Николай Коробицын [Вадим Седельников] (fb2) читать онлайн

Вадим Седельников НИКОЛАЙ КОРОБИЦЫН (Вокруг света на парусном шлюпе «Нева»)

Художественно-документальная историческая повесть

Моим землякам-устюжанам

посвящаю с любовью эту повесть.

Глава I. Поднять паруса!

Поздней осенью 1802 года тридцатилетний приказчик Российско-Американской компании Николай Иванович Коробицын возвратился с обозом из Сибири в Москву. Было сыро и холодно. Падал снежок. Но в Москву въехали еще на телегах.

Товары — аляскинскую и сибирскую пушнину, китайские чай и фарфор, сукно и шелк — разгрузили в пакгауз Московской компании. Коробицыну отвели комнату при конторе, где он и жил зиму с 1802 на 1803 год.

Семь лет вел Коробицын эту бродячую жизнь с обозами. Да, целых семь лет. По службе ему приходилось совершать ежегодные поездки через всю Россию от Волги до берегов сурового Тихого океана. Он сопровождал обозы с товарами в Якутск, Охотск, далекую Кяхту, а потом пускался с китайскими товарами и аляскинской пушниной в обратный путь — на Волгу и в Москву.

Сколько было рек и речек на его пути за эти годы! Они то мерцали на солнышке, то пузырились под дождем, то покрывались льдом и заносились снегом, то ворочали льдинами во время ледохода. А дороги, по которым его вела судьба, были сотворены людьми для жизни насущной. Дороги пересекали реки, и тогда надо было искать переправу. Иногда они бежали рядом с речной водой. Потом дороги, реки и переправы привели его к океану. Ну, а океан — это… Словом, океан и есть океан.

Когда же было положено начало этим многолетним скитаниям? Пожалуй, в июне 1795 года, когда он отправился из Великого Устюга на Волгу, на Макарьевскую ярмарку, имея цель приискать себе оказию в Сибирь.

А до того были детство и юность в небольшом домике в Великом Устюге, отец с матерью, младшая сестренка. Покрытый муравой дворик, сарай и поленницы дров за домом. Две старые, посаженные прадедом Николая березы и тополь, листва которого так упоительно пахла ранней весной. Это были места ребячьих игр. И был еще огород, где сеяли рожь и сажали картофель, где росли морковь, огурцы и свекла и где мать непременно отводила небольшую грядку под горох, бобы и репу. Репа как-то приснилась Николаю Ивановичу в океане, когда их корабль много дней блуждал вдалеке от суши и у них кончались припасы. Ему вдруг почему-то вспомнилась яичная желтизна вымытой репы с зеленым ободком у верхушки, и он едва ли не наяву почувствовал, как его зубы погружаются в сочный плод с незабываемым вкусом.

Летом и зимой была еще река Сухона. Летом — с купаниями, с заплывами на другой берег. Пловцов иногда сносило далеко, почти к Морозовице. И, чтобы вернуться обратно, ребятишкам приходилось заходить далеко по берегу против течения. Потом можно было довериться бегущей воде и, тихонько подгребая, стараться попасть туда же, откуда отправился в путь. Ну а зимой река влекла к себе катаниями на санках с крутых сухонских берегов.

Позже, когда Коробицын уже юношей приходил к Сухоне и с высокого берега вглядывался в туманные заречные дали, ему представлялись и властно манили к себе неведомые земли. Не тогда ли в нем зародилась мечта о дальней дороге?..

По прибытии в Москву Коробицын получил письмо из Санкт-Петербурга от дирекции Российско-Американской компании. Почта пришла днем, когда Коробицын сдавал товары в пакгауз. Распечатав письмо, он сразу узнал крупный четкий почерк одного из директоров компании, своего земляка-устюжанина Михаила Матвеевича Булдакова.

Когда по распоряжению императора Александра I Главное правление Российско-Американской компании было переведено из Иркутска в Санкт-Петербург, туда переехал и Булдаков. Со всем своим семейством он поселился сначала на Миллионной улице, а затем — в доме на Мойке, около Синего моста. Дом этот принадлежал графу Воронцову. В нем и разместились Правление и квартиры директоров компании.

В апреле 1802 года Булдаков был произведен в чин коллежского асессора. В обязанности его входило устанавливать и поддерживать связи с русскими поселениями в Северной Америке. Поэтому Булдаков принимал активное участие в снаряжении кругосветной экспедиции под командованием И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского на кораблях «Надежда» и «Нева».

В письме Коробицыну Булдаков предлагал ему должность приказчика Российско-Американской компании на корабле «Нева». Сердце Николая Ивановича радостно забилось. Отправиться в кругосветное путешествие, побывать в Северной Америке казалось столь заманчивым.

Два года назад в Охотске Коробицын принимал участие в вооружении новопостроенного морского судна «Александр» и доставке грузов на него. В подчинении у Коробицына было сто человек служителей: плотников, кузнецов, столяров, канатчиков, просто мастеров на все руки, которыми всегда была богата Русь.

В сентябре 1801 года судно отправилось из Охотского порта в Русскую Америку под командой штурмана Петрова. 70 служителей, плывших на нем, правили матросскую службу до прибытия на остров Кадьяк, где находилась контора Российско-Американской компании. Там этим служителям надлежало поступить в распоряжение Главного правителя компании Александра Андреевича Баранова. О нем в Охотске рассказывали легенды. Благодаря ему русские переселенцы прочно утвердились на берегах Северной Америки. Здесь один за другим поднимались крепостные бастионы, сложенные из исполинских сосен. Баранов укрепил Кадьяк и вооружил его пушками. Он начал строить здесь корабли, вести торговлю пушниной.

Оба корабля — «Надежда» и «Нева» — снаряжались для отправки в Русскую Америку. Коробицын ответил на предложение Булдакова согласием.

Весь февраль 1803 года Коробицын провел в Москве, запасая товары для экспедиции. В марте он отправился с этими товарами в Санкт-Петербург и явился с отчетом к Михаилу Матвеевичу Булдакову.

Стоял сырой мартовский день — ни зима, ни весна. С Невы дул холодный пронизывающий ветер, но в кабинете Булдакова от натопленных печей было тепло и уютно.

Булдаков и Коробицын просидели над бумагами почти до вечера. За окнами стало уж темнеть, и на улицах зажглись фонари, когда, угостив Николая Ивановича чаем, Михаил Матвеевич встал из-за стола и сказал:

— Что ж, с заготовкой товаров Вы как будто справились. Теперь вот что, снимите себе квартиру где-нибудь на Васильевском острове, поблизости от Биржи. Устраивайтесь там. Ваша задача будет состоять в окончательной подготовке всех товаров для экспедиции. Ну а потом уже перебирайтесь в Кронштадт и проследите за погрузкой товаров на корабль «Нева». На этом судне Вы и отправитесь в плавание. Сейчас в Вашем подчинении будут три приказчика из компании и 20 человек работных людей. Мы их специально наняли для подготовки экспедиции.

Комнату себе Николай Иванович нашел в тот же день. У хозяйки, одинокой женщины, недавно умер муж, а единственный ее сын жил в Киеве. Она предложила Коробицыну и столоваться у нее.

В хлопотах по подготовке и сортировке товаров дни полетели незаметно.

Российско-Американская компания заключила с Коробицыным договор. Он был взят приказчиком на экспедиционный корабль «Нева» с годовым жалованьем 1600 рублей на все время путешествия, вплоть до возвращения в Санкт-Петербург.

Все грузы, доставляемые на «Неву», поступали в ведение Коробицына. Часть грузов он должен был впоследствии передать находящейся в Америке конторе Российско-Американской компании. При отправлении же из Америки в обратный путь ему вменялось в обязанность, если обстоятельства позволят, зайти в китайский порт Кантон и обменять принятую на борт в Америке пушнину. Коробицыну также предписывалось выдавать жалованье господам офицерам и всему экипажу шлюпа «Нева», вести расходы на содержание команды, ведать заготовлением провизии.

— Ну а если во время плавания случится какая-либо порча или утрата товара? — спросил Коробицын Булдакова, познакомившись с инструкцией, данной ему компанией.

— Вижу, вижу, Николай Иванович, что Вы у нас опытный волк, — улыбнулся Михаил Матвеевич и сказал: — За все утраты во время вояжа держит ответ командующий кораблем «Нева» Юрий Федорович Лисянский, я на днях вас ему представлю. Вам же надлежит незамедлительно ставить в известность обо всем случившемся командующего.

Разговор разговором, а в инструкции, полученной Коробицыным, ему безоговорочно предписывалось:

Как Вы приняты в службу Американской компании и договорены для того, чтоб с компанейскими товарами и ради других разных предметов отправиться Вам отсель до Америки кругом света в предназначенной туда экспедиции, то и имеете поступать по нижеследующему:

— Должны Вы вести аккуратный реестр или фактуру всему тому, что отпустите, с означением в нем всякого товару, числа какого, с мест или бочек.

— Порцию водки нижним чинам выдавать по перекличке, кто не берет — другому за него не отдавать, а заплатить деньгами по расчету.

— Главное правление напоминает Вам вообще Ваш долг, что Вы обязаны вести себя во всех случаях честно, порядочно, доброхотно ко всем, трезво и предусмотрительно, чего Главное правление от вас в полной мере и ожидает, наделся от расторопности и усердия Вашего иметь желаемые плоды, за кои Вы можете ожидать соответственного воздания.

— Из вверенного Вам компанейского капитала ничего в собственную пользу не употребляйте, кроме определенного Вам, так равно и за тратою от течи, подмочки или иного какого повреждения прилежно усмотреть и предостерегать, как выше предписано.

28 мая в Кронштадт прибыли корабли «Надежда» и «Нева», которым предстояло отправиться в первую российскую кругосветную экспедицию. Они были куплены в Англии специально посланным туда капитаном Юрием Федоровичем Лисянским. Для поправления такелажа и приготовления к путешествию оба корабля вошли в устье канала Кронштадтской гавани.

С первых дней июня из Петербурга в Кронштадт стали отправлять предназначенный для этих судов товарный груз и провизию для экипажа. Погрузка товаров началась с середины июня и продолжалась до 7 июля. Ею руководили временная контора и приехавший в Кронштадт один из содиректоров компании Евстрат Иванович Деларов, давний знакомый Коробицына.

Сам же Коробицын находился в Петербурге и следил за отпуском товаров для кораблей. Нужно было вести канцелярские дела, составлять отчетность, подписывать требования и накладные.

«Нева» и «Надежда» походили на плавучие музеи и библиотеки. Картины, статуи, машины, в том числе машина электрическая, научные приборы — все это следовало доставить в Русскую Америку. Произведения русских писателей, художников, ваятелей и мастеров-механиков совершали первый путь вокруг земного шара.

Российская академия наук жертвовала русским читателям в западном полушарии 219 книг. В их числе были сочинения Михаила Ломоносова, труды исследователя Камчатки Степана Крашенинникова, «История Российская от древнейших времен» Михаила Щербатова, издание 1734 года «Описание о Японе, содержащее в себе три части…».

Один из жертвователей подарил целое собрание книг о путешествиях иноземных мореплавателей Джеймса Кука, Джорджа Ванкувера, Жана Лаперуза, а также книги по истории Америки, Индии, Китая, Японии и других стран. Литератор Иван Дмитриев передал в русские владения в Северной Америке собрание своих басен и сказок. Было также отправлено издание поэм Михаила Хераскова и множество других книг.

Двенадцать картин лучших живописцев: Николая Уткина, Антона Лосенкова и других, 58 картонов и листов рисунков, изображение памятника полководцу Суворову, принесенное в дар Александром Бестужевым, отцом будущих декабристов, чугунный бюст Екатерины II — вот далеко не полный список предметов искусства, принятых на борт «Невы».

На остров Кадьяк отправлялись печати Русской Америки, медали для награждения героев исследования Аляски и пакет с указом о переименовании острова Ситка в остров Баранова.

В один из дней июня Коробицын приехал в Кронштадт представиться командиру корабля «Нева» капитан-лейтенанту Лисянскому.

Два стройных судна «Надежда» и «Нева» стояли рядом. На них были по три чуть-чуть наклонные мачты, из которых две передние — фок- и грот-мачты — были с реями, а задняя — бизань-мачта — была голая, без рей, на ней могли ставить только косые паруса.

На судне раздавались стук топоров и молотков, визг пил, лязг цепей. По палубе сновали плотники и слесари, конопатчики и маляры. Матросы в синих мокрых от пота рубахах спускали в трюмы солонину в бочках, галеты в ящиках, сливочное масло в запаянных железных банках, крупу, соль, муку, горох в кулях. Погрузка шла полным ходом.

На шлюпе «Нева» приятно пахло соломой. Стоявший у входа в капитанскую каюту молодой вестовой доложил капитану и впустил Коробицына в каюту. Юрий Федорович Лисянский, сидевший за небольшим письменным столом, поднялся навстречу и крепко пожал ему руку. Лицо по-флотски подтянутого капитана было тщательно выбрито и обрамлялось бакенбардами. Коробицын бегло окинул взглядом светлую каюту, богато отделанную щитками из нежно-палевой карельской березы.

Во время непродолжительного разговора Коробицын отметил про себя доброжелательность Лисянского, его эрудицию, желание вникнуть в коммерческие дела. В тот же день Коробицын, уладив все дела во временной конторе компании в Кронштадте и повидавшись там с Деларовым, уехал обратно в Санкт-Петербург.

А через несколько дней, когда еще продолжалась погрузка кораблей, их посетил государь император. («Удостоил оных своим присутствием», — так записал Коробицын в своем дневнике.)

Подготовка к царскому смотру началась за неделю. Всюду наводили порядок и чистоту. Лопатили мокрую палубу, подкрашивали борта, надраивали до блеска медяшку. Погрузку в день посещения кораблей императором приостановили.

Корабли разукрасили разноцветными флагами на леерах, протянутых от носа до самой кормы через верхушки мачт.

Лицо Александра I было бледное, будничное. Он поздоровался с офицерами и командой.

— Здравия желаем, Ваше Императорское Величество! — постарались матросы.

Царь обратился к команде «Надежды» с краткой речью:

— Желаю вам победоносного похода и благополучного возвращения на родину.

Команда ответила криком «Ура!».

Затем царь со свитой и адмиралами перебрался на «Неву», и церемония повторилась.

7 июля «Надежда» и «Нева», окончив погрузку, вышли из гавани и стали на Кронштадтском рейде в двух верстах от гавани.

10 июля Николай Иванович Коробицын получил от Главного правления Российско-Американской компании инструкцию, предписание и другие необходимые бумаги, деньги для корабельных издержек в пути (в шпанских серебряных пиастрах) и отправился из Петербурга шлюпкою на корабль.

Вечером он встретился с офицерами в кают-компании. Все они уже давно были на корабле: и щеголеватый лейтенант флота Павел Арбузов, и медлительный, разносторонне образованный лейтенант Петр Повалишин, и мичманы Федор Коведяев и Василий Берг, и штурман Даниил Калинин. Вместе с Коробицыным прибыл и доктор, коллежский асессор Мориц Моисеевич Либанд, человек малоразговорчивый, но считавшийся прекрасным специалистом. Позже Коробицын подружился с ним. Самым словоохотливым оказался иеромонах отец Гедеон. Он единственный из посольской свиты кавалера двора Его Императорского Величества Николая Петровича Резанова, назначенного посланником в Японию и размещавшегося на корабле «Надежда», все плавание находился на «Неве».

Резанов прибыл на «Надежду» в сопровождении министра графа Румянцева и вице-адмирала Чичагова, которые в тот же день возвратились в Петербург.

На обоих кораблях все было готово к отплытию.

26-го июля в 8 часов утра с корабля «Надежда» выстрелом из пушки дали сигнал «Сниматься с якоря!».

В 10 часов при тихом зюйд-зюйд-весте подняли паруса, «предприемля путь нашего вояжа» (так не без торжественности записал Коробицын в дневнике).

При выходе с Кронштадтского рейда корабли провожали комендант порта адмирал Петр Иванович Ханыков и директор Российско-Американской компании Евстрат Иванович Деларов. Когда высокие гости на шлюпке отбывали с кораблей, матросы были все поставлены по вантам и трижды прокричали «Ура!».

Корабли «Надежда» и «Нева», покинув Кронштадт и окрылившись парусами, вышли в Балтийское море.

Для Коробицына началась жизнь, в которой каждое движение, каждый шаг, каждое впечатление не были похожи ни на что из пережитого им ранее.

Глава II. Балтика

Когда вышли в открытое море, капитан-лейтенант Лисянский собрал всю команду на шканцах^[1] и рассказал о целях путешествия, его длительности и трудностях, с которыми предстоит встретиться в морском плавании. Он говорил, что в дальнем походе необходимо относиться друг к другу по-товарищески, соблюдать установленный на судне порядок, поддерживать чистоту и беспрекословно выполнять все приказы начальства.

В первый же день Коробицын получил от Лисянского распоряжение о расходовании провианта: в сутки на человека 1 фунт говядины, 1 фунт сухарей и по чарке водки; масла — 1 фунт в неделю; уксус, горчица, крупы — соразмерно; 1 раз в неделю — горох и крутая каша.

Жизнь на корабле пошла своим чередом. Отправляли службу, получали пищу, укладывались спать — все по свистку.

На второй день прошли Ревель^[2] с маяком, фонарь которого ночью был хорошо виден, но сам город разглядеть было невозможно.

— Жаль, уже темно, Николай Иванович, — сказал стоявший на палубе рядом с Коробицыным лейтенант Повалишин, — здесь интересные строения готической архитектуры: остроконечные кирхи, крутые черепичные крыши домов с круглыми башнями и зубчатыми стенами. И постройки эти все на скалах…

В первой качке обнаружилась морская болезнь у молодых моряков и людей, давно не бывавших в море. Они отказались есть. Коробицын же во все время плавания ни разу не почувствовал ни малейшей дурноты и возбуждал зависть даже в опытных моряках.

— Мы ведь, устюжане, все речной да морской народ, — говорил Николай Иванович, улыбаясь своим спутникам по плаванию, — это уж в роду у нас, из поколения в поколение передается, хотя, конечно, на Сухоне да Двине такой качки, как в море, не бывает.

Коробицыну вспомнилось, как однажды в детстве он с двумя мальчишками поехал на лодке на один из островков в устье Сухоны, чтобы наломать ивняка для коз. Уже начало темнеть, когда они нагрузили лодку и собрались уезжать с острова. И вдруг налетел ветер, и из невесть откуда взявшейся тучи ударил дождь с градом. На Сухоне поднялись волны, и они едва выгребли к противоположному берегу реки, мокрые с головы до ног, но обрадованные тем, что все кончилось благополучно. Отец потом бранил Николая, что не предупредили его о той поездке.

— Лодку вполне могло перевернуть, ведь там, где вы были, в устье Сухоны и Юга, очень сильное течение, и все может случиться, особенно в непогоду, — говорил отец.

Несколько суток корабли лавировали у острова Готланд — был противный ветер. Коробицын услышал морское поверье: поравнявшись с этим островом, моряки обычно бросали в море медную монету — символическую жертву местному духу, чтобы он беспрепятственно пропустил судно и не наслал на него бурю. Готланд оказался огромным камнем с округлыми ровными боками, к которому очень трудно пристать.

2 августа, когда корабли уже миновали остров Готланд, рано утром сорвался с бизань-мачты «Невы» и упал за борт матрос Усов. Лисянский приказал судну лечь в дрейф, но матроса спасти так и не удалось.

«Видимо, судьба определила ему быть жертвою от нас на море», — записал Николай Иванович в дневнике.

А через день утром увидели берег острова Борнгольм — сплошную зеленую полосу с чистенькими деревеньками на ее фоне.

— Остров этот считается в Дании хлебородным, — не преминул сказать всезнающий Повалишин и, дав Коробицыну подзорную трубу, добавил: — Посмотрите, какие великолепные хлеба вызрели здесь!

Вечером того дня Коробицыну не спалось, и он поднялся на палубу. Море было черно, как и небо, обложенное тяжелыми облаками. А шлюп, покачиваясь и поклевывая носом, бежал себе, рассекая эту тьму, подгоняемый ровным свежим ветром. На корабле царила тишина. Только слышался свист ветра в снастях, ровный гул моря и плеск волн о борта шлюпа.

5 августа к вечеру при тихом ветре «Надежда» и «Нева» прибыли на Копенгагенский рейд и стали на малом фарватере в четырех кабельтовых^[3] от берега. Здесь пестрели флаги нескольких десятков купеческих кораблей различных государств.

На следующий день утром свезли на береговую батарею весь находящийся на кораблях порох и после этого втянулись в гавань, отшвартовались и стали на якорь.

В Копенгагене находилось представительство Российско-Американской компании, где для кораблей была заготовлена партия водки, и у Коробицына несколько дней не было ни минуты свободного времени. Он встретился на берегу с представителем компании в Дании — приказчиком Павлом Ефстафьевичем Чернявским, оказавшимся средних лет мужчиной с окающим говорком, родом из-под Нижнего Новгорода. Они обсудили, как переправить груз на корабль. Пришлось для подготовки места под водку выгрузить несколько десятков бочек со ржаным провиантом, которые и оставили в Копенгагене в ведении Чернявского. Водки загрузили 58 бочек. Коробицын подсчитал, что это составило свыше 1500 ведер. Груз громоздкий, но необходимый поселенцам, живущим среди дикой природы и нуждающимся в товаре для торговли с аборигенами.

Во время стоянки «Надежды» и «Невы» в Копенгагене туда прибыли рейдом из Кантона два корабля Ост-Индской компании с грузом китайских товаров. Плавание их туда и обратно заняло полтора года. Коробицыну хотелось встретиться и поговорить с купцами, ведь и ему предстояло закупать товары в Китае. Но найти на это времени не удалось. И он ограничился услышанным от тех, кто побывал в гостях у купцов.

Коробицын был занят осмотром всей провизии «Невы» и ее освежением. В двух десятках бочек соленое мясо оказалось без рассолу, и бочки снова залили им. Пересолили и полтора десятка бочек с мясом гамбургского приготовления, чтобы предохранить его от порчи. Но вот кислая капуста — доброе средство в борьбе с цингой — вся протухла.

50 специально обожженных бочек наполнили пресной водой. Коробицын впервые увидел, как очищали воду для дальнего плавания: ее качали насосом из емкости на полки со скважинами, с которых она падала дождем, смешиваясь с воздухом.

Вечерами Николай Иванович записывал в своем дневнике впечатления от столицы Дании. Город Копенгаген был чистый и довольно красивый. Правда, его улицы показались Коробицыну слишком узкими. А обилие площадей вызывало удивление. Поразило Николая Ивановича и то, что королевский дворец после недавнего пожара находился в небрежении, как будто восстанавливать его никто не собирался. Король же, как ему сказали, жил в загородной вилле, а приезжая в город, занимал весьма скромный дом какого-то купца.

Вокруг города было насажено много деревьев, и эти места с удовольствием использовались жителями столицы для прогулок. За городом находился и небольшой королевский сад, понравившийся Коробицыну. Вообще в окрестностях Копенгагена было много фруктовых садов. Больше всего в них росло яблоневых, сливовых и вишневых деревьев. (Позже, когда Михаил Матвеевич Булдаков поделится с Коробицыным мыслями о том, чтобы разбить сад в Великом Устюге, тот вспомнит свои копенгагенские впечатления).

Три недели корабли стояли на Копенгагенском рейде, и все это время команде давали свежее мясо, хлеб и зелень, а сверх водочной нормы все получали еще и по две кружки пива. И когда Коробицын подсчитал расходы, то с грустью отметил, что было израсходовано около четырехсот серебряных пиастров. Но еще больше расстроило его то, что по письменному распоряжению Лисянского примерно такую же сумму пришлось отпустить прибывшим в Копенгаген из Архангельска двум российским военным фрегатам «Спешный» и «Смелый».

Правда, тут же от Николая Петровича Резанова было передано в казну «Невы» 2000 пиастров. Это несколько успокоило расстроенного Коробицына, а к Резанову он с тех пор всегда относился с неизменным почтением.

Николай Резанов, зять основателя Русской Америки Шелихова, был виднейшим деятелем Российско-Американской компании и недавним секретарем Гаврилы Романовича Державина. Теперь его назначили главным начальником кругосветной экспедиции и чрезвычайным российским послом в Японии.

Перед экспедицией стояли большие задачи. Она имела политическое, экономическое и научное значение.

Во-первых, нужно было доказать возможность бесперебойной доставки жизненно необходимых припасов и оборудования для Русской Америки, Камчатки и Курильских островов морским путем из Кронштадта через Петропавловск на Аляску. До этого все грузы туда отправлялись через Охотск, а к Охотску они шли сушей через всю Сибирь. Морской такелаж везли во вьюках. Такие же приспособления, как, например, морские якоря и цепи, приходилось распиливать на части.

Во-вторых, Резанову, Крузенштерну, Лисянскому и торговым представителям Российско-Американской компании надлежало изучить вопрос о возможности русской торговли с Китаем. Продажа пушных богатств Тихого океана в Кяхте представлялась невыгодной. Гораздо проще и прибыльнее было отправлять меха из Русской Америки морем прямо в Кантон.

И, наконец, учитывалась также возможность установления торговых связей не только с Китаем и Японией, но и с Нидерландской Индией и с Филиппинскими островами.

Обо всех этих задачах Резанов рассказал, собрав представителей компании на корабле «Надежда». Заметно было, что он чем-то расстроен. После совещания коллега Коробицына, приказчик компании на корабле «Надежда» Федор Шемелин, с которым Николай Иванович подружился во время погрузки кораблей, сообщил ему, что у Резанова с самого начала экспедиции не сложились отношения с Крузенштерном. Тот был крайне недоволен присутствием на «Надежде» лица, не только ему не подчиненного, но имевшего над ним власть. Ведь Резанов принимал участие в плавании как представитель России на предстоящих переговорах с Японией и как уполномоченный от компании, ради интересов которой и была снаряжена сама экспедиция. Крузенштерн не скрывал своей неприязни к Резанову и постоянно искал повода к ссоре с ним.

Повод представился во время стоянки в Дании. Для обоих судов провизию поставляла компания. И Крузенштерн упрекал Резанова в том, что провизия эта заготовлена небрежно. Правда, на самом деле Резанов был виновен столько же, сколько и Крузенштерн.

Этот малозначительный случай, как и множество других, обнаруживал только желание Крузенштерна принизить в глазах своих подчиненных значение Резанова в экспедиции.

Умный, образованный и деликатный Резанов с поразительным терпением переносил оскорбления Крузенштерна, беспрекословно подчинялся всем требованиям судовой дисциплины и даже капризам своего противника, пока постоянная внутренняя борьба не отразилась на его слабом здоровье.

И Федор Шемелин, приказчик с «Надежды», и Николай Коробицын были, конечно, на стороне Резанова. Неудивительно, что и им приходилось порой выдерживать насмешки и упреки за хозяйственную деятельность.

26 августа в Россию с кораблей «Надежда» и «Нева» вместе с депешей был отправлен и отчет Коробицына. В тот же день вечером при тихом ветре корабли вышли из Копенгагенской гавани на рейд. После того как на суда доставили порох, в два часа пополудни следующего дня они снялись с якоря и подняли паруса.

Но ветер был противным, его никак не удавалось поймать в паруса, и вечером «Надежда» и «Нева» встали на якорь на Ельсинарском^[4] рейде. Здесь уже стояли датский и английский фрегаты и множество купеческих судов разных стран. Из Архангельска в Санкт-Петербург прошел российский военный фрегат. Матросы «Невы» кричали с борта, передавая приветы родным местам.

«30 августа иеромонах Гедеон, — записал в дневнике Коробицын, — отслужил благодарственный молебен во здравие государя императора Александра Павловича по случаю его тезоименитства^[5], и матросам выдали по дополнительной чарке водки».

С рейда снялись только утром 3 сентября при попутном, хотя и тихом ветре. Шли проливом между берегов Дании и Швеции, миновали Кромбургскую крепость^[6], которой корабли салютовали семью выстрелами. Крепость ответила им равным числом выстрелов.

Вступили в Каттегатский пролив, где возле Эйнопского маяка встретили терпящее бедствие парусное судно. Оно стояло на мели. Трехмачтовый корабль был из Соединенных Штатов Америки. На нем уже срубили фок- и грот-мачты. Место было опасное, и ни «Нева», ни «Надежда» не смогли оказать терпящим бедствие помощь.

Два дня корабли лавировали, продвигаясь вперед всего по нескольку миль в сутки.

В первом часу ночи на 6 сентября разыгрался сильный шторм с дождем и градом. «Немецкое море — свинское, — говорили матросы, — часто треплет, а качка в нем преподлейшая».

Коробицын вышел на палубу. Его всего охватило резким, холодным, валившим с ног ветром, и осыпало мелкою водяною пылью. В ушах стоял неумолчный гул бушующего моря и свист ветра в трепетавших, как былинки, снастях. Цепляясь за протянутый леер, Коробицын прошел на шканцы. Здесь ему встретились несколько матросов. Они отряхивались от воды, словно утки.

Шлюп все нырял, иногда черпая бортом, но волны ничего не могли с ним поделать.

Лисянский на мостике был спокоен, он напряженно смотрел вперед и уверенно отдавал приказания. Спокойствие капитана передавалось всей команде. Матросы делали свое привычное дело. На них, кроме теплых фланелевых рубах, были надеты бушлаты и просмоленные парусиновые дождевики.

— Редко когда удается проскочить Немецкое море без шторма, — прокричал в ухо Коробицыну пробегавший куда-то мичман Федор Коведяев, весь мокрый с головы до ног. Глаза его блестели, и казалось, что шторм ему нипочем. Но Коробицыну, человеку сухопутному, было жутко. А море бушевало на всем видимом пространстве. Оно кипело пеной, точно в гигантском котле.

— Шли бы Вы, Николай Иванович, вниз, — сказал Коробицыну матрос первой статьи Иван Попов, тоже устюжанин. — Ветер каторжный, и качка вон какая.

Послушавшись доброго совета, Коробицын спустился вниз. В кают-компании батюшка Гедеон стонал и шептал молитву. Выражение страха и страдания застыло на бледном лице священника.

— Укачало, батюшка? — участливо спросил Коробицын.

— Точно душу тянет, — священник перекрестился и тихонько ойкнул — корабль снова бросило на борт.

Горячей пищи в шторм не полагалось. Матросы ели солонину и сухари. В кают-компании подавали только холодные блюда: ветчину и телятину. Но «для сугреву» можно было получить горячий чай в стаканах, завернутых в салфетку.

К утру ветер утих, хотя волны еще долго трепали корабль. Тучи ушли к востоку, и небо там окрасилось в пурпурный цвет, а затем из морской пучины выкатилось солнце и стало быстро набирать высоту. Море еще волновалось, но уже не ревело так дико, как во время шторма. И «Нева» неслась, пользуясь попутным ветром, легко и свободно перепрыгивая с волны на волну. Горизонт очистился. На «Неве» сыграли «отбой». Лица всех — и офицеров, и матросов — просветлели. Единственное, что заботило экипаж, — исчезновение из поля зрения «Надежды».

И вот показались берега Англии. Прошли Портсмут. Встречались крейсирующие военные английские суда. Здесь опасались высадки французского десанта. 14 сентября «Нева» зашла в Фальмутскую губу и стала ждать «Надежду», которая появилась лишь через два дня, изрядно потрепанная штормом. Посланник Резанов сразу же отбыл в Лондон, а корабли остались в порту Фальмут ждать его возвращения.

Во время стоянки заготовили для кораблей свежую провизию и пресную воду, 150 пудов английской солонины и несколько бочек пива.

Матросы со смехом вспоминали, как им приходилось столоваться во время недавнего шторма. Ну а в обычной обстановке корабельные трапезы проходили так. Перед обедом с некоторой торжественностью выносилась на шканцы большая ендова с водкой и раздавался «свист соловьев» — боцман свистел в дудку. Перед чаркой проводилась перекличка. Обедали артелями по семь-восемь человек. Перекрестившись, матросы усаживались вокруг деревянных баков, в которых дымились жирные щи. Когда хлебово вычерпывалось до дна, старший в артели вынимал из бака куски солонины, мелко их резал и сваливал крошево обратно. Все ели мясо молча и не спеша. Затем приносили пшенную кашу и поливали ее маслом.

В кают-компании суп ставили на стол в больших фарфоровых мисках. К обеду давали также легкое вино. Офицеры тоже вспоминали шторм и подшучивали над молодыми лейтенантами, которых укачивало, чаще всего над доктором Либандом и отцом Гедеоном.

Ездили на берег в город Фальмут. Он стоял на месте косогористом, «невыгодном», как отметил в дневнике Коробицын. Строения были каменные, вытянутые в одну тесную улицу, на которой с трудом могли разъехаться две кареты. В городе имелись реформистская кирха и несколько купеческих лавок. Товары купцы получали из Лондона. Цены в лавках немногим отличались от петербургских. Население жило скромно. В городке чувствовался недостаток пресной воды. Колодцы запирались. Кроме трактира, утолить жажду было негде.

На корабле вести журнал-дневник Коробицыну было некогда: то надзор за кухней и покупка припасов на берегу, то хлопоты из-за обнаруженной «гнили в бушприте и крамболе». Во время стоянки в Фальмуте у него впервые появилась возможность постоянно делать записи. Тем более что ожидание Резанова из Лондона затянулось — он появился только 23 сентября.

В Лондоне Резанов встречался с послом России в Англии и получил дополнительные указания для экспедиции. Его также предупредили о возможности нападения на суда алжирских пиратов. Позднее выяснилось, что опасения были напрасны.

В день возвращения Резанова, в пять часов пополудни, подняли якоря и вышли в Атлантический океан.

Глава III. Атлантический океан

— Прощай, Европа! — говорил лейтенант Павел Арбузов, когда «Нева» и «Надежда», снявшись с якоря и отсалютовав крепости, выходили в океан.

— И здравствуй, его величество океан! — добавил стоявший рядом с ним мичман Василий Берг.

Миновала ночь. Наступило прекрасное утро. Во всяком случае таким оно показалось вышедшему на палубу Коробицыну. Океан словно замер и ласково рокотал, переливаясь утихавшей зыбью. А затем наступил полнейший штиль. Высокое бирюзовое небо было безоблачным. Горячее солнце лило свои ослепительные лучи на океан, на палубы обоих шлюпов, рассекавших прозрачную синеву океана…

С семи часов утра на корабле начиналась уборка. Мыли палубу, драили медные части, обтирали пыль. За работой наблюдали вахтенный офицер и боцман. Уборка продолжалась три четверти часа. Наконец вахтенный офицер кричал:

— Боцман, рапорт!

Боцман твердыми шагами направлялся к вахтенному офицеру, на ходу подкручивая свои густые усы. Останавливался. Резко вскидывал правую руку к козырьку, левой передавал написанную рапортичку и говорил:

— Ваше благородие, на парусном шлюпе «Нева» состоит…

— И дальше следовали сведения о численности команды на судне, о больных, о запасах пресной воды.

За пять минут до восьми часов, когда на мачтах «Невы» взвивался сигнал «Приготовиться к подъему флага!», вахтенный офицер приказывал:

— Караул, горнисты и барабанщик, наверх! Команда повахтенного, во фронт! Дать звонок в кают-компанию!

На палубе выстраивались караул, горнисты и барабанщики — на левых шканцах, офицеры — на правых, команда — на шкафуте^[7] повахтенно.

В то же время рассыльный бежал доложить, что к подъему флага все готово, и когда капитан-лейтенант Лисянский появлялся на палубе, вахтенный офицер командовал:

— Смирно!

Сейчас же слышался голос караульного начальника:

— Слушай! На кра-а-ул!

Караульная команда матросов привычным движением подбрасывала вверх ружья и держала их перед собою до тех пор, пока командир не приказывал им:

— К ноге!

После этого к командиру корабля последовательно подходили вахтенный офицер, врач и старшие специалисты. Выслушав их, он здоровался с офицерами, а затем с командой.

Ровно в восемь раздавалась команда:

— Смирно! Флаг поднять!

И сигнальщики поднимали кормовой флаг с синим андреевским крестом. Развеваясь, он медленно шел вверх.

Церемония заканчивалась. Новая смена заступала на вахту. Начинались судовые работы.

Наутро после выхода из Фальмута обнаружилось, что в кают-компании выступили по краске желтые с сыростью пятна. Воздух в кают-компании сделался тяжелым, у некоторых офицеров разболелась голова. Мориц Либанд решил, что причиной тому — застоявшаяся в нижних отсеках после шторма вода. Воду откачали, помещение проветрили и окурили. Уже к вечеру все с улыбкой вспоминали это происшествие.

А на следующий день в восемь часов вечера видели огненный метеор. Видел его и Коробицын, стоявший с группой офицеров у борта. Метеор промчался в юго-западной части неба, темного в это время, и поэтому был хорошо заметен.

— Словно какой-то дракон с огненным хвостом промчался, — сказал лейтенант Повалишин. — Я читал, что бывают они железные и каменные и весят десятки тонн, а к нам попадают из межпланетного пространства.

— Все-то Вы знаете, Петр Васильевич, — сказал мичман Каведяев, — а вот интересно, не опасны такие метеоры для нашей Земли? А ну как он грохнется, скажем, на Санкт-Петербург, не приведи Господь!

— Вероятность этого очень незначительна, скорее всего, он упадет в океан, или, может быть, в леса глухие, в пустыни, так что не бойтесь, любезный Федор Осипович. Кстати, на шлюпе «Надежда» плывет естествоиспытатель Григорий Иванович Лангсдорф, давайте попросим его на одной из стоянок рассказать о метеорах подробнее, я думаю, он окажет нам такую любезность.

— Согласится-то он согласится, я в том не сомневаюсь, — сказал подошедший доктор Либанд, который метеора не видел. — Только вот хочу заметить, что Лангсдорф совсем недавно избран иностранным членом-корреспондентом Петербургской академии наук и русского языка не знает. Однако, надеюсь, господам офицерам преподавали в Морском корпусе немецкий язык, так что проблем не будет. А Николаю Ивановичу, коль он немецким не владеет, мы уж переведем сию лекцию.

И Либанд с доброй насмешкой улыбнулся смущенному Коробицыну. Тот действительно слабо знал немецкий язык.

Наступил октябрь, но корабли шли к югу, и становилось не холоднее, а жарче. Лисянский приказал проветрить и спрятать теплые вещи. Матросам выдали легкую парусиновую форму.

Вблизи корабля видели множество больших рыб величиной с большого осетра и видом похожих на него. Они долго плыли за кораблями. На «Неве» пытались ловить их на удочку, но неудачно.

— Это тебе не на Сухоне рыбачить, — подсмеивался матрос Митрофан Зеленин над своим молодым земляком-устюжанином Мишей Шестаковым.

И только Иван Попов подсек было одну из этих рыбин, но в последний момент и у него она сорвалась с крючка.

7 октября рано утром увидели берег острова Тенериф из группы Канарских островов.

«Вид его возвышенный и холмистый, с утесистыми берегами», — записал Коробицын в дневнике.

А позже открылась и гора Пик^[8] в виде конуса, напоминающего сахарную голову. Ее вершина была окутана облаками, но в зрительную трубу на ней можно было разглядеть снег.

У острова курсировало судно, на нем подняли французский флаг, приготовились к бою и сделали выстрел из пушки. Его команда приняла приближающиеся корабли за английские. Выяснив, что это русские суда, французы извинились за выстрел.

На следующий день утром шлюпы «Надежда» и «Нева» стали на рейде города Санта-Крус. На корабль «Надежда» прибыл капитан порта и любезно указал удобное место стоянки для русских судов.

9 октября Крузенштерн, Лисянский и Резанов отправились на шлюпках в город, где были приняты губернатором Канарских островов маркизом де ла Касса Кагигалом.

Коробицын и Шемелин полностью отдались заботам о продовольствии. Им помогал назначенный экономом молодой офицер Беллинсгаузен. На суда переправляли с берега мясо, зелень и хлеб, а заготовляли картофель, тыкву, огурцы и лук. Порожние бочки наполнили пресной водой. Купили и тенерифского вина мадеры для господ офицеров.

«Все же в Тенерифе издержки заготовлением стоили 1200 пиастров», — с некоторым сожалением отметил Коробицын в дневнике. Город Санта-Крус он охарактеризовал так: «Укрепления с моря из камня батареями. Гавань неудобна. Городские строения двух- трехэтажные. Крыши домов черепичные. В городе три католические кирхи, один женский монастырь и два монастыря мужских — францисканского и доминиканского орденов. Население — гишпанцы. Одеваются легко и чисто — климат жаркий. Торгуют вином. На другие товары цены высокие. Природные же народы смуглы. Собирают фрукты. Есть хлебопашество. Скотоводство — лошади, волы, ослы и верблюды, а также бараны и свиньи, коим в корм дают турецкую пшеницу или кукурузу и ячмень. Основное же питание жителей — рыба, а также картофель, тыквы, арбузы, бананы, каштаны и кокосовые орехи. Много фруктов: яблок, лимонов, персиков, апельсинов, абрикосов, ананасов, слив и винограду».

Коробицын описал также гору Пик, отметив ее высоту — 1700 сажен, и не скрыл того, что завидует ученым Лангсдорфу и Телезиусу, которые на нее взбирались, видели лед на вершине и рассказывали о бегущих по склонам источниках с чистой и холодной водой.

15 октября российские корабли посетил губернатор Тенерифа. Ему салютовали орудия обоих шлюпов.

На одном из чаепитий в кают-компании кто-то задал вопрос: откуда происходит название «Канарские острова»? К удивлению офицеров, не всезнающий Повалишин, а мичман Василий Берг объяснил, что название это происходит от латинского слова «канис», что значит «собака». В давние времена здесь в несметном количестве водились громадные своры местных собак.

Но всезнающий Повалишин не ударил лицом в грязь и рассказал, что море у берегов острова называют Заливом кобылиц. Дело в том, что животные часто бросаются тут в воду, когда на море большое волнение. Кобылицы кидаются в волны и плывут, обезумев от страха, с мольбой в глазах, с намокшими гривами.

Это чаепитие изанимательная беседа оказались последними у берегов Тенерифа. На следующий день суровый берег острова, черные пористые камни, похожие на застывшую пену, остались за кормой. Ушла назад и таинственная пещера, вход в которую можно было принять за врата преисподней.

И вот опять над головой только голубое, «эмалевое», как на старинных великоустюжских изразцах, небо, а внизу, насколько хватает глаз, несказанно синий простор океана.

Распустив паруса, корабли шли к экватору. Вблизи кораблей стали появляться стаи летучих рыб. В длину каждая из них была около десяти дюймов^[9] и походила на сельдь. Некоторые из этих рыб даже перелетали через палубу корабля. Более удачливыми рыболовами стали матросы. Из предосторожности пойманную рыбу, по совету Коробицына, проверяли, опуская в отвар из нее серебро. Если оно не чернело, то рыбу употребляли в пищу, не боясь отравиться.

Однажды в ультрамариновых водах океана встретили огромных спящих черепах. Коробицын внимательно разглядывал их. Они были рыжие, как осенняя листва на фоне синего неба в скверике у Успенского собора в Великом Устюге.

25 октября пополудни прошли острова Зеленого мыса, видели остров Санта-Антонио, возвышенный и холмистый.

Начало ноября принесло на море штиль. Погода была пасмурна и дождлива. Над палубой натянули тенты и собрали с их помощью четыре бочки дождевой воды. Она оказалась чиста и приятна на вкус.

14 ноября пересекли экватор. Событие это было ознаменовано традиционным морским празднеством в память владыки морей Нептуна и обливанием водой всех, кто впервые вступал в нулевую широту. Нептуна изображал Митрофан Зеленин. Он был в вывороченном тулупе, с картонной короной на голове, с длинной седою бородой из белой пакли и с трезубцем в руках. Бог морей и его свита остановились против мостика, на котором стояли капитан и офицеры. Нептун потребовал список офицеров и обратился к капитану с вопросом:

— Какого государства вы люди? Откуда и куда едете, как зовется ваше судно?

Лисянский, сдерживая улыбку, отвечал:

— Люди мы Русского государства. Идем из Кронштадта на Дальний Восток, а зовется наше судно «Нева».

— Угодно ли Вам, господин капитан, счастливого плавания?

— Конечно, угодно.

— Так я могу вам его даровать, но только надо мне вас окатить водой, ежели не желаете от меня чем-нибудь откупиться.

Капитан решился на откуп и дал ведро водки. За это Нептун обещал ему попутные ветры вплоть до берегов Бразилии.

А затем при общем смехе свита Нептуна стала хватать матросов и сажать их в большую бочку с водой и после окатывала водой из брандспойта. Особенно досталось Коробицыну — как человеку не морскому. Пощадили только отца Гедеона из уважения к сану священнослужителя.

А вечером на баке долго раздавались песни и слышен был шум пляски.

Корабли прошли штилевую полосу, наполнили паруса ветром и понеслись дальше на юг.

После перехода экватора доктор Либанд провел обследование всей команды корабля, но никаких внушающих тревогу изменений в состоянии людей им замечено не было, хотя продовольственные запасы с Канарских островов уже закончились. Хорошим подспорьем была свежая рыба, которую ловили в океане. Однажды острогой добыли крупную рыбу бинет (тунец?) длиной в два с половиной фута^[10]. С головы она была похожа на лоха^[11], но чешуя была мелкая, синяя с серебристыми полосами. Вкус был, как отметил в дневнике Коробицын, не очень большой приятности, но все же это была свежая пища. Как всегда, для предосторожности отваривали с ней серебро.

3 ноября поутру впервые увидели бразильский берег. Это был мыс Фрио. Шестого ноября подошли к острову Альваредо. Но неожиданно разыгрался шторм, и ночью «Нева» едва не столкнулась с «Надеждой» из-за невнимательности вахтенных офицеров. Ветер ревел, производя сильное волнение на море. Небо заволокло тучами, налетали шквалы. Вокруг носились альбатросы, и маленькие штормовки летали, словно скользя, над волнами.

9 ноября пришли на рейд гавани острова Св. Екатерины. Убрали паруса и на глубине 6 сажен положили якорь.

Николай Петрович Резанов отбыл в город Ностра-Сеньора-дель-Дестере. Его принял губернатор Франциск Шевер-Курадо. Резанов остановился в его доме, а офицерам и чиновникам был отведен казенный загородный дом. Стол был общий — у губернатора.

Здесь на рейде корабли «Надежда» и «Нева» простояли до 23 января. Задержка была вызвана тем, что на обоих кораблях, купленных Лисянским в Англии, обнаружилась гниль в мачтах и обшивках. Оказалось, что суда не такие уж и новые, как уверяли англичане. На «Неве» решили поставить новые фок- и грот-мачты из красного дерева. Пришлось ждать, когда доставят нужные для их изготовления стволы. Все работы обошлись в 1000 пиастров.

Коробицын и Шемелин запасали свежую провизию и воду.

Как всегда, Коробицын старался делать подробные записи в дневнике. Вот что в нем сказано об острове Св. Екатерины: «Остров знаменит. Возвышен и горист. Покрыт лесом: пальмы, красное дерево, бук, кокос. Число жителей в городе Ностра-дель-Дестере до 12 тысяч. Много негров, привозимых из Африки. Они стоят от 100 до 200 пиастров. Содержат их, как животных, на тяжелых работах и обходятся с ними бесчеловечно. Продают их на площади почти голых. Стоят они там целый день без пищи…

На острове растет пшеница, пшено и кукуруза. Основная пища жителей острова — хлеб из муки маниокового корня, получаемой при перетирании, и, конечно, рыба.

Встречается много змей, крокодилов и попугаев».

Отмечая тяжелое положение негров на острове, Коробицын упоминает о наказаниях их плетьми и тут же пишет, что и Крузенштерн, и Лисянский, едва выйдя из Кронштадта, приказали выбросить линьки для наказания матросов за борт.

Несколько раз во время стоянки кораблей у острова Св. Екатерины Коробицын побывал на «Надежде» в гостях у Федора Шемелина. Но если на «Неве» все было спокойно, то на «Надежде» то и дело вспыхивали ссоры. Отношения между капитаном Крузенштерном и посланником Резановым по-прежнему были напряженными. Кроме того, вызывающе вел себя подпоручик Федор Толстой. Офицер гвардии Преображенского полка, окончивший Морской кадетский корпус, дуэлянт, дебошир и злой шутник, он каким-то образом попал в число кавалеров посольства. Шемелин познакомил с ним Коробицына. Первое впечатление от Толстого у Коробицына было самое благоприятное. Тот был удивительно хорош собой, отличался прекрасным сложением, его вьющиеся волосы были черны и густы. По сердцу Коробицыну пришелся и чуть окающий говорок костромича. Но именно Толстой являлся зачинщиком самых шумных ссор на корабле. Еще во время плавания к Тенерифу он порывался избить художника Курляндцева, ссорился с офицерами, язвительно подшучивал над Шемелиным. Несколько раз Крузенштерн отправлял его под арест. Но к Коробицыну Толстой отнесся доброжелательно. Что было тому причиной — роднящее их обоих оканье или нечто иное — трудно сказать. Но новый знакомый расспрашивал Коробицына о родных местах, о поездках по Сибири, словно предчувствуя, что ему скоро придется совершить длительный путь с Камчатки в Петербург.

Они вышли на палубу. Тут же к Федору Толстому подскочил орангутан и трогательно обнял его.

— Вот лучший мой друг, приобрел его здесь, в Бразилии. Все попугаев покупают, я же их не выношу. А обезьяна весьма забавна, почти все понимает и привязалась ко мне. Особых обязанностей у меня тут нет, так что уделяю ей время.

— Ученые наши, господа Тилезиус и Лангсдорф, — продолжал Толстой, — целые дни здесь на берегу гоняются с сачками за бабочками. Удивительное, я вам скажу, зрелище.

Коробицын еще несколько раз встречался с Толстым, лучше узнал его и понял, что много в этой сложной натуре показного, а в целом человек он и интересный, и по-своему добрый.

В свободное от забот по корабельной службе время Коробицын бродил по окрестностям города. Там простирались болота, на которых огромные лягушки лаяли, как собаки. Забавляли моряков и огромные светящиеся жуки, матросы называли их огненными мухами. Взяв трех из них в руки, можно было читать книгу. Коробицын однажды с помощью такого жука отыскал в темноте носовой платок. Как-то он даже пытался при этом свете вести записи в дневнике.

20 января посланник Резанов вернулся с берега на корабль «Надежда». Провожал его сам губернатор. Знаками оказываемой чести были барабанный бой, преклоненные знамена, залпы пушек.

На следующий день готовились выйти в море, но дул встречный ветер, который задержал путешественников. А вечером на корабли приехало несколько португальских чиновников с дамами, и пробыли они в гостях до 12 часов ночи. Один из гостей, бывший в подпитии, украл из каюты Лисянского сафьяновую записную книжку и костяной футляр с зубочисткой. Русские офицеры это видели, но решили не поднимать шума. Так этот воришка со своей добычей и убыл на берег.

С якоря снялись 23 января и пошли Атлантическим океаном к мысу Горн.

Капитаны торопились. Мыс Горн можно сравнительно безопасно обойти только в летние месяцы, и февраль в южном полушарии — последний из этих месяцев. В остальное время года здесь свирепствуют сокрушительные ураганы.

С каждым днем становилось все холоднее, погода портилась, тепло исчезло. Начались бури. Волны поднимали корабли и швыряли их в разные стороны. Нередко «Нева» и «Надежда» теряли друг друга из вида. Пока им удавалось всякий раз находить друг друга, но кто знает, не придется ли через некоторое время плыть врозь.

И Крузенштерн с Лисянским условились: если туман и буря разлучат их надолго, то они будут огибать мыс Горн поодиночке, а встретятся потом на острове Пасхи в Тихом океане.

— Но если у острова Пасхи Вы «Надежды» не найдете, — сказал Крузенштерн Лисянскому, — ищите нас у острова Нукагива.

Сквозь мрак и холод корабли продолжали свой путь к югу. Лисянский приказал Коробицыну выдать команде теплую одежду. Для поддержания здоровья на обед в горох стали класть сушеный бульон, увеличили порции тыквы и лука, подаваемого с соленой пищей. На завтрак непременно давали чай, а иногда пивное сусло. Занимаясь составлением описи продуктов, Коробицын с радостью обнаружил бочку лука и около ста тыкв. Приходилось жалеть, что мало взяли бананов и лимонов в Бразилии, но тут уж Николай Иванович виноват не был — бананы показались недозрелыми Лисянскому. А лимоны великолепно доспевали на корабле.

Однажды рано утром команду разбудил удар в подветренный борт. Коробицын поднялся наверх. Там уже собрались офицеры, а на мостике рядом с вахтенным стоял Лисянский. Позади шлюпа виднелось большое беловатое тело мертвого кита.

Произошло это недалеко от островов Штатов^[12], но, как записал Николай Иванович в дневнике, «оные по мрачности горизонта скоро пасмурностию от нас закрылись».

16 февраля поднялся сильный шквальный ветер, сыпались снег и град, и на следующий день разразился новый шторм, который продолжался более суток. Нередко волны переваливались через корабль. «Надежда» шла рядом, на расстоянии не более ста сажен, но порой был виден только ее вымпел. На «Неве» выломало из шкафута два щита. И опять Коробицын поразился мужеству команды, которая, не щадя сил, сражалась с бурей. «Матросы наши отправляли свою должность с бодростию духа, — писал он в дневнике, — коим на сей случай для подкрепления сверх положенного выдавали еще в день порцию водки».

Буря прекратилась внезапно, как и появилась. Выглянуло солнце, заголубело небо. Ветер дул ровный и попутный. Но все знали, что приближаются к самой южной оконечности Америки — к страшному мысу Горн, где круглый год свирепствуют ураганы, где вечно туман и дождь, где огромные волны разбиваются о подножия угрюмых гор.

Моряки, готовясь к трудному испытанию, проверяли каждый канат, каждый парус, внимательно осматривали обшивку кораблей. На всех лицах появилось выражение озабоченности. С каждым днем все реже слышались песни и шутки.

— Чего вы так беспокоитесь? — обратился Коробицын к офицерам. — Мы дошли уже до Огненной Земли, а погода стоит превосходная.

— Погода здесь весьма обманчива, — ответил Павел Арбузов. Он стоял с группой офицеров на палубе и раскуривал трубку. — Голландский капитан Роггевейн, подходя к Огненной Земле, тоже был очарован хорошей погодой, а у мыса Горн его подхватил ураган и отнес далеко на юг. Роггевейн с большим трудом вывел свой корабль из полярных льдов.

— Роггевейн еще очень дешево отделался, — прибавил Петр Повалишин, гордившийся своим знанием истории путешествий. — А вот английский адмирал Энсон, тот действительно мог бы рассказать вам, что такое мыс Горн. Этот адмирал подошел к мысу Горн, командуя эскадрой из пяти фрегатов, а когда мыс остался позади, он командовал уже только двумя фрегатами — остальные три лежали на морском дне.

В Магелланов пролив «Надежда» и «Нева» вошли без осложнений. Шлюпы осторожно двигались вдоль побережья Огненной Земли. Ночью всем стало понятно, за что она получила такое название. На темном берегу то тут, то там вспыхивали бесчисленные огоньки. А утром выступили из мрака и горы, что беспорядочно загромождали Огненную Землю. На их склонах рос угрюмый лес. В глубоких ущельях еще лежал снег, несмотря на то, что был февраль — макушка лета.

Вот наконец и мыс Горн — черный, голый утес, изъеденный бурями. Моряки «Невы» с трепетом оглядывали его зубчатую спину, отделяющую Атлантический океан от Тихого. Он казался чудовищем, подстерегающим добычу.

Погода была пасмурная и дождливая. Дул сильный ветер. Русские корабли «Надежда» и «Нева» вышли в Тихий океан.

Глава IV. Тихий океан

В ночь на 13 марта при крепком ветре и пасмурной погоде корабли «Надежда» и «Нева» разлучились. До этого «Нева» два дня лавировала в темноте, но и когда прояснился горизонт, шлюпа «Надежда» не было видно.

Лисянский приказал держать курс на остров Пасхи. «Нева» при попутном ветре шла на северо-запад. После трехнедельного плавания, 4 апреля, с корабля заметили холмистый безлесный кусок суши. Это и был остров Пасхи, на котором когда-то побывал капитан Джеймс Кук, а через двенадцать лет после него — другой знаменитый мореплаватель, капитан Лаперуз.

Корабль «Нева» лег в дрейф в пяти милях от берега. Четыре дня он лавировал у острова и ждал «Надежду». Толпы островитян бегали по берегу и наблюдали за кораблем. Все были без одежды, нагие.

Жилища островитян находились в восточной части острова. Там возвышалось пять черных огромных монументов. Аборигены жгли огонь. Южная часть острова была утесистая. В северной части виднелись аллеи из банановых деревьев. Там тоже стояло несколько черных истуканов.

На якорь решили не становиться. Лейтенант Повалишин 9 апреля днем отправился на берег в ялике с четырьмя вооруженными матросами и с подарками островитянам. Берег был каменистый, и подход к нему затрудняли буруны. Пристать Повалишину не удавалось, и ялик держался на некотором расстоянии от берега. Тогда островитяне попрыгали в воду и поплыли к шлюпке. У них в руках были бананы, картофель, сахарный тростник и какие-то незнакомые россиянам, но, видимо, съедобные коренья.

Все это они с удовольствием меняли на ножи, ножницы, маленькие зеркала, набивные платки, медальоны из российских монет на цепочках. Особенно по душе им пришлись ножи. Объяснялись они с гостями жестами. Моряки оставили на острове бутылку с запиской капитану «Надежды».

Через час Повалишин возвратился на корабль. По его рассказам, все островитяне были обыкновенного росту, стройные и крепкого сложения. По цвету лица и тела мало отличались от европейцев. Но от солнца кожа их казались красноватой. Лица же покрывала синяя татуировка. Их темно-русые волосы спереди были острижены. Как отметил Коробицын, в облике их не было ничего особенного, хотя Джеймс Кук писал об их необыкновенной величине и достигающих плеч ушах. «Сие, противу описания его, оказалось несправедливо, — отметил в дневнике Николай Иванович и дальше записал: — Взор, как у всех непросвещенных народов, несколько суровый. Одежда из двух кусков папирусу, привешенных на пояску или травяной веревке спереди и сзади для прикрытия тайных удов. Дома у них из тростнику, имеют вид опрокинутой большой величины лодки. Внутри помещается от 10 до 20 семейств. Дома защищают от бурных ветров, дождей и солнечного зною».

Больше всего Коробицына поразили огромные каменные статуи острова Пасхи: «На берегу моря, на больших возвышенностях довольное число находится сделанных из камня человеческого подобия по пояс большой величины монументов».

Вечерами в кают-компании новые впечатления оживленно обсуждались. И как-то офицеры попросили Юрия Федоровича Лисянского рассказать об острове Пасхи и его статуях.

— Исполинские статуи эти высечены из цельного камня и рассеяны по всему острову. Стоят они на гигантских платформах, тоже высеченных из камня, — так начал свой рассказ Лисянский. — Побывавшие здесь до нас мореплаватели расспрашивали островитян, откуда у них эти статуи, кто их сделал, что они означают. Но островитяне ничего не смогли объяснить и с суеверным ужасом глядели на гигантские каменные глыбы.

— Вряд ли эти статуи созданы теми людьми, которые сейчас обитают на острове Пасхи, — продолжал Юрий Федорович. Во-первых, людей там слишком мало, им не под силу было ворочать такие глыбы, а во-вторых, невозможно себе представить, чтобы такая сложная работа могла быть выполнена жалкими топориками, сделанными из камня и ракушек. Да и вот же ваш коллега Петр Повалишин рассказывал, как островитяне радовались обычным железным ножам. Остается предположить, что на острове Пасхи обитал когда-то многочисленный, могущественный и культурный народ. Но это кажется еще невероятней. Слишком уж мал остров Пасхи, слишком отдален от других берегов, а главное — слишком бесплоден.

— Правда, — улыбнулся Лисянский, — некоторым ученым пришла в голову очень смелая идея. А что, если несколько столетий назад остров Пасхи был совсем не такой как сейчас? Что, если он был неизмеримо больше и плодороднее? Что, если он составляет только крохотную частицу какого-нибудь материка, вследствие землетрясения погрузившегося на дно океана? Ведь сколько здесь базальтов и застывшей лавы! Все это говорит о сильной и недавней вулканической деятельности. На этом материке могли быть города, храмы, дороги, нивы, пастбища и миллионы людей, богатых, просвещенных, знакомых с науками и искусствами.

Лисянский замолчал и стал набивать табаком свою трубку. И тогда негромко заговорил Повалишин, как бы продолжая рассказ своего капитана:

— А теперешние жители — это, может быть, обнищавшие и одичавшие остатки великого народа, смешавшиеся с туземцами соседних островов, перенявшие их язык и забывшие о своем славном происхождении. И только статуи — свидетели былых времен — помнят об их великом прошлом.

— Что же, вполне может быть и такое, — улыбнулся Лисянский. — Однако, господа офицеры, все же нам пора расставаться с этим удивительным островом и с его загадочными статуями. Давайте-ка готовиться к отплытию; видимо, «Надежда» сюда не придет. Я полагаю, что Иван Федорович по каким-то соображениям взял курс прямо к Маркизским островам. Вот там, как можно предполагать, мы и встретимся с ним.

С якоря снялись 9 апреля в шесть часов пополудни. Море было спокойное, и команда отдохнула от трудов, выпавших на ее долю возле мыса Горн. На корабль залетали тропические птицы, их ловили, как и рыбу, на удочки. Мясо было вкусное, похожее на индюшачье.

24 апреля отмечали православную Пасху. Отец Гедеон отслужил праздничную обедню. Палили из трех пушек. Солнце было ласковое, и Коробицын вспомнил, как отмечали Пасху в Великом Устюге, когда погода обычно стояла тоже ясная и бабушка говорила ему: «Смотри, как солнышко-то играет, радуется празднику вместе с нами!»

А на следующий день утром увидели первый из Маркизских островов — остров Магдалины. На всех парусах подошли к нему — и сразу же открылись еще несколько островов.

27 апреля в 5 часов утра приблизились к острову Нукагива, самому крупному из Маркизских островов. Еще не наступил рассвет, как к кораблю подошла лодка с восемью островитянами. У корабля один из гребцов затрубил в раковину, а другой замахал белым лоскутком ткани. Со шлюпа «Нева» тоже стали махать платками и вывесили белый флаг. Следом подошли с берега новые лодки. Не приближаясь вплотную к борту шлюпа, островитяне выскакивали из них и плыли к кораблю с подарками. Подарки подавали морякам, прежде чем сами ступали на палубу. Они боязливо показывали пальцем на стоявших на шкафуте часовых с ружьями, которые им казались очень страшными.

Все островитяне были в набедренных повязках, стройны, татуированы черной краской. С удовольствием они брали подарки из железа, восторгались ими, как дети, и, что-то напевая на своем языке, приплясывали.

Подплыла лодка со старшиной. Он проворно влез на корабль по спущенной веревке. Ему дали нож и зеркало. Показали кур — он называл их моа, а свиней — буага. Дивился на коз и баранов, на острове таких животных не было.

Прошумел крупный дождь. Островитяне радовались ему и удивлялись, глядя на прячущихся от падающих струй матросов.

28 апреля утром с острова пришел ялик с лейтенантом Головачевым и четырьмя матросами «Надежды». Оказалось, что «Надежда» достигла Нукагивы тремя днями раньше и стояла в восточной бухте. Через два часа и «Нева» была в той же бухте. Матросы бурно приветствовали своих товарищей по плаванию.

Опять появились островитяне с подарками, ничего не требуя взамен. Бродили по кораблям, всему удивлялись.

Лисянский отправился к Крузенштерну и застал там туземного короля. Его совершенно обнаженное тело было сплошь покрыто татуировкой. Как потом рассказывал, смеясь, Лисянский, королю он почему-то пришелся по душе. Король дал Лисянскому имя Ту и обещал приехать на «Неву» с подарками. Некоторое время спустя он действительно привез бананов.

На рассвете следующего дня возле российских кораблей появились группки плавающих женщин, недвусмысленными телодвижениями предлагавших себя членам экипажа. Но холодная сдержанность моряков их разочаровала, и все они вскоре вернулись на берег.

Коробицын занимался пополнением запасов воды и подвозом на судно кокосовых орехов, плодов хлебного дерева, бананов. С помощью островитян бочки с пресной водой доставлялись до баркасов без всяких затруднений, как бы играючи, несмотря на то, что возле берега были сильные буруны.

В своем дневнике Коробицын записал впечатления от острова и островитян: «Остров для якорной стоянки удобен. Три бухты. Горист и возвышен. Растут кокосовые орехи, хлебный плод, бананы, картофель, сахарный тростник. Мужчины носят набедренные повязки из кусков папируса, выделанного из коры деревьев. Все мужчины татуированы. Женщины носят подобие покрывала и обертываются им с плеч до колен. Мажут тело какой-то мазью с отвратительным запахом. Но многие женщины ходят и нагими, только с листиками спереди и сзади. Жилища островитян построены из кокосовых и тростниковых листьев на каменном фундаменте. Постель на полу, из травы чистые рогожки и травяные же продолговатые подушки. Держат свиней. Мы насчитали в бухте около 50 свиней, но они ими очень дорожат и не хотели обменивать. Число жителей до 2-х тысяч. Встретили здесь двух европейцев: англичанина Робертса и француза Кабри Жан-Жозе. Они здесь с 1789 года, сбежали со своих кораблей, женились на островитянках. Правит островитянами король, по наследству. Но на все требуется согласие народа. Существует кровная месть. Воюют одна бухта с другой на море в лодках. Орудия — палки типа пик из красного дерева. Проворно кидают Камни. В воде могут плавать целыми днями».

Коробицыну пришлось прервать записи в дневнике, так как на корабль «Нева» прибыл король Тапега с четырьмя женщинами: королевой, дочерью, невесткой и племянницей. Король в каюте Лисянского был восхищен попугаем и зеркалом. Вертелся перед зеркалом, не отходя от него. Просил сахар. С собой он привез 50 кокосов и обменял их на топор и три ножа. Привезенную им свинью моряки обменяли на петуха и курицу.

Женщин, сопровождавших короля, моряки одарили ножницами, маленькими зеркалами и бусами. Но они отнеслись к этим подаркам с полнейшим равнодушием. Их тоже больше интересовали обручи от бочек и ножи. И когда им подарили и это, они пришли в восхищение и даже плясали на шканцах. Знатные гостьи уехали, оживленно переговариваясь и рассматривая подарки. Король же прыгнул с борта шлюпа в воду и направился к берегу как простой смертный. Плавающие в воде его подданные не выказывали к нему никакого явного уважения.

Несколько дней спустя король снова приехал на «Неву» и задержался там. Он прибыл, когда Лисянский на баркасе готовился отбыть на берег. Король сам вызвался подождать возвращения капитана на судне. Пока он отсутствовал, среди островитян на берегу распространился слух, что их король схвачен на «Неве» и закован в кандалы. Потрясая копьями, группа возмущенных островитян окружила баркас с матросами у берега. Дело принимало опасный оборот. И только благополучное возвращение короля со шлюпа их успокоило.

Коробицын был среди офицеров и матросов «Невы», посетивших короля и его жилище на берегу. Сопровождал делегацию Робертс, который был переводчиком. Шли по узкой и грязноватой тропинке между бедных хижин. Перебрались вброд через несколько ручейков. На королевском дворе стояло жилище-беседка на каменном основании. Каркасом дома служили несколько вертикально поставленных шестов. Передняя стенка была тоже из шестов, но уложенных горизонтально. На полу лежала трава и рогожки для сидения и лежания. Стены были увешены посудой, каменными топорами и копьями, а потолок — военными доспехами. В переднем углу стояли барабаны — длинные и узкие кадушки, обтянутые сверху кожей. Звук их показался Коробицыну унылым.

Король и королева встретили гостей у дверей дома. Прибывших усадили на циновки рядом с хозяевами. Принесли груды расколотых кокосовых орехов, бананов и горячих дымящихся плодов хлебного дерева. Король Тапега усердно потчевал гостей. Островитяне ели долго, много и молча. Видно было, что они считали еду важным делом. Мяса к королевскому столу не подавали, и Коробицын еще раз убедился, какой драгоценностью они считали свиней, единственных своих домашних животных.

После обеда Лисянский встал, поблагодарил хозяев, попрощался и пригласил короля почаще заезжать на корабль.

— Как бедно живет их король! — сказал Коробицыну шедший ним рядом мичман Берг.

— Да, — согласился с ним Николай Иванович, — жизнь простых островитян здесь мало отличается от королевской.

На следующий день Коробицын побывал на «Надежде» и застал там такую картину: граф Федор Толстой лежал обнаженный по пояс, а один из островитян — королевский огнезажигатель — наносил на его тело татуировку.

Молодой граф пошел на эту болезненную операцию из-за желания поразить своих приятелей в России. Огнезажигатель, владевший искусством татуировки, острой раковиной рассекал Толстому кожу и смазывал ранки соком какого-то растения. Боль была мучительная, но граф мужественно терпел, стиснув зубы. Ранки вспухли, однако вскоре опухоль спала, и на теле Толстого появились узоры: птицы, кольца, змеи, листья.

Федор Шемелин был в кают-компании и занимался вместе с натуралистом Брыкиным приведением в порядок этнографических коллекций, которые они собирали на острове. В походах по острову их сопровождал добровольный проводник — нукагивец Мугау с пращой в руке. Он же был и их телохранителем.

Русская наука обогащалась первыми сведениями об Океании. Лисянский с помощью Робертса составил словарик местного наречия. Ему же принадлежит честь открытия порта Чичагова и реки Невки на Нукагиве. Беллинсгаузен, к этому времени уже освобожденный от обязанностей эконома, наносил на карту новые земли.

И все было бы хорошо, если бы на острове вновь не обострился конфликт между капитанами и действительным статским советником Резановым. По приказаниям Крузенштерна и Лисянского офицеры кораблей выменивали у островитян на железные обручи и ножи не только продукты, но и разные вещи и редкости. Резанов, желая приобрести для императорской кунсткамеры этнографическую коллекцию, также приказал Шемелину и Коробицыну приобретать у туземцев посредством обмена разные предметы их обихода. Это вызвало раздражение Крузенштерна, и он запретил приказчикам заниматься обменом, у них даже было отобрано то, что они приобрели ранее.

На Резанова посыпались оскорбления со стороны капитанов и офицеров. Они говорили:

— Тоже мне хозяйствующее лицо компании!

— Как же, — возмущался прибывший на «Надежду» Лисянский, — и у меня есть полухозяин — приказчик Коробицын!

Над Резановым грозились устроить суд и требовали доставить его из каюты на шканцы. Граф Федор Толстой бросился было к посланнику, но его схватили, а Резанов закрылся в своей каюте и не выходил из нее до тех пор, пока корабль не пришел на Камчатку. Он тяжело заболел.

Коробицына очень расстроило произошедшее, особенно изъятие у него предметов, выменянных у островитян. Часть редких вещей была присвоена Лисянским. Коробицыну капитан сказал, что никто, кроме него, не имеет права распоряжаться этими вещами.

Огорчило Коробицына и несправедливое, по его мнению, распределение провианта. Из пяти свиней, приобретенных в обмен на две утки и пять топоров, команде досталась только одна и то едва ли не самая маленькая. Остальные четыре по распоряжению капитана были употреблены для офицерского стола. И как потом Коробицын ни восхищался мужеством Лисянского во время штормов на море, в схватках с индейцами на Ситке, поведение капитана на Нукагиве оставило в душе Николая Ивановича след, который ничто не могло изгладить. Он честно обо всем рассказал в своих «Записках», над которыми несколько лет работал по возвращении в Великий Устюг. Но когда в Петербурге он, намереваясь издать «Записки», показал их в компании, ему посоветовали убрать из них все, что касается упомянутых эпизодов. Сделать это Коробицын отказался. Федор Шемелин в своем «Журнале первого путешествия россиян вокруг земного шара» об этих эпизодах не упоминает. Может быть, это и стало одной из причин того, что его «Журнал», в отличие от «Записок» Коробицына, был издан вскоре после возвращения кораблей из плавания.

5 мая корабли «Надежда» и «Нева» вышли из бухты острова Нукагива и взяли курс на Сандвичевы (Гавайские) острова.

Плавание началось с двух происшествий на «Надежде». На второй день, когда Маркизские острова остались позади, в старых парусах, сложенных на палубе, матросы обнаружили человека. Им оказался француз Кабри. Он умолял Крузенштерна оставить его на корабле и потом высадить на Гавайских островах.

Второе происшествие было вновь связано с Федором Толстым, а точнее, с его обезьяной. Она смешила весь экипаж тягой к подражанию. Обезьяна бродила за Толстым по пятам и делала все то, что делал ее хозяин: тасовала карты, разливала вино по бокалам, сосала трубку. Однажды он с обезьяной зашел в каюту к Крузенштерну, когда капитана там не было. Толстой взял лист чистой бумаги, начал что-то писать, но потом вышел, оставив обезьяну в каюте. Вскоре капитан, зайдя в свою каюту, увидел там обезьяну, которая сидела за его столом и аккуратно черкала в судовом журнале лист за листом. А в нем были драгоценные записи о путешествии шлюпа.

Негодованию Крузенштерна не было предела. Он не захотел слушать оправданий графа и объявил, что на Камчатке высадит его на берег. Но Толстой близко к сердцу эту угрозу не принял, так как он был в подчинении у посланника Резанова, с которым капитан не ладил. И граф надеялся, что все обойдется и на этот раз.

Корабли пересекли вторично экватор и опять вошли в Северное полушарие. Дул ровный попутный ветер. Он смягчал тропическую жару, погода стояла теплая, мягкая и приятная. Стаи летучих рыбок взлетали на воздух вокруг кораблей. Моряки, отдохнувшие на Нукагиве, работали усердно и охотно.

Коробицын подсчитывал расходы, понесенные за время пребывания на Маркизских островах, и готовил отчет для компании. Они с Шемелиным, испросив на то разрешения капитанов и Резанова, оставили островитянам много семян различных огородных растений. Если те посеяли их, и появились всходы, то можно было считать, что земледелие на острове Нукагива в южной части Тихого океана явится прямым следствием визита русских кораблей.

В последние дни мая 1804 года «Надежда» и «Нева» достигли Гавайских островов. Знойное солнце, аромат сандалового дерева, звон волн на коралловых рифах…

Здесь уже не было той первобытности, которую русские наблюдали в Нукагиве. Король островов Тамеамеа уже со времен Кука, знаменитого английского мореплавателя, посетившего Гавайские острова 26 лет назад, знал европейцев. Они помогали ему строить корабли и побеждать соперников в борьбе за власть. Наместником короля на Гавайях был беглый английский матрос Юнг, который жил на островах с 1791 года.

«Надежда» не стала задерживаться у Гавайских островов. Крузенштерн спешил на Камчатку, а оттуда в Японию. На «Неве» состоялось последнее совещание капитанов перед расставанием. Было решено, что пока «Надежда» будет находиться на Камчатке и доставлять посла Резанова в Японию; «Нева» посетит русские колонии в Америке и, как намечалось еще в Петербурге, выгрузит там товары Российско-Американской компании и наполнит свои трюмы мехами. В сентябре будущего года оба корабля встретятся в Китае, в португальском порту Макао.

Было уже очень поздно, когда Крузенштерн крепко пожал Лисянскому руку, сел в шлюпку и вернулся на «Надежду». Утром корабли расстались во второй раз. «Надежда» взяла курс на северо-запад, а «Нева» вошла в бухту одного из самых больших Гавайских островов — острова Овигия.

Корабль окружили лодки островитян. Коробицыну показалось странным их одеяние: кто в рубашке, кто в сюртуке, кто в кафтане, иные — в матросских фуфайках. На головах некоторых были шляпы. Одежду эту они получили от англичан и американцев, когда те заходили на остров за пресной водой и провизией. Холодная и вкусная вода горных источников острова чем-то напоминала Коробицыну воду из источника, который вытекал в Устюге под горой. Матросы таскали ее с гор в колобошах, сосудах наподобие тыквы. Эти сосуды вмещали от двух до трех ведер жидкости. С берега воду подвозили к кораблям на лодках.

По вечерам Коробицын трудился над полным описанием Сандвичевых островов. В «Примечаниях острова Овигии» он писал: «Остров возвышен. Вид приятный и хороший. На равнинах плантации. Две высокие горы. Вершины их в облаках. Одеяния у мужчин и женщин папирусовые. Они обертываются ими наподобие кушака. Носят женщины и короткие юбки. Не татуируются. Лица бледно-смуглые. Произрастают здесь бананы, кокосовые орехи, хлебный плод, картофель, арбузы, капуста, сахарный тростник. Много свиней, коз, кур. Женщины питаются хуже мужчин. Живут они в отдельных юртах, куда к ним на ночь приходят мужчины. На острове живет приблизительно 30 тысяч человек. От имени короля острова управляют им старшины. На острове живет 50 английских матросов. Король имеет до 20 небольших шхунок, построенных англичанами. Оснащение же этих шхун: якоря, парусину, пушки, ядра и порох — островитяне получают от американцев.

Дом короля состоит из шести частей. Есть помещение для идоложертвования. Туда ходят лишь король, чиновники и духовенство. При смерти короля все жители, исключая малолетних, должны выдернуть каждый по зубу. Также и по смерти старшины».

Коробицына радовало, что на острове они выменяли 11 свиней. Отдали за них два пуда полосового железа и 40 аршин парусины. За овощи и зелень расплатились тюменскими коврами. За топоры и ножи островитяне отдавали причудливые раковины, кораллы, а также папирус и травяные рогожки, соломенные шляпы, в которых на острове моряки с «Невы» и щеголяли.

В ходе торговли возникло несколько конфликтов с жителями острова. Но Лисянский предупредил офицеров и Коробицына, что вступать с ними в спор не следует: они известны своей обидчивостью и мстительностью, когда-то Джеймс Кук погиб именно от рук жителей Овигии.

Лисянский составил краткий словарик языка канаков — жителей островов.

В конце пребывания россиян на Гавайских островах в бухту Овигии вошел купеческий корабль под флагом Соединенных Штатов Америки. Капитан американского корабля прибыл на «Неву» в гости. Лисянский встретил его любезно, познакомил со своими офицерами и пригласил в кают-компанию пообедать. Американец рассказал о своем плавании из Бостона на Гавайи вокруг мыса Горн. Узнав, что «Нева» направляется к русским владениям на северо-западном побережье Америки, капитан американского корабля сообщил об имеющихся у него сведениях о том, что индейцы напали на одно из русских поселений возле Ситкинского залива и сожгли его.

Это сообщение произвело тягостное впечатление на Лисянского и его спутников. Проводив американского моряка, Лисянский посовещался с офицерами, и было решено продолжать путь к острову Кадьяк, там разгрузить товары, а затем помочь соотечественникам отбить обратно у индейцев Ситку.

4 июня русские корабли покинули бухту острова Овигия и взяли курс на Алеутские острова. Они прошли мимо острова Атувая, находившегося в некотором отдалении от других Гавайских островов и имевшего своего правителя, короля Тамурия. Король приезжал на «Неву» на лодке. Он немного изъяснялся на английском языке и оказался большим дипломатом. Король готовился к военным действиям против короля соседнего острова, хотел, чтобы «Нева» защищала его владения, а сам он взамен поступит со своим островом в подданство России. Лисянский был озадачен, но без посланника Резанова, который в это время на борту «Надежды» плыл к Камчатке, решить эту дипломатическую задачу было невозможно. Да и попутный ветер терять не хотелось, поэтому Лисянский дал команду следовать далее своим курсом.

До острова Кадьяк шли 25 дней. Погода стояла пасмурная, с дождем, с переменными ветрами. Видели в море тюленей и морских котиков. Один из котиков два часа держался возле корабля.

В пути Лисянский сделал одно важное наблюдение. Он заметил, что в этой части Тихого океана между жарким климатом и холодным нет никакого перехода. Оба климата непосредственно соседствуют друг с другом. Стоит отойти немного к северу от тропических Гавайских островов, и сразу попадешь в полосу сырых туманов и ледяных ветров.

Ночью температура упала до одного градуса выше нуля. Из лета моряки попали в глубокую осень. Судя же по широте, климат должен был бы походить на тот, какой господствует в южной части Европы.

27 июня днем из воды поднялся высокий каменистый берег острова Кадьяк.

Глава V. В Русской Америке

На холмах острова Кадьяк еще лежал снег. На безлесных пустынных склонах кое-где рос низкий кустарник.

«Нева» двинулась к гавани Святого Павла, где был расположен главный поселок острова. Основавший этот поселок Григорий Шелихов дал ему имя своего корабля, который назывался «Святой Павел».

Михаил Матвеевич Булдаков, зять Шелихова, много рассказывал Коробицыну о Григории Ивановиче. Службу в Сибири Шелихов начинал приказчиком у богатого купца Оконишникова, приехавшего в Сибирь из Великого Устюга. В Охотске Шелихов встречал и провожал корабли, занимался перегрузкой пушнины. Затем в компании с охотскими купцами Шелихов начал строить корабли и отправлял их за пушниной на Курилы. В 1781 году Шелихов основал «Американскую Северо-Восточную, Северную и Курильскую Компанию». Он съездил в Петербург и получил поддержку богатого заводчика Демидова. Тогда же он познакомился в столице с поэтом Державиным, занимавшим должность советника Экспедиции доходов.

Летом 1783 года Шелихов с отрядом на трех галиотах^[13] отправился на Алеутские острова. Перезимовав на острове Беринга, в июле 1784 года Шелихов достиг острова Кадьяк. Он прожил здесь два года, неустанно исследуя новый край. Здесь же он начал строить поселок в южной части острова.

Остров был скалист, покрыт возвышенностями, его берега изрезаны заливами. Спутники Шелихова нашли на острове около десяти видов съедобных ягод, обследовали реки и узнали, что в них водятся красная рыба и даже раки. В кадьякских водах обитали морские бобры, нерпы, тюлени. Нередким гостем здесь был и кит.

Шелихов посеял на Кадьяке ячмень, просо, луговые травы. Он первым в этих местах вырастил горох, картофель, репу и даже тыкву.

Наблюдая жизнь эскимосов, алеутов и индейцев, Шелихов описал их обычаи, верования, повседневный быт.

В 1786 году он вместе с женой, которая была неизменным его спутником во всех странствиях, вернулся в Иркутск. В пути они испытали немало трудностей: им пришлось брести пешком от Алдана до Якутска, спать на снегу, подолгу оставаться без горячей пищи.

Григория Ивановича вызвали в Петербург, наградили медалью и шпагой. В 1791 году известный книгопродавец Василий Волков издал в Петербурге книгу «Российского купца Григорья Шелихова странствование в 1783 году из Охотска по Восточному океану к Американским берегам». Книгу эту Коробицын видел в доме Булдакова и с удовольствием листал ее.

В 1790 году Шелихов поручил управление Русской Америкой Александру Баранову. Он умер в Иркутске в июле 1795 года в полном расцвете сил. Многие из его далеко идущих замыслов остались неосуществленными.

Державин назвал Шелихова «Колумбом Росским».

Все это вспоминал сейчас Коробицын, стоя на палубе «Невы» и смотря на скалистые берега острова Кадьяк. Он знал, что Шелихов давно мечтал об отправлении кораблей из Кронштадта к берегам Аляски. И вот теперь русский корабль стоял у берегов острова Кадьяк и готовился войти в гавань Святого Павла.

Но попасть туда оказалось непросто. Над морем стлался туман, а от острова тянулись длинные каменистые мысы, обходить их в тумане нужно было очень осторожно. Берег скрывала дымка, двигаться приходилось почти наугад.

Лисянский приказал дать сигнал — три выстрела из пушки. По этому сигналу на «Неву» прибыли две алеутские байдары и на них служитель компании Гаврило Острогин с четырьмя алеутами. Моряки с интересом разглядывали байдары, замечательное изобретение алеутов. Остовы байдар состояли из деревянных обручей, обтянутых тюленьей кожей. Байдара была сверху так же водонепроницаема, как с боков и снизу. Гребец с двухлопастным веслом садился на дно байдары, просунув ноги в узкое отверстие. Кожаные края отверстия тугозатягивались вокруг пояса гребца, и внутрь байдары не могла попасть даже капля воды. Огромные океанские волны перекатывались через байдару, не причиняя ни малейшего вреда ни ей, ни гребцу. На этих байдарах алеуты совершали морские путешествия на большие расстояния, посещая острова между Азией и Америкой.

Острогин остался на корабле, чтобы помочь «Неве» войти в гавань. Но туман не рассеивался, и берег не был виден. Требовался буксир.

На следующий день на помощь «Неве» прибыл большой бот с промышленными русскими людьми. Их возглавлял помощник Баранова Иван Иванович Бандер. Он поздравил Лисянского с благополучным прибытием на остров Кадьяк и сообщил, что сам правитель Русской Америки Александр Андреевич Баранов отправился со своей флотилией к Ситке, чтобы отвоевать у индейцев захваченную ими русскую крепость. Там он и будет ждать «Неву», в помощи которой очень нуждается.

«Нева» вошла в гавань только утром 1 июля. Здесь находились селение и контора компании. Батарея острова, находившаяся на мысе, над которой реял российский флаг, салютовала кораблю выстрелами из одиннадцати пушек.

«Нева» ответила также одиннадцатью выстрелами. При входе корабля в гавань на берег высыпали местные жители — русские и алеуты. Они махали руками и кричали «Ура!».

На вершинах кадьякских гор круглый год лежал снег. Несмотря на суровый и непостоянный климат, зимы здесь стояли относительно мягкие, больших морозов не наблюдалось. Но росли на острове лишь картофель, редька, репа, капуста и лук. Алеуты же, как и их предки, питались рыбой, тюленьим мясом, китовым жиром, а также кореньями и ягодами.

На Кадьяке было пять селений Российско-Американской компании. Наиболее значительным и удобным считалось селение в гавани Святого Павла.

В первый же день Лисянский с Коробицыным в сопровождении Бандера обошли это селение. Они побывали в конторе компании и в казармах для служителей, обошли магазины и торговые лавки, заглянули в дом для школы, в кузницу, в кладовые для компанейской провизии. Осмотрели сарай и место под навесом, где строились гребные суда. Вечером побывали в деревянной церкви во имя Воскресения Господня. Духовная миссия прибыла на Кадьяк еще в 1794 году, и ко времени прибытия сюда «Невы» крещение здесь приняли более трех тысяч человек.

А с 3 июля началась выгрузка товаров с корабля. Ввиду дождливой и непостоянной погоды она продолжалась до 20 июля, а затем на «Неве» начались ремонтные работы, поправка такелажа и покраска бортов, ведь как-никак, а корабль прошел полмира. И лишь 4 августа Лисянский смог отправиться на помощь Баранову к острову Ситка.

Коробицын остался на Кадьяке для сдачи товаров. Жить он устроился в доме для чиновников компании, где ему выделили комнату. Лисянский разрешил ему оставить при себе в качестве камердинера одного из компанейских служителей, который одновременно выполнял и обязанности повара. Звали его Осип Тушкин, родом он был из-под Костромы. Светловолосый и словоохотливый, он казался на вид лет сорока.

Не покинул Кадьяк и иеромонах Гедеон. Настоятель духовной миссии отправился по предписанию Резанова в середине августа в поездку на алеутских байдарах вокруг острова для описи и крещения новорожденных алеутских детей. Им было крещено около 150 человек.

Утром, выпив стакан чаю, Коробицын шел в компанейскую контору и занимался делами. Надо было сдать весь доставленный из Петербурга товар, произвести его опись и передать на склады. Много времени отнимала бумажная волокита. К себе домой он возвращался уже под вечер. Осип хлопотал с обедом. Большого разнообразия в питании не было. В большом количестве готовилась рыба: треска, палтус, горбуша, семга. Стояло северное лето, изобильное ягодами: друг за другом поспевали черника, малина, брусника и морошка. Осип ухитрялся добывать молоко, но коров на Кадьяке держали мало. Хорошим подспорьем были грибы. Ну и, конечно, варили щи со свежей капустой. Готовить их Осип был мастер. На многочисленных озерах острова водились утки и гуси. Алеуты ловили их сетями. Коробицын приобрел старое ружье, и они с Осипом иногда выходили на охоту, чтобы обеспечить себя птичьим мясом.

По субботам ходили в баню, построенную Барановым специально для служителей компании.

По воскресеньям Коробицын любил бродить по близлежащим окрестностям. На расстоянии 100 сажен от селения располагался небольшой садик. Там был пруд — источник пресной воды для жителей всего селения. Недалеко протекала и бегущая с гор речка. На окраине селения находилось кладбище — несколько десятков простых могил, обложенных дерном и увенчанных деревянными крестами из лиственниц. Коробицыну вспомнилось кладбище в его родном Великом Устюге, где высилось много каменных надгробий и где в небольшой кладбищенской церкви отпевали усопших.

Наступила осень. Зарядили дожди, с моря наплывали туманы. Возвращавшиеся с промысла кадьякцы приносили вести о боевых действиях в Ситке. Со дня на день ждали возвращения «Невы».

Компанейские служители промышляли только котика, получая за каждого зверя деньги. А морских бобров, соболей, куниц, выдр и рысей били алеуты, сбывая их компании за табак, бисер, янтарь, холст, платки, сукно.

Коробицын с любопытством присматривался к алеутам, многие из которых бойко говорили по-русски. Были они невысокого роста, смугловаты. Летом носили камлейки — длинные с узкими рукавами рубашки, а на голове капюшон из тюленьих или бобровых кишок, довольно тонких, прозрачных и надежно защищающих от дождя. Зимой алеуты надевали теплое платье из звериных шкурок (еврашки). У женщин считалось щегольством носить одежду из птичьих шкурок сизоватого цвета. Носили женщины и украшения из бисера — в ушах, носу и губах.

Юрты у алеутов были деревянные, несколько углубленные в землю. В зимнее время посредине юрты всегда поддерживался огонь. Спали и сидели алеуты на медвежьих шкурах. Не все они имели котлы для варки пищи. Вместо котлов нередко использовались сплетенные из кореньев корзины. Рыбу алеуты употребляли в пищу большей частью сырую. Промышленники учили их разводить огороды, а дети алеутов начали посещать русскую школу.

Хотя алеуты и принимали охотно христианство, они не спешили расставаться и с шаманами. Отец Гедеон говорил не раз Коробицыну, что с алеутами надо обходиться осторожно и терпеливо, действуя ласковым увещеванием.

Давала о себе знать проблема, связанная с незаконными женами, союз с которыми не освящен церковью. Но многие из русских промышленников венчались в церкви с алеутками и подавали пример другим — алеуты тоже стали приезжать в церковь венчаться. Обычно после венчания Иван Иванович Бандер приглашал их в свой дом на угощение. Это впечатляло.

Отец Гедеон много времени уделял занятиям с детьми алеутов. В школе было собрано около 100 человек ребятишек. Обучение шло за счет компании.

Как-то Коробицын разговорился с Абросимом Плотниковым, служителем, зачем-то зашедшим в контору. Два года назад Абросим восемь дней охотился с одним алеутом в дремучем лесу. В это время индейцы и напали на Ситку. Он же уцелел, скрываясь в дупле, и сделался почти единственным сторонним свидетелем резни.

Плотников рассказал Николаю Ивановичу, как индейцы атаковали русскую крепость. Они были вооружены ружьями. Крепость стойко оборонялась, но индейцы каким-то образом проникли внутрь, подожгли стоявшие там деревянные избы и, пользуясь своим численным превосходством, взяли крепость приступом. Нападавшие убили всех находящихся в крепости русских и алеутов — мужчин, женщин, детей — и разграбили склад Российско-Американской компании, в котором хранилось две тысячи бобровых шкур.

Плотников был уверен, что к этой резне причастны шесть английских матросов, которых незадолго до этого пират Барбер высадил на острове Ситка якобы за бунт на корабле. Баранов взял их на службу в русский город, так как ему не хватало рабочих рук. Англичане вместе с русскими ходили на охоту за нерпами и сивучами, позже Абросим своими глазами видел их среди индейцев. Плотников считал, что именно они подкупили индейских вождей оружием, ромом, безделушками и побудили их к нападению на крепость.

Абросим Плотников был очень высокого мнения о правителе Баранове и твердо верил, что, вознамерившись вернуть крепость в русское владение, он без победы не вернется.

И вот 4 ноября «Нева» пришла к берегам Кадьяка и принесла весть о том, что над Ситкой снова развевается российский флаг.

Коробицын поднялся на борт судна и обнялся с героями сражения лейтенантами Арбузовым и Повалишиным. Они и рассказали ему о том, как протекало сражение с индейцами.

«Нева» первой подошла к Ситке. Через несколько дней прибыли возглавляемые Барановым четыре небольших компанейских судна: «Екатерина», «Ермак», «Александр» и «Ростислав». Обороняли остров индейцы-«колоши», засевшие в деревянном остроге. Корабли открыли огонь, но ядра не пробивали стены с дальнего расстояния, а ближе подойти суда не могли. И тогда Баранов с Лисянским приняли решение высадить десант. Перестрелка длилась три дня, потом начались переговоры, и индейцы ушли из редута, оставив в нем лишь престарелых женщин, а крепость сожгли.

Баранов принял решение строить новую крепость в версте от прежней и дал ей название Новоархангельск.

В сражении погибли три матроса с «Невы», получили ранения лейтенант Повалишин и восемь матросов. Понесли потери и экипажи судов Баранова, сам правитель был ранен в руку.

Команда «Невы» была возбуждена победой, и рассказы офицеров и матросов продолжались до позднего вечера.

Утром Лисянский вызвал к себе Коробицына и Бандера для отчета, после которого остался доволен проделанной ими работой.

Приближалась зима, шел снег, команда «Невы», готовясь к зимовке, прежде всего расснастила свой корабль и как следует укрепила его. Моряки переселились на берег в избы промышленников. Как отрадно было после столь продолжительного плавания, а особенно после ситкинского похода, ощутить под ногами твердую землю и уют, пусть и скромный, деревянного дома с лавками и печкой. Даже на самом лучшем корабле чувствуешь себя не так.

Зимовка проходила спокойно. Зима на Кадьяке оказалась многоснежной, но не очень холодной. Часто бывали оттепели, и температура ни разу не падала ниже 20 градусов. Коробицын вспоминал устюжские морозы, которые в январе под Крещенье достигали и 40 градусов. Вспомнилось, как его сосед Коля Оконешников добирался от Вологды до Устюга в санях и, несмотря на валенки и тулуп, отморозил себе ноги, как потом оттирали соседа снегом и водкой и спасли-таки — не обезножел.

О зимовке на Кадьяке Коробицын записал в дневнике: «И время провели без дальней скуки».

По приказу из Петербурга, а более по собственному рвению, Баранов заложил на Кадьяке здание для библиотеки. Этой зимой его достроили, и там разместились книги и журналы, привезенные на «Неве». Коробицын с удовольствием читал о путешествиях Джеймса Кука и Жана Лаперуза, «Описание земли Камчатки» Степана Крашенинникова, сочинения Михаилы Ломоносова, басни Ивана Дмитриева. Заглядывали в библиотеку алеуты и эскимосы. Сняв шапки, они сначала топтались в дверях, но затем смелели и, цокая языками, рассматривали выставленную здесь электрическую машину. Однако покрутить ее ручки сами не решались. Рассматривали портрет Суворова («Большой, однако, начальник!»), картины Греза и Уткина.

Даже театральные представления организовали во время зимовки на Кадьяке русские моряки со шлюпа «Нева». На Святки подштурман «Невы» Федул Мальцев выступил в роли мельника и сбитенщика. Под смех зрителей он продемонстрировал свой незаурядный талант и умение перевоплощаться. На Масленицу соорудили ледяные горки и пекли блины. Поставили круглые качели. В праздничные и торжественные дни устраивали фейерверки, на которые собиралось много зрителей, и не только из Кадьяка: приезжали и эскимосы из дальних уголков острова. Алеуты и эскимосы демонстрировали и свои пляски. Плясать они любили и умели, но очень уж, на взгляд русских моряков, кривлялись при этом.

Пришла весна. Растаял снег. Совсем как в далекой России, на проталинах появились подснежники. Горы стали покрываться зеленью. Моряки начали готовиться к дальнейшему плаванию.

Коробицын произвел окончательные расчеты с кадьякской конторой: «Нева» доставила для нее товаров и материалов на сумму 310 тысяч рублей. От нее же на борт судна было принято собольих шкурок, медвежьих кож и моржовой кости на сумму 440 тысяч рублей. Товары уложили на корабле в ящики и бочки: «Для лучшего оных соблюдения и хорошего виду», — так писал Коробицын в дневнике.

Но когда была окончена погрузка товаров, выяснилось, что на «Неве» нужно поставить новый бушприт взамен старого. Эта работа задержала судно на Кадьяке больше, чем рассчитывал Лисянский.

В последних числах мая моряки дали на острове последнее театральное представление, на которое собрались многочисленные жители Кадьяка. Снова лицедействовал подштурман Федул Мальцев. Окончательно оправившийся от раны лейтенант Петр Повалишин читал «Вечернее размышление о Божием Величестве при случае великого Северного сияния»:

Живая и поэтическая картина, нарисованная в стихах Ломоносова, брала за душу.

Коробицын прочитал две басни Ивана Дмитриева: «Магнит и железо» и «Летучая рыба». Моряки улыбались, вспоминая летучих рыб Атлантического океана, особенно им пришлась по душе последняя строчка басни: «Плывя близ воздуха, летая близ воды».

Потом и моряки и алеуты плясали.

А третьего июня поселок собрался на берегу — «Нева» уходила в плавание. После салюта из тринадцати пушек и под крики «Ура!» на корабле подняли якорь и при легком попутном ветре вышли из гавани Святого Павла. «Нева» взяла курс на Новоархангельск, к острову Ситка.

Погода была непостоянна и дождлива. Долго не удавалось поймать свой ветер. До Ситки шли неделю.

Одиннадцатого июня «Нева» вошла в гавань Новоархангельска. Навстречу ей от берега двинулся бот. На носу его стоял, опираясь рукой на пушку, низенький плотный человек в легком суконном кафтане. Черный парик на его голове стягивал цветастый платок. Это был главный правитель Русской Америки Александр Андреевич Баранов, слава которого гремела по всему Тихому океану. Коробицын видел его впервые. Сначала знаменитость показалась ему сутулой и старой, только светлые немигающие глаза глядели пронзительно и остро. Но затем, уже на корабле, и позже, на берегу, Коробицын, беседуя с ним, убедился, как обманчиво это первое впечатление. Баранова как бы сжигала изнутри кипучая энергия, он все время искал ей выход и находил его в деятельности по освоению Русской Америки. Он не знал, что такое страх, и отличался железной выносливостью и терпением.

Родом он был из древнего города Каргополя, у синего озера Лаче. Детство и юность свои по каким-то причинам вспоминать не любил. В 1780 году переселился в Иркутск, где занимался торговлей, выменивая у чукчей и коряков порох, чай и муку на меха и моржовую кость. Но в этом деле ему не повезло, и он разорился. В Охотске Баранов повстречался с Григорием Шелиховым, осваивавшим Алеутские острова. Тот взял его к себе на службу. На утлом шелиховском корабле Баранов отправился к берегам Америки. С ним было около двухсот бесстрашных искателей, в том числе ближайший помощник, мещанин из сухонского города Тотьмы Иван Кусков, будущий герой Русской Калифорнии.

Зиму 1790 года Баранов провел на острове Уналашка, а в следующем году добрался до острова Кадьяк. Здесь в Павловской гавани он основал первую русскую деревянную крепость.

Баранов сам конопатил корабельные днища, самолично изобрел обмазку для сосудов, добывал скипидар, плавил железо из руд Кадьяка и Канайской губы. Он открыл на Аляске каменный уголь и сам испытал его качества.

На суровых землях Северо-Западной Америки один за другим поднимались крепкие крепостные бастионы, сложенные из бревен исполинской сосны. Был основан город Ситка. Русские охотники появились в глубине Аляски.

Затем случилась эта трагедия на Ситке. Баранову долго снились оскальпированные тела русских переселенцев. Потом пришла «Нева», остров удалось вернуть. Баранов возглавлял десант, был ранен. А потом заложил новый город — Новоархангельск.

И вот теперь Баранов вновь на борту «Невы». Он остался обедать на корабле. А его суда стояли в гавани. В новой крепости насчитывалось 20 пушек разного калибра. Караул несли посты вооруженных часовых. Ночью непременно велся обход дозором по всем постам. За упущения Баранов налагал строгие взыскания.

Об этом он рассказал в кают-компании за обедом. И еще о том, что меньше чем за год в крепости появились дома для служителей, торговая компанейская лавка, склады для товаров, кладовые для провизии, кузница, слесарная, баня и многое другое. На расстоянии 100 сажен от селения были заложены корабельные доки.

Баранов выглядел усталым, но быстро оживлялся, начиная рассказывать о перспективах развития Новоархангельска.

Назавтра Лисянский в сопровождении своих офицеров и Коробицына осматривал Новоархангельск. Прямо от гавани дорога вела к площади. В середине ее высился флагшток, на котором поднимали флаг компании в праздничные дни и при входе в гавань судов. Сейчас на флагштоке реял бело-сине-красный флаг с золотым российским гербом.

Обошли и осмотрели поселок, а затем направились к дому Баранова с его конторой. Дом был двухэтажный на высоком фундаменте. За домом виднелся небольшой сад, обнесенный палисадником. Из садика спуск вел к речке, текущей с гор в гавань.

Баранов угостил Лисянского и его спутников отменным обедом: у него в хозяйстве теперь были и коровы, и овцы, и свиньи, и куры. Было и вино, хотя сам хозяин предпочитал водку.

Вспоминали прошлогоднее усмирение мятежной Ситки. Баранов отмечал мужество лейтенантов Арбузова и Повалишина. Лейтенанты смущенно отшучивались, но видно было, что похвалы Баранова им приятны. Рана самого правителя уже зажила, и он о ней почти не вспоминал.

После обеда вышли в садик. Здесь «Пизарро Российский», как называли Баранова американские шкиперы, проводил свой досуг. Коробицын заметил у него на столе «Путешествия Джеймса Кука».

— Когда-то я все сокрушался, что оставил эту книгу в Охотске, — сказал Баранов, не оставив без внимания интерес гостя. — Теперь у меня тут много книг. Спасибо вашей «Неве» и любезному Юрию Федоровичу, — кивнул он в сторону Лисянского.

Среди книг Баранова были и руководства по металлургии и горному делу, пособия по разным ремеслам.

Баранов благодарил Лисянского за доставленные в Новоархангельск запасы продовольствия и надеялся, что будущая зима окажется для жителей крепости не такой голодной, как предыдущая.

На стене в покоях Баранова висели портрет Суворова и панцирь, в котором он пускался в опасные предприятия раньше, подобно Ермаку. Да и Коробицыну показалось, что в их облике есть что-то общее.

Посмеиваясь, Баранов показал гостям и драгоценный плащ из перьев тропических птиц — одеяние королей и высоких вельмож Сандвичевых островов. Это был подарок его друга, гавайского короля, в гостях у которого Баранов побывал.

Пока «Нева» стояла в Ситке, ее трюм загрузили пушниной и начали готовиться к отплытию.

В один из июльских дней съездили с Барановым на развалины прежней Новоархангельской крепости. Там увидели только остатки строений, уцелевшие от пламени, обугленные и заросшие крапивой и лопухами. Баранов приказал слугам захватить с собой корзины с провизией. Там, среди печальных развалин, и пообедали. Помянули жителей Ситки, павших от рук индейцев и англичан.

— Рядом здесь по-прежнему опасные соседи, — говорил Баранов. — Индейцы тоже построили себе новую крепость в проливе Чатома. А так как по проливам ходят суда американцев, то ситкинские индейцы меняют у них бобров на ружья и порох. Опасные соседи!

— Что же вы, Александр Андреевич, полагаете нужно делать? — спросил Лисянский.

— Хотим все же с ними договориться миром, — ответил Баранов. — Вот недавно послали к индейцам переводчика, пригласили их в гости. В гости-то они ездят с удовольствием, — Баранов усмехнулся. — Пляшут, водки просят, поют. Если сам тойон приезжает, то его выносят из лодки на ковре…

Моряки и сами в этом убедились. В один из дней тойон приехал на корабль. Плясал на шканцах. Его поили водкой и чаем. И то и другое он пил с удовольствием. Говорил о своей любви и приверженности к россиянам. С ним был и его сын, толстенький мальчуган, стеснительный, но и любопытный. Моряки показали ему корабельное хозяйство. Тойона это тронуло, и он благодарил моряков за внимание к сыну. Перед отъездом с корабля тойон опять принялся плясать.

— Если три индейца вместе, они обязательно заведут пляску, — сказал удивленному этими бесконечными плясками Коробицыну лейтенант Повалишин.

Тойону дали перед отъездом выстрелить из корабельной пушки. Он остался очень доволен.

На берегу переговоры продолжились у Баранова. Правитель сделал все возможное, чтобы убедить тойона в необходимости жить в мире.

Баранов подарил тойону медный российский герб, убранный орлиными перьями и лентами. Тойон уехал со старшим сыном и обещал прислать младшего.

В один из погожих летних дней Лисянский с небольшой группой, в которой были лейтенант Повалишин и Коробицын, отправились на боте на берег. Им хотелось побывать на горе Эгком, возвышавшейся над островом Ситка. К берегу пристали в небольшой губе против острова Мысовского. Нашли живописное место под утесом, где расставили палатки и развели огонь. Берег был глинистый, усыпанный кусками лавы. На утесе стояли высокие ели. На солнечных полянах рос дикий полевой горох и клубника.

Вечером долго сидели у костра, смотрели на море, на высокое звездное небо и вспоминали далекую Россию. Коробицын думал о том, что, только когда «Нева» придет в Кантон и встретится там с «Надеждой», может быть, он получит какое-то известие о родителях и об Устюге. Ведь «Надежда» должна была зайти на Камчатку и забрать почту и для моряков «Невы». На темном небе сияли звезды, а далеко от берега на какой-то рыбачьей лодке, задержавшейся в море, мерцал огонек.

Утром, несмотря на туман, все же пошли на гору Эгком. С собой взяли только хлеб и воду. Вверх по склону вела еле заметная тропинка, которую то и дело пересекали овраги и частый колючий кустарник. Путь оказался неблизким, к вечеру утомились и стали готовиться к ночлегу. Сделали два больших шалаша из ветвей американского кипариса. Разожгли костер. Ночь наступила холодная, поддерживали костер и укрывались корой и ветвями, которые загодя наломали. А утром их догнали четыре служителя Баранова с продовольствием. Подкрепившись, около одиннадцати часов двинулись вперед. Пересекли два оврага, в них еще лежал снег, подтаявший с боков и усыпанный хвоей.

Во втором часу дня достигли вершины горы. Эта вершина представляла собой чашу, засыпанную снегом. Заложили среди камней глиняный кувшин с бумагой, в которой перечислялись имена всех бывших здесь.

С вершины горы открылся величественный вид на острова, проливы. На севере виднелся американский материк. Коробицына поразило, что облака как бы проплывали под ними. Это было непередаваемое ощущение.

«Неисповедимо могущество Творца Вселенной!» — записал он позже в дневнике.

По вершине были разбросаны куски тяжелой черной и легкой красной лавы. Черная лава при ударе о железо искрила. Красная лава была похожа на пемзу. Кусков серы не нашли.

Двадцать пятого июля вернулись на корабль.

Весь август занимались ремонтом судна. Из Охотска прибыл в Новоархангельск корабль «Елисавета». По пути он заходил на остров Уналашка и забрал пушнину, которая и была перегружена на «Неву», уже готовую к отплытию. «Елисавета» привезла известие, что корабль «Надежда» возвратился из Японии на Камчатку. Николаю Резанову не удалось выполнить своих посольских задач в Японии, хотя «Надежда» пробыла там целых полгода. От Камчатки шлюп «Надежда» отправился в Кантон, а посланник Резанов собирался посетить Русскую Америку, а потом отбыть в Петербург через Сибирь.

Узнав, что Крузенштерн уже на пути в Китай, заторопился с отплытием и Лисянский. Позже он узнал, что совсем немного «Нева» не дождалась прихода судна «Мария», и потому он не встретился в Новоархангельске с посланником Резанова.

Когда «Нева» отплывала из гавани Новоархангельска, Резанов уже инспектировал остров Кадьяк.

«Нева» подняла якорь днем 20 августа и пошла проливом между островов, лежавших у Новоархангельска. Выйдя из гавани, корабль салютовал крепости девятью выстрелами. Она ответила таким же количеством выстрелов. Взяли курс на Кантон.

На борту «Невы» находились четверо мальчиков, родившихся от русских промышленников и алеуток. Их везли в Петербург для обучения мореходству. Команда «Невы» взяла над ними опекунство и с удовольствием показывала им корабль, отвечала на их вопросы.

Коробицын обсудил с Лисянским рацион команды на время дальнейшего путешествия. В Новоархангельске было наквашено 60 ведер щавеля, заготовлено несколько бочек моченой брусники и брусничного сока. Эти продукты решили включить в ежедневный рацион, памятуя о необходимости бороться с цингой. Лисянский поручил Коробицыну подготовить распоряжение: пять дней варить щи с солониной и щавелем, а два дня — горох с сушеным бульоном; на столы ставить, не скупясь, горчицу и уксус; в воскресенье и понедельник выдавать по кружке пива, в четверг — бруснику или брусничный сок; в завтрак поить чаем.

Больных на корабле не было, и это радовало не только доктора, но и Коробицына, отвечающего за питание команды.

Через несколько дней пути увидели в море котиков. Повалишин предположил, что где-то недалеко должен быть островок, так как котики далеко от берега не плавают. Но из-за недостатка времени искать неизвестный островок не стали. Погода была непостоянная, пасмурная и сырая.

Как-то на корабль залетела небольшая птичка и уселась на брам-рее^[14]. Очень уж любопытно было ее увидеть здесь, среди океана, и матросы поймали ее. Была она величиной с маленькую чайку с серым оперением. На ноги она не становилась, а только сидела. И матросы отпустили ее в океанский простор.

Лисянский вел корабль по такому пути, где до него другие суда океан не бороздили. День за днем, неделя за неделей — только волны да небо. С каждым днем становилось все жарче, хотя уже наступил октябрь.

3 октября поздно вечером все находившиеся на корабле почувствовали сильный толчок. Коробицын поспешил на палубу. Там уже были и все офицеры и Лисянский.

«Нева» села на мель. Капитан отдал команду: «Спустить все паруса!»

Арбузов, стоявший рядом с Коробицыным, пояснил, что это делается для того, чтобы корабль не перевернуло ветром. Бросили лаг, глубина была всего две сажени, а грунт каменистый. Корабль стал крениться на правый борт.

Сбросили в море все двенадцать пушек, предварительно привязав к ним поплавки. Но это не помогло. Тогда спустили на воду все шлюпки, привязали их к корме корабля и, гребя что есть мочи, старались стащить «Неву» с мели. Но корабль не двигался, хотя матросы на веслах менялись каждые четверть часа. И лишь под утро, когда с приливом вода стала подниматься, удалось сняться с мели.

С рассветом увидели в полутора милях от корабля берег. Вся поверхность воды до него была усеяна торчащими из воды камнями, которые грозили кораблю гибелью. В то же время остров служил ему защитой от бурунов.

Налетевший неожиданно ветер снова посадил корабль на мель. И только через день окончательно снялись с нее, и вышли в море, где и стали на якорь.

Коробицын записал в дневнике, что никогда в жизни не испытывал такой радости. С облегчением вздохнула и вся команда «Невы». Выловили из воды пушки и другие предметы, сброшенные на поплавках в воду, и команда смогла отдохнуть после изнурительной работы.

Утром 5 октября сели в ялик и переправились на остров. Коробицын участвовал в этой поездке и потом подробно описал ее в дневнике.

На усыпанном камнями берегу обнаружили много тюленей. Двух животных убили из ружья и еще двух — крюком. Поднялись на высшую точку острова. Грунт на нем был песчаный, но подальше от берега росла трава. А вот деревьев найти не удалось. Длина этого небольшого острова составляла всего две, а ширина полторы мили.

На острове гнездилось много птиц: чайки, утки, кулички. Они совершенно не боялись человека и даже садились на головы и плечи моряков. Их можно было ловить руками. Гнезда они устраивали в норах, вырытых в песке. В эти норы Коробицын несколько раз провалился по колено.

В воде у берега плавали небольшие черные и золотистые рыбки, не более четырех дюймов в длину. Матросы пытались их ловить, но безуспешно, а рыболовных снастей с собой не захватили.

Возвратились уже после полудня по сигналу с корабля с четырьмя тюленями и десятью черепахами. Свежее тюленье мясо пошло в пищу команде, а из черепах повар приготовил для офицерского состава суп. Правда, суп этот оказался горьковатым на вкус и с неприятным запахом, и есть его не стали. Матросы же ели тюленье мясо с большим аппетитом.

Так как остров этот на картах не значился, его, по настоянию команды «Невы», назвали островом Лисянского. В центре острова воткнули в землю шест, под ним зарыли бутылку с письмом о том, кем и когда сей клочок суши был открыт.

И «Нева» двинулась прочь от этого опасного места. Через несколько часов «остров бедствия», как назвал его Коробицын, уже скрылся из вида.

Погода стояла мрачная. Пронесся бурун. Несколько раз за ночь ложились в дрейф.

Лисянский сказал, что где-то здесь, по словам английских шкиперов, должна быть подводная банка, но морская хмарь не позволила точно определить ее местонахождение.

Видели летучих рыб. А более, как записал Коробицын в дневнике, до начала ноября ничего примечательного не случилось.

4 ноября прошли Маршалловы острова. На их берегах росли кокосовые и банановые деревья, паслись стада рогатого скота и свиней.

— Некоторые из этих островов необитаемые, — рассказывал Повалишин. — И стада, которые мы видели, дикие. Острова были разорены испанцами, которые и сейчас приезжают сюда на судах, бьют скот, а мясо сушат и отвозят на обжитые ими острова.

Несколько дней дул попутный ветер и «Нева» споро двигалась к Китаю. Но 11 ноября разразилась страшная буря. Сильный вихрь нес волны стеной, сверху в море обрушивался сплошной ливень. День нельзя было отличить от ночи. На подветренной стороне палубы выломало два щита. В море смыло трех матросов, но они успели схватиться за брошенные им веревки и чудом спаслись от разъяренной стихии. Сорвало и унесло в море ялик. Вода залила трюм, и ее непрерывно откачивали помпой в три смены. Люди совсем обессилели, почти сутки они работали без пищи и отдыха.

С четырех часов пополудни вода в трюме пошла на убыль, буря начала утихать, и к полуночи стало полегче. Корабль выпрямился. А к утру шторм прекратился окончательно. Подняли паруса и вновь пошли намеченным курсом.

Но утром для Коробицына начались неприятности: когда открыли люки, из трюма пошел пар с неприятным запахом. Запах, как установили, был от сопревших пушных товаров. Они подмокли в левой части корабля. От тяжелого смрадного воздуха у спустившихся в трюм людей разъедало глаза, больше пятнадцати минут в таком зловонии никто находиться не мог. Побывавшие в трюме страдали от головной боли. Отсеки, где хранилась попорченная пушнина, проветривали, на палубе корабля держали жаровни.

Груз в трюме разбирали несколько дней. Коробицын составил опись погибшего товара, который затем, согласно его данным и по решению специально созданной комиссии, сбросили в море. Это были шкурки морских котиков, бобров, соболей, песцов, лисиц, норок. Убыток составил более 80 тысяч рублей.

Часть груза подсушили на палубе, перепаковали и снова спустили в трюм, который после очистки и проветривания был признан пригодным для хранения ценного товара.

За всеми этими хлопотами Коробицын и не заметил долгого пути, и 18 ноября был очень удивлен, когда лейтенант Арбузов крикнул ему: «Николай Иванович, однако ж, Китай на горизонте!»

Глава VI. В Китае

Скоро уже и без подзорной трубы можно было увидеть лежащие при Кантонской бухте острова, между которыми сновало множество мелких китайских судов. «Нева» легла в дрейф. Ждали лоцмана.

На следующий день утром на «Неву» прибыли китайский чиновник и лоцман. Моряки с интересом разглядывали их. О китайцах они знали мало: слышали, что Пекин — самый большой город в мире, что китайцы молятся в странных храмах — пагодах, что они делают замечательную посуду из фарфора. Ну а что китайцы — самый вежливый народ в мире, моряки убедились, наблюдая за лоцманом и чиновником. Лоцман, например, так низко поклонился капитану Лисянскому, что чуть не коснулся лбом палубы.

Китайцы сообщили, что другой русский корабль «Надежда» уже несколько недель стоит на якоре в Макао. Лисянский приказал сразу же отправить туда шлюпку с известием о прибытии «Невы» в Китай: он прекрасно понимал, что Крузенштерн тревожится о судьбе «Невы».

21 ноября в семь часов вечера «Нева» бросила якорь у острова Макао. Кругом, куда ни кинешь взор, поднимались мачты судов.

Утром на следующий день Лисянский с офицерами и Коробицыным поехали на шлюпе на берег в город, где разыскали Крузенштерна. Капитаны обнялись, а Коробицын был очень рад снова увидеться с компанейским приказчиком с «Надежды» Федором Шемелиным, который был с Крузенштерном.

Крузенштерн рассказал, что, поскольку «Надежда» прибыла под военным российским флагом, идти в Кантон ей не разрешили. Но главная причина для огорчения заключалась в том, что на корабле «Надежда» не было для кантонской торговли никаких товаров.

23 ноября Крузенштерн передал командование «Надеждой» лейтенанту Ратманову, а сам вместе с Лисянским и Коробицыным отправился на «Неву», чтобы идти на ней в Кантон. В 11 часов на «Неве» подняли якорь, и она медленно двинулась по реке Тигрис^[15] к Кантону. Сначала шли под парусом, а затем на буксире, который состоял из десятка китайских лодок.

По реке двигались очень медленно, почти трое суток и наконец прибыли на место якорной стоянки. Там находилось несколько английских, датских и американских судов.

На корабль прибыл из Кантона таможенный мандарин^[16] и сделал запись о прибытии российского торгового корабля. В тот же день Крузенштерн и Лисянский уехали на шлюпке в Кантон. Лисянский возвратился из Кантона на «Неву» с договоренностью о размещении пушных товаров в портовых складах. Выгрузка товаров с корабля производилась четвертого и пятого декабря. На берег их перевозили на четырех китайских ботах.

Пятого декабря уехал с Лисянским в Кантон и Коробицын. При разгрузке товаров из ботов в порту присутствовал таможенный мандарин.

В последующие дни, почти целую неделю, занимались разборкой пушнины, раскладывали по сортам, по качеству, по внешнему виду. Так как россияне были в Кантоне в первый раз, то для организации торговли пригласили опытного английского агента Билля, положив ему плату в размере пяти процентов от реализованных товаров.

Тринадцатого декабря («День-то ведь несчастливый!» — заметил кто-то из моряков) пришли восемь китайских купцов. Смотрели товары, кланялись, говорили о чем-то между собой. Потом потребовали, чтобы русские согласились получить плату за половину товаров чаем. Это обескуражило людей с «Невы», и они, естественно, на это не согласились. Правда, позже, по здравом размышлении, пришли к выводу, что это не так уж и плохо, ибо чай в Китае очень дешев. Через некоторое время удалось договориться о том, чтобы китайцы уменьшили часть оплаты чаем за российские товары.

Пока велись переговоры с китайскими купцами, на рейд Кантона пришла и «Надежда». Хотя Макао и Кантон расположены почти рядом, этот короткий путь был небезопасен. Здесь бесчинствовали корсары на джонках с парусами из рогожи. Они грабили купеческие суда среди бела дня. Причиной морского разбоя был разительный контраст нищеты простых китайцев и сказочной роскоши богачей Макао и Кантона.

Коробицын и Шемелин жадно изучали Кантон, ходили по торговым рядам, интересовались ценами на товары, приглядывались к китайцам. Их поражало обилие нищих.

Свои впечатления Коробицын заносил в особый раздел дневника, который он озаглавил «Примечания китайского портового города Кантона».

Он отмечал, что Кантон расположен на левом берегу реки Тигрис, на низменном месте. Улицы в городе узкие, в каждом доме с фасада — торговые заведения и разные мастерские, продуктовые лавки. Снаружи жилых покоев и не видно. Город похож на нескончаемые торговые ряды. Красивый вид ему придают лишь европейские фактории, расположенные по берегу Тигриса. Китайские же дома более похожи на огромные кладовые или пакгаузы.

Из китайских зданий европейца поражают лишь пагоды. Они находятся на холмах, насчитывают до девяти этажей и представляют собой восьмиугольные сооружения с окнами во всю вышину этажа. Внутри пагод находятся богато изукрашенные идолы странного для россиян вида.

С моря Кантон защищен каменными укреплениями, которые оснащены артиллерийскими батареями. Батареи стоят и на островах реки Тигрис.

Но специально интересовавшийся этими укреплениями лейтенант Арбузов говорил, что они не гарантируют безопасности в случае нападения неприятеля. Да и обращаться с артиллерийскими орудиями китайцы не умеют. Арбузов убежден, что сухопутные и морские силы Китая, несмотря на многочисленность, не способны противостоять и небольшому числу хорошо вооруженных и подготовленных к боевым действиям врагов. Да и морские суда китайцев не могут нести много орудий. Строятся они на разный манер (Арбузов насчитал около 50 типов судов), но среди них нет ни одного хорошо приспособленного к морским плаваниям.

Казенные строения и дома начальников отделены от города каменной стеной, и туда вход европейцам запрещен. Простой народ живет в ужасающей бедности. Многие семейства китайцев ютятся на лодках из-за недостатка земли в Кантоне. Основное средство к их пропитанию — рыбная ловля. Толпы китайцев ищут работу на кораблях у европейцев. Да и получив плату за свой труд на кораблях, большую часть ее они должны отдавать мандаринам. Посему часто вспыхивают бунты и процветает пиратство.

Во время пребывания россиян в Кантоне на предместья города напали жители Ландронских островов. Китайская эскадра захватила несколько лодок противника. Всем захваченным грозила смертная казнь. «Им в скором времени отрубят головы», — сказал русским морякам англичанин Билль.

Помогая Коробицыну и Шемелину, Билль часто отлучался, так как через него шел большой оборот комиссионной торговли китайцев с Индией.

Англичанин же рассказал Коробицыну, что обширную торговлю с Китаем имеют Соединенные Штаты Америки. В Кантоне находится американский консул. Свою факторию здесь имеет и Латинская компания. Португальское купечество осело в Макао. Французы и испанцы из-за войны с Англией свои торговые дела в Кантоне прекратили. Китайцы ведут себя с европейцами надменно, кичатся, считают, что, торгуя с европейцами, делают им большое одолжение. На европейские товары в Китае большая пошлина.

— Наглый политический грабеж! — сказал Лисянский.

Вся коммерция в Китае сосредоточена в руках тринадцати китайских гоп-купцов, имеющих от правительства привилегию. Всем остальным приходится покупать европейские товары уже у них.

Один из таких купцов прибыл на «Неву», долго осматривал пушнину, делал вид, что товар ему не нравится, хотя в Кантоне давно уже все знали, что русские привезли меха необыкновенной ценности. Он должен был поручиться перед властями за поведение русских, и все колебался, стоит ли ему это делать. Мандарины требовали от него большую взятку.

Вот что записал по этому поводу капитан-лейтенант Лисянский: «Кантонские начальники вместо надлежащего наблюдения за порядком торговли, весьма выгодной для их государства, заботятся только об изыскании способов грабежа для своего обогащения. Во всей Китайской империи существует полное рабство. Поэтому каждый принужден сносить свою участь, как бы она ни была горька. Первый китайский купец — не что иное, как казначей наместника или таможенного начальника. Он обязан доставлять тому или другому все, что только потребуется, не ожидая никакой платы. Иначе его спина непременно почувствует тягость вины. В Китае никто не избавлен от телесного наказания. Мало того, каждый может наказывать, как ему вздумается, всех, кто ниже его по сословию. Всякий государственный чиновник имеет право наказывать бамбуком младшего после себя, а император предоставил себе честь наказывать своих министров».

17 декабря Билль приехал на «Неву» и привез согласованные с китайскими купцами цены на пушнину. Они были маловыгодны, но ничего другого, как соглашаться, не оставалось. Все же предприняли еще одну, последнюю попытку повысить цены, но это удалось сделать только в отношении морских бобров высшего качества. Их китайцы покупали по цене семнадцать пиастров за штуку. Часть товара по решению Крузенштерна и Лисянского решили оставить для России.

Меха из Аляски были проданы за сто девяносто тысяч пиастров. Конечно, ни в одном европейском порту выручить за них такую цену не удалось бы. И все же у Коробицына осталось какое-то недовольство от торговли с китайцами. Если бы корабли не спешили возвращаться в Россию, возможно, был бы смысл поторговаться еще и увеличить цены. Но и то, что они выручили за пушнину, говорило в пользу торговли Российско-Американской компании с Китаем.

На российские корабли стали завозить с берега тюки с китайским чаем, фарфор, жемчуг, различные ткани, специи.

Наступил январь. Он был не совсем обычным для южного Китая. Северный ветер принес морозы. Не привыкшие к ним местные жители сильно страдали от холода.

Коробицын сидел над подсчетами доходов от закупки товаров и издержек. Значительные суммы ушли на пошлину с пушных товаров, на комиссионные Биллю, на плату за обмер кораблей, за факторию. А еще нужно было выдавать жалованье офицерам и закупать провизию. Коробицын тяжело вздыхал.

В китайских лавочках продавалось множество изделий из дерева, камня и кости. Вещицы эти были мастерски сделаны. Например, на скорлупе грецкого ореха искусные ремесленники вырезали целые группы фигур в разных положениях, процессии,храмы, дома, беседки. В ювелирных лавочках переливались всеми цветами радуги изделия из золота и серебра с вставленными в них драгоценными камнями. Коробицыну вспомнились великоустюжские мастера чернения по серебру, финифти, просечному железу. И он подумал, что их изделия здесь, пожалуй, тоже нашли бы сбыт.

Бродя по улицам Кантона, переходя из лавочки в лавочку, присаживаясь на скамейки в садиках, Коробицын приглядывался к жителям городских кварталов и убеждался, что китайцы — живой и деятельный народ. На улицах стоял шум, все находилось в движении, слышались крики и многолюдный говор. Прохожие были одеты чисто и опрятно. Коробицын пригляделся к многочисленным носильщикам и понял, что в них обратило на себя его внимание. Если они, например, тащили кирпичи, то не прижимали их к себе, и потому их одежда не пачкалась. На плечах у них лежало бамбуковое коромысло, которое служило опорой двум дощечкам, на которых и лежал груз. Встречных прохожих носильщики предупреждали криком.

Одни китайцы были обриты наголо, другие — с тщательно заплетенной косой. На их головах ловко сидели маленькие шляпы, но многие ходили без головных уборов. Прямо на улице можно было увидеть цирюльника с небольшим деревянным шкафчиком, где находились его инструменты. Для клиентов у него была специальная лавочка. Тут же на улицах продавали разнообразные кушанья.

Случались и досадные происшествия. Когда начали свозить на корабли ящики и тюки с чаем, на берегу появились китайские солдаты и оцепили груз. Явившийся на «Неву» китайский офицер долго кланялся Лисянскому, заявил на чистейшем английском языке, что он действует по распоряжению наместника, и показал капитану указ — лист бумаги, исписанный китайскими иероглифами с большой печатью в углу. Все объяснения, что товары куплены и за них заплачено, офицером не принимались. Вызвали представителей купеческой гильдии с переводчиком, но и они ничего не могли сделать, указ наместника их гипнотизировал. И тогда Лисянский попросил переводчика сказать китайцам, что он будет защищать свои товары любыми средствами, вплоть до стрельбы из пушек, ядра которых вполне могут пробить крышу на дворе наместника.

Китайцы уехали, а через несколько дней осада с товара была снята.

Последние дни перед отплытием, когда все грузы находились уже на борту и ждали лишь разрешения на выход кораблей из гавани, россиян пригласил в гости один из самых знатных китайских купцов. К нему поехали оба капитана, офицеры и Коробицын с Шемелиным.

Приняли их в саду с беседками. Пол в беседках был выложен кирпичом. В саду — искусственные утесы и груды камней, как в дикой природе. В беседках расставлены столики и стулья, у входа в каждую — диван. Стены увешаны белой шелковой тканью, ткань разрисована фонариками. Чай подавали в фарфоровых чашках с крышечками. Одну такую чашку Коробицын привез из путешествия в Устюг и пил из нее дома чай.

Купец-китаец показал гостям свой дом, который, собственно говоря, и состоял из множества беседок. Даже спальня представляла собой двухэтажную беседку, только вместо дивана здесь стояла кровать с тонким тюфяком.

Поразило россиян и то, что китайцы не имеют простыней и наволочек. В теплое время они спят на рогожках, в холодное — на сукне, раздеваясь до рубах.

За обедом у купца подавали напиток из сарацинского пшена, суп из птичьих гнезд, множество соусов. На столе лежали костяные палочки для еды и бумажные салфетки.

Это был последний выезд русских моряков в Кантон. На следующий день им привезли пропуск на выход из гавани, и корабли «Надежда» и «Нева» стали готовиться к выходу в открытое море.

«28 января 1806 года в 10 часов утра подняли якорь и пошли по Тигрису буксиром», — так записал Коробицын в своем дневнике.

Выйдя в Кантонскую бухту, сразу же стали на якорь: ветер был неблагоприятный. И лишь 1 февраля, когда ветер изменился, оставив за кормой предместья Кантона и город Макао, корабли россиян начали плавание по Китайскому морю. Веял тихий ветер, стояла ясная погода. Путь лежал домой, в Россию.

Глава VII. Дорога домой

Для возвращения домой Крузенштерн и Лисянский избрали путь через Индийский океан, мимо мыса Доброй Надежды — южной оконечности Африки. Путь этот был уже хорошо известен мореплавателям.

Руководствуясь приобретенным опытом, капитаны договорились: если корабли потеряют друг друга, то встретятся на острове Святой Елены в южной части Атлантического океана.

14 февраля при благоприятном ветре «Надежда» и «Нева» пересекли экватор в третий раз и снова оказались в южном полушарии. 21 февраля они вышли из Китайского моря в Индийский океан Гаспарским проливом^[17]. Здесь произошло печальное событие: умер матрос Коноплев, и тело его, по флотскому обычаю, опустили в море.

Индийский океан встретил корабли ясной погодой. Под знойным небом он лежал величественный и сверкающий. За кормой следовали беломраморные акулы, пожиравшие всякие отходы с кораблей. Иногда встречались кашалоты, и тогда все свободные от вахты члены экипажа высыпали на палубу. Интересно было посмотреть на морды кашалотов, черные и несуразно-тупые. Опять появились летучие рыбы. Они выпрыгивали из воды и, сверкая чешуей, неслись над поверхностью океана на своих длинных и острых, как ласточкины крылья, плавниках. Пролетев сажен тридцать-сорок, эти рыбы падали, поднимая мелкие брызги. Иногда они оказывались не в воде, а на палубе, и тогда матросы бросались ловить их руками или рубахами.

И опять вызывало всеобщее изумление то, что после экватора солнце шло не слева направо, а наоборот. И опять кто-то из матросов сказал: «Вот чудо! Выходит, как будто солнце с запада поднялось». И лейтенант Повалишин опять объяснял:

— Дело в том, что воображаемая дуга солнечного пути, загибающаяся с востока на запад, осталась от нас к северу. Вот почему и кажется, что теперь светило наше идет в обратную сторону, как бы катится против часовой стрелки. Это свидетельствует, что когда-то часы были солнечными, а впоследствии по их образцу начали делать механические, пружинные. Отсюда вывод: первые часы появились в северной половине земного шара.

Днем команду мучил тропический зной. К обеду солнечные лучи падали отвесно, матросы быстро начали худеть. И спать переселились на верхнюю палубу. Здесь по ночам было сносно. Тропические звезды, крупные и малые, мерцающие разноцветными оттенками, струили на людей свой тихий и успокаивающий свет.

Однажды Коробицыну не спалось, и он на рассвете вышел на палубу. Рассвет рождался в торжественной тишине. В глубине бледно зеленеющего неба гасли звезды. Океан еще не проснулся, но уже румяно улыбался. Вот радостно заструились, пронизывая соленый воздух, первые лучи солнца. Через минуту все изменилось: весь простор налился васильковой синью, зеркальная равнина расплавилась в ярком блеске. Начинался очередной день в океане. Их было почти шестьдесят, когда корабли шли вместе. А затем, когда 3 апреля утром прошли меридиан Санкт-Петербурга и как бы замкнули маршрут путешествия вокруг света, погода вдруг испортилась, и в этот пасмурный и дождливый день корабли опять потеряли друг друга. На «Неве» палили из пушек, а вечером запустили фейерверк, но «Надежда» не откликнулась. «Нева» продолжала путешествие в одиночестве.

По мере приближения шлюпа к мысу Доброй Надежды, южной оконечности Африканского материка, становилось прохладнее — сказывалось холодное течение, идущее из Южного Ледовитого океана. Навстречу катилась крупная зыбь. На подступах к берегам Африки «Неву» окружили живые трепещущие облака. Добрый знак! Это были стаи радужных бабочек, гонимых ветром от африканской земли.

Знак действительно оказался добрым! Погода благоприятствовала россиянам. Ведь когда-то южная точка Африки называлась Мыс Бурь, и она вполне отвечала этому названию — здесь часто бывали сильные штормы.

10 апреля «Нева» обошла мыс Доброй Надежды. Исполинские скалы, почти совсем черные, моряки шлюпа увидели только издали. Исхлестанные ветрами, они походили на зубцы громадной крепости, ограждающей южный берег Африки. Лисянский принял решение плыть до Европы, не заходя ни в один порт. Это можно было считать заявкой на своеобразный рекорд, ибо до него еще ни один капитан не осуществлял такого плавания. Шлюп «Нева» находился в прекрасном состоянии, запасов свежих продуктов и пресной воды на нем было достаточно, и Лисянский захотел продемонстрировать всему миру доблесть и умение русских моряков, зрелость русского флота. Он даже решил не заходить на остров Святой Елены, хотя там его и ждал Крузенштерн.

29 апреля прошли экватор, а через месяц Азорские острова. Возле них встретили несколько английских судов, от которых и получили сведения о войне с Францией. К счастью для россиян, французских военных судов они не встречали.

Конечно, Коробицыну пришлось ломать голову над рационом питания команды. На завтрак обычно пили чай. На обед и ужин ели суп с солониной. Кроме того, по воскресеньям и четвергам полагалась каша с патокой, а по вторникам и пятницам — каша с бульоном. По понедельникам и средам подавалась зелень с уксусом. По мере приближения к Европе стали ощутимы трудности с пресной водой. И Лисянский утвердил расход не более 110 ведер в сутки — для питья, на чай, на суп. Пришлось уменьшить количество воды для офицеров. И даже капитан получал не более трех с половиной ведер в сутки.

Но команда была здорова и бодра духом: близилась встреча с Родиной.

3 июня в четыре часа пополудни наблюдали солнечное затмение. Оно продолжалось более часа. Коробицын записал в дневнике: «Затмение началось с нижнего края и занимало третью часть солнца, во время которого солнце имело вид сероватой луны бледноватого цвету, а затмившаяся часть солнца совсем казалась черной».

Пожалуй, солнечное затмение было последним ярким впечатлением от Атлантики, полученным членами экипажа «Невы» на обратном пути домой.

16 июня «Нева» вошла в пролив Ла-Манш и в девять часов вечера остановилась на рейде английского города Портсмут. Бросили якорь.

Портсмут — каменный город на низменном острове. Защищен с моря укреплениями, в которых находятся артиллерийские батареи. Его окружает земляной вал с бастионом. Есть канал, четыре кирхи, адмиралтейство.

Море, матросы, корабли и адмиралтейство накладывали на город свой особый отпечаток, такой же, как в Кронштадте. Только, пожалуй, здесь было полюднее.

17 июня Лисянский уехал в Лондон к находящемуся там российскому министру, предоставив своим подчиненным две недели отдыха.

Первые дни Коробицын запасал провизию для последних недель плавания и все же находил время для того, чтобы побродить по английскому городу, почувствовать под ногами твердую землю. Дома, магазины, торговля, народ — все это было как-то уже непривычно после стольких месяцев, проведенных в море. Но душа радовалась. Главное, все понимали, что скоро, скоро они будут дома.

В Портсмуте впервые увидели шотландских солдат. Они стояли на часах в ярких, блестящих костюмах, но вместо панталон на них были юбки из клетчатой шотландской материи. Их голые колени вызывали смех матросов «Невы».

В Англии экипаж «Невы» жадно прислушивался к известиям о войне с Францией. Русские моряки радовались, что им удалось благополучно достигнуть берегов дружественной Англии без особых опасностей. Лисянский возвратился из Лондона и сообщил, что до Дании «Неву» будет сопровождать английский восемнадцатипушечный корабль.

1 июля подняли паруса, а через день вышли из Английского канала. Еще через день вошли в Немецкое, или Северное, море. 16 июля прибыли на уже знакомый Ельсинарский рейд, распрощались с английским сопровождением и дальше уже пошли сами.

Балтийское море и небо встретили россиян пасмурной с туманом погодой. Плавание здесь казалось не столь приятным, как в южных морях. Давало о себе знать и «нетерпение увидеть любезное Отечество», как выразился Коробицын в дневнике. Поэтому всякая задержка из-за отсутствия благоприятного ветра вызывала большое неудовольствие и раздражение.

Каждый час казался непомерно долгим! И наконец 23 июля в восемь часов утра взорам мореплавателей открылась панорама Кронштадта. С неописуемым восторгом команда кричала «Ура!».

«Тогда всякий с восторгом и чувствительностью приносил благодарение Всевышнему вождю, управляющему плаванием нашим», — так торжественно записал Коробицын в дневнике своем.

На якорь встали в полумиле от гавани и салютовали с корабля тринадцатью пушечными выстрелами, на что крепость ответила тем же числом выстрелов.

Стены гавани были заполнены множеством зрителей, восторженно и шумно приветствовавших мореплавателей, а корабль окружили тотчас же многочисленные шлюпки.

В десять часов утра Лисянский с Коробицыным уехали на шлюпке к главному командиру Кронштадтского порта адмиралу П. И. Ханыкову, который сердечно их приветствовал и поздравил с благополучным завершением кругосветного плавания. Оттуда Лисянский отправился к морскому министру, а Коробицын на предоставленной ему казенной шлюпке отправился в Санкт-Петербург в Главное управление Российско-Американской компании с известием о прибытии в родные пенаты.

И как же забилось сердце Николая Ивановича, когда он снова увидел старинное здание на Набережной Мойки, у Синего моста, где помещалось Главное правление компании.

Был час пополудни. Коробицын сразу же пошел в кабинет директора компании Михаила Матвеевича Булдакова. Они обнялись, и Коробицын начал рассказывать о путешествии и отвечать на вопросы, задаваемые директором, которого интересовало буквально все, но, прежде всего, конечно, успехи в торговле пушниной. Они просидели несколько часов за беседой, пили чай. Булдаков бегло просматривал отчеты Коробицына, и они все разговаривали, разговаривали…

Михаил Матвеевич недавно побывал в Великом Устюге, видел родителей Коробицына в полном здравии. Булдаков, как и Коробицын, очень любил свой родной город. У городского головы Великого Устюга Ивана Осиповича Булдакова (родственника Михаила Матвеевича) возникли сложности с утверждением нового плана города, и Михаил Матвеевич, который был влиятельным человеком и имел доступ в круг дворцовой знати, теперь помогал устюжанам в осуществлении этого нового плана застройки города. Он побывал у министра внутренних дел, которому передал этот последний план, согласованный с обществом. И план наконец был утвержден. В Великом Устюге начало развиваться строительство каменных домов.

— А ведь и я, дорогой Николай Иванович, получил участок земли в Великом Устюге для застройки. Правда, на самой окраине города, но ведь Устюг-то очень растет и строится, так что, гляди, дом-то мой и в центре города окажется, — говорил и улыбался Булдаков. — Главное, место очень привлекательное, на берегу Сухоны, с видом на Дымковские храмы, красота.

— И еще сад я там закладываю, — продолжал Булдаков, — березовую аллейку планирую и участок для сосен. И павильоны летние пристрою.

Они еще поговорили о закончившемся путешествии «Невы», а вечером состоялось собрание акционеров.

Акционеры компании поздравили Коробицына с успешным завершением вояжа в Русскую Америку и с успехами в коммерции с Китаем. Он же подробно рассказал о плавании вокруг света, о русских селениях в Северной Америке, о Кадьяке и Новоархангельске, рассказал и о торговле в Кантоне. Было много вопросов, присутствующие интересовались и видами пушнины в Аляске, и ценами на нее в Китае, и ценами на китайские товары.

Рассказывал Коробицын и о своем посещении шелковой и мануфактурной фабрик в Кантоне. Теплота, с которой принимали его рассказ, была приятна и трогала до слез.

24 июля с директорами компании Коробицын возвратился на корабль, а на следующий день «Нева» вошла в устье Красной гавани для выгрузки товара. В тот же день на корабль приехали министр коммерции граф Николай Петрович Румянцев и граф Строганов. А 26 июля в восемь часов утра корабль «Нева» удостоил своим посещением государь Александр I.

Лисянский выстроил почетный караул. Император легко взбежал по трапу, приветствовал моряков, поздравил их с победным завершением вояжа, потом пожал руки Лисянскому и офицерам, которых ему представил капитан. Государь был молод, энергичен, правда, лицо его было бледно. Он остался на корабле завтракать и попросил подать ему на завтрак что-нибудь из рациона моряков во время плавания. Ему подали блюдо с солониной, а также сухари и воду. Он все попробовал и одобрил.

Коробицын позже вспоминал, что он тоже «имел счастье» говорить с его величеством о китайской коммерции в Кантоне и о товарах, полученных россиянами от китайцев в обмен на пушнину. В десять часов государь отбыл на шлюпке безо всяких церемоний.

28 июля корабль посетила ее величество государыня императрица Мария Федоровна с великими князьями Николаем и Михаилом Павловичами и великими княжнами Анной и Екатериной. Высокие гости пробыли на корабле около часа и купили китайский чай.

Коробицыну почему-то запомнился великий князь Николай, десятилетний мальчуган, державшийся несколько высокомерно для своего возраста, но проявивший интерес к китайскому фарфору, небольшая выставка изделий из которого была устроена на корабле для высоких гостей. Позже, когда Николай стал императором, Коробицын вспоминал эту мимолетную встречу на корабле, вернувшемся из далекого плавания.

До середины августа шла выгрузка товаров, и Коробицын находился неотлучно на «Неве». По указу государя пошлина с товаров не взималась.

13 августа Николай Иванович прощался с кораблем «Нева» и со своими спутниками по трехлетнему плаванию. Было грустно: все же с этим парусным шлюпом связало его многое. Были крепкие объятия. Лисянский поблагодарил Коробицына за службу. В кают-компании за Николая Ивановича подняли бокалы с вином и пожелали ему здоровья и удачи.

Корабль «Нева» отводился в док для ремонта.

Большинство офицеров получало отпуск, они собирались ехать, как и Коробицын, в Петербург.

«Будем видеться, Николай Иванович, спасибо Вам за все, — сказал ему Повалишин, крепко пожимая руку, — я надеюсь еще поплавать на «Неве» и, может быть, снова побывать в Русской Америке».

«Ну да, — подмигнул Коробицыну Арбузов, — Петр Васильевич недаром туда рвется, видно запала ему в сердце на Кадьяке какая-то алеуточка».

Спустился Коробицын и в кубрик к матросам. Его встретили тепло и сердечно. Во время плавания он часто заходил сюда поговорить со своими земляками — их было шестеро устюжан среди 45 членов экипажа. И сейчас они окружили его, жали руку, спрашивали, когда он собирается в Великий Устюг. Здесь были Семен и Митрофан Зеленины, квартирмейстер Осип Аверьянов, Михаил Шестаков и Петр Борисов. Лишь Иван Попов находился в это время на берегу. Большинство из них собрались остаться на корабле после отпуска.

«Даст Бог, свидимся еще в Устюге», — сказал Коробицын, прощаясь с земляками, а остальным пожелал благополучия в матросской службе.

Несколько дней назад в Кронштадт возвратилась и «Надежда». Коробицын побывал на ней, простился с Крузенштерном и офицерами, долго сидел с Федором Шемелиным. «Надежда» побывала на острове Святой Елены. Шемелин рассказал Николаю Ивановичу об этом диком острове с раскаленной землей. Кто мог тогда знать, что эта суровая земля станет могилой Бонапарта? Во время пребывания корабля на острове там осталась русская могила. Покончил с собой выстрелом из пистолета лейтенант «Надежды» Головачев. В начале плавания он единственный из офицеров корабля встал на сторону начальника экспедиции Николая Резанова во время конфликта того с Крузенштерном. Естественно, у него были обостренные отношения со всем экипажем. Шемелин описал Коробицыну печальную сцену похорон на чужбине и сказал, что комендант острова обещал поставить памятник на могиле русского мореплавателя.

В Петербурге Коробицын снова снял квартиру на Васильевском острове и с 16 августа работал в комиссии по приемке товаров с корабля, которые перевозились из Кронштадта в магазин Российско-Американской компании при Гостином дворе. Товар разбирали по сортам для продажи.

23 августа магазин посетил император Александр. Он осмотрел китайские товары. Более всего его заинтересовали костяные, перламутровые и черепаховые изделия, и он выражал восхищение искусством китайских мастеров.

В один из дней в конце августа Коробицын заметил в магазине бравого поручика, с интересом рассматривавшего китайские товары. Оказалось, что это граф Федор Толстой. Коробицын пригласил его в комнату компании при магазине и попросил принести вина. Толстой искренне радовался этой встрече. Коробицын был одним из немногих участников экспедиции, не имевших на графа обид. Вспомнили плавание в Атлантическом океане, Гавайские острова.

Толстой рассказал, что к тому времени, когда он через Сибирь добрался в Петербург, там уже получили донесение Крузенштерна о плохом поведении графа на корабле. У городской заставы его встретил фельдъегерь с предписанием отвезти провинившегося в Нейшлотскую крепость. Там он пробыл около года и вот только недавно вернулся в свой полк.

— Воздерживаюсь пока от всяческих конфликтов, — грустно сказал он Николаю Ивановичу, — скучно, признаюсь вам, но такова жизнь, а ведь руки чешутся кой на кого в полку, да что там…

Они расстались по-дружески, и Толстой покинул магазин, купив какие-то китайские безделушки из кости.

27 августа вся партия китайского чая, состоящая из 2095 ящиков, была продана компанией московским купцам на вес по 110 рублей за пуд. Прочие товары продавались с аукциона в Главном правлении компании. Он открылся 1 сентября. На открытии присутствовали два директора компании: Михаил Матвеевич Булдаков и Евстрат Иванович Деларов. До окончания аукциона товары находились в ведении Коробицына. Оставшиеся от аукционной продажи товары (главным образом фарфор) по приказанию Главного правления компании были отправлены в московскую контору и там реализованы.

8 сентября Николай Иванович Коробицын получил знак монаршего благоволения — золотую медаль на алой Александровской ленте для ношения на шее. Это была награда за труды во время трехгодичного плавания в пользу Российско-Американской компании и Отечества.

Михаил Матвеевич Булдаков за подготовку экспедиции вокруг света и в Русскую Америку был награжден орденом Святого Владимира IV степени. Он занимался уже подготовкой новой экспедиции на корабле «Нева» под командованием Л. А. Гагемейстера. Булдаков много содействовал тому, чтобы заинтересовать делами компании правительство. Ему очень не хватало Николая Петровича Резанова. С его смертью в 1807 году Российско-Американская компания лишилась умного влиятельного человека.

А осень 1806 года была в Петербурге дождливой и холодной. Рано выпал снег, и слякотная погода стояла до января 1807 года, когда вдруг ударили крепкие морозы. Коробицын возвращался со службы поздно, уже совсем стемнело. В квартире было холодно, и хозяйка топила печки не только утром, но и вечером.

Коробицын прощался с Петербургом. 1 февраля он подал в правление компании прошение о расчете. Служба в Российско-Американской компании приказчика Николая Ивановича Коробицына была окончена.

Теперь у него появилось много свободного времени, и он бродил по городу, по его улицам и площадям. Как-то раз зашел в Летний сад. Был обычный зимний день, падал снежок. Стоял легкий морозец. Решетку Летнего сада опушил иней. Инеем оделись и статуи. Но дорожки в саду были расчищены. Коробицын посидел на одной из скамеек, понаблюдал за гувернантками, прогуливающими детей. Закончен был один из этапов его жизни, может быть, самый главный. И ему было грустно.

Что-то дальше готовила ему жизнь? Он хотел возвратиться в Великий Устюг к родителям, в отчий дом. Это сейчас стало главным для него. Решение было твердое, хотя ему предлагали и новую работу в компании. Но Великий Устюг манил его к себе, манил неудержимо, и он не мог сопротивляться этому зову. Видно, так было угодно Всевышнему.

Глава VIII. Возвращение

Июнь 1807 года выдался в Великом Устюге холодным и дождливым. Цвела черемуха, в огородах скупо выбрасывал сиреневый цвет картофель, пошли в рост морковь и недавно завезенная из Голландии брюква. Она пришлась устюжанам по сердцу своей сочностью и сладким вкусом, здесь называли ее ласково «голландка» или проще — «галанка».

Нужно было солнце. И, словно желая наконец порадовать устюжан, 19 июня утром его лучи пробились сквозь тучи и обласкали древнюю северную землю, набережную Сухоны, церкви и монастыри. А к полудню небо окончательно очистилось от дождевых хмурых туч. И сразу окрасились в веселые изумрудные тона тополя и березы, заискрились водяные бусинки на тяжелых лиловых гроздьях сирени в палисадниках домов.

И пассажиры, сошедшие на пристани с небольшого судна, прибывшего из Вологды, останавливались на берегу, любуясь шеренгой белоснежных храмов и свежей яркой зеленью городской набережной.

Остановился, словно пораженный этой красотой, и невысокий молодой мужчина. Он снял с себя дорожный плащ, перекрестился на колокольню Успенского собора и устало улыбнулся. Потом он увидел спешивших ему навстречу старушку и девушку и помахал им рукой. Они обнялись.

— Вот я и дома, слава Богу, мама! — воскликнул он, целуя старушку. — А сестренка-то совсем невестой стала! — И он обнял вспыхнувшую румянцем девушку.

— Как вы тут жили эти годы? Как отец?

— Да скучали по тебе, Коленька, — ответила мать, — а отец-то не дождался твоего возвращения, скончался после болезни. Вот сходим на могилку, помолимся.

И мать заплакала. У Николая Ивановича тоже навернулись на глаза слезы. Он снова обнял старушку. Мать вытерла глаза платочком и сказала:

— А мы с Танечкой, как получили от тебя известие, что едешь домой, стали ходить на пристань и вот дождались тебя наконец… Да скажи, как же ты добирался-то. Измучился, поди, за дорогу?

— Ты, наверно, забыла, мама, что я ведь добирался-то к вам вокруг всего света, — сказал Николай Иванович, — а от Петербурга, что ж, дорога не такая уж длинная: через Шлиссельбург, Ладогу и Тихвин добрался до Вологды, а уж оттуда и в Великий Устюг наш.

И Коробицын опять поклонился городским храмам на берегу Сухоны.

Они вошли во двор небольшого дома на Успенской улице. Николай внес вещи, и у него защемило сердце — так здесь все было знакомо и дорого. Вот только отца уже нет…

Николай с удовольствием вымыл руки под большим медным умывальником, который он помнил еще с детства, и вытер их льняным полотенцем, что подала ему сестра Татьяна. Все эти домашние мелочи были так приятны, что у него опять защипало в глазах.

Сели чаевничать. Николай принес в комнату из кухни самовар, исходивший паром. Мать заварила чай и поставила чайник на конфорку самовара.

Так после двенадцатилетнего отсутствия возвратился домой устюжанин Николай Иванович Коробицын, приказчик Российско-Американской компании, принимавший участие в первом кругосветном путешествии российских кораблей «Надежда» и «Нева».

* * *

Первое время после возвращения Николай Иванович бродил по городу, подолгу сидел, если позволяла погода, на набережной Сухоны, смотрел на разгружаемые суда и баржи, на мелькавшие рыбачьи лодки.

Коробицын заходил в лавки устюжских купцов, смотрел товары, профессионально оценивал их. Он уже получил предложения от самых именитых купцов Великого Устюга, но на службу поступать не спешил, отдыхал: жалованье, выплаченное ему компанией, позволяло Коробицыну какое-то время обходиться без работы.

А дома светлыми летними вечерами он начал работать над воспоминаниями о путешествии вокруг света, приводил в порядок записи в путевом дневнике, читал отдельные страницы из него своим домашним.

— Удивительно, Коленька, сколько ты повидал всего за эти годы, сколько на земле нашей стран-то разных есть! — качала головой мать.

— А вот расскажи-ка нам, Николай, еще раз про эту королеву-то с островов, как их там, Гавайских, кажется. Как встречала-то она вас! — просила сестренка.

Путевые впечатления, весь тот огромный разнообразный мир, к которому он прикоснулся, продолжали жить в нем и потому, видимо, жизнь в небольшом городке казалась Коробицыну скучной, какой-то пресной, неинтересной.

После холодного июня лето установилось жаркое, дома в комнатах было душно, и ночами Николаю часто снились южные тропические моря, пальмы, кокосы, обнаженные бронзовые жители солнечных островов.

Спал он беспокойно, разговаривал во сне, и мать, спавшая чутко, подходила к нему, качала головой и осеняла сына крестным знамением. Николай успокаивался, и к утру, когда становилось прохладней, ему снилось уже студеное море, остров Кадьяк, алеуты.

— Жениться тебе, Коля, надо, — говорила ему за утренним чаем мать, — вон у Башлыковых Елизавета видной какой девушкой выросла, посватался бы.

— Да ладно тебе, мама, стар я уже для нее, — отшучивался Николай, но мать заметила, что когда Лиза заходила к ним по каким-то соседским делам, Николай выходил из своей комнаты, здоровался и перекидывался с Лизой парой слов.

На стене своей комнаты Николай повесил гравюру с изображением шлюпа «Нева», а на столике под зеркалом разложил огромные океанские раковины. Если приложить их к уху, можно было услышать шум океана.

А здесь, в Великом Устюге, за окном шумел дождь, потоки его стекали по стеклам окон. Когда дождь прекращался и Николай выходил из дома, остро пахло мокрой травой и огородной зеленью. Было сыро и грязно. Горожане прятались по домам. Уже стали топить печи — наступала осень.

Осенью сыграли свадьбу Николая и Лизы. Венчались молодые в церкви Симеона Столпника, приходском храме Коробицыных. Вскоре после свадьбы Николай Иванович устроился на службу к купцам Чебаевским.

Служба у Чебаевских, семейные заботы (у Коробицыных родился сын Александр), заседания в городской думе, гласным которой Николай Иванович был избран, не оставляли времени для работы над записками.

И, наверное, Коробицын так и не закончил бы их, если бы в Великий Устюг не приехал его земляк Михаил Матвеевич Булдаков, содиректор Российско-Американской компании.

Это благодаря его ходатайству Коробицын был назначен приказчиком компании в первом кругосветном вояже на корабле «Нева» и заведовал товарами и всей хозяйственной частью на этом судне.

Булдаков строил в Великом Устюге дом и приехал посмотреть, как идет возведение усадьбы. Ему пришла в голову мысль разбить при усадьбе большой сад, и он загорелся этой идеей.

После утверждения нового плана застройки Великого Устюга, о чем энергично хлопотал Булдаков, городские власти выделили ему одному из первых участок земли в размере двух кварталов на окраине города. Первоначально Михаил Матвеевич намеревался поставить свой дом фасадом на Успенскую улицу, но, по совету петербургского архитектора и родственников, решил строить дом на набережной реки Сухоны. У него был дом в Петербурге, а в Великий Устюг он собирался приезжать на летние месяцы всей семьей.

Булдаков пригласил Коробицына посмотреть его усадьбу. Двухэтажный с мезонином каменный дом был уже готов. Заканчивалось и возведение двух каменных флигелей со служебными помещениями: складами, оранжереей, теплицей и сараями для овощей и фруктов. Эти здания ждали еще штукатурных работ и покраски.

— Вот здесь, дальше, я и думаю высадить сад, — рассказывал Михаил Матвеевич, и у него загорелись глаза. — В саду будут два озера: малое — для плавания лебедей, а другое, большое, — для катания на лодках. Думаю, дети-то наши еще здесь поплавают, а, Николай Иванович? И беседки тут поставлю двухэтажные, в пригородах Петербурга видел — для чаепитий, настольных игр и чтения…

Они зашли в трактир на Успенской улице, заказали по две кружки пива и соленой рыбки.

— А тебе, Николай Иванович, поклон столичный от Евстрата Ивановича Деларова. У него радость большая и приятная очень: пришло официальное известие на Пасху, что именем его названа группа островов в Алеутской цепи. Они теперь называются «Острова Деларова». Я приглашал его поехать со мной в Устюг, но у него много сейчас хлопот, очередную экспедицию вокруг света организуем на шлюпе «Диана». Я и сам-то с большим трудом сюда вырвался.

А перед отъездом Булдаков зашел к Коробицыну, познакомился с женой Николая Ивановича, посадил на колени годовалого карапуза Сашку.

После чая Коробицын показал Михаилу Матвеевичу свои «Записки», читал отдельные главки из них. Булдаков обещал ходатайствовать в столице об их издании.

После отъезда Булдакова в Петербург Николай Иванович снова сел за свои дневниковые записи. Михаил Матвеевич убедил его в несомненной ценности и значимости их — ведь Коробицын побывал в Европе, Азии, Америке, в приполярных и экваториальных странах.

Он описывает Канарские острова и снова, как наяву, видит суровый берег, черные пористые камни — будто пена застыла на берегу. Слышит запах серы и видит пещеру, похожую на вход в преисподнюю.

Вспомнилось, что название Канарских островов происходит от латинского «канис», что означает «собака». Николай Иванович улыбнулся и решил назвать щенка, которого они недавно взяли в дом, Канисом.

Коробицын писал длинными зимними вечерами, когда домашние укладывались спать и в доме устанавливалась тишина, нарушаемая лишь боем старинных часов на стене. Свет от свечи в медном шандале падал на тетрадь и на уголок чернильницы.

Иногда он накидывал на себя тулуп и выходил во двор. Светила луна, снег искрился и казался посыпанным чем-то серебристым. Фонарь, горевший на улице возле их дома, отбрасывал на снег теплое пятно. Но было морозно и, потоптавшись недолго на улице, Коробицын возвращался домой, в свою жарко натопленную комнату. Выходила сонная Лиза в накинутой на голые плечи пушистой шали, говорила с укоризной:

— Опять ты засиделся, Коля, за своими мемуарами. Шел бы уж спать что ли, завтра ведь рано вставать тебе.

— Да-да, сейчас иду, еще немножко посижу только, — говорил он.

Сегодня ему почему-то вспомнился остров Пасхи, и жители его спешили к Коробицыну с товарищами навстречу, и несказанно синее море шумело у их ног.

«На берегу моря, на небольших возвышенностях довольное число находится сделанных из камня человеческого подобия по пояс большой величины монументов», — писал он, вспоминая этот остров.

Но особенно часто Коробицыну вспоминалась Русская Америка — остров Кадьяк у берегов Аляски, где хлеб был лакомством, а жившие там русские поселенцы, совсем как устюжане, выращивали в своих огородах картофель, редьку, репу и капусту.

На Кадьяке Коробицын познакомился с главным правителем Русской Америки Александром Андреевичем Барановым. Баранов интересовался товарами, которые прибыли на «Неве» из Петербурга, сетовал, что мало привезли продуктов: «У меня люди в Новоархангельске голодают». Он с интересом рассматривал привезенные произведения искусства и книги и все же говорил, что лучше бы привезли больше еды: муки, сахара и масла.

В Русской Америке Коробицын пробыл около года — руководил разгрузкой корабля, заготовлял провизию, принимал пушнину.

Сейчас в Устюге, работая над «Записками», Коробицын снова вспоминал алеутов и эскимосов с острова Кадьяк. Когда «Нева» отправилась в обратный путь, на ее борт взяли несколько алеутских мальчишек для обучения российской словесности и наукам. «Интересно, что-то сейчас стало с этими мальчишками?» — думал Николай Иванович.

Часто Коробицын рассказывал устюжанам и о китайском торговом порте Кантоне. Здесь был совершен первый крупный торговый обмен России с Китаем. Коробицын с успехом продал местным китайским купцам аляскинские меха, а от них получил чай, фарфор, жемчуг, специи и разные ткани.

Коробицын интересовался состоянием дел на китайских шелковых и бумажных фабриках и по возвращении в Петербург написал отчет об этом Российско-Американской компании.

И еще Николай Иванович любил рассказывать о своем разговоре с императором Александром, когда тот приехал с визитом на «Неву» после ее возвращения из плавания.

За свои труды в экспедиции Николай Иванович Коробицын получил золотую медаль на алой ленте. Она была в форме восьмигранника, и во внутреннем овале значилось: «За плавание кругом света 1803–1806». В центре же отчетливо выделялся силуэт шлюпа «Нева».

Эта медаль хранилась в лакированной шкатулке на комоде рядом с чайным фарфоровым прибором из Китая и напоминала о том, что кругосветное путешествие не счастливый волшебный сон, а самая что ни на есть действительность.

Свои «Записки» Коробицын передал Булдакову в один из приездов того в Великий Устюг, и Михаил Матвеевич увез пухлую рукопись в Санкт-Петербург. Оставалось ждать публикации и надеяться на помощь Булдакова.

Но разве мог Николай Иванович Коробицын знать, что его «Записки» будут изданы только через сто с лишним лет после его кончины.

Этот уникальный исторический документ, где Коробицын просто, бесхитростно, хорошим русским языком рассказал о своей деятельности приказчика Российско-Американской компании и о своем участии в первом кругосветном плавании кораблей «Нева» и «Надежда» вокруг света, был впервые опубликован издательством Академии наук СССР в 1944 году в сборнике «Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке».

Вместо эпилога

В повести названо немало имен. Расскажем коротко о дальнейших судьбах их носителей.

Николай Иванович Коробицын, главный герой повести, после возвращения из кругосветного путешествия жил в Великом Устюге, здесь он закончил свои «Записки», занимался общественной деятельностью, избирался гласным городской думы. У него был сын Александр. В его семье жила и сестра Татьяна.

В одном из архивных документов Великого Устюга, относящихся к 1871 году, имеется такая запись: «Коробицын Александр Николаевич (57 лет), его жена Анна Егоровна (43 лет), дочери: Елизавета (15 лет) и Александра (14 лет)».

Мать Николая Ивановича Коробицына, Елизавета Алексеевна, урожденная Пальчикова, и сестра Татьяна в 1814 году приняли постриг, и остаток жизни провели в Иоанно-Предтеченском монастыре, где и скончались.

А Николай Иванович Коробицын умер в 1830 году в возрасте 55 лет и был похоронен на Великоустюгском кладбище. Могила его затерялась. В 1992 году известный великоустюгский краевед Николай Михайлович Кудрин сообщал мне в письме, что он еще видел на кладбище могильную плиту с фамилией Коробицын, но потом она бесследно исчезла.

Михаил Матвеевич Булдаков, сыгравший такую большую роль в судьбе Коробицына, очень любил свой город Великий Устюг. Известно, что благодаря его заботе и содействию были ускорены разработка и утверждение нового плана Великого Устюга. В Великоустюжской летописи Титова написано: «В сем году (1804) составленный на город Устюг новый план… утвержден, о чем хлопотал и попечение имел купец Михаил Матвеевич Булдаков».

В Великом Устюге Булдаков построил свою усадьбу, где жил периодически, приезжая из Петербурга, а затем перебрался сюда на постоянное жительство.

Булдаков участвовал в снаряжении и организации еще нескольких кругосветных экспедиций, в том числе на военном шлюпе «Диана» в 1807–1811 годах под командованием Головина, на корабле «Суворов» в 1813–1816 годах под командованием Лазарева, и других.

Булдаков много содействовал взаимодействию Российско-Американской компании с правительством, но с 1810 года положение в компании изменилось не в пользу купечества. Это сильно волновало Булдакова, отражалось на его здоровье. К тому добавились и неприятности в семье: неожиданно в 1810 году умерла теща Михаила Матвеевича — Наталья Алексеевна Шелихова, жившая в семье Булдакова, а в 1816 году скончалась его жена и друг Евдокия Григорьевна. С 1819 года после частичного паралича Булдаков часто оставляет Петербург и живет в Устюге. Он жертвует крупную сумму денег на создание городской аптеки, а в 1824 году передает городу большую часть своей усадьбы для общественного сада.

В марте 1827 года Булдаков был уволен от управления в компании с назначением пенсии в размере 1000 рублей в год. Михаил Матвеевич с двумя незамужними дочерьми уезжает в родной город, где завершает свой жизненный путь 28 апреля 1830 года и находит последний приют на кладбище вблизи церкви. При жизни он был избран членом-корреспондентом Академии наук.

Юрий Федорович Лисянский в 1812 году выпустил книгу «Путешествие вокруг света на корабле «Нева» в 1803–1806 годах». Умер он в 1837 году. На могиле флота капитана I ранга и кавалера Юрия Лисянского выбита эпитафия. Он сочинил ее сам:

Иван Федорович Крузенштерн, командовавший во время путешествия вокруг света шлюпом «Надежда», также выпустил описание этого путешествия в трех томах. Вышли они в 1809, 1810 и 1812 годах.

В 1842 году Крузенштерн получил адмиральское звание, был членом-корреспондентом и почетным членом Петербургской Академии наук, членом-учредителем Русского географического общества. Скончался в 1846 году.

Трагической была судьба видного государственного деятеля Александровской эпохи, одного из основателей Российско-Американской компании, руководителя первой русской экспедиции вокруг света на кораблях «Надежда» и «Нева» Николая Петровича Резанова. Посетив Русскую Америку и Калифорнию, он вернулся в Охотск и помчался в Петербург. Где-то на Алдане, ночуя на снегу, он жестоко простудился и заболел. Умирал он очень тяжело. Схоронили его в Красноярске.

Александр Баранов после ухода из Русской Америки шлюпа «Нева» продолжал неустанно трудиться, исследуя Аляску и сопредельные территории. Русская Америка начинала торговать с Кантоном, Нью-Йорком, Бостоном, Калифорнией, Гавайями. Русские промышленники Кадьяка и Новоархангельска распевали по праздникам сочиненную Барановым песню «Ум российский промыслы затеял…» — гимн русскому бесстрашию.

Баранов завел в Русской Америке школы, библиотеку, музей, верфи, основал крепости, спустил на воду русские корабли.

Но у него было и много врагов. В 1818 году они распространили слух, что Баранов «наживается» на делах Русской Америки. Его сместили, и перенести этого седой герой Аляски не смог. Возвращаясь в Россию на корабле «Кутузов», он заболел. На Яве ему стало совсем плохо. Умер Баранов 16 апреля 1819 года недалеко от острова-вулкана Кракатау, на главном пути кораблей, идущих из Индийского океана в Тихий. Тело герояРусской Америки с пушечным ядром, привязанным к ногам, опустилось на дно тропического моря. Так и не пришлось Баранову увидеть родины, занесенного снегами Каргополя, откуда он, блуждая по свету, вышел на суровые просторы Тихого океана.

Когда Александр Пушкин в Кишиневе узнал от Павла Пестеля о смерти Александра Баранова, он записал в своем дневнике: «Баранов умер. Жаль честного гражданина, умного человека…»

Федор Толстой недолго прослужил в своем полку. Он снова с кем-то подрался и опять был посажен, но уже в Выборгскую крепость, и разжалован в рядовые. В 1811 году после освобождения из-под ареста его уволили со службы в Преображенском полку, и беспокойный граф поселился в собственной деревне под Калугой.

Однако во время Отечественной войны 1812 года Федор Толстой пошел служить в качестве ратника в ополчение. В битве под Бородином он был тяжело ранен в ногу. За отвагу и воинскую доблесть ему вернули офицерский чин, наградили Георгиевским крестом. В отставку Толстой вышел полковником. Жил он в Москве и изредка наведывался в Петербург. Среди его близких знакомых были блестящие умы того времени: Пушкин, Вяземский, Баратынский, Жуковский.

В 1821 году Толстой женился на цыганке, в том же году у него родилась дочь.

Умер Толстой 24 октября 1846 года в возрасте 64 лет. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

Приказчик корабля «Надежда» Федор Шемелин, возвратившись из вояжа, подготовил к печати свой «Журнал первого путешествия россиян вокруг земного шара». В предисловии он писал: «…Доверша теперь повествование мое о славном путешествии сем, поставляю себе обязанностью посвятить оное Российско-Американской компании».

Его журнал был опубликован в 1816 году и имел немалый успех. Позже Шемелина забыли. Где его могила, неизвестно.

Фаддей Беллинсгаузен, начинавший плавание на «Надежде» молодым мичманом и выборным экономом, проявил себя при составлении карт. Все карты путешествия корабля «Надежда» были составлены при его участии.

В 1819–1821 годах Беллинсгаузен являлся руководителем первой русской антарктической экспедиции на шлюпах «Восток» и «Мирный», открывшей в январе 1820 года Антарктиду и несколько островов в Атлантическом океане.

В 1839 году адмирал Беллинсгаузен был назначен главным командиром Кронштадтского порта. Скончался славный мореплаватель и ученый в 1852 году в возрасте 73 лет.

Естествоиспытатель Лангсдорф во время пребывания в Японии соорудил огромный аэростат с изображением русского герба. Длина его была 18 футов. Этот прообраз дирижабля витал над Нагасакским заливом на высоте двух сажен. Лангсдорфу японцы обязаны также первым знакомством с электрической машиной.

Вместе с Резановым он побывал в Калифорнии и вернулся в Россию через Охотск, Якутск, Иркутск, посетив заодно Кяхту на китайской границе.

В 1812–1831 годах Лангсдорф был российским генеральным консулом в Рио-де-Жанейро. Он руководил экспедициями во внутренние районы Бразилии, опубликовал много трудов по фауне, флоре и этнографии Бразилии и скончался в 1852 году.

Мне не удалось установить дальнейшую судьбу шестерых матросов-устюжан, также принимавших участие в кругосветном путешествии на шлюпе «Нева». Назовем лишь их имена: квартирмейстеры Осип Аверьянов и Семен Зеленин, матросы I статьи Петр Борисов, Митрофан Зеленин, Иван Попов, Михайло Шестаков.

2007 год

* * *

Автор приносит глубокую благодарность Главе Великоустюгского муниципального района Вологодской области В. И. Филимонову, заместителю Главы администрации по социальным вопросам И. А. Пинижаниновой за поддержку и помощь в издании повести; заведующей отделом Великоустюгского музея-заповедника Г. Н. Чебыкиной за ценные замечания по рукописи книги; устюжанину-краеведу Н. М. Кудрину за рецензию и ценные советы. Отдельная благодарность — Э. З. Фридман.

Примечания

1

Шканцы — часть верхней палубы военного корабля от кормы до фок-мачты.

(обратно)

2

Ревель — Таллин.

(обратно)

3

Кабельтов — 0,1 морской мили (185,2 м).

(обратно)

4

Ельсинар (Гельсингер, Эльсинор) — портовый город на датском берегу к югу от Копенгагена.

(обратно)

5

Тезоименитство — именины высокопоставленного лица, принадлежащего к царствующей фамилии.

(обратно)

6

Кромбургская крепость — замок Кронборг неподалеку от Гельсингера, на северо-западной оконечности острова Зеландия (по преданию, в нем происходили события, описанные в трагедии Шекспира «Гамлет»).

(обратно)

7

Шкафут — средняя часть палубы.

(обратно)

8

Гора Пик — вулкан Тейде.

(обратно)

9

Дюйм — 2,54 см.

(обратно)

10

Фут — 0,3 м.

(обратно)

11

Лох — лосось после нереста.

(обратно)

12

Штаты — остров Статей (Де-лос-Эстадос), находящийся к западу от оконечности Огненной Земли.

(обратно)

13

Галиот — двухмачтовое парусное судно с неглубокой осадкой.

(обратно)

14

Брам-рея — четвертая снизу рея (горизонтальный брус для крепления парусов) на мачте.

(обратно)

15

Тигрис — нижнее течение Сикианга, или Жемчужной реки.

(обратно)

16

Мандарин — китайский чиновник.

(обратно)

17

Гаспарский пролив — пролив, отделяющий остров Бангка (к востоку от Суматры) от острова Биллитона.

(обратно)

Оглавление

Глава I. Поднять паруса!

Глава II. Балтика

Глава III. Атлантический океан

Глава IV. Тихий океан

Глава V. В Русской Америке

Глава VI. В Китае

Глава VII. Дорога домой

Глава VIII. Возвращение

Вместо эпилога

*** Примечания ***