Вспоминалки [Владимир Рыскулов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Владимир Рыскулов Вспоминалки

Петровка, 38


Как-то в «Интуристе», ближе к концу рабочего дня, меня вызвал начальник отдела и сказал:

— Так, сейчас пойдёте на Петровку, 38.

Я вздрогнул от неожиданности, но он успокоил меня:

— Чего испугались? Им нужен переводчик арабского.

Я добрался туда пешком, благо «Интурист» находился тогда в здании, прилегавшем к гостинице «Метрополь». Когда я вошёл в обозначенную в пропуске комнату, там, за столом, сидели следователь и довольно молодой, симпатичный араб, который оказался ливанцем. Меня заставили заполнить бланк, где нужно было написать свои ФИО, паспортные данные и стаж работы (официально немногим больше года), а также в особом протоколе поставить свою подпись под малоприятной фразой: «Предупреждён об ответственности за осуществление заведомо ложного перевода». Ливанец чуть-чуть говорил по-русски, что облегчало мою работу. Суть её сводилась к следующему: следователь вначале задавал вопросы ему, затем входившим по очереди в комнату молодым людям, а я переводил всё это устно и потом ещё с листа то, что следователь заносил в протокол. В отношении его записей и моего перевода ливанец не сделал ни одного замечания и даже торопил нас, чтобы мы ускорили этот процесс.


Суть дела была вполне банальной. В одном из ресторанов, на Новом Арбате, он стал приставать к нашей девушке, а ребята из её компании затеяли с ним драку. В результате он частично разбил фужер и начал с этим оружием бегать за ними между столами. Удивительно было то, что они вчетвером не смогли с ним справиться. При этом он обратил их в бегство и сам остался невредимым.

— Странно, — сказал я следователю, — обычно арабы ведут себя мирно.

— Не скажите, он участвовал в войне.

Это заставило меня проникнуться к ливанцу некоторым уважением: я, как и большинство других ребят, всегда положительно относился к боевым, мужественным людям.


Поначалу мне самому было интересно участвовать в работе следователя, которую до этого я мог увидеть только в фильмах или читать о ней в книгах, поэтому я иногда задавал ему вопросы. Показания ливанца, девушки и нескольких прекрасно одетых молодых людей сильно отличались друг от друга, и я обратил на это внимание следователя.

— Обычно так и бывает, — сказал он.

Постепенно мои симпатии полностью перешли к ливанцу. Ну да, он попытался ухаживать за нашей девушкой, но её друзья восприняли всё слишком болезненно. Кроме того, так наз. «золотая молодёжь» мне ничем не импонировала.


Всё это продолжалось долгих пять часов и закончилось в одиннадцать. Когда мы вышли с ливанцем на пустынную ночную улицу, он испуганно попросил меня:

— Пожалуйста, пойдёмте вместе до метро. Они могут ждать меня.

Но никто его не ждал.


Осталось добавить, что всё это происходило зимой и я в течение пяти часов беспрерывно кашлял, отчего на следующий день у меня в правом боку возник миозит. Когда я явился на очередную тренировку по каратэ и надо было в паре отрабатывать удары, мне пришлось на время стать левшой, поскольку правой рукой я прикрывал больной бок.


Хулиган


В вагоне поезда «Красная стрела», направлявшегося из Москвы в Ленинград, ко мне подошёл один из организаторов поездки.

— Так, у нас проблема, — сказал он и повёл меня в двухместное купе, где на кровати сидела темноволосая девушка, напряжённо ожидая своей судьбы. Оказалось, что для делегации детских писателей и сопровождавших её лиц не было иного выбора, как разместить нас на ночь в одном купе.

— Вообще-то я женат, — зачем-то сказал я.

— А я замужем, — смущённо отозвалась девушка и, отвернувшись к стенке, проспала так до самого утра.


На международной конференции, проходившей в Москве, я, студент 5-го курса Института стран Азии и Африки при МГУ, сопровождал двух писателей — из Сирии и Северного Йемена. К нам же прибился журналист из Афганистана (там уже шла война), который слегка понимал английский, зато сыпал арабскими цитатами из Корана. Всё время находясь в возбуждённо-весёлом состоянии, он что-то выкрикивал и вообще был ужасным хулиганом.


По приезде в Ленинград в просторном зале местного Союза писателей хозяев и гостей конференции рассадили по местам за двумя длинными рядами столов. Тут же напротив нас устроилась молодая, элегантная журналистка. Из-за произносимых речей было шумно, поэтому на вопросы мои подопечные отвечали письменно. В какое-то мгновение сириец привстал, чтобы дать прикурить журналистке. Вдруг — о, боже! — этот красавец, в великолепном светлом костюме, куда-то исчез, и я увидел только его высоко поднятые вверх ноги. Оказывается, сидевший рядом с ним афганец вытащил из-под него стул. У того тоже был свой переводчик с английского, мужчина уже лет за сорок, который с улыбкой сказал мне: «Ну, что же ты не доглядел». А я был занят письменным переводом.


Однако на этом афганец не успокоился. Он начал рваться тоже выступить с речью. Дважды переводчик его останавливал, но на третий раз не успел. Афганец вскочил с места и стал произносить зажигательную речь. Мой коллега присоединился к нему и начал переводить в таком же тоне, потом все захлопали. Садясь, он спросил меня: «Ну, как я переводил с фарси?» Позднее я узнал от более опытных арабистов, что им приходится анекдоты, несмешные или с игрой слов, непонятной иностранцам, заменять другими, заготовленными заранее.


На этом злоключения бедного сирийца не закончились. При отъезде писатель из Малайзии, у которого был перевес, уговорил его объединить их багаж. Началось с того, что мы в машине долго ждали, когда он подъедет со своей переводчицей. В аэропорту ему понадобилось в условиях цейтнота менять обратно свои рубли на доллары, и строгая сотрудница Шереметьево-1 (Шереметьево-2 тогда ещё не было) сняла их обоих с рейса. Это не только привело в отчаяние сирийского писателя, которого в Дамаске должны были встречать пионеры (он возглавлял их местную организацию), но и нанесло психологическую травму мне самому — до настоящего времени я вижу одни и те же сны о том, как опаздываю в аэропорт.


Оба наших подопечных улетели вечером того же дня самолетом Сирийских авиалиний, однако в Союзе писателей нам с переводчицей сказали, что в конце года при валютных взаиморасчётах советская сторона потеряет из-за этого около тысячи рублей. К тому же ещё раньше я, уже тогда не признававший никакого начальства, ухитрился переругаться с курировавшим моих писателей переводчиком-арабистом, который находился на постоянной работе в Центральном Доме литераторов. Слава богу, никто не нажаловался на меня в институт.


Сирийский паркур


Мы встречали Новый год в жилом доме Аппарате экономсоветника (в начале 1988 г. Госкомитет по внешнеэкономическим связям и Министерство внешней торговли СССР были объединены в Министерство внешних экономических связей, и мы вошли в состав Торгпредства СССР в САР, сохранив свои отдельные здания офиса и жилдома). Было весело. Начальник отдела кадров пел на известный мотив: «Движение кадров, движение!», используя реально существующий у этой службы термин. Пили и танцевали. Вдруг ко мне подошла симпатичная медсестра из ЦМП (Центрального медицинского пункта) и, улыбнувшись, негромко сказала:

— Вы тут единственный трезвый. Можно вас попросить о помощи?


Оказалось, что она оставила в своей квартире ключ и не может теперь войти. Мы пошли с нею по темной улице. Окна дома выходили на сирийский Генштаб, вдоль каменной стены которого прохаживался охранник с автоматом. Это было неприятно, но на мои последующие действия он не обратил никакого внимания, поскольку снаружи стояла женщина, к тому же иностранка. Я взобрался на ограду дома, прошел по узкой перегородке высотой около пяти метров, которая разделяла садики нижнего полуподвального этажа, и перелез на нужный балкон. Расчёт был в том, что мне удастся, выбив одно из витражных окошечек в его металлической двери, дотянуться рукой до вставленного изнутри ключа. Я нанёс слишком сильный удар ногой (low kick), порезав лодыжку выше носка. Ключ при этом выпал из двери на пол. Слава богу, снизу был зазор. Я просунул в него кусок разбитого стекла и вытолкнул ключ наружу. Затем вошёл вовнутрь и открыл дверь квартиры, возле которой меня уже ждала обрадованная медсестра. Вообще-то я боюсь высоты, но, видимо, её присутствие придало мне смелости.


На земле предков


Однажды в Посольстве Казахстана в Москве состоялся круглый стол, на котором я в числе других участников выступил с небольшим докладом (позднее он был напечатан в газете местной диаспоры). В конце ко мне подошёл представительный мужчина и сказал:

— Когда Вы к нам приедете? Я видел, у Вас собрано много материалов.

Он оказался проректором по научной работе одного из алма-атинских университетов. Через год я был действительно приглашён туда на научную конференцию. В аэропорту нас вдвоём встретил мой новый знакомый. Мы остановились в гостинице, которая находилась рядом с университетом. После конференции, где я тоже выступил с докладом, мы поехали в небольшой город, расположенный в 30 км от Алма-Аты. Там нас принимали в местном колледже. Мы отвечали на вопросы детей, а они на сцене танцевали и пели вначале на казахском, потом на русском языке. Всё это напоминало далёкие времена Советского Союза. За ужином молодой директор колледжа вдруг подошёл к нашему столу и тоже спел нам, удивив своим прекрасным голосом и артистичностью.


Утром проректор повёз на своей машине в Киргизию, где у него живут родственники, одного доктора исторических наук. Меня же (мой попутчик вернулся на день раньше) взяли под свою опеку местные кинорежиссёр и его помощник, которых я не так давно принимал у себя в гостях, в Москве. Мы поехали на знаменитый каток «Медео». Играла громкая музыка, но людей было немного. Задрав головы, мы смотрели, как вертолёт, предупреждая возможный сход лавины, сдувает с горы снег.


Здесь надо упомянуть о забавном случае, который произошёл накануне. Заходя в учебный корпус с другими гостями конференции, я засмотрелся на стоявших по обеим сторонам небольшой лестницы девушек и ребят, которые как по команде поздоровались с нами. Споткнувшись о ступеньку, я стал падать. Слава богу, мои спутники подхватили меня за руки (во время другой поездки — в Чимкент — не успели). Рядом с катком "Медео" режиссёр и его помощник предложили мне сфотографироваться верхом на лошади, возвышавшейся горой над запорошённым снегом асфальтом.

— Давайте, — сказал я, — с лошади я ещё не падал.

В результате нас сфотографировали втроём, на земле. Потом мы поехали на киностудию, где они работали. Режиссёр дал одному из ребят 200 евро, и я, в сопровождении двух джигитов и красивой, стройной казашки (она играла в его фильме, исполняя современные танцы), пошёл на рынок, через дорогу. Там они накупили кучу сладостей, урюка, фисташек и солёных орешков. Всё это на киностудии упаковали в большую картонную коробку.


По дороге в аэропорт мы пообедали в маленьком ресторанчике. Официантка узнала в лицо режиссёра, который снял несколько известных художественных фильмов, и мы вчетвером сфотографировались. Затем поехали дальше, и нас остановил местный гаишник (я забыл пристегнуться ремнём безопасности). Режиссёр издалека что-то крикнул ему на казахском языке, тот переговорил по рации со своим начальством и отпустил нас. В зале ожидания аэропорта помощник куда-то отошёл и вернулся с моей коробкой, зашитой в материю. Потом мы распрощались, я сел с вещами на лавочку и стал ждать объявления о регистрации на свой рейс. Их делали в следующей последовательности: на английском, казахском и русском языках. Я прислушивался к началу всех объявлений и поэтому в очереди на регистрацию оказался первым. Спустя 4 часа полёта я уже был в Москве.


Так прошла моя первая в жизни поездка в Казахстан. Затем было ещё несколько, сопровождавшихся интересными приключениями.


Подставной игрок


В школе-интернате, где я отучился все десять лет, физкультура была для меня проблемой из-за плохого зрения, плоскостопия и сколиоза. Это потом я занимался фехтованием на рапирах и каратэ, а тогда по всем показателям, кроме подтягивания, у меня были результаты на уровне лучшей в классе девочки. Вначале учитель физкультуры ругал меня, потом смягчился и стал поручать мне присматривать за девочками во время занятий на свежем воздухе. В 10-ом классе он вместо урока отправлял меня печатать на машинке результаты сдачи норм ГТО для всей школы в свою комнатку, в подвале, где у него стояли стол, диванчик и лежали мячи.

Так совпало, что я тесно общался с шахматистами из 8-го класса, спальня которого находилась рядом с нашей. Как-то весной учитель поручил меня отвезти этих ребят на командные соревнования «Белой ладьи» нашего района. У нас не было девичьей доски, и я сагитировал поехать с нами свою одноклассницу, такую же внешне субтильную, как и я. Кроме того, мы взяли ещё двух девушек из 8-го класса. При этом у меня в голове и мысли не было, что я буду играть.


Мы вошли в игровой зал. Я присел, случайно оказавшись на месте второй доски. Со мной очень любезно заговорил молодой мужчина. Прошло некоторое время, и вдруг он сказал, опять обращаясь ко мне:

— Так, начинайте игру.

Напротив меня сел мальчик, и мы начали партию. Никто из нашей команды не стал возражать, все молча сместились по доскам, а лишний игрок просто наблюдал.


Почему так случилось, что меня приняли за участника команды? Во всём виновата унаследованная от мамы моложавость. Когда я начал учиться в ИСАА при МГУ, ко мне подошел сокурсник и спросил:

— Говорят, это ты поступил в шестнадцать лет?

— Нет, мне семнадцать.

Я пришёл за выпускной фотографией в учебную часть института (мне уже двадцать два года), и один из работников пошутил:

— Спрячь фотографию, а то подумают, что ты досрочно закончил школу.

Хуже того. Мне тридцать, вторая загранкомандировка в Сирии. Приезжает делегация из Москвы, и меня кто-то спрашивает:

— А ты что, здесь на практике?

И это продолжается до сих пор: все дают мне на десять лет меньше, чем есть, хотя я уже вешу больше центнера.


Возвращаюсь к игре. Конечно, я легко справился со своими соперниками. Запомнилась последняя, пятая партия, поскольку вокруг нас собралась толпа и дебют был экзотический: 1. е4 е5 2. Kf3 f6? 3. Кхе5! fe? 4. Фh5+. Мой соперник сыграл 4…g6 5. Фxе5+ Фе7 6. Фxh8 Kf6 и долго пытался поймать ферзя, но не смог.

В итоге мы на первых двух досках добились стопроцентного результата, третья набрала 4 из 5 очков, другие сыграли похуже, но мы победили в районе и вышли в город.


На следующий день ко мне подошел недовольный учитель физкультура и сказал с укоризной:

— Как не стыдно!

«В чем дело? — подумал я. — Наверное, он узнал, что я играл».

Оказалось, что накануне наша первая доска с кем-то подралась в коридоре и от городских соревнований нас отстранили.


Бросок через горный перевал


Поездка на другую конференцию, которую на этот раз я совершал в одиночку — в Тараз (бывший Джамбул) с остановкой в Алма-Ате — с самого начала пошла не по плану. Я забыл дома мобильник, и моя младшая дочь догнала меня на такси, успев поймать у стойки оформления багажа в Шереметьево-2. Выйдя ночью из Алма-Атинского аэропорта, я взял такси, которое кругами и зигзагами повезло меня в гостиницу. Содрав внушительную сумму в рублях, шофёр пообещал отвезти меня на следующий день в аэропорт. Утром выяснилось, что он находится в 15 минутах ходьбы от гостиницы, и я понял, что такси за мной не заедет.


В аэропорту я встретил знакомого проректора по научной работе одного из местных университетов, который ехал со мной на ту же конференцию (см. вспоминалку «На земле предков»). Пока мы пили кофе и разговаривали, мы пропустили объявление на посадку, думая, что вылет задерживается. Вдруг я слышу голос по радио и в потоке казахской речи улавливаю свою фамилию. Мы бежим вниз по лестнице, перескакивая через ступени, и садимся в уже отъезжавший к самолету автобус. После этого на маленьком Боинге добираемся около часа до Тараза. Мой спутник тут же засыпает, а меня всё ещё трясёт от волнения.


На обратном пути мой маршрут вдруг изменился. Все гости уехали на поезде, а мы, трое мужчин и женщина, отправились на Ладе в Чимкент. Для этого надо было преодолеть горный перевал. На основном шоссе движение застопорилось, и по совету местного гаишника мы свернули на пустую старую дорогу. Потом мы узнали, что по прошествии часа перевал вообще закрыли из-за снежного бурана. Когда он начался, машина стала неуправляема, и её потащило в кювет. Сквозь щели в закрытых окнах нам в лицо полетели крупные снежинки. С трудом мы продвигались вперёд. Несколько раз нас чуть не сдуло ветром на обочину (здесь, бывало, в буран опрокидывались самосвалы). Слава богу, мы как-то добрались до Чимкента. Там мы разделились. Меня и заведующего кафедрой одного из местных вузов забрал к себе в машину его сослуживец по армии. Мы хорошо посидели в ресторане, затем переночевали в большом номере в гостинице и на следующее утро поехали на такси в аэропорт. Днём я вернулся домой, в Москву. Вся поездка заняла трое с половиной суток.


Мастер


Это был известный шахматист, участник чемпионатов Москвы и даже нескольких первенств СССР. Наверное, сейчас он стал бы гроссмейстером, но тогда их было не так много, как в наше время, и имена их знали все любители шахмат. Уже пожилой человек, солидный и требовательный. Он давно умер, да и времени с тех пор прошло очень много, однако я назову его словом «Мастер».


Он вошёл в зал Московского Дворца пионеров, чтобы дать сеанс одновременной игры нашей группе. Обычно здесь проводились турниры, мы сидели рядами, по три пары в каждом, но сейчас столы были выстроены в форме буквы «П». Мастер прохаживался вдоль них и, почти не задумываясь, делал ходы. Вообще-то мне очень нравились сеансы. Видимо, такой темп игры был идеальным для меня, склонного к спешке. К тому же они проводились без часов, кроме ничейной партии с международным мастером Джоном Нанном, о которой я расскажу отдельно. Против двух других, менее опытных сеансеров я сыграл ещё лучше — победил обоих.


Казалось, и на этот раз я ухватил птицу счастья за хвост. Сеансёр стал вдруг делать рискованные ходы. Вначале он отдал за мою ладью коня и пару пешек, затем я выиграл у него ещё две. На ферзевом фланге ладья и конь (чёрные) блокировали его короля, на другом — картина сложилась поистине фантастическая. Четыре проходные пешки выстроились в ряд на третьей горизонтали, за ними стоял мой король, а его две ладьи притаились где-то в тылу. К этому времени другие партии закончились с вполне предсказуемым результатом, и мы остались вдвоём с Мастером. С высоты своего роста он грозно навис над доской и стал торопить меня с ходами. Вокруг толпились наши ребята и старшеклассники, ожидая момента, когда я проведу хотя бы одну из четырех пешек в ферзи и Мастер сдастся. Но не тут-то было. Когда я в очередной раз замер над доской, он вдруг громким, строгим голосом сказал:

— Однажды, во время сеанса, Ласкер просто смешал фигуры, когда его соперник долго думал.

«Неужели и он смешает?» — мелькнуло у меня в голове. Представьте, какой психологический удар он нанёс мне, тощему восьмикласснику, к тому же из интерната. Это сейчас школьники ведут себя, как хотят, а в то время авторитет взрослого, особенно учителя, был очень высок. С другой стороны доски стоял целый мастер, которого нам представили как детского тренера. Я занервничал, стал играть в слишком быстром темпе и через десяток ходов получил линейный мат двумя ладьями. Птица счастья была упущена.

— Не хватило техники, — снисходительно произнёс Мастер, и все молча разошлись.


Однако через пару недель в нашу комнату заглянул один из старшеклассников, наблюдавших за тем сеансом.

— Что ты здесь делаешь? Пойдём, — сказал он мне и отвёл в другую группу. Мы сыграли несколько партий, потом я и три старшеклассника пошли к метро. Спуск был крутым (всё-таки Ленинские горы), и мой новый знакомый заботливо поддерживал меня, тогда еще неспортивного, за локоть. Они учились в 10-ом классе, и для них я был просто маленьким.


Как нас держали в заложниках (лихие 90-е)


Это был мой первый из четырёх банков, куда меня сначала взяли, благодаря знанию иностранных языков, в качестве пресс-секретаря, спустя два месяца повысили до зама, а ещё через пятнадцать дней — до начальника отдела. Мы арендовали помещение у владельца компьютерной фирмы. Когда банк начал испытывать трудности (а в то время они лопались, как мыльные пузыри), он сначала отключил нам телефоны, а затем выселил всех в подвал, где располагалась бухгалтерия и спрятанный за железной дверью сейф. Поскольку мы долго не платили за аренду, он как-то повесил на решётку, у входа в эту большую комнату, цепь с замком, но мы перепилили её взятым у строителей напильником.


Раз нам позвонили, я открыл металлическую дверь и увидел четверых молодых людей. Они спросили председателя правления, затем нового владельца банка. Я, не отпирая решётку, ответил, что их нет (это была правда), и они ушли. Через какое-то те же ребята пришли с арендодателем, который числился у нас заместителем председателя правления. Он впустил их в подвал, после чего они, выражаясь по фене, начали угрожать нам и сидевшей в комнате солидной женщине, председателю правления. Когда им не удалось ничего от неё добиться, один из них, выглядевший поприличнее, обратился ко мне:

— Вы охранник?

— Нет (вряд ли очкарика взяли бы на работу охранником, просто ему запомнилось, что в первый раз я им открывал дверь).

— А кто?

— Начальник отдела.

— Тогда записную книжку на стол!

Не успел я возмущённо что-то сказать о нарушении прав человека, как другой, с самой бандитской рожей, крикнул:

— Ё.ни ему!

Пришлось отдать им свою записную книжку, они нашли в ней телефон старого хозяина банка и обрадованно переписали его. Однако это было совершенно бесполезно: он, не вернув их банку кредит, уже сбежал с женой и дочерью за границу. Так прошёл час, во время которого тот, кто забрал мою записную книжку, даже извинился за то, что они действовали со мной так жёстко. Однако обстановка оставалась тревожной, и мы не знали чего ещё от них ожидать. Наконец, появился владелец банка, и его отвели куда-то наверх. Он вызвал свою крышу. Они приехали, попили с непрошенными гостями чай, и на этом всё закончилось. Как раз в момент этих переговоров наш компьютерщик выглянул на улицу и заметил через открытую дверцу только что подъехавшего автомобиля лежавший на сидении, рядом с водителем, миниатюрный пистолет-пулемёт типа израильского Узи.


Через несколько дней владелец банка попросил меня, в целях личной безопасности, поехать с ним в банк наших обидчиков. Спустя несколько месяцев по поводу невозвращённого кредита приходил адвокат, а потом наш банк купила одна большая фирма. Но с тех пор я держал справа, под крышкой стола, свои самодельные нунчаки. На всякий случай.


Как я занимался фехтованием


Все мы в детстве смотрели старый французский фильм «Три мушкетёра» (1961) с Милен Деманжо в роли Миледи. Закончив 2-ой класс, я во время летних каникул прочитал также пять томов мушкетёрской эпопеи Александра Дюма. Я даже обзавёлся короткой пластмассовой шпагой от серсо и разгуливал с ней на боку по даче. В школе мы часто фехтовали на палках, и я заметил, что при всех моих физических недостатках (близорукости, плоскостопии и сколиозе) у меня неплохая реакция. Поэтому, когда нам раздали список видов спорта, в которые предлагалось записаться, я, не задумываясь, выбрал фехтование. Там было много разных секций. Мой приятель, например, зная о силе команды МГУ по водному поло, записался на этот вид спорта и затем мне рассказывал, как во время игры под водой дерутся ногами и стягивают с противника трусы.


Занимались мы в специально оборудованном зале, находившемся в соседнем с нами здании факультета журналистики. Тренер, мастер спорта по фехтованию, вначале рассказал о видах оружия. Рапирой и шпагой наносят колющие удары, а саблей можно ещё и рубить, даже по маске. Рапира четырёхгранная, а шпага трёхгранная; последняя тяжелее, жёстче и чуть длиннее её. У сабли короткий, гибкий клинок трапециевидного сечения.


Нам предстояло заниматься фехтованием на рапирах. В нём засчитываются только уколы, нанесённые в защитную куртку. Помимо неё и маски, приходилось надевать брюки по колено на подтяжках и перчатку на вооружённую руку. Долгое время мы обучались стойкам, скользящему и скрестному шагу, а также различным видам уколов. Затем в парах отрабатывали защиту. Однажды мы тренировали тот её вид, который оказался удивительно лёгким: противник наносит укол, а Вы слегка поворачиваете кисть по часовой стрелке и отводите рапиру соперника в сторону. Обычно мастер только наблюдал и делал замечания. А тут он вдруг, глядя, как мы с партнёром тренируем эти движения, сам взял в руки рапиру и сказал мне, чтобы я защищался. Упражнение было простым, и я парировал все его уколы. Но это длилось очень долго, и я быстро выдохся. Уже через 2 минуты пот со лба стал так сильно заливать мне глаза, что я почти ничего не видел.


Несмотря на все предосторожности, фехтование тогда было сравнительно опасным видом спорта. Тренер говорил, что в пылу схватки оружие может сломаться и обломком нанести рану сопернику. Так, позднее, на первенстве мира 1982 г., погиб один из двух советских олимпийских чемпионов Владимир Смирнов, получив удар рапирой в голову. Именно после его гибели Международная федерация фехтования ужесточила правила безопасности.


На 2-ом курсе секцию фехтования закрыли, и меня перевели в общефизическую группу, которая занималась в спортивном комплексе, рядом со зданием МГУ на Ленинских горах. Зная теперь мою нелюбовь к сдаче норм ГТО и т. п., Вас не удивит, что я постарался вскоре перевестись в Шахматный клуб, расположенный на самом верху, почти под шпилем этой высотки.


Вавилонская башня


Мои преподаватели арабского языка, зная, что у меня родилась тогда ещё первая дочь, старались мне помочь с подработкой. То же самое делал начальник курса. Как-то прямо перед весенней сессией он вызвал меня и сказал:

— В прошлый раз не получилось с КМО (Комитет молодёжных организаций СССР, обслуживать переговоры мне не доверили). Я Вам должен. По линии ЦК КПСС приехал один палестинец, он сейчас лечится в больнице. У него проблемы с позвоночником: ему во время бомбёжки в Ливане на спину упал ящик.


В ЦК КПСС мне вручили талоны на такси и сказали, что я должен навещать его хотя бы через день. В больнице за один месяц я познакомился ещё с сирийцем, греком и пожилым французом. Последнего я как-то увидел сидящим в инвалидном кресле. Медсестра подозвала меня и спросила, что ему нужно. Первые фразы были для меня мучительны, но вскоре мой язык развязался. Вначале он относился ко мне насторожённо, затем я принёс ему «Мадам Бовари» на французском, и мы подружились. Он томился от скуки, поскольку разговаривать ему, кроме меня, было не с кем. В другой раз я помог главврачу отделения, который пытался объясниться с греком, знавшим английский. И в этом случае всё происходило в точности, как при знакомстве с французом. Впервые видя живых иностранцев, я откровенно плавал, несмотря на все мои пятёрки по трём языкам.


Вначале палестинец, сириец, француз и грек лечились отдельно, затем их всех переселили в одну большую палату. Я выполнял их мелкие просьбы, вроде коллективной покупки электробритв, рассказывал им новости, а также пытался наладить их общение. Вначале все три иностранных языка мешались в моей голове, думавшей по-русски, в одну кучу. Но постепенно я начал чётко различать, кому что переводить, благодаря чему они смогли поддерживать общий разговор о женщинах, спорте и т. п. так, что все четверо понимали друг друга.


После работы с палестинцем, во время которой я успел сдать экзамены за 4-ый курс и получить повышенную стипендию, меня опять по линии ЦК КПСС приставили к одному иракскому партийному деятелю. Он проживал в маленькой, но уютной гостинице. После бесплатного обеда, за который мне надо было только расписываться, я по телефону вызывал «Волгу», потом мы вместе ездили по его делам. Пару раз мы заходили в так наз. Секцию ГУМа, где можно было за рубли купить то, что продавалось в валютных «Берёзках».


Потом были Комитет советских женщин, Всероссийское общество слепых (трижды), Союз писателей СССР и Советский комитет защиты мира. Так, ещё во время учёбы, я постепенно втянулся в переводческую работу.


Немного об экстрасенсорике


Одним летом, каждые выходные, мы с моим другом приезжали на виллу «Здоровье» в Сокольниках, где журнал «Медицина для всех» организовал бесплатные консультации и лечение экстрасенсов, колдунов и магов. Мы работали от Всемирной ассоциации парапсихологии и целительства, почётными членами которой были Ванга и американский астронавт Нил Армстронг.


Часть медиумов принимала в помещении, а мы предпочитали улицу. Приём длился с 13:00 до 17:00, а люди занимали очередь с 7 часов утра. Помимо этого, они приводили с собой своих родственников и знакомых. Конечно, они старались принести нам какое-нибудь угощение, и мой друг шутя говорил мне, что мы с ним как «земские врачи». Йог и мануальщик, он укладывал пациента на банкетку и ловко балансировал на его спине, разминая ему больные позвонки. Потом устраивал танцы своих адептов под мелодичные песни, льющиеся из моего сирийского двухкассетника, стоящего прямо на траве.


Мне же поставили стол и два стула. Я занимался экстрасенсорикой, а также биоэнергетическими диагностикой и лечением. Случаи, с которыми я работал, были разными и касались не только здоровья, но и психологии семейных и сексуальных отношений, о чём я был в то время весьма начитан. Важным оказалось и то, что я почти всегда знал о результатах сеансов, так как эти люди возвращались ради повторного приёма, или чтобы только поблагодарить нас. По мере этой интенсивной практики моя сила возрастала. По просьбе пациентов я начал успешно работать с фотографиями. Очередь ко мне стояла на расстоянии десяти метров, и люди в ней утверждали, что чувствуют оттуда жар моей руки (между тем один знакомый экстрасенс с помощью рамок определил длину моего биополя в четыре метра). Какая-то женщина постоянно садилась на траву, неподалеку от меня, и говорила, что ей уже так становится лучше. Конечно, это могло быть самовнушением, но для меня был важен результат, а не то, как он достигнут. Во всяком случае у меня сохранились ксерокопии тех страниц из Журнала благодарностей, в которых оставили свои записи наши пациенты. Помимо этого, довольно часто происходили такие невероятные вещи, что я до сих пор не могу найти им никакого разумного объяснения. После каждого приёма больных я возвращался домой и тут же засыпал.


Так продолжалось два месяца, пока мой друг не сходил на вечер, проводимый нашей ассоциацией. Там он, выйдя на сцену в качестве пациента, разоблачил молодую незрячую целительницу, которая приписала ему кучу болезней. В результате нас обоих выгнали из ассоциации и запретили появляться на вилле «Здоровье». Когда я позвонил женщине из журнала «Медицина для всех», мне сказали, что они ничего не имеют против меня, но я должен принести лицензию. Такого документа у меня не было, потому что я не собирался этим зарабатывать на жизнь. Затем у меня возникли не только денежные трудности, связанные с крахом пирамид АО «МММ» и ИЧП «Властелина», но и проблемы с моим собственным здоровьем. После этого мой товарищ, с которым мы обращались из взаимного уважения друг к другу на «Вы», сказал:

— Наверное, это случилось потому, что Вы хотели сравняться с Богом.

Больше целительством я не занимался.


Злоключения моего друга


Мой друг развёлся с женой. Ей с детьми отошла заработанная им кооперативная квартира, которую обменяли, выселив его в комнату с соседями. Но он даже туда не заходил, устроившись жить и работать в индуистском храме. Несмотря на решение префектуры, жена не позволяла ему встречаться с детьми, у них возникли конфликты, и она подала на него в суд. Нашлись свидетели их ссор, в результате он был отправлен на принудительное лечение в одну подмосковную психиатрическую больницу. По дороге туда их автозак перевернулся, начался пожар, кто-то из охраны и заключенных даже сгорел, а он получил ожоги лица и рук.


Я связался с матерью товарища и первым из его друзей поехал к нему в больницу. Добирался я до неё пять часов, потому что несколько автобусов, ездивших туда от железнодорожной станции, отменили и мне пришлось ждать следующего. Слава богу, не было дождя. Наконец, я подошёл к воротам больницы. Мой друг был старше, поэтому записал меня своим племянником. Я поднялся на верхний этаж. Решётка автоматически открылась, и из палаты вышел он, ставший ещё больше похожим на Иисуса из Назарета, но теперь уже снятого с креста. Мы сели за стол в коридоре. Дежурная медсестра заставила меня переписать в тетрадь всё, что я ему принес. Пока мы разговаривали, она находилась рядом и читала газету, которую я привёз с собой. На то, что дядя и племянник обращались друг к другу на «Вы», она не обратила никакого внимания. Назад я добрался за два часа, успев вскочить в отъезжавший от остановки автобус.


В больнице мой друг занялся оформлением стендов для своего отделения и через год был освобожден за хорошее поведение. Затем я навестил его в собственной квартире, которую он получил в наследство от умершего недавно отца. Жизнь друга наладилась. Теперь он гулял по улице с роскошной лайкой и выглядел очень даже неплохо. Но через несколько лет наши пути разошлись.


С другом по синагогам


Дело в том, что мой друг был хасидом, но проявлял интерес ко всем религиям. С его подачи я (кстати, атеист) сделал литературный перевод первой и второй, самой длинной суры Корана, а он его редактировал. Мы хотели издать это в журнале «Родина», но у нас ничего не получилось.


Он давал мне и моей жене, в которой, видимо, разгадал еврейские корни, почитать религиозные книги. Затем я вместе с ним посетил синагогу, в которую он обычно ходил. Поскольку его там все знали, он объяснил, что я не еврей, но пришёл вместе с ним. Потом я побывал на общественной молитве. Мы стояли с Сидуром в руках, хазан начал читать, а я просто смотрел в текст и на слух сравнивал звучание иврита с арабским языком. Затем мы сели за круглый стол и слушали толкование Талмуда о том, что можно и нельзя делать в субботу (Моэд).


Я с ним также ездил в другую синагогу, в центре Москвы. Это была небольшая комната. Все устроились за столами и ели мацу, запивая её красным вином. Потом начались танцы. Свет в комнате выключили, молодежь осталась внутри, а люди постарше вышли в ярко освещённый зал.


Один раз мы ненадолго заходили в Синагогу Любавических хасидов, возле станции м. «Тверская», где у него была назначена встреча. Он же дал мне читать «Историю хазар» М.И. Артамонова и «Тысячелетие вокруг Каспия» Л.Н. Гумилева, и я на какое-то время увлёкся его интересной теорией. Мой друг также способствовал тому, что я начал изучать судьбу своих репрессированных родственников, потому что был из такой же семьи и сделал всё для этого необходимое намного раньше меня. В то время я ещё не думал о том, что начну всерьёз заниматься историей СССР сталинского периода.


Ахмат Кадыров


В конце августа 1989 г. меня приставили в качестве переводчика к делегации, которую возглавлял писатель Хажбикар Боков, председатель Президиума Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР и заместитель председателя Президиума Верховного Совета РСФСР. С ним также приехали председатель Совета Министров республики и русская женщина, директор ткацкой фабрики. Они пробыли в Сирии с 27 по 31 августа и проживали в гостинице «Аш-Шам». В парке Тишрин проходила Дамасская ярмарка, и Чечено-Ингушетия заняла тридцать процентов экспозиции в павильоне СССР. Ещё раньше делегации приехала группа девушек весьма яркой внешности для демонстрации мод, но все их наряды остались в Москве: багаж их не взяли в связи с летней перегруженностью авиалиний, и они приехали только с ручной кладью. Позднее я увидел этот показ мод, который собирал толпы зрителей — молодых мужчин. Там же я впервые опробовал шахматный компьютер — начал подсказывать сирийцу ходы, и нам удалось победить. Одновременно приехал танцевальный ансамбль «Вайнах», который выступал с ежедневными концертами по всей Сирии.


Там же, на ярмарке, я познакомился с ректором первого на Северном Кавказе Исламского института Ахматом Кадыровым. У него была своя, отдельная программа, например, существует фото его встречи с представителями местного духовенства, куда он отправился в национальном костюме, подпоясанный кинжалом. Но наша делегация часто встречалась с ним в павильоне СССР. Он подходил к нам и с каждым здоровался за руку. Это был ещё молодой (38 лет) человек, с его знаменитой небольшой бородкой и усами и приятной улыбкой. Никто тогда ещё не знал, что ему уготованы всемирная слава и преждевременная смерть.


Наша, светская программа включала в себя торжественное открытие ярмарки 28 августа, где выступал министр экономики и внешней торговли САР, вечер в гостинице «Семирамис» по случаю дня Чечено-Ингушетии, концерт и вечер в Советском культурном центре, встречу с чеченской и ингушской диаспорой. Очень ответственным был ужин в честь делегации, который состоялся в одном из затерявшихся в старом Дамаске дворцов в османском стиле. Нас принимали мэр города Дамаска и один из членов ЦК партии Баас, как нам сказали, четвёртое лицо в государстве. Я переводил в течение трёх часов (с 21.30 до 24.30) в присутствии временного поверенного в делах Посольства СССР в САР, который сам в течение десяти лет работал переводчиком (затем ещё двадцать — практически во всех ближневосточных арабских странах), а также его личного переводчика и сирийского полковника, знавшего русский язык.


Помимо делегации, на ярмарке, которая продолжалась ещё до 10 сентября, присутствовали заместитель председателя Совета Министров Чечено-Ингушской АССР, министр культуры, промышленности и другие.


Хулиган № 2


Это была моя третья поездка в Казахстан на международную научную конференцию по истории Алашской автономии (пять лет назад). Мы вдвоём прилетели в Оренбург, где нас встретил на своей машине молодой водитель. Доехали до границы, разделяющей наши страны, миновали несколько шлагбаумов, затем сердитый казахский пограничник сфотографировал нас и велел заполнить миграционную карту. Дальше наш ждала совершенно разбитая дорога, которую шофер преодолевал зигзагами с необычайным мастерством, за что я сравнил его с гонщиком Формулы-1. Путь был далёкий (почти 300 км), поэтому он пригласил нас к себе домой перекусить.

— Я обычно так делаю, когда вожу иностранцев, — признался водитель.

Он познакомил нас с родителями, симпатичной женой и маленькой очаровательной дочкой с необъятными щёчками. Ближе к вечеру мы приехали в Уральск.


В гостинице встретились с другими участниками конференции. Одного из них, японца, прекрасно говорившего по-русски, я одолевал разговорами об их языке (не забыв, конечно, о моих занятиях каратэ), литературе, кино и истории до тех пор, пока мне деликатно не сказали, что представители этой нации любят покой и уединение. Двое — мужчина и женщина — добрались до города из Самары.


В Уральске я познакомился с одним товарищем, который приехал туда из Германии, где жил уже много лет. Он оказался таким же хулиганом, как тот афганский журналист, о котором я рассказывал в одноимённой вспоминалке. Конечно, когда он говорил про друга Достоевского по Семипалатинску и Петербургу — Чокана Валиханова, было смешно. Этот блестящий офицер Российского Генштаба, казахский просветитель, ученый и путешественник был с восторгом принят в петербургском обществе. Но через некоторое время в семьях князей и графов стали рождаться очень похожие на него дети. «Такие маленькие чоканчики», — сказал он и, наклонившись, изобразил рукой несколько голов этих малышей.


После конференции мы отправились в Оренбург, там на следующий день должен был состояться круглый стол. На границе мы вышли из автобуса, ожидая проверки документов, и хулиган стал развлекать нашего пограничника антироссийскими разговорами, на которые тот никак не реагировал, проявляя удивительные спокойствие и выдержку. Другие пограничники — молодые женщины — вышли на нас посмотреть: целый автобус историков, в том числе японец — для них это было невиданное зрелище. Когда я подошел с паспортом к будке, было уже совсем темно. Пограничница высунулась в окошечко и спросила меня: «А какая у вас была тема конференции?» Я объяснил. Когда все прошли, мы вернулись в автобус. Под конец, на въезде в Россию, к нам заглянула одна из пограничниц, чтобы пересчитать нас. В этот момент хулиган пропищал тонким голоском: «Ой, какая красивая девушка!» и вдруг заблеял: «Бе-е-е». Она покачала головой и пожурила нас: «Ну вот, такие солидные люди». Не знаю, как другие, но я испытал при этом чувство стыда перед нею. Оказалось, ещё раньше он вслух рассуждал о том, что будет, если он так сделает.


Вечером в Оренбурге все пошли в гостиничный ресторан. Женщины устроились отдельно, а мы, семеро мужчин, одетые по-домашнему, в тренировочные костюмы, уселись за большой стол. Подошла симпатичная официантка, приняла от нас заказ и спросила:

— Ребята, вы что, спортсмены?

— Ага, — пошутил я, — семь стариков и одна девушка.

Никто не засмеялся.


Утром мы разделились — все поехали на круглый стол, а нам двоим вызвали такси. Причём этот необычный товарищ вдруг взял мои вещи и понёс к машине. Через пару часов мы вылетели в Москву.


Военное искусство Сунь-цзы на практике


Где-то после 9-го класса у меня возникла идея пойти на кафедру структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ. Однако в 10-м классе я пропустил по болезни много занятий, в результате в моем аттестате стояли в одиночестве четвёрки по алгебре и геометрии (средний школьный балл, который тогда суммировался с оценками, полученными на вступительных экзаменах, у меня всё равно округлялся до пяти). Что касается Института стран Азии и Африки (ИСАА), то это был единственный гуманитарный факультет МГУ, где вступительные экзамены проводились в июле. Значит, чтобы меня не забрали в армию, сохранялась ещё одна попытка сдавать вступительные экзамены в августе, например, в пединститут.Чтобы войти в тему, я даже прочитал несколько сборников арабских новелл, романы «Гóра» и «Крушение» Рабиндраната Тагора и двухтомную эпопею «Троецарствие» Ло Гуаньчжуна.


В конце учебного года классная руководительница выдала мне написанную на нескольких тетрадных листах характеристику. В райкоме ВЛКСМ мне сказали, что на её обсуждении меня должен представлять член комсомольского бюро школы. Помочь мне вызвался мой друг. Мы пришли, сели рядом за стол, где уже собрались члены бюро. Секретарь райкома протянул моему другу характеристику, перепечатанную на машинке, и сказал, чтобы он зачитал её. Хотя она была положительной, одна фраза, вкравшаяся в неё, могла привести к совершенно непредсказуемым последствиям. В нужный момент я под столом слегка надавил ногой на ботинок друга, и он эту фразу пропустил.


Когда я сдавал документы в приемной комиссии института, случилось происшествие, которое могло изменить мою судьбу. Очень строгая женщина повертела в руках форму 286 и сказала:

— Здесь написано про зрение, что у вас левый глаз минус 3,5 диоптрии, правый — минус 5. А у нас ограничение после минус 3,5. Поэтому я не могу принять Ваши документы. Здоровье — главнее (через семь лет с таким зрением, плоскостопием и сколиозом меня без проблем взяли в армию, сказав, правда, устами военкома: «Бывают же такие больные люди!»).

Расстроенный, я отправился в школу и, случайно зайдя в кабинет химии, рассказал о своей неудаче учительнице. Она взяла в руки мою справку и сказала:

— Сейчас мы что-нибудь придумаем.

Взяв какую-то склянку, она капнула на верхушку пятерки, растворила её, а потом исправила ручкой на тройку. Забегая вперед, скажу, что нашёл дома в книге «Глазные болезни» проверочную таблицу для зрения, выучил наизусть восьмую и девятую строки (я помню их до сегодняшнего дня — КНШМЫБИ, БКШМИЫН) и успешно прошел дополнительную медкомиссию в поликлинике МГУ.


Во время второй попытки сдачи документов я постарался сесть за столик подальше от той очень строгой женщины. Их начала изучать симпатичная девушка. За её спиной стояли три других, которые, как потом выяснилось, были студентками.

— А что это тут у Вас написано…, — сказала первая из них и зачитала упомянутую выше нелицеприятную фразу из моей характеристики.

Я что-то невпопад ответил, но она не стала углубляться в эту тему.

— А кем Вас записать, историком или филологом?

Я за десять секунд решил, что я больше люблю, историю или литературу, и сказал:

— Филологом.

— А какой язык Вам написать? — спросила она.

— Не знаю (к этому вопросу я тоже был не готов).

— Возьмите арабский. Мы его изучаем, и нам нравится, — сказала одна из девушек, стоявших у неё за спиной.

— Хорошо, — ответил я.

Так в течение нескольких минут решилась моя судьба.


Перед вступительными экзаменами мы проходили собеседование, на котором часть абитуриентов была отсеяна. Мы стояли в коридоре и обсуждали возможные вопросы — вспоминали столицы многочисленных арабских государств, говорили и о недавнем (25 марта 1975 г.) убийстве короля Саудовской Аравии Фейсала собственным племянником. На собеседовании я рассказал о своих многочисленных увлечениях, всё был хорошо, пока речь не зашла о Саудовской Аравии. Недаром школьники и студенты говорят в таких случаях, что «перед смертью не надышишься». В голове у меня была пустота, и я промямлил:

— Саудовская Аравия? Ну, нефть там.

— Если не знаете, лучше молчите, — сказал мне с укором мужчина, но собеседование я прошёл.


На сочинении список провалившихся увеличился ещё больше. Потом был устный экзамен по русскому языку и литературе.

— А кто придумал термин "социалистический реализм"? — спросил меня преподаватель.

— Не знаю.

— Сталин.

Об этом в учебнике "Советская литература" для 10-го класса не писали.


На экзамене по истории произошло одно примечательное событие. Как-то в 10-ом классе меня вызвали отвечать по теме «Кровавое воскресение. Революция 1905–1907 гг.». Потом к моему большому удивлению, это же задание попалось мне в билете на выпускном экзамене. Что же я должен был подумать, когда и на вступительном мне попалась всё та же Первая русская революция? Я сразу подсчитал, что, если на обоих экзаменах было по 30 вопросов, то вероятность этого события составляла всего 1/30 х 1/30 = 1/900. Редкое совпадение! Казалось, тогда попутный ветер дул в мои паруса.


О том, что экзамен по французскому языку перенесли на более ранний срок, я узнал случайно. Я всё это время находился на даче. Тётя пошла звонить двоюродной бабушке, телефон которой я оставил в приёмной комиссии. Ещё один сюрприз ждал меня на самом, якобы, устном экзамене по иностранному языку. Одним из заданий был письменный перевод двадцати предложений с русского на французский. Последние два года в интернате мы перешли с программы спецшколы на обычную, и выполнить такое сложное при изучении любого языка задание было для меня тяжёлым испытанием. И хотя часть слов мне подсказал хорошо знавший язык абитуриент, который впоследствии учился со мной в арабской группе, но перешёл на журфак, ошибок я наделал много. Я сносно прочитал текст, затем меня вдруг попросили рассказать о своём дне рождения. Такой темы среди двадцати, заученных мною наизусть ещё в интернате, не было, поэтому пришлось с ходу придумывать, что сказать. Но всё закончилось благополучно — в институт я поступил и даже набрал лишних полбалла.


Специфический институт


Факультет наш был специфическим уже по одному своему названию — Институт стран Азии и Африки при МГУ. Он так назывался, поскольку, в свою очередь, делился на два факультета — историко-филологический и социально-экономический (ист. — фил. и соц. — эк.) и во главе его был не декан, а ректор (позднее — директор). На ист. — фил. принимали 100 чел., на соц. — эк. — 40. Учитывая восточную специфику, женщин в институт брали немного и у них был свой, повышенный проходной балл. Ист. — фил. делился на историков и филологов. Выбрав филологию, я оказался в женском коллективе, потому что большинство мужчин пожелали стать историками, а женщин — филологами. Затем нас разделили на лингвистов и литературоведов, в зависимости от темы дипломной работы. Всех мужчин попросили специализироваться на языкознании: женщины предпочитали литературоведение.


Распределение по языкам оказалось принудительным, но поскольку женщин-филологов надо было как-то разбавить мужчинами, моё подсказанное девушками в приёмной комиссии пожелание насчет языка удовлетворили. Наиболее престижным был, конечно, японский. Самым трудным — китайский, на нём постепенно отсеялась половина студентов (это камень в огород нынешних школ, которые, следуя модному поветрию, начали вводить у себя китайский как второй иностранный). Между 4-ым и 5-ым курсами была заграничная стажировка (от неё я отказался, ввиду рождения первой дочери). Таким образом, полный курс обучения составлял шесть лет.


Обычной стипендией в то время было 40 рублей. В ИСАА при МГУ с 1-го курса платили 55, потом 60. Начиная с 4-го, я получал повышенную стипендию — 75 рублей. Затем нам добавили еще 10 за дополнительные олимпийские курсы, которые проходили в нашем здании, на проспекте Маркса, и в актовом зале МГИМО, возле станции м. «Парк культуры». Поскольку теперь моя стипендия превышала минимальную зарплату в 75 рублей, из неё начали вычитать подоходный налог (но не бездетный, поскольку у меня уже родилась старшая дочь). Диплом нам выдали раньше, в мае. В июне нас ознакомили со всеми вновь построенными спортивными объектами, а уже 19 июля начались Игры. Меня приставили в качестве переводчика к делегации Олимпийского комитета Ирака.


Что касается досужих разговоров о какой-то сверхсекретности работы выпускников ИСАА при МГУ, то они не имеют под собой никаких оснований. Все эти барьеры, которые надо было преодолеть ещё до сдачи приёмных экзаменов (см. описание их в предыдущей вспоминалке), имели целью лишь одно — предстояла работа за границей, поэтому проверялись здоровье и благонадежность будущих студентов.


Служба в сирийской армии


Помню, в 9-ом классе нас привезли на стрельбище, где-то в Подмосковье. Солдаты, школьники, обросшие парни из ПТУ и техникумов, столпились возле тира. Нам предстояло произвести девять выстрелов по мишени боевыми патронами. Все автоматы лежали готовыми к стрельбе и были заранее поставлены на одиночные выстрелы. По приказу «Огонь!» нажимаю на спусковой крючок. Внезапно автомат будто срывается с места, дуло приподнимается, и он начинает палить очередью. Военрук подбегает ко мне, но поздно: я израсходовал все патроны. Оказалось, что автоматы были слишком поношенными и старыми, а два из них совсем не стреляли. Более удачной оказалось для меня аналогичная поездка во время учёбы в институте, когда нам пришлось стрелять не только из автомата Калашникова, но и из пистолета Макарова.


Спустя два месяца срочной военной службы в Сирии меня перевели из Дамаска в Хомс. Когда я получал обмундирование (наши специалисты носили сирийскую форму без погон), советник командира зенитно-ракетной бригады, полковник, сказал мне:

— А пистолет не бери.

— Почему?

— Если здесь начнется какая-нибудь заваруха (только что был подавлен мятеж братьев-мусульман, которые убили много сирийских и наших военных), нас всех перестреляют. А тебя подержат в тюрьме и выпустят.

В какой-то степени он оказался прав: остальным специалистам надо было постоянно прятать его от детей, а выходя в город, класть в дамскую сумочку: оставлять пистолет дома не рекомендовалось, однажды его так и выкрали у специалиста прямо из квартиры. Впрочем, оружия нам и так хватало. В нашем УАЗике, возле шофёра, всегда лежал автомат с прикрученными синей изолентой запасными магазинами. Один советник, подполковник, побывавший в долине Бекаа во время ливанской войны 1982 г., вообще никогда не расставался с ним, входил в комнату и клал на стол.


Однажды вечером на улице началась дикая стрельба. Мы с детьми легли на пол, между кроватями, затем перебрались в совмещенный санузел, где устроились на табуретках. Напротив находилось местное управление госбезопасности (мухабара́т), которое могло подвергнуться нападению. Из закрытого стеной полуподвала, где мы жили, было мало что видно, но мы почему-то не слышали звуков разбивающегося стекла. Поэтому я включил телевизор и узнал следующее: вражеские голоса передали по радио, что умер президент Хафез аль-Асад (у него были больные почки), затем выяснилось, что это ложь, и люди так выражали свою радость. Другие специалисты и их семьи в точности повторили наши действия, а советника успокоил по телефону главный инженер бригады, говоривший по-русски. Обычно такая стрельба была на Новый год, тогда некоторые сирийские военные ухитрялись палить со своих балконов даже из пулемётов. Однажды мы с детьми проходили мимо лавки, хозяин которой, видимо, смотрел по телевизору футбольный матч. Его команда забила гол, он выскочил на улицу и, стоя в нескольких метрах от нас, стал радостно стрелять из пистолета в небо (то же самое часто происходило на футбольных стадионах). В другой раз мы шли по тротуару, и навстречу нам двигалась стальная махина.

— Мама, мама, смотри, танка! — воскликнула наша маленькая дочь.


Мы постоянно ожидали войны, но ничего не происходило.

— А что, если они нападут? — задал я как-то наивный вопрос советнику.

— Будем воевать, — коротко ответил он.

Мы выезжали в пустыню на стрельбы, проводили учения бригады и дивизионов. Однажды на одном из них из-за короткого замыкания случился самопроизвольный пуск ракеты. Она врезалась в железнодорожную насыпь, за которой находилась школа, и развалилась на части. Я побывал на этом дивизионе с командиром бригады и советником, осмотрел вместе с нашим специалистом обломки ракеты и принёс домой показать жене и детям маленькие стальные кубики, которыми она была начинена.


Как-то мы заехали на танкоремонтный завод, где тоже работали наши специалисты. Нас провели по цехам, показали, что на нём делают. По всему его периметру стояли подбитые советские и израильские танки с зияющими пробоинами в лобовой броне. Сказали, что иногда их эвакуировали сюда с места боёв прямо со сгоревшими членами экипажа.


Вспоминаю Бейрут (после ливанской войны 1982 г.), над которым словно пронесся гигантской силы ураган; опрокинутый взрывом дом около аэродрома; патрульные вертолеты, которые взлетали друг за другом с борта стоявшего на рейде авианосца 6-го флота США и кружили в небе, наклонившись вбок, точно зоркие хищные птицы, высматривающие добычу; тени палаток с американским флагом возле ангаров и одинокую фигуру автоматчика у трапа нашего самолета. Хаму (в ней был только что подавлен мятеж братьев-мусульман), со следами от пуль и снарядов на домах, я видел в начале 1983 г. Нам разрешали её проехать, но нельзя было останавливаться.


Сеанс


В апреле 1977 г. в Москве проходил командный чемпионат Европы по шахматам. После его окончания Анатолий Карпов, набравший 5 из 5 очков, и ряд других участников приехали в Шахматный клуб МГУ на Ленинских горах, чтобы провести сеансы одновременной игры на 10 досках с часами. Я учился тогда на 2-ом курсе и в команде ИСАА при МГУ был новичком: только что перешёл туда из общефизической группы. Нам представили сеансёра:

— Международный мастер Джон Нанн, экс-чемпион Европы среди юношей.

Он оказался старше меня всего на полтора года. Тёмно-русые, аккуратно постриженные волосы, приятные черты лица. Несмотря на то, что команда Англии заняла в финале последнее, 8-ое место, Нанн набрал на 4-ой доске 6,5 очков из 11, и в следующем году ему было присвоено звание международного гроссмейстера.


В нашей партии был разыгран вариант Тарраша во французской защите. Я проверил дебютные ходы по базе Chess Assistant 19. Они совпали с ней вплоть до 18-го хода белых (!). После многочисленных разменов я (чёрные) получил в эндшпиле "плохого" слона (капитан команды иронически назвал её «большой пешкой») против коня. К этому времени один из наших лидеров в своей партии форсировал ничью вечным шахом. Внезапно Нанн пожертвовал мне пешку, в дальнейшим, видимо, надеясь на прорыв. Когда мы сделали положенные 45 ходов, партия была отдана на присуждение.


После того, как английский шахматист выиграл на всех оставшихся досках, в большом зале, по соседству, расставили фигуры. Он молча делал ходы, а чёрными руководил мастер Дмитрий Лосев. Я сидел сбоку, между ними. Вокруг собралась толпа студентов МГУ. Рассматривались варианты с жертвой белыми второй пешки и прорывом. Но слон чёрных везде успевал. В какой-то момент, правда, всем показалось, что конь может проникнуть в лагерь соперника. Лосев вопросительно посмотрел на меня:

— А Вы как сыграете?

Толку от меня было мало: находясь в стрессовом состоянии от предвкушения успеха и внимания такого количества людей, я только время от времени повторял: «Ну, ничья, ничья». Внезапно из-за моего плеча к доске протянулась рука одного из студентов и сделала спасительный ход слоном. Нанн, не раздумывая, согласился на ничью. Современный компьютерный анализ подтверждает правильность этого присуждения.


Все разошлись. Я взял с соседнего стола пустой бланк для записи партии, и английский шахматист, улыбнувшись, в графе «Белые» аккуратным почерком поставил свой автограф — John Nunn.


Как физики стали лириками


Однажды в «Интуристе» мне в течение долгого времени пришлось работать с группой из девяти ливийских физиков, приехавших к нам на стажировку. В будущем им предстояло работать на атомной электростанции в Сирте, которую так и не построили. Они, естественно, называли меня шутя "агент 007", хотя в мои функции входило лишь подтверждение оплаты их питания и проживания, распоряжение водителями, культурная программа и другая помощь. Как-то в автобусе один из ливийских физиков в очередной раз пошутил на эту тему. Я взял микрофон и сказал: "Я всего лишь лейтенант…" Не успел я произнести слово "запаса", как они все дружно загикали: "Мы же говорили!"


Каждое утро автобус приезжал с новым водителем, и я объяснял ему, как доехать до Института имени Курчатова. Один раз я зашел в него, чтобы посмотреть на атомный реактор, а потом просто ждал в автобусе или шёл в кино. Поскольку все ливийцы учились до этого в США, а один был даже женат на американке, лекции переводила на английский 23-летняя девушка. Лишь однажды она меня спросила, как будет на арабском слово "горшок", потому что не знала его на английском.


Через некоторое время большая часть моих ливийцев потянулась в поликлинику для иностранцев на Малой Грузинской, поскольку заразились венболезнями от интуристок, проживавших с ними в гостинице "Космос". В этой связи даже направили жалобу в Народное бюро (посольство) Ливии. В целом, они пользовались популярностью у местной женской половины. Один из них, красавец итальянского типа, как-то прохаживался со мной по холлу гостиницы "Космос". Половина местных дам с улыбкой здоровалась с ним.

— Красивые мужчины должны общаться только с красивыми женщинами, — гордо сказал он мне.

В другой раз горничная наивно сказала мне про одного из ливийцев:

— Он каждый день водит новых женщин. Разве так можно?

— Им всё можно, — сказал я с видом знатока. — Это нам ничего нельзя.

Но я ошибся: этот же товарищ через некоторое время подошёл ко мне и спросил:

— Ты можешь найти врача, который бы без огласки вылечил дежурную по этажу? Она заразилась от меня.

Затем мои физики подрались в гостинице с сомалийцами. В общем, с ними были разные происшествия, поэтому я шутил: "Лучше целый автобус сирийцев, чем девять ливийцев" (интуристовский «Икарус» был рассчитан на сорок два сидячих места).


Ели мы на шведском столе в ресторане "Калинка", поэтому спустя три месяца я поправился на 10 кг. Наконец, физики меня совсем замучили своими бесконечными проблемами, особенно со здоровьем разных частей их тела. Ну, и вообще всё когда-то надоедает, тем более работа без выходных, хотя только до обеда и за отгулы. Поэтому я попросил меня заменить. Вернулся в свою группу, но был сразу же отправлен на стройку. Спустя месяц я поехал с очередной туристической группой в Ленинград, и там, в гостинице «Прибалтийская», встретил своих ливийцев и упомянутую выше переводчицу. Они продолжали стажировку на местной атомной электростанции.


Фишеромания


Поскольку в нашей семье все мужчины (четверо) погибли ещё в годы сталинских репрессий, научился играть я поздно — только в 5-ом классе. Однако благодаря чтению шахматных журналов и книг, уже в следующем году я победил в одном сеансе, а в 7-ом классе — в другом. Примерно в то же время молодой мужчина, живший на соседней даче, позвал меня к себе играть на террасу (противников мне искала бабушка). Я очень старался и даже добился равной позиции. Соперник отвечал быстро, но вдруг остановился и сказал:

— А вот тут я должен подумать.

В конце концов, он всё-таки победил и, увидев моё расстроенное лицо, сказал: "Ничего, я — кандидат в мастера". Напрасно он это сделал, с того момента подавив во мне волю к дальнейшей борьбе. Потом мы играли каждое лето. Поскольку я постоянно болтался возле своей дачи, он выносил шахматы, и мы садились на лавочку, около ворот. Десятки партий, в которых я белыми играл против контратаки Маршалла, а черными защищался от королевского гамбита (один и тот же вариант с g7-g5). Мне так был безразличен результат этих партий, что я даже ленился посмотреть последующие ходы в "Курсе дебютов" В. Панова и Я. Эстрина. Играл я слишком быстро (правда, фигур не зевал), и он неоднократно говорил мне: "А подумать не хочешь?" Но всё равно приходил с шахматами на эту лавочку.


Однажды бабушка спросила меня, знаю ли я такого чехословацкого шахматиста Рети.

— Рихарда Рети? Конечно, — ответил я.

Оказывается, наша семья была дружна с русским поэтом-акмеистом Сергеем Городецким (а также с Андреем Белым), который даже подарил моей тёте альбом со своими стихами и рисунками "Побасёночки для Сонечки". Рети женился на 17-летней дочери поэта — Рогнеде. Их знакомство состоялось во время Первого Московского международного турнира (1925). Они уехали за границу, но через четыре года, в возрасте сорока лет, Рети умер от скарлатины, а Рогнеда вернулась в Россию, прожив после этого ещё семьдесят лет.


В матче Спасский-Фишер 1972 г. (лето после 7-го класса) я болел за американца. Дело в том, что про победу Спасского в чемпионате мира я услышал по радио в 1969 г., а начал читать шахматную периодику только в 1970 г. Таким образом, о его подвигах в двух отборочных циклах, где он обыграл почти всех ведущих шахматистов мира, я ничего не знал. Между тем, о Фишере как выдающемся гроссмейстере писали тогда много (особенно в рижском журнале "Шахматы"). Это был выигранный им межзональный турнир (Пальма-де-Мальорка, 1970), затем разгромные победы в матчах претендентов и, наконец, созданная им напряженная атмосфера до и во время матча.


В то лето 1972 г. о результатах партий матча я узнавал по "Голосу Америки" у жившего на соседней даче журналиста во время игры в бридж с ним и его сестрами. Он тоже болел за Фишера. Что касается текста партий, то каждое утро я ходил на станцию и покупал в газетном киоске "Правду", где партии матча комментировал Таль. Потом я их разыгрывал по нескольку раз. Матч был необыкновенно интересным и заставил меня полюбить шахматы на всю жизнь.


Об Анатолии Карпове в то время писали часто, но, видимо, поначалу не воспринимали всерьёз как претендента на шахматную корону. Он ведь и сам говорил, что это не его цикл. Виной тому могла послужить молодость Карпова: все привыкли к чемпионам и претендентам в возрасте за тридцать. Конечно, был успех Михаила Таля в 23 года, но его могли считать лишь исключением из общего правила. Вокруг Карпова было множество сильных гроссмейстеров. Несмотря на успехи в международных турнирах, на Олимпиаде в Скопле (1972) он — первый запасной, а на командном чемпионате Европы в Бате (1973) играет только на 4-й доске. Для меня, ещё мало знавшего мир шахмат, он вообще казался пришедшим из ниоткуда. И вдруг такой взлёт, а потом десятилетнее царствование на троне и бесчисленные победы в международных турнирах и командных соревнованиях.


Принудительное чтение Мандельштама


Однажды к моей бабушке и тёте, которая работала в школе учительницей русского языка и литературы, пришёл необычный гость. Он вытащил из своего старого потёртого портфеля один том из изданного в Нью-Йорке собрания сочинений Осипа Мандельштама. Бабушка и тётя сидели за столом, а я устроился в кресле-кровати (её разбирали по вторникам и четвергам, когда я ночевал у них после занятий в шахматном кружке Московского Дворце пионеров, чтобы на следующее утро вернуться в интернат). Читая нам вслух стихи Мандельштама, гость ходил по узкой комнате, описывая треугольник от телевизора до стола и от стола до моего кресла. При этом он страстно жестикулировал, то и дело восклицая:

— Гений, истинный гений! Я думаю, он выше Пушкина. Конечно же, выше.


Стихи были длинные и заунывные, и лишь внезапные перепады его голоса не давали мне уснуть. Так продолжалось почти в час. Затем он предался воспоминаниям. В какой-то момент мужчина начал рассказывать нам, кажется, об очередном разносе Хрущёвым то ли наших поэтов, то ли художников. Всё происходящее он показывал в лицах, угрожающе надвигаясь на меня.

— Ты кто такой? — громко крикнул гость, приставив свой маленький интеллигентский кулак почти к моему лицу (при этом я испуганно вжался в кресло). — Я тебе сейчас в мо-о-рду дам!


Слава богу, он скоро перестал жестикулировать и больше не открывал том Мандельштама. С тех пор я, как это часто случалось с навязываемыми школой писателями и поэтами, не прочитал ни одного его стихотворения, за исключением "эпиграммы" на "Вождя всех народов", очень злой, но слабой в литературном отношении


Неудачливый читер


На 1-ом курсе я понял, что в последнюю минуту перед экзаменом пытаться учить билеты бесполезно и многочасовое ожидание, когда подойдёт твоя очередь, утомляет до полного отупения. Поэтому я решил всегда сдавать первым. Приходил заранее, затем в аудиторию запускали пятерых студентов, и я старался ответить раньше других. Во-первых, преподаватель ещё не разогрелся, во-вторых, коли ты такой смелый, значит, всё выучил. В ста процентах случаев это помогало, даже если мой ответ не очень нравился преподавателю, но он, например, запомнил меня по активности на семинарах. При этом я всегда начинал с одной и той же фразы: «Говоря о (вопрос по билету), надо, прежде всего, отметить…». Такое монотонное начало настраивало экзаменатора, который ещё не до конца включился в работу, на то, что он сейчас услышит подробный, обстоятельный ответ и в какой-то степени убаюкивало его внимание. Проходило всего пять минут, и он просил меня перейти ко второму вопросу, а ещё через несколько — ставил «отлично».


Лекции я записывал только в том случае, если по этому предмету не было учебника. А так на них я делал огромные, почти каждодневные домашние задания по арабскому, английскому и французскому языкам. Перед сдачей экзамена я в течение трёх дней полностью прочитывал учебник, а на четвёртый — повторял. В целом, такой метод приносил успех.


На экзаменах по истории литератур стран Азии и Африки, особую трудность в запоминании вызывали имена писателей вроде Бонкимчондро Чоттоподдхая или Разипурама Кришнасвами Нарайана. Про восточную литературу Древнего мира и Средних веков я что-то слышал и раньше, но когда мы добрались до Нового и Новейшего времени, я понял, что за четыре дня такой большой объём незнакомой мне информации я не запомню. Читая учебник, я на крохотных листочках бумаги выписал печатными буквами имена писателей и названия их произведений. С этими шпаргалками я тут же попался. Я подошёл к столу экзаменаторов. Они не спрашивали меня по билету. Одна из преподавательниц, которая была настроена не так враждебно, как другая, стала спрашивать, пользуясь моими шпаргалками. Прогнав меня по всему материалу, она сказала второй:

— Так он, пока писал шпаргалки, всё выучил.

По общепринятым правилам мне должны были снизить оценку на балл, но поставили «отлично». Этим закончился мой первый и последний опыт со шпаргалками.


С полицией шутки плохи


С сирийской полицией чаще всего приходилось иметь дело в связи с авариями машин и наездами на людей. Помимо служебных автомобилей, работники Торгпредства и специалисты часто покупали списанные советскими организациями машины (их вывозили теплоходом из Тартуса в Одессу), ездили на них и тем самым увеличивали число происшествий. Так, однажды преподаватель из Института русского языка (в г. Телле, возле Дамаска) сбил пешехода и попал в тюрьму. Его жена захотела срочно и почему-то на ночь глядя отвезти ему передачу. Мы подъехали к зданию тюрьмы на большом автобусе с нашим водителем, который обычно возил русистов. При свете фар увидели, как из-за ворот выскочил охранник с автоматом в руках. Я вышел, объяснил, что нам надо, и меня пустили вовнутрь. В ярко освещённой комнате сидело несколько тюремщиков. Они сказали, чтобы я оставил сумку им, обещая утром передать нашему специалисту. Я положил её на каменный пол и вернулся в автобус.


В таких случаях Посольство старалось как можно быстрее отправить наших людей в СССР, потому что по сирийским обычаям первые трое суток родственники погибшего имели право на кровную месть. Один раз, когда был сбит насмерть старик, нам с юристом Торгпредства (виновника происшествия уже давно вывезли в Советский Союз) пришлось договариваться с представителем семьи погибшего. В присутствии местного адвоката было подписано так наз. полюбовное соглашение, по которому нами был под расписку выдан чек на сумму около 100 тысяч сирийских лир (фунтов) в обмен на отказ от каких-либо дальнейших претензий к Торгпредству. С этим же юристом мы улаживали в полиции дело с аварией, которая случилась по дороге в Дамасский аэропорт.


Как-то мы с ним пытались расследовать дело об убийстве нашего специалиста в Латакии. Он исчез, и поехавший туда офицер безопасности из Посольства обнаружил его тело между трансформаторной будкой и стеной городка советских специалистов, в котором мы с начальником неоднократно бывали во время наших командировок. Мужчину убили точным ударом ножа в сердце. Поскольку под его телом тоже нашли перочинный нож, внешне это выглядело как дуэль с одним из жителей городка, если только труп с тем, чтобы подумали на наших, не подбросили туда сирийцы. Арестовали всех, кто с ним жил (в другом месте), но вскоре выпустили. К тому времени я уже работал в отделе кадров и заполнял на арабской пишущей машинке для МИДа САР необходимые документы к дипломатическим и служебным паспортам работников Торгпредства. В этой же комнате находилась картотека. Юрист вызвал меня в коридор и сказал, что хорошо было бы поискать в ней какого-нибудь бывшего мясника, хирурга или спецназовца: уж больно подозрительным ему казался этот единственный, точный удар в сердце. Виновного в убийстве так и не нашли.


Однажды мне пришлось переводить полицейский протокол о наезде машины сопровождения на своих же велосипедистов, в результате которого погибло и было ранено несколько местных спортсменов.


Что касается самих сирийцев, то у нас не было с ними никаких проблем, ввиду почти полного отсутствия преступности в стране. Если случаи с наездами в Сирии обычно улаживали с помощью денег, то другие преступления часто карались повешением, например: пассажир ограбил таксиста, студент университета соблазнил свою однокурсницу, врач насиловал пациенток, находящихся под наркозом. Казнь проводилась ночью, затем труп в назидание народу висел в течение суток в каком-нибудь людном месте. Один раз до нас дошли сведения, что на площади Аббасидов казнили трёх молодых мужчин. Мы с шефом поехали посмотреть. Тела повешенных были обернуты в большие листы белой бумаги с надписями. Я вылез из машины, чтобы выяснить причину казни. Мне объяснили, что это израильские шпионы. Были ли они евреями или арабами, я не спросил.


И, конечно же, почти полное отсутствие пьянства и воровства. Лавки и столы, заполненные товарами. Хозяин спокойно с кем-нибудь пьёт чай на другом конце улицы или вообще отсутствует. Никто ничего не украдёт. Наши военные специалисты проверяли, оставляя в комнате, куда заходили солдаты, разные предметы, включая фотоаппарат. Ничего не пропало. Ну, у кого-то украли куртку из УАЗика. У другого исчез из квартиры пистолет. И всё.


Редкий случай воровства, в расследовании которого я участвовал как переводчик. Наша женщина, уезжая на пляж возле Латакии, оставила дорогие часы на своей подушке. Вернулась, они исчезли. Мы с начальником обратились к управляющему. Тот отказался что-либо делать, мол, мы всё придумали. Поздний вечер, но мы едем вдвоём в ближайший полицейский участок. Коротко объясняем случившееся. У нас не требуют никаких заявлений, документов и т. п. Везём одного из полицейских на нашей "Ладе" в гостиницу, заходим к управляющему.

— Кто-нибудь был в номере в её отсутствие?

— Да, одна наша работница, она производила учет. Но у нас никто не ворует. Может, ваша женщина потеряла часы на пляже, а теперь валит на нас. Сколько они стоят?

— 500 лир.

— Это она так говорит. Может, гораздо меньше.

Наконец, управляющий сдаётся:

— Ладно, ладно, вот я отдаю свои собственные деньги, — раздраженно говорит он, вытаскивает из сейфа 500 лир и кладет перед нами, на стол.

Полицейский встает и говорит управляющему:

— А завтра утром подъезжайте в участок.

Отвозим его обратно и возвращаемся в гостиницу.


Доморощенный теоретик


В 1987 г. я, пользуясь своей собственной картотекой и рукописным дебютным указателем к имевшимся в моей библиотеке шахматным книгам, написал небольшую статью о защите Оуэна 1. e4 b6 2. d4 Cb7 (B00 — один из индексов пятитомной югославской «Энциклопедии шахматных дебютов», которые используются вплоть до настоящего времени) под названием «Почему играют ферзевое фианкетто?» и послал её самотёком (как тогда было принято говорить о рукописях начинающих авторов, приходивших в журналы по почте) в «64-Шахматное обозрение» («64-ШО»). Мне прислали ответ из редакции, в котором сообщалось, что вопрос о публикации статьи будет решён после проверки предложенных мной вариантов. Вскоре я уехал во вторую, теперь уже четырёхгодичную загранкомандировку в Сирию. Там я узнал, что статья опубликована в № 6, 1988 (стр. 19).


Приехав в очередной отпуск, на волне достигнутого успеха я написал ещё одну статью — о варианте 1. c4 b6 2. d4 e6 3. e4 Cb7 (A40) под заголовком «Английская система в английском начале» и так же самотёком послал в «64-ШО». На этот раз к двум упомянутым выше источникам я добавил материалы из появившихся у меня в небольшом количестве югославских «Шахматных Информаторов». Статью опубликовали в № 4, 1990 (стр. 18–19). В отличие от первой, занявшей три столбца, здесь их было уже шесть и маленький рисунок, изображавший толстого пешехода в пальто и шляпе. На одной брючине у него было написано «с2», а на другой — «с4». Следует отметить, что в обоих случаях я получил в бухгалтерии журнала «64-ШО», где на меня была заведена отдельная карточка, положенный мне неплохой гонорар.


Вернувшись в Москву после августовского путча 1991 г., я, завершая цикл статей о неправильных началах с фианкеттированием ферзевого слона чёрных, написал о том, какие варианты могут возникнуть при другом порядке ходов: 1. c4 b6 2. d4 Cb7 (А40), назвав статью «Ещё один камень в фундамент английской системы».


Решив до конца разобраться с индексом А40, я обнаружил большое число партий, начинавшихся с 1. d4 е6 2.с4 Сb4+ (это так наз. защита Кереса, поклонником которой является В. Эйнгорн), и решил написать об этом статью, предложив два её названия — «К чему может привести перестановка ходов» или «На стыке дебютных систем».


Обе статьи я отправил почтой в «64-ШО», но у журнала тогда были финансовые проблемы, а в 1992 г. он вообще перестал выходить. Через некоторое время я попросил жену позвонить главному редактору. Ей ответил шахматный мастер и журналист Александр Рошаль, сменивший на этом посту Анатолия Карпова. Она напомнила о предыдущих статьях и спросила о двух других.

— Помню-помню, хорошие статьи, — ответил тот. — К сожалению, во время переезда редакции они потерялись.

Больше в "64-ШО" я не писал.


В 2005 г. международный мастер И. Одесский выпустил книгу под названием «Невозможное начало», дав своё, не вполне точное, если вспомнить тему моих третьей и четвёртой статей, название системе 1. d4 e6 2. c4 b6 — «А40». Спустя два года она вышла в переводе под принятым в англоязычных книгах заголовком “English Defence” («Английская защита»). Прочитав русский вариант, я написал по электронной почте автору. О моей статье он ничего не знал и, кроме неё, попросил прислать сканы двух других, неопубликованных статей, поскольку его тоже интересовал весь индекс А40. Но у меня сломался сканер, и на этом наша переписка закончилась.


В дальнейшем мои занятия дебютами я перенёс в домашние условия, начав играть на сайте ИКЧФ (Международной федерации шахматной игры по переписке). Количество «Информаторов» у меня резко возросло, а рукописный дебютный указатель к шахматным книгам, имеющимся в моей библиотеке, принял вид электронной таблицы. Интерес к дебютной теории сохранился у меня вплоть до настоящего времени.


Слабонервным не читать


Помимо юриста, я как переводчик работал в тесном контакте с главным врачом ЦМП (Центрального медицинского пункта). Это было не только совместное с ним сопровождение, скажем так, нерядовых пациентов во время их визитов к сирийским специалистам, но и посещение моргов. То, что другие видели только в фильмах ужасов, я наблюдал собственными глазами. И мне же приходилось переводить медицинские заключения, например, такого содержания: "Смерть наступила в результате падения с большой высоты, повлекшего за собой травмы, несовместимые с жизнью". Это случилось на строительстве ТЭС "Тишрин" под Дамаском — колеса одной из люлек подъёмного крана внезапно сошли с рельс, и наш специалист разбился о бетонный пол зала электростанции. Позже я видел этот злосчастный кран, когда сопровождал туда премьер-министра Сирии (застрелился, находясь под домашним арестом, в 2000 г., чтобы избежать суда за коррупцию) и советника-посланника по экономическим вопросам Посольства СССР (прекрасной души человека).


О некоторых смертях я рассказывал в вспоминалке " С полицией шутки плохи". Они происходили довольно часто — один погиб от удара током самодельного обогревателя, другой перевернулся в машине, третий умер от сердечной недостаточности. Случались ещё более страшные происшествия, о которых я не могу рассказать не из соображений секретности, а по чисто моральным причинам.


Однажды работники Торгпредства с семьями отправились на автобусе в город Деръа, находящийся неподалёку от границы с Иорданией (мы в шутку называли его Дырой, с него в 2011 г. началась гражданская война в Сирии). Хотя мы уже ездили с тремя дочерями на море, в пансионат неподалеку от Тартуса, на этот раз я заартачился, и мы остались дома. Вечером нам позвонили в дверь и сказали, что срочно нужна моя помощь как переводчика. Меня отвезли на машине в частную клинику, где уже находился главврач ЦМП. В палате, на кровати, лежал пораненный шофёр, а рядом с ним сидела его дочь, у которой была повреждена нога. Оказалось, что на обратном пути в Дамаск наш автобус задел встречный грузовик и, перевернувшись, упал в кювет. К счастью, никто серьёзно не пострадал. Сидевшая с моим начальником в одной комнате женщина пожаловалась мне на синяки по всему телу, а шофёру оторвало рулём большой палец руки. Он был переведён из водителей в механики. Впоследствии он умер в Египте, когда удил на берегу моря рыбу и, видимо, получив солнечный удар, упал в воду.


Ко всему прочему, главврач, с которым мы обычно ездили на его служебной машине, был сильным игроком, кандидатом в мастера. Когда я узнал, что в "64-Шахматное обозрение" опубликовали мою первую дебютную статью (о ферзевом фианкетто), я поделился с ним своей радостью.

— Надо же, — удивился он, — я читал её. Думал, что это просто однофамилец.

Ему же я рассказал про замысел моей следующей статьи (об английской системе), который я реализовал во время ближайшего отпуска (см. вспоминалку «Доморощенный теоретик).


Спринтерское многоборье


Три года назад я совершил четвёртую (и последнюю) поездку на конференцию, на этот раз в Чимкент. Я заранее предоставил свой доклад, напечатанный по установленной форме, и аннотацию на русском и английском языках. Предполагалось, что я прилечу туда ночью, но самолёт задержался на пять часов. В результате, заехав на минуту в гостиницу, я сразу пошёл на конференцию. На лестнице я повстречал заведующего кафедрой, с которым за два года до этого совершил героический бросок через горный перевал (см. одноимённую вспоминалку). После обеда я пришёл в свой номер и, раскрыв маленький портфель, который раздали всем участникам конференции, с удовлетворением обнаружил, что мой (и ещё одной женщины) доклад опубликован не только в двух похожих сборниках, но и в местной газете в виде статьи (без научного аппарата), занявшей целую полосу.


На следующий день я и ещё несколько человек должны были поехать с экскурсией в один небольшой город. Сопровождавшая нашу группу женщина (назову её Айгуль) сказала мне, что после возвращения в Чимкент, мы заедем в гостиницу за вещами, а потом нас отвезут в аэропорт. Я вспомнил свои боевые навыки бывшего гида-переводчика «Интуриста» и посоветовал ей:

— Расчётный час в гостинице в 12:00. Зачем вам платить лишнее? Давайте сразу возьмём с собой вещи.

Позже оказалось, что я был прав. Всю дорогу, в течение полутора часов, я общался с красивой 25-летней казашкой, мамой двух детишек (потом она мне даже приснилась). Приехав на место, мы поняли, что, кроме экскурсии, нам придётся выступить ещё на одной конференции. В зале собрались учителя школы, старшеклассники и их родители. Что делать? Не могу же я опять повторять свой доклад, с которым я выступил в Чимкенте. И я решил рассказать им, как будучи по образованию филологом, я за двадцать лет работы в архивах освоил новую для себя профессию историка.

— Вначале я ставил перед собой скромные задачи, — говорил я, — затем постепенно они усложнялись. Я начал публиковать статьи, выступать на конференциях и круглых столах.

Мой импровизированный доклад вызвал интерес в зале, и ведущий конференции сказал:

— Даю Вам ещё 10 минут.

Я продолжил своё выступление и, когда моё время закончилось, обратился к старшеклассникам с банальным советом в стиле дедушки Ленина:

— В общем, дети, учитесь.


Во время обеда я вспомнил японское хокку, сочинённое мною ко второй поездке в Казахстан:

Далёкий Тараз,

В свои объятья прими

Блудного сына.

— Теперь в это стихотворение можно вставить вместо Тараза Чимкент, — пошутил я.

— И другие города, в которых Вы побывали, — заметил кто-то.

Затем мы отправились назад, в Чимкент. По дороге Айгуль позвонила в аэропорт, чтобы подтвердить наш приезд, но пошёл дождь, возникла пробка, и мы добрались туда за 10 минут до вылета. Поскольку одна из двух женщин, которым надо было возвращаться в Астану, передвигалась на костылях, я схватил в руки сразу четыре сумки и побежал к стойке регистрации. Вылет, по-видимому, задерживался, потому что прошло ещё 15 минут, когда ко мне с шофёром, тоже помогавшим нести вещи, присоединились наши женщины, одна из которых сидела в инвалидном кресле, а другая его толкала.


Рейс на Москву был ещё через полтора часа, но, войдя в спринтерский раж, я поспешил к стойке оформления багажа.

— Куда Вы так торопитесь? — спросила меня Айгуль.

Я вкратце рассказал ей поразивший меня на всю жизнь случай с двумя детскими писателями, которых на моих глазах сняли с рейса (см. вспоминалку " Хулиган"). Она дождалась, пока я пройду все необходимые формальности, и в конце я поцеловал её в щёчку.


В заключение рассказов о поездках в Казахстан на научные конференции, упомяну о тех аэропортах, куда я возвращался, иногда глубокой ночью, в Москву. Они не повторились ни разу — Внуково, Шереметьево, Домодедово и Быково. Кроме того, у меня вообще нет загранпаспорта.

— Вы так с ним и ездите? — спросила на этот раз, вместо грозного «Снимите очки!», пограничница в нашем аэропорту, беря в руки мою бордовую книжицу с надписями «РоссийскаяФедерация» и «Паспорт».

Потом она с улыбкой поинтересовалась, куда я еду, и это было очень мило.


Инкассаторы


Когда я работал в Аппарате экономсоветника (АЭС), мне также часто приходилось помогать бухгалтерии — то нужно было перевести и подписать какой-нибудь счёт, то заполнить чек, то съездить в банк за деньгами. Последнее поручение было самым серьёзным и небезопасным, несмотря на отсутствие преступности в САР. Оружие нам не полагалось, охраны тоже, и мы (главный бухгалтер, водитель и я) просто ехали в отделение банка, которое находилось в центре Дамаска. Парковочные места там были обычно заняты, поэтому автомобиль мы оставляли на расстоянии нескольких сот метров. Входили в здание банка и отдавали кассиру заранее заготовленную бумажку, на которой были расписаны нужные нам купюры. Минут через 20 кассир выносил пачки денег, и мы складывали их в сумку. Затем спешили по длинному переходу, который возвышался над проезжей частью, к машине. Главный бухгалтер нёс сумку, рядом с ним всегда находился шофёр, блокируя подход к его правой руке, а я держался позади них, заслоняя их со спины. В здании АЭС кассир и бухгалтеры запирались изнутри, вскрывали пачки с деньгами и долго их пересчитывали. Если в каких-то из них не хватало купюр, то банк без всяких проволочек их возмещал. Я лично этих случаев не припомню.


Дело в том, что все банки в стране принадлежали государству. Большинство наших контрактов обслуживал Коммерческий банк Сирии, а взаиморасчётами с Советским Союзом на высшем уровне — Центральный банк Сирии. Сюда для переговоров часто приезжала делегация Госбанка СССР. Её всегда возглавляла одна очень требовательная к своим подчинённым женщина. Я поработал с ними один раз, а затем меня постоянно ставили на них. С Сирией мы вели торговлю, используя так наз. клиринговый счёт. Согласовывалась общая стоимость импорта и экспорта, и путём взаимного зачёта определялся размер положительного или отрицательного сальдо сторон. Помню, что за авиабензин они расплачивались с нами в долларах США. Обычно на переговорах я ничего не записывал, просто переводил почти синхронно, с отставанием в два-три слова от говорящего, не напрягая свою память. Однако на переговорах по банковским вопросам были сплошные числа с десятичными дробями, поэтому их приходилось записывать. Кроме того, в арабском языке, как и в немецком, единицы предшествуют десяткам, к чему довольно трудно привыкать. В Центральном банке Сирии я бывал и по другим делам, например, помогал нашим людям получать необходимые визы на документах, разрешающих им вывоз автомобилей, которые они приобрели на территории страны.


В 1990-ые гг. мне предложили снова поработать в Сирии уже заместителем руководителя контракта по финансовым и таможенным вопросам, и я даже оформил для этого загранпаспорт. Но подумав, отказался, так как ехать надо было одному и платили там теперь в несколько раз меньше, чем во времена Советского Союза.


Сирийский анабасис


Спустя два месяца службы в Дамаске меня с семьёй неожиданно перевели в Хомс. Когда привезли зарплату (денежное довольствие), выяснилось, что в платёжной ведомости меня нет. Стоявший рядом майор, услышав это, молча протянул мне 500 лир. Потом я узнал, что при переводе к другому месту службы, надо подавать рапорт в финансовый отдел, но никто мне об этом не сказал.


На следующее утро я сел в междугородний автобус и поехал в Дамаск. Найдя нужную комнату в Синем доме (там находился аппарат Главного военного советника и квартиры для жилья), я вошёл и представился. Начальник финотдела обратил внимание на мою восточную фамилию и лёгкое грассирование и сказал:

— Ты что-то неправильно говоришь. Как был чуркой, так им и остался.

Дело в том, что большинство переводчиков арабского языка в Сирии были жителями среднеазиатских республик. Я слегка оторопел, но не сильно обиделся, поскольку внешность у меня и сейчас славянская ("Ну, что поделаешь — Кембридж", говорил о тогдашних военных Хазанов, а мой приятель, капитан, в таких случаях произносил классическую фразу: "Не могу — люблю военных"). Впрочем, начальник финотдела оказался отличным мужиком. Он дозвонился до места проживания наших специалистов, где-то в тридцати километрах от Дамаска, потом долго и терпеливо объяснял мне, как туда добраться.


Дамаска я за первые два месяца службы так и не изучил, потому что каждый день, кроме пятницы, ездил на военный аэродром в пустыне, тратя на дорогу в микроавтобусе Nissan два часа туда и столько же обратно. Сирийского диалекта я тоже не знал, кроме пары десятков самых употребительных слов. Подошёл к полицейскому и спросил, где находится станция междугородних автобусов. Вместо ответа, он остановил первое же такси, где уже сидели два пассажира. Мы оба втиснулись в машину, и нас бесплатно довезли до места. В автобусе я заболтался с одним сирийцем и на три километра проехал мимо нужного мне селения. Слез и пошёл назад. Вскоре меня нагнал трактор, на нём сидели мужчина и женщина. Они довезли меня в прицепе до нужного поворота (тоже бесплатно). Я свернул с шоссе и направился прямо к пункту назначения. Стоявший у шлагбаума охранник с автоматом, с которым я заговорил, не хотел меня пропускать.

— Откуда я знаю, что Вы русский, а не араб? — сказал он.

— Но у меня должен быть акцент, — резонно заметил я.

Наш довольно громкий разговор услышали, и из ближайшего домика вышел советский офицер.

— А я Вас давно жду, — сказал он, выдал мне зарплату и объяснил, как лучше доехать до Дамаска.

Полпути до Дамаска я доехал на попутном УАЗике наших специалистов, потом пересел на автобус. В Хомс я вернулся поздней ночью, полный незабываемых впечатлений.


Квартирный марафон


Жильём в Сирии нас обеспечивал КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть), поскольку по контракту мы занимались преподаванием русского языка в военных учебных заведениях САР. Руководитель его, мой непосредственный начальник, жил в старом запущенном домике с садом, а я — в высоком здании, на окраине города, в большой четырехкомнатной квартире. Она использовалась как гостиница для преподавателей, возвращавшихся из отпуска и ожидавших в ней, когда за ними пришлют транспорт их колледжи.


К концу второго года моего пребывания в Сирии нам обоим выделили по 150 тысяч лир на аренду квартир, не имеющих отношения к КЭЧ (армейские жилища мы тихонько придерживали для наших проезжающих через Дамаск преподавателей). Денег мы ещё не получили, а мой начальник уже переехал. Хозяйка его жила за стенкой (из своей большой квартиры она сделала две поменьше с отдельными входами). До этого она обещала ему цветной телевизор и видео, теперь же от всего отказалась, да ещё стала следить за тем, как часто он включает шофаж (центральное отопление; бочка с мазутом у них была одна, поэтому они договорились, что каждый платит за него половину общей суммы), при этом сама гоняла шофаж целыми днями. Затем начала жаловаться на то, что его дочь по утрам включает магнитофон (а они, как все арабы, ложились спать очень поздно). В результате через шесть дней он вернулся в свой домик.


Я же несколько недель ждал, когда закончится ремонт в моей будущей квартире. Однако оказалось, что обещанные хаус агентом садик принадлежит соседям, а видео хозяйка, кстати, сирийская писательница, давно забрала себе. Она провела нас по своей квартире, сказала, что одна комната будет заперта (там хранились её книги), а затем и вовсе потребовала за аренду 200 тысяч лир в год.


Между тем мой начальник лихорадочно искал себе другую квартиру, причём делал это не только в рабочее время, но и в оба выходных, везде таская меня за собой. Так продолжалось три недели подряд. Один раз я полушутя пожаловался ему:

— Ну, что это такое, никакой личной жизни.

— Да какая у тебе личная жизнь? — засмеялся он, прозрачно намекая на то, что вся моя семья находилась в это время в СССР.

В другой раз, когда меня из-за отсутствия отдыха стали мучить, несмотря на недавний отпуск, ежедневные головные боли, он начал было говорить:

— Интересно ещё посмотреть квартиры рядом с Посольством.

— А мне неинтересно, — отрезал я, и он прекратил эксплуатировать меня по выходным, избрав в качестве новой жертвы какого-то знакомого.


Квартиру он нашёл, пожил в ней пару месяцев, потом ему опять что-то не понравилось, и он с неё съехал. Окончательно он поселился в третьей по счёту квартире, неподалеку от моей. К тому времени я уже подписал контракт на аренду квартиры с садиком, маленьким фонтаном и качелями, рядом с нашим жилдомом. Вручив хозяину, молодому парню, чек, я попросил его дополнительно купить детскую кроватку и ванночку для третьей дочери и сделать перила на лестнице, ведущей в садик (второй вход был через подъезд дома), чтобы никто из детей с неё не упал.

— Мне нужно ещё дней десять, чтобы привести квартиру в порядок, — сказал он.

— Ничего, я могу подождать, — спокойно ответил я.

Хозяин квартиры повернулся к хаус агенту, который стоял рядом, и сказал:

— Арендатор — благородный человек. Я сделаю всё, что он просит.

И он выполнил своё обещание.


Абьюзер


На нашей свадьбе приходящий гражданский муж соседки по квартире (назову его Колей) приревновал её к одному из гостей и в коридоре вырвал из её ушей сережки. После свадьбы он дважды заходил на кухню и при нас давал ей звонкие оплеухи. Силы были неравные (он работал грузчиком в мебельном магазине), но я всё же вскакивал с табуретки, чтобы помочь ей. Тогда он быстро разворачивался и подносил к моему лицу здоровенный кулак с грозным рыком: «Сиди!». Впрочем, это было не только опасно, но и совершенно бесполезно: она прощала ему всё и сама бы первая заявила в милицию (а у меня в тот момент было желание ударить его табуреткой по голове), если бы что-нибудь случилось с её Колей.


В дальнейшем эти безобразные сцены повторялись, но только уже в её комнате. Он часто бывал пьян и совершенно не контролировал себя. Мать соседки не раз выговаривала моей жене, почему я не защищаю её дочь от Коли. Тут сразу вспоминался фильм, где такой же здоровяк Федя гонялся за субтильным студентом в очках Шуриком, но нам тогда было не до смеха.


Спустя год я как-то вернулся после занятий в институте и застал на кухне эту парочку, которая, как всегда, выясняла друг с другом отношения. Было уже 4 часа. Я поставил на плиту кастрюлю и сковородку с обедом и стал его разогревать.

— Ну-ка, обожди, — грубо остановил меня Коля. — Видишь, нам нужно поговорить.

Я притворился, что не слышу его.

— Ты что, не понял? — с угрожающими нотками в голосе прохрипел тот.

Пришлось уйти в комнату и ждать, пока они не закончат. Вечером жена, которая была уже на четвёртом месяце беременности, вернулась с работы и узнала о случившемся. Она страшно возмутилась и настояла на том, чтобы мы пошли к участковому.

— Коля совсем обнаглел, ведёт себя как хозяин, — сказала она. — Он в этой квартире не прописан и не имеет на это никакого права.


На следующий день соседка сказала мне, что приходили из милиции и спрашивали, где Коля. Наступил вечер. Я сидел на разобранной софе, прислонившись спиною к стене, и смотрел фильм по ТВ. Раздался звонок, потом в коридоре зашушукались. Через несколько секунд Коля с силой ударил в дверь ногой и ворвался в комнату.

— Ну, кто тут на меня в милицию нажаловался? — заорал он, размахивая своими кулачищами.

Дальнейшие действия я совершал как во сне. Схватил стоявший рядом с софой стул и в тот момент, когда Коля отвернулся, пытаясь оттолкнуть свою подругу (она кричала: «Дурак, тебя же посадят!»), опустил его на широкую спину хулигана. Он вскрикнул от неожиданности и вылетел вместе со стулом из комнаты. Тогда я быстро развернул находившийся слева от меня стол, зажал им дверь, в которую ещё раз попытался ворваться мой обидчик, и защёлкнул её на замок. Он сорвал с вешалки, в коридоре, мою новую куртку и стал в бешенстве топтать её ногами.

— А ну, выходи, сопляк! Придёт твоя жена, я вас обоих выкину с седьмого этажа, — грозился он.

В нашей комнате царил настоящий разгром: скатерть на столе была залита водой из опрокинувшейся вазы с цветами, картина сорвалась с гвоздя и лежала на полу, у двери.


Когда жена пришла с работы, Коли уже не было. В тот же вечер мы снова пошли в милицию, но не к участковому. Дежурный занялся нашим новым заявлением, потом ехидно спросил у моей жены:

— Что же у вас муж такой слабый?

Стоявшие рядом румяные молодцеватые милиционеры одобрительно засмеялись. На следующий день Колю с соседкой вызвал к себе участковый, но они, разумеется, в один голос всё отрицали. Затем его разбирали на работе и даже пригрозили увольнением, если это повторится.


Я же, задетый обидными словами дежурного, записался в секцию каратэ и стал разгуливать по квартире в сшитом женой кимоно (соседки, заглядывавшие поболтать к ней, спрашивали: «А почему твой муж всё время ходит в пижаме?»). Потом я повесил в коридоре, на стене, самодельную макивару (большой мешок из вафельного полотенца, туго набитый песком, который я собрал в целлофановый пакет на дворе), и начал ежедневно отрабатывать на нём удары, издавая пронзительные выкрики «киай» и с шумом выдыхая из лёгких воздух. На кухне я привязал к бельевой верёвке на коротком шпагате кусок полиэтилена и на нём отрабатывал удары ногами. Тот раскачивался, и мне надо было, делая повороты вокруг своей оси, несколько раз попасть по нему. Эти тренировки я предпочитал делать, когда Коля обедал. Раз он попросил меня не пылить и дать ему поесть, а позже и вовсе стал обедать в комнате. Вскоре он ушёл в запой и надолго куда-то исчез.


Несмотря на всю свою огромную физическую силу, он, по словам соседки, был трусоват и вступал в драку только с заведомо слабыми соперниками. К тому же Коля был чрезвычайно мнителен и приходил в страшное волнение, если у него на подбородке, не дай бог, вскакивал какой-нибудь маленький безобидный прыщик. Поэтому он опасался, что его драгоценному здоровью может быть нанесён вред, если вдруг ему окажут реальное сопротивление. А главное, больше не боялся его я, и он увидел во мне эту неожиданную перемену.


Как я занимался каратэ


Началось всё с того, что сын соседки по лестничной площадке, с которой дружила моя жена, сказал, что ходит на секцию каратэ в одной из школ нашего района, и я присоединился к нему. Занятия вёл учитель пения, обладатель чёрного пояса. Однажды мы вместе стояли на автобусной остановке, и я обратил внимание, что костяшки его указательного и среднего пальцев (кентосы) набиты так, что чуть ли не срослись между собой. Занятия эти шли недолго, потому что он их как-то быстро свернул.


Однако нам с соседским мальчиком это не помешало организовать свой собственный зал для тренировок. Дело в том, что в их с мамой квартире была пустая комната, которую недавно освободили соседи и в неё пока никто не вселился. Вначале он стеснялся: всё же я, студент, для него, хоть и старшеклассника, был взрослым человеком. Но я сказал ему:

— Давай, не бойся, бей по-настоящему.

Запястья и лодыжки мы обёртывали резиновыми бинтами. Руки после наших тренировок были покрыты синяками до локтя. Отец мальчика нам обоим сделал из ножек табуретки нунчаки. Потом я их отдал кому-то. В Сирии они продавались свободно, но их нельзя было ввозить в СССР, потому что они считались холодным оружием.


Во время Олимпиады-80 делегация Ирака, с которой я работал, проживала в гостинице «Россия». Тогда на каждом этаже, возле дежурного администратора, стоял человек в штатском. Я разговорился с одним из них, и он сказал мне, что на занятиях по физической подготовке их всех уже перевели с самбо на каратэ. А тут ещё в «Интуристе», куда меня распределили по окончании института, открыли бесплатную секцию каратэ. На первое занятие пришло больше 50 человек, затем число желающих постепенно уменьшилось до 15–20. Тренировались мы каждые вторник и четверг в одной из школ Москвы. Первые два часа бег вокруг зала, потом прыжки на месте, пока ноги не теряли чувствительность, ходьба на кентосах по залу, держа друг друга за ноги, и упражнения на растяжку. Потом начинались тренировки собственно каратэ. Однажды сенсей привёл в зал трёх симпатичных девушек с красными поясами. Одна из них досталась мне в пару. Мы должны были, сменяя друг друга, выполнять упражнения на растяжку. Она так стала меня ломать и выкручивать, что мои кости затрещали. Потом я делал с ней то же самое, но значительно нежнее, и это мне показалось даже приятным.


К концу года занятий мы освоили все стойки, передвижения, повороты, блоки и удары руками. Что касается ног, локтей и колен, то мы и так знали, как ими наносить удары, благодаря ксерокопиям различных, иллюстрированных фотографиями и картинками пособий по каратэ. Кроме этого, на секции нам выдали отпечатанные на пишущей машинке и размноженные списки японских названий всех основных команд и техник.


В 1981 г. кто-то из каратистов в Москве получил травмы во время спарринга (как будто в других видах спорта их не было), начались проверки, и нескольких известных тренеров посадили по статье о так наз. нетрудовых доходах. Нашу секцию, как и все другие запретили, но преподаватель психологии на курсах в Институте повышения квалификации «Интуриста», один мой сотрудник, и я ещё год посещали другую школу, где занималась наша группа здоровья. Мы вместо кимоно надели обычные тренировочные костюмы и отрабатывали техники ударов и блоков в дальнем углу зала, никому не мешая.


Как я попал в историю


Раньше я уже писал о том, как в течение десяти секунд выбрал свою будущую профессию. Нам, филологам, преподавали только историю арабских стран со сдачей не экзаменов, а зачётов. Однако ещё в детстве я увлёкся чтением исторических романов. Книга Джованьоли и фильм о Спартаке, трилогия об Иосифе Флавии и «Лже-Нерон» Фейхтвангера, блестящие кинокартины «Даки» и «Колонна» привлекли моё внимание к истории Древнего Рима. Фильм «300 спартанцев» мне тоже нравился, но читать книги по истории Древней Греции я стал гораздо позже, увлёкшись сочинениями Ксенофонта. А тогда я учился во французской спецшколе, и мимо меня, конечно, не могли пройти романы и книги по её истории — Дюма, Гюго, Анатоля Франса, Мериме, Стендаля, Бальзака, Дрюона, Стефана Цвейга и Генриха Манна; мемуары Коленкура, исторические труды Бескровного, Левандовского, Тарле и Манфреда. Самым любимым моим периодом были Великая французская революция и Наполеоновские войны.


Во время второй загранкомандировки в Сирии (1987–1991 гг.) одной из обязанностей переводчиков Аппарата экономсоветника была доставка с почты газет и журналов. При входе в полуподвальное помещение, где располагалась бухгалтерия, стояли специальные ящики с отверстиями, куда надо было их раскладывать по контрактам. Потом из других городов приезжали наши специалисты и забирали почту. Самое интересное я читал, а затем возвращал на место. Тогда был всплеск публикаций о сталинских репрессиях, хрущёвской «оттепели» и так наз. брежневском застое.


Начальник (ему было около сорока пяти лет), заметив моё увлечение этой тематикой, однажды поинтересовался:

— А почему ты веришь этим историкам?

— Ну, есть архивные документы, свидетельства людей…

— Может, они опять врут.

Он же ещё в 1988 г. сказал про Горбачёва:

— Что-то не так с этой перестройкой. Мне кажется, что он слишком уж гонит лошадей.


Столкнувшись в тогдашней прессе и книгах с большим объёмом фактов, неизвестных мне имен и событий, я даже составил для себя рукописный справочник по упоминаемым в них государственным деятелям (около двухсот страниц). Вернувшись в Москву, я показал его свой труд знакомому доктору исторических наук:

— О! Да Вы сделали что-то вроде Who is who, — удивился он. — Я такие видел в США.

Позднее подобные справочники уже издавали многие авторы. Всё это пригодилось мне, когда я с подачи моего друга-хасида, о котором рассказывал в нескольких вспоминалках, занялся историей моих репрессированных родственников. И мне не пришлось начинать с нуля: какая-то исходная минимальная база знаний об истории СССР сталинского периода у меня была. О том, что происходило дальше, я писал в предыдущих вспоминалках (про мои поездки в Казахстан на конференции).


Каждодневный экзамен


Переводчиком советника по экономическим вопросам был его полный тёзка. Из-за этого случались недоразумения, например, он по ошибке расписывался не в своей строке при получении зарплаты (а там, естественно, стояла сумма, значительно большая, чем его). Когда я приехал, он объяснил мне, что меня будут привлекать к сопровождению делегаций, помощи другим сотрудникам, переводу статей из сирийских газет для составления ежемесячных экономических сборников и т. п.

— Проверять знание языка я у тебя не буду, раз ты закончил ИСАА, — сказал старший переводчик. Сам он, кстати, был выпускником МГИМО, где языки преподавались хуже, чем у нас.


Спустя пару месяцев меня поставили работать с делегацией, которая вела переговоры с сирийской государственной компанией, занимавшейся выпуском резиновых изделий. Возглавлял её бригадный генерал, и в подчинении у него тоже были военные.

— Так, сперва послушаем Вас, — начальственно обратился ко мне генерал (недаром говорят, что переводчик каждый день идёт на работу, как на экзамен).

Через полчаса к делу подключился местный товарищ. В результате наше соревнование закончилось вничью.


Первое время в здании Аппарата экономсоветника (АЭС) я сидел на стуле, сбоку от начальника. Потом меня переселили наверх, в приемную нового заместителя Торгпреда по кадрам, чему я усиленно сопротивлялся. Теперь всё, что раньше я делал из любезности и с разрешения моего начальника, приходилось исполнять как обязанность. Наоборот, оттесняя его в сторону, мне постоянно подсовали документы, которые надо срочно перевести, ссылаясь при этом на указания Торгпреда или его заместителей. Следующим моим прибежищем стал сам отдел кадров, в котором я проработал уже до отъезда в окончательный расчёт.


В конце первого года моего пребывания в Сирии я подменял переводчика экономсоветника во время его отпуска на пару с другим, более опытным: я отвечал за письменный перевод, а он — за устный («Мы теперь, как сиамские близнецы», шутил я). Ещё спустя год однофамилец экономсоветника, который к тому времени уже был переводчиком Торгпреда, вернулся в СССР, и я недолго подменял его, пока не приехал новый. Тогда же меня избрали заместителем председателя Совета переводчиков, и я возглавил Аттестационную комиссию, которая должна была проверять знания новых переводчиков, а также раз в год каждого (около 50 человек по всей Сирии). В бывшем здании АЭС я вывешивал графики ночных дежурств и доставки прессы, хотя по большей части мне приходилось делать всё самому. В конце третьего года загранкомандировки, я в течение почти двух месяцев подменял переводчика Торгпреда во время его затянувшегося отпуска (обычно он длился 45 дней), что автоматически решило вопрос о моем продлении на четвёртый год.


Когда я провожал начальника в Тартус, откуда он должен был плыть на теплоходе до Одессы в окончательный расчёт, он сказал мне:

— Ты — молодец: выбрал правильную стратегию, работая на Торгпредство.

Я не стал ему объяснять, что, на самом деле, у меня не было никакого расчёта, и это произошло не по моей воле. Его не продлили на четвёртый год из-за напряженных отношений с руководством и секретарём Объединённого парткома при Посольстве СССР. Когда заканчивался второй год его пребывания в Сирии (в отличие от меня, он был оформлен сразу на три года), я даже посоветовал ему пропустить отпуск, и в Москву на лето поехала только его семья. Просто были уже известны случаи, когда неугодные люди из своих отпусков назад не возвращались, а оставленные ими на квартире вещи отсылали в Союз несопровождаемым грузом. Приехав домой, он устроился завхозом в совместное предприятие.


Долой кастовость!


Дети работников советских организаций и специалистов, в том числе военных, проживавших в Дамаске, учились в школе при Посольстве СССР в САР. Были выделены специальные автобусы, которые ехали по определённому маршруту и забирали их, а после уроков отвозили назад. В некоторых классах учились даже школьники из социалистических стран. Но была проблема — для всех не хватало места. За этим внимательно следили отдел кадров и директор школы. Когда я зашёл к нему и спросил, нельзя ли моей жене после родов приехать в Дамаск с детьми, он сказал, что ни мою старшую дочь, ни среднюю сажать некуда: всё переполнено. Так, одна девочка-пятиклассница, которой удалось просочиться в Сирию, уже несколько дней бродила с портфелем по коридору школы, и он не знал, что с ней делать.


Я успел вернуться из второго отпуска, а мест по-прежнему не было. В один прекрасный день в комнату зашёл начальник отдела кадров и сказал, что моей семье можно приезжать. К тому времени я уже переселился в новую квартиру, возле жилдома. Утром к нему подъезжал РАФик и забирал детей. Затем он привозил их обратно, но однажды старшей дочери в автобусе не оказалось. Её просто забыли, за что потом я сильно ругал водителя. К счастью, кто-то из работников Торгпредства заметил нашу дочь, одиноко стоящую с портфелем возле Посольства, и довёз её до жилдома.


Учительница нашей средней дочери, присланная из Москвы, за что-то её невзлюбила. Кроме того, она искусственно разделяла учеников на тех, чьи родители работают в Посольстве, Торгпредстве и Синем доме (Аппарате главного военного советника), и соответственно к ним относилась, причём в самом невыгодным положении оказались дети военных. Тогда я снова пошёл к директору, который однажды ездил с нами в командировку и поэтому знал меня лично. Я обрисовал ему ситуацию со средней дочерью, причём он сразу понял, о ком идёт речь, хотя я не называл ему своей фамилии. Под конец я рассказал про разделение учеников на три неравноправных группы и прямо спросил его:

— В вашей школе что, кастовость?

Через несколько дней, когда я забирал среднюю дочь домой, ко мне подошла её учительница и горестно сказала:

— Ну, что же Вы сначала не поговорили со мной?

С того времени она оставила нашу дочь в покое.


Эпидемия аварий


Как-то утром, в понедельник, когда я ещё жил на старой квартире, я сел в микроавтобус, который нас отвозил на работу, и вдруг водитель задал мне странный вопрос:

— Скажи, бог есть?

— Конечно, нет, — ответил я.

— Есть: твой шеф возле Хомса врезался в столб, и, если бы ты поехал с ним, то очутился бы на капоте.

Дело в том, что в пятницу меня впервые не пустили с ним в командировку: новый переводчик Торгпреда заболел, а в субботу (у арабов всего один выходной день — пятница) ожидались переговоры. Это стало известно в самый последний момент, я даже пришёл на работу в тот день с вещами и был, конечно, крайне недоволен. Теперь же в здании Аппарата экономсоветника все поздравляли меня, говоря, что я родился в рубашке. Заму Торгпреда по кадрам, который не пустил меня в командировку, я шутя сказал:

— Вы спасли отца троих детей.


Всё произошло за 2 км до Хомса. В воскресение, в 9 вечера, мой начальник ехал из Алеппо, куда ему пришлось с полдороги вернуться назад, потому что он забыл у преподавателей свою визитку с документами, деньгами и ключами от квартиры. Машина двигалась со скоростью 65–70 км/час, и её прижал к обочине гигантский трейлер. Тогда мой шеф выбросил нашу «Ладу» на газон, однако парапет оказался слишком высоким, машина села на передней мост и потеряла управление. В результате он снёс металлический фонарный столб и разбил капот, а также, видимо, повредил задний мост, потому что крышка багажника приподнялась. Сам же он отделался лёгким испугом, поскольку успел ногами упереться в педали и крепко сжать руль, о который ударился носом и грудью. Пришлось нам за ним отправиться в Хомс и вместе с машиной забирать из полиции.


Через несколько дней туда по его следам выехали два заместителя Торгпреда опрашивать преподавателей, к которым он заходил, не был ли он пьян, хотя в полицейском протоколе об этом ничего не написали. Выяснилось лишь, что он в одной из их квартир выпил бутылку пива. Когда я ему рассказал об ужасных картинах, которые нарисовали мне наши водители (я вылетаю через лобовое стекло и оказываюсь на капоте), он успокоил меня:

— Если бы ты поехал со мной, ничего бы вообще не случилось.

Оказалось, что шеф заснул за рулём, недаром, когда мы ездили в командировки, он просил меня всё время говорить с ним, не позволяя отключиться. Впрочем, он легко отделался — приказом Торгпреда ему объявили замечание (выговор означал бы досрочное прекращение загранкомандировки) и на три месяца отстранили от управления машиной. Пришлось нам повсюду ходить пешком, либо брать такси. Позднее Посольство заплатило за сбитый им столб 12 тысяч сирийских лир.


Следует упомянуть ещё об одном интересном факте. В день отъезда начальника в Алеппо, после обеда, я задремал и мне приснился очень тревожный сон, в котором он входит в квартиру одной живущей там преподавательницы русского языка и на её лице вдруг появляется выражение ужаса. Я пересказал этот сон по телефону одной знакомой, чтобы ещё раз убедиться в своей способности предвидеть события. Поскольку начальник находился в дороге, неудивительно, что я сразу заговорил о возможной аварии. Так и случилось.


Когда я вернулся из второго отпуска, произошла серия новых инцидентов. Двоих досрочно отправили в Союз. Один из Торгпредства, будучи пьяным, сбил человека насмерть, и для него это оказалось наилучшим выходом из положения, а вторым (не повезло, что оба случая совпали по времени) оказался мой ученик и староста арабской группы на Высших курсах иностранных языков при Госкомитете по внешнеэкономическим связям. Ответственный, во всём положительный человек, он тоже слегка выпил с делегацией и разбил машину, принадлежавшую сирийской компании. Потом назанимал денег и заплатил ей 40 тысяч лир. За него даже ходили просить к послу, но тот разрешил лишь немного отсрочить его отъезд. Тут же какой-то военный из Синего дома сбил сирийца и попал в тюрьму. Долгое время наши люди были в шоке и просто боялись ездить на своих служебных машинах.


Однажды пожилой советский водитель микроавтобуса подвозил меня до дома и вдруг резко остановился, воскликнув:

— Ой, сбил!

Оказывается, в последний момент ему бросился под колёса местный мальчишка. Мы вылезли из РАФика, но никого не обнаружили. Всё было хорошо, если бы в нас сзади не врезалась легковая машина. Когда водитель её вышел к нам, я объяснил ему на арабском причину резкого торможения (наш шофер при этом молчал):

— Ребёнок перебегал дорогу.

— И где он? — спросил сириец.

— Убежал.

— А как быть с моей машиной?

— Надо было соблюдать дистанцию.

— А, дистанцию, — повторил он за мной и, даже не вызвав дорожную полицию, уехал.

На следующий день я увидел, как наш водитель на пару с другим выправляют кувалдами заднюю дверь микроавтобуса.


Напрасные хлопоты


Спустя два с половиной года работы нашего контракта было принято решение провести конференцию преподавателей русского языка в Дамаске, в здании Советского культурного центра. Я должен был найти поблизости от него гостиницу, в которой можно будет одновременно разместить более двадцати человек. Зашёл в одну из них, начал объяснять, что нам нужно, но портье даже не стал меня слушать.

— Speak English, please, — с надменным выражением лица сказал он мне.

— Вообще-то я говорю с Вами на арабском, а не на китайском, — отрезал я.

В следующей гостинице меня встретили по-другому. Портье сразу же позвал управляющего, мы сели за стол, в дальнем от входа холле, и мне принесли чай. Быстро выяснив, сколько потребуется номеров и на какой срок, он лишь попросил меня принести гарантийное письмо от Торгпредства о том, что по окончании конференции оно обязуется оплатить все необходимые расходы.


Тут я решил совместить свои личные интересы со служебными. Дело в том, что я когда-то написал три статьи по лингвистике. Все они касались порядка слов в арабском литературном языке, теме моей дипломной работы. Одну напечатали ещё в студенческом сборнике, другую (после окончания института) — в «Вестнике МГУ. Серия: Языкознание», а третью предложили опубликовать в виде тезисов, но я тогда проходил срочную военную службу в Сирии, приехал в отпуск, и у меня не было времени этим заниматься (получить разрешение в Главлите и т. д.). Теперь же я написал жене, чтобы она прислала мне из Москвы нужные материалы. Я собирался подготовить доклад «Вопросы изучения порядка слов русской речи в арабской аудитории» и выступить с ним на конференции (впоследствии он вошёл в сборник, который я получил наряду с другими участниками), состоявшейся 19–22 января 1990 г. Все русисты, которые прибыли в Дамаск, благополучно расселились в гостинице, поэтому я мог спокойно присутствовать на заседаниях разных секций. На конференции я встретил свою бывшую преподавательницу, красивую армянку с чарующей улыбкой, благодаря которой на 2-ом курсе ИСАА при МГУ я полюбил не дававшийся мне поначалу арабский.


Через год похожая конференция была проведена в Институте русского языка (в г. Телле, возле Дамаска). На ней я выступил с другим докладом, носившим такой же сравнительный характер. Руководитель контракта преподавателей, работавших в институте, дал мне свой московский телефон, чтобы я позвонил ему насчет планировавшегося сборника. Но когда я вернулся в Союз и связался ним, он сказал, что денег на издание его нет и вообще им сейчас не до этого. Больше статей и докладов по лингвистике я не писал и всякие мысли о кандидатской диссертации отбросил: мне, как и большинству жителей бывшего СССР, надо было решать не научные, а экзистенциальные проблемы.


Падение с Гур-Эмира


Однажды зашёл разговор о прекрасном узбекском фильме «Влюбленные», и я вспомнил, как приезжал в Ташкент и Самарканд с делегацией Общества слепых Туниса после работы на Олимпиаде-80 и перед началом 10-месячных курсов в «Интуристе». Это была уже моя третья делегация, которая приезжала по приглашению Всероссийского общества слепых. В других комитетах, даже в ЦК КПСС, мне платили 3 руб. в день, а здесь — 20, потому что это была хозрасчетная организация.


Руководителем тунисской делегации был зрячий — весьма скандальный человек. В Москве он требовал, чтобы меня заменили на женщину, а в Ташкенте — оплаты его международных телефонных переговоров. В Ленинграде он не просыхал, и я боялся, что его снимут с рейса. Выглядел он, как зомби из «Ночи живых мертвецов». Правда, по возращении в Москву он смягчился и даже подарил джинсы, которые вначале пытался мне же продать.


В Ташкенте к каждому из нас приставили по девушке. Они везде ходили с нами под руку и даже за столом сидели рядом. На них были одинаковые яркие национальные платья. Ко мне тоже приставили симпатичную девушку, хотя я сказал, что не слепой, а только близорукий. Она была очень мила и даже перед отъездом подарила мне бижутерию для жены.


В Ташкенте были официальные встречи (ещё нам показали старый город, но мечеть Хазрети Имам и два медресе мы увидели только снаружи), а в Самарканде культурная программа — посещение обсерватории Улугбека, Регистана и мавзолея Тамерлана (Гур-Эмира). В последнем месте, о котором и так ходили зловещие разговоры, у нас произошло ЧП. Я вышел подышать воздухом через боковой проход и вдруг услышал, что кто-то снизу зовёт меня на помощь. С делегацией по маршруту поехал наш слепой журналист. Он вышел на улицу тем же путём, что и я, и упал с высокого каменного куба на землю. Как он ушёл от единственной среди сопровождающих высокой девушки, я так и не понял. Носилки с ним внесли через задний вход маленького самолетика и поставили в проходе. Всю дорогу он стонал. В Москве оказалось, что у него перелом бедра. Вот так печально завершилась наша поездка.


«Интурист»


После распределения в «Интурист» (1980 г.) я попал на 10-месячные курсы (девушки, которых там было гораздо больше, чем парней, шутили — "9-месячные") в Институте повышения квалификации, где-то в районе м. "Речной вокзал". Мы сдавали зачеты прямо в музеях, нас возили в Коломенское, Архангельское, Кусково, Загорск, Владимир и Суздаль. По Москве мы должны были водить экскурсии сами (кроме Музея Ленина и Бородинской панорамы), в других городах — под перевод. В Третьяковской галерее и Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина был разработан маршрут, идя по которому, мы рассказывали об определенных картинах. На этих курсах я впервые услышал об альманахе «Метрополь» и Дейле Карнеги. После учёбы, каждый вторник и четверг, я ходил в Библиотеку иностранной литературы и Ленинку (там я собирал материал для статей по арабской лингвистике), потом шёл на тренировку по каратэ.


С первой своей туристической группой я отработал уже через несколько месяцев, на так наз. «Русскую зиму». Она совпала с обильным снегопадом и нелётной погодой. Буквально за день до нашего рейса в Ленинград ливанцы, с которыми я работал, попросили заменить им авиационные билеты на железнодорожные. Согласовав это с начальством, я собрал с них деньги, чтобы заплатить штраф Аэрофлоту. То же самое повторилось в Ленинграде, но я успел всё сделать за три дня до вылета. Для этого надо было звонить по межгороду в Москву.


Тут я понял, что работа гида-переводчика интересная, но слишком нервная для меня. Хотя, согласно программе тура, всё было забронировано и заказано, переводчику следовало лишь расписываться в книжке подтверждения за все истраченные суммы (авиационные и железнодорожные билеты, проживание, поднос багажа, входная плата в музеи, услуги экскурсоводов, билеты в театр, питание и др.). Если он где-то ошибался в расчётах не в свою пользу, разницу вычитали из его зарплаты. Кроме того, он отвечал за выполнение программы, должен был везде успеть и ничего не пропустить, а также решать все непредвиденные проблемы, которые могли при этом возникнуть. В случае каких-то накладок туристы, не зная, как организована наша работа, во всём обвиняли гида-переводчика. Таким образом, получалось, что морально он отвечает не только за себя, но и за все другие службы «Интуриста».


Летом меня отправили одного с 56 сирийскими туристами в Ленинград и Сочи. В других городах, как я уже сказал выше, мы работали под перевод. Но «Икарус» рассчитан только на 42 сидячих места, поэтому остальные 14 туристов вынуждены были во втором автобусе слушать экскурсию по городу на английском языке, который они не знали. В Сочи нас поселили в гостиницу «Камелия», но несколько моих туристов, уже побывавших в этом городе, подбили остальных переехать в «Жемчужину». В результате из неё выселили 56 советских граждан. В Москве 4 сирийцев чуть не сняли с рейса, потому что у них не хватило денег оплатить перевес.


Затем я встретил группу из Иордании, а она оказалась на сто процентов армянской. Я провёл экскурсию по Москве на арабском языке. Туристы вежливо слушали, но я чувствовал, что меня не понимают. Я же, общаясь с ними, запомнил одно слово — "айо" (да). На другой день меня заменили носителем языка — девушкой, которая обычно работала с английским:

— Они сказали, что ты — хороший мальчик, но им хотелось бы кого-нибудь, кто знает армянский.

В другой раз меня зачем-то поставили на греческую группу. Слава богу, её руководитель (они обычно не оплачивали свой тур) уже несколько раз был в Москве. Во время экскурсии по городу он, взяв в руки микрофон, попросил меня:

— Говорите, пожалуйста, по одному предложению на английском, а остальное я сам расскажу.

Из общения с этими туристами я тоже вынес одно слово, но с противоположным значением — «охи» (нет). Теперь меня заменили на одного из сотрудников, которые специально, целой группой, изучали греческий с преподавателем.


Как-то, в пятницу, проводив группу в аэропорт, я поехал домой (это было обычной практикой). Однако в понедельник выяснилось, что накануне вместо меня встретила новую группу, о которой я ничего не знал, дежурная по отделу гид-переводчица. Из-за отсутствия домашнего телефона меня не смогли сразу найти. Она передала мне начатую книжку подтверждения и необходимые документы (так наз. ваучер группы), и я вступил в свои права.


Так я проработал в «Интуристе» чуть больше двух лет (включая учебу на курсах), пока не был призван в армию. За полтора месяца до отъезда я успел получить от него трёхкомнатную квартиру (хотя у меня было тогда два однополых ребёнка), к которой сразу же подключили телефон. В «Интурист» я потом не вернулся: пока я находился в Сирии, он сменил юридическое лицо, поэтому теперь не обязан был брать меня назад. Чтобы не прерывать стаж, я ровно спустя три месяца после увольнения из армии начал работать в одном из управлений Генштаба Вооружённых сил СССР. Затем, правда, я позвонил руководительнице восточной группы, и она объяснила мне, что следовало подождать, пока кто-нибудь из отдела уволится (по ее словам, это происходило очень часто, поскольку в нём работало много гидов-переводчиков разных языков). Но коль скоро люди взяли меня на работу по рекомендации одногруппника по ИСАА при МГУ, я решил уже ничего не менять. Через какое-то время начальница группы спросила соседа-арабиста, который получил от «Интуриста» квартиру в том же подъезде:

— А что, он не вернется к нам?


Мои художества


Хотя все три моих дочери с детства умели хорошо рисовать, а младшая стала художницей, сам я рисую весьма посредственно. Конечно, кое-чему я научился в детском саду и школе от сверстников, которые обращались с кистями и красками лучше меня. Изображая танки, самолёты, бесчисленных рыцарей, гладиаторов, мушкетёров, гусар, немецких и советских солдат с одинаковыми лицами, я со временем набил руку. Однако знаниям о перспективе и прочих премудростях я обязан старшей сестре, которая нигде этому не училась, но умела рисовать хорошо, а главное очень быстро. Как-то во время урока в начальной школе, учительница, увидела рисунок, на котором я изобразил шар с правильно нанесёнными на его поверхности тенями.

— У вас в семье кто-нибудь рисует? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

Вряд ли это была какая-то хитрость, скорее я хотел, чтобы она оценила мою самостоятельность. Тогда я ещё не знал, во что это выльется в будущем. Её задания были несложными, но отнимали много времени. Каждую субботу, после уроков, когда в школе-интернате нас отпускали домой, я ехал к сестре (она жила с бабушкой и тётей, а не с нами). И онамгновенно, на моих глазах, делала то, над чем я мучился часами. Рисовала она прекрасно, с большой фантазией, и впоследствии, не имея никакого специального художественного образования, вела детскую изостудию в своём районе. Но бледные акварельные краски сестры, которая имела привычку использовать в работе промокашку, нашей строгой учительнице не нравились. Поэтому она каждый раз заставляла меня делать цвета более яркими, что соответствовало моему собственному методу рисования. Иногда приходилось выполнять срочные домашние задания самому.


В результате я и мой одноклассник, который спустя несколько лет все два года воинской службы проработал художником, частенько после отбоя занимались оформлением школы. Здесь я тоже выполнял какую-нибудь механическую работу вроде раскрашивания кирпичей на ватмане, который должен был изображать часть каменной стены в одном из наших спектаклей. Ещё меня как-то послали на районную олимпиаду по рисованию. Однако изображённый мною на большом листе ватмана, аккуратно выписанный танк, форсирующий реку, не произвёл на мою учительницу особого впечатления.

— Что-то у тебя сегодня не очень получается, — заметила она и больше на такие олимпиады не посылала. В то время она уже вела у нас черчение, по которому у меня была одна из немногих четвёрок. Но виной этому был ужасный почерк, которым я делал подписи под чертежами. Как бы там ни было, наши совместные семейные усилия особого успеха не приносили, потому что сам я рисовал неважно, а художественный стиль моей сестры учительнице не нравился.


Однажды в школе проводился конкурс на лучший рисунок (городской пейзаж). Работы учеников вывесили в коридоре, возле классов. В том числе и отличный рисунок сестры, выполненный, как всегда, в бледных тонах. Но учительница даже не обратила на него внимания. Один раз я увидел её сидящей в коридоре со стопкой рисунков на коленях. Я подошел, когда она их перебирала. Вдруг учительница вытащила из стопки один лист и сказала мне:

— Вот за этот рисунок я бы сразу дала первое место, но он, к сожалению, не подписан.

Я посмотрел. На нём яркими красками была изображена стройка. На крыше дома стояло несколько рабочих и один из них рукой подавал знаки крановщику, спускавшему вниз плиту.

— Вы знаете, — сказал я, — это мой рисунок.

И действительно это было одно из тех срочных домашних заданий, которое мне пришлось выполнить самому. Так я стал победителем школьного конкурса на лучший рисунок.


Контрабандисты


Поскольку большинство русистов работало в Хомсе, Алеппо, Латакии и Джебле, первые полтора года мы с моим начальником 10–13 дней в месяц проводили в командировках. Однако после смены руководства положение ухудшилось. Новый торгпред оспаривал каждый пункт наших заданий на командировку, а его заместитель по кадрам вообще отказывался их подписывать. Теперь удавалось вырваться из Дамаска всего на 3–4 дня в месяц. Все нормализовалась с приездом нового руководителя контракта, который смог наладить хорошие отношения с начальством. Командировки стали чаще, а один раз Торгпред меня даже взял в Латакию (мы сопровождали министра строительства СССР).


Кроме частых поломок нашей «Лады», причиной которой была описанная выше авария, с нами постоянно случались разные происшествия. Однажды шеф взял с собой в командировку жену и дочь-младшеклассницу, и мы вечером заехали на пляж, возле Латакии. Искупавшись, мы неудачно развернулись на берегу моря, и машина намертво застряла в песке. Наступила ночь. Неожиданно в темноте появился небольшой автобус. Когда мы подошли к нему и попросили взять нас на буксир, группа сирийских молодых людей тут же вылезла из автобуса, приподняла машину и поставила её в безопасное место.


В другой раз, неподалеку от этого пляжа, мы с новым руководителем контракта, не сбавляя скорости, решили форсировать на нашей «Ладе» небольшую речку, которая, как мы поняли потом, соединялась с морем. В результате у машины оторвался номер, а вода залила её до сидений. Нас было трое, мы позвали еще одного парня, который сидел на берегу, и вместе выкатили машину из воды.

— Как мы вернёмся потом назад? — спросил я парня.

— Вода уйдет, — коротко объяснил он.

И действительно после отлива мы без труда пересекли ту же самую речку. Несмотря на летнюю жару, нам пришлось ещё долго просушивать сидения и коврики «Лады».


Как-то мы поехали с делегацией в Пальмиру, через пустыню. Наступил вечер. Бензин на исходе, заправок нет, встречных машин тоже. Думали, так и заночуем. Вдруг вдалеке заметили огонёк. Свернули с дороги, навстречу нам вышел молодой мужчина и продал бензин из канистры. Другая делегация приехала зимой, и мы все вместе отправились через заснеженную пустыню в Дейр-эз-Зор. Там нашли гостиницу. Рядом набережная, по ней протекала небольшая, наполовину высохшая река. Я знал её название, но всё равно спросил хозяина гостиницы. "Это Евфрат," — гордо ответил он. Выход из номера был прямо на улицу. Навалили сверху одеял наши куртки, так и спали. На следующее утро поехали дальше, миновали Ракку и остановились в ас-Сауре, чтобы осмотреть Евфратскую плотину. Вместе с советским инженером мы спустились на лифте вниз, где-то на седьмой уровень, и он показал нам турбины. Затем отвёл на смотровую площадку. Мой шеф решил нас сфотографировать. Для этого он вскочил на парапет и встал спиной к ревущему потоку. Нас всех охватил ужас от такого зрелища. А он спокойно спрыгнул на пол, и мы пошли дальше.


Оба моих начальника приехали в Сирию, имея международные водительские права. Но в Москве у них не было своих машин, поэтому, не имея ещё необходимого опыта вождения в стране, где все ездят, как хотят, и поголовно являются миллиметровщиками, они сначала попадали в опасные ситуации. С первым шефом мы какое-то время ездили на старой «Волге». Один раз нас оттеснил с дороги гигантский автобус, прочертив глубокую царапину вдоль борта. В другой раз, когда мы получили из Москвы новенькую «Ладу», мы двигаясь на ней задним ходом, врезались в мула, точнее в большой мешок у него на спине. Но поскольку в Союзе шеф увлекался гонками на мотоциклах, он научился водить машину так, что мы на трассе легко обгоняли Мерседесы и БМВ. До сих пор с содроганием вспоминаю, как он ночью на дикой скорости ехал по горному серпантину из Латакии в Алеппо. Второй начальник пытался учить вождению меня. Дважды мы приезжали с ним в пустой парк Тишрин, где обычно проводились выставки. В первый раз я чуть не съехал по лестнице вниз, с трудом дотянувшись ногой до педали тормоза (шеф был выше меня на голову, а мы не отрегулировали сидение водителя под мой рост — 176 см). Во второй раз я даже сделал несколько кругов по площадке, потом свернул на улочку, и ехавшая навстречу машина, опасливо прижавшись к бордюру, остановилась.


С первым начальником мы несколько раз были в Ариде, небольшом местечке в Ливане, недалеко от Хомса. Оставляли машину рядом с таможенным постом, шли пешком мимо деревни, затем по камням через ручей и — мы в Ливане. Мы приноровились выносить двухкассетные магнитофоны, ставя их вертикально в черных пакетах. Главное было успеть донести покупки до нашей "Лады", потому что на ней были дипномера. Меня и начальника не останавливали ни разу, но мы особо и не наглели. Как-то он захотел купить видео и телевизор. В лавке ему сказали, что это можно переправить через границу на осле, но в тот день было нельзя, так как патруль получил сигнал о возможной контрабанде гашиша. Однажды мы взяли с собой в Ариду директора Центра русского языка в Дамаске. Она, глядя на нас, тоже купила двухкассетник, и сирийские таможенник остановил её. Тогда она на литературном языке сказала ему: "Мне нужен магнитофон, потому что я изучаю арабский". Таможенник засмеялся и пропустил её.


В Тартусе мы с шефом иногда останавливались на ночлег в бунгало, на специально огороженном пляже для военных. Обычно мы брали с собой пропуска, подписанные начальником Генштаба Сирии. С этим удостоверением у меня как-то случился конфуз. Поехал провожать шефа в Тартус, на теплоход до Одессы. В городе машина заглохла. Стали её толкать, и этот скользкий ламинированный документ выпал из кармана моей рубашки. Обнаружил я это через полчаса, вернулся на то же место, а там работают уборочные машины. Оказалось, что пропуск смыло сквозь дренажную решетку в водосток. Пришлось напечатать длинную объяснительную записку сирийцам, чтобы мне выдали новый.


Как-то в Латакии мы вчетвером остановились в гостинице с до боли знакомым названием "Лазурный берег". Там, в двухэтажном номере, кроме основной двери, которая открывалась с помощью электронной карты, можно было раздвинуть стеклянные и прямо в плавках выйти на пляж. Там же, в Латакии, мы как-то сняли двухместный номер в другом отеле и попросили поставить туда дополнительную раскладную кровать для руководителя наших русистов в Алеппо, которого мы взяли с собой в командировку. Утром к нам заглянула уборщица со шваброй в руках, солидная полная женщина, и, увидев этого роскошного мужчину, с буйной растительностью на обнажённой груди, воскликнула:

— Алла́!


Один раз заезжали в И́длиб (российские СМИ и эксперты неправильно ставят ударение на второй слог), нынешнюю столицу «Джабхат ан-Нусра». Наших специалистов там не было. Встретились с губернатором. Он рассказал нам про местную достопримечательность — советского зубного врача, который учился в Союзе с одной сирийкой, и, женившись на ней, поселился в их городе. До этого мы встречались только с русскими, украинками и белорусками, женами сирийцев, и их детьми-билингвами.


Однажды мы приехали в военно-морской колледж в Джебле. Там советником был капитан 1-го ранга. У него дочь свободно болтала с соседскими детьми, которые то и дело забегали к ним в квартиру. Затем её посадили рядом со мной на диван с "Учебником арабского языка" Ковалёва и Шарбатова, по которому я сам когда-то учился в институте, и она начала так же бойко читать.


В других городах мы часто заходили в местные клубы, где собирались наши специалисты. О таких посещениях мой первый начальник говорил:

— Ну вот, опять я всех обыгрываю в настольный теннис и на бильярде, а ты — в шахматы.

И действительно, несмотря на своё довольно плотное телосложение, мой шеф в этих двух играх был настоящим мастером.


Среди развалин Пальмиры и Угарита


Конечно, за долгие годы моего пребывания в Сирии я увидел множество достопримечательностей, которыми так богата эта страна. Конечно, я не мог их внимательно рассмотрел, потому что почти всегда выступал в качестве переводчика, а не экскурсанта. Хорошо, что эта тематика была мне знакома, благодаря работе в «Интуристе». Только здесь приходилось переводить не с русского на арабский, а наоборот.


Самой известной в мире достопримечательностью страны является, безусловно, Пальмира. Я побывал здесь дважды: во время срочной военной службы и через пять лет, работая с делегацией. За всей этой величественной архитектурой поздней античности стоит царица Зенобия. Она объявила о независимости от Рима и подчинила себе всю Сирию, восточную часть Малой Азии и Египет. В 272 г. н. э. армия Зенобии была разбита императором Аврелианом в сражениях при Антиохии (Антакье) и Эмесе (Хомсе).


Второй по известности достопримечательностью Сирии является Крак-де-Шевалье, замок госпитальеров (в 40 км от Хомса). В 2003 г. в ней снимался российский телесериал «Баязет» (по одноимённому роману Валентина Пикуля). Другую крепость, цитадель Салах ад-Дина (в 30 км от Латакии), я посетил, сопровождая министра строительства СССР и Торгпреда. Вспоминаю также нашу поездку в Сафиту (город в 18 км от Тартуса), где находится знаменитая башня, построенная тамплиерами. На крутом подъёме наш ПАЗик не справляется, скатывается несколько раз вниз. Мой приятель, капитан, шутит:

— Интересно, наши тела найдут обезображенными?

С башни в Сафите вниз смотреть неприятно, такая она высокая. С неё видны горы Ливана, Триполи, Средиземное море и Крак-де-Шевалье (все эти сооружения строились так, чтобы можно было передавать друг другу сигналы днём, используя зеркала, а ночью — зажигая костры). Сирийцы мне сказали, что самые красивые девушки в Сирии живут в Сафите. Занятый, как всегда, переводом, я их не успел рассмотреть. До этого на побережье мы видели выставленные на улице картины с изображением "Тайной вечери" и Девы Марии. Рядом бегали ребята полуевропейского вида — потомки крестоносцев. Также мы посетили чисто мусульманские цитадели в центре Дамаска и Алеппо.


В 12 км от Латакии находится финикийский город Угарит (6000–1190 до н. э.). До сих пор раскопана лишь его небольшая часть. Мы ходили среди развалин. Это были расположенные в ямах остатки зданий дворцового комплекса, храмов и библиотек (среди руин Угарита были обнаружены тысячи глиняных табличек, содержащих документы, записанные на 8 языках с использованием пяти видов письма). Арвад, в прошлом один из древнейших городов-государств в Северной Финикии (в 3,5 км от Тартуса), расположен на одноимённом острове. Нас отвёз туда катер — женщины и дети сели внутри, а мужчины, свесив ноги с борта, устроились снаружи.


Кроме того, я видел монастырь Святого Симеона (в 35 км от Алеппо), развалины Ресафы (древнего Сергиополя), расположенной к юго-западу от города Ракка и реки Евфрат, монастырь Святой Фёклы в Маалюле (в 55 км от Дамаска) и так наз. Хрустальную мечеть Сейиды Зейнаб, внучки пророка Мухаммеда, особо почитаемой мусульманами-шиитами (в южном пригороде Дамаска). В Маалюле, жители которого до сих пор говорят на одном из арамейских языков, мы частенько заполняли небольшую пластмассовую канистру местным монастырским красным вином типа нашего кагора, когда отправлялись в очередную командировку.


Отдельно надо сказать о достопримечательностях крупных городов. В Дамаске — это, конечно, огромная мечеть Омейядов (VIII век), в которой находится могила Салах ад-Дина. В Хаме — нории (гигантские водяные колеса). В Хомсе — мечеть Халида ибн аль-Валида (XI век), военачальника, возглавлявшего арабское завоевание Сирии в VII веке, кульминацией которого стала битва при Ярмуке (636 г.), положившая конец византийскому господству в Сирии. Здесь находится его мавзолей.


И снова Петровка, 38


Несколько месяцев назад туристическая фирма, в которой я работал, ликвидировалась, и я сидел дома. Вдруг мне позвонили и вызвали на Петровку, 38. Я попытался связать это с моей работой в должности начальника финансового отдела, но оказалось, что речь идёт о моём однокласснике, скульпторе по профессии. Его обвиняли в теракте против Посольства США в Москве, совершённом как ответ на бомбардировки Югославии. Затем об этом сняли документальный фильм, который показали по ТВ. Я записал его на видеоплёнку и передал однокласснице. От неё ранее я узнал все подробности (она какое-то время состояла в гражданском браке с подозреваемым). Он с напарником, переодевшись в камуфляж, захватил машину и, подъехав к Посольству США, попытался выстрелить в него из двух гранатомётов. Но оружие у них было копаное, поэтому дало осечку. Находясь под следствием, одноклассник сказал, что знает только имя своего напарника. Зато он подробно описал всех, с кем учился, и даже вспомнил их школьные клички.

— Это правда, что Вы во 2-ом классе написали роман? — спросил меня следователь.

— Да, правда, — ответил я.

— Потом пробовали что-то писать?

— После армии разослал в редакции разных журналов пять рассказов, но везде мне отказали.

— А почему?

— Сказали, что они безыдейные.

Потом следователь упомянул фамилии ещё нескольких однокашников. Ни разу не задав мне прямого вопроса о том, что я знаю об интересующем его деле, он вдруг сказал:

— Судя по всему, Вы не хотите нам помочь.

— Но я не видел его со дня окончания школы, — быстро ответил я.

— Нет, он был на вашей встрече одноклассников пять лет назад.

Это правда, но в квартире упомянутой одноклассницы было столько народу, что я даже не запомнил всех, кто там присутствовал. Ничего не добившись от меня (в интернате за всякое фискальство устраивали тёмную, да и представьте себе на миг, как Кюхельбекер идёт к директору Царскосельского лицея доносить на Дельвига), следователь подписал мой пропуск, и я пошёл домой. Позвонив однокласснице (к сожалению, она вскоре умерла), я узнал, что её тоже вызывали на Петровку, 38. Там побывал ещё один наш однокашник, которого милиция, не найдя дома, привезла с дачи. Как-то одноклассница помогала ему с разменом квартиры после развода. А меня она однажды попросила помочь её другу с продвижением скульптурных работ, и я связал его с одним знакомым журналистом, писавшим об искусстве.


Однокласснику дали 6,5 лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима, но оставили в Москве. Тот, кто навещал его, сказал, что в камеру ему привезли глину и теперь он лепит там начальников.


Как я не стал вторым Галуа


Наверное, я полюбил математику, благодаря нашему учителю, который к тому же был очень сильным шахматистом. Раз он дал нам сеанс одновременной игры вслепую на четырёх досках. Спустя год, в 6-ом классе (напомню, что я научился играть в шахматы только в 5-ом), теперь уже в обычном сеансе на двадцати досках для всей школы, мне удалось одержать над ним победу. Математик был большим оригиналом. Иногда в классе происходили такие диалоги:

— Поставьте "два", я распишусь.

— За что?

— "За что?" спрашивают в милиции. У меня спрашивают "почему?"

— Почему?

— Ко мне обращаться то-о-лько по математическим вопросам.

Если, например, во время урока у кого-то падала на пол точилка, он немедленно реагировал:

— Кто уронил чернильницу? У меня музыкальный слух.

Во время ночного дежурство по интернату он будил нас следующим образом:

— Подъём, отцы, вставайте. Сегодня на завтрак у нас кар-р-манная каша.

Такое обращение к мужской половине класса у него содержалось и в обычной фразе:

— Обижаешь, отец, обижаешь.

В конце учебного года он освободил меня от своих уроков, и я в течение мая разгуливал по лесочку, находившемуся на территории нашего интерната.


В 7-ом классе у нас появился новый учитель математики, обладавший уникальной памятью, но несколько педантичный. Время от времени он низко наклонялся над учительским столом, вытянув указательный палец руки, и, грозно посмотрев на какую-нибудь оробевшую девочку, называл вначале её имя, а после недолгой паузы — фамилию её тезки, сидящей в другом конце класса.

— Ну, неплохо сказал, неплохо, правда, неве-е-рно, — с особым ударением на последнем слове говорил он кому-нибудь из ребят. — Ты был бы умным мальчиком, если бы не был дураком (Какая логика!). Это же артель «Напрасный труд». Ты не ра-бо-та-ешь! Вызываю к доске — отец дьякон, деньги на кон! И в какой тетради на парте ты оставил свои знания — в коричневой или голубой? Вижу, что не помнишь. Та-а-к, здесь у нас медвежий угол. Откуда ты получил этот квадратный корень? Как «мудрец перед Дадоном, стал и вынул из мешка Золотого петушка». Какие сопряжённые? Ну-ка, может быть, я издалека не вижу, — он вставал, лицо его с очками, болтающимися на самом кончике носа, вытягивалось. — Нет, вроде бы так, не ошибся. А ну, сотри скорее, чтобы никто не увидел.

Затем он садился за стол и выдавал что-то явно не из классики:

Славу в детстве много били

По неокрепшей голове,

И в голове его извилин

Оказалось только две.

Никто из учеников не воспринимал это всерьёз, наоборот, слушали с восторгом. Я же, начитавшись популярных книжек Я.И. Перельмана по арифметике и алгебре, мечтал о математических открытиях. В 5-ом классе я придумал способ вычисления площади круга и объема шара, вписав их в квадрат и куб соответственно, а также быстрого деления и умножения в уме чисел на 5. В 6-ом классе, когда алгебру у нас вела женщина, я обнаружил в квадратах, кубах чисел и в их разности определенные закономерности, которые пояснял с помощью правила Гаусса. Свои результаты я показал новому учителю в 7-ом классе. Но мои «открытия» не произвели на него никакого впечатления. Тогда я не знал, что проявленный таким образом интерес к математике выйдет мне боком в 10-ом классе, когда он каждый урок вызывал меня к дополнительной доске, в правом углу класса, и заставлял решать сложнейшие задачи для поступающих в вузы. Конечно, они были мне не под силу, и я мог делать это только с его помощью. К тому же я стал пропускать много занятий по болезни и впервые получил за год четвёрки по алгебре и геометрии.


На 3-ем курсе института мы должны были сдавать зачёт по предмету "Использование математических методов в гуманитарных науках". Для этого следовало ответить по билету, либо объяснить решение одной из пяти предложенных задач на Фортране. Я попросил помочь в этом старшую сестру жены. Нельзя сказать, что сразу понял решение (в какой-то момент она даже стала сердиться), но на зачёте я смог его объяснить. Позднее я сам применил в своем дипломной работе на тему "Порядок слов в арабском прозаическом тексте" (правда, в примитивной форме) математические методы. Я расписал на карточки две тысячи предложений, взятых путём сплошной выборки из нескольких текстов, и в конце каждой главы (дипломная работа получилась очень длинной — 120 страниц, хотя было достаточно 40) указывал частотность случаев прямого и обратного порядка слов.


Потом моя старая любовь к математике (и, конечно, азартность) побудила меня сделать расчёты вероятностей выигрыша во всех известных в советское время лотереях, а также помогла мне в дальнейшем при работе на финансово-экономических должностях в банках и турфирмах.


Командное первенство МГУ


В шахматную команду ИСАА при МГУ я попал не сразу. По окончании 1-го курса большинство наших студентов послали на стройку, а несколько человек, в том числе и я, были отправлены на завод железобетонных изделий. В перерывах между работой мы играли в карты (марьяж) и шахматы. Случайно среди нас оказался перворазрядник, член команды института. Оценив нашу силу игры, он пригласил меня на пятую доску в сборной, а другого однокурсника — на шестую. Таким образом, на командных соревнованиях я сидел после одного кандидата в мастера и четырёх перворазрядников. Параллельно я дважды, без особого успеха, сыграл в квалификационных турнирах. Однако это не помешало мне во втором полугодии перейти из общефизической группы в шахматный клуб МГУ. Теперь в конце каждого семестра, во время зачётной сессии, я специально ехал на Ленинские горы, и международный мастер Иосиф Ватников (впоследствии уехал в США), ничего не спрашивая, ставил мне зачёт. Он знал всех игроков клуба пофамильно по отчетам о турнирах и матчах. Это продолжалось два с половиной года вплоть до окончания 4-го курса.


Помню, на первой доске команды нашего факультета играл кандидат в мастера из Монголии. Во время матча с журфаком мне говорят: "Смотри, сегодня против нас играет гроссмейстер Сергей Макарычев". Вижу, сидит молодой человек в очках, интеллигентного вида. К моему удивлению, они довольно быстро сыграли вничью. Были ещё два известных шахматиста, которых я застал в то время — Долматов и Юсупов (оба — с экономфака). Сильные шахматные сборные, которые имели в своём составе гроссмейстеров и мастеров и претендовали на призовые места, в день игры в командном первенстве МГУ освобождали от занятий. Нас — нет (мы были во втором десятке, примерно на 13-ом месте; на последнем был обычно факультет почвоведения). Я играл по вечерам, после утренних занятий и выполнения больших домашних заданий в одной из свободных аудиторий. К 18:00 у меня уже начинала болеть голова, и за доской я соображал плохо, чаще проигрывая. На 4-ом курсе эти боли вдруг прекратились, и я выиграл шесть партий подряд. После очередной победы капитан сборной института (ныне известный автор этюдов, дважды мастер Карен Сумбатян, ученик Анатолия Кузнецова) спросил у меня:

— Ты бланки партий собираешь?

— Да, конечно, — ответил я, но на последнюю командную игру не явился. Она совпала по времени с днём рождения моей старшей сестры.

— Ты мог просто на минуту заехать и сдаться, — ругал меня потом капитан команды.


На 5-ом курсе физкультуры у нас не было: учились мы только по понедельникам. После Нового года мы вообще перестали ходить на занятия в институте. Я, как и остальные выпускники, сидел дома и писал дипломную работу, время от времени встречаясь со своим научным руководителем, посещая дополнительные курсы подготовки к Олимпиаде-80 и подрабатывая переводчиком в различных организациях. Потом, будучи в «Интуристе», я записался в шахматный турнир по переписке, но выбыл из него, потому что начал оформляться в загранкомандировку (срочная военная служба в Сирии).


Отряд охраны порядка в бою


Поздней ночью члены отряда охраны порядка (ООП) из 10-го класса были разбужены по тревоге. Вначале со сна они не могли понять, что случилось, но, когда прибежали на место происшествия, узнали следующее. В пионерской комнате до полуночи задержались вожатая и воспитательница из 6-го класса. Внезапно они услышали чьи-то шаги, в дверь постучали, и в комнату вошёл мужчина. На нём были пальто и тёмные очки. В руках он держал связку ключей, какие-то гвозди, которые, судя по описанию пионервожатой, были отмычками, и небольшой ломик. Его попросили выйти. Он, нахмурившись, произнёс короткое «спокойно!», взвесил в руках железный ломик и ушел. Вожатая и воспитательница сидели, онемев от страха. Полчаса они боялись выйти, а затем бросились будить ООП. Всё обыскали, но незнакомец исчез, не оставив никаких следов взлома. Конечно, у нас нечего было воровать, за исключением оружия из военного кабинета, но там были сейфы, железная дверь и сигнализация. Но больше всего поразило то, что пионервожатая, два года назад закончившая нашу школу-интернат, узнала в этом незнакомце своего одноклассника-хулигана, который имел уже условные сроки за мелкие преступления.


Основными проблемами, стоявшими перед ООП, были визиты местных головорезов, которые били нам окна и вообще безобразничали. Однажды они пытались угнать наш автобус, вырвав провода из системы зажигания. Когда у них не получилось, они бросили в окно умывальной на первом этаже тяжёлую деревянную скамью, проломив ею раму. Неприятными были также посещения бывших выпускников полубандитского вида, терроризирующих школьников.


В ООП мне и другим ребятам из 9-го класса доверили ночное дежурство по младшему корпусу. Обычно мы врывались в спальни малышей, расставляли по углам дерущихся, раздавали увесистые подзатыльники и уходили, водворив на время тишину. Через полчаса, обойдя другие палаты, мы осторожно приближались к дверям той же спальни и неожиданно сталкивались с ватагой первоклассников, выбегающих с гиканьем и смехом из умывальной. С этажами, на которых спали девочки, дело обстояло хуже, потому что они вели себя ужасно и не поддавались никакому внушению. Для них мы специально приглашали грозную воспитательницу, действующую своими методами. Тем временем, мы дремали на диване, этажом ниже, где в маленькой комнатке ради эксперимента поселили двух наших ребят. В своих владениях они ввели комендантский час, захваченных с поличным выстраивали в рекреации шеренгами, а самых толковых заставляли списывать для себя домашние задания с моих тетрадей. Также у наших одноклассников была неприятная привычка сбрасывать спящих малышей с кровати, среди гробовой тишины неожиданно входить в палату и зажигать свет, сопровождая это дикими воплями и перевёртыванием кроватей. Однажды они бесшумно зашли к первоклассникам и переложили в одну постель пять малышей, которые, проснувшись утром, не могли понять, как они в ней очутились. Однако через два месяца эксперимента наших ребят выселили с этажа, так как выяснилось, что они заставляли третьеклассников стирать им носки.


Всё это делалось ради хохмы, хотя внешне и напоминало дедовщину в армии. Но это не значит, что все бывшие деды́ поголовно становились преступниками. За небольшим исключением, из нас вырастали вполне законопослушные граждане.


Командное первенство Генштаба ВС СССР


Работая в одном из управлений Генштаба, я дважды участвовал в первенстве своего отдела. В обоих победил сильный шахматист, такой же служащий Советской Армии, как и я. Он любил играть защиту Оуэна, что побудило меня написать первую статью для журнала «64-Шахматное обозрение» именно об этом начале (см. вспоминалку «Доморощенный теоретик»).


Во время обеденного перерыва, спускаясь и поднимаясь на лифте, я видел, как на третьем этаже одна и та же компания играет в блиц. Раз я вышел и стал наблюдать. Все ушли, а один из шахматистов остался. Странно звучит, но до этого я ни разу не играл в блиц. По природе я тугодум и часто бываю не в ладу со своими нервами, поэтому всегда избегал быстрой игры. Я просрочил время, но мой соперник, увидев, что я побеждаю, дал мне довести партию до конца. Через пару дней к начальнику нашего отдела подошёл капитан шахматной сборной Управления и информировал его о том, что меня включили в её состав для участия в командном первенстве Генштаба. В тот же день мы сели в специально выделенный нам ПАЗик и поехали в ЦДСА. Членами сборной (пять основных и один запасной игрок) оказались те шахматисты, военные и гражданские, которых я видел возле лифта. По дороге один из них, полковник, предложил посадить меня на первую доску.


Из всех партий, сыгранных в этих соревнованиях, мне запомнилась только первая. Я белыми удачно разыграл ферзевый гамбит. Противник ошибся (после партии член его команды сказал ему: «Конечно, ты сам виноват, что пропустил пешечный удар с4-с5»), и создалась очень выгодная для белых позиция. В этот момент симпатизировавший мне полковник подошёл к начальнику шахматного клуба и поинтересовался квалификацией моего соперника. Оказалось, что тот — кандидат в мастера. Зря я об этом узнал. Я мог атаковать короля чёрных или выиграть пешку, но стал осторожничать и выбрал второй путь. Затем он начал долго думать над каждым ходом, а я последовал его примеру. Так мы оба доигрались до взаимного цейтнота. Вокруг собралась толпа шахматистов, которые уже закончили свои партии. Безусловно, мой противник, помимо высокой квалификации, имел несколько существенных преимуществ. Я играл вторую в жизни партию в блиц, при этом часы, как и положено для белых, стояли слева от меня, и я должен был тянуться к кнопке правой рукой. В горячке цейтнота я даже выиграл ладью, но мой флажок тут же упал.

— А я знаю, ты специально подставил ладью, потому что там был длинный ход, — сказал моему сопернику всё тот же член его команды.

Полковник подошёл ко мне и предупредил на будущее: «Они тут все опытные, специально тянут время до цейтнота». Другим игрокам сборной он сказал: «Ничего, теперь у нас есть сильная первая доска».

Я же, расстроенный, даже не проанализировал поединок (это был первый и последний раз, когда, играя классику, я уронил флаг). Однако нам удалось выйти из своей подгруппы в финал, где соревновались шесть команд. В первой же партии мне достался тот же самый кандидат в мастера, который сказал:

— Зачем Вы тогда взяли пешку? После этого у белых ничего не было. Вы же выигрывали.

— Правда? — спросил я.

— Да, там была матовая атака.

Это известие, конечно, не прибавило мне настроения. Я снова разыграл белыми ферзевый гамбит, и мой соперник одержал теперь уже не такую обидную для меня победу.


Затем матчи проходили в одном из помещений стадиона ЦСКА, возле м. «Аэропорт», куда мы добирались своим ходом. У меня сохранилось множество книжек армейского Шахматно-шашечного бюллетеня, который бесплатно распространялся в обоих зданиях. За два с половиной года я сыграл в трёх таких первенствах. Во 2-ом и 3-ем мы не попали в финальную пульку из шести команд. В первом случае мы отказались от дальнейшей борьбы, во втором — обогнали остальные сборные, заняв, таким образом, 7-ое место. Во всех трёх соревнованиях я выступал на первой доске.


Спустя четыре года, после возвращения из Сирии, я, в основном, играл с одним офицером, выступавший раньше на второй доске сборной нашего Управления (к сожалению, он рано умер). Что касается чемпиона отдела, то мы время от времени играли с ним по две партии. По тому, как все собирались вокруг нас и подсказывали мне ходы (это мешало думать), было ясно, что они с нетерпением ждут, когда же я его обыграю. Незадолго до моего увольнения из Управления, я зашёл к нему в комнату и уверенно сказал:

— Я пришёл, чтобы тебя обыграть.

И действительно я одержал верх в обеих партиях.


Наследники Румянцева


По рассказам одной пожилой воспитательницы, в первые годы после образования интерната на его территории были бесконечные драки. Как-то на наших двоих десятиклассников напало несколько человек местных, и они отчаянно отбивались. Из окна воспитательница увидела вдруг, что один из наших учеников вытащил охотничий нож. Местные вначале испугались, но потом продолжили драку, и кто-то из них схватился за лезвие ножа рукой. Брызнула кровь, все разбежались. Затем приехала милиция, и охотничий нож пришлось спрятать, потому что это уже пахло уголовщиной. Вообще-то местные всегда были биты и еле уносили ноги от нашего интерната, завидев издалека милицейский фургон.


В 1-ом классе я сам был свидетелем подобного происшествия. Мы сидели в актовом зале и смотрели фильм. Неожиданно отворились двери, и раздался крик:

— Наших бьют!

Здоровые ребята из 11-го класса (последний выпуск, больше не было) и с ними некоторые девушки выбежали из зала и через главный вход выскочили на улицу, чтобы драться с местными. Атака была отбита, и их с позором выдворили за пределы интерната.


В 9-ом классе случилось ещё одно примечательное событие. На расстоянии пары километров от нашей школы, за железнодорожным мостом, находился другой интернат. Несколько учеников пристало к двум нашим ребятам. Вечером человек пятьдесят из 7–9 классов четырьмя колоннами пошли бить обидчиков. Все вооружились палками и ремнями. Когда первые из нас подошли к их интернату, на футбольное поле высыпало человек тридцать восьмиклассников, здоровых обросших лбов (наши все были постриженные). Начались пререкания, двоих обидчиков отвели в сторону. В этот момент из интерната выбежало пять учителей, и всех наших противников загнали внутрь. Местные школьники облепили окна. Одна наша колонна расположилась в беседке, другая — на футбольном поле, третья — на опушке леса, четвёртая была на пути следования к интернату. Все пять этажей школы были заполнены толпой зевак, высунувших испуганные лица из окон, кричащих и от страха суетящихся. Наши ребята обложили со всех сторон здание интерната и угрожающе смотрели на них. Смех, крики, ругань. Вскоре все четыре колонны в том же порядке стали покидать опорные пункты: драться расхотелось, и вообще дело доходило уже до вызова милиции. А навстречу нам, с горящими глазами, шагали всё новые ребята, размахивая уже никому ненужными палками и ремнями.


Похожие сцены наблюдались в то время и в городе, когда одна улица потехи ради сходилась с другой. Все эти нравы принесли с собой бывшие жители деревень, где даже взрослые люди часто шли с колами, "стенка на стенку", друг против друга. Это всегда было одной из национальных забав русского народа. Сейчас это проявляется в схватках фанатов наших футбольных команд, жёсткость которых всё же ограничивается рядом неписанных правил: тонкие перчатки и легкая обувь, использование средств бойцовской защиты (бинты, капы), равное количество участников, не бить лежачих (но и вставать им не дают, так как они считаются выбывшими из боя) и т. д. Один из ветеранов этих схваток рассказывал мне, как ему запретили участвовать в очередной потасовке, потому что у него в тот день был насморк.


Не все за одного


Может показаться, что мы отличались от других школьников какой-то особой взаимовыручкой. Конечно, мы жили одной семьёй, но ведь даже между родственниками создаётся такое положение, когда каждый блюдёт свои личные интересы и не хочет чем-то жертвовать ради других. Не говоря уже об откровенной вражде. Мы нередко дрались, но без излишней жестокости. Однако по мере взросления результаты таких столкновений приобретали более серьёзный характер. Два моих приятеля-старшеклассника подрались в столовой. Один промахнулся, врезался рукой в колонну и получил перелом кисти. Потом второй повёз его в больницу. Единственным железным правилом среди ребят было не трогать того, кто в это время гуляет с какой-нибудь девчонкой, даже если он того заслуживал. И конечно, мы в интернате привыкли не замечать и никому не говорить о своих болячках, а любое фискальство могло закончиться тёмной. Как-то во 2-ом классе мама меня спросила:

— А откуда у тебя синяки на обоих висках?

— Упал с лестницы.

То есть даже в таком возрасте у меня и мысли не возникло, что я буду кому-то жаловаться. И дело не в тёмной или мести обидчика. Просто мы привыкли молча терпеть боль и невзгоды. Отсюда у нас был боевой клич: "Вперёд, спартанцы!".


Но не всегда мы ими оставались. Как-то, в 7-ом классе, мы с моим другом, двумя ребятами и одной девочкой шли вдоль ограды парка в районный клуб, где собирались посмотреть фильм. Как назло, я шёл ближе всех к краю тротуара. Неожиданно ко мне подъехал на велосипеде местный хулиган и попробовал меня остановить. Он был старше на пару лет, но я в надежде на помощь товарищей, не задумываясь, сказал ему:

— Пошёл на фиг.

Вдруг откуда-то появился второй парень, слез с велосипеда и ухватил меня за одежду. Никто из моих одноклассников не пришёл мне на помощь. Они молча стояли и ждали, что будет. Может, местные ребята не хотели доводить дело до крайности, поэтому второй хулиган на прощание слегка ткнул меня в солнечное сплетение, и они уехали.


В 9-ом классе произошёл похожий случай. Мы были на ВДНХ и остановились возле какого-то павильона, ожидая нашу учительницу. Я отошёл со своим приятелем-здоровяком в сторону. Вдруг из-за угла появился незнакомый парень, схватил меня за руку и попросил спички. Я отрицательно покачал головой. Ему тотчас понадобились деньги, кажется, на проезд. Я дёрнулся в сторону. Приятеля как не бывало, а вместо него оказалось ещё трое парней, приличной наружности и грабительской деловитости. Я стал было отпираться, но они мне пригрозили.

— Сколько вам? — покраснев, спросил я.

В десяти метрах от меня стояли наши парни и девчонки и со смехом наблюдали за нами. Ни один не решился прийти мне на помощь.

— Гривенника достаточно, — ответил черноусый, в заячьей шапке с опущенными ушами.

— Почти с удовольствием. — осклабился я и начал рыться в заднем кармане техас.

Я оглядывался на наших ребят. Они не шевелились.

— Ну что, грабите? — пошутил я, хотя мне было весьма неловко и чуть-чуть страшновато.

— А ты не смотри на своих, мы их всех быстро укантуем.

Я вытащил, наконец, из тесного кармана пятак и протянул её парням. В этот момент из толпы моих одноклассников выбежала девушка не робкого десятка, взяла меня под руку и увела в сторону. Мы приблизились к своим. Оказалось, вначале никто не понял, что у меня прямо на их глазах вымогают деньги. Все услышали просьбу о спичках и начали смеяться, потому что их попросили у меня, а я был одним из немногих, кто вообще не прикасался к сигаретам. Не подумайте, что я как-то по-геройски себя вёл в ситуациях, когда более старшие ученики терроризировали моих одноклассников. Конечно, нет. Но сам я никогда не показывал им своего страха. И меня никто из них ни разу не ударил. Может, из-за того, что я был отличником, и со мной просто не хотели связываться.


Шахматная Сирия


В Торгпредстве было много сильных шахматистов, перворазрядников и кандидатов в мастера. В соседней с отделом кадров комнате, где я сидел, работал Заместитель Торгпреда по экономическим вопросам, который часто брал меня на переговоры в разные министерства. Иногда он специально приходил в офис поиграть в шахматы во время моего ночного дежурства. В армии было по-другому. В одном чемпионате среди советских специалистов службы главного инженера зенитно-ракетной бригады я набрал 10 очков из 10, в другом — 9 из 10 (советник главного инженера красиво пожертвовал фигуру). Первые два месяца я жил в Дамаске без семьи в многокомнатной квартире типа гостиницы. К нам по вечерам часто заходил незнакомый мне по службе полковник, сильный шахматист. Каждый раз мы играли две партии с одинаковым результатом 1:1 (белые начинают и выигрывают).


Среди сирийцев иногда встречались хорошие шахматисты. Однажды меня пригласил к себе в отдельный домик подполковник-особист, начал комментировать мои ходы типа "Это игра бедных", но в результате получил мат. Главный инженер бригады, тоже подполковник, которого я несколько раз победил, просто возненавидел меня и мстил (словесно) все два года моей срочной службы.


Работая в Торгпредстве, я иногда ходил в Шахматный клуб имени Карпова при Советском культурном центре в Дамаске. Большой зал, штук сорок столов с шахматными комплектами, но без часов. Обычно против меня играл не один соперник, а целая толпа консультантов. Я притворялся, что не знаю арабского, и слушал, какие ходы они обсуждают. Раз кто-то громко сказал:

— Тут один иностранец хорошо играет в шахматы.

Подошёл молодой человек и довольно быстро меня обыграл. От второй партии он отказался. Потом выяснилось, что он член сборной Сирии по шахматам. Позже я наблюдал, как он анализировал партию из журнала с единственной в зале девушкой-шахматисткой.


Шахматные книги на русском языке, наряду с другими, продавались во многих городах Сирии. Были и местные, довольно простые книги на арабском, где объяснялся смысл каждого хода, начиная с дебюта. Единственное неудобство — описательная нотация, аналогичная той, которая долгое время использовалась в английской, испанской и французской литературе. Надо было карандашом подписывать ходы в простой алгебраической нотации. Эти книги у меня не сохранились, зато есть несколько английских с описательной нотацией.


Продавались свежие югославские Шахматные Информаторы и нидерландские ежегодники New In Chess. Свой первый Информатор я купил именно там, в Хомсе.


«Не ори!»


В младших классах у нас был струнный оркестр, и я оказался одним из немногих, который ничему в нём не научился. Что касается пения, то непререкаемым авторитетом у нас был мой приятель, который с детства обладал прекрасным голосом и слухом. Правда, однажды его мама, присутствовавшая на нашем утреннике и слышавшая, как я пою вчетвером с другими ребятами,сделала мне комплимент, сказав, что мой голос заметно выделяется среди них. Со слухом у меня поначалу были проблемы, и я молча завидовал своему приятелю, который мгновенно запоминал любой незнакомый мотив и мог точно его пропеть. Скоро в нашем классе появилось несколько гитаристов, которые учились у друг друга, переписывая аккорды в школьные тетради в клетку, разрезанные надвое (такую удобно было складывать и носить с собою в кармане). В автобусе под звуки гитар уже пело несколько ребят, но в качестве первого голоса всегда выступал мой приятель. В отличие от обычной школы, у нас в интернате было больше свободного времени, которые мы проводили вместе. Какой-либо допинг для того, чтобы начать петь, нам вообще был не нужен. Раз мы вбежали в городской автобус, возле интерната, и начали громко петь а капелла песню Тухманова "Это Москва":

"Я ещё найду лучшие слова для тебя, моя столица,

Мне в любом краю радостно, Москва, знать, что я твоя частица.


Прямые проспекты и башни старинные — это Москва,

Громады высотных домов и Неглинная — это Москва.

И звёзды салюта над площадью Красною — это Москва, это Москва,

И все мы похожие чем-то и разные — это Москва."

И тут стоявшая рядом женщина сказала мне:

— Не ори!


В студенческое время, на каникулы, его мама две зимы подряд отправляла нас вместе в пансионат, считая, что так будет для него безопаснее. Вели мы себя вполне благопристойно и даже только вдвоём удостоились приглашения на посиделки отдыхавших там студенток из разных вузов. Мы пели им а капелла на два голоса (я, как всегда, был вторым) песни с только что вышедшей пластинки Давида Тухманова «По волне моей памяти». Особенно неплохо звучала эта:

«Так, между ив я шел, свою печаль сопровождая,

Сумрака вуаль последний затуманила багрянец

Заката и укрыла бледный глянец

Кувшинок в обрамленье тростника,

Качавшихся под лепет ветерка».


На даче мы со старшей сестрой дуэтом пели полный репертуар «Самоцветов», «Поющих гитар», «Весёлых ребят», «Песняров» и «Цветов», чем сильно досаждали соседям.


В «Интуристе» арабы, которые сами очень музыкальны и даже возят с собой свои национальные инструменты, часто просили меня петь. В соединении с микрофоном гида-переводчика это звучало вполне достойно. Однажды я спел несколько песен по дороге из Пулковского аэропорта в Ленинград, и растроганная местная переводчица сказала мне:

— Я в шоке.

Когда я работал в одном из управлений Генштаба Вооружённых сил СССР, я как-то по просьбе женщин спел песню «Самоцветов» «Не повторяется такое никогда». Девушка, недавняя школьница, чуть не заплакала, а женщина, имевшая параллельное музыкальное образование, заявила, что её надо петь медленнее. Дальше продолжать пение мне расхотелось.


Во время второй загранкомандировки в Сирии мой голос из-за многочасовых устных переводов стал быстро садиться, и петь я почти перестал. Зато что-то произошло с моим музыкальным вкусом. Раньше мне нужно было прослушать песню несколько раз, чтобы понять, что она мне нравится, а теперь я это делаю с первого раза.


Несуны


Когда я учился в 9-ом классе, меня с приятелем включили в группу школьников, которая должна была поехать на кондитерскую фабрику имени Бабаева. В неё вошли девчонки из двух 10-ых классов, три учителя и мы. Наш общий приятель вручил нам массивный портфель, куда мы планировали сложить трофеи. Но в проходной фабрики его отобрали, а перед осмотром цехов на всех напялили белые халаты с застёжками на спине и смешные чепцы.


Однако скучать нам не пришлось: всюду нас угощали конфетами, шоколадками, карамелью, часть которых мгновенно заполнила карманы брюк и путающихся в ногах белых халатов. Через минуту все изменились до смешного — раздутые от сладостей карманы, спрятанные за пазухой коробки ассорти, руки и лица, перепачканные шоколадом. Во рту стоял сладкий привкус. Мы весело толкались среди огромных чанов с жёлтой тягуче-липкой начинкой карамельных конфет и тёмно-коричневой шоколадной массой. Экскурсия подошла к концу, и здесь предстояло новое испытание — пройти осмотр на выходе. Мы тщательно замаскировали в раздувшихся куртках и пальто коробки конфет, перевязав их нитками, которые из своих сумочек достали десятиклассницы, и заполнили шапки шоколадными зайчиками. Потом осторожно вышли через проходную фабрики, стыдливо опуская глаза при встрече с дежурными в красных повязках. Думаю, они не стали нас досматривать, зная, что мы из интерната.


На мосту мы с радостными возгласами начали освобождать карманы. Нам с приятелем удалось заполнить сладостями целый портфель. В интернате мы часть запрятали в тайники, которые на следующий день были конфискованы «продразвёрсткой», а часть раздали товарищам.


«Дмитрий Иванович»


В том же 9-ом классе, меня с двумя приятелями и одной девчонкой сняли в субботу с двух последних уроков и отправили на олимпиаду по химии в одну из школ нашего района. Через час мы сидели в ярко освещённом классе и ломали голову над какими-то сложными химическими реакциями. Сказать по правде, мы не воспринимали происходящее всерьёз, шутили и смеялись. По классу, вдоль парт, ходил симпатичный студент с длинными волосами и успокаивал нас. К величайшему удовольствию, мы заметили неожиданное внешнее сходство этого молодого человека с Дмитрием Ивановичем Менделеевым, подозвали его к нашей парте и посоветовали ему отпустить бороду для полного сходства с великим учёным. Он смеялся, сердился, но мы не умолкали.

— Дмитрий Иванович, у вас есть логарифмическая линейка? — спросил его кто-то из ребят.

Студент с загадочным видом вышел, и спустя некоторое время класс разразился звонким смехом. В дверях неожиданно появился конец гигантской логарифмической линейки, а за нею — согнувшийся под тяжестью своей ноши "Дмитрий Иванович".


Два часа я мучился с олимпиадными заданиями, затем поставил вместо ответа на последний вопрос короткое «Бутлеров решит», сдал работу и вышел вдвоём с хихикающей одноклассницей. Через 5 минут мы снова ворвались в аудиторию:

— Дмитрий Иванович, краткий справочник по химии, в парте, открытый…

Класс зарыдал от смеха, и под общее веселье мы вышли в коридор, оставив улыбающегося студента с длинными кудрями и кучу черновиков, испещрённых химическими формулами. В метро мы расстались на кольцевой. Я занял свободное сидение в углу вагона и где-то через час был дома.


Угнетённая словесность


В начальной школе большинство уроков у нас вела молодая и красивая учительница, с причёской Бабетта на голове. Она была весёлой и энергичной, проводила утренники, разучивала с нами песни и речёвки. Она также поощряла всякое свободное творчество, на переменах читала мои рукописные романы вслух и исправляла ошибки. Когда мы писали изложения, я превращал их в красочные рассказы с сюжетом, героями и прямой речью. К сожалению, после 4-го класса её командировали в ГДР преподавать в школе для детей наших загранработников.


Новая учительница вначале снисходительно отнеслась к моему отрицательному отзыву на книгу Аркадия Гайдара «Школа». Это была олимпиада по литературе, куда она посадила меня с учениками на год старше. Я написал отзыв длинными толстовскими периодами — одним предложением на пять страниц. Но в 6-ом классе моё сочинение на свободную тему ей не понравилось по своему идеологическому содержанию. Она отправила его на рецензию учителям старших классов, которые дружно поставили мне за него тройку, хотя в нём не было ни одной ошибки. С тех пор все свои сочинения я писал только по учебнику.


Она и стала нашей классной руководительницей вплоть до выпускных экзаменов. Мы занимали кабинет русского языка и литературы, где у нас был свой телевизор и проигрыватель. На большой перемене он заполнялся зрителями, столпившимися возле экрана и даже для лучшей видимости стоявшими прямо на стульях и партах. Но когда появлялась классная руководительница, лишние выдворялись за дверь.

— Итак, ребята, запишите мою мысль, — говорила она, заглядывая в свои заметки, извлечённые из разных учебных пособий. — Так, что там делает тяжёлая артиллерия, почему ничего не записывает?

Так она в общей массе называла плохих учеников, которых окрестила другим почетным именем — «отличники». На уроках литературы подчас было нестерпимо скучно, поэтому каждый тихо занимался своим делом. Изредка кто-то выходил к доске и томился возле учительского стола, вспоминая трудноперевариваемые параграфы учебника, или же классу предлагалась серия вопросов, почерпнутых из дидактического материала. Сочинения обычно писали в гробовой тишине, закончив, толпились в коридоре, у дверей, и распевали в унисон на известный мотив из фильма «Деревенский детектив»:

— Достоевский! «Это ж, понимаете, смешно. Ха-ха-ха-ха…»


У меня был недостаток — я не умел декламировать наизусть стихи, и поэтому на уроках литературы часто попадал в неловкое положение, когда меня вызывали к доске читать что-нибудь из поэзии. Я понимал и любил стихи, более того, сам сочинял их, но произнесённые вслух, они звучали бесцветно и монотонно. Стоило мне читать их с выражением, как я тут же сбивался, забывая текст. Поэтому я думал, что мне сильно повезло, когда на выпускных и приёмных экзаменах мне не попался билет о каком-нибудь из наших поэтов. И ничего не изменилось до сих пор. Я дважды участвовал в чтении стихов в Малом зале Центрального Дома литераторов и делал это по бумажке. Впрочем, так поступало большинство чтецов.


«Под сенью девушек в цвету»


Когда я учился в 1-ом классе, к каждому из наших мальчиков приставили шефа — девушку из 8-го. Нам они казались совсем взрослыми и необыкновенно красивыми. Они гуляли с нами в лесу, играли и вообще заботились о нас. Мы воспринимали их как вторых мам или старших сестёр, а, может, даже были в них влюблены. В конце 2-го класса девушка, которая опекала меня, решила перейти в другую школу. Она пришла ко мне попрощаться ночью, подарила красочную книжку «Кот в сапогах» на французском языке и поцеловала в щёчку.


Поскольку моя сестра старше меня на два года, мне приходилось общаться с её подругами. Когда после 1-го класса мы вместе поехали с ней в ведомственный пионерлагерь, я не вылезал из её группы, на что мои вожатые махнули рукой. Через месяц сестра уехала в Москву, а я остался, однако её девчонки продолжали опекать меня. За оградой лагеря, в доме отдыха, находился в это время мой двоюродный дядя. Я попросил его, чтобы меня тоже забрали домой. Когда в тёмном кинозале я услышал свою фамилию (потом на хозяйственном автобусе меня отвезли в Москву), я сидел рядом с выходом, на коленях у одной из бывших подружек сестры, и смотрел фильм.


Дачу мы тоже снимали ведомственную, в одном и том же месте. За стенкой, на втором этаже, у нас жила семейная пара, родители трёх взрослых дочерей. Младшей, с тихим, несколько беспомощным голоском и красивой, было двадцать лет. Четыре года она не замечала меня среди дачной детворы, а потом вдруг обратила на меня внимание (в 7-ом классе я уже начал отращивать длинные волосы) и даже призналась моей бабушке, что если бы я был постарше, она начала бы ухаживать за мной. Однажды она увидела меня в поле, возле дачи, и предложила поехать с ней на другую станцию купаться. Там мы расположились на диком пляже. Вначале она стеснялась раздеваться, потом мы устроились на взятом с собой одеяле. Мы не купались, а просто загорали и разговаривали. Я знал, что девушек надо развлекать. Поскольку я много читал книг не по возрасту, для меня не составляло труда говорить на любые, в том числе взрослые темы. Короче, я усиленно развлекал её и даже спел по её просьбе несколько песен. Однако я сильно не обольщался, понимая, что она взяла меня на речку в качестве телохранителя, но всё равно было приятно.


Затем соседка позвала меня с сестрой на танцы. Для этого нам пришлось, минуя несколько дачных посёлков, пройти три километра до следующей станции. Вначале я чуть не ввязался в драку с каким-то хулиганом, который сделал вполне безобидное замечание в адрес моей сестры. Он был обрит наголо, как будто только что отсидел пятнадцать суток, и года на три старше меня. Тогда сестра подошла, сказала, что я — её брат, и увела меня от него. Потом мы весело танцевали (тогда в широкую моду среди молодёжи входил танец 7-40) и поздно ночью пришли домой, вызвав неудовольствие мамы. После 9-го класса мы отдыхали на ведомственной даче, которая находилась на другой железнодорожной ветке, а вернувшись на прежнее место после 10-го, я встретил её на улице, уже в интересном положении. За это время она вышла замуж и больше со мной не общалась.


Французский и Тарковский


В районной олимпиаде по французскому языку участвовали только я и моя одноклассница. На городскую послали меня. В коридоре школы, где она проходила, собрались десятиклассники. Я тут же познакомился с симпатичной девушкой. Отвечали мы почти одновременно, и я слышал, как учителя восхищались её свободной речью на французском. Когда поинтересовались, откуда у неё такие знания, она сказала:

— Я жила с родителями в Париже.

Потом мы с ней долго гуляли по городу, зашли в кинотеатр и уже вечером расстались. Спустя пару недель я поехал на вручение грамот. Я несколько опоздал и, когда занял место в зале, увидел, что моя новая знакомая сидит с подругой в одном из передних рядов, недалеко от прохода. К моему удивлению, меня вызвали на сцену и вручили поощрительную грамоту. Среди учителей я узнал вдруг женщину, которая преподавала у нас французский в младших классах. Она сказала:

— А этот юноша — молодец, хоть и учится в интернате.

Разницу в преподавании между школой и интернатом я понял во время вступительных экзаменов в МГУ, когда все мои отличные оценки оказались хорошими.


Когда я проходил мимо знакомой девушки, она кивнула мне и негромким голосом поздравила. После этого я немедленно вышел из зала, потому что торопился на новый фильм Тарковского «Зеркало». Вокруг него возник небывалый ажиотаж, поэтому я, выстояв длинную очередь, купил билет заранее. Однако в кинотеатр я опоздал, и контролёр повела меня к директору (женщине). Поощрительную грамоту я держал в руках (я не взял с собой пакет, поскольку не ожидал, что меня наградят) и предъявил её в качестве оправдания, поэтому мне разрешили войти в переполненный зал. Опоздал я ненамного. Фильм недавно начался, но первые зрители уже по одному покидали кинозал. Потом они выходили группами, а к середине фильма повалили толпой. В результате осталось всего несколько десятков человек. Я честно просидел до последних титров: у меня была в то время привычка досматривать фильмы и дочитывать книги до конца; к тому же, 50 копеек на билет (хоть и в новый широкоформатный кинотеатр) были большой суммой для моих карманных денег. Словом, публика тогда этот фильм не поняла.


«Американские делёжки»


Одним из проявлений юношеского буйства и веселья в нашем классе были так наз. «американские делёжки». Однажды девять ребят наградили тортом, и надо было его аккуратно разрезать на равные куски. Идти за ножом на кухню, в другом здании, поленились, поэтому долго и неумело разрезали его ручкой столовой ложки. Куски получались неровными и безбожно крошились. Один из наших учеников, отличавшийся совершенно непредсказуемым поведением, молча следил за этой сценой. Затем он встал и, медленно подойдя к парте, сунул свою грязную пятерню в крем, потом начал облизывать пальцы, попутно разрушая ладонью пурпурные розочки торта. И тут, как по команде, мы набросились на это сладкое блюдо. Пачкаясь и давясь, мы съели его, не оставив ни одной крошки.


С 4 до 7 вечера у нас была самоподготовка. Мы делали домашнюю работу, потом занимались, чем хотели. Обычно за порядком следила классная руководительница или воспитатель. Иногда нас оставляли одних. В определённый час дежурный шёл в столовую за полдником для всего класса: печенье, вафли, фрукты и т. п. Дальнейшее выглядело примерно так. Дверь тихо открывается, на пороге появляется дежурный с подносом в руках, на нём яблоки. Мгновенно раздаётся боевой клич. С диким рёвом все бросаются к двери, дежурный отскакивает в сторону, поднос падает. Яблоки катятся по полу, их ищут под партами и учительским столом. Через 5 минут воцаряется тишина. Все жуют, никто не обделён, даже отсутствующие в классе. Дикость? Да, но всё это несерьёзно. Ребята сами смеются над собой, но им очень нравятся такие «американские делёжки».


Однажды, когда мы учились в 10-ом классе, такое юношеское веселье чуть не привело к трагедии. Как-то, на большой перемене, наши ребята повесили пластмассовую урну на гвоздь, справа от доски, и стали играть в баскетбол. В результате от их прыжков в классе этажом ниже обвалился потолок — под действием известных даже школьникам физических процессов оттуда выпал огромный кусок бетона и штукатурки и разбился в ногах ученика, которого я недавно возил на командные соревнования «Белой ладьи».


Все звёзды к нам


Родители одного из учеников нашего класса работали конферансье. Маму мы как-то слышали на стадионе «Крылья Советов», где она вела праздничную программу, а папа вообще часто бывал у нас с интересными гостями. В 6-ом классе он привёз режиссера Эдмонда Кеосаяна, и нам показали отрывки из ещё не вышедшего на экраны фильма «Корона Российской империи, или Снова неуловимые». В том же году он организовал в актовом зале интерната настоящий смотр вокально-инструментальных ансамблей. Перед нами выступили «Поющие гитары», «Весёлые ребята" и другие известные группы. Они выходили на сцену с исполнением нескольких песен, а потом их сменяли новые ансамбли.


Последний звонок для двух десятых классов вёл Александр Масляков. На нём присутствовали уже повзрослевшие «неуловимые». Валентина Курдюкова (Ксанка) пришла с младенцем, который всё время плакал. Выпускной вечер вёл отец одноклассника. Выступали также певец Геннадий Белов, Валерий Хазанов, Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична. Большую часть программы для нас пели вокально-инструментальный ансамбль «Сибирью рожденные», который в том же году выпустил гибкую грампластинку, и прекрасная певица Валентина Толкунова. Всем десятиклассникам налили по полкружки вина, но им показалось мало. Мы с моим приятелем, например, сделали запас спиртного и спрятали его в лесу, но кто-то, видимо, проследил за нами, потому что спустя час нашу заначку мы не обнаружили. По пути к смотровой площадке на Ленинских горах автобус с выпускниками неожиданно проехал мимо старого здания МГУ, в котором располагался Институт стран Азии и Африки. Это было хорошим знаком перед будущими вступительными экзаменами.


В нашем классе одно время училась дочь киноактрисы Ариадны Шенгелая («Гранатовый браслет»), которая через два года сыграла в известном фильме «И тогда я сказал — нет…», а также сын посла СССР в Сомали. Он часто приносил в школу детский журнал комиксов «Пиф». В нём мы не только рассматривали картинки, но и переводили надписи на французском. В коридорах интерната я несколько раз видел актёра Александра Калягина с маленькой дочерью, которая училась в начальной школе.


«Хре́новый отличник»


В отличие от учительницы начальной школы, о которой я рассказывал в вспоминалке «Угнетённая словесность», наша воспитательница, заменявшая её после обеда, была женщиной недоброй и даже с какими-то садистскими наклонностями. Помимо частого применения ремня, она могла, например, бить головой о доску моего приятеля. Меня воспитательница не трогала, но уничтожала морально. Она же мне придумала обидную кличку «хре́новый отличник», которую все помнили до последнего класса. Как-то, на самоподготовке, эта воспитательница подняла меня и стала отчитывать:

— Ну ты, хре́новый отличник, почему твоя мать не платит за интернат? Государство не обязано тебя содержать.

Действительно несколько лет моя мама не платила за меня. Это зависело от зарплаты родителей, а она воспитывала меня одна. Через несколько лет эта сумма составила 17 рублей, потом 32, а в старших классах она уже платила максимум — 56. Но в чём была вина лично меня, второклассника?


Однажды кто-то из родителей, недовольный такими методами воспитания, специально пригласил к нам фотожурналиста. Увидев связки ремней, которые висели на батарее, возле учительского стола, он спросил:

— Дети, а зачем здесь висят эти ремни?

— А это, чтобы нас бить, — сказал один из учеников.

Воспитательницу уволили. Она пришла к нам прощаться ночью. Многие изображали плач, даже те, кто когда-то пострадал от её жестокости.


В 8-ом классе я ездил на шахматы в Московский Дворец пионеров, возвращаясь в школу на следующее утро. Кажется, тот конфликт с классной руководительницей, который возник во время самоподготовки, был связан с тем, что я из-за своей занятости не выполнил какое-то общественное поручение. В тот момент, когда я пререкался с нею, в дверях стоял воспитатель из соседнего класса (малоприятный человек), которому зачем-то понадобился наш проигрыватель. Он стал ругать меня с нею на пару. Выдержать этот перекрёстный огонь мне было не под силу, поэтому я молча встал и направился к выходу из класса.

— Выпустите меня, — сказал я воспитателю. Он, подбоченившись, опёрся на косяк двери, выставив в мою сторону полусогнутую ногу. Я повторил свою просьбу более настойчивым и резким голосом, но он не двинулся с места и с едва скрываемой улыбкой смотрел на меня. Положение моё стало несколько смешным. В классе была тишина, но, если бы я простоял у двери ещё десять секунд, у меня был бы довольно глупый вид. И хотя я тогда не знал, что «самурай принимает решение на седьмом выдохе», я, выставив вперёд плечо, вышвырнул воспитателя из класса. Однако ему удалось поймать меня в коридоре и затолкнуть обратно в класс.

— Выпустите его, — сказала наша учительница воспитателю, и я с высоко поднятой головой пошёл в сторону спального корпуса.


Через час о моём неслыханном для того времени поступке узнало пол-интерната, ко мне подходили старшеклассники и в знак уважения жали мне руку. Этого воспитателя в школе недолюбливали и были рады, что я сумел проучить его. Причём он не нашёл поддержки и в лице взрослых. Спустя несколько лет он даже оказался под следствием: заставил одного из учеников ехать домой за справкой, и тот, переходя улицу прямо напротив здания интерната, угодил под колёса гигантской грузовой машины. Слава богу, всё обошлось.


Девушки и шахматы


В 7-ом классе я вдруг стал заглядываться на весёлую белобрысую девчонку из 6-го «Б» и ходил вокруг неё, пронзая любящим взглядом и даже не пытаясь с нею заговорить. Моим наперсником в этом увлечении стал мой одноклассник, с которым мы обсуждали каждый её взгляд и выражение лица. За лето моя любовь к ней куда-то пропала, и я уже без стеснения танцевал с нею на вечерах, куда приглашались 7-10 классы. Но мне запомнилась фраза моего друга о том, что он однажды заглянул к ним в класс и увидел, как она лихо обыгрывает в шахматы своих мальчишек. Спустя несколько лет я тоже зашёл к ним и сел с нею за доску. Я так ловко всё время сводил нашу партию вничью, что она сразу это заметила и заулыбалась мне. Конечно, я не посмел обыграть свою бывшую любовь. В Московском Дворце пионеров (8-ой класс) с нами занималась всего одна девушка, с которой мы всё время играли в разных турнирах. Да и знакомиться тогда с кем-то было совершенно бесполезно, поскольку я находился в интернате пять с половиной дней из семи и даже не знал никого в своём собственном доме.


После 9-го класса мы впервые отдыхали на ведомственной даче не в том месте, где это делали в прежние годы. Здесь все дома были расположены на одном большом участке с общей оградой и воротами. В доме, по соседству, жила с дедушкой миловидная девчонка, на два года младше меня. Тонкие правильные черты лица, красивые глазки с длинными ресницами, задорно приподнятая голова придавали ей, по определению моей бабушки, весьма «пикантный» вид. Она тоже изучала французский язык и перечитала всего Александра Дюма и Виктора Гюго. Мы с ней, дурачась, бегали по территории, дрались и толкались, а местная детвора везде преследовала нас, ослепляя светом ручного фонарика и неожиданно выскакивая то из-за помойки, то из женского туалета, торчавшего между дачами. Наконец, мы уселись за столик, расположенный под ярким фонарём, и она предложила мне сыграть с ней в шахматы. Когда я выиграл у неё две партии, она рассердилась и, обиженно взглянув на меня, сказала:

— Ну, так неинтересно играть. Ты лучше поддавайся мне.

Я последовал её совету, стал менять фигуры на пешки и жертвовать ферзей, сделав с нею таким образом две ничьи. Затем нас снова окружила ватага ребятишек, в числе которых был мой давний соперник, очкарик-шахматист, и я решил сыграть с ним партию вслепую. Я сел спиною к доске и через 16 ходов одержал победу.


Оказалось, что мы с этой восьмиклассницей живём в одном районе. Мы даже два раза встретились с ней: первый — после дачи, второй — через год, когда я уже учился в институте. Но дальнейшему развитию наших отношений помешала небольшая проблема — у меня был дома телефон, а у неё нет. Гордая и своенравная девушка, она считала для себя зазорным самой звонить парню.


На 2-ом курсе я сагитировал студентку из моей группы, которая мне нравилась, поиграть за нашу сборную (две женских доски у нас почти всегда пустовали) и даже стал тренировать её на магнитных шахматах во время занятий. Она проиграла одну командную партию, расстроилась и больше ничего не хотела слышать о шахматах.


Интересные встречи


Когда я работал в «Интуристе», все мои группы, которые приезжали в Ленинград, останавливались в гостинице «Прибалтийская». Как-то я подошёл к стойке администратора, на 1-ом этаже, и вдруг она говорит мне:

— Смотрите, смотрите — Пугачёва.

Недалеко от нас стояла группа из трёх человек: женщина в короткой шубке, которая слегка приплясывала на месте, девочка лет десяти и какой-то мужчина. После обеда я спустился в зал боулинга и игровых автоматов. Из них я предпочитал «Морской бой», где у меня была собственная система, которая позволяла гарантированно выбить не только все десять очков, но ещё и призовые.

— Давайте сыграем на интерес, — услышал я за спиной мужской голос.

Результат был предопределён, и мой соперник вскоре ушёл. Вечером я вошёл в лифт и опять увидел этого мужчину. Он поздоровался, я ответил и только тут рассмотрел его спутниц. Это были Алла Пугачева и её маленькая дочь, а моим партнёром — Раймонд Паулс. Оказалось, певица постоянно приезжает в Ленинград, чтобы встретить Новый год (дежурные по этажу в «Прибалтийской» рассказывали, что ведёт она с ними очень приветливо).


Однажды я приехал с иорданской группой в Дом дружбы с народами зарубежных стран, недалеко от м. «Арбатская». Там, в актовом зале, состоялось выступление знаменитого иллюзиониста Арутюна Акопяна. Он показывал свой известный фокус с появляющимися и исчезающими между его пальцами красными платочками и для убедительности вызвал из зала одного из моих туристов. Я стоял рядом и переводил.

— Сейчас вы видите платочек? — спрашивал он моего иорданца.

— Нет, — отвечал тот, и, ей-богу, я, стоявший на расстоянии вытянутой руки от иллюзиониста, тоже ничего не видел.

— А теперь? — и красный платочек в очередной раз появлялся у него между пальцев.

Затем были выступления других артистов, а дальше состоялись официальные переговоры, потому что мои туристы представляли Общество иордано-советской дружбы. По инерции я их тоже перевёл, хотя потом оказалось, что это должен был делать не я, а работник Дома дружбы.


Последний, шестой (включая срочную военную службу), год моей загранкомандировки. Работаю с делегацией министра природопользования и охраны окружающей среды СССР. Идут переговоры с министром сельского хозяйства САР по поводу стрельбы в облака для вызывания дождей. Обсуждаются возможные цены. Сирийский министр тут же вспоминает анекдот:

— Хозяину публичного дома говорят: "Нам нужны девушки подешевле, покрасивее и чтобы из хорошей семьи».

Общий смех. После переговоров едем в гостиницу.

— Пойдём с нами, шофер тебя потом довезёт до дома, — говорит мне министр.

Сидим в номере, пьём за знакомство. Он спрашивает меня, где я учился.

— Я тоже МГУ закончил, — говорит он, — можешь обращаться ко мне на "ты". Вот мой друг сидит напротив, он хорошо учился, теперь мой заместитель. А я был дураком, стал министром.

На самом деле, умнейший человек, доктор наук, учёный-эволюционист, зоолог и генетик.


Таких интересных встреч было очень много (например, с Сергеем Образцовым в Государственном Центральном театре кукол; у меня сохранилась после неё совместная фотография), просто я не запомнил их подробностей.


Девушки и лодки


Когда я закончил 9-й класс старшая сестра моей бабушки познакомила меня с симпатичной 14-летней девчонкой, приехавшей из Монголии со своими родителями-дипломатами. Они на время остановились у соседа бабушки, следователя прокуратуры, с которым я часто играл в шахматы. В комнате у него висели на стене, покрытой ковром, скрещённые сабли и дорогие охотничьи ружья. Что касается шахмат, то он обоим цветом разыгрывал двойное фианкетто, средство против которого я нашёл лишь через несколько лет.


С новой знакомой я сходил в кино, произвёл на неё благоприятное впечатление и уехал на дачу. После этого мама, несколько раз приезжавшая к моей двоюродной бабушке, заметила, что при первом же звонке девушка открывала дверь и встречала её разочарованным взглядом. Наконец, она меня дождалась, и мы отправились с нею в Парк культуры имени Горького. Все три часа нашей прогулки по парку я показывал себя героем — с равнодушным лицом сидел в кресле музыкального экспресса, вращавшегося с невероятной скоростью под аккомпанемент визга и криков пассажиров, судорожно уцепившихся за кресла; в тире расстрелял все мишени, из восемнадцати раз промахнувшись только дважды, и, наконец, потащил её на лодочную станцию, где мы уселись в качающееся судёнышко, и я, никогда в жизни не державший в руках вёсел, показал пример бесконечного мужества и даже силы, благодаря которой поднимал вёслами водопад брызг, обдававших девушку малоприятной сыростью. Одновременно я успевал что-то ещё говорить и рассказывать, пересыпая свою речь шутками и каламбурами. Затем я уехал на дачу и вернулся только спустя две недели, когда она с родителями уже отбыла в Новороссийск.


Оказалось, что лодочная тема мною не была исчерпана. В конце 1-го курса ИСАА при МГУ сестра познакомила меня со студенткой журфака, умной девушкой, с которой можно было беседовать на любые темы. Хотя говорил, в основном, я, а она редко вставляла реплики, меня поражали язвительность и остроумие её замечаний. Однажды мы решили с нею покататься на лодках в так наз. Круглом пруду шириной 70–90 м (на территории Измайловского парка), в центре которого находился искусственный остров с рощей. Была ранняя осень, но уже дул холодный ветер. Она ёжилась под моим пиджаком, накинутым на плечи, и прислушивалась к мерному журчанию воды. Я сидел на вёслах и с удовольствием рассматривал её приятное, с правильными чертами лицо, серые миндалевидные глаза, тонкие, слегка насмешливые губы и длинные каштановые волосы. Окончательно замёрзнув, девушка решила занять моё место, чтобы немного погрести самой. Боясь перевернуть лодку, мы приблизились к заросшему кустами берегу. Держась за них, я прошёл на корму, а она одновременно со мной тоже встала. Лодка рванулась назад, и я повис на кустах, нелепо болтая в воздухе ногами. Девушка молча подогнала лодку на прежнее место, я сел на скамейку и сказал:

— Вообще-то я не умею плавать.

— Ничего, — успокоила она меня, — я бы тебя спасла. Я — кандидат в мастера по подводному плаванию.

Я живо представил себе, как она меня спасает (пруд был глубокий, с низкими берегами, укреплёнными железобетонной стенкой).


Плавать я научился только во время второй загранкомандировки в Сирии, когда мы, проезжая вдоль берега Средиземного моря, по маршруту Тартус-Банияс-Джебла-Латакия, останавливались в каждом месте, где можно было искупаться, и, окунувшись в воду, продолжали свой путь.


Ночные забавы


В спальне моя кровать стояла рядом с очень беспокойным соседом. По ночам он метался в постели, брыкался, чуть ли не бил меня. Иногда он привставал на кровати и что-то выкрикивал. При этом в него летели со всех концов спальни тапочки, которые нередко попадали и в меня. Раз он проснулся с криком «Не трогайте мою тумбочку!», и этот случай вспоминали до 10-го класса. Однажды я невольно отомстил соседу. Ночью он увидел во сне, будто тонет в реке. Когда он, наконец, пробудился, выяснилось, что моя рука лежала на его лице, закрыв ему нос и рот, от чего он начал задыхаться.


Мой первый гражданский начальник в Сирии был такой же беспокойный во сне. Раз, во время командировки, мы ночевали с ним в комнате для гостей, на контракте мелиораторов в Алеппо. Вдруг он, не просыпаясь, сел на кровати и произнёс какую-то длинную, но совершенно непонятную мне фразу. Утром я спросил, что с ним было. Оказалось, в молодости он страдал лунатизмом. Во время срочной военной службы он спал в большой комнате, где все койки стояли плотно друг к другу. Однажды ночью дежурный по казарме увидел следующее. Мой будущий шеф вдруг встал и прошелся по ногам всех солдат сначала в одну сторону, затем — в другую. После этого он лёг в свою койку и спокойно продолжил свой сон.


Часто рассказывают о том, как в пионерлагерях мальчики и девочки приходят по ночам в спальни друг к другу, чтобы измазать лица зубной пастой. У нас в интернате это происходило неоднократно. Раз, в 7-ом классе, я проснулся от сильного жжения на щеке и стал тереть её рукой. Паста, видимо, попала мне в глаза, и я год мучился от конъюнктивита — каждое утро просыпался со слипшимися ресницами. В 9-ом классе это повторилось, и, хотя преступники исчезли, кто-то заметил промелькнувшую мимо него фигурку одной из девчонок. На этот раз зубную пасту мы нашли даже в ботинках. Их мы, имея агентурные данные о готовящемся нападении, спрятали на шкафу. В следующую ночь мы проснулись по звону будильника и, запасшись зубным порошком и пастой, пошли в спальню девчонок. Но они оказались хитрее, чем мы думали. На ночь они придвинули к входу кровать, поставив её на попа. Тогда мы разбежались и всей массой ударили в дверь. Кровать с оглушительным грохотом свалилась на пол. Мгновенно кто-то включил свет, девчонки, одетые в чём попало, повскакали с постелей, а мы обсыпали все кровати и пол порошком и убежали.


Это было ещё одним проявлением юношеского буйства и веселья в нашем классе, которое при неудачном стечении обстоятельств могло иметь серьёзные последствия.


В трудовом лагере


После 9-го класса нас отправили на четыре недели в трудовой лагерь. Он находился на берегу водохранилища. На второй день мы, четверо ребят с воспитателем, уже трудились на АВМ, специальном агрегате для приготовления травяной витаминной муки. Мы стояли возле машины, с кузова которой волнами сбегали потоки клевера и других пахучих трав. Подцепив охапки кормовых растений, мы бросали их на узкую ленту конвейера, откуда через многочисленные трубы, молотилки и пламя внутри агрегата, они в виде зелёной муки наполняли мешки, которые тотчас зашивали и складывали штабелями возле металлической ограды, окружавшей АВМ. Затем мы побрели по растрескавшемуся от палящих лучей солнца полю к небольшой роще, за которой до самого горизонта простиралось широкое озеро, переливавшееся всеми цветами радуги. Я с воспитателем копошился у берега — он (хороший человек) учил меня плавать на спине. Тем временем наши ребята, несмотря на его окрики, выплыли на самую середину озера, встали во весь рост и, взявшись за руки, исполнили танец маленьких лебедей. Оказалось, что уровень воды в озере на протяжении километра не превышал 1,5 м. Затем мы вылезли на берег, грелись под лучами заходящего солнца и пошли назад, к АВМ. Поздним вечером мы вернулись в лагерь.


Прошли выходные. Утром, в понедельник, нас посадили на грузовую машину с закрытым верхом и повезли в поле на прополку сурепки. В кузове было очень тесно, ребята сидели у друг друга на коленях, а я и ещё несколько человек устроились прямо на полу, в ногах у теснившихся на низеньких скамеечках девчонок. Через полчаса машина, пробуксовывав по размытой дождями дороге, затормозила, фыркнув мотором, и остановилась на окраине поля, возле низких деревьев, заросших колючим кустарником и крапивой.


Утром на линейке меня и ещё трёх ребят назначили помощниками на птицеферму. Вместе с воспитателем мы сели в деревне на автобус, развозивший колхозников по всему району, и спустя 20 минут прибыли на место. Перед нашим взором раскинулись одноэтажные домики с побелёнными стенами. Из открытой двери на нас повеяло теплом курятника. За перегородками в проходе раздавались кукареканье петухов, шум бьющихся крыльев, клёкот самок, сидящих в ячейках. Они незаметно заполнялись шестью-семью яйцами, причём отдельные из них поражали своей белизной и размерами. В это время подошло несколько работников со стульями и большими щитами. Мы смело вступили в первую секцию, закрыв за собою дверь. Часть комнаты тотчас отгородили щитами, предварительно загнав туда всех кур и петухов. Двое из нас хватали их за ноги, либо под крыльями, а я с пожилым мужчиной и двумя девушками клал кур и петухов к себе на колени и, прижимая их крылья левой рукой, чтобы они не вырвались, осторожно загибал вокруг лапы птиц металлическое кольцо с номером. Эта работа была утомительной. Куры пытались вырваться, били нас крыльями по лицу, клевали в руки и царапались лапками. Трижды с широкого выступа на стене падали мне на голову рассвирепевшие кричащие петухи. В секции стоял удушливый запах, и спустя час у меня уже мутило в голове. В перерывах мы выходили в коридор и выпивали по десятку яиц зараз, посыпая их крупной солью. После обеда в местной столовой, расположенной в километре от птицефермы, мы поработали ещё 3 часа и поехали в Загорск заказывать экскурсии для двух классов, 9-го «А» и 9-го «Б». На фабрике безалкогольных напитков воспитатель вынес нам целое ведро кваса. Соревнуясь друг с другом, мы выпили неимоверное количество. За 10 минут я поглотил одиннадцать стаканов и установил рекорд в этом виде состязаний.


Один день я работал на вешалах, где мы сколачивали из стволов берёзы и липы трапециевидные стойки для просушивания сена. Затем нас послали работать на свекольное поле. Однако через несколько дней меня с подозрением на дизентерию отправили на интернатском автобусе в Москву.


Дела сердечные


Влюблялся я часто и с раннего возраста. Это была красивая девочка в детском саду, с которой мы шутя дрались и кидали друг в друга снежки; симпатичная внучка соседей по старой квартире, которая гостила у них на каникулах; одноклассницы в начальной школе. Все их имена и фамилии я помню до настоящего времени.


В интернате на протяжении трёх лет с меня не сводила глаз одна неглупая и симпатичная девочка. Во время уроков, когда я отвечал у доски, я видел, что губы её шевелятся, как будто она делает это вместе со мной. Признание в любви, выраженное туманными словами, передала мне её подруга. Я ответил уклончиво, но, когда учительница велела мне сесть с ней за одну парту, в последнем ряду, я безропотно подчинился, хотя уже тогда начал замечать, что плохо вижу. Любовь — вещь заразная, трудно не ответить взаимностью, когда к тебе испытывают это чувство. Но мы, сидя за одной партой, практически не общались. Любовь наша была робкой и молчаливой. Моя застенчивость воспринималась ею как равнодушие и даже пренебрежение, поэтому когда она вдруг ушла из интерната, мне говорили, что последнее время она испытывала ко мне ненависть. Как-то, в старших классах, она приходила в нашу школу во время самоподготовки. Я и несколько ребят специально вышли в рекреацию посмотреть на неё. Она стояла со своей мамой у окна, но я не подошёл к ней. Никто, кроме одного из моих приятелей, не знал о нашей тайной любви друг к другу, и я не хотел при всех показывать, что между нами были какие-то особые отношения в прошлом. Через много лет я нашёл свою бывшую любовь в «Одноклассниках». Оказалось, что её профессия неожиданным образом связана с тематикой моего института.


В 10-ом классе, потерпев крупную сердечную неудачу в трудовом лагере, я завёл знакомство с несколькими девчонками из 8-го класса, откуда были и мои приятели-шахматисты, которых я возил на соревнования «Белой ладьи». Случилось это так. Я имел обыкновение в свободное время читать в дальнем вестибюле главного входа интерната. К моему столику подошли три восьмиклассницы, сели в свободные кресла и завели со мной разговор. Через некоторое время я увидел одну из них, со светлыми волосами и прямой, как у меня, чёлкой (сестра говорит, что тогда я был похож на Ромео из бессмертного фильма Франко Дзеффирелли), и позвал её в находившийся рядом лингафонный кабинет, где мы с ребятами слушали музыку. Несмотря на то, что я на больших переменах имел обыкновение выходить на улицу и играть в так наз. «картошку», где в общей компании были те восьмиклассницы, я оказывал знаки внимания только этой блондинке.


Однажды я в очередной раз заболел, и мне стала звонить из школьного телефона-автомата одна девчонка, которая не назвала своего имени, но сказала, что она одна из тех, кто сидел тогда со мной в вестибюле. Пока она звонила мне (один раз я, лежа на кровати, неудачно потянул за шнур телефона, он упал на пол, и связь разъединилась), я гадал кто это. Блондинка сразу отпала, потому что уже звонила, и я узнал её по слегка хрипловатому голосу. Осталось выяснить, кто это из двух других. С одной я поговорил во время танца на школьном вечере, и на мой прямой вопрос та ответила, что звонила не она и вообще у неё есть свой парень (я потом видел её в компании местных ребят). Надо сказать, что и она и блондинка выглядели уже как сформировавшиеся девушки, а третья была ещё похожа на худенького подростка. Я не стал говорить ей, что теперь знаю, кто мне звонил. Мы несколько раз коротко общались с ней (в принципе, она была хорошей, весёлой девчонкой, но что поделаешь со своими гормонами), а когда однажды я грубовато ответил на её вопрос, которым ей хотелось просто начать разговор, она больше не подходила ко мне. Что касается блондинки, то и здесь меня ждала неудача: как-то я попытался открыто заигрывать с ней, но она тут же обиделась, и мы перестали общаться.


На 1-омкурсе института я приехал в интернат на День учителя, и один из моих знакомых шахматистов затащил меня в их теперь уже 9-ый класс. По его просьбе я сказал несколько арабских слов и фразу из Корана. Неподалеку стояла моя бывшая пассия, и я услышал, как подруга негромко сказала ей:

— Интересно, подойдёт он к тебе?

И конечно же, из вредности я к ней не подошёл.


Весной я навещал мою маму в больнице, которая оказалась через ограду от интерната. По времени была самоподготовка, но одна из знакомых мне девятиклассниц стояла на лестнице, у главного входа, и мы поговорили. Потом я несколько лет приезжал туда на День учителя, пока интернат не закрыли и стали использовать его помещения в качестве склада.


На студенческой картошке


В начале 3-го курса мы поехали в колхоз, находившийся где-то под Можайском, на картошку. Сперва мы собирали кормовую свёклу. Работа была тяжёлой. Я начал сбивать заранее ряд этих гигантских корнеплодов ногой, но тут же получил замечание комсомольского вожака, пригрозившего мне плохой характеристикой (с чем-то похожим мы столкнулись на военных сборах после 4-го курса, где некоторые студенты, надев заработанные ими во время срочной службы погоны сержантов и старшин, корчили из себя больших начальников и обращались с нами хуже, чем местные офицеры). Как-то я шутя охарактеризовал одного комсомольского работника словами из известного сериала "Большая перемена":

— Волевой, деловой, боевой…

— Немного тупой, — продолжил этот ряд эпитетов студент из нашей филологической группы.

Однако являются преувеличением нынешние утверждения, что во всех советских вузах были сексоты и студенты только тем и занимались, что стучали друг на друга. Раз одному из них в нашей арабской группе поручили провести после занятий политинформацию. Он с серьёзным видом сел за стол преподавателя, раскрыл газету и начал так:

— Бу-бу, бу-бу, бу — бу-бу, бу-бу, бу.

Все засмеялись и разошлись.


Когда мы закончили с кормовой свёклой, нас послали убирать картофельное поле, вскопанное перед этим трактором. Рядом с нами, в сопровождении одного безоружного офицера с рацией в руках, трудились подростки из местной детской колонии, отбывавшие последний год наказания. Кто-то из наших студенток посетовал, что нам приходится пить с ними из бидона с водой, пользуясь одной кружкой.

— Скорее мы их заразим, чем они нас, — сказал я, и разговор на этом закончился.

Затем нескольких ребят, в том числе и меня, прикрепили к картофелеуборочным комбайнам. Они тут же получили ласковые названия в тему, которые мы написали на них мелом: «Трихомонада», «Бледная спирохета» и т. п. Раз мы возвращались, сидя в крытом кузове машины, и выяснилось, что один из моих соседей по комнате нашёл в поле неразорвавшийся снаряд и везёт его с собой. Тут же у него отобрали эту игрушку и выбросили на ходу на асфальт. Взрыва не последовало, но проштрафившегося студента ещё долго ругали.


По вечерам устраивали дискотеку. В то время были очень модными итальянские песни. Меня стала часто приглашать на танец одна и та же симпатичная девушка, которая входила в нашу филологическую группу. Соседи по комнате подтрунивали надо мной, не зная, что я уже давно сделал свой выбор. Затем ещё одна студентка из той же группы попросила меня сходить с ней в другой лагерь, где жили четверокурсники. Мы долго шли по каким-то полям, навестили её знакомых и вернулись затемно.


В целом, условия нашей жизни и работы здесь были несравнимо лучше, чем в школьном трудовом лагере, о котором я рассказывал раньше. Главное, мы были взрослыми и всё воспринимали по-другому. Многих из нас, в том числе и меня, даже отпустили на сутки домой.


На 1-ом МЧЗ


Однажды меня включили в группу старшеклассников, которые поехали с экскурсией на Первый Московский часовой завод (1-ый МЧЗ), на Марксистской улице. Помимо основной продукции — часов «Полёт», нам показали старые: «Родина», «Сигнал» и «Вымпел».


Потом нас привели в трибо-колёсный цех. Ровный глухой гул, издаваемый несколькими десятками станков, наполнял просторный зал с высоким потолком и громадными окнами. Находиться в нём в течение целого рабочего дня казалось нам невыносимым, потому что воздух там был насыщен поднимавшимися от разогретых машин парами масла. Первая смена заканчивалась в половине четвёртого, и мы увидели, как одна из работниц ОТК, убрав лупу и пинцет в стол, подошла к помощнику бригадира, невысокой, полной женщине, со сложным сооружением из марли на голове, чтобы та пересчитала последнюю проверенную ею партию минутников. Та взяла из её рук маленькую коробку, осторожно засыпала их в счётную машину и включила кнопку. Внутри неё они начали вращаться по кругу, выстраиваясь в длинную цепочку, затем скатываться по узкому желобку вниз. Справа, на табло, загорались, сменяя друг друга, цифры. Неожиданно машина словно сбилась со счета и начала выдавать совершенно невероятные числа.

— Опять сломалась! — с досадой воскликнула помбригадира и, повернув регулятор, увеличила скорость вращения деталей, чтобы те быстрее ссыпались в ящичек снизу.


Теперь ей пришлось воспользоваться специальными весами. Вначале она отсчитала из коробки 125 минутников и положила их на левую чашечку, затем уравновесила их с таким же количеством на правой. После этого помбригадира соединила обе кучки деталей в одну и повторила аналогичную операцию ещё два раза. В результате слева от неё получилось 500 штук, а справа — чуть меньше. Она начала снимать с первой чашечки одну деталь за другой, пока не установилось равновесие. В руке у неё оказалось 52 минутника. Значит, такое же количество деталей из этой партии пошло в брак и было заранее отложено контролёром в отдельный пакетик, который у неё забирали в конце каждого месяца.

— Нормально, — удовлетворённо сказала помбригадира и спрятала посчитанные минутники в сейф.


Пока мы наблюдали это любопытное зрелище, раздался резкий звонок, возвестивший окончание смены. Работницы ОТК переобувались и, выключив лампу дневного света над верстаком, шли к выходу. Мы последовали за ними.


О зарубежных фильмах


Среди фильмов, которые мы смотрели в то время (до начала горбачёвской перестройки, то есть по 1984 г. включительно), прежде всего, хочется сказать о большом количестве исторических и костюмных кинокартин. Это «300 спартанцев», «Клеопатра», «Падение Римской империи», «Даки», «Колонна», «Спартак», «Ричард III», «Леди Гамильтон», «Лев зимой» (1968), «Фараон», «Коперник», «Крестоносцы», «Пан Володыевский», «Потоп», «Графиня Коссель», «Пепел», «Гайдуки», «Месть гайдуков», «Звёзды Эгера», «Завещание турецкого аги», «Три мушкетёра» (1961), «Железная маска», «Горбун» (1959), «Собор Парижской богоматери», «Отверженные» (1958, 1982), «Чёрный тюльпан», «Зорро», «Анжелика — маркиза ангелов», «Анжелика и король», «Скарамуш», «Четыре мушкетёра», «Пармская обитель», «Фанфан-Тюльпан», «Парижские тайны», «Майерлинг, «Леди Каролина Лэм», «Кромвель» «Эль Греко» и др.


Были также фильмы приключенческого, фантастического и криминального плана: «Великолепная семёрка», «Золото Маккенны», «Большие гонки», «Лимонадный Джо», «Зов предков», «Глория», «Побег» (США), «Козерог один», «Ангар-18», «Три дня Кондора», «Тайна карпатского замка», «Секрет племени Бороро», «Смерть Тарзана», «Подвиги Геракла», «Искатели приключений», «Жил-был полицейский», «Тайна фермы Мессе», «Двое в городе», «Следствие закончено, забудьте», «Возвращение Робин Гуда», «Новые центурионы», «Вокруг света в 80 дней», «Раба любви» (США), «Принцип "Домино", «Вожди Атлантиды», «Миллион лет до нашей эры» (1966), «Убийство в Восточном экспрессе», «Смерть на Ниле», «Воздушные приключения», «Бегущий человек», «Каскадёры», «Седьмое путешествие Синдбада», «Багдадский вор», «Провал во времени» (1979), «По следу Тигра», «Чистыми руками», «Комиссар полиции обвиняет», «Преступник сидит на стадионе Уэмбли», «Операция «Святой Януарий», «Ограбление по-итальянски», «Спасите Конкорд». В интернате мы представляли себя героями многочисленных фильмов об индейцах, но чувствовали, что все мы брошены, подобно детям в «Генералах песчаных карьеров». На советский экран проникли первые фильмы ужасов и катастроф — «Легенда о динозавре» и «Гибель Японии».


Ещё мы смотрели много комедий: «Как украсть миллион», «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир», «В джазе только девушки», «Пенелопа», «Серенада солнечной долины», «Цветок кактуса», «Римские каникулы», «Тутси», «Народный роман», «Блеф», «Укрощение строптивого», «Брак по-итальянски», «Развод по-итальянски», «Игра в карты по-научному», «Не промахнись, Асунта!», «Синьор Робинзон», «Новобранцы идут на войну», «Приключения Питкина в больнице», «Человек проходит сквозь стену», «Привидения в замке Шпессарт», «Прекрасные времена в Шпессарте», «Приключения в загородном доме», «Ох, уж этот дед!», «Зануда», «Знакомство по брачному объявлению», «В компании Макса Линдера», «Бей первым, Фредди!», «Конец агента W4C», «История моей глупости», «Бравый солдат Швейк», «Адела ещё не ужинала», «Ева хочет спать», «Удар головой», «Призрак замка Моррисвиль», комедии с участием Луи де Фюнеса, Жана-Поля Бельмондо и Пьера Ришара.


Следует также упомянуть о драмах и мелодрамах: «Шербурские зонтики», «Мужчина и женщина», «Федора», «Бассейн», «Старое ружьё», «Доктор Франсуаза Гайян», «Соседка», «Жерминаль», «Большие манёвры», «Возвращение Мартина Герра», «И дождь смывает все следы», «Убить пересмешника», «Жизнь взаймы», «Крамер против Крамера», «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?», «Снега Килиманджаро», «Моя дорогая Клементина», «Оклахома, как она есть», «Смешная девчонка», «Пропавший без вести», «Трюкач», «Чемпион», «Благослови зверей и детей», «Лесси», «Моя прекрасная леди», «Звуки музыки», «Вестсайдская история», «Рождённая свободной», «На Западном фронте без перемен», «Оливер Твист» (1948), «Джейн Эйр» (1970), «Семейный портрет в интерьере», «Мулен Руж» (1952), «Жажда жизни», «Пиаф», «Королева «Шантеклера», «Амаркорд», «Репетиция оркестра», «Посвящается Стелле», «Мы — вундеркинды», «Приключения Вернера Хольта», «Хижина дяди Тома», «Земляничная поляна», «Пусть говорят», «Анатомия любви» (1972), «Рукопись, найденная в Сарагосе», «Пепел и алмаз»», «Знахарь», «Прокажённая», «Расёмон», «Гений дзюдо», «Тоска по родине», «Мазандаранский тигр», мексиканские, египетские и бесчисленные индийские фильмы.


По ТВ шли сериалы «Сага о Форсайтах», «Граф Монте-Кристо» (1953), «Блеск и нищета куртизанок», «Спрут», «Четыре танкиста и собака», «Ставка больше, чем жизнь», «Банда Доминаса», «Нас много на каждом километре!». Среди зарубежных документальных фильмов первенство принадлежало «АББЕ» и «Воспоминаниям о будущем». Конечно, были и удачные совместные постановки: «Песни моря», «Академия пана Кляксы», «Дерсу Узала», «Тегеран-43», «Подсолнухи», «Красная палатка» с пронзительной музыкой Александра Зацепина и лучший фильм о Наполеоне — «Ватерлоо», поражавший жизненным образом великого полководца и мощными батальными сценами.


Наверное, наибольшее впечатление на меня произвёл тогда фильм Франко Дзеффирелли «Ромео и Джульетта» с музыкой Нино Рота. Сколько экранизаций было создано с тех пор, но они либо повторяют его, либо значительно уступают ему по своему качеству. Фильм «О, счастливчик» с великолепными песнями Алана Прайса показался мне таким необычным, что я, выйдя из зала, пошёл в кассу, купил билет и посмотрел его второй раз подряд (единственный случай в моей жизни).


О последовательном и синхронном переводе


Во время Олимпиады-80 я случайно оказался на заседаниях международных федераций различных видов спорта, которые проводились в высотном здании МГУ, на Ленинских горах. Там я стал свидетелем того, как наши преподаватели синхронно переводили, сидя с наушниками на голове в специальной кабинке и сменяя друг друга каждые четверть часа. Впоследствии я научился сам синхронить, только без наушников и кабинки. Это произошло так.


Когда я работал в «Интуристе», большинство экскурсий мы проводили сами, но в других городах местный гид (это всегда были женщины) вела экскурсию, а мы переводили её, держа в руках микрофон. Я сразу понял, что при последовательном переводе, я вынужден чрезмерно загружать свою память и быстро выдыхаюсь. Поэтому я стал переводить практически одновременно с гидом, отставая на два-три слова.


Затем я стал подумывать о том, чтобы использовать этот метод, работая на переговорах. Я исходил из того, что если я синхронно перевожу с арабского на русский, я не мешаю говорящему, потому что для него это просто набор звуков. То же самое при переводе с русского на арабский. В результате использования такой техники общая длительность переговоров сокращалась, и они не так утомляли не только меня, но и обе стороны. Никаких записей, кроме цифр, я не вёл. Если слышал даты и имена собственные, то старался переставить их в начало предложения, чтобы не забыть, а всё остальное говорил следом за ними. Таким образом, удавалось выдержать многочасовые переговоры.


Был ещё один момент, который мне помогал — это природная привычка к громкой речи (в детстве я пережил тяжелейший двухсторонний отит, поэтому излишне повышаю голос). Иногда при работе с делегациями в комнате сидело несколько десятков человек, и надо было говорить так, чтобы каждый из них, даже сидящей в дальнем конце помещения, слышал перевод.


О пассивном и активном словарном запасе


Человек, изучавший когда-то иностранный язык, довольно долго сохраняет способность понимать его на слух и при чтении. При этом он быстро утрачивает навыки самостоятельного говорения и письма, то есть иностранные слова переходят из его активной памяти в пассивную и хранятся в ней наподобие заархивированных файлов. У переводчика, который постоянно задействован в работе с носителями языка, активный словарный запас стремится к тому, чтобы приблизиться к объему пассивного. Сравняться с ним он, конечно, не может, но в состоянии не слишком сильно отставать от него.


Каким образом мне удавалось хранить в памяти тысячи слов обычной лексики и терминологии? С последней я поступал так. Все незнакомые мне слова из разных областей науки я записывал в блокнот и дома уточнял их значения. В следующем я отводил отдельные страницы, касающиеся, например, нефтегазовой промышленности, сельского хозяйства, финансов, медицины, юриспруденции, ремонта автомобиля и т. п.), куда вносил соответствующие слова. Если вдруг я узнавал, что мне надо ехать в какое-то министерство, где я давно не был, я открывал блокнот и просматривал всю терминологию, которая касалась работы этого министерства.


О каком количестве слов идёт речь? Секретарша, одно время сидевшая рядом со мной возле кабинета экономсоветника, любила шутливо проверять мои знания с помощью Карманного русско-арабского словаря. Оказалось, что я помню практически все из тех 11000 слов, которые в нём содержатся. Но в него не входят специальные термины и целый блок слов, которые употребляются лишь в диалекте. Кроме того, мне часто не хватало даже больших Русско-арабского и Арабско-русского словарей, поэтому приходилось многое вписывать в них карандашом между строк. При письменном переводе с арабского на русский, мне попадались такие сложные обороты, что я сам никогда бы их не придумал. Поэтому я их выписывал отдельно, чтобы потом использовать в своих переводах с русского на арабский.


О трудностях перевода


Конечно, во время устного перевода возникали многочисленные проблемы, связанные с наличием в арабских странах местных диалектов. Если в Сирии, Ливане, Иордании и Палестине говорят примерно на одном диалекте, то уже в расположенном близко от них Ираке он совсем другой (в приложении к диплому ИСАА при МГУ он записан у меня в качестве дополнительного восточного языка). Что касается арабов из стран Большого Магриба (Марокко, Алжира, Туниса, Ливии и др.), то их с трудом понимают жители восточной части арабского мира. Даже в относительно лёгком сирийском диалекте так искажается произношение слов литературного языка (используется в книгах, прессе, официальных речах политиков и сводках новостей) и добавляется столько своих, весьма специфических, что начинающему переводчику он кажется какой-то абракадаброй. Возникают ситуации, когда он, попадая в среду обычных необразованных людей, он не понимает их, а они — его. Поэтому по неволе возникает необходимость переучиваться прямо на месте. Следует отметить, что и внутри сирийского диалекта выделяются свои говоры, в зависимости от провинции, где родился и вырос тот или иной человек. Существует также разница в речи жителей городов и деревень.


Что касается меня, то, если собеседник говорил на литературном языке, я понимал практически всё (когда я только начинал свою работу, мой научный руководитель, опытный переводчик, сказал мне, что понимать семьдесят процентов — это уже хорошо). Если же он объяснялся на диалекте, то возникали недоразумения. Хуже всего, если на нём говорили в официальной обстановке. Этим грешили почти все генералы и офицеры, но и среди гражданских лиц это было очень часто, например, на диалекте всегда говорил премьер-министр Сирии и даже женщина, возглавлявшее министерство культуры.


Следует также отметить, что в арабский литературный язык вошла вся лексика Корана и доисламской поэзии, которая вобрала в себя говоры разных племён, населявших Аравийский полуостров. Отсюда огромное количество синонимов, в которых тонешь, как в океане. К тому же большинство носителей языка не делает никаких скидок переводчику, забывая о том, что он — иностранец и не обязан всё понимать. Более того, бывают такие люди, которые стараются максимально затруднить его работу. Например, меня не раз удивлял министр экономики Сирии, говоривший медленно, но так тихо, что я был вынужден весь вытягиваться вперед и поворачиваться к нему ухом, с напряжением вслушиваясь в его речь (тут мне было, явно, не до синхронного перевода). Но он будто ничего не замечал, и это могло продолжаться часами. Не говоря уже о том, что во время срочной военной службы мне постоянно приходилось переводить пожилого сирийского генерала, командира зенитно-ракетной бригады в Хомсе, который при разговоре не выпускал изо рта курительную трубку, хотя я и без неё едва понимал его махровый диалект. Не только у меня были такие проблемы. У нас на контракте русистов работал ингуш, который в процессе преподавания русского языка в военном колледже начал хорошо понимать сирийский диалект и говорить на нём. Как-то туда из Москвы приезжает один советский генерал со своим переводчиком. Разговор за столом с начальником колледжа, он плавает, преподаватель русского языка начинает ему тихонько подсказывать. Тот его в конце благодарит:

— Ну, ты, брат, меня выручил.

Ещё до Хомса я два месяца ежедневно со всеми ездил из Дамаска на военный аэродром в пустыне. В течение двух часов дороги я без умолку болтал с местными офицерами, которые в то время не спали, за что они шутя называли меня «бу́льбуль» (соловей). Наши советские специалисты, привыкшие слышать от местных жителей только сирийский диалект, спрашивали меня:

— Да на каком языке ты с ними говоришь?

Это параллельное существование внутри одной страны двух фактически разных языков сильно затрудняло работу переводчика.


О беглости речи


Что касается устной речи на иностранном языке, то у переводчика, который только начинает общаться с его носителями, она представляет собой её мысленное переложение с родного на иностранный язык. Поэтому обучая других, я всегда налегал на письменный и устный перевод с русского на иностранный. Это первая и необходимая ступень к овладению языком. В дальнейшем такой мысленный перевод незаметно отступает на задний план и делается автоматически, то есть ты говоришь на иностранном языке, но уже не обращаешь внимания на то, что переводишь: это происходит как будто без твоего участия. Следующая стадия (и я дошёл до неё) наступает, когда, говоря с самим собой, а подчас и думая, ты начинаешь вдруг вместо родных слов произносить иностранные. О конечном этапе могут рассказать билингвы, но предполагаю, что оба языка живут в их голове одновременно и свободно заменяют друга друга, когда это необходимо.


Работая шесть лет в Сирии, я не заметил этого перехода к беглой речи. При этом я мало общался с местным населением, даже соседями по дому, и не любил ходить по лавочкам. Тот уровень знаний языка, которого я достиг, был приобретён исключительно во время работы, а также дома за счёт штудирования словарей. Вскоре я понял, что говорить на диалекте намного проще, чем на литературном языке, поскольку та стройная, по-своему уникальная грамматика, которая выработалась в нём на протяжении многих столетий, в диалекте значительно упрощается или вовсе игнорируется, часть трудных согласных звуков заменяется более лёгкими, а гласные произносятся нечётко, либо вообще глотаются. Поэтому я постепенно стал говорить на сирийском диалекте. Бывали забавные случаи, когда какой-нибудь министр или ректор университета говорил на литературном языке, а я переводил с русского на арабский, пользуясь местным диалектом.


И ещё один момент, на который я сразу обратил внимание, начав работать с носителями языка — переводить легче, чем говорить самому. В первом случае делаешь это автоматически, не вникая в суть беседы (тут и темп речи выше, потому что поневоле волнуешься, а это мобилизует твои силы, и ты стремишься выполнить перевод как можно быстрее), во втором — приходиться думать прежде, чем что-то сказать (и ситуация иная: в отличие от работы, ты в расслабленном состоянии). Таким образом, беглость речи при переводе более высокая, чем при обычном разговоре.


Наследственная болезнь


Определённую трудность в моей работе как переводчика создавало грассирование. Об этом недостатке, который может помешать мне в будущем, уже на 1-ом курсе сказала наша преподавательница арабского языка. Ректор института, который вёл у нас теоретическую грамматику и основы реферирования, вспоминал, как на собеседовании, перед вступительными экзаменами в наш институт, сказал шутя одному абитуриенту:

— А нам такие кагтавые здесь не нужны.


К сожалению, никто не направил меня в дошкольном возрасте к логопеду. Ходить к нему я стал лишь в 1-ом классе. Она работала в соседнем интернате, который потом закрылся, а его ученики перешли к нам, образовав параллельные классы «Б». Логопед обнаружила, что кроме картавости, я неправильно произношу твёрдый звук «л». Она задавала мне специальные упражнения на дом, я пытался палочкой для осмотра горла (медицинским шпателем) заставить вибрировать маленький язычок на нёбе, но всё было напрасно: к логопеду я начал ходить слишком поздно.


Что касается «л», то в английском он произносится по-другому (смягчённый альвеолярный звук) а во французском и арабском он всегда мягкий (в последнем — кроме слова «Аллах»). Картавость мне помогала во французском, не мешала в английском (там маленький язычок на нёбе не вибрирует), но в арабском я с ней просто мучился. В контексте целого предложения меня понимали, но если приходилось произносить отдельные слова, возникали проблемы. Просто в арабском есть несколько похожих звуков, которые при грассировании говорящего легко на слух перепутать.


Поэтому когда мы заметили, что наши дочери тоже неправильно произносят многие звуки, мы пошли к врачу-логопеду, в районную поликлинику. Она хорошо отнеслась ко всем нашим трём дочерям и последовательно давала им направление в местный логопедический детский сад. Более того, у старшей (ныне покойной) были вообще проблемы с речью. И этот врач устроила её в бесплатный специализированный логопедический сад, где дочь быстро подтянули до требуемого уровня. Если же нас упрекали, что мы запустили её, находясь в первой загранкомандировке в Сирии (в Хомсе у неё было мало возможностей общения с другими детьми, потому что мы жили на отшибе; эти трудности с дочерью и заставили меня отказаться от продления загранкомандировки уже в качестве служащего Советской Армии), я обычно шутил:

— Знаете, я вообще начал говорить в три года, зато теперь меня невозможно остановить.

И это была чистая правда.


«Принеси цветы любые…»


Как-то летом, после 9-го класса, я случайно купил билет на концерт вокально-инструментального ансамбля «Самоцветы», который проходил на стадионе «Динамо». Зелёный газон, низкие скамейки, тянущиеся вдоль арены, образуя небольшой полукруг, который заканчивался на уровне футбольных ворот; огромный щит с нарисованными на нём берёзками и скрипичными ключами и эстрада с приготовленными на всякий случай зонтиками-навесами от дождя. Ждали довольно долго. Вдруг раздался смех и оглушительные аплодисменты. На эстраду вышла старушка с ведром и шваброй и начала мыть пол. Через пять минут под звуки песни «Мой адрес — Советский Союз» на сцену выбежало восемь «Самоцветов», в белых костюмах с яркими кружевами у ворота. Первую часть концерта они исполняли песни, которые все прекрасно знали по выпущенным фирмой «Мелодия» грампластинкам, а после перерыва, заполненного выступлениями вначале юмориста, а затем пародиста, «Самоцветы» спели несколько неплохих новых, а также обработанных на современный лад народных песен. Выбегавших с цветами девушек они целовали и под смех и улюлюкание зрителей провожали новыми вариациями и зажигательными мотивами. Так, во время исполнения одной песни, когда солисты несколько раз повторили припев:

«Принеси цветы любые — буду очень рада я.

Не цветы твои люблю я, а люблю тебя».

— с задних рядов вышел солидный молодой человек, в чёрных брюках клёш и с букетом цветов, и в ожидании окончания этой песни начал танцевать манкис на гаревой дорожке, отвлекая этим внимание зрителей от выступления "Самоцветов". Тут же из первых рядов неожиданно выскочили милиционер и дружинник с красной повязкой на руке, почему-то одетый в меховую жилетку (это было 7 августа), и куда-то увели его. Затем начался дождь, и незнакомая девушка, которая сидела рядом со мной, пустила меня под свой зонт. Конечно, «Самоцветы» пели вживую, поэтому качество звучания и голоса заметно уступали тем, что мы слышали на их грампластинках, но всё равно это было прекрасно.


Впоследствии я ещё раз сходил на концерт «Самоцветов» на стадионе «Динамо», а также ВИА «Ариэль» в одном из Дворцов культуры. В целом, несмотря на мою любовь к западной музыке, я собирал и слушал пластинки не только иностранных, но и наших, советских групп, знал мелодии и слова многих известных песен и мог их пропеть не только в компании с другими людьми, но и в одиночку.


О сирийцах


Гостеприимство. Если я заходил к соседям по каком-нибудь вопросу или в лавку, где разговаривал с хозяином, тут же мне угощали чаем (помимо чёрного, зелёным, мате и каркаде), либо крепким, густым кофе, от которого сразу начинало быстро биться сердце. То же самое было при посещении генералов и старших офицеров, недаром их ординарцев мы называли «чаеносцами». Эта сцена повторялась, даже если я заходил в палатку к простым солдатам. Они не только наливали мне чай, но и предлагали свой последний сэндвич. Как-то стою, жду наш военный автобус ПАЗ, рядом стройка, проходит бедуинка в национальной одежде, возвращается и молча наливает мне в стаканчик чай, потом ещё. Рассказываю сирийским офицерам, те смеются и говорят: «На третий раз она зарезала бы для тебя барана». Вернувшись через три года в Сирию, мы с шефом и двумя женщинами, руководителем и парторгом группы русистов в Хомсе, пошли в один из кинотеатров, которые обычно находятся в центре города. Вдруг кассир узнал меня и, не беря с нас денег за билеты, посадил в зале, на отдельных местах (оказалось, мы служили раньше в зенитно-ракетной бригаде). Начался фильм, и он в темноте появился вдруг с подносом, на котором были стаканчики с напитками и пирожные. В другой раз еду с делегацией министра строительства СССР, и машина, в которой я сижу, намного обгоняет остальные. Тормозим у какой-то деревни, местный житель тут же выносит из своего дома столик, предлагает нам присесть и разливает всем чай. Нас догоняют и крайне удивляются, как это мы успели так устроиться.


Религиозная терпимость. Сирия была вполне светским государством. Никаких разговоров, насмешек и шуток, касающихся вопросов веры, я не слышал. При этом в 1990 г. мусульмане в Сирии составляли восемьдесят семь процентов населения страны. Многочисленные исламские праздники, Рождество, обе Пасхи были нерабочими днями для всех. Соответственно мечеть, православная церковь, католический и армяно-григорианский храмы могли находиться на одной улице. Я побывал везде. Что касается евреев, то они, как правило, торговали на так наз. серебряных рынках, и никто их не трогал. Им запрещалось служить в армии, но какого-то бытового антисемитизма я не заметил.


Вежливость. Даже самый простой человек, какой-нибудь феллах (крестьянин) или бедуин, старается быть с Вами учтивым и корректным. Для этого в арабском существует множество так наз. формул вежливости. Русский язык после революции их в значительной степени утратил. Мат, даже в речи интеллигенции, стал обычным явлением. К сожалению, мой военный начальник (полковник) был ужасно грубым. Меня просто коробило от его слов. Сирийские переводчики, боясь наказания от офицеров рангом повыше, значительно смягчали его слова. Я же говорил всё, как есть. Сирийцы сочувствовали мне: "Мы понимаем по выражению твоего лица, что тебе всё это не нравится". В конце концов, они нажаловались начальнику штаба бригады, и советский полковник стал повежливее. Мой первый гражданский шеф в чём-то даже превосходил его. Если он видел, что при переводе я опускаю или сокращаю ужасные шутки и эпитеты, которыми он награждал своих сирийских собеседников, он с укором мне говорил:

— Ну, ты, как всегда, упрощаешь.

Однажды глава Спорткомитета САР сказал ему:

— Если Вы будете продолжать говорить в таком же духе, мне придётся общаться с Вами только в письменной форме.


Алкогольные обычаи. Проработав в Сирии шесть лет, я ни разу не видел на улице пьяных, хотя спиртное продается там без каких-либо ограничений. Обычно в компании они наливают себе в стаканчик немного анисовой водки (арака) крепостью 55 градусов, но всегда добавляют в неё воду. При этом арак тут же белеет (сирийцы называют его "молоком для львов"), и они могут цедить эту горьковатую смесь целый вечер. Те же из них, кто пытался угнаться в питии с нашими специалистами, в конце концов падали под стол. Кроме арака (с добавлением перца это хорошее лекарство от заболеваний горла), среди многих русских, особенно женщин, был очень популярен джин, который разбавляли тоником, колой и фантой. Пьётся он легко и незаметно, затем, правда, еле выходишь из-за стола. И ещё я видел, как всё это недорогое по нашим меркам спиртное там изготовляют. Раз, во время командировки, мы подъехали к отдельно стоящему домику на окраине одного города. Внутри небольшой конвейер, который в тот момент не работал, пустые бутылки, машинка для закатывания пробок, наборы наклеек, эссенции разного вида, большие ёмкости со спиртом. При всей кустарности изготовления алкогольных напитков никто из наших специалистов ими не травился. В конце этой небольшой экскурсии нам в подарок загрузили спиртным багажник, и мы поехали дальше.


О женщинах. В Сирии проживало тогда почти десять процентов христиан, с ними никаких проблем не было (девушки их ходили по улице в бриджах, ярко накрашенные по тогдашней местной моде). С мусульманками всё было по-другому. Мы жили в Дамаске в полуподвале с небольшим садиком, в который соседи сверху постоянно скидывали мусор. Я пошел к ним, открыла арабка, тут же накинула на голову платок и сказала, что дома сейчас нет никого из мужчин. Раз мы хотели спросить как пройти у двух женщин, одетых в чёрное, они шарахнулись от нас в сторону. Однако паранджей там было мало, обычно платки (хиджабы) и пальто. При этом не считается чем-то постыдным открыто кормить грудью младенцев (но на советского офицера, который вышел на балкон с голым торсом, тут же нажаловались соседи). Первое время это шокировало наших специалистов. Кроме того, купаться мусульманкам можно только в платьях. Однажды летом в бассейне, на крыше гостиницы «Аш-Шам» в Дамаске, я видел девушку, платье которой, одетое на голое тело и намокшее в воде, так просвечивало, что её прелести оказались выставленными на всеобщее обозрение. Однако никто, кроме меня, как будто не обращал на это внимания: главное, общепринятые правила были ею соблюдены. Сирийские мужчины, в целом, симпатичнее женщин, но и среди них часто встречаются красавицы (ещё работая в «Интуристе», в разговоре с ними я краснел как пион).


Я простился с этой землей больше тридцати лет назад, но до сих пор, словно наяву, вижу массивные колонны Пальмиры из розового гранита; глубокие ущелья и крутые, захватывающие дух спуски со склонов гор, окаймленных искусственными террасами; покрытые мхом башни Крак-де-Шевалье; выпуклую поверхность моря, темно-синего у горизонта, бирюзового посередине и бело-желтого от песка и пены у берега; шумный восточный базар с рядами овощных, обувных, парфюмерных и ювелирных лавок, мастерскими горшечников и жестянщиков, словно сошедшими со средневековой миниатюры; увешанных драгоценностями бедуинок в расшитых платьях и высоких головных уборах, с покрытыми татуировкой лицами и рядом старинных золотых монет на лбу; мальчишек, разложивших свой товар на пышущем жаром асфальте, под ногами прохожих; и над всем этим ясное, без единого облачка небо с устремлёнными ввысь голубыми минаретами городских мечетей.


В первом банке


За несколько месяцев до получения лицензии первым банком, где я работал, фирма-учредитель, в которой я временно числился, отправила за свой счёт группу будущих сотрудников в Финансовую Академию, на двухнедельные курсы «Основы банковского дела» (90 часов). Эта была тогда новая для многих область деятельности, которую предстояло освоить в кратчайшие сроки. Отчасти мне помогла моя постоянная работа в качестве переводчика с делегацией Госбанка СССР, которая часто приезжала в Сирию. Во всяком случае, какую-то финансовую терминологию я уже знал заранее. На курсах со всеми даже учился будущий первый заместитель председателя правления, доктор экономических наук, который не имел опыта практической работы в банках (однажды он сам в стенах Финансовой Академии прочитал слушателям курсов какую-то лекцию). Заметив, что я быстрее всех решаю задачи, предлагаемые аудитории, жена владельца банка, которая тоже училась со всеми, подошла ко мне и сказала:

— А Вы — молодец. Нам ещё предстоит Вас догонять.


Видимо, благодаря ей, через две недели, мне позвонил владелец банка со следующим предложением:

— У нашего будущего главбуха сейчас нет времени. Вы будете учиться вместо него на курсах бухучета. Я хочу, чтобы хотя бы один человек в банке знал о нём всё.

Я посещал эти курсы тоже (свидетельство об их окончании получил, естественно, главбух), а затем стал ходить в будущий офис банка и готовиться к предстоящей работе в ожидании получения лицензии. Я читал всю возможную прессу на эту тему, включая «Финансовую газету», «Коммерсантъ» и популярный тогда журнал «Деньги». Это было тотальное освоение нового материала, в результате чего я оказался в курсе всего, что происходило на финансовом рынке. Благодаря хорошему отношению владельца банка, упорству в самообразовании и инициативности, я быстро продвинулся до начальника отдела, который занимался корреспондентскими отношениями с другими банками. Целью установления их была работа на рынке краткосрочных межбанковских кредитов, которая позволяла таким мелким банкам, как наш, временно предоставлять свои финансовые ресурсы более крупным, зарабатывая тем самым определённые проценты. С одним таким банком, активно привлекавшим денежные средства физических лиц, мы работали по упрощённой схеме. Перечисляя им небольшие суммы, мы должны были проставить в графе «копейки» цифру, которая означала срок этого межбанковского кредита. Никаких других дополнительных согласований не требовалось, и эта схема действовала бесперебойно.


Вскоре из-за финансовых трудностей большая часть сотрудников была сокращена или ушла сама. Остался всего один отдел, который возглавил я. Увольняясь, я попросил свою коллегу красивым почерком написать мне в трудовую книжку придуманную мной должность, которая отражала реальную действительность — «начальник отдела активно-пассивных операций и корреспондентских отношений». Это позволяло мне претендовать на должности сразу в нескольких отделах других банков. Ставя свою подпись в трудовой книжке, председатель правления сказала:

— Но ты фактически выполнял работу моего заместителя.

Однако такая запись только повредила бы мне: никто не станет принимать на работу возможного в будущем конкурента на руководящую должность. Более того, новый начальник отдела в одной крупной турфирме, где я начинал как рядовой экономист, прочитав в моей анкете, кроме основной должности, две другие — «член правления банка, заместитель председателя кредитного комитета», не поверил мне и сказал:

— Ну, это не Ваш статус.

Спустя примерно полгода его уволили, а меня назначили руководителем финансового отдела турфирмы.


По заветам Макаренко


Уроки в интернате длились с 8.30 утра до 2 часов дня, самоподготовка — с 4 до 7 вечера, спать ложились мы в 10 (в младших классах — в 9), а вставали в 7 утра. Остальное время, кроме завтрака, обеда и ужина, считалось свободным, если бы не постоянные дежурства по классу, спальне, столовой, школе, коридорам и территории. Ели у нас в две смены, поэтому убирать посуду со столов приходилось дважды. Самым трудным было работать на мойке. Сотни тарелок, чашек и ложек с вилками проходили через наши руки (затем это повторилось на военных сборах, там посуду мыли в ванне, и её было гораздо больше, так как мы обслуживали всю воинскую часть, в которой находились). Дежурство по классу и спальне заканчивалось в пятницу генеральной уборкой, когда надо было сдвигать в сторону парты и кровати соответственно и мыть полы. Дежурные по спальне раз в две недели меняли постельное бельё, а также полотенца — связывали их в узлы и несли в так наз. кастелянную. В школе мы тёрли двери на этажах и стены, в коридорах двух спальных корпусов убирались целиком, на территории, которая включала в себя также опушку леса, сгребали листья, сломанные ветки и бумажки, которые затем сжигались. Взрослые уборщицы поддерживали порядок на лестницах всех трёх зданий: школьного и двух спальных. Что касается подвалов, то иногда вместо них работали старшеклассницы, сироты из так наз. воскресной группы, которых устраивали официально с ежемесячной зарплатой и записью в трудовой книжке (первые из них пришли к нам в 9-ый класс «Б», впоследствии мы с моим другом женились на двух девушках из их числа).


Какое-то время отнимала и общественная работа, которая мне нравилась только в начальной школе. Я был председателям совета дружины своего класса и выпускал стенную газету вместе с парнем, который хорошо рисовал (я писал к ней тексты). Затем по инерции меня сделали главным редактором школьной газеты. Мне приходилось высиживать скучнейшие заседания в пионерской комнате, во время которых я рылся в томе «Литература и искусство», последнем в «Детской энциклопедии». Ни одной газеты я так и не выпустил и был рад, когда в числе первых меня приняли в комсомол и избавили от этой общественной нагрузки. Вплоть до 10-го класса я отвечал за политинформации, но не припомню, чтобы я провёл хотя бы одну. Надо сказать, что особой активностью не отличались и другие ученики: всё это уже тогда рассматривалось как ненужная никому формальность. Причём по мере взросления весь наш детский энтузиазм постепенно угасал и вообще сходил на нет.


В действительно свободное время мы играли в футбол. Мне с моим плоскостопием могли доверить только стоять в защите. Но гораздо популярнее был у нас хоккей на траве. Мы играли палками с суком на конце, а в качестве шайбы использовали помпы из туалетных бачков (они располагались тогда сверху, на трубе). Тут, в общей свалке, я мог представлять собой хоть какую-то боевую единицу. В младших классах, по вечерам, мы ходили в игротеку, где стояли биллиарды с шестью лузами, но уменьшенного размера (у меня дома был совсем маленький — с четырьмя). В отдельном подвальном помещении проходил чемпионат школы по шахматам. В нём даже принял участие воспитатель, о стычке с которым я рассказывал в вспоминалке «Хре́новый отличник» (я ему проиграл). Дважды, в рекреации и столовой, проводились сеансы одновременной игры (я победил в обоих). По средам в актовом зале показывали фильмы, здесь же проводили концерты и встречали праздники, а иногда устраивались танцы. В 6-ом классе, во время зимних Олимпийских игр 1972 г. в Саппоро, мы, сидя в нашем кабинете русского языка и литературы, вместо уроков смотрели по телевизору все соревнования с участием советских спортсменов.


Что касается книг, которые я постоянно читал, то ими меня снабжала мама: у неё была на работе хорошая библиотека. Однажды у меня пропал первый том из собрания сочинений Виктора Гюго. По правилам мама должна была заплатить за потерянную книгу в десятикратном размере — 12 рублей. Тогда её начальница отдала первый том из своего собственного собрания сочинений Гюго. Ещё раньше у меня из спальни исчез толстый библиотечный роман Александра Дюма «Три мушкетёра» с иллюстрациями, но книгу заметили в столовой в руках одного мальчика, сказали нашей учительнице, и она отобрала её у вора. Во 2-ом классе у меня конфисковали один из томов «Тысячи и одной ночи», слишком взрослой для меня, и отдали моей маме. Читал я утром, до начала уроков (за это время моя соседка по парте, как она призналась через много лет, успевала списать все мои домашние задания), днем, после обеда, и вечером, перед сном.


В 6-ом классе я этим чтением обратил на себя внимание одного молодого человека, который работал у нас радиотехником. Как-то даже мы ходили с ним после отбоя играть на бильярде, который стоял в одной из запертых комнат в подвале (по дороге, как назло, мы встретили завуча, я было дёрнулся в сторону, но парень сказал ей: «Он со мной»). Также в интернате недолго (в следующем году) работал учитель физкультуры, который сидел в нашем классе во время самоподготовки в качестве воспитателя. Ему тоже нравилась моя любовь к книге. Помню, онкак-то остановил меня на лестнице и сказал:

— Советую почитать Гауптмана, тебе понравится.


Однажды в 9-ом классе к нам пришла ученица из 10-го. Она тихо разговаривала с нашей учительницей, а я зачем-то подошёл к ним. Видимо, девушка что-то спросила обо мне, так как я услышал сказанное в ответ слово «эрудит». Затем эта десятиклассница специально пришла на мини-дискотеку, которую мы, имея собственный проигрыватель, проводили в спальне наших девочек. Я пригласил её на медленный танец, но из-за своей дурацкой застенчивости не проронил ни слова. На этом наше молчаливое общение и закончилось.


На казённом счету


Независимо от суммы платы за интернат, а в отдельных случаях её полного отсутствия, он обеспечивал учеников почти всем необходимым для нормальной жизни. Раз в год нам выдавали школьную форму, а также так наз. домашнюю одежду, которую мы носили после уроков. Мы получали всё, вплоть до нижнего белья. Каждый вид одежды и обуви имел свои сроки носки, например, домашние тапочки, которые быстро приходили в негодность, выдавались на полгода. Физкультурную форму и лыжные костюмы мы покупали сами. В 9-ом классе мама ошибочно взяла для меня тёплую куртку вместо зимнего пальто. Как назло, в тот год ударили сильные морозы, а железнодорожный мост, рядом с которым был расположен другой интернат, закрылся на ремонт. Мы подъезжали на автобусе к мосту, переходили его пешком, а затем ещё долго ждали на следующей остановке прихода другого автобуса, который довозил нас до метро. В результате у меня на лице, рядом с носом, образовался огромный фурункул, след от которого сохранялся ещё десять лет спустя.


Кормили нас на 90 копеек в день. Еда была довольно жиденькой и малокалорийной. Повара на кухне подворовывали, тащили еду сумками домой и даже продавали нашим учителям по сниженной цене сливочное масло. Наряду с постоянным ощущением холода в спальнях, где плохо топили, и жары в классе из-за раскалённых батарей, нас не оставляло также чувство голода. Во всяком случае, я не припомню ни одного дня в интернате, когда бы я чувствовал себя по-настоящему сытым. Поэтому мы приносили с собой из дома гостинцы на всю неделю. Однако раздевалки, где мы их хранили, часто взламывались учениками из других классов. Когда я стал постарше, мама давала мне на неделю десять шоколадных конфет «Белочка», которыми я, учась в 9-ом классе, делился со своей будущей женой (сиротам выдавалось всё). В следующем году часть этих конфет подъедала всё та же соседка по парте, в чём она призналась через много лет.


Все учебники и тетради нам выдавались бесплатно, остальные канцелярские принадлежности мы приносили из дома. В кабинете математики, у окна, стояли доходившие до подоконника стены из тетрадей в клетку, и наш скуповатый учитель математики был очень недоволен, если мы слишком часто просили новую. С тетрадями в линейку не было проблем, поскольку мы постоянно обитали в кабинете русского языка и литературы. Однажды, в 6-ом классе, учитель физики пригрозил всем, у кого не будет на следующем уроке линейки, поставить двойку. Я пошёл далеко, за железную дорогу, в близлежащий район и купил её. Когда я возвращался назад, меня в лесу встретил парень, старше на несколько лет, и пытался отобрать у меня деньги. Но я, умудренный опытом отдыха на даче, где местные ребята постоянно вымогали у москвичей деньги, заранее спрятал их под ремень брюк. Он их не нашёл, а линейка, которую я держал в руке, ему была не нужна. Вечером, во время ужина, я увидел встреченного мною в лесу мерзавца за одним из столов старшеклассников.


Банковский писатель


Во второй банк я устраивался через рекрутинговое агентство (работодатель платил ему лишь в случае успешного завершения двухмесячного испытательного срока предложенным им кандидатом на должность). Вначале со мной говорил заместитель по безопасности. Узнав, что я шесть лет работал в Сирии, он спросил:

— По линии КГБ?

— Нет.

После него со мной беседовали два других заместителя, и я был принят на работу. Занимался я маркетингом и сравнением с другими банками. Для этого мне открыли доступ к данным бухгалтерии. Поскольку я уже прилично знал план счетов банка, я активно использовал его в своих записках, более того находил ошибки в работе бухгалтерии. Спустя сорок дней заместитель по безопасности перевёл меня на полный оклад. Со мной в комнате сидела симпатичная девушка, которая занималась рекламой. Мне хотелось ей помочь, и я занялся редактированием английского варианта годового отчёта, а затем переводом рекламного буклета банка. Когда руководство узнало об этом, меня начали также привлекать к переводу на английский договоров и других документов. Затем потребовалось написать план стратегического развития банка. Я теоретически привлёк дополнительные денежные средства и, распределив их, изобразил в виде искусственного баланса (через два года, на собеседовании при поступлении на работу в «Менатеп», выяснилось, что они делали то же самое). Оказалось, все предложенные мной цифры были одобрены правлением банка. Поскольку принтер находился в другой комнате, один из работников, увидев заглавие документа, сказал:

— Ты бы лучше писал фантастические романы.

Он был прав. Спустя некоторое время я сделал анализ финансового состояния банка, использовав систему показателей Кромонова, опубликованную в журнале «Деньги». Прочитав мою записку, заместитель по безопасности, сказал мне по телефону:

— Я знал о наших проблемах, но не думал, что всё так плохо. Но это сугубо конфиденциально.


После того, как я написал несколько документов, включая предложения по началу банком операций с золотом, меня перевели в отдел анализа и планирования, руководителем которого был парень намного моложе меня. Каждое утро я собирал сведения о финансовых операциях банка за предыдущий день, оформлял их на одном листе и передавал его через секретаря председателю правления банка. Кроме того, в конце каждого месяца я должен был, пользуясь особой компьютерной программой, рассчитывать обязательные экономические нормативы, которые вместе с балансом и другими документами передавались в Центробанк. Поскольку начальник моего отдела и ещё один сотрудник ежедневно пропадали на бирже, где банк активно работал с ГКО (государственными краткосрочными облигациями), у меня было свободное время. Я по своей инициативе составил записку «Структура активных и пассивных операций банка» и вручил её заместителю по экономике, в подчинении которого находился отдел (предыдущий мой начальник говорил, что все мои записки он в копии передаёт и ему). Через некоторое время он и ещё один из сотрудников должны были поехать в Газпром. Руководитель нашего отдела дал ему записку, составленную им, а меня заместитель по экономике попросил распечатать тот документ, который я ему передал раньше. В конце рабочего дня к нам зашёл сопровождавший его сотрудник и сказал, что моя записка передана в Газпром.

— А твоя, — обратился он к начальнику отдела, — извини.

Банк, между тем, шёл к своему краху. Однажды мне передали, что в новом справочнике телефонов сотрудников отсутствует моя фамилия. В тот же день меня вызвал заместитель по экономике и сказал:

— К сожалению, у нас нет для Вас работы. Но благодарю за труд.

— Спасибо.

— За что?

— За хорошие слова, — ответил я.

— Давайте сделаем так. Сейчас создаётся новый банк, в котором я тоже буду заместителем. Как только это произойдёт, я Вам сразу же позвоню.

И он так и сделал. Через полгода я был принят в планово-экономическое управление ещё одного банка с некоторым повышением в должности и зарплате.


Спустя год я работал в банке «Менатеп» (туда на собеседование я пришёл по объявлению), в департаменте с таким же названием, но уже в должности главного специалиста и с окладом, в два раза превышавшим предыдущий. Но скоро случился дефолт. Рухнули рынки ГКО и ОГСЗ (облигаций государственного сберегательного займа). В последние мы вложили все наши накопления (издержки моего банковского самообразования). В Сбербанке сказали, что это простые бумажки, которые ничего не стоят. Потом государство начало снова покупать и продавать ОГСЗ, но они обесценились почти в три раза. В то время я уже работал в своей первой туристической фирме. Если Вы думаете, что только простые люди заблуждались в отношении разных государственных и частных пирамид, то Вы ошибаетесь. На балансе первого банка, где я работал, висели акции АО «МММ» на сумму в пятьдесят миллионов рублей, а второго, который был значительно крупнее, — акции АООТ «Система Теле-Маркет» на сто миллионов. А в нём работали не только такие люди с улицы, как я, но и настоящие профессионалы. По поводу первых в совместном российско-сирийском предприятии один из сотрудников любил шутить:

— Набрали вас тут по объявлению.


Немного о спорте


Помимо контракта русистов, мы курировали наших тренеров, обучавших сирийских спортсменов. В их числе был старший сын Хафеза аль-Асада — Басиль, которого с юных лет готовили к тому, чтобы стать президентом страны после своего отца. Он занимался конным спортом с нашим тренером, и даже ветеринар, который следил за здоровьем лошадей, был советским. Басиль погиб в автомобильной катастрофе по пути в международный аэропорт Дамаска. Его место по старшинству занял Башар аль-Асад. Чаще всего мы общались с начальницей отдела внешних связей, говорившей по-русски, а в особо важных случаях — с председателем Спорткомитета Сирии. Что касается наших тренеров, то это были молодые, весёлые ребята. Однажды, стоя с ними на лестнице, я шутя показал блок удэ-укэ (движение рукой изнутри кнаружи). Внешне он выглядит он очень эффектно, поэтому один из спортсменов сказал мне:

— О, у тебя неплохо получается. Приходи в воскресенье на стадион, мы там тренируемся.

Это было бы идеальным вариантом для меня, но, к сожалению, я в то время жил на другом конце Дамаска. В отличие от шахмат, партнёра по каратэ в Сирии я не смог себе найти. В первую загранкомандировку я пытался учить своего приятеля, капитана (я даже привёз с собой из Москвы кимоно), но дело ограничилось одной тренировкой. То же самое было со вторым начальником во время следующей загранкомандировки. Каратэ требует упорства и большого труда, к которому не все готовы.


Что касается первого начальника, то мы пошли с ним и ещё одним мужчиной лет тридцати к владельцу тренажёрного зала. Он измерил нам грудную клетку при вдохе и выдохе. У моих спутников разница оказалась в 3 см, а у меня немного получше — 3,5 см, но он обещал путём интенсивных тренировок в течение ближайших трёх месяцев увеличить эту разницу ещё на 6 см, а вес (у меня 64 кг, а рост модели, правда, женской — 176 см) — на 6 кг за счёт мышц. Мы с начальником простодушно внесли плату за два месяца вперёд, но сходили в тренажёрный зал лишь один раз; помешали командировки, потом мой шеф слёг то ли с сердцем, то ли с межрёберной невралгией, а мне ездить туда самому было очень далеко. Однако он записал в детскую секцию каратэ свою дочь-младшеклассницу. Как-то мы заехали за ней после тренировки. Войдя вовнутрь, я обратил внимание на выставленные в витрине шкафа знакомые обложки книжек по каратэ, которые я читал ещё во время первой загранкомандировки. Я посмотрел на пожилого мужчину, который сидел за столиком, у входа, и узнал в нём автора. Конечно, ему было приятно, что случайно зашедший к нему иностранец внимательно проштудировал все написанные им книги.


Однажды мы большой группой поехали на центральный стадион Дамаска, где проходил матч сборных команд СССР и Сирии по футболу. Нас разместили в специальном секторе для работников Посольства и других советских организаций. Наши победили со счётом 3:0. В страну как-то приезжал бакинский «Нефтчи», а также молодежная сборная СССР. Помню, как во время очередного посещения Алеппо мы сидели на матче ереванского «Арарата» с весьма сильной командой города "Аль-Иттиха́д". Трибуны были наполовину заполнены местными армянами с флагами и транспарантами. Матч закончился вничью 2:2. В сезонах 1982-83 и 1983-84 гг. чемпионом Сирии была команда «Аль-Кара́ма», выступавшая за Хомс, где я в те же годы проходил срочную военную службу. Футбольный стадион был довольно близко от нашего дома, и оттуда часто раздавалась стрельба, возвещавшая об очередном забитом голе любимой команды. Слово «Аль-Кара́ма» было написано в городе почти на каждом заборе, как в Москве — "Спартак" или "ЦСКА".


24 тысячи долларов


В турфирму мне помогла устроиться соседка. Я был принят на скромную должность экономиста и подчинялся только генеральному и коммерческому директорам. В мои обязанности входили планирование, организация хозрасчёта, предоставление ежемесячной отчётности компании, учредителю турфирмы, и выступления раз в неделю на общих собраниях с подведением итогов деятельности четырёх подразделений: туристического, авиационного, железнодорожного и допуслуг. Работа была сезонная — зимой штиль, а летом даже дополнительно нанимали курьеров (с этим я столкнулся ещё в советском "Интуристе", где в это время привлекали переводчиц-студенток). Ими в течение одного месяца поработали мои старшая и средняя дочери, но мне не понравилось, что им приходится носить по городу в обычных целлофановых пакетах сотни незаполненных бланков авиабилетов, каждый из которых даже в таком виде стоил немалых денег («Аэрофлот» предоставлял их под гарантию банка).


Через год мы оказались поглощёнными более крупной турфирмой, которая располагалась в другом месте, а наш офис стал лишь её отделом. Вся бухгалтерия уволилась, за исключением одной женщины, которую перевели в курьеры. Гендиректор сказал, что хочет меня оставить, несмотря на сокращения сотрудников, которые, к сожалению, затронули и мою соседку. Как-то летом меня вызвали в головной офис, в финансовый отдел. Я должен был подменить на время отпуска девушку, которая на компьютере, в системе «Клиент-банк», набивала рублевые и валютные платёжные поручения и выполняла ряд других необходимых для этого функций. Работа эта была совершенно незнакома мне и потребовала дополнительных усилий. Я приходил заранее и задерживался дольше всех в офисе.

— В прошлый отпуск мы подменяли её вдвоем и еле разобрались с этой работой, а ты один справился с нею, — сказал мне начальник отдела, молодой парень.


Я ненадолго вернулся в свой офис, но вскоре меня совсем забрали в финансовый отдел. Однажды его руководитель попросил меня написать резюме. Оказалось, что он собирается перейти в более крупную компанию, а вместо себя рекомендовал назначить руководителем отдела меня. Обиженный этим фактом, второй сотрудник тут же уволился, за ним ушла в другую турфирму девушка, которую я подменял во время отпуска. Я попросил нового гендиректора вернуть на эту должность ту симпатизировавшую мне женщину из старой бухгалтерии, которую перевели в курьеры.


С нею и шофёром, который обычно возил её в банк, мы как-то отправились менять на рубли гигантскую сумму в 24 тысячи долларов. Когда я в окошечко объяснил, что нам нужно, обменный пункт тут же закрыли на перерыв. Мы недолго подождали, пока из банка привезут деньги. Я попросил расписать сумму на троих — по 10 тысяч долларов мне и моей сотруднице и 4 водителю. Конечно, я опасался, что обмен такой огромной суммы может аукнуться нам в будущем, но всё обошлось без последствий. Я сложил пачки денег в целлофановый пакет, мы пошли к припаркованной рядом машине и вернулись в головной офис.


Новая работа была очень ответственной и нервной, но я с удивлением обнаружил, как резко изменилось отношение ко мне других сотрудников — прежде они не замечали меня и даже пытались изображать из себя больших начальников, а теперь почтительно здоровались со мной и лезли жать руку. Да и я не давал себя в обиду. Как-то ко мне обратилась важная начальница одного крупного отдела:

— Я бы хотела знать, какую зарплату получат мои сотрудники в этом месяце.

— На это нужна санкция, — ответил я, потому что такая информация была строго конфиденциальной.

— Я Вам даю такую санкцию, — с высокомерной усмешкой заявила она.

— Вы не можете делать этого: у нас с Вами равные должности.

Через некоторое время жена сказала мне, что всё та же соседка ищет работу уборщицы. Я привёл её к кабинету гендиректора. Заглянул вовнутрь и спросил его, хочет ли он с ней поговорить.

— Нет, пусть приступает к работе, — ответил тот.


Но из-за больших долгов перед «Аэрофлотом» нашу турфирму вскоре пришлось закрыть. Ещё пару месяцев в ней работали только бухгалтерия и финансовый отдел, где под моим началом трудилось трое сотрудников. Затем нас попросили уволиться по собственному желанию, так как у фирмы, якобы, не осталось даже денег на выплату нам выходного пособия. В отделе кадров мне сказали:

— В Вашей анкете написано, что вы закончили курсы бухучета в коммерческих банках. Не хотели бы Вы поработать главбухом в дочерней турфирме?

— Нет, — ответил я, — в банках совсем другой план счетов.

На самом деле, главбух имеет право подписи, а, я, убедившись в потенциальной убыточности работы турфирмы как сезонного коммерческого предприятия, решил не брать на себя такой ответственности. Впрочем, от аналогичного предложения отказалась и опытный главбух нашей фирмы. Были и другие возможности, но у меня на нервной почве начались проблемы со здоровьем, и я решил отдохнуть и собраться с мыслями. К тому времени у нас в доме появился компьютер и Интернет, и это открывало новые перспективы.


«Финдир»


Через пару лет первый гендиректор турфирмы, о которой я рассказывал в предыдущей вспоминалке, нашёл меня и попросил наладить в возглавляемом им турбюро хозрасчёт:

— Мне нужен специально подготовленный для этого человек, — объяснил он.

Конечно, никто меня для этого не готовил. Приходилось опираться на предшествующий опыт работы, либо до всего доходить самому. В предыдущей фирме всё это, в зависимости от требований учредителя, выглядело по-другому и слишком сложно для начальников отделов, которым я в конце каждого месяца должен был представлять в виде таблицы итоги работы их подразделений. Я нарисовал следующую схему: всё те же, знакомые мне по прежней турфирме отделы, приносившие прибыль (туристический, авиационный, железнодорожный и дополнительных услуг), я отнёс к профит-центрам. Теперь важно было решить, что делать с расходами на административно-управленческий персонал (АУП), который не приносил никаких доходов. Тут возможны два способа: распределить издержки на них между профит-центрами пропорционально доходам, либо пропорционально расходам. Я понимал, что должен создать не какую-то абстрактную схему, а установить порядок, который принесёт фирме реальную пользу. Первый способ я отбросил, потому что он лишал работников заинтересованности в увеличении доходов. А вот уменьшить расходы имело смысл, поэтому я выбрал другой вариант, который быстро дал хороший практический результат.


Работал я опять на рядовой должности — экономиста-аналитика. После окончания летнего сезона в турбюро стали задерживать зарплату. Тут же уволился заместитель гендиректора по финансовым вопросам, который в прежней турфирме был начальником отдела, где я в качестве экономиста проработал полтора года. Состоялось общее собрание, на котором гендиректор заявил следующее:

— В связи с необходимостью сокращения расходов предлагаю нескольким сотрудникам совместить обязанности. Считаю, например, что нашего экономиста надо назначить на должность финансового директора: у него ума на двоих хватает.


Теперь помимо ежемесячного подведения итогов хозрасчётной деятельности предприятия, я вёл график платежей, с которым приходил каждое утро к гендиректору. Кроме того, я ежедневно заполнял по определённой форме справку о движении денежных средств для акционеров. Поскольку гендиректор параллельно возглавлял одну из туристических структур, я выполнял его отдельные задания, не имевшие отношения к моим прямым обязанностям. Например, надо было составить технико-экономическое обоснование (ТЭО) взятия в лизинг двух Боингов или реконструкции и ремонта помещений бывшего пионерлагеря с целью создания на его месте пансионата. Иногда мне приходилось выезжать в сотрудничавшие с нами компании уже в качестве финансового директора (одна весьма привлекательная женщина-бухгалтер шутя называла меня «финдиром», подчёркивая этим искусственность моей должности, которая не наделяла меня никакими дополнительными правами, а только прибавляла обязанности). Однако я хорошо видел, как и эта турфирма движется к своему концу, поэтому во избежание возможного неполучения зарплаты за последние месяцы заранее из неё уволился.


О детских книгах


Прежде чем перейти к чтению подростковой литературы, все из нас прошли период, когда мы или нам читали детские книги. Часть из них была популярна, благодаря фильмам и мультфильмам, другие сами по себе имели черты настоящих бестселлеров, например, гексалогия Александра Волкова «Изумрудный город». Мне, как и другим мальчикам, с детства игравшим в войну, очень нравилась вторая книга этого цикла — «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Весьма популярными были также произведения для детей Бориса Житкова, Аркадия Гайдара, Льва Кассиля, Юрия Олешы, Любови Воронковой, Андрея Некрасова, Л. Пантелеева, Валентины Осеевой, Корнея Чуковского, Павла Бажова, Марии Прилежаевой, Виталия Бианки, Михаила Пришвина, Елены Благининой, Евгения Шварца, Зои Воскресенской, Сергея Баруздина, Юрия Катаева, Константина Паустовского, Самуила Маршака, Виктора Драгунского, Владислава Крапивина, Бориса Заходера, Агнии Барто, Николая Носова, Сергея Михалкова, Кира Булычёва, Юнны Мориц, Виктора Астафьева, Эдуарда Успенского, Евгения Велтистова, Владимира Железникова и других.


На меня лично самое большое впечатление произвёл сборник Виталия Губарева «Необыкновенные приключения», куда вошли сказки-повести «Путешествие на Утреннюю Звезду», «Королевство кривых зеркал» и «Трое на острове». Очень нравились также «Приключения Карандаша и Самоделкина» Юрия Дружкова. Широкой известностью пользовалась книга Валерия Медведева «Баранкин, будь человеком!», ставшую впоследствии началом трилогии под общим названием «Фантазии Баранкина». Невозможно было забыть повести Юрия Томина «Шёл по городу волшебник» и «Старик Хоттабыч» Лазаря Лагина. Следует упомянуть и о таких книгах, как «Дом с волшебными окнами» Эсфири Эмден, «Непоседа, Мякиш и Нетак» Ефима Чеповецкого, «Приключения Карика и Вали» Яна Ларри, «В стране солнечных зайчиков» Всеволода Нестайко, «Продавец приключений» Георгия Садовникова, «Цветной материк» Сони Лариан, "Полесские робинзоны" Янки Мавра и "Качал-батыр" Шукура Сагдуллы. И конечно, авторские сказки, написанные классиками русской, советской и зарубежной литературы, а также многочисленные сборники сказок народов мира.


Особое место среди детской литературы занимали переводные издания, например: книги Марка Твена, Редьярда Киплинга, Льюиса Кэрролла, "Винни Пух и Все-Все-Все" Алана Александра Милна, "Питер Пэн" Джеймса Барри, «Мэри Поппинс» Памелы Трэверс, «Приключения Чиполлино» Джани Родари, "Маленький принц" Антуана де Сент-Экзюпери, «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» и «Пеппи Длинныйчулок» Астрид Линдгрен, «Мальчик из спичечной коробки» Эриха Кёстнера, «Приключения муравья Ферды» Ондржея Секоры, "Папа, мама, восемь детей и грузовик" Анне-Катарины Вестли, "Капитан Суматоха" Бенгта Даниельссона, "Орден Желтого дятла" Монтейру Лобату, «Злоключения озорника» Герхарда Хольц-Баумерта и другие.


Помню, лет десять назад мужчина в букинистическом магазине спрашивал у продавщицы о книге «Приключения Гвоздика». А вот имени автора мы вспомнить тогда не смогли. Эта сказка мне очень нравилась в детстве. Благодаря Интернету, я узнал, что её написали Марчелло Арджилли и Габриэлла Парка. Повесть "Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями" Сельмы Лагерлёф (Нобелевского лауреата 1909 г.) в детстве показалась мне мрачной, но перечитывал её не раз.


Пожары


Последние два лета перед школой мама отправляла меня в ведомственный детский сад, в Подмосковье. Однажды, во время тихого часа, мы проснулись от сильного треска и вместе с воспитательницами выбежали во двор. На другой стороне улицы, за забором, стоял высокий деревянный дом с металлической крышей. Сейчас он был весь охвачен огнём. Пламя поднималось высоко в небо, сгоревшие балки падали на землю, разбрасывая вокруг снопы искр. Не помню точно, пострадал ли кто-то от пожара (кажется, какой-то старик), но говорили, что в доме было охотничье ружье и люди, жившие рядом, слышали, как взрываются патроны. Позднее, срезая дорогу, мы проходили по дачной территории, где стоял сгоревший дом. От него остались одни головешки.


Как-то зимой пожар начался в нашем доме. Я тогда находился в Сирии, а моя жена с тремя маленькими дочерями оставалась в Советском Союзе, ожидая, когда появятся места в школе при Посольстве. Загорелись доски и картонные коробки, которые дворник зачем-то складывал в подвале. Огонь был таким сильным, что соседи на первом этаже начали громко кричать: у них раскалился пол, и они оказались, как на сковородке. Затем огонь перекинулся на провода в подъезде, и они все выгорели сверху донизу. Из-за сильного задымления невозможно было спуститься по лестнице и выйти на улицу. Квартиру тоже заволокло дымом. Он проникал через вентиляционные отверстия в ванную, на кухню, в коридор, во все комнаты. Пришлось жене маленькую дочь выкатить в коляске на незастеклённую лоджию. Две других очень перепугались, особенно средняя. Дети, как смогли, оделись и тоже вышли на балкон, потому что в квартире больше нельзя было оставаться из-за дыма.


Пожар потушили, но в подъезде две недели не было электричества. Всё это создавало большие трудности, особенно при наличии в нашей семье младенца. Старшая сестра жены возила им еду, а знакомая из соседнего подъезда приносила в термосе кипяток. Подростков, которые выбежали из дома, быстро нашли. Одного из них жена увидела в окно прежде, чем поняла, что начался пожар. Его вёл, держа за ухо, милиционер, а рядом шла женщина и громко ругала поджигателя.


Жертвы неспровоцированного нападения


Примерно одиннадцать лет тому назад, выходя от своего приятеля-шахматиста, который живёт в соседнем подъезде, я сел в лифт и спустился на первый этаж. Дверцы, как обычно, резко раскрылись, неожиданно появилась длинная, острая морда добермана и в выставленную мною инстинктивно вперёд руку (я был в дублёнке) вцепились острые зубы. Всё происходило как будто в замедленной съёмке. Я вскрикнул, из прокушенного большого пальца руки хлынула кровь. Хозяин собаки, державший её на длинном поводке, на ходу извиняясь, быстро проскочил мимо меня. Я пошёл следом, осторожно заглянул в приоткрытую дверь подъезда, увидел знакомую острую морду и ойкнул.

— Не бойтесь, — сказал мужчина, который курил снаружи, — это другая собака, а та меня тоже раз укусила. И ещё одного мальчика.

Я поспешил к своему подъезду, кровь капала на снег. Я тут же обратил внимание, что как-то по-другому ощущаю происходящее. Такое чувство, наверное, испытывают люди на войне во время боя. Вбежав в квартиру, я смыл кровь холодной водой, жена наспех перевязала мне кисть, и я поехал в травмпункт. Единственным утешением для меня стало то, что таких, как я, в раздевалку и к врачу пропускают без очереди.

— Вы что, дрались с ней? — спросила медсестра, обрабатывая пять ран от зубов собаки на моей руке.

— Нет, я не успел, — нашёл я в себе силы пошутить.

Меня направили в какой-то диспансер. Там мне сделали рентгеновский снимок руки, кость оказалась не задетой. Врач стал мне зачем-то подробно описывать симптомы бешенства, хотя я не возражал против положенного курса лечения. Потом я написал у старшей медсестры в заведённой на меня карте, что отказываюсь от госпитализации. Стоявшая рядом женщина с перевязанной, как у меня, кистью, сказала:

— Вы сегодня уже седьмой, ещё пятерых покусали кошки. Вы сейчас в шоке, не понимаете, что случилось. Советую Вам остаться в диспансере.

Затем я продолжительное время сидел напротив комнаты, где медсестра делала уколы больным. Она периодически приглашала меня в свой кабинет:

— Укушенный, заходите.

Получив необходимую порцию уколов от бешенства и столбняка, я поехал домой. Сидя в метро, обратил внимание, что уже на третьей по счёту повязке проступает большое пятно крови. Войдя в квартиру, я тут же позвонил соседу и рассказал о случившемся.

— То-то хозяин двух одинаковых доберманов побежал сегодня им делать прививки, — сказал он. — А ещё моего сына остановили у подъезда и попросили предъявить документы. Кто-то увидел пятна крови на снегу и вызвал милицию. Они решили, что подрались две собаки, и уехали.

— Милиция не поняла из какой я квартиры, потому что я поднялся до второго этажа на лифте, — объяснил я.

— Вы будете писать заявление на хозяина собаки?

— Нет, подожду, какие будут последствия.

Я аккуратно делал положенные мне прививки в травмпункте. Женщина-собачница из нашего подъезда рассказала мне, что укусившую меня собаку кто-то давно испугал и с тех пор она на всех бросается. У меня, правда, возникли другие мысли — доберманов использовали немцы в концлагерях, а мой американский друг написал мне, что их обычно держат продавцы наркотиков: так они отпугивают полицейских. Сосед-шахматист, однажды увидев меня у своего подъезда, спросил:

— Может, Вам стоит поговорить с владельцем собаки? Пусть хотя бы оплатит Вам лечение.

— Нет, теперь уже поздно, — ответил я, — это будет похоже на вымогательство.

В другой раз сосед подошёл ко мне и сказал:

— Всё-таки кто-то ему отомстил за Вас. Здесь у него стояла сломанная машина, которую он собирался отремонтировать. Так её вчера сожгли.

И правда, накануне я видел в окно горящую машину. Рядом стоял чей-то пикап, и у него уже начала сзади оплавляться краска. Подошли соседи и откатили его в сторону.


Вообще нашей семье очень везло на подобные происшествия. В детстве моя мама хотела вытащить из-под кровати спрятанный ею подарок для нашей бабушки. Там сидели котята, и породистая, но очень злобная кошка. Несмотря на своё благородное происхождение (из дома князей Юсуповых), она разодрала маме локоть, которым та прикрыла глаза. Затем на даче маленькая, вечно сердитая собачка соседей подпрыгнула и укусила её в ногу, ниже колена (ей же в молодости повредил икру пресловутый кирпич, упавший сверху, когда она проходила мимо стройки). Моя сестра, находясь в гостях, сидела на диване, и ей в щёку вцепилась хозяйская собака. Младшая дочь пришла на день рождения к своей однокурснице по художественному колледжу. Рядом, за столом, сидела её знакомая, которая неожиданно дунула в детскую свистульку — вытягивающийся с писком язык. Сиамская кошка хозяйки испугалась и стала бешено раздирать ноги не ей, а моей дочери (они оказались ближе, потому что длиннее), прокусив ей сквозь джинсы ноги в десяти местах, ступни и нанеся множество глубоких царапин, пока ее не оттащил муж однокурсницы, которому она тоже прокусила насквозь палец. Младшая дочь не могла ее даже от себя оторвать, такая она была крупная и сильная.


В другой раз она проходила мимо станции метро, где стоял мужчина с обезьянкой и фотографировал детей. Эта мелкая тварь вдруг рванулась на поводке в сторону дочери и вцепилась зубами ей в кисть руки между большим и указательным пальцами.

— Да она всех кусает, — безразлично сказал мужчина.

Дочь несколько раз ходила делать уколы от бешенства, но увидев как-то на том же месте, в полном здравии, укусившую её обезьянку, махнула на них рукой.


Боязнь глубины


Раньше я писал, что плавать научился только во время второй загранкомандировки в Сирии. На съёмных дачах, где мы отдыхали летом, были речки и пруды, а в интернате нас даже возили в бассейн. Но как я ни старался научиться плавать, ничего у меня не выходило. Однажды мы купались в Тишковском водохранилище. Оно кишело людьми, что мне и помогло. Увлёкшись попытками научиться плавать, я вдруг почувствовал, что мои ноги не касаются дна. Меня слегка подбрасывало вверх-вниз, но сдвинуться с места я не мог. Вокруг меня были люди, но какие-то слова о помощи просто застревали в моём горле. Неожиданно что-то мягкое уткнулось мне в спину. Оглянувшись, я увидел маленькую девочку, на которой был надет детский спасательный круг для плавания. Я с улыбкой (!) оттолкнулся от него и, опустив ноги, с радостью ощутил, что они коснулись дна. Потом я много лет вспоминал этот неприятный момент.


В другой раз мы поехали купаться на Клязьму. На диком пляже я поплыл по течению за подругой сестры (та была на полтора года старше меня), опустил вниз ноги и не почувствовал дна. Девушка была уже на берегу, когда обратила внимание на мои испуганные глаза. Она вернулась и вывела меня из воды.


В Сирии, около Джеблы, мы нашли место, напоминавшее ванну. Оно было отделено от моря наростами из пемзы. В этой созданной природой купальне, после которой мы ещё долго вытаскивали из ног колючки от морских ежей, я и научился плавать. Потом в других местах я уже свободно плескался в воде, правда, не отплывая далеко от берега. На шестой (включая срочную военную службу) год моего пребывания в Сирии работников Торгпредства начали возить на автобусе в открытый бассейн, под Дамаском. Там были столики под навесами, мы заказывали себе пиво и лёгкую закуску, играли в шахматы и купались.


После увольнения из Управления я начал работать в коммерческих структурах. Первой из них было совместное российско-сирийское предприятие. Оно оплатило нам абонемент в крытый бассейн, и раз в неделю, во второй половине дня, мы ездили туда на нашем микроавтобусе. Бассейн был малолюдным, и никто нам не мешал купаться и коллективно сидеть в парилке. Там мы многократно преодолевали вплавь дорожки длиной 25 метров, окунались в холодную воду и просто отдыхали.


Пожизненный графоман


Стихи я начал писать в возрасте десяти лет (они все сохранились до настоящего времени), но делал это эпизодически. В двух последних классах, под влиянием личных переживаний, я выдал целую серию лирических стихотворений, потом надолго замолк и вернулся к поэзии лишь спустя тридцать пять лет. Что касается прозы, то я начал, как большинство писателей, не с рассказов, а сразу, во 2-ом классе, написал исторический роман из французской жизни, о чём наша директриса через много лет напомнила всем на выпускном вечере. В 3-ем классе я, прочитав несколько книг Вальтера Скотта, написал рыцарский роман, где действие происходило в Англии. На следующий год, проглотив все основные сочинения Виктора Гюго, я вернулся к французской тематике. В 9-ом классе я начал вести дневник. Он и некоторые записи за следующий год легли в основу 300-страничного автобиографического романа. Отдельные эпизоды из него в сокращённом виде я использовал при написании вспоминалок о школе-интернате. Были ещё рассказы, опубликованные в семейном литературном журнале «Солнышко». Он представлял собой альбомы с рисунками моей сестры, куда она переписывала от руки произведения членов нашей семьи: мои, свои, её первого мужа, подруги и даже двоюродной бабушки (вышло около десяти номеров, которые также включали полемику с теми из друзей и знакомых, кто их читал). Кроме того, какое-то время я на основе солдатских писем составлял программы для «Полевой почты Юности» (они считались печатной работой, и на каждую из них присылали авторский экземпляр).


Во время срочной военной службы в Сирии я написал пять рассказов, потом разослал их в разные журналы, но везде получил отрицательные рецензии. Только в одном месте ответ литконсультанта оказался более и менее обнадёживающим: «Думаю, Вы можете писать, но Вам нужно много работать». Некоторые эпизоды из них, имеющие автобиографический характер, я тоже использовал в написании вспоминалок. Хорошим подспорьем оказался и «Дневник читателя», который я веду, благодаря старшей сестре (это было одно из заданий их учительницы), с 9-летнего возраста, где всё расписано по месяцам и годам. Он оказался очень удобным для оживления воспоминаний: многие книги тесно связаны с определёнными периодами моей жизни. Чтобы сразу закончить с этой темой, упомяну ещё о рукописном «Дневнике шахматиста», который я начал вести с 8-го класса, когда занимался в Московском Дворце пионеров на Ленинских горах. В нём сохранились тексты отдельных партий и таблицы большинства турниров, в которых я принял участие. Отсюда такие подробные сведения в вспоминалках, посвящённых шахматной игре. Но, в целом, то, что вы читаете — это действительно воспоминания, которые я пишу прямо сейчас. Детали их я постоянно уточняю с женой: с 9-го класса мы учились с ней в одном интернате.


На одном из ныне в бозе почивших литературных сайтов я участвовал почти во всех конкурсах поэзии и афоризмов. Однажды я решил разыграть судей жюри, представив на конкурс прозы новеллу из французской жизни, написанную мною в возрасте 13 лет (он занял 22-ое место из 40). Никто не догадался, что она написана школьником, и только одна судья конкурса в своей рецензии заметила, что это напоминает попытки писателя-ребёнка, который увлечённо жонглирует французскими именами. Только после окончания конкурса я сообщил всем правду и отдал должное проницательности этой судьи. Впрочем, его организатор, с которым я за месяц до этого, по своему обыкновению, переругался, поблагодарил меня за то, что я внёс в его проведение интригу. За исключением этой новеллы, остальные свои рассказы, а также романы, написанные в том далёком прошлом, я в Интернете никогда не публиковал.


С разницей в семь лет


Когда я учился на 5-ом курсе, ко мне подошёл лично не знакомый со мной преподаватель, которого в институте называли самым молодым доктором исторических наук, и сказал:

— Скоро нам предстоит поработать с делегацией такого уровня, что выше, я думаю, не будет.

Спустя несколько дней мы с ним уже сидели на переговорах в конференц-зале Советского комитета защиты мира (СКЗМ). Делегация, с которой мы работали, представляла собой практически всё внешнеполитическое руководство Организации освобождения Палестины (ООП). После переговоров, в ожидании остальных, я заглянул в конференц-зал СКЗМ и впервые увидел кусок фильма каратэ (точнее кунг-фу; через два с половиной года, в Сирии, я смотрел их в кинотеатрах Хомса десятками). Сын представителя ООП в Москве, который со временем сам станет послом Государства Палестина, молодой и красивый мужчина, имел чёрный пояс по каратэ (я видел выставленные в шкафу, в его кабинете, фотографии).


Затем мы с делегацией поехали в Минск, участвовали в переговорах с Председателем Президиума Верховного Совета Белорусской ССР и побывали в Хатыни. В последний день нашей поездки я и члены делегации в автобусе «Интуриста» совершили экскурсию по городу Минск. До этого в Москве, на вокзале, и в поезде я в присутствии опытного арабиста тушевался и произнёс всего несколько неуклюжих фраз, вызывавших у членов делегации добрый смех, а тут я начал так бойко переводить, что её глава сказал мне:

— А мы и не думали, что ты так хорошо говоришь по-арабски.

Затем нас привезли в пионерлагерь. Когда я переводил очередную фразу у Вечного огня, за своей спиной я услышал одобрительный шёпот нашего преподавателя: «Молодец». Вторая подряд похвала настолько окрылила меня, что войдя в помещение, где проводилась официальная встреча, я начал с ходу переводить выступление члена делегации, который рассказывал о палестинских пионерах. Но через несколько минут я, словно испугавшись своей смелости, полувопросительно произнёс фразу «Они носят униформу», и тогда к работе подключился основной переводчик. Несмотря на эту шероховатость, я впервые понял, что могу работать на официальных переговорах и перестал их бояться. После работы с этой делегацией, когда я встречался в коридоре или на лестнице с этим преподавателем, он останавливал меня и спрашивал, как мои дела (сейчас он занимает очень высокую научно-административную должность и всё такой же молодой и бодрый).


Однажды в Сирии, когда я работал в здании Аппарата экономсоветника, в комнату вошёл начальник отдела кадров и сказал:

— Сегодня пойдёшь в Посольство помогать нашим женщинам на официальном приёме в честь Октябрьской революции.

Кровь прихлынула к моему лицу, и я спросил сидевшего в той же комнате представителя объединения Госкомитета по внешнеэкономическим связям, которое два месяца назад командировало меня в страну:

— Это вообще нормально?

— Да, к этому обычно привлекаются жёны советников посольств, — сказал этот пожилой, умудрённый опытом и несколько флегматичный человек, с которым у меня за все последующие годы совместной работы не было никаких проблем.


Конечно, мне сразу вспомнились слова нашей преподавательницы арабского языка о списке гостей на пиру во времена Петра I, который заканчивался так: «…толмачи и прочая сволочь». Но пришлось скрепиться душой и ехать в Посольство. Там я находился в углу зала, рядом со столом с напитками, и временами разносил их разодетым по-праздничному гостям на подносе. Другие переводчики отдыхали, периодически забирая с моего стола спиртные напитки. Обходя с очередным подносом зал и лавируя между гостями так, чтобы ненароком его не опрокинуть, я вдруг увидел на расстоянии нескольких метров от себя разговаривающего с кем-то руководителя той палестинской делегации, с которой я работал в Москве семь лет назад. Конечно, я не мог подойти к нему и поздороваться, находясь в таком униженном для переводчика положении. Правда, в конце приёма к нам подошёл облачённый в красивый мундир Посол СССР в САР и поблагодарил за работу.


Инициативные девушки


Я уже учился в институте, а в своём доме не знал даже соседей (в 5-ом классе мы переехали с мамой в отдельную двухкомнатную квартиру). Во всём были виноваты интернат и моя застенчивость. Однажды я шёл мимо дома к своему подъезду и вдруг почувствовал, как в спину ударил снежок. Я продолжал идти, не оборачиваясь, потому что он был небольшой. Тогда кто-то кинул в меня сзади ещё один снежок. Оглянулся, стоит девчонка примерно 14 лет и улыбается мне. Мы познакомились. Она жила через подъезд от нашего с младшей сестрой, тоже школьницей. Летом они открывали окно своей квартиры на первом этаже, и изнутри доносилась громкая музыка. Не помню, откуда старшая из них взяла мой номер телефона, но однажды я смотрел очереднуюсерию фильма «Операция «Трест», когда вдруг раздался звонок.

— Давай спускайся вниз, — услышал я её голосок, — тут одна 17-летняя девушка хочет с тобой познакомиться.

— Неа, я смотрю телевизор, — сказал я и повесил трубку.


В другой раз меня встретила у подъезда девушка с внешностью и фигурой Багиры и бойко поздоровалась со мной:

— Привет, сосед!

Я слышал от мамы, что в квартире рядом живут две сестры, но не знал, как они выглядят. Весной я вышел из дома, направляясь в магазин. Около подъезда, на лавочке, сидело несколько девчонок и среди них моя соседка.

— Садись, давай познакомимся.

— Сейчас я подойду, — смущённо сказал я и продолжил свой путь в магазин.

Обычно после занятий я съедал в студенческой столовой комплексный обед за 50 копеек, затем шёл в кино или ехал домой. Мама приходила с работы вечером, а я часто покупал себе однолитровый пакет молока и батон хлеба. Вернувшись из магазина, я занял свободное место на скамейке, рядом со стеной дома.

— Чем ты занимаешься? — спросила соседка.

— Закончил школу и… — только успел сказать я, как в ту же секунду подруг позвали, и они в мгновение ока куда-то исчезли.

Однажды со мной в лифт зашла стройная девушка с внешностью героини тургеневского романа. Никогда прежде я не видел более красивого лица. Лифт остановился, она вышла вместе со мной и открыла дверь соседней квартиры. Оказалось, что это младшая сестра девушки, похожей на Багиру. Говорят, она по-прежнему очень красива.


Как видите, я не проявлял в то время особой инициативы, чтобы познакомиться с девушками. Наверное, внутренне я давно сделал свой выбор, только объект его об этом точно не знал и думал, что я давно забыл о нём.


На самом верху


До этого я уже рассказывал, как работал с несколькими министрами СССР во время их визитов в Сирию. Конечно, это случилось не сразу. Скажем, для министра внешних экономических связей СССР (бывшего секретаря ЦК КПСС), который приезжал в Дамаск постоянно, я делал только письменные переводы и то крайне редко. Всё изменилось, когда я в течение почти двух месяцев подменял переводчика Торгпреда. До этого мне приходилось работать с несколькими сирийскими министрами и руководителями государственных комитетов, занимавших такие же по рангу должности. На этот раз предстояли переговоры Посла СССР в САР с премьер-министром. Срочно понадобился галстук. Я пошёл в посольский гараж, и там мне предложили на выбор сразу несколько. Какое-же было моё удивление, когда оба пришли на переговоры без галстуков — премьер-министр, в костюме сафари тёмно-синего цвета, а новый посол, прибывший в страну полтора года назад, в джинсах и рубашке. Беседовали они по-арабски, а я переводил для Торгпреда СССР и нескольких работников экономического отдела. Тем обсуждалось много. Запомнилось только, как я с присущей мне дерзостью дважды поправил нашего посла, который в выражении «пятьсот тысяч пачек сигарет" забывал сказать "тысяча". Оба раза он вскидывал голову и удивлённо поворачивался ко мне. Раньше меня, наверное, могли за это стереть в порошок, однако новый посол был из людей другой, перестроечной формации и вёл себя весьма демократично. Наоборот, говоря об установке очередной спутниковой антенны, кажется, для советских специалистов, работавших на ТЭС "Тишрин", спросил меня, как будет по-арабски слово «антенна».


Такие переговоры повторялись ещё дважды. В четвёртый раз я встретился с премьер-министром на ТЭС «Тишрин». Это было рабочее совещание, где присутствовало множество людей и пресса. Тут я сидел в трёх метрах от него и переводил на ушко нашему советнику-посланнику по экономическим вопросам. Вечером, когда мы включили телевизор, дети завопили:

— Смотрите, папа в телевизоре, папа!

Камера дважды скользнула по лицам премьер-министра, советника-посланника и Вашего покорного слуги — туда и обратно.


Это был не единственный случай, когда я видел себя на экране телевизора (однажды и в газете, почему-то на английском языке, где я стою в числе представителей СССР и САР, принимавших участие в круглом столе, который проходил в советском павильоне, на территории парка Тишрин). Как-то мы с моим первым начальником присутствовали на празднике в одном из военных колледжей г. Алеппо и наблюдали за учениями, во время которых показывали отражение вертолётного десанта. Там был министр обороны Сирии, высокообразованный человек с очень приятной внешностью, автор книг о Сталине и Жукове (последнюю издали у нас в переводе на русский) и стихов. В тот же день мы вернулись в Дамаск. Вечером этот праздник показали в новостях, по телевизору. Среди сидевших на трибунах камера почему-то выхватила и моё лицо.


«Товарищ машинист»


В конце 3-го курса выяснилось, что моя жена ждёт ребенка. Работать в качестве переводчика арабского языка я начал лишь спустя год, а тогда старшая сестра жены через своих знакомых в одном тресте устроила меня разнорабочим на лесопильню, где-то на окраине Москвы. Скоро я понял, что для такой тяжёлой работы слишком субтилен, и уволился. Моя мама, сотрудница секретариата одной очень крупной организации, обратилась с соответствующей просьбой к знакомой начальнице кадров подведомственного института, который занимался научной организацией труда. Тут помогло то, что у нас дома всегда была пишущая машинка. Мама печатала не только на своей основной работе, но и после. Глядя на неё, я научился это делать уже в младших классах. Как-то соседка по квартире, хорошая женщина, принесла мне том сочинений Маркса, где были подчёркнуты отдельные предложения. Она попросила меня напечатать их, чтобы у неё был готовый конспект для семинара, и я с удовольствием это сделал.


В институте, куда я устроился на временную работу, мне пришлось печатать, теперь уже на электрической пишущей машинке, длинные списки продукции пищевой промышленности с какими-то цифрами и комментариями. Самым распространенными из них были перечни хлебобулочных изделий, из который мне на всю жизнь запомнилось одно экзотическое название — хлеб армянский «Матнакаш». Это я делал по распоряжению непосредственной начальницы. Но был ещё и прямой — педантичный, въедливый мужчина (мои сотрудницы также говорили, что на общих собраниях он очень любит цитировать Ленина), который давал мне печатать официальные письма в разные организации и требовал, чтобы в них не было ни одного исправления. Ко мне он обращался так:

— Товарищ машинист, срочно напечатайте это письмо.


Начальница относилась ко мне хорошо и даже отпускала с работы раньше времени. Что касается других сотрудниц, то они изображали из себя очень милых женщин, но постоянно интриговали против меня. Одна периодически заглядывала в мою работу, когда я выходил из комнаты, и отмечала место, на котором я остановился. Другая разыскала в списке телефонов всей организации мою маму и докладывала ей каждое моё слово, касающееся жены и вообще нашей семейной жизни. Затем пришла молодая незамужняя сотрудница, которая только что отработала вожатой в ведомственном пионерлагере, и её коллеги долго обсуждали количество выпитого ей алкоголя и вожатых, с которыми она занималась любовью. При этом та, что звонила моей маме, замужняя женщина, когда в их комнату заходил сотрудник из другого отдела, кандидат наук, говорила:

— Что за умный мужик! С таким не грех и переспать.


Не успел я приступить к работе, как ко мне пришла молодая сотрудница из другой комнаты и попросила на время канцелярский корректор. Женщины тут же рассказали мне, что она постоянно любезничает с каким-то мужчиной в своей комнате и даже задерживается с ним после окончания рабочего дня. Её же они предупредили, что я женат и у меня двое детей. Конечно, они обогнали реальные события почти на три года, но больше эта девушка ко мне не заходила.


Это было моей первое место продолжительной работы, которое не получило отражения в трудовой книжке, но обогатило меня неоценимым жизненным опытом. По ней я мог представить себя, что меня ждёт впереди в других местах и как надо действовать в тех или иных ситуациях.


Вскоре выяснилось, что беременность моей жены протекает тяжело и она нуждается в присмотре. Ей выдали соответствующую справку, которую я вручил старосте курса (сейчас он доктор исторических наук, написавший множество книг; часть из них я приобрёл для своей библиотеки, не зная кто это). С ним я подружился ещё во время вступительных экзаменов, хотя он на три года старше меня, был у него дома, и даже на 1-ом курсе пригласил к себе на день рождения вместе с четырьмя своими одногруппниками. Дело в том, что я должен был снова ехать на картошку. Справка сыграла свою роль — благодаря ей, я остался в Москве и проработал в этом институте ещё месяц, вплоть до начала занятий в октябре.


О франкофилии и западничестве


Сейчас на телевидении и в сети идут жаркие споры по поводу изучения английского языка, в том числе в спецшколах, мол, это нарушает нашу национальную идентичность, способствует эмиграции специалистов на Запад и т. п.


Скажу по личному опыту. Несмотря на политическую выверенность тогдашней программы по иностранным языкам, обучение во французской спецшколе воспитало во мне франкофильство. Несмотря на то, что прошло полвека, я по-прежнему отдаю предпочтение французской литературе (благо в ней хороших писателей очень много) перед всеми другими западными и читаю книги о Великой французской революции и наполеоновских войнах, а не о Кромвеле и Вашингтоне. Философия постмодернизма, которой я увлечён последние десять лет — это тоже в значительной степени детище французских мыслителей. Во время учебы в институте сказалось моё в целом западничество и связанный с ним снобизм — поначалу история арабских стран и восточных литератур меня не интересовали как малоценные по сравнению с западными, лекции по ним я не слушал и не записывал, перед экзаменом читал учебник и шёл сдавать, благополучно забывая всё на следующий день. Арабский язык я полюбил на 2-ом курсе, английский — только на 4-ом. Но когда через два года их изучения появилась возможность факультативно возобновить занятия французским, я, многое подзабыв (последние два года в интернате мы занимались им по программе обычной школы), взялся за него с пылом и жаром, чтобы восстановить прежний уровень (он вошёл в приложение к моему диплому наряду с другими языками).


В то время ходила байка про трёх подруг, которые поставили целью жизни выйти замуж за иностранцев и добились своего. Одна выучила английский, другая — французский, третья — итальянский. Читали их книги, смотрели фильмы, штудировали их историю. Две девушки из моего класса тоже вышли замуж за иностранцев и уехали за границу. Что касается франкофилии и вообще западничества, то меня привлекают их история и культура, но не более того.


О читерстве и не только


Любители шахмат часто спрашивают, как правильно произносить фамилию первого русского чемпиона мира — Алёхин или Алехин, и предпочтение у нас традиционно отдаётся первому варианту. В Московском Дворце пионеров с нами занимался мастер Александр Чистяков (1914–1990), который эти две точки не учитывал, что меня удивляло. Однажды к нам приехал с сеансом международный гроссмейстер Ратмир Холмов. Мне почему-то казалось, что надо произносить его фамилию с ударением на первый слог, и я сообщил об этом тренеру. Чистяков специально подошел к нему уточнить, и оказалось, что надо говорить Холмо́в. Тогда наш тренер (это было сразу после матча Спасский-Фишер 1972 г. в Рейкьявике, когда я учился в 8-ом классе) ещё продолжал играть. Однажды он поздоровался с мастером Григорием Равинским, который вёл младшую группу, и довольным голосом сказал: "плюс-минус". Я понял, что его противник не явился на партию.


Увидев ещё в советское время в "Шахматном словаре" Гейлера фамилию Богатырчука и его победы над Ботвинником, я отправил письмо в журнал "64-Шахматное обозрение". Мне ответили, процитировав статью о нём из справочника Д. Хупера и К.Уайлда «The Oxford Companion to Chess». В российское время я послал письмо Чарушину, автору книг об Алехине, Боголюбове и Юнге, что неплохо бы написать и о Богатырчуке. Он мне ответил, что пишет о тех шахматистах, которых любит. Потом он умер, и в результате о Богатырчуке, украинском и российском коллаборационисте, написал другой автор.


Однажды в командных соревнованиях по блицу мой соперник переходил (иначе он терял ферзя). После изучения Шахматного кодекса, мне сказали: "Судья не видел, стало быть, это недоказуемо". Естественно, партию я проиграл: пока я разговаривал с судьёй, мне пришлось дважды останавливать часы, но мой противник нажимал на них опять, чтобы моё время продолжало идти. Похожий случай произошёл в блицпартии на вылет в Сирии. Один очень уважаемый человек, который играл заведомо лучше меня, переходил (свидетелей не было). Я ему сказал: "Но должна же быть какая-то этика!" Тогда он снова расставил фигуры и обыграл меня уже по-честному.


Конечно, в заочных шахматах сейчас без движка делать нечего, но на Личессе я ни разу им не пользовался. Однако один из соперников в товарищеской партии вдруг сказал, что я — читер: "Вы играете слишком хорошо, у меня на Личессе рейтинг больше 2200. Я тут же сделал слабый ход и написал, что он неправ. Мы обменялись ещё несколькими сообщениями, потом ему стало как-то неловко, и он предложил ничью.


Ещё раньше я играл с читершей. Это был какой-то древний шахматный сайт. По тому, как она сама вступила в разговор и чтó говорила, я подумал, что она ходит туда как на сайт знакомств (там было несколько очень разговорчивых шахматисток). Партию я проиграл, правда, мне показалось подозрительным, что она часто выходила из сети. Потом девушка начала партию с другим соперником (я остался как зритель), но он сразу раскусил её: "С компьютером я могу и дома поиграть".


Много лет назад я помогал администратору известного сайта chessgames.com (он из США) редактировать и дополнять сведения о советских шахматистах. В частности, он большинство из них называл российскими, не разделяя на нынешние независимые государства. Особенно не повезло многочисленным шахматистам с Украины (я написал ему, что нам вполне хватает и своих). Также была путаница с однофамильцами, отдельными партиями и т. д. На том сайте я зарегистрировался потому, что составлял для себя, используя свои книги и информацию из Интернета, исторические синхронистические таблицы по всем шахматистам мира, участвовавшим в международных турнирах, которые довёл до 1995 года.


В Сирии я постоянно играл с одним нашим военным у него на кухне. Всё было хорошо, пока он себе и мне не стал подливать в рюмки неразбавленный джин. Он продолжал играть так же сильно, а я поплыл. К тому же я упрямо играл чёрными голландскую защиту. С тех пор невзлюбил её, может, незаслуженно.


Когда я учил среднюю дочь в детстве играть в шахматы, я подшучивал над нею:

— А король-то го-олый!

Наверное, поэтому она не стала шахматисткой.


Иногда мы от института ходила на Красную площадь, на демонстрации. Так даже весело было, мы с парнем из студенческой команды, перворазрядником, вслепую играли в шахматы друг с другом в ожидании нашей очереди.


О зарубежной поп-музыке


Детство наше проходило при полном доминировании Beatles, а потом Wings. Их песни в интернате исполняли на английском под гитару, а один мальчик, который вместе с семьёй потом эмигрировал в Италию, великолепно делал это со сцены, перед всей школой. Каждое утро начиналось с песни Girl, которую заводили старшеклассники в соседней спальне. Среди групп тяжёлого рока у нас преобладал Deep Purple. Отдельные меломаны восхищались Led Zeppelin, что считалось признаком хорошего тона.


Лидером глэм-рока тогда был, безусловно, Slade. Однажды на большой перемене, в последний год учёбы в интернате, мы завели магнитофонную кассету этой группы. Следующим уроком была физкультура. Двери мы не запирали. Вечером выяснилось, что принадлежавшие одному из моих приятелей кассета с песнями Slade и ещё стопка других пропали. Кроме наших ребят, музыку слушало несколько 8-классников, и, когда я последним ушёл на урок физкультуры, они оставались в дверях. Директриса вызвала меня и ещё одного парня в рекреацию и попросила расследовать это дело.

— Будьте нашими Шерлок Холмсами, — сказала она.

Среди подозреваемых 8-классников я тотчас подумал на одного мальчика, которого я недавно возил на командные соревнования «Белой ладьи». Однажды он зашёл в наш класс (моя парта стояла прямо у двери) и задал мне какой-то вопрос об организации турниров. Я на его глазах вытащил тоненькую книгу Майзелиса и Юдовича «Учебник шахматной игры» без обложки и что-то показал в ней. Спустя неделю книга из моей парты исчезла. Однако мы опоздали: этот 8-классник уже успел в тот день под каким-то предлогом съездить домой. Против него у нас были только косвенные доказательства.


После 1-го курса я поехал в дом отдыха от маминой работы. Там, в спальне, с утра до вечера заводили кассету с песнями Uriah Heep, которую принёс нам местный лодочник, и я на много лет стал поклонником этой группы. Тем временем всё музыкальное пространство заняли Abba и Boney M, песни которых звучали из каждого репродуктора и окна. Во время срочной военной службы в Сирии у нас появилась возможность приобретать компакт-кассеты любых групп. О большинстве из них мы знал ещё в СССР, потому что постоянно слушали воскресные передачи «На всех широтах» и «Голос Америки». Кроме того, мы выписывали из журнала «Ровесник» сведения о зарубежных группах. По рукам также ходили тексты их песен и фотографии исполнителей. Английский я начал изучать только в институте, но многие слова, благодаря увлечению поп-музыкой, знал заранее (помогало и то, что часть английской лексики очень похожа по написанию на французскую).


Поскольку я в то время внимательно следил за творчеством зарубежных групп, постараюсь дать наиболее полный их список (и снова до начала горбачёвской перестройки, то есть по 1984 г. включительно): The Rolling Stones, Black Sabbath, Pink Floyd, The Beach Boys, Creedence Clearwater Revival, The Monkees, Shocking Blue, America, The Yardbirds, Chicago, The Buckinghams, Grand Funk Railroad, The Tremeloes, Sweet, Middle of the Road, The 5th Dimension, Bee Gees, The Animals, Sex Pistols, The Kinks, Smokie, The Who, Queen, AC/DC, The Byrds, Yes, Accept, The Doors, Christie, Three Dog Night, Adam & the Ants; Blood, Sweat & Tears, The Undisputed Truth, Ten Years After, Simon & Garfunkel, Grateful Dead, The Mothers of Invention; Emerson, Lake & Palmer, Cactus, Electric Light Orchestra, Ace, Iron Butterfly, Steppenwolf, The Rubettes, Eagles, The Mamas & the Papas, Atomic Rooster, Aphrodite’s Child, Duran Duran, Iron Maiden, Secret Service, Europe, Metallica, Scorpions, Baccara, Arabesque, Luv’, Teach-in и другие. Альбомы некоторых из них можно было купить только на чёрном рынке, а вот отдельные грампластинки и сборники песен, выпущенные фирмой «Мелодия», продавались повсюду. И на недосягаемой высоте, конечно, стояла рок-опера Jesus Christ Superstar, которую переписывали друг у друга на магнитофонные кассеты.


Как я искал иголку в стоге сена


После окончания 1-го курса я поехал в дом отдыха от маминой работы. Когда-то я с сестрой был рядом, в пионерлагере, а здесь проводил отпуск наш двоюродный дядя. Нас поселили в небольшом отдельном домике. Я привёз с собой из Москвы маленькие грампластинки с песнями зарубежных групп и заводил их во время танцев, выполняя фактически роль диджея. Туда приходили местные парни и пытались нас задирать, но до прямых стычек не дошло.


На танцах я познакомился с симпатичной девушкой, работавшей поваром в пионерлагере. Она была немного старше меня и выше ростом. На второй день, ночью, я уже оказался у неё на кухне, где меня в темноте разглядел начальник пионерлагеря. Но скоро закончилась смена, и я пошёл её провожать. Постоял возле автобусов, забитых пионерами, но адреса у неё не взял, хотя, вернувшись в Москву, пытался через маму навести об этой девушке справки.

— Ты к ней в Расторгуево не наездишься, — успокоил мне сосед по комнате, который вначале пытался конкурировать со мной, но увидев, что я не даю сказать ему и слова, ретировался, забрав свою куртку, которую она накинула себе на плечи.


Я постоянно играл с кем-то в шахматы и даже шашки в то время, как мои соседи ежедневно выпивали и занимались промискуитетом. Сердце моё было занято, и эти забавы меня мало интересовали. Как-то мы целой компанией отправились кататься на лодках, вылезли на краю поля, где возвышались стога сена и начали резвиться в одном из них. В то время я ещё старался не носить очки постоянно и держал их в кармане пиджака. Когда мы подплыли к лодочной станции, я обнаружил, что где-то их оборонил. Я сразу же вернулся по извилистому берегу к месту, где мы вылезали из лодки, но обнаружил, что стогов сена там очень много и они совершенно не отличимы друг от друга.


Мой приятель, с которым мы пытались ловить рыбу на самодельные удочки и ходили в клуб, где он играл на аккордеоне, а я пытался исполнить что-нибудь из репертуара школьных уроков пения, отдал мне свои слабые очки с разбитым стеклом. Вскоре он уехал, оставив мне свою самодельную удочку более высокого качества, чем моя.


Я задержался на одну ночь по сравнению с другими. На смену моим весёлым соседям наш домик заселили новые девушки и парни. После завтрака в главном здании дома отдыха я забрал из радиорубки, на танцплощадке, свои грампластинки и поехал в Москву.


Из крапивы в малинник


На нашем контракте, в основном, работали женщины, нередко с экзотической специальностью "Преподавание русского языка как иностранного". Некоторые из них были просто переводчиками английского или французского. В Военной академии имени Асада нашей группой руководил физик, который также преподавал свой предмет на русском языке. Взаимоотношения между специалистами контракта часто бывали напряжёнными, как это случается в преподавательском коллективе не только за рубежом. Возникали сплетни, слухи, жалобы, взаимные обвинения и раздоры, которые часто выливались в прямые конфликты. Крайним в них обычно оказывался старший группы, который не мог наладить между ними нормальные взаимоотношения.


Так случилось, например, с главой контракта специалистов, работавших в Институте русского языка (в г. Телле, возле Дамаска), который мы курировали. Он был опытным педагогом, кандидатом филологических наук, поэтому мы решили забрать его на наш контракт. Место ему досталось прекрасное — женский (по-арабски буквально — «девичий») военный колледж под Дамаском. Однажды мы с моим первым начальником побывали в нём. Заехав на территорию, мы не увидели ни одного мужчины. Время от времени мимо нас проходили женщины в красивой офицерской форме с аксельбантами. Нас провели в большую аудиторию, где шёл урок русского языка. За столами сидели симпатичные девушки. Пока мой начальник что-то говорил, а я переводил, они улыбались. Урок продолжился. Десятки влюбленных глаз устремились на нашего преподавателя. Да, он попал в настоящий малинник — столько жаждущих знаний, молоденьких девушек в военной форме (кстати, в сирийских школах ученики носили нечто похожее). Но у него самого была красивая жена, и он держался стойко.


Вообще поначалу за связями специалистов с иностранцами, а иногда даже между собой бдительно наблюдали и часто принимали строгие организационные решения, но ближе к распаду СССР этот контроль ослаб, а потом вообще сошёл на нет.


«Болезни зубов, челюстей и рта»


Думаю, это произошло из-за постоянного холода в нашей палате. Ложась спать, я оставлял на себе рубашку и носки, засовывал с трёх концов одеяло и покрывало под матрац и, слегка отогнув ближний край этого самодельного кармана, залезал вовнутрь. В 4-ом классе холод привёл меня к воспалению надкостницы — периоститу челюсти. В этом я полностью уверен, так как все мои последующие зубные проблемы на протяжении жизни имели одну причину — переохлаждение.


Тогда на неблагополучное состояние моей десны сразу обратил внимание хирург-стоматолог, который удалил мне больной молочный зуб в платной поликлинике, находившейся на площади Ногина. Это произошло в воскресенье, а уже в понедельник, к вечеру, у меня образовался флюс. Мой приятель, который занимал соседнюю кровать, поставил на ночь в проходе между нами единственный на всю спальню электрический калорифер и постоянно просыпался, чтобы согревать на ней шарф и прикладывать к моей раздувшейся щеке, что только способствовало воспалению. Вечером следующего дня, после работы, мама забрала меня из интерната и снова отвезла на площадь Ногина. Никакая анестезия при воспалении надкостницы не помогает, поэтому, когда мне резали скальпелем десну, я кричал, не переставая.


Затем эту болезненную операцию повторили в районной поликлинике и детской стоматологической больнице, в Кунцево, куда меня положили с подозрением на кисту. Кормили нас только жидкой пищей. Приезжала ко мне двоюродная бабушка. Каждый раз она передавала один и тот же виноградный сок, поэтому я до сих пор предпочитаю ему яблочный. Это была окраина Москвы. Внизу, на площади, как-то устроили салют — поставили орудия и стреляли из них в тёмное небо. По больничным коридорам ходили дети, похожие на инопланетян — у них из щёк торчали спицы. Дома я вычитал в книге И.М. Старобинского «Болезни зубов, челюстей и рта», что их вставляют при остеомиелите, который, согласно ей, является стадией, следующей после периостита челюсти. Среди этих детей был улыбчивый мальчик, потерявший глаз прямо в больнице — игрался и вышиб его, ударившись о выступ на металлической кровати.


В нашей палате лежали ребята разных возрастов, в основном, старше меня. Одного мальчика навещали родители в нашем присутствии: у него была саркома. До этого он неудачно упал с качелей, ударившись щекой о землю. Операция не помогла, он так и ходил с большим красным пятном на щеке. Все мы понимали, что он скоро умрёт, но старались не касаться этой темы. Основным занятием в нашей палате было чтение. Родные передавали нам книги, а мы ими обменивались. Благодаря Дневнику читателя, который я, подражая старшей сестре, веду с 9-летнего возраста, я могу перечислить те книги, прочитанные мною, пока я лежал в больнице:

Ж. Верн — Архипелаг в огне. Робур-завоеватель. Север против юга

Ан. Кожевников — Записки истребителя

В. Арсеньев — Дерсу Узала

Г. Фивег — Солнце доктора Бракка

Н. Шпанов — В новогоднюю ночь. Дело Оле Ансена. Личное счастье Нила Кручинина

Н. Муравьёва — Виктор Гюго (ЖЗЛ)

Я. Гашек — Похождении бравого солдата Швейка во время мировой войны

К. Андреев — Три жизни Жюля Верна (ЖЗЛ)

Л. Левандовский — Максимилиан Робеспьер (ЖЗЛ)

Л. Буссенар — Капитан Сорви-голова

Следует отметить, что книги из серии «Жизнь замечательных людей» были из ведомственной библиотеки моей мамы. Врач, отвечавший за нашу палату, в течение двух месяцев производил манипуляции с моей десной — в частности, закачивал с помощью шприца в углубление, оставшееся от удалённого молочного зуба, какую-то жидкость и спрашивал, распирает десну или нет. Наконец, меня выписали, так и не сделав никакой операции.


В больнице я ухитрился простудиться из-за постоянно открытой фрамуги и пролежал дома ещё месяц. Когда я вернулась в интернат, наша учительница поцеловала меня в щёчку. И даже одноклассники были рады моему возвращению, хотя недолюбливали меня за то, что я был отличником, а главное, не давал им, из-за моей глупой пионерской принципиальности, списывать у меня домашние задания.


«Синьор Помидор»


В том же 4-ом классе я впервые увидел нашего с сестрой отца. Он пришёл к нам на старую квартиру со своим молодым и весёлым другом. Мама в коридоре тихо сказала мне: «Это твой отец», и я подумал вначале на него. Но он сходил в магазин, принёс мне несколько бутылок лимонада и ушёл, а с нами остался невыразительный, краснощёкий мужчина (потом для него нашлось обидное прозвище — «Синьор Помидор»). Он рассказал мне, что во время войны служил связистом и его контузило, поэтому он был туг на ухо. Затем как-то ночью он шёл по нашей траншее, и ему вонзил в спину нож вражеский лазутчик. Потом он рассказал жуткую историю, как погиб его племянник, мой тёзка. Он выпал из окна, отец успел ухватить парня за обе руки, но не смог удержать.


Познакомились они с мамой в поезде, где он работал радистом. Она возвращалась в Москву после бериевской амнистии из ссылки в Казахстане, к которой она была приговорена в конце 1949 г. как дочь «врага народа». В их купе играли в шахматы, и наш будущий отец подсел рядом в качестве зрителя. Потом заговорил с мамой. Ей всегда нравились блондины (в дошкольном возрасте у меня были светлые волосы). В какой-то момент она сказала ему:

— А мне никто не пишет.

— Давайте я буду писать Вам, — шутя предложил он.

Встречались они на вокзале, в пустом поезде дальнего следования, точно, как в известном фильме Эльдара Рязанова. Вначале родилась моя сестра, спустя два года я. Но наш отец оказался женатым человеком. Дело закончилось крупным скандалом с участием его супруги, и он ушёл. Отец отличался крайней жадностью. Однажды моя сестра уронила на пол шоколадку, которую он принёс с собою. Тогда отец подобрал её, спрятал в карман и больше не доставал. И ещё он часто был навеселе.


Отец и теперь работал начальником узла связи на одном из московских вокзалов. Он остался у нас, я не мог никак заснуть и притворился спящим, а они с мамой о чём-то проговорили всю ночь. На следующее утро привезли мою сестру, красивую и радостную, одетую в вишнёвое вельветовое (в мелкий рубчик) платье, купленное нашей двоюродной тётей в ГДР. Отец побыл немного, потом ушёл. Спустя несколько недель мама позвонила ему на работу. Ей ответили, что его нет на месте. Голос, который это сказал, принадлежал нашему отцу.


Через много лет, когда я учился в институте, она снова позвонила ему на работу. Теперь уже женский голос ответил ей, что два года назад он попал под трамвай. И это была правда: потом мама побывала на его могиле.


Красные и белые


Мои бабушки, три сестры, родились в одном небольшом сибирском городке, в семье служащего железной дороги. Средняя сестра умерла в 32 года от лейкемии, младшая — когда я учился на 1-ом курсе, а старшая, которая вышла замуж ещё до революции, дожила до 1986 г. и скончалась в возрасте 93 лет. Мужья всех трёх занимали высокие государственные должности, были незаконно репрессированы (расстреляны в 1938 г.) и реабилитированы посмертно.


Во время Гражданской войны в их город входили то красные, то белые, то анархисты. Однажды вечером к ним постучали. Открыли засов. На пороге стоял вооружённый человек в кожаной куртке, красноармеец. Его спрятали за печкой. Спустя пятнадцать минут к ним ворвались колчаковцы и начали обыск.

— В доме есть мужчины? — спросили они вдову (супруг её потерял зубы, натёр десну, и у него возникла раковая опухоль, от которой он умер).

— Нет, только я и мои дочери, — ответила она.

Вскоре они ушли, не догадавшись посмотреть за печкой, где прикрывшись дровами, лежал красноармеец. Когда город заняли большевики, спасённый ими человек, который оказался комиссаром, приехал с возом дров и огромными буханками хлеба, ценившимися тогда на вес золота.


Ещё одним ярким (на ум сразу приходит «Открытая книга» Каверина) воспоминанием в жизни бабушки, младшей из сестёр, было то, как она влюбилась в одного гимназиста и он назначил ей свидание на скамейке, в парке. Они встретились, и тот по секрету сказал её, что собирается жениться на другой и приглашает её на свадьбу. Бабушка согласилась прийти, но вскоре по стране пронеслись две революции, потом Гражданская война, он вступил в ряды белых и был убит в одном из боёв с красными.


Вскоре, спасаясь от голода, семья уехала в Ташкент, где бабушка познакомилась с моим дедом, который случайно оказался с ней на лечении в местной больнице. Живая, весёлая и общительная, девушка сразу понравилась ему и, уезжая в Москву, он оставил ей свой адрес и телефон. Несмотря на настойчивые ухаживания и даже предложение одного летчика выйти за него замуж, бабушка поехала в Москву.


«Муки и радости» переводчика


Когда группа переводчиков, призванных на срочную военную службу, приехала в Дамаск, с нами встретился начальник отдела кадров. Все ребята, кроме меня, были из среднеазиатских республик, поэтому он, наверное, обратился лично ко мне:

— Если ты, поработав в «Интуристе», думаешь, что сразу здесь заговоришь, то ты ошибаешься.

Конечно, нас, филологов, параллельно обучали военному переводу, но он затрагивал лишь общевойсковую лексику. Специфику ПВО с её сложной техникой мне только предстояло освоить. Во время первых двух месяцев службы в Дамаске, откуда я ежедневно ездил на аэродром в пустыне, я сразу признался советнику командира зенитно-ракетной бригады, пожилому интеллигентному полковнику, что плохо понимаю сирийский диалект.

— Ничего страшного, — успокоил он меня. — Главное то, что говорю генералу я.

За свой перевод на арабский я ручался: литературный язык я знал хорошо. Кроме того, моя безудержная трескотня с сирийскими офицерами в автобусе в течение долгой дороги на аэродром, видимо, окончательно развязала мне язык, потому что во время очередной беседы советника с генералом, тот дважды обратился ко мне, называя по имени:

— Вы стали переводить лучше.


Когда меня перевели из Дамаска в Хомс, главный инженер, подполковник, которого я имел несчастье несколько раз обыграть в шахматы, в моём присутствии сказал про меня своему советнику:

— Переводчик плохой.

Здесь мне сразу вспоминается известная шутка своих коллег: «Береводчик блёхо» (арабы не выговаривают «п» и смягчают «л»). После этого сирийский офицер высмеивал каждую мою речевую ошибку или неверное произношение звуков. Правда, однажды хоть и с недовольным выражением лица, он всё-таки помог восстановить электричество в квартире, где я жил с женой и двумя маленькими дочерями. Сам он немного говорил по-русски и делал это весьма забавно. Однажды советник спросил его:

— Где ключи?

— Ключи в портфеле, — ответил тот, — портфель в машине, машина возле дома, дом в городе.

Раздался общий смех.


Командир бригады, пожилой дивизионный генерал, поначалу относился ко мне весьма иронически, указывая на мои ошибки в речи. Поэтому я удивился, когда он вдруг увидел меня идущим по улице и довёз сам на машине до дома (он жил где-то поблизости от нас со своими двумя жёнами). Через год его повысили до должности командира дивизии (вернувшись в Сирию опять я выяснил, что он возглавил войска военного округа). Его советский переводчик отсутствовал, а местный только болтал, ничего не делая. Мне пришлось дома за полсуток перевести длинный план боевой подготовки дивизии (мой начальник дал мне в помощь одного капитана, который чертил рамки для таблиц). На следующее утро генерал, сидя за рулём машины, поехал со мной и своим советником в Дамаск. Там мы зашли в кабинет главкома ВВС и ПВО Сирии, и тот, не читая, утвердил перевод плана, написанный моей рукой. Затем генерал пригласил нас в служебный ресторан, где обедали работники Генштаба САР в высоких званиях. После этой поездки мой начальник вдруг спросил меня:

— Что ты скажешь, если предложат должность переводчика советника командира дивизии?

— Я останусь с Вами, — ответил я.

Но ко мне никто не обратился. Дело в том, что моя должность уже была майорской, хотя я числился лейтенантом (ошибка выяснилась только после окончательного расчёта с Министерством обороны СССР; оказалось, ещё накануне загранкомандировки мне присвоили очередное звание старшего лейтенанта, а моё представление, написанное начальником и отправленное в Москву, ненужным).


Новый командир бригады начал знакомство с советником рассказом о том, что он переведён из Хамы, где долго работал с нашими специалистами, и что владеет русским языком. Всё это он говорил по-арабски. Затем прошёл митинг, где надо было выступить с речью. Текст её и перевод мы написали заранее. С трибуны, оснащённой микрофонами, советник читал по предложению, а я вслед за ним дикторским голосом, выработанном ещё в «Интуристе», озвучивал перевод. Затем ко мне подошёл незнакомый сирийский офицер и, улыбнувшись, сделал комплимент:

— Когда Вы читали перевод, Вас на слух невозможно было отличить от араба.

Через некоторое время генерал сказал мне по-русски в присутствии моего начальника:

— Обычно ваши переводчики умеют что-то одно: либо неплохо понимают, либо хорошо говорят. Вы делаете и то, и другое.

Специально для нового генерала мне пришлось перевести на арабский целую книгу с описанием новой техники. Затем я увидел, что старшина при штабе печатает мой перевод на пишущей машинке. Я подошёл к нему, с удовлетворением отметил, что генерал, сверяя мой перевод с русским текстом, исправил лишь несколько терминов, и даже немного попечатал сам, пока старшина ушёл на обед. Спустя три года я узнал, что нашего генерала перевели на должность заместителя командира дивизии.


Вернувшись в Сирию через три года, я несколько подзабыл разговорную речь, о чём сообщил своему шефу. Воспользовавшись моей откровенностью, он через некоторое время сказал мне:

— Чем неправильно переводить, лучше бы помог мне в работе.

И я разделил с ним ряд функций: составлял отчёты о командировках, сочинял и печатал на пишущей машинке все письма сирийской стороне, вёл учет специалистов, ходил сам в Генштаб САР и местный ОВИР и т. д. В пути мой шеф называл меня своим штурманом (все дорожные знаки в Сирии были написаны на арабском и английском языках, к тому же я хорошо знал Хомс, где в военных колледжах работало много наших русистов), а в других городах шутя представлял меня следующим образом:

— Это мой переводчик и начальник штаба, аналитик, полуэкстрасенс.


Работы у нас было много, потому что мы отвечали за русистов в военных учебных заведениях, Дамасском, Алеппском и Латакийском университетах (контракты с двумя последними были подписаны уже при нас), в Институте русского языка (в г. Телле, возле Дамаска), а также за наших спортивных тренеров, работников театра и музыкантов. Я уже не говорю о том, что мне постоянно приходилось работать на различные службы Аппарата экономсоветника. Там я часто общался с сирийским водителем, бывшим военным, который помогал нам в различных инцидентах, связанных с авариями. Он знал русский, но со мной предпочитал говорить по-арабски. Если мы вместе ехали куда-то, он любил вспоминать о своей прежней работе, при этом неоднократно рассказывал о наших переводчиках, которые мне, по его словам, не чета. Я не спорил с ним: раз так говорит носитель языка, значит, ему видней. Однако когда мы в очередной раз в присутствии нашего адвоката уладили неприятное дело с дорожной полицией, он вдруг признался мне:

— Я знал, что если ты поедешь с нами, то всё будет хорошо.


Переводчик фельдмаршала Паулюса


Я ходил ещё в детский сад, когда в нашей старой квартире появился новый человек. По своему возрасту дядя Саша (имя его из чувства благодарности за всё, что он для меня сделал, я не изменяю) годился моей маме в отцы. В войну он был одним из переводчиков взятого в плен фельдмаршала Паулюса. У нас дома хранится пишущая машинка из его бункера, переделанная на русский шрифт. На фронте дядя Саша отморозил себе обе ноги, поэтому бинтовал их. Лёжа на кровати, он часто поднимал ноги вверх, уперев их в стену, и держал так в течение долгого времени.


Поначалу дядя Саша был маминым клиентом — диктовал ей с листа перевод текстов из немецких журналов (что-то о сахарной свёкле), а она печатала его на пишущей машинке. Нередко он приходил забирать меня из детского сада, и я по-настоящему гордился им. Однажды, гуляя с нами зимой, он поскользнулся и, неудачно упав, сломал себе правую руку. Придя в очередной раз за мною в садик, он ничем не мог помочь папам других детей сгребать лопатами снег. Я очень жалел тогда, что он не может показать свою силу. Он часто возил меня в разные районы города, где мы гуляли с ним по улицам, а однажды мы все поехали во Внуковский аэропорт смотреть, как взлетают и садятся самолёты. Там мы пообедали. Помню, на второе была солянка, и я случайно надкусил горошинку чёрного перца. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, я словно чувствую во рту её горький вкус.


Кажется, тогда он и научил меня читать, потому что уже в старшей и подготовительной группах детсада меня сажали на стул перед детьми с книгой в руках, и я читал им её вслух не по слогам, а совершенно свободно. Для того времени это было необычно, потому что часть детей приходила в школу, вообще не умея читать. Тогда же я стал переписывать гигантскими печатными буквами «Королевство кривых зеркал» Виталия Губарева (один такой пожелтевший от времени лист формата А4, явно из тех, на которых печатала мама, сохранился до сих пор). Через много лет моя тётя, ведя уроки русского языка и литературы в английской спецшколе, вспоминала эту историю, называя меня «абсолютно грамотным человеком» (с годами, занимаясь больше тремя иностранными языками, чем своим родным, я в значительной степени утратил эти навыки грамотности и сейчас могу делать самые нелепые ошибки).


Так прошло два года. Дядя Саша относился ко мне, как к своему сыну, правда, однажды я несколько раз ткнул его в живот деревянной саблей, и он в гневе сломал её (то же самое я постоянно проделывал с нашей доброй соседкой, но она никак на это не реагировала). Потом они с мамой вдруг начали ссориться, и однажды он ушёл навсегда, оставив в выдвижном ящике шкафа все свои тканевые бинты.


Шинная лихорадка


Работая в совместном предприятии, я часто, по указанию сирийского гендиректора, выполнял разные просьбы его друзей и знакомых. Раз я поехал с ними на Ярославский шинный завод на гигантском трейлере, который прибыл в Москву сухопутным путём из Сирии. Ребята спали, а я помогал шофёру, читая дорожные указатели. Когда мы подъехали к заводу, я стал вылезать из машины и, пропустив нижнюю ступеньку, шагнул вниз. В результате я упал, врезавшись локтем правой руки в асфальт, покрытый тонким слоем снега. На мне была дорогая турецкая дублёнка, купленная ещё в Алеппо, но удар был таким сильным, что моя рука повисла, как плеть. Вечером мы пошли гулять и остановились около пары девушек, которые продавали разные мелочи. Один из сирийцев поддерживал меня за руку, боясь, что я снова упаду. Девушки посмотрели на нас, переглянулись и прыснули от смеха.

— Почему они смеются? — спросил один из сирийцев.

— Они подумали, что мы…, — тут я вместо известных мне крепких словечек, которым я научился за долгие годы пребывания в их стране, употребил редкое литературное слово, но, к счастью, они его не знали.


На следующий день шофёр, ночевавший в кабине трейлера, а не с нами, в гостинице, пожаловался нам,что к нему подходили какие-то тёмные личности и требовали с него мзду за стоянку, но он ничего им не заплатил. Сирийцы расписали на листе бумаги количество нужных им покрышек и камер, посчитали общую сумму, и я заполнил на себя пустой бланк доверенности с печатями и подписями (покупка производилась от имени нашего совместного предприятия).

— О, как хорошо, — сказала мне бухгалтер завода, принимая наличные деньги, — сегодня мы можем выдать рабочим зарплату.

Потом сирийцы стали загружать трейлер. Когда мы выезжали из города, все дружно загалдели. Я присоединился к общему веселью и, на мгновение забыв о взятых на себя штурманских обязанностях, допустил ошибку — не заметил на дорожной развязке знак с указанием поворота на Москву. Проехав несколько километров по незнакомой местности, мы остановились. Я вылез из трейлера и спросил у людей, стоявших на обочине, можно ли где-нибудь впереди свернуть на дорогу, ведущую в Москву.

— Нет, — сказал один из них, — там, дальше, идут ремонтные работы.

Пришлось нам возвращаться к дорожной развязке. Водитель долго ругался и сказал, что возьмёт с меня деньги за израсходованный впустую бензин. В пути он отошёл и больше этот вопрос не поднимал.


Вернувшись в Москву, я осмотрел свою правую руку и ужаснулся: на ней был гигантский кровоподтёк. Тогда я пошёл к своему другу-мануальщику, который жил в том же районе, и он сделал мне массаж локтя и области, прилегающей к нему, с втиранием медвежьего жира.

— Так Вы могли потерять руку, — укорял он меня, но его лечение оказалось весьма эффективным.

Я ещё дважды сопровождал сирийцев в Ярославль. Добирались мы туда разными способами — на трейлере, поездом и на междугороднем автобусе, стоя всю дорогу. Но больше с нами никаких приключений не произошло.


О литературах стран Азии и Африки


Из арабской литературы всем известна восьмитомная «Книга тысячи и одной ночи», изданная у нас в 1958-60 гг. В «Библиотеке всемирной литературы» имеется почти 800-страничная «Арабская поэзия средних веков». Стихи Абу-ль-Аля аль-Маарри (X–XI вв.) в ней перевёл Арсений Тарковский. В.Н. Кирпиченко, одна из преподавательниц нашего института, специализировалась на египетской литературе и участвовала в переводе романа «Зеркала» Нагиба Махфуза ещё до того, как он стал Нобелевским лауреатом в 1988 г.


Из того, что я прочитал, мне понравились «Чудеса Индии» Бузурга ибн Шахрияра (X века), сборники новелл арабских писателей, большинство которых тоже перевели наши преподаватели, и роман «Парус и буря» Ханны Мины. Как-то в Сирии мы с моим первым гражданским начальником сопровождали важного чиновника из Министерства культуры СССР. Во время экскурсии по Латакии гид сказал:

— В нашем городе живёт писатель Ханна Мина.


Древнейшим литературным памятником Китая является «Ши-цзин» — «Книга песен» (XI–VI вв. до н. э.). Величайшими поэтами VIII века были Ду Фу и Ли Бо. Многие стихотворения последнего перевела Анна Ахматова. Четырьмя классическими романами китайской литературной традиции являются следующие: Ши Найань «Речные заводи», Ло Гуаньчжун «Троецарствие», У Чэнъэнь «Путешествие на Запад» и Цао Сюэцинь «Сон в красном тереме». К ним примыкают следующие романы: Ли Юй «Полуночник Вэйян, или Подстилка из плоти», Ланьлинский насмешник (анонимный автор) «Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй», Ли Жучжэнь «Цветы в зеркале» и У Цзинцзы «Неофициальная история конфуцианцев». Первые два из них весьма эротичны. Роман «Троецарствие» я проглотил ещё в 10-ом классе. По отдельным его эпизодам в Китае было поставлено несколько фильмов. Один из последних — «Битва у Красной скалы» в 2 сериях. Кто читал "Трактат о военном искусстве" Сунь-цзы (VI–V вв. до н. э.), тот с удовольствием ознакомится с его применением на практике полководцами "Троецарствия". Прекрасный язык всех романов, отличные переводы, в т. ч. стихотворных вставок. По своим литературным достоинствам и цене в букинистических магазинах первенство принадлежит роману «Сон в красном тереме». В 2000 г. Нобелевским лауреатом по литературе стал Гао Синцзянь, проживающий в Париже китайский прозаик и драматург, а в 2012 г. — Мо Янь.


Из китайских прозаиков XX века, помимо классика Лу Синя и Го Можо, мне запомнились Лао Шэ и Ба Цзинь (первый, правда, с неприятной стороны). Преподавательница, читавшая у нас курс «Основы литературной критики», предложила всем список произведений. Мне достались «Записки о Кошачьем городе» (Роман и рассказы) Лао Шэ. Я зачитал свою рецензию по ней в зале перед всеми филологами нашего курса, но моё выступление преподавательнице не особо понравилось, и она сделала по нему ряд замечаний. Я же с присущим мне упрямством (по этому поводу ректор нашего института однажды шутя сказал мне по телефону, что я «упрям, как два арабских хима́ра», т. е. осла) почти ничего в нём не исправил и получил оценку «хорошо», единственную в приложении к моему диплому. На 5-ом курсе некоторые выпускники специально пересдавали экзамены, чтобы вместо синего получить красный. Мне это не понадобилось, тем более оказалось, что, кроме меня, он никому не нужен.


В Турции Нобелевскую премию по литературе получил Орхан Памук (2006). Из известных писателей там ещё следует упомянуть Назыма Хикмета, Сабахаттина Али, Факира Байкурта, Орхана Кемаля, Яшара Кемаля и Азиза Несина. Что касается меня, то я даже прочитал «Книгу моего деда Коркута» (памятник средневекового огузского героического эпоса).


В японской литературе заметное место принадлежит сочинениям двух придворных дам — «Повести о Гэндзи» Мурасаки Сикибу и «Запискам у изголовья» Сэй-Сёнагон (обе X–XI вв.) и автору трёхстиший (хокку) — Мацуо Басё (XVII века). У них есть такие известные писатели, как Фтабатэй Симэй, Рюноскэ Акутагава, Кобо Абэ, Юкио Мисима и Харуки Мураками. Нобелевскую премию по литературе получили Ясунари Кавабата (1968) и Кэндзабуро Оэ (1994).


Персидская литература славилась своими великими средневековыми поэтами: Рудаки, Омаром Хайямом, Руми, Саади, Хафизом, Джами и, конечно же, Фирдоуси, автором поэмы «Шахнаме».


Величие древнеиндийской литературы выразилось в «Махабхарате», «Рамаяне», «Панчатантре» и драмах Калидасы. У них есть свой лауреат Нобелевской премии — Рабиндранат Тагор (1913).


Что касается африканского континента, то в Нигерии Нобелевскую премию по литературе получили Воле Шойинка (1986), в ЮАР — Надин Гордимер (1991) и Джон Кутзее (2003), а в Танзании — Абдулразак Гурна (2021), проживающий в Великобритании. Из «Истории литератур стран Азии и Африки» мне также запомнился нигерийский писатель Чинуа Ачебе. Успехом пользовались тогда антирасистские романы Питера Абрахамса (ЮАР) — «Венок Майклу Удомо», «Живущие в ночи» и «Тропою грома». Последний мы читали в институте на английском, шутя называя его "Пасасандрой" («The path of thunder»).


Обсценная лексика


Изучая сирийский диалект, я не мог обойти стороной такую специфическую его область, как ругательства. С первого года пребывания в Сирии я записывал их вслед за шофером ПАЗика, на котором ездили наши военные специалисты. Когда-то за коммунистические взгляды он был разжалован из офицеров, поэтому ругал их особенно изощренно. Раз он подъехал со мной к своему дому, вышел его брат, который возглавлял местную ячейку компартии. Из осторожности я остался в автобусе (были соответствующие инструкции при выезде).


Оказалось, ругательства в сирийском диалекте так многочисленны, что нередко образуют длинные синонимические ряды. Часть из них я нашёл в Большом арабско-русском словаре, значит, всё-таки они были не такими крутыми, как наш мат. Ругались вокруг, несмотря на присущую сирийцам вежливость, многие — солдаты, офицеры, таксисты, уличные мальчишки и даже женщины-христианки, одетые в дорогие меха.


В отличие от русского языка, в речи с арабами я не стеснялся прибегать к обсценной лексике. Когда я работал в совместном российско-сирийском предприятии, к его гендиректору часто приходили друзья и знакомые. В разговоре с ними я, хулиганя, употреблял отдельные крепкие слова, чем повергал их в ступор: они никак не ожидали от иностранца такого богатого запаса слов, хотя сами тоже начинали изучение русского языка с мата. Однажды ко мне подошла жена руководителя фирмы и зачем-то попросила меня научить её нескольким арабским ругательствам. Я написал ей печатными буквами одно, но самое длинное и забористое. В тот же день она зачитала его по бумажке своему мужу. Говорили, что он дико покраснел и тоже впал в ступор. Через несколько дней, проходя мимо, он мне строго сказал по-русски:

— Не надо учить девушек ругаться.

Больше я этого не делал. Впрочем, он хорошо относился ко мне (сам он раньше служил в сирийском спецназе) и, когда я увольнялся, чтобы перейти на работу в первый свой банк, он сказал мне тоже по-русски:

— Если тебе там не понравится, возвращайся назад.


Но я не вернулся: меня затянула работа в банках и турфирмах. На этом закончилась моя карьера переводчика арабского языка.


Как я нарушал ст. 153 УК РСФСР


О том, чтобы заниматься репетиторством, я даже не задумывался. У меня и так уже были заняты три вечера — по вторникам и четвергам я ходил на каратэ, а в среду вёл занятия на Высших курсах иностранных языков (ВКИЯ) при Госкомитете по внешнеэкономическим связям (ещё два урока на них я проводил по утрам). Неожиданно одна симпатичная девушка, с которой я учился на 10-месячных курсах в Институте повышения квалификации «Интуриста» (впоследствии я ей тоже помог, связав с моим учеником на курсах, который занимался загранкомандировками), сказала, что одна её знакомая хочет изучать арабский язык. С последней мы встретились в метро и стали договариваться о цене.

— За 45 минут английского берут 5 рублей, — сказал я. — За арабский должно быть больше.

— Хорошо, — согласилась она, — пусть будет 7.50, тогда за полтора часа выйдет 15 рублей.


Здание, в котором она работала, располагалось недалеко от «Интуриста». Я приходил к ней в 18:15, заглядывал в комнату, где она сидела, и мы шли заниматься в их библиотеку. Судя по словарям, которые лежали на столе, их учреждение имело отношение к нефтяной промышленности. Арабским она решила заниматься, потому что её оформляли в загранкомандировку в Ирак. Училась она охотно и с усердием. Все мои записи, сделанные ужасным почерком (по-арабски я пишу понятнее, чем по по-русски), она аккуратно переписывала в другую тетрадь и тщательно заучивала. Однажды она напросилась ко мне на занятия ВКИЯ, посидела с нами и сказала, что мне следует построже спрашивать с моих учеников. Один из них, капитан, тут же подвёз её на своих «Жигулях» до метро (девушка она была привлекательная и даже сквозь стёкла очков, которые она не снимала, было видно, что у неё красивые глаза).


Спустя какое-то время она уехала в Ирак и прислала мне открытку. Жена была недовольна этим (я, несмотря на то, что мы занимались всё время одни да ещё после работы, не допускал даже намеков на какие-либо отношения, выходящие за рамки деловых), поэтому я не ответил. Спустя несколько месяцев я получил вторую открытку и поступил так же. На этом наша односторонняя переписка прекратилась.


Тогда в «Интуристе» моя зарплата уже составляла не 144 рубля в месяц, как в начале, а 156. На ВКИЯ мне платили 75, с этой ученицей у меня выходило за четыре урока 60. Таким образом, получалось чистыми деньгами около 250 рублей в месяц. О том, что я тружусь сразу на трёх работах, я однажды обмолвился нашему сенсею.

— И всё в яму, — заметил он, улыбаясь.


Затем ко мне обратился пожилой швейцар в гостинице «Космос», у которого дочь была замужем за египтянином. Он выдержал всего несколько занятий, а потом сказал:

— Вы всё правильно преподаёте, но в моём возрасте учить арабский тяжело.


Короткие юбки


В начальной школе мы ещё застали дубовые, единые со скамьями парты с откидными крышками и вырезками под ручки и чернильницы. Во 2-ом классе их установили прямо в рекреации спального корпуса, потому что в школьном шёл ремонт. Раньше они стояли отдельно, а теперь их соединили переходом, хотя мы всё равно, чтобы срезать угол между двумя зданиями, съёжившись от холода, перебегали зимой из одного корпуса в другой по улице. Вскоре парты заменили столами, а вместо держателей пера и пёрышек появились сначала самописки, которые частенько подтекали, оставляя на указательном пальце чернильное пятно, а потом удобные шариковые ручки.


Форму мальчики носили серого цвета (позже её сменили на более симпатичную, тёмно-синюю, но мы это время уже не застали), а девочки — чёрную с белым фартуком на праздники и коричневым — в будни. К ней подшивались, как в армии, белые подворотнички. К субботе, когда после уроков мы разъезжались по домам, они представляли собой жалкое зрелище. Пионерские галстуки, а потом и комсомольские значки носили только на форменных пиджаках и фартуках. «Домашняя» одежда, которую тоже выдавали в интернате, была немного разнообразнее, например, зелёные вельветовые костюмы со слегка расклешёнными брюками были вполне хороши. Ученики из семей побогаче носили даже что-то модное, и мы молча завидовали им. В старших классах девочки начали носить очень короткие юбки, что было красиво, но заставляло некоторых, самых любознательных мальчиков постоянно дежурить на лестнице, чтобы увидеть нечто большее, чем просто голые ноги. Брюки в то время девочки надевали редко. Что касается обуви, то ребята ходили в полуботинках и сандалиях, а кеды оставляли для уроков физкультуры. Девочки носили туфли, босоножки и чешки соответственно.


Длинные волосы я стал отращивать в 7-ом классе, начиная с весны. 1-го сентября я пришёл ещё более обросшим, но в течение недели меня и других одноклассников отправили стричься. Девочкам разрешалось иметь длинные волосы, но они должны были быть собраны в пучок или хвостик. Серёжки и какие-либо ювелирные украшения им носить не позволяли. Что касается маникюра и макияжа, то он был запрещён. Только на праздничные и танцевальные вечера девочки приходили накрашенными.


Наручные часы у меня, чуть ли не первого, появились уже в 5-ом классе (впоследствии я привёз из загранкомандировки в Сирии японские часы Casio с будильником и калькулятором, которыми так же гордился). Массивные, с белым циферблатом, календарём и глубокой царапиной на стекле, эти часы мне достались от умершего двоюродного дяди. Они были удобны, чтобы следить за временем на уроках, но создавали впечатление, что они длятся дольше, чем положенные 45 минут.


Многие ребята курили, я этим баловался немного в 10-ом классе, но, поступив в институт, перестал. Выпивали редко, потому что особой возможности для этого в интернате не было. Зато в трудовом лагере отыгрались за все годы. Даже мы с моим одноклассником отметились, получив за это четыре наряда вне очереди и общественное порицание.


На районе


Район, в котором мы живём, несмотря на своё название, никогда не был особо радостным. Раньше здесь проходила железная дорога, рядом с которой простирались сплошные болота. Их осушили, рельсы и шпалы убрали и построили дома, которые уже успели состариться. Долгое время здесь не было метро. Чтобы попасть в центр, на работу, приходилось ехать в переполненном автобусе до станции м. «Свиблово», находящейся на другой линии. Наконец, появилось метро, но Отрадное по вечерам оставалось пустынным районом. В лихие 90-е гг. в нём часто случались убийства, и спустя два десятилетия они продолжают происходить в Отрадном и прилегающих к нему районах (дело сестёр Хачатурян 2018 г. в Бибирево, на общем для нас Алтуфьевском шоссе). В нулевые на соседней с нами улице молодой парень убил ножом школьника. Проходя мимо заднего фасада взрослой поликлиники, я видел на том месте лежащие на земле лепестки алых роз. Оказалось, что этот парень ранее уже убил бомжа, кажется, не поделив с ним женщину. В 2014 г. на улице Отрадная десятиклассник открыл стрельбу в школе, убив двоих и ранив одного человека. В 2015 г. в начале той же улицы недавний школьник нанёс своей бывшей девушке, 19-летней студентке, более десяти ножевых ранений. На месте убийства, рядом с автобусной парковкой, ещё долго лежали цветы. В 2017 г. на соседней с нами улице, в подъезде своего дома, была застрелена девушка, работница банка. 2 сентября этого года на улице Отрадная мужчина зарезал своего приятеля.


Впрочем, люди умирали у нас и сами: то скончался какой-то бомж, живший под лестницей, на первом этаже, то вымерли один за другим местные алкаши из нашего и соседних зданий. Раз зашёл ненадолго к своим знакомым. Довольно молодой мужчина, который не знал кода, пробормотал что-то невнятное (казалось, у него были затруднения с речью) и последовал за мной. Примерно через час, спускаясь по лестнице вниз, я услышал в подъезде голоса людей и увидел недавно вошедшего со мной в дом мужчину уже мёртвым. Он лежал, лицом вверх, прямо на ступеньках (голова выше, ноги ниже). На первом этаже милиция опрашивала жителей дома, все говорили, что умерший мужчина им незнаком. У подъезда наготове стояла синяя «труповозка» с надписью «Специальная». Сердечная недостаточность, инсульт, передоз — я так и не смог выяснить потом у своих знакомых.


В другой раз я там же решил спуститься на лифте. Выхожу на первом этаже и не понимаю, что происходит. Из-за пара ничего не видно: где-то прорвало трубу, с потолка хлещет горячая вода и, спускаясь по ступеням вниз, заливает подъезд. Вижу, что посуху на улицу мне не выйти. Снимаю зимние сапоги и носки, закатываю наверх брюки и иду по воде. Слава богу, из-за мороза на улице она не горячая, а тёплая. Выхожу из подъезда, сажусь на скамейку и обуваюсь. Проходящие мимо люди удивляются, не понимая, почему я в сильный мороз вышел на улицу босой. Звоню знакомым по мобильному телефону, говорю, что у них в подъезде потоп.


Ходить по улицам у нас было небезопасно. Как-то, под Новый год, из высотного дома в меня кинули пустую бутылку. Она разбилась поблизости, и рядом с моими ногами закрутилось её горлышко с металлическим кольцом, оставшимся от открытой пробки. Пару раз в нескольких метрах от меня взрывался наполненный водой целлофановый пакет, а затем совсем рядом упало целое деревянное кашпо с пустыми цветочными горшками. На одной из улиц сверху на детскую коляску сбросили конфорку от электроплиты. Маленькая девочка погибла. Чаще всего это делали, развлекаясь, безмозглые дети, игнорирующие законы физики. Однажды мальчишки кинули сверху в старшую сестру жены яйцо (в её районе). Оно попало ей на зимнюю шапку, но всё равно вызвало сотрясение мозга. Наученный этим печальным опытом, я, проходя вдоль домов, особенно их заднего фасада, старался идти как можно ближе к ряду выстроившихся на обочине машин. Дело в том, что для анонимных злоумышленников легче было бросить тяжёлый предмет в незнакомого прохожего, чем в машину одного из соседей, за что им или их родителям пришлось бы раскошелиться, поскольку в своем доме этих мерзавцев вычислить намного легче. Не успел я рассказать сестре об этих случаях и способах обезопасить себя, как на неё с мужем в их районе тоже сбросили сверху водочную бутылку. Она не стала церемониться, как я, с этими малолетними преступниками, и сразу же вызвала полицию. Но заниматься этим не захотели, мол, вычислить их трудно.


Как-то я вышел из дома и, радостно засмотревшись на весеннее солнышко, ступил носком зимнего сапога в выемку на тротуаре. В результате падения на проезжую часть я получил разрыв связок правой ноги. Хирург районной поликлиники, в молодости работавший в военном госпитале в Ницце, вылечил меня, сделав несколько дорогих иностранных уколов прямо в ногу. Во второй раз я не стал ждать очереди, а просто заглянул к нему в кабинет и начал говорить по-французски. Никто меня, конечно, не остановил (к иностранцам у нас относятся с пиететом), и медсестра, которой в прошлый раз не было, вначале вообще не поняла, что происходит. Так я неоднократно проникал в его кабинет без очереди и по другим вопросам. Однажды помощь хирурга понадобилась моей жене, и я с нею передал ему записку на французском языке, чтобы он сразу понял, от кого она.


Впрочем, в последние десять лет, в Отрадном многое изменилось в лучшую сторону. Из окраины Москвы он превратился в оживлённый, вполне благоустроенный и культурный район.


Об общественных науках


Изучение общественных дисциплин начиналось с истории КПСС, где приходилось конспектировать однообразные, скучные работы Ленина. Только потом, когда я занялся историей СССР сталинского периода, я понял, что от этого предмета мне никуда не уйти.

— А что было потом с Зиновьевым и Каменевым? — спросил я двоюродную бабушку, поскольку об их судьбе в учебнике ничего не сообщалось.

— Их тоже расстреляли, — ответила она (мужа её, который находился на противоположной большевикам стороне, репрессировали, поэтому когда я однажды спросил её о красных, она назвала их обыкновенными бандитами).

Про тех же политических деятелей, с добавлением Троцкого, я спросил бабушку (деда-коммуниста расстреляли даже раньше его родственника, который когда-то возглавлял местное правительство, сотрудничавшее с Колчаком; обоих впоследствии реабилитировали).

— Я с ними всеми танцевала, — сказала она. — Умнейшие люди.


Основы научного атеизма читал мужчина с характерной фамилией Никонов, однако экзамен принимала симпатичная, но весьма суровая девушка (возможно, аспирантка), сидевшая на расстоянии от него, за отдельным столиком.

— Не говорите про анимизм, если ничего в нём не понимаете, — сказала она мне.

Затем я подошел к преподавателю, показал аккуратно написанные конспекты первоисточников, и он поставил мне «отлично».


Политэкономия была достаточно сложной наукой, недаром один из наших преподавателей арабского языка шутил:

— Мне бы не хотелось познакомиться с девушкой, которая понимает политэкономию.

Вопреки расхожему мнению, что умная женщина обычно представляет собой иссушённое наукой существо, обязательно в очках, политэкономию капитализма, а также экономику арабских стран нам читала просто красавица.


Потом были лекции по марксистско-ленинской эстетике, но студенты узнали, что по этому предмету не будет зачета и перестали ходить на занятия. В результате его убрали из расписания.


Научный коммунизм меня не заинтересовал, а вот марксистско-ленинскую философию, особенно диалектический материализм, я изучал с удовольствием. Тот же преподаватель арабского языка, любитель Гегеля (как позднее и я), часто говорил нам о так наз. гносеологической обработке. По его словам, она сводилась к следующему: чтобы познать какое-то явление, надо учитывать только самое главное, существенное, отбросив предварительно все частные случаи и исключения — камень в огород оппонентам, которые пытаются утопить в последних любую дискуссию (известная софистическая уловка «концентрация на частностях»).


К философии я неожиданно вернулся, работая в Управлении. Дело в том, что я параллельно преподавал арабский на трёхгодичных Высших курсах иностранных языков при Госкомитете по внешнеэкономическим связям. Поскольку некоторые женщины в нашем отделе очень ревниво относились к отлучкам на работе других сотрудников и чуть что бегали жаловаться в отдел кадров, мы с начальником придумали мне следующую маскировку: два утра я прикрывал, якобы, посещением со средней дочерью логопеда, а один вечер — занятиями в Университете марксизма-ленинизма при ЦДСА (в компартии я не состоял). До этого я ему говорил про аспирантуру ВКИМО СССР (бывшего Института военных переводчиков), к которой я собирался прикрепиться, поэтому он сказал:

— Заодно кандидатский минимум по философии сдашь.

Потом, когда я уже приступил к учебе, я узнал, что кандидатский минимум следует сдавать по принадлежности. В результате я отучился год, сдал ради тренировки диамат и вторично уехал в загранкомандировку в Сирию.


Через много лет я опять заинтересовался философией, только теперь я читал не учебные пособия, а первоисточники, купив сочинения почти всех известных философов. Как-то на одном литературном форуме написали: «Во всём виноват постмодерн». Тогда я решил выяснить, что представляет собой это философское течение, и, руководствуясь выработанным мною с детства принципом тотального овладения новым материалом, прочитал сочинения большинства главных постмодернистов и постструктуралистов — Делёза, Гваттари, Нанси, Лиотара, Барта, Лакана, Деррида, Джеймисона и других. Особенно мне понравились произведения Жана Бодрийяра (1929–2007) — про симулякры, виртуальную реальность и т. п. (недавно я закончил чтение уже девятого его сочинения). Не успел я разобраться с эти течением, как незаметно появилось новое — пост-постмодернизм (метамодернизм), о котором я тоже прочитал две книги.


Теневая сторона «Интуриста»


Работа в «Интуристе» была ответственной и нервной, но при относительно низкой зарплате начинающих гидов-переводчиков, каким был я, позволяла держаться на должном материальном уровне, благодаря подаркам. Их полагалось сдавать, но делали это редко, а начальство не сильно настаивало. Раз кто-то принёс подаренную ему бутылку виски.

— Спаивают нас капиталисты, — пошутил руководитель отдела и не стал её отбирать.

Был, правда, при мне случай, когда одну переводчицу увидели утром выходящей из номера руководителя её туристической группы. В результате обыска у неё дома изъяли большую для того времени сумму в разной валюте и тут же уволили.


Для меня, библиофила, лучшим подарком была книга, причём вполне определённая. Часто посещая со своей группой в разных городах валютные «Берёзки», кто-нибудь из туристов говорил, что хочет сделать мне подарок. Тогда я подводил его к книжному отделу, просил показать нам «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова, и он шёл к кассе платить (советскому человеку это делать запрещалось). Книги в валютных «Берёзках» продавались только с 15-процентной надбавкой, так что для туриста это был недорогой подарок. Зато на чёрном рынке роман тогда стоил 30 рублей, и его можно было обменять на несколько других книг.


Как водится, вокруг моих туристов, вертелись «женщины с низкой социальной ответственностью», валютчики, фарцовщики и другие тёмный личности. Одну такую я увидел возле бара, на первом этаже гостиницы «Прибалтийская» в Ленинграде. Это был молодой вариант Попандопуло из фильма «Свадьба в Малиновке», в тёмных очках, с голым торсом, обвешенный красивыми поясами и разнообразными сувенирами. Он вальяжно прохаживался вдоль бара, туда и обратно, представляя собой живую рекламу продаваемых товаров. Все эти люди проникали в гостиницы разными путями. Самым законным из них было записаться с паспортом в качестве гостей к кому-нибудь из проживающих в отеле и уйти из него до 23:00, либо использовать обходные пути. Недаром служебное удостоверение работника «Интуриста», которое никто не раскрывал и показывал лишь его легко узнаваемую обложку, стоило на чёрном рынке 600 рублей: с ним свободно пропускали в любую гостиницу и другие места, куда не мог войти обычный советский гражданин (даже в нейтральную зону аэропорта «Шереметьево-2», не имея на руках загранпаспорта и авиабилета; это было необходимо, когда туристы завтракали перед вылетом самолёта).


Что касается «ночных бабочек», то они везде ходили по двое, знали несколько фраз на разных языках, включая арабский, были в курсе графика прибытия новых туристических групп и вели себя раскованно, но более и менее благопристойно. Раз в гостинице «Прибалтийская», рядом с главным рестораном, в котором мы с группой встречали Новый год, я в полутьме разглядел их сразу два десятка. Они сидели вдоль стен, справа и слева от входа. В то время (конец 70-х — начало 80-х гг.) их услуги оценивались в 100 баксов или 300 рублей (в более позднем фильме «Интердевочка» доллар меняли уже 1 к 4).


Туристы мои веселились вовсю, поэтому я невольно попадал с ними в ночные бары и рестораны, в том числе валютные, которые не входили в официальную программу тура (в Москве, например, в гостинице «Салют» показывали танец живота, а в ресторане «Баку» была наиболее близкая к арабской еда; в сочинской гостинице «Жемчужина» представление напоминало полустриптиз). Впрочем, и я не оставался у них в долгу, частенько помогая им выпутываться из почти безвыходных ситуаций. У некоторых гидов-переводчиков туристы даже умирали, а у меня только раз у одного пожилого мужчины был сердечный приступ в гостинице (надо учесть, конечно, что в «Интуристе» я проработал чуть больше двух лет, из которых почти год проучился на курсах в Институте повышения квалификации). Среди арабов попадались ярые антисоветчики, но они не находили поддержки у других туристов. Некоторые из них, не раз побывавшие в СССР, прилетали и тут же куда-то исчезали, возвращаясь только в день обратного рейса. У них была своя, индивидуальная программа тура.


«Книжный стяжатель»


Когда в начале 1970 г. (я учился в 5-ом классе) мы переехали из маленькой каморки в квартире с соседями в новую двухкомнатную, в букинистическом отделе книжного магазина, расположенного через дорогу, можно было купить не только нашу классику, но и сочинения Голсуорси, Уэллса, Келлермана, Гюго, Золя и других известных зарубежных писателей. Затем всё куда-то исчезло. Началась макулатурная кампания, которая взвинтила и так высокие на чёрном рынке цены на книги выше разумных пределов. По ним и пришлось нам их покупать по возвращении из Сирии. Начали мы сразу с собраний сочинений Конан Дойля и Беляева. За ними последовали в разные годы ещё тридцать пять: Бальзака, Мериме, Гюго, Мопассана, Стендаля, Жюля Верна, Агаты Кристи, Уэллса, Шекспира, Вальтера Скотта, Стивенсона, Грэма Грина, Купера, Эдгара По, Драйзера, Джека Лондона, Хейли, Уоллеса, Фейхтвангера, Ремарка, Цвейга, Кафки, Гессе, Гамсуна, Хмелевской, Достоевского, Александра Грина, Куприна, Каверина, Бажова, Симонова, Пикуля, Солженицына, Горького и Алексея Толстого (последние два достались мне от покойной старшей сестры бабушки).


Отдельные книги, в том числе шахматные, мы покупали в Сирии (их продавали библиотекарши) и в специализированных магазинах для русских в Дамаске и Алеппо. Туда они поступали по линии так наз. «Межкниги» (Всесоюзного внешнеторгового объединения «Международная книга»). В них продавалось всё, включая очередные тома подписных изданий. Невероятное количество книг создавало проблемы с неизбежным перевесом при авиаперелётах. Какие-то книги мы вывозили сами, что-то я отправлял жене с нашими русистами (один из них доставил целую коробку, зато прожил со своей семьёй несколько дней в нашей квартире). За два месяца до окончания моей работы в Сирии жена с детьми уехала, взяв 50 кг дополнительного веса, который был положен мне при отъезде в окончательный расчёт (здесь я воспользовался хорошим отношением ко мне заместителя Торгпреда по экономическим вопросам, потому что, узнав о таком нарушении всех инструкций, главбух выразил крайнее неудовольствие). При этом у меня скопилось ещё много книг. Часть их я подарил или оставил в квартире. Наиболее ценные я принёс в коробке библиотекарше, которая иногда ещё подрабатывала в отделе кадров, сидя неподалёку от меня. И она за один вечер распродала их почти все. Ещё у меня осталось много книг на арабском языке о разведке, которые я читал вслух жене, переводя прямо с листа. Я пошёл в магазин, где их покупал, и сказал продавцу.

— У меня большой перевес. Я их все прочитал. Можно их вернуть со скидкой?

Продавец взял у меня из рук книги, пересчитал их общую стоимость (цены были написаны на мягких обложках карандашом его же рукой) и заплатил мне ровно половину.

— Если у Вас перевес, сходите на почту и отправьте книги несопровождаемым грузом. Это недорого, — сказал он мне на прощание.

Но я не последовал его совету. Переводчик, который отвечал за авиаперелёты работников Торгпредства, обычно оформлял весь их багаж вместе и, благодаря суммированию веса каждого, могло что-то оставаться. Моя тяжеленая коробка, доверху набитая книгами, проскочила последней.


Что касается шахматных книг, то собирать я их начал, ещё когда учился в институте. Часть из них я приобретал в магазине «Спортивная книга» на Сретенке, выменивал на художественные или покупал с рук. В 90-е гг. я нашёл оптового продавца, который дружил когда-то с известным мастером и шахматным литератором Яковом Рохлиным, и многие книги из его личной библиотеки перекочевали к нему. Кое-что продавалось в книжном киоске Центрального Шахматного Клуба на Гоголевском бульваре. Параллельно я пользовался услугами магазина “ChessOK” и «Российского Шахматного Дома». В первом я покупал новые книги, во втором — старые. Сейчас я всё приобретаю через интернет-магазины «Лабиринт» и «Читай-город», но не в таких огромных количествах, как раньше, а раз в месяц, после получения пенсии, и всего одну шахматную книгу. Только в день рождения, благодаря подаркам дочерей, я могу позволить себе разговеться. Таким образом, за последние 45 лет мне удалось собрать около двух тысяч шахматных книг (не считая журналов, в том числе столетней давности). Больше всего я ценю югославские Шахматные Информаторы (имеются №№ 1-122, за 1966–2014 гг.) и пятитомную «Энциклопедию шахматных дебютов», нидерландские ежегодники New In Chess, сборники партий довоенных чемпионатов СССР (есть все, за исключением Десятого) и ряд старых книг, которые ещё не переизданы. Из новых я до сих пор покупаю всё, что выходит, кроме детских и шахматной композиции, которой никогда особо не интересовался (есть совсем немного по этюдам).


Что касается других книг, то их даже зрительно в несколько раз больше (благо мы сейчас живём с женой одни в трёхкомнатной квартире, и места для них хватает). Помимо художественной литературы (собраний сочинений и отдельных томов), это книги по истории, в том числе Великой Отечественной войны, произведения почти всех знаменитых философов мира, многотомные энциклопедии, словари и справочники по всем отраслям знаний, не считая научно-популярной и чисто развлекательной литературы.


В одной турфирме я в обеденный перерыв посещал все книжные магазины в округе, не пропускал я и лоточников. Один из них, ставший моим приятелем, ещё издалека шутливо приветствовал меня:

— А вот идёт книжный стяжатель.

Девушка из бухгалтерии, рядом с которой я сидел, видя, как я выкладываю на стол свои покупки, говорила:

— Я вижу, если ты не покупаешь в обед новых книг, то день для тебя напрасно прожит.

В другой турфирме я делал то же самое, благо рядом находился магазин «Библио-Глобус» (там я однажды выронил кошелёк, вижу, охранник высоко держит его в одной руке, подошёл, описал, что в нём есть, и получил обратно). При входе в офис, рядом с секретаршей, я как-то встретил одного из немногих мужчин, работавших в фирме, который сказал:

— Смотрите, человек покупает не сигареты и спиртное, а книги.


Невидимая сила


Уже в конце 5-го курса института меня с девушкой из нашей арабской группы послали в одно из управлений Генштаба ВС СССР как возможное место работы. У меня тогда были амбиции продолжить занятия научной деятельностью, и я отказался. К тому же оно находилось далеко от моего дома. Кто же знал, что спустя пять лет я попал в это Управление, уже по рекомендации моего одногруппника.


Потом кто-то мне сказал, что в «Интуристе» дополнительно набирают переводчиков восточных языков, и я сам пошёл туда. Начальник отдела кадров затем приехал в институт, и я в числе других подписал бумагу о моём распределении. Я уже успокоился, когда наша преподавательница, которая часто помогала мне с подработкой, договорилась о моём трудоустройстве в арабской редакции журнала «Советская женщина». Более того, она для верности написала за меня контрольный перевод, хотя я готов был сделать это сам. Я успешно прошёл собеседование у главного редактора, очень деловой и серьёзной женщины. Но тут нашла коса на камень. «Интурист ухватился за то, что я уже подписал бумагу о моём распределении и не согласился меня отпустить. В результате в арабскую редакцию журнала пошёл работать мой одногруппник.


После окончания Олимпиады-80 и положенного всем, кто работал на ней, отпуска я явился в «Интурист». Начальница восточной группы встретила меня такими словами:

— Ну что, Вы побороли своё нежелание работать у нас?

Тогда мне казалось, что журнал «Советская женщина» больше подходит мне, поскольку письменный перевод у меня получался лучше, чем устный, а поэтому и больше мне нравился.


Эта коллизия запомнилась начальнику нашего отдела — когда через два года я сообщил ему, что меня призывают в армию, он недовольно сказал:

— Это Вы сделали так нарочно.

Однако всё произошло вне моей воли, и работа в «Интуристе» теперь мне нравилась. А когда я успел за полтора месяца до отъезда в Сирию и увольнения из «Интуриста», получить от него трёхкомнатную квартиру, я понял, что бесполезно биться лбом в стену: кто-то, более сильный, чем я, ведёт меня по жизни, и не нужно ему сопротивляться.


О зарубежной драматургии


На 3-ем курсе профессор Н.А. Фёдоров (1925–2016) с филологического факультета МГУ читал нам «Историю литератур Европы и Америки ХХ века». Перед началом своего курса он продиктовал список произведений, с которыми надо было ознакомиться. В отношении пьес он указал не только их авторов и названия, но и театры, на сцене которых они идут. Легче всего это оказалось в случае с Теннесси Уильямсом: тогда в Москве одновременно показывали восемь его пьес. Купив билеты, мы с женой пошли в Центральный академический театр Советской Армии на драму «Орфей спускается в ад». Вначале спектакля внезапно раздались громкие аплодисменты зрителей, и на сцену вышла народная артистка СССР Людмила Касаткина, игравшая роль Лейди Торренс. Затем мы приехали в филиал МХАТа на ул. Москвина смотреть драму Эдварда Олби «Всё кончено». Однако её вдруг заменили на пьесу «Сладкоголосая птица юности» Теннесси Уильямса. Хотя я смотрел эту постановку по ТВ, увидеть её воочию было настоящим наслаждением. Роль принцессы Космонополис исполняла народная артистка СССР Ангелина Степанова (в прошлом жена писателя Александра Фадеева). Ее хрипловатый, но зычный голос и величественные манеры буквально приковывали внимание зрителей. Чанса Уэйна играл Игорь Васильев, который уже прославился в роли барона Георга фон Шлоссера (полковника абвера) в пятисерийном телефильме «Вариант «Омега».


С того времени Теннесси Уильямс стал моим любимым драматургом. Позднее я прочитал все его произведения, которые были переведены на русский язык. Однажды я дал почитать сборники пьес Артура Миллера и Теннесси Уильямса одной сотруднице своего возраста, с которой я работал в турфирме.

— Ну, как? — спросил я, когда она вернула мне обе книги.

— Артур Миллер понравился, а Теннесси Уильямс — нет: сплошные сопли.

— Ну так это неоромантизм, — разочаровано заметил я.

Терпеть не могу это отвратительное слово «сопли». Если бы оно прозвучало из уст 20-летней девушки, не имевшей высшего гуманитарного образования, это было бы ещё понятно, а так можно навесить их, например, на произведения Виктора Гюго, Стефана Цвейга, Эриха Марии Ремарка и других авторов, посчитав их чем-то слезоточивым и потому недостойным внимания.


Помимо этих двух авторов, я прочитал сборники пьес Жана-Поля Сартра, Мориса Метерлинка, Юджина О’Нила и Жана Ануя, добавив к ним «Калигулу» Альбера Камю, «Что случилось в зоопарке» Эдварда Олби и «Коралл» Георга Кайзера. Большое впечатление на меня произвели пьесы Бертольда Брехта, особенно «Добрый человек из Сезуана» и «Жизнь Галилея».


Должен признаться, что я вообще люблю читать пьесы. Как-то мне попалась в руки книга «Эсхил. Софокл. Еврипид. Трагедии. Переводы Д. С. Мережковского». Это подвигло меня к тому, чтобы прочитать все сохранившиеся трагедии этих авторов, а затем и Сенеки. От них я обратился к сборникам комедий Аристофана, Менандра, Плавта и Теренция. Из драматургии Древней Греции и Рима на меня самое большое впечатление произвели трагедии Еврипида, которые своим красноречием, по моему мнению, не уступают лучшим пьесам Шекспира. Что касается французских драматургов, то Бомарше и Мольера я читал ещё в школьном возрасти, а Корнеля, Расина и Ростана — сравнительно недавно. То же самое можно сказать о пьесах Гауптмана, Беккета и Гамсуна. Изучая биографию Шекспира, я заинтересовался творчеством его знаменитого современника Томаса Кида и прочитал «Испанскую трагедию». И конечно же, ещё в школьном возрасте не обошёл вниманием пьесы Оскара Уайльда, Бернарда Шоу, Виктора Гюго и Александра Дюма-отца.


Что касается театров, то в тот же период я посмотрел трагедию «Коварство и любовь» Шиллера (до этого я прочитал его пьесы «Разбойники» и «Мария Стюарт») с Владимиром Кореневым в главной роли, а в студенческое время — «Проделки Скапена» Мольера, где этого пройдоху блестяще сыграл Валерий Носик.


Чтобы закончить с этой темой, надо вспомнить и об оперных постановках. В Театре имени С.М. Кирова (ныне — Мариинском), будучи со своими туристами, я смотрел «Травиату» Верди, а в Большом театре, ещё учась в интернате, — «Пиковую даму» Чайковского (с Зурабом Анджапаридзе и Галиной Вишневской в главных ролях). Там же, совсем маленьким, я видел оперу Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Когда я вернулся домой, меня спросили:

— Ну, что тебе больше всего понравилось в театре?

— Колбаса «Сервелат» в буфете, — честно ответил я.


О зарубежной литературе ХХ века


Возвращаясь к лекциям профессора Н.А. Фёдорова (см. предыдущую вспоминалку), нельзя обойти вниманием достаточно сложную прозу Жана-Поля Сартра и вполне доступные сочинения Альбера Камю и Нормана Мейлера. Среди других писателей-экзистенциалистов я выделил Айрис Мёрдок с её многочисленными (я прочитал не менее десяти) романами. Захватывающие сюжеты, неожиданная любовь, как громом с ясного неба поражающая её героев, изображение всяких сексуальных девиаций и великолепный слог (она ещё и философ-экзистенциалист). Забавно мнение Юрия Нагибина о ней и Джойс Кэрол Оутс, высказанное им в его «Дневнике: «И как у всех пишущих баб, чтоб им пусто было, герои без конца потеют, смердят и блюют. Это, конечно, не случайность, а желание создать «мужскую» прозу. Тем же отличаются препротивные романы Мёрдок».


Из произведений западноевропейских писателей ХХ века мне больше всего понравились следующие: роман-эпопея «Семья Тибо» Роже Мартена дю Гара (до того, как он начал изображать социалистическое движение),«Борьба за огонь», «Пещерный лев» и «Вамирэх» Жозефа Рони-старшего, «Семья Буссардель» Филиппа Эриа, «Путешествие на край ночи» Луи-Фердинанда Селина, «Фальшивомонетчики» Андре Жида (последних двух авторов, по известным причинам, у нас не издавали); «Портрет художника в юности» Джеймса Джойса, «Трое в лодке, не считая собаки» и его продолжение «Трое на четырёх колёсах» Джерома Клапка Джерома, рассказы Сомерсета Моэма, «Сага о Форсайтах» и «Новеллы» Джона Голсуорси, «Дипломат» и его продолжение «Горы и оружие» Джеймса Олдриджа, «Цитадель» и «Юные годы» Арчибальда Кронина, «Слепящая тьма» Артура Кестлера, «1984» Джорджа Оруэлла; «Тихий американец» Грэма Грина, романы Теодора Драйзера, «Кентавр» Джона Апдайка, «Убить пересмешника» Харпер Ли, «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера, «Богач, бедняк» и «Нищий, вор» Ирвина Шоу, «Приключения Весли Джексона» Уильяма Сарояна, «Лови момент» и «Между небом и землей» Сола Беллоу; «Рассказы о животных» Эрнеста Сетон-Томпсона, «Ганнибал» Джека Линдсея; «Долина грохочущих копыт» Генриха Бёлля, «Братья Шелленберг» и «Туннель» Бернгарда Келлермана, «Мёртвые остаются молодыми» Анны Зегерс, «Приключения Вернера Хольта» Дитера Нолля; «Ослепление» Элиаса Канетти, «Назову себя Гантенбайн» и «Homo Фабер» Макса Фриша, «Кот и полицейский» Итало Кальвино, «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» Ярослава Гашека; все произведения Андрэ Моруа, Ирвинга Стоуна, Франца Кафки, Стефана Цвейга, Карела Чапека, Кальмана Миксата, Эриха Марии Ремарка и Лиона Фейхтвангера (недавно я перечитал его десятитомное собрание сочинений и понял, что теперь он мне нравится даже больше, чем в детстве и юности).


«Подросток былых времён» Франсуа Мориака показался мне скучноватым, а гепталогия «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста такой длинный, что я побоялся за неё даже взяться (фильм «Любовь Свана», снятый по её мотивам, я, конечно, посмотрел). Недавно перечитал «Фиесту (И восходит солнце), «Прощай, оружие!» и «По ком звонит колокол» Эрнста Хемингуэя и, наконец, понял, что это не мой писатель (однако книгу с его повестью «Старик и море» и рассказами в своей библиотеке сохранил). Часть упомянутых выше произведений мы читали на занятиях по английскому языку в институте. Здесь, по общему мнению однокурсников, лидировала повесть «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера.


Особо надо сказать о писателях-неоромантиках, к которым относятся Рафаэль Сабатини, Джозеф Конрад, Джек Лондон, Генри Райдер Хаггард, Редьярд Киплинг, Этель Лилиан Войнич, Артур Конан Дойль, Герман Гессе и Кнут Гамсун (я прочитал его шеститомное собрание сочинений от корки до корки). Успехом пользовались так наз. «производственные романы» Артура Хейли «Отель», «Аэропорт» и «Колёса». Уже в наше время из любопытства прочитал «Алхимика» и «Вероника решает умереть» Пауло Коэльо. Если бы я не был знаком с произведениями писателей-экзистенциалистов, я бы не заметил, что в «Алхимике» в очень наивной форме выражено большинство их давно известных идей.


Издержки лицедейства


В 1-ом классе нас привезли в районный клуб, где мы должны были выступить со своими номерами. Я выучил стихотворение про Зою Космодемьянскую, которое мне понравилось ещё в летнем детском саду. Я вышел на сцену. Зал был переполнен взрослыми людьми, которые ждали, когда я начну своё выступление. Но я молчал и не произнёс ни одного слова, пока наша учительница не увела меня за кулисы. Что касается стихотворения, то оно настолько завладело моим детским сознанием, что я на своей парте выковырял ногтем огромную букву, с которой оно начиналось. Меня повели к завучу.

— Это он, наверное, написал первую букву своего имени, — сказала она нашей учительнице, но это было не так.

Парту скоро закрасили, но эта буква всё равно просвечивала, напоминая о моём странном поступке.


В другой раз мы всем классом выступали в каком-то концертном зале с песней о Грузии, а дочь киноактрисы Ариадны Шенгелая, которая училась с нами, говорила вступительный текст. Эту сцену репетировали столько раз, что я до сегодняшнего дня помню наизусть те слова, которая девочка произносила на грузинском языке. Потом где-то ещё мы отдельной группой пели известную песню «За туманом»:

Понимаешь, это странно, очень странно,

Но такой уж я законченный чудак:

Я гоняюсь за туманом, за туманом,

И с собою мне не справиться никак.


Однажды нас привезли на «Мосфильм», где по повести Анатолия Алексина «Мой брат играет на кларнете» снималась кинокартина, получившая потом название «Сестра музыканта». Нам выдали какие-то выцветшие рубашки вместо наших и запустили в один из съёмочных павильонов, где мы должны были хором приветствовать солистку школьного джаза Алину, пассию студента Консерватории Лёвы. Повторяя множество раз одну и ту же сцену, мы изнывали от жара осветительных приборов. Впоследствии некоторые из моих однокурсников снимались в массовых сценах фильма «Ночь над Чили».


В 4-ом классе я запомнил несколько юморесок, которые слышал по радио, и вполне успешно выступил с ними перед классом на часто проводившихся командных конкурсах. Однажды в актовом зале интерната я рассказывал очередную юмореску о каком-то смешном происшествии на трибуне футбольного стадиона. Всё было бы хорошо, если бы я случайно не заменил одно приличное слово таким, которое звучит вполне безобидно в повседневной жизни, но шокирует, если его произнести со сцены (сейчас и мат никого не удивит). За это слово с нашей команды сняли баллы. Но самое неприятное было, что в зале, среди моих одноклассников, находилась моя детская любовь, о которой я рассказывал в вспоминалке «Дела сердечные», и в течение моего выступления мы всё время смотрели друг другу в глаза.


Однажды я сыграл в сцене из пьесы Мольера «Скупой», поставленной на французском языке. Мне досталась роль Валера, из которой я запомнил лишь одну сентенцию, принадлежащую Сократу: «Il faut manger pour vivre, et non pas vivre pour manger» (Надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть). Об этом спектакле через много лет я вдруг рассказал на вступительном экзамене по французскому языку в институте.


В интернате постоянно работала пожилая женщина-режиссёр, которая ставила с нами спектакли. Я тоже участвовал в одном из них, посвящённом Парижской Коммуне. В нём я играл враждебного ей солдата-версальца без слов. Однако я принял ещё и посильное участие в оформлении этого спектакля (см. вспоминалку «Мои художества»).


Понятно, что для выступления со сцены нужны не только определённые способности, но и кураж, которым я не обладал. Поэтому я с завистью смотрел, как моя будущая жена совершенно спокойно читает наизусть в актовом зале, перед всей школой, длинные стихотворения. Спустя четыре года мы пришли с ней на концерт в наш самодеятельный студенческий театр на улице Герцена. Ранее я смотрел там одноактную пьесу, написанную Александром Вампиловым, и был поражён великолепной игрой наших студентов.


О любви и дружбе


Система образования в Сирии напоминает французскую. Дети учатся двенадцать лет, до восемнадцати. Начальная школа продолжается шесть, подготовительная и средняя — три года каждая. Отучившиеся девять лет в армии служат сержантами, двенадцать — старшими сержантами. Звание лейтенанта получают выпускники инженерных и медицинских вузов. Однажды разговаривал с сирийским переводчиком, кандидатом филологических наук, который жаловался, что служит в армии всего лишь в звании старшего сержанта.


Браки военных с иностранками, в том числе женщинами из Советского Союза, были запрещены. Многие из них учились у нас в вузах или заканчивали курсы. Они встречались с нашими женщинами, которые рожали от них детей. Однажды во время поездки из Дамаска к месту службы, на аэродроме, мне сказали:

— Посмотри на того капитана, который сидит у окна. Он плачет, потому что у него в России остался сын — Артур.

Другие использовали хитрость — вместо них женились их гражданские братья, правда, те не всегда держали своё слово, и их жёны оставались с ними. На том же аэродроме служил один капитан, хорошо говоривший по-русски. Через какое-то время я встретил его в Хомсе, в своей бригаде. Другой офицер, тоже переводчик, сказал мне:

— Всё, скоро его уволят из армии: узнали, что он женился на русской.


Многие офицеры, отучившиеся в наших вузах, совмещали свои прямые обязанности с работой переводчиков, поскольку их не хватало (даже мой начальник отдавал меня на продолжительное время лётчикам и периодически — советнику командира батальона радиоэлектронной борьбы). Однажды мы ездили с одним майором по делам службы в окрестностях Хомса. О нём рассказывали, что во время учёбы в Советском Союзе он был первым по русскому языку. За всю дорогу он допустил лишь одну неточность, сказав слово «непрямой» вместо «кривой». Когда он впервые вошёл в комнату, я подумал, что он русский, поскольку говорил он вообще без акцента. Правда, и он, прочитав мой письменный перевод с русского, сделал мне комплимент:

— У нас не каждый офицер может так грамотно писать на арабском.


В целом, сирийцы очень быстро овладевали русским языком. У арабов выучить означает запомнить наизусть, поэтому память у них отличная. Когда я работал на гражданском контракте, мы с шефом однажды присутствовали на вечере русского языка в Военной академии имени Асада. Слушатели 1-го курса говорили так бойко, что мы просто дивились на них. Впрочем, и наши преподаватели русского языка, которые жили в городе и постоянно общались с соседями, тоже неплохо освоили сирийский диалект. Их женщины дружили с нашими русистками, приходили в гости и старались помочь всем, чем могли.


Братья наши меньшие


В детстве у моей старшей сестры, которая жила с бабушкой и тётей, было две черепахи — одна большая, другая маленькая. Мы строили для них на полу туннели из коробок и книг, а также впрягали большую черепаху в собранную из металлического конструктора тележку с пластмассовыми колесиками и сажали в неё маленькую (однажды я сделал себе из этого конструктора рыцарский шлем с забралом, догадавшись просто согнуть детали). В Хомсе у нас тоже была черепаха. Зимой она будила нас по утрам тем, что стучалась головой о горящую всю ночь мазутную печку: ей мешал непривычный для нашей страны выпуклый панцирь (в Сирии живут черепахи пустынные, не зелёного, как у нас, а песочного цвета). В Дамаске во время второй загранкомандировки я увидел ползущую по тротуару огромную черепаху. Рядом стоял мужчина и наблюдал за ней. Я спросил у него:

— Можно я возьму её для детей?

Он согласился, я положил её в целлофановый пакет и понёс домой. Жила она на газоне, в нашем садике. Уезжая, я передал её своему второму начальнику для его сына. При жилдоме Аппарата экономсоветника была гигантская черепаха, с большой треугольной выщерблиной на панцире, на которой катались дети.


В нашем доме, в Москве, перебывали рыбки, хомячки, крупные золотистые и миниатюрные сунгурики, морские свинки и крысы. Последние, в диком виде, одолевали нас в двух квартирах — Хомса и Дамаска, которые размещались в полуподвальном помещении. Ещё одна жила в тумбочке стола нашей сотрудницы в том банке, где арендодатель за неуплату выселил нас в подвал (см. вспоминалку «Как нас держали в заложниках (лихие 90-е)». Наши же крысики оказались самыми лучшими домашними питомцами, преданными и ласковыми, с интеллектом на уровне собачьего, несмотря на небольшие размеры. Обычно они не лижут руки, как собаки. Специально выведенный крысик сибирской породы — Рон, который прожил дольше всех (два года четыре месяца, за что ещё мы называли его Мафусаилом) стал обижать своего младшего собрата. Мы втроём находились в этот момент на двуспальной кровати. Я, лёжа головой на подушке, резко отбросил его в сторону, сантиметров на тридцать. Он подбежал и виновато лизнул меня в руку. Я даже сейчас стыжусь своего поступка. Через нас прошли шесть таких удивительных созданий, но, к сожалению, мы отказались от этих настоящих друзей человека из-за их частых лёгочных болезней и короткой продолжительности жизни. Необычным был и один хомячок из породы сирийских по имени Васька. Жил он в большой банке, из которой круглыми днями пытался убежать, но при этом спокойно спал на груди у жены или в кармане её халата.


В двухкомнатной квартире, где живёт мой взрослый племянник со своими родителями, он устроил настоящий зоопарк — собака, кошка сфинкс с пятью котятами, сова сипуха, канадская белка, сухопутная черепаха и две водяные, богомол, скорпион, шиншилла, индоутка, крысики, одна рыбка-петушок, геккон, кролик, мадагаскарские тараканы, канадская молочная змея длиной 1,1 метра (она — не ядовитая, поэтому свободно ползает по квартире), свинорылая змея, маленький волнистый попугайчик и несколько корелл, гигантская улитка, ящерица агама, сверчки (они разбегаются по квартире и трещат), лысая морская свинка, гусь и игуана длиной полтора метра (живет уже 15 лет). С двумя последними мой племянник гуляет на улице, в своём районе. Гусь любит приставать к женщинам, что создаёт удобный повод для знакомства. Однако иногда он действует так напористо, что заставляет их бежать наутёк или вскакивать на скамейку и кричать «караул».


О зарубежной фантастике


Раньше радио у нас работало круглосуточно. По нему передавали новости, сводки погоды, классическую музыку и прекрасные радиопостановки. Среди них выделялась драматическая версия романа-антиутопии «451 градус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери. Дальше меня не могли не заинтересовать его «Марсианские хроники» и рассказы. За ним последовали фантастические произведения Курта Воннегута, Артура Кларка, Айзека Азимова, Роберта Шекли, Клиффорда Саймака, Хола Клемента и Джека Финнея. Из британских авторов мне нравился Кристофер Прист (роман «Опрокинутый мир» и связанная с творчеством Герберта Уэллса, полная невероятных приключений и страшных опасностей «Машина пространства").


Особое место всегда занимал «Солярис» Станислава Лема, благодаря шедевру Андрея Тарковского и менее известному двухсерийному телеспектаклю, опередившему его на четыре года. В нём Криса Кельвина сыграл Василий Лановой, а Снаута — Владимир Этуш. Я учился тогда в 4-ом классе, и эта постановка вообще показалась мне страшноватой.


Конечно же, параллельно читались фантастические произведения Жюля Верна, Артура Конан Дойля, Джека Лондона («Алая чума», «Железная пята», "Межзвездный скиталец") и Герберта Уэллса.


И здесь нельзя обойти вниманием произведения латиноамериканских писателей, которые относят к так наз. магическому (или фантастическому) реализму: лауреатов Нобелевской премии по литературе Мигеля Анхеля Астуриаса (1967), Габриэля Гарсиа Маркеса (1982) и Марио Варгаса Льосы (2010), а также Хуана Рульфо, Карлоса Фуэнтеса, Хулио Кортасара, Хорхе Луиса Борхеса, Адольфо Биой Касареса, Мигеля Отеро Сильвы, Эрнесто Сабато, Жоржи Амаду, Алехо Карпентьера, Хуана Карлоса Онетти и других. Произведения малой формы этих авторов и собственно фантастов соседствовали у нас в одних и тех же сборниках.


Хулио Кортасар начинал с великолепных рассказов и повестей, затем структура и содержание его произведений настолько усложнились, что они стали трудными для восприятия («вплоть до распада формы», как выразился о них кто-то из литературных критиков). Габриэль Гарсиа Маркес, достигнув вершины в своём романе «Сто лет одиночества», который, по моему мнению, стал одним из лучших в ХХ веке, до конца жизни оставался как писатель на очень высоком уровне. Я не так давно прочитал все его поздние романы и сборники рассказов. Написаны они так же прекрасно, как и его более ранние произведения.


Что касается фэнтези, то этот жанр меня совершенно не заинтересовал, я о нём мало что знаю, и поэтому не могу судить верно.


О стриптизе и ночных клубах


Как-то мы с моим первым гражданским начальником увидели у входа в центральный кинотеатр Дамаска — «Аш-Шам» большую, красочную афишу. В ней говорилось, что на новогодние праздники в нём состоится показ аргентинского стриптиза.

— Ты, как хочешь, а мне нельзя: я — партийный, — сказал мой шеф с некоторым сожалением.

Это был ещё не закат перестройки, когда наши коммунисты, работавшие в Сирии, начали массово отказываться платить весьма обременительные партийные взносы (три процента от очень высокой, по меркам Советского Союза, заработной платы), поэтому его можно было понять. Что касается меня, то я уже давно вышел из комсомольского возраста (кстати, ранее, во время службы в сирийской армии, из моего весьма внушительного денежного довольствия на взносы удерживали один процент) и не особо боялся какого-либо наказания.


Как правило, в сирийских кинотеатрах на билетах не были обозначены места, сидеть разрешалось, где хочешь, и заходить во время сеанса тоже (тебя сопровождал человек с фонарём вплоть до свободного кресла). Для семейных пар кое-где были отдельные ложи. Иностранный фильм чередовался с египетским (сирийские режиссёры обычно снимали сериалы, больше похожие на телеспектакли), и так продолжалось весь день. Часто я заходил посередине египетского фильма, потом смотрел иностранный и оставался на арабский, чтобы увидеть его начало. В кинотеатре «Аш-Шам» продавались билеты с наклейками — латинские буквы обозначали ряд, а цифры — номер места. Войдя в зал, я обнаружил, что там сидит много женщин с детьми. Если в обычных кинотеатрах, в интимных сценах молодые ребята начинали свистеть и улюлюкать, то здесь все вели себя прилично, как в театре. На сцену вышли одновременно десять ослепительно красивых латиноамериканок топлес, на высоких каблуках, затем они выступали парами и по одной, но больше ничего с себя не снимали. В перерывах между их номерами выходили фокусники, жонглёры и эквилибристы. Через год туда же приехал стриптиз из Великобритании и Таиланда, и я сходил на него с преподавательницей русского языка с нашего контракта, которая тоже работала в Дамаске.


С тем же шефом мы дважды были в ночных клубах Алеппо. Оба раза нас туда сопровождали сирийцы. На сцене выступали девушки, исполняя танец живота. Сидевшие рядом молодые ребята, заработавшие деньги в Объединённых Арабских Эмиратах, временами засовывали крупные купюры за их разноцветные сверкающие пояса. За отдельную плату они могли пойти за занавеску и поцеловаться с этими девушками (это случилось как раз, когда мы там были). При первом посещении нами ночного клуба одна из них, сидя за столиком, развернулась и начала пристально смотреть на нас. Бывший с нами сирийский офицер-переводчик подошёл к ней и, наклонившись, заговорил. Эта симпатичная, слегка полненькая девушка-ливанка работала здесь по контракту. Всякие связи с клиентами запрещались, она могла договориться с ними о свидании только в городе. Здесь она подсаживалась за стол по просьбе кого-нибудь из посетителей, и тогда ему приходилось за всё платить в десятки раз дороже, чем остальным. Спустя какое-то время мы вышли на улицу и начали искать гостиницу. В ближайшей из них мы столкнулись в коридоре с той девушкой из ночного клуба и её подругой. Они нас испугались и быстро куда-то исчезли. Но мест в этой гостинице не было, и нам пришлось искать другую.


«Женюсь, женюсь…»


Две зимы подряд, на 1-ом и 2-ом курсах, мы с моим бывшим одноклассником ездили в пансионат. Там я много играл в шахматы с разными партнёрами, в том числе и с ним, пока, наконец, не нашёл себе сильного соперника. Он учился в консерватории по классу композиции и сыграл нам одну весёлую мелодию, бодро нажимая ногами на педали и временами отбивая такт правой рукой по передней стенке рояля. С ним мы засиживались за партией допоздна так, что дежурной приходилось отпирать мне дверь в коридоре, поскольку я жил на другом этаже.


В холле одного из домов пансионата проводились танцы. Здесь мы, имевшие каждый почти нулевой донжуанский список, с затаённой завистью следили за уверенными действиями нашего более опытного сотоварища, который танцевал то с одной, то с другой девушкой, пока не уводил с собой кого-нибудь из присутствовавших дам. Утром мы наблюдали, как он, одетый только в тренировочный костюм и свитер, провожал очередную девушку, накинув ей на плечи свою куртку, до выхода с нашей территории (рядом был пансионат одного из пединститутов).


На второй год я во время танцев, которые проводились теперь в актовом зале, познакомился с симпатичной студенткой мединститута. У меня был насморк, который я заработал, попив холодной родниковой водички. Тут же эта приятная блондинка моего возраста начала, в соответствии со своей будущей профессией, меня лечить — привела в номер, где познакомила с мамой, и закапала мне в нос нафтизин. Они жили в Подмосковье и приезжали в город всегда вдвоём. Раз они зашли ко мне на выставку картин Рериха, в Музей народов Востока (тогда он располагался на улице Обуха), когда я проходил там летнюю практику (мы сидели в запаснике и тщетно пытались прочесть то ли арабские, то ли персидские надписи на старинных бронзовых сосудах). Затем её мама, приехав с подругой, отпустила нас покататься на каруселях. Однажды я позвонил ей и попал на мать, которая меня спросила:

— А кто говорит? Боря?

Оказалось, что это одноклассник моей новой знакомой, который иногда ей звонит. Пользуясь случаем, я спросил, как зовут её маму, и ещё раз убедился, что я почему-то нравлюсь еврейкам. Летом у неё была практика в реанимационном отделении, а осенью она переписывала конспекты лекций по какому-то загадочному для меня предмету. Словом, встречались мы с ней крайне редко и, в основном, в присутствии мамы (замечу, что она, как и я, училась уже на 3-ем курсе). Чаще с ней виделся на остановке автобуса этот мой бывший одноклассник, который жил с ней в том же подмосковном городке.


В конце ноября я заехал к себе домой, чтобы забрать остаток вещей (мы уже подали заявление в загс, и я переехал к невесте). Вдруг зазвонил телефон, и я услышал в трубке знакомый голос:

— Ты в этом году поедешь в пансионат?

— Нет, я скоро женюсь, — сообщил я, быстро попрощался и повесил трубку.


Немного о психологии


Так получилось, что я, сам того не желая, в течение двух лет изучал психологию. Первый раз это было на 10-месячных курсах в Институте повышения квалификации «Интуриста». О преподавателе психологии на них я рассказывал в вспоминалке «Как я занимался каратэ». Второй раз я столкнулся с этим предметом во время занятий в Университете марксизма-ленинизма при ЦДСА (см. вспоминалку «Об общественных науках»). Там он назывался соответственно — «военная психология». Во время перестройки и после нее на нашего читателя хлынула волна произведений классиков психоанализа — Зигмунда Фрейда, Карла Густава Юнга, Альфреда Адлера, Вильгельма Райха, Эриха Фромма и других. Помимо этого, я прочитал десятки книг по психологии семейных и сексуальных отношений.


Отношения с начальством и другими сотрудниками я строил, интуитивно постигая те основные принципы, которым впоследствии я нашёл подтверждение в книгах по общественной психологии, но при этом не изменяя своему характеру. Как я дерзил всем учителям подряд, учась в школе-интернате, так я это продолжал делать в отношении всех своих и других начальников, за исключением двух лет срочной военной службы в Сирии (там я вполне естественно отмалчивался, но и никогда не лебезил перед ними). И странное дело, они не только за это не мстили мне, а, наоборот, быстро продвигали по службе.


Идеальными для меня были равные отношения с начальством, что само собой получилось во время второй загранкомандировки в Сирии. Первый гражданский шеф фактически сделал меня помощником, разделив со мной большинство своих функций. Со вторым начальником сразу установились хорошие отношения. Уже после возвращения домой, он несколько раз пытался отправить меня в загранкомандировки в качестве переводчика арабского и даже английского языков, а в 2002 г. (спустя одиннадцать лет после Сирии) и вовсе пригласил работать вместе с ним в дочерней компании одного гигантского холдинга (я отказался, так как её гендиректор предложил мне зарплату ниже той, что я получал во второй своей турфирме). Представляя меня работникам отдела, который возглавлял мой бывший начальник, он сказал:

— И вообще это мой друг.

Оба моих шефа в Сирии могли предполагать, что при моём характере в разговорах с женой я могу осуждать какие-то их действия, но на сто процентов были уверены в том, что это не выйдет за пределы нашего дома.


В отношении равных себе по должности я сразу сделал для себя правилом ни в чем, даже в мелочах, им не уступать. Всякие наезды, оскорбления и выпады я пресекал немедленно в самой жёсткой и бескомпромиссной форме, вплоть до приглашения мужчинам выйти на улицу и разобраться в наших отношениях (никто из них не посмел этого сделать, хотя о моих занятиях каратэ они ничего не знали). Если говорить о подчинённых, то при всей своей внешней демократичности и даже добродушии, в случае явной или скрытой обструкции я обращался с ними очень строго, даже жестоко, не считаясь с личными отношениями. Ну, и как всякий начальник я должен был излучать уверенность в себе и стремление к преодолению любых трудностей, которые могут помешать выполнению боевой задачи.


Слабонервным не читать № 2


В начальной школе мы узнали, что одна из наших учениц лежит в больнице с диагнозом «лейкемия». Вскоре она умерла. В 10-ом «Б» красивый парень, похожий внешне на Тибальта из фильма Франко Дзеффирелли «Ромео и Джульетта» (его играл до сих пор живой английский актёр Майкл Йорк), на уроке физкультуры вторично, в одном и том же месте, получил травму ноги, из-за которой у него образовалась саркома. На следующий год, уже закончив школу, мы присутствовали на его похоронах. Затем, в лихие 90-е, убили из-за квартиры одноклассника. После него умерла бывшая наша ученица, о которой я рассказывал в вспоминалке «И снова Петровка, 38».


Помимо вещей, не зависевших от нашей воли, ребята, в том числе и я, всегда слишком рисковали. Интернат представлял собой три корпуса в форме буквы «Г», соединённых переходами. Ближе к главному входу располагалось здание, где мы учились. Между двумя спальными корпусами, находилась столовая, соединявшаяся с ними небольшими переходами. За вторым, самым отдалённым корпусом была котельная, и мы прыгали с её крыши в угольную яму. С другой стороны имелся похожий на главный вход подъезд с каменной лестницей и козырьком, который был всегда заперт. Как-то вечером, в начальной школе, мы открыли окно на втором этаже и стали вылезать на этот козырёк. Я неудачно спрыгнул на него с подоконника и чуть не полетел по инерции вниз, прямо на ступени лестницы.

— Ты что?! — воскликнул парень из другого класса, успевший в последнее мгновение удержать меня на козырьке.


С торца этого же дальнего корпуса находилась пожарная лестница, и с крыши спускался толстый провод, который почти доставал до земли. Мой приятель (кажется, мы учились тогда в 6-ом классе) стал раскачиваться на нём и с размаху врезался коленом в стену. Его забрали во взрослую больницу, которая находилась за оградой интерната, в 50 метрах от того места, где это случилось. Мы с другом навещали его там. Наш приятель лежал в палате со взрослыми, и никто не собирался переводить его в детскую больницу. Ему и дальше пришлось посещать там процедуры (откачивать шприцем жидкость из повреждённого колена).


Что касается меня, то я однажды наткнулся глазом на ветку и самостоятельно съездил на осмотр в специализированную детскую больницу. До этого, бегая в лесу, я разодрал себе суком правую часть живота. Однажды на футболе мне так отдавили ноготь большого пальца, что он почернел. Спустя примерно полгода он сошёл, а под ним оказался новый. Уже учась на 1-ом курсе института, я гулял по Москве со студенткой журфака (см. вспоминалку «Девушки и лодки»), резвясь, зачем-то влез на старый забор, сбил вниз ногой несколько планок, спрыгнул с него и наткнулся на гвоздь. Он пронзил подошву моих летних матерчатых ботинок и глубоко вошёл в ступню (всё закончилось сильными болями к вечеру и посещением травмпункта с перевязкой и уколами от столбняка).


Впрочем, это были лёгкие повреждения. О большинстве из них я вспомнил только сейчас. Между тем, моя старшая сестра, которая училась в английской спецшколе, сломала себе в 4-ом классе правую руку, когда споткнулась о торчавший из земли штырь возле строившегося рядом студенческого общежития. Забегая вперёд, скажу, что через одиннадцать лет, поехав в свадебное путешествие на море, в Ялту, она на пляже сломала себе ещё и правую ногу.


Тайный совместитель


В первый год работы в «Интуристе» мне позвонил наш преподаватель, который был одним из двух оппонентов во время моей защиты дипломной работы по грамматике арабского языка. Встречая меня в институте (я прикрепился к аспирантуре и писал статьи по своей теме), он говорил:

— Смотрите, я слежу за Вашими успехами.

На этот раз он сказал, что на трёхгодичных Высших курсах иностранных языков (ВКИЯ) Госкомитета по внешнеэкономическим связям (ГКЭСа) требуется преподаватель арабского, и с января 1981 г. я приступил к работе. Занятия длились 2,5 часа и проходили дважды в неделю по утрам и один раз — в вечернее время. Начальница группы в первом случае ставила мне в графике четверть отгула, а во втором — вообще не засчитывала то, что я ухожу раньше положенного времени более, чем на час. В моей группе все были, естественно, старше меня — гражданские и военные вплоть до капитана 1-го ранга. В этой работе не было для меня никаких проблем, кроме моих частых командировок. В этом случае староста группы должен был обзванивать учеников, чтобы перенести занятия на другие дни. Тут мне помогал один очень трудолюбивый и добросовестный человек, о котором я раньше писал в вспоминалке «Эпидемия аварий». Дважды меня проверяла старшая преподавательница, у которой, по странному совпадению, было такое же редкое имя, как у моей начальницы в «Интуристе». В конце года мы вдвоём принимали экзамены — я в её группе, а она в моей (в каждом случае второй преподаватель ассистировал первому).


После армии я продолжил работать на ВКИЯ при ГКЭСе. Через некоторое время сменился директор курсов. Он потребовал у меня официальную справку от моей конторы для работы по совместительству. В вспоминалке «Об общественных науках» я уже рассказывал о том, как нелегко было даже с помощью моего начальника отдела в Управлении прикрывать отлучки с работы от ревнивых сотрудниц. Поэтому я сказал директору курсов, что такой справки я представить не могу, и моя работа на этом прекратилась. Прошло несколько недель, и меня вернули на ВКИЯ — теперь уже для преподавания на трёхмесячных курсах подготовки к сдаче экзаменов на надбавку за знание иностранного языка (за восточный в то время давали двадцать процентов, за западный — десять). Я пришёл в маленькую аудиторию, сел и стал ждать новых учеников. Зашёл молодой мужчина и начал сходу говорить со мной на «ты», потом, вдруг осознав свою ошибку, спросил:

— А Вы, собственно, здесь в качестве кого?

— Преподавателя, — коротко ответил я.

Он не только не обратил внимания на то, что я сижу за учительским столом, но, как это случается до сих пор, неправильно определил мой возраст (а мне было уже двадцать девять лет). Один из слушателей перед самым экзаменом приехал ко мне домой сразу на несколько частных уроков подряд. Однако этот тактический ход ему не понадобился: и старший преподаватель, и я сошлись во мнениях о том, что он вполне заслуживает четвёрки.


Забавным было то, что в конце второго года работы в «Интуристе» мне самому пришлось сдавать экзамен на языковую надбавку с другими гидами-арабистами. Мой ныне покойный сосед-азербайджанец, который, как и я, получил квартиру от «Интуриста», явился на такой же экзамен по турецкому, поговорил с преподавателем на своем родном языке и подтвердил двадцать процентов надбавки (работал он, между тем, как переводчик арабского).


За полтора года до моей вторичной командировки в Сирии мне снова позвонил тот же преподаватель из института и сказал, что надо для одного уроженца Египта, проживавшего в Москве, перевести на русский диссертацию по арабской грамматике. Оказалось, что он написал только двадцать страниц, а остальное должен сделать я. Он уже обращался к одному арабисту, оплатил ему отпуск, во время которого тот трудился над диссертацией, но у него ничего не получилось. Я не знал, сколько это может стоить, и мы договорились на 3 тысячи рублей.

— Как движется Ваш перевод? — спросил меня упомянутый выше преподаватель, подозвав к своему столику в буфете института.

— Нормально, но там не хватает многих страниц, — уклончиво ответил я ему.

— О, это совсем другая работа, — сказал он, но дальше в эту тему не стал углубляться.


Я посидел в библиотеках и довольно быстро написал от руки сотню страниц диссертации на требуемую тему, добавив к ним перевод пары десятков, которых мне дал египтянин. И тут я допустил ошибку, точнее, меня сбил с толку работник военкомата того района, где находилась наша старая квартира. Он стал вдруг срочно оформлять меня с семьёй в загранкомандировку и сказал, что мы вот-вот уедем. Я поспешил сообщить об этом египтянину, за которого написал почти весь текст диссертации, и он заплатил мне за мой труд всего 500 рублей (такую сумму он зарабатывал как переводчик в одном из наших издательств за месяц) из расчёта 5 рублей за сотню страниц оригинального текста (как он мне сказал, это в то время была самая высокая ставка за перевод). Когда через два года я вернулся из Сирии, я, зная, что продвижение даже готовой диссертации могло занять много времени, попробовал связаться с ним на работе.

— Вы давно ему не звонили? — услышал я женский голос на другом конце провода.

— Давно.

— Он умер.

— А Вы не знаете, он успел защитить диссертацию?

— Кажется, нет.


То, что наша оформление в Сирию растянулось на год (в военкомате объяснили, что мои документы были потеряны), имело неожиданные последствия — мы успели получить новую квартиру. Началось всё с того, что я обратился с вопросом об этом к профоргу нашей восточной группы.

— Ты здесь работаешь без году неделя, а уже хочешь квартиру, — грубо пресекла всякие разговоры на эту тему она.

Когда мы закончили 10-месячные курсы и стали приходить на работу в основное здание, начальница группы услышала краем уха, что я живу с женой и двумя маленькими дочерями в 12-метровой комнате, в квартире с соседями.

— Что же Вы ничего не сказали мне? — спросила она.

Я пересказал ей мой неудачный разговор с профоргом.

— Я для Вас и профорг, и парторг, и родная мать.

Мы быстро собрали необходимые документы, благо точно такие же мы предоставляли по месту жительства. Однажды я увидел следующий сон: я сижу на работе, мне звонят из профкома и просят прийти за ордером на квартиру. На следующий день всё так точно и случилось. До увольнения из «Интуриста» оставалось лишь полтора месяца.


Что касается ВКИЯ при ГКЭСе, то однажды один из учеников дал мне пустой бланк анкеты и сказал, что им нужен переводчик арабского языка в Алжире. Я стал готовиться к поездке, делая выписки из Большой Советской Энциклопедии в читальном зале библиотеки Управления. Оформили нас всего за полгода, правда, вдруг сменили страну снова на Сирию.

— Зато ты всё знаешь, — сказал мне начальник отдела. Он же взял меня обратно на работу спустя четыре года.


О советских фильмах


Отвлекаясь от прекрасных советских сериалов, часто превосходивших литературную основу, и творчества Тарковского (о нём надо говорить отдельно), расскажу о тех фильмах, которые произвели на меня особое впечатление или показались непривычными на фоне других работ наших режиссёров (речь опять идёт о тех, которые вышли на советский экран до начала горбачёвской перестройки, то есть по 1984 г. включительно).


Начну с тех, которые показывали редко или только в подмосковных клубах. Это «Таинственная стена» Ирины Поволоцкой и Михаила Садковича, «Осень» Андрея Смирнова и «Комитет 19-ти» Саввы Кулиша. «Свой среди чужих, чужой среди своих» и другие фильмы Никиты Михалкова поразили меня экспрессивностью, а иногда даже надрывом. Ещё ярче это нашло своё выражение в фильме его старшего брата Андрея Кончаловского «Романс о влюблённых». Двухсерийный музыкальный телефильм «Бумбараш» Николая Рашеева и Аркадия Народицкого из-за своей подчёркнутой эксцентричности показался очень непривычным. Другой художественный телевизионный фильм, четырёхсерийный, «Большая перемена», с одной стороны искренний, с другой — чересчур уж фантасмагоричный и просто странный. Необычными для советского экрана были фильмы «Служили два товарища» Евгения Карелова, «Бегство мистера Мак-Кинли» Михаила Швейцера, «Сорок первый» Григория Чухрая, «Легенда о Тиле» и «Бег» Александра Алова и Владимира Наумова. Настоящим шедевром является, по-моему, фильм «Начало» Глеба Панфилова, с его историями гибели Жанны д'Арк и несчастливой жизни играющей её Паши Строгановой. Очень лиричным, с прекрасными актёрами (Маргаритой Володиной и Михаилом Ножкиным) и музыкой был фильм «Каждый вечер в одиннадцать» Самсона Самсонова.


Отдельно хочется сказать о девятисерийном телефильме «Открытая книга» Виктора Титова. Он запомнился великолепной музыкой Николая Мартынова, своей внутренней напряжённостью и жизненной правдой (снятый на четыре года раньше двухсерийный фильм Владимира Фетина, несмотря на свой звёздный состав, оказался неудачном; сам автор одноимённой трилогии Вениамин Каверин в своей книге «Эпилог» назвал эту экранизацию «глубоко бездарной»). Следует упомянуть и о трёхсерийном телефильме «Приключения принца Флоризеля» Евгения Татарского с очень своеобразной стилистикой.


Последняя военная осень


В последний год работы в Управлении я поехал в военный пансионат, в Подмосковье. Он находился на берегу реки, в которой никто не купался, потому что уже наступила осень. Шахматных партнёров я там себе не нашёл. Поэтому присоединился к компании мужчин и женщин разных возрастов, которые целыми днями играли в карты в холле, на проходе.


В столовой, где нам каждый день давали по два вторых, я сидел всё время с полковником и его женой. С ним же мы играли на бильярде, и к своему удивлению я побеждал (помимо настольного тенниса, шахмат и шашек, в клубе каждой воинской части всегда стоит бильярд, поэтому предполагается, что все офицеры, начиная с лейтенантов, проходят на нём многолетний курс обучения). Платил 10 рублей за пользование бильярдом проигравший. Столько же стоили просмотр одного фильма в местном кинозале и все другие развлечения.


На улице я играл в бадминтон и настольный теннис с мальчиком и двумя симпатичными сёстрами школьного возраста. С ними же я как-то был на танцах, которые проходили в большом пустынном зале. Одна из сестёр-блондинок мне испуганно отказала, тогда я пошёл танцевать с довольно вульгарной девицей, дочерью военного. Затем пригласил приятную женщину моего возраста, и она во время танца посоветовала мне познакомиться с кем-нибудь помоложе (опять повторилась всё та же ошибка в определении моего возраста). Правда, потом, встречаясь со мной в коридоре или лифте, она здоровалась.


Сосед мой по номеру, тоже полковник, всё время отсутствовал, а я либо читал, либо штудировал с магнитными шахматами одну из книг Виктора Голенищева. В целом, в пансионате было довольно скучно. К тому же меня мучили постоянные головные боли, наверное, от свежего воздуха. Поэтому когда в Управлении пришло время очередного отпуска (а я взял вперёд десять дней в счёт него), я попросил нового начальника отдела (тогда они, увольняясь из армии по возрасту, менялись каждые три месяца) не засчитывать время, проведенное в пансионате. Как уж они это оформили по табелю, я не знаю, но положенный мне отпуск я использовал полностью. В комнатах Управлении было пусто: людей сокращали, зарплату периодически повышали, но она при безудержной инфляции оставалась мизерной. Офицеры, заканчивая рабочий день, переодевались в гражданскую одежду. Проводившихся раньше собраний и концертов не было. Начальство всё понимало, поэтому не сильно настаивало на соблюдении трудовой дисциплины. Один раз я переводил беседу в Народном бюро (посольстве) Ливии, в другой — экскурсию по Москве и соборам Кремля для детей дипломатов, учившихся в школе при посольствах арабских государств. Затем я вообще исчез на неделю, сопровождая делегацию одного крупного банка из Саудовской Аравии.


Во время очередного отпуска я приступил к работе в совместном российско-сирийском предприятии, где зарплата была в десять раз больше, чем в Управлении. Так я покинул организацию, в которой с перерывом трудился почти четыре года.


О фильмах ужаса

Если не считать полнометражный мультфильм Карела Земана «Крабат — ученик колдуна» (1977, Чехословакия, ФРГ) и японскую «Легенду о динозавре», которую показывали в 1979 г. ещё в Советском Союзе, то первые зарубежные фильмы ужаса я посмотрел спустя четыре года в Хомсе во время срочной военной службы. Они свободно шли во всех кинотеатрах города и, в отличие от нас, сирийские зрители к ним давно привыкли. Самым страшным тогда казался фильм «Хэллоуин», но были и другие, не менее интересные — «Челюсти», «Кэрри», «Сияние», «Пятница, 13-е», «Ночь живых мертвецов» и «Рассвет мертвецов» Джорджа Ромеро, «Техасская резня бензопилой», «Чужой», «Нечто», «У холмов есть глаза», «Последний дом слева», «Суспирия», «Ребёнок Розмари», «Омен», «Изгоняющий дьявола», «Пиранья», «Мой кровавый Валентин», «Чёрное Рождество», «Ад каннибалов», «Кристина», «Смертельная забава», «Американский оборотень в Лондоне», «Одержимая», «Полтергейст», «Гремлины», «Видеодром», «Дрожь», «Калейдоскоп ужасов», «Туман», «Вой», «Спящий лагерь», «С днём рождения меня», «Куджо», «Адский мотель», «Тихая ночь, смертельная ночь», «Дети кукурузы, «Подмена», «Колдунья», «Патрик», «Аллигатор» и другие. В ноябре 1984 г., перед отъездом в Москву, нас пригласила к себе семья служившего со мной капитана, которая одна из немногих купила себе видеомагнитофон, и мы посмотрели вышедший на экраны два года назад фильм «Зловещие мертвецы».


То, что мы смотрели во время второй загранкомандировки в 1987-91 гг. не имеет значения, поскольку тогда фильмы ужасов были доступны и в СССР. Единственной деталью является то, что я, помимо посещения кинотеатров, записался в сирийскую видеотеку, где мы брали кассеты с фильмами ужасов. Смотрели мы их в семье знакомоговоенного, который тоже приобрёл видеомагнитофон. Я, как обычно, переводил всем на русский субтитры с французского или арабского языка.


Что касается наших фильмов ужаса, то, помимо классического «Вия», хотелось бы упомянуть о жутковатом фильме «Прикосновение», вышедшем на экраны в 1992 г., а затем показанном по ТВ. В нём были предвосхищены «Пункт назначения» и ему подобные фильмы.


Олимпиада-80


Дополнительные курсы подготовки к Олимпиаде-80 в Москве начались ещё летом 1979 г., когда нас досрочно забрали с военных сборов (мы пробыли там 17 дней, а остальные студенты — один месяц). В Москве к нам присоединили часть четверокурсников, и мы начали изучать с преподавателями арабскую спортивную терминологию. Эти занятия продолжались ещё один учебный год в нашем институте и в МГИМО. Диплом нам выдали раньше, в мае, в июне показали ещё достраивавшиеся спортивные объекты, а в следующем месяце началась работа с Олимпийским комитетом Ирака. До этого парням выдали светло-бежевые костюмы, а девушкам — красные платья с символикой Олимпиады.


В паре со мной работала симпатичная девушка-пятикурсница. Первое время мы ездили со своими подопечными на разные соревнования, в которых участвовали иракцы (в спортивном комплексе «Олимпийский»). Затем мы поняли, что в нашей помощи они особо не нуждаются. Вдвоём с нею из любопытства мы съездили посмотреть различные соревнования почти на все олимпийские объекты (конноспортивный комплекс в Битцевском лесу, велотрек в Крылатском и другие). Везде стояли полупустые автобусы с указанием олимпийских маршрутов, которые нас довозили туда и обратно. Потом мы стали выходить на работу через день.


Несколько раз я ездил в Олимпийскую деревню, где однажды даже попал на танцы в культурном центре. Там, в универсальном магазине, в котором продавались дефицитные вещи, я видел многих советских спортсменов (особенно были узнаваемы наши баскетболисты Сергей Белов и Владимир Ткаченко). Впоследствии мой одногруппник, который рекомендовал меня на работу в Управление, получил в Олимпийской деревне квартиру, и я побывал у него на новоселье.


Делегация Олимпийского комитета Ирака проживала в гостинице «Россия». Там же находился наш штаб переводчиков — однокомнатный номер, в котором мы могли отдыхать и общаться. Питались мы в отдельном ресторане, где для нас всё продавалось по сниженным ценам. До дома меня и мою напарницу подвозила специально закреплённая за нами машина с одним и тем же водителем. В конце Олимпийских игр глава делегации, близкий друг Саддама Хусейна, вызвал нас по одному к себе в кабинет и вручил в качестве подарка роскошные черные дипломаты с редким для того времени секретным кодом. В моём еще лежал большой отрез ткани тёмно-голубого цвета (её впоследствии хватило на пошив двух красивых тёплых рубашек).


Самыми яркими событиями Олимпиады-80 в Москве были церемонии открытия и закрытия Игр. Запомнились, конечно, и футбольные матчи. Ирак успешно сыграл в своей подгруппе и вышел в четвертьфинал, в котором уступил ГДР — 0:4. Этой же команде мы проиграли с минимальном счетом в полуфинале — 0:1. Чемпионом стала Чехословакия, победившая наших обидчиков с тем же результатом. В матче за 3-е место мы обыграли Югославию — 2:0. Я побывал на всех четырёх перечисленных мною матчах.


Гостинца «Космос» была построена к Олимпиаде югославами и французами. Они жили тогда в доме, куда мы переехали, получив ордер от «Интуриста», и, уезжая, побили всю плитку. В нашей квартире французы всё сохранили, остались только дыра в окне от брошенного в него камня и надпись масляной краской WC на двери туалета.


О так наз. женской литературе


Воспитываясь в семье, где были одни женщины и большое влияние на меня старшей сестры, я невольно знал и даже читал книги, которые относят к так наз. женской литературе. Первой из них была «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, отчасти готическая, к тому же в ней ярко изображена жизнь в интернате (по этой же причине на меня произвели большое впечатление «Семья Тибо» Роже Мартена дю Гара и «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера). Впоследствии я посмотрел множество экранизаций этой книги, из которых мне больше всего понравился чёрно-белый фильм 1970 г., где Рочестера сыграл Джордж К. Скотт, актёр с демонической внешностью, и главная героиня подходящая, не такая миловидная, как в большинстве других экранизаций. Потом была «Консуэло» Жорж Санд. Тут, конечно, ничего не скажешь: это классика (хотя продолжение романа — «Графиню Рудольштадт» я не осилил).


Из прочитанных мною к женским также относятся романы «Тридцатилетняя женщина» Оноре де Бальзака, «Дама с камелиями» Александра Дюма-сына, «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго, «Анна Каренина» Льва Толстого, «Большие надежды» Чарльза Диккенса, некоторые рассказы Ги де Мопассана и Ивана Бунина, «Дамское счастье» Эмиля Золя, «Мадам Бовари» Гюстава Флобера, многие произведения Ивана Тургенева, «Очарованная душа» Ромена Роллана, «Сестра Керри» и «Дженни Герхардт» Теодора Драйзера, «Ребекка» Дафны Дюморье, «Алые паруса» Александра Грина, «Лолита» Владимира Набокова, «Нетерпение сердца», «Письмо незнакомки», «Двадцать четыре часа из жизни женщины» и «Страх» Стефана Цвейга, «Маленькая хозяйка Большого дома» Джека Лондона, трилогия «Овод», «Прерванная дружба» и «Сними обувь твою» Этель Лилиан Войнич, «Жизнь взаймы» Эриха Мария Ремарка, «Здравствуй, грусть!» Франсуазы Саган и «Ты» Джойс Кэрол Оутс.


Там, где я не прочитал книги, я посмотрел их экранизации: «Грозовой перевал» Эмили Бронте, «Опасные связи» Шодерло де Лакло, «Гордость и предубеждение» Джейн Остин, «Любовник леди Чаттерлей» Дэвида Лоуренса, «Поллианна» Элинор Портер, «Унесённые ветром» Маргарет Митчелл, «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу, «Завтрак у Тиффани» Трумена Капоте, «Кэрри» Стивена Кинга, «Мемуары гейши» Артура Голдена, «Любовница французского лейтенанта» Джона Фаулза, «Театр» Сомерсета Моэма, «Английский пациент» Майкла Ондатже и «Зулейха открывает глаза» Гузель Яхиной (восьмисерийный телефильм).


Отдельно надо сказать о романе, написанном женщиной под псевдонимом Джордж Элиот — «Миддлмарч», рассматриваемый философами-метамодернистами как классический пример так наз. микроистории.


Метро


До интерната, а потом института и работы мне приходилось добираться на метро, иногда с несколькими пересадками. Там же происходили случайные встречи с бывшими одноклассниками, сотрудниками и даже людьми, с которыми я работал в Сирии.


Однажды наш поезд неожиданно затормозил, не до конца въехав на станцию. Все вылезли из вагонов, и через какое-то время мимо пронесли двое носилок — с мужчиной, грудь которого была обнажена, и охающей и плачущей женщиной, укрытыми белыми простынями. На них, слава богу, не было пятен крови. Судя по всему, они не так сильно пострадали, а очень испугались происшедшего с ними. Кто-то сказал, что эту парочку видели целующимися на краю платформы. Наверное, они чересчур увлеклись и, потеряв равновесие, упали на рельсы.


Ещё одну историю рассказал наш сосед сверху. Как-то на работе они отмечали день рождения и он, будучи выпившим, не понял, как, приехав на нашу станцию «Отрадное», оказался вдруг на рельсах. Промежутки между двумя поездами метро составляли всего две минуты, но за такое короткое время откуда-то появившийся незнакомый молодой человек спрыгнул вниз, выложил на платформу портфель соседа и подсадил его самого. Затем он выбрался наверх и куда-то исчез. Кто это был и почему так моментально и уверенно действовал, сосед не понял, посчитав своё спасение настоящим чудом.


В другой раз мы, стоя, ехали в полупустом выгоне метро с офицером, с которым мы вместе работали в Управлении и даже одновременно оказались в загранкомандировке, в Дамаске (к сожалению, через несколько месяцев после увольнения из армии его не стало). Вдруг он сказал мне:

— Смотри, смотри, дерутся.

Я обернулся и увидел двух подвыпивших мужиков, которые что-то не поделили и теперь выясняли отношения. Один из них, весьма плотный, но ловкий, как обезьяна (наподобие Саммо Хуна, снимавшегося ещё с Брюсом Ли), ухватился обеими руками за металлический поручень и, повиснув в воздухе, начал наносить спутнику, не такому мощному и умелому, точные удары ногами. Разбив ему в кровь нос, он на следующей остановке сгрёб его в охапку и повёл из вагона по платформе. Теперь они уже не дрались и вели себя, как приятели, преодолевшие свои разногласия.


Шли годы, внутренняя отделка вагонов метро менялась, они становились всё более удобными и просторными. В них уже не было так жарко, как раньше, а даже прохладно. Вместе с ними менялись и мы, москвичи.


Транспортные происшествия


Разные случаи происходили также на других видах транспорта, и часто они были связаны лично со мной. В интернат приходилось ездить не только на метро, но и на автобусах, а из школы к бабушке по субботам ещё и на трамвае. Карманных денег у нас было очень мало, проездных нам, как сейчас всем московским школьникам, не выдавали, поэтому в целях экономии, на наземном транспорте мы чаще всего ездили зайцем. Не могу сказать, что контролёры очень придирались к нам. Только однажды в трамвае меня заставили заплатить за проезд положенные три копейки. Раз я вообще ухитрился бесплатно доехать на такси от школы до ближайшей станции метро. В автобусе мне случалось забыть поставленный под ноги чемоданчик с моими скудными интернатскими пожитками. Доехав на следующем автобусе до конечной, своих вещей я так и не нашёл.


В Отрадном я как-то зимой догнал отходящий от остановки длинный автобус, сунул вперёд руку с портфелем, и её зажало дверьми. Метров десять меня протащило по заснеженной проезжей части. Оказалось, что шофёр, отъезжая от остановки, взял влево и в этот момент не мог видеть хвост автобуса в боковое зеркало. Пособачившись с ним через дверь кабины, я поехал до нужного мне места.


В другой раз, тоже зимой, я выходил из автобуса, и мне в ноги вдруг кинулся школьник, который бежал со своим товарищем к следующей двери. В результате я перелетел через него и оказался на земле. Парень тут же извинился, но я рассержено бросил в него свою зимнюю шапку, и он в испуге куда-то исчез.


Обстановка в автобусах, особенно в час пик, бывала наэлектризованной. Стоило ненароком кого-то задеть портфелем, либо сумкой, как поднимался крик. Нередко дело доходило до драки прямо на выходе из автобуса, и не всегда так поступали только мужчины. Обычно же это приводило к длительной перебранке, где каждый из участников стремился проявить своё остроумие. Казалось, для некоторых из них в этом была какая-то игра, и они нарочно искали любого повода для конфликта, чтобы разрядиться на ком-то после нервного и утомительного рабочего дня и долгой, в вечной толкучке дороги.


Однажды в 90-е гг. я наблюдал любопытную картину, похожую на забастовку водителей. Автобус вдруг остановился в неположенном месте, я вышел с остальными пассажирами и увидел следующее: шоферы выставили свои длинные автобусы зигзагом, полностью перекрыв движение остальным машинам.


Абрамцево и Фирсановка


После неудачного эксперимента с ведомственным пионерлагерем (см. вспоминалку «Под сенью девушек в цвету») мы с сестрой поехали в Абрамцево, где наша тётя на два оставшихся месяца сняла для нас дачу у своей подруги. Рядом, внизу обрыва, протекала река Воря с ледяной водой и находился известный музей-усадьба Аксаковых (там была нарисована «Девушка с персиками» Валентина Серова — 11-летняя Вера, дочь российского предпринимателя и мецената Саввы Мамонтова). Сюда на лето приезжали художники, а некоторые имели свои дома. Место здесь было живописное: повсюду возвышались столетние сосны, а вдоль дач — высаженные правильными рядами молодые ели, среди которых после дождя мы в мгновение ока собирали целые корзинки маслят.


Дом, где мы жили, находился на огороженной территории и был на ней не единственным. Вся эта усадьба принадлежала Павлу Александровичу Радимову (1887–1967), «крестьянскому» поэту и художнику, последнему председателю «Товарищества передвижников». Мы его время от времени видели проходящим вдалеке, уютным старичком в широкополой шляпе. Он женился на своей домработнице, которую все звали «тётей Мотей» и почему-то боялись. Сам Павел Александрович, конечно, уже ничего не рисовал, зато позировал какому-то молодому художнику, который писал его портрет.


Сын тётиной подруги участвовал в тушении лесных пожаров в Шатуре, и ему упало на спину горящее дерево. Иногда он приезжал и ночевал в чуланчике. Мы же мы занимали весь двухэтажный дом с печкой и открытой террасой.


Позже, когда я закончил 3-ий курс института, мы приезжали с женой (она была уже беременна первой дочерью) в Абрамцево посмотреть музей-усадьбу Аксаковых. На обратном пути, срезая угол, мы прошли сквозь территорию, где когда-то снимали дачу. Подруга тёти с мужем оказались на месте и очень тепло приняли нас.


После 2-го класса мы снимали дачу в Фирсановке, на краю большого поля, за которым находились река и пугавший меня, не умевшего плавать, бетонный водосброс — гигантская воронка, куда стекала вода и пропадала в широком отверстии. На территории дома все свободные постройки, включая сараи, были заняты дачниками. Нам же выделили комнату и половину застеклённой террасы, которую перегородили шкафом. В саду везде росли яблоки (белый налив). Мы их все дружно ели, когда они падали на землю, однако хозяева собирали их с деревьев в целлофановые пакеты и нам же продавали. Между яблонями были протянуты длинные гирлянды из множества лампочек: зажигая их по ночам, отец семейства ложился на старый топчан, выставленный в саду, и таким образом пытался выследить воров, но обычно так крепко спал на нём, что ничего не замечал вокруг.


Там мы подружились с симпатичной девушкой-старшеклассницей, которая очень хорошо к нам относилась, а мы из нашей с сестрой детской вредности безжалостно дразнили её. Большое впечатление на меня произвёл старик, который в гражданскую войну служил в Первой конной армии С.М. Будённого. Особенно поразил меня его рассказ о том, как во время боя, столкнувшись с неприятельским всадником, они с размаха били его по плечу шашкой, перерубали сверху донизу все ремни на груди, и тело распадалось на две части. На следующей даче, ведомственной, которую мы снимали чуть ли не десять лет, мне встретился ещё один боевой дед. Рассказов его о гражданской войне хватило бы на много страниц.


Связь времён


Двоюродная бабушка имела в нашей семье особый статус. Если мы все жили на даче, ей выделялась отдельная комната. Мама и тётя обращались к ней на «Вы». Последняя навещала её ежедневно, когда к концу своей жизни она потеряла зрение. Я часто жил у бабушки во время школьных каникул и сессий в институте. Это был старый район, в квартире вода нагревалась с помощью газовой горелки, холодильника долгое время не было, и скоропортящиеся продукты просто вывешивались в сетке за окном. По рассказам бабушки, во время войны во дворе у них упала бомба, и в квартире выбило все стёкла. До следователя прокуратуры, о котором я рассказывал в вспоминалке «Девушки и лодки», её соседкой была мать первой жены моего родного деда, которая потом уехала к своей дочери в другой город.


Мебель в комнате бабушки была старинной, в стиле Людовика XIV. Её причудливо дополняли восточные вазы, блюда, пиалы и ковры. Из Уральской области Казахстана, родины её репрессированного мужа, всё время шли посылки с фруктами, бараниной и вкуснейшей солёной колбасой из конины — казы́. Кто-то из дальних родственников мужа у неё даже жил, а проездом вообще нередко останавливался. Однажды когда я учился в 5-ом классе, я спал на широкой кровати, тоже в стиле Людовика XIV, меня ночью вдруг разбудили и передвинули на ней. Проснувшись утром, я обнаружил, что нахожусь поперёк неё, ближе к спинке, а рядом со мной лежат три женщины.


Тогда же бабушка повела меня в соседний дом попрактиковаться во французском языке со своей знакомой Ольгой Сергеевной (в замужестве Шавриной), дочерью оперной певицы М.Н. Климентовой (1857–1946, Париж) и С.А. Муромцева (1850–1910), председателя I Государственной Думы (1906), которого после её роспуска приговорили к трём месяцам заключения в тюрьме и лишили дворянства. Это была величественная старуха с большой палкой, наподобие матушки декабриста И.А. Анненкова из фильма «Звезда пленительного счастья» в исполнении актрисы Татьяны Панковой. Две дочери её, монахини, жили во Франции. Советские власти не возражали против её переезда к ним на постоянное место жительства, но она предпочла оставаться на Родине. Французский язык мой в то время был весьма плох, поэтому мы ограничились общением на русском.


Позднее в доме двоюродной бабушки был сделан капитальный ремонт, и её переселили в однокомнатную квартиру, которая находилась примерно в километре от предыдущей. Там она успела пообщаться с нашими старшей и средней дочерями и умерла в 1986 г., дожив до начала перестройки. Мужа её и моего родного деда-большевика реабилитировали ещё во 2-ой половине 1950-х гг., хотя они и принадлежали к противоположным лагерям.


О синхронизации и других странностях


"Выйти в нужное время, и оказаться в нужном месте, в нужное время" (Кастанеда). Со мной это постоянно происходит. Я назвал такое явление "синхронизацией". Это, например, когда вы думаете об определённом человеке или он вам в данный момент нужен, и вдруг он появляется. Либо вы думаете о какой-то книге или фильме, и вот она (он) перед вами, на прилавке. То ли это телепатия, то ли всё происходит в едином информационном поле и строго взаимосвязано, не знаю. Я даже перестал этому удивляться и воспринимаю это как нечто само собой разумеющееся. Сюда можно отнести и те случаи, когда отдельные слов, которые ты произносишь или читаешь, совпадают с тем, что буквально одновременно, спустя секунду, слышишь по ТВ. Зеркальные цифры типа 11:11 или 22:22 я вижу постоянно, хотя редко смотрю на часы (на иную зеркальность не обращаю внимания, только на четыре одинаковых цифры).


Вообще насчет чисел в нашей семье наблюдается доминация одной и той же двузначной цифры — 11:

— дом, в котором мы живем;

— школа, которую закончили все три дочери;

— колледж, который закончила младшая дочь;

— турфирма, в которой я работал;

— дата отъезда во 2-ую загранкомандировку в Сирию (11.09.1987).

Наконец, я работал в банке, случайно арендовавшем помещение в здании института, который основал родной дед и где учился мой дядя.


Как-то захотел в интернет-магазине заказать шахматный двухтомник за 633 рубля, полез в кошелёк за мелочью, а там лежит ровно 33 рубля. И так было многократно. Вспоминаю случай в магазине "Москва", на Тверской. Набрал книг внизу, в букинистическом отделе. Расплачиваюсь на кассе, бумажные деньги закончились, но была ещё куча мелочи. Стали считать — оказалась точная сумма в рублях, не больше и не меньше! Кассирша вытаращила глаза. А я веду себя, как будто так и надо.


Опасность чувствую загодя. Например, сижу в автобусе на переднем одиночном сидении, прямо за шофером, думаю, если сейчас он затормозит, я врежусь головой в стекло за его спиной. Упираюсь рукой в металлический поручень. Спустя мгновение из переулка выезжает неожиданно легковая машина, шофер автобуса резко тормозит, меня бросает вперед, но я наготове — ещё сильнее упираюсь рукой в поручень.


Конечно, наличие единого информационного поля, находится ли оно в Мировом океане, о котором мало что известно, в ближнем космосе или во Вселенной вообще, хоть как-то объясняет многие странные явления. В нём прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно, и возможно почерпнуть информацию о них. В нём нет расстояний, значит, сознание способно путешествовать в пространстве куда угодно. Верующие могут поместить в это поле души умерших и т. д.


Нередко моё участие в каких-то важных событиях бывает минимальным. Порою возникает такое ощущение, что кто-то всё за меня делает. "Радостно покорись своей судьбе", как учили экзистенциалисты. Часто пытаешься ей противиться, потому что, когда имеется выбор из нескольких возможностей с неясным исходом, ты не знаешь наверняка, хорошо ли это и к чему может привести. Но по непонятным причинам решение, которому я сопротивляюсь, обычно оказывается наилучшим, а моя борьба — напрасной растратой душевных и физических сил, создающей ненужные препятствия на пути, проложенном кем-то другим, который стоит выше меня (об этом я уже писал в вспоминалке «Невидимая сила»).


Об общении в Интернете


Современные форумы и чаты создают неограниченные возможности общения в сети, несмотря на такие отрицательные моменты, как наличие ненужных споров, пустых дискуссий и раздражающих нервы конфликтов. При этом вовлечение в беседы незнакомых, часто неприятных, агрессивных и даже странных людей, профессиональных троллей и энергетических вампиров не только портит настроение, но и сжирает массу времени, которое Вы могли бы потратить на какое-то другое, полезное дело.


Помимо умышленного поведения отдельных лиц, направленное на разжигание ссор и оскорбление собеседников, случаются и обычные недоразумения. Непонимание часто возникает из-за специфики Интернета. В реале помогают интонация, мимика и жесты человека, здесь этого нет, а дополнительными значками многие пренебрегают. Часто непонятно шутит ли человек или говорит всерьёз. Хуже того, я не раз наблюдал, как в чатах, где обсуждается политика, один из собеседников иронизирует, но подавляющее большинство этого не понимает и начинает мгновенно разрывать его на части. Затем появляется одна трезвая голова и всех успокаивает: "Так он же шутит!"


Имеет еще значение синхронность и асинхронность сообщений. Одно дело мгновенная эмоциональная реакция на провокационное или даже оскорбительное высказывание, когда "гнев застит глаза", другое — спокойный, обдуманный ответ на него через какое-то время. В реале же всё происходит мгновенно, часто при свидетелях, да и не всякий осмелится сказать в лицо то же самое, что в Интернете.


Еще один момент — используемые, часто неосознанно, софистические (демагогические) уловки, которые искажают ход дискуссии и даже делают ее бессмысленной, превращая в театр абсурда. Наиболее распространенные среди них — это аргумент к личности, подмена тезиса, ложная авторитетность и концентрация на частностях.


Живая природа


Однажды мы всем коллективом военных специалистов зенитно-ракетной бригады поехали на нашем ПАЗике к крупнейшему сирийскому озеру Хомс. Это место известно тем, что рядом с ним, на реке Оронт, в 1274 г. до н. э. состоялась битва при Кадеше между войсками фараона Рамсеса II и хеттского царя Муваталлиса II. В это искусственное озеро, простиравшееся до горизонта, впадал небольшой ручей, полный крабов, и один из наших офицеров собирал их в целлофановый пакет. Я подошёл к крутому берегу озера и увидел на пологой каменной стенке его плотины множество змей, которые грелись на солнце.


Во время учебных стрельб в пустыне мы стояли кружком и разговаривали. Вдруг один из наших офицеров сказал:

— Смотрите, скорпион.

И действительно, это маленькое синеватое существо оказалось между нами, в тридцати сантиметрах от моих летних матерчатых ботинок. Тогда один из наших специалистов вытащил из кармана лупу, навёл её на скорпиона и через несколько секунд он замер. Один из сирийских офицеров взял с собой банки для того, чтобы класть туда пойманных им в пустыне змей. Последние водились не только там, но и на каком-то из дивизионов, прямо возле Хомса. Что касается пауков, то однажды жену специалиста, работавшего на строительстве ТЭС «Тишрин» под Дамаском, укусил скорпион. Ничего серьёзного с ней не произошло, только повысилась температура, но Центральный медицинский пункт при Торгпредстве СССР в САР срочно закупил свежую сыворотку, поскольку у той, что была, истёк срок годности.


По дороге в Дамаск я как-то видел шакалов, что-то среднее между собаками и лисицами. Вблизи нашего дома протекала река Оронт, за которой на расстоянии километра, в пригороде, был военный госпиталь. Мы часто ходили гулять с детьми в эту сторону и наблюдали возле моста над рекой целую стаю гигантских варанов. Вели они себя мирно, но приближаться к ним мы, естественно, опасались.


Что касается домашних питомцев, то собаки и кошки в Сирии обитают обычно на улице, а не дома, как у нас. Один раз я видел маленькую обезьянку, которую вели на поводке по тротуару. Из вьючных животных преобладают одногорбые верблюды и мулы. Последние, размерами ненамного меньше лошади, могут перевозить большие грузы. Однажды мы услышали рёв, напоминающий звук ржавой качалки для воды на даче. Мул был так тяжело нагружен, что у него подогнулись передние ноги. В результате на дорогу соскользнули сидевший на нём очень толстый хозяин, а следом за ним и его огромные мешки.


Неудачный поиск


Наш военрук, полковник в отставке и бывший фронтовик, вёл у нас не только уроки гражданской обороны, но и автодело. Оба эти предмета мне не нравились. Копаться в машине было для меня неинтересно (впоследствии в Сирии мне пришлось выучить перевод всех основных деталей автомобиля). Часть этих занятий проходила на каком-то авторемонтном предприятии, которое располагалось на полпути между интернатом и железнодорожным мостом. Помню, как мы каждый раз долго отмывали руки от машинного масла.


Что касается гражданской обороны, то мы не только сидели на уроках в противогазах, отрабатывали на местности команды «Вспышка слева (справа)», разбирали автоматы Калашникова и учились стрелять из них («мушка-целик», был ещё один перл военрука: «Враг хитёр и коварен» с подчёркнутым оканьем). Однажды он приставил меня к двум девчонкам из 10-го «Б» (не сиротам) и сказал следующее:

— Вы должны пойти по этой дороге, свернуть вправо и в лесу где-нибудь спрятаться. Через некоторое время я пошлю поисковую группу в том же направлении. Пусть попробует вас найти.


Мы так и сделали — свернули с асфальтированной дороги в лес и спрятались в кустах, вокруг которых росли редкие деревья. Мы сидели там на корточках около получаса. Наконец, появилась участники поисковой группы, но двигались они не цепью с интервалом между ними до десяти метров, как положено по уставу, а вразброд. Они прошли слева и справа от куста и ничего не заметили. Тут мне сразу вспомнилась напряжённая сцена из фильма «А зори здесь тихие…», где девушки также прятались в кустах от немецких диверсантов, а Галя Четвертак, не выдержав, выскочила с криком «Мама!» наружу и была убита. В нашем случае следовало окликнуть ребят после того, как они прошли мимо, чтобы показать им, что их поиск не удался. А мы продолжали сидеть в кустах и только потом вернулись в интернат. В результате никто не поверил нам, что мы спрятались там, где были, а не слева от дороги вопреки договоренности.


После получения диплома меня в коридоре института встретил полковник, который вёл у нас военный перевод, и спросил, не хочу ли я пойти в армию. Я ответил отрицательно, потому что считал себя сугубо штатским человеком. Тогда я ещё не знал, что спустя всего два с половиной года я попаду в армию, правда, на срочную службу и что только через одиннадцать лет окончательно распрощаюсь с ней. Впрочем, я никогда не жалел об этом, считая, что это был необходимый период моей жизни.


О компьютерных программах, сайтах и форумах


С компьютерами я впервые столкнулся в 1993 г. в российско-сирийском совместном предприятии. Выполнив какую-нибудь работу, я тут же выключал компьютер, пока наш программист не сказал мне, что это не телевизор и так делать не надо (в первой моей турфирме их не выключали даже на ночь). Если в совместном предприятии я пользовался текстовым редактором «Лексикон», то в первом банке это был уже Multi-Edit. В следующем я вообще не узнал внешний вид экрана (Windows) и спрашивал у начальника отдела, как создать новую папку. Пришлось быстро осваивать Word и Excel. Особенно удивительным казался второй, и он сопровождает меня с тех пор всю мою жизнь, где бы я ни работал и чем бы я ни занимался в свободное время. Затем я специально обучил Excel старшую дочь. Она пришла на собеседование в одну крупную фармацевтическую компанию, и у неё проверили владение Excel. Там было много соискателей, но взяли именно её, и она проработала в этой системе почти двадцать лет.


До открытия первого банка я, главный бухгалтер и компьютерщик поехали в фирму, которая продавала разные программы. В большой комнате, вдоль стен, сидели за компьютерами две дюжины молодых людей и одна девушка. Именно она нам показывала разные банковские программы. Не помню, что мы выбрали, но это было интересно. Во втором банке я ежемесячно рассчитывал обязательные экономические нормативы. Для этого существовала специальная программа, напрямую связанная с балансом банка. Доступ к нему позволял мне писать аналитические работы для руководства. В 1-ой турфирме мы пользовались вначале программой бухучёта АИС, потом 1С. Оформляя в течение некоторого времени рублёвые и валютные платежи, мне пришлось освоить систему «Клиент-банк». Связь с банком в этой турфирме и следующей осуществлялась с помощью модема. Антивирусных программ на наших компьютерах не было, поэтому, будучи подключёнными к Интернету, мы подвергали их большой опасности. Однажды я подготовил ведомость на зарплату более ста человек, работавших в турфирме, но вирусы съели её. Программист что-то пытался делать с моим жёстким диском, но без успеха.


У наших знакомых Интернет впервые появился в 1996 г. Их сын, школьник, играл в сети, а взрослая дочь даже нашла себе жениха. Компьютер у нас появился в 2000 г. и стоял, как и сейчас, в нашей с женой комнате. Вначале связь осуществлялась с помощью модема, потом мы перешли на выделенную линию, тут же оценив невероятную быстроту соединения. Поскольку семья была тогда большой, мы вскоре приобрели компьютер для младшей дочери и долго мучились с роутером, который постоянно расстраивался. Затем решили, что дешевле платить за ещё одну выделенную линию. Старшая дочь, работая во время эпидемии коронавирусной инфекции на удалёнке, пользовалась своим ноутбуком (Wi-Fi в качестве приложения к телевидению Акадо у нас бесплатный), держа его рядом с собой даже за обедом.


В плане информационно-поисковом Интернет был тогда ещё очень слабым, хотя уже начали появляться первые сайты и форумы. Став модератором на одном из них, после его закрытия я и администратор, семнадцатилетний парень, создали свой музыкальный сайт с форумом для фанатов одной нашей провинциальной группы, внезапно получившей всероссийскую известность. Я был его владельцем и через Сбербанк оплачивал хостинг, а также взносы, необходимые для продвижения сайта в топ. В конце концов с нас требовали всё большие деньги, откровенно кидали, и я бросил это занятие.


Через какое-то время я пришёл на женский форум одной своей знакомой. Вначале он был малолюдным, но я развернул на нём несколько дискуссий довольно сексистской направленности, что придало ему большую популярность. В результате моя знакомая стала размещать на нём платную рекламу, а потом издавать собственный женский журнал. Одновременно я был и модератором форума, поэтому мог спокойно противостоять массе ополчившихся на меня женщин. Более того я видел все их ухищрения, например, создание дополнительных ников с одного компьютера, чтобы поддержать чьё-либо мнение, сговор между собой и т. п. Они даже где-то устроили совместное чаепитие, на котором присутствовала владелица форума. Никто из них так и не догадался, что мы знаем друг друга в реале.


После этого я зарегистрировался на нескольких литературных форумах, публикуя там свои стихи, афоризмы, переводы зарубежной поэзии, арий и песен и участвуя в различных курсах. На одном из них я недолгое время был модератором и вёл школу поэзии и поэтического перевода. На нём я взял себе в качестве аватара фото одного французского певца зрелого возраста, с микрофоном в руке, в результате несколько раз получал оплеухи типа: «Странно, что Вы, имея музыкальное образование, не понимаете этого?»


Ученики Кости Сапрыкина


На маршруте троллейбуса, близкого к Управлению, работал опытный карманник. Он заходил последним на площадку и в давке вытаскивал у других пассажиров кошельки с деньгами. От него пострадало несколько наших женщин. У одной из них он как-то украл из сумочки целую зарплату.


Моя старшая дочь поехала в крупный супермаркет купить что-то дорогое из одежды. Походила по магазину, затем наклонилась над прилавком, выбирая себе разные виды жевательной резинки. Рядом пристроилась женщина, пытаясь тоже что-то выбрать. Через некоторое время дочь обнаружила, что у неё пропали из сумочки 14 тысяч рублей, обратилась с плачем к охранникам, чтобы они посмотрели записи с видеокамеры, но ничего от них не добилась.

— Да они с ними в доле, — сказал кто-то из пассажиров микроавтобуса, который возил покупателей к супермаркету, когда моя дочь пожаловалась на охранников.


У жены однажды украли 5 тысяч в нашем магазине. Подошла к кассе, а денег нет. К счастью, с ней была старшая дочь, которая и расплатилась за покупки. В другой раз там же рядом с женой вплотную стояла старушка, она пыталась отстраниться от неё, но та снова притиралась к ней. В результате у неё исчезла из кармана кожаная ключница, которую воровка приняла за кошелёк.


У меня дважды вытаскивали в автобусе портмоне — из кармана куртки и брюк. Подозреваю, что во втором случае это произошло на выходе из него. Человек, стоящий в дверях и создающий толкучку, искусно использует Ваше же движение, ухватившись за краешек кошелька. Особенно это легко сделать, если к нему на колечке приторочены ключи от квартиры. С тех пор я клал кошелёк с деньгами куда-нибудь поглубже, в портфель. Однако и это не помогло мне. Как-то в нулевые годы, причём в день своего рождения, я расплачивался в нашем районе на кассе за шахматную книгу, положил кошелёк на приступку и вытащил деньги. Вдруг у меня оторвалась пуговица от дублёнки и упала на пол. Я наклонился, чтобы поднять её, затем пошёл на выход. За дверью книжного магазина я проверил, положил ли я в портфель кошелёк, и обнаружил, что его нет. Я тут же вернулся. Ни кассирша, ни охранники ничем не помогли мне. Всё это длилось не более минуты. Помню только, что боковым зрением видел стоящую рядом со мной женщину, которая выбирала шариковые ручки, выложенные в маленькой пластмассовой коробке, на приступке кассы. Куда делась эта женщина в огромном книжном магазине, а главное, мой кошелёк, я так и не понял.


Рассказывали, что на автобусной остановке, у метро «Бабушкинская», из толпы выгнали двух подозрительных женщин, которые многократно протискивались между людьми в очереди. Возможно, кто-то видел их там раньше и запомнил в лицо. Однажды в метро молодой мужчина во время остановки поезда буквально вырвал кошелёк из сумочки женщины, выбежал из вагона и скрылся в толпе. Одно время там же орудовала целая банда грабителей. Они неожиданно срывали с мужчин дорогие меховые шапки и, перебрасывая их друг другу, растворялись среди пассажиров.


В первом банке я помогал председателю правления оформлять пенсию, получил справку с места предыдущей её работы и пошел по улице. Вдруг я услышал рядом с собой мужской голос:

— Ни фига себе!

Повернув голову, я увидел на снегу раскрытый конверт, из которого торчали доллары.

— Вы ничего не видели, — сказал мужчина, спрятав деньги в карман.

— Я ничего не видел, — ответил я и перешёл на другую сторону улицы.

Вернувшись в свой банк, я рассказал о случившемся, но мне тут же объяснили, что это могла быть известная провокация, о которой в то время писали в газетах и говорили по ТВ.


«Мы здесь просто живём»


На шестой (включая срочную военную службу) год пребывания в Сирии я почувствовал незримую поддержку руководства (Торгпред по-прежнему иногда брал меня с собой на переговоры), поэтому продолжал усердно работать, не отказывая себе в развлечениях и отдыхе. Я был с семьей, в хорошей квартире и не испытывал особых трудностей как переводчик.


Первое время возникли проблемы с младшей дочерью. Наш педиатр не смогла ничем помочь и даже стала говорить о том, чтобы из-за неё отправить семью обратно, в Москву. Зашли к местному детскому врачу, который принимал в своём кабинете, в соседнем доме. Он поставил диагноз «несварение желудка» и посоветовал провести обследование в частной клинике. Однажды мы с моим новым начальником были в Торгпредстве, и я случайно зашёл в комнату, где работало несколько человек, в том числе представитель «Медэкспорта», которого однажды мой предыдущий шеф взял с собой в командировку. Сидя за пустым столом напротив, я коротко рассказал ему о нашей проблеме. Он молча открыл металлический ящик письменного стола, вытащил из него коробочку с каким-то лекарством и, не вставая с места, перекинул её мне на стол. Это был гастромет, который продавался в сирийских аптеках. Именно он и помог младшей дочери. И тогда, окончательно успокоившись, я сказал своему новому начальнику:

— Вы находитесь в загранкомандировке, а мы здесь просто живём.


За несколько месяцев до окончательного расчёта жена с детьми уехала в Москву. Я не предпринимал никаких действий для продления срока пребывания в Сирии, между тем к Торгпреду стали подходить сотрудники экономического отдела, которые были заинтересованы в том, чтобы я продолжил свою работу.

— Нет, — сказал Торгпред очередному ходатаю, — на пятый год я его не стану продлевать, чтобы не создавать прецедента для других переводчиков.

В принципе даже положительное решение этого вопроса ничего бы не дало, потому что уехал я 11 сентября 1991 г. (срок окончания моей загранкомандировки удивительным образом совпал с датой завершения моего двухлетнего контракта с хозяином квартиры — 12 сентября), а с распадом СССР преподаватели русского языка вернулись домой. В последней год вообще всё менялось на глазах. Ослаб контроль за специалистами со стороны партийных и других органов. Ещё недавно заместитель Торгпреда по кадрам говорил на собрании про нежелательность «дружбы с сирийцами взасос», а теперь на всё это стали смотреть сквозь пальцы. Повсюду ощущался дух свободы. Мы с женой, надеясь на перемены к лучшему, легкомысленно проголосовали за распад Советского Союза. Один из членов очередной делегации сказал мне:

— Сейчас надо быть в Москве. Это лучше, чем переводить здесь всяких дураков.


Что касается арабского языка, то я настолько погрузился в него, что стал ощущать себя частью местного населения. Я загорел, и моя славянская внешность уже не так бросалась в глаза. Ко мне подходили люди и спрашивали дорогу, не видя во мне иностранца. Я каждый день смотрел новые фильмы, благо кинотеатров в центре Дамаска было очень много. Идя домой, покупал гамбургер и ел его, запивая натуральным апельсиновым соком, который выжимали прямо у меня на глазах. Ходил платить за воду, свет и телефон, выстаивая в очереди вместе с женщинами в хиджабах. Смотрел книги на арабском в магазинах, получал в химчистке вещи, которые выдавали без какой-либо квитанции. Со мной заговаривали лавочники, спрашивая о том, что происходит в Советском Союзе. По телефону постоянно звонили какие-то дамы, разыскивая отца арендодателя, который работал гинекологом. Я отвечал, причём не всегда вежливо, а эти женщины как будто не понимали, что говорят с иностранцем. Я действительно здесь жил. Недаром, вспоминая с женой Сирию, мы говорим, что она была для нас второй Родиной.


Лишённые детства


Одна сотрудница жены переехала после развода с мужем в сырой, тесной барак с многочисленными соседями и удобствами во дворе. Народ здесь попался простой, деревенский. По праздникам и в дни зарплаты все собирались на большой кухне, за общим столом, много пили и горланили песни. Она же жила особняком и не принимала участия в этих гулянках. Соседи недолюбливали её: им казалось, что она просто презирает их. Однако открыто свою неприязнь к ней показывала лишь одинокая двадцатипятилетняя девушка, которая с первого дня невзлюбила её — они постоянно ругались друг с другом. Однажды женщина купила себе ко дню рождения красивое платье, и та вдруг совсем перестала с ней разговаривать. Через неделю, вернувшись с дочерью из городской бани, она распахнула дверь комнаты и увидела на полу своё платье, безжалостно изрезанное ножницами.


Дверь в их комнату была заперта только, когда женщина работала в вечернюю смену: она боялась, что маленькая дочь Ирина может выйти одна на улицу и заблудиться. В такие дни девочка часами сидела у окна и смотрела на детей, которые весело играли во дворе, искрящийся под светом фонарей снег и пустые окна растущих на глазах высотных домов. Однажды её с улицы окликнул дворник, дядя Лёня. Она открыла ему форточку.

— Ну что, грустишь? — спросил он. — Гулять хочется?

— Да, очень, но я не могу: меня мама закрыла, — сказала Ирина, с надеждой посмотрев на его доброе морщинистое лицо и покрытую инеем длинную бороду.

— А хочешь, я тебя вытащу на улицу через форточку? — предложил он, и девочка согласилась, но с одним условием, что он поможет её влезть обратно до прихода матери.

Так повторялось несколько раз до тех, пока однажды дядя Лёня не задержался и Ирине пришлось ждать в коридоре, потому что на улице вдруг разыгралась метель. После этого мать разрешила ей гулять одной.


Соседские девчонки долго не хотели принимать Ирину в свою компанию. Первый раз она подошла к ним, держа в руке большое спелое яблоко, которым её угостил дядя Лёня.

— Девочки, можно мне с вами поиграть? — смущаясь, сказала Ирина.

— А яблоко дашь попробовать? — спросила одна из них.

Ирина, не задумываясь, протянула ей яблоко. Та отгрызла кусок от него и передала другой девочке. Так они откусывали по очереди, пока от яблока ничего не осталось. Потом начали дразнить Ирину, несколько раз толкнули её в снег, и она, заплакав от обиды, ушла в другой конец двора, где ребята играли в хоккей и катались с горки.


В начале 4-го класса мою будущую жену перевели из простой школы в интернат. По выходным она жила у старшей сестры, которую взяли к себе на воспитание родители матери. Та навестила свою дочь только в октябре, принеся пакет замороженных персиков. Девчонки в интернате держались стайкой и игнорировали её. Теперь они захотели с ней дружить, но как только все персики (они тогда продавались в киосках «Мороженое»и выглядели весьма аппетитно) были съедены, дружбе мгновенно пришёл конец.


О разном


Жадность. С моей женой работал один деревенский парень, известный своей крайней скупостью. Однажды весной он с товарищем катался на лодке и, случайно перевернувшись посередине реки, очутился в ледяной воде. Второй парень сбросил с себя верхнюю одежду, чтобы она не мешала ему плыть, он же пожалел бывшую на нём недорогую синтетическую шубу и чуть было не утонул из-за своей жадности. Кроме того, он вообще старался экономить на всём, поскольку копил деньги на машину. Дома парень соорудил из простой картонной коробки нечто вроде кассы с тридцатью отделениями и в каждое из них клал по пять рублей. Это была максимальная сумма, которую они с женой могли истратить на свою семью с одним ребёнком за день. Поэтому он очень болезненно переживал всякие непредвиденные расходы и неожиданные денежные потери, нарушавшие установленные нормы.


Противление злу насилием. Как-то не доходя до дома, наша соседка по старой квартире увидела пустую телефонную будку и решила позвонить матери, которая жила от неё отдельно. Но стоило ей набрать номер, как подошла незнакомая пара, и подвыпившая девица начала стучать в дверь кулаком.

— Эй, тётя, ты долго ещё будешь занимать телефон? А ну, проваливай отсюда! Нам тоже нужно позвонить.

Соседка вежливо попросила их обождать. Но девица не желала её слушать. Она отстранила парня, который пытался её удержать, и рванула дверь телефонной будки на себя.

— Сейчас, тётя, ты у меня получишь, — прошипела она.

Соседка выпустила из рук трубку, которая повисла на проводе, и выхватила из сумки красивый японский зонтик, подарок матери к дню рождения. Увидев это, хулиганка вдруг подняла руку, размахнулась… но соседка с силой ударила её зонтом по лицу. Спутник её, до последней минуты сохранявший благоразумие, с криком бросился к двери, но неожиданно чья-то сильная рука схватила его за плечи и швырнула в кусты жасмина.

— А ну, не балуй! Ишь разбушевались, ёлки зеленые.

Около будки стоял рослый сорокалетний мужчина и выжидательно смотрел на парня. В конце концов тот вылез, испуганно схватил свою спутницу за руку и потащил её к соседнему подъезду. Мужчина улыбнулся, что-то смущённо сказал и пошёл своей дорогой.


Беда. В метро, рядом со мной, раскачиваясь на ходу и хватая друг друга за одежду, стояло двое пьяных.

— Ты послушай, что я тебе скажу, — вдруг начал один из них с воспалёнными глазами и щетиной на подбородке.

— Ну, что тебе? — промычал второй, лениво приоткрыв глаза.

— Ты знаешь, у меня недавно несчастье случилось: дочка в реке утонула. Двенадцать лет ей было.

— Да? — равнодушно сказал другой и отвернулся.

— Ведь это не несчастье, а просто беда, — говорил первый, но никто, кроме меня, не слушал его. Спустя много лет похожие чувства испытала моя сестра в отношении своего младшего сына, а потом я — старшей дочери.


«Любовь к системе»


В 5-ом классе, читая книги зарубежных писателей, в частности отдельные тома собраний сочинений, я начал выписывать из примечаний к ним в общую тетрадь все (даже редкие и второстепенные) фамилии деятелей литературы, искусства и философии. Когда она закончилась, я решил разделить её на соответствующие рубрики, где эти имена были уже расположены в алфавитном порядке. Так появилось собрание из восемнадцати школьных тетрадей в линейку, представлявших собой рукописные биографические энциклопедии (словари): художников (пять); писателей (три); поэтов; скульпторов и архитекторов; актёров и режиссёров; музыкантов, композиторов и певцов; философов (все — по две) зарубежных стран. Доступа к Большой Советской Энциклопедии я не имел. Она была, например, у моего приятеля, с которым я в студенческие времена дважды ездил в зимний пансионат, и он очень гордился ими. Я только проштудировал том «Литература и искусство» (1961) «Детской энциклопедии». Иногда приезжая по субботам к старшей сестре, я делал выписки из отдельных томов «Краткой литературной энциклопедии», которые она брала у соседей. Взрослая дочь маминой подруги, узнав о моём увлечении, назвала это необычное занятие «любовью к системе».


С тех пор я составлял для себя похожие именные справочники государственных деятелей советских времён, шахматистов и т. п., о чём я рассказывал в предыдущих вспоминалках. Потом моя любовь к систематизации персоналий привела меня к созданию двух обширных справочников, имеющих уже общеполезное значение. Вначале я увлёкся Сталинградской битвой, собрал и прочитал десятки книг о ней. Затем заинтересовался начальным периодом Великой Отечественной войны, о котором за последние десятилетия вышел целый пласт научной и публицистической литературы. По мере её прочтения у меня начала складываться общая картина того, что происходило на всех фронтах 22 июня 1941 г. Взяв за основу боевой состав действующей армии, военных округов и Дальневосточного фронта на эту дату, я стал расписывать имена всех, кто руководил ими вплоть до бригад. К ним я добавил такие же сведения по четырём флотам и тем флотилиям, которые существовали по состоянию на 22 июня 1941 г., а также железнодорожным войскам и военным комиссариатам. Пришлось разобраться и с формированиями, относившимися к НКВД СССР — пограничными и внутренними войсками, местной ПВО, пожарной охраной и милицией. С течением времени (а начал я эту работу летом 2019 г.) степень подробности этих сведений возрастала. В результате получилась гигантская электронная таблица, выполненная в Excel, которую я разместил в Интернете и постоянно исправляю и дополняю. То же самое можно сказать о другой таблице, касающейся военно-учебных заведений СССР по состоянию на 22 июня 1941 г.


Мой труд встретил понимание и одобрение в Интернете и даже побудил некоторых специалистов оказать мне бескорыстную помощь в этой работе. Не говоря уже о том, что одни читатели находят в нём имена своих родственников, а другие называют фамилии военнослужащих и спрашивают, что мне известно о них. Конечно, литературные сайты не предназначены для размещения электронных таблиц, и они смотрятся не так наглядно, как в Excel, особенно когда выложены одним файлом. Поэтому недавно я попробовал разбить их на главы: https://author.today/work/218556 и https://author.today/work/218553.


После реабилитации


Первые шесть лет моей жизни наша семья отдыхала на даче Совета Министров РСФСР. Этим мы были обязаны Хрущёву, который развернул широкую компанию реабилитации жертв сталинских репрессий (в 1926–1937 гг. мой дед занимал должность заместителя Председателя Совнаркома РСФСР). В 1958 г. моя мама также получила комнату в районе метро «Университет». Но фактически туда переехали мы только вдвоем: старшая сестра осталась жить с бабушкой и тётей, пока в феврале 1966 г. (я учился в 1-ом классе), они не получили однокомнатную квартиру. А до этого мы с мамой еженедельно приезжали их навещать. Они жили в полуподвальном помещении, окна которого выходили на улицу, где мы видели только ноги идущих по тротуару прохожих. В 1949 г. подруга мамы познакомилась с молодым человеком. Однажды они вдвоем пришли в эту квартиру. Мужчина откланялся, но через некоторое время бабушка увидела в окно знакомые ботинки. Он стоял и подслушивал, о чём говорят. Спустя несколько недель моя мама была арестована и сослана в Казахстан, где она пробыла вплоть до бериевской амнистии 1953 г.


После снятия Хрущева в октябре 1964 г. дачу у нас отобрали. Правда, спустя шесть лет (я учился в 5-ом классе) мы с мамой получили двухкомнатную квартиру. Это произошло, благодаря поддержке Постоянного представительства Казахской ССР в Москве. Несколько раз, будучи студентом, я получал там денежную помощь (30–35 рублей). Как-то я пришёл туда, и работник постпредства начал мне грубо выговаривать, почему я так ещё не съездил в Казахстан (жили мы бедно, и этой возможности у нас не было). Я молча встал и пошёл к двери. Мама тогда сказала: «Ну, и правильно сделал». Через много лет в общей компании я встретился с тем работником постпредства. Он узнал меня и восхищённо сказал: «Он встал и пошёл».


Вернувшись из Сирии, где я проходил срочную военную службу, я в поисках работы обратился в постпредство. Мне сказали, что в Москве у них возможности ограничены, могут только помочь устроиться преподавателем в Казахском университете. Конечно, этот вариант с переездом из Москвы в Алма-Ату нашей семье не подходил. В 90-е гг. на одном из мероприятий диаспоры ко мне подошёл познакомиться молодой казахский бизнесмен и дал мне свой номер телефона. Затем мы встретились на детской ёлке, которая проводилась постпредством. Он снова сам подошёл ко мне и сказал:

— Я внёс деньги в уставной фонд банка, теперь жду, когда дадут лицензию. Хотелось бы пригласить Вас к себе на работу. Запишите мой номер телефона.

Он внимательно посмотрел мне в глаза и понял, что я не проявляю особого интереса к этой теме.

— Давайте лучше я Вам позвоню, — сказал он и записал мой номер телефона.

Через несколько месяцев он позвонил мне. Так я попал в свой первый банк, где мне предложили скромную должность пресс-секретаря.


О курении (вспоминалка № 142)


Первый раз закурить я попробовал в 7-ом классе. Мы занимались после отбоя оформлением декораций к школьному спектаклю, и меня угостил сигаретой кто-то из старших ребят. Я сел на подоконник, в туалете, затянулся и чуть не вывалился в открытое окно, так мне стало плохо. По-настоящему баловаться курением я начал только в 10-ом классе, пытаясь как-то отвлечься от сердечных невзгод. Курили мы в лесу с другом (сигареты «Столичные» и «Камея»). Теперь я не пытался затягиваться, поскольку при повторной попытке это сделать, мне снова стало плохо. К тому времени почти все у нас покуривали. Наша классная руководительница следила за этим. Обнюхав одного из учеников, который пытался замаскировать табачный запах тем, что съел апельсин, она сказала:

— Да ты не только курил, ты ещё и выпил.


Поступив в институт, я это занятие бросил: не было подходящей компании, а в той, что имелась, к моему удивлению, состояли одни девушки. Впрочем, теперь, в связи со сменой обстановки, и особой охоты курить у меня не было. Тогда же я повторно встретился со школьницей, с которой познакомился на даче ещё после 9-го класса (см. вспоминалку «Девушки и шахматы»). Мы гуляли около её дома, и к нам подошли два парня, один из которых, как я узнал впоследствии, был когда-то её другом. Они попросили у меня закурить, я ответил, что не курю. И девушка была заметно разочарована, поскольку считала это не достоинством, а недостатком: в её глазах некурящему парню не хватало мужественности.