На семи холмах. Очерки культуры древнего Рима [Михаил Юрьевич Герман] (fb2) читать онлайн

Ю. П. Суздальский, Б. П. Селецкий, М. Ю. Герман
На семи холмах

^{Очерки культуры Древнего Рима}

^{Второе издание}

Введение

«Латынь из моды вышла ныне…» писал А. С. Пушкин более ста сорока лет назад, и фразу эту, ставшую поговоркой, нередко можно услышать и в наши дни. Однако, повторяя эти слова, мы не задумываемся над тем, правильно ли отражено в них отношение общества к латыни в эпоху Пушкина и в какой степени мысль эта справедлива для нашего времени.

Знаменитая фраза из первой главы «Евгения Онегина» характеризует недостаточность образования героя романа и отнюдь не относится к передовым людям начала XIX века. Если взять, например, самого Пушкина, то никак нельзя сказать, что его знания римской культуры хватало только на то, «чтоб эпиграфы разбирать». В Лицее, где учился Пушкин, языку и культуре древнего Рима придавали такое большое значение, что эти предметы составляли основную часть всей системы образования. В том же «Онегине» Пушкин вспоминает, как, уединяясь в свободное от уроков время, он охотно читал написанные по-латыни творения римских авторов.

Возьмем оглавление любого из томов сочинений Пушкина и мы убедимся, что поэту близки и дороги славные имена и события античной истории: «Из Горация», «Из Катулла», «К Лицинию», «На выздоровление Лукулла», «Подражания древним»… Для всякого мало-мальски образованного современника Пушкина имена, образы и сравнения, встречающиеся в его стихах, казались естественными и понятными. Даже Онегин, образование которого Пушкин высмеивает, мог «потолковать о Ювенале», привести несколько стихов из «Энеиды» и высказать свое, пусть не слишком обоснованное, мнение о Гомере и Феокрите.

Немало времени или, как говорят, немало воды утекло с тех пор, как был написан «Евгений Онегин»; жизнь шагнула далеко вперед. Развитие знаний привело к тому, что подрастающему поколению теперь уже невозможно наряду с изучением основ естественных и технических наук так же основательно заниматься культурой далекого от нас рабовладельческого общества. В наше время латынь как будто окончательно «вышла из моды». Не часто сейчас можно встретить человека, который помнил бы наизусть два-три стиха из «Энеиды» или разобрал без словаря хотя бы латинский эпиграф, открывающий следующую, вторую главу «Онегина». Да и так ли уж это нужно? Цитировать «Энеиду» вовсе не обязательно, латинский эпиграф в современных изданиях всегда объяснен в примечании, а латинское «vale», которым любил завершать свои письма Евгений Онегин, ничуть не лучше русского «будь здоров» или «до свидания».

Однако с ликвидацией «латинского наследства» дело обстоит далеко не так просто, как может показаться на первый взгляд. Культура античности так долго была обязательной частью образования, что восходящие к классической древности выражения, поговорки, образы и сравнения приобрели у нас как бы право гражданства и вошли непременной составной частью в русскую культуру. Даже не сознавая этого, мы постоянно пользуемся культурным наследием древности.

Взять, к примеру, выражение, с которого начинался один из предыдущих абзацев: «не мало воды утекло». Когда читаешь или слышишь эту столь привычную фразу, невольно представляешь себе широкую реку, непрестанно несущую в море тысячи и миллионы кубометров воды. Однако происхождение этого выражения не имеет никакого отношения к рекам и ручейкам. Прочтя эту книгу, вы узнаете, что текущая вода служила для древних средством измерения времени. Пружинных часов тогда еще не было, и в пасмурный день узнать, который час, можно было только при помощи водяных часов: сколько утекло воды — столько прошло времени.

Ежедневно, ежечасно, даже ежеминутно мы употребляем, читаем и слышим выражения и слова, ведущие свое происхождение от античности. Недаром один из основоположников марксизма Фридрих Энгельс писал: «Без основания, заложенного Грецией и Римом, не было бы современной Европы». В литературе и искусстве, в архитектуре, в организации празднеств и общественных развлечений, в государственном и гражданском праве, в стратегии и тактике современных армий мы то и дело встречаемся с названиями и обычаями, понять происхождение которых можно, только обратившись к античности. Названия научных дисциплин, имена, которые носят наши товарищи, названия месяцев, а в некоторых языках и дней недели, такие ставшие для нас привычными слова, как пролетарии, интернационал, календарь, литература, — все это может быть понятно, только если мы обратимся к культуре древнего Рима.

Знаменитый французский писатель Ж. Б. Мольер вывел в одной из своих комедий невежественного выскочку Журдена, который только на старости лет, к своему великому удивлению, узнал, что всю жизнь говорил прозой.

В таком положении может оказаться всякий, кто не даст себе труда хотя бы в общих чертах познакомиться с происхождением и историей тех названий и обычаев, которые с давних пор вошли в жизнь нашего народа, а свое начало берут в классической древности.

Эта книга посвящена различным сторонам культуры древнего Рима. Но культура всякого народа неразрывно связана с его историей.

За свою более чем тысячелетнюю историю Римское государство прошло большой и сложный путь развития.

Основание Рима, «Вечного города», обычно датируют серединой VIII в. до н. э. Первые два с половиной столетия Рим не выделялся среди других городов Италии ни могуществом, ни численностью населения. Главную роль в общине в первые века ее существования играли патриции — коренные обитатели первоначальной территории города. Они покорили окрестных жителей и превратили их в зависимое, лишенное политических прав население. Покорившиеся патрициям люди — их называли плебéями — могли владеть землей, служили в римской армии, но не участвовали в Народном собрании и не могли быть выбраны на государственные должности. Им было запрещено брать себе жен из патрицианских семей и выдавать своих дочерей за патрициев.

Во главе Рима стояли рекс (вождь союза племен) и Сенáт (Совет старейшин). Высшая власть принадлежала Народному собранию, состоявшему исключительно из патрициев. Слово «рекс» принято переводить словом «царь», и весь начальный период истории Рима поэтому называют «царским». Это обозначение не совсем правильно, так как рекс не имел власти неограниченного правителя. Должность рекса, как это обычно бывает при первобытнообщинном строе, еще не передавалась по наследству, и власть его была ограничена Народным собранием и Советом старейшин. Стремясь сохранить военную мощь своей общины, рекс часто выступал против произвола знати, охраняя интересы рядовых воинов.

С усилением знати патриции перестали мириться с обременительной для них властью рекса. Изгнанием последнего рекса, Тарквиния Гордого (510 г. до н. э.), заканчивается «царский период», и в Риме устанавливается республика. Патриции стали выбирать из своей среды двух кóнсулов, власть которым вручалась только на год. Благодаря этому консулы больше зависели от патрициев, чем рексы с их пожизненной властью.

Основным содержанием внутренней истории первых двух веков Республики была борьба патрициев и плебеев. Усиление знати привело к ухудшению положения бесправных плебеев. Хотя они наряду с патрициями служили в армии и защищали родину, но плебеи по-прежнему не принимали никакого участия в управлении общиной и не имели своих представителей среди должностных лиц. Отсутствие писаных законов давало широкий простор для произвола аристократических судей, выбиравшихся также из патрициев. Лучшая земля в Риме принадлежала патрициям, а участки плебеев были настолько малы, что урожая часто не хватало, чтобы прокормить семью. Приходилось занимать хлеб у богатых патрициев, и должника и членов его семьи в случае неуплаты обращали в рабство.

Плебеи требовали от патрициев записи законов, разрешения браков с патрициями, права для своих представителей занимать государственные должности. Еще важнее для бедных плебеев был вопрос о переделе земли и об отмене долгового рабства. Плебеи составляли в Римской республике большинство населения, и знать была вынуждена пойти на уступки, чтобы сохранить военное могущество государства.

Ранняя история Рима окутана густым мраком, и мы мало знаем о ходе событий, которые привели к уравнению в правах плебеев и патрициев. Известно только, что в конце концов плебеи добились передела земли, запрещения превращать за долги римских граждан в рабов, доступа ко всем должностям в государстве и равных с патрициями прав в Народном собрании.

В последующие периоды римской истории граждане различались уже не по происхождению из плебейских или патрицианских родов, а по богатству и влиятельности предков. Семьи, представители которых из поколения в поколение входили в Сенат и занимали различные государственные должности, стали называться нóбилями (в буквальном переводе — «известными», «прославленными»). Для простых семей сохранилось название плебеи — плебс, применявшееся теперь к простым людям, у которых не было прославленных предков. В этом смысле слова плебей, плебейский вошли в русский язык.

После завершения борьбы плебеев и патрициев Римская республика сохраняла аристократический характер. Высший совет государства по-прежнему пополнялся только бывшими должностными лицами, и простому человеку доступа в него не было. Исполнение государственных должностей в Риме не оплачивалось. Бедный человек, даже если бы народ удостоил его своим доверием, все равно не смог бы заниматься общественными делами, если бы только не захотел, чтобы его семья нуждалась во всем необходимом.

Но римский народ и не выбрал бы бедного человека на высокую должность. Беднякам в Риме государство не оказывало никакой помощи, и единственным достоянием разорившегося римского гражданина было его право избирателя. Честолюбивые богачи, домогавшиеся высоких государственных должностей, тратили огромные средства, покупая голоса тех римлян, которых нужда заставляла продавать свое право избирать руководителей государства. Известен случай, когда кандидат на должность консула роздал своим избирателям такое количество зерна, что каждый получивший был обеспечен хлебом на три месяца. Естественно, что этот кандидат оказался избранным. В течение ряда столетий высшие должности в Республике занимали представители одних и тех же семей, в то время как талантливые и умные люди, если только они не были знатного происхождения, не имели никакого влияния на общественную жизнь.

Внутренние реформы все-таки оказали большое влияние на историю Рима, превратив римских граждан в коллектив, сплоченный общими интересами. Среди римлян не было теперь рабов-должников, бедняк мог рассчитывать на материальную поддержку во время избирательной кампании — все это заставляло мириться с засильем знати и несправедливостями государственного строя.

Сплоченность граждан дала возможность римлянам начать успешные завоевания в Италии. В это время на всем Апеннинском полуострове не было народа, который мог бы противостоять их натиску.

Жившие к северу от Рима этруски стояли на гораздо более высоком уровне экономического развития. У них уже были большие города с высокоразвитым ремесленным производством; они были смелыми мореходами, занимались торговлей, имели письменность. Однако непрочное объединение этрусских городов, благосостояние которых покоилось на эксплуатации зависимого населения, раздирали внутренние противоречия.

Горные племена самнитов, обитавшие в восточной части Средней Италии, были в социальном и экономическом отношении более отсталыми, чем римляне. У многих из них еще не было изжито долговое рабство. Враждовавшие между собой общины не смогли объединиться даже под угрозой римского завоевания.

На юге Италии богатые и многолюдные греческие колонии были ослаблены длительной борьбой между аристократией и народом. Напрасно в борьбе с Римом греки призвали своих земляков с Балканского полуострова. Прибывшая из Эпира армия царя Пирра была разбита. «Великая Греция» не смогла устоять против возросшего могущества Рима.

В начале III в. до н. э. Италия, за исключением крайнего севера, подпала под власть римлян. Завоеватели не облагали покоренных италийцев никакими налогами, но отбирали у них часть земли и заставляли в случае войны присылать в римскую армию вспомогательные отряды. Часть отобранной у италийцев земли сдавалась государством в аренду или пускалась в продажу, а часть бесплатно раздавалась малоземельным римским гражданам. Благодаря этому в завоеваниях была заинтересована не только знать, но и беднейшее крестьянство.

Время с середины III до середины II в. до н. э. вошло в историю Рима как период Пунических войн. Рим вступает в борьбу с североафриканским городом Карфагеном за господство в западной части Средиземного моря. Яблоком раздора послужила Сицилия — плодородный остров, лежащий у южных берегов Италии.

В результате I Пунической войны власть Рима распространилась на Сицилию, а также на острова Сардинию и Корсику. Вскоре римляне покорили галльские племена Северной Италии, доведя свою границу до самых Альп. Во II Пунической войне Рим окончательно добился преобладания над Карфагеном и захватил средиземноморское побережье Испании. В промежутке между II и III Пуническими войнами Риму удалось занять господствующее положение также и в восточной части Средиземноморья. В сферу римского влияния вошли Балканский полуостров и Малая Азия. Во вторую половину II в. эти территории, а также часть северного побережья Африки (в результате III Пунической войны) превратились в римские провинции. Этим словом стали обозначать подвластные Риму территории, лежащие вне Италии. Провинции управлялись присылаемыми из Рима наместниками; население провинций облагалось высокими налогами и до I в. не имело права служить в римской армии.

Когда Рим стал господином Средиземноморья, в него широким потоком из завоеванных стран хлынули рабы, хлеб, золото и другие товары. Приток дешевого хлеба разорял крестьянство Италии. Увеличилось число пролетариев — так в Риме называли людей, не имевших ничего, кроме своего потомства (прóлес — по-латыни потомство). Огромное скопление рабов и неимущих свободных создавало опасность восстаний.

Последний период Республики (с середины II до середины I в. до н. э.) носит название эпохи гражданских войн. Это время заполнено усиливающимися восстаниями рабов, движениями деревенской и городской бедноты, борьбой политических честолюбцев за власть в государстве. Достаточно вспомнить о потрясших государство восстаниях в Сицилии, о великой войне, которую вели рабы под руководством Спартака. Республиканская организация государства не могла обеспечить достаточно сильной власти, необходимой господствующему классу в минуту опасности для борьбы с рабами и примыкавшими к ним свободными бедняками.

Неизбежность перехода к единоличной диктатуре сознавали почти все. Вопрос стоял только о том, кто сумеет захватить власть. Опорой домогавшихся власти политических деятелей стала римская армия. В эпоху гражданских войн, после того как воины стали вербоваться из неимущих, армия перестала быть ополчением римского крестьянства и приобрела характерные черты войска наемников-профессионалов. За удачливым полководцем, обеспечивающим воинам хорошее жалованье и богатую добычу, такая армия готова была пойти даже против своего родного города.

После того как попытки утвердить единоличную диктатуру, опираясь на недовольные своим положением слои населения, потерпели неудачу, борьба за власть свелась к соперничеству военных командиров: Марий и Сулла, Помпей и Цезарь, Антоний и Октавиан стараются завоевать преданность своих солдат, отдавая им на поток и разграбление цветущие города и целые провинции.

Разорившиеся крестьяне охотно шли на военную службу, так как она давала им надежду на обеспеченную старость: отслужившие свой срок воины получали большие денежные подарки и земельные наделы. Когда кому-либо из полководцев удавалось захватить власть, он, чтобы удовлетворить поддерживающих его солдат, конфисковывал имущество своих политических противников, не останавливаясь перед массовыми казнями и убийствами. Составлялись проскрипционные списки, куда вносились имена всех противников существующего режима. Людей, занесенных в эти списки, разрешено было убивать каждому, и убийца получал в награду часть имущества жертвы.

Гражданские войны и связанные с ними беззакония, массовые побеги рабов, развитие пиратства, голод и разруха напугали римских собственников и внушили им неуверенность в завтрашнем дне. Когда оказавшийся победителем в борьбе за власть Октавиан Август отменил проскрипции, уменьшил армию и установил твердый порядок, его приветствовали как спасителя отечества от бедствий гражданской войны и «восстановителя республики».

Даже честные республиканцы, некогда сражавшиеся против сторонников диктатуры, — таким был, например, знаменитый римский поэт Гораций — приняли правление Августа как меньшее зло. Крепкая власть обеспечивала господство Рима над завоеванными провинциями, гарантировала от восстаний рабов и обеспечивала богачам спокойное владение их имуществом.

Для той части старой знати, которая сумела уцелеть в период гражданских войн, Август сохранил видимость республиканских учреждений, предоставив нобилям возможность заседать в Сенате и занимать высшие государственные должности. По-прежнему собиралось Народное собрание, происходили выборы должностных лиц, по-прежнему законы издавались от имени Сената и римского народа.

Диктатор старался избежать внешних признаков монархии: его звания не включали ни одного нового титула и полномочия, не считались пожизненными, а возобновлялись каждые десять лет. Август не допускал, чтобы в театре и на улицах народ падал ниц при его появлении или оказывал ему какие-либо особые почести.

Многие современники считали, что с приходом к власти Августа ничего не изменилось и в Риме по-прежнему существует республика. Однако это было не так. Изучающие эту эпоху историки определяют время Августа как первый период империи — военной диктатуры, носившей монархический характер. Никто не мог быть избран ни на какую должность вопреки воле всемогущего владыки, ни один вопрос не мог быть поставлен на обсуждение Сената или Народного собрания без согласия императора. Секрет могущества главы государства заключался в его контроле над армией.

Звание императора формально не давало его носителю никаких особых прав. Это звание, присваивавшееся в республиканский период всякому победоносному полководцу, впоследствии стало означать командующего всеми военными силами государства. Несмотря на то что за 44-летний срок своего правления (30 г. до н. э. — 14 г. н. э.) Август неоднократно занимал должность консула, пользовался правами трибуна, был принцепсом (главой) Сената, основой его власти было верховное командование армией, которая находилась в его полном распоряжении. После падения Республики римский народ был лишен привычной для него возможности влиять на управление государством. Политические права граждан превратились в чистую фикцию. Чтобы отвлечь народ от общественных вопросов и умерить недовольство неимущих слоев населения, Август проводил политику массовых подачек. В течение своего правления Август ежемесячно раздавал зерно, часто устраивал для римлян гладиаторские бои. В Риме был построен бассейн, предназначенный для морского сражения, в котором участвовало одновременно более трех тысяч гладиаторов.

Политический порядок, установленный Августом, продержался с незначительными изменениями до конца III в. н. э., когда были окончательно отброшены пережитки республиканского строя и в Риме установилась деспотическая власть, подобная власти восточных монархов.

Трудно назвать такую область культуры, где римляне не оказывали бы влияния на последующие поколения. В медицине, географии, астрономии, архитектуре можно обнаружить следы открытий, сделанных учеными древнего Рима. В науке и технике римляне преследовали прежде всего практические цели. Италия была страной, где сельское хозяйство было ведущей отраслью производства, и понять римскую культуру невозможно, не имея представления о сельском хозяйстве Италии. Достаточно сказать, что получившее теперь столь широкое распространение слово культура первоначально означало «возделывание почвы», «уход за землей».

Сочинения римских агрономов во многом предвосхитили взгляды современных ученых. В главе о сельском хозяйстве Рима показан высокий уровень римской агротехники и то огромное влияние, которое земельный вопрос оказал на политическую жизнь и всю историю Римского государства.

В своих бесконечных войнах римляне разработали основы военного искусства, которое не утратило своего значения и для современности. Офицеры всех армий изучают военную организацию римлян. Боевые операции, осуществленные Марием, Цезарем и Сципионом, считаются образцовыми наряду с операциями, проведенными Суворовым, Кутузовым, Наполеоном.

В учебных заведениях всего мира юристы изучают римское право. Система правовых отношений, созданная в величайшем государстве древности, зафиксированные в нем точные юридические понятия до сих пор служат образцом для законодателей.

Памятники римской литературы послужили примером для многих европейских писателей. Античных писателей стали называть римским словом «классики», обозначающим «первоклассные, образцовые». Творения Вергилия, Горация, Овидия навсегда вошли в сокровищницу мировой литературы. Рассказ об этих писателях позволит понять многие явления современной литературы.

Настоящая книга, конечно, не могла отразить всего многообразия римской культуры. Многие ее стороны, как например религиозные взгляды, театральная жизнь и многое другое, не нашли здесь своего отражения. Авторы стремились осветить те стороны жизни и культуры Рима, которые представляются наиболее характерными и влияние которых на современную культуру сказалось особенно сильно.

Семь холмов

Устье реки Тибр с незапамятных времен служило гаванью мореплавателям. Здесь бросали якоря купеческие корабли, приплывавшие в плодородный Лациум за зерном. Иные суда подымались вверх по реке. Километрах в двадцати пяти от устья можно было не опасаться нападения пиратов. Холмы и болота, расположенные по берегам Тибра, защищали гавань от разбойников. Тот кто владел этими невысокими холмами, владел и ключом от входной двери в Среднюю Италию, держал в руках внешнюю торговлю Лациума.

И потому именно здесь, в унылой и бесплодной местности, рано появились первые поселенцы. Места, где возник знаменитый Рим, были угрюмы, пустынны. Каждый год в дождливую пору Тибр разливался и превращал долины между холмами в топкие зловонные болота — источники лихорадок. Несмотря на сырость, воды не хватало (мутно-желтая вода Тибра едва пригодна для питья). Хлебные злаки и даже малоприхотливые виноградные лозы и смоковницы плохо росли на берегах Тибра.

Но латиняне не покидали облюбованные их дедами места. Первые жители Рима выбрали для поселения Палатинский холм. Он представлял собой четырехугольное плато с двумя вершинами: Палатин и Гермал. С трех сторон плато защищали крутые обрывы, и доступ на него открывался только с северо-востока, со стороны, противоположной Тибру. Недалеко от Палатина находилась удобная переправа через реку, а у подножия холма проходила дорога, соединявшая устье Тибра с внутренними областями Италии.

Укрепленный поселок на Палатине разрастался. Жителям стало тесно в их первоначальном поселении, в так называемом «Квадратном Риме». Они мало-помалу заняли соседние холмы: Эсквилин, Цéлий, Виминáл, Квиринáл, Капитóлий и Авентóн. На некоторых из этих холмов уже существовали поселения, жители которых были покорены или добровольно вошли в состав римской общины. Так возник Рим — город на семи холмах.

Древнейшую стену, окружавшую Рим, воздвиг, согласно легенде, царь Сервий Туллий в VI в. до н. э. К этому времени город достиг уже значительных размеров, и длина этой стены, остатки которой сохранились, превосходила 12 км.

Несмотря на величину, Рим в конце VI в. до н. э. напоминал скорее большую деревню, чем благоустроенный город. Вокруг домов, построенных из дерева и глины и крытых соломой, лежали горы неубранного навоза и валялись черепки битой посуды. Немощеные улицы в период зимних дождей покрывала жидкая грязь, а в летнюю пору здесь поднимались удушливые облака пыли. Внутри городских стен жители еще разводили скот и занимались земледелием. Только в III в. до н. э. начали мостить улицы и стали вместо теса и соломы крыть дома черепицей. Еще во II в. до н. э. греки и македоняне смеялись над безобразием и убожеством римских зданий.

Только в последний век Республики и в эпоху Империи Рим становится красивым городом, но даже и тогда он уступает правильностью планировки древней Капуе, которую италийцы часто называли «вторым Римом».

Палатин

Во времена Империи Палатин — старейший район Рима — приобретает новое значение. Здесь был построен дворец основателя Империи Октавиана Августа Палáций, получивший название от древнего холма. Дворец этот был так знаменит, что его имя и сейчас живет почти во всех европейских языках: английский — «пэлас», французский «палэ», немецкий «палáст»; русское слово «палаты» тоже происходит от названия римского холма.

После того как на Палатине вырос дворец императора, этот район стал самой аристократической частью города. Вокруг резиденции императора выросли многочисленные дворцы и особняки знати. Между мраморными портиками, мимо обвитых плющом и виноградом каменных оград прогуливались надушенные и завитые щеголи, нарядные женщины под легкими разноцветными зонтиками. Рабы проносили в паланкине сенатора (право пользоваться носилками было в числе немногих привилегий, оставленных сенаторам всесильным императором). На Палатине слышалась греческая речь. Римская знать старалась говорить по-гречески, подобно тому как русское дворянство — по-французски.

Ни крики торговцев, ни грохот повозок не нарушали покоя богатых обитателей палатинских дворцов и вилл. Лишь в феврале здесь собирался народ и громкие песни звучали над привыкшими к тишине домами. Это справлялись «луперкалии» — праздник, посвященный богу Луперку, покровителю стад.

За стенами пышных дворцов, в тени уединенных садов у журчащих фонтанов решались судьбы римской державы. Там вились нити заговоров, замышлялись государственные перевороты и войны, зрели замыслы, нередко менявшие жизнь всей страны.

Капитолий

Но в республиканскую эпоху центром государственной жизни Рима был не Палатин, а Капитолий. Когда-то этот холм был заселен сабинянами, племенем, родственным латинянам. Сабиняне часто упоминаются в легендах о ранней истории Рима.

Вероятно, в VIII в. до н. э. произошло объединение живших на Капитолии сабинян с древнейшими поселенцами Палатинского холма. Это событие и дало, по-видимому, материал для легенды об основании Рима в 753 г. до н. э.

Капитолийский холм возвышался к северо-западу от Палатина. Он был самым неприступным из семи римских холмов. В сущности, это был даже не холм, а небольшая гора, с трех сторон обрывавшаяся отвесными скалами. Доступ на нее открывался только с востока, где находилась заболоченная низменность, отделявшая Капитолий от Палатина.

Это укрепленное самой природой место римляне использовали для постройки цитадели — крепости, за стенами которой жители могли найти убежище в случае, если враги ворвутся в город.

Рим времен Республики (см. стр. 21).

План дает представление о семи холмах, на которых расположен город. Холмы окружают Палатин. Капитолийский холм обозначен цифрой 8. Римскими цифрами обозначены районы города — трибы; при Республике их было четыре. Арабскими цифрами обозначены: 1. Храм Весты. 2. Храм Юноны Монеты. 3. Храм Юпитера. 4. Мост Эмилия. 5. Мост Фабриция. 6. Мост Цестия. 7. Табуларий. 8. Капитолий. 9. Храм Беллоны. 10. Цирк Фламиния. 11. Театр и портик Помпея. 12. Храм Квирина. 13. Храм Фортуны. 14. Коллинские ворота. 15. Виминальские ворота. 16. Эсквилинские ворота.

Так, во время нашествия галлов, когда враг захватил Рим, Капитолий оставался в руках римлян, и взять его не удалось (именно к этому событию относится знаменитая легенда о гусях, которые своим криком разбудили задремавшую стражу и тем спасли город от захватчиков).

Капитолий имел две вершины: собственно Капитолий с высокой Тарпéйской скалой, откуда сбрасывали приговоренных к смерти преступников, и на севере Аркс (лат. — крепость) — здесь был римский кремль.

В кремле стоял храм Юноны Монеты (монета, лат. — утешительница, советчица). По имени храма получили название металлические деньги — монеты, так как здесь помещался монетный двор государства.

Неподалеку находился авгуракул — священный камень, стоя на котором жрецы-авгуры предсказывали будущее по полету птиц. Холм был святыней Рима. Здесь поднимался к небу дым жертвенников. Большинство торжественных богослужений и религиозных праздников происходило на Капитолии.

Главным зданием Капитолия был храм Юпитера Капитолийского — древнейшее святилище города.

Храм построен при Тарквинии Гордом в конце VI в. до н. э. Внутреннее помещение храма делилось на три части, и храм был посвящен трем богам: Юпитеру, Юноне и Минерве.

Строителем храма был, по-видимому, этрусский зодчий. Первый храм построили из дерева и туфа; он много раз перестраивался и ко времени Августа был уже из камня. Со временем заменили и украшавшую его скульптуру из терракоты^[1]. Ее создал специально приглашенный в Рим прославленный этрусский скульптор Вулка.

Храм Юпитера Капитолийского был очень велик (55 на 60 м). Он стоял на высоком пóдии (пьедестале). Окруженный колоннадой, украшенный скульптурами с отлитой из сверкающей меди квадригой на крыше, храм был виден издалека.

Как и во всех древних италийских святилищах, в храме Юпитера не было дверей. Его внутреннее помещение не имело передней стены. В глубокой древности римляне сооружали специальные огороженные с трех сторон площадки, откуда предсказатели наблюдали за полетом птиц. Эти здания и стали прообразом италийских храмов.

Только в конце республиканской эпохи под влиянием греческой архитектуры к римским храмам стали пристраивать четвертую стену, и они приобрели вид современных зданий.

Архитектура римского храма в последующие годы сохранила в общем черты, присущие храму Юпитера Капитолийского: подий со ступенями, ведущими к входу, колонны, украшающие фасад (а не окружающие храм с четырех сторон, как это было принято в Греции), сравнительно скромное украшение боковых фасадов. Мрамор для построек использовали редко, чаще пользовались кирпичом или местным камнем — травертином.

Римское строительное искусство отличалось высокой техникой. Римляне знали бетон, умели возводить своды. Храмы и другие постройки Рима не отличаются пластичностью и неповторимой тонкостью очертаний греческих построек. В основе их лежало не безошибочное чувство стиля и художественный вкус, как в Греции, но рационализм и знание дела. Отлично владея математикой, римские зодчие разработали четкую систему архитектурных форм и пропорций.

Римляне почти не создавали новых ордеров, но зато нашли математическое выражение старых. Более всего пользовались зодчие Рима коринфским ордером, хорошо отвечавшим холодной пышности храмов и басилик.

В Риме строились не только храмы, но и здания гражданские, возводились мосты, акведуки. Архитектура Рима носила более утилитарный характер, чем зодчества Греции. Размах и величественность римских построек всегда сочетались с удобством и функциональностью.

Фóрум

С ростом населения Рима заболоченная местность между Капитолием и Палатином была осушена и превратилась в рыночную площадь — Большой Форум. Здесь почти не было строений, и только по краям ее тянулись ряды лавок. Но с годами, особенно в эпоху поздней Республики, площадь стали застраивать. К началу первого века нашей эры Форум окружали великолепные храмы, басилики и другие здания.

Нам эта площадь показалась бы небольшой. Она в несколько раз меньше, чем Дворцовая площадь в Ленинграде, и, кроме того, на ее территории было столько зданий, статуй и памятников, что она казалась тесной и мало походила на площади нашего времени.

С юга площадь ограничивало самое большое здание Форума — басилика Юлия, продолговатая двухэтажная постройка, украшенная внутри и снаружи многочисленными колоннами. В этом просторном и богато отделанном помещении разбирали судебные дела и заключали торговые сделки. Здесь собирались купцы и деловые люди. Внутреннее помещение басилики, разделенное колоннами на три части, было настолько обширно, что там одновременно могли разбираться несколько судебных дел, проходить торги и распродажи.

Посередине площади стоял небольшой храм Януса, похожий на широкую арку, закрытую воротами с обеих сторон. Внутри находилось изображение двуликого бога. По верованиям древних римлян, двуликий Янус поутру открывал, а вечером закрывал врата света. Впоследствии его считали богом всякого начала. Так, он считался покровителем начала дня, ему посвящены были первые дни каждого месяца, в его честь назван месяц январь.

Древний обычай требовал, чтобы во время войны ворота храма Януса открывались для молитв о ниспослании мира. Когда война прекращалась, ворота закрывались. Но за время от основания Рима до правления Августа храм Януса лишь дважды был закрыт. Рим веками вел завоевательные войны.

Часть Форума за храмом Януса называлась Комиций — это было место народных собраний. Посередине Комиция находились рóстры — высокая платформа, трибуна для ораторов. Здесь ставились памятники некоторым именитым гражданам. Так, здесь стоял памятник Сулле.

Ростры украшали носы неприятельских кораблей. (Рострум, лат. — нос корабля, множественное число ростра.) Вокруг этой площадки собирались римские граждане во время народных собраний. Здесь выступали политические деятели.

Территория Комиция с годами становилась меньше, так как ее заполняли новые здания. При Юлии Цезаре справа от ростры (если стоять спиной к входу на Форум) начали строить курию Юлия, законченную при Августе. Курией в Риме называли помещение для заседаний Сената.

За рострами располагалось несколько храмов, а за ними, на склоне Капитолия, замыкая Форум, виднелось обширное здание Табулария — Государственный архив. Здесь хранились списки граждан, здесь же проверяли правильность мер и весов. Тáбула, лат. — доска, а также дощечка для письма и вообще все роды документов, отсюда и произошло название Табулáрий.

Самым большим зданием перед Табуларием был храм богини Согласия. В этом здании, украшенном многочисленными изваяниями богов, до сооружения курии Юлия заседал римский Сенат.

Направо от храма Согласия стояли здания менее нарядные. Они внушали римлянам страх. Ближе к краю Форума виднелись глухие зубчатые стены городской тюрьмы — Кáрцера, а под Карцером помещалась страшная подземная темница — Туллиáнум. Толстые каменные своды слышали немало стонов — в Туллиануме казнили преступников. Сюда вела лестница, шедшая по склону Капитолия. Из-за стонов несчастных, которых проводили по ней на казнь, ее называли «Лестницей рыданий».

Форум для римлян значил гораздо больше, чем центральные площади для жителей наших больших городов. Здесь, на небольшом открытом пространстве, решались дела государственной важности, происходили торговые сделки, покупались и продавались земли, драгоценности, одежда и все, что можно продать и купить. Здесь встречались друзья, назначались свидания, происходили прогулки. На Форуме щеголи показывали свои наряды, женщины демонстрировали обновки и модные прически.

С рассветом, как только поднималось солнце, на площади появлялись торговцы, владельцы расположенных здесь многочисленных лавок.

Античная лавка не была магазином в нашем понимании. Зачастую торговец располагался с товаром у стены или портика и ожидал здесь покупателя. Торговцы победнее просто расхаживали по Форуму, держа в руках товар. Кого тут только не было! Торговцы тканями и одеждой, сапожники, предлагавшие обувь или изготовлявшие ее на заказ, продавцы оружия и драгоценностей, благовонных масел, лотошники, расхваливавшие лепешки, пряники и фрукты…

Вид римского Форума времен Империи (см. стр. 27).

Обозначены: 1. Храм Весты. 2. Басилика Эмилия. 3. Храм Януса. 4. Басилика Юлия. 5. Курия Юлия. 6. Комиций. 7. Ростры. 8. Храм Согласия. 9. Карцер. 10. Табуларий. На заднем плане в центре — храм Юпитера Капитолийского.

Иногда Форум превращался в музей. После победоносных походов здесь выставлялись напоказ захваченные в чужих странах сокровища искусства, драгоценные изделия из золота, осыпанные самоцветами. Каждый мог прийти и полюбоваться редкими изделиями Востока или Эллады.

С утра до вечера шумел Форум. Громко расхваливали свой товар торговцы, кричали дети, играющие здесь между колоннами портиков, то там, то здесь вспыхивали ссоры. Народу было много.

Одежда

Люди, заполнявшие Форум, мало походили на те мраморные статуи, которые мы знаем по музеям и репродукциям. Римские художники изображали своих сограждан в парадном, официальном виде, в богатой строгой одежде и потому жители вечного города порой представляются нам людьми чопорными и сухими. Но, разумеется, это было не так.

Тогу, которая кажется сейчас непременной принадлежностью каждого римлянина, носили далеко не все — только полноправные граждане. Но и они старались надевать ее возможно реже. Тога была тяжела, неудобна, не согревала в стужу, а в жару заставляла людей обливаться потом. Надеть на себя тогу без помощи раба мало кому удавалось.

Тога — длинный кусок шерстяной материи, сложенный вдвое, — накидывалась на левое плечо таким образом, что край свисал почти до щиколоток. Ткань спускалась по спине, проходила справа под мышкой, поднималась к левому плечу через грудь и вновь перебрасывалась через левое плечо на спину, падая красивыми складками. Левой рукой поддерживался подол тоги.

Чтобы тога лежала красивыми складками, в ее концы вшивались свинцовые гирьки, а складки плиссировались (заглаживались).

Но с неудобствами тоги приходилось мириться — она считалась официальной одеждой римского гражданина. В присутственных местах и на Форуме без тоги появляться было нельзя.

Тога служила и своего рода «форменной одеждой». Римляне почтительно расступались, видя человека в тоге, отороченной широкой пурпурной полосой. Это был отличительный знак высших должностных лиц. Тога с пурпурной полосой называлась «тога претекста».

Под тогой носили тунику, длинную рубашку с короткими и широкими рукавами или вовсе без рукавов. В римской толпе было много людей, одетых только в тунику, — рабы, свободные ремесленники. Часто их туника имела только один рукав, а правое плечо оставалось обнаженным, чтобы удобнее было работать.

Туники сенаторов украшались широкой пурпурной полосой. Такие же полосы, но поуже, были на туниках всадников. Привилегией и отличительным знаком всадников служило также кольцо на пальце.

Туники простых людей не украшались пурпурной полосой и не отличались яркостью расцветок. Это была обычная одежда, которая должна была быть удобной и прочной.

В ненастные дни приходилось носить плащи. Они были разных фасонов: в дороге, в холодную погоду надевали пенулу — узкий плащ, иногда снабженный капюшоном. В городе часто носили лацерну — легкую красиво драпировавшуюся на плечах накидку. Лацерны шили и из грубых тканей и из баснословно дорогих материй, доступных только знати. Яркие, изящные лацерны носили богачи и франты.

Щеголей в Риме было очень много. Они тщательно завивали волосы в локоны, душились, выбирали броские, яркие ткани для одежды. В римской толпе, одетой не слишком красочно, они выделялись пестротой своих туник и плащей.

Римлянин мог безошибочно узнавать по одежде, что за человек стоит перед ним. Прохожий в темной тоге с давно не стриженной бородой, видимо, потерял кого-то из близких. Такой наряд и запущенная борода — знак траура. Белоснежная тога — отличительный признак кандидата на официальную должность^[2]. Слишком узкая, но из дорогой ткани пенула, в которой неудобно ходить, — это, конечно, одежда франта. Он гордится модной, хотя и стесняющей движения обновкой, стоившей много сестерций… А вот этот человек, надевший на голову широкополую шляпу, наверное, собрался в дальний путь — шапку надевали только в дорогу.

На ногах у римлян не так часто можно было увидеть сандалии, как вообразит тот, кто представляет римлян по статуям в наших музеях. Выйти на улицу в сандалиях считалось столь же неприлично, как в наше время прогуливаться по улице в домашних туфлях. Сандалии было принято носить лишь дома или в своем саду.

Выходя из дома, римлянин надевал кожаные башмаки на шнуровке. У важных лиц были особые «форменные» башмаки: у сенаторов — черные, с пряжкой в виде полумесяца, а у высших чиновников — красные.

Одежда женщин выделялась среди светлых, чаще всего белых мужских нарядов. Она украшалась яркой каймой и вышивкой. Римлянки поверх длинной до щиколотки туники носили стóлу. Стола сходна с туникой, она высоко на талии подбиралась поясом и спадала множеством эффектных складок. У богатых римлянок она была настоящим произведением искусства — тончайшие вышивки, узоры из самоцветных камней украшали их одежду, сшитую из дорогих шелковых тканей.

Стола — одежда только замужних женщин. Девушки носили вместо столы поверх нижней одежды еще одну короткую тунику с рукавами до локтя. Женщина, выходящая на улицу, накидывала поверх столы плащ, называвшийся пáлла. Он спускался с плеч красивыми складками. Вне дома носили тонкое прозрачное покрывало, наброшенное на голову. Эта накидка прикреплялась к головному убору — круглой шапочке, отделанной золотой или серебряной сеткой, или легкойповязке (диадеме).

Женский наряд дополняли туфли, иногда — у богатых — очень дорогие, осыпанные самоцветными камнями.

Описать разнообразие женских причесок затруднялся даже знаменитый поэт Овидий — знаток римских мод. Он говорил, что перечислить все их виды не легче, чем пересчитать желуди на ветвистом дубе. Но все же чаще всего женщины расчесывали волосы на пробор, укладывали их узлом на затылке или завивали в локоны.

Различные украшения женщины могли купить на Форуме. Выбор велик: браслеты, ожерелья, броши, диадемы, опахала из перьев редких заморских птиц, зонты с богато инкрустированными ручками. Изделия из золота и серебра украшены жемчугом, сапфирами, изумрудами и стоят многие сотни и тысячи сестерций.

Глаза модниц разбегались при виде предметов косметики и парфюмерии. Сколько здесь помад, душистых масел, духов, румян, ножниц для ногтей, гребенок, ухочисток, булавок, щипцов для завивок, щипчиков для выдергивания волос из ноздрей, зеркал из тщательно отполированного серебра или бронзы. Вот совсем уже курьезный предмет: скальптóрий — инструмент для чесания. Существовал также стригиль — скребок для снятия с кожи пыли, пота, грязи.

По одежде легко узнать социальное положение человека. На столах многих женщин нет вышивок и узоров, материя груба и дешева. Да и столу носят далеко не все, рабыням это запрещено.

Белые тоги и пестрые лацерны, вышитые столы, пурпурная кайма сенаторских одежд — все это придавало Форуму нарядный и праздничный вид.

Здесь чаще, чем в других местах города, можно было встретить важных сановников. Даже сами консулы нередко проходили через Форум. Консула сопровождала почетная охрана — ликторы с пучками розг (фáсциями) в руках. Особенно многолюдно бывало на Форуме в дни народных собраний. Густая толпа собиралась вокруг ростры, слушая ораторов. Здесь происходило голосование, решались важнейшие государственные дела.

Нетрудно представить, что значил Форум для римского гражданина. Это была гостиная города. Большинство римских граждан, если они не были заняты политической деятельностью, вели праздную жизнь. Всю работу за них делали рабы, и зачастую день проходил для знатного и богатого римлянина в поисках достойных и солидных развлечений…

Цирк

Одним из любимых развлечений римлян было посещение цирка. «Хлеба и зрелищ!» — требовала римская беднота. Самым древним зданием, где устраивались состязания и гимнастические игры, был Большой цирк. Размерами и расположением мест он несколько напоминал современный стадион.

Цирк предназначался не только для состязаний, но и для торжественных праздничных процессий.

В день больших гимнастических состязаний или торжественных празднеств толпы народа окружали здание, стремясь проникнуть внутрь. Вход в цирк был обычно бесплатным, а Рим был городом с миллионным населением, далеко не все желающие могли присутствовать в цирке. Поэтому места занимались еще до рассвета, задолго до начала состязаний. Разумеется, это не касалось привилегированных сословий, которые имели особые места в цирке. Так, первые ряды были отведены сенаторам. Следующие ряды занимали всадники.

Цирк, освещенный лучами восходящего солнца, был нарядным и внушительным зрелищем. Трибуны заполняла толпа в праздничных одеждах — мужчины в тогах, женщины в богато вышитых столах.

Все с нетерпением ждут появления на своих местах императора и высших сановников и начала состязаний…

Посредине обширной, в тысячу шагов длины и двести восемьдесят шагов ширины, арены, по ее продольной оси, стояла низкая стена — спина. По краям ее находились две мéты — обелиски. Вокруг спины, ограниченной метами, и проходил путь колесниц. Состязания колесниц вошли в моду во времена Империи.

Спину украшали статуи, обелиски и маленькие храмы. По ее краям рядом с метами стояли подставки на колоннах. На одной из них имелись семь бронзовых изображений дельфинов, на другой — семь бронзовых яиц. Об их назначении мы узнаем позже.

…Солнце начинает припекать. К низким почетным местам у склона Палатина неторопливой походкой прошел император в окружении блестящей свиты и личного конвоя преторианцев. Его встретили крики восторга. Все взоры устремлены к воротам в конце цирка.

Уже слышатся звуки музыки. Это торжественная процессия направляется с Капитолия через Форум в этрусский квартал и Бычий рынок к цирку. Наконец процессия показывается в воротах. Впереди музыканты с трубами. В центре процессии колесница, запряженная четверкой лошадей. На ней одетый в пурпурную вышитую золотом тогу триумфатора стоит, важно подняв седую голову, сановник, на средства которого устраиваются сегодняшние игры. Раб держит над ним золотой с драгоценными камнями венок. Сановника окружают члены его семьи и клиенты, одетые в праздничную белую одежду.

Дальше следуют носилки и колесницы со статуями богов, жрецы, ведущие жертвенных животных. Затем снова музыканты, за ними сенаторы, чиновники и множество граждан. Толпа приветствует танцоров в алых туниках и комедиантов, наряженных сатирами и силенами.

Процессия под рукоплескания толпы обходит по кругу арену. Когда стихают приветственные возгласы, жрецы приносят жертвы богам.

Еще не растаял в воздухе жертвенный дымок, когда члены процессии заняли места на трибунах. Все готово к началу состязаний. Особенно волнуются любители скачек — мы бы назвали их сейчас «болельщиками», — которые объединяются в партии. Эти партии по цвету одежд колесничих назывались: белые, красные, синие, зеленые. Они имели свои конюшни, своих конюхов и колесничих и соперничали между собой.

Но вот сидящий в ложе над карцерами — сараями для лошадей — претор бросил вниз белый платок. Как только он коснулся земли, упал канат, закрывавший вход в конюшни, и колесницы, запряженные четверками коней, вынеслись на арену. Одетый в синюю одежду колесничий сразу же сумел вырваться вперед и погнал лошадей вдоль спины.

Поднимая столбы пыли, промчались колесницы вокруг спины, и служители сняли с подставок одного дельфина и одно яйцо — знак, что круг окончен. Второй, третий, четвертый круг — синий все еще впереди; откинувшись назад, обвязав себя вожжами, он словно летит по воздуху. Зрители на трибунах уже стоят, синие громкими возгласами приветствуют победителя…

Последний круг. Уверовавший в свою победу возница в покрытой пылью одежде сделал крутой поворот, но близость победы опьянила его, он забыл осторожность и… колесо задевает за постамент меты, с грохотом переворачивается колесница, падают кони, ломая себе кости, колесничий с рассеченным лбом уже лежит под обломками своей повозки.

На волосок от гибели другой возница, в белом… Его колесница задела за колесо первой и упала на бок. Лошади продолжают нестись вперед, таща за собой запутавшегося в вожжах колесничего. Но последним усилием воли, задыхаясь, уже теряя сознание, он дотягивается до ножа, торчащего у него за поясом, сильным взмахом перерезает опутывавшие его веревки и остается лежать, не в силах подняться, но избавленный от опасности.

Под крики опьяненной кровавым зрелищем толпы колесничий в зеленом первым кончил свой путь. На трибунах горячо обсуждают состязание. Державшие пари платят выигрыши зеленым, те довольны неожиданным успехом.

И никто не думает о том, что за развлечение и выигрыши заплачено человеческой кровью! Жизнь возничих ценится немногим более, чем жизнь раба, то есть ничтожно мало. И только тучный чиновник из партии синих пожалеет, что тщательно обученный в его конюшне колесничий не сможет больше приносить доход.

Праздник длится долго. Состязания колесниц окончились. Их сменили выступления наездников, которые, ловко стоя на лошадях, на полном скаку проносились мимо трибун, проделывая головокружительные трюки под крики восхищенной толпы. Потом начались военные игры. Воины, одетые в красную одежду с золотыми поясами, разделенные на отдельные отряды, сражались, отступали, переходили в наступление, демонстрируя свое искусство.

Целый день длятся празднества, и люди расходятся довольные, хваля того, на чьи деньги были устроены великолепные игры.

Так завоевывали римские политические деятели популярность в народе.

Цирк занимал обширную долину между Палатином и третьим по значению холмом Рима — Авентином.

Авентин

Авентин был приблизительно равен Палатину и Капитолию, вместе взятым. Западный склон холма спускался к Тибру, а южный почти касался городских стен.

В V в. до н. э., когда в Риме разгорелась ожесточенная борьба между патрициями и плебеями, пустынный до того Авентин стал заселяться семьями плебеев, и к началу I в. н. э. он стал районом, где проживал главным образом простой люд. Многие плебейские роды стали знатными и богатыми и практически не отличались от патрициев. Но Авентин был обителью бедных. Здесь не было богатых вилл и мраморных фонтанов. Здесь жил простой люд, с восходом солнца принимавшийся за работу. Здесь было множество мастерских, гончарных, портновских, сапожных, небогатые лавочки, где все стоило намного дешевле, чем в центре города. Здесь не рассчитывали на состоятельных покупателей. Здесь не было торжественной тишины — громко ссорились и громко пели. Авентин был прямой противоположностью Палатинскому холму, хотя их разделяло всего полкилометра.

Бедное население Рима ютилось в убогих домах, сгрудившихся на узких, душных, тесных улицах. Дома для бедноты были в несколько этажей, 3–4, а иногда и больше (имелись и дома в 7–8 этажей). Можно себе представить, как мало света и воздуха попадало в комнаты этих домов, если ширина улицы была редко больше шести метров, а дома достигали высоты 20–25 м. А ведь таких многоэтажных домов в Риме было в несколько раз больше, чем дворцов и особняков. Владельцы доходных домов получали огромные прибыли. О дороговизне римских квартир писал поэт I в. н. э. Ювенал:

Шум, духота, скученность приводили к болезням, истощению.

пишет далее Ювенал, сетуя на тяготы жизни в Риме. Повозкам по городу разрешалось ездить только ночью, так как днем из-за узких улиц они создавали непреодолимые препятствия пешеходам. Грохот колес по мостовой не утихал с вечера до утра.

Улицы вымощены камнем. Как и у нас, по краям мостовой — тротуары для пешеходов. Они гораздо выше наших. А чтобы, переходя на другую сторону улицы, не нужно было спускаться вниз и потом вновь взбираться на противоположный тротуар, от тротуара к тротуару кое-где идет каменная гряда с промежутками. Повозкам эти камни не мешают, колеса телег проходят между ними, а пешеходам удобно, особенно, если идет дождь, — можно перейти улицу, не замочив ног.

В кварталах, где селились люди побогаче, улицы хоть и были узки, но света было больше, так как дома там строились не столь высокими и неудобными, как на Авентинском холме.

Водопровод

На этих улицах чаще встречались колодцы. На перекрестках улиц журчали водоемы-фонтаны. Здесь рабы и бедняки брали воду. Те, кто побогаче, за водой не ходили. В домах зажиточных граждан имелся водопровод.

Римляне не знали насосов, и снабжение больших городов водой требовало огромного труда. Чтобы создать напор воды, заставить бить фонтаны, поднимать воду в верхние этажи, римляне использовали закон сообщающихся сосудов. Римляне выбирали источник высоко на горе, иногда в нескольких десятках километров от города. Если на пути водопровода находились пропасти, реки или овраги, приходилось строить мощные каменные или кирпичные мосты на арках.

Такие сооружения, высотой иногда в несколько десятков метров, стали называть акведýками. Водопроводные трубы прокладывались на верху этих сооружений примерно так же, как теперь кладутся рельсы на железнодорожных мостах. Развалины этих величественных сооружений сохранились в Италии и южной Франции.

Уличный фонтан в Помпеях.

Римские горожане, в домах которых не было водопровода, брали воду из таких фонтанов, заменявших современные водопроводные колонки. В отличие от последних в римских уличных фонтанах вода текла не переставая и наполняла каменные водоемы.

Поступавшая в город вода очищалась в особых сооружениях и лишь после этого поступала по свинцовым трубам в городские колонки или частные дома. До периода Империи хозяева, имевшие дома водопровод, обязаны были платить за пользование водой.

Первый водопровод в Риме был сооружен в 313–312 гг. до н. э. и доставлял в Рим воду с расстояния 22 км, а в IV в. н. э. число водопроводов возросло до тринадцати, и они давали городу 675 тысяч кубических метров воды в сутки.

Римляне заботились не только о чистоте и обилии воды; вода служила также и украшением города.

На улицах и площадях были бассейны, фонтаны, водяные гроты. Вода освежала воздух пыльных римских улиц. Мелодичный перезвон хрустальных струй в наши дни — одна из своеобразнейших черт итальянской столицы, а в античном Риме эта музыка вод звучала еще более радостно.

Уличные бассейны и колодцы (нимфéи) украшались мраморной облицовкой. Вода струей вытекала из пасти льва, из клюва лебедя, из меха, который держал на плече Силéн^[3], из амфоры в руке девушки и т. д.

Дом

Но продолжим наше путешествие по Риму. Заглянем в дом — особняк, каких немало в Риме. Время сохранило нам обстановку и утварь таких домов, их облик и убранство несравненно лучше, чем в многоквартирных домах. Множество домов уцелело под слоем пепла в Помпеях и Геркулануме, и мы четко представляем себе жизнь в этих зданиях.

…Выходящие на улицу двери домов мало чем отличаются от современных. Дверной замок отпирается ключом. С внутренней стороны двери можно запереть на задвижку. В дверь стучат колотушкой, дверным кольцом. В некоторых домах можно дернуть за цепочку у двери, и тогда зазвенит колокольчик.

На пороге дома мозаичная надпись: «Сальве» («добро пожаловать»). У каждого хозяина свои вкусы. В некоторых домах у дверей сажают ученых птиц, которые тем же криком «сальве» встречают гостей.

Иногда двери охраняет собака, поэтому у порога нас встречает выложенная мозаикой столь знакомая надпись: «Берегись собаки!» («каве канем»). А некоторым собака не нужна: это бывало тогда, когда дом охраняет раб, привязанный к кольцу в стене, — человек на положении цепного пса…

Сразу за дверьми — óстий. Здесь дожидаются посетители. Дальше — самое большое помещение во всем доме — áтрий.

Даже богатые дома сохранили планировку, ведущую свое начало от глубокой старины, когда жилище римлянина представляло собой простой деревянный сруб с отверстием в потолке, куда выходил дым очага, находившегося посередине комнаты.

Слово «атрий» происходит, вероятно, от латинского прилагательного «атер» (темный, черный), что легко объяснить, если мы представим себе, какими черными и закоптелыми были эти помещения, когда в них горел огонь в очаге, не имевшем трубы.

Постепенно к этому центральному помещению стали пристраиваться небольшие жилые комнаты, помещения для слуг и т. д. Атрий сохранял проем в крыше и в последующие века. Свет в атрий поступал через отверстие в потолке.

Италийский дом с атрием.

Отсутствие окон объясняется тем, что римляне до I в. н. э. не застекляли рам и из-за зимних холодов вынуждены были оставлять стены без окон. Улица с такими домами выглядела угрюмой и мрачной.

А почему же посредине комнаты бассейн? Это тоже традиция. Отверстие в потолке давало возможность собирать дождевую воду. Для этого в атрии делали бассейн, куда стекала дождевая вода. Этот бассейн, имплювий, был дополнительным резервуаром для водоснабжения. Отсюда брали воду для хозяйственных нужд при отсутствии водопровода или при далеком расстоянии от бассейна.

Позднее отверстие в потолке стало служить только для освещения, а бассейн в полу — для украшения комнаты.

Атрий — центр дома. В нем собирается вся семья, и, конечно, он украшен наиболее богато. В домах состоятельных людей стены отделаны мрамором, пол мозаичный, из маленьких разноцветных камешков; ими выложены красивые узоры. На стенах — картины-фрески, в нишах стоят мраморные статуи. В атрии хранятся восковые маски умерших предков, здесь и алтарь домашних богов — лар и пенáтов. Часто в атрии же приносятся жертвы этим домашним богам.

Маски хранятся в особых шкафах. Они расположены таким образом, что по ним можно проследить родословную хозяина.

За атрием — внутренний дворик, обнесенный колоннадой и отгороженный от улицы глухой стеной. Это перистиль. Здесь бассейн с небольшим фонтаном, каменные скамейки. А у людей побогаче перистиль полон редкостных растений, деревья причудливо подстрижены, а среди них белеет мрамор драгоценных статуй.

Между атрием и перистилем располагается таблин. Это нечто вроде кабинета хозяина дома. Здесь хранились документы хозяина.

Атрий сообщался с перистилем одним или двумя боковыми коридорами, через которые проходили домашние слуги, чтобы не беспокоить хозяина. Таблин, как и атрий, отделывался по возможности богато. Полы и стены украшались мрамором и мозаикой. В случае необходимости он легко отделялся от окружающих помещений легкими ширмами или занавесями.

Внутренний вид одного из домов в Помпеях.

На переднем плане имплювий — бассейн для сбора дождевой воды. Открытая комната — таблин — кабинет хозяина. Поднятый занавес отделяет таблин от перистиля — внутреннего дворика с колоннами.

Вообще весь облик римского дома показался бы нам необычным: терялись в полутьме стены просторного атрия, и только середину его освещали яркие лучи солнца. В сумраке мерцала бронза высоких канделябров, драгоценная посуда на столах, золоченая резьба мебели. Дальше открывался широкий проем, за которым был виден просторный перистиль.

Когда наступал вечер, в имплювии отражалось звездное небо, перистиль был залит лунным светом; чадили лампы и причудливые тени дрожали на стенах.

Вокруг атрия, таблина и перистиля шли жилые комнаты для хозяев, домочадцев и рабов. Они были отделаны гораздо скромнее, освещались маленькими окнами. Несколько богаче отделывался триклиний — столовая. О триклинии мы расскажем позже.

Иногда дома были двухэтажные. Особенно часто второй этаж возводился над колоннадой перистиля, куда и выходили его окна.

Мебель

Римляне не загромождали свое жилище мебелью, но, разумеется, в домах состоятельных людей было все необходимое: ложа, столы, кресла. Римские стулья походили на современные. У них были четырехугольные сиденья, удобные изогнутые спинки. Кресло с высокой спинкой обычно принадлежало хозяину дома.

Спальные ложи римлян скорее напомнили бы нам диваны, нежели современные кровати. Римское ложе — это подобие низкого дивана со спинкой только в головах, изящно загнутой и разукрашенной. Иногда эта спинка шла вдоль ложа, загибаясь к ногам.

Впрочем, были и ложа типа наших кроватей — деревянная рама с переплетенными ремнями. Такое ложе называлось у греков крáббатос, откуда наше «кровать».

Ложа делались из дерева, бронзы или серебра и украшались золотом, слоновой костью или черепахой. Как и у нас, у римлян были матрасы. Набитые шерстью или пухом, они лежали на широкой тесьме, натянутой на остов ложа. Чтобы подушки лучше лежали, под них помещали валики. На матрас клали покрывало, часто очень дорогое, и затем одеяло.

Ложе служило и для отдыха, и для работы. Римляне и читали, и занимались обычно лежа. Поэтому ложе, заменявшее кровать, диван, рабочий стол, старались сделать и красивым, и удобным.

А столы? Их у римлян было множество. Помимо больших столов, обычно имевших круглую форму или форму полумесяца, за которыми римляне обедали, существовали маленькие столы, круглые или четырехугольные, которые ставились около каждого ложа; сюда обедавший мог ставить свой кубок, тарелку, прибор и т. д. Были и столики на шарнирах, их можно было по желанию делать выше или ниже.

Летняя столовая (триклиний) со столом и каменными ложами.

Реконструкция помещения помпейского дома. На переднем плане в правом углу — два фонтана, снабжающие столовую водой и охлаждающие комнату в жаркую пору.

Некоторые столы делались из драгоценных редких пород дерева, которое стоило очень дорого. Рассказывают, что Цицерон купил однажды доску для стола стоимостью в миллион сестерциев. Ножки делались из не менее ценных материалов: бронзы, серебра.

Существовал род столиков для размещения на них драгоценной посуды, статуэток и т. д. Вокруг верхней доски шел невысокий бортик, предохраняющий посуду от падения. Такие столики служили, конечно, только для украшения.

Спальня (кубикул) с окошком.

Реконструкция одной из комнат помпейского дома. У стены — римская кровать, напоминающая современный диван.

Платье хранилось в ларях и сундуках. Кроме того, имелись и шкафы для книг, гипсовых масок предков и т. д.

Отопление римского дома во времена первых императоров было уже далеко не таким примитивным, как в ту пору, когда атрий отапливался очагом, дым от которого поднимался к отверстию в потолке. Теперь комнаты обогревались переносными небольшими жаровнями с древесным углем.

Освещение

Как освещался римский дом?

Мы настолько избалованы электричеством, что нам трудно себе представить, какое плохое освещение было в древности.

Римляне добывали огонь так же, как его получали в Европе через восемнадцать веков после установления Империи. Люди оказались консерваторами в области добывания огня.

Огонь получали высеканием искры при ударе сталью о кремень. Искры сыпались на трут, он начинал тлеть, и затем надо было раздуть огонь. Редкий римлянин не носил с собой кресало (кремень), огниво и трут. Так получали огонь вплоть до сороковых годов XIX в., когда появились спички^[4].

Обычным источником света у римлян была масляная лампа. Она мало изменилась со времени каменного века, когда первобытные охотники освещали свои пещерные жилища выдолбленными из камня лампами с жиром, в котором горел фитиль из мха.

Римская лампа, как и греческая, — это плоский глиняный сосуд с отверстием посередине и с вытянутым носиком. Иногда таких носиков было несколько. Через среднее отверстие лампа наполнялась маслом или вóрванью^[5], сюда поступал воздух, а в «носики» вставлялись фитили. Такие лампы могли висеть на цепочках, как наши люстры, или стоять на столах^[6].

Домашняя утварь римлян. Из Помпей.

1. Обеденное ложе. 2. Бронзовая жаровня для обогревания помещения. 3. Декоративный столик для ваз с цветами или для дорогих сосудов. 4. Канделябр со светильником. 5. Лампадáрий в виде древесного ствола.

Особенно эффектно выглядели лампы, поставленные на канделябры — высокие подставки из дерева, бронзы или мрамора. Многие из них, отделанные резьбой и позолотой, были таким же украшением комнаты, как статуи или картины. Несколько отличались от канделябров лампадáрии — на них лампы не ставились, а подвешивались к ним.

Масляные лампы давали относительно яркий свет, но очень коптили, и приходилось тратить много труда, чтобы очищать от хлопьев копоти стены, мебель и домашнюю утварь.

Меньшее значение имели факелы (обычно куски просмоленного каната, горевшие на высоких подставках), их свет был неверным, колеблющимся, к тому же они давали густую, жирную копоть. Свечи были мягкие, восковые или сальные, поэтому древний подсвечник — это шип, на который накалывали свечу, а не цилиндрик, в который вставляется наша твердая (стеариновая) свеча.

Плохое освещение требовало совершенно иного распорядка дня, чем у нас. Если мы принимаем гостей и ходим в гости вечером, если у нас свадьба, спектакль, концерт, заседание или собрание вечером, люди античного мира смотрели драму, комедию или цирковое представление с утра, празднества начинались утром, пир происходил засветло и т. д. Случались, разумеется, и исключения. Так, одна из обнаруженных в Помпеях бань имела густой слой копоти во внутренних помещениях; эта баня работала вечерами.

Вечером в римском доме было темновато. Зато днем, несмотря на отсутствие окон, там было достаточно светло — ослепительное южное солнце хорошо освещало атрий через отверстие в потолке, наполняя весь дом мягким полусветом.

Остальные районы города

Не только Палатин и Авентин, но и другие холмы Рима были по-своему примечательны. Самый обширный римский холм, Эсквилин, лежит на восточной окраине города. В республиканское время здесь, у Эсквилинских ворот, казнили преступников, рядом помещалось кладбище. Но во времена Августа многое изменилось. Кладбище перенесли дальше от города, а у ворот разбили огромный тенистый парк.

Севернее Эсквилинского поля в северо-восточном углу города при Тиберии были построены обширные казармы преторианцев — императорской гвардии.

В центре города лежала просторная низина. Ее окаймляли четыре холма: с юго-запада — Палатин, с юга — Целий, с востока — Эсквилин и с севера — Виминал. Еще во времена царей низина была осушена с помощью больших водоотводных труб. Самая крупная из них, «клоáка максима», сохранилась до наших дней.

На этой равнине во времена Империи были построены крупнейшие здания императорского Рима: громадный амфитеатр Флавиев — Колизей, вмещавший 40–50 тысяч зрителей, «Золотой дом» — дворец Нерона, тéрмы (общественные бани) Тита и Траяна.

Амфитеатр Флавиев (Колизей).

Выйдя из равнины, оставив слева Капитолий и Форум и справа Виминальский холм, можно пройти на прямую Фламиниеву дорогу, идущую от подножия Капитолийского холма на север. В пределах города она называлась Виа лата — широкая улица.

Марсово поле

Через полкилометра пути, между Фламиниевой дорогой и Тибром, простирается Марсово поле — просторная равнина, где происходили военные парады, гимнастические состязания, народные собрания и празднества. На Марсовом поле стоял храм Беллóны — спутницы бога войны Марса. В этом храме сенаторы приветствовали возвращавшихся после победы полководцев. Неподалеку были построены первые в Риме термы — общественные бани. При Августе, который стремился показать свое миролюбие, на Марсовом поле соорудили алтарь Мира. Император Август хотел показать, что отныне даже на поле, посвященном богу войны Марсу, нет места мыслям о войне.

Ближе к окраине города, где Тибр подходил к Фламиниевой дороге, на Марсовом поле почти не было построек. Только в последние годы правления Августа у берега реки появилось круглое здание — Мавзолей, в котором впоследствии был похоронен Август.

По правую сторону Фламиниевой дороги Помпей разбил большой сад. Далее Фламиниева дорога вела в глубь страны через Умбрию и Этрурию на север к морю.

Дороги

Многие крупные улицы Рима были городскими частями дорог, уходящих в разные концы страны. Так, Аппиева дорога (названная по имени цензора Аппия Клавдия, проложившего ее в конце IV в. до н. э.) вела в Капую.

Римские дороги были великолепны. Широкие, покрытые песком или гравием, поверх которого лежали каменные плиты, они столь прочны, что многие из них сохранились до наших дней.

Римляне были искусными строителями, они превосходно строили не только акведуки и дороги, но и мосты. Мост Фабриция, построенный в 62 г. до н. э., хорошо сохранился до наших дней. Этот мост соединял левый берег Тибра с островом Эскулапа, где стоял храм бога-целителя. С острова на правый берег Тибра вел мост Цестия. Римским инженерам было под силу такое исключительной сложности сооружение, как мост через Дунай, построенный при императоре Траяне.

Если бы по мановению волшебной палочки мы могли оказаться в древнем Риме, то многое в жизни великого города показалось бы нам странным, необыкновенным, необычным.

В самом деле, разве не удивительно то, что нам уже известно о Риме? Как далеки от нас многие его обычаи, какой неуютной показалась бы нам жизнь в доме с отверстием в потолке и с бассейном в полу!

Но если бы мы захотели представить себе, как текла жизнь в городе на семи холмах, то нам пришлось бы узнать об еще более удивительных вещах.

Часы и календарь

Наступает утро. Первые лучи солнца озаряют крыши храмов, дворцов и домов. Город просыпается. Просыпаются знатные люди и рабы, воины и торговцы, сенаторы и пекари, чиновники и цирюльники. Чтобы узнать, который час, они смотрят на часы. Конечно, у них не было ручных часов. Не было у них и часов на башнях. В те далекие годы были известны только солнечные и водяные часы.

Солнечные часы устроены просто: на доске укреплен гнóмон (стержень), отбрасывающий тень.

Меняется положение солнца на небе, перемещается и тень, как стрелка наших часов. Остается только нанести деления и обозначить их цифрами. Перемещаясь, тень будет указывать, который час, сколько часов прошло от восхода солнца.

Эти часы обладали замечательным свойством: их не надо было ни заводить, ни смазывать. Но недостатки солнечных часов очевидны — они не действовали ни ночью, ни в пасмурную погоду.

У греков римляне переняли водяные часы.

Самые простые водяные часы — это сосуд, обычно в форме усеченного конуса. В него наливалась вода, которая вытекала тонкой струйкой через отверстие у дна сосуда. Уровень воды понижался; на боковой поверхности имелись отметки, позволявшие судить, насколько опустилась вода и, следовательно, который теперь час. Водяные часы (они назывались греческим словом клепсидра^[7]) получили большое распространение в древнем мире.

Клепсидра стояла в суде, и уровень воды определял регламент выступлений истца, ответчика, защитника. Если человек на суде говорил дольше, чем установлено, его прерывали словами: «Твое время истекло». Это выражение сохранилось и у нас, но никто уже не связывает призыв к молчанию с водяными часами. Точно так же, когда мы встречаем старинного приятеля и радостно восклицаем: «Давно мы не видались! Сколько воды утекло!», мы, сами того не подозревая, говорим о водяных часах.

Со временем водяные часы были усовершенствованы. В императорское время имелись клепсидры самых разнообразных систем. В сосуд притекала вода, поднимался вверх поплавок, на котором стояла статуэтка Амура со стрелкой в руке, и стрелка эта скользила по указателю, отмечая час. Повышение уровня воды приводило в движение зубчатую рейку, которая вращала зубчатое же колесико, а к нему прикреплялась стрелка, обходившая циферблат (такие часы описал знаменитый римский инженер Витрувий в I в. до н. э. — начале I в. н. э.). Струйка воды падала на колесико, а от его вращения приводилась в движение стрелка часов. Водяные часы существовали до эпохи Возрождения, когда их вытеснили пружинные часы. Все древние часы могли измерять только крупные промежутки времени. Поэтому римляне не знали минут и секунд.

С восходом солнца наступал первый час. Но ведь летом солнце восходит раньше, чем зимой, и заходит позднее. Длина дня в течение года непрерывно изменяется.

Как ни странно, римский час вовсе не был определенным промежутком времени. Это была просто ¹/₁₂ часть дня, какой бы длины этот день ни был. И римляне так привыкли к этому, что, когда у них появились водяные часы, показывающие время независимо от солнца, их регулировали так, чтобы длина часов менялась в зависимости от времени года.

Римляне никак не хотели расстаться с неудобными растягивающимися и сокращающимися часами.

Очень сложным был римский календарь.

Римский год имел 365 дней и делился на 12 месяцев. Нетрудно заметить, что у нас — римская система календаря. Названия месяцев в русском языке — римские, как и в других европейских языках^[8]. Римляне называли месяцы: януарий (в честь бога Януса), фебруарий, марций (месяц бога войны Марса), априлий, май (от имени богини Майи), юний (месяц богини Юноны), квинтилий (то есть «пятый» месяц, считая с 1 марта, когда в древнейшие времена начинался новый год; впоследствии этот месяц стал называться юлий в честь Юлия Цезаря), секстилий («шестой», позднее назван во славу императора Августа август); названия септембрий, октобрий, новембрий и децембрий значат «седьмой», «восьмой», «девятый», «десятый».

Но числа месяца у римлян определялись очень сложным путем. Первый день месяца назывался календы (отсюда слово «календарь»), 5-е или 7-е дни месяца назывались нóны, 13-е или 15-е дни — иды^[9]. Счет дней определялся тем, сколько дней осталось до календ, ид или нон. Так, день XI до календ февраля означает, что до 1 февраля еще 10 дней, то есть речь идет о 22 января. День V до нон мая значит, что до 7 мая осталось четыре дня дело происходит 3 мая. Юлий Цезарь убит в иды марта, значит 15 марта^[10].

Раз в четыре года в феврале прибавлялся 29-й день, он следовал за шестым днем до мартовских календ и назывался «дважды шестой» («биссéктус», откуда и произошло русское название високосный год).

Счет лет римляне вели от основания Рима, то есть от 753 г. до н. э., или по консулам. Если бы мы спросили римлянина, в каком году он родился, мы узнали бы от него, что «в год, когда консулами были Люций Корнелий Цек и Клавдий Цильний Метелл».

Названия дней недели в Риме отличались от наших, но в языках европейских народов сохранились языческие римские названия дней, например: четверг — день Юпитера (Jovis dies, у французов Jeudi); пятница — день Венеры (Veneris dies, у французов vendredi); суббота — день Сатурна (Saturday англ.)^[11].

Имена

Не менее своеобразны, чем календарь, были римские имена. Вот обычное имя римлянина — Марк Юний Лонг. Что это значит? Почему три имени? Что это — имя, или фамилия, или, может быть, имя и отчество? И все ли имели такое длинное имя?

Трехчленное имя в Риме было самым распространенным, вспомним: Гай Юлий Цезарь, Гай Семпроний Гракх, Марк Туллий Цицерон.

Первое имя — личное, как наши имена Петр или Иван. Таких имен в Риме было немного — Авл, Аппий, Гай, Гней, Дéцим, Квинт, Лýций, Марк, Мáний, Мáмерк, Нумéрий, Пýблий, Секст, Сéрвий, Спýрий, Тит и Тибéрий.

Второе имя (в нашем примере Юний) значит, что его обладатель принадлежит к роду Юниев. Это что-то вроде нашей фамилии. Юний — родовое имя. А вот последняя часть имени — Лонг — уже специфически римская. Это прозвище лишь одной ветви рода Юниев. Когда-то один из Юниев получил прозвище Лонг — Длинный — и все его потомки стали называться Юнии Лонги.

Значит, дети Марка Юния Лонга будут носить личное имя и имя рода. Например, Квинт Юний Лонг и Децим Юний Лонг.

А дочь Марка Юния?

Женщин в Риме называли лишь родовым именем. Значит, дочь Марка будут звать просто Юния, а младшую дочь — Юния Минор (меньшая Юния). Когда женщина выходила замуж, к ее имени прибавлялось и имя мужа.

Раб вообще не имел ни имени, ни рода, а только кличку (Скиф, Фракиец, Сармат, Черный, Смуглый, Писец и т. д.). Вольноотпущенники обычно принимали родовое имя господина или царствующего императора.

* * *

Люди древнего Рима вставали на рассвете. В кварталах, где жила беднота, каждый час был дорог: тот, кто хотел заработать на хлеб, не мог не ценить время. День трудового люда был однообразен и утомителен, пища проста и скудна.

Знатный римлянин посвящал утро приему гостей или сам отдавал визиты. Вернувшись домой или проводив гостей, римлянин занимался делами — читал или писал письма. Растянувшись на мягком ложе, положив на пюпитр навощенную дощечку, можно было писать вполне удобно. Древние не писали за столом.

Письмо и книга

На восковых дощечках писали стилем — палочкой, имевшей острый конец, а на другой стороне — лопатку или шишечку. Тупым концом можно было заглаживать, то есть стирать написанное.

У римлян была поговорка: «Хочешь хорошо писать, почаще оборачивай стиль», то есть чаще исправляй написанное. Дощечки (цéры) могли складываться по две или более («гармошкой»), обвязывались лентой и опечатывались восковой печатью (печать римляне обычно носили на перстне — резной камень).

Восковые дощечки удобны тем, что, получив письмо, можно было написать ответ на той же самой дощечке; для этого надо было лишь загладить текст обратным концом стиля.

От стиля произошло наше понятие — стиль, как определенная манера творчества; мы говорим «стилистические ошибки», «блестящий стилист». Можно напомнить, что мы называем стилетом узкий длинный кинжал, по форме напоминающий стиль.

Подобно тому, как мы в начале письма пишем «Дорогой» или «Уважаемый», а в конце «Жму руку» или «С приветом», римское письмо начиналось часто с традиционной фразы: «Если ты здоров — хорошо, я здоров». Эта фраза настолько широко распространилась и стала условной вежливостью, что стали писать лишь ее начальные буквы (на латыни S.V.B.E.V.). Оканчивалось письмо чаще всего словами «Будь здоров». Вспомним Евгения Онегина, который умел в конце письма поставить «vale», то есть «будь здоров!». Нам показалось бы странным, что у римлян в письмах не было подписи. Но в начале письма было обозначено, кто кому пишет.

Покончив с писанием писем, можно было развлечься чтением. Многие римляне имели дома библиотеку. Но, раскрыв библиотечный шкаф в римском доме, мы не увидели бы книжных корешков. В шкафу лежало множество футляров в форме цилиндра. Из футляра торчал кончик палки, к которому привязан маленький ярлык с названием. На эту палку намотан длинный свиток папируса. Это и есть книга.

Развернув свиток, можно увидеть текст, написанный столбцами. Строчки располагались параллельно длинному краю папируса. Столбец от столбца был отделен красной полоской.

Читать нужно было, постепенно развертывая свиток и скручивая его.

Иногда книги писались на пергаменте. Тогда их изготовляли из отдельных листков, переплетенных наподобие наших книг. Но книги на пергаменте были редки — он был слишком дорог.

Книжное дело в Риме быстро развивалось. Римская литература была очень богата, на латинский язык переводилось много произведений греческих и восточных авторов. Книготорговля приобрела обширные размеры. Надо сказать, что книги в Риме были сравнительно недороги. Дело в том, что труд рабов-переписчиков был дешев. Перепиской книг занимались в Риме профессиональные издатели. Они уплачивали автору гонорар и приобретали рукопись. Затем служащий или ученый раб диктовал текст рабам-переписчикам.

К сожалению, из-за того, что многие недобросовестные издатели, стремясь увеличить свои доходы, заставляли рабов-переписчиков работать с невероятной быстротой и пользоваться всякого рода сокращениями, многие издания книг оказывались неточными.

Если римлянин не имел книг дома, он мог пойти в одну из публичных библиотек. Такие библиотеки были и в центре города, и на Марсовом поле; имелись они и во многих других городах.

Термы

В полдень завтракали. Затем многие римляне, располагавшие свободным временем, отправлялись в тéрмы.

— Что такое термы?

Слово «термы» в переводе на русский язык означает теплые купания, бани. Но как не похожи были римские термы на бани в нашем значении этого слова!

Конечно, там и купались, и мылись, но этим отнюдь не исчерпывалось назначение терм. Великолепно отделанные мрамором залы, галереи, где было приятно прогуливаться, просторные помещения для спортивных игр, комнаты для отдыха, таверны и закусочные, комнаты для выставок картин, скульптур, сады и фонтаны, гимнасии — все это привлекало в термы множество людей.

Первые термы были построены в Риме на Марсовом поле полководцем и другом Октавиана Августа Агриппой. Почти все императоры последующих времен, стараясь снискать себе популярность среди римских граждан, строили новые термы, одни больше других.

Состоятельные римляне купались обычно не реже раза в день, а то и чаще. В термах всегда было много народу.

Термы имели особую систему центрального отопления. В подвальном или полуподвальном помещении помещалась топка; горячий воздух и дым нагревали пол и, проходя по пустотам в стенах, нагревали и их. Такая система отопления применялась только во дворцах цезарей и в домах богачей. Обычно дома римлян вовсе не имели отопления; в холодную погоду в комнату вносили жаровню с угольями, как это делают и сейчас в Италии. Топили дровами, но в далекой Британии, бывшей Римской провинцией почти 400 лет, применяли и каменный уголь.

Термы были самыми разнообразными. Неслыханно роскошные бани Диоклетиана, занимавшие около 30 га (втрое больше Летнего сада в Ленинграде), мрачные и грязные термы для бедняков, скромные гарнизонные бани (одна из них расположена в Крыму, близ Ялты, здесь находилась римская крепость Хáракс) — все они, как правило, состояли из трех частей: холодной бани (фригидáрия), теплой бани (тепидáрия) и горячей бани (кальдáрия).

Термы открывались с утра. За небольшую плату — за четверть асса можно было проводить в них много часов. Каждый мог найти занятие себе по вкусу — одни шли в библиотеку, другие в комнаты для гимнастических упражнений, третьи прогуливались по нарядным залам. В мраморной нише спорили философы, и около них собирались любители научных бесед; заморский торговец, окруженный толпой любопытных, продавал редкостные товары; состязались в остроумии юные щеголи — сыновья богатых родителей, и раздавались взрывы смеха. Веселые восклицания доносились из зала для игры в мяч, где стремительно проносились по воздуху разноцветные шары. А многие посетители проводили время, разглядывая статуи и картины, в изобилии украшающие термы.

Вэто время заканчивалась подготовка горячей бани. Раздавался удар гонга, и посетители отправлялись в раздевальную. Одежду оставляли на каменной скамейке под присмотром раба, а затем шли в тепидарий — теплую баню, чтобы сразу не попадать в раскаленный воздух горячих бань. Некоторые мылись здесь, другие предпочитали потовýю — горячую баню. В особой комнате была потéльная, в остальных залах находились ванны и бассейны, в которых можно было купаться и даже плавать. Бассейны были размером с наш небольшой театральный зал. В горячих банях были бассейны и с горячей, и с холодной водой.

Термы в Риме. Реконструкция.

Как нам уже известно, в бане римляне употребляли стригили — скребки, которыми счищали с кожи пыль и грязь. В ту пору римляне чаще всего для мытья употребляли бобовую муку. После купания тело натирали благовонным маслом.

В термах можно было купить решительно все — от принадлежностей для купания и духов до лакомств и вина. Человек, приходящий в термы, мог проводить здесь многие часы, не выходя на улицу.

Фригидáрий — холодное отделение в помпейских термах. Реконструкция. В центре — бассейн холодной воды.

Термы, особенно во времена поздней Империи, были настоящими дворцами. Их помещения отделывались мрамором, мозаикой, драгоценными породами дерева, украшались росписями и скульптурой. Многие статуи — гордость лучших музеев — найдены при раскопках терм.

Ложа, стулья и кресла из мрамора были настоящими произведениями искусства. В термах императора Каракаллы находилось около 1600 кресел. А чтобы представить себе размеры этих терм, достаточно сказать, что в них могли одновременно купаться, прогуливаться или заниматься гимнастикой до трех тысяч человек.

Разумеется, состоятельные граждане имели дома ванны, роскошь которых превосходила всякое воображение. Некоторые богатые люди приказывали отделывать ванны чистым серебром. Из серебра изготовлялись и краны для воды.

В Риме большой известностью пользовались лечебные минеральные источники, особенно Байские, расположенные на берегу моря, южнее Рима. Сюда, в Байи, приезжали отдыхать и лечиться римские богачи. Римский курорт Байи славился замечательной живописностью. Здесь появились великолепные виллы, и вскоре Байи стал одним из самых нарядных городов Италии.

Обед

Около 3–4 часов пополудни термы заметно пустели — наступало время обеда. Римляне возвращались домой, где их ждал обед. Его готовили повара-рабы. Овощи, мясо, рыбу на рынке всегда закупал мужчина — хозяин или управляющий-раб. На кухне усердно работали повара с помощниками.

Среди кухонной утвари мы встретили бы знакомые предметы — кастрюли, противни, сковороды не отличались по форме от наших. Бронзовые ведра обычно имели вид цилиндра, а не распространенную у нас форму усеченного конуса. Имелся и особый прибор для подогревания вина — бронзовый сосуд с трубой посередине, в нее засыпался горячий уголь. Сосуд называли аутéпса (греч. — самовар).

Новшеством у римлян была стеклянная посуда. Римлянам принадлежит приоритет в изобретении дутого стекла — около I в. н. э. был открыт этот новый технологический процесс. Стекло, известное еще на древнем Востоке, было до римлян катаное, иначе говоря, с ним обращались, как с глиной: из стекла лепили мелкие сосуды, бусы и т. п. Изобретение дутого стекла позволило римским ремесленникам создавать кубки, кувшины, флаконы и т. п. из прозрачного или цветного стекла. Некоторые римские вазы цветного стекла — редчайшие памятники искусства. Римские богачи платили сотни тысяч сестерциев за одну такую вазу. Хорошую коллекцию римской стеклянной посуды имеет Государственный Эрмитаж.

В древнейшие времена, вплоть до побед в Пунических войнах, римлянин принимал пищу дважды в день (завтрак и обед). Питание было однообразным и простым. Основной пищей была пýльта — крутая похлебка из бобовой, ячменной или пшеничной (полбовой) муки. И в более позднее время пульта оставалась основной пищей ремесленника, крестьянина, солдата.

Часто на столе римлян были бобы, горох, лук, чеснок, репа, а также фрукты — яблоки, груши, сливы, гранат, фиги, виноград. Большое место в питании занимало оливковое масло, единственное масло, которое древние употребляли в пищу^[12]. Римляне, народ высокой культуры, не применяли в пищу сливочного масла, хотя давно знали и любили молоко, сливки, простоквашу, творог и сыр.

Мясо ели лишь в праздники, и рыба появлялась за столом нечасто. Римляне пили вино (обычно сухое, то есть кислое, без сахара, которого древние вообще не знали), разбавляя его водой.

Хлеб был вначале только домашней выпечки (в виде пресных лепешек), но со II в. до н. э. Рим и другие города имели пекарни, выпекавшие хлеб на дрожжах. Хлеб обычно имел круглую форму. Позднее выпекали хлеб различных сортов, в том числе галеты для войск. При отсутствии сахара римские кондитеры ухитрялись изготовлять торты и пирожные с помощью меда и изюма.

С течением времени вкусы изменились. Вошел в обычай второй завтрак, полдник, а обед был перенесен на время около трех-четырех часов дня.

После того как Рим завоевал и ограбил Грецию и Карфаген, изменились нравы и вместе с ними и пища. Рыба заняла важнейшее место в питании, блюд из рыбы появилось множество; производством рыбного соуса из макрели (гарума) занималось немало люден. Чаще за столом появлялось мясо, к столу подавались орехи, миндаль, каштаны, персики. Развилось виноделие, и к услугам зажиточных людей было много сортов вина.

Самой важной едой римлян стал обед — цéна. Римляне, как правило, никогда не ужинали.

За столом римляне полулежали на ложах, напоминавших наши кушетки. Женщины могли присутствовать на пиру, но они сидели на ложах, в ногах мужа или отца.

Обед начинался с молитвы богам о процветании государства, хозяина, гостей. В честь богов совершалось возлияние: несколько капель вина выплескивали из высоко поднятых кубков (пережитком этого обряда является наш обычай поднимать тост).

Стол аристократии, богатых купцов стал не только изысканным, но роскошным сверх всякой меры.

Обед (цена) состоял из трех частей. Он начинался с закусок (салат, яйца, устрицы, улитки, маринованная рыба). Далее следовали блюда собственно цены, их было два, а на великолепных обедах у знаменитых обжор — пять — семь. Супа древние не знали, поэтому за обедом ложка была почти не нужна.

После закуски подавались мясные блюда. На столе появлялись жареные журавли, аисты, голуби, бекасы, павлины (все мясные блюда подавались уже нарезанными на порции, ели руками). Лакомым блюдом считались павлиньи языки, паштет из соловьиных языков, различные копченые, вареные, кровяные колбасы и сосиски, зайчатина, кабанина, оленина, фазаны, куропатки и т. п. Вторым блюдом обычно являлись пироги, которые подавались в большом выборе и с самой различной начинкой.

Третья часть цены — десерт. Это фрукты, маринованные и соленые грибы, печенье, пирожные. Искусные повара-рабы (они дорого ценились) изготовляли пирожные и торты в форме поросят, зайцев, птиц. Снег, облитый медом, заменял наше мороженое. Из теста с медом делали сладости.

Из-за того, что обед начинался с яиц и заканчивался яблоками, у римлян сложилась поговорка ab ovo usque ad mala — «от яйца до фруктов», или просто ab ovo — «с начала». В таком сокращенном виде эта поговорка встречается и в наши дни (А. С. Пушкин в поэме «Родословная моего героя» писал: «Начнем ab ovo»).

В перерывы между блюдами рабы (обычно подростки) обносили гостей лоханями с ароматной водой и полотенцами; гости полоскали руки, запачканные жиром. На торжественном пиру гости и хозяин надевали венки из живых цветов.

Во время пира любили музыку, пение, пляски; для увеселения на пирах существовали особые рабы — плясуны, фокусники, декламаторы и т. д.

Роскошь обедов и безмерное расточительство римского государственного деятеля Лукулла вошли в поговорку («лукуллов обед»). О подобном пире подробно писал римский писатель Петроний (I в. н. э.). в романе «Сатирикон». Изображая сцену пира во дворце разбогатевшего выскочки, вольноотпущенника Тримальхиона, автор рисует такую сцену.

«Посередине закусочного стола находился ослик коринфской бронзы с вьюками на спине, в которых лежали… оливки. Над ослом возвышались два серебряных блюда, по краям которых выгравированы имя Тримальхиона и вес серебра, а на припаянных к ним перекладинах лежали жареные сони^[13], обрызганные маком и медом. Были тут также и кипящие колбаски на серебряной жаровне, а под сковородкой — сирийские сливы и гранатовые зерна.

…Подали первое блюдо с корзиной, в которой сидела деревянная курица… Прибежали два раба и… принялись шарить в соломе; вытащили оттуда павлиньи яйца, они раздали их присутствующим. Яйца сработаны из крутого теста… я вытащил из скорлупы жирного винноягодника^[14], приготовленного под соусом из перца и яичного желтка.

…Было внесено огромное блюдо, на котором лежал изрядной величины вепрь, державший в зубах две корзиночки… с финиками. Вокруг вепря лежали поросята из сдобного теста… Раб, вытащив охотничий нож, ударил вепря в бок, и из разреза вылетела стая дроздов. Птицеловы, стоявшие наготове с сетями, скоро переловили дроздов… (Птиц быстро зажарили, и хозяин приказал вручить их гостям со словами: „Видите, какие отличные желуди сожрала эта дикая свинья!..“)»

Обед бедняка — ремесленника, крестьянина, городского пролетария — всегда был прост. Уже известная нам пульта, иногда разнообразие вносила мáза — каша из муки, тертого сыра и меда, немого маслин (оливок), кружка вина пополам с водой — вот обед римской бедноты.

Жизнь простонародья в Риме была незавидной.

К I в. н. э. дороговизна жизни в столице стала обременительной даже для людей среднего достатка. Цены на все необходимые для жизни предметы были высоки; дороже всего стоили дрова и продукты питания.

Огромные доходные дома, при возведении которых хозяева экономили на строительных материалах, часто обрушивались, погребая под развалинами несчастных квартирантов. Длившиеся по нескольку дней пожары, во время которых выгорали целые районы города, были в древнем Риме самым обычным явлением.

Трудности снабжения огромного города продовольствием приводили к тому, что голод был частым гостем в Риме. Случалось, что цены на хлеб подымались в пять-шесть раз против обычных, и, чтобы облегчить положение, из города приходилось удалять излишек населения: иностранцев, гладиаторов и даже прислугу богатых семей.

По подсчетам ученых, население Рима в этот период превышало миллион человек.

Скученность населения была причиной того, что в Риме часто вспыхивали опустошительные эпидемии заразных болезней. Во время одной только эпидемии осенью 65 г. н. э. умерло больше 30 000 человек. Эта цифра, вероятно, меньше действительного числа погибших, так как далеко не все смертные случаи были зарегистрированы в храмовой книге богини смерти Либитины, в святилище которой держали свой склад римские гробовщики.

Однако, несмотря на всю непривлекательность жизни в Риме для бедного человека, приток населения в «Вечный город» был огромен. Основную массу этих переселенцев составляли не богачи, не искатели легкой жизни, а разоренные крестьяне. Потеряв свои земельные наделы, они рассчитывали найти какую-нибудь работу в столице или надеялись прожить на подачки римских богачей.

Сельское хозяйство

Римское крестьянство и рост крупного землевладения

На юге Европы рядом находятся Греция и Италия. Обе страны расположены на полуостровах, обе покрыты горами. И климат Греции похож на климат Италии: там и тут — жаркие и засушливые лето и весна, дождливые зима и осень. Но как велико различие между этими странами!

В глубокой древности даже в урожайные годы населению Греции не хватало своего хлеба, приходилось ввозить его из чужих земель. Италия славилась своим плодородием. До III в. до н. э. италийский хлеб вывозили в другие страны.

Грецию в древности населял народ, имевший общую культуру, но не сумевший объединиться и создать единое государство. Население Италии состояло из множества племен, резко различавшихся по языку, уровню культуры и по общественному устройству.

Однако в Италии создалось одно из самых прочных государств древности. Объединили Италию римляне, рано ставшие во главе союза латинских племен, обитавших в долине реки Тибр.

В отличие от всех остальных народов Апеннинского полуострова племена латинян в древнейшие времена занимались исключительно земледелием. Они больше других народов Италии нуждались в земле, они охотнее других отнимали ее у соседей и упорнее всех защищали ее от врагов.

Многие италийские народы превосходили римлян и латинян: галлы и самниты были воинственнее, греки и этруски — культурнее. Но галлы и самниты были скотоводами, они кочевали со стадами с места на место, у них не было клочка земли, в который был бы вложен огромный труд, земли, которую они полили бы потом, кровью, своей земли, которая привязывала их к месту. Они умели яростно сражаться, пробивая стадам дорогу для перекочевок, но они не стремились удержать захваченное: наступала зима, и нужно было снова уходить на юг в поисках новых пастбищ.

Греки и этруски были искусными ремесленниками, умелыми торговцами, храбрыми мореходами. Они занимались и земледелием, но их крестьянство рано разорилось, и земля перешла во владение аристократов, которые обрабатывали ее руками рабов и покоренного местного населения. Италийские государства греков и этрусков раздирала борьба между знатью и безземельными, обездоленными бедняками.

Римляне в V–IV вв. до н. э. были по преимуществу крестьянским народом. Для них обладание землей, своим участком земли, было вопросом жизни и смерти. Вся их история — это история борьбы за землю: или за ее равномерное распределение, или за ее захват. В IV–III вв. римляне нуждались в земле больше, чем в золоте, даже больше, чем в рабах. Не случайно, покорив какой-нибудь италийский народ, они не облагали его данью, не заставляли работать на себя, но отбирали лучшую землю и распределяли ее между римскими крестьянами. Эта жажда земли возрастала по мере захватов чужой территории.

С подъемом благосостояния росли крестьянские семьи. Сыновья хотели обзавестись отдельным хозяйством. Для этого нужна земля. Ее должно было дать государство, иначе безземельные могли попытаться силой отнять ее у состоятельных граждан. Чтобы избежать восстаний и гражданских войн, Римское государство стало захватывать землю у соседей. Захватив землю, римляне цепко держали ее. Эта ненасытная жажда земли, это упорство в борьбе за нее, цепкость, с которой римское крестьянство удерживало захваченную территорию, привели к тому, что в начале III в. до н. э. вся Италия оказалась под властью римлян.

Покоренные народы отдали им свои лучшие земли, обязались помогать Риму в его войнах и были оставлены в покое: Римское государство не вмешивалось в их внутренние дела. На захваченных землях выросли военные поселения римских крестьян — колонии. Эти колонии были опорными пунктами римского владычества в Италии.

Хотя Рим не вмешивался во внутреннюю жизнь покоренных народов, но он внимательно следил за ними. Малейшая угроза восстания — и крестьянские колонии Рима превращаются в крепости, римские крестьянские армии, сплоченные страхом потерять свою землю, обрушиваются на непокорных, громят их, — и в Италии вновь тишина; Рим снова спокойно, но внимательно следит, нет ли новых признаков мятежа.

Римские богатые крестьяне, казалось, получили заслуженный отдых. Как сытый удав, греясь на солнце, дремлет и переваривает добычу, так римляне «переваривали» покоренную Италию. Казалось, чего еще желать? У большинства крестьян приличный надел — 20–30 югсров^[15]. Бóльшая часть его занята хлебным полем; пшеницы и ячменя хватит с избытком на всю семью. Излишки везут в город и продают на рынке.

Есть и виноградник — свое виноградное вино не переводится. Его древние римляне пили, как у нас в старину хлебный квас, до обеда, во время обеда, после обеда, утром, вечером. Вино сухое, кислое, не особенно хмельное. У хорошего хозяина есть при доме и плодовый сад, несколько оливковых деревьев, дающих любимые италийцами маслины. Их едят сырыми, солеными, маринованными, из них получают оливковое масло. При доме — огород; римляне выращивали капусту, лук, чеснок, петрушку, свеклу, репу, редьку, порей и бобовые растения.

Есть и скот: обязательно пара рабочих волов для пахоты, овцы и козы, снабжающие всю семью шерстью для одежды, молоком и сыром, реже — коровы. Скот всей деревни пасется на общественном пастбище, принадлежащем государству: волы, овцы и козы — на горных лугах, свиньи — в дубовом лесу, где много желудей. В семье достаточно работников: сам хозяин, взрослые сыновья, а у зажиточных крестьян — один, два раба. Правда, старший сын скоро женится и обзаведется своим хозяйством, но жалеть об этом нечего, выделять ему землю отцу не придется: об этом позаботится государство.

По всей Италии, кроме крестьянских наделов, есть государственная земля, «общественное поле», — бери ее в аренду и хозяйничай, сколько хочешь! Платить за аренду придется совсем мало. Некоторые вообще ухитряются не платить, и государство смотрит на это сквозь пальцы. Не хочешь арендовать землю у государства, арендуй у богатого соседа. Сосед-сенатор занят государственными делами, ему хозяйствовать некогда. Только небольшую часть земли он обрабатывает руками рабов, а остальную сдает в аренду. Арендная плата невелика, а у хозяина земли в долг можно получить, и скот, и рабочий инвентарь. Этого на государственной земле не получишь! Правда, долг нужно будет вернуть с процентами, но ничего, руки есть — отработаешь…

Однако этому римскому крестьянскому «раю» угрожала серьезная опасность. Она пришла неожиданно и перевернула мирное житье римских крестьян вверх дном. У богатого соседа-сенатора были свои интересы, шедшие вразрез с интересами римского крестьянства.

Покорив Италию, Рим стал мощной державой на Средиземном море. Кругом были богатые культурные страны, ослабленные внутренней борьбой. Римские крупные землевладельцы-сенаторы, управлявшие государством, алчно поглядывали на богатых заморских соседей.

Еще недавно Рим был средиземноморским захолустьем. Римские полководцы и государственные деятели, как простые крестьяне, с помощью пары-другой рабов, сами вывозили навоз на поля, ковыряли плугом землю, стригли овец, холостили быков, лечили лошадей, собственноручно переписывали у более опытных соседей рецепт лекарства для овец, заболевших паршой, или выпытывали секрет изготовления сладкого пирога.

С объединением Италии аппетиты римской знати возросли: а нельзя ли направить мощь сплоченного римского крестьянства на захват богатых заморских территорий, заставить крестьян добывать для знати новые богатые земли, золото и рабов?

В III в. до н. э. самым могущественным государством западного Средиземноморья был Карфаген. Он имел обширные владения в Европе: в Испании, Корсике, Сардинии, Сицилии. В 264 г. до н. э. карфагенские рабовладельцы (пуны, как их называли римляне) попытались овладеть восточной частью Сицилии. Если бы это удалось, только узкий пролив отделял бы карфагенские владения от Италии. Римские рабовладельцы воспользовались представившимся случаем, чтобы поднять крестьян на войну и завоевать господствующее положение на Средиземном море.

Государственные деятели яркими красками рисовали ту опасность, которой подвергается Римская республика в результате такого соседства. Они подчеркивали неумеренные аппетиты Карфагена, указывали на его агрессивность, грозили римскому крестьянству Италии потерей земельных фондов, которые окажутся в руках ненасытных карфагенских рабовладельцев.

Неохотно поднималось на войну римское крестьянство. Сицилия была далеко, непосредственно Италии и Риму ничто не угрожало. Даже в римском Сенате, где безраздельно господствовала знать, долго шли ожесточенные споры о том, стоит ли начинать войну с Карфагеном за Сицилию.

Однако знати удалось запугать римских крестьян карфагенской угрозой. Страх за земельные наделы, боязнь лишиться своего «мужицкого рая» подняли римских крестьян на войну. Начались Пунические войны, длившиеся с перерывами с 264 до 146 г. до н. э.

В этой борьбе счастье склонялось то на одну, то на другую сторону. Карфагенский полководец Ганнибал в течение 14 лет опустошал Италию и грозил гибелью Римскому государству. Однако упорство римских крестьян, защищавших землю, приобретение которой стоило им стольких трудов и крови, в конце концов одержало победу над талантами карфагенских полководцев, над мужеством и умением их наемных солдат.

Римляне вышли из борьбы победителями.

Чтобы обезопасить себя на будущее, они разрушили Карфаген до основания. Даже самое место, где он стоял, было распахано плугом и проклято римскими жрецами. Никто не решался поселиться на этой проклятой земле, воспользоваться ею^[16].

Разжигая в крестьянах страх перед могущественными соседями, знать толкнула римлян на захват соседних стран. Всякий сильный сосед казался Римскому государству опасным. Обезопасить себя можно было, только покорив его. Все страны Средиземноморья попали в зависимость от Рима. Греция, Испания, Малая Азия, Северная Африка склонились перед римским воином.

Казалось, что теперь ничто уже не грозит римскому крестьянству и оно может спокойно пользоваться своей землей в Италии — никакой враг не доберется до его наделов.

Однако покорение богатых заморских стран оказалось гибельным для римского крестьянства. «После того как Римское государство возросло, благодаря трудолюбию и справедливости граждан, великие соседние цари были побеждены войною, дикие племена и могущественные народы подчинены силою, Карфаген — главный соперник Римской державы — разрушен до основания, все моря и земли сделались открытыми для торговли, — тогда стала проявлять свою жестокую силу судьба и все привела в замешательство. Для тех самых римлян, которые легко переносили военные труды, опасности и неудачи, тяжким бременем и несчастьем оказались мирный досуг и богатство». Так с глубокой горечью описывает римский историк I в. до н. э. Саллюстий положение, создавшееся после покорения Римом Средиземноморья. Среди всеобщего мира и спокойствия началось разорение римского крестьянства. Это бедствие распространилось по всей Италии с быстротой эпидемии.

Еще в 200 г. до н. э. римское крестьянство находилось в зените своей славы и могущества, а к 133 г. до н. э. разорение крестьян достигло таких размеров, что понадобилось вмешательство государственной власти, чтобы хоть несколько замедлить гибель мелкого землевладения.

Крестьяне за бесценок продавали земельные наделы, унаследованные от дедов и прадедов, и толпами устремлялись в Рим. Здесь без работы и без средств к существованию они кое-как кормились, продавая за деньги свои избирательные голоса тем знатным людям, которые стремились занять высшие государственные должности. Как же получилось, что римские крестьяне, гордившиеся своей зажиточностью, превратились в тех, кого сами же они презрительно называли «пролетариями», то есть не имеющими никакого имущества?

Крестьянское хозяйство не могло обходиться без денег. Деньги нужны были всюду: за пользование государственными пастбищами — плати, хозяйственный инвентарь — покупай, в случае войны — в поход выступай со своим вооружением, а стоит оно дорого. Из похода вернешься — земля заброшена, зерна на посев нет, скот болеет без хозяйского глаза… Сколько денег нужно, чтобы снова поднять хозяйство! Дочерей замуж выдаешь — давай хорошее приданое, а то соседи осудят… Не проживешь и без грамоты: даже в армии пароль и отзыв часовым дается в письменном виде… Значит, плати за детей в школу. Наконец, идешь на праздник или в Народное собрание в Риме — нужно одеться не хуже других сограждан, иначе засмеют! А деньги римский крестьянин получал только от продажи зерна.

После завоевания Средиземноморья богатые заморские страны превратились в римские провинции. Жители провинций были обременены тяжелыми налогами, большая часть которых выплачивалась зерном. Таким образом, вскоре после покорения Римом бассейна Средиземного моря Италия была завалена сицилийским, североафриканским, сардинским и испанским хлебом. Это зерно было получено даром, в виде дани, и поэтому его продавали по дешевке. Римским крестьянам предлагали теперь за их хлеб такие цены, что выгоднее было утопить зерно в реке, чем везти его на рынок.

Некогда зажиточные крестьянские семьи стали продавать свои участки, которые не приносили никакого дохода. Тот, кто еще удерживал дедовскую землю, едва сводил концы с концами.

К середине II в. до н. э. крестьянство перестало играть решающую роль в хозяйственной жизни Римского государства. Даже римская армия, прежде набиравшаяся из крестьян, меняет свой состав: с конца II в. до н. э. главное место занимают в ней наемники из неимущих граждан.

Однако разорение крестьян не означало крушения римского сельского хозяйства. Наоборот, во II–I вв. до н. э. сельское хозяйство Италии достигает своего наивысшего расцвета. Кто же пришел на смену римскому крестьянину?

После того как Италия была засыпана дешевым хлебом провинций, стало необходимо вести сельское хозяйство по-новому. Нужно было научиться выращивать хлеб, который стоил бы дешевле, чем зерно провинций, перейти к выведению высших сортов винограда и оливок, которые давали бы хорошее вино и масло, завести дорогой, породистый скот. Иначе сельскохозяйственные продукты провинций окажутся дешевле и лучше италийских. Покупатели предпочтут дешевое и хорошее чужое своему плохому. Сельское хозяйство Италии могло совсем заглохнуть, так как заниматься им стало бы невыгодно.

Те богатства, которые римская знать получала с покоренных народов в виде дани, вернулись бы обратно в провинции в уплату за сельскохозяйственные продукты. Римские подданные решали бы, кормить им римлян или нет; от них бы зависело, сможет ли римское войско выступить в поход или должно будет сидеть дома, ибо ни одна армия в мире не может и дня просуществовать без хлеба. Рим, покоривший соседние страны силой оружия, сам оказался бы в полной зависимости от них. А при таких обстоятельствах господство Рима в Средиземноморье не могло быть прочным. Поэтому римское владычество целиком зависело от того, сумеют ли римляне перестроить свое сельское хозяйство.

Для ведения хозяйства по-новому нужно было иметь много денег, много земли, много рабов, хорошо знать агрономию. В результате победоносных войн огромные деньги и толпы рабов попали в руки римской знати. Разорение крестьян позволило богатым римлянам за бесценок скупать крестьянские наделы и сосредоточить в своих руках большие земельные угодья. Не хватало только знания агрономии, навыка вести крупное рабовладельческое хозяйство.

Нужда в руководстве по агрономии была так велика, что римские аристократы обратились за помощью к богатому опыту своих смертельных врагов карфагенян. В первый и последний раз за всю многовековую историю Римской республики правительство занялось литературным вопросом. Римский сенат решил перевести на латинский язык сельскохозяйственную энциклопедию карфагенянина Магона. Создали правительственную комиссию, которая к 141 г. до н. э. закончила перевод двадцати восьми книг, написанных великим карфагенским агрономом. Появились и агрономические сочинения, составленные римлянами. Участник войны с Ганнибалом, крупный политический деятель и полководец Катон Старший еще до перевода работы Магона написал свое руководство по сельскому хозяйству. В нем Катон обобщил многовековой агрономический опыт италийского крестьянства.

Однако к тому времени в Италии появились новые отрасли сельского хозяйства: птицеводческие фермы, разведение цветов и декоративных растений, огородничество. Небывалого развития достигло виноградарство и оливководство. Крупные землевладельцы перешли к специализированному хозяйству: для продажи начали выращивать какую-нибудь одну сельскохозяйственную культуру — виноград или маслины. Скупив много крестьянских наделов, они стали превращать их в пастбища, заводить породистый крупный рогатый скот и тонкорунных овец, дававших дорогую шерсть.

Возникли огромные плантации, где массы скованных голодных рабов выращивали хлеб, который обходился хозяевам так дешево, что на рынке его продавали по более низким ценам, чем зерно провинций.

Бурное развитие хозяйства привело к тому, что книга Катона устарела еще при его жизни. Появился перевод работы Магона, но этого оказалось недостаточно. Одно за другим издавались все новые сочинения по агрономии. О сельском хозяйстве писали опытные владельцы имений Сазерна и Скрофа; агрономическое сочинение написал далекий от сельского хозяйства любитель старины, собиратель древностей, ученый знаток латинского языка, писатель Варрон. Появилось много книг по отдельным отраслям сельского хозяйства.

Ученый-агроном Гигин в I в. до н. э. написал труд о пчеловодстве. Отдельные хозяева устраивали в своих имениях настоящие сельскохозяйственные выставки, которые римская знать посещала как публичные выступления модных ораторов и философов. Дешевый труд рабов, огромные денежные средства, расходовавшиеся на обработку земли, широко и смело поставленные агрономические опыты — все это привело крупные рабовладельческие хозяйства к быстрому расцвету.

Варрон в конце I в. до н. э. в таких восторженных выражениях описывает успехи сельского хозяйства тогдашней Италии: «Есть ли на свете хоть какое-нибудь полезное растение, которое не росло бы теперь в Италии и не прижилось бы превосходно на италийской земле? Какую полбу сравню я с кампанской?! Какую пшеницу — с апулийской?! Какое вино — с фалернским, какое масло — с венафрским?! Разве не засажена Италия плодовыми деревьями так, что она кажется сплошным фруктовым садом?»

Этот пышный фруктовый сад был выращен на развалинах крестьянских хозяйств, на скупленных за бесценок мелких наделах, объединенных в большие имения. Разорявшееся крестьянство кипело гневом. Оно видело неудержимый рост рабовладельческих имений, толпы чужеземных рабов, труд которых повсюду вытеснял свободных земледельцев. Римский крестьянин считал, что причиной его разорения был рост рабовладельческих имений. Крестьяне решили сопротивляться.

Вожди крестьян, народные трибуны Тиберий и Гай Гракхи, попытались ограничить крупное землевладение и, отобрав у рабовладельцев излишки земли, передать ее крестьянам. Однако через несколько лет розданные крестьянам наделы снова за бесценок были проданы богатым рабовладельцам. Крестьяне не могли перестроить свое хозяйство согласно требованиям времени. У них не было на это достаточных средств. Мелкое землевладение отжило свой век. Будущее принадлежало владельцам огромных рабовладельческих имений — латифундий. О размерах этих латифундий в I в. н. э. можно судить со слов ученого Плиния Старшего, который пишет: «Половина римской провинции Африки [современные Алжир, Тунис и Марокко] принадлежала шестерым владельцам».

Римский крупный землевладелец I в. до н. э. и его имения

Обширностью своих поместий в последние годы Республики и в начале Империи славился римский богач Тит Помпоний Аттик. Его биография дает ясное представление о том, какими способами создавались крупные состояния римской знати.

Аттик жил в трудное время. Восстания рабов показали слабость республиканского государственного устройства в Риме. Чтобы подавить движение рабов, господствующему классу понадобилось ввести единовластие — военную диктатуру.

В последний период Республики между прославленными римскими полководцами началась борьба за власть, вылившаяся в ряд гражданских войн. В течение немногим более пятидесяти лет (с 88 г. до н. э. по 30 г. до н. э.), не считая движений рабов, войн с внешними врагами, заговоров и восстаний, в Римском государстве происходят четыре большие гражданские войны: Мария и Суллы, Цезаря и Помпея, республиканцев и цезарианцев, Антония и Октавиана.

Гражданские войны сопровождались невероятными жестокостями. Победители свирепо расправлялись с политическими противниками. Во время борьбы Мария и Суллы были введены проскрипционные списки, куда вносились имена людей, подлежащих уничтожению. Один римский историк так описывает расправу Суллы со сторонниками Мария: «Сразу же после вступления в Рим Сулла приговорил к смертной казни до сорока сенаторов и около тысячи шестисот так называемых всадников.

Он первый, кажется, составил списки приговоренных к смерти и назначил при этом подарки тем, кто их убьет, деньги — кто донесет, наказания — кто приговоренных укроет. Немного времени спустя он к внесенным в проскрипционные списки сенаторам прибавил еще других. Все они, будучи захвачены, неожиданно погибали там, где их настигли, — в домах, в переулках, в храмах; некоторые в страхе бросались к Сулле, и их избивали до смерти у его ног, других оттаскивали от него и топтали. Страх был так велик, что никто из наблюдавших эти ужасы даже пикнуть не смел. Поводами к обвинению служили гостеприимство, дружба, дача или получение денег в долг. К суду привлекали даже просто за оказанную услугу или за компанию во время путешествия. Когда единоличные обвинения были исчерпаны, Сулла обрушился на целые города и их подвергал наказанию».

В гражданских войнах погибла наиболее активная часть римских граждан. Военные диктаторы постоянно нуждались в деньгах, чтобы привлекать на свою сторону солдат. Поэтому во время проскрипций они не только стремились расправиться со своими политическими противниками, но старались захватить побольше денежных средств, конфискуя имущество наиболее богатых граждан, а их самих включая в проскрипционные списки. Поэтому от гражданских войн сильно пострадала также древняя римская аристократия.

Среди римской знати исчезли такие железные характеры, каким обладал, например, консул Муциан Красс, знаменитый оратор и законовед. Он был послан в Малую Азию для подавления восстания рабов, во главе которого стоял Аристоник. Армия Красса была разбита, и сам он попал в плен. Повстанцы не узнали его и поэтому отправили к Аристонику вместе с остальной толпой пленных. Красс не пожелал доставить вождю рабов торжество захватить живым римского консула. Поэтому по пути гордый аристократ насмешками нарочно раздразнил охрану, сопровождавшую пленных, и был убит. Аристонику в качестве трофея достался только труп консула.

К концу Республики в среде римских аристократов царили страх и равнодушие; люди уже не помышляли о политической деятельности, каждый боялся только за свою жизнь и имущество. Измельчавшие потомки некогда гордой римской знати стремились приспособиться к новому монархическому режиму, наперебой льстили и низкопоклонничали перед всесильными диктаторами. Одним из первых знатных римлян, сумевших примениться к новым порядкам, был Тит Помпоний Аттик.

В те времена не существовало ни одной сколько-нибудь известной римской фамилии, которая не пострадала бы от политических преследований. Такая же участь постигла и семейство Аттика: его родственник, народный трибун Сульпиций Руф, был ближайшим сподвижником знаменитого Мария и погиб от рук сторонников Суллы. Трагическая смерть близкого родича, свидетелем которой был юный Аттик, наложила неизгладимый отпечаток на его характер и послужила ему уроком на всю жизнь.

С этого времени Тит Помпоний Аттик навсегда проникся страхом и отвращением к сколько-нибудь активному участию в политической борьбе. На всю свою остальную долгую жизнь он вырабатывает себе определенную линию поведения: едва на римском политическом горизонте начинают сгущаться тучи, Аттик удаляется из Рима в провинцию, в безопасный уголок, откуда можно спокойно наблюдать за кровавыми смутами. Когда борьба между сторонниками Мария и Суллой достигает наивысшей остроты, юный Аттик уезжает в Грецию, и все время, пока в Италии бушует гражданская война, он в Афинах наслаждается миром и покоем, слушает лекции ученых о литературе, любуется бессмертными произведениями греческого искусства.

Он возвращается в Рим лишь после того, как там все успокаивается и «Вечный город» снова вкушает мир и покой после уличных боев и проскрипций. С тех пор Аттик становится как бы барометром, по которому можно определять колебания политической погоды: он наезжает в Рим в периоды спокойствия и покидает его при первых, едва заметных признаках бури. Только во время гражданской войны между Цезарем и Помпеем шестидесятилетний Аттик остается в городе: он хорошо осведомлен, что на этот раз расправы с побежденными политическими противниками не будет.

Несмотря на то что Аттик не принимает участия в политической жизни, он всегда имеет самые точные сведения о всех событиях и внимательно следит за ними; тесно связан с виднейшими римскими государственными деятелями. Русская пословица говорит: «Знал бы, где упасть, соломки бы подостлал…» Аттик старательно «подстилает соломку» всюду, где только может грозить «падение». Он прилагает все усилия к тому, чтобы завязать дружеские связи с влиятельными людьми самых различных политических взглядов.

Чтобы не нажить себе недругов, Аттик готов проглотить любую обиду, любое оскорбление. Его биограф пишет о нем: «Если Аттик получал какую-нибудь обиду, он предпочитал забыть ее, а не мстить». Он обеспечивает себе безопасность, рядясь в тогу порядочности и доброжелательности. Его услуги и помощь не зависят от успеха или поражения политического деятеля. Аттик делает это просто так, на всякий случай. Он помогает деньгами бегущему из Рима Марию и в то же время оказывает ценные услуги пришедшему к власти Сулле.

И в дальнейшем Аттик придерживается того же образа действий: он равно помогает Помпею и Цезарю, убийцам Цезаря и продолжателям его политики; он умеет стать равно необходимым схватившимся не на живот, а на смерть Антонию и Октавиану. Этот последовательно проводимый в жизнь принцип do ut des (я оказываю тебе услугу с тем, чтобы и ты при случае мне ее оказал) вполне оправдывал себя в то смутное и беспокойное время, когда даже победители никогда не были уверены в прочности своей победы.

Всякий римский государственный деятель знал, что в победе и поражении, в счастье и в несчастье он может рассчитывать на благожелательство и помощь Тита Помпония Аттика, у которого половина Рима состоит в друзьях, так как все они ему чем-нибудь обязаны. Именно в этом секрет безопасности Аттика в те тревожные времена. Он всегда может рассчитывать на помощь людей из самых различных политических лагерей. Во время свирепых проскрипций второго триумвирата, когда нуждающиеся в деньгах триумвиры включают в проскрипционные списки без разбора наиболее богатых римских граждан, Аттик отсиживается в убежище, предоставленном ему одним из ближайших друзей триумвиров, которому он оказал в свое время неоценимую услугу. Когда деньги собраны и первая, наиболее грозная волна убийств проходит, самый влиятельный из триумвиров, Антоний, опомнившись, собственноручно вычеркивает имя Аттика из проскрипционного списка.

Чтобы еще более обезопасить себя, Аттик ухитряется завязать родственные узы с сильными мира сего. Свою сестру он выдает замуж за брата знаменитого Цицерона, дочь — за ближайшего друга императора Октавиана Августа Агриппу, внучку обручает с пасынком Августа. Аттик становится влиятельным лицом. Более того, для некоторых слоев римской знати этот запуганный подхалим становится в период Империи образцом римлянина, неким идеалом, которому следуют многие. Его друг, Корнелий Непот, помещает биографию Аттика среди жизнеописаний выдающихся людей Греции и Рима.

Однако, чтобы связать своими услугами, помощью и родством таких могущественных людей, как Помпей, Цезарь, Антоний, Октавиан, Аттику нужны огромные средства. Та часть времени, ума и душевных сил Аттика, которая остается свободной при постоянных ухищрениях сохранить жизнь, обеспечить себе безопасность, обращена на стяжательство. Получив в наследство после смерти отца состояние в 20 миллионов сестерциев, он не брезгует ничем в стремлении увеличить его. Наряду с книгоиздательством, приносившим ему весьма солидный доход, Аттик занимается спекуляциями и ростовщичеством. Наконец, он принимает участие в таких грязных делах, как «ловля наследства». Он всячески заискивает перед бездетными богатыми стариками и старухами в расчете, что они по завещанию откажут ему свое состояние.

От своего полупомешанного дяди Квинта Цецилия, которого за дикие причуды и скверный характер никто из родственников не мог выносить и с которым все были в ссоре, Тит Помпоний Аттик сумел получить наследство в сто тысяч сестерциев. Наряду со своими денежными делами он ведет дела многих влиятельных людей. Его состояние превышает сто миллионов сестерциев. Однако опасливый Аттик не выставляет напоказ свое богатство. Он скромен и умерен в своем образе жизни и в тратах.

Живет он на Квиринале в старинном доме, который не торопится перестраивать согласно требованиям тогдашней моды. Ежемесячные расходы его не превышают весьма скромной по тому времени суммы в три тысячи ассов. Все свободные средства он пускает в оборот или вкладывает их в недвижимое имущество. Значительную прибыль при тогдашней высокой квартирной плате^[17] приносили ему многочисленные доходные дома в Риме.

Однако наиболее надежной формой помещения денег представлялась Аттику покупка земли. Занятие сельским хозяйством сулило наиболее верные доходы. Аттик владел пригородным имением близ Рима, тремя значительными поместьями в Италии: одним близ города Номента, затем арретинским в Этрурии и апулийским на юге Апеннинского полуострова. Однако главным земельным владением Аттика, приносившим ему наибольший доход, была огромная латифундия в Греции, неподалеку от города Бутрота.

Благодаря раскопкам археологов и исследованиям историков в настоящее время хорошо известно, как выглядели пригородные имения, окружавшие древний Рим. Русский ученый И. М. Гревс в работе о римскомземледелии так рисует пейзаж окрестностей Рима в конце I в. до н. э.: «Своеобразное зрелище должно было открываться тогда перед глазами путешественника, подъезжавшего по „царице дорог“ (via Appia — Аппиева дорога) к Вечному городу. Ближе всего по обеим сторонам тянулся двойной ряд роскошных загородных вилл и величественных гробниц, утопавших в зелени парков.

Громадная долина, пересекавшаяся по различным направлениям строгими линиями внушительных акведуков, вся была покрыта многочисленными участками земли, превосходно возделанными заступом под овощи. Между ними тянулись длинные гряды розовых кустов и целые поля фиалок, потреблявшихся в огромных массах религиозной и светской, общественной и частной жизнью Рима. Пестрый ковер цветов и зелени разнообразился обширными полосами виноградников, оливковых плантаций и фруктовых садов, а также особо устроенных питомников, где разводили деревья, служившие для украшения садов и парков.

Воздух наполнялся громким, многоголосым криком всевозможных птиц — голубей, кур и петухов, павлинов, фазанов, журавлей, лебедей, дроздов и куропаток. Все эти пернатые разводились либо для ежедневного потребления их мяса и яиц, которые, приготовляемые тысячью различных способов, удовлетворяли всем прихотям гастрономического вкуса, либо для домашнего украшения, либо, наконец, для жертвоприношений, связанных с культом богов». В этом необычайно красочном описании даны все основные отрасли сельского хозяйства, характерные для римских пригородных имений, подобных имению Аттика близ Рима.

Большой доход давало разведение цветов и декоративных деревьев, таких, как лавр и мирт. Варрон указывает, что близ Рима особенно выгодно разводить розы и фиалки. Весьма прибыльным было огородничество. Капуста, чеснок, репа, брюква, бобы и горох, а также появившаяся в Италии в начале II в. до н. э. спаржа, составлявшие главную пищу древних италийцев, имели постоянно хороший сбыт в огромном городе с миллионным населением. Под грядки, засеянные луком, отводились целые югеры земли.

Римские писатели сообщают, что огородники древней Италии умели выращивать овощи сказочных размеров. Рассказывают, например, о невероятной репе, которая одна весила сорок римских фунтов^[18].

Большое место в римских пригородных имениях занимало садоводство. Римляне любили сады и очень заботились о них. Уже во времена войны с Ганнибалом некоторые области Италии, как например Кампания, были покрыты садами.

Варрон назвал всю Италию фруктовым садом, и это не было преувеличением. Иностранец, географ Страбон, посетивший Рим в конце I в. до н. э., писал, что западное побережье Апеннинского полуострова, густо засаженное плодовыми деревьями, представляет собой сплошной сад.

Садоводством занимались и для собственного удовольствия, и из коммерческих соображений. Садоводство в имениях близ больших городов было очень прибыльным делом. Там за деревьями ухаживали по последнему слову агрономической науки того времени, выводили высшие сорта плодов и добивались небывалых урожаев.

Население городов, расположенных неподалеку от Рима, занималось исключительно садоводством, причем каждый город специализировался по выведению своих особых сортов. Город Тибур славился яблоками, маленький городок Куры — айвой и гранатами, Сигиния — грушами, Пренесте — орехами, Тускул — винными ягодами.

Вырастить в своем саду редкий сорт фруктов, завести небывалые заморские плоды было для римских аристократов делом чести. Знаменитые полководцы привозили из далеких походов новые сорта деревьев и высаживали их на плодородную италийскую почву. Победитель Митридата Лукулл привез с берегов Черного моря вишню и посадил ее в своем имении. В течение I в. до н. э. в Италию были завезены персики и абрикосы.

Римские сельские хозяева «не ждали милостей от природы» и смело вступали с ней в борьбу. Почти современной верой в могущество человеческого разума и науки звучат слова римского агронома I в. н. э. Колумеллы: «Никогда не следует прекращать агрономические опыты; …знание и усердие хозяина всегда смогут победить бесплодие земли».

Римские садоводы следовали этим правилам и путем скрещиваний и прививок выводили совершенно новые сорта плодов. Ученый I в. н. э. Плиний Старший описывает необычайно смелые опыты, которые римляне проделывали с растениями: «Мы видели близ Тибуртинских водопадов дерево, привитое всеми способами и отягощенное всякого рода плодами — на одной ветке росли орехи, на другой — ягоды, на третьей — виноград, на других — груши, винные ягоды, гранаты, яблоки».

Римская религия резко выступала против таких опытов. Жрецы проповедовали, что грешно путем прививок перемешивать между собой растения. Они говорили, что новые породы деревьев чаще всего поражаются молнией, так как божество карает людей, преступающих отведенные им границы и берущих на себя смелость изменять созданное бессмертными богами.

Не следует забывать, что эти смелые опыты проделывались не столько руками самих хозяев, сколько опытными садоводами-рабами. Первый совет, который давали римские агрономы сельским хозяевам, — это приобрести сведущего раба.

Именно рабы-садоводы из Греции, Сирии, Малой Азии превратили Италию в цветущий сад. Это они, безымянные умельцы, дерзко вступали в борьбу с природой и добивались сказочных урожаев. Их стараниями и искусством создавались великолепные сады римской знати. А сады эти были поистине огромны: сад размером в 20 югеров считался в Италии небольшим. Такие сады приносили своим хозяевам огромные прибыли.

Римские писатели сообщают, что у некоторых садоводов одно только дерево в год давало 2000 сестерциев дохода. Торговля фруктами была поставлена в Риме на широкую ногу; существовали даже особые организации (коллегии) богатых купцов, занимавшихся исключительно торговлей фруктами. Для населения древней Италии свежие и сушеные яблоки, груши, винные ягоды (инжир, иначе фиги, или смоквы) были такой же общеупотребительной пищей, как хлеб.

Большое распространение в пригородных имениях получило также птицеводство. Домашнюю птицу — гусей, кур, голубей — древние италийцы держали еще в самые отдаленные времена. Однако хозяйства, специализированные на птицеводстве, появились только в I в. до н. э. Одним из его создателей был друг Аттика Марк Сей, который превратил свое поместье близ римской гавани Остии в настоящую птицеферму.

Римские писатели сообщают, что от этой птицефермы Сей получал более пятидесяти тысяч сестерциев годового дохода. Примеру Сея следовали и многие другие хозяева пригородных имений. Большой доход владельцам птицеферм приносило куроводство. В Риме был постоянный спрос на курятину и куриные яйца, которые составляли весьма существенную часть обычного римского обеда. Поэтому на пригородных птицефермах древнего Рима стаи в 200 и более кур вовсе не были редкостью.

Целые главы своих сочинений римские агрономы посвящают правилам откорма кур, предназначенных для продажи: «Место для откармливания кур желательно очень теплое и почти темное; в нем нужно развесить птиц в отдельных тесных клетках или корзинах, чтобы они не могли ворочаться. С двух сторон в клетках нужно сделать отверстия, чтобы из одного торчала куриная голова, а из другого зад. Таким образом, курица сможет принимать пищу и, переварив ее, извергать, не пачкаясь пометом… В пищу им следует давать ячневую муку; ее поливают водой, замешивают тесто и делают катышки, которые и дают птицам… Те, кто хочет, чтобы птица была не только жирной, но также имела бы нежное мясо, поливают муку свежей водой, смешанной с вином…»

Выгодно было разводить гусей и уток. Гусиная печень, вымоченная в молоке или сваренная в меду, считалась в Риме одним из самых лакомых и изысканных блюд; жареная гусятина была обычной пищей римских граждан среднего достатка. Утиное мясо не пользовалось в Риме большим спросом. Однако утки высоко ценились владельцами садов и парков, где стаи этих птиц считались лучшим украшением искусственных озер и прудов.

Подобно многим современным любителям, древние римляне держали голубей. Эту птицу разводили не столько ради мяса, сколько ради удовольствия, ради голубиного «гона». Голубятни приносили огромный доход. Известны случаи, когда за пару хороших голубей платили по четыре тысячи сестерциев, то есть цену четырех югеров виноградника. Древние писатели сообщают, что стоимость некоторых голубятен, где число голубей исчислялось тысячами, превосходила сто тысяч сестерциев.

Так же как римские красавицы изобретали новые моды на туалеты и затем рабски следовали им, римские гастрономы изобретали моды на лакомства. В I в. до н. э. богатый прожигатель жизни, знаменитый оратор Гортензий ввел моду на павлиньи мясо и яйца. Пригородные усадьбы римских землевладельцев наполнились стаями по сто и более павлинов. Цена на молодого павлина доходила до 200 сестерциев, павлинье яйцо стоило 20 сестерциев; югер земли, засеянный пшеницей, давал меньше дохода, чем один павлин. Однако эту моду постигла участь всех увлечений, и уже в I в. н. э. павлины становятся редкими обитателями птичьего двора.

Более стойкой оказалась мода на дроздов, которых римские хозяева держали тысячами. Известен случай, когда от продажи пятитысячной стаи дроздов их хозяйка выручила шестьдесят тысяч сестерциев — больше, чем приносило хорошее хозяйство размером в двести югеров.

Номентанское поместье Аттика находилось в местности, удаленной от Рима и славившейся своими виноградниками. Один из сортов древнего италийского винограда даже свое название получил от города Номента (номентанский мелкий).

Номентанское поместье Аттика не могло быть особенно большим. Римские сельские хозяева считали самыми доходными виноградники размером приблизительно в сто югеров, для ухода за которыми достаточно шестнадцати рабов. Виноград требует тщательного ухода, а рабы работали старательно только под неусыпным надзором. Чем больше рабов, тем труднее было следить за качеством их работы. Поэтому обширные виноградинки по получили в древности широкого распространения.

Виноградник нуждался в деревянных кольях для подпорок и ивовых прутьях для подвязки лоз. Поэтому хороший хозяин, каким, несомненно, был Аттик, чтобы не тратиться на покупку и перевозку, по соседству с виноградником всегда имел лес и ивняк. Это было тем более необходимо, что в древней Италии, где виноградники занимали бóльшую площадь, чем хлебные нивы, цены на ивняк были очень высоки: в I в. н. э. снабдить виноградник в 100 югеров необходимым количеством кольев и ивняка стоило 2000 сестерциев. Правда, в некоторых имениях, особенно близ городов, где был большой спрос на дрова, хозяева пускали виноградник виться по деревьям, без кольев и подвязки. Однако такие виноградники считались менее доходными.

В пригородных имениях выращивали преимущественно столовые сорта, а в удаленном от Рима номентанском поместье Аттика разводили главным образом виноград, годный для приготовления вина.

Италийское виноделие ведет свое начало с седой древности. Уже в самые отдаленные времена римляне почитали веселого бога виноделия Либера, само имя которого намекает на свободу («либер» — свободный), ощущение которой свойственно подвыпившим людям.

Ежегодно в марте месяце в честь Либера, культ которого рано слился с почитанием греческого бога Вакха-Диониса, древние римляне устраивали веселый и хмельной праздник Либералии.

Италийские вина в II–I вв. до н. э., наряду с греческими, пользовались большим спросом во всех странах Средиземноморья. Наилучшими из них считались фалернское, аминейское, сетинское, цекубское и албанское. Как и в настоящее время, вина получали свое название от тех мест, где росли виноградные лозы, из которых они приготовлялись. Италийские вина различались также по цвету: белое и красное.

Римляне не умели получать чистый спирт и не знали сахара. Поэтому, чтобы вино не скисало и было более крепким и сладким, его крепили вываренным виноградным соком или медом. Хранили вино в больших глиняных кувшинах — дóлиях или áмфорах. На горлышко амфоры вешали ярлык, где указывали количество, сорт вина и год его приготовления. Перевозили вино часто в кожаных мехах, как делают иногда еще и сейчас на Кавказе.

Римляне не знали большинства напитков, употребляемых современными европейцами; чай, кофе, какао не были им известны. Поэтому не следует удивляться, что вино играло в их жизни значительную роль и занимало в их меню большое место. Однако нужно отметить, что древние римляне были очень умеренны в питье.

Не меньше дохода, чем от своих виноградников близ Номента, извлекал Аттик из большого арретинского имения, находившегося в плодородной Этрурии. Здесь хозяева поместий специализировались на разведении оливок, на выращивании хлебных злаков.

Специализированное хозяйство в древности сильно отличалось от современного. В наши дни существуют целые страны, которые разводят только какую-нибудь одну сельскохозяйственную культуру. В древней Италии во многих рабовладельческих имениях главную роль также играла какая-нибудь одна культура, которую выращивали для продажи; но одновременно значительная часть земли была отведена под другие культуры, разводившиеся для собственного потребления.

Во времена Аттика оливководство было очень прибыльным занятием. Из оливок давили превосходное масло (отсюда другое, более распространенное у нас название оливок — маслины). Так как греки и римляне не употребляли в пищу коровьего масла, вся пища готовилась на оливковом.

В древности благовония и духи приготовлялись исключительно на оливковом масле. Оно использовалось также в лампах для освещения. Сырые, соленые или маринованные оливки составляли неотъемлемую часть обеда в любом римском доме. Некоторые хозяева, чьи владения находились близ больших городов, выращивали столовые сорта оливок, которые не годились для производства масла, но зато отличались высокими вкусовыми качествами.

Маслины в Италии разводили еще в глубокой древности, но тогда за ними плохо ухаживали и оливковые деревья давали скудный урожай. Серьезно заниматься оливководством римляне начали только во II в. до н. э., когда в связи с упадком хлебопашества возникла необходимость перейти к разведению более доходных культур. В сочинениях римских агрономов того времени содержится много советов по оливководству.

Во многих областях Италии возникают целые плантации оливковых деревьев. На этих плантациях оливы сажали правильными рядами, стараясь соблюдать определенное расстояние между отдельными деревьями (обычно около 12 м) и между рядами (до 18 м). Такое большое расстояние между деревьями позволяло корням свободно развиваться, и это обеспечивало хорошие урожаи. Естественно, что эту культуру не могли разводить на своих маленьких участках простые крестьяне и ею занимались только богатые землевладельцы.

Кроме того, оливковое дерево первые шестнадцать лет не дает урожая и начинает по-настоящему плодоносить только в сорокалетнем возрасте. Поэтому заниматься выращиванием оливковых рощ могли только состоятельные, богатые люди, имевшие свободные оборотные средства. Уход за оливами требовал высококвалифицированной рабочей силы.

Пока оливы созревали, было вполне достаточно тех рабов, которые обычно ухаживали за деревьями. Но для уборки урожая наличных рабочих рук не хватало. Поэтому, когда маслины поспевали, Аттик, как и большинство италийских хозяев, продавал урожай еще на деревьях или нанимал для уборки свободных батраков. После этого оставалось только следить, чтобы рабочие, сбивая оливки шестами, не попортили деревья. Многие хозяева, не располагавшие достаточными средствами, дожидались, пока перезрелые маслины упадут на землю, и их легко будет собирать. Однако из опавших оливок получалось масло низкого сорта, и тот, кто рассчитывал получить от своего маслинника большой доход, предпочитал снимать маслины с деревьев.

Большое внимание, которое владельцы имений уделяли оливководству, принесло свои результаты. Италийское масло I в. до н. э. отличалось столь высокими качествами, что завоевало даже заморские рынки. Его вывозили в Грецию и Галлию. Владельцы оливковых плантаций получали огромные доходы. Но римские хозяева были расчетливыми людьми; им не давала покоя пустующая земля между посадками оливковых деревьев; они старались использовать даже самый маленький клочок так, чтобы он приносил доход.

Поэтому в Италии широко распространилась комбинация различных сельскохозяйственных культур. Так, в плодовом саду между деревьями устраивали огород. Маслинник обычно засевали хлебными злаками, главным образом ячменем и пшеницей. Рожь римляне знали, но не любили ее и, как правило, не сеяли. О ней римский ученый I в. н. э. пишет: «Это наихудший хлеб и употребляется в пищу только с голоду. Растение это урожайное, но с тонкой соломой мрачного черного цвета, замечательное своей тяжеловесностью. К ржаному хлебу примешивают полбу (сорт пшеницы), чтобы смягчить его горечь, но и в таком виде желудок плохо его переносит». Овес римляне считали сорняком и очень удивлялись тому, что германцы сеют его и варят из него кашу.

Хлебопашеством в Италии занимались с древнейших времен. С хлебопашеством были связаны древнейшие римские божества и религиозные праздники. Из поколения в поколение римские крестьяне приносили жертвы богиням Сейе и Согетии — охранительницам посевов, Термину — богу полевых межей. Ежегодно в честь богини Форнаки, ведавшей сушкой зерна перед помолом, благочестивые римляне справляли праздник Форнакалии. Каждая операция, которую производили при выращивании, уборке и помоле зерна, имела своего бога, ведавшего ею. Существовал даже бог Пикумн, следивший за состоянием навоза для удобрения полей.

Большое внимание римляне уделяли вспашке земли. Поле вспахивали два, а у хороших хозяев и три раза: первый в феврале — марте, второй в мае — июне и третий в июле — сентябре, в соответствии с климатом и природными условиями каждой местности. В зависимости от качества почвы пахали самыми различными орудиями, начиная от простого согнутого и заостренного корневища, царапавшего землю подобно нашей дореволюционной сохе, и кончая сложным плугом на колесах, переворачивавшим пласты. Существовали и бороны.

Пахали главным образом на волах, как в старое время у нас на юге России. Весной сеяли яровые хлеба, но из-за засушливого лета урожаи яровых часто бывали очень скудными. Поэтому больше надежд римляне возлагали на озимые, которые сеяли осенью.

Удобрение полей было предметом особой заботы италийских хозяев. Римляне строили глубокие цементированные ямы для хранения навоза, покупали в больших количествах птичий помет, считавшийся лучшим удобрением. Римские хозяева начинают удобрять землю землей, или, как теперь говорят, создавать «почвенный горизонт»: на песчаную почву вывозят жирную землю, на слишком глинистую — песок, пользуются компостом: собирают листья, золу, сор, стебли сорняков, дают всему этому перегнить в яме и вывозят на поля.

Вводится севооборот: после уборки зерновых на поле высевают бобовые растении. Применяются способы заделки зеленого удобрения: чтобы повысить урожайность поля, выращивают на нем вику или люпин, а затем запахивают и оставляют перегнивать в земле.

Об урожайности пшеницы римский ученый I в. н. э. пишет: «Нет растения плодороднее пшеницы. Природа наделила ее этим свойством, ибо преимущественно пшеницей питается человек. В самом деле, модий^[19] пшеницы, посеянный на подходящей почве, например в Африке, на равнине Бизация, дает урожай в полтораста модиев. Прокуратор божественного Августа послал ему из тех мест куст без малого в четыреста стеблей пшеницы, выросших из одного зерна, чему с трудом верится, но о чем сохранились, однако, письменные свидетельства. Императору Нерону также было послано триста шестьдесят колосьев, выросших из одного зерна. Урожай сам-сто дают и Леонтинская равнина в Сицилии, и вся Бéтика (южная часть Испании), и прежде всего Египет. Самые плодородные сорта пшеницы называются „ветвистой“ и „стозерновкой“. Действительно, был найден стебель „стозерновки“, который один нес сотню зерен».

При уборке урожая италийские жнецы срезали колосья не под корень, как это делают теперь, а снимали только верхушку колоса с зернами, оставляя солому на поле. Этим они значительно облегчали себе обмолот зерна и веяние: римский ток не был загроможден ворохами соломы, которые теперь видишь при молотьбе.

Соломой, оставшейся на поле, в некоторых местностях Италии крыли крыши, ею топили печи, как это еще и теперь делают в наших южных степях, использовали ее на подстилку и корм скоту. Некоторые хозяева сжигали солому в поле, чтобы удобрить пашню золой и выжечь сорняки.

Главными орудиями для уборки урожая у римлян были серп и железный гребень, с помощью которого зерна с колосьев сдирали, «вычесывали». В некоторых местностях Италии пользовались косой на короткой рукоятке, вроде нашей «горбуши». На широких равнинах Галлии римляне убирали хлеб с помощью особой «жнейки». Она представляла собой открытую спереди повозку с высокими бортами сзади и с боков. Оглобли находились позади, а не спереди «жнейки». Впряженный в повозку вол не тащил ее, а толкал перед собой. Впереди на уровне днища повозки выступал частый гребень, который можно было опускать или поднимать в зависимости от высоты колосьев. Этот гребень захватывал верхушки колосьев и сдирал их, причем содранные зерна падали в открытый спереди короб повозки. Идущий рядом со «жнейкой» работник разравнивал колосья в коробе повозки и регулировал уровень гребня.

Римская скобяная лавка (по надгробию I в. н. э.).

Сверху изображено несколько римских серпов.

Сжатый хлеб отвозили для обмолота на ток. Молотили в древности разными способами: иногда по току гоняли скот, выбивавший зерна копытами, иногда пользовались цепами. Для молотьбы употребляли также тяжелые доски с набитыми снизу зубьями или камнями, которые волочили по току.

Мололи зерно на мельницах, по своему устройству напоминавших те, на которых современные хозяйки мелют кофейные зерна. Эти мельницы приводились в движение силой животных, а чаще — рабов, стоивших дешевле скота. В конце I в. до н. э. были изобретены водяные мельницы, но широкого распространения они не получили: мельницы, приводившиеся в движение живой силой, были проще и дешевле. Из модия зерна при помоле римляне, как правило, получали полмодия пшеничной муки. Модий муки в зависимости от сорта стоил в I в. н. э. от 40 до 48 ассов. Из модия муки выпекали 16–22 римских фунта хлеба.

Во времена Аттика редко кто в Италии выращивал хлеб для продажи: зерно, привозимое из провинций, стоило дешевле. Но каждый хозяин сеял пшеницу для собственных нужд. Дешевле было кормить рабов, птицу и скот собственным зерном, чем тратить деньги на покупку и доставку его в поместье. Поэтому в арретинском имении Аттика хлебными злаками был засеян не только маслинник, но имелись обширные нивы.

Однако главный доход приносили Аттику не виноградники, не оливковые рощи и хлебные поля, а его апулийская и эпирская латифундии, представлявшие собой огромные животноводческие фермы. Варрон ссылается на Аттика, как на одного из крупнейших знатоков животноводства, опыт которого мог иметь большую ценность для римских хозяев.

В Италии, как и в Греции, скотоводством занимались еще в глубокой древности. От названий домашних животных вели свое происхождение имена многих римских и италийских родов, например Порциев — от латинского слова «порка» (свинья), Овиниев, Овиев и Овидиев — от «овис» (овца), Каприлиев — от «капра» (коза), Азиниев — от «азинус» (осел).

Римская жнейка.

Частые зубцы впереди повозки захватывали стебель и сдирали колос. Колосья падали в открытый кузов.

Один из близких друзей Аттика, известный римский агроном и скотопромышленник, носил имя Скрофа, то есть «свинья, имеющая поросят».

Во II в. до н. э. в связи с притоком дешевого хлеба из провинций скотоводство в Италии становится выгоднее хлебопашества. Один тогдашний писатель жалуется, что «в той стране, где пастухи, основавшие Рим, учили своих детей земледелию, их внуки из жадности превратили пашни в луга».

Когда в XVI в. в Англии помещики стали прогонять крестьян с их земли и превращать нивы в пастбища, родоначальник утопического социализма Томас Мор в «Утопии» писал, что в его время овцы пожирали людей. Эти слова с полным правом можно было бы отнести и к Риму II–I вв. до н. э.

На обширных пространствах южной Италии богатые рабовладельцы сгоняли с земли разоряющихся крестьян и заводили там овцеводческие фермы. Спрос на шерсть в древней Италии был огромен. От императора до раба — все носили шерстяную одежду, так как хлопчатобумажные материи не были им известны, а льняные ткани, вывозившиеся из Египта, и китайский шелк стоили дорого.

В древней Италии существовало два вида овцеводства: в пригородных имениях разводили овец исключительно ради мяса, овечьего сыра и молока, до которых римляне были большими охотниками; в отдаленных местностях существовали крупные овцеводческие хозяйства, где на огромных пространствах кочевали стада тонкорунных овец, дававших превосходную шерсть не только для самой Италии, но и для вывоза в провинции.

Некоторые породы овец, например выведенные в южноиталийском городе Таренте, имели такое тонкое руно, что их приходилось покрывать специальными кожаными попонами, чтобы они не порвали и не испачкали свою драгоценную шерсть о кустарники и траву. Шерсть этих овец шла на изготовление самой красивой и дорогой одежды.

Однако с такими животными было слишком много возни, и надо думать, что расчетливый Аттик у себя в Апулии и в Эпире предпочитал разводить менее прихотливую апулийскую породу, которая требовала меньше ухода и вместе с тем давала красивую и тонкую шерсть, высоко ценившуюся в Риме.

Огромные стада овец в несколько тысяч голов в зимнее время паслись на равнинах южной Италии в Апулии и Калабрии, а с наступлением лета перекочевывали на север в горные районы Самния. Специальная скотопрогонная дорога связывала между собой далеко отстоявшие друг от друга летние и зимние пастбища. В сухую погоду люди, жившие близ этой дороги, еще издалека видели большие облака пыли, возвещавшие о приближении стад.

Кочующее стадо двигалось обычно в стройном порядке, напоминая хорошо обученное войско. Передовой отряд составляли козы, иногда быки и коровы. Без этих вожаков пастухам почти невозможно было справиться с огромными стадами овец, которые охотно следовали за кем-нибудь, но, оставшись одни, моментально разбредались в разные стороны. За передовым отрядом бесконечным потоком следовали гурты овец.

По бокам овечьего стада бежали собаки и двигались конные и пешие пастухи. За скотом следовал обоз, который вез нехитрый скарб пастухов. Из конца в конец этой армии, как главнокомандующий, выполняющий сложный маневр, носился, отдавая распоряжения, главный пастух.

Управление такими большими стадами было нелегким делом. Начать хотя бы с того, что время для выступления после ночевки выбирали не пастухи, а быки или козлы, возглавлявшие стадо. Если они не хотели идти дальше, сдвинуть их с места было невозможно никакими силами. Еще хуже обстояло дело с овцами: иногда без всяких причин их охватывала паника, и они начинали разбегаться, в страхе давя друг друга. Требовались поистине героические усилия собак и пастухов, чтобы восстановить порядок и удержать стадо от гибели.

Во время ночевок овцы разбредались, иногда пропадали, и пастухи должны были тратить целые недели на поиски отбившихся от стада овец. По пути людям, сопровождавшим стада, приходилось иногда выдерживать целые сражения со стаями волков. От пастухов требовалась сила, ловкость, сметливость, умение владеть оружием, которое они всегда имели при себе. Поэтому римские хозяева старались отбирать для охраны своих стад наиболее сильных и молодых рабов.

Вооруженные пастухи, пользовавшиеся известной свободой во время своей кочевой жизни и набиравшиеся из самых молодых и сильных рабов, часто выступали застрельщиками больших рабских восстаний. Так было во время восстаний рабов в Сицилии, так было позднее, во время восстания египетских пастухов-буколов.

Большинство обширных пастбищ, где паслись овцы, принадлежало государству. Правительство сдавало их на откуп тому из многочисленных обществ предпринимателей-публиканов, которое могло выплатить за них государству наибольшую сумму денег. Затем публиканы за определенную плату позволяли владельцам стад пользоваться этими пастбищами. Однако наиболее богатые скотопромышленники, среди которых был и Аттик, минуя посредничество публиканов, сами на долгий срок арендовали государственные пастбища.

Таким образом, оправдывалась старинная пословица: «Деньги идут к деньгам»; те скотоводы, которые располагали достаточными средствами, чтобы сразу заплатить правительству большую сумму за аренду пастбищ, в конечном счете выигрывали. Им не нужно было ежегодно развязывать кошелек, чтобы платить публиканам, пользовавшимся своим монопольным положением хозяев пастбищ для вздувания цен и обирания скотопромышленников.

«Кто из нас, ведущих свое хозяйство в имении, не имеет свиней? Кто не слышал, как отцы наши называли лентяем и расточителем человека, который подвешивал к потолку своей кладовой ветчину не из собственного имения, а из мясной лавки?» — пишет римский автор одного из руководств по сельскому хозяйству.

Тит Помпоний Аттик был кем угодно, но только не расточителем и лентяем. Поэтому можно не сомневаться, что в его апулийском имении свиноводство занимало почетное место. Свиное мясо было любимым кушаньем жителей италийских городов. Даже в самой маленькой мясной лавке любого захолустного городка Италии в большом количестве висели свиные окорока, которые в древности продавались вместе с копытом. Никакая мясная пища не упоминается так часто в римской литературе, как свинина. Известны сотни способов ее приготовления, сохраненные для нас римскими любителями покушать. Свиные колбасы, вымя, голова, ветчина, фаршированные свиньи поглощались на римских пирах в количестве, вызывающем удивление.

Некоторые части свиньи, которые у нас вызвали бы крайнее отвращение, в Риме считались лакомством.

Полководцы и государственные деятели посвящали свой досуг изобретению новых способов приготовления свинины. До сих пор сохранился рецепт приготовления поросятины, изобретенный императором Вителлием в I в. н. э.

Стада свиней, из которых каждое насчитывало несколько сот голов, круглый год паслись на воле в обширных дубовых лесах, покрывавших отроги Апеннинских гор. Огромные, одичалые, способные сами защитить себя и свое потомство от любого хищника, эти кабаны и свиньи признавали только приставленных к ним рабов-пастухов, которые зиму и лето жили вместе с животными. Приближение к такому стаду для постороннего человека было далеко не безопасным.

Отделение от стада и загон в хлева животных, предназначенных для откорма и убоя, был сопряжен с серьезным риском. Туши свиней, откормленных для продажи желудями, зерном, бобами, горохом и чечевицей, отличались невероятным весом, жирностью и нежностью. Животных раскармливали так, что они не могли ни ходить, ни даже стоять на ногах.

Один из римских авторов, писавших о животноводстве, рассказывает, что в имении его знакомого была откормлена свинья, у которой сало было толщиной в один римский фут^[20] и три пальца; один кусочек мяса этой свиньи между двумя ребрами, присланный в подарок, весил двадцать три римских фунта. Этот же писатель сообщает, что ему довелось видеть в одном имении живую свинью, в сале которой мышь якобы прогрызла нору, устроила гнездо и даже вывела мышат.

Владельцам пригородных хозяйств, где не было дубовых лесов и корма стоили дорого, откорм взрослых животных был невыгоден; они специализировались на выращивании поросят. Спрос на них среди богатых гастрономов Рима был очень велик. Только в одной дошедшей до нашего времени римской поваренной книге упоминается более двадцати способов приготовления поросятины.

Эпирская латифундия Тита Помпония Аттика славилась своим крупным рогатым скотом. Эпирские коровы и быки, которых в древности использовали для пахоты, считались лучшими во всем Средиземноморье. Стада этих животных по сто и более голов паслись летом на горных лесистых пастбищах, а зимой перекочевывали поближе к морю, где было теплее. Кроме того, в Эпире и Апулии Аттик держал большие стада коз, а также табуны лошадей и ослов. Козья шерсть в древности заменяла пеньку и шла на изготовление канатов для кораблей и военных машин. Из нее делали мешковину и ткали ковры.

На лошадей был большой спрос в армии, а кроме того, их в большом количестве покупали для цирковых состязаний; ими широко пользовались также во время дальних путешествий, которые древние римляне совершали обычно верхом или в повозках. У римских хозяев, занимавшихся коневодством, особенно славились апулийские лошади, и можно не сомневаться, что в табунах Аттика преобладала именно эта порода.

Ослы были главными вьючными животными древности. Кроме того, они иногда приводили в движение жернова на мельницах. В некоторых областях наряду с быками запрягали в плуг ослов и пахали на них землю. Лучшими в Италии считались ослы, выращенные в Реате, и цена на отдельных производителей этой породы доходила до тридцати и даже сорока тысяч сестерциев.

Огромные земельные владения Аттика вовсе не были исключительным, из ряда вон выходящим явлением. Наоборот, возникновение латифундии было характерно для последнего периода Республики и начала Империи. Известно, что в I в. до н. э., во время гражданских войн, некоторые землевладельцы могли в пределах своих поместий вооружать и набирать из собственных рабов, вольноотпущенников и арендаторов многочисленные отряды, для перевозки которых требовалось несколько транспортных кораблей. При Империи рост крупных земельных владений продолжался беспрерывно, и уже в I в. н. э. римский ученый Плиний писал: «Латифундии погубили Италию».

Упадок сельского хозяйства Италии

Среди крупных римских землевладельцев I в. до н. э. Аттик, имевший обширные поместья вне Италии, не представлял исключения. Знатные и богатые римляне в конце Республики предпочитали покупать земельные угодья в провинциях.

Римские завоевания наносили огромный ущерб покоренным странам.

Один только Сулла во время войны с Митридатом ухитрился выкачать из уже разоренной войной Малой Азии двадцать тысяч талантов золота, так что некоторые малоазийские города принуждены были закладывать ростовщикам свои гавани, театры и другие общественные постройки, чтобы выплатить наложенную на них по разверстке огромную сумму денег. Цезарь после завоевания Галлии награбил столько золота, что продавал его в Риме на вес, как у нас продают крупу или сахар. В том самом Эпире, где находилась латифундия Аттика, только во время третьей войны Македонии с Римом было разрушено семьдесят городов и уведено в рабство сто пятьдесят тысяч мирных жителей.

Кроме того, вся римская система управления провинциями была, в сущности, неприкрытым грабежом. Римские откупщики, купившие у правительства право собирать налоги с населения, а также назначенные на короткий срок наместники, будучи, согласно поговорке, «халифами на час», действовали в провинциях, подобно человеку, который режет курицу, несущую золотые яйца. Благодаря такой системе управления провинциями огромные области приходили в упадок, целые страны становились безлюдными.

Уже в конце II в. до н. э. зависимый от Рима царь небольшого малоазийского государства Вифинии в ответ на требование римского правительства прислать в Италию вспомогательные войска указывал, что большая часть мужского населения его страны уведена римскими откупщиками в рабство за долги.

Заброшенная земля в провинциях стоила много дешевле, чем в Италии, и это побуждало римлян приобретать имения за морем. Кроме того, римский землевладелец, купивший землю в провинции, оказывался в привилегированном положении: его соседями были лица, лишенные гражданских прав, иначе говоря, бесправные люди, с которыми можно было делать что угодно.

Римские сельские хозяева, купившие землю в провинции, не менее беспощадно эксплуатировали покоренные страны, чем откупщики и наместники. Но в отличие от них, стремившихся в максимально короткий срок получить из отданной им на поток и разграбление страны все, что можно, а затем бросить ее, как выжатый лимон, римляне, владевшие в провинции землей, принуждены были думать о будущем. Заботясь о своих имениях, они должны были заботиться и о благосостоянии всей страны. Эти хозяева были заинтересованы в хорошем состоянии дорог и транспортных средств, которые позволяли перевозить продукты их имений, в процветании соседних городов, где жили ремесленники, снабжавшие их хозяйства промышленными товарами. Поэтому покупка земли римскими гражданами и приток денежных средств, которые они вкладывали в свои хозяйства, помогли провинциям постепенно оправиться от последствий римского завоевания. Восстанавливались и заселялись разрушенные города, заброшенные земли снова начинали давать богатые урожаи.

Появление в провинциях влиятельных римских граждан положило некоторые пределы безграничному прежде произволу наместников. Какой-нибудь проконсул Веррес, за время своего наместничества ухитрившийся разорить дотла богатую Сицилию, несомненно десять раз подумал бы, прежде чем решился применить свои грабительские приемы к такому могущественному человеку, как Тит Помпоний Аттик. Относительный мир и покой, установившиеся в Римском государстве при императоре Августе, также способствовали восстановлению хозяйства в культурных восточных провинциях и быстрому развитию более отсталых западных областей.

Все новые и новые обширные пространства Египта, северной Африки и Сицилии распахивались под тучные нивы, на которых колосилась золотая пшеница. На островах греческого архипелага Хиосе и Косе увеличивались площади виноградников, дававших лучшее в древности вино. Даже за снежные Альпы, в далекую Галлию, проник древний дар веселого бога виноделия Вакха-Либера — виноградная лоза. Оливковые рощи покрыли всю южную Испанию, и испанское масло стали ввозить в самые отдаленные уголки Средиземноморья.

Огромные стада свиней, пасущихся на воле в некогда священных дубовых рощах и лесах Галлии, давали превосходную ветчину, которую в I в. до н. э. вывозили даже в Рим, где она ценилась выше италийской. Однако такое процветание провинций было чревато страшными последствиями для сельского хозяйства Италии.

Сельские хозяева Италии никогда не были экономически сильнее опытных и культурных рабовладельцев Греции и Востока. Теперь, в I в. до н. э. — I в. н. э., они постепенно теряют даже более отсталые западные рынки. И в этих провинциях успешно развивается свое хозяйство. Больше того, продукты сельского хозяйства провинций начинают завоевывать италийский рынок; даже на собственной территории, в самой Италии, римские хозяева постепенно сдают одну позицию за другой.

Во II в. до н. э. под натиском дешевого хлеба провинций италийцы начинают отказываться от занятия хлебопашеством и перестраивают свое хозяйство, ориентируясь на технические культуры и скотоводство. В I в. до н. э. в связи с конкуренцией греческого, галльского и испанского вина в Италии намечается упадок виноградарства.

Если во II в. до н. э. агроном Катон называет виноград самой доходной сельскохозяйственной культурой, то в I в. до н. э. Варрон считает наиболее выгодным занятием скотоводство. К I в. н. э. многие владельцы италийских имений совершенно отказываются от разведения виноградной лозы. В это же время гибнет италийское оливководство, которое еще Варрон считал очень доходным занятием. Испанское оливковое масло завоевывает Италию. Италийские хозяева при продаже не могут оправдать расходы, связанные с оливководством. Не помогают такие крайние меры, как правительственное запрещение разводить виноград и оливки в провинции; не помогает вырубка многих гектаров виноградников в Галлии. Тщетно италийские хозяева выливают в реки сотни и тысячи литров вина в надежде таким способом поднять цену. Цены на вино и оливковое масло в Италии непрерывно падают.

Владельцы италийских имений пытаются бороться другими способами. Они стараются увеличивать урожаи, улучшить качество продукции, вводят новую технику. Но тщетно: у них нет квалифицированных рабочих, которые могут управлять этой техникой, у них нет людей, заинтересованных в повышении производительности труда. Рабство начинает мстить за себя: рабы не хотят овладевать новой техникой, они не заинтересованы в повышении квалификации, им безразличны результаты своего труда. Оказывается, что рабовладельческая система хозяйства несовместима с высокой техникой и высокой производительностью.

В поисках спасения италийские землевладельцы бросаются в другую крайность: они стремятся предельно снизить издержки производства, уменьшить любыми средствами себестоимость продуктов. Плиний договаривается до того, что утверждает, будто хорошая обработка земли невыгодна хозяину. Но и здесь — тупик: плохая обработка земли приводит к уменьшению урожаев, к сокращению посевных площадей, к убыткам и к упадку хозяйства.

Вместо обезлюдения провинций начинается обезлюдение Италии. Огромные пространства италийской земли остаются необработанными и не приносят никакого дохода ни хозяевам, ни государству. Начинается отлив населения из Италии в провинции. Там жизнь бьет ключом, там больше возможностей для предприимчивого человека, там легче можно разбогатеть, пользуясь преимуществами, которые даст право римского гражданства. В провинциях растут новые экономические центры, которые по красоте, богатству, обилию населения могут поспорить с Римом; Александрия, Антиохия, Никомедия, Милан, Трир, Византий и другие города стремятся выйти на первое место, оттеснить плечом дряхлеющую столицу мира — Вечный город. Хозяйство провинций перестает зависеть от италийского вывоза продуктов и товаров. Экономическая независимость влечет за собой политическую. В провинцияхрастут сепаратистские стремления, желание отделиться от Рима, избавиться от тяжкого гнета римского владычества, которое слишком дорого обходится населению и не дает ему ничего взамен.

В III в. н. э. начинается распад Римской державы: отделяются и провозглашают свою независимость Галлия, Сирия, Северная Африка, Египет, Британия. Правда, имущие классы провинций, напуганные размахом революционного движения народных масс, скоро спохватываются и обращаются за помощью к тому самому римскому правительству, против которого они еще недавно восставали. Их измена помогает римлянам восстановить империю и сохранять ее почти в прежнем объеме еще около двухсот лет. Однако, учитывая создавшуюся обстановку, римские императоры считают нужным перенести управление государством из Италии в более развитые экономически районы империи. Восстановитель римского могущества император Диоклетиан в конце III в. н. э. переносит свою столицу из Рима в малоазийский город Никомедию, а при императоре Константине, в IV в., Вечный город окончательно теряет свое прежнее значение и столицей империи становится Константинополь — древний греческий Византий, господствующий над выходом из Черного моря в Средиземное.

С упадком сельского хозяйства Италия снова становится второстепенной областью Средиземноморья, и на первое место выдвигается восточная часть империи.

Римская армия

Военная служба у римлян

Человек, впервые попавший на стадион и наблюдающий игру футбольных команд, оспаривающих первенство страны, способен уловить только отдельные эффективные моменты, когда стотысячная толпа шумно подбадривает игрока, прорвавшегося к воротам противника, или приветствует вратаря, взявшего трудный мяч. От такого человека ускользает четкая продуманность комбинаций, которые разыгрываются на поле, взаимодействие защиты, полузащиты и нападения, страховка сильных игроков противника. Он совершенно не видит всего того, что для настоящего «болельщика» составляет главный интерес матча.

Новичку не приходит в голову, что на поле идет не только борьба ловкости и силы игроков, но и состязание ума и воли тренеров, разработавших тактику предстоящего матча и продолжающих руководить командами даже во время игры.

Точно так же незнакомый с военным делом человек, читая подробный отчет о большом сражении или даже о целой войне, уподобляется новичку на стадионе и запоминает только конечный результат битвы и героические подвиги отдельных бойцов и подразделений.

Для того чтобы по-настоящему оценить талант и умение полководцев, понять, что нового внесли они в военное искусство, нужно знать, как набиралась, обучалась и вооружалась армия, как она строилась во время битвы и на походе, в чем ее сильные и слабые стороны.

На весь древний мир славились римские солдаты блестящими победами, своей железной дисциплиной. Римские полководцы шли от победы к победе, пока под тяжелым солдатским сапогом Рима не оказались все народы Средиземноморья.

Два тысячелетия полководцы изучают тактику и стратегию, разработанную римлянами. Наполеон и Суворов, Фрунзе и полководцы Великой Отечественной войны были хорошо знакомы с военным опытом и организацией римской армии. Однако это не значит, что можно представлять себе войска государств древнего мира подобными современным армиям. Ибо тактика и стратегия любой армии зависят от вооружения, организации военной службы и целого ряда других причин, связанных с общественным строем.

Римскую армию времен Республики можно скорее сравнивать с казачьими войсками царской России, чем с современной регулярной армией.

Возникновение казачьего войска на Руси относится к глубокой древности. Со времен татарского ига многие русские люди уходили на Дон и Днепр, Урал и Терек жить вольно, вдали от монгольских баскаков и пресмыкавшихся перед татарами русских князей.

После свержения татарского ига к казакам стали присоединяться бежавшие от помещиков крепостные. Жили казаки своим укладом, не зная ни дворян, ни царских чиновников. Землю они отвоевали в беспощадной борьбе. Постоянно отражая набеги татар и совершая смелые походы на Крым и Турцию, казаки превратились в закаленных воинов, грудью защищавших окраины русской земли. Московские государи стремились подчинить себе казаков, накрепко присоединить их к Московскому государству, поставить их под контроль чиновников. Эти попытки встречали яростное сопротивление казаков. Все знают о восстаниях крестьян и казаков под руководством Степана Разина, Кондратия Булавина, Емельяна Пугачева. В этой неравной борьбе сила казаков была сломлена: смирился Тихий Дон Иванович, как его называли сами казаки, была разгромлена царскими войсками удалая Запорожская Сечь.

Царское правительство не хотело отказаться от услуг опытного казачьего войска. Оно признало за казаками их право на землю при условии, что они не будут принимать к себе бежавших от помещиков крепостных. Постепенно казачья вольница превратилась в особое привилегированное войско.

Казаки во многом отличались от обычных солдат. В мирное время они крестьянствовали на земле. Но когда начиналась война, казак обязан был выступать в поход на собственном коне, в полном вооружении и снаряжении, приобретенных на свои средства.

Римская армия отчасти напоминала казачье войско. Римский гражданин обязан был служить с 17 до 60 лет. Но это вовсе не значило, что он, как современный солдат, жил в казарме, оторванный от мирного труда. Римский гражданин не знал «действительной военной службы» и находился в армии только в военное время. В дни мира он возвращался к своим обычным занятиям.

Римский воин напоминал казака еще и тем, что должен был выступать в поход со своим собственным вооружением. При этом возникали серьезные трудности. Дело в том, что в те времена войско делилось на тяжелую пехоту, легкую пехоту и конницу. Вооружение каждого из этих родов войск было различно и имело неодинаковую ценность. Так, вооружение легкого пехотинца было самым дешевым, вооружение тяжелой пехоты стоило дороже, а римский всадник, кроме дорогого вооружения, обязан был приобретать еще и коня. Конь этот стоил дорого, так как требовался настоящий боевой конь, а не старая заезжанная кляча.

Понятно, что все римские граждане желали служить в легкой пехоте: ее вооружение было самым дешевым. Но тогда Рим остался бы без тяжелой пехоты и конницы, а без них тогдашняя армия была так же немыслима, как современная без артиллерии и авиации. Чтобы преодолеть эту трудность, римляне разделили свободных граждан на несколько разрядов-классов в зависимости от их имущества. К первому разряду относились самые богатые. Ко второму, третьему и четвертому — менее состоятельные граждане и к пятому — самые бедные.

Богатейшие граждане первого разряда обязаны были выступать в поход на коне в полном кавалерийском вооружении. Остальные граждане первого, второго, третьего и четвертого разрядов служили в тяжеловооруженной пехоте. Римляне, принадлежавшие к пятому разряду, составляли легкую пехоту. Рабы и беднейшие граждане (пролетарии) к службе в армии не допускались: римское правительство им не доверяло.

При такой военной организации римляне имели достаточно всадников, легко- и тяжеловооруженных пехотинцев. Тяготы военной службы были распределены между гражданами: более богатый человек должен был приобретать более дорогое вооружение. Эту организацию римской армии и введение имущественных разрядов римляне приписывали предпоследнему из семи древних царей, Сервию Туллию, правившему в VI в. до н. э.

Такое военное устройство имело серьезные недостатки. Римский воин обязан был не только на свои средства приобретать вооружение, но и содержать себя во время похода. Для людей низших разрядов это было трудно. Римляне сначала вели военные действия только летом, а на осень, зиму и весну распускали войско по домам. Таким образом, римская армия не всегда имела возможность закрепить достигнутые во время летнего похода успехи. Часто случалось, что разбитый, но не окончательно добитый за лето враг оправлялся от поражения в течение зимы и следующим летом римлянам приходилось начинать все заново. Кроме того, вооружение, которое граждане приобретали, отличалось пестротой и разнообразием, и это также снижало боевые качества римского воина.

Между тем в IV в. до н. э. над Римом и Италией нависла страшная опасность. С Севера надвигался грозный и могучий враг. Огромные орды кочевников-галлов, перевалив Альпы, вторглись в Италию. Борьба с галльскими племенами заставила римлян усовершенствовать организацию войска.

Римский полководец Камилл, по преданию, отразивший нашествие галлов, впервые ввел в армии жалованье, единообразное вооружение и изменил боевой строй римского войска. По-прежнему граждане первых четырех разрядов служили в коннице и тяжелой пехоте, а пятый разряд выставлял легковооруженных, по-прежнему рабы и беднейшие жители Рима не допускались в армию. Но теперь каждый воин во время похода получал жалованье, продовольственный паек и одинаковое вооружение от государства. Правда, римское правительство аккуратно высчитывало стоимость выданного оружия и пайка из солдатского жалованья.

С этого времени государство брало на себя содержание солдата во время похода и заботилось о том, чтобы вооружение воинов было однотипным. Такую организацию римское войско сохраняло до конца II в. до н. э.

Таким образом, в Риме во времена Республики не было постоянной армии, похожей на современную. Римское войско собиралось только на время войны. Такое войско, состоящее из граждан, несущих службу только во время войны, называется гражданским ополчением. Оно превосходило наемные войска патриотизмом и рвением, но сильно уступало им в боевой выучке: ведь для наемников война — основное занятие, в то время как для ополченцев — это дело временное.

Римской армии, в которой солдаты обучались во время похода и войны, недоставало выучки. Это особенно сказалось во время войн с Карфагеном. Римляне сталкивались с прекрасно обученными карфагенскими наемниками, и ополченцы терпели тяжелые поражения. Правда, патриотизм римских граждан восторжествовал над выучкой наемников, но опыт борьбы заставил римских полководцев и государственных деятелей задуматься над улучшением организации военной службы.

Еще сильнее, чем опыт Пунических войн, на реформу военной организации Рима толкало разорение римского крестьянства, составлявшего основную массу тяжелой пехоты.

Разорение приводило к резкому сокращению численности граждан первых четырех разрядов. При общем росте населения Римского государства уменьшалось число военнообязанных граждан и становилось все меньше людей, которых можно было набирать в армию. Покоренные Римом народы, видя слабость Римского государства, все чаще поднимали восстания, подавлять которые становилось все труднее.

Страх перед потерей огромных владений, необходимость увеличить численность армии, стремление повысить выучку воинов — все это заставило римлян провести в конце II в. до н. э. коренное изменение военной организации. Эту реформу провел консул Марий. Он разрешил служить в римской армии пролетариям. Воина теперь целиком вооружало государство. Было значительно увеличено солдатское жалованье. Римские бедняки в это время сильно страдали от безработицы. Их труд не находил применения в хозяйстве, так как всюду широко использовалась даровая рабочая сила — рабы. Поэтому пролетарии, привлеченные большим жалованьем, охотно поступали в армию. Римское правительство от прежнего набора могло перейти к вербовке добровольцев. Численность армии возросла.

Рим вел непрерывные войны. Поэтому часть солдат не распускалась по домам. Римское войско постепенно превращалось из гражданского ополчения в постоянную армию, а римские ополченцы — в наемников, для которых война была основным занятием.

Изменилось обучение воинов, строй и вооружение. Был установлен определенный срок непрерывной службы — сначала 16, а потом 20 лет. По окончании службы воин получал пенсию.

Казалось бы, римские солдаты должны были теперь как никогда быть преданы своему народу и государству. Но оказалось наоборот. Наемная армия оторвалась от народа. Проведя всю свою сознательную жизнь вдали от дома, в котором они родились, не имея семьи, воины теперь жили интересами своей части, военного лагеря и его обитателей. Полководец, который мог обеспечить армии богатую добычу, хорошее жалованье, участок земли под старость, мог повести солдат против кого угодно, хотя бы против их родины.

У великого немецкого поэта Гёте есть известное стихотворение «Ученик чародея». В нем рассказывается, как незадачливый ученик волшебника привел в действие силы, управлять которыми он не умел. Хозяин приказал ему натаскать воду в баню. Зная волшебный заговор, мальчик заставил метлу носить воду. Но вот уже баки и тазы полны, а заколдованная метла все носит воду. Дому грозит потоп, но ученик чародея забыл заклятие, и он не знает, как остановить волшебную метлу…

Нечто подобное произошло и с руководителями Римского государства, реорганизовавшими армию.

Армия, почувствовав свою силу, перестала им подчиняться и обратилась против них самих. Первой жертвой пал сам Марий, инициатор военной реформы. Его соперник Люций Корнелий Сулла обещаниями и богатыми подарками склонил на свою сторону солдат и взял штурмом Рим, где засели сторонники Мария. Инициатор реформы, прославивший Рим многими победами, принужден был бежать и был объявлен врагом отечества.

Появление профессиональной армии и борьба полководцев за власть завершились падением Республики. Установилась Империя — военная диктатура рабовладельцев, направленная против низших слоев римского общества. Император Август превратил римское войско в постоянное и расположил сильные гарнизоны в пограничных областях империи, а частью — в самой Италии.

Организация

Римская армия делилась не только по родам оружия. Рим объединял множество народностей, и многие из них формировали особые части, входившие в римскую армию. Такая организация существовала не только в древности. Во многих европейских армиях она сохранялась до самого последнего времени. Так, во время первой мировой войны 1914–1918 гг. во французской армии существовали целые полки и дивизии, составленные из негров и североафриканцев, набранных в колониальных владениях Франции. В армии многонациональной Австро-Венгрии имелись отдельные немецкие, чешские и венгерские части. Каковы же цели такого разделения войска по народностям?

Причины этого как в древности, так и теперь одни и те же: необходимость подавать команду на языке, понятном всем солдатам, привычка к своему особому вооружению, большая сплоченность и взаимная выручка людей одной народности в бою.

После победоносных войн IV–III вв. до н. э. под власть Рима подпали все народы Италии. Чтобы держать их в повиновении, римляне ссорили и натравливали италийские племена одно на другое и, предоставляя одним из них меньшие, другим большие права, возбуждали в них взаимную зависть и недоверие.

Именно римские государственные деятели первые сформулировали основное правило угнетателей: «разделяй и властвуй», то есть не давай покоренным народам объединиться и тогда сможешь сохранить свое господство над ними.

С покорением Италии, а затем и заморских земель-провинций в римской армии, кроме легионов, появились подразделения, составленные из покоренных народов.

Таким образом, римское войско состояло из:

1) легионов, в которых служили сами римляне, состоявших из тяжелой и легкой пехоты и приданной им конницы;

2) италийских союзников и союзной конницы (после предоставления италикам права гражданства влившихся в легионы);

3) вспомогательных войск, набранных из жителей заморских провинций.

Основной тактической единицей римской армии был легион. Нельзя представить себе римский легион чем-то постоянным и неизменным. На протяжении веков в Республике и Империи много раз менялись численность, вооружение и боевые порядки легиона. Со времени Сервия Туллия и до начала IV в. до н. э. в римской армии было четыре легиона, по 4200 пехотинцев в каждом. Они набирались исключительно из зажиточных граждан. Два легиона набирались из молодых людей (от 17 до 45 лет) и предназначались для полевой службы. Два других формировались из граждан старших возрастов (от 45 до 60 лет). Они несли гарнизонную службу в Риме и в пограничных крепостях. Первым двум легионам придавались 1800 всадников, набранных из самых богатых граждан. Кроме того, каждому легиону придавалось еще некоторое количество легковооруженных пехотинцев, набиравшихся из беднейших жителей, которые служили пращниками, метателями дротиков и выполняли обязанности обозной прислуги.

В древнейший период и в начале Республики боевым строем легионов была фаланга, то есть несколько длинных, вытянутых по фронту тесно сомкнутых шеренг, построенных в затылок одна другой. Такая фаланга представляла собой плотный прямоугольник, более длинная сторона которого обращена к противнику. Это построение ничем не отличалось от греческой и македонской фаланги. Второй легион строился обычно рядом с первым. Оба легиона составляли одну линию. По бокам этой линии ставилась конница, а впереди рассыпным строем — цепью — располагалась легкая пехота.

В начале IV в. до н. э., во время войн с галлами, консул Камилл изменил вооружение и строй легионов. Численность тяжелой пехоты в легионе оставалась прежней, но вместо двух пригодных для несения полевой службы легионов Рим теперь располагал четырьмя.

Существенные изменения произошли и в построении легиона. Камилл разделил легион на манипулы (по-латински — горсть), центýрии (сотни) и декýрии (десятки), несколько напоминавшие современные роты, взводы и отделения. Легион был разделен на 30 манипулов, каждый из которых делился на две центурии.

Манипул не мог действовать отдельно, самостоятельно, в отрыве от остального легиона. Легион строился в три линии, по 10 манипулов в каждой. Первую линию составляли манипулы гастáтов (по-русски «копьеносцев», от латинского «гаста» — копье). Каждый манипул гастатов состоял из 120 тяжеловооруженных (по 60 человек в каждой центурии). Всех гастатов в первой линии легиона было 1200 человек. Это были самые молодые воины.

Вторую линию составляли 10 манипулов принципов — «первых». Каждый манипул принципов также состоял из 120 воинов, то есть 1200 человек во всей второй линии. Это были бойцы зрелого возраста.

Легионеры 10 манипулов третьей линии носили название триариев — «третьих». Манипул триариев насчитывал только 60 человек (по 30 в одной центурии). Триарии были пожилыми, испытанными бойцами, которые часто решали исход боя. Поэтому древние римляне, когда хотели сказать, что наступил решительный момент какого-нибудь дела, говорили: «Дело дошло до триариев».

Каждому легиону придавалось 1200 легковооруженных, они назывались велитами (быстрые, подвижные).

Таким образом, всего в легионе было 3000 бойцов тяжелой и 1200 легкой пехоты. Сверх того, каждому легиону были приданы 300 всадников. Однако римский легион оставался громоздкой и неделимой единицей во время боя.

Многочисленные войны показали, что для обходных маневров, для охвата неприятельских флангов нужны менее громоздкие, самостоятельно действующие подразделения. Поэтому в конце II в. до н. э. Марий, заменивший всеобщий призыв военнообязанных вербовкой профессионалов-добровольцев, ввел меньшую тактическую единицу — когорту. Это стало возможным благодаря долгосрочной службе, подготовившей много испытанных воинов и командиров, способных к самостоятельным действиям.

Каждый легион делился на 10 когорт; в когорте было три манипула; манипул состоял из двух центурий, число воинов в которых было теперь увеличено до 100 человек. Таким образом, манипул насчитывал 200 бойцов, когорта — 600, а весь легион — 6000 тяжеловооруженных пехотинцев. Легион строился в три линии: четыре когорты — в первой и по три когорты — во второй и третьей линиях.

Так как на когорту возлагались самостоятельные тактические задачи, каждой когорте придавали определенное количество конницы и легковооруженных, подобно тому как в современной армии отдельно действующему батальону, а иногда и роте придаются артиллерия и минометы. Если же когорта действовала в составе легиона, ее легкая пехота и конница не выделялись из общелегионной конницы и легкой пехоты. Разделение легиона на самостоятельные единицы позволяло полководцу маневрировать на поле боя.

Одновременно Марий улучшил вооружение легионеров и увеличил число легионов. Римляне шли служить только в тяжелую пехоту, а легковооруженные и конница набирались из чужеземцев.

Организация легиона, созданная Марием, сохранялась и в первые века Империи. Императоры только увеличили число легионов.

Командный состав римской армии

Верховным главнокомандующим римского войска в царский период был сам царь. Во времена Республики верховное командование перешло к двум консулам. Когда государству угрожала большая опасность и необходимо было строгое единоначалие, вместо консулов во главе войска становился диктатор. Он выбирал себе начальника конницы. В отличие от равноправных консулов начальник конницы был подчинен диктатору.

Если войско делилось на две части, консулы командовали каждый одной частью. Обычно консул командовал двумя легионами с соответствующим количеством союзников и вспомогательных войск. Когда возникала необходимость действовать соединенными силами, консулы командовали всей армией поочередно, ежедневно сменяя один другого.

Когда расширились римские владения, войны приходилось вести одновременно во многих местах. Консулы не могли поспевать повсюду, и право командования войсками было предоставлено наместникам провинций.

У каждого командующего были помощники — легаты, которым полководец иногда поручал отдельные части армии. Легаты также замещали полководца в случае его отсутствия или болезни.

Отдельными легионами командовали подчиненные полководцу военные трибуны. Их было по 6 на каждый легион, каждая пара трибунов стояла во главе легиона в течение двух месяцев, ежедневно сменяя друг друга. Затем они уступали власть следующей паре. Юлий Цезарь отменил эту неудобную систему смены командиров легиона и сделал военных трибунов начальниками когорт. Во главе легионов он поставил легатов.

Трибунам были подчинены центурионы — сотники. Трибуны назначали их из лучших легионеров. Часто это назначение производил сам главнокомандующий. Каждый центурион командовал своей центурией, причем центурион первой центурии был, кроме того, командиром всего манипула. Центурионы обладали правом бить солдат. Они постоянно носили при себе виноградную лозу — римскую розгу, и редко это орудие оставалось праздным. Римский писатель Тацит рассказывает об одном центурионе, которого вся армия знала под кличкой «Подай другую!..». Когда розга ломалась о спину солдата, этот сотник отрывисто командовал: «Подай другую!», для продолжения порки. После реформы Мария наибольшее влияние в легионе получили центурионы, командовавшие манипулами триариев. Они даже приглашались на военный совет вместе с легатами и трибунами. Во время боя центурион находился на правом фланге своей центурии. Отсюда было удобнее руководить действиями подразделения.

Кроме центурионов, в римской армии были и младшие командиры, напоминавшие наших старшин. Так, в каждой центурии был помощник центуриона, который вел счетную и хозяйственную часть центурии. Как и в наше время, в римском войске были знаменосцы. Каждая центурия имела свой значок, представлявший собой копье с перекладиной, к которой прикреплялось полотнище белой или красной материи. Манипулы, а после реформы Мария когорты также имели свои значки. Это были длинные копья с перекладиной, на которой сверху укреплялось изображение зверя (волка, слона, коня или кабана). Под фигурой животного была металлическая дощечка с номером манипула или когорты. Если когорта свершила подвиг, то на ее значке укреплялась награда. Этот воинский обычай сохранился и в наши дни: награда, полученная частью, прикрепляется к его знамени.

Значком легиона после реформы Мария был бронзовый или серебряный орел. При императорах орла делали из золота. Потеря знамени или значка считалась величайшим позором. Каждый легионер обязан был защищать значок легиона, когорты или центурии до последней капли крови. Случалось, что в трудный момент полководец кидал значок легиона в толпу врагов, чтобы побудить воинов вернуть его обратно и рассеять неприятеля.

Первое, чему учили римских новобранцев, — это неотступно следовать за значком своего подразделения. Римские знаменосцы выбирались из самых сильных и опытных солдат и пользовались большим почетом.

Пока пехота союзников не слилась с легионами, ею командовали три префекта союзников, которых выбирали консулы из числа римских граждан. Союзнические когорты возглавлялись командирами, выбранными из самих союзников.

Большое значение римляне придавали интендантской службе, правильной организации снабжения армии. В древности не раз случалось, что огромные армии распадались из-за плохо налаженного снабжения. Во время покорения Галлии Цезарем против него двинулись огромные силы союза белгских племен. Цезарь победил их тем, что, тщательно укрепившись и обеспечив себе регулярный подвоз продовольствия, уклонялся от сражения. В армии белгов, не имевшей интендантской службы и опустошившей окрестности, начался голод, и белги вынуждены были разойтись по домам. Этим воспользовался Цезарь, вторгся в их земли и подчинил каждое племя поодиночке.

У римлян главой интендантства был квéстор. Он заключал договоры с купцами о поставке продовольствия и фуража для армии. Он следил за правильной доставкой всего необходимого. Каждая центурия имела своих фуражиров, которые заботились о снабжении своего подразделения. Особый интендантский чиновник, как каптенармус в современной армии, раздавал продукты солдатам. При штабе имелся штат писцов, счетоводов, кассиров, выдававших солдатское жалованье, жрецов-гадателей, врачей, заведующих складами, военных полицейских чиновников, шпионов и трубачей-сигналистов.

Все сигналы подавались трубой. Сигнал к атаке или отступлению подавали длинной прямой трубой. Звук трубы передавался по всем когортам изогнутыми рожками. При смене караулов трубили в трубу-букцину. В кавалерии употреблялась особая длинная труба, изогнутая на конце. Сигнал к сбору войска на собрание давали все трубачи армии, собранные перед палаткой полководца.

Вооружение легионера

До XVII в. во всех европейских армиях существовали мушкетеры — стрелки из ружья и пикинеры — солдаты, вооруженные пиками для ближнего боя. Это создавало большие неудобства: мушкетеры были бессильны в рукопашном бою, а пикинеры — бесполезны во время перестрелки. Оружейники того времени ломали головы над тем, как соединить холодное оружие с огнестрельным. Было сделано много опытов. Изготовили даже такое странное оружие, как пистолет, бывший одновременно топором. Однако это были лишь громоздкие и неудобные игрушки, не получившие широкого распространения.

Наконец, в XVII в. во Франции изобрели штык. Ружье со штыком позволяло бойцу с одинаковым успехом вести и ближний, и дальний бой. Исчезли бесполезные во время стрельбы пикинеры. Увеличилась огневая мощь подразделений, теперь каждый солдат имел огнестрельное оружие. Французская армия при Людовике XIV стала образцом для остальных армий того времени.

В древней Греции так же, как до XVII в. в армиях Европы, воины делились на тяжеловооруженных гоплитов, двухметровое копье которых годилось только для рукопашного боя, и на легковооруженных пращников и стрелков из лука, которые были полезны только на дальнем расстоянии. Преодолевать это неудобство древним было еще труднее, чем европейским мастерам XVII в.

Гоплит обязательно имел копье и щит, и обе руки у него были заняты. Лучник не имел щита, так как для стрельбы должен был пользоваться двумя руками. Но отсутствие щита делало лучника бесполезным при ближнем бое. Сделать лук одновременно копьем или мечом было совершенно невозможно. Однако римляне сумели найти выход из этого, казалось бы, безвыходного положения. Они смогли сочетать в руках одного бойца и метательное оружие, и оружие для рукопашного боя.

Легионер в полном вооружении (по надгробию I в. н. э., найденному в Висбадене, Германия).

Видны металлический шлем с султаном, панцирь (лóрика), щит (скýтум) с круглым навершием (умбóном), меч (глáдиус) с перевязью (бальтéус), тяжелое металлическое копье (пилум), солдатские сапоги (калиги).

В древности римляне вооружением не отличались от греков: главным оружием тяжеловооруженной пехоты было копье для рукопашного боя. В период Пунических войн вооружение римских легионеров изменилось. Римляне вооружили своих воинов метательным копьем — пилумом и обоюдоострым мечом. Это вооружение было заимствовано у испанских наемников Ганнибала. Пилум — это двухметровое метательное копье. Оно состояло из метрового ясеневого древка и железного стержня толщиной в 1–2 см с острием на конце. Часто это острие имело зазубрины.

Стержень изготовлялся из плохо прокованного железа и легко гнулся, он насаживался на деревянное древко. Кроме пилума, римский легионер имел обоюдоострый испанского типа меч. Его длина — 58 см. Из них 15 см приходилось на рукоять из дерева, кости или рога. Меч носили в ножнах из двух деревянных пластин, обтянутых кожей и скрепленных бронзовыми полосами. К этим полосам прикреплялись кольца для перевязи. Перевязь с мечом в ножнах легионеры носили через левое плечо, и меч висел в ножнах всегда с правой стороны. Это делалось для того, чтобы, вынимая меч, не надо было отводить левую руку со щитом и тем самым хотя бы на минуту открывать воина. Центурионы и высшие офицеры не имели щита и поэтому носили меч с левой стороны.

Благодаря такому вооружению легионер был сильнее греческого тяжеловооруженного гоплита. Легионер мог поражать врага на расстоянии метательным копьем и сражаться врукопашную мечом. Как вооруженный ружьем со штыком французский пехотинец XVII в., римский легионер сочетал в своих руках оружие ближнего и дальнего боя. У греков для дальнего боя годились только пращники, метатели дротиков, стрелки из лука. У римлян не только легковооруженные, но и тяжеловооруженные могли вести дальний бой. Сблизившись с противником на 15–20 м, первые ряды римских легионеров метали пилумы.

Пилум был устроен таким образом, что, даже попадая не во врага, а в щит, он наносил непоправимый вред. При попадании во вражеский щит железный наконечник пилума легко сгибался, древко опускалось и волочилось по земле. Вытащить пилум из щита мешали зазубрины острия, а, кроме того, на это уже не было времени: дав залп пилумов, римские легионеры с обнаженными мечами стремительно бросались на врага.

Представьте себе воина, у которого в щите застряла и волочится по земле двухметровая жердь. При этом ему надо защищаться от атакующего противника. Единственный для него выход — бросить щит с засевшим в нем двухметровом пилумом и сражаться без прикрытия, в то время как противник действует и мечом, и щитом. Ясно, на чьей стороне преимущество.

В рукопашной схватке воин, вооруженный мечом, превосходил копьеносца. Длина копья мешает нанести сильный и верный удар; коротким оружием легче пробить прочные доспехи, чем длинным. Длинное копье мешает отражать удары, фехтовать. Коротким оружием равно легко и наносить, и отражать удары. Нападая на копьеносца, воин, вооруженный мечом, легко мог, отразив удар копья, проскользнуть под ним или мимо него и сойтись с врагом так близко, что длинное копье становилось бесполезным.

Большинство древних народов, например греки и македоняне, предпочитали в качестве оружия рукопашного боя длинные копья. Копье стоило дешевле меча, так как на него шло меньше металла и он мог быть низкого качества, особенно если, как это делали греки и македоняне, изготовлять короткий наконечник. Другое дело — меч. На него идут лучшие сорта стали. Изготовление клинка требует высокого мастерства и потому очень дорого. Греки и македоняне поэтому довольствовались тем, что вооружали своих гоплитов длинным ножом вместо настоящего меча, и главным оружием считали копье.

Римляне думали иначе. Они главным оружием тяжеловооруженных бойцов сделали дорогой, но зато более удобный меч. Кроме того, они изготовляли меч так, что он годился не только, чтобы рубить врага, но и чтобы колоть им, как шпагой. Римляне прекрасно понимали, что при уколе воин меньше открывает себя ударам врага, чем при рубке.

Римский историк Тит Ливий, рассказывая о первом сражении римлян с македонянами, пишет о том, какое устрашающее впечатление произвел на македонских воинов вид ран, нанесенных римскими мечами: «Привыкшие сражаться с греками и иллирийцами и видеть раны, нанесенные метательными копьями, стрелами и лишь изредка — пиками, теперь они видели тела, изуродованные испанским мечом, отсеченные вместе с плечами руки, головы, отрубленные вместе с шеей, вспоротые животы, вывалившиеся внутренности и другие отвратительные раны. Македоняне с ужасом представляли себе, против какого оружия и против каких людей им предстоит сражаться».

Наступательное оружие римского легионера представляло собой последнее слово тогдашней военной техники.

Большое значение римляне придавали также оборонительному вооружению воина. Голову легионера защищал шлем, в древнейшие времена бронзовый, а позднее железный. Он дополнялся пластинами, прикрывавшими щеки и шею. Шлем иногда украшался по бокам спиралями в виде змей, в которые вставлялся султан из перьев. В более поздние времена единственным украшением железного шлема был металлический гребень. На макушке римский шлем имел кольцо. В него продевался ремень, и в походе шлем носили на поясе или за спиной, как современную каску.

Грудь легионера защищал панцирь. Вначале он состоял из двух бронзовых пластин, наглухо скрепленных с одной стороны ремнями, а с другой имевших ремни, застегивавшиеся на пряжки. Такой панцирь раскрывался и закрывался, как двухстворчатая раковина, оставляя отверстия для рук. Панцирь защищал только грудь и спину. Для защиты живота поверх панциря надевали кожаный пояс с нашитыми на него металлическими бляхами. К поясу прикреплялись свисавшие вниз ремни, также покрытые металлическими пластинами. Эти ремни составляли бахрому в виде юбки, прикрывавшую бедра воина. Позже латы делались из широких полос железа или стали, которые охватывали грудь и спину воина горизонтальными обручами. Другие полосы, идя через плечи от груди к спине, защищали от ударов верхнюю часть тела.

При Империи среди вспомогательных войск появляются кольчуги, брони и полотняные панцири. Кольчуга — это рубаха из переплетенных металлических колец. Броня представляла собой кожаную одежду с нашитой на нее металлической, роговой или костяной чешуей. Полотняный панцирь изготовлялся из простеганных, как ватник, нескольких слоев полотна. Этот полотняный ватник пропитывался раствором соли и, высохнув, затвердевал как каменный: чтобы пробить его, нужно было рубить топором. Полотняные панцири носили обычно легковооруженные стрелки из лука, пращники и копьеметатели.

В древнейшие времена тяжеловооруженные римские воины одевали также поножи, защищавшие ноги. Позже поножи были оставлены только для правой ноги, которая выставлялась вперед при фехтовании и не прикрывалась щитом. При императорах положи были упразднены, их носили только центурионы.

Римские доспехи (по изображениям на колонне Траяна в Риме). 1–2. Панцири из металлических пластин, наиболее распространенные в римской армии. 3. Чешуйчатый панцирь. 4. Полотняный панцирь (изготовлялся из нескольких слоев стеганого полотна, пропитанного насыщенным раствором соли; высохнув, полотно становилось твердым как камень). 5. Римские щиты (скутумы).

Существенной частью оборонительного вооружения легионеров был щит. Во времена царей римские тяжеловооруженные пехотинцы носили небольшие круглые медные щиты, как у греческих гоплитов. После войн с галлами в IV в. до н. э. римские легионеры получили новые большие щиты — «скутумы». Они сохранялись у тяжеловооруженной пехоты в течение Республики и первых трех веков Империи.

Чтобы представить себе, как выглядели скутумы, возьмите за края листок бумаги и слегка сблизьте стороны листка. Листок бумаги примет форму половины цилиндра. Такую полуцилиндрическую форму и имел римский скутум. Он делался из легких, хорошо высушенных, плотно пригнанных досок осины или тополя. Этот деревянный остов обтягивался сначала полотном, а потом бычьей кожей. По краю щит окаймлялся железной полосой. Две такие же металлические полосы скрещивались на внешней стороне посередине щита. На этом скрещении укреплялась выпуклая остроконечная бляха-умбон — навершие щита. Навершие делалось пустым внутри, и его можно было отвинчивать. Поэтому римские легионеры пользовались привинченным к щиту навершием, как карманом. Они носили в нем деньги, бритву и другие мелкие предметы. Навершие с внешней стороны украшалось выгравированными фигурами. С внутренней стороны щита обозначалось имя хозяина и номер когорты и центурии. В походе легионер носил щит на ремне за спиной. Во время боя щит надевался на левую руку. Для этого на внутренней стороне щита была большая ременная петля и металлическая скоба. Легионер, надевая щит, просовывал руку до локтя в ременную петлю и ухватывался за металлическую скобу. Таким образом, щит плотно сидел на руке.

Конница была вооружена мечами и длинными копьями для рукопашного боя. Мечи всадников были длиннее, чем у пехотинцев, чтобы можно было доставать неприятеля с коня. Обычно римские кавалеристы пользовались сарматскими мечами. Оборонительное вооружение римских и союзнических всадников ничем не отличалось от вооружения легионеров. Всадники вспомогательных войск, как уже говорилось раньше, носили кольчуги и брони.

В тяжелой кавалерии не только всадники, но и лошади были покрыты оборонительным вооружением. Конский доспех состоял обычно из бронзового наголовника с отверстиями для глаз и бронзового нагрудника, который ремнями прикреплялся к покрывалу или ковру, служившему седлом. Иногда коней сплошь покрывали броней. Древние всадники носили шпоры, но не знали стремян. Отсутствие стремян снижало боевые качества древней кавалерии. Всадник не имел опоры для ног и поэтому некрепко держался в седле. Он не мог рубить, привстав на стременах, как современный кавалерист. Он не мог при ударе копьем использовать весь свой вес, а также вес лошади. Древний всадник действовал только верхней половиной туловища, прилагая при этом огромные усилия, чтобы удержаться в седле. Поэтому действия древней кавалерии были менее успешны, чем действия конницы в позднейшее время.

Многие задачи, которые легко выполняет современная кавалерия, были не по плечу древним всадникам. Древние не знали ковки коней. Боевые кони, не имевшие подков, легко портили ноги. Часто случалось, что из-за порчи копыт целые отряды римской и греческой конницы выбывали из строя. Для предохранения ног лошадей римляне использовали особые «конские сандалии» — башмаки, прикреплявшиеся к копытам. Однако такие башмаки были очень неудобны и на практике применялись редко.

Оружием легковооруженной пехоты были праща для метания камней, лук со стрелами и легкие метательные копья. Легковооруженные воины имели полотняные панцири и кожаные шлемы. Круглые или полукруглые кожаные щиты носили только копьеметатели. Пращники и лучники должны были иметь руки свободными и поэтому щитами не пользовались.

Римская армия в походе

Кроме вооружения, которое играет огромную роль во время сражений, большое влияние на исход боевых операций имеет также подвижность армии, ее маневренность. Превосходство в маневренности позволяет обойти неприятеля с тыла и, отрезав его от баз снабжения, заставить сдаться или принять бой в неблагоприятных условиях, с малыми шансами на успех. Военные говорят, что выиграть войну можно «огнем», т. е. лучшим вооружением, или «маневром», т. е. большой подвижностью.

Победа иногда зависит от лучшего вооружения, иногда от большей маневренности. Например, во время первой итало-абиссинской войны (1893–1896 гг.) выносливые абиссинские воины благодаря умению быстро маршировать в горах окружили и полностью разгромили близ города Адуа превосходящую их вооружением армию итальянских захватчиков. Во время второй мировой войны американцы только благодаря подавляющему превосходству в вооружении не раз одерживали победы над более подвижными и выносливыми японцами.

Среди военных специалистов разных времен некоторые считали более важным иметь превосходство в вооружении, другие — в маневренности. Существовала даже такая точка зрения, которой придерживались многие знаменитые полководцы, что умелый военачальник может выиграть войну исключительно с помощью искусных маневров, не давая ни одного серьезного сражения.

В действительности победа чаще всего зависит от умелого сочетания огня и маневра.

Маневренность армий связана с походным порядком, который обеспечивает безопасность войск во время движения, с регулярным снабжением перебрасываемых воинских частей продовольствием, с темпом маршей, при котором солдаты могли бы двигаться с достаточной быстротой и в то же время не переутомляться и сохранять способность прямо с хода вступить в бой.

Таким образом, чтобы оценить маневренность римской армии, нужно знать ее систему снабжения, темп маршей и походный порядок.

Во время походов римская армия двигалась длинной колонной. Впереди шли разведчики. Они, кроме сбора данных о противнике, должны были выбирать место для лагеря. Следом шел передовой отряд, состоявший из конницы и легкой пехоты. За ними двигались легионы, причем за каждым легионом следовал обоз. Колонну замыкали легковооруженные войска.

Вблизи неприятеля главные силы войска двигались в боевом порядке, а весь обоз армии следовал сзади под прикрытиемчасти легионов и конницы. В том случае, если армии могло грозить внезапное нападение противника, войска строились четырехугольником с обозом посредине.

При отступлении обоз посылался вперед с частью войска, а главные силы следовали за ним. Римский обоз состоял из вьючных и упряжных животных, причем каждая декурия, каждая центурия, манипул, когорта и легион имели свой собственный обоз. Декурия — 10 человек, живших в одной палатке, — держала мула.

Каждый римский легионер должен был иметь при себе шестнадцатидневный запас продовольствия. Кроме того, он должен был иметь посуду, корзину, веревку, лопату, пилу, топор, иногда и колья для лагерного частокола. Каждая декурия имела ручную мельницу, так как хлебный паек выдавался зерном.

Часть этого багажа грузилась во вьюках на мула, принадлежащего декурии, а часть солдаты несли сами. Нагрузка одного легионера доходила до 41 кг, поэтому римляне обычно ограничивались короткими переходами по 12–14 км в день. Кроме этих запасов, имелись еще и общевойсковые, которые везли на телегах, запряженных быками. Если необходимо было делать большие переходы, солдаты складывали часть своего багажа на телеги. Перед сражением солдаты оставляли свой багаж в лагере под прикрытием лагерного гарнизона и вступали в бой налегке.

Римское войско в бою

«Фронт уже прорван. Немцы уже на этом берегу, уже двигаются вглубь. Они идут и сюда, к нам, но не оттуда, где путь прегражден окопами, где их готовы встретить пулями прильнувшие к амбразурам бойцы, где все пристреляно нашими пушками и пулеметами. Они идут сбоку и с тыла по незащищенному полю, где перед ними нет фронта…

Воинский порядок, воинский костяк был смят внезапностью, распался. Еще никто не побежал, но один красноармеец, не отрывая взора от взлетающих светящихся линий, медленно переступал, медленно отодвигался в сторону вдоль берега… Пока медленно… пока один… Но если он кинется бежать, то не побегут ли за одним все?»

Так передает в повести «Волоколамское шоссе» А. Бек воспоминания командира батальона знаменитой Панфиловской дивизии Баурджана Момыш-Улы о прорыве линии наших войск немцами.

Из этого рассказа можно понять, как страшен прорыв даже для современных, превосходно обученных и вооруженных бойцов.

Теперь представьте себе, как страшен был прорыв неприятеля для таких слабо обученных войск, как, например, греческое или римское гражданское ополчение. Вспомните при этом также и то, что теперь благодаря дальнобойному огнестрельному оружию темп современного боя замедлен, сражения длятся несколько дней, по крайней мере, по нескольку часов. Даже в том случае, который описывается Беком, в распоряжении командиров были долгие минуты. За это время командир может опомниться, принять нужное решение.

В древности, когда противники сходились вплотную, когда бой был рукопашным, а потому куда более коротким, чем современное сражение, в распоряжении командиров для принятия ответственных решений были считанные секунды. Поэтому в древности прорывы боевой линии были еще страшнее, чем во время современного боя.

А между тем прорвать боевую линию в древности было легче, чем теперь. Глубина греческой фаланги была обычно 8 человек, стоящих плотно в затылок друг другу, глубина македонской — 16 человек. Рассказывают, что во время войны между египетским царем Птолемеем IV и сирийским царем Антиохом III, в битве при Рафии (в 217 в. до н. э.), фаланга египтян состояла из 12 000 человек, не считая конницы и легкой пехоты. Представьте себе наступление этой довольно глубокой и сильно растянутой по фронту огромной массы людей. Каждый куст, малейшая неровность местности приводили к тому, что в этой огромной массе образовывались разрывы в одном месте и толкотня в других местах. Эти разрывы на подходе к противнику были гибельны для фаланги. В них устремлялись враги и превращали эти разрывы в прорывы, позволявшие нападать сбоку и с тыла.

Так случилось в битве при Киноскефалах в Греции в 197 г. до н. э., где фаланга македонского царя Филиппа V, расстроившая свои ряды из-за неровной местности, была прорвана и разбита римлянами. Таким образом, фаланга для наступления требовала ровного поля.

Во времена царей римляне, как греки и македоняне, строились в бою фалангой. Но после войн с галлами римляне ввели манипулярный строй: каждый легион строился в три линии, по 10 манипулов в каждой. Этот новый строй имел значительные преимущества перед фалангой греков и македонян. Фаланга наступала сплошной массой. Римский легион сближался с противником, сохраняя промежутки в десяток, другой шагов между всеми тремя линиями и расстояние в несколько шагов между каждым манипулом одной линии.

Такой строй позволял наступать по любой местности. Если встречалось препятствие и образовывался большой разрыв в передней линии манипулов, один или два манипула второй линии ускоряли шаг и заполняли этот разрыв. Кроме того, промежутки между манипулами одной линии препятствовали толкотне — просто манипулы смыкались плотнее и промежутки исчезали.

Представьте себе атаку фаланги. На пути фаланги — кусты или какое-либо другое препятствие. Образуется разрыв линий в одном месте и толкотня — в другом. Пройдя куст, фаланга не может сразу восстановить порядок, для этого нужно на какое-то время остановиться, подравняться. А неприятель не дремлет. Он старается атаковать фалангу непосредственно после прохода через препятствие, когда фаланга еще расстроена. Удар по расстроенной фаланге неизбежно приводит к ее прорыву и гибели.

Теперь представьте себе атаку легиона, разделенного на манипулы. При проходе через препятствие в первой линии манипулов образовался разрыв. Однако промежутки между манипулами одной линии просто заполняются: как только препятствие преодолено, манипулы второй линии, оказавшиеся позади разрыва, ускоряют шаг, выдвигаются вперед и заполняют разрыв: перед неприятелем опять сплошная линия. Если снова происходит разрыв, его заполняют манипулы третьей линии. Приблизившись вплотную к врагу, манипулы всех трех линий сжимаются в одну плотную массу и атакуют, как обыкновенная фаланга. Таким образом, римский манипулярный легион — это та же фаланга, но разделенная и построенная с таким расчетом, чтобы она могла действовать на любой местности.

Манипулярный строй был создан главным образом для быстрой ликвидации вражеских прорывов. Он рожден страхом перед прорывом боевой линии.

Но прорывы боевой линии не самое опасное, что грозит войску в сражении.

«Фронт батальона, нанесенный на карту заново, был согнут, как подкова. Оба конца обрублены, оба упирались в пустоту. Нет, не в пустоту. Соседи имелись. Соседи справа были немцы; соседом слева были немцы; сзади, над неприкрытым тылом, куда Рахимов придвинул два пулемета и выслал посты, — сзади тоже немцы».

Так описывает в повести «Волоколамское шоссе» писатель А. Бек окружение немцами батальона, которым командовал Баурджан Момыш-Улы.

«Окружение» — страшное слово, знакомое всем участникам войны. Окружение возникает в результате прорыва линии фронта или в результате обхода с фланга. Противник обходит войска сбоку и обрушивается на незащищенный тыл. Окружение отражается, или, как часто говорят, «парируется», с помощью резервов. Те пулеметы, которыми Рахимов прикрыл свой тыл, были резервами окруженного батальона. Эти резервы были слишком слабы, чтобы отразить, парировать, окружение; их хватило лишь на то, чтобы хоть как-то прикрыть тыл батальона.

Древние египтяне, ассирийцы, персы, греки, македоняне и римляне до II Пунической войны не знали резервов. Каждый прорыв или обход с фланга означал гибель для войска.

Представьте себе фалангу или даже манипулярный легион, который в разгаре сражения обойден врагом. Казалось бы, чего проще: задним рядам фаланги или задним манипулам легиона следует сделать поворот кругом, повернуться лицом к врагу и прикрыть тыл.

Однако, как показала практика, это было совершенно невозможно. Во-первых, командовать воинами, втянутыми в рукопашный бой, нельзя. Каждый из них так занят схваткой, что ничего не слышит и не видит, кроме своего непосредственного противника; каждое отвлечение внимания может стоить жизни. Во-вторых, в рукопашном бою фаланга или манипулярный легион не представляли уже собой стройных рядов, а становились бесформенной массой. Задние ряды этой массы, которым не угрожала непосредственная опасность от вражеских мечей и копий, напирали на бойцов, стоявших в первых рядах, мешая им пятиться и бежать и принуждая сражаться. Повернуть хотя бы часть этих людей в нужную сторону было практически невозможно. Этого не смог бы сделать ни один самый авторитетный командир, тем более что время, необходимое для поворота, в древности, когда не было огнестрельного оружия и люди сражались врукопашную, исчислялось секундами: когда враг врезался в ряды войска с тыла или фланга, делать поворот было уже поздно.

Таким образом, перед полководцами древности, не знавшими резервов, стояла, казалось бы, неразрешимая задача: строить фалангу длиннее по фронту или сокращать ее фронт, но увеличивать глубину. Чем глубже было построение фаланги или легиона, чем больше людей стояло в затылок друг другу, тем сильнее был натиск и тем легче было прорвать неприятельский фронт. Однако, чем глубже была фаланга, тем меньше была длина ее фронта и тем легче было ее окружить с фланга и с тыла.

Полководец, намеревавшийся окружить врага, должен был растягивать свою фалангу в длину, уменьшать ее глубину и тем самым подвергать свое войско опасности вражеского прорыва, который может произойти раньше, чем военачальник закончит задуманное им окружение. Полководец, намеревавшийся прорвать фронт неприятеля, должен был строить свою фалангу глубже, сокращать длину своего фронта. Вражеское войско, имеющее более длинный фронт, могло окружить такую фалангу раньше, чем полководцу удастся осуществить задуманный им прорыв.

Римский манипулярный строй был непригоден для парирования окружения. Манипулярный легион оставался единым целым, совместно действующей тактической единицей. Он не имел резервов. Однако от манипулярного строя уже легче, чем от фаланги, можно было перейти к такому построению войска, при котором сохраняются резервы. Фаланга и на подходе к врагу, и в момент боя оставалась единым, неделимым целым. Манипулярный легион становился единой массой только в момент сражения. В момент подхода к врагу он расчленялся на отдельные линии и манипулы. Чтобы получить возможность отражать и самим производить окружение врага, чтобы создать резервы, римлянам нужно было только сохранить уже существовавшее разделение легиона и в самый момент боя. Однако для этого понадобилось длительное время, большой военный опыт и совершенно новая выучка солдат и командиров.

Во время II Пунической войны римляне столкнулись с карфагенскими наемными войсками, во главе которых стоял Ганнибал — один из величайших, если не самый великий, полководец древности. Ганнибал один из первых применил в бою резервы. Его блестящая победа и окружение римлян при Каннах были возможны только благодаря применению резервов.

На страшном уроке Канн римляне поняли значение и необходимость резервов. И вот в битве при Заме, в последнем сражении II Пунической войны, мы уже видим, что резервы использует не только Ганнибал, но и римский полководец Сципион. Победа осталась за тем, у кого было больше резервов, за Сципионом.

После II Пунической войны каждый легион, а следовательно, и вся римская тяжелая пехота делится на две части — на два эшелона. Первый эшелон состоит из двух линий — гастатов и принципов, которые принимают участие в первом столкновении с врагом, действуют в момент схватки общей массой, а на подходе к врагу составляют две линии, позволяющие ликвидировать разрывы и прорывы в наступающем строю. Второй эшелон составляет третья линия триариев. Она не принимает участия в первом столкновении с врагом. Она оторвана от первых двух линий и используется уже после того, как сражение началось, лишь в самую решительную минуту боя. Ее употребляют чаще всего для отражения угрозы окружения со стороны неприятеля или для охвата флангов и тыла врага.

Так в римской армии появляются резервы. Резервом становится второй эшелон каждого легиона, который составляется из 10 манипулов третьей линии — триариев.

С появлением резервов меняется и роль полководца. Раньше полководец мог руководить войском, отдавать приказы только до начала рукопашного боя. Как только фаланга или манипулярный легион втягивался в рукопашную схватку, полководец уже никак не мог влиять на судьбу битвы. До появления резервов, когда завязывался рукопашный бой, военачальнику ничего не оставалось, как принять участие в бою наравне с простыми бойцами. Только так он мог влиять на моральное состояние бойцов, которые благодаря этому сражались охотнее, так как знали, что их вождь делит с ними все опасности битвы. Поэтому такие крупные полководцы древности, как Мильтиад, Фемистокл, Александр Македонский, во время битвы сражаются как простые солдаты, несмотря на то, что, ввязываясь сами в рукопашный бой, они теряли возможность руководить сражением.

Римские военачальники после II Пунической войны уже редко принимают личное участие в бою. Как и современные генералы, они держатся в стороне от битвы. Это объясняется не трусостью, а тем, что теперь полководец может отдавать приказы и маневрировать даже после начала рукопашного боя. У него есть теперь свободный, не втянутый в битву резерв, который он может направить куда угодно, которым он может распоряжаться. Теперь дело полководца — хладнокровно наблюдать за битвой и выбирать решающий момент для введения в бой резервов.

Однако первые резервы римлян были еще очень несовершенными. Главным недостатком было то, что резерв — второй эшелон легионов — действовал как единое целое. Если полководец замышлял окружение врага, он должен был послать в обход весь свой второй эшелон, всех своих триариев. Если после этого его войско оказывалось обойдено или его боевая линия прорвана, ему нечем было отразить этот обход или прорыв, у него уже не было резервов. Чтобы полководец мог использовать резервы по частям, постепенно, все время сохраняя в запасе некоторую часть войска, нужно было разделить легион на более мелкие самостоятельно действующие тактические единицы. Манипулы и линии манипулярного легиона не были приспособлены для того, чтобы действовать самостоятельно.

Итак, после II Пунической войны легион делился на две тактические части, на два эшелона, каждый из которых действовал совершенно самостоятельно. Но этого было недостаточно. Нужны были еще более мелкие, гибкие и подвижные части. Нужно было, чтобы резерв мог расчленяться, вводиться в бой постепенно, по частям.

Это сделал Марий. Он разделил легионы на 10 когорт, каждая из которых была маленькой копией легиона и могла действовать самостоятельно. Легион, состоявший из когорт, также делился на эшелоны, и последний эшелон каждого римского легиона состоял теперь из трех когорт. А так как римская армия всегда включала в свой состав несколько легионов, то в распоряжении полководца находился резерв по меньшей мере из шести когорт, а как правило, и много больше. Этот резерв можно было расчленять, вводить в бой не сразу, а постепенно, по частям; можно было послать четыре когорты в обход неприятеля, а две оставить на всякий случай при себе.

С появлением когорт роль полководца еще больше увеличилась. Он мог теперь во время боя в корне менять план сражения, предпринимать со своими резервами уже после начала сражения очень сложные маневры. Самым ярким примером использования резервов из когорт была битва между Цезарем и Помпеем при Фарсале.

Это было в 48 г. до н. э. В Риме шла борьба за власть между Гнеем Помпеем и Юлием Цезарем. Армии обоих полководцев встретились близ города Фарсалы (в Греции). Войско Цезаря было несколько меньше по численности, чем войско Помпея, но состояло из старых и опытных солдат — ветеранов. Конница Помпея значительно превосходила численностью кавалерию Цезаря. Помпей, не особенно надеясь на свою недостаточно обученную пехоту, решил использовать в бою подавляющее превосходство своей конницы. Для этого он построил свои легионы так, чтобы правый фланг его войска примыкал к ручью.

Сражение при Фарсале (48 г. до н. э.). Схема.

Защитив свой правый фланг от охвата, Помпей всю свою конницу и легкую пехоту построил на левом фланге. Это было нарушением обычного построения древних в бою. Как правило, конница и легкая пехота обычно выстраивались на обоих флангах армии. Помпей нарочно разрушил это обычное построение, собрав всю свою конницу и легкую пехоту в кулак на левом фланге. Он рассчитывал благодаря своей более сильной кавалерии окружить противостоящий правый фланг войск Цезаря.

Своей тяжелой пехоте Помпей приказал стоять на месте и ждать атаки легионеров Цезаря. Нападать должна была на левом фланге только конница и легкая пехота Помпея. Пока легионеры Цезаря добегут до боевой линии неподвижно стоящей помпеянской тяжелой пехоты, конница Помпея уже окружит правый фланг цезарианцев и зайдет им в тыл. Тяжелая пехота Цезаря будет окружена и обратится в бегство; сражение будет выиграно до столкновения плохо обученных легионеров Помпея с опытными ветеранами Цезаря, или это столкновение произойдет, когда над тылами Цезаря уже нависнет грозная конница Помпея и ослабит натиск цезарианцев.

Цезарь, видя такое необычное построение помпеянцев и прекрасно понимая замысел Помпея, тоже собрал всю свою конницу и легкую пехоту на своем правом фланге против вражеской кавалерии, чтобы отразить атаку всадников Помпея. Однако Цезарь хорошо понимал, что в предстоящем сражении его слабая конница неизбежно будет разгромлена многочисленной кавалерией Помпея. Поэтому в дополнение к своей слабой кавалерии и легкой пехоте Цезарь, взяв из своих резервов шесть когорт, расположил их на своем правом фланге. Однако он не перемешал их с конницей, подобно легкой пехоте, а построил их отдельно под прямым углом к боевой линии легионеров. Своей коннице Цезарь приказал не вступать в бой с атакующей кавалерией Помпея, а отступить в полном порядке, открывая фланг своей боевой линии: все равно помпеянские всадники не смогут сразу окружить легионы, так как шесть когорт легионеров, построенные под прямым углом к фронту, составят как бы закругление фронта и не позволят сразу зайти в тыл армии Цезаря.

Больше того, эти шесть когорт резерва должны были в свою очередь по сигналу полководца атаковать конницу и легкую пехоту Помпея во фланг в тот момент, когда они будут проходить мимо фланга легионов Цезаря, преследуя отходящую цезарианскую кавалерию. Одновременно по тому же сигналу кавалерия Цезаря должна была прекратить отступление и, повернувшись, атаковать конницу Помпея с фронта. Таким образом, по замыслу Цезаря, конница Помпея должна была попасть в окружение и оказаться в клещах, охваченная с фланга шестью когортами тяжеловооруженных, а с фронта атакованная конницей Цезаря.

Все произошло так, как предполагал Цезарь. Тяжелая пехота Помпея осталась на своем месте и выжидала нападения легионеров Цезаря, которые бегом атаковали помпеянцев. Пока легионеры Цезаря приближались к боевой линии Помпея, помпеянская конница напала на слабую кавалерию Цезаря. Та отступила, не принимая боя. Преследующая цезарианскую кавалерию конница Помпея прошла мимо правого фланга легионов Цезаря и попала под удар шести резервных когорт. Одновременно конница Цезаря, которая отступала в порядке, не принимая боя, и поэтому не была охвачена паникой, повернулась и напала на кавалерию Помпея. Помпеянская конница и легкая пехота не выдержали удара во фланг шести когорт тяжелой пехоты и атаки с фронта конницы и легкой пехоты Цезаря.

Помпеянская кавалерия была разбита и отступила в панике. Преследуя ее, шесть когорт цезарианцев совместно со своей конницей и легкой пехотой обошли левый фланг легионов Помпея и напали на них с тыла. Те резервы, которые Помпей мог бросить для отражения этого окружения, были слишком слабы. В это время и Цезарь, и Помпей уже ввели все свои резервы в бой. В результате армия Помпея была окружена и разгромлена. Власть в Риме перешла к Цезарю.

Осуществление такого сложного маневра требовало высокой выучки и тренировки как отдельного бойца, так и целых подразделений. Выполнение такой операции стало возможным только после военной реформы Мария, когда появилась постоянная наемная армия. Выполнить маневр, задуманный Цезарем, было бы не под силу плохо обученному гражданскому ополчению.

Обучение в римской армии

На войне люди неизбежно сталкиваются со страхом. Только преодолев этот страх, бойцы могут добиться военного успеха. Преодолению страха помогает сплоченность солдат в единое целое, в крепко спаянную тактическую единицу, вроде римской когорты или современного батальона. Сплотить воинов в единую тактическую единицу можно только путем обучения.

Обучение бойца в греческой или македонской фаланге было несложно и достигалось путем незначительных упражнений. От тяжеловооруженного греческого пехотинца требовалось только уметь двигаться в тяжелых доспехах, уметь владеть копьем, ходить в затылок переднему, держать направление, ни в коем случае не выходить из рядов и не нарушать строя фаланги. Выучить этому можно было любого человека, не страдавшего какими-либо физическими недостатками. Поэтому любой греческий гражданин мог в любое время вступить в ряды гражданского ополчения своего родного города. Для этого он был достаточно обучен.

Страх бойца греческой фаланги преодолевался тем, что задние ряды фаланги, которым не угрожала непосредственная опасность от вражеских копий и мечей, напирали на передние и, мешая им пятиться, заставляли сражаться. В греческой и македонской фаланге сплоченность воинов была непосредственной: они шли в бой плечом к плечу, солдат все время чувствовал рядом с собой товарища.

В римском манипулярном легионе сплоченность начинала существовать только с момента рукопашного столкновения с противником, когда легион превращался в такую же сплошную массу людей, как греческая или македонская фаланга. В самый ответственный момент подхода к врагу, когда боец особенно нуждается в знании того, что его поддерживают товарищи, когда в фаланге задние ряды толкают вперед передовых бойцов, именно в этот решающий момент римский манипулярный легион был разделен, разорван на отдельные линии и манипулы. В самый решительный момент в манипулярном легионе непосредственная близость, сплоченность отсутствовала. Это отсутствие сплоченности необходимо было чем-то заменить. Что же заменяло римлянам то чувство «локтя», которое вело вперед греческого гоплита?

В римском манипулярном легионе чувство непосредственной сплоченности заменялось чувством внутреннего единства. Боец каждого переднего манипула, каждой центурии был твердо уверен, что, как только его часть столкнется с противником, задние манипулы и центурии не побегут, не бросят его одного, но поспешат вперед, заполнят промежутки между линиями и манипулами, сольют легион в единое непосредственно сплоченное целое. Без этой уверенности невозможно было наступление манипулярного легиона, невозможно было бы само его существование.

Обучение бойцов римского манипулярного легиона прежде всего заключалось в том, чтобы выучить их по приказу центурионов идти вперед, заполнять разрывы в боевой линии, в момент столкновения передних рядов спешить слиться с ними, создать с ними общую сплошную массу, толкать их вперед на врага. Выполнение таких маневров требовало значительно более сложного обучения каждого бойца, чем это было у греков и македонян.

Появление эшелонов, разделение легиона на когорты и связанное с этим усложнение маневров потребовало более высокой выучки солдата. Не случайно после реформы Мария один из его сподвижников, Рутилий Руф, ввел в римской армии новую систему обучения солдат, напоминавшую обучение гладиаторов в гладиаторских школах. Только хорошо тренированный и обученный солдат мог преодолеть страх и сближаться с врагом, нападать с тыла на огромную массу неприятельского войска, чувствуя рядом с собой не весь легион, как это было прежде, а лишь 500–600 воинов его когорты. Это мог сделать только очень дисциплинированный солдат. Поэтому в римской армии дисциплина должна была быть намного выше, чем в греческом или македонском войске.

Римская дисциплина

«В бою в человеке борются две силы: сознание долга и инстинкт самосохранения. Вмешивается третья сила — дисциплина, и сознание долга берет верх». Так писатель А. Бок в своей книге «Волоколамское шоссе» говорит от лица Баурджана Момыш-Улы о неизбежности страха в бою и о способах его преодоления. «Страх подавляется дисциплиной», — говорит он.

Но сама дисциплина — результат длительной подготовки бойца, долгого обучения. Об этом в той же книге А. Бек говорит устами Баурджана Мамыш-Улы следующее: «Вспомнилось, как меня, вольного казаха, степного коня, не выносящего узды, делали солдатом. Тяжело, невыносимо тяжело дались мне первые месяцы в армии. Мне казалось унизительным подходить к командиру бегом, стоять перед ним смирно, выслушивать повелительное и краткое „Без разговоров! Кругом!“. Внутри все бунтовало: „Почему без разговоров? Что я ему, раб? Что я, не такой же человек, как он?“ И не только внутри. Я бледнел и краснел, дерзил, не покорялся… Постепенно я уразумел абсолютную необходимость беспрекословного повиновения воле командира. На этом зиждется армия. Без этого люди, даже пламенно любящие Родину, не будут побеждать в бою».

Обучение бойца состоит прежде всего в обучении повиновению, в обучении дисциплине. Часто, особенно во время войны, дисциплина поддерживается суровыми мерами. Особенно необходимы бывают эти суровые меры в момент самого боя.

Римская армия славилась дисциплиной. Главное различие между греко-македонскими и римскими войсками было в дисциплине. В древней Греции даже в случае таких тяжелых военных преступлений, как дезертирство, трусость, бегство, полководцы только после окончания похода могли возбудить против виновного судебное преследование в Народном собрании. Даже у спартанцев нередко подчиненные во время боя отказывались выполнять приказы и вступали с полководцем в пререкания. Во время походов Александра Македонского полководец мог подвергнуть провинившегося воина казни только с согласия войска, собранного на сходку.

Совсем иначе обстояло дело у римлян. В военное время римские полководцы имели полную власть над жизнью и смертью своих подчиненных. Малейшее нарушение приказа главнокомандующего каралось смертной казнью. В 340 г. до н. э. во время войны римлян с восставшими против них латинскими союзниками сын римского консула Тита Манлия Торквата во время разведки без приказа главнокомандующего вступил в поединок с начальником неприятельского отряда и победил его. Вернувшись, молодой человек с торжеством рассказал о своей победе. Однако консул перед строем осудил сына на смерть, как нарушившего приказ. Смертный приговор тут же был приведен в исполнение, несмотря на мольбы всего войска пощадить смелого юношу.

Перед римским консулом шли 12 ликторов с пучками розог (в военное время в связки прутьев втыкался топор). Эти символы высшей власти напоминали, что в походе консул властен над жизнью и смертью всех своих подчиненных. Нарушение приказа, дезертирство и трусость карались немедленно. По указанию консула ликторы перед строем воинов секли виновного розгами, а затем отрубали ему голову топором. Если целое подразделение или часть войска обнаружили трусость, солдат выстраивали в шеренгу и казнили каждого десятого. Это называлось «децимацией» (от латинского «децем» — десять).

Эту меру применил Красс к легионам, разбитым армией Спартака, приказав казнить несколько сот солдат.

Если часовой засыпал на посту, его передавали военному суду и забивали камнями и палками. За мелкие проступки существовали наказания: порка, уменьшение жалованья и пайка, перевод на тяжелые работы, понижение в чине (для офицеров), лишение прав римского гражданина.

Для поддержания дисциплины существовали меры поощрения. Такими были награды за боевые заслуги. Отличившегося воина награждали похвалой перед Народным собранием, повышением в чине, увеличением жалованья и пайка, увеличением его доли военной добычи, деньгами или землей при уходе в отставку, освобождением от лагерных работ, наконец, знаками отличия, которые полководец раздавал в торжественной обстановке в присутствии всего войска.

Обычными знаками отличия были серебряные или золотые браслеты, цепочки, фалéры — кружки, вроде медалей, с изображениями богов или полководцев, почетное оружие. Фалеры, как и современные медали, носились на груди. Высшими знаками отличия у римлян были венки (короны). Дубовый венок давался солдату, спасшему в бою товарища — римского гражданина; венец с изображением зубчатой стены давался тому, кто первым взбирался на стены неприятельской крепости или на вал вражеского лагеря. Морской венец, украшенный золотыми изображениями носов кораблей, давался тому, кто во время абордажного боя первым взбежал на борт вражеского корабля. Осадный венец войско присуждало полководцу, который освободил город или крепость от осады. На победоносного полководца решением Сената возлагался лавровый венок триумфатора.

Это в Риме было высшей наградой. Триумфа удостаивался римский полководец, который обладал империем, то есть высшей военной властью. Кроме того, в одном из данных им сражений должно было быть убито не менее 5000 врагов. Полководец, который, чтобы получить триумф, указывал неверное число убитых неприятелей, подвергался наказанию.

До триумфа полководец не имел права вступать в Рим, и Сенат собирался, чтобы выслушать его отчет, в храме богини войны Беллоны за пределами Рима. Выслушав отчет, сенаторы по решению Народного собрания назначали день триумфа. В назначенный день полководец во главе победоносного войска, в сопровождении шумной толпы, через специально воздвигнутые триумфальные ворота вступал в город и направлялся на Капитолийский холм.

Триумфатор ехал на круглой золоченой колеснице, запряженной четверкой белых коней. Рядом шли его родственники и друзья в белых праздничных одеждах. Сам триумфатор носил пурпурную тунику, вышитую пальмовыми ветвями, и тогу. Позади полководца помещался раб, он держал над его головой золотой венец и громко напоминал ему, чтобы он не зазнавался в своем счастье, что, несмотря на свои победы, он только простой смертный. Перед колесницей несли военную добычу и вели пленных. За колесницей шли ликторы, музыканты и певцы, распевавшие триумфальные песни.

Следом двигалось остальное войско, распевавшее иногда похвальные, а иногда шуточные песенки про своего полководца. Железная римская дисциплина на время триумфа слабела, и солдатам разрешалось подшучивать над любимым полководцем. Солдаты Юлия Цезаря, влюбленные в него, во время триумфа подсмеивались над плешью своего вождя, предлагали римлянам прятать от Цезаря своих жен и т. п.

Под непрерывные крики толпы «Ио! Триумф!» (клич «Ио!» соответствовал нашему «Ура!») шествие направлялось к Капитолию, где ожидали сенаторы в торжественных одеяниях. В храме Юпитера Капитолийского триумфатор приносил жертвы, снимал золотую корону и жертвовал храму часть военной добычи. Затем он отпускал солдат, раздав им подарки. После устраивался торжественный пир, им и заканчивалось празднество.

Римляне понимали значение сознательной дисциплины. Перед сражением полководец обычно собирал воинов и обращался к ним с речью, в которой объяснял им задачи, напоминал о патриотическом долге, давал характеристику неприятеля, убеждал и ободрял солдат.

Даже беднейшие римляне были заинтересованы в захватнических войнах. При завоевании Италии у покоренных народов отнимали часть их земель. Эти захваченные земли делились на три части. Одна из них частями шла на продажу и, естественно, попадала в руки богатых людей. Другая переходила в собственность римского государства и сдавалась в аренду гражданам. Последняя, третья часть захваченной земли раздавалась неимущим римлянам. Таким образом, все римские граждане получали значительные выгоды от побед своей армии.

В последний период Республики и при императорах уходившим в отставку солдатам выдавались денежное пособие и значительные участки земли. Образовывались целые поселения отставных солдат-ветеранов, отслуживших свой срок. Эти поселения римских граждан укрепляли и усиливали влияние Рима в покоренных землях, прочнее привязывали эти земли к Римскому государству.

Римский лагерь

Всем известно, какое большое значение в военном деле имеют полевые укрепления, или окопы.

Во время осады Азова шотландец на русской службе, генерал Патрик Гордон, учил молодого Петра I, что хороший полководец воюет «кашей и лопатой». Земляные полевые укрепления позволяют экономить силы. Их можно защищать небольшим числом бойцов и создавать перевес сил на других участках боевой линии. В них можно укрыться от сильного неприятеля. Благодаря полевым укреплениям было выиграно знаменитое Полтавское сражение. Об эти полевые укрепления разбился наступательный порыв неустрашимых шведских гренадеров Карла XII.

Древние понимали значение полевых укреплений. Персы, греки, македоняне строили укрепленные лагеря. Но первые серьезные полевые укрепления создали римляне. О них можно было сказать, что они повсюду таскают за собой крепость. Где бы и на какой срок ни останавливались римские легионеры, они тотчас же начинали постройку укрепленного лагеря. Если нужно было идти вперед, они бросали лагерь незаконченным.

Если войско оставалось на месте, подошедший неприятель всегда находил римлян укрытыми за сильными полевыми укреплениями. Такой лагерь позволял римлянам выбрать удобное время для сражения, а в случае неблагоприятного для них соотношения сил — выжидать. Потерпев поражение в открытом поле, римляне всегда могли укрыться в лагере. Часто случалось, что потерпевшее поражение римское войско, отсидевшись несколько дней в лагере, снова вступало в бой и одерживало победу над недавним победителем.

Перед всякой ночевкой римляне строили военный лагерь; если войско оставалось на месте продолжительное время, то устраивался постоянный лагерь, отличавшийся от разбитого на одну ночь более сильными укреплениями. Иногда армия оставалась в таком постоянном лагере на зиму. Такой лагерь назывался зимним, и вместо палаток в нем строились дома и бараки.

Одной из главных задач полководца во время похода было найти удобное для лагеря место. Приисканием места для лагеря занимался обычно военный трибун, которого посылали вперед во главе небольшого отряда. Старались выбрать сухое место, чаще всего на южном, солнечном склоне холма. Поблизости должна была быть вода, топливо и хорошая трава для обозного скота. Найдя такое место, трибун сообщал об этом полководцу, и затем по решению главнокомандующего начиналась разбивка лагеря. В древнейшие времена выбранное для лагеря место считалось священным и отмеривалось жрецом-авгуром. Позже авгура заменил особый офицер-измеритель, работавший с группой помощников. Лагерь представлял собой квадрат, а позже — продолговатый четырехугольник, длина которого была на одну треть больше ширины. Прежде всего намечалось место для претория.

Преторий представлял собой квадратную площадь, каждая сторона которой равнялась пятидесяти метрам. Здесь ставились палатка главнокомандующего, жертвенники богам, трибуна, с которой полководец обращался к войскам, и военные знамена. Сюда в случае надобности собиралось войско, и здесь происходил военно-полевой суд.

Направо от претория ставилась палатка квестора, налево — палатка легатов. По обеим сторонам претория располагались палатки трибунов. Перед этими палатками через лагерь проходила главная улица шириной 25 м. На противоположных концах этой улицы были ворота, выводившие за лагерные укрепления. Главную улицу посредине пересекала другая улица в 12 м ширины. На противоположных ее концах также были ворота. По бокам ворот часто строили башни, с которых можно было осыпать стрелами и камнями неприятеля, штурмующего лагерь.

По обеим сторонам этой улицы располагались палатки легионной конницы, триариев, гастатов, принципов и союзников. Они стояли правильными рядами с определенными промежутками. Строго определенное расположение частей позволяло организованно, без сутолоки и толкотни выступать из лагеря в открытое поле. Каждая центурия занимала десять, а каждый манипул двадцать палаток. Палатки имели деревянный остов с двускатной дощатой крышей и обтягивались кожей или грубым полотном. Для палатки полагалось место площадью 2,5×7 м. В ней жила декурия — от 6 до 10 человек, но двое из них постоянно находились в карауле.

Помещение палатки делилось на две части: меньшую — жилую и большую, которая служила складом оружия, провианта и стойлом для вьючного скота, принадлежащего декурии. Декурия вела общее хозяйство. Солдаты одной декурии назывались однопалаточниками (контубернáлиями).

Палатки кавалерии и преторианской гвардии были больших размеров. В зимних лагерях строились деревянные бараки, крытые соломой. Лагерь окружался глубоким широким рвом и валом высотой до шести метров. Между валом и палатками солдат оставлялось пространство в 50 м шириной. Это делалось для того, чтобы неприятель не мог поджечь лагерные строения зажженными стрелами. На валу устраивался бревенчатый частокол. Кроме частокола, строили деревянные башни с установленными на них боевыми машинами для метания стрел и камней. Перед лагерными укреплениями устраивалась полоса препятствий, вроде волчьих ям и иных ловушек.

Постройка временного лагеря, предназначенного для ночлега, занимала у римлян не больше 3–5 часов.

Большие римские армии строили обычно не один, а несколько лагерей, которые представляли собой целую систему полевых укреплений. Многие постоянные лагеря римлян, воздвигнутые в покоренных землях, постепенно превращались в настоящие крепости и даже в города. Вне лагерных стен рос поселок. Здесь жили семьи офицеров и солдат, торговцы, кузнецы, шорники, оружейники, фельдшера и коновалы, жрецы. При императорах легионы десятки лет стояли на одном месте (римляне редко меняли войска), и постепенно лагерь становился городом, а поселок — предместьем.

Немало городов Европы возникло именно так, например города Англии, названия которых оканчиваются на «честер» или «кастр» (латинское «каструм» — лагерь) — Ланкастер, Винчестер, Рочестер и другие. Из римских лагерей выросли города Кельн (римская Колóния Агриппина), Страсбур (Аргенторáтум), Вена (Виндобóна) и многие другие.

План этих городов показывает, что до сих пор главные улицы идут накрест, как главные дороги римского лагеря; остальные улицы сохранили правильную планировку.

Метательные и осадные орудия

В артиллерии все орудия можно разделить в зависимости от траектории (линии полета) снаряда на два вида: пушки и гаубицы. У пушек траектория полета снаряда почти прямая, у гаубиц — более кривая, изогнутая. Гаубица, или мортира, благодаря кривизне траектории может перекинуть снаряд через высокую стену и поражать цели внутри крепости.

В современной артиллерии гаубицы применяют для разрушения неприятельских дотов и дзотов, а пушки используют для борьбы с танками и поражения живой силы врага.

В древности также существовали метательные орудия с кривой и прямой траекторией полета снаряда. Первые назывались онаграми и метали большие каменные ядра, вторые назывались катапультами и баллистами и стреляли стрелами и мелкими ядрами. Однако древняя артиллерия сильно отличалась от современной.

В современных орудиях снаряд выбрасывают из дула пороховые газы, образовавшиеся от сгорания пороха.

В древних орудиях действовала сила скрученных упругих канатов, сплетенных из сухожилий животных. Чтобы понять, как действовали древние орудия, рассмотрим устройство онагра. Своим именем эта машина обязана существовавшему у древних представлению, будто дикий осел онагр, убегая от преследователей, бросает в них копытами камни. Поэтому тяжелое орудие, метавшее большие каменные ядра, стали называть онагром.

Основанием онагра была прочная деревянная рама, напоминавшая скрепленные между собой поперечными брусьями полозья больших санок. Эти полозья ставились на грунт. Между обеими досками-полозьями натягивали пучок сухожилий или упругих канатов. В этот пучок канатов на равном расстоянии от обоих полозьев вставляли одним концом рычаг. На другом конце рычага имелась большая ложка, в нее клали каменное ядро. Рычаг был главной частью орудия. При изготовлении этот рычаг крутили в одном направлении и придавали сухожилиям такое напряжение, что, если отпустить рычаг с ложкой, он раскручивался в направлении, обратном тому, в каком его закручивали.

Чтобы понять, как это происходило, следует взять две резиновые трубки или веревки, закрепить их концы, поместить между ними линейку и крутить ее в одну сторону. Затем положить на конец линейки небольшой камень и отпустить ее. Линейка метнет камень в направлении, обратном тому, в каком ее закручивали. Однако линейка будет раскручиваться и дальше, пока не ослабеет напряжение резиновых трубок или веревок, между которыми она была закреплена. Чтобы избежать такого полного раскручивания, в онагре на пути рычага с ложкой ставился упор, чаще всего в виде балок, сколоченных в форме большой буквы «П», нижние концы которой были прикреплены к полозьям, лежавшим на земле. Таким образом, боевой рычаг мог двигаться только в пространстве, ограниченном с одной стороны упором, а с другой — брусьями, скреплявшими полозья.

Выстрел из онагра производился следующим образом: рычаг, отводимый назад с помощью ворота с канатом, похожего на те, которыми поднимают ведра из колодца, принимал горизонтальное положение и располагался параллельно полозьям нижней рамы, лежащей на земле. После этого в ложку на конце рычага вкладывали каменное ядро. Затем рычаг отпускали, и он, разворачиваясь под действием скрученных канатов, шел вперед, пока не встречал упор в виде рамы, похожей на букву «П». При ударерычага об упор камень из ложки вылетал и по инерции продолжал полет, описывая кривую траекторию.

Чтобы произвести новый выстрел, нужно было опять оттянуть назад воротом рычаг. Благодаря кривизне траектории полета ядра онагр мог обстреливать внутреннюю часть осажденной крепости и поражать воинов гарнизона, укрывшихся на стенах и за ними. Сделанная в Германии в начале XX в. небольшая модель онагра при испытании на артиллерийском стрельбище метала ядра весом больше полутора килограмма на расстояние 300 м. В древности онагры строились более мощными. Поэтому их дальнобойность была много больше, а ядра гораздо тяжелее.

Онагр — машина для метания тяжелых камней.

Виден рычаг с ложкой, вставленной между скрученными из сухожилий канатами. Онагр приводился в действие силой упругости этих канатов. Изображен момент заряжения орудия: два воина воротом отводят рычаг с ложкой в боевое, горизонтальное положение. Третий воин готовится вложить в ложку каменное ядро.

Чтобы онагр при выстреле не развалился, его ставили на кучу щебня или на песок, который смягчал силу удара. По горизонтали онагр наводили, поворачивая его в нужном направлении. Вертикальная наводка достигалась тем, что с помощью подложенных под концы онагра балок и камней поднимали его передний или задний конец. Такая грубая наводка мешала точности попаданий, и онагр бил не по мелким целям, а по большим площадям. Для перевозки онагр ставили на колеса, и в таком виде он мог следовать за войском во время походов. Перед стрельбой колеса обычно снимались, так как оси не могли долго выдерживать отдачи от ударов рычага, метавшего камни, и скоро ломались.

Баллисты и катапульты, как и онагр, действовали силой скручивания пучков сухожилий. Таких пучков было два, и они помещались в двух рамах справа и слева от желоба, в который клали стрелы или ядра. Каждый из двух пучков сухожилий был расположен не горизонтально, как в онагре, а вертикально. В каждый пучок был вставлен деревянный рычаг. Концы рычагов, как концы лука, были соединены с помощью тетивы, к середине которой прикреплялся ползун, скользивший по желобу.

Чтобы выстрелить из катапульты, нужно было оттянуть с помощью ворота ползун с тетивой назад по желобу до отказа, положить в желоб ядро или стрелу и отпустить ползун. Рычаги натягивали тетиву, и ползун быстро, скользя вперед по желобу, метал ядро или стрелу, которая летела в промежутке между двумя пучками скрученных сухожилий.

Орудие получало название в зависимости от того, чем оно стреляло. Машины, метавшие стрелы, назывались катапультами; машины, стрелявшие ядрами, носили название баллист. Почти прямая траектория полета снарядов баллист и катапульт позволяла, поднимая, опуская или поворачивая орудие, достичь более точного прицеливания, чем при стрельбе из онагра. Поэтому катапульты и баллисты обычно применялись, чтобы поражать неукрытых воинов противника. В отличие от онагра, который использовался главным образом при осаде вражеских крепостей, баллисты и катапульты могли равно служить и при нападении на чужие укрепления, и при обороне своих. Крупные ядра тяжелых баллист применялись для разрушения стенных зубцов. Благодаря этому обороняющиеся лишались укрытия и очищали стены, которыми с помощью лестниц легко могли овладеть осаждающие.

Для разрушения стен и башен существовали стенобитные машины — тараны. Это большое тяжелое бревно, один конец которого окован железом. Таран подвешивали на цепях или канатах, прикрепленных к раме, похожей на букву «П». Раскачивая таран на цепях, его окованным концом непрерывно били в стену крепости, пока она не обрушивалась и не открывалась брешь, через которую можно было проникнуть внутрь. Чтобы обезопасить людей, раскачивающих таран, от камней и стрел, над ним делали навес из бычьих шкур или в виде металлической крыши. Бывали тараны с навесами, поставленные на колеса. Кроме онагров, катапульт, баллист и таранов, в древности было много иных осадных машин. Самой важной из них была «гелепола» («губительница городов»). Она представляла собой деревянную башню в 10–20 этажей, обшитую листами железа или меди и поставленную на колеса. На верхнем этаже гелеполы, возвышавшемся над стенами осажденной крепости, устанавливали катапульты и баллисты. В нижнем этаже помещался таран. На уровне стен осажденной крепости в гелеполе устраивался мост, который можно было опускать и поднимать на цепях.

Слева: гелéпола — осадная башня, придвигавшаяся к неприятельской крепости, чтобы осаждающие с помощью подъемного моста могли овладеть стенами крепости. Внизу гелеполы — таран с боевым наконечником в виде бараньей головы. Справа: баллиста — машина для метания легких каменных или свинцовых ядер. Видно устройство баллисты: два рычага, вставленные между вертикально расположенными канатами (из скрученных сухожилий), которые силой упругости заставляют тетиву стремиться вперед. Открытый желоб между рычагами играет роль ствола, в него закладывается ядро. К тетиве, соединяющей оба рычага, присоединен ползун, скользящий по желобу и выталкивающий ядро при выстреле. Вращая ворот, можно оттянуть назад ползун с тетивой. Изображен момент перед выстрелом.

Когда гелеполу придвигали к вражеской крепости, то внизу таран начинал разрушать стену. Одновременно с верхней площадки осадной башни начинали стрелять баллисты и катапульты, разгоняя защитников той части крепостной стены, которая находилась против гелеполы. Когда сопротивление обороняющихся на этом участке было подавлено, на стену опускали подъемный мост и осаждающие переходили по нему на неприятельские укрепления. Внутренние этажи гелеполы были соединены между собой лестницами, по которым осаждающие могли подниматься в этаж, где находился мост, и врываться на стену осажденной крепости.

Римляне превратили осаду в искусство и разработали правила, которыми пользовались полководцы до тех пор, пока существовали крепости, то есть до первой мировой войны 1914–1918 гг.

Начиная осаду сильно укрепленного пункта, римляне окружали его валом с частоколом и рвом. Эти укрепления назывались контрвалационной линией. Ее задачей было помешать вылазкам из осажденной крепости и обеспечить безопасное продвижение к стенам осадных машин и штурмовых колонн.

Если существовала опасность, что на помощь осажденным могут подойти неприятельские войска, римляне на некотором расстоянии от контрвалационной линии строили вторую, укрепления которой были обращены во внешнюю сторону, откуда могла подойти армия врага. Эту линию называли циркумвалационной. Ее укрепления были обычно очень сильными и сложными.

До нас дошло описание циркумвалационной линии, построенной легионерами Цезаря во время осады галльской крепости Алезии. Линия состояла из укрепленного частоколом вала, на котором через каждые 25 м стояли многоэтажные башни. На них помещались катапульты и баллисты. С этих башен можно было вести перекрестный обстрел по наступающему врагу. Перед валом на расстоянии 100 м друг от друга были вырыты три рва. Средний ров наполнялся водой из реки. Перед рвами в пять рядов располагались врытые в землю стволы деревьев, заостренные сучья которых переплетались между собой и образовывали непроходимые колючие заросли, похожие на современные проволочные заграждения. Римляне называли их «могильными столбами».

Впереди «могильных столбов» находились замаскированные «волчьи ямы», на дне которых были заостренные колья. Человек, провалившийся в эту яму, неизбежно напарывался на острый кол. Впереди «волчьих ям» были вбиты в землю колья с торчавшими в разные стороны длинными острыми крючками. Эти колья с крючками располагались впереди всех укреплений, чтобы помешать неприятелю ночью внезапно подобраться к оборонительной линии римлян.

Внутри, между контрвалационной и циркумвалационной линиями, обычно располагались укрепленные лагеря, где находились главные силы осаждающей армии. Только после того, как постройка всех этих укреплений заканчивалась и осажденные оказывались в ловушке, римляне начинали подготовку к генеральному штурму.

Штурм крепости.

Справа на переднем плане — баллиста и онагр, который заряжают два воина. Обе машины стоят на площадке, прикрытой со стороны неприятеля валом из бревен. Впереди справа легионеры штурмуют пролом в стене. Между двумя башнями воины под прикрытием «черепахи» (колонна солдат, держащих над головами в виде крыши плотно сомкнутые щиты) стремятся с помощью лестниц забраться на стену. В отдалении — таран, защищенный винéями (навесами с двускатной крышей), ломающий основание башни, и гелепола, с высоты которой римляне перебросили мост на стену крепости.

Вот как, используя материалы античных авторов, описывает немецкий писатель Лион Фейхтвангер осаду и штурм римлянами горной крепости Иотапаты (в Палестине), которую защищали иудеи, восставшие в 67 г. н. э. против римского владычества:

«Прошла целая неделя, пока римлянам удалось восстановить свои осадные укрепления на севере, там, где иудеи разрушили их во время своей отчаянной вылазки. Но за это время римские легионеры успели установить у стены крепости свои осадные машины — тараны. Это были огромные балки, похожие на корабельные мачты, снабженные спереди тяжелой металлической глыбой, имевшей форму бараньей головы. В середине эти мачты были подвешены на канатах к горизонтальной балке, покоившейся на крепких столбах. Большое число воинов оттягивали балку назад и затем отпускали ее. Даже самая крепкая каменная стена не могла долго устоять против силы ударов этой машины.

Теперь, когда тараны достаточно долго поработали, римский главнокомандующий счел возможным произвести генеральный штурм крепости.

Штурм начался рано утром. Небо потемнело от стрел, мрачно и жутко звучали в воздухе трубы легионов, из всех метательных орудий одновременно вылетали каменные ядра, глухо отдавались в горах удары онагров, баллист и катапульт. На валах работали три обитые железом башни, каждая в 17 метров высотой; в них находились метатели копий, стрелки из лука, пращники, а также и легкие катапульты. Осажденные были беспомощны против этих закованных в броню чудовищ. Под их прикрытием из крытых ходов сообщений, ведущих от римских валов, окружавших крепость, к ее стенам выползали страшные, гигантские „черепахи“, состоявшие каждая из ста отборных римских солдат, державших над свой головой щиты так, что они, подобно черепицам, заходили одни за другой и способны были оградить укрывшихся под ними солдат от любых ядер. Бронированные башни точно согласовывали свои действия с этими „черепахами“ и направляли свои ядра в те места стены, куда продвигались „черепахи“. Нападавшие уже в пяти пунктах добрались до стены, ставили уже штурмовые лестницы. Но в это мгновение, когда римляне не могли стрелять из опасения попасть в своих же солдат, защитники крепости опрокинули на головы штурмующих чаны с кипящим маслом, проникавшим под железную броню, и вылили на лестницы густое и скользкое варево из греческих трав, так что нападавшие неудержимо соскальзывали вниз.

Наступила ночь, но ярость штурмующих не ослабевала. Глухо в течение всей ночи гремели удары таранов, равномерно работали бронированные башни и метательные машины. Раненые смешно и страшно кубарем скатывались со стен. Слышались крики, стенания и вопли. Таким чудовищно жутким шумом полна была ночь, что иудейские военачальники заставляли своих солдат, находившихся на стенах, залеплять уши воском».

Боевые слоны

Во время первой мировой войны в армиях всех воюющих стран широкое распространение получил пулемет. Он совершенно изменил характер войны. Огонь пулеметов буквально сметал идущие в атаку пехотные колонны и цепи. Чтобы укрыться от пулеметов, пехота принуждена была зарываться в землю, строить окопы. Фронт стал неподвижен, превратился в линию окопов, часто тянувшихся через целые страны от моря и до моря.

Самые отчаянные атаки, стоившие огромных человеческих жертв, позволяли победителям продвинуться вперед всего на какую-нибудь сотню или тысячу метров. На полях сражений господствовала артиллерия. Ее ураганный огонь, длившийся иногда по нескольку часов, уничтожал пулеметные гнезда и расчищал дорогу пехоте.

Однако стоило сохраниться хотя бы нескольким пулеметам где-нибудь в глубине обороны и наступление пехоты захлебывалось, останавливалось, и вся работа артиллерии, сопровождавшаяся огромной тратой снарядов, оказывалась бесцельной, и фронт вновь замирал в неподвижности.

Генералы, инженеры, ученые всех воюющих стран лихорадочно искали средство, которое одолело бы пулемет, которое могло вернуть пехоте ее прежнюю подвижность, прежнее господствующее положение на полях сражений.

Наконец, такое средство было найдено: в конце первой мировой войны был изобретен танк. Его броня была достаточно прочной, чтобы выдержать попадания пуль, его пулеметы могли разогнать неприятельскую пехоту, его орудие могло уничтожить вражеские пулеметы огнем в упор.

С появлением танков фронт ожил. Пехота смогла вылезти из окопов и, следуя за танками, уничтожавшими пулеметы, наступать вперед на огромные расстояния. Таким образом, танк родился как орудие прорыва вражеской обороны.

Впоследствии, перед второй мировой войной, кроме тяжелых танков, предназначенных для прорыва вражеской обороны, появились также быстроходные средние и легкие танки, постепенно вытеснившие конницу и выполняющие в современной войне ее роль. Тяжелые танки прорывали укрепленную оборону врага, а вслед за ними в прорыв устремлялись легкие и средние танки. Они врывались в тыл врага, появлялись внезапно там, где их совсем не ожидали, сеяли смерть, страх и смятение. Они гнали и преследовали отступающую пехоту, уничтожали штабы и склады, прерывали снабжение войск, рассеивали не подготовленные к обороне резервы. Появление в тылу неприятельских танков часто приводило к гибели целые армии.

В римском войске задачи, возлагающиеся теперь на быстроходные средние и легкие танки, выполняла кавалерия; роль тяжелых танков играли слоны, использовавшиеся для прорыва вражеской боевой линии. Флобер в романе «Саламбо» так описывает вид древних боевых слонов:

«Клыки у них были позолочены, уши выкрашены в синий цвет и покрыты бронзой; на ярко-красных попонах раскачивались кожаные башни, и в каждой башне сидело по три стрелка с натянутыми луками… Грудь слонов была защищена рогатиной, спина — панцирем, клыки были удлинены железными клинками, кривыми, как сабля; чтобы сделать их более свирепыми, слонов поили смесью перца, чистого вина и ладана…»

На шее слона сидел погонщик, который управлял огромным животным с помощью анка — железного острого багра. Так же как танки на полях современных сражений, древние боевые слоны были опасны для войск, которые видели их в первый раз, не умели с ними бороться, пугались огромных чудовищ и не знали их слабых мест.

Слоны могли своим натиском смять легковооруженную пехоту, расстроить и рассеять конницу. Но так же как современный тяжелый танк бессилен перед глубоко эшелонированной, хорошо организованной противотанковой обороной, боевой слон древности был совершенно бессилен перед глубоким построением тяжеловооруженной пехоты, умевшей бороться с огромными животными.

Рассказы некоторых древних писателей об опустошительных нападениях слонов на хорошо подготовленные отряды тяжелой пехоты на поверку, как правило, оказываются баснями, сочиненными людьми, плохо знакомыми с военным делом. Очень часто взбесившиеся от боли раненые слоны оказывались опаснее для своих собственных войск, чем для неприятеля. Раненый слон, придя в бешенство, часто поворачивал и в слепой ярости бросался на свои войска. Правда, на этот случай под седлом вожака всегда находились молот и стальное зубило. Если взбесившийся слон бросался на своих, вожак вбивал молотом зубило в затылок животного и убивал его. Однако чаще всего бешеный слон сбрасывал вожака прежде, чем тот успевал пустить в ход зубило и молот.

У слона имеется несколько уязвимых мест, попав в которые его можно повалить или убить. Так, опытные охотники — негры Центральной Африки умеют одним ударом копья снизу умертвить слона. Забежав сзади, можно перерубить сухожилия на ногах животного; достаточно повредить сухожилие хотя бы на одной ноге, чтобы слон упал на землю.

Эти недостатки боевых слонов привели в конце концов к тому, что римские полководцы предпочли отказаться от этого рода оружия. Со времен императора Августа боевые слоны в римской армии исчезают.

Влияние римского военного искусства на современное

Нет почти ни одной стороны современной жизни, на которой бы не сказывалось влияние культуры древнего Рима. Рим оставил нам свое наследство и в области военного дела. В Римском государстве военная организация достигла самого высокого уровня развития, какое возможно при рабовладельческом строе.

Все, конечно, слышали о таких блестящих победах наших войск в Великой Отечественной войне, как битва на Волге, Корсунь-Шевченковская операция и многие другие, во время которых были окружены и взяты в плен целые неприятельские армии. Но далеко не все знают, что эти успехи были достигнуты главным образом благодаря умелому использованию резервов. И только очень немногие вспоминают при этом, что именно римляне впервые широко применили резервы, отделив их от основной массы войск.

Не все также знают, что римляне первые из народов древности ввели в систему применение полевых укреплений. О римлянах можно сказать, что они побеждали скорее лопатой, чем оружием. Как солдат современной армии на любом привале всегда стремится построить окоп, помня, что на войне пот экономит кровь и десять метров окопа лучше, чем два метра могилы, так римский легионер, останавливаясь на отдых, начинал строить укрепленный лагерь. Римский укрепленный лагерь был прямым предком современных окопов.

Начиная с XVIII в. по сегодняшний день во всех армиях мира массовым индивидуальным оружием бойца остается винтовка со штыком. Она позволяет одному и тому же человеку вести и огневой, и рукопашный бой. Но мало кто помнит, что именно римляне первые соединили в руках одного бойца оружие дальнего и ближнего боя и тем самым указали тот путь, которым в дальнейшем пошло развитие индивидуального оружия.

Древние римляне были наставниками современного человечества не только в области науки и искусства. И недаром в тот период, когда под влиянием древней греческой и римской цивилизации формировалась европейская буржуазная культура, итальянский политический деятель и писатель XVI в. Маккиавелли считал древнеримскую военную организацию более высокой, чем военная организация тогдашней Европы.

Однако всякое изменение в развитии общества, в развитии техники влечет за собой перемены в военном деле: меняются размеры и вооружение армий, изменяются способы управления ими, более сокрушительными становятся результаты военных действий. Замечательный знаток военного искусства Ф. Энгельс пишет: «Создание новых более мощных средств делает возможным достижение новых более грандиозных результатов. Каждый великий полководец, создавший новую эпоху в военной истории… является либо изобретателем новых материальных средств, либо первый находит правильный способ применения новых средств, изобретенных до него». Римская военная организация была неразрывно связана с рабовладением. Она менялась вместе с изменением рабовладельческих отношений в Римском государстве, и крах рабовладельческой системы повлек за собой крушение всей римской военной организации.

Гражданское право

Одним из самых замечательных созданий культуры древнего Рима является римское право.

Право — это возведенная в закон воля правящего класса. Оно утверждало то, что необходимо и полезно господствующему классу, оно запрещало то, что ему опасно или вредно. Оно прокладывало путь новому и осуждало старое или, наоборот, цеплялось за старое и яростно преследовало новое. Право могло быть орудием прогресса, и оно же нередко освящало кровавые преступления реакции.

Право рабовладельческой эпохи утверждало и закрепляло жестокую эксплуатацию рабов и власть класса рабовладельцев. Право феодального государства санкционировало прикрепление крестьян к земле, цеховой строй, сословное деление общества. Право победившей буржуазии отменяло феодальные отношения и закрепляло власть капиталистов; оно утвердило свободу найма труда и свободу эксплуатации рабочих.

Великая Октябрьская социалистическая революция создала новое общество и новое право. Социалистическое право Советского всенародного государства защищает и охраняет самые великие и передовые идеи человечества. Оно стоит на страже нашего строя, воспитывает трудящихся в духе коммунистической морали, способствует формированию новых, коммунистических отношений и созданию нового человека. Социалистическое право борется с пережитками прошлого. Оно беспощадно к врагам советского народа и перевоспитывает тех, кто оступился и упал, но еще не потерян для нас…

В эпоху развернутого строительства коммунистического общества наше право играет огромную роль.

Все это известно читателю. Но все ли представляют себе, сколь обширна область правовых отношений и сколь грандиозен вклад древнего Рима в историю права многих обществ и столетий!

* * *

Из-за поворота показался автобус, и водитель тяжелой машины плавно остановил ее у остановки. Десятки людей вошли в автобус, среди них и Вы, читатель. Кондуктор привычным движением руки бросил в сумку Ваши пять копеек и оторвал для Вас с катушки клочок бумаги с номером — автобусный билет. Вот и остановка. Вы вышли, бросив в урну уже ненужный Вам билет. Трамваи, автобусы, троллейбусы ежедневно перевозят десятки миллионов пассажиров.

«Но причем здесь городской транспорт?» — недоуменно спросит читатель. А дело в том, что, получив билет (и уплатив за него), Вы заключили договор с государственным учреждением (Трамвайным трестом, Дирекцией метрополитена, Автотранспортным управлением и т. д.). В силу этого договора учреждение имеет право получить от Вас плату за перевозку Вашей особы, а после уплаты обязано перевезти Вас автобусом (трамваем, метро) на любое расстояние или на длину оплаченного Вами участка. Вы обязаны уплатить деньги, после чего имеете право требовать, чтобы транспорт довез Вас.

Перед нами двухсторонний договор. В нем участвуют две стороны: Вы и государственное учреждение. Легко увидеть, что право одной стороны является обязанностью другой (Вы обязаны внести три копейки, Трамвайный трест вправе требовать от Вас этой уплаты; уплатив, Вы вправе требовать, чтобы Вас перевезли, и Трамвайный трест обязан это выполнить. Этот договор называется договором перевозки). А говорим мы об этом столь подробно потому, что впервые разработали теорию договора юристы древнего Рима.

Конечно, и проезд по железной дороге (не зайцем!) осуществляется также в силу договора. Сотни миллионов пассажиров даже не подозревают, что, купив билет, они заключили договор с Министерством путей сообщения.

Вы зашли на почту отправить письмо. Написав адрес, Вы наклеили на конверт четырехкопеечную марку (или использовали франкированный конверт) и опустили письмо в ящик. Больше Вы о письме не беспокоитесь, оно дойдет, если только Вы по рассеянности не забыли указать город. И Вы даже не подумаете, что заключили с Министерством связи договор о пересылке письма. Это тоже двухсторонний договор: Вы имеете право требовать от Министерства доставки письма, уплатив четыре копейки (это Вы обязаны), а Министерство связи обязано доставить Ваше письмо.

Вы ежедневно обедаете в столовой, приобретаете в магазине хлеб или колбасу, карандаш, спички, папиросы, газету… И каждый раз при этом Вы заключаете договор купли-продажи: Вы имеете право выбрать вещь, которая переходит в Вашу личную собственность после того, как Вы уплатите государственному учреждению (Гастроному, Райпищеторгу, Союзпечати, Канцторгу и т. п.) деньги. Учреждение имеет право требовать от Вас уплаты и после нее обязано передать Вам купленную вещь. Вы обязаны уплатить, после чего имеете право получить вещь. Не бывает купли отдельно от продажи, бывает только купля-продажа.

Вы платите за квартиру в силу договора жилищного найма. Вы платите за телефон, за воду, за газ, за радио, — на каждом шагу перед нами договорные отношения.

А заработная плата? Здесь налицо трудовой договор, условия которого определяются законами Советского государства в интересах трудящихся.

Вы отнесли ненужное пальто в комиссионный магазин — и здесь договор, названный еще римлянами договором комиссии. Вы внесли вклад в сберкассу, получили ссуду в кассе взаимопомощи, застраховали свою жизнь, приобрели билет вещевой лотереи (разумеется, мечтая о выигрыше «Волги»), получили перевод по почте, пригласили мастера исправить водопроводный кран, застеклить окно, оклеить обоями комнату, заказали в ателье костюм — в каждом таком случае имеются правовые отношения (договор о вкладе, договор займа, договор страхования, договор подряда и т. д.).

Надо, конечно, четко оговорить. Все примеры, взятые нами (Вы можете их без труда расширить), раскрывают отношения между гражданами СССР, с одной стороны, и Советским государством, с другой стороны (в лице государственных учреждений). Перед нами правоотношения социалистического общества. Они не связаны с римским правом, хотя и пользуются терминами и понятиями римских юристов.

Если в социалистическом обществе римское право не имеет практического значения, совсем иную судьбу гигантский труд древних юристов имел в обществах, основанных на эксплуатации.

Римское право, порождение рабовладельческого строя, имело черты, обеспечившие ему глубокую жизненную силу и необычайную долговечность. Когда в Западной Европе стала изживаться феодальная раздробленность и создавались централизованные феодальные государства, власть королей, бывшая тогда прогрессивной, в борьбе против феодального беспорядка опиралась на римское право. Королей поддержала новая могучая сила — городá.

Короли и поддерживавшие их бюргеры нашли могущественную опору в сословии юристов и в нормах римского права. Эти нормы исходили из твердого правового порядка, непререкаемого авторитета центральной власти, прочности судебных решений, незыблемости частной собственности. Эти-то черты и сделали римское право орудием становления сильной государственности. В XII–XIII вв. в Западной Европе происходит рецепция (заимствование) римского права — его начинают изучать, объяснять, толковать; наступает как бы второе рождение римского права.

Однако совершенно необыкновенной оказалась судьба римского права в буржуазную эпоху.

Это объясняется одной особенностью римского права — оно основано на неограниченном владычестве частной собственности. Римские юристы создали самую подробную, самую сложную и четкую систему отношений, покоящихся на частной собственности. Приобретение, отчуждение, наследование частной собственности, отношения купли-продажи, имущественного найма и аренды, займа, комиссии, залога и т. д. и т. п. были так тщательно разработаны римскими правоведами, что буржуазное общество смогло использовать гигантскую работу древних юристов для развития и расширения капитализма.

Римское право было взято на вооружение буржуазией. Все гражданское право любой буржуазной страны и поныне зиждется на римском праве. «Римляне, — писал Маркс, — собственно впервые разработали право частной собственности». Точность формулировок, полнота, ясность и логика римских правовых норм обеспечили труду римских юристов новую жизнь на службе буржуазии.

Когда французская буржуазная революция ниспровергла феодальный строй и в пламени и буре величайших потрясений возникло капиталистическое общество, французский буржуазный кодекс^[21] (кодекс Наполеона) законодательно закрепил победу крупной буржуазии. А этот кодекс полностью основан на римском праве!

Там, где еще существует капитализм, держатся и нормы римского права. Отметим, что в царской России кодекс Наполеона официально действовал лишь в польских областях Российской империи (в так называемом Царстве Польском), там ввел французский кодекс Наполеон в 1807 году. Однако в остальных областях (губерниях) России все гражданские дела решались судами тоже в духе римского права. Иначе говоря, римское право было основой гражданских сделок (купли-продажи, займа, залога, комиссии, перевозки, кредита, страхования и т. д.) везде в России, как и во всех капиталистических странах.

Вот почему с римским правом, не имеющим для нас практического значения, должен быть хорошо знаком каждый наш образованный юрист. Римское право изучают наши студенты — будущие судьи, следователи, прокуроры и адвокаты. Иначе нельзя понять поразительной живучести римских правоотношений, на много столетий переживших падение рабовладельческого Рима. Наше государство ведет обширную внешнюю торговлю с десятками стран. Нашим хозяйственным, внешнеторговым работникам и юристам приходится сталкиваться с законами этих государств, а значит, и с нормами римского права (конечно, мы говорим здесь о законах капиталистических государств).

* * *

Как и все древние народы, римляне на заре своей истории еще не имели писаного права. У них было только обычное право.

Что такое обычное право, объяснить легко. Это право, которое соблюдается, хотя оно и не записано. Нормы обычного права — устные. Они передаются из поколения в поколение. Они зародились еще в недрах первобытно-общинного строя. А когда общество раскололось на классы и сложилось государство, господствующий класс использовал обычное право в своих интересах. При этом знать бессовестно нарушала древнее право, истолковывала его в нужном ей направлении, допускала бесчисленные злоупотребления. Это объясняется тем, что обычное право мешало знатным и могущественным вождям. Оно ограничивало их произвол.

Знать жестоко эксплуатировала бедняков, заставляла их трудиться и отнимала урожай, держала бедноту в тисках нужды. Богачи постоянно нарушали обычное право. Испокон веков земля была общей, а знать объявляла ее своей. Люди были свободны, а знать превращала их в зависимых и угнетенных. Знати не нужно было право, она верила только в силу. Бесчисленные злоупотребления стали поэтому системой.

Не удивительно, что в ожесточенной борьбе плебеев и патрициев угнетенное и неполноправное население древнейшего Рима — плебеи — энергично требовало записи (кодификации) обычного права.

В 451 г. до н. э. плебеи добились выдающегося успеха. На этот год не были избраны консулы, а вся полнота державной власти была вручена коллегии децемвиров — десяти мужей. Их уполномочили изложить в письменной форме главные законы Римского государства.

Децемвиры составили 10 таблиц законов. Но эта запись права оказалась выполненной в интересах одних лишь патрициев, и плебеи встретили ее бурей гнева. В страхе перед волнениями плебеев патриции пошли на уступки, состав коллегии децемвиров обновился (плебеи получили половину мест). Эти новые члены коллегии написали еще две таблицы законов, и так появились на свет знаменитые Законы двенадцати таблиц — первая в истории Рима запись права.

Суровы и безжалостны были Законы двенадцати таблиц. Они грозили жестокой расправой нарушителю «священного» права частной собственности. Вора разрешалось убить на месте преступления или же высечь и обратить в раба. Лицо, у которого нашли украденную вещь, платило тройную цену этого предмета.

Но Законы таблиц провозглашали полную свободу распоряжаться собственностью. Любую собственность можно было свободно продавать и дарить, завещать и закладывать, делить, сдавать в аренду и т. п. А это значило, что новые, писаные законы разрушали родовые связи и укрепляли основы рабовладельческого государства.

Законы таблиц подчеркивали подчиненное положение женщины, но несколько смягчали власть отца над детьми. Так, если отец трижды продавал сына в рабство, он терял на него отцовские права.

Исключительно жестоки были Законы таблиц по отношению к должникам. При неуплате долга должник получал 30 дней отсрочки, если же и теперь долг не уплачивался — бедняге отсекали правую руку. Неоплатного должника можно было даже казнить или продать в рабство за Тибр (то есть за пределы Римского государства).

Законы таблиц до нас полностью не дошли. Но мы знаем, что они содержали предписания о найме, займе, купле-продаже, о давности и ряд иных норм. Эти предписания способствовали ограничению произвола, развитию торговли и ремесла. Это было шагом вперед в жизни общества.

После записи Законов таблиц римское право развивалось как путем их толкования, чем занимались поколения юристов, так и путем издания новых законов.

Законом римляне называли постановления Народных собраний и плебисциты (постановления собрания плебеев). Законодательная инициатива^[22] принадлежала только магистрату^[23]. Он выставлял вносимый им законопроект на Форуме не менее чем за 24 дня до голосования. Закон ставился на голосование сейчас же после его оглашения — никакое обсуждение не допускалось. Подача голосов была вначале устной, но затем введено тайное голосование (в урну опускались таблички с надписью «за» или «против»).

Закон, принятый простым большинством, немедленно входил в силу, но его мог опротестовать народный трибун. Текст закона выставлялся на Форуме (записанным на выбеленной доске). Копия закона направлялась в архив.

Иногда закон получал название от имени внесшего его магистрата с добавлением краткой характеристики акта (например, Лициниев аграрный закон — 367 г. до н. э.).

Решения Сената назывались сенатусконсультами и также имели силу закона. В эпоху Империи законом становились распоряжения императора.

В формировании римского права основой, однако, была судебная практика, а не законы. Именно практика и создала нормы гражданского права с их ясным и точным языком, чеканной лаконичностью мысли и слова, с их железной логикой — с теми чертами, за которые римское право впоследствии называли «писаным разумом».

Претор — верховный судья государства, вступая в исполнение своих обязанностей, объявлял для всеобщего сведения особым указом (эдиктом) начала судебной политики. Он указывал, какие случаи обеспечивают право на иск, как претор будет решать судебные дела, если древнего права недостаточно для суда. Этот преторский эдикт создавал новые нормы права.

С окончанием полномочий претора изданный им эдикт формально терял силу. Но зато вступал в силу эдикт нового претора. Обычно каждый претор включал в свой эдикт нормы права, действовавшие при предыдущем преторе (например, положения о купле-продаже, о найме помещений, о завещаниях и наследовании, об усыновлении и т. п.). Иначе говоря, преемник дополнял эдикт своего предшественника новыми положениями, а значительная часть норм права оставалась неизменной. Так выросла обширная область права — преторское право.

Но минули века Республики, и наступила эпоха Империи. Около 130 г. н. э. знаменитый юрист Юлиан по поручению императора Адриана составил окончательный текст преторского эдикта на вечные времена (эдикт получил название «постоянного»). Преторский эдикт теперь окостенел и превратился в стабильный кодекс гражданского права.

На первые три столетия Империи приходится расцвет деятельности римских юристов. Верные слуги императора, они занимали самое высокое положение в обществе. Их многочисленные труды позднее заслужили высокую оценку, сыграв огромную роль в VI в. н. э., когда по повелению восточноримского императора Юстиниана была проделана колоссальная работа по кодификации. В 533 г. увидел свет результат гигантских усилий юристов Рима и Константинополя — знаменитый Свод гражданского права. Он-то и вошел в историю как воплощение многовекового развития римского права.

* * *

А теперь перенесемся на две тысячи лет назад — в Рим поздней Республики.

…Римский гражданин Авл Агерий внял просьбе своего соседа Нумерия Негидия и дал ему на шесть месяцев в услужение своего раба Стиха. За пользование чужим имуществом Нумерий Негидий обязался уплачивать соседу ежемесячно определенную сумму, а по истечении срока — вернуть раба Стиха. Но прошло и шесть, и семь, и восемь месяцев, а Нумерий Негидий перестал платить и отказался возвратить раба его господину. Он ссылался на то, что раб долго болел и на его лечение истрачены немалые суммы. Поэтому пусть Авл Агерий уплатит ему два сестерция, и лишь тогда старый Стих вернется в дом своего господина.

Авл Агерий решил подать в суд («начать дело» — как говорили юристы Рима и говорим мы). Но это совсем не просто.

Как и мы, римляне различали дни праздничные и будни. Но не во все будничные дни могли вчиняться иски, работать суды и совершаться сделки. Дни еще делились на такие, когда можно было отправлять правосудие, такие, в которые можно было созывать Народные собрания, но нельзя вершить суд, и такие, когда не допускались ни заседания суда, ни Народные собрания. Неприсутственными были дни, посвященные памяти умерших или подземным богам, или дни траура (например, годовщина страшного поражения римских войск при Тразименском озере — 23 июня).

Таким образом, наш истец Авл Агерий должен был узнать, какой сегодня день, то есть, по-нашему, принимает сегодня судья или нет. Узнав, что день присутственный, Авл Агерий отправился на Форум. Здесь находился трибунал претора — возвышение, на котором стояло курульное кресло — один из знаков власти высшего магистрата. Это род стула без спинки, из слоновой кости или из бронзы. Решения магистрата считались законными, если они объявлялись с этого «трона».

Форум полон народа, и мы, следуя за нашим истцом, могли бы наблюдать повсюду на площади оживленную торговлю. Римские юристы строго различали две разновидности вещей — res mancipi и res nec mancipi. К первым относились земля, рабы, крупный скот. Сделки о продаже res mancipi требовали соблюдения строгой формы и особого обряда, который назывался манципацией.

Res nec mancipi — все остальные вещи — не требовали столь сложного порядка, для их продажи (покупки) достаточно было просто передать вещи по уплате денег. Продажа и покупка таких вещей не требовала свидетелей и называлась традицией («передача»).

Крестьянин продавал упитанного с лоснящейся шерстью быка. Животное покупал мясник — житель и гражданин Рима. Рядом с покупателем стояли пять совершеннолетних граждан. Это свидетели, без них сделка недействительна. Покупатель держал в руке весы (когда-то на них взвешивали серебро, в далеком прошлом Рим еще не знал чеканных денег; весы сейчас были только частью торжественного обряда: Рим давно уже имел самую настоящую монету). Покупатель положил на весы деньги — цену быка, дотронулся рукой до животного и произнес торжественно словно молитву: «Это мое по закону квиритов: я уплатил полновесным металлом». Теперь мясник мог увести с собой купленного быка. Так происходила манципация.

Чуть поодаль римский легионер делал заем у старика менялы, предлагая в залог свой шлем. Оба произнесли торжественные формулы. «Обещаешь дать?» — спросил бравый воин. «Обещаю», — отвечал заимодавец. Римляне знали, что к словам формулы нельзя ничего добавлять и ничего нельзя изменять — стоило сбиться в словах или переставить их порядок, пропустить слог, и сделка становилась недействительной.

С важной миной, серьезный и нахмуренный появился претор. Он в белой тоге с пурпурной каймой по краю, голова оставалась непокрытой, несмотря на жару. Почетная охрана — ликторы (претор имел их шесть, один из них шел впереди) — расталкивала толпу, освобождая дорогу высшему судье государства. О высоком ранге судьи говорят связки розог на плече каждого ликтора — знак власти над телом граждан (знак этот символический: римских граждан нельзя пороть, не без исключений, впрочем, пороли солдат и школьников). Претор подошел к трибуналу и занял место на старинном сиденье (римляне говорили, что курульное кресло должно напоминать сиденье колесницы). Молча, повелительным жестом руки он открыл заседание суда. Авлу Агерию предстоит подождать: некоторые заняли очередь в суд еще с ночи.

Воспользуемся тем, что наш истец ждет очереди. Первое дело началось разбирательством. Собственник виноградника искал вознаграждения за ущерб: ответчик самовольно вырубил 18 виноградных лоз. Дело простое и ясное. Но, увы, истец проиграл его: он по ошибке назвал поврежденные объекты лозами, а по старинной формуле надо было сказать «деревья»… Огорченный истец не мог передать дело в высший суд — у римлян не существовало обжалования решения в высшем суде, как у нас. Но можно было обжаловать приговор (решение) суда перед вторым претором, и тот имел право приостановить или отменить решение своего коллеги (так называемая интерцессия). Претор, вынесший решение, мог сам его пересмотреть и отменить (считать процесс «как бы не бывшим»), но это бывало редко.

Второе дело, несомненно, вызовет у нас интерес. Шел спор о земле. Истец и ответчик принесли с собой большую глыбу дерна — полагалось обязательно представить суду предмет спора хотя бы символически (кусок дерна вместо поля, голову скота вместо стада, черепицу вместо дома и т. д.). Истец, загорелый и плотный земледелец; держал в руке соломинку (она заменяла копье!). Он коснулся соломинкой глыбы земли и произнес формулу: «Я утверждаю, что по праву квиритов ответчик — человек мой. Как я сказал, так он и произвел захват». Претор молча взглянул на ответчика — тоже скромного земледельца. Если тот промолчит, то это значит признание иска. Но ответчик выступил вперед, также коснулся тростинкой земли и произнес ту же заученную формулу. Тогда претор объявил свое решение тоже торжественной формулой: «Октавий да будет судьею. Если окажется, что прав истец, то ответчика, обвини, если не окажется, оправдай!» Эти слова означали, что претор признал дело заслуживающим рассмотренияи направлял ого судье. Этим заканчивалась первая стадия рассмотрения дела — решение по праву, то есть не входя в суть спора (претор не опрашивал свидетелей, не проверял доказательств). Легко видеть, что решение претора содержало три части: назначение судьи, претензию истца и поручение претора судье.

Наступила очередь Авла Агерия. Ответчик Нумерий Негидий находился на месте. Он не признал иск. И это дело претор направил судье Октавию словами знакомой уже нам формулы.

Теперь крестьяне, спорившие о земле, и наши знакомцы Авл Агерий и Нумерий Негидий должны по согласию выбрать день явки к судье Октавию. Этот день должен быть не позже, чем через 18 месяцев. Судья Октавий должен рассмотреть и решить дело уже не по праву, а по существу. Мы не последуем за сторонами к Октавию; будем надеяться, что Авл Агерий выиграет дело.

Раб Стих, о котором шел спор, считался вещью, как и любая другая вещь мáнципи. Римский суд не признавал в рабе человека. Раб не имел собственности, не пользовался защитой суда. Свидетельские показания раба по уголовному делу обязательно требовали пытки (показания давало истязуемое тело раба, а не его душа — ее раб не имел!).

Римское право было гибким и послушным рычагом рабовладельческого государства. Оно обеспечивало власть рабовладельцев в течение более чем тысячелетней истории Римской державы. А когда подточенная глубочайшим кризисом рабовладельческого строя Римская империя рухнула под ударами «варваров», история уготовила римскому праву видную роль в феодальную эпоху и еще более выдающееся место в капиталистическом обществе.

Ныне существует и крепнет с каждым днем мировая система социализма. Капитализм — обреченный строй, и он идет к концу. Окончательная гибель капитализма приведет к тому, что древнее римское право станет достоянием истории. Но и тогда историки и юристы будут изучать труды юристов древнего Рима.

Римский портрет

Можно много знать о древнем Риме, можно подробно изучить его историю, можно помнить назубок даты больших сражений и имена великих полководцев. Можно выучить наизусть стихи прославленных римских поэтов, но ничто не даст такого ощущения близости к людям тех далеких поколений, как их портреты, сделанные современниками.

За несколько столетий римские художники создали великое множество портретов. Они чрезвычайно разнообразны, эти мраморные бюсты и статуи, то холодные и строгие, подобно идеально прекрасным изваяниям древней Греции, то, наоборот, выполненные с сухой и беспощадной правдивостью.

Римлянин был человеком трезвым и практическим. Он с удовольствием смотрел на греческие статуи, сотнями привозившиеся из захваченной римлянами Эллады, с интересом разглядывал картины греческих художников. Но в эпоху Республики искусство портрета оставалось римским в своей основе. Заказчик хотел в своем портрете узнать самого себя, каким он был на самом деле. Такой портрет оставался в наследство детям и внукам, на него можно было показать: «Вот каким был твой отец».

Греческие скульптуры, в которых художники хотели показать не столько какого-то определенного человека, сколько идеальную личность, были далеки римлянам, жившим в мире, куда менее поэтическом, чем греки. Греческий портрет ставил целью прославление героя, римский — со всей точностью изображал рядового гражданина.

Римский портрет на заре своего существования был еще очень далек от искусства. Не было ни художника, в современном смысле слова, ни позирующего ему заказчика. Все было гораздо проще.

При жизни человек не помышлял о портрете. Но подходила старость, человек умирал. Перед тем как похоронить покойного, родные приглашали мастера снять с него маску. На лицо накладывали воск. Он застывал, образовавшуюся форму заполняли глиной, и получался точный слепок лица умершего. А затем эту маску помещали в атриуме, в специальной нише, где уже находился длинный ряд масок давно и недавно похороненных родственников. Они были священной реликвией семьи. Во время праздников и различных процессий их вынимали из хранилищ. Когда кто-нибудь из членов рода умирал, все его предки, воплощенные в глиняных или восковых портретах, провожали его в последний путь.

Конечно, такая маска, точно повторявшая застывшие черты умершего, не может считаться произведением искусства. Искусство — это не холодная копия действительности, а живое ее подобие, согретое душевным волнением художника. Со временем римские мастера почувствовали это. Быть может, скучными показались им безжизненные слепки, или, увидев портреты работы иноземных мастеров, римляне поняли, что маски невыразительны и мертвы, но вскоре стали появляться первые, еще неуклюжие попытки оживить недвижные лица. На мертвых ликах мастер стал изображать улыбку. Затем маски были заменены каменными портретами. Однако и в этих портретах поначалу было больше документального сходства, нежели настоящего жизненного тепла.

На протяжении веков римский портрет менялся ничтожно мало. Простой и суровый стиль жизни республиканского Рима, прозаические и строгие нравы той поры не вдохновляли художника на создание произведений, способных вызывать волнение зрителей. Искусству Рима нужен был толчок, нужно было увидеть и по-настоящему узнать то искусство, которое уже давно подчинило своему влиянию берега Средиземного моря. Это было искусство Греции.

Нельзя сказать, чтобы римляне его не знали. Греческие колонии издавна существовали на Апеннинском полуострове, в них строились храмы, туда привозились статуи, картины, и греческое искусство было модным в Риме. Но все это были капли в море по сравнению с тем потоком ценностей, который хлынул в Рим после захвата Греции. По суше и по морю на крутобоких кораблях и на тяжелых скрипучих повозках прибывали в Рим ценнейшие создания греческих художников. В ящиках с соломой привозили хрупкие глиняные вазы с тончайшими росписями. Статуи из желтоватого пентелийского мрамора — творения лучших греческих скульпторов — украшали площади и дома римлян. Каждый полководец, побывавший в Греции, устраивал на Форуме своеобразную выставку награбленных произведений искусства.

Иметь дома греческую статую, картину, вазу стало признаком хорошего тона. Старались говорить по-гречески.

Диктаторы и полководцы хотели видеть себя изображенными наподобие греческих героев. Это не было просто модой. Такой человек хотел уподобиться богу, хотел, чтобы ему поклонялись. А кто лучше греков умел изображать богов, наделенных всеми чертами людей, и вместе с тем идеально прекрасных?

Так греческое искусство стало средством создания портрета, который мог удовлетворить новые требования. И недаром идеализирующее искусство греков было принято у власть имущих. Традиции же римского, строгого и сухого, портрета сохранились в более демократических слоях населения.

Для первых римских императоров искусство было могучим средством укрепления власти. В одном из залов Государственного Эрмитажа стоит мраморная статуя, напоминающая древнегреческие изваяния богов. Это статуя императора Октавиана Августа. Он сидит спокойно, чуть повернув направо голову. В руке его изображение богини победы Виктории (Нике у греков). Точно так же держала статую богини победы прославленная Афина Паллада, творение Фидия.

Мягкими складками плащ спускается с плеча императора и окутывает его колени. Тело его обнажено, и это опять-таки напоминает нам изваяния греческих богов. И только если пристально вглядеться в лицо этой величественной статуи, видно, как много в ней типично римского.

Сначала лицо покажется нам идеально прекрасным благодаря общему выражению величавого спокойствия. Но в лице этом свои неповторимые, свойственные лишь одному человеку черты.

Тонкий нос с горбинкой, чуть нависающий над сжатыми надменно губами, плоские щеки, широкий лоб, выражение холодной гордости рисует нам человека во всей его сложности, заставляет верить в то, что именно таким и был Август.

Император Август.

Мрамор. Государственный Эрмитаж. Римская работа начала I в. н. э. Август изваян в образе Юпитера. В правой его руке — изображение Виктории — богини победы.

Конечно, мы знаем, что поза, подобная позе Зевса, олимпийское величие, торжественность статуи были созданы скульптором в соответствии со вкусами времени и в угоду могущественному заказчику. Но ведь простой римлянин смотрел на статуи другими глазами. Живые черты императора сливались в его воображении с идеализированными чертами величественной статуи, которую можно было видеть куда чаще, чем самого Августа. И, конечно, такое искусство помогало убеждать простых и невежественных людей в «божественной сущности» императора.

Сколько ни увидим мы портретов знати тех времен, все они исполнены холодного и торжественного величия. Характерные черты сглажены в них и зачастую почти незаметны. То искусство, которое официально было признано в Риме, имело сугубо практическое применение — воспитывало в людях преклонение перед императором и императорской властью.

Знаменитый римский поэт Вергилий писал в своей поэме «Энеида», что главное искусство римлян в том, чтобы править покоренными народами.

Мы знаем, конечно, что и скульптура, и живопись были развиты в Риме. Но официальное искусство вдохновлялось теми же задачами, о которых говорит поэт: «…Народами править, им устанавливать мир, слабых щадить и укрощать непокорных».

Конечно, искусство Рима не ограничивалось тем, что делалось по заказу императора. Римские художники, переняв многое у греков, в те же годы, что и статую Августа (I в. н. э.), создавали совсем иные портреты. Они казались совершенно живыми, а мрамор, из которого они были сделаны, — теплым, как человеческое тело. Здесь же, в Эрмитаже, стоит бюст римлянина. В его облике видны ум и опыт. Глаза внимательно смотрят из-под нахмуренных бровей, губы слегка изогнуты в насмешливой улыбке. Здесь нет и следа от холодной обобщенности портретов императоров.

Когда римский мастер пользовался греческим образцом как средством прославления императоров, результатом были статуи, подобные статуе Августа. Когда же он учился у греков, не копируя их, он создавал портреты, полные жизни и тепла.

Каждая эпоха вносит в искусство что-то новое. Меняются вкусы людей, и то, что нравится сегодня, завтра кажется скучным, смешным или просто нелепым. Чтобы лучше разобраться в том, как с годами меняется искусство, посмотрим, каковы были портреты последующих времен.

Нередко те или иные императоры навязывали художникам свои вкусы. Они желали, чтобы искусство было не таким, каким оно становилось в результате своего естественного развития, а походило на образцы, которые им нравились.

Так, император Траян (II в. н. э.) стремился возродить внешние формы культуры республиканского Рима. В угоду вкусам цезаря многие художники стали подражать искусству времен Республики. Но подражание далеко от искусства. Поэтому портреты тех лет кажутся чрезвычайно холодными и нарочитыми. Невозможно возродить те формы искусства, которые давно уже изжили себя. Поэтому после смерти Траяна модные в его время портреты совершенно перестали создаваться.

От времени императора Адриана, страстно влюбленного в греческое искусство, сохранились произведения, внешне чрезвычайно похожие на произведения художников древней Греции эпохи Фидия. Сохранилось громадное количество скульптурных портретов любимца императора, прекрасного юноши Антиноя. Адриан, мечтавший возродить культуру классической Греции, видел в нем живое подобие давно уже исчезнувшей жизни. Недаром портрет Антиноя в соседстве с другими римскими портретами, стоящими в Эрмитаже, кажется случайно попавшим сюда бюстом греческого бога в окружении простых земных людей. Но как ни прекрасен был Антиной, как ни старались в мраморе передать его красоту римские и греческие художники, все же его портреты и им подобные произведения были далеки от полнокровных работ мастеров классической Греции. Скульпторы древней Эллады творили так, как чувствовали, а не повторяли образцы искусства, существовавшего несколько столетий назад.

Разумеется, не вкусы императоров определяют судьбы искусства. Созданная императорами мода в живописи или скульптуре не существовала долго. Тем, что по-настоящему заставляет развиваться и изменяться искусство, остается сама вечно меняющаяся жизнь.

Поясним это еще одним примером.

Внешнее спокойствие, которое было свойственна Риму в эпоху первых императоров, сменилось годами тяжелых войн и длительных междоусобиц. Третий век нашей эры иногда называют эпохой солдатских императоров. То было время, когда императорами становились энергичные и властолюбивые военачальники, которых их солдаты провозглашали цезарями.

Императорская власть достигалась ценой убийств и заговоров, а чаще всего с помощью войска, верившего тому или иному полководцу. Такие императоры, добившиеся трона собственной хитростью и силой, уже не хотели, да и не могли, конечно, выставлять себя божественными посланниками неба. Зачем им было рядиться в чуждые им одежды, этим сильным, коварным и жестоким людям? Жизнь проходила в борьбе. Побеждал в ней сильнейший.

Это нашло свое отражение и в искусстве, в изображении императоров. Совсем недалеко от статуи Августа в Эрмитаже стоит мраморный бюст Филиппа Аравитянина. Куда исчезло торжественное спокойствие, холодная красота статуй и портретов августовского времени? Здесь все совсем иное. Некрасивое властное лицо с толстыми губами, тяжелый взгляд из-под припухших век, жестокие складки на щеках…

Император Филипп Аравитянин.

Мрамор. Государственный Эрмитаж. Римская работа III в. н. э. Портрет правдиво и без прикрас передает суровый облик императора из солдат, далекого от утонченной культуры предшествующих веков.

Такого рода простые, даже грубоватые, портреты появлялись еще и потому, что заказывавшие их императоры сами были солдатами, проведшими жизнь в войнах и походах. Утонченная культура предшествующих поколений была им чужда и непонятна. Веря только своей силе, они хотели видеть себя в портретах такими, какими были на самом деле.

Император Бальбин.

Мрамор. Государственный Эрмитаж. Римская работа III в. н. э. Портрет безвольного и слабого императора, возведенного солдатами на трон и ими вскоре убитого. Скульптор использовал резкие и скупые приемы, что характерно для искусства III в.

Нельзя забывать и о том, что в Рим властно проникало культура покоренных римлянами народов, которых сами римляне называли варварами, — галлов, германцев. Их искусство, живое, чуждое всякой изысканности, отличалось наблюдательностью, простотой, совершенным отсутствием идеализации. Их искусство влияло на римский портрет, сообщая ему ту выразительную простоту и грубоватую живость, которая так чувствуется в портрете Филиппа Аравитянина.

Портрет, правдивый, живой и выразительный, — одно из самых значительных явлений искусства Рима. Недаром и много веков спустя римские портреты вызывали восхищение и служили образцами для подражания. Недаром и мы сегодня встречаемся с мраморными бюстами римлян, как с живыми людьми.

Лукреций

Рождение поэзии

Греция, взятая в плен,

победителей диких пленила:

В Лáций суровый искусства

    она принесла…

Гораций.

С древнейших времен жители Италии любили песни. Песня облегчала труд крестьянина. В песнях изливал он печаль и проявлял радость. В песнях обращался к богам с просьбами о хорошем урожае, об исцелении больных, о победе над врагами. Песни звучали на свадьбах и похоронах.

В праздники за пиршественным столом было принято петь песни о подвигах легендарных героев, о Ромуле и Реме, о первых римских царях, о Муции Сцеволе, который сжег на огне руку, чтобы показать свое презрение к пыткам и смерти.

Во время Сатурналий^[24] на площадях под открытым небом пели и плясали ряженые, высмеивали знатных и богатых граждан, разыгрывали смешные сценки из жизни римлян.

В устном народном творчестве зарождаются все основные виды поэзии — эпос и лирика, трагедия и комедия. Из игр и песен ряженых во время народных праздников возникает драма. Из застольных песен о подвигах героев рождается эпос. Из песен трудовых, свадебных, похоронных берут свое начало разные виды лирической поэзии.

По словам М. Горького, фольклор является «плодотворной почвой», «началом искусства слова». Особенность римской литературы в том, что она, уходя корнями в устное творчество, испытала на себе могучее влияние греческой литературы с самого начала своего развития.

В завоеванных греческих городах римляне нашли высокоразвитую культуру: прекрасные храмы, удивительные по красоте и пропорциям статуи, бессмертные произведения греческой поэзии, различные науки — философию, историю, математику, естествознание…

Греческая культура оказала глубокое влияние на римлян. Местные италийские божества постепенно приобрели черты таких же идеально прекрасных мужчин и женщин, каких они видели в изваяниях олимпийских богов. В Риме строили величественные храмы по образцам эллинской архитектуры. Римляне преклонялись перед гением греческих авторов, они изучали греческий язык, греческую литературу и философию. Они хотели создать такие же бессмертные произведения искусства, какие создали греки, такие же стихи и поэмы, трагедии и комедии.

Римская литература начинает свое развитие с переводов греческих произведений на латинский язык. Постепенно римская поэзия наполняется современным национальным содержанием, поэты шире используют местное народное творчество. Римские писатели продолжают брать за образец греческие произведения, но рисуют жизнь своих современников, римские нравы и обычаи, выражают мысли и чувства своего народа.

Не случайно первым римским поэтом был грек из Тарента Ливий Андроник, который жил в III в. до н. э. Он попал в плен к римлянам и, как многие пленные греки, стал обучать богатых римских юношей всем наукам. Ливий Андроник решил познакомить римлян с гомеровским эпосом и создал героическую поэму «Латинская Одиссея» — первый перевод Гомера на латинский язык. Затем он переводил греческие трагедии и комедии, писал торжественные гимны, подражая великим поэтам Греции. Римляне считали Ливия Андроника зачинателем основных поэтических жанров на латинском языке.

В III в. до н. э. жил первый национальный поэт Рима — Гней Невий. Он прославил подвиги римлян в борьбе с Карфагеном в поэме «Пуническая война». Он создавал трагедии и комедии по греческим образцам. Так, взяв за образец Аристофана, он в своих комедиях высмеял римских политических деятелей, за что был жестоко наказан и навсегда выслан из Рима.

Третьим выдающимся поэтом эпохи Пунических войн был Квинт Энний, которого называли «римским Гомером». Он разработал стихотворную форму латинского гекзаметра, и его историко-мифологическая поэма «Анналы» считалась лучшим произведением римского эпоса до появления «Энеиды» Вергилия. Энний писал также трагедии и комедии и положил начало новому поэтическому жанру, который не получил развития в Греции, — жанру сатиры.

В III–II вв. до н. э. особенного развития достигает римская драма. Трагедии и комедии Ливия Андроника, Гнея Невия и Квинта Энния до нас не дошли. Зато сохранилось 20 комедий Плавта и 6 комедий Теренция — двух величайших комедиографов древности.

Тит Макций Плавт, выходец из низов римского общества, профессиональный актер, создал произведения, сверкающие остроумием, весельем, радостью жизни, пронизанные подлинно народным юмором. Он осмеял многие стороны современной ему жизни и вылепил яркие характеры — олицетворение общечеловеческих пороков.

Отпущенный на волю раб из Карфагена Публий Теренций Афр, взяв за образец греческого комедиографа Менандра, создал изысканные и остроумные комедии, исполненные глубокого гуманизма и искренней симпатии к простым и бедным людям.

Комедии Плавта и Теренция оказали огромное влияние на развитие европейской драмы. Сюжеты их произведений использовали драматурги всех стран Европы, в том числе Шекспир в Англии и Мольер во Франции. Высокую оценку дал комедиям Плавта и Теренция А. С. Грибоедов, их изучал и переводил на русский язык А. Н. Островский.

В эпоху гражданских войн в Риме поэзия уступает пальму первенства прозе, которая может активнее влиять на политическую жизнь и действеннее вторгаться в борьбу враждующих классов, сословий, партий и претендентов на диктаторские полномочия в Риме. Вот почему в литературе этого периода на первое место выступают речи Цицерона, исторические сочинения Саллюстия и Юлия Цезаря. Из поэтических произведений этой бурной эпохи до нас дошли философская поэма Лукреция «О природе вещей» и маленькая книга лирических стихотворений Катулла.

Принципат Октавиана Августа — эпоха наивысшего расцвета римской поэзии, ее называют «золотым веком» римской литературы. В эту эпоху жили три величайших поэта Рима — Вергилий, Гораций и Овидий. Особое развитие получает в это время римская элегия в творчестве Тибулла и Проперция. Для них характерен уход от общественно-политических тем в мир интимных переживаний. Элегия, очень разнообразная по своему содержанию в классической греческой лирике, превращается в глубоко субъективное, чаще всего любовное излияние. Тибулл призывает в своих элегиях бежать из шумного Рима в тихую и мирную деревню, проклинает войну и прославляет свою возлюбленную Делию. Проперций в пламенных стихах описывает свою любовь к прекрасной Цинции, а когда любимая ему изменяет, изображает любовь как страшную, неизлечимую болезнь. Элегии Тибулла и Проперция вдохновляли многих поэтов нового времени. Под их влиянием написал «Римские элегии» Гёте. Много печальных элегий создал юный Пушкин, называвший себя «крестником Тибулла».

Литературу эпохи террора (правление Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона) называют «серебряным веком» римской литературы. Писатели этой эпохи избегали современных политических тем, но произведения их проникнуты тайной ненавистью к деспотизму. В это время жили замечательные писатели, но многие пали жертвами кровавого террора. Так, император Нерон приговорил к смерти своего учителя знаменитого философа Сенеку — автора прославленных трагедий; молодого талантливого эпического поэта Лукана — автора исторической поэмы о гражданской войне «Фарсалия»; блестящего сатирика Петрония — автора романа в прозе и стихах «Сатирикон», где он живо изобразил самые различные стороны римской жизни.

Из художественных произведений эпохи римской империи особенно большую роль в развитии европейской литературы сыграли басни Федра, эпиграммы Марциала, сатиры Ювенала, а также роман Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел».

Римская поэзия дошла до наших дней в очень неполном виде и напоминает музей древней скульптуры. Редко находят в земле во всей красоте античные статуи. В большинстве случаев перед нами осколки прекрасных изваяний.

Время — жестокий судья. Но нельзя назвать его несправедливым. Сохранились лучшие образцы римской поэзии. Уцелели произведения, которые больше ценились, подробнее изучались в школе, чаще переписывались.

Лучшие произведения римской поэзии вошли в золотой фонд мировой литературы. Они не утратили своего обаяния. Римские поэты в течение многих веков вдохновляют художников и доставляют наслаждение читателям всех народов. Имена этих поэтов бессмертны.

Воинствующий атеист

Лукреций прославлял Эпикура как героя, впервые низвергнувшего богов и поправшего религию.

К. Маркс.

Тит Лукреций Кар был крупнейшим эпическим поэтом последнего века Республики. Современник Цицерона и Юлия Цезаря, он был свидетелем кровавых событий эпохи гражданских войн. В своих стихах он обращается к богине любви Венере с просьбой уговорить бога Марса прекратить кровопролитие, принести долгожданный мир жителям Рима.

О жизни самого Лукреция мы почти ничего не знаем. До нас дошло довольно сомнительное известие одного писателя IV в. н. э. о том, что Лукреций родился в 95 г. до н. э., что он страдал душевной болезнью и в припадке безумия покончил с собой в возрасте 44 лет.

Всю жизнь Лукреций работал над поэмой «О природе вещей». Он не успел ее закончить. После смерти поэта Цицерон выпустил в свет поэму Лукреция в том незавершенном виде, в котором она дошла до наших дней.

Тит Лукреций Кар. Античная гемма.

Поэма «О природе вещей» — философский эпос. Лукреций поставил перед собой очень трудную задачу. Он решил популярно изложить в стихах материалистическое учение великих греческих мыслителей Демокрита и Эпикура.

С гордостью говорит поэт о том, что он первый в Риме воспел в стихах эпикурейскую философию:

Среди просвещенных римлян широко распространялись самые различные течения греческой философии. Наиболее популярными были идеалистические учения стоиков и поздних последователей Платона. Из философии Эпикура римские писатели взяли в основном его этику, житейская мудрость которой заключалась в том, чтобы избежать страданий и найти счастье в жизни. Лукреций посвятил свою поэму главным образом физике Эпикура — его теории атомного строения материи.

Далеко не всякий римлянин интересовался этими вопросами. Поэзия же получила в то время самое широкое распространение. Вот почему Лукреций для решения своей просветительской задачи избирает поэтическую форму. Он сравнивает себя с врачом, который смазывает медом горькое лекарство, чтобы вылечить больного ребенка:

Очень непросто было ему облечь свою теорию в звучные гекзаметры.

пишет Лукреций в начале поэмы. Он жалуется на «нищету языка» и отсутствие в нем терминов для точного определения философских понятий. Многие термины, созданные Лукрецием по греческим образцам, прочно вошли в римскую науку, а затем и в общеевропейскую научную терминологию. Поэт полон решимости этот неимоверный

С восторгом и преклонением говорит Лукреций о своем учителе Эпикуре:

Пламенный поклонник философа Эпикура, Лукреций не только излагает учение греческого материалиста, но и сам творчески его развивает. Лукреций — великий философ и великий поэт. Он размышляет о мироздании как ученый, но видит мир глазами художника. Лукреций рисует яркие образы, живые картины из жизни природы.

Поэма Лукреция состоит из шести книг. Она вся посвящена единой цели — разумно, научно объяснить все явления в природе. Поэт хочет освободить человеческий разум от гнета религии, от веры в предсказания и гадания, в чудеса и загробную жизнь. Лукреций говорит, что люди жили в вечном страхе —

Когда люди не могут разумно объяснить окружающий мир, они напрасно трепещут перед властью придуманных ими чудес:

Главную свою задачу Лукреций видит в том, чтобы освободить человека от страха перед муками загробного царства

По мнению Лукреция, страх породил веру в первых богов. Люди трепетали перед таинственными и грозными явлениями природы. Они не могли объяснить чередование времен года, появление небесных светил, землетрясения и сновидения и считали все непонятное деяниями богов:

Религия не только наполняет душу человека страхом и трепетом, но и толкает его на преступления. Лукреций напоминает о человеческих жертвоприношениях и приводит пример из троянских сказаний, когда Агамемнон должен был принести в жертву родную дочь Ифианассу (Ифигению), чтобы боги дали ему попутный ветер для похода на Трою. Несчастную заманили в гавань Авлиду, обещая выдать замуж за славного героя Ахилла, но вместо свадьбы ее ждала лютая смерть:

Можно ли после этого подчиняться жрецам и верить предсказателям!

Смешно и наивно верить в существование фантастических существ, представляющих собою самые невероятные сочетания известных человеку животных: кентавр — полумужчина, полулошадь; сирена — полуженщина, полурыба; сфинкс — чудовище с телом львицы, хвостом змеи и головой женщины и т. п. Невозможность их существования Лукреций доказывает различными доводами:

Каждый вид животного имеет свои законы развития. В три года конь в полном расцвете, а ребенок мал, а когда у юноши появляется первый пушок на щеках, одряхлевший конь уже прощается с жизнью. Не могут быть у одного существа части тела «в разладе друг с другом» —

Люди сами придумали мифы — эти прекрасные, полные поэзии сказки. Только не нужно принимать их за быль — верить всем чудесам, которые происходили с мифическими героями. Пусть поэт называет имена богов и героев, только бы он не думал, что земля или море могут чувствовать и повелевать:

Лукреций не отрицает существования богов. Но если они обитают где-то в далеких межзвездных пространствах, то они не имеют никакого отношения к жизни людей и не могут влиять на их судьбы,

Природа, которая развивается по своим собственным законам, всегда была и будет — боги не могли ее создать и не смогут уничтожить:

Боги не могут наказывать человека на том свете. Напрасно люди верят в сказки о загробном царстве, напрасно боятся пламенных вод Флегетона, адского пса трехголового Цербера, страшных подземелий мрачного Тартара. Все ужасы загробного мира существуют лишь в воображении человека. А душа его не может жить отдельно от тела:

Душа, наше сознание, наш разум — неотъемлемая часть живого тела. В мире бесчисленно много неодушевленных тел, но бестелесной души быть не может. Душа не может существовать вне смертного тела. Тело и душа человека одновременно зарождаются и вместе умирают:

Отвергая загробную жизнь, великий поэт и мыслитель не только подрывает авторитет римской мифологии, но и наносит сокрушительный удар по всякой религии на все времена.

Поэтический властитель мира

Лукреций — свежий, смелый, поэтический властитель мира.

К. Маркс.

Отвергая власть богов над людьми, Лукреций прославляет человека, силу его разума. Мысль его проникает в тайны природы, объясняет непонятные явления в жизни растений, животных, людей, уносится в далекие звездные миры. Есть еще много нераскрытых законов, неразгаданных тайн. Но нет в мире чудес. Все имеет свои причины и следствия. Природа живет по определенным законам. И задача мыслителя — эти законы познать и открыть их людям.

Лукреций часто дает два-три объяснения одному и тому же явлению в природе, не зная, какое из них предпочесть. Его главная цель — показать, что ничего сверхъестественного в мире нет, что человек может все понять и объяснить. Этому Лукреций отдаст всю страсть мыслителя, уверенного в своей правоте, все вдохновение поэта.

Природа вечна. Она всегда была, есть и будет. Ее не могли создать боги из пустоты:

Лукреций много раз повторяет эту важнейшую истину:

Каждое живое существо смертно. Каждый отдельный предмет возникает и исчезает. Каждое явление имеет свое начало и свой конец. Но на смену им приходят другие существа, предметы, явления. Без конца происходит этот круговорот. Всякая смерть есть рождение. Сама природа, объединяющая этот изменчивый мир, бессмертна:

Вселенная бесконечна. Пространство не знает предела. В мире нет ни конца, ни начала. Каждый отдельный предмет ограничен. Но в природе предметов бесконечное множество и поэтому

Как далеко ни прошел бы человек, он всегда может сделать еще один шаг. Как бы сильно ни метнул он копье, оно или ударится во что-либо, или полетит еще дальше. Значит, что-то есть за этой границей и в том, и в другом случае. Море ограничено сушей. Вершины гор соприкасаются с воздухом. Как далеко ни проник бы взор человека в бескрайнее небо, за одними звездными мирами будут без конца открываться все новые и новые миры:

Время, так же как и пространство, не существует само по себе. Каждое явление или было в прошлом, или есть в настоящем, или совершится в будущем. Все происходит в определенное время. Вне времени нет ничего. Лукреций, по существу, предвосхитил одно из основных положений современного материализма о том, что пространство и время являются формами существования материи:

В мире нет ничего постоянного. Все течет, все изменяется. Материя вечно меняет свое состояние: из твердого переходит в жидкое, из жидкого — в газообразное. Все изменения происходят по определенным законам. Материя и движение составляют единое целое, они не могут существовать друг без друга.

Все в природе в движении, в постоянном изменении, в бесконечной смене предметов, явлений и свойств, в рождении и умирании, в постоянной борьбе:

В природе все тела, все предметы состоят из мельчайших частичек материи, которые находятся в постоянном движении и, сцепляясь друг с другом, образуют различные по свойствам своим вещества. Правда, эти мельчайшие частички невозможно увидеть. Но разве кто-нибудь видел своими глазами ветер, который неистово бичует волны, разносит по небу тучи, вырывает с корнем деревья и сотрясает горные выси? Воздух, вода и земля — все состоит из атомов. То, что не может человек увидеть глазами, то может мудрец постичь своим разумом. Так, в темной комнате мы ничего не видим, и нам кажется, что она совсем пуста, но как только темноту прорежет солнечный луч, мы убеждаемся, что в воздухе мириады пылинок:

Из атомов состоят все живые создания — тела всех животных и даже людей. Поэтому смерть неизбежна для каждого существа: всякое тело рано или поздно распадется на составные части. Но не могут исчезнуть атомы — первоначала вещей. Они будут вечно соединяться и создавать новые тела. Природа бессмертна.

По мнениюЛукреция, душа человека тоже состоит из атомов, самых маленьких, гладких и круглых, самых чувствительных. И когда распадаются атомы тела, одновременно распадаются и атомы души. Поэтому никакой загробной жизни быть не может. По поводу этих наивных взглядов Эпикура и Лукреция на атомное строение души великий идеалист Гегель гневно писал: «Все это пустые слова!» В. И. Ленин в пометках на полях книги энергично возражал ему: «Нет, это гениальные догадки и указания пути науке, а не поповщине… Это тоже чудесно!!!»

Лукреций утверждает, что «сущность духа телесна». Мысли и чувства возникают вместе с рождением человека и исчезают в момент его смерти. Душа человека не может существовать вне его тела. Лукреций смеется над теми, кто верит, что душа может жить независимо от тела. Ведь если допустить, что мысли и чувства могут существовать сами по себе, то, наверное, и атомы, из которых состоит вся природа, тоже могут мыслить и чувствовать:

Но неживая материя никакими чувствами не наделена. Даже рука человека, отделенная от своего тела, чувствовать не может. Всякое существо, наделенное чувствами, «должно состоять из начал, безусловно, чувства лишенных». Бесчувственные элементы нашего тела при определенных условиях обретают способность мыслить и чувствовать; так, сухие поленья, если их поджечь, могут разгореться ярким огнем.

Человек постигает окружающий его мир с помощью чувств. Органы чувств помогают ему определить свет и звук, запах и вкус, «что мягко, что твердо, холодно иль горячо, иль окрашено так иль иначе». Лукреций считает, что чувства порождают представления о предметах. Разум может верно или неверно объяснить те или иные явления, но «чувств опровергнуть ничем невозможно». Мельчайшие частички материи соприкасаются с нашим языком, попадают к нам в нос или в ухо, и от этого мы ощущаем вкус или запах, слышим звук. Однако возможности наших органов чувств ограниченны. Зрачки наших глаз не могут различать мельчайших частичек материи,

Люди лучше всего постигают то, что можно непосредственно ощутить — увидеть, услышать, попробовать, потрогать, понюхать. Вот почему так трудно людей убедить, что вся природа состоит из атомов: они так малы, что нельзя их увидеть.

Лукреций развертывает величественную картину развития жизни на земле: сначала появились растения, затем — различные животные. Вымерли огромные звери, которые жили в далекие времена. На смену им пришли не такие большие, но зато более сильные и хитрые. Позже других животных появился человек.

Лукреций рисует историю человечества не по мифам. Он решительно отбрасывает легенду о «золотом веке», согласно которой люди жили вначале блаженно и счастливо под властью бога Сатурна. Первые люди жили не как бессмертные боги, а как дикие звери. Поэт приводит много наблюдений, которые показывают близость человека к другим животным. Он смеется над теми, кто верит, что раньше «по земле золотые реки текли и цвели самоцветами всюду деревья». Первобытные люди были сильны и выносливы.

Люди питались плодами. Шкуры, снятые с диких животных, прикрывали их тело, «в рощах, в лесах или в горных они обитали пещерах». Первым оружием человека была только палка.

Не Прометей принес людям божественный пламень — люди сами научились добывать огонь трением. Они наблюдали, как молния падает с неба и вызывает пожар. Они видели, как при сильном ветре сухие деревья трутся стволами и ветвями, и «мощное трение их исторгает огонь».

Так же отвергает Лукреций и наивное объяснение происхождения языка:

Речь не могла быть изобретена одним человеком. В общей борьбе и в общем труде люди постепенно научились говорить, им «нужда подсказала названья предметов».

Сперва люди научились использовать медь — она мягче, и ее легче обрабатывать. Позднее вошло в употребление железо. Постепенно люди научились строить жилища, обрабатывать землю, спускать в море свои корабли. В человеческом обществе возникает семья, государство, законы. Потом развиваются искусства, которые доставляют наслаждение людям:

Лукрецию представляется наивысшим наслаждением открывать законы природы и разъяснять их людям. Вся поэма пронизана радостью поисков истины и открытий. Вся поэма прославляет могущество разума. С гордостью поэт говорит о человеке, который с помощью мысли проникает в скрытые тайны природы и добывает там истину. Таким был для Лукреция учитель его Эпикур, который мыслью своей пронесся по безграничным пространствам, которого не могли запугать ни молва о богах, ни небесные громы и молнии.

Отбросив все религиозные объяснения, Лукреций старается найти естественные причины всем явлениям в мире. Если гром и молнию наивные люди объясняют гневом Юпитера, то Лукреций говорит, что они зарождаются от столкновения туч. День сменяется ночью, потому что солнце скрывается за горизонтом, чтобы утром вновь появиться с востока на небосводе. Луна светит потому, что она отражает лучи невидимого ночью солнца. Затмение солнца может быть потому, что луна встает между солнцем и землей и загораживает дорогу солнечным лучам.

Замечательные по своей смелости мысли высказывает Лукреций о круговороте воды в природе и о причинах вулканических извержений, об отражении предметов в зеркале и о происхождении языка, о наследственности и о причинах сновидений.

Многое в поэме «О природе вещей» нам кажется детски наивным: ведь она написана на заре европейской науки. Но многие гениальные догадки Лукреция превратились в научные истины, доказанные через две тысячи лет. В стихах Лукреция в самой общей форме предвосхищаются и учение Джордано Бруно о бесконечности миров, и закон сохранения материи Ломоносова — Лавуазье, и атомистическая теория Дальтона — Гей-Люссака, и закономерности, открытые Менделеевым, и теория естественного отбора Дарвина.

Поэма Лукреция отличается высокими поэтическими достоинствами. В пламенных стихах он воспевает природу и человека. Яркими красками рисует картины возникновения и распада различных форм неживой материи, появления и гибели растений и животных, рождения и смерти людей, государств и бесконечных миров.

Работа Лукреция над стихотворной формой гекзаметра во многом подготовила почву для расцвета римской поэзии в эпоху «золотого века». Противники материалистической философии отдавали должное Лукрецию как поэту. Цицерон писал брату, что в поэме «О природе вещей» чувствуется природное дарование и высокое искусство автора. Он считал необходимым сохранить это замечательное произведение для потомства, хотя сам не разделял философских взглядов Лукреция.

писал Вергилий в «Георгиках». С восторгом говорил о Лукреции Овидий. В Риме за ним прочно закрепилась слава великого поэта.

В средние века Лукреций, как и Эпикур, считался безбожником и вызывал бешеные нападки всех отцов церкви. Его стихи наносили удары не только по языческой мифологии, но и по христианской религии. Мрачные тени потустороннего мира развеивала в прах «смелая, громовая песнь Лукреция» (К. Маркс).

Начиная с XV в. возрождается слава Лукреция. Его издают, изучают и комментируют ученые эпохи Возрождения. Произведения Демокрита и Эпикура сохранились в очень неполном виде. Поэтому поэма Лукреция оказалась единственным произведением, где последовательно изложено учение античных материалистов. Гениальная поэма римского поэта оказала могучее воздействие на многих мыслителей нового времени — Джордано Бруно и Фрэнсиса Бэкона, Гассенди и Гоббса, Ньютона и Локка, Гельвеция и Гольбаха, Дидро и Канта, Ломоносова и Радищева.

Особенно высоко оценили поэму «О природе вещей» классики марксизма. Карл Маркс широко использовал ее в своей докторской диссертации «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура», где он с восторгом говорит о Лукреции как о поэте и мыслителе.

Катулл

Первый римский лирик

Во времена Катилины в Риме жил «латинский Пушкин» — поэт Валерий Катулл.

А. А. Блок.

Если самым знаменитым эпическим поэтом последнего века Республики считают Лукреция, то крупнейшим лирическим поэтом того времени был Гай Валерий Катулл.

Катулл родился в 87 г. до н. э. на севере Италии, недалеко от города Вероны. Там, в плодородной долине реки По, у подножия Альпийских гор, на берегу живописного Гардского озера, прошло детство поэта.

Стихи он начал сочинять очень рано. Впоследствии поэт вспоминал: «В те времена, как впервые получил я белую тогу, много я песен пропел…»

Отец Катулла, по-видимому, был влиятельным в своей провинции человеком. По свидетельству писателя Светония, он был в дружественных отношениях с Юлием Цезарем.

Жители провинций недавно добились прав римских граждан, перед ними открылись пути к столичному образованию, к политической карьере, к богатству и славе. Среди юношей, которые устремились из разных городов Италии в Рим, был и юный Катулл. Однако его не привлекали ни честолюбивые соблазны государственной службы, ни научные проблемы, сулящие радость уединенных занятии греческой философией. Он всецело отдался беспечной и веселой светской жизни, проводил время в кругу близких друзей, чаще всего соседей и земляков — выходцев из той же провинции.

Хотя Катулл не принимал непосредственного участия в политической деятельности, в стихах ярко отразились его взгляды. Вполне справедливо писал А. А. Блок: «Личная страсть Катулла, как страсть всякого поэта, была насыщена духом эпохи… В эпохи бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также преисполняются бурей и тревогой…»

В стихах римского поэта встречаются отклики на волнующие его события. Катулл неодобрительно относился к деятельности триумвиров, позволял себе смелые выпады против Помпея и Цезаря. Грубо и безжалостно поносил он своего земляка Мамурру, приближенного Юлия Цезаря, который беззастенчиво грабил покоренные провинции:

Катулл воздает должное Цезарю как гениальному полководцу, но не может простить ему несправедливость и расточительность. Приближенным, которые поддерживают его, карьеристам и подхалимам, Цезарь разрешает грабить государственное добро и покоренные страны. Последние строки этого стихотворения показывают, что Катулл одинаково порицал и Цезаря и Помпея в их честолюбивой борьбе за власть:

Гневом и ненавистью дышат стихи Катулла, направленные против римского всадника Коминия, выступившего против народного трибуна Корнелия и вызвавшего возмущение свободных граждан Рима:

Политические авантюристы, окружающие Юлия Цезаря, не гнушаясь никакими средствами, рвутся к власти. Легат Цезаря Ноний занимает должность курульного эдила — одну из высших государственных должностей. Цезарианец Ватиний с помощью подкупа становится претором и уже клянется консульством, которое ему обещает Цезарь. Республика становится ширмой, за которой совершаются грязные политические спекуляции. И Катулл в отчаянии восклицает:

Друг Катулла Лициний Кальв выступил обвинителем против Ватиния и в страстной речи доказал, что тот нечестным путем добился должности претора. Напуганный обвинениями Кальва, Ватиний воскликнул: «Неужели я должен оказаться виновным только потому, что мой обвинитель так красноречив?» Катулл откликнулся на это событие эпиграммой, где он подсмеивается и над своим другом Кальвом, который отличался очень малым ростом:

На этом знаменитом процессе защитником цезарианца Ватиния был Цицерон. Конечно, симпатии Катулла были не на его стороне. Ведь два года назад Цицерон выступал против того же самого Ватиния. Но Ватиний пользовался поддержкой Цезаря, а Цицерон как раз в это время пошел на сближение с Юлием Цезарем. Катулл не мог простить Цицерону, что тот изменил своим республиканским идеалам. До нас дошла полная язвительной иронии эпиграмма на Цицерона, в которой Катулл намекает на беспринципность «наилучшего» из ораторов Рима:

В Риме все явственнее ощущалась тенденция к единовластию, и Катулл отрицательно относился к Юлию Цезарю и его приверженцам. В язвительных эпиграммах Катулл высмеивает будущего диктатора. Он наделяет его всеми нравственными пороками:

Юлий Цезарь признавался, что поэт Катулл «навеки запятнал его имя». Он предпринимал попытки примириться с Катуллом и приблизить к себе злоязычного поэта. Но Катулл смело отказался служить и угождать могущественному триумвиру:

Катулл был в центре литературного кружка молодых поэтов Рима. Они создали новое направление в латинской поэзии, выступили против поклонников старинного стиля, которые подражали первым поэтам Рима и писали тяжеловесные, высокопарные произведения. Вместо огромных поэм они создавали маленькие, остроумные, изящные стихотворения. В стихах Катулла рисуются не величественные картины из мифологии, не грандиозные битвы и походы, а самые незначительные эпизоды из личной жизни: любовные похождения, всякие пустяки, которые сам поэт называл «глупостями» и «безделками». Вместо высокопарного риторического стиля Катулл создал общедоступный, легкий, обыденный стиль. Он ввел в поэзию живой язык, который можно было услышать на улице, в общественной бане, на базарной площади. Поэт умышленно включал в стихи грубые, вульгарные слова, провинциальные выражения.

Цицерон называл Катулла и его литературных единомышленников «неотериками» — поэтами нового направления. Это название закрепилось за ними в истории литературы. Неотерики увлекались поздней греческой лирикой эпохи эллинизма, центром которой была Александрия, столица Египта.

Александрийская поэзия уделяла основное внимание личной жизни человека. Это сближало с александрийскими поэтами Катулла и его друзей. Они писали подражания греческим лирикам, заимствовали у них темы и стихотворные размеры. До нас дошли изящные, написанные в духе александрийской лирики небольшие поэмы Катулла — эпиллии «Брачная песнь», «Аттис», «Свадьба Пелея и Фетиды», «Волосы Береники».

Катулл смотрел на поэзию прежде всего как на источник наслаждения, забаву и развлечение. Стихотворения должны блистать отделкой, игрой мысли, неожиданной концовкой. Катулл считал, что в стихах можно писать о чем угодно, было бы ярко, остроумно, занимательно. Задача поэта — насмешить, растрогать, удивить, создать настроение.

Когда два приятеля Фурий и Аврелий, известные далеко не нравственным поведением, стали упрекать Катулла, что он сочиняет грубые и неприличные стихи, поэт дал им резкую отповедь:

Мысль Катулла о том, что жизнь поэта должна быть безупречной, а стихи его могут быть нескромными, была подхвачена многими римскими поэтами, в том числе Овидием и Марциалом.

Катулл развивал традиционные темы александрийской лирики — любовь и дружба, вино и веселье. Во время дружеской пирушки нужно беспечно веселиться, незачем разбавлять водой крепкое фалернское вино:

Традиционные темы греческой лирики наполнялись в творчестве Катулла живительными соками реальной жизни. Он использовал греческие стихотворные размеры, сюжеты и мифы. Однако он создавал не литературные подражания, а живые сцены — в общественных банях или цирюльнях, в книжных лавках или на улицах Рима. То, что было для многих поздних поэтов только литературной традицией, составляло реальное содержание жизни Катулла. Любовь и ревность терзали его сердце. Дружба играла исключительную роль в его жизни. Вино лилось рекой во время дружеских пирушек. Бурно и безнравственно проводила свои дни золотая молодежь Рима, в кругу которой вращался Катулл. Он нередко иронизировал над своим праздным образом жизни:

Катулл едко высмеивал своих литературных противников. Поэму сторонника архаической поэзии Волюзия «Анналы» он называл «худшим вздором дряннейшего поэта»:

Высокопарной героической поэме бездарного Волюзия Катулл противопоставляет изысканный и тщательно отделанный эпиллий «Смирна», над которым его земляк и товарищ по кружку неотериков Гай Гельвий Цинна трудился много лет:

Поэзия в Риме получила очень широкое распространение. Каждый образованный римлянин упражнялся в сочинении стихов, много внимания этому уделялось во время школьного обучения. Появилось множество графоманов, бездарных писак, воображавших себя поэтами. Они выпускали свои вирши в роскошных изданиях. Катулл, который особое значение придавал форме поэтических произведений, высмеивал подобных рифмоплетов:

Ближайший друг Катулла Лициний Кальв подарил ему в шутку стихи их литературных противников — к празднику Сатурналий римляне обычно обменивались дружескими подарками. Катулл готов возненавидеть своего друга, как Ватиний, которого Кальв публично изобличил в преступлениях:

И Катулл готовит своему другу страшную месть: он хочет скупить в книжных лавках произведения самых бездарных графоманов, чтобы подарить всю эту пачкотню своему коварному приятелю:

Борьба Катулла с литературными консерваторами и бездарными виршеплетами неотделима от личных отношений поэта с этими людьми. Человек горячего сердца, Катулл умел крепко и преданно любить друзей и страстно ненавидеть врагов. Катулл знает цену острому слову. Он уверен, что пропитанная ядом иронии эпиграмма бьет гораздо больнее, чем рука. Обрушив на голову одного из своих недругов целый град оскорбительных эпиграмм, одну из них он заключает:

Месть поэта страшнее самой смерти. Он может так запятнать имя предателя, что из поколения в поколение будет переходить его геростратова слава:

Катулл не сомневается в своем предназначении. Вместе с его стихами перейдут к далеким потомкам имена его друзей и врагов. Когда незадачливый соперник попытался отнять у него любимую, поэт язвительными стихами пригвоздил его к позору в веках:

Катулл умеет мстить своим врагам. Но он умеет сильно и преданно любить своих друзей. В числе самых близких друзей — историк Корнелий Непот, которому Катулл посвятил сборник своих стихотворений; поэт Валерий Катон — один из организаторов кружка неотериков; оратор Лициний Кальв и др. За любовь и верность Катулл платит друзьям той же монетой. На него можно положиться, ему нужно доверять, он умеет хранить тайны, как бог молчания Гарпократ:

Катулл радуется, что Кальв одержал победу в судебном процессе, что поэт Цинна «свой труд завершил, и закончена „Смирна“», что Корнелий Непот «первый среди римлян судьбы мира всего вместить решился в три ученнейших, трудоемких тома». Поэт живет общими с ними интересами, остро переживает их неудачи, восторженно приветствует их успехи. В минуты неудач и горьких разочарований Катулл обращается за помощью к друзьям, потому что «друга коротенькое слово Симонидовых жалоб^[30] ему дороже».

Услышав новые хорошие стихи, Катулл спешит позвать в свой дом друзей, чтобы поделиться поэтическими радостями. Любимым занятием при дружеских встречах были совместные импровизации, состязания в сочинении экспромтов, буриме, стихотворных вопросов и ответов. Чаще всего Катулл занимался этим с лучшим другом своим Лицинием Кальвом:

Дружеские послания Катулла живо рисуют быт и нравы того времени. В них мы можем найти множество подробностей, вплоть до названий тех мест в Риме, где Катулл и его друзья любили проводить время:

Жизнь Катулла, полная бурных переживаний, небогата внешними биографическими данными. Несколько лет провел он в Риме, изредка наведываясь в предместья Вероны, в дом отца. Но недолго тешили его радости разгульной светской жизни. Судьба поэта омрачилась трагическими событиями, когда ему не было еще 30 лет. Из далекой Малой Азии пришло известие, что там умер горячо любимый брат. Катулл на время уехал в дом родителей. Вернувшись в Рим, он узнал, что женщина, которую он страстно любил, ему изменила. Он убедился в предательстве самых близких друзей. Подавленный горем, Катулл решил покинуть Рим. В 57 г. до н. э. он вступил в свиту претора Меммия^[31] и отправился сопровождать его в Малую Азию, в провинцию Вифинию.

Путешествие помогло Катуллу пережить горечь разочарований. Смена впечатлений и приход весны вернули поэту присущую ему жизнерадостность:

Катулл посетил города Греции и Малой Азии. Он проделал путь, который повторили потом величайшие поэты Рима: Гораций и Овидий в юности, Вергилий — перед смертью.

По-видимому, одной из причин поездки в Азию было желание поправить материальные дела. Жизнь в Риме поглощала уйму денег. Катулл часто жалуется в стихах, что у него «в кошельке загнездилась паутина». В шутливом приглашении в гости он обещает хорошо угостить приятеля, если тот принесет с собой и вино и закуску. В другом стихотворении он говорит, что дом его расположен не под западным ветром, не под южным и не под восточным:

Рим высасывал все соки из завоеванных стран. Наместники безжалостно грабили провинции. Обычно римские юноши возвращались из Азии разбогатевшими и преуспевающими по службе. Но Катуллу и здесь не повезло. Пробыв в свите Меммия менее года и ничего не заработав, он покинул своих спутников в столице Вифинии Никее:

Катулл возвратился в Рим, не сделав карьеры и не приобретя богатств. Такие неудачи не были редкими исключениями. Все барыши попадали прежде всего в руки знатных римлян, имеющих власть. Наместники наживались не только за счет местного населения, но и за счет своих подчиненных. Когда два приятеля Катулла с такой же «легкой ношею» вернулись в Рим из Испании, где они служили в свите претора Луция Кальпурния Пизона, близкого родственника Юлия Цезаря, Катулл вспомнил и свою поездку:

Катулл нередко вспоминает в стихах единственную попытку принять участие в служебной деятельности. Тяжело и остро переживает он свою неудачу. На расспросы о поездке в Вифинию отвечает, как всегда, шутливо и весело:

На обратном пути из Вифинии Катулл посетил могилу брата, который был похоронен в Малой Азии, на берегу Мраморного моря. Чувства, вызванные невозвратимой утратой, поэт выразил в эпитафии и в элегиях, пронизанных глубокой печалью:

Вернувшись на родину, Катулл не пожелал жить в Риме, где судьба нанесла ему столько тяжелых ударов. Он поехал в Верону, к берегам живописного горного озера Гарда, которое потом, вслед за Катуллом, воспели многие поэты. Там, на маленьком полуострове Сирмий, его ждал родительский дом. Ночью можно там было слушать «морской прибой», который несколько лет спустя прославил в стихах Вергилий. Днем можно было пройти в заросший зеленью грот, который и по сей день жители Вероны называют «гротом Катулла».

Радостно и взволнованно описывает Катулл свое возвращение на родину, встречу с Гардским озером — «красой озерных гладей и морских далей», с полуостровом Сирмий — «светочем всех островов и полуостровов» в мире. Как весел и счастлив он был, увидев снова родные места! Пусть радуется и смеется вместе с ним его родной дом и все вещи, которые встречают его в доме!

В тишине сельской жизни, вдали от Рима, где с новой силой разгорались политические страсти, Катулл создает последние свои произведения. Среди них выделяется небольшая поэма — глубоко психологический эпиллий «Аттис». Содержание его взято из поздних греческих мифов: прекрасный юноша Аттис покидает цивилизованную родину и бежит через моря в горные и лесные дебри Малой Азии, в дикие населенные кровожадными зверями леса Фригии. Живые впечатления от недавнего путешествия чувствуются в красочном описании природы, бурно расцветающей весной в тропических нагорьях Азии. За страданиями мятежного, обезумевшего Аттиса чувствуется внутренний разлад в душе самого поэта, его желание убежать от собственных переживаний, от мучений обманутой любви, от преступлений и подлостей Рима. С большой силой изображает Катулл одиночество своего героя и его тоску по родине. С ужасом и содроганием он описывает азиатские религиозные культы и дикие обряды, жертвой которых оказался его герой.

Жизнь в родном доме, красота и спокойствие сельских пейзажей умиротворяюще действуют на поэта, исцеляют его душевные раны. Он создает спокойные и светлые свадебные песни — эпиталамии, где чувствуется влияние прекрасных брачных гимнов великой поэтессы Сапфо и местного италийского фольклора. Одну из свадебных песен он посвятил счастливому бракосочетанию своего друга и соседа Манлия Торквата. В простых и трогательных словах он прославляет красоту юной невесты, которая с трепетом ждет любимого, и нетерпение жениха, который жадно прислушивается к звукам ее шагов. Сколько радостей, сколько ласк ждет счастливцев в тиши ночей! Как нежно, как преданно будут они любить друг друга! Для невесты будет светлым и радостным дом ее мужа, пока печальная старость не посеребрит ее волосы. Будет сын у них — весь в отца, и малютка Торкват протянет свои нежные ручки к матери и отца встретит с улыбкою!

Вдохновенно и искрение прославляет Катулл чистую любовь и счастливую семейную жизнь, которую ему не дано было изведать.

Начиная с 55 г. до н. э. сведения о поэте исчезают. По свидетельствам древних авторов и по мнению современных исследователей, поэт умер в 54 г. до н. э., в возрасте 33 лет. Обстоятельства его безвременной гибели нам неизвестны. Жизнь его, стремительная, бурная, полная кипучих страстей и горьких разочарований, трагически оборвалась. Он умер в самом расцвете своего творческого пути и, несомненно, мог бы создать еще множество прекрасных произведений.

Далеко не все стихотворения, которые он успел написать, дошли до наших дней. В начале XIV в. в одном из монастырей был найден пергамент со стихотворениями Катулла. «Эта маленькая книжка, жесткой пемзою вытертая гладко», состояла из 113 небольших стихотворений. Она поразила ученых итальянских гуманистов своей живостью. Книга была издана и переведена на все европейские языки. Она прошла через столетия и осталась одной из самых блестящих страниц в мировой поэзии.

Лесбия

Оставь, о Лесбия, лампаду

Близ ложа тихого любви…

А. С. Пушкин.

В центре лирики Катулла — любовные стихотворения. Эту вечную тему, столь популярную в античной поэзии, Катулл трактует широко и свободно: от возвышенного обожания до откровенной грубости. Богата и разнообразна гамма выраженных им чувств: глубокая страсть, шаловливая нежность, восторг и радость свидания, горечь разлуки, гнев и угрозы, ревность и ненависть. Катулл не избегает самых сокровенных сторон человеческих отношений. Он часто рисует нескромные и соблазнительные сцены, заявляя при этом:

Нельзя видеть в стихотворениях Катулла лишь страницы его личной биографии. Но в каждой строке бьется живое чувство поэта. Истинные, неподдельные страсти звучат в его стихах. Реальные радости и печали отражаются в них. Любовная лирика Катулла вызвана к жизни трагической страстью, которая потрясла его душу, погнала его прочь из Рима и, может быть, была причиной его гибели.

Когда юный поэт приехал в Рим, он встретил блестящую светскую красавицу Клодию, дочь Аппия Клавдия Пульхра, сестру народного трибуна Клодия Пульхра — ловкого демагога и ярого приверженца Юлия Цезаря. Это была женщина умная и обаятельная, легкомысленная и жестокая. Она играла немалую роль в тайной политике Рима. Имя ее мы встречаем у Цицерона, Саллюстия, Плутарха, Апулея и других древних писателей.

Клодия была женой консула Метелла, о котором Цицерон писал, что «Метелл — не человек, а камень, кусок меди, совершенная пустота». Замужество не мешало Клодии иметь множество поклонников. Впрочем, в этом отношении она не составляла исключения в ту эпоху всеобщего падения нравственности.

Клодия была ослепительно красива. Даже ее злейшие враги не могли не отдать ей должное. Цицерон ее ненавидел, в гневе ругал эту «общую подружку», «трехгрошовую Клитемнестру», но он же, отдавая должное ее уму и красоте, называл ее то «волоокой Герой», то «Медеей Палатинских садов».

Ослепленный красотой Клодии, Катулл влюбился в нее со всей силой юного чувства. И столичная красавица, пресыщенная обществом знатной светской молодежи, ответила на любовь молодого провинциала. Ее привлекли наивность и доверчивость, пылкость и искренность юного поэта. Однако счастье их было недолгим. Избалованная и эгоистичная, Клодия была переменчива. У Катулла появились соперники, а с ними ревность и разочарование в любви.

Когда Катулл, получив известие о смерти брата, уехал в Верону, Клодия ему окончательно изменила. Она вступила в открытую связь с оратором Марком Целием Руфом, закончившуюся скандальным судебным процессом, на котором и Клодия и Руф обливали друг друга грязью самых оскорбительных обвинений.

Несчастная любовь нашла свое отражение в лирике Катулла. Многие его стихотворения носят глубоко личный характер. Катулл создал единственный в своем роде роман из маленьких лирических стихотворений, и Клодия была прототипом героини этого романа. В жизни героев этого романа не происходит крупных событий. Но каждая мелочь приобретает исключительную значимость, как это и бывает в отношениях между влюбленными. В стихах Катулла ярко и правдиво звучат все оттенкичеловеческих чувств — от пламенной любви до испепеляющей ненависти, все нюансы сложных противоречивых отношений между влюбленными. С точки зрения проникновения поэта в мир интимных переживаний лирика Катулла не имеет ничего равного ей в античной поэзии.

Катулл назвал свою героиню Лесбией — в честь великой греческой поэтессы Сапфо, с острова Лесбоса, которая впервые открыла мир любовных переживаний в глубоких и светлых стихах. Катулл перевел на латинский язык ее знаменитую песнь любви, включив в нее обращение к своей возлюбленной:

Счастье быть рядом с любимой кажется несбыточной мечтой, «сладким, но недоступным счастьем». Но вот в доме друга Аллия происходит первое любовное свидание:

Катулл клянется, что никто так сильно никого не любил, как он любит Лесбию:

Он любит Лесбию нежно и страстно — и как возлюбленный, и как брат или отец:

Катулл воспевает не только Лесбию, но все, что ее окружает, все, чего касается ее рука. Он прославляет в стихах воробья, который живет у его возлюбленной:

Когда воробей умер, поэт написал стихотворение, имитирующее погребальные гимны:

Катулл прославляет красоту Лесбии. Его возлюбленная прекраснее всех женщин на свете. Кто-то посмел сказать, что красавица Квинтия лучше, чем Лесбия, и поэт возмущен:

Когда в Риме появилась другая соперница Лесбии — красавица из провинции, Катулл высмеял ее грубо и безжалостно:

Любовь — это дар богов, прекрасный и редкий. А жизнь так коротка, скоро наступит «беспробудная ночь», где не будет любовных радостей. Поэтому не нужно слушать «воркотню стариков ожесточенных», которые проповедуют соблюдение суровых обычаев предков:

Это замечательное стихотворение, вызвавшее подражания многих поэтов — от Горация до Байрона, кончается традиционным мотивом: влюбленные целуются в комнате, а в щелку подглядывают соглядатаи; нужно помешать им подсчитывать поцелуи, чтобы не сглазили они счастье сплетнями. Та же шутливая концовка и в другом стихотворении Катулла, где страстные любовные признания чередуются с мифологическими образами ученой поэзии:

Конечно, жизнь влюбленных состоит не из одних любовных утех. Бывают обиды, размолвки, ссоры, чаще всего по пустякам. Такие размолвки мимолетны. Быстро наступает раскаяние. Вспышка гнева проходит, и грубость сменяется нежностью. Сильнее прежнего разгорается любовь:

Поэт знает цену мимолетным ссорам. Милые бранятся — только тешатся. Они, любя, ругают друг друга. Там, где гнев, нет места равнодушию:

Но любящее сердце не бывает спокойно. Гнев сменяется нежностью, восторг — отчаянием. Сомнения терзают душу. Недоверие к словам любимой все чаще мучает поэта. Он обращается к Лесбии с горячей мольбой о любви на всю жизнь, до самой могилы:

Однако счастье недолговечно. Наступает трагическая развязка. Лесбия изменила поэту. Она выбрала Руфа, который был лучшим другом поэта. Мучительная ревность, жажда вернуть любимую, гнев и обида обманутой дружбы и обманутой любви — все изливает в стихах несчастный поэт. Он пишет убийственные эпиграммы на своего соперника. Он проклинает обоих изменников. Он грозит Руфу ославить его в веках:

С горьким упреком обращается Катулл и к неверной Лесбии, напоминает ей, как страстно и преданно он ее любил, как они были счастливы:

С большой эмоциональной силой изображает Катулл смешение противоречивых чувств, мучительную борьбу страстей. Наконец он находит слова для выражения своего душевного разлада. Слова, которые потом, вслед за Катуллом, повторят многие поэты Европы:

Катулл делает тщетные попытки вернуть утраченное счастье. Он готов простить измену. Он зовет свою любимую:

Борьба с самим собой, со своей несчастной любовью с особенной силой звучит в торжественном отречении от любви, которым завершается этот цикл стихотворений Катулла, посвященный Лесбии:

Лирика Катулла вошла в золотой фонд мировой поэзии. Его стихи раскрыли сложный мир человеческих чувств. Пламенно гневные, добродушно шутливые, иногда нежные, иногда страстные, горестные или радостные — они всегда звучат просто, искренне, как будто вылились из самых глубин души.

«Для тех, которые любят Катулла, — писал Пушкин, — для тех, которые любят поэзию не только в ее лирических порывах или в унылом вдохновении элегии, не только в обширных созданиях драмы и эпопеи, но и в игривости шутки, и в забавах ума, вдохновенных ясной веселостию, — искренность драгоценна в поэте. Нам приятно видеть поэта во всех состояниях, изменениях его живой и творческой души: и в печали, и в радости, и в парениях восторга, и в отдохновении чувств, и в Ювенальном негодовании, и в маленькой досаде на скучного соседа…»

Поэзия Катулла не утратила своего обаяния за две тысячи лет. Вот почему обращались к Катуллу самые замечательные лирические поэты нового времени: Петрарка — в Италии, Байрон — в Англии, Гейне — в Германии, Пушкин и Блок — в России.

Вергилий

Друг императора Октавиана

Говорят, что Гомер создал Вергилия. Если это так, то, без сомнения, это — самое лучшее его произведение.

Вольтер.

Публий Вергилий Марон родился в 70 г. до н. э. на севере Италии. Родители его были незнатными людьми, они имели дом и небольшой участок земли в живописных окрестностях города Мантуи, где будущий поэт провел свое детство.

Отец сумел дать сыну хорошее образование сначала в провинциальной школе в соседнем городе Кремоне, а затем, когда юноша достиг совершеннолетия, в Милане, который был культурным центром Северной Италии.

В 47 г. до н. э., когда Вергилию было 23 года, он приехал в Рим, где занимался изучением философии и литературы. Здесь он начал свою литературную деятельность. Первые стихи он писал под влиянием легкой поэзии Катулла, друзья и подражатели которого еще пользовались большой популярностью в Риме. Вернувшись в 45 г. до н. э. в родное селение Анды, поэт занялся изучением греческой поэзии и создал ряд стихотворений в духе александрийской лирики.

В это время в Риме вновь разгорелась гражданская война после убийства Юлия Цезаря. Преемники Цезаря, одержав победу над республиканцами, начали щедро раздавать ветеранам армии земли, отбирая их у крестьян. Были конфискованы все участки поселян в окрестностях Кремона и Мантуи, в том числе поместье Вергилия, и он вновь переехал в Рим.

В период с 42 по 39 г. до н. э. Вергилий создал первое крупное произведение — «Буколики». Он взял за образец александрийского поэта Феокрита, основателя буколической поэзии.

В «Буколиках» Вергилий рисует жизнь пастухов и пастушек на фоне прекрасной италийской природы. Его герои — это идеальные люди, совсем не похожие на реальных крестьян. Однако Вергилий откликается на современные события: он призывает к прекращению гражданских войн, советует бежать из шумных городов на лоно мирной сельской природы. Здесь Вергилий уже проявляет свои симпатии к будущему императору Октавиану.

Ранние стихотворения и особенно «Буколики» принесли Вергилию широкую известность. Он познакомился с крупнейшими поэтами Рима. Вергилия приблизил к себе богатый и могущественный друг Августа Меценат. По ходатайству покровителей Вергилию возвратили конфискованную землю. Со временем поэт стал другом самого Октавиана. Он приобрел собственный дом в Риме, недалеко от знаменитых садов Мецената.

Однако Вергилий предпочитал жить в провинции — то в Сицилии, то в Кампании. Подолгу он останавливался в Неаполе, где посещал школу философа-эпикурейца Сирона. Интересы его были весьма разнообразными. Он много занимался математикой и медициной. Один раз он выступил в качестве адвоката. Но речь его была слишком медлительной для состязания в судебных процессах. Зато стихи он читал превосходно, с удивительным изяществом. Один из современников говорил, что он хотел бы похитить голос и жесты Вергилия. Историк Светоний так описывает его внешность: «Он был большого роста, крупного телосложения, лицом смуглый, походил на крестьянина и не отличался крепким здоровьем». Вергилий был человеком скромным и даже застенчивым. «Когда он, приезжая изредка в Рим, показывался там на улице, и люди начинали ходить за ним по пятам и показывать на него, он укрывался от них в ближайшем доме», — рассказывает Светоний.

Публий Вергилий Марон. Римская мозаика.

По совету своего покровителя Вергилий пишет второе крупное произведение — поэму «Георгики». Теперь образцом ему служит не поздняя александрийская поэзия, а классическая поэзия Греции — более глубокая и содержательная. Подобно великому греческому поэту Гесиоду, Вергилий в «Георгиках» дает советы и наставления по земледелию. Его поэма делится на четыре части: хлебопашество, виноградарство, скотоводство и пчеловодство. Конечно, поэма «Георгики» не столько руководство по сельскому хозяйству, сколько поэтическое прославление природы и земледельческого труда, который является источником благосостояния Рима. Здесь звучат те же мотивы губительности междоусобных войн и порочной жизни в городе, те же призывы жить ближе к природе. С большим патриотическим чувством Вергилий воспел в «Георгиках» Италию и закончил поэму хвалой в честь Октавиана.

Над этой поэмой Вергилий работал с 36 по 29 г. до н. э. Каждое утро сочинял он множество стихов, а затем сокращал их до нескольких строк. Поэт шутил, что он рождает стихи, облизывает, как медведица новорожденного, каждую строчку, пока она не примет должного вида.

По просьбе Октавиана Вергилий читал ему только что законченную поэму в течение четырех дней. Когда он уставал, его сменял Меценат. Оба его друга и покровителя были в восторге. Молва о новом произведении распространилась в литературных кругах. Вергилий стал признанным вождем в кружке Мецената и первым поэтом Рима.

Последние годы жизни Вергилий посвятил созданию «Энеиды» — главного труда всей его жизни. Взяв за образец гомеровский эпос, он решил прославить Рим на широком мифологическом материале. Вергилий объединил греческие и римские мифы строго продуманным сюжетом. Сначала он все события изложил в прозе. Затем стал создавать отдельные части поэмы в стихах. Многие места он набрасывал начерно, чтобы потом вернуться к ним для тщательной отделки. Вергилий любил говорить, что он ставит временные подпорки, чтобы поддержать свое произведение, пока не будут воздвигнуты крепкие колонны.

Вергилий работал над поэмой более десяти лет. Он старался никому не показывать свои стихи, хотя слава о них уже разнеслась по Риму. Сомнения и неуверенность в своих силах не покидали его. Когда Октавиан, находившийся в далеком походе, попросил прислать ему хотя бы одно «полустишие» из «Энеиды», поэт ответил ему: «Что же касается моего Энея, то, клянусь, будь он уже достоин твоего внимания, я с радостью послал бы его тебе; но предмет, к которому я приступил, таков, что порою кажется мне, что неразумно было браться за столь великое предприятие…»

В 19 г. до н. э., на 52 году жизни, Вергилий предпринял путешествие в Малую Азию, чтобы своими глазами увидеть места, где развертывались легендарные события Троянской войны, описанные им в поэме. В Афинах он встретил Октавиана, который пригласил Вергилия сопровождать его в поездке по Греции. Когда они осматривали город Мегары, поэта поразил солнечный удар. Октавиан отправил его в тяжелом состоянии на родину. В море состояние его ухудшилось. 22 сентября, когда корабль достиг берегов Италии, Вергилий скончался в городе Брундизиуме. Согласно завещанию поэта тело его перевезли в Неаполь, где он в свое время много дней посвятил поэзии и философии. Там его похоронили, как это было принято, за пределами города, на обочине дороги.

Вергилий сочинил эпитафию для своей гробницы, упомянув в ней три города, связанных с его биографией:

Перед смертью Вергилий завещал сжечь рукопись «Энеиды», так как он намеревался долго еще над нею работать и считал ее недостойной опубликования. Последние годы жизни он хотел посвятить философии. По распоряжению Октавиана наследники поэта нарушили завещание и издали поэму. Один из поздних римских поэтов писал по этому поводу:

«Энеида»

Прочь отступите, поэты!

    Все римляне прочь

          и все греки!

Нечто прекрасней растет,

    чем «Илиада» сама!

Проперций.

Вергилий был самым знаменитым поэтом Рима. Его покровители Август и Меценат рассчитывали, что он прославит в стихах подвиги, победы и благодеяния первого римского императора. Вергилий оправдал их надежды, создав поэму «Энеида», хотя героем ее был не Август, а его легендарный предок Эней.

Согласно мифу, Эней прибыл из Трои в Италию вместе с сыном Юлом и положил начало роду Юлиев, к которому принадлежали Юлий Цезарь и Октавиан Август. Прославляя в поэме Энея, Вергилий тем самым прославлял и Октавиана. Эней был сыном богини Венеры и внуком самого Юпитера. Таким образом, Вергилий не только воспевал императора, но и подчеркивал божественное происхождение его власти. Поэзия Вергилия, особенно его «Энеида», служила определенной политической цели: укреплению нового режима — единовластия — и оправданию агрессивной политики Рима — завоевательных войн.

Вергилий хотел показать, что жители Италии имеют такую же многовековую историю, как греки, такую же богатую культуру и мифологию. По мнению Вергилия, троянцы ведут свой род от жителей Италии. Эта идея, далекая от исторической истины, как бы оправдывает завоевания римлян на Востоке. Если Италия — древняя прародина троянцев, значит, римляне имеют старинные права владеть странами Азии. Вергилий согласен, что греки были выше римлян в области наук и искусств, но управлять справедливо народами мира могут только римляне:

Вся поэма состоит из двенадцати книг. Она распадается на две равные части. В первых шести книгах Вергилий излагал события Троянской войны, бегство Энея во время гибели Трои и его скитания и приключения по пути в Италию. Эта часть поэмы по сюжету напоминает «Одиссею». Вторая половина «Энеиды» похожа на «Илиаду». В ней рассказывается о прибытии Энея в Италию, о битвах с италийскими племенами, о победе Энея над местным вождем Турном и об основании города Лавиния.

В течение многих столетий считали, что римские мифы, связанные с городом Лавинием в Италии, носят чисто сказочный характер. Однако уже в наши дни в тридцати двух километрах от Рима итальянские археологи нашли остатки древнего города и храма Пенатов с двенадцатью жертвенниками на том месте, где, согласно мифу, был основан город Лавиний. Можно надеяться, что учеными скоро будут раскрыты те исторические факты, которые послужили основанием мифа о войне между Энеем и Турном.

Местные италийские мифы в народном предании соединились с греческими мифами задолго до эпохи Августа. Мифы о Троянской войне были занесены в Италию греческими колонистами еще в VIII–VII вв. до н. э.^[35]. Первые римские писатели III–II вв. до н. э. уже соединяли троянские мифы с мифами об основании Рима. Тем не менее Вергилию пришлось проделать очень большую работу по собиранию и обработке римских легенд.

Гнев Юноны

Я был поэт и вверил песнопенью,

Как сын Анхиса отплыл на закат

От гордой Трои, преданной сожженью.

Данте.

Во вступлении к поэме Вергилий объясняет, за что богиня Юнона ненавидела и преследовала Энея.

Она не только помнила давнюю обиду — несправедливый суд троянца Париса, который не оценил ее красоты и отдал золотое яблоко раздора богине Венере. Была и другая причина ее гнева. Юнона более всех городов любила богатый и воинственный Карфаген. Довелось ей слышать предсказания, что потомки троянцев повергнут в прах этот город, и решила она потопить корабли Энея и погубить всех троянцев.

Лишь только Эней и его спутники потеряли из виду берег Сицилии, Юнона помчалась в Эолию — страну туманов, грозовых туч и губительных бурь. Она приказала Эолу выпустить на волю ветры и потопить корабли Энея.

Эол ударил копьем в бок пустотелой скалы, и все ветры рванулись на волю сквозь открывшийся выход из темной пещеры. Они набросились на море. Заклубились огромные волны. Небо покрыли грозные тучи. Засверкали молнии, и загрохотал гром. Сорваны все паруса, изломаны весла. Над беззащитной кормой вздымается до самых небес гора взбунтовавшихся вод. Три корабля уже разбиты о подводные скалы. Другие три брошены на отмель и потоплены в вихре песка. Среди волн мелькают троянцы, их оружие, доски, сокровища Трои…

Нептун прекращает бурю и спасает троянцев. Земля, куда волны пригнали корабли Энея, оказалась берегом Африки. Эней попадает в Карфаген, который основала здесь царица Дидона. Она гостеприимно встречает троянцев, обещает им помощь и приглашает всех в свой дворец. Здесь во время роскошного пира по просьбе Дидоны Эней рассказывает о разрушении Трои, о хитрости данайцев, которые построили деревянного коня, погубившего Трою, о смерти жреца Лаокоона — дяди Энея, о вторжении врагов в город и гибели спящих троянцев, о вещем сне Энея, которому тень Гектора повелевает бежать из Трои, чтобы спасти пенаты города.

Так как бегство во время сражения является делом позорным, Вергилий подробно описывает поведение своего героя, чтобы Энея не могли заподозрить в трусости.

— Я проснулся, — рассказывает Эней, — город все сильнее наполнялся стенаниями. Дом отца моего Анхиса стоял в стороне, скрытый густыми деревьями. Но и здесь уже были слышны стук мечей и звон оружия. Взобравшись по лестнице на крышу дома, долго вслушивался я в гул битвы, пока не понял все хитрости греков и смысл сновидения. В безумии схватил я оружие, пылает душа, гнев и ярость затемняют рассудок, хочется ринуться в битву — ведь прекрасно умереть за отчизну! Я собрал отряд храбрых юношей, готовых идти на верную смерть, и мы помчались, как стая волков. Разве можно словами изобразить весь этот ужас, эту ночь жестоких убийств, этот гибнущий в крови и пламени город? Бездыханные трупы лежат на улицах и в домах, на порогах священных храмов. Встретив небольшой отряд греков, мы окружили его, истребили всех и, нарядившись в доспехи врагов, часто вступали в сражения, пользуясь темнотой ночи.

— Клянусь прахом Трои, — восклицает Эней, — я в этой битве смерти не избегал! Видно, судьбе было угодно, чтобы я спасся!

По повелению Венеры Эней, подняв на плечи отца Анхиса, который не мог сам идти, ведя за руку сына Аскания-Юла, покинул горящую Трою и вынес святыню города.

К Энею присоединилось много троянцев, бежавших из Трои. Они долго скрывались в горах, затем под предводительством Энея построили корабли и покинули родной берег, оказавшийся в руках неприятеля.

Эней со своими спутниками долго блуждал по волнам Средиземного моря. Они побывали во Фригии, миновали бесчисленные острова Эгейского моря, посетили священный остров Делос, где Аполлон им предсказал, что они найдут ту землю, откуда ведут свой род троянцы, и заложат там город, которому покорятся потом все страны и земли. Отец Энея Анхис решил, что Аполлон в своем прорицании указывает на Крит, так как основателем Трои считался Тевкр, уроженец Крита. Они достигли берегов Крита, но вынуждены были оттуда бежать, так как на острове разразилась чума. Потом Эней узнал, что прародина троянцев не Крит, а Италия, откуда прибыл в Малую Азию Дардан, женившийся на дочери Тевкра, он-то и положил начало роду троянских царей.

После долгих скитаний Эней достиг берегов Италии. Много раз троянцы подвергались смертельной опасности. С трудом миновали они страшный водоворот Харибду, побывали у берегов, где живут одноглазые циклопы, видели вулкан Этну и слышали грохот извергающейся лавы. В Сицилии умер отец Энея Анхис.

Эней заканчивает свой рассказ печальными словами, в которых звучит безутешное горе в связи с потерей отца. Его смерть он называет самым тяжелым испытанием.

Наряду с благородством, чувствительностью, ярким проявлением сыновних и родительских чувств, в характере Энея заметны мягкость, доброта, чуткость не только к друзьям, но и к врагам.

Вергилий особенно подчеркивает религиозность своего героя. Если Лукреций считал, что религия портит людей, то Вергилий придерживался обратного мнения: чтобы искоренить пороки, нужно вернуться к обычаям старого времени, свято сохранять веру в богов, возродить нравы первых веков Республики. Эта религиозная проповедь Вергилия совпадала с политикой Октавиана, который восстановил многие забытые обряды, строил алтари и храмы, широко использовал религию в своих интересах.

Любовь Дидоны

Меч и любовь подарил царь Эней

         карфагенской царице.

Пала Дидона сама,

      сердце пронзивши мечом.

Овидий.

Вергилий проявляет особое мастерство в изображении человеческих чувств. Наблюдения, взятые из реальной жизни, он переносит в мир мифологических событий. Поэт яркими красками рисует переживания героев.

Богиня Венера внушила Дидоне страстную любовь к чужестранцу Энею. Дидона невольно думает только о нем, вспоминает его лицо, его речи, весь его мужественный облик, подвиги, перенесенные им страдания. Царица открывает тайну своей любви сестре Анне, и та уговаривает Дидону вступить с Энеем в брак.

Дидона водит Энея по городу и показывает ему свои богатства. Она начинает с ним говорить и на полуслове вдруг умолкает. Вечером приказывает она снова устроить пир, просит Энея рассказать о своих подвигах и не может глаз отвести от рассказчика. Когда все уходят и она остается одна, Дидона садится на ложе, где только что возлежал Эней, и кажется ей, что он здесь, что она его видит и слышит.

Сложная душевная борьба происходит и в сердце Энея. Он любит Дидону, хочет остаться с ней в Карфагене. Но боги напоминают Энею, что он должен доставить пенаты Трои в Италию.

Борьба между чувством любви и чувством долга кончается победой последнего. Эней приказывает готовить корабли к отплытию. Он все не решается сказать Дидоне о своем отъезде. Дидона узнала о приготовлениях на берегу и догадалась о предстоящей разлуке, сама почуяла беду. Разве можно обмануть любящую женщину? Словно безумная, бродит она по Карфагену. Пылая от гнева, так говорит она Энею:

— Как ты посмел тайно меня покинуть? Неужели наша любовь, наш брачный союз тебя не удержат? Почему ты от меня бежишь? Если я сделала что-нибудь доброе, если хоть чем-нибудь я заслужила любовь, если я тебе чуть-чуть дорога, сжалься, передумай, останься, пощади меня! Ради тебя я забыла все клятвы! Из-за тебя ненавидят меня все вожди ливийских племен, которых я прогнала и отвергла, когда они добивались моей руки! На кого ты меня покидаешь? За что обрекаешь меня на смерть?

Нелегко было слышать Энею подобные речи. Но он, выслушав Дидону и подавив свои чувства, ответил:

— Я никогда не забуду всего, что ты сделала для меня. Пока жив, буду помнить о тебе, Дидона. Я не собирался тайно бежать, но сразу сказать не решился. Я не искал здесь свадьбы — не за этим я ехал. Если бы мог я по собственной воле распоряжаться своей судьбой, не оставил бы Трою и прах своих предков. Но великие боги приказали мне плыть в Италию. Здесь любовь, там — отчизна. Если тебя держат стены твоего Карфагена, то и меня призывает родная земля.

Горе помутило рассудок Дидоны.

— Не богиня тебя родила, — восклицает она, — а свирепая тигрица среди голых скал дикого Кавказа! Взглянул ли ты на меня? Откликнулся ли на мои слезы? Пожалел ли свою любимую? Я подобрала тебя нищего на берегу, спасла твой флот, вернула к жизни твоих друзей и в безумии разделила с тобой свое царство. И вот какая мне награда! Плыви! Я не держу тебя!

Ищи в волнах отчизну! Я верю, ты наткнешься на скалы! Бесславно умирая, будешь повторять имя Дидоны! Я примчусь к тебе и черным факелом укажу дорогу. Я буду сторожить тебя, как тень, пока твоя душа не отлетит от тела!

Прервав на полуслове речь, Дидона бежит в свои покои, обессиленная горем. Рабыни вносят ее, безжизненную, в мраморную спальню и кладут на мягкое ложе.

Глубоко потрясенный страданиями Дидоны, Эней все-таки решительно выполняет волю богов.

Дидона испытала все средства удержать Энея — слезы, мольбы, хитрость, посредничество сестры Анны, упреки, угрозы и проклятия. В душе ее с лихорадочной быстротой меняются чувства любви и ненависти, страха и отчаяния, унижения и гордости. Когда Дидона убедилась, что разлука неизбежна, она приказала воздвигнуть из дуба и сосны огромный костер и возложить на вершину его оружие, оставленное Энеем. Дидона украсила костер цветами, как могилу.

На земле все вкушало покой. Дремали леса. Почивало беспокойное море. В ночной вышине мерцали далекие звезды. Поля и леса были безмолвны. Мирно спали стада. В ночной темноте уснули быстрокрылые птицы.

Только несчастная Дидона всю ночь не спала, ни на мгновение сон не смежил ее глаз.

С вершины высокой башни Дидона увидела, как при первых лучах восходящего солнца флот Энея отчалил от опустевшего берега. Она зарыдала, в беспамятстве стала рвать на своей голове золотистые кудри.

Дидона произносит проклятия, просит богов отомстить за нее, завещает народу ненавидеть, преследовать, мстить всем потомкам Энея. Обезумев от собственных мыслей, дрожа от волнения, с багровыми пятнами на бледных щеках, с налитыми кровью глазами, Дидона, озираясь, поднимается на высокий костер, обнажает подаренный Энеем меч и поражает себя.

Как только служанки увидели царицу и меч, дымящийся кровью, вопль пронесся по царским покоям, помчалась молва по потрясенному городу, задрожали от восклицаний дома, воем наполнилось небо.

Между тем флот Энея уверенно шел в открытое море. Глядя на удалявшийся берег, Эней вдруг увидел, как осветились пламенем стены дворца. Не знал он, что означает этот костер, но чуяло сердце, что страшное что-то совершила Дидона во власти великого гнева и безумной любви.

В подземном царстве

Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу туда, где вечный стон,

Я увожу к погибшим поколеньям…

Данте.

Корабли Энея были снова настигнуты бурей. Им пришлось пристать к берегам Сицилии, где Эней жертвоприношениями и традиционными воинскими играми отметил годовщину со дня смерти Анхиса.

Из Сицилии Эней направился в город Кумы в Кампании. Там был знаменитый храм Аполлона. Жрица Аполлона прорицательница Сивилла помогла Энею спуститься в подземное царство для свидания с отцом.

В поэме «Энеида» много фантастических, сказочных сцен. Многие страницы проникнуты мистицизмом, суеверным страхом, религиозным трепетом. Поэт вводит в повествование страшные образы, ужасные сцены, таинственные символы. Старая жрица Сивилла живет в мрачной пещере на вершине горы. Она ведет Энея через дикие леса и полные ужасов долины. На вершине огромного дуба Эней находит золотую ветвь, которую приносит в дар царице подземного царства Прозерпине. Герою указывают путь два голубя, посланные богиней Венерой.

Эней, ведомый Сивиллой, достиг входа в подземное царство. Застонала земля под ногами, зашевелились вершины деревьев в лесу, раздался вдали протяжный вой псов Гекаты, которая открывала ворота Тартара. Сивилла, испуская громкие вопли, помчалась к открытому входу в пещеру, за нею Эней с обнаженным мечом в руке.

В глубокой тьме проносились они мимо мрачных теней через царство Плутона. В самом преддверии подземного царства толпились бледные Болезни, горестный Плач, печальная Старость, Угрызения совести, губительный Страх, изнуряющий Голод, гнусная Бедность, беспощадная Смерть, кровожадная Война.

Дорога привела их к подземным волнам мутного Ахеронта. Сторожит эти воды страшный перевозчик Харон, весь в грязи, с плеч ниспадает изорванный плащ, всклокочена его седая борода, пламенем сверкают взоры. Шестом направляя ладью, он перевозит души умерших.

Все разрастаясь, толпа стремится к берегу смерти: матери, старцы отцы, знаменитые мужи, герои воины, юноши, девы. Так множество листьев увядших в лесу под напором осеннего ветра падает с веток на землю…

Старый Харон перевез Энея и Сивиллу через реку смерти. Жрица усыпила снотворным зельем адского пса Цербера. Они вступили в подземное царство. Оно разделено на две части: направо — Элизиум, где обитают чистые благородные души, налево — Тартар, где терпят адские муки злодеи. Эней взглянул налево и содрогнулся. Под скалой он увидел обширный город, окруженный тройной стеной.

В центре Тартара — большие ворота и железные башни, чтобы ни люди, ни боги эту твердыню не могли сокрушить. Оттуда слышит Эней стенания, душераздирающие крики, звуки страшных ударов, бряцание железа и звон кандалов. Там подвергаются адским мучениям все, кто ненавидел своих братьев, кто поднял руку на родного отца, кто беззаконно обманул клиента, кто был жаден до денег, кто погряз в разврате. Здесь изменники родины, клятвопреступники, участники несправедливых войн.

Эней спешит удалиться от страшного Тартара. Его путь лежит через Элизиум, где обитают благородные тени. Они входят в светлое царство. Идут по отрадным лесам и счастливым лугам. Здесь прозрачный эфир, все пронизано светом. Здесь есть свое солнце и свои звезды. Блаженные души здесь счастливы.

В благоухающей лавровой роще на берегу полноводного Эридана возлежат на мягкой траве те, кто пал в бою за отечество, кто всю жизнь прожил беспорочно, благочестивые жрецы и прорицатели, изобретатели и художники — все, кто после себя на земле оставил добрую славу.

В Элизиуме Эней встречает отца. Анхис показывает сыну души благородных героев, которые вторично должны появиться на свет. Они пьют воду из реки забвения Леты и забывают все, что видели в своей прежней жизни. Анхис предсказывает будущее еще не родившихся героев, и Эней узнает судьбу своих далеких потомков.

Анхис рассказывает Энею:

— Вон Ромул, рожденный Марсом от Реи Сильвии! Под его покровительством семь холмов соединятся в один вечный город.

— Видишь двоих в одинаковом блеске оружия? Здесь они живут мирно! Но когда они вернутся к свету — о, горе! — какую войну доведут они между собою! Сколько породят убийств, когда Цезарь поведет свое войско с Альпийских высот, а навстречу ему — Помпей, его зять, двинет восточное войско из Греции! Дети, отвратите свой дух от братоубийственной бойни, не направляйте вы силу войны в сердце отчизны! Ты, Цезарь, в котором течет моя кровь, первый отбрось окровавленный меч, ты ведь ведешь свой род от Юпитера!

— А вон Август — божественный сын Юлия Цезаря, о котором я так часто тебе говорил. Он возвратит в Италию золотой век. Он покорит много неведомых стран и расширит пределы отчизны до африканских долин, до берегов далекого Инда, где сияют иные созвездия, до самого края земли, где великий Атлант держит небесный купол на мощных плечах. В страхе его прихода ожидают берега Каспийского и Азовского морей, и трепещут заранее мутные воды семиструйного Нила…

Элизиум имеет две двери: через первую вылетают правдивые сны, через вторую — лживые тени. Анхис выпустил Энея через вторую дверь, сверкающую слоновой костью.

Эней возвратился из подземного царства на землю, вдохновленный рассказом Анхиса. Он смело пошел навстречу всем испытаниям во имя будущего Италии и славы своих потомков.

Война в Италии

Вергилий — то же для римлян, что Гомер для человечества.

Н. А. Добролюбов.

Семь лет прошло с тех пор, как Эней покинул горящую Трою. После долгих скитаний он, наконец, достиг устья Тибра, поднялся вверх по течению и высадился на берег Лациума. Царь Латин гостеприимно встретил чужестранцев. Он не имел своих сыновей, наследницей его царства была единственная дочь Лавиния. Много сваталось к ней женихов со всех концов Италии. Но царь Латин знал предсказание богов, что она выйдет замуж за пришельца из далеких стран и от этого брака родятся славные потомки. Поэтому царь обещал Энею не только союз и дружбу, но и брак с его дочерью. Однако жена Латина царица Амата хотела во что бы то ни стало выдать Лавинию за могучего и храброго вождя соседнего племени рутулов Турна.

По наущению богини Юноны Турн поднял рутулов на борьбу с Энеем. С помощью царицы Аматы он возбудил ненависть к чужестранцам и среди латинов. Царь Латин удалился от власти и заперся в своем дворце. Воинственный Турн повел объединенные войска латинов и рутулов на битву с троянцами.

Долго длилась эта война. Много подвигов совершили вожди. Имя Энея уже гремело в Италии. Этруски и другие племена стремились заключить с ним союз. Погиб вождь союзников, храбрый Паллант. Турну помогает в войне Юнона, Энею — его мать Венера.

В решающей битве победа на стороне Энея. Когда к нему приходят послы от латинов с просьбой отдать им тела павших, он охотно выполняет их просьбу и глубоко сочувствует горю латинских жен и матерей. Эней говорит, что напрасно латины отказались от предложенной дружбы, напрасно ведут они эту войну, которая приносит столько горя всем племенам. Спор его с Турном должен быть решен единоборством.

Видя поражение своих войск, Турн соглашается на единоборство. Троянцы и латины договариваются об условиях перемирия. Турн и Эней — оба готовятся идтина смертный бой, который должен решить, кто из них будет мужем Лавинии.

Едва следующий день озарил сиянием горные выси, латины вместе с троянцами стали отмеривать место для битвы под стенами высокого города. Блистая оружием, сходятся здесь войска Энея и Турна. Перед ними проносятся на конях предводители, сверкая медью и золотом. По общему знаку каждый втыкает в землю копье и опускает щит.

На крышах домов и на воротах и башнях собираются женщины и старцы. На колеснице, запряженной четверкой коней, появляется сам царь Латин. Потрясая в руке двумя копьями, скачет Турн на паре белых коней. Едет Эней, сверкая чудесным оружием, которое выковал по просьбе Венеры бог кузнечного ремесла Вулкан. Турн и Эней устремились навстречу друг другу. Застонала земля. Засверкали щиты, зазвенели мечи.

Уверенный в силе удара, Турн высоко подымает свой тяжелый меч и поражает Энея. Крик пронесся в рядах и троянцев, и латинов. Замерли и те, и другие. Но ломается меч, ударяясь о щит Энея. Обезоруженный Турн пускается в бегство. Он мчится проворнее ветра по широкой равнине, мечется в разные стороны, сжав рукоять меча. Эней неотступно преследует его.

Пять раз обежали они вокруг поля. Турн чувствует, что сама смерть гонится за ним по пятам. Потрясая громадным копьем, Эней хочет метнуть его во врага. Тот подымает камень, огромный, который едва ли смогли бы поднять двенадцать отборных мужей, и кидает в Энея. Но камень не долетел и не нанес Энею удара. Турн задрожал, видя копье, обращенное на него. Метко нацелившись и напрягаясь всем телом, Эней издали бросает копье. Как камень, пущенный стенобитным снарядом, копье летит вихрем и, раздробив чешуйчатый щит, пронзив панцирь, проникает со свистом в середину бедра. Турн, пронзенный копьем, сгибает колени и припадает к земле.

Побежденный Турн простер к победителю руки. Он умоляет Энея пощадить его или хоть отдать его тело старику отцу. Вспоминая своего отца Анхиса, Эней уже хотел пощадить врага. Но вдруг на плече у Турна он приметил перевязь убитого рутулом своего друга Палланта. Впился глазами Эней в примету недавнего горя, в нем загорелся яростный гнев:

— Неужели уйдешь от меня, облаченный в доспехи любимого друга? Паллант карает тебя этой смертью!

Эней вонзил свой меч в сердце Турна. Холод сковал члены вождя рутулов, и душа его отлетела от тела.

Бессмертие Энея

Как поэт в теснейшем смысле этого слова, как единственный мастер стиха, как великий чародей слов, Вергилий и для нас остается учителем.

В. Я. Брюсов.

«Энеида» является не только лучшим произведением Вергилия, но и непревзойденным образцом эпоса во всей римской литературе. Вергилий воспевает не только императора Августа — он прославляет свою родину, свой народ, историю Рима, природу Италии. Патриотический пафос поэмы оказывал большое влияние на современников поэта и на последующие поколения римлян.

Вергилий обладает могучей фантазией. С большой поэтической силой он рисует картины сражений и странствий Энея, великих и грозных стихий природы, Источник этой силы — устное народное творчество греков и римлян.

Особенное мастерство Вергилий проявляет в изображении человеческих чувств, душевных переживаний, борьбы противоположных страстей.

Конечно, эпос Вергилия нельзя сравнивать с подлинно народным эпосом, например с «Илиадой» и «Одиссеей». Если гомеровский эпос выражал идеалы всего народа, то «Энеида» выражает мысли и чувства высших слоев рабовладельческого общества в Риме. Поэтому Вергилий оправдывает завоевательные войны Рима, проповедует повиновение земным и небесным владыкам. Мифологический материал здесь переосмыслен, подчинен определенным политическим целям, наполнен современным содержанием и поставлен на службу новому режиму — оформляющейся рабовладельческой монархии.

Поэма замечательна по своему построению. Она написана по строго продуманному плану. Каждая книга является самостоятельным художественным произведением, и все двенадцать частей представляют собой единое целое. Поэма наполнена драматическим действием, события быстро сменяют друг друга, достигая к концу каждой части наибольшего напряжения.

Особенное внимание Вергилий уделяет поэтической отделке стихов. Он добивается поразительной красоты, звучности, мелодичности стиха. Само сочетание звуков часто соответствует картине, которую рисует поэт. Вергилий — большой мастер краткой, сжатой и яркой образной речи. Поэтому многие строки «Энеиды» стали «крылатыми», превратились в латинские пословицы.

О высокой требовательности к форме свидетельствует хотя бы тот факт, что Вергилий работал над поэмой десять лет. Он считал, что для окончательной отделки «Энеиды» ему понадобится еще почти столько же. И все-таки в таком незавершенном виде «Энеида» по своим поэтическим достоинствам оказалась выше всего, что было создано в Риме до и после Вергилия.

«Энеида» была высоко оценена еще при жизни автора. Его называли «римским Гомером». Все последующие поэты в той или иной мере считали себя учениками Вергилия. Овидий писал, что «Энеида» — «произведение, славнее которого в Риме нет».

Произведения Вергилия сразу вошли в хрестоматии и школьные учебники. Вергилия знали и любили все слои населения Рима, о чем свидетельствуют, например, надписи на стенах, найденные в городе Помпеи, изображения на предметах прикладного искусства.

В средние века многие античные произведения предавались забвению и уничтожению. Эта участь не коснулась творчества Вергилия, его изучали, переписывали. На темы из Вергилия сочинялись рыцарские романы, по «Энеиде» гадали и предсказывали судьбу.

Вергилий оказал большое влияние на поэтов нового времени. Первый поэт эпохи Возрождения великий итальянец Данте называл Вергилия своим вождем и учителем, он сделал римского поэта одним из главных действующих лиц своей «Божественной комедии». Вергилия брали за образец и другие итальянские поэты — Петрарка, Ариосто, Торквато Тассо. В Англии Вергилия изучали Шекспир и Мильтон. Во Франции поэзия Вергилия оказала влияние на Ронсара, Буало, Расина, Вольтера и многих других поэтов. Высокую оценку Вергилию дают Виктор Гюго и Анатоль Франс. В Германии Лессинг изучает творчество римского поэта, Шиллер его переводит.

В России творчество Вергилия получает широкое распространение в XVIII и XIX вв. Его хорошо знали и высоко ценили Ломоносов и Державин, Жуковский и Батюшков, Баратынский и Пушкин. Русские революционеры-демократы римскую литературу вообще ставили значительно ниже греческой. Они резко критиковали придворный характер поэзии Вергилия, Горация, Овидия и часто недооценивали их произведения. Но, упрекая Вергилия в низкопоклонстве перед Августом, они признавали высокие поэтические достоинства его поэзии. «За „Энеиду“ — свидетельство столетий, за нее — удивление знатоков, за нее — она сама, с своим разнообразием, утонченностью, изяществом», — писал Добролюбов.

Многие русские поэты переводили «Энеиду», но перевода, достойного подлинника, до сих пор нет. Знаменитый поэт XIX в. А. А. Фет перевел «Энеиду» добросовестно, понятным читателю языком. Но его справедливо критиковал поэт XX в. В. Я. Брюсов за то, что в переводе совсем не передана вся прелесть и красота подлинника. Брюсов сам перевел первые семь книг «Энеиды». Он старался сохранить красоту, мелодичность, звукопись стихов Вергилия, но перевод Брюсова читается с большим трудом: сохранив красоту звучания, он не смог добиться ясности смысла в своем переводе Вергилия.

В европейской литературе давно стали распространяться сатирические подражания «Энеиде». Поэты, пародируя Вергилия, высмеивали своих современников. В Италии в XVII в. появилась пародия на «Энеиду» Лалли. Во Франции — поэма Скаррона «Перелицованный Вергилий». В Германии в XVIII в. — «Приключения благочестивого героя Энея» Блюмауера. В России в XVIII в. — «Энеида, вывороченная наизнанку» Осипова и Котельницкого, а в XIX в. — «Юмористическая Энеида» Бойчевского. В Белоруссии — «Энеида навыворот», приписываемая Ровинскому. На Украине — знаменитая «Энеида» Котляревского.

Классик украинской литературы Котляревский изображает героев «Энеиды» как своих современников:

В таком простонародном потешном стиле рассказывается о любви Дидоны и Энея:

Боги в поэме Котляревского обрисованы сатирически:

Рисуя подземное царство, Котляревский бичует пороки своего времени, помещая в Тартар помещиков, чиновников, купцов, бездарных поэтов, ученых шарлатанов:

Котляревский низвел классический сюжет героической поэмы до уровня самых обыденных потешных сцен современной жизни и этим добился замечательного комизма. Его сатира высмеивает темные стороны российской действительности прошлого века.

Поэзия Вергилия вдохновляла поэтов многих стран и народов в течение двух тысячелетий. И в наши дни она не утратила своего значения и продолжает доставлять читателям эстетическое наслаждение.

Гораций

Встреча со старым другом

Я с другом праздную свиданье…

А. С. Пушкин.

В 1835 г. А. С. Пушкин перевел оду Горация «К Помпею Вару».

Помпей Вар — друг юности Горация. Они встретились после долгой разлуки. В Риме кончилась гражданская война, к власти пришел Октавиан Август. Гораций примирился с новыми порядками, сблизился с придворными кругами, с самим императором. Встретив старого друга, поэт вспоминал, как они вместе когда-то с оружием в руках защищали Республику, сражаясь против Октавиана, и как им пришлось спасаться бегством, когда войско Брута было разбито в битве при Филиппах.

Вероятно, Пушкин вспоминал свою молодость, мечты о свободе, друзей-декабристов, когда переводил оду Горация:

Когда Пушкин начал писать повесть из римской жизни эпохи Нерона, он включил в нее оду Горация «К Помпею Вару». Герой этой неоконченной повести римский писатель Петроний был приговорен к смерти императором Нероном. Перед смертью Петроний читает оду Горация и говорит:

«Хитрый стихотворец хотел рассмешить Августа и Мецената своею трусостию, чтоб не напомнить им о сподвижнике Кассия и Брута. Воля ваша, нахожу более искренности в его восклицании:

Устами Петрония Пушкин оправдывает Горация:

«Когда читаю подобные стихотворения, мне всегда любопытно знать, как умерли те, которые так сильно были поражены мыслию о смерти. Анакреон уверяет, что Тартар его ужасает, но не верю ему, так же как не верю трусости Горация…»

Пушкин был прав, когда говорил, что нельзя на основании этой оды делать вывод о трусости Горация. Бросить щит во время сражения считалось позором, бесчестьем. Вряд ли Гораций в стихах стал бы серьезно говорить о своей нечестности и трусости.

Действительно, брошенный щит — это традиционный образ в античной литературе. Еще в VII в. до н. э. великий греческий поэт Архилох писал:

Алкей, Анакреонт и другие знаменитые поэты писали иронически, что они бежали с поля битвы, бросив щит в кусты. В биографии Демосфена рассказывалось, что этот прославившийся своим мужеством оратор в битве против Филиппа Македонского тоже бросил свой щит.

Сражаясь в войске Брута, Гораций отличился храбростью и быстро выдвинулся на командную должность. Когда поэт вспоминает о битве при Филиппах и, вместо того чтобы рассказать о поражении всего войска, говорит лишь о том, что он один бросил свой щит и убежал, — это могло только вызвать улыбку его друзей.

В оде Гораций использует еще один традиционный образ: Меркурий (у Пушкина — Эрмий) покрыл его тучей и «спас от смерти неминучей». Еще в «Илиаде» олимпийские боги спасали таким образом своих любимцев: окутывали мифического героя облаком и уносили его с поля сражения.

Пушкин в своем переводе прекрасно передает основное чувство, которое пронизывает оду «К Помпею Вару», — чувство радости при свидании со старым другом. Тема борьбы за свободу у Горация на втором плане. Он снисходительно, с добродушной иронией говорит о тех далеких днях, когда они шли в битву «за призраком свободы».

В войске Брута

Когда за призраком свободы

Нас Брут отчаянный водил…

А. С. Пушкин.

Квинт Гораций Флакк родился 8 декабря 65 г. до н. э. в городе Венузии, на границе Апулии и Лукании. Он происходил из семьи вольноотпущенника. Отец поэта был отпущен на волю, получил права римского гражданина и имя своего господина. Чтобы прокормить семью, отец Горация поступил на должность служителя, который участвовал в аукционах и взыскивал долги.

Мать Горация была простая и бедная женщина. Она умерла, когда Квинт был еще ребенком. Он не помнил ее и не упоминал о ней в своих произведениях. Об отце Гораций говорил часто и всегда с большой любовью и уважением. Он не стеснялся своего низкого происхождения:

Отец не жалел ни сил, ни времени, ни денег для образования сына. Он повез его в Рим к известному педагогу Орбилию, у которого учились дети всадников и сенаторов. Гораций с глубокой благодарностью вспоминает об отце в одном из своих стихотворений:

В школе Гораций познакомился с творчеством римских писателей. Орбилий был когда-то солдатом, человеком прямым и грубым, учителем строгим и требовательным. Он часто пускал в ход указку или розгу. Но старик Орбилий старался воспитывать в учениках любовь к Риму, к национальному творчеству.

Когда Гораций закончил образование в школе Орбилия, отец отправил сына в Афины для дальнейшего изучения наук.

Афины сохраняли еще свое значение как центр научной и культурной жизни. Там преподавали знаменитые философы и ораторы. Гораций изучал греческую литературу, риторику и философию. Он любовался великими памятниками классического искусства — Парфеноном, Пропилеями, скульптурами Фидия, картинами Полигнота, храмами и дворцами, колоннадами и статуями. Все это произвело на Горация неизгладимое впечатление. Он на всю жизнь остался влюбленным в греческое искусство, в греческую поэзию.

Будучи студентом, Гораций начал писать стихи на греческом языке, но скоро бросил это занятие. «Желание умножить число греческих поэтов так же нелепо, как идея таскать дрова в лес», — писал он.

Горацию было 20 лет, когда в Риме вновь разразилась гражданская война. Единовластие диктатора Юлия Цезаря вызывало недовольство. Многие мечтали о восстановлении Республики. Хотя Цезарь демонстративно отказался принять царский венец, фактически он был полновластным хозяином во всем огромном римском государстве.

Брут и Кассий организовали заговор против Цезаря, в котором участвовало около 60 человек. 15 марта 44 г. до н. э. должно было состояться заседание Сената. Заговорщики поместили в соседнем здании вооруженный отряд гладиаторов, чтобы он в случае необходимости мог принять участие в деле. Когда Цезарь явился в Сенат, кто-то подал ему письмо с предупреждением о грозящей опасности. Но он письма этого не раскрыл. Брут, Кассий и их единомышленники окружили Юлия Цезаря. Один из них обратился к диктатору с просьбой об амнистии своего брата. Получив отказ, он схватил Цезаря за тогу — это послужило сигналом к нападению. Мечами и кинжалами заговорщики нанесли много ран. Цезарь упал замертво к ногам статуи Помпея.

Началась борьба между республиканцами и цезарьянцами. Кассий и Брут, не надеясь на поддержку в Риме, отправились в свои провинции — в Сирию и в Македонию, чтобы набрать там войско для дальнейшей борьбы.

Когда в Афинах появился Брут, народ встретил его с восторгом, как освободителя, который избавил Рим от тирании и вернул долгожданную свободу. В Афинах было много римской молодежи, которая там получала высшее образование. Афинские студенты горячо спорили и говорили о свободе, о Республике, о судьбах Рима. Брут заметил в этой толпе будущего поэта и близко сошелся с ним. Гораций со всем пылом юности увлекся идеями возрождения Республики и добровольно вступил в войско Брута.

В армии Гораций быстро выдвинулся, получил звание военного трибуна и командование легионом. Два года провел поэт в лагере республиканцев.

Республиканцы освободили от сторонников Цезаря всю Грецию и Македонию. В Малой Азии войско Брута соединилось с войском Кассия. Под знамена Брута и Кассия стекался народ со всех концов Римской республики. Армия двинулась по направлению к Риму.

В это время в самом Риме объединились все сторонники единовластия: Антоний, товарищ Цезаря по консульству, который завладел казной и властью; Октавиан, родственник Юлия Цезаря, которого тот усыновил и сделал своим наследником, и начальник римской конницы Лепид. Они образовали новый триумвират и жестоко расправлялись с республиканцами. В Риме каждый день происходили аресты и казни, составлялись проскрипционные списки.

Триумвиры повели свои войска навстречу противнику. Обе армии встретились в Македонии, на крутой возвышенности, около города, названного в честь Филиппа Македонского. Битва при Филиппах закончилась победой Антония и Октавиана. Республиканская армия была разгромлена. Брут и Кассий покончили самоубийством. Немногие республиканцы остались в живых, среди них — юный Гораций.

Антоний и Октавиан на следующий день после сражения объявили, что всем республиканцам, которые тотчас сложат оружие, будет дарована жизнь, свобода и полная амнистия. 14 тысяч приверженцев Брута сразу перешли на сторону триумвиров. Горация среди них не было.

После разгрома при Филиппах Гораций долго скрывался, скитался по островам Греции и городам Малой Азии, испытал нужду и лишения. Гражданская война длилась еще много лет, но Гораций больше не принимал в ней участия.

В кружке Мецената

Что бедны у меня родители — ты знаешь.

Но чадо их — поэт — забвенья избежит.

Меня, о Меценат, ты другом называешь —

И Стикс своей волной меня не окружит!

Гораций.

Гражданская война в Риме закончилась установлением монархического режима. После многолетней жестокой, кровопролитной борьбы между различными сословиями, партиями и претендентами на диктаторские полномочия властелином всей огромной римской державы стал Октавиан.

В Риме народ с энтузиазмом приветствовал победителя: всех измучила, всем принесла неисчислимые бедствия многолетняя гражданская война. Только сильная централизованная власть могла прекратить кровавые междоусобные распри.

Октавиан своей хитрой политикой сумел привлечь на свою сторону широкие массы римского населения. Он прежде всего объявил, что хочет восстановить долгожданный мир и все обычаи древней Республики.

Постепенно Октавиан был назначен на все высшие государственные должности: он стал консулом, цензором, императором (главнокомандующим) и даже великим понтификом (первым жрецом). Ему был присвоен почетный титул «Отца отечества». Он получил права народного трибуна и мог поэтому вмешиваться в решения Сената. Октавиан лицемерно ставил себе в заслугу, что он отдал власть в руки Сената и народа, называя себя «принцепсом», то есть первым сенатором, «первым среди равных». Но он изменил состав Сената, наполнил его своими сторонниками, заставлял сенаторов следить друг за другом и обо всем доносить ему. Сенату осталась лишь тень политической власти. За ширмой Республики скрывалась уже сформировавшаяся рабовладельческая монархия.

Придя к власти, Октавиан прекратил репрессии, казни, проскрипции. Объявлялись награды и льготы. Раздавались земли, рабы и деньги. Была объявлена полная амнистия всем сторонникам Кассия и Брута.

Сенат торжественным декретом присвоил Октавиану титул Августа^[40]. Юлия Цезаря причислили к богам. Августа называли «сыном божественного Юлия». Ему стали воздавать божеские почести. Изображения Октавиана ставились рядом с изображениями богов. Коллегии жрецов сочиняли благодарственные молитвы. Сенаторы изощрялись в подобострастной лести. Поэты воспевали подвиги принцепса. Философы и астрономы спорили, между какими созвездиями будет обитать душа Октавиана после его смерти. Престарелые римские вельможи вставали рано утром, чтобы приветствовать Августа при его пробуждении. Жители Рима рукоплескали, когда к ним приближался император. В цирке, в театре, на площади публика, вставая, встречала его появление восторженными овациями. Портреты его чеканились на монетах. Статуи, изображающие Октавиана, украшали улицы и площади. В честь Августа воздвигали триумфальные арки, колонны, обелиски, храмы и алтари, в жертву ему приносили животных, ему молились как Юпитеру на земле.

Октавиан Август широко использовал литературу в своих политических целях. Он прекрасно понимал, какое огромное влияние оказывает искусство на настроения, чувства и образ мыслей культурной части римского общества. Он окружил себя писателями и художниками, всячески их поощрял и награждал, устраивал конкурсы и состязания. Октавиан учредил в Риме две общественные библиотеки — Палатинскую и Октавианскую. Он часто присутствовал на публичных чтениях, нередко появлялся в литературных кружках.

В Италии, так же как и в Греции, благодатный средиземноморский климат. Жители древнего Рима не имели обычая запираться на целый день в своем собственном доме. Люди охотно проводили свое свободное время на открытом воздухе — на улицах и площадях, в пригородных садах и парках.

На Форуме, на Марсовом поле и в других местах всегда можно было видеть группы людей. Одни рассуждали о политике, другие слушали новые стихи поэтов, третьи смотрели на состязания артистов или гимнастов. Эти уличные собрания назывались в Риме «кружками».

В уличных сборищах принимали участие римляне низших и средних сословий. Богатые и знатные рабовладельцы собирались в более узком кругу — в своих дворцах и загородных виллах. Здесь во время пиршеств ряженые актеры кривлялись и смешили господ, рабыни танцевали и пели, гладиаторы убивали друг друга. Кровь и вино лились рекой. К столу подавались самые изысканные кушанья: устрицы, гусиные сердца, фаршированные фазаны, петушиные гребешки, соловьиные языки, лягушачьи лапки, морские раки, черепахи, голуби, цапли, мозги перепелок, рагу из фламинго, фалернское и формийское, кипрское и лесбийское вина.

Но не все рабовладельцы предавались только чревоугодию. Лучшая часть римского общества увлекалась философией, поэзией, искусством.

Особенно модной в эпоху Октавиана была поэзия. Стихи на папирусах, на пергаментах и просто на восковых дощечках можно было найти почти в каждом доме. Многие произведения переписывались и передавались из рук в руки. Писали стихи многие римляне, даже полководцы и жрецы. Сам принцепс усердно сочинял прозу и стихи. В Риме было много литературных кружков. Наиболее знаменитым был кружок Мецената.

На Эсквилинском холме стоял один из самых роскошных дворцов того времени, позади него тянулись сады, украшенные колоннадами, беседками, скульптурами знаменитых греческих ваятелей. Это был дом Мецената.

Меценат не принимал участия в сражениях и не занимал государственных должностей, однако был одним из ближайших друзей Августа.

Меценат был сказочно богат. Он славился в Риме гостеприимством и расточительностью. Веселый и энергичный, избалованный и изнеженный, он был всегда окружен поэтами и актерами, клиентами и рабами. Дом его славился пышными пирами, пантомимами и выступлениями самых славных поэтов. Меценат был страстным коллекционером, он собирал произведения искусства, драгоценные камни, кольца и жемчуг.

Меценат увлекался науками и искусствами. Он сочинял в прозе трактаты о жизни животных и драгоценных камнях, писал ученые поэмы о птицах, о змеях и о целебных травах. Писал он изысканно, высокопарно и малопонятно.

Кружок Мецената объединял придворных поэтов, которые поддерживали Октавиана и новые порядки в Риме. Знатный вельможа привлекал в этот кружок самых талантливых литераторов и щедро одарял их. Поэты и художники по милости Мецената получали почетные и выгодные должности при дворе Октавиана. Он тратил свои личные средства на их житейские нужды, преподносил им дорогие подарки, выделял из своих богатых и многочисленных поместий виллы, участки земли, рабов и рабынь^[41].

Но римский вельможа был не только любителем и покровителем изящных искусств.

Облагодетельствованные им писатели оказывались в полной зависимости от своего покровителя, он направлял творчество на служение интересам нового режима Октавиана Августа.

Когда Август объявил амнистию всем оставшимся в живых сторонникам Брута, Гораций возвратился в Рим. Здесь ждали его те же лишения и невзгоды, с которыми он свыкся в годы скитаний. Отец давно умер. Все имущество оставшееся в наследство после смерти отца, было конфисковано в пользу ветеранов армии. Средств к существованию не было.

Чтобы заработать на хлеб, Гораций вступил в коллегию квесторских писцов. За ничтожное вознаграждение он переписывал протоколы, счета, тексты государственных постановлений.

В конце своей жизни поэт вспоминал свою бедную юность и первые стихи, которые он писал в те трудные годы:

Постепенно Гораций превратился в профессионального поэта. Его стихи начали распространяться в Риме, они переписывались и переходили из рук в руки. Новый талант быстро приобрел популярность. Произведения Горация привлекли внимание многих любителей поэзии.

Поэт познакомился и близко сдружился с Вергилием, который стал первым покровителем бедного чиновника и ввел его в литературный кружок Мецената. В этом кружке бывали и автор любовных элегий Проперций, и поэт Луций Варий, написавший поэму «На смерть Юлия Цезаря», и Тит Ливий, написавший историю Рима в 142 книгах, и Азиний Поллион — полководец и оратор, историк и критик, автор трагедий и основатель первой общественной библиотеки в Риме.

Когда Вергилий познакомил Горация с Меценатом, тот сразу оценил блестящее дарование молодого поэта, но не скоро приблизил его к себе, помня о его прежних республиканских увлечениях. Только через год Меценат пригласил Горация в свой дом и предложил поэту принять участие в путешествии в Брундизиум. Гораций стал одним из самых активных участников литературного кружка Мецената.

Меценат осыпал поэта своими щедрыми милостями. Он подарил Горацию небольшое поместье в Сабинских горах под предлогом вознаграждения за потерю имения отца. Кончились годы скитаний и нищеты. Гораций мог всецело отдаться поэзии.

В первые годы своего творчества Гораций почти не упоминал об Октавиане. Когда Меценат предложил Горацию прославить победу Августа при Акциуме, поэт ответил: «Я не чувствую призвания быть Гомером ваших подвигов!» Он продолжал встречаться со своими товарищами по лагерю Брута. Но постепенно Гораций все реже высказывал симпатии к своим бывшим единомышленникам и все чаще одобрял реформы Октавиана.

Гораций понял, что восстановление Республики невозможно, что во время гражданской войны спор шел лишь о том, кто будет управлять Римом — Антоний или Октавиан, и скорее сочувствовал последнему.

Прошло шесть или семь лет с тех пор, как Гораций познакомился с Меценатом, когда тот представил его Октавиану. Император сумел приблизить к себе поэта. Под непосредственным влиянием Октавиана Гораций создал многие свои стихотворения. В них прославлялся новый режим и восторженно воспевались заслуги Октавиана.

На первых порах Горация могла обмануть демагогическая политика Октавиана. Ему было приятно слышать, что его покровитель возрождает республиканские свободы. Потом он понял, что все это были лишь красивые фразы, но было поздно: не было в Риме ни свободы, ни открытой политической борьбы, не было ни малейшей возможности бороться или критиковать новый монархический строй.

Август высоко ценил поэтические заслуги Горация. Считая его одним из лучших поэтов Рима, император многое прощал ему и непременно хотел сохранить его симпатии на своей стороне. Внимание к Горацию особенно усилилось после смерти Вергилия, когда Гораций стал первым поэтом в кружке Мецената.

Прочитав один из сборников стихотворений Горация, Октавиан писал поэту: «Знай, что я на тебя сердит за то, что в стольких произведениях такого рода ты не беседуешь прежде всего со мною. Или ты боишься, что потомки, увидев твою к нам близость, сочтут ее позором для тебя?»

Мраморный бюст из Помпей, по предположению ряда ученых, — портрет Горация.

Император предпринимал неоднократные попытки привлечь Горация ко двору. В одном из писем к Меценату он писал: «До сих пор я сам мог писать своим друзьям; но так как теперь я очень занят, а здоровье мое некрепко, то я хочу отнять у тебя нашего Горация. Поэтому пусть он перейдет от стола твоих параситов к нашему царскому столу и пусть поможет нам в сочинении писем».

Предложение Октавиана стать его секретарем сулило Горацию и почет и выгоды. Поэт деликатно, но твердо отказался. Октавиан не перестал после этого проявлять дружеских чувств. «Хотя ты, гордец, относишься к нашей дружбе с презрением, мы со своей стороны не отплатим тебе надменностью», — писал он Горацию.

Октавиан часто приглашал Горация к себе: «Располагай в моем доме всеми правами, как если бы это был твой дом: это будет не случайно, а только справедливо, потому что я хотел, чтобы между нами были именно такие отношения, если бы это допустило твое здоровье». Гораций часто бывал в доме Октавиана, читал ему стихи, беседовал на разные темы, и тот вновь пытался связать поэта какими-нибудь служебными обязанностями. Он писал Горацию:

«Возьми себе какую-нибудь должность при мне, хотя бы для того, чтобы стать постоянным моим собеседником».

Но Гораций всякий раз дипломатично отклонял предложения императора. Он не хотел лишаться даже той видимости свободы, которую давало пребывание в его сабинском имении. Придворная жизнь, политические интриги, демагогия, зависть и ложь, борьба за карьеру, богатство и власть — все это было Горацию чуждо.

Друг Вергилия и Мецената, Гораций одобрял деяния Октавиана и стал его придворным поэтом. Он вел такую же светскую жизнь, как и его покровители. Он путешествовал вместе с ними. Он блистал остроумием при дворе Октавиана. Он читал свои стихи, гуляя по знаменитым садам Мецената. Он пировал вместе с ними, развлекался в театре и цирке, вел беседы на философские и литературные темы. После окончания гражданской войны Гораций, как и многие, наслаждался всеми радостями мирной жизни. Он верил, что наступил наконец золотой век, и с надеждой смотрел на грядущее Рима.

Но вместе с тем в нем не умер еще прежний Гораций. Сын бедного вольноотпущенника, ученик сурового Орбилия, сторонник Республики и друг Брута, Гораций не мог не видеть отрицательных сторон единовластия. Он знал, сколько творится жестоких и несправедливых дел. Он видел, как плохо живут бедняки и как погрязли в разврате и золоте богачи. И тогда он бежал из Рима в деревню, месяцами не возвращался в столицу, ссылаясь на болезни, искал утешений в красотах деревенской природы, старался забыться, предаваясь философским и литературным занятиям. Неужели он ошибся, перейдя на сторону Октавиана? Неужели он зря изменил своим политическим взглядам, своим идеалам? И чтобы скрыть от себя самого эту непоследовательность, Гораций стал исповедовать и проповедовать новую философию, сущность которой заключалась в том, что человек, особенно поэт, не должен вообще заниматься политикой.

С годами Гораций все реже покидал свою сабинскую виллу и все неохотнее появлялся в столице мира. Меценат неоднократно упрекал его в этом и просил чаще навещать его в Риме. Поэт обычно ссылался на плохое здоровье.

Иногда Меценат бывал слишком нетерпелив и требовал возвращения Горация в Рим. Поэт не всегда сдерживал свою досаду и раздражение. Так, в одном из посланий к Меценату Гораций пишет, что он хотел бы всю зиму провести в деревне, и тут же приводит басню про хорька и полевую мышь:

«Полевая мышь как-то раз забралась в хлебный амбар через узкую щель. Она там отъелась, разжирела и безуспешно пыталась выбраться из амбара.

— Если хочешь пролезть обратно, — сказал ей издали хорек, — то ты должна похудеть и выползти через щель такой же тощей, какой ты вползла».

Гораций далее пишет, что если смысл этой басни относится к нему, то он готов отказаться от всех даров Мецената, если они лишают его покоя и свободы.

Меценат прощал поэту подобные вольности. Они любили друг друга. Их связывала многолетняя глубокая дружба. Уже дряхлеющий Меценат все чаще обращался к Горацию и, по-видимому, действительно скучал без него.

В своем завещании Меценат писал перед смертью Октавиану Августу:

«Помни о Горации Флакке не меньше, чем обо мне самом».

Гораций отвечал своему покровителю теми же чувствами. В одной из своих од поэт называет Мецената половиной своей души, говорит, что ему эта дружба дает радость и опору в жизни, и уверяет Мецената, что даже смерть не может их разлучить:

По странной случайности клятва поэта исполнилась: в 8 г. до н. э. умер в Риме Каи Цильний Меценат, и через два месяца после этого в возрасте 57 лет скончался его друг Квинт Гораций Флакк. Прах поэта был погребен на Эсквилинском холме, рядом с могилой Мецената.

Война и мир

Кто это был, что мечи ужасные выдумал первый?

Что за жестокий он сам, что за железный он был!

Тибулл.

Гораций, разочаровавшись в идеалах своей юности, в дальнейшем не принимал участия в политической жизни. В стихах он старался избегать злободневных общественных вопросов. Тем не менее тема гражданской войны была одной из центральных в его творчестве.

Страшные картины гражданской войны, которая много лет раздирала на части его родину, всегда стояли перед глазами Горация:

«Какое поле, насытившись кровью латинскою, не смотрит на нас могилами?» — спрашивает поэт.

«Какое море, какая пучина не могут поведать о страшных битвах?»

«Где не лилась наша кровь ручьями?»

Неисчислимые бедствия принесла междоусобная война. Поля залиты кровью. Народ страдает, терпит лишения. Царят произвол и страх. Гибнут лучшие граждане. Брат убивает брата. Матери лишаются своих сыновей, жены — своих мужей. И Гораций с гневом и болью призывает прекратить кровопролитие:

Яркими образами он создает картину гибели Республики во время междоусобных войн: гибнет Рим, который не могли погубить ни племена варваров, ни соперничество других городов. Звери ворвутся в город. Варвары будут попирать ногами священную римскую землю.

Страшным картинам войны поэт противопоставляет картины мирной жизни на островах блаженных, куда переселяются души благородных людей после их смерти. С горькой иронией Гораций предлагает римлянам искать эти блаженные острова.

В одной из од Гораций сравнивает римское государство с кораблем, который тонет в море во время бури. Страна, раздираемая распрями, — корабль без весел и мачты:

Гораций не может относиться равнодушно к судьбе своей несчастной родины. Рим, истерзанный гражданскими войнами, наполняет сердце поэта печалью:

Устрашенный бесконечным кровопролитием, он говорит богу войны Марсу:

Спасти Рим может только мир и согласие между самими гражданами. Обращаясь к Фортуне, Гораций просит ее обратить римский меч, затупившийся в преступной борьбе с братьями, против внешних врагов Рима.

С приходом Октавиана к власти установился наконец долгожданный мир. В честь принцепса был воздвигнут в Риме грандиозный алтарь мира, олицетворявший заслуги Августа перед римским государством. Если Гораций неохотно прославлял военные заслуги императора, то он восторженно благодарит его за установление мира —

Для счастья иблагосостояния римского народа, для процветания поэзии и философии необходим мир. Гораций писал, что всем племенам нужен мир, который дороже любых сокровищ:

Лови мгновение!

Знает ли кто, подарят ли нам боги

Хоть день в придачу к жизни прожитой?

Гораций.

Гораций часто предается философским раздумьям. Большое место в его стихах занимает тема судьбы и смерти, но ему чужды мрачные пессимистические настроения. Говоря о смерти, поэт всегда прославляет радость земного существования.

Время неумолимо движется вперед. Один день сменяется другим. Новый год приходит на смену старому. За каждым столетием идет новый век. Ничто не может остановить быстротекущей жизни. Цветок расцветает и умирает. Дерево рождается, растет, а затем гибнет. Умирают и разрушаются города и целые государства.

Кратка, мимолетна жизнь человека. Неотвратима и неизбежна смерть. Пред ней все равны — богач так же умирает, как и последний нищий:

Но бессмысленно думать о том, когда ты умрешь. Мысли о смерти не изменят законов природы. Думая о завтрашнем дне, ты не заметишь, как пролетит сегодняшний день. Зачем мечтать о том, чего нет? Мудрость в том, чтобы оценить все то, что у тебя есть сейчас. Лови каждое мгновение! Используй текущий день! Пока живешь, ты должен впитать в себя все соки жизни, должен вкусить все радости, которых так много на свете:

Большое место в лирике Горация занимает тема дружбы. Друзья помогают человеку в беде, утешают в горе, умножают радости. В кругу верных и преданных друзей можно найти наиболее полное счастье.

Среди друзей образованных и благородных, обладающих тонким вкусом и глубоким умом, можно познать радость творческого труда. Гораций посвящает свои произведения Меценату, Вергилию и многим другим друзьям.

Многолетняя дружба связывала Горация с его литературным наставником Вергилием. Он почитал Вергилия как блестящего поэта и очень дорожил им как другом. Гораций написал три оды, посвященные Вергилию. В одной из них он обращается к кораблю, на котором Вергилий уезжает в Грецию:

В другой оде, проникнутой безграничной печалью и горестью, Гораций говорит о смерти их общего друга Квинтилия Вара:

Особенно теплые чувства Гораций проявляет к Меценату. Он посвящает ему много произведений, обращается к нему в стихах с советами, утешениями, с благодарностью. Первую книгу «Од» поэт начинает с обращения к Меценату, в котором говорит, что его призвание — только поэзия:

Если для Горация верная и преданная мужская дружба — источник постоянного счастья, то любовь женщины — лишь непрочная, мимолетная радость.

В одах Горация мелькают имена Лидии, Хлои, Пирры, Гликеры, они взяты из греческой поэзии. Не следует искать в этих стихах автобиографических черт. Гораций рисует разные чувства и настроения. Человек не должен избегать любви. Ведь любовь — одна из самых ярких радостей жизни:

Большое место в лирике Горация занимают картины природы. Он рисует горы, долины, реки, леса и поля. Жизнь в деревне давала пищу фантазии, вдохновляла поэта, и недаром он так неохотно покидал свое жилище, чтобы явиться ко дворцу Августа или в дом Мецената.

Рисуя природу, Гораций противопоставляет ее душному пыльному городу. Природа — великий источник радости.

Тематика стихотворений Горация очень разнообразна: темы любви и дружбы, картины италийской природы, философские раздумья над жизнью человека, вопросы литературы и искусства, зарисовки забавных сцен и мудрые наставления жителям Рима.

Единственно, чего поэт старается избегать, — это вопросов общественно-политической жизни.

Золотая середина

Гораций ничего не смыслит в философии собирания сокровищ…

К. Маркс.

Само выражение «золотая середина» принадлежит Горацию. С юных лет он увлекался греческой философией. Надолго запомнились ему лекции, которые он слушал в Афинах, в Академии, основанной Платоном. Из всех философов Греции самое большое влияние на него оказал великий мыслитель Эпикур.

Греческая мудрость особенно ценила одно древнее правило: всегда и во всем знать меру. Еще легендарным семи мудрецам приписывались афоризмы: «Все в меру», «Мера лучше всего», «Ничего слишком» и т. п. Греческие поэты писали:

Плохо работать с утра и до ночи, но еще хуже не работать совсем. Невозможно не спать, но достойно осуждения спать очень долго. В меру надо есть и пить. В меру развлекаться и отдыхать. Стоит только перейти определенные границы, и бережливость превратится в скупость, общительность — в назойливость, упорство — в упрямство, осторожность — в подозрительность, щедрость — в расточительность и т. д. Наши недостатки суть продолжения наших достоинств. Добродетели, возведенные в степень, превращаются в пороки. Всякая крайность ведет к преступлениям.

Знать во всем меру, уметь вовремя остановиться, ограничить себя в наслаждении, соблюдать равновесие между велениями сердца и разума — вот истинная мудрость и секрет человеческого счастья. Эту философию легко опошлить, свести к проповеди мещанства: довольство самим собой, своим благополучием. Для Горация «золотая середина» — это стремление к гармонии.

В природе все пропорционально, гармонично и совершенно. Эти законы гармонии нужно соблюдать в искусстве. Этим правилам «золотой середины» должны следовать люди во всех случаях жизни.

Гораций называл богатство ложным счастьем. Оно развращает человека. Ведь с ростом богатства растет и жадность, которой нет предела. Чем больше имеет человек, тем больше ему хочется иметь. Погоня за богатством — это погоня за призрачным счастьем, которого никогда не достичь. И поэт напоминает жадным вельможам, что им не избежать смерти, несмотря на все их сказочные богатства:

Богачи в погоне за наживой изгоняют бедных клиентов из домов, отбирают у них землю, лишают последнего куска хлеба:

Жажда золота ведет к преступлениям. В борьбе за наследство брат подает в суд на брата, сын ускоряет смерть отца.

Горацию непонятна страсть копить деньги и держать их под замком до самой смерти. Он говорит, что безумец

Через всю лирику Горация красной нитью проходит тема ложного счастья. Критика ложного счастья была критикой современных Горацию нравов. Но поэт вовсе не призывал активно бороться с пороками своего времени. Нужно только убедить каждого, что счастье не в богатстве, не в славе, не в почетных должностях и наградах.

Главное условие счастья — душевный покой, безмятежность духа, которые нельзя купить ни за какие деньги. На душе у человека покойно, на сердце легко, если его не манит ложное счастье, если его не грызет зависть. Не надо мечтать о том, чего нет. Думая о невозможном, человек не может в полной мере насладиться тем, что имеет. Счастливым может быть только тот, кто умеет довольствоваться малым, тем, что у него есть сейчас:

Человек богатый, избалованный судьбой, всегда труднее переносит удары судьбы. В этом смысле бедняк счастливее богача. Дороже всех земных богатств — свобода. Многие жертвуют личной свободой, идут в услужение к богачам и становятся их рабами:

Гораций хорошо знал жизнь римской бедноты. В молодости он сам испытал нужду и голод. Конечно, он понимал, что нищета калечит и губит людей. Гораций считал, что человеку нужен средний достаток — ровно столько, чтобы ни в чем не нуждаться, избегая всяких излишеств.

Поэт часто повторяет в стихах, что он доволен тем, что имеет он сам: небольшое имение — виллу в Сабинских горах, где его обслуживают несколько рабов. С точки зрения крестьянина или бедного горожанина, Гораций был богатым человеком. Но по сравнению со своими друзьями и покровителями поэт вправе был называть себя бедняком.

По мнению Горация, секрет счастья в том, чтобы не стремиться умножить свое состояние и не лишиться его совсем. Во всем надо найти «золотую середину».

Гораций считает, что счастье нужно искать у себя — в своем доме, в своем городе, в своей стране. Люди немудрые всегда куда-то стремятся. Зависть отравляет им жизнь. Им кажется, что чужой дом богаче, что в чужой земле лучше, что другие живут счастливее.

Людям кажется, что хорошо только там, где их нет. Напрасно они ищут счастья в чужих городах и землях:

Гораций иронизирует и над собой, когда человеческие слабости берут верх над его мудростью:

В своей личной жизни Гораций избегал роскоши и излишеств. Приглашая к себе Мецената, он писал, что его скромный уголок в деревенской глуши может принести гораздо больше возвышенных наслаждений, чем пышные пиры в роскошных дворцах Рима:

Поэт призывает бежать из развратного Рима в деревню, на лоно природы, где нет тех соблазнов, которые влекут богатого римлянина к гибели. Природа благотворно влияет на человека, он становится гуманнее, добрее и лучше.

В послании к своему другу, поэту и ученому Аристию Фуску, Гораций писал:

В Риме Гораций мечтает о синем безоблачном небе, о тенистых деревьях, о зеленых виноградниках, о книгах, о друзьях, с которыми он встретится на лоне сельской природы. Изобразив городскую жизнь, полную суеты и мелочных забот, Гораций восклицает:

«О, деревня! Когда я тебя увижу! Когда среди старинных книг, безоблачной дремоты и лени смогу я приятно забыться от этой пустой и тревожной жизни!..

О, божественные ночи и ужины среди близких друзей! Каждый здесь ест и пьет по своему вкусу. Мы говорим здесь не о чужих делах и домах, не о том, хорошо ли танцует знаменитый плясун Лепос. Мы беседуем о том, что нам следует знать и что нас волнует; о том, в богатстве или в добрых делах заключается счастье людей; о дружбе корыстной и бескорыстной; о границах добра и о том, в чем высочайшее благо».

Гораций, прославляя мирную жизнь в деревне, в кругу близких друзей, рассказывает басню о городской и полевой мыши:

«Однажды деревенская мышь приняла в своей норке как старинного друга мышь городскую. Как ни была скупа она и бережлива, гостеприимно приняла гостью, не жалея ни овса, ни гороху, даже притащила в зубах ягод сухих и обглоданный кусочек сала. Разнообразием блюд хотела она победить пресыщение гостьи, которая только слегка прикасалась надменно зубами к яствам различным.

Хозяйка сама, возлежа на свежей соломе, ела полбу с мякиной, лучшие кушанья оставляя для гостьи.

Ей сказала мышь городская:

— Что за радость, подруга, жить тебе одиноко в лесу на отлоге дикой горы? Неужели деревья в лесу для тебя лучше, чем в городе люди?

И позвала она деревенскую мышь к себе в город, чтобы та насладилась всеми радостями быстротекущей жизни. Деревенская мышь согласилась. Тотчас же они выскочили из норки и пустились в путь. В полночь добрались они до стен городских и вошли в богатый дворец. Там на ложа из слоновой кости были накинуты пурпурные ткани. После вчерашнего пира осталось множество яств, лежащих в дорогой и блестящей посуде. Пригласив деревенскую гостью возлечь на разноцветный пурпурный ковер, хозяйка стала ее угощать, не забывая лизнуть для пробы каждое кушанье, которое она подавала.

Не могла нарадоваться деревенская мышь перемене в своей жизни. Как весело было ей пировать, развалившись на ложе!

Вдруг послышался грохот растворившихся дверей. Они обе вскочили и в испуге стали метаться, дрожа от страха. По всему дому раздавался лай свирепых собак.

Сказала тогда сельская мышь городской:

— Такой жизни мне больше не нужно! Прощай! Наслаждайся одна, а я снова на пригорке укроюсь в лесу в своей скромной норке и буду спокойно глодать чечевицу».

Эта басня о сельской и городской мыши довольно прозрачно намекает на то, как опасно жить при дворе Октавиана Августа, гнев которого может неожиданно обрушиться на любого вельможу. Лучше мир и тишина в убогой хижине, чем беспокойная и опасная жизнь в Риме. Даже дикие скифы, кочующие в повозках, даже невежественные геты, не знающие частной собственности, живут спокойнее, чище, честнее, чем жадные и алчные, изнеженные и развращенные богатые римляне.

Плохо быть рабом, но еще хуже — царем. Плохо быть нищим, но еще хуже быть Крезом. Власть и слава портят человека так же, как и богатство. Во всем нужно соблюдать золотую середину:

Поэзия — это мудрость и красота

Поэзия бывает исключительною страстию немногих, родившихся поэтами.

А. С. Пушкин.

Многие стихотворения Горация посвящены литературным темам. В эподах и сатирах, в одах и посланиях римский поэт высказывает свои взгляды на поэта, поэзию, на цели и задачи искусства.

Во времена Горация в литературной жизни Рима было два основных направления. Одни писатели брали за образец первых римских поэтов, писали по-старинному, грубовато, высокопарно, умышленно употребляя устаревшие слова и выражения. Поэты другого направления брали за образец позднюю греческую поэзию эпохи эллинизма: они писали изысканно и изящно, выбирали малоизвестные мифы, оригинальные темы, старались проявить свою начитанность, образованность и ученость.

Гораций в поэзии шел своим творческим путем. Он одинаково отрицательно относился как к любителям архаической римской поэзии, так и к поклонникам греческой александрийской поэзии. Поэтов первого направления Гораций упрекал в вульгарности и грубости, в небрежном отношении к мелодии, к ритму, к поэтической форме стихов. Поэтов второго направления он критиковал за пустое и легкомысленное содержание стихов, за то, что они смотрели на поэзию только как на забаву и все внимание уделяли форме.

Гораций считал, что обе крайности одинаково пагубны. Поэзия — это мудрость и красота. Она одновременно влияет на разум и душу читателя. Если в стихах нет интересных мыслей, они не воздействуют на разум читателя. Если нет красивой и звучной мелодии, струны человеческой души не будут затронуты. Благозвучные безделки, лишенные мысли, так же не являются подлинным искусством, как и самые мудрые мысли, облеченные в безобразную неблагозвучную форму.

Поэзия сочетает в себе игру мыслей и гармонию слов. Все части произведения должны быть соразмерны:

Поэзия должна быть прежде всего гармонична. В зависимости от содержания поэт должен избрать соответствующую форму. Комедию нельзя писать торжественно и высокопарно, так же как и трагедию нельзя делать будничной и легкомысленной.

Автор должен быть искренним. Если он хочет, чтобы зрители плакали, он сам должен пережить горе и воплотить его в слове. Если автор отступит от правды, зрители будут смеяться в трагических местах или заснут от скуки.

Поэзия — это не только приятное занятие, но и полезное дело; она оказывает могучее влияние на людей, учит их добродетелям, помогает бороться с пороками.

По мнению Горация, поэт — прежде всего учитель своих современников. Он может помочь людям понять, в чем истинное счастье, может стать наставником читателя. Поэт должен быть высокообразованным, хорошо знать философию — иначе он не научит мудрости своих современников.

Но поэт не только мудрец, он еще и художник. Поэт должен добиться совершенной формы, идеального сочетания звуков, безупречной мелодии. Гораций советовал после тщательной отделки произведения спрятать его и никому не показывать девять лет. Затем вновь переработать, отшлифовать и только тогда выпустить в свет.

Гораций считал, что искусство — это удел избранных. Поэзию могут оценить только немногие, люди с острым умом и тонким вкусом. Поэзия непонятна простому народу, недоступна она и грубой толпе богатых рабовладельцев:

Лирика Горация рассчитана на узкий круг читателей — близких друзей, людей просвещенных и образованных, любителей поэзии и философии. Поэт писал:

«Я читаю мои стихи только друзьям и то по принуждению, не всегда, не везде и немногим. А у нас есть много поэтов, которые декламируют свои произведения на Форуме, в общественных банях и в других местах…»

Гораций едко высмеивает бездарных поэтов, которых так много развелось в те времена в Риме. Он писал пародии на элегии, которые изображали любовь нереальную, фантастическую и обязательно несчастную, неразделенную. Он подсмеивался над буколическими произведениями, где рисовалась идиллическая жизнь воображаемых пастухов и пастушек.

Особенно язвительно он писал о поэтах, которые хотели сделать поэзию источником доходов, находили богатых покровителей, беззастенчиво льстили им, чтобы попасть в высшее общество и бесплатно кормиться за барским столом.

Высмеивая бездарных писак, Гораций в то же время очень высоко ценил настоящих поэтов — достойных представителей «золотого века» римской литературы. В своих одах и посланиях Гораций часто хвалит произведения своих современников.

Гораций тщательно отделывал каждое свое стихотворение. Все, что ему казалось несовершенным, он безжалостно уничтожал.

Свои стихи Гораций объединял в небольшие сборники, и почти все, что поэт счел возможным выпустить в свет, сохранилось до наших дней.

Первый сборник стихов под названием «Эподы» содержал всего 17 стихотворений, написанных разными размерами, главным образом ямбами. Взяв за образец греческого поэта Архилоха, Гораций создает сатирические стихотворения.

Почти одновременно с «Эподами» Гораций создал два сборника «Сатир». Они содержали 18 стихотворений в гекзаметрах. Сам поэт называл эти стихотворения «Беседами». Если «Эподы» Горация были гораздо менее язвительными, чем ямбы Архилоха, то «Сатиры» его были еще более благодушными. Поэт рассказывал в них различные смешные эпизоды из своей жизни и мимоходом давал наставления и советы.

В центре творчества Горация — «Оды», написанные различными стихотворными размерами. Римский поэт берет за образец произведения великих поэтов Греции — Алкея, Сапфо, Анакреонта, Пиндара. Через 7 лет после выпуска в свет второй книги сатир Гораций издает одновременно три сборника «Од», в которых объединены 88 стихотворений. Десять лет спустя по просьбе Октавиана он издает еще одну, четвертую книгу «Од», куда включает стихотворения, прославляющие императора и его наследников — Тиберия и Друза.

В конце жизни Гораций выпускает в свет два сборника «Посланий». Они содержат 23 письма в гекзаметрах. Многие послания посвящены вопросам литературы: к Меценату, к Августу и «Послание к Пизонам» («Наука поэзии»), взятое за образец теоретиком французского классицизма Буало. Кроме того, до нас дошел «Юбилейный гимн», написанный поэтом по заказу Октавиана для праздновавшихся раз в сто лет вековых игр.

Гораций строго оценивал свое собственное творчество. После первых сборников стихов, которые принесли Горацию широкую известность, он все еще говорил, что не может считать себя истинным поэтом. Горация неоднократно просили написать героическую поэму, но он всегда отвечал, что для этого у него не хватит таланта.

После выхода в свет трех книг «Од» Гораций изменил оценку своего творчества. Он знал, что эти три маленьких сборника обогатили римскую поэзию произведениями подлинно прекрасными и совершенно оригинальными. Они расширили круг тем — лирика теперь отражала самые различные стороны современной жизни. Они наполнили поэзию мудростью — стихи поучали людей, как нужно жить. Они раскрыли новые удивительные возможности живого поэтического языка — стихи отличались красотой, благозвучностью, музыкальностью, причем раньше в римской поэзии многие стихотворные размеры почти не применялись. Гораций детально изучил метрику греческих лириков, применил ее к живому латинскому языку и создал великое разнообразие новых стихотворных форм. Он сравнивал свою работу над стилем, над музыкальной формой стиха с работой трудолюбивой пчелы, которая по капле собирает мед с благоуханных цветов.

Для Горация поэзия — источник величайшего наслаждения. Кто познал тайны поэзии, тот не захочет быть ни полководцем, ни победителем спортивных соревнований, его не прельстят ни богатство, ни власть, ни триумф победителя. Муза, вдохновившая поэта, приносит ему почет, и славу, и любовь молодого поколения:

Гораций считал своей заслугой, что он сделал римскую поэзию глубокой и мудрой по содержанию и безупречно прекрасной по форме. Он брал за образец не изысканную и внешне эффектную александрийскую поэзию, а лирику классической Греции. Песни греческих поэтов, в первую очередь эолийских поэтов Алкея и Сапфо, раскрывали подлинный мир человеческих мыслей и чувств. Гораций отразил мысли и чувства своих современников.

Памятник

…Всем, кому дороги песни,

Будешь ты близок, пока

    солнце стоит и земля.

Феогнид.

Две темы переплетаются в творчестве Горация: тема смерти и тема искусства. Человеческая жизнь коротка. Искусство бессмертно. Всякий должен стремиться взять у жизни столько радостей, сколько позволит судьба. Самые высокие радости дает творческий труд. Поэт счастливее своих современников: он умрет, но поэзия его будет жить вечно.

Этот мотив звучит в стихотворениях Горация, завершающих отдельные этапы его творчества.

Вторая книга «Од» завершалась обращением к Меценату, который не должен проливать слез на могиле поэта:

Гробница его будет пуста, похороны он называет мнимыми, потому что поэт не умрет, а превратится в лебедя:

Превращение в лебедя — это образ, олицетворяющий бессмертие. Несмотря на низкое происхождение, Гораций счастливее знатных своих покровителей; его будут помнить всюду: на песчаных побережьях Африки, на бескрайних полях севера, на берегах Босфора и Черного моря, в горах Кавказа, среди скифов, испанцев и галлов.

Выпуская в свет три книги «Од» в 23 г. до н. э., Гораций полагал, что это будут последние стихи, которые он отдаст на суд читателя. Поэтому последняя, 30-я ода третьего сборника завершала, по мысли автора, весь его творческий путь. Так же как и в 20-й оде второй книги, Гораций здесь говорит о бессмертии поэта. В образной форме он оценивает свою поэзию, причем главной своей заслугой считает то, что он первый переложил эолийскую поэзию на латинский язык:

«Я воздвиг себе памятник, прочнее меди и выше царственных строений египетских пирамид. Так что его не может разрушить ни всеразъедающий дождь, ни свирепый Аквилон, ни бесчисленный ряд годов, ни бег времени.

Нет, не весь я умру! Лучшая часть моего существа переживет день моих похорон: слава моя будет возрастать до тех пор, пока на Капитолий восходят верховный жрец с безмолвной весталкой^[44].

Обо мне будут говорить, что я прославился там, где струит свои воды Ауфид^[45], где царил над сельскими племенами бедный водою Давн^[46]. Потому что, выйдя из безвестности, я первый перевел песни Эолии на италийский лад.

О Мельпомена! Возгордись моей достойной заслугой и благосклонно увенчай мою голову дельфийскими лаврами!»

Тема памятника традиционна в античной лирике, как тема гонимого бурей корабля или брошенного щита. Стихотворение Горация, отличающееся исключительной красотой и звучностью, стало одним из самых знаменитых в мировой литературе.

После Горация многие поэты использовали эту тему, чтобы выразить отношение к своему творчеству. Знаменитая ода Горация привлекла внимание и русских поэтов.

В России первым перевел 30-ю оду Горация М. В. Ломоносов. Он создал довольно точный перевод, но подчеркнул то, что его особенно волновало: Гораций, сын раба, стал первым поэтом в Риме. Ломоносов, сын простого рыбака, отметил сходство в биографиях: ему тоже «беззнатный род» не помешал стать первым поэтом России.

Г. Р. Державин пишет вольное подражание знаменитой оде Горация. Он говорит о своих взглядах на поэзию. Если Гораций считал, что поэт — учитель людей в их частной жизни, то Державин считает, что поэт — помощник и советчик царей, поэт — это пророк, который говорит правду, «на лица сильных не взирая». Поэтому в своем «Памятнике» Державин ставит себе в особую заслугу, что он умел «истину царям с улыбкой говорить»:

А. С. Пушкин тоже пишет вольное подражание, взяв эпиграфом первые слова оды Горация. Но у Пушкина высказываются совсем иные взгляды на роль поэта: он должен быть не только учителем, не только пророком — он должен бороться за счастье народа, прославляя его свободу.

«Вслед Радищеву восславил я свободу», — пишет Пушкин в первоначальном варианте стихотворения. В окончательном варианте он должен был в угоду цензуре убрать имя революционера Радищева, но и здесь он намекает на сочувствие к декабристам: «И милость к падшим призывал».

Тридцатую оду Горация переводили многие русские поэты: Фет, Порфиров, Фокков, Никольский, Семенов-Тян-Шанский, Шатерников, Голосовкер и другие.

Тема «Памятника» продолжает жить в поэзии XX века.

Валерий Брюсов, который восторженно приветствовал Октябрьскую революцию, создал наиболее точный перевод знаменитой оды Горация:

Владислав Ходасевич, который не понял революцию, написал «Памятник», полный глубокого пессимизма:

Владимир Маяковский в своем вступлении к поэме «Во весь голос» трактует эту тему по-своему — необычайно жизнеутверждающе, оптимистично:

Овидий

Пушкин и Овидий

Вся русская литература от Ломоносова до Пушкина развивалась под знаком классицизма.

В школьных программах того времени основное место занимало изучение древних языков, мифологии, греческой и римской литературы.

Не удивительно, что в стихах Пушкина так часто встречаются античные имена, в том числе имена героев Овидия — Ариóн, Дáфна, Икáр, Орфéй, Пигмалиóн и многие другие.

Лицейские стихи Пушкина часто носили подражательный характер. Обилие греческих и римских сюжетов в ранних произведениях соответствовало традиции и моде того времени. Но когда талант Пушкина созрел, поэт стал широко использовать античные темы, чтобы обмануть царскую цензуру, чтобы выразить свои прогрессивные взгляды на литературу, искусство, современную жизнь.

Особенно возрос интерес Пушкина к Овидию в годы южной ссылки. Здесь, на берегу Черного моря, поэт читал стихи Овидия на латинском языке и во французском переводе. Пушкин путешествовал по местам, связанным с именем великого римского поэта, и разыскивал его могилу.

В 1823 г. в журнале «Полярная Звезда» появилось стихотворение «К Овидию». В нем Пушкин рассказывал, как грустно бродил он по тем местам, где некогда скитался опальный римский поэт:

Русского поэта глубоко волновала трагическая судьба Овидия, его страдания в ссылке, горькое одиночество и глубокая тоска по родине.

Напрасно Овидий мечтал вернуться на родину, в свой любимый Рим:

Пушкин часто называл «Октавием» не только Октавиана Августа, но и Александра I. Читателипонимали, что поэт говорил в этом стихотворении не только о далеком прошлом, но и о событиях своего времени.

За рассказом о страданиях в ссылке римского поэта друзья Пушкина видели трагическую судьбу русского поэта, его мечты о свободной России.

Овидий умолял римского императора простить его и позволить ему вернуться в Рим. Пушкин в своем стихотворении давал читателям понять, что он не станет унижаться перед русским царем:

Римский поэт Овидий помог русскому поэту обмануть царскую цензуру. Посылая рукопись этого стихотворения в редакцию «Полярной Звезды», Пушкин писал декабристу А. Л. Бестужеву: «Предвижу препятствия в напечатании стихов к Овидию, но старушку можно и должно обмануть, ибо она очень глупа». И старушка цензура не заметила, что ссыльный поэт рассказал эзоповым языком то, о чем нельзя было писать открыто.

Пушкин писал об Овидии в посланиях к Батюшкову, Гнедичу, Чаадаеву, Баратынскому, Языкову; в поэме «Цыганы», в романе «Евгений Онегин», в статьях и письмах.

В письме к Гнедичу он рассказывал о своей жизни на юге:

Сравнив свою ссылку со ссылкой Овидия, Пушкин в этом стихотворении заявляет, что не собирается угождать Александру I:

В 1828 г. в альманахе «Северные цветы» было напечатано стихотворение Пушкина «Арион».

В поэме «Фасты» Овидий рассказывал миф о знаменитом греческом поэте Арионе. Арион возвращался из Италии в Грецию, везя с собой много сокровищ. Корабельщики решили ограбить его и приказали ему покончить с собой. Поэт попросил у них разрешения в последний раз перед смертью спеть песню. Он облачился в праздничную одежду, взял в руки кифару, спел свою лебединую песню и бросился в волны. Но музыка и песня были так прекрасны, что Арион был спасен чудесным образом: дельфин подставил ему свою горбатую спину и доставил поэта к родным берегам.

Пушкин в стихотворении «Арион», соединив миф с образом тонущего в волнах челна, аллегорически говорит о судьбе декабристов: восстание подавлено, друзья его в тюрьме или в ссылке, Рылеев казнен, Кюхельбекер в Сибири… Поэт спасся чудом, как Арион, чтобы петь прежние гимны, прославляя свободу:

Пушкин любил Овидия больше, чем других римских поэтов. «Певец любви, певец богов» умел прекрасно изображать простые человеческие чувства, и это сближало двух великих поэтов. Пушкин высоко ценил блеск поэтического таланта Овидия:

Особенно волновала Пушкина судьба поэта, которого жестоко покарал император Октавиан. В романе «Евгений Онегин» Пушкин тоже писал о ссылке Овидия, о том, как

Певец любви, певец богов

Публий Овидий Назон родился в 43 г. до н. э. в небольшом городе Сульмоне, в 130 километрах к юго-востоку от Рима.

За год до его рождения был убит Юлий Цезарь. В Риме вновь разгорелась гражданская война.

Эта бурная пора миновала, пока Овидий был еще очень мал. Ему было 13 лет, когда к власти пришел Октавиан Август.

Отец поэта, богатый римский всадник, старался дать самое лучшее образование своим сыновьям — Публию и его старшему брату. Он переехал в Рим и начал готовить детей к будущей политической карьере. Они учились у самых известных философов и ораторов того времени.

С детских лет Публий увлекался поэзией. Он зачитывался произведениями греческих поэтов, декламировал величавые гекзаметры Вергилия и звучные лирические стихотворения Горация. Овидий впервые читал «свои стихи перед народом, когда борода его была брита только один или два раза».

Отцу не нравилось это увлечение поэзией, которую он называл пустой забавой. «Даже великий Гомер умер последним бедняком», — говорил он сыну. Публий последовал совету отца, забросил стихи и занялся риторикой. О его речах с похвалой отзывался оратор Сенека Старший. Закончив обучение в Риме, Овидий поехал в Афины и в Малую Азию, где жили многие знаменитые ораторы и философы. В путешествиях и занятиях прошли три года.

Вернувшись в Рим, Овидий поступил на службу. В течение нескольких лет он сделал блистательную карьеру. Ему было тогда всего 24 года. Перед ним открывалась дорога к высоким должностям, наградам, богатству. Но Овидий отказался от государственной службы и всецело отдался поэзии. Муза одержала в его душе победу над политикой, как писал он потом.

Бюст I–II вв. н. э., считающийся портретом Овидия.

Стихи, прочитанные в литературных кружках, принесли ему гораздо большую славу, чем речи, произнесенные на Форуме. Овидий сблизился с самыми знаменитыми поэтами своего времени. Вергилия, правда, он видел всего только раз. Зато с Горацием был хорошо знаком и не раз слушал его выступления в кружке Мецената.

Чаще всего поэт посещал литературный кружок в доме знаменитого полководца Мессалы. Многие поэты этого кружка неодобрительно относились к новым порядкам в Риме, к правлению Октавиана Августа. Но они не смели критиковать императора и избегали политики. Главной темой их творчества была тема любви. Душой кружка Мессалы был знаменитый поэт Тибулл, который старался даже не упоминать имени Августа в своих элегиях. Он воспевал любовь, природу и сельскую жизнь. Любовные элегии писал прославленный поэт Проперций, который близко сдружился с Овидием и часто читал ему свои пламенные стихи.

Овидий преклонялся перед талантами своих учителей: «Я благоговел перед ними, и сколько было знаменитых поэтов, столько для меня богов на земле». Под влиянием Проперция и Тибулла Овидий в первые годы тоже сочинял элегии. В них он не столько рисовал серьезные чувства, сколько блистал остроумием, тонкой иронией и неожиданной игрой слов. В Риме его называли шаловливым певцом любви.

Каждое свое произведение поэт тщательно отделывал, добиваясь лаконичности и стройности стиля, музыкальности и звучности стиха. Он часто перечитывал старые стихи, по многу раз исправлял и переделывал, иные сжигал, так как они казались ему несовершенными.

В древности было известно больше произведений Овидия, чем сейчас, далеко не все дошло до наших дней. Утрачена имевшая большой успех трагедия Овидия «Медея».

Кроме трех сборников любовных элегий, Овидий создал книгу «Героини» — послания в стихах, написанные от имени мифических героинь; в посланиях женщины, наделенные различными характерами, изливают горе во время разлуки со своими женихами или мужьями. К первому периоду творчества относятся также две шутливые поэмы «Наука любви» и «Лекарства от любви».

Поэтический талант Овидия достиг наивысшего расцвета в первые годы нашей эры. Поэт стал широко использовать богатство греческой и римской мифологии. Вместе с мифами в его произведения пришли новые мысли и чувства, явились новые сюжеты, хотя тема любви по-прежнему занимала главное место. В этот, второй период творчества Овидий в течение ряда лет работал над двумя большими поэмами. Поэма «Метаморфозы» («Превращения») была создана в основном на материале греческих мифов. Поэма «Фасты»^[50] («Римский календарь») рисовала местные римские обряды, торжества, мифические события, связанные с различными временами года.

Слава Овидия очень быстро обогнала славу Тибулла и Проперция. В Риме имя его уже произносили рядом с великими именами Вергилия и Горация. Десять раз он был провозглашен победителем поэтических состязаний и награжден оливковым венком.

Овидий стал одним из самых популярных поэтов Рима. Богатые всадники и сенаторы искали знакомства с ним. Юноши заучивали наизусть стихи любимого поэта. Народ стоя приветствовал его, когда он появлялся в цирке или в театре. И вдруг — как гром среди ясного неба — явилось повеление Октавиана немедленно отправить Овидия в ссылку на вечное поселение в далекую Скифию, в город Тóмы^[51] на берегу Черного моря.

В изгнании Овидий создал последние книги стихов: «Тристии» («Скорбные песни» в 5 книгах) и «Понтийские послания» («Послания с берегов Черного моря» в 4 книгах). Эти сборники печальных элегий полны глубокой грусти и тоски по родине. Овидий прощается с любимой женой, с друзьями, с родным городом. Здесь он описывает свою жизнь, последнюю ночь в Риме, лишения и страдания по пути в ссылку и в самой Скифии. В стихах поэт обращается к Октавиану, говорит, что он ни в чем перед ним не провинился, умоляет вернуть его в Рим. Он надеется вымолить прощение и умереть на родной земле.

Мечтам Овидия не дано было сбыться. Ни Октавиан Август, ни сменивший его на престоле император Тиберий не разрешили опальному поэту возвратиться в Рим. Он прожил в изгнании долгих десять лет и умер вдали от родины в 18 г. н. э.

«Метаморфозы»

Все мифы о превращениях Овидий расположил в хронологическом порядке. Поэма начинается рождением природы: из Хаоса возникает Космос, появляются земля, небо и море, на земле — звери, в небесах — птицы, в морях — рыбы, затем рождается царь природы — Человек.

Изобразив возникновение различных стихий природы и появление людей, Овидий развертывает перед читателем мифологические картины от борьбы Юпитера с гигантами до эпизодов из Троянской войны.

Мифы непрерывной нитью связаны с реальными историческими событиями. Поэма завершается апофеозом^[52] Юлия Цезаря, который превращается в комету, и прославлением Октавиана, которого Овидий называет «Юпитером на земле».

Новое поколение, к которому принадлежал Овидий, не переживало бурных потрясений, не видело кровавых междоусобных битв, не слышало ожесточенных политических споров. Историки, ораторы, поэты — все прославляли Августа. Недовольные его правлением вынуждены были молчать.

В начале своего творчества Овидий избегал политических тем. В его стихах нередко проскальзывало неодобрительное отношение к императору, что не могли не заметить Октавиан и его приближенные. Поэту угрожала опала.

В поэме «Метаморфозы» Овидий решил прославить Августа, как это было принято в литературе того времени. Вряд ли Овидий собирался войти в круг придворных поэтов, но он, несомненно, хотел снискать милость Августа и искупить вольнодумство своих юношеских произведений.

«Метаморфозы» заканчиваются восторженным гимном в честь Октавиана. Долгий путь своего развития природа проделала для того, чтобы появился человек. Многие города и государства расцветали и гибли, чтобы возник Вечный город Рим — центр вселенной, столица мира. Риму навеки подчинены все племена и народы. Человечество проделало свой многовековой путь, чтобы наступил золотой век Октавиана Августа.

Прославление императора не отражает истинных чувств поэта. Если отбросить последние главы, читателю и в голову не придет, что «Метаморфозы» посвящены подобной политической задаче. Более того, в первых книгах поэмы иногда звучат нотки недовольства современной жизнью.

В легенде о четырех поколениях Овидий дает понять, что его идеалы — в далеком прошлом: прекрасным был золотой век человечества. Рассказ о медном веке напоминает об ужасах гражданских войн, которые много лет приносили неисчислимые бедствия римскому народу. Особенно мрачными красками рисует Овидий свое время — железный век, самый жестокий, самый преступный: люди утратили честность, правдивость и стыд; хитрость, коварство, обман и насилие пришли на их место. Борьба за кусок земли, жажда золота, грабежи и убийства царят на земле. Брат подымает руку на брата, муж — на жену, сын — на отца. Нетрудно догадаться, что в этой картине скрыта характеристика римских нравов.

Все мифические события в поэме приближены к современной действительности. В легенде о всемирном потопе Овидий рисует собрание богов на Олимпе, как заседание римского Сената. Боги делятся на знатных и незнатных. Юпитер, как принцепс, сидит на почетном месте в просторном мраморном зале. Жилища богов напоминают дворцы Октавиана и его приближенных.

Поэма Овидия лишена подлинных религиозных чувств. Боги и богини являются традиционными литературными персонажами. Овидий не пытается внушить читателю веру в чудесные превращения, о которых он рассказывает. Овидий спускает олимпийских богов на землю, низводит мифических героев до уровня простых смертных. В его поэме под мифическими именами живут люди, наделенные земными чертами, воплощающие человеческие добродетели и пороки. Овидий глубоко, с большой поэтической силой раскрывает духовный мир человека, особенно ярко рисует чувство любви.

Рождение природы

Вначале был Хáос. Воды, земля и небо составляли безобразную и беспорядочную громаду. В ней все перемешалось: жара и холод, сырость и сухость, тяжесть и легкость, грубость и нежность.

Природа исторгла из этой смутной громады землю, воду и воздух: сначала земля отделилась от неба, затем вода — от земли. Светлое небо поднялось над землей и водой, и в вышине вспыхнул огонь.

Земля превратилась в огромный шар. По ней растеклись моря, взволнованные буйными ветрами. Из почвы забили сверкающие источники. Раскрылись живописные озера и необозримые болота. Потекли могучие реки в извилистых берегах. Одни, распадаясь на мелкие ручейки, стали исчезать в земле, другие, все расширяясь, стали бить волнами в скалы и вливаться в бескрайнее море. Протянулись поля, углубились долины. Вознеслись к небу высокие горы, оделись листвою леса.

Над землей поползли туманы, поднялись легкие облака, закружились холодные ветры, засверкали огнистые молнии, загрохотал гром. В вышине распростерлось чистое, прозрачное небо. В глубине его вспыхнули яркие звезды.

В каждом царстве природы зародились присущие ему существа: на земле — разнообразные звери, в воде — сверкающие чешуей рыбы, в воздухе — быстрокрылые птицы.

Наконец, появился Человек, превосходящий всех животных красотой и силой высокого разума. Неизвестно, создали ли его олимпийские боги или сама молодая земля сохранила в людях подобие бессмертных богов, отделившихся от нее вместе с эфиром.

В то время как все остальные животные ходят согнувшись и смотрят вниз, Человек держится прямо, смело идет по земле, высоко подняв голову и гордо взирая на бескрайнее небо и яркие звезды.

Четыре века

Первый век был золотой. Не было тогда ни законов, ни наказания, ни принуждения. Люди по доброй воле жили честно и добродетельно. Глубокие рвы не окружали тогда городов. Не было ни медных труб, ни шлемов, ни мечей. Люди не знали войны.

Земля принадлежала всем, как воздух, как лучи солнца. Круглый год стояла весна, и легкий ветерок колыхал теплым дуновением ветви зеленых деревьев и головки душистых цветов.

Земля щедро приносила плоды. Люди собирали горные ягоды, землянику, ежевику, висящую на колючих кустах, желуди, падавшие с широковетвистого дуба. На полях росли в изобилии тучные колосья и всевозможные плоды. Реки текли молоком и нектаром. С зеленых деревьев сочился янтарный мед.

Но вот Сатурн был низринут в мрачный Тартар, и власть над миром захватил Юпитер. Наступил серебряный век человечества.

Юпитер разделил год на четыре части; сократилась весна, появилось жаркое лето, а за ним — переменчивая осень и холодная зима. Люди стали укрываться в пещерах, строить шалаши из прутьев и древесной коры. Они стали трудиться, прокладывая длинные борозды в черной земле, и под тяжестью ярма замычали молодые быки. Наступил третий век — медный. Люди разучились жить в дружбе и мире. Начались кровавые войны. Человек убивал человека.

После медного века настал век железный — безжалостный, жестокий, преступный. Люди утратили честность, правдивость и стыд. Хитрость, коварство, обман и насилие воцарились на земле. Землю разделили на небольшие участки, и соседи стали спорить друг с другом из-за межи. Люди проникли в недра земли и в глубины морей в поисках сокровищ, порождающих преступления. Из земли стали они добывать жестокое железо и губительное золото. Ради золота люди стали убивать друг друга, и с тех пор Война потрясает оружием в обагренных кровью руках.

Люди стали жить грабежом. Хозяин боится впустить к себе гостя. Братья становятся врагами. Муж и жена угрожают друг другу смертью. Злая мачеха готовит яд для детей своего мужа. Сын посягает на жизнь отца. Утрачены совесть и стыд, и богиня справедливости навсегда покинула землю, обагренную кровью убийств.

Всемирный потоп

Юпитер увидел с высоты своего трона, что на земле царят кровопролитие и произвол. Воспылал он великим гневом и решил уничтожить весь род людской. Повелел он собрать всех богов на совет.

Высоко над Землей лежит Млечный Путь — его можно увидеть ночью при безоблачном небе. Этот путь ведет к царским чертогам громовержца Юпитера, отца всех богов. Справа и слева от Млечного Пути находятся жилища верховных богов. У открытых дверей их домов постоянно толпятся просители.

Все бессмертные боги — знатные и простые — устремились по Млечному Пути во дворец Громовержца. Они собрались в просторном мраморном зале. На высоком троне сидел Юпитер, опираясь на скипетр из слоновой кости. Он три раза потряс могучей своей головой и трижды поколебались земля, море и звезды. Гневно изрек Юпитер:

— Клянусь реками, текущими в царстве мертвых, нет средства исправить людей. Нужно отсечь мечом неизлечимую рану!

И Юпитер хотел уже метнуть на Землю свои молнии, но побоялся, что небо воспламенится от чудовищного пожара.

Юпитер отложил в сторону молнии и решил погубить людской род потопом. Он запер в Эоловы пещеры все ветры, которые разгоняют дожди, и выпустил на свободу один южный ветер. Нот вылетел на крыльях, пропитанных влагой. Страшен его лик, окутанный густым туманом. Борода отяжелела от туч. Вода струится по седым волосам. На крыльях, на складках одежды — вода. Могучими руками сжал Нот тучи, нависшие над землей. Загрохотал гром, с неба полились на землю грозные потоки. Гибнут посевы и с ними — надежды мирных поселян на урожай. Труды целого года исчезают под водой безвозвратно.

На помощь небесным богам пришли морские и речные божества. Нептун ударил по земле трезубцем. Задрожала земля, и раскрылись внутренние воды. Реки выступили из берегов и стали заливать поля, унося вместе с посевами деревья, животных, людей, дома и храмы. Волны уже захлестнули высокую крышу дворца. Колонны и башни рухнули под напором водоворота.

Землю уже нельзя отличить от моря. Все слилось в один океан, не имеющий берегов. Один человек взбирается на вершину скалы. Другой правит веслами в лодке там, где недавно он возделывал почву. Третий плывет над крышей собственного дома. Четвертый удит рыбу на вершине огромного вяза.

Якорь корабля вонзается в зеленый луг, киль задевает за виноградники. Где недавно стройные козы щипали траву, там плавают неуклюжие тюлени. Нереиды под водой удивляются садам и городам с храмами и дворцами. Дельфины плавают в лесах, натыкаясь на кусты и деревья. Волк плывет среди овец. Волны уносят рыжих львов и полосатых тигров. Вепрю не помогает его могучая сила, оленю — его быстрые ноги. Птица долго блуждает, отыскивая место для отдыха, и в изнеможении падает в воду.

Море бушует вокруг. Мощные волны ударяют о высокие скалы. Вода поглощает все. Кто не погиб в волнах, тот умирает голодной смертью.

Но не вся земля оказалась под водой. В Греции до самых звезд подымается высокая гора Парнас, две вершины ее возвышаются над облаками. Сюда и приплыл в лодке Девкалион с женой Пиррой. Когда они вышли на сушу, весь остальной мир покрывало безбрежное море.

Не было в мире добрее и справедливее человека, чем Девкалион. Ни одна женщина на свете не почитала богов так, как Пирра. Когда Юпитер увидел, что вся земля покрыта водой, а из бесчисленного множества мужчин и женщин остались в живых только двое, самые честные и добродетельные, он рассеял облака, разогнал тучи, и небеса вновь увидели землю, а земля вновь увидела небо.

Нептун отложил свой трезубец в сторону, усмирил морские стихии и приказал Тритону дать сигнал отступления морским и речным божествам. Из-под воды показался лазоревый Тритон, весь обросший сверкающими раковинами. Он приложил к губам изогнутый рог, тряхнул мокрой своей бородой и затрубил. Звук рога пронесся над морем, и вода стала убывать. Начали подыматься над ней холмы, показались деревья, на которых висела морская тина. Реки вошли в берега, источники вернулись в свои русла, море достигло обычных границ. Земля приняла прежний вид.

Девкалион оглядел возрожденную Землю. Ни одного живого существа не было видно вокруг. Земля была погружена в глубокое молчание. Глаза Девкалиона наполнились слезами, и он сказал Пирре:

— Дорогая жена, прежде нас соединяла только любовь. Теперь нас соединяют также опасности. Мы с тобой — единственные жители Земли. Всех остальных поглотило море. Наша жизнь и теперь под угрозой.

Так сказал Девкалион, и они оба заплакали.

Девкалион и Пирра решили обратиться за советом к мудрой богине Фемиде. Храм богини был пуст. Крыша его поросла диким мхом. Жертвенники стояли без огней. Дойдя до ступеней храма, они упали на землю, с трепетом поцеловали священные камни и обратились к богине:

— Скажи нам, богиня, каким образом можно возродить на земле человеческий род? Окажи нам помощь в великом несчастье!

Фемида сжалилась над ними и ответила:

— Отойдите от храма, покройте головы и бросайте через головы кости матери!

Долго молчали они в изумлении.

Наконец, Девкалион разгадал смысл оракула.

— Если только я не ошибаюсь, — сказал он, — оракул не требует от нас ничего нехорошего. Мать — это, наверное, земля, и кости ее — это камни. Их и нужно бросать через голову.

Девкалион и Пирра отошли от храма, покрыли плащами головы и стали бросать камни.

Затем, обернувшись, они увидели, как камни стали терять твердость, начали размягчаться, растягиваться, расти и принимать определенную форму. Каждый камень стал отдаленно чем-то напоминать человека. Как будто невидимый скульптор, еще не доработав, создал неясные образы, незаконченные фигуры людей. Самые рыхлые, землистые части камней постепенно превратились в мясо, самые твердые — в кости, каменные жилы наполнились кровью. Из бездушных камней выросли новые люди.

Сколько камней бросил Девкалион, столько явилось мужчин. Сколько камней бросила Пирра, столько явилось женщин. Вот почему теперь люди такие жестокие, крепкие, способные переносить тяжелый, нечеловеческий труд.

Назидательные новеллы

Овидий в молодости вел рассеянный светский образ жизни. Он хорошо знал нравы своих современников. В высшем обществе Рима он часто встречал людей ничтожных, которые мнили себя гениями или кичились своим богатством и знатным происхождением. Наблюдательный художник с острым зрением и тонким слухом, Овидий подмечал типичные пороки своего времени и наделял ими мифических богов и героев. Поэтому в поэме часто звучит назидание, многие мифы имеют нравоучительный характер.

Страсть к обогащению — источник многих пороков и преступлений. В легенде «Четыре века» Овидий говорит, что жажда золота порождает несчастья и войны. В новелле «Филемон и Бавкида» он показывает, что счастье людей не в знатности и не в богатстве.

«Нельзя подыматься слишком высоко, нельзя опускаться слишком низко!» — поучает Дедал своего сына Икара.

«Старайся ехать по средней дороге», — советует Фаэтону отец Феб.

В этих словах звучат наставления в духе широко распространенной в то время философии «золотой середины». В отличие от Горация Овидий не старается наполнить свою поэзию мудрым содержанием. Основное внимание он уделяет увлекательности повествования. Поэт рисует живые характеры, которые воплощают человеческие пороки и слабости.

Рассказывая миф о Фаэтоне, Овидий прославляет смелость своего героя, но вместе с тем осуждает его тщеславие и честолюбие. Фаэтон хотел доказать божественное свое происхождение, дерзость и самоуверенность привели его к гибели.

В легенде о Нарциссе Овидий показывает эгоизм, самолюбование, жестокость юноши, который никого не любит и не жалеет. За прекрасной внешностью его скрывается безжалостное сердце, и Нарцисса губит любовь к самому себе.

В рассказе о гордой и несчастной Ниобе также звучат назидательные мотивы. Ниоба — олицетворение материнской любви. Какая мать не считает своих детей самыми лучшими на свете? Какое горе можно сравнить с горем матери, потерявшей своих сыновей и дочерей? Но наряду с высокими чувствами поэт вкладывает в душу Ниобы человеческие пороки.

Ниоба заносчива и высокомерна, она гордится своей красотой, богатством, знатным происхождением, и боги за это жестоко карают ее.

Поэт наделяет богов и героев простыми человеческими чертами: Фаэтон — самоуверенный и тщеславный мальчик. Нарцисс — самовлюбленный красавец-юноша. Ниоба — высокомерная женщина и горячо любящая мать.

В легенде о ликийских мальчишках перед читателями — озорные и глупые дети, они ругаются, босыми ногами месят грязную воду; эти злые и жестокие мальчики не чувствуют ни любви, ни сострадания к людям. Богиня Латона изображена обычной женщиной. Нежная мать, она самоотверженно любит своих детей и идет ради них через безводные пустыни, изнемогая от жажды и зноя. Дети Латоны — богиня Диана и бог Аполлон — самые обыкновенные младенцы, они не могут жить без молока и воды. Только в конце рассказа реальные картины сменяются сказочными: Латона превращается в могущественную богиню и наказывает ликийских мальчишек за их жестокость.

Овидий не дает прямых советов и наставлений, как это делали авторы дидактических поэм. Нравоучения таятся всегда между строк. Но читатели легко угадывают мысли автора.

Самоуверенный Фаэтон

Фаэтон — сын Феба и океаниды Климены. Сверстники дразнили и оскорбляли его, они не верили, что Фаэтон — сын бога Солнца. Тогда Фаэтон прибежал к матери и стал спрашивать ее, как доказать, что его отец — Феб. Климена посоветовала сыну обратиться к отцу. И Фаэтон отправился в путь, полный решимости доказать божественное свое происхождение.

На самом краю земли возвышался дворец Феба. Огненные колонны его сверкали золотом. Высокий фронтон был из слоновой кости. Широкие ворота — из серебра. Работа стоила дороже самого материала, потому что сам бог кузнечного ремесла Вулкан украсил вход искусной резьбой. Он вырезал земной шар, окруженный морями, а над ним — безоблачное небо. На земле были изображены люди, города, леса, реки, дикие звери. В морских волнах — рыбы, киты, морские боги и нимфы. Над землей и морем, на сверкающем небе виднелись изображения двенадцати знаков Зодиака.

Когда Фаэтон, поднявшись по крутой тропинке, вошел во дворец, он увидел отца и остановился вдали, не в силах переносить сверкающий блеск Солнца. На высоком троне, украшенном светлыми изумрудами, сидел Феб в пурпурной мантии. Справа и слева от него стояли День, Месяц, Год, Век и Часы. Тут же находились и другие божества: юная Весна, вся украшенная цветами; полуобнаженное Лето с венком из колосьев на голове; золотая Осень, обрызганная виноградным соком; ледяная Зима с седыми всклокоченными волосами.

Феб увидел юношу и сказал:

— Что ты ищешь, сын мой? Зачем проделал столь долгий и трудный путь?

— Отец мой! — ответил ему Фаэтон. — Ты освещаешь весь безграничный мир. Если ты называешь меня сыном, то рассей мои сомнения и сделай так, чтобы другие поверили, что я твой сын!

Феб снял со своей головы сверкающие лучи, велел Фаэтону подойти поближе и, обнимая его, сказал:

— Ты достоин называться моим сыном, и мать твоя сказала тебе правду. Чтобы ты не сомневался, что я твой отец, проси у меня, какой хочешь, подарок. Клянусь водами Стикса, я выполню любую твою просьбу!

— Тогда дай мне, — сказал Фаэтон, — на один только день твою колесницу и разреши прокатиться на ней. Я хочу сам управлять твоими быстроногими конями!

Феб сразу же пожалел, что дал сыну такое неосторожное обещание. Он покачал головой и сказал:

— Как жаль, что я поклялся выполнить любую твою просьбу! Подумай, о чем ты просишь! Ты смертен, а хочешь сделать то, что не по силам бессмертным богам. Даже Юпитер, который бросает на землю грозные молнии, не смог бы управлять моими конями! А кто у нас выше и сильнее Юпитера?

Подумай, что с тобой будет, если ты помчишься вместо меня! Дорога крута и опасна. Я сам с трудом управляю огнедышащими конями. Тебя будут подстерегать на каждом шагу чудовища: ты увидишь рога мчащегося навстречу Тельца, пасть свирепого Льва, клешни Рака, извивающееся жало Скорпиона. Ты погибнешь, если не откажешься от своей безрассудной просьбы.

Мой страх за тебя, за твою жизнь — лучшее доказательство того, что я — твой отец. Посмотри, сколько чудес в море, на земле и в воздухе, выбирай любой подарок, но откажись от огненной колесницы! Вместо подарка ты хочешь найти свою смерть!

Феб долго отговаривал сына. Но Фаэтон все больше горел желанием получить колесницу Солнца.

Не мог Феб ни нарушить свое обещание, ни отговорить Фаэтона. Он подвел сына к золотой колеснице с серебряными спицами, с чудесными украшениями из изумрудов, хризолитов и других драгоценных камней и указал на раскрытые двери Востока. На небе гасли одна за другой высокие звезды, исчезали рога заходящей Луны, и весь мир стал окрашиваться в багряный цвет.

Фаэтону подвели коней, изрыгающих пламя. Феб покрыл лицо сына волшебной мазью, чтобы он мог переносить всепожирающее пламя, надел ему на голову свой венок из солнечных лучей и просил сына выполнить последние советы:

— Сильнее натягивай вожжи и не пускай в ход кнута. Старайся ехать по средней дороге, где видны следы колес. Не подымайся слишком высоко, чтобы не зажечь небо, и не опускайся слишком низко, чтобы не воспламенить землю.

Фаэтон нетерпеливо вскочил на колесницу и схватил в свои руки вожжи. Крылатые кони поднялись высоко над Землей и полетели, обгоняя восточные ветры и рассекая копытами облака.

Фаэтон был слишком легок и слаб, чтобы управлять колесницей. Кони это сразу почувствовали и понесли. Они оставили в стороне торную дорогу, полетели, обжигая жаром холодную Медведицу, страшного в гневе Дракона, медлительного Возничего.

Когда несчастный Фаэтон взглянул вниз, на Землю, дух у него захватило, он побледнел, колени задрожали от страха и в глазах у него потемнело.

Пожалел Фаэтон, что Феб исполнил его дерзкую просьбу. Его окружали со всех сторон диковинные чудовища и кровожадные звери. Когда Фаэтон увидел Скорпиона, который шевелил изогнутыми клешнями и поднятым вверх хвостом, угрожая своим смертоносным жалом, юноша, обезумев от страха, выронил вожжи из рук.

Огнедышащие кони неслись по воздуху, наталкиваясь на звезды, то взвиваясь вверх, то стремительно скатываясь к Земле.

Задымились обожженные пламенем облака. Запылали высокие горы. Пожелтели, иссохли пастбища. Загорелись деревья.

Уже пылают огромные города. Превращаются в пепел целые страны. Греция объята пламенем. Уже дымятся Геликон и двуглавый Парнас, Киферон и высокий Олимп. Сверкает огнями Этна. Скифию не спасают от огня ее льды и снега. Пылают вершины Кавказа, Апеннин и Альп.

Фаэтон, к которому вернулось сознание, с ужасом заметил, что вся Земля охвачена пламенем. С трудом вдыхал он раскаленный воздух, едва держась на колеснице. Едкий дым окутывал его, горячий пепел обжигал тело.

Народы Африки стали в то время чернокожими от палящего зноя. Образовались безводные пустыни. Задымились могучие реки — Дунай, Тигр, Евфрат, Нил, Ганг, Рейн, По и Тибр. Рыбы и лебеди сварились в кипящей воде. Тела бездыханных тюленей плавали в море. Рыбы и горбатые дельфины пытались спастись, опускаясь на дно морское. Сам Нептун трижды пытался выглянуть из воды, но тотчас же прятался, не в силах вынести раскалившийся воздух.

Земля, высохшая, потрескавшаяся, произнесла:

— О Юпитер! Если мне суждено погибнуть от огня, то лучше порази меня своей молнией и прекрати страдания. Посмотри, уже дымятся оба полюса, и сам Атлант едва удерживает на своих плечах раскаленное небо.

Юпитер, видя, что все гибнет в огне, метнул свою молнию в Фаэтона и выбил его из колесницы. Испуганные кони рванулись вверх и помчались назад, на Восток. По небу рассыпались обломки разбитой колесницы, закружились в воздухе разорванные вожжи, хомут, уздечки, спицы поломанных колес.

А Фаэтон пронесся по воздуху, как падучая звезда, оставляя на небе длинную полосу. Он упал далеко от отечества, на самом краю Земли, и волны широкого Эридана омыли его дымящееся лицо. Гесперийские нимфы предали земле почерневшее от удара молнии тело Фаэтона, и на его могиле высекли надпись:

Самовлюбленный Нарцисс

Самым красивым на свете юношей был голубоглазый Нарцисс. Еще мальчиком поражал он всех своей красотой. Но под прекрасной наружностью скрывалось жестокое сердце. Никто ему не нравился, никого он не любил.

Однажды увидела Нарцисса говорливая нимфа Эхо, она с первого взгляда полюбила юного охотника. Тихо пошла она следом за юношей. Чем дальше шла Эхо за Нарциссом, тем сильнее разгоралась, как пламя, ее любовь. Сколько раз хотела нимфа подойти к Нарциссу, сказать ему ласковое слово, обратиться с нежной мольбой! Но не могла она произнести ни слова^[53].

Нарцисс почувствовал, что кто-то крадется за ним.

— Кто здесь? — крикнул он.

— Здесь! — ответила Эхо.

— Иди сюда! — сказал Нарцисс.

— Сюда! — позвала нимфа.

Осмотрелся юноша по сторонам и увидел, что никого нет.

— Зачем бежишь от меня? — спросил Нарцисс и те же слова услышал в ответ.

Ни на один голос не откликалась Эхо так охотно. Она вышла из леса и подбежала к Нарциссу. Но тот отвернулся и пошел прочь.

— Скорее умру, чем подружусь с тобой! — воскликнул гордый Нарцисс.

— Подружусь с тобой! — крикнула Эхо, но сама испугалась своих слов, от стыда закрыла лицо руками и убежала в лес.

Никогда не встречала она больше Нарцисса. Эхо так горевала, что не хотела никого видеть, стала прятаться в пещерах. От тоски стала Эхо чахнуть и таять, пока от нее не остался один только голос. Его и сейчас можно слышать в горах.

В глухом лесу был чистый светлый источник. Ни пастух, ни горные козы, ни звери не подходили к нему. Ни одна птица не спускалась к воде. Ни одна упавшая ветка не помутила его зеркальную гладь.

Сюда и пришел Нарцисс после охоты, утомленный ходьбой и зноем. Желая утолить жажду, Нарцисс наклонился над источником и вдруг увидел себя в воде.

Вот когда проснулась в нем долго дремавшая любовь! Он влюбился в свое отражение!

Как статуя из паросского мрамора, неподвижно распростерся Нарцисс над источником, любуясь собой, удивляясь себе. Смотрит он на своего двойника, на глаза, сверкающие, словно звезды, на роскошные кудри, на щеки, еще не покрытые пухом, на алые губы, на белую шею. Смотрит и насмотреться не может. Не хочет он ни есть, ни пить, не в силах глаз оторвать от источника.

Иссушила его любовь к самому себе. Как исчезает утренняя роса под лучами солнца, как тает от пламени желтый воск, так постепенно угасал Нарцисс, глядясь в свое отражение. Смерть прекратила его страдания.

Когда собрались печальные наяды хоронить Нарцисса, они не нашли его тела. Вместо него на берегу рос гордый цветок с белыми лепестками.

Высокомерная Ниоба

Дочь Тантала Ниоба гордилась своей красотой, своим мужем — фиванским царем Амфионом, обширными владениями, знатным происхождением. Но больше всего она гордилась своими детьми: у нее было семь сыновей и семь дочерей. Самой счастливой матерью на свете считала себя Ниоба.

Однажды в городе Фивы женщины молились и воскуряли благовония в честь богини Латоны. В это время появилась Ниоба, в расшитой золотом фригийской одежде, окруженная блестящей и многочисленной свитой. Волнистые волосы ее были распущены и спадали на плечи и спину.

Встряхнув прекрасной своей головой, она остановилась, высоко подняв голову, обвела всех высокомерным взглядом и сказала:

— Что за безумие поклоняться богам, которых никто никогда не видел? Разве не богиня наяву перед вами? Разве я чем-нибудь хуже богини Латоны? Мой отец — Тантал, который пировал вместе с богами. Один мой дед — великий Атлант, который держит на своих плечах небесный свод. Другой мой дед — громовержец Юпитер. Меня боятся народы Фригии. Мне подвластны семивратные Фивы. Да и красотой своей я не уступаю богине. У Латоны всего двое детей, а у меня в семь раз больше!

Услышала все это Латона и рассказала детям своим Диане и Аполлону, как хвалится Ниоба своей семьей и как поносит она их семью. Разгневались дети Латоны, опустились Диана и Аполлон на землю и стали метать смертоносные стрелы в детей Ниобы.

Первые стрелы поразили старших сыновей, упражнявшихся в верховой езде. Затем погибли два средних брата, пронзенные одной стрелой. Когда погиб младший из семи сыновей, муж Ниобы Амфион, не в силах вынести несчастье, пронзил мечом свою грудь.

— Радуйся, жестокая Латона! — рыдала Ниоба. Насыть свою душу моим материнским горем! Оплакав трупы семерых сыновей, я сама семь раз умерла! Торжествуй, бессердечная победительница! Но разве ты победила меня? У меня, у несчастной, и сейчас, после стольких смертей, больше детей, чем у тебя, счастливой!

Едва Ниоба произнесла эти слова, как снова зазвенела тетива тугого лука.

Пораженные стрелами Дианы и Аполлона, падали одна за другой на землю дочери Ниобы.

Когда осталась в живых последняя, самая младшая дочь, Ниоба упала на землю, закрыла телом своим ребенка и взмолилась:

— Оставь мне, Латона, хотя бы одну, только одну, самую маленькую дочку!

Но и та погибла от стрелы Аполлона. Осиротела Ниоба. Неподвижно сидела она, окруженная телами мужа, сыновей, дочерей. Мать оцепенела от горя. Не может она уже ни двигаться, ни стонать, ни кричать. Ни один волосок не шевелится на ее голове. Побелели щеки. В лице — ни кровинки. Все тело окостенело. Язык прилип к гортани. В жилах застыла кровь. Застыли глаза, полные глубокой печали.

Окаменела Ниоба. Только из неподвижных глаз текут горькие слезы. И теперь иногда можно видеть, как из камня струится источник — это слезы матери, потерявшей своих любимых детей.

Ликийские мальчишки

Долго скиталась Латона^[54] по безводной Ликии, под палящими лучами жаркого солнца. Дети ее напрасно раскрывали рты, желая получить хоть глоток влаги.

Утомленная долгой ходьбой, иссушенная зноем, изнемогающая от жажды, Латона едва передвигала ноги. Вдруг заметила она в глубине долины маленькое озеро и поспешила к воде.

У берега мальчишки собирали камыши и болотную осоку. Когда Латона подошла к берегу и опустилась на колени, чтобы зачерпнуть холодной воды, мальчишки не дали ей даже дотронуться до воды и стали грубо гнать ее прочь.

— Почему вы не подпускаете меня к воде? — спросила Латона. — Вода принадлежит одинаково всем! Я умоляю вас, разрешите мне утолить жажду! Посмотрите на моих несчастных детей, которые умирают от жажды!

Ликийские мальчишки не знали ни любви, ни жалости. Они упорно не пускали ее к воде, стали угрожать богине и безобразно ругаться. Мало того, они прыгнули в озеро и начали босыми ногами взбаламучивать воду. Они подняли со дна мягкую тину, и прозрачная вода стала черной.

Вознегодовала Латона. Подняла она свои руки к небу и воскликнула:

— Так живите же вечно в этом болоте, жестокие мальчики!

И как только она это сказала, животы у мальчишек стали вздуваться, шеи распухать, спины позеленели, голоса охрипли, из раскрытых глоток все еще вырывалась брань. Затем они стали быстро уменьшаться и превратились в лягушек.

С тех пор живут они вечно в болоте, то погружаются в воду, то высовывают уродливые головы. Они прыгают по берегу или плавают, купаясь в грязной тине. По-прежнему бранятся они и ругаются, широко разевая безобразные глотки, но люди уже не понимают их лягушачьего языка.

Тема любви

В юношеских стихах Овидий часто изображал любовь несчастную, неразделенную. В «Метаморфозах» поэт по-прежнему варьирует эту излюбленную тему. Нимфа Эхо нежно, мучительно любит Нарцисса, но юноша к ней холоден и равнодушен. Безответная любовь показана в новелле «Дафна и Аполлон». Бог Аполлон пламенно любит юную Дафну, но он напрасно стремится к возлюбленной. Нимфа бежит от него, и любовь Аполлона губит Дафну.

Однако в поэме гораздо чаще рисуется любовь взаимная. Она является источником счастья и радости, вдохновляет героев на великие подвиги, а художников — на создание прекрасных произведений. Такая любовь помогает Девкалиону и Пирре преодолеть все препятствия во время потопа. Персей во имя любви к Андромеде сражается с чудовищем и убивает его. Орфей в поисках Эвридики спускается в подземное царство.

Идеальную любовь показывает Овидий в новелле о Пираме и Тисбе. Герои не могут жить друг без друга. Их любовь сильнее смерти.

Если Пирам и Тисба гибнут, когда их любовь едва успела вспыхнуть, то Филемон и Бавкида пронесли свое взаимное чувство через долгую трудную жизнь. Любовь не иссякла, не испарилась с годами. И на склоне лет их единственная мечта — умереть вместе, в один и тот же день и час. Филемон и Бавкида — бедные крестьяне. Поэт внушает читателям мысль, что счастье обитает не в пышных дворцах, а в ветхих хижинах земледельцев.

Октавиан был вынужден издавать особые законы, запрещающие разводы,карающие неверность, укрепляющие семью. Овидий не одобрял этих мероприятий Августа и смеялся над ними. Но он не мог равнодушно видеть, как плохо живут люди, как редко муж и жена по-настоящему любят друг друга. Низким нравам своих современников поэт противопоставляет любовь высокую и прекрасную.

Аполлон и Дафна

Многие юноши добивались руки юной Дафны, дочери речного бога Пенея. Но нимфа не хотела выходить замуж, убегала от людей, любила бродить по лесам и охотиться на диких зверей.

Когда Аполлон увидел в лесу юную Дафну, легкую, стройную, раскрасневшуюся от бега, с глазами, сверкающими, как звезды, с распущенными до самой земли волосами, полюбил он ее, сердце его запылало.

Издали любовался Аполлон красотой юной Дафны. Но как только он приближался к нимфе, она быстрее легкого ветра бежала прочь от него.

Аполлон кричал Дафне:

— Остановись, нимфа, ведь я не враг тебе!

Но она бежала от него, как ягненок от волка, как олень от льва, как летит от орла голубь, дрожа каждым перышком.

Аполлон кричал Дафне:

— Умоляю тебя, беги тише! Не упади, наклоняясь! Не порань свои ноги, не поцарапай их о терновник! Не хочу я принести тебе боль!

Но Дафна бежала все быстрее, и от этого казалось Аполлону еще красивее. Легкий ветерок развевал ее одежду, колыхал распущенные волосы.

Когда силы Дафны иссякли, остановилась она и воскликнула:

— Помоги мне, отец! Раскройся, земля! Уничтожь или измени ту красоту, которая губит меня!

И едва Дафна произнесла эти слова, тяжкое оцепенение овладело ею. Нежной корой стало покрываться ее тело. В зеленые листья обратились ее легкие волосы. Руки ее обернулись ветвями. Недавно столь проворные ноги тяжелыми корнями приросли к земле. В зеленой вершине дерева скрылось прекрасное лицо Дафны.

— Ты будешь моим деревом, Лавр, — сказал Аполлон. — Твоими листьями я украшу свои волосы, лиру, колчан. Лавровым венком будут увенчивать лучших поэтов, великих художников, полководцев и победителей Пифийских игр. И как вечно молода моя голова — потому что боги никогда не стареют, — так и ты будешь иметь вечно зеленую листву.

Замолчал Аполлон, и Лавр в знак согласия покачал своими ветвями.

Персей и Андромеда

Персей, сын Юпитера, и Данаи, вместе с матерью был заключен в деревянный ящик и брошен в море. Волны вынесли ящик на берег острова. Мать и сын спаслись. Когда Персей вырос, он совершил много чудесных подвигов. Он имел крылатые сандалии, шапку-невидимку, серп, подаренный ему богом Гермесом, и зеркало, данное ему богиней Афиной.

Среди подвигов Персея самый знаменитый — победа над страшной Медузой-Горгоной. На голове у Медузы вместо волос развевались ядовитые змеи. Всякого, кто встречался с ее взглядом, она превращала в камень. Персей повернулся к Горгоне спиною и, смотря на ее отражение в зеркале, отрубил ей голову.

Когда Персея обидел великан Атлант, герой показал ему безобразную голову Медузы. Атлант взглянул — и окаменел: волосы его превратились в леса, кости — в камни, плечи и руки — в горные хребты. Атлант разросся во все стороны и превратился в огромную гору, которая подпирает многозвездное небо.

Однажды Персей прилетел в Эфиопию. Здесь увидел он красавицу Андромеду. Нежные руки девушки были прикованы к скале. Если бы дуновение ветерка не шевелило ее волосы, он подумал бы, что это мраморная статуя.

Подлетев поближе, Персей увидел, что из глаз девушки льются горькие слезы. Пораженный ее чудесной красотой, он едва не упал, забыв размахивать крыльями своих сандалий.

Как только Персей спустился на землю, он спросил, за что Андромеда так жестоко наказана. Девушка молчала, не решаясь вступать в разговор с незнакомцем, но еще сильнее зарыдала.

Персей настойчиво просил рассказать, и Андромеда поведала, что сама она ни в чем не провинилась: она приняла добровольно наказание вместо матери, которая хвалилась своей красотой и за это должна была понести наказание.

Но не успела девушка рассказать свою историю, как зашумели волны и из моря показалось огромное чудовище.

Андромеда закричала от страха. На крик прибежали ее отец и мать и стали причитать и плакать, обнимая и целуя прикованную к скале девушку. Персей сказал им:

— Проливать слезы можно хоть до утра, а сейчас дорога каждая минута. Если отдадите мне вашу дочь в жены, я спасу ее от чудовища.

Родители сразу же согласились и стали умолять его о спасении.

Между тем чудовище неслось прямо к скале Андромеды, рассекая волны могучей грудью.

Герой, оттолкнувшись ногами от земли, поднялся в воздух и устремился навстречу страшилищу. Лишь только на поверхности моря показалась тень человека, чудовище яростно бросилось на Персея.

Как орел, заметив в поле змею, греющую на солнце синеватую спину, налетает на нее сзади и вонзает жадные когти в чешуйчатую шею, чтобы она не обратила к нему ядовитого жала, так и Персей, бросившись стремглав с высоты, прыгнул на спину чудовища и вонзил в него свой меч.

Тяжело раненная громада то взвивалась в воздух, то погружалась в воду, то вертелась, как вертится кабан, которого с лаем окружила свора охотничьих псов.

Крылья Персея спасали его от укусов разъяренного зверя. Герой наносил врагу удары один за другим. Ревущее чудовище изрыгало фонтаны воды, смешанной с кровью.

Отяжелевшие крылья Персея намокли от брызг, и он вскочил на скалу, далеко выступавшую в море. Держась левой рукой за вершину, он поразил чудище насмерть.

Берег огласился радостными криками и рукоплесканиями жителей Эфиопии. Отец и мать, благодаря победителя, подвели к нему освобожденную от оков девушку.

Пирам и Тисба

В славном городе Вавилоне жили в двух соседних домах Пирам и Тисба. Пирам был прекраснее всех юношей, Тисба — прелестнее всех дев Востока.

В стене, которая разделяла два дома, была щель. Ее никто не замечал, но юноша и девушка давно ее приметили и часто переговаривались между собой, когда никто не мог их услышать.

Пирам и Тисба горячо любили друг друга, но родители их были в ссоре и не разрешали им встречаться.

Каждый день юноша и девушка разговаривали шепотом, а когда наступала ночь, нежно прощались друг с другом.

Однажды решили они встретиться ночью, когда все будут спать, далеко за городом, у могилы Нина^[55]. Они оба знали в лесу это место: над могилой росло высокое тутовое дерево, усыпанное белыми плодами, а под деревом бежал звонкий холодный ручей.

Когда наступила ночь, Тисба, осторожно отворив дверь в темноте, вышла из дому, никем не замеченная, прошла, закрыв лицо покрывалом, через весь город и дошла до условленного места.

Вдруг из лесу выскочила страшная львица. На морде ее еще пенилась свежая кровь. Она только что загрызла быка и теперь бежала к источнику утолить жажду. Без памяти от страха Тисба бросилась бежать и спряталась в темной пещере. На бегу она обронила тонкое покрывало. И львица разодрала эту шаль своей окровавленной пастью. Утолив жажду, свирепая львица скрылась в лесу.

Пирам вышел из дому позже. Когда при лунном свете он ясно увидел на песке следы дикого зверя, юноша побледнел, сердце у него тревожно забилось. А когда Пирам заметил забрызганное кровью, разодранное покрывало Тисбы, он воскликнул:

— Это я погубил тебя, Тисба, зазвав в лес! Ах, зачем я пришел так поздно! Лучше бы львы растерзали мое преступное сердце! Но дожидаться смерти может только трус!

Пирам поцеловал остатки покрывала любимой и сказал:

— Обагрись теперь и моей кровью!

Он выхватил меч, поразил себя в грудь и упал под деревом. Из дымящейся раны кровь брызнула вверх. Белые плоды на дереве, обагренные кровью Пирама, в тот же миг потемнели.

Между тем Тисба, еще дрожа от страха, вышла из пещеры. Она стала искать возлюбленного, желая поскорее рассказать, какой страшной опасности она избежала.

С ужасом заметила Тисба под деревом тело на окровавленной земле. Тисба побледнела как полотно, задрожала, как дрожит морская вода от легкого ветра: она узнала любимого. Тисба стала рвать волосы, ломая руки, с рыданьем упала она на тело возлюбленного. С трудом Пирам открыл глаза, уже затуманенные смертью, и, взглянув в последний раз на любимую, закрыл их навеки.

Тисба узнала свое покрывало, увидела меч, извлеченный из ножен, и поняла, что умер он из-за любви к ней.

Тогда Тисба встала, приставила острие клинка к сердцу и упала на меч, еще теплый от крови Пирама.

Смерть соединила влюбленных. В одной могиле родные похоронили их прах.

С тех пор тутовые плоды стали темно-пурпуровыми, в память о печальной судьбе Пирама и Тисбы.

Филемон и Бавкида

Во Фригии есть высокий холм, а вокруг него простирается непроходимое болото, где водится много уток и болотных гагар. Некогда на этом месте было селение. Однажды спустились сюда в образах смертных людей Юпитер и Меркурий. Много домов обошли боги в поисках крова и отдыха. Но все дома закрыли перед ними свои двери. Только в одном бедном доме, покрытом соломой и камышом, гостеприимно приняли путников.

В этой хижине жили Филемон и Бавкида. В юности поженились они в этом доме. Здесь же они и состарились, не стыдясь своей бедности, терпеливо перенося невзгоды и лишения. Не было в этом доме ни слуг, ни господ. Всю жизнь прожили они вдвоем. Друг другу они приказывали, друг другу повиновались.

Юпитер и Меркурий, нагнувшись, прошли через низкие двери в скромную хижину. Старик поставил перед ними скамью, старуха заботливо накрыла ее грубой материей и предложила гостям прилечь. Затем Бавкида пошевелила в очаге теплую золу, раздула вчерашний огонь, подбросила сухой коры и листьев, принесла с чердака тонкие лучины и хворост и поставила на огонь медный котел.

Бавкида приготовила овощи, собранные мужем на огороде. Филемон снял двурогими вилами с почерневшей перекладины давно сберегаемый копченый окорок, отрезал от него лучшую часть и бросил в кипящую воду. Пока старики приготовляли ужин, они вели со своими гостями беседу, и время летело незаметно.

В хижине висело на крепком гвозде буковое корыто. Его наполнили теплой водой, и путники омыли свои ноги. Посредине стояла ивовая кровать, хозяева положили на нее тюфяк из мягкой осоки и покрыли старым одеялом, которое вынимали только по праздникам. Боги возлегли на это скромное ложе.

Заботливая старушка поставила перед ними хромоногий стол, подложив черепок под ту ножку, которая была короче других. Затем она вытерла стол зеленой мятой. Поставила на него маслины, маринованные вишни, салат, редьку, творог, яйца, испеченные в горячей золе, — все в глиняных сосудах. Потом подала она выдолбленные из бука кубки и молодое вино в глиняной чаше.

Немного погодя Бавкида сняла с очага и подала гостям кушанья. Затем последовал и десерт: мед, орехи, винные ягоды и сушеные финики, сливы, душистые яблоки в широких корзинах и собранный прямо с лоз золотистый виноград.

Филемон и Бавкида заметили: как только гости выпивали вино, глиняная чаша тотчас сама вновь наполнялась вином. Пораженные этим чудом, старики поняли, что в гостях у них боги. Дрожа от страха и подымая руки к небесам, они стали просить прощения у богов за столь скудное угощение.

— Мы боги, — сказали гости. — Всех жителей этой деревни мы покараем, потому что они не соблюдают законов гостеприимства. Но это наказание вас не коснется. Оставьте ваше жилище и следуйте за нами! — приказали они.

Повинуясь богам, Филемон и Бавкида вышли из дому и с трудом стали подыматься на высокий холм. Едва достигнув вершины, старики оглянулись и увидели, что вся их деревня потонула в болоте. Уцелела лишь одна их убогая хижина.

Старики горевали об участи соседей. А их маленькая хижина превратилась в роскошный храм: она разрослась, оделась в мрамор, колонны заменили кривые ее подпорки, двери украсились тонкой резьбой, на крыше заблистало золото.

Ласково обратился Юпитер к Филемону и Бавкиде:

— Честный старик и ты, женщина, достойная своего благородного мужа, скажите мне, какое самое заветное ваше желание? Чего вы хотите? О чем мечтаете?

Филемон, посоветовавшись недолго с Бавкидой, ответил богам:

— Мы хотели бы служить в этом храме и охранять его вместе. А так как мы прожили всю свою жизнь в полном согласии, мы хотели бы и умереть вместе, в один день, в один и тот же час, чтобы я никогда не увидел могилы моей любимой жены и чтобы ей не пришлось меня хоронить.

Исполнились все их желания. Долгие годы Филемон и Бавкида сторожили чудесный храм.

Однажды стояли они у входа в святилище, утомленные работой, ослабленные преклонным возрастом. Они мирно беседовали, вспоминая счастливую молодость, рассуждая о том, как протекала их долгая жизнь в этих милых родных местах.

Вдруг Бавкида заметила, что ее старик стал покрываться зелеными листьями. Одновременно увидел и Филемон, что жена его тоже стала одеваться листвою. Уже над их головами появились зеленые кроны, а Филемон и Бавкида продолжали обмениваться словами, пока это было возможно.

— Прощай! — одновременно сказали друг другу Филемон и Бавкида, и в одно и то же мгновение кора скрыла навсегда их сомкнувшиеся уста.

До сих пор жители этого края показывают два высоких дерева, липу и дуб, окруженных невысокой оградой и украшенных венками из свежих цветов, которые приносят сюда поселяне, чтобы почтить память Филемона и Бавкиды.

Образы художников

В первый период своего творчества Овидий смотрел на поэзию как на забаву и приятное развлечение. Главное внимание он уделял внешней отделке стихов и старался писать занимательно, остроумно, эффектно. Поэт не ставил перед собой серьезных целей, его стихотворения не отражали реальных чувств автора. «Пусть легкомысленна песня — жизнь безупречна моя!» — писал Овидий.

В поэме «Метаморфозы» Овидий проявляет иные, более зрелые взгляды. Поэзия не только доставляет удовольствие, но и благотворно влияет на человека. Она его многому учит, делает добрее, гуманнее. Поэт, по мнению Овидия, значительно выше политического деятеля. Политики, ораторы, приближенные Августа часто преследуют свои корыстные, честолюбивые цели. Поэт служит высокому искусству, которое украшает жизнь.

Овидий в поэме создает образы вдохновенных художников. Прославленный архитектор Дедал изобретает крылья, чтобы человек мог летать как птица.

Поэт Орфей так прекрасно поет и играет, что горы сдвигаются, чтобы слушать его музыку, деревья сходятся, чтобы внимать его песням, лира его укрощает чудовищ и диких зверей. Силой искусства он покоряет мрачных богов подземного царства и возвращает к жизни жену Эвридику. Скульптор Пигмалион обладает дивным даром богов и создает прекрасные изваяния. Великая сила любви и искусства превращает холодную статую в живое существо.

Дедал и Икар

Жестокий царь Крита Минос держал в плену знаменитого архитектора Дедала. Дедал тосковал по своей милой родине — Афинам.

Могуч Критский царь. Подвластны ему многие моря и земли, закрыл он Дедалу путь к дому по суше и по морю. И задумал Дедал небывалое дело. Он собрал различные по размерам перья и расположил их в определенном порядке. Так из неравных тростинок слагает искусный мастер пастушью свирель. Затем Дедал скрепил перья воском и нитками и превратил их в крылья огромной птицы.

Возле Дедала стоял его сын Икар, безмятежно ловил пушинки, мял пальцами нежный пахучий воск, резвился, шалил и мешал работать отцу.

Когда Дедал окончил свое дивное дело, он прикрепил два крыла к обоим плечам и, управляя руками, поднялся в воздух. Затем он сделал такие же крылья Икару и стал обучать его, как нужно летать.

Дедал и Икар. Стенная роспись из Помпей.

Летящий Дедал видит на берегу выброшенное волнами тело Икара.

— Умоляю тебя, — говорил Дедал сыну, — соблюдай осторожность, лети посередине, будь рядом со мной! Если полетишь слишком низко, вода отягчит твои крылья. Если подымешься слишком высоко, солнце расплавит воск.

Дедал поцеловал в последний раз сына, поднялся на крыльях и полетел впереди, оглядываясь и волнуясь за своего спутника, как птица, вылетевшая из высокого гнезда, которая дрожит и боится за своего нежного птенца.

Учит Дедал Икара опасному искусству, просит его не отставать, и летят они оба над морем, как вольные птицы. С изумлением смотрят на них и рыбак, который закинул гибкую удочку, и пастух, опирающийся на посох, и пахарь, налегающий на свой плуг. Принимают они летящих людей за богов. Кто же, кроме богов, может летать по воздуху?

Пролетели они благополучно острова Самос, Делос и Парос. Но Икар, увлеченный смелым полетом, забыл наставления отца и стал подыматься все выше. Лучи палящего солнца расплавили воск. Полетели, рассыпались в воздухе крылья. Напрасно размахивал Икар руками. Не мог он без крыльев держаться на воздухе и упал в синее море.

Бедный Дедал долго летал над морем, разыскивая любимого сына. Наконец, увидел он на воде плавающие перья, все понял и проклял свое искусство.

Орфей и Эвридика

Долго оплакивал Орфей свою жену, которая умерла от укуса змеи. Наконец решил он увидеть хотя бы тень Эвридики. Певец спустился Тенарским ущельем к реке смерти и, переплыв Стикс, оказался в подземном царстве.

Блуждая между тенями умерших людей, он не мог отыскать Эвридику. Тогда подошел он к владыкам подземного царства Плутону и жене его Прозерпине. Ударив рукой по струнам своей лиры, Орфей запел:

Так пел Орфей, ударяя по струнам в лад со своей песней. Пение его потрясло всех жителей подземного царства. Бескровные тени рыдали. Измученный жаждой Тантал перестал ловить ускользающую от него воду. Данаиды не могли наполнять свою бездонную бочку. Даже Сизиф прекратил работу, усевшись на свой камень. Впервые заплакали непреклонные Эвмениды. И боги подземного царства, Прозерпина и Плутон, согласились вернуть Орфею его Эвридику, но лишь с одним условием: Орфей не должен оглядываться назад и смотреть на жену, пока они не выйдут из подземного царства.

В немом молчании они шли долго во мраке по длинному скату, окутанному густым туманом. Орфей, а за ним Эвридика уже приближались к выходу из подземного царства. Но Орфею так страстно хотелось взглянуть на свою Эвридику, так боялся он, чтобы любимая от него не отстала, что он не выдержал, оглянулся назад, и Эвридика исчезла в подземном царстве навсегда.

Пигмалион

Пигмалион обладал великим талантом, дивным даром богов. Он выточил из белоснежной слоновой кости статую юной девушки. Ни одна женщина в мире не могла сравниться с ней своей красотой.

Он осторожно трогает свое творение руками. Он не верит, что это статуя. Прикоснувшись к статуе, Пигмалион думает, что причинил ей боль. Он разговаривает с ней. Он целует ее, и ему кажется, что она отвечает ему тем же.

Искусство скульптора превзошло природу. Художник влюбился в свое творение. Скульптор приносит ей любимые девушками подарки — раковины, гладкие камешки, лилии, маленьких птичек, цветы. Он ее одевает в легкие одежды, украшает ей грудь разноцветными лентами, шею — длинными ожерельями, уши — серьгами, руки — кольцами с драгоценными камнями. Все к лицу юной красавице.

Настал праздник богини Венеры. Задымились жертвенные костры. Принося жертвы, Пигмалион обратился к богам:

— Если вы всемогущи, о боги, то молю вас: пусть будет у меня жена, похожая на статую из слоновой кости!

Богиня Венера поняла, в чем состоит желание Пигмалиона, и в знак ее милости огонь на жертвеннике трижды вспыхнул и поднялся к небу.

Когда Пигмалион пришел домой, он подошел к своей статуе, стал ласкать ее и целовать. Вдруг ему показалось, что она стала теплее. Осторожно стал он трогать скульптуру руками, и с каждым прикосновением исчезала в ней прежняя твердость, она подавалась, становилась нежнее и мягче. Так становится мягче воск под лучами яркого солнца.

Изумляясь, боясь ошибиться, не решаясь предаться обманчивой радости, Пигмалион стал горячо благодарить богиню Венеру. Художник еще раз притронулся к статуе — но она уже ожила! Он почувствовал, как бьется под тонкой кожей горячая кровь!

Впервые в жизни он целовал женщину. И она почувствовала его поцелуи, застыдилась, покраснела, робко подняла глаза и впервые увидела небо и любящего ее человека.

Греческий мудрец

В Риме было принято писать ученые поэмы о происхождении мира, о земледелии и рыболовстве, растениях и животных, о птицах и звездах. В моду вошла греческая философия. Овидий хотел создать поэму на уровне современной ему науки. В конце поэмы он излагал свои философские взгляды.

Овидий частично использовал учение греческих материалистов. Вслед за Лукрецием он повторяет положения материалистической философии: «из ничего ничего не творится», «в мире все течет и все изменяется»:

«В мире нет ничего постоянного. Все в нем движется, все изменяется. Время быстро течет, как река.

Все в природе меняется. Ты видишь, как постепенно день переходит в ночь, как закатывается светлое солнце.

Наше тело постоянно неумолимо изменяется. Завтра мы будем не те, чем были вчера. Природа приложила к нам свои творческие руки, и малютка сделался сильным мужчиной, прошел через годы среднего возраста и по крутой тропинке стал спускаться к старости, к смерти.

Мы видим, как одни государства усиливаются, другие ослабевают. Так была знаменита богатством и могуществом Троя — теперь она в жалких развалинах, только могилы напоминают о былом ее величии. Сильной была Спарта — теперь она ничтожный городишко. Процветали обширные Микены — они давно пали. В легенду превратились Фивы — город Эдипа. Только гордое имя осталось от Афин. Теперь начинает процветать город Рим на берегу Тибра — он станет столицей обширного могучего государства».

Однако наряду с материалистическими теориями Овидий использует философию идеалистов. Такое смешение различных учений характерно для многих писателей эпохи Октавиана.

В поэме «Метаморфозы» особое внимание уделено Пифагору. Пифагор — знаменитый греческий математик, философ и музыкант. Он жил в VI в. до н. э. сперва на острове Самос, а затем в Италии, в городе Кротоне. В области математики он сделал великие открытия. Как философ он был человеком наивным и суеверным. Он полагал, что числа имеют особое магическое значение — это знаки, с помощью которых боги дают указания людям. Поэтому есть счастливые и несчастливые сочетания цифр. Философия Пифагора носила аристократический, реакционный характер.

Овидий излагает учение Пифагора о переселении душ. Эта теория должна объяснить все метаморфозы. В уста Пифагору Овидий вкладывает свою эклектическую философию.

«Зачем боишься ты, человек, холодной смерти, волн Стикса, царства теней? — говорит Пифагор. — Зачем боишься опасностей сказочного мира, пустых звуков, созданных фантазией поэтов?

Душа человека бессмертна. Когда тело сожгут на костре или зароют в землю, душа оставит свое прежнее жилище, изберет себе новое и будет в нем жить. Все изменяется, но не погибает ничто. Душа наша странствует, из тела животного она переходит в тело человека и наоборот, но она не может погибнуть».

Пифагорейцы считали, что душа человека может временно находиться в теле животного. Поэтому они отвергали мясную пищу: грешно есть мясо, в котором, может быть, обитала душа умерших предков.

«Есть у вас деревья, — говорил мудрец, — есть яблони, склонившие свои ветви под тяжестью плодов, есть на лозах зрелый виноград, есть сладкие овощи, которые можно варить в воде. Можно питаться молоком, душистым медом с цветов. Щедро расточает земля свои дары, дает вкусную пищу без убийства и крови.

Мясом утоляют свой голод лишь дикие звери: тигры Армении, ярые львы, медведи и волки — эти рады чужой крови.

О, как низко насыщать свое чрево мясом других животных, утучнять ненасытное тело, поглощая живые существа, поддерживать свою жизнь за счет смерти других!

Чем провинились вы, кроткие овцы, созданные для поддержания жизни человека, вы, носящие нектар в полном вымени, мягкой шерстью доставляющие нам одежду? Чем виноват бык, добродушное, безвредное, нехитрое, даже глупое животное, рожденное для работы? Как неблагодарен земледелец, который режет недавнего пахаря своего поля!»

Учение Пифагора не могло стать философской основой поэмы «Метаморфозы». С того времени, когда жил греческий мудрец, прошла половина тысячелетия. Античная наука сделала большие успехи. Овидий не верил в теорию переселения душ так же, как не верил он в сказочные превращения. Цельной философской системы в творчестве Овидия нет. Рассказывая о Пифагоре, восторженно излагая его учение, Овидий лишь создает видимость научного объяснения всех чудесных превращений, о которых он так вдохновенно и увлекательно рассказывал в своей поэме.

Бессмертная слава

Поэма «Метаморфозы» получила широкое признание еще при жизни автора. Произведения опального поэта в Риме переходили из рук в руки. После смерти поэта «Метаморфозы» стали одной из самых популярных книг. Об этом свидетельствуют цитаты из Овидия на стенах Помпеи, обилие скульптур, рисунков, предметов прикладного искусства с изображениями на темы «Метаморфоз».

В Риме ставили пантомимы по сюжетам Овидия. Лучшие места из поэмы вошли в учебники и хрестоматии. Такой успех объясняется тем, что Овидий, несмотря на сказочное содержание, сумел отразить мысли, чувства своих современников. «Мы хвалим старые времена, но живем, как люди своего времени», — писал он в «Фастах».

Поэма «Метаморфозы» на протяжении двух тысяч лет переиздается и переводится на все европейские языки. Творчество Овидия широко используют писатели и поэты нового времени.

Невозможно перечислить все произведения искусства, созданные на сюжеты бессмертной поэмы Овидия.

Творчество Овидия использовали Шекспир и Пушкин, французский поэт Ронсар, русский писатель Лесков, английский драматург Бернард Шоу. Великие художники Бенвенуто Челлини, Тинторетто, Тициан, Рубенс, Рембрандт и многие другие создавали произведения на темы «Метаморфоз». Образы Орфея и Эвридики воскресают в картине Рубенса, в скульптуре Кановы, в операх Глюка и Гайдна, в музыкальных произведениях Листа, Оффенбаха, Стравинского и Бриттена, в пьесе современного американского драматурга Т. Уильямса. Образ Нарцисса воплощается в драме Кальдерона, в сказке Оскара Уайльда, в картине Брюллова, в карикатуре Домье, в операх Глюка, Кавалли, Скарлатти. Бернини создает скульптуру «Дафна и Аполлон», Фальконе — «Пигмалион и Галатея». Пикассо рисует иллюстрации к поэме «Метаморфозы».

Овидий имел основания закончить свою поэму следующими словами:

«Я окончил свой труд. Его не истребят ни гнев Юпитера, ни пламя, ни мечи, ни всепоглощающее время. Когда наступит последний день моей тревожной жизни, он будет последним днем лишь для моего бренного тела. А душа — лучшая часть моего существа — вознесется выше далеких звезд. Имя мое будет бессмертно. Народ будет читать мои стихи везде, где распространяется римская власть над покоренными землями. Слава обо мне будет переходить от поколения к поколению, если есть хоть капля правды в предчувствиях поэтов».

Гнев Октавиана

Овидий едва успел закончить «Метаморфозы» и довел до середины работу над поэмой «Фасты», когда разразился гнев Октавиана. В 8 г. н. э. император приказал Овидию покинуть навсегда Рим и отправиться в изгнание в далекую Скифию.

Причина ссылки поэта до сих пор не установлена. Во многих произведениях Овидия рассеяны намеки, насмешки над постановлениями императора. Это давно вызывало недовольство Августа. Официальным предлогом могло служить то обстоятельство, что ранние произведения Овидия были нескромны и легкомысленны. Поэта упрекали в том, что его стихи дурно влияют на воспитание молодого поколения. Была, несомненно, еще какая-то причина опалы. Овидий очень туманно говорил в своих последних стихах, что Октавиан напрасно его обвинил, что он не совершил того проступка, за который его сослали. Но что это за проступок, в чем вина поэта перед императором — об этом Овидий не говорит, и тайна его умерла вместе с ним.

Римляне были поражены и неожиданным гневом Октавиана, и жестокостью приговора, и той поспешностью, с какой приговор был приведен в исполнение. Овидий должен был срочно закончить все свои дела и покинуть Рим.

Дом Овидия сразу же опустел. Знакомые перестали бывать у него. Друзья от него отвернулись. Только два самых преданных товарища накануне отъезда осторожно пробрались к поэту, чтобы проститься с ним, и поспешно ушли, опасаясь, что Октавиан узнает об их посещении.

Овидий не мог перед отъездом повидать свою любимую дочь и маленьких внуков: они находились в Ливии.

Ссылка казалась Овидию страшнее смертной казни. Он должен был навсегда расстаться с любимым городом, женой, друзьями. Исчезли слава, богатство, счастливая беспечная жизнь. В порыве отчаяния поэт сжег поэму «Метаморфозы».

Овидий так описал свое прощание с женой в «Скорбных элегиях»: «Всякий раз, как только я вспомню последнюю ночь в Риме, когда я расстался со всем дорогим для меня, из глаз моих льются слезы.

Я оцепенел от горя, как человек, пораженный молнией: он еще жив, но уже не сознает, что он жив.

Когда я пришел в себя, мы стали прощаться. Жена, рыдая, старалась меня удержать. Женщины, мужчины и дети причитали и плакали, как во время похорон. В доме не было угла, который не оглашался бы стоном и плачем.

Распустив волосы в знак печали, жена упала перед изваяниями домашних богов и, целуя дрожащими губами потухший очаг, горько жаловалась на свою судьбу.

Я три раза пытался уйти и вновь возвращался. Когда кто-нибудь меня торопил, я спрашивал:

— Зачем ты меня торопишь? Подумай о том, куда я должен идти и откуда!

Я не мог расстаться с родным Римом. Уступая влечению сердца, я сам себя обманывал, произносил „Прощай!“ и снова возвращался, о чем-то говорил и целовал своих близких. По нескольку раз я отдавал одни и те же распоряжения и не мог наглядеться на дорогие мне существа. Я говорил:

— Как могу я спешить? Ведь я должен оставить Рим! Должен навсегда уехать в Скифию! Еще живой, я навеки разлучаюсь с женой, с домом, с родными и друзьями, которых я люблю, как брат. Дайте, я обниму вас, быть может, последний раз в жизни!

И я вновь начинал прощаться и обнимать близких моему сердцу. Мне казалось, что я оставляю здесь часть моего собственного тела.

Жена, прильнув к моему плечу, говорила сквозь слезы:

— Мы не можем расстаться! Мы вместе, вместе уедем отсюда! Я последую за тобой хоть на край света! Разве большой тяжестью я буду для корабля, который повезет тебя в изгнание? Тебе приказывает ехать гнев Октавиана, а мне — моя любовь!

Я с трудом убедил ее не ехать со мной и вышел, одетый в траурное платье, с растрепанными седыми волосами, ошеломленный, весь в слезах.

Жена, говорят, обезумев от горя, упала на пол без чувств».

Овидий отправился в путь, не успев позаботиться о выборе спутников, о деньгах и продуктах, о теплой одежде в дорогу. Один из сопровождавших его рабов догадался захватить для него теплый дорожный плащ и войлочную шляпу с широкими полями.

Перед рассветом Овидий взошел на корабль, готовый к отплытию. Гребцы уже сидели на скамейках, держа в руках длинные весла. Паруса были подняты. Корабль спустился по Тибру и вышел в открытое море.

На другой день разыгралась страшная буря. Ветер сломал высокую мачту и сорвал паруса. Разъяренное море бросало корабль, как малую щепку. Много гребцов утонуло. Овидий спасся буквально чудом. Море выбросило его вновь на родную землю.

Через несколько дней Овидий сел на другой корабль. Ему пришлось испытать в пути много опасностей и лишений. Наконец он достиг берегов Греции, остановился в Коринфе, там пересел на новый корабль, пересек Эгейское море, поплыл вдоль берегов Малой Азии, через проливы Геллеспонт, Пропонтиду, в негостеприимное Черное море. Около года длилось опасное путешествие.

Наконец он прибыл в город Томы, где ему предстояло прожить долгие годы и умереть. Город недавно завоевали римляне. Местные жители ненавидели завоевателей и враждебно относились к чужестранцам. Овидий в «Скорбных элегиях» излил свою тоску по Риму и описал полную опасностей жизнь в суровой и дикой Скифии:

«Если в Риме до сих пор кто-нибудь помнит об изгнаннике Назоне, пусть он знает, что я нахожусь под звездами, которые никогда не опускаются в море, и живу среди варваров. Вокруг меня воинственные сарматы. Летом нас защищает от набегов своими прозрачными водами Дунай. Но когда суровая зима показывает свою косматую голову, земля покрывается снегом, белым, как мрамор, и свирепый северный ветер срывает крыши, размахивая своими крыльями, тогда по Дунаю сарматы ходят пешком, ездят на быках в тряских телегах, скачут верхом на лошадях. Они защищаются от сильных морозов звериными шкурами, теплыми шароварами, у них остается открытым только лицо, в волосах — застывшие ледяные сосульки, борода блестит на морозе.

Сарматы совершают набеги на своих быстрых конях, пускают крючковатые ядовитые стрелы, опустошают окрестные деревни. Они угоняют скот, грабят сельское добро, уводят крестьян со связанными за спиною руками. То, чего они не могут унести с собой, они предают огню. Страна эта или видит врага, или боится его, когда не видит. Земля остается невозделанной. Здесь не слышно пения птиц, нет виноградников и фруктовых садов, унылые голые поля без кустов и деревьев. Эти места не должны посещать счастливые люди. Велик земной шар, необъятны пространства, но Август именно эту страну избрал для моего изгнания».

Овидий, избалованный славой, богатой и беспечной светской жизнью в Риме, в молодости никогда не знавший военной службы, должен был теперь на старости лет защищать свою жизнь щитом и мечом. Ему приходилось не раз вместе с римскими легионерами сражаться у городских стен.

«Овидий, — пишет А. С. Пушкин, — добродушно признается, что он и смолоду не был охотник до войны, что тяжело ему под старость покрывать седину свою шлемом и трепетной рукою хвататься за меч при первой вести о набеге».

Однажды Овидий послал в Рим одному из друзей сарматскую стрелу, пропитанную ядом, которая упала рядом с ним на улице города.

В Скифии Овидий продолжал писать стихи:

«Хотя мне мешает стук мечей и шум битв, я по мере возможности облегчаю свою печальную участь стихами. Хотя нет никого, кто внимал бы здесь моим песням, они помогают мне коротать незаметно время. Благодарю тебя, Муза, ты помогаешь мне жить и бороться, доставляешь мне отдых и утешение, ты мой руководитель и друг, ты уносишь меня в мечтах от берегов Дуная. Ты при жизни дала мне такое громкое имя, которое обычно молва дает лишь после смерти. Даже людская зависть, которая все уничтожает своими ядовитыми зубами, не поразила ни одного из моих произведений. Наш век дал великих поэтов, и хотя я многих ставлю выше себя, обо мне говорят и меня читают не менее, чем их. Приобрел ли я эту славу по заслугам за свои песни или благодаря доброй благосклонности ко мне, в любом случае я благодарю тебя, дорогой мой читатель».

Постепенно Овидий привык к суровому климату Скифии, примирился с новыми условиями жизни. Он изучил сарматский язык и сблизился с местными жителями. Он стал помогать им советами, лечить и учить их детей, стал сочинять стихи на местном наречии. За песнь в честь сарматского вождя его увенчали лавровым венком. Жители окружили поэта любовью и уважением. Его освободили от повинностей и налогов. Когда он одряхлел, местные жители ухаживали за ним, кормили его и поили.

До конца дней Овидий мечтал вернуться на родину. Он перед смертью просил перевезти его прах в Рим. Но завещание это не было выполнено. В то время когда в Риме все возрастала слава великого поэта, могила его сравнялась с землей в бескрайних просторах Скифии.

Рассказ старого цыгана

В последней книге стихов «Понтийские послания» Овидий рисует образ старого гета^[56]. В уста старика варвара он вкладывает прекрасную легенду о верной дружбе двух мифических героев — Ореста и Пилада.

Пушкин высоко ценил последние книги Овидия — «Скорбные элегии» и «Понтийские послания». Он считал, что эти произведения выше всех прочих сочинений Овидия, кроме «Метаморфоз». Пушкин писал:

«Сколько яркости в описании чуждого климата и чуждой земли! Сколько живости в подробностях! И какая грусть о Риме! Какие трогательные жалобы!»

Пушкин перечитывал «Понтийские послания» на юге, где начал работать над поэмой «Цыганы». Рассказ старого гета в элегиях Овидия навеял Пушкину мысль включить в поэму «Цыганы» рассказ старого цыгана о самом Овидии. Перед нами изгнанник, ссыльный поэт. Рядом с образом молодого, сильного, энергичного Алеко возникает древний образ Овидия, дряхлого старика, удрученного невзгодами, лишениями, тоской по родине. Но этот старик поет дивные песни, он излучает ласку и добро, этот римский аристократ находит общий язык с варварами, простыми и дикими жителями Скифии. Все это подчеркивает жестокость, эгоизм, бесполезность жизни Алеко, который не может жить вместе с простыми людьми.

Старый цыган рассказывает:

Хотя старик позабыл «мудреное прозванье» поэта, Алеко сразу догадался, что речь идет об Овидии. Выслушав рассказ старого цыгана, Алеко воскликнул:

Пушкин вопрошает Овидия: в чем слава поэта? И сам отвечает на этот вопрос. Слава — не в хвалебных гимнах и не в надгробных монументах. Слава поэта в том, что его знает народ, что о нем под сенью дымной кущи рассказывает дикий цыган. Овидий заслужил эту славу.

Приложение

Государственный строй Римской Республики

Римское государство было диктатурой рабовладельцев, охранявшей и защищавшей их интересы и привилегии.

Официальным названием государства было res publica, то есть «общее дело» (или «общественное дело»). В этом названии выражена мысль о верховной власти народа. В действительности же огромное большинство народа не принимало никакого участия в управлении, и власть принадлежала лишь верхушке класса рабовладельцев.

Высшими органами государственной власти в Республике были Сенат, народные собрания (комиции), а также некоторые магистраты (высшие государственные должности).

Сенат

Сенат был верховным органом государства. Важная роль Сената подчеркивалась формулой, бывшей своеобразным девизом Римского государства: Senatus Populusque Romanus (Сенат и Римский народ). Девиз часто сокращался SPQR (эти четыре буквы и поныне входят в герб города Рима).

Число сенаторов составляло вначале 300 человек, а с I в. до н. э. оно значительно возросло (до 600). Раз в пять лет цензор составлял список сенаторов, включая в него сенаторов старого состава. ВСенат обычно включались бывшие магистраты.

Созывали Сенат консулы, преторы, а с середины IV в. до н. э. и народные трибуны.

Сенат ведал:

1. Утверждением законов, принятых центуриатными и трибутными собраниями (см. ниже). С III в. до н. э. это утверждение не требовалось, и Сенат лишь одобрял проект закона.

2. Утверждением выборов магистратов (см. ниже). Позднее это право Сената было заменено утверждением списка кандидатов.

3. Вопросами безопасности государства. Сенат мог издать любое постановление для «охраны спокойствия государства». При грозившей стране опасности Сенат мог вручить консулам (или иным магистратам) неограниченные полномочия, провозгласив формулу: «Пусть бодрствуют консулы, дабы Республика не потерпела ущерба». При крайне тяжелом положении страны Сенат мог объявить о приостановлении судопроизводства и общественных занятий. Сенат мог признать необходимым назначение диктатора (которого назначал один из консулов).

4. Составлением бюджета государства, введением налогов. Сенат распоряжался казной государства, определял размеры контрибуций и дани с побежденных государств (городов).

5. Управлением провинциями, назначением в них правителей (проконсулов, пропреторов). Сенат контролировал деятельность этих правителей.

6. Переговорами с иностранными государствами. Сенат принимал и отправлял послов, заключал мир (объявление войны было правом центуриатного собрания, но от Сената зависел отпуск денег на войну и решение вопроса, продолжать ли войну или заключить мир).

7. Постройкой храмов, назначением молебствий, вопросами введения культа иноземных богов и т. п.

Заседания Сената проходили под председательством консула (претора или трибуна). Сенат обычно заседал в календы (1-е число месяца), ноны (5-е или 7-е число), иды (13-е или 15-е число), а также в день вступления во власть консулов.

Заседания Сената могли происходить и в другие дни, но не могли совпадать, как правило, с днями созыва собраний.

Сенат заседал в Курии или в храме, обычно при открытых дверях (можно было слушать, не заходя в зал заседания), но если того требовали интересы государства, заседание происходило при закрытых дверях.

Заседанию предшествовали молебствие, жертвоприношение и гадания. Председатель открывал заседание словами: «Дабы в счастии и благоденствии жил римский народ квиритов, взываем к вам, отцы сенаторы!» Первыми рассматривались религиозные вопросы. Высказывались мнения, а затем сенаторы вставали и переходили на сторону того, с кем они соглашались. Решало большинство. В голосовании не участвовали председатель и магистраты текущего года, но председатель утверждал решение. Заседание закрывалось традиционной формулой председателя: «Более не можем задерживать вас, отцы сенаторы!»

Решение Сената (сенатусконсульт) вступало в силу, если его не опротестовывал трибун (в этом случае оно считалось лишь необязательной рекомендацией Сената).

Архив хранился в древнем храме Цереры под ответственностью эдилов. После уравнения в правах плебеев и патрициев архив был перенесен в казнохранилище храма Сатурна и поручен ведению квесторов.

Многие решения Сената публиковались для всеобщего сведения на выбеленных досках (альбомах) — нечто вроде правительственной газеты древнего Рима.

Сенаторы не получали вознаграждения. Торжественным одеянием их являлась белая тога и туника с пурпурными вертикальными полосами на груди и спине (такие туники назывались латиклавиями). Сенаторы носили особую обувь — высокие черные башмаки. Знаком их достоинства был и золотой перстень.

Народные собрания (комиции)

Формально народные собрания обладали огромными правами. Но их функции становились все более номинальными, и к концу Республики роль собраний упала.

Существовали народные собрания: куриатные, центуриатные, трибутные.

Куриатные собрания — древнейшие. Это собрание патрициев. Куриатные комиции утверждали усыновления, совершаемые патрициями, ведали принятием плебеев в число патрициев, вручали магистратам верховную власть (империй). Первоначально куриатные собрания избирали магистратов, позднее это право отошло к центуриатным комициям. С конца VI в. до н. э. судебные и законодательные функции куриатных комиции перешли к центуриатным собраниям, а к концу Республики куриатные собрания утратили значение и утверждение магистратов в обладании империем происходило в собрании трех жрецов и представителей 30 курий.

Центуриатные собрания, по преданию, учреждены Сервием Туллием, как собрания войска, организованного в центурии (сотни). Они избирали высших магистратов (консулов, преторов, цензоров), разбирали уголовные дела в качестве апелляционного суда (если виновные приговорены к смерти или к телесному наказанию), принимали или отклоняли проекты законов (с III в. до н. э. эти функции постепенно отошли к плебейским собраниям). Важной прерогативой центуриатных комиций было право объявления войны.

Голоса подавались по пяти классам и ста девяноста трем центуриям. Сначала голосовали 18 центурий всадников, затем 80 центурий пехоты первого класса. Если эти 98 центурий согласно решили вопрос, остальные центурии не голосовали. Если же согласия не было, голосовали низшие центурии, пока решение не подтверждалось большинством.

Трибутные собрания — собрания римских граждан по территориальным трибам. Число сельских триб с IV в. до н. э. росло, к середине III в. до н. э. их было 31 (при четырех городских). В трибутных комициях могли участвовать не только богачи, но и мелкие свободные земледельцы. На деле, однако, крестьяне редко могли отрываться от хозяйства и от дома, чтобы направиться в Рим (собрания происходили только в Риме), а поэтому и не влияли на голосование.

Трибутные комиции избирали низших магистратов — курульных эдилов, квесторов, решали уголовные дела (если обвинителем или пострадавшим был патриций и обвиняемому грозил штраф), принимали или отвергали проекты законов, внесенных претором (в поздней Республике — вообще всех законов).

Плебейские сходки близки к трибутным собраниям. Соотношение законодательных функций плебейских сходок и трибутных комиций точно не установлено. Плебейские сходки собирались под председательством народных трибунов для решения вопросов, интересующих плебеев. Здесь избирались трибуны, решались судебные дела (если обвинитель или пострадавший был плебей и обвиняемому грозил штраф), утверждались или отвергались законы, вносимые народными трибунами (плебисцит).

Народные собрания созывались одним из высших магистратов. Повестка собрания указывалась заранее. Все собрания происходили в Риме (в Городе, как гордо называли римляне свою столицу), лишь центуриатные комиции происходили за городской стеной. После религиозных обрядов оглашалось и ставилось на голосование предложение (обсуждение не допускалось). Голоса подавались отдельно по центуриям или по трибам.

Магистраты

Лицо, занимавшее правительственную должность, называлось магистратом. Сама должность называлась магистратурой.

Юридически магистратом мог быть любой римский гражданин, но на деле эти должности могли занимать лишь богачи (никакого вознаграждения магистраты не получали. Наоборот, от них требовались обширные расходы, посильные только богачам. Впрочем, магистратура открывала доступ ко многим источникам личного обогащения).

Пределы власти римских магистратов никогда не были точно установлены. Все римские магистратуры были коллегиальными (кроме диктатуры), срочными (обычно на один год или даже меньше) и безвозмездными.

Коллегиальность состояла в том, что на одну должность избиралось обычно несколько лиц (например, два консула). Магистрат отдавал распоряжения самостоятельно, его коллега или магистрат более высокого ранга мог аннулировать это распоряжение или приостановить его действие.

Римляне различали два элемента власти магистратов: потестас (власть вообще) и империй (верховная державная власть). Под потестас понималось право издавать эдикты (распоряжения) и налагать штрафы за их невыполнение. Понятие империя означало верховную власть, высшие полномочия магистратов. В царский период империем обладали цари, в Республике империй перешел к высшим магистратам государства — к консулам, преторам, диктатору, начальнику конницы, интеррексу, трибунам с консульской властью, а также проконсулам, пропреторам, префекту Города.

Империй различался военный и гражданский. Первый охватывал командование армией, право жизни и смерти (в военное время и вне границы города, а для диктатора — и внутри границы города). Военным империем обладали консулы, диктатор, начальник конницы, интеррекс, трибун с консульской властью. Гражданский империй (не смешивать с потестас) заключался в праве юрисдикции (осуществлении правосудия), наложении штрафов (по суду), праве ареста. Высшим считался военный империй. Диктатор обладал высшей степенью империя (summum imperium). Впоследствии таким империем стал обладать принцепс. Высшей военной почести — триумфа удостаивался лишь полководец, обладавший империем.

Магистраты делились на ординарные (консулы, преторы, цензоры, эдилы, народные трибуны) и чрезвычайные (диктатор, начальник конницы, интеррекс, трибуны с консульской властью). Далее магистраты различались: с империем и без империя, высшие и низшие, курульные и некурульные. Курульное кресло (sella curulis) было своеобразным атрибутом высшего магистрата. Это сиденье без спинки, оно изготовлялось из дорогих материалов (мрамор, слоновая кость, бронза. Цезарь, например, получил в дар от Сената курульное кресло из золота). Решения магистрата считались законными, если он принял их, сидя в этом кресле. Курульными магистратами были консулы, преторы, цензоры, курульные эдилы, трибуны с консульской властью, диктатор и начальник конницы. Остальные магистраты считались некурульными.

Для занятия магистратуры не требовалось ни специальных знаний, ни образования. Кандидат должен был быть свободнорожденным, неопороченным по суду, достигшим определенного возраста (в I в. до н. э. для квестора возрастной ценз был 30 лет, для курульного эдила — 37 лет, претора — 40 лет, консула — 43 года). Избрание происходило всегда до ухода предшественника. Если магистрат умирал среди года своей службы, на оставшийся срок избирался временный магистрат.

Чрезвычайные магистраты вступали во власть немедленно, ординарные — 1 марта (со 153 г. до н. э. — 1 января), кроме народных трибунов (вступали в должность 10 декабря) и квесторов (5 декабря). Консул, слагая полномочия, обращался к преемнику со словами традиционной знаменитой формулы: «Я сделал, что мог, и пусть, кто может, сделает лучше!» Сложившие полномочия магистраты, как правило, получали место и голос в Сенате.

Консулы

Два консула с конца VI в. до н. э. избирались на один год. По их именам назывался год (римляне говорили: «Это было в году, когда консулами были такой-то и такой-то»). Консулы отправляли власть обычно по очереди (помесячно), начинал старший по возрасту. Если один консул уходил на войну, в Риме оставался его коллега. Если в поход отправлялись оба, то они командовали войском, сменяясь ежедневно.

Консулы созывали Сенат и комиции, ведали всеми вопросами внутренней жизни государства. По предложению Сената один из консулов назначал диктатора. Решением Сената консулы могли облекаться неограниченными полномочиями. Как и любой магистрат, консул мог опротестовать решение своего коллеги.

Внешними знаками власти консула были тога претекста, курульное кресло и 12 ликторов. Бывший консул мог получить в управление провинцию (проконсул). Ограничений в праве переизбрания консула на новый срок римляне не знали.

В редких случаях консулы не избирались (например, когда верховной властью были облечены децемвиры для кодификации Двенадцати таблиц).

Диктатор

Как уже говорилось, диктатор — это временный верховный правитель государства, обладавший наивысшим империем. Диктатору подчинялись все магистраты, на его постановления не могло налагаться вето народных трибунов. Диктатор назначался только при крайней опасности государству (вспомним Фабия Максима при нашествии Ганнибала). Диктатора назначал один из консулов. Диктатура ограничивалась шестимесячным сроком.

Диктатор назначал себе помощника — начальника конницы.

Диктатор носил тогу претексту, имел курульное кресло. Его сопровождали 24 ликтора почетной охраны, причем ликторы эти несли воткнутые в связки розог топорики (даже в мирное время и даже в черте города Рима) в знак верховной власти.

В эпоху гражданских войн, в I в. до н. э., возникла диктатура — качественно иная — длительная и даже пожизненная (Сулла, Цезарь), проложившая дорогу монархии.

Претор

В древности претор был заместителем консула, но затем основной функцией преторов стало отправление правосудия. Главным делом претора было направление судьям имущественных споров. Направляя дело, претор указывал, как следует решить его в зависимости от обстоятельств, которые будут установлены.

При вступлении в должность претор объявлял эдикт, излагая в нем принципы судебной политики и правила, которыми он будет руководствоваться в течение срока претуры. Преторский эдикт вводил и новые нормы права. В результате возникло особое преторское право, игравшее важную роль в Римском государстве.

Претор вначале был один. В III в. до н. э. создана должность особого претора для рассмотрения споров между иноземцами или между иноземцами и римлянами. Первый претор (претор урбанус — «городской») являлся старшим, он замещал консула, если Рим временно оставался без этих магистратов. Второй претор назывался претор перегринус («иноземный», или «иностранный»).

В 227 г. до н. э. были учреждены преторы для управления Сицилией и Сардинией, в 197 г. до н. э. два претора стали управлять Испанией. При Сулле преторов стало 8, при Цезаре их уже 16. Два претора (урбанус и перегринус) сохраняли свои прежние функции, а остальные были судьями по уголовным делам и обычно через год направлялись наместниками в провинции (пропреторы).

Провинциями назывались завоеванные или присоединенные «мирно» страны. Во главе провинции ставился правитель, руководствовавшийся особыми провинциальными законами (эти законы составлял победоносный полководец, чье оружие и войско приобрели страну, вместе с 10 уполномоченными Сената — легатами). С 123 г. до н. э. Сенат определял, какие провинции будут преторскими и какие — консульскими (то есть куда будут направляться проконсулы и куда — пропреторы). С Августа провинции делились на сенатские и императорские (последние управлялись наместниками цезаря и были подконтрольны только ему). Римское государство жестоко эксплуатировало население провинций.

Знаками отличия претора были тога претекста, курульное кресло и шесть ликторов.

Цензор

Два цензора избирались на 18 месяцев раз в пять лет. Их обязанностью были переписи населения (ценз), составление списка сенаторов, распределение граждан по центуриям и трибам, оценка имущества граждан. Цензоры ведали и надзором за нравами (они могли подвергать наказаниям лиц, совершивших аморальные поступки, не составлявшие преступления — дурное воспитание детей, непочтение к родителям, расточительность и т. п.). Наказание, налагаемое цензором, состояло в исключении из Сената, в переводе в другую трибу, исключении из трибы.

Цензор председательствовал при процедуре отдачи на откуп доходов государства и наблюдал за выполнением договоров, которые заключил его предшественник.

Цензор носил тогу претексту и имел курульное кресло. Ликторы цензору не полагались.

Эдил

Различались плебейские и курульные эдилы. Эти должности появились в эпоху борьбы между патрициями и плебеями. Плебейские эдилы были помощниками народных трибунов. Курульные эдилы вначале являлись уполномоченными патрициев и ведали судебными делами по важнейшим торговым сделкам (сделкам с рес манципи, см. стр. 191). Они считались выше рангом, чем плебейские эдилы, носили тогу претексту и имели курульное кресло. Они избирались в числе двух трибутными комициями и обязательно были патрициями. Впоследствии ими могли стать и плебеи. Плебейские эдилы (тоже два) избирались плебейскими собраниями, знаков власти они не имели.

Эдилы обеих категорий имели один и тот же круг дел. Это полицейские начальники, они ведали благоустройством Рима и его окрестностей, продажей и раздачей хлеба, масла и вина, дров; контролировали меры и вес, ведали противопожарными мероприятиями, устраивали общественные игры (для этого эдилы получали от государства некоторую сумму денег).

Квéстор

В царский период квесторы были судьями. В Республике они — казначеи: получали платежи и выплачивали деньги. В конце Республики имелось 20 квесторов, при Цезаре их стало 40. Квесторы заведовали архивом, хранившимся в храме Сатурна, казной и военными знаменами, а также принадлежностями для триумфа — парадной круглой колесницей, торжественным одеянием триумфатора — расшитой золотом тогой и т. д.

Квестура считалась первой ступенью начинающего политического деятеля, она открывала дорогу в Сенат. Квестор имел кресло (некурульное), ликторы ему не полагались.

Народный трибун

Обязанностью народных трибунов была защита плебеев от притеснений патрициев. Должность учреждена в начале V в. до н. э. Сначала народных трибунов было двое, затем — пять, а с 457 г. до н. э. — десять. Они избирались только из свободнорожденных плебеев.

Трибуны не имели права покидать Рим на целый день, и дом их должен был быть открыт днем и ночью.

Главные права народных трибунов: они могли опротестовать решение любого магистрата (кроме диктатора), Сената и комиций; могли арестовать и оштрафовать любое лицо, оказывающее им противодействие; могли созывать плебейские собрания, на которых председательствовали, и могли вносить здесь предложения. Вначале трибунам воспрещался вход в Сенат (но они могли наблюдать за заседанием, стоя у дверей); впоследствии они могли вносить предложения в Сенат и даже председательствовать в нем. Во II в. до н. э. народные трибуны обладали огромной властью (вспомним Гракхов).

Трибун не имел никаких внешних знаков отличия. Ликторы его не сопровождали.

Интеррекс

Если оба консула пали на войне или сложили досрочно полномочия из-за выявившихся ошибок или злоупотреблений при избрании, сенаторы-патриции избирали из своей среды временного главу государства — интеррекса с правами консула. Через пять дней он назначал преемника, который поступал так же. Пятидневные интеррексы сменяли один другого до избрания в обычном порядке новых консулов.

Начальник конницы

Так назывался помощник диктатора. Назначал его диктатор, должность начальника конницы слагалась по истечении шести месяцев, одновременно с полномочиями диктатора. Начальник конницы носил тогу претексту, обладал курульным креслом и имел право на почетную свиту из шести ликторов.

Префект Города

При отъезде из Рима консулов или диктатора они назначали своим заместителем временного градоначальника — префекта Города. Когда постоянным заместителем консула стал претор, префект Города стал назначаться лишь на время латинского религиозного праздника (ритуал празднества требовал удаления магистратов из Рима: они удалялись на Альбанскую гору, и Рим оставался без власти).

Децемвиры

В 451 г. до н. э. была избрана коллегия из десяти членов (децемвиры) с задачей кодификации права, и на этот год коллегии была вручена верховная власть (империй). Консулы в этот год не избирались. Каждый из децемвиров занимал пост главы государства в течение десяти дней. В 449 г. до н. э. власть децемвиров была отменена навсегда.

Трибуны с консульской властью

В середине V в. до н. э. после допущения плебеев к занятию поста консула вместо патрицианских консулов была учреждена коллегия военных трибунов с консульской властью. В коллегию входили от трех до восьми человек. Консулярный трибунат существовал с перерывами до 367 г. до н. э.

Низшие магистраты

К ним относились: члены коллегии десяти судей, подчиненные претору; триумвиры, назначавшиеся для устройства колоний; триумвиры для наделения граждан землей.

Низшие служители

Низшие служители часто комплектовались из вольноотпущенников. Так, ликторами были часто вольноотпущенники. Ликторы составляли особую корпорацию (коллегию); как мы уже знаем, они были почетной стражей магистратов и исполнителями приговоров. Наибольшее число ликторов имел диктатор (24), наименьшее — весталка (одного ликтора).

К низшим служителям государства относились также курьеры, глашатаи, писцы, счетоводы. Это были свободные граждане (часто — вольноотпущенники). От них надо отличать государственных рабов — полицейских, стражников, пожарных, вахтеров, вестовых (последние полагались магистратам, обладавшим империем).

Жреческие должности

Религия в Риме была тесно связана с политической жизнью, и жреческие должности являлись особыми религиозными магистратурами. Жрецы объединялись в коллегии. Жрецом мог быть любой свободнорожденный гражданин без телесных недостатков, незапятнанного поведения и достигший определенного возраста. Звание жреца было пожизненным (кроме весталок). В ранний период Рима жреца назначал царь, в Республике — верховный понтифик или сами коллегии. Старые жрецы освобождались от военной службы, но могли соединять в своих руках любые гражданские должности (имелись и исключения).

Коллегия понтификов

Состояла вначале из 6, впоследствии из 15 жрецов. Они приносили жертвы, контролировали отправление религиозных обрядов в государстве, вели календарь и составляли списки магистратов (фасты), вели запись Великой летописи о важнейших событиях года.

Главный жрец — великий понтифик (pontifex maximus) избирался из понтификов в трибутных комициях. С Августа им был только император. Великий понтифик был религиозным руководителем государства. Он назначал жрецов. Он носил тогу претексту и особый головной убор. Титул великого понтифика с V в. н. э. перешел к главе католической церкви — римскому папе (ныне переводится обычно «первосвятитель» вместо «верховный жрец», но по-латыни pontifex maximus).

Рекс сакрóрум (сакрификциус)

Этот жрец (буквально — царь-жертвоприноситель) при Республике выполнял обряды, ранее совершавшиеся царем. Он подчинялся великому понтифику, который и назначал его (только из патрициев).

Фламины

Фламины были жрецами различных храмов. Три старших фламина — жрец Юпитера, жрец Марса и жрец Квирина; кроме того, было 12 младших фламинов: храмов Вулкана, Флоры, Помоны и др. божеств. Фламинов назначал великий понтифик, первым среди них был жрец Юпитера. Он носил тогу претексту, имел курульное кресло, его сопровождал ликтор. Он не мог занимать государственную должность и не мог отлучаться из Рима. Дом фламина обладал правом убежища. Фламины не могли прикасаться к коню и оружию, к овце, собаке, сырому мясу, плющу, бобам, тесту; им запрещалось носить перстни и участвовать в похоронах.

Вестáлки

Жрицы богини Весты поддерживали в храме богини вечный огонь, приносили жертвы и охраняли святыни храма. Весталок было 4 (впоследствии 6), они избирались из девочек 6–10 лет из знатных семей; из отобранных по жребию 20 детей верховный понтифик назначал жриц богини. Служение весталки длилось 30 лет. Весталки были обязаны блюсти целомудрие (за нарушение этого обета весталку зарывали живой в землю). За погасший огонь виновную весталку секли. Особа жрицы была неприкосновенной, оскорбивший ее карался смертью. На улице весталке предшествовал ликтор. Если весталка встречала ведомого на казнь, он получал свободу.

Авгýры

Авгуры — жрецы-гадатели, предрекавшие будущее и читавшие волю богов по полету птиц, их поведению (клеву «священных» кур), а также по небесным знамениям (молнии, грому и др.). Без гаданий авгуров не назначались и не начинались комиции, заседания Сената, но назначался поход, не предпринималось сражение. Авгуров вначале было 3, впоследствии — до 16. Образованные римляне уже в I в. до н. э. высмеивали предрассудки и суеверия, связанные с авгурами.

Гаруспики

Жрецы-гадатели. Они истолковывали значение знамений (ударов молнии и др.), гадали по внутренностям жертвенных животных (печени, сердцу, легким, сетчатке глаз). Гадание гаруспиков римляне заимствовали у этрусков. В наиболее важных случаях Сенат приглашал на консультации особо сведущих гаруспиков из Этрурии. В I в. н. э. гаруспики были оформлены в коллегию из 60 человек. Среди жреческих коллегий гаруспики занимали низшее положение по сравнению с авгурами.

Сивиллины жрецы

Эта коллегия (2, потом 10 и в конце Республики 15 жрецов) хранила Сивиллины книги — собрание древних изречений, приписывавшихся легендарным пророчицам — Сивиллам. При тяжелом положении государства жрецы по требованию Сената толковали темные изречения этих книг и узнавали по ним средства для того, чтобы умилостивить разгневанных богов.

Фециáлы

Коллегия из 20 жрецов ведала религиозными обрядами объявления войны и заключения мира. Фециалы от имени Рима объявляли войну и осуществляли обряды, требовавшиеся при этом (метали окровавленное копье на территорию врага). При заключении мира фециалы закалывали (каменным ножом) свинью. Совокупность обрядов и обычаев, связанных с международными отношениями, составляла особое, фециальное право, его хранителями и были фециалы.

Остальные коллегии: арвальские братья, сáлии, лупéрки — обслуживали культ и празднества (первые из них — аграрный праздник богини плодородия Дии, салии были жрецами Марса, луперки — бога стад Фавна). В начале Империи сложилась коллегия августáлов (только из вольноотпущенников) для отправления культа императора.

Принципат

Государственного строя ранней Империи мы коснемся лишь в общих чертах.

Процесс установления монархического строя растянулся на несколько столетий. Многие республиканские институты продолжали существовать на протяжении веков.

Период монархии в Риме делится на принципат (до III в.) и доминат (IV–V вв.).

Принципат получил название от титула главы государства — припцепс (буквально — «первый»; подразумевается первый сенатор, то есть стоявший первым в списке членов Сената). В средневековой латыни «принцепс» означало «князь», а также «сын короля» (впоследствии слово «принц» стало феодальным титулом).

Глава государства, фактически — самодержавный монарх, носил скромный титул первого сенатора. Однако, если ранее первый сенатор не имел решительно никаких преимуществ, то Октавиан, назвав себя принцепсом, впервые связал с этим понятием высшее положение в государстве. В 27 г. до н. э. Октавиан был облечен империем и вскоре принял титул Августа («священного»).

Как обладатель империя принцепс командовал войском, вел внешние сношения, заключал международные договоры, издавал законы, управлял Римом и провинциями.

Первоначально власть принцепса не была наследственной. Преемника умершего государя избирал Сенат (на деле принцепс при жизни назначал себе помощника-преемника, иногда объявляя его соправителем). Фактически избрание нового принцепса зависело не от Сената, а от согласия армии.

В начале III в. знаменитый римский юрист Ульпиан обобщил сложившуюся практику формулой: «Закон — это то, что угодно принцепсу». Республиканские институты отмирали или становились формальностью. Принцепс опирается не на выборные учреждения, а на назначенных им слуг. Его опорой стала армия, в которой особое положение заняла личная гвардия принцепса (преторианцы), составлявшая гарнизон столицы. Во главе гвардии стоял префект претория; нередко этот пост доставался могущественным временщикам-фаворитам, распоряжавшимся императорским троном.

Принцепс располагал своей казной (фиском), отдельной от казны государства. Самодержец-принцепс никому не обязан был давать отчет в своих доходах и расходах.

Сенат при принципате сохранял (особенно в начале монархии) ограниченное влияние на государственные дела. Так, Сенат издавал законы, но только по предложению государя. Внешняя политика выпала из компетенции Сената. Комплектовал Сенат сам принцепс.

Утратили всякое значение народные собрания. Лишь в начале принципата некоторые проекты законов, одобренные Сенатом, вносились на голосование центуриатных комиций, но и это голосование являлось совершенной формальностью.

Магистраты сохранялись, но они стали только исполнителями воли принцепса, а их прежние функции перешли к чиновникам. До II в. до н. э. сохранял известное значение претор, но его роль как творца новых правовых норм сошла на нет: основным источником права становятся распоряжения принцепса.

Сложились новые центральные органы. Из них важнейшим становится совет высших сановников при принцепсе. При главе государства появляется ряд центральных ведомств, основанных на началах строгой бюрократической иерархии.

Содержание

Введение (М. Н. Ботвинник) … 3

Семь холмов (М. Ю. Герман) (17). Палатин (19). Капитолий (20). Форум (24). Одежда (28). Цирк (32). Авентин (36). Водопровод (38). Дом (39). Мебель (44). Освещение (46). Остальные районы города (49). Марсово поле (50). Дороги (51). Часы и календарь (52). Имена (55). Письмо и книга (57). Термы (59). Обед (63).

Сельское хозяйство (Б. П. Селецкий)

  Римское крестьянство и рост крупного землевладения … 69

  Римский крупный землевладелец I в. до н. э. и его имения … 81

  Упадок сельского хозяйства … 108

Римская армия (Б. П. Селецкий)

  Военная служба у римлян … 115

  Организация … 122

  Командный состав римской армии … 127

  Вооружение легионера … 130

  Римская армия в походе … 139

  Римское войско в бою … 141

  Обучение в римской армии … 152

  Римская дисциплина … 155

  Римский лагерь … 159

  Метательные и осадные орудия … 163

  Боевые слоны … 173

  Влияние римского военного искусства на современное … 176

Гражданское право (М. З. Попов) … 179

Римский портрет (М. Ю. Герман) … 195

Лукреций (Ю. П. Суздальский)

  Рождение поэзии … 205

  Воинствующий атеист … 210

  Поэтический властитель мира … 217

Катулл (Ю. П. Суздальский)

  Первый римский лирик … 227

  Лесбия … 244

Вергилий (Ю. П. Суздальский)

  Друг императора Октавиана … 254

  «Энеида» … 259

  Гнев Юноны … 261

  Любовь Дидоны … 264

  В подземном царстве … 207

  Война в Италии … 271

  Бессмертие Энея … 273

Гораций (Ю. П. Суздальский)

  Встреча со старым другом … 279

  В войске Брута … 282

  В кружке Мецената … 280

  Война и мир … 296

  Лови мгновение! … 299

  Золотая середина … 303

  Поэзия — это мудрость и красота … 311

  Памятник … 317

Овидий (Ю. П. Суздальский)

  Пушкин и Овидий … 323

  Певец любви, певец богов … 327

  «Метаморфозы» … 331

  Рождение природы … 333

  Четыре века … 334

  Всемирный потоп … 335

  Назидательные новеллы … 339

  Самоуверенный Фаэтон … 341

  Самовлюбленный Нарцисс … 346

  Высокомерная Ниоба … 347

  Ликийские мальчишки … 349

  Тема любви … 351

  Аполлон и Дафна … 352

  Персей и Андромеда … 353

  Пирам и Тисба … 355

  Филемон и Бавкида … 357

  Образы художников … 360

  Дедал и Икар … 361

  Орфей и Эвридика … 363

  Пигмалион … 365

  Греческий мудрец … 366

  Бессмертная слава … 369

  Гнев Октавиана … 371

  Рассказ старого цыгана … 376

Приложение. Государственный строй Римской республики (М. З. Попов) … 379

Примечания

1

Терракóта, итал. — обожженная земля (изделие из обожженной глины).

(обратно)

2

Кандидат, лат. — одетый в белое.

(обратно)

3

Силен — по поверьям древних, вечно пьяный воспитатель бога виноделия Вакха-Диóниса.

(обратно)

4

Спички изобрели в Швеции. Интересно, что от появления спичек до изобретения электрической лампы прошло всего 30 лет, а кресало, огниво и трут существовали две — две с половиной тысячи лет.

(обратно)

5

Вóрвань — жир морского зверя (чаще всего тюлений).

(обратно)

6

С римскими лампами можно ознакомиться по коллекциям Эрмитажа.

(обратно)

7

Клепсидра буквально значит «воровка воды».

(обратно)

8

До введения христианства на Руси были славянские названия месяцев, они сохранились в украинском, белорусском языках (октябрь — по-украински жовтень, по-белорусски кастричник). Римские названия месяцев пришли на Русь через Византию.

(обратно)

9

В январе, феврале, апреле, июне, августе, сентябре, ноябре, декабре ноны приходились на 5-е и иды на 13-е число; в марте, мае, июле и октябре ноны — на 7-е и иды — на 15-е число.

(обратно)

10

Существует простая формула для перевода римского счета дней в наш. Для счета по нонам надо посмотреть, в какой день в данном месяце приходятся ноны, например, V до нон мая; в мае ноны 7 числа; к 7 надо прибавить единицу и отнять 5; 7+1–5=3 мая. Аналогичен счет по идам. Для счета по календам поступают так. Возьмем, например, VI календы июля (то есть 5 дней до 1 июля), в июле 30 дней, надо взять 30, прибавить два и отнять наше число 6; 30+2–6=26 июня.

(обратно)

11

Русские названия дней недели: воскресенье (называется так только после принятия христианства, до того день назывался неделя, как и сейчас в украинском языке), понедельник значит «после недели», вторник — «второй день», среда — «середина», четверг и пятница — «четвертый» и «пятый» дни; название субботы взято из библии.

(обратно)

12

Без оливкового масла и ныне немыслима кухня в Италии, Франции, Греции, Турции.

(обратно)

13

Грызуны вроде белки.

(обратно)

14

Птица.

(обратно)

15

Югер — римская мера площади, около ¼ га.

(обратно)

16

Впоследствии Карфаген начал вновь застраиваться, и в эпоху поздней Империи это был крупный город римской Северной Африки.

(обратно)

17

Квартирная плата в Риме в I в. до н. э. была в четыре раза выше, чем в остальных городах Италии, и составляла для семьи среднего достатка две тысячи сестерциев в год.

(обратно)

18

Римский фунт = 327,45 г.

(обратно)

19

Мóдий = 8,754 л.

(обратно)

20

Фут (pes) =0,2957 м.

(обратно)

21

Кодекс, лат. — книга, систематическое собрание (свод) законов.

(обратно)

22

Законодательная инициатива — право вносить проекты законов в законодательный орган государства. В Римской республике законодательная инициатива принадлежала только магистратам (консулам, преторам, трибунам), представлявшим проект закона в Народное собрание, которое могло утвердить или отвергнуть предложение, но не имело права его обсуждать. Уже из этого можно видеть, что Римская республика была не демократической, а аристократической (в городах-государствах древней Греции проект закона мог выдвинуть любой гражданин — участник Народного собрания).

(обратно)

23

См. приложение в конце книги.

(обратно)

24

Сатурнáлии — народный праздник в честь бога Сатурна, справлялся в течение недели в декабре месяце.

(обратно)

25

Здесь и далее цитаты из поэмы Лукреция приводятся в переводе Ф. А. Петровского.

(обратно)

26

Лукреций посвящает свою поэму претору Меммию. (См. прим. на стр. 239.)

(обратно)

27

Обращение к Цезарю «Ромул» таит в себе иронию, издевательское подобострастие, поскольку оказывается, что этот «Ромул» — «плут» и «похабник».

(обратно)

28

«Зять и тесть» — Помпей и Цезарь — погубили Рим, потворствуя разврату и разбою своих приверженцев. (Помпей был женат на дочери Цезаря.)

(обратно)

29

Цезарь — уроженец Рима, а Мамурра — всадник из города Формий в Северной Италии.

(обратно)

30

Симонид Кеосский (556–469 гг. до н. э.) — великий греческий поэт эпохи греко-персидских войн, автор поминальных гимнов и надгробных надписей, прославляющих павших героев.

(обратно)

31

Гай Меммий — народный трибун в 66 г. до н. э., претор — в 58 г. до н. э.; враждебно относился к Юлию Цезарю; эпикуреец, оратор и поэт; Лукреций посвятил ему свою поэму «О природе вещей». Позже Меммий перешел на сторону Юлия Цезаря.

(обратно)

32

Кирена — древнее название Ливии, страны на северном побережье Африки.

(обратно)

33

Оракул египетского бога Аммона находился в оазисе, в глубине Ливийской пустыни.

(обратно)

34

Батт — мифический основатель г. Кирены, столицы Ливии; его могила тоже находилась в Ливийской пустыне.

(обратно)

35

Первое упоминание о путешествии Энея в Италию встречается у греческого поэта Стесихора, жившего в Сицилии (VII–VI вв. до н. э.).

(обратно)

36

Квирит — мирный гражданин Римской республики, который носит оружие, но не является профессиональным солдатом.

(обратно)

37

Эрмий — Гермес, в римской мифологии Меркурий.

(обратно)

38

Саийцы — одно из многочисленных племен Фракии.

(обратно)

39

То есть готовились стать мелкими чиновниками; иды — день в середине месяца, когда взимались подати, производились платежи; центурион — сотник в римской армии.

(обратно)

40

Август — возвеличенный, священный, божественный. Этот эпитет раньше относился только к храмам и местам, посвященным богам.

(обратно)

41

Имя Мецената стало нарицательным. Меценатами стали называть богатых покровителей искусства. Русским меценатом называли московского купца П. М. Третьякова, который щедро помогал художникам-передвижникам и основал знаменитую картинную галерею в Москве.

(обратно)

42

Гнездо сторожишь — постоянно живешь в Риме.

(обратно)

43

Певец двуликий, потому что он имел человеческий облик до смерти, а затем обратился в лебедя.

(обратно)

44

Верховный жрец со старшей весталкой один раз в год подымались на Капитолий и обращались к Юпитеру со специальной мольбой о благоденствии и вечном процветании Рима.

(обратно)

45

Ауфид — река в Апулии.

(обратно)

46

Давн — легендарный царь Апулии, области, засушливой в летнее время.

(обратно)

47

Звенеть Алцейской лирой — петь, как великий греческий поэт Алкей.

(обратно)

48

Рифей — Уральский хребет.

(обратно)

49

В оде «Фелица» Державин воспел императрицу Екатерину II и высмеял ее вельмож.

(обратно)

50

Фáсты — это календарь-месяцеслов. Такие календари с перечислением праздников, жертвоприношений, исторических событий выставлялись на улицах и площадях Рима.

(обратно)

51

Томы — в настоящее время город Констанца в Румынской Народной Республике.

(обратно)

52

Апофеоз — обоготворение человека, превращение его в божество; также прославление какого-нибудь деятеля или события.

(обратно)

53

Согласно мифу, богиня Юнона покарала Эхо за болтливость, лишив ее половины речи: она не могла говорить первая, а только повторяла то, что говорили другие.

(обратно)

54

Богиня Латóна (Лéто) родила Юпитеру двух близнецов — Диану и Аполлона. Супруга Юпитера Юнона жестоко преследовала Латону.

(обратно)

55

Нин и Семирамида — легендарные основатели ассирийской монархии. Нин покорил Вавилон и, по преданию, был там похоронен.

(обратно)

56

Гéты — племя, обитавшее во Фракии.

(обратно)

Оглавление

Введение

Семь холмов

Сельское хозяйство

Римская армия

Гражданское право

Римский портрет

Лукреций

  Рождение поэзии

  Воинствующий атеист

  Поэтический властитель мира

Катулл

  Первый римский лирик

  Лесбия

Вергилий

  Друг императора Октавиана

  «Энеида»

  Гнев Юноны

  Любовь Дидоны

  В подземном царстве

  Война в Италии

  Бессмертие Энея

Гораций

  Встреча со старым другом

  В войске Брута

  В кружке Мецената

  Война и мир

  Лови мгновение!

  Золотая середина

  Поэзия — это мудрость и красота

  Памятник

Овидий

  Пушкин и Овидий

  Певец любви, певец богов

  «Метаморфозы»

  Тема любви

  Образы художников

  Греческий мудрец

  Бессмертная слава

  Гнев Октавиана

  Рассказ старого цыгана

Приложение

*** Примечания ***