Вы не находите это странным?

— Может быть, он после этой пещеры потерял память, — она пожала плечами. — Да и это ведь было так давно, откуда нам знать?

Поняв, что разговора с ней не получится, Клаас наугад взял с полок несколько книг, быстро пролистав. Элиза проводила его в бывший рабочий кабинет, где стоял пригодный для работы стол и стулья, и принесла подсвечник с новыми свечами. Ученый поблагодарил ее и, разложив книги, чернильницу и несколько листов пергамента, попросил не беспокоить его некоторое время. Мельком взглянув в его записи, Элиза разглядела только написанные замысловатым почерком с кучей завитков даты. Оставив его наедине с книгами, она ушла в соседнюю комнату, сославшись на уборку. Клаас, уже с головой погруженный в работу, только кивнул. Элиза оглядела полупустые стеллажи и взялась перекладывать вещи, только чтобы занять руки. То и дело она беспокойно оглядывалась на дверь, боясь услышать в коридоре шаги. Клаас не был дураком и наверняка заметил и книги, и то, как старательно Элиза пыталась их прикрыть.

Разбирая хлам, до которого она не добралась во время первой уборки, она находила много интересных вещей: несколько крохотных шестеренок, фарфоровые фигурки солдат, больше похожие на шахматные фигуры, но больше всего Элизу поразила коллекция бабочек, явно пролежавшая здесь очень долго, но до сих пор целая. Протерев стекло, она села поближе к свету, разглядывая заботливо приколотых к дощечке насекомых. Здесь были и обыкновенные капустницы, и мотыльки, которых она сама в детстве любила ловить, и те, которых Элиза никогда в жизни не видела. Она расстроилась, заметив, что коллекция так и не была завершена — внизу хватало места еще для одной или двух.

Она не знала, сколько так просидела, перекладывая книги с места на место и протирая полки, и услышала только, как Клаас вышел из кабинета. Он отдал ей книги, попросив вернуть их на место, сказав, что продолжит позже, и Элиза наконец смогла облегченно выдохнуть и, проводив его обратно в гостевую, заняться своими делами.

У нее оставалось совсем немного времени, чтобы приготовить обед, поэтому первым делом она направилась в сад, чтобы собрать хоть какие-нибудь фрукты для пирога. Идя по чистым дорожкам, она тоскливо оглядывала цветущие кусты, сейчас казавшиеся ей навязчиво-яркими, как и все вокруг. Не понимая толком, чего именно ей надо было бояться, Элиза боялась всего: и Клааса, и незнакомых аристократов из столицы, и даже барона вместе с самим замком, который, как начинало казаться Элизе, и вовсе обладал своей собственной волей. Хотелось убежать далеко-далеко, дальше Кенигсберга, чтобы не знать больше ничего о механических книгах, загадочном вое по ночам, ни капли не похожим на ветер, и вещах, двигающихся сами по себе. Элизе хотелось покоя.

Погруженная в свои мысли, она вздрогнула, услышав совсем рядом лязг садовых ножниц. Оглядевшись по сторонам, она заметила барона, сидевшего на корточках у одного из кустов и быстрыми, резкими движениями обрезавшего только расцветшие бутоны дамасских роз и складывавшего их в плетеную корзину. Элиза, растерявшись, замерла на месте. Александр заметил ее именно в тот момент, когда она собиралась юркнуть за высокий куст рододендронов.

— Элиза, — окликнул барон мрачно и встал на ноги. — Что вы здесь делаете?

— Я хотела собрать оставшиеся сливы, — ответила Элиза, — господин.

— Где Клаас? — ей показалось, что Александра ее ответ вовсе не волновал.

— Он несколько часов пробыл в архивах, — объяснила она. — Сначала в истории края, как вы говорили, а потом я посадила его в кабинет и сама убиралась в соседней комнате. А после он сказал, что хочет отдохнуть, и пошел к себе.

Под тяжелым взглядом разноцветных глаз, которые казались почему-то чужими, Элизе хотелось сжаться и спрятаться. В отличие от вчера, сегодня Александр был не в духе с самого утра. За завтраком он почти все время молчал, а потом и вовсе заставил ее разбираться с Клаасом в одиночку. Элиза понимала, что за прошедшую ночь он мог многое обдумать и сделать собственные выводы, но такие резкие перемены в настроении барона все равно пугали ее. Она вспоминала собственного отца, который перед тем, как уйти в очередной недельный запой, начинал вести себя странно, то срываясь на нее из-за мелочей, то подкупая деньгами и безделушками. Пусть Александру до герра Циммермана было далеко, Элиза все равно не могла не насторожиться.

— Он о чем-то с вами говорил?

— Да, — ответила она честно. — Про… Про картины, они ему очень понравились, и про какого-то Агриппу. Он прочитал о нем в книге на витрине.

Александр выронил из рук корзину, и цветы рассыпались по дорожке ярко-красными каплями. Спохватившись, Элиза опустилась на колени и принялась собирать их. Один из цветов, где был плохо обрезан стебель, сильно уколол ей палец. Поморщившись, Элиза протянула корзину барону, но Александр как будто бы находился в другом месте: смотря сквозь нее, он выглядел так, будто ему напомнили о ночном кошмаре, который он всеми силами пытался забыть. Его лицо сделалось бледным и застыло, как каменная маска.

— Господин барон, — позвала Элиза робко, и, не услышав ответа, повторила смелее. — Господин барон!

Александр медленно перевел на нее взгляд, от которого ей захотелось провалиться под землю, хотя Элиза знала, что ни в чем не была виновата. Впервые за долгое время она испытала настоящий страх, которого не испытывала с самой встречи с отцом, но отца она привыкла бояться, а Александра — нет.

— Возвращайтесь в замок, — тяжело произнес он. — Будьте рядом с ученым.

— Как прикажете. Я только…

— Возвращайтесь в замок и не спускайте с него глаз! — рявкнул барон. Элиза вздрогнула от неожиданности и отпрянула. — Это приказ, вы поняли меня?!

— Поняла, — ответила она тусклым голосом.

Оставив Александра посреди пустого сада, Элиза, держа спину прямо, быстрым шагом отправилась обратно к воротам замка, на ходу вытирая непрошенные слезы. Она сделала все так, как приказал барон: показала Клаасу архивы, спрятав от него механизм, предназначение которого она до сих пор не понимала, просидела несколько часов, просто слушая, как в соседней комнате скрипит старый стул и шелестят страницы, и при этом всем — не забывала о своих основных обязанностях, потому что если бы она не отходила от Клааса ни на секунду, он бы заподозрил, что что-то не так, и Александр должен был понимать это самостоятельно, а не…

Перед входом Элиза остановилась, пригладила растрепавшиеся волосы и насухо вытерла наверняка покрасневшие глаза. Уколотый палец пульсировал слабой, но раздражающей болью. Проходя мимо выставленных в коридоре, ведущем в холл, доспехов, она с трудом подавила желание ударить по ухмыляющимся опущенными забралами шлемам. Может быть, Александр действительно что-то скрывал. Может быть, был прав тот неизвестный ученый, давным-давно описавший легенду о бессмертном хозяине Бренненбурга, и Элиза действительно служила не одинокому старику, а бессмертному чудовищу, она была готова простить ему даже судьбу несчастного незнакомого ей Агриппы, лишь бы не повторилось все то, от чего Элиза бежала из родного дома.

Сидя, согнувшись в три погибели, на табуретке на кухне и резкими движениями срезая с картошки кожуру, она снова и снова прокручивала в голове события сегодняшнего утра и понимала, что злилась не только на барона, но и на себя: за детское, незрелое чувство обиды, которое, захлестнув ее с головой, заставляло думать о вещах, которые она не имела права произносить даже в мыслях. Александр был по-настоящему добр к ней все это время, и она не должна была на него злиться. Возможно, она действительно была виновата: не правильно поняла, сказала не то, сделала все не так, как он предполагал. В любом случае, неправа должна быть только она.

Элиза так убеждала себя до самого обеда, но как только барон, холодный и мрачный, зашел в столовую, даже не взглянув на нее, что-то внутри заклокотало с новой силой. До крови прикусив щеку изнутри, она пообещала, что ни слова ему не скажет первой, все равно она всегда молчала, прислуживая за столом. Клаас, пришедший сразу после барона, даже не заметил, что что-то не так: за чаем он рассказывал о том, как продвигалась его работа, и Элиза отметила, что на этот раз Александр даже не изменился в лице, когда ученый упомянул Агриппу.

— Простите мне мою дерзость, ваша светлость, — Клаас неловко, заискивающе улыбнулся. — Я хотел бы задать вам вопрос.

— Да?

— Возможно, мы с фройляйн Циммерман плохо искали, — сказал он с еле заметной усмешкой. — Но я нигде не нашел семейной летописи вашего рода. Понимаю, конечно, что такими вещами не делятся с проходимцами вроде меня, но информация о предыдущих хозяевах Бренненбурга была бы поистине бесценной для моего исследования.

— К сожалению, Бренненбург носит свое имя непросто так, — с неподдельной тоской в голосе ответил Александр. — Замок много раз горел, и в последнем пожаре сильно пострадали старые архивы. Мне стоило огромного труда восстановить сами помещения, но многие записи были безвозвратно утеряны.

— Это большое горе, — вздохнул Клаас, отпивая вино из бокала. — Пожары здесь действительно происходят довольно часто.

— Я бы так не сказал, — возразил барон только для того, чтобы возразить.

— Вам виднее, конечно. Хотя перед тем, как ехать сюда, я читал некоторые источники… Фройляйн Циммерман, — он обернулся, — это ведь вашей семье теперь принадлежит ферма, поджог которой расследовал Вильгельм фон Герих?

Элиза, разглядывавшая замысловатый узор на ковре и не ожидавшая, что к ней обратятся, замялась, не зная, что сказать. Бегло взглянув на Александра, она заметила, как внимательно он на нее смотрит, и с какой силой сжал ножку бокала, что его пальцы побелели. Переведя взгляд на Клааса, который улыбался, как обычно, она вздохнула, пытаясь придумать такой рассказ, который успокоил бы и его, и барона.

— Может быть, — ответила она наконец. — Ферму выкупил еще мой прапрадедушка, я больше ничего толком не знаю.

— Я слышал, что задолго до меня сюда приезжал еще один ученый, мой тёзка. Он как раз интересовался судьбой Гериха, но…

— Фройляйн Циммерман тогда и в помине не было. Не мучайте ее расспросами, Клаас, — перебил Александр. — Господин Готтсхалл приезжал к моему отцу. Я тогда был совсем ребенком и запомнил его плохо, но могу сказать одно: он прогостил в Бренненбурге несколько недель точно и уехал обратно в Кёнигсберг.

— Вот как.

Клаас, если и был разочарован, не подал вида. Остаток обеда прошел в тишине, прерываемой только тихим звоном посуды, и Элиза относила пустые тарелки и разливала по чашкам пахнущий ягодами чай. Барон выглядел спокойным, как скала: весело прищурившись, он изредка поглядывал на своего гостя, наверняка чувствуя себя победителем в очередной словесной дуэли. Даже Элиза понимала, что ученый пытался подловить Александра на чем-то, но совершенно не знал, с какой стороны подступиться, раз понадеялся, что хотя бы она ему поможет.

— Благодарю вас, фройляйн Циммерман, — сказал Клаас, допив чай. — Не перестаю удивляться тому, как хорошо вы готовите.

Она молча поклонилась и выдавила из себя благодарную улыбку. Клаас покинул столовую первым — должно быть, торопился снова отправиться в архивы и продолжить свою работу. Ставя чашки на поднос, Элиза бросила взгляд на барона и, к ее удивлению, Александр, ничего не говоря, кивнул ей. В голове у Элизы пронеслось множество мыслей: она была и рада, и раздражена, ведь надеялась на что-то большее, хоть на несколько слов, объяснивших бы и все это представление, и случай в саду. Ей хотелось также и ответить что-нибудь, но получилось только нервно поджать губы и отвернуться, делая вид, что она торопится обратно на кухню.

Раздраженной тенью Элиза ходила по коридорам, пытаясь занять себя делами, но ее то и дело тянула к себе запертая дверь кабинета. Ей хотелось заявить о себе, потребовать ответов на вопросы, хоть как-то обратить на себя баронское внимание. Сидя рядом с Гертрудой, положив руку на металлическое крыло, она готова была распрощаться с ней, может быть даже навсегда, и подняться по ступеням к кабинету, но ее остановил не вовремя появившийся Клаас. Прижав к груди охапку бумаг, он робко подошел к Элизе, у которой на лице было написано, что сейчас ее лучше не трогать.

— Фрой… Элиза, — обратился он. — Простите, что отвлекаю вас во время вашего отдыха, но я хотел бы попросить вас об услуге.

— Что-то случилось? — спросила она, вставая и поправляя юбку.

— Нет, вовсе нет, — Клаас с облегчением рассмеялся. — Я хотел бы попросить вас проводить меня обратно в архивы. Боюсь, я совсем не запомнил дороги.

— Как скажете.

С тоской взглянув на Гертруду, она повела Клааса по коридорам без окон в часть замка, выглядевшую старше остальных несмотря на слова Александра о том, что не так давно она выгорела дотла. Пусть Элиза и прикинулась дурочкой, она помнила рассказы отца о том, что на ферме еще долго пахло горелым после пожара, о котором спрашивал Клаас. Она тогда была маленькой и почему-то тогда до смерти испугалась, что дом может загореться снова, поэтому всегда следила, чтобы вся семья тушила спички и во время грозы наглухо закрывала окна, чтобы молния не залетела в дом.

Элизе нравилось в архивах, но дорога до них, ведущая через жуткую камеру переработки и длинные тоннели, первое время давалась ей тяжело. Со временем, конечно, темнота перестала пугать, но перед этим Элиза много раз чуть ли не бежала по коридорам, только бы быстрее выйти в прихожую. Она не говорила о своих страхах барону, но ей казалось, что Александр, однажды увидев, как она бледнеет перед тем, как спуститься туда, начал следить за тем, чтобы в коридорах всегда горели свечи.

— Элиза, — обратился к ней Клаас, оглядываясь по сторонам в тусклом свете масляной лампы. — Могу я спросить у Вас?

— Да?

— Насколько я понял из разговоров в городе, вы работаете в Бренненбурге не так долго, — сказал он. — Неужели вам здесь не тоскливо?

Его вопрос, заданный скорее из праздного любопытства и желания нарушить повисшую неловкую тишину, заставил Элизу задуматься. Слово тоска было слишком громким для того, чтобы описать то, что она чувствовала, и оно обесценило бы все, что произошло до прибытия Клааса. В Бренненбурге жизнь была намного счастливее, чем на ферме, и она, пусть и была служанкой, не являлась при этом прислугой, выполняющей неблагодарную работу за просто так. Барон, хотелось верить, ценил ее, и она платила в ответ искренней преданностью. Может, какие-то вещи и раздражали ее, вроде того, что было сегодня утром, какие-то — вызывали только вопросы, но если бы ее спросили, что она думала об Александре, она не задумываясь ответила бы, что никого не уважала так, как его.

— Может, здесь и мрачновато, — ответила она Клаасу. — Но мне здесь нравится.

— Это хорошо, когда человек чувствует себя на своем месте, — улыбнулся он. — Позвольте мне задать еще один вопрос. Вы не замечали здесь ничего действительно странного, чего-то, что выходило бы за рамки человеческих знаний?

— Нет.

Элиза понимала, к чему он клонил, и хотела прекратить этот разговор на корню. Ее не волновали ни местные легенды, ни их с бароном конфликт, ни даже то, какую на самом деле цель Клаас преследовал, пытаясь узнать что-то, что считал «правдой». Элиза тоже была любопытной — но ее любопытство заканчивалось там, где начиналось желание жить спокойной, безопасной жизнью, и оно никогда не выходило за эту грань. С самого появления в замке ученого, или, даже, с самой поездки в Альтштадт, когда она узнала об окружавших их с бароном слухах, Элизу не покидало смутное предчувствие чего-то плохого, что могло разрушить всё ее благополучие. Она отмахивалась от него, как могла, но в коридорах архивов предчувствие стало, казалось, осязаемым, точно повисшая в воздухе дымка.

— Ваша светлость, признаться, я не ожидал вас здесь встретить.

Клаас выглядел разочарованным, Александр — тоже, но Элизе казалось, что он специально ждал их здесь, просто делая вид, что он разглядывал одну из картин. Девушки, гулявшие в залитом солнечном свете дворе, улыбались друг другу, и их веселье никак не вязалось с напряжением, возникшим в комнате по ту сторону картинно рамы. Элиза поймала себя на мысли, что ей хочется прямо сейчас или притворно рухнуть в обморок, или развернуться и убежать — сделать хоть что-то, чтобы не оставаться с ними наедине.

— Я еще утром сказал фройляйн Циммерман, что ваш вкус в искусстве достоин восхищения, и наконец-то могу сказать это вам лично, — Клаас разделял ее чувства, иначе не пытался бы заболтать барона.

— Благодарю, — Александр смотрел на него прямо в упор, точно пытаясь прочитать мысли.

— Я не смею даже мечтать о том, чтобы увидеть остальную вашу коллекцию. Туда, должно быть, входят и портреты ваших предков?

Элиза удержалась от того, чтобы дернуть ученого за рукав. Он уже не скрывал своих попыток вывести барона на чистую воду, задавая вопросы, которые любой другой дворянин счел бы непристойными. Она думала, Александр об этом ему и заявит, но вместо этого он только прищурился и ответил со спокойной улыбкой:

— Вы их не найдете, господин Винке, — сказал он. — Получив титул, я собственноручно их сжег.

— Зачем?

— Я был молод, скор на глупые поступки и сильно обижен на своего отца. Может, он был и хорошим дворянином, но родителем — отвратительным.

— Простите, ваша светлость. Мне не стоило об этом говорить. — Клаас выглядел пристыженным, Элиза, до сих пор не сказавшая ни слова, тоже.

— Я понимаю ваше любопытство. Бренненбург полон загадок, и вам хочется разгадать все и сразу. Просто впредь будьте аккуратны в выражениях, Клаас.

— Как скажете, господин.

— Прошу меня извинить.

Элиза наконец заметила, что в руках Александр держал какую-то книгу — значит, их встреча все-таки была случайной. Наклонив голову в знак прощания, барон ушел, оставив молодых людей вдвоем. Как только закрылась, скрипнув, дверь, Элиза бросилась к окну в коридоре и открыла его настежь несмотря на запрет. Поток свежего воздуха ворвался в помещение и закружил листы бумаги, лежавшие на столике рядом. Клаас тоже подошел к окну и взглянул на лес, простиравшийся, казалось, до самого горизонта.

— Неловко вышло, — вздохнул он. — Простите,Элиза. Я опозорился сам, так еще и втянул в это вас.

— Я думала, в столице люди будут поумнее, — Элиза сложила руки на груди. — И чем вы думали, когда спрашивали? Семья — это ведь личное.

— Я… Я не думал, что все настолько… драматично. Конечно, я не рассчитывал, что он поведет меня знакомиться с предками до пятого колена, но и…

— В любом случае, не делайте так больше. Господин барон вам вообще ничего не обязан рассказывать. Лучше скажите, сколько сейчас часов.

— Четверть пятого, — ответил Клаас, взглянув на карманные часы. — Простите еще раз. Наверняка у вас много дел, а я вот так потратил ваше время.

— Потратили, — вздохнула Элиза. — Давайте… Давайте пойдем обратно, если вы не против. Мне пора готовить ужин, и я боюсь, что если оставлю вас здесь, то вы не найдете дороги обратно, и…

— И? — Клаас посмотрел на нее, улыбнувшись уголками губ. Сказать, что оставлять его одного в архивах ей запретил барон, Элиза не могла.

— Я побаиваюсь ходить одна по тоннелям, — соврала Элиза и опустила глаза, чувствуя, как горят щеки. — То есть…

— Я понимаю. Пойдемте.

Уговорить его было намного легче, чем она предполагала. Смотреть на Клааса было грустно и жалко: пусть он и пытался вести себя невозмутимо, то, как беспокойно он оглядывался в камере переработки и следующих после коридорах, выдавало его с потрохами. Мечась взглядом по драным гобеленам, он искал, за что зацепиться, и не мог, мучился от какой-то мысли, наверняка страшной, но не мог до конца осознать ее, чтобы выразить словами. Только одного Элиза не могла понять: пытался он разгадать тайны замка и его хозяина по чьему-то приказу или потому, что привык добираться до правды любой ценой. Еще утром его стремления вызывали в ней ужас, и она боялась, что открытия Клааса навредят барону и ей самой. Сейчас же, приводя его обратно к двери в гостевую, Элиза понимала: он должен остановиться в первую очередь для собственной безопасности.

Жизнь с отцом научила ее подмечать даже малейшие изменения в чужом настроении, и она не могла не заметить, как с каждой их встречей Александр выглядел все более угрюмым, как бы он ни старался прятать это за дружелюбным тоном. Он, как и Клаас, как будто пытался решить какую-то загадку, и если ученый только подбирался к ответу, то Александр — уже узнал его, но сомневался в его правильности. Утром, когда он накричал на нее, он выглядел скорее растерянным, но с каждым часом будто бы укреплялся в своей мрачной решимости.

Элизе не хотелось об этом думать. Ее не волновали ни баронские секреты, ни тем более подковёрные игры в Кёнигсберге, и больше всего на свете она хотела вернуться на две недели назад, когда самой большой ее проблемой была бесконечная уборка и стирка. Даже то, что тогда над ней нависала угроза в виде отца, волновало не так сильно: от отца ее мог защитить Александр, но от самого Александра ее в случае чего не защитил бы никто. Конечно, барон не пугал ее всерьез, и боялась она куда больше за Клааса, который легко мог нарваться, как герр Циммерман и шутники, угодившие в клетку. На фоне их конфронтации Элиза чувствовала себя маленькой и незначительной, как тогда, когда она была ребенком и пыталась влезть между ругающимися родителями, но ее никто не слушал, и мать старалась отпихнуть в сторону, а отец — награждал затрещинами. Вряд ли барон стал бы ее бить, но если он — или Клаас — сделают что-то необдуманное, это отразится и на ней тоже.

— Позвольте мне еще раз извиниться, ваша светлость, — произнес историк за ужином. — Я не ожидал, что задену столь щепетильную тему.

— Это в прошлом, Клаас. Не берите в голову, — ответил ему Александр. — Может быть, со стороны мой род может показаться загадочным, но по сути своей он несчастен так же, как и остальные дворянские семьи.

— Что вы хотите сказать?

— Снаружи казалось, что все хорошо, — объяснил барон. — Мои родители всегда вели себя достойно и имели безупречную репутацию, как и вынужден был я — начал воевать с семнадцати лет, оставив все свои мечты и начинания в угоду отцовским амбициям. Но возвращаясь с фронта, я видел дома только одно: несчастного отца, доживавшего свой век человеком, не сделавшим ничего значимого, и еще более несчастную мать, с которой они друг друга никогда не любили. Я не смею осуждать ее за то, что овдовев, она наконец нашла себе достойного мужа и даже родила мне младшего брата, но и радоваться за нее от всего сердца не могу.

— Мне очень жаль.

— Может, я и далек от современности, — продолжил Александр. — Но не могу не заметить, как мы возвели в идеал страдания. Разве вы не замечаете, Клаас, как любит искусство изображать горе возвышенным и одухотворенным, а счастье в самых простых его проявлениях — плоским и глупым? Вместо того, чтобы уменьшить собственную боль, мы делаем вид, что по сути своей она красива и с ней можно жить, и вкладываем это в голову своим детям, а они — своим, и так далее, далее, далее… Вы, наверное, много раз слышали в столице, что проблема вашего поколения — в его дурных идеях, не так ли? Но проблема каждого поколения — в предыдущем, и рано или поздно вы сами станете родителем, испортившим своему ребенку жизнь.

— Не стану, ваша светлость, — ответил Клаас, насупившись. — Я не… Я хочу, чтобы мои дети жили в мире лучше того, в котором живу я.

— Вы подаете большие надежды, Клаас, и я могу даже сказать, что вижу в вас себя пятьдесят лет назад. Вы умны, прямолинейны и способны на куда большее, чем исследовать стародавние легенды и традиции, которые давно пора забыть.

— Забыть? — он по-настоящему возмутился. — Простите, но я не могу с вами согласиться. Из того, что я изучаю, складывается наша действительность, и все эти вещи, когда-то имевшие под собой весьма твердые основания, становятся основой для чего-то нового или и вовсе остаются неизменными.

— И какой же сложилась наша действительность? — Александр проигнорировал намек. — Оглянитесь, традиции, за которые вы так цепляетесь, давно стали предрассудками, которые только нас замедляют. Оставьте это. Вы могли бы стать реформатором, но предпочитаете копаться в прошлом.

— Потому что без прошлого никакого будущего нет и не будет! — выпалил Клаас. — Благодарю, ваша светлость, фройляйн Циммерман. Я сыт.

Он выскочил из-за стола и вылетел из столовой. Элиза, стоявшая все это время за спиной барона и не смевшая даже шелохнуться, наконец с облегчением выдохнула. Весь этот разговор ей хотелось провалиться сквозь землю, сначала — от нахлынувших на нее воспоминаний о собственной семье, а после — из-за того, что она чувствовала себя настоящей идиоткой, которую волновали только житейские мелочи, пока Александр и Клаас могли позволить себе размышлять о высоком.

Барон выглядел так, будто ничего не произошло. Он спокойно закончил ужин, холодно поблагодарил Элизу, наблюдая, как она уносила грязную посуду, и тоже ушел. Слушая удаляющийся частый стук трости по каменному полу, Элиза думала, к чему был весь этот разговор. Александр никогда не рассказывал о своей семье даже ей — что уж говорить о чужаке, находившемся в замке всего второй день. Да и странно было слышать от человека его возраста такие рассуждения, больше подходящие Клаасу: они как будто поменялись местами, словно это престарелый барон был человеком будущего, а не перспективный молодой ученый.

Закончив со всеми своими делами, она бездельно бродила по пустому замку. На улице поднялся ветер, принесший за собой тяжелые тучи, в закатных отсветах казавшихся темно-багрового цвета. Стоя на балконе, где открывался вид на лежащий за лесом Альтштадт, Элиза наблюдала, как высоко в облаках мелькают тонкие прожилки молний, обещавшие к ночи разразиться самой настоящей бурей. Будь она дома, она бы испугалась, памятуя обо всех рассказах, как молния, отскочив даже от металлического гребня в волосах, могла заскочить под соломенную крышу. Здесь, в замке, несмотря на его несчастливое имя, гореть было почти нечему, кроме разве что сараев, а высокий шпиль на крыше башни, по словам Александра, притягивал молнию к себе и уводил ее глубоко в землю.

Она прошлась по коридорам, зажгла факелы и проверила, чтобы все двери, которые должны быть запертыми, оставались таковыми, и, следуя странному тревожному предчувствию, неожиданно для себя спустилась по лестнице к двери в винный погреб. Даже к посещению машинного отделения барон не относился с такой строгостью, как к погребу. Наверняка он считал, что крутящихся шестерней Элиза испугается сама и не решит туда заглядывать, а вот в подвале для нее не было ничего по-настоящему опасного, и его коллекция вин, собранная не за одно десятилетие, могла оказаться под угрозой.

Совсем рядом что-то тихонько скрипнуло, и Элиза, задумчиво глядевшая на запертую тяжелым навесным замком дверь, поспешила уйти. Любопытство, руководившее ей в первые дни, давно прошло: она не хотела ни расстраивать барона, ни расстраиваться самой, если бы вдруг кабинет Александра или погреб не оправдали ее ожиданий. Ощущение неразгаданной тайны для Элизы было куда приятнее, чем разочаровывающий ответ.

Не зная, куда себя деть, она зашла и в архивы, чтобы удостовериться, что и там никого не было. Беспечной походкой проходя по коридору с совсем недавно потухшими каминами, она остановилась у картин, освещенных светом пылающего заката и свечей на высоких подсвечниках, и вгляделась в изображение площади, которое утром так понравилось Клаасу. Сначала она не чувствовала ничего. Потом, вглядываясь в каждое лицо, Элиза поймала себя на мысли, что каждый человечек на этой площади действительно почти что живой. Навечно замершие в мгновении, они все равно были заняты своими делами: начиная с дамы в голубом платье, заинтересованной в творящейся неподалеку суматохой, но держащейся в стороне, и заканчивая мальчишкой и его щенком, они продолжали жить, как и площадь, тонущая в желтоватой дорожной пыли и стуке молотков, который доносился со стен строящегося дома.

— Элиза, — раздавшийся голос заставил ее вздрогнуть от неожиданности. — Вы здесь.

Клаас, взволнованный, взъерошенный, появился именно в тот момент, когда она подумала, что становится похожей на него — ищет смысл там, где его нет. Он смотрел на нее исподлобья и держался на расстоянии, как будто ожидал, что она вот-вот нападет на него. Элиза постаралась приветливо улыбнуться.

— Я просто гуляла, — сказала она, не понимая, почему вдруг решила перед ним оправдываться. — Что-то случилось, Клаас?

— У нас очень мало времени.

Не принимая возражений, он взял ее за руку и повел в «историю края». Элиза попыталась вырваться, но безуспешно: чужая ледяная ладонь держала крепче, чем могло показаться. Оглядываясь по сторонам, она лихорадочно соображала, как остановить его, чтобы не случилось чего-то непоправимого. Понятно было, что мысль, мучившая его с самого утра, а может и раньше, наконец обрела ясную форму, и Клаас спешил поделиться ей, только вот он даже не поинтересовался, хочет ли Элиза его слушать.

— Клаас, постой, — обратилась Элиза мягко и остановила его у двери в отделение. — Расскажи мне, что случилось. За тобой как будто гнались.

— Элиза, послушай. — Он взглянул на дверь, а затем — снова на нее. — У меня есть догадка, но она может показаться тебе ужасной, и я хочу, чтобы…

— Пожалуйста, успокойся.

Она отвела его в сторону и усадила на стул, сев напротив. Клаас все время нервно оглядывался по сторонам, боясь, что из-за угла вот-вот кто-то появится: барон или кто-то страшнее. Не зная, как его успокоить, Элиза взяла его ладони, ледяные и трясущиеся, в свои и ободряюще улыбнулась.

— Расскажи мне, — повторила она. — Ты так разозлился из-за того, что случилось за ужином?

— Нет, — с горечью в голосе произнес Клаас. — Я… Я много думал, и наконец все сошлось, и… Все, что говорят про барона в Кенигсберге, местные предания, отсутствие хоть каких-то упоминаний его родни… Я понимаю, что ты мне не веришь, тебе незачем мне верить, но если все это действительно правда, то мы оба в опасности.

— Клаас, я знаю, о чем ты думаешь, и может быть господин барон действительно может казаться странным, но… Но я прожила здесь почти месяц, и я могу сказать тебе, что он обыкновенный одинокий старик. Подумай сам, будь ему триста лет, он бы не придумал, как это скрыть, а просто сидел бы на одном месте? Это ведь глупо…

— Глупо — это его попытки обмануть меня россказнями про сожженные портреты! — выпалил ученый со злостью. — Перед тем, как приехать сюда, я много прочитал, и нигде — нигде! — не упоминается ни его становление в армии, ни слова о его отце или хоть о ком-то. Вот уже триста лет везде только барон Александр Бренненбургский, неизвестно какого возраста и звания, и… Генрих Корнелий Агриппа не был тем человеком, который сошел бы с ума после поездки в прусскую глушь, ты понимаешь?! Неужели ты не замечаешь, как он даже не старается врать, считая нас с тобой глупыми детьми, которые не заметят, что здесь ничего никогда не горело? И… Я уверен, что разгадка — за тем механизмом, который ты пыталась спрятать. Если ты боишься, то будь уверена — у меня в Кёнигсберге есть покровитель, и он защитит нас от этого…

— Успокойся, — прервала Элиза и погладила его по руке. — Для начала, это место — мой дом, и меня здесь ни от кого не нужно защищать. Потом… Я понимаю, Клаас, я все понимаю, но ты… Ты слишком взволнован, и я боюсь, как бы ты не натворил чего-нибудь необдуманного. Давай оставим это до завтрашнего утра.

— Завтра уже…

— Не переживай, хорошо? — она улыбнулась. — Посмотри, какой кошмар на улице. Подумай сам, если мы вдруг решим сбежать, то даже до города не доберемся. Давай подождем, пока гроза закончится, и завтра утром вернемся, и если что-то случится — ты сможешь поговорить об этом с господином бароном.

— Нет смысла с ним разговаривать. Неужели ты до сих пор не понимаешь? Этот человек — зло, самое настоящее, которое ходит среди нас. Даже человеком его назвать нельзя…

Его слова задели что-то внутри Элизы, и она резко выпрямилась, отпустив его. Клаас попытался удержать ее руки, но, столкнувшись с гневным взглядом, стыдливо опустил голову. Он совсем, совсем не умел следить за тем, что говорит.

— Знаешь, Клаас, — заговорила она твердо. — Легко рассуждать о добре и зле, когда у тебя есть для этого деньги и возможности.

— Я не это имел в виду…

— Я не могу позволить тебе оскорблять человека, — она сделала ударение на слове «человек», — которому обязана всем, что у меня сейчас есть, вот и все. Не надо говорить мне о добре и зле, когда для тебя это просто слова, которыми ты бросаешься, как хочешь. Я восемнадцать лет прожила под одной крышей с настоящим чудовищем, которое несколько раз пыталось меня убить, и убило бы, если бы не Александр!

— Я понял, что ты хочешь сказать, Элиза, — сказал Клаас обреченным тоном. — Конечно, я не думал, что ты мне поможешь.

— Пойдем назад, — вздохнула она уже спокойнее. — Тебе нужно прийти в себя. А завтра утром, как я и сказала, мы вернемся и посмотрим, что там спрятано, и если твои опасения окажутся правдой, я… Я подумаю об этом.

— Хорошо. Я согласен.

Они шли обратно, и теперь уже Элиза держала его за руку, как ребенка, которого мать уводила от лавки со сладостями. Клаас, выглядевший подавленным, вызывал в ней бесконечную жалость, но ничем другим, кроме как уберечь его от баронского гнева, она помочь ему не могла. Усадив его в одной из комнат, где стояла небольшая софа, стол и еще теплый камин, Элиза ушла на кухню за чаем. Неприятная, волнующая мысль промелькнула у нее в голове. Помявшись перед полкой с разложенными по мешочкам травами, она вытащила саше с лепестками дамасской розы и засыпала горсть в чайник.

— Это успокаивающий чай, — сказала она, вернувшись к Клаасу. — Он поможет тебе заснуть.

— Точно чай? — мрачно усмехнувшись, попытался пошутить он. — Не отрава?

— В Бренненбурге не травят гостей.

За окном бушевала непогода. Разливая чай по чашкам, Элиза невольно задержала взгляд на непроглядной темноте, то и дело вспыхивающей от ударов молний. За шумом ветра и дождя не было слышно даже грома, и на фоне вспышек молний было видно, как низко склоняются деревья.

— Прости, что накричала на тебя, — она отпила из чашки, думая, что ей самой тоже не помешает успокоиться. — Я не хотела.

— Все… Все хорошо, — ответил Клаас. — Я понимаю. Я слышал в Альтштадте про то, что с тобой произошло.

— Смотря кто тебе рассказывал.

— Габриэль. Он о тебе действительно беспокоится.

— Он для меня как старший брат.

Они еще немного просидели в тишине, прерываемой только непрекращающимся монотонным гулом за окном и тихим звоном чашек о фарфоровые блюдца. Клаас, казалось, потихоньку успокаивался и тоже смотрел в окно полным тяжелой грусти взглядом. Он действительно хороший, думала Элиза. Может быть, где-то слишком резкий и прямолинейный, но он не желал ничего действительно плохого.

— Знаешь, я тоже о тебе беспокоюсь, — сказал он, будто обращаясь не к ней, а просто говоря в пустоту. — Мне хотелось бы, чтобы все было по-другому.

— Завтра утром все наладится, вот увидишь. Пойдем. Я тебя провожу.

Его руки согрелись от горячей чашки и, показалось Элизе, перестали дрожать. Освещая дорогу подсвечником, она довела Клааса до двери в гостевую комнату и погладила по плечу, пытаясь приободрить. Что-то еще волновало его — что-то, не касавшееся барона, и о чем он так и не смог сказать, когда Элиза пожелала ему спокойной ночи и пошла в свою комнату. Ей жутко хотелось спать, и даже чай с розами здесь был не при чем. Прошедший день вымотал ее сильнее, чем все дни до этого, хотя физически она толком-то и не устала, и Элиза даже обрадовалась, что по пути не встретила засидевшегося допоздна Александра.

Но несмотря на всю усталость, ее сон был тревожным и коротким: очередной раскат грома разбудил ее, вырвав из тяжелого, душного сновидения, сути которого она не помнила кроме того, что он вызывал у нее желание сбежать и спрятаться. Непослушными руками она зажгла свечу и пригляделась к часам: совсем недавно перевалило за полночь. Она отдыхала совсем недолго, но чувствовала неприятную бодрость, заставившую ее накинуть платок и выйти из комнаты.

Ветер на улице унялся, и гроза тоже: удар, от которого она проснулась, наверняка был завершающим. Элиза успела только подойти к Гертруде, с которой она собиралась посидеть, пока снова не захочет спать, как вдруг вдали увидела еще один огонек свечи.

Александр, тяжело опираясь на трость, одетый в будничную одежду, шел по коридору, что-то недовольно бормоча под нос. Элиза замерла на месте, не зная, куда ей деться, чтобы не нарваться, как это было в саду, но барон снова заметил ее и остановился. Не зная, что ей нужно было делать, Элиза неуверенно подошла к нему и заметила, что Александр еще никогда не выглядел таким изможденным: казалось, что ему и правда было все триста лет.

— Господин барон, — обратилась Элиза неуверенно, забирая у него подсвечник и беря под руку. — Что-то случилось?

— Все в порядке, — отозвался он хрипло. — Дайте мне сесть.

Растерянно оглядевшись по сторонам, она заметила приоткрытую дверь в комнату, где они были с Клаасом, и довела его туда, со стыдом заметив, что она совсем забыла убрать остатки чаепития. Александр сел на софу и с большим трудом распрямился. Даже в ночь, когда пришел отец, он не выглядел так плохо, как сейчас.

— Простите, — пробормотала Элиза, ставя на поднос чашки и чайник. — Я сейчас уберу.

— Заварите новый, — бросил он ей вслед. — Добавьте лабазник и яснотку, только роз не нужно.

— Как прикажете.

Она вернулась со свежим чаем. Александр так и сидел, не меняя положения, и мрачно смотрел в окно, но когда Элиза вернулась, его взгляд стал мягче. Поставив поднос на стол, она подала барону чашку с дымящимся чаем, пахнущим травами.

— Господин барон, — заговорила она, — вы…

— Со мной все хорошо, — повторил барон устало. — В такую погоду я всегда плохо себя чувствую и не могу спать. Меня интересует, почему не спите вы.

— Мне приснился кошмар, и я вышла подышать.

— Понятно. — Он сделал небольшую паузу, а затем продолжил. — Я должен сказать вам две вещи, Элиза.

— Да?

— Во-первых, я должен извиниться перед вами за то, что было сегодня утром, — Александр посмотрел ей в глаза, и Элиза кивнула, хотя и давным-давно простила его. — Во-вторых, вынужден вас расстроить: господин Винке уехал.

Его слова заставили Элизу замереть с чашкой в руках, которую она чуть не выплеснула себе на подол. Глядя барону в глаза, она тщетно пыталась понять, говорит он правду или пытается обмануть, как самого Клааса. Она помнила, в каком состоянии был историк, когда они распрощались, и она самолично напоила его розовым чаем, чтобы он проспал до самого утра.

— Как — уехал?

— Приехал гонец из Кёнигсберга. Его невеста тяжело заболела, — сказал Александр сочувственно, наблюдая, как помрачнело лицо Элизы. — Я уговаривал его уехать завтра, но мы с ним… Скажем так, немного повздорили.

— Господин барон… — пролепетала Элиза. — Что он вам сказал?

— Полагаю, вы сами знаете. Он высказал мне свои обвинения и заявил, что не собирается больше оставаться в Бренненбурге. Что же, он в своем праве.

— Он… Я пыталась его переубедить, клянусь вам.

— Я рад, что вы не придерживаетесь того же мнения.

— Просто, понимаете… — она задумалась, пытаясь собрать слова и свои мысли вместе. — Я понимаю, что у вас может быть много своих секретов, и я… Мне не нужно их знать, чтобы считать вас действительно хорошим человеком, и я благодарна вам за все, что вы для меня делаете, господин барон.

— Ваши слова очень много для меня значат, Элиза.

Александр улыбнулся, и она попыталась улыбнуться в ответ, но все ее мысли теперь были заняты Клаасом. Он ни слова не сказал о том, что у него была невеста, и это почему-то вызывало в ней злость и разочарование, как будто бы она зря потратила на него столько времени, сидя в этой комнате и пытаясь успокоить, потому что тогда искренне волновалась за него. Потом на смену этой мысли пришла другая, по-настоящему страшная: он обмолвился о покровителе в Кёнигсберге, и теперь этот человек, кем бы он ни был, узнает обо всем, что произошло в замке.

— Вы волнуетесь насчет того, что он уехал? — спросил барон. Элиза кивнула в ответ. — Не переживайте. Моего влияния в Ордене достаточно, чтобы решить эту проблему.

— Клаас… Был связан с кем-то из Ордена?

— Может, да, может, нет, — Александр пожал плечами. — В любом случае, не переживайте об этом. Я смогу защитить вас, что бы ни случилось.

— Господин барон, вы…

— Будьте добры, проводите меня до спальни, Элиза, и сами ложитесь спать.

========== Часть 7 ==========

Комментарий к Часть 7

Глава в процессе вычитки, поэтому давайте сделаем вид, что она уже красивая и в ней нет никаких косяков, хорошо?

Утро выдалось холодным и пасмурным.

Завывания ветра, то и дело будившие Элизу среди ночи, как никогда сильно напоминали чьи-то тоскливые мольбы, гуляющие эхом по каменным коридорам. Впервые за время своей работы она проспала: стрелки часов неумолимо приближались к одиннадцати. Вскочив с постели, Элиза, чувствуя тяжелый ком волнения в груди, выбежала из спальни и огляделась по сторонам. Замок как будто бы вымер. За окном мерно гудел ветер и шумела листва, но больше никаких звуков не было: ни шагов, ни игры на пианино, даже веселое журчание Гертруды, обычно слышное даже в коридорах, куда-то исчезло.

Крадучись, Элиза добралась до кухни, радуясь, что по пути не встретила барона, наверняка давно проснувшегося и раздраженного. При всей своей доброте, Александр был строг в мелочах, не позволяя небрежности ни себе самому, ни ей, и всегда носил с собой часы, проверяя, чтобы все шло по известному только одному ему расписанию. Нервно напевая под нос какую-то песенку, Элиза на скорую руку приготовила завтрак, надеясь, что барон сжалится, помня о том, что произошло вчера ночью.

Она успела накрыть на стол, но Александр так и не объявился. Элиза посмотрела и в комнатах, и выглянула в сад, и даже, собравшись с силами, постучалась в кабинет — ответа не было. Барон никогда не спал после десяти, и его спальня была последним местом, куда Элиза решила зайти. Пусть прямого запрета заходить туда не было, она ни разу не была в комнате Александра, и даже не заглядывала туда. Он говорил, что привык поддерживать ее в порядке сам, и потому ее помощь не требовалась, поэтому Элиза туда даже не стремилась.

Остановившись перед тяжелой дверью, обитой красной тканью, Элиза почувствовала то же волнение, что и несколько дней назад — перед дверью кабинета. Врываться в личное пространство барона каждый раз было по-настоящему страшно, потому что она не представляла, какой реакции ждать. Но сейчас терять было нечего: за все это время Александр бы в любом случае нашел бы ее самостоятельно, и единственным возможным вариантом оставалось только то, что он еще не проснулся.

— Господин барон! — громко позвала Элиза и постучала по деревянному косяку. — Господин барон, вы там?

Никто не ответил. Элиза постучалась еще раз, прежде чем, глубоко вздохнув, взяться за ручку двери и медленно потянуть ее на себя.

Комната Александра не была ни бедной, ни богатой. В центре стояла кровать с тяжелым красным балдахином, у стены — большой письменный стол, заваленный бумагами и какими-то железками, и несколько комодов, на которых кроме подсвечников стояли неизвестного назначения металлические цилиндры с вставленными в крышку камнями, отливавшими на голубоватым светом. Элиза сделала несколько робких шагов вперед, осмотрелась и, ахнув, отпрянула, упав на стоявший в углу стул.

Александр, мертвенно-бледный, лежал на спине посередине кровати, скрестив руки на груди. Он не слышал ни как она стучалась, ни как зашла, ни как замерла в ужасе, не смея произнести ни звука. В голове Элизы пронеслись десятки мыслей, прежде чем она наконец закричала, но крик сначала вышел из горла сдавленным писком, а затем — плачем.

На негнущихся ногах она подошла к кровати, сквозь пелену слез глядя на спокойное, усталое лицо, и упала на колени рядом с кроватью, тщетно пытаясь разбудить Александра. Грудь как будто сдавило тяжелым кулаком, и она не могла даже поднять головы, не веря, что все закончилось вот так. Когда холодная рука легла ей на плечо, Элиза резко подняла голову и расплакалась снова, но уже от облегчения. Александр смотрел на нее растерянным взглядом, растрепанный и сонный, но живой.

— Элиза? — спросил он, до сих пор ничего не понимая. — Что случилось?

— Господин барон! — она всхлипнула. — Я думала… Думала…

Александр сначала долго смотрел на ее заплаканное, напуганное лицо, а затем неожиданно расхохотался. Элиза вытерла ладонью слезы и поднялась на ноги, чувствуя, как лицо краснеет от стыда. Она чувствовала себя полнейшей дурой, и единственное, что ее радовало — то, что барон не стал отчитывать ее.

— Вы первая, кто так расстраивается из-за моей смерти, — сказал он, отсмеявшись. — Но я попросил бы все же не хоронить меня раньше времени.

— Простите…

Слова Александра снова чуть не заставили ее прослезиться. После всего, что произошло вчера, что-то вновь переменилось и в замке, и в ней самой, и из головы у Элизы не выходил рассказ барона о его семье. Чем больше она об этом думала, тем сильнее жалела Александра: она понимала и каково жить в семье, где между родителями нет никакой любви, и прекрасно знала, каково быть старшим ребенком, в котором отпадает нужда, как только появляется младший.

Неловко поклонившись, Элиза выбежала из спальни и вернулась в столовую. До прихода Александра она подогрела завтрак, успевший остыть за все это время, и еще сколько-то неловко мялась, вытирая и так чистые полки и переставляя с места на место подсвечник и статуэтки на камине. Услышав за спиной стук трости по полу, она спохватилась и встала около своего места, сложив руки и выпрямившись. После вчерашней непогоды Александр все еще чувствовал себя плохо: шел медленно, по-настоящему опираясь на трость, но уже лучше, чем вчера, когда ему требовалась помощь.

— Когда я «умру» в следующий раз, прошу вас не переживать так сильно, — усмехнулся он. — Если что, я оповещу вас заранее, чтобы вы были готовы.

— Господин барон! — пристыженно возмутилась Элиза. — Пожалуйста, не говорите так, я просто… Я просто испугалась.

— В мире есть много вещей намного страшнее смерти. Тем более, чужой.

Она замолчала, не зная, что ответить, и задумалась. Если бы Александр действительно умер, ей пришлось бы оповестить об этом градоначальника и проследить, чтобы об этом узнал бы и брат Александра, живший в Лондоне. Он стал бы наследником Бренненбурга, а она сама скорее всего вернулась бы обратно на ферму, потому что больше у Элизы ничего не было. Наверняка он был состоятельным человеком, который нанял бы себе настоящих слуг, и еще хорошо, если никто не обвинит Элизу в том, что это она убила барона.

— Должен вам сказать, — голос Александра отвлек ее от мрачных размышлений, явно зашедших не в ту сторону. — Через неделю я отправлюсь в Кёнигсберг и пробуду там несколько дней. Вы останетесь в замке одна.

— В Кёнигсберг? — переспросила она, не веря своим ушам. — Но как же…

— Я планировал эту поездку давно. Винке дал мне всего лишь еще один дополнительный повод увидеться с некоторыми людьми.

— Вы знаете, кто его сюда послал?

— Нет, но могу предположить. — Александр на несколько мгновений задумался, глядя в одну точку. — В любом случае. В мое отсутствие вы должны будете так же следить за порядком. На следующей неделе приедет Габриэль, и если захотите, можете выбраться в город — соблюдая осторожность, естественно.

— Я поняла.

— Запрет на посещение некоторых частей замка остается в силе, — сказал Александр, глядя ей прямо в глаза. — И еще одно — я собираюсь сегодня проверить подземелья, поэтому не пугайтесь, если услышите, как работает лифт. И не подходите к нему, особенно во время работы.

— Я поняла, господин, — кивнула Элиза. — А вы… Вы не боитесь туда спускаться?

— Нет. Перед отъездом я должен проверить опоры некоторых тоннелей, чтобы, если понадобится, нанять строителей. Вам не о чем волноваться. Занимайтесь своей работой.

Следуя приказу Александра, она снова погрузилась в свою ежедневную рутину, стараясь больше не возвращаться к тому, что было утром. Все ее мысли теперь были заняты предстоящей поездкой барона в Кёнигсберг: как Элиза ни старалась, она представить не могла, о чем могут говорить между собой члены Ордена. Вряд ли Александр заявится к ним и с порога обвинит в том, что они подослали к нему шпиона, и она даже не могла представить, что такого у него было кроме прежних заслуг, что дворяне должны к нему прислушаться. Единственным объяснением Элиза видела только то, что Александр действительно был колдуном, как о нем говорили в городе, и он или своим колдовством очаровал весь Орден, или давал им что-то, что обычным людям было неведомо.

Услышав в коридоре громкий шум, Элиза выглянула из-за угла и увидела, как лифт с Александром внутри, издавая страшный скрип и грохот, медленно двинулся вниз, сползая по толстому металлическому тросу. Сама мысль о том, чтобы зайти в металлическую клетку, а потом еще и стоять спокойно, пока она спускается на неизвестно какую глубину, вызывала в ней неподдельный ужас. Даже подземелья замка, наверняка темные и душные, еще хуже, чем дорога к архивам, пугали не так сильно. Элизу забавляли огромные каменные львы, охранявшие лифт, но в отсутствие барона она зареклась подходить даже к ним.

Следующий день, как и вся неделя, прошел тихо и спокойно, и Элиза поняла, как быстро она отвыкла от этого ощущения. Клаас как будто бы взболтал стакан с мутной водой, и сейчас осадок наконец-то обратно опускался на дно. Об историке она старалась больше не вспоминать: мысли о нем вызывали не то обиду, не то грусть, пусть перед сном она и помолилась о том, чтобы он и его невеста были здоровы. Элиза всеми силами не давала прорасти зерну сомнения, которое Клаас заронил ей в голову, но и отрицать, что смотреть на замок она стала под другим углом, было глупо. Только в одном Элиза была уверена: в отличие от историка, который хотел найти доказательства вины барона в чем бы то ни было, она всего лишь хотела опровергнуть его догадки — пусть и только для самой себя.

Время до предстоящий поездки пролетело незаметно, и пасмурным утром Элиза уже помогала грузить вещи в карету. Ее вывело из себя то, что извозчик, рослый человек с надетым на голову капюшоном, даже не сдвинулся с места, глядя исподлобья, как всю работу делает пожилой барон, только-только пришедший в себя, и она, восемнадцатилетняя девчонка. На ее возмущения он ничего не ответил, только раздраженно дернул головой. Элиза успела заметить, что лицо под капюшоном у него было испещрено шрамами. Не удивительно, что в городе она его ни разу не видела, хоть Александр и сказал, что он живет на самой окраине: с такой физиономией она тоже постаралась бы не показываться на людях.

— Если хотите, чтобы я что-то привез, сейчас самое время об этом сказать, — бросил Александр между делом, не глядя на нее. Элиза крепко задумалась.

— Мне… Мне ничего не нужно, господин, только… — Она смутилась и опустила глаза, не решаясь всерьез просить о такой мелочи. — Если можно… Вы как-то говорили, что есть рахат-лукум с розами, и если…

— Я постараюсь найти. Он должен вам понравиться, — кивнул барон. — До свидания, Элиза. Берегите себя.

— Счастливого пути, господин, — она улыбнулась, хоть улыбка и вышла грустной. — Вы… Вы тоже берегите себя.

Извозчик тронул поводья, и карета с орлом, помещенным в щит с закрученными в петли углами, плавно тронулась. Элиза долго смотрела ей вслед, и только когда повозка окончательно скрылась среди деревьев, заперла ворота. Замок, бросавший тень на внутренний дворик, еще никогда не казался ей таким пустым и огромным. Пусть их было всего двое, с отъездом Александра пропало ощущение того, что здесь вообще кто-то живет: обычно она постоянно слышала вдалеке стук трости, игру на пианино или шум из кабинета, но сейчас, в оглушающей тишине, Элизе было неуютно.

Не зная, чем себя занять, она обошла все комнаты и задержалась в гостевой, где больше ничего не напоминало о Клаасе, кроме нескольких валявшихся под столом комков бумаги. Развернув их, она с трудом различила в замысловатом почерке слова про барона и Агриппу, и тут же со злостью швырнула их в камин. Может быть, этот самый Агриппа был действительно хорошим человеком и когда-то дружил с предком Александра, сейчас его имя вызывало в ней только бешенство — слишком много проблем оно ей принесло.

— Ну хоть к тебе Клаас не приставал, — сказала она Гертруде после того, как ушла из гостиной, хлопнув дверью. — Только в тебе я ни капли не сомневаюсь.

Фонтан, показалось Элизе, зажурчал громче, и ей на подол упало несколько крупных брызг. Младенческое лицо как будто бы озорно усмехнулось, и она улыбнулась Гертруде в ответ. С каждым днем, проведенным в Бренненбурге, Элиза уверялась в том, что фонтан обладает собственным разумом, как и многие другие вещи в замке: когда с ней долго не разговаривали, на полу появлялись лужи, а когда Элизе было грустно и она тихонько жаловалась, положив голову на каменные колени, напор воды становился слабее, чтобы не намочить ей волосы.

— Знаешь, что? — сказала она, сложив руки на груди. — Вот… Вот сейчас я возьму и проверю, что там. Даже не проверю — я ведь знаю, что там ничего нет. Жалко, ты со мной пойти не можешь, а то одна я боюсь.

Она была опьянена свалившимся одиночеством и слишком зла после посещения гостиной, чтобы обдумать свою мысль дважды. Пусть Элиза и жутко волновалась, идя по коридорам с крохотными окнами под самым потолком, которые почти не пропускали свет, она понимала, что не сможет спать спокойно, если так и не проверит, что спрятано за механизмом. Ей руководило не любопытство, а непонятная обида на Клааса, и Элизе как никогда сильно хотелось, чтобы последнее слово в их споре все-таки осталось за ней.

Отперев ключом «историю края», она, глубоко вздохнув, переступила порог и зажгла висевшую сбоку лампу. Фальшивые книги за время ее отсутствия никуда не делись и почти не запылились. Элиза встала напротив полки, разглядывая пустой серый корешок и не решаясь потянуть его на себя. Давай, сказала она вслух. Это нужно тебе самой.

Она вытащила книгу до упора. Над головой что-то мерно затикало в такт ее сердцебиению, но меньше, чем через минуту, звук затих. Элиза вернула книгу на место и вытянула снова — тиканье повторилось, но на этот раз она вытащила еще и книгу, стоявшую на соседней полке. Ничего не произошло, но ей показалось, что на этот раз звук был дольше — как будто вторая книга продлила время работы спрятанных шестерней. Собравшись с силами, Элиза вытянула две книги с одной стороны стеллажа и, оббежав его, вытянула две такие же книги с другой. Раздался громкий скрип, заставивший ее вцепиться в стоявший рядом подсвечник.

Нерешительно выглянув из-за книжных полок, Элиза увидела, как один из шкафов отъехал в сторону, пропуская ее в крохотную комнату. Сняв с крючка лампу, Элиза заглянула внутрь. Судя по глубоким царапинам на боковой и задней стенках шкафа, она была не первой, кто пытался сюда пролезть и, наверное, не первой, у кого это получилось. Шагнув в душную, пахнущую пылью и сыростью темноту, Элиза выше подняла лампу.

У дальней стены — стол со сваленным на нём мусором. Прямо около входа — деревянные обломки. За гвоздь, торчащий из деревяшки, когда-то бывшей ножкой стула, зацепился клочок ткани. Все, как и представляла себе Элиза: мусор, пыль и ничего, что обвиняло бы барона в…

В чем?

Кто-то стоял прямо у нее за спиной и ждал, когда Элиза закончит свою мысль.

— Кто здесь?!

Никого.

Ни в «истории края», ни в чулане, никого не было, кроме Элизы Циммерман и ее разыгравшейся от волнения фантазии. Повесив лампу на крючок, она, приложив огромные усилия, задвинула шкаф обратно. Когда тот стоял на месте, впритык к соседнему, царапин сбоку не было видно. Поставив на место несколько книг, упавших с полок, пока шкаф двигался, она отошла на несколько шагов, чтобы оценить общую картину. Все было так же, как и до ее появления.

— Я же говорила ему, — пробурчала она себе под нос, выходя из секции. — Ничего там нет. И в замке, кроме нас с Гертрудой, тоже никого нет.

Последнюю фразу она сказала нарочито-громко, пытаясь успокоить себя. Раньше у Элизы было такое, что ей мерещились разные звуки — то ей казалось, что за стенкой снова начали ругаться родители, хотя на самом деле они молчали, то в моменты, когда отец был не в настроении, ей то и дело слышались приближающиеся тяжелые шаги.

Возвращаясь в дальний зал, она постоянно оглядывалась по сторонам, чувствуя в темноте чей-то недобрый взгляд. В голове всплыла цитата из «Праматери», которую Александр сказал ей в день, когда пришел отец: «Даже самый малый облак на твоем девичьем небе не укрыть от глаз моих». Пусть Элиза так и не смогла осилить «Праматерь» дальше первых десяти страниц, она не могла не отметить для себя, как похож был Александр на одинокого графа, доживавшего свой век в пустом замке. Элиза много думала, пытаясь представить, каким он был в молодости, но у нее ничего не получалось, как будто Клаас был прав, когда сказал, что барон всегда был старым. Она вспоминала молодых офицеров, проезжавших через Альтштадт, но не находила ничего, за что можно было бы уцепиться. Александр казался навечно застывшим в своей усталости, в своей старости, и если в нем и жил когда-то молодой целеустремленный человек, он давно умер.

— Я вернулась, — объявила она фонтану, когда наконец вышла из тоннелей, захлопнув за собой дверь. — И я была права. Только вот…

Она села у каменных коленей и оглядела пустой зал. В том, как близко друг ко другу были расположены двери кабинета и гостиной, Элизе виделось что-то зловещее, но вместе с тем и смешное. Может, Клаас и вовсе выдумал свою теорию, услышав те же завывания, что и она? Историка не было в замке уже целую неделю, но временами Элизе казалось, что он все еще здесь — вот-вот снова появится у нее за спиной, взмыленный, как в их последнюю встречу. Когда барон уехал, присутствие Клааса стало почти осязаемым: как будто это он нашептывал ей на ухо жуткие непрошенные мысли и сопровождал на пути в архивы.

Азарт и волнение постепенно уходили, оставляя Элизе только осознание и тяжелое чувство стыда за то, что она сделала, повинуясь глупому, сиюминутному порыву. Она впервые нарушила запрет барона, настоящий, повторенный ей несколько раз. Когда дома она поступала вопреки отцовской воле, то чувствовала мрачноеудовлетворение и страх перед возможным наказанием, но сейчас страх, поселившийся в груди, был абсолютно другим. Элиза не боялась, что Александр накажет ее или прогонит — она боялась, что он будет разочарован и расстроен и даже не захочет слушать о ее благих намерениях.

— Какая я дура, — сказала она тихо. — Ни за что ему об этом не расскажу.

Еще до побега Элиза представляла, как будет жить в замке. Придумывала себе распорядок дня, думала, что будет готовить и как будет копить жалование, чтобы забрать из дома Маргарет. От барона, казавшегося ей мрачным и суровым, она не ждала многого, надеялась только, что он просто не будет ее бить и будет платить вовремя. Выспрашивая у Габриэля, какой он человек, Элиза ни разу не добилась внятного ответа, кроме того, что он вежлив, как положено аристократу, и, судя по всему, богат, раз частенько переплачивал всаднику пять, а то и все десять талеров. Больше Габриэль не знал о нем ничего, и в свой первый рабочий день Элиза ждала чего угодно, но реальность превзошла все ее ожидания. Александр дал ей все то, в чем она так нуждалась дома, и она наконец почувствовала себя настоящим человеком, заслуживающим уважения, признания и заботы.

Элиза снова обошла замок и даже вышла в сад, пытаясь деться куда-то от чувства вины и тревоги, не дававших оставаться долго на одном месте. Со временем к ним прибавилась еще и озлобленность на саму себя, на свою глупость и импульсивность, и без того много раз ее подводивших. Элиза противоречила самой себе, и это злило ее: сначала она сказала Александру, что ей не нужно знать все его секреты, чтобы доверять, а потом — влезла в архивы.

День клонился к вечеру. Она без аппетита поужинала прямо на кухне и зажгла свет в зале с фонтаном и в коридоре, где находилась ее спальня. Она не боялась темноты, но со свечами было намного уютнее, чем без них, да и ночь обещала быть безлунной. С наступлением темноты Бренненбург преображался: по углам залегали густые тени, дрожавшие на слабом свету, и шорохи, днем воспринимающиеся как нечто само собой разумеющееся, становились громче и настойчивее. Пока Александр был в замке, казалось, что все здесь под его контролем, и каждая мелочь в замке целиком и полностью подчинена ему, но стоило ему уехать, и Элиза в полной мере осознала, что Бренненбург живет своей, известной только ему жизнью.

Она хотела посидеть немного в комнате с пианино, но, когда солнце закатилось за горизонт, поняла, насколько плоха эта затея, и вернулась в свою комнату, заперев дверь на ключ. Оставить ее открытой и тем более распахнутой ей не давал беспричинный страх, как будто кто-то мог возникнуть на пороге среди ночи, миновав запертые наглухо ворота. Мысли о том, что враг покажется не снаружи, а изнутри замка, Элиза даже не допускала, иначе не могла бы уснуть всю ночь, прислушиваясь к абсолютно каждому звуку.

Но все ее попытки обезопасить себя не спасли от кошмаров, наоборот, сделали только хуже. Каждые несколько часов Элиза просыпалась и вскакивала с постели, прислушиваясь: ей то чудилось, что кто-то играет на пианино в пустой комнате, то она ясно слышала, как где-то в глубине замка кто-то кричит и зовет ее по имени. Элиза собиралась было выйти из комнаты, чтобы удостовериться, что там никого нет, а если и есть, он испугается ее злого лица и убежит, но вдруг остановилась. Она собиралась открыть дверь, но почувствовала чье-то присутствие, почти что неощутимое. Кто-то стоял прямо на пороге ее комнаты.

— Я — горничная барона Александра, — сказала Элиза громко и с силой провернула ключ в скважине. — Никто в этом замке не посмеет меня тронуть.

Она с силой распахнула дверь, надеясь пришибить кого-то, кто решит за ней спрятаться, и вышла в освещенный тусклым светом факелов коридор. Никого, как и тогда в архивах, когда ей над самым ухом послышался шорох, слишком громкий, чтобы быть случайным. Краем глаза она заметила движение и резко развернулась, делая шаг назад, но это оказалась всего лишь колеблющаяся на ветру штора. Элиза выдохнула. Одиночество, сначала казавшееся ей возможностью немного отдохнуть от баронской дисциплины, начинало сводить с ума.

Вооружившись кочергой, Элиза снова вышла в коридор и огляделась. За время, что она спала, ничего не изменилось. Все двери оставались закрытыми, как она их оставила, и окна тоже, кроме одного, распахнувшегося от сильного ветра. Желая побороть свой страх, она вышла в зал, где тоже было пусто, и подошла к Гертруде, вокруг которой почему-то снова были лужи, как будто кто-то плескался в фонтане.

— Ну зачем ты шалишь? — спросила она у фонтана, присаживаясь рядом. — Я сейчас вытирать не буду, ясно тебе?

Элиза снова взглянула на запертую дверь кабинета и вспомнила слова барона о том, что там есть такой же шкаф, как в архивах, за которым она может спрятаться. Скорее всего Александр сказал это только потому, что был уверен в себе и знал, что прятаться ей не придется, но Элизу все равно грела мысль о том, что он действительно пытался ее успокоить. Но если в Альтштадте он был полноправным хозяином, которому никто не смел навредить, то в Кёнигсберге дела наверняка обстояли по-другому. Он может быть сколько угодно уважаем в Ордене, но от каких-нибудь бандитов его не защитит никто, кроме кучера, заленившегося даже помочь погрузить вещи в карету. Элиза чувствовала бы себя намного спокойнее, если бы барон прислал хоть какую-нибудь весточку, что с ним все хорошо, но вряд ли он считал это нужным.

Она пыталась представить, как выглядит Кёнигсберг, опираясь на открытки, которые показывал Габриэль, и не заметила, как снова задремала у ног фонтана. Когда Элиза проснулась, в небе высоко стояло солнце, и зал, освещенный преломленным холодным светом, был похож на место из жуткой, но захватывающей сказки. Несмотря на беспокойную ночь, она проснулась намного раньше, чем собиралась. Приведя себя в порядок, она позавтракала тем, что осталось со вчерашнего ужина, и задумалась. По словам барона, сегодня должен был приехать Габриэль. Он мог и не согласиться взять ее в город после прошлого раза, но и просто так сидеть в замке Элизе тоже не хотелось.

Верховому повезло: когда он приехал и начал стучать со всей силы в запертые ворота, Элиза как раз была во дворе и услышала его. Габриэль выглядел более усталым, чем обычно, и услышав, что барон уехал, хотел сказать что-то, но не стал. Вдвоем они отнесли на кухню мешки с продуктами, и когда проходили мимо кабинета барона, он вдруг остановился и вытащил из-за пазухи конверт с восковой печатью.

— Чуть не забыл, — сказал он. — Вчера письмо пришло для барона.

— От кого?

— Не знаю. Из Лондона.

Элиза взяла конверт и покрутила в руках. Ни имя отправителя, ни адрес ничего не говорили ей, но она предположила, что его написал брат Александра. У нее даже не было мысли, чтобы вскрыть письмо и прочитать, поэтому она просто отнесла его к себе в комнату и положила на видном месте, чтобы точно не забыть отдать, когда барон вернется.

— Габриэль, — сказала она так вежливо, как могла. — А можно тебя кое о чем попросить?

— Тяжести таскать больше не буду, — оборвал верховой. — Я и так вчера спину потянул.

— Нет, я не про это. Ты можешь взять меня в город? Хотя бы на несколько часов.

— Опять? — возмутился он. — Тебе прошлого раза было мало, когда я обратно вез тебя, в дрова пьяную, и твоих кур?! Ну уж нет.

— Ну пожалуйста! — она схватила Габриэля за рукав. — Ты приедешь неизвестно когда, а мне тут сидеть одной неделю так точно, пока барон не вернется! Ну пожалуйста, Габриэль, обещаю, я не буду напиваться! Просто тихонечко посижу в «Мельнице» и схожу на рынок.

— На рынок-то тебе зачем? Я все привез.

— Хочу купить яблок на штрудель, — начала перечислять Элиза, — ниток с пуговицами, а то мне одежду чинить нечем, зерна для Анхелы с Генриеттой, и вообще, какая тебе разница?!

— Анхелы с… С кем?

— С Генриеттой! — фыркнула она. — Я сначала хотела назвать ее Гретхен, но господин барон сказал, Генриетта звучит благороднее. Она и нестись после этого стала лучше.

— Уговорила, — вздохнул Габриэль, нахлобучивая шляпу. — Но только ради Анхелы с Генриеттой.

Весело засмеявшись, Элиза подпрыгнула на месте и крепко обняла Габриэля. Ей не хотелось рассказывать ему о том, что было сегодня ночью. Во-первых, она уже не была маленькой девочкой, которой не стыдно бояться оставаться дома одной, а во-вторых, она боялась, как бы верховой не начал задавать лишних вопросов. Ее и так удивило, что он не спросил первым делом, куда же делся Клаас — сама Элиза не сказала о нем ни слова. Только когда они ехали через лес, Габриэль, чтобы нарушить тяжелую, неуютную тишину, спросил, когда историк успел уехать. Элиза коротко пересказала версию барона, осознавая, что в ее голове она смотрелась куда лучше и складнее.

— Я не видел никакого гонца, — сказал он задумчиво.

— Это же было ночью, — Элиза пожала плечами. — Тем более, в грозу. Ты же не можешь знать обо всем, что происходит в городе.

— Не могу. Просто странно все это… Как бы слухи не пустили. Все ведь видели, как я отвозил его в замок.

— Ну, уехал и уехал, ничего такого тут нет. Я за два дня с ним чуть с ума не сошла, да и барону он тоже гадостей наговорил.

Габриэль махнул рукой. Он все собирался что-то сказать, как в тот раз, когда Элиза узнала, что судачат про нее и Александра, но все не решался, как будто могло быть что-то еще хуже. Сколько она его помнила, всадник всегда был таким: несмотря на то, какое важное положение он занимал, обеспечивая связь между Бренненбургом и Альтштадтом, он никогда не умел говорить людям правду, какой бы она ни была. Даже передать барону недовольство горожан было для него сродни пытке: Элиза лично наблюдала, как он по несколько дней сочинял речь, а потом сокрушался, что был слишком груб и прямолинеен.

— Что-то случилось?

— Да, то есть… То есть нет. Ничего не случилось, просто в городе… беспокойно, понимаешь? Сначала твой папаша, теперь этот ученый, еще и кто-то слухи пустил, будто бы у барона со столицей проблемы, и как бы нам всем это не вышло боком. А оказывается, он еще и уехал. Ты же знаешь, местным только повод дай.

— А ты сам-то в это веришь?

— Конечно нет! — воскликнул Габриэль. — Ну то есть, я, конечно, не знаю, что там на самом деле происходит, но мы-то здесь точно не при чем. Но ты же знаешь, меня одного никто слушать не будет.

Он был прав. Габриэля любили и уважали, но только в моменты, когда от него что-то требовалось. Он передавал барону просьбы жителей, общался с заезжавшими в Альтштадт путешественниками и провожал людей через лес, но когда дело касалось чего-то серьезного, слушали кого угодно, только не его. По мнению альтштадцев Габриэль был слишком молодым и слишком покладистым: если его слово что и значило, то только потому, что из всего города он был к барону ближе всех. Не считая Элизы, конечно.

Воскресное утро в Альтштадте было таким же, как и всегда: под колокольный звон выходя из кирхи, горожане спешили по своим делам. Элиза натянула на голову капюшон и ссутулилась, прячась за плечом Габриэля. Отец старался не пропускать ни одной службы, и налететь на него, только приехав в город, ей не хотелось. Хотя, как бы сильно она не боялась герра Циммермана, вместе с этим в груди теплилась надежда хотя бы мельком, но встретить сестру и мать: после последней вылазки в город она ничего о них не слышала, кроме того, что отец вернулся домой ужасно злым, но так и не понял, что Элиза была на ферме.

— Габриэль, — она похлопала всадника по плечу. — А ты сегодня сильно занят?

— Нет, — он тяжело вздохнул. — Хочешь, чтобы я ходил с тобой?

— Ты такой проницательный! — воскликнула Элиза с искренним восхищением. — Если, конечно, у тебя есть свободное время и ты сам хочешь, я была бы очень рада, но не могу же я тебя заставлять…

— Ну хватит, хватит! Это ты у барона так научилась стелить?

— Нет. Я просто считаю, что ты ведешь себя очень-очень благородно и никогда не оставляешь меня в беде, как настоящий…

Гром, как всегда внимательный к настроению хозяина, громко заржал, заставляя ее наконец замолчать. Они подъехали к небольшому, неказистому дому, за которым явно следили не очень-то тщательно и чувствовался недостаток женской руки. Габриэль поставил повозку у забора и распряг коня, не забыв угостить его припрятанным в кармане яблоком. Элиза, пока ждала его, беспокойно оглядывалась по сторонам, выискивая знакомые лица. Она помнила, что отец ненавидел ходить на базар, и поэтому после церкви всегда шел домой один, отправляя за покупками жену и дочерей. Вообще всю работу, считавшуюся женской, он ненавидел, и даже Габриэля частенько упрекал в том, что он не торопился найти жену, а справлялся с бытом сам. Иногда, устав от отцовских речей и угрюмого лица верхового, Элиза убиралась в его доме сама, но происходило это реже, чем она хотела бы.

— Пойдем скорее! — позвала она. — Все разберут, пока ты тут возишься.

— Ему еще нас везти в замок, а потом ехать обратно. — Габриэль потрепал коня по рыжей гриве и дал еще одно яблоко. — Пусть отдохнет. Тебя саму, вон, барон балует, а я чем хуже?

— Ничего он меня не балует.

— Что-то я не видел, чтобы хозяева отпускали горничных пить в кабаках, так еще и денег на это давали. Дай угадаю, он тебя и потом отчитывать не стал?

— Не твое дело! — притворно возмутилась Элиза. — И денег он вообще на кур дал, и я их вернула!

— Как скажешь, как скажешь.

Они побрели вдоль полупустой улицы. День был прохладным и ветренным, поэтому Элиза могла спокойно идти в капюшоне, не боясь, что на нее будут коситься прохожие. Конечно, со стороны и так всем было понятно, что она — это именно она, но ей не хотелось, чтобы какие-нибудь знакомые, вроде Шнайдеров, приставали со своими расспросами, а потом бежали бы докладывать все отцу. Элиза была уверена, что в прошлый раз именно сынок герра Шнайдера побежал на ферму: она видела, как он вылетел из «Мельницы», стоило ей зайти. И за этого человека, мало того, что некрасивого, так еще и подлого и мелочного, отец всерьез хотел выдать ее замуж.

На рынке было шумно и многолюдно. У прилавка с фруктами Элиза, к своей радости, заметила знакомую светлую макушку Маргарет. Подмигнув Габриэлю, она тихонько подошла сзади, и, дождавшись, когда торговка скажет сестре цену, первой сунула ей деньги. Фрау Шварц, узнавшая Элизу еще когда она только подошла, рассмеялась.

— Мне мешок вон тех яблок, пожалуйста, — сказала она весело и взглянула на пораженную Маргарет. — Не ожидала?

— Нет, — призналась сестра честно, расплываясь в улыбке. — Ты здесь откуда? Как?

— А вот так, — Элиза щелкнула ее по носу. — А где мама?

— У нее голова всю ночь болела, она отправила меня одну. А папа ушел домой сразу после службы.

— Ну, как я и думала. И что ты уже успела купить?

— Немного, — Маргарет, когда они отошли от прилавка, показала корзину, в которой лежали только мелочи вроде ниток и булавок, небольшого мешка с фруктами и припрятанные леденцы. — Мама сказала много не покупать, а то я не донесу. А ты здесь почему? Тебя барон послал? А вам же Габриэль еду возит, зачем тебе на рынок?

— Я сама пришла, — ответила Элиза негромко, чтобы никто посторонний их не подслушал. — Барон уехал, а мне в замке скучно одной.

— Ты там совсем-совсем одна?

— Ну, нет. Со мной Гертруда.

— А это кто?

— А это… — ей в голову пришла неожиданная мысль, заставившая замолчать на полуслове и обернуться к Габриэлю. — Слушай, а мы не можем…

— Что?

— Например, взять Маргарет в замок. Она там никогда не была, а ты бы ее потом захватил обратно. Все равно без обеда я тебя не отпущу.

— А фрау с герром ее отпустят?

— Отпустят, если… Если Маргарет сначала вернется домой, оставит корзинку и скажет маме, куда пойдет, — Элиза подмигнула сестре. — А отцу скажет, что будет просто гулять в городе. Даже если он хватится, мама что-нибудь придумает. Как тебе?

— Я хочу, я хочу поехать! — она запрыгала от радости, но Элиза тут же прикрыла ей рот ладонью, чтобы не кричала громко, и девочка заговорила намного тише. — А барон не будет ругаться?

— Не будет.

— Ну, давай попробуем.

Они еще прошлись по рынку и даже заглянули в лавку галантерейщика, где Элиза наконец купила новые нитки и иголки заместо тем старым, что она нашла в замке. Подумав немного, она купила себе и Маргарет по новому гребню — барон, оставляя ей деньги, не запрещал потратить часть на себя. Пусть некоторое время сестре и придется его прятать, потом она сможет выдать его за подарок на какой-нибудь праздник или вовсе сказать отцу, что гребень у нее был всегда, просто он его никогда не замечал.

К возвращению Александра ей хотелось приготовить что-то особенное, что-то, не казавшееся бы пресным и бедным после высокой столичной кухни. В конце концов, ее выбор остановился на яблочном штруделе по семейному рецепту, передававшемуся уже несколько поколений, и на запеченном гусе. Как Элиза и предполагала, герр Бауэр был только рад, что на баронском столе будет гусь именно с его двора. Он был вторым ненавистником герра Циммермана — первой по праву была Элиза.

Маргарет убежала на ферму, спрятав гребень и сладости в кармане, а Элиза и Габриэль остались ждать ее у дома, загружая в повозку мешки с фруктами, зерном и гусем. Элиза не сомневалась, что он пролежит столько, сколько нужно: в погребе Бренненбурга было настолько холодно, что на стенах иногда Элиза замечала иней. Александр говорил ей, что это из-за того, что замок построен прямо в скале, но это не объясняло, почему там всегда было так темно, что даже факелы и лампы светили тусклее, чем в остальных местах.

Маргарет вернулась спустя четверть часа, и по ее радостному лицу Элиза поняла, что все получилось. Посадив сестру в повозку так, чтобы среди мешков ее нельзя было заметить сразу, она кивнула Габриэлю, и они тронулись в сторону замка. Когда Альтштадт остался позади, Маргарет села рядом с Элизой, испуганно глядя по сторонам. Лес, которым ее пугали все детство, даже днем казался темным и мрачным, поэтому всю дорогу Элиза рассказывала, как они с Габриэлем скакали в самый первый раз, и как возвращались после вылазки в город. Уже через полчаса Маргарет смеялась в голос, и особенно ее развеселило то, какое разочарование Элиза испытала, увидев, что барон не был упырем с длинными клыками.

— Вот мы и приехали, — сказала она сестре, помогая слезть. — Пойдем.

Не желая оставаться в стороне, Маргарет, следуя примеру Элизы и Габриэля, тоже взвалила на плечи мешок полегче и пошла следом. Проходя по длинному коридору прихожей, она вертела головой во все стороны, иногда спотыкаясь. Больше всего ее поразили рыцарские доспехи, стоявшие вдоль стен: такие она видела раньше только в книжках.

— Знакомьтесь, — Элиза показала рукой на доспех с розовыми облезлыми перьями, торчавшими из шлема. — Это Бертольд, а вон там Вернер, Ансельм и Манфред. У Манфреда постоянно падает шлем, поэтому близко к нему не подходите.

— Как будто мы собирались, — пробурчал Габриэль. — Ты что, каждому кирпичу свое имя дала?

— Не наступай на Юргена! — воскликнула она. — Конечно не каждому! Только тем, которые осыпались меньше всего.

В архивных тоннелях Элиза шла впереди, высоко держа факел. Когда они вышли на свет, в отдаленный зал, Маргарет с облегчением выдохнула, но прежде, чем они поднялись по лестнице выше, старшая сестра встала перед ней и сказала крепко-накрепко закрыть глаза.

— Там сидит Гертруда, — прошептала она. — Она не успела причесаться, поэтому не смотри на нее, пока я не скажу, хорошо?

— Хорошо, — кивнула Маргарет. — А Гертруда — это кто?

— Сейчас увидишь. Положи пока мешок и возьми меня за руку.

Подмигнув Габриэлю, не понимающему, что здесь происходит, она повела сестру вверх по ступенькам, следя за тем, чтобы Маргарет не подглядывала. Поставив ее перед Гертрудой, Элиза взяла сестру за руку и, сказав, что незнакомка хочет поздороваться, сунула ее ладонь прямо под струю воды.

— Холодно! — воскликнула Маргарет и, увидев над собой каменное лицо, отскочила назад, прячась за Габриэля. — Что это?!

— Это Гертруда, — засмеялась Элиза, садясь на колени фонтана. — Красавица, правда?

— Ужас какой, — ответил за младшую сестру Габриэль. — С ней ты хотела Джейкоба познакомить?

— А то! Ну ладно, я пошутила. — Она встала и подошла к напуганной Маргарет. — Лисёнок, ну прости. Я не хотела пугать тебя так сильно.

— Она страшная, — девочка недовольно надулась.

— Я тоже поначалу так думала, но на самом деле, не такая уж она и страшная. И вообще, когда мне одиноко, я с ней и разговариваю.

— Совсем умом тронулась, да?

— На себя посмотри, ты, лошадник!

Они донесли все мешки до кухни. Всадник решил передохнуть в столовой, а вот Маргарет хвостиком ходила за Элизой, расспрашивая, что находится в комнатах. Она показал ей свою спальню, гостевую, даже комнату с пианино и издалека — лифт. Маргарет, пусть никогда и не видела барона, боялась его слишком сильно, чтобы залезть куда-то самой, но Элиза все равно не спускала с нее глаз. Больше всего Маргарет понравилась спальня старшей сестры, которую нельзя было даже сравнить с их небольшой комнатой на ферме.

— А это тебе письмо? — спросила Маргарет, взяв со стола конверт и начав читать по слогам. — Лон-дон. Да-ни-эль. А кто это?

— Это для барона. — Она взяла конверт и положила обратно. — Наверное, от его брата. Не трогай, нельзя вот так вот брать чужое.

— А ты все эти книги прочитала? — Девочка уже забыла про письмо, переключив все свое внимание на книжный шкаф.

— Нет. Только две или три, но они были о-очень длинные. Пойдем, поможешь мне на кухне.

Они приготовили незамысловатый, но сытный обед. Маргарет старательно резала овощи, умудрившись чуть не порезаться, и осыпала сестру вопросами про замок, барона, запертые двери, картины на стенах и вообще про все, что попадалось ей на глаза. Элиза терпеливо отвечала — она давно не видела Маргарет вот такой, взволнованной и веселой. Дома они обе ходили по стенке, лишь бы на них не обратили внимание, но здесь, в пустом огромном замке, наконец-то могли позволить себе бегать по широким коридорам и смеяться во весь голос, и даже Габриэль, наблюдавший за ними издалека, уже не выглядел таким усталым и угрюмым, хотя бы на несколько часов позабыв о том, сколько всего окружало его в городе, будь то настойчивые горожане или неприветливые путешественники.

— Эту картину написал Клод Лоррен, — сказала Элиза с умным видом, показав на одно из полотен, висевших в коридоре. — Это очень известный художник, про него даже сам Гёте говорил. А господин барон встречался с Гёте!

— А это кто?

— Господин барон говорит, это самый великий человек в Германии. Я видела, у него собрание сочинений занимает аж несколько полок!

— Гёте, — задумчиво повторила Маргарет. — Папа с мамой его, наверное, не знают, а я теперь знаю. Значит, я почти умнее их.

Она еще немного побегала, разглядывая картины и читая на них имена художников, и перездоровалась со всеми доспехами, которые встретила на пути. Даже с Гертрудой через несколько часов их отношения стали куда теплее: под присмотром Элиза Маргарет посидела у нее на коленях и даже смогла поговорить, рассказав, как ее зовут и как они здорово придумали убежать в замок. Гертруда, чтобы не напугать свою новую подругу, журчала совсем тихо, только на прощание легонько обрызгала Маргарет, вновь заставив ее рассмеяться.

— Пока, Гертруда! — девочка помахала ей рукой. — Мы с тобой еще увидимся!

День клонился к вечеру, и рисковать Элиза не могла. Она проводила сестру и Габриэля до ворот и крепко обняла обоих. Со всадника она взяла обещание удостовериться, что с Маргарет все будет хорошо, она доберется до дома и ее не накажут. Они придумали байку, согласно которой у девочки сильно разболелась голова, и она попросила Габриэля проводить ее до дома. Раньше верховой не раз приводил так Элизу, не всегда трезвую и не всегда в полном порядке, поэтому в том, что он привезет так и младшую сестру, не должно было быть ничего удивительного.

Попрощавшись, Элиза долго смотрела в окно, даже когда повозка скрылась среди деревьев. За этот день она жутко устала, но все равно была по-настоящему счастлива. Для приличия поделав дела, она еще немного почитала и уснула, как только солнце село окончательно, и в эту ночь ее не беспокоили ни кошмарные сны, ни посторонние звуки.

Следующие три дня прошли одинаково и пусто. Элиза по частям прибирала замок, в один день перестирывая шторы, к которым никто не прикасался много лет, в другой — разбирая захламленные комнаты, оставляя только вещи, выглядевшие более-менее интересными. Один раз приехал Габриэль, передав, что с Маргарет все в порядке и герр Циммерман отругал ее за то, что она так набегалась, что заболела голова, но больше ничего не заподозрил, а фрау — поблагодарила Габриэля и передала Элизе, чтобы она за время отсутствия барона хорошенько отдохнула.

На день перед возвращением барона Элиза оставила самое главное — уборку в его спальне, которую задумала с того момента, как впервые туда вошла. Александр не запрещал ей туда заходить, но и если за порядком в остальном замке следил, то на свою комнату, казалось, ему было плевать — он даже не смахивал пыль с комодов, что уж говорить о том, чтобы мыть полы.

Когда Элиза вновь зашла в его покои, первым, что она заметила, была пропажа странных цилиндров, привлекших ее внимание еще в первый раз. Оглядевшись по сторонам, она усмехнулась. Александр точно знал, что она сюда придет, раз убрал все, к чему ей не следовало прикасаться. Вторым, что с грустью отметила Элиза, было то, что комната была рассчитана на одного человека. Наверняка где-то в глубине замка располагались комнаты, принадлежавшие его родителям, но Александр выбрал эту — отдаленную, маленькую и одинокую.

За несколько часов она отмыла всю комнату, разрушив в углах многолетний труд не одного поколения пауков. В относительном порядке был только рабочий стол, и его Элиза почти не трогала, только выкинув погнутые, ржавые железки, которые точно бы никуда не годились. Она застелила новые простыни, заново затопила выстывший камин и готова была уже уходить, но вдруг под самым столом заметила что-то блестящее. Чем-то оказался голубой камешек, вставленный в металлическую крышку, похожий на часть загадочного цилиндра. Элиза хотела подобрать его, чтобы положить в ящик, но только она притронулась к кристаллу, что-то в нем зашипело, и, к своему ужасу и удивлению, она услышала голоса.

Искаженные, моментами пропадающие, голоса говорили на знакомом языке. Прислушавшись, она поняла, что разговаривали между собой двое мужчин, и одним из них был барон. Камень засверкал тусклым светом, откликаясь на каждое слово.

— Ксандер, послушай, — говорил второй, с голосом, звучавшим моложе. — Столько лет прошло. На твоем месте я бы…

— Ты не на моем месте! — Элиза впервые слышала, чтобы Александр говорил с кем-то так грубо. — Предлагаешь мне бросить… Когда я так близок?

— Ни к чему… Не близок! — голоса пропадали все чаще и чаще, и фразы звучали отрывками. — Столько шансов, и ты… Я не собираюсь… Помогать, а… давно умерла. Ты сам…

— Не смей!.. — раздался громкий хлопок, заставивший Элизу вздрогнуть. — Убирайся!

— Я-то уберусь, — ответил второй голос мрачно. — Но больше не приеду. И в твои авантюры…

— Мне от тебя…

— Вот и хорошо. Прощай, Ксандер.

Голос смолк. Раздался еще один громкий шорох, и камень погас. Аккуратно, держа за металлическую часть, Элиза подняла незнакомое изобретение и, не зная, куда его деть, засунула в самый угол дальнего ящика стола, прикрыв лежавшими там смятыми бумагами. Это был не тот разговор, который она хотела услышать, да и вовсе слышать его она не должна была, однако теперь она знала. Пусть и не все, пусть половину она не разобрала и не поняла, теперь Элиза знала, почему Александр всегда так холодно отзывался о своей семье.

Закончив с уборкой, она вернулась в свою комнату, вновь не зная, куда деться. Естественно, Александр не должен об этом узнать, как и о походе в архивы. Поход по сравнению с этим и вовсе казался мелочью, которая не значила вообще ничего. В голове у Элизы, точно мухи, крутились вопросы, которых с каждой секундой становилось все больше и больше. К чему был так близок барон? Про какие шансы, про какие авантюры шла речь? И кто, наконец, давно умерла, раз Александр отрицал ее смерть с такой злостью и отчаянием в голосе? Не ей ли должна была понравиться та пьеса, которую барон играл в день, когда приехал Клаас? И не потому ли…

— Хватит! — сказала Элиза сама себе, хватаясь за голову. — Ты ничего не слышала. Ты ничего не трогала и не видела, просто помыла пол, поменяла постель и постирала шторы! Хватит! Завтра он приедет, и что ты скажешь?! Дура!

Ее взгляд упал на конверт, на темном столе теперь выглядевший как бельмо. Элиза с трудом сдержала порыв вскрыть письмо и, если оно действительно от брата, бросить в огонь, чтобы Александру от него не стало только хуже. Какие бы намерения у этого человека ни были, говорить другому, что кто-то, кто ему дорог, умер, и нечего ему пытаться что-то изменить — это самое подлое и низкое, что можно было придумать. Александр и так пережил слишком много: и войны, и нескольких королей, и в итоге доживал свой век в пустом замке на отшибе, и все, может быть, потому, что родной брат лишил его надежды на что бы то ни было.

Элиза еще долго просидела на кровати, волком глядя на ненавистный конверт, пока злость наконец не прошла сама собой. Нет, нельзя его сжигать. Может, письмо вовсе от кого-то другого, а может, брат наконец решил извиниться, и это уже самому Александру решать, прощать его или нет. В любом случае, это не ее дело, и вообще, ни о каком разговоре она не знала. Для нее брат барона ассоциировался только с африканскими масками и фарфоровым чайным сервизом, и больше она ничего о нем не знала, как и о прошлом Александра кроме того, что он рассказал Клаасу.

Она еле дотянула до вечера, целый день беспокойно бродя по замку. Даже заняться было нечем — за неделю Элиза переделала все дела, которые были, а читать в таком состоянии она точно не смогла бы. Уснуть тоже удалось с большим трудом, ведь то и дело она возвращалась то к подслушанному разговору, то к письму на столе. Даже с Клаасом было намного проще: когда он заводил разговор о бароне, она могла перевести тему или оборвать его, но услышанное однажды не забыть уже никогда. Оставалось только сохранить тайну — обе тайны, напомнила она себе, — и когда-нибудь унести их за собой в могилу.

Когда Элиза проснулась, по стеклу бил мелкий прохладный дождь. Она не проспала, но и проснулась позже, чем собиралась. Барон, по ее расчетам, должен был появиться к полудню, значит, оставалось несколько часов, чтобы приготовить все к его приезду. Переодевшись и причесавшись, Элиза, невесело улыбнувшись своему отражению, вышла из спальни.

Войдя в зал, она, привыкшая к одиночеству, чуть не выругалась, но успела только пискнуть. Александр, пусть и выглядевший усталым, но, все же лучше, чем до своего отъезда, стоял у окна, задумчиво глядя в пасмурную даль. Услышав шаги, он повернулся к Элизе и приветливо улыбнулся, и его улыбка отозвалась в ней вновь накатившей волной жуткого стыда.

— Доброе утро, Элиза, — поздоровался Александр. — Рад вас видеть.

— Я тоже, господин барон. — Элиза поклонилась и попыталась улыбнуться, чувствуя, как глаза наполняются слезами то ли от радости, то ли от чувства вины. — Я… Я не слышала, как вы вернулись.

— Я приехал рано утром, — он махнул рукой. — Решил вас не будить.

— Вы, наверное, голодны, — спохватилась Элиза. — Я сейчас, быстро все приготовлю.

— Не торопитесь. Все нормально.

Элиза развернулась и быстрым шагом, пытаясь не сорваться на бег, ушла на кухню. Она была так взволнована и так рада, что почти забыла про все, что было вчера. Проклятое письмо может и подождать — главное, что Александр наконец вернулся, и она больше не одна в замке, и с ним все хорошо. Она столько должна была спросить и рассказать, что плохие новости можно было и отложить до подходящего момента. То, что барон был так рад, увидев ее, тоже обескураживало. В глубине души Элиза все равно боялась, что он начнет придираться и скажет, что она недостаточно работала, как это непременно сделал бы отец, но нет. Александр был в удивительно хорошем расположении духа для человека, вернувшегося из долгого путешествия, да еще и в такую рань.

— Как вы съездили? — спросила она нетерпеливо, принеся после завтрака чайник и чашки. — Там все хорошо?

— Да, — кивнул Александр. — Я сделал все, что хотел. И, спешу вас успокоить, наша маленькая проблема в виде господина Винке тоже решена.

— Вы с ним встречались?

— Да. Мы обсудили все, что произошло, и он принес извинения.

— Это хорошо. — Элиза улыбнулась. — А его невеста?

— Идет на поправку, — ответил барон коротко. — Расскажите теперь, чем вы занимались.

— Я… Я убралась, — начала она с самого тяжелого. — В вашей спальне тоже, если… Если вы не против. Пока вас не было, я дочитала «Праматерь» до середины, — Элиза заметила, как Александр удовлетворенно кивнул. — Один раз съездила в город, купила несколько мелочей, и кое-что на сегодняшний ужин, и… Вы же не будете ругаться?

— За что?

— Я пригласила Габриэля и Маргарет в замок, — призналась Элиза, пристыженно опустив глаза. Из всего произошедшего это значило меньше всего, но сейчас она почувствовала себя нахулиганившим ребенком. — Все было хорошо, мы просто… Ну… Габриэль со мной возился, и я решила, что не могу его не накормить, а Маргарет мы встретили в городе, и вот… Я показала ей свою комнату и познакомила с Гертрудой.

— Главное, чтобы у вас после не возникло проблем, — сказал Александр серьезно. — Ладно, у вас, вы в замке, но ваша сестра…

— С ней все хорошо! — успокоила его Элиза. — Мы придумали целую историю, и об этом всем знала моя мама. Габриэль вечером отвез Маргарет обратно, как будто она нагулялась в городе и устала, а на следующий день приехал ко мне и сказал, что все в порядке и отец ничего не понял.

— Тогда ладно. Единственное, что я хочу сказать — я бы попросил не приводить гостей в моем присутствии.

— Конечно.

Элиза задумалась, не зная, как подвести разговор к письму, а тем более — к настроениям в городе, о которых говорил Габриэль. Александр тоже задумался о чем-то, глядя, как в чашке медленно оседают чаинки. Наконец он ожил, как будто вспомнил о чем-то важном, но вылетевшем из головы.

— Я чуть не забыл, — сказал он, доставая из кармана какой-то сверток. — Это для вас.

Элиза, не зная, что сказать, молча смотрела то на барона, то на сверток. Она совсем забыла о своей просьбе, глупой и детской, и даже не ожидала, что Александр действительно ее выполнит. Дрожащими руками она разорвала бумагу, в которую оказалась завернута небольшого размера шестиугольная коробочка розового цвета. Глаза снова заслезились, но Элиза даже не могла их вытереть. Открыв коробочку, она увидела аккуратно сложенные кубики, посыпанные сахарной пудрой и розовыми лепестками.

— Попробуйте, — сказал Александр, внимательно наблюдая за ее реакцией. — Лучше с чаем, он может показаться слишком сладким.

Все еще не веря своим глазам, она взяла один и попробовала. Вкус оказался совсем не таким, каким Элиза его представляла, но она не могла сказать, что ей не понравилось: рахат-лукум действительно был очень сладким и тягучим, но вместе с этим она чувствовала и знакомый терпкий привкус дамасской розы.

— Спасибо, — сказала она, запив сладость чаем и сдерживаясь, чтобы не заплакать от чувств. — Большое спасибо…

— Не переживайте так, — Александр улыбнулся и положил руку ей на плечо. — Я рад, что вам понравилось.

Элиза вытерла глаза и с силой прикусила нижнюю губу. Нужно было сказать про письмо. Нужно было рассказать про вечно недовольных альтштадцев, но как она могла говорить о такой ерунде? Наверняка барон хотел отдохнуть, и она просто не имела права портить ему настроение такими глупостями.

— Вы хотите рассказать что-то еще, — выручил ее Александр. — Что-то не особо приятное, я прав?

— Да, — созналась Элиза. — Габриэль сказал, что в городе очень много недовольных. Они напридумывали себе какой-то ерунды, и он боится, как бы они не решили бунтовать. И еще… Он привез какое-то письмо из Лондона. Я его не читала, честное слово!

— Принесите.

Элиза послушно выполнила приказ, по пути остановившись посреди коридора и несколько раз приказав себе успокоиться. Письмо обжигало руки, и в голове у нее снова всплыл тот разговор. Нельзя, прошептала она себе. Ты ничего не слышала и ничего не знаешь.

Она молча отдала письмо Александру и села на свое место. Когда барон прочитал надпись на конверте, в его лице ничего не изменилось — значит, письмо все же было не от брата, и она сглупила бы, если бы бросила в огонь. Но чем дальше он читал, тем мрачнее становился, и тем сильнее в животе у Элизы скручивался колючий комок. В конце концов, дочитав письмо, Александр несколько минут так точно сидел, не шевелясь, и глядя куда-то в пространство. Элиза не решалась его окликнуть, и заглянуть в письмо тоже не смела. Только когда барон посмотрел на нее долгим, но ничего не выражавшим взглядом, она тихо спросила:

— Что-то случилось?

— Да, — ответил Александр, фокусируя на ней взгляд. Он как будто бы долго подбирал каждое следующее слово. — Профессор, о котором я говорил. Он мертв.

Он отвел глаза в сторону. Элизе показалось, на его лице промелькнуло мрачное торжество.

========== Часть 8 ==========

Комментарий к Часть 8

С наступающим Новым Годом! Загляните в отзывы, я там пыталась сказать пару слов и все такое.

Элиза поймала себя на мысли, что стоило бы действительно сжечь письмо.

С того самого момента, как Александр прочитал его, все пошло наперекосяк. Он сделался мрачным и задумчивым и целый день беспокойно бродил по замку, несколько раз даже спустившись в тоннели. Элизу он как будто бы больше не замечал: отказался от обеда, а прямые вопросы попросту оставлял без ответа. Само письмо он забрал с собой, так что она даже не могла прочитать, что такого кроме страшной вести о профессоре написал ему этот Даниэль.

Только под вечер, когда Элиза была занята ужином, барон возник на пороге кухни. На его лице она снова видела ту же мрачную решимость, что заметила в день, когда исчез Клаас. Ничего толком не объясняя, он положил перед Элизой конверт с темно-красной восковой печатью, на которой красовался тот же герб, что и на карете.

— Скажите, фройляйн Циммерман, — ее покоробило от формального обращения, которого она не слышала уже давно. — Вы можете добраться до города самостоятельно?

— Самостоятельно? — переспросила она задумчиво. — Наверное, да.

На лошади они ехали от Альтштадта до замка около двух часов, значит, пешком Элизе потребовалось бы вдвое больше времени. Она не смела отказывать барону, но что-то в мысли о том, чтобы вот так просто пойти в лес, пугало ее. Элиза сама не могла понять, что было не так: она не боялась ни темноты, ни волков. Возможно, ее пугал именно Александр и то, как он пытался вести себя с ней как обычно, хотя невооруженным глазом было видно, что он сам не свой. Если бы он объяснил прямо, что все-таки произошло и что написано во втором письме, которое она должна отнести, Элизе было бы намного проще.

— Наймите гонца, — сказал он. — Если понадобится, заплатите больше, но сделайте все, чтобы он отправился в Лондон прямо сейчас.

— Господин барон, я могу спросить?..

— После того, как вернетесь. Поторопитесь, пока не стемнело.

— Как прикажете. Я только…

— Оставьте, — перебил барон резко. — Отправляйтесь сейчас.

Послушно оставив не приготовленный до конца ужин, который все равно никто не стал бы есть, Элиза взяла конверт и спрятала в карман. Александр проводил ее до ворот и дал увесистый кошель с деньгами. Она была рада, что так и не стала доставать из погреба гуся — только перевела бы продукты. Барон все равно был полностью погружен в свои мысли, и она не хотела даже лишний раз его тревожить. Только одно Элизу напрягало: он совсем не был похож на человека, убитого горем от потери близкого друга. Скорее всего, в письме было что-то еще, что-то намного важнее, чем жизнь несчастного профессора.

Почти не глядя по сторонам, Элиза шла по знакомой тропе. В одиночестве, даже без лошади, она чувствовала себя необыкновенно маленькой на фоне вековых деревьев, повидавших не одного путника, шедшего взамок и обратно. Она наконец-то начинала понимать Габриэля, не любившего, но уважавшего лес. Одно дело, когда ты едешь с кем-то и можешь отвлечься на разговор, и совсем другое — когда вокруг никого, кроме деревьев и теней, мелькающих между ними.

— Тебе почти девятнадцать лет! — обругала себя Элиза вслух, когда вздрогнула от очередного громкого звука. — Ладно Маргарет трясется от страха, но ты-то?

Она старалась не оглядываться назад, чтобы не накликать беду, но один раз все-таки обернулась. Далекие башни Бреннененбурга, самая высокая из которых была увенчана длинным шпилем, притягивающим молнию, возвышались над морем деревьев, освещенные закатным солнцем. Элизе казалось, что она шла уже целую вечность, но судя по тому, как близко находился замок, она и половины пути не прошла. Может, ей стоило попросить у барона хотя бы карманные часы, чтобы совсем не потеряться во времени. Кроме страшных сказок про Собирателей, она помнила и рассказы про людей, ушедших в лес на час, а вернувшихся через несколько дней. Если она так пропадет, Александр поднимет на уши весь город и прочешет всю округу, но ничего не найдет, пока лес сам не решит ее отпустить.

Солнце почти село. Элиза шла и шла, прокручивая в голове события последних недель, начиная с ее приезда в Бренненбург и заканчивая сегодняшним утром. Чем больше она думала, чем больше припоминала какие-то детали, казавшиеся тогда совсем незначительными, тем больше вопросов появлялось. Она напоминала самой себе Клааса, и это не могло не злить. Элиза не хотела становиться такой же, как он. Ей не нужно было знать, что на самом деле происходит в замке и происходит ли вообще, но от собственных мыслей никуда не денешься.

С каждой минутой становилось все темнее и темнее, и Элиза зажгла лампу, радуясь, что не забыла взять ее с собой. Светила она не слишком ярко, не в силах разогнать темноту, поселившуюся между деревьями, но достаточно, чтобы хотя бы видеть дорогу. Элиза ускорила шаг, надеясь вдалеке увидеть городские огни. Она вновь чувствовала чье-то присутствие — точно так же, как было в архивах, когда ей показалось, будто прямо за ее плечом стоит что-то, вот-вот готовое наброситься, стоит ей зайти в потайную комнату, и как было в первую ночь после отъезда Александра, когда это же самое что-то притаилось прямо за дверью в ее комнату.

— Барон меня из-под земли достанет, если я не отправлю письмо, — успокаивала себя Элиза. — Немного осталось. А там попрошу Габриэля привезти меня обратно.

Когда впереди замаячил свет городских огней, сорваться на бег Элизе не дал только страх споткнуться и разбить лампу. Ей не верилось, что она наконец добралась, и дело было даже не в том, что она устала идти, идти и идти, а в том, что наконец-то этот кошмар, тихий, заключавшийся в невнятных шорохах и движениях, видных только краем глаза, закончился. Больше никто не шел параллельно с ней, притаиваясь за высокими кустарниками. Рядом наконец-то были живые люди.

Она прошла мимо дома Габриэля и увидела, что свет в нем не горит — значит, верховой проводил вечер в «Мельнице». При мысли о трактире Элиза поняла, насколько сильно ей хотелось отдохнуть и поесть. Сегодняшний день как будто длился дольше, чем вся предыдущая неделя, и утро, когда Элиза чувствовала себя счастливой и ни о чем не подозревала, казалось невообразимо далеким.

Она зашла в трактир, полный народу, как и должно было быть пятничным вечером. Фрау Кох и ее дочери без остановки ходили по залу, принимая заказы и разнося тарелки и кружки. Габриэля Элиза нашла за столом у стены — верховой сидел вместе с незнакомыми ей мужчинами, которые что-то горячо ему объясняли. По усталому, расстроенному лицу друга она поняла, что разговор был не из приятных. Вздохнув, Элиза двинулась к ним, проходя между скамей, то и дело взрывавшихся хохотом. Кто-то попытался ущипнуть ее — и тут же получил по руке. Элиза даже не стала оборачиваться.

Габриэль сидел спиной к стене, и поэтому заметил ее еще издалека, а вот его собеседники продолжали говорить. Элиза подошла к ним сзади, не решаясь привлечь к себе внимание, и прислушалась к разговору.

— Не будь дураком! — восклицал один из них, лысый, с охрипшим голосом. — Ты лучше всех нас знаешь, что там на самом деле творится. Если говорить будешь ты, люди тебя послушают.

— Я вам уже сказал, — Габриэль мельком взглянул на Элизу, но постарался не выдать своего удивления при посторонних. — Я в этом участвовать не собираюсь.

— У тебя нет выбора, — веско заметил второй. — Все уже началось, Габриэль. Ты можешь только…

Лысый оглянулся и заметил Элизу, мявшуюся за их спинами. Габриэль подорвался, готовый вскочить и защитить ее, если что-то пойдет не так. Но мужчина только толкнул своего товарища, и они вдвоем встали перед Элизой, выше на целую голову. Ей стало действительно страшно. Пусть раньше она и никогда не видела этих людей, что-то в их лицах, осанке, взглядах, изучавших ее, заставляло сжиматься от ужаса. Они думали, сколько она успела услышать, но, кажется, не узнали, кто она такая.

— Я тебя целый вечер жду! — выручил Габриэль, хватая Элизу за руку и усаживая рядом с собой. — Наш разговор закончен, ясно?

— Не закончен, — проскрежетал лысый, не отрывая глаз от перепуганной девушки. — Еще встретимся.

Он кивнул второму, и оба человека ушли. Только когда они вышли на улицу, Элиза смогла облегченно выдохнуть и повернуться к Габриэлю, напуганному не меньше, чем она сама. Всадник, белый, как полотно, не сразу нашел, что сказать.

— Ты совсем больная?! — наконец воскликнул он тихо, чтобы не привлекать лишнего внимания. — Ты как здесь оказалась?!

— Пришла, — ответила Элиза сухо. — Мне нужна твоя помощь с одним делом.

— Что-то с бароном? — спросил он взволнованно. — Он тебя выгнал? Или…

— Все в порядке! — перебила она, пока Габриэль не пустился в самые дебри. — Он приказал отправить письмо. Срочно.

— Давай сюда. Завтра утром передам…

— А сегодня уже не получится?

— С ума сошла? Ночь на дворе.

Воровато оглянувшись по сторонам, Элиза достала из-за пазухи конверт и передала Габриэлю. Он взглянул на адрес и хмыкнул, убирая письмо в карман. Элиза выдохнула и разлеглась на столе, чувствуя, как глаза начинают слипаться. Столкновение с незнакомцами, пусть и короткое, отняло у нее последние силы, и она понятия не имела, как ей добраться до замка. Она могла попроситься переночевать у Габриэля, но боялась, что Александр будет ее искать. Хотя судя по тому, как он вел себя весь день, вряд ли бы он заметил ее отсутствие — скорее начал бы волноватсья за свое проклятое письмо.

За ужином Элиза рассказала Габриэлю о том, что произошло, не раскрывая лишних подробностей. Пусть считает, что бедный профессор был Александру настолько дорог, что он тут же отправил соболезнования его родственникам. Про незнакомцев она решила пока не спрашивать — для таких разговоров не найти места хуже, чем «Мельница», так еще и когда в ней столько народу. Зато когда Габриэль услышал, как Элизу напугал поход через лес, он прямо-таки засиял, чувствуя себя победителем в их споре, тянувшемся еще с первой поездки в замок. Будь Элиза не такой усталой, она бы сказала что-нибудь, чтобы подпортить ему настрой, но сейчас она была просто рада, что верховой согласился довезти ее обратно.

В тепле и сухости ее разморило, и то, как они уезжали из города, Элиза запомнила очень смутно. Но в лесу она снова пришла в себя, помня о недавно пережитом страхе. Даже теперь, когда они были вдвоем, даже втроем, если считать Грома, ее не покидало ощущение присутствия кого-то или чего-то лишнего.

— А кто с тобой разговаривал? — спросила она, чтобы отвлечься от одних мрачных мыслей на другие. — Я их раньше не видела.

— Да эти… — вздохнул Габриэль. — Я их называю подстрекателями. Это они тут воду мутят, помнишь, я говорил?

— И что? Они тебя зовут бунтовать?

— Я с ними тут сцепился, когда они начали распространять всякую ересь про налоги, армию, все остальное… Да не забивай себе голову, ладно? Вас с бароном это пока не касается.

— Пока? — возмутилась Элиза. — А когда коснется, что мы делать будем? Вдвоем против всего города отбиваться? Ты должен все ему рассказать. Не сегодня, наверное, сегодня он целый день сам не свой из-за этого письма, но через пару дней так точно. Нельзя это просто так оставлять. Сегодня эти идиоты говорят, что налоги у нас выше, чем в остальных городах, а завтра что?

— Скажу, скажу. Не переживай так.

— И вообще, откуда они взялись?

— Не знаю. Говорят, местные, хотя я их тоже плохо помню.

— Может их вообще из столицы послали, чтобы сначала настроить всех против барона, скинуть его, а замок кому-нибудь другому отдать. Помереть он не помирает, вот они и решили…

— Успокойся наконец! — Габриэль рассмеялся. — Все я барону расскажу. Твое дело вообще полы мыть, а ты вон, на столицу уже замахнулась.

— То, что я горничная, не значит, что я дура.

— А я и не сказал, что ты дура. Просто лезешь не в свое дело.

— А твое дело — возить продукты да просьбы передавать, а ты в вожаки восстания податься пытаешься, и что?

— Я не…

— Ну вот и все.

Элиза обиженно замолчала и положила голову Габриэлю на плечо. Монотонный цокот копыт и похрапывания Грома действовали на нее лучше всякой колыбельной, и она, прикрыв глаза, задремала, проспав до самых ворот. Когда они въехали в освещенный факелами внутренний дворик, Элиза не сразу поняла, кто она и где находится. Габриэль предлагал провести ее до зала, но она только отмахнулась и поблагодарила его за помощь. Когда всадник уже уезжал, Элиза спохватилась и отдала ему кошель, чтобы заплатить гонцу.

— Береги себя, — сказал Габриэль на прощание. — И не переживай из-за всяких глупостей.

— А ты не лезь во всякие глупости. И тоже будь осторожнее.

Закрыв за Габриэлем ворота, Элиза вошла в замок. В прихожей Александра не было, хотя почему-то она так и думала, что никто не будет ее встречать. Всю дорогу до дальнего зала Элиза думала, что сделает еще один шаг и рухнет от усталости прямо на холодный пол. На самой верхней ступеньке небольшой лесенки, поднимавшейся от выхода из тоннелей, она споткнулась и уже приготовилась лететь вниз, но кто-то успел поймать ее.

— Вы задержались, — произнес Александр строгим тоном, не скрывавшим беспокойства. — Я уже собирался искать вас.

— Простите, — пробормотала Элиза. — Я немного передохнула в «Мельнице» перед тем как идти обратно. Габриэль завтра отправит письмо, как только откроется почта.

— Хорошо, — кивнул барон, оглядывая ее с головы до ног. — Вы в порядке?

— Да. Я просто… Я просто очень устала.

— Это моя вина. Такими вещами должен заниматься кто-то вроде Габриэля, но никак не вы, — он тяжело вздохнул. — Вы на ногах не стоите. Пойдемте.

— Я в порядке, — упрямо повторила Элиза, пытаясь идти самостоятельно, но ноги еле плелись, а глаза — закрывались сами по себе. Александр взял ее под руку и проводил до спальни.

— Господин барон, я хотела спросить…

— Завтра, — перебил Александр. — Отоспитесь, и мы поговорим.

— Как скажете.

Переодевшись, она рухнула на постель и заснула, как только голова коснулась подушки. Лежа в кровати, Элизе до сих пор казалось, что она качается в седле, а вокруг нее — лес и ничего больше. Огромные деревья, тянущиеся вверх изогнутыми ветками, похожими больше на когтистые лапы, вновь разглядывали ее через глаза-дупла, пустые, уродливые, как огромные кровоточащие раны. Но деревьев Элиза почти не боялась — деревья стояли на месте и шевелились только на ветру. То, что пряталось за ними и в них, пугало ее куда больше.

— Элиза, — звало оно голосом знакомым и грустным. — Ты до сих пор мне не веришь?

Не верю, шептала Элиза себе под нос, стараясь глядеть на дорогу, но дорога петляла влево и вправо, хоть она и помнила, что от Бренненбурга до Альтштадта тропа была почти прямой. Ей нельзя сворачивать. Ей нужно в замок, ведь там ждет барон, он приказал вернуться ровно к девяти часам, иначе им с Габриэлем не сдобровать. Она оглянулась, чтобы спросить, почему всадник свернул не туда, но сзади никого не было. Только самым краем глаза Элиза видела ту же самую тень, которая привязалась тогда, в архивах, и навсегда поселилась за ее спиной.

— Элиза, — звала тень голосом, ей не принадлежавшим. — Помоги мне.

Она схватилась за поводья, пытаясь вернуть Грома на правильную дорогу, но чем дольше они скакали, тем гуще и гуще становился лес, пока деревья не окружили Элизу сплошным кольцом, которое начало сжиматься, пока не превратилось в каморку, спрятанную за исцарапанным книжным шкафом. Она ведь знала, что ни человек, ни животное не могли оставить таких глубоких следов. Знала, но не смела об этом даже думать, ведь в Бренненбурге не было никого, кроме нее и барона.

— Элиза, — тянула тень, сочувствуя ее глупости. — Прекрати упрямиться. Ты сама все прекрасно знаешь. Кто стоял за твоей дверью?

Никого.

Кто разлил воду на полу?

Никто.

Кто провожал тебя до самого Альтштадта, прячась в тени леса? Сколько еще ты будешь отрицать очевидное, Элиза Циммерман?

Она проснулась от собственного крика.

На дворе стояло мрачное, пасмурное утро. Стрелки часов медленно подползали к восьми часам. Можно поспать еще немного. Вчера был тяжелый день, и она наверняка имела право отдохнуть, но вместо этого Элиза встала с постели и огляделась по сторонам, словно пытаясь понять, что в комнате изменилось за прошедшую ночь. Ее взгляд уцепился за вощеную шестиугольную коробку с рахат-лукумом, где недоставало всего одного кусочка.

Сердито взглянув на свое отражение, взъерошенное нечто с залегшими под глазами темными кругами, она кое-как привела себя в порядок и вышла из спальни, начиная очередной день. Элиза надеялась с головой погрузиться в дела, чтобы кошмар растаял в памяти, как и положено снам, но зрелище исцарапанного книжного шкафа так и стояло перед глазами. Она обещала ни за что не говорить барону, что натворила, но тогда она и представить не могла, сколько всего произойдет и сколько вопросов накопится.

Александр появился в столовой ровно в десять, как только она закончила накрывать на стол. На него ночь повлияла хорошо: барон вел себя как обычно, как будто вчерашнего дня и вовсе не было. Элиза молча поклонилась, надеясь, что она выглядит просто сонной, а не встревоженной.

— Доброе утро, Элиза, — поздоровался Александр. — Как вы себя чувствуете?

— Я плохо спала ночью, — ответила она, практически не солгав.

— Я должен еще раз перед вами извиниться, — сказал барон, садясь за стол. — Но вчерашнее дело не терпело отлагательств.

Элиза не стала спрашивать, рассчитывая, что Александр расскажет все сам после завтрака: разговоров за едой он не позволял, только после или во время чаепития. Кроме прочего, у нее был еще один вопрос: зайдя на кухню, Элиза обнаружила, что кто-то за нее закончил с готовкой и даже убрался после. Представить, как барон самостоятельно дожаривает мясо и нарезает овощи, она просто не могла.

После завтрака она убрала грязную посуду и вернулась обратно в столовую. Александр, к удивлению Элизы, никуда не ушел, хотя обычно он не задерживался, сразу отправляясь в кабинет и пропадая там до самого обеда. Значит, он все же настроен говорить.

— Я понимаю, вам не терпится узнать, что случилось, — заговорил он первым. — Присядьте.

Элиза послушно села, не решаясь заговорить. В ее голове роились десятки мыслей, но высказать она могла не больше половины. Пусть Александр говорит сам, раз уж начал.

— Профессор погиб в экспедиции, — объявил он, и Элиза заметила, как он крутил в руках трость, задевая пальцем острый клюв костяного орла. — Мне написал его подопечный. Он приедет через неделю или две, привезет вещи, которые они нашли на раскопках. Даниэль намерен продолжить исследование, которым мы с покойным Гербертом занимались. Из-за болезни ему пришлось уехать в Лондон немного раньше и, как и я, он был поражен, когда узнал о гибели экспедиции. Именно поэтому я и потребовал от вас такой срочности — письмо пришло неделю назад, и я волновался, как бы с ним что не случилось.

— Понятно, — кивнула Элиза. — А почему погиб профессор? И… Что должно случиться с его учеником? Где Лондон, а где Африка…

— Никто не знает, что там произошло. Я смею предположить, Герберт не поделил что-то с местными племенами — в конце концов, раскопки они проводили в древнем храме. Дикари бывают жестоки, когда дело касается таких вещей, — сказал Александр. — А его подопечный… Ученая среда куда более хищная, чем может показаться на первый взгляд. Вещи, которые Даниэль привез с собой, бесценны, и всегда может найтись кто-то, способный ради них совершить ужасное. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство, Элиза.

— Да, господин, — кивнула она. — Но… У меня есть еще один вопрос, и я еще должна рассказать вам кое о чем.

— Слушаю.

— Я… Я помню, что вчера ушла, так и не закончив с готовкой, — сказала она, чувствуя, как краснеет из-за глупости сказанного. — Но сегодня утром обнаружила, что там все приготовлено и убрано. Не сочтите за грубость, просто…

— Я понимаю ваше удивление, Элиза, — Александр добродушно усмехнулся. Он как будто был рад переводу темы. — Но нас в замке всего двое. В конце концов, я ведь жил как-то до вашего прибытия, поэтому некоторые навыки у меня все-таки есть, хоть с вашими они и не сравнятся. Что еще вы хотели сказать? Я тороплюсь.

— Простите, — она провела по лицу рукой, чтобы хоть как-то убрать с него красноту. — Вчера в городе я случайно услышала, как какие-то люди уговаривают Габриэля в чем-то участвовать, и он после сказал, что именно они распускают все эти дурацкие слухи. И всякие мелочи, будто налоги у нас слишком высокие и все такое, и про вас, будто бы вы замыслили какой-то заговор против короля, и когда сюда придут королевские войска, всем жителям тоже достанется.

— Какая глупость.

— Габриэль говорит, я слишком много переживаю, — продолжила Элиза на одном дыхании, — и что все это ерунда и никто бунтовать не будет, но я просто… Я просто думаю, что вы должны об этом знать, даже если это и ерунда.

— Вы поступили правильно, рассказав об этом, — кивнул Александр. — Но Габриэль по-своему прав: вам лучше об этом не волноваться. Я что-нибудь придумаю, а ваша забота теперь — приготовить все к прибытию гостя. А теперь простите, Элиза, — он взглянул на карманные часы. — Мне нужно идти. Не пугайтесь, если снова услышите лифт.

— Как скажете.

Барон поднялся и, еще раз сверившись с часами, быстрым шагом отправился к выходу. Элиза сидела, задумавшись, но прямо перед тем, как Александр вышел бы из комнаты, она, собравшись с духом, окликнула его.

— Господин барон, — ее голос дрогнул. — Можно еще один вопрос?

— Да, — Александр остановился и слегка обернулся. — Спрашивайте.

— Мы действительно в замке одни?

Слова повисли в воздухе. Александр развернулся полностью и смерил Элизу тяжелым, изучающим взглядом, заставившим ее вздрогнуть. Его лицо на несколько почти незаметных мгновений сделалось жестким и вновь напомнило Элизе хищную птицу, сродни орлу на набалдашнике трости, но это продлилось совсем недолго. Прежде, чем он ответил, Элизе показалось, что голос сначала зазвучал в ее голове.

— Одни, — произнес он медленно. — С чего вы взяли, что это не так?

— Когда вас не было, — ответила Элиза, отводя глаза, не в силах больше выдерживать зрительный контакт, — мне постоянно казалось, что за мной кто-то следит. Наверное, я просто переволновалась.

— Все может быть, — выдохнул он с еле заметным облегчением. — Но будьте уверены, кроме нас с вами здесь больше никого нет.

— Хорошо. Простите, я вас задержала.

— Ничего. Я могу понять ваши страхи, Элиза.

Александр ушел. Элиза легла на стол, слушая удаляющийся ритмичный стук трости по каменному полу. Разговор с бароном успокоил ее и наконец-то внес хоть какую-то ясность, но в глубине души она все равно ощущала недосказанность, что-то казалось неправильным, но она так и не могла понять, что именно.

Она не смела сомневаться в Александре. Что бы ни говорил Клаас, какие непрошенные мысли не приходили ей в голову, Элиза постоянно отгоняла их, напоминая себе свои же собственные слова, сказанные той ночью. Ей не нужно знать ничего лишнего. Ей достаточно знать, что барон по-настоящему заботится о ней, и ее работа — платить тем же, не залезая, куда не просят, и не задавая лишних вопросов, ответ на которые ей все равно не понравится. К тому же, у Элизы и так было много забот — к приезду гостя замок не должен выглядеть, как руины, которые он привык исследовать.

Она не заходила в гостевую комнату с самого первого дня, когда нашла здесь записки Клааса, но с последнего визита ничего не поменялось. Стирая накопившуюся пыль, Элиза пыталась представить, каким был ученик профессора. Барон назвал его юношей — значит, он должен быть примерно таким, как Клаас, может быть, младше на несколько лет. Главное, чтобы характером он не был таким же, как историк — Элиза бы этого просто не выдержала. Она мало что знала об Англии и англичанах, слышала только, что там правила там королева Виктория. С путешественниками, проезжавшими через Альтштадт, она никогда не разговаривала, но, по словам Габриэля, они были похожи друг на друга — очень аккуратные и в словах, и в действиях. Единственное, что ее расстраивало, так это то, что Даниэль мог совсем не знать немецкого, ведь она хотела бы о многом его расспросить.

Он наверняка был очень благородным и уважал покойного профессора, раз решился приехать сюда, чтобы продолжить его дело. Элизе тоже хотелось бы заняться однажды чем-нибудь «таким» — поехать в какую-нибудь экспедицию или сделать открытие. По всему замку она находила научные книги, написанные тяжелым языком, которые она читала по страничке в неделю, но все равно читала, пытаясь разобраться хоть в чем-то, и остатки баронских исследований, будь то записи, которые уже нельзя было разобрать, или разнообразные схемы и рисунки. Александр, должно быть, всю свою жизнь посвятил науке — об этом говорила его обширная библиотека и машинное отделение, за дверью которого беспрерывно что-то гудело. Нужно было быть очень умным, чтобы сначала отстроить такое, а потом и поддерживать, чтобы оно работало спустя столько лет.

Пусть Александр и занимался ее образованием, знания, которые он давал, были в основном общими: он рассказывал о художниках и писателях, иногда — давал ей короткие уроки географии, чтобы Элиза хоть примерно знала, где какая страна находится, но в более серьезные вещи, вроде механики или анатомии, он ее не посвещал, а сама она стеснялась спрашивать, боясь, что нарвется на лекцию о том, какими вещами женщине положено заниматься, а какими — нет. Этого Элиза вдоволь наслушалась дома, и лет с десяти ее не оставляли мысли, как бы повернулась ее жизнь, родись она мальчиком. Вряд ли стало бы намного лучше, но тогда ей разрешали бы бегать, прыгать и рвать одежду. Она была бы младшим сыном, от которого никто ничего не ждет, но тогда вряд ли она попала бы в Бренненбург, который теперь не променяла бы ни на что. Может, через несколько лет, когда Маргарет подрастет, Элиза уговорила бы барона устроить служанкой и ее, или хотя бы попросила подобрать ей хорошего жениха, а не то чудовище, которое непременно отыщет отец.

После их с Александром разговора все как будто бы вернулось на круги своя, и Элиза не могла не радоваться. Тревожные мысли оставили ее хотя бы на время, и ощущение чужого присутствия тоже исчезло — она в шутку подумала, что барон лично приложил к этому руку, отчитав невидимое создание. Каждый из них занимался своими делами: Элиза ухаживала за курами, раздумывая в следующую поездку купить им петуха, чтобы не было так скучно, убиралась, стирала и готовила, не забывая каждый вечер прочитывать хотя бы по несколько страниц. Александр же полностью погрузился в свои исследования — он целые дни проводил в кабинете, выходя только на обед и ужин. К шуму лифта Элиза почти привыкла — барон спускался в подземелья через день. Набравшись однажды смелости, Элиза сказала, что хотела бы тоже заниматься чем-то серьезнее, чем чтение. Барон ответил вежливым, но твердым отказом.

— Дело не в том, что вы женщина или вы слишком молоды, — успокоил он. — Просто иногда наука требует вещей, на которые способен далеко не каждый. Я не хочу, чтобы вы потом просыпались от кошмаров.

— Когда приехал Клаас и я пошла за вами в кабинет, я слышала вой, — сказала Элиза, чувствуя, как с души падает один из камней. — Вы это имеете в виду?

— В том числе. Без тьмы не бывает света, так же и без смерти нельзя понять жизнь, — Александр взмахнул рукой в картинном жесте и усмехнулся. — Я нисколько не умаляю ваших способностей, Элиза, наоборот, я бы сказал, что вы очень умны и проницательны для своего возраста. Но пока что я отвечаю за вас, и я считаю, что есть вещи, для ваших глаз не предназначенные.

— Я понимаю.

День, когда у ворот замка остановилась повозка, в которой кроме Габриэля находился еще один человек, выдался ясным и солнечным. Барон с самого утра попросил не беспокоить его, сославшись на плохое самочувствие, поэтому гостей Элиза снова встречала сама. Стоя во внутреннем дворе, она пыталась побороть волнение, глядя, как высокий молодой человек в потертом пальто прощался с Габриэлем. Он неплохо говорил по-немецки, но сильный акцент выдавал его с головой.

— Добро пожаловать в Бренненбург, — сказала она гостю, неловко улыбаясь. — Меня зовут Элиза. Господин барон не смог встретить вас сам, но он очень рад вашему прибытию.

— Приятно познакомиться, Элиза. — Молодой человек улыбнулся ей в ответ, и она с радостью отметила, что в нем не было той надменности, что и в Клаасе. — Меня зовут Даниэль.

— Тебе помочь донести вещи? — вклинился в их разговор Габриэль. Даниэль, спохватившись, забрал у него свой саквояж.

— Спасибо, не нужно. Я справлюсь.

— Тогда я поехал. — Верховой отсалютовал им шляпой и сел обратно в повозку, но его окликнула Элиза.

— Подожди! — она подошла к Габриэлю и заговорила вполголоса. — Ты обещал, что поговоришь…

— Потом, хорошо? — устало вздохнул он. — Барон сейчас занят, а я тоже тороплюсь. Успею, не переживай.

— Ты мне обещал, — напомнила Элиза, нахмурившись. — Ну и езжай тогда.

— Поехал. Еще увидимся. До свидания, Даниэль!

Англичанин помахал ему рукой. Элиза заперла за ним ворота и, приветливо улыбнувшись, провела Даниэля в замок. Бренненбург поразил его: как настоящий ученый, он оглядывался по сторонам, подмечая какие-то вещи, понятные лишь ему. Элиза молчала, не зная, как завязать разговор, и сам он тоже ничего не говорил и не спрашивал, хотя казалось, что он просто стеснялся, как и она.

— Там находятся архивы, — наконец, нарушила она неловкую тишину. — Нам… Нам нужно пройти через тоннели, чтобы попасть в основную часть замка.

— Тоннели? — переспросил Даниэль. Элиза кивнула.

— Не переживайте. Там не очень приятно пахнет, вот и все.

Она на всякий случай взяла с собой лампу и открыла дверь, из которой пахнуло химикатами. Даниэль нервно сглотнул, но больше ничего не сказал, глядя в темноту, которую разгонял лишь свет висящих на расстоянии друг от друга факелов. Элиза шла впереди, стараясь провести гостя сквозь коридоры как можно скорее.

— Простите, Элиза, — окликнул ее Даниэль тихо. — Можно попросить вас зажечь лампу?

— Лампу? — переспросила она. — Хорошо.

— Вы каждый раз так ходите?

— Да. Поначалу было страшновато, но я привыкла.

— Страшновато — это мягко сказано, — невесело усмехнулся он.

Когда они вышли в зал, Даниэль выдохнул с облегчением. Элиза не смела его осуждать, хотя и то, что он так боялся темноты, казалось ей немного странным. Даниэль немного сутулился, но даже так Элиза была ему по плечо — если бы он выпрямился и расправил плечи, то она рядом с ним смотрелась бы совсем крошечной. Пусть он и выглядел худым, даже болезненным, он все равно производил впечатление крепкого, сильного молодого человека.

Зал, залитый голубоватым тусклым светом, так же не оставил Даниэля равнодушным. Он задержал взгляд на Гертруде, и на его лице читался интерес, не омраченный брезгливостью. Раз уж он был археологом, то много знал о культурах древних народов — может, он поймет, почему Гертруда выглядела именно так, а не иначе. Если он спросит, то Элиза, может быть, расскажет ему о фонтане чуть больше.

Она проводила Даниэля в гостевую комнату, где все было давным-давно готово к его приезду: застелены новые простыни, в подсвечники вставлены новые свечи, хотя Элиза про себя отметила, что свечей ему может понадобиться намного больше, и самое главное — абсолютно ничего не напоминало о предыдущем жильце. Даниэлю здесь явно нравилось.

— Слева — ваша спальня, а там — гардеробная, — сказала Элиза, показав на закрытые двери. — Чувствуйте себя как дома.

— Благодарю, — кивнул Даниэль. — Скажите, Элиза, когда я смогу встретиться с бароном?

— Я доложу ему о том, что вы приехали. Господину с утра нездоровится, но ему тоже не терпится вас увидеть. — Элиза мельком взглянула на часы. — Вы, наверное, очень устали с дороги. Я позову вас к обеду через два часа.

— Хорошо.

Поклонившись, Элиза вышла из гостиной, чувствуя, как сильно у нее горят щеки. Даниэль абсолютно не соответствовал ее представлениям, и еще никогда сильно она не была так рада, что ошиблась. Она боялась увидеть чопорного, заносчивого человека, который смотрел бы на нее сверху вниз, но на первый взгляд англичанин казался простым, даже слишком — вовсе и не скажешь по нему, что он ученый, хотя и дураком тоже не назовешь.

Элиза не заметила, как чуть не прошла мимо баронской спальни. Резкие перемены погоды плохо сказывались на Александре — сегодня он впервые попросил ее принести завтрак в комнату, не имея сил даже дойти до столовой. После Элиза его больше не беспокоила, но сообщить о прибытии долгожданного гостя была обязана.

— Господин барон, — постучалась она. — Можно?

— Да, — отозвалось с той стороны. — Входите.

Она зашла в спальню, снова вспомнив, как вломилась сюда в первый раз. Когда она пришла утром, Александр уже проснулся, но не упустил возможности пошутить, что на этот раз «умереть» у него не получилось. Сейчас же барон сидел за письменным столом, на котором лежала стопка писем.

— Даниэль приехал, — объявила Элиза. — Я проводила его в гостиную.

— Я видел из окна, — кивнул Александр. — И как он вам?

— Не похож на Клааса, — ляпнула она первое, что пришло в голову. — То есть… Наверное, он неплохой человек, я не знаю, не могу сказать вот так.

— Все с вами понятно, Элиза, — Александр усмехнулся. — Пусть он немного передохнет. Я встречусь с ним позже.

— Я так ему и сказала.

— Хорошо. Можете быть свободны.

Она всеми силами пыталась спрятать смущение, но, судя по поведению барона, получалось совсем плохо. Не желая никого больше видеть, Элиза поспешила на кухню, надеясь хотя бы за готовкой успокоиться. За свои восемнадцать лет она общалась с молодыми людьми совсем немного — единственными ее друзьями были Габриэль и Джейкоб, к которым она относилась как к братьям. Был один неудавшийся жених, который притворялся, будто бы не знает, что его матушка и герр Циммерман несколько месяцев договаривались о сватовстве, и искренне возмущенный, когда Элиза на первой же прогулке сказала, что видеть его не хочет, и чуть не столкнула в кучу навоза. Отец тогда устроил ей страшную трепку, но ей нисколько не было стыдно, да и сейчас стыдно тоже не было, пусть Элиза давно переросла бессмысленное желание показательно бунтовать. Последние годы ее протест был тихим, но действенным, раз в конце концов она смогла сбежать в замок.

Элизе не хотелось выглядеть перед Даниэлем глупой деревенской девчонкой, краснеющей, стоит на нее только взглянуть, но пока, кажется, получалось только это. Ей хотелось снова вернуть ту Элизу, которая смогла принять в замке незванного гостя и держаться перед ним достойно, но вместо этого вела себя как черте что.

— Позорище, — пробубнила она себе под нос, злобно нарезая морковь. — Как будто англичанина никогда в жизни не видела!

Конечно, дело было не в том, что он англичанин. Даниэль был на удивление вежлив, спокоен и не начал с порога задавать дурацкие вопросы, как некоторые. Элизе по-настоящему хотелось, чтобы их с бароном исследования к чему-нибудь да привели, и она могла бы чувствовать себя соучастницей чего-то великого, даже если ее участие ограничивалось приготовленным обедом и чистыми комнатами.

Закончив с обедом, она взглянула на время. Еще одной вещью, заставившей ее жалеть, что она не родилась мужчиной, было то, что они могли носить жилеты и карманные часы — а ей постоянно приходилось разыскивать их под потолками, да еще и не во всех комнатах они были, а там, где были — не всегда работали. Будь у нее часы, она могла бы стать такой, как Александр — следить, чтобы все происходило секунда в секунду.

Готовя обед к подаче, она поймала себя на мысли, что порция, предназначенная гостю, получилась намного больше, и сначала дико разозлилась, чуть не отбросив от себя тарелку, а затем — рассмеялась. Даниэль ведь действительно выглядел страшно худым, и с его ростом был похож на длинную, длинную палку. Главное, чтобы Александр ничего не заметил, а не то снова поднимет ее на смех.

Накрыв на стол, она, напевая под нос какую-то глупую песенку, пошла в гостиную. Постучавшись, она не услышала ответа, поэтому, подумав немного, все же решила пройти в комнату, рассчитывая, если что, извиниться. Пройдя несколько шагов, она заглянула в спальню и увидела, как Даниэль сидел на кровати, баюкая на коленях что-то, завернутое в плотную ткань. Элиза постучала по дверному косяку, чтобы он не заметил ее первым.

— Простите, — она вздрогнула, когда Даниэль поднял на нее глаза, одновременно полные тоски и надежды. — У вас все хорошо?

— Да, — выпалил он, с осторожностью пряча сверток обратно в саквояж. — Два часа так быстро прошли? Я и не заметил.

— Извините, я не должна была так врываться, — Элиза попыталась улыбнуться, чтобы развеять повисшую между ними тяжесть. — Обед готов. Его светлость, должно быть, уже ждет вас.

— Вам не за что извиняться. Я задумался, вот и…

Ей хотелось сказать что-то в ответ, но вместо этого она молча развернулась и пошла к выходу, показывая Даниэлю, что проводит его до столовой. Наверное, Элиза должна была выразить ему соболезнования по поводу смерти профессора — может быть, вещи из экспедиции ассоциировались у Даниэля именно с ним. Из того, что рассказал Александр, она поняла, что отношения между профессором Гербертом и его подопечным были достаточно теплыми.

Как Элиза и думала, Александр уже ждал их в столовой. Увидев Даниэля, он приветливо улыбнулся и приобнял молодого человека, все еще выглядевшего встревоженным. Не зная, куда себя деть, Элиза отошла за спину барона, делая вид, что поправляет и без того ровно лежащую на столе салфетку.

— Я рад наконец встретиться с вами, Даниэль, — сказал он, показывая гостю на стул. — Вы проделали очень долгий путь, чтобы добраться сюда, верно?

— Путешествовать по Пруссии — одно удовольствие, — ответил англичанин с неловкой улыбкой. — Но Бренненбург и его окрестности — настоящая жемчужина по сравнению со всем, что я видел до этого.

— Надеюсь, вам здесь понравится.

Они приступили к еде. Элиза, стоявшая за плечом барона, украдкой поглядывала на лицо гостя, пытаясь понять, нравится ему или нет. Как бы она ни ругала Клааса за его болтливость, на похвалу он не скупился никогда, но Даниэль, похоже, был человеком очень вежливым и очень стеснительным. Только отдавая ей тарелку, он очень тихо прошептал «спасибо» и, как поняла Элиза по его растерянному лицу, сам не был уверен, услышала она или нет.

Хорошее впечатление о Даниэле сохранялось у нее до самого чаепития. За несколько часов он более-менее освоился в замке и успел побеседовать с бароном, поэтому уже не выглядел таким зашуганным. Когда Элиза принесла небольшой чайник и чашки, ей показалось, что он следит за каждым ее действием. Только отпив маленький глоток, он поставил чашку обратно и взглянул на Элизу с добрым сожалением.

— Чай здесь намного лучше, чем я ожидал, но, фройляйн… — он замялся, ведь ее фамилии до сих пор не знал. — Элиза, в следующий раз я посоветовал бы вам настаивать его на пару минут поменьше.

— Как скажете, — ответила Элиза безразлично, стараясь ничем не выдать своей злости. Она взглянула на барона в поисках поддержки, но ему, казалось, было весело.

— Зато пирог бесподобный, — поспешил добавить Даниэль извиняющимся тоном. — Правда.

— Я рада, что вам понравилось, — сказала она, видя краем глаза, как Александр прячет улыбку. Предатель, ни больше, ни меньше.

Элиза могла понять, когда ее поучали в вещах, в которых она не смыслила совсем ничего, вроде искусства или науки, но еще никто в этом замке не пытался учить ее готовить. Она поняла бы, если бы чем-то недоволен был барон, привыкший к изысканным блюдам и ингредиентам самого высокого качества, но от Даниэля, выглядевшего не лучше Габриэля в его праздничной одежде, она такого не ожидала. Погруженная в свои мысли, Элиза почти не слушала, о чем говорит с ним Александр, и опомнилась, только когда Даниэль бросил на нее быстрый вороватый взгляд и осекся на полуслове.

— Не переживайте, Даниэль, — успокоил его барон. — Мы займемся этим сегодня же. Элиза?

— Да, господин, — отозвалась она, пытаясь понять, что такого пропустила.

— Приберите здесь. Я должен показать Даниэлю замок, включая и подземную его часть. Пойдемте.

— Как прикажете.

В словах барона ей ясно слышалось: «Занимайся своими делами и не попадайся на глаза». В прошлый раз обход замка он целиком и полностью свесил на нее, а тут мало того, что взялся за это сам, так еще и в первый же день решил показать гостю подземелья. Элиза давно поняла, что там есть что-то еще, кроме «подпорок, которые нужно проверить», но спрашивать об этом не решалась.

Элиза смиренно подметала пол около Гертруды, когда мимо нее, не обращая внимания, прошли Александр и Даниэль. Барон о чем-то рассказывал, показывая вокруг, но на фонтан и притаившуюся около него служанку даже не обратил внимания. Даниэль кивал его словам, тихо что-то переспрашивая, но хотя бы удостоил ее быстрым взглядом.

— Два сапога пара, — пробурчала Элиза фонтану, когда услышала шум лифта. — И Клаас с ними — третий. Хлебом не корми, дай поумничать.

Закончив с делами, она ушла в комнату с пианино, где чувствовала себя спокойнее, чем во всем остальном замке. Заварив для себя чай, она попробовала, как сказал Даниэль, настоять его на несколько минут меньше — и удивилась, как изменился его вкус, из которого пропала неприятная горечь. Кроме прочего, она наконец захватила из комнаты коробочку с рахат-лукумом. На месте барона она бы расстроилась, когда увидела бы, что за все время к нему так и не притрагивались.

Элиза наслаждалась тишиной и спокойствием, как вдруг услышала страшный грохот, ударной волной прокатившийся по всему замку. Вскочив с места и чуть не уронив на себя чашку, она сначала подбежала к окну, за которым ярко светило солнце и не было не единого облачка, а затем выбежала в коридор. В голове проносились самые страшные мысли. Дорога до лифта казалась бесконечной, и больше всего Элиза боялась увидеть на месте зала обвал.

Она резко завернула за угол и встала, как вкопанная. Лифт и сторожившие его каменные львы стояли на месте, даже не шелохнувшись. Страх заставил ее пересилить свой трепет перед подъемником и, подойдя к нему, Элиза положила ладонь на решетку и взглянула вниз, в черную бездну, от которой кружилась голова.

Во всем Бренненбурге повилса глухая, обездвиживающая тишина, и даже фонтан в зале как будто бы замолчал. Элиза не знала, сколько простояла вот так, глядя в пустоту, пока не услышала знакомый шум и скрежет шестерней поднимающегося лифта.

Чуть не заплакав от облегчения, она отошла на безопасное расстояние, чтобы барон вдруг не отчитал ее. Притаившись у одного из львов, она видела, как из решетки выходит сначала Александр, которого она никогда еще не видела таким мрачным и обеспокоенным, и совсем белый от страха Даниэль. Они тоже слышали. Может быть, они знают, что произошло.

— Элиза, — Александр позвал ее первым, но твердость в его голосе не сулила ничегохорошего. — Что вы тут делаете?

— Господин барон, — залепетала она, не понимая, почему вдруг охрипла. — Я слышала грохот и очень испугалась, и подумала, что что-то с вами…

— Грохот? — перебил ее Александр, в недоумении приподнимая бровь. — Внизу не было никакого грохота. Вам показалось.

— Но я ведь… — Элиза в надежде взглянула на Даниэля. Англичанин побледнел еще сильнее, сделавшись чуть ли не зеленым от страха.

— Я тоже ничего не слышал, — сказал он еле-еле, отводя взгляд. — Не было никакого грохота.

— Вот видите, — заключил барон. — Займитесь делом, Элиза, и вам не будет ничего казаться.

Махнув рукой Даниэлю, он пошел дальше, оставив Элизу наедине с каменными львами, сочувственно склонившими головы. Она чувствовала себя маленькой девочкой, которую несправедливо обвинили в том, что она порвала мамин платок, и неважно, что это Фридрих целый день бегал с ножиком. Она чувствовала себя так же, как тогда в саду, когда на нее в первый раз закричали ни за что.

— Займитесь делом, — зло повторила она себе под нос, подражая баронскому тону. — Как будто я мало чем занимаюсь!

Она уже хотела уйти, чтобы не видеть больше ни статуи, ни ненавистный лифт, но что-то заставило ее остановиться. Обернувшись, она увидела у самого пола налипший на железную дверь подъемника сгусток чего-то красного, которого точно не было перед тем, как Александр и Даниэль туда спустились. Подойдя ближе и наклонившись, она с ужасом обнаружила, что сгусток, похожий не то на мясо, не то на месиво из переспевших ягод, двигался, как будто бы дышал.

— За эту гадость он меня точно убьет, — прошептала она и побежала к чулану, где нашлась не до конца заржавевшая садовая лопатка. — Сам развел непонятно что, а я должна делом заниматься!

Элиза лопаткой подцепила сгусток, и он с трудом, но поддался, отлепившись от решетки. Не зная, куда его деть, она вернулась в комнату, где сидела, по пути воровато оглядываясь, и бросила его в камин. Сначала с ним ничего не происходило, но через несколько минут сгусток начал усыхать и темнеть, в конце концов превратившись в кучку пепла. В комнате запахло горелым мясом, и Элизе пришлось на всю открыть окна в самой комнате и в коридоре.

Она надеялась, больше такого не повторится.

========== Часть 9 ==========

— Проклятье!

Неизвестное мясистое нечто всего за несколько дней превратилось в настоящую напасть — комки появлялись по углам, не успевала она их убирать. На садовой лопатке, ставшей ее незаменимым оружием в борьбе со странной плесенью, как её назвала сама Элиза, запеклись остатки красной слизи, а всю топку изнутри облепило чем-то чёрным, похожим на смолу. Сгустки сгорали почти без остатка, оставляя после себя пепел и странную густую жидкость, которая через какое-то время застывала. После одного или двух дней её было немного, но Элиза в день сжигала по десятку — именно поэтому печку, похоже, придётся менять.

Она всё собиралась рассказать об этом барону, но Александр, как назло, попадался ей на глаза только за завтраком и обедом, когда говорить о такой гадости было совсем не к месту. Всё свободное время он проводил с Даниэлем, то показывая ему какие-то отдаленные части замка, то снова и снова спускаясь на лифте вниз. Элиза, после работы, слонявшаяся по коридорам и выискивающая по углам новые жертвы, даже не замечала, когда они успевали возвращаться. Иногда ей даже ночью слышался шум работающего подъемника, но идти проверять она не решалась. Наверняка ей не будут рады.

Даниэль потихоньку осваивался и в свободное время предпочитал бродить по замку, с позволения барона заглядывая в неиспользуемые комнаты. Часто Элиза находила его сидящим на полу посреди хлама, сосредоточенно разглядывающего какую-нибудь безделицу, и в такие моменты она узнавала в нём себя. Ей хотелось показать Даниэлю свои находки: фарфоровые фигурки солдат, и потемневшие крохотные шестеренки, и даже коллекцию бабочек, которую она так и оставила в архивах, но каждый раз, пытаясь заговорить с ним, только краснела и мямлила что-то про барона, который его ждал.

Александр проводил со своим гостем много времени, даже, как казалось Элизе, непозволительно много. Когда Даниэль отдыхал от компании барона, тот копался в архивах, но и тогда его тоже нельзя было беспокоить: Элиза могла только приносить ужин, украдкой ставя его у самой двери. Хоть Александр и не кричал на неё, каждый раз, когда она пыталась обратиться к нему, он грубо отмахивался и даже не смотрел на неё. Сколько бы Элиза ни пыталась успокоить себя, мыслями о важности их исследования, она всё равно чувствовала в груди тупые уколы ревности — словно ей снова было двенадцать, и снова она слушала, как родители умиляются выходкам Маргарет, не обращая на неё никакого внимания. Кроме Гертруды, несшей свой молчаливый дозор в зале, собеседников у нее не осталось: сидя на мраморных коленях, Элиза нашептывала журчащей воде вещи, которые не посмела бы сказать вслух.

Элизе как никогда сильно хотелось быть нужной, и она с удвоенным рвением бралась за любую работу, которую только могла найти, будь то или бесконечные уборка, стирка и готовка, или война с плесенью, в которой она медленно, но неотвратимо проигрывала. Красные сгустки, в некоторых углах разраставшиеся в целые перепонки, похожие на сотканную из прожилок плоти паутину, захватывали замок, начиная с самых дальних его закоулков, на которые ни барон, ни его гость не обращали внимание. В очередной раз, срезав плотную мембрану, Элиза решила, что дальше так продолжаться не может.

Набравшись наглости, она собиралась хоть весь день прокараулить у лифта, начиная с самого утра, но выловить Александра и потребовать от него объяснений и тому непонятному гулу, который она слышала еще раз, и плесени, которая начала разрастаться после него, и их с Даниэлем времяпровождению. Но ей даже не потребовалось ничего делать: Элиза собиралась было влететь в зал, но еще в коридоре услышала напряженные голоса, заставившие ее припасть к книжному шкафу.

— Мы попусту тратим время, — услышала она Даниэля, говорившего с таким отчаянием, что у нее самой на душе стало пусто. — Оно всё ближе и ближе, разве вы не понимаете?!

— Не переживай, — Александр был холоден и спокоен, но Элизе все равно казалось, что он взволнован. Наверняка он незаметно сжал набалдашник своей трости, ранясь об острый орлиный клюв. — Пока шар у нас, мы можем дать отпор.

— А если обряд не сработает? — Элизе пришлось вытянуть шею, чтобы различить слова.

— Не переживай, Даниэль, — повторил барон с нажимом. — Передохни немного. Я позову тебя, когда все будет готово.

Англичанин нервно кивнул и, перешагивая через ступеньку, поднялся в свои покои. Элиза напряженно смотрела ему в спину, слушая, как стук трости постепенно удаляется, всё ближе и ближе подходя к лифту. Это был её единственный шанс поговорить с Александром, пока он снова не ушёл на целый день в подземелья. Собравшись с духом, она бросилась через зал, молясь, чтобы он услышал её шаги и не уехал сразу.

Ворвавшись в коридор перед лифтом, Элиза не сдержала облегченной улыбки. Александр стоял перед решёткой подъёмника, дожидаясь ее, пусть и выглядел раздраженным, если не сказать злым — он ненавидел, когда его отвлекали от работы, но другого выбора у нее просто не было.

— Фройляйн Циммерман, — сказал он тяжело и строго, одной фразой заставив ее остановиться в нескольких шагах. — Что-то случилось, раз вы бегаете с самого утра?

— Да, то есть… Выслушайте меня, пожалуйста! — выпалила Элиза на одном дыхании, вспомнив вдруг день, когда приехал Клаас и ей пришлось ворваться в кабинет. — Я уже несколько дней хочу сказать Вам, что в замке завелась какая-то то ли плесень, то ли что, как будто мясо по углам налипло, и оно с каждым днем больше и больше, но вы целыми днями где-то пропадаете, и я все никак не могу…

— Достаточно, — прервал Александр, подняв руку. — Перед тем, как что-то сказать, хотя бы потрудитесь отдышаться.

— Простите, — выдохнула она. — Просто Вы бы сейчас опять уехали вниз, и я бы… Я бы вас так и не увидела до следующего утра, а оно всё растет и…

— Достаточно, фройляйн Циммерман. Вы и так отняли у меня много времени.

Он махнул рукой, и Элиза посеменила следом за бароном. Александр привел ее в лабораторию, куда она, следуя запрету, никогда не заходила. В помещении, состоявшем из двух комнат, было ужасно душно и пахло чем-то тяжелым и резким, похожим на соль. Когда они спускались по скрипучей деревянной лестнице, Элиза, беспокойно оглядываясь по сторонам и заметив в углу кучу чего-то гниющего, закрыла рот рукой, сдерживая тошноту.

Узкий коридорчик, спускавшийся ещё ниже, вел во вторую комнату поменьше, где, в отличие от захламленной первой, где на полу валялись ящики, деревяшки и даже поваленный шкаф, было куда чище. Вдоль стен стояли полки с десятками пыльных колб, несколько столов и тех же ящиков с метками. Элиза с любопытством оглядывалась по сторонам и чуть не угодила ногой в решетку на полу, но Александр вовремя оттащил ее, схватив за рукав.

— Осторожнее, — бросил он не глядя. Элиза, держась на расстоянии, заглянула в отверстие, похожее на колодец, на дне которого стояла мутная вода, источая над люком запах чего-то протухшего, который смешивался с запахом самой лаборатории.

Пробежавшись взглядом по полкам, барон поставил перед ней две бутылки из толстого стекла — зелёную и синюю. Элиза с опаской приблизилась к столу, пытаясь разобрать, что написано на этикетках, но за долгое время надписи на них стерлись и превратились в каракули — или, может, это она была слишком глупой и не знала таких слов.

— Слушайте внимательно, — сказал Александр и взял в руки зелёную колбу. — Если ещё найдете сгустки, поливайте их из этой колбы — нескольких капель будет достаточно, не тратьте кислоту попусту, и не подходите близко. Ни в коем случае не прикасайтесь к ним голыми руками, слышите?

— Я поняла, — кивнула Элиза. — А вторая зачем?

— Если прольете на себя кислоту, сразу найдите меня, — продолжил барон строго. — Если я буду внизу — промойте сначала жидкостью отсюда, а потом — долго промывайте под водой. Понятно?

— Да.

— Я постараюсь закончить с делами внизу до обеда, но могу и задержаться. В любом случае, думаю, с Даниэлем у вас проблем не возникнет.

— Господин барон, а чем вы там занимаетесь?

— Исследованиями, — ответил Александр и тут же добавил, предвосхищая вопрос. — Больше вам знать не требуется.

— Как прикажете.

Элиза осторожно, как маленького ребенка, взяла в руки колбу, оказавшуюся неожиданно тяжелой. Улыбнувшись от предвкушения будущей расправы с плесенью, она неуверенно взглянула на Александра, который будто бы уже никуда не торопился. Поймав ее взгляд, барон кивнул и снова махнул рукой, приказывая возвращаться назад. Когда они снова вышли в холл, он не стал запирать дверь в лабораторию. Элиза незаметно прикусила губу, радуясь, что спустя почти два месяца в замке ей стало доступно новое место.

— Занимайтесь своими делами, — снова повторил Александр, отправляясь обратно к лифту. — И будьте предельно осторожны. Это вещество вам не игрушка.

— Я поняла, — сказала Элиза, вопреки его словам чувствовавшая себя как раз ребенком, которому на Рождество подарили желанную куклу. — А вы его сами сделали?

— Да.

— А вы можете научить меня? — выпалила она неожиданно для самой себя. — А то вдруг оно закончится…

— Элиза, вы… — барон обернулся, и Элиза заметила, что от недоумения он даже слегка улыбнулся. — Я подумаю над этим. А теперь простите, меня ждут дела.

Он удалился, оставив ее наедине с мраморными львами. Оглядевшись по сторонам в поисках жертвы, Элиза, подумав немного, быстрым шагом, прижимая к себе колбу, пошла к месту, где плесень появлялась чаще всего — в неиспользуемом коридоре, идущем из отдаленного зала куда-то вглубь замка. Как она и предполагала, мясистое нечто, которое она только срезала вчера, снова заняло весь угол, растянувшись, как паутина. С трудом откупорив бутылку, из которой вырвался отвратительный кислый запах, она закашлялась и отнесла ее как можно дальше от лица, боясь разбрызгать. Вытерев чистой рукой заслезившиеся глаза, она с мстительной улыбкой посмотрела на сгусток и, наклонив колбу, вылила на перепонку несколько капель.

К ее удивлению, плоть мгновенно зашипела и растаяла, оставив только почерневшие остатки на стенах, которые она соскребла лопаткой и которые при попадании еще нескольких капель кислоты превратились в обуглившиеся ошметки, которые она смогла легко собрать и выкинуть в окно.

— Так тебе! — выпалила Элиза на радостях, с восхищением глядя на бутыль, превратившуюся в ее руках в самое настоящее оружие.

Она обошла почти весь замок, уничтожая ненавистные комки, а закончив — вернулась в лабораторию, во второй визит почему-то показавшуюся ей куда страшнее, чем в первый. Спускаясь по хлипкой лестнице, она крепко держалась за перила, боясь вот-вот рухнуть вниз лицом или в кислоту, или во что-нибудь похуже, вроде сваленной в углу кучи гнили. Осторожно обходя решетку, она поставила колбу на стол, радуясь, что не пришлось открывать вторую. Пользуясь тем, что барона нет, она куда смелее огляделась по сторонам и обратила внимание на несколько записок, валяющихся на столах. «Это моя третья попытка создать эликсир жизни», — прочитала Элиза слова, выведенные угловатым, размашистым почерком. Она не могла понять написанного полностью, но общую суть понимала. В ее голове постепенно, по кусочку, складывалась мозаика: с каждой находкой она все больше и больше узнавала барона, и слова, которые она слышала раньше, про жизнь и смерть, про его возлюбленную, давно умершую, наконец обретали смысл. Элиза положила записку на место и поспешила к выходу. По пути она бросила взгляд на отверстие в полу, прикрытое решеткой неправильной формы, похожей больше на трещины на льду. Воровато оглядевшись по сторонам, она подобрала с пола средний булыжник и кинула между прутьями. Камень упал в воду с необыкновенно громким и долгим всплеском, словно летела целая горсть, но когда Элиза взглянула вниз, то ничего не увидела, кроме ряби на воде.

Она вернулась обратно в зал, придумывая, чем заняться до возвращения барона. Даниэль после завтрака снова заперся у себя, и ей не хотелось его беспокоить — с каждым днем археолог выглядел все хуже, несмотря на все попытки незаметно его подкормить. Элизу охватило странное чувство волнения, которого она давно не испытывала: Бренненбург снова стал для нее наполненным загадками и тайнами, которые так хотелось разгадать, но к которым она понятия не имела, как подступиться.

Прибытие Даниэля в какой-то степени сыграло ей на руку, ведь барон позволил гостю посещать неиспользуемые коридоры и углубляться в замок, чего Элизе он не разрешал, оправдываясь сыростью и грозящим обвалиться потолком. Александра как будто не волновало, что с Даниэлем может что-то случиться или он может узнать что-то страшное, как Клаас. Как будто Даниэль, в отличие от своего предшественника, никогда не покинет Бренненбург. Но даже если так, от опасностей замка, вроде снующих повсюду крыс или проваливающихся досок, его защищала Элиза, часто сопровождавшая Даниэля в его исследованиях замка. Сначала она жутко стеснялась, но на третий раз привыкла. Даниэль, разглядывая древнюю каменную кладку, рассказывал про то, как раньше такие замки строили рыцари во время освоения местных земель, она же в ответ делилась Альтштадскими легендами и сказками, которые он слушал с неподдельным интересом.

Он оказался куда проще, чем Элиза казалось на первый взгляд. Выяснилось, его отец был обыкновенным плотником, зарабатывавшим не много, но и не мало. То, что Даниэль поступил в университет, на три четверти было чудом, и на одну — чистым везением, когда он вовремя попался на глаза профессору Герберту, искавшему себе достаточно молодого и крепкого помощника для предстоящей экспедиции. Именно от Даниэля она узнала, что поездка в Алжир была целиком и полностью оплачена Александром — барона наверняка интересовали вещи, которые хранились бы в гробнице, оказавшейся куда древнее, чем казалось на первый взгляд. Что-то в его словах заставило Элизу почувствовать смутное недовольство — она вспомнила вдруг выражение лица барона, когда тот читал письмо с мрачной новостью. Как бы он ни притворялся, на профессора ему было плевать. Может, и на Даниэля ему было точно так же плевать. Может, и на нее тоже, как бы Элиза ни убеждала себя в обратном.

Стараясь отвлечься от грустных мыслей, она сама не заметила, как снова стала вместо того, чтобы спокойно подметать, кружить по широкому коридору с метлой, следуя только одной ей известному ритму. Александр обожал вальсы и успел привить эту любовь и Элизе. Иногда, засыпая, она мечтала, как однажды барон возьмет и ее в Кёнигсберг, и на каком-нибудь вечере у нее получится потанцевать, пусть и не в зале, а в коридоре для прислуги, но потанцевать под настоящую музыку, или хотя бы просто услышать ее издалека. Как бы Элизе ни нравилось в Бренненбурге, ей все равно хотелось жизни — громкой, яркой, не ограниченной только древними каменными стенами.

Лязг упавшего железа заставил ее остановиться и резко обернуться. Даниэль, притаившись за доспехом — Манфредом, вспомнила Элиза, — растерянно и смущенно смотрел то на нее, то на упавший шлем. Ей даже не хотелось знать, как давно он там стоит. Однозначно, что сейчас он поднимет ее на смех, а потом расскажет барону, который точно будет недоволен тем, что она нарушила очередной запрет — никаких танцев с метлой, когда в замке гости. Спохватившись, Даниэль схватил с пола шлем и попытался водрузить обратно, но сделал только хуже. Весь доспех покосился, грозясь рухнуть на пол кучей ржавых железок.

— Дайте мне, — пробормотала Элиза, поправляя несчастного Манфреда.

— Простите, пожалуйста, — сказал англичанин тихо, пряча глаза. — Клянусь, я за вами не подсматривал.

— Это я должна извиняться. Господин запрещает мне… Так делать, когда в замке гости.

— Почему? Мне кажется… Мне кажется, вы хорошо танцуете.

Она густо покраснела, не зная даже, что ему ответить. Манфред ухмыльнулся опущенным забралом, и Элиза подавила порыв развалить его окончательно, чтобы, во-первых, разрушить повисшую неловкую тишину, а во-вторых, найти себе занятие на ближайшие полчаса так точно. Даниэль молчал, разглядывая то каменную кладку на полу, то бросая быстрый взгляд на Элизу, которая замерла, положив руку на плечо доспеха. Она не умела, даже сказать, не знала, как отвечать на такие комплименты. Не то, чтобы никто раньше ей их не делал — просто каждый раз, когда рядом с ней появлялся кто-то, похожий на ухажера, следом появлялся герр Циммерман, и тогда несчастный юноша в лучшем случае отделывался побоями, в худшем — выстрелом солью из любимого отцовского ружья, а Элиза вновь и вновь выслушивала, какая она распутная и как закончит свою жизнь в ближайшей канаве.

— Элиза, — позвал Даниэль, заметивший, как ее лицо из темно-красного сделалось бледным. — Прошу, простите меня. Я правда не хотел…

— Все хорошо, — отозвалась Элиза, тряхнув головой. — Вы не виноваты.

— Может быть… — он снова отвел глаза в сторону и почесал затылок. — Может быть, станцуете со мной?

— Вы надо мной шутите?

— Нет. Вовсе нет.

Элиза недоверчиво огляделась по сторонам, задержав внимание на зале, откуда в любой момент мог появиться Александр, а затем перевела взгляд на протянутую ей ладонь, большую, с длинными аккуратными пальцами. Здесь не Альтштадт, и отец не возникнет из-под земли, готовый рвать и метать. Да и Даниэль был намного лучше, чем деревенские мальчишки — всегда вежлив и всегда очень осторожен в словах и поступках. С недоверием, до сих пор сомневаясь в собственных мыслях, она приняла предложение, взяв его за руку — то, какой крошечной выглядела ее собственная ладонь, даже показалось ей смешным. Заливаясь краской, Даниэль положил руку ей на талию, а Элиза вцепилась ему в плечо, боясь потерять равновесие. В голове шумело, и ей казалось, будто все вокруг, кроме красного лица англичанина, потемнело.

— Раз-два-три, — отсчитал он, уводя ее за собой и продолжая шептать. — Раз-два-три.

Элиза молчала. Даниэль был намного выше, и ей пришлось задрать голову, чтобы хотя бы видеть его лицо, в тусклом освещении казавшееся необычно красивым. Неловко улыбаясь друг другу, они кружили по широкому коридору, со временем все больше и больше набирали скорость. Страх и волнение исчезли — осталось только приятное покалывание внутри, как будто бы Элиза каталась на качелях, стремясь улететь как можно выше, в самое небо, и ей хотелось верить, что Даниэль испытывал то же самое.

— Сюда не хватает вашего друга со скрипкой, — сказал он весело.

— Откуда вы знаете, что он мой друг?

— Габриэль сказал.

— Мы можем пойти в «Мельницу» в следующий раз.

Даниэль рассмеялся, но тут же осекся, взглянув вперед. Элиза обернулась и, увидев в начале коридора красный силуэт, тут же отпустила своего партнера и отскочила на несколько шагов, хватаясь за оставленную в углу метлу, пытаясь притвориться, что все это время она подметала, пусть в этом и не было никакого смысла. Громко стуча тростью по полу, барон подошел к ним и смерил обоих недовольным взглядом, особенно долго задержавшись на Элизе, уткнувшейся в пол. Это была первая ее по-настоящему серьезная провинность, которую Александр заметил. Гостю он, может, ничего не сделает, а ей наверняка нагорит по полной, прямо как дома.

— Нам пора, — сказал он Даниэлю. — Пойдем.

— Как… Как скажете.

Бросив на Элизу разгневанный взгляд, он махнул рукой и молча пошел обратно, к лифту. Уходя вслед за бароном, Даниэль обернулся, прошептав что-то, но она не услышала. По крайней мере, хоть несколько минут им было весело, даже если за эти несколько минут придется понести наказание — оно того стоило.

Они не явились на обед, и к вечеру Элиза уже начала волноваться. Больше всего она боялась, что однажды внизу случится беда, а она об этом даже не узнает, пока сама не решится спуститься на лифте, преодолев страх не столько перед бароном, сколько перед самой машиной, до сих пор заставлявшей ее вздрагивать от шума. В голове у Элизы проносились самые страшные картины: и неожиданный обвал, и неудача при эксперименте, и даже то, что красное нечто могло оплести собой двери и шестерни лифта, либо вовсе не дав им подняться, либо обрушив клетку подъемника на полпути. Когда в зале снова раздался тяжелый скрип, она выдохнула с облегчением, молясь, чтобы они добрались до верха благополучно.

Лифт остановился, и Элиза осторожно выглянула из-за угла. Александру не нравилось, когда она ошивалась поблизости, но сделать со своим любопытством она ничего не могла, как бы ни старалась. Ей хотелось быть уверенной, что все хорошо и они оба целы, и на этот раз чутье ее не подвело. Когда створки открылись, из клетки, спотыкаясь, вышел Даниэль, выглядевший по-настоящему страшно. На его лице застыло странное выражение, похожее не то на ужас, не то на восторг, а руки и белая рубашка, за которую он держался, были окровавлены. Александр, невозмутимый, вышел следом, беря его под руку и буквально утаскивая за собой.

Элиза спряталась в угол, надеясь, что ее не заметят. Не глядя по сторонам, они прошли мимо, и она видела, как барон увел Даниэля в гостиную, а затем вышел через какое-то время. Он выглядел усталым, но вместе с этим — странно спокойным, как будто не произошло ничего необычного. Когда он заметил Элизу, его лицо вновь стало жестким и мрачным.

— Элиза! — сердито окликнул он. — Что вы там делаете?!

— Я… Я ничего, я просто убираюсь…

— Вы здесь убираетесь с самого утра. Идите к себе!

— Как прикажете, — Элиза поклонилась. — Господин, а что с…

— С ним все хорошо, — перебил Александр. — Ему нужно отдохнуть. Не беспокойте его, и меня тоже.

Он ушел в свой кабинет, хлопнув дверью. Элиза осталась одна посреди зала, казавшегося как никогда огромным, пустым и жутким в своей постоянной прохладе и неестественном освещении. Рассеянно взглянув на пол, она увидела капли крови, тянущиеся от лифта до самой гостиной, и пошла за тряпкой. Что бы она ни чувствовала к Даниэлю, с его появлением в Бренненбурге что-то как будто сломалось. Барон стал злее и нервнее, появилась эта гадость по углам, даже Гертруда стала намного тише, и иногда Элизе казалось, что даже в фонтане завелась плесень, которая проникла не только в щели между старыми кирпичами, но и в самих обитателей замка.

Она вымыла пол и бросила тряпку в огонь. Крови было не так много, но ее передергивало от отвращения от одного только прикосновения к окровавленной ткани. Пусть Элиза всю жизнь росла на ферме и умела забивать мелких животных вроде куриц и кроликов, вид человеческой крови она не переносила — в ее голове всплывали воспоминания о Фридрихе и его пьяных посиделках с друзьями, которые несколько раз заканчивались поножовщиной.

Закончив с делами, Элиза вернулась в свою спальню и села на кровать, обняв себя за плечи. Ей было по-настоящему страшно и тошно, как в день, когда пришел отец, и больше всего на свете ей хотелось, чтобы рядом был хоть кто-нибудь. От одиночества и осознания того, как мало она значит в этом огромном, огромном замке, Элизу била тяжелая дрожь. В голову пришла мысль уйти в город, чтобы хоть немного побыть среди нормальных людей, с Габриэлем, который никогда не отказывал ей и не прогонял, но даже у него появились от Элизы секреты, и в последнюю встречу между ними снова висел разговор о бунтовщиках, которого верховой избегал слишком открыто.

Она легла на заправленную постель, чувствуя, как слезы вытекают из глаз сами по себе. Элизе не хотелось знать никаких тайн. Ей не хотелось слышать ничьих разговоров, она просто хотела, чтобы все было так, как две недели назад, когда самой большой ее проблемой были нестиранные гобелены, закончившаяся мука и непонятные слова в очередной книге. Ей хотелось, чтобы Александр снова стал странноватым стариком, посреди дня задававшим ей случайные вопросы о прочитанных книгах и игравшим по вечерам на пианино, и не было бы никакого Клааса, никакого письма из Лондона и никакого Даниэля.

Элиза жалела его настолько искренне, насколько была способна. Даниэль ей нравился, и ей хотелось помочь и ему тоже, сделать что-то, чтобы он отпустил наконец профессора и сгинувшую экспедицию. Каждый раз, выводя его из пустых коридоров и заброшенных залов в обитаемую часть замка, Элиза слушала его отрывистые, неловкие рассказы о том, какой замок на самом деле древний и сколько всего в нем могло произойти. Каждый раз, когда Даниэль ловил на себе ее взгляд во время завтрака, то незаметно улыбался в ответ. Рядом с ним Элиза чувствовала себя счастливой, но это счастье, недолгое и мимолетное, вряд ли стоило страха и неопределенности, которые шли с ним рука об руку.

Насухо вытерев глаза, она встала с кровати, поправив за собой покрывало, и отправилась на кухню. Вряд ли барон и его гость явились бы в столовую для ужина — наверняка Александр снова заперся в своем кабинете до самой ночи, а что происходило с Даниэлем, она даже представить не могла. Скорее всего, внизу произошло что-то жуткое, такое, о чем ей никогда не расскажут, и единственное, что Элиза могла сделать — хоть как-то позаботиться о нем. «О них обоих», — напомнила она себе. Александр, кем бы он себя ни считал, тоже не был сделан из железа.

С готовкой она управилась быстро, даже быстрее, чем обычно, и первым делом решила отправиться к барону. Оставлять ужин перед дверью кабинета было для нее привычным делом — к тому же, Элиза надеялась, удастся хоть немного с ним поговорить. Зайдя в короткий коридорчик, она глубоко вздохнула, пытаясь побороть взявшееся неизвестно откуда волнение. Подойдя к столику, она прислушалась: из-за закрытых дверей доносился звук шагов и приглушенного голоса, как будто Александр говорил сам с собой, но слов она разобрать не могла. Когда Элиза поставила поднос, дверь неожиданно распахнулась — барон стоял на пороге, глядя на нее исподлобья.

— Что вы тут делаете?

— Простите, — тут же извинилась Элиза, отходя на шаг назад. — Я просто принесла ужин. Вы ведь… Вы ведь пропустили обед…

— Вот оно что, — ей показалось, лицо Александра смягчилось. — Благодарю.

— Я не хотела вас беспокоить, простите, — пробормотала она, собираясь с силами. — Господин, пожалуйста, скажите… Вы не проверяли Даниэля? Как он?

— Ему уже лучше. Не переживайте, с ним все будет хорошо.

— Я видела кровь и испугалась, что он ранен.

— Вам показалось, — перебил он. Элиза опешила, и когда барон уже собирался вернуться в кабинет, вдруг выпалила:

— Мне не показалось, — она почувствовала, как внутри все холодеет. — Я сама видела, и после вытерла пол и сожгла тряпку. Почему…

Александр медленно развернулся и вышел в коридорчик, прикрыв за собой дверь. Его взгляд, тяжелый, почти враждебный, заставил Элизу вздрогнуть, но она смогла выдержать его и не отвернуться. Будь она смелее, добавила бы, что и гул в прошлый раз ей тоже не причудился, но все слова застряли в горле, как будто замерзли от страха. Барон долго молчал, изучая ее бледное лицо и подбирая слова для ответа.

— Вас это не касается, — сказал он наконец. — Вы сами пообещали, что не будете ничего выведывать о моих делах, фройляйн Циммерман.

— Мне просто страшно, — сказала Элиза со слезами в голосе, хоть и понимала, что лучше ей вообще ничего не отвечать. В конце концов, она целиком и полностью находилась на его территории. — Как он приехал, в замке началась какая-то чертовщина, и если бы вы хоть объяснили…

— Я не обязан вам ничего объяснять.

«А я не обязана молчать о том, куда делся Клаас», - возникла в ее голове неожиданная, резкая мысль.

Не иначе, как Александр читал ее мысли — другого объяснения тому, как он помрачнел, Элиза не видела. Ее саму колотило от страха, но она продолжала упрямо стоять, задрав голову и пытаясь найти в разноцветных глазах что-то, хоть смутно похожее на ответ на ее вопросы, которых накопилось слишком много, чтобы она и дальше молчала, довольствуясь сухими, неправдоподобными объяснениями. Прежде, чем ответить, барон выдержал долгую паузу. Элиза чувствовала, как ее голова на несколько мгновений стала страшно тяжелой, а в глазах потемнело.

— Поэтому я и сказал тогда, что наука для вас не предназначена, — сказал наконец Александр куда мягче, как будто пытаясь успокоить ее и увести разговор в другое русло. — Вещи, которыми мы занимаемся с Даниэлем, требуют серьезных рисков и определенных жертв.

— Каких жертв?

— Крысы, кролики, разная мелочь. Просто Даниэль… Оказался очень чувствительным молодым человеком. Он пережил много ужасных вещей, но они не закалили его, а наоборот, сделали куда восприимчивее. Сейчас, я думаю, ему стало лучше, и, так уж и быть, вы можете его навестить.

Элиза прекрасно понимала, что барону хотелось просто как можно скорее от неё избавиться, и была благодарна за то, какой способ он выбрал: не стал и дальше кричать на нее и прогонять, даже их с Даниэлем утренний танец не припомнил, хотя она была уверена, что до этого дело еще дойдет, просто сейчас проблемы были куда важнее. Поклонившись и еще раз попросив прощения, она выбежала из кабинета и вернулась на кухню за вторым подносом, предназначенным для гостя.

Остановившись у двери в гостиную, Элиза постучала, но не услышала ответа. Надеясь, что англичанин спит, она проскользнула в комнату и заглянула в спальню. Даниэль неподвижно лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку. Осторожно, на цыпочках, она прошла дальше и поставила поднос на стол. Услышав странный свистящий звук, Элиза обернулась и увидела, что Даниэль вовсе не спал: он плакал, мелко дрожа всем телом и тихо всхлипывая.

— Даниэль? — спросила Элиза робко, подходя ближе. — Все хорошо?

Англичанин поднял голову и посмотрел на нее невидящим взглядом, застланным слезами. Элиза вспомнила слова барона о том, сколько Даниэлю пришлось перенести перед тем, как приехать в Бренненбург, и ее сердце снова сжалось. Она никогда раньше не сталкивалась с чужим горем вот так, лицом к лицу — даже когда умирал кто-то из близких, она чувствовала странную отчужденность, не дававшую ей сойти с ума так же, как все вокруг, но теперь этой отчужденности больше не было. Была только она сама и человек перед ней, которому было больно настолько, что он не мог сказать и слова, и Элиза совсем не знала, как ему помочь.

— Может, мне позвать Александра? — спросила она, аккуратно присаживаясь рядом. Даниэль отрицательно замотал головой и, слегка повернувшись, взял ее за руку. Его ладонь была влажной и горячей.

— Не уходите, — пробормотал он, и Элиза послушно осталась, гладя его по плечу, пока всхлипы становились все тише. — Пожалуйста.

— Я здесь.

В ее присутствии он успокоился быстро, и вскоре Элиза поняла, что они просто сидят в молчании, держась за руки. Еще пару дней назад она умерла бы от смущения, но сейчас ей даже не хотелось шевелиться, чтобы не нарушить тишины, прерываемой лишь ровным дыханием Даниэля. Он не выдержал первым: отпустив руку Элизы, он сел рядом с ней и убрал с лица налипшие пряди.

— Так зачем вы приходили? — спросил он первое, что пришло в голову.

— Я принесла вам поесть. Вы ведь даже не обедали.

— Спасибо, — пробормотал Даниэль, опуская голову. Что-то мучило его, но он не хотел говорить, а Элиза — боялась спрашивать.

— Я могу еще что-то для вас сделать?

Он посмотрел на нее долгим, полным вины и грусти взглядом, но ничего не сказал. Элиза поймала на мысли, что ей вовсе не хотелось знать, чем они там занимались, чтобы не разрушать образы, укоренившиеся у нее в голове, и даже неизвестно, в ком она больше боялась разочароваться — в Даниэле или в Александре. Как бы она ни были привязана к ним обоим, есть вещи, на которые просто так глаза не закроешь.

— Наверное, нет, — сказал наконец англичанин. — Спасибо вам, Элиза.

— Не за что. Наверное, я пойду. Отдыхайте, Даниэль.

Она ушла, плотно закрыв за собой дверь, и, выйдя наконец в прохладный зал, поняла, насколько жарко и душно ей было в гостиной. Добравшись до окна, Элиза рывком распахнула тяжелые створки, вдыхая прохладный вечерний воздух. Наверное, хорошо, что он ничего больше не попросил. Она не умела утешать и поддерживать людей, кроме Маргарет, которая была ребенком, и тем более она не знала, как утешать мужчин. Их горе, тяжелое, яростное, выражавшееся либо злыми слезами, либо криками, вызывало в Элизе только страх: она вспоминала отца в день похорон Фридриха.

Еще два дня прошли подозрительно тихо и спокойно. Александр и Даниэль пропадали в подземельях с утра до вечера, и Элиза только видела, как они выходят из лифта почти на закате. Все как будто бы успокоилось, даже красной гадости по углам стало намного меньше, но Элиза не могла не заметить, как с каждым днем Даниэль становился все беспокойнее и беспокойнее, как будто он куда-то торопился. С ней он был все так же приветлив, но с Александром все чаще разговаривал резко, и больше всего ее удивляло, что барон на это почти никак не реагировал.

На третий день, когда они решили взять перерыв от своих исследований, Элиза решила, что это ее шанс исполнить свою маленькую задумку, как отвлечь Даниэля от мрачных мыслей и хоть как-то развлечь. Эта мысль пришла ей в голову еще в тот вечер, когда она утешала его, но последние два дня у них не было времени даже поговорить, что уж думать о прогулке. После обеда, подловив момент, когда Александр уже ушел из столовой, она нарочно замешкалась, убирая посуду, чтобы они остались вдвоем. К ее удивлению, англичанин понял ее намек и подмигнул.

— Элиза, — он заговорил с ней первым, не успела она даже слова сказать. — Скажите, вы сейчас заняты?

— Нет, — ответила Элиза честно, радуясь, что их намерения совпали. — А что?

— Я хотел бы позвать вас прогуляться по замку, — Даниэль улыбнулся. — В конце концов, мы уже несколько дней никуда не ходили.

— Хорошо. Только… Я боюсь, как бы господин барон снова не разозлился. Мне кажется, ему не нравится, что я с вами туда хожу.

— Я буду отвечать за вашу безопасность головой. Честное слово.

— Поберегли бы вы голову, Даниэль.

Усмехнувшись, англичанин взял ее под руку, подражая городским джентльменам, и вместе они отправились в восточное крыло, где Элиза раньше никогда не была и от которого у нее даже не было ключей. То, какую свободу Александр дал своему гостю, заставляло ее по-черному завидовать Даниэлю. Для нее Бренненбург был ограничен холлом с архивами и дальним залом, и только недавно к этому списку добавилась лаборатория, и то неизвестно, надолго ли.

Они шли по пустому коридору, который был заброшен не одно поколение. Кирпичная кладка местами провалилась, а стекла в окнах были выбиты, позволяя прохладному ветру спокойно гулять между заросших мхом и плесенью стен. Вид разрушенной галереи, залитой дневным светом, по полу которой расстелился густой ковер низкой травы, одновременно пугал и восхищал Элизу. Даниэль, как и она, оглядывался по сторонам, но его взгляд был совсем другим: он выискивал среди каменных кирпичей и ободранных полотен на стенах что-то, что сказало бы, как давно восточное крыло оказалось в запустении. По пути он дергал за ручку каждую дверь, которая им встречалась, но только несколько из них поддались. Две комнаты были абсолютно пусты, но одна — почти самая дальняя, выделявшаяся среди всех остальных, заставила их удивленно застыть на пороге.

Помещение, как будто перенесенное сюда из жилой части замка совсем недавно, оказалось на удивление чистым и обставленным мебелью: с несколькими стульями, диваном и даже столом, но главной их находкой были сваленные в углу холсты и возвышающийся над ними мольберт, на котором, покосившись, лежала картина.

Женщина, даже с полотна казавшаяся очень высокой, сидела в кресле, смотря прямо на зрителя. То ли из-за неправильного освещения в комнате, то ли сама картина была так написана, ее кожа казалась неестественного голубоватого оттенка, как если бы она сидела в отдаленном зале замка. Светлые волнистые волосы с серебристым отливом были распущены и украшены несколькими заколками в виде маленьких крыльев. Пусть лицо незнакомки и было скрыто полупрозрачной вуалью, черной, как и платье странного покроя, больше напоминавшее монашеский балахон, только очень богатый и украшенный драгоценными камнями, было видно, что ее черты были благородными и острыми, как будто высеченными из камня.

— Вы знаете, кто она? — спросил Даниэль, подходя ближе.

— Нет, — ответила Элиза, хотя у нее появилась догадка. — Что это?

Она взглянула на столик и увидела лежащий на нем обрывок бумаги, очевидно, вырванный из какой-то книги. Часть страницы, аккуратно оборванная снизу и сверху, пожелтела от времени, но все еще можно было разобрать написанное. Прищурившись, Элиза поняла, что это отрывок из стихотворения, к тому же, на немецком.

«Как вам, счастливцам, то понять,

Что понял я тоской?

О чем… но нет! оно мое,

Хотя и не со мной».

«Не унывай же, ободрись;

Еще ты в цвете лет;

Ищи — найдешь; отважным, друг,

Несбыточного нет».

«Увы! напрасные слова!

Найдешь — сказать легко;

Мне до него, как до звезды

Небесной, далеко». {?}[Отрывок из стихотворения Гёте «Утешение в слезах»]

— Вы не знаете, кто автор? — спросил Даниэль, когда она закончила читать. Элиза в ответ пожала плечами.

— Может быть, Гёте. Господин барон очень его любит.

— Вот как? Вы думаете, это Александр нарисовал? — он наклонился к портрету, разглядывая мельчайшие детали и пытаясь, должно быть, найти подпись автора где-нибудь в углу.

— Наверное. Я слышала… Я слышала, что у него была возлюбленная. Может, это она.

— Я бы никогда не подумал, что у него есть и такая сторона, — пробормотал Даниэль себе под нос. — Особенно после…

— После чего?

— Нет, нет, — англичанин поднял руки и беспокойно усмехнулся. — Я просто задумался. Очень странно видеть Александра… романтиком, скажем так.

— Он рассказал мне о том, чем вы занимаетесь, — сказала Элиза, наблюдая, как лицо Даниэля стремительно белеет. Это просто животные, напомнила она себе. Такие, как кролики и курицы, которых ты сама рубила на ферме.

— Что именно? Что он вам рассказал?

На его лице Элиза снова увидела то же выражение вины, которое видела несколько дней назад, сидя в гостиной. Даниэль сам напомнил ей зверька, загнанного в угол: он ждал, что она скажет, не смея даже шевельнуться, и казался напуганным до смерти. Отойдя к стене, он убрал руку за спину, как будто что-топрятал.

— О том, что вы ставите эксперименты с крысами, кроликами, — повторила она слова барона. — Мой отец — фермер, так что я к таким вещам привыкла. Я это к тому, чтобы вы, ну… Не судили об Александре только по тому, что он может резать животных и копаться в кишках. Он хороший человек.

— Вот оно что, — выдохнул Даниэль с облегчением, как преступник, которого помиловали перед самой казнью. — Понятно. Я знаком с бароном куда меньше вашего, поэтому могу позволить себе быть немного предвзятым. Простите, Элиза.

— Давайте пойдем назад. У меня еще есть дела, и я боюсь, как бы меня не начали искать.

— Как скажете.

Они вернулись той же дорогой, через заросшую галерею. Даниэль удалился к себе, оставив Элизу наедине с ее рутиной. Времени у нее было с большим запасом, поэтому она могла не торопиться, погрузившись в размышления. Ее волновал и портрет загадочной незнакомки, и то, как побледнел Даниэль, когда она сказала, что все знает. Хотя слово «все» было слишком громким — она не знала вообще ничего о том, чем они занимаются в подвалах, и не могла даже верить Александру, как бы ни старалась. Она и так слишком часто молча принимала его условия, даже не пытаясь спорить.

Мысль о портрете вызывала в Элизе тоску. Она не могла быть уверенной, действительно ли эта женщина была той самой возлюбленной Александра, о которой говорил его брат, но само наличие в глубинах замка запрятанного портрета казалось ей ужасно трагичным: кто-то пытался увековечить ее память, причем потратил на это множество попыток, судя по сваленным холстам, замазанным черной краской, но в конце концов все же спрятал в заброшенном крыле, оставляя на растерзание времени и сырости. Да и выглядела эта женщина совсем не так, как изображали на картинах благородных леди: она походила не то на монахиню, не то на воплощение какой-нибудь древней забытой богини. Ей не было места в настоящем мире.

Александр снова бесшумно подкрался сзади, когда Элиза нарезала морковь для жаркого. Погруженная в свои мысли, она только над самым ухом услышала шорох и подскочила на месте. Барон редко отвлекал ее во время работы, только когда дело было невероятно важным, как доставка письма. По его взволнованному лицу Элиза тут же поняла — что-то снова случилось, и отвечать придется ей.

— Элиза, где вы пропадали весь день? — спросил Александр напрямую, глядя на нее исподлобья.

— Я? — переспросила Элиза, растерявшись. — Я была с Даниэлем, он попросил сходить с ним в восточное крыло.

— Разве вам разрешено туда ходить?

— Вы ничего про него не говорили, — она виновато опустила глаза. — Но если… Если нельзя, то этого больше не повторится.

— Я очень на это надеюсь, — произнес Александр с нажимом. — Позвольте полюбопытствовать, чем же вы с Даниэлем там занимались?

Злая насмешка в его тоне заставила Элизу, моментально вспыхнувшую, резко поднять голову. Она могла понять, когда барон смеялся над ней в первые дни, ей самой было смешно и стыдно, но сейчас он понятия не имел, о чем говорил. Он не имел права говорить и думать о ней вот так, и не имел права вести себя в точности, как отец. Элиза могла стерпеть грубость и отстраненность, могла не попадаться на глаза, когда ее об этом просили, но такие обвинения она не вынесла бы при всем желании.

— Мы просто ходили, — сказала она озлобленно и неосознанно сжалась, готовая защищаться. Александр ударил тростью по полу, и Элиза вздрогнула, как от удара ремнем.

— Какое интересное у молодых людей времяпрепровождение, — голос Александра казался ей ядовитым. — Только учтите, фройляйн Циммерман, что нести ответственность за вашу «ходьбу» я не буду. И разбираться с ее последствиями тоже.

— Прекратите! — выкрикнула она, одновременно закрываясь руками. — Кем вы меня считаете?!

Ее крик заставил барона замолчать и отойти на шаг назад. Элиза вжалась в стену, чувствуя, как на глаза наворачивались слезы, а в голове снова проносились картины того, как набожный герр Циммерман наказывал свою блудную дочь, посмевшую заговорить с сыном портнихи, задержавшуюся в «Мельнице» на лишние полчаса, проводившую слишком много времени в компании Габриэля. Только голос Александра вырвал ее из болезненных воспоминаний.

— Вы забываетесь, фройляйн! — он впервые был так зол, но Элизе было плевать. — Не смейте разговаривать со своим господином в таком тоне!

— А вы не обвиняйте меня в том, что я не делала, — ответила она задавленно, чувствуя только застарелые горечь и обиду. — И Даниэля тоже, он ни в чем не виноват!

— Ваш Даниэль…

— Он не мой!

— Достаточно, Элиза! — рявкнул Александр, снова ударяя тростью по полу. — То, что вам многое сходит с рук, не значит, что вы можете со мной пререкаться!

— Я не пререкаюсь, — она всхлипнула. — Я не такая, какой вы меня считаете, вот и все!

— Я никем вас не считаю, я просто хочу донести, чтобы вы не бродили с этим человеком черт знает где! Вы понятия не имеете, что он из себя представляет и что может с вами сделать! Или…

Александр осекся, взял ее за плечи и несильно встряхнул, заставляя посмотреть ему в глаза. Элиза руками вытерла слезы и снова всхлипнула, не в силах успокоиться. Она надеялась, что уже забыла об отце и его наказаниях, но сначала воспоминания всколыхнул Даниэль, пригласив ее танцевать, а Александр и вовсе заставил ее пережить то же самое унижение.

— Скажите мне честно, Элиза, — произнес он твердо, — Даниэль пугал вас? Он чем-то вас обидел?

— Нет. Почему… Почему вы вообще его обвиняете? Что с ним?

— Я ему не доверяю, и вы тоже не должны. Он может быть опасен.

— Почему? Вы ведь сами позвали его сюда…

— Позвал, — согласился Александр, все еще не отпуская ее. — Но это не значит, что я всецело в нем уверен. Послушайте, Элиза, я не хотел вас оскорбить. Просто вы ведете себя с ним слишком неосторожно, и… Я за вас переживаю. Если с вами что-то случится, я не смогу себе этого простить.

— Я буду осторожнее, — сказала Элиза. — Просто Даниэль, он кажется таким хорошим. Я правда не понимаю…

— Молодые люди в целом могут быть очень жестоки и безрассудны. Я должен попросить у вас прощения за свою резкость. Если что-то… произойдет, вы можете рассчитывать на мою помощь. Если понадобиться, я могу стать крестным…

— Вы… Что?!

Элиза вскинула голову, вглядываясь в лицо барона и пытаясь понять, шутит он или нет. Отец частенько говорил, что если Элиза принесет в подоле, то родного дома может больше не видать, но Александр… Кажется, был абсолютно серьезен и выглядел очень обеспокоенным. Она покачала головой, не веря в услышанное и надеясь, что это была просто глупая шутка, чтобы ее успокоить.

— Естественно, Даниэль тоже не уйдет от ответственности. Хочет он или нет, он на вас женится.

— Господин барон! — воскликнула Элиза, с трудом сдерживая смех. — Что вы такое говорите?!

— Я не могу допустить, чтобы вас обесчестил какой-то лондонский мальчишка, — сказал Александр, тоже не в силах больше прятать улыбку, при этом продолжая обнимать ее. — В любом случае, Элиза. Берегите себя.

========== Часть 10 ==========

Сад медленно, но верно увядал.

Гуляя по дорожкам, присыпанным пожелтевшей листвой, Элиза чувствовала себя так же, как в заброшенном, заросшем коридоре, где они с Даниэлем нашли портрет незнакомой женщины. С того дня как будто прошла целая вечность — хотя на деле это были всего лишь несколько дней, одинаковые до невозможности, монотонные и пустые, в которых не было ничего, кроме шелеста метлы, грохота лифта и голосов — невнятных, звавших откуда-то снизу и говоривших за углом о вещах, которых Элиза не понимала.

Зато в саду было по-настоящему тихо.

Элиза сама не заметила, как полюбила подолгу сидеть на скамейке, глядя на отцветающие кусты и касаясь рукой цветов, которые в середине августа только-только распустились в полную силу. Однажды она даже принесла с собой из архивов огромный ботанический справочник, сверяя обитателей сада с пожелтевшими схематичными рисунками, и удивилась, узнав, сколько разных растений росло в Бренненбургском саду, который, к сожалению, вот уже почти две недели был заброшен своим хозяином. Только дамасские розы Александр одаривал вниманием, раз в несколько дней срезая соцветия. Элизе было интересно, зачем барону столько лепестков, если в ящике на кухне лежал всего лишь небольшой мешочек, чтобы заваривать чай, но она не решалась об этом спрашивать.

Даже дикая орхидея, темно-вишневый колос из крохотных цветочков на слабеньком стебле, которой барон так гордился, на глазах умирала несмотря на то, что Элиза каждый день вырывала угрожавшие ей сорняки. Орхидея была для этого места слишком капризной — слишком много внимания ей требовалось от барона, чтобы жить дальше.

Пока Александр и Даниэль, мрачные, уставшие, но необыкновенно решительные, проводили целые дни в подземельях, Элиза жила своей жизнью. Она гуляла по саду, читала, много читала, и находила развлечение в мелких безвредных шалостях, которые при всем желании никто бы не заметил. Она каталась на каменных перилах, ни разу не упав, и иногда ловила во дворе кур и приносила в замок, держа напротив флага с черным орлом и рассказывая, что Анхела и Генриетта смогут стать такими же большими и царственными, как он, если будут хорошо нестись. Анхела послушалась — Генриетту же пришлось зарубить, но и её жертва не была напрасной, ведь даже барон, в последние дни редко появлявшийся за обедом, похвалил сваренный из неё суп.

Элиза разглядывала куст жёлтых рододендронов, когда услышала за спиной быстрые шаги. Она думала увидеть Даниэля или, вдруг, барона, хотя его сопровождали бы удары трости по брусчатке, но вместо них по садовым дорожкам торопливо шел Габриэль. Нервно поправляя шляпу, он оглядывался по сторонам и выглядел необычно бледным — Элиза испугалась, как бы чего не произошло.

— Габриэль! — окликнула она, подходя к верховому. — Ты чего?

— Я искал тебя в замке, — ответил Габриэль. — Даниэль сказал, ты здесь.

— Я думала, ты приедешь завтра. Что случилось?

Габриэль глубоко выдохнул и провёл ладонью по лицу, пытаясь привести себя в порядок. Он никогда не умел прятать своих чувств и тем более врать, так что его попытки говорить спокойным, уверенным тоном не имели никакого смысла — Элиза читала его, как открытую книгу, как ее саму когда-то читал Александр. Те дни, когда жизнь была такой простой, теперь казались невероятно далекими. У нее тоже появились свои секреты, которые приходилось хранить ото всех.

— Все в порядке, — соврал он. — Я просто… Просто хотел с тобой поговорить.

— Ты мне не нравишься, Габриэль.

— Давай пройдемся.

Верховой схватил ее под руку и повел вглубь сада, продолжая временами оглядываться, как будто боясь, что кто-то их подслушает. Его поведение начинало злить Элизу. За эти несколько дней она выслушала слишком много полуправды и откровенного вранья, чтобы еще и Габриэль вот так темнил прямо перед ней. Когда они отошли достаточно далеко, Элиза встала посреди дорожки и заглянула ему в глаза.

— Рассказывай. Мы и так далеко отошли.

— Я… я тебя искал, — повторил Габриэль. — Послушай, Элиза, я знаю, ты сейчас начнешь спорить, но дай мне сказать, хорошо?

— Говори. Я жду.

— В городе неспокойно, — сказал он, ни капли не удивив Элизу. — Я думаю, скоро, через пару дней, что-то произойдет, и я хотел… Я хотел, чтобы ты вернулась домой. Не обязательно к себе, ты можешь пожить у меня, пока все не успокоится, но…

— Стой, — перебила Элиза грубо. — Я ничего не понимаю. В городе собирается бунт, а ты говоришь об этом мне, а не барону? Ты ведь обещал…

— Не говори про него вообще! — лицо Габриэля сделалось жестким. — Ты… Ты не представляешь, что происходит. Люди пропадают. Сначала пропали несколько пьяниц, и все подумали, что они просто замерзли где-то или загуляли, а теперь… Теперь исчез сын герра Шнайдера, дурачок.

— Это ты не представляешь, какую чепуху сейчас мелешь! — заговорила Элиза тихо, но твердо. — С чего вы взяли, что это из-за барона они пропадают?! Сами придумали?! А Ганс… Я уверена, он опять убежал и заблудился в лесу, такое ведь уже было, ты забыл?

— Его ищут уже несколько дней. И про Клааса все помнят. В ту ночь никто не видел никакого гонца, Элиза. Ты ведь… Ты ведь лучше всех остальных знаешь, что в замке происходит какая-то чертовщина. Меня ты, конечно, можешь убеждать в том, что это все неправда, но себе-то ты врать не можешь, правда?

Габриэль был неправ. Себя Элиза обманывала лучше, чем кого бы то ни было, и его слова нисколько не открыли ей глаза. Обо всех этих вещах она начала догадываться еще давно — еще когда пропал Клаас, только в то, что Александр похищал людей из города, ей было тяжело поверить, пусть она и прекрасно слышала вой, раздававшийся по всему замку ночами из темницы, которая должна стоять заброшенной, и помнила ощущение чужого присутствия, когда Александр уехал.

— Я видел Собирателя, — прошептал Габриэль, наклонившись к ее лицу, и Элиза видела, как дрожат его губы. — Он бежал в сторону замка. Я боюсь за тебя, ты понимаешь? Если я потеряю еще и тебя, то…

— Я понимаю, — она погладила его по небритой щеке. — Но мой дом теперь здесь, Габриэль, и я отсюда не уйду. К тому же, здесь я в безопасности.

— Почему ты так уверена?

— Подумай сам. Если ты прав, то страшнее барона здесь никого нет, — сказала она, выдавив улыбку. — А он точно не даст меня в обиду.

— Ты ему веришь?

— Да. Не переживай обо мне.

— Извините, я не помешаю вам?

Элиза вздрогнула и отпрянула назад, услышав невдалеке чужой голос. Крепко сжимая садовые ножницы, Даниэль стоял в десяти шагах и смотрел на них с выражением мрачного веселья и интереса на лице. Как и Габриэль, он был бледен, только на щеках проступили красные пятна. Верховой, увидев его, помрачнел еще сильнее. Ножницы щелкнули в руках Даниэля, и Элиза снова дернулась от резкого звука, но англичанин просто перехватил их и подошел к кусту дамасских роз.

— Не обращайте на меня внимание, — сказал он, смерив обоих тяжелым взглядом, как будто подражая Александру.

— Я уже ухожу, — Габриэль беспокойно поправил шляпу. — До свидания.

— До свидания.

— Увидимся, — проронила Элиза, не отрывая взгляд от Даниэля, который с напускной безразличностью срезал цветы и складывал в корзинку. Барон делал это куда аккуратнее и точнее, когда как руки его подмастерья дрожали и срезали слишком много лишнего, то вовсе обрезая соцветия так, что они чуть ли не распадались на лепестки.

Габриэль ушел, скрывшись за поворотом, и вскоре англичанин тоже оставил свое занятие, небрежно бросив ножницы в корзинку. Он повернулся к Элизе, не решавшейся уйти или сказать что-то первой. Сейчас, когда они остались наедине, Даниэль успокоился — черты его лица словно стали мягче, а мрачное выражение стало скорее обидчивым, как будто он… ревновал? Она тут же отогнала глупую мысль, пришедшую в голову. Наверняка Даниэль знал, что верховой ей был как старший брат, не больше и не меньше, поэтому ревновать Элизу к нему было глупо, но другого объяснения его поведению найти она просто не могла.

— О чем вы разговаривали? — спросил он как бы между делом, отведя глаза в сторону и укладывая цветы.

— Ни о чем. Габриэль приехал сказать, что моя младшая сестра заболела. Он тоже за нее переживает.

— У тебя есть сестра? — Она ляпнула первое, что пришло в голову, но Даниэль поверил и заинтересовался. — Ты не говорила.

— Как-то к слову не пришлось, — Элиза пожала плечами. — Но да, есть. Ее зовут Маргарет.

— И сколько ей лет?

— Десять. Через месяц будет одиннадцать.

— Вот как, — он выглядел опечаленным, как будто Элиза задела в нем что-то важное. — У меня тоже есть… есть сестра. Ей пятнадцать, ее зовут Хейзел. Когда я уезжал в Алжир, она лежала в больнице.

— Я помолюсь за нее, — пообещала она, положив Даниэлю ладонь на плечо. — Уверена, она уже поправилась и ждет, когда ты вернешься.

— Вернусь?

— Вернешься, конечно. Куда же ты денешься?

Разговор о сестре выбил Даниэля из колеи, и он выглядел как никогда растерянным и грустным, словно находясь в Бренненбурге он совсем позабыл о мире, что лежал за его пределами. Элиза чувствовала себя виноватой за то, что вот так напомнила ему о Хейзел — наверняка он по-настоящему любил ее, раз так переживал. Элизе всегда хотелось знать, каково это, когда у тебя есть вот такой старший брат, который любит тебя и переживает, находясь так далеко от дома. У нее был только мертвец Фридрих, при жизни бывшей отменной сволочью, которого она братом-то не считала.

Вдвоем, не говоря друг другу ни слова, они пошли обратно в замок. Даниэль нес в руках корзину с розами, но Элизе не хотелось спрашивать, зачем они ему и почему барон не пошел сам. Она прокручивала в голове слова Габриэля, не зная, верить им или нет. С одной стороны, она действительно как никто другой знала, что в замке что-то не так, и она давно догадалась, что в подземельях происходило нечто куда опаснее и страшнее, чем обычные эксперименты, но мысли о том, чтобы сбежать в город, бросив Александра, она даже не допускала. В конце концов, что бы он ни делал, ее это пока что не коснулось.

Они наткнулись на барона в зале, где он стоял напротив Гертруды, сосредоточенно разглядывая каменное лицо. Впервые на памяти Элизы Александр задумался о чем-то настолько сильно, что не заметил чужого появления — только когда Даниэль громко окликнул его, он пришел в себя.

— Твои цветы, — бросил Даниэль небрежно.

— Хорошо, — кивнул барон. — Тебе нужно отдохнуть, Даниэль. Мы продолжим позже.

Он хотел возразить, но, бросив недовольный взгляд на Элизу, замолчал и отдал Александру корзину. Рядом с ними она чувствовала себя лишней, и это чувство, вместе с неконтролируемым желанием убежать и спрятаться, лишь бы не мешать, пробуждали в ней что-то еще — до этого почти что незнакомое, но не менее тяжелое и гадкое.

В такие моменты Даниэль раздражал ее. Ей хотелось, вздернув голову, отчитать его за грубость и фамильярность и заставить извиняться, хоть никакого права она на это не имела, будучи и младше, и ниже по статусу. Ей хотелось сделать что-то, чтобы Александр снова обратил на нее внимание, хоть закричать, что она здесь, хоть с грохотом опрокинуть сложенные в углу пустые ящики.

— Все хорошо? — спросил барон. Элиза, задумавшись, не заметила, как Даниэль ушел, а сама она уже несколько минут просто стояла, глядя в никуда.

— Да, то есть… — она начала мямлить, растерявшись. — Я задумалась, и… Я хотела с вами поговорить, господин.

— Говорите, — Александр пожал плечами. — Мне показалось, приезжал Габриэль. Что-то произошло?

Элиза поджала губы и сделала шаг к барону, боясь, что кто-то посторонний услышит, если она будет говорить слишком громко. Она вспомнила Ганса — безобидного парня, который был ровесником Элизы и выше ее на целую голову, но вел себя, как пятилетний ребенок. Дети в городе терпеть не могли играть с ним, и он частенько убегал, спасаясь от насмешек. Об Александре могли думать что угодно — но такому, как Ганс, он бы точно не причинил вреда.

— Габриэль сказал, в городе… — она задумалась, не зная, что сказать, и решила выложить правду, как есть. — В городе думают, что вы похищаете людей, и он думает, что скоро они поднимут бунт.

Элиза подняла глаза, заметив, как лицо Александра на долю секунды дернулось, как от судороги, но он не был удивлен или испуган, или же не подавал вида. Подумав немного, он тяжело вздохнул и спросил устало и безразлично, как будто речь шла о закончившемся невовремя мясе:

— Сколько человек пропало?

— Габриэль сказал, несколько пьяниц и Ганс, дурачок, — ответила Элиза. — Я сказала ему, он и раньше убегал в лес и его искали, так что ничего необычного тут нет.

— Вот как. Я отправлю шерифу письмо, чтобы он прислал людей прочесать лес.

— Мне надо будет его отнести?

— Нет. Не волнуйтесь об этом.

— Господин барон, — позвала Элиза, боясь, что он сейчас уйдет. — А если они действительно…

— Придут в замок? — закончил за нее барон. — В Нойберге расположен гарнизон Ордена. Они доберутся до Бренненбурга в течение нескольких часов. Ворота замка не взять и за целую ночь.

— Я поняла. Только… Можно мне еще кое-что спросить?

— Спрашивайте, — кивнул Александр.

— Почему… Откуда в тюрьме под замком люди, если всех отвозят как раз в Нойберг?

Барон взглянул ей в глаза, и Элиза отпрянула, испугавшись, что спросила что-то лишнее, но этот вопрос мучил ее еще с самой первой ночи в замке — тогда она была слишком занята работой, чтобы думать о таких мелочах, но последние несколько ночей вой, который никак нельзя было принять за гуляющий по замку сквозняк, не давал ей спать. Ей постоянно слышались мольбы, и временами даже казалось, что некоторые голоса ей смутно знакомы.

— Тюрьма в Нойберге часто бывает переполнена. У нас с градоначальником есть договоренность в таких случаях привозить преступников в Бренненбург. Здесь тюрьма древняя и влияет на людей намного… лучше.

Элиза кивнула, соглашаясь. Ей все еще было тяжело и тоскливо, и, как бы она ни храбрилась, страшно, но она не знала, как успокоиться. Она обняла себя за плечи, пытаясь унять дрожь, как будто от холода. Александр, заметив это, ободряюще улыбнулся.

— На вас сейчас держится весь замок, — сказал он. — Я представляю, как вам сейчас тяжело, Элиза.

— Мне страшно, — призналась она. — К тому же… Даниэль увидел нас с Габриэлем в саду, и мне пришлось ему соврать.

Она не знала, зачем сказала это. В детстве у нее была странная привычка — даже нахулиганив где-то, Элиза в конце концов все рассказывала матери, считая, что чистосердечное признание смягчит ее гнев. Ее хватало не больше, чем на несколько часов молчания, пусть с возрастом и появились тайны, о которых она не рассказывала вообще никому. К Александру она теперь чувствовала что-то похожее: своим признанием, даже в такой мелочи, она надеялась или просто облегчить душу, или даже получить от него одобрение, которого ей так не хватало. Она переоценила себя, когда, глядя на дикую орхидею, подумала, что не нуждается во внимании и может жить самостоятельно.

— Вы быстро учитесь, — Александр снова улыбнулся, но теперь это больше походило на ухмылку. — Даниэлю знать об этом не за чем. Скажите мне, у вас с ним все хорошо?

— Да, — Элиза пожала плечами. — Хотя мне кажется, что он… Поменялся, наверное. Он ведет себя с вами очень грубо.

— Я могу ему это простить, но вы все равно должны быть с ним осторожнее. Неизвестно, что с Даниэлем будет дальше.

— Почему?

— Можно сказать, мы с ним ученые на пороге открытия. Даниэль очень молод и взволнован, поэтому иногда забывается. Вряд ли он будет намеренно вредить вам, — Александр отвел глаза в сторону. — Но вы все равно должны быть настороже.

— Я поняла.

Барон перехватил трость и удалился. Элиза снова осталась наедине с замком, который после слов Александра действительно ощущался неприятной тяжестью, навалившейся на плечи, и со своими собственными мыслями. Ее до сих пор не покидало чувство, что от нее что-то скрывают — причем что-то невероятно важное и в то же время простое, что объяснило бы все в Бренненбурге странности.

В детстве она слышала о замке много историй. Часть была откровенным вымыслом, страшилками, призванными оградить детей от походов через лес. Часть рассказывали только шепотом — но и то только для того, чтобы пощекотать себе нервы или взять кого-нибудь из товарищей на слабо, заставив пробраться к самым воротам, постучаться в них и тут же бежать, боясь, что они вдруг откроются. Элиза помнила о Собирателях, названных так потому, что они воровали из города животных и загулявшихся допоздна детей, о бессчетных призраках, ходивших по лесу и умолявших избавить их от страданий, но никогда не воспринимала россказни всерьез. Если бы в Бренненбурге водились привидения, ей было бы суждено стать одним из них, как и барону, как и Даниэлю — хотя Даниэль уже им стал.

От вежливого, обходительного юноши, приехавшего в замок каких-то две недели назад, не осталось почти ничего. Чем бы они с бароном ни занимались, их открытия меняли Даниэля до неузнаваемости — он стал подозрительным, нервным и грубым, хотя с Элизой все еще пытался обходиться вежливо, но она не была идиоткой. Иногда, убираясь, она замечала на себе тяжелый взгляд из-за угла, как будто он ждал от нее какого-то подвоха — Элиза даже представить не могла, какого, и делала вид, что ничего не видела.

Иногда, как сегодняшним утром, Даниэль словно приходил в себя, и выглядел подавленным и измученным. Он напоминал человека, очнувшегося после горячки — он с трудом узнавал знакомые места и многое забывал. Элиза могла предположить, в чем причина — убираясь, она находила в его комнате пустые флаконы, пахнущие чем-то приторным и тяжелым. Сам Даниэль говорил, что опиум ему назначил врач, но Элиза в это не верила.

Она вышла на улицу, собираясь проведать Анхелу. Барон больше не отправлял ее в город, впрочем, Элиза и сама не горела желанием туда ехать. Для жителей Альтштадта она не была больше Элизой Циммерман, дочкой фермера, плясавшей по пятницам в «Мельнице» и прячущейся от отцовского гнева в гостиничной каморке — она теперь баронская горничная, которая доложит, если увидит в городе что-то не то. Или же с нее можно будет спросить за преступления, которые приписывали самому барону.

Иногда Элизе хотелось кричать от бессилия — она не могла помочь ни Александру, ни Даниэлю, и на недовольных горожан повлиять тоже не могла. Все, что ей оставалось, это делать свою работу молча и следить, чтобы хотя бы внешне Бренненбург оставался если не идеальным, то хотя бы сносным — чистым, теплым, без мясных наростов по углам. С ними она почти справилась, несколько дней подряд поливая наросты кислотой, и они, пусть и не пропали совсем, стали намного меньше, словно неизвестная зараза отступила — или затаилась на время, чтобы собраться с силами и захватить замок целиком.

Пересекая внутренний двор, Элиза, к своему удивлению, услышала за крепостной стеной знакомые голоса. Кто-то — с английским акцентом, вставляя между слов английские же ругательства, говорил что-то про барона и уважение, а кто-то, несмотря на дрожь в голосе, пытался дерзить. Элиза вышла за ворота и увидела у стены Даниэля, держащего за руку сопротивляющегося Джейкоба, у ног которого валялось ведерко и кисть, испачканная в белой краске.

— Что здесь происходит?! — Она подбежала к молодым людям, встревая между ними. — Что вы делаете?

— А вы разве не видите?! — возмутился Даниэль, не выпуская мальчишку. — Это ваша работа — следить, чтобы никакая шпана не портила стены замка, Элиза!

— Не смей так с ней разговаривать, ты!

— Замолчите оба! — закричала она. — Вы правы, Даниэль, это моя работа, поэтому будьте так добры, отпустите его! Думаете, господин будет в восторге, если вы сломаете руку одному из его подданных?

Элиза оттеснила Джейкоба назад и гордо вздернула голову, пытаясь скрыть дрожь в теле. Разница в росте с англичанином еще никогда не казалась ей такой угрожающей — при желании Даниэль мог взять ее и сломать пополам, но он только свирепо посмотрел на нее, с силой стиснул челюсть и наконец отошел на шаг назад. Упоминая при нем барона, она не знала точно, как он отреагирует, но, к счастью, имя Александра для него еще что-то да значило. Снова выругавшись на английском, Даниэль развернулся и пошел обратно в замок, по дороге ударив кулаком по створке ворот. Только тогда Элиза смогла облегченно выдохнуть и взглянуть на Джейкоба, который был напуган не меньше, чем она.

— Объясняйся, — устало, но строго сказала Элиза. — Что ты тут делал?

— Мы с ребятами пришли, — ответил Джейкоб грубовато. — Хотели на стене написать, что барон — убийца, но выбежал вот этот. Все разбежались, а я…

— Что ты хотел написать? — она схватила мальчишку за руку. — С ума сошел?!

— Это правда! Так все говорят, и Габриэль видел, как Собиратель бежал в замок!

— Замолчи немедленно! — Элиза огляделась по сторонам, боясь, как бы не вернулся Даниэль. — Ты бы хоть постеснялся мне в лицо это говорить.

— С чего бы? Я знаю, что тебя здесь держат насильно. Ты ведь не от хорошей жизни пошла прислугой работать, а теперь не можешь никуда деться, потому что иначе тебя тоже убьют, разве я не прав?

— Нет, не прав.

Попытки Джейкоба раскусить ее и надавить на точки, которые он сам себе придумал, выводили ее из себя, и Элиза еле сдерживалась от того, чтобы залепить мальчишке подзатыльник. Мало того, что из-за него у нее теперь возникли проблемы с Даниэлем, который такое вряд ли забудет, так еще и стену придется оттирать — половину он все написал. Наверняка ребятня, которая была с ним, уже вернулась в город и рассказали все родителям, и без того подлив масла в огонь. Теперь, кроме слухов о самом бароне, они начнут говорить о том, что его гость такой же сумасшедший, так еще и бросается на детей.

— Заставить бы тебя все это оттирать, — вздохнула Элиза. — Только видеть тебя больше здесь не хочу. Проваливай, пока я не передумала.

— Если ты пойдешь со мной, я тебя спрячу.

— Голову свою спрячь! — она замахнулась, и Джейкоб отскочил назад. — Пошел вон!

Он побежал вниз по холму, к лесу. Элиза, тяжело вздохнув, вернулась во двор за ведром и тряпкой. Пусть оттирание художеств Джейкоба не заняло у нее много времени, она чувствовала такую усталость, будто таскала туда-сюда тяжелые мешки. Защищать честь своего господина было всего лишь еще одной обязанностью, но Элизе казалось, что она совсем для нее не подходила — таким должен заниматься управляющий в богатом фраке, ведущий себя безупречнее любого дворянина, а такая, как Элиза, должна ходить у него в подчинении и только и делать, что мыть полы да стирать одежду. Но управляющего в Бренненбурге, кажется, никогда и не было — по крайней мере, Габриэль никогда о нем не упоминал и решал вопросы лично через барона. Александра можно было понять, ведь наверняка он хотел и сэкономить на прислуге, и не любил шума, который непременно возник бы, живи в замке еще несколько человек.

Закончив с надписью, она вернулась в замок, с осторожностью пробираясь по коридорам к своей спальне — меньше всего сейчас ей хотелось налететь на Даниэля. Элизе хотелось верить, что он сам зайдет к ней ближе к вечеру и извинится, но она понимала, что он не придет. Еще три дня назад — пришел бы, неделю назад — и вовсе не позволил бы себя так вести, но сегодняшний Даниэль не имел с собой из прошлого ничего общего, кроме лица и имени, и Элизе приходилось признавать, что Александр на его счет был целиком и полностью прав. Она не представляла, чем они подолгу занимались в подвалах, но Даниэль из-за этого совсем потерял голову, и уже никто не знал, что с ним будет дальше.

Может, барон и пошутил насчет их свадьбы, но иногда, перед сном, Элиза представляла себе этот день — она представляла себя в мамином подвенечном платье, которое висело в платяном шкафу в их комнате и ждало своего часа, Даниэля, красивого и веселого, всех ее друзей, собравшихся вместе, даже его больная сестра по такому поводу приехала бы. К алтарю ее непременно вел бы Александр — герра Циммермана не пустили бы даже на порог церкви. Этот день стал бы самым счастливым в ее жизни, если бы он только мог стать реальностью.

— Я хочу, чтобы все было хорошо, — прошептала она себе под нос, вздрогнув от неожиданно накатившего чувства тоски и тревоги. — Как раньше.

Как раньше — хотя бы как неделю назад, когда они еще собирались в столовой, и Элизе не приходилось разносить ужин по разным комнатам. Она скучала по вечерам, проведенным в комнате с фортепиано, которая теперь пустовала с того самого дня, когда приехал Даниэль. В свободные часы Элиза уходила туда, как будто во всем замке эта комната была ее безопасной гаванью. Здесь не было слышно зловещего грохота лифта, заставлявшего содрогаться вековые стены, и она могла позволить себе побыть в тишине. С книг об истории и искусстве, которые ей поначалу советовал Александр, Элиза плавно перешла на научные трактаты, пусть они и читались намного тяжелее из-за сложного и запутанного языка. Помня и о словах Клааса, она нашла в одной из секций даже книгу по магии, с удивлением обнаружив, что она была посвящена «верному другу и учителю Генриху Корнелию Агриппе».

Читать о таких вещах Элизе было одновременно страшно и интересно. Магия, которая ассоциировалась у нее с пожилой ведьмой, жившей на окраине Альтштадта, к которой ходили в основном жены, недовольные своими мужьями, оказалась куда глубже, словно нить, опутывающая собой все мироздание. Читая о вещах, которые ей, деревенской девочке, никогда не понять, она представляла, как предки барона, или даже он сам, много лет собирали книги о колдовстве, а после повторяли описанные в них жуткие ритуалы. Кто знал, может, и сейчас в подвалах замка Александр и Даниэль занимались тем же самым.

Когда пробило шесть часов вечера, Элиза отнесла поднос с ужином в коридорчик перед баронским кабинетом, а после, собравшись наконец с силами, понесла такой же поднос в гостиную. Она надеялась застать Даниэля спящим или не застать вовсе, но, к сожалению, англичанин был у себя и сидел за столом и, сгорбившись, записывал что-то в дневник. Услышав за спиной шаги, он резко выпрямился, но увидев, что это была всего лишь Элиза, облегченно выдохнул, поднялся и забрал у нее поднос. Она понадеялась, что при этом он не заметил, как сильно у нее дрожали руки.

— Спасибо. Вы очень добры, — сказал Даниэль, улыбнувшись, но улыбка вышла неискренней. — Знаете, я хотел с вами поговорить.

— Да? — она собиралась поскорее уйти, но остановилась. Не сдержавшись, она бросила быстрый взгляд на раскрытый дневник, но разглядела только написанный крупными буквами заголовок вверху страницы: «Ритуал».

— Я хотел извиниться за свое поведение, — заметив ее взгляд, он отодвинул дневник в сторону и закрыл. — Я вел себя непозволительно грубо. Пожалуйста, простите меня, Элиза.

— Хорошо, — ответила она. — Я вас прощаю.

— Понимаете, барон ведь ничего не сказал мне о настроениях в городе, — продолжил оправдываться Даниэль. — Я ведь хотел как лучше…

— Раз его светлость не посчитал нужным вам рассказывать, значит, так надо, — Элиза пожала плечами.

— Конечно, конечно. Я не сомневаюсь в его решениях, как и вы.

— В любом случае, я все решила. Вам больше не о чем беспокоиться, — «кроме недовольной толпы горожан, которые вот-вот решат прийти по ваши с Александром души, если вы так и продолжите», мрачно подумала Элиза, но вслух ничего не сказала.

— Как скажете. Еще раз простите меня. Я обязательно придумаю способ, как загладить свою вину.

— Не стоит.

Присев в поклоне, она улыбнулась так же неискренне и вышла из комнаты. Вернувшись в зал, Элиза наконец вздохнула полной грудью. Разговаривать с Даниэлем было тяжело — ей казалось, что от одного неверного слова он взорвется и набросится на нее, как на Джейкоба. Что-то в нем, будь то неискренние слова, нервные жесты, выдававшие не то волнение, не то злость, или бегающий стеклянный взгляд, создавали жуткое ощущение, будто она говорила не с живым человеком, а с пустой оболочкой, под которой пряталось нечто во много раз хуже.

Она провела остаток вечера за чтением, пытаясь отвлечься и не думать ни о Даниэле, ни об альтштадцах, но получалось плохо. Она ловила себя на том, что по пять минут смотрела невидящим взглядом на каждую страницу, прокручивая в голове все, что произошло за последние дни. Последний серьезный бунт, когда люди были всерьез недовольны бароном Бренненбургским, случился еще до рождения Элизы, но она слышала из рассказов, что тогда Александру пришлось вызывать подкрепление из столицы, ведь гарнизона в замке он не держал. Тогда, двадцать лет назад, все удалось решить малой кровью — несколько особо буйных посадили в темницу, а налоги, из-за которых все и началось, понизили обратно. Но сейчас все было намного, намного сложнее.

Она не заметила, как задремала в кресле, и ей снова снилось, как она шла к алтарю, где ее уже ждал Даниэль — высокий, красивый и почему-то взволнованный и мрачный, как и все, кто собрался в часовне. Оглядываясь по сторонам, Элиза с каждым мгновением все сильнее понимала, что что-то было не так — каждый, на кого она смотрела, виновато отводил взгляд. Фрау Циммерман, стоявшая ближе всех, тихонько плакала, вытирая слезы платком. Александр, державший ее под руку, тоже выглядел печальным — он виновато отворачивался, но при этом не выпускал ее, продолжая тащить к алтарю, даже когда Элиза попыталась сопротивляться. Когда они подошли совсем близко, она пригляделась к Даниэлю и увидела, что рубашка у него вся в крови, прямо как в тот раз, когда он выбежал из лифта. Витражи за его спиной, которые она так любила в детстве, тоже изменились — вместо святых на них были изображены жуткие темно-синие фигуры, лишь отдаленно похожие на людей. Элиза снова попыталась вырваться и убежать, но безуспешно. Священник, появившийся из ниоткуда, бубнил на незнакомом, отрывистом языке, хотя почему-то ей казалось, что что-то похожее она уже слышала.

— Элиза! — услышала она вопль и обернулась. На пороге часовни появился знакомый силуэт. — Элиза!!!

Она вздрогнула и открыла глаза. Крик, разбудивший ее, как будто прозвучал не во сне, а наяву — он явно шел из коридора, как будто кто-то пытался пересечь зал и добраться до ее комнаты. Подумав, Элиза все-таки встала и, взяв с собой свечу, вышла. Как она и предполагала, вокруг было пусто — замок мирно спал, вздыхая сквозняками, гулявшими между стен. Желая убедиться в своей правоте, она прошлась по залу, кивнув притихшей Гертруде, и обнаружила кое-что интересное. Дверь в старое хранилище, всегда закрытая, от которой у нее не было даже ключей, была приоткрыта, и по ступенькам к ней тянулся след чего-то темного. Воровато оглядевшись по сторонам, Элиза, прижавшись к стене, спустилась вниз и приоткрыла дверцу, заглядывая в кромешную темноту.

Не задумываясь, Элиза скользнула внутрь, поднимая свечу выше. В хранилище не было ничего примечательного — сваленные у стен груды ящиков, мусор и бочки, наверняка пустые. Она прошла еще немного, пока вдруг не заметила невдалеке перед собой высокую фигуру, склонившуюся над чем-то, лежащим на полу. На столе рядом с ней горело несколько свечей, но сама фигура была закутана в темный плащ, а нечто на полу было бесформенным и грязным, чтобы она различила что-то. Не дожидаясь, пока ее заметят, Элиза юркнула за ближайшую груду ящиков, надеясь, что незнакомец уйдет, и она сможет вернуться обратно — благо, она никуда не успела свернуть. Прикрыв свечу рукой, она, не в силах сдержать любопытство, выглянула. Фигура стояла, почти не шевелясь, только переваливалась с ноги на ногу. Элиза наконец вспомнила, почему она показалась ей знакомой — почти так же с ноги на ногу, тяжело вздыхая, переваливался извозчик, который не понравился ей с первого взгляда. Теперь же мысль о том, что по ночам он пробирался в баронское хранилище, наверняка чтобы своровать что-то, выводила ее из себя.

Но услышав позади себя быстрые шаги, Элиза по-настоящему оцепенела от ужаса. Она только хотела выбраться из укрытия, чтобы незаметно вернуться, но спряталась назад и загасила свечу. Александр прошел в метре от нее, но ничего не заметил — его взгляд был направлен исключительно на фигуру, при виде него стушевавшуюся и отошедшую назад. Элиза снова осторожно выглянула, пытаясь разглядеть, что лежало на полу, но теперь обзор ей закрывал барон.

— Герих, — зло выплюнул он, держась на расстоянии от извозчика, как будто находиться рядом с ним ему было противно. — Что здесь творится?!

Извозчик, наклонив голову, пробормотал что-то невнятное. Его ответ взбесил Александра — он ударил тростью по полу и, показалось Элизе, еле сдержался от того, чтобы пнуть то, что лежало перед ним. Она прищурилась и заметила только, что под этим чем-то расплывалось по полу темное пятно, след от которого тянулся, прерываясь, до самой двери.

— Уберись, — скомандовал Александр и опустился на одно колено. — И отнеси эту мерзость обратно. Он еще пригодится.

Отряхнувшись, барон поднялся и пошел назад. Элизе показалось, что он приглядывался к темным углам, и вжалась в стену, молясь, чтобы он ее не заметил. Она явно стала свидетельницей чего-то, о чем не должна была узнать вовсе, хотя вместе с этим, ничего она толком и не узнала, кроме того, что в замке все же были обитатели — Александр нисколько не удивился, наткнувшись в запертом хранилище на живого человека. Сейчас некто, названный Герихом, судя по звукам, волок за собой «мерзость»,которую барон приказал убрать. В голове у Элизы промелькнула страшная догадка, но она тут же отогнала ее. Это нечто, больше похожее на грязный мокрый мешок картошки, просто не могло быть человеком.

Александр ушел, хлопнув за собой дверью, но звука запирающегося замка Элиза не услышала. Выждав некоторое время, когда, по ее расчетам, он должен был дойти до своей спальни, она тихонько прокралась к выходу и перед тем, как выйти, на самую малость приоткрыла дверь, заглядывая в щель. На ступенях никого не было. Элиза выбежала из хранилища и, взлетев по лесенке, выпрямилась и пошла к своей комнате, делая вид, что как обычно прогуливалась ночью.

— Фройляйн Циммерман, — окликнул барон. Элиза замерла на месте, слыша только бешеный стук собственного сердца, отдававшийся в ушах. — Вам не спится?

— Господин, — она обернулась и даже смогла выдавить из себя дежурную улыбку. — Нет. Я вышла прогуляться.

— И далеко же вы гуляли? — Александр подошел ближе и взглянул ей в глаза, как будто мог в них увидеть, как все на самом деле было. На несколько мгновений у Элизы закружилась голова, и она пошатнулась, чудом не упав.

— Нет.

— Вот как, — сказал он, нахмурившись. — Я бы посоветовал вам лечь обратно, фройляйн Циммерман. Вы выглядите нездорово.

— Да, как прикажете, — кивнула Элиза. — Но… Я хотела поговорить с вами. Еще днем.

— О чем же?

— Даниэль не рассказывал вам? — спросила она тихо и оглянулась. — Про то, что случилось сегодня.

Александр тоже огляделся по сторонам, задержав взгляд на закрытой двери в гостиную, и взял Элизу под локоть, уводя дальше по коридору. Она с облегчением выдохнула, радуясь, что он не завел разговор про то, что она здесь делала в такой час и не обратил внимание на приоткрытую дверь в хранилище. По дороге она попыталась приглядеться к следам на полу, уговаривая саму себя, что это точно не кровь, но, заметив это, барон ускорил шаг.

— Такие вещи лучше не обсуждать посреди зала, — сказал он, приводя ее в комнату с фортепиано, где на столе стояла открытая бутылка. Элиза села в кресло, пока Александр доставал из буфета второй бокал и разливал вино. — Даниэль вечером говорил мне о чем-то, но я, признаться, из его слов так ничего и не понял. Так что случилось?

— Ерунда, — ответила она. — Ну то есть… Не совсем ерунда, конечно. Мальчишки из города прибежали, чтобы написать гадостей на стене замка, и Даниэль застал их за этим. Все разбежались, кроме одного…

— Он сказал, вы за него вступились. Зачем?

— Я его знаю. Это Джейкоб, он работает в «Мельнице», и он… Он неплохой, просто тоже наслушался этих разговоров в городе. Я испугалась, что Даниэль что-то с ним сделает.

— И что же, по-вашему, Даниэль бы с ним сделал? — спросил вдруг Александр, со стуком поставив свой бокал на стол. Он выжидающе смотрел на Элизу, как будто ее ответ мог что-то значить.

— Я не знаю, — призналась она честно, пожав плечами. — Я просто испугалась, вот и все. Джейкоб — мой друг, и я поговорила с ним после, когда Даниэль ушел.

— Вы правильно сделали, когда вмешались, — сказал Александр, задумчиво разглядывая вино. — Если бы Даниэль навредил ему, проблем у нас было бы еще больше.

— Господин барон, — вздохнула Элиза. — Вы не собираетесь ничего с этим делать?

— Кто сказал, что я ничего не делаю, фройляйн? Я уже говорил вам — не переживайте о горожанах. Конечно, я понимаю, что вам может быть страшно, но другого выбора, кроме как довериться мне, у вас нет.

— Я понимаю. Простите.

Она опустила глаза и отпила из бокала. Вино, темно-красное, в приглушенном свете свечей — черное, горчило, но почему-то нисколько не опьяняло. Элизе казалось, барон изучал ее, как в первые дни — только сейчас он пытался понять, как много она разузнала и могла ли представлять для них с Даниэлем опасность. Если бы только он мог читать мысли, то, безусловно, понял бы, что больше всего на свете Элизе хотелось жить тихо и спокойно, делая свои ежедневные дела и мечтая о простых вещах, вроде рахат-лукума с розами или поездки в Кёнигсберг.

— Вы ничего больше не хотели бы рассказать? — спросил он после долгой паузы. Элиза удержалась от того, чтобы нервно прикусить губу.

— Нет.

Ей казалось, если разговор зайдет о том, что случилось на складе, все будет кончено. И если подтвердится самая страшная догадка, о которой Элиза старалась даже не думать, ее не просто выгонят — Александр сделает все, чтобы она больше не покинула стен замка, прямо как Клаас. Как бы Элизе ни хотелось верить в лучшее, разговаривать о таком ей было просто-напросто страшно.

— Хорошо, — сказал он, плохо пряча раздражение в голосе. — Как хотите.

Она молчала, чувствуя, что должна сказать хоть что-то, но все мысли разбежались, оставляя в голове только ощущение пустоты. Элизе хотелось хоть как-то успокоить и Александра, и себя саму, но она даже представить не могла, как. Что бы она сейчас ни сказала, оно прозвучало бы вымученным и неестественным, даже если бы шло от всего сердца. Барон, как назло, тоже молчал, смотря то ли на нее, то ли куда-то вдаль.

Сейчас, глядя на него, сидящего в глубоком кресле, Элиза поняла одну вещь: Александр ослаб. Еще несколько недель назад он бы приструнил альтштадцев, а Даниэлю ни за что не позволил бы вести себя таким образом в его замке, но теперь он то ли не хотел, то ли больше не мог держать все под контролем. Она помнила слова, услышанные из загадочного устройства, которое нашла тогда в спальне, и теперь картинка в голове более-менее прояснялась. Разочарованным — вот каким казался ей Александр, как будто та цель, из-за которой он рассорился с братом, была ближе, чем когда-либо, но смысла в ее достижении больше не было, или оно уже не принесло бы никакого счастья.

— Скажите, Элиза, — он снова нарушил повисшее молчание. — Вы верите в то, что говорят?

— Нет, — ответила она сразу. — Я понимаю, что здесь, в замке, все не так просто, как может показаться на первый взгляд, но… Я не хочу знать вещей, которые мне знать не положено, вот и все.

— Странно слышать такое от восемнадцатилетней девушки. Вы разве не помните, с каким любопытством все осматривали, когда только пришли сюда?

— Помню, но сейчас мне это уже не нужно. Я просто хочу, чтобы все было в порядке. Чтобы я могла делать свою работу, а вы… Что бы вы там ни делали, чтобы у вас тоже все было хорошо.

— Вот оно что.

— Господин барон, я понимаю, что у вас с Даниэлем все куда серьезнее, чем вы рассказываете, — продолжила Элиза, осмелев. — Пожалуйста, скажите, я могу чем-то помочь?

Александр посмотрел на нее долгим взглядом, полным печали, сожаления и чувства вины, уже знакомого Элизе. Точно так же на нее смотрел Даниэль, когда она ляпнула, что знает, чем они занимаются. Наконец, он тяжело вздохнул и отрицательно покачал головой.

— Нет, Элиза. Вы уже ничем не можете помочь.

— Может, когда придут люди, вы бы позволили сначала мне поговорить с ними. Я могла бы убедить их.

— Нет. Это исключено. Вы и так очень много делаете и для Даниэля, и для меня. Не переживайте.

Он перевел взгляд на часы. Время было уже глубоко за полночь, и Элиза поняла намек — ей нужно было идти, оставить Александра наедине с собственными мыслями. Она поставила недопитый бокал на стол и поднялась, расправляя складки на платье. Александр встал следом, провожая ее до двери, но когда она почти ушла — неожиданно окликнул и, к удивлению Элизы, крепко обнял.

Она почувствовала запах вина, дыма и чего-то резкого и химического — точно так же пахло в лаборатории. Не зная, куда деваться, Элиза обняла его в ответ, положив ладонь на распущенные волосы, наощупь оказавшиеся очень сухими. Александр обнимал ее второй раз за все это время, и если в тот раз он хотел ее утешить, сейчас Элизу не покидало чувство, что теперь утешения искал он сам, устало склонив голову ей на плечо.

— Спасибо вам, Элиза, — сказал он, отпуская ее через некоторое время. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, господин.

— Берегите себя.

========== Часть 11 ==========

На следующее утро Элиза вновь встретила Даниэля в саду. Пошатываясь, точно пьяный, он шёл между кустами спиреи, протянувшимися вдоль дороги, как будто сплошная изгородь, сделанная из белых шариков соцветий. Увидев вдалеке Элизу, англичанин остановился, и повернулся в ее сторону, не оставив ей другого выбора, кроме как подойти и поздороваться.

— Доброе утро, Даниэль, — сказала она. — Как Вам спалось?

— Доброе утро. Не особо, — он пожал плечами. — Сегодня ночью было как-то шумно, вам не показалось?

— Не знаю. Я спала.

— Может, мне просто показалось, — улыбка на лице Даниэля на несколько мгновений застыла, как маска. — Знаете, хорошо, что я встретил вас сейчас. Я собирался зайти к вам чуть позже, но…

Он убрал руку из-за спины и протянул Элизе букет из цветов прострел-травы и львиного зёва, наверняка сорванный за стенами замка — она еще давно заприметила у обвалившейся башни заросли аконита. Смущенно улыбнувшись, Элиза с опаской взяла из его рук букет, держа его подальше от лица.

— Простите, — Даниэль заметил ее осторожность и тяжело вздохнул. — Вам не нравится?

— Вовсе нет, — ответила она с улыбкой. — Просто эти цветы очень ядовитые. Вы… помойте руки, когда придете обратно, хорошо?

— Я не знал. Простите, — он снова извинился, а затем забрал букет из рук Элизы и зашвырнул куда-то вдаль, за кусты. — Я ничего такого не хотел, просто решил, что они красивые.

— Ничего страшного. Они действительно красивые.

— Знаете, вы прямо как Александр. Он тоже… — Даниэль замялся.

— Люблю умничать? — Элиза рассмеялась. Он вспыхнул до корней волос.

— Я не это имел в виду! — сказал он, все еще неуверенный в своих словах. — Он тоже много знает о растениях, и вообще…

— Мне до его светлости ещё расти и расти. Я просто понемногу читала, пока убиралась в архивах, вот и всё.

— Вы прибедняетесь, Элиза, — Даниэль искренне улыбнулся. — Давайте пройдёмся?

Он протянул ей руку, и Элизе пришлось принять предложение и побрести вместе с Даниэлем по дорожкам вглубь сада. Она старалась не подавать вида, но находиться рядом с англичанином было тяжело, тоскливо и даже страшновато — после его последних выходок она постоянно ждала подвоха, и вместе с тем — тосковала по тому короткому времени, когда между ними всё было хорошо. Даниэль молчал, смотря под ноги и пиная попадавшиеся по пути камушки, пусть и выглядел так, будто хотел что-то сказать.

Они дошли до середины сада, когда англичанин предложил сесть на скамейку. Он ни на мгновение не выпускал ладони Элизы из своей, но до сих пор не сказал ни слова. На его лице, казавшемся в свете дня необычно бледным, застыло выражение, которое уже было ей знакомо — так же выглядел Клаас, когда мучился, размышляя над своей жуткой догадкой.

— Элиза, — сказал наконец Даниэль тихим, надломленным голосом. — Скажи мне честно. Александр рассказывал тебе о том, что мы с ним делаем?

— Нет, — ответила она честно. — Я совсем ничего не знаю.

— Оно и к лучшему, — он вздохнул. — Пожалуйста, скажи… Если мне в этом деле потребуется помощь… Ты мне поможешь?

Элиза не знала, что ответить. Она не могла отказаться — слишком жалко ей было Даниэля, сидевшего перед ней согнувшись и не смея взглянуть ей в лицо, но и согласиться сразу она тоже не могла. «Это дело» пока приносило только беды, до неузнаваемости меняя и замок, — а Элиза была уверена, что та плесень, неожиданно появившаяся и исчезнувшая до поры до времени, связана именно с ним, — и его обитателей. В конце концов, она не знала толком, хотелось ей спуститься на лифте в подземелья, чтобы узнать правду, какой бы страшной она ни была, или и дальше прятаться в дальней комнате, надеясь, что ее это не коснется.

Даниэль ждал, низко склонив голову. Где-то высоко, под крошащейся крышей замка, заливались птицы, свившие там свои гнезда, и им отвечал ветер, гулявший между зеленой листвой, между которой уже проглядывали желтые листья. Лето клонилось к концу — уже перевалил за половину август, и каждый следующий день становился прохладнее предыдущего. Над самым ухом Элизы, заставив ее вздрогнуть, прожужжал крупный шмель, облюбовавший цветок шиповника за ее спиной. Покачиваясь в воздухе, он приземлился прямо в сердцевину, сразу покрывшись желтоватой пыльцой.

— Пожалуйста, Элиза, — услышала она голос, слабевший с каждым словом. — Пообещай, что поможешь.

— Я не могу обещать, — ответила она уклончиво, поглаживая холодную ладонь Даниэля. — Но я постараюсь сделать все, что в моих силах, если ты попросишь. Идет?

— Идет. Прости, что я прошу о таком, это… Это все из-за меня, и я не должен никого впутывать, но…

— Нет ничего плохого в том, чтобы просить помощи. Я же сказала, я сделаю для тебя все, что смогу.

Даниэль больше ничего не сказал и положил голову ей на плечо, глядя из-под опущенных ресниц на дорожку. Элиза осторожно приобняла его, выдавив из себя ободряющую улыбку, хотя в глубине души надеялась, что ее помощь никогда не понадобится. Спустя некоторое время, прошедшее в тишине, нарушаемой только шумом сада, она услышала рядом тихое сопение — Даниэль, пристроившись, задремал. Элиза вспомнила события прошедшей ночи. Может, крик ей и показался, но вот их с бароном разговор он мог и услышать.

— Даниэль, — позвала она робко, когда рука совсем разболелась из-за тяжести. — Проснись.

— А? — англичанин распахнул глаза и выпрямился. — Прости, я… Я много проспал?

— Нет, — Элиза хихикнула, глядя на его растерянное лицо. — У меня просто рука затекла. Так бы я дала тебе поспать подольше.

— Прости, пожалуйста, — пробормотал он смущенно. — Пойдем обратно. Наверняка у тебя много дел, а я тут…

— Пойдем, — кивнула Элиза. — Но ты не переживай. Все хорошо.

Они вернулись в замок, болтая по дороге о пустяках. Даниэль наконец-то отвлекся от своих мрачных мыслей и с упоением рассказывал ей о своей учебе в университете, первых раскопках и вещах, которые они с профессором находили. У Герберта, по его словам, был настоящий нюх на древности — никто не мог понять, как ему удавалось находить вещи, до которых никто другой бы ни за что не добрался.

— А почему ты вообще решил стать археологом?

— Мне это очень интересно. Знаешь, ведь именно мы отслеживаем путь, который проходит человечество. Взять, например, вот это, — он показал на булавку, которую Элиза носила приколотой к переднику на всякий случай, как всегда делала фрау Циммерман. — Для тебя это обычная булавка, полезная, конечно, но если ты ее потеряешь, то особо не расстроишься. А через сто лет кто-нибудь найдет ее, и для него эта мелочь будет великим открытием, но при этом бесполезным — заколоть он ей уже ничего не сможет.

— Так чудно, — она улыбнулась. — Я никогда раньше не думала об этом так серьезно.

— Наверное, все науки в этом и заключаются — думать серьезно о несерьезных вещах, — ответил Даниэль.

Дойдя до зала, они разошлись — он пошел к себе, чтобы передохнуть, а Элиза отправилась на кухню, напевая под нос глупую песенку. Перед тем, как начать готовить, она с мылом вымыла руки и сменила передник, помня о несчастном букете аконита. Вряд ли Даниэль всерьез хотел отравить ее — он меньше всего был похож на человека, который хоть сколько-то разбирался в травах. Это она была деревенской девчонкой, все детство прокопавшейся в земле и проходившей в лес, когда как в Лондоне наверняка были другие развлечения.

Элиза даже представить не могла, какой он, Лондон. Кёнигсберг она видела на почтовых открытках и на иллюстрациях в книгах, а вот об английской столице не знала почти ничего, кроме рассказов о том, что там всегда туманно и холодно. В глубине души она лелеяла надежду отправиться в путешествие — если не самой, то хоть с бароном, увидеть мир дальше Альтштадта и соседнего Нойберга, в котором было всего лишь на несколько улиц больше.

Она чувствовала странное воодушевление, как будто море ей было по колено, и вот-вот — не сегодня, так завтра, — ее жизнь чудесным образом изменится в лучшую сторону, и все, о чем она мечтала, засыпая, сбудется. Конечно, это обманчивое чувство не продлилось бы долго, до первой проблемы, даже самой небольшой, но именно сейчас, накрывая на стол, Элиза могла сказать, что она была счастлива. Она словно заново осознала, что у нее есть дом и работа, и вокруг нее — действительно хорошие люди, пусть и со своими странностями и секретами.

Пробило два часа, но в столовой никто не появился. Элиза подождала немного, надеясь, что хоть сегодня всё будет по-старому, но ей снова пришлось разносить обед по разным комнатам. Даниэль так и сидел в своей комнате — когда она пришла с подносом, на котором еще дымился суп и жаркое, он снова писал что-то в дневник. Элиза больше не пыталась заглянуть в него, но одного случайного взгляда ей хватило, чтобы понять — Даниэлю становилось хуже. Его почерк, немного вытянутый и угловатый, которым были написаны его путевые заметки об Алжире, которые он иногда читал ей вслух, превратился в дерганное, абсолютно нечитаемое месиво, которое на буквы-то больше не походило. Он поблагодарил её, и Элиза поспешила уйти, не желая мешать.

Если с Даниэлем проблем у неё не возникло, то вот Александра пришлось поискать — ни в кабинете, ни в спальне его не было, и Элиза уже думала, что барон снова спустился в подземелья, но в итоге наткнулась на него в коридоре — Александр возвращался откуда-то со стороны архивов, неся с собой мешок, в котором что-то позвякивало. Он приказал отнести обед в спальню, и когда Элиза пришла, то увидела у него на столе разложенные кучу мелких шестеренок и болтов, полый металлический цилиндр и голубые камни правильной формы, похожие на отшлифованную гальку — из такого камня в прошлый раз она услышала голоса.

— Поставьте здесь, — Александр, погруженный в свои мысли, указал на небольшой столик. — Можете идти.

— Как прикажете, — кивнула Элиза, но всё же не сдержала любопытства.— Господин барон, а чем Вы занимаетесь?

— Это? — Он поднял голову, рассеянно оглядывая то шестерёнки, то её. — Ерунда. Одна занятная игрушка, ни больше, ни меньше.

— Понятно. Не буду Вам мешать.

— Да, — кивнул Александр, задержав на ней долгий, почему-то полный сожаления взгляд. — Идите.

Она побоялась спросить больше, иначе выдала бы себя с головой, но с другой стороны, ей хотелось понять, что особенного было в этих камнях и почему Александр вел себя так странно — еще никогда Элиза не видела его таким растерянным. В голове у неё появилось глупое предположение, что эти камни могли быть тоже своего рода дневником, только делать записи в них надо было не чернилами, а голосом, и именно этим Александр и собирался заняться, если бы она его не отвлекла. Но тогда почему и как внутри камня оказалась их ссора с братом — не мог же он, помещенный в уже старый и погнутый цилиндр, заработать самостоятельно и впитать в себя случайный отрывок разговора? Элиза покачала головой, отгоняя глупые мысли. Если бы такие вещи существовали — хотя, с другой стороны, они уже существовали, раз она сама трогала одну, — их бы давно использовали все, кому не лень, ведь наболтать ерунды в такой камушек куда проще, чем писать от руки, постоянно беспокоясь, что затупится перо или кончатся чернила. Элизе так точно стало бы легче: читала она бегло, а вот письмо всегда шло туго.

Прохаживаясь по пустым коридорам, она всё чаще ловила себя на мысли, что жизнь в Бренненбурге отучила её удивляться вещам, будь то наполовину живой своевольный фонтан или волшебные камни, из которых звучали голоса. Хотя, правильнее было сказать, что она не перестала удивляться — она просто перестала бояться неизведанного, желая только поскорее в нем разобраться и подчинить себе, прямо как Александр подчинил себе замок и всё, что в нём обитало — и фонтан, и странного извозчика, и даже красные наросты, не появлявшиеся в углах уже несколько дней.

Окинув взглядом пустой зал, Элиза решила все-таки отправиться в архивы. За посудой она собиралась вернуться позже, когда барон и его гость освободятся — еще раз отвлекать их она попросту боялась. Отец научил ее не соваться, когда он не в духе или занят, и терпеливо ждать, пока он не заговорит с ней первой. Александр с Даниэлем, конечно, не кинулись бы на нее с кулаками, но испытывать их терпение Элиза все равно не хотела.

Она вернулась в кабинет, в котором когда-то работал Клаас и который Элиза переделала под себя: перетащила, пусть и с большим трудом, из неиспользуемой комнаты кресло, принесла свечи, оттерла стол от многолетнего слоя копоти, растопила печку — в общем, сделала все, чтобы кабинет стал хоть немного уютнее. Ее уже дожидались книги, оставшиеся с прошлого визита: том практической магии Иоганна Вейера и несчастная «Праматерь», которую Элиза все никак не могла дочитать. Пусть она успела похвастаться Александру, что дошла до половины, дальше она не прочитала ни строчки. Каждый раз, когда она пыталась сесть за «Праматерь», слова и буквы превращались в однородное месиво, и ей приходилось перечитывать одну реплику по нескольку раз из-за того, что она постоянно то теряла суть предложения, то спотыкалась об рифму.

С тоской взглянув на книги, Элиза поняла, что вовсе не хочет читать. Подперев голову рукой, она просто сидела за столом, изучая трещины. Наверняка не было ничего плохого в том, чтобы сидеть вот так просто, ничего не делая, но почему-то Элиза чувствовала себя виноватой, как будто просто так теряла время, которое могла потратить на полезное дело. Повинуясь невнятному порыву, она даже раскрыла том Вейера на странице, которую заложила шелковой ленточкой, но только немного поразглядывала картинки с изображением непонятных символов и пентаграмм, чтобы с раздражением захлопнуть книгу.

Ей хотелось почитать что-то простое и легкое, но таких книг в Бренненбурге не водилось. Самым увлекательным, что находила Элиза, был справочник по анатомии. Изображения внутренностей, пусть и давным-давно выцветшие, притягивали взгляд, хоть у Элизы и в голове не укладывалось, что внутри нее все точно такое же, как нарисовано в книге. Вдохновившись, она даже попросила Александра позволить ей посмотреть, как он будет ставить эксперименты над животными, но барон снова ответил жестким отказом — его не убедило даже то, что Элиза вместе с отцом резала скот и не боялась крови.

Ее взгляд снова упал на «Праматерь». Кроме нее художественных — Элиза теперь знала, что книги не о науке назывались так, — книг у барона почти не водилось. В архивах стояли только пыльные сборники стихов Гёте, которые сразу показались ей слишком занудными и высокопарными, словно он писал их не для людей, а для того, чтобы полюбоваться самим собой. Но именно в «Праматери» была еще одна проблема, кроме того, что стихи давались Элизе нелегко — выдуманный замок, в котором доживал свой век выдуманный граф, слишком сильно походили на то, что перед собой каждый день видела Элиза, а саму прародительницу дома Боротин, несчастную при жизни и страдающую после смерти, она представляла только как женщину с портрета, который они нашли тогда с Даниэлем.

Элиза не знала ни ее имени, ни кем она была, даже то, что именно ее любил Александр, было всего лишь глупым предположением, но от этого незнакомку, навсегда запертую в восточном крыле, становилось только жальче. Во всем замке Элиза не нашла ни одного ее упоминания, кроме случайно подслушанного разговора — хотя, может, она просто плохо искала. Спрашивать у барона о таком она тоже не решалась, потому что боялась разбередить старую рану. Раз уж он не оставил в замке ни одного изображения своих родителей, потому что не хотел о них вспоминать, то о несчастной любви точно забыл давным-давно, и она просто не имела права напоминать.

Стоило подумать об Александре, он явился. Проходя по коридору, он увидел приоткрытую дверь в кабинет и решил заглянуть. Может быть, он ожидал увидеть здесь Даниэля, а нашел только служанку, полностью погрузившуюся в мысли, тоскливые настолько, что она не заметила, как глаза заслезились.

— Элиза, — окликнул барон. — Чем занимаетесь?

— Я? — она села ровно, обернулась, а затем спохватилась и вскочила со стула. — Извините. Я хотела почитать, но как-то… Не получилось.

Александр зашел в комнату и взглянул на книги. «Праматерь» вызвала на его лице легкую усмешку, а вот от книги Вейера он шарахнулся, как от огня. Увидев, что барон помрачнел, Элиза поспешила отойти на несколько шагов, боясь, как бы ей тоже не досталось. Она понимала, что лезет в запретные вещи, еще когда начинала ее читать, но не думала, что Александр разозлится так сильно.

— Вам не стоит читать о таких вещах, — сказал он тяжело, забирая книгу. — А если уж так интересно, то возьмите другого автора.

— Почему? — ляпнула Элиза. — А что не так с…

— Вейер — бездарность, — произнес Александр таким тоном, будто Иоганн Вейер, живший двести лет назад, каждое утро лично портил ему кашу. — Я думал, его бредней в моем замке не осталось.

— Простите. Я не хотела…

— Вы не виноваты. Хотя я уже говорил, что серьезные науки — это не ваше, ваша тяга к знаниям достойна похвалы.

— А что тогда мое? — не выдержав, спросила Элиза. — Я просто… Я не хочу прожить всю жизнь, умея только варить супы и подметать пол. То есть…

— Я займусь вашим образованием, когда решится проблема с Даниэлем, можете не переживать, — прервал Александр с легким раздражением в голосе. — Конечно, я не допущу, чтобы моя служанка оставалась необразованной, и я даю вам полный доступ к своей библиотеке. Другое дело, что некоторые вещи для вам слишком сложные…

Он раскрыл трагедию на месте, где заложила Элиза. Самая середина, как она и говорила — дальше не шло, как она ни пыталась. Покраснев от злости, она подошла к столу и взглянула на строчки, которые с первого взгляда понять не могла.

— Она мне не нравится, — сказала она тоном обиженного ребенка. — Слишком скучно.

— Почему? — спросил Александр, усмехнувшись.

— Когда я ее читаю, у меня такое чувство, как будто я смотрю на Бренненбург со стороны. Вы иногда себя ведете, прямо как граф. А праматерь…

— Что — праматерь?

— Прямо как та женщина в черном, — призналась она наконец, тяжело вздохнув. — Мы с Даниэлем нашли портрет в восточном крыле, и я все никак не могла у вас спросить, кто она.

— Вас это не касается, Элиза, — услышав о незнакомке, Александр побледнел и тут же попытался увести тему — значит, ее догадки были верны.

— Это ваша возлюбленная? — спросила она осторожно, вместе с тем понимая, что терять уже нечего. — Я правильно поняла?

— Правильно, — вновь отмахнулся Александр. — Фройляйн Циммерман, давайте оставим этот разговор до лучших времен.

— Хотя бы скажите, как ее звали, — не унималась Элиза. — Я такого себе надумать успела, вы не представляете!

— Ее зовут Елена.

— Я за нее обязательно помолюсь, — пообещала она. — И за вас тоже.

— Хорошо, — на лице барона промелькнуло подобие улыбки. — Я думаю, вам пора заниматься ужином, Элиза. Идите.

Она взглянула на часы, висевшие под самым потолком, поклонилась и послушно пошла на кухню. Сочинение Вейера Александр забрал с собой, и она боялась, как бы барон не решил его сжечь — автор мог быть хоть трижды дураком и бездарностью, уничтожение книг казалось Элизе самым настоящим преступлением. К тому же, чтиво было пусть непонятным, но интересным — ей нравилось разглядывать картинки и запоминать незнакомые термины и имена, пусть они никогда бы ей не пригодились. Еще и то, что книга была посвящена тому самому Агриппе, про которого говорил Клаас, делало ее ценнее.

Барон мог и не прогонять ее из архивов так рано — Элиза знала, сколько времени ей нужно на готовку и сервировку стола, и лишние полчаса, которые нечем было занять, только раздражали и выбивали из привычного ритма. Зато, наконец, она поняла, что за чувство заставляло ее ходить из угла в угол, пререкаться с Александром и донимать его дурацкими вопросами — Элизе было нечеловечески скучно. Ей хотелось снова заняться чем-нибудь с таким же пылом, как в первые недели, но дел не находилось. Все, что можно было разобрать, она разобрала, ежедневные обязанности выполняла быстро, да и никакой особой радости они не приносили. Ей хотелось вернуть те дни, когда Александр мог лично заниматься ее учебой, а не просиживал целые дни то в кабинете, то в подвале. Даже по Клаасу она начала скучать — тот пусть и пробыл в замке всего три дня, но успел натворить столько, что Элиза еще целую неделю не могла успокоиться.

Она думала, что в столовую снова никто не придет, но когда часы пробили шесть, пришел Александр, а за ним, немного опоздав, явился и его гость. Задумавшись, она по привычке накрыла на стол и уже собиралась убирать тарелки. Если бы ей пришлось ставить их обратно при бароне, он бы точно отчитал ее — когда дело касалось этикета, Александр был необыкновенно строг и требовал, чтобы все было идеально. Только иногда, когда случалось что-то из ряда вон, он позволял Элизе некоторые вольности, но такого почти не происходило. В первое время, когда Александр придирчивым взглядом оценивал, насколько правильно она подавала чай и как училась встречать гостей на проржавевших доспехах, Элиза даже злилась — ей было непонятно, откуда в бароне, полжизни прожившем на отшибе в пустом замке, столько стремления к совершенству.

Ужин прошел в полной тишине. Александр вообще почти не разговаривал за едой, а Даниэль просто выглядел очень сонным и усталым, хотя провел целый день в комнате. Элиза стояла за плечом барона, иногда подливая вино. Невыносимая скука никуда не делась, наоборот казалось, что молчание, прерываемое только стуком вилок и ножей, распаляло ее все сильнее. Элиза уже обдумала, как можно невзначай пролить вино или уронить что-нибудь, чтобы на нее обратили внимание и заговорили, но оставила эти мысли — выслушивать нотации она не была готова.

В конце концов, Элиза пришла к выводу, что своими дурацкими размышлениями она накликала беду. Сложив тарелки на поднос, она уже взяла его в руки и собиралась отнести на кухню, как вдруг весь замок, от основания до самых башен, содрогнулся от страшного грохота, похожего больше на рёв огромного чудовища, демона, каким-то чудом выбравшегося с иллюстрации к книге Вейера. Пытаясь вспомнить, что произошло в те короткие мгновения, казавшиеся необычно длинными, Элиза видела только красную пелену перед глазами, словно столовую заволокло туманом, а когда он рассеялся, на полу перед ней валялся поднос и осколки посуды, блестящие в луже растекшегося масла. Кто-то — Александр — крепко держал ее за плечи, не давая упасть. Сбоку Элиза слышала короткие, негромкие всхлипы. С трудом повернув голову, которую как будто набили ватой, она увидела Даниэля, который сидел на полу, сжавшись в комок.

— Элиза, — голос барона, звучащий необычно гулко, вывел ее из оцепенения. — Немедленно отправляйтесь в свою комнату и не вздумайте выходить.

Она обернулась. Александр был необыкновенно бледен и наверняка напуган. Пытаясь прийти в себя, Элиза взглянула на свои ладони, покрытые осыпавшейся с потолка побелкой. Она чувствовала, как бешено колотится сердце, видела даже, как дрожат руки, но вместе с этим не ощущала никакого страха, как будто грохот вытряс из нее все чувства, или наоборот она была испугана так сильно, что уже не замечала этого.

— Мне нужно убраться, — возразила Элиза пусто, взглянув на барона. Александр встряхнул ее за плечи.

— Идите к себе! — повторил он, с трудом отпуская ее. — Это приказ, Элиза.

Все еще ничего не понимая, она перешагнула через осколки и взглянула на Даниэля, который после слов барона сжался еще сильнее. Уходя, она видела, как Александр поднял его на ноги и потащил за собой — наверняка в подвал. Наверняка этот рёв был связан с тем, что они там прятали, и если в первый раз Александр смог отмахнуться от нее неправдоподобным враньем о том, что ничего не было, то сейчас все было предельно ясно.

Элиза закрыла дверь в спальню и села на кровать, чувствуя, как ее бьет дрожь. Мыльный пузырь, в котором она ощущала себя всю дорогу до комнаты, наконец-то лопнул, и ее с головой накрыло нечеловеческим ужасом. Накрывшись одеялом, она закрыла лицо руками, не пытаясь вытереть бегущих по лицу слез. Воспоминания стали необыкновенно яркими — она снова слышала этот грохот, больше похожий на крик кого-то гигантского, полный злобы и отчаяния, снова чувствовала, как пол уходит из-под ног. Элиза даже представить не могла, как Александр успел подняться со стула и удержать ее.

Он ушел вниз. Взял с собой Даниэля, от которого не было никакого толка, и снова спустился в проклятое подземелье, с которого все началось, из которого распространялась эта гадость, разрушавшая замок снаружи и изнутри. От мысли, что гул может повториться и подвал просто-напросто завалит камнями, Элиза снова вздрогнула. Ее тошнило от страха и от собственного бессилия — она не могла противостоять тому, что поселилось в Бренненбурге, и никому уже не могла помочь.

Не в силах оставаться на одном месте, она вылезла из-под одеяла и, выглянув из-за двери, медленно вышла в коридор. О прошедшем землетрясении напоминала только пыль на полу, и больше ничего. Крадучись, Элиза добралась до столовой и выдохнула с облегчением, увидев фигуру в плаще, убиравшую осколки — извозчика.

— Господин Герих! — окликнула она, подходя ближе. Слуга резко выпрямился и отпрянул, держа голову низко опущенной, чтобы под капюшоном не было видно лица. — Скажите, где господин барон? С ним все хорошо?

Она подошла на шаг ближе и остановилась, почувствовав в воздухе тяжелый запах пряностей и вина. Слуга наверняка был пьян, но ее это сейчас волновало меньше всего. Элиза повторила вопрос, но Герих только качнул головой и ответил что-то нечленораздельное, поправляя капюшон — она заметила, что руки у него даже в перчатках выглядели необыкновенно раздутыми и непохожими на руки обычных людей.

— Я уберу сама, — сказала Элиза, сглотнув. — Не переживайте.

Кроме страха, с которым она вышла из спальни, Элиза ощущала что-то еще — как будто шестое чувство, которое в умных книгах называли интуицией, подсказывало ей держаться от извозчика как можно дальше. Ей хотелось сдернуть с него капюшон — но та самая интуиция подсказывала, что если она это сделает, то тут же пожалеет.

— Пожалуйста, идите, — повторила она. — Его светлость разозлится, если увидит.

Упоминание барона подействовало. Подобрав осколки, Герих, все так же не поднимая головы, быстрой неловкой походкой ушел, оставляя после себя запах алкоголя. Только когда он скрылся за поворотом, Элиза смогла хоть как-то успокоиться. Рядом с извозчиком она чувствовала себя так, будто разговаривала с деревенским дурачком — было жутко, неловко и брезгливо. Масла в огонь подливало то, что она никогда не видела его глаз — даже когда он отвозил барона в Кёнигсберг, Элиза видела только нижнюю часть лица, изуродованную шрамами. В духе Александра было брать такую страхолюдину с собой в столицу, пугать непривыкших к уродству горожан и поддерживать свой образ загадочного отшельника.

Одеревеневшими руками она собрала оставшиеся черепки и кое-как вытерла пятно на полу. Обычные дела отвлекали, возвращая в реальность, которая, по сути своей, нисколько не изменилась: замок остался таким же, как был, только покрылся слоем пыли, осыпавшейся с потолка. Второго удара тоже ничего не предвещало, хотя он мог возникнуть так же внезапно, как первый.

Не зная, куда деться, Элиза решила выйти в зал и подождать Александра там. Кроме горсти мелких камней, валявшихся под местом, где раньше были каменные перила, только одна вещь напоминала об ужасе, который пережил замок: Гертруда молчала. Мраморное лицо с приоткрытым ртом тупо смотрело вперед, на дверь баронского кабинета, и не выражало ничего. Элиза подошла к фонтану, чтобы проверить получше, и обнаружила, что вода, оставшаяся на дне ракушки, помутнела и отдавала железом.

— Бедная, — шепнула она тихо, положив руку на каменное крыло. — Что с тобой случилось?

Встав на цыпочки, Элиза заглянула в отверстие, откуда вытекала вода, и заметила, что оттуда что-то торчало. Подтянувшись и обняв Гертруду за шею, чтобы не упасть, она встала на край ракушки и посмотрела поближе — оказалось, даже туда забился сгусток плоти, с которыми Элиза боролась все это время. Идти до лаборатории она побоялась, поэтому принесла с кухни старый нож, которым никогда не пользовалась. Поковырявшись немного и чуть не упав в грязную воду, она наконец достала изо рта Гертруды плотный комок, плюхнувшийся на дно ракушки и позволивший воде — чистой, ничем не пахнущей, — хлынуть веселым потоком.

— Хоть тебе я могу помочь, — спустившись, Элиза беспокойно усмехнулась. — Без тебя здесь совсем плохо.

Журчание воды нарушило глухую тишину, окутавшую Бренненбург, и Элиза наконец смогла вернуться к себе. Ей все еще было страшно, но уже не так сильно. Распахнув окно, Элиза подставила лицо теплому августовскому ветру, а после, не раздеваясь, легла на кровать. Она надеялась, что сможет задремать и когда проснется, Александр уже вернется и наконец-то объяснит, что произошло.

Элиза не поняла толком, уснула она или нет, но когда она открыла глаза спустя время, казавшееся одновременно необыкновенно долгим и в то же время — пролетевшим за секунду, было уже темно. Из открытого окна доносился стук — кто-то долбил в ворота, прямо как два месяца назад, когда она только обживалась в замке и больше всего на свете боялась, что за ней придет отец.

Выйдя в коридор, Элиза, прямо как тогда, увидела у окна барона. Опершись на трость, он смотрел на ворота, в которые кто-то стучался и звал то его самого, то Элизу. Прислушавшись, она узнала голос — это был Габриэль. Может быть, землетрясение дошло до самого Альтштадта, и он решил приехать и проверить, все ли с ними в порядке, а может произошло что-то еще.

— Господин. — Элиза встала рядом с ним, глядя во двор. В прошлый раз толпа была такая, что ее было видно, но сейчас верховой, скорее всего, был один. — Мне пойти и спросить, что ему нужно?

— Нет, — ответил Александр, не поворачиваясь. Опустив глаза, Элиза заметила, что по его руке бежала тонкая струйка крови, с такой силой он сжал набалдашник с острым клювом.

— Господин барон! — ахнула она, хватая его за рукав. — С вами все хорошо? Я могу что-нибудь…

— Все нормально, — отмахнулся Александр, доставая из кармана платок и заматывая им ладонь. — Это вас не касается, фройляйн Циммерман. Идите к себе.

Элиза снова взглянула в окно. Стук не прекращался ни на мгновение, как и крики, хотя ей казалось, что с каждым разом голос Габриэля становился все более охрипшим. Барон выглядел совсем плохо: погруженный в свои мысли, он как будто не понимал, что на самом деле происходит, и не мог рассуждать здраво.

— Он не уйдет, господин, — возразила Элиза. — Позвольте мне пойти и поговорить с ним.

— Нельзя.

— Почему?

— Это опасно. Неизвестно, что с вами случится.

— Я буду осторожна, обещаю. Я не буду открывать ворота.

Александр еще немного подумал, глядя в пространство, а затем махнул Элизе, чтобы она шла следом. Они поднялись по лесенке, и она думала, что барон прикажет ждать его здесь, но Александр позволил ей зайти в коридор, а затем, отперев двойные двери, пропустил и в сам кабинет. Войдя туда, Элиза ахнула. На стенах были развешены разные плакаты и рисунки, где были изображены люди, растения и животные, вдоль стен стояли витрины, в которых лежали кости, какие-то листки бумаги и даже два изогнутых кинжала, исписанных незнакомыми символами. Посреди кабинета, занимая все свободное место, стояли два сдвинутых вместе стола, покрытых пятнами давно засохшей крови.

— Ничего не трогайте, — бросил Александр, открывая один из ящиков. — Фройляйн!

Элиза отошла от полки, с которой, разглядывая ее пустыми глазницами, скалился чей-то череп, и спрятала руки за спину. Представляя себе кабинет, она думала, что здесь скрывается что-то совсем уж мерзкое, но все эти диковины вызывали в ней только неподдельный интерес и любопытство.

— Господин барон, — тихонько спросила Элиза. — А чей это череп?

— Элиза… — Александр тяжело вздохнул. — Сейчас не время спрашивать такие глупости.

— Я просто подумала, что вы знаете, — она улыбнулась. Такая мелочь, но она помогла притупить страх и волнение. — Зачем мы сюда пришли?

— За этим, — барон показал ей блестящий пистолет. — Вы умеете стрелять?

— Отец учил меня стрелять из ружья, — сказала она. — Но это было давно.

— Что-нибудь вы должны помнить. — Александр вложил оружие ей в руки. — Он заряжен, поэтому будьте осторожны.Это на случай, если все пойдет совсем не так.

— Я не буду стрелять в Габриэля.

— Дело не в Габриэле, — он нахмурился. — Вы разве не понимаете? Думаете, он пришел один? Ошибаетесь.

— Но если бы горожане решили бунтовать, людей было бы куда больше, — возразила Элиза. — Почему вы так думаете?

— Они надеются решить все на месте, не привлекая внимание Ордена. Может быть, считают, что я решу сознаться в преступлениях, которые они мне приписывают, и отправлюсь к королю с повинной, я понятия не имею, что в головах у этих людей. В любом случае… — Он положил руку ей на плечо. — Постарайтесь хотя бы отвадить их, Элиза. Я не думаю, что у вас получится в чем-то их убедить, но это хотя бы выиграет нам время, чтобы я смог связаться с гарнизоном.

— Я сделаю все, что смогу. — Элиза сглотнула, чувствуя, как в груди собирается колючий комок нервов. — Я уверена, что вы ни в чем не виноваты, господин.

— Мне этого достаточно. Идите. Я надеюсь на вас.

Александр проводил ее до прихожей, и Элиза попросила, чтобы он вернулся назад. Она и представить не могла, что настанет такой день, когда барону потребуется ее помощь и защита, но вот он настал — за дверями замка, заскрипевшими отвратительно громко, за крепостной стеной, ждала самая настоящая опасность. Подойдя к воротам, в которые до сих пор стучали, Элиза глубоко вздохнула, взяла пистолет в правую руку и наконец выкрикнула:

— Хватит стучать! — ее голос дрожал и звучал задавленно, но стук прекратился. — Габриэль!

— Элиза! — отозвался верховой с той стороны. — Открой. Мне срочно нужно видеть барона.

— Он болен, — ответила она заранее придуманную ложь. Кто-то за воротами выругался. — Кого ты привел?!

— Жители города хотят видеть барона, — повторил Габриэль с нажимом. — Дело очень важное. Пусти, тебе не понять.

— Господин поручил мне говорить за него. Что случилось?

— Я не могу так кричать, — она услышала в голосе верхового такую же дрожь. — Открой ворота, пожалуйста, Элиза.

— Скажи, кто с тобой, и я решу, открывать или нет.

— Фриц Миллер, — это имя ни о чем ей не говорило. — Глава народной дружины. Два его помощника. Все.

— Нет у нас никакой народной дружины.

— Теперь есть! — крикнул кто-то третий. — Открывай, девка, тебе же хуже будет!

— Не слушай его, — произнес Габриэль умоляюще. — Пожалуйста, Элиза. Тебя никто не тронет, но и мы не уйдем ни с чем.

Элиза огляделась по сторонам. Вдалеке виднелось светящееся желтым окно, в котором проглядывал силуэт — Александр наблюдал из коридора, а за углом замка, прячась от света факелов, стояла крупная знакомая фигура извозчика, которая теперь вселила в нее уверенность. Собравшись с силами, Элиза сняла засов и приоткрыла створку ворот, пряча за ней руку с пистолетом, чтобы не выдавать себя раньше времени и чтобы иметь возможность или попытаться закрыть ворота, или напасть первой.

Сначала она думала, что Габриэль ее не обманул. Вместе с ним пришла та парочка, лысый и длинный, которых она видела в «Мельнице», когда отправляла письмо, еще один мужик, державший факел, а вот пятым был герр Циммерман. Увидев Элизу, он злобно усмехнулся, и она еле удержалась, чтобы выстрелить ему прямо промеж глаз — завершить то, что начал Александр.

— Опять я тебе поверила, — она взглянула на Габриэля, бледного и незаметного на фоне остальных. — Ничему меня жизнь не учит.

— Где барон? — спросил лысый, видимо, бывший тем самым Миллером.

— Я уже сказала — он болен и не выходит из замка, — огрызнулась Элиза. — Если есть какие-то дела, обсуждайте со мной.

— Есть, — вставил длинный. — Весь Альтштадт хочет знать, куда деваются люди.

— Люди каждый день куда-то деваются. Говорите имена, кто и когда пропал.

— Дурачок Ганс, — лысый начал загибать пальцы. — Аделинда, шлюха с окраины, Конрад и Ральф, безработные, Эрнст, охотник. Дальше перечислять?

— Хватит, — Элиза подняла руку. — То есть вы обвиняете барона в том, что он похищает пьяниц и проституток из города, я правильно понимаю?

— Отвечай, где они! — вклинился отец. Ее передернуло от злости.

— Я не с тобой разговариваю! — выпалила она. — Тебе было мало в прошлый раз?!

— Тихо! — лысый встал между ними. — Мы договаривались, что ты не будешь мешаться, Густав. Так ты, девочка, никого из них не видела?

— Не видела. Вот что я вам предлагаю: напишите, кто и когда пропал, и барон отправит прошение, чтобы сюда прислали шерифа с солдатами и они прочесали округу.

— Хорошо тебя этот нелюдь выдрессировал, — лысый шагнул вперед. Элиза сделала шаг назад, крепче сжимая пистолет, норовивший выскользнуть из вспотевших пальцев. — Думаешь, мы на это поведемся?

— Не смейте оскорблять барона, — она нахмурилась. — Если уж хотите справедливости, то соблюдайте закон.

— Видали мы такие законы, — добавил один из помощников. — Лучше уж мы сами решим, виновен упырь или нет!

— Подумай сама, — лысый улыбнулся. — Нас тут пятеро, а ты одна. Нам ничего не стоит сейчас взять, пройти в замок и убедиться лично, болен его сиятельство или нет.

Элизе хотелось верить, что вот сейчас Габриэль встанет на ее сторону, защитив от мужичья, которое он вновь привел в замок, но верховой пристыженно молчал, не смея сделать первый шаг. Элиза выдохнула и, противясь сковавшему ее ужасу, вскинула пистолет, направив его прямо в лицо главы народной дружины. Его храбрость, с которой он наседал до этого, как ветром сдуло, и он отошел за ворота.

— Ноги вашей не будет в Бренненбурге, — произнесла Элиза медленно, понимая при этом, что выстрелить она сможет только один раз, а их, все-таки, было еще трое, да и если и тратить пулю — то только на герра Циммермана, который как раз подался вперед.

— Скотина! — он тоже остановился, когда Элиза перевела пистолет на него. — Как ты…

— Я спросила, в прошлый раз тебе было мало? — она не сдержала нервной улыбки, глядя на перепуганное лицо отца. — Думаешь, я не сделаю, что барон пообещал?

— Хватит! — Габриэль, наконец-то набравшийся храбрости, оттеснил Фрица и Циммермана. — Элиза, убери пистолет.

— Только после того, как вы уберетесь отсюда, — она все еще целилась в отца несмотря на то, что рука уже дрожала от напряжения. — Я вас насквозь вижу — вам плевать на тех, кто пропал, разве не так? Вам только повод дай, чтобы взбунтоваться против барона, разве я не права?

— Много ты понимаешь…

— Побольше твоего! — голос Элизы чуть не сорвался. — Убирайтесь, пока шериф не пришел еще и за вами, как за зачинщиками. Хотите в Кёнигсберг в клетках отправиться? Барон вам это устроит.

— Мы поняли, — сказал Габриэль примиряюще. — Мы все поняли и мы сейчас уйдем, но…

— Но разговор еще не закончен. Передай лучше своему хозяину, что мы еще вернемся и добьемся от него правды. И тебе мы тоже все припомним.

— Проваливайте, — Элиза опустила пистолет. — Можете не волноваться, я вам этого тоже не забуду.

Они попятились назад, и Элиза, пользуясь возможностью, захлопнула ворота и закрыла на засов. Она слышала конское ржание и приглушенную ругань, удалявшуюся в сторону леса. Все закончилось — все даже закончилось хорошо, ей не пришлось стрелять и она смогла отстоять замок, но ее колотило от ужаса еще сильнее, чем днем. Металл, нагревшийся от ее руки, обжигал кожу, и она была готова бросить его прямо здесь, но боялась, что пистолет выстрелит сам по себе. На негнущихся ногах она пошла обратно в замок, не глядя по сторонам. Если бы на нее напали, за нее наверняка заступились бы и Герих, и Габриэль, но неизвестно, получилось бы у них отбиться, и неизвестно, не пришибли бы Элизу случайно.

Она не заметила, как преодолела темные тоннели и вернулась в зал. Еле-еле шагая по коридору, она и здесь слышала голоса — злые и напряженные, но слов, которые они произносили, она не могла понять, как будто они пролетали мимо ушей, никак не откладываясь в памяти. Прислонившись к стене, она видела, как Даниэль и Александр о чем-то горячо спорили, не замечая ее — если бы они увидели, то Александр не залепил бы ему пощечину такой силы, что Даниэль чуть не упал.

— Убирайся с глаз моих, — услышала она слова, последовавшие после оглушительно громкого хлопка. — Мы заключили договор — будь добр его соблюдать!

Даниэль ответил что-то непонятное, поднялся на ноги и, держась за щеку, прошел мимо Элизы, одарив ее таким взглядом, будто это из-за нее они поссорились и из-за нее он получил по лицу. Александр, заметив ее, еле стоящую на ногах, оказался рядом в мгновение ока, позабыв об англичанине.

— Элиза, — он не сдержал облегченной улыбки. — Ты цела? Скажи что-нибудь.

Александр забрал у нее пистолет и отложил на подоконник. Элиза молчала, не в силах даже пошевелиться — ее все еще не отпускало от мысли, что прямо сейчас она в одиночку прогнала пятерых человек вдвое больше и сильнее ее, и среди них был ее родной отец, которого она была готова по-настоящему убить, стоило только нажать на спусковой крючок, родной отец сам был готов наброситься на нее первым, когда как совсем чужой человек разговаривал с ней так тепло и заботливо. Александр в первый раз обратился к ней на «ты», и пока она молчала, он оглядывал ее с головы до ног, чтобы убедиться, что она не ранена.

— Прости меня, пожалуйста, — Александр крепко обнял ее. — Это все из-за меня. Пожалуйста, прости.

— Папа, — всхлипнула Элиза, не зная, к кому именно она обращалась — к Александру ли, или к герру Циммерману, которого она не называла так уже много лет. — Я…

— Теперь все хорошо. Ничего не бойся, Элиза. Ты со всем справилась.

========== Часть 12 ==========

Еще никогда Элиза не плакала так долго.

У нее жутко болела голова и наверняка опухло лицо, но она просто не могла остановиться. Сидя на диване в комнате с фортепиано, она пыталась прийти в себя и хотя бы пересказать, что случилось, но снова и снова начинала рыдать. Александр все это время сидел рядом, приобняв ее за плечи и что-то говоря, пытаясь хоть как-то отвлечь ее и успокоить. Он терпеливо слушал ее сбивчивый рассказ, прерывавшийся слезами, и только иногда задавал уточняющие вопросы.

— Они не вернутся, — подытожил он. — По крайней мере, не завтра и не послезавтра.

Элиза отпила вино из бокала и дрожащими руками поставила его на место. Ей хотелось в это верить, но никак не получалось — как наяву она видела перед собой зачинщиков бунта, до отвращения уверенных в себе и своих словах, как будто они пришли в замок просто для того, чтобы проверить почву и понять, как он устроен. Пусть в Альтштадте и не было опытных солдат, принести лестницу, чтобы забраться на крепостную стену, кто-нибудь мог бы и догадаться.

— Перестаньте об этом думать, Элиза.

Александр всегда говорил так, будто знал, что творится у нее в голове, или просто по одному ее взгляду, направленному в одну точку, все можно было понять. Александр всегда мог найти выход и говорил, что серьезные дела и проблемы ее не касаются, но в итоге все пришлось решать ей — сам он оказался слишком слаб и напуган, чтобы снова разогнать толпу крестьян, но при всем желании Элиза не могла злиться на него за это. На него, как и на замок, свалилось слишком много за эти две недели — и крестьяне, и Даниэль, и незнакомая плесень с гулом, которые можно было объяснить не иначе, как колдовством.

— Пожалуйста, скажите мне, — Элиза снова всхлипнула. — Что случилось днем?

— Это очень долгая история. Сейчас для этого не время.

— Расскажите, — повторила она настойчиво. — В прошлый раз вы сказали, что мне показалось, но теперь…

— Вы сейчас не в том состоянии, Элиза. Вам нужно отдохнуть.

— Я не могу. Пожалуйста, господин барон. Я хочу знать, что здесь происходит.

Александр посмотрел на нее тяжелым, усталым взглядом, который должен был смутить ее и заставить отступить, но у Элизы просто не осталось сил бояться. Пусть он был прав и она смертельно устала за весь этот день, она не могла спокойно спать, зная, что в любой момент замок мог обвалиться ей на голову, и она даже не узнает, почему так произошло. Поняв, что служанка не успокоится, Александр залпом выпил вино и тяжело вздохнул, готовясь к рассказу.

— Даниэль участвовал в раскопках древнего храма в Алжире, — начал он, избегая лишних подробностей и упрощая все так, чтобы она точно поняла. — Там он нашел волшебную сферу, которую привез в Лондон, но… Сущность, которую мы называем Тенью, страж этой сферы, последовала за ним. Именно она убила профессора Герберта и всю экспедицию, и еще несколько человек в Лондоне, прежде чем Даниэль написал мне с просьбой о помощи.

— Нас она тоже убьет? — спросила Элиза первое, что пришло ей в голову. Рассказ о магическом шаре и Тени, что за ним следовала, никак не укладывался в ее голове и больше был похож на страшную сказку.

— Нет, — ей показалось, лицо Александра дернулось. — В подземелье мы занимаемся тем, что пытаемся освободить сферу от Тени. Тот грохот, который вы слышали, и те сгустки плоти, которые находили — ее проявления в нашем мире. Вот все, что вам нужно знать.

— Откуда вы знаете, как ее отогнать? — спросила Элиза, съежившись. От мысли, что она поливала кислотой древнего монстра, способного разорвать дюжину человек за один раз, становилось одновременно страшно и смешно. — А если у вас не получится?

— Я изучал сферы много лет, Элиза. Можете не сомневаться, мы с Даниэлем как никогда близки к победе. Все, что нам нужно — немного времени, которое вы для нас выиграли.

— А из-за чего вы с Даниэлем поссорились? Почему вы его ударили?

— Он возомнил о себе слишком много, — отрезал Александр, сжимая бокал в руках. — Он не в себе. Я уже говорил — держитесь от него подальше. Понимаю, у вас есть к нему чувства, но…

— У меня нет к нему никаких чувств, — перебила Элиза. — Простите.

— Называйте как хотите. Сути это не меняет.

Они сидели еще какое-то время, болтая о бытовых вещах, чтобы забыть о тяжелом разговоре о бунте, сфере и Тени. Элиза описывала диковины, которые находила, пока убиралась, и даже попросилась еще раз посетить кабинет — Александр сказал, что подумает об этом. Тяга Элизы к знаниям, какими бы они ни были, больше не удивляла его, и он пообещал изменить план ее обучения, добавив в него вещи посерьезнее. Пока она слушала рассказы о Кёнигсберге и Ордене, ее глаза слипались, а слова все чаще пролетали мимо ушей, пока не слились в однородный, убаюкивающий шум.

Утро восемнадцатого августа, необыкновенно яркое, солнечное и наполненное птичьим пением, раздающимся прямо около окна, Элиза встретила уже в своей комнате, хотя она не помнила, как добралась сюда. После вчерашнего кошмара Александр позволил ей отдохнуть — на часах было уже одиннадцать. Не торопясь, она поднялась с постели, умылась и причесалась, как будто пытаясь таким путём вернуться в реальность, вчерашней ночью перевернувшуюся с ног на голову.

Но реальность Элизы могла переворачиваться сколько угодно — Бренненбург оставался все таким же. Идя по коридору, который кто-то — теперь она знала, кто, — подмёл от осыпавшейся пыли, она оглядывалась по сторонам, пытаясь уловить хоть что-то, что свидетельствовало бы о вчерашнем дне. Остановившись у того самого окна, Элиза взглянула во двор, по которому гордо прогуливалась Анхела, за которой наблюдала неизвестно как проникшая в замок черная кошка, устроившаяся на нагретых солнцем ящиках. Похожую Элиза видела в «Мельнице», и она точно так же любила дремать на чем-нибудь деревянном — например, прямо на столах.

— Тинкер, — напомнила себе Элиза и улыбнулась. — Кошка Тинкер.

Прогуливаясь по пустому замку, залитому солнечным светом, она здоровалась с его обитателями — Гертрудой, доспехами, даже с Чёрным Орлом на гобелене, которые напоминали ей, что в Бренненбурге до сих пор была жизнь, своя, тихая и неприметная, придуманная самой Элизой, чтобы не было так пусто и одиноко, и ставшая в итоге самостоятельной.

Не зная, куда себя деть и чем заняться, чтобы точно вернуться в привычное русло, Элиза даже набралась смелости и постучала в запертые двойные двери кабинета, которые больше не вызывали привычного трепета, но никто не ответил. Она не нашла Александра ни в других комнатах, ни в архивах, значит, он точно был в подземелье — боролся с жуткой Тенью, спасая от нее и Даниэля, и себя самого вместе с замком и его обитателями.

Теперь Элиза больше всего на свете боялась увидеть в углах мясистые сгустки — когда она не знала, что это, бороться с ними было куда проще. Терпение чудовища удивляло ее, ведь будь Элиза на его месте, то давно съела бы такую наглую девчонку просто чтобы она больше не смела прикасаться к нему. Тем более, что пожиранием невиновных оно не гнушалось, иначе не тронуло бы ни экспедицию, ни лондонских друзей Даниэля.

Англичанин наверняка был вместе с Александром. Элиза вспоминала, как перепугалась, когда барон решил прогуляться по саду наедине с Клаасом, и смеялась над собой. Клаас по сравнению с Даниэлем оказался божьим одуванчиком, только что слишком любопытным и вспыльчивым. На его счастье, все быстро разрешилось и он смог вернуться к своей невесте в столицу, когда как Даниэлю приходилось торчать в замке и каждый день бороться за свою жизнь. Элиза даже не могла осуждать его за странное поведение и пугающие перемены настроения — неизвестно, как повела бы себя она, оказавшись на его месте.

Даниэль нашел ее на кухне, за приготовлением обеда. Он вновь был бледен и перепуган, прямо как вчера, и Элиза подумала было, что в подземелье случилось что-то ужасное, но он даже не дал ей возможности спросить. Подойдя очень близко, он заговорил тихо и сбивчиво, боясь, что их кто-то услышит.

— Элиза, скажи, — вблизи она видела, как губы англичанина, до ужаса белые, дрожали. — Ты знала человека по имени Клаас Винке?

— Клаас? — переспросила она. — Он гостил здесь до тебя пару дней. Откуда ты про него узнал?

— Элиза… — Даниэль положил руку ей на плечо и взглянул сочувственно. — Я… Я нашел кое-что, что тебе нужно увидеть. Пожалуйста, пойдем со мной.

— Куда? — она напряглась. — И при чем здесь Клаас?

— Ты все увидишь. Это… Я не могу описать это словами. Пойдем. Это внизу.

— Его светлость запретил мне туда спускаться. Прости, я не могу.

Все казалось Элизе неправильным. Клаас уехал из замка месяц назад, и он точно не мог оставить после себя ничего, что так напугало бы Даниэля. К тому же, она не могла позволить себе ослушаться барона, тем более, после вчерашнего дня. Она помнила и то, как смотрел на нее Даниэль после ссоры, и все предупреждения Александра о том, что с ним не все в порядке.

— Может, это тебя убедит, — англичанин сунул ей в руку помятую грязную записку. — Тебе нужно это увидеть.

— Что это? — Элиза развернула записку, где скачущим, но знакомым почерком, было выведено всего несколько слов.

«нельзя забывать

меня зовут клаас. я из кёнигсберга

я должен выбраться

ее зовут элиза. я должен её спасти»

— Что это, Даниэль? — спросила она тихо, не веря своим глазам. — Где ты это взял?

— У нас очень мало времени, — англичанин взял ее за руки. — Если мы не пойдем сейчас, то не успеем ему помочь. Александр вернется, и…

— Нет, подожди. Этого не может быть…

— Он держит этого человека в подземелье! — выпалил Даниэль со слезами на глазах. — Я… Мы… Мы должны спасти его. Пойдем скорее.

Она позволила Даниэлю повести за собой по коридору, к лифту. Перед металлическими воротами машины она попыталась остановиться и вернуться назад, но англичанин напомнил ей, зачем они спускаются вниз: чтобы помочь человеку, который всё это время находился в замке, который не уезжал ни в какой Кёнигсберг и у которого не было никакой невесты. Человеку, о чьей судьбе барон все это время лгал, глядя ей прямо в глаза.

Даниэль дернул рычаг, и лифт, узкая железная клетка, стены которой изнутри были обиты белой тканью с вышитыми золотыми лилиями, со скрипом поехал вниз. Элиза стояла, прислонившись к стене, и сжимала в руках грязную записку, написанную, наверное, каким-то куском угля. «Нельзя забывать», — шепнула она себе. Теперь все вставало на свои места — и странные крики, в которых слышалось ее имя, и то, зачем барону столько лепестков дамасской розы, чай с которыми усыплял и заставлял забыть прошедший вечер. Даниэль стоял рядом, сочувственно глядя на нее и ничего не говоря. Наверняка он представлял, какое разочарование она испытывала, но никак не мог поддержать.

— Почему? — спросила Элиза негромко, когда лифт остановился. — Почему так?

— Я не знаю. — Даниэль подал ей руку, помогая перешагнуть зазор между лифтом и полом. — Честное слово, я не знаю. Пойдем. Его держат где-то здесь.

Они оказались в подземной тюрьме, которая якобы давно не использовалась. Несмотря на горящие факелы, здесь было неестественно темно, прямо как в старом хранилище. Элиза вновь вспомнила крик, который слышала позапрошлой ночью, и наконец поняла, кому он принадлежал, и какое окровавленное, изуродованное до неузнаваемости нечто барон назвал мерзостью и приказал унести обратно. У Клааса почти получилось вырваться на свободу, и даже несмотря на то, что она предала его, он искренне хотел спасти ее из проклятого замка.

— Александр сказал, он был шпионом, — произнес Даниэль с горечью, открывая одну из дверей. — Я верил ему. Признаюсь, я верил ему, пока не нашел эту записку. Мне очень жаль, Элиза.

Он открыл камеру и пропустил Элизу вперед, крепко закрывая за собой дверь. Четыре свечи, горевшие по углам каменного стола, были слишком тусклыми, и ей пришлось напрячься, чтобы найти в одном из углов Клааса — но его нигде не было. Обернувшись к Даниэлю, невероятно мрачному, она увидела, как он берет изогнутый нож, исписанный символами, похожий на тот, что она видела в кабинете барона.

— Что происходит? — спросила Элиза севшим от страха голосом. — Где Клаас?!

— В соседней камере, — ответил англичанин. — Не переживай, он тебя услышит. Я сказал ему, что приведу тебя, но ему, кажется, это не понравилось.

— Что ты…

Элиза попятилась, оглядываясь по сторонам и разыскивая что-то, что могло бы служить оружием. В намерениях Даниэля, который шел на нее с ножом, сомневаться больше не приходилось. Обойдя стол по кругу, она заметила только деревянное ведро, стоявшее в углу. Схватив его, Элиза выставила его вперед, надеясь защититься от удара. Даниэль, которого ее попытки сопротивляться выводили из себя, бросился вперед, пытаясь схватить, но Элиза успела отскочить в сторону и ударить его по голове ведром, которое тут же развалилось, оставляя у нее в руках только проржавевшую ручку, но этой заминки ей хватило, чтобы открыть дверь, которую англичанин не догадался запереть, и броситься по коридору.

В панике она не помнила, в какой стороне лифт, поэтому бежала, куда глаза глядят, не успевая даже читать указатели, висевшие над потолком. За своей спиной она слышала рычание и тяжелое дыхание Даниэля. Он был почти в два раза выше и куда сильнее, и было только вопросом времени, когда он ее догонит — но давать ему это время Элиза не собиралась. Заворачивая за очередной угол, она побежала вверх по лестнице, надеясь, что она приведет ее к выходу, но в самом верху чуть не налетела на громадную жуткую фигуру.

Факелы освещали огромную изуродованную образину с развороченной нижней челюстью, которая смотрела на Элизу непонимающим взглядом. Она оглянулась, пытаясь срочно придумать, что делать. Даниэль показался из-за поворота и тоже остановился, глядя то на нее, то на перевязанное ремнями чудовище, которое не нападало, наверное, потому, что признавало в Элизе такую же слугу замка. Переведя взгляд на монстра, Элиза, приготовившись к худшему, схватила его за ремень, пересекавший голую грудь, и с неожиданной силой дернула на себя, взбегая вверх по лестнице и не глядя на то, как чудище с ревом полетело вниз, прямо на Даниэля.

Она бежала и бежала, захлопывая за собой двери, пока не оказалась в смутно знакомом помещении — старом хранилище. За спиной она слышала приближающиеся шаги Даниэля, который, к ее разочарованию, пережил столкновение. Петляя между бочками и ящиками, она наконец выбежала в помещение, в котором видела тогда Клааса, и бросилась к выходу, молясь, чтобы он не был заперт.

Ее молитвы наконец-то были услышаны — дверь в хранилище с легкостью поддалась, и она вылетела в зал, чуть не сбив с ног Александра, проходившего мимо. Спрятавшись за спину барона и вцепившись в его рукав, Элиза осела на колени, пытаясь отдышаться. Ее сердце бешено колотилось, а ободранные ладони и колени горели — пока она бежала, постоянно спотыкалась об разбросанный везде мусор.

— Фройляйн Циммерман! — прогремел барон, поднимая ее на ноги. — Объяснитесь немедленно!

Элиза уткнулась ему в плечо, чувствуя, как по лицу текут слезы. Объяснять ей ничего не пришлось — из хранилища вылетел вооруженный Даниэль, и барону все стало ясно. Прячась за Александра, она с трудом подняла голову, глядя на своего несостоявшегося убийцу — с перекошенным от ярости лицом, запыхавшегося и изодранного. Сжимая в руке нож, он медленно поднялся по лесенке и встал перед бароном.

— Отойди, Александр, — сказал Даниэль тихо, как будто не понимал, кто перед ним находится. — Я должен.

— Закрой свой рот! — она поняла, что впервые видела барона в ярости. Отодвинув Элизу за себя, Александр выхватил у опешившего Даниэля нож из рук и отшвырнул в сторону. — Что ты себе позволяешь?! Ты хоть понимаешь, что творишь?!

— Я все прекрасно понимаю! — выпалил англичанин срывающимся голосом. — Я пытаюсь спасти нас обоих! Чем она лучше всех остальных?!

— Всем, — прорычал барон. — После первого ритуала мы заключили договор, Даниэль. Я пообещал спасти тебя от Тени, а ты поклялся, что будешь исполнять все, что я тебе говорю. Ты забыл об этом?!

— Это ты забыл, — Элиза увидела, что Даниэль плакал. — Ты решил, что жизнь какой-то девки важнее, чем моя! Ты сам сказал, что нам не хватает пленников и придется…

— Достаточно! — рявкнул барон. — Ты нарушил свою часть сделки, Даниэль, и ты явно забыл, что все это происходит из-за тебя. Тень сожрет тебя и наконец успокоится. Герих!

Из темноты хранилища вышло такое же чудище, на этот раз — без плаща и перчаток. Такое же жуткое, искореженное, будто сшитое из разных людей и перевязанное ремнями, оно подошло к Даниэлю и лапой с длинными когтями ударило его наотмашь. Англичанин упал, теряя сознание.

— Запри его в гостиной, — скомандовал Александр и, пока Герих волок Даниэля по лестнице, повернулся к Элизе. — А вы…

Элиза втянула голову в плечи, все еще не смея отпустить рукав баронского камзола. Еще минуту назад место за его спиной казалось ей самым безопасным на свете — но сейчас она боялась его еще больше, чем Даниэля, больше, чем герра Циммермана и обезображенного Гериха.

— Вы нарушили мой приказ держаться подальше от этого человека, — начал Александр, отдергивая руку. Элиза совсем сжалась и низко опустила голову. — Вы за каким-то чертом спустились за ним в подземелья, хотя я запрещал вам!

— Он сказал… — промямлила она совсем тихо. — Он сказал, там Клаас. Показал записку.

Элиза протянула барону клочок бумаги. Александр выхватил его, прочитал и смял, бросая на пол.

— Какая пошлость, — прошипел он. — Я был куда лучшего мнения о вас, фройляйн.

— Простите, — Элиза закрыла лицо руками. — Пожалуйста, простите…

— Простите?! — Александр вновь взорвался. — Вы хоть понимаете, что натворили, раз просите прощения?!

Он схватил ее за руки и заставил посмотреть ему в глаза — разноцветные, сузившиеся, прямо как у змеи. Он был одновременно зол и разочарован в ней, глупой девчонке, поверившей человеку, которому ей несколько раз сказали не доверять. Элиза всхлипнула, пытаясь снова закрыться.

— Знаете что, фройляйн? — Александр наклонился к ней. — Мое терпение тоже не бесконечное. Собирайте свои вещи и уходите. Я больше не нуждаюсь в ваших услугах.

Внутри Элизы все рухнуло.

Барон отпустил ее, развернул в сторону коридора и подтолкнул, отправляя в ее — больше не ее — комнату. Элизе хотелось закричать, начать спорить, снова упасть на колени и умолять о прощении — но она не могла. Тупо повинуясь последнему приказу, она побрела в спальню, в которую до сих пор светило яркое летнее солнце и над окном которой до сих пор пели птицы. На столе до сих пор лежала ее тетрадь, в которой она училась писать чисто, на прикроватном столике лежал гребень, а в шкафу — висели ее вещи, среди которых отвратительно ярким пятном синела юбка из подаренной бароном ткани. Все это ей не принадлежало. Все эти вещи были вещами Элизы Циммерман, служанки барона Александра Бренненбургского, которая не нарушала приказы и во всем доверяла своему хозяину.

Дрожащими руками она начала сгребать вещи в грязный мешок, с которым пришла в этот замок два с половиной месяца назад. Не разбирая, засовывала туда одежду, сминая в комок, роняя какие-то вещи на пол. В конце концов, она обнаружила себя сидящей на полу посреди комнаты, ставшей пустой и неживой, и единственным, что ей осталось положить, была шестиугольная розовая коробочка, в которой не доставало трех кусочков розового рахат-лукума. Элиза осторожно, как драгоценность, взяла ее в руки. На промасленную бумагу упали несколько капель. Это не твое. Ты этого не заслужила.

Когда она стояла, завязывая мешок, в комнату вошел Александр. За эти часы он как будто постарел еще на десять лет. Оглядев Элизу, он бросил на стол кошелек, в котором звякнули монеты.

— Ваш расчёт. Забирайте и уходите.

— Господин…

— Я вам больше не господин.

Опустив голову, она взяла кошель и прошла мимо Александра, почему-то задержавшего свой взгляд на коробке с рахат-лукумом. Кивнув на прощание затихшей Гертруде, Элиза спустилась в тоннели архивов, не смея оглядываться, даже когда ей показалось, что барон позвал ее по имени. Кошелек неприятно оттягивал карман, и Элиза еле удержалась от того, чтобы выбросить его. Нельзя, напомнила она сама себе. Эти деньги нужны маме и Маргарет.

Выйдя за ворота, она вдруг поняла, что ей некуда идти.

Обратной дороги в замок больше не было. Никаких родственников не было тоже. Путь домой закрылся для нее еще в тот день, когда она сбежала — пусть мать и сестра любят ее, отец ни за что ее не примет, если не убьет в то же мгновение, как увидит. Оставался только Габриэль, но он уже дважды предал ее, значит, предаст и в третий раз. Можно было отдохнуть день-два в «Мельнице», а потом отправиться в Кёнигсберг — хоть бы найти того самого покровителя Клааса.

С мрачными мыслями она побрела по дороге, глядя под ноги и пиная камни. Вот и все. Кончилась ее недолгая счастливая жизнь, причем кончилась по ее, Элизы, вине, потому что она всегда была такой, всегда была слишком глупой и непослушной. Если кого ей и следовало ненавидеть, то только себя. Даже если Александр обманул ее насчет Клааса, он всегда заботился о ней, намеренно держал как можно дальше от всего ужаса, что происходил в Бренненбурге. Он позволял ей куда больше, чем господин позволяет слуге, и Элиза не придумала ничего лучше, чем отплатить ему вот так. Элиза прекрасно понимала его, но все же не могла сдержать слез. Ей хотелось назад. Больше всего на свете она мечтала, чтобы время вернулось назад, и ничего плохого не происходило. Она была готова стерпеть любое наказание, но только не это.

Услышав перед собой стук копыт, Элиза еле успела отскочить в сторону. Ее чуть не сбил Гром, на котором сидели двое — Маргарет и Джейкоб. Увидев заплаканную, расстроенную Элизу, они затараторили одновременно.

— Что случилось?! — Джейкоб спрыгнул с коня. — Почему ты здесь?

— Не твое дело, — ответила Элиза, шмыгнув носом. — Это вы что тут делаете?

— В городе бунт, — ответила перепуганная Маргарет. — Они идут в замок, и мы побежали тебя предупредить!

— Хорошо, что мы тебя тут встретили, — мальчишка улыбнулся. — Поедешь с нами в город!

Элиза застыла. В ее голове одновременно было пусто и крутились тысячи мыслей. Вот он, ее шанс. Ее повод вернуться и доказать, что она не безмозглая девчонка, способная только плакать и создавать проблемы. Ободряюще улыбнувшись, Элиза достала из кармана кошелек и протянула Маргарет.

— Слушай меня, лисёнок, — она пыталась говорить спокойно. — Возьми это и передай маме. А вот тут мои вещи. Можешь забирать себе все, что понравится, хорошо?

— А ты?.. — Маргарет взяла в руки мешок. — А ты куда?!

— Не говори, что ты вернешься. — Джейкоб схватил ее за руки. — Они там все разнесут! Пойдем с нами, пока не поздно!

— Я должна вернуться обратно. — Элиза растрепала ему волосы. — Отвези Маргарет домой и сам будь осторожен. Не попадись никому на глаза.

— Элиза, так нельзя!

— Скажи маме, что я ее очень люблю. И тебя я очень люблю. И тебя тоже!

Она расцеловала Маргарет и Джейкоба и снова улыбнулась. Теперь она была полна решимости и точно знала, что делать. В Альтштадте ей все равно больше не было места, чем бы ни кончилось это дурацкое восстание. Джейкоб, понявший, что спорить с ней бесполезно, залез обратно в седло и ударил Грома по бокам. Заржав, он галопом поскакал обратно в город. У них еще есть время. Толпа идет медленно. Элиза бегом бросилась назад, радуясь, что она не успела уйти далеко. Когда впереди показались стены Бренненбурга, у нее как будто открылось второе дыхание, и даже ворота после нее никто не запер.

Но стоило ей войти в замок, весь ее настрой тут же испарился. Меньше, чем за час ее отсутствия, Бренненбург преобразился до неузнаваемости, как будто здесь уже несколько сотен лет никто не жил.

Все светильники погасли, а солнечного света, падавшего сквозь грязные окна, оказалось вдруг необычно мало. Чувство страха, затаившееся в груди, не позволяло Элизе броситься бегом через весь замок, наоборот, оно вынуждало красться вдоль стены, словно все здесь было чужим и опасным. Выйдя в холл, она поняла, что произошло. Колонна, а вместе с ней и часть перил обвалились, некоторые стеллажи рухнули на пол, даже рыцарские доспехи валялись ржавой кучей металла. Пока ее не было, замок вновь тряхнуло, наверняка не один раз, судя по тому, какая разруха в нем теперь царила. Найдя на полу трутницу, Элиза зажгла факел и взяла его с собой, с опаской идя по тоннелям. Она не знала теперь, чего боялась больше — обитателей замка или того, что после очередного толчка ее завалит камнями в подземном коридоре.

Выйдя в зал, она огляделась. Бедняжка Гертруда вновь молчала, и подойдя к ней, Элиза ужаснулась — вода в фонтане покраснела, а каменные крылья затянуло пульсирующей плотью. Такая же плоть скопилась в углах и кое-где — на полу, заставляя Элизу перепрыгивать ее. В замке стояла тишина — но за этой тишиной ей явно чувствовалось тяжелое дыхание чего-то громадного, чего-то невероятно сильного, и дышало оно в такт с кусками мяса, залепившими все вокруг.

— Господин барон! — позвала Элиза во весь голос. — Господин Герих! Даниэль!

Она надеялась увидеть хоть кого-нибудь. Даже Даниэля, которого она, несмотря на всю свою злость и обиду, могла понять. Ему тоже было страшно, и он, в отличие от нее, понимал, с чем имеет дело, потому и вел себя так. Он лучше других представлял, на что способно это чудовище, притаившееся внутри замка, вцепившееся в его стены своими пальцами-перепонками.

Ей все еще было страшно, она все еще вспоминала искаженное от ярости лицо Даниэля, но по сравнению со всем, что произошло после, нападение отошло на второй план, как будто ее разум пытался забыть его как можно скорее, избегая осознавания того, что ее могли просто-напросто убить. Почему-то у Элизы было ощущение, будто она и так знала, что рано или поздно это произойдет: странности в поведении Даниэля начали настораживать еще давно, но она просто игнорировала собственное предчувствие.

В хранилище Элизе повезло. Увидев за углом знакомый силуэт, она бросилась за ним, и в дальнем отделении наткнулась на Гериха, больше не скрывавшегося под плащом. Увидев Элизу, он зарычал, но не напал на нее — возможно, он пытался ей что-то сказать, только ни слова она разобрать не могла.

— Господин Герих, — ей было страшно, нечеловечески страшно смотреть на него, но почему-то она улыбнулась. — Помогите мне. Отведите меня к барону.

Он снова ответил рычанием и махнул лапой, пытаясь отогнать ее, но Элиза продолжала упрямо стоять на своем. Она должна увидеть Александра. Пусть он снова прогонит, пусть он снова кричит, сколько хочет, но она должна предупредить его о том, что кроме Тени есть еще одна опасность, от которой тоже не спастись в стенах замка.

— Пожалуйста. Пожалуйста, Вильгельм, отведи меня к нему.

Услышав свое имя, забытое вот уже много лет, записанное только в контракте, написанном теми же самыми словами, что и контракт самой Элизы, монстр издал нечто среднее между рычанием и скулежом — и пошел вниз, в сторону тюрьмы, по тому же пути, что и Элиза спасалась от Даниэля. Сжимая в руках факел, она побрела следом за Герихом, молясь, чтобы хотя бы он, все это время из тени помогавший ей справляться с работой, готовый защитить от крестьян, не обманул. Вильгельм шел медленно, переваливаясь, и в конце концов остановился перед закрытой дверью. Вздохнув, Элиза толкнула ее и вошла в просторную комнату.

— Я просил! — Александр, делавший что-то с обезображенным телом, лежащим на столе, поднял голову. Увидев на пороге Элизу, он чуть не выронил из рук банку, наполненную кровью. — Ты…

— Пожалуйста, выслушайте меня, — она сделала несколько шагов, стараясь не смотреть на тело. — В городе бунт. Они все идут сюда, за вами, и…

— Что ты здесь делаешь?! — Александр подлетел к ней и схватил за плечи. — Почему ты здесь?!

— Я пришла предупредить вас, — сказала Элиза тише, чем хотела, чувствуя, как внутренности сжимаются от страха. — Они вас убьют.

— Черт возьми, — она впервые видела на лице Александра такое отчаяние. — Черт тебя возьми, Элиза Циммерман, ты должна была уйти и никогда сюда не возвращаться!

— Но…

— Уходи отсюда, пока не поздно. Если успеешь, забери вещи из моего кабинета — помнишь, я говорил? Только умоляю тебя, уходи!

— Почему? — только и смогла спросить Элиза. — Почему вы опять меня прогоняете?

— Послушай, — Александр взял ее ладони в свои, — я действительно благодарен, что ты хочешь помочь мне, но это не нужно. Не переживай за меня. Я могу спастись, и ты пока можешь, если прямо сейчас убежишь из замка.

— Хорошо, — она с трудом кивнула.

— Умница. Беги скорее и не думай обо мне.

Элиза развернулась и собиралась отправиться обратно, но замок вновь содрогнулся. Пол ушел у нее из-под ног, и только кто-то нечеловечески сильный успел затолкать ее обратно в комнату, прежде чем потолок, и без того вечно грозивший обвалиться, рухнул, погребая под собой безобразное тело Вильгельма фон Гериха. Александр оттолкнул ее за себя, боясь, чтобы ее не завалило следом. Глядя на когтистую лапу, выглядывающую из камней, он смог только выдохнуть и схватиться за голову.

— Хорошо, — пробормотал он, оборачиваясь и беря Элизу за руку. — Хорошо. Ты пойдешь со мной.

— Куда?

— Я расскажу по дороге. Пошли.

Они вышли через заднюю дверь и долго петляли по коридорам, прежде чем снова вышли к лифту. По пути Александр быстро, сбивчиво рассказывал ей вещи, в которые Элиза ни за что не поверила бы, если бы услышала еще два дня назад — про другой мир, про себя, действительно прожившего три сотни лет, про сферы и порталы, про все то, что она не старательно не замечала, живя в замке.

— У нас еще есть время, — сказал Александр, запуская лифт. — Тень занята Даниэлем и бунтовщиками. Все будет хорошо.

— Простите, — только и могла повторять Элиза, перед глазами которой до сих пор стояла картина завала, под которым лежал Герих. — Пожалуйста, простите.

— Ты не виновата, — он обнял ее и погладил по голове. — Я должен был рассказать тебе правду, а не выгонять вот так. Ты сделала то, что считала правильным, и никто не имеет права тебя винить.

— Это все…

— Это все из-за меня, Элиза, — сказал Александр серьезно. — Это я врал тебе все это время, я убивал людей для своей цели, все это происходит только по моей вине.

Он был прав. Безусловно, он был прав, и на его руках была кровь всех этих людей: Клааса, Вильгельма, незнакомого ей Агриппы, который остался умирать в подземелье, даже Даниэля, которому пришлось разделить сАлександром его преступления. Этот человек — не человек даже — был самым настоящим чудовищем, точно таким же, как Тень, но почему-то Элиза до сих пор находилась рядом с ним, позволяя обнимать себя и слушая его извинения. У нее не осталось никого ближе, чем это самое чудовище, которое однажды пообещало защитить ее и до сих пор выполняло это обещание.

— Проклятье!

Элиза обернулась и увидела, как стены за решеткой лифта затягивает красное нечто, расширяясь и сдавливая клетку. Что-то пронзительно заскрипело. Александр крепче прижал ее к себе, закрывая рукой ее голову, а после — лифт с жутким скрежетом полетел вниз.

Должно быть, Элиза потеряла сознание. Когда она открыла глаза, то увидела, как Александр пытается согнуть изогнувшуюся дверцу, чтобы можно было пролезть. Кое-как отодвинув ее в сторону, он схватил за руку пытающуюся прийти в себя Элизу и помог выбраться из лифта. Они оказались в просторном, невероятно просторном подземелье, через которое протянулся каменный крестообразный мост, вдоль которого горели неестественным зеленым пламенем костры.

Ничего не говоря, Александр схватил ее за руку, не давая оглядеться по сторонам, и побежал по мосту. Элиза смогла только оглянуться назад, чтобы увидеть, как огромные ворота и остатки лифта заволакивало красным туманом, в котором проявлялись огромные наросты плоти. Она слышала за спиной оглушительный рёв, чувствовала, как крошатся камни прямо за ними, и продолжала бежать по мосту, казавшемуся бесконечным. Сине-зеленые факелы гасли с громким шипением, но в конце концов мост кончился. Александр протолкнул ее в следующее помещение, которое он знал несмотря на то, что в нем не было ни единого факела. Наконец, они добрались до огромных каменных дверей, которые вели в круглую комнату, посреди которой стояли постамент со сферой и три пустые колонны. У дальней стены располагалось возвышение, за которым виднелись огромные плиты с незнакомыми символами. Несмотря на то, что в комнате не было окон, где-то под самым потолком горел неземной свет, в котором все вокруг, даже кожа Александра, казалось бледно-синего оттенка.

— Послушай меня внимательно. — Александр дрожащими руками вытер ей слезы. — Я запущу портал, и ты пойдешь первая. Когда очнешься, первым делом найди Иоганна Вейера и расскажи ему все, что здесь произошло. Понимаешь?

— Я… А как же… Как же вы?!

— Не переживай. Я приду следом, но это может занять какое-то время. — Он накинул ей на плечи свой камзол, пахнущий дымом и железом. — Найди Вейера. Обязательно найди.

Он подвел ее к возвышению и помог взобраться. Затем Элиза видела, как он сделал что-то, и прямо под ее ногами загорелось такое же сине-зеленое пламя. Пока она стояла, дрожа от страха, Александр устанавливал на колонны сосуды с мутной, светящейся слабым светом жидкостью, и чертил мелом на полу символы, похожие на те, что были за ее спиной.

— Элиза, — обратился он к ней голосом, полным отчаяния. — Еще одна вещь. Если… Если ты встретишь Елену…

— Нет! — она закричала, падая на колени. — Пожалуйста, господин барон, я не… Я не могу! Я не могу…

— Можешь! — отрезал Александр. — Встань на середину.

— Это вы должны туда пойти! — выкрикнула она, срывая горло. — Пожалуйста, идите первым, она… Она ждет вас! Вас, а не меня!

— Прекрати, Элиза! — Александр подошел близко, настолько, насколько позволяло пламя. — Ты пойдешь первая и если понадобится, будешь действовать от моего имени. Это приказ, понятно?!

— Пожалуйста…

— Обещаю, я приду. Я тебя не брошу.

Сфера на пьедестале засветилась, и из нее вышло четыре луча — по одному к каждой колонне и один — прямо на Элизу, поднимая ее над землей. Ей показалось, словно воздух превратился в воду, и она могла плавать в нем, расправив руки и перебирая ногами. Александр стоял около пьедестала, наблюдая за тем, как его служанка, приближаясь к порталу, все равно пыталась протянуть ему руку и умоляла пойти вместо нее.

За дверями внутреннего святилища раздавались оглушительные удары, грозившие вынести каменные двери с минуты на минуту. Элиза вскрикнула еще раз, исчезая в неземном свечении. Портал закрылся, и Александр, барон Бренненбургский, упал на колени, закрывая лицо руками.

Любимая, только мысли о тебе придавали мне сил. Когда я совершал что-то ужасное, то утешался, вспоминая о тебе.

Пока я думал о тебе и мечтал о том, как мы будем жить вместе, я знал, что лучше всех остальных.

Я ошибался.

Комментарий к Часть 12

Вот и все. Мне самой не верится, но эта работа действительно закончена. Спасибо всем, кто за ней следил и поддерживал меня. Я вас всех очень люблю, берегите себя. Еще увидимся.

========== Интермедия 1 ==========

Комментарий к Интермедия 1

Сегодня ровно год, как я выложила первую главу этой работы, с которой в моей жизни начался кардинально новый период. В честь этого - крохотная зарисовка, которая появилась в процессе работы над одним из эпизодов, который в не вошел в итоговый текст.

Замок встретил своего хозяина тишиной, глухой и мертвой.

Не оглядываясь на нечто, прикидывающееся извозчиком, которому он поручил донести вещи до комнаты, Александр шел по пустым, но чистым коридорам, где все, начиная от выметенного пола и заканчивая подшитыми и выстиранными гобеленами, как будто бы действительно ждало его возвращения.

Лучи восходящего солнца только-только проникали в дальний зал, заливая его приглушенным светом рассветных оттенков. Александр неожиданно для самого себя кивнул фонтану, одиноко несшему свою стражу — и так же неожиданно улыбнулся самому себе. Служанка определенно плохо на него влияла, раз он начал видеть в фонтане — Гертруде, ее зовут Гертруда, — что-то большее, чем уродливую безделицу, подаренную братом ради шутки.

Перехватив трость, Александр свернул в коридор и остановился перед одной из дверей. Ему просто хотелось удостовериться, что все в порядке. Приоткрыв дверь, чтобы она вдруг ненароком не заскрипела, Александр заглянул в комнату — и опешил, не обнаружив там никого. Зайдя внутрь, он увидел застеленную кровать, раскрытую книгу на столе и лежащий рядом запечатанный конверт, но Элизы нигде не было.

Не желая волноваться раньше времени, он обошел кухню, столовую и даже погреб, надеясь, что служанка решила просто встать намного раньше, чтобы быть готовой к его возвращению, но служанки не было и там: более того, на кухню никто не заходил со вчерашнего вечера точно.

— Элиза! — позвал Александр, надеясь, что она просто задремала где-то.

Он ускорил шаг, на ходу проверяя каждую комнату, где она могла быть, но не находил ни следа. В сердце что-то кольнуло, и Александр кинулся в кабинет — но дверь оставалась запертой, и даже бумажка, которую он на всякий случай засунул в щель, оставалась на месте.

— Фройляйн Циммерман! — звал он в архивных коридорах, умоляя бога, в которого никогда не верил, чтобы девчонка просто уснула за книгами, но и в архивах было пусто. Стоя в Истории края, Александр дрожащими руками вытащил фальшивые книги.

Он прекрасно знал, что Элиза догадается, как активировать механизм — она, хоть и постоянно зовет себя дурой, таковой вовсе не являлась. Придумывая на скорую руку сказку про Винке и его невесту, он даже представить не мог, что Элиза поверит в эту глупость.

— Элиза, вы… — заговорил он, вступая в душную темноту и на ходу зажигая лампу. — Вы…

Пусто.

Снова пусто, и оставалось только одно место, куда эта глупая, любопытная девчонка могла сунуться.

На негнущихся ногах Александр вернулся в холл и взглянул на дверь, ведущую в погреб, простоявший запертым почти сотню лет. Словно повторяя самый жуткий его страх, тяжелый замок, который должен был навсегда похоронить дружков Гериха, валялся на полу.

Медленно, пытаясь отсрочить неминуемое, Александр спустился к приоткрытой двери. Перед тем, как уехать, он всерьез раздумывал посадить в погреб Гранта — просто чтобы напугать, порычать где-нибудь в углу, самое большее — выйти из темноты, чтобы напугать, но в конце концов решил, что его служанка куда умнее.

Восемнадцатилетняя девочка, впервые за две недели выбравшаяся в город и напившаяся почти до беспамятства, получившая полную свободу, должна быть умнее и не лезть в винный погреб, манящий своей запретностью. Теперь ему самому было смешно от этой мысли, но если Александр и хотел бы засмеяться, то не смог бы.

У самой двери, привалившись к стене, сидела Элиза, обнимая бутылку из темного стекла. Александр опустился рядом. Шампанское. Наверняка она слышала только разговоры о нем из уст офицеров, проезжавших через Альтштадт и вспоминающих былые времена. Может, они рассказывали, как праздновали свои многочисленные победы, открывая бутылки саблями, и она не могла удержаться от соблазна.

— Элиза, — позвал Александр обессиленно и тряхнул ее за плечи. — Очнитесь. Очнитесь, черт вас возьми!

Он выругался, сначала на немецком, а затем и на своем языке. Ему казалось, что отрава была только в вине — но можно ли быть уверенным в этом спустя столько лет? И можно ли быть уверенным, что перед тем, как взять шампанское, Элиза больше ничего не пила?

— Просыпайся ты наконец! — выпалил он со злостью. Спустя несколько секунд, невыносимо долгих, Элиза вдруг приоткрыла заспанные глаза.

— Господин барон, — промямлила она, не понимая, где находится. — Вы уже вернулись?